"Зарубежная фантастика 2024-2". Компиляция. Книги 1-18 [Иэн Бэнкс] (fb2) читать онлайн

Дуглас Адамс Детективное агентство Дирка Джентли

1

На этот раз свидетелей не будет…

На этот раз — лишь мертвая земля, раскаты грома да моросящий дождь, принесенный ветром с северо-востока, извечный спутник земных катаклизмов.

Ураганы и грозы, бушевавшие третьего дня, утихли, наводнение, начавшееся неделю назад, прекратилось, и, хотя небо по-прежнему сулило дождь, к вечеру все разрешилось унылой моросью.

Порыв ветра пронесся над сумеречными равнинами и, попетляв среди низких холмов, вырвался на простор неглубокой долины. Здесь он встретил единственное препятствие — подобие наклонной башни, силуэт которой одиноко торчал над первородным месивом грязи.

Ее остов, похожий на обрубок, напоминал кусок застывшей магмы, исторгнутый преисподней. Наклон башни был пугающе странен, словно причиной его было нечто более грозное и зловещее, чем внушительная тяжесть. Она казалась мертвым реликтом далеких времен сотворения мира.

Живым и движущимся в этой долине был лишь вяло текущий поток вязкой грязи. Но он, обойдя основание башни и достигнув неглубокой ложбины в миле от нее, бесследно исчезал под землей.

В сгущающихся сумерках на мертвой башне вдруг появились признаки жизни. В ее темном чреве забрезжил свет.

Крохотная красная точка была едва различимой, если бы было кому ее заметить. Без сомнения, это был живой огонь. С каждым мгновением он разгорался все ярче, но вскоре стал слабеть и внезапно погас. Ветер донес долгий печальный звук, похожий на стон. Он вдруг стал громче и, достигнув высокой, пронзительно-тоскливой ноты, столь же внезапно оборвался.

Шло время, и снова появился огонь. Он был слаб и трепетен, однако двигался. От подножия башни, то появляясь, то исчезая, он, словно по спирали, поднимался вверх. Уже можно было смутно различить фигуру человека, в чьих руках, должно быть, находился этот слабый источник света. Но вскоре и его поглотила тьма.

Минул час. Стемнело. Мир, казалось, умер, ночная мгла была непроницаемой.

Однако свет появился вновь. Он был уже на вершине башни и горел ярко, уверенно, словно знал, что делает. Тишину ночи нарушали звуки, похожие на стенания, вскоре перешедшие в надрывный вой. Чем пронзительнее он становился, тем ярче разгоралась багровая точка слепящего света.

И вдруг на какую-то долю секунды все смолкло, свет погас. Воцарилось безмолвие.

Но вот у подножия башни, словно рождаясь из грязи, засветилось белое пятно рассеянного света, и в ту же минуту от рева содрогнулись небеса, вздыбилась река грязи. С непонятной яростью сомкнулись в схватке две стихии — небо и земля. Пугающие розовые зарницы, зеленые всполохи, оранжевое зарево окрасили небосклон, и все снова погасло. Ночь была пугающе черной. В наступившей тишине где-то звонко падали капли.

Утро выдалось ослепительно ясным и обещало теплый, солнечный благодатный день, каких доселе не бывало, если бы мог кто это подтвердить. Воздух был чист и прозрачен, по дну уцелевшей части долины несла свои незамутненные воды река.

Время по-настоящему начало свой ход.

2

Высоко на выступе скалы верхом на понурой лошади сидел Электрический Монах. Из-под надвинутого на глаза капюшона грубошерстной монашеской сутаны он уставился на открывшуюся его взору еще одну долину и мучительно размышлял.

День был жаркий, солнце, высоко стоявшее в пустом мареве неба, безжалостно жгло серые камни и жалкие остатки сухой травы. Все застыло. Неподвижен был и Монах. Лишь лошадь, изредка вяло взмахнув хвостом, нарушала застоявшуюся тишину.

Электрический Монах был роботом, бытовым прибором, экономящим время и труд человека, как посудомоечная машина или видеомагнитофон: первая избавляет человека от малоприятной возни с грязной посудой, второй — от необходимости самому смотреть скучные передачи по телевизору. В обязанности Электрического Монаха входило верить во все, во что положено верить людям, и, таким образом, освобождать их от этой становящейся все более обременительной необходимости.

Но в этом экземпляре Монаха, к несчастью, обнаружился изъян. Его действия стали беспорядочными и непредсказуемыми. Робот стал верить в такие вещи, в которые с трудом поверили бы даже в Солт-Лейк-Сити^[1]. Конечно, Монах никогда не слышал об этом городе, как не знал, сколько не поддающихся подсчету миль отделяет эту долину, повергшую его в замешательство, от Большого Соленого озера в далеком американском штате Юта.

Растерянность и сомнения Электрического Монаха были вполне обоснованы. Он искренне верил, что долина и все вокруг, включая его самого и его лошадь, окрашены в нежно-розовый цвет. Это лишало беднягу возможности различить что-либо на незнакомой местности, а главное, решить, что делать дальше и куда держать путь, на котором его, несомненно, ждут опасности.

Вот почему Монах застыл в раздумье на краю выступа, а у его лошади был такой унылый вид. Привыкнув ко многому, она, однако, сразу поняла, что из всех нелепых ситуаций, в которые они с Монахом до сих пор попадали, это была, пожалуй, самой нелепой.

Как давно Монах стал верить всему, что видел? Пожалуй, с самого начала. Вера, сдвигавшая горы или позволявшая верить вопреки здравому смыслу, что они розовые, была крепка в нем и незыблема, как скала, на которой он стоял. Лошадь, однако, знала, что ее хватит разве что на сутки.

Что же это за лошадь, у которой на все было собственное мнение и к тому же столь скептическое? Странная лошадь на первый взгляд, не так ли?

Отнюдь нет. Даже будучи достойной представительницей этого вида животных, она была самой обыкновенной лошадью, результатом длительной конвергентной эволюции, и встречалась теперь в достаточном количестве повсюду. Лошади, в сущности, гораздо умнее, чем хотят это показать. Трудно постоянно носить на себе другое существо и не составить о нем собственное мнение.

С другой стороны, оказалось, что вполне возможно целыми днями, не слезая, сидеть на ком-то и ничего не знать о нем.

Когда создавались первые модели Электрических Монахов, ставилась вполне определенная задача: с первого же взгляда они должны распознаваться как искусственно созданная вещь. Гуманоиды не должны быть похожими на живых людей. Вряд ли кому понравится, если видеомагнитофон поведет себя, как его хозяин: будет валяться на диване перед телевизором, ковырять в носу, пить пиво и посылать домашних за пиццей.

Поэтому было принято разумное решение создать Монахов одноглазыми, что было не только оригинальным с точки зрения дизайна, но и практичным при использовании их в качестве наездников, смотрящих вперед. Почему наездников? Это было очень важно, ибо всадник на лошади внушает доверие. Также возникла идея дать Монахам две ноги для удобства и равновесия, что, кстати, намного дешевле, чем, скажем, семнадцать, девятнадцать, а то и все двадцать три ноги, как у обычных приматов. Монахов также наделили розовой эластичной и гладкой кожей вместо багрово-красной чешуйчатой, дали один рот и один нос. Впрочем, потом их сделали двуглазыми. Получились довольно странные существа, обладающие, однако, великолепной способностью верить в самое невероятное.

Первый сбой этот экземпляр Монаха дал после того, как ему пришлось в один прекрасный день поверить в слишком многое. По ошибке его использовали в паре с видеомагнитофоном, подключенным к семнадцати телевизионным каналам одновременно. У Монаха полетела система алогичных схем. Видеомагнитофону надлежит всего лишь снимать и записывать все подряд, никто не требует от него верить в то, что он видит. Вот почему так важно для гарантии правильного пользования каждый прибор снабжать инструкцией.

После поистине непомерной нагрузки в течение целой недели Монах стал верить, что война — это мир, добро — зло, луна сделана из голубого сыра, а Господу Богу неотложно следует выслать солидную сумму денег на такой-то абонентный ящик. Монах также поверил, что треть его таблиц содержит в себе прямо противоположные данные. На этом он окончательно свихнулся и вышел из строя. Механик, к которому обратилась фирма, посоветовал заменить материнскую плату и как бы между прочим намекнул, что это обойдется почти в столько же, сколько стоит новая модель многоцелевого Монаха-Плюс, которые вдвое мощнее. Последние, кстати, лучше защищены от негативных воздействий, имеют совершенно новую многоцелевую отрицающую способность, которая позволяет хранить в памяти до шестнадцати разных и даже диаметрально противоположных идей, свободных от системных ошибок, и вдвое быстрее выдают информацию.

Это все и решило.

Неисправный Монах был заменен новой моделью и изгнан в пустыню, где мог верить во что угодно и сколько угодно, в том числе и в то, что с ним обошлись чертовски несправедливо. Однако ему все же оставили лошадь, поскольку делать лошадей практически ничего не стоило.

Несколько дней, показавшихся бедняге сначала тремя днями, затем сорока тремя и наконец пятьюстами девяносто восемью тысячами семьюдесятью тремя днями, он кружил по пустыне и искренне верил всему, что видел. А видел он камни, облака, стаи птиц и даже несуществующий вид слонового аспарагуса. Наконец, достигнув самой высокой точки местности, он увидел перед собой долину, которая вопреки его глубокому убеждению не была все же розовой. Отнюдь нет.

А время шло.

3

Время шло.

Сьюзан ждала. Чем больше ждала, тем упорнее не звонил звонок у двери и молчал телефон. Сьюзан чувствовала, что еще мгновение и она может с полным правом рассердиться. Собственно, она уже сделала это. Но пока еще сердилась как бы впрок. Однако теперь временной порог был перейден и вина полностью лежала на опаздывающем Ричарде. Никакие пробки на перекрестках, происшествия на дорогах и его собственная рассеянность, медлительность и обычная нерасторопность не могут оправдать опоздания на целых полчаса… Он сам назначил это время как крайний срок, когда он, безусловно, освободится, и велел ей быть готовой и ждать.

Представив себе, что с ним что-то случилось, она попыталась встревожиться, но ничего не вышло. С ним никогда ничего плохого не случалось, а следовало бы. Если в ближайшее время с ним действительно ничего не произойдет, она постарается ему в этом помочь. Неплохая мысль.

Приняв такое решение, Сьюзан сердито плюхнулась в кресло и попробовала включить новости по телевизору. Но они только еще больше разозлили ее. Переключившись на другой канал и после нескольких мгновений так и не разобрав, что там происходит, она снова нажала на дистанционный переключатель. На душе стало совсем погано.

Возможно, следует позвонить ему. Нет, этого, черт побери, он от нее не дождется. И к тому же он может сам в этот момент звонить ей. Если она будет звонить ему, а он ей в одно и то же время, они никогда друг другу не дозвонятся.

Сьюзан решила побыстрее отказаться от этой мысли, словно она никогда и не могла прийти ей в голову.

Черт побери, где же он? В сущности, кому он нужен? Ей, во всяком случае, решительно нет.

Трижды он обманул ее. Трижды подряд. Сьюзан снова сердито защелкала переключателем. На этот раз сообщали что-то сенсационное о музыке и компьютерах.

Ах, вот оно что. Догадка закралась еще до того, как она включила телевизор. Теперь ей было все ясно.

Сьюзан вскочила, подошла к телефону, раздраженно схватила трубку и набрала номер.

— Алло, Майкл? Это Сьюзан. Сьюзан Уэй. Помнишь, ты просил позвонить тебе, если я буду свободна. Я еще тебе тогда сказала, что скорее подохну в канаве, чем позвоню, даже если буду свободна? Так вот, я свободна, совершенно, полностью и абсолютно свободна, но поблизости нет ни одной подходящей канавы. Так что советую не мешкать и воспользоваться случаем. Ты найдешь меня через полчаса в клубе «Танжер».

Она сунула ноги в туфли, подхватила пальто, но тут же вспомнила, что сегодня четверг и надо сменить ленту на автоответчике. Это заняло всего пару минут. Вскоре Сьюзан громко захлопнула за собой дверь. Когда наконец зазвонил телефон, автоответчик вежливо сообщил, что Сьюзан Уэй не может сейчас подойти к телефону, но «если вы оставите ваше сообщение на автоответчике, я вам позвоню. Возможно».

4

Был традиционно холодный ноябрьский вечер.

Бледная луна своим видом будто упрекала всех, что ее заставили бодрствовать в столь непогожий час. Неохотно взойдя и застыв чуть выше горизонта, она напоминала усталое привидение. В дымке нездоровых испарений, поднимавшихся над болотистой, поросшей папоротником местностью, едва вырисовывались башни и башенки колледжа Святого Седда. За многие столетия истории Кембриджа в нем мирно уживалась архитектура всех времен и эпох — архитектура средневековья рядом с викторианской, греческая классика с эпохой Тюдоров. Лишь в тумане весь этот конгломерат зданий мог казаться единым ансамблем.

Рассеянный свет фонарей падал на фигуры спешащих, зябко кутающихся людей, оставлявших после себя легкие облачка пара от застывшего в морозном воздухе дыхания.

Было семь вечера. Прохожие в большинстве своем торопились в трапезную колледжа, разделявшую два внутренних университетских дворика — Первый и Второй. Окна ее уже светились слабым, неровным светом. Двое из спешащих обращали на себя особое внимание. Один из них, молодой, высокий и тощий, был угловат и своей уклончивой длинноногой поступью напоминал оскорбленную цаплю. Другой, коротышка плотного сложения, был его полной противоположностью. Он торопливо и как-то беспорядочно семенил рядом, временами вдруг застывая на месте, как старая белка, выпущенная из мешка и потерявшая ориентацию. Он был немолод, вернее в том возрасте, который у мужчин бывает уже трудно с вероятностью определить, а угадав, все равно захотелось бы накинуть еще несколько годков. Разумеется, его лицо было в морщинах, а волосы под красной лыжной шапочкой были, бесспорно, седыми и по-старчески жидкими и к тому же давно сами решали, в каком беспорядке им находиться. Он был облачен в черное громоздкое зимнее пальто, поверх которого была еще накинута выцветшая темно-лиловая мантия.

Эта необычная парочка весьма оживленно беседовала, впрочем, говорил больше тот, постарше, что-то поясняя и на что-то указывая своему спутнику, несмотря на почти полную темноту. Тот же рассеянно поддакивал, временами восклицая: «Да, конечно», «Неужели?», «Как интересно!». И с серьезным видом кивал головой.

В трапезную они вошли не с главного входа, а через маленькую боковую дверь с восточной стороны. Она вела в обшитую темными панелями прихожую, где члены совета колледжа, поеживаясь от холода и пожимая друг другу руки, готовились войти в обширный зал. Там их ждал накрытый стол.

Профессор и его молодой спутник опаздывали и поэтому торопились поскорее снять верхнюю одежду. Для профессора это было непросто. Прежде он должен был освободиться от накинутой поверх пальто профессорской мантии, затем снять пальто и снова облачиться в мантию, далее сунуть шапочку в карман и туда же — шарф, который, как оказалось, он забыл захватить с собой, и, наконец, отыскать в карманах пальто носовой платок и очки. Вместе с очками профессор неожиданно извлек из кармана и шарф, в который они почему-то оказались завернутыми. Итак, шарф был все-таки при нем, хотя он и не смог воспользоваться им, чтобы спастись от пронизывающего, холодного и влажного ветра, проносившегося над папоротниковыми пустошами, как леденящее дыхание колдуньи.

Профессор поспешил подтолкнуть молодого друга первым к двери в зал. Наконец они уселись на два последних свободных стула, стараясь не замечать недовольных взглядов и удивленно поднятых бровей, выражавших недоумение и осуждение, ибо опоздавшие прервали традиционную молитву, которую читали на латыни перед трапезой.

Зал был полон. В холодные месяцы года он особенно привлекал к себе старшекурсников. На сей же раз он был необычно освещен свечами, что случалось лишь при особых обстоятельствах. Длинные накрытые столы терялись в полумраке огромного зала. Колеблющееся пламя свечей оживляло лица присутствующих, голоса звучали приглушенно, звон ножей и вилок поднимал настроение, а где-то вверху, под древними сводами, чувствовалось незримое присутствие всей многовековой истории колледжа. Столы в одном конце зала заканчивались подобием крестовины, примерно на фут приподнятой над плоскостью столов. Поскольку обед был торжественный и ожидалось большое количество приглашенных, столы расставили вдоль стен, поэтому многим пришлось сидеть спиной друг к другу.

— Итак, юный Мак-Дафф, — промолвил профессор, когда они уселись и развернули салфетки, — рад снова видеть вас. Это отлично, что вы пришли, мой друг. Понятия не имею, что они здесь затеяли, — вдруг сказал он, оглядываясь вокруг. — Но свечи, столовое серебро, сосредоточенность на лицах говорят о том, что это обед в честь кого-то или чего-то, о чем, впрочем, мало кто уже помнит, но все знают, что есть возможность поесть лучше обычного.

Профессор остановился, на мгновение задумался, оглядывая полумрак трапезной, а затем продолжил:

— Странно, вам не кажется, что качество пищи зависит от освещения? Представляю, каких высот кулинарного искусства достигли бы наши повара, если бы им пришлось трудиться в кромешной тьме. Стоило бы попробовать, как вы считаете? В колледже полно подземелий, которые вполне можно приспособить для этой цели. Мне кажется, я как-то показывал вам их, а? Отличная кирпичная кладка.

Слова профессора несколько успокоили гостя, ибо свидетельствовали о том, что его учитель вернулся к действительности и наконец вспомнил, кто он и зачем здесь. Профессор Урбан Кронотис, королевский профессор кафедры хронологии, или просто Крон, как его часто называли, недаром однажды в разговоре уподобил свою память бабочке «Королева Александра», беспечному и непостоянному созданию, увы, давно уже исчезнувшему.

Несколько дней назад он позвонил своему бывшему ученику и пригласил его к себе. По его голосу тот почувствовал, что профессор искренне рад его видеть. Однако когда Ричард Мак-Дафф, чуть опоздав, позвонил в дверь, профессор открыл ее с нескрываемым раздражением и, увидев Ричарда, казалось, даже вздрогнул от неожиданности. Он тут же сердито справился, какие личные проблемы привели Ричарда к нему, и был весьма недоволен, когда тот деликатно напомнил, что вот уже десять лет, как профессор более не является его наставником. Только после этого профессор наконец вспомнил, что сам пригласил своего бывшего ученика на обед в колледж, и поэтому пустился в пространные рассуждения об истории архитектуры колледжа, из чего гость заключил, что мыслями профессор снова далеко отсюда.

Крон, в сущности, никогда не был учителем Ричарда. Он был всего лишь его воспитателем, то есть заботился о его благополучии и здоровье в стенах колледжа, своевременно напоминал об экзаменах, предостерегал от дурных привычек и наркотиков. Вообще оставалось загадкой, учил ли Крон кого-нибудь чему-нибудь. С его профессорским статусом тоже не все было ясно, чтобы не сказать больше. Свои обязанности как профессор и глава кафедры он свел к составлению обширных списков рекомендуемой литературы, большинство из которой уже лет тридцать не издавалось и не упоминалось в каталогах. Однако он не на шутку гневался, когда его подопечные жаловались, что нигде не могут найти рекомендованные им книги. Немудрено, что никто толком так и не знал, какую дисциплину он преподает. Разумеется, профессор заранее — и давно — принял меры к тому, чтобы в библиотеках колледжа никто никогда не смог бы обнаружить ни одну книгу из его рекомендательного списка. Поэтому он всегда располагал своим временем как ему вздумается.

Поддерживая хорошие отношения со старым хитрецом, Ричард однажды выведал у него, чем же все-таки занимается королевская кафедра хронологии, которую тот возглавляет.

Был один из тех ясных теплых летних дней, когда казалось, что мир прекрасен и полон радости. Профессор тоже был в приподнятом настроении. Они шли по мосту через реку Кем, отделявшую старую часть территории колледжа от новой.

— Синекура, мой друг, чистейшей воды синекура, — улыбаясь, сознался профессор. — Мизерная плата за столь же мизерный труд. Это позволяет мне вести игру без проигрыша. Колледж хотя и не хлебное, но вполне удобное место, чтобы остаться здесь до конца дней своих. Рекомендую всем. — Он перегнулся через перила моста и задержал свой взгляд на одном из кирпичей в кладке опор, почему-то привлекшем его внимание.

— Но что преподается на вашей кафедре? — настаивал Ричард. — История? Физика? Философия? Что же, профессор?

— Хорошо, — медленно начал профессор, — раз это вас так интересует, я, пожалуй, расскажу вам.

Эта кафедра создана здесь самим королем Георгом Третьим, который, как вам известно, был весьма большим оригиналом. Например, он утверждал, что одно из деревьев в Виндзорском королевском парке вовсе не дерево, а Фридрих Великий.

— Следовательно, кафедра учреждена по его личному повелению и поэтому называется королевской? Идея довольно странная.

Солнечные зайчики весело играли на глади воды. Молодые люди, совершавшие прогулки по реке на плоскодонках с шестами, сталкиваясь, весело переругивались. Тощие студенты-естественники, проторчав весь семестр взаперти в своих аудиториях, с бледными, как рыбье филе, лицами, боязливо щурились от солнца. Бредущие вдоль берега парочки были столь взволнованы солнцем и прелестью окружающей природы, что то и дело куда-то исчезали на часок.

— Бедный, уставший от войн человек, я имею в виду короля Георга^[2], — продолжал свой рассказ профессор, — помешался на времени. Его дворец был полон часов, которые он беспрестанно заводил. Встав среди ночи, несчастный бродил по Дворцу в ночной сорочке и заводил часы, опасаясь, что время пойдет вспять, если они остановятся, понимаете? В его жизни свершилось столько ужасного, что он страшился прошлого, как бы оно не повторилось вновь, если хотя бы на мгновение остановится ход времени. Вполне понятный страх, если есть чего бояться. А ему ох как было чего бояться. Хотя бедняга совсем свихнулся, он вызывал у меня симпатию. Он назначил меня, вернее, создал для меня эту кафедру и дал мне титул, тот самый, который я имею честь сейчас носить… Да, о чем это я? Ага, вспомнил… Король учредил кафедру хронологии, призванную исследовать причины, почему одно проистекает из другого, и можно ли нарушить подобную закономерность. Поскольку ответы на три его вопроса мне уже тогда были известны, а именно: да, нет, быть может, — я сразу понял, что о дальнейшей судьбе карьеры мне можно не беспокоиться.

— А ваши предшественники?

— Они думали так же.

— Кто они были?

— Кто? Прекрасные люди, разумеется. Все до единого. Как-нибудь напомните мне, и я вам о них расскажу. Вон видите этот кирпич? Однажды Вордсворта^[3] стошнило прямо на него. Умнейший был человек.

Эта беседа с профессором состоялась десять лет назад.

Ричард окинул взглядом обеденный зал, чтобы убедиться, изменилось ли здесь что-нибудь за эти годы, и вынужден был признаться, что нет. В полумраке высоких стен где-то прятались знакомые портреты премьеров, архиепископов, политических реформаторов и поэтов. Одного из них, как уже поведал профессор, однажды стошнило на кирпич в опоре моста через реку Кем.

— Что ж, — доверительно промолвил профессор громким шепотом, словно сообщал бестолковым монахиням, как следует прокалывать дырочку в детской резиновой соске, — я слышал, вы преуспеваете, гм?

— Да, кажется, — неуверенно признался Ричард, удивленный этим не менее чем все остальные.

И вдруг почувствовал на себе настороженные взгляды.

— Компьютеры? — неодобрительно произнес кто-то из соседей по столу. И Ричард заметил, как интерес к нему тут же погас.

— Прекрасно, — однако одобрил профессор. — Рад за вас. Скажите мне, — продолжал он, но Ричард вдруг понял, что вопрос задан не ему, ибо профессор уже повернулся к своему соседу справа, — что все это значит? — Он указал рукой на свечи и парадную сервировку стола.

Сосед, напоминавший высохшую мумию, медленно повернулся к профессору и посмотрел на него взглядом человека, которого насильно вернули из другого мира.

— Кольридж, — скрипучим слабым голосом наконец ответил он. — Обед в честь Кольриджа, старый болван. — Он медленно отвернулся от профессора и уставился в темноту. Звали его Коули, он был профессором археологии и антропологии. За его спиной поговаривали, что он ни в грош не ставит свой предмет, а видит в нем лишь возможность снова вернуться в детство.

— А, вот оно что, — пробормотал профессор. — Конечно, конечно! — Он повернулся к Ричарду. — Ежегодные Кольриджские чтения, — глубокомысленно закивал он головой. — Ведь он выпускник нашего колледжа, понимаете, — добавил он после недолгой паузы. — Сэмюэль Тейлор Кольридж. Надеюсь, вы слышали о нем. Это обед в его честь. Конечно, не в буквальном смысле. Сейчас это несколько поздновато. — Профессор умолк. — Прошу вас, вот соль.

— Э-э, спасибо. Я подожду, — ответил удивленный Ричард, ибо обед еще не подавали.

— Не стесняйтесь, берите, — настаивал профессор, пододвигая к нему тяжелую серебряную солонку.

Ричард растерянно заморгал и неохотно протянул руку к солонке. Но пока он моргал, солонка исчезла.

Молодой человек вздрогнул от удивления.

— Ловко, не так ли? — сказал профессор и извлек солонку из-за уха мумиеподобного соседа справа, чем вызвал почти неприлично молодое хихиканье где-то рядом. Профессор озорно улыбнулся: — Препротивнейшая привычка, сознаюсь. В моем списке дурных привычек, от которых надлежит избавиться, она стоит третьей после курения и пиявок.

Да, здесь тоже ничего не изменилось. Кто-то любил ковырять в носу, кто-то бил старух на улице. Привычка профессора была сравнительно безобидной по сравнению с другими — просто странность, детское пристрастие к фокусам. Ричард вспомнил свое первое обращение к наставнику с личной проблемой. Причиной был обыкновенный страх, знакомый первокурснику, которому впервые предстояло самостоятельно написать реферат. Но в тот момент Ричарду он показался делом почти непреодолимым и давящим, как тяжкое бремя. Профессор, сосредоточенно хмурясь, с глубоким вниманием выслушал его исповедь, а когда Ричард закончил, задумался, поглаживая подбородок, а затем, нагнувшись поближе, внимательно заглянул ему в глаза.

— Боюсь, ваша главная проблема в том, — сказал он, — что ваш нос забит скрепками для бумаг.

Ричард ошалело уставился на него.

— Позвольте вам это доказать, мой юный друг. — С этими словами профессор, протянув руку через стол, вытащил из носа Ричарда цепочку из одиннадцати скрепок и небольшой ластик в форме лебедя.

— Вот он, главный виновник! — воскликнул профессор, подняв ластик вверх. — Бывает, что они попадаются даже в пакетах с овсянкой и могут причинить немало неприятностей. Что ж, я очень рад нашей маленькой беседе, дорогой друг. Не стесняйтесь побеспокоить меня и в другой раз, если у вас возникнут подобные проблемы.

Разумеется, Ричард более никогда не беспокоил профессора по таким пустякам.

Он окинул взглядом стол в поисках знакомых лиц.

Через два человека от себя он увидел декана факультета английского языка и литературы, бывшего когда-то его научным руководителем, но тот ничем не выказал, что знает Ричарда. И немудрено. За все три года учебы Ричард сделал все, чтобы не попадаться ему на глаза, даже отрастил бороду, чтобы быть похожим на кого угодно, только не на самого себя.

За деканом сидел совсем незнакомый Ричарду человек. Он не знал его, как, должно быть, и все остальные. Тощий, он чем-то напоминал странную птицу, к тому же у него был пугающе длинный хрящеватый нос. Слишком длинный и слишком хрящеватый. Этот нос напоминал Ричарду киль той самой австралийской яхты, которая, как утверждали, именно из-за его длины выиграла кубок в регате 1983 года в Америке. Потом было много споров по этому случаю, но к незнакомцу за столом это отношения не имеет.

Сейчас, похоже, с ним никто и словом не перекинулся. Да, никто. А, впрочем, как оказалось, так было всегда.

Каждый, кто впервые встречался с обладателем длинного носа, сначала испытывал легкий шок, а потом был так ошарашен, что о том, чтобы заговорить с ним, не могло быть и речи. А далее, с каждой новой встречей, сделать это оказывалось все труднее. Шли годы, их минуло без малого семнадцать. И все это время бедняга жил в глухом коконе из всеобщего молчания. За столом официанты были уже приучены ставить перед ним отдельную солонку, перечницу и баночку с горчицей, поскольку никто бы не осмелился попросить у него передать соль, перец и прочее с другого конца стола. А о том, чтобы сидеть с ним рядом, никто даже не помышлял, и все по причине его длинного носа.

Другой странностью незнакомца была серия непонятных жестов, которые он периодически повторял на протяжении всего вечера. Он постукивал себя в определенном порядке всеми пальцами левой руки и одним пальцем правой или мог постукивать себя по любой части тела — по костяшкам пальцев, локтю или колену. Прерывая это занятие, чтобы съесть что-нибудь из подаваемых блюд, он в это время странно хлопал глазами и тряс головой. Никто, разумеется, никогда не отважился бы спросить у него, зачем он это делает, хотя любопытство мучило всех.

Кто сидел за длинноносым, Ричарду так и не удалось увидеть.

С другой стороны от себя, за высохшим антропологом, сидевшим за профессором Кроном, Ричард увидел Уоткина, преподававшего античную филологию, человека пугающе черствого и со странностями. Глаза его за толстыми квадратными стеклами очков, казалось, жили своей собственной жизнью, как рыбы в аквариуме. У него, слава Богу, был самый обыкновенный нос и бородка а-ля Клинтон Иствуд. Глаза его вожделенно блестели, скользя по лицам ближайших соседей. Профессор выбирал себе достойного оппонента, чтобы начать диспут. Жертвой стал вновь назначенный директор университетской радиопрограммы «Радио-3», сидевший напротив. Но, к сожалению, он уже был вовлечен в горячий спор, начатый деканом кафедры музыки и профессором философии. Эти двое пытались втолковать обескураженному директору Би-Би-Си, что фраза «слишком много Моцарта», если определить каждое из составляющих ее слов, изначально противоречива и в любом контексте будет лишена всякого смысла, не говоря уже о том, что не может стать частью какой-либо аргументации в пользу любой программной стратегии. Новоиспеченный директор, судорожно сжав в руках нож и вилку, искал глазами кого-нибудь, кто смог бы спасти его. В эту минуту, увы, его взор остановился на Уоткине. К несчастью.

— Добрый вечер, — улыбнулся ему Уоткин, дружески кивнул и, глядя в тарелку с супом, только что поставленную перед ним, застыл над ней. Пусть молящий о помощи немного помается. Он еще не знает, что помощь может обойтись ему почти в полдесятка радиопередач.

За Уоткином совершенно неожиданно для себя Ричард увидел ту, кто своим хихиканьем одобрил фокус профессора с солонкой. Это была маленькая девочка с белокурыми волосами и мрачным взглядом. Ей было не более восьми. Время от времени она раздраженно пинала ногой ножку стола.

— Кто это? — удивленно спросил Ричард у профессора.

— О ком вы? — так же удивленно переспросил его профессор.

Ричард незаметно указал на девочку.

— Видите девочку, — прошептал он. — Совсем маленькая. Это ваш новый профессор математики?

Старик недоуменно уставился на него.

— Вы полагаете? — Он был явно озадачен. — Понятия не имею. Никогда не знал, что такое возможно. Невероятно.

Но все разъяснилось, когда к ней подошел уже упомянутый директор с Би-Би-Си и приказал оставить в покое ножку стола. Ему удалось вырваться из плена спорящих соседей. Девочка, перестав колотить ногой о ножку стола, просто стала болтать ею. Когда же отец снова сделал ей замечание и попросил вести себя хорошо, ему тут же достался пинок. Наконец это удовлетворило девочку и несколько скрасило для нее этот скучный и непонятный вечер, но ненадолго.

Отец тем временем посетовал на необязательность приходящих нянь, которые в последнюю минуту подводят. Но проблемы озабоченного отца мало интересовали профессуру, и разговор на эту тему не получился.

— Совершенно ясно, что открытие музыкальных вечеров композитора Букстехуде^[4] сильно задерживается, — заметил профессор музыковедения, обращаясь к директору радиопрограммы. — Надеюсь, вы постараетесь изменить ситуацию к лучшему, — назидательно закончил он.

— О да, конечно, — торопливо заверил его тот и пролил суп. — Э… э… э… вы имеете в виду фестиваль музыки Глюка, конечно?

Девочка, которой все наскучило, снова пнула ножку стола. Отец опять сделал ей замечание, но она, склонив в его сторону голову, о чем-то беззвучно спросила.

— Не сейчас, — тихо, но категорично ответил отец.

— А когда?

— Чуть позже. Возможно. Посмотрим.

Девочка сердито нахмурилась.

— Ты всегда так говоришь, — снова почти беззвучно произнесла она и мрачно съежилась на стуле.

— Бедное дитя, — пробормотал профессор. — Кто из нас в душе не чувствует себя здесь так же. О, спасибо.

Подали суп, и это на время отвлекло его и Ричарда.

— А теперь расскажите мне, — снова заговорил профессор, после того как они отведали первые ложки супа и мысленно, но единодушно пришли к выводу, что это отнюдь не шедевр кулинарного искусства, — чем вы теперь занимаетесь? Что-то с компьютерами, не так ли? И еще это связано с музыкой, как я понимаю. Когда вы были студентом, я думал, что по окончании вы станете преподавать английский и литературу. А прочими делами заниматься будете лишь в свободное время. — Он многозначительно посмотрел на Ричарда поверх ложки с супом. — Постойте, — остановил он его, прежде чем тот попытался ответить. — Помнится, у вас уже тогда было что-то подобное компьютеру. Когда это было? Кажется, в 1977 году, не так ли?

— То, что мы тогда называли компьютерами, были всего лишь своего рода электрические счеты, но…

— Нет, нет, не надо умалять значения такой полезной вещи, как канцелярские счеты, — поспешил возразить профессор. — В умных руках это весьма точный и чуткий инструмент. Кроме того, он не нуждается в электроэнергии, может быть изготовлен из любого материала, какой найдется под рукой, а главное, не выходит из строя в нужную минуту.

— В таком случае делать их электрическими вообще абсурд, — заметил Ричард.

— Совершенно верно, — согласился профессор.

— Прибор, о котором вы говорили, профессор, выполнял не так уж много из того, что не мог бы выполнить человек, и к тому же быстрее и без лишних хлопот, — подтвердил Ричард. — Но, с другой стороны, он вполне заменял ленивого и тупого ученика.

Профессор вопросительно и с иронией посмотрел на него:

— Не знал, что в них испытывается недостаток. С этого места я мог бы попасть хлебным катышем в добрый десяток их за этим столом.

— Не сомневаюсь. Но давайте посмотрим на это еще с одной стороны. В чем истинный смысл того, что один чему-то учит другого?

Вопрос неожиданно вызвал одобрительное бормотание соседей за столом.

Ричард продолжил:

— Я хочу сказать, когда вам хочется что-то по-настоящему понять, нет лучшего способа, чем попытаться втолковать это кому-то другому. Это заставляет сначала упорядочить и рассортировать все в собственном мозгу. В таких случаях чем неспособнее и тупее ученик, тем тщательнее следует разложить все по полочкам, на самые простые и доступные понятия. В этом и заключается суть программирования. А к тому времени, как вы свою сложную идею разложите на простейшие составляющие так, что все станет доступно даже глупой машине, вы успеваете и сами кое-что узнать. Учитель обычно узнает больше, чем ученик. Разве не так?

— Трудновато было бы мне знать меньше моих учеников. Для этого пришлось бы сделать себе лоботомию, — негромко проворчал кто-то из гостей.

— Вот почему я просиживал днями за К-6, пытаясь с его помощью написать реферат, хотя мог бы сделать это за пару часов, сев за пишущую машинку. Меня увлек сам процесс объяснения машине, чего я от нее хочу. В сущности, я создал собственный процессор, систему подготовки текстов на языке Бейсик. Простая процедура поисков и замены слов занимала примерно часа три.

— Я что-то не помню ваших рефератов. Вы их писали?

— Откровенно говоря, нет. Это не были рефераты в буквальном смысле слова. Но причины, почему они мне не удавались, были весьма интересны. Например, я обнаружил… — Ричард умолк, улыбнувшись про себя. — Видите ли, в те времена я играл на органе в рок-группе, — пояснил он. — Но, увы, это ни в чем мне не помогало.

— Я этого не знал, — заметил профессор. — В вашем прошлом больше темных пятен, чем я догадывался. Качества, вот чего не хватает этому супу, — недовольно проворчал он, тщательно вытирая губы салфеткой. — Как-нибудь надо зайти на кухню и удостовериться, что выбрасываются лишь плохие куски говядины, а хорошие все же идут в котел. Итак, вы играли в рок-группе? Так-так. Святые небеса.

— Да, играл, — подтвердил Ричард. — Мы назвали ее «ОХО», что означает «Относительно Хороший Оркестр». Но, к сожалению, мы не оправдали названия. Мечтали стать Биттлзами начала 80-х. По сравнению с ними у нас были более благоприятные возможности, как финансовые, так и юридические. Поэтому мы могли сказать себе: «Ребята, нам нечего тревожиться за будущее». И мы не тревожились. Покинув Кембридж, я года три жил впроголодь.

— Кажется, в эти годы мы встречались с вами пару раз, чисто случайно, — заметил профессор. — Помню, вы сказали мне тогда, что дела у вас идут отлично.

— Да, насколько отлично могли идти дела у подметальщика улиц. Не представляете, сколько мусора в этом городе. Более чем достаточно, чтобы карьера подметальщика могла бы стать довольно прибыльной. Но я свой мешок с мусором чаще всего подкидывал напарнику.

Профессор сокрушенно покачал головой:

— Это была карьера не для вас, мой друг. Есть много таких профессий, где подобное великодушие, несомненно, обеспечило бы быстрое продвижение по служебной лестнице.

— Кроме этой профессии, я испробовал немало и других, но с тем же успехом. Впрочем, я сам нигде подолгу не задерживался. Я слишком быстро уставал, чтобы быть хорошим работником. Меня часто находили спящим либо на крыше курятника, либо на полу у картотеки, в зависимости от того, чем я в то время занимался. Проводить бессонные ночи у компьютера, пытаясь научить его играть «Три слепых мышонка», было моей заветной мечтой и главной целью.

— Уверен, что так оно и было, — согласился профессор. — Спасибо, — поблагодарил он официанта, забравшего у него тарелку с недоеденным супом. — Большое спасибо. «Три слепых мышонка», говорите? Хорошо, очень хорошо. Без сомнения, вам это удалось и этим объясняются ваше нынешнее благополучие и известность, не так ли?

— Не только этим, но и кое-чем другим.

— Я этого опасался. Жаль, что вы ничего не прихватили с собой. Это могло бы развеселить юную леди, которой приходится терпеть общество окаменелостей. Быстрый ритм «Трех слепых мышат», несомненно, развлек бы ее.

Склонившись над столом, профессор попытался отыскать взглядом девочку, сидевшую через два стула от него. Она, понуро опустив плечи, сидела, скучая, на своем стуле.

— Привет, — окликнул ее профессор.

Девочка удивленно подняла на него глаза, а затем, застеснявшись, потупилась и заболтала ногами.

— Что, по-вашему, хуже, юная леди, — обед или компания, в которой вы очутились? — спросил у нее профессор.

Не поднимая глаз, девочка хихикнула и пожала плечами.

— Вы поступаете благоразумно, не спеша с ответом, — одобрил профессор и продолжил далее свою мысль. — Лично я подожду, когда подадут тушеную морковь и лишь после этого сделаю выводы. Ее тушат с конца прошлой недели, и я опасаюсь, что этого будет недостаточно. Кстати, хуже тушеной моркови может быть лишь коллега Уоткин. Он сидит между вами и мною, тот, у которого такие дурацкие очки. Впрочем, разрешите представиться, меня зовут Крон. Когда у вас выдастся свободная минутка, вы можете подойти и дать мне пинка.

Юная леди снова хихикнула и с любопытством окинула взглядом Уоткина. Тот, выпрямившись на стуле, попытался вежливо улыбнуться.

— Что ж, малышка, — неловко начал он, а шалунья, разглядывая его очки, с трудом удерживалась от смеха.

Между нею и старым Уоткином понемногу завязалась беседа. Теперь, когда у девочки появился союзник в лице Крона, она почувствовала себя свободнее и повеселела. Ее отец, поймав довольный взгляд дочери, облегченно вздохнул.

Профессор, сделав доброе дело, смог снова вернуться к своей беседе с Ричардом.

Однако его молодой друг неожиданно спросил:

— У вас есть семья, профессор?

— Э… э… э… нет, — тихо ответил слегка растерявшийся профессор. — Лучше расскажите мне, что было дальше, после «Трех слепых мышат».

— Постараюсь быть кратким. Все в итоге кончилось тем, что я стал работать в компании «Передовые технологии Гордона Уэя»…

— У знаменитого мистера Уэя? О, расскажите, какой он?

Вопрос профессора вызвал у Ричарда, как всегда, досаду и раздражение — уж слишком часто ему его задавали.

— Он и лучше, и хуже того, каким его подают в нашей прессе. Впрочем, лично мне он нравится. Как всякий одержимый, он иногда утомляет. Но мы знаем друг друга еще с тех дней, когда наши имена ничего никому не говорили. Он отличный парень, но лучше не давать ему свой номер телефона.

— Это почему же? Что это значит?

— А то, что он относится к числу чудаков, которым лучше думается, если они говорят, не закрывая рта. Если у него появляется идея, он готов обсуждать ее с любым, кто попадется на глаза. Его устраивает даже автоответчик. Он охотно говорит и с ним. Уэй держит специальную секретаршу, которая только тем и занимается, что собирает у всех, кому он звонил, пленки с записями разговоров, перепечатывает их, сортирует, редактирует и передает ему каждое утро в голубой папочке.

— В голубой?

— Вы вправе спросить, почему он сам не прослушивает записи, — пожав плечами, сказал Ричард.

Профессор призадумался.

— Возможно, потому, что ему неинтересно разговаривать с самим собой, — наконец догадался он. — В этом есть логика. Известная логика.

Профессор попробовал поданную свинину под пикантным соусом. Задумчиво пожевав кусочек, он положил нож ивилку рядом с тарелкой.

— А какова во всем этом роль молодого Мак-Даффа? — спросил он.

— Дело в том, что Гордон Уэй попросил меня создать программное обеспечение для компьютера «Эппл Макинтош» по обработке финансово-отчетной документации — мощное, удобное, много картинок. Я уточнил, что конкретно ему нужно. Он, подумав, ответил: «В ней должно быть все. Я должен получить для этой модели компьютеров программу высшего класса с использованием также музыки, танцев и пения». Поскольку воображения мне не занимать, я воспринял все буквально и приступил к работе.

Представляете, профессор, с помощью цифрового шаблона можно представить все что угодно — нарисовать любую поверхность или промодулировать динамический процесс и так далее. А финансовые отчеты компаний — это всего лишь цифры. Я сел и написал программу, которая позволяет сделать отцифровку всего, чего хотите. Столбцовую диаграмму — пожалуйста, смешанную, круглую, как пирог, или обычную, общепринятую. Захочется отвлечься — к вашим услугам любой фон для вашей отчетности, вплоть до танцующих нимф! Можно превратить цифры в летающих чаек, и каждый взмах их крыльев будет определяться показателями работы различных отделений вашей фирмы, или создать такие анимационные фирменные знаки, которые будут говорить сами за себя.

Но для меня самым увлекательным и, пожалуй, самым забавным было превратить банковскую отчетность в музыкальную пьесу. Я полагал, что это так, шутка, нелепость, но корпорациям именно эта идея пришлась по душе. На нее-то они и клюнули.

Профессор не сводил внимательного взгляда со своего ученика.

— Понимаете, любое музыкальное сочинение можно перевести в сочетание цифр, — увлеченно продолжал Ричард. — А цифры способны передать ноту любой высоты…

— Вы хотите сказать, любой мотив, — уточнил профессор. Он держал перед собой поднятую кверху вилку с поддетой на нее морковкой.

Ричард улыбнулся:

— Мотив? Это вы удачно подсказали мне. Я возьму на заметку.

— Это позволит вам проще и точнее выразить вашу мысль. — Профессор, не попробовав морковку, снова вернул ее на тарелку. — А ваша программа пользуется успехом? — спросил он.

— Не здесь. Годовые отчеты большинства британских компаний будут звучать, как «Марш смерти» из оратории Генделя «Саул», а вот в Японии она с успехом осуществилась. Появилось немало веселых гимнов, но, если судить по всей строгости, они слишком бравурны и режут слух. Отлично пошли дела в Соединенных Штатах, что с коммерческой точки зрения самое главное. Хотя меня теперь интересует совсем другое: что получится, если из музыки убрать все, что касается финансовых дел, и, подменив цифры, получить, например, звук птичьего крыла? Что уловит тогда слух? Совершенно очевидно, что это будет не звон кассовых аппаратов, как того хотелось бы Гордону Уэю.

— Поразительно! — воскликнул профессор и отведал наконец морковку. Затем, склонившись над столом, доверительно повернулся к своей новой подружке.

— Уоткин проиграл, — сказал он девочке. — Тушеная морковь приготовлена по всем правилам. Мне жаль вас, Уоткин, каким бы занудой вы ни были. Морковь приготовлена отлично.

Девочка хихикнула, на сей раз уже совсем непринужденно, и даже улыбнулась Уоткину, а тот попытался как можно добродушнее принять все за милую шутку. Но глаза-аквариумы, глядевшие на профессора, говорили о том, что желчный старикан не привык сам становиться объектом шуток.

— Пожалуйста, папа, позволь мне теперь… — вдруг просительно, но довольно громко сказала девочка, обращаясь к отцу. Обретя друзей и известную уверенность в себе, она обрела наконец и голос.

— Потом, еще не пришло время, — решительно возразил отец.

— Нет, пришло. Я смотрела на часы.

— Но… — Отец растерялся и тут же проиграл.

— Мы были в Греции, — робко и с благоговейным трепетом поведала девочка Уоткину.

— Вот как, — понимающе кивнул тот. — Очень хорошо. Где именно, Греция большая.

— Остров Патмос, — уже смелее произнесла девочка. — Там так красиво. Мне показалось, что это самое красивое место в мире. Только паромы плохо ходят. Всегда опаздывают. Я проверяла по часам. Из-за этого мы опоздали на самолет, но я даже была рада.

— А, Патмос. Понимаю, — проговорил Уоткин, в котором воспоминания девочки что-то, видимо, всколыхнули. — Тогда вам следует знать, юная леди, что грекам всегда было мало того, что они создали античную культуру. Они решили также осчастливить наш век не менее великим творением человеческого воображения. Я имею в виду, разумеется, их расписание паромов. Это поистине вдохновенный полет человеческой фантазии. С этим согласится каждый, кому доводилось пересекать Эгейское море. Гм, я не сомневаюсь в этом.

Девочка нахмурилась.

— Я нашла там вазу, — наконец сказала она самое главное.

— Это сущий пустяк, — торопливо вмешался отец. — Вы знаете, как это бывает. Каждый побывавший в Греции утверждает, что нашел вазу, не правда ли? Ха-ха.

Все понимающе кивнули. Это действительно было так. Прискорбно, но факт.

— Я нашла ее в порту, — пояснила девочка. — В море, у самого берега. Пока мы ждали этого чертового парома.

— Сара, я просил тебя!..

— Ты же сам так сказал, даже еще хуже. Я не подозревала, что ты знаешь такие слова. Так как здесь много умных людей, я подумала, что они смогут сказать мне, настоящая она или нет. Мне кажется, она очень-очень древняя. Папа, позволь мне показать ее.

Отец девочки беспомощно пожал плечами и, нагнувшись, стал шарить под стулом.

— А знаете ли вы, юная леди, — обратился тем временем к девочке Уоткин, — что Откровение было написано на острове Патмос? Да, да, это так. Его написал сосланный туда Святой Иоанн. У меня нет никакого сомнения в том, что он начал писать эту книгу в ожидании парома. Я почти уверен в этом. Начало замедленное, почти задумчивое, как и настроение человека, приготовившегося ждать, хотя ожидание порядком уже наскучило ему, и он ищет как бы убить время. К концу книги напряжение нарастает и, достигнув кульминации, завершается пророческими видениями. Это кажется мне весьма интересным. Возможно, вам захочется написать об этом, а?

Девочка посмотрела на него так, будто усомнилась, не сошел ли он с ума.

— А вот и она, — воскликнул отец девочки, небрежно поставив вазу на стол. — Обыкновенная ваза, как видите. Девочке всего шесть лет, — как бы извиняясь, произнес он с деланной улыбкой. — Не так ли, дорогая?

— Семь, — бессердечно поправила его дочь.

Это был небольшой сосуд, почти сферической формы, высотой не более пяти дюймов и четыре дюйма шириной в самой объемной его части. Невысокое узкое горло и верхняя часть вазы из грубо обожженной глины были в комьях засохшей, твердой как камень земли.

Сара, быстро схватив вазу, сунула ее в руки соседу справа.

— У вас такой вид, будто вы все знаете, — решительно заявила она. — Скажите, какая она?

Старый декан, повертев вазу, с нескрываемым пренебрежением сказал:

— Если соскоблить грязь с ее дна, я уверен, мы найдем метку: «Сделано в Бирмингеме». — Он явно был доволен собственным остроумием.

— Неужели это такая древность? — поддержал его отец девочки и деланно рассмеялся. — Бог знает, как давно в этом городе что-либо производилось, не так ли?

— Во всяком случае, это не по моей части. Я микробиолог, — добавил наконец декан. — Может, кто другой что-нибудь скажет?

Предложение не вызвало у присутствующих особого энтузиазма, но ваза тем не менее пошла по кругу. Хотя и без особого интереса, ее рассматривали все — кто через очки-телескопы с толстыми стеклами, кто через солидные, в черепаховой оправе или модные узкие, в форме полумесяца, или же беспомощно близорукими глазами, придвинув сосуд совсем близко, и с тревогой вспоминая, что забытые очки, возможно, остались в кармане пиджака, накануне отправленного в чистку. Наконец вазу осмотрели все, но никто не спешил выносить свое суждение о происхождении и достоверности находки. Девочка, обидевшись, снова мрачно нахохлилась.

— Старые олухи, — в сердцах проворчал профессор, повернувшись к Ричарду, и вдруг взял со стола солонку.

— Юная леди, — обратился он к девочке.

— О, ради всех святых, увольте нас от ваших фокусов, — в испуге воскликнул старик Коули, поспешно закрывая уши руками.

— Юная леди, — невозмутимо повторил профессор. — Вы видите эту солонку, самую обыкновенную солонку, и еще вот эту лыжную шапочку…

— У вас нет никакой шапочки, — беспощадно изобличила профессора девочка.

— Одну минуту, — быстро нашелся профессор и, встав из-за стола, поспешно вышел, чтобы достать из кармана пальто красную лыжную шапочку.

— А теперь прошу прощения, — вернувшись, снова обратился он ко всем присутствующим. — Вот солонка и вот шапка. Я кладу в нее солонку и передаю вам, юная леди. Теперь все в ваших руках… И зависит только от вас…

Мимо Коули и Уоткина он протянул девочке шапку с солонкой. Та, взяв ее, тут же в нее заглянула.

— А куда девалась солонка? — строго спросила она, глядя в пустую шапку.

— Она там, куда ее положили, — успокоил ее профессор.

— Ага, понимаю… — догадалась девочка. — Но это… совсем неинтересно.

— Конечно, не ахти какой фокус, однако мне он нравится! — И, повернувшись к Ричарду, профессор спросил: — Так на чем мы остановились?

Ричард испуганно посмотрел на него. В свое время он хорошо изучил причуды и непредсказуемость настроений своего наставника и поэтому сразу заметил, что оживление на лице профессора сменилось озабоченной растерянностью. Это выражение он уже видел сегодня вечером, когда профессор, открыв ему дверь, не смог скрыть того, что визит Ричарда для него полная неожиданность. Профессор, увидев, что его ученик заметил происшедшую в нем перемену, поспешил скрыть все за деланной улыбкой.

— Мой дорогой друг! — воскликнул он. — Так что же я вам все-таки сказал?

— Кроме фразы: «Мой дорогой друг», вы ничего более не сказали, профессор.

— Я уверен, что это была лишь прелюдия к чему-то очень важному, эдакая короткая токката на тему, какой он отличный парень. За этим должно было последовать что-то важное. Но я вдруг все забыл. Вы действительно не знаете, что я хотел вам сказать?

— Нет.

— Ну ничего. Это даже хорошо. Если бы каждый наперед знал, что я скажу, какой смысл было бы мне говорить, не так ли? А теперь вернемся к находке нашей маленькой гостьи.

Сосуд в это время попал в руки Уоткина, который незамедлительно поставил всех в известность, что не является специалистом по древнегреческой утвари и не знает, в чем греки хранили воду или вино, но зато знает, что они писали в результате возлияний. Он указал на коллегу Коули как на авторитет, перед которым они все снимают шляпы, и тут же сунул ему под нос вазу.

— Как я уже сказал, коллега, мы все признаем ваше неоспоримое превосходство в этом вопросе, — повторил он. — Ради Бога, дорогой друг, оставьте в покое ваши уши и посмотрите лучше на этот древний сосуд.

Осторожно, но решительно он попытался оторвать правую руку Коули от его уха, еще раз объяснил коллеге ситуацию и заставил того взять вазу. Коули окинул ее быстрым взглядом эксперта и четко и ясно вынес свой приговор:

— Ей лет двести, я думаю. Грубая лепка. Простейший из сосудов такого типа. Никакой ценности не представляет.

Он небрежно поставил вазу на стол и устремил взгляд в сумрак картинной галереи, которая, видимо, почему-то его раздражала.

Заключение Коули было ударом для Сары. Девочка, и без того расстроенная, теперь совсем сникла. Закусив нижнюю губку, она поглубже втиснулась в стул, почувствовав нелепость своего пребывания здесь и острое желание раскапризничаться. Отец, бросив на нее предупреждающий взгляд, еще раз рассыпался в извинениях.

— Букстехуде, — пролепетал он поспешно. — Старый добрый Букстехуде. Посмотрим, что можно сделать. Скажите…

— Юная леди, — перебил его чей-то охрипший от волнения голос. — Вы волшебница, чародейка, обладающая редкой чудодейственной силой…

Все с удивлением уставились на профессора, этого старого позера и шута. Он сжимал в руках вазу, глядя на нее с маниакальным блеском в глазах. Затем он медленно оторвал от нее взор и перевел его на девочку, словно впервые увидел перед собой кого-то, достойного внимания.

— Я преклоняюсь перед вами, — почти благоговейным шепотом произнес он. — Хотя я недостоин говорить в присутствии столь великой магической силы, но позвольте мне все же поздравить вас с высочайшим искусством волшебства, которое я удостоился лицезреть…

Сара смотрела на него округлившимися глазами.

— Могу ли я познакомить присутствующих с вашим чудодейственным искусством? — почтительно осведомился он у девочки.

Сара нерешительно кивнула, а профессор, взяв со стола столь драгоценную для нее и уже обесславленную находку, с силой ударил ею по крышке стола. Ваза раскололась на две равные половинки. Засохшая земля осыпалась на стол мелкой шелухой. Одна из половинок упала, а вторая осталась стоять на столе.

Девочка, вытаращив глаза, как зачарованная смотрела на потемневшую, в пятнах времени солонку внутри разбитой вазы.

— Старый шут, — сердито пробормотал Коули.

Когда вызванный столь дешевым трюком гул осуждения и негодования наконец утих, не произведя, кстати, никакого впечатления на Сару, искренне потрясенную всем происходящим как чудом, профессор небрежно, как бы между прочим спросил у Ричарда:

— Кем был ваш друг, тот, с кем вы учились в колледже? Вы видитесь с ним? Человек со странным восточноевропейским именем? Свлад… как его там? Свлад Чьелли. Вы помните его?

Ричард тупо уставился на профессора — настолько неожиданным был для него вопрос.

— Свлад? — растерянно переспросил он. — А, вы, должно быть, имеете в виду Дирка? Дирка Чьелли. Нет, с тех пор я не поддерживаю с ним отношений. Случайно встретились как-то пару раз на улице, вот и все. Мне кажется, он любит менять имена и фамилии. Почему вы спрашиваете о нем?

5

На высоком выступе скалы Электрический Монах по-прежнему сидел на лошади, которая покорно смирилась с тем, что о ней совсем забыли. Все так же, не моргая, он глядел из-под надвинутого на лоб капюшона на долину, представлявшую на сей раз проблему совершенно нового и зловещего характера, грозящую потрясти основы его веры. Обычно он справлялся с такими состояниями, но его всегда пугало это неприятное грызущее внутреннее чувство, имя которому Сомнение.

День был жаркий, солнце, стоявшее высоко в мареве пустого неба, безжалостно жгло серые камни и редкую сухую траву. Все замерло, неподвижен был и Монах, но странные мысли рождались в его сознании.

Такое с ним бывало, когда время от времени информация, пройдя через запоминающее устройство, вдруг попадала не по адресу.

Монах слушал, как судорожно, толчками рождается в нем новая вера, похожая на ослепительную белую вспышку, затмевающую все, в том числе и такую явную нелепость, что долина перед ним — розовая. Ему вдруг стало казаться, что где-то там, в долине, в миле от него, вот-вот должна открыться заветная дверь в странный и далекий мир и он сможет войти в нее. Престранная идея, ничего не скажешь.

Удивительно, однако, было то, что Монах оказался прав.

Чуткое животное под ним насторожилось. Лошадь напрягла слух и мотнула головой. Почти впав в транс от долгого неподвижного стояния на солнцепеке, бедное животное, казалось, само готово было поверить в розовую долину. Но, встряхнувшись, лошадь еще решительнее замотала головой.

Достаточно было легкого движения поводьев и прикосновения пяток Монаха к бокам лошади, чтобы она, послушная седоку, начала осторожный спуск вниз по крутой каменистой тропе. Спуск был тяжелым. Тропа была усеяна скользким, похожим на шелуху серым сланцем и местами поросла низким кустарником. Монах уже без удивления смотрел на коричневые и зеленые листья чахлых растений. Теперь это был уже не тот Электрический Монах, которого многое озадачивало и смущало. Он стал старше и умнее. Все глупое, детское осталось позади — розовые долины, перепутанные матрицы. Все эти естественные стадии взросления были уже в прошлом. Он вышел на тропу познания.

Солнце жгло немилосердно. Монах вытирал с лица пот и грязь и временами, чтобы передохнуть, останавливал лошадь и склонялся лицом на ее шею. Сквозь дрожащее марево раскаленного воздуха он вглядывался в скалистые выступы обнаженной породы на дне долины. За ними, верил Монах, находится таинственная дверь. Он напрягал зрение, стараясь разглядеть все детали местности, но все дрожало и расплывалось в мареве.

Отдохнув, он снова выпрямился в седле и хотел было тронуться в путь, как вдруг его внимание привлекло нечто необычное.

На одной из плоских поверхностей скального выступа, совсем близко, что очень удивило Монаха (как он мог не заметить этого раньше?), он увидел большой наскальный рисунок. Грубо выполненный чьей-то уверенной рукой, он был, видимо, стар, как сами скалы. Краски потускнели и местами совсем стерлись, так что с трудом можно было разглядеть изображение. Монах подъехал поближе. Похоже, что на рисунке была сцена охоты.

Багровые многорукие и многоногие создания — это, очевидно, первобытные охотники. У них были копья, и они преследовали большого рогатого зверя в панцире, которого, кажется, уже ранили. Краски выцвели и рисунок местами почти исчез, но странным образом белоснежные зубы охотников ярко сверкали, словно время не властно над этой светящейся белой краской. Даже тысячелетия не смогли погасить ее.

Монах со стыдом вспомнил свои зубы, хотя утром старательно почистил их.

Он уже видел такие рисунки по телевидению. Их обычно находили в пещерах, где они были защищены от разрушительного воздействия природной стихии.

Он внимательно осмотрел скалу и заметил, что, хотя рисунок и не был в пещере, над ним все же нависал плоский каменный козырек, который в достаточной мере защищал от ветра и дождя. И все же было удивительно, что рисунок сохранился, и еще более удивительным казалось, что его никто до сих пор не обнаружил. Почти все наскальные рисунки давно были хорошо известны, но этого, очевидно, никто никогда не видел.

Возможно, подумал Монах, ему первому посчастливилось сделать это великое историческое открытие. Если он вернется в город и расскажет о своей находке, в него снова поверят и возьмут обратно, заменят материнскую плату и позволят верить… верить… во что?

Он задумался, моргая и тряся головой, стараясь все снова поставить на место в своем расшатавшемся механизме, исправить возникший роковой изъян.

Наконец он совладал с собой. Нет, он верит в существование двери и должен найти ее. Эта дверь — путь, ведущий… Нет, это просто ПУТЬ.

Большие буквы сами собой все объясняют, когда нет иного аргумента.

Монах натянул поводья и, понукая лошадь, продолжил спуск в долину. После нескольких минут сопряженного с немалыми трудностями спуска они наконец оказались на дне долины.

Здесь Монах в смятении обнаружил, что коричневый высохший грунт долины действительно покрыт слоем бледно-розовой тонкой пыли. Особенно много ее было на склонах грязевого ручья, в который в засуху превращалась довольно полноводная в сезон дождей река.

Монах спешился и, захватив горсть пыли, медленно просеял ее сквозь пальцы. Она была легкой и приятной на ощупь. Он вдруг втер ее в кожу руки и убедился, что пыль лишь чуточку светлее его кожи. Лошадь глядела на него своими большими глазами, и только сейчас он подумал, что ее, должно быть, мучит жажда. Ему самому давно хотелось пить, но он старался не думать об этом. Он отстегнул от седла флягу, которая была пугающе легкой. Открыв ее, он отпил глоток и отлил немного воды на ладонь, чтобы напоить лошадь. Та жадно и быстро стерла влагу с его ладони сухими, шершавыми губами и снова посмотрела на него.

Монах печально покачал головой, завинтил крышку фляги и снова прикрепил ее к седлу. Той небольшой частью своего разума, которая хранила фактическую и логическую информацию, он понимал, что вскоре воды во фляге не останется, а затем не станет и его с лошадью. Лишь вера заставляла его двигаться вперед. Теперь это была вера в ДВЕРЬ.

Он отряхнул розовую пыль со своей грубой одежды и еще какое-то время смотрел, не двигаясь, на камни в ста ярдах от него, чувствуя странную дрожь. Хотя основной сектор его электронного мозга твердо верил в то, что за камнями он найдет дверь, а значит, и путь дальше, другая, малая частица его сознания, подсказывавшая, сколь опасно остаться без воды, напоминала об уже испытанных разочарованиях и посылала слабые, еле ощутимые сигналы тревоги.

Если он решит не искать дверь, откажется увидеть ее, он никогда не избавится от веры в то, что она существует. Эта вера будет магнитом, вечно притягивающим его. На всю его жизнь, вернее, на то короткое время, что ему еще осталось. Так подсказывала та малая частица сознания, что предупреждала экономить воду во фляге.

Если он поступит иначе и все же подойдет к ней, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и вдруг увидит, что ее там нет?.. Что тогда?

Лошадь нетерпеливо заржала.

Ответ, в сущности, был прост. Разве в его электронной схеме не заложены все решения этой проблемы, ведь в этом его функция? Что бы там ни было, он будет верить вопреки фактам, иначе какой смысл в вере, для чего она?

Дверь должна быть там, даже если ее там нет.

Монах собрался с духом. Там она или нет, он должен ее найти, потому что дверь — это путь куда-то.

Вместо того чтобы снова сесть на лошадь, он, держа ее под уздцы, повел ее за собой. Путь к двери был недолгим. Монах приближался к ней смиренно, медленным торжественным шагом. Наконец он был у цели. Обогнув выступ, он поднял глаза.

Дверь была там.

Лошадь, следует отметить, тоже выразила сдержанное удивление.

В благоговейном страхе Монах упал на колени. Приготовившись к разочарованию, он не был готов к тому, что дверь будет на месте. Он смотрел на нее, чувствуя, как в его голове что-то щелкнуло и сдвинулось.

Такую дверь он видел впервые. Единственные двери, которые он знал до сих пор, были высокими, из легированной стали. За ними надежно хранились видеомагнитофоны, посудомоечные машины и Электрические Монахи. Эта же дверь была не выше его роста, деревянная, совершенно неказистая на вид. Она была белого цвета, с круглой медной ручкой и прорублена в скале. Ни происхождение, ни назначение ее не были ему известны.

Набравшись смелости, напуганный Монах встал с коленей и, таща за поводья лошадь, с опаской приблизился к двери и коснулся ее. Привычного сигнала не последовало. Монах в страхе отпрянул назад. Через мгновение он снова коснулся двери и легонько нажал на нее.

После этого он наконец отважился коснуться медной ручки, все еще ожидая сигнала. Подождав еще немного, Монах осторожно повернул ручку и почувствовал, как легко она поддается. Затаив дыхание, он испуганно переждал. Ничего. Тогда он потянул дверь на себя, и она открылась. Заглянув в щель чуть приоткрытой двери, Монах ничего не увидел в полутьме, ибо его глаза были все еще ослеплены ярким солнечным светом. Наконец, сгорая от любопытства и почти ничего не соображая от непроходящего удивления, он вошел в дверь, ведя за собой лошадь.

Несколькими минутами позже человек, притаившийся за камнями, перестав втирать в лицо пыль, поднялся во весь рост, потянулся и, отряхивая одежду, тоже направился к двери.

6

Читавший, несомненно, придерживался канонов той школы декламаторского искусства, которая полагает, что значимость и величие стиха наилучшим образом передаются с помощью доведенной до абсурда экспрессии. Голос чтеца то драматически взмывал ввысь, то стремительно падал, и тогда казалось, будто слова в испуге разбегаются, стремясь поскорее нырнуть в какое-нибудь укрытие.

Ричард, расслабившись, откинулся на стуле. Слова поэмы, хорошо знакомые каждому питомцу колледжа св. Седда, не обременяли память.

К традиционным чтениям поэмы «Кубла Хан» в колледже относились серьезно и торжественно, несмотря на то что всем было известно, что великая поэма родилась в фантасмагорических сновидениях поэта под воздействием сильных болеутоляющих средств.

Рукопись ее бережно хранилась в библиотеке колледжа и извлекалась из сейфов лишь для того, чтобы быть прочитанной на юбилейном обеде в память о великом Сэмюэле Тейлоре Кольридже.

Ричард гадал, надолго ли затянется эта церемония, но, взглянув украдкой на читавшего декана, с тревогой понял, что тот полон решимости ни на йоту не отступать от установленного ритуала. Манера декламации с завыванием вначале раздражала Ричарда, но затем, как ни странно, стала успокаивать. Его взгляд лениво остановился на ручейке растаявшего воска, стекавшего со свечи, которая неверным светом освещала остатки трапезы на столе.

Несколько глотков красного вина, выпитые за обедом, приятно согрели и расслабили тело, и вскоре мысли Ричарда разбежались. Почему-то вспомнился вопрос, неожиданно заданный профессором в конце обеда, и Ричард сам задумался над ним. Действительно, куда подевался его бывший… Да и был ли он его другом? Вспомнилась не сама его персона, а скорее цепь самых невероятных событий и обстоятельств, связанных с ним. В самой мысли о возможности подобных друзей не было ничего невероятного, но суть была в том, что их дружба противоречила всякому принципу совместимости.

Свлад Чьелли, известный в колледже как Дирк. Нет, скорее печально известный. О нем говорили, его общества искали, это верно. Но это не имело ничего общего с популярностью. Нельзя сказать, что катастрофа на автостраде популярна, потому что все сбегаются на нее поглазеть. Никто, однако, не стремится подойти слишком близко к бушующему пламени.

Так было и со Свладом Чьелли, бесславно знаменитым Дирком, в его студенческие годы.

От среднего кембриджского студента Дирка отличало более плотное телосложение и пристрастие к головным уборам, хотя из таковых он имел всего лишь одну-единственную шляпу, но умудрялся носить ее с шиком, обычно мало присущим молодым людям его возраста. Эта шляпа заслуживала того, чтобы сказать о ней особо. Темно-бордового цвета, круглая, с прямыми полями и низкой тульей, она ежесекундно могла менять свое место на голове владельца, неизменно, однако, сохраняя горизонтальное положение. По элегантности формы и дерзости принимаемых положений ей следовало бы быть не банальным головным убором, а, скажем, предметом интерьера. Например, она великолепно смотрелась бы как абажур на ночной лампе.

Свлад Чьелли как магнит притягивал к себе всех, кто готов был слушать его бесконечные опровержения того, что, согласно неизвестно кем пущенным слухам, с ним якобы происходило. Правда, иного источника слухов, кроме его собственных опровержений, установить так и не удалось.

Все слухи неизбежно связывались с некоей таинственной силой, которую он унаследовал от матери, уроженки далекой Трансильвании. Он не подтверждал, более того, горячо и гневно опровергал все домыслы, считая их сущей выдумкой, нелепицей, нонсенсом.

Так, например, он категорически отрицал, что в его роду могла быть такая нечисть, как летучие мыши-вампиры, и грозился привлечь к ответу каждого, кто посмел бы утверждать подобное. И тем не менее его широкое кожаное пальто с разлетающимися полами делало его удивительно похожим на летучую мышь, а в своей спальне он установил гимнастический снаряд странной формы, на котором временами висел, как он утверждал, для укрепления позвоночника. Иногда днем, а чаще по вечерам, он позволял невзначай застать себя висящим на снаряде вниз головой. Он не видел в этом ничего из ряда вон выходящего и не связывал это с распространяемыми о нем сплетнями.

С помощью верно рассчитанных опровержений ему удалось создать вокруг себя некий ореол таинственности, иногда порождавший самые невероятные догадки, как то, что он медиум, маг, телепат, вещун, ясновидящий и даже «психосасическая» летучая мышь-вампир. Что означает слово «психосасическая», никто, разумеется, не знал. Дирк просто сам его выдумал и сам же решительно отрицал, что знает, что это такое.

Дирк всегда был без гроша в кармане. Но в один прекрасный день все переменилось.

И все с легкой подачи его сокурсника, соседа по комнате, студента по имени Мендер. Если на то пошло, Дирк сам его заприметил и выбрал соседом, угадав в нем доверчивую и простодушную натуру.

Именно Мендер обнаружил, что, выпив, Дирк разговаривает во сне. Но главное даже не в этом — с кем такого не бывает. Главное в том, что он говорил во сне. Например: «Открытие торговых путей…» м-м… — невнятное бормотание — «…стало поворотным моментом в истории развития империи…» х-р-р… «Студент, отвечайте!»

Услышав впервые сонное бормотание Дирка, Мендер замер на постели. Было это перед самыми экзаменами, и то, что бормотал во сне Дирк, чертовски напоминало билеты по экономической истории.

Тихонько встав, Мендер осторожно приблизился к постели Дирка, но ничего, кроме нескольких отрывочных фраз о Шлезвиг-Гольштейне и франко-прусской войне, более не разобрал, ибо Дирк уткнулся лицом в подушку.

Новость, однако, распространилась немедленно — тихо, незаметно, но неумолимо, как пожар в саванне.

Весь последующий месяц Дирка наперебой приглашали в гости, щедро кормили и поили в надежде, что во сне он выдаст тайну билетов предстоящей экзаменационной сессии. Но, странным образом, чем обильнее были яства и чем тоньше вина, тем меньше он вещал в свою подушку.

Задачей Дирка было, не признаваясь в своих якобы необыкновенных способностях, наивыгоднейшим образом использовать ситуацию. Поэтому он с еще большей энергией и даже раздражением опровергал все и отказывался говорить на эту тему.

Так же яростно он отрицал, что слышит музыку во сне, и тем не менее случайно напеваемые им во сне мотивы через пару недель кто-то превращал в шлягеры. Впрочем, организовать это не составляло большого труда.

Итак, при минимальных усилиях Дирку вполне удавалось поддерживать созданные о нем мифы. Он был ленив, поэтому предоставил доверчивым простакам самим все делать за него. Лень была спасением, ибо если бы кому-нибудь взбрело в голову с пристрастием изучить его паранормальные деяния, немедленно возникли бы сомнения, потребовавшие объяснений. Но чем туманнее и неопределеннее звучали его «пророчества», тем охотнее все спешили принимать желаемое за действительное.

На первый взгляд казалось, что Дирк ничего от этого не имеет. Но для нищего студента пообедать и выпить за чужой счет — не так уж мало, если сесть да подсчитать.

Однако он всегда все отрицал.

И тем не менее снял в итоге неплохой навар.

— Святые небеса!.. — вздрогнул профессор и проснулся. Он действительно задремал. Выпитое за обедом вино разморило его, а монотонный голос чтеца окончательно убаюкал. Испуганно оглянувшись, профессор успокоился, увидев, что вокруг ничего не изменилось. Слова поэмы Кольриджа медленно плыли в согретом свечами воздухе, наполняя звуками тишину огромного зала. Поежившись, профессор приготовился снова погрузиться в дремоту. Однако он решил не выключаться полностью.

Дирк все же дал уговорить себя на сеанс гипноза, во время которого он должен был назвать все экзаменационные билеты предстоящей летней сессии.

Идею подал он сам, когда стал перечислять то, чего никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не сделал бы, разве только в крайнем случае, чтобы наконец решительно доказать, что у него нет сверхъестественных способностей, которые ему все время приписывают.

Подготовив таким образом почву, Дирк согласился на подобный эксперимент: раз и навсегда доказать, что все распускаемые о нем слухи — это нелепые выдумки, домыслы и еще Бог знает что. Хорошо, он в состоянии гипноза напишет экзаменационные билеты с предполагаемыми вопросами, затем запечатает их в конверт и сдаст на хранение в банк. Конверт будет вскрыт только после экзаменов.

Неудивительно, что после этого Дирку стали поступать во множестве предложения: за неплохое вознаграждение дать хоть одним глазком взглянуть на билеты. Дирк был шокирован, назвав подобные предложения недостойными…

Вскоре однокурсники, встречая Дирка в городе, заметили его мрачный и озабоченный вид. Сначала он отмахивался от всяческих расспросов о причине угнетенного вида, а затем невзначай кому-то поведал, что его матери требуется весьма сложное зубопротезное лечение, стоящее немалых денег. Какое именно, тут он не пожелал довериться посторонним, но признался, что у них с матерью таких денег нет.

С этого момента обмен добровольных взносов в фонд лечения матери Дирка на возможность познакомиться с экзаменационными билетами стал делом простым и хорошо налаженным. Все шло как по маслу, без шума и ажиотажа.

Когда же выяснилось, что нужный протез может изготовить только лишь один-единственный дантист, тоже выходец из стран Восточной Европы, ныне проживающий в Малибу, то не понадобилось ни слова, ни намека, чтобы взносы резко возросли.

Дирк по-прежнему отрицал свои сверхъестественные способности: их, мол, у него никогда не было, он-де пошел на это, только чтобы развеять заблуждения, но если кто-то продолжает верить в то, во что он не верит сам, он готов дать ему шанс удостовериться еще раз, но против добровольных взносов не возражал, ради бедной мамы разумеется.

Он верил, что с честью выйдет из этой ситуации. Он так полагал.

Экзаменационные билеты, которые Дирк записал под гипнозом, в сущности, были плодом минимальных изысканий, которые под силу любому студенту, — он просмотрел билеты прежних сессий, сопоставил с предполагаемыми нынешними, а потом сделал выводы. Дирк не сомневался в высоком проценте совпадений, что вполне могло удовлетворить доверчивых простаков, но добавил для страховки небольшое количество оплошностей, чтобы все выглядело вполне естественным и не вызвало подозрений.

Все, казалось, получилось наилучшим образом. Он так думал.

Каково же было его потрясение, когда проданные им билеты поразительно совпали с официально утвержденными кафедрой. Профессура была в шоке, а для Дирка все закончилось изгнанием из колледжа и неприятным путешествием на твердой задней скамье фургона «Черная Мария».

Да, совпадение было полным, слово в слово и до последней запятой. Бывает же такое!..

А затем последовала свистопляска в прессе. Сначала его представили мошенником, потом талантом, с тем чтобы снова изобличить как мошенника. Споры длились с переменным успехом, пока прессе и публике не надоело и они не накинулись на новый лакомый кусок — бильярдного шулера, умело объегоривавшего своих партнеров в бильярдном клубе.

В течение последних лет Ричард не раз встречал Дирка, и каждый раз тот приветствовал его сдержанной полуулыбкой, за которой сначала пряталось опасение, что Ричард напомнит ему о каком-нибудь долге, а если этого не происходило, то на его лице появлялись облегчение и надежда — авось удастся выпросить самую малость. Частая смена Дирком фамилий свидетельствовала о том, что Ричард был не единственным, кого он так встречал.

И каждый раз Ричард чувствовал легкий укол жалости, глядя на того, кто так ярко светил в замкнутом пространстве университетских аудиторий и столь померк при свете обычного дня. Ему снова вспомнился подчеркнуто небрежный вопрос профессора о Дирке, заданный как бы невзначай.

Ричард посмотрел на слегка похрапывавшего профессора, настороженно молчавшую маленькую Сару, на темную перспективу зала в неверном мерцании свечей, на портреты министров и поэтов, украшавшие стены, и неприятный отсвет их улыбок, на декана филологического факультета, напевно декламировавшего поэму, и на саму поэму «Кубла Хан» в его руках. Наконец, бросив осторожный взгляд на часы, Ричард снова откинулся на спинку стула.

Чтец начал вторую и самую загадочную часть поэмы…

7

Это был последний вечер в жизни Гордона Уэя, а его беспокоило лишь одно: будет или не будет дождь в конце недели. Метеорологическая служба обещала переменную облачность, ночью туман и ясную, хотя и холодную, погоду в пятницу и субботу. В воскресенье во второй половине дня местами возможны дожди. Как раз когда все будут возвращаться в город.

Все, кроме Гордона Уэя.

Но об этом в метеосводке ни слова, да и не могло быть. А вот гороскоп — это другое дело. Но он сбивал с толку туманными намеками, предсказывал необычную активность планет в его знаке зодиака, предупреждал о необходимости четко отличать мнимо желаемое от абсолютно необходимого и советовал, принимая решения по личным и служебным вопросам, действовать со всей ответственностью и честно. Об одном умолчал гороскоп: еще до исхода дня Гордон Уэй будет мертв.

Свернув близ Кембриджа с автострады, он остановился перед небольшой автозаправочной станцией, чтобы наполнить бак бензином, но из машины вышел не сразу, а сначала закончил разговор по телефону.

— О'кей, я позвоню тебе завтра, — сказал он, заканчивая, — или даже сегодня вечером. А то может, сама мне позвонишь? Я буду в коттедже примерно через полчаса. Да, я знаю, насколько важен для тебя этот проект. Хорошо, я понимаю, что это важно, давай поставим на этом точку. Он нужен тебе и он нужен мне. Конечно, нужен. Разве я сказал, что мы перестанем его поддерживать? Просто я считаю, что он слишком дорого обойдется и ко всему этому мы должны подойти со всей ответственностью и честно. Послушай, почему бы тебе не приехать сюда, мы могли бы все обговорить? Да, да, я знаю. Понимаю. Подумай об этом, Кэйт. Поговорим позже. Пока.

Положив трубку, он еще какое-то время сидел в машине.

Это был большой, просторный серебристо-серый «мерседес» — из тех, что так любят показывать в целях рекламы, и не только автомобилей. Гордон Уэй, брат Сьюзан Уэй, босс Ричарда Мак-Даффа, — очень богатый человек, основатель и владелец фирмы «Передовые технологии Уэя-2». Головная фирма обанкротилась по самой банальной причине, проглотив все его деньги. К счастью, ему удалось создать новую.

«Банальная причина» означала, что он стал заниматься компьютерами тогда, когда уже каждый школьник в стране потерял интерес к ящику, который то и дело выходит из строя. Вторая фирма Гордона Уэя занималась уже не компьютерами, а их программным обеспечением. В результате создания двух пакетов программной документации, а «Гимн» ПТУ-2 — один из них (второй, еще более перспективный, так и не был закончен), компания «Передовые технологии» стала единственной английской компьютерной фирмой, которая упоминалась в одной строке с американскими «Майкрософт» и «Лотос». Строка эта смело могла стать длиннее за счет ПТУ-2, но пока это только начало. Как бы то ни было, но «Передовые технологии Уэя» уже заняли свое место на рынке. А он стал хозяином процветающей фирмы.

Гордон вложил дискету в стереопроигрыватель. Она вошла с мягким приятным щелканьем, и через мгновение из восьми отлично настроенных колонок в салоне машины зазвучало «Болеро» Равеля. Звук был мягким, объемным и достаточно сильным даже для просторов городского катка. Гордон легонько отбивал такт пальцами по рулевому колесу, поглядывая на щиток, где с экрана приветливо мигали огоньки и возникали крохотные забавные фигурки. Спустя какое-то время Гордон наконец сообразил, что это станция самообслуживания и он никого не дождется. Он вылез из машины.

Наполнить бак заняло две минуты. Держа в руках патрубок, он ежился и приплясывал от ночного холодка. Закончив заправку, Уэй направился кнебольшому неказистому киоску, где расплатился с кассиром за бензин и купил еще парочку местных автомобильных карт. Он сам не заметил, как разговорился с кассиром о перспективах компьютерной индустрии на ближайший год и высказал предположение, что параллельная обработка данных — это ключ к интуитивным находкам в области программного обеспечения, хотя есть немалые сомнения, что исследования по созданию искусственного интеллекта сами по себе, особенно на основе языка Пролог, станут в обозримом будущем стимулом создания серьезных коммерческих перспективных систем, по крайней мере на персональных компьютерах. Столь увлекавшие Гордона Уэя перспективы компьютеризации меньше всего волновали кассира.

— Этот тип просто любил поговорить, — расскажет он потом полиции. — Если бы я ушел в туалет и просидел там минут десять, он продолжал бы говорить все это моему кассовому аппарату, а если бы я задержался еще на пятнадцать минут, даю голову на отсечение, что кассовый аппарат не выдержал бы и удрал. Да, я уверен, что это он, — добавил кассир, глядя на фотографию Гордона Уэя. — Правда, я сначала не сразу узнал его, потому что тут у него рот закрыт.

— Вы уверены, что больше вам ничего не бросилось в глаза? — настаивал полицейский. — Ничего не показалось странным в тот вечер?

— Нет, я уже вам сказал. Клиент как клиент, вечер как вечер.

Полицейский странно посмотрел на него.

— Кстати, если бы я вдруг сделал вот так… — Он неожиданно скосил глаза к переносице, высунул язык и стал приплясывать, крутя указательными пальцами в ушах. — Что бы вы на это сказали?

— Ну, — нерешительно промолвил кассир, пятясь назад, — сказал бы, что у вас крыша поехала, вот и все.

— Отлично, — удовлетворился полицейский и спрятал записную книжку. — А то у разных людей бывает разное представление о том, что странно, а что нет. Если вчерашний вечер был для вас, как всякий другой, и ничего странного в нем не было, тогда я шишка под носом у турецкого бея. Нам потом понадобятся ваши письменные показания, сэр, а пока спасибо, что потратили на нас ваше драгоценное время.

Но разговор этот еще впереди.

А пока Гордон, сунув карты в карман, направился к своему автомобилю. Освещенный тусклым светом фонарей в тумане, с бисеринками влаги на серебряном капоте, он выглядел шикарным и очень дорогим автомобилем марки «Мерседес-Бенц». Гордон на мгновение поймал себя на том, что всегда мечтал иметь такую машину, но, не успев зацепиться за что-либо, чтобы развить дальше эту мысль, вдруг понял, что в его голове все вращается по какому-то замкнутому кругу, и почувствовал себя подавленным и растерянным.

С удовлетворением хозяина он похлопал по крылу машины и, обойдя ее, заметил плохо закрытый багажник. Нажав на крышку багажника, он порадовался мягкому надежному защелкиванию, говорящему об отличной пригонке деталей. Все же не утеряно еще уважение к таким ценностям, как высокое качество и профессионализм. Вспомнив вдруг, что ему надо обговорить с Сьюзан массу вопросов, Гордон сел в машину.

Вырулив на шоссе, он набрал номер телефона сестры.

— «…если вы оставите сообщение на автоответчике, я перезвоню вам. Возможно».

Гудок.

— Сьюзан, привет, это Гордон, — начал он, неудобно прижав трубку плечом к уху. — Я на пути в коттедж. Сегодня э-э… четверг, сейчас вечер… э-э… точнее восемь часов сорок семь минут. На дорогах туман. Послушай, в конце недели я жду этих ребят из Штатов, которые собираются провентилировать вопросы распространения пакета документации «Гимна»-Версия 2, ее рекламы и прочего. Я не люблю просить тебя о некоторых вещах, но ты знаешь, приходится, как вот сейчас.

Я хочу быть уверенным, что Ричард этим займется. Я хочу сказать, по-настоящему займется. Я могу сам попросить его, но он мне, разумеется, ответит: «Да, конечно», как всегда отвечает… О черт, у этого грузовика чертовски сильные фары, не может, болван, пригасить их… Чудо, что я еще не валяюсь где-нибудь в канаве, что было бы совсем некстати, оставив свои последние слова на ленте автоответчика. Не понимаю, почему у этих трейлеров нет автоматической регулировки света фар. Ты не можешь записать мое поручение для Сьюзан — не для тебя, конечно, а для моего секретаря Сьюзан. Чтобы она послала от моего имени письмо одному типу в Департаменте окружающей среды и сообщила, что мы обеспечим технику, а он пусть позаботится о лицензии. Это будет для всеобщего блага, тем более что он мне кое-чем обязан, к тому же почему не дать пинка бюрократам из Си-Би-И. Пусть скажет им, что я вот уже целую неделю веду переговоры с американцами.

Да, это мне напомнило, черт побери, о ружьях. Надеюсь, я не забыл захватить их. Что с этими американцами, почему им так хочется пострелять в моих зайцев? Я купил маршрутные карты местности, может, удастся уговорить их совершать долгие пешие прогулки, это так полезно, и тогда они забудут о зайцах. Мне так жаль бедных зверюшек. Надо будет к их приезду раздобыть запретительные знаки вроде тех, что я видел у них в Беверли-Хиллс: «Осторожно, вооруженная охрана».

Сделай заметку для Сьюзан — не для тебя, конечно, а для моей секретарши — заказать для меня такой знак на костыле, чтобы можно было воткнуть его в землю, костыль не очень высокий, чтобы зайцы тоже могли прочитать.

Да, о чем еще.

Ага. О Ричарде и «Гимне»-Версия 2. Эта штука через две недели должна пройти испытания в производственных условиях. Он заверяет меня, что все идет отлично. Но каждый раз, когда я застаю его за компьютером, на экране вертится кушетка. Он говорит, что это важная концептуальная модель, а для меня это просто мебель. Людей, которые собираются купить музыкально оформленную финансовую отчетность, не может интересовать вертящаяся кушетка. Я также не считаю, что к карте эрозии Гималаев подходит квинтет флейт.

А что касается проекта Кэйт, то признаюсь тебе, Сьюзан, я не могу скрыть своего беспокойства, во что он нам обходится, если подсчитать оплату персонала и машинное время. Возможно, это перспективный, долгосрочный проект, но пока это всего лишь возможность такового, и нам следует тщательно оценить его, проверить и убедиться, что это не надувательство. Подожди, я слышу какой-то странный шум в багажнике. Кажется, я его достаточно хорошо закрыл.

Ну ладно, теперь о главном.

Меня беспокоит Ричард. Лишь один человек может узнать, занимается он важным для нас делом или витает в облаках. Этот человек ты. Именно ты, Сьюзан, моя сестра, а не Сьюзан, моя секретарша, понимаешь?

Поэтому прошу тебя, Сьюзан, хотя мне очень не хочется этого делать, помоги мне. Уговори Ричарда, убеди его в том, как это важно для нас. Он должен понять, что «Передовые технологии Уэя» — это развивающееся, перспективное коммерческое предприятие, а не игровая площадка для теоретиков. С ними всегда проблемы. Ухватятся за великую идею и требуют под нее долгосрочные кредиты, а сами занимаются топографией собственного пупка.

Прости, но мне кажется, я должен закрыть багажник. Подожди одну минуту.

Он положил телефонную трубку на сиденье, подрулил к обочине, остановил машину и вышел. Когда, обойдя ее, он подошел к багажнику, тот внезапно открылся и из него поднялся человек.

Он дважды выстрелил в Гордона из двуствольного охотничьего ружья, лежавшего в багажнике, и тут же исчез.

Удивление, которое испытал Гордон Уэй от своей внезапной смерти, не идет ни в какое сравнение с тем, что последовало дальше.

8

— Входите, дорогой друг, входите.

Дверь в дальнем углу Второго дворика открывалась на узкую деревянную лестницу, на верхней площадке которой находилась квартира профессора. На площадке было темно, хотя она обычно освещалась, как помнил Ричард, довольно сносно, когда горел свет. Но на сей раз света не было. Кроме того, входная дверь оказалась запертой. Профессор не сразу нашел ключ в увесистой связке, похожей на грозное оружие воина ниндзя, которым без труда можно пробить сквозную дыру в толстом стволе векового дерева.

Профессорские квартиры в старых университетских зданиях имели двойные двери, разделенные подобием тамбура. В наружной прочной дубовой двери, окрашенной в серый цвет, имелись щель для писем и врезной английский замок. Ключ от своей двери профессор нашел довольно быстро.

Открыв замок, он распахнул перед гостем дверь, но за нею оказалась еще одна — самая обыкновенная белая панельная дверь с медной ручкой.

— Входите, входите, — повторил он, пропуская гостя вперед, а сам стал шарить рукой по стене в поисках выключателя. Пока он искал его, комнату освещал лишь отблеск догоравших углей в камине. Багровые всполохи играли на стенах и мебели. Когда вспыхнул электрический свет, очарование таинственности исчезло. Профессор на мгновение застыл на пороге, словно хотел в чем-то удостовериться, прежде чем войти, а потом засуетился и почти радостно ступил в комнату.

Она была довольно просторной, с деревянными панелями, со старой, не лишенной благородства мебелью, создававшей атмосферу уюта. У дальней стены стоял большой, видавший виды письменный стол красного дерева, с толстыми уродливыми ножками, на котором лежали груды книг, папок и просто бумаг. Отдельно, как бы на особом месте, стояли старые канцелярские счеты.

Рядом со столом была старинная, времен Регентства, конторка, которая представляла бы собой немалую антикварную ценность, если бы не следы варварского обращения с ней. Тут же пара изящных стульев восемнадцатого века и внушительных размеров викторианский книжный шкаф.

Это была типичная гостиная в доме университетского профессора — на стенах карты, старинные гравюры, на полу потертый ковер и все признаки того, что десятилетиями здесь ничего не менялось. Двери вели, насколько Ричард помнил по прежним визитам, одна — в кабинет, уменьшенное подобие гостиной, но еще больше загроможденный книгами и бумагами, с мебелью еще более ветхой и ценной, которая, казалось, рассыплется в прах при первом неосторожном толчке, со следами от чашек с горячим чаем или кофе на благородной поверхности и самими чашками, использованными и забытыми. Вторая дверь вела в небольшую, но неплохо оборудованную кухню, из которой по узкой внутренней лестнице можно было подняться в ванную комнату и спальню профессора.

— Устраивайтесь поудобнее на кушетке, — гостеприимно пригласил профессор. — Хотя, боюсь, это едва ли удастся. Когда я на нее сажусь, мне кажется, что она набита капустными листьями, ножами и вилками. — Он внимательно посмотрел на гостя. — А у вас есть удобная кушетка?

— О да, — рассмеялся Ричард. Его позабавил вопрос профессора.

— Да? — серьезно переспросил профессор. — Вы не скажете, где вам удалось ее достать? Мне ни разу в жизни не удавалось найти хорошую кушетку. А вам ваша нравится, она удобна?

Он с некоторым недоумением вдруг уставился на небольшой серебряный поднос с тремя стаканами и графином, в котором еще осталось немного красного вина.

— Странно, что вы меня спрашиваете о кушетке, профессор, — удивился Ричард. — Дело в том, что мне так и не удалось проверить, удобна она или нет.

— Весьма осмотрительно с вашей стороны, — искренне обрадовался профессор, — весьма, мой друг.

С этими словами он снял наконец пальто и красную лыжную шапочку.

— Я с удовольствием сделал бы это, — поспешил объяснить Ричард, — но кушетка застряла на лестничной клетке. Насколько я понял, грузчикам удалось втащить ее на лестницу, но она вдруг застряла. Ее двигали и поворачивали и так и эдак, но она не проходила. И что совсем уже странно, грузчики обнаружили, что не могут снова снести ее вниз. Невероятно!

— Да, странно, — согласился профессор. — Мне никогда не доводилось иметь дело с математикой необратимого, тем более в таких случаях, как ваш с кушеткой. Это, возможно, новое направление в математике. А вы не обращались к специалистам по геометрии пространства?

— Я сделал лучше. Я пригласил соседского мальчишку, который в семнадцать секунд справляется с кубиком Рубика. Он целый час сидел на лестнице, изучая положение кушетки и наконец, вынес приговор: она безнадежно застряла. Правда, он успел уже повзрослеть, научился разбираться в девочках, но загадку кушетки ему так и не удалось разгадать.

— Продолжайте, мой друг, этот случай меня чрезвычайно заинтересовал. Только прежде скажите: чем вас угостить? Возможно, портвейн? Или коньяк? Советую портвейн, он лучше, заложен в погреба колледжа в 1934-м, один из самых тонких букетов, я уверен. К тому же коньяка у меня нет. Или кофе? Пожалуй, лучше начать с вина. Есть великолепное Марго, давно хотел открыть бутылку, да случай не представлялся. Хотя оно должно прежде постоять открытым час или два. Это ни в коем случае не означает, что я не… нет, нет, — поспешно добавил он, — лучше сегодня не открывать Марго. В другой раз…

— Я предпочел бы чай, — успокоил его Ричард. — Если, конечно, он у вас есть.

Профессор удивленно поднял брови:

— Вы уверены?

— Мне предстоит вести машину.

— О конечно. Тогда я отлучусь на пару минут на кухню. Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, мне оттуда слышно. Расскажите о вашей кушетке и чувствуйте себя удобно на моей. Как давно она застряла? — спросил профессор из кухни.

— Недели три тому назад, — ответил Ричард, усаживаясь на профессорскую кушетку. — Я, конечно, мог бы распились ее на части и выбросить вон, но не могу смириться с тем, что нет иного, логического решения. Это также навело меня на мысль о том, что, прежде чем покупать мебель, следует проверить, войдет ли тот или иной предмет в вашу квартиру, не застрянет ли он на лестнице и не упрется ли неожиданно в выступ стены. Поэтому я смоделировал на компьютере эту задачу в трех измерениях, но пока ответ один…

— Какой же? — громко крикнул профессор, наливая воду в чайник.

— Что решения нет. Я дал задание вычислить движения, которые сдвинули бы с места застрявшую кушетку, и получил ответ, что это невозможно. Я спросил: «Как же так?» Компьютер проверил, что решения нет. Тогда я дал задание вычислить, как поместить кушетку в ее нынешнее положение, и тут началась мистика. Компьютер прежде всего выдал ответ, что это невозможно и кушетка не могла оказаться там, где она оказалась. Для этого, мол, надо было бы передвинуть стены. В таком случае ошибка допущена при возведении стен. — Ричард печально вздохнул. — Или в моей программе. А вы как думаете?

— Вы женаты? — спросил из кухни профессор.

— Что? А, понимаю. Вот уже месяц как застряла кушетка. Нет, я не женат в полном смысле этого слова, но у меня есть девушка.

— Какая она? Чем занимается?

— Она виолончелистка. Кушетка действительно играет здесь некоторую роль и была предметом спора. Но поскольку она застряла, девушка вернулась к себе, пока я все не улажу. Она…

Ричард вдруг печально умолк, встал и потерянно заходил по комнате. Наконец он остановился перед почти погасшим камином, поворошил угли и подбросил пару поленьев, потому что в комнате заметно похолодало.

— Она — сестра Гордона Уэя, — наконец сказал он. — Но они с братом очень разные. Боюсь, она терпеть не может компьютеры и не одобряет отношение своего брата к деньгам. Я не осуждаю ее за это, хотя она и доброй половины всего не знает.

— Какой именно половины?

Ричард вздохнул:

— Речь идет о проекте программы, который помог компании ее брата встать на ноги. Назывался он «Разум» и по-своему стал сенсацией.

— А что же это за проект?

— В некотором роде что-то похожее на программу «задом наперед». Странно, что самые блестящие идеи — это, в сущности, старые идеи, перевернутые задом наперед. Видите ли, уже было написано несколько программ, помогающих находить решение путем упорядочения и анализа всех имеющихся данных таким образом, что потом они сами приводят к правильному решению. Правда, у такого метода был один недостаток: должным образом упорядоченные данные и проанализированные факты не всегда приводили к решению, которое вам хотелось получить.

— Да-а-а… — задумчиво протянул из кухни профессор.

— Великой задумкой Гордона было создать программу, которая сначала бы определяла, какое решение вы хотите получить, а уж потом вводила данные для такого решения. Задачей программы, которая решалась довольно просто, было создать схему для логически вероятных шагов, способных связать посылки с выводами.

Должен сказать, что все прошло отлично. Гордон смог купить «порше», хотя практически был банкротом и не умел как следует водить машину. При оформлении кредита даже его банкир не смог ни к чему придраться. Он не заподозрил ничего даже тогда, когда через три недели Гордон сам аннулировал соглашение о кредите.

— Ну и дела. Программа, конечно, имела огромный коммерческий успех?

— Нет. Нам не удалось продать ни единого экземпляра.

— Вы удивляете меня, мой друг. Ведь это настоящее золотое дно?

— Да, было, — нерешительно произнес Ричард. — Но весь проект целиком, со всеми потрохами, был куплен Пентагоном. Эта сделка заложила прочную финансовую основу корпорации «Передовые технологии Уэя». Моральные же ее стороны оставляют желать лучшего. Недавно я проанализировал немало аргументов, выдвинутых в пользу проекта звездных войн, и если знать, что тебе нужно, алгоритм абсолютно ясен. Настолько, что, наблюдая политику Пентагона в последние два года, мне кажется, я могу с уверенностью утверждать, что американский военный флот использует версию 2.00 этой программы, в то время как воздушные силы по каким-то своим причинам воспользовались версией 1.5, испытанной в производственных условиях. Странно, не так ли?

— У вас есть хотя бы копия?

— Конечно, нет, я не имею к этому никакого отношения. Когда Пентагон что-то покупает, он подбирает все подчистую. Каждый код, каждую дискету, каждую записную книжку. Я был рад, что мы избавились от нее, если это действительно так. Я занят собственными проектами.

Ричард снова поворошил угли в камине и вдруг подумал, что он здесь делает. Ведь его ждут неотложные дела. Гордон наседает на него с подготовкой новой суперверсии «Гимна», способной превзойти Макинтош-2, а он практически забросил эту работу, так же как и проект превращения биржевой информации в цифровую музыкальную. Сначала Ричард решил, что Гордон просто шутит, но того так увлекла эта идея, что он настаивал на ее воплощении. Эта работа тоже должна была быть закончена, но, увы, до этого еще далеко. Тут вдруг Ричард сообразил, зачем он здесь.

Что же, это был приятный вечер, хотя Ричард не понял, почему профессор так стремился его увидеть. Он взял со стола пару книг. Письменный стол, без сомнения, служил профессору также и обеденным, потому что на книгах не было пыли, из чего следовало, что их часто перекладывали с места на место.

Видимо, думал Ричард, живущие в замкнутом мирке Кембриджа временами остро нуждаются в наши дни в дружеском общении с кем-нибудь из внешнего мира. Его хозяин симпатичный старикан, но на обеде в колледже он заметил, что многие из коллег профессора с трудом воспринимают его эксцентричные выходки, ибо сыты по горло своими собственными. Мысли о Сьюзан беспокоили его, но он уже привык к ним. Ричард полистал книги.

В одной, старинной на вид, рассказывалось об аббатстве в Борли, самом таинственном месте в Англии, известном своими привидениями. Корешок книги изрядно потерся, фотографии были такими блеклыми и стертыми, что почти ничего нельзя было на них разглядеть. Наиболее удачная из них, изображавшая привидение, оказалась фотографией автора, как гласила подпись.

Вторая, поновее, оказалась путеводителем по островам Греции. Он рассеянно полистал ее, и вдруг из нее выпал клочок бумаги.

— Вам какой чай, «Эрл Грей» или китайский? — крикнул из кухни профессор. — Или хотите «Дарджилинг», «Пи-Джи Типс»? Чай в пакетиках и не очень свежий.

— «Дарджилинг», если можно, — ответил Ричард и поднял с пола бумажку.

— Молоко? — спросил профессор.

— Э-э… Пожалуйста.

— Один кусок сахара или два?

— Один, пожалуйста.

Ричард снова вложил бумажку в книгу, но вдруг заметил, что на ней что-то написано. С удивлением он прочел небрежно сделанную запись: «Посмотрите на эту обыкновенную серебряную солонку, посмотрите на эту шапочку».

— Сахар?

— Что? — вздрогнул и переспросил Ричард и быстро положил книгу на стол.

— А это я проверяю, слушаете вы меня или нет, — озорно крикнул из кухни профессор.

Он появился, сияющий радушием, с небольшим подносом в руках, на котором стояли две чашки с чаем. Но внезапно он выронил поднос. Чай пролился на ковер, одна из чашек разбилась, а другая закатилась под стол. Профессор, побледнев, с застывшим взглядом прислонился к дверному косяку.

В полном молчании шли минуты. Ричард был настолько обескуражен случившимся, что на мгновение растерялся, но наконец неуклюже бросился помогать. Старик извинился за свою неловкость, но Ричард поторопился усадить его на кушетку.

— С вами все в порядке? — растерянно спрашивал он. — Вызвать врача?

Профессор махнул рукой.

— Все в порядке, — наконец решительно заявил он. — Я чувствую себя отлично. Хотя мне показалось, что я слышал шум. Это он так напугал меня. Пустяки, просто, должно быть, я угорел от ароматов чая. Дайте мне отдышаться. Я думаю, глоток э-э-э… вина взбодрил бы меня. Извините, я не хотел вас напугать.

Он указал рукой на графин с вином. Ричард поспешил налить немного вина в стакан и поднес ему.

— Что за шум? — спросил он, удивляясь, что же могло так напугать старика.

Вдруг над головой действительно послышались шум и странные звуки, похожие на тяжелое дыхание.

— Это… — пролепетал профессор. На ковре было пятно от пролитого вина и осколки разбитого стакана. — Вы слышали? — испуганно прошептал он.

— Да, слышал.

Казалось, ответ Ричарда успокоил беднягу.

Ричард же с опаской смотрел на потолок.

— Там кто-то есть? — спросил он, понимая, насколько нелепо звучит вопрос, но он не мог не задать его.

— Нет, — ответил профессор таким тихим и полным ужаса голосом, что Ричард не на шутку испугался. — Никого. Там никого не должно быть.

— Но тогда?..

Профессор с трудом поднялся с кушетки. В нем снова появились былая бодрость и решимость.

— Я должен подняться наверх, — тихо сказал он. — Должен. Пожалуйста, оставайтесь здесь и ждите меня.

— Послушайте, что все это значит? — заволновался Ричард, решительно встав между профессором и дверью. — Это воры? Я пойду с вами. Я уверен, что это просто ветер или еще что-нибудь.

Ричард сам не понимал, почему он говорит такое. Было совершенно ясно, что ветер здесь ни при чем, да и вообще что-либо похожее на ветер тоже. Разве мог бы ветер топать или тяжело дышать?

— Нет, — вежливо, но твердо промолвил профессор, стараясь обойти его. — Я сам должен это сделать.

Ричарду ничего не оставалось, как в полной растерянности последовать за ним в небольшой коридорчик, за которым находилась кухня. Из нее наверх вела лестница темного дерева, ступени которой были изрядно повреждены и поцарапаны.

Профессор включил свет. Голая, без абажура лампочка на верхней площадке светила слабо. Старик, мучимый мрачными предчувствиями, укоризненно посмотрел на нее.

— Ждите меня здесь, — сказал он Ричарду и стал подниматься по лестнице, но на первых двух ступеньках остановился, обернулся и снова посмотрел на гостя. Лицо профессора стало необыкновенно серьезным.

— Мне очень жаль… — промолвил он. — Вы невольно соприкоснулись с одной из самых тяжелых сторон моей жизни. Но теперь ничего уже не поделаешь, вы втянуты, к великому моему сожалению, и поэтому я должен кое о чем попросить вас. Я не знаю, что меня ждет, вернее точно не знаю. Не знаю, по собственной ли глупости я навлек это на себя из-за… как бы это сказать… моих увлечений, или просто стану невинной жертвой. Если первое, то я буду подобен врачу, который не хочет бросить курить, или же экологу, не желающему отказаться от автомобиля. Однако надеюсь, все это не затронет вас.

Я хочу попросить вас о следующем. Когда я вновь спущусь сюда, если, конечно, это произойдет, и что-то в моем поведении покажется вам странным, вы должны немедленно броситься на меня, скрутить мне руки и прижать меня к полу. Вы поняли? Вы должны помешать мне сделать то, что я попытаюсь сделать.

— А как я узнаю?.. — встревожился Ричард. — Простите, я не хотел, чтобы это звучало так глупо, но как я узнаю?..

— Вы узнаете, — успокоил его профессор. — А теперь ждите меня, в гостиной. Старайтесь держаться поближе к двери.

Обескураженный Ричард покачал головой и отступил, пропуская профессора. Затем он сделал так, как тот его просил. Из глубины большой неубранной гостиной он прислушивался к тому, как медленно, ступенька за ступенькой, поднимался по лестнице профессор.

Его шаги были тяжелыми и размеренными, как ход больших старых часов.

Ричард слышал, как он поднялся на площадку. Здесь шаги затихли, он остановился. В наступившей тишине текли секунды — пять, может, десять или двадцать. Затем послышалось тяжелое движение и снова чье-то дыхание, так перепугавшее профессора.

Ричард быстро подошел к двери, но не открыл ее. Холод в гостиной подавлял и пугал его. Он тряхнул головой, стараясь прогнать неприятное чувство подавленности, но вдруг, затаив дыхание, услышал, как профессор так же медленно и осторожно, дюйм за дюймом, пересекает небольшую площадку, чтобы снова остановиться.

Спустя несколько секунд послышался скрип медленно отворяемой двери. Она, кажется, открылась настежь.

Потом очень долго было так тихо, будто наверху ничего не происходило.

Наконец дверь тихонько закрылась.

Шаги снова пересекли площадку и замерли. Ричард, немного отступив от двери, не отрывал от нее глаз. Шаги слышались уже на лестнице, такие же осторожные и тихие. Наконец внизу они смолкли. Через несколько секунд повернулась ручка двери и в гостиную вошел профессор. Он был спокоен.

— Все в порядке, — сказал он тихо. — Это всего лишь лошадь. Она в ванной.

Ричард, не раздумывая, набросился на профессора и повалил его на пол.

— Нет, нет! — задыхаясь, взмолился профессор. — Отпустите, слышите, со мной все в порядке, черт побери! Это всего лишь самая обыкновенная лошадь, вот и все.

Он довольно легко высвободился из рук вконец растерявшегося Ричарда и сел, отдуваясь и приглаживая свои жидкие волосы. Ричард продолжал настороженно стоять над ним, чувствуя себя все глупее и глупее. Наконец он отступил назад и позволил профессору подняться. Тот встал и сел на стул.

— Всего лишь лошадь, — повторил профессор, — но все же благодарю вас, что поймали меня на слове. — Он отряхнул одежду.

— Лошадь? — машинально повторил Ричард.

— Да, — подтвердил профессор.

Ричард вышел в коридор и снова вернулся.

— Лошадь? — недоуменно переспросил он.

— Да, лошадь, — опять пояснил профессор. — Подождите… — остановил он Ричарда, увидев, что тот направился к двери, видимо, желая сам все проверить и убедиться. — Оставьте ее в покое. Это ненадолго.

Ричард с недоумением посмотрел на профессора:

— Вы утверждаете, что у вас в ванной комнате лошадь, и спокойно, как в песенке Биттлзов, повторяете: «Это ненадолго». Как вас понимать, профессор?

Профессор смущенно глядел на него.

— Послушайте, мне очень жаль, что… э-э-э… я напугал вас, но это все пустяки. Такое случается, мой дорогой друг, поэтому не стоит расстраиваться. Со мной бывало и не такое, и неоднократно. Случалось и похуже. Я скоро ее выпущу. Не стоит думать об этом. Давайте лучше выпьем для поднятия духа.

— Но… как она попала туда?

— Видите ли, в ванной было открыто окно. Должно быть, она попала туда таким образом.

Ричард, подозрительно прищурившись, смотрел на профессора, что он делал и, видимо, будет делать еще не раз.

— Вы все это нарочно придумали, не так ли? — мрачно произнес он.

— Что именно, друг мой?

— Я не верю, что в вашей ванной лошадь, — неожиданно для самого себя выпалил Ричард. — Я не знаю, что там, чем вы занимаетесь и что означает весь этот вечер, но, черт побери, я не верю, что в вашу ванную комнату через окно забралась лошадь.

И, не обращая внимания на протесты профессора, он решительно покинул гостиную.

Ванная комната была относительно небольшой.

Стены, отделанные панелями из темного дуба, были бесценными и соответствовали общему стилю старой архитектуры университетского здания, а в остальном все, как в любой ванной комнате у человека среднего достатка.

Старый линолеум в черно-белую шашечку, но с трещинами, пятнами и щербинками, фаянсовая раковина с полочкой для зубных щеток и пасты, а над нею варварски привинченный к древним панелям шкафчик с зеркалом в металлической оправе. Похоже, шкафчик периодически красили в белый цвет, ибо оправа зеркала была местами замазана белой краской. В одном углу находился старомодный унитаз с чугунным бачком и цепочкой, в стене — старый кремового цвета встроенный шкафчик, а рядом такой же старый венский стул, на котором лежала аккуратная стопка довольно ветхих махровых полотенец. В ванной комнате, почти полностью занимая ее, стояла большая лошадь.

Ричард уставился на лошадь, а она — на него. Взгляд ее был оценивающим. Ричард слегка покачнулся, лошадь осталась неподвижной. Вскоре она, однако, перевела взгляд с Ричарда на кремовый шкаф. Казалось, она если и не была вполне довольна обстановкой, в которой очутилась, то по крайней мере уже смирилась с ней. Во всяком случае, здесь ее пока никто особенно не тревожил. Еще Ричарду показалось, что она… впрочем, что показалось?..

Бледный свет луны, лившийся в окно, хорошо освещал лошадь. Окно ванной действительно было открыто, но оно было слишком мало, да к тому же на втором этаже. То, что лошадь таким образом проникла в дом, казалось просто невероятным.

Было в этой лошади что-то странное, но что именно, Ричард так и не смог определить. В сущности, самым странным в ней было прежде всего то, что она находилась в ванной профессорской квартиры. Вот, наверное, и все.

Ричард осторожно протянул руку и попробовал потрепать лошадь по холке. Шерсть была лоснящейся, упругой — видимо, за животным хорошо ухаживали. Блики лунного света странно преобразили ее. Лунный свет всегда коварен. Почувствовав прикосновение руки человека, лошадь тряхнула гривой, но, кажется, не возражала, чтобы ее погладили.

После первого успеха Ричард отважился потрепать ее по холке еще раз и даже почесал за ушами и под мордой. И тут он вдруг разглядел, что в ванной комнате есть еще одна дверь. Она была в дальнем углу. Осторожно обойдя лошадь, он подошел к двери и легонько нажал на нее плечом.

Дверь отворилась, и Ричард очутился в спальне профессора. Небольшая комната была загромождена книгами и старой обувью. У стены стояла узкая кровать. Еще одна дверь из спальни выходила на лестничную клетку.

Ричард заметил, что дощатый пол площадки тоже сильно поцарапан и местами просто поврежден. Царапины и повреждения были такого же характера, что и на лестнице. Это наводило на мысль, что лошадь насильно втаскивали по ступеням. Ричард не хотел бы оказаться на месте чудака, который проделал это, да и на месте лошади тоже, но вероятность того, что все было именно так, он не исключал.

Но зачем? Ричард еще раз посмотрел на лошадь. Она ответила ему взглядом. После этого Ричард наконец спустился вниз.

— Признаюсь, вы были правы, — сказал он профессору. — В вашей ванной действительно находится лошадь, а посему я согласен выпить немного вина.

Он налил себе, а потом профессору, который, задумчиво глядя на пламя в камине, ждал, когда ему снова наполнят стакан.

— Я выпил уже три порции, — пояснил профессор, став разговорчивее. — Я не знал почему, а теперь вспомнил. Вы спросили меня, можно ли вам прийти с подругой, но пришли один. Наверное, все из-за этой кушетки. Что ж, такое бывает. О, не так много, а то прольется через край!..

Все вопросы, связанные с лошадью, мигом вылетели у Ричарда из головы.

— Неужели я просил вас об этом? — воскликнул он.

— Да. Я теперь вспомнил. Вы перезвонили мне и спросили, не возражаю ли я. Я хорошо это помню. Я сказал, что буду очень рад, и говорил правду. На вашем месте я бы повидался с девушкой. Не следует рисковать счастьем из-за кушетки. Или, может быть, она посчитала, что вечер в обществе старого профессора сулит лишь чертовскую скуку, и предпочла что-нибудь более приятное, например помыть голову? Дорогой мой, я знаю, как бы я поступил на ее месте. Лишь отсутствие волос на голове заставляет меня посещать подобные дурацкие сборища.

Настала очередь Ричарда застыть с побледневшим лицом.

Да, он действительно решил, что Сьюзан не захочет с ним пойти. Да, он сам сказал ей, что там будет чертовски скучно. Но она настаивала, что хочет пойти, ибо это единственная возможность увидеть его лицо не в свете компьютера, и он согласился и даже договорился, что заедет за ней.

Только он все забыл. Он не заехал за ней.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — быстро спросил он у профессора.

9

Гордон Уэй лежал на земле, смутно осознавая, что следует делать.

Его убили наповал, в этом не было сомнения. В его груди зияла страшная дыра, бившая фонтаном кровь сейчас уже едва сочилась. Грудь не дышала, тело было неподвижно.

Он смотрел вверх, по сторонам и вдруг понял, что то, что смотрело и двигалось, не было частью его тела.

Над ним клубился туман, но это ничего не объясняло. У его раскинутых ног валялось охотничье ружье, дуло все еще дымилось. Он лежал, словно человек, внезапно чем-то разбуженный в четыре утра, который уже не может вновь забыться, а вынужден чем-то занимать свой бодрствующий мозг.

Он понимал, что перенес шок и поэтому не способен рассуждать здраво, но это совсем не означало, что он лишился разума.

В извечном споре о том, что ждет человека после смерти — рай, ад или чистилище, по крайней мере одно было ясно: после смерти каждый получит ответ.

Мертвый Гордон Уэй, однако, не имел ни малейшего представления, что ему делать дальше. В таком положении он оказался впервые.

Наконец он поднялся и сел. Его сидящее тело было для него таким же реальным, как лежавшее и уже остывшее тело у обочины, успевшее отдать свое тепло туману и ночному холоду.

Для проверки он попытался встать и сделал это медленно, какими-то судорожными рывками, по-прежнему удивляясь всему, что с ним происходит.

Земля помогала ему, поддерживая его тело, которому следовало бы быть невесомым. Когда он попытался дотронуться рукой до земли, он почувствовал упругое, как резина, сопротивление воздуха. Ощущение было таким, будто он пытался взять что-то онемевшей рукой. Рука затекла и потеряла чувствительность, и не только одна рука, но и ноги, и вторая рука, и все тело, даже голова.

Если тело его мертво, почему не умер мозг?

Он стоял в каком-то оцепенении, как в ночном кошмаре, и сквозь него медленно плыл туман.

Он повернулся и посмотрел на свое распростертое, изувеченное тело и вдруг почувствовал, как ему хочется, чтобы по его коже пробежали мурашки. Он хотел чувствовать свою кожу, свое тело. Но теперь ничего этого у него не было.

Крик ужаса сорвался с его уст, но не прозвучал и не был услышан. Он дрожал, но дрожи не было.

Из машины доносилась музыка, лился свет. Он направился к ней, стараясь ступать уверенно и твердо, но походка была неверной, земля колебалась и ускользала из-под ног.

Выходя из машины, он оставил дверцу открытой, ведь закрыть багажник — секундное дело.

Еще две минуты назад он был жив, был человеком, личностью и знал, что, закрыв багажник, вернется, сядет в машину и продолжит свой путь. Это было всего две минуты назад, две минуты — и целая жизнь.

«Разве это не безумие?» — внезапно подумал он.

Обойдя открытую дверцу, он посмотрел на себя в зеркало заднего обзора.

Он был похож на себя, но только страшно напуганного, что было вполне объяснимо и нормально. Видимо, ему все привиделось, это был кошмар наяву. В голове вдруг мелькнула мысль: надо подышать на зеркало.

Ничего. Ни единой капельки влаги на стекле. Этого было бы достаточно для любого врача. Если зеркало не запотело, значит, человек не дышит, он мертв. Но, возможно, все дело в зеркале, оно может быть с подогревом. Какое зеркало в его машине? Разве ее не расхваливал на все лады продавец, говоря об электронагреве и многом другом? Возможно, у его «мерседеса» подогреваемые, самоочищающиеся стекла, контролируемые компьютером и не потеющие от дыхания зеркала…

Он понимал, что ему в голову лезет всякая чушь. Он снова посмотрел на лежащее с развороченной грудью тело. Зрелище показалось бы ему еще ужасней, если бы это не было его собственное тело…

Он мертв, мертв, мертв…

Слово должно было звучать как колокол, но ничего не получилось. Он не смог стать звуковой дорожкой к фильму о собственной смерти.

Как зачарованный, он глядел на тело и вдруг пришел в отчаяние от выражения мертвого лица. Оно показалось ему глупым. В сущности, какое может быть выражение у человека, в которого неожиданно стреляют в упор из его собственной охотничьей двустволки, взятой из багажника его же машины. Но Гордону Уэю не понравилась мысль, что кто-то может увидеть его таким.

Встав на колени рядом с мертвецом, он решил придать застывшему лицу иное выражение — благородства, например, или на худой конец интеллектуальности.

Но это оказалось трудной задачей. Он попытался смять до боли знакомую кожу, но руки не могли за нее ухватиться. Это было похоже на попытку вылепить что-либо из пластилина онемевшей рукой, с той лишь разницей, что он не чувствовал под рукой пластилин, даже если бы онемевшие пальцы беспомощно скользили по нему, а не проваливались в ничто.

От собственного бессилия его охватили отвращение к самому себе, ужас и гнев. Сам испугавшись той ярости, с которой он начал душить собственное мертвое тело, он отшатнулся. Его усилия закончились тем, что искривленный в гримасе рот и зловещий прищур еще больше исказили облик мертвого; на шее у него остались сине-багровые подтеки от совершенного над ним насилия.

Гордон Уэй в отчаянии заплакал, и на этот раз плач его был слышен, но более походил на пугающий вой, идущий из глубин того, что в нем теперь было. Закрыв лицо руками, призрак Гордона попятился к машине и бессильно рухнул на сиденье. Оно приняло его отчужденно и уклончиво, как тетушка племянника, о котором последние пятнадцать лет вспоминала лишь с осуждением и хотя угостила его рюмкой коньяка, но в глаза, как прежде, не заглядывала.

Не следует ли ему обратиться к врачу?

От абсурдности этой мысли Уэй в отчаянии ухватился за руль, но руки прошли сквозь него, как сквозь пустоту. Он попробовал справиться с автоматическим переключением, но все закончилось неудачей и новой вспышкой гнева. Ему не удалось на что-либо нажать, за что-то ухватиться или что-то повернуть.

Стереосистема по-прежнему передавала легкую музыку, которая доносилась из телефонной трубки, лежавшей на сиденье. Уставившись на нее, Гордон Уэй вдруг понял, что его телефон соединен с автоответчиком Сьюзан. У него все еще связь с миром.

Попытавшись взять трубку, но безуспешно — руки его уходили в пустоту — он наклонился над микрофоном.

— Сьюзан! — кричал он хриплым, похожим на вой ветра голосом. — Помоги мне! Помоги, ради Бога, я мертв… я мертв… Я не знаю, что мне делать… — И тут он снова расплакался в полном отчаянии, прижавшись к трубке, как дитя к теплому одеялу. — Помоги мне, Сьюзан… — молил ее Гордон.

«Бип» — раздалось в телефонной трубке. Он посмотрел на нее с испугом и недоумением. Видимо, он что-то сдвинул, что-то все-таки нажал, и связь прервалась.

Лихорадочными движениями несчастный попытался снова взять трубку, но пальцы как бы проходили сквозь нее, трубка продолжала лежать на сиденье. Уэй не мог нажать на кнопки, набрать номер. В ярости он швырнул трубку в ветровое стекло. Ударившись, она бумерангом вернулась и, пролетев сквозь него, свалилась под сиденье, равнодушная ко всем его попыткам.

Несколько минут он сидел неподвижно, обреченно качая головой и чувствуя, как ужас переходит в безысходное отчаяние.

Мимо проехали одна за другой две машины, но никто из сидевших в них не увидел ничего странного в том, что у обочины кто-то припарковался. Свет фар быстро мчавшихся автомобилей не успел высветить за длинным серебристым кузовом «мерседеса» тело, лежавшее у обочины. И, разумеется, никто не заметил в машине горько рыдающее привидение.

Уэй не помнит, как долго он так просидел. Он не вел счет времени, хотя ему казалось, что оно не торопится. У него не было никаких внешних причин следить за ходом времени. Холода он также не чувствовал и почти забыл, что это такое, однако понимал, что в данный момент ему должно быть холодно.

Наконец он пошевелился и переменил позу. Надо что-то делать, но что, Уэй не знал. Возможно, надо попытаться доехать до коттеджа, хотя он не был уверен, зачем и что он там будет делать. Просто нужно на что-то решиться. И именно сейчас, в эту ночь.

Собравшись с силами, Уэй вылез из машины. Нога свободно прошла сквозь закрытую дверцу. Он снова решил посмотреть на тело. Но оно исчезло.

Мало ему было ударов в этот вечер, вот еще один. Уэй тупо глядел на примятую, покрытую росой траву.

Его тело исчезло.

10

Ричард, как только позволили правила вежливости, поспешил распрощаться.

Он поблагодарил профессора за прекрасный вечер, попросил обязательно известить его, когда тот будет в Лондоне, и справился, не может ли он чем-нибудь помочь ему с лошадью. Нет? Ну что ж, если профессор уверен, что ему не понадобится помощь, он еще раз благодарит его за гостеприимство.

После того как за ним закрылась дверь профессорской квартиры, Ричард постоял еще несколько минут в раздумье. В то короткое мгновение, когда свет гостиной осветил лестничную площадку, он успел заметить, что на ней нет никаких царапин и иных повреждений. Странно, что от лошадиных копыт пострадала только лестница в квартире профессора.

Действительно, все казалось очень странным, к тому же к этим странностям вскоре прибавилась еще одна. Этот вечер наконец стал вечером полного отдыха от работы.

Поддавшись непонятному порыву, он вдруг постучал в дверь напротив. Время шло, но никто не отвечал на стук, и Ричард, повернувшись, готов был уже уйти, как услышал скрип отворяемой двери.

Он испытал легкий шок, увидев, что на него с подозрением, словно осторожная птица, смотрит декан с длинным, как киль яхты, носом.

— Э-э-э… прошу прощения, — пролепетал Ричард. — Не видели ли высегодня на лестнице лошадь? Или, возможно, слышали ее?

Человек перестал тянуть себя за пальцы, склонил голову набок, долго молчал, словно никак не мог обрести голос, видимо, слишком далеко упрятанный в нем, и наконец заговорил. Голос его был слаб и удивительно тонок:

— Это первые слова, сказанные мне за семнадцать лет три месяца два дня пять часов девятнадцать минут и двадцать секунд. Я подсчитал.

Сказав это, он тихо закрыл дверь.

Весь путь через Второй дворик Ричард проделал почти бегом.

Достигнув Первого дворика, он наконец перешел на шаг.

От холодного ветра дыхание его было затрудненным и хриплым. К счастью, можно было уже не торопиться. Ему так и не удалось позвонить Сьюзан, потому что телефон в квартире профессора не работал. Это тоже наводило на размышления, но этому хотя бы можно было найти разумное объяснение. Профессор просто мог забыть оплатить счета за пользование телефоном.

Ричард уже покидал университетский дворик, как вдруг, передумав, решил нанести короткий визит привратнику, сторожка которого находилась в одной из главных арок, ведущих в здание университета. Это была небольшая каморка, увешанная ключами, загроможденная пакетами и корреспонденцией. Обогревалась она электрокамином. Где-то негромко бормотало радио.

— Извините, — обратился Ричард к крупному человеку, который, скрестив руки на груди, монументально высился за конторкой.

— Да, мистер Мак-Дафф, чем могу быть полезен?

То, что привратник до сих пор не забыл его имя, буквально потрясло Ричарда, который, находясь в состоянии сильного нервного возбуждения, кажется, сам уже забыл, как его зовут. О феноменальной памяти университетских привратников ходили легенды, да и о том, как они любят продемонстрировать это при первом удобном случае.

— Скажите, есть ли в колледже где-нибудь… э-э-э… лошадь?

Привратник, даже не моргнув глазом, со всей серьезностью ответил:

— Нет, сэр, хотя да, сэр. Могу чем-либо помочь вам, мистер Мак-Дафф?

— Нет, нет, ничего не надо, — торопливо ответил Ричард, барабаня пальцами по конторке. — Благодарю вас за внимание. Рад был повидать вас, э-э-э… Боб, — наугад сказал он и, пожелав спокойной ночи, поспешно вышел.

Привратник, не меняя позы, лишь медленно покачал головой.

— А вот и твой кофе, Билл, — промолвил маленький юркий человечек, появившийся из задней комнаты с чашкой дымящегося кофе. — Кажется, к ночи похолодает, ты как считаешь?

— Похоже, что так, Фред. Спасибо за кофе. — Взяв чашку, Билл отпил глоток. — Что бы там ни говорили, но чудаков не убывает. Только что был здесь парень и спрашивал, есть ли в колледже лошадь?

— Неужели? — Фред отхлебнул кофе, щурясь от ароматных паров. — Чуть пораньше тоже заходил один, похоже, иностранец, священник. Поначалу я не разобрал, о чем он там бормотал, но он, как увидел огонь в камине, так уставился на него и ни с места. Стоял, смотрел на огонь и слушал радио, словно ему больше ничего и не нужно было.

— Иностранец, говоришь?

— Я ждал, ждал, а потом предложил ему лучше отправиться восвояси, чем торчать тут у моего очага. И тут он мне говорит: «Неужели я должен отсюда уйти?» А я ему: «Да, и чем скорее, тем лучше» голосом Хэмфри Богарта. Прислушайтесь, мол, к дельному совету и все такое прочее.

— Вот как? Что-то больше смахивает на Джимми Кэши.

— Нет, тот бы сказал коротко и ясно: «Проваливай, парень».

Билл, наморщив лоб, посмотрел на своего коллегу.

— Ты уверен, что это голос Кэгни? А не Кеннета Мак-Келлера^[5]?

— Ты туговат на ухо, Билл. У тебя просто нет слуха. Кеннет сказал бы так: «Нам не по пути, мне верхом, тебе низом, так что гуд бай…»

— Понятно. Я, видимо, имел в виду Кеннета-шотландца. А что тебе ответил священник?

— Он вытаращился на меня и сказал нечто чертовски странное…

— Да брось ты говорить чужими голосами, Фред, и расскажи все своим, если есть что сказать.

— Он сказал, что не верит мне.

— И только? Твои россказни и впрямь не стоят того, чтобы их слушать, Фред.

— Может, и не стоят. Но я рассказываю все, как было, потому что под конец он сказал, что оставил свою лошадь в ванной и попросил присмотреть за ней.

11

Гордон Уэй понуро брел вдоль плохо освещенного шоссе, или, лучше будет сказать, пытался брести.

Он считал, что призракам следовало бы парить в воздухе. Он мало что знал о призраках и привидениях, однако был убежден, что, если уж пришлось стать таковым, потерять материальный облик и возможность самому передвигать собственное тело, должна же быть хоть какая-то компенсация. Таковой он считал свободное парение в воздухе. Но даже этого, кажется, ему не полагалось. Придется самому шаг за шагом преодолевать неблизкое расстояние.

Уэй хотел во что бы то ни стало добраться до своего загородного дома, хотя не знал, что будет делать там. Но даже призракам надо где-то ночевать, и к тому же родные стены помогут. Как помогут, он не знал, но не это главное. Во всяком случае, у него была цель, а что делать дальше, он решит, когда окажется дома.

Так он перебирался короткими перебежками от фонаря к фонарю и у каждого останавливался и осматривал себя.

Он действительно постепенно становился призраком. Иногда контуры телесной оболочки совсем расплывались и он превращался в тень, колеблемую ветром, в сновидение, которое быстро исчезало. Но временами он все еще был самим собой, реальным и во плоти. Пару раз он пытался, чтобы передохнуть, прислониться к фонарному столбу, но не прояви он вовремя осторожности, прошел бы сквозь столб и упал на землю.

С превеликой неохотой он попытался восстановить в памяти, что с ним произошло. Однако почему-то ему не хотелось вспоминать об этом.

Психоаналитики, наверное, назвали бы это защитной реакцией. Мозг человека старается блокировать память о событиях, способных травмировать его. Не это ли с ним происходит? Неожиданное нападение неизвестного, спрятавшегося в багажнике, выстрел в упор. Это каждого может травмировать. Да еще как.

Уэй продолжал устало брести вдоль шоссе, пытаясь вспомнить облик нападавшего и испытывал от этого страдания, будто тревожил больной зуб. Он попытался думать о чем-то другом. Например, о своем завещании, том, последнем, которое он подготовил. Но так ничего и не мог вспомнить. Мысленно он взял на заметку непременно связаться завтра же с адвокатом, а затем тут же обругал себя. Разве так решают важные вопросы?

Как скажется его смерть на делах фирмы? Ни один ответ его не устраивал.

А некролог? От этой мысли его пробрала холодная дрожь. Сможет ли он увидеть хотя бы копию? Что-то они там напишут, эти ублюдки? Пусть только попробуют. Сколько он сделал за это время! Собственными руками, в одиночку создал индустрию программного обеспечения для компьютеров в Англии. А рост экспорта, благотворительная деятельность, стипендии молодым ученым, проект пересечения Атлантики на подводной лодке, питаемой солнечной энергией (несостоявшаяся, но великая идея!), и масса других начинаний! Лишь бы они не совали нос в сделку с Пентагоном, иначе он напустит на них своих адвокатов. Мысленно он снова сделал заметку завтра же позвонить адвокату…

Нет.

Кстати, может ли покойник подать в суд за клевету? Это знает лишь его адвокат, а он не сможет позвонить ему завтра утром. Уэй с ужасом вдруг понял, что из всего, что он оставляет, уходя из этого мира, ему больше всего будет не хватать телефона. Он снова заставил себя вернуться к тому, о чем хотел бы забыть.

Фигура человека из багажника…

Она напомнила саму Смерть или у него разыгралось воображение? Не примерещился ли ему череп под капюшоном монаха? Но черт с ним, с капюшоном, не важно, во что был одет этот тип, главное — что он делал в его багажнике?

В это время мимо промчалась машина и скрылась в темноте ночи, унеся с собой оазис света. Гордон Уэй с тоской подумал о тепле, мягких кожаных сиденьях и кондиционере «мерседеса», брошенного на обочине, и вдруг блестящая идея осенила его.

А что, если ему «проголосовать» и попросить кого-нибудь подвезти? Заметят ли его на шоссе? Что они подумают о нем, как он поведет себя? Есть лишь единственный способ проверить это.

Он услышал шум приближающегося автомобиля и повернулся ему навстречу. Два шара света в тумане были совсем близко, и Гордон Уэй, сжав невидимые зубы, поднял большой палец.

Машина проехала мимо, не заметив его.

Рассердившись, он поднял два пальца, указательный и средний, в виде буквы «V», провожая взглядом красные точки задних фар. Посмотрев на свою поднятую руку, он понял, что окончательно превратился в невидимку. Возможно, внутренне собравшись, он сможет, когда пожелает, «материализоваться» и принять нормальный облик? Нахмурившись, он попытался сосредоточиться и тут же подумал, что надо все время держать глаза широко открытыми, чтобы не упустить нужный момент. Он сделал усилие, стараясь сосредоточиться, но безрезультатно.

Наконец еле заметные признаки его усилий все же появились — какое-то свечение воздуха вокруг него. Это вселило надежду, однако удержать этот момент подольше не удалось, и все снова исчезло, несмотря на напряжение воли. Впредь надо более точно рассчитать все, если он хочет, чтобы его присутствие стало очевидным.

Сзади послышался шум машины. Она быстро приближалась. Гордон повернулся ей навстречу, поднял палец и отчаянно напряг силу воли и воображение.

Машина, приблизившись, вдруг слегка вильнула в сторону и проехала мимо, однако чуть убавила скорость. Что еще надо сделать? Может, встать под фонарем, чтобы свет падал прямо на него? Следующая машина должна его заметить.

12

«…оставьте ваше сообщение на автоответчике и я перезвоню вам. Возможно».

— Черт, проклятие! Подожди, одну минуту… Черт! Послушайте…

Щелчок отключения.

Ричард положил трубку телефона на место, дал задний ход и проехал ярдов двадцать, чтобы еще раз взглянуть на указатель на перекрестке, который проскочил, не заметив в тумане. Выбравшись привычным путем из системы однополосных шоссейных дорог вокруг Кембриджа, петляя и прибавляя скорость, он наконец вырвался на автостраду. К этому времени он порядком потерял представление о том, где находится, и должен был сверить свою карту с указателем на перекрестке.

Попытка оказалась безрезультатной. На карте этот участок дороги исчез в сгибе между двумя страницами, а указатель так трепало ветром, что он больше походил на флюгер. Интуиция, однако, подсказывала Ричарду, что он едет не в ту сторону, но возвращаться не хотелось, чтобы снова не попасть в круговерть кембриджских дорог.

Свернув налево в надежде, что дорожные знаки все же помогут ему правильно сориентироваться, он, потеряв выдержку и терпение, свернул направо, а потом снова налево и вскоре совсем заблудился.

Чертыхнувшись, Ричард включил нагреватель. Если бы он вел машину и следил за дорогой, а не пытался одновременно дозвониться Сьюзан, он бы знал, где сейчас находится. Телефон в машине всегда казался ему ненужной обузой. Но Гордон настоял и сам оплатил расходы по его установке.

Ричард вздохнул с досадой и, дав задний ход, повернул свой черный «сааб» обратно. В эту минуту он чуть не сбил человека, который стаскивал с обочины что-то похожее на тело. Так почему-то показалось возбужденному неудачами Ричарду, хотя это мог быть всего-навсего фермер, тащивший на поле мешок с удобрениями. Но что фермеру делать здесь в такое время, один Бог знает. Фары, однако, на мгновение осветили фигуру человека, с мешком на спине бредущего по полю.

«Не хотел бы оказаться на его месте», — подумал Ричард и дал газ.

Через несколько минут он уже был у перекрестка дороги, похожей на главное шоссе, выехал на него, свернул было направо, потом передумал и свернул налево. Никаких указателей нигде не было.

Он снова нажал кнопки на телефоне.

«…я перезвоню вам. Возможно».

Бип.

— Сьюзан, это Ричард. С чего мне начать? Господи, какая нелепость. Послушай, прости меня, прости, прости!.. Я чертовски плохо поступил, я виноват. Я готов исправить все любой ценой, обещаю тебе…

Он почувствовал, что взял не тот тон, разговаривая с автоответчиком, но уже не мог остановиться.

— Честное слово, обещаю тебе, мы уедем на целую неделю или, если хочешь, на весь конец этой недели. Да, да, этой недели. Уедем туда, где тепло и светит солнце. Даже если Гордон попробует нажать на меня, а ты знаешь, он это умеет, ведь он твой брат… Я… э-э-э… смогу все закончить в конце той недели. Черт, черт, черт! Я действительно обещал ему, но это ничего не значит. Мы все равно уедем. Ничего не случится, если «Гимн» не будет закончен… Ведь это не конец света, черт побери! Мы обязательно уедем. Гордону придется подождать… Гр-р-р-р…

Ричард резко крутанул руль, чтобы не сбить Гордона Уэя, который внезапно попал в лучи фар и буквально бросился на машину.

Ричард нажал на тормоза, машина забуксовала, и он стал лихорадочно вспоминать, что надо делать в таких случаях. В голове мелькали обрывки советов по телевизору, услышанных Бог знает когда и по какой программе. Да, да там советовали не тормозить. Но дело было сделано. Все вдруг завертелось, сначала медленно, потом быстрее, машину занесло, она очутилась на середине шоссе, описала круг, ударилась о поросший травой бордюр дороги, заскользила и остановилась задом наперед. Ричард, чертыхаясь, упал грудью на рулевое колесо.

Наконец он поднял телефонную трубку, выпавшую из его рук.

— Сьюзан, — задыхаясь, произнес он, — я тебе перезвоню, — и положил трубку на рычаг.

Затем он поднял глаза. Освещенный фарами, перед ним был призрак Гордона Уэя, глядевший на него сквозь ветровое стекло. Глаза его были полны ужаса. Медленно подняв руку, он пальцем указывал на Ричарда.

Ричард не помнил, как долго он сидел неподвижно. Призрак растаял в первые же несколько секунд, но Ричарду, дрожащему всем телом, еще долго казалось, что у него не хватит сил сдвинуться с места. Прошла минута, другая, и он услышал скрежет тормозов, в глаза ударил слепящий свет фар.

Ричард тряхнул головой, словно приходя в себя, и увидел, что его «сааб» стоит на встречной полосе, а остановившаяся бампер в бампер машина, чьи тормоза так громко нарушили тишину, — это дорожный патруль. Сделав два или три глубоких вдоха, неверными движениями Ричард выбрался из машины. Он стоял и ждал, когда к нему подойдет полицейский офицер.

Полицейский окинул его с ног до головы суровым взглядом.

— Я сожалею, офицер. — Ричард старался изо всех сил казаться спокойным. — Машина забуксовала. Дорога скользкая, и я… не удержал руль. Поэтому она и повернулась, как вы видите. — Он указал рукой на свой автомобиль.

— Не потрудитесь ли объяснить, почему ее занесло, сэр? — Полицейский, глядя ему в глаза, полез в карман за блокнотом.

— Я уже сказал вам, — объяснил Ричард, — скользкая дорога, туман, но если быть совершенно откровенным, — он почувствовал, что против воли вдруг говорит то, что совсем не собирался говорить, но уже не мог остановиться, — мне вдруг показалось, что я увидел моего хозяина. Будто он бросился прямо на мою машину.

Полицейский смотрел на него оценивающим взглядом.

— Комплекс вины, — добавил Ричард, пытаясь улыбнуться, — знаете, как это бывает. Я подумывал взять отпуск в конце недели.

Полицейский, казалось, заколебался между подозрением и сочувствием. Глаза его сузились.

— Выпили, сэр?

— Да, — признался Ричард, обреченно вздохнув. — Но очень немного. Две рюмки вина, очень маленькие рюмки. Просто я не был достаточно внимательным на дороге. Но сейчас все в порядке.

— Ваше имя, сэр?

Ричард сообщил имя и адрес. Полицейский аккуратно все записал в свой блокнот. Затем, взглянув на номер машины, записал и его тоже.

— Кто ваш хозяин, сэр?

— Уэй. Гордон Уэй.

— О! — Полицейский поднял брови. — Компьютерщик?

— Да, это он. Я готовлю программы для его фирмы «Передовые технологии Уэя-2».

— У нас в управлении стоит один из ваших компьютеров, — сообщил офицер. — Но я никак не могу с ним сладить.

— О, — настороженно произнес Ричард. — Какая у вас модель?

— Кажется, «Кварк-2».

— Тогда все понятно, — с облегчением произнес Ричард. — Эта модель не работает. Никогда не работала. Это просто груда дряни.

— Странно, сэр, я тоже сразу это сказал, — заметил полицейский. — Но многие со мной не согласны.

— Вы абсолютно правы, офицер. Эта модель безнадежна. Именно поэтому обанкротилась первая фирма моего хозяина. Советую использовать его в качестве пресса для бумаг.

— Я, пожалуй, придумаю что-нибудь получше, сэр, — сказал полицейский. — Иначе как быть с дверью.

— При чем здесь дверь? — удивился Ричард.

— Она все время открывается, сквозняки донимают в это время года. Компьютер помогает держать ее закрытой. А летом пригодится бить по голове подозреваемых, — невозмутимо ответил офицер, пряча в карман блокнот. — Мой вам совет, сэр, ехать не спеша. А приедете домой, поставьте машину на прикол и отдохните как следует. Это вам сейчас необходимо. И будьте внимательны за рулем.

С этими словами полицейский вернулся к своей машине, опустил стекло и внимательно следил за действиями Ричарда, пока тот не развернул свой «сааб» и не скрылся в темноте. Только тогда патрульная машина тронулась с места.

Сделав глубокий вдох, Ричард вполне овладел собой и уже спокойно возвращался в Лондон. Он так же спокойно вошел в квартиру, добрался до дивана, сел, налил себе коньяку — и тут его начала бить дрожь.

Причин этому было по крайней мере три.

Первая — простая физическая усталость и потрясение. Ведь он чудом остался жив после случая на шоссе. Такие вещи действуют на тебя больше, чем ты ожидаешь. Происходит мощный выброс адреналина, который, попадая в кровь, превращает ее в сыворотку.

Вторая причина — неожиданное появление Гордона Уэя, бросившегося на его машину. Это привело к тому, что она опасно забуксовала и ее вынесло на середину шоссе.

Ричард, отпив глоток коньяка, шумно прополоскал им горло и лишь потом проглотил его, а затем поставил стакан на стол.

Всем было известно, как Гордон умел добиваться своего, как доставал любого и как отказавшего ему могла замучить совесть. Однако с Ричардом он зашел чересчур далеко.

Взяв стакан, Ричард поднялся в свой рабочий кабинет. Дверь с трудом поддалась из-за свалившихся на пол журналов «Байт». Отодвинув их ногой, он проследовал в дальний конец большой комнаты и остановился у широкого, во всю стену окна.

Отсюда открывался отличный вид на северную часть Лондона. Туман рассеялся, и собор Святого Павла ярким пятном светился на фоне ночного города. Ричард смотрел на него, безуспешно пытаясь успокоиться. И все же после всего, что с ним произошло, вид ночного города был приятным отвлечением.

В другом конце комнаты на двух длинных столах стояли компьютеры Макинтош. Центральное место занимал Мак-2. На дисплее светилась красная модель кушетки, неторопливо вращающейся в голубой рамке из узкой лестницы с перилами, радиатора водяного отопления и щитка предохранителя на стене.

Кушетка поворачивалась сначала в одну сторону, натыкалась на препятствие и тут же поворачивалась в другую, чтобы снова удариться о новое препятствие и, повернувшись вокруг своей оси в третий раз, все начать сначала. Достаточно было только глянуть на дисплей, как все становилось предельно ясным: кушетка безнадежно застряла на лестничной клетке.

Три остальные Мака спутанными проводами подключались к синтезаторам и системе кодировки и передачи цифровой музыкальной информации, да еще к старому барабану, пылящемуся в углу. Был здесь еще небольшой кассетный магнитофон, судя по его пыльному виду, тоже мало используемый, ибо все музыкальные записи хранились на диске в файлах последовательного доступа.

Ричард опустился в кресло перед компьютером, чтобы проверить, как идут дела. На дисплее светилась электронная таблица «Эксел». Ричарда это удивило.

Оставив ее на дисплее, он справился со своими записями, и выяснилось, что это данные о ласточках. Он сам ввел их в память компьютера после того, как проглядел журналы «Всемирный вестник» и «Знание».

Перед ним были сведения о миграции этих птиц, форме их крыльев, аэродинамических и турбулентных свойствах и прочих характеристиках, а также о том, как они сбиваются в стаи. Все хорошо, но у него пока не было четкого представления, как все это синтезировать.

Он слишком устал, чтобы продуктивно мыслить, поэтому стал наугад выбирать цифровую информацию из таблицы и вводить ее в программу, которая сама обрабатывала данные. Затем преобразованные данные вводились в мощную программу перекодировки и выводились на интерфейс музыкальных инструментов.

Результатом оказалась какофония. Ричард быстро выключил систему.

Потом он еще раз попытался прослушать программу, транспонировав мелодию в соль-минор. Все равно он уничтожит эту сервисную программу как неудачный эксперимент, ибо считает все это надувательством.

Если он действительно верит в возможность синтезирования в ритмы и мелодии любых естественных явлений, то их модальность и интонация должны быть тоже естественными. Программа, которую он только что получил, таковой не была. Опус соль-минор как был, так и остался какофонией.

Первая задача была относительно простой — воспроизвести схему звуковых волн, создаваемых крыльями ласточки в полете, а затем синтезировать ее. На это могли бы уйти два дня, суббота и воскресенье, если, конечно, ему удастся выкроить их, ибо следует еще закончить «Гимн-2».

Вспомнив это, Ричард тут же подумал о третьей причине своего удрученного состояния и вдруг понял, что ни в этот уик-энд, ни в следующий он не сможет сделать того, что наобещал по автоответчику Сьюзан. А это означало полный разрыв, конец, если это уже не случилось из-за его сегодняшних злоключений.

Да, должно быть, это уже произошло, и он ничего не сможет исправить. Запись на автоответчике существует, и события теперь будут развиваться своим ходом, и бесповоротно.

Но внезапная мысль осенила его, буквально застав врасплох. И показалась не такой уж неразумной.

13

Окуляры бинокля шарили по ночной панораме города неторопливо, с любопытством, приглядываясь. Немножко здесь, немножко там, то за тем, то за этим, выискивая. Авось что-либо попадется в поле зрения забавное, а может быть, и полезное.

Бинокль остановился на заднем фасаде одного из домов, заметив там какое-то движение. Это была большая вилла в поздневикторианском стиле, с множеством водосточных труб и зелеными контейнерами для мусора. Сейчас это, должно быть, доходный дом, где сдаются внаем квартиры. Окна дома были темны. Нет, ничего, все только привиделось.

Стекла бинокля, однако, были все еще направлены на виллу. Вот снова что-то блеснуло при свете луны.

В фокусе была еле заметная деталь, чуть темнее общего фона. Туман немного рассеялся, видимость улучшилась.

Вот он. Бесспорно, там кто-то есть. Теперь несколько выше по фасаду, на фут или на ярд. Бинокль отслеживал, меняя фокусировку, пытаясь точнее определить передвижение объекта. Вот он между оконным карнизом и водосточной трубой.

Темная фигура, распластавшись по стене, с опаской смотрела вниз в поисках новой опоры для ноги. Бинокль неотрывно следил за своей жертвой.

Это высокий, худой человек, одет как обычный служащий: темные брюки, темный свитер. Движения угловаты, неуклюжи. Он нервничает. Это интересно. Бинокль остановился, выжидая, обдумывая и решая.

Человек явно не был профессионалом-домушником. Движения непродуманные, нерешительные, неловкие. Ноги скользят по водосточной трубе, рука не может дотянуться до края оконного карниза. Он едва не сорвался, затих, перевел дыхание. Начинает спуск, но, кажется, это ему трудно. Он ищет ногой карниз, и это ему удается, но он едва не отпустил трубу и чуть не сорвался! Тогда все кончилось бы плохо, очень плохо.

Но теперь он был уверен в себе. Все идет хорошо. Он уже достиг другой водосточной трубы и оконного карниза на третьем этаже. Он играет со смертью, неуклюже продвигаясь к окну, и совершает ошибку — смотрит вниз. Покачнулся и, тяжело обмякнув, садится на карниз. Приложив ко лбу ладонь козырьком, он вглядывается в темноту комнаты и пытается открыть окно.

Еще одна деталь отличает любителя от профессионала — любитель непременно пожалеет, что при нем не оказалось чего-либо подходящего, чтобы открыть окно.

К счастью для любителя, владелец дома тоже не профессионал, и раму окна, хотя и с известными усилиями, все же удается поднять. Наш верхолаз, с облегчением вздохнув, наконец влезает в окно.

Ему не мешало бы снова опустить раму, чтобы открытое окно не вызывало подозрений, думает наблюдатель с биноклем, и его рука тянется к телефону.

На лицо человека, появившегося у окна и глянувшего вниз, упал луч лунного света. Но он отпрянул в глубь комнаты и больше не появлялся. Видимо, занялся тем, ради чего влез в окно.

Рука, протянувшаяся к телефону, замерла, пока бинокль выжидал, размышлял и решал. Вместо телефонной трубки она взяла со стола карту Лондона.

После внимательного изучения и новых наблюдений в бинокль рука наконец подняла телефонную трубку и набрала номер.

14

Небольшая квартирка Сьюзан казалась просторной. Это всегда удивляло Ричарда. Включив свет, он в который раз подумал, что только женщина способна творить такие чудеса.

Но привычное впечатление простора было на сей раз особенно сильным, возможно, потому, что он только что покинул свою основательно загроможденную всякой всячиной квартиру, которая была в четыре раза больше этой. Или же потому, что он проник в дом Сьюзан таким необычным и опасным способом. Испытанный страх, должно быть, обострил его ощущения. Несмотря на холод, он был весь в поту.

Бросив взгляд на окно, он на цыпочках пересек комнату и приблизился к телефону, который вместе с автоответчиком стоял на небольшом столике.

Зачем на цыпочках, сам удивился он. Ведь Сьюзан нет дома. Интересно, где она сейчас? Наверное, тоже гадает, где он провел весь вечер.

По-прежнему двигаясь на цыпочках, он с досадой ударил себя по ноге, но не помогло. Наверное, во всем виноваты страх и напряжение, которые он испытал, карабкаясь по стене.

Ричард вытер потный лоб рукавом старого, замызганного свитера. Он вспомнил, как в самый страшный момент вся его жизнь встала перед глазами, но страх свалиться вниз не дал ему возможности вспомнить лучшие ее моменты. А все они были связаны с Сьюзан. Это он хорошо понял. Сьюзан и компьютеры, но никогда Сьюзан или компьютеры, ибо тогда это были уже не лучшие мгновения. Вот почему он здесь, в квартире Сьюзан, успокоил он себя.

Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.

Ричард подумал, что следует пойти в ванную и вымыть мокрые и грязные руки, прежде чем прикасаться к автоответчику. Не то чтобы он боялся оставить отпечатки или опасался полиции, но он знал, какая чистюля Сьюзан. Она сразу все заметит.

Он вошел в ванную, повернул выключатель, вытер его и, увидев в зеркале свою перепуганную физиономию, открыл кран и подставил руки под струю воды. Почему-то вдруг вспомнился кольриджский обед, теплое мигание свечей и все то, что произошло ранее в этот вечер. Тогда жизнь, казалось, текла без забот и осложнений. Вино, беседы за столом, бесхитростные фокусы профессора и круглое личико маленькой Сары с широко открытыми от удивления глазами.

Ричард ополоснул лицо и вспомнил строки:

Он причесал щеткой волосы. Вспомнились портреты, висевшие в темноте зала над головами обедающих. Заодно Ричард решил почистить зубы. Гудение люминесцентной лампы напомнило ему, где он находится, и вдруг он с ужасом осознал, что он — просто вор, забравшийся в чужой дом.

Он невольно снова посмотрел в зеркало и энергично тряхнул головой, словно хотел вернуть себе способность разумно мыслить.

Интересно, когда вернется Сьюзан? Правда, все зависит от того, где она и что делает. Он быстро вытер руки и вернулся в комнату. Лента автоответчика перематывалась бесконечно долго: Гордон Уэй был в ударе и наговорил Бог знает сколько.

Ричард не учел, что на ленте могут быть и другие записи, кроме его, и ему пришлось слушать чужие голоса и чужие послания, а это уже было похоже на чтение чужих писем.

Он утешал себя, что вынужден делать это, ибо должен, пока не поздно, уничтожить то, что наобещал Сьюзан. Надо быстро прослушивать только начало и перематывать дальше, не прослушивая все.

Он сжал зубы и с такой силой нажал на кнопку, что кассета выскочила и чуть не упала на пол. Он снова вложил ее и уже более осторожно нажал кнопку.

Бип…

— «Сьюзан, привет, это я, Гордон», — услышал он голос шефа. — «…Еду в коттедж. Сейчас, э-э-э…» Ричард перематывал пленку несколько секунд, не включая звук. — «…Я хочу знать, работает ли Ричард, очень хочу…» — Сжав губы, Ричард снова нажал кнопку быстрой перемотки. Его всегда выводили из себя попытки Гордона оказать на него давление через Сьюзан, хотя Гордон решительно это отрицал. Неудивительно, что Сьюзан всегда так нервничает, когда он запаздывает с работой. Он не винил ее, зная Гордона.

Щелк.

— «…Диктую. Пожалуйста, запиши для Сьюзан, пусть раздобудет знак „Вооруженная охрана“ на остром костыле такой высоты, чтобы зайцам было видно, понимаешь?»

— А это еще что? — пробормотал удивленный Ричард и помедлил было нажимать кнопку перемотки. Не иначе как Гордон хотел чувствовать себя таким же могущественным, как Говард Хьюз, но, не в силах тягаться с магнатом в богатстве, решил превзойти его в чудачествах. Пижонство, сплошное пижонство.

— «Я имею в виду Сьюзан, мою секретаршу, а не тебя, конечно, — продолжал звучать голос Гордона. — Так о чем я говорил? Да, о Ричарде и программе „Гимн-2“. Сьюзан, она должна быть готова к опытным испытаниям через две…» — Ричард нажал кнопку быстрой перемотки.

— «…понимаешь, ты единственный человек, кто может узнать, работает он над проектом или мечтает, пока кто-нибудь другой…»

Ричард не выдержал и снова включил перемотку. Он был по-настоящему зол и готов был пустить все на перемотку, но передумал и решил включить еще раз.

Но на сей раз играла музыка. Странно. Он включил обратную перемотку. Опять музыка. Звонить, чтобы записать музыку на автоответчике? Довольно странно.

И в эту минуту зазвонил телефон. Ричард, остановив перемотку, поднял трубку и тут же сообразил, что этого не следует делать, но было уже поздно. Он молчал, тяжело дыша в трубку.

— Правило Один для воров-домушников: никогда не отвечать на телефонные звонки во время работы. Кто вы, черт побери?

Ричард замер. Прошло несколько секунд, пока он обрел совсем покинувший его от страха голос.

— А кто вы? — спросил он трагическим шепотом.

— Правило Два, — продолжал голос. — К работе надо готовиться заранее: нужны инструменты, перчатки и хотя бы элементарное представление о том, что надо делать, прежде чем пускаться в путь среди ночи по карнизам. Правило Три: никогда не забывать правило Два.

— Кто вы? — снова спросил Ричард.

Невозмутимый голос ответил:

— Ночной дозор. Выгляните в окно и увидите…

Волоча за собой телефонный шнур, Ричард подошел к окну и выглянул в него. Далекая вспышка испугала его.

— Правило Четыре. Никогда не стойте там, где вас могут сфотографировать. Правило Пять… Вы меня слушаете, мистер Мак-Дафф?

— Что? Да, да… — озадаченно ответил Ричард. — Откуда вы меня знаете?

— Правило Пять: никогда не называйте своего имени.

Ричард молча дышал в трубку.

— Я читаю небольшой курс лекций, — сказал голос в трубке, — если вас это интересует…

Ричард ничего не ответил.

— Вы усваиваете медленно, — продолжал голос, — но все же усваиваете. Если бы вы соображали быстрее, вы давно бы уже бросили трубку. Но вы любопытны и неопытны и поэтому не сделаете этого. Я не читаю лекций начинающим квартирным взломщикам, хотя идея мне нравится. Я думаю, вознаграждение было бы приличным. Если нам нужны воры, то почему бы их не готовить. Однако, если бы я вздумал учредить подобные курсы, я обучал бы вас бесплатно, потому что от природы я человек любопытный. Мне хочется узнать, почему мистер Ричард Мак-Дафф, который, как мне известно, довольно обеспеченный молодой человек, работающий, насколько я знаю, в компьютерной индустрии, неожиданно залезает в чужую квартиру.

— Кто?..

— Поэтому я провел некоторое расследование, позвонил в справочную и узнал, что квартира принадлежит некой мисс С. Уэй. Мне также известно, что мистер Мак-Дафф работает у знаменитого мистера Г. Уэя. Нет ли между однофамильцами родственных связей?

— Кто вы?

— Вы говорите со Свладом, известным вам как Дирк Чьелли, но в настоящее время носящего фамилию Джентли по причинам, которые было бы излишним сейчас называть. Я хочу пожелать вам доброй ночи. Если вам захочется побеседовать со мной, я буду в пиццерии на Верхней улице минут через десять. Захватите с собой деньги.

— Дирк! — воскликнул Ричард, выйдя наконец из оцепенения. — Ты… Ты собираешься шантажировать меня?

— Нет, глупец, ты всего лишь заплатишь за пиццу. — Щелчок в трубке, Дирк Джентли отключился.

Остолбеневший Ричард какое-то время стоял, не двигаясь, держа в руках трубку. Затем он вытер пот со лба и с превеликой осторожностью, словно больного хомячка, положил трубку на рычаг. Мозг его медленно включался и пока еще был столь же пуст, как у младенца, сосущего палец, но вот на уровне хромосом началось движение в подкорковой части мозга, и он услышал колыбельную. Тряхнув головой, он попытался освободиться от наваждения и побыстрее снова сел перед автоответчиком.

Он не знал, что делать. Нажать или не нажать кнопку прослушивания, но сам не заметил, как уже нажал ее. Не прошло и четырех минут оркестровой музыки, медленно наполнившей комнату своими успокаивающими звуками, как в прихожей послышался шум открываемого дверного замка.

В панике Ричард выключил автоответчик, вытащил кассету и поспешно сунул ее в карман, а на ее место вставил новую, лежавшую рядом. У него дома тоже лежала вот такая же стопка кассет.

Сьюзан, секретарь Уэя, аккуратно снабжала его ими. Бедная многострадальная Сьюзан. Он должен завтра утром выразить ей свое соболезнование, если у него будет время и он не забудет.

Неожиданно для себя он вдруг передумал и тут же вынул новую кассету и заменил ее старой, которую вытащил из кармана. Включив перемотку, он сел на диван и постарался в считанные секунды принять самую непринужденную, интригующе расслабленную позу, многозначительно спрятав руку за спиной.

Лицу своему он придал выражение искреннего раскаяния, задумчивости и томности влюбленного. Едва успел он это проделать, как в комнату вошел не кто иной, как Майкл Вентон-Уикс.

Все вдруг замерло и остановилось.

За окном утих ветер. Остановились в своем полете ночные совы — а может, это было не так, и они продолжали летать. Но это уже было не важно. Выключились батареи отопления, подававшие тепло, и в комнате повеяло холодом.

— Что ты делаешь здесь, Среда? — потребовал ответа Ричард, вставая с дивана и чувствуя, как его переполняет гнев.

Майкл Вентон-Уикс был крупный мужчина, с вечно печальным лицом. Многие звали его еще Средой, ибо именно в этот день он обычно почему-то щедро раздавал всяческие обещания. Он был одет в отлично сшитый костюм своего отца, покойного лорда Магна, заказанный тем у портного лет сорок назад.

Имя Майкла Вентон-Уикса стояло в первых строках чрезвычайно ограниченного списка избранных, которых Ричард откровенно презирал.

Ричард не любил Майкла еще и потому, что ему противна была сама мысль о существовании таких субъектов, которые не только считают себя высшей кастой, но еще и обижаются на всех за то, что тем, мол, невдомек, как нелегко нести бремя собственной элитарности.

Причина неприязни Майкла к Ричарду была совсем простой: Ричард не только не любил Майкла, но еще и не скрывал этого.

Майкл бросил долгий и печальный взгляд в сторону передней, откуда наконец появилась Сьюзан. Увидев Ричарда, она остановилась, положила сумочку и принялась разматывать шарф. Затем, расстегнув и сняв пальто, она передала его в руки Майклу и, приблизившись к Ричарду, влепила ему звонкую пощечину.

— О Боже, как я мечтала об этом весь вечер! — буквально в ярости воскликнула она. — И перестань делать вид, что у тебя за спиной букет, который ты забыл принести. Хватит, ты это уже проделал в прошлый раз.

Вскинув голову, она демонстративно повернулась к нему спиной.

— На этот раз я забыл коробку шоколадных конфет, — печально произнес Ричард, показывая удаляющейся спине Сьюзан свои пустые ладони. — Мне нужны были свободные руки, чтобы по стене забраться в твою квартиру. Не представляешь, каким дураком я себя почувствовал, когда влез сюда.

— Не смешно, — оборвала его Сьюзан и ушла в кухню. По звукам, которые вскоре донеслись оттуда, было похоже, что она принялась молоть кофе голыми руками. Для столь милой и деликатной девушки у Сьюзан было слишком много темперамента.

— Это правда, — взмолился Ричард, полностью игнорируя присутствие Майкла. — Я чуть не разбился.

— Не жди, что я поверю твоему вранью, — крикнула из кухни Сьюзан. — Если ты намерен продолжать шутить в таком роде, я с удовольствием запущу в тебя чем-нибудь острым и тяжелым, только появись.

— Как я понимаю, бесполезно объяснять тебе что-либо и просить прощения, — обреченно произнес Ричард.

— Еще бы! — Сьюзан появилась на пороге кухни, глаза ее метали молнии, нога угрожающе постукивала по полу.

— Сколько можно, Ричард! — воскликнула она. — Ты опять скажешь, что забыл. Как у тебя хватает наглости после всего считать себя человеком, даже если у тебя две ноги, две руки и как будто голова на плечах? Ты ведешь себя, как презренный микроб, дизентерийная амеба! Но даже самое ничтожное одноклеточное не подводит так свою подружку.

— Согласен, я подвел тебя, — отрывисто и быстро произнес Ричард. — Но знала бы ты, что произошло. Тебя бы тоже обескуражила лошадь в ванной. При твоей любви к аккуратности и порядку…

— О Майкл, — нетерпеливо прервала Ричарда Сьюзан, обращаясь к своему гостю. — Да не стой же ты с таким видом, будто ты шар, из которого выпускают воздух. Благодарю тебя за ужин и концерт, все было очень мило, и я получила удовольствие от всех твоих неприятностей, которыми ты со мной так щедро поделился. Было приятно отвлечься на время от своих. Но теперь будет лучше, если я поскорее найду твою книгу и выпровожу тебя домой. У меня масса дел, я буду очень занята и не смогу уделить тебе внимания, а я знаю, как это обижает тебя…

Она взяла из рук Майкла свое пальто и повесила его на вешалку. Держа пальто Сьюзан в руках, Майкл настолько проникся важностью этого действия, что почти не замечал того, что происходило вокруг. Поэтому, когда Сьюзан взяла у него пальто, он как бы растерялся и с трудом вернулся к действительности. Словно проснувшись, он удивленно перевел на Ричарда свои большие коровьи глаза.

— Ричард, я… э-э-э… я прочитал твою статью… в журнале «Постижение». Музыка и… э…

— «Фрактальные пейзажи»^[6], — быстро помог ему Ричард. Он менее всего собирался обсуждать с ним его идиотский журнал. Вернее, его бывший журнал.

Но, кажется, именно это ему теперь грозило.

— Э… да, очень интересная статья… — продолжал Майкл своим бархатным, приятным, обволакивающим голосом. — Абрисы гор, деревьев и все такое прочее. Рециркулирование водорослей.

— Рекурсивные алгоритмы.

— Да. Конечно. Очень интересно. Но как неправильно, как ужасно несправедливо. Я хочу сказать, неправильно для журнала. Ведь это журнал, посвященный искусствам. Я никогда не позволил бы печатать такое в моем журнале. Ни за что! Росс окончательно погубил его. Окончательно. Он должен уйти. Должен. Ему чужды какие-либо высокие чувства, и к тому же он вор.

— Нет, он не вор, Среда, это явный абсурд, — огрызнулся Ричард, не заметив, что уже был втянут в спор, несмотря на то, что зарекся этого не делать. — Он не виноват в том, что ты потерял журнал. Во всем виноват ты сам…

Майкл со свистом втянул в себя воздух, столь велико было его негодование.

— Ричард, — сказал он своим самым вежливым и мягким голосом. Говорить с ним, подумал Ричард, все равно что запутаться в парашютном шелке. — …Ты не понимаешь, как важно…

— Майкл, — тихо, но решительно не дала ему закончить Сьюзан и открыла дверь. Майкл Вентон-Уикс покорно кивнул и сник еще больше.

— Вот твоя книга. — Сьюзан протянула ему небольшой потрепанный томик о церковной архитектуре графства Кент. Майкл взял его, пробормотал слова благодарности, растерянно оглянулся, словно удивился чему-то, но тут же овладел собой и молча, уже на прощанье, кивнув, ушел.

Ричарду совсем не понравилось, что в обществе Майкла он все время испытывал странное напряжение и тревогу и, когда тот ушел, почувствовал, как словно гора свалилась с плеч. Он никогда не одобрял странной симпатии Сьюзан к Майклу, хотя она и пыталась скрыть ее намеренной грубостью. Значит, именно поэтому она и грубит ему…

— Сьюзан, что мне сказать тебе? — виновато начал Ричард.

— Скажи хотя бы для начала: «Ох!» Ты не доставил мне этого удовольствия, когда я влепила тебе пощечину, и, кажется, основательную. Господи, почему так холодно? Зачем открыто окно?

Она подошла к окну и опустила поднятую раму.

— Я же тебе говорил. Я влез через окно, — объяснил Ричард.

Что-то в его голосе заставило ее вдруг посмотреть на него в испуге и удивлении.

— Это правда, — подтвердил он. — Все как на рекламе шоколадной фабрики, только в руках кавалера, когда он взбирался по водосточной трубе, была коробка конфет. — Он виновато улыбнулся.

Сьюзан застыла в удивлении.

— Господи, что заставило тебя сделать это? — спросила она наконец и посмотрела из окна вниз. — Ты мог убиться! — Она перевела на него испуганные глаза.

— Да, конечно, но… — промямлил Ричард. — Мне ничего другого не оставалось. Сам не знаю, как я решился, — неловко пошутил он. — Но ты же отобрала у меня ключи, помнишь?

— Мне надоело, что ты приходишь, когда вздумается, и опустошаешь мой холодильник, вместо того чтобы самому сходить в лавку. Ричард, неужели ты взобрался по этой стене?

— Я во что бы то ни стало хотел быть здесь, когда ты вернешься.

Сьюзан, все еще не веря,с сомнением покачала головой:

— Было бы лучше, если бы ты находился здесь, когда я уходила. Значит, ты поэтому вырядился в эту старую и грязную одежду?

— Да. Неужели ты думаешь, что я в таком виде явился на званый обед в колледже св. Седда?

— Если на то пошло, я уже не знаю, что в твоем понимании считается разумным поведением. — Она вздохнула и порылась в ящике столика. — Вот, это в следующий раз спасет тебе жизнь. — Сьюзан вручила ему ключи. — Я слишком устала, чтобы сердиться, Ричард. На вечер с Майклом ушли последние остатки моих сил.

— Никак не могу понять, что ты в нем нашла, — промолвил Ричард, отправляясь в кухню за кофе.

— Я знаю, тебе он не нравится, но он очень милый и, может быть, по-своему меланхолично обаятелен. В его обществе невольно отдыхаешь, потому что он настолько поглощен собой, что ничего не требует от другого. Он вбил себе в голову, что я могу помочь ему с журналом. Разумеется, это заблуждение. Я ничего не смогу для него сделать. В жизни, увы, чудес не бывает. Мне действительно его жаль.

— А мне нисколько. У него в жизни все шло как по маслу. А теперь вот отняли любимую игрушку. Подумаешь, что в этом несправедливого?

— Дело не в справедливости. Мне просто жаль его, потому что он несчастен.

— Конечно, несчастен. Росс превратил его журнал в острое, поистине умное издание, которое теперь читают все. А что было прежде? Журнал еле дышал. Все, что Майкл делал, — это угощал кого-нибудь завтраком и просил что-нибудь написать для своего журнала. Кое-как вышла пара номеров. Все это была пустая затея. Он просто тешил свое тщеславие. Не нахожу в этом ничего интересного и тем более обаятельного. Прости, что заговорил об этом.

Сьюзан смущенно повела плечами.

— Ты, мне кажется, преувеличиваешь. Хотя, возможно, следует держаться от него подальше, если он намерен заставить меня сделать то, что я просто не могу сделать. Это слишком большая нагрузка для меня. Ладно, теперь о другом. Я рада, что у тебя был чертовски плохой вечер. Я намерена серьезно поговорить с тобой относительно конца недели. Что ты предлагаешь?

— А-а, я… — начал Ричард, — понимаешь…

— Ладно, мне прежде надо проверить, что записано на автоответчике.

Сьюзан, обойдя Ричарда, подошла к столику с телефоном. Прослушав несколько секунд послание Гордона Уэя, она неожиданно выключила автоответчик и вынула кассету.

— Я не буду этим заниматься, — решительно заявила она, отдавая кассету Ричарду. — Можешь все это передать завтра утром Сьюзан, когда будешь в офисе. Ты освободишь ее от необходимости приезжать сюда. Если там есть что-то важное, она сообщит мне.

Ричард, беспомощно моргая, промямлил:

— Э-э-э, хорошо. — И сунул кассету в карман, испытывая нешуточные угрызения совести.

— Итак, конец недели… — продолжила прерванный разговор Сьюзан, садясь на диван.

Ричард провел вспотевшей от волнения ладонью по лбу.

— Сьюзан… я…

— Боюсь, что я буду занята. Никола заболела, и мне придется подменить ее на концерте в пятницу. Что-то из Моцарта и Вивальди, что я не очень хорошо знаю, поэтому, боюсь, мне придется много работать. Мне очень жаль…

— Дело в том, что у меня тоже много работы, — поспешил сказать Ричард и сел рядом.

— Я знаю. Гордон требует от меня, чтобы я все время напоминала тебе о работе. Мне это совсем не нравится. Это не мое дело и это ставит меня в двусмысленное, даже унизительное положение. Я устала от того, что все время кто-то оказывает на меня давление, Ричард. Слава Богу, хоть ты этого не делаешь. Обними меня.

Он сжал ее в объятиях, чувствуя себя незаслуженно счастливым. Час спустя он ушел, но пиццерия была уже закрыта.

А тем временем Майкл Вентон-Уикс добирался к себе в Челси. Невидящим взором глядел он в окно такси, и его пальцы отбивали по стеклу медленный ритм.

Тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук.

Он относился к тому опасному типу людей, которые мягки, податливы и добродушны, как жующие коровы, если у них есть все, что им хочется. А поскольку он всегда имел то, что ему хочется, и был вполне доволен этим, то все считали, что он такой, каким кажется, — мягкий, податливый и добродушный. Но тот, кто захотел бы прощупать эту мягкость и податливость, был бы немало удивлен, наткнувшись на нечто твердое и не поддающееся никакому нажиму. Мягкость и податливость существовали в нем лишь для того, чтобы охранять это твердое и неуступчивое нечто.

Майкл Вентон-Уикс был младшим сыном лорда Магна, издателя, газетного магната и заботливого отца, под чьим крылом Майклу удалось издавать свой журнал с поистине фантастическими затратами и провалами. Лорд Магна правил медленно разоряющейся, но все еще респектабельной семейной издательской империей, созданной еще его отцом, первым лордом Магна.

Майкл костяшками пальцев продолжал отбивать дробь по стеклу.

Тук-тук, тук-тук.

Он вспомнил ужасный, поистине страшный день, когда отец, заменяя перегоревшую лампочку в настольной лампе, был убит электрическим током, и делами издательства стала заниматься мать. Не просто заниматься, а вести их с необыкновенной решительностью и энтузиазмом. Она провела полную проверку дел, и от ее острого глаза не ускользнула ни одна деталь. В конце концов она добралась и до журнала своего сына.

Тук-тук-тук.

Майкл достаточно понимал, как должны выглядеть финансовые отчеты, свидетельствующие об успехе журнала, и убедил отца, что все обстоит именно так.

— Я не хочу, чтобы это было просто синекурой для тебя, старина. Ты должен трудом зарабатывать свой хлеб, иначе как это будет выглядеть? — поучал сына лорд Магна, и Майкл с самым серьезным видом утвердительно кивал, в уме прикидывая, какие цифры он должен представить отцу в следующем месяце, если удастся выпустить очередной номер журнала.

Его мать не была столь снисходительной к своему великовозрастному дитяти и не собиралась потакать его капризам.

Майкл, говоря о матери, обычно сравнивал ее с боевым оружием, например с прекрасно изготовленной алебардой с инкрустацией и гравировкой на древке и везде, где только возможно, кроме, конечно, блестящего, наводящего ужас лезвия топорика. Один взмах — и ты даже не почувствуешь удара, а посмотрев на часы, вдруг обнаружишь, что руки, на которой они находились, как не бывало.

Она терпеливо ждала, во всяком случае, не торопилась, находясь всегда рядом, но чуть в стороне, преданная жена и любящая, но строгая мать. Но вот час настал, и, образно говоря, кто-то вынул алебарду из ножен, и все в испуге бросились наутек.

В том числе и Майкл.

Глубоким убеждением его матери, которая в душе боготворила сына, было, что он окончательно и бесповоротно избалован в самом худшем смысле этого слова. И, пока еще не поздно, она вознамерилась его перевоспитать.

Ей понадобилось буквально не более нескольких минут, чтобы раскрыть тайну мифических цифр прибыли, якобы приносимой журналом, и сообразить, насколько он обескровливает бюджет фирмы, а также и то, что деньги уходят в основном на дорогие завтраки, такси и жалованье персоналу. Счета Майкла незаметно растворялись в огромных и без того расходах издательства Магна.

Она наконец вызвала Майкла к себе.

Тук-тук-та-та-та-а-а.

— Как ты предпочитаешь, чтобы я говорила с тобой — как с сыном или как с редактором одного из моих журналов? Мне все равно, выбирай.

— Твоих журналов? Да, я твой сын, но я не понимаю…

— Сейчас поймешь, Майкл. Я хочу, чтобы ты посмотрел эти цифры, — резко сказала леди Магна, передавая ему распечатку. — Цифры слева показывают фактические приходы и расходы по журналу «Постижение», те же, что справа, — это твои цифры. Тебе ничего не кажется странным?

— Мама, я могу объяснить…

— Хорошо, — ласково сказала леди Магна. — Я буду рада, если ты это сделаешь.

Она забрала у него распечатку.

— А теперь у тебя есть какие-либо планы относительно журнала? Каким ты его видишь в будущем?

— Да, бесспорно. И очень большие планы. Я…

— Хорошо, — сказала леди Магна и мило улыбнулась. — Тогда все в порядке, я удовлетворена.

— А разве ты не хочешь узнать о них?

— Нет, дорогой. Я рада, что у тебя есть что сказать по поводу журнала и многое прояснить. Я думаю, новый его владелец будет рад выслушать твои соображения.

— Что? — остолбенело спросил Майкл. — Ты собираешься продать журнал «Постижение»?

— Нет, не собираюсь. Я уже продала его. Правда, боюсь, что за сущую безделицу. Всего за фунт при условии, что ты останешься редактором еще трех выпусков, а потом — все на усмотрение нового издателя.

Майкл обалдело молчал. Глаза у бедняги едва не вылезли из орбит.

— Да ну же, пойми, — вполне разумно увещевала его мать, — мы не можем более так работать. Ведь ты всегда соглашался с отцом, что твоя работа не должна быть синекурой. И хотя мне трудно проверить или опровергнуть твои аргументы, я решила предоставить решать эту проблему кому-то другому, с кем тебе будет легче найти общий язык. У меня назначена деловая встреча, Майкл.

— Да, но… Кому же ты продала журнал? — захлебываясь от возбуждения, пролепетал Майкл.

— Гордону Уэю.

— Гордону Уэю? Ради Бога, мама, но он же…

— Он жаждет стать меценатом. И мне кажется, он действительно хочет этим заняться. Я уверена, что вы отлично поймете друг друга, дорогой. А теперь извини меня…

Но Майкл не собирался сдаваться.

— Никогда не слышал ничего более чудовищного!

— Ты не представляешь, что сказал мистер Уэй, когда я показала ему эти цифры, а затем потребовала, чтобы он оставил тебя редактором еще трех выпусков журнала.

Майкл задыхался от возмущения и был красным как рак, он грозил матери пальцем, но не смог ничего вымолвить. Наконец он снова обрел дар речи.

— А если бы ты разговаривала со мной как с редактором, а не как с сыном?

— Ну что ж, — сказала леди Магна с милейшей улыбкой. — Я тогда называла бы тебя мистером Вентон-Уиксом, разумеется. И, конечно же, я не сказала бы тебе: «Поправь, пожалуйста, галстук», — добавила она, жестом показывая на его шею.

Тук-тук-тук-тук.

— Вы сказали, сэр, дом номер семнадцать?

— А?.. Что? — тряхнул головой, словно просыпаясь, Майкл.

— Вы сказали, дом номер семнадцать? — повторил шофер. — Мы уже приехали.

— О… спасибо, большое спасибо! — воскликнул Майкл, вылезая из машины и роясь в кармане в поисках денег.

— Тук-тук-тук, а?

— Что? — переспросил Майкл, протягивая шоферу деньги.

— Тук-тук-тук, — снова повторил шофер. — Всю, черт побери, дорогу. Что-то задумали, сэр?

— Не твоего ума дело, — грубо оборвал его Майкл.

— Как скажете, сэр. Но мне показалось, что вы… того… немножко не в себе, — заключил шофер и уехал.

Майкл отпер дверь ключом и, пройдя через холодный холл, вошел в столовую. Включив люстру, он налил себе из графина коньяку. Снятое пальто он швырнул на крышку большого обеденного стола красного дерева и, придвинув стул поближе к окну, стал медленными глотками потягивать коньяк, утоляя жажду и печаль.

Тук-тук-тук. Майкл подошел к окну.

Он угрюмо и неохотно отбыл свой срок в качестве редактора обещанных трех номеров навеки потерянного журнала, а затем без всяких церемоний был отпущен на все четыре стороны. Новый редактор, некий А. К. Росс, был молод, беден и тщеславен. В течение короткого времени он превратил журнал в издание, пользующееся огромным успехом. Майкл оказался покинутым, потерянным и оголенным со всех сторон. Ничто теперь ему не светило.

Он постучал по оконному стеклу и посмотрел, как всегда в последнее время, на небольшую настольную лампу, стоявшую на подоконнике. Лампа была самой обыкновенной и довольно уродливой, тем не менее она постоянно притягивала к себе взор Майкла, ибо именно она стала причиной смерти его отца, когда он точно так же, как Майкл сейчас, сидел на этом стуле у этого окна.

Старик всегда был не в ладах с техникой. В памяти Майкла была жива еще картина — отец, посасывающий ус, сосредоточенно склонившийся над испортившейся розеткой. Кажется, несчастье произошло, когда он включал штепсель в розетку, забыв предварительно закрыть ее крышкой, и тут же попробовал заменить пробку. Шок от электрического удара остановил и без того пошаливавшее сердце.

Совсем маленькая ошибка, нелепая случайность, подумал Майкл, какая со всяким может случиться, а к каким катастрофическим последствиям она привела. В полном смысле катастрофическим. Смерть отца, его собственная потеря, успех ненавистного Росса и навсегда утраченного Майклом журнала…

Тук-тук-тук.

Он посмотрел на темное окно и свое отражение, а за окном — на тени кустов на газоне. Взгляд его снова вернулся к лампе. Перед ним стояла та же лампа и на том же месте. Была допущена досадная ошибка. Предупредить ее было так же легко, как и совершить. И она все изменила.

От непредвиденной пустяковой случайности его сейчас отделял невидимый барьер времени, которое минуло с тех пор. Несколько месяцев.

Неожиданное спокойствие вдруг снизошло на него, словно внутри был развязан тугой узел.

Тук-тук-тук.

Журнал «Постижение» принадлежал ему. Майкл не собирался делать его популярным, просто журнал был его жизнью. А теперь эту жизнь у него отняли. Все его существо вопило о возмездии.

Тук-тук-тук. Дзинь!

Он удивился, когда его кулак вдруг прошел сквозь стекло. Он сильно поранился.

15

Некоторые неприятные стороны своего нынешнего состояния Гордон Уэй ощутил, оказавшись перед дверью коттеджа.

В сущности, это был довольно большой загородный дом, но Гордону всегда хотелось иметь коттедж в деревне, и когда представилась возможность купить его, он вдруг обнаружил, что денег у него намного больше, чем он думал, и купил большой старый дом приходского священника. Он стал называть его коттеджем, несмотря на то, что там было семь спален. Вместе с домом он получил четыре акра болотистой земли в Кембриджшире. Это не сделало его особо популярным среди жителей округи, у которых, кроме коттеджей, ничего больше не было. Но если бы Гордон Уэй руководствовался в своих действиях желанием кому-то угодить, он не был бы Гордоном Уэем.

В сущности, он уже не Гордон Уэй, а лишь его призрак.

В кармане лежали ключи-призраки. Эта мысль внезапно остановила его невидимые шаги к порогу. Мысль о том, что придется пройти сквозь стены, а не в дверь, была отвратительна. Именно этого он избегал весь вечер. Он пытался взять в руки каждый предмет, пощупать и ощутить его, чтобы, доказать себе, что он по-прежнему в своей реальной телесной оболочке, что он существует. Войти в собственный дом не через дверь, а каким-то иным способом ему, его законному владельцу, казалось просто оскорбительным и больно задевало.

Как бы ему сейчас хотелось, чтобы дом не был таким ярко выраженным образчиком викторианской готики, чтобы бледный свет луны не освещал столь зловеще эти узкие островерхие окна и мрачноватые башни. Он вспомнил, как, покупая дом, пошутил, что в нем должны водиться привидения. Мог ли он думать, что это случится, и так скоро, и кто станет этим привидением.

Леденящий страх пронзил его, когда он ступил на дорожку, ведущую к дому, под сень тисовых деревьев, еще более старых, чем сам дом. Мысль о том, что кто-то другой с таким же страхом будет входить в тисовую аллею, опасаясь встречи с привидением, была чертовски неприятной.

За деревьями слева маячили темные очертания церкви, теперь почти заброшенной и разрушающейся. Служба в ней проводилась лишь изредка, и викарий, приезжавший сюда, запыхавшись, на велосипеде из другого прихода, всегда огорчался, когда видел, что прихожан становится все меньше. Над шпилем колокольни холодным всевидящим оком висела луна.

Какое-то движение неожиданно привлекло внимание Гордона, словно кто-то прошел в кустах близ дома, но это, должно быть, всего лишь его воображение и общее состояние нервного напряжения после всего, что случилось. Почему он должен здесь чего-то бояться? Ведь он умер.

Он прошел вперед, обогнул крыло дома, увидел увитое плющом крыльцо и в его мрачной глубине — дверь. С испугом взглянул он на ярко освещенные окна и заметил мягкие отблески огня в камине, играющие на стенах.

Но мгновение спустя подумал: ну, конечно, его ждут, хотя и не в нынешнем его виде. Миссис Беннет, старая экономка, очевидно, зашла, чтобы постелить постель, разжечь огонь в камине и приготовить легкий ужин.

Конечно же, будет включен телевизор, и он, войдя, тут же с раздражением выключит его.

Под ногами, когда он приближался к крыльцу, не хрустел гравий. Уже зная, что с дверью будут неприятности, он тем не менее не собирался отказываться от попытки войти через нее, предварительно отперев ключом. Лишь снова потерпев неудачу, он, укрывшись в тени крыльца, зажмурив глаза и сгорая от стыда, попробует пройти сквозь нее. Подойдя к двери, он остановился.

Дверь была открыта.

Всего на полдюйма, но открыта. Гордон даже вздрогнул от неожиданности. Почему открыта дверь? Ведь миссис Беннет всегда отличалась добросовестностью в исполнении своих обязанностей. Он стоял перед дверью в нерешительности, а потом, собрав силы, налег на нее плечом. Под его слабым напором дверь хотя и медленно, с неохотой, но все же открылась. Громко, словно протестуя, скрипели проржавевшие петли.

Он переступил порог и едва не поскользнулся на каменном полу холла. Наверх вела широкая лестница, теряющаяся в темноте, но все двери в другие комнаты были закрыты.

Ближайшей была дверь в гостиную, там горел свет и были слышны за окном приглушенные звуки проезжавших по шоссе машин. Это, видимо, возвращались домой любители ночных киносеансов. Минуту или две он безуспешно пытался совладать с круглой медной дверной ручкой, но вскоре был вынужден признать позорное поражение и с неожиданной яростью нажал на дверь… и прошел сквозь нее.

В гостиной его ждали домашнее тепло и уют. Он влетел в нее с таким напором, что не смог сразу остановиться, и поэтому проник сквозь массу предметов; небольшой столик с изобилием толсто нарезанных бутербродов и термосом с горячим кофе, сквозь мягкое кресло, огонь в камине и толстую кирпичную, раскаленную огнем кладку стены, и очутился в холодной темной столовой.

Дверь из нее в гостиную тоже была закрыта. Повозившись с ней непослушными пальцами, Гордон вынужден был признать неизбежное. Он должен взять себя в руки и спокойно и осторожно пройти сквозь запертую дверь обратно в гостиную. По пути он с интересом впервые познакомился с внутренним строением дерева.

Уют гостиной, казалось, лишь усугубил неспокойное состояние Гордона. Он бродил по ней, боясь сесть, пропуская через себя веселый огонь камина, который все равно не мог согреть его.

Что должны делать привидения ночью, гадал он.

Наконец он осторожно сел и стал смотреть телевизор. Вскоре машины полуночников разъехались по домам, за окном остались тишина и серый снег. Ему ничего не оставалось, как смириться.

Заметив, что он слишком глубоко ушел в кресло и почти стал его составной частью, он неуклюже постарался выкарабкаться из него. Пытаясь развлечься, он влезал на стол и стоял на нем. Но это не улучшило его самочувствия. Оно становилось все хуже и перешло в отчаяние, а затем, очевидно, во что-то еще худшее.

Может быть, попробовать уснуть?

Возможно.

Ни усталости, ни сонливости он не испытывал, а лишь гнетущую тоску и жажду забвения. Он снова вернулся в холл, откуда широкая лестница вела наверх, в большие темные спальни.

Туда, безразличный ко всему, он и направился.

Он понимал, что все это напрасно. Если привидение не может нормально открыть дверь, то тем более не сможет уснуть на кровати. Пройдя сквозь двери спальни, он лег на кровать, которая, он знал, была холодна, как могила, но он этого не чувствовал. Луна, казалось, вознамерилась не оставлять его в покое и светила ему прямо в лицо. Он лежал с широко открытыми глазами, ничего не чувствуя, даже забыв, что такое сон.

Ужас страшной пустоты придавил его — ужас вечной бессонницы и бессмысленного бодрствования в предрассветные четыре часа ночи.

Ему некуда спешить и нечего делать. Он не может никого разбудить, не испугав беднягу до смерти.

Самым ужасным моментом была встреча на шоссе с Ричардом, его застывшее лицо за стеклом машины. Он вспомнил собственное отражение в ветровом стекле и призрачную тень еще кого-то рядом.

Это настолько потрясло его, что в нем угасла последняя живая и теплая искорка надежды, что все это пройдет.

В ночные часы все кажется странным, но утром, когда он сможет увидеть людей, предметы и вещи, все будет в порядке. Удерживая изо всех сил в своей памяти эти воспоминания, он боялся дать им уйти.

Он видел Ричарда, а Ричард увидел и узнал его.

Нет, из попытки уснуть ничего не получается.

Обычно, когда не спалось, Гордон спускался в кухню и шарил в холодильнике. Поэтому он встал и спустился вниз. Там куда приятнее, чем в залитой лунным светом спальне. Лучше он проведет ночь в кухне, жуя что-нибудь.

Он то ли сошел по ступеням, то ли проплыл над ними и сквозь перила лестницы. Не задумываясь, как легкое дуновение, он проник в кухню, а затем сосредоточил все свое внимание я энергию на выключателе на стене. Он потратил целых пять минут на то, чтобы наконец повернуть его и зажечь свет.

Чувство победы настолько взбодрило его, что он решил отпраздновать это, выпив пива.

После нескольких минут безрезультатных попыток открыть банку с пивом и многочисленных ее падений на пол Уэй наконец отказался от этой затеи. Он никак не мог изловчиться и дернуть за кольцо на крышке банки, к тому же манипуляции с нею так взболтали пиво, что пить его уже не доставит удовольствия, решил он. Но главное, что будет, если он откроет банку и выпьет пиво? Где оно окажется?

У него нет тела, он бесплотен. Гордон в сердцах швырнул банку на пол, и она закатилась далеко под шкаф.

Он уже начал замечать, что с ним что-то происходит, иногда отчетливо, иногда еле заметно. Все словно подчинялось какому-то медленному ритму. То же творилось и с его зрением.

Его внезапно охватила лихорадка деятельности: захотелось что-то взять в руки, сдвинуть с места, переставить, использовать.

Он открывал шкафы, выдвигал ящики, рассыпал столовые приборы. Ему даже удалось запустить мясорубку. Но он уронил на пол кофемолку, так и не сумев заставить ее работать, включил кран газовой плиты, но не смог зажечь спичку, искромсал ножом на мелкие куски хлеб. Как он ни пытался сунуть в рот кусок хлеба, тот словно проваливался в пустоту и в итоге оказывался на полу. Любопытная мышь, почуяв запах хлеба, высунулась из норы, но тут же поспешно скрылась. Гордон успел заметить, что шерсть на ней встала дыбом.

В конце концов ему пришлось сдаться. Эмоционально опустошенный, чувствуя, как он физически словно онемел, Гордон устало присел на кончик кухонного стола.

Как воспримут его смерть все, кто его знает? Кто больше всего будет сожалеть о его кончине?

Сначала это известие вызовет шок, затем скорбь, а потом они станут привыкать, и от него останется лишь слабое воспоминание. Люди будут по-прежнему жить своей жизнью, зная, что он ушел туда, где рано или поздно окажется каждый. При этой мысли его бросало то в жар, то в холод.

Он не умер, не ушел. Он все еще здесь.

Гордон сидел, глядя на шкаф, который ему так и не удалось открыть, ибо ручка никак не хотела поворачиваться. Это раздражало его, поэтому, умудрившись удержать в руках банку с томатным соусом, он решил с ее помощью снова атаковать непослушную ручку большого кухонного шкафа. Неожиданно она повернулась, дверца распахнулась, и из шкафа на Гордона упало его собственное окровавленное мертвое тело.

Гордон до сих пор еще не слышал, чтобы привидения падали в обморок.

Теперь он в этом убедился, ибо тут же потерял сознание.

Часа два спустя взрыв газовой плиты снова привел его в чувство.

16

В это утро Ричард просыпался дважды.

В кухню он спустился в мрачном расположении духа. За завтраком все не ладилось. Поджаривая ломтики хлеба, он сжег их, пролил кофе, принявшись искать джем, вдруг вспомнил, что вчера забыл купить его. Скептически настроенный к самому себе и своим попыткам накормить себя завтраком, Ричард подумал, что, пожалуй, несмотря на полное отсутствие свободного времени, надо в конце концов дать себе передышку и пригласить Сьюзан на роскошный ужин в хорошем ресторане. Этим он искупит свою вину за вчерашнее.

Лишь бы удалось уговорить Сьюзан.

Ричард вспомнил о ресторане, который так расхваливал и горячо рекомендовал ему Гордон. А тот знал в них толк, ибо был их завсегдатаем. Посидев в раздумье еще какое-то время и рассеянно постучав карандашом по зубам, он наконец принял решение и отправился в кабинет за телефонным справочником. Вытащив его из-под груды компьютерных журналов, он сразу нашел то, что ему было нужно: «L'Esprit d'Escalier»^[7].

Позвонив в ресторан, Ричард попробовал заказать столик. Но стоило ему сказать, что заказ на сегодня, как это вызвало веселое оживление на другом конце провода.

— О нет, месье, — наконец ответил метрдотель, — сожалею, но это невозможно. Мы принимаем заказы за три недели вперед. Прошу прощения, месье.

Ричард, немало удивился, что есть люди, которые точно знают, что им захочется делать через три недели, поблагодарил метрдотеля и положил трубку. Что ж, придется ограничиться пиццей. Слово «пицца» тут же напомнило о несостоявшемся вчера свидании. Кончилось тем, что любопытство побудило его заглянуть в телефонную книгу. Джентльмен… Джентл… Джентри…

В ней не оказалось ни фамилии «Джентли», ни похожей на нее. Он просмотрел все имеющиеся справочники и даже энциклопедию, кроме тома на буквы «С — Я», поскольку этот том квартирная хозяйка неизвестно по какой причине выбросила.

Поиски не увенчались успехом. Он также нигде не встретил фамилии Чьелли, как не было в справочниках таких фамилий, как Джентли, Зентли, Дрентли или похожих на них. Он даже взглянул на букву «Т»: Тженти, Тзенти, Тенти. Сколько он ни листал справочники, поиски заканчивались безрезультатно. Он сел и, постукивая кончиком карандаша по зубам (что за дурацкая привычка!), стал рассеянно смотреть, как на дисплее вертится злосчастная кушетка.

Почему всего несколько часов назад профессор с явным интересом расспрашивал его о Дирке? Странное совпадение.

Что следует предпринять, чтобы найти нужного тебе человека, гадал Ричард.

Он попытался позвонить в полицию, но там никто не снимал трубку. Ну что ж, он, кажется, испробовал все, кроме разве что услуг частного детектива. Но тут он подумал, что существует множество куда более интересных способов тратить время и деньги. Так или иначе, судьба непременно сведет его с Дирком, как уже делала не раз.

Как-то не верится, что все еще находятся люди, которых прельщает профессия частного сыщика. Интересно, кто они? Где и как им удается найти себе применение? Какие галстуки они предпочитают? Видимо, такие, чтобы никому и в голову не пришло заподозрить в них детективов.

Господи, разве он думал, проснувшись утром, что его будут мучить столь идиотские вопросы.

Просто из любопытства он вдруг стал листать желтые страницы вкладыша газетных объявлений.

Частные детективы… частные детективы… частные детективы…

Объявления в солидном деловом вестнике вызвали у Ричарда некоторое недоумение. Химчистка. Разведение породистых собак. Изготовление зубных протезов. Детективные агентства…

Но в эту минуту зазвонил телефон. Недовольный тем, что его отвлекли, Ричард ответил довольно резко.

— Что-то случилось, Ричард? — услышал он.

— А, привет, Кэйт. Извини, я… тут немного отвлекся…

Кэйт Анселм была еще одним классным программистом в фирме «Передовые технологии Уэя». Она занималась долгосрочным проектом «Искусственный интеллект», делом, которое всем казалось почти абсурдным, сказкой для дурачков, пока Кэйт не пускала в ход свое красноречие. Гордон регулярно выслушивал ее, когда его в очередной раз начинали одолевать сомнения, правильно ли он сделал, вложив в этот проект свои капиталы. Хотя, возможно, и без проекта он с удовольствием слушал бы Кэйт.

— Я не хотела тебя беспокоить, — пояснила Кэйт, — но я никак не могу связаться с Гордоном. Телефоны его лондонской квартиры и в коттедже не отвечают, радиотелефон и автоответчик в машине тоже. Для Гордона, который не мыслит свою жизнь без активной телефонной связи, это по меньшей мере странно, тебе не кажется? Говорят, он установил телефон даже в бункере. И я охотно этому верю.

— Я не связывался с ним со вчерашнего дня, — ответил Ричард и вдруг вспомнил кассету на автоответчике Сьюзан и мысленно понадеялся, что в послании Гордона не содержится ничего более важного, чем сообщение о зайцах. — Я знаю, он собирался отправиться в коттедж. Видишь ли, я действительно не знаю, где он. А ты не пробовала… — Ричард тут же прикусил язык, ибо понял, что не знает, у кого еще можно спросить, где сейчас шеф. Господи!..

— Ричард?

— Невероятно!..

— Ричард, что с тобой?

— Ничего, Кэйт. Просто я только что прочел одну забавную вещицу.

— Неужели? А что ты читаешь?

— Телефонный справочник…

— Что? Телефонный справочник? Сейчас же бегу покупать его.

— Послушай, Кэйт, могу я перезвонить тебе? Я, право, не знаю, где сейчас Гордон…

— Не беспокойся. Я знаю, что такое недочитать страницу. Всегда сгораешь от нетерпения, что же дальше, пока не прочитаешь до конца… Не иначе как это Збигнев… Желаю хорошего уик-энда, Ричард. — Кэйт положила трубку.

Ричард сделал то же самое и уставился на желтую страницу объявлений.

ХОЛИСТИЧЕСКОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ДИРКА ДЖЕНТЛИ

Раскрываем все преступления. Находим всех пропавших.

Звоните сегодня, и все ваши проблемы будут решены.

(Наша специальность: поиски пропавших котов и запутанные бракоразводные процессы).

01-354 9116, Лондон, Н1, Пеккендер-стрит, дом № 33а.

Указанная в объявлении улица была где-то рядом, возможно, в нескольких минутах ходьбы. Ричард поспешно записал адрес, схватил пальто, бросил беглый взгляд на вертящуюся кушетку и спустился вниз. У него было такое чувство, будто он чего-то не заметил на дисплее, чего-то совершенно очевидного, что должно было сразу же броситься в глаза. Кушетка застряла там, где узкая лестница делает небольшой поворот. Здесь ее ступени кончаются площадкой шириной примерно в два ярда. Под нею на первом этаже находится такая же квартира, как и у Ричарда. Итак, что дальше? Но на этом его изыскания снова закончились, как всегда, не дав ответа. Ричард привычно перелез через застрявшую кушетку и вышел на улицу.

В Айлингтоне, если бросить камень, обязательно угодишь либо в антикварную лавку, либо в контору по продаже недвижимости, или же в книжный магазин.

Даже, если камень не нанесет ущерба и не разобьет витрину, он все равно включит сирену сигнализации, которую по субботам и воскресеньям будет некому выключить. Поэтому Ричард не удивился, когда по Верхней улице мимо него с воем промчались полицейские машины, останавливая движение транспорта и пешеходов. Когда они проехали, Ричард пересек улицу.

День был ясный и холодный, какие Ричард любил. Миновав лужайку парка, в конце которой продавали в разлив дешевое красное вино, Ричард проследовал мимо сгоревшего здания старого мюзик-холла и вошел в Кемденский пассаж, изрядно опустошавший карманы американских туристов. Он замедлил шаги перед антикварной лавкой, полюбовался на сережки, которые могли бы понравиться Сьюзан, однако тут же засомневался, и они ему перестали нравиться. В конце концов он отошел от витрины в полном замешательстве. Заглянув в книжный магазинчик, он, поддавшись неожиданному порыву, купил антологию стихов Кольриджа — очевидно, потому, что томик лежал на видном месте.

Далее он попетлял какое-то время по лабиринтам боковых улочек, пересек по мосту канал, минуя ряд одинаковых муниципальных домиков вдоль него, несколько небольших и совсем маленьких площадей и наконец достиг цели. Расстояние от его квартиры до Пеккендер-стрит оказалось куда больше, чем он предполагал.

Пеккендер-стрит была одной из тех улиц в старой части Лондона, на которые слетаются как мухи на мед дельцы недвижимости всех мастей на своих длинных «ягуарах». Здесь полно контор по сдаче недвижимости, а также пустующих промышленных зданий времен королевы Виктории или полуразрушенных особняков, которые так и просятся на снос. На их месте многим уже виделись многоэтажные доходные дома из железа и бетона. Агенты по продаже недвижимости рыскают здесь голодными стаями с фото — и кинокамерами наготове, подозрительно следя друг за другом.

Дом № 33а, когда Ричард нашел его, оказался зажатым между домами № 37 и № 45 и представлял собой изрядно обветшалое здание, как, впрочем, и дома по соседству.

На первом этаже размещалось туристическое агентство. Его пыльную витрину с треснувшим пополам стеклом украшали ставшие почти музейными плакаты, славящие группу английских войск в Африке времен второй мировой войны. Рядом со входом в агентство Ричард увидел на скорую руку совсем недавно окрашенную красной краской дверь с кнопкой звонка и приколотую к двери карточке. На ней от руки было нацарапано: «Доминик. Уроки французского, 3-й этаж».

Но самой приметной деталью двери была сверкающая медная табличка в самом центре ее с выгравированной надписью: «Холистическое детективное агентство Дирка Джентли».

Коротко и ясно. Табличка была новехонькой, сверкали даже головки шурупов, которыми она была прикреплена к двери.

Дверь открылась при первом легком нажатии. Заглянув в нее, Ричард увидел небольшой грязный коридор и лестницу, ведущую наверх. Дверь к конце холла, судя по всему, в последние несколько лет не открывалась. Возле нее были свалены в кучу старые металлические стеллажи, аквариум и сломанный велосипед. Стены, пол, лестница и все двери в коридоре были когда-то выкрашены одной серой краской, видимо, в попытке как-то навести здесь порядок. Но все теперь пришло в запустение, серая краска изрядно осыпалась, в углах под потолком виднелись пятна плесени.

Поднимаясь по лестнице, Ричард услышал сердитые спорящие голоса, доносившиеся с двух разных сторон. Но спор с одной стороны вдруг прекратился, на лестницу выбежал разгневанный грузный человек в плаще с поднятым воротником. После этого спор возобновился, но не в столь повышенных тонах. Более того, в голосе кого-то быстро говорившего по-французски звучала явная обида. Пробегая мимо Ричарда, человек в плаще на ходу мрачно бросил:

— Не трать зря деньги, парень, это лажа. — Сказав это, он выбежал на улицу.

В другой стороне спорили приглушенными голосами. Когда же Ричард достиг коридора второго этажа, там хлопнула дверь и все смолкло. Он заглянул в первую же открытую дверь.

Она вела в небольшую прихожую. Дверь в следующую комнату была плотно закрыта. Молодая, с пухлым личиком девушка в дешевом голубом плаще вынимала из ящика стола тюбики губной помады и пакетики бумажных салфеток и складывала их в пластиковую сумку.

— Это детективное агентство? — осторожно спросил Ричард.

Девушка утвердительно кивнула и, прикусив губу, озабоченно склонила голову еще ниже, занятая своим делом.

— Мистер Джентли у себя?

— Возможно, — ответила девушка и попыталась движением головы откинуть упавшие на лицо волосы, но они были слишком кудрявыми и непослушными. — А может, и нет, — добавила она. — Я не могу вам этого сказать. Меня это больше не касается. Теперь это касается только его.

Она вынула из ящика флакончик лака для ногтей и собиралась было с громким стуком закрыть ящик, однако лежавшая в нем толстая конторская книга не дала ей этого сделать. Девушка еще раз попыталась, но безуспешно. Тогда она вынула книгу и, вырвав часть страниц, снова сунула ее в ящик. На сей раз он закрылся.

— Вы его секретарь? — наконец уточнил Ричард.

— Бывший секретарь и буду рада таковой остаться, — защелкивая сумочку, ответила девушка. — Если он, вместо того чтобы уплатить мне жалованье, которое задолжал, предпочел повесить на двери эту дурацкую дорогую медную дощечку, пусть остается без секретаря. Я не намерена работать бесплатно, спасибо. Так ему и надо. Главное — это отвечать на телефонные звонки. Пусть теперь отвечает на них его новая медная дощечка. Прошу извинить меня, но я ухожу.

Ричард посторонился и дал ей пройти.

— Скатертью дорога, — произнес голос из другой комнаты.

Там зазвонил телефон и взяли трубку.

— Да? — послышался за дверью раздраженный голос.

Девушка неожиданно вернулась — она забыла шарф. Вела она себя сдержанно и тихо, видимо не хотела, чтобы бывший босс услышал ее из своего кабинета. Найдя шарф, она наконец ушла.

— Да, это агентство Дирка Джентли. Чем можем быть полезны?

Залпы французской речи на третьем этаже смолкли. Воцарилась тревожная тишина.

— Да, миссис Сандерленд, запутанные бракоразводные процессы — это наша специальность, — говорил голос за дверью.

Наступила пауза.

— Да, благодарю вас, миссис Сандерленд, однако это недостаточно запутанное дело. — В комнате положили трубку, чтобы тут же снять ее и ответить на новый звонок.

Ричард окинул взглядом маленькую мрачную приемную. Она была почти пуста. Старый шаткий письменный стол, такой же старый серый шкаф для документов и темно-зеленая пластиковая корзинка для бумаг. На стене рекламный плакат, на котором кто-то внизу красным фломастером возмущенно написал: «Сорвите его к черту!» А пониже: «Нет!» Еще ниже таким же жирным фломастером: «Я требую, чтобы вы немедленно это сделали» и ответ: «И не подумаю». Потом грозное: «Вы уволены!» и дерзкое: «Отлично».

На этом странная эпистолярная дуэль заканчивалась.

Ричард наконец отважился постучать в закрытую дверь. Ответа не последовало. Голос за дверью продолжал отвечать на телефонные звонки.

— Я рад, что вы спросили меня об этом, миссис Роулинсон. Слово «холистический» означает мое глубокое убеждение в том, что все, чем мы в нашем агентстве занимаемся, имеет непосредственное отношение к фундаментальной взаимосвязи всех вещей. Это некая философия целостности. Меня не интересуют, например, такие разрозненные детали, как отпечатки пальцев подозрительного воришки, крошки, обнаруженные в подкладке кармана, или дурацкие следы, оставленные чьим-то башмаком. Я ищу решение проблемы как составного элемента целого, единой модели в бесконечном переплетении обстоятельств. Связь между причиной и следствием гораздо более тонкая и подспудная, чем мы с нашим грубым и шаблонным взглядом на физический мир способны предположить, миссис Роулинсон.

Приведу пример. У вас разболелись зубы, вы отправляетесь к иглотерапевту, а он вместо десен вкалывает вам иглу в бедро. Вы знаете, миссис Роулинсон, почему он это делает? Я тоже не знаю, но мы беремся это узнать. Очень приятно было побеседовать с вами, миссис Роулинсон. Всего доброго!

Не успели положить трубку, как тут же раздался звонок другого телефонного аппарата.

Ричард приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

Да, это был Свлад, иными словами Дирк Чьелли. Он чуть раздобрел, прибавилось морщин у глаз, белки которых заметно покраснели, как и кожа лица и шеи. Но это был Дирк Чьелли, каким он его видел восемь лет назад в Кембридже, когда он с мрачной ухмылкой влезал в полицейский фургон «Черная Мария».

Теперь же Дирк предстал перед ним в светло-коричневом костюме, носившем след активного участия в кампании по очистке местности от колючих зарослей куманики, в рубахе в красную клетку, явно неподходившей по цвету к костюму, дополненной зеленым галстуком в полоску, который был в кричащем противоречии как с костюмом, так и с клетчатой сорочкой. На носу у Свлада, то есть Дирка, были очки в металлической оправе. На них Ричард и возложил всю вину за цветовую несовместимость в одежде своего друга.

— А, это вы, миссис Блатхолл, как приятно слышать ваш голос, — добросовестно отвечал на звонки Дирк. — Меня весьма огорчило известие о кончине миссис Тиддлс. Печальная весть, очень печальная. И все же… Должны ли мы позволить, чтобы темная вуаль нашей скорби скрыла от нас вечный свет того мира, в который ушла ваша любимица и где отныне она будет пребывать вечно?

Я считаю, что не должны. Прислушайтесь. Мне кажется, что я слышу ласковое мяуканье миссис Тиддлс. Она зовет вас, миссис Блатхолл, чтобы сказать, как ей хорошо и покойно. Она сообщает вам, что ей станет еще покойней, миссис Блатхолл, если вы оплатите кое-какие счета. Разве это ни о чем не напоминает вам? Вспомните, я, кажется, послал их вам месяца три назад. Боюсь, не это ли так беспокоит бедняжку Тиддлс и мешает ей обрести вечный покой?

Увидев Ричарда, Дирк энергичным жестом пригласил его войти и кивком указал на скомканную пачку французских сигарет на столе, до которой не мог дотянуться.

— В воскресенье вечером, миссис Блатхолл, в восемь тридцать. Адрес вы знаете. Да, я уверен, что она нам явится и вы повидаетесь с Тиддлс, а я с вашей чековой книжкой. До скорой встречи, миссис Блатхолл.

Он поспешил положить трубку, ибо уже надрывался другой телефон. Дирк одновременно снял трубку и попытался раскурить изрядно помятую сигарету.

— Да, миссис Зускинд, я вас слушаю, — радостно приветствовал он звонившую. — Вы моя старая и самая уважаемая клиентка, если мне будет позволено так сказать. Добрый день, добрый день. К сожалению, пока ничем не могу вас порадовать. Пока нет никаких новых сведений о юном Родерике, но я усиливаю поиски, и все благополучно движется к их успешному завершению. У меня нет ни малейших сомнений, что в ближайшие же несколько дней ваш сорванец снова будет мурлыкать у вас на коленях. Кстати, вы получили мой счет?

Смятая сигарета не раскуривалась, поэтому, прижав плечом трубку к уху, Дирк потянулся за другой пачкой сигарет, но она оказалась пустой.

Пошарив по столу и найдя клочок бумаги и карандаш, он что-то написал и протянул Ричарду.

— Да, да, я слушаю вас, миссис Зускинд, — успокоил он клиентку. — Я весь внимание.

Ричард прочел записку: «Пошли секретаршу за сигаретами».

— Да, — продолжал Дирк, — но осмелюсь напомнить вам, миссис Зускинд, что все семь лет нашего с вами знакомства я неизменно руководствовался в таких случаях законами квантовой механики. Согласно моей теории ваш кот не пропал, и в настоящее время форма его волнового сигнала временно коллапсировала и ее необходимо восстановить… Шредингер, Планк и другие…

Ричард, прочтя записку, быстро черкнул: «У тебя больше нет секретарши». Дирккакое-то время молча смотрел на нее, а затем написал: «Черт! Проклятие!»

— Если мы допустим, миссис Зускинд, — беспечным тоном продолжал он по телефону, — что девятнадцать лет — это преклонный возраст для кота, вправе ли мы не учитывать этот важный фактор? Предположим, что наш друг Родерик достиг этого критического предела. Имеем ли мы моральное право бросить его на произвол судьбы, прекратив поиски именно в тот момент, когда он более всего нуждается в нашей помощи? Мы должны удвоить наши усилия, и, с вашего разрешения, я это сделаю, миссис Зускинд. Представляете, каково вам будет снова встретиться с ним, зная, что вы не сделали для него даже того малого, что могли.

Ричард не знал, что делать дальше с этой дурацкой запиской и, пожав плечами, наконец написал: «Я сам схожу за сигаретами» и передал ее Дирку.

Тот, отрицательно замотав головой, однако быстро написал: «Не смею настаивать, но было бы чертовски здорово…» Но как только Ричард прочел написанное, Дирк тут же выхватил записку и быстро дописал: «Деньги возьмешь у секретарши».

Ричард задумчиво взглянул на поспешно начертанные каракули и, взяв карандаш, поставил галочку возле фразы: «У тебя больше нет секретарши» и сунул бумажку прямо под нос Дирку. Тот, едва бросив на нее взгляд, поставил галочку против фразы: «Не смею возражать, но было бы чертовски здорово».

— Возможно, — продолжал он свой разговор с несговорчивой миссис Зускинд, — вам следует повнимательнее ознакомиться с теми пунктами моего счета, которые вас наиболее не устраивают. Посмотрите на них несколько шире.

Ричард вышел.

Сбегая по лестнице, он миновал некое молодое дарование в холщовой куртке, с короткой стрижкой. Паренек все время с беспокойством поглядывал наверх, где не прекращался спор.

— Как там дела, приятель? — спросил он у Ричарда.

— Лучше не бывает, — пробормотал тот, пробегая мимо. — Просто не бывает.

В ближайшем газетном киоске он купил две пачки сигарет для Дирка, а себе — свежий номер компьютерного журнала с портретом Гордона Уэя на обложке.

— Жаль человека, — сказал киоскер.

— Что вы сказали? Ах да, конечно… — согласился Ричард.

Он искренне сожалел о смерти своего шефа и часто вспоминал о нем, но не думал, что столь многие знают Гордона Уэя.

Когда Ричард вернулся, Дирк все еще разговаривал по телефону, удобно положив ноги на стол. По всему было видно, что эта беседа отнюдь ему не в тягость.

— Согласен, миссис Зускинд, поездка на Багамы повысила расходы, но на то и деньги, чтобы их расходовать, не так ли? — успокаивал он клиентку.

Когда Ричард передал Дирку сигареты, на лице того было написано явное разочарование, что пачек всего две, но тем не менее он поблагодарил друга кивком и жестом пригласил сесть.

С верхнего этажа продолжали доноситься спорящие голоса и обрывки французской речи.

— Разумеется, я постараюсь объяснить вам еще раз, почему поездка на Багамские острова была совершенно необходимой, — мягким голосом продолжал Дирк. — Это доставит мне только удовольствие. Как вы знаете, миссис Зускинд, я верю в фундаментальную взаимозависимость всех вещей. Более того, я вычертил схему и произвел триангуляцию векторов и взаимосвязи всех составных частей и вышел таким образом на пляжи Багамских островов, куда я поэтому вынужден время от времени наведываться в процессе поисков и расследования. Мне это не доставляло никакого удовольствия, поверьте, ибо солнечные лучи вызывают у меня аллергию, так же как и ромовый пунш. Но каждый должен нести свой крест, не так ли, миссис Зускинд.

В трубке послышался невнятный сбивчивый лепет.

— Вы огорчаете меня, миссис Зускинд. Хотелось бы сказать вам, что ваш скептицизм льстит мне и, возможно, даже вдохновляет, но, к сожалению, при всем моем желании ничего подобного я сказать вам не могу. В данный момент я выпотрошен, пуст. Об этом убедительно свидетельствует посланный вам счет.

Он взял в руки отпечатанную под копирку копию счета.

— Напоминаю вам, миссис Зускинд:

«Выявление и триангуляция векторов взаимосвязи всех вещей — сто пятьдесят фунтов стерлингов». Ну, это мы с вами уже обговорили.

«Поездка с этой целью на Багамские острова; дорожные расходы и оплата номера в отеле». Всего лишь полторы тысячи фунтов, миссис Зускинд. Удобства в отеле были удручающе скромны.

А вот главное: «Издержки моральные и материальные в результате проявленного клиентом скептицизма; напитки». Триста двадцать семь фунтов пятьдесят пенсов.

От всей души хотел бы, чтобы этого счета не было, дорогая миссис Зускинд, и не было бы обстоятельств, вызвавших его. Но ваше недоверие к моим методам весьма осложняет мою работу, делает ее еще более трудоемкой и, к сожалению, увеличивает расходы.

На третьем этаже раскричались не на шутку. В голосе, говорившем на французском, уже слышались истерические нотки.

— Я признаю, миссис Зускинд, что первоначально оговоренные расходы были несколько превышены, но вы должны согласиться с тем, что работа в течение семи лет оказалась намного труднее того, что первоначально предполагалось сделать за полдня, и естественно стоит дороже. Мне приходится все время менять расценки из-за возрастающих трудностей в выполнении нашей задачи.

Лепет в трубке становился все более отчаянным.

— Моя дорогая, миссис Зускинд! Могу я называть вас просто Джойс? Хорошо, не хотите, пусть будет, как было. Итак, миссис Зускинд, позвольте мне сказать следующее. Не беспокойтесь о счете, пусть он не пугает и не смущает вас. Ни в коем случае не позволяйте ему стать причиной вашего постоянного беспокойства. Просто стисните зубы и оплатите его. Вот и все.

Дирк снял ноги со стола и потянулся к телефону, приготовившись положить трубку.

— Как всегда, был рад побеседовать с вами, миссис Зускинд. А теперь всего хорошего…

Наконец он опустил трубку на рычаг, но тут же снова снял ее и временно швырнул в мусорную корзинку.

— Мой дорогой Ричард Мак-Дафф, — произнес он и, достав из-под стола большую плоскую картонную коробку, пододвинул ее через стол Ричарду. — Вот ваша пицца.

Ричард остолбенел от удивления.

— Э-э-э… спасибо, — растерянно произнес он. — Но я уже завтракал. Пожалуйста, съешьте ее сами.

Дирк пожал плечами:

— Я предупредил, что вы заглянете в конце недели и расплатитесь за нее. Добро пожаловать в мое агентство.

Он обвел рукой свой кабинет.

— Свет есть, — сказал он, указывая на окно, — с земным притяжением все в порядке. — Он продемонстрировал это, бросив карандаш на пол. — А во всем остальном — как повезет.

Ричард откашлялся.

— Что, — неуверенно начал он, — все это значит?

— Что именно?

— Все это! — воскликнул наконец Ричард. — Все! Какое-то холистическое детективное агентство! Понятия не имею, что это значит.

— Я оказываю самые уникальные в мире услуги, — пояснил Дирк. — Термин «холистический» означает мое убеждение в том, что все, чем мы здесь занимаемся, имеет непосредственное отношение к фундаментальной связи всего… сущего…

— Я это уже слышал, — перебил его Ричард. — Должен сказать, что все это лишь способ потрошить кошельки легковерных старушек.

— Потрошить? — удивился Дирк. — Замечание было бы справедливым, если бы хоть одна из них мне что-нибудь заплатила. Уверяю тебя, дорогой Ричард, нет и тени угрозы, что это когда-нибудь произойдет. Я живу, как бы тебе сказать, в ожидании интересного, загадочного и выгодного дела, моя секретарша — в ожидании жалованья, которое я ей когда-нибудь наконец выплачу, ее квартирный хозяин ждет, когда она заплатит за квартиру, электрокомпания, в свою очередь, ждет, когда хозяин дома оплатит просроченные счета за электричество и так далее. И в этом во всем я черпаю свой жизненный оптимизм.

К тому же в жизнь многих милых, но глупых старых леди я внес хоть какое-то разнообразие и интерес, ибо заставляю их сердиться, возражать, надеяться, а также гарантирую безопасность и свободу их пропавшим котам и кошкам. Есть ли, спрашиваю я — и делаю это сам, потому что знаю, тебе известно, как я не люблю, когда меня перебивают, — есть ли на свете хоть одно стоящее дело, в котором я мог бы проявить сотую долю моих умственных способностей, которые, и мне не надо тебя убеждать в этом, поистине феноменальны? Нет, таких дел нет. Отчаиваюсь ли я по этому поводу? Угнетен, разочарован? Нет. Но, — добавил он, — так было лишь до сегодняшнего дня.

— Что ж, я очень рад, — поспешил сказать Ричард. — Но при чем здесь вся эта ерунда с кошками и квантовой механикой?

Дирк вздохнул и ловким, натренированным щелчком сбросил крышку с коробки с пиццей. Он уставился на холодный застывший круг пиццы и, сокрушенно покачав головой, отломил изрядный ломоть. Кусочки стручкового перца и анчоусов посыпались на стол.

— Я уверен, Ричард, что ты знаком с так называемой кошкой Шредингера? — спросил Дирк, засовывая весь кусок пиццы в рот.

— Конечно, — ответил Ричард. — Более или менее.

Он неловко заерзал на стуле.

— В таком случае, попробуй объяснить, — попросил Дирк с набитым ртом.

— Ну, это как бы иллюстрация принципа того, что на квантовом уровне все события подчиняются вероятностным законам…

— На квантовом уровне — это значит на всех уровнях, — прервав его, дополнил Дирк. — Хотя на любом уровне, выше субатомного, суммарный эффект этих вероятностей при нормальном ходе событий неотличим от эффекта обычных физических законов. Продолжай.

Он поднес близко к лицу, словно разглядывая его, очередной кусок холодной пиццы, перед тем как отправить в рот.

Ричард не без любопытства заметил, что Дирк подвергал себя немалому испытанию. Необходимость говорить и одновременно жадно поглощать пиццу задавала немалую работу лицевым мускулам. Но при том, что все на его лице ходило ходуном, уши Дирка оставались неподвижными, словно абсолютно ни в чем не участвовали.

Ричарду внезапно пришла в голову мысль. Если Ламарк прав и объяснение поведения современного индивидуума следует искать в его далеких предках, всегда есть надежда на внутреннее стремление организма к усовершенствованию.

Он продолжал:

— Да, но не только события на квантовом уровне подчинены вероятностным законам. Сами вероятности не проявляются в событиях до тех пор, пока те не подверглись измерению. Или, если использовать недавно произнесенную тобой фразу, правда в несколько странном контексте, в процессе измерения распределение вероятности коллапсирует, как бы схлопывается. До этого момента все существует лишь как вероятность. Ничто не является определенным. До измерения.

Дирк кивнул.

— Ты объяснил более или менее верно, — сказал он и откусил очередной кусок пиццы. — А как насчет кошки?

Ричард решил, что есть лишь один способ не видеть, как Дирк приканчивает пиццу, за которую платить придется ему, — это немедля присоединиться к нему. Что он тут же и сделал. Оторвав край лепешки, он свернул его трубочкой и откусил. Пицца оказалась вкусной. Он откусил еще раз.

Дирк замер от неожиданности и с опаской посмотрел на него.

— Итак, — промолвил Ричард, — идея опыта Шредингера с кошкой состоит в том, чтобы попытаться представить себе, как вероятностные эффекты на квантовом уровне будут выглядеть на уровне макрообъектов, или, скажем проще, в обычной повседневной жизни.

— Да, скажем так, — подтвердил Дирк, уже с отчаянием глядя на убывающую пиццу.

А Ричард, взяв еще кусок, беспечно продолжал:

— Представь себе, что мы берем кошку и помещаем ее в ящик, герметически закрытый. Туда же кладем небольшое количество радиоактивного вещества и ампулу с ядовитым газом. Все рассчитано так, что через определенный временной интервал возникнет вероятность, пятьдесят на пятьдесят, что при распаде атома и излучении электрона произойдет освобождение газа из ампулы и кошка погибнет. Если этого не произойдет, кошка останется жива. Шансы те же — пятьдесят на пятьдесят. С такой же вероятностью происходит или не происходит распад атома.

Суть, как я понимаю, в следующем: поскольку распад единственного атома — событие на квантовом уровне, которое не имеет определенного исхода до момента наблюдения, надо открыть ящик и проверить, жива кошка или мертва. Последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

До того, как мы откроем ящик, кошка существует в неопределенном состоянии. Вероятность того, что она жива, и вероятность того, что она мертва, — это две разные волновые формы, наложенные одна на другую в пространстве ящика. Шредингер выдвинул подобную идею для иллюстрации того, что он считает абсурдным в квантовой теории.

Дирк встал и, мягко ступая, подошел к окну, не столько чтобы полюбоваться на крыши старых складов, кем-то превращенных в богатые апартаменты, сколько чтобы не видеть, как исчезает без его участия последний кусок пиццы.

— Все верно! — воскликнул он. — Браво!

— Но какое отношение это имеет к твоему детективному агентству?

— А-а, понимаешь ли, кое-кто из исследователей, как-то проводя этот эксперимент, открыл ящик и вообще не обнаружил в нем кошку, ни живую, ни мертвую. Ее просто там не было. Тогда они соответственно обратились ко мне. С помощью дедукции мне удалось определить, что ничего из ряда вон выходящего, в сущности, не произошло. Просто кошке надоело, что ее все время суют в темный ящик и подвергают окуриванию газом. Улучив подходящий момент, она убежала, выпрыгнув в окно. Мне стоило лишь поставить под окном блюдце с молоком и несколько раз позвать ее ласковым голосом: «Беренис, Беренис!..» — так звали кошку, — как она тут же появилась…

— Подожди, — перебил его Ричард.

— …тут же появилась и была снова посажена в ящик. Сущий пустяк, но случай наделал столько шума в определенных кругах, одно привело к другому, как это обычно бывает. Это позволило мне преуспеть в новой карьере, как ты сам видишь…

— Подожди, одну минуту, — продолжал настаивать Ричард и в сердцах шлепнул ладонью по столу.

— В чем дело? — с невинным видом спросил Дирк.

— О чем ты говоришь?

— У тебя возникла проблема, не так ли?

— Я даже не знаю, с чего начать, — запротестовал Ричард. — Ну, ладно. Ты сказал, что некие люди провели эксперимент. Это же чепуха. Кошка Шредингера — это неосуществимый эксперимент, он всего лишь иллюстрация к научным спорам о самой идее. Но это не то, что можно осуществить.

Дирк смотрел на него со странным вниманием.

— Ты так считаешь? — наконец сказал он. — А почему бы нет?

— Здесь, в сущности, нет ничего, что следовало бы подвергнуть испытанию. Смысл в том, чтобы представить себе то, что произойдет, до того, как ты сделаешь свои наблюдения. Ты не знаешь, что происходит в ящике, не заглянув в него, но в то мгновение, как ты заглянешь, произойдет разрушение волнового пакета — и вероятности исчезнут. Это самообман. Все это совершенно бессмысленно.

— Что ж, с точки зрения твоей аргументации ты, разумеется, совершенно прав, — ответил Дирк, возвращаясь на свой стул. Вытащив сигарету, он несколько раз постучал ею по крышке стола, затем, перегнувшись через стол, ткнул в Ричарда мундштуком. — Но представь себе, что для проведения эксперимента ты прибегнешь к помощи медиума, ясновидца, который способен узнать о состоянии кошки, не открывая ящика, — кого-то, кто испытывает к кошкам некое суеверное влечение. Что тогда? Разве это не позволит нам глубже проникнуть в проблемы квантовой физики?

— Неужели кто-то собирался это сделать?

— Они это сделали.

— Но, Дирк, это же полнейший абсурд.

Дирк оскорбленно вскинул брови.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его Ричард, подняв ладони кверху. — Давай все по порядку. Даже если я соглашусь, чего я никогда не сделаю, что возможность привлечь ясновидца существует, это все равно не изменит того факта, что такой эксперимент невозможен. Как я уже сказал, главное — это то, что происходит в ящике до того, как ты сможешь это увидеть. Не важно как — собственными глазами или, как ты утверждаешь, внутренним зрением. Если ясновидение сработает, это всего лишь еще один способ заглянуть внутрь ящика, а если не сработает, тогда это уже не имеет значения.

— Смотря как относиться к ясновидению…

— Да? А как ты относишься к нему? Интересно бы послушать, зная твою историю.

Дирк снова постучал по столу сигаретой и, прищурившись, посмотрел на Ричарда.

Наступила долгая и многозначительная пауза, нарушаемая лишь криками по-французски. На третьем этаже все еще спорили.

— Я придерживаюсь моего прежнего убеждения, — наконец произнес Дирк.

— Какого именно?

— Я не ясновидец.

— Неужели? — съязвил Ричард. — А как же дело с экзаменационными билетами?

Дирк помрачнел при неприятном напоминании.

— Простое совпадение, — сказал он тихо, но жестко. — Странное и зловещее совпадение, и все же только совпадение и ничего больше. Из-за которого пришлось немалое время провести за решеткой. Совпадения порой бывают страшными и опасными.

Дирк снова окинул Ричарда оценивающим взглядом.

— Я давно за тобой наблюдаю, — сказал он. — Для человека в твоем положении ты чересчур беспечен.

Это замечание Дирка показалось Ричарду очень странным, и он на минуту задумался, что это значит. Потом понял и не обрадовался.

— Господи, неужели он добрался и до тебя тоже?

Теперь это озадачило Дирка.

— Кто?

— Гордон. Нет, этого не может быть! Гордон Уэй. У него есть такая привычка: подговаривать людей, чтобы нажимали на меня и заставляли делать то, что он называет важной работой. Мне показалось… а впрочем, это не важно. А что ты имел в виду?

— А, значит у Гордона Уэя есть такая привычка?

— Да. И она мне не нравится. А что?

Дирк посмотрел на Ричарда долгим и строгим взглядом, легонько постукивая карандашом по столу.

Затем он откинулся на стуле.

— Сегодня на рассвете было найдено тело Гордона Уэя. Он был убит выстрелом в грудь и задушен. Дом его подожгли. Полиция считает, что он был убит не у себя дома. В его теле были найдены пули, но гильзы от них оказались на шоссе у «мерседеса-500», в трех милях от его дома. Это говорит о том, что после убийства тело перенесли в дом. Более того, врач считает, что мистер Уэй был задушен после того, как его застрелили. Это свидетельствует, что убийца был не в себе.

По странной случайности прошлой ночью полиция задержала некоего джентльмена, который признался, что его мучает комплекс вины, потому что он только что сбил машиной своего хозяина.

Этим джентльменом оказался Ричард Мак-Дафф, а погибший был его шефом, мистером Гордоном Уэем. Далее выяснилось, что уже упомянутый Ричард Мак-Дафф является одним из двух возможных наследников указанного мистера Уэя, ибо после смерти последнего фирма «Передовые технологии» частично переходит в его руки. Второй наследницей является родственница покойного, мисс Сьюзан Уэй, в чью квартиру вчера ночью проник мистер Ричард Мак-Дафф. Полиции пока это еще не известно и, возможно, так и не станет известным. Однако близость этих двоих, мистера Мак-Даффа и Сьюзан Уэй, разумеется, будет предметом тщательной проверки. Радио уже сообщило, что ведутся интенсивные поиски мистера Мак-Даффа, который должен помочь следствию, но по тону диктора было ясно, что именно он является главным подозреваемым.

Моя такса следующая: двести фунтов в день плюс оплата всех расходов. Расценки не пересматриваются и, возможно, кому-то непосвященному могут показаться завышенными. Но они оправданны и, как я уже сказал, обсуждению не подлежат. Так я нанят?

— Прости, — слабо кивнул головой Ричард. — Не повторишь ли ты все сначала?

17

Электрический Монах более не знал, чему верить.

В течение нескольких часов ему пришлось пройти через такую сумятицу и крах веры, что его система не была в состоянии остановиться на чем-то стабильном, что обеспечило бы относительно длительное чувство веры во что-то и покой. Ведь на это, черт побери, и запрограммирована система.

Он был сыт этим по горло. Он устал и был подавлен.

К тому же, к великой для него неожиданности, он скучал по своей лошади, этому глупому бессловесному животному, о котором и думать-то не стоило тому, кому надлежит быть погруженным в высокие думы, недоступные пониманию какой-то обыкновенной лошади. И тем не менее ему не хватало ее.

Он хотел сидеть верхом на лошади, хотел трепать ее по холке, хотел чувствовать, как она послушно и покорно носит его, хотя ничего и не понимает.

Где она теперь?

Монах тоскливо болтал ногами, сидя на ветке дерева, где провел всю ночь. Оказался он здесь, следуя странному, вспыхнувшему, как факел, порыву веры, да так и застрял до утра.

Но даже теперь, при свете дня, он до сих пор не сообразил, как ему спуститься вниз. В голове на мгновение мелькнула опасная мысль, что, может, стоит попытаться так же слететь с дерева, как он взлетел на него, но быстро сработавшая аварийно-защитная система вовремя предупредила его не делать такой глупости.

Да, перед ним возникла нелегкая задача.

Сила, вознесшая его как на крыльях на это дерево, не удосужилась, однако, снабдить его элементарней инструкцией, как оттуда слезть. Каждый из фантастических ночных сполохов, рожденных магией ночи, исчезал утром. То же произошло и на сей раз.

И, думая, вернее, вспоминая эти яркие ночные огни, он сосредоточился на том из них, который увидел перед самым рассветом.

Он загорелся в той стороне, откуда шел Монах, пока не угодил на это неудобно высокое, но самое обыкновенное дерево. А ему так хотелось подойти к огню поближе, поклониться ему, дать клятву вечного ему служения, но он безнадежно застрял на ветвях дерева. Мимо промчались пожарные машины и погасили божественное великолепие огня, лишив Монаха еще одного символа веры.

Вот уже несколько часов, как взошло солнце, и, хотя Монах занял это время, как только мог, — верил в облака, в ветви деревьев, в странной формы букашек, — он начал убеждаться, что все это ему чертовски надоело, а еще его начало мучить сосущее чувство голода.

Он журил себя за то, что не был предусмотрителен и не позаимствовал кое-что из еды в том доме, в который притащил вчера свой тайный трофей и спрятал в кухонном шкафу, где хранились швабры. Когда он уходил, он был в странном состоянии, похожем на какую-то одержимость, и мысль о еде показалась бы ему делом пустым, земным по сравнению с тем, что обещало дать это дерево.

Обещало и дало. Например, ветки. Но Монахи их не едят.

Теперь, когда он перебирал в своей памяти все, во что верил вчера, ему стало стыдно, ибо результаты его вчерашней убежденности всерьез озадачили его. Например, он получил совершенно ясный приказ «стреляй!» и, не колеблясь, охотно выполнил его. Возможно, он ошибся, поторопившись выполнить приказ, отданный на языке, который он выучил всего за две минуты до того, как выстрелил. Конечно, реакция человека, в которого он выстрелил, была несколько чрезмерной.

В его мире люди, в которых стреляли, через неделю приходили снова и просили повторить эту шутку. Этот же оказался не похожим на них.

Порыв ветра, прошумев в ветвях, сильно раскачал их. Монах попробовал спуститься пониже. Сначала это было несложно: крона дерева была густой и переходить с одной ветки на другую не составляло особого труда. Лишь в конце спуска он встретился с непреодолимым препятствием. Ветви кончились, предстояло прыгнуть вниз, а это грозило внутренними повреждениями его механизма и могло бы привести к тому, что он стал бы вообще верить в совершенно странные вещи.

Внимание Монаха внезапно привлекли голоса в дальнем конце поля, у самого шоссе. Там, у обочины, остановился крытый грузовик. Монах внимательно осмотрел его, но, не увидев ничего интересного, чему бы можно было поверить, снова погрузился в самоанализ.

Он вспомнил, как вчера вечером получил необычный функциональный сигнал, которого ранее никогда не получал. Он почему-то напомнил ему некогда случайно услышанный разговор о странном чувстве, называемом угрызениями совести. Не это ли чувство беспокоит его, когда он вспоминает о человеке, которого убил и оставил лежать на дороге, а потом, уйдя, вернулся, чтобы снова посмотреть на него. На лице мертвого было загадочное выражение, и это не вписывалось в порядок вещей. Монах сокрушался, что наверняка испортил бедняге вечер.

И все же он успокоил себя тем, что если делать то, во что веришь, то все будет хорошо.

Далее он поверил в то, что, испортив человеку вечер, следует хотя бы доставить его домой. Обшарив его карманы, он нашел ключи, карту местности и адрес. Путешествие было чертовски трудным, но его поддерживала вера.

Слова «ванная комната» неожиданно проплыли в воздухе над полем.

Монах снова посмотрел на грузовик. Человек в синей униформе что-то объяснял человеку в грубом рабочем комбинезоне, который был явно чем-то раздражен. Ветер донес до Монаха слова: «пока мы не найдем хозяина», «конечно, он явно спятил». Хотя человек в комбинезоне как будто был согласен, его раздражение не проходило.

Спустя минуту из крытого грузовика вывели лошадь и пустили ее в поле. Монах не верил своим глазам. Внутри все затикало и задрожало, все системы пришли в действие. Удивлению его не было предела. Он мог теперь снова верить в настоящее чудо, награду за безграничную, хотя и не очень постоянную преданность.

Лошадь пошла покорно, не протестуя. Она давно привыкла идти туда, куда ее направляли, — ей было все равно. Хорошо, что ее выпустили на прекрасное зеленое поле, где росла трава и была даже живая изгородь, на которую приятно смотреть, и много простора, чтобы пуститься галопом, если вздумается. Люди уехали, предоставив лошадь самой себе, и ей это понравилось. Лошадь пошла легкой иноходью, а потом остановилась. Черт возьми, она могла делать все, что хотела!

Это было удовольствие, огромное и неожиданное.

Лошадь медленно окинула взглядом просторы поля и решила, что впереди целый день полного отдыха и покоя. Потом чуть позже она позволит себе разминку рысью и поваляется в траве в восточном углу поля, где трава погуще. Там же можно подумать и об ужине.

Полдень, пожалуй, лучше провести в южной части поля, где течет ручей. Полдник у ручья, какое блаженство!

Неплохой мыслью показалась получасовая разминка вправо, а потом столько же влево, просто так, без видимой причины. А между двумя и тремя пополудни самое время просто помахать хвостом или поразмышлять немножко.

Конечно, можно сделать это и одновременно, а побегать после. Лошадь уже заметила кусок красивой живой изгороди, где можно постоять и поглядеть вокруг — это неплохой отдых перед обедом.

Отлично. Прекрасная мысль.

Самым удивительным во всем этом было то, что, приняв такое решение, лошадь тут же поступила наоборот. Она направилась к единственному на этом поле дереву и остановилась под ним.

Сидевшему на последней ветке Монаху ничего не стоило свалиться с нее прямо в седло, что он и сделал, издав при этом радостный вопль и произнеся имя, отдаленно похожее на «Джеронимо».

18

Дирк Джентли снова быстро повторил самое главное из того, что уже рассказал Ричарду Мак-Даффу. Слушая, тот чувствовал, как у его ног разверзается бездна, чья ледяная пасть должна поглотить его и весь его мир. Когда Дирк закончил, в комнате снова воцарилась тишина. Ричард застывшим взглядом смотрел на Дирка.

— Откуда ты это узнал? — наконец спросил он.

— Частично слышал по радио, — объяснил Дирк, пожав плечами. — Во всяком случае, все самое главное. А детали? О них я порасспросил то тут, то там. У меня есть свои знакомые в полицейском участке в Кембридже, как ты, должно быть, догадываешься.

— Даже не знаю, верить тебе или нет, — тихо промолвил Ричард. — Могу я воспользоваться твоим телефоном?

Дирк вынул телефонную трубку из корзинки для бумаг и услужливо передал Ричарду. Тот набрал номер Сьюзан Уэй.

Трубку сняли немедленно, и Ричард услышал испуганный голос Сьюзан.

— Слушаю.

— Сьюзан, это Рич…

— Ричард! Где ты? Господи, откуда ты звонишь? С тобой все в порядке?

— Не говори ей, где ты, слышишь, — предупредил Дирк.

— Сьюзан, что произошло?

— Разве ты…

— Мне сказали, что с Гордоном что-то случилось…

— Что-то? Господи, он мертв, Ричард! Его убили…

— Положи трубку! — приказал Дирк.

— Сьюзан, послушай, я…

— Я сказал тебе, положи трубку, — повторил Дирк и, наклонившись через стол, нажал на рычаг.

— Полиция наверняка прослушивает ее телефон, и нас могут засечь, — объяснил он и, взяв у Ричарда трубку, снова бросил ее в корзину для бумаг.

— Но я должен пойти в полицию! — воскликнул Ричард.

— В полицию? Зачем?

— А что мне остается? Я должен объяснить им, что это был не я.

— Не ты? — удивленно переспросил Дирк. — И полагаешь, все тогда станет на свои места? Жаль, что доктору Кригшену^[8] не пришла в голову такая идея. Меньше было бы хлопот и ему, и полиции.

— Но он был виновен!

— Да, так это выглядело. С тобой тоже это выглядит так.

— Но я не делал этого, черт побери!

— И это ты говоришь тому, кто просидел за решеткой за то, чего не совершал. Надеюсь, понимаешь? Я тебе говорил, что совпадения — вещь странная и опасная. Поверь мне, что лучше иметь железное алиби, чем ни за что ни про что маяться в каталажке, надеясь на то, что полиция, которая сразу же видит в тебе виновного, сама в этом разберется.

— Сейчас я даже не способен мало-мальски соображать, — пожаловался Ричард, прижав ладонь ко лбу. — Помолчи и дай мне подумать.

— Если позволишь…

— Дай мне подумать!

Дирк пожал плечами и вернулся к своей сигарете, которая почему-то раздражала его.

— Ничего не понимаю, — сказал спустя какое-то время Ричард, тряся головой. — Не могу поверить. Это как решать уравнения по тригонометрии, когда тебя колотят дубинкой по башке. Ладно, что, по-твоему, я должен делать?

— Прибегнуть к гипнозу.

— Что?

— Нет ничего странного в том, что при создавшихся обстоятельствах ты не можешь собраться с мыслями. Кто-то должен помочь тебе собрать их. Наилучшим выходом для тебя, да и для меня тоже, будет, если ты позволишь мне провести сеанс гипноза. Я уверен, что в твоем подсознании засело Бог знает сколько важной информации, которая так и не появится на свет, пока ты так напуган. Не появится еще и потому, что ты не осознаешь ее важности. С твоего согласия мы этот процесс ускорим.

— Итак, решено. — Ричард встал. — Я иду в полицию.

— Очень хорошо, — сказал Дирк, откидываясь на спинку кресла и кладя ладони на стол. — Желаю тебе успеха. По пути, будь добр, скажи моей секретарше, чтобы принесла мне спички.

— У тебя нет секретарши, — ответил Ричард и вышел.

Дирк посидел еще какое-то время, размышляя, потом с грустью смял картонку из-под пиццы, засунул ее в корзинку для бумаг и пошел искать в конторском шкафу метроном.

Ричард, прежде чем выйти на залитую солнцем улицу, постоял, раскачиваясь на последней ступеньке лестницы, а затем решительно шагнул через порог и странной танцующей походкой присоединился к толпе прохожих. В голове у него тоже все вертелось и прыгало. С одной стороны, он не мог поверить, что его свидетельства не смогут доказать его полную непричастность к убийству Гордона, с другой же — он не мог не согласиться, что все выглядит чертовски странным.

Ему никак не удавалось разумно и ясно понять то, что произошло. Сама мысль о том, что Гордон убит, приводила его в такое смятение, что в голове начиналась адская путаница и он просто переставал соображать.

Он подумал, что тот, кто нажал курок, видимо, был начисто лишен какого-либо чувства вины и сожаления. Но тут же пожалел, что такое полезло ему в голову. Вообще все, что рождалось теперь в его мозгу, пугало его. Все мысли были совсем не подходящие для такого момента и все больше сводились к одному: к его новому положению в компании «Передовые технологии Уэя».

Он попытался, заглянув в себя, найти хоть какое-то чувство, похожее на скорбь или сожаление по поводу гибели шефа. Он верил, что такое чувство в нем есть, должно быть, но найти его мешает затянувшееся состояние шока от ужасного известия.

Ричард даже не заметил, как дошел до Айлингтонского парка, и вид полицейской машины у дверей его дома был для него подобен удару молотка по голове. Он быстро повернулся и сосредоточил свое внимание на меню в витрине греческого ресторана.

«„Долмады“, — думал он, лихорадочно произнося названия блюд. — „Сулваки“. Ага, это, кажется, такие маленькие греческие колбаски, приправленные специями и аппетитно пахнущие».

Не поворачиваясь, он постарался представить себе, что происходит у его дома. Там стоял полицейский, наблюдая за улицей, это он заметил, бросив первый быстрый взгляд, и, насколько он запомнил, боковая дверь, ведущая в его квартиру, была открыта.

Значит, полиция в его квартире. «Фасоль плаки». Черт побери, это фасоль, сваренная в томатном соусе с овощами.

Скосив глаза, он попытался через плечо окинуть взглядом улицу. Полицейский смотрел прямо на него. Ричард снова уставился в меню и постарался представить себе фрикадельки из мясного фарша с картофелем, зажаренные в сухарях с луком и приправой из трав. Кажется, полицейский узнал его и намерен сейчас перейти улицу, схватить его и сунуть в полицейский фургон, как это они когда-то проделали с Дирком в Кембридже.

Ричард вытянулся, расправил плечи, готовясь достойно встретить руку закона, но она не опустилась на его плечо. Оглянувшись, он увидел, что полицейский смотрит совсем в другую сторону.

Ему стало ясно, что его поведение совсем не выдает в нем человека, готового отдать себя в руки полиции.

Итак, что ему следует делать в таком случае?

Попытавшись без скованности и неловкости, выдающей страх, отойти от витрины, он, все еще держась несколько напряженно, покинул ресторан и, пройдя десяток шагов, быстро нырнул в Кемденский пассаж. Здесь он зашагал так быстро, что почти стал задыхаться. Куда теперь? К Сьюзан? Нет, полиция, должно быть, следит за ее домом. В контору «Передовые технологии»? Нет, по тем же причинам. Господи, безмолвно кричала его душа. Неужели ты теперь станешь беглецом?

Он убеждал себя, как недавно убеждал Дирка, что ему нечего бояться. Полиция, как его учили в детстве, для того и существует, чтобы помогать и защищать невиновных. Эта мысль привела его в такой ужас, что он тут же рванул вперед по пассажу и налетел на счастливого обладателя уродливого эдвардианского торшера.

— Простите, — пролепетал Ричард, — прошу прощения.

А сам подумал, как можно купить такое уродство, и снова замедлил шаги, загнанно оглядываясь по сторонам. Знакомые витрины, полные блестящей медной утвари, старой полированной мебели и акварелей японских рыбок вдруг стали враждебными.

Кому надо было убивать Гордона? Эта мысль преследовала его всю дорогу, пока он не свернул на Чарльз-плейс. Но он знал одно: это сделал не он.

Кто же тогда?

Это была новая мысль.

Многие недолюбливали Гордона, но между антипатией к кому-либо и желанием убить его — дистанция огромного размера. Застрелить, задушить, протащить через поле, а потом сжечь в собственном доме! Именно благодаря дистанции между антипатией и желанием прикончить кого-нибудь половина рода человеческого продолжает здравствовать и наслаждаться жизнью.

Было ли это попыткой совершить кражу? Дирк ничего не говорил о пропавших ценностях. Впрочем, Ричард его об этом не спрашивал.

Дирк. Его абсурдная, но внушительная фигура за столом в неприглядной конторе напоминала Ричарду большую жабу, и этот образ не покидал его. Он вдруг сообразил, что ноги несут его назад, к дому Дирка, и поэтому, вместо того чтобы повернуть налево, умышленно повернул направо.

Вот так люди сходят с ума, подумал он.

Ему нужны простор и немного времени, чтобы подумать, собраться с мыслями.

Хорошо, куда он пойдет теперь? На мгновение он остановился, обернулся, потом снова остановился. Мысль отведать чего-нибудь в греческом ресторане показалась соблазнительной. Конечно, самым правильным, отрезвляющим и разумным было бы зайти туда и что-нибудь съесть. Он покажет Судьбе, кто здесь хозяин.

Но Судьба тоже решала этот вопрос. Конечно, она не собиралась в полном смысле слова сидеть в греческом ресторанчике и пробовать долмады, однако, бесспорно, держала все под своим контролем. Ноги Ричарда послушно несли его по лабиринту улочек, через канал…

На мгновение Ричард помедлил у лавочки на углу, но тут же снова заспешил мимо ряда муниципальных коттеджей и наконец остановился перед домом № 33а на Пеккендер-стрит. В это время… В это время Судьба могла бы наливать себе стаканчик ретцини и, вытирая губы, гадать, не следует ли ей еще попробовать жареных баклажанов. Ричард посмотрел на высокий викторианский особняк с закопченными кирпичными стенами и пугающе высокими узкими окнами. Порыв ветра ударил ему в лицо, и в ту же минуту на него налетел какой-то мальчишка.

— О черт! — воскликнул он, а затем, отступив, окинул Ричарда пристальным взглядом и сказал: — Эй, мистер, не отдадите ли мне свой пиджак?

— Нет, — категорически возразил Ричард.

— Почему?

— Потому что он мне самому нравится.

— Не вижу в нем ничего хорошего, — недовольно пробормотал мальчуган. — Черт с вами, — промолвил он и, пустив камнем в кошку, вразвалочку проследовал дальше по улице.

Ричард вошел в дом, нерешительно поднялся по лестнице и заглянул в полуоткрытую дверь в коридоре.

Секретарша Дирка сидела на своем месте за столом, упрямо нагнув голову и сложив перед собой руки.

— Меня здесь нет, — предупредила она.

— Вижу, — ответил Ричард.

— Я вернулась, только чтобы проверить, заметит он, что я ушла, или не заметит, — пояснила она сердито, уткнувшись взглядом в стол. — А то он может просто забыть.

— Он у себя? — спросил Ричард.

— Кто знает? Да кого это интересует? Лучше спросите у того, кто здесь работает, потому что меня здесь нет.

— Пропусти его ко мне, — повелительно прогудел голос Дирка из кабинета.

Секретарша метнула в сторону закрытой двери сердитый взгляд, подошла к входной двери, рванула ее на себя и, крикнув: — Сами пропускайте! — с грохотом захлопнула дверь и вернулась на свое место.

— А почему бы мне самому не войти? — наконец спросил Ричард.

— Я не слышу вас, — отрезала секретарша, не поднимая головы. — Как я могу слышать, когда меня здесь нет?

Ричард сделал в ее сторону некий успокаивающий жест рукой, который был, конечно, проигнорирован, и пошел прямо к двери. Когда он вошел в кабинет Дирка, его поразил полумрак в комнате. Штора была опущена, Дирк сидел в своем кресле. Странная конструкция из мотоциклетной фары, прикрепленная к краю стола и заменявшая настольную лампу, создавала причудливую игру света и теней на лице Дирка. Свет слабой лампочки был направлен на метроном, маятник которого с негромким тиканьем мерно качался взад и вперед. К острию маятника была привязана серебряная чайная ложка.

Ричард бросил на стол пару спичечных коробков.

— Садись, расслабься и смотри на ложку… — тихо велел ему Дирк. — Ты уже наполовину спишь…

Еще одна полицейская машина, со скрежетом затормозив, остановилась перед домом. Из нее вышел мрачного вида человек и, подойдя к одному из констеблей, дежуривших на улице, предъявил ему свое удостоверение.

— Детектив инспектор Мейсон. Отдел уголовного розыска в Кембриджшире, — представился он. — Здесь квартира Мак-Даффа?

Полицейский кивнул и указал на боковую дверь, открывающуюся на узкую лестницу, которая вела на верхний этаж. Мейсон быстро шмыгнул в дверь и так же быстро вернулся.

— На лестнице застряла кушетка, — заявил он и тут же приказал: — Уберите ее.

— Пробовали, сэр, но ничего не получается. Она застряла намертво. В настоящее время можно только перелезть через нее, что все и делают. Мне очень жаль, сэр.

Мейсон бросил на него еще один из своих мрачных взглядов, которых у него был целый набор: от очень мрачных и угрюмых, как туча, до разной степени мрачно-скептических и мрачно-усталых или же снисходительно мрачноватых, которыми он обычно оделял, как гостинцами, своих детей в их дни рождения.

— Прикажите убрать, — повторил он угрюмо и снова исчез в двери. Озабоченно подтянув повыше штанины и подобрав полы плаща, он с видом мрачной досады решил все же преодолеть препятствие и подняться в квартиру Мак-Даффа.

— Все еще не появлялся? — спросил полицейского шофер, выходя из машины. — Сержант Джилкс, — представился он. У него был порядком утомленный вид.

— Насколько я могу судить, его там нет, — ответил полицейский. — Однако меня не очень-то ставят в известность.

— Понимаю, — согласился с ним Джилкс. — Как только за дело берется криминальная полиция, так и жди, что просидишь весь день за рулем. А я единственный, кто его видел. Остановил его вчера ночью на шоссе. Мы как раз возвращались с пожара в коттедже Уэя. Все сгорело дотла.

— Тяжелая была ночь, не так ли?

— Тяжелая и чертовски странная. Чем только не пришлось заниматься: от убийства до перевозки какой-то лошади, попавшей в чужую ванную комнату. Лучше не спрашивай, коллега. У вас тоже такие гробы? — спросил он, указывая на свою полицейскую машину. — Эта доводит меня до бешенства. В ней замерзаешь, даже когда печка включена на полную катушку. А радио то работает, то нет, как ему, черт побери, захочется.

19

В это утро Майкл Вентон-Уикс проснулся в весьма странном состоянии духа.

Лишь те, кто хорошо его знал, могли бы понять всю степень странности его самочувствия, ибо многим и без того он казался странным. Однако знавших его было мало — раз-два и обчелся. Возможно, его мать, но между нею и сыном существовало некое состояние холодной войны, и в последние недели они и вовсе не разговаривали друг с другом.

У Майкла был еще старший брат Питер, важная шишка в военно-морском ведомстве. Но если не считать встречи на похоронах отца, Майкл не видел его со времен событий на Фолклендских островах, откуда Питер вернулся, увенчанный боевой славой и чинами, а также преисполненный снисходительного презрения к младшему брату.

Питер с восторгом приветствовал переход фамильного дела семьи Магна в руки матери, а Майклу послал по сему случаю рождественскую открытку. Высшей целью и радостью в его жизни оставались окопная грязь и стрельба из пулемета, даже если она длилась всего минуту. Он сразу же дал всем понять, что английская пресса и книгоиздательское дело в их нынешнем предкризисном состоянии не заслуживают ни его трудов, нивнимания, ибо пока еще не окончательно перешли в руки австралийских магнатов.

Бедняга Майкл поднялся в это утро очень поздно после вчерашнего зверски холодного вечера и кошмаров, мучивших его всю ночь. Даже утром они не давали ему покоя отголосками воспоминаний.

Это были сны, полные знакомого щемящего чувства утраты, одиночества, вины и еще чего-то необъяснимого, связанного с огромным количеством черной жирной грязи. Ночь со своей поразительной магической силой высвечивать невидимое превратила эту грязь в одиночество и длинную череду сновидений, где «слизких тварей миллион»^[9] полз из вязкой глубины мертвых вод. Этого он не в силах был вынести и каждый раз просыпался с криком, в холодном поту.

Хотя все сны о грязи предельно удивляли его, чувство одиночества и утраты, а более всего страшной печали и желания исправить содеянное, казалось близким и созвучным его состоянию.

Даже образ «тварей слизких на слизистой воде» казался ему чем-то знакомым и все еще оставался после ночных кошмаров в закоулках его памяти, пока он готовил себе поздний завтрак, разрезал грейпфрут и заваривал китайский чай. Глаза его в это время привычно рассеянно скользили по странице, посвященной искусству, в газете «Дейли телеграф».

Однако спустя минуту Майкл уже неловко пытался сменить пластырь на руке, порезанной осколками стекла.

Покончив с завтраком и прочими мелочами, он вдруг обнаружил, что теряется и не знает, что делать дальше.

И тут неожиданно для себя он смог с какой-то холодной отстраненностью вспомнить все, что произошло вчера вечером. Он все сделал правильно, все, как нужно. Но это ничего не решило. Самое главное еще впереди.

А что именно? Он нахмурился от того непонятного, что творилось в его голове, — ход его мыслей был подобен морским приливам и отливам.

Обычно в эти часы он уже был в клубе, испытывая приятное чувство того, что впереди масса дел, которые предстоит сделать.

Сейчас такого чувства не было. У него нет никаких дел, и время в клубе или еще где-либо будет тоскливо тянуться и окажется напрасно потерянным.

Если он отправится в клуб, то будет вести себя как обычно. Будет пить джин с тоником, перекинется парой слов с кем-нибудь из знакомых, а потом не спеша просмотрит литературное приложение к газете «Таймс», журналы «Опера» и «Нью-Йоркер» или же другие печатные издания, оказавшиеся под рукой. Только теперь он будет знать, что раньше проделывал все это с настоящим интересом и удовольствием.

А когда наступит полдень, у него не будет привычных деловых встреч за ленчем, и тогда, возможно, он останется в клубе, съест чуть поджаренную рыбу с картофелем и петрушкой и сколько угодно трюфелей, закажет пару стаканчиков белого сухого вина и кофе. А потом останется лишь ждать, что принесет ему вторая половина дня.

Но сегодня он почувствовал, что решительно не склонен следовать заведенному распорядку. Он сжал пораненную руку, проверяя ее, налил себе еще чаю, равнодушно взглянул на большой кухонный нож, который зачем-то оставил лежать на столе рядом с хрупким фарфоровым чайником, и на минуту призадумался. А подумав, решил подняться наверх.

В довольно холодном доме Майкла, несмотря на изысканность интерьера, все казалось стилизацией под старину, которой столь модно увлекаться во все времена. Хотя хрусталь, бронза и фарфор были подлинными, тем не менее они казались бутафорией, словно их никогда не согревало тепло домашнего уюта.

Майкл прошел в свой кабинет, единственную комнату в доме, где не было стерильной чистоты и порядка, но и здесь разбросанные книги и бумаги, лежавший на всем тонкий слой пыли говорили о заброшенности и забвении. Теперь он неделями не заглядывал сюда, да и прислуге строго-настрого запретил заходить. Бедняга более не работал за своим письменным столом. По крайней мере с тех пор, как вышел последний номер журнала «Постижение», его последний номер — тот, за который он еще отвечал.

Поставив чашку с чаем на пыльный стол, он подошел к старому, видавшему виды проигрывателю. На нем оказалась пластинка с записью концерта Вивальди. Майкл, включив проигрыватель, сел.

Он сидел и ждал, что же ему захочется делать дальше, и неожиданно, к великому своему удивлению, понял, что уже что-то делает, а именно — слушает музыку.

Выражение удивления, застывшее на его лице, объяснялось тем, что такое с ним случилось впервые. Он был не против музыки, казавшейся не более чем приятным звуком, и даже считал ее отличным фоном для легкого обмена мнениями о концертах в текущем сезоне. Но ему никогда не приходило в голову, что музыку можно слушать.

Он сидел, пораженный мелодией и многоголосьем, сливающимся в единое гармоничное целое, не имеющее ничего общего со старой четырнадцатилетней давности граммофонной иглой и пыльной пластинкой. Но вместе с этим откровением пришло и разочарование, смутившее его еще больше. Музыка, которую он слышал, вызывала странную неудовлетворенность. Он почувствовал, как его способность слушать ее усилилась настолько, что в данный драматический для него момент музыка в этом виде уже не могла удовлетворить его.

Он попытался понять, чего в ней не хватает, и внезапно представил себе птицу, не умеющую летать. Там, где надо взмывать ввысь, парить под облаками или низвергаться вниз, замирая от быстроты полета, или кружить в восторге, она ступала, не отрываясь от земли, и ни разу не взглянула на небо.

Майкл невольно поднял голову. Но спустя мгновение понял, что просто смотрит в потолок. Он тряхнул головой, и приятное наваждение исчезло. Остались легкое головокружение и дурнота. Они, казалось, не собирались проходить, а проваливались в некую дыру в нем, так глубоко, что недостать.

Музыка по-прежнему звучала. Достаточно приятное сочетание звуков где-то совсем рядом, но более не волновавшее его и ничего не задевавшее в нем.

Майкл вытащил из-под стола цинковое ведро, заменявшее ему корзинку для бумаг. Поскольку прислуге было запрещено входить в кабинет и тем более наводить порядок, в ведре за неделю скопилось порядочное количество всякого мусора, поэтому он без труда нашел то, что искал, — обрывки смятой бумаги, на которые он уже успел вытряхнуть содержимое пепельницы.

Подавив чувство брезгливости, он с мрачной решимостью медленно и методично вытаскивал один за другим смятые, разорванные листы, стряхивал с них пепел сигарет и раскладывал перед собой на столе. Затем неловкими пальцами он принялся склеивать их липкой лентой, путаясь и ошибаясь, пока наконец перед ним не легли грубо склеенные страницы журнала «Постижение», редактором которого теперь был А. К. Росс, омерзительная личность.

Чудовищно.

Майкл с отвращением, словно куриные потроха, перебирал тяжелые липкие страницы. Ни единой фотографии Джоан Сазерленд, или Мерилин Хорн, или кого-нибудь из известных критиков с Корк-стрит…

Публикация его серии очерков о Росетти прекращена, исчез раздел «Анекдоты Зеленой гостиной».

Майкл с печальным недоумением покачал головой и наконец нашел статью, ради которой и затеял всю эту неприятную возню. «Музыка и фрактальные пейзажи», автор — Ричард Мак-Дафф. Пропустив первые два абзаца вступления, Майкл начал читать.

«Математический анализ и компьютерное моделирование показывают нам, что формы и процессы, наблюдаемые нами в природе, — например, как растут деревья, разрушаются горы, текут реки, рождаются снежинки или острова в океане, как играют блики света на гладкой поверхности или как растворяется в чашке с кофе струйка молока, когда помешиваешь его ложкой, или как смех, подобно огню, в одно мгновение охватывает толпу, — то есть все явления и вещи, кажущиеся нам загадочными и сложными, могут быть описаны с помощью взаимодействия математических процессов, которые в своей простоте являются еще большим волшебством.

Формы, которые мы считаем случайными, — на самом деле продукт сложных, вечно меняющихся, подобных сетке паутины, комбинаций чисел, подчиняющихся простым правилам. Слово „естественный“, часто воспринимаемое нами как „неструктурированный“, в сущности, описывает формы и процессы, кажущиеся столь непостижимо сложными, что мы отказываемся осознанно понять простые естественные законы в их действии. И тем не менее они вполне могут быть описаны цифровым кодом».

Странно, но теперь эта мысль не показалась Майклу столь безумной, как при первом беглом просмотре статьи.

Сейчас же он читал ее со всем вниманием.

«Мы, однако, знаем, что разум способен понимать вещи и явления как в их сложности, так и в их удивительной простоте.

Мяч при игре в крикет, взлетая в воздух, подчиняется силе и направлению удара, действию гравитации, силе трения и неизбежной потере энергии от сопоставления турбулентности воздуха силе и направлению вращения мяча в полете.

Однако человек, не способный быстро умножить 3x4x5, без особого труда в мгновение ока справляется не только с дифференциальным исчислением, но и массой сопутствующих задач, когда его рука с невероятной быстротой ловит пущенный в его сторону крикетный мяч.

Назвать эту способность „инстинктом“ — значит дать лишь название феномену, а не объяснить его.

Я пришел к выводу, что лишь в музыке человек способен точнее всего выразить естественную сложность вещей и явлений. Музыка — самое абстрактное из искусств. У нее нет иного смысла и цели, как оставаться собой.

Любое музыкальное произведение можно передать с помощью чисел. Они дают возможность проследить все аспекты организации симфонии, ее многозвучия, мелодии, ритма, передачи отдельных звуков от флейты-пикколо до барабана. Все это можно выразить благодаря моделям и иерархии чисел.

Опыт подсказал мне, что чем сильнее внутренняя взаимосвязь между моделями на различных иерархических уровнях, какими бы сложными эти связи ни были, тем прекрасней будет музыка.

Более того, чем сложней и возвышенней эти связи и чем труднее они постигаются разумом, тем значительнее становится роль интуитивного восприятия и познания музыки. Под этим я разумею участие той части человеческого мозга, которая умеет так быстро решать дифференциальные уравнения, что дает возможность нашей руке в нужное мгновение поймать мяч.

Музыка любой сложности (например, даже песенка „Три слепых мышонка“ по-своему сложна лишь до тех пор, пока кто-то сам не исполнит ее в собственной манере и интерпретации), минуя сознательную часть вашего разума, сразу же попадает в сферу действия математического гения, обитающего в вашем подсознании и готового справиться с любыми таящимися в ней сложностями, о которых мы даже не можем подозревать.

Кое-кто возражает против такого взгляда на музыку и утверждает, что, сводя музыку к математике, мы не оставляем места эмоциям. Я скажу одно: они всегда в ней будут.

Вещи и явления, рождающие в нас эмоции: форма цветка или греческой вазы, растущий на наших глазах ребенок, ощущение дуновения ветерка на щеке, бегущие по небу облака, игра света на глади вод, трепет лепестков нарцисса, поворот головы любимой женщины и колыхание тяжелой массы ее волос, столь похожее на исчезающую ноту последнего аккорда, — все это возможно передать гармонией чисел.

Это отнюдь не попытка принизить прекрасное, привести все к общему знаменателю. Это скорее возвышение красоты.

Обратимся к Ньютону.

Обратимся к Эйнштейну.

Наконец, спросим у поэта.

Китс утверждал, что красота, захватывающая наше воображение, — это и есть истина.

Он мог бы сказать то же самое о руке, захватывающей крикетный мяч, и это тоже была бы истина… Но Китс был поэтом и предпочел игре в крикет прогулки под сенью рощ с блокнотом в руках и флакончиком лауданума^[10] в кармане».

Последние слова вдруг о чем-то напомнили Майклу, но о чем именно — он не мог вспомнить в эту минуту.

«В этом и состоит суть отношений между нашим „инстинктивным“ восприятием образа, формы, движения, света, с одной стороны, и, с другой — нашим эмоциональным откликом на них.

Поэтому я верю в то, что существует форма музыки, присущая природе и всем вещам и процессам в ней. Музыки столь же прекрасной, как естественно возникшая красота в природе, и наши глубинные эмоции это, по сути, тоже одна из форм этой естественной красоты…»

Майкл медленно оторвал глаза от страницы.

Он попытался представить себе, какой могла быть эта музыка, и невольно в поисках ее заглянул в темные тайники своей памяти. В каждом из них ему казалось, что он вот-вот ее услышит, что она только что звучала здесь, всего секунду назад, но теперь осталось лишь затихающее эхо, которое он тоже не успел поймать. Майкл устало отложил журнал.

И вдруг вспомнил. Имя Китса что-то всколыхнуло в памяти. «Слизких тварей миллион» из его ночного кошмара!

Холодное спокойствие овладело Майклом, когда он почувствовал, как он близок к тому, что может оказаться разгадкой.

Кольридж! Вот, кто ему нужен.

«Сказание о Старом Мореходе»!

Ошеломленный, Майкл вскочил и, подойдя к книжным полкам, снял томик стихов Кольриджа. Вернувшись к столу, он сел и стал листать страницы, пока не нашел начало поэмы.

Почему так знакомы ему эти строки?

Чем дальше он читал, тем сильнее становилось его волнение, чужие ужасные воспоминания терзали его. Вернулись щемящая тоска, чувство отчужденности и полного одиночества. И хотя он знал, что это чужие чувства, но вдруг понял, как они близки и созвучны его собственным. Поэтому он не противился и впустил чужую боль в себя.

20

Штора, закрывавшая окно, с грохотом поднялась. Ричард, испуганно открыл глаза и растерянно заморгал.

— Ты провел там чудесный вечер, — приветствовал его Дирк Джентли, — хотя самые интересные детали так и ускользнули от твоего внимания.

Он вернулся к своему креслу, сел, откинувшись на его спинку, и снова соединил кончики пальцев рук.

— Пожалуйста, не задавай извечный идиотский вопрос: «Где я?» Не разочаровывай меня. Мне будет достаточно одного твоего взгляда.

Ричард медленно и удивленно оглянулся. Ему казалось, что он вернулся из далекого путешествия на другую планету, где царили мир и спокойствие, было светло и играла музыка. Он чувствовал себя таким расслабленным, что даже лень было дышать.

В комнате стояла тишина, лишь деревянная круглая ручка от шнура шторы, раскачиваясь, легонько ударялась о стекло. Метроном молчал. Ричард посмотрел на свои часы. Был час пополудни.

— Ты пробыл под гипнозом чуть меньше часа, — заметил Дирк. — За это время я узнал массу интереснейших вещей, а некоторые меня чрезвычайно заинтриговали, но я не собираюсь сейчас их с тобой обсуждать. Немножко свежего воздуха тебе не помешает. Это взбодрит тебя, поэтому предлагаю прогуляться вдоль канала. Там никто не будет тебя искать. Джанис!

Молчание.

Ричарду многое было непонятно, поэтому, досадуя на себя, он хмурился. Когда память, спустя какое-то мгновение наконец вернулась к нему, все происшедшее с ним показалось настолько невероятным, что он, вздрогнув, снова тяжело упал на стул.

— Джанис! — крикнул в приемную Дирк. — Мисс Пирс! Черт бы побрал эту девчонку.

Он сердито вытащил из корзинки для бумаг телефонную трубку и положил ее снова на рычаг. Около стола стоял потрепанный кейс, и Дирк с решительным видом схватил его, затем поднял лежавшую на полу шляпу, лихо нахлобучил ее и встал.

— Пошли, — сказал он и вышел в приемную, где мисс Джанис Пирс сидела, сосредоточенно уставившись на карандаш, который держала в руках. — Пойдем поскорее отсюда, из этой проклятой дыры. Будем думать о невероятном и делать невозможное. Попробуем сразиться со злом, не выразимым словами, и кто знает, возможно, мы его все же одолеем. А теперь, Джанис…

— Заткнитесь!

Дирк пожал плечами и взял с ее стола конторскую книгу, из которой Джанис безжалостно вырвала немало страниц, когда убедилась, что она не влезает в ящик стола. Дирк полистал покалеченную книгу, пожал плечами и, печально вздохнув, снова положил ее на место. Джанис вернулась к тому, чем занималась до их вторжения, — она заканчивала писать довольно длинную записку.

Ричард молча наблюдал за всем происходящим, все еще чувствуя себя как бы отсутствующим. Наконец он сильно тряхнул головой.

— Ситуация может показаться тебе несколько неясной в данный момент, — сказал Дирк, обращаясь к нему. — Но у нас есть ниточки, за которые можно потянуть. Из всех эпизодов, о которых ты мне рассказывал, лишь два представляются физически невозможными.

— Невозможными? — наконец обрел дар речи Ричард и недоуменно нахмурился.

— Да, — подтвердил Дирк. — Полностью и абсолютно невозможными. — Он улыбнулся. — К счастью, — продолжил он, — ты со своими, скажем так, неординарными проблемами обратился именно туда, куда надо. В моем лексиконе нет слова «невозможно». Итак, — заметил он, грозно размахивая конторской книгой, которую снова взял со стола, — вырваны страницы с записями расходов между статьями «мармелад» и «селедка». Спасибо, мисс Пирс, вы снова оказали мне неоценимую услугу, за что я вам премного благодарен, и, возможно, в случае удачного исхода постараюсь выплатить вам жалованье. А пока нам надо многое обдумать. Я оставляю контору в ваших надежных руках.

Зазвонил телефон, и Джанис сняла трубку.

— Добрый день, — приветливо ответила она. — Да, это фруктово-овощной рынок Уэйнрайта. Мистер Уэнрайт не подходит к телефону в эти часы, так как в данный момент он считает себя огурцом. Спасибо за звонок.

Джанис с грохотом опустила трубку на рычаг. Подняв глаза, она успела с удовлетворением заметить, как тихо и осторожно закрыли за собой дверь ее бывший начальник и его странный клиент.

— Невозможно? — снова с удивлением повторил Ричард.

— Все это, — настаивал Дирк, — совершенно и окончательно, скажем так, необъяснимо. Нет смысла повторять слово «невозможно», когда речь идет о том, что уже произошло. Но объяснить происшедшее мы не в состоянии.

Прохладный ветерок с канала несколько освежил голову Ричарда и наконец восстановил способность соображать. Хотя смерть Гордона и осталась постоянным горьким напоминанием, он все же мог теперь более разумно и ясно оценивать этот факт. Но, к его удивлению, в настоящий момент это меньше всего интересовало Дирка. Он то и дело быстро задавал вопросы о самых банальных подробностях этой странной ночи, словно готовил его к перекрестному допросу.

Бегун рысцой и велосипедист, поравнявшись, поприветствовали друг друга просьбой уступить дорогу и ввиду взаимной неуступчивости чуть было не свалились оба в медленно текущие грязные воды канала. За их ссорой внимательно следила спокойно прогуливающаяся старая леди, за которой на поводке с трудом тащился еще более старый пес.

На противоположном берегу высились темными пугающими громадами заброшенные склады с выбитыми стеклами, сгоревшая баржа уныло качалась на воде у причала, в темной, с пятнами масла воде плавали пустые бутылки. По ближайшему мосту через канал проезжали грузовики, сотрясая до основания близстоящие дома и изрыгая в воздух густые клубы выхлопных газов. Они напугали молодую мамашу с коляской, торопливо переходящую улицу.

Дирк и Ричард шли вдоль границы района южного Хэкни, что примерно в миле от конторы Дирка, направляясь к центру Айлингтона, где, как было известно Дирку, находилась ближайшая спасательная станция.

— Но это обычный фокус, профессор проделывает их все время, черт возьми! — воскликнул Ричард. — Всего лишь ловкость рук. Кажется невероятным, но если спросить любого фокусника, он подтвердит, что это сделать проще простого, если знаешь свое дело. Я как-то видел уличного фокусника в Нью-Йорке…

— Я знаю, как это делается, — перебил его Дирк, вынув из своего носа две раскуренные сигареты и большую винную ягоду. Он подбросил ее вверх, но она никуда не упала, словно растворилась в воздухе. — Ловкость, обман, внушение. Всему этому можно научиться, если не жалеть времени. Извините, мадам, — сказал он, кланяясь старой леди, неторопливо выгуливающей пса, и, нагнувшись, вытянул из-под живота собаки гирлянду разноцветных флажков. — Мне кажется, вашей собаке будет намного легче без них. — Дирк вежливо повернулся к ней и приподнял шляпу. Они проследовали дальше.

— Такие фокусы — это пустяк, — поучал он совсем ошарашенного Ричарда. — Распилить женщину надвое тоже просто. А вот распилить и снова соединить — это уже потруднее, но тоже можно, если попрактиковаться. Фокус с вазой двухсотлетней давности, о котором ты мне рассказал, и солонкой с обеденного стола нашего колледжа — это… — тут он сделал многозначительную паузу, — …абсолютно необъяснимый вариант.

— Там, видимо, был какой-то трюк, но я мог не заметить…

— Несомненно, преимущество гипноза в том, что с помощью расспросов загипнотизированный пациент может воссоздать всю сцену происходившего в мельчайших подробностях, которые даже он сам мог в то время не заметить. Например, девочка по имени Сара. Ты помнишь, как она была одета?

— Э-э-э, нет, — неуверенно произнес Ричард. — Она была в каком-то платье, очевидно…

— Какого цвета? Из какой ткани?

— Не помню, знаю, что оно было темного цвета. Она сидела через несколько человек от меня. Я едва видел ее.

— На ней было темно-синее платье из хлопчатобумажного бархата с удлиненной талией, рукава реглан, собранные у манжет, белый широкий отложной воротник а-ля Питер Пен^[11] и спереди на платье шесть перламутровых пуговиц, с третьей из них свисала нитка. У девочки были длинные темные волосы, скрепленные сзади пластмассовой красной заколкой в форме бабочки.

— Если ты скажешь мне, что все это ты узнал, как Шерлок Холмс, глядя на царапину на моем ботинке, тогда, видит Бог, я не поверю тебе.

— Нет-нет, что ты, — поспешил успокоить его Дирк. — Все гораздо проще. Ты сам мне это рассказал, находясь под гипнозом.

Ричард недоверчиво покачал головой:

— Не верю. Я понятия не имею, что такое воротник а-ля Питер Пен.

— А я знаю и уверяю тебя, ты описал его абсолютно точно, так же как сам фокус с вазой и солонкой, хотя этот фокус невозможен в той форме, в какой он был сделан. Поверь мне, я знаю, что говорю. Есть и другие вещи, о которых мне бы хотелось разузнать. Например, о профессоре, и кто написал записку, которую ты нашел в книге, лежавшей на столе в доме профессора, и еще сколько в действительности вопросов задал король Георг Третий, но…

— Что?

— …но, я думаю, будет лучше спросить у него самого. Однако… — Тут он сосредоточенно задумался, — …однако, — добавил он, — я слишком тщеславен в этих случаях и предпочитаю, прежде чем задать вопросы, знать на них ответы. А я ответов не знаю, абсолютно не знаю.

Он рассеянно устремил взор вдаль, мысленно подсчитывая, далеко ли до спасательной станции.

— Вторая невозможная вещь, — продолжил Дирк, помешав Ричарду ввернуть словечко, — или хотя бы совершенно необъяснимая — это твоя застрявшая кушетка.

— Дирк, — в отчаянии воскликнул Ричард, — позволь тебе напомнить, что Гордон Уэй мертв, а меня подозревают в его убийстве! Это не имеет никакой связи с тем, что ты…

— Однако я склонен предполагать, что между ними существует прямая связь.

— Это абсурд!

— Я верю в фундаментальную взаимосвязь…

— Да, да, знаю, — перебил его Ричард. — В фундаментальную взаимосвязь всего сущего. Послушай, Дирк, я не доверчивая старушка, и тебе не удастся за мой счет съездить еще раз на Багамы. Если ты намерен помочь мне, тогда перейдем к делу.

Дирка это рассердило:

— Я верю во взаимосвязь вещей, как не может не верить в это любой последователь принципов квантовой механики, если он честно признается себе в этом, и даже в их экстремальном, однако логическом проявлении. Я убежден, что взаимосвязь вещей в одних случаях может быть большей, в других — меньшей. Когда два явно невозможных события, следующие одно за другим, происходят с одним лицом, а это лица вдруг подозревается в совершении довольно необычного убийства, ответ мы должны искать в связи между этими событиями. Ты являешься такой связью, и ты сам ведешь себя крайне странным и эксцентричным образом.

— Ничего подобного, — возразил Ричард. — Да, со мной случились странные вещи, но я…

— Вчера я видел, как ты взобрался по стене и проник в квартиру твоей подружки Сьюзан Уэй.

— Это, конечно, могло показаться странным, — попытался объяснить Ричард, — даже не очень разумным. Но я поступал осмысленно и логично, ибо спешил исправить допущенную ошибку, прежде чем она причинила вред.

Дирк, словно что-то надумав, чуть ускорил шаг.

— То, что ты сделал, было вполне разумным и нормальным, если учесть все, что ты наговорил на автоответчик. Да, ты сам мне это рассказал во время нашего маленького сеанса. Каждый поступил бы так же.

Ричард поморщился, словно хотел сказать, зачем тогда весь этот шум вокруг его поступка, если он вполне нормальный.

— Я, конечно, не поверю, что каждый на такое решился бы, — возразил он. — Просто у меня более разумный и даже педантичный склад ума, чем у большинства людей, поэтому я и занимаюсь компьютерными программами. Это было логическим и формальным решением проблемы.

— И несколько неадекватным задаче, не так ли?

— Для меня было очень важным снова не разочаровать Сьюзан.

— Итак, ты считаешь причины своего поступка достаточно вескими?

— Да, — сердито и решительно ответил Ричард.

— Знаешь, что мне говорила моя тетка, жившая в Виннипеге?

— Нет, — сказал Ричард и вдруг, быстро сняв с себя все, прыгнул в канал. Дирк бросился к спасательному кругу, с которым они поравнялись, сорвал его с крюка и бросил в воду. Ричард, барахтавшийся на середине канала, был растерян и напуган.

— Хватайся за него! — крикнул ему Дирк. — Я вытащу тебя.

— Ладно, выберусь, — отплевываясь, ответил Ричард. — Я умею плавать…

— Нет, не умеешь! — крикнул Дирк. — Хватайся за круг.

Ричард, попытавшийся вплавь добраться до берега, быстро сдался и ухватился за спасательный круг. Дирк, держа в руках канат, тянул круг к берегу, и наконец Ричард смог уцепиться руками за край набережной. Дирк протянул ему руку. Ричард выбрался на берег, отдуваясь и отплевываясь, а затем, весь дрожа, опустился на камни набережной, сжавшись от холода.

— Ну и грязища же там! — наконец воскликнул он и снова сплюнул. — Отвратительно, б-р-р-р. Черт побери, ведь я неплохо плаваю. Должно быть, меня схватила судорога. К счастью, мы оказались поблизости от спасательной станции. Спасибо, Дирк, — сказал он, когда тот подал ему большое махровое полотенце.

Ричард торопился поскорее стереть с себя грязную воду канала.

— Где мои брюки? — спросил он, поднявшись и оглядевшись вокруг.

— Молодой человек? — вопросительно воскликнула старая дама с собакой, поравнявшись с ними. Она строго посмотрела на них и хотела было отчитать, но Дирк перебил ее.

— Тысяча извинений, мадам, — вмешался он, — за то, что мой друг непреднамеренно оскорбил вас своим видом. Прошу, примите эти цветы и мои комплименты. — Дирк вытащил из-за спины Ричарда букет анемон и протянул его старой леди.

Внезапно ударом палки она выбила букет из руки Дирка и поспешила прочь, таща за собой пса.

— Не очень-то вежливо с вашей стороны, мадам, — сказал ей вдогонку Ричард, пытаясь натянуть брюки под полотенцем.

— Не думаю, что она приятная особа, — заметил Дирк. — Всегда здесь прогуливается, таская за собой бедного старого пса, и говорит гадости людям. Хорошо искупался?

— Не очень, — ответил Ричард, энергично вытирая волосы. — Не подозревал, что канал такой грязный, а вода ледяная. Возьми, — вернул он Дирку полотенце, — спасибо. Ты всегда носишь его с собой?

— А ты всегда купаешься в городских водоемах на виду у всех?

— Нет, только по утрам и в плавательном бассейне на Хайбери-филдз, для бодрости. Мозги лучше работают. Только сейчас пришло в голову, что сегодня я не был в бассейне.

— И… э-э-э… поэтому ты и прыгнул в канал?

— Гм, возможно. Я подумал, что небольшая разминка поможет мне лучше соображать.

— Не совсем разумно вдруг раздеться и прыгнуть в воду.

— Да, пожалуй, — ответил Ричард. — Возможно, это было глупостью, учитывая грязь в канале, но я вполне…

— Вполне доволен той причиной, по которой ты сделал то, что сделал?

— Да.

— В таком случае это не имеет никакого отношения к моей тетке в Виннипеге?

Ричард прищурил глаза, в них была подозрительность.

— О чем ты, черт побери?

— Я сейчас тебе все объясню, — сказал Дирк.

Сев на ближайшую скамью, он открыл свой кейс, спрятал в него полотенце и вынул портативный магнитофон. Пригласив Ричарда сесть рядом, он нажал кнопку. До ушей Ричарда донесся убаюкивающий голос Дирка: «Через минуту я щелкну пальцами, ты проснешься и забудешь все, кроме указаний, которые я сейчас тебе дам. Через какое-то время мы отправимся на прогулку вдоль канала и как только я скажу: „Моя тетка, которая жила в Виннипеге“…»

Тут Дирк быстро схватил Ричарда и удержал его.

Голос продолжал: «Ты разденешься и прыгнешь в канал. Ты обнаружишь, что не умеешь плавать, но не испугаешься и не утонешь, а будешь держаться на воде, пока я не брошу тебе спасательный круг…»

Дирк выключил магнитофон и посмотрел на лицо Ричарда — во второй раз за этот день оно покрылось смертельной бледностью.

— Я хотел бы точно знать, что заставило тебя вчера вечером влезть через окно в квартиру мисс Уэй, — сказал Дирк. — И почему.

Ричард молчал и в замешательстве смотрел на магнитофон. А затем дрожащим голосом промолвил:

— На автоответчике Сьюзан было записано послание Гордона. Он звонил из своей машины. Пленка у меня дома. Дирк, все это меня пугает.

21

Укрывшись за фургоном, стоявшим в двух футах от входа в квартиру Ричарда, Дирк наблюдал за действиями полицейского, дежурившего у дома. Он останавливал и расспрашивал каждого, кто пытался свернуть в проулок, куда выходила дверь квартиры. Затем Дирк увидел еще несколько полицейских в разных концах улицы, которых сразу не приметил. Наконец подъехала патрульная машина, и из нее вышел полицейский с ручной пилой в руках и направился к двери. Удобный момент, решил Дирк, и его следует использовать. Он быстро последовал за ним, держась, однако, на расстоянии, но шагая твердо и уверенно.

— Все в порядке, он со мной, — небрежно сказал он, когда дежуривший полицейский остановил своего коллегу с пилой.

Этого было достаточно, чтобы Дирк прошел вперед первым и достиг лестницы. Полицейский с пилой теперь уже следовал за ним.

— Э-э-э, простите, сэр, — нерешительно окликнул он Дирка.

Уже достигнув поворота лестницы, где застряла кушетка, Дирк остановился и обернулся.

— Оставайтесь здесь и охраняйте эту кушетку, — распорядился он. — Не позволяйте никому даже притронуться к ней. Никому, вам понятно?

Полицейский обалдело уставился на Дирка.

— Но у меня приказ распилить ее, сэр, — неуверенно пробормотал он.

— Отменяется, — рявкнул Дирк. — Стерегите ее, как ястреб добычу. Потом составите рапорт.

Повернувшись, он без особых усилий перелез через кушетку и минуту спустя был уже на нижней площадке квартиры Ричарда, расположенной на двух этажах.

— Вы все здесь осмотрели? — коротко справился он у офицера, который сидел в столовой за обеденным столом и просматривал какие-то бумаги. Тот удивленно поднял глаза. Дирк многозначительно указал взглядом на корзинку для бумаг.

— Да, сэр…

— Осмотрите еще раз. Продолжайте обыск. Кто, кроме вас, здесь есть?

— Э-э-э, видите ли…

— У меня мало времени, докладывайте.

— Инспектор Мейсон только что ушел вместе с…

— Хорошо. Это я отозвал его. Я поднимусь наверх, если кому-нибудь буду нужен. Однако по пустякам прошу не беспокоить. Понятно?

— Э-э-э, кто…

— Не вижу, чтобы вы торопились выполнять распоряжения начальства. Корзинка!

— Да, сэр, сейчас…

— Я хочу, чтобы вы осмотрели ее самым тщательным образом. Вам понятно?

— Э-э-э…

— Приступайте.

Дирк круто повернулся и поднялся в кабинет Ричарда.

Кассета с автоответчика Сьюзан лежала там, где указал Ричард, — на длинном столе, где стояли в ряд шесть компьютеров Макинтош. Дирк, взяв ее, собирался было сунуть в карман, как невольно отвлекся, увидев на одном из дисплеев медленно вращающуюся кушетку, ту самую, через которую он перелез на лестнице. Заинтересовавшись, он сел за компьютер.

Запустив программу Ричарда, он обнаружил, что эта задача, по крайней мере в такой постановке, не имеет решения. Однако вскоре он разобрался и даже сообразил, как можно наконец вызволить кушетку и спустить ее вниз. Стоило ему начать это делать, как вдруг обнаружилось, что придется сломать часть стены. Чертыхнувшись, Дирк бросил это бесполезное занятие.

На втором дисплее его заинтересовали непрерывно бегущая синусоида и разрозненные обрывки таких же кривых по краям экрана. А что, если их сложить с главной синусоидой, вдруг подумал он. Это позволит преобразовать простые сигналы. Волны гасятся, если их пики и впадины в противофазе, и, наоборот, усиливаются, если пики совпадают. Игра заинтересовала Дирка, и он еще какое-то время посидел за компьютером.

Он предполагал, что среди множества устройств в кабинете Ричарда, очевидно, есть и такое, которое может преобразовать танцующие волны на экране в музыкальные звуки. Поэтому он сунулся в меню, отыскал позицию, предлагающую ему эмулировать волновой отрезок.

Однако меню озадачило его настолько, что он непроизвольно оглянулся, ожидая увидеть некий феномен — большую бескрылую птицу, но ничего подобного, разумеется, не увидел. И все же Дирк решил активизировать процесс и проследить, куда ведет провод от задней панели Макинтоша. Провод уходил под стол, затем за шкаф, вдоль стены под ковром и протянулся прямо к задней панели большого серого эмулятора.

Значит, решил он, именно сюда поступали результаты его экспериментирования с волновыми сигналами. Дирк осторожно нажал клавишу.

Неприличные звуки, вырвавшиеся из акустического устройства, оглушили его настолько, что он не услышал как кто-то громко окликнул его:

— Свлад Чьелли!

Ричард, оставленный в конторе Дирка, от нечего делать целился бумажными шариками в мусорную корзину, куда для пущей безопасности Дирк отправил все телефонные аппараты со своего стола. За это время Ричард успел сломать все карандаши, отбил пальцами на собственном колене чечеточные ритмы Джинджера Бейкера и попытался было записать на листках для заметок, разбросанных на столе у Дирка, все события злополучного вчерашнего вечера и уточнить время, когда они произошли. Оказалось, что это совсем не легкая задача. Он убедился, насколько несовершенна его сознательная память по сравнению с подсознательной, как это доказал ему Дирк.

— Черт бы побрал этого Дирка, — подумал он. Ему так хотелось позвонить Сьюзан.

Но Дирк категорически запретил ему это делать, утверждая, что телефоны прослушиваются.

— Чертов Дирк, — снова выругался Ричард и вскочил. — У вас нет монетки в десять пенсов? — обратился он к упорно и мрачно молчавшей Джанис.

Дирк обернулся.

В проеме двери темнела чья-то высокая фигура.

Того, кто в ней стоял, явно не обрадовало то, что он увидел. Он был зол, он был разгневан, и его гнев не умерила бы даже дюжина свернутых цыплячьих голов.

Когда же из темноты коридора он наконец вошел в светлое пространство комнаты, оказалось, что это сержант Джилкс из полицейского управления Кембриджшира собственной персоной.

— Да будет вам известно, — начал он, еле сдерживая душившее его раздражение, — только ступив на лестницу и увидев полицейского с пилой, стерегущего чертову кушетку, а другого в столовой, заканчивающего разбирать на ленты плетеную корзинку для бумаг, я сразу задал себе несколько отнюдь не праздных вопросов. Мне придется задать их и вам, хотя уверен, ответы не придутся мне по душе. Уже на лестнице меня охватило дурное предчувствие, Свлад Чьелли. Дурное, если не сказать зловещее. И оно оправдалось. Я полагаю, вы, разумеется, не сможете пролить свет на некий загадочный случай с лошадью, оказавшейся каким-то образом в ванной комнате? Что-то мне подсказывает, что это по вашей части.

— Вы угадали, не смогу. Пока, — охотно согласился Дирк. — Хотя этот случай весьма меня заинтересовал.

— Еще бы, черт возьми! Он заинтересовал бы вас еще больше, если бы вам пришлось спускать это чертово животное по узкой винтовой лестнице в час ночи. А что вы, черт побери, вообще здесь делаете? — устав чертыхаться, спросил он Дирка.

— Я здесь в поисках закона и справедливости, — торжественно объявил Дирк.

— Не рекомендую противопоставлять ваши поиски моим непосредственным служебным обязанностям. Напоминаю, я не имею никакого отношения к столичной полиции. Что вам известно о Мак-Даффе и Гордоне Уэе?

— Об Уэе? Не более того, что знает каждый, а с Мак-Даффом мы знакомы с Кембриджа.

— Вот как, интересно. Опишите его.

— Высокий. Высокий и невероятно худой. Покладистый характер. Похож на жука-богомола, который не молится, если это что-то вам говорит. Эдакий добрый жук-богомол, который перестал молиться и стал играть в теннис.

— Гм, — сердито хмыкнул Джилкс, отвернувшись и подозрительно окидывая взглядом комнату. Дирк тем временем поспешил сунуть кассету в карман.

— Похоже, это он, — согласился Джилкс.

— Да, он, — подтвердил Дирк, — и совершенно не способен на убийство.

— Это нам решать.

— И суду присяжных.

— Ха! Присяжные.

— Разумеется, до этого не дойдет, поскольку факты опровергнут обвинение задолго до начала суда над моим клиентом.

— Ваш клиент, черт побери? Кстати, где он?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Уверен, вам известно, куда можно послать ему повестку.

Дирк пожал плечами.

— Послушайте, Чьелли, это нормальная процедура при расследовании убийств, и я не позволю вам мешать мне. Считайте, что это официальное предупреждение. Если я узнаю хотя бы об одном случае сокрытия доказательств, я нанесу вам такой удар, что вы забудете, в какой день родились. А теперь отдайте мне кассету. — Он протянул руку.

Дирк был искренне удивлен.

— Какая кассета?

Джилкс устало вздохнул:

— Ведь вы не дурак, Чьелли, надо отдать вам должное, однако повторяете ошибки всех умных людей: считаете всех остальных дураками. Я отвернулся не без причины, ибо хотел убедиться, что именно вы прикарманили. Мне не нужно самому видеть, как вы это сделали. Достаточно проверить, чего не хватает в комнате. Нас учат этому, как вы знаете. По четвергам полчаса тренировок на развитие наблюдательности. Хороший отдых после четырех часов бессмысленной жестокости.

Дирк спрятал раздражение за улыбкой и полез в карман кожаного пальто. Вытащив кассету, он протянул ее сержанту.

— Поставьте на магнитофон, — велел Джилкс. — Послушаем, что вы хотели от нас утаить.

— Я не собирался этого делать, — ответил Дирк, пожав плечами. — Просто хотелось первому прослушать кассету. — Он подошел к полке с радио — и видеоаппаратурой Ричарда и вставил кассету в магнитофон.

— Вам не хочется прежде ввести нас в курс дела?

— Это кассета с автоответчика Сьюзан Уэй. У Гордона Уэя была привычка оставлять на автоответчике длинные послания…

— Да, я это знаю. А потом его секретарша бегала и собирала их, бедняжка.

— Я подумал, что на автоответчике его сестры будет запись того, что он наговорил вчера вечером из своей машины.

— Понимаю. Ладно, включайте.

Галантно поклонившись, Дирк нажал кнопку.

— «А, Сьюзан, привет, это Гордон. Я на пути в коттедж…»

— Коттедж, — не преминул съязвить Джилкс.

— «Сегодня, э-э-э, четверг, сейчас вечер… э-э… точнее 8:47. На дорогах туман. Послушай, в конце недели я жду этих ребят из Штатов…»

Джилкс вскинул брови, посмотрел на часы и что-то записал в свой блокнот.

Обоим стало не по себе, когда в тишине комнаты зазвучал голос мертвого человека.

— «…Чудо, что я еще не валяюсь где-нибудь в канаве, что было бы совсем некстати, оставив свои последние слова на ленте твоего автоответчика. Не понимаю, почему…»

В напряженной тишине они прослушали все длинное послание Гордона.

— «…Все зло в этих умниках. Схватятся за великую идею и требуют под нее долгосрочные авансы, Бог знает, на сколько лет, а сами занимаются топографией собственного пупка. Прости, но, мне кажется, я должен закрыть багажник. Подожди одну минуту».

Потом были слышны шорохи, приглушенный стук трубки, брошенной на сиденье, звук отворяемой дверцы автомобиля. Играла музыка. Очевидно, был включен радиоприемник на щитке. А затем послышались приглушенные расстоянием резкие звуки. Сомнений не было — прозвучали два выстрела из огнестрельного оружия.

— Остановите, — приказал Джилкс Дирку и посмотрел на часы. — Прошло ровно три минуты двадцать пять секунд с тех пор, как Уэй указал своей сестре время — 8:47. — Сержант посмотрел на Дирка. — Оставайтесь здесь. Не двигайтесь и ничего здесь не трогайте. Я взял на заметку положение каждой вещи в этой комнате, даже состояние воздуха в ней, с учетом, разумеется, колебаний от вашего дыхания.

По-военному повернувшись кругом, он покинул комнату. Дирк слышал, как он бросил на ходу полицейскому:

— Таккет, отправляйтесь в фирму «Передовые технологии» и узнайте все об автомобильном телефоне Уэя, его номер, когда установлен, к какой сети подключен… — Последние слова сержанта слышались уже на лестнице.

Дирк быстро включил магнитофон и продолжил прослушивание записи.

Еще какое-то время играла музыка. Дирк от волнения стучал пальцами по панели. Музыка продолжалась. Тогда он включил кнопку быстрой перемотки. Опять музыка. Дирк и сам не знал, что он ищет, но он явно что-то искал. Это заставило его призадуматься. Что именно и почему он искал? Эта мысль, с одной стороны, напугала, с другой — подзадорила его. Он медленно повернулся, испытывая странный холодок, словно сунулся головой в холодильник.

В комнате, насколько он мог видеть, никого не было. Но покусывающий кожу холодок предчувствия был ему знаком.

Он тихо, но яростно прошептал:

— Если кто слушает меня, пусть услышит, что я скажу. Мой разум — это центр меня, мое достояние, и все, что случается с ним, — это моя ответственность. Многие хотят верить в то, во что им хочется верить, но я не сделаю ничего, не узнав причину, почему я должен это сделать. Если вам что-то нужно от меня, дайте мне знать, но не смейте покушаться на мой разум.

Он весь дрожал от напряжения и ярости. Холод медленно и как-то виновато отступал от него за пределы комнаты. Он попытался своими чувствами проследить его уход, как внезапно был остановлен голосом, далеким и печальным, как завывание ветра.

Голос был глух, напуган, удивлен и едва слышен, но он был явью, он был записан на ленте.

— «Сьюзан! Сьюзан, помоги мне! Помоги, ради Бога! Я умер…»

Дирк немедленно выключил магнитофон.

— Мне очень жаль, — прошептал, задыхаясь, Дирк. — Мне очень жаль, но я должен защищать права моего клиента…

Он включил кнопку обратной перемотки и стер последнюю часть записи и все, что за нею могло следовать. Если ленте суждено подтвердить время смерти Гордона Уэя, Дирку совсем не хотелось, чтобы последние отчаянные слова несчастного стали всеобщим достоянием, даже если они еще раз подтверждают его смерть.

В атмосфере комнаты и вокруг него произошли изменения. Он это сразу почувствовал — взрыв невидимых эмоций, некая волна движений, заставившая дрожать мебель. Дирку казалось, что он может проследить ее направление — к книжной полке у двери, где не замеченный Дирком стоял телефонный автоответчик Ричарда. На глазах у Дирка он вдруг стал подпрыгивать. Однако стоило Дирку приблизиться к нему, как он тут же успокоился. Дирк как можно спокойнее нажал кнопку: «Ответ».

Волна достигла длинного письменного стола, на котором среди бумаг и гибких кассет стояли два старинных телефона с круглыми вращающимися дисками для набора номеров. Дирк догадывался, что сейчас произойдет, но предпочел выждать, не вмешиваясь.

Трубка на одном из телефонов соскочила, послышались звуки вращения диска — кто-то набирал номер. Диск вращался медленно, с явным трудом, последняя цифра так и не была набрана, ибо диск сорвался и вернулся обратно.

Последовала пауза, затем все повторилось снова, увы, с тем же успехом.

Вторая пауза была недолгой, и когда диск сорвался в третий раз, снова не послушавшись чьей-то невидимой руки, телефонный аппарат стремительно полетел через всю комнату в другой угол. Шнур, зацепившись за торшер, опрокинул его на пол вместе с кофейными чашками, стоявшими на столе, и флоппи-дисками. С грохотом упала на пол стопка книг с края стола.

У сержанта Джилкса, вновь возникшего темной тенью в дверях, было каменное лицо.

— Я сейчас вернусь, — мрачно изрек он, — и не хочу, чтобы это повторилось. Вам понятно?

Он повернулся и снова исчез.

Дирк бросился к магнитофону и нажал кнопку перемотки. А затем повернулся и, обратившись в пустоту комнаты, сказал:

— Я не знаю, кто вы, но догадываюсь. Если вам нужна моя помощь, не озадачивайте меня так.

Через несколько минут Джилкс вернулся.

— А, вот вы где, — сказал он, оглядывая учиненный беспорядок. — Я сделаю вид, что ничего не заметил, чтобы не задавать вам вопросов, ибо знаю, ваши ответы только взбесят меня.

Дирк что-то проворчал, еле сдерживаясь.

Последовавшие затем минуты тишины нарушил лишь шум перемотки. Сержант бросил подозрительный взгляд в сторону магнитофона.

— Что с кассетой?

— Перемотка.

— Дайте ее сюда.

Перемотка кончилась, магнитофон выключился, и Дирк, сняв кассету, передал ее Джилксу.

— К сожалению, эта запись освобождает вашего клиента от подозрений, — сказал он. — С коммутатора подтвердили, что последний звонок из машины был сделан Уэем в 8:46 вечера. В это время по крайней мере около сотни свидетелей видели вашего клиента слегка задремавшим в трапезной колледжа. Мы вынуждены считаться с этим. Не могли же все они врать.

— Прекрасно, — обрадованно воскликнул Дирк.

— Рад, что все так быстро прояснилось. Разумеется, мы сами не считали, что он это сделал. Да и факты подтверждали. Но вы нас знаете, нам нужны результаты. Все же скажите ему, что мы хотели бы задать ему несколько вопросов.

— Обязательно скажу при первой же встрече.

— Прошу вас сделать нам это небольшое одолжение.

— Хорошо. А теперь я вас не задерживаю, сержант, — промолвил Дирк, сделав жест рукой в сторону двери.

— Нет, черт побери, это я вас не задерживаю и прошу убраться отсюда, пока я сосчитаю до тридцати. Я не знаю, что вы там задумали, Чьелли, но мне будет спокойнее дремать за столом в участке, если я не буду об этом знать. Прошу.

— В таком случае желаю вам удачного дня, сержант. Увы, не могу сказать, что получил удовольствия от общения с вами.

И Дирка как ветром сдуло. Спускаясь по лестнице, он с прискорбием отметил, что на месте великолепной кушетки в стиле честерфилд на ступеньках лестницы печально и одиноко белела кучка опилок.

Вздрогнув, Майкл Вентон-Уикс поднял глаза от книги.

Его мозг был необычайно активен. Его переполняли мысли, образы, воспоминания и намерения, и чем противоречивей они были, тем стремительнее сходились, искали пару и, дополняя друг друга, состыковывались. Все сошлось, как в застежке «молнии»: стоило лишь потянуть — и она легко закрылась.

Ожидание было долгим, целая вечность, и полно неудач, малодушия, поисков на ощупь и одинокого бессилия. Но все позади, стыковка произошла, она все снимет, исправит роковые ошибки.

Кто это сказал? Впрочем, теперь это не важно. Главное — отличная стыковка, и все пришло в соответствие.

Майкл смотрел в окно на ухоженную Челси-стрит, и ему было не страшно, что, возможно, перед ним «слипались в комья слизняки», да и сам мистер А. К. Росс. Не важно, что они украли у него и что им придется вернуть. Росс был в далеком прошлом.

Для Майкла же главное то, что впереди.

Его добрые коровьи глаза снова вернулись к последним строкам поэмы «Кубла Хан». Стыковка состоялась, «молния» застегнута.

Он закрыл книгу и сунул ее в карман.

Путь к возвращению открыт. Он знал, что делать. Остались кое-какие покупки и — в дорогу.

22

— Ты обвиняешься в убийстве? Ричард, что ты говоришь?

Телефонная трубка в руке Ричарда дрожала. Он старался держать ее подальше от уха, потому что кто-то совсем недавно, должно быть, окунул ее в острый китайский соус. Но что поделаешь, это был телефон-автомат, и лишь по чьему-то недосмотру он все еще работал. Ричарду казалось, что даже прохожие обходят его стороной, как человека, злоупотребляющего дезодорантом.

— Гордон… — нерешительно произнес Ричард, — Гордон убит, не так ли?

Сьюзан ответила не сразу.

— Да, Ричард, — наконец промолвила она печально, — но никто не думает, что это сделал ты. Они просто хотят задать тебе вопросы, но…

— Значит, у тебя в доме нет полиции?

— Нет, Ричард, — заверила его Сьюзан. — Почему бы тебе не прийти сюда?

— Следовательно, меня не ищут?

— Да нет же. Почему ты решил, что тебя ищет полиция и считает убийцей?

— Видишь ли, мой друг сказал мне это.

— Кто он?

— Его зовут Дирк Джентли.

— Ты мне никогда о нем не говорил. Кто он? Что он еще тебе сказал?

— Он загипнотизировал меня и… заставил прыгнуть в канал… Да, так вот получилось…

На другом конце провода воцарилась, тишина.

— Ричард, — наконец снова послышался голос Сьюзан. В нем было то спокойствие, которое охватывает людей, понявших, что дела плохи и, вполне возможно, будут еще хуже. — Приезжай ко мне. Я хотела тебе сказать, что ты мне нужен, но теперь поняла, что это я тебе нужна.

— Возможно, мне надо явиться в полицию.

— Ты успеешь это сделать, Ричард, потом. Пожалуйста. Несколько часов ничего не изменят. Я… я просто не знаю, что делать, Ричард. Это так ужасно. Мне так нужно, чтобы ты был здесь. Где ты?

— О'кей, — сдался Ричард. — Я буду у тебя через двадцать минут.

— Мне оставить окно открытым или ты попытаешься войти в дверь? — спросила она и тихонько фыркнула.

23

— Нет, пожалуйста, не надо, — остановил Дирк свою секретаршу мисс Пирс, собиравшуюся открыть письмо с печатью налоговой инспекции. — Есть дела поинтересней.

Он пришел в себя после мрачных раздумий в затемненном кабинете. На лице его снова была оживленная сосредоточенность. Понадобилось обещание его подлинной подписи на подлинном чеке на выплату жалованья, чтобы мисс Пирс простила его незаслуженную грубость и невнимание к ней и вернулась к исполнению своих секретарских обязанностей. Но если она теперь считает, что он будет сидеть за столом и читать письма всяких налогосборщиков, то, увы, она совсем неправильно поняла его великодушный жест.

Мисс Пирс отложила письмо налоговой инспекции в сторону.

— Пойдемте, — пригласил ее Дирк. — Я хочу, чтобы вы кое-что посмотрели. Мне интересна ваша реакция.

Дирк поспешил в свой кабинет и уселся в кресло.

Мисс Пирс терпеливо последовала за ним и села напротив, подчеркнуто не замечая неких экстравагантных новшеств на его столе.

Нахально бросавшаяся в глаза своим блеском вывеска у входа стоила ей немало нервов, но нелепый телефон с большими красными кнопками вызвал лишь брезгливое недоумение. Она явно не собиралась улыбаться до тех пор, пока не разменяет чек в банке без очередного подвоха. В прошлый раз Дирк отобрал у нее выданный им же чек еще до окончания дня, объяснив это тем, что он «может попасть не в те руки», а это означало только одно — в руки банковского служащего.

Дирк через стол протянул ей клочок бумаги.

Взяв его, мисс Пирс внимательно осмотрела его с лицевой стороны, а затем, перевернув, так же осмотрела оборотную сторону и вновь положила его на стол.

— Ну как? — спросил Дирк, сгорая от нетерпения. — Что вы на это скажете? Говорите же.

Мисс Пирс вздохнула.

— Бессмысленные каракули синим фломастером на куске простой писчей бумаги, — ответила она. — Похоже, вы сами сфабриковали это.

— Нет! — сердито крикнул Дирк. — Хота да, — тут же признался он. — Потому что верю, что это решение проблемы.

— Какой проблемы?

— Проблемы, — повторил Дирк, стукнув ладонью по столу, — одного фокуса. Я говорил вам о нем.

— Да, мистер Джентли, и не раз. Но такие фокусы показывают по телевизору.

— Лишь с одной разницей. Этот фокус абсолютно невозможен.

— Он не мог быть невозможным, иначе ваш фокусник не взялся бы за него. Ясно как божий день.

— Совершенно верно! — радостно воскликнул Дирк. — Мисс Пирс, вы необычайно умная и проницательная юная леди.

— Благодарю вас, сэр. Мне можно идти?

— Подождите! Я еще не все сказал. Далеко, далеко не все. Вы продемонстрировали мне глубину вашей проницательности и ума, а теперь позвольте мне продемонстрировать мою.

Мисс Пирс снова послушно села.

— Я думаю, это произведет на вас впечатление, — заверил ее Дирк. — Представьте себе неразрешимую проблему. Я пытаюсь ее решить, я мысленно хожу вокруг нее, круг за кругом, напрягая свою сообразительность до предела. Я не могу ни о чем больше думать, пока не найду ответ. Но в том-то и дело, что, если я не переключусь на что-то другое, я не решу мою проблему и не найду ответ. Это замкнутый круг. Как разорвать его? Задайте мне этот вопрос.

— Как? — послушно, однако без энтузиазма спросила мисс Пирс.

— Заранее написав ответ! — воскликнул Дирк. — Вот он! — Он торжествующе хлопнул ладонью по записке и с довольной улыбкой откинулся на спинку кресла.

Мисс Пирс тупо уставилась на злополучный клочок бумаги.

— Имея результат решения проблемы, — продолжил Дирк, — я могу теперь обратиться к другим, новым и интригующим проблемам, как, например…

Он взял записку с небрежным росчерком, карабушками и закорючками и показал мисс Пирс.

— На каком языке она написана? — спросил он низким загадочным голосом.

Мисс Пирс все так же недоуменно глядела на нее.

Дирк отбросил бумажку, удобно положил ноги на стол и откинулся в кресле, сцепив руки на затылке.

— Догадайтесь, что я придумал? — сказал он, глядя в потолок, словно именно к нему обращался. Тени на потолке дрогнули, будто испугались, что вместе с потолком будут неожиданно вовлечены в эту дискуссию. — Я перевел проблему из разряда труднорешаемых и, возможно, неразрешимых головоломок в простую лингвистическую загадку. Хотя и… — тут Дирк сделал долгую паузу, что-то обдумывая, — труднорешаемую и, возможно, неразрешимую.

Он снял ноги со стола, сел прямо, затем серьезно посмотрел в лицо Джанис Пирс.

— Ну давайте скажите, что это бред сумасшедшего, но вполне возможно, что он сработает!

Джанис Пирс откашлялась.

— Это бред, — сказала она. — Поверьте мне.

Дирк отвернулся и как-то криво обмяк, словно натурщик «Мыслителя», когда Роден, извинившись, отлучился на минутку.

Он казался усталым и подавленным.

— Я знаю, — начал он каким-то погасшим голосом, — в этом кроется что-то недоброе, какая-то огромная ошибка. Я должен немедленно ехать в Кембридж и все уладить. Но мне было бы спокойней, если бы я знал, что это…

— Пожалуйста, мне можно уйти? — взмолилась несчастная девушка.

Дирк мрачно посмотрел на нее.

— Да, — сказал он со вздохом, — только скажите, что вы обо всем этом думаете? — Он указал на записку.

— Я думаю, что все это похоже просто на детскую игру, — откровенно призналась Джанис Пирс.

— Но… но… но… — Дирк в отчаянии заколотил по столу. — Как вы не понимаете, мы должны иногда становиться детьми, чтобы понять? Только дети способны видеть все в истинном свете, потому что они еще не научились все пропускать через фильтры, столь мешающие нам увидеть то, чего мы не ожидаем увидеть.

— Взяли бы да и спросили у них, раз так.

— Благодарю вас, мисс Пирс. — Дирк потянулся за шляпой. — В который раз вы оказываете мне поистине неоценимую услугу, за что я вам бесконечно благодарен.

Более не раздумывая, Дирк устремился к двери.

24

Когда Ричард собрался наконец к Сьюзан, погода стала явно портиться. Ясные и чистые краски утра утратили свою интенсивность, и небо вскоре снова приняло привычный для Англии цвет, напоминающий старую мокрую кухонную тряпку. Ричард взял такси и через несколько минут был у цели.

— Всех их следует депортировать, — заметил шофер, когда они остановились.

— Эм-м, кого депортировать? — испуганно спросил Ричард, сообразив, что не слышал ни слова из того, что, очевидно, всю дорогу говорил таксист.

— Эм-м… — попытался ответить таксист, тоже соображая, что прослушал, о чем говорил клиент. — Да, всех. Разделаться с ними разом, вот что я считаю. С ними и с их чертовыми тритонами, — добавил он в заключение.

— Может, и так, — неопределенно согласился Ричард и поспешил скрыться в парадном.

Из-за двери доносились медленные и величавые звуки виолончели. Он был рад, что Сьюзан играет. Она умела сохранять удивительную выдержку и контроль над собой при любых обстоятельствах, если не разлучалась с музыкой. Ричард заметил, какую странную и необычную форму принимала порой эта связь. В те моменты, когда ей было плохо или что-то тревожило, стоило ей взять в руки виолончель, как она все забывала. Музыка освежала ее и возвращала покой. Но бывало, что исполнение той же пьесы могло, наоборот, лишить ее покоя, и она долго потом не могла прийти в себя.

Ричард как можно осторожнее открыл дверь квартиры и попытался на цыпочках прокрасться мимо маленькой музыкальной комнаты, но неожиданно дверь оказалась открытой. Остановившись на мгновение, он глазами попросил Сьюзан не обращать на него внимания и продолжать играть. Он успел лишь заметить, как осунулось и побледнело ее лицо, и все же она улыбнулась ему, а рука, державшая смычок, увереннее заходила по струнам.

Именно в этот краткий миг с безукоризненной точностью луч солнца, пробившись сквозь тяжелые дождливые тучи, отбросил блики на девушку и благородное коричневое дерево виолончели. У Ричарда перехватило дыхание от этой великолепной картины. Зловещий круговорот событий этого дня на мгновение замер, великодушно дав ему передохнуть.

Он знал, что плохо понимает музыку и так же мало знает ее, но то, что играла Сьюзан, было похоже на Моцарта. Именно Моцарта она должна была исполнять в предстоящем концерте вместо подруги, вспомнил он и тихонько проследовал в гостиную. Сев, он стал слушать.

Наконец звуки виолончели умолкли, но прошло какое-то время, прежде чем появилась Сьюзан. Смущенно моргая и улыбаясь, она крепко обняла его, а затем отпустила и, подойдя к телефону, снова положила трубку на место. Обычно она снимала ее, когда играла.

— Прости, — сказала она, — я хотела доиграть до конца. — Она быстро и с досадой смахнула слезинку. — Как ты, Ричард?

Он пожал плечами, смущенно глядя на нее, но ничего не ответил.

— А мне остается привыкать и жить дальше, — сказала с печальным вздохом Сьюзан. — Мне так жаль, я была такой… — Сьюзан, не закончив, лишь в отчаянии покачала головой. — Кто мог сделать это?

— Не знаю. Какой-нибудь маньяк, возможно. Да это уже не столь важно.

— Да, — ответила Сьюзан. — Ты завтракал?

— Нет. Ты продолжай играть, а я загляну в холодильник. За столом мы обо всем поговорим.

Сьюзан кивнула.

— Ладно, — сказала она, — только…

— Что?

— В данный момент я не хотела бы говорить о Гордоне. Пока не пройдет какое-то время и все не уляжется. Меня это застало врасплох. Мне было бы легче, если бы мы с ним были ближе друг к другу. Но это было не так, и я теперь в каком-то смятении, ибо не понимаю, что чувствую. Можно было бы поговорить, но теперь все окажется в прошлом: был, считал, любил…

Она прижалась на мгновение к Ричарду, а потом немного успокоилась и печально вздохнула.

— В холодильнике у меня, боюсь, маловато еды, — как бы оправдываясь, сказала она. — Йогурт и банка маринованной сельди кусочками. Можешь открыть. Может, тебе понравится. Главное, не разбрасывай по полу и не мажь сельдь джемом.

Она обняла его, поцеловала и с печальной улыбкой вернулась в музыкальную комнату.

Зазвонил телефон, Ричард снял трубку.

— Алло? — В трубке молчали, слышен был лишь шум, похожий на вой ветра в телеграфных проводах.

— Алло? — снова произнес Ричард, подождал немного и, пожав плечами, положил трубку.

— Кто-то звонил? — крикнула Сьюзан.

— Нет, никто, — ответил Ричард.

— Это уже не в первый раз, — заметила Сьюзан. — Кто-то звонит и дышит в трубку.

Она продолжала играть.

Ричард ушел в кухню и открыл холодильник. Он не сидел на рациональной диете, как Сьюзан, и поэтому содержимое холодильника мало обрадовало его. И все же он выложил на поднос все, что счел нужным: йогурт, немного отварного риса и апельсины, в мыслях, однако, пожалев, что не хватает пары сочных гамбургеров с жареной картошкой в придачу.

Нашлась и бутылка белого сухого, он и ее поставил на небольшой обеденный столик.

Спустя несколько минут к нему присоединилась Сьюзан. Она была спокойной и собранной и после нескольких кусочков селедки спросила его о происшествии на канале.

Ричард смущенно отнекивался, тряс головой и старался как-то объяснить ей, кто такой Дирк.

— Как его имя, ты сказал? — переспросила она, нахмурясь, когда он потерпел полную неудачу со своими объяснениями.

— Э-э-э… Дирк Джентли, в некотором роде… — промямлил Ричард.

— В некотором роде?

— Да, понимаешь… — Ричард окончательно сбился. Он понял, что, говоря о Дирке, почему-то всегда сбивался на какие-то намеки, неопределенности и недомолвки. Даже на бланках Дирка к его имени добавлена масса каких-то титулов, званий и пояснений, столь же неопределенных и загадочных. Он вытащил один из листков бумаги для заметок, которые взял со стола Дирка и на которых, организовав наконец свои мысли, записал все происшедшее с ним.

— Я… — снова попытался продолжить свой рассказ Ричард, но внизу кто-то позвонил в дверь. Ричард и Сьюзан испуганно переглянулись.

— Если это полиция, — решительно заявил Ричард, — я поговорю с ними. Чем скорей, тем лучше.

Сьюзан, отодвинув стул, встала, подошла к двери и взяла микрофон внутренней связи.

— Я слушаю, — сказала она, а затем переспросила: — Кто?

Нахмурившись, она выслушала то, что говорил незваный гость у входной двери, а затем, еще больше нахмурившись, посмотрела на Ричарда.

— Вам лучше подняться сюда, — не очень любезно пригласила она наконец гостя и нажала кнопку, открывающую входную дверь. Вернувшись к столу, Сьюзан села.

— Твой приятель, — сказала она ровным голосом. — Дирк Джентли.

Денек выдался на славу, и Электрический Монах пустил лошадь галопом. То есть от радостного возбуждения он пришпорил ее сильнее обычного, чему она, не разделяя его чувств, вынуждена была подчиниться.

Этот мир, по мнению Монаха, был определенно недурен. Он полюбил его. Он не знал, что это за место, откуда взялось, но оно во всех отношениях было подходящим для существа с уникальными, даже выдающимися дарованиями.

Монах нравился всем. Целые дни напролет он общался с людьми, выслушивал их жалобы и исповеди, а потом произносил три магических слова: «Я верю вам».

Эффект был потрясающим. Не то чтобы люди этого мира не произносили этих слов друг другу, такое бывало, но никогда в них не звучало столько искренности и убежденности, ибо Монах был специально запрограммирован именно на это.

Во всем мире его принимали как нечто непременное и должное. Он должен был верить за них, освобождая их от этой обязанности. Если кто-то появлялся у их двери с новой великой идеей, предложением или даже новой религией, они запросто отправляли всех к нему, говоря: «Идите к Монаху». И Монах сидел и терпеливо выслушивал каждого и верил всему, что они говорили. Далее этого, правда, не шло, и никто более этим не интересовался.

Лишь одна проблема, кажется, возникла теперь в этом во всех отношениях прекрасном мире. Часто после того, как Монах произносил три магических слова: «Я верю вам», собеседник тут же заговаривал о деньгах. У Монаха их, разумеется, не было. Этот недостаток омрачил немало интересных и многообещающих встреч.

Возможно, ему следует обзавестись некой суммой, но где ее достать?

Монах натянул поводья, и лошадь с удовольствием остановилась и тут же принялась пощипывать травку у края дороги. Лошадь не понимала, зачем нужны эти скачки то вверх, то вниз через холмы и долы, хотя, в сущности, какое ей дело до этого. Обидно только, что при этом оставались позади отличные зеленые поляны или лужайки с сочной нетоптаной травой. А если выпадал случай остановиться на них, то это были лучшие моменты в лошадиной скучной жизни и не грех было наверстать упущенное.

Монах пристально вглядывался в шоссе. Оно показалось знакомым… Он проехался по нему не спеша — сначала немного вперед, потом назад. Лошадь, улучив момент, снова попаслась у обочины.

Да, Монах был здесь прошлой ночью. Он хорошо запомнил это место. А это главное. Вот здесь он шел пешком в большем смятении духа, чем обычно, а вон там, за следующим поворотом, если он не ошибается, должна быть придорожная станция, где ему удалось забраться в багажник машины. Ее хозяин, неплохой человек, впоследствии почему-то так странно повел себя, когда Монах в него выстрелил.

Возможно, здесь он сможет раздобыть деньги. Монах призадумался. Во всяком случае, надо попытаться. Он оторвал лошадь от ее любимого занятия и снова пустил галопом.

Приблизившись к заправочной станции, он заметил машину. Она вызывающе стояла как-то поперек. Было ясно, что находится она здесь не по такому банальному поводу, как заправка маслом или бензином. У нее был слишком важный вид, чтобы скромно припарковаться, не бросаясь в глаза. Каждый автомобилист, проезжая мимо станции, должен был объезжать эту белую с синими полосами и эмблемами на кузове машину. Фары у нее тоже были какие-то особенные.

Подъехав совсем близко, Монах спешился и привязал лошадь к бензоколонке. Сам он направился к небольшой лавке, где увидел странного человека. Одетый в синюю униформу, он стоял к Монаху спиной. На голове у него была черная фуражка. Почему-то он пританцовывал, заткнув уши пальцами, что явно произвело сильное впечатление на человека за прилавком.

В священном страхе глядел Монах на приплясывающую фигуру и сразу же наделил его сверхъестественной силой божества. Он готов был уже преклонить перед ним колени, дабы выразить свою веру и преданность, как тот, покинув лавку, остановился как вкопанный при виде Монаха.

Монах, решив, что божество ждет, когда он отдаст ему почести, не задумываясь, повторил его танец, вертя пальцами в ушах.

Божество, странно посмотрев на Монаха, вдруг грубо схватило его, прижало плашмя к капоту белой машины и обыскало с ног до головы.

Дирк ворвался в гостиную со стремительностью небольшого торнадо.

— Мисс Уэй! — воскликнул он, схватив ее за руку, и сорвал с головы шляпу. — Я невыразимо польщен этой встречей, хотя глубоко сожалею, что происходит она в столь печальный момент скорби в вашем сердце, поэтому позвольте выразить вам мои самые искренние соболезнования по поводу утраты. Поверьте, ни при каких обстоятельствах я не посмел бы явиться сюда, если бы не серьезность и значение дела, ради которого я сейчас здесь. Ричард, я разгадал загадку фокуса, и это чрезвычайно важно!

Он размашисто сел на свободный стул у стола и положил свою шляпу на его край.

— Ты должен извинить нас, Дирк… — начал было Ричард.

— Нет, боюсь, это вам придется извинить меня, — перебил его Дирк. — Дело в том, что загадка разгадана, и самое удивительное в том, что разгадку подсказал мне семилетний мальчуган, встреченный мною на улице. Однако она, бесспорно, верна и в этом нет ни малейшего сомнения. «Какая разгадка?» — спросите вы, если, конечно, я позволю вам вставить хотя бы словечко. Уверяю, вам это не удастся, потому что я сам отвечу на этот вопрос следующим образом: ответа вообще не будет, потому что вы все равно в него не поверите. Лучше будет, если я сам вам все покажу и сегодня же.

Будьте уверены, это все объяснит. Я хочу сказать, что это объяснит фокус и, кстати, ту записку, которую ты нашел в книге. Я должен был бы сам догадаться относительно нее, если бы не был дураком. Она позволяет узнать, каким был неизвестный нам третий вопрос. Но — самое главное — она проливает свет на недостающий первый вопрос.

— Это еще что за недостающий вопрос? — быстро спросил Ричард, воспользовавшись короткой паузой.

Дирк посмотрел на него, как смотрят на круглого болвана.

— Вопрос, который задал король Георг Третий, конечно, — уверенно заявил он.

— Кому задал?

— Конечно же, профессору, — нетерпеливо пояснил Дирк. — Ты что, не помнишь? Это же было совершенно очевидным. — Дирк с досадой ударил ладонью по столу. — Мне помешала все понять сущая безделица, ничтожный факт, всего лишь утверждение, что это «абсолютно невозможно»! Шерлок Холмс сказал: если отбросить невозможное, то останется невероятное. А это и есть ответ. Но я не собираюсь отбрасывать даже невозможное. Именно сейчас. А теперь пойдем.

— Нет.

— Что? — Дирк сверкнул глазами в сторону Сьюзан, которая совершенно неожиданно, по крайней мере для него, оказала сопротивление.

— Мистер Джентли, — произнесла она голосом холодным и режущим как сталь. — Почему вы умышленно внушили Ричарду, что его ищет полиция?

Дирк нахмурился.

— Но полиция действительно его искала, — возразил он. — И сейчас ищет.

— Да, но только, чтобы задать ему всего несколько вопросов, а вовсе не потому, что считает его убийцей.

Дирк потупил глаза:

— Мисс Уэй, полиция хочет знать, кто убил вашего брата. Я же, при всем моем уважении к его памяти, не хочу этим заниматься. Это, возможно, имеет какое-то значение для расследования, но скорее всего убийцей был обыкновенный маньяк. Меня же интересует, почему вчера вечером Ричард забрался через окно в вашу квартиру.

— Я же тебе все рассказал, — рассердился Ричард.

— То, что ты мне рассказал, — это все ерунда, не имеющая никакого значения. Она лишь подтверждает, что ты сам не знаешь истинную причину своего поступка. Неужели я тебе не доказал это достаточно убедительно во время прогулки вдоль канала?

Ричард буквально кипел от негодования.

— Я следил за тобой, — настаивал Дирк, — и мне было ясно, что ты мало понимал тогда, что делал, более того, ты совершенно не думал о грозящей тебе опасности. Сначала я решил, что это бродяга, отважившийся на свою первую, а может, и последнюю кражу. Но затем ты повернулся, и я узнал тебя. Я всегда знал тебя умным, рассудительным и очень уравновешенным человеком, Ричард Мак-Дафф, подумал я. Рискуя жизнью, среди ночи взобраться по водосточной трубе? Такое поведение можно объяснить только состоянием крайнего возбуждения и отчаяния. Не так ли, мисс Уэй?

Он пристально посмотрел на Сьюзан, которая медленно села на стул и тоже смотрела на него глазами, полными страха и тревоги. Это означало, что она все поняла.

— И все же, когда утром ты пришел ко мне, ты был спокоен и собран. Ты вполне здраво рассуждал, когда я нес околесицу про кошку Шредингера. Ты не был похож на человека, в отчаянии решившегося совершить невероятное. Признаюсь, именно тогда я опустился до лжи и преувеличил грозящую тебе опасность. Я сделал это, чтобы держать тебя в руках.

— Тебе это не удалось. Я ушел.

— Кое-что задумав, не так ли? Я знал, что ты вернешься. Я приношу свои извинения, что, как бы это сказать, обманывал тебя, но то, что я пытаюсь найти, находится вне сферы интересов и забот полиции. Дело в том, что ты вчера отважился на несвойственные тебе действия, когда взбирался по отвесной стене… Кто ты в таком случае и почему это сделал?

Ричард вздрогнул. Его молчание затянулось.

— Какое это имеет отношение к фокусам? — наконец спросил он.

— Это мы узнаем в Кембридже, куда должны немедленно поехать.

— Почему ты так уверен…?

— Это беспокоит меня. — Лицо Дирка было суровым и мрачным.

Для человека, обычно словоохотливого, он теперь стал скуп на слова.

— Я вдруг обнаружил, что о чем-то знаю, но не могу понять, откуда и как я мог это узнать. Возможно, здесь срабатывает тот самый инстинкт, который помогает мгновенно поймать мяч, даже еще не видя, что он летит. Или этот же инстинкт, только еще более глубокий и неосознанный, предупреждает тебя, что за тобой следят. Для моего интеллекта является оскорблением, что столь высмеиваемая мною людская доверчивость… оказывается, присуща и мне тоже. Ты помнишь… эту печальную историю с экзаменационными билетами?

Он действительно казался расстроенным и подавленным. Ему стоило усилий заглянуть в самого себя, чтобы продолжить разговор.

— Умение сосчитать, что дважды два четыре, извлечь квадратный корень из пятисот тридцати девяти… это несколько, согласитесь, другое. А я… Позвольте мне… э-э-э… привести один пример.

Дирк был взволнован и наклонился низко над столом.

— Вчера я увидел, как ты лез в окно этой квартиры. Я сразу почувствовал неладное. Сегодня я заставил тебя рассказать мне все до мельчайших подробностей о том, что произошло вчера. Теперь я напряг свой мозг, использовал весь свой интеллект, чтобы, возможно, разгадать величайшую тайну, которую хранит эта планета. Клянусь, это так, и я могу это доказать. Вы должны поверить мне. Если я скажу вам, что знаю нечто страшное, об ужасном зле, которое мы должны немедленно предотвратить, ты поедешь со мной в Кембридж?

Ошеломленный Ричард кивнул.

— Отлично, — облегченно промолвил Дирк. — А что это? — указал он на тарелку Ричарда.

— Маринованная селедка. Хотите попробовать? — предложила Сьюзан.

— Нет, спасибо. — Дирк поднялся и стал застегивать пальто. — В моем лексиконе, — добавил он, направляясь к двери и прихватив с собой Ричарда, — нет слова «селедка». Всего хорошего, мисс Уэй, и пожелайте нам вовремя добраться.

25

Глухо рокотал гром, предвестник нескончаемого моросящего дождя с северо-востока, извечного спутника всех земных катаклизмов.

Дирк поднял воротник кожаного пальто, спасаясь от непогоды, но она не могла погасить его почти дьявольского веселья, когда они с Ричардом подходили к древним воротам двенадцатого века.

— Колледж Святого Седда, Кембридж! — торжественно воскликнул Дирк, спустя восемь лет снова видя перед собой эти ворота. — Сооружены в каком-то году, кем, не помню, в честь кого, тоже забыл.

— Святого Седда? — высказал предположение Ричард.

— А знаешь, вполне возможно. Один из самых занудных святых во всем Нортхьюмберленде. Его братец Чэд был еще занудней. Его именем назван собор в Бирмингеме, если тебе это что-то говорит. А, Билл, рад видеть тебя, — поприветствовал он привратника, который, опередив их, вошел в ворота.

Тот оглянулся:

— Мистер Чьелли! Рад вашему возвращению, сэр. Сожалею, что у вас были неприятности, и надеюсь, что все уже позади.

— Да, Билл, все уже позади. Как видишь, я жив и здоров. А как миссис Робертс? Ее все еще беспокоит нога?

— Нет, с тех пор, как ее отняли. Спасибо, сэр, за внимание. Но между нами, я не возражал бы, если бы, ампутировав, ее все же оставили нам. Я даже приберег для нее местечко на каминной доске. Но что поделаешь, нельзя так нельзя. Мистер Мак-Дафф, — добавил он, кивнув Ричарду. — Кстати, о лошади, о которой вы вчера вечером спрашивали, сэр. Нам пришлось убрать ее из профессорской квартиры. Она ему мешала.

— Я просто так спросил, из любопытства, Билл. Надеюсь, она не очень побеспокоила вас, — заметил Ричард.

— Меня ничто не может побеспокоить, сэр, кроме разве молодых людей в сутанах. Терпеть их не могу.

— Если лошадь снова побеспокоит тебя, Билл, — перебил его Дирк, похлопав по плечу, — сообщи мне и я с ней поговорю по душам. А теперь скажи, где профессор Кронотис, раз ты о нем заговорил? У нас к нему важное дело.

— А этого я не знаю, сэр, и позвонить не могу. Его телефон неисправен. Почему бы вам самим не заглянуть и проверить. Второй дворик, в левом углу.

— Ладно, я знаю, где квартира профессора, Билл, спасибо. Мои наилучшие пожелания тому, что осталось от миссис Робертс.

Они быстро пересекли Первый внутренний дворик, во всяком случае, это сделал Дирк, ибо Ричард шел своей обычной степенной походкой длинноногого журавля, недовольно морщась от холодных капель дождя, падавших на лицо.

Дирк не иначе как взял на себя роль гида по родному колледжу.

— Колледж св. Седда, — пояснял он на ходу, — это альма-матер Кольриджа и сэра Исаака Ньютона, который придумал, как гуртить края монет и кошкин лаз^[12].

— Что? — переспросил Ричард.

— Хитроумнейшее изобретение, простое и гениальное. Лаз для кошки в двери туалета…

— Да, — сказал Ричард, — и еще такую безделицу, как закон всемирного тяготения.

— Тяготения, — Дирк пренебрежительно пожал плечами. — Да, и это тоже. Хотя это всего лишь открытие того, что лежало на поверхности. Оно так и просилось в руки, бери открывай.

Он вытащил из кармана монетку и небрежно бросил ее на гравий у края асфальтовой дорожки.

— Видишь? — сказал он. — Рано или поздно кто-нибудь заметит. Но кошкин лаз… О, это совсем другое. Это настоящее изобретение, воплощение творческого начала.

— Мне кажется, что любому такое может прийти в голову.

— О, — возразил Дирк, — не всякий ум может воплотить невидимую идею в реально существующий предмет. Утверждение, что «я бы тоже такое придумал» необычайно популярно среди нас и очень обманчиво, ибо чаще всего те, кто так похваляется, менее всего способны что-то придумать. Кажется, это та лестница, которая нам нужна. Поднимемся?

И, не дожидаясь ответа, Дирк взбежал по ступеням. Ричард неуверенно последовал за ним, и, когда поднялся, Дирк уже стучал во вторую дверь тамбура. Первая стояла открытой.

— Входите! — раздался голос из-за двери. Дирк толкнул ее, и они с Ричардом успели увидеть венчик седых волос вокруг лысины профессора, который тут же исчез в кухне.

— Я готовлю чай, — крикнул он оттуда. — Кому какой? Садитесь, располагайтесь, кто бы вы ни были.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Дирк. — Нас двое.

Дирк сел, Ричард последовал его примеру.

— Индийский или китайский? — спросил из кухни профессор.

— Индийский, пожалуйста.

Послышался стук чашек.

Ричард осмотрел комнату. Она показалась ему бесцветной и скучной. В камине медленно догорал огонь, и комнату освещал лишь свет хмурого дня. Хотя здесь ничего не изменилось, прежними были старый диван и заваленный книгами стол, но уже не было наэлектризованной атмосферы загадочности вчерашнего вечера, которая так запомнилась ему. Казалось, комната невинно-иронично вопрошает, подняв брови: «В чем же дело?»

— Молоко? — опять крикнул из кухни профессор.

— Да, пожалуйста, — ответил Дирк и посмотрел на Ричарда с улыбкой безумца, с трудом удерживающего себя от чего-то явно опасного и необдуманного.

— Сахар? Один кусок или два? — осведомился из кухни профессор.

— Один, — ответил Дирк. — И две ложечки песку, если можно.

В кухне заметно поубавилось активности, и через несколько секунд в дверь просунулась голова профессора.

— Свлад Чьелли! — радостно воскликнул он. — Отличная работа, Мак-Дафф. Мой дорогой друг, я счастлив видеть вас, как хорошо, что вы пришли.

Профессор, прежде чем пожать Свладу руку, торопливо вытер свою чайным полотенцем.

— Мой дорогой Свлад.

— Зовите меня Дирк, если вам не трудно, — попросил Дирк и сердечно ответил на рукопожатие профессора. — Это имя мне больше нравится. В нем есть что-то ирландское, мне кажется. Дирк Джентли. Под этим именем я ныне работаю. В моем прошлом есть нечто такое, от чего мне хотелось бы дистанцироваться.

— Я прекрасно вас понимаю. Большая половина четырнадцатого века, например, была чрезвычайно мрачным временем, — с пониманием согласился профессор.

Дирк хотел было поправить его, но потом подумал, что это может отвлечь его от главного.

— Как вы поживаете, дорогой профессор? — спросил он, церемонно кладя шляпу и шарф на ручку дивана.

— Что ж, — сказал профессор, — это было интересное, но и скучное время. Скучное по весьма интересным причинам. Садитесь поближе к огню, согрейтесь, я принесу чай и все вам расскажу. — Он снова выбежал в кухню, что-то бормоча под нос, предоставив им устраиваться перед камином.

— Не думал, что ты его знаешь, — наклонившись к Дирку, сказал Ричард и кивнул в сторону кухни.

— Я не знаю его, — быстро возразил Дирк. — Однажды встретились на каком-то обеде, но сразу понравились друг другу и нашли взаимопонимание.

— Почему же потом не встречались?

— Он решительно избегал меня. Близкое знакомство — это опасная вещь, если у тебя есть тайна, которую надо хранить. А насколько я понимаю, это серьезная тайна. Серьезнее ее нет в мире, — добавил он тихо, — и она меня весьма интересует.

Он многозначительно посмотрел на Ричарда и протянул руки к огню. Поскольку Ричард безуспешно пытался и ранее выяснить, что это за тайна, он на этот раз решил не проявлять интереса и, поудобнее устроившись в кресле, лишь посмотрел на Дирка.

— Я спрашивал вас относительно чая? — справился профессор, вернувшись в гостиную.

— Да, и неоднократно, — подтвердил Ричард. — Кажется, мы согласились, что выпьем его, не так ли?

— Отлично, — как-то рассеянно промолвил профессор. — По счастливой случайности у меня в кухне есть чай. Простите, у меня память как… э-э-э. Как называется эта штука, через которую процеживают сваренный рис? Господи, о чем я говорю?

С озадаченным видом он снова исчез в кухне.

— Очень интересно, — тихо промолвил Дирк. — Такая ли уж у него плохая память?

Он встал и заходил по комнате. Взгляд его невольно остановился на счетах, лежавших на большом столе красного дерева.

— Это и есть тот стол? — спросил он у Ричарда. — Ты на нем нашел записку о солонке?

— Да, — ответил Ричард. Он тоже встал и подошел к столу. — Она была в этой книжке. — Он взял в руки путеводитель по островам Греции и полистал его.

— Да-да, конечно, — нетерпеливо промолвил Дирк. — Мы это уже знаем. Меня интересует, тот ли это стол? — Он с любопытством провел пальцем по краям столешницы.

— Если ты думаешь, что профессор и девочка заранее сговорились, то, по-моему, это невозможно, — возразил Ричард.

— Конечно, невозможно, — согласился Дирк. — И без того ясно.

Ричард пожал плечами, стараясь не раздражаться, и положил путеводитель на место.

— Странное совпадение, что книга оказалась…

— Очень странное! — фыркнул Дирк. — Ха! Посмотрим, действительно ли это совпадение. Проверим так ли это. Я хочу, чтобы ты попросил профессора рассказать, как он сделал этот фокус.

— Мне казалось, что ты знаешь?

— Да, знаю, — небрежно ответил Дирк, — но пусть подтвердит еще раз.

— Понимаю, — рассердился Ричард. — По-твоему это так просто? Заставить его объяснить, а потом сказать: «Я так и думал!» Отлично, Дирк. Значит, мы приехали сюда только для того, чтобы он рассказал нам, как он проделал этот фокус? Ты сошел с ума.

Дирк уже не сдерживался.

— Делай, как тебе говорят, — сказал он резко. — Ты видел фокус и можешь спросить, как он у него получился. Здесь кроется большая тайна. Я это знаю, но хочу, чтобы ты узнал ее от него.

Он быстро обернулся, когда в гостиную с подносом вошел профессор и, обойдя диван, поставил его на низкий кофейный столик, а сам сел поближе к огню.

— Профессор Кронотис… — начал Дирк.

— Просто Крон, пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Дирк. — Крон…

— Сито! — радостно воскликнул профессор.

— Что?

— Вспомнил. Это та самая посудина, через которую сцеживают воду. Как я мог забыть? Ну да ладно. Дирк, дорогой, у вас такой вид, будто вы сейчас взорветесь. В чем дело? Не лучше ли сесть и отдохнуть в кресле.

— Благодарю, но нет. Мне удобнее ходить по комнате, если позволите, Крон…

Дирк повернулся к профессору и поднял палец.

— Я должен предупредить вас, что знаю ваш секрет, — сказал он, глядя на старика. — Профессор!..

— Да? Знаете? — промямлил профессор, как-то растерявшись, и завозился с чашками на подносе. — Понимаю.

Чашки громко стучали, когда он их передвигал.

— Я этого опасался.

— Поэтому у нас есть вопросы к вам. Я должен сказать, что с великим нетерпением жду на них ответа.

— Да, да, — лепетал профессор. — Наверное, пришло время. Я и сам не знаю, как толковать последние события… и сам весьма напуган.Хорошо, спрашивайте. — Он вскинул на Дирка глаза. В них был странный блеск, и взгляд их был острым.

Дирк кивнул Ричарду, а сам повернулся и снова заходил по комнате, уставившись в пол.

— Э-э-э… — начал Ричард, — я… меня интересует, как вам вчера удался фокус с солонкой.

Вопрос удивил и смутил профессора.

— Фокус? — переспросил он.

— Да, фокус, — повторил Ричард.

— О… — Профессор был захвачен врасплох. — Дело в том, что я не знаю… Законы Магического Круга очень строгие, и разглашение профессиональных тайн сурово карается. Очень сурово. Фокус произвел большое впечатление, не так ли? — спросил он, хитро взглянув на Ричарда.

— Да, — ответил тот, — но, с другой стороны, он показался таким простым в тот вечер… Однако теперь, когда я подумал о нем, то должен сказать, что он здорово озадачил меня.

— Что ж, это искусство. И еще практика. Вот и создается впечатление простоты.

— Да, он казался простым, — продолжал Ричард, осторожно продвигаясь к цели. — Меня он просто захватил.

— Значит, вам понравился фокус?

— Он поразил мое воображение.

Дирк уже начал терять терпение и бросил на Ричарда свирепый взгляд.

— Не понимаю, почему вы не можете нам его объяснить? — настойчиво повторил свою просьбу Ричард. — Я просто хочу понять, в чем секрет этого фокуса, вот и все. Извините меня, профессор.

— Ну что ж, — произнес, вдруг заколебавшись, профессор. — Я думаю… если вы пообещаете, что более ни одна душа не узнает об этом, я позволю вам сделать предположение, что в фокусе участвовали две солонки. Едва ли кто мог заметить разницу между ними. Ловкость рук, быстрота, как вы знаете, может обмануть глаз, особенно глаз за торжественным столом. Пока я вертел в руках свою лыжную шапочку, искусно, я должен сказать, имитируя неловкость и неумение, мне удалось незаметно спрятать одну из солонок в рукав. Понимаете?

Волнений и сомнений как не бывало. Профессор охотно делился своими профессиональными тайнами, испытывая при этом истинное удовольствие.

— Этот фокус, кстати, стар как мир. Но все равно требует навыков и ловкости. Разумеется, спустя какое-то время я вернул солонку на стол, сделав это так, будто передавал ее кому-то из обедающих. Этому тоже надо было научиться, чтобы все выглядело совершенно естественным. Я, однако, предпочитаю прятать солонку под стол. Любительский прием, ну и что. Трудно, правда, потом сразу вернуть ее на стол, но ничего страшного, уборщики заметят ее разве что через две недели. Однажды у меня под стулом целый месяц пролежал дохлый дрозд. Без демонстрации какого-либо фокуса. Просто кошка задушила его.

Профессор широко улыбался.

Ричард, решив, что он свою задачу выполнил, однако не мог понять, чем это все должно кончиться. Он бросил взгляд на Дирка, но тот, кажется, не собирался его выручать. Тогда Ричард решил на собственный страх и риск продолжать расспросы.

— Да, я, конечно, понимаю, что все в ловкости рук, однако непонятно, как солонка могла оказаться вмурованной в греческую вазу?

Вопрос поверг профессора в растерянность, получалось, будто они играют в вопросы и ответы. Профессор посмотрел на Дирка, а тот внезапно перестал шагать из угла в угол и тоже глядел на профессора горящими от нетерпения глазами.

— Очень просто, — наконец промолвил профессор. — Не требуется никакой особой сноровки и ловкости. Вы помните, я вышел на минуту в прихожую за своей лыжной шапочкой?

— Да, — неуверенно подтвердил Ричард.

— Все время, что я отсутствовал, я потратил на поиски человека, который сделал бы вазу. Понадобилось немало времени, конечно. Три недели на то, чтобы найти гончара, и еще пара дней, чтобы дождаться, когда он протрезвеет. Лишь потом удалось уговорить его сделать вазу и обжечь ее в печи вместе с солонкой. Еще я потратил какое-то время на поиски… э… э… пыли, чтобы скрыть загар, который я успел приобрести под солнцем Древней Греции. Пришлось так же точно рассчитать время возвращения, чтобы все выглядело вполне естественным. Я заблудился немного в прихожей. Никогда не знаешь, куда глядеть. Ну вот и все.

Он улыбнулся печально и испуганно.

Ричард попытался было кивком поддержать его, но передумал.

— О чем вы, черт возьми, профессор? — воскликнул он.

Тот с удивлением вскинул на него глаза.

— Я так понял, что вы знаете мою тайну? — сказал профессор.

— Я знаю, — гордо заявил Дирк. Он торжествовал. — Ричард пока еще не знает, хотя предоставил всю информацию, которая мне была нужна, чтобы все раскрыть. Позвольте мне, — добавил он, — заполнить парочку пробелов в вашем рассказе. Для того чтобы скрыть ваше длительное отсутствие от коллег за столом, для которых вы вышли всего на несколько секунд, вы должны были записать для себя последние сказанные вами слова, чтобы, вернувшись, продолжить дальше. Все должно было выглядеть как можно более естественным. Это важная деталь, особенно если вы жалуетесь на то, что память уже не та, что была. Не так ли?

— А какой она была? — Профессор медленно покачал седой головой. — Я едва могу вспомнить, какой она была. Но вы очень тонко подметили эту деталь.

— И еще одна важная подробность, — продолжал Дирк. — Вопросы, которые задал король Георг Третий. Он задал их вам.

Профессор, похоже, опять был застигнут врасплох.

— Он спрашивал вас, — продолжил Дирк, заглядывая в маленькую записную книжку, которую извлек из кармана, — по какой такой причине одно событие следует за другим и нельзя ли нарушить эту закономерность. Разве он не спросил вас также, — и это был его первый вопрос, — можно ли передвигаться во времени назад, в прошлое, или что-либо в этом роде?

Профессор окинул Дирка долгим оценивающим взглядом.

— Я в вас не ошибся, — задумчиво произнес он. — Вы человек редкого ума.

Профессор медленно подошел к окну. Внизу под моросящим дождем через университетский дворик то и дело кто-то пробегал. Одни, кутаясь в пальто, спешили по своим делам, другие, чуть сбавив шаг, указывали друг другу на архитектурные достопримечательности старого колледжа.

— Да, он-спросил меня именно об этом, — ответил профессор приглушенным голосом.

— Хорошо. — Дирк закрыл записную книжку и сунул ее в карман. На лице его была скупая улыбка, словно свидетельствовавшая о том, что именно такой похвалы он и ждал. — Таким образом, ясно, почему ответы были: «да», «нет», «быть может». И именно в такой последовательности. А теперь, где?

— Что?

— Машина времени.

— Вы в ней, — ответил профессор.

26

Шумная ватага свадебных гостей ввалилась в вагон поезда на станции Бишоп-Стетфорд. Мужчины были в смокингах с гвоздиками в петлицах. Их лица казались слегка помятыми после свадебного веселья. Дамы были в нарядных платьях и шикарных шляпках. Они весело щебетали о том, как хороша была Джулия в белой тафте, а Ральф даже во фраке выглядел таким же неотесанным увальнем.

Кто-то из юношей высунул голову в окно вагона и, окликнув кондуктора, справился, не ошиблись ли они поездом и действительно ли он останавливается в Кембридже. Кондуктор, чертыхнувшись про себя, подтвердил это, что, однако, не помешало молодому франту пуститься в ненужные рассуждения о том, что ехать им в обратную сторону совсем ни к чему и еще что-то подобное. Наконец, издав в заключение какие-то квакающие звуки, он спрятал голову, пребольно, должно быть, ударившись макушкой о верхнюю раму.

Насыщенность вагона алкогольными парами возрастала.

Однако общим мнением было отметить конец свадебного обеда в вагоне-ресторане, чтобы те, кто не допил на свадьбе, смог бы напиться до чертиков здесь, и на этом поставить точку. Идея была принята на ура, поезд тронулся, и кое-кто не устоял на ногах.

Три молодых человека упали на три пустых места в купе, в котором четвертое место было занято холеным, плотного телосложения господином с печальным лицом и большими коровьими глазами, устремленными куда-то в пространство.

Медленно и неохотно взор незнакомца вернулся из вечности в узкое пространство купе, к его неожиданным и шумным спутникам.

Его снова охватило знакомое, не раз тревожившее чувство.

Три шумных соседа живо обсуждали, стоит ли им всем троим идти в бар ресторана за напитками, или пойдет кто-то один и принесет всем, или же он напьется и позабудет о друзьях, а они будут напрасно ждать его, или же если он не забудет, то сможет ли он один принести напитки для троих, не расплескав их по дороге к всеобщему неудовольствию остальных пассажиров.

Наконец после долгих споров был достигнут некий консенсус, который тут же у всех троих вылетел из головы, поэтому двое из друзей с готовностью вскочили, но тут же снова сели, позволив вскочить третьему. Тот, встав, тут же плюхнулся обратно на сиденье. Тогда двое все же встали и высказали здравую мысль, что безопаснее, пожалуй, купить не напитки, а весь бар. На том и порешили.

Третий, пожелав последовать за друзьями, был неожиданно остановлен соседом с печальными глазами, который, наклонившись к нему, в каком-то порыве отчаяния крепко схватил его за руку.

Молодой человек в смокинге отреагировал быстро и решительно, насколько позволило ему изрядно затуманенное алкоголем сознание.

— Что вам нужно? — с вызовом спросил он, глядя на незнакомца.

Майкл Вентон-Уикс, ибо это был он, впившись в него горящим взором, тихо промолвил:

— Я был на корабле…

— Что?

— На корабле… — повторил Майкл.

— На каком корабле? О чем вы говорите? Отпустите мою руку, слышите!

— Мы прилетели, — не мог уже остановиться Майкл. Голос его был тих и еле слышен, но он странно завораживал и подчинял себе. — …Мы преодолели огромные пространства. Мы прилетели сюда, чтобы создать здесь рай. Рай. У вас. Здесь.

Он медленно обвел глазами купе, на мгновение остановился взглядом на забрызганном дождем окне, за которым были ранние сумерки и мокрый пейзаж Восточной Англии. Он смотрел на него с явным отвращением и все сильнее сжимал руку юноши.

— Послушайте, я хочу пойти в бар и выпить, — неуверенно взмолился свадебный гость. Он и сам не знал, так ли уж ему этого хочется.

— Мы оставили позади тех, кто пожелал уничтожить себя войнами, — бормотал Майкл. — Мы хотим создать мир, где не будет войн, а будут лишь музыка, искусство, просвещение… В нем не будет места ничему мелкому, суетному, презренному…

Приумолкший гуляка с удивлением смотрел на странного пассажира. Он не походил на престарелого хиппи, хотя кто знает. Его старший брат тоже однажды ушел в коммуну друидов и прожил там пару лет, питаясь пончиками с ЛСД и воображая, что он дерево. А потом ничего, вернулся. Теперь он директор торгового банка и больше не чувствует себя деревом. Правда, пару раз с ним это еще случилось, пока он наконец не сообразил, что ему нельзя пить какую-то определенную марку красного вина, которое будило в нем воспоминания.

— Нашлись и такие, кто предрекал нам неудачу, — продолжал свой печальный рассказ Майкл. Шум в вагоне не заглушал его тихого голоса. — Они утверждали, что мы тоже несем в себе семена раздора и войны, но мы были полны веры. Нашей целью были искусство, красота и их процветание. Высокое искусство и великая красота — музыка. Мы взяли с собой только тех, кто верил и стремился сделать это явью.

— О чем вы говорите? — наконец, опомнившись, спросил свадебный гость, но в его словах уже не было ни враждебности, ни вызова. Он незаметно для себя подпал под гипнотическое воздействие речей незнакомца.

— Когда это было? Где?

Майкл тяжело дышал.

— Когда вас не было еще на свете, — промолвил он наконец. — Не уходите, и я вам все расскажу…

27

Наступила долгая полная тревоги пауза. За окном опускались сумерки, стемнело и в комнате. От причудливой вечерней игры света фигура профессора казалась тенью.

Словоохотливый непоседа Дирк был безмолвен. Его глаза, сиявшие детским любопытством и восторгом, снова скользнули по неказистой обстановке профессорской гостиной, по ее старинным деревянным панелям и потертому ковру на полу. Руки его заметно дрожали.

Ричард, слегка нахмурившись, словно решал в уме сложнейшую задачу, наконец посмотрел на профессора и прямо в лоб спросил:

— Кто вы?

— Понятия не имею, — весело и беспечно ответил профессор. — Многое выветрилось из моей памяти за это время. Видите ли, я очень стар. Ужасно стар. Если бы я сказал вам, как я стар, боюсь, это напугало бы вас. И, как ни странно, это напугало бы и меня самого, ибо я даже не могу вспомнить свой возраст. Я многое перевидал и, слава Богу, большую часть перезабыл. Беда в том, что с человеком, достигшим моего возраста, о чем я, кажется, уже говорил, происходит нечто странное… Я, видимо, это уже говорил?

— Да, да, говорили.

— Хорошо. Я забыл, говорил или нет. Дело в том, что человеческая память с годами не становится богаче, из нее многое просто выпадает. Так что, как видите, разница между человеком моего возраста и вашего не в том, насколько много он помнит, а в том насколько много он забыл. В конце концов даже забываешь, что именно ты забыл, а потом забываешь вообще, что ты когда-либо что-то помнил, и уже не помнишь, что только что сказал…

Он растерянно посмотрел на чайник в руках.

— Но помнишь вещи… — попытался деликатно помочь Ричард.

— Запахи и серьги…

— Простите, профессор?

— Что-то, конечно, остается и напоминает о себе по какой-то причине, — бормотал профессор, сокрушенно тряся головой, и вдруг неожиданно сел. — Серьги, которые были на королеве Виктории в серебряный юбилей ее правления. Очень странные серьги, запечатленные, конечно, на портретах того времени. И запах улиц, прежде чем на них появились автомобили. Трудно сказать, когда было хуже. Вот почему так жив в памяти образ Клеопатры. Убийственное смешение воспоминаний о королевских серьгах и запахах. Боюсь, что они останутся в памяти, даже когда все остальное забудется. Я буду сидеть в полутемной комнате, беззубый, потерявший зрение и обоняние старец, у которого только и останется, что эта жалкая седая головенка. А в ней — странное видение: уродливые голубые с золотом подвески, в которых резко преломляются праздничные огни, и еще запах пота, бродячих кошек и смерти. Интересно, что это все может означать для меня…

У Дирка буквально перехватило дыхание, когда он осторожно двигался по комнате и легонько, кончиками пальцев касался стен, спинки кушетки, крышки стола.

— Как давно все это… существует?.. — наконец спросил он.

— Здесь? — переспросил профессор. — Лет двести. С тех самых пор, как я вышел в отставку.

— В какую отставку?

— Понятия не имею. Мог же я в конце концов занимать какую-то должность, а? Как вы считаете?

— Вы хотите сказать, что всегда жили в этой квартире… все эти двести лет? — пробормотал Ричард. — Вы не думаете, что это могли заметить и найти весьма странным?

— О, в этом вся прелесть Кембриджа. Здесь столько тайн, — с удовольствием пояснил профессор. — Если бы мы начали ими делиться, нам бы сидеть здесь безвылазно с Пасхи до Рождества. Свлад… э-э-э… Дирк, дорогой друг, прошу вас не трогать это. Пока.

Профессор заметил, как Дирк протянул руку к старым счетам, лежавшим на столе.

— Что это? — резко спросил Дирк.

— То, что вы видите, старые деревянные счеты, — ответил профессор. — Я потом вам их покажу, а пока я хотел бы поздравить вас с необыкновенной проницательностью. Как вы нашли разгадку?

— Должен сознаться, что не я ее нашел, — с несвойственной ему скромностью признался Дирк. — Пришлось обратиться к мальчишке на улице. Я рассказал ему о фокусе и спросил, как фокусник смог это сделать. Вот, что он мне ответил, цитирую почти дословно: «Чего тут голову ломать, черт побери? Ясно, что он воспользовался машиной времени». Я поблагодарил молодого гения и дал ему шиллинг. Довольно больно лягнув меня в голень, он пошел своей дорогой. Вот кто решил загадку фокуса. Мне остается только доказать, что он был прав. Дав мне пинка, мальчишка избавил меня от необходимости самому задать себе взбучку за тупоумие.

— Да, но вы были достаточно проницательны, мой друг, решив обратиться именно к ребенку, — утешил его профессор. — С этим я вас и поздравляю.

Дирк не сводил со счет подозрительного взгляда.

— Ну и как… они работают? — спросил он нарочито равнодушным тоном.

— В сущности, необычайно просто, — охотно пояснил профессор. — Они способны выполнить любое ваше задание. Подключенный к счетам компьютер довольно современен, а по мощности он превосходит все компьютеры планеты, включая самого себя, в этом главная его особенность и секрет. Никогда не мог этого понять, если говорить честно. Девяносто пять процентов его мощности уходит на то, чтобы он понял, чего от него хотят. Я же просто поставил счеты там, где они сейчас стоят, и они меня прекрасно понимают. Мне кажется, что я еще с младенчества знал, как пользоваться ими…

Ричарду, очевидно, захочется воспользоваться своим персональным компьютером, не так ли? Если вы поставите его на то место, где стоят сейчас счеты, компьютер машины времени загрузит его и предложит массу путешествий во времени с набором возможных меню. Если, конечно, вам сразу не захочется попасть в год 1066-й и увидеть сражение при Хастинге у своего порога.

Тон профессора свидетельствовал о том, что его интересы лежат совсем в иной плоскости.

— По-своему это даже занятно, — заключил он. — Намного интереснее, чем телевизор, и проще, чем видеокамера. Если я пропускаю какую-нибудь программу, я запросто возвращаюсь в то время, когда она транслировалась. Я не люблю возиться с кнопками перемотки, переключения и прочим.

Дирк реагировал на последние слова профессора чрезвычайно импульсивно.

— В вашем распоряжении машина времени, а вы с ее помощью… смотрите телепередачи? — громко воскликнул он.

— Будь у меня видеокамера, я бы и не подумал использовать машину таким образом. Это очень деликатное дело, я имею в виду путешествие во времени. Столько опасностей и ловушек, если ошибаешься и попадаешь не туда. Можно невзначай нарушить весь ход истории.

Кроме того, включение машины времени всегда приводит к порче моего телефона. Я прошу прощения, — обратился он к Ричарду, — что вчера вы не смогли от меня позвонить вашей знакомой. С Британской телефонной связью вообще творится что-то непонятное, и моей машине это совсем не нравится. С канализацией, подачей электроэнергии и газа, слава Богу, все в порядке. Связь и взаимодействие времен происходят на каком-то квантовом уровне, что мне не совсем понятно, однако это никогда не представляло собой неразрешимую проблему. А вот телефон — это постоянная проблема. Каждый раз, когда я пользуюсь машиной времени, а это бывает очень редко из-за этой проклятой проблемы с телефоном, он перестает работать, и мне приходится вызывать мастера из телефонной компании. Он, конечно, задает идиотские вопросы, а мои ответы оказываются выше его понимания.

Но все-таки во всех случаях я очень строго придерживаюсь одного твердого правила — я ничего не должен менять в нашем прошлом, как бы ни был велик соблазн, — вздохнул профессор.

— Какой соблазн? — резко спросил Дирк.

— Есть один пустячок… э-э-э… который меня весьма заинтересовал, — неопределенно ответил профессор. — Однако не беспокойтесь, никакой опасности, ибо я не отступлю от своего правила. Хотя, должен признаться, очень жаль.

— Но вы уже отступили от своего правила, профессор!.. — воскликнул Дирк. — Это было вчера вечером. Вы что-то изменили в нашем прошлом…

— Да, вы правы, — несколько сконфуженно ответил профессор. — Но это нечто другое. Совсем другое. Видели бы вы лицо этой девочки. Она была так несчастна. Она считала, что мир — это чудесное место, а старые мумии, которые ее окружали за обеденным столом, просто решили излить на нее свою старческую желчь, потому что давно не считают мир прекрасным. Я имею в виду, в частности, — пояснил он, глядя на Ричарда, — декана Коули. Вы помните его? Старый козел. Ему не помешает немного человечности, даже если ее придется насильно вбивать в него. Нет, то, что я сделал, было оправданным. А во всем остальном я не преступил черту…

У Ричарда был такой вид, будто он вспомнил что-то очень важное.

— Профессор, — перебил он его вежливо, — можно мне дать вам совет?

— Ну, конечно, мой друг, я буду только рад, — охотно согласился профессор.

— Если наш общий друг предложит вам прогуляться по берегу реки Кем, не делайте этого.

— Что вы хотите сказать?

— Он хочет сказать, — вмешался Дирк, — что тогда может обнаружиться несоответствие между тем, что вы в действительности сделали и вашим объяснением причин, почему вы это сделали.

— Весьма странная постановка вопроса…

— Что ж, разве сам Ричард не странный человек? Видите ли, иногда случается, что наши поступки могут быть продиктованы причинами, о которых мы даже не подозреваем. Как в случаях внушения после сеансов гипноза или одержимости.

Профессор страшно побледнел.

— Одержимости? — спросил он слабым голосом.

— Профессор, простите, Крон, я подозреваю, что у вас была причина искать встречи со мной. Какая же?

— Кембридж! Остановка в Кембридже! — прозвучало по радио на вокзальном перроне.

Шумная толпа свадебных гостей, покинувших вагон, громко перекликалась и оживленно разговаривала.

— Где Родни? — спросил один из них, с трудом спускаясь по ступеням вагона-ресторана. Пошатываясь, он и его приятель стояли на перроне, ища глазами потерянного спутника. Мимо них бесшумно проплыла высокая грузная фигура Майкла Вентон-Уикса, устремившегося к выходу.

Приятели, пробираясь сквозь толпу, прошли вдоль вагонов, заглядывая в грязные окна. Наконец в одном из них они увидели своего друга, одиноко, словно в трансе, сидевшего в опустевшем купе. Они стали стучать в окно и кричать ему, но он не слышал ни стука, ни громких окриков. Потом вдруг, словно проснувшись, он с удивлением осмотрелся. Казалось, он не мог понять, где находится.

— Эй, соня! — радостно завопили его друзья и, шумно вломившись в купе, наконец извлекли его оттуда.

Но и на перроне он не сразу пришел в себя. Наконец, встряхнув головой, он посмотрел вдоль перрона и вдруг увидел в конце грузную фигуру Майкла Вентон-Уикса, собственноручно укладывающего в такси свою тяжелую сумку. Родни замер.

— Странно, — наконец пробормотал он. — Да ведь это тот человек, который рассказал мне в купе предлинную историю о каком-то кораблекрушении.

— Ха-ха, ха-ха! — рассмеялся его приятель. — И сколько же он содрал с тебя за свой рассказ?

— Что? — недоуменно переспросил Родни. — Нет, нет, никаких денег. Только, кажется, это было не кораблекрушение, а какая-то авария, возможно, взрыв… Он считал, что как-то виноват в этом. Случилась поломка, он хотел исправить, но произошел взрыв, и все погибли. Потом он говорил о грязи, об огромном количестве зловонной грязи и долгих, долгих годах, и еще о слизняках вокруг. Он говорил что-то очень странное.

— Родни, ты в своем репертуаре. Стоит оставить тебя одного, как с тобой обязательно что-то приключается. Теперь тебя подцепил маньяк.

— Да, он был похож на сумасшедшего. Вдруг стал плести вздор о какой-то птице. А потом сказал, что о птице — это все ерунда и ему следует просто выбросить ее из головы, потому что все должно сойти и так. Почему-то мне не понравилось, когда он сказал это.

— Тебе не следовало оставаться с ним в купе. Лучше пошел бы с нами в бар. Мы там славно по…

— Мне также не понравилось, как он попрощался со мной. Совсем, черт побери, не понравилось.

28

— Вы помните, как сегодня, когда вы пришли, я сказал вам, что моя жизнь в последнее время стала скучной, но… в силу довольно интересных причин? — напомнил профессор.

— Да, я отлично это помню, — воскликнул Дирк. — Тем более что это было минут десять назад. Вы стояли на этом же месте и были так же одеты и…

— Заткнись, Дирк, — оборвал его Ричард, — дай человеку сказать.

Дирк, как бы извинившись, отвесил легкий поклон.

— Совершенно верно, — согласился профессор. — Дело в том что в течение многих недель, даже месяцев, я не пользовался машиной времени, ибо испытывал странное чувство, будто кто-то или что-то хочет заставить меня сделать это. Началось это с легкого желания попробовать, потом это желание стало крепнуть во мне, набегая какими-то волнами. Это было неприятно и тревожило меня. Я вынужден был отчаянно бороться с этим ощущением, потому что я сознавал: меня заставляют делать то, что я сам хочу. Я, возможно, не понял бы, что это давление извне, а не только мое собственное желание, если бы все время не предостерегал себя, что этого делать не надо. Как только я понял, что кто-то пытается действовать через меня, стали происходить странные вещи — начала, например, летать мебель. Особенно пострадала моя маленькая конторка времен Георга Третьего. Посмотрите на эти царапины…

— Значит, именно это испугало вас вчера вечером, когда вы услышали шум наверху? — спросил Ричард.

— Да, да, — приглушенным голосом торопливо сказал профессор. — Я ужасно испугался, что все повторится. Но это оказалась всего лишь симпатичная лошадь, и я успокоился. Я полагаю, она забрела ко мне, когда я вышел, чтобы достать пудру. Надо было скрыть загар.

— О! — воскликнул Дирк. — И куда же вы вышли? Не представляю себе, чтобы лошадь тоже наведалась к какому-нибудь аптекарю.

— Здесь недалеко находится созвездие Плеяд, чья пыль вполне подходит по цвету…

— Вы направились за пудрой на другую планету? — свистящим шепотом произнес потрясенный Дирк.

— О, это совсем близко. Расстояние между двумя точками не более расстояния до ближайшей аптеки. Кроме того, не надо ждать у прилавка. К тому же у меня никогда не бывает нужных монет. Я предпочитаю квантовый прыжок. Правда, это заканчивается испорченным телефоном. Что ж, в жизни не все дается так просто, вы согласны?

Профессор был явно встревожен.

— Боюсь, вы правы, если думаете то, что предполагаю я, — тихо добавил он.

— А именно?

— Что я отважился на невероятно трудное и сложное дело ради ничтожной цели. Желание доставить радость маленькой девочке, милой, очаровательной и огорченной девочке, кажется вам недостаточным основанием для путешествия во времени, как я теперь понимаю. Лучше было бы сделать ей комплимент, сказать, что на ней прелестное платьице. Возможно, призрак… Разве не о призраке сейчас идет речь?

— Думаю, что именно о нем, — медленно сказал Дирк.

— О призраке? — удивился Ричард. — Что это значит…

— Подожди! — резко оборвал его Дирк. — Продолжайте, профессор.

— Вполне возможно, что призрак застал меня врасплох… Я так отчаянно сопротивлялся одному злу, что угодил в ловушку другого…

— И что теперь?

— Он исчез. Он покинул меня вчера.

— И где он теперь? — Дирк перевел глаза на Ричарда. — Он исчез?

— Нет, пожалуйста, — вскричал Ричард, — только не это! Я еще не успел прийти в себя от разговоров о машине времени, как вдруг возникли еще какие-то призраки.

— Не он ли вселился в тебя и заставил карабкаться по стене? — прошипел на него Дирк.

— Ты утверждал, что я был под чьим-то воздействием после гипноза…

— Я не говорил этого! Я просто продемонстрировал тебе силу внушения после гипноза. Но я уверен, что состояния гипноза и одержимости действуют на человека почти одинаково. Они могут заставить тебя совершать самые абсурдные поступки, а затем хитроумно и изобретательно объяснять самому себе их причину. Но ты никогда не пойдешь на то, что принципиально противно твоему характеру. Ты будешь сопротивляться, бороться!

Ричард вспомнил чувство облегчения, которое он испытал вчера, вернув пленку на автоответчик Сьюзан. Это было концом борьбы, которую он вел сам с собой и которую неожиданно выиграл. В предчувствии новой борьбы, которую он уже явно проигрывал, он вздохнул и решил рассказать о ней.

— Верно! — воскликнул Дирк, выслушав. — Ты не смог бы этого сделать. Теперь хоть что-то мы знаем. Понимаешь, гипноз действует успешнее тогда, когда субъект в какой-то степени сам согласен с задачей, которую его просят выполнить. Надо найти нужного субъекта для выполнения задачи, а гипноз сделает все остальное. И мне кажется, то же можно сказать об одержимости. Итак, что у нас есть?

У нас есть привидение, которому что-то нужно, и оно ищет для этого подходящего субъекта, который смог бы для него это сделать. Профессор!..

— Крон, — поправил его профессор.

— Крон, могу я задать вам личный вопрос? Я вас пойму, если вы не захотите ответить на него, однако не отстану до тех пор, пока не получу ответа. Таков мой метод, понимаете. Вы сказали, что подвергаетесь ужасному искушению, что вам хочется что-то сделать, но вы не позволяете себе этого, однако кто-то или что-то побуждает вас к этому? Пожалуйста, прошу вас. Возможно, это будет трудно, но вы бы очень помогли, рассказав нам, что это.

— Я не расскажу вам.

— Вы должны понять, насколько это важно…

— Я покажу вам, — просто сказал профессор.

В воротах колледжа св. Седда возникла высокая грузная фигура с тяжелой черной нейлоновой сумкой в руках. Это была фигура Майкла Вентон-Уикса. Его голос справился у привратника, у себя ли профессор Кронотис. Его уши услышали, что привратник едва ли может утверждать это, поскольку телефон в профессорской квартире опять не работает. Однако глаза, глядевшие на привратника, уже не были глазами Майкла Вентон-Уикса.

Он полностью сдался и перестал быть самим собой, а с этим ушли сомнения, отчаяние и смятение.

Чей-то чужой разум поселился в нем.

Вместо него уже призрак смотрел на здания древнего колледжа, к которому он успел привыкнуть в эти последние недели, полные обескураживающих неудач и жестоких разочарований.

Недели, микросекунды, мгновенные вспышки света…

Хотя призрак, дух, завладевший телесной оболочкой Майкла Вентон-Уикса, знал долгие периоды полного забвения, тянувшиеся веками, теперь его скитания на этой планете казались ему всего лишь мгновениями. Но эти мгновения, однако, позволили появиться существам, которые успели повсюду воздвигнуть стены. Его собственная вечность, — нет, не вечность, а всего несколько миллиардов лет, — прошла в скитаниях по необозримой вязкой грязи и гниющим зловонным морям, в созерцании леденящих душу картин «слипшихся в комья слизняков на слизистой воде». Сейчас они превратились в существа, которые ходят по этим местам как хозяева, прочно владеют ими и сетуют, когда не работает телефон.

В глубине души он сознавал, что он безумен, что стал таким после катастрофы, когда понял, что натворил и на что обрек себя. Воспоминания о гибели друзей не переставали терзать его все долгое время странствий по планете Земля.

Он знал, что то, что он теперь готовится сделать, заставило бы содрогнуться его прежнего, о ком он сохранил лишь смутные воспоминания. Но это единственная возможность избавиться от бесконечного кошмара его дальнейшего существования, в котором каждый новый миллиард лет во сто крат хуже предыдущих.

Он поднял свою сумку и продолжил путь.

29

Дождь в тропическом лесу — это всегда дождь в тропическом лесу. Мелкий, нескончаемый, почти неслышный и невесомый, не то что дожди в конце года, когда наступает сезон жары. Тогда они обильные, тяжелые, секущие, кончающиеся буреломом. Этот же был ласков и тих, водяная пыль походила на легкий туман, сквозь который то и дело прорывался дерзкий солнечный луч. Но пока он добирался до кальварии, он изрядно терял свою яркость и силу и оставлял лишь слабый отблеск на мокрой коре дерева. Если ему на своем пути удавалось упасть на притихшую бабочку или золотистую крохотную ящерицу, застывшую в неподвижности, он превращал это в картину невиданной красоты.

Вверху под тентом из густой листвы время от времени, словно вспомнив о чем-то, внезапно взлетала птаха и, испуганно хлопая крыльями, перемещалась на другое, по ее мнению, более безопасное дерево, чтобы, спустя какое-то время повторить это еще не раз, не то от испуга, не то испытывая голод.

В воздухе тонкий аромат цветов смешивался с тяжелым запахом прелой листвы, плотным мокрым ковром устилавшей подножия деревьев. Могучие сплетения их корней, пробивших грунт и густо поросших мхом, давали приют многочисленным колониям насекомых.

В конце мокрой, окруженной деревьями поляны неожиданно и незаметно возникла дверь. Самая Обыкновенная деревянная белого цвета дверь. Спустя несколько мгновений она с легким скрипом отворилась. Из нее выглянул высокий худой человек. Удивленно моргая, он огляделся вокруг и вновь исчез, бесшумно закрыв ее за собой.

Прошли еще секунды, дверь снова приоткрылась, и на сей раз из нее выглянул профессор.

— Это все настоящее, друзья мои, — с чувством заявил он, оглядываясь. — Как я вам и обещал. Выходите и убедитесь сами.

Выйдя на поляну, он жестом пригласил своих спутников следовать за ним.

Дирк храбро шагнул через порог и, задержавшись на мгновение, равное двум взмахам ресниц, вдруг объявил, что точно знает, как это произошло. Конечно, все связано с невещественными числами, лежащими в промежутках между квантовыми расстояниями и определяющими фрактальные контуры развертки Вселенной. Он лишь удивился, как ему самому не пришло это в голову.

— Как кошкин лаз, например, — съехидничал за его спиной Ричард, все еще не решаясь переступить порог.

— Да, да, именно так, — охотно согласился Дирк. Прислонившись к дереву, он протирал вмиг запотевшие стекла очков.

— Ты, конечно, не поверил всей той чуши, которую я только что сказал. Это всего лишь нормальная реакция на обстоятельства, с чем, я надеюсь, ты согласишься. Совершенно нормальная. — Сощурившись, он водрузил очки на нос, но тут же снял их, ибо стекла снова запотели. — Поразительно, — пробормотал он.

Ричард нерешительно ступил одной ногой на влажную траву поляны, вторая все еще оставалась в комнате профессора. Наконец, собравшись с духом, он вышел.

Его легкие тут же наполнились тяжелыми дурманящими парами влажной земли. Оглянувшись, он посмотрел на дверь. Это был самый обычный дверной проем, а в нем — небольшая, окрашенная белой краской дверь. Она была полуоткрытой, и он отлично видел кусок комнаты, которую только что покинул. Глядя на дверь, он вдруг, к великому своему удивлению, увидел, что она стоит сама по себе. Никаких стен, поддерживающих ее, не было. Пораженный, осторожно ступая, словно проверяя прочность грунта, он обошел ее, все еще не веря в реальность того, что видит. Заглянув в дверь, он увидел все те же мокрую поляну и лес. Пройдя через дверь и оглянувшись, он снова увидел в ней знакомый интерьер профессорской квартиры в колледже Святого Седда, в Кембридже. Отсюда до нее, должно быть, несколько тысяч миль. Да и тысяч ли? Кстати, где они сейчас находятся?

За стволами деревьев ему померещилось мерцание воды.

— Это море? — растерянно спросил Ричард у профессора.

— Да, отсюда оно виднее, — ответил тот, осторожно спускаясь по мокрой траве холма. Остановившись и отдышавшись, он указал рукой вдаль.

Дирк и Ричард, с шумом пробиравшиеся за ним сквозь заросли кустарника, произвели настоящий переполох в невидимом птичьем царстве на деревьях.

— Это Тихий океан? — справился Дирк.

— Индийский, — поправил его профессор.

Дирк снова протер стекла очков и стал пристально вглядываться вдаль.

— О да, конечно же, — смущенно согласился он.

— Это Мадагаскар? — с интересом спросил Ричард. — Я был там…

— Были? — удивился профессор. — Одно из самых красивейших и удивительных мест на Земле, и для меня… полное соблазнов. Увы, это не Мадагаскар.

Голос у него дрогнул, и он прочистил горло.

— Нет, — повторил он, — Мадагаскар, это где-то… дайте подумать. С какой стороны у нас солнце? Да. С этой. На востоке. Мадагаскар отсюда примерно в пятистах милях к востоку. Между нами и Мадагаскаром лежит остров Реюньон.

— А как называется это место? — внезапно поинтересовался Дирк, постукивая костяшками пальцев по стволу дерева, чем вспугнул уснувшую ящерицу. — Место, прославившееся маркой. Маврикий.

— Маркой? — переспросил профессор.

— Да, вы должны это знать, профессор, — сказал Дирк. — Это очень известная марка. Не помню всех подробностей, но марка действительно знаменитая. Остров Маврикий. Он прославился коричневой стертой и невзрачной маркой, за которую можно купить дворец герцога Мальборо в Бленхейле. Или, пожалуй, я хотел сказать, Британскую Гвинею.

— Только одному тебе известно, что ты хотел сказать, — язвительно заметил Ричард.

— Значит, это Маврикий?

— Да, Маврикий, — подтвердил профессор.

— Но, кажется, вы не коллекционируете марки?

— Нет.

— О чем вы, черт побери? — рассердился Ричард.

Но Дирк не собирался оставить в покое профессора.

— Жаль, что нет возможности привлечь прессу. Подумайте только, какие были бы заголовки, профессор?

Профессор пожал плечами:

— Меня это не интересует.

Пропустив вперед беседующих Дирка и профессора, Ричард пошел сзади.

— Так чем же это место примечательно, профессор? Почему именно оно? Признаюсь, я ожидал чего-то большего. Согласен, здесь есть своя привлекательность, природа и все такое прочее, но, боюсь, я парень городской. — Дирк снял очки, протер стекла и снова водрузил их на нос.

Внезапно Ричард вздрогнул, застал на мгновение на месте и медленно попятился назад.

Перед дверью, ведущей в квартиру профессора, стояла большая, с тяжелым неуклюжим телом птица, очень сердитая на вид. Она взглянула на Ричарда, Ричард молча взглянул на нее. Так они глядели друг на друга: Ричард — обалдело, словно увидел нечто невероятное, чего никогда в жизни не видел, а птица — с раздражением, словно заподозрила Ричарда в том, что ему не понравился ее массивный и, видимо, тяжелый клюв.

Однако, убедившись, что Ричард не собирается потешаться над ней, птица тут же сменила враждебную настороженность на раздраженное нетерпение, словно считала, что незнакомцу пора прийти в себя и сделать что-нибудь разумное, например накормить ее. Неуклюже переваливаясь, она сделала два шага назад, потом столько же в сторону и наконец — решительный шаг вперед на своих жилистых коротких лапах с желтыми перепонками. Посмотрев на Ричарда, птица нетерпеливо крякнула, снова посмотрела и снова крякнула, а затем, наклонив голову, несколько раз провела нелепо огромным красным клювом по траве. Она словно показывала нерасторопному незнакомцу, как ему просто на этом острове найти для нее еду.

— Она ест плоды кальварии, — подсказал Ричарду профессор.

Птица быстро бросила на профессора недовольный взгляд, словно хотела сказать, что каждому идиоту известно, чем питается такая птица, как она. А затем, бросив взгляд на Ричарда, задумчиво склонила набок голову, словно неожиданно подумала, что, возможно, перед нею и есть идиот, с которым надо вести себя соответственно.

— За вами на траве несколько плодов кальварии, — тихо подсказал профессор, снова приходя на помощь Ричарду.

Все еще в трансе, Ричард неловко повернулся на месте и действительно увидел на траве пару больших орехов. Он поднял один из них и вопросительно посмотрел на профессора, тот одобрительно кивнул.

Ричард с опаской протянул птице орех. Та, вытянув шею, буквально вырвала его клювом из рук нерасторопного пришельца. Поскольку тот все еще продолжал держать протянутой пустую руку, птица недовольно отвела ее клювом.

Когда Ричард отошел на почтительное расстояние, птица наконец, вытянув шею и закрыв большие желтые глаза, со странным утробным бульканьем проглотила орех.

Казалось, это частично удовлетворило странную птицу. Если раньше это был сердитый голодный дронт^[13], то теперь перед ними был дронт накормленный, но все равно сердитый. Кажется, бедняга понимал, что это было все, на что он мог рассчитывать в этой жизни.

Медленно переступая на месте, он повернулся и враскачку удалился в лес, туда, откуда пришел. Похоже, его уже не беспокоило, не покажется ли Ричарду смешным и жалким трогательно маленький хохолок на его гузке.

— Мне просто хотелось посмотреть на них, — виновато произнес профессор. Дирку стало не по себе, когда он заметил слезы на глазах у старика и как тот быстро смахнул их. — Не мое дело во что-либо вмешиваться.

Ричард приблизился к ним.

— Это был дронт, птица додо? — спросил он, задыхаясь от волнения.

— Да, — подтвердил профессор, — один из трех еще сохранившихся к тому времени экземпляров. А было это в 1676 году. Через четыре года их уже не стало. После этого никто уже не мог похвастаться, что видел живого дронта. — Пойдемте, — сказал он, — нам пора.

За массивной внешней дверью в левом углу Второго дворика колледжа св. Седда, где миллисекунду назад была замечена слабая вспышка света и после этого неизвестно куда исчезла внутренняя белая деревянная дверь, все повторилось снова, но только теперь исчезнувшая дверь встала на место.

Из вечерней мглы появилась крупная фигура Майкла Вентон-Уикса. Он напряженно вглядывался в угловые окна. Едва ли он заметил слабую вспышку внутри здания, чьи окна светились в темноте.

Майкл поднял голову и посмотрел на небо, ища глазами то, что он знал было там, но что все равно нельзя было увидеть, даже если бы ночь была светлой. Земная орбита перегружена металлическими предметами и их обломками и еще один, даже такой огромный, как этот, вполне может остаться незамеченным. Пожалуй, так и было, хотя его присутствие на орбите все же не могло не давать о себе знать. Время от времени, когда, например, поступают особенно сильные волновые сигналы. Однако таких, как сейчас, не было, пожалуй, лет двести.

Теперь все встало на свои места, а главное — найден отличный носитель.

Майкл сделал несколько шагов по университетскому дворику.

Правда, подходящим ему поначалу показался профессор. Но попытка, увы, окончилась неудачей, горьким разочарованием и приступами бессильного гнева. Но затем пришло… озарение! Надо доставить на Землю Монаха! Электрические Монахи созданы для того, чтобы всему верить и всему подчиняться. Они с легкостью выполняют любые задания.

Но, к несчастью, этот оказался с изъяном и поэтому был абсолютно бесполезен. Заставить его поверить в задачу было легко, но не более чем на пять минут. А потом все попытки были бесполезны. Так же, как попытка заставить профессора сделать то, что он сам хотел, но запретил себе делать.

Потерпеводну неудачу за другой, он чудом наконец нашел идеального носителя, сумевшего доказать, что ему чужды угрызения совести, и поэтому при выполнении задания нечего было опасаться, что что-то помешает ему сделать то, что он должен сделать.

Луна, с трудом пробившись через пелену облаков и тумана, наконец заняла свое место на краю небосклона. Мимо окон скользнула чья-то тень.

30

Дирк смотрел в окно на взошедшую луну.

— Ждать осталось недолго, — сказал он.

— Ждать чего? — спросил Ричард.

Дирк повернулся.

— Призрака, — ответил он. — Он вернется к нам. Профессор, — окликнул он старика, который сидел у камина и заметно нервничал, — у вас найдется коньяк, французские сигареты или на худой конец четки?

— Нет, — отрезал профессор.

— Тогда мне придется обойтись без них, а жаль. Они успокаивают. — Сказав это, Дирк снова стал глядеть в окно.

— Я не убежден, что, кроме призрака, нет иного объяснения тому, что происходит… — попытался возразить Ричард.

— Так же, как ты не был убежден в существовании машины времени, пока не попал в нее, не так ли? — съязвил Дирк. — Ричард, мне нравится твой скептицизм, но даже скептически настроенный ум должен быть готовым принять неприемлемое, когда нет иной альтернативы. Если птица похожа на утку, крякает как утка, то по крайней мере мы должны допустить возможность того, что перед нами представитель семейства водоплавающих.

— В таком случае, что такое призрак?

— Я полагаю, что призрак… — начал Дирк, — …это тот, кто умер неожиданно насильственной смертью, не закончив свои дела и не успев передать их в другие руки, кто не может успокоиться, пока не доделает то, что начал, и не приведет все в порядок.

Он снова повернулся к своим друзьям.

— Вот почему машина времени стала столь заманчивой целью для призрака, как только он узнал о ее существовании. С ее помощью он может исправить все недоделки и ошибки в своем прошлом. И обрести свободу.

Поэтому призрак вернется. Он попытался вселиться в профессора, но тот воспротивился. Затем последовали загадки с фокусом, пудрой от загара, за которой пришлось летать в космос, и лошадью в ванной. — Он остановился. — Это даже я не могу понять или объяснить, но непременно попытаюсь, даже если это доведет меня до ручки. А затем твое появление на этой сцене, Ричард? Призрак, отказавшись от профессора, сосредоточился на тебе. И немедленно произошел странный и очень знаменательный случай. Ты совершаешь нечто, о чем ужасно сожалеешь. Я имею в виду твой звонок Сьюзан и его запись на автоответчике. Призрак пользуется этим, чтобы заставить тебя уничтожить эту запись. То есть вернуться в прошлое, чтобы исправить совершенное. Он пробует, удастся ли внушить тебе это, проверяет твой характер, есть ли в нем то, за что он может ухватиться.

Если бы ему удалось найти такую зацепку, ты попал бы под его полный контроль. Но в последний момент твоя натура взбунтовалась, и он понял, что ты не подходишь. Он отказался от тебя и решил найти кого-нибудь более подходящего. Как долго он проделывал это с тобой, я не знаю. Тебе это ничего не говорит? Ты веришь, что я говорю правду?

Ричард похолодел.

— Да, — ответил он. — Ты, должно быть, прав. Абсолютно прав.

— Когда же ты понял, что призрак оставил тебя?

Ричард с трудом сглотнул слюну:

— Когда Майкл Вентон-Уикс покинул квартиру Сьюзан.

— Интересно, — промолвил Дирк, раздумывая, — какие возможности призрак нашел теперь в нем? Вероятно, те, что искал. Думаю, ждать осталось недолго.

В эту минуту в дверь постучали.

Когда она открылась, на пороге стоял Майкл Вентон-Уикс.

— Прошу вас, мне нужна ваша помощь, — просто сказал он.

Профессор и Ричард посмотрели на Дирка, а затем снова на Майкла.

— Вы разрешите мне где-нибудь поставить сумку? Она очень тяжелая. Это скуба, снаряжение для подводного плавания.

— Я поняла, — ответила Сьюзан, — спасибо, Никола, я попробую другую ноту. Я уверена, что он дает здесь ми бемоль, только чтобы подразнить публику. Да, я готовлюсь по-серьезному, играю с утра. Да, это отвлекает меня. Нет, ничего нового. Все чертовски странно и ужасно, какая-то мистика. Я даже не хочу… Знаешь, я позвоню тебе позднее и узнаю, как ты. Да, я понимаю, никогда не знаешь, что хуже — болезнь, антибиотики или плохой врач. Береги себя хотя бы и скажи Саймону, чтобы тоже тебя берег. Вели ему приготовить тебе ведро горячего лимонного напитка. О'кей. Я тебе еще позвоню. Укутайся потеплее. Пока.

Сьюзан положила трубку и вернулась к своей виолончели.

Вздохнув, она взялась за смычок, но вдруг снова зазвонил телефон.

— Алло? — сердито ответила она.

Опять молчание и далекий вой ветра. Сьюзан в раздражении бросила трубку на рычаг. Затем, подождав, снова подняла ее и, услышав ровный гудок свободной линии, хотела было положить трубку рядом с аппаратом, но передумала. А вдруг позвонит Ричард. Она задумалась. Пришлось признаться себе, что автоответчик был поставлен, в сущности, только для Гордона. Теперь же он совсем ей не нужен. Однако, чуть поколебавшись, Сьюзан включила автоответчик и вернулась к своей виолончели и неподдающейся ноте ми бемоль, которой Моцарт решил испытать терпение исполнителей.

В пустом и темном помещении «Холистического детективного агентства Дирка Джентли» Гордон Уэй неуклюже положил на рычаг телефонную трубку и в полном отчаянии обмяк в кресле. Он даже не в силах был противиться тому, как его бесплотное тело прошло сквозь сиденье и оказалось на полу.

Мисс Пирс в панике бежала, как только с телефоном стали твориться чудеса, и Гордон остался в агентстве один. Все его попытки связаться с кем-нибудь по телефону кончались неудачей. Вернее, связаться с Сьюзан, ибо только это ему и было нужно. С ней он поговорил перед смертью и теперь должен был как-то снова связаться. Но Сьюзан снимала трубку с аппарата днем, когда играла, а если и отвечала по телефону на его звонки, то все равно не слышала, что он ей говорил.

Отчаявшись, он прекратил попытки.

Встав с пола, Гордон покинул офис Дирка, чтобы невидимкой бесцельно плыть по улицам, по набережной вдоль канала, и снова по улицам.

Окна домов были освещены, везде кипела жизнь, и ему вдруг стало обидно, что никому до него нет дела. Он представил себе, что будет, если он запросто войдет в чей-нибудь дом и сядет перед телевизором. Ведь он никому не помешает. Или пойдет в кино. Это даже еще лучше.

Гордон повернул на Ноэль-роуд, шаги его были уже более уверенными.

Ноэль-роуд. Это что-то напоминало ему. Кажется, совсем недавно он был здесь по делам. Какая-то деловая встреча. Но с кем?

Его мысли прервал страшный крик, полный ужаса. Он замер на месте. Совсем рядом распахнулась дверь и из нее выбежала женщина с обезумевшими от страха глазами.

31

Ричард никогда не испытывал симпатии к Майклу Вентон-Уиксу, тем более в образе призрака. Он и сам не мог бы сказать почему. Он ничего не имел против призраков вообще и считал, что негоже осуждать тех, кто ушел в мир иной, но сейчас все это было ему не по душе.

И тем не менее трудно было не испытывать жалость к бедняге Майклу.

Тот потерянно сидел на стуле, поставив локти на стол и упершись подбородком в сплетенные пальцы. Он выглядел больным и измученным. У него действительно был страшно усталый и несчастный вид.

А история его была поистине душераздирающим перечнем неудач, включая попытки вселиться сначала в профессора Урбана Кронотиса, а потом в Ричарда.

— Вы были правы, — печально заключил Майкл. — Совершенно правы.

Он сказал это, обращаясь к Дирку, а тот, скорчив подобие гримасы, не впервые за этот день попытался скрыть за нею свое явное торжество. Голос был похож на голос Майкла, и все же это не был его голос. В глухих нотах звучали миллионы лет скитаний и одиночества, они наполняли души слушающих холодным ужасом, который испытывает человек, оказавшийся у края бездны.

Когда гость перевел взгляд на профессора и Ричарда, в нем было что-то такое, от чего им стало не по себе. В той сумятице чувств, которая охватила их, была не только жалость, но и страх. Ричард, не выдержав, отвернулся.

— Я приношу свои извинения, — произнес призрак в облике Майкла. — Самые искренние извинения, поверьте мне. Я надеюсь, что вы поймете мое отчаянное положение, поймете, что значит для меня в этой безвыходной ситуации машина времени. Вы также постарайтесь понять, почему я так действовал, и найдите в себе хоть каплю сострадания, чтобы простить и помочь мне. Я прошу вас об этом.

— Дайте ему виски, профессор, — сердито велел Дирк.

— У меня нет виски, — расстроился профессор. — Но есть портвейн. Могу открыть бутылку Марго, хорошее выдержанное вино. Правда, должно постоять с часок в комнатной температуре, но это можно ускорить…

— Вы поможете мне? — перебил его призрак.

Профессор поспешил за вином и бокалами.

— Почему вы вселились в тело именно этого человека? — спросил Дирк.

— Мне нужен был голос, чтобы говорить, и тело, чтобы действовать. С ним ничего дурного не случится, не бойтесь.

— Позвольте мне снова повторить мой вопрос. Почему вы вселились именно в этого человека? — настойчиво повторил Дирк.

Призрак пожал плечами Майкла:

— Он хотел этого. Оба эти джентльмена по вполне понятным причинам сопротивлялись, как бы это выразиться… гипнозу. Ваш термин вполне здесь подходит. А этот? Мне кажется, его осознание самого себя было как нельзя унижено, поэтому он готов был воспринять любую идею, лишь бы почувствовать, что он еще кому-то для чего-то нужен.

— Гмм, — задумчиво хмыкнул Дирк и хмыкнул еще раз. В третий же раз он хмыкнул уже с чувством полного понимания.

Быстро сделав поворот кругом, он уставился на понурую фигуру на стуле.

— Майкл Вентон-Уикс! — рявкнул он.

Голова Майкла дернулась, и он заморгал округлившимися от испуга глазами.

— Да? — ответил он своим обычным, полным вселенской печали голосом. Глаза его, не отрываясь, следили за Дирком.

— Вы слышите меня? — спросил Дирк. — Вы сами способны отвечать за свои действия и поступки?

— О да, конечно, — ответил Майкл. — Конечно, могу.

— Это существо, этот призрак, вселившийся в вас… Вы, конечно, знаете, что он в вас вселился? Вы согласны с этим? Вы по своей воле готовы принять участие во всем; что он собирается сделать?

— Да, это верно. Меня настолько потряс его рассказ о себе, что я охотно готов ему помочь. Более того, я считаю, что будет справедливым, если я ему помогу.

— Хорошо, — сказал Дирк и щелкнул пальцами. — А теперь можете уйти.

Голова Майкла вздрогнула и тут же безжизненно поникла. Но, спустя несколько секунд, она стала медленно подниматься, словно в нее, как в камеру, спустившую воздух, вновь его накачивали.

Призрак теперь полностью овладел телом Майкла.

Дирк ухватил рукой спинку стула, быстро повернул его сиденьем к себе и сел на него верхом, прямо перед призраком и впился в него глазами.

— Расскажите все с самого начала, — сказал он. — Все. Краткий, но полный рассказ.

Тело Майкла напряглось. Он протянул руку к Дирку.

— Нет… Не прикасайтесь ко мне! — резко остановил его Дирк. — Мне нужны от вас только факты. Если вы попытаетесь разжалобить меня, я дам вам в глаз. Хотя это будет и чужой глаз. Так что ничего похожего на… э… э…

— Кольридж! — вдруг воскликнул Ричард. — Все как там, как в «Сказании о Старом Мореходе». Во всяком случае, некоторые эпизоды.

Дирк нахмурился:

— Кольридж?

— Я пытался рассказать ему мою историю… — сознался призрак. — Я…

— Мне очень жаль, — перебил его Дирк, — но извините, мне еще не приходилось допрашивать призрак миллиардной давности. Итак, мы говорим о Сэмюэле Тейлоре Кольридже? Вы хотите сказать, что поведали о своих злосчастиях поэту Кольриджу?

— Да, мне удавалось проникать в его разум… Это случалось… когда он был особенно восприимчив…

— Вы хотите сказать, когда он был под воздействием опия? — быстро спросил Ричард.

— Да, это так. Тогда он бывал в более расслабленном состоянии.

— Еще бы, — скептически фыркнул профессор. — Временами он и мне казался слишком расслабленным. Я, пожалуй, приготовлю кофе.

Профессор исчез в кухне. Оттуда донеслось его довольное хихиканье.

— Это иные миры, — пробормотал себе под нос Ричард. Качая головой, он сел на стул.

— Но, к несчастью, когда он полностью владел собой, я, как бы это сказать, оказывался не в форме, и у нас ничего не получалось, — признался призрак. — Все, что он написал тогда, было сильным искажением…

— Это еще надо проверить, — сказал про себя Ричард.

— Профессор! — крикнул в кухню Дирк. — Может, вопрос покажется нелепым, но скажите… Кольридж когда-нибудь… э-э-э… пробовал воспользоваться вашей машиной времени? Готов был обсудить с вами все аспекты этого, наиболее привлекательные для вас?

— Что ж, могу сказать, — выглянул из кухни профессор, — он действительно приходил однажды, интересовался, приглядывался, но, мне кажется, он был слишком расслаблен, чтобы что-либо понять.

— Вот как, — промолвил Дирк. — Но почему, — обратился он к странно обмякшему на стуле призраку, — почему ваши поиски длились так долго?

— Бывают периоды, очень долгие периоды, когда я слабею и как бы совсем исчезаю. В такие моменты я не могу ни на кого оказывать воздействие. И вот еще что. Ведь тогда здесь не было машины времени, и, значит… у меня не было никакой надежды…

— Возможно. Призраки существуют в виде волн, — высказал предположение Ричард. — Как некие помехи между действительным и возможным. Со своими пиками и впадинами, как в музыкальной волне.

Призрак перевел свои волоокие глаза Майкла на Ричарда.

— Это вы… вы написали статью?

— Да.

— Она произвела на меня глубокое впечатление, — продолжил призрак со странной щемящей печалью в голосе, что было неожиданным не только для слушавших его, но и для него самого.

— О, понимаю, — сказал Ричард. — Благодарю вас. В последний раз, когда мы виделись, мне показалось, что она вам не понравилась. Да, конечно, я понимаю, тогда это были не вы…

Ричард умолк и, растерявшись, сел, очень недовольный собой.

— Итак, — вмешался Дирк, — вернемся к тому, с чего начали…

Призрак, набравшись сил и духа, начал сначала.

— Мы были на корабле, — промолвил он тихо.

— На космическом корабле?

— Да. Мы стартовали с Салаксалы, планеты очень далекой от вас. Это суровое и неспокойное место. Мы — нас было около сотни — решили пуститься в путь, как это часто делают люди, чтобы искать для себя новые миры. Все планеты нашей системы были непригодны для этой цели. На вашей планете мы сделали остановку лишь для того, чтобы пополнить запасы некоторых необходимых нам минералов.

К несчастью, наш аппарат, приземляясь, в результате неудачного вхождения в атмосферу получил повреждение. Оно было достаточно серьезным, но устранимым.

Я как борт-инженер отвечал за организацию ремонтных работ и благополучное возвращение экспедиции на космический корабль. Теперь, чтобы понять, что произошло дальше, следует кое-что знать о психологии высокоавтоматизированного общества. Нет такой задачи, которую нельзя было бы с завидной легкостью выполнить с помощью высокой компьютеризации. Во время этого полета предстояло решать ряд специфических задач, отвечающих основной цели полета…

— А именно? — неожиданно резко и настороженно спросил Дирк. Удивление в глазах призрака означало лишь одно: разве столь очевидное нуждается в каком-либо разъяснении.

— Мы искали новый и лучший мир, где могли бы жить свободно, в спокойствии и гармонии… — недоуменно ответил он.

Дирк скептически вскинул брови.

— Вот как? Любопытно, — заметил он. — Надеюсь, вы хорошенько все обдумали, прежде чем отправились в столь далекое путешествие?

— Это было сделано за нас уникальными приборами. Они обосновали нашу веру в цель и поддерживали ее даже в самые критические моменты. Приборы всегда работали безукоризненно, но теперь я понимаю, что мы слишком привыкли на них полагаться.

— Что же это за приборы? — поинтересовался Дирк.

— Вам, наверное, будет трудно понять, насколько мы верили автоматике. Вот почему я совершил роковую ошибку. Я хотел знать только одно: старт безопасен. И не допускал мысли, что он может быть небезопасным. Я хотел быть уверен лишь в его безопасности, и только. Поэтому, вместо того чтобы самому проверить все, я послал одного из роботов, Электрических Монахов.

32

Медная табличка на красной двери дома на Пеккендер-стрит отражала желтый свет фонаря. Она блеснула ярко лишь однажды, когда мимо промчалась полицейская машина, и слегка затуманилась, когда сквозь нее прошел некий бледный венчик света и даже замерцала, когда он лихорадочно задрожал.

В темном коридоре призрак Гордона Уэя остановился. Он искал, на что бы опереться, но, разумеется, так и не нашел. Он хотел собраться, взять себя в руки, но это ему не удалось. Бедняга почувствовал спазм рвоты от всего, что видел, но его не вырвало, ибо желудок был пуст. Полуспотыкаясь, полуплывя, он поднимался по лестнице, словно тонущий, который хватается за воду.

Он прошел сквозь стену, затем сквозь письменный стол, дверь и попытался усесться за стол Дирка.

Если бы спустя несколько минут кто-то зашел в кабинет Дирка, — например, уборщица, если таковая у Дирка имелась, что маловероятно, если учесть, как не любил он платить жалованье, или же воришка, если бы решил, что здесь есть что-либо, стоящее его усилий, чего, конечно, и в помине не было, — его глазам предстала бы странная картина.

Трубка большого красного телефонного аппарата внезапно закачалась и свалилась с рычага на стол.

Послышался гудок. Затем одна за другой были утоплены семь кнопок и исследовала долгая пауза, та самая, которую Британская телефонная компания дает абоненту на то, чтобы хорошенько собраться с мыслями или же забыть, кому он звонил. Лишь после этого можно было рассчитывать, что последует ответный сигнал на другом конце провода.

Два сигнала, щелчок, гудение и выдох, похожий на шум, какой издают кузнечные мехи, а потом голос:

— Алло, это Сьюзан. Я не могу подойти к телефону, потому что мне не дается нота ми бемоль. Если вы оставите свое имя и…

— Итак, мы остановились… Я не могу заставить себя произнести слова «Электрический Монах». — В голосе Дирка звучала явная насмешка. — …Значит, вы попытались поднять корабль в воздух, но вместо этого, к вашему удивлению, он взорвался. С тех пор вы…

— Да, с тех пор, — потерянно произнес призрак, — я остался один на чужой планете. Один с сознанием того, что из-за меня погибли мои товарищи. Совсем один, один…

— Ладно, что же было дальше? — сердито оборвал его жалобы Дирк. — Что сталось с главным кораблем? Он продолжал полет и поиски новых…

— Нет.

— Что же с ним произошло?

— Ничего. Он по-прежнему находится в космосе.

— Он все еще там?

Дирк вскочил как ошпаренный и забегал по комнате, свирепо хмуря брови.

— Да. — Голова Майкла поникла, он с мольбой взглянул на профессора и Ричарда. — Мы все были на борту корабля-челнока. Меня потом неотступно преследовали призраки погибших друзей. Лишь много веков спустя мне стало казаться, что все это — мое воображение. Миллионы, а потом уже миллиарды лет я в полном одиночестве своего бессмертия месил грязь веков. Никакая фантазия не способна нарисовать вам картину моих скитаний и невыносимых мук, терзавших меня. А потом, — добавил он, передохнув, — совсем, в сущности, недавно на Земле возникла жизнь. Жизнь. Твердь и вода. А в них — жизнь. Растения и миллиарды живых существ. А потом появились вы, люди. Разумная жизнь. Теперь я могу обратиться к вам за помощью и попросить положить конец моим мучительным скитаниям.

Голова призрака печально упала на грудь, но всего лишь на мгновение. Неуклюжими и медленными движениями он поднялся со стула и стоял, молча глядя на них большими воловьими глазами Майкла, в глубине которых горел странный темный огонь.

— Прошу вас, отправьте меня обратно, — наконец промолвил он. — Умоляю вас, помогите мне попасть на корабль-челнок. Я должен исправить допущенную ошибку. Одно мое решение, одно только слово — и все будет спасено. Неисправность будет устранена, и челнок с его пассажирами вернется на космический корабль. Мы снова сможем продолжить свой путь. Придет конец моим страданиям, и для вас я перестану быть обузой. Я прошу вас…

В наступившем молчании последняя фраза продолжала эхом звучать в воздухе.

— Но из этого, может, ничего и не получится! — воскликнул Ричард. — Если мы вернем вас в прошлое, возможно, окажется, что этого вообще не произошло. Разве мы своими действиями не порождаем массу парадоксов?

Профессор словно очнулся:

— Одним парадоксом больше, одним меньше — это дела не меняет. Если бы Вселенная из-за каждого сомнения в том, что на ней произошло, оказывалась на грани гибели, она не просуществовала бы дольше одной пикосекунды. А таких случаев было немало. Она как человеческое тело. Несколько порезов и ушибов не способны нанести Вселенной серьезного ущерба. Даже хирургическое вмешательство, если оно сделано умелыми руками. Парадоксы для нее — не более чем шрамы. Время и пространство сами врачуют себя, а люди помнят лишь версии событий.

Но это отнюдь не означает, что, столкнувшись с парадоксом, вы не будете удивлены теми или иными странностями, но если вы станете утверждать, что такое никогда не случалось с вами в вашей жизни, тогда я не знаю, на какой планете вы жили. Могу лишь сказать, что только не на этой.

— Раз это так безопасно, профессор, почему тогда вы ничего не предприняли, чтобы спасти дронтов от вымирания? — взволнованно спросил Ричард.

Профессор вздохнул:

— Вы ничего не поняли, мой друг. Дронты не вымерли бы, если бы я не вздумал изо всех сил спасать доисторическую рыбу целакант.

— Целакант? Доисторическую рыбу? Но какое отношение имеют дронты к этим рыбам?

— Итак, мой друг, вы задаете мне вопрос. Нераскрытость причин и следствий делает анализ невозможным. Континуум не только похож на человеческое тело, но и на кусок плохо наклеенных обоев — попытка устранить возникший пузырь в одном месте приводит к тому, что он возникает в другом. В исчезновении дронтов повинен я. В конце концов я просто не вынес и заставил себя сделать выбор. Когда пытаешься изменить время, прежде всего страдаешь сам. — Печально улыбнувшись, он отвернулся.

Затем после длительного молчания, похожего на раздумья, профессор добавил:

— Нет, все должно получиться. Я циничен только потому, что это часто оборачивалось злом. Рассказ бедняги невероятно печален, и нет ничего плохого в том, что кто-то попытается положить конец его страданиям. Ведь это произошло очень и очень давно и на мертвой планете. Если, мы сделаем это, каждый из нас запомнит этот миг как нечто происшедшее с ним самим. Будет жаль, если остальной мир этого не оценит. Впрочем, не в первый раз.

Майкл склонил голову.

— Почему ты молчишь, Дирк? — спросил Ричард.

Дирк окинул его свирепым взглядом.

— Я хочу видеть корабль, — потребовал он.

Трубка красного телефона соскользнула с рычага и легла на стол. Если бы в комнате был кто-то, он заметил бы чуть светившиеся очертания фигуры того, кто проделал это.

Свечение было слабее фосфоресцирующего циферблата часов. Просто казалось, будто воздух вокруг еле различимых контуров был чуть-чуть темнее.

Гордон Уэй в последний раз попробовал справиться с непослушной трубкой. Наконец он водрузил ее на место. Она легла, разъединив связь. Призрак Уэя, сделав свой последний звонок, успокоился и исчез.

33

Медленной тенью проплывая по орбите Земли, этот обломок казался крупнее и имел более упорядоченные очертания. Судя по всему, он был более древнего происхождения, чем остальные… И немудрено.

В течение четырех миллиардов лет он вбирал в себя информацию с планеты, над которой пролетал, сканируя, анализируя, обрабатывая данные. Иногда он посылал их обратно, если они были важны и способны помочь и когда надеялся, что они будут приняты. И снова продолжал наблюдать, вслушиваться, записывать. Ни единый всплеск волны, ни чье-то биение сердца не ускользали от его чувствительных приборов.

А в остальном на планете за все эти миллиарды лет мало что изменилось, появилось лишь кольцо воздуха вокруг и пляшущие в нем пылинки. И все же теперь там что-то происходило. Спокойно, без всякой шумихи и волнений, беззвучно, как падение капли влаги на лист, в серой стене, стоявшей четыре миллиарда лет, появилась дверь. Простая белая деревянная дверь с небольшой медной ручкой.

Это незаметное событие тоже нашло свое место в потоке собираемой кораблем информации. И не только появление двери в стене, но и появление тех, кто был за нею, их облик, поведение, состояние и самочувствие — все было записано, обработано, преобразовано.

Спустя какие-то мгновения дверь отворилась.

За нею была видна комната, не похожая ни на один отсек на корабле — деревянный пол, старая мебель, огонь в камине. Его пляшущее пламя возникло на дисплеях всех компьютеров на корабле, видны были даже кружащиеся в воздухе пылинки.

В дверях появилась фигура большого, грузного человека со странным блеском в глазах. Когда он переступил порог и вошел в корабль-челнок, его лицо стало странно спокойным. Видимо, он долго ждал этого момента и не надеялся, что он наступит.

За ним последовал маленький человечек с седыми встрепанными волосами. Он остановился, удивленно оглядываясь, столь внезапно шагнув из мира своей комнаты в космическую капсулу. Затем вошел еще один, нетерпеливо, порывисто и настороженно. Полы его широкого кожаного пальто разлетались как от ветра. Он тоже замер, оглядываясь и не все еще понимая, но затем сделал несколько быстрых шагов и стал внимательно изучать серые, покрытые древней пылью стены корабля.

И лишь потом появился четвертый из них, высокий и худой. Но этот, войдя, остановился как вкопанный, словно увидел перед собой стену. В сущности, так оно и было.

Он оцепенел. По выражению его лица, без сомнения, можно было предположить, что с ним произошло нечто такое, что не случалось ранее никогда.

Наконец, придя в себя, он задвигался, но не шел, а словно бы плыл по воздуху, и лицо его ежесекундно меняло выражение под воздействием каких-то внутренних переживаний — от благоговейного страха до невероятного удивления. В его глазах были слезы.

Дирк, обернувшись, нетерпеливо поторопил его.

— Что с тобой? — крикнул он, перекрывая возникший шум.

— Музыка… — прошептал Ричард.

В воздухе звучала музыка. Казалось, ничему, кроме музыки, здесь не было места. Звучал сам воздух. Поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, Ричард каждый раз слышал новую мелодию, но все они, слившись, образовывали единый музыкальный фон. Оглушенный, он зашатался и прислонился к стене.

Дирк едва успел подхватить его.

— Пойдем, друг, — сердито сказал он. — Что с тобой, черт побери? Ты не выносишь музыку? Слишком громко для тебя, да? Возьми себя в руки, Ричард. Меня кое-что смущает. Здесь что-то не так. Пошли…

Он подставил Ричарду свое плечо и буквально поволок его на себе. Разум Ричарда был подавлен шквалом звуков. В его сознании рождались странные образы, видения сплетающихся мелодий, которых стало такое множество, что они породили хаос. Мелодии росли, усиливались, множились, сплетались в огромный клубок, пока одна из них не возобладала над остальными. И тогда стало легче. Он теперь слышал только эту мелодию — то сильную, торжествующую как волшебный поток, подхватывающий все на своем пути, то слабую, легкую и блуждающую, словно попавшую в водоворот сомнений. Но тут же, став рябью, первой приметой рождающейся новой мощной волны, она вновь радостно заявляла о себе…

Ричард чувствовал, как сознание медленно покидает его.

Он лежал неподвижно. Ему казалось, что он — старая губка, которую окунули в парафин и выбросили на солнце, или старая кляча, чью дубленую шкуру оно безжалостно жжет, а его кожа жаждала легких ароматических масел и прохлады темных масс воды. То он видел, как лежит на белом песчаном берегу высушенный солнцем и ослепленный светом, одуревший от обилия рыбы и сверкающего под солнцем песка. А то вдруг мнил себя насосом, качающим воду в весенний день — ее струя веселым потоком стекала вниз на свежескошенный луг. Далекие звуки еле достигали слуха, все было словно во сне.

Он бежал и падал, видел ночные огни далекой гавани, море было совсем близко и темной тенью набегало на песок. А там, где было глубоко, оно легко обволакивало тело, и вода, доходя до ушей, казалась тяжелой и маслянистой. Где-то недовольно ворчал телефон… бррр… бррр…

Ричарду казалось, что он слушает музыку самой жизни. Музыку луча, пляшущего по ряби вод, поднятой ветерком и приливом, музыку земли, согретой солнцем.

Он все еще лежал. Телефон беспокоил его все больше — он настойчиво звонил. Ричард наконец понял это, поэтому быстро поднялся и сел.

Он лежал на узкой смятой постели в небольшой неопрятной комнате с деревянными панелями, чем-то странно знакомой ему, но он никак не мог вспомнить. Она была загромождена книгами и старой обувью. Лицо Ричарда выражало недоумение.

Наконец он догадался, что телефон звонит прямо у его постели.

— Алло? — Он поднял трубку.

— Ричард? — В голосе Сьюзан слышалось отчаяние. Ричард тряхнул головой, но сознание от этого не прояснилось.

— Алло? — тупо повторил он.

— Ричард, это ты? Где ты?

— Э-э-э… подожди, я сейчас посмотрю.

Он положил трубку на смятые простыни, с трудом, неверными движениями поднялся, побрел к двери и открыл ее.

Она вела в ванную комнату. Ричард настороженно заглянул в нее. Она показалась ему знакомой, но чего-то в ней не хватало. Да, не хватало лошади. Во всяком случае, в тот раз он видел здесь лошадь. Пройдя через ванную, он вышел в другую дверь и на слабых, непослушных ногах спустился по лестнице в гостиную профессора.

То, что он там увидел, безмерно удивило его.

34

Ураганы и грозы, бушевавшие третьего дня, утихли, наводнение, начавшееся неделю назад, прекратилось, и, хотя небо по-прежнему сулило дождь, к вечеру все разрешилось унылой моросью.

Порыв ветра, пронесясь над сумеречными равнинами и попетляв среди низких холмов, вырвался на простор неглубокой долины. Здесь он встретил лишь единственное препятствие — подобие наклонной башни, силуэт которой одиноко торчал над первородным месивом грязи.

Ее остов, похожий на обрубок, напоминал кусок застывшей магмы, исторгнутый преисподней. Наклон башни был пугающе странен, словно причиной его было нечто более грозное и зловещее, чем внушительная тяжесть. Башня казалась мертвым реликтом далеких времен сотворения мира.

Живым и движущимся в этой долине был лишь вяло текущий поток вязкой грязи. Но он, обойдя основание башни и достигнув неглубокой ложбины в миле от нее, бесследно исчезал под землей.

В сгущающихся сумерках на мертвой башне вдруг появились признаки жизни. В ее темном чреве забрезжил свет. Крохотная красная точка была едва различимой.

Вот что так удивило Ричарда, когда он взглянул в открытую маленькую белую дверь в стене в нескольких сотнях футов от башни в долине.

— Не выходи! — остановил его Дирк, схватив за руку. — Атмосфера — сплошная химия. Что в ней, один черт знает, но думаю, ковры вычистит отлично.

Дирк стоял в дверях и взглядом, полным недоверия, смотрел на долину.

— Где мы? — спросил Ричард.

— Бермуды, — рассеянно ответил Дирк. — Все довольно сложно.

— Спасибо, — ответил Ричард и, шатаясь, побрел через комнату.

— Простите, — сказал он профессору, который хлопотал около Майкла Вентон-Уикса. Он проверял, все ли надежно пригнано в его костюме для подводного плавания, плотно ли закрыла лицо маска и все ли ладно с подачей кислорода.

— Простите, можно мне пройти, — повторил Ричард, обходя их. — Спасибо.

Снова поднявшись в спальню профессора, он неуверенно присел на край постели и взял телефонную трубку.

— Бермуды, — сказал он в нее. — Все довольно сложно.

Внизу в гостиной профессор щедро смазывал вазелином все швы и соединения скубы и те участки кожи лица Майкла, которые не закрыла маска. Наконец он объявил, что все готово к выходу.

Дирк, быстро отойдя от двери и став чуть поодаль, крайне недружелюбно наблюдал за приготовлениями.

— Ну, чего вы ждете? Вперед, — наконец сказал он. — Скатертью дорога. Я лично умываю руки. Полагаю, что нам теперь остается ждать, когда вернется порожняя тара, а? — Дирк, сердито жестикулируя, обошел диван. Он был раздражен. Ему все это чертовски не нравилось. Особенно то, что профессор лучше него знаком с проблемой пространство — время. Но пуще всего его злило, что он сам не понимал своего дурацкого поведения.

— Дорогой друг, — успокаивающе промолвил профессор. — Подумайте только, что этот дружеский акт помощи нам почти ничего не стоил. Охотно соглашусь, что столь блестяще применив метод дедукции, вы вправе считать конец банальным. Я знаю, вы ждали большего, а не всего лишь акта благотворительности. Но будем щедрыми, мой друг.

— Щедрыми? — не на шутку вспылил Дирк. — Вам недостаточно того, что я плачу налоги?

Дирк с досадой плюхнулся на диван, запустил пальцы в шевелюру и мрачно надулся.

Призрак Майкла, пожав руку профессору и пробормотав какие-то слова благодарности, деревянной походкой направился к двери. Там он остановился и, повернувшись, отвесил прощальный поклон.

Дирк круто обернулся и уставился на него свирепым взором. Его глаза за стеклами очков метали молнии, растрепанные волосы стояли дыбом. Призрак, посмотрев на него, весь сжался от дурного предчувствия. Покачнувшись, он поднял руку и трижды обвел ею вокруг себя.

— Прощайте, — промолвил он.

Ухватившись рукой за косяк двери, он решительно шагнул навстречу грязи, ядовитым парам атмосферы и злому ветру.

Выйдя, он на мгновение остановился, проверяя прочность грунта под слоем грязи. Убедившись в его надежности, он зашагал, не поворачиваясь, подальше от «комьев слизняков на слизистой воде» к ждущему его кораблю.

— Черт побери, что все это значит? — раздраженно воскликнул Дирк, повторив три загадочных круговых движения рукой.

В эту минуту, с грохотом сбежав по лестнице, в гостиную ворвался Ричард. Глаза его выражали предельное волнение.

— Убит Росс! — воскликнул он испуганно.

— Какой еще к дьяволу Росс? — сердито огрызнулся Дирк.

— Росс, не знаю его имени, ну тот, что стал новым редактором журнала, — пояснил Ричард.

— Какого журнала? — Дирк был вне себя от злости.

— Того идиотского журнала, который издавал Майкл, «Постижение», кажется. Дирк, неужели ты забыл? Гордон выгнал его и отдал журнал Россу. Майкл возненавидел этого Росса. Вчера вечером он пошел к нему и убил его! — Ричард остановился, задыхаясь. — Что бы там ни было, но он убит, — промолвил он, отдышавшись. — Только у Майкла была причина рассчитаться с ним.

Он подбежал к двери, чтобы взглянуть на удаляющуюся фигуру.

— Он вернется? — круто повернувшись, спросил он.

Дирк, вскочив, уставился на него.

— Так вот… — промолвил он, — …почему Майкл стал его легкой добычей. Вот что мне следовало бы искать. Причину, почему призраку удалось так просто завладеть им. Он поймал Майкла на том, что тот сам жаждал сделать. Это вполне совпадало с целями призрака. О Боже! Он вообразил, что мы подменили всех их, и решил все повернуть вспять. Он считал, что это его мир, а не наш. Здесь они были намерены поселиться и построить свой чертов рай. Все его поступки говорят об этом. Теперь вы понимаете, что мы натворили, профессор? Я не удивлюсь, если окажется, что эта, как вы изволили выразиться, бедная душа поспешит исправить отнюдь не свою ошибку, приведшую к катастрофе корабля, а попытается вернуть жизнь на Земле к ее истокам. — Дирк перевел свой взгляд с бледного как мел профессора на Ричарда.

— Когда ты узнал об убийстве? — спросил он.

— Э-э-э, только сейчас. По телефону. Наверху в спальне профессора.

— Что?

— Мне сказала об этом Сьюзан. Она обнаружила на автоответчике послание от Гордона, он сообщил ей это, но мне кажется, у нее просто истерика. Дирк, что, черт побери, происходит? Где мы?

— Мы в прошлом. Отброшены на четыре миллиарда лет назад, — дрожащим голосом ответил вместо Дирка профессор. — Не спрашивайте меня, почему работает телефон, если мы в далеком прошлом Вселенной. Этот вопрос уместно задать Британской телефонной компании, но…

— К черту телефонную компанию, — уже заорал Дирк, по привычке легко отказываясь от правил хорошего тона. Подбежав к двери, он нашел глазами смутно видневшуюся фигуру, медленно бредущую по грязи к кораблю с планеты Салаксала, который для них, увы, был недосягаем.

— Сколько? — спросил он уже спокойно. — Сколько времени, по-вашему, надо этому толстому самовлюбленному придурку, чтобы достичь корабля? Потому что столько же у нас будет в запасе. Давайте сядем и все хорошенько обсудим. У нас есть две минуты, чтобы решить, что делать. После этого, боюсь, мы трое и все, что вокруг нас, и все, что мы знаем, включая дронтов и рыбу целакант, дорогой профессор, перестанет существовать!

Он тяжело опустился на диван, но тут же вскочил и вытащил из-под себя пиджак Майкла. Из кармана пиджака выпал томик стихов Кольриджа.

35

— Я считаю это недопустимым святотатством, профессор, — волновался Ричард, укрывшись вместе с профессором за живой изгородью.

Была прекрасная летняя ночь, с сада тянуло ароматом цветов, а с Бристольского канала долетал порывистый легкий ветерок, принося запахи океана.

Было полнолуние, и луна проложила вдали серебряную дорожку по глади залива. В ее сиянии были хорошо видны на юге вересковые пустоши Эксмура.

Профессор печально вздохнул:

— Возможно, но боюсь, он прав. Это надо сделать. Иного выхода нет. Все инструкции были заложены в этом отрывке, если знать, что искать. Их надо уничтожить. Иначе призрак будет всегда где-то рядом. Вернее, их будет два, если речь идет об этом стихотворении. Бедняга. Но он сам навлек на себя возмездие.

Ричард, нервно сорвав травинки, вертел их в руках, разглядывая, как на них играет лунный свет.

— Эта музыка, профессор, — нерешительно промолвил он. — Я не религиозен, но это было как разговор с Богом, проникновение в его мысли. Возможно, так оно и было, и мне, видимо, предназначено быть верующим человеком. Я все время напоминаю себе, что музыку никто не создавал, были созданы инструменты, умеющие читать ноты. Нотами была сама жизнь. А она вокруг нас.

Ричард посмотрел на небо и вдруг неожиданно тихо прочел:

— Гм, — хмыкнул профессор. — Надеюсь, он успел.

— Вы что-то сказали?

— Так, ничего. Мысли вслух.

— Господи, Дирк способен заговорить до смерти. Вы так не считаете, профессор? Он там уже больше часа. Что происходит? — волновался Ричард.

Поднявшись во весь рост, он посмотрел поверх кустов на маленькую крестьянскую хижину, залитую белым лунным светом. Час назад к ней решительно подошел Дирк и постучался в дверь.

Она отворилась медленно и неохотно. Увидев чье-то удивленное лицо, Дирк быстрым заученным жестом сорвал с головы свою знаменитую шляпу.

— Мистер Сэмюэль Тейлор Кольридж? — громко справился он. — Я проходил мимо, возвращаясь из Порлока, и подумал, возможно, вы не откажете мне в совсем коротком интервью для нашей приходской газеты, редактором которой я являюсь. Обещаю вам не отнять у вас много времени, я знаю, вы очень заняты… такой знаменитый поэт, как вы… но я ваш страстный почитатель и…^[14]

Остальное Ричарду не удалось дослушать, ибо Дирк уже умудрился протиснуться в дверь и захлопнуть ее за собой.

— Извините меня на одну минуту, мой друг, — внезапно промолвил профессор, обращаясь к Ричарду.

— О, конечно, профессор. Я же тем временем пойду узнаю, что там происходит.

Когда профессор исчез за деревом, Ричард, не раздумывая, подошел к калитке, открыл ее и хотел было приблизиться к дому, как вдруг услышал громкие голоса.

Он едва успел отступить назад, как дверь хижины отворилась.

— Премного благодарен вам, мистер Кольридж, — говорил Дирк, вертя шляпу в руках и раскланиваясь. — Вы были весьма любезны, уделив мне ваше драгоценное время, я вам чрезвычайно признателен за это, как и все мои читатели. Я уверен, что получится прелестное маленькое интервью, экземпляр которого я непременно пришлю вам, чтобы вы прочли его в свободную минутку. Я с благодарностью приму все ваши замечания, если таковые будут, стилистические поправки, добавления и все такое прочее. Еще и еще благодарю, что вы уделили мне свое время, и надеюсь, что я не оторвал вас от чего-то важного…

Но тут дверь с треском захлопнулась.

Торжествующий Дирк, повернувшись, устремился прямо к Ричарду, поджидавшему его на дорожке.

— Итак, я вовремя остановил его, — сказал он, довольно потирая руки. — Мне кажется, он уже начал писать, но теперь он обязательно все перезабудет, это уж точно. А где уважаемый профессор? А, вот и он. Боже мой, я даже не подозревал, что пробыл там так долго. Необычайно обаятельный и интересный человек, наш мистер Кольридж, — заявил довольный Дирк, — во всяком случае, он обязательно был бы таковым, если бы я дал ему возможность, но я изо всех сил старался сам произвести на него такое же впечатление.

Я не забыл, Ричард, твою просьбу и спросил его об альбатросе^[15], но он был удивлен. Какой альбатрос, спросил он у меня. Тогда я сказал, что это не столь важно, Бог с ним с альбатросом. Он не согласился со мной, сказал, что это очень важно, раз среди ночи к нему в дом вдруг вваливается незнакомый человек и спрашивает об альбатросах. Я опять повторил, что черт с ним, с этим альбатросом, он опять не согласился и тут же заметил, что альбатрос — пожалуй, неплохая идея для поэмы, над которой он сейчас работает, куда лучше, чем получить по башке астероидом из космоса, что совсем уже было бы фантастикой. На этом я и откланялся.

А теперь, поскольку я спас человеческую расу от неминуемой гибели, мне кажется, я заслужилпиццу. Что вы скажете на это?

У Ричарда не было на сей счет никаких соображений, ибо в эту минуту он с невыразимым изумлением смотрел на профессора.

— Вас что-то беспокоит, мой друг? — спросил его тот с удивлением.

— Неплохой фокус, профессор, — сказал Ричард. — Готов поклясться, что, когда вы ушли за дерево, у вас не было бороды.

— О-о-о, — протянул профессор и затеребил роскошную густую бородку. — Да… — промолвил он, — простая небрежность, сущая небрежность…

— Что вы задумали, профессор?

— Так, просто внесение некоторых поправок. Небольшое хирургическое вмешательство, видите ли… Ничего серьезного.

Несколько минут спустя, когда он подвел их к двери, внезапно каким-то чудом появившейся в стене недалеко стоящего коровника, профессор, оглянувшись, увидел на горизонте легкую вспышку света, которая тут же погасла.

— Прошу прощения, Ричард, — пробормотал он, следуя за своими друзьями.

36

— Нет, благодарю, — решительно сказал Ричард. — Как бы я ни был рад случаю угостить тебя пиццей и видеть, как ты ею наслаждаешься, Дирк, но я намерен немедленно вернуться домой. Я должен видеть Сьюзан. Это возможно, профессор? Доставить меня прямо домой? На той неделе я наведаюсь в Кембридж и заберу свою машину.

— Мы уже на месте, — ответил профессор. — Перешагните порог — и вы дома. Сейчас ранний вечер, пятница.

— Спасибо, профессор. Эй, Дирк, мы еще увидимся, о'кей? Я что-то тебе должен, не так ли? Подсчитай и дай мне знать.

Дирк небрежно отмахнулся.

— Узнаешь все от мисс Пирс в должное время, — ответил он.

— Отлично. Мы повидаемся, как только я немного отдохну и приду в себя, о'кей? Все произошло столь неожиданно.

Ричард направился к двери, но вдруг остановился, словно его осенила какая-то мысль.

— Профессор, а мы не могли бы сделать небольшой крюк? — спросил он. — Мне кажется, было бы разумным шагом с моей стороны пригласить Сьюзан поужинать сегодня вечером в одном неплохом ресторане. Только там заказывают столики за несколько недель вперед. Вы не могли бы скостить мне эти три недели ожидания, профессор?

— Нет ничего проще. Вы знаете, где телефон, не так ли?

Ричард поднялся в спальню профессора и позвонил в ресторан «L'Esprit d'Escalier», горячо рекомендованный ему Гордоном Уэем.

Метрдотель был сама любезность, он с радостью принял заказ и сказал, что будет счастлив видеть его через три недели.

Ричард, не переставая удивленно качать головой, спустился в гостиную.

— Мне необходима неделя полной и надежной реальности, — категорически заявил он. — Кто это только что вышел из двери моей квартиры?

— Тебе доставили кушетку, — пояснил Дирк. — Грузчик попросил открыть ему дверь, и я с удовольствием это сделал.

Через несколько минут Ричард уже поднимался по лестнице в квартиру Сьюзан. У двери он остановился, услышав низкие звуки виолончели. Он любил этот момент. Бесшумно открыв дверь, он направился в музыкальную комнату и вдруг застыл на месте. Мелодия! Она была знакома — легкая, словно блуждающая, как бы затихающая, и тут же возрождающаяся вновь…

Его лицо было полно такого изумления, что Сьюзан, увидев его, перестала играть.

— Что случилось? — встревоженно спросила она.

— Что ты играла? Где ты достала это? — прошептал потрясенный Ричард.

Сьюзан недоуменно пожала плечами.

— В музыкальном магазине, — ответила она, ничего не понимая. И не шутила, ибо просто не понимала его вопроса.

— Что это?

— Фрагмент из кантаты, которую мне предстоит играть через пару недель, — обстоятельно объяснила она. — Бах, шестая кантата.

— Кто написал ее?

— Я же сказала, Бах.

— Кто?

— Смотри на мои губы. Повторяю по буквам. Бах. Б-А-Х. Иоганн Себастьян Бах. Запомнил?

— Никогда не слыхал о таком. Кто он? Он еще что-нибудь сочинил?

Сьюзан отложила смычок, прислонила к стулу виолончель и встала.

— С тобой все в порядке? — спросила она, подойдя к Ричарду.

— Видишь ли, мне трудно сказать… Что это?..

Он заметил стопку нот в углу. На всех стояло одно имя: Бах.

Он торопливо подошел к нотам и стал что-то искать. И. С. Бах «Сонаты для виолончели». «Бранденбургский концерт». «Месса ми минор».

Он ошеломленно посмотрел на Сьюзан.

— Я этого никогда у тебя не видел.

— Ричард, милый, — промолвила Сьюзан, коснувшись его щеки рукой. — Что с тобой? Это всего лишь ноты Баха.

— Неужели ты не понимаешь? — вскричал в отчаянии Ричард, потрясая пачкой нот. — Я никогда, слышишь, никогда не видел этого?

— Что ж, — произнесла с деланной серьезностью Сьюзан, — если бы ты не проводил полжизни за компьютером, сочиняя компьютерную музыку…

Он посмотрел на нее каким-то диким взглядом, затем бессильно прислонился к стене и разразился почти истерическим хохотом.

В понедельник утром Ричард позвонил профессору.

— Ваш телефон работает, поздравляю, профессор.

— О, мой дорогой друг, — искренне обрадовался ему профессор, — как я рад слышать ваш голос. Да, телефон работает. Очень способный молодой человек посетил меня сегодня, и теперь, я надеюсь, телефон никогда уже не испортится. Неплохие новости, не правда ли?

— Очень хорошие. Значит, вы благополучно добрались домой?

— О да, спасибо. Кстати, нас ждал в известном роде сюрприз, после того как мы вас высадили. Помните лошадь? Она опять заглянула ко мне вместе со своим хозяином. У них была неприятная встреча с полицией, и поэтому они настоятельно попросили отправить их домой, так сказать, восвояси. Тем лучше. Опасный малый, этот хозяин лошади, если дать ему волю, мне кажется… А как вы, мой друг?

— Профессор, помните музыку?..

— Да. Я подумал, что она может доставить вам удовольствие. Пришлось потрудиться, поверьте мне. Удалось воспроизвести лишь самый небольшой фрагмент, но и здесь я немного слукавил. Это было больше, чем может сотворить один человек за всю свою жизнь. Не думал, что кто-то отнесется к этому серьезно.

— Профессор, а нельзя воспроизвести фрагмент побольше?

— Нет. Корабль улетел, мой друг, и кроме того…

— Мы могли бы вернуться в то время…

— Нет, я уже сказал вам. Мне починили телефон, и он больше не испортится.

— Ну и что?

— А то, что машина времени больше не работает. Она сгорела. Мертва, как дронт. Боюсь, что это так. Да оно и к лучшему, не так ли?

В понедельник днем миссис Зускинд все же позвонила в детективное агентство Джентли. Это было вызвано присланным ей счетом.

— Я не понимаю, что все это значит. Это какой-то абсурд. Объясните.

— Дорогая миссис Зускинд, — приветливо ответил ей сам Дирк. — Не могу выразить вам, насколько я рад, что вы позвонили. Я с нетерпением ждал возможности поговорить с вами на эту тему. С чего мы начнем сегодня? Какой пункт из всех вы хотели бы обсудить первым?

— Ни один из них, благодарю вас, мистер Джентли. Я не знаю, кто вы, и почему настаиваете на том, что у меня пропал кот. Мой дорогой Родерик умер у меня на руках два года назад, и я не собираюсь восполнять эту потерю.

— Хорошо, миссис Зускинд, — согласился Дирк, — но вы не можете не согласиться, что это прямой результат моих усилий… Если позволите, я поясню вам теорию взаимосвязанности всех… — Однако он тут же умолк, ибо понял, насколько это бесполезно. Дирк медленно и бережно положил трубку на рычаг.

— Мисс Пирс! — крикнул он секретарше. — Пошлите дорогой миссис Зускинд новый, измененный счет. Добавьте внизу: «Спасение человечества от неминуемой гибели. — Бесплатно».

Дирк Джентли, посчитав на этом рабочий день завершенным, надел шляпу и покинул контору.

ХОЛИСТИЧЕСКОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ДИРКА ДЖЕНТЛИ

Лондон, Н1, Пеккендер-стрит, № 33а 01-354-9112

СЧЕТ

Поиски кота (сдохшего) — $ 50.00

Выявление и триангуляция векторов взаимосвязи всех вещей — $ 150.00

Поездка с этой целью на Багамские острова; дорожные расходы и оплата номера в отеле — $ 1.500.00

Издержки, моральные и материальные, в результате проявленного клиентом скептицизма; расходы на напитки — $ 327.50

Спасение человечества от неминуемой гибели — Бесплатно

Итого: — $ 2.027.50

НДС: — $ 304.12

Всего: — $ 2.331.62

Дуглас Адамс Долгое чаепитие

1

Вряд ли можно считать случайностью то, что ни в одном языке на свете никогда не существовало выражения «симпатичный, как аэропорт».

Все аэропорты страшные. А некоторые до такой степени, что объяснение тут может быть только одно: это было сделано нарочно. Аэропорт малоприятен сам по себе — там полно людей, злых и уставших, к тому же только что узнавших, что багаж приземлился в Мурманске (мурманский аэропорт — единственное исключение из правила, в остальном непреложного), а архитекторы в конечном итоге лишь постарались отразить эти особенности в своих проектах.

Посредством варварских форм и цветов душераздирающих оттенков они стремились усилить мотив усталости и раздражения, постарались сделать легкой и не требующей от пассажиров никаких усилий задачу расставания навечно с его или ее багажом или близкими, всячески запутать их напичканными повсюду указателями, объясняющими, как пройти к вешалкам для галстуков, окнам, созвездию Малой Медведицы в ночном небе, везде, где это возможно, представить их вниманию уборные, а секции для посадки запрятать так, что обнаружить их можно лишь с большим трудом, на том основании, что первые, по мнению архитекторов, функциональны, а последние — нет.

Оказавшись посреди моря мутного света и смутного шума, Кейт Шехтер сомневалась.

Сомнения мучили ее всю дорогу из Лондона в аэропорт Хитроу. Кейт не была ни суеверным, ни религиозным человеком, а просто кем-то, кто не совсем уверен в том, что надо лететь в Норвегию. Но одно ей начинало казаться все более и более очевидным: что если Бог, если он есть, или какая-то Высшая сила, отвечающая за движение частиц во Вселенной, имеют хоть малейшее отношение к управлению движением по трассе М–4, то они против ее путешествия. Все эти проблемы с билетами, поиски соседки, чтоб присматривала за ее кошкой, потом поиски кошки, чтоб было за кем присматривать ее соседке, неожиданная протечка крыши, пропажа бумажника, погода, неожиданная смерть соседки, беременность кошки — все это напоминало сопровождаемую боем барабанов кампанию обструкции не без участия божественных сил.

Даже водитель такси, когда ей наконец-то удалось найти это такси, удивился:

— В Норвегию? А чего вы собираетесь там делать?

И так как она не воскликнула тотчас же: «Любоваться северными сияниями!» или: «Восхищаться фьордами!» — а даже не нашлась, что ответить в первый момент, и кусала губы, он заключил:

— Все ясно. Вы едете к какому-то типу, который вас изводит. Знаете что я вам скажу, пошлите-ка вы его куда подальше. Поезжайте лучше в Тенерифе.

«Это мысль. Тенерифе. Или еще лучше — домой», — мгновенно промелькнуло у нее в голове.

Глядя из окна такси на беснующееся месиво автомобилей, она думала о том, что здешняя холодная и гнусная погода, наверное, ерунда по сравнению с тем, что может ожидать ее в Норвегии.

«Да, в самом деле домой. Дома сейчас, наверно, все покрыто льдом, почти как в Норвегии; льдом, испещренным гейзерами пара, рвущегося из-под земли, застывающего в морозном воздухе, а потом оседающего инеем меж застывших громад Шестой авеню».

Достаточно беглого взгляда на тридцатилетний жизненный путь Кейт, чтобы безошибочно угадать в ней жительницу Нью-Йорка. Однако она редко бывала там. Большая часть ее жизни прошла довольно далеко от Нью-Йорка. Она жила то в Лос-Анджелесе, то в Сан-Франциско или Европе, а пять лет назад провела некоторое время в беспорядочных блужданиях по Южной Америке, обезумев от горя после потери своего мужа Люка, попавшего под машину в Нью-Йорке в тот момент, когда они искали такси. Случилось это вскоре после их свадьбы.

Ей нравилось считать Нью-Йорк своим домом, думать, что она по нему скучает, хотя на самом деле единственной вещью, по которой она на самом деле скучала, была пицца. Не какая-то обычная черствая пицца, а та, которую вам приносят на дом по вашему заказу. Только такая пицца была настоящей. Пицца, из-за которой надо выходить из дома, а потом сидеть, уставившись в стол с лежащей на нем красной салфеткой в ожидании, пока ее принесут, — это уже не настоящая пицца, сколько бы перцу и анчоусов туда ни впихнули.

Больше всего ей нравилось жить в Лондоне, если не считать проблемы с пиццей, сводившей ее с ума. Почему ни в одном ресторане нельзя было заказать пиццу на дом? Почему никто здесь не понимал, что весь смысл пиццы именно в том, чтобы ее приносили к тебе домой в картонной коробке еще тепленькую? В том, как она выскальзывает из оберточной жиронепроницаемой бумаги, а ты берешь ее ломтики, сложенные вдвое, и поглощаешь прямо перед телевизором? Что же это за изъян такой у этих англичан с их тупостью, ленью и гонором, который мешает им вникнуть в такой простой принцип? Странно, но это была единственная в ее лондонской жизни вещь, с которой она никак не могла смириться и научиться обходиться без нее, и вот, примерно раз в месяц, каждый раз, когда она была в особенно мрачном расположении духа, Кейт звонила в какой-нибудь ресторан-пиццерию и заказывала самую огромную пиццу, какую только была способна описать; по существу, пиццу с еще одной пиццей сверху — и сладким голосом просила принять заказ на дом.

— Что сделать?

— Принять заказ на дом. Разрешите продиктовать адрес…

— Не понимаю. Разве вы не зайдете забрать пиццу?

— Нет. Разве вы не принесете заказ на дом?

— Мм, этого мы не делаем, мисс.

— Не делаете?

— Э… не приносим заказы на дом.

— Не приносите заказы на дом? Я не ослышалась?

Вежливый диалог переходил в отвратительную ругань, где обе стороны изощрялись в оскорблениях, после которой Кейт обычно ощущала дрожь и опустошение, правда, наутро ей уже становилось намного лучше. Во всем остальном Кейт была одним из самых милейших существ, каких вам только может посчастливиться встретить.

Но сегодняшний день исчерпал весь запас ее терпения.

Началось с того, что они попали в жуткую пробку на шоссе. Показавшаяся где-то вдали машина с голубой мигалкой сразу все объяснила: впереди авария; Кейт вдруг стало не по себе, а когда они проезжали мимо, она пристально смотрела в ту сторону из окна такси.

Когда же они в конце концов приехали в аэропорт, таксист был страшно недоволен тем, что у Кейт не оказалось нужной суммы без сдачи, и долго ожесточенно и с раздражением рылся в тесных карманах брюк, пытаясь отыскать мелочь. Душный воздух сгустился, как перед грозой, и теперь вот, стоя в главном зале регистрации пассажиров аэропорта Хитроу, Кейт никак не могла отыскать стойку для вылетающих в Осло.

На мгновение она замерла без движения, ровно и глубоко дыша, стараясь не думать о Жане-Филиппе.

Таксист угадал: именно Жан-Филипп и был той причиной, по которой она ехала в Норвегию, но именно поэтому-то ей и не следовало туда ехать. Кейт думала о Жане-Филиппе, и в голове у нее звенело. Лучше всего, наверное, перестать думать о нем вообще, а просто ехать в Норвегию, как если бы она все равно туда ехала, независимо ни от чего. Она страшно удивилась бы, когда, приехав туда, столкнулась бы с ним нос к носу в гостинице под названием — ну не важно, — тем, которое он написал ей на карточке, которая лежала сейчас в боковом кармане ее дорожной сумки.

Вообще она в самом деле была бы очень удивлена, если б застала его там. Скорее всего вместо него она найдет записку, в которой будет написано, что его неожиданно вызвали в Гватемалу, Сеул или Тенерифе и что он обязательно позвонит ей оттуда. Жан-Филипп был самым ускользающим типом из всех, кого она встречала в своей жизни. В этом смысле он явился кульминацией в ряду своих предшественников. С тех пор, как желтый «шевроле» отнял у нее Люка, она странным образом была подвержена каким-то выхолощенным эмоциям, которые породили в ней встречи с чередой слишком поглощенных собой мужчин.

Она попыталась спрятаться от всех этих мыслей и даже закрыла глаза на секунду. Как бы она хотела, когда снова откроет их, увидеть прямо перед собой табличку с надписью «Норвегия» и стрелкой, указывающей направление, чтоб она могла пойти в ту сторону, не думая больше ни об этом, ни о чем другом. «Вот так, наверное, возникают религии, — размышляла она. — Теперь понятно, почему в аэропортах вечно рыскает множество всяких сект в поисках новообращенных. Они хорошо знают, что люди в высшей степени несчастны и растерянны и потому готовы последовать за каждым, кто укажет им хоть какой-то путь».

Кейт снова открыла глаза и, конечно же, была разочарована. Но неожиданно спустя одну-две секунды длиннющая волна сердитых немцев в каких-то немыслимых майках желтого цвета для игры в поло, то вздымавшаяся, то опускавшаяся, в мгновение ока куда-то схлынула, и в образовавшемся просвете мелькнула стойка регистрации пассажиров, вылетающих в Осло. Вскинув снова свою дорожную сумку на плечо, Кейт направилась туда.

В очереди к стойке перед ней был всего один человек, у которого, похоже, были неприятности, — а возможно, он сам олицетворял собой неприятность.

Это был крупный, внушительных размеров мужчина, хорошо, даже, можно сказать, квалифицированно сложенный, но в нем было определенно что-то необычное, что-то такое, что привело Кейт в замешательство. Она даже не могла сказать, что именно в нем было необычного, кроме одного: он никак не мог быть включен в перечень вещей, о которых она размышляла. Она вспомнила, что читала в одной статье, что в главном отделе головного мозга только семь регистров памяти; следовательно, если в то время, когда человек думает одновременно о семи вещах, туда попадает еще одна, то одна из тех семи мгновенно выпадает из его сознания.

Одна за другой в голове у Кейт промелькнули мысли о том, удастся ли ей попасть на самолет до Осло и не было ли лишь игрой ее воображения то, что день казался ей каким-то из ряда вон, о служащих авиакомпаний с их очаровательными улыбками и потрясающим хамством, о магазинах беспошлиной торговли, в которых вещи должны стоить намного дешевле, чем в обычных магазинах, но непонятно почему не стоят. И будет ли сумка натирать меньше, если перевесить ее на другое плечо, и, наконец, вопреки решению не думать о нем — о Жане-Филиппе, уже одна эта мысль включала в себя сразу семь подпунктов как минимум.

Стоявший перед ней мужчина, который о чем-то спорил, мгновенно был вытеснен из сферы сознания.

Лишь объявление о том, что посадка на самолет, вылетающий в Осло, заканчивается, заставило ее вернуться к ситуации у стойки регистрации.

Мужчина-великан возмущался, что ему не забронировали место в салоне первого класса. Только что была установлена причина: у него отсутствовал билет в салон первого класса.

Мужество окончательно покинуло Кейт, внутри у нее все заныло и заскребло с глухим ворчанием.

Затем выяснилось, что у мужчины вообще нет никакого билета, и тогда дискуссия плавно перешла в высказывание с нескрываемой ненавистью точек зрения на внешность служащей авиалиний, ее личные качества, качества ее матери, а также печальное будущее, несомненно уготованное как ей самой, так и авиакомпании. Но в конце концов случайно прекратилась, наткнувшись на актуальную тему: кредитной карточки.

Кредитной карточки у него не было.

Дискуссия возобновилась, на этот раз предметом были чеки и почему компания отказывалась их принимать.

Кейт долго и бесцельно смотрела на наручные часы.

— Простите, это надолго? — вмешалась она в их спор. — Мне надо успеть на рейс в Осло.

— Я же занимаюсь с джентльменом. Я буду к вашим услугам буквально через одну секундочку, — ответила девица.

Кейт кивнула и дала пройти «буквально одной секундочке».

— Дело в том, что самолет вот-вот должен взлететь, — вновь заговорила она. — У меня только одна сумка, вот билет, место забронировано. Оформление займет не больше тридцати секунд. Мне очень жаль, что я вас прерываю, но еще более жаль мне было бы упустить мой самолет из-за тридцати секунд. Это тридцать настоящих, реально существующих секунд, а не ваших «буквально тридцати секундочек», из-за которых мы можем тут заночевать.

Девица за стойкой обратила к Кейт весь глянец застывшей улыбки, но прежде чем она успела что-то ответить, светловолосый великан огляделся по сторонам, и присутствующие почувствовали легкое смущение.

— Я тоже хочу лететь в Осло, — медленно произнес он свирепым нордическим голосом.

Кейт пристально посмотрела на него. Он совершенно не вписывался в аэропорт или, скорее, аэропорт не вписывался в него.

— Да, но если мы и дальше будем торчать здесь, тогда уж точно не улетит ни один из нас, — сказала Кейт. — Нельзя ли для начала разобраться с этим вот? По какой причине он застрял?

Девица за стойкой, изобразив на лице очаровательную дежурную улыбку, ответила:

— Авиакомпания не принимает чеки. Таковы правила, установленные у нас.

— Ну а я принимаю, — сказала Кейт, хлопнув по стойке своей кредитной карточкой. — Возьмите с джентльмена плату за билет по этой карточке, а он вернет мне чеками. — О'кей? — обратилась она к верзиле, смотревшему на нее с флегматичным удивлением. У него были большие голубые глаза, в которых было то же выражение, с каким они когда-то смотрели много раз на ледники. Они были надменными и в то же время ничего не соображающими.

— О'кей? — нетерпеливо повторила Кейт. — Меня зовут Кейт Шехтер. Одно «ш», два «е», а также «х», «т» и «р». Главное, чтобы они все были здесь, а уж в каком порядке они окажутся в банке — неважно для них. Они, похоже, сами никогда этого не знают.

Мужчина медленно и неуклюже еле заметно наклонил голову в знак признательности. Он стал благодарить Кейт за ее доброту, любезность и что-то еще, произнесенное по-норвежски, — этого она не поняла; сказал, что он давным-давно не встречал ничего подобного в своей жизни, что она очень энергичная и решительная женщина и что-то еще, опять по-норвежски, и что он теперь у нее в долгу. В заключение он запоздало добавил, что чековой книжки у него нет.

— Ничего! — вскричала Кейт, твердо решив не отклоняться от намеченного курса. Порывшись в сумке, она вытащила оттуда листок бумаги, нацарапала там что-то и сунула его мужчине.

— Вот мой адрес. Вышлите мне туда деньги. В крайнем случае заложите свою меховую шубу. Просто вышлите и все. О'кей? Видите, я иду на риск, доверяя вам.

Великан взял у нее клочок бумаги, страшно медленно прочитал то, что там было написано, затем очень аккуратно сложил его и положил в карман своей шубы. Он вновь едва заметно поклонился ей.

Кейт внезапно осознала, что служащая ждет, когда она вернет ей ручку, чтобы заполнить бланк кредитной карточки. Она с досадой пододвинула ручку девице, протянула ей свой билет и напустила на себя выражение ледяной невозмутимости.

Объявили окончание посадки на их самолет.

— Ваши паспорта, пожалуйста, — сказала девица неторопливо. Кейт протянула ей свой паспорт, а великан заявил, что у него нет паспорта.

— Нет чего? — воскликнула Кейт.

Девица за стойкой перестала вообще как-либо реагировать и сидела, уставившись в одну точку, предоставив кому-то из них сделать первое движение.

Мужчина еще раз рассерженно повторил, что паспорта у него нет. Потом то же самое он уже заорал и с такой силой стукнул кулаком по стойке, что на ней осталась вмятина от удара.

Кейт забрала свой билет, паспорт, кредитную карточку и снова вскинула на плечо дорожную сумку.

— Вот теперь я сдаюсь, — сказала она и просто ушла оттуда.

Она знала, что сделала абсолютно все, что только в человеческих силах, чтобы попасть на самолет, но, видно, этому не суждено было случиться. Она попросит оставить записку для Жана-Филиппа, в которой сообщит, что не может приехать, и скорее всего ее записка будет валяться в соседней ячейке с его собственной того же содержания.

Хоть раз в жизни они будут равны в своем отсутствии.

А теперь надо пойти и успокоиться. Она отправилась на поиски газеты, а затем места, где можно выпить кофе, но, следуя за соответствующими указателями, не нашла ни того, ни другого. Потом она никак не могла найти исправный телефон, чтобы позвонить в гостиницу, где останавливался Жан-Филипп, и решила вообще покончить с этим аэропортом. Скорее выйти отсюда, найти такси — и домой, говорила она себе.

Она стала пробираться через зал регистрации к выходу и была уже почти у цели, но решила вдруг оглянуться назад на стойку регистрации, которая заставила ее отступить, и как раз в этот момент, когда она туда посмотрела, стойка взмыла ввысь, и ее поглотил оранжевый огненный шар.

Когда Кейт лежала под кучей бетонных обломков, в полной темноте, страдая от боли и задыхаясь от пыли, ее, по крайней мере, утешало одно: значит, ей совсем не показалось, что день сегодня ужасный. Это была последняя мысль, перед тем как она потеряла сознание.

2

Общественность пыталась призвать к ответу. Сначала — Ирландскую республиканскую армию, потом Организацию освобождения Палестины и министерство газовой промышленности. Британский комитет ядерных ресурсов поспешил сделать заявление, что ситуация находится под контролем, что есть лишь один шанс из миллиона, что вообще могла быть какая-то утечка радиоактивного вещества, и, следовательно, площадка, где произошел взрыв, станет прекрасным местом для отдыха с детьми и устройства пикников, и в заключение говорилось, что к случившемуся они не имеют вообще никакого отношения.

Не было обнаружено ни одной причины взрыва.

Получалось, что стойка взорвалась сама, по своей собственной воле. Было выдвинуто несколько объяснений, но на самом деле они просто являлись обычными определениями того же самого процесса, только выражены другими словами, и имели в основе те же законы, которые в свое время дали миру выражение «усталость металла». И вот сейчас для объяснения внезапного самопроизвольного перехода дерева, металла и пластмассы во взрывоопасное состояние было придумано похожее определение: «нелинейная сверхкритическая структурная флуктуация», или, если сказать по-другому, как это сделал на следующий день по телевидению один из заместителей членов совета министров, «стойке регистрации крайне осточертело находиться там, где она находилась». Эти слова ему не могли забыть до конца его дней.

Как бывает обычно в подобных случаях, данные о числе пострадавших приводились самые разные. По одним источникам, число погибших составляло 47, тяжелораненых — 89, в других случаях число это доходило до 63 и 130 соответственно, а максимальная цифра поднималась до 117 погибших, потом опять намечалась тенденция к снижению при последующих подсчетах. Окончательные подсчеты позволили установить, что, поскольку все, кого можно было сосчитать, — сосчитаны, оказывалось на самом деле, что никто не погиб вообще. Несколько человек были госпитализированы с ушибами, порезами и травматическим шоком разной степени тяжести, но этим все и ограничивалось, по крайней мере до тех пор, пока не поступало заявлений о чьей-либо пропаже.

Это, кстати, был еще один непонятный момент в этом происшествии. Сила взрыва была достаточно мощной, чтобы превратить значительную часть здания аэропорта в груду обломков, а при этом все люди, который были в аэропорту, либо умудрились упасть как-то очень удачно, либо оказались заслонены одной частью падающей кладки от другой, или же взрывную волну принял их багаж. Так или иначе, но от багажа почти ничего не осталось. По этому поводу парламенту были заданы некоторые вопросы, впрочем, не особенно интересные.

Обо всех этих событиях, равно как и о существовании внешнего мира вообще, Кейт узнала лишь два дня спустя.

А она потихоньку жила в своем собственном мире, где со всех сторон, насколько только хватал глаз, ее окружали старые сундуки, набитые воспоминаниями о прошлом, и она рылась в них с величайшим любопытством, а порой и недоумением. Правда, лишь одна десятая часть сундуков содержала воспоминания, то радостные, то вызывающие боль и чувство неловкости; остальные же девять десятых были заполнены пингвинами, что немало поразило ее. Как только она осознала, что все это было не наяву, ей стало понятно, что она заглянула в свое подсознание. Она слышала, что считают, будто человек в своей жизни пользуется только одной десятой частью мозга, а для чего предназначены остальные девять десятых, пока неизвестно, но совершенно точно никогда не слышала, что они предназначены для хранения пингвинов.

Постепенно пингвины, воспоминания и сундуки теряли свои очертания, превращаясь во что-то белое и расплывчатое, затем во что-то похожее на белые и расплывчатые стены и, наконец, превратились просто в белые стены или скорее непередаваемо-гнусного желтоватого или зеленоватого оттенков, которые составились в комнату.

В комнате царила полутьма. Прикроватная лампочка была включена, но отвернута книзу, в то же время в комнату сквозь серые занавеси проникал свет от уличного фонаря, образуя на противоположной стене тени от находящихся в комнате предметов. Кейт смутно начала догадываться, что одна из теней — это отражение ее собственного тела, лежащего под отогнутой белой простыней и светлыми чистыми одеялами. Она с беспокойством рассматривала его некоторое время, проверяя, все ли на месте, и только после этого попробовала пошевелить каждой его частью в отдельности. Сначала правой рукой — с ней вроде было все в порядке. Она была немного онемевшей и слегка побаливала, но все пальцы она чувствовала, они были нормальной длины и толщины, сгибались в нужных местах и направлениях.

На минуту ее охватила паника, когда она вдруг не сразу нашла свою левую руку, но потом увидела, что она лежит поперек живота и каким-то непонятным образом беспокоит ее. Пару секунд она прислушивалась к разным, достаточно неприятным ощущениям, пытаясь как-то связать их между собой, и в итоге обнаружила, что в руке у нее торчит игла. Это ее неприятно поразило. От иглы тянулась тонкой змейкой длинная прозрачная трубка, зловеще поблескивая в свете уличного фонаря; она свисала плавным завитком из полиэтиленового мешка, подвешенного к высокому металлическому штативу. В первый момент ее охватил ужас при виде этого агрегата, но, присмотревшись внимательнее, она смутно различила два слова: «Физиологический раствор». Она снова заставила себя успокоиться и некоторое время лежала не двигаясь, прежде чем продолжить свое обследование.

Ребра вроде были целы. Она обнаружила несколько синяков, но, судя по тому, что острой боли не чувствовалось, видимо, ничего не сломано. Бедренные кости и поясница побаливали, но серьезных повреждений не было видно. Она попробовала напрячь мышцы голени сначала на правой, потом на левой ноге. Ей показалось, что лодыжка на левой ноге вывихнута.

Короче говоря, она была в полном порядке, сказала она себе. В таком случае что она делает в этом месте, которое, судя по трупному оттенку стен, вне всяких сомнений, является больницей?

Она нетерпеливо приподнялась с постели, и в ту же секунду ее снова окружили пингвины, повеселив ее еще несколько минут.

Придя в сознание вновь, она решила отнестись к себе с большей заботой и теперь уже лежала спокойно, чувствуя легкую тошноту.

Она робко тыкалась в свою память за объяснением случившегося. Память была темной, покрытой пятнами и наплывала на нее мутными, жирными волнами, как те, что в Северном море. Оттуда всплывали какие-то комья и медленно составлялись в картину то вздымающегося, то опускающегося аэропорта. Аэропорт отдавал чем-то противным и вызывал головную боль, а в центре его, пульсируя как мигрень, было воспоминание о кружащемся потоке света.

Она вдруг все поняла: в зал регистрации аэропорта Хитроу попал метеорит. На фоне яркой вспышки выделялся силуэт мужчины в меховой шубе, который, видимо, принял на себя главный удар взрывной волны и немедленно превратился в облако атомов, которые были вольны разлететься куда им вздумается. Она содрогнулась от этой мысли. Он был свиреп и заносчив, но непонятно почему чем-то ей нравился. Было какое-то непонятное достоинство в его диком, сумасшедшем упорстве. Быть может, это его сумасшедшее упорство выглядело в ее глазах полным достоинства потому, что напомнило ей о том, как она сама упрямо пыталась заказать пиццу на дом в чуждом, враждебном, не-доставляющем-пиццу-на-дом мире, — внезапно пришло ей в голову. Достоинство — лишь одно из слов, которыми можно определить состояние протеста против маразматических условностей жизни, но существуют, наверное, и другие.

Неожиданно на нее нахлынула волна страха и одиночества, но вскоре схлынула, оставив после себя ощущение спокойствия, расслабленности и желания посетить туалет.

Если верить ее часам, было начало четвертого, если же верить всему остальному, была ночь. Может быть, ей следовало позвать медсестру и сообщить всему миру, что она пришла в сознание. В боковой стене ее комнаты было окно, в которое был виден тускло освещенный коридор, где стояли каталка и высокий черный баллон с кислородом. Не считая этих вещей, он был пуст. Там было совсем тихо.

Осматривая свою маленькую комнатку, она заметила белый деревянный шкафчик, пару трубчатых стульев из винила и стали, тихо притаившихся в тени, и белую деревянную тумбочку у кровати, на которой стояла ваза с одним-единственным бананом. С другой стороны кровати стояла капельница. В стену с той же стороны была вмонтирована металлическая пластинка с двумя круглыми ручками и свисающими оттуда старыми бакелитовыми наушниками, а у изголовья, сбоку от подушки, вился провод, к которому была прикреплена кнопка звонка. Кейт дотронулась до него, но передумала нажимать.

С ней было все в порядке. Она сама могла найти то, что ей нужно.

Медленно, чувствуя легкую дурноту, она оперлась на локти и, вытащив ноги из-под простыни, спустила их на пол, который оказался холодным для них. Почти сразу она подумала, что не следовало бы этого делать, потому что каждая клеточка ее ног посылала ей потоки сигналов, в которых совершенно досконально сообщалось, на что была похожа малейшая частичка пола, к которой они прикасались, как будто речь шла о какой-то странной и тревожной вещи, доселе никогда в жизни им не встречавшейся. Тем не менее она все же присела на край постели и заставила свои ноги принять пол как нечто, к чему они просто обязаны были привыкнуть в ближайшее время.

Больница облачила ее во что-то полосатое и мешковатое. При ближайшем рассмотрении она нашла, что это не просто что-то мешковатое, а самый настоящий мешок. Просторный мешок из хлопчатобумажной ткани в белую и голубую полоску. Сзади он не застегивался, пропуская внутрь прохладные ночные сквозняки. Чересчур свободные рукава свалились с нее до половины, обнажив руки. Приблизив руки к свету, Кейт поворачивала их во все стороны, рассматривая кожу, терла и щипала, особенно вокруг того места, где у нее торчала игла от капельницы. До этого ее руки всегда были гибкими, а кожа упругой и гладкой. Но сегодня ночью они были похожи на кусочки цыпленка. Поочередно, то одной, то другой рукой, она стала растирать предплечья, а потом снова целенаправленно посмотрела вверх.

Привстав и вытянув руку вперед, она ухватилась за штатив капельницы, и, так как он качался не так сильно, как она, с его помощью она могла медленно встать. И вот она уже стояла, чувствуя, как ее высокую стройную фигуру пошатывает, а через несколько мгновений держала перед собой на расстоянии вытянутой руки штатив от капельницы, напоминая пастуха, держащегося за пастуший посох.

С Норвегией у нее не вышло, но, по крайней мере, ей удалось встать.

Штатив катился на четырех маленьких, упрямо разъезжавшихся в разные стороны колесиках, которые вели себя, как визжащие дети в супермаркете, но, несмотря на все это, Кейт удалось продвинуть его до дверей. От проделанных шагов чувство дурноты усилилось, но усилилась также и решимость не поддаваться этому. Она добралась до дверей, открыла их и, толкая штатив перед собой, выглянула в коридор.

В левой части коридор сразу заканчивался двумя двустворчатыми дверями с круглыми окошками-иллюминаторами, которые, по-видимому, вели в более просторное помещение — может быть, какое-то больничное отделение. А в правой части коридора было несколько дверей поменьше, он простирался несколько дальше, прежде чем завернуть за угол. Одна из дверей, может быть, и была туалетом. А остальные? Ну, это она выяснит, когда пойдет искать туалет.

Первые две оказались шкафами. Следующий шкаф, правда, был несколько больше, чем два предыдущих, и там стоял стул, поэтому он, возможно, считался комнатой, так как большинство людей не любят сидеть в шкафах, даже медсестры и няни, которым приходится делать многое из того, что большинству людей не захотелось бы делать. Еще там была куча всяких мензурок, пакетиков с наполовину свернувшимися сливками для кофе и старая-престарая кофеварка — все это находилось на маленьком столике и мрачно просачивалось на номер газеты «Ивнинг стандард».

Кейт взяла газету и попыталась узнать из нее, что же произошло за те дни, когда она была без сознания. Однако из-за собственного шаткого состояния и из-за уныло-слипшегося жалкого состояния газеты Кейт смогла уловить оттуда лишь то, что никто ничего не мог с уверенностью сказать об этом происшествии. Серьезно пострадавших, судя по всему, не было, не хватало лишь одной из служащих одной из авиалиний — ее так и не нашли. Официально инцидент был отнесен к разряду «стихийного бедствия».

«Хорошенькая стихия», — подумала Кейт. Она положила на место газетные останки и закрыла за собой дверь.

За следующей дверью оказалась такая же палата, как у нее. Рядом с кроватью стояла тумбочка, а в вазе болтался один банан.

Совершенно точно на кровати кто-то лежал. Она потянула за дверь, но оказалось, что сделала это недостаточно быстро. К несчастью, что-то странное привлекло ее внимание, но, хоть она заметила это сразу, она не могла сразу определить, что именно. Так она и стояла перед полузакрытой дверью, уставившись в пол, чувствуя, что ей не следует заглядывать еще раз, но знала, что она все же заглянет.

Она попыталась открыть дверь во второй раз.

В комнате царили мрак и холод. Холод вызвал у нее нехорошие мысли относительно лежавшего на постели. Она прислушалась. Тишина тоже не производила особенно приятного впечатления. Это была не та тишина, которая бывает в комнате человека, спящего здоровым, глубоким сном, а та, в которой нельзя различить ничего, кроме отдаленного шума машин.

Довольно долго она не решалась войти, застыв в проеме двери, всматриваясь и прислушиваясь. Ее поразили совершенно необъятные размеры лежащего, и еще она подумала, как ему, должно быть, холодно под тоненьким одеялом, которым он накрыт. Рядом с постелью стоял виниловый стул с ковшеобразным сиденьем и полыми ножками, который утопал в наброшенной на него меховой шубе, и Кейт подумала, что гораздо правильнее было бы, если бы шуба была наброшена на кровать и ее холодного владельца.

Наконец, стараясь ступать как можно тише и осторожнее, она вошла в комнату и подошла к кровати. Там лежал исполинских размеров скандинав. Даже сейчас, холодный и с закрытыми глазами, он не переставал хмуриться, как будто все еще был чем-то обеспокоен. Этот факт поразил Кейт своей безграничной грустью. В жизни у него был вид человека, перед которым без конца возникали огромные, можно сказать, непреодолимые препятствия, но видеть, что и за пределами жизни он столкнулся с вещами, которые его тревожили, было больно.

Ее поразило, что он казался совершенно невредимым. На коже не было ни одной царапины. Она выглядела грубой и здоровой, или, по крайней мере, была здоровой до недавнего времени. При более тщательном исследовании можно было обнаружить сетку очень тонких морщин, из чего следовало, что ему больше, чем тридцать с небольшим, как она предположила при первом знакомстве. Он был похож на мужчину, обладающего прекрасным здоровьем, в прекрасной форме, которому вполне могло быть даже далеко за сорок.

Недалеко от двери, у стены, стояла непонятно откуда взявшаяся здесь вещь. Оказалось, это автомат по продаже кока-колы. Причем было непохоже, что он стоял тут всю жизнь: вилка не была включена в сеть, а аккуратная табличка извещала, что автомат временно неисправен. Было такое впечатление, будто кто-то просто занес его сюда по ошибке, а теперь, наверное, ходит и повсюду разыскивает комнату, в которой он мог его оставить. Его глянцевая красно-белая панель пялилась на комнату, никак не объясняя своего поведения. Единственная информация, которую он сообщал внешнему миру, это то, что в отверстие в нем можно было опускать монеты самого различного достоинства, а в выемке для кружек можно было получить напиток любой емкости, если бы он был исправен, каковым в данный момент он не был.

Рядом с автоматом лежал также кузнечный молот, весьма, в свою очередь, странный.

Кейт почувствовала вдруг, дурноту, комната начала кружиться, а в сундуках ее подсознания послышалось неутомимое, неугомонное шуршание.

Потом она поняла, что эти звуки не были просто частью ее воображения. Шум явственно слышался в комнате — от ударов, царапанья и приглушенного хлопанья крыльев. Шум то нарастал, то стихал — как ветер, но в своем полубессознательном состоянии Кейт не сразу могла определить, откуда он исходит. Наконец взгляд ее упал на шторы. Она смотрела на них с беспокойством и нахмурясь — как пьяный, который силится понять, почему дверь танцует. Шум шел оттуда. Она нерешительно приблизилась к шторам и раздвинула их. В окно бился огромный орел с кругами на крыльях. Он таращился своими огромными желтыми глазами и бешено долбил клювом по стеклу.

Пошатнувшись, Кейт отпрянула и попыталась выбраться из комнаты. Двери в конце коридора с окошками, похожими на иллюминаторы, распахнулись, и оттуда появились две фигуры. Их руки проворно подхватили Кейт как раз в тот момент, когда она, безнадежно запутавшись в трубках от капельницы, начала, описывая круги, медленно сползать на пол.

Когда ее заботливо укладывали снова в постель, она была без сознания. А полчаса спустя появилась фигура поразительно, раздражающе маленького роста в нелепо сидящем, непомерно большом для нее белом халате, увезла на каталке мужчину-великана из палаты, а затем через несколько минут вернулась за автоматом по продаже кока-колы, но Кейт так и не приходила в сознание.

Она пришла в себя через несколько часов вместес лучами солнца, освещавшими комнату. День казался вполне обычным и спокойным, но Кейт все еще не могла успокоиться.

3

Некоторое время спустя то же самое солнце ворвалось в окна одного из домов в Северном Лондоне, и осветило фигуру безмятежно спящего мужчины.

В комнате, где он спал, царили грязь и беспорядок, и даже внезапное вторжение света не могло ее преобразить. Солнце медленно ползло по одеялу и простыням, словно боясь наткнуться на что-то, крадучись скользнуло к краю постели, быстро пробежало по некоторым предметам, встреченным на полу, робко поиграло с шариками пыли, на мгновение задержалось на чучеле летучей мыши, висевшем в углу, и убежало.

Из всех его посещений это было самым долгим — оно длилось час или около того, и за все это время спящая фигура едва ли пошевелилась.

В 11 часов зазвонил телефон, но и тогда спящий никак не отреагировал, не больше, чем когда он зазвонил без двадцати пяти семь, затем снова без двадцати семь, опять без десяти семь, а потом непрерывно в течение десяти минут, начиная с без пяти семь, после чего погрузился в долгое и полное особого значения молчание, прерванное лишь воем сирены полицейской машины на близлежащей улице около девяти часов, звуками клавесина XIX века около девяти пятнадцати и выносом его же судебными приставами в десять с чем-то. Ни для кого ничего необычного в происходящем не было — люди, которые приходили сюда, привыкли находить ключ под ковриком около двери, а человек, который спал, привык спать, не слыша этого. Выражение «спать сном праведника» к нему, пожалуй, не подходило, если только не имелось в виду, что засыпал он мгновенно, но одно можно было сказать совершенно определенно: он спал как человек, который, стоит ему забраться в постель и выключить свет, не будет растрачивать время попусту, занимаясь всякой ерундой.

Это была не та комната, которая наводила на мысли о возвышенном. Людовик XIV, к примеру, нашел бы, что в ней недостаточно солнечно и мало зеркал — она бы ему совсем не понравилась. Он пожелал бы, чтоб отовсюду были убраны носки, а также пластинки, а может быть, даже приказал бы сжечь помещение дотла. Микеланджело испытал бы страшные муки при виде ее пропорций, которые не только не были величественными, но лишены и сколько-нибудь заметной гармонии или симметрии, за исключением той, что во всех частях комнаты содержалось примерно равное количество немытых кофейных кружек, ботинок и полных до краев пепельниц, которые начинали уже совмещать свои обязанности друг с другом.

Стены были зеленого цвета почти точно такого оттенка, который заставил бы Рафаэля Санти скорее откусить себе руку, чем использовать его, а если б комнату случилось увидеть Геркулесу, то полчаса спустя он вернулся бы туда, вооружившись судоходной рекой. Короче, это был самый настоящий притон, которому, по всей видимости, суждено было оставаться таковым до тех пор, пока владельцем его продолжал оставаться мистер Свлад, или Дирк Джентли, урожденный Чьелли.

Наконец Джентли пошевелился.

Простыни и одеяла, перекрутившись и спутавшись, обмотались вокруг головы, но вот откуда-то из середины ложа показалась вылезшая из постельных принадлежностей рука, и пальцы легкими постукивающими движениями стали нащупывать что-то на полу. Хорошо зная маршрут, они удачно обогнули миску с какой-то гадостью, которая стояла там еще со времен Михайлова дня, и наконец натолкнулись на полупустую пачку сигарет «Голуаз» без фильтра и коробку спичек.

Пальцы вытряхнули из пачки смятую сигарету, схватили ее вместе с коробкой спичек и затем начали пробираться ощупью через лес простыней, скрутившихся в узел у изголовья подобно фокуснику, манипулирующему платком, из которого должна вылететь стайка голубей.

В конце концов сигарета была засунута в отверстие. Затем зажжена. Некоторое время казалось, что курит сама кровать, вздымаясь и опускаясь при каждой затяжке. Она долго и громко кашляла, всю ее сотрясало, и лишь через какое-то время дыхание стало приобретать более ровный ритм. Таким путем Дирк Джентли приводил себя в чувство.

Так он лежал еще какое-то время, ощущая какое-то чувство вины и тревоги от чего-то, что лежало тяжким грузом на его плечах. С неимоверными усилиями Дирк поднял себя с постели и через несколько минут прошлепал вниз.

Из почты на коврике у двери он нашел то же, что и всегда: письмо, угрожающее в резком тоне забрать у него карточку «Америкэн экспресс», просьбу зайти за карточкой «Америкэн экспресс», и несколько счетов еще более истеричного и невероятного характера. Он никак не мог понять, почему их продолжали ему присылать. Деньги на почтовые затраты казались ему чем-то стоящим, выброшенным попусту на нечто нестоящее. Покачав головой, он выразил этим удивление по поводу идиотизма и недоброжелательности, существующих на свете, пошел на кухню и осторожно приблизился к холодильнику.

Он стоял в углу.

Кухня была большая и настолько уныло-темная, что даже после включения света она нисколько не ожила, а просто из темной стала желтой. Дирк уселся на корточки перед холодильником и внимательно осмотрел краешек дверцы. Он нашел то, что искал. На самом деле он нашел даже больше того, что искал.

Внизу, между прокладкой и основной частью холодильника, покоился человеческий волос. Он был прилеплен туда слюной. Дирк вполне ожидал увидеть его. Он сам прилепил его туда три дня назад. То, чего он никак не ожидал, был второй волос.

Дирк встревоженно насупился. Второй волос?

Он был прилеплен поперек щели точно так же, как и первый, только повыше, — но не им. Он принялся рассматривать его более тщательно, вблизи и даже зашел настолько далеко, что открыл ставни на окнах, чтоб получше осветить место действия. Дневной свет расчищал себе путь, как команда полицейских, и то и дело словно спрашивал: «Что здесь происходит?» — по мере того, как продвигался вглубь комнаты, которая, так же как и спальня, поставила бы любое существо с эстетическим складом в затруднительное положение. Как большинство других комнат в доме Дирка, она была большой, с неясными, как в тумане, очертаниями и абсолютным бардаком. Она просто издевательски ухмылялась любым попыткам прибрать ее, глумилась над ними и отмахивалась от них, как от одной из мертвых мух, кучкой лежавших на подоконнике, на стопке коробок из-под пиццы.

Благодаря свету была установлена природа второго волоса — седой у корня, он был выкрашен в ярко-оранжевый цвет. Дирк поджал губы и стал напряженно думать. Ему не особенно потребовалось напрягать свой ум, для того чтобы понять, кому принадлежал волос, — лишь у одного человека, регулярно заходившего на кухню, голова выглядела так, словно она использовалась для извлечения окислов металлов из отходов производства, — но он должен был проанализировать смысл сделанного им открытия: что мог означать ее волос, приклеенный к дверце холодильника?

Он означал, что необъявленная война между ним и его уборщицей вступала в новую, более угрожающую фазу. Дирк подсчитал, что последний раз дверь холодильника открывалась ровно три месяца назад, и с тех пор каждый из них был полон мрачной решимости не открывать его первым. Холодильник больше не стоял, как обычно, на кухне, а скрывался в засаде.

Дирк прекрасно помнил тот день, когда он начал скрываться. Неделю назад он попробовал прибегнуть к простой уловке, чтобы хитростью вынудить Ленулю — так звали старую ведьму, и по иронии ее имя рифмовалось со словом «чистюля» (правда, в этот раз Дирку это не доставило такого удовольствия, как раньше) — открыть холодильник. Эту уловку Елена очень искусно обошла, а в итоге она самым ужасным образом-ударила рикошетом по самому Дирку.

Стратегия его была такова: он отправился в ближайший мини-супермаркет и купил там кое-какие продукты. Ничего особенного: молоко, яйца, бекон, одну или две пачки шоколадного крема и полфунта масла. Совершенно невинно оставил их на холодильнике, словно хотел сказать: не засунете ли вы все это в холодильник, когда выдастся свободная минутка.

Вернувшись домой вечером, он заметил, что на холодильнике ничего не было. Сердце его подпрыгнуло от радостного волнения. Продукты исчезли! Их не просто переложили в какое-то другое место, скажем, куда-то на полку, нет, их вообще нигде не было видно. Должно быть, Елена решила наконец сдаться и убрала их в холодильник. И, конечно же, она вымыла его после того, как он наконец был открыт.

В первый, и единственный, раз за все время его сердце наполнилось теплотой и благодарностью к Елене, он уже собрался открыть холодильник с чувством облегчения и ликования, как вдруг его восьмое чувство (последний раз он насчитал их у себя одиннадцать) подсказало ему, что надо быть очень-очень осторожным и хорошенько подумать сначала, куда Елена могла деть то, что она вытащила из холодильника.

Какая-то непонятная тревога не давала ему покоя, пока он шел к мусорному ведру, которое стояло под раковиной. Задержав дыхание, он снял крышку и посмотрел внутрь. Там он увидел, как, примостившись в ведерочной прокладке, лежали яйца, бекон, шоколадный крем и полфунта масла. Две бутылки из-под молока были вымыты и стояли рядом около раковины, в которую перед этим было вылито их содержимое.

Она все выбросила.

Елена предпочла выбросить продукты, но холодильник не открывать. Медленно окинул взглядом замызганный, приземистый белый монолит и именно в этот момент осознал без тени сомнения, что холодильник теперь уже по-серьезному затаился.

Он приготовил себе густой вязкий кофе и сидел, слегка дрожа. Он даже не смотрел в раковину, но знал, что, должно быть, бессознательно заметил там две чистые бутылки из-под молока, и тогда в той части его мозга, которая была действующей, появилась тревога.

На следующий день Дирк все себе объяснил. Просто он становился излишне подозрительным. Скорее всего Елена ошиблась, по нечаянности или небрежности, без всякого злого умысла. Может быть, в тот момент она предавалась грустным мыслям о приступах бронхита у своего сына, его капризах или склонности к гомосексуализму или о чем угодно еще, что регулярно мешало ей вообще либо появиться, либо оставить хоть какой-то видимый след своего появления. Она была итальянка и, наверное, по рассеянности приняла его еду за мусор.

Но история со вторым волосом все меняла.

Ибо это доказывало, что, без всяких сомнений, Елена прекрасно понимала, что она делает. Ни под каким видом она не хотела открывать холодильник первой, до тех пор пока он сам его не откроет, а он ни за что не хотел открывать его, пока этого не сделает она.

Очевидно, она не заметила его волос, иначе самым хитрым ходом с ее стороны было бы просто вырвать его оттуда, таким образом заставив его думать, что она открывала холодильник. Может быть, ему следовало сейчас вытащить ее волос в надежде попытаться разыграть то же самое с ней, но уже сейчас, сидя там, он знал, что почему-то это не сработает и что они попали в ловушку, вступив в игру неоткрывания холодильника, которая могла довести их до сумасшествия или погубить.

Он спрашивал себя, не нанять ли ему кого-нибудь, кто бы пришел и открыл холодильник.

Нет. Он не мог позволить себе никого ни для чего нанимать. Он не мог даже уплатить Елене за последние три недели. Единственной причиной, почему он не просил ее уйти, было то, что при увольнении неизбежно пришлось бы рассчитать, а этого он не в состоянии был сделать. Его секретарша в конце концов ушла от него сама, найдя себе какое-то достойное занятие в туристическом бизнесе. Дирк попытался заклеймить ее презрением за то, что она предпочитала монотонность получения зарплаты — «регулярного получения зарплаты», — спокойно поправила она его — удовлетворению от работы.

Она хотела было переспросить «чему?», но тут же поняла, что, если сделает это, ей придется выслушать его ответ, который выведет ее из себя, и она не сможет удержаться от возражений. Впервые ей пришло в голову, что единственный способ сбежать — это просто не давать втянуть себя в опоры. Если она просто ничего не ответит на этот раз, то сможет уйти. Так она и сделала. И сразу же ощутила свободу. Она ушла. Спустя неделю, находясь примерно в таком же расположении духа, она вышла замуж за одного стюарда, обслуживающего кабину в самолете, по фамилии Смит.

Дирк опрокинул пинком ее рабочий стол, который ему же самому пришлось потом поднимать, когда она не вернулась.

Детективный бизнес был таким же живым, как могила. Никому, казалось, не требовалось ничего расследовать. Чтобы свести концы с концами, он вынужден был недавно устроиться в одно место гадать по руке — раз в неделю, вечером — и чувствовал себя при этом отвратительно. Он мог бы еще вынести это — с жутким, омерзительным унижением можно так или иначе смириться, и потом он не слишком привлекал внимание в своей маленькой палатке на задворках бара, — в общем, он мог бы вынести это, если бы у него не получалось все так пугающе, нестерпимо успешно. Это заставляло его покрываться потом от отвращения к себе. Он всячески пытался обмануть, смошенничать, быть нарочито и откровенно циничным, но все напрасно — все его предсказания, даже самые нелепые, неизменно сбывались.

Настоящим кошмаром стал для него вечерний визит той несчастной из Оксфордшира. Пребывая в шаловливом настроении, он посоветовал ей получше следить за своим мужем, который, как видно из линии брака, слегка ветреный тип, летун. Выяснилось, что и в самом деле ее муж был летчиком-истребителем, его самолет пропал во время маневров над Северным морем буквально недели две назад.

Дирка это очень взволновало, и он, пытаясь найти слова утешения, стал молоть полную чушь. Он уверен, что муж будет возвращен ей, когда пробьет час, что все будет хорошо и что со всевозможными вещами все будет в порядке и все такое. Дама сказала, что это маловероятно, учитывая, что мировой рекорд по пребыванию в живых на Северном море составляет немного меньше часа, и, так как за эти две недели не было обнаружено никаких следов ее мужа, было бы глупо предполагать что-то другое, кроме того, что он уже мертв, и она старалась привыкнуть к этой мысли, — премного благодарна. Все это было сказано достаточно резко.

Тут Дирк полностью потерял контроль над собой и понес полную околесицу.

Он сказал, что совершенно явственно видит по линиям на ее руке, что ее ожидает получение огромной суммы денег, что, конечно же, это не может принести ей утешение в потере ее дорогого, горячо любимого мужа, но, может быть, ее хоть чуть-чуть утешит, по крайней мере, то, что он сейчас находится на небе и в данный момент проплывает на своем кудрявом белом облачке и прекрасно выглядит в новом комплекте крыльев, и что ему ужасно неудобно, что он несет такую ужасную ахинею. Не угодно ли ей чаю, водки или супа?

Дама сказала, что забрела сюда совершенно случайно, что она просто искала туалет, и сколько она ему должна.

— Это все сплошная тарабарщина, — объяснил Дирк. — Я просто сочинил по ходу, — сказал он. — Пожалуйста, разрешите принести вам глубочайшие извинения за то, что я так грубо вторгся в ваше горе, и разрешите сопроводить вас до… то есть показать вам дорогу до к… Словом, интересующее вас место, именуемое туалетом, — как выйдете из палатки, сразу налево.

Дирк был повергнут в уныние этой встречей, а потом просто пришел в ужас спустя несколько дней, когда услышал, что несчастная женщина буквально на следующее утро узнала о том, что выиграла по премии Бондз 250.000 фунтов. Той ночью он провел несколько часов на крыше своего дома, грозил кулаками темному небу и орал: «Прекрати!» — пока один из соседей не нажаловался в полицию, что не может уснуть. С диким воем сирены примчалась полицейская машина и перебудила весь квартал.

А сегодня утром Дирк сидел в кухне и удрученно разглядывал холодильник. Его упрямый, неистребимый энтузиазм, который всегда придавал ему уверенности в победе, сегодня был вышиблен из него с самых первых мгновений историей с холодильником. Его воля оказалась запертой в ней, как в тюрьме, всего-навсего из-за одного волоса.

«Все, что мне нужно, — это найти какого-нибудь клиента, — решил он. — Пожалуйста, Боже, если ты есть, хоть какой-нибудь, — подумал Дирк, — пошли мне клиента. Простого клиента, чем проще, тем лучше. Доверчивого и богатого. Такого, как вчера». Он забарабанил пальцами по столу.

Сложность была в том, что чем клиент был доверчивее, тем больше был конфликт у Дирка с лучшей частью его натуры, которая постоянно вставала на дыбы и стесняла его в самые неподходящие моменты. Дирк частенько угрожал этой своей лучшей части, что бросит ее наземь и надавит ей коленом на горло, но она обычно умудрялась взять над ним верх, маскируясь под чувство вины или отвращения к себе самому, и в этом наряде она способна была выкинуть его прямо с ринга.

…Доверчивого и богатого. Так, чтобы он смог оплатить некоторые или хотя бы один, самый невообразимый, выдающийся счет. Он закурил. Клубы дыма кольцами поднимались вверх, в утреннем свете доходили до потолка и прилипали к нему.

«Такого, как вчера…»

Он приостановился.

«Как вчера…»

Мир затаил дыхание.

Тихо и осторожно в него заползало ощущение, что где-то что-то было плохо. Ужасно, непоправимо плохо.

В воздухе рядом с ним молчаливо повисло какое-то несчастье в ожидании, пока он его заметит.

Он почувствовал дрожь в коленях.

Все, что ему нужно, — это клиент, думал он. Он думал об этом как о чем-то привычном. В это время, утром, он всегда об этом думал. Но он забыл, что клиент у него уже есть.

Он, как безумный, в панике взглянул на часы. Почти одиннадцать тридцать. Он встряхнул головой, пытаясь освободиться от звона в ушах, истерично кинулся за своей шляпой и широченным кожаным пальто, висевшими за дверью.

Ровно через пятнадцать секунд он торопливо вышел из дома, опоздав на пять часов, но двигаясь стремительно.

4

На минуту Дирк остановился, чтобы подумать, какую стратегию избрать лучше. Если все взвесите, все-таки лучше будет опоздать на пять часов и несколько минут, но войти не спеша и уверенно, чем суетливо вбежать, опоздав ровно на пять часов.

«Надеюсь, я не слишком рано!» — прекрасное начало, но требовалось такое же прекрасное продолжение, а его он никак не мог придумать.

Может быть, он сэкономит время, если возьмет свою машину, хотя опять-таки расстояние совсем невелико, а Дирк обладал очень сильной предрасположенностью к потере ориентации, когда вел машину. В большой степени это объяснялось его методом дзэн-вождения, который состоял в том, чтобы просто найти любую машину, у которой был такой вид, словно она знала, куда едет, и просто ехать за ней. Результаты были чаще неожиданными, нежели успешными, но он считал, что этим методом вполне можно пользоваться уже потому, что хотя бы изредка они были и теми, и другими одновременно.

Плюс ко всему он совсем не был уверен, что в данный момент машина исправна.

Это был старенький «ягуар», выпущенный именно в тот период истории фирмы, когда машины этой марки останавливались на ремонт куда чаще, чем на заправку, и частенько нуждались в многодневном отдыхе. Размышляя об этом, он вспомнил, что совершенно точно в машине не было ни капли бензина, и к тому же у него не было ни наличности, ни этих пластиковых карточек, а значит, нет и никакой возможности заправиться.

Он отбросил мысль о поездке на машине ввиду ее полной бесперспективности.

Погруженный в обдумывание того, как лучше поступить, он остановился купить газету. Часы в газетном киоске показывали 11:35. Черт, черт, черт. На минуту мелькнула соблазнительная мысль послать все к черту. Взять и забыть обо всем, будто ничего и не было. Пойти пообедать. В любом случае дело это не сулит ничего, кроме осложнений. Ведь ясно, все это полный абсурд. У клиента явно с головой не все в порядке, и Дирк не взялся бы за это дело с самого начала, если бы не одно очень важное обстоятельство.

Триста фунтов в день плюс расходы.

Клиент согласился на это не торгуясь. А когда Дирк начал обычную вступительную речь, в которой излагал свои методы, подразумевающие фундаментальную и всеобщую взаимосвязь всех явлений в мире и вследствие этого часто приводящие к расходам, которые для непосвященного могли показаться не имеющими прямого отношения к делу, клиент просто отмахнулся от этого как от пустяка, не стоящего внимания. Это Дирку в клиенте понравилось.

Единственное, на чем клиент настаивал в разгар этого почти сверхъестественного приступа благоразумия, было то, что Дирк обязан, должен непременно, абсолютно точно, во что бы то ни стало быть у него в состоянии боевой готовности, способным, если понадобится, немедленно и действенно отреагировать, без малейшей капли намека на малейшее опоздание, ровно в 6:30 утра. Как штык.

С этим вот Дирк как раз и хотел разобраться.

Явно, что 6:30 — время, противоречащее всякому здравому смыслу, и клиент, очевидно, не имел этого в виду всерьез. Почти наверняка, говоря 6:30, он подразумевал 12:00, цивилизованный вариант 6:30, но, если он все же начнет орать и возмущаться, Дирку ничего не останется, как начать приводить ему серьезные статистические данные. Не было случаев, чтоб кто-нибудь был убит до обеда. Ну ни единого. Люди не в состоянии этого сделать. Чтобы повысить как содержание сахара в крови, так и жажду крови, необходим хороший обед. Дирк располагал цифровыми данными, служившими отличным доказательством.

Знал ли Энсти (так звали клиента, это был странный, эксцентричный тип, которому перевалило за тридцать, с вытаращенными глазами, узким желтым галстуком и одним из самых больших домов на Лаптон-роуд. Вообще Дирку он не очень нравился, вид у него такой, будто пытается рыбу проглотить), так знал ли Энсти, что 67 % из опрошенных убийц на вопрос о том, чему они отдавали предпочтение за обедом, назвали печень и бекон? Что еще 22 % затруднялись при выборе между креветками и омлетом? Итак, 89 % угрозы отпадали сразу, а если подсчитать число любителей салатов и пожирателей сэндвичей с индейкой и ветчиной и посмотреть, сколько останется тех, кто мог считать возможным совершение подобного поступка без обеда, то число их окажется смехотворно малым, граничащим с фантазией.

После двух тридцати, но ближе к трем — вот время, когда вам действительно следовало начинать проявлять бдительность. Без шуток. Даже в благоприятные дни. Даже тогда, когда вы не получали угроз убить вас от незнакомых великанов с зелеными глазами, вам следовало, словно ястребу, не спускать глаз с людей после того, как они пообедают. Самое опасное время наступало после четырех, когда на улицы выползают хищные стаи издателей и агентов, взбесившихся после поглощения ликеров и коктейлей и рыскающих в поисках такси. Именно это время служит мерилом человеческих качеств. Но 6:30 утра? Ах, да забудьте вы это! И Дирк забыл.

Утвердившись в этом решении, Дирк вышел из газетного киоска на ветреную холодную улицу и уверенно зашагал прочь.

— Эй, мистер Дирк! Надеюсь, вы соблаговолите все-таки заплатить за газету, — окликнул его продавец из газетного киоска, робко семеня следов.

— А, Бейтс, ты и твои надежды, — надменно пробурчал Дирк. — Вечно ты надеешься. И не надоело тебе? Я бы рекомендовал тебе побольше безмятежности. Жизнь, обремененная несбывшимися надеждами, — тяжелая жизнь. Плоды ее — горечь и разочарование. Лови, мой милый Бейтс, мгновение наслаждения и не горюй о том, что не сбылось.

— По-моему, она стоит 20 пенсов, сэр, — спокойно сказал Бейтс.

— Знаешь, что мы сделаем, Бейтс. У тебя есть какая-нибудь ручка? Сойдет даже шариковая.

Бейтс вытащил ручку из внутреннего кармана и протянул ее Дирку, тот оторвал от газеты кусочек, на котором стояла цена, и нацарапал над ней: «ОВД». Он отдал обрывок продавцу из газетного киоска.

— Следует ли мне положить это вместе с остальными?

— Положи туда, куда тебе больше нравится, Бейтс, не бойся доставлять себе максимум удовольствия. Я разрешаю. А теперь прощай, старина.

— Надеюсь, вы соизволите вернуть мне ручку, сэр.

— Верну, верну, ты, главное, не теряй надежды, мой дорогой Бейтс, — заверил Дирк. — Сейчас же ее призывают более высокие цели. Радости, Бейтс, больше радости. Не забивай себе голову ерундой.

Сделав еще один, последний вялый рывок, бедняга поплелся обратно в свой киоск.

— Надеюсь вскоре увидеться с вами, мистер Дирк, — прокричал он напоследок, впрочем, без всякого энтузиазма.

Дирк милостиво кивнул вслед удаляющейся спине киоскера, а после этого поспешил развернуть газету на странице с гороскопом.

«Практически ничего из того, что вы задумаете сегодня, не получится» — сообщала она без обиняков.

Дирк, выругавшись, шлепнул по газете. Он ни на минуту не мог согласиться с тем, что вращающиеся обломки скал, отстоящие от нас на несколько световых лет, могут знать, каким будет для тебя этот день, лучше тебя самого. Просто так уж случилось, что «Великий Заганза» — его старый друг, который знал, когда у Дирка день рождения, и всегда писал свою колонку с совершенно явной целью вывести его из себя. Спрос на газету уменьшился почти в 12 раз, с тех пор как он взялся за составление гороскопов, и лишь Дирк и «Великий Заганза» знали почему.

Он продолжал торопливо просматривать газету. Как обычно, ничего интересного. Много писали о розыске Дженис Смит, служащей авиалиний аэропорта Хитроу, и о том, как могло получиться, что она вот так просто куда-то исчезла. В газете была помещена одна из ее самых старых фотографий, где ей шесть лет, она с косичками и сидит на качелях. Ее отец, мистер Пирс, чьи слова напечатала газета, утверждал, что на этой фотографии можно уловить достаточное сходство с его дочерью, но что она уже очень выросла с тех пор и что обычно она выходит лучше. Дирк нетерпеливо сунул газету под мышку и зашагал дальше, переключившись мысленно на гораздо более интересную тему.

Триста фунтов в день плюс расходы.

Он спрашивал себя, как долго, в пределах разумного, конечно, он мог рассчитывать на то, чтобы поддерживать мистера Энсти в его заблуждениях насчет того, что его собирается убить существо семи футов роста, лохматое и щетинистое, с огромными зелеными глазами и рогами, которое имеет обыкновение размахивать перед его носом различными вещами: каким-то контрактом, написанным на не поддающемся пониманию языке и подписанным кровью, а также чем-то вроде косы. У этого существа было еще одно выдающееся свойство: оно было невидимо для всех, кроме клиента Дирка, который начисто отметал предположение о том, что это какая-то оптическая галлюцинация.

Три? Четыре дня? Дирк не был уверен, что ему удастся сохранять серьезное выражение лица в течение целой недели, но в то же время он подумывал о том, что надо раздобыть тысячу баксов, чтобы выбраться из этой истории с холодильником. Он внесет стоимость нового холодильника в список расходов, не имеющих прямого отношения к расследованию. Так будет лучше всего. Процесс избавления от холодильника совершенно определенно является неотъемлемой частью его методов фундаментальной и всеобщей взаимосвязи явлений.

Он начал даже насвистывать, представив, как приходят и уносят его старый холодильник, свернул на Лаптон-роуд и очень удивился, увидев там кучу полицейских машин. И «скорую помощь». Ничего хорошего это не предвещало. И плохо сочеталось с образом нового холодильника.

5

Дирк хорошо знал Лаптон-роуд. Это была широкая улица с деревьями по обе стороны, а террасы поздневикторианского стиля стояли крепко и уверенно-устойчиво и не одобряли присутствия здесь полицейских машин. Они не терпели их появления в большом количестве, а если сказать точнее, и ослепительный свет мигалок выводил их из себя. Обитателям Лаптон-роуд по душе была такая машина, которая безупречно выглядела, была всего одна и спокойно ездила то вверх, то вниз по их улице бодро и благонадежно-респектабельно, придавая таким образом бодрости и благонадежности также и их имущественным ценностям. Но как только появились эти мигалки с их бледно-голубым светом — таким, какой бывает, когда до боли сжимаешь костяшки пальцев, — от него бледнели не только аккуратные кирпичные стены, но и сами ценности, скрытые за стенами.

За окнами, ослепленные голубыми вспышками, появлялись встревоженные лица.

Поперек улицы — три полицейские машины, способ парковки, сильно выходящий за рамки общепринятого. Это был мощный сигнал миру, означающий, что главное действующее лицо здесь и сейчас — Закон и чтоб все остальные, у которых были здесь какие-то дела, убирались подальше с Лаптон-роуд.

Дирк, спеша, стремительно поднимался вверх по улице, чувствуя, как противно выступает пот под его тяжелым кожаным пальто. Прямо перед его носом вырос полицейский констебль с раскинутыми в стороны руками, словно изображал шлагбаум, но Дирк снес это заграждение потоком слов, которому констебль не смог сразу дать отпор. Дирк на всех парах двинулся к дому.

У входа его остановил другой полицейский, и только он собрался изящно и ловко взмахнуть перед ним карточкой «Марк и Спенсер», давно уже недействительной, — он столько раз тренировался это делать перед зеркалом в те долгие вечера, когда нечем было заняться, — как полицейский вдруг обратился к нему с вопросом:

— Эй, вы случайно не Джентли?

Дирк бросил на него настороженный взгляд. Он издал какой-то хрюкающий звук, который в зависимости от обстоятельств мог означать и да, и нет.

— Тут шеф вас хотел видеть.

— В самом деле? — переспросил Дирк.

— Я узнал вас по его описанию, — ухмыльнулся полицейский, оглядывая его с ног до головы. — Вообще вашу фамилию он произносил в такой манере, которая кое-кому могла бы показаться оскорбительной. Он даже выслал Ищейку Боба с машиной с целью вашей поимки. Сразу могу сказать по вашему вполне пристойному виду, что ему не удалось вас найти. Те люди, которых Боб Ищейка находил — что случалось достаточно часто, — они, знаете ли, выглядели не лучшим образом, когда он их приводил. Просто хотели с вашей помощью прояснить кое-какие вопросы — только и всего. Вам лучше войти в дом. Лучше вам, чем мне, — спокойно добавил он.

Дирк окинул взглядом дом. Окна была закрыты сосновыми ставнями. Несмотря на то, что во всем остальном дом оставлял впечатление прекрасно ухоженного, несомненно богатого и благополучного, его закрытые ставни не давали избавиться от ощущения какого-то внезапного крушения.

Как-то странно было, что из подвала доносилась какая-то музыка, вернее, один и тот же музыкальный отрывок, звучавший так, словно что-то билось обо что-то с глухим шумом, и без конца повторяющийся. Судя по всему, застряла иголка на пластинке, и Дирк недоумевал, почему никому не приходило в голову выключить проигрыватель или, по крайней мере, передвинуть иголку, чтобы пластинка играла дальше. Песня казалась смутно знакомой, и он решил, что, должно быть, как-то слышал ее по радио, но что это была за песня, вспомнить так и не мог. Слова были, кажется, такие:

ну и так далее.

— Не спуститесь ли в подвал? — с безразличным выражением сказал полицейский, будто это было первое, что может прийти в голову любому находящемуся в здравом уме.

Дирк едва кивнул ему и быстро стал подниматься по ступенькам, которые вели к входной двери, слегка приоткрытой. Он гордо вскинул голову, зябко передернул плечами, пытаясь унять внутреннюю дрожь.

Вот он наконец вошел в дом.

В прихожей все говорило о роскоши и достатке, наложившихся на студенческие вкусы и привычки. Пол деревянный, покрытый толстым слоем полиуретана, стены — белого цвета, везде греческие коврики, впрочем довольно дорогие. Дирк готов был держать пари (однако в случае проигрыша платить собирался едва ли), что при более тщательном исследовании дома могли обнаружиться, не говоря уже о других темных тайнах, пятьсот акций «Бритиш телекомп» и полное собрание альбомов Дилана, последний был — «Кровавые следы». В холле был еще один полицейский — совсем молоденький мальчик, который стоял, привалившись к стене и трогательно прижав к животу каску. Лицо бледное и потное. Безучастно посмотрев на Дирка, он кивком указал на ступеньки в подвал.

Все те же звуки снова и снова:

Желая найти выход бушевавшей ярости, он оглядывался вокруг, ища что-нибудь, что можно было швырнуть или сломать. Как хотелось бы ему отрицать, что увиденное случилось по его вине. Но до тех пор пока кто-нибудь не докажет обратное, он чувствовал, что не мог это отрицать.

— Эй, давно здесь стоишь? — рявкнул Дирк.

Юному полицейскому пришлось собраться с силами, прежде чем он смог ответить.

— Мы приехали с полчаса назад, — промямлил он. — Ну и утречко выдалось — нечего сказать. Столько беготни.

— Не надо мне рассказывать про беготню, — отсутствующе произнес Дирк. Он заставил себя пойти вниз.

Внизу был узкий коридор. Он упирался в дверь, которая была взломана и еле-еле держалась на петлях. За дверью — очень большая комната. Дирк уже было собрался войти в нее, как вдруг прямо перед ним возникла человеческая фигура и преградила ему путь.

— Прискорбно, что ты оказался замешанным в это дело, — произнесла фигура. — Мне очень жаль. Не скажешь ли, какое отношение ты имеешь ко всему этому, так, чтоб мне стало ясно, отчего именно мне так неприятно.

Дирк в изумлении уставился на узкое выхоленное лицо.

— Джилкс? — удивился он.

— Что ты стоишь как этот, как его — ну, который похож на тюленя, но не тюлень? Гораздо хуже. Такие большие и все время ревут. Дюгонь. Ну так что ты стоишь здесь как удивленный дюгонь? Почему этот… — Джилкс жестом показал в комнату позади себя, — почему этот… мужчина, который там, написал твою фамилию и телефон на конверте, набитом деньгами?

— А сколь… — хотел было спросить Дирк. — А как ты, Джилкс, оказался здесь, могу я узнать? Что ты делаешь так далеко от Фенса? Весьма удивлен, что ты чувствуешь себя несколько обескураженным.

— Триста фунтов, — ответил Джилкс. — За что?

— Может быть, ты позволишь мне поговорить с моим клиентом, — сказал Дирк.

— С твоим, м-м, клиентом? — с мрачной ухмылкой спросил Джилкс. — Ну что ж. Хорошо. Почему бы тебе в самом деле не поговорить с ним? Мне было бы очень интересно послушать, что тебе надо ему сказать.

Он неуклюже посторонился и пропустил Дирка в комнату.

Дирк сосредоточился и вошел в комнату, постаравшись сохранять самообладание, которое продлилось чуть больше секунды. Большая часть его клиента сидела, удобно устроившись на стуле перед проигрывателем. Стул находился в оптимальном положении для слушания музыки — вдвое дальше от колонок, чем расстояние между ними. Такое расположение считается идеальным для стереозвучания.

В целом казалось, он чувствует себя свободно и расслабленно, сидя скрестив ноги перед столиком с недопитой чашкой кофе. Ужасным же было то, что его голова аккуратно помещалась прямо посередине пластинки, которая крутилась на проигрывателе, а тонарм попеременно то прижимался к шее, то снова отклонялся назад к нарезке на пластинке. Проделывая в своем вращении полный круг, каждые 1,8 секунды голова, казалось, обращала на Дирка взгляд, полный упрека, как бы говоря: «Вот видишь, что бывает, если не прийти вовремя, как я тебя просил», — потом она снова поворачивалась к стене, кружилась дальше, а повернувшись к Дирку, смотрела на него с еще большим упреком.

Комната закачалась, и Дирк ухватился за стену, чтобы остановить ее.

— А не просил ли клиент оказать ему какую-нибудь особую услугу? — очень тихо спросил Джилкс за его спиной.

— Да так, м-м, совершенный пустяк, — еле выдавил из себя Дирк. — Ничего, что может быть связано со всем этим. Нет, он, м-м, не упоминал ничего подобного, ни в коем случае. Послушай, я вижу, ты занят, лучше всего мне забрать свой гонорар и уйти. Ты ведь говорил, что он где-то оставил его для меня?

Сказав это, Дирк рухнул на плетеный стульчик, который тут же развалился.

Джилкс вернул его в вертикальное положение и прислонил к стенке. Он быстро вышел из комнаты и вернулся с кувшином воды и стаканом на подносе. Он налил воды в стакан и вылил ее на Дирка.

— Лучше?

— Нет, — пролепетал Дирк. — Можешь ты хотя бы выключить этот проигрыватель?

— Не могу. Это обязанность судебных экспертов. Я не имею права ни до чего здесь дотрагиваться, пока не приедут эти умники. Кстати, вот, кажется, и они. Сходи подыши во двор, чтобы очухаться. Только держись за ограду, я не могу с тобой идти, слишком мало времени. И постарайся выглядеть не таким зеленым, этот цвет тебе не идет.

Джилкс выглядел раздраженным и усталым, он собрался пойти встретить вновь прибывших, чьи голоса были слышны на первом этаже, но остановился, чтобы посмотреть на неутомимо, без остановки поворачивавшуюся голову на пластинке.

— Ты знаешь, — сказал он через несколько секунд, — эти наглые показушные самоубийства у меня уже вот где сидят. Они специально это делают, чтобы вывести из терпения.

— Самоубийство? — переспросил Дирк.

Джилкс оглянулся на него.

— На окнах железные решетки в полдюйма толщиной, — объяснил Джилкс, — дверь закрыта изнутри, в замке до сих пор торчит ключ. Мебель придвинута к двери. Французские окна, которые выходят в сад, закрыты на врезанные дверные задвижки. Потайного хода не обнаружено. Если это убийство, то убийце потребовалось бы порядочно повозиться здесь перед уходом, чтобы проделать чертовски утомительную работенку стекольщика. Если не считать того, что шпатлевка старая и нанесена сверху, на старый слой.

Нет, отсюда никто не выходил и никто не вламывался сюда, кроме нас, а в том, что убивали не мы, я совершенно уверен.

Я не собираюсь торчать тут, попусту теряя время из-за этого типа. Это скорее всего самоубийство, разве что более сложный случай, чем обычно. Я думаю все-таки сам пока заняться покойником, чтоб сэкономить время полиции. Знаешь что, — решил он, мельком взглянув на часы, — у тебя есть десять минут. Если за это время тебе удастся состряпать более-менее правдоподобную версию того, как он все это проделал, чтоб я мог переписать это в свой отчет, я позволю тебе забрать улику, содержащуюся в конверте, минус 20 %, которые оставлю себе в качестве компенсации за моральный ущерб, связанный с тем, что я сдерживался, чтоб не дать тебе в челюсть.

Какой-то момент Дирк колебался, говорить ли ему о том, что его клиент уверял, будто к нему наведывался свирепый косматый великан с зелеными глазами, непонятно как к нему попадавший — из ничего и ниоткуда — и вопивший о каких-то контрактах и обязательствах, размахивая перед ним косой со сверкающим острием, но, поразмыслив, решил не говорить.

Наконец он начал закипать. До этого он никак не мог как следует раскипятиться от негодования на себя из-за смерти клиента потому, что ноша эта была слишком тяжела и ужасна, чтобы ее вообще можно было вынести. Но теперь его унизил Джилкс, а он самым жалким образом растерялся, потерял душевное равновесие и не смог дать ему отпор — и вот теперь-то все в нем наконец закипело.

Он резко повернулся и пошел прочь от своего мучителя, направившись во внутренний дворик, чтобы остаться там наедине со своим кипением.

Дворик был мощеный, он находился за домом, куда совсем не проникал свет, так как он был огорожен высокой стеной, относившейся к самому дому, и еще одной стеной какого-то промышленного здания, которая упиралась в заднюю часть дома. Посередине дворика неизвестно для чего стояли солнечные часы. Если бы на них попадал какой-то свет, вы бы узнали, что было около двенадцати дня. А так они гораздо больше пригодились птицам, которые использовали часы как насест. Еще там было несколько горшков с растениями весьма унылого вида.

Дирк запихнул себе в рот сигарету и в своем неистовом состоянии разжег ее чуть не до половины.

Продолжало назойливо нестись из дома.

От соседних домов с садами дворик с обеих сторон отделяла садовая ограда. Тот, что был слева, не отличался по размерам от внутреннего дворика, а сад справа был гораздо больше. Везде царил дух образцового содержания. Ничего помпезного или кричащего, просто во всем чувствовалось благополучие и создавалось впечатление, что поддержание домов в этом состоянии не составляет никакого труда, происходит как бы само собой. Особенно образцовый вид был у дома справа; казалось, его кирпичную кладку только недавно подновили, а на стекла заново навели глянец.

Дирк набрал побольше воздуха в легкие и мгновение стоял так, пристально глядя в небо, вернее, в то, что от него оставалось, поскольку оно все было серое и подернутое дымкой. Из-за облаков показалось какое-то одинокое темное пятнышко. Дирк некоторое время наблюдал за ним, довольный уже тем, что мог сосредоточить свое внимание на чем-то другом, кроме тех ужасов, которые увидел в комнате, откуда только что вышел. До него смутно доносились звуки шагов то входивших, то выходивших людей, он догадывался, что там сейчас производились всевозможные измерения, а также делались фотоснимки и осуществлялась тщательная скрупулезная работа снятия головы с пластинки.

Кто-то поднял ее наконец с пластинки, и выматывающая всю душу, непрерывно повторяющаяся фраза стихла, и слышался лишь мирно проплывавший в полуденном воздухе приглушенный звук работающего телевизора.

Дирк, правда, с трудом воспринимал происходящее вокруг. Гораздо явственнее он слышал оглушительный, непрекращающийся стук от ударов у себя в голове, которые должны были означать приступы чувства вины. Нет, это были совсем не те звуки, приходящие откуда-то издалека, как фон, которые связаны с ощущением вины за то, что вот уже скоро конец двадцатого века, а он все еще жив, к этому-то Дирк привык и знал, как находить на них управу. Тот стук, совершенно невыносимый и ужасный, который онслышал и данный момент, имел единственный и конкретный смысл: «В том ужасном, что случилось здесь, страшная вина именно и конкретно одного человека, и этот человек — я». Никакие другие умственные движения в его голове не могли заглушить стука этого жуткого, перекрывающего все остальное, маятника.

БАМ, слышал он вновь, В-З-З-З, БАМ, снова и снова, БАМ, БАМ, БАМ.

Он попытался вспомнить мельчайшие подробности из того (БАМ), что говорил ему его последний клиент (БАМ, БАМ), но это было практически невозможно (БАМ) из-за всего этого грохота (БАМ). Этот человек говорил (БАМ), что — Дирк сделал очень глубокий вдох — (БАМ) его преследовало (БАМ) какое-то (БАМ) громадных размеров лохматое чудовище с зелеными глазами, вооруженное какой-то косой.

БАМ!

Тогда Дирк посмеялся про себя над всем этим.

БУМ, БАМ, БАМ, БУМ, БАМ, БАМ!

И подумал: «Ну и придурок».

БУМ, БАМ, БАМ, БУМ, БАМ, БАМ!

Коса (БАМ) и контракт (БАМ).

Клиент не знал, не имел представления, что за контракт имелся в виду.

«Ну еще бы», — подумал тогда Дирк (БАМ).

Но он смутно догадывался, что этот контракт имел какое-то отношение к картофелю. С этим была связана одна немного запутанная история (БАМ, БАМ, БАМ).

В этом месте он с серьезным видом наклонил голову (БАМ) и поставил галочку в блокноте, который обычно всегда лежал (БАМ) у него на письменном столе специально для этих целей — а именно: чтобы ставить там галочки по поводу того, что требовало особенного внимания (БАМ, БАМ, БАМ). В тот момент он, помнится, еще похвалил себя за то, что дал понять клиенту, что зафиксировал момент с картофелем в своих записях.

БАМ, БАМ, БАМ, БАМ!

Господин Энсти сказал, что более подробно о картофеле он расскажет Дирку, когда тот придет выполнять задание.

И Дирк пообещал ему (БАМ) тогда, легко (БАМ), небрежно (БАМ), изящно-непринужденно помахав рукой (БАМ, БАМ, БАМ), что будет у него в шесть тридцать утра (БАМ), так как срок оплаты контракта истекал в семь часов.

Дирк вспомнил и то, что в своих записях он сделал также пометку: «Картофельный контракт истекает в 7:00» (БА…).

Он не мог больше вынести весь этот стук и звон. Разве его вина, что так все произошло? А разве нет? Конечно его. Он это сознавал. Но все дело в том, что он не в состоянии был одновременно винить себя и пытаться разобраться в том, как все произошло, что, собственно, являлось его целью в данный момент. Он должен, обязан докопаться до самых истоков этого кошмарного (БАМ) происшествия, а для этого ему во что бы то ни стало необходимо было как-то избавиться от этого жуткого грохота.

Его охватил дикий приступ ярости, как только он со всей ясностью осознал всю неприятность своего положения и несчастную свою судьбу. Он ненавидел этот чистенький, ухоженный дворик. Он ненавидел весь этот маразм с солнечными часами, все эти аккуратненько покрашенные окна, эти омерзительно ровненькие крыши. Как бы ему хотелось свалить все не на себя, а на всю эту покраску, до тошноты безукоризненно ровные камни, которыми был вымощен дворик, на эту совершенно невыносимую мерзость свежеотделанной кирпичной кладки.

— Простите…

— Что? — Он обернулся, застигнутый врасплох неожиданным вторжением в его яростные разборки с самим собой тихого вежливого голоса.

— Вы имеете какое-то отношение к?.. — Женщина показала легким, плавным движением в направлении всего того неприятного, что было связано с полицейским кучкованием и нижними этажами соседнего с ней дома. На запястье у нее был браслет красного цвета, подобранный в тон оправы очков. Она стояла за садовой оградой дома, что был справа, и смотрела с легкой неприязнью и обеспокоенностью.

Дирк пристально и свирепо посмотрел на нее, не сказав ни слова. Лет сорока, хорошо одетая, она обладала свойством мгновенно и безошибочно создать у вас представление о том, кем она являлась.

У нее вырвался вздох, выдававший озабоченность.

— Я понимаю, может быть, конечно, все это ужасно и прочее, — сказала она. — Но, вы думаете, это надолго? Мы просто решили вызвать полицию, потому что уже на стенки лезли от этой ужасной пластинки. Все это слегка…

Она бросила на него взгляд, в котором была молчаливая просьба, и Дирк решил, что во всем виновата она. Во всяком случае, до того момента, когда он во всем разберется, вполне можно было свалить все на нее. Она заслуживала этого уже хотя бы потому, что носила такой браслет.

Не сказав ни слова, он повернулся к ней спиной и унес свою ярость обратно в дом, где она, застывая, превращалась во что-то твердое и действенное.

— Джилкс! — позвал он. — Твоя версия вызывающего и дерзкого самоубийства. Она мне нравится. И вполне устраивает меня. Кажется, я даже знаю, как этот хитрый сукин сын осуществил его. Принеси мне ручку и бумагу.

Театрально усевшись за фермерский стол вишневого дерева, находившийся в глубине комнаты, он ловко набросал схему событий, в которых были задействованы ряд кухонной и прочей домашней утвари, качающиеся осветительные приборы, расписал хронологию происходящего и привязал все к такому жизненно важному факту, что проигрыватель был японского производства.

— Это должно понравиться твоим ребятам из судебной экспертизы, — поспешил он уверить Джилкса.

Ребята пробежали глазами его план, вникли в суть, зафиксировали ключевые моменты и остались ими довольны. Все было просто, неправдоподобно и точно в таком духе, который непременно-должен понравиться следователю, которому нравились те же праздники в Марбелле, что и им.

— Если только, — заметил Дирк мимоходом, — вас не заинтересует та версия, что покойный заключил контракт с неким потусторонним агентством, срок уплаты по которому истекал сегодня.

Ребята из судебной экспертизы переглянулись и дружно замотали головами. Весь их вид красноречиво говорил о том, что утро и так выдалось тяжелое, а новая тема только прибавит лишних трудностей в деле, с которым они могли покончить еще до обеда.

Дирк удовлетворенно пожал плечами, вытащил причитавшуюся ему долю из конверта-улики и, кивнув на прощание полицейским силам города, направился вверх по лестнице к выходу.

Уже в прихожей его вдруг осенило, что шум работающего телевизора, который он услышал, когда находился во дворике, заглушали назойливые звуки заевшей пластинки. Теперь же, к его удивлению, он осознал, что телевизор работает где-то наверху, в доме. Быстро посмотрев по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не видит, он поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, которая вела на верхние этажи дома, бросив туда изумленный взгляд.

6

Лестница на второй этаж была устлана дорожками из какого-то простого, подобранного со вкусом материала типа рогожи. Дирк медленно поднимался по ступенькам, встретив на лестничной площадке второго этажа глиняный горшок с какими-то большими, со вкусом высушенными штуковинами, и заглянул в комнаты, находившиеся на этом этаже. В комнатах все было также со вкусом и высушено.

Лишь в одной из спален, большей, были признаки того, что ею пользовались. Дизайн явно был продуман так, чтобы дать возможность солнечному свету поиграть на изящно составленных букетах цветов и одеялах, набитых чем-то похожим на сено, но в то же время чувствовалось, что носки и использованные бритвенные головки назло дизайну постепенно начали завладевать этой комнатой. Здесь сразу же угадывалось отсутствие какого-либо женского начала — такое же ощущение у вас возникает при виде того места на стене, где недавно висела картина, после того как ее сняли. Во всем был отпечаток неуюта и уныния, а накопившаяся бог знает с какого времени грязь под кроватями просилась, чтоб ее убрали.

В ванной, примыкавшей к спальне, над раковиной на стене висел золотой диск за продажу пятисот тысяч пластинок под названием «Горячая картошка» в исполнении группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку». Дирк смутно припоминал, что читал когда-то интервью с солистом этой группы (группа состояла всего из двух человек, одним из которых был солист) в газете «Санди». Когда ему задали вопрос относительно названия группы, он сказал, что с этим связана одна интересная история, однако, как выяснилось, ничего интересного, «Каждый волен понимать его так, как ему хочется», — добавил он, пожав плечами, сидя на софе в офисе своего менеджера, расположенного на одной из улиц, отходящих от Оксфорд-стрит.

Дирк помнил, как в тот момент он мысленно представил себе журналиста, вежливо кивающего в ответ и записывающего все это. В животе у него возникло какое-то мерзкое ощущение, которое ему удалось в конце концов заглушить джином.

«Горячая картошка…» — думал Дирк. Когда он разглядывал диск в золотой рамке, висевший перед ним, его вдруг осенило, что пластинка, на которой покоилась некоторое время назад голова мистера Энсти, очевидно, была именно эта. Горячая картошка. Не тронь ее.

Что бы это значило?

Каждый понимает это так, как ему хочется, вспомнил Дирк с неприятным чувством.

Он вспомнил еще одну вещь из этого интервью: Пейн (так звали солиста группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку») рассказал, что словами для песни послужил обрывок разговора, нечаянно услышанного им или кем-то еще в поезде, самолете, сауне или в каком-то другом месте, и они практически ничего в нем не меняли. Дирку интересно было, как изобретатели текста песни почувствовали бы себя, если б им пришлось услышать эти слова повторенными в тех обстоятельствах, которым он сам недавно был свидетелем.

Он стал более внимательно рассматривать наклейку посередине золотого диска. В верхней строке стояло просто «АРРГХ!», а в нижней перечислялись авторы — «Пентагон, Малвил, Энсти».

Малвил было, по-видимому, имя второго члена группы «Кулачный бой и третья степень Ку-ку», того, кто не был солистом. На деньги, полученные за то, чтоб его имя стояло на этом сингле-бестселлере, Энсти скорее всего и купил этот дом. Когда Энсти говорил с ним о контракте, связанном с «Горячей картошкой», подразумевалось, что Дирку известно, о чем шла речь.

Дирк же принял тогда все это за полную чушь. Было очень легко предположить, что тот, кто несет чушь насчет монстров с зелеными глазами и косами, точно так же может нести чушь, говоря о картошке.

Дирк вздохнул про себя, ощутив чувство стыда. Ему вдруг показалась невыносимой та симметричность, с которой диск был прикреплен к стене. Он слегка сдвинул его так, чтобы он висел не так симметрично, под более человеческим углом. Когда он это делал, из рамки, в которую был вставлен диск, выпал конверт и спорхнул на пол. Дирку не удалось поймать его на лету. Выругавшись неподобающим образом, он наклонился, чтобы поднять его.

Это был большущий конверт из плотной, очень дорогой бумаги кремового цвета; небрежно распечатанный, а затем вновь запечатанный клейкой лентой. По всей видимости, его распечатывали и вновь заклеивали несколько раз — об этом можно было догадаться по тому, что на нем стояло несколько разных фамилий, которым он в свое время был адресован, — фамилии последовательно зачеркивались и ниже ставились новые.

Последним в этом списке стояло имя Джефа Энсти. Во всяком случае Дирк предполагал, что оно было последним, поскольку оно было единственным, которое не было вычеркнуто жирной линией. Дирк стал внимательно вглядываться в другие имена, пытаясь разобрать хотя бы некоторые из них. Что-то зашевелилось в памяти при виде двух фамилий, которые ему почти удалось разобрать, но конверт требовал от него более тщательного исследования. Он все время собирался купить себе лупу, с тех пор как стал детективом, но так и не купил. У него не было даже перочинного ножика, поэтому, хоть и с неохотой, но он решил, что самым благоразумным будет пока что засунуть его в один из самых глубоких внутренних карманов пальто и продолжить исследование позже, когда он будет в полном уединении.

Он еще раз заглянул за рамку, окаймлявшую золотой диск, чтобы убедиться, не обнаружатся ли там еще каких-нибудь находки, но ожидания его не оправдались, и тогда он покинул ванную комнату и продолжил свое исследование оставшейся части дома.

Во второй спальне было прибрано, но вид у нее был нежилой. Ею никто не пользовался. Кровать из соснового дерева с пуховым одеялом и старый обшарпанный комод, который, чтобы придать ему более приличный вид, опускали в чан с кислотой, — вот и все убранство этой комнаты. Дирк потянул за дверь, которая тут же за ним захлопнулась, и стал подниматься по маленькой, покрашенной в белый цвет лесенке, которая вела в мансарду, откуда доносился голос Багс Банни.

На самом верху лестница заканчивалась малюсенькой лестничной клеткой. С одной стороны ее помещалась ванная комната, настолько микроскопических размеров, что пользоваться ею лучше было, стоя снаружи и засовывая внутрь по очереди ту конечность, которую моешь в данный момент. Дверь в ванную не закрывалась — мешал шланг зеленого цвета, тянувшийся от крана с холодной водой дальше вниз, по полу, через всю лестничную площадку в ту единственную комнатку, которая была в этой верхней части дома.

Это была чердачная комнатка с таким низким, скошенным потолком, что с трудом можно было отыскать местечко, где смог бы разогнуться даже человек среднего роста.

Дирк стоял, скорчившись в дверном проеме, заранее нервничая от того, что могло предстать его взору, и разглядывал внутренность комнаты. Кругом была страшная грязь и вонь. Шторы были задернуты, пропуская ничтожное количество света в комнату, так что единственным источником его в комнатке были трепещущие отблески от включенного телевизора, в котором метался кролик из мультфильма. Незастеленная кровать с полусырыми, скрученными, словно веревки, простынями стояла под самым потолком. Часть стен и приближающиеся к вертикальным участки потолка были оклеены картинками из журналов, вырезанными кое-как.

В вырезках не было заметно какой-либо общей темы или идеи, которая бы их объединяла. Рядом с фотографиями сверкающих немецких автомобилей можно было увидеть весьма вызывающую рекламу бюстгальтеров, а также чрезвычайно неровно вырезанную картинку пирога с фруктовой начинкой, обрывки рекламы социального страхования и разные другие вырезки, вид и содержание которых говорили о том, что их отбирали и лепили с вялым и тупым безразличием к тому, что они могли значить и какое могли произвести впечатление.

Шланг змеился через всю комнату и приводил к старому допотопному креслу, стоявшему прямо перед телевизором.

Кролик неистовствовал. Отблески от его метаний отражались на истертых подлокотниках кресла. Багс не мог справиться с управлением воздушного корабля, который начинал уже круто крениться к земле. Но тут он вдруг заметил кнопку, где была надпись «автопилот», и нажал на нее. Открылся какой-то люк, и из него вывалился пилот-робот, мгновенно оценил обстановку и выпрыгнул с парашютом.

Корабль со свистом несся к земле, но, к счастью, при полете к земле у него кончился запас горючего, так что кролик был спасен. Дирку видна была также чья-то макушка, торчавшая из-за кресла.

Волосы на макушке были темные, спутанные и грязные. Дирк достаточно долго с тревожным чувством созерцал эту голову, прежде чем пройти дальше в комнату и посмотреть в конце концов, на чем она держалась. Облегчение, которое он испытал, подойдя ближе к креслу и убедившись, что голова держалась на живом теле, было слегка подпорчено зрелищем самого тела.

Скрывавшееся в недрах кресла тело оказалось мальчиком.

Ему было, по-видимому, лет тринадцать-четырнадцать, и, хотя явных физических изъянов заметно не было, что-то в нем определенно казалось нездоровым. Волосы свисали клочьями. Сама голова вяло поникла, а тело валялось в кресле в каком-то скомканно-съеженном виде, словно было сброшено туда с проносившегося на полном ходу поезда.

Одет мальчик был в кожаную куртку и спальный мешок.

Дирк с изумлением разглядывал его.

Кто бы это мог быть? И как мог сидеть и смотреть телевизор мальчик в доме, где совсем недавно был обезглавлен человек? Знал ли он о случившемся? И знал ли Джилкс о том, что в доме находился этот мальчик? Потрудился ли вообще Джилкс подняться сюда? Для полицейского, у которого уже есть хитрая версия сложного и запутанного самоубийства, несколько лестничных пролетов слишком тяжкий труд.

Так Дирк стоял и размышлял примерно секунд двадцать, по прошествии которых мальчишка поднял на него глаза, но, так и не сумев понять, кто перед ним, снова опустил их и воззрился на кролика.

Никогда в жизни Дирку не приходилось сталкиваться со столь ничтожным интересом к своей особе. На всякий случай он решил проверить, все ли у него в порядке с одеждой. Вроде все на месте — и широкое кожаное пальто, и экстравагантная красная шляпа. После этого он постарался принять позу, которая позволяла бы его силуэту как можно эффектнее выделяться на фоне дверного проема.

На мгновение он почувствовал себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух, и сдавленно произнес: «Э-э…» — чтобы как-то представиться, но мальчишка не обратил на это никакого внимания. Дирку это не понравилось. Мальчишка умышленно и намеренно делал вид, что не замечает его, упрямо глядя в телевизор. Дирк нахмурился. В комнате вдруг стало ощущаться какое-то плотное поле из пара, как показалось Дирку, в сочетании с каким-то шипяще-свистящим качеством, и это поле постепенно заполняло всю комнату. Дирк совершенно не знал, как на это нужно реагировать. Плотность субстанции все нарастала и в конце концов разрешилась резким и неожиданным щелчком, заставившим его вздрогнуть.

Извиваясь, как медлительная толстая змея, мальчишка размотался и перегнулся через тот край кресла, который находился дальше от Дирка, и проделал там невидимые ему тщательные приготовления, связанные, как он понял уже сейчас, с электрическим чайником. Когда мальчишка вернулся в свое исходное состояние, новым в нем было появление зажатой в правой руке пластмассовой кружки, из которой он извлекал и затем отправлял себе в рот какую-то клейкую лапшеобразную дымящуюся гадость.

Кролик завершил свои дела и уступил место неестественно жизнерадостному ведущему, который убеждал зрителей приобретать какой-то сорт пива, причем в доказательство его исключительности не приводилось ничего, кроме его собственных, сомнительных в своем бескорыстии дифирамбов.

Дирк почувствовал, что сейчас самое время заявить о себе несколько более решительно, чем он пытался сделать это ранее. Он сделал шаг вперед, чтобы попасть в поле зрения мальчишки.

— Малыш, — обратился к нему Дирк, пытаясь говорить таким тоном, который должен был звучать одновременно и твердо, но и не слишком сурово, и уж ни в коем случае никак не покровительственно, фальшиво или неуверенно, — мне необходимо знать, кто…

В этот момент внимание Дирка отвлекло нечто увиденное только сейчас. В пространстве за креслом его взору предстала огромная, наполовину опустошенная коробка с пачками лапши быстрого приготовления, такая же огромная коробка, тоже наполовину опустошенная, с плитками шоколадок «Марс», наполовину снесенная пирамида всяческих безалкогольных напитков и другой конец шланга. На конце шланга был пластмассовый наконечник, использовавшийся, по всей видимости, для периодического наполнения электрического чайника.

Дирк просто хотел спросить у мальчика, кто он такой, но теперь он увидел все и без расспросов: фамильное сходство не оставляло никаких сомнений. Это был сын не так давно лишившегося головы господина Джеффри Энсти.

Может быть, его поведение объяснялось шоком. А может быть, он вообще не знал о случившемся. Или же…

Думать Дирку было тяжело.

В самом деле, как человек может сосредоточенно думать о чем-то, когда с экрана телевизора, стоящего перед самым носом, какая-то фирма, производящая товары для стоматологии, пристает к нему со всякой ерундой, которая происходит у него во рту.

— О'кей, — сказал Дирк. — Мне бы не хотелось беспокоить тебя в столь тяжелый для тебя момент, могу себе представить, сколь тяжел этот момент, но мне бы хотелось знать, осознаешь ли ты сам по-настоящему всю серьезность этого момента.

Никакой реакции.

Хорошо, подумал Дирк, значит, нужно проявить некоторую жестокость, в рамках благоразумия, конечно.

Он прислонился к стене, засунул руки в карманы с таким видом, который должен был означать: «Ну-раз-ты-не-хочешь-по-хорошему», — некоторое время угрюмо-задумчиво смотрел в пол, а потом резким движением вскинул голову и, приблизив ее к мальчишке, в упор посмотрел ему в глаза, постаравшись придать взгляду суровость.

— Должен сообщить тебе, малыш, что твоего отца больше нет в живых, — сказал он лаконично.

Возможно, его слова и подействовали бы, но в этот момент начался очень популярный и продолжительный по времени рекламный ролик. Дирк решил, что рекламная индустрия превзошла в нем самое себя.

В первых кадрах показали, как ангел Люцифер, которого сбросили с неба в ад, барахтался в горящем озере, потом к нему подошел демон и предложил попробовать какой-то шипуче-пенящийся напиток под названием «Шад». Люцифер сделал глоток, затем с жадностью вылакал все содержимое, повернулся к камере и, поскользнувшись на солнцезащитных очках фирмы «Порше», сказал: «Ну, теперь мы поджаримся по-настоящему», — и вновь улегся, наслаждаясь жаром, в самое пекло горящих углей, сваленных вокруг него.

В этом месте ужасно низкий, замогильный и хриплый голос с американским акцентом, звучавший так, словно его владелец сам только что выполз из геенны или по меньшей мере из какого-то полуподвального питейного заведения в Сохо, куда он стремился вернуться как можно скорей, чтобы снова замариноваться там до следующего раза, когда понадобится озвучивать ролик, выдохнул: «Ш-а-д… Напиток из ада…», тут на экране вновь завертелась банка, закрыв собой первую букву, так что в итоге получилось «ад».

«Теология, кажется, не совсем так трактует данный вопрос», — подумал Дирк, но что значит одна лишняя капля в таком бешеном потоке дезинформации?

Люцифер между тем опять гримасничал перед камерой и в конце изрек: «Ради такой вещи стоило падать…» Затем специально для тех зрителей, которые могли упустить что-то в таком нагромождении событий, прокрутили первый кадр с Люцифером, сброшенным с небес, чтобы еще раз подчеркнуть слово «падать».

Мальчишка был полностью захвачен происходящим на экране.

Дирк сел на корточки между ним и телевизором.

— Послушай меня, — начал он.

Мальчишка вытянул шею, чтобы лучше видеть через препятствие, которое представлял собой Дирк. Он несколько изменил свое положение в кресле, чтобы иметь возможность одновременно смотреть телевизор и продолжать поглощать лапшу быстрого приготовления.

— Послушай, — не унимался Дирк.

Дирк чувствовал, что ситуация начала выходить из-под его контроля. И дело не только в том, что внимание мальчишки было приковано к телевизору, просто ничто другое не имело для него значения и не существовало вообще. Дирк был для него каким-то предметом, находившимся около телевизора. Мальчишка не желал ему ничего дурного, он просто хотел видеть через него экран.

— Послушай, нельзя ли выключить это на минутку? — обратился к нему Дирк, изо всех сил пытаясь скрыть раздражение в голосе.

Мальчишка ничего не ответил. Разве что, может быть, слегка пожал плечами. Дирк поискал глазами кнопку выключателя, но не нашел. Все кнопки телевизора, казалось, были предназначены для одной цели: чтобы телевизор работал не переставая; среди них не было ни одной с надписью «включить» или «выключить». В конце концов Дирк просто выдернул вилку из сети, повернулся к мальчишке и в то же мгновение почувствовал, что у него разбит нос. Дирк явственно услышал, как хрустнула перегородка от жуткого удара, который он схлопотал от мальчишки, когда оба они повалились на телевизор, но хруст кости и даже его собственный стон от испытанней боли перекрыли полные бешенства вопли, вырывавшиеся из глотки мальчишки. Тщетно пытался Дирк, крутясь как волчок, спастись от обрушившейся на него яростной и стремительной атаки. Мальчишка уже сумел взобраться наверх и колошматил Дирка — заехал ему локтем по глазам, колотил его коленками по ребрам, потом ударил в челюсть, а затем снова в нос, и без того уже травмированный. Все это он проделывал, пока карабкался по Дирку, пытаясь достать до розетки, чтобы включить телевизор. После этого он вновь уютно устроился в кресле и следил за тем, как на экране появлялось изображение, а в глазах его продолжали еще некоторое время вспыхивать злобные огоньки.

— Могли бы по крайней мере дождаться новостей, — сказал он вялым, безразличным голосом.

Дирк изумленно глазел на него, скорчившись на полу и осторожно щупая свой кровоточащий нос. Он поражался этому существу и его чудовищному, тотальному безразличию.

— Ввжж… ффммм… ггххх! — запротестовал Дирк, но в следующий момент замолчал, так как был полностью поглощен исследованием повреждений, нанесенных носу.

Он почувствовал, как между пальцами у него противно каталась какая-то косточка, а сам нос приобрел совершенно новую, доселе несвойственную ему форму. Он вытащил из кармана носовой платок и поднес его к лицу. Платок тут же весь пропитался кровью. Пошатываясь, Дирк поднялся на ноги, отвергнув жестом несуществующие, впрочем, предложения помочь, заковылял в ванную. Там он в ярости сдернул шланг с крана, взял полотенце и, смочив его холодной водой, приложил к лицу и держал так до тех пор, пока кровотечение не прекратилось. Он посмотрел на себя в зеркало. Нос стал совершенно кривым. Он попытался храбро выправить его, но, оказалось, недостаточно храбро. Боль была невыносимой, поэтому он решил ограничиться тем, что промокнул его еще несколько раз мокрым полотенцем, вполголоса проклиная все на свете.

Так он еще некоторое время стоял, склонившись над раковиной, тяжело дыша и упорно тренируясь перед зеркалом в произношении фразы «Все в порядке». Получалось что-то вроде «Бсе б бодядке» и звучало совершенно неавторитетно. Когда, как показалось Дирку, он набрался достаточно мужества, или, по крайней мере, предположил, что наберется его в самом ближайшем будущем, он отвернулся от зеркала и, осторожно ступая, стал подкрадываться к логову зверя.

Зверь сидел спокойно и поглощал увлекательные и взбадривающие игровые шоу, которые подготовило телевидение на этот вечер для преданных телезрителей, и даже ухом не повел, когда Дирк вернулся в комнату.

Дирк быстро подошел к окну и рывком раздвинул шторы, лелея слабую надежду, что от воздействия дневного света чудище, мерзко вереща, испарится, но чудище лишь сморщило нос. За окном промелькнула тень, но чья это тень и откуда взялась, Дирк не мог разобрать — мешал угол, который в этом месте образовывала крыша.

Он вновь повернулся к малолетнему чудищу. По телевидению начали передавать дневные новости, и мальчишка, казалось, стал способен хоть как-то воспринимать действительность, находившуюся по ту сторону светящегося ящика. Он бросил на Дирка усталый и недовольный взгляд.

— Чонада? — спросил он.

— Я ща скажу, чдо дада… — сказал Дирк сурово, но безнадежно. — Я… Я ее здаю!

Внимание Дирка внезапно переключилось на телевизор, где в этот момент появилась фотография пропавшей служащей авиакомпании.

— Чотыздесьделаешь? — продолжал мальчишка.

— Чжшшш! — шикнул на него Дирк и присел на подлокотник кресла, внимательно рассматривая лицо на экране. Фотография была сделала около года назад, в тот период, когда девушка еще понятия не имела о губной помаде, которой авиакомпания обеспечивала своих служащих. Вьющиеся волосы, одета довольно безвкусно, вид неуверенный.

— Ктотытакой? Чотытутделаешь? — не унимался мальчишка.

— Пошлушай, ды божешь бомолчадь, — огрызнулся на него Дирк. — Бде дужно босмодредь эду брограмму!

Диктор сообщил, что полицейские считают полной мистикой тот факт, что нигде поблизости от места взрыва они не смогли обнаружить ни малейших следов Дженис Смит. Кроме того, полицейские заявили, что они не могут без конца обыскивать одни и те же здания — существует предел их терпению, и призывали людей, которые располагают сведениями о ее местонахождении, откликнуться и прийти им на помощь.

— Эдо же боя секредарша! Эдо мисс Пирс! — воскликнул Дирк в изумлении.

Мальчишку совсем не интересовала экс-секретарша Дирка, и он оставил свои попытки привлечь его внимание. Он высвободился из спального мешка и проследовал в ванную.

Дирк не отрываясь смотрел в телевизор, поражаясь, как же это он сразу не узнал девушку. С другой стороны, он не видел причин, почему бы мог сделать это сразу. Во-первых, после замужества фамилия у нее изменилась, и кроме того, более или менее недавняя фотография, по которой ее можно узнать, была показана впервые. До этого момента случай в аэропорту не вызывал в нем никакого интереса, но теперь он по-настоящему требовал его пристального внимания.

Официальное наименование взрыва звучало как «Стихийное бедствие».

«Но что это за стихия? — подумал Дирк. — И какая стихия будет торчать в зале регистрации аэропорта Хитроу, пытаясь улететь рейсом в 15:37 в Осло?»

На смену периоду вялости и апатии, который длился последние несколько недель, пришел момент, требовавший от него решительных действий. На несколько минут он глубоко задумался и ушел в себя, даже не заметив, как полузверь-полумальчик прошмыгнул в комнату и снова заполз в спальный мешок, как раз успев к началу новой серии рекламных роликов, в первом из которых зрителю демонстрировали, как обычный бульонный кубик мог стать залогом семейного счастья и благополучия.

Дирк поднялся на ноги, собравшись продолжить расспросы, но остатки мужества покинули его, как только он взглянул на мальчишку. Зверь находился далеко от него, утопая в своей берлоге, на которую время от времени попадали отблески света, и Дирк почувствовал, что совсем не расположен беспокоить его в данный момент.

Он ограничился тем, что рявкнул в сторону неразговорчивого дитяти, что скоро вернется, и, тяжело ступая, заспешил вниз по лестнице, при этом его кожаное пальто бешено развевалось, а полы пальто глухо ударялись, волочась по ступенькам.

В прихожей он снова столкнулся с ненавистным Джилксом.

— Что с тобой приключилось? — удивленно спросил его Джилкс, заметив, что у Дирка разбит нос.

— Дичего особеддого, просто я сделал то, чдо ды бде посоведовал, — невинно ответствовал Дирк. — Слегка размялся.

Джилкс потребовал отчета в том, чем он занимался все это время, и Дирк благородно, без утайки, сообщил ему о свидетеле, сидящем наверху, который может поделиться ценной информацией. Он предложил Джилксу пойти поговорить с ним, но предупредил, что сначала следует выключить телевизор.

Джилкс коротко кивнул в ответ. Он начал уже подниматься, но Дирк остановил его.

— Дебе дичего де показалось страддым в этом добе? — спросил он.

— Что ты сказал? — с раздражением откликнулся Джилкс.

— Чжо здесь есдь что-то страддое, — ответил Дирк.

— Что-то какое?

— Страддое! — снова повторил Дирк.

— Странное?

— Да, именно, что-то страддое.

Джилкс пожал плечами.

— Что именно? — спросил он.

— Он произбодид вбечадледие собершеддо дежилого.

— Совершенно какого?

— Дежилого! — Он сделал еще одну попытку: — Де-жи-ло-го! Я дубаю, бсе эдо иддересдо!

С этими словами, сняв в знак приветствия шляпу, Дирк выскочил из дома. Он торопливо зашагал по улице, как вдруг на него спикировал орел и чуть было не столкнул Дирка под автобус 73-го маршрута, который шел в южную часть города, но промахнулся.

Минут двадцать после его ухода с верхних этажей дома на Лаптон-роуд доносились кошмарные вопли и крики, переполошившие жителей соседних домов. Вскоре приехала «скорая помощь», чтобы забрать останки верхней и нижней части господина Энсти, а также полицейского с окровавленным лицом. На короткое время после этого воцарилась тишина.

Потом у дома остановилась полицейская машина.

Пока дородный полицейский с трудом выбирался из машины, а затем грузно поднимался по ступенькам, в доме слышались возгласы: «Сам Боб приехал». По прошествии нескольких минут и изрядного количества воплей и криков он появился вновь, схватившись за голову, и, полный негодования, сел в машину и резко тронулся с места, взвизгнув покрышками, в чем совсем не было необходимости.

Через двадцать минут подъехал полицейский фургон с решетками, из него вышел уже другой полицейский с маленьким карманным телевизором в руках. Он зашел в дом, а затем вышел, ведя за руку послушного тринадцатилетнего мальчика, очень довольного своей новой игрушкой.

Как только все находившиеся до этого в доме полицейские уехали, оставив лишь одну патрульную машину, чтобы вести наблюдение за домом, из подвала, где она сидела все это время, прячась за молекулой, вылезла косматая фигура с зелеными глазами и косой в руках.

Она прислонила косу к одной из колонок Hi-Fi, обмакнула длинный, искривленный палец в почти застывшую лужицу крови, скопившуюся на деке проигрывателя, провела черту этим пальцем через весь лист плотной, желтоватого цвета бумаги и растворилась затем в глубинах темного и таинственного потустороннего мира, насвистывая какой-то странный мотив, от которого в жилах стыла кровь, — появившись вновь затем лишь, чтобы забрать забытую косу.

7

В этот же день, только несколько раньше, утром, на безопасном расстоянии от всех этих событий и на безопасном расстоянии от окна, через которое мирно струился утренний свет, в белоснежной постели возлежал почтенный одноглазый старик. На полу у кровати валялась газета, которую швырнули туда минуты две назад, когда часы на прикроватном столике пробили десять.

Комната была небольшой, но обставлена со вкусом и с явным стремлением создать максимально успокаивающую, убаюкивающую атмосферу дорогой частной больницы или клиники. Собственно, так и было на самом деле — это была частная больница «Вудшед», расположенная в очень чистеньком и ухоженном местечке, являвшемся ее частной собственностью, на краю маленькой, но тоже чрезвычайно чистенькой и ухоженной деревушки в окрестностях Костволдса.

Пробуждению своему старик был совсем не рад.

Кожа его, покрытая едва заметными веснушками, выглядела не просто старой, а благородно старой, напоминая полупрозрачный натянутый пергамент. Ослабевшие, но холеные руки покоились на ослепительно белых простынях и еле заметно дрожали.

Это был господин Один, но иногда его называли также Водан или Одвин. И раньше, и теперь он был богом, более того, наименее добрым из всех богов, злым богом. Его единственный глаз яростно сверкал.

Сейчас он был зол потому, что прочел в газетах сообщение, что другой бог, потеряв контроль над собой, учинил жуткое безобразие. Разумеется, этого в газетах не написали. Нигде не было сказано: «Бог потерял контроль над собой и устраивает безобразия в аэропорту», там просто приводились данные о количестве разрушений, имевших место в связи со случившимся, но никто ничего не мог сказать о причинах или сделать выводы, хоть сколько-нибудь осмысленные.

История эта была чрезвычайно неприятна во всех смыслах — и в смысле своей невероятной и заводящей в тупик необъяснимости, необъясненности и, что особенно раздражало (по мнению газетных обозревателей), в связи с полным отсутствием жертв. Тут явно была замешана какая-то тайна, но газеты всегда предпочитали каким-то там тайнам вполне конкретные данные о жертвах.

Одину, впрочем, как раз наоборот, было нетрудно догадаться, что произошло. На всех этих статьях черным по белому, огромными буквами, правда, слишком огромными для того, чтобы кто-нибудь другой, кроме божественного существа, мог их увидеть, было начертано имя «Тор». Он с раздражением отшвырнул газету и попытался сосредоточиться на расслабляющих упражнениях, чтобы помешать себе разволноваться еще больше от того, что только что узнал. Упражнения заключались в том, что несколько раз нужно было делать специальные вдохи, а потом выдохи — это было полезно для его давления и не только. Естественно, он делал их не для того, чтобы таким образом дольше прожить — ха! — но так или иначе, будучи в преклонном возрасте — ха! — он предпочитал избегать волнений, и следить за здоровьем.

Больше всего на свете он любил спать.

Сон был для него очень важным занятием. Он мог спать дни и ночи напролет, а порой и более значительные периоды времени. Обычный сон по ночам — разве можно считать это хорошо выполненным делом. Конечно, спать по ночам ему тоже нравилось, он ни за что не согласился бы пропустить хоть одну ночь, но это, по его понятиям, не считалось сном. Спать — означало проснуться как минимум где-то в половине двенадцатого дня, а если можно было понежиться подольше в постели — еще лучше. Потом следовал легкий быстрый завтрак и посещение ванной комнаты ровно на столько времени, сколько требовалось для того, чтобы переменить ему постельное белье, — вот и вся жизненная активность, которой ему было достаточно, причем очень важно было при этом следить за тем, чтобы сон не прошел, дабы сохранить это непроснувшееся состояние для послеобеденного времени. Иногда он спал всю неделю напролет — это считалось все равно что у обычного человека короткий сон после обеда. Ему удалось проспать полностью весь 1986 год, чем он был очень доволен.

Но сегодня придется встать и некоторое время бодрствовать, так как необходимо выполнить священный и неприятный долг — при воспоминании об этом он почувствовал сильнейшее раздражение. Этот долг был священным, потому что был божественным, или, по крайней мере, касался жизни богов, а неприятным — из-за того бога, по отношению к которому должен быть исполнен.

Абсолютно бесшумно он раздвинул шторы — сделал он это, даже не вставая, одной лишь своей божественной волей. Один тяжело вздохнул. Ему надо было подумать, и, кроме того, это было время его утреннего визита в ванную комнату.

Один вызвал дежурного санитара.

Дежурный тотчас прибыл, облаченный в идеально выглаженную свободную зеленую тунику, приветливо пожелал Одину доброго утра и заметался по комнате в поисках шлепанцев и халата. Он помог Одину выбраться из постели — это больше напоминало извлечение соломенного чучела из коробки — и медленно повел его в ванную комнату. Один неуверенно переставлял ноги, повиснув на санитаре.

Санитар знал Одина под именем Одвин и, уж само собой, ничего не знал о том, что он бог, и Одина это вполне устраивало, он не собирался рассказывать о том, кем он был на самом деле, и хотел, чтобы Тор придерживался тех же принципов.

Но ведь Тор не кто иной, как Бог-Громовержец, ну и ведет себя соответственно, откровенно говоря. Но такое поведение считалось неподобающим. Тор, казалось, не желал, или не мог, или был слишком глуп, чтобы понять и принять… Тут Один остановил себя. Он почувствовал, что начинает мысленно читать проповедь. В то время как ему надо было спокойно принять решение, что делать дальше с Тором, — и он как раз направлялся туда, где думалось лучше всего.

Как только величественное ковыляющее шествие Одина к ванной комнате завершилось, в палату заскочили две медсестры и принялись снимать с постели белье и стелить свежее точными быстрыми движениями, потом они со всех сторон разгладили его, взбили и подвернули там, где нужно. Одна из сестер, судя по всему, старшая по должности, была полной, почтенного возраста матроной, другая больше походила на легкомысленную девчонку.

Газета в одно мгновение была поднята с пола и аккуратно сложена, пол вытерт, шторы вновь задернуты, и цветы и нетронутый фрукт заменены свежими цветами и свежим фруктом, который, как и его преемник, останется нетронутым.

Через короткое время, когда утренние омовения престарелого были закончены и дверь ванной открылась, комната просто преобразилась. В целом в ней мало что изменилось, но эффект заключался в том, что каким-то незаметным и волшебным образом комната стала прохладной и посвежевшей. Один кивнул, выразив удовлетворение тем, что увидел. Он прошелся с легкой инспекцией по постели, подобно тому как монарх проходит по рядам выстроившихся перед ним солдат.

— Подвернуты ли простыни как следует? — осведомился он своим старческим голосом, больше похожим на шепот.

— Очень хорошо подвернуты, мистер Одвин, — ответствовала старшая сестра, лучась подобострастной улыбкой.

— Аккуратно ли отогнут край простыни?

Конечно же аккуратно. Вопрос задавался ради ритуала.

— Отогнут аккуратнейшим образом, мистер Одвин, — отвечала сестра. — Я сама лично за этим проследила.

— Я очень доволен, сестра Бейли, очень, — сказал Один. — Вы знаток по части того, как следует отгибать край простыни, чтобы получилось ровно. Мне страшно подумать, как бы я мог обходиться без вас.

— Да, но я не собираюсь никуда уходить из этой клиники, мистер Одвин, — заверила сестра Бейли, излучая готовность увещевать и подбадривать.

— Но вы же не будете жить вечно, сестра Бейли, — возразил Один.

Всегда, когда сестра Бейли слышала это замечание, оно приводило ее в замешательство своим очевидным и крайним бессердечием.

— Конечно, это так, никто из нас не вечен, господин Одвин, — согласилась она, стараясь говорить мягко — как раз в этот момент она и ее помощница старались выполнить трудную задачу по укладыванию Одина обратно в кровать, причем сделать это надо было так, чтобы Один продолжал выглядеть величественным и полным чувства собственного достоинства.

— Вы ведь ирландка, не так ли, сестра Бейли? — осведомился он, как только устроился поудобнее на своем ложе.

— Да, вы угадали, мистер Одвин.

— Я знал одного ирландца. Его звали Финн или что-то в этом роде. Он постоянно говорил о вещах, которые меня совершенно не интересовали. Но никогда ничего не рассказывал о постельном белье. Но теперь-то я уж и сам знаю в этом толк.

Он ушел в воспоминания и обессиленно опустил голову на отменно взбитые подушки, а благородно усеянную веснушками руку положил поверх аккуратно отогнутого края простыни. Постельное белье была его самая большая в жизни любовь. Все слова и эпитеты, которые имели отношение к постельному белью — как, например: чистое, слегка накрахмаленное, поглаженное, сложенное, взбитое, — будили в нем благоговейный восторг. На протяжении веков ничто не завораживало его так, как ныне волновало постельное белье. Он никак не мог понять, как его могло раньше интересовать что-то другое.

Постельное белье. И спать. Спать и постельное белье. Спать ипостельное белье. Спать.

Сестра Бейли посмотрела на него с материнской нежностью. Она вовсе даже не догадывалась, что он был богом, она предполагала, что он либо кинопродюсер, либо бывший нацистский преступник. Она заметила, что он говорит с акцентом, но не могла определить, из каких он мест, а также то, что вежливость его с оттенком пренебрежительности, его эгоизм, который выглядел так обезоруживающе естественно, страсть к гигиене — все это говорило о прошлом, полном ужасных переживаний.

Если б было возможно, чтобы сестра Бейли перенеслась на миг в глубины Асгарда, где Один восседал на троне как воинственный Бог-Вседержитель, окруженный другими богами, она бы совсем не удивилась увиденному. Если быть до конца правдивым, это, конечно, не совсем так. На какое-то мгновение она бы, конечно, слегка очумела. Но, едва оправившись от шока, она признала бы, по крайней мере, тот факт, что это, во всяком случае, никак не противоречило замеченным ею в Одине качествам, а также уверилась бы, что все, во что человечество когда-то верило, существует на самом деле. Или же что все это продолжает существовать даже и после того, как человечество перестало испытывать нужду в том, чтобы это существовало.

Один жестом распустил обслуживающий медперсонал, перед этим попросив прислать к нему его личного секретаря.

Услышав это, сестра Бейли поджала губы. Она не любила личного помощника мистера Одвина, или его доверенное лицо, слугу — назовите его как хотите. У него были злобные глаза, при его появлении она вздрагивала и сильно подозревала, что за чаем он делал ее сестрам всякие грязные предложения.

У него был цвет лица, который, как предполагала сестра Бейли, было принято считать оливковым. С той разницей, что у него он приближался к зеленому. Сестре Бейли такой цвет был совсем не по душе.

Конечно, уж ей-то совсем не пристало судить о ком-то по его цвету кожи, но она именно так и поступила не далее как вчера вечером. Привезли какого-то африканского дипломата, ему нужно было удалить камни, — и вдруг она поймала себя на том, что чувствует к нему неприязнь. Она не могла бы сказать, чем именно он ей не нравился, ведь она все-таки была медсестрой, а не водителем такси и потому никогда не показывала своих личных чувств. Она ведь профессионал и прекрасно выполняет свои обязанности и потому относится абсолютно ко всем одинаково вежливо и внимательно, даже — при этой мысли она вся похолодела — к мистеру Рэгу.

Так звали личного секретаря господина Одвина. И с его существованием надо было смириться. Она не вправе была одобрять или не одобрять личный выбор господина Одвина. Но если бы у нее были какие-то полномочия — а их у нее не было, — она настоятельно посоветовала бы господину Одвину, причем не ради своего, а ради его же блага, нанять в помощники человека, который не доводил бы ее так.

Она прекратила думать о нем и пошла на поиски. Когда она заступила на сегодняшнее дежурство, то почувствовала облегчение, узнав, что мистер Рэг покинул больницу прошлой ночью, а после, обнаружив, что он уже с час как вернулся, была страшно раздосадована.

Наконец она нашла его — причем именно в том месте, где ему совсем не следовало быть. Он устроился на одном из стульев в приемной для посетителей, на нем было одеяние, напоминавшее ношеный-переношеный, весь заляпанный, давно списанный врачебный халат, который, кроме всего прочего, был ему страшно велик. Но это было еще не все: он наигрывал на отдаленно напоминавшем дудочку инструменте удивительно немузыкальный мотив. Дудочку он вырезал из вполне еще годного шприца, что было совершенно непозволительно.

Он взметнул на нее свои бегающие глазки, ухмыльнулся и продолжал трубить и пищать, только еще громче, ей назло. В голове у сестры Бейли пронеслись все, что так и просилось на язык — и про халат, и про шприц, и про то, как отвратительно сидеть в комнате для посетителей, чтобы пугать их или готовиться это сделать, — в общем, все то, что говорить было совершенно бессмысленно. Она знала, что не вынесет того вида оскорбленной невинности, с каким он ей ответит, и самих ответов, совершенно диких и напрочь лишенных здравого смысла. Главное — держать себя в руках, постараться не нервничать и поскорее убрать его из этой комнаты, а потом и вообще с глаз долой.

— Вас хочет видеть мистер Одвин, — сказала она. Сестра Бейли старалась придать голосу приветливость и певучесть, но голос отказался слушаться.

Как сделать, чтобы его глазки прекратили бегать? — подумала она.

Не говоря уже о том, что это оказывало вредное и неприятное воздействие как с медицинской, так и с эстетической точки зрения, ее не могло не задеть и само выражение этих глаз, явно дававшее понять, что в комнате есть еще, по крайней мере, тридцать семь вещей, более интересных, чем ее особа.

Он смерил ее этим наглым взглядом еще раз, а затем, бормоча, что нет в этом мире покоя для грешника, даже и для более чем грешника, он, толкнув сестру Бейли, понесся как сумасшедший по коридору в палату своего господина и повелителя, чтобы успеть получить инструкции, прежде чем его господин и повелитель снова уснет.

8

Около полудня Кейт выписалась из больницы. При этом, правда, возникли некоторые трудности, так как сначала сестра, а потом и лечащий врач наотрез отказывались ее выписывать, находя еще недостаточно окрепшей, чтобы покинуть стены больницы. Она совсем недавно вышла из «состояния комы, и ей еще так необходим уход, необходимо…».

«Необходима пицца», — настаивала Кейт.

Кроме того, ей «надо домой, нужен свежий воздух. Воздух, которым я дышу здесь, ужасен. Он так же чист, как воздух в мусоросборнике пылесоса».

«…продолжать лечение и оставаться под наблюдением лечащего врача и палатной сестры до тех пор, пока они не будут уверены в ее полном выздоровлении».

В общем, их доводы были справедливы. В ходе утренних дебатов Кейт потребовала, чтобы ей дали телефон, и, заполучив его, немедленно начала свои попытки заказать пиццу с доставкой в палату. Она обзванивала все известные ей пиццерии Лондона из числа наименее открытых для сотрудничества, обращаясь к ним с горячей и страстной речью, затем сделала несколько шумных и безуспешных попыток нанять мотоцикл, который должен был объездить вдоль и поперек весь Вест-Энд для того, чтобы найти и доставить ей определенный вид американской пиццы и дополнительно к ней невообразимый перечень перцев, грибов, сыров, который диспетчер службы посыльных не стал и пытаться запоминать, и примерно через час после подобного рода действий возражения о выписке Кейт из больницы постепенно отпали, как лепестки с осенней розы.

Таким образом, вскоре после ленча она уже стояла на одной из улиц Вест-Энда, мрачной и продуваемой со всех сторон ветрами, ощущая слабость и слегка покачиваясь, но зато сама себе хозяйка. Все, что у нее осталось, — это ее изорванная в клочья дорожная сумка, которую она не захотела выбросить, и маленький обрывок бумаги, лежавший в кошельке, с нацарапанным на нем одним-единственным словом.

Она остановила такси и, усевшись на заднее сиденье, закрыла глаза и всю дорогу до своего дома в Примроуз-Хилл так ни разу и не открыла их. Она поднялась по ступенькам и открыла дверь в свою квартиру, расположенную на самом последнем этаже.

На автоответчике было примерно десять сообщений, но Кейт сразу стерла все, даже не слушая.

Распахнув настежь окно в своей спальне, она высунулась из него и свесилась вниз, оставаясь в этом опасном и неустойчивом состоянии какой-то момент — только вися таким образом она могла увидеть кусочек парка! Это была малюсенькая часть парка, на которой умещались всего два платана. По краям участок парка обрамляли дома, поэтому там царил полумрак, и, может, оттого он казался Кейт таким уютным и был ей милее и ближе самой роскошной широкой аллеи.

Однажды она пошла погулять в этот уголок парка, пройдя вдоль его невидимого периметра, и чуть ли не ощутила его своей собственной усадьбой. Она даже похлопала платаны, как если бы была их хозяйкой, а потом сидела под ними, наблюдая, как садится солнце над Лондоном — над его затуманенной линией горизонта и не желающими приносить пиццу на дом пиццериями, — и после она вышла оттуда, чувствуя, как ее переполняет нечто, но она не могла точно сказать что. Но все равно, сказала она себе, надо быть благодарным за возможность испытать глубокое чувство, если даже не можешь определить, с чем оно связано.

Кейт втянула себя обратно в комнату, но окно оставила открытым, несмотря на то, что снаружи было достаточно прохладно, потом пошла в ванную и включила там воду, Ванна в стиле эпохи королей Эдуардов простиралась чуть ли не во всю площадь ванной комнаты. Остальное пространство занимали разные трубы и батареи.

Из кранов, булькая и бурля, струилась вода, наполняя ванну. Как только в ванной комнате стало достаточно тепло от пара, Кейт разделась и открыла стоявший там шкафчик.

Она ощутила легкую растерянность при виде неисчислимого количества всевозможных средств для принятия ванн, но неизвестно почему она просто не могла пройти мимо баночек и бутылочек с зеленым, оранжевым или маслянистым содержимым, продававшихся в аптеках или парфюмерных магазинах и предназначавшихся для поддержания или восстановления каких-то веществ, которые жизненно необходимы для поддержания неизвестно какого баланса в ее кожных клетках.

Она на минуту задумалась, пытаясь что-нибудь выбрать. Может, что-нибудь розового цвета? Или с одним из витаминов В? Витамином В12? Или с витамином В13? Уже среди одних только разновидностей витаминов В можно было запутаться. Там были порошки и масла, тюбики с гелями, даже пакетики с каким-то пахучим травяным семенем, каким-то скрытым образом оказывавшим благоприятное воздействие на какие-то скрытые функции вашего организма.

А как быть с кристаллами зеленого цвета? Однажды Кейт решила, что в один из дней надо будет проделать такую вещь: не ломать себе голову, какой тюбик лучше выбрать, а просто взять и выдавить по чуть-чуть из каждого. Когда ей действительно этого захочется. Сегодня, пожалуй, как раз подходящий день, подумала Кейт и, ощутив внезапный прилив воодушевления, стала вытаскивать из шкафчика все подряд и выливать в бурлящую воду одну-две капли из каждого флакончика, пока в ванной не образовалась смесь всех цветов радуги, весьма клейкая на ощупь.

Кейт выключила краны с водой, вышла в комнату, чтобы принести свою сумочку, а затем погрузилась в ванну и лежала минуты три, закрыв глаза и глубоко дыша, прежде чем вспомнила о бумажке, которую прихватила с собой из больницы.

На бумажке стояло одно только слово, это было то слово, которое она с таким трудом вытянула из медсестры, когда она приходила измерить ей температуру.

Кейт попыталась выяснить у нее что-нибудь о судьбе мужчины-великана. Того самого великана, которого она впервые увидела в аэропорту и чей труп она видела в соседней палате, когда бродила ночью по больнице.

— Нет, что вы, он был жив, — возразила медсестра. — Просто он находился в состоянии комы.

— Нельзя ли мне увидеться с ним? — спросила ее Кейт. — А как его имя?

Она пыталась задавать вопросы безразличным тоном, как бы мимоходом, что было довольно трудной задачей, учитывая то, что в этот момент во рту у нее был термометр, и Кейт совсем не была уверена, что задача эта ей удалась. Сестра ответила, что ничего не может сказать об этом, что она вообще не имеет права давать какие-либо сведения о других пациентах. И потом, здесь его больше нет. За ним прислали машину и увезли в другое место.

Кейт была потрясена неожиданной новостью.

Куда его увезли? Что это за клиника? Больше она совсем ничего не хотела говорить, а вскоре ее вызвала старшая сестра. Единственное название, случайно промелькнувшее в разговоре, Кейт записала на обрывке бумаги, которая была у нее сейчас перед глазами.

Название это было «Вудшед».

Сейчас, отдохнув и расслабившись, она смутно начала припоминать, что уже встречала его, но где и когда — не могла вспомнить.

Но как только ей это удалось, она тут же выскочила из ванной и побежала к телефону, задержавшись лишь на минуту, чтобы смыть с себя приставшую к телу клейкую массу.

9

Проснувшись, мужчина-великан хотел встать, но не смог даже поднять головы. Он попытался, приподнявшись, сесть, но и это ему не удалось. У него было ощущение, будто его приклеили к полу каким-то сверхпрочным клеем, а чуть позже, обнаружив причину, он был просто потрясен.

Резким движением он оторвал голову от пола, оставив там чуть не половину волос и ощутив при этом страшную боль, и огляделся вокруг. Место было похоже на запущенный склад, расположенный, по-видимому, на последнем этаже, судя по тому, что холодное, застывшее небо, словно украдкой заползавшее в разбитые окна, было совсем близко.

Высокие потолки были в изобилии завешаны паутиной, и, хоть кроме пыли и мелких обломков штукатурки в нее ничего не попадало, пауков это, казалось, мало трогало. Опорой служили два вертикальных стальных столба, покрытых краской кремового цвета, которая вся облупилась и потихоньку отслаивалась, а столбы, в свою очередь, упирались в старый дубовый пол, к которому, теперь уже в этом не было сомнений, он был приклеен. Поверхность пола вокруг его обнаженного тела тускло и зловеще поблескивала, и от нее шли едкие, бьющие в нос испарения. Нет, он просто не мог поверить! Взревев от ярости, он резко дернулся, безуспешно отрывая намертво прилипшую кожу от дубовых досок.

Это все старик. Сразу видно, что его работа.

Он откинул голову назад, ударившись ею об пол с такой силой, что зазвенело в ушах. Он снова завопил яростно и дико, испытывая тем большее удовлетворение, чем более бессмысленный и дурацкий шум удавалось произвести. Он вопил так до тех пор, пока стальные столбы не задрожали, а разбитые оконные стекла не разлетелись окончательно на мелкие осколки. Бешено мотая головой из стороны в сторону, он вдруг неожиданно заметил свой кузнечный молот, лежавший у стены в нескольких футах от него, и с помощью заклинания заставил его взмыть в воздух, облететь все пространство кругом, и каждый раз, когда молот ударялся о стальные колонны, они издавали лязгающие и грохочущие звуки, — так и продолжалось до тех пор, пока эхо не превратило все в один сплошной жуткий грохот, напоминавший бешеные удары гонга.

Он произнес еще одно заклинание — и вот молот уже полетел к нему, а оказавшись совсем близко от головы, пробил кружок пола прямо под ней, так что щепки и штукатурка разлетелись во все стороны.

Молот неутомимо продолжал трудиться, описывая круги вокруг него, и все больше щепок и штукатурки оседало на фундамент. Потом, снова на один миг взмыв в воздух под самый потолок, он опустился на пол рядом со ступнями и раздробил половицу, на которой они покоились, мгновенно образовав кучу из мелких щепок и штукатурки.

Опять взлетел вверх, повис там на мгновение, словно был лишен веса, и внезапно исчез из вида, но потом появился вновь и опустился вниз, вдоль намеченной им перед этим границы, заваленной щепками, и не прекращал своей работы до тех пор, пока наконец весь овальный участок пола с грохотом не провалился вниз. Он развалился еще на несколько кусков и смешался с кучей мелких щепок и осколков штукатурки, из которой, шатаясь, выбралась фигура великана, кашляя и отбиваясь от поднявшейся пыли. Его спина, руки и ноги были облеплены щепками из дубовых досок, но сейчас он, по крайней мере, мог двигаться. Он прислонился к стене и долго кашлял, чтобы прочистить легкие от пыли.

Когда он повернулся, то увидел, как молот, приплясывая, полетел прямо к нему, но неожиданно, не давшись ему в руки, вырвался и, скользнув по бетонному основанию, выбил из него искры, веселясь и ликуя, а затем лихо припарковался у стального столба.

Сквозь облако пыли Тор увидел прямо перед собой еле различимые очертания автомата по продаже кока-колы. Он отнесся к этому предмету с величайшим подозрением и беспокойством. У автомата был тусклый и невыразительный вид, а на передней панели была приклеена записка от отца следующего содержания: «Что б ты ни делал, немедленно прекрати!» Внизу стояла подпись: «Сам-знаешь-кто», которая была зачеркнута и заменена на «Один», потом и эта надпись зачеркнута и вместо нее более крупными буквами: «Твой Отец». Один никогда не упускал случая более чем ясно выразить свое отношение к интеллектуальным возможностям сына. Тор содрал записку и не сводил с нее гневного взгляда. Ниже, постскриптум, стояла приписка: «Помни Уэльс. Ты ведь не хочешь опять через это пройти?»

Он скомкал записку и выбросил в окно, где ее подхватил и унес ветер. На минуту ему почудилось, что что-то скрипнуло, но потом он решил, что это шум ветра, который неистовствовал снаружи, где стояли такие же заброшенные дома, как этот.

Он подошел к окну и, глядя в него, чувствовал, как внутри растет ярость. Быть приклеенным к полу. В его возрасте. Что это значит, черт побери? «Хватит своевольничать. Смирись, — догадался он. Если не прекратишь и не смиришься — я заставлю тебя это сделать». Вот что это значило. «Не смей подниматься с земли».

Он вспомнил, что старик сказал ему именно эти слова после неприятной истории с истребителем «фантом». «Ты у меня еще посидишь на земле», — пригрозил он ему тогда. Тор явственно увидел, как по-детски радуется старик своей коварной затее — проучить его, сделав урок столь наглядным, и как забавляется, представляя себе приклеенного к земле Тора.

Внутри опять заворочалась и начала расти, приобретая угрожающие размеры, бешеная ярость, но он сделал усилие, чтобы подавить ее. В последнее время, когда он приходил в ярость, случались всякие неприятные вещи, и сейчас при виде автомата по продаже кока-колы у него появилось плохое предчувствие, что автомат напрямую связан с одной из этих давно произошедших неприятных вещей. Он пристально и обеспокоенно посмотрел на автомат.

Тор почувствовал недомогание.

Последнее время он очень часто чувствовал слабость и недомогание, что-то вроде непрекращающегося, вялотекущего гриппа, а в такие моменты он совершенно неспособен был исполнять те божественные функции, которые ему, как богу, полагалось исполнять. Он страдал от головных болей, приступов головокружения, комплекса вины — в общем, от всего того, что так часто мелькало в телевизионной рекламе. У него случались даже провалы в памяти, и он терял сознание в те моменты, когда гнев и ярость овладевали им.

Раньше моменты гнева доставляли ему величайшую радость. Великие порывы восхитительной ярости несли его по жизни. Он ощущал величие. Чувствовал, как его переполняют сила и свет. И он был всегда обеспечен изумительными поводами для ярости — чудовищные акты провокаций или предательства, попытки смертных загнать Атлантический океан в его шлем, или скинуть на него целые континенты, или же, напившись, изображать бревна. От такого можно было по-настоящему, как следует разъяриться и метать громы и молнии. Короче говоря, ему нравилось быть Богом Грома. А теперь вдруг — головные боли, нервное напряжение, масса всяких тревожных состояний и комплекс вины. Для бога это были весьма необычные состояния, к тому же малоприятные.

— Ты просто смешон!

Скрипящий голос произвел на Тора такое же действие, как звук царапанья ногтями по классной доске. Это был мерзкий, злобный, глумливый голос, отвратительный, как дешевая нейлоновая рубашка, как подстриженные в ниточку усы, — короче говоря, голос, который Тор просто не выносил. Этот голос выводил его из себя и в лучшие времена, а уж теперь и подавно, когда он стоял нагишом, с приставшими к спине обломками дубовых досок посреди какого-то заброшенного склада, — он испытывал ненависть.

Тор обернулся, дрожа от гнева. Как бы он хотел, чтобы этот жест был полон невозмутимого спокойствия и сокрушительного чувства превосходства, но с этим мерзким существом ничего подобного никогда не удавалось, и, поскольку для Тора все равно все закончится унижением и глумлением, независимо от того, какую позу он примет, лучше уж остаться в той, которая ему удобна.

— Тоу Рэг! — взревел он, поймал на лету свой молот, кружившийся в воздухе, и со всего размаха, с силой швырнул его в низкорослое самодовольное создание, которое удобно примостилось на самом верху небольшой кучки мусора, выбрав место потемнее.

Тоу Рэг поймал молот и аккуратно положил его на стопку одежды Тора рядом с собой. Он нагло ухмыльнулся, сверкнув зубом. То; что ему удалось увернуться, было вовсе не случайно. Пока Тор еще находился в бессознательном состоянии, Тоу Рэг прикинул, сколько времени Тору понадобится на то, чтобы прийти в себя, затем старательно передвинул кучу мусора точно к нужному месту и устроился именно там, где он мог поймать молот. Он считал себя профессионалом на ниве провокаций.

— Это ты устроил мне все это? — ревел Тор. — Ты… — Тор попытался найти какое-нибудь другое выражение вместо «приклеил меня к полу», которое звучало бы не «приклеил к полу», а как-нибудь по-другому, но пауза слишком затянулась, и ему пришлось бросить эти попытки. — …приклеил меня к полу? — закончил он наконец начатый вопрос. Было бы лучше, если бы он не задавал вопрос, который звучит так глупо. — Нет, не смей ничего говорить! — добавил он в бешенстве и тут же пожалел, что сказал и это. Он топнул ногой и слегка потряс фундамент здания, чтобы подчеркнуть значимость сказанного. Он не совсем понимал, что именно следует подчеркнуть, но чувствовал, что так надо. На него мягко опустилось облако пыли.

Тоу Рэг наблюдал за ним блестящими бегающими глазками.

— Я всего-навсего исполняю приказы, полученные мной от вашего отца, — ответствовал Тоу Рэг, гротескно пародируя раболепие.

— Мне кажется, — отвечал Тор, — что приказы моего отца с тех пор, как ты поступил к нему на службу, стали очень странными. Думаю, он попал в пагубную зависимость от тебя. В чем она состоит, я не знаю, но то, что он находится под твоим дурным влиянием, — совершенно точно, и влияние это самое… — синонимы ускользали от него, — …дурное — в этом тоже нет сомнения, — заключил Тор.

Тоу Рэг отреагировал на его слова, как игуана, которой кто-то только что пожаловался на вино.

— Я? — возразил он. — Да как я могу оказывать влияние на вашего отца? — Один — величайший из богов Асгарда, а я лишь его рабски преданный слуга во всех его делах. Один говорит: «Делай это», — и я делаю. Один говорит: «Пойди и притащи моего сына из больницы, пока он не натворил еще каких-нибудь глупостей, и после этого, не знаю, прикрепи его к земле или что-нибудь в этом роде», — и я в точности исполняю то, что он мне говорит. Я просто слуга, смиренно выполняющий приказания. Какими бы неприятными или незначительными ни были поручения, я обязан выполнить их, потому что они исходят от Одина.

Тор не был тонким знатоком психологии, касалось ли это человека, бога или гоблина, иначе он доказал бы, что стремление угождать и есть способ поставить в зависимость, тем более если речь идет об избалованном и старом, склонном ошибаться боге. Он знал лишь, что все это дурно, неправильно.

— В таком случае, — вскричал он, — отнеси эту записку обратно моему отцу Одину. Передай ему, что я, Тор, Бог Грома, требую встречи с ним. Но только не в этой его чертовой клинике! Я не собираюсь терять время, просматривая газеты и разглядывая фрукт в вазе, пока ему меняют постель. Передай ему, что Тор, Бог Грома, желает видеть Одина, Повелителя богов Асгарда, в Час Поединка в Палатах Асгарда!

— Опять? — спросил Тоу Рэг, хитро скосив глаза в направлении автомата по продаже кока-колы.

— Именно, — подтвердил Тор. — Да! — повторил он в бешенстве. — Опять!

Тоу Рэг вздохнул с видом человека, который вынужден смириться с необходимостью выполнить поручение неуравновешенного простофили.

— Что ж, я передам. Не уверен, что он будет очень доволен.

— Это не твое дело, будет он доволен или нет! — заорал Тор, еще раз встряхнув фундамент. — Это касается только меня и моего отца! Ты можешь сколько угодно считать себя очень умным, а меня…

Тоу Рэг поднял бровь. Он ожидал этого момента. Он молчал, и лишь луч солнца блеснул в его бегающих глазках. Молчание это было очень красноречиво.

— Я могу не знать твоих намерений и возможностей, Тоу Рэг, я могу не знать многое другое. Но одну вещь я знаю наверняка. Я знаю, что я — Тор, Бог Грома, и что я не позволю дурачить себя какому-то гоблину!

— Ну что ж, — сказал Тоу Рэг с глубокой усмешкой, — когда ты будешь знать две вещи, ты сразу поумнеешь ровно вдвое. Не забудь одеться перед тем, как выйти отсюда. — Он указал на стопку одежды и скрылся из виду.

10

Единственная сложность, с которой приходится сталкиваться в магазине, специализирующемся на продаже таких товаров, как перочинные ножики и увеличительные стекла, заключается в том, что там же продаются всякие прочие соблазнительные штучки — например, совершенно замечательное устройство, с которым Дирк в конце концов вынырнул из магазина после долгих и безуспешных попыток остановиться на одном из двух: ножичке с вмонтированными в него отверткой, зубочисткой и шариковой ручкой или ножичке с микропилой для хрящей с тринадцатью зубчиками и вмонтированными в него заклепками.

На короткое время вниманием его владели увеличительные стекла, особенно одна модель — мощностью в 25 диоптрий, с ручкой, позолоченной оправой и каким-то специальным напылением, пока в поле зрения Дирка не попал маленький калькулятор «Ицзин», и тут он попался.

Раньше он никогда даже не подозревал о существовании такой вещи. Но путь от тотального незнания к страстному желанию узнать, а затем не менее страстному желанию владеть этой вещью полностью и безраздельно явился для Дирка чем-то вроде прозрения, и свершился он в голове у него не более чем за сорок секунд.

Электронный калькулятор «Ицзин» был отвратительного качества. Первый этап сборки производился, по всей видимости, в одной из стран Юго-Восточной Азии, торопившейся переправить его в Южную Корею, а та в свою очередь также спешно стремилась завершить сборку и отправить его в Японию. Клеевая технология в той стране, видимо, не достигла такого уровня, который позволял клею держаться долгое время. Так что задняя крышка уже наполовину отвалилась и требовала немедленного закрепления с помощью липкой ленты.

С виду это был самый обычный карманный калькулятор, с той только разницей, что экран был большего размера, чем у обычного калькулятора, чтобы на каждой из шестидесяти четырех гексаграмм оставалось место для составленных с сокращениями высказываний короля Вэна и комментариев его сына принца Чжу. Видеть, как на дисплее появляются эти тексты, было весьма необычно, тем более что переводились они с китайского через японский и, по-видимому, претерпели немало интересных приключений на этом пути.

Калькулятор мог производить и обычные функции, но до определенного предела. Он мог осилить различные варианты подсчетов, но при условии, что результат не превышал цифру 4.

К примеру, он мог подсчитать, сколько в сумме получалось 1+1 (2), а также 1+2 (3) или 2+2 (4), вычислить тангенс 74 (3,4874145), но на все, что превышало цифру 4, ответ был: «Наплыв желтого». Дирк не был уверен, была ли это ошибка в программе или нечто, что находилось за пределами его понимания, но так или иначе, калькулятор овладел всеми его помыслами достаточно сильно, чтобы он уже держал наготове 20 фунтов наличными для оплаты покупки.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил за покупку владелец магазина.

— Это милая вещичка, надеюсь, вам понравится.

— Бдэ.

— Рад слышать это, сэр, — сказал владелец. — Вы знаете о том, что у вас сломан нос?

Дирк оторвал ласкающий взор от своего приобретения.

— Да, кодечдо, здаю, — ответил он с раздражением.

Мужчина удовлетворенно кивнул.

— Дело в том, что многие из моих покупателей очень часто даже не подозревают о таких вещах, — пояснил он.

Дирк сдержанно поблагодарил его и быстро направился вместе со своей покупкой к выходу.

Через несколько минут он уже нашел прибежище в одном из кафе в Айлингтоне, пристроившись за маленьким столиком в углу, заказал маленькую чашечку невероятно крепкого кофе и попытался подвести итоги прошедшего дня. После краткого размышления он пришел к выводу, что ему потребуется также небольшой бокал пива, но тоже невероятно крепкого, и он сделал попытку заказать его дополнительно к тому, что уже заказал перед этим.

— Чо? — переспросил официант. У него были темные, обильно смазанные бриллиантином волосы. Он был высок, спортивен и слишком равнодушно-нахален, чтобы снисходить до выслушивания клиентов или затруднять себя произнесением всех звуков.

Дирк повторил свой заказ, но, так как быть услышанным мешали звуки музыки, сломанный нос и непробиваемый пофигизм официанта, он в конце концов решил, что проще написать заказ на салфетке огрызком карандаша. Официант взглянул на нее с отвращением и ушел.

Дирк приветливо кивнул девушке, сидевшей за соседним столиком, иногда заглядывавшей в лежавшую перед ней книжку и наблюдавшей с сочувствием за его попытками объясниться с официантом. Потом он принялся раскладывать на столе все свои приобретения, добытые в этот день: газету, электронный калькулятор «Ицзин» и конверт, найденный им за золотым диском в ванной комнате Джеффри Энсти. Затем он некоторое время поприкладывал платок к носу, осторожно исследуя его, пытаясь определить, насколько сильно он болит, и оказалось, что болит он как следует. Дирк вздохнул и положил платок обратно в карман.

Официант появился через несколько секунд, неся омлет с травами и одну хлебную палочку. Дирк сказал ему, что он этого не заказывал. Официант пожал плечами и заявил, что он здесь ни при чем.

Дирк совершенно не знал, что на это отвечать. Именно это он и сказал. Как и прежде, произнесение слов давалось ему с большим трудом. Официант спросил Дирка, известно ли ему, что у него сломан нос, и Дирк ответил, что «да, конечдо, бодшое спасибо», он знает. Официант рассказал ему, что его друг Нейл тоже как-то сломал нос, и Дирк высказал предположение, что ему, наверное, было чертовски больно, на этом беседа исчерпалась. Официант забрал омлет и ушел, дав себе обет больше не возвращаться.

Когда сидевшая за соседним столиком девушка ненадолго отвернулась, Дирк нагнулся к ее столику и взял ее кофе. Он не боялся быть уличенным, так как был совершенно уверен, что она просто ни за что не поверит, что возможно так поступить. Он потягивал тепловатый кофе и мысленно прокручивал в голове события прошедшего дня.

Прежде чем обратиться к электронному калькулятору, Дирк решил для начала навести порядок в своей собственной голове — собраться с мыслями и дать им спокойно утрястись.

Сделать это оказалось не так-то просто.

Как бы он ни старался сосредоточиться и спокойно все обдумать, ему не удавалось освободиться от видения безостановочно вращающейся по кругу головы господина Джеффри Энсти. Она вращалась с укором и осуждением и, словно вынося обвинение, пальцем указывала на Дирка. Тот бесспорный факт, что у головы не было пальца, чтоб указывать им на виновного, казалось, только ухудшал дело.

Дирк зажмурился и, чтобы вытеснить видение, попытался сосредоточиться на проблеме таинственного исчезновения мисс Пирс, но никаких стоящих объяснений этому так и не мог придумать. Когда она только начала работать у него, случалось, что она куда-то пропадала дня на два или на три, но газеты тогда не устраивали никакого шума по этому поводу. Правда, следует признать, в то время в местах, где ей случалось бывать, ничего не взрывалось, по крайней мере, он ничего об этом не слышал. Она никогда не рассказывала ему ни о каких взрывах.

Но даже когда он вновь вызвал в памяти ее лицо, увиденное по телевизору в доме Джеффри Энсти, перед ним вместо этого вставало видение головы, вращавшейся со скоростью тридцать три и три десятых в минуту на пластинке тремя этажами ниже. Это отнюдь не способствовало установлению спокойного и созерцательного настроения, к которому он стремился. Он вздохнул и посмотрел на электронный калькулятор «Ицзин».

Может быть, для приведения мыслей в порядок следует обратиться к хронологическому порядку, который нисколько не хуже любого другого. Он решил мысленно вернуться к началу дня, когда ни одно из этих чудовищных событий еще не произошло, во всяком случае, он ничего не подозревал об их существовании.

Сначала был холодильник.

По сравнению с другими проблема холодильника показалась ему настолько легко разрешимой, что она тут же отошла на задний план. Она все еще причиняла ему легкое беспокойство, выражавшееся в смешанном чувстве страха и вины, но к ней можно было отнестись более или менее спокойно.

В прилагавшейся к калькулятору брошюре рекомендовалось просто «внутренне» сосредоточиться на вопросе, который его «осаждал», записать его на листке бумаги, поразмышлять над ним, ощутить тишину и, как только наступит состояние внутренней гармонии и покоя, нажать на красную кнопку.

Красную кнопку он не нашел, была, правда, голубая кнопка, на которой стояла надпись «красная», и Дирк решил, что это она и есть.

Он некоторое время сосредоточенно поразмышлял над вопросом, потом поискал в карманах какую-нибудь бумагу, но найти ничего не удалось. В конце концов он записал свой вопрос на уголке салфетки. Потом он понял, что если будет ждать наступления состояния внутренней гармонии и покоя, то может просидеть тут всю ночь, посему он решил сразу приступить к следующему этапу и нажал на голубую кнопку с пометкой «красная» вне зависимости от состояния. В уголке экрана появился светящийся символ — гексаграмма, которая выглядела так:

- -

--

- -

- -

- -

--

3: Чжунь

Потом калькулятор «Ицзин» выдал на крошечный дисплей текст в виде раскручивающегося свитка:

«ПРЕДСКАЗАНИЕ КОРОЛЯ ВЭНА:

Чжунь означает Трудности Начала, так былинка толкает Камень. Время, Исполненное Неясного и Непредвиденного; Лучший Установит Меру, как в Разделении Нитей Утка и Основы. Упорная корректировка в Итоге Принесет Успех. Начальные Продвижения требуют особой Предусмотрительности. Благоприятствует назначению феодальных князей.

ИЗМЕНЕНИЯ В 6-Й СТРОКЕ:

КОММЕНТАРИЙ ПРИНЦА ЧЖУ:

Кони и Колесница Вынуждены Отступить.

Прольются потоки кровавых слез».

Некоторое время Дирк обдумывал ответ короля Вэна и по итогам размышления решил, что он означает благосклонность в отношении приобретения нового холодильника, обнаружив поразительное совпадение с тем, к чему и сам Дирк испытывал благосклонность.

В одном из темных углов кафе, где толпились изнывающие от тоски и безделья официанты, находился телефон-автомат. Пока Дирк пробирался через них к телефону, он все пытался вспомнить, кого они ему напоминают. В конце концов решил, что они напоминают ему толпу обнаженных мужчин, стоящих позади Святого Семейства на картине Микеланджело с одноименным названием, которых Микеланджело поместил туда, по-видимому, лишь по одной причине — потому что испытывал к ним симпатию.

Дирк позвонил одному своему знакомому по имени Нобби Пакстон, который занимался левым распределением электробытовых товаров. Дирк сразу же перешел к делу.

— Добби, бде дужен холодильник.

— Дирк, я как раз приберег один холодильник специально для тебя и ждал, когда ты у меня его попросишь.

Дирку это показалось почти неправдоподобным.

— Но подимаешь, бде дужен хороший холодильник, Добби.

— Лучше не бывает. Японский, с управляемым микропроцессором.

— Да кой черт холодильнику дужен этот микропроцессор?

— Для поддержания холода, Дирк. Я скажу своим ребятам, чтобы они доставили его тебе домой прямо сейчас. Мне нужно вывезти его со склада как можно быстрее по причинам, изложением которых я не буду тебя утомлять.

— Я тебе очень благодарен, Добби, — сказал Дирк. — Но дело в том, что я сейчас не дома.

— Умение проникнуть в дом в отсутствие владельца — лишь один из талантов, которыми природа щедро наделила моих ребят. Кстати, если у тебя что-то пропадет, скажешь мне потом.

— Депребеддо, Добби. Вообще, если уж твоим ребядам захочется что-то стащить, пусть начдут со старого холодильника. Бде во что бы то ни стало необходимо от него избавиться.

— Я обязательно об этом позабочусь, Дирк. Последнее время на твоей улице пару раз что-то пропадало. Ну а теперь скажи мне, ты собираешься платить за него или, может, тебя сразу вырубить, чтобы сэкономить чужое время и избавить всех от ненужных сложностей.

Дирку никогда не было ясно на сто процентов, когда Нобби говорил что-то в шутку, а когда — всерьез но ему совсем не улыбалось устраивать проверочные тесты по этому поводу. Он заверил его, что заплатит, как только они встретятся.

— Тогда до самой скорой встречи, Дирк, — сказал Нобби. — Кстати, ты знаешь, такое впечатление, что кто-то сломал тебе нос.

Возникла пауза.

— Ты меня слышишь, Дирк? — спросил Нобби.

— Да, — ответил Дирк. — Просто я слушаю пластинку.

вопил голос с пластинки на проигрывателе Hi-Fi, который стоял в кафе.

— Я спросил, знаешь ли ты, что разговариваешь так, будто кто-то сломал тебе нос, — снова повторил Нобби.

Дирк ответил, что знает, поблагодарил Нобби за то, что он сказал ему об этом, попрощался с ним, пребывал некоторое время в задумчивости, потом сделал еще пару звонков, а затем опять принялся пробираться через свалку, устроенную официантами, к девушке, чей кофе он позаимствовал не так давно.

— Привет, — сказала она многозначительно.

Дирк постарался проявить максимум галантности и обходительности, на какие только был способен.

Он чрезвычайно вежливо поклонился ей, снял шляпу, выигрывая таким образом одну-две секунды, в течение которых он надеялся сориентироваться в обстановке, и спросил ее разрешения сесть за столик рядом с ней.

— Ну конечно, садись, — сказала она. — Это же твой столик. — Великодушным жестом она указала на стул.

Она была небольшого роста, волосы темного цвета были аккуратно расчесаны, ей было двадцать с чем-то лет, и она вопросительно смотрела на стоявшую на столе наполовину выпитую чашку кофе.

Дирк уселся напротив и заговорщически наклонился к ней.

— Если не ошибаюсь, вы хотите спросить насчет вашего кофе?

— Естественно, — ответила девушка.

— Он очень вреден для вас.

— Да что вы?

— Вполне серьезно. В нем содержатся кофеин и холестерин.

— Понятно. Так, значит, вы думали о моем здоровье.

— Я думал и о бдогоб другом, — сказал Дирк, стараясь, чтобы это прозвучало легко и беззаботно.

— Вы увидели меня за соседним столиком и подумали: какая милая девушка сидит и разрушает свое здоровье. Дай-ка я ее спасу от нее самой.

— Ну, что-то в этом духе.

— Вы знаете, что у вас сломан нос?

— Да, конечно, здаю, — с раздражением ответил Дирк. — Все без конца…

— Давно вы его сломали?

— Мне его слобали примерно двадцать бидут дазад.

— Я так и подумала, — сказала девушка. — Закройте на секунду глаза.

Дирк с подозрением взглянул на нее.

— Зачем?

— Все будет нормально, — сказала она с улыбкой. — Я не сделаю вам больно. Ну же, закрывайте.

Скорчив, недоуменную гримасу, Дирк на секунду закрыл глаза.

В эту секунду девушка, перегнувшись через стол, ловким точным движением схватила его за нос и резко повернула его. Дирк чуть с ума не сошел от боли и так истошно завопил, что ему почти удалось привлечь к себе внимание официанта.

— Ведьма! — вопил он, чуть не упав со стула от дикой боли и зажав лицо руками. — Будь ты проклята, ведьма!

— Успокойся и сядь нормально, — сказала она. — Допустим, я сказала тебе неправду насчет того, что не будет больно, но зато теперь он, по крайней мере, стал прямым, что избавит тебя от неизбежных хлопот по его выпрямлению в дальнейшем. Тебе немедленно надо обратиться в какой-нибудь травмпункт, чтобы наложить шину и побольше ваты. Я работаю медсестрой, так что кое-что понимаю в этом деле. Во всяком случае, так мне кажется. Ну-ка посмотрим, что там у тебя.

Пыхтя и лопоча что-то невнятное, Дирк снова занял сидячее положение на стуле и обхватил ладонями свой нос. Лишь спустя некоторое время, хоть как-то придя в себя, он стал осторожно ощупывать нос, а после этого дал посмотреть его девушке.

Она сказала:

— Кстати, меня зовут Салли Миллз. Обычно я стараюсь представиться до того, как наступает интимная близость, но иногда, — она вздохнула, — на это не хватает времени.

Дирк постучал легонько пальцами по носу со всех сторон еще раз.

— Мде кажедся, он стал прябее, — сказал он наконец.

— Прямее, — поправила Салли. — Говори слово «прямее» так, как нужно. От этого ты почувствуешь себя намного лучше.

— Прямее, — повторил Дирк. — Я понял, что ты хочеж зказадь.

— Что?

— Я понял, что ты хочешь сказать.

— Прекрасно, — сказала она, вздохнув с облегчением. — Я рада, что у меня получилось. Мой гороскоп утверждал, что, что бы я ни делала сегодня, будет не так.

— Не хочешь ли ты сказать, что веришь всей этой ерунде? — сказал Дирк настороженно.

— Я — нет, в особенности — гороскопам «Великого Заганзы». А что, ты тоже их читал?

— Нет. То есть, вернее, да, но совсем по другой причине.

— А я — по просьбе пациента, который попросил почитать ему его гороскоп сегодня утром — почти перед самой смертью. Ну а что было в твоем?

— М-м, мой был очень запутанным.

— Понятно, — скептически сказала Салли. — А что это у тебя такое?

— Это калькулятор, — ответил Дирк. — Впрочем, не буду тебя больше задерживать. Я в долгу перед вами, моя прекрасная леди, за вашу чрезвычайно нежную помощь и за то, что одолжили мне свой кофе, но — увы! — время неумолимо идет вперед и вас, без сомнения, ожидают тяжелые трудовые будни в больнице, где потребуется ваша помощь больным с тяжкими телесными повреждениями.

— Ничего подобного. На сегодня моя работа закончена — я ушла с дежурства в десять утра, и мне нужно как-то продержаться весь день не заснув, чтобы потом нормально спать ночью. Так что остается только убивать время, сидя в кафе и общаясь с незнакомыми людьми. Вам, напротив, необходимо как можно быстрее обратиться в травмпункт. Но прежде вы должны оплатить мой счет.

Она нагнулась кстолику, за которым сидела перед этим, и взяла оттуда общий счет, лежавший рядом с ее тарелкой, за все, что она заказывала в кафе. Она неодобрительно покачала головой, посмотрев счет.

— Мне очень жаль, но здесь пять чашек кофе. Дежурство было очень тяжелым. Всю ночь не было покоя — без конца требовали то одно, то другое. На рассвете одного пациента, находящегося в коме, понадобилось переводить в какую-то частную клинику. Одному Богу известно, почему обязательно надо это делать именно в такое время суток. Только бы создавать лишние трудности. На твоем месте я бы не стала платить за второй рожок. Они так и не принесли его.

Она вручила счет Дирку, который принял его без всякого удовольствия.

— Сумма явно завышена, — сказал Дирк. — Чудовищно завышена. И учитывая их стиль работы, добавлять 15 % за обслуживание равносильно издевательству. Готов поспорить, что мне не удастся привлечь внимание хотя бы одного из тех официантов, слоняющихся без дела у ваз с сахаром.

Салли взяла у Дирка калькулятор и сложила оба счета вместе.

— В сумме получается «Наплыв желтого», — сообщила она.

— Спасибо, я разберусь с этим, — зло сказал Дирк обернувшись, забрал у нее калькулятор и положил к себе в карман. Он вновь стал отчаянно махать руками в направлении стайки официантов, ужасно напоминающие великое творение Микеланджело.

— А зачем тебе нужен нож?

— Чтобы открыть вот это, — объяснил Дирк, показав ей большой, крепко заклеенный лентой конверт.

— Я достану тебе нож, — сказала она. Молодой человек, сидевший за соседним столиком, в этот момент смотрел в другую сторону, и, наклонившись к столику, Салли ловко стащила его нож.

— Очень признателен, — поблагодарил Дирк и протянул было руку за ножиком, но Салли не захотела его отдать.

— Что в этом конверте? — спросила она.

— Вы чересчур любознательная и бесцеремонная юная леди, — вскричал Дирк.

— А вы очень странный, — возразила Салли.

— Я странен ровно настолько, насколько мне это нужно, — сказал Дирк.

— Гм, — сказала Салли. — Что в конверте? — Она не отдавала ему нож.

— Это не ваш конверт, — заявил Дирк, — и не ваше дело, что в нем.

— Как бы то ни было, он вызывает интерес своим видом. Что в нем?

— Я узнаю это, только когда открою и посмотрю.

Она с подозрением посмотрела на него и выхватила конверт.

— Я требую, чтобы вы… — запротестовал Дирк, но не закончил фразу.

— Ваша фамилия? — спросила Салли.

— Меня зовут Джентли. Дирк Джентли.

— Значит, вы не Джеффри Энсти и ни один из тех, чьи фамилии вычеркнуты? — Она нахмуренно просматривала указанные на конверте фамилии.

— Нет, — ответил Дирк, — конечно нет.

— Так, значит, конверт адресован не вам?

— Я — дело в то, что…

— Ага! Значит, вы тоже необычайно… как вы говорили?

— Любознателен и бесцеремонен. Я это не отрицаю. Но я — частный детектив. Мне платят за то, чтобы я был любознательным и бесцеремонным. Не так часто и щедро, как я бы этого хотел, но все же моя любознательность и бесцеремонность оправдана профессиональной деятельностью.

— Как печально. Думаю, проявлять любознательность и бесцеремонность гораздо приятнее, если это хобби. Если вы профессионал, в таком случае я спортсмен, который имеет статус любителя в олимпийской команде. Вы непохожи на частного детектива.

— Ни один частный детектив не бывает похож на частного детектива. Это одно из правил частного сыска.

— Если ни один частный детектив непохож на частного детектива, как узнать, на кого следует походить? Вот в чем вопрос, как мне кажется.

— Мне бы ваши заботы. Если б то, из-за чего я не сплю по ночам, было хоть немного похоже на подобные проблемы… Как бы то ни было, я не такой частный детектив, как другие. Мои методы основаны на философии целостности, а если сказать точнее — хаоса. Я исхожу из того, что все происходящее на свете имеет глубочайшую взаимосвязь и взаимозависимость.

Салли Миллз не отрываясь смотрела на него.

— Каждая частичка во Вселенной, — продолжал Дирк, у которого заметно улучшилось настроение, едва он коснулся своей любимой темы, — влияет на всякую другую частичку тем или иным образом. Все вещи взаимосвязаны друг с другом. Хлопание крылышек бабочки в Китае может повлиять на тропический циклон в Атлантике. Если бы я стал задавать вопросы ножке этого стола в том направлении, которое меня интересует или интересует ножку стола, то я мог бы при желании получить от нее ответ на любой вопрос о происходящем во Вселенной. Я мог бы начать расспрашивать кого угодно и о чем угодно — обо всем, что только может мне прийти в голову, и их ответы или, наоборот, нежелание отвечать во многом пролили бы свет на ту проблему, которую я пытаюсь разрешить. Надо просто уметь правильно истолковывать эти ответы. Взять хотя бы вас — с кем я познакомился абсолютно случайно: возможно, вы знаете какие-то вещи, которые могли бы оказаться очень ценными для моего расследования, надо только, чтоб я знал, о чем вас спросить, чего в данный момент я еще не знаю, и если бы я захотел дать себе труд это сделать, к чему тоже не расположен.

Он помолчал некоторое время и сказал:

— Не могли бы вы отдать мне конверт и нож, будьте так добры.

— Вы так просите об этом, будто от него зависит чья-то жизнь.

На мгновение Дирк опустил глаза.

— Я думаю, скорее чья-то жизнь зависела от этого в прошлом, — сказал он.

От того, как он это сказал, на них словно опустилась какая-то темная тень.

Салли Миллз смягчилась и согласилась отдать Дирку нож и конверт.

Нож был слишком тупым, а конверт слишком крепко заклеен липкой лентой. Дирк сражался с лентой несколько секунд, но так и не смог ее разрезать. Он устало откинулся на спинку стула.

— Пойду спрошу, нет ли у них чего-нибудь более острого, — сказал Дирк и поднялся, сжимая конверт.

— Вам быстрее нужно попасть в травмпункт и заняться носом, — тихо сказала Салли Миллз.

— Спасибо, — поблагодарил Дирк и слегка поклонился. Он захватил счета и направился посетить выставку официантов, расположенную в дальнем углу кафе. Поскольку он не выразил горячего желания присовокупить к обязательным 15 % за обслуживание добровольное пожертвование в знак признательности за исполнение просьбы насчет ножа, ему было сказано, что все остальные ножи, которые у них есть, — такие же, как этот, а других у них нет.

Дирк поблагодарил и пошел обратно в зал.

На его стуле, оживленно болтая с Салли Миллз, сидел молодой человек, у которого она похитила нож. Дирк кивнул ей, но она была настолько поглощена беседой со своим новым другом, что даже не заметила его.

— …в коме, — говорила она, — которого понадобилось переводить среди ночи в частную клинику. Одному Богу известно, зачем нужно это делать в такое время. Только создавать лишние трудности. Простите меня за упоминание имени Господа, но ко всему прочему, у пациента был еще личный автомат по продаже кока-колы и кузнечный молот, и, возможно, в частной клинике они бы и смотрелись нормально, но в палате с минимальным штатом сотрудников это уже слишком, да, я знаю, я слишком много говорю, когда такая уставшая, если в какой-то момент я вдруг свалюсь без чувств, вы мне скажите, ладно?

Дирк двинулся дальше, как вдруг заметил, что Салли Миллз оставила книжку, которую читала за своим столом, и что-то в этой книжке привлекло его внимание.

Это была толстая книга, называлась она «Дьявольская погоня».

Книга была настолько обтрепанная и вдобавок толстая, что походила больше на слоеный торт, чем на книгу.

Внизу на обложке была изображена женщина-в-вечернем-платье-на-фоне-ружейного-прицела, а всю верхнюю часть занимала фамилия автора — Говард Белл, выделявшаяся выпуклыми серебряными буквами.

Дирк не мог сказать, чем конкретно привлекла его внимание книга, но он знал, что какая-то деталь, связанная с обложкой, напомнила ему о чем-то. Он бросил настороженный взгляд на девушку, у которой он стащил чашку кофе, а потом заплатил за выпитые ею пять чашек и два рожка, из которых был съеден только один, так как второй ей так и не принесли. Она не смотрела на него, так что он стащил и книжку, сунув ее в карман своего кожаного пальто.

Дирк вышел на улицу, где на него внезапно налетел появившийся откуда-то орел и чуть не толкнул его прямо под проезжавшего мимо велосипедиста, который осыпал его бранью и проклятиями.

11

В чистом и ухоженном местечке, расположенном на краю деревушки в окрестностях чистенького и ухоженного Костволдса, показалась более чем неухоженная машина.

Это был повидавший виды желтый «ситроен-2 CV», поменявший за свою жизнь четырех хозяев — только один из них относился к ней должным образом, остальные трое были совершенно безалаберными и безнадежно пропащими личностями.

«Строен» неохотно полз вдоль подъездной дорожки, и весь его вид словно говорил о том, что все, чего он желал от жизни, — это чтобы его сбросили в тихий спокойный кювет на одном из близлежащих лугов и милостиво оставили там в покое, а вместо этого его заставляли тащиться вверх по гравиевой дорожке, а потом, естественно, заставят проделать такой же путь назад, а с какой целью все это делалось — нет, он не в силах понять.

«Строен» уже было дотащился до остановки перед шикарным каменным входом в главное здание, но покатился назад и долго бы так катился, если бы хозяйка не догадалась нажать на ручной тормоз — он дернулся, издав от неожиданности нечто вроде сдавленного «ик», и замер.

Дверца распахнулась, рискованно раскачиваясь на единственной петле, а затем из машины показалась пара ножек — именно таких ножек, при появлении которых звукооператоры не могут удержаться от того, чтобы не запустить одновременно какое-нибудь соло на саксофоне с дымом, по причинам, которые никому, кроме самих этих звукооператоров, неизвестны. Но в данном конкретном случае звучание саксофона было бы напрочь заглушено какой-нибудь дуделкой, которую те же самые звукооператоры почти наверняка запустили бы по ходу медленного продвижения автомобиля.

Владелица ножек вышла за ними в той же манере, как делала это обычно, мягко захлопнула дверцу машины и затем направилась к зданию.

Машина осталась ждать у входа.

Некоторое время спустя вышел носильщик, весьма неодобрительно оглядел ее со всех сторон, а затем, так и не увидев ничего, что потребовало бы приложения его сил, удалился.

Вскоре Кейт проводили в кабинет мистера Ральфа Стэндиша, главного психолога-консультанта и одного из членов совета директоров Вудшедской клиники, который в этот момент заканчивал говорить с кем-то по телефону.

— Да, я не отрицаю, — рассуждал он, — что бывают случаи, когда необычайно тонко чувствующие и умные дети могут производить впечатление глупых. Но, миссис Бенсон, глупые дети тоже могут производить впечатление глупых. Я думаю, это вы должны признать. Я понимаю, что это очень тяжело, да. Всего доброго, миссис Бенсон.

Он засунул телефон в ящик стола и пару секунд собирался с мыслями, прежде чем поднять глаза на посетительницу.

— Вы могли бы поставить меня в известность о вашем приходе чуть раньше, мисс м-м… Шехтер, — обратился он к ней наконец.

На самом деле сначала он сказал:

— Вы могли бы поставить меня в известность о вашем приходе чуть раньше, мисс м-м… — потом на некоторое время замолчал и стал искать что-то в другом ящике стола, прежде чем сказать «Шехтер».

Кейт находила весьма странной привычку держать визитные карточки с именами посетителей в ящиках, а не на столе, но дело в том, что мистер Стэндиш не выносил беспорядка на своем великолепном столе из ясеня безупречно строгого дизайна и поэтому на нем не было абсолютно ничего. Он был совершенно голым, как и все остальные поверхности в его кабинете. Журнальный столик, который окаймляли по бокам стулья «барселона», тоже был абсолютно пуст. Точно так же пусты и гладки были поверхности, без сомнения очень дорогих, шкафов, где хранились папки с документами.

В его кабинете не было ни одной книжной полки — книги, если они вообще существовали, скорее всего были убраны в большие белые и гладкие встроенные шкафы, а простую черную рамку для картин, висевшую на стене, можно было считать всего лишь временным умопомрачением, ведь картина так и не была в нее вставлена.

Кейт изумленно осматривалась вокруг.

— Неужто у вас совсем нет здесь украшений? — спросила она.

— Нет, кое-что есть, — ответил он, выдвигая следующий ящик.

Из ящика он достал китайский сувенир — котенка, играющего с клубком шерсти, и положил его на стол прямо перед собой.

— Как психолог, я признаю, что украшения способны оказывать благоприятное воздействие на внутренний мир человека, — изрек он.

Затем он положил котенка обратно в ящик и плавно, почти бесшумно задвинул его.

— Слушаю вас.

Он сцепил руки на столе перед собой и вопрошающе посмотрел на Кейт.

— Я очень благодарна, что вы нашли время встретиться со мной, мистер Стэндиш, несмотря на то, что я не уведомила об этом достаточно заблаговременно.

— Это мы уже обсудили.

— Без сомнения, вы в курсе того, что печаталось в газетах на первой полосе.

— Газеты интересуют меня постольку, поскольку я могу найти там то, что меня интересует, мисс м-м… — Он опять выдвинул ящик. — Мисс Шехтер, но…

— Я заговорила на эту тему потому, что именно она явилась косвенной причиной моего визита к вам, — очаровательно солгала Кейт. — Я знаю, что ваша клиника пострадала в связи с этим от весьма нежелательной для нее рекламы, и я подумала, что, возможно, вас заинтересует возможность рассказать с помощью прессы о более прогрессивных аспектах проводимой в клинике «Вудшед» работы. — Она улыбнулась неотразимо обаятельной улыбкой.

— Только из уважения к моему очень хорошему другу и коллеге, мистеру м-м…

— Франклину, Алану Франклину, — подсказала Кейт, чтобы избавить психолога от необходимости выдвигать ящик в очередной раз. Алан Франклин был психотерапевтом, у которого Кейт прошла несколько сеансов лечения после трагедии, в результате которой она лишилась Люка, своего мужа. Он предупреждал ее, что Стэндиш, будучи блестящим специалистом в своей области, вместе с тем был эксцентричной личностью, и степень этого качества превышала все допустимые пределы, на которые могла дать скидку его профессия.

— …Франклину я согласился встретиться в вами. Хочу сразу предупредить вас, что если после этого интервью в газетах появятся клеветнические статейки типа «Нездоровый дух в Вудшедской клинике», то я, я…

— Ужас для всей Земли, — с блеском заключила Кейт.

У Стэндиша сузились глаза.

— «Король Лир», второй акт, сцена четвертая, — изрек он. — И насколько мне известно, у Шекспира было «ужасы», а не «ужас».

— А знаете что — ведь вы правы, — сказала Кейт.

Она с благодарностью подумала об Алане. Она улыбнулась Стэндишу, наслаждавшемуся чувством собственного превосходства. Как странно, размышляла Кейт, что у тех людей, которым так хочется вас запугать, легче всего найти слабые струнки и играть на них.

— Итак, что именно вам бы хотелось узнать?

— А если предположить, что я вообще ничего не знаю? — сказала Кейт.

Стэндиш улыбнулся, словно давая понять, что предложение о полном незнании, возможно, будет ему еще более приятно.

— Прекрасно! — сказал он. — Вудшедская клиника — научно-исследовательский центр. Предметом наших исследований являются чрезвычайно редкие и до сих пор не изученные случаи в области психологии и психиатрии человека — случаи эти мы наблюдаем на примере наших пациентов. Пути создания фондов, из которых финансируются наши исследования, самые разнообразные. Так, одна из статей дохода — средства от пациентов, которые поступают в клинику на конфиденциальной основе. Пациенты эти платят за пребывание в клинике очень большие деньги, которые они счастливы заплатить, или, во всяком случае, счастливы иметь возможность беспрестанно жаловаться по поводу того, какая у нас дорогая клиника. Впрочем, жаловаться им, собственно, не на что. Ведь, поступая к нам, они заранее знают наши цены и прекрасно знают, за что они платят. За эти деньги они, конечно же, имеют полное право жаловаться — это одна из привилегий, которую они приобретают в обмен на свои деньги. В некоторых случаях между пациентом и клиникой заключается контракт, в соответствии с которым клиника гарантирует пациенту пожизненный уход за право быть единственным бенефициарием всей его недвижимости.

— Если я правильно вас поняла, целью является назначение поощрительных стипендий для больных, страдающих особо выдающимися болезнями?

— Абсолютно точно. Вы нашли прекрасную формулировку для обозначения нашей деятельности. Цель нашей работы — назначение поощрительных стипендий для больных, страдающих особо выдающимися болезнями. Я должен записать это. Мисс Мэгью!

Он выдвинул ящик, в котором, по всей видимости, находился телефон селекторной связи. После того, как он нажал на какую-то из кнопок, один из шкафов отворился, неожиданно оказавшись дверью, ведущей в боковой кабинет, — идея такого дизайна, по-видимому, показалась привлекательной архитектору, испытывавшему идеологическую ненависть к дверям. Из бокового офиса с выражением готовности немедленно повиноваться появилась тощая женщина лет сорока пяти с невзрачным лицом.

— Мисс Мэгью! — обратился к ней Стэндиш. — Нашей целью является назначение поощрительных стипендий для больных с особо выдающимися болезнями.

— Очень хорошо, мистер Стэндиш, — сказала мисс Мэгью и попятилась обратно в боковой офис, закрыв за собой дверь. Кейт подумала, что, возможно, это все-таки был шкаф.

— И в данный момент у нас как раз есть несколько больных с особо выдающимися болезнями, — воодушевился психолог. — Может быть, вам интересно взглянуть на одну или две из наших звезд?

— Конечно, очень даже, мистер Стэндиш, вы очень любезны, — сказала Кейт.

— На такой работе, как эта, быть любезным — моя обязанность, — ответил Стэндиш, включив и выключив улыбку.

Кейт изо всех сил старалась ничем не выдать своего нетерпения. Мистер Стэндиш не вызывал у нее симпатий, ей даже начинало казаться, что в нем есть что-то зловеще-марсианское. Но сейчас ее волновало только одно: поступал ли в клинику рано утром новый пациент и если да, то где он и как ей его увидеть.

До этого она уже пыталась проникнуть в клинику обычным путем, но дежурный регистратор не пустил ее, так как она не могла назвать имя и фамилию больного. Когда она стала расспрашивать, не поступал ли к ним высокого роста, крупный, атлетического сложения блондин, это произвело какое-то неблагоприятное впечатление на регистратора. Во всяком случае, так показалось Кейт. Благодаря короткому телефонному разговору с Аланом Франклином у нее появилась возможность проникнуть в клинику другим, более хитрым путем.

На лице Стэндиша на одно мгновение промелькнуло выражение беспокойства, он снова выдвинул ящик с телефоном.

— Мисс Мэгью, вы помните, что я вам сказал, когда вызывал к себе?

— Да, мистер Стэндиш.

— Я полагаю, вы поняли, что это следует записать?

— Нет, мистер Стэндиш, но я буду счастлива сделать это.

— Благодарю вас, — сказал Стэндиш, бросив на нее слегка недовольный взгляд. — И как следует приберитесь в кабинете. Здесь. — Он хотел было сказать, что кругом страшный беспорядок, но был несколько сбит с толку почти стерильным видом комнаты. — Сделайте обычную уборку, — сказал он в итоге.

— Да, мистер Стэндиш.

Психолог слегка кивнул, смахнул несуществующую пылинку со своего стола, еще раз включил и выключил улыбку, предназначавшуюся Кейт, а затем проэскортировал ее в коридор, застеленный идеально пропылесосенными коврами, которые были настолько наэлектризованы, что это ощущалось каждым, кто проходил по нему.

— Вот здесь, видите, — сказал Стэндиш, неопределенно махнув в направлении стены, мимо которой они проходили в этот момент, не уточняя, что она должна была там увидеть и что подразумевалось понять в увиденном.

— Или здесь, — сказал он и указал, если она правильно поняла его жест, на дверную петлю. — А, — прибавил он, когда навстречу им распахнулась дверь.

Кейт была очень недовольна собой, обнаружив, что вздрагивает каждый раз, когда перед ней открывалась каждая новая дверь в клинике.

Она совсем не ожидала такого от всезнающей и самоуверенной журналистки из Нью-Йорка, даже если сейчас она и не жила в Нью-Йорке и писала заметки о туризме для толстых журналов. Все равно с ее стороны было совершенно неподобающе выискивать глазами высокого атлета-блондина каждый раз, когда открывалась следующая дверь.

Высокого блондина не было. Перед ней была невысокого роста рыжеволосая девочка лет десяти, которую катили в кресле на колесиках. У нее был больной вид, она была очень бледна и, казалось, полностью погружена в себя. Девочка без остановки беззвучно разговаривала сама с собой. То, о чем она говорила, по-видимому, причиняло ей беспокойство и приводило в состояние нервного возбуждения, и она билась в своем кресле, как птица в клетке, словно пытаясь спастись от бесконечного потока слов, исторгавшихся из нее. Кейт вдруг почувствовала острую жалость к несчастной девочке, и под влиянием какого-то импульса она обратилась к няне, которая катила кресло, и попросила остановить его.

Она присела на корточки и сочувственно-тепло посмотрела девочке в лицо, что было воспринято няней с большой долей одобрения и, напротив, с гораздо меньшей долей — Стэндишем.

У Кейт не было намерения завладеть вниманием девочки, просто она открыто и приветливо улыбнулась ей, чтоб посмотреть, не захочется ли девочке что-то сказать, но девочка ничего не ответила — то ли потому, что не было желания, то ли она была не в состоянии это сделать. Ее рот продолжал неутомимо трудиться, словно он жил какой-то своей, отдельной от остальной части лица, жизнью.

Теперь, когда Кейт могла лучше ее видеть, лицо девочки показалось ей не столько погруженным в себя, сколько усталым и изможденным, и на нем было написано выражение неописуемой тоски и скуки. Она нуждалась в отдыхе, покое хоть на какое-то время, но рот работал как заведенный.

На какую-то долю секунды ее глаза встретились с глазами Кейт, послав ей сигнал, который, возможно, должен был означать что-то вроде: «Мне очень жаль, но вам придется меня извинить, пока продолжается все это». Девочка сделала глубокий вдох, наполовину прикрыла глаза, словно смирившись со своей участью, и продолжала дальше свое тихое бормотание.

Кейт наклонилась поближе, в надежде услышать хоть одно членораздельное слово, но ей не удалось разобрать абсолютно ничего. Она бросила вопросительный взгляд на Стэндиша.

— Цены на рынке ценных бумаг, — ответил он кратко.

От изумления у Кейт начало вытягиваться лицо.

— К сожалению, вчерашние, — добавил он, как-то странно дернув плечом. Кейт поразилась тому, насколько искаженно он истолковал ее реакцию, и поспешно оглянулась назад, на девочку, чтобы скрыть свое замешательство.

— Вы хотите сказать, — решила уточнить она то, что уточнять было уже излишне, — что она целыми днями сидит и повторяет наизусть вчерашние биржевые цены?

Девочка проехала мимо Кейт, вращая глазами.

— Да, — сказал Стэндиш. — Нам удалось выяснить это с помощью специалиста, который умеет читать по губам. В первый момент мы были просто потрясены, но дальнейшее исследование показало, что эти цены всего лишь вчерашние, поэтому мы были слегка разочарованы. Так что этот случай нельзя отнести к особо выдающейся болезни. Аберрантное поведение. Было бы интересно выяснить, что является побудительным мотивом, но…

— Простите, что я вас прерываю… — Кейт изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе прозвучала заинтересованность, лишь бы не выдать охватившего ее состояния шока. — Так вы говорите, что она все время повторяет наизусть — как это? — заключительные котировки курса ценных бумаг на бирже, а потом начинает все сначала и так снова и снова, или?..

— Не совсем. Все это достаточно интересно. С начала и до конца дня она совершенно точно воспроизводит колебания цен. Но с опозданием на 24 часа.

— Но ведь это невероятно, не так ли?

— Не более, чем мастерство особого рода.

— Мастерство?

— Как ученый, я считаю, что по причине доступности информации она получает ее по обычным каналам. Неправильно было бы усматривать в данном случае сверхъестественный или паранормальный источник. Бритва Оккама.

— Но кто-нибудь видел, как она читала газеты или говорила с кем-то по телефону?

Кейт посмотрела на няню, но та безмолвно покачала головой.

— Нет, никто никогда не заставал ее ни за одним из этих занятий, — ответил Стэндиш. — Как я уже сказал, это просто искусство. Уверен, что любой фокусник может рассказать вам секреты этого искусства.

— Вы уже говорили хотя бы с одним из них?

— Нет. У меня нет ни малейшего желания встречаться с этими людьми.

— Но неужели вы верите, что она может это делать сознательно? — не отставала Кейт.

— Уверяю вас, если бы вы разбирались в людях так, как я, мисс м-м…, вы бы поверили чему угодно, — безапелляционно-убедительным тоном профессионала заверил ее Стэндиш.

Кейт проводила долгим взглядом измученное и несчастное лицо девочки и ничего не сказала.

— Вы должны понять, что мы вынуждены подходить к этому рационально. Если бы она сообщала завтрашние цены на бирже — это совсем другое дело. Тогда речь могла идти о неком феномене совершенно исключительного характера, который потребовал бы от нас самого серьезного и тщательного изучения, который мы бы, несомненно, нашли способ финансировать. В этом не было бы никаких проблем.

— Я понимаю, — сказала Кейт, имея в виду то, что сказала.

Она встала, чувствуя некоторую одеревенелость в ногах, затем поправила юбку, натянув ее пониже.

— Итак, кто же ваш самый свежий пациент? — спросила она и в ту же минуту ощутила неловкость. — То есть кто же поступил в вашу клинику совсем недавно? — Ее бросило в дрожь от стыда за несоблюдение элементарных законов логики в своих вопросах, но она напомнила себе, что исполняет здесь функции журналистки, а потому, возможно, это и не покажется странным.

Стэндиш дал знак няне, и кресло со своей несчастной ношей укатило прочь. Кейт в последний раз оглянулась на девочку и последовала дальше за Стэндишем через вращающуюся дверь, которая вела в следующий коридор, как две капли воды похожий на предыдущий.

— Вот видите, — сказал Стэндиш ту же фразу, что и в начале обхода, показав на этот раз рукой в сторону оконной рамы. — И вот, — показал он на свет.

Возможно, он не слышал ее вопроса или сознательно игнорировал его. Или же просто-напросто отнесся к нему с презрением, которое он вполне заслуживал, решила Кейт.

До нее вдруг дошло, зачем говорились все эти «вот здесь» и «вот видите». Стэндиш ждал, что она начнет высказывать восхищение суперсовременным оборудованием клиники.

Окна со скользящими рамами были украшены цветной мозаикой прекрасной работы; осветительные приборы, отделанные никелем, отливали матовым блеском — и так далее.

— Очень красиво, — похвалила она, с удивлением обнаружив, что на ее английском с американским акцентом это звучало как-то вычурно. — Как вы хорошо все здесь сделали, — добавила она, думая, что ему приятно будет это услышать.

Ему действительно было приятно. По лицу его скользнула улыбка удовольствия.

— Мы стараемся, чтобы все способствовало хорошему самочувствию наших пациентов, в том числе интерьер клиники, — сказал Стэндиш.

— К вам, наверное, стремятся попасть многие, — продолжала Кейт, упорно возвращаясь к своей любимой теме. — Как часто поступают больные в клинику? Когда привезли последнего?

Левой рукой она перехватила правую, которая хотела было задушить ее в этот момент.

Дверь, мимо которой они проходили, была слегка приоткрыта, и Кейт попыталась тихонько заглянуть в нее.

— Пожалуйста, если хотите, мы можем зайти, — сказал Стэндиш, угадав ее желание, и распахнул дверь в палату, которая оказалась довольно маленькой.

— Ах да. — Стэндиш вспомнил пациента. Он пригласил Кейт зайти. Пациент в очередной раз оказался и не крупным, и не высоким, и не блондином. Кейт начинало казаться, что ее визит превращался в тяжкое испытание для ее нервной системы, и у нее было предчувствие, что в ближайшее время вряд ли что-нибудь изменится к лучшему в этом смысле.

Человек, сидевший на стуле возле кровати, в то время как санитар перестилал ему постель, оказался каким-то в высшей степени растрепанным существом — во всех смыслах, таких ей никогда не доводилось встречать, — и растрепанность его как-то неприятно поражала. На самом деле у него были растрепаны только волосы, но степень их растрепанности была настолько из ряда вон выходящей, что невольно этот хаос растрепанности переходил и на лицо.

Казалось, он был вполне доволен сидеть там, где сидел, но в этой его удовлетворенности чувствовался какой-то налет вакуума — в буквальном смысле он был доволен ничем, тем, что есть «ничто». В восемнадцати футах от его лица было «ничто» — пустое пространство, и если возможно было вообще определить источник его удовлетворения, то искать его следовало в разглядывании пустого пространства перед ним.

Кроме того, возникало ощущение, что он находится в ожидании чего-то. Непонятно, чего он ждал — того ли, что должно вот-вот случиться, или того, что случится в конце недели, а может быть, того, что случится тогда, когда ад покроется льдами, а компания «Бритиш телекомп» наладит наконец телефонную связь, было неясно, так как для него все это было едино. Случись что-нибудь из этого — он был бы доволен, а если нет — был бы доволен ничуть не меньше.

Кейт считала, что человек, способный находить в этом удовлетворение, должен быть самым несчастнейшим существом.

— Что с ним? — спросила она тихо, мгновенно почувствовав неловкость от того, что говорила в третьем лице о человеке, который находился тут же и, возможно, мог сам сказать о себе. И действительно он вдруг неожиданно заговорил.

— А, м-м… привет, — сказал он. — О'кей, да-да, спасибо.

— М-м, здравствуйте, — сказала она в ответ, хотя такой ответ звучал несколько нелепо. Или, скорее, нелепостью было сказанное мужчиной. Стэндиш знаком дал понять, что не следует поддерживать разговор с пациентом.

— Э, да, вполне подойдет, — сказал довольный всем человек. Он сказал это как автомат, без всякого выражения, словно повторяя чужие слова под диктовку.

— Еще какой-нибудь сок, — добавил он. — О'кей, спасибо.

Тут он замолчал и снова ушел в созерцание пустоты.

— Очень необычный случай, — сказал Стэндиш, — то есть, вернее, мы в этом убеждены, совершенно уникальный. Я никогда не встречал в своей практике чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего это заболевание. Было практически невозможно установить природу этого явления, поэтому мы даже не стали утруждать себя попытками дать ему какое-то название.

— Следует ли мне помочь господину Элвису занять прежнее положение в постели? — обратился к Стэндишу санитар. Стэндиш молча кивнул. Он не собирался тратить слова на каких-то прислужников.

Санитар наклонился к пациенту и сказал, что постель готова.

— Господин Элвис, — начал он.

Господин Элвис, казалось, с трудом выплыл из тумана грез.

— А! Что? — слабо переспросил он.

— Вам помочь лечь в постель?

— Ах да. О да, благодарю вас. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Несмотря на свой ошарашенный и сбитый с толку вид, господин Элвис вполне способен был сам, без чьей-либо помощи, лечь в постель. Единственное, чем мог помочь санитар, — это увещевать и подбодрять какими-нибудь ласковыми словами. Как только господин Элвис удобно устроился, санитар вежливо кивнул Стэндишу и сошел со сцены.

Откинувшись на сооружение из множества подушек, господин Элвис вновь впал в свое обычное трансообразное состояние. Голова его склонилась на грудь, а взгляд уперся в одну из костлявых коленок, выпиравших из-под одеяла.

— Соедините меня с Нью-Йорком, — потребовал он.

Кейт взглянула на Стэндиша, ожидая от него каких-нибудь объяснений, но объяснений не последовало.

— Да, конечно, — подтвердил мистер Элвис, — начинается с 541. Подождите, пожалуйста, сейчас посмотрю. — Он продиктовал остальные цифры номера телефона своим неживым, каким-то роботизированным голосом.

— Вы можете мне объяснить, что здесь происходит? — не выдержала наконец Кейт.

— Нам потребовалось достаточно много времени, чтобы выяснить, в чем тут дело. Причина была обнаружена совершенно случайно. В тот момент по телевизору… — он показал на маленький переносной телевизор, вмонтированный сбоку в кровать, — …шла какая-то программа, одна из тех, где без конца болтают, ее передавали непосредственно в прямой эфир. Чрезвычайно любопытная вещь. В этот момент мистер Элвис сидел и разглагольствовал на тему о том, как он терпеть не может Би-би-си, — а может, он имел в виду какую-то другую телекомпанию, сейчас их столько развелось, что всех не упомнишь, оскорблял почем зря ее ведущего, сравнивая его с одним местом, которое пониже спины, и говорил, что не может дождаться, когда наконец кончится эта программа, и что, ладно уж, так и быть, он сейчас подойдет, — и с этого момента вдруг все, что говорил господин Элвис, зазвучало чуть ли не синхронно на телевидении.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Кейт.

— Я был бы весьма удивлен, если бы вы понимали, — парировал Стэндиш. — Я имел в виду, что все слова мистера Элвиса через секунду воспроизводились на экране человеком по имени Дастин Хоффман. Дело в том, что господину Элвису, по-видимому, было заранее известно все, что скажет Дастин Хоффман, примерно за секунду или две до того, как он собирался это сделать. Думаю, господин Хоффман был бы не в восторге, если б узнал об этом. Мы неоднократно пытались заострить внимание господина Элвиса на этой проблеме, но тщетно: он никак не мог понять, о чем идет речь.

— Что здесь происходит, черт возьми? — миролюбиво осведомился господин Элвис.

— По-видимому, в данный момент господин Хоффман снимается в каком-то фильме, и съемки его проходят где-то на Западном побережье Америки.

Стэндиш посмотрел на часы.

— Вероятно, он только что проснулся в номере гостиницы и собирается делать утренние звонки, — добавил он.

Кейт в изумлении переводила взгляд со Стэндиша на господина Элвиса.

— И давно это с ним?

— О да, уже лет пять, я думаю. Началось это ни с того ни с сего. Однажды он сидел и ужинал со своей семьей, как вдруг неожиданно стал говорить, что ему не нравится его съемочный павильон. Вскоре после этого он рассказал, как он где-то снимался. Всю ночь не сомкнув глаз он продолжал эти разговоры, снова и снова повторяя какие-то с виду бессмысленные фразы, и при этом заявлял, что ему плевать, что написано в тексте. Можете себе представить, каково было членам его семьи — жить в доме с таким замечательным актером, даже не подозревая об этом. Сейчас кажется удивительным, что они так долго не могли разобраться, в чем дело. Тем более после того случая, когда он разбудил всех чуть не на рассвете, чтобы выразить благодарность им, режиссеру и продюсеру, за присуждение ему премии «Оскар».

Кейт, даже не подозревавшая, какие тяжкие испытания готовит ей следующий день, подумала, что это было самое сильное из всех потрясений, которые ей суждено было пережить за этот день.

— Бедняга, — еле слышно сказала она. — Какая трагическая судьба! Быть всего лишь чьей-то тенью.

— Не думаю, чтобы он очень сильно переживал по этому поводу.

Мистер Элвис в этот момент ушел с головой в жаркий спор, вертевшийся вокруг таких понятий, как «гросс», «прибыль», «очки», «единицы».

— Но ведь скрытые механизмы этого в высшей степени удивительны, не правда ли? — воскликнула Кейт. — Каким образом он заранее может знать, что скажет Хоффман?

— Все, чем мы располагаем, — это догадки. Мы можем привести лишь несколько частных случаев полной корреляции, но дело в том, что у нас нет возможности заняться более тщательным исследованием явления. Кроме того, даже упомянутые случаи корреляции документально не подтверждены, и таким образом их можно считать совпадением. Все остальное вполне может быть продуктом его неуемной фантазии.

— Но если сравнить этот случай с тем, что мы наблюдали у девочки…

— Ну, этого мы никак не можем делать. Каждый случай мы должны рассматривать как существующий сам по себе и не имеющий связи с другими, а значит, требующий индивидуальной оценки.

— Но ведь у них, несомненно, есть общее — их объединяет погруженность в собственный мир, далекий от реальности.

— Мы привыкли рассматривать все случаи, исходя из степени общественной значимости, совершенно очевидно, что если бы мистер Элвис продемонстрировал способность предвосхищать, к примеру, высказывания главы Советского Союза или, еще лучше, президента Соединенных Штатов, это непосредственно затрагивало бы интересы обороны и у нас было бы основание серьезно заняться расследованием того, что есть совпадение и фантазия, а что нет, но когда речь идет о перевоплощении в обычного киноактера, чья деятельность к тому же не носит никакой видимой политической окраски, — тут, мне кажется, мы обязаны придерживаться принципов строго научного подхода. Таким образом, — сказал он в заключение, собравшись уходить и уводя за собой Кейт, — я думаю, что в обоих случаях: как мистера Элвиса, так и — как же ее звали? — очаровательной девочки в кресле-каталке мы не в состоянии сделать что-то большее, ведь в любой момент нам могут понадобиться средства и площади для исследований более значительных, заслуживающих пристального внимания случаев.

Кейт не нашлась что сказать в ответ и молча шла за ним, чувствуя, как все внутри у нее кипит.

— О, сейчас я вам покажу случай намного интереснее и перспективнее, чем предыдущие, — сказал Стэндиш, ринувшись открывать еще одни возникшие перед ними массивные двойные двери.

Кейт пыталась контролировать свои реакции, но, как бы она ни старалась, любой, даже если бы он был чем-то средним между бесстрастно-холодным автоматом и марсианином, как мистер Стэндиш, заметил бы, что его не слушают. В ответ в манере его заметно прибавилось еще больше нетерпения и резкой бесцеремонности, словно они были присланы кем-то на подмогу основным силам, и так не покидавшим никогда поля боя.

Некоторое время они шли, не говоря ни слова. Кейт напряженно думала, как подвести разговор к теме о недавно поступивших в клинику больных, но так, чтобы это прозвучало как бы ненароком, случайно, но не могла не признать про себя, что упоминание об одном и том же три раза подряд неизбежно теряет то качество, которое называют случайностью. Каждый раз, когда они проходили мимо очередной палаты, она пыталась как можно незаметнее заглянуть внутрь, но чаще всего двери в палату были плотно закрыты либо там не было ничего интересного.

Когда они проходили мимо окна, она взглянула в него и увидела, как во двор въезжает какой-то фургон. Что-то заставило ее обратить на него внимание — видимо, отсутствие привычной красочной надписи «Хлеб» или «Стирка». На фургоне не было вообще никаких опознавательных знаков. Откуда он и для чего — этого он никому не собирался сообщать и именно об этом четко и ясно говорил весь его вид.

Это был довольно большой фургон, имевший внушительный и солидный вид — что-то среднее между фургоном и грузовиком; выкрашен он был в серый униформенный цвет металлического оттенка. Он напомнил Кейт огромные, серо-стального, как у винтовок, цвета фургоны по перевозке грузов, которые мчались по трассе из Албании через Болгарию и Югославию, — на них не было ничего, кроме слова «Албания». Она еще тогда все думала: что же это за товар, который экспортируется из Албании таким анонимным путем, и однажды, когда она заглянула в какой-то справочник, чтобы выяснить это, — оказалось, ничего, кроме электроэнергии, но, насколько она могла судить из своих скромных познаний по физике, полученных в средней школе, вряд ли возможно перемещать электроэнергию в грузовиках.

Большой солидно-сурового вида фургон развернулся и стал подъезжать ко входу в приемное отделение. Какой бы груз на нем ни перевозили, подумала Кейт, он явно подъехал, либо чтобы что-то выгрузить, либо забрать. Опомнившись, она бросилась догонять Стэндиша.

Несколько мгновений спустя он остановился у какой-то двери, деликатно в нее постучал и заглянул внутрь, чтобы выяснить обстановку. Затем он сделал знак Кейт следовать за ним. За дверью оказалась прихожая, отделенная от палаты прозрачной стеной. Оба помещения были звукоизолированы друг от друга, чтобы шум жужжания мониторов и компьютеров в прихожей не был слышен в палате, где спала женщина.

— Здесь лежит миссис Эльспет Мэй, — сказал Стэндиш, ощущая себя конферансье, который объясняет гвоздь программы. Палата ее была одной из лучших в больнице. Везде, где только можно, стояли свежие цветы, а прикроватный столик, на котором покоилось вязанье миссис Мэй, был из красного дерева.

Сама миссис Мэй производила впечатление хорошо сохранившейся женщины, которой слегка за сорок, с несколькими серебряными ниточками в волосах: она спала, возлежа на горе подушек, одетая в шерстяной кардиган малинового цвета. Кейт почти сразу же увидела, что, хоть она и спала, но состояние ее никак нельзя было назвать пассивным. Голова ее с закрытыми глазами безмятежно покоилась на подушке, в то время как в правой руке она сжимала ручку, которая неутомимо выводила что-то на стопке бумаги, лежащей рядом. Ее рука, так же как и рот девочки, которую Кейт не так давно видела, вела свое собственное, отдельное от остального организма лихорадочное существование. К вискам миссис Мэй были подсоединены маленькие электроды, и, как догадалась Кейт, посредством этих электродов на экраны компьютеров, находящихся в прихожей, выводились какие-то пляшущие тексты, на которые было устремлено внимание Стэндиша: За установками внимательнейшим образом следили двое мужчин и одна женщина в белых халатах, кроме того, там была еще медсестра, которая смотрела в окно. Стэндиш обменялся с ними несколькими репликами по поводу состояния — и, по общему мнению, состояние это было таким, что лучше и желать нельзя.

Кейт показалось, что она простообязана была знать как само собой разумеющийся факт, кто такая миссис Мэй, но почему-то не знала, поэтому была вынуждена обратиться за разъяснениями к Стэндишу.

— Эта женщина — медиум, — ответил Стэндиш с ноткой раздражения в голосе, — о чем, полагаю, вы должны были догадаться. Медиум с неограниченными возможностями. В данный момент она находится в состоянии транса и передает поступающую через ее сознание информацию. Она записывает услышанное под диктовку. Каждое из получаемых ею сообщений бесценно по своей значимости. Разве вы ничего о ней не слышали?

Кейт вынуждена была признать, что нет.

— Но вы, я думаю, слышали о женщине, которая утверждала, что слышала, как Моцарт, Бетховен и Шуберт диктовали ей ноты музыки, которую она писала?

— Да, я действительно о ней слышала. О ней много писали в каком-то иллюстрированном еженедельнике несколько лет назад.

— Ее заявления были весьма любопытны, если вам интересно, о чем я говорю. Музыка эта, без сомнения, была гораздо более совместима с тем, что могли сочинить вышеупомянутые джентльмены в краткий период перед завтраком, чем с тем, что можно было ожидать от незнакомой с нотной грамотой домохозяйки средних лет.

Кейт не могла, конечно же, оставить без внимания столь самоуверенное и неуважительное замечание.

— От вашего высказывания отдает презрительным отношением к интеллектуальным возможностям женщин, — сказала она. — Джордж Эллиот тоже была домохозяйкой средних лет.

— Да, возможно, — раздраженно сказал Стэндиш. — Но она не писала музыку под диктовку покойного Амадея Моцарта. Вот что я хотел сказать. Старайтесь следить внимательно за моей логической аргументацией и не впутывайте сюда то, что не имеет отношения к теме. Если бы я почувствовал, что пример с Джордж Эллиот мог пролить какой-то свет на интересующую проблему, можете быть уверены, я бы и сам не преминул вспомнить о ней. На чем я остановился? Мейбл. Дорис, кажется? Так ее звали, если не ошибаюсь? Будем называть ее Мейбл. Решить проблему с Мейбл легче всего было следующим образом: просто закрыть на нее глаза. Ведь никакой особенной пользы из нее нельзя было извлечь. Несколько концертов. Второсортный материал. Но в данном случае мы имеем дело с явлением совершенно другого масштаба.

Последнюю фразу он сказал, понизив голос, и повернулся посмотреть, что показывали экраны мониторов. На них в это время появилось изображение руки, принадлежавшей миссис Мэй, которая сновала туда-сюда по стопке бумаги. Рука почти полностью заслоняла экран, но, судя по всему, там были какие-то математические выкладки.

— Миссис Мэй — во всяком случае, так она утверждает — слышит голоса величайших физиков и записывает под диктовку то, что они говорят. Речь идет об Эйнштейне, Гейзенберге и Планке. Утверждение достаточно трудно оспорить или опровергнуть, потому что даже невооруженным глазом видно, что эти записи, хоть они и сделаны рукой… так сказать, необразованной женщины, отражают высочайший уровень знания физики как науки.

Из последних работ Эйнштейна мы получаем все больше описаний того, как пространство и время проявляются на макроскопическом уровне, а из работ позднего Гейзенберга и Планка все больше узнаем о фундаментальных структурах материи на квантовом уровне. И эта информация, несомненно, подводит нас все ближе к конечной цели единой теории поля.

Данная ситуация ставит наших ученых в весьма затруднительное, чтобы не сказать двусмысленное, положение в связи с тем, что сама информация и способ ее получения противоречат друг другу.

— Как в анекдоте про дядю Генри, — вырвалось у Кейт. — Дяде Генри показалось, что он стал курицей, — пояснила она.

Стэндиш с еще большим изумлением посмотрел на нее.

— Вы, наверное, слышали этот анекдот, — сказала Кейт. — «Нас очень беспокоит состояние дяди Генри. Он утверждает, что он — курица». — «Ну так покажите его врачу». — «Мы бы показали, но дело в том, что нам нужны его яйца».

Стэндиш посмотрел на нее так, словно у нее на переносице в этот момент нежданно-негаданно выросло самбуковое дерево.

— Как вы сказали? — переспросил он тихо, не в силах справиться с полученным потрясением.

— Вы хотите, чтобы я повторила все сначала?

— Да, будьте добры.

Кейт встала, уперев руки в боки, подражая живой манере и выговору южан, еще раз рассказала анекдот.

— Потрясающе, — выдохнул Стэндиш, как только она закончила.

— Но вы должны были слышать его раньше, — удивленно сказала Кейт. — Это очень старый анекдот.

— Нет, никогда не слышал, — ответил Стэндиш. — Нам нужны его яйца. Нам нужны его яйца. Мы не можем показать его врачу, потому что нам нужны его яйца. Потрясающее проникновение в глубинные парадоксы человеческой психики и в наше неустанное стремление выстраивать адаптационное логическое обоснование, чтобы объяснить эти парадоксы. Боже правый!

Кейт в ответ пожала плечами.

— Так вы утверждаете, что это анекдот? — недоверчиво спросил Стэндиш.

— Да, конечно, причем очень старый.

— И что, все они вроде этого? Никогда бы не подумал.

— Ну…

— Я сражен, — сказал Стэндиш. — Сражен наповал. Я думал, что анекдоты — это что-то типа того, что рассказывают по телевидению всякие жирные комики. И я их никогда не слушал. У меня такое ощущение, что все время от меня что-то скрывали. Сестра!

Медсестра, которая все это время напряженно следила за поведением миссис Мэй через прозрачную стеклянную стену, вздрогнула от неожиданности, услышав этот рявк.

— А?! Да, мистер Стэндиш? — отозвалась она. Он ее явно напугал.

— Почему вы никогда не рассказывали мне никаких анекдотов?

Медсестра уставилась на него, вся трясясь от того, что понятия не имела, даже предположительно, как нужно было и что ответить на этот вопрос.

— М-м, видите ли…

— Не будете ли вы так добры записать это? Я требую, чтобы вы и весь остальной персонал клиники рассказывали мне абсолютно все анекдоты, которые вам известны, это ясно?

— Э… да, мистер Стэндиш.

Стэндиш посмотрел на нее взглядом, полным сомнения и подозрительности.

— Вы ведь знаете какие-нибудь анекдоты, не так ли, сестра? — с вызовом спросил он.

— Да, мистер Стэндиш, думаю, что да.

— Тогда расскажите мне один из них.

— Как, м-м… прямо сейчас, мистер Стэндиш?

— Сию секунду.

— Э… ну, в общем, есть один анекдот про больного, который просыпается у себя в палате после того, как ему, то есть после операции он просыпается, и — вообще-то это не очень хороший анекдот, ну ладно, — в общем, он просыпается у себя в палате после операции и спрашивает своего врача: «Доктор, доктор, что со мной случилось — я не могу нащупать свои ноги». А доктор ему говорит «Видите ли, я очень сожалею, но мы вынуждены были ампутировать вам обе руки». Так оно и было на самом деле. Э… м-м… поэтому больной и не мог нащупать ног, понимаете?

Одну-две минуты Стэндиш смотрел на нее так, словно прицеливался.

— Вы у меня на заметке, сестра. — Он снова повернулся к Кейт. — А есть какой-нибудь анекдот про цыпленка, который переходит дорогу, или что-то в этом роде?

— Да, есть, — немного неуверенно сказала Кейт. Она почувствовала, что оказывается втянутой в какую-то неловкую ситуацию.

— И как он выглядит?

— Ну, — сказала Кейт, — он выглядит так: «Зачем курица переходила через дорогу?»

— А дальше?

— Ответ: «Чтобы попасть на другую сторону».

— Понятно. — Стэндиш обдумывал некоторое время.

— А что делает курица, как только оказывается на другой стороне?

— Об этом там ничего не говорится, — ответила Кейт.

— Я думаю, это выходит за пределы анекдота, который сводится к рассказу о путешествии курицы по дороге и о целях этого путешествия. В этом смысле он напоминает японское хайку.

Кейт неожиданно поймала себя на том, что вовсю веселится. Она незаметно подмигнула медсестре, которая вообще перестала соображать, что делать и как реагировать на происходящее.

— Понятно, — снова произнес Стэндиш и насупился. — А требуют ли эти… м-м… анекдоты предварительного употребления каких-либо искусственных возбуждающих средств?

— Это зависит от анекдота и от человека, которому его рассказывают.

— Гм, видите ли, должен сказать, вы, без сомнения, открыли для меня абсолютно новый пласт, мисс… Мне кажется, немедленное и тщательное исследование сферы юмора может сказаться на ней самым благоприятным образом. Несомненно, потребуется провести четкое разграничение между анекдотами, представляющими подлинную психологическую ценность, и теми, которые побуждают к злоупотреблению наркотических средств и потому должны прекратить свое существование.

Он повернулся к научному сотруднику в белом халате, чье внимание было обращено на телемонитор, на котором выводились каракули миссис Мэй.

— Что-нибудь новое и ценное от Эйнштейна? — спросил он.

Научный сотрудник продолжал смотреть на экран. Он ответил:

— Идет запись следующего содержания: «Какие яйца вы предпочитаете? Вкрутую или пашот?»

Стэндиш помолчал.

— Интересно, — сказал он. — Очень интересно. Продолжайте вести тщательное наблюдение за всем, что она пишет. Пойдемте.

Последнее относилось к Кейт, и, сказав это, он вышел из комнаты.

— Физики — очень странные люди, — сказал Стэндиш, как только они вновь оказались в коридоре. — Все, кого мне пришлось узнать, если и не умерли, то определенно нездоровы. Но уже и вы наверняка спешите к себе, чтобы сесть за написание вашей статьи, мисс э… Да и меня ждет немало срочных дел и пациентов, которым я должен уделить внимание. Если у вас больше нет вопросов…

— Один-единственный, мистер Стэндиш. — Кейт решилась разом со всем покончить. — В статье необходимо сделать упор на то, что речь идет о самой последней информации. Если у вас найдется еще пара минут, не будете ли вы так добры показать мне самого последнего пациента, поступившего в вашу клинику.

— Думаю, это будет не так просто. Последним пациентом была женщина, поступившая к нам около месяца назад, и спустя две недели после поступления она умерла.

— А-а. Тогда, возможно, не стоит упоминать о ней. Так. А никто не поступал за последние два дня? Не было ли одного человека чрезвычайно высокого роста, крупного и светловолосого, скандинавского типа, возможно, в меховой шубе или с кувалдой? К примеру, скажем, — внезапно к ней пришло озарение, — было какое-нибудь повторное поступление?

Стэндиш посмотрел на нее со все возрастающим подозрением.

— Мисс э…

— Шехтер.

— Мисс Шехтер, у меня начинает появляться ощущение, что целью вашего пребывания в клинике является совсем не…

Он не успел закончить, так как дверь в этот момент позади них распахнулась. Стэндиш оглянулся посмотреть, кто там, и как только он понял это, манера его полностью изменилась.

Он жестом показал Кейт, чтоб она отошла в сторону, как только в дверях показалась широкая каталка, которую вез санитар. Следом шли медсестра и няня в качестве дополнительного обслуживающего персонала, и со стороны они напоминали скорее участников некой процессии, чем просто медперсонал, занятый своим обычным делом.

На каталке лежал благородно дряхлый старик, кожа которого была похожа на старинный пергамент.

Задняя стенка каталки была слегка приподнята, чтобы старик мог обозревать мир, окружающий его, и он его обозревал с выражением снисходительного презрения. Рот его был слегка приоткрыт, а голова лежала на подушке несколько расслабленно, так что когда каталка проезжала по чуть менее ровной поверхности, голова откатывалась в одну или другую сторону. Несмотря на свое апатичное состояние, он излучал тихую и спокойную уверенность человека, которому принадлежит все.

Все это можно было прочесть посредством его единственного глаза. На чем бы он ни задерживался — будь то вид из окна, или медсестра, которая придерживала дверь, чтобы каталка могла беспрепятственно проходить в нее, или мистер Стэндиш, ставший вдруг до подобострастия предупредительным, — все эти вещи собирались воедино в сферу контроля, осуществляемого его глазом.

Кейт на минуту задумалась, как может быть, чтобы глаза передавали такое несметное количество информации о своих владельцах. Ведь они представляют собой всего лишь стекловидное тело. Что нового могло появиться в них с возрастом, если не считать покраснения и слезливости. Радужная оболочка то открывалась, то закрывалась — вот и все. Как могли они отражать такой поток информации, в особенности если речь шла о человеке, у которого этот орган был в единственном экземпляре, а на месте второго находилась лишь вялая складка кожи?

Ход ее мыслей был прерван тем, что как раз в этот момент вышеупомянутый глаз переключился со Стэндиша на нее. Цепкая сила его приводила в такую жуть, что Кейт чуть не закричала.

Едва заметным, почти призрачным жестом старик дал понять санитару, который вез каталку, чтоб он остановился. Как только она была остановлена и звуков от колес не стало слышно, воцарилась тишина, которую нарушал лишь отдаленный шум работающего лифта.

Но вот затих даже лифт.

Кейт ответила на его взгляд, изобразив недоумение, словно хотела спросить «Простите, мы знакомы?», а потом этот же вопрос задала и себе. В его лице ей почудилось сходство с кем-то, но до конца она так и не уловила. Она не могла не заметить, что хоть это и была обычная каталка, но белье, в котором утопали его руки, было белоснежным и только что отутюженным.

Мистер Стэндиш деликатно кашлянул и сказал:

— Мисс э… это пациент, которым мы больше всего гордимся и дорожим, мистер…

— Вам удобно, мистер Одвин? — поспешила прийти ему на помощь старшая сестра. Но это было излишне. Единственное имя, которое Стэндиш помнил всегда, было как раз имя этого пациента.

Одвин предупредил ее расспросы самым невесомым жестом.

— Мистер Одвин, — обратился к нему Стэндиш, — это мисс э… — Кейт собралась в который уже раз подсказать ему свое имя, как вдруг произошло невероятное.

— Я прекрасно знаю, кто это, — сказал Одвин тихим, но отчетливым голосом, посмотрев на нее своим единственным глазом так же многозначительно, как аэрозоль посмотрел бы на осу.

Кейт постаралась говорить официально и в английской манере.

— Боюсь, — сказала она холодно-чопорно, — у вас есть передо мной преимущество.

— Да, — подтвердил Одвин.

Он сделал знак санитару, и процессия возобновила свое неторопливое шествие по коридору. Стэндиш и старшая сестра переглянулись, и вдруг Кейт обнаружила с изумлением, что в коридоре кроме них было еще одно существо.

В его внезапном появлении не было, по всей видимости, ничего сверхъестественного. Все это время он находился за каталкой, а поскольку его рост, вернее, недостаток роста, делал его невидимым, она не заметила его раньше, пока каталка не сдвинулась.

До его появления мир был намного лучше.

Есть люди, к которым вы проникаетесь симпатией с первого взгляда, другие начинают вам нравиться с течением времени, а есть и такие, которых хочется оттолкнуть от себя подальше какой-нибудь палкой с острым концом. Кейт сразу стало ясно, в какую из этих категорий попадал Тоу Рэг. Он ухмыльнулся и уставился на нее или, скорее, на воображаемую муху, которая кружилась около ее головы.

Он подскочил к ней, схватил ее руку, прежде чем она смогла этому помешать, и дернул ее изо всех сил вверх и вниз.

— У меня тоже есть перед вами преимущество, мисс Шехтер, — сказал он и в каком-то диком веселье побежал вприпрыжку по коридору.

12

Большой, респектабельно-важного вида фургон плавно проехал вниз по подъездной аллее, показался в выложенных из камня воротах и так же плавно и степенно свернул с гравия аллеи на основную дорогу. Это была деревенская дорога с односторонним движением, окаймленная с двух сторон рядами застывших деревьев — дубов без единого листочка и мертвых вязов. Высоко в небе серые тучи громоздились друг на друга подобно подушкам. Некоторое время еще можно было видеть величественное продвижение фургона по дороге, но вскоре он затерялся в ее бесчисленных изгибах и поворотах.

Несколько минут спустя в воротах с гораздо менее степенным видом показался желтый «ситроен». Неуклюже выбравшись на дорогу, вихляя в разные стороны, он медленным аллюром двинулся в том же направлении.

Кейт была совершенно выбита из колеи.

Последние минуты были не из приятных. Нельзя сказать, что и перед этим Стэндиш был особенно любезен, но уж после их встречи с пациентом по имени Одвин он уже не скрывал своего откровенно враждебного отношения. Враждебность его была пугающей враждебностью человека, который сам чего-то боится. Но чего, Кейт не знала.

Ему наверняка не давал покоя вопрос: кто она такая? Как ей удалось заполучить рекомендацию самого Алана Франклина, одного из самых известных и уважаемых специалистов в его области. Что ей надо? И — этот вопрос, пожалуй, волновал его больше всего — чем она могла вызвать неудовольствие мистера Одвина?

Тяжелее всего ей приходилось на поворотах, когда машину страшным образом заносило, и чуть легче, но ненамного, когда она проезжала прямые участки. Однажды эта машина стала причиной вызова ее в суд — когда одно из передних колес отвалилось и решило совершить небольшую прогулку в своей собственной компании, что чуть не явилось причиной аварии на дороге. Полицейский — свидетель происшествия в речи на суде именовал ее не иначе, как «обвиняемая машина», и впоследствии это имя за ней закрепилось. Кейт души не чаяла в обвиняемой машине по многим причинам. Если, например, какая-нибудь дверца отваливалась, она спокойно могла сама без посторонней помощи поставить ее на место, что вряд ли было бы возможно, если б это был, скажем, какой-нибудь «БМВ».

Ей было бы очень интересно узнать, совпадало ли то, что она ощущала, с тем, как она выглядела, если да, то лицо ее должно быть бледным и измученным, но зеркальце заднего вида валялось где-то под сиденьем, так что ей не суждено было удовлетворить свое любопытство.

Стэндиш прямо весь побелел и затрясся от одной только мысли, что кто-то мог осмелиться рассердить мистера Одвина. Он тут же отверг все попытки Кейт отрицать, что ей что-либо о нем известно. Если это правда, то почему, спрашивал он ее, мистер Одвин ясно дал понять, что знает ее? Она хотела уличить мистера Одвина во лжи? В таком случае ей несдобровать.

Кейт не знала, что ему ответить. Встреча с мистером Одвином была для нее какой-то сплошной загадкой. Но одно она должна была признать: от него исходили какая-то мощь и энергия.

Он хотел смотреть на тебя — и ты никак не мог противодействовать, не мог не повиноваться его желанию. Но за этой его неприятной способностью смотреть остановившимся взглядом скрывалось, подобно подводным течениям, что-то еще неприятно-тревожащее. Этими подводными течениями были слабость и страх.

Что касается второго существа…

Несомненно, именно оно было причиной появления в последнее время многочисленных статеек в бульварной прессе, в тех разделах, где обычно печатали о самых гнусных и темных вещах под заголовком «Нечто гадкое в „Вудшеде“». Все эти статейки, конечно, носили оскорбительный характер, и почти никто в стране не обращал на них никакого внимания, кроме всего-навсего нескольких миллионов, которые обожали оскорбительные и жестокие вещи.

Во всех этих историях утверждалось, что жителей окрестностей Вудшеда «терроризировало» какое-то ужасно уродливое, гнусное существо, «похожее на гоблина», которое регулярно покидало пределы Вудшедской клиники и устраивало такие безобразия, описать которые язык не поворачивается. Кейт, как и большинство, считала, что на самом деле все было гораздо проще — просто какой-то бестолковый псих во время прогулки по окрестностям заблудился и до смерти напугал двух старушек, проходивших мимо, а остальное сочинили дебильные слюнявые репортеришки с Воппинг-стрит.

Она не успокоилась, а, наоборот, еще больше разнервничалась. Он — оно? — знал, как ее зовут. И что из этого следует? Из этого последовало то, что она повернула не туда, куда нужно. Занятая своими мыслями, она проскочила поворот на главную дорогу, которая вела в Лондон, и теперь нужно было думать, как выходить из положения. Можно было сделать тройной поворот и вернуться обратно, но она очень давно уже не практиковала задний ход и не была уверена, чем все кончится, если попробовать проделать это сейчас.

Она решила повернуть два раза направо и посмотреть, что из этого выйдет, — авось снова попадет на нужную дорогу, но слабая надежда на успех, естественно, не оправдалась. Она проехала еще две-три мили вперед, и хоть дорога была не та, судя, по расположению посветлевшего серого пятна в серых облаках, направление в целом было правильным.

Через некоторое время она уже чувствовала себя на ней достаточно уверенно. Из попавшихся на пути нескольких дорожных знаков она поняла, что это дорога В, которая вела прямо в Лондон, и это устраивало ее во всех отношениях. Если бы она знала о ней раньше, то выбрала бы именно ее, а не перегруженную трассу, по которой обычно ездила.

Итак, поездка оказалась крайне неудачной — лучше бы она осталась дома и целый день отмокала в ванне. Столько всего пережить, изнервничаться — и в результате так и не добиться цели. Цель, правда, была весьма абстрактной и не особо понятной ей самой, и уже одно это было достаточно неприятно. Ощущение тщеты, бесполезности и жуткой усталости навалилось на нее, не менее пасмурным было состояние неба, затянутого облаками.

Уж не начинала ли она понемногу сходить с ума, спрашивала себя Кейт. В последние несколько дней жизнь словно вышла из-под ее контроля, ей было жутко осознавать, насколько все хрупко и как мало зависит от нее, если какой-то удар грома или метеорит может разом все разрушить.

Выражение «удар грома» вошло в ее раздумья без предупреждения, и, совершенно не зная, что с ним делать, она оставила его лежать на дне сознания, так же как оставила полотенце на полу, в ванной, не потрудившись его поднять.

Как же она тосковала по солнечному свету! Внизу колеса ее машины перемалывали милю за милей, сверху давили тучи, и она все больше и больше оказывалась во власти пингвинов. В конце концов она почувствовала, что не в силах больше этого выносить, и решила, что вывести ее из этого состояния сможет только пешая прогулка на свежем воздухе.

Кейт поставила машину на обочине, и не успела она это сделать, как в нее тут же врезался старый разбитый автомобиль марки «ягуар», который непрерывно ехал за ней уже семнадцать миль.

13

Ощутив порыв благородного негодования, Кейт, вся кипя, выскочила из машины и бросилась к водителю другой машины с намерением высказать ему все, что она о нем думала, водитель же в этот момент вылезал из своей машины, чтобы то же самое высказать Кейт.

— Вы что, не видите, куда едете? — заорала она на него.

Это был мужчина довольно пухлого телосложения, одетый в длиннющее кожаное пальто и достаточно уродливую красную шляпу — не самая удобная для вождения одежда. Последнее пробудило сочувствие Кейт.

— Почему это я не смотрю, куда еду? — ответил он возбужденно. — А вы разве не смотрите в свое зеркальце заднего вида?

— Нет, — вызывающе сказала Кейт, воинственно подбоченясь.

— Ах вот как, — изумился ее противник. — И можно узнать почему?

— Потому что оно лежит под сиденьем.

— Понятно, — усмехнулся он. — Спасибо за откровенность. У вас есть адвокат?

— Обычно да, — ответила Кейт. Это было сказано с надменным и вызывающим видом.

— Стоящий адвокат? — спросил мужчина в шляпе. — Мне он понадобится. Моего адвоката на время засадили в тюрьму.

— Но вы никак не можете пользоваться услугами моего адвоката.

— Почему же?

— Не стройте из себя идиота. Речь идет о столкновении противоположных интересов.

Ее противник скрестил руки на груди и облокотился на кожух своей машины. Некоторое время он обозревал окрестности. Узкая дорога становилась все менее различимой по мере того, как на местность опускались зимние сумерки. На секунду он влез в машину, чтобы включить подфарники и предупреждающие задние огни. Мерцая янтарным светом, задние огни уютно осветили чахлую траву на обочине. Передние фары не было видно, так как они были погребены в фарах «ситроена», принадлежащего Кейт, так что мигать они были просто не в состоянии.

После этого он вновь занял прежнее положение и оценивающим взглядом принялся рассматривать Кейт.

— Вы водитель, — начал он, — причем я употребляю это слово в наиболее условном смысле, подразумевая под ним того человека, кто занимает сиденье у руля в том, что я буду именовать — используя данный термин без всякого заднего смысла — машиной, в тот момент, когда она передвигается по дороге, который справляется с этой функцией потрясающе, можно сказать — невероятно отвратительно, не обладая ни малейшими представлениями, как это нужно делать. Вы улавливаете ход моих рассуждений?

— Нет.

— Я хотел сказать, что вы плохо водите машину. Знаете ли вы, что уже на протяжении более чем семнадцати миль вы занимали чуть не всю дорогу?

— Семнадцать миль! — вскричала Кейт. — Вы что, все это время ехали за мной?

— Лишь до какого-то момента, — ответил Дирк. — Я пытался придерживаться этой стороны дороги.

— Понятно. Ну что ж, я также очень вам благодарна за откровенность. То, что вы делали, должна сказать, просто возмутительно. Я бы посоветовала вам найти очень квалифицированного адвоката, потому что ему не избежать ударов раскаленными и острыми шпагами, которые вонзит в него мой адвокат.

— Тогда, может быть, мне лучше найти себе кебаб вместо адвоката?

— В вас у самого такой вид, как будто вы запихали в себя трудно определимое количество этих кебабов. Могу я узнать, с какой целью вы преследовали меня на протяжении стольких миль?

— У вас был вид человека, который знает, куда едет. Во всяком случае, поначалу. Первые сто ярдов или около того.

— Какое вам дело до того, куда я еду?

— Это имеет прямое отношение к технике моей навигации.

Кейт сощурила глаза.

Она уже собиралась было потребовать от него полных и исчерпывающих объяснений по поводу этой ремарки, но тут около них притормозил проезжавший белый «форд-сьерра». Из окна показалась голова водителя.

— У вас что, авария? — выкрикнул он, обращаясь к ним.

— Да.

— Ха! — сказал он и поехал дальше.

Через пару секунд возле них остановился «пежо».

— Кто это был? — осведомился водитель, имея в виду водителя предыдущей машины, которая останавливалась.

— Не знаю, — ответил Дирк.

— Не знаете? — сказал водитель. — Кстати, у вас такой вид, как будто вы попали в аварию.

— Да, — ответил Дирк.

— Я так и подумал, — сказал водитель и поехал дальше.

— Ну и водители стали в наше время, раньше они были не такие, правда? — сказал Дирк Кейт.

— А те, что наезжают сзади, — тоже порядочные скоты, — парировала Кейт. — Так почему все-таки вы меня преследовали? Вы, наверное, догадываетесь, что после всего этого мне трудно составить о вас хорошее мнение.

— Все объясняется очень просто, — сказал Дирк. — Обычно я всегда пристраиваюсь за какой-нибудь машиной. Но на этот раз я сделал это не специально — просто заблудился и пытался увернуться от летевшего навстречу грузовика, который занял все пространство дороги. Единственный способ это сделать — съехать на боковую дорожку, где невозможно было повернуть в обратную сторону. Проехав по ней некоторое расстояние вперед, я совершенно заблудился. Одна школа философской мысли считает, что в таких случаях следует свериться с картой, но мне так и хочется им возразить по этому поводу: «Ха! А если нет карты? Что, если у вас есть карта, но только Дордони?» У меня есть своя собственная стратегия на этот счет — найти машину или ее аналог, которая едет достаточно уверенно, и пристроиться за ней. Я не всегда попадаю таким образом туда, куда собирался ехать, зато иногда туда, куда, оказывалось, нужно попасть. Так что вы скажете по этому поводу?

— Маразм.

— Четкий и ясный ответ. Поздравляю.

— Я хотела сказать, кроме того, что сама иногда делала то же самое, но не дошла пока до того, чтобы позволять такое другим.

— Мудрое решение, — одобрил Дирк. — Не стоит особенно об этом распространяться каждому встречному. Оставляйте над этим завесу загадки — мой вам совет.

— Я не нуждаюсь в ваших советах. Куда вы направлялись до того, как решили, что путешествие длиной в семнадцать миль в обратном направлении приведет вас к желанной цели?

— В местечко под названием «Вудшед».

— А, в психушку.

— А вы что, знаете ее?

— Уже семнадцать миль, как я еду прочь от этого места, и хотела бы быть от нее еще дальше. В какой палате вас должны положить? Мне нужно знать, куда высылать счет за ремонт машины.

— Там нет никаких палат, — возразил Дирк, — а кроме того, они бы очень сильно огорчились, если бы услышали, что вы называете их клинику психушкой.

— Если их это огорчит, я могу только радоваться.

Дирк посмотрел вокруг.

— Какой прекрасный вечер! — сказал он.

— Ничего подобного.

— Понятно, — сказал Дирк. — У вас, если можно так выразиться, вид человека, для которого прошедший день не был источником радости или духовного обновления.

— Это уж точно, будь он проклят, — ответила Кейт. — У меня был такой день, после которого даже святой Франциск Ассизский мог отлупить невинных детей. Особенно если объединить этот день вместе со вторником — последним днем перед тем, как я потеряла сознание. А теперь еще эта неприятность с машиной. Единственный положительный момент во всей этой истории, что я, по крайней мере, нахожусь не в Осло.

— Могу представить себе, как вас радует этот факт.

— Я не сказала, что он меня радует. Просто это единственное, что удерживает меня от того, чтобы застрелиться. Но так или иначе благодаря вам можно было избавить себя от хлопот подобного рода, поскольку вы как раз собирались мне в этом помочь.

— Вы и сами были в этом моим помощником, Шехтер.

— Прекратите!

— Прекратить что?

— Произносить мое имя! Все люди, которых я вижу впервые в жизни, знают, как меня зовут. Нельзя ли хоть на секунду прекратить знать мое имя? Как может в девушке оставаться что-то загадочное при таких условиях? Единственный человек, который не знал моего имени, был как раз тот, кому я представилась. Ну хорошо, — сказала она, направив на Дирка обличающий перст, — поскольку вы не какое-то сверхъестественное существо, объясните мне, откуда вам известно мое имя. Я не выпущу из рук галстук, пока вы мне не расскажете.

— Для этого надо его держать.

— Уже держу, негодяй.

— Отпустите его!

— С какой целью вы все время ехали за мной? — не отступала Кейт. — Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я действительно ехал за вами по той причине, которую уже сообщил. Что касается вашего имени, так вы, можно сказать, сами мне его сказали.

— Я его не говорила.

— Уверяю вас, говорили.

— Ваш галстук по-прежнему у меня.

— Если вы собирались лететь в Осло, но начиная со вторника были без сознания, значит, в момент взрыва вы находились, по всей вероятности, у той самой стойки регистрации пассажиров в аэропорту Хитроу, которая взорвалась столь необъяснимым образом. Обо всем этом писали в газетах.

Если все эти сообщения прошли мимо вас, то, по-видимому, потому, что вы находились в те дни в бессознательном состоянии. Я упустил их по причине сильнейшей апатии, в которую был погружен, но события сегодняшнего дня не могли не заставить меня обратить внимание на этот случай.

Кейт нехотя отпустила его галстук, но продолжала смотреть на него с подозрением.

— Ах вот как? — сказала она. — И что это за события?

— Весьма тревожные, — сказал Дирк, приводя в порядок свою одежду. — Если даже вы рассказали о себе, то факт посещения вами клиники «Вудшед» устранил оставшиеся сомнения. Могу догадаться по вашему настрою — одновременно воинственному и полному уныния, — что того человека, которого вы искали, там не оказалось.

— Что?

— Можете забрать его — пожалуйста, — сказал Дирк, быстро сдернув с себя галстук и протянув его Кейт. — Сегодня, перед тем как встретить вас, я случайно познакомился с медсестрой из больницы, где вы лежали. Первоначальное общение с ней вызывало у меня по разным причинам сильнейшее желание резко и как можно быстрее покончить с ним. И только когда я уже вышел на улицу, где мне пришлось отражать нападение одного из представителей дикой природы и фауны, одно из ее слов, смутно долетевших до меня, поразило меня как гром среди ясного неба. У меня возникла идея, которая могла показаться фантастически неправдоподобной. Но, как и большинство фантастически, дико неправдоподобных идей, она заслуживала рассмотрения ничуть не меньше, чем более земная и правдоподобная, под которую с огромным усилием требовалось подгонять факты.

Я вернулся, чтобы расспросить ее поподробнее, и она рассказала, что рано утром одного весьма необычного пациента переводили в другую больницу под названием «Вудшед».

Кроме того, она призналась, что одна из пациенток проявляла почти неприличное любопытство, пытаясь вытянуть всевозможные сведения о нем. Этой пациенткой была мисс Кейт Шехтер, и, я думаю, вы согласитесь, мисс Шехтер, что мои методы навигации имеют свои преимущества. Я могу не оказаться там, куда я намеревался попасть, зато, мне кажется, я оказался там, где нужно.

14

Примерно полчаса спустя подъехал здоровенный верзила из местной автомастерской — на пикапе, с буксирным тросом и сыном. Вникнув в ситуацию, он отправил сына вместе с пикапом в какое-то другое место, где у него был еще один заказ, прицепил трос к машине Кейт и сам оттащил ее к гаражу.

Минуту или две Кейт сохраняла спокойствие, а потом сказала:

— Он сделал это только потому, что я американка.

Механик порекомендовал им местный небольшой пивной бар, сказав, что он зайдет за ними туда, как только разберется, что с машиной. Поскольку ущерб, нанесенный «ягуару» Дирка, состоял только в потере правой передней фары, а Дирк утверждал, что направо ему случается поворачивать крайне редко, они поехали на нем в бар, тем более что это было недалеко. Как только Кейт, весьма неохотно, забралась в машину Дирка, она заметила там книжку Говарда Белла, которую он стащил у Салли Миллз в кафе, и сразу же набросилась на нее. Несколько минут спустя, когда они входили в бар, она так и не могла понять, читала она ее раньше или нет.

Атмосферу, царившую в нем, отличали не традиционные черты, которые столь характерны для английского паба — кишение народа как в муравейнике, грубые, непристойные шутки и простота. Долетавшие из другого зала звуки песен Майкла Джексона в сочетании с монотонным гудением моечной машины создавали именно тот акустический фон, который идеально соответствовал тускло-выцветшей окраске стен.

Дирк заказал себе и Кейт по коктейлю, а затем пошел к выбранному ею маленькому столику в уголке — пожалуй, это было единственное место, где можно было укрыться от угрюмо-тупой враждебности бара.

— Я читала эту книгу, — сказала Кейт, пролистав вдоль и поперек почти всю «Дьявольскую погоню». — Во всяком случае, я начинала ее читать и осилила первые две главы. Это было месяца два назад. Даже не знаю, почему я все еще читаю его книги. Нет никаких сомнений, что его редактор их не читает. — Она подняла глаза на Дирка. — Никогда бы не подумала, что вам могут нравиться такого рода книги. Если судить по тому немногому, что я о вас знаю.

— Абсолютно не нравятся, — подтвердил Дирк.

— Все так говорят, — отозвалась Кейт. — Вообще когда-то он писал неплохие вещи, — добавила она. — На любителя, конечно. Мой брат, который занят в издательском бизнесе в Нью-Йорке, говорит, что в последнее время он стал просто неузнаваем. У меня такое ощущение, что они его слегка побаиваются, а ему это даже нравится. Конечно, ни у кого из них не хватает мужества сказать ему, чтобы он убрал из книги с десятой по двадцать седьмую главы включительно. И все, что связано с козлом. Существует теория, что причина, по которой его книги расходятся многомиллионными тиражами, состоит в том, что на самом деле никто их не читает. Если бы каждый человек, купивший его книгу, прочитал ее, он никогда бы не купил ни одной из его следующих книг и его карьера, таким образом, была бы окончена.

Она отодвинула книгу в сторону.

— Итак, — сказала она, — вы совершенно точно угадали, что я делала в «Вудшеде»; но вы не рассказали мне, что вы сами собирались там делать.

Дирк пожал плечами.

— Посмотреть, что это за место, — ответил он уклончиво.

— Вот как? В таком случае я могу вас избавить от этой заботы. Место совершенно отвратительное.

— Опишите его. Вообще начните лучше с аэропорта.

Кейт сделала изрядный глоток своей «Кровавой Мери» и на мгновение, пока водка прокладывала себе путь в глубь ее организма, задумалась.

— Вы хотите, чтоб я рассказала и про аэропорт? — проговорила она наконец.

— Да.

Кейт допила оставшееся в бокале содержимое.

— Тогда мне не обойтись без второго, — сказала она и пододвинула к нему пустой бокал.

Дирк храбро встретил взгляд бармена с глазами навыкате и через пару минут вернулся к Кейт с пополнением.

— О'кей, — сказала Кейт. — Я начну с кошки.

— Какой кошки?

— За которой я хотела попросить присмотреть мою соседку.

— Какую соседку?

— Ту, которая умерла.

— Понятно, — сказал Дирк. — Знаете, что я думаю — почему бы мне не умолкнуть совсем и не выслушать вас?

— Да, — согласилась Кейт. — Так будет лучше всего.

Кейт подробно изложила события последних дней — по крайней мере тех, когда она была в сознании, а потом перешла к описанию вудшедских впечатлений.

Несмотря на отвращение, сквозившее в ее описании, Дирк мгновенно почувствовал, что это именно то место, куда он с удовольствием удалился бы на отдых хоть с завтрашнего дня. Кроме возможности посвятить себя познанию необъяснимого — пороку, преследовавшему его подобно наваждению (он не мог относиться к нему иначе как к пороку, и порой он обрушивался на него с яростным безумием одержимого), он мог погрузиться в блаженную негу праздности, что в свою очередь тоже было пороком, к которому он всей душой хотел бы стремиться, если бы мог позволить себе это.

Когда Кейт завершила свой монолог описанием встречи с мистером Одвином и его омерзительным доверенным лицом, Дирк на некоторое время под впечатлением его погрузился в неодобрительно-хмурое молчание. Какая-то часть этого времени ушла на борьбу с самим собой — уступить или нет желанию закурить. Недавно он дал себе обет покончить с этой дурной привычкой, и после этого ему неизменно приходилось бороться с собой и неизменно проигрывать, порой он этого даже не замечал.

С победоносным чувством он решил, что не будет курить, но, несмотря на это, вытащил сигарету. Когда он полез в свой просторный карман за зажигалкой, заодно пришлось вытащить и конверт, который он похитил из ванной комнаты Джеффри Энсти. Он положил его на столик рядом с книгой и зажег сигарету.

— Служащая авиалиний за стойкой регистрации… — изрек он наконец.

— Она меня просто из себя выводила, — вырвалось у Кейт. — У нее были такие жесты и реакции, словно она не человеческое существо, а тупой, бездушный автомат. Казалось, она не хотела слушать, думать. Не представляю, где только отыскивают таких, как она.

— Какое-то время она была моей секретаршей, — сказал Дирк. — Судя по всему, сейчас тоже никто не представляет, где ее можно отыскать.

— О простите меня, — поспешила сказать Кейт, а затем на мгновение задумалась.

— Наверное, вы хотите сказать, что она совсем не такая в действительности, — продолжала она. — Что ж, вполне возможно. Думаю, ее поведение было просто защитной реакцией от нервных издержек ее работы, работа в аэропорту делает человека нечувствительным к тому, что происходит вокруг. Мне кажется, я бы даже посочувствовала ей, если бы у меня самой нервы не были уже на пределе. Извините, я не знала. Так, значит, вы пытаетесь выяснить, что с ней?

Дирк неопределенно кивнул.

— В том числе, — ответил он. — Я частный детектив.

— Да? — удивилась Кейт, вид у нее стал озадаченным.

— Вам это причиняет какое-то беспокойство?

— Да нет, просто у меня есть друг, который играет на контрабасе.

— Понятно, — сказал Дирк.

— Каждый раз, когда он знакомится с людьми и они видят, как он мается со своим инструментом, он слышит одну и ту же фразу, и это просто сводит его с ума. Вот что они говорят: «Бьюсь об заклад, вы бы предпочли играть на флейте-пикколо». Никому даже в голову не приходит, что то же самое ему говорят все. Я просто пыталась догадаться, что говорят детективу после того, как узнают, что он детектив, чтобы самой не сказать этого.

— Да ничего не говорят. В первый момент у всех на лице появляется обалделое выражение — что в точности случилось и с вами.

— Понятно, — сказала Кейт разочарованно. — Ну и как, у вас есть какие-нибудь версии, идеи по поводу случившегося с вашей секретаршей?

— Нет, — ответил Дирк, — ни единой. Просто какой-то расплывчатый образ, с которым я совершенно не знаю что делать. — Он в задумчивости повертел в руках сигарету, потом его взгляд, побродив по поверхности стола, остановился на книге.

Он взял ее в руки, пролистал, недоумевая, что за импульс заставил его тогда, в кафе, прихватить эту книгу.

— На самом деле я ничего не знаю о Говарде Белле, — сказал он.

Кейт поразилась тому, как неожиданно он переменил тему, но одновременно почувствовала некоторое облегчение.

— Единственное, что мне известно, — продолжал Дирк, — это что его книги хорошо продаются и что все они выглядят примерно как эта. Больше ничего.

— Вообще о нем существует несколько очень странных историй.

— Например?

— Например то, что он живет в разных гостиницах по всей Америке в номерах люкс. Подробностей, конечно, никто не знает — они просто получают его счета и оплачивают их, так как не любят задавать вопросов. Им спокойнее, если они вообще ничего не будут знать. В особенности о цыплятах.

— О цыплятах? — переспросил Дирк. — О каких цыплятах?

— Дело в том, — понизив голос, сказала Кейт, наклонившись к нему, — что он всегда заказывает в номер живых цыплят.

Дирк нахмурил брови.

— Зачем они ему? — спросил он.

— Никто не знает. Никто незнает также, что он с ними делает. Никто никогда не видел их после этого. — Она еще больше придвинулась к нему, еще больше понизив голос: — Ни единого перышка.

Дирк спрашивал себя — может, он безнадежно наивен и глуп.

— И что же, по мнению этих людей, он с ними делает? — спросил он.

— Никто не имеет об этом ни малейшего представления, — сказала Кейт. — Более того, они не хотят иметь об этом какое-либо, хотя бы самое малейшее представление. Просто не знают.

Она пожала плечами и вновь взяла в руки книгу.

— Еще Дэвид — это мой брат — говорит, что у него идеальное для бестселлера имя.

— Правда? — удивился Дирк. — Как это понять?

— Дэвид говорит, что имя и фамилия — это первое, что интересует издателя, когда решается судьба нового автора. Он не спросит: «Хорошая книга?» — или: «Если убрать из нее все прилагательные, может, она будет ничего?» — зато обязательно спросит: «Как выглядят имя и фамилия автора — фамилия красивая и короткая, а имя несколько длиннее?» Теперь понятно? «Белл» большими серебряными буквами, а «Говард» буквами помельче прямо над фамилией через всю обложку. Получился торговый знак. Секрет издательского дела. Если у вас подобное имя, хороши ваши произведения или посредственны — дело десятое. Последнее оказалось очень кстати в нынешнем положении Говарда Белла. Но то же самое имя становится самым заурядным, если его написать как обычно — ну, скажем, как здесь, видите?

— Что? — вскричал Дирк.

— Да вот же, у вас на конверте.

— Где? Покажите!

— Вот здесь. Это же его фамилия, не так ли? Одна из тех, которые вычеркнуты.

— Господи, так и есть, — сказал Дирк, не отрывая взгляда от конверта. — Думаю, я не узнал его без свойственной ему формы торгового знака.

— Значит, то, что находится в этом конверте, имеет к нему какое-то отношение? — спросила Кейт, рассматривая конверт.

— Я точно не знаю, что в конверте, — ответил Дирк. — Что-то связанное с каким-то контрактом и, возможно, с пластинкой.

— Сразу могу сказать, что с пластинкой это связано наверняка.

— Из чего вы можете это заключить? — настороженно спросил Дирк.

— Ну как же, вот здесь стоит Денис Хатч, видите?

— Ах да. Да, конечно, сейчас вижу, — ответил Дирк, внимательно изучая написанное. — Я мог слышать это имя?

— Ну, — медленно произнесла Кейт, — это зависит от того, находитесь вы в живых или нет. Так зовут главу «Ариес Райзинг Рекорд Труп». Он не так известен, как Папа Римский, но… полагаю, вы слышали о папе?

— Да-да, — нетерпеливо сказал Дирк. — Такой седой тип.

— Это он. Пожалуй, он единственный из известных людей, кому этот конверт не был адресован в свое время. Здесь есть Стэн Дубчек, шеф Дубчека — Датой, Хайделгер, Дрейкот. Я знаю, что счет «АРРГХ» контролируется ими.

— Какой?

— «АРРГХ» — «Ариес Райзинг Рекорд Труп Холдингс». Став одним из участников счета, агентство нажило себе состояние. — Кейт посмотрела на Дирка. — Вы выглядите как человек, который очень плохо разбирается в музыкальном и рекламном бизнесе, — заключила она.

— Имею честь быть этим человеком, — сказал Дирк, изящно наклонив голову.

— Так что вы собираетесь в итоге делать с этим конвертом?

— Я узнаю это, как только мне удастся его вскрыть, — ответил Дирк. — У вас случайно нет с собой ножичка?

Кейт отрицательно покачала-головой.

— Кто же тогда Джеффри Энсти? — спросила она. — Единственный человек, чья фамилия не вычеркнута. Он ваш друг?

Дирк слегка побледнел и ничего не отвечал. Потом он сказал:

— Тот странный тип, о котором вы мне рассказывали, — существо, явившееся причиной газетных публикаций «Нечто гадкое в „Вудшеде“». Повторите, что он вам сказал.

— Он сказал: «У меня есть перед вами преимущество — я вас знаю, а вы меня нет, мисс Шехтер». — Кейт попробовала пожать плечами.

Дирк мучительно над чем-то раздумывал.

— Я думаю, что вам угрожает опасность, — сказал он наконец.

— Вроде той, что в меня может врезаться какая-нибудь машина, управляемая свихнувшимся водителем? Такого рода опасность вы имели в виду?

— Возможно, что-нибудь и похуже.

— Что, серьезно?

— Да.

— И что же заставляет вас так думать?

— Пока мне это до конца не ясно, — ответил Дирк, помрачнев. — Большая часть мыслей, приходящих мне сейчас в голову, имеют отношение к сфере невозможного, поэтому я пока поостерегусь раскрывать их. Других мыслей, однако, у меня пока не возникло.

— Я бы выбрала иной путь, — сказала Кейт. — Какой принцип был у Шерлока Холмса? «То, что у вас остается после отбрасывания невозможного, должно быть правдой, какой бы невероятной она ли была».

— Я полностью отвергаю этот принцип, — сказал Дирк. — Невозможное часто обладает качеством целостности, то есть тем качеством, которого недостает неправдоподобному. Сколько раз вам приходилось сталкиваться с тем, как какому-то явлению находили вполне рациональное объяснение, на которое трудно что-либо возразить, кроме того, что оно безнадежно неправдоподобно. У вас готово сорваться с губ: «Да, но он или она ни за что бы не стали этого делать».

— Что-то подобное я испытала сегодня, — сказала Кейт.

— Ну точно, — вскричал Дирк, хлопнул по столу, так что бокалы подскочили, — девочка в кресле-каталке, о которой вы мне рассказали, — прекрасный пример для иллюстрации моих слов. Предположение, что она берет вчерашние биржевые цены прямо из воздуха, — просто невозможно, и именно поэтому оно будет единственным объяснением, потому что предположение о том, что она ломает комедию, выражающуюся в добровольном самоистязании, без всякой выгоды для себя, — безнадежно неправдоподобно. Первое предположение предполагает, что речь идет о неизвестном нам явлении — Бог знает, сколько их еще. Вторая связана, напротив, со сферой хорошо известного нам и находится в полном противоречии со всеми фундаментальными и человеческими законами. Именно поэтому мы должны относиться к ней с величайшим сомнением, к ней и к ее кажущейся рациональности.

— Но вы так и не раскрыли своих мыслей.

— И не подумаю.

— Почему?

— Они покажутся вам нелепыми. Но основная мысль связана с тем, что вам угрожает опасность. Возможно, даже очень серьезная.

— Потрясающе. И что вы предлагаете делать в связи с этим? — спросила Кейт, отхлебнув из бокала с новым коктейлем, к которому до этого почти не притрагивалась.

— Я предлагаю вам вернуться в Лондон и переночевать в моем доме.

Кейт охватил жуткий приступ смеха — в результате пришлось лезть за носовым платком, чтобы вытереть томатный сок, забрызгавший все лицо.

— Извините, что такого необычного в моем предложении? — спросил Дирк, слегка ошарашенный такой реакцией.

— Просто я никогда в своей жизни не слышала о таком удивительно незатейливом способе снимать девушек. — Она насмешливо посмотрела на него. — Боюсь, ответом будет громогласное «нет».

Он достаточно оригинален, неглуп, в нем есть что-то забавное, с налетом эксцентричного, думала Кейт, но вместе с тем она находила его абсолютно непривлекательным.

Дирк почувствовал себя очень неловко.

— Мне кажется, произошло какое-то жуткое недоразумение, — сказал он. — Я вам сейчас все объясню…

Закончить фразу ему помешало появление механика из гаража, подошедшего к ним, якобы чтобы сообщить новости о машине Кейт.

— Машина готова, — сказал он. — Полетел бампер — все остальное в порядке. То есть я хочу сказать, ничего нового мы не нашли. Странный шум, о котором вы говорили, — от двигателя. Но с ним все будет нормально. Просто, когда трогаетесь, надо будет посильнее давить на газ, включить сцепление, а потом подождать чуть дольше, чем вы обычно это делали.

Кейт холодно поблагодарила его за этот совет, а затем предоставила Дирку платить причитавшиеся за ремонт 25 фунтов.

Когда они были на автомобильной стоянке, Дирк повторил свою настоятельную просьбу о том, что Кейт необходимо поехать вместе с ним, но Кейт была непреклонна, утверждая, что все, что ей сейчас необходимо, — это как следует выспаться ночью и что утром все прояснится, встанет на свои места и не будет казаться столь мрачным и непреодолимым.

Дирк настаивал на том, что им нужно хотя бы обменяться телефонами. Кейт согласилась на это при условии, что Дирк выберет какую-нибудь другую дорогу, которая ведет в Лондон, и не будет садиться ей на хвост.

— Будьте крайне осторожны, — крикнул ей Дирк вдогонку, когда ее машина выезжала на шоссе.

— Хорошо, — крикнула ему в ответ Кейт, — и если произойдет что-то невозможное, вы будете первым, кому я это сообщу.

На краткий миг тусклый свет, проникавший через окна бара, осветил желтый силуэт волнообразно двигавшейся машины, который четко выделялся на фоне наплывающей темноты ночного неба, прежде чем она совсем поглотила его.

Дирк хотел поехать за ней, но машина не заводилась.

15

Завеса из облаков становилась все плотнее, очертания их начинали походить на угрюмые башни, когда Дирк под действием внезапно овладевшего им приступа тревоги снова вызвал механика. В этот раз его пришлось ждать несколько дольше, а когда он наконец объявился, оказался в изрядно подвыпившем состоянии.

Плачевная ситуация Дирка вызвала у него взрыв неумеренного хохота, а после того, как с трудом нашарил капот его машины, он принялся молоть всякий вздор о коллекторах, насосах, генераторах и скворцах, обходя молчанием лишь одну тему: сможет ли он устранить неисправность в машине так, чтобы с наступлением ночи она была в состоянии ехать.

Дирк не мог добиться от него никакого сколько-нибудь осмысленного ответа или, во всяком случае, такого ответа, который сделал бы понятным ему следующие вещи: почему возникал шум в генераторе, что было не в порядке с бензонасосом, что за неисправность в стартере и почему барахлило зажигание.

Наконец он уловил что-то о том, что когда-то в одной из жизненно важных секций двигателя семья скворцов свила себе гнездо, в результате все скворцы погибли в страшных мучениях, а вместе с ними жизненно важная секция мотора. На этом месте ему стало ясно, что надо срочно что-то предпринимать. Заметив, что у пикапа, на котором подъехал механик, не был отключен двигатель, Дирк немедленно решил угнать его. Поскольку он был чуть менее неуклюж и бегал чуть быстрее, чем механик, ему удалось осуществить этот план без особых трудностей.

Он вырулил на дорогу и, проехав километра три, остановился. Оставив включенными фары и спустив шины, он спрятался за дерево. Минут через десять показался его «ягуар», который, мчась на всех парах, пронесся мимо, потом круто затормозил, бешено дал задний ход. Дверь распахнулась, из нее выпрыгнул механик, спеша потребовать обратно свою собственность, тем самым дав возможность Дирку, рванувшему из-за дерева, сделать то же самое.

Он изо всех сил, явно работая на публику, завертел колесами и тронулся, испытывая что-то вроде злорадного ликования, правда, по-прежнему преследуемый тревогами и беспокойствами, которые не имели в его сознании ни формы, ни названия.

А тем временем машина Кейт влилась в тускло светящуюся вереницу автомобилей, двигавшихся по дороге, которая через западные предместья Эктон и Илинг вела прямо в центр Лондона. Она перебралась через путепровод Вэст-Вэй и вскоре после этого повернула на север, к Примроуз-Хилл и домой.

Она неизменно получала удовольствие, когда ей случалось проезжать мимо парка, темные ночные силуэты деревьев действовали на нее успокаивающе, делая еще слаще мечту о своей теплой и уютной постели.

Она нашла свободное место, находившееся ближе всех, в тридцати ярдах от дома. Выйдя из машины, она намеренно не стала ее запирать. Кейт никогда не оставляла там ничего ценного, считая, что она только выиграет от того, что, когда воры будут обследовать машину в поисках несуществующих ценностей, им не придется ничего ломать. Ее угоняли дважды, но оба раза бросали всего в 20 ярдах от места, с которого угоняли.

Она пошла в противоположном от дома направлении, так как перед тем, как пойти домой, решила зайти в маленький магазинчик на углу, чтобы купить молока и прокладку для мусорного ведра. Она согласилась с хозяином магазинчика, пакистанцем со славным, добрым лицом, который сказал ей, что у нее очень уставший вид и ей лучше лечь спать пораньше, но, выйдя из магазина, опять сделала небольшой крюк, направившись к парку, чтобы постоять немного у его ограды и подышать холодным ночным воздухом. Наконец она решила взять курс на свое жилище. Она свернула на улицу, которая вела к дому, и, когда она поравнялась с уличным фонарем — первым, который встретился на ее пути, он мигнул и погас, оставив ее на островке темноты.

От таких вещей обычно становится не по себе.

Считается, что в закономерности, которая состоит в том, что человек, вспомнивший о ком-то, о ком не вспоминал годами, на следующий день обнаруживает, что тот, о ком он подумал, совсем недавно скончался, нет ничего удивительного. Со множеством людей случается, что, как только они вспомнили о людях, о которых не вспоминали годами, множество этих людей тут же оказываются покойниками. Если взять страну с таким населением, как Америка, то, по закону среднего арифметического, подобное совпадение должно происходить по меньшей мере по десять раз на дню, но тому, с кем оно происходит, не становится от этого менее жутко.

Подобную аналогию можно провести в отношении уличных фонарей — время от времени случается, что лампочки в них перегорают, но достаточно редки случаи, когда они перегорают прямо на ваших глазах, и тот, с кем это происходит, испытывает весьма неприятные ощущения, особенно если то же повторяется, когда он оказывается поблизости от следующего фонаря.

Кейт стояла, точно пригвожденная к месту.

Если возможно одно совпадение, почему бы не может быть и второго, говорила она себе. А то, что после первого совпадения происходит второе, само по себе является совпадением. Нет никаких оснований тревожиться из-за того, что пара фонарей гаснет при ее приближении. Улица, по которой она идет, — вполне дружелюбная, и во всех домах, стоящих на ней, горит свет.

Она посмотрела на ближайший к ней дом, и, на ее несчастье, как раз в этот момент окно перестало светиться. Возможно, хозяева просто погасили свет, уходя из комнаты, но хоть это лишний раз подтверждало, каким удивительным может быть совпадение, Кейт от этого не становилось легче на душе.

Вся улица по-прежнему была освещена, и лишь в нескольких футах от нее каждый раз внезапно возникала кромешная темнота. Следующий островок света был буквально в нескольких шагах от нее. Сделав глубокий вдох и набравшись мужества, она устремилась к нему, и он тоже погас, как только она приблизилась.

В двух домах, встретившихся ей по пути, их обитателям понадобилось выйти в другую комнату тоже именно тогда, когда она проходила мимо, так же как в двух домах напротив.

Возможно, в этот момент закончилось какое-нибудь популярное телешоу. Только и всего. Все одновременно встали, чтобы выключить телевизоры и свет, и от возникшей в результате энергетической волны могли перегореть лампочки в уличных фонарях. Что-то в этом роде. По всей видимости, сердце колотилось по причине все той же электроволны. Она двинулась дальше, пытаясь сохранять спокойствие. Когда она придет домой, надо будет посмотреть в газете, что это за программа, из-за которой перегорели целых три уличных фонаря.

Четыре.

Кейт остановилась у только что погасшего фонаря и стояла там не двигаясь. Еще в нескольких домах погас свет. Больше всего ее тревожило то, что они гасли в тот момент, когда она на них смотрела.

Взгляд — хлоп.

Она попробовала еще раз.

Взгляд — хлоп.

Свет гас каждый раз, когда она смотрела.

Взгляд — хлоп.

В охватившем ее внезапно приступе страха ей стало ясно, что надо прекратить смотреть на те окна, которые еще пока горели. Все логические или разумные доводы и объяснения, которые она пыталась выстроить в своей голове до этого, метались там, пронзительно вереща, умоляя выпустить их на волю, и она выпустила их. Она старалась не поднимать глаз от земли, боясь потушить свет на всей улице, но не могла удержаться от того, чтобы время от времени не посматривать, проверяя, подействует или нет.

Взгляд — хлоп.

Теперь она уже совсем не отрывала глаз от узкой дорожки, лежавшей перед ней. Большая часть улицы была погружена в темноту.

Между ней и входом в подъезд ее дома оставалось три фонаря. Хоть глаза ее и были все так же прикованы к земле, боковым зрением она заметила, что в квартире под ней горел свет.

Это была квартира Нейла. Она никак не могла запомнить его фамилию и знала лишь, что он музыкант и иногда подрабатывает игрой на контрабасе, а кроме того, торгует антиквариатом, время от времени он лез к ней с советами о том, как лучше украсить комнату, в которых она совершенно не нуждалась, и подворовывал у нее молоко — так что отношения их не были особенно теплыми. Но в тот момент она молила Бога, чтоб он оказался дома, сказал ей, что ему не нравится в ее софе, и чтобы свет в его окнах не погас, пока она не преодолеет последний отрезок пути, где на равном расстоянии друг от друга находились три последних островка света.

Она решила на одно мгновение оглянуться назад и окинула взглядом пройденный путь. Там была сплошная темнота, переходившая затем в черноту парка, который не казался ей, как раньше, умиротворяющим, а наоборот, угрожающим, наводя ужас возникающими в воображении картинами толстых, узловатых корней и полных коварства поваленных деревьев.

Вновь повернувшись, она опустила глаза вниз.

Три островка света.

Теперь фонари гасли после того, как она проходила мимо них. Она изо всех сил зажмурилась, мысленно представила себе, где должен стоять следующий фонарь, потом подняла голову вверх и осторожно открыла глаза, пристально глядя на оранжевый свет, струившийся из-за толстого стекла.

Свет не гас.

Она с таким напряжением неотрывно смотрела на него, что он чуть не прожег ее сетчатку, при этом она продолжала шаг за шагом идти вперед, направив всю свою волю на то, чтобы заставить свет не гаснуть при ее приближении. Свет продолжал гореть.

Она сделала шаг вперед. Свет продолжал гореть. Еще один шаг — свет не гас. Теперь она была почти под самым фонарем, ей пришлось вытянуть шею, чтобы не выпускать его из поля зрения.

Сделав еще несколько шагов, она увидела, как нить в лампе затрепетала и замерла совсем, а ее световой образ плясал как бешеный в глазах Кейт.

Она снова опустила глаза, стараясь смотреть только прямо перед собой, но ей чудилось, что ее окружают со всех сторон тени всяких чудовищ, и она чувствовала, что мужество покидает ее. К следующему фонарю она устремилась бегом, но, едва она добежала, он тоже погас. Она остановилась, щурясь и тяжело дыша, стараясь вернуть себе спокойствие, и… Посмотрев туда, где был последний фонарь, она увидела, как ей показалось, какую-то фигуру, стоявшую под ним. Фигура была гигантских размеров, она четко выделялась на фоне пляшущих оранжевых отсветов. На голове ее были огромные рога.

Кейт всматривалась, напрягая зрение, в кромешную темноту вокруг себя и, не выдержав, крикнула:

— Кто вы?

После паузы глубокий низкий голос произнес:

— У вас нет ничего такого, чтобы можно было отлепить щепки у меня на спине?

16

Снова возникла пауза, но несколько иного качества, так как на сей раз она выражала ошеломленную растерянность.

Пауза длилась достаточно долго. Нервно повиснув в воздухе, она напряженно ждала, кто первым нарушит ее. Улица приняла бесстрастный вид, словно была здесь ни при чем.

— Что? — снова не выдержав, крикнула наконец Кейт. — Я спросила… что?

Гигантская фигура пошевелилась. Кейт все еще не могла рассмотреть отблески от ослепившего ее недавно света фонаря.

— Я был приклеен к полу, — ответила фигура. — Мой отец…

— Это вы сделали… вы, — Кейт вся дрожала от негодования. — Вы устроили… все это! — она повернулась, разгневанно указав рукой на находившуюся позади них улицу как свидетельство только что пережитого ею кошмара.

— Вам необходимо узнать, кто я.

— В самом деле? — сказала Кейт. — Что ж, давайте выясним прямо сейчас, чтобы я могла сразу же пойти в полицию и заявить на вас за нарушения разного рода, умышленные или нет. Запугивание. Причинение ущерба.

— Я Тор. Я Бог Грома. Бог Дождя. Бог Высоко парящих Облаков. Бог Молнии. Бог Океанских течений. Бог Частиц. Бог Созидающих и Связующих сил. Бог Ветра. Бог Урожаев. Бог Молота Мьелнир.

— В самом деле? — кипела Кейт. — Что ж, если б вы выбрали более спокойный момент, чтобы сказать все это, не сомневаюсь, я проявила бы к этому интерес, но сейчас вы можете только еще больше разозлить меня этим. Включите снова этот проклятый свет!

— Я…

— Я сказала, включите свет!

Сконфуженно вспыхнув, все фонари вновь зажглись, появился свет в окнах домов. Фонарь, возле которого стояла Кейт, почти сразу же погас. Она бросила на великана предостерегающий взгляд.

— Там была очень старая лампа, — пояснил он.

Кейт продолжала пристально и свирепо смотреть на него.

— Послушайте, у меня есть ваш адрес, — сказал он. Он показал ей листок бумаги, который она дала ему в аэропорту, как будто это могло все объяснить и расставить на свои места.

— Я…

— Назад! — закричал он, прикрывая лицо руками.

— Что?

Вместе с сильным порывом ветра откуда ни возьмись появился из ночного неба орел с выпущенными когтями, готовыми вонзиться в его тело, ринулся к Тору. Пытаясь отбиться от орла, Тор изо всех сил колотил его, пока он не взлетел снова, потом, повертевшись, чуть не упал на землю, потом снова взмыл вверх и опустился на верхушку фонаря. Цепляясь за него когтями, он наконец нашел устойчивое положение и оставался там, заставляя фонарь слегка покачиваться под его тяжестью.

— Убирайся! — кричал ему Тор.

Орел сидел на верхушке фонаря и наблюдал оттуда за Тором. Чудовищная тварь казалась ему чудовищнее теперь, когда ее освещал яркий желтый свет лампы, на которую она взгромоздилась, а ее колышущаяся тень падала на стоявшие рядом дома, на крыльях были заметны странные кольцеобразные отметины. Кейт спрашивала себя, где она могла видеть эти отметины, не иначе как в каком-то страшном сне, но кто поручится, что происходящее сейчас — это не страшный сон.

У нее больше не оставалось сомнений, что это тот самый человек, которого она разыскивала. То же богатырское сложение, такие же ледяные глаза, тот же взгляд, одновременно рассерженно-надменный и плохо соображающий, только в этот раз на нем еще громадные кожаные сапоги, а с плеч свисают длинные меховые шкуры, ремни и плети, на голове стальной шлем с рогами, а ярость его обрушивается вместо служащей авиакомпании на огромного орла, который сидит на верхушке фонаря посреди Примроуз-Хилл.

— Убирайся, — снова заорал Тор. — Не в моей власти разрешить твой вопрос! Все, что я мог сделать, я уже сделал! Твоя семья полностью обеспечена. Я ничего больше не могу для тебя сделать! Я сам болен и слаб.

Внезапно Кейт была потрясена зрелищем глубоких ран на левом предплечье великана, распоротом орлом, когда он вонзал в него свои когти. Кровь капала оттуда наружу, как тесто из формы для выпечки.

— Убирайся, — снова закричал он ему. Собрав ребром правой руки кровь, он швырнул ее тяжелые капли в орла, который отпрянул, хлопая крыльями, но удержался на своем насесте. Великан вдруг прыгнул высоко в воздух и ухватился за верхушку фонаря, который сильно покачнулся под двойной тяжестью. Громко вереща, орел принялся злобно клевать его, пока Тор пытался правой рукой сбросить птицу с насеста.

В это время открылась дверь. Это была дверь дома, где жила Кейт, оттуда показался мужчина в очках с серой оправой и аккуратно подстриженными усиками. Это был Нейл, сосед Кейт из квартиры ниже этажом, явно в плохом настроении.

— Послушайте, я все-таки думаю… — начал он. Однако вскоре стало ясно, что он просто не знал, что думать, поэтому удалился обратно в дом, забирая свое дурное настроение, так и не удовлетворенное, туда же.

Великан напряг все свои силы, сделал невероятно высокий прыжок в воздух и опустился, чуть покачнувшись, но удержавшись на нем, на другой фонарь, который прогнулся слегка под его тяжестью. Он сжался, готовясь к прыжку, не сводя пристального взгляда с орла, который смотрел на него не менее свирепо.

— Убирайся! — опять закричал он, угрожающе размахивая руками в его сторону.

— Гаарх! — раздалось в ответ зловещее клекотание.

Быстрым движением Тор вытащил из-под меховых шкур огромный кузнечный молот и многозначительно стал перебрасывать его из одной руки в другую. Верхняя часть молота представляла собой грубо отлитый кусок железа, по форме и размеру напоминающий пинту пива в большой стеклянной кружке, а держак, толщиной с запястье, был обломком старого дуба, связанным на конце ремнем.

— Гаарррх! — проскрежетал опять орел, но с некоторым подозрением и опаской посмотрел на кувалду. Когда Тор начал медленно перекидывать ее, орел беспокойно переминался с одной лапы на другую в одном ритме с движениями Тора.

— Убирайся! — повторил Тор уже тише, но с большей угрозой. Он встал во весь рост и все убыстрял ритм круговых движений молотом. Неожиданно он швырнул молот прямо в орла. В ту же секунду возник сильнейший электрический разряд, от которого орел с дикими криками взлетел с фонаря в воздух. Молот беспечно проплыл под фонарем, взмыл вверх, пролетев затем над погруженным в темноту парком, в то время как Тор, став немного легче по весу без своего молота, балансировал на верхушке фонаря, пока ему не удалось наконец обрести равновесие. Бешено размахивая огромными крыльями, орел, тоже успев оправиться от атаки Тора, взлетел повыше и оттуда в последний раз кинулся на Тора, которому, чтобы увернуться от него, пришлось спрыгнуть с фонаря, после этого он вновь взлетел вверх, в ночное небо, и вскоре превратился в маленькую точку, а потом и вовсе скрылся из вида.

Молот, подпрыгивая, вновь появился откуда-то сверху, спустился к мостовой, высек из камней несколько искр, перевернулся два раза в воздухе, а потом приземлился возле Кейт, мягко прислонившись древком к ее ноге.

Пожилая леди, которая все это время находилась под фонарем со своей собакой и терпеливо ждала, наблюдая за происходящим, поняла, и совершенно правильно, что представление окончено, медленно продефилировала мимо них. Тор вежливо дождался, пока они пройдут, и после этого подошел к Кейт, которая стояла, скрестив руки на груди, и наблюдала за ним. В первые две-три минуты после развязки он, казалось, находился в полной растерянности, не имея ни малейшего понятия о том, что сказать, и какой-то момент молчал, глядя задумчиво в пространство перед собой.

Кейт совершенно четко поняла, что процесс мышления был для него занятием, существующим отдельно от всего остального, задачей, которая требовала своего времени и пространства. Сочетать мышление с другими видами деятельности — такими, как ходьба, разговор, покупка авиабилета — было чрезвычайно тяжело.

— Надо заняться вашей рукой, — сказала Кейт и пошла вперед, к подъезду своего дома. Тор послушно последовал за ней.

Открыв входную дверь, она увидела Нейла, который стоял, прислонившись к стене, с подчеркнутым вниманием недовольно разглядывал автомат по продаже кока-колы, стоявший у стены напротив, занимая собой почти весь проход в холле.

— Просто не знаю, что нам с этим делать, ну то есть совершенно, — изрек он.

— Что здесь делает этот агрегат? — спросила Кейт.

— Вообще-то я сам хотел узнать у вас, — сказал Нейл. — Не представляю, как вам удастся затащить его наверх. Откровенно говоря, даже не знаю, как это можно сделать. И, если посмотреть проблеме прямо в лицо, не думаю, что вам понравится его присутствие в вашей квартире. Я понимаю, это что-то очень современное и американское, но сами подумайте — у вас там стоит прелестный французский столик из вишневого дерева, софа, которая выглядела бы гораздо выигрышнее, если б вы сняли с нее этот ужасающий плед, о чем я говорил вам уже много раз, но вы не хотели слушать, и я просто ума не приложу, как эта штука может вписаться туда, как ни крути. И кроме того, я скорее всего буду против того, чтобы его поднимали, поскольку это чересчур тяжелый предмет, а полы в доме сами знаете какие, об этом я уже говорил вам раньше. Ну ладно, на эту тему я еще подумаю.

— Да, Нейл, как он здесь очутился?

— Его, так сказать, доставил сюда ваш друг около часа назад. Не знаю, где ему удалось достигнуть таких успехов в своем физическом развитии, но я был бы не прочь посмотреть на гимнастический зал, где он тренируется. Я пытался объяснить ему, насколько сомнительным мне кажется все мероприятие, но он настаивал, и мне пришлось даже помочь ему. Но я должен сказать, нам необходимо как следует подумать обо всем этом. Я спросил вашего друга, любит ли он Вагнера, но он ответил что-то непонятное. Короче говоря, мне хотелось бы знать, что вы собираетесь с этим делать.

Кейт перевела дыхание. Она сказала своему гостю-великану, чтоб он поднимался по лестнице, а она догонит его буквально через секунду. Тор неуклюже и с грохотом двинулся к лестнице, и его фигура, в тот момент, когда он поднимался, выглядела как гротеск.

Нейл пытался угадать по глазам Кейт ключ к разгадке происходящего, но они были абсолютно непроницаемы.

— Я очень сожалею, Нейл, — сказала она сухо. — Автомат отсюда уберут. Случилось какое-то недоразумение. Завтра я разберусь и все улажу.

— Да, все это замечательно, — сказал Нейл. — Ну а как же я? То есть я хочу сказать, вы понимаете всю сложность моего положения?

— Нет, Нейл, не понимаю.

— Ну как же, у меня тут стоит эта… штука, у вас — этот… человек, и все вместе — тотальный хаос и беспорядок.

— Могу ли я сделать что-то, что может хоть как-то способствовать изменению ситуации к лучшему?

— Видите ли, все это гораздо сложнее. Я хочу сказать, мне кажется, что нужно немного подумать об этом, вот и все. Я имею в виду вообще обо всем. Вы сказали мне, что уезжаете. Но сегодня днем я слышал, как в ванной идет вода. Что я должен был думать? А та ваша выходка с кошкой, вы понимаете, я не могу выносить все связанное с кошками.

— Я знаю, Нейл. Именно поэтому я попросила миссис Грей в квартире рядом присмотреть за ней.

— Вот именно, и что случилось после этого, вам известно. Она умерла от сердечного приступа. Мистер Грей очень огорчен.

— Не понимаю, какая тут связь с моей просьбой присмотреть за кошкой.

— Все, что я могу сказать, это что он очень огорчен.

— Это естественно, Нейл. Это же его жена.

— В общем, я ничего не хочу сказать. Я просто говорю, что вам следует подумать об этом. И что нам делать в конце концов со всем этим? — добавил он, переключив свое внимание на автомат по продаже кока-колы.

— Я же сказала, что займусь этим утром и позабочусь, чтобы его убрали, — сказала Кейт. — Если вы считаете, что это может помочь, я с удовольствием буду и дальше стоять здесь и кричать, но…

— Ну что вы, дорогая, я просто хотел обратить ваше внимание. Надеюсь, вы постараетесь не очень шуметь в своей квартире, потому что сегодня вечером мне нужно позаниматься музыкой, а чтобы сосредоточиться, мне, как вы знаете, необходима тишина. — Он бросил на Кейт многозначительный взгляд из-за своих очков и удалился к себе.

Кейт не переставая мысленно считала от одного до десяти, потом решительно направилась наверх по лестнице вслед за Богом Грома, чувствуя, что ей не до грома, равно как и не до теологии. Дом задрожал от звуков главной темы «Валькирии», исполнявшейся на контрабасе фирмы «Фендер пресижн».

17

Дирк медленно продвигался по Юстон-роуд, где была страшная пробка, начавшаяся еще в конце семидесятых и которой не видно было конца вплоть до настоящего момента, то есть около десяти вечера в четверг, как вдруг ему показалось, что он мельком увидел что-то знакомое.

Об этом его известило подсознание — та несносно капризная часть человеческого мозга, которая никогда не отвечает на вопрос прямо, лишь подсовывает какие-то многозначительные намеки, а потом снова погружается в себя, тихонько что-то жужжа, и не говорит ничего членораздельного.

«Ну да, я действительно увидел что-то знакомое, — мысленно ответил он своему подсознанию. — Я двадцать раз в месяц проезжаю по этой оживленной улице в вечернее время. Мне здесь знакома каждая спичка, которая валяется в канаве. Нельзя ли выражаться поточнее?» Но подсознание его было трудно запугать, и оно продолжало хранить молчание. Ему нечего было добавить. И потом в городе полно фургонов серого цвета. Ничего особенного.

«Где? — настойчиво вопрошал Дирк себя, весь искрутившись на сиденье. — Где я видел серый фургон?»

Никакого ответа.

Он был так зажат автомобилями, что не мог двинуться вообще ни в какую сторону, а уж тем более вперед. Он вылез из своей машины и стал протискиваться назад, выныривая то здесь, то там из-за нагромождений автомобилей, пытаясь вспомнить и отыскать глазами то место, где он мог видеть фургон. Если он и видел его раньше, то теперь фургон упорно ускользал от него. Его подсознание не подавало голоса.

Машины по-прежнему стояли на месте, Дирк попробовал продолжить путь, но дорогу ему преградил мотокурьер, пытавшийся ехать вперед на своем огромном, покрытом грязью «кавасаки». Дирк решил устроить краткое выяснение отношений с курьером, но ему не удалось это сделать, так как курьер не слышал ни одного из доводов Дирка; в конце концов он обнаружил, что все вокруг зашевелилось и стало расползаться во все стороны и направления, исключая то, в котором находилась его машина, стоявшая без движения и без водителя, вызывая негодующее гудение всех остальных.

Неожиданно пронзительные звуки гудков привели его в прекрасное расположение духа; пробираясь между клубками автомобилей, он почувствовал, что напоминает себе сумасшедших на улицах Нью-Йорка, которые выбегали на дорогу, чтобы рассказать о дне Страшного Суда, надвигавшихся военных вмешательствах и о некомпетентности и коррупции Пентагона. Он поднял руки над головой и принялся громко кричать:

— Боги пришли на Землю! Боги идут по Земле!

Последнее еще больше подстегнуло эмоции тех, кто изо всех сил гудел на стоявшую без движения машину, и в результате разразилась ужасная какофония, становившаяся все громче, и над всем — голос Дирка.

— Боги идут по Земле! Боги идут по Земле! — вопил он. — Боги идут по Земле! Спасибо! — добавил он и, нырнув в свою машину, нажал на газ и тронулся с места, дав наконец возможность сбившейся в кучу массе прорваться вперед.

Он спрашивал себя, откуда у него могла взяться эта уверенность. Стихийное бедствие. Небрежная, легкомысленная формулировка, очень удобная для тех случаев, когда речь идет о каком-то непонятном явлении, которому никто не может найти какого-либо разумного объяснения. Но именно поэтому она и привлекла его внимание. Слова, произносимые бездумно, словно они не заключали в себе ничего по-настоящему серьезного, давали возможность просочиться истинным вещам, которые в ином случае никак не смогли бы дать о себе знать.

Необъяснимое исчезновение. Осло и кузнечный молот: мельчайшее, едва уловимое совпадение задевало одну маленькую нотку. Тем не менее эта нотка явственно выделялась из всего остального шума и гвалта повседневности, и в том же тоне, на той же высоте звучали еще несколько ноток. Стихийное бедствие, Осло, молот. Человек с кузнечным молотом, пытающийся улететь в Норвегию, ему мешают это сделать, он выходит из себя, и как следствие — «стихийное бедствие».

«Если какое-то существо обладает бессмертием, значит, оно должно существовать по сей день. А как же иначе?» — думал Дирк.

А откуда у бессмертного существа паспорт?

Действительно, откуда? Дирк попробовал представить сцену, которая могла разыграться в паспортном отделе, если бы туда пришел, к примеру, Тор — бог из норвежской мифологии — вместе со своим кузнечным молотом и стал бы объяснять, кто он и почему у него нет свидетельства о рождении. Ни у кого из служащих это не вызывало бы ни шока, ни ужаса, ни изумленных восклицаний — единственной реакцией была бы обычная тупая бюрократическая непробиваемость. И дело не в том, что ему поверили бы или нет, — от него просто потребовали бы показать свидетельство о рождении. Он мог пребывать там хоть целый день, негодуя и возмущаясь, сколько ему влезет, но если свидетельства о рождении так и не нашлось бы, то к моменту, когда контора должна закрываться, его просто попросили бы освободить помещение.

Еще кредитные карточки. Если в соответствии с той же произвольно принятой гипотезой Тор при этом попадет в Англию, он окажется, пожалуй, единственным человеком в стране, которого не забрасывают шквалом приглашений обратиться за карточкой «Америкэн экспресс», а после грубыми угрозами отобрать ее у него, которому не присылают роскошно оформленных каталогов со всякой никому не нужной мурой.

У Дирка захватило дух от этой мысли.

Но если исходить из той же самой гипотезы, он не может быть единственным богом, оказавшимся в сегодняшнем мире.

Теперь представим на одну минуту, что он пытается уехать в другую страну, не имея при себе ни паспорта, ни кредитной карточки — ничего, кроме способности вызывать молнии и тому подобные вещи. И единственным из возможных вариантов, которые возникнут в вас в голове по этому поводу, будет именно тот, который имел место в аэропорту Хитроу.

Но зачем богу из норвежской мифологии непременно нужно лететь на рейсовом самолете? Неужели нет других способов? Насколько Дирк помнил из книг по мифологии, все боги были наделены способностью летать сами по себе, чем они и занимались постоянно. Но нигде ни разу он не встречал упоминаний о каком-нибудь боге, который сшивался в очереди к стойке регистрации пассажиров, жуя на ходу сдобную булочку. Правда, следует признать, что в те времена мир не был до такой степени наводнен служащими, осуществлявшими контроль за авиаперевозками, не было такого неимоверного количества радаров, систем ракетной тревоги и тому подобных вещей. И все же быстрый перелет через Северное море не должен быть такой уж проблемой для бога, в особенности, если речь идет о таком боге, как Тор, который сам может устраивать нужную погоду. Разве не так?

Еще одна нотка зазвенела где-то в глубине сознания Дирка, но потом потерялась в шуме суматохи.

На мгновение он попытался представить себе, что должны ощущать киты. Сейчас был очень подходящий момент для проникновения в суть этой проблемы, хотя киты, наверное, были более приспособлены к плавному лавированию среди голубых океанических вод, чем он к тому, чтобы сражаться с дорожным движением на Пентонвиль-роуд в своем потрепанном «ягуаре», — но гораздо больше мысли его занимала способность китов издавать звуковые сигналы. Когда-то они разносились по всему океаническому пространству благодаря способности звука передаваться на большие расстояния под водой. А в настоящее время по той же самой причине в океане не осталось ни одного места, которое бы не вибрировало от шума судовых двигателей, и этот непрекращающийся гул лишил их возможности общаться друг с другом.

Ну и что из этого — таково примерно отношение людей к этой проблеме, и их можно понять, думал Дирк. В самом деле, кому интересно слушать, как стада рыб или млекопитающих верещат что-то друг другу?

Но на мгновение Дирк ощутил какое-то щемящее чувство потери и бесконечной грусти оттого, что среди всего неистового информационного шума, ежедневно обрушивающегося на головы людей, он мог, как ему показалось, расслышать несколько ноток, которые выдавали следы присутствия богов.

Когда он повернул на север, к Айлингтону, где вдоль дороги шли бесконечной вереницей рестораны-пиццерии и агентства недвижимости, ему стало даже не по себе при мысли о том, какой могла быть их жизнь сейчас.

18

Тонкие зигзаги молнии пробились сквозь тяжелую изнанку облаков, своей формой напоминавшую отвисший живот. Последовавший после этого ворчливый удар грома исторг из них противные, мелкие капли моросящего дождика.

Под самым небом виднелись очертания самых разных башенок причудливой формы, искривленных шпилей, остроконечных скал, которые тыкали, кололи и раздражали его до такой степени, что, казалось, он вот-вот не выдержит и лопнет, превратив все в один сплошной поток воды, где будут плавать разлагающиеся обломки.

Высоко в мерцающем сумраке, прикрывшись продолговатыми щитами, стояли на страже безмолвные фигуры, свернувшиеся в клубок драконы изумленно таращились на разгневанное небо, когда Один, прародитель всех богов Асгарда, приблизился к большим железным воротам, за которыми начинались его владения, а в глубине их располагались сводчатые палаты Вальгаллы. Воздух наполняли беззвучные завывания крылатых псов, приветствовавших своего хозяина на пути к трону. В пространстве между башнями и шпилями сверкала молния.

Великий, древний и бессмертный Бог Асгарда возвращался в свои царственные чертоги в той манере, которая вызвала бы удивление у него самого даже во времена расцвета, много веков назад, — ведь даже в жизни богов бывает весна, когда энергия бьет через край и они полны сил, позволяющих им одновременно питать мир смертных и властвовать над ними, ведь именно потребность смертных вызвала их появление на свет. Он возвращался в большом сером фургоне марки «мерседес», на котором не было ни единой надписи.

Фургон затормозил в укромном месте.

Дверь кабины распахнулась, и оттуда вылез мужчина с бесцветным, ничего не выражающим лицом, в униформе без знаков различия.

Ту работу, которую он выполнял всю жизнь, ему поручали потому, что он обладал свойством никогда не задавать вопросов — отнюдь не в силу врожденной деликатности, а просто потому, что ему и в голову не приходило, что можно задавать какие-нибудь вопросы. Двигаясь медленно, вразвалку, как большая ложка для помешивания каши, он подошел к задним дверям фургона, открыл их — процесс открывания оказался делом непростым, так как включал согласованные манипуляции с разными рычагами и задвижками.

В конце концов двери распахнулись, и, если бы Кейт присутствовала при этом, больше всего ее потрясло бы открытие, что в итоге в фургоне действительно перевозили албанское электричество. Хиллоу — так звали мужчину — встретило световое пятно, но он не нашел в этомничего странного. Световое пятно было именно тем, что он ожидал увидеть каждый раз, когда открывал дверь фургона. Когда он открывал ее в самый первый раз, он просто подумал про себя: «Смотри-ка. Пятно света. Вот те раз», — но этим и ограничился, обеспечив себе тем самым гарантированное рабочее место на всю оставшуюся жизнь — а уж сколько ее оставалось, зависело от него самого.

Световое пятно постепенно рассеялось, преобразовавшись в фигуры древнего старика, лежавшего на больничной каталке, и его низкорослого сопровождающего, который показался бы Хиллоу самым гнусным существом из тех, кого ему приходилось встречать в жизни, если б у него возникло желание перебирать в памяти всех по очереди, проводя сравнение. Однако это было тяжелым занятием. Главной его заботой в настоящий момент было помочь карлику вытащить каталку из фургона и поставить ее на землю.

С этой задачей они справились достаточно легко. Ножки и колесики каталки оказались чудом стальной технологии. Они размыкались, катились и поворачивались так дружно и слаженно, что преодоление препятствий в виде ступенек и прочих неровностей прошло гладко и незаметно.

Справа от места, где остановился фургон, был вход в большую прихожую, отделанную резным деревом очень тонкой работы, с мраморными подставками для факелов, установленных в стенах и придававших помещению величественно-торжественный вид. Прихожая, в свою очередь, вела в большой сводчатый зал. А слева был вход в царственные покои Одина, где ему предстояло подготовиться к судилищу, которое он должен свершить этой ночью.

Как же он ненавидел все это! Поднять из постели, ворчал он про себя, хотя в действительности постель оставалась при нем, вынудить его опять слушать всякий вздор в свое оправдание от сына-недоумка, устраивавшего шум и разрушения, который не мог принять, вернее, у него просто ума не хватало принять реалии жизни. Если он не желал принимать эти новые реалии, он должен подвергнуться уничтожению, и этой ночью Асгард будет свидетелем того, как бессмертный бог будет уничтожен. Все это слишком много для человека в его возрасте, думал Один…

Все, что он хотел, — всегда оставаться в клинике, которую он любил. Благословен был тот день и сама идея устройства в эту клинику, хоть и потребовала ощутимых затрат, но затраты эти стоили того, и с ними просто нужно было смириться — вот и все. Речь шла о новых жизненных реалиях — а он умел с ними считаться. Те, кто не хотел этого делать, должны были нести наказание. Ничего не проходит даром даже для бога.

После того как он исполнит свой долг этой ночью, он сможет наконец навсегда вернуться в Вудшедскую клинику, а это так прекрасно. Он поделился этим с Хиллоу.

— Чистые белые простыни, — сказал он Хиллоу, который просто кивнул в ответ с тупым безразличием. — Льняные простыни. Каждый день свежие.

Хиллоу умелым маневром обогнул ступеньку, а потом плавно перенес каталку через нее.

— В жизни бога, Хиллоу, — продолжал Один, — в жизни бога, как бы тебе объяснить, не хватало чистоты, тебе понятно, о чем я говорю? Никто не занимался моим постельным бельем. Я имею в виду по-настоящему. Можешь себе это представить? Отец всех богов! И при этом никто, ни одна душа, ни разу не подошел ко мне и не сказал: «Мистер Одвин…» — Он хихикнул. — Они называют меня там «мистер Одвин», понимаешь. Они не знают, с кем имеют дело. Я даже не уверен, было ли это доступно их пониманию, как ты считаешь, Хиллоу? Так вот никто никогда за все то время не подошел и не сказал: «Мистер Одвин, я поменял вам постель и застелил новые простыни». Ни один. Без конца только и шел разговор о том, что надо что-то рубить, крушить, разносить вдребезги, обращать в рабство, что одни должны выполнять волю других, но проблеме белья, насколько я могу судить об этом сейчас, не уделялось практически никакого внимания. Могу привести тебе один пример…

Его реминисценции были на мгновение прерваны, однако, тем, что его транспортное средство подкатило к дверному проему громадных размеров, перед которым стояло на страже, раскачиваясь и уперев руки в бока, пятнообразное расплывчато-грязное существо, прямо у них на дороге. Тоу Рэг, который в течение всего пути, невидимый за каталкой, хранил молчание, устремился вперед и что-то быстро сказал влажно-расплывчатому существу, которому, чтобы расслышать его, пришлось наклониться так низко, что физиономия его даже побагровела. Тотчас после этого потное существо отпрыгнуло, скрючившись в раболепной позе, в свою желтую берлогу, и тележка со священным грузом покатила вперед в высоченные залы, палаты и коридоры, из глубины которых доносились звуки грохочущих раскатов и отвратительные зловонные запахи.

— Могу привести тебе один пример, Хиллоу, — продолжал Один. — Возьми, к примеру, вот это место. Или Вальгаллу…

19

Обычно стоило ему повернуть на север, как вещи начинали представать в успокаивающе ясном и четком свете, но на этот раз, наоборот, Дирка преследовали всякие дурные предчувствия.

Неожиданно пошел дождик, который в другое время способствовал бы улучшению настроения, но в таком виде, как сейчас, мелкий, жалкий и отвратительный, падавший с мрачного, темного неба, он еще больше усиливал ощущение заброшенности и тоскливой безысходности. Дирк включил дворники, которые заработали с глухим скрежетом, так как влаги на ветровом стекле было слишком мало для того, чтобы они могли нормально функционировать, поэтому он решил их выключить в конце концов. Стекло мгновенно покрылось каплями дождя.

Дирк снова включил дворники, но они, все так же отказываясь воспринимать целесообразность своих функций, пищали и скрипели, выражая протест. Дорога стала предательски скользкой.

Дирк покачал головой. Как ему могла прийти в голову такая чушь, говорил он себе, нельзя представить ничего более нелепого. Он дал своей фантазии разыграться так, что ему было даже неудобно за себя. Как мог он построить свои абсурдные, совершенно фантастические версии, основываясь только лишь на шатких — он с трудом мог назвать их уликами — догадках и предположениях.

Взрыв в аэропорту. Возможно самое простое объяснение.

Мужчина с кузнечным молотом. Ну и что?

Серый фургон, который видела Кейт Шехтер во дворе клиники, Но что здесь необычного? В какой-то момент он ухватился за этот факт, но сейчас он представлялся ему совершенно обыденным.

Автомат по продаже кока-колы — раньше он вообще не принимал его в расчет.

Как можно было связать его со всем тем, что ему было известно о древнескандинавских богах? Единственная идея, имевшаяся у него на этот счет, была слишком нелепой, чтобы быть высказанной вслух, так что он решил вообще ее не рассматривать.

Тут Дирк заметил, что проезжает мимо дома, где не далее как сегодня утром он встретился со своим клиентом, чью отрубленную голову водрузило на крутившуюся пластинку дьявольское существо с зелеными глазами, которое размахивало косой и подписанным кровью контрактом, а потом растворилось в воздухе.

Он внимательно посмотрел на дом, когда проезжал мимо, — в этот момент откуда-то сбоку выскочил и оказался прямо перед ним большой темно-синий «БМВ», и Дирк, естественно, тут же налетел на него, и уже второй раз за день ему приходилось с криком выскакивать из машины.

— Какого черта, вы что, не видите, куда едете? — заорал он в надежде прорвать с самого начала оборонительные рубежи противника. — Совсем идиоты! — продолжал он, даже не переводя дыхания. — Несутся как бешеные. Не соблюдают никаких правил! Нагло плюют на окружающих!

Главное — сбить с толку противника, считал он. К примеру, вы звоните кому-то и, когда вам ответят, говорите «Да? Алло?» очень раздраженным тоном — это был один из излюбленных методов Дирка, с помощью которых он убивал время в долгие жаркие летние дни. Он наклонился и внимательно изучил достаточно ощутимую, значительных размеров вмятину в задней части «БМВ». Черт бы ее побрал, подумал Дирк.

— Полюбуйтесь, что вы наделали с моим бампером! — вскричал он. — Надеюсь, у вас есть хороший адвокат!

— Я и сам хороший адвокат, — негромкий ответ, потом тихий щелчок.

В испуге Дирк поднял голову. Но тихий звук щелчка был связан всего-навсего с закрыванием двери.

На мужчине был костюм итальянского производства, такой же тихий и сдержанный, как его хозяин. Он носил очки в спокойной оправе, стрижка тоже была скромной, лишенной вычурности, и хоть галстук-бабочка уже по своей природе не может быть чем-то скромным, но тем не менее даже он являл собой пример того, каким скромным можно сделать и этот аксессуар. Он вытащил из кармана изящный бумажник и не менее изящный серебряный карандаш. Он не спеша подошел к машине Дирка и записал ее регистрационный номер.

— У вас есть визитная карточка? — осведомился он, пока записывал номер, даже не подняв головы и не посмотрев на Дирка. — Вот моя карточка, — добавил он, вытащив ее из бумажника. На обороте он что-то приписал. — Это мой регистрационный номер и название моей страховой фирмы. Может быть, вы будете так любезны сообщить мне название вашей. Если вы не сможете сделать это прямо сейчас, я поручу своей секретарше позвонить вам.

Дирк вздохнул и решил, что продолжать атаку в данном конкретном случае — занятие бессмысленное. Он вытащил свой бумажник и принялся перебирать визитные карточки, скопившиеся там в изрядном количестве, причем как-то незаметно. Какой-то момент он раздумывал, не представиться ли ему неким Весли Арлиоттом, консультантом в области яхтовой навигации по океанам из Арканзаса, но решил отказаться от этого намерения. Так или иначе, этот человек уже записал его регистрационный номер, и, хотя Дирк точно не помнил, платил ли он за страховку последний раз, но и в то же время не помнил, чтобы не платил, это уже являлось хорошим знаком. Он протянул мужчине настоящую визитную карточку, поморщившись. Тот взглянул на нее.

— Мистер Джентли, — прочел он. — Частный детектив. Простите, частный детектив, использующий методы холизма. Прекрасно.

Он положил карточку куда-то к себе, не проявляя к ней более никакого интереса.

Никогда в жизни Дирку не приходилось сталкиваться с таким снисходительным отношением к себе. Тут послышался еще один щелчок. Дирк увидел, как из машины вышла женщина, на ней были очки в красной оправе, и она смотрела на него, улыбаясь ледяной полуулыбкой. Это была та самая женщина, с которой он разговаривал утром через изгородь сада Джеффри Энсти, а мужчина, предположил Дирк, скорее всего ее муж. Секунду он колебался — может быть, следовало повалить их на землю и допросить по всей форме, не проявляя жалости и снисхождения, но внезапно он почувствовал страшную усталость и обессиленность.

Он ответил на приветствие женщины в красных очках кивком головы.

— Все в порядке, Синтия, — сказал мужчина, посмотрев на нее с улыбкой, которая в следующую секунду уже выключилась. — Все, что нужно, я сделал.

Она слабо кивнула, после чего они забрались в свой «БМВ», и через пару секунд машина неспешно тронулась и вскоре исчезла из вида. Дирк взглянул на визитку, которую держал в руках. Клив Дрейкот. Адвокат из одной солидной фирмы. Дирк сунул визитку в свой бумажник, уныло забрался в машину и поехал домой, где его ждал на ступеньках перед входом золотой орел огромных размеров.

20

Когда они наконец оказались в квартире Кейт и она, как ей казалось, могла быть уверена, что Нейл не выбрался из своей квартиры, чтобы подслушивать с неодобрительным видом, затаившись на лестнице, о чем они говорят, она сразу же набросилась на своего гостя, едва за ними закрылась дверь. Оглушительные звуки контрабаса по крайней мере гарантировали тайну ее личной жизни.

— Итак, — негодовала она, — что означает вся эта история с орлом? Что означает это безобразие с уличными фонарями? А?

Скандинавский Бог-Громовержец посмотрел на нее с некоторой неловкостью. Ему пришлось снять свой шлем с рогами, так как он задевал потолок и оставлял царапины на штукатурке. Он сунул его под мышку.

— Что это за история с автоматом по продаже кока-колы? — продолжала Кейт. — Что за кувалда? Короче говоря, что все это значит? А?

Тор молчал. Секунду лицо его хранило надменно-раздраженное выражение, сменившееся затем чем-то вроде замешательства, а потом он просто стоял и истекал кровью.

Несколько мгновений она пыталась еще удерживать в себе гневный пыл, который постепенно угасал, но потом поняла, что скоро от него в любом случае ничего не останется, так что можно было бросить это бесполезное занятие.

— Ну ладно, — проворчала она, — давайте продезинфицируем вашу рану. Я пойду поищу какой-нибудь антисептик.

Она пошла на кухню, открыла шкафчик с лекарствами и вернулась оттуда с пузырьком, увидев который, Тор тут же заявил:

— Нет.

— Что нет? — рассерженно спросила Кейт, бросив на стол пузырек.

— Это, — сказал Тор и пододвинул пузырек обратно к ней. — Нет.

— Чем он вам не нравится?

Тор в ответ лишь пожал плечами и угрюмо уставился в пол в углу комнаты. Там явно не было ничего хоть сколько-нибудь интересного, так что совершенно очевидно, что он просто выражал таким образом свое недовольство.

— Послушай, мужик, — обратилась к нему Кейт, — если, конечно, я могу называть тебя «мужик», как…

— Тор, — сказал Тор, — Бог…

— Да, я уже слышала все твои титулы, — сказала Кейт. — Сейчас я пытаюсь как-то продезинфицировать рану.

— Седра, — сказал Тор, вытянув кровоточащую руку в то же время стараясь держать ее подальше от Кейт. Он с беспокойством разглядывал ее.

— Что?

— Растолченные листья седры. Масло из ядра абрикоса. Настой горьких цветов апельсинового дерева. Миндальное масло. Шалфей и окопник. Но только не это.

Он сбросил пузырек с антисептиком со стола и снова погрузился в свое угрюмо-насупленное состояние.

— Прекрасно! — вскричала Кейт, подняла пузырек и швырнула его в Тора.

Он угодил ему прямо в лицо, оставив красный след на щеке. Тор в бешенстве подался вперед, но Кейт это надуть не испугало, и, не отступив ни на шаг со своего места, она указывала оттуда пальцем на Тора.

— Стой там и не двигайся, мужик! — потребовала она, и он подчинился. — Может быть, тебе требуется что-то особенное для этого?

Минуту Тор выглядел озадаченным.

— Вот этого! — сказала Кейт, показав на проступивший на щеке синяк.

— Месть, — сказал Тор.

— Я пойду посмотрю, что у меня есть, — сказала Кейт. Она повернулась на каблуках и удалилась из комнаты.

Она вернулась минуты через две, сопровождаемая облачками пара, по-видимому, закончив какие-то невидимые приготовления.

— Все в порядке, пойдем со мной, — сказала она.

Она привела его в ванную комнату. Он следовал за ней, всем своим видом давая понять, что ему страшно не хочется это делать, но тем не менее продолжал идти. Облачка пара Кейт принесла из ванной — она вся была окутана им. Сама ванна до краев была заполнена пузырьками и противной клейкой субстанцией.

На полке над ванной стояла целая батарея флаконов и пузырьков, практически пустых. Кейт по очереди доставала их оттуда и показывала Тору.

— Масло абрикосового ядра, — пояснила она и перевернула флакон, чтобы продемонстрировать, что там ничего не осталось. — Все уже там, — добавила она, показав на ванну, полную пены.

— Масло нероли, — продолжала она, достав с полки еще один флакон. — Выдавлено из цветков апельсинового дерева. Содержимое там.

Она достала следующий пузырек.

— Апельсиновый крем для ванн. Содержит миндальное масло. Весь там.

Потом пошли баночки.

— Шалфей и окопник, — сказала она про одну из них, — и масло седры. В первом случае — крем для рук, во втором — ополаскиватель для волос, тоже все в ванне, там же содержимое тюбика с кремом алое для губ, несколько пузырьков с огуречным очищающим молочком, пчелиный воск, грязи для ванн «Рассуль», березовый шампунь и шампунь с морскими водорослями, баночка, где был ночной крем с витамином Е, и огромное количество баночек, содержавших масло печени трески. Боюсь, нет ничего под названием «Месть», зато есть «Наваждение» фирмы «Келвин Клайн».

Она сдернула колпачок с флакона, в котором был одеколон, и вылила все в ванну.

— Я буду ждать в комнате.

С этими словами Кейт удалилась, хлопнув дверью. Ожидая в комнате, пока он окончит процедуры, она пыталась читать какую-то книжку.

21

Не решаясь пошевелиться, Дирк сидел в машине не более чем в нескольких ярдах от собственной двери. Так, ну и что дальше? Уж во всяком случае — не делать резких движений. Двигаться можно, но только мягко и незаметно, размышлял Дирк. Самое главное — не вспугнуть орла.

Дирк напряженно следил за противником. Орел восседал на ступенях его собственного дома с наглой величавостью, крепко вцепившись когтями в край ступеньки. Да, похоже, он никуда не торопится. Орел встряхнулся, расправил крылья, переступил с лапы на лапу, устраиваясь поудобнее, и стал неспешно чистить перья. Приведя себя в порядок, он вытянул шею, хищным взором окинул улицу и беспокойно поскреб когтем по камню ступеней. Великолепное зрелище. Дирк просто не мог не восхищаться этим созданием — его размерами, оперением и превосходными летными качествами. Но, честно спросив себя, нравится ли ему, как отблески света уличного фонаря зловеще вспыхивают в желтых стеклянных глазах птицы и отражаются от гигантского загнутого клюва, он столь же честно был вынужден ответить — нет, ему это совсем не нравится.

Да, такой клюв мог повергнуть к ужас любого представителя животного царства, даже закончившего свой земной путь и пребывающего в виде консервов. Ведь такими когтями не то что консервную банку, а и небольшой «вольво» можно запросто вскрыть. Такое вот милейшее существо выжидающе устроилось на ступенях у Дирка и многозначительно осматривало окрестности.

А интересно, что, если просто-напросто развернуться и уехать вообще из страны? Паспорт с собой? Нет. Паспорт дома. Дверь дома охраняет орел, а паспорт валяется в каком-нибудь ящике, или — что более вероятно — вообще давно утерян.

А еще можно избавиться от самого дома. Здесь количество агентов недвижимости стремительно приближается к реальному числу домов. Вполне найдется — из такого-то множества — кому прийти и заняться домом. Хватит, с него вполне достаточно и холодильников, и дикой фауны, и посланий «Америкэн экспресс».

Вот пойду сейчас и узнаю, чего он хочет, этот орел, подумал Дирк с легкой дрожью. Почему бы и нет в самом деле? Положим, крысу, ну или парочку сусликов… Но, насколько он помнил, дома у него нет ничего, кроме пакетика чипсов и засохшей булки — и то, и другое навряд ли устроит сего повелителя воздушной стихии. Дирку померещилась свежая кровь на когтях орла, но он твердо приказал себе не быть смешным.

Все, хватит. Он немедля подойдет к этой тварюге и объяснит, что крыс у него нет, а там уж будь что будет.

Тихо, бесконечно тихо. Дирк приоткрыл дверцу машины и, пригнувшись, выскользнул наружу. Спрятался за капотом и посмотрел на орла. Орел сидел на месте. Так сказать, находился на посту. И по-прежнему озирал окрестности, только, пожалуй, более настороженно. Дирк, право же, не знал, в каком горном гнезде сего орла обучили различать скрип дверцы «ягуара», но этот звук явно не остался незамеченным.

Дирк осторожно пробирался за шеренгой машин, которые и помешали ему припарковаться поближе к собственному дому. И вот между ним и орлом только синий «рено».

А дальше?

Дальше он выпрямится в полный рост, и встанет, и гордо так скажет: «Я здесь. Делай со мной что хочешь». Дирк, конечно же, не знал, что воспоследует, но, возможно, «рено» примет на себя основной удар.

Вовсе не исключена, например, возможность, что орел ему обрадуется. Может, он просто хочет подружиться? Может, орел потому на него и наскакивал, что хотел познакомиться и немножко поиграть. Разумеется, если предположить, что это тот же самый орел. Почему бы и нет? Все возможно. Маловероятно, что в Северном Лондоне в один день появились два разных орла.

Или орел просто присел отдохнуть на ступенях его дома совершенно случайно, наслаждаясь короткой передышкой перед броском в небо, в погоню за чем-нибудь — ну, я не знаю, за чем там орлы обычно бросаются в погоню.

Как бы там ни было, Дирк понял, что настало время для решительных действий. Он расхрабрился, глубоко вздохнул и восстал из-за капота «рено» как призрак из бездны.

Но орел как раз смотрел в другую сторону, и прошла еще секунда или даже больше, прежде чем он повернул голову и заметил Дирка. Затем воспоследовало нечто столь неожиданное, что Дирк просто растерялся, — орел дико заверещал и отступил на пару шагов к двери. Потом орел поморгал глазищами, но быстро оправился и глянул на Дирка столь бойко и весело, что тот уж вовсе не имел ни малейшего представления, что предпринять.

Дирк немного подождал, пока все не успокоилось, и предпринял новую попытку обойти «рено» спереди. Послышались тихие, неуверенные каркающие звуки. Мгновение спустя Дирк с ужасом понял, что он сам каркает, и заставил себя немедленно прекратить. Это орел, а не грабитель.

И вот тут-то Дирк допустил ошибку.

Он так глубоко погрузился в размышления об орлах, их скрытых намерениях, о разнице между орлами и котятами, что не смог сосредоточиться на том, что он, собственно, делает, переходя улицу. Итак, в думах об орлах он ступил одной ногой на мокрый после дождичка тротуар, зацепился другой ногой за бампер машины, поскользнулся и затем совершил то, что никогда не следует допускать в отношениях с таким большим орлом со столь неустойчивым характером — Дирк полетел прямо на орла, головой вперед, с раскинутыми руками.

Орел отреагировал незамедлительно.

Ни секунды не колеблясь, орел отпрыгнул в сторону, освободив Дирку достаточно места, чтобы тот мог беспрепятственно обрушиться всей тяжестью на ступени собственного крыльца. После чего орел воззрился на него с непередаваемым презрением.

Дирк застонал.

Он ударился виском о край ступеньки и отчетливо понял, что спокойно бы обошелся в этот вечер и без битья головой о камни. Дирк полежал немного, хватая ртом воздух, потом тяжело откатился, прижимая одну руку к виску, а другую — к носу, и посмотрел на орла, горестно размышляя: вот ведь в каких тяжелых условиях приходится работать!

Орел недоуменно на него глянул и опять растерянно заморгал. Дирку стало ясно, что пока бояться вроде нечего, и он сел, а затем медленно поднялся на ноги, стряхивая пыль с пальто. Затем выудил из кармана ключи и отпер входную дверь, которая почему-то немного разболталась. Он с нетерпением ждал, что же орел дальше собирается делать.

Орел легко взмахнул крыльями, залетел в холл и огляделся по сторонам с плохо скрытым отвращением, Дирк не имел ни малейшего представления, что, собственно, орел ожидал увидеть, но подобным же образом на обстановку в холле реагировали не только орлы. Беспорядок, в общем-то, не столь уж и значителен, но орел, очевидно, наравне в прочими посетителями не смог противостоять тому зловещему мраку, который плотной завесой опускался на каждого входящего.

Дирк поднял с коврика конверт, заглянул внутрь, чтобы найти там именно то, что и ожидалось, а затем обнаружил исчезновение картины. И вовсе это не была какая-то особенная замечательная картина, а просто маленький японский эстамп, купленный когда-то по случаю, но Дирку он нравился, и вот теперь он исчез. На стене торчал одинокий крюк. А еще исчез стул.

Потрясенный внезапной догадкой, Дирк поспешил на кухню. Ну вот, теперь совершенно ясно, что он лишился не только стула и любимого эстампа. Набор новейших ножей, кухонный комбайн, двухкассетник исчезли, но зато теперь у него новый холодильник. Очевидно, холодильник доставили ребята Нобби Пакстона, и теперь Дирк просто составит небольшой списочек — вот и все, ничего страшного.

Зато теперь у него новый холодильник. Даже на кухне сразу как-то легче дышится и напряженность исчезла. А появилось ощущение легкости и весенней свежести, к которому не остались равнодушны даже коробки из-под пиццы — они уже вовсе не столь уныло громоздятся на окне.

Дирк весело распахнул дверцу нового холодильника и восхитился, обнаружив полную и совершенную пустоту. Внутренний свет озарял безупречную чистоту бело-голубых стенок и сверкал на хромированных полках. Дирку так это все понравилось, что он тотчас принял решение сохранить все в первозданной чистоте. Он никогда туда ничего не положит.

Прекрасно. Он захлопнул дверцу.

Верещание и шелест крыльев за спиной напомнили, что орел вознамерился и дальше развлекать его своим присутствием. Дирк обернулся и обнаружил, что орел уселся на кухонный стол и вызывающе на него смотрит.

Теперь он уже начинал понемногу привыкать, и орел перестал казаться столь опасным, тем более что постоянно ожидаемого предательского нападения орел до сих пор так и не совершил. Конечно, орла не следовало совсем уж не принимать в расчет, но все обстоит не столь безнадежно, как казалось вначале. Дирк немного расслабился, снял шляпу, скинул пальто и швырнул на стул.

Орел, видимо, учуял, что у Дирка складывается о нем совершенно превратное представление, и протянул ему когтистую лапу. И Дирк опять поддался внезапной панике, совершенно отчетливо увидев, что когти орла испачканы чем-то уж слишком похожим на запекшуюся кровь. Он в ужасе отшатнулся. Орел привстал, расправил крылья — все шире и шире, — наклонился вперед и стал перебирать лапами, пытаясь сохранить равновесие. Дирк совершил то единственно возможное, что могло ему прийти в голову при подобных обстоятельствах, — он молниеносно выпрыгнул из кухни, захлопнул дверь и забаррикадировал ее столом.

За дверью тут же поднялась ужасающая какофония скрежета, стука и возмущенного верещания. Дирк сидел, привалившись спиной к столу, пыхтя как паровоз и пытаясь отдышаться. Немного погодя он уже начал беспокоиться: что же там может выделывать эта птица?

Ему показалось, что орел действительно бьется в дверь. Каждые несколько секунд повторялось одно и то же — сначала мощное биение крыльев, затем бросок — и ужасный шум падения. Дирк не думал, что орлу удастся вышибить дверь, но он вдруг забеспокоился, а вдруг орел так и будет биться в дверь, пока не свалится замертво. Птица явно безумствовала, но вот отчего — Дирк не имел ни малейшего представления. Он попытался успокоиться и понять, что делать дальше.

Он позвонит Кейт и убедится, что у нее все в порядке.

Взжиии… ба-бах!!!

Он наконец-таки откроет конверт, который таскает целый день напролет, и посмотрит, что в нем такое.

Для этого ему нужен острый нож.

Три достаточно труднопреодолимые мысли вдруг потрясли его, промелькнув в быстрой последовательности.

Взжиии… ба-бах!

Первое — острые ножи здесь имеются только на кухне, если только ребята Нобби ему вообще что-либо оставили.

Ну, это, положим, не так уж и важно. Он всегда может найти что-нибудь другое вместо ножа.

Вжиик… та-та-там-бам-бам!

Второе — сам конверт остался в кармане пальто, а пальто на кухне, на спинке стула.

Вжиик… бамс!

Третье очень похоже на второе и касается местонахождения клочка бумаги с телефоном Кейт.

Ба-бах!!!

О Боже!

Бу-бумс…

Дирк вдруг почувствовал себя очень, очень усталым от всего перенесенного сегодня. Его беспокоило глубокое осознание неминучей беды, но он все еще не мог предугадать, что именно лежит в основе.

Ну ладно, он знает, что сейчас делать.

Взжиииии… ба-бах!

…поэтому не стоит медлить. И он быстренько оттащил стол от двери.

Взж…

Он пригнулся и распахнул дверь, удачно проскочив под орлом на кухню, а орел пулей вылетел в холл и шмякнулся о противоположную стенку. Дирк захлопнул за собой дверь, сдернул пальто со стула и придвинул стул к двери.

Ба-бах!

Ущерб, нанесенный двери со стороны кухни, был одновременно и значительным, и впечатляющим, и Дирк не на шутку обеспокоился, что подобное поведение малоутешительно с точки зрения состояния рассудка птицы или во что превратится это самое состояние рассудка, если подобное поведение продлится чуть подольше.

По-видимому, та же самая мысль посетила и птицу, так как царапание и верещание прекратилось, сменившись злобненьким молчанием, которое, продлившись всего минуту, уже вызвало у Дирка не меньшие опасения, чем предшествующее битье головой в дверь.

Дирк терялся в догадках, что случилось.

Он осмотрительно приблизился к двери и очень, очень осторожно немного отодвинул стул, так, чтобы можно было заглянуть в замочную скважину. Он присел на корточки и посмотрел. Поначалу ему показалось, что вообще ничегошеньки не видно — должно быть, ее что-нибудь загораживает. Затем слабое мерцание и блеск с той стороны внезапно открыли ему потрясающую правду — орел тоже припал к замочной скважине и наблюдал. Дирка почти опрокинуло назад от потрясения, и он отскочил от двери в легком ужасе и смятении чувств.

Какой разумный орел! Ну надо же! Что же это такое творится? Где это видано, чтобы орлы вели себя подобным-образом! Так, главное — спокойствие. Попробуем все выяснить. Нечего и думать связаться по телефону с каким-нибудь орнитологом — экспертом по орлам. Все справочники валяются в комнатах, а он вовсе не уверен, что сможет предпринять еще одну вылазку, нет, конечно, у него ничего не выйдет — все бесполезно, когда имеешь дело с орлом, догадавшимся подсматривать в замочную скважину.

Дирк подошел к раковине и нашел кухонное полотенце, скомкал его, намочил и приложил сначала к кровоточащему виску, который продолжал распухать, а потом к носу, тоже распухшему и ужасно болезненному. Может, орел не просто орел, а создание, необычайно тонко чувствующее, и лицо Дирка — в его нынешнем состоянии — просто оскорбило орла в его лучших чувствах, да притом оскорбило столь глубоко, что несчастная птица лишилась рассудка. Дирк безнадежно вздохнул и опустился на стул.

Он попытался позвонить Кейт, но ему удалось поговорить только с автоответчиком, который голосом Кейт любезно попросил оставить сообщение после сигнала, столь же любезно предуведомив, что она едва ли когда-нибудь прослушает сообщение и что намного лучше поговорить с ней лично, но сейчас это, к сожалению, невозможно, так как ее нет дома, и поэтому пусть перезвонит потом.

Премного благодарен, подумал Дирк и положил трубку.

Наконец-то до него дошло, что на самом деле с ним происходит, — он просто всячески оттягивает момент вскрытия письма, испытывая вполне обоснованное беспокойство относительно его содержимого. И страшила, собственно, не сама затея, хотя, конечно, пугает, когда человек продает душу зеленоглазому монстру с косой, и как ни трудно подобное предположить, а именно это, учитывая все обстоятельства, в данном случае и произошло. В уныние повергает то, что человек продал душу зеленоглазому монстру с косой в обмен на долю прибыли от хита.

Если смотреть правде в глаза, то все именно так и произошло. Как это ни печально.

Для начала Дирк решил вскрыть другой конверт, тот, что валялся на коврике у двери. Этот конверт принес курьер большого книжного магазина, где у Дирка был открыт счет. В конверте он нашел листок с текстом песни «Горячая картошка», авторы: Колин Пейгатон, Фил Малвил и Джеф Энсди.

Текст песни очень примитивный, постоянный повтор фраз, четкий ритм, простое чувство опасности, бодрая бессердечность, хорошо схвачено настроение ушедшего лета.

Ну и так далее. Повторяющиеся фразы перекидывают туда-сюда два члены группы, ударник тяжело отбивает ритм, все громче и быстрее — вот, собственно, и все.

Все, что ожидалось. Да. Чудесный дом на Лаптон-роуд, начищенные полы и распавшийся брак.

Вот уж действительно, как все измельчало по сравнению с той великой эпохой Фауста и Мефистофеля, когда человек мог приобрести все знания мира, достичь всех чаяний ума и наслаждений плоти в обмен на душу. А сейчас — часть дохода от продажи пластинки, немного мебели, украшение для стенки ванной комнаты, и вот уже хоп — и голова покатилась с плеч долой.

Итак, в чем заключалась сделка? Что такое этот самый «картофельный» контракт? Кто и что получал, а главное, почему?

Дирк поискал в ящике хлебный нож, опять сел на стул, достал из кармана конверт, заклеенный липкой лентой, и вскрыл.

Из конверта выпала связка бумаг.

22

Именно в тот самый момент, когда зазвонил телефон, дверь в гостиную распахнулась, и перед Кейт предстал Бог-Громовержец. Он тщательно отмок в предложенном ему целебном составе, потом вылез из ванной, разодрал ночную рубашку Кейт и перевязал боевые раны. Отмокшие дубовые щепки он небрежно бросил в угол. Кейт приняла решение до поры до времени просто игнорировать как провокационные действия Тора, так и настырный телефонный звонок. С первым она еще успеет разобраться, а вторым займется автоответчик.

— Читала я о тебе, — обратилась Кейт к Громовержцу. — Ну и где твоя борода?

Тор взял у нее том энциклопедии, посмотрел и пренебрежительно отодвинул.

— Ха, да я ее сбрил. Еще в Уэльсе, — сказал он и нахмурился от неприятных воспоминаний.

— Господи помилуй, что же ты делал в Уэльсе?

— Камни считал.

Тор пожал плечами и уставился в окно.

В его грубости чувствовалась огромная, неизбывная тоска. Внезапно Кейт почти испугалась — уж не погода ли так на него действует? С некоторыми это бывает. Впрочем, нет, у бога, наверное, все по-другому. Кто на кого влиял — неизвестно, но небо за окном тоже беспокойно хмурилось и явно пребывало в плохом настроении.

Кейт неожиданно смутилась.

— Простите за столь глупый вопрос, мне, знаете ли, никогда еще не доводилось проводить вечер в обществе бога, но все-таки — какие именно камни вы считали в Уэльсе?

— Все, — пророкотал Тор. — Все — от вот таких… — Он показал размер где-то в четверть дюйма. — …До вот таких. — Он широко раскинул руки.

Кейт уставилась на него, перестав вообще что-либо понимать.

— А… а сколько их?

Тор оглянулся в гневе.

— Вот сами и сосчитайте, если вам так интересно! — заорал он. — Я потратил годы и годы… И только я один знаю — сколько их. И никто больше никогда не узнает! Так вы что — хотите, чтобы я вот так просто взял и сказал первому встречному? Как бы не так. И не надейтесь.

Он опять отвернулся к окну.

— Вообще-то я не совсем уверен… Иногда мне кажется, что я сбился со счета где-то посреди Глэморгана. Нет, я не буду! — прокричал он. — Я не буду опять их считать!

— Ну ладно, ладно… Зачем вообще вы занимались столь странным делом?

— Это бремя взвалил на меня отец. Наказание. Епитимья. — Тор нахмурился.

— Ваш отец? То есть Один?

— Отец Всех Богов Асгарда.

— Так он жив?

Тор посмотрел на нее как на дурочку.

— Мы бессмертны, — просто сказал он.

Внизу Нейл как раз завершил громоподобное выступление на контрабасе, и стало пугающе тихо.

— Бессмертны — ведь именно этого вы и хотели. Вы сами сделали нас бессмертными. Это жестоко. Вы хотели, чтобы мы были вечно, и стало так. Потом вы нас забыли. Но мы все еще вечные боги. И только теперь — наконец — многие мертвы, многие умирают. — И еще он добавил совсем тихо: — Только это не так-то просто — умереть.

— Я ничего не могу понять. Так вы говорите, что я, то есть все мы…

— Нет, вы должны понять, — гневно сказал Тор. — Именно поэтому я к вам и пришел. А вам известно, что большинство меня вообще не видят? Просто не замечают. И вовсе не потому, что мы прячемся. Мы здесь. Мы среди вас — моего народа. Мы ваши боги. Вы дали нам жизнь. Вы сделали нас тем, чем не рискнули стать сами. И вы нас не признали. Когда я иду по улице в этом… мире, в мире, созданном вами без нас, никто даже не глянет в мою сторону.

— Даже в этом шлеме?

— Да, особенно в этом шлеме!

— Правда?

— Да вы что, смеетесь надо мной! — взревел Тор.

— Все это слишком сложно для бедной девушки…

Внезапно комната содрогнулась и затаила дыхание. Кейт тряхнуло, как при землетрясении, и все стихло. И этой жуткой тишине синяя китайская настольная лампа опрокинулась, свалилась на пол, закатилась в темный угол, преспокойно там уселась, распушила шерсть и жалобно мяукнула.

Кейт уставилась в угол, тщетно пытаясь сохранять спокойствие, чувствуя, как по спине стекают противные струйки холодного пота.

— Что это? — еле вымолвила она дрожащим голосом.

Казалось, Тор слегка растерялся.

— Не стоит меня злить, — пробормотал он. — Вам еще здорово повезло.

— Что все это значит?

— Я хочу взять вас с собой.

— Нет, что это? — Она указала на маленького котенка, испуганно забившегося под стол, котенка, который только что был синей китайской настольной лампой.

— Я уже ничего не могу изменить.

Кейт вдруг почувствовала себя такой усталой, растерянной и напуганной, что чуть не расплакалась. Она прикусила губу, из последних сил сдерживая подступающие слезы, и постаралась изобразить праведный гнев.

— Вот как? — сурово сказала она. — Я уж было подумала, что вы и вправду бог. Надеюсь, у вас не было намерения вторгаться в мой дом, выдавая себя за другого. Я… — Она вдруг замолчала на полуслове и продолжила свою речь уже совсем в другом тоне. — Так значит, — сказала она еле слышно, — вы были здесь, в этом мире, все это время?

— Да. Здесь и в Асгарде, — спокойно ответил Тор.

— Асгард. Это дом богов?

Тор молчал. Молчал мрачно и обеспокоенно.

— А где Асгард?

Тор молчал. Он вообще немногословен. Когда он наконец заговорил, было совершенно непонятно — то ли он все это время думал, то ли просто так стоял.

— Асгард тоже здесь. Все миры здесь.

Он вытащил из-под шкур огромный молот и углубился в его изучение со странным любопытством. Кейт показалось, что она где-то уже это видела, и ей инстинктивно захотелось пригнуться. Она отступила на несколько шагов и настороженно наблюдала за Тором.

Когда Тор поднял голову, в глазах его были сосредоточенность и мощь, как будто он приготовился к схватке.

— Этой ночью я должен быть в Асгарде. Там, в Вальгалле, в Великом Зале, отец мой Один за все ответит.

— То есть за то, что заставил вас считать булыжники в Уэльсе?

— Нет! За то, что Уэльса камни теперь считать не стоит.

Кейт безнадежно покачала головой.

— Даже не знаю, что и сказать. Наверное, я просто слишком устала. Приходите завтра. Утром. Тогда все и расскажете.

— Нет. Вот увидите все собственными глазами и поймете. Вы должны увидеть все сегодня ночью.

Тор схватил ее за руку.

— Я не хочу в Асгард. Я не имею привычки посещать мифические места с незнакомцами. Сами идите туда. Зайдете утром и расскажете, как там и что. Да, и дайте ему хорошую взбучку за булыжники.

Кейт высвободила руку. Совершенно очевидно, что ей удалось вырваться только потому, что он сам ей это дозволил.

— А сейчас, пожалуйста, уходите и дайте мне поспать! — разъярилась она.

И вдруг дом сотрясли оглушительные звуки контрабаса — это Нейл приступил к исполнению песни Зигфрида в переложении для контрабаса. Акт первый, «Гибель Богов» — более чем уместное музыкальное сопровождение данной сцены. Сотрясались стены, стекла дребезжали. Из-под стола доносилось патетическое и жалостливое мяуканье настольной лампы.

Кейт постаралась сохранить яростное неистовство, но оказалось, что совершенно невозможно яриться достаточно долго в такой-то обстановке.

— Ну хорошо, — в итоге сказала она, — как мы туда отправимся?

— Туда ведет столько же дорог, сколько в мире этих малюсеньких частичек.

— Простите, что?

— Малюсенькие частички. — Он показал большим и указательным пальцем нечто очень маленькое. — Молекулы, — добавил он, кажется, испытывая некоторое неудобство от этого слова. — Но для начала давайте уйдем отсюда.

— Мне пальто в Асгарде понадобится?

— Как хотите.

— Ладно, лучше возьму. Подождите минутку.

Кейт пришла к выводу, что наиболее правильное решение, когда имеешь дело с таким удивительным вздором, который в последнее время определяет ее жизнь, — подходить к этому по-деловому. Она нашла пальто, причесалась, оставила на автоответчике новое послание и поставила под стол блюдечко с молоком.

— Прекрасно, — сказала она и направилась к выходу из квартиры, тщательно заперла дверь и зашикала на Тора, когда они проходили мимо двери Нейла. За всем тем ужасающим шумом, который он сейчас производил, Нейл почти наверняка смог бы расслышать легчайшие звуки и выскочить, чтобы опять жаловаться на автомат кока-колы, позднее время, человеческую бесчеловечность, погоду, шум, цвет пальто Кейт, которое, к несчастью, было именно синего цвета, а этот цвет — по не известным никому причинам — Нейл просто не выносил. Они благополучно спустились по лестнице и осторожно закрыли за собой дверь подъезда.

23

Листки плотной бумага высыпались на кухонный стол Дирка; листки были сложены вместе и, если судить по их виду, немало попутешествовали из рук в руки.

Дирк отделял листок от листка, тщательно разглаживал каждый в отдельности и раскладывал на столе, расчищая необходимое пространство среди старых газет, пепельниц и грязных чашек, которые Элен всегда оставляла именно там, где они и были, заявляя, если ее заставляли объясняться, что она, дескать, думала, что Дирк поставил их там специально.

Несколько минут он рассматривал содержимое конверта, двигаясь от листка к листку, сравнивая их между собой, тщательно изучая — страницу за страницей, пункт за пунктом, строчку за строчкой.

Он не мог понять ни единого слова.

Вообще-то можно было и раньше догадаться, честно признался Дирк, что зеленоглазое, лохматое, машущее косой чудище вполне может от него отличаться не только общим обликом и личными повадками, но и тем, какой алфавит оно предпочитает.

Дирк разочарованно откинулся на спинку стула и потянулся за сигаретами, но пачка была пуста. Он взял карандаш, повертел в пальцах, но это не произвело должного эффекта.

Через пару минут его вдруг посетило пренеприятное подозрение: что, если орелвсе еще наблюдает за ним в замочную скважину? И он понял, что сосредоточиться на интересующей его проблеме в столь тяжелых условиях практически не представляется возможным, особенно без сигарет. Дирк рассердился на себя. Он знал — там, наверху у кровати, еще оставалась одна пачка, но он счел себя недостаточно компетентным орнитологом, чтобы отправиться за ней в спальню.

Он попробовал еще немного поизучать бумаги. Мелкие, неразборчивые буквы рунического письма еще вдобавок все съехали влево. Справа же практически ничего не было, кроме нескольких значков, образующих вертикальный столбец. Все это для Дирка было полной абракадаброй, но почему-то само расположение рун на листе вызывало неуловимо легкое и весьма неопределенное чувство узнавания.

Дирк опять переключился на конверт и решил повнимательней исследовать вычеркнутые имена.

Говард Белл — чрезвычайно процветающий автор бестселлеров, пишущий плохие книги, которые расходятся в невероятных количествах, несмотря на то — а может, именно потому, — что их никто не читает.

Денис Хатч — магнат музыкального бизнеса. В контексте известных теперь Дирку фактов, он понял, что прекрасно знает это имя. «Ариес Райзинг Рекорд Труп» была основана на идеалах 60-х или, по крайней мере, на том, что тогда понималось под идеалами. В 70-е она заметно выросла и, вобрав затем материализм 80-х, ничего при этом не потеряв, превратилась в мощную фирму развлекательного бизнеса по обе стороны Атлантики. Денис Хатч занял верхнее место, когда основатель умер, приняв летальную дозу кирпичной стены при помощи «феррари» и бутылки текилы. Диск «Горячая картошка» был тоже выпущен со знаком «АРРГХ».

Стэн Дубчек — старший партнер рекламной фирмы с дебильным названием, владеющей ныне большей частью рекламных компаний как в Англии, так и в Америке, с названиями куда более пристойными.

И тут-то внезапно еще одно имя стало узнаваемым, так как теперь Дирк уже знал, имена какого сорта он ищет. Родерик Мерсер — величайший издатель мира самых низкопробных газетенок. Сначала Дирк не смог распознать это имя из-за непривычного окончания «…ерик», после «Род…». Так, так, так…

Так вот здесь люди, внезапно надумал Дирк, которые действительно что-то приобрели. И безусловно, они приобрели нечто большее, чем чудесный маленький домик на Лаптон-роуд и несколько засушенных цветов. И столь же очевидно, что у них было еще одно огромное преимущество — их головы остались на плечах, если только Дирк не пропустил ничего в криминальной хронике. Ну и что все это значит? Что это за контракт? Как получилось, что все, в чьих руках он побывал, потрясающе преуспели, кроме одного — Джеффри Энсти? Каждому, через чьи руки он прошел, контракт принес прибыль, каждому, но только не тому, кто получил его последним. И у кого он остался.

Это была горячая картошка…

Дирку вдруг открылось, что именно Джеф Энсти и услышал разговор о горячей картошке, о том, что от нее надо поскорее избавиться и передать дальше. Если Дирк сейчас правильно помнит интервью с Пейном, тот вроде не говорил, что он сам слышал этот разговор.

Его открытие было ужасно, и если попытаться это сформулировать, то получится примерно следующее: «Джеф Энсти потрясающе наивен». Он услышал этот разговор, вот только между кем… — Дирк взял конверт и пробежал список имен, — и Джеф подумал, что в нем есть отличный танцевальный ритм. Он ни на мгновение не осознал, что, собственно, он услышал. Да, похоже, Джеф так и не понял, что этот разговор приведет его к смерти. Он сделал хит, а когда ему действительно протянули реальную горячую картошку, он ее преспокойненько взял.

И вместо того, чтобы последовать совету, он написал песню на эти слова…

…а он вместо этого засунул конверт за золотой диск, болтающийся на стенке в ванной.

Дирк нахмурился и медленно, вдумчиво затянулся карандашом.

Это просто смешно.

Нужно раздобыть сигареты, если он намерен все обдумать хотя бы с некоторой интеллектуальной строгостью. Он натянул пальто, нахлобучил шляпу и направился к окну.

Окно не открывалось уже… Ну конечно, оно не открывалось ни разу за все время его владения этим домом, и теперь оно отчаянно сопротивлялось неожиданному посягательству на свою независимость. После непродолжительной, но напряженной борьбы Дирк одержал победу и выбрался на карниз, волоча за собой полы кожаного пальто. Отсюда не слишком удобно прыгать на мостовую, так как как раз под ним оказались ступени, огороженные железными перилами, ведущие вниз — в подвал дома. Итак, все это надо перепрыгнуть.

Без малейших колебаний, со всей присущей ему решимостью Дирк прыгнул, и уже в полете до него вдруг дошло, что ключи от машины остались на кухонном столе.

Он летел и думал, стоит или нет исполнять дикий танец в воздухе, отчаянно пытаясь ухватиться за карниз в тщетной надежде удержаться, и по зрелом размышлении пришел к выводу, что нет, не стоит — ведь малейшая ошибка при осуществлении подобного маневра может только — предположительно — убить его, в то время как прогулка может только — вероятно — быть полезна.

Дирк тяжело приземлился по другую сторону перил, но пальто зацепилось, он стал тянуть и порвал подкладку. Как только колени перестали дрожать и он немного пришел в себя, так сразу и понял, что сейчас уже около двенадцати и все пабы, должно быть, закрыты, и возможно, ему придется совершить за сигаретами более долгую прогулку, чем ожидалось.

Дирк соображал, что делать.

Виды на будущее и состояние рассудка орла — вот главные факторы, которые необходимо учесть при выработке правильной стратегии. На настоящий момент единственный путь к ключам от машины — назад через парадную дверь в полоненный орлом холл.

Двигаясь с превеликой осторожностью, на цыпочках, он поднялся по ступеням к двери, присел на корточки и, надеясь, что проклятая тварюга не собирается верещать, тихонько приподнял заслонку почтового ящика и заглянул.

В сей же миг в руку впился коготь, а клюв чуть-чуть промахнулся и не угодил в глаз, но зато оцарапал его многострадальный нос.

Дирк взвыл от боли и отскочил, правда, недалеко — ведь коготь крепко вцепился в руку. Он отчаянно отбивался и ударил по когтю, но стало еще хуже, коготь впился глубже, а за дверью орел яростно бился, и малейшее его движение отдавалось в руке Дирка нестерпимой болью.

Дирк ухватился за огромную лапу свободной рукой и попытался выдернуть коготь. Наконец он высвободил израненную руку и бережно прижал к себе.

Орел резко втянул лапу обратно, и Дирк слышал, как он хлопал крыльями, вопил и верещал, а потом заметался по холлу, царапая стены.

Дирк обыграл идею поджечь дом, но, как только боль немного утихла, он остыл и попробовал, если сможет, посмотреть на вещи с точки зрения орла.

Он не смог.

Он не имел ни малейшего представления, какими вещи представляются орлу вообще, что уж тут говорить о данной особи с явными отклонениями психики.

С минуту или чуть дольше он нянчил руку, но потом любопытство и уверенность, что орел перелетел в дальний конец холла, победили, и он приподнял заслонку карандашом и оглядел холл с безопасного расстояния в несколько дюймов.

Орел был прекрасно виден — он угнездился на перилах и смотрел обиженно. Дирк просто ошалел от подобной наглости — только что сам напал на него, а теперь сидит с оскорбленным видом!

Орел же, похоже, был страшно доволен, что ему удалось привлечь внимание к собственной персоне. Он привстал и начал медленно расправлять гигантские крылья и делать осторожные взмахи, словно пытаясь удержать равновесие. Именно эта жестикуляция и вызвала паническое бегство Дирка с кухни. На этот раз он, правда, был защищен доброй парой дюймов крепкой древесины и мог удержать свои позиции. Орел тем временем вытянул шею, раскрыл клюв и жалобно закаркал, чем немало удивил Дирка.

А потом он заметил и еще нечто удивительное для орла — на крыльях странные, не орлиные, отметины, как огромные круги. По цвету они не слишком отличались от остального оперения и только благодаря безукоризненной четкости линии выделялись столь явно. У Дирка появилось очень отчетливое чувство, что орел хочет показать ему отметины на крыльях и все это время просто всячески старался привлечь его внимание. Каждый раз, когда птица наскакивала на него, все неизменно начиналось с таких вот взмахов крыльями. И каждый раз Дирк думал только о том, как бы поскорее удрать, и потому не мог уделить демонстрации оперения должного внимания.

— Эй, приятель, у тебя есть деньги на чашку чаю?

— Да, спасибо, — сказал Дирк. — Все в порядке.

Он думал только об орле и даже не оглянулся.

— Нет, я хотел сказать, не найдется ли у тебя пары монет только на чашку чаю?

— Что? — На этот раз Дирк раздраженно оглянулся.

На мостовой стоял бродяга неопределенного возраста. Он стоял, слегка раскачиваясь, и разочарованно смотрел на Дирка.

Не получив незамедлительно ответа, бродяга вперил взор в землю в ярде от себя и пошатывался. Он вытянул руки вперед, немного развел в стороны, отвел назад и продолжал раскачиваться. Вдруг нахмурился, уставясь в землю. Потом хмуро глянул на другое место. Потом повернул голову и нахмурился на всю улицу.

— Вы что-то потеряли? — сказал Дирк.

— Я что-то потерял? — удивленно спросил он. — Я что-то потерял?

Похоже, это был самый удивительный вопрос, какой он когда-либо слышал. Он опять некоторое время смотрел в сторону, стоя неподвижно, и, видимо, пытался соотнести этот вопрос с привычным порядком вещей. Это вызвало немного больше раскачиваний и немного больше хмурости. Наконец он, кажется, пришел к некоему подобию ответа.

— Небо? — сказал он, всем своим видом побуждая Дирка счесть такой ответ достаточно хорошим.

Он осторожно повернул голову и посмотрел вверх, стараясь сохранить равновесие. Казалось, ему не понравилось то, что он увидел в тусклой бледности облаков, и он опять посмотрел вниз, под ноги.

— Землю? — сказал он, явно неудовлетворенный подобным предположением, и вдруг его осенило. — Лягушек? — Он неуверенно глянул на Дирка. — Мне всегда нравились… лягушки.

Теперь он не отрываясь смотрел на Дирка с таким видом, что любой бы догадался — вот теперь-то он сказал все, что хотел, а уж что до остального, пусть Дирк сам решает.

Дирк совершенно растерялся. Он затосковал о благословенных временах, когда жизнь была столь легка и он не ведал забот, о тех великих временах, когда он общался всего лишь с простым сумасшедшим орлом, правда, тот вел себя как маньяк-убийца, ну да это ерунда — теперь он казался Дирку совсем безобидным и милым. С воздушными налетами он хотя бы мог справиться, а что делать с навалившимся неизвестно откуда безымянным чувством вины?

— Что тебе от меня нужно? — сдавленно произнес Дирк.

— Сигаретку, приятель, — сказал бродяга, — или что-нибудь на чашку чаю.

Дирк сунул ему фунт, в панике побежал по улице и в двадцати ярдах наткнулся на строительную вагонетку, в которой угрожающе маячил его старый холодильник.

24

Кейт спустилась по ступенькам. Заметно похолодало. Хмурые облака тяжело нависли над землей. Тор рванул в сторону парка, и Кейт послушно поспешила за ним, стараясь не отставать.

Богатырь стремительно проследовал по улицам Примроуз-Хилл, и, наблюдая за ним, Кейт поняла, что, к сожалению, он был совершенно прав — встречные старательно отводили взгляд, когда Тор проходил мимо. Он вовсе не был невидимым. Просто не вписывался в окружающее, и его предпочитали не замечать.

Парк уже закрыли на ночь, но Тор быстро перемахнул через ограду, потом подхватил Кейт и перенес с такой легкостью, как будто она букет цветов.

Как и всегда, влажная и мягкая трава оказывала совершенно магическое действие на горожанина. И на этот раз Кейт поступила как обычно — она присела и коснулась ладонью влажной земли. Она никогда толком не понимала, зачем это делает, и ей часто приходилось что-нибудь подбирать с земли или поправлять, чтобы никто не заметил ее странного поступка, но на самом деле она просто хотела на мгновение почувствовать траву и влажную землю на ладонях.

Парк терялся в темноте, и когда они поднялись на холм и остановились на вершине, то увидели, как вдалеке к югу над темнотой парка светится центр Лондона. Уродливые башни зловеще возвышались на горизонте, властвуя над парком, небом и городом.

Пронизывающий, влажный ветер то и дело проносился по парку, как взмахи хвоста задумчивой лошади. В этих порывах ветра ощущались обеспокоенность и раздражение. И действительно в самом ночном небе Кейт чудился бег без устали мчащихся коней, и ветер свистел в ушах, когда они во весь опор проносились мимо. А еще ей чудилось, что все движение исходит из одного центра — и этот центр совсем рядом с ней. Она пожурила себя за столь абсурдные предположения, но тем не менее ей продолжало казаться, что все вертится вокруг них в ожидании приказаний.

Тор еще раз вытащил молот и держал перед собой — задумчиво и отсутствующе, примерно так же, как и несколько минут назад в ее квартире. Он нахмурился и, казалось, очищал молот от мельчайших невидимых пылинок. Все это слегка напоминало то, как самка шимпанзе ищет блох в шерсти своего приятеля, или… О да, конечно! Сравнение, разумеется, не совсем обычное, но это объясняло, почему она столь неотрывно наблюдала за Тором, когда он проделывал это в прошлый раз. Именно так Джимми Конорс пробует, как натянуты струны ракетки, готовясь выйти на корт.

Тор еще раз внимательно посмотрел, отвел руку назад и стал раскручивать молот — один оборот, второй, третий, он вращается с трудом, сапоги увязают в грязи — и вот с поразительной силой запускает молот в небеса.

Молот почти мгновенно исчезает в пасмурном небе и дает о себе знать только трассирующими вспышками, прочерчивая длинную параболу в мареве облаков. В дальней точке параболы он вынырнул из облаков, уже видимый как малюсенькая черная точка, и двигался теперь медленно, накапливая энергию для обратного полета, Кейт следила, затаив дыхание, как он проплыл над куполом собора святого Павла. А затем, казалось, он и вовсе остановился, неправдоподобно зависнув в воздухе, и начал приближаться, становясь все больше и больше.

Затем, возвращаясь, он вдруг свернул с первоначального пути и уже не описывал простую параболу, но вместо этого следовал по другой траектории, напоминающей гигантскую ленту Мебиуса, которая обвела его вокруг телебашни. Затем внезапно он с невероятной скоростью помчался прямо к ним. Кейт отскочила и чуть не грохнулась в обморок, но тут Тор выступил вперед и поймал молот, пробурчав что-то.

Земля разок содрогнулась, и молот послушно затих в руках Тора.

Кейт чувствовала, что ее шатает. Она толком не поняла, что именно только что произошло, но одно знала твердо — ее мама никогда бы не одобрила ничего подобного.

— Все это действительно нужно проделать, чтобы попасть в Асгард? — спросила она. — Или вы просто изволите дурачиться?

— Мы отправимся в Асгард… сейчас, — сказал он.

В это мгновение он поднял руку, как будто собирался сорвать яблоко, но вместо этого сделал неуловимо резкое вращательное движение. Эффект был поразительный — как будто он сразу повернул весь мир на бесконечно малый угол. Все сдвинулось, на мгновение расплылось и внезапно стало совсем иным миром.

Этот мир оказался более темным и холодным.

Дул такой сильный и резкий ветер, что перехватывало дыхание. И под ногами уже не мягкая трава, а хлюпающее болото. Тьма простиралась до самого горизонта, и лишь кое-где мелькали отдельные огоньки да примерно в миле от них к юго-востоку виднелось огромное пятно света.

Там фантастические замки вздымались в ночное небо, огромные остроконечные скалы и причудливые башенки мерцали в неверном свете, льющемся из тысяч окон. Все это противоречило здравому смыслу, да что там — просто глумилось над реальностью.

— Дворец моего отца, — сказал Тор. — Великий Зал Вальгаллы, туда-то мы и направляемся.

У Кейт уже вертелся на кончике языка вопрос: а почему эта местность столь странно ей знакома, — как вдруг ветер донес до них стук копыт. И она увидела невдалеке факелы.

И опять Тор принялся с интересом изучать молот. И опять принялся раскручивать молот — раз, и два, и три — и запустил молот в небо. На этот раз, правда, он раскручивал молот только правой рукой, а левой придерживал Кейт за талию.

25

Совершенно очевидно, что в эту ночь сигареты стали главной проблемой Дирка.

А ведь почти весь день, кроме момента пробуждения и потом еще немного, ну и не считая вертящейся головы Джефа Энсти, что вполне понятно, и если еще почти не учитывать их пребывание в пабе с Кейт, то он совершенно не курил — вообще ни одной сигареты.

Ни одной. Он их выбросил из своей жизни. Он в них не нуждался. Он вполне мог обходиться без них. Они только делали жизнь несносной, но он твердо решил и запросто может с этим справиться.

Так, ну и что теперь? Вот он принял решение — вполне обдуманное, смею заметить, решение, а не просто сдался, ну и что дальше? Может ли он раздобыть хоть одну сигарету? Нет, не может.

В такое время все бары давно позакрывались. Ночной магазинчик на углу явно расходится во взглядах с Дирком, что понимать под словом «ночной», и хотя он вполне уверен, что сможет доказать владельцу свою правоту, применив несколько изящных силлогизмов, но этот проклятый тип уже ушел, и Дирку просто не к кому обратиться с достойной речью.

Всего в миле отсюда есть круглосуточная заправочная станция, но оказалось, что она только что подверглась вооруженному нападению. Стекло вдребезги, полиции полно, дежурный ранен в руку, он в шоке, и никто не продаст Дирку никаких сигарет. Они явно не в том настроении.

— Даже во время бомбежки можно было купить сигареты, — протестовал Дирк. — Да, и люди этим гордились. Даже когда на город сыпались бомбы и все вокруг горело, вас не отказывались обслуживать. Какой-нибудь несчастный, только что потерявший двух дочерей и ногу, все равно бы сказал: «Вам простые или с фильтром?» — если бы его спросили, конечно.

— Надеюсь, вы поступили бы так же, — пробормотал бледнолицый молоденький полицейский.

— Это дух того времени, — сказал Дирк.

— Проваливай, — сказал полицейский.

А это, думал Дирк, дух этого времени. Он удалился восвояси и решил немного побродить по улицам.

Пассаж «Кэмден». Старинные часы. Старинная одежда. Никаких сигарет.

Чэпел-маркет. Коробки из-под яиц, бумажные пакеты, пачки сигарет — пустые, разумеется.

Пентонвиль-роуд. Безликие бетонные громады. Ни малейших признаков сигарет.

Станция Кинг-Кросс. Господи помилуй, ну хоть тут-то должны быть сигареты! Дирк заторопился.

Старый фасад, желтая кирпичная стена, башня с часами, две величественные арки. Прямо перед Дирком современный зал ожидания, уже сейчас более обшарпанный, чем старый вокзал, построенный веком ранее. Этот одноэтажный зал ожидания портил весь вид. Дирк представил, как архитекторы, составляя проект этой пристройки, наслаждались, представляя, сколь захватывающим и полным контрастов будет диалог между новым и старым.

Станция Кинг-Кросс — как раз то самое место, где происходят ужасные вещи — с людьми, машинами, поездами — и как раз во время ожидания, и если не поостережетесь, то вы и сами обязательно станете участником событий, захватывающих и полных контрастов. Пока вы ждете, вам могут установить в машине дешевый радиоприемник, а если вы на пару минут отвернетесь, его уберут, пока вы ждете. Кроме того, вполне можно лишиться содержимого кошелька и желудка, а также рассудка и воли к жизни, пока вы ждете. Проститутки и торговцы наркотиками, сутенеры и продавцы гамбургеров — порядок не имеет значения — вполне могли это вам устроить.

Но могли ли они устроить пачку сигарет, думал Дирк с все возрастающим чувством тревоги. Он пересек Йорк-Вэй, заодно отклонив парочку удивляющих предложений на том основании, что они не открывали очевидной и незамедлительной возможности получить пачку сигарет, быстро миновал закрытый книжный магазин и, пройдя в двери зала ожидания, распростился с жизнью улиц, вступив в более безопасные владения Британской железной дороги.

Он посмотрел по сторонам.

Здесь все казалось довольно странным, и ему стало интересно, почему — впрочем, он всего лишь поинтересовался, да и интерес это вызвало достаточно мимолетный, потому что гораздо интереснее, есть ли здесь где-нибудь в продаже сигареты, но нет, их как раз и не было.

Он совсем скис. Ну вот, такое ощущение, как будто целый день напролет играешь с миром в салочки. Утро началось столь бедственно, что хуже и представить себе невозможно, да и потом, за что ни схватишься, все ускользает из рук. Да, действительно, очень напоминает попытку покататься на норовистой лошади — одна нога в стремени, а другая безнадежно волочится сзади по земле. А теперь еще вдобавок оказалось, что он не в состоянии даже раздобыть пачку сигарет.

Дирк вздохнул и пошел искать, где бы присесть, может, хоть местечко на лавке найдется.

И это оказалось совсем непросто. Что-то слишком многолюдно в столь позднее время — а сколько сейчас? Он посмотрел на часы — вот именно, час ночи. О Господи! Что он здесь делает? В час ночи на станции Кинг-Кросс, и нет у него ни сигарет, ни дома, куда бы он мог спокойно отправиться и где бы его не заклевал насмерть чокнутый орел.

Дирк решил пожалеть себя — так хоть время быстрее пройдет. Но немного погодя приступ жалости к собственной персоне стал проходить, не сразу, а постепенно — по мере того как он вникал в окружающую обстановку.

Очень странно — такое безусловно знакомое место и столь незнакомо выглядит. Билетная касса открыта, и билеты продаются, но вид у нее мрачный и затравленный, и, похоже, она бы предпочла закрыться.

Вот газетный киоск уже закрылся на ночь. Никому уже сегодня не понадобятся газеты и журналы, разве что для ночлега, но укрываться вполне можно и старыми газетами.

Все проститутки и сутенеры, все торговцы наркотиками и продавцы гамбургеров в такое время тусуются на улицах и в грязных забегаловках. И если вам нужен секс, или наркотики, или — Господи, помоги — гамбургер, то вам следует именно туда и отправляться.

Здесь же остались только те, от кого никому ничего не нужно. Именно здесь они собирались и сидели до тех пор, пока их периодически не выпроваживали. И если люди чего-то и хотели от них, то только одного — их отсутствия. Этот товар пользуется огромным спросом, да вот только удовлетворить сей спрос нелегко — ведь каждый где-нибудь пребывает, иначе никак не получается.

Дирк поглядывал то на одного, то на другого, то на мужчин, то на женщин, бесцельно слоняющихся по залу ожидания или сидящих сгорбившись на сиденьях. Некоторые пытались поспать, растянувшись на скамье, но конструкция сидений проектировалась именно так, чтобы воспрепятствовать им в осуществлении этого намерения.

— Угости сигареткой, приятель.

— Что? Нет, мне очень жаль. У меня нет сигарет, — ответил Дирк и неловко похлопал по карманам, как бы предлагая поискать, но и так понятно, что это совершенно бесполезно.

— Ну что же… На вот, возьми. — Старик протянул ему мятую сигарету из мятой пачки.

— Что? О, благодарю! Благодарю вас.

На мгновение растерявшись, Дирк все-таки с благодарностью принял сигарету и прикурил от зажженной сигареты старика.

— Чего тебе здесь надо? — спросил старик, без вызова, просто из любопытства.

Дирку захотелось повнимательней рассмотреть старика, но только так, чтобы он не обиделся, что его оглядывают с ног до головы. Беззубый, всклокоченные волосы, одежда висит лохмотьями, но взгляд бесстрашный и невозмутимый. Он не ожидал, что с ним случится нечто худшее, чем то, что уже случилось.

— Именно это мне и надо, — сказал Дирк, вертя сигарету. — Спасибо. Нигде не мог найти сигареты.

— А-а, — сказал старик.

— Дома психованная птица, все время набрасывается, — зачем-то добавил Дирк.

— Ага, — сказал старик и безучастно кивнул.

— Это самая настоящая птица. Орел, — пояснил Дирк.

— Угу.

— С огромными крыльями.

— А-а.

— Вцепилась в меня когтями через щель в почтовом ящике.

— Угу.

Дирк не знал, стоит ли настаивать на продолжении беседы. Он обиженно погрузился в молчание и посмотрел по сторонам.

— Тебе еще повезло, что он не поранил тебя клювом, — неожиданно сказал старик. — Если орла разозлить, он это запросто устроит.

— А он и устроил! — воскликнул Дирк. — Вот! Видите мой нос? И тоже через щель в почтовом ящике. В это невозможно поверить! Какая хватка! А посмотрите, во что он превратил мою руку!

Дирк показал руку — он искал сочувствия. Старик оценивающе глянул на израненную руку.

— А-а… — наконец сказал он и погрузился в собственные размышления.

Дирк убрал руку.

— Похоже, вы неплохо разбираетесь в орлах.

Старик промолчал.

— Сегодня здесь многолюдно, — решился Дирк на следующую попытку поддержать разговор.

Старик пожал плечами, затянулся сигаретой и прищурился, чтобы дым не попал в глаза.

— Здесь всегда так? То есть я хотел сказать — здесь всегда так много народу по ночам?

Старик смотрел вниз, медленно выпуская из ноздрей клубы дыма.

Дирк еще раз посмотрел вокруг. Почти рядом сидел оборванец, не такой старый, как его приятель, но явно не в себе. Он сидел и непрерывно кивал, склонившись над бутылкой бренди. Но вот он перестал кивать, закрыл бутылку и сунул в карман рваного пальто. Толстая старуха рылась в пакете со своими пожитками.

— Похоже, сейчас что-то произойдет, — сказал Дирк.

— Ага, — согласился старик. Он положил руки на колени и с трудом поднялся. Он еле-еле мог передвигаться, одежда рваная и грязная, но в осанке ощущалось некое величие.

Старик встал, от его кожи и одежды пахнуло такой едкой вонью, что даже для онемевшего носа Дирка это оказалось чересчур. Запах все длился и длился и, казалось, не прекратится никогда — Дирк подумал, что еще немного — и даже его мозг не выдержит.

Дирк изо всех сил старался не задохнуться и даже выдавил нечто вроде любезной улыбки, когда старик повернулся к нему.

— Сделайте настойку из цветов горького апельсина. И пока настойка еще теплая, добавьте несколько капель шалфея. Хорошо помогает, когда поранит орел. Некоторые бы добавили масло из абрикосовых косточек и миндаля и даже — да сохранит вас Господь — седру. Но всегда найдутся те, кто слишком усердствует. И иногда такие могут пригодиться. Да.

С этими словами старик направился к выходу и влился в поток сгорбленных, несчастных, вечно гонимых существ. Их было две, а может, три дюжины, этих несчастных, покидающих зал ожидания. Казалось, каждый уходил сам по себе, у каждого имелись собственные причины покинуть это место, никто не торопился и не догонял остальных, но если внимательно за ними понаблюдать, то становилось совершенно очевидно, что уходили они все вместе, единым потоком.

Дирк жадно курил еще минуту или больше и пристально наблюдал, как они покидали зал. Убедившись, что зал опустел, он потушил сигарету. Потом заметил, что старик забыл мятую пачку. Дирк заглянул и обнаружил две сигареты. Он радостно сунул пачку в карман и последовал за уходящими, стараясь держаться на почтительном, как ему казалось, расстоянии.

Снаружи, на Юстон-роуд, ночной воздух был будоражащим и неспокойным. Дирк немного замешкался в дверях, чтобы посмотреть, куда двинется людской поток из зала ожидания. Все двинулись на запад. Он вытащил из пачки сигарету, закурил и неспешно двинулся вслед за ними, миновал стоянку такси и проследовал к Сент-Пэнкрас-стрит.

На западной стороне Сент-Пэнкрас, всего в нескольких ярдах от Юстон-роуд, лестница вела ко входу в «Мидданд-Гранд-отель» — огромное мрачное готическое здание, ныне пустое и заброшенное, как раз перед железнодорожной станцией Сент-Пэнкрас.

Прямо над верхними ступенями поместили надпись золотыми буквами, извещающую, что это и есть станция Сент-Пэнкрас.

Пристроившись за последней группкой старых бродяг, Дирк не спеша поднялся по лестнице, которая привела к маленькому кирпичному гаражу. Справа вздымалась громада старого отеля. Причудливые башни, башенки и шпили острыми иглами тыкались в ночное небо.

Высоко в мерцающем сумраке стояли на страже безмолвные каменные статуи. Изваяния драконов припали к земле, глядя в неспокойное небо, и Дирк Джентли в развевающемся кожаном пальто приблизился к огромным железным воротам, ведущим в отель и в огромное сводчатое депо станции Сент-Пэнкрас. На верхушках колонн восседали каменные крылатые собаки.

И вот здесь-то, между входом в отель и кассовым залом, стоял серый фургон марки «мерседес» без опознавательных знаков. Дирк сразу понял, что именно этот фургон выпихнул его с дороги в окрестностях Костводдса.

Дирк зашел в просторный кассовый зал. Вдоль стен расположились мраморные колонны, напоминающие подставки для факелов.

В такое время ночи кассы закрыты — поезда со станции Сент-Пэнкрас не ходят всю ночь напролет. И за кассами обширный зал самой станции и огромное старое депо в викторианском стиле терялись в непроглядном сумраке.

Дирк мирно притаился у входа в кассовый зал и наблюдал, как старые оборванцы и нищие леди разбредались по станции. Их оказалось побольше двух дюжин — может, около сотни, и они толпились теперь в неверном сумраке огромного зала и казались настороженными и взволнованными. Но вот их становилось все меньше и меньше — даже по сравнению с первоначальным количеством. Дирк напряженно вглядывался в темноту, пытаясь понять, что происходит. Покинув наблюдательный пункт у входа в кассовый зал, он прошел на перрон.

Их осталась жалкая горстка. У Дирка возникла отчетливое ощущение, что они ускользают, превращаясь в тени, и растворяются в мерцающем сумраке.

Дирк нахмурился.

Это уж слишком. Он позабыл всякую осторожность и ринулся догонять исчезающие тени. Но когда он добежал до середины вестибюля, никого уже не осталось. И Дирк в недоумении кружил по совершенно пустой станции.

26

Кейт не кричала только потому, что не могла — они поднимались все выше и выше, а значит, и воздух давил на легкие все сильнее.

Спустя несколько секунд ускорение уменьшилось, и она обнаружила, что жадно хватает ртом воздух, боясь задохнуться; глаза слезятся так, что едва можно что-либо разглядеть, ветер больно хлещет по лицу, треплет волосы и одежду, колени дрожат, а зубы выбивают барабанную дробь.

Ей пришлось бороться с собой, чтобы подавить тягу к сопротивлению. С одной стороны, ей совершенно точно не хотелось, чтобы ее отпустили. Если только она хоть что-то понимает в происходящем, то она действительно уверена, что этого не хочет. Но, с другой стороны, совершенно естественный страх боролся в ней с клокочущей яростью — ведь ее без предупреждения подняли в небо. В результате ее борьба с собой имела довольно жалкий вид, и Кейт здорово разозлилась. Наконец она ухватилась за руку Тора — совершенно малодушный и недостойный поступок.

Ночь — благодарение Богу — была очень темная, так что Кейт полагала, что землю она видеть не может. Те огоньки, что мелькали то там, то тут, сейчас проплывали прямо под ней, но инстинкт не идентифицировал их как земных представителей. Даже мерцающие огни причудливого дворца, на которые она обратила внимание за несколько секунд до стремительного полета, сейчас остались далеко позади.

Они продолжали подниматься.

Кейт не только не могла сопротивляться, она даже ни единого слова не могла вымолвить. Хотя, возможно, ей бы удалось дотянуться и вцепиться зубами в руку этого тупого грубияна. Но Кейт убедила себя, что идея, может, и не столь плоха, но все-таки разумнее будет оставить ее на уровне намерения, а не реального действия.

Воздух был плохой и раздражал легкие, из носа и глаз текло, да так сильно, что она ничегошеньки перед собой не видела. Когда один-единственный раз она все-таки попыталась посмотреть, что впереди, то увидела лишь молот, мчащийся во тьме, и руку Тора, вцепившуюся в молот. Похоже, именно молот и тянул за собой Тора. Итак, одной рукой Тор держал молот — или молот держал Тора, как вам больше нравится, а другой рукой Тор обхватил Кейт за талию. Разумеется, сила Тора не могла не поразить ее воображение, но злилась она ничуть не меньше.

У нее возникло ощущение, что теперь они скользят под самыми облаками. То и дело им приходилось пробираться сквозь что-то влажное и вязкое, и тогда дышать становилось еще труднее. Леденящий воздух был горек, мокрые волосы трепал ветер и хлестал ими по лицу.

Кейт пришла к выводу, что такой холод ее определенно прикончит, и немного погодя она убедилась, что уже вроде начинает терять сознание. По правде говоря, она понимала, что сама очень хочет потерять сознание, но, к сожалению, это ей никак не удавалось. Время ускользало в сером сумраке, и Кейт все меньше осознавала, сколько часов прошло.

Наконец ей показалось, что они замедляются и идут на снижение. Голова кружилась, подступали приступы тошноты, а желудок, казалось, медленно скручивали.

Воздух становился все хуже, если только такое возможно. Нет, явно хуже, и запах еще отвратнее, и вкус более ядовитый, и вдобавок воздух стал гораздо более буйным. Теперь они определенно шли на снижение, и полет становился все труднее. Теперь молот указывал вниз.

Им снова пришлось пробираться сквозь толщу влажных липких облаков, и вот уже земля совсем близко.

Они летели так медленно, что Кейт даже удалось оглядеться вокруг. И вот тут-то Тор отпустил молот. Она не могла в это поверить. Он разжал руку буквально на долю секунды — только чтобы она могла ухватиться за молот. Теперь они повисли на рукоятке, а молот неспешно летел вперед. Во время этого маневра Тор подкинул Кейт вверх, но потом поймал. Вот они спустились ниже, еще ниже и еще…

Где-то впереди раздался оглушительный грохот. Тор вдруг побежал, перепрыгивая через камни и кусты, тормознул пяткой и остановился.

Наконец они могут спокойно стоять на твердой земле, правда, их шатает, но земля под ногами определенно твердая.

Кейт немного наклонилась вперед и несколько секунд пыталась восстановить дыхание. Отдышавшись, она выпрямилась и уже совсем было собралась предъявить исчерпывающий счет за все происшедшее, и так громко, как только получится, но внезапно у нее возникло отчетливое чувство опасности.

Вокруг тьма кромешная, но ветер доносил запахи моря. Море где-то совсем близко — сейчас Кейт отчетливо слышала, как оно грохочет о камни. Ей показалось, что море не только совсем рядом, но прямо под ними, значит, они стоят на краю отвесной скалы. Кейт изо всех сил вцепилась в руку бесчувственного бога, затащившего ее сюда, тщетно надеясь, что ему будет больно.

Она понемногу приходила в себя и, как только голова перестала кружиться, прямо перед собой заметила странное свечение; немного подумав, поняла, что светится море.

От моря исходил призрачный свет. Волны высоко вздымались и с грохотом разбивались о скалы.

Кейт безмолвно наблюдала буйство стихии.

— Я встретил вас в аэропорту, — раздался за спиной прерывистый голос Тора. — Я пытался попасть домой в Норвегию на самолете. — Он показал на море. — Я хотел, чтобы вы увидели, почему я не мог добраться по-другому.

— Где мы? Что это? — настороженно спросила Кейт.

— В вашем мире это Северное море. — Тор повернулся и пошел восвояси, волоча молот.

Кейт поплотнее закуталась в насквозь промокшее пальто и поспешила следом.

— Ладно, но почему вы просто не полетели домой так же, как мы прилетели сейчас, но только — э-э… как вы говорите, в нашем мире?

Ярость утихла, осталось только беспокойство о правильности терминологии в столь необычном разговоре.

— Я пробовал, — откликнулся Тор, продолжая идти.

— Ну и что случилось?

— Я не хочу об этом говорить.

— Но почему?

— Это не тема для дискуссии.

И тут Кейт здорово взбесилась.

— Это что — божественное поведение? — заорала она. — Не отвечать на вопрос, если он вам не по вкусу?

— Тор! Тор! Это ты!

Тоненький голосок еле пробивался сквозь порывы ветра. Кейт внимательно всматривалась в темноту. Вскоре показался раскачивающийся фонарь.

— Это ты, Тор?

Кейт увидела маленькую старушку. Она держала фонарь над головой и взволнованно торопилась в ним.

— Я увидела твой молот. Как я рада тебя видеть! — ласково бормотала она. — Ох плохие только времена настали, ох плохие… Я вот только что горшок на огонь поставила, думала, может, сначала выпью чашечку горячего, а потом уж можно и порешить себя. Но вот тут-то я себе и говорю: погоди еще пару деньков, Тсулива… Тсувила… Свули… — тьфу! — Тсуливаенсис, никогда не могу сразу собственное имя правильно выговорить, когда сама с собой беседую, и от этого еще хуже становится, — ты ведь знаешь, как это бывает, такой сообразительный мальчик, как ты… Я всегда считала тебя умненьким мальчиком, что бы там другие всякие на тебя ни наговаривали, — ну так вот, и говорю я себе — погоди, Тсуливаенсис, может, еще кто и придет, ну а уж коли никто не придет — вот тогда самое время и руки на себя наложить. И вот, смотрите! Ты тут как тут! Ох, как я рада! Ну, добро пожаловать, мой мальчик! Я вижу, с тобой маленькая подружка. Ты мне ее представишь? Здравствуй, миленькая, здравствуй! Меня зовут Тсуливаенсис, но я совсем не обижусь, если ты не сможешь выговорить это без запинки.

— Я… меня — Кейт, — сказала Кейт в полном замешательстве.

— Так, уверена, что с этим будет все в порядке, — сказала старушка. — Ну, чего вы тут стоите, пойдемте ко мне. А если все собрались здесь всю ночь гулять, то я могу вот прямо сейчас пойти и покончить с собой, и тогда уж пейте ваш собственный чай, когда будете совсем готовы. Идемте!

Они последовали за старушкой и уже через несколько ярдов наткнулись на полуразвалившуюся глиняную лачугу, которая только чудом держалась и готова была вот-вот обрушиться окончательно. Кейт посмотрела на Тора, пытаясь понять, как ей держаться в данной ситуации, но Тор полностью погрузился в размышления. Кейт показалось, что он изменился. Все время их недолгого знакомства он постоянно сдерживал ярость, неудержимо рвущуюся наружу. Она чувствовала, что сейчас это прошло. Не навсегда ушло, но на какое-то время. Тор посторонился, пропуская ее в хижину. Сам он вошел следом, смешно пригнувшись.

Внутри все оказалось совсем крошечным. Несколько досок и охапка соломы служили постелью, в горшке над очагом что-то булькало, да в углу вместо стула — обычный ящик.

— А вот и нож, которым я хотела воспользоваться, — сказала Тсуливаенсис, суетясь у очага. — Видишь, я как раз начала его точить. Очень удобно точить об этот камень. Дальше я думала сделать вот что — там в стене есть трещина, туда войдет ручка. Я воткну ее туда получше, в потом навалюсь на острие всем телом. Раз, и брошусь на нож! Понятно? Я вот все думаю, может, лучше воткнуть его сюда, пониже? Как вам кажется, Милочка? Вы разбираетесь в этом?

Кейт сказала, что не разбирается, причем постаралась говорить спокойно.

— Тсуливаенсис, — сказал Тор, — мы не можем здесь остаться, но… Тсули, пожалуйста, убери этот нож.

Тсуливаенсис радостно на них смотрела, а в левой руке сжимала нож с изогнутым лезвием.

— Не обращайте на меня внимания, дорогие мои. Я превосходно себя чувствую. Я могу покончить с этим когда угодно, как только буду готова. Я буду просто счастлива уйти отсюда. В такие времена лучше не жить. Ох нет. А вы идите и будьте счастливы. Я не нарушу ваше счастье своими стонами. Я не произнесу ни звука, но я это сделаю, как только вы уйдете.

Она дрожала, но смотрела вызывающе.

Очень осторожно, почти нежно Тор разжал ее дрожащую руку и отобрал нож. Старушка сразу сникла и покорно удалилась на свой ящик в углу. Тор нагнулся, ласково притянул ее к себе и обнял. И старушка понемногу оживилась, оттолкнула Тора, ворча, что хватит уж ему дурачиться, и стала суетливо оправлять безнадежно рваное платье.

Успокоившись и приведя себя в порядок, она переключилась на Кейт.

— Вы ведь смертны, дорогая?

— Да…

— Я сразу поняла. У вас платье очень нарядное. Теперь-то вы знаете, каков мир с другой стороны? Ну и как он вам?

Кейт смогла только сказать, что не знает пока, что и думать. Тор сидел на полу. Он прислонился к стене и прикрыл глаза. Кейт подумала, что он к чему-то готовится.

— Раньше здесь бывало и по-другому, — продолжала старушка. — Так хорошо все бывало, правда. Ох да еще как хорошо-то. Иногда, конечно, не ладили друг с другом. Ссоры, скандалы, ужасные стычки, но на самом-то деле все шло превосходно. А теперь?

Она глубоко вздохнула и что-то смахнула со стены.

— А теперь все плохо. Все очень плохо. Видите ли, одно влияет на другое. Наш мир влияет на ваш мир, а ваш мир влияет на наш мир. Порой невозможно точно знать, как именно влияет. Очень часто ничего хорошего нет в этом взаимовлиянии. В наши дни все очень тяжко и плохо. Наши миры очень во многом схожи, может, даже слишком во многом. У вас там на этом месте дом, и здесь обязательно какое-нибудь строение. Это может быть глиняная хижина, улей или что-нибудь в этом роде. Впрочем, вполне может оказаться и что-то другое, но обязательно хоть что-нибудь да стоит на этом самом месте. Тор, с тобой все в порядке?

Бог-Громовержец закрыл глаза и кивнул. Он положил локти на колени и лениво привалился к стене. На руке болтались мокрые обрывки повязки, которую он соорудил из ночной рубашки Кейт. Тор как бы нехотя сорвал повязку и отшвырнул прочь.

— И там, где что-то неправильно в вашем мире, — продолжала болтать старушка, — столь же неправильно это проявится и в нашем. Ничто не исчезает. Ни одна преступная тайна. Ни одна невысказанная мысль. Все это может стать новым и могущественным богом в нашем мире или просто мошкой, но обязательно здесь проявится. Могу только добавить, что в наши дни гораздо чаще появляются мошки, чем новые и могущественные боги. Ох, слишком много мошек, а бессмертных богов так мало, как никогда еще не бывало.

— Но как бессмертных богов может стать меньше? — спросила Кейт. — Мне бы нехотелось проявлять излишний педантизм, но…

— Хм, видишь ли, милая, бывает бессмертие и… бессмертие. Если бы мне удалось хорошенько закрепить этот нож и как следует на него навалиться, то мы бы еще посмотрели — кто бессмертен, а кто нет.

— Тсули… — предостерегающе проворчал Тор, но глаза не открыл и не сдвинулся с места.

— Один за другим мы уходим. Это правда, Тор. Ты ведь один из немногих, кто еще держится. Мало осталось тех, кто не погиб от алкоголизма или от онкса.

— Что это? Болезнь? — спросила Кейт.

Она опять начинала злиться. Силком вытащили из дома, заставили совершить перелет через Восточную Англию на ручке молота, а в итоге подсунули старуху, одержимую манией самоубийства. И вот она должна сидеть в этой развалюхе и выслушивать разные бредни, а тот, кто все это ей устроил, сидит преспокойно у стенки с довольным видом и даже не задумывается, как трудно поддерживать подобную беседу.

— Этот недуг, моя дорогая, поражает только богов. На самом деле это означает, что ты уже больше не можешь быть богом, именно поэтому этим недугом страдают только боги и никто другой.

— Понятно.

— На последней стадии болезни просто ложишься на землю, и из головы — не сразу правда, а спустя некоторое время — из головы вырастает дерево — и на этом все кончается. Потом постепенно становишься землей, проникаешь в ее недра, растекаешься по артериям и, наконец, возрождаешься чистым и мощным водным потоком, а потом прямо в тебя сваливают кучу химических отходов. Трудно быть богом, даже если ты уже мертвый бог.

— Ладно, — сказала она и перевела взгляд на Тора. Он уже открыл глаза, но использовал оные только для разглядывания собственных пальцев. — Тор, я вроде бы слышала, что у тебя назначена встреча?

— Хм… — пробурчал Тор и не двинулся с места.

— Так я слышала, что ты созываешь всех в Великий Зал Вальгаллы в Час Поединка.

— Хм… — сказал Тор.

— Значит, Час Поединка, хм… Прекрасный ответ. Также я слышала, что ты уже давненько не в ладах с отцом. Хм?

Из Тора ничегошеньки не удалось вытянуть. Он хранил молчание.

— Мне кажется, то, что было в Уэльсе, — настоящий кошмар, — продолжила Тсуливаенсис. — Не понимаю, как ты вообще мог на такое пойти. Конечно, я понимаю, он твой отец и вообще Отец Всех Богов Асгарда — в этом-то и вся трудность. Но Один… я ведь так давно его знаю. Тебе ведь известно, что он пожертвовал своим собственным глазом в обмен на мудрость. Да, конечно, ты это знаешь, дорогой. Ты ведь его сын. Так вот, я всегда говорила, что ему следует потребовать свой глаз обратно. Понимаешь, что я имею в виду? И этот ужасный Тоу Рэг. Вот с кем тебе надо быть поосторожней, Тор. Ну хорошо, надеюсь, я уже утром услышу все новости.

Тор отвалился от стены и поднялся на ноги. Он сердечно обнял старушку и улыбнулся, но так ничего и не сказал. Едва заметным кивком он дал понять Кейт, что они уходят. А так как этого-то ей и хотелось, то она легко справилась с искушением спросить: «Да неужели?» — и закатить грандиозный скандал — мол, как он посмел так с ней обращаться. Кейт необычайно кротко простилась со старушкой и вышла в темную ночь. Тор вышел вслед за ней.

— Ну и куда теперь? Какие еще грандиозные общественные мероприятия уготованы мне сегодня по вашей милости? — спросила Кейт.

Тор послонялся поблизости, обследуя местность. Он вытащил молот и оценивающе взвесил в руке. Всматриваясь в ночную тьму, пару раз его лениво подкинул. Потом повернулся кругом пару раз. Отпустил молот — тот ускакал во тьму, расколол скалу ярдах в тридцати и вернулся. Тор легко его изловил, подбросил в воздух и опять с легкостью поймал.

Он повернулся в Кейт и впервые посмотрел ей прямо в глаза.

— Хотите посмотреть? — спросил он.

27

Порыв ветра пронесся по огромным пустым залам, и Дирк чуть не завыл от безнадежности, внезапно почувствовав леденящий холод. Холодный свет луны струился сквозь высокие окна.

В безжизненном лунном свете тускло блестели пустые рельсы. Луна освещала табло отправления поездов, таблички и указатели. Луна освещала все, но только не Дирка.

Он смотрел туда, где сотня людей просто исчезла, буквально растворилась в воздухе, что было совершенно непонятно и абсолютно невозможно. Невозможное его как раз не слишком беспокоило. Если нечто нельзя сделать возможным способом, то, разумеется, остается только прибегнуть к невозможному. Вопрос в том: как именно?

Дирк обследовал станцию вдоль и поперек, сунул нос в каждый уголок. Он искал любой ключ к разгадке, любую аномалию, что угодно, лишь бы это «что угодно» позволило ему пройти туда — чем бы оно там ни было, — куда проследовала сотня бродяг, да так, будто никого и не было. У него возникло ощущение, что поблизости намечается грандиозная вечеринка, на которую он не приглашен. Итак, он, обезумев, слонялся по станции, пока не решил, что лучше закурить.

Когда Дирк полез в карман за сигаретами, на пол вывалился клочок бумаги, который он и поднял, как только раскурил сигарету.

Ничего впечатляющего — просто счет, который он взял у этой медсестры в кафе. «Неслыханно», — подумал он по поводу каждого из пунктов, обозначенных в счете. Просмотрев весь список, он уже собирался скомкать его и выбросить, но вовремя остановился, озаренный внезапной догадкой.

Перечень заказов размещался внизу слева, а цены — внизу справа.

В собственных счетах, когда он их составлял — когда у него был клиент, что в последнее время случалось крайне редко, да и те немногие, что появлялись, редко доживали до получения счета, дабы иметь возможность возмутиться его неслыханностью, — все было иначе. Как правило, у Дирка возникали некоторые затруднения при составлении перечня оказанных услуг. Ему приходилось писать пространные эссе на каждый пункт услуг, где давалось подробнейшее описание оных. Дирк очень хотел дать клиенту почувствовать, что его — или ее — деньги потрачены не напрасно — по крайней мере, в этом отношении.

Короче говоря, при составлении счетов он использовал ту же схему, что и в документе с нечитаемыми руническими письменами. Окажется ли это наблюдение полезным? Он не знал. Что, если в бумагах речь шла не о контракте, а об услугах и ценах за услуги? Если это даже и так, то сразу же возникает вопрос — что это за услуги? Наверняка что-нибудь запутанное. Или, по крайней мере, путано изложенное. С какими профессиями это может быть связано? Пожалуй, все это стоит обдумать. Он скомкал счет и направился к урне.

И так случилось, что именно этот маневр принес удачу.

То есть, отойдя к урне, он покинул открытое пространство зала и успел вжаться в стену, когда послышались шаги у главного входа.

Через несколько секунд шаги уже были слышны на перроне, а Дирк тем временем успел спрятаться за углом кассового зала.

Когда тебя не видят — это хорошо, но вот когда ты тоже не видишь, кто приближается, это плохо. А когда он их наконец увидел, они уже подходили к тому самому месту, где несколько минут назад бесследно исчезла небольшая толпа.

Он был поражен красными очками женщины и строгостью итальянского костюма мужчины, а также быстротой их исчезновения.

Дирк просто онемел. Та самая проклятущая парочка, несчастье его жизни — он немного преувеличивал, находясь в чрезмерно возбужденном состоянии, — нарочно исчезла прямо у него на глазах.

Убедившись, что они действительно исчезли, а не прячутся друг за дружку, Дирк отважился войти в заколдованное пространство.

Оно было удручающе обычным. Обычный перрон, обычный воздух — все обычное. И тем не менее на этом самом обычном месте за пять минут исчезло больше народу, чем во всем Бермудском треугольнике за десять лет.

Дирк сильно разозлился.

Так разозлился, что подумывал поделиться злостью с ближним. Например, можно позвонить кому-нибудь и разозлить — это должно сработать, ведь уже двадцать минут второго. И это не просто забава — ведь его действительно беспокоила безопасность американки Кейт Шехтер, и его вовсе не успокоил голос на автоответчике, когда он позвонил в последний раз. Сейчас она наверняка дома и спит крепким сном, и она просто обязана разозлиться, если сейчас позвонить.

Он нашел пару монет, работающий телефон и набрал номер.

Автоответчик сообщил, что она только что ушла, чтобы до ночи попасть в Асгард. Она точно не знает, в какую именно область Асгарда они направляются, но, возможно, они посетят Вальгаллу позже. Если он оставит сообщение на автоответчике, то она ознакомится с ним утром, если будет жива и в подходящем настроении.

— О Боже, — сказал он, сознавая, что автоответчик его записывает. — А я-то думал, что мы договорились и ты позвонишь, прежде чем делать что-нибудь невозможное.

Он повесил трубку. Вальгалла… Может, именно туда все и направляются сегодня — все, кроме него. Дирк пребывал в подходящем настроении, чтобы отправиться домой, лечь спать, а наутро проснуться владельцем бакалейной лавки.

Вальгалла.

Он еще раз огляделся, а слово «Вальгалла» продолжало звенеть в ушах. Несомненно, у станции подходящие габариты для пира богов и героев, и вообще — почему бы не перенести проведение мероприятия из Норвегии в такое достойное место, как пустой «Мидланд-Гранд-отель».

А интересно — изменится ли что-нибудь теперь, если уже знаешь, где оказался?

Напряженно и нервно Дирк прошелся по станции, на практике изучая этот вопрос, — ничего не произошло. Ну и ладно. Он пару раз затянулся сигаретой, тщательно изучая все вокруг. Никаких изменений.

Он развернулся и еще раз прошел станцию из конца в конец, на сей раз медленно и уверенно, — тот же результат. Но на долю секунды, уже в самом конце пути, он услышал едва различимый звук, как при настройке радиоприемника на нужную волну.

Дирк встал лицом к станции и ринулся вперед, он вертел головой и пытался поймать тот же звук. Сначала ему не удавалось ничего услышать, но вот звук появился на мгновение совсем рядом и опять исчез. Дирк сделал шаг вперед — звук появился. Дирк продолжал медленно продвигаться — шаг за шагом. Стараясь не выскочить из зоны распространения звука, он осторожно, не делая резких движений, стараясь получше уловить звук, повернул голову на бесконечно малый угол — и проскользнул в субпространство.

И тут же отскочил, чтобы не столкнуться с пикирующим орлом.

28

Это другой орел, не тот, с кем он расстался дома. А вот и еще один, и еще… Воздух просто-таки кишел орлами. Видно, войти в Вальгаллу невозможно, если на тебя не нападет по крайней мере дюжина орлов. Причем они набрасывались и друг на друга, а не только на Дирка.

Дирк прикрыл голову руками, пытаясь уберечься от сыплющихся на голову орлов, и растянулся на полу. Шляпа укатилась под стол. Он с трудом дотянулся до шляпы, нахлобучил ее на голову и нерешительно глянул на стол.

Мрачная темнота зала оживлялась огромными кострами.

Дымно и шумно, пахнет жареной свининой, бараниной, дикой кабанятиной, вином и палеными орлиными перьями.

Стол из дубовых досок, нескончаемо тянувшийся через весь зал, ломился от дымящихся туш убиенных животных, огромных ломтей хлеба и массивных кубков. И вокруг этого сомнительного великолепия буйствовали богатыри — пожирали мясо, лакали вино из исполинских кубков, дрались и орали.

В ярде от Дирка некий герой взгромоздился на стол и сражался с жареным кабаном, он явно проигрывал, но, исполненный веселья и отваги, не сдавался, сотоварищи подбадривали его буйными выкриками и лили на голову вино из лохани.

Крыша была сложена из щитов доблестных воинов, но ее с трудом можно было разглядеть в неверном дымном свете костров.

Дирк пригнул голову и побежал в противоположный конец зала. Он считал, что никто его не заметит, так как он трезвый и — по крайней мере ему так казалось — нормально одет. На бегу он имел возможность наблюдать все мыслимые формы человеческой жизнедеятельности — все, кроме чистки зубов, разумеется.

Тот же запах, что исходил от бродяги на станции Кинг-Кросс, бил в нос и становился все сильнее — Дирку казалось, что он больше не может этого выдержать. Уши болели от непрерывного грохота: звон мечей, крики, стоны — все сливалось воедино. Пока Дирк пробирался к противоположной стене — точнее не стене, а хаотическому нагромождению бревен и камней, кое-как прикрытых вонючими шкурами, — ему сполна досталось тумаков и затрещин, он несколько раз спотыкался и растягивался на скользком полу, местами устланном вонючей гнилой соломой, и его поливали вином, видимо, случайно.

Дирк остановился, запыхавшись после прохождения столь тяжелой дистанции, и изумленно созерцал открывающиеся его взору забавные сцены.

Это Вальгалла.

Теперь у него не оставалось ни малейших сомнений. Безусловно, все это безобразие устроено уж никак не фирмой, специализирующейся на банкетах и прочих торжествах. Нет, конечно нет. Это Вальгалла. Буйная орда богов, героев и их подружек, самозабвенно предающихся пьяному разгулу, щиты, костры и туши диких кабанов — все это вполне могло разместиться на территории примерно такой же, как станция Сент-Пэнкрас. Над пирующими неустанно кружили стаи обезумевших орлов, непонятно как все еще не задохнувшихся в таком чаду и дыму. Может, все орлы именно потому такие сумасшедшие? Немудрено и рехнуться, если полетать тут некоторое время. Да, наверное, так оно и есть. Теперь понятно.

Дирк, проталкиваясь сквозь пьяное сборище богов и героев, все собирался задать себе очень интересный вопрос, и вот как раз сейчас наступило самое подходящее время выяснить: а что, собственно, здесь делают Дрейкоты? И как их здесь разыскать?

Он прищурился и стал вглядываться в толпу, надеясь заметить красные очки или строгий итальянский костюм, хотя и понимал, что в данном случае это безнадежно — среди такого скопища потных шкур, ремней и мечей, но все-таки счел своим долгом попытаться.

Нет, их нигде не видно. Оно и понятно — им тут не место.

Дальнейшие неспешные размышления Дирка внезапно прервал тяжеленный топор, с треском вонзившийся в стену в трех дюймах от левого уха, что напрочь вышибло из него способность к любым размышлениям.

Едва оправившись от потрясения и переведя дух, Дирк стал себя убеждать, что бросивший топор наверняка сделал это без злого умысла — просто решил порезвиться и подшутить. Но Дирку не очень нравились подобные шутки, и он поспешил убраться подальше от этого места.

Он медленно продвигался вдоль стены, и если бы это была не Вальгалла, а станция Сент-Пэнкрас, то, двигаясь в этом направлении, он бы оказался в кассовом зале. Дирк понятия не имел, что находится в Вальгалле на месте кассового зала, но если там не происходит подобного безобразия, то там явно лучше.

Ему казалось, что в некотором отдалении от центра пиршества должно быть поспокойней.

И он не ошибся. Лучшие силы были сконцентрированы поближе к пиршественному столу, а там, где он находился сейчас, тихо и мирно сидели те, кто уже достиг той поры бессмертной жизни, когда приятней вспоминать о былых сражениях с жареными кабанами, чем действительно вступать с ними в схватку.

Дирк услышал взволнованный рассказ о былом сражении с жареной тушей, рассказчик живописал решающий захват тремя пальцами и бросок — дальше он не понял. Но это звучало очень волнующе. Слушатель отреагировал благосклонно: «А-а…»

Дирк замер. Прямо перед ним задумчиво склонился над тарелкой бродяга со станции Кинг-Кросс. С плеч бродяги свисали замызганные меха, кое-как перетянутые ремнями.

Дирк соображал, как получше вступить в разговор. Можно подойти, хлопнуть по плечу и сказать: «Эй, приятель! Ну как тебе эта вечеринка?» Но Дирк не был уверен, что это лучший способ.

Пока он думал, откуда ни возьмись появился орел. Шумно хлопая крыльями, он уселся на стол около старого бродяги и стал воинственно на него наступать — наверное, клянчил еду. Старик оторвал кусок мяса и протянул орлу — ужасный хищник тут же склевал пищу прямо из рук.

Как все просто, подумал Дирк. Он нагнулся к столу, взял кусок мяса и протянул птице. Та набросилась на Дирка, пытаясь вцепиться в горло. Дирк яростно отбивался от дикой твари, махая шляпой, но цель была достигнута — он привлек внимание старика.

— А-а, — сказал старик, прогнал орла и подвинулся, освобождая место рядом. Не слишком любезное приглашение, но лучше, чем ничего. Дирк вскарабкался на скамью.

— Спасибо, — сказал он тяжело дыша.

— Ага.

— Если вы помните, мы…

В этот момент раздался страшный грохот, эхом прокатившийся по Вальгалле. Ударили в барабан — наверное, это был не совсем обычный барабан, обычный бы никто не услышал в таком шуме.

Дирк поднял голову и прислушался, пытаясь определить источник звука. В южном конце зала он увидел большой помост и какие-то смутные силуэты. Он не мог как следует разглядеть происходящее — мешали тучи орлов и плотная пелена испарений пиршества. Но у Дирка возникло ощущение, что те — на помосте — здесь самые главные.

Один, подумал Дирк. Там вполне может быть Один. Прародитель. Отец Всех Богов Асгарда.

Звуки разнузданной оргии разом стихли. Все замерли в ожидании. И трубный глас разнесся по залу:

— Время близится. Великий Бог Тор назначил Час Поединка в Великом Зале Вальгаллы. Я спрашиваю, где Тор?

В зале недоуменно перешептывались. Похоже, никто не знал, где Тор и почему он вызвал всех, а сам не явился.

— Такой поступок — неслыханное оскорбление достоинства Отца-Вседержителя. И если он не примет вызов до истечения назначенного Часа, Тора ожидает страшная кара.

Снова раздался барабанный бой и повторился три раза, и зал погрузился в испуганное молчание.

— Хм, вы спрашиваете, где Тор? Да он шляется с какой-то девчонкой, — раздался откуда-то сверху глумливый голос.

Все зашушукались, раздались смешки — прерванное веселье понемногу возобновилось.

— Предполагаю, что так оно и есть, — сказал Дирк.

— Ага.

Дирку казалось, что разговаривает сам с собой, и поэтому он никак не ожидал услышать ответ старика.

— Это собрание Тор устроил?

— Ага.

— Невежливо не являться вовремя.

— Ага.

— Наверное, все очень огорчены?

— Пока свиней хватает — не очень.

— Свиней?

— Ага.

Дирк не сразу сообразил, что на это ответить.

— Ну да… — покорно пробормотал он.

— Тор — единственный, кого волнует что-то, кроме свиней, — сказал старик. — Объявляет вызов, а дело довести до конца не умеет. Всегда так — запутается, разъярится, натворит всяких глупостей, не знает потом, как выпутаться и исправить содеянное, и его наказывают. А всех остальных интересуют только свиньи. За этим и приходят.

— Ага. — Дирк понемногу усваивал новую технику ведения беседы и просто поражался, сколь успешно ее можно применять. Он даже начал уважать старика.

— Знаете, сколько камней в Уэльсе? — неожиданно спросил старик.

— Ага, — устало отреагировал Дирк, он не знал этой шутки.

— А я вот не знаю. Он никому не говорит. Сами, мол, считайте — обижается и уходит.

— Ага. — Дирк счел шутку неудачной.

— А сегодня даже явиться не соизволил. Да я его не осуждаю. Просто жалко, что он не пришел. Ведь, возможно, он прав.

— Ага.

Старик погрузился в молчание.

Дирк ждал.

— Ну да, — сказал Дирк, надеясь вызвать хоть какую-то реакцию.

Старик молчал.

— Э-э… Так, значит, вы считаете, что он, возможно, прав? — осторожно попробовал Дирк еще раз.

— Ага.

— Так. Возможно, Тор прав. Все дело в этом.

— Ага.

— В чем прав? — Дирк наконец потерял терпение.

— Да во всем.

— Ага, — расстроенно отозвался Дирк, признав поражение.

— Для богов настали тяжелые времена, — мрачно заговорил старик. — Это всем ясно. Даже тем, кого интересуют только свиньи — а таких большинство. Когда чувствуешь себя никому не нужным, это всегда тяжело, даже когда приступаешь в очередной свинье. Даже если ты бессмертен. Но все понемногу смирились и воспринимают это как должное — все, кроме Тора. Так-то вот. А теперь и он сдался. Даже не соизволил явиться. Не пожелал повеселиться с нами и сразиться с жареной свиньей. И на вызов наплевал. Да-а…

— Ага, — сказал Дирк. — Так, значит, это Тор бросил вызов, — попытался Дирк еще раз.

— Ага.

— Но почему?

— Ага.

У Дирка лопнуло терпение, и он набросился на старика.

— Я спрашиваю, почему Тор бросил вызов Одину?

Старик изумленно осмотрел его с ног до головы.

— Ты смертен?

— Ага, — раздраженно сказал Дирк. — Я смертен. Ну и какое это имеет отношение к тому, что я пытаюсь выяснить?

— Как ты здесь очутился?

— Я пошел за вами. — Он вытащил из кармана мятую пачку сигарет, уже пустую, и положил в стол. — Очень вам признателен.

Не самое лучшее объяснение, подумал Дирк, но за неимением другого…

— Ага. — Старик отвернулся.

— Почему Тор бросил вызов Одину?

— Ну какое тебе дело до всего этого? — сказал старик с нескрываемой горечью. — Ты смертный. Что тебе наши проблемы? Ты уже получил долю. Ты и тебе подобные.

— Что получил? Какую долю?

— Со сделки, — ответил бессмертный. — Контракта, который заключил Один, — во всяком случае, так говорит Тор.

— Контракта? Какого контракта?

Похоже, старик начинал медленно разъяряться. Отблески костров Вальгаллы зловеще плясали в глубине его глаз, когда он посмотрел на Дирка.

— Продажа, — мрачно произнес он. — Продажа бессмертной души.

— Что? — удивился Дирк. А ведь он рассматривал такую идею и отбросил как совершенно невозможную. — Вы говорите, что человек продал ему свою душу? Какой человек? Ничего не понимаю. Это лишено всякого смысла.

— Угу, это и не может иметь никакого смысла. Я сказал — бессмертная душа. Тор говорит, что Один продал свою душу Человеку.

Дирк в ужасе на него уставился, а затем перевел взгляд на помост. Там что-то происходило. Снова ударили в барабан, и снова все затихли. Но второго и третьего удара не последовало. Видимо, произошло нечто непредвиденное. На помосте обеспокоенно задвигались. К исходу назначенного Часа нечто похожее на вызов, видимо, все-таки состоялось.

Дирк сидел, обхватив руками голову и раскачиваясь. Да, теперь многое становилось понятным.

— Нет, не Человеку, — сказал он, — а одному человеку, вернее, двум — мужчине и женщине. Адвокату и рекламному агенту. Как только я ее увидел, так сразу понял, что это она во всем виновата. Но я даже не подозревал, насколько я тогда был прав. — Он настойчиво обратился к старику. — Мне нужно туда. Ради богов — помогите мне.

29

— О-о-ди-и-и-ин!!!

От яростного вопля Тора содрогнулись небеса. Тяжелые облака удивленно исторгли несколько ударов грома. У Кейт зазвенело в ушах, и она побледнела от страха.

— Тоу Рэг!!!

Он двумя руками швырнул молот о землю. Швырнул с такой силой, что молот отскочил как мячик и взмыл в воздух футов на сто.

Тор подскочил вверх вслед за молотом, поймал его и опять с силой швырнул о землю, снова поймал, когда молот отскочил от земли, бешено завертевшись, и забросил в море. Потом Тор упал на землю и стал бешено колотить по ней кулаками в яростном исступлении.

Молот летел над морем, постепенно снижаясь. Вот он коснулся воды, погрузился на несколько дюймов и по воде прошла рябь. Молот разрезал поверхность моря, как скальпель. Море волновалось, пенилось и бурлило. Но вот молот приподнялся над водой и взлетел в воздух.

Тор вскочил на ноги и внимательно следил за полетом молота, но не перестал бешено топать, как будто хотел устроить землетрясение. Как только молот достиг высшей точки траектории, Тор опустил кулак вниз, и молот ринулся вниз и врезался в море.

На море этот удар подействовал, как пощечина на истеричку — оно вмиг затихло. А там, куда упал молот, взметнулся мощный столб воды, спустя несколько мгновений оттуда вырвался молот, перекувырнулся, покружил немного поблизости и радостно помчался к хозяину, как щенок, наигравшийся вдосталь. Тор дотянулся до молота, ухватился за него и пролетел ярдов сто, остановившись там, где земля помягче.

Приземлившись, Тор вскочил на ноги и стал раскручивать молот над головой.

Тор выпустил молот, и молот упал в море, но на этот раз он полукругом прорезал водную гладь, и море встало на дыбы, и стена воды с грохотом покатилась к берегу и неистово обрушилась на скалу.

Молот вернулся к Тору, и он снова запустил его. Молот врезался в скалу, и посыпались искры. Он отскочил немного и опять ринулся на скалу, высекая искры, и так раз за разом молот бился и бился о скалы. Тор упал на колени и колотил кулаком по земле каждый раз, когда молот ударялся о скалу. Из скалы сыпались искры, удары молота становились все сильнее и яростнее, и так продолжалось до тех пор, пока в облаках не сверкнула молния.

Небо недовольно зашевелилось, как зверь, потревоженный в своем логове. Молот высекал все больше искр, и в небе вспыхивало все больше молний, и уже сама земля задрожала.

Тор простер руки к небу и резко опустил их вниз. И опять он оглушительно закричал, обращаясь к небесам.

— О-о-ди-и-ин!!!

От этого крика, казалось, небеса раскололись.

— Тоу Рэ-э-э-эг!!!

Тор бросился ничком на землю, и по сторонам разлетелись обломки скал, которыми вполне можно было наполнить две вагонетки. Ярость росла, и его била дрожь. С оглушающим треском край скалы отломился и начал медленно сползать в море и наконец рухнул в бурлящий водоворот. Тор быстро вскарабкался по скале, отломил кусок размером с концертный рояль и поднял его над головой.

Все замерло на мгновение.

Тор зашвырнул обломок скалы в море.

И снова взял в руки молот.

— О-о-о-ди-и-ин!!! — взревел он.

Молот врезался в землю.

Земля исторгла поток воды, и сотряслись небеса. Молния стеной света прошла по побережью и на несколько миль в округе стало светло как днем. Грохотал гром, и небеса разверзлись, и дождь обрушился на землю. Тор торжествующе стоял в потоках воды.

Вскоре неистовство стихии прекратилось. Просто лил дождь, обычный хороший дождь. Облака словно стали чище, и сквозь них пробивались первые лучики утреннего света.

Тор с трудом сдвинулся с места и подошел к Кейт, счищая с рук налипшую грязь. Навстречу ему летел молот, и Тор его подхватил.

Кейт дрожала от потрясения и бессильной ярости.

— Что все это значит?

— Да ничего особенного. Мне просто нужно иногда как следует разъяриться, — мирно ответил он.

Но так как Кейт явно не удовлетворил подобный ответ, то он добавил:

— Ну ведь может же бог хоть изредка показать, на что он способен.

Из плотной завесы дождя появилась сгорбленная фигурка Тсуливаенсис. Она торопливо семенила к ним.

— Ой, какой же ты шалун, Тор. Несносный мальчишка, ну зачем так шуметь! — ласково пожурила она своего любимца.

Но Тора уже не было с ними. Посмотрев, они подумали, что он вон та маленькая точка, летящая на север по очистившемуся небу.

30

Синтия Дрейкот с отвращением наблюдала сцены внизу, в пиршественном зале. Вальгалла веселилась вовсю.

— Как это гадко, — сказала она. — Я не желаю больше терпеть все это.

— Да тебе и не придется, дорогая, — успокоил Клив Дрейкот, обнимая ее за плечи. — Именно сейчас все устраивается самым замечательным образом, и эта проблема просто перестанет существовать. Обещаю тебе, я все улажу. Поверь, все замечательно складывается. Мы получим то, что хотели. Знаешь, милая, ты просто неотразима в этих очках. Они тебе так идут. Нет, правда. Шикарные очки.

— Клив, ведь проблем вообще не должно было возникать. Ведь договоренность такая — заключается определенная сделка, мы составляем контракт — и все. С этой минуты нас больше ничего не должно волновать. Хватит всей этой гадости, ее и так уже было слишком много. Единственное, чего я хочу, так это приятной и спокойной жизни. Все эти проблемы мне ни к чему.

— Ну, разумеется, дорогая. Так и будет. Все, что происходит, нам только на руку. Все идет прекрасно. Лучше быть не может. Нарушение контракта налицо. И теперь мы можем делать все, что хотим, — ведь теперь мы освобождаемся от всех обязательств. Мы выходим из игры и получаем жизнь, приятную во всех отношениях. И при этом все чисто. Ведь ты именно этого хотела? Нет, в самом деле ничего лучше и пожелать нельзя. Поверь мне.

Синтия Дрейкот раздраженно передернула плечами.

— Так что там с новым… участником? Теперь с ним еще дело иметь. Только этого нам и не хватало.

— Это так просто. Так просто. Послушай, это пустяк. Мы либо включаем его в игру, либо нет. Мы все прямо сейчас и решим. Ну, купим ему что-нибудь. Новое пальто. Или новый дом. Знаешь, сколько нам это будет стоить? — Он очаровательно улыбнулся. — Да нисколько. Тебе даже не надо думать об этом. Ха, да тебе не надо даже думать о том, что не надо думать… Вот как это просто.

— Хм…

— Ладно, я сейчас приду.

И он направился в вестибюль дворца Отца Всех Богов Асгарда и всю дорогу улыбался.

— Итак, мистер… — Он заглянул в визитную карточку. — Джентли. Вы, видимо, собираетесь представлять интересы этих людей?

— Этих бессмертных богов, — уточнил Дирк.

— Ладно, богов, — сказал Дрейкот. — Прекрасно. Может, у вас это получится лучше, чем у того мошенника, с кем мне сейчас приходится иметь дело. А знаете, он очень любопытный тип, наш мистер Рэг. Весьма любопытный. И к каким только ухищрениям он не прибегал, чтобы меня запутать, — просто невероятно. Знаете, как я поступаю с подобными людьми? Очень просто. Я их игнорирую. Я их просто не замечаю. Если он хочет играть со мной в подобные игры, мухлевать и передергивать, придумывать сто семнадцать подпунктов, чтобы меня одурачить и поймать на чем-нибудь, — прекрасно, не буду ему мешать. Он тянет время. Ну и что. Время у меня есть. У меня достаточно времени для таких, как мистер Рэг. А знаете почему? Что самое в этом интересное? А самое интересное то, что он не может составить контракт так, чтобы спасти свою шкуру. Это правда. И знаете, что я вам скажу, — меня это очень даже устраивает. Он может беситься сколько вздумается и болтать полную чушь, но ему очень скоро надоест, и я поставлю его на место. Я составляю контракты в музыкальном бизнесе. А эти парни просто мелкота. Примитивные дикари. Ну да вы сами видите. Что о них вообще говорить? Дикий народ. Как индейцы. Они даже не понимают, чем владеют. Да им просто повезло, что они не нарвались на какого-нибудь жулика. Вы знаете, сколько стоит Америка? Сколько стоит вся Америка? Не знаете, и я не знаю. А почему? А потому что сумма эта настолько ничтожна, что, скажи вам кто-нибудь, сколько она стоит, вы бы забыли через две минуты. А теперь смотрите, что получается. Я ведь действительно выполняю свои обязательства. Я это обеспечиваю. Номер люкс в Вудшедской клинике? Пожалуйста. Обслуживание по высшему разряду, питание, безукоризненное белье. И все, заметьте, по высшему разряду. Все это стоит не меньше, чем все Соединенные Штаты Америки, вместе взятые. Ну и что? Раз ему нужно каждый день свежее белье — пожалуйста, он его получает. Да ради Бога! Никаких проблем. Он это заслужил. Он может получить все белье, какое только ему вздумается. Но меня пусть оставят в покое.

Теперь слушайте дальше. У этого малого очень приятная жизнь. Понимаете — приятная жизнь. А ведь это как раз то, что нужно нам всем. И он получил эту самую приятную жизнь. Но сам он не знал, как ее получить. Ни один из этих парней не знал. Они совершенно беспомощны в современном мире. Им приходится тяжело, и я всего лишь пытаюсь помочь. Вы даже представить себе не можете, насколько они наивны. Да, да, именно наивны.

Синтия, моя жена — вы ее видели, — так вот Синтия — она замечательная, она лучше всех. У нас с ней прекрасные отношения…

— У меня нет ни малейшего желания слушать, какие у вас отношения с женой.

— Ладно. Все нормально. Я просто подумал, что вам было бы полезно кое-что узнать. Но пусть будет так. Так вот — Синтия работает в рекламном бизнесе. Вы это уже знаете. Она старший партнер в одном крупном агентстве. Очень крупном. Несколько лет назад они проводили рекламную кампанию, и в рекламном ролике некий актер играл роль бога. Этот бог рекламировал какой-то безалкогольный напиток. А в это самое время Один влачит жалкое существование. Он живет прямо на улице. Не может ничего понять, не знает, куда себя деть и чем заняться. Он совершенно не приспособлен к этому миру. Не имеет ни малейшего представления, как можно распорядиться своей силой и могуществом здесь, в этом мире. И тут происходит самое невероятное — Один видит рекламный ролик и думает: да ведь я и сам могу это делать, я ведь все-таки бог. И за это можно получить деньги. Представляете, о какой сумме идет речь. Гораздо меньшей, чем стоимость Соединенных Штатов. Неслыханно! Один, Верховный Бог, имеющий неизмеримую власть над миром, думает: хорошо бы удалось сняться в рекламном ролике про безалкогольные напитки и заработать деньги. И этот бог пытается попасть на телевидение, чтобы сняться в рекламном ролике. Наивность, конечно, потрясающая, но прошу заметить — не последнюю роль здесь играет еще и жадность.

Короче говоря, он случайно попадает к Синтии. В то время Синтия — скромная служащая рекламного агентства. Поначалу она не воспринимает его всерьез, думает — мало ли тут психов шатается, но потом она замечает в нем нечто совершенно необычное и просит меня прийти взглянуть. И что же? До нас внезапно доходит, что он настоящий. Самый настоящий бог, со всеми соответствующими способностями, какие обычно бывают у богов. И не просто какой-то там бог, а самый главный. Все остальные боги должны его слушаться. И он хочет сняться в рекламном ролике. Вы только представьте себе! В рекламном ролике! Мы были просто ошеломлены. Неужели этот малый не осознает, что можно сделать, обладая таким могуществом? Видимо, нет. Должен признаться, что мы никогда не встречали ничего более поразительного. Синтия и я, мы всегда знали, что мы особенные люди, и поэтому с нами обязательно произойдет нечто необыкновенное. И вот, пожалуйста, произошло. Но мы совсем не жадные. Нам вовсе не нужны вся власть и все богатство. То есть я хочу сказать, что нам не нужно обладание всем миром. Этим проклятым миром. Разумеется, мы бы могли завладеть всем миром, если бы захотели. Но кому нужно владеть всем миром? Лишние хлопоты. Нам вовсе не нужно сверхъестественное богатство. Все эти армии нотариусов и бухгалтеров. Кстати, я сам адвокат. Ладно. В конце концов можно нанять людей, чтобы руководить всеми этими нотариусами и бухгалтерами и не заниматься этим самому. Но что это дает? Станет еще больше нотариусов и бухгалтеров. Их и так немало. Не нужно нам это. И тогда у меня возникает идея. Вот вы, к примеру, покупаете очень большую собственность, а потом просто распродаете лишнее. Но при этом у вас остается только то, что вам нужно. А множество других людей получает то, что нужно им. Но они получают это от вас, они обязаны вам и всегда это помнят. А помнят потому, что подписывают контракт, где все написано — чем и насколько они вам обязаны. И деньги текут обратно к вам, и вы оплачиваете очень дорогостоящее содержание нашего дорогого мистера Одина в прекрасной частной клинике. Так что в результате мы лично имеем не так уж и много, мистер Джентли. Один или два скромных дома. Одну или две скромные машины. У нас хорошая, приятная жизнь. Действительно хорошая. Многого нам не нужно, а то, что нам нужно, мы сразу же и получаем. Единственное наше требование заключалось в том, что мы должны быть избавлены от тягостной необходимости знать что-либо обо всех этих делах после заключения контракта. Мы получаем то, что нам причитается, и уходим со сцены. Мы просто хотим жить в мире и спокойствии. Тихая, приятная жизнь — вот и все. Потому что, знаете ли, Синтия иногда нервничает. Ну ладно. И что я вижу сегодня утром? И вдобавок прямо на ступенях нашего дома. Уф! Какая мерзость. Я об этой отвратительной твари. Знаете, в чем было дело? А дело было так. Наш дорогой мистер Рэг решил продемонстрировать свои способности в адвокатском деле. Этакий хитрющий гоблин-адвокат. Очень трогательно. Для начала он забавлялся тем, что отнимал у меня время, заговаривая мне зубы и изобретая разные хитрые трюки, а потом пытался всучить счет за потраченное время. Ну это, допустим, дело обычное. Придумывание несуществующей работы; Это-то как раз ерунда — все адвокаты так делают. Ладно. Я приму твой счет. Я не желаю вникать, что там такое понаписано в этом счете. Просто беру и оплачиваю. Он отдает мне счет. И только потом я обнаруживаю, что там недостает нескольких пунктов контракта. Он хочет быть хитрее меня. И подсовывает мне проблему, чтобы меня подставить. Это неново. В музыкальном бизнесе таких подножек хоть отбавляй. Нужно просто научиться их обходить. И все проделывать не самому, а чужими руками. Руками тех, кто хочет двигаться вверх по служебной лестнице. А если они уже заняли на этой лестнице соответствующее положение, значит, всегда найдутся другие, кто займется проблемой вместо них. Тебе подсовывают проблему — ты отправляешь ее дальше. Так я и сделал. Знаете, оказывается, существует огромное множество людей, которые счастливы оказать мне услугу. Ух! Это даже трудно себе представить, как быстро ее передавали по цепочке. Пока совершался путь от одного к другому, я многое понял в каждом — кто сообразительный, а кто и нет. И вот она шмякается на землю в саду позади моего дома. А это в соответствии с контрактом предполагает наложение определенных санкций. Эта история с Вудшедом стоит баснословных денег. Думаю, что, узнай наши клиенты правду, они бы его попросту ликвидировали. Но тут мы хозяева положения. Мы можем попросту все аннулировать. Поверьте, у меня есть все, чего я мог бы желать. Итак, мистер Джентли, полагаю, моя позиция вам ясна. Мы были весьма откровенны, и я этому рад. Конечно, есть некоторые щекотливые моменты, но я сделаю все от меня зависящее. Мы могли бы договориться. Вы можете получить все, что угодно. Ну и что вы желаете, мистер Джентли?

— Только одного. Я хочу, чтобы ты сдох, — сказал Дирк Джентли. — Хочу, чтобы ты сдох. Этого достаточно. И больше ничего не надо.

Дирк Джентли развернулся и покинул помещение. Он пошел поговорить с новым клиентом и предупредить его, что, возможно, теперь возникнут некоторые проблемы.

31

Немного погодя со стоянки у станции, Сент-Пэнкрас тихо выехал «БМВ» темно-синего цвета и покатил по тихим улицам.

Дирк Джентли надел шляпу и простился со своим недавно обретенным клиентом, который сказал, что желал бы сейчас побыть один или, может, обратиться в крысу или во что-нибудь подобное.

Он закрыл огромные двери и вышел на балкон, глядя оттуда вниз, на сводчатый зал Вальгаллы — место сбора богов и легендарных воинов. Как раз сейчас немногие оставшиеся покидали зал, и уходили, видимо, затем, чтобы присоединиться к остальным на станции Сент-Пэнкрас. Дирк еще немного постоял на балконе, не в силах оторвать взгляд от покинутого зала, где на месте пиршественных костров тлели кучки золы.

Неуловимое движение — и вот он, как и остальные, уже в другом измерении — в холодном, продуваемом всеми ветрами коридоре Гранд-отеля. Отсюда ему было хорошо видно, как последние участники пира выходили со станции на холодные лондонские улицы, чтобы лечь спать на лавках, для этого вовсе не предназначенных.

Дирк попытался найти выход из заброшенного отеля, что оказалось не так-то просто, учитывая лабиринтную систему планировки и полную темноту. Наконец он наткнулся на длинную винтовую лестницу, которая привела к арочному входу в отель, украшенному драконами, грифонами и орнаментами. Уже многие годы главный вход был закрыт, и Дирку пришлось углубиться в узкий коридор, который и вывел его к черному ходу, охраняемому неким странным существом, напоминающим расплывчатое пятно. Оно потребовало у Дирка объяснений, как ему удалось проникнуть в отель. Но ни одно из объяснений его не удовлетворило. И в конце концов он просто выпустил Дирка, так как навряд ли мог поступить иначе.

Выйдя из отеля, Дирк попал в кассовый зал станции, а уж оттуда вышел на саму станцию. Он немного постоял, озираясь кругом, потом направился к главному входу и спустился по ступеням на улицу Сент-Пэнкрас. А оказавшись на улице, он был настолько потрясен очередным нападением орла, что споткнулся и попал под первый утренний мотоцикл, развозивший почту.

32

С жутким грохотом Тор вломился в Вальгаллу, вознамерясь объявить во всеуслышание, что он попал в Норвегию и нашел контракт Одина в скале, но объявлять от этом событии было некому.

— Здесь никого нет.

Он тяжело опустился на лавку, неприятно пораженный этим открытием.

— А почему… — начала Кейт.

— Ну, что же, попробуем пойти в его покои, — сказал Тор, забросил молот на балкон и подтянулся на молоте, захватив с собой Кейт.

Он решительно шествовал к покоям Одина, игнорируя протесты, просьбы и проклятия Кейт.

— Он должен быть здесь, — гневно бормотал Тор, волоча за собой молот.

— А почему…

— Сейчас мы пройдем границу миров, — сказал он и подхватил Кейт. Они преодолели границу и оказались в большом гостиничном люксе.

На полу мусор и ветхие коврики, окна заросли многолетней грязью. Везде голубиный помет, краска на стенах облупилась.

Посреди номера стояла больничная каталка, и на свежайшем белье возлежал дряхлый старик. Из его единственного глаза катились слезы.

— Я нашел твой контракт, подонок, — возмущался Тор, тыча контракт ему в лицо. — Тот самый договор. Ты продал нашу силу. Какому-то адвокатишке и агенту по рекламе, и еще куче разных людишек. Ты украл нашу силу и могущество! Но тебе не удалось забрать всю мою силу, у меня ее слишком много. Но ты добился своего, я больше не мог как следует владеть собой, я заболел от смятения и растерянности, а стоило мне разъяриться, как я творил всякие глупости. Ты делал все, чтобы помешать мне добраться до Норвегии, потому что знал — я найду это! Ты и твой гнусный карлик Тоу Рэг. Ты столько лет оскорблял меня, и…

— Да, да, все это известно, — сказал Один.

— Так… хорош, нечего сказать…

— Тор! — вмешалась Кейт.

— Теперь с этим покончено! — дико заорал Тор.

— Да, я понимаю…

— Я нашел это место и смог дать волю гневу. Я разбушевался и устроил славную бурю. Теперь я в прекрасной форме. Для начала я порву вот это!

Он скомкал контракт и порвал его на мелкие кусочки, а потом испепелил взглядом.

— Тор, — укоризненно взывала Кейт.

— Ты строил козни, думал, я испугаюсь и перестану давать волю гневу — но теперь я все исправлю. Бедную девушку в аэропорту ты превратил в автомат кока-колы. Хоп!И вот он снова превратился в девушку! А реактивный истребитель, который должен был сбить меня по дороге в Норвегию! Раз! Все в порядке! Вот он. Видишь, я снова в форме, и у меня все получается, я все могу!

— Моя настольная лампа, — тихонько напомнила Кейт.

— И настольная лампа Кейт! Она снова стала лампой, а не несчастным котенком! Хоп! Готово. Как я сказал — так и будет. А что там за шум?

— Тор, мне кажется, с твоим отцом что-то случилось.

— Ну, еще бы… Что с тобой, отец?

— Как я был глуп! — плача, причитал Один. — Сколько дурного я натворил, сколько во мне было злобы…

— Вот и я так думаю, — сказал Тор и присел на край каталки. — Ну и что теперь делать будем?

— Я не знаю, смогу ли я жить без постельного белья, сестры Бейли и… Я все живу и живу, все это длится так долго, так бесконечно долго, я уже так стар, так стар… Тоу Рэг мне говорит, чтобы я убил тебя. Но лучше будет, если я убью себя. О, Тор…

— Ах вот как. Мне все ясно. Уж не знаю, что теперь делать. Может, разнести все в пух и прах? Вообще все?

— Тор…

— Да, в чем дело?

— Тор, я, кажется, придумала. Придумала, как это устроить с «Вудшедом» и твоим отцом, — сказала Кейт.

— Да ну? И как же?

— Я скажу, но только с одним условием.

— Ну и что за условие?

— Ты мне скажешь, сколько камней в Уэльсе.

— Что? — в бешенстве заорал Тор. — Я убил на это столько лет своей жизни! Мне дорого стоило узнать это!

Кейт пожала плечами.

— Ни за что! Все что угодно, но только не это! Но ведь я уже говорил тебе раньше, — добавил он угрюмо.

— Нет, не говорил.

— Нет, говорил. Я сказал, что сбился со счета где-то посередине Глэморгана. Сама подумай, ведь не начинать же было считать заново? Вот так-то.

33

По запутанным тропинкам к северо-востоку от Вальгаллы пробирались двое: один — огромный, глупый, страшный, зеленоглазый и с косой, которая мешала двигаться; второй — очень маленький, оседлал первого и все время понукал и торопил, что тоже не способствовало быстроте продвижения.

Наконец они добрались до приземистого строения и ворвались внутрь, требуя немедленно дать им лошадей. Появился старый конюх, видимо, странная парочка была ему хорошо знакома. До него уже дошел слух об их позоре, и конюх не имел ни малейшего желания оказывать им содействие. Взмах косы — голова конюха подскочила, а тело обиженно дернулось назад, закачалось и грохнулось оземь. Голова откатилась в сено.

Разбойники запрягли в повозку лошадей и выехали на большую дорогу.

Примерно милю они промчались до весь опор. Тоу Рэг неистово хлестал лошадей, и поначалу те бежали довольно резво. Но через несколько минут лошади замедлили бег и тревожно зафыркали, озираясь по сторонам. Тоу Рэг нещадно бил их кнутом, но тщетно — несчастные животные беспокоились все сильнее и наконец полностью вышли из-под контроля, перевернули повозку и вывалили седоков на землю.

Тоу Рэг вскочил на ноги и принялся орать на перепуганных животных, но тут он краем глаза заметил то, что их так встревожило.

Впрочем, он не увидел ничего особенно устрашающего — на обочине, на куче мусора, лежал белый металлический ящик и урчал.

Лошади пытались обогнуть странный предмет, но запутались в упряжи.

— Что бы это ни было — немедленно уничтожить! — приказал Тоу Рэг зеленоглазому чудищу.

Чудище вытащило косу, взобралось на кучу мусора к белому урчащему ящику и пнуло его ногой. Ящик возмущенно заверещал. Разбойник поднатужился и спихнул ящик вниз. Тот съехал примерно на фут, потом перекувырнулся и шмякнулся на землю. Мгновение он лежал неподвижно, а потом дверца распахнулась. Лошади дико заржали.

Тоу Рэг и чудище осторожно приблизились, но в ужасе отпрянули — из ящика вырвался великий и могучий новый бог.

34

На следующий день в приятном удалении от вышеописанных событий и в столь же приятном удалении от назойливых солнечных лучей, льющихся сквозь высокое окно, в белоснежной постели возлежал почтенный одноглазый старик. На полу у кровати небрежно валялась газета, брошенная пару минут назад.

Старик уже проснулся, но явно не обрадовался пробуждению. Его слабые холеные руки покоились на чистых простынях и едва заметно дрожали.

Имя его произносили по-разному — как господин Одвин, или Водан, или Один. Он был — вернее он есть — бог и, кроме того, смущенный и встревоженный бог.

Он был смущен и встревожен, потому что прочел в газетах сообщение, что другой бог съехал с катушек и учинил безобразие. Конечно, газеты так не написали. Там просто говорилось, что реактивный истребитель, бесследно исчезнувший недели две назад, вылетел из одного дома в Северном Лондоне, который явно не был приспособлен для размещения подобных предметов. У истребителя отвалились оба крыла, он стал стремительно падать и разбился на автостраде. Пилоту удалось спастись — он выпрыгнул еще до падения самолета и отделался легкими ушибами. Он остался цел и невредим, только все время бормотал нечто несуразное о странных мужчинах с молотами, которые якобы летают над Северным морем.

По счастью, катастрофа произошла в такое время, когда дороги пустынны, и если не считать повреждений, нанесенных материальным объектам, обошлось без жертв, если не считать двух неопознанных пассажиров темно-синего «БМВ», то есть предположительно темно-синего и предположительно «БМВ», так как после катастрофы это нельзя было утверждать с полной уверенностью.

Старик чувствовал себя таким усталым, что ему не хотелось думать обо всем этом, равно как и о событиях прошлого вечера, ни о чем, кроме белоснежных простыней.

Американская девушка Кейт вошла в его палату. Но он не хотел с ней говорить, он хотел, чтобы его не трогали и дали спокойно заснуть. Она пришла сообщить, что все улажено. Она также поздравила его с повышенным давлением и повышенным уровнем холестерина в крови — или что-то в этом роде. Она объяснила, что именно поэтому клиника просто счастлива считать его пожизненным пациентом, если он завещает им после смерти свое имущество. Они даже не особенно интересовались стоимостью имущества, поскольку его явно будет достаточно на покрытие расходов по содержанию в клинике, судя по всему — не слишком долгое.

Кейт, видимо, ожидала, что сообщение его обрадует, поэтому он любезно кивнул и пробормотал какие-то слова благодарности и почувствовал, что уплывает в царство сна.

35

В то же самое время в другой больнице проснулся Дирк Джентли — весь в ушибах, ссадинах и со сломанной ногой. Когда его привезли в больницу, то никто не поверил, что телесные повреждения он получил в результате столкновения с орлом, и что наезд курьерского мотоцикла оказал на него скорее успокаивающее действие, так как он смог после этого некоторое время спокойно полежать на земле.

Он все утро спал, и его мучили кошмары. В этих кошмарах Тоу Рэг и зеленоглазое чудище с косой удирали из Вальгаллы, и на пути им встретился новый Бог Греха, выскочивший из ящика, очень напоминающего его старый холодильник, и этот бог их уничтожил.

Он с облегчением пробудился от этих кошмаров, услышав веселое приветствие.

— А, это ты? Ты стащил мою книжку.

Он открыл глаза и увидел Салли Миллз, которая столь жестоко обошлась с ним в кафе.

— Я рада, что ты решил наконец последовать моему совету и заняться своим носом, — сказала она. — Долго же ты сюда добирался. Ты нашел ту девушку? А знаешь, ведь ты лежишь на ее кровати. Да, если ее увидишь, передай ей пиццу. Пицца немного остыла, конечно, но курьер сказал, что девушка очень настойчиво требовала, чтобы ей непременно доставили пиццу. Я совсем не сержусь, что ты стащил мою книжку. Сама не знаю, зачем их покупаю, но ведь все покупают. Мне говорили, что автор вступил в сговор с дьяволом или что-то в этом роде. Наверное, чепуха, а я слышала об этом писателе еще одну забавную историю. О цыплятах, которых он требовал приносить в номер, и они потом бесследно исчезали. Так вот, я тут познакомилась с одним человеком, который знает, в чем фокус. Он сам лично вытаскивал этих самых цыплят из гостиничных номеров. Тайно, конечно, именно за это ему и платили. А Говарду Беллу это понадобилось для того, чтобы казаться демонической личностью, тогда все будут покупать его книжки. Но тебе, наверно, надоело уже слушать мою болтовню, а если и не надоело, то мне все равно давно пора заняться другими делами. Старшая сестра говорит; что к вечеру тебя, наверное, выпишут и ты сможешь поехать домой. Ну ладно, надеюсь, тебе уже лучше, тут вот пара газет, можешь почитать.

Дирк взял газеты, страшно довольный, что его наконец оставили в покое. Сначала он решил посмотреть, что ему может сказать «Великий Заганза». И «Великий Заганза» сказал: «Ты страшно толстый и глупый и носишь такую дурацкую шляпу, что тебе должно быть стыдно».

Он выругался и решил посмотреть, какой гороскоп предлагает другая газета.

Там говорилось: «Сегодня день наслаждения домашними удобствами».

Да, подумал он, хорошо бы вернуться домой. И хорошо, что он избавился от старого холодильника и вступил во владение новой, шикарной моделью, которая дожидается на кухне.

Еще оставалось придумать, как быть с орлом, но с этим можно и подождать.

Дирк взглянул на первую страницу — нет ли каких интересных новостей.

Дугла Ноэль Адамс «Лосось сомнений»

Глава 1

Обычно рано утром Дэйв поднимался на гору, в известный только ему укромный уголок, чтобы сделать небольшое подношение к алтарю святого Клайва, покровителя агентов по торговле недвижимостью. Принесенное им сегодня, насколько он мог разобрать, было частью прибора для чистки бассейнов — большая, сделанная из пластика штуковина, чем-то напоминающая омара.

Дэйв осторожно положил свой дар и отступил назад, чтобы полюбоваться результатом.

Святилище представляло собой небольшую кучку камней; то здесь, то там в беспорядке были набросаны вещи, которые появлялись тут время от времени: гаражный ключ с дистанционным управлением, деталь соковыжималки и маленькая игрушка с подсветкой, изображавшая Лягушонка Кермита. Омароподобная чистилка для бассейнов неплохо вписывалась в эту картину, и Дэйв поставил ее так, чтобы два фута сломанной пластиковой трубки свисали над Кермитом наподобие слоновьего хобота.

Его утренние походы к святилищу отчасти были развлечением, но одновременно давали возможность побыть одному и поразмышлять о разных вещах. Поначалу Дэйв приходил сюда просто так, развлечения ради, но вскоре это место стало для него чем-то большим. Ему понадобился уединенный уголок для раздумий. Временами в Дэйва вселялась тревога. А когда в него вселялась тревога, он начинал тихо посмеиваться; когда же тревога становилась совсем невмоготу, он начинал мурлыкать себе под нос любимые мелодии группы «Карпентерс» — до тех пор, пока тревога не покидала его.

Но сегодня у него не было особых поводов для беспокойства. Наоборот, душа пела. Дэйв снял с плеч брезентовую торбу и кинул ее на землю.

Вид с горы открывался потрясающий. С каждой стороны Дэйвлэнд окружали густые леса, в которых водились самые разные животные, произрастали самые разные растения. Через лес протекала речка Дэйв, которая, извиваясь между горных склонов, в пятистах милях отсюда впадала в огромный океан, который до недавнего времени он называл Океаном Дэйва, но затем из чувства скромности переименовал в Океан Карен. Дэйв всегда считал, что Тихий — дурацкое название. Он там был. Никакой этот океан не тихий. Но теперь он исправил ошибку.

Дэйвлэнд, его владения, тоже были немаленькими. Да нет, если призадуматься, очень даже внушительными. Дэйв пробежал рукой по волосам, обозревая округу, и, не удержавшись, усмехнулся.

Дэйвлэнд занимал около девяноста акров склона горы. Кстати, и на соседних холмах уже начали появляться новые отпочкования. И какие! Куда более красивые, чем его воображаемый патрон, святой Клайв, мог себе представить. Никаких тебе банальностей в духе старых западных ранчо. Нет, его дома были совершенно другими, ни на что не похожими.

Начать хотя бы с того, что они построены с умом. Ну, например, такая простая на первый взгляд вещь, как куда выходят окна. В общем, в его домах все было на своем месте — и окна, и стены, и вода, и растения в кадках, так что воздух двигался беспрепятственно, когда нужно — теплый, когда нужно — прохладный. Повинуясь законам физики и ничему больше.

Большинство архитекторов ничего не смыслят в физике, сделал для себя вывод Дэйв. Они знают только свои чертежи. А вот в его домах стеклянные призмы и волокна приносили свет туда, где он был вам в тот момент нужен. Теплопроводы забирали тепло у продуктов, которые вы ставили в холодильник, и отдавали тем, что в духовке. Просто, как дважды два. Те, кто приходил посмотреть дома Дэйва, тотчас рассыпались комплиментами: «Ух, как здесь здорово! А почему другие не додумались так строить?»

Ответ? Потому что им не хватает мозгов.

А телефоны? У Дэйва покупатели его домов получали в свое распоряжение такие телефоны, которые им и не снились, просто чудо, а не телефоны. А теперь им захотелось еще и телевизоров, что, по мнению Дэйва, было совершенной глупостью, как вообще, так и в данных обстоятельствах. Но, с другой стороны, было бы ужасно интересно взяться за решение этой проблемы, и, разумеется, Дэйв в конце концов решил и ее. Но, с другой стороны, он решил уже столько проблем, что, сам того не подозревая, создал новую. В Дэйвлэнде сейчас проживало около тысячи человек, и это накладывало на Дэйва обязательства. А это то, к чему он меньше всего стремился.

Дэйв сорвал пучок травы и принялся им помахивать. Лучи восходящего солнца поблескивали, отражаясь от Дэйв-Плейс. Дейв-Плейс — это самый большой и самый красивый дом в Дэйвлэнде, если не во всем мире. Его белые стены и огромные пространства окон венчают собой вершину холма. Сама же вершина превращена в японский сад, откуда через весь дом, журча, стекали горные ручьи.

А чуть ниже, на том же склоне и за тем же забором (Дэйв сам не мог поверить, что теперь ему понадобилась служба безопасности, охрана, сигнализация и все такое прочее. И вообще, сорок — сорок! — из девятисот с хвостиком обитателей Дэйвлэнда были адвокаты), располагался Ноздревой Проход.

Ноздревой Проход — это, пожалуй, самая хитроумная из выдумок Дэйва. Даже он сам, человек, привыкший считать многое из того, что другие находили гениальным, на самом деле не заслуживающим внимания, и то считал его потрясающим решением. В принципе все остальное на этом холме обязано своим существованием Ноздревому Проходу. Именно поэтому Дэйв сейчас напевал старый добрый мотивчик из «Карпентерс», ну, может, еще и из-за адвокатов.

Солнце над Дэйвлэндом уже светило вовсю. Нет, как все-таки здесь красиво, подумал Дэйв, хотя, с другой стороны, Дэйвлэнд нравился ему и тогда, когда это был просто клочок его собственной земли, куда было приятно наведаться, хотя бы потому, что никому другому это бы и в голову не пришло. Но, одно за другое, и вот результат как на ладони. И вот он сам — всего двадцать пять, а ощущение такое, что все тридцать.

Ладно, к черту. Сегодня он намерен немного развлечься. Дэйв поднял большую холщовую сумку и закинул ее через плечо. Сэма наверняка хватит припадок. А адвокаты поднимут хай. И пусть себе. Дэйв повернулся и принялся взбираться еще выше. Гора эта называлась Крыша Мира, и была названа так в честь одной песни «Карпентерс». Когда у тебя есть свой мирок, преимущество заключается в том, что тут можно делать все, что вздумается, — например, назвать что-то в честь мелодии «Карпентерс».

Тропинка была каменистой и ужасно крутой, причем чем выше, тем круче и каменистее, и Дэйву приходилось порой карабкаться, чтобы попасть туда, куда ему нужно.

Минут через двадцать он уже изрядно взмок и взопрел, но зато уже почти добрался до вершины, или по крайней мере до последнего плоского участка горы — скалистого выступа, — где сел и скинул с плеча сумку. Ему понадобилась еще пара минут на то, чтобы отдышаться, после чего он принялся извлекать содержимое сумки. Вытащил из нее алюминиевые распорки, вытащил оранжевые веревки, вытащил небольшие фиолетовые куски искусственного шелка.

Минут через десять то, что он собирался сделать, было готово — нечто вроде насекомого с огромными полупрозрачными крыльями. Кусочки ткани между алюминиевыми полосками каркаса были совсем махонькими и неправильной формы. Дэйв рассчитал, что ткань, используемая в обыкновенных дельтапланах, не нужна в таком количестве, вот он от нее и избавился.

Дэйв тщательно осмотрел творение своих рук и, удовлетворившись, что все вышло как нужно, решил, что иначе и быть не может, на то он и Дэйв, непревзойденный мастер.

На мгновение он бросил с горы нервный взгляд, но только на мгновение. Нет, он не отступится от задуманного. Какая глупость — нервничать! Осторожно приподняв дельтаплан, Дэйв поднес его к самому краю выступа и сам встал рядом. Взгляду открылась дух захватывающая картина — Дэйвлэнд лежал перед ним как на ладони.

Дэйв с удовлетворением отметил про себя, что хотя его дельтаплан и напоминает скорее сушилку для шелковых бикини, конструкция получилось прочная, и поэтому в воздухе придется немного поднапрячься, чтобы задать аппарату нужное направление.

Отсюда до Дэйв-Плейс по прямой около мили, разница в высоте над уровнем моря около двухсот метров. С горы Дэйву был прекрасно виден поблескивавший в лучах восходящего солнца бассейн, спрятанный от посторонних глаз в глубине японского садика на вершине Его Холма. Расстояние и солнечные лучи не позволяли рассмотреть более мелкие детали, но Дэйв был уверен, что Сэм уже поджидает его в бассейне. По расчетам, он должен был приземлиться, вернее, приводниться, в самую его середину. Дэйв посмотрел на часы. Начало девятого, а встреча с Сэмом назначена на восемь. Значит, Сэм уже точно его ждет.

Сэм считал, что все эти планы и аферы, которые то и дело посещали голову Дэйва, — сплошное безумие, если не безответственность, порой граничащая с откровенным идиотизмом. Плюхнуться с небес в воду — разве идиот на такое способен? И вообще, найдется ли еще один такой смельчак, как Дэйв? Ну, Сэм, что ты на это скажешь?

Дэйв еще раз проверил направление ветра, надел на себя ремень, затянул, застегнул пряжку, нацепил на себя дельтаплан, продел руки в петли, схватил направляющие распорки и приготовился прыгнуть.

Осталась самая малость — броситься в бездну у себя под ногами.

Ух! Ну давай, прыгай!

Главное — не трусить. Все нормально. И Дэйв с легким сердцем устремился вперед, в пустоту. Воздух тотчас подхватил его, несколько бесцеремонно подтолкнув вверх. Дэйв поначалу весь напрягся, затем немного расслабился, затем расслабился еще сильнее, стараясь держать равновесие, прикладывая к этому минимум усилий. Получилось. Он в полете. Он парит в воздухе. Он совсем как птица.

Черт, как здорово! Поначалу было страшновато ощутить себя в пустоте, но это был приятный страх, даже нет, щекотка нервов — примерно то же самое, что и рано утром броситься в бассейн. К тому же воздух не был пуст. Ощущение было такое, будто ты упал на невидимую подушку, причем не простую, а с руками, которые тянут тебя во все стороны, ерошат волосы, полощут и раздувают футболку. Когда сознание наконец привыкло к огромной пустоте вокруг, Дэйв ощутил себя крошечной игрушкой, подвешенной за нитку к гигантскому подъемному крану, медленно вращавшемуся над его, Дэйва, миром. Дэйв плавно описал в воздухе огромную дугу, сначала чуть-чуть вправо, затем, немного переместив вес, чуть-чуть влево, но ощущение было такое, будто он кружит, и мир, его мир, медленно тоже вращается где-то под ним — полный сочной зелени лугов, полный красок, живой и яркий.

Примерно 1,2 миллиона лет назад человеческий род внезапно вымер, и за это время мир преобразился. В геологических масштабах миллион лет — не более чем мгновение, но силы эволюции, неожиданно получив пространство, где можно разыграться вовсю, решили наконец заполнить старые дыры, и все вокруг принялось плодиться и размножаться. Когда-то только и говорили о том, что мир надо спасать. Что ж, Дэйв его спас. И теперь этот мир процветал. Нет, мир действительно был классный. Его, Дэйва, Мир.

Теперь он уже довольно уверенно плыл по воздуху, не боролся с ним, а именно плыл, как по течению. Постепенно до него стало доходить, что плюхнуться с небес в бассейн может оказаться не так-то просто. Но Дэйв даже любил, когда все оказывалось чуточку сложнее, чем он ожидал.

А может, даже и не чуточку, а гораздо сложнее, понял он. Одно дело парить в вышине, следуя воздушным потокам, постепенно спускаясь кругами все ниже и ниже, и совсем другое — устремиться вниз по собственному усмотрению. Дэйв попытался резко развернуть дельтаплан, но его «воздушная этажерка» тотчас затряслась и загрохотала, причем явно не к добру.

Глава 2

— Я не занимаюсь котами, — заявил Дирк Джентли.

Тон его был резок. Он чувствовал, что пора заявить о себе во весь голос. У Дирка не было для этого никаких доказательств, он просто почувствовал, что пробил его час. Он также страдал несварением желудка, но оно не имело к происходящему никакого отношения.

Женщина — как там ее? Какая-то Мелинда. Он записал ее имя на клочке бумаги, но клочок этот где-то затерялся — наверно, под кипой нераспечатанных банковских уведомлений в дальнем углу его письменного стола. Посетительница стояла напротив, негодующе выгнув левую бровь.

— В вашем объявлении говорится…

— Это объявление давно устарело, — оборвал ее Дирк. — Я не занимаюсь котами.

Он отмахнулся от нее рукой и сделал вид, что занят перебиранием бумаг.

— Чем же тогда вы занимаетесь? — не унималась посетительница.

Дирк резко поднял голову. Эта особа не понравилась ему с первого взгляда. Не только из-за того, что застала его врасплох, но и потому, что была потрясающе красива. Дирк не любил красивых женщин. Они вечно расстраивали его — их грация, их обаяние, эффектная внешность, а также отказ пообедать с ним.

Как только эта Мелинда вошла к нему кабинет, Дирк моментально понял, что даже останься он последним мужчиной на всей планете и будь у него при этом розовый «кадиллак», она ни за что не согласится пообедать с ним. Поэтому решил нанести опережающий удар. Если она не собиралась с ним пообедать, значит, он позаботится о том, чтобы ей не пришлось обедать с ним.

— Это вас не касается, — отрезал Дирк.

В животе у него неприятно забурчало.

Женщина подняла и вторую бровь.

— Может быть, я пришла в неудобное для вас время?

«Да», — подумал Дирк, хотя и не сказал это вслух.

Худших месяцев за всю свою жизнь он не мог припомнить. Дела шли скверно, нет, не просто скверно, а совсем никак. Что обычно было мелкой речушкой заказов, превратилось в жалкий ручеек, а затем и вообще окончательно пересохло. Ничего. Никого. Вообще никакой работы, если не считать ненормальной старухи, которая заявилась к нему из-за пса, чью кличку она не могла вспомнить. Она пострадала, сказала старуха, — легкий удар по голове, вот и забыла кличку пса, в результате чего пес не откликается. Не может ли господин Джентли узнать, как зовут собаку? Она бы спросила мужа, объяснила старуха, но тот недавно умер, раскачиваясь на «тарзанке», — неудивительно в таком возрасте. Но это был его семидесятый день рождения, и супруг заявил, что в этот день будет делать все, что взбредет ему в голову, даже если это и сведет его в могилу — что, собственно говоря, и произошло. И хотя старуха пыталась связаться с покойным мужем при помощи медиума, единственное сообщение, которое она получила от супруга, сводилось к тому, что он не верит во всю эту спиритическую чушь, поскольку все это блеф и сплошное надувательство. Старуха решила, что это очень грубо с его стороны и ставит медиума в неловкое положение. И так далее.

Дирк взялся за дело. К этому все и шло.

Конечно же, вслух он ничего такого не сказал. Он просто холодно взглянул на эту Мелинду и произнес:

— Это уважаемое частное детективное агентство. Я…

— Уважаемое, — переспросила дама, — кем уважаемое?

— Что вы имеете в виду?

Обычно Дирк делал более резкие выпады, но, как сказала сама посетительница, она застала его не в самое лучшее время. После выходных, занятых опознанием собаки, вчера вообще ничего не произошло, за исключением одного неприятного момента, после чего Дирк начал подумывать, не сходит ли он с ума.

— Большая разница, — продолжала Мелинда. — Как и разница между тем, что в принципе надувное, и тем, что действительно можно надуть. Между тем, что может казаться небьющимся, и тем, что действительно останется целым и невредимым даже после сильного удара о стену.

— Что? — спросил Дирк.

— Я имею в виду, что каким бы уважаемым ни было ваше агентство, если бы его и вправду уважали, вы смогли бы позволить себе приобрести ковер, покрасить стены и, может, даже поставить еще один стул — для клиентов.

Дирк не имел ни малейшего представления о том, куда подевался второй стул из его офиса, но, естественно, не собирался в этом признаваться.

— Вам не нужен стул, — сказал он. — Боюсь, что вы здесь оказались по ошибке. Нам с вами нечего обсуждать. Всего доброго, леди. Я не собираюсь искать вашего пропавшего кота.

— А я и не говорила о пропавшем коте.

— Простите, — сказал Дирк, — вы же ясно…

— Я сказала, что это был вроде как пропавший кот. Он пропал наполовину.

Дирк окинул ее бессмысленным взглядом. Кроме того, что посетительница была очень миловидна, этакая стройная блондинка, она была хорошо одета в стиле «мне-все-равно-что-надевать-и-я-надеваю-первое-что-попадется-под-руку», и очень осторожна в выборе того, что попадается под руку. Женщина оказалась остроумной, возможно, у нее была хорошая работа. Она вполне могла возглавлять какую-нибудь текстильную или телекоммуникационную компанию, хотя на вид ей никак не больше тридцати двух. Другими словами, посетительница принадлежала к тому Лшу людей, которые не теряют котов, и, естественно, не обращаются в маленькое частное детективное агентство.

Дирк чувствовал себя не в своей тарелке.

— Пожалуйста, говорите по существу, — резко произнес он. — Мое время ценно.

— Да? И во сколько же вы его оцениваете?

Посетительница презрительно осмотрела офис. Дирку пришлось признаться самому себе в том, что помещение выглядит не лучшим образом, но, будь он проклят, он не собирается просто так сидеть здесь, воспринимая это как должное. Если ему позарез нужны деньги, нужны заказы, если в данный момент ему нечем заняться, потому что он сидит без работы, это еще не значит, будто он готов лететь выполнять поручение первой встречной смазливой бабенки, что заявилась к нему в офис, у которой водятся деньги, чтобы заплатить за его услуги.

Дирк чувствовал себя оскорбленным.

— Я не говорю о расценках за мои услуги, хотя они, должен сказать вам, ужасно высоки. Я просто думал о том, что время идет. Время, которое не повернуть назад.

Он подался вперед.

— Вы же знаете, что время — субстанция конечная. Солнце взорвется уже примерно через четыре миллиарда лет. Конечно, сейчас кажется, что четыре миллиарда — это очень много, но они пролетят незаметно, если мы потратим их на всякие глупости и бессмысленные разговоры.

— Бессмысленные разговоры! Мы же говорим о половине моего кота!

— Мадам, я не знаю, кого вы подразумеваете под «мы», но…

— Послушайте. Когда вы узнаете детали этого дела, право решать остается за вами. Вы можете отказаться, потому что случай, признаюсь, немного странный. Но я договорилась о встрече с вами на основании того, что говорится в вашем объявлении, в частности, что вы находите пропавших котов, и если вы откажетесь на основании того, что якобы не ищете пропавших котов, то я буду вынуждена напомнить вам о существовании такой вещи, как «Реестр видов предпринимательской деятельности». Я точно не помню, что там говорится, но готова доспорить на пять фунтов, что там сказано, что так поступать нельзя.

Дирк вздохнул. Он взял карандаш и придвинул к себе блокнот.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Я запишу детали.

— Благодарю.

— А затем откажусь.

— Как хотите. Дело ваше.

— Я и пытаюсь вам втолковать, — сказал Дирк, — что не мое. Итак, как зовут кота?

— Ветрусик-Порывусик.

— Ветрусик-Поры?..

— Да. Сокращенно от Порывистый Ветер. Дирк взглянул на женщину.

— Ладно, обойдемся без лишних вопросов, — сказал он.

— Смотрите, потом пожалеете.

— Решать мне. Женщина пожала плечами.

— Это кот? — спросил Дирк. — Или кошка?

— Кот.

— Возраст?

— Четыре года.

— Опишите его.

— Ну… это довольно сложно.

— Неужели? Он черный? Белый? Рыжий? Полосатый?

— Он… Сиамский.

— Хорошо, — сказал Дирк, записав в блокнот «сиамский». — И когда вы видели его в последний раз?

— Примерно три минуты назад.

Дирк отложил карандаш и удивленно уставился на посетительницу.

— Ну, наверное, даже, четыре, — уточнила та.

— Что-то я вас не понимаю, — сказал Дирк. — Вы хотите сказать, что потеряли вашего кота, пока стояли тут и разговаривали со мной?

— Нет, я потеряла его — то есть наполовину потеряла — две недели назад. Но последний раз я видела его — это я отвечаю на ваш вопрос — перед тем, как войти в ваш офис. Я решила проверить, все ли с ним в порядке. И с ним вправду все в порядке. Ну, отчасти. Если это можно так назвать.

— И… ну, где именно он был в тот момент, когда вы удостоверились, что с ним все в порядке?

— В его корзине. Принести его сюда? Он здесь.

Женщина вышла из комнаты, а затем вернулась с плетеной кошачьей коробкой среднего размера и поставила ее на стол Дирка. В коробке что-то замяукало. Посетительница закрыла за собой дверь.

Дирк нахмурился.

— Извините, если я чего-то недопонимаю, — сказал он, глядя то на коробку, то на посетительницу. — Скажите мне, что я понял неправильно? Кажется, вы просите меня использовать мои профессиональные навыки для поисков вашего кота…

— Да.

— …который сейчас находится в этой коробке?

— Ну, до какой-то степени это верно.

— И до какой же?

— Взгляните сами.

Она открыла металлический засов, удерживающий крышку, засунула руку в корзину, вытащила кота и поставила на стол Дирка, рядом с корзиной.

Дирк посмотрел на кота.

Кот — Ветрусик-Порывусик — посмотрел на него.

Есть во взгляде сиамских кошек нечто презрительное. Если кому-то из вас доводилось случайно застать королеву за чисткой зубов, он знаком с этим ощущением.

Ветрусик посмотрел на Дирка и явно счел его в некотором роде не заслуживающим внимания. Кот отвернулся, зевнул, потянулся, почистил усы, привел в порядок взъерошенную шерстку, затем легко спрыгнул со стола и начал внимательно изучать трещину в полу, которую счел более интересной, чем Дирка.

Дирк уставился на кота, не в силах произнести ни слова.

В принципе дамочка права — на вид Ветрусик (или Порывусик?) самый обыкновенный сиамский кот. Вернее, до известной степени. Вернее, до талии. До талии это действительно был обыкновенный сиамский кот. Талия же была помечена тонким серым ремешком.

— Его передняя часть вроде бы на месте, — негромко сказала Мелинда, или как ее там. — Гладкая и здоровая, как обычно.

— А задняя? — поинтересовался Дирк.

— Вот ее-то я и прошу вас найти.

И верно, за серым ремешком кот обрывался. Его задняя часть словно растворялась в воздухе. Все, чему полагалась быть ниже, э-э-э, девятого ребра, напрочь отсутствовало.

Но самое странное заключалось в том, что самому коту было от этого, что называется, ни жарко, ни холодно. Нет, я не хочу сказать, что бедняга-кот как-то приспособился к своему увечью и мужественно сносил все вытекавшие из этого неудобства. Нет, он его просто не замечал, и все тут. Более того, кот не только не страдал от отсутствия жизненно важных анатомических частей, но к тому же явно игнорировал законы физики. Он расхаживал, прыгал, сидел — и все точно так же, как если бы задняя часть была на месте.

— Не подумайте, что ее просто не видно, — сказала Мелинда и как-то неловко взяла кота за шкирку. — Ее там нет.

Для убедительности она поводила рукой в воздухе, демонстрируя полное отсутствие кошачьего зада. Кот принялся извиваться и возмущенно мяукать. В конце концов ему удалось вывернуться и он, прыгнув на пол, принялся расхаживать, сердито выгнув спину.

— Да, странно, странно, — пробормотал Дирк и задумался, подперев пальцами подбородок. — Чудеса, да и только.

— Так, значит, беретесь?

— Нет, — решительно ответил Дирк и оттолкнул от себя блокнот. — Вы уж меня извините, но за такое я не возьмусь. Уж если мне не хочется браться за поиски целого кота, то за поиски половины и подавно. Допустим, я ее найду? И что потом? Как, по-вашему, я должен их склеить? Нет-нет, котами я не занимаюсь, увольте меня. И уж тем более не стану браться за вещи, от которых попахивает чем-то сверхъестественным или паранормальным, Нет, я привык иметь дело с земными вещами… Прошу меня извинить^

В это мгновение раздался телефонный звонок и Дирк снял трубку. И тотчас вздохнул. На том конце провода был Тор, древний скандинавский бог грома. Дирк сразу понял, что это он — по длительному, ничего хорошего не предвещавшему молчанию, за которым последовали негромкие раскаты раздражения, а за ними чей-то истошный, хотя и приглушенный расстоянием, рев. Тор, как его ни учи, не умеет по-человечески обращаться с телефоном. Обычно он становится метра за три от аппарата и зычным голосом орет в трубку. Пока дело касается соединения, все идет более или менее гладко, но разговора, увы, не получается.

Тор недавно съехался с одной американкой из числа знакомых Дирка. И из его варварских исландских восклицаний, громовыми раскатами рокотавших по всему проводу, Дирк понял, что Тор просто приглашает его сегодня к себе на чай.

Да, да, пролепетал Дирк, спасибо за напоминание, он непременно будет в пять и вообще ждет с нетерпением встречи, так что сегодня они увидятся, но Тор, который, как известно, стоял от телефона метра за три, ничего не услышал и поэтому уже начинал злиться и принялся орать еще громче.

Дирку ничего не оставалось, как закончить этот дурацкий разговор, и, немного поколебавшись, он положил трубку в надежде, что Тор не разнесет вдребезги крошечную квартирку Кейт. Дирк знал, что она научила вспыльчивого бога срывать свой гнев на пакетах с чипсами, а не на диване или мотоцикле. Но все равно случалось, что Тор начинал психовать, и тогда его уже было не остановить.

Дирк чувствовал себя в дурацком положении. Он поднял глаза. Ах да.

— Нет, — сказал он, — уходите. Я отказываюсь заниматься подобными вещами.

— Но, мистер Джентли. Я наслышана о вашей репутации как частного детектива. Говорят, вам нет равных.

— Это именно то, от чего я хотел бы избавиться, от моей репутации. Прошу вас покинуть мой кабинет, и не забудьте захватить с собой оставшуюся половину представителя семейства кошачьих.

— Что ж, если вы заняли такую позицию…

С этими словами дама взяла плетеную корзину и гордо удалилась. Вслед за ней столь же гордо удалилась и половина кота.

Дирк остался сидеть за столом еще минуты две, размышляя, почему у него сегодня все так по-дурацки складывается. Бросив взгляд в окно, он увидел ужасно симпатичную и загадочную клиентку, которую только что бесцеремонно выставил из своего кабинета, и все потому, что был не в духе. Нет, как она все-таки хороша собой, какая у нее грациозная походка, как красиво она перешла улицу, направляясь к черному лондонскому такси.

Дирк бросился к окну, рывком открыл его и высунулся наружу.

— Послушайте, может, поужинаем вместе? — крикнул он ей вслед.

Глава 3

— Тебе не повезло, Тор только что ушел, — сказала Кейт Шехтер. — На него неожиданно напал приступ нордического страха, не помню, из-за чего именно.

И Кейт помахала рукой в сторону зиявшей в окне дыры. Края у нее были неровными, а само окно выходило на Примроз-Хилл.

— Наверно, снова отправился в зоопарк таращиться на своих лосей. Ничего, через несколько часов явится назад, накачавшись пивом и полный раскаяния. И еще притащит новое стекло, только, как всегда, не того размера. После чего опять распсихуется, что стекло не влезает в раму, и разобьет что-нибудь еще.

— Боюсь, мы с ним не совсем поняли друг друга по телефону, — пояснил Дирк. — Как ни стараюсь, вечно у нас с ним возникает недопонимание.

— Ничего удивительного, — успокоила его Кейт. — Тору тоже не сладко. Ведь это не его мир. И ему никогда здесь не привыкнуть.

— И что ты намерена делать?

— Не волнуйся, дел хватает. Вечно приходится что-то ремонтировать.

Дирк имел в виду, конечно, не это. Кейт тоже наверняка поняла его правильно, и он оставил эту тему. В любом случае, в тот момент Кейт пошла на кухню принести чаю, а Дирк опустился в старое кресло и обвел взглядом крошечную квартирку. От него не скрылось, что на рабочем столе Кейт выросла целая стопка книг по скандинавской мифологии, причем из всех до одной торчали закладки и карточки с комментариями. Кейт наверняка изо всех сил пыталась освоиться с ситуацией. Но одна книга, вдавленная в стену дюймов на сорок — не иначе как ее швырнули с нечеловеческой силой, — служила наглядным свидетельством, с какими неимоверными трудностями приходилось сталкиваться бедняжке Кейт.

— Даже не спрашивай, — сказала она, неся чай. — Лучше скажи, как ты.

— Днем у меня было одно дело, — ответил Дирк, помешивая бледный, безвкусный чай — чему удивляться, ведь американцы не имеют ни малейшего понятия о том, как правильно готовить этот напиток. — Ужасно глупое.

— Мне сразу показалось, что выглядишь ты мрачновато.

— Возможно, дело тут в причине, а не в следствии. Неделька выдалась просто жуткая, плюс к тому несварение желудка. Неудивительно, что я немного…

— Можешь не продолжать. Ты встретил привлекательную, просто потрясающую женщину, но вел себя с ней на редкость высокомерно и даже грубо.

Дирк уставился на свою собеседницу.

— Откуда тебе известно? — вздохнул он.

— Ты всегда такой. И со мной тоже.

— Нет! — запротестовал Дирк.

— Да! Да!

— Нет, нет, нет.

— Предупреждаю тебя…

— Прекрати! — перебил ее Дирк. — Теперь я вспомнил. Хм-м. Интересно. И ты утверждаешь, что я всегда такой?

— Ну, может, и не всегда. Возможно, тебе следует немного поспать.

— Но ты заявляешь, что я обычно груб и высокомерен по отношению к красивым женщинам?

Дирк с трудом поднялся с кресла и поискал в кармане записную книжку.

— Я не говорю, что к этому нужно так серьезно относиться, это не главное… но теперь я склонна думать, что это и вправду твоя главная черта характера. Что ты делаешь?

— Просто заметку. Вот что странно в работе частного детектива: ты только и делаешь, что выясняешь о других людях разные мелочи — и никто, кроме тебя, о них не знает. Но затем начинаешь понимать, что другим о тебе известно много такого, о чем ты сам даже не догадываешься. Например, ты замечала, что у меня странная походка? Кто-то сказал, будто я хожу вперевалку.

— Конечно, замечала. Любой заметит, кто знаком с тобой.

— Видишь ли, кроме меня, — сказал Дирк. — Теперь, когда и я сам об этом узнал, я стараюсь разглядывать свое отражение в каждой витрине, чтобы удостовериться. Но это не помогает. Все, что мне удается увидеть: я, как рыба, открываю рот и застываю на середине шага, с одной ногой в воздухе. Как бы то ни было, я сейчас составляю небольшой список, к которому добавил следующее: «Всегда очень груб и высокомерен по отношению к красивым женщинам».

Дирк встал и несколько мгновений разглядывал свою заметку.

— Знаешь, — задумчиво произнес он. — Это объясняет очень и очень многое.

— О, перестань, — сказала Кейт. — Ты воспринимаешь все слишком буквально. Я просто хотела сказать, что заметила: когда ты плохо себя чувствуешь или по какой-то причине раздражен, то тотчас занимаешь оборонительную позицию, и вот тогда… ты это тоже записываешь?

— Естественно. Это может пригодиться. Может, дойдет до того, что я разверну широкомасштабное расследование самого себя. И к черту все остальное.

— Никакой работы?

— Никакой, — мрачно ответил Дирк.

Кейт попыталась заглянуть ему в глаза, но Дирк уставился в окно.

— А то, что у тебя нет никакой работы, как-то связано с тем, что ты грубишь красивым женщинам?

— Заявилась, как к себе домой, — пробормотал Дирк себе под нос.

— Меня не обманешь, — заявила Кейт. — Она хотела, чтобы ты нашел ее кота.

— Ну, нет, — ответил Дирк. — Если бы. Прошли те времена, когда мне приходилось искать целых котов.

— Что ты хочешь этим сказать?

Дирк описал кота.

— Теперь понятно?

Кейт удивленно уставилась на него.

— Должно быть, ты шутишь.

— Отнюдь нет, — возразил Дирк.

— Половина кота?

— Да. Задняя половина.

— Я думала, ты сказал передняя.

— Нет, передняя была на месте. С ней все в порядке. Клиентка хотела, чтобы я нашел заднюю половину.

Дирк поверх фарфоровой чашки с чаем задумчиво рассматривал вид Лондона за окном.

Кейт с подозрением взглянула на гостя.

— Но разве это не… — произнесла она, — очень, очень жутко?

Дирк повернулся к ней.

— Я бы сказал, — объявил он, — что это был единственный самый жуткий и сверхъестественный случай, который мне приходилось наблюдать за все время наблюдения за жуткими и сверхъестественными случаями. К сожалению, — добавил он и снова отвернулся, — я не был настроен на такие дела.

— Что ты имеешь в виду?

— У меня пошаливает желудок. А в таких случаях я всегда в дурном настроении.

— И поэтому ты…

— И более того. Я потерял и лист бумаги.

— Какой еще лист бумаги?

— На котором записал, когда она должна прийти. Он оказался под кипой банковских уведомлений.

— Которые ты никогда не открываешь и не просматриваешь.

Дирк нахмурился и снова открыл записную книжку.

— Никогда… не открываю… банковские… уведомления, — с задумчивым видом записал он. — И когда она пришла, — продолжил он, убрав книжку обратно в карман, — я ее вообще не ожидал и поэтому не мог контролировать ситуацию. А это значит, что…

Он снова достал записную книжку и сделал еще одну заметку.

— А сейчас что ты записываешь? — поинтересовалась Кейт.

— Уметь контролировать ситуацию, — сказал Дирк. — Моим первым побуждением было заставить ее сесть, а самому притвориться, что чем-то занят, и в это время собраться с мыслями.

— Ну и?

— Я огляделся и не обнаружилни одного стула. Бог знает куда они исчезли. Так что ей пришлось разговаривать со мной стоя, с высоты своего роста. Чего я терпеть не могу. Вот тогда я и стал невыносим.

Дирк в очередной раз заглянул в записную книжку и полистал страницы.

— Странное совпадение незначительных обстоятельств, не так ли?

— Ты о чем?

— Это просто невероятный случай. Приходит красивая, умная и, по всей видимости, богатая женщина и предлагает мне деньги за расследование дела, которое расшатывает все устои физики и биологии, и я… отказываюсь. Потрясающе. Обычно меня пришлось бы прибить гвоздями к полу, чтобы я не взялся за такое дело. Если только… — задумчиво добавил он, помахав в воздухе своей записной книжкой, — если только ты не слишком хорошо меня знаешь.

— К чему ты клонишь?

— Честно говоря, не знаю. Целая цепь маленьких препятствий была бы совершенно невидимой, если бы не одна деталь. Когда в конце концов я нашел листок, на котором записывал подробности дела, пропал номер телефона. Низ бумажки оказался оторван. Поэтому ума не приложу, как мне теперь найти мою клиентку.

— Попробуй позвонить в справочную. Как ее имя?

— Смит. Гиблое дело. Но не кажется ли тебе странным, что номер исчез?

— Если хочешь знать правду — не кажется. Люди постоянно отрывают клочки бумаги. По-моему, ты сейчас пытаешься выстроить глобальную теорию, будто кто-то тайком пытается нарушить ход пространства и времени.

Хотя подозреваю, что ты оторвал полоску бумаги, чтобы почистить уши.

— Увидев этого кота, ты бы сама задумалась о пространстве и времени.

— Вероятно, ты просто плохо почистил свои контактные линзы.

— Я не ношу линз.

— Значит, пора их приобрести.

Дирк вздохнул.

— Не спорю, иногда мое воображение разыгрывается не на шутку, — произнес он. — В последнее время у меня было мало работы. Бизнес практически стоит на месте, я даже дошел до того, что проверял наличие моего номера в «Желтых Страницах» и затем звонил самому себе, чтобы удостовериться. Кейт…

— Что, Дирк?

— Если ты решишь, что я схожу с ума, — скажешь мне об этом?

— Друзья для этого и существуют.

— Правда? — призадумался Дирк. — В самом деле? Знаешь, я часто над этим задумывался. Я потому спрашиваю, что однажды я набрал свой номер и…

— Ну?

— Мне ответил мой же голос.

— Дирк, дружище, — сказала Кейт. — Тебе необходим отдых.

— Я только и делаю, что отдыхаю, — проворчал Дирк.

— В таком случае, тебе надо чем-то заняться.

— Согласен, — ответил Дирк. — Но чем?

Кейт вздохнула.

— Я не могу тебе ничего посоветовать, Дирк. Никто тебе ничего не подскажет. Ты ничему не веришь, пока не определишь сам для себя.

— Хм-м, — промычал Дирк и вновь открыл записную книжку. — А вот это уже интересно.

Глава 4

— Джош, — раздался голос с легким шведско-ирландским акцентом.

Дирк сделал вид, будто не услышал. Он был занят тем, что выкладывал свои скромные покупки в своей очень даже обезображенной кухне. Покупки состояли главным образом из замороженной пиццы, поэтому основная их часть отправилась в небольшой морозильник, который и без того был почти до отказа набит всякой старой, побелевшей от инея и смерзшейся всячиной, которую теперь Дирк даже не решился бы опознать.

— Джуд! — позвал тот же шведско-ирландский голос — Только не заводись! — буркнул себе под нос Дирь и включил радио — там как раз передавали шестичасовые новости.

Причем главным образом потчевали слушателя чернухой: про всякое там загрязнение окружающей среды, катастрофы, гражданскую войну, голод и т. д. — а в качестве десерта преподнесли размышления о том, грозит Земле столкновение с гигантской кометой или нет.

— Джулиан! — чуть дребезжа, произнес шведско-ирландский голос.

Дирк покачал головой. Нет-нет.

Кстати,, о кометах. Имелись самые разнообразные мнения на тот счет, что должно произойти. Некоторые ученые мужи утверждали, что семнадцатого июня комета врежется аккурат в город Шеридан, что в штате Вайоминг. По словам же представителей НАСА космическая скиталица сгорит в верхних слоях атмосферы и не достигнет поверхности. Команда индийских астрономов авторитетно заявляла, что комета промчится мимо Земли на расстоянии в несколько миллионов километров, после чего прямой наводкой нырнет в Солнце. Британское правительство же просто поддакивало американцам — что те скажут, то и будет.

— Джулия! — вновь донесся голос.

И вновь Дирк не удостоил его ответом.

Зато он пропустил последнюю новость, потому что передняя стена его дома громко хлопала на ветру. А все потому, что эта самая передняя стена его дома была сделана из толстой полиэтиленовой пленки. А сделана она из полиэтиленовой пленки была потому, что за несколько недель до этого, неожиданно отклонившись от намеченного курса, из его дома, разворотив на радость соседям фасад, вырвался истребитель «Торнадо», который потом с воплями устремился к Финсбери.

Нет, конечно, этому случаю имелось стройное логическое объяснение, которое Дирк уже устал раздавать направо и налево. Причина, по которой истребитель «Торнадо» влетел к нему в прихожую, заключалось в том, что сам он ни сном ни духом не догадывался, что незваный этот гость — истребитель «Торнадо». Нет, кроме шуток, откуда ему было знать, что к нему залетел истребитель? Лично он принял крылатое создание за огромного и вспыльчивого орла и поспешил поймать в ловушку тесной прихожей. На месте Дирка так поступил бы любой, лишь бы не дать железной птице и дальше камнем кидаться вниз с небес. А то, что истребитель «Торнадо» показался ему гигантским орлом, тоже имеет свое объяснение — когда-то у Дирка в небе произошло столкновение с Тором, богом грома из одного мифа, и вот теперь…

В следующей части его рассказа Дирку обычно приходилось прикладывать усилия, чтобы не растерять внимание слушателей, что в принципе ему удавалось, потому что он заводил речь про Тора-громовержца, который решил, что выходить из себя по мелочам нехорошо, и поэтому, чтобы загладить вину, вернул истребителю первоначальную форму. К сожалению, Тор, будучи богом, в это время думал о вещах более возвышенных или по крайней мере о чем-то другом, и поэтому не стал звонить, как на его месте поступил бы любой простой смертный, чтобы удостовериться, что никому не причинит неудобств. Он просто отдал приказ починить истребитель, и тот починили. Финиш.

Полный абзац.

А чего стоило уладить проблемы со страховкой. Все страховые компании, имеющие к этому делу отношение, в один голос твердили, что — с какого боку ни посмотри — случай этот типичный форс-мажор, рука Господа Бога. Позвольте, допытывался Дирк, какого Бога? Согласно конституции, Британия — христианская страна, где принято единобожие, и поэтому рука Господа Бога, оговоренная в юридических документах, подразумевает руку того самого англиканского парня с церковных витражей. А вовсе не психа-громовержца из скандинавских мифов. И так далее в том же духе.

Тем временем жилище Дирка — и без того более чем скромное — обросло строительными лесами и полиэтиленовой пленкой, причем Дирк с трудом представлял себе, когда оно снова примет божеский вид. Ведь если страховые компании откажутся выплатить ему компенсацию за понесенный ущерб — а вероятность такого развития событий все четче вырисовывалась с каждым днем, особенно если принять во внимание их политику последних лет: то есть активно рекламировать свои услуги, но отнюдь не предоставлять их, — то Дирку ничего не остается, как… Нет, пока он затруднялся представить, что последует дальше. Денег у него нет. По крайней мере своих. Правда, у Дирка имелось немного денег в банке, но сколько — этого он тоже сказать не мог.

— Джастин! — вновь дал о себе знать тот же голос.

Ответа не последовало.

Дирк бросил невскрытые конверты с банковскими уведомлениями на кухонный стол и какое-то время рассматривал их с нескрываемым отвращением. В какой-то момент ему показалось, будто конверты слегка подрагивают, а пространство и время словно начали потихоньку вращаться вокруг них, словно затягиваемые вовнутрь их пространственно-временной плоскостью, но, возможно, это ему только почудилось.

— Карл!

Нет ответа.

— Карел, Кейр!

И вновь ничего. Молчание.

Дирк приготовил себе кофе, для чего ему пришлось проделать долгий путь вокруг кухни, стараясь держаться подальше от банковских уведомлений, тем более что сейчас он положил их на стол. Если посмотреть на нее под определенным углом, вся структура его взрослой жизни могла быть определена с точки зрения оттягивания момента вскрытия банковских уведомлений. Иное дело — чужое банковское уведомление. Для Дирка не было счастливее момента, чем заглянуть в чужое банковское уведомление: они всегда казались ему более насыщенными с точки зрения цвета и динамики повествования, особенно если для того, чтобы вскрыть конверт, ему приходилось подержать его над паром. Но вот перспектива вскрытия конвертов с банковскими уведомлениями, адресованными его персоне, неизменно вызывала у Дирка Дрожь в коленках.

— Кит! — раздался тот же самый голос, слегка в нос.

Молчание.

— Келвин!

И вновь ноль эмоций.

Дирк предельно осторожно налил себе кофе — он чувствовал: момент настал, тянуть дальше нельзя. Сейчас он вскроет конверты и узнает самое худшее. Дирк выбрал самый большой нож, который только смог отыскать, и с угрожающим видом приблизился к столу.

— Кендал!

Никакой реакции.

В конце концов он вскрыл конверты почти играючи, легким движением садиста, перерезающего жертве горло. Отчего получил немалое удовольствие, на мгновение ощутив себя этаким душегубом. В считанные секунды все четыре конверта — отчет о его финансовом состоянии за последние четыре месяца — были выпотрошены. Дирк осторожно выложил перед собой их содержимое.

— Кендрик!

Ни ответа, ни привета.

— Кеннеди!

Гнусавый голосок уже порядком действовал Дирку на нервы. Он бросил взгляд в угол комнаты. Оттуда на него в немом изумлении взирала пара печальных глаз.

Дирк в последний раз бросил взгляд на цифры внизу последнего листа бумаги, и на него нахлынуло какое-то неприятное чувство. Он даже всхлипнул. Стол прямо у него на глазах начал сгибаться и покачиваться. У Дирка было такое ощущение, будто в него впилась своими руками сама судьба и теперь что есть сил мнет ему плечи. Он и раньше догадывался, как оно будет. Собственно говоря, в последние несколько недель он ни о чем другом и не думал. Но и в самом страшном сне не мог себе представить, что все окажется так скверно.

В горле у него будто слиплось. Нет, не может быть, чтобы он перебрал со счета целых 22 тысячи фунтов! Дирк оттолкнул от кухонного стола стул и несколько секунд сидел, прислушиваясь к биению сердца. Двадцать две тысячи!

А через всю комнату, словно в насмешку, проплыло имечко «Кеннет».

Дирк мысленно прикинул, на что он мог потратить деньги за последние недели. Ему зачем-то — зачем, он и сам не мог сказать — понадобилась новая рубашка, затем был совершенно безумный уик-энд на острове Уайт — вот, пожалуй, и все. Нет-нет, перебрать 22 тысячи фунтов он никак не мог.

Дирк набрал полную грудь воздуха и вновь посмотрел на банковские бумажки.

Нет, он не ошибся — 22 347 фунтов и 43 пенса. Черным по белому.

Это чья-то ошибка. Чья-то чудовищная ошибка. Нет, не исключено, конечно, что ошибается он сам. Дрожа всем телом, Дирк продолжал таращиться в банковский бланк, и неожиданно до него дошло, что он все-таки ошибся.

Ведь он заранее ожидал увидеть себя в дебете и потому тотчас вообразил, что цифра в уведомлении — отрицательная, цифра задолженности. На самом же деле это положительное сальдо. 22 347 фунтов 43 цента. Его кровных.

Его деньги…

Почему-то раньше такого с Дирком не случалось. Он даже представить себе не мог, как можно иметь такую сумму. И потому сразу не сообразил. Предельно осторожно, чтобы ненароком не стряхнуть драгоценные цифры с листка бумаги куда-нибудь на пол, Дирк пробежал глазами, одну за другой, остальные бумажки, ломая голову, откуда, черт возьми, свалилось на него такое богатство. И поэтому пропустил мимо ушей очередные «Кении», «Кентигерн» и «Кермит».

Зато стало ясно одно — кругленькие суммы поступали на его счет раз в неделю. На данный момент это случилось семь раз. Последнее перечисление было сделано в позапрошлую пятницу, и на ней поступления обрывались. Странность состояла в том, что, хотя сумма и приходила на счет регулярно, она никогда не бывала одной и той же, лишь примерно одинаковой. Так, например, в последнюю пятницу ему были перечислены 3 267 фунтов 34 пенса. До этого в четверг (выплаты приходились на конец недели, трижды в четверг и четыре раза по пятницам) его счет пополнился на 3 232 фунта 57 пенсов. А неделей раньше пришло 3 319 фунтов 14 пенсов. И так далее.

Дирк поднялся со стула и сделал глубокий вдох. Черт побери, что происходит? У него было такое чувство, будто весь мир вокруг него медленно завертелся колесом, причем, насколько он мог судить, против часовой стрелки. Что тотчас навело на воспоминания о том, как в последний раз он перебрал текилы, и тогда мир тоже вертелся вокруг него колесом, только по часовой стрелке. Следовательно, чтобы вернуть себе трезвость мысли, надо принять текилы.

Дирк судорожно порылся в буфете, заставленном целым строем пыльных бутылок с остатками рома или виски на дне, пока наконец не отыскал текилу. Плеснул с палец на дно чайной чашки и в срочном порядке вернулся к банковским уведомлениям — не дай Бог, пока он тут наливает себе, цифры таинственным образом исчезнут, и что тогда?

Но они никуда не делись. Примерно одинаковые суммы, выплачиваемые ему через примерно равные промежутки времени. Голова снова пошла кругом. Что это за деньги? Может, проценты, случайно, по ошибке, начисленные не на тот счет? Но если это проценты, почему тогда сумма каждый раз разнится? И все равно непонятно — ведь три с хвостиком тысячи фунтов в виде процентов по вкладу в неделю означают, что сам вклад составляет никак не меньше двух-трех миллионов, и вряд ли владелец этих денег стал бы мириться с тем, что проценты с них капают кому-то другому, тем более семь недель кряду.

Дирк сделал глоток текилы. Огненный напиток сначала проделал несколько обжигающих кругов по его ротовой полости, и, выждав пару минут, ударил по мозгам.

И Дирк понял, что рассуждает не совсем логично. Проблема заключалась в следующем — это были его банковские уведомления, он же привык читать чужие. И поскольку это были его собственные, то ему ничто не мешает снять трубку, набрать номер банка и осведомиться. Правда, сейчас банк наверняка закрыт. Но Дирка мучило ужасное подозрение, что случись ему все-таки набрать номер, как на том конце скажут: «Простите, вышла ошибка. Благодарим вас, что поставили нас в известность. Как глупо с нашей стороны полагать, что это действительно ваши деньги». Поэтому куда разумнее постараться самому вычислить, откуда они попали на его счет, а уже потом спрашивать банк. Более того, желательно снять эти денежки со счета еще до того, как звонить в банк. Может, прежде чем звонить в банк, ему вообще лучше улететь куда-нибудь на Фиджи или еще куда, от греха подальше. Хотя — а вдруг деньги будут и дальше поступать на его счет?

Дирк вновь переключился на бумаги, и вновь до него дошло, что не будь он так напуган, как тотчас заметил бы еще одну очевидную вещь. Рядом с каждой суммой стояла цифра кода. Цель же кода заключалась в том, чтобы подсказать, откуда перечислены деньги. Дирк посмотрел на код. Проще простого. Все перечисления были сделаны из-за границы.

Хм-м…

Это по крайней мере объясняет разницу в сумме. Вся фишка в колебании обменного курса. То есть каждую неделю перечислялась одна и та же сумма в иностранной валюте, но изменения в обменном курсе приводили к тому, что суммы в фунтах немного разнились. Кстати, это же объясняет, почему выплаты приходятся на разные дни. Перевести деньги по компьютерной сети из одной страны в другую занимает считанные секунды, но банки большие любители тянуть резину с тем, чтобы пару-тройку раз деньги прокрутить и немного на этом нагреться.

Да, но из какой страны ему идут переводы? И почему?

— Кевин? — пропищал тот же шведско-ирландский голос. — Керан?

— Да заткнись же! — не выдержал Дирк.

За чем тотчас последовала ответная реакция. Крошечный терьер, который до этого лежал в корзине в углу кухни, поднял голову и радостно тявкнул. До этого он никак не реагировал на длинный список имен, которые престарелый Дирков компьютер на кухонном столе зачитывал из папки с именами для новорожденных, но сейчас ему было велено заткнуться, и он с предвкушением ждал, что ему скажут еще.

— Кимберли, — произнес компьютер.

Безымянный пес явно расстроился.

— Кирби.

— Кирк.

Щенок медленно опустился на старые газеты на дне корзины и принял прежний обиженно-растерянный вид.

«Старые газеты! — подумал Дирк. — Вот что мне сейчас нужно!»

Через пару часов он уже имел ответы на свои вопросы, или по крайней мере что-то вроде того. Правда, пока что было трудновато понять, в чем, собственно, дело, но и этого хватило, чтобы все естество Дирка наполнилось радостным волнением: он разгадал часть загадки. Правда, какую часть, большую или малую, Дирк еще не знал. Он вообще пока не имел ни малейшего понятия, с загадкой каких масштабов имеет дело. Ни малейшего понятия.

Пока же он только вытащил нужные ему газеты за последние несколько недель из-под собаки, из-под буфета, из-под кровати и собрал те, что валялись разбросанные на полу в ванной. И даже, как ни странно, сумел выпросить у бомжа два мокрых, едва не раскисших, но столь нужных ему номера «Файнэншл таймс» — в обмен на одеяло, немного сидра и экземпляр книги «Происхождение сознания при расщеплении двухкамерного разума».

Странная просьба, однако, подумал Дирк, шагая домой из крошечного парка, но, с другой стороны, не менее странная, чем его собственная. Ему постоянно приходилось сталкиваться с тем, насколько странным мог оказаться мир, стоило отойти лишь несколько шагов в сторону.

С помощью опубликованных в газетах данных ему удалось составить таблицу колебаний курса каждой из основных мировых валют за последние несколько недель и посмотреть, как они сочетались с колебаниями в суммах, еженедельно приходивших на его счет. Ответ нашелся моментально. Американские доллары. Пять тысяч, если быть точным. Если пять тысяч долларов переводить в английские фунты каждую неделю, то цифра будет приблизительно такой, какая указана в уведомлении. Эврика! Теперь и в холодильник можно слазить.

Дирк устроился перед телевизором с тремя кусками холодной пиццы и банкой пива, включил проигрыватель и поставил диск «Зи Зи Топ». Ему нужно было подумать.

Кто-то платил ему по пять тысяч долларов в неделю — вот уже в течение семи недель. Это было потрясающее известие. Дирк в задумчивости жевал пиццу. Более того, ему платил кто-то из Америки. Дирк откусил еще кусок, на котором был сыр, перец, острая говядина, анчоусы и яйцо. Он провел в Америке не много времени и не знал там никого — да и вообще нигде в этом мире, — кто стал бы просто так забрасывать его деньгами.

Еще одна мысль поразила его, но на этот раз с деньгами не связанная. Песня «Зи Зи Топ» о телевизионных обедах на мгновение заставила подумать его о пицце, и он посмотрел на нее с внезапным удивлением. Сыр, перец, острая говядина, анчоусы и яйцо. Неудивительно, что у него сегодня несварение желудка. Остальные три куска Дирк съел на завтрак. Это было сочетание, к которому он — возможно, единственный во всем мире — пристрастился, но от которого ему пришлось три месяца назад отказаться, и все потому, что нутро требовало пощады. Правда, когда этим утром Дирк нашел в холодильнике пиццу, то не стал слишком долго раздумывать, потому что хотел найти именно что-то в этом роде. Ему и в голову не пришло поинтересоваться, кто же положил ее туда. Но уж точно не он сам.

Медленно, с отвращением, Дирк вынул изо рта наполовину пережеванный кусок. Он не верил в волшебников, приносящих пиццу. Поэтому выбросил полупрожеванный липкий комок, после чего изучил два оставшихся ломтя. В них не было ничего необычного или подозрительного. Это была та самая пицца, какую он обычно ел до тех пор, пока не заставил себя расстаться с этой привычкой. Дирк позвонил в местную пиццерию и спросил, не заказывал ли кто-нибудь еще такую же самую пиццу.

— Э, значит, это у тебя, приятель, губа не дура? — поинтересовался шеф-повар.

— Что-что?

— Это у нас такое присловье. Нет, приятель, поверь мне, никто, кроме тебя, не заказывал эту замечательную пиццу.

Дирк почувствовал от разговора некоторое разочарование, однако решил не придавать этому значения и в задумчивости положил трубку. Он понимал, что происходит нечто странное, но не знал, что именно.

— Никто ничего не знает.

Эти слова привлекли его внимание, и он взглянул на телевизионный экран. Веселый калифорниец, одетый в яркую гавайскую рубаху, которой при случае можно было размахивать, как флагом, посылая сигналы SOS, стоя на солнцепеке, отвечал на вопросы — как быстро сообразил Дирк — о приближающемся метеорите. Он называл метеорит «Всем Капец».

— «Всем Капец»? — переспросил калифорнийский корреспондент «Би-би-си».

— Ну да. Мы называем его «Всем Капец», потому что он разносит вдребезги все, во что врезается.

Калифорниец ухмыльнулся.

— И вы утверждаете, что он врежется в Землю?

— Я говорю, что не знаю. Никто не знает.

— Ну, ученые НАСА полагают…

— В НАСА, — убежденно сказал калифорниец, — порют чушь. Они ни фига не знают. Если мы не знаем, то откуда знать им, черт побери? Здесь, в нашей лаборатории, у нас самые мощные параллельные компьютеры в мире, так что если я говорю «Я не знаю», то говорю это со знанием дела. Мы знаем, что мы не знаем, и мы знаем, почему мы не знаем. А НАСА не знает и этого.

Следующие новости тоже были из Калифорнии. Передавали о какой-то группе активистов под названием «Зеленые Побеги», которая пыталась привлечь к себе внимание общественности. Ее позиция — а она взывала к измученной и истрепанной психике многих американцев — состояла в том, что наша планета в состоянии позаботиться о себе самой лучше, чем мы о ней, и поэтому нечего особенно напрягаться или пытаться сдерживать наши природные инстинкты.

— Не берите в голову! — призывал их лозунг, цитируя слова популярной песенки. — И будьте счастливы!

— Австралийские ученые, — вещал по радио чей-то голос, — пытаются научить говорить кенгуру.

После этих слов Дирк решил, что сейчас для него самое разумное завалиться на боковую.

На следующее утро все показалось на удивление простым и ясным. Нет, Дирк еще не нашел ответа, но он знал, что делать. Несколько телефонных звонков убедили его в том, что отследить источник перечислений до самого начала — дело сложное и малоприятное. Частично потому, что в любом случае это сделать непросто, частично потому, что в данном конкретном случае тот, кто переводил ему деньги, сделал все для того, чтобы замести или по крайней мере запутать следы, но главным образом потому, что у клерка, занимавшегося международными переводами, оказалась волчья пасть.

Жизнь слишком коротка, погода — хороша, а мир — полон удивительных, восхитительных вещей, взлетов и падений. И Дирк решил, что самое разумное — это дрейфовать под парусом.

Жизнь, как говорил он себе, подобна океану. Пересечь ее можно и на моторке, наперекор ветрам и течениям, а можно, наоборот, следовать им, иными словами, дрейфовать под парусом. Ветер у него был: кто-то регулярно переводил на его имя деньги. Нетрудно было предположить, что этот кто-то переводил деньги не просто так, а затем, чтобы Дирк что-то делал, вот только что — об этом таинственный спонсор не поставил его в известность.

Что ж, как говорится, кто платит, тот и… Но Дирку почему-то казалось, что он как-то должен отблагодарить своего невидимого благодетеля, что-то для него сделать. Но что? Начнем с того, что он частный детектив, а частным детективам платят за то, чтобы они за кем-то следили.

Проще простого. Ему надо за кем-то следить.

Что означало, что теперь ему осталось выбрать течение получше, иными словами, того, за кем бы следить. Ага, надо взглянуть в окно кабинета, за которым так и бьет ключом жизнь, ну или по крайности изредка кто-то проходит мимо. Дирк ощутил, как у него приятно защекотало нервы. Подумать только, он сейчас начнет расследование! Или нет, не сейчас, а как только следующий прохожий — нет, не следующий, а пятый по счету, — выйдет из-за угла дома на другой стороне улицы.

Дирк мысленно похвалил себя, что решил выделить несколько минут на то, чтобы мысленно приготовиться к выполнению новой миссии. Буквально в следующее мгновение из-за угла показался объект номер один — дородная дама в стеганом пальто, — таща за собой объекты номер два и три, а именно своих отпрысков, которых она нещадно чихвостила на каждом шагу. Дирк издал облегченный вздох, что ему не надо следить за этой малосимпатичной особой.

Он застыл у окна в молчаливом ожидании, что же будет дальше. В течение нескольких минут на улице не показалось ни души. От нечего делать Дирк наблюдал за тем, как, несмотря на канюченье детей, что, мол, им хочется домой, смотреть телевизор, особа в стеганом пальто силой затянула детишек за собой в книжный магазин напротив его дома. Через пару минут она с не меньшей силой вытолкала их обратно на улицу, на сей раз не обращая внимания на их канюченье, что, мол, они хотят мороженого и новую книжку комиксов.

Суровая мамаша подтолкнула их, чтобы не ныли, а шли себе дальше, и вскоре скрылась из виду. Сцена опустела.

Сцена эта была треугольной формы, потому что в одном ее углу две дороги сходились в одну. Незадолго до этого Дирк переехал в новый офис — то есть в новый для него. Потому что здание, где этот офис располагался, являло собой древнюю развалюху, удерживающуюся в вертикальном положении скорее по привычке, нежели по причине некоей особой прочности. Но Дирку новый его офис нравился, хотя бы потому, что прежний был у черта на куличиках. В старом офисе ему пришлось бы ждать несколько недель, прежде чем кто-то пройдет под его окнами.

Вскоре появился объект номер четыре.

Им оказался почтальон с тележкой. И тут до Дирка дошло, что его замечательный план может пойти насмарку, отчего на лбу у него выступила испарина.

Ага, вот и номер пятый.

Этот пятый появился как-то внезапно. Это был тип лет тридцати, высокий, с рыжими волосами и в черной кожаной куртке. Он вынырнул из-за угла, затем почему-то остановился и на мгновение замер на месте. Огляделся по сторонам, будто ждал кого-то. Дирк шевельнулся, и тут из-за угла показался объект номер шесть.

Шестой оказался совсем не таким, каким он ожидал его увидеть. Это оказалась симпатичная девушка в джинсах и с короткими черными волосами. Дирк даже выругался про себя. Кстати, сколько он их там загадал — пять или шесть? Нет, все-таки пять. Дал слово — держи, иначе за что тебе платят бешеные деньги? Будь добр выполнять обязательства перед тем, кто тебя облагодетельствовал, нравится тебе это или нет.

Номер пять продолжал стоять, дрожа от ветра на углу, и Дирк поспешил вниз, чтобы немедленно приступить к слежке.

Но не успел он приоткрыть потрескавшуюся дверь, как столкнулся нос к носу с номером четвертым, почтальоном, который вручил ему небольшую пачку корреспонденции. Дирк положил конверты в карман и поторопился на улицу, навстречу яркому весеннему солнцу.

Он уже давно ни за кем не следил и обнаружил, что утратил навык. Не успел Дирк с поющим сердцем направить стопы за Объектом Слежки, как тотчас понял, что идет слишком быстро и должен будет его — Объект — обогнать. Что и сделал, после чего подождал несколько минут, повернулся, зашагал было назад и… чуть не столкнулся с Объектом. Дирк до того растерялся, что в буквальном смысле едва не столкнулся с тем, за кем, по идее, должен был следовать крадучись, дабы не навлечь на себя ничьих подозрений, что запрыгнул в проходящий автобус и поехал в сторону Розбери-авеню.

Нет, решил он, начало, скажем так, малообнадеживающее. Несколько секунд Дирк сидел в автобусе, совершенно выбитый из колеи собственной неловкостью. А ведь ему за это платили пять тысяч зеленых в неделю! Или в некотором смысле платили. Потом до него дошло, что на него все как-то странно смотрят. Интересно, подумал Дирк, а как бы на него смотрели, узнай они, чем, собственно, он занимается!

Он поерзал на сиденье, глядя прищурившись на дорогу и раздумывая о том, каков будет его следующий шаг.

Обычно, если за кем-то следишь, проблема возникает тогда, когда объект слежки неожиданно запрыгивает в автобус. Однако проблема вырастает до невероятных размеров, если в автобус запрыгиваешь ты сам. Лучше всего было бы сойти на ближайшей остановке и постараться возобновить слежку. Хотя, с другой стороны, как он, скажите на милость, теперь сможет оставаться незамеченным? Этого Дирк не знал. Но как только автобус остановился, он спрыгнул с него и зашагал назад по Розбери-авеню.

Но не далеко, поскольку заметил Объект — тот шел по улице ему навстречу. Дирк отметил про себя, что Объект ему попался на редкость сговорчивый, в некотором смысле лучше, нежели он того заслуживал, — то есть буквально шел ему навстречу. Нет, пора браться за дело серьезно и начать проявлять осмотрительность. В этот момент Дирк поравнялся с дверью кафе, и ему ничего не оставалось, как нырнуть в нее. Он постоял у стойки, притворяясь, будто выбирает себе сандвич, до тех пор, пока не ощутил, что Объект прошел мимо.

Но Объект не прошел мимо. Объект вошел прямиком в дверь и встал следом за ним. Запаниковав, Дирк заказал сандвич с тунцом и сладкой кукурузой, который терпеть не мог, и чашку капучино, который никак не сочетается с рыбой, и поспешил занять место за одним из крошечных столиков. Ему хотелось зарыться носом в газету, но у него ее не было, поэтому Дирку ничего не оставалось, как заняться содержимым конвертов. Он читал их, как роман, — разного рода рекламные буклеты, все как один авантюрные и чересчур оптимистичные, рассылки самого невообразимого характера, какие получают, наверное, только частные детективы, — каталоги каких-то хитроумных штучек-дрючек, которые призваны противодействовать одна другой, реклама сверхчувствительной пленки или новых, совершенно революционных образцов тонкого пластика.

Дирку до всего этого не было ни малейшего дела, хотя он и задержал внимание на одном листке с рекламой новой книги по технике слежки. Пробежав по диагонали листок глазами, он раздраженно швырнул его на пол.

В последнем конверте находилась очередная банковская декларация. У банка наверняка уже вошло в привычку еженедельно извещать его о состоянии его счета — в некотором роде из принципа. В банке, судя по всему, еще не привыкли к его новому состоянию платежеспособного вкладчика или же не доверяли ему. А может, попросту не заметили происшедших с ним перемен.

Дирк вскрыл конверт, лишь наполовину ожидая увидеть новую сумму.

Есть!

Еще 3 252 фунта и 29 центов! В прошлую пятницу. Невероятно, но факт.

Но было и кое-что странное. Дирк заметил это не сразу, секунды через две-три, потому что наметанным глазом следил за Объектом. Тот как раз заказал чашку кофе с пончиком и расплачивался, вытащив одну купюру из распушенных веером двадцаток.

Последняя операция по его счету была сделана вчера — оттуда сняли пятьсот фунтов! Уведомление явно послали вчера вечером, перед самым закрытием, и поэтому сведения в нем самые свежие. Все это, конечно, прекрасно, работают они, как часы, благодаря современным компьютерным технологиям — большое им за то спасибо! — но в том-то и дело, что ни вчера, ни в какой другой день он не снимал со счета пятисот фунтов. Ни пенса. Не иначе как у него украли карточку. Черт побери! Дирк судорожно порылся в карманах.

Нет, карточка на месте. Цела и невредима.

Он задумался. Нет, если у вора нет его карточки, то как этот вор способен снять с его счета деньги? От этих мыслей Дирк ощутил неприятное, липкое чувство где-то внизу живота. Значит, так, ведь банк присылает ему уведомления о его собственном счете? От страха Дирк решил убедиться снова. Нет, все правильно. Имя его, адрес его, номер счета тоже его.

Дирк еще и еще раз проверил те, что вскрыл вчера. Нет, все его, никакой ошибки быть не может. Другое дело, что операции по счету явно не его, вот и все.

Нет, лучше заняться непосредственным делом. Дирк оторвал глаза от бумаг. Объект все еще сидел в двух столиках от него, терпеливо пережевывая пончик и глядя куда-то в пространство.

Примерно через минуту он встал, повернулся и направился к выходу. Там на какое-то мгновение остановился, словно раздумывая, в какую сторону ему пойти, после чего легкой походкой зашагал в том направлении, в каком следовал до того, как заглянуть в кафе. Дирк сунул конверты в карман и тихо направился следом.

И вскоре понял, что Объект попался ему просто замечательный. Рыжие волосы парня пылали на весеннем солнце, как маяк, поэтому даже если на секунду-другую он и терялся в толпе, то вскоре выныривал вновь, и Дирк моментально устремлялся следом, делая вид, что просто вышел прогуляться по улице.

Интересно, а чем зарабатывает себе этот рыжий на жизнь, подумал Дирк. Судя по всему, зарабатывает негусто — по крайней мере пока что негусто. Приятная прогулочка из Холборна в Вест-Энд. Заглянул по пути в пару книжных лавчонок — на полчаса в каждую (Дирк отметил про себя, в какие книги сунул нос его Объект), остановился на чашку кофе (еще одну) в итальянском кафе, где пролистал номер «Сцены» (что, возможно, объясняет, почему у этого парня так много свободного времени и почему он бродит от нечего делать по всяким книжным магазинам и итальянским кафе), после чего неспешно прогулялся по Риджентс-Парку, затем прошел через весь Кэмден, потом назад в Ислингтон.

Дирк даже начал подумывать, что слежка на самом деле не такое уж и тягостное занятие. Свежий воздух, активный моцион — к концу дня он чувствовал себя в таком приподнятом настроении, что, когда вошел к себе домой через переднюю дверь — вернее, через обтянутую полиэтиленом раму, — то моментально понял, как зовут пса.

Кьеркегор.

Глава 5

Решения обычно приходят к нам оттуда, откуда мы меньше всего предполагаем их получить, из чего следует, что нечего пытаться смотреть в нужном направлении, потому что иначе оттуда ничего не придет.

Эту истину Дирк не раз повторял людям и вновь повторил ее для Кейт, когда вечером брякнул ей по телефону.

— Постой, постой, постой, — повторяла она, пытаясь вставить хотя бы словечко в длинный монолог и как-то повернуть его в другую сторону. — Ты хочешь сказать, что…

— Я хочу сказать, что покойный муж женщины, которая забыла кличку пса, писал биографии.

— Но…

— И, как тебе известно, такие люди нередко называют домашних животных в честь великих людей, чьи биографии они пишут.

— Нет. Я…

— И все для того, чтобы, когда это занятие сидит у них в печенках, им было на ком сорвать свою злость. Ведь такие люди вынуждены часами продираться сквозь чью-то философскую заумь, через всю эту телеологическую, этическую и прочую казуистику, и поэтому им остается одно — в сердцах крикнуть: «Да заткнись же ты наконец, Кьеркегор!» Вот тут-то и нужен пес.

— Дирк…

— Некоторые биографы используют для этих целей небольшие деревянные украшения или горшки с цветами, но большинство предпочитают собак, ведь те обычно лают в ответ. Так сказать, обратная связь. Кстати, коль о ней зашла речь, прав ли я в своем предположении, что ты хочешь мне что-то сказать?

— Дирк, ты действительно хочешь сказать мне, что весь день ходил по пятам за совершенно незнакомым тебе человеком?

— Именно так. И я намерен продолжить это занятие и завтра. С раннего утра займу позицию радом с его домом. Нет, просто с утра. С раннего не могу обещать. Да и не нужно. Он актер.

— Но ведь тебя за это могут посадить!

— Ерунда, издержки профессии, Кейт. Ведь мне за это платят пять тысяч баксов в неделю. Поэтому надо быть готовым…

— Но зачем следить за незнакомым человеком?

— Тому, кто меня нанял, известны мои методы. Вот я и применяю их на практике.

— Но ведь тебе ровным счетом ничего не известно о том, кто тебя нанял!

— Наоборот! Очень даже многое!

— Хорошо. Как его зовут?

— Фрэнк.

— Что за Фрэнк?

— Понятия не имею. Может, и не Фрэнк вовсе. Его — или ее — имя вообще не имеет к этому отношения. Вся фишка в том, что у них есть проблема. Причем серьезная, иначе с какой стати им платить мне такие бешеные деньги? Разумеется, чтобы решить ее. И совершенно неизъяснимая, иначе они уже давно сказали бы, в чем дело. В любом случае, они знают, кто я такой, где живу и как со мной связаться.

— А тебе не приходило в голову, что в банке просто ошиблись? Верится с трудом, но…

— Кейт, я знаю, ты считаешь, что я несу полнейшую чушь. Но это не так. Выслушай меня. В древности люди, когда им хотелось о чем-то крепко поразмыслить, часами таращились в огонь. Или смотрели на море. Пляшущие языки огня или рокот волн проникали в глубины их сознания, куда не вхожи доводы разума и логики. Пойми, логика хороша только там, где имеются уже сделанные нами предположения и посылки, вокруг которых мы ездим кругами, как заводные машинки. Если же мы хотим унестись куда-то выше или дальше, нам нужны пляшущие языки огня, но только в наши дни с ними туго. Не будем же мы пялиться на батарею центрального отопления? Или на море. То есть на море, по идее, и можно бы, только там теперь бултыхаются пластиковые бутылки и использованные презервативы, и поэтому ничего, кроме раздражения, не испытаешь. Остается одно — таращиться на так называемый белый шум. Мы еще называем его информацией, но на самом деле это лишь огромный пузырь, плывущий по воздуху.

— Но без логики…

— Логика возникает позже. Когда мы пытаемся проследить наши действия. Мы мудры задним умом. А до этого вынуждены совершать глупости.

— Теперь мне все понятно. Ты совершаешь глупости.

— Что ж. И это уже помогло мне решить одну проблему. Страшно представить, сколько времени у меня бы ушло, чтобы вычислить кличку бедного пса. Можно сказать, мне жутко подфартило. Объект наблюдения выбрал биографию Кьеркегора, которую — как я потом выяснил — написал тот самый чувак, которого потом угораздило сигануть с крана на длинной резинке.

— Но ведь два эти случая не имеют между собой ничего общего!

— Разве я не говорил тебе, что верю в фундаментальную взаимосвязь всех вещей? По-моему, говорил.

— Говорил.

— Поэтому мне сейчас надо пойти и изучить еще несколько книг из тех, в какие он сунул нос, прежде чем завтра пускаться в новую экспедицию.

— ?

— Слышу, слышу, ты недоуменно качаешь головой — мол, беда с парнем. Тебе меня жаль. Можешь не волноваться. Все выходит из-под контроля самым лучшим образом.

— Ладно, Дирк, верю на слово. Кстати, а что ты имел в виду под «неизъяснимой» проблемой?

— Сам не знаю, — бросил в трубку Дирк. — Но обещаю, что выясню.

Глава 6

На следующее утро погода была такой скверной, что вообще не заслуживала имени, и поэтому Дирк решил окрестить ее Стэнли.

Нет, Стэнли — это вам не хороший ливень. Хороший ливень — действительно хорошая вещь, потому что он очищает воздух и после него легче дышится. Стэнли — это такая вещь, когда мечтаешь о хорошем ливне, потому что после него хорошо дышится, так как он очистит воздух от такой пакости, как Стэнли. То есть Стэнли — это нечто липкое, душное и противное, словно к вам в поезде или в метро кто-то прижался потными телесами. Стэнли — это не дождь, это мерзопакостная изморось, капающая вам на голову.

Дирк стоял прямо под этим Стэнли.

Актер заставлял себя ждать вот уже больше часа, и Дирк потихоньку начал ругать себя за то, что отказался от своего же старого мнения, что актеры никогда не встают утром. И поэтому сам виноват, что ни свет ни заря, а точнее, уже в половине девятого, исполненный бодрости духа, занял боевую позицию напротив актерской квартиры и топтался под деревом уже около часа.

Нет, уже полтора часа. В какой-то момент в нем шевельнулась надежда — у дверей возник мотокурьер, который привез какой-то сверток, но это, пожалуй, и все. Дирк притаился всего ярдах в двадцати от актерской двери.

Прибытие-К-Двери-МотоКурьера, надо сказать, немного его озадачило. По внешнему виду актеришки не очень-то скажешь, что у него водятся лишние деньги. Рыжий явно пребывал еще в той стадии актерской карьеры, когда приходится самому обивать пороги, а не лениво ждать, когда тебе с рассыльным доставят новый сценарий.

Время тянулось как жевательная резинка. Дирк уже дважды изучил то небольшое собрание печатной продукции, которое захватил с собой, и несколько раз проверил содержимое бумажника и карманов. Там, как и следовало ожидать, обнаружилась коллекция визиток, неизвестно от кого и при каких обстоятельствах полученных, какие-то непонятные телефонные номера, нацарапанные на клочках бумаги, кредитные карточки, чековая книжка, загранпаспорт (неожиданно Дирк вспомнил, что он оставил его в кармане другой куртки, когда Объект его слежки зазевался вчера у витрины бюро путешествий), зубная щетка (а Дирк никогда не отправлялся в путешествия без зубной щетки, в результате чего та стала совершенно непригодной к применению) и записная книжка.

Он даже в одной из газет сунул нос в свой гороскоп. Гороскопы эти сочинял один его запятнавший себя несмываемым позором приятель, который, под псевдонимом «Великий Заганза», не гнушался гнуть спину на какую-то там жалкую газетенку. Сначала Дирк пробежал глазами то, что было написано для других зодиакальных знаков, — с тем чтобы выяснить, в каком настроении пребывает сегодня ВЗ. На первый взгляд вроде бы в благостном.

«Ваша способность видеть все в перспективе поможет вам преодолеть небольшие временные трудности, когда Меркурий…»

«Последние недели стали для вас проверкой терпения, и вот теперь перед вами открываются новые возможности, когда Солнце…»

«Не позволяйте другим злоупотреблять вашей доброй натурой. Решительность в особенности понадобится вам, когда…»

Тягомотина, скука смертная. Дирк заглянул в свой гороскоп:

«Сегодня вам предстоит встреча с трехтонным носорогом по имени Десмонд».

Дирк в раздражении захлопнул газету. В этот момент дверь неожиданно открылась, и на пороге выросла фигура актера. Вид у него был решительный. В руке он держал небольшой чемоданчик, черезплечо была перекинута сумка, через вторую руку — пальто. Что-то явно произошло. Дирк посмотрел на часы. Три минуты одиннадцатого. Он быстро черкнул заметку в блокноте. Сердце бешено колотилось в груди.

По улице в их направлении катило такси. Актер проголосовал. Черт! Вот те раз! Оказывается, он куда-то собрался! Объект сел в машину и покатил прочь, мимо Дирка. Дирк оглянулся ему вслед и на какое-то мгновение ему показалось, что и актер тоже обернулся и смотрит на него сквозь заднее стекло. Дирк стоял, чувствуя свою полную беспомощность, глядя вслед удаляющемуся такси и втайне надеясь, что…

И в следующий момент — о чудо! — откуда ни возьмись, в улочке возникло еще одно такси, причем ехало оно в ту же сторону. Дирк взмахнул рукой, и машина остановилась с ним рядом.

— Гоните за тем такси! — скомандовал он, забираясь на заднее сиденье.

— Уже лет двадцать кручу баранку, — проворчал шофер, когда они влились в поток транспорта, — и ты первый, от кого слышу эту просьбу.

Дирк сидел на самом краю сиденья, не спуская глаз с такси, что на черепашьей скорости ползло перед ними по до отказа запруженной машинами лондонской улице.

— Может, для тебя в этом нет ничего удивительного, а мне так забавно.

— Что именно?

— То, что когда смотришь телек и кто-то там запрыгивает в такси, что обычно он говорит шоферу — «Гоните за тем такси». Скажешь, не так?

— Неужели? Никогда не замечал.

— Еще бы, — отозвался шофер. — Сразу видно, что ты, парень, не таксист. Человек замечает вещи в зависимости от того, кто он такой. Если ты таксист, то когда смотришь телек, то замечаешь в нем таксистов, — продолжал водитель. — Теперь ясно? Вот такой народ таксисты. Надеюсь, ты понял?

— Угу, понял, — подтвердил Дирк.

— Только по телеку не очень-то увидишь таксистов. Там обычно показывают пассажиров на заднем сиденье. Словно водила и не человек вовсе.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Дирк. — Кстати, вы еще не упустили из виду кеб, который мы преследуем?

— Не волнуйся, сидим на хвосте как надо. Ну, в общем, водилу показывают только тогда, когда клиент ему что-то говорит. А когда по телеку клиент что-то говорит водиле, то обычно знаешь что?

— Попробую угадать, — произнес Дирк. — Ага, «Гоните за тем такси!»

— Точно! Вот и я о том же. Поэтому, когда смотришь телек, можно подумать, что водилы только тем и занимаются, что висят друг у друга на хвосте, — сделал вывод таксист.

— Хм-м-м, — с сомнением промычал Дирк.

— Странно. Выходит, я единственный, раз меня ни разу не попросили гнаться за другим такси. Из чего напрашивается вывод, что я тот самый водила, у которого на хвосте висят все остальные.

Дирк, прищурившись, глядел в окно, высматривая, не подвернется ли ему еще один кеб, в который можно было бы пересесть.

— Нет, ты только не подумай, будто это происходит прямо сейчас, — продолжал таксист, — но, с другой стороны, нет ничего удивительного, если такие мысли вдруг полезут в голову. Верно я говорю? Вот что значит сила искусства!

— Как-то по телевизору показывали целый сериал о таксистах, — заметил Дирк. — Кажется, он так и назывался, «Такси».

— Я не о нем, приятель, — раздраженно отозвался водила. — Я о том, как искусство избирательно искажает реальность. Именно об этом и ни о чем другом. Я к тому клоню, что если как следует поразмыслить, все мы живем каждый в своем мире, верно? То есть, в некотором роде каждый в своем.

— По-моему, вы до известной степени правы, — вынужден был согласиться Дирк и слегка поерзал на сиденье.

— Взять, к примеру, этих кенгуру, которых эти умники пытаются научить говорить. Интересно, хотел бы я знать, о чем они собираются с ними базарить? «Эй, парень, как дела? Не надоело скакать?» — «Ничего, не жалуюсь. Правда, сумка на пузе уже вконец достала. Вечно в нее набиваются всякие бумажки и пыль». Пусть даже не надеются. Мозги у этих кенгуру размером с орех. И все потому, что они живут в совершенно ином мире. Это все равно что пытаться говорить с инопланетянином. Ты хоть понимаешь, к чему я клоню?

— Кстати, вы не упустили тот кеб, который мы преследуем?

— С какой стати? Мы еще приедем туда раньше них!

— Куда туда?

— Как куда? В Хитроу, куда же еще?

— А откуда вам известно, что им надо в Хитроу?

— Да любой водила с первого взгляда определит, кому надо в Хитроу.

— Это как же?

— Надо уметь читать знаки. Есть, конечно, явные вещи, например, багаж клиента. Маршрут, который он выбирает. Ясно как божий день. Конечно, можешь мне возразить, что он просто собрался на уик-энд к друзьям в Хаммерсмит. Нет, надо смотреть глубже. А у опытного водилы глаз наметанный. На то он и крутит баранку весь день, чтобы подмечать всякие мелочи. Другой на его месте ни за что не определит, что должно произойти, какая работа тебе подвернется, как пройдет день. Весь день мотаешься по городу, высматривая клиентов, здесь не до расслабухи. Но стоит поймать клиента, которому нужно в Хитроу, то можешь быть уверен, что и на обратном пути тоже кто-то да подвернется. Пустым не уедешь. То есть работа на все утро тебе обеспечена. Даже тачку свою ведешь и то по-другому. Едешь себе, как кум королю, выбираешь удобную полосу на поворотах. Потому что ты при деле. У тебя есть цель. У нас это называется Урвать Кусок. Любой водила определит это с первого взгляда.

— Хм-м-м, — промычал Дирк, — кто бы мог подумать!

— Вот и я о том же. Человек замечает то, на что у него наметан глаз.

— А вы не могли бы сказать мне, на какой ему надо рейс? — вежливо поинтересовался Дирк.

— Ишь, чего захотел, — огрызнулся водила. — Я что тебе, частный детектив?

Дирк откинулся на заднем сиденье и задумчиво уставился в окно.

Глава 7

Наверняка имеется какая-то болезнь, отчего люди вроде бы как ни с того ни с сего говорят не так, как обычно, и, по идее, называться она должна что-то вроде «синдром воздушного слогового стресса». Первые ее симптомы начинают проявляться на высоте около десяти тысяч футов и постепенно становятся все более четкими, если, конечно, это слово уместно в данной ситуации, потому что когда самолет наконец наберет высоту в тридцать пять тысяч футов, чего-чего, а четкости-то почти что и нет. Вполне здравомыслящие люди начинают ни с чего нести какую-то чушь вроде: «Капитан только что дал знак отстегнуть ремни», словно в капитанской рубке притаился кто-то со стороны и только ждет момента, чтобы опровергнуть вами сказанное, словно это он, а не капитан, тут всему начальник, и не нашлось ни единого табло, к которому он не приложил бы руку.

Еще одна мысль закралась в голову Дирку, когда он откинулся в кресле, а именно: странное совпадение, что не только снаружи самолет ужасно напоминает собой пылесос, но и нутро его почему-то пахнет так же, как и нутро пылесоса.

Дирк взял у стюардессы бокал шампанского. При этом ему показалось, что большинство слов, которыми чаще всего пользуется персонал авиалиний, вернее, предложения, в которые эти слова по привычке складываются, избиты до того, что уже испустили дух. Странные ударения, которыми стюардессы то и дело по ним стучат, наводят на мысль о шоковой терапии или дефибрилляторе, которым пытаются реанимировать жертву сердечного приступа.

М-да…

Что, однако, за странные и малопонятные эти последние полтора часа. Дирк до сих пор был не до конца уверен, что что-то где-то пошло наперекосяк, и его так и подмывало встать с места — там более что капитан дал знак отстегнуть ремни — и пройтись по проходу в надежде обнаружить Объект Слежки. Но поскольку в ближайшие несколько часов никто — даже при большом желании — не сможет ни сесть на самолет, ни сойти с него, разумнее будет подождать примерно часик. Или даже больше. Ведь до Лос-Анджелеса лету целых одиннадцать часов.

Еще утром у Дирка и в мыслях не было лететь куда бы то ни было. Поэтому, когда он увидел, как Объект торопится к регистрационной стойке, чтобы успеть на одиннадцатичасовой рейс до Чикаго, внутри у него все восстало. Но дал слово — держи, и после недолгих колебаний — а вдруг Объект подбежал к регистрационной стойке только затем, чтобы спросить, где тут у них можно купить модный галстук, — Дирк направился к кассе, чтобы тоже купить билет.

Он находился под таким впечатлением от недавно свалившегося на него богатства, что купил себе билет в бизнес-класс. Его анонимный благодетель наверняка не был стеснен в средствах и поэтому не станет ставить ему в упрек небольшую расточительность. Ведь что, если Объект тоже летит бизнес-классом? Как тогда Дирк сможет следить за ним, если сам окажется где-то в самом хвосте? При желании Дирк мог бы найти доводы и в пользу первого класса, но вынужден был признать, что они вряд ли бы звучали убедительно.

Однако через полтора часа после взлета его начали одолевать сомнения. Как пассажир бизнес-класса он не имел права входить в салон первого класса в носу самолета, но зато мог свободно разгуливать по экономическому. Дирк несколько раз прошелся туда-сюда по проходу, исподтишка поглядывая на двери туалета, но Объект нигде не обнаружился. Он вернулся на свое место и задумался. Либо Объект летит первым классом, либо на борту самолета его попросту нет.

Первым классом? Нет, на вид никак не скажешь. Один билет стоит его квартплаты за несколько месяцев. Но кто знает. Вдруг парень приглянулся какому-нибудь голливудскому режиссеру, и тот за свой счет пригласил его на заключительную пробу. Нет, можно, конечно, на секунду сунуть нос в салон первого класса, чтобы окончательно убедиться, но как это сделать, не привлекая к себе внимания?

Может, после посадки? В аэропорту Дирк заметил, как Объект проследовал — по крайней мере так ему показалось — к паспортному контролю. Дирк выждал какое-то время, купил себе к дорогу газет и книг, после чего тоже направился к стойке и, пройдя через паспортный контроль, вышел в зал вылетов.

Его тогда не удивило, что он нигде не заметил Объект. Зал вылетов являл собой пестрый лабиринт магазинчиков, кафешек, бутиков, и поэтому Дирк решил, что не станет трепать себе нервы, заглядывая в каждый из них. В любом случае они оба — и Дирк, и Объект — неумолимо следовали в одном направлении. Ведь им лететь одним самолетом.

А если его здесь нет?

Дирк буквально окаменел в кресле. Как следует поразмыслив, он был вынужден признать, что в последний раз точно видел Объект, когда тот проходил паспортный контроль. А все остальное было основано на предположении, будто Объект намеревается делать то, что он намеревался делать по его, Дирка, мнению. И вот теперь до него дошло, что эти предположения, собственно говоря, не имели под собой основания. Откуда-то сверху, из небольшого сопла, ему на спину бежала струйка холодного воздуха.

Вчера Дирк, преследуя Объект, совершенно непрофессионально вскочил в автобус. Сегодня с бухты-барахты сел на самолет, летящий рейсом в Чикаго. Дирк приложил ко лбу руку и спросил себя, действительно ли он — только честно — хороший детектив.

После чего подозвал стюардессу и заказал стакан виски. И долго не решался выпить, словно это вредно для здоровья. Затем наклонился и достал из пластикового пакета газеты и книги. Что ему еще остается, как не попытаться убить время? Дирк вздохнул. И вынул из сумки нечто такое, чего сам вроде бы туда и не клал.

Это был доставленный курьером пакет, кстати, уже вскрытый. Дирк, нахмурясь, вытащил из него содержимое. Книга. Он с любопытством перевернул ее вверх заглавием: «Усовершенствованная техника наблюдения». И тогда Дирк узнал ее. Во вчерашней почте была рекламная листовка. Он тогда еще ее смял и швырнул на пол. Среди страниц книги оказалась точно такая же листовка, сложенная вдвое, аккуратно расправленная и разглаженная. Заподозрив неладное, Дирк медленно раскрыл ее. Поперек листка бумаги жирным фломастером — кстати, почерк тоже показался до боли знакомым — было нацарапано: «Счастливого путешествия».

В этот момент над ним склонилась стюардесса.

— Еше что-нибудь выпить, пожалуйста, — попросил Дирк.

Глава 8

Солнце стояло высоко над лежащим где-то вдали Тихим океаном. День был ясным, небо голубым и безоблачным, и воздух — если вам, конечно, нравится запах жженых ковров — чист и свеж. Лос-Анджелес. Город, в котором я никогда не бывал.

Откуда-то от Беверли-Хиллз по плавным изгибам, если не ошибаюсь, бульвара Сансет пронесся открытый голубой автомобиль, элегантных очертаний и ужасно дорогой. Любой, кто его увидел, наверняка сразу бы захотел себе точно такой же. Уж поверьте. Потому что он был создан специально для того, чтобы тот, кто его увидел, тотчас захотел бы себе точно такой же. А если бы этого не произошло и люди не проявили бы к автомобилю должного интереса, его создатели моментально бы его переделали, чтобы любой, кто его увидел… Мир сейчас полон подобных вещей, и неудивительно, что большинство из нас пребывает в состоянии хотения.

За рулем сидела женщина, и, поверьте мне на слово, она была хороша собой. У нее была короткая стрижка, и, пока она ехала, теплый ветер ерошил ее темные волосы. Я бы мог описать, во что она была одета, но я плохо разбираюсь в нарядах, и поэтому если я начну рассказывать, что на ней было что-то от Армани, а что-то от кого-то там еще, вы тотчас поймете, что я завираюсь. Ну а поскольку вы не поставили себе за труд прочесть мою писанину, то я должен относиться к вам с уважением, даже если время от времени и немного совру, но это скорее по-дружески, из самых добрых намерений.

Поэтому я ограничусь тем, что скажу следующее: одета она была так, что тот, кто смыслит в одежде в сто раз больше, чем я, оценил бы ее наряд по достоинству. В общем, с ног до головы она была в голубом. К небу тянулись на удивление высокие пальмы, а по безукоризненно подстриженным газонам сновали на удивление молчаливые мексиканцы.

Автомобиль пронесся мимо ворот въезда в район Бель-Эйр — за ними промелькнули аккуратные домики меж столь же аккуратно подстриженных кустов. Мне уже случалось видеть их по телевизору, и даже я, несмотря на весь мой застарелый сарказм и скепсис, почувствовал, что в принципе не отказался бы от одного из этих миленьких особнячков. К счастью, то, что говорят друг другу их обитатели, вызывает у меня истерический смех, и тогда я прыскаю чаем, и желание тотчас проходит.

Роскошный и желанный голубой открытый автомобиль катил дальше. Как я понимаю, на границе районов Бель-Эйр и Брентвуд имеется светофор, и как только автомобиль приблизился к нему, тот моментально зажегся красным. Машина замерла на месте. Женщина тряхнула головой и, глянув в зеркало, поправила солнечные очки. И в этот момент глаз ее уловил какое-то движение — из придорожных кустов неслышно возникла фигура человека с длинными волосами и начала подкрадываться к ее машине. Еще мгновение — и незнакомец уже склонился над женщиной, поднеся к ее лицу небольшой пистолет.

В оружии я разбираюсь еще хуже, чем в тряпках. В Лос-Анджелесе я бы чувствовал себя не в своей тарелке. Надо мной бы постоянно насмехались, причем не только из-за полного отсутствия вкуса в одежде, но по причине вопиющей неспособности отличить «магнум» тридцать восьмого калибра от «Вальтера» или, не дай Бог, от «дерринджера». Но мне точно известно, что пистолет тоже был голубым или по крайней мере иссиня-черным, и женщина, когда увидела, что ей прямо к левому глазу приставлено дуло, разумеется, до смерти перепугалась. Нападавший дал ей понять, что для нее настал идеальный момент освободить сиденье своего автомобиля, — нет-нет, ключ из зажигания вынимать не надо, и сумочку, которая лежит рядом с ней на сиденье, лучше оставить в машине. От мадам требуется лишь одно — как ни в чем не бывало красиво и спокойно подняться с сиденья и затем к чертовой матери убрать из машины свою задницу.

Женщина старалась не подавать виду и двигаться красиво и спокойно, но, к сожалению, ей сильно мешало то обстоятельство, что при этом она никак не могла унять дрожь — неудивительно, ведь дуло пистолета маячило всего в дюйме от ее лица, словно надоедливая муха. Правда, задницу из машины она все же убрала. И пока несчастная стояла и вся тряслась у обочины, грабитель вскочил в машину, с видом триумфатора нажал на газ и, на всей скорости взяв с места, покатил по бульвару Сансет. В следующую секунду он уже скрылся за поворотом.

Женщина растерянно озиралась по сторонам, все еще отказываясь поверить в реальность происшедшего. Привычный мир в мгновение ока перевернулся с ног на голову, отторгнув ее, и неожиданно для себя она оказалась в числе самой несчастной и отверженной категории граждан — пешеходов.

Женщина попыталась остановить две или три из проезжавших мимо машин, но те с вежливым равнодушием проехали мимо. Одна из них — открытый мустанг, в котором громко играло радио. Я бы с удовольствием добавил, что приемник был настроен на радиостанцию, крутившую старые хиты, и в тот момент оттуда доносились строки «Ну как ощущение? Ну как ощущение?». Но, наверно, тем самым я бы погрешил против истины. Даже в фантазии надо знать меру. В общем, приемник был настроен на радиостанцию, крутившую старые хиты, и в тот момент там звучала песня «Воскресная девушка» в исполнении «Блонди», что, в принципе, было не совсем уместно, потому что в тот день был четверг. Что ей оставалось делать?

Еще одно замечательно провернутое преступление. Еще один замечательный день в Городе Ангелов. И всего одна малюсенькая неправда.

Прошу меня извинить.

Глава 9

Если и есть в Англии более уродливая постройка, нежели Рантинг-Манор, значит, я ее еще не видел. Наверняка она запрятана куда-нибудь с глаз подальше — в отличие от Рантинг-Манора, который сидит себе посреди ста акров поросших лесом холмов. В прошлом поместье, занимавшее куда больше этих несчастных ста акров, являло собой гордость Оксфордшира, но несколько поколений сифилитических идиотов в их полной беспомощности довели его до нынешнего плачевного состояния: запущенный лес, поля и лужайки, перемежающиеся с результатами многочисленных попыток собрать средства на его содержание — вернее, результатами тех идей, что время от времени приходили в ту или иную умную голову. Здесь имелись и брошенные в полном забвении ярмарочные карусели, и некогда неплохой зоопарк, и — уже из более современной оперы — центр развития высоких технологий.

Единственной обитательницей последнего на сей момент была с горем пополам удерживающаяся на плаву компания по производству компьютерных игр, брошенная на произвол судьбы своими американскими партнерами и, по имеющимся сведениям, единственная во всем мире из производителей компьютерных игр, что умудрялась работать себе в убыток. А еще на территории Рантинг-Манора имелось даже месторождение нефти, с запасом черного золота никак не меньше миллиарда баррелей — кстати, можно было спокойно заключать пари, что через пару лет и оно начнет приносить убытки, так что для спасения любимого поместья его владельцам придется продавать семейные драгоценности.

От семейного серебра уже давно остались одни воспоминания, как, впрочем, и от самого семейства. Болезни, пьянство, наркотики, распутство и неисправные транспортные средства поодиночке и словно сговорившись сильно проредили ряды обитателей Рантинг-Манора, отчего число последних стремительно приблизилось к нулю.

Не хотите ли немного истории? Ну, самую малость? Само поместье ведет свою родословную с тринадцатого века, по крайней мере отдельные его части. Эти отдельные части представляют собой остатки монастыря, в котором на протяжении двух столетий усердно скрипели перьями представители ордена каллиграфов и педерастов. Но позднее на их владения наложил свою лапу Генрих Восьмой, передав то, что осталось от монастыря, одному придворному проходимцу по имени Джон Рантинг в качестве вознаграждения за грязные дела и верную службу.

Рантинг сровнял монастырь с землей и перестроил себе в удовольствие. Смею предположить, что новый дом действительно радовал глаз, — если судить по тому, к чему питали слабость архитекторы эпохи Тюдоров: здесь и мощные потолочные балки, и лепнина, и свинцовые стрельчатые окна — то есть все то, что сегодня так высоко ценим мы и что, к великому прискорбию, не слишком-то ценили потомки Джона Рантинга. И среди них в особенности викторианский магнат резиновой промышленности сэр Перси Рантинг. В 1860 году он почти все отправил на слом, а на месте старого особняка выстроил охотничий домик.

Эти викторианские «охотничьи домики» строились исключительно потому, что в то время считалось неприличным, когда богатые до противности торговцы той эпохи на людях щеголяли размерами своих пенисов. Именно по этой причине обширные пространства чистой и невинной сельской местности становились жертвами их непомерных эрекций. Внушительных размеров, рыжеватые и напыщенные, эти строения бывали украшены просторными залами для балов, огромными, величественными лестницами, бессчетным количеством башенок и зубчатых гребешков, которые сейчас можно встретить на презервативах.

С точки зрения эстетики девятнадцатый век стал просто чудовищным для Рантинг-Манора, но не успел он закончиться, как тут как тут возник двадцатый, со всеми его заумными архитектурными теориями и двойным остеклением. Главными приобретениями этого периода в тридцатые годы стали огромная бильярдная (к таким еще питали немалую слабость нацисты) и в шестидесятые — крытый бассейн, выложенный желто-фиолетовой плиткой, которую со временем украсили разноцветные комки плесени.

А вместе все это разностилье связывает общее ощущение сырости и упадка, а также неотвязная мысль о том, что найдись смельчак, который поднесет к этому дряхлому монстру спичку, пожарной команде будет делать уже нечего. Что еще? Ах да, чуть не забыл: здесь, конечно, водятся привидения.

Но довольно о полуразвалившемся здании.

Около половины одиннадцатого вечера, то есть примерно в то самое время, когда на бульваре Сансет был украден голубой автомобиль, в ограде, скрипнув, открылась небольшая калитка. Главные ворота обычно надежно запирались на ночь, но калитки, как правило, оставались незапертыми. Чтобы отпугнуть потенциальных грабителей, было достаточно того, что место пользовалось дурной репутацией. Полувыцветшая табличка на главных воротах предупреждала: «Осторожно, злая собака». Под ней чьей-то рукой было накарябано: «Почему только собака?»

В боковую калитку проскользнули две фигуры — огромного пса и невысокого мужчины. И тот, и другой заметно прихрамывали. С единственной разницей, что собака хромала на левую переднюю лапу, а мужчина на правую ногу, или, если уж быть до конца точным, не на нее, потому что правой ноги у него не было вообще. Вернее, ниже колена. Дальше у него была деревяшка, причем как минимум на дюйм длиннее его левой ноги, отчего ходить ему было не просто трудно, а чертовски мучительно.

Ночь выдалась какая-то тусклая. Луна взошла, или по крайней мере половинка луны, но даже большая часть этой половины была скрыта за облаками. Две неясные фигуры продолжали ковылять по дорожке, издалека напоминая ребенка, который тащит за собой игрушку на колесиках, только вот у игрушки явно не хватает пары колес. Так они и брели по направлению к дому. Дорожка была извилистой, она то и дело огибала вышеупомянутые неудачные и неудавшиеся начинания по спасению усадьбы.

Пес то и дело скулил и ворчал, пока хозяин наконец не склонился к нему и не отцепил поводок. Почувствовав свободу, пес испустил радостный лай и бросился на пару шагов вперед, но затем вновь перешел на ковыляющую походку, примерно такую же, что и у хозяина, только тот теперь ковылял не рядом с ним, а чуть позади. Время от времени пес останавливался, кидая на хозяина вопросительный взгляд, словно желая убедиться, что тот никуда не пропал, что все идет так, как надо, и что ничто не выскочит из кустов, чтобы наброситься на них и покусать.

Так они и шли, не спеша следуя изгибам дорожки — мужчина, втянув голову в воротник длинного темного плаща, хотя вечер был довольно-таки теплый, и хромой пес.

Через несколько минут они миновали вход в зоопарк, содержать который было сущим разорением для обедневшего поместья. Животных в нем почти не осталось: пара коз, цыпленок и капибара, самый крупный представитель семейства грызунов. А еще в этот момент в зоопарке гостил один постоялец, которого поместили сюда, пока его постоянное место жительства в Чэтсфилдском зоопарке закрылось на ремонт. Десмонд — а постояльца этого звали Десмонд — прибыл сюда всего пару недель назад, однако его прибытие вызвало переполох в соседней деревушке Литтл-Рэнтинг. Впрочем, ничего удивительного.

Итак, человек и пес миновали вход в зоопарк. Пройдя мимо, они чуть приостановились, затем обернулись, затем вернулись к воротам и присмотрелись внимательнее. Низкие деревянные ворота, которые в это время суток по идее должны были быть крепко заперты, стояли нараспашку. Пес заскулил и принялся рыть землю, которая и без того казалась какой-то подозрительно рыхлой. Мужчина подковылял к воротам и принялся всматриваться в темноту.

Невысокие строения стояли погруженными в кромешную тьму. Огонек светился лишь в сторожке Роя Харрисона, смотрителя, прибывшего сюда из Чэтсфилдского зоопарка вместе со своим подопечным. Ни единого звука. Ничего подозрительного. Но почему тогда открыты ворота? Может, ничего особенного в этом нет. Кстати, о чем бы вы ни спросили мужчину, он бы наверняка вам ответил, что в том или ином нет ничего особенного. Тем не менее он негромко подозвал к себе пса, и оба проковыляли в ворота, после чего мужчина закрыл их за собой. Медленно, едва ли не на ощупь, они двинулись по гравийной дорожке к единственному источнику света — временному пристанищу Роя Харрисона.

Оттуда не доносилось ни звука.

Мужчина громко постучал в дверь и прислушался. Никакого ответа. Он постучал еще раз. И вновь ничего. Толкнул дверь. Та оказалась не заперта, хотя, с другой стороны, какой смысл ее запирать? Мужчина шагнул в темноватый крошечный коридорчик и поморщился—в нос ему ударил странный запах. Нет ничего удивительного в том, если в домике смотрителей зоопарка стоит ядреный животный дух. Но в сторожке стоял совсем иной запах — какой-то приторно-сладковатый и липкий. Хм-м.

Пес негромко тявкнул.

Справа в коридоре виднелась дверь — сквозь нее пробивались и свет, и странный запах. Но было тихо. Мужчина осторожно приоткрыл дверь.

С первого взгляда ему показалось, будто фигура, навалившаяся на кухонный стол, принадлежит покойнику, но в следующее мгновение тишину нарушил громоподобный храп.

Пес вновь заскулил и принялся нервно принюхиваться. Он вообще вел себя чересчур нервно для своих размеров и то и^дело заглядывал хозяину в глаза, словно ожидая от него похвалы или поддержки. Надо сказать, что это вообще был довольно странный пес, неизвестно какой породы, вернее, пород. Крупный и черный, но шерсть росла на нем какими-то клоками, тело тощее и неуклюжее, а повадки какие-то пугливые, граничащие с полной неврастенией. Стоило псу на мгновение остановиться, как ему требовались неимоверные усилия, чтобы продолжить начатое, словно он забывал, где всего секунду назад стояли его четыре лапы. Глядя на пса, можно было заподозрить, что с ним или произошло нечто ужасное, или вот-вот должно произойти.

Смотритель зоопарка продолжал задавать храповицкого. По соседству с ним расположилась целая батарея смятых пивных банок, початая бутылка виски и пара стаканов. В пепельнице виднелись бычки от трех самокруток с марихуаной, а вокруг валялись рваная коробка из-под сигарет, упаковки папиросной бумаги и клочок скрученной серебристой фольги. Источник запаха. Рой наверняка проводил вечер в чьей-то компании, и этот кто-то явно уже слинял.

Мужчина слегка потеребил смотрителя за плечо, пробуя его разбудить, но безрезультатно. Он попытался еще раз, но в этот момент смотритель соскользнул со стола и бесчувственной грудой рухнул на пол. Пес до того перепугался, что со страху хотел найти спасение за диваном. К сожалению, размерами пес был куда больше дивана, да и потяжелей, поэтому, как только он на него запрыгнул, диван закачался и рухнул на него сверху. Пес вновь испуганно тявкнул, поскреб когтями линолеум, после чего повторил попытку, только на сей раз в качестве укрытия выбрал кофейный столик — и, разумеется, сломал. Поскольку прятаться было больше негде, он просто забился в угол, дрожа от страха всем телом.

Хозяин же его, удовлетворившись тем, что смотритель находится всего лишь во временном отрубе, вызванном дисбалансом химических реакций в его организме, и жизни его ничто не угрожает, ласковыми словами выманил пса из угла и вышел вон. Вместе они последовали по извилистой гравийной дорожке к воротам, оттуда вышли на подъездную дорогу и направили стопы туда, куда направляли их до этого происшествия, — к главному зданию. На дороге виднелись чьи-то следы.

Сначала Десмонд не мог сообразить, что происходит. В одно мгновение привычные запахи куда-то исчезли, а на их место пришли какие-то странные и непонятные, и от них кружилась голова. Вокруг то и дело вспыхивали какие-то огни, но, в принципе, он был не против. Они его не слишком донимали. Однако кое-что было необычным. Он бы наверняка решил, что у него галлюцинация — вот только беда: слово это было ему неизвестно, вернее, слова вообще. Он даже не ведал, что его зовут Десмонд, но опять-таки, стоило ли из-за этого переживать? Ведь что такое, в сущности, имя? Набор звуков. В нем нет ничего такого, что било бы в нос и от чего кружилась бы голова. Звук в отличие от запаха не ударял в голову, не отзывался там пьянящим головокружением. Запах был единственно реальной вещью в этом мире, ему можно было доверять.

По крайней мере так было до сих пор. Сейчас же ему казалось, будто весь мир опрокинулся вверх тормашками, и Десмонд никак не мог отделаться от неприятного ощущения, что с ним происходит совсем не то, чему полагается быть.

Десмонд глубоко вздохнул и постарался удержаться на массивных ногах. Со вздохом он втянул в чувствительные свои носовые ходы миллиарды мельчайших ароматных молекул. Нет-нет, на самом деле не таких уж и ароматных. Здешние запахи были какими-то мелкими — невыразительными, избитыми, горьковатыми, словно неподалеку что-то жгли. Они не шли ни в какое сравнение с сочными, насыщенными ароматами травы и вчерашних испражнений, ароматами, что неотвязно следовали за ним в его воображении, но по крайней мере эти куцые местные запахи немного отрезвят его и вернут телу устойчивость.

Увы, ожидания его не оправдались.

Бррр! Такое ощущение, будто в голове у него одновременно сосуществуют два совершенно не похожих друг на дружку мира. Бррр! Что это за напасть? И куда подевалась линия горизонта?

Вот в чем загвоздка. Вот почему ему кажется, что мир ходит вокруг него ходуном. Там, где обычно располагалась линия горизонта, теперь ничего не было. Зато мир расширился. Да еще как! Он словно расплывался, становясь все шире и шире и теряясь где-то вдали…

Десмонд почувствовал, как где-то в глубинах его брюха шевельнулся страх. На него тотчас нахлынуло желание броситься на что-нибудь и пронзить рогом, но разве пронзишь пугающую неопределенность? Десмонд почувствовал, что споткнулся.

Он вновь сделал глубокий вдох. И заморгал.

Бррр! Та, новая часть мира куда-то исчезла. И где она? Куда подевалась? Ага, вот она, мутным пятном растекается перед глазами. Зато вновь закружилась голова, того гляди, упадешь, но на сей раз Десмонд сумел-таки побороть головокружение и удержался на ногах. И опять эти дурацкие огни. С чего они размелькались? Эта новая часть мира — интересно, что это такое? Десмонд в нерешительности всматривался в нее, пытаясь изучить своим «внутренним» обонянием. И снова огни. Ну сколько можно мельтешить у него перед носом?

Десмонд закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на запахе, но как только сосредоточился, новый мир исчез, словно растворился! В который раз! Десмонд задался про себя вопросом, а нет ли связи между этими двумя вещами, но, увы, логика была не самым сильным его местом. И Десмонд мысленно махнул на это дело рукой. Однако стоило ему вновь открыть свои утопленные в кожных складках глазки, как неземной мир опять стал разворачиваться перед ним во всей своей красе. И Десмонд вновь вперил в него взгляд.

Это был еще более необъятный мир, чем тот, к которому он привык, мир холмов и тропинок. Тропинки раздваивались, расходились в разные стороны, устремлялись куда-то в долины, а холмы превращались в горные кряжи. Вдали высился огромный горный хребет, где в глубоких ущельях, подрагивая, клубился туман. Сердце Десмонда наполнилось предчувствием. Логика была не самым сильным его местом, но, с другой стороны, что тогда сказать об альпинистских способностях?

Самая плоская и широкая тропа лежала прямо перед ним, но стоило Десмонду обратить на нее внимание, как тотчас явственно проступили и иные вещи, причем малоприятные.

На тропинке лежало что-то противное. Что-то большое и противное. Что-то еще более крупное и более противное, подумал Десмонд, чем он сам. Он в который раз растерянно заморгал, и мир, к его вящему удивлению, снова исчез. Когда же спустя пару секунд он снова сложился в его мозгу в целостную картинку, чувство надвигающейся катастрофы только усилилось.

Неужели гром?

Обычно Десмонд ничего не имел против грома, он почти не замечал молний, но этот раскат пришелся ему не по нутру. Нет, это не тот гром, когда тяжелый воздух неожиданно начинает плясать в преддверии грозы, это просто какой-то неприятный треск, словно где-то взорвалась пустота. Десмонда обуял страх. Его массивная туша вся затряслась, и в следующее мгновение он пустился в паническое бегство.

Новый мир внезапно треснул, рассыпался мелкими осколками и пропал. Десмонд летел на всех парах, как большегрузный тягач. Он пронесся сквозь скопление мельтешащих огней, отчего неизвестное нечто вокруг него наполнилось каким-то звоном и звяканьем. Это нечто начало громко крошиться и поблескивать, но Десмонд, не обращая внимания, пронесся сквозь него, не сбавляя скорости. Затем он, словно локомотив из туннеля, выскочил с другой стороны, разнеся вдребезги хлипкую дверь, а может, и стену — впрочем, какая разница? Он выбежал на ночной воздух, словно молотом, гулко стуча по земле массивными ногами.

Все вокруг в страхе разлеталось при его приближении. Послышались чьи-то крики. Где-то вдали возник переполох, словно кто-то в ужасе выл и звал на помощь, но Десмонду было все равно. Ему хотелось одного — поглубже вдохнуть ночного воздуха. Даже этот затхлый ночной воздух лучше, чем ничего. Он был прохладен и, пока Десмонд бежал, приятно обдувал ему бока.

Теперь Десмонд ощущал под ногами асфальт, затем, всего на мгновение, шея его коснулась останков ограды, после чего он, громко топая, уже бежал не то по сухой и колючей траве, не то по низкорослому кустарнику.

Вскоре Десмонд был уже недалеко от вершины пологого холма. Настоящий земной ходм, а не какое-то там наваждение горячечного сознания на пороге смерти. Самый обыкновенный холм, в окружении других ему подобных, только пониже. Небо было ясным, хотя и подернуто легкой дымкой. Но Десмонд не собирался разглядывать звезды. Разве звезду понюхаешь? А сегодня и рассмотреть их толком и то нельзя. Да ну их, зато как это здорово — на хорошей скорости сбежать вниз с холма как следует размять отвыкшие от физической нагрузки мышцы!

Поберегись! Прочь с дороги! Вперед! Бэмс! Тресь! Хрясь! Кажется, вокруг Десмонда снова возникли обломки ограды, причем еще в большем количестве, и неожиданно ему пришлось сбавить скорость, потому что он в чем-то запутался. Десмонд тяжело запахал носом вперед. Внезапно он оказался со всех сторон окружен какими-то визжащими существами, но останавливаться не стал, а устремился всей тушей дальше. Воздух наполнился истошными воплями и хрустом. Вокруг плясали какие-то непонятные запахи — пахло обугленным мясом, носились пьяняще-дурманящие ароматы, противно било в нос сладковатым мускусом. Все это сбивало с толку, и Десмонд попробовал разобраться в непонятной мешанине при помощи зрения. Правда, он не очень-то привык полагаться на зрение, поскольку оно ему мало что говорило. Так что он сумел разобрать лишь то, что вокруг него все мельтешило, дергалось и бегало взад-вперед.

Десмонд попытался сосредоточиться на этих вопяще-мельтешащих силуэтах и в конце концов разглядел огромный прямоугольник света. Это было уже что-то. Десмонд поднялся на ноги и устремился вперед.

Трах-тарарах!

Его бока тотчас ощутили, как на них посыпалось что-то мелкое и колючее. Ощущение это Десмонду не понравилось. Споткнувшись, он влетел в огромное помещение, где его тотчас накрыло волной омерзительных запахов, душераздирающих воплей и вспышек света. Десмонд устремился в самую гущу верещащих существ: сначала они все, как по команде, зашлись в истошном крике, а затем почему-то хрустнули и превратились в кашу. Одно из них прилипло к нему, и Десмонд был вынужден помотать головой, чтобы избавиться от липкой нашлепки.

Теперь перед ним возник еще один большой и яркий прямоугольник, а где-то на другой его стороне бледным голубоватым светом поблескивала земля. Десмонд вновь рванул вперед. И вновь звук чего-то бьющегося, и неприятный душ жалящих, колючих осколков. Больно. Десмонд прибавил скорость и вскоре вновь очутился на открытом воздухе.

Голубоватый отблеск на земле оказался почему-то водоемом. В нем тоже завизжали какие-то создания. Десмонд еще ни разу не видел, чтобы вода так переливалась и сверкала. Вскоре перед ним возник целый калейдоскоп огней. Но Десмонд уже не обращал на них ни малейшего внимания. Он даже перестал обращать внимание на оглушительный треск, что сопровождал каждую такую вспышку.

Тресь! Тресь! Ну и что? Зато его мозг тотчас уловил другое — резкий запах и такую же резкую боль, что начала расцветать в его теле, подобно алым цветам. Первый такой цветок расцвел у него на плече, затем еще один. Ноги почему-то отказывались слушаться. Третий цветок распустился у него на боку, отчего Десмонд почувствовал себя как-то странно и неуютно. Четвертый расцвел на голове, и неожиданно мир вокруг него словно отступил, и померк, и стал менее значимым. И наполнился рыком. Десмонд ощутил, как его тело медленно-медленно подалось вперед, и вскоре на него уже накатывались, одна за одной, огромные и теплые волны мерцающей голубизны.

И по мере того как мир откатывался от него все дальше и дальше, он услышал, как чей-то голос произнес какие-то звуки, которые ничего не говорили ему, но прозвучали примерно так:

— Вызывайте «скорую», срочно! Звоните в полицию! Нет, не в Малибу, а в Лос-Анджелес! Пусть захватят сюда вертолет! У нас тут полно убитых и раненых. И еще скажите им… Не знаю, как они собираются расхлебывать эту кашу, главное, передайте им, что у нас в бассейне плавает дохлый носорог.

Глава 10

Хотя Дирку со всей отчетливостью стало наконец ясно, что на борту самолета присутствует лишь он сам, а Объект Слежки отсутствует, что судьба-злодейка при помощи совершенно детской хитрости отбросила его на четыре тысячи миль и пару тысяч футов от нужного курса, тем не менее он решил снова, на сей раз окончательно, удостовериться в этом. Как только пассажиры начали покидать самолет, Дирк занял позицию рядом с выходом и принялся ждать. Он так сосредоточился на этом своем занятии, что даже не сразу услышал, как по радио объявили его имя. Его приглашали подойти к информационной стойке.

— Мистер Джентли? — с улыбкой спросила представительница авиакомпании.

— Да, — насторожился Дирк.

— Могу я взглянуть на ваш паспорт, сэр?

Дирк протянул документ. Он даже слегка качнулся с пятки на мысок, ожидая подвоха.

— Сэр, у вас билет до Альбукерка.

— У меня?..

— Билет до Альбукерка.

— У меня билет…

— До Альбукерка, сэр.

— Альбукерка?

— Альбукерка, штат Нью-Мексико.

Дирк с подозрением взглянул на книжечку билета, словно ожидая, чем окончится этот розыгрыш.

— Откуда он у вас? — потребовал он объяснений, и, взяв билет в руки, принялся изучать напечатанную на нем информацию.

Представительница авиакомпании одарила Дирка дежурной улыбкой и не менее дежурно пожала плечами.

— Полагаю, из этой машины. Она печатает билеты.

— А что говорит ваш компьютер?

— Он говорит, что на имя господина Дирка Джентли есть оплаченный заранее билет до Альбукерка, штат Нью-Мексико. Разве в ваши намерения, сэр, не входило лететь сегодня в Альбукерк?

— В мои намерения сегодня входило оказаться там, где я никак не собирался оказываться, но я никак не предполагал, что это будет Альбукерк, вот и все.

— Похоже, что лучшего места назначения вам не сыскать. Приятного вам полета.

Полет действительно оказался приятным. Дирк сидел в кресле и про себя предавался размышлениям о событиях нескольких последних дней, раскладывая их не то чтобы в логической последовательности, а просто то в одном, то в другом порядке. Здесь пролетел метеорит, там пропал кот, тут протянулись электронные нити невидимых долларов, затем авиабилет свел все воедино. Еще до того, как самолет сделал посадку в Чикаго, от его былой самоуверенности остались одни воспоминания, и вот теперь у Дирка вновь приятно защекотали нервы.

Есть на свете нечто такое, или кто-то такой, кто поручил ему, Дирку, одно важное дело — нечто такое, что он совершенно случайно обнаружил и к чему привело его внутреннее чутье. Хотя Дирк до сих пор терялся в догадках, кто же это такой, но, с другой стороны, это его уже мало тревожило. Главное, это нечто существовало, он обнаружил это нечто, или же это нечто обнаружило его. И теперь он ощущал его биение. Имя же и лицо появятся позднее, когда на то настанет нужный момент.

Прилетев в Альбукерк, Дирк молча постоял под высокими цветными балками в окружении темных пытливых глаз полупьяных стряпчих, что взирали на него с рекламных плакатов. А затем сделал глубокий вдох. На душе было спокойно, настроение бодрое, а ощущение такое, что ему не страшны никакие самые невероятные, самые невообразимые вещи, что притаились совсем рядом, под тихой и спокойной поверхностью привычного мира, и он готов заговорить с ними на их языке. Дирк неспешно направился к длинным эскалаторам и медленно поплыл вниз, словно невидимый король.

Его уже ждали.

Дирк определил это с первого взгляда — еще один островок спокойствия среди сутолоки аэропорта. Это был крупный, дородный мужчина, покрытый испариной, в плохо сшитом черном костюме и с лицом, напоминавшим кое-какнакрытый к обеду стол. Он стоял всего в нескольких футах от эскалатора, пристально глядя вверх на плывущие вниз ступеньки. Оно даже к лучшему, что Дирк узнал его едва ли не с первого взгляда, потому что в руках мужчина держал табличку, на которой было начертано «Д. Джентри» и которую Дирк в первый момент почти проглядел.

Дирк представился. На что господин в плохо сшитом костюме ответил, что его зовут Джо и что он сейчас подгонит машину. И тогда Дирк моментально понял, в чем тут фишка.

Машина подрулила к тротуару — видавший лучшие времена «кадиллак», черный и длинный, — тускло поблескивая боками в свете фонарей. Дирк взглянул на него с внутренним удовлетворением, открыл дверцу и, негромко крякнув от удовольствия, сел на заднее сиденье.

— Клиент сказал, что вам понравится, — прокомментировал Джо из-за перегородки, отделявшей водителя, и неспешно вырулил на шоссе, ведущее прочь от аэропорта.

Дирк огляделся по сторонам — от него не скрылось, что некогда синяя велюровая обивка сидений порядком выцвела и истерлась, а со стекол местами отслаивается пленка цветного пластика. Дирк попробовал включить телевизор, но впечатление было такое, будто тот настроен исключительно на помехи. Астматический кондиционер натужно жужжал и временами покашливал порывами затхлого ветра, которые вряд ли отличались в лучшую сторону от раскаленного воздуха вечерней пустыни, через которую они сейчас ехали.

Клиент был прав на все сто.

— Клиент, — произнес Дирк, когда они со скрежетом и скрипом вырулили на тускло освещенную автостраду, рассекавшую город. — А кто он, собственно, такой?

— Похоже, что один австралийский джентльмен, — ответил Джо.

Голос у него почему-то был высокий и плаксивый.

— Австралиец? — удивился Дирк.

— Да, сэр, австралиец, как и вы, — подтвердил Джо.

Дирк нахмурился.

— Но я из Англии, — произнес он.

— Но ведь все равно австралиец?

— Это почему же?

— У вас австралийский акцент.

— С чего вы это взяли?

— А где же тогда это место?

— Какое место? — не понял Дирк.

— Новая Зеландия, — пояснил Джо. — Австралия ведь в Новой Зеландии, верно?

— Не совсем, хотя мне понятно, что вы… То есть я хочу сказать, что теперь мне понятно, что вы имели в виду, хотя я и не совсем уверен, что правильно вас понял.

— Так из какой части Новой Зеландии вы родом?

— В некотором роде, это скорее часть Англии.

— А разве это не в Новой Зеландии?

— Лишь до известной степени.

«Кадиллак» держал путь на север, в направлении Санта-Фе. Лунный свет делал пролетавший за окном пейзаж поистине сказочным. Вечерний воздух был свеж.

— Уже бывали в Санта-Фе? — прогундосил Джо.

— Нет, — ответил Дирк.

Он оставил любые попытки завести с водителем осмысленный разговор и даже начал подумывать о том, уж не специально ли ему подсунули туповатого водилу. Пока ехали, Дирк пытался оставаться погруженным в собственные мысли, но Джо то и дело самым бесцеремонным образом выдергивал его из раздумий, возвращая к действительности.

— Красивые места, — произнес Джо. — Красота, да и только. Если, конечно, все не изгадят эти калифорнийцы. Калифорнийская зараза, вот как это теперь называют. Знаете, как это теперь называется?

— Калифорнийская зараза? — осторожно переспросил Дирк.

— Санта-Фе, — продолжал Джо. — Теперь сюда взяли моду наезжать эти голливудские типы из ихней Калифорнии. Скоро свободного места не останется. Все застроят. Особенно после землетрясения. Слышали про землетрясение?

— В общем, да, — отозвался Дирк. — Передавали в новостях. По всем каналам.

— Да, тряхануло что надо. И вот теперь эти калифорнийцы валом валят сюда. В Санта-Фе. Чтобы все изгадить. Чё с них взять. Знаете, как это тут у нас называется?

У Дирка возникло ощущение, будто разговор построен по принципу «у попа была собака» и теперь вернулся к исходной точке. Он попробовал сменить тему.

— И давно вы живете в Санта-Фе? — робко поинтересовался он у водителя.

— Давненько, — откликнулся тот. — Можно сказать, почти что всегда. Уже больше года. А кажется, будто все сто лет.

— А где жили до этого?

— В Калифорнии, — отозвался Джо, — переехал после того, как сестра угодила в уличную перестрелку. А у вас в Новой Зеландии палят из пушек на улице?

— Нет, — ответил Дирк, — по крайней мере, насколько мне известно, не в Новой Зеландии. И даже не в Лондоне, где я, между прочим, живу. Кстати, примите мои соболезнования насчет сестры.

— Спасибо на слове. Стоит себе на углу, на Мелрозплейс, мимо едут два типа на мерсе, знаете, на таком новом, ну, представляете, наверно, с двойным остеклением, в общем, они ее — пиф-паф! — и абзац. Кажется, если память не изменяет, пятисотый. Цвет темная ночь. Классная тачка. Не иначе как ломанули где-нибудь. А у вас в Англии случается, чтобы ломанули чью-то машину?

— Ломанули?

— Ну да, то есть угоняют, я спрашиваю.

— Нет, но все равно спасибо, если это вас интересует. Но у нас есть люди, которые помоют вам ветровое стекло, даже против вашего желания, просите вы их или нет, но это…

Джо презрительно фыркнул.

— Дело в том, — продолжал Дирк, — что в Лондоне в принципе нетрудно угнать чужую машину, но все равно далеко вы на ней не уедете.

— Это что, устройство какое ставите?

— Да нет, движение такое, — пояснил Дирк, — но… раз уж речь зашла о вашей сестре, — он сделал нервную паузу, — она не сильно пострадала?

— Не сильно? — воскликнул Джо. — Уж если задумал уложить кого из «Калашникова», да вышла осечка, туг впору требовать бабки назад. Ну, вы сказанули.

Дирк пару раз попытался издать означавший сочувствие звук, но тот почему-то как назло застревал у него в горле. Машина сбавила скорость, и он опустил окно и переключился на проплывавшую мимо пустыню.

На какое-то мгновение фары высветили дорожный указатель.

— Остановитесь! — внезапно выкрикнул Дирк.

Он высунулся в окно, пристально вглядываясь в обратную сторону. Машина плавно остановилась. В отдалении в неясном лунном свете вырисовывался силуэт дорожного знака.

— Не могли бы мы немного подъехать назад?

— Это на автостраде-то? — запротестовал Джо.

— Знаю, — согласился Дирк, — но ведь позади нас никого нет. Дорога пуста. Всего пару сотен ярдов.

Что-то возмущенно проворчав себе под нос, Джо включил задний ход, и черная махина медленно поползла по фривею назад.

— Это что, у вас в Новой Зеландии так принято? — бубнил он.

— Что именно?

— Ездить задним ходом?

— Нет, — заверил его Дирк. — Но мне понятно, о чем вы. Как и у нас в Британии, там тоже ездят по другой стороне дороге.

— Но с другой стороны, — рассуждал Джо, — может, так оно и безопаснее, если все начнут ездить задним ходом.

— Это точно, — поддакнул Дирк, — гораздо безопаснее.

И как только машина остановилась, выпрыгнул из нее и кинулся к указателю.

В ярком свете мощных фар, за пять тысяч миль от его обшарпанного офиса в Клеркенуэлле, стоял желтый дорожный знак, на котором аршинными буквами было начертано «Порывистый ветер», а ниже, чуть мельче, — «временами возможен». И где-то в небесной выси над ним повисла луна.

— Джо! — крикнул шоферу Дирк.

— Что? — отозвался тот.

— Знак! — воскликнул Дирк.

— Вот этот? — переспросил Джо.

— Ну да! — радостно завопил Дирк. — «Порывистый ветер временами возможен».

— Ну и что такого, — пожал плечами Джо. — Наверно, так надо Дорожной службе.

— Кому? — вновь недопонял Дирк.

— Дорожной службе, говорю, — повторил Джо, слегка сбитый с толку.

— «Порывистый ветер временами возможен»? — гнул свое Дирк. — Неужели у вас везде такое ставят?

— Ну а в чем, собственно, дело? — недоумевал Джо. — Значит, здесь иногда дует ветер. Ну, этот, что из пустыни. Бывает, что так задует, так закружит, что и не знаешь, чем это кончится. Особенно тут, у нас.

Дирк растерянно заморгал. И внезапно почувствовал себя круглым идиотом. С чего это он взял, будто кто-то ради него нарочно написал на дорожном знаке имя половинчатого кота, и где — здесь, на шоссе в Нью-Мексико? Что за бред? Скорее всего это кот был назван в честь вполне обычного в Америке дорожного знака. Паранойя, напомнил он себе, обычное дело вследствие разницы в часовом поясе и неумеренного потребления виски.

Пристыженный, он побрел назад к «кадиллаку». Но внезапно остановился и на секунду задумался. Затем подошел к окошку водителя и заглянул внутрь.

— Джо, мне показалось, будто, когда мы проезжали мимо знака, вы сбавили скорость? Вы нарочно это сделали, чтобы я лучше его рассмотрел?

В душе Дирк надеялся, что разница в часовом поясе и виски тут ни при чем.

— Нет, — отозвался Джо. — Это я из-за носорога.

Глава 11

— Наверное, все-таки сказывается разница во времени, — вздохнул Дирк, — мне показалось, будто вы упомянули носорога.

— Ну, упомянул, — произнес Джо с омерзением в голосе. — Я еще застрял из-за них по пути в аэропорт — они как раз выезжали оттуда.

Дирк попытался переварить, что ему только что было сказано, прежде чем ляпнуть что-нибудь такое и выставить себя круглым идиотом. Не иначе как у них тут есть местная футбольная команда или рок-группа под названием «Носороги». Похоже на то. Выезжали из аэропорта, взяли курс на Санта-Фе. Нет, лучше все-таки спросить.

— Вы бы не могли уточнить, каких носорогов мы с вами обсуждаем? — вежливо поинтересовался он.

— Откуда мне знать. Я в носорогах и в ихних породах не слишком силен, — ответил Джо, — не то что в акцентах. Вот будь у него акцент, я бы сразу определил, откуда он родом и кто такой, а раз это только носорог, то могу сказать лишь одно — такой серый, здоровенный и с одним рогом. Их еще, сдается мне, из Иркутска привозят или как его там. Ну, да сами знаете, из Португалии или откуда-то оттуда — один черт.

— Может, из Африки?

— Может, и из нее.

— И вы хотите сказать, что сейчас его везут где-то впереди нас?

— Точно.

— Тогда давайте их догоним, — попросил Дирк, — и поскорее.

Он забрался к себе на заднее сиденье, и Джо снова устремился с ветерком по автостраде. Примостившись на самом краю сиденья и вытянув шею через плечо Джо, Дирк принялся вглядываться в ленту шоссе. «Кадиллак» тем временем на всей скорости летел по пустыне. Через несколько минут впереди, в свете фар, замаячили очертания громадного тягача. Он тянул за собой низкую зеленую платформу, на которой была укреплена дощатая клетка.

— Гляжу, у вас интерес к носорогам, — заметил Джо.

— Не всегда, — возразил Дирк, — просто сегодня утром я прочитал свой гороскоп.

— И все сошлось? Лично я в эту ерунду не верю. Знаете, что сегодня утром было написано в моем? Что мне нужно хорошенько поразмыслить над моими личными и финансовыми делами. Кстати, вчера в нем было написано почти то же самое. А я-то каждый день только тем и занимаюсь, что кручу баранку. Выходит, они там имели в виду что-то другое. А что говорилось в вашем?

— Что меня ждет встреча с трехтонным носорогом по кличке Десмонд.

— Эх, видно, у вас, в Новой Зеландии, не такие звезды на небе, как здесь у нас, — философски заметил Джо. — Это замена. По крайней мере я так слышал.

— Замена?

— Угу.

— Замена чему?

— Другому носорогу.

— Интересно, я еще понимаю, что можно заменить лампочку, но носорога… — произнес Дирк. — Скажите, а куда подевался… э-э-э… предыдущий?

— Сдох.

— Подумать только, какая трагедия. И где? В зоопарке?

— На вечеринке.

— На вечеринке?

— Угу.

Дирк в задумчивости прикусил губу. Обычно он придерживался того принципа, что не следует задавать вопросов, если не уверен, что будет приятно услышать ответы на них. Он продолжал в задумчивости покусывать губу, но уже другую.

— Думаю, мне лучше выйти и взглянуть самому, — произнес он и вышел из машины.

Огромный низкий грузовик стоял у обочины. Борта его были высотой около четырех футов, клетку же сверху покрывал кусок брезента. Водитель грузовика стоял, прислонившись к двери кабины, и покуривал сигарету. Не иначе как этот парень вбил себе в голову, что поскольку ему поручено такое важное задание — перевозка трехтонного носорога, — то никто не станет вступать с ним в препирательства. Увы, бедняга ошибся. Самое большое количество проклятий обрушилось на его голову, когда водители на автостраде пытались объехать его тягач.

— Гады! — пробормотал водитель себе под нос в тот момент, когда к нему с вполне дружелюбным видом приблизился Дирк.

Чтобы продемонстрировать свои мирные намерения, он даже специально зажег сигарету. Вообще-то он давно пытался завязать с этим делом, но все равно на всякий пожарный носил с собой пачку, главным образом из тактических соображений.

— Знаете, чего я терпеть не могу? — спросил Дирк у водителя грузовика. — Эти дурацкие таблички вроде «Благодарим, что вы воздержались от курения». Я в принципе не против, когда пишут «Просьба не курить» или вообще без всяких-яких «Не курить» — коротко и ясно. Но меня бесит, когда я читаю это лицемерие — «Благодарим, что вы воздержались от курения». Сразу так и подмывает вытащить зажигалку и сказать этим лицемерам: «Не нужна мне ваша благодарность, можно подумать, я собирался курить».

Водитель грузовика рассмеялся.

— И далеко везете эту серую тушу? — поинтересовался Дирк с таким видом, будто всю жизнь только тем и занимался, что перевозил носорогов, и теперь решил обменяться опытом с коллегой.

— Аж в Малибу, — ответил шофер, — куда-то там в Ущелье Топанга.

Дирк понимающе щелкнул языком.

— Можете не продолжать. Легко представляю. Мне самому довелось как-то раз перевозить в Кардифф целый микроавтобус антилоп гну. Вот уж головная боль, скажу я вам.

С этими словами он смачно затянулся сигаретой.

— Представляю, что это была за вечеринка, — добавил он многозначительно.

— Вечеринка? — переспросил шофер.

— Мне всегда казалось, что если хочешь нормально оттянуться, то носорогов лучше не приглашать, — пояснил Дирк, — нет, конечно, можно попробовать, но тогда уж заранее готовься к худшему.

По мнению Дирка, если задавать вопросы в лоб, то тем самым вызовешь у собеседника подозрения. Куда эффективнее нести откровенную чушь, а люди сами, если надо, тебя поправят.

— О какой вечеринке ты все толкуешь? — допытывался водитель грузовика.

— О той самой, на которую был приглашен другой носорог, — отвечал Дирк и постучал пальцами себе по носу, — тот, который сдох.

— Приглашен? — нахмурился водитель. — Вот уж не назвал бы это приглашением.

Дирк вопросительно выгнул бровь.

— Да он, как танк, приперся невесть откуда-то с гор, проломил дырку в заборе, ввалился через окошко в дом, сделал по нему пару-тройку кругов, раздавил в лепешку семнадцать человек, затем снова, как очумелый, попер в сад, там в него кто-то выстрелил. После этого сослепу сиганул в бассейн, а там в тот момент бултыхались голые сценаристы, заодно еще помял в кашу целые горы фруктового салата.

Дирку понадобилась пара секунд, чтобы переварить услышанное.

— А кому принадлежал дом? — набравшись смелости, поинтересовался он..

— Каким-то киношникам. На прошлой неделе там у них вроде бы как Брюс Уиллис устроил хорошую бучу. И вот теперь носорог.

— Да, жалко старикана, я имею в виду носорога, — пробормотал Дирк. — И вот теперь, значит, подавай им нового.

Иэн Бэнкс Вспомни о Флебе

Идолопоклонничество хуже убийства.

Коран 2:190

Иудей или эллин, под парусом у кормила.

Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты.

Т. С. Элиот, «Бесплодная земля», IV

(Перевод А. Сергеева)

Памяти Билла Ханта

ПРОЛОГ

У корабля не было даже имени. Человеческий экипаж на нем отсутствовал, потому что корабль-фабрика, построивший его, был давно эвакуирован. По той же причине у него не было систем жизнеобеспечения и жилых помещений. Он не имел классификационного номера и не был приписан ни к одному флоту, потому что был скроен из кусков и частей различных военных кораблей, а имени у него не было потому, что у фабрики уже не оставалось времени на такие глупости.

Верфь слепила корабль, как смогла, собрав все свои запасы. Во всяком случае, вооружение, энергетические и сенсорные системы были по большей части бракованными, устаревшими или требующими капитального ремонта. Космическая фабрика знала: ее собственное уничтожение неизбежно. Но оставался небольшой шанс, что ее последнему детищу хватит скорости и удачи, чтобы спастись.

Единственным совершенным, бесценным компонентом, имевшимся на фабрике, был необычайно мощный – пусть пока сырой и неопытный – электронный Разум, вокруг которого и построили лоскутный корабль. Если корабль доставит Разум в безопасное место, то фабрика будет считать свою задачу выполненной. Была и еще одна причина – истинная причина, – почему мать-верфь не дала боевому кораблю-сыну имени. Она считала, что куда больше ему не хватает другого: надежды.

Когда корабль покинул космическую фабрику, большую часть его снаряжения еще нужно было доводить до ума. Резко ускоряясь, он следовал по четырехмерной спирали сквозь круговерть звезд, зная, что там его поджидают одни опасности. На изношенных двигателях, снятых со вставшего на капитальный ремонт корабля такого же класса, он помчался по гиперпространству, при помощи поврежденных в боях сенсоров, снятых с корабля другого типа, увидел исчезающее за кормой место своего рождения и проверил устаревшее вооружение, позаимствованное с корабля третьей разновидности. Внутри корабельного корпуса, в тесных, неосвещенных, необогреваемых помещениях, где царил почти полный вакуум, конструкторы-автоматы устанавливали или доукомплектовывали сенсоры, перемещатели, генераторы полей, защитные прерыватели, лазерные поля, плазменные камеры, магазины боеголовок, маневровые установки, ремонтные системы и тысячи других больших и малых компонентов, необходимых настоящему боевому кораблю. Он мчался по бескрайним просторам между звездных систем, внутренняя его структура постепенно менялась, и чем дальше продвигались в своей работе автоматы, тем меньше оставалось сумбура, тем больше становилось порядка.

Через несколько десятков часов после начала своего первого путешествия корабль, проверяя следящие сканеры, зарегистрировал далеко позади мощную одиночную вспышку аннигиляции в том месте, где находилась космическая фабрика. Некоторое время он изучал расцветавшую сферу излучения, потом переключил сканерное поле на передний обзор и еще больше увеличил скорость, хотя его двигатели и без того были перегружены.

Корабль делал все возможное, чтобы избежать встречи с противником. Он держался вдали от маршрутов, которыми могли воспользоваться корабли неприятеля, а любой корабль, засекаемый радарами, воспринимал как безусловно вражеский. При том что корабль двигался зигзагами, нырял, петлял, поднимался и падал, он в то же время на предельной скорости, по спирали вдоль максимально короткой прямой, на какую мог отважиться, несся вниз через галактический рукав, в котором родился, к его краю и относительно пустому пространству за ним. Возможно, в том дальнем углу, на краю следующего ответвления галактики, он обретет безопасность.

И как раз в тот момент, когда он достиг этой первой границы, где звезды образовывали утес среди пустоты, его обнаружили.

Вражеский флот, путь которого случайно пролегал достаточно близко к курсу беглеца, обнаружил оболочку сигналов и шумов вокруг него и засек его координаты. Корабль оказался в зоне прицельного огня; превосходство противника было подавляющим. Легко уязвимый со своим устаревшим вооружением и низкой скоростью, он почти мгновенно понял, что у него нет ни малейшего шанса нанести противнику хоть какой-то ущерб.

Потому он инициировал самоуничтожение – взорвал весь запас боеголовок, и этот внезапный всплеск энергии на секунду затмил своей ослепительной яркостью свет желтого карлика ближайшей системы – но только в гиперпространстве.

Разлетевшись осколками вокруг корабля, тысячи взорвавшихся боеголовок – на мгновение, прежде чем сам корабль растекся плазмой, – образовали быстро распространяющуюся вовне сферу излучения, бегство из которой казалось невозможным. В конце той доли секунды, которая прошла от начала и до конца столкновения, за несколько миллионных долей боевые компьютеры вражеского флота провели беглый анализ четырехмерного лабиринта излучения и пришли к выводу, что имеется один-единственный, невообразимо сложный, почти невероятный выход из концентрических оболочек извергающейся энергии, которые расцветали между звездными системами лепестками гигантского цветка. Но Разуму небольшого и устаревшего военного корабля было не по силам прикинуть такой курс, проложить его и следовать им.

Когда было установлено, что Разум за дымовой завесой аннигиляции избрал именно этот путь, остановить его было уже невозможно. Он несся по гиперпространству на маленькую и холодную планету, четвертую по счету от единственного желтого солнца ближайшей системы.

И точно так же невозможно было принять какие-либо меры против света от взрывающихся боеголовок, заранее организованного в простейшую систему знаков, описывающих то, что случилось с кораблем, а также статус и положение спасшегося Разума: эта информация легко прочитывалась любым, кто видел этот призрачный свет, распространявшийся по Галактике. Но хуже всего было то (и будь в их электронные мозги заложена такая опция, вражеские компьютеры пришли бы в замешательство), что планета, на которую под прикрытием взрывов устремился Разум, была не из тех, которые можно легко захватить или разрушить; на нее и приземлиться-то было невозможно. Это был Мир Шкара, система вблизи области пустого пространства между двумя галактическими рукавами, называемой Сумрачным Заливом. И это была одна из запретных Планет Мертвых.

1 СОРПЕН

Уровень жидкости достиг его верхней губы. И хотя он изо всех сил прижимался затылком к каменной стене камеры, нос едва-едва поднимался над поверхностью. Нет, он не успеет высвободить руки, он захлебнется.

В темной камере, среди жары и вони, с лицом в поту и крепко зажмуренными глазами, он, пребывая в трансе, частью сознания пытался свыкнуться с мыслью о собственной смерти. Но было что-то еще, как невидимое насекомое, жужжащее в тихой комнате, что-то, что не хотело уходить, не было ему нужно и только мешало. Это была фраза, неуместная, бессмысленная и такая старая, что он даже не знал, где мог услышать или прочесть ее – она непрерывно кружила внутри его головы, точно камушек, который гремит внутри кувшина:

Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей из ближайшего семейного круга Короля-на-год, топя их в слезах Континентального Симпозавра в сезон его печали.

Некоторое время, когда его мучения лишь только начинались и транс не был таким глубоким, он спрашивал себя: что случится, если его вырвет? Это было еще до того, как дворцовая кухня – пятнадцатью или шестнадцатью этажами выше, если его прикидка была верной – спустила свои отходы по извилистой канализационной сети в эту камеру-клоаку. В бурлящей жидкой массе всплыли наверх гнилые объедки, которые остались от другого бедолаги, захлебнувшегося здесь в грязи и отходах; тогда-то он и почувствовал, что его может стошнить. Он почти утешился, рассчитав, что это никак не приблизит его смерти.

Потом – обуреваемый тем судорожным легкомыслием, что нередко приходит при смертельной угрозе, когда остается лишь ждать, – он подумал: ускорят ли слезы его смерть? Теоретически – да, но практически это не играло никакой роли. А потом в его голове начала перекатываться эта фраза.

Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…

Жидкость, которую он так отчетливо слышал, чувствовал и обонял – и, возможно, увидел бы, если бы открыл свои совершенно необычные глаза, – слегка колыхнулась, и он ощутил ее прикосновение к нижней части носа. Он почувствовал, как она перекрывает ноздри, наполняя их вонью, от которой его желудок чуть не вывернулся наизнанку. Но он тряхнул головой, пытаясь еще сильнее вжаться черепом в камни, и отвратительное сусло отступило. Он фыркнул носом и снова задышал.

Теперь ему оставалось всего ничего. Он снова проверил запястья – без толку. Чтобы освободиться, понадобится час или даже больше, а у него оставалось – и то если повезет – лишь несколько минут.

Транс рассеивался. Сознание во всей своей ясности возвращалось к нему, будто мозг хотел в полной мере прочувствовать свою смерть, свое угасание. Он попытался думать о чем-нибудь важном, или увидеть в мгновение ока всю свою жизнь, или внезапно вспомнить о какой-нибудь старой любви, о давно забытом пророчестве или предчувствии, но в памяти не было ничего – только бессмысленная фраза и страх захлебнуться в помоях и нечистотах других людей.

«Ах вы ублюдки», – подумал он. С юмором и оригинальностью у них было неважно. Вот разве что эта изобретенная ими смерть, элегантная и ироничная, была не лишена того и другого. Как они, вероятно, радовались, волоча свои одряхлевшие тела в туалеты банкетного зала, чтобы в буквальном смысле этого слова испражниться на своих врагов и тем самым убить их.

Давление воздуха возросло, и донесшееся издалека урчание жидкости возвестило о скором прибытии новой порции. «Ах вы, ублюдки! Надеюсь, хоть ты, Бальведа, сдержишь свое обещание».

«Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…» – думала часть его мозга, пока трубы в потолке, клокоча, пополняли теплую массу жидких нечистот, заливших камеру почти до самого верха. По лицу прошла волна и откатилась, дав ему лишь секунду, чтобы через нос набрать полные легкие воздуха. Потом жидкость снова медленно поднялась, коснулась нижней части носа и остановилась.

Он задержал дыхание.

Сначала, когда его только подвесили, он чувствовал боль. Его руки в узких кожаных мешках были схвачены толстыми металлическими скобами, крепко прикрученными к стенам камеры над его головой. Связанные вместе ноги болтались внутри стальной трубы, тоже закрепленной в стене, что не давало ему ни перенести хотя бы часть своего веса на ступни или колени, ни подвинуть ноги больше чем на ширину ладони прочь от стены или в другую сторону. Труба заканчивалась чуть выше колен. А над трубой его старое немытое тело было прикрыто лишь тонкой и грязной набедренной повязкой.

Он отключил боль в запястьях и плечах еще в то время, когда четверо охранников, двое из которых стояли на лестницах, закрепляли его тело. И все равно где-то в затылке присутствовало тупое ощущение того, что ему должно быть больно. Это ощущение прошло, когда уровень нечистот в маленькой камере-клоаке повысился.

Как только охранники ушли, он ввел себя в транс, хотя и знал, что это, скорее всего, безнадежно. Его одиночество продолжалось недолго – через несколько минут дверь снова отворилась, из коридора во тьму камеры упала полоска света, и охранник опустил на влажные плиты каменного пола металлическую лесенку. Он прервал мутаторский транс и вывернул шею, пытаясь увидеть посетителя.

В камере появилась согбенная дряхлая фигура Амахайна-Фролка, министра безопасности Геронтократии Сорпена: в руке он держал короткий жезл, светящийся холодной голубизной. Старик улыбнулся ему и одобрительно кивнул, потом повернулся лицом к коридору и тонкой, бесцветной рукой призывно махнул кому-то невидимому, приглашая его войти в камеру. Заключенный подумал, что это, возможно, агент Культуры Бальведа, так оно и оказалось. Она легким шагом прошла по металлическому настилу, неторопливо осмотрелась и остановила взгляд на узнике. Он улыбнулся, попытавшись приветственно кивнуть, но лишь почувствовал, как его уши скользнули по голым предплечьям.

– Бальведа! Я знал, что снова увижу тебя. Ты хотела поздороваться с хозяином вечеринки?

Он выдавил из себя улыбку. Официально это был его банкет, и гостей принимал он. Еще одна маленькая шутка Геронтократии. Он надеялся, что в его голосе не слышно страха.

Агент Культуры Перостек Бальведа была на голову выше старика и восхитительно прекрасна – это было видно даже в слабом свете голубого жезла. Она слегка покачала тонкой, прекрасно вылепленной головой:

– Нет, я не хотела ни встречаться, ни прощаться с тобой.

– Это из-за тебя я здесь, – спокойно сказал он.

– Да, и здесь твое место, – вмешался Амахайн Фролк и шагнул вперед по настилу, но не слишком далеко, чтобы не потерять равновесие и не ступить на мокрый пол. В камере снова гулко зазвучал его высокий скрипучий голос: – Я хотел, чтобы тебя сначала пытали, но госпожа Бальведа… – министр оглянулся на женщину, – бог знает почему, просила за тебя. Именно тут твое место, убийца!

Он погрозил жезлом почти обнаженному человеку, висящему на грязной стене камеры.

Бальведа посмотрела на свои ноги, видневшиеся из-под подола длинного серого платья простого покроя. В полоске света, который падал из коридора, блеснул круглый медальон, висевший на цепочке у нее на шее. Амахайн-Фролк шагнул назад, встал рядом с ней, поднял светящийся жезл и покосился на узника вверху.

– Знаете, я и сейчас еще мог бы поклясться, что там висит Эгратин. Я едва… – Он покачал худой костистой головой. – И лишь когда он открывает рот, я начинаю верить, что это не он. Боже мой, эти мутаторы такие опасные твари!

Он повернулся к Бальведе. Та пригладила волосы на затылке и посмотрела на старика с высоты своего роста.

– Но они, министр, еще и древний гордый народ, и их осталось совсем немного. Позвольте попросить у вас еще раз? Пожалуйста, сохраните ему жизнь. Может, он…

Геронтократ замахал на нее тонкой скрюченной рукой, его лицо перекосилось.

– Нет! Не стоит вам, госпожа Бальведа, просить за этого… этого подлого убийцу, этого предателя… шпиона. Неужели вы думаете, что мы можем забыть, как он трусливо убил одного из наших инопланетных министров и действовал от его лица? Сколько вреда причинил этот… эта тварь! Когда мы схватили его, двое наших охранников умерли только от того, что он их оцарапал! Еще один навсегда ослеп, когда это чудовище плюнуло ему в глаза! Но, – Амахайн-Фролк ухмыльнулся, посмотрев на прикованного к стене, – мы вырвали его зубы. А его руки связаны так, что он не оцарапает даже себя. – Он опять повернулся к Бальведе. – Вы сказали, их мало? А я говорю: вот и хорошо, скоро станет еще одним меньше. – Старик посмотрел на женщину, прищурившись. Мы благодарны вам и вашим людям за разоблачение этого самозванца и убийцы, но не следует думать, будто это дает вам право указывать нам, что делать. В Геронтократии некоторые возражают против любого внешнего влияния, и их голоса день ото дня становятся тем громче, чем ближе к нам придвигается война. Лучше вам не настраивать против себя тех, кто поддерживает ваше дело.

Бальведа поджала губы, снова опустила взгляд на ноги и завела свои гибкие руки за спину. Амахайн-Фролк обратился к висящему на стене мужчине, помахивая жезлом в такт словам:

– Ты скоро умрешь, самозванец, и с тобой умрет замысел твоих хозяев – подчинить себе нашу мирную систему! Такая же судьба ожидает и их самих, если они попытаются напасть на нас. Мы и Культура…

Узник, насколько позволяло его положение, мотнул головой и громко воскликнул:

– Фролк, ты идиот! – (Старик отпрянул, как от удара.) – Неужели ты не понимаешь, – продолжал мутатор, – что вторжение неизбежно? Может, это будут идиране, а может, Культура. Вы больше не властны над своей судьбой; война положила этому конец. Скоро весь этот сектор станет частью театра военных действий, если вы не сделаете его частью идиранской сферы влияния. Меня послали просто сказать вам то, до чего вы должны были дойти сами… а не обманом втянуть вас во что-нибудь такое, о чем вы потом горько пожалели бы. Послушай, ради всего: не съедят вас идиране…

– Ну-ну! Вид у них такой, что вполне могут и съесть! Чудовища о трех ногах, захватчики, убийцы, неверные… Ты хочешь, чтобы мы заключили с ними союз? С трехметровыми монстрами? Чтобы они растоптали нас своими копытами? Чтобы молиться их ложным богам?

– У них, по крайней мере, есть Бог. А у Культуры – нет. – Он сосредоточился на разговоре, и боль в руках вернулась. Он изменил свое положение, насколько это было в его силах, и посмотрел на министра. – Они хотя бы мыслят так же, как вы. Культура – совсем по-другому.

– О нет, мой друг, нет! – Амахайн-Фролк поднял руку ладонью к узнику и замотал головой. – Тебе не посеять между нами семена раздора.

– Боже мой, ты просто глуп, старик, – рассмеялся мутатор. – Хочешь знать, кто настоящий представитель Культуры на этой планете? Нет, не она. – Он кивком указал на женщину. – Вот этот автоматический тесак, что повсюду следует за ней, – ее летающий нож. Может, решения принимает она, может, он и выполняет ее указания, но настоящий посланец – он. Самая суть Культуры – это машины. Думаешь, раз у Бальведы две ноги и мягкая кожа, ты должен принять ее сторону? Но в этой войне на стороне жизни сражаются именно идиране…

– Ну, что касается жизни, ты скоро окажешься по другую ее сторону. – Геронтократ фыркнул и скользнул взглядом по Бальведе, которая, нахмурившись, разглядывала прикованного к стене мужчину. – Пойдемте, госпожа Бальведа. – Амахайн-Фролк повернулся и взял женщину под руку, чтобы вывести ее из помещения. Этот… эта тварь воняет куда как отвратительнее, чем камера.

И тут Бальведа подняла взгляд на узника. Не обращая внимания на коротышку-министра, пытавшегося оттащить ее к двери, она посмотрела на узника ясными черными глазами и развела руками:

– Мне очень жаль.

– Ты не поверишь, но и я чувствую то же самое, ответил он, кивнув. – Пообещай хотя бы, что сегодня вечером ты будешь поменьше есть и пить, Бальведа. Меня бы утешила мысль о том, что хоть один из этой компании наверху на моей стороне… пусть этот один и мой злейший враг.

Ему хотелось, чтобы его слова прозвучали вызывающе и шутливо, но в голосе его слышалась одна только горечь, и он отвел взгляд от лица женщины.

– Обещаю, – сказала Бальведа и дала министру проводить себя до двери.

Голубое сияние в сырой камере погасло. У двери она остановилась. Узник, превозмогая боль, вывернул голову, чтобы видеть ее. Он заметил, что летающий нож тоже здесь, в камере; возможно, он был тут все время, просто раньше мутатор не замечал тонкого и острого инструмента, парившего в полумраке. Летающий нож шевельнулся, и мутатор посмотрел в темные глаза Бальведы.

Его пронзила мысль, что Бальведа дала команду крохотной машине убить его сейчас же, тихо и быстро, ведь Амахайн-Фролк не видит узника за спиной женщины. Сердце мутатора застучало сильнее. Но маленький аппарат выплыл мимо лица Бальведы в коридор. Та подняла руку в прощальном жесте:

– Прощай, Бора Хорза Гобучул.

Затем быстро повернулась и вышла из камеры. Настил вытащили, и дверь захлопнулась. Резиновые уплотнения проскребли по грязному полу, раздалось шипение: в двери заработали герметизирующие устройства. Узник еще мгновение смотрел на невидимый в темноте пол, а потом снова погрузился в транс, в ходе которого его запястья должны были мутировать, утончиться, чтобы он смог обрести свободу. Но Бальведа произнесла его имя так торжественно, что это каким-то образом подорвало его веру в свои возможности, и теперь он понял – если только не понял уже давно, – что спасения нет.

…топя их в слезах…

Легкие его готовы были лопнуть. Рот дрожал, горло перехватывало, уши залило нечистотами, но он вдруг услышал грохот, увидел свет, хотя в камере было темным-темно. Мышцы его желудка спазматически сжимались, и ему приходилось крепко стискивать зубы, чтобы рот не начал хватать воздух, которого нет. Конец. Нет еще… вот теперь конец. Еще нет… но теперь-то уж точно. Вот теперь, теперь, теперь, в любую секунду; этот жуткий черный вакуум внутри его одержит победу… ему нужен воздух… вот теперь!

Но перед тем как узник открыл рот, его с силой ударило о стену, будто гигантским стальным кулаком. Легкие судорожно вытолкнули из себя отработанный воздух. Тело похолодело, боль пронзила все клетки в той его части, где оно коснулось стены. Так вот какая она – смерть: тяжесть, боль, холод… и невыносимо яркий свет…

Он с усилием поднял голову и застонал от света. Он пытался увидеть, пытался услышать. Что происходит? Почему он дышит? Почему тело снова налилось этой проклятой тяжестью? Груз тела выворачивал его руки из суставов; запястья были разодраны почти до костей. Кто сделал с ним это?

Вместо противоположной стены теперь была большая рваная дыра, и заканчивалась она где-то ниже камеры.

Все нечистоты и помои вынесло туда. Через раскаленные края дыры с шипением вытекали последние струйки, пар от них вихрями окутывал фигуру того, кто стоял под небом Сорпена и почти полностью перекрывал доступ яркого света снаружи. Он был трехметровой высоты и напоминал маленький бронированный космический корабль, смонтированный на трех толстых ногах. Шлем вполне мог бы вместить три человеческие головы. Гигантская рука почти небрежно держала плазменный пистолет – Хорзе и двумя руками было его не поднять. В другом кулаке существо сжимало пистолет размером побольше. Позади него стояла идиранская орудийная платформа, ярко освещаемая взрывами, – Хорза чувствовал содрогания через сталь цепей и камни, к которым был прикован.

Он поднял взгляд на гиганта, стоящего у дыры, и попытался улыбнуться.

– Должен сказать, – сплюнув, прохрипел он, – что вы не очень-то торопились.

2 «ДЛАНЬ БОЖЬЯ 137»

Снаружи, в резком холоде зимнего дня, ясное небо перед дворцом было заполнено чем-то похожим на сверкающий снег.

Хорза остановился на площадке боевого шаттла и, подняв голову, огляделся. Отвесные стены и высокие башни дворца-тюрьмы отражали грохот и вспышки продолжавшегося боя. Повсюду, постреливая, сновали идиранские орудийные платформы. Вокруг них на порывистом ветру вспухали крупные облака помехозащиты, выстреливаемой противолазерными орудиями на крыше дворца. Порывом ветра к неподвижному шаттлу прибило немного этой порхающей, трепещущей крошки, и влажное, липкое тело Хорзы с одного бока оказалось облепленным сверкающими перьями.

– Прошу вас. Бой еще не закончился, – раздался у него за спиной громовой голос идиранского солдата, хотя, видимо, тот пытался говорить чуть ли не шепотом.

Хорза повернулся к бронированному гиганту и в защитном козырьке его шлема увидел отражение своего немолодого лица. Он глубоко вдохнул, потом кивнул, повернулся и нетвердо побрел внутрь шаттла. За спиной у Хорзы полыхнула вспышка света, и он увидел перед собой свою вытянутую по диагонали тень. Когда дверь, служившая заодно и трапом, закрылась, шаттл сотрясся от ударной волны: где-то внутри дворца произошел мощный взрыв.

«По их именам познаете их», – думал Хорза, принимая душ. Экспедиционные корабли Контакта Культуры, принявшие на себя всю тяжесть первых четырех лет космической войны, всегда носили игривые, забавные имена. Но и новым военным кораблям, выпуск которых начался после перехода космических фабрик на военное производство, Культура предпочитала давать юмористические, мрачные или откровенно отталкивающие имена, словно не принимая всерьез тот грандиозный конфликт, в который она втянулась.

Идиране же смотрели на вещи иначе. Они считали, что имя корабля должно отражать серьезность его назначения и поставленных перед ним задач, а также решимость экипажа идти до конца. В громадном идиранском флоте были сотни кораблей, названных именами одних и тех же героев, планет, сражений: в ход шли и религиозные концепции, и громкие эпитеты. Легкий крейсер, спасший Хорзу, был сто тридцать седьмым по счету кораблем, которому присвоили имя «Длань Божья», а так как его одновременно носили более сотни аппаратов, то полное название корабля было «Длань Божья 137».

Хорза не без труда обсушился в воздушном потоке. Душ монументальных размеров, как и все остальное в корабле, был сделан по идиранской мерке, и ураганная струя воздуха едва не выдула Хорзу из душевой.

Кверл Ксоралундра, разведотец и воин-жрец вассальной секты Четырех Душ с Фарн-Идира, сцепил две руки и опустил их на стол. Хорзе показалось, будто столкнулись две континентальные платформы.

– Вижу, вы уже отдохнули, Бора Хорза, – загрохотал старый идиранин.

– Более-менее, – кивнул Хорза и потер запястья.

Он сидел в каюте Ксоралундры на борту «Длани Божьей 137», одетый в объемистый, но удобный скафандр, доставленный, очевидно, специально для него. Ксоралундра – тоже в скафандре – настоял, чтобы человек надел его, потому что военный корабль, вращаясь вокруг Сорпена на низкой – ради сбережения энергии – орбите, все еще находился в зоне боевых действий. Разведка флота утверждала, что где-то в этой же системе находится экспедиционный корабль Культуры класса «гора». «Длань» действовала на свой страх и риск, а поскольку никаких следов корабля Культуры пока не обнаружилось, нужно было проявлять осторожность.

Ксоралундра наклонился к Хорзе, отбросив тень на стол. Его громадная голова – седловидная, если смотреть спереди – вздымалась над мутатором. По краям ее располагались два передних глаза, ясные и немигающие.

– Вам повезло, Хорза. Мы прибыли спасать вас не из жалости. Неудача – тоже своего рода награда.

– Спасибо, Ксора. Вообще-то говоря, это самое приятное, что я услышал за сегодняшний день.

Хорза откинулся к спинке сиденья и провел своей старческой на вид рукой по редким, желтеющим волосам. Понадобится еще несколько дней, чтобы избавиться от притворной стариковской внешности, но Хорза уже чувствовал, как она сползает с него. Образ мутатора постоянно удерживался и контролировался на полуподсознательном уровне в его мозгу, что позволяло сохранять нужную внешность. Теперь Хорзе уже ни к чему было выглядеть геронтократом, а потому временно закрепленная в мозгу картинка министра, которого он изображал по заданию идиран, распадалась и исчезала, а тело возвращалось в свое нормальное нейтральное состояние.

Ксоралундра несколько раз неторопливо шевельнул головой. Хорза так до конца и не понимал смысла этого характерного движения, хотя начал работать наидиран и познакомился с Ксоралундрой задолго до войны.

– Во всяком случае, вы живы, – сказал Ксоралундра.

Хорза кивнул и побарабанил пальцами по столу, выражая согласие. На этом идиранском стуле он, к своей досаде, чувствовал себя как ребенок: его ноги даже не доставали до пола.

– Едва-едва. Тем не менее спасибо. Сожалею, что вам пришлось проделать такой путь для спасения неудачника.

– Приказ есть приказ. Лично я рад, что нам это удалось. А теперь я должен рассказать вам, почему мы получили этот приказ.

Хорза улыбнулся и отвел взгляд от старого идиранина, только что выразившего ему свою симпатию, – с идиранами подобное случалось нечасто. Он снова перевел взгляд на Ксору, на рот этого существа (такой громадный, что Ксора мог бы разом откусить Хорзе обе руки), который выстреливал точные, короткие слова идиранского языка.

– Вас уже однажды посылали смотрителем на Мир Шкара, одну из дра’азонских Планет Мертвых. – (Хорза кивнул.) – Вам придется туда вернуться.

– Сейчас? – спросил Хорза, глядя в широкое темное лицо идиранина. – Но там ведь только мутаторы. Я уже говорил, что не буду воплощаться в другого мутатора. И ни в коем случае не стану их убивать.

– Этого мы от вас и не требуем. Сейчас я все объясню. – Ксоралундра откинулся к спинке кресла, приняв позу, которая для почти любого позвоночного – и даже любого подобия позвоночного – говорила об усталости. – Четыре стандартных дня назад… – начал было идиранин, но тут лежащий у его ног шлем от скафандра испустил пронзительный вой. Ксоралундра подн ял шлем и положил на стол. – Да? — произнес он таким тоном, что Хорза, достаточно изучивший идиранские голоса, сразу понял: если побеспокоивший кверла не имел для этого веских оснований, ему ох как не поздоровится.

– У нас женщина Культуры, – прозвучал голос из шлема.

– Вот как… – Ксоралундра откинулся назад. По его лицу скользнула идиранская версия улыбки: рот сжат, глаза прищурены. – Хорошо, капитан. Она уже на борту?

– Нет, кверл. Шаттл подойдет через две минуты. Я загружаю орудийные платформы. Мы готовы покинуть систему, как только все они будут на борту.

Ксоралундра наклонился поближе к шлему. Хорза разглядывал старческую кожу на тыльной стороне своих ладоней.

– Что с кораблем Культуры? – спросил идиранин.

– Пока ничего, кверл. Нигде в системе его нет. Наш компьютер предполагает, что он где-то за ее пределами, возможно, между нами и флотом. Еще немного, и он поймет, что мы здесь совсем одни.

– Капитан, как только агент Культуры окажется на борту, вы, не дожидаясь платформ, должны немедленно соединиться с флотом. Понятно? – Ксоралундра обменялся взглядами с Хорзой. – Вы меня поняли, капитан? – повторил кверл, неотрывно глядя на человека.

– Да, кверл, – ответил голос.

Хорза различил в нем горечь даже через маленький динамик шлема.

– Хорошо. Выберете сами оптимальный путь к флоту. А перед этим, в соответствии с приказом адмиралтейства, вы должны подвергнуть термоядерной бомбардировке города Де’Айчанбие, Винч, Исна-Йовон, Изилере и Илбар.

– Да, кв…

Ксоралундра нажал на выключатель в шлеме, и динамик замолчал.

– Вы взяли в плен Бальведу? – удивленно спросил Хорза.

– Да, агент Культуры у нас. Я не считаю, что ее пленение или уничтожение может иметь серьезные последствия. Но адмиралтейство утвердило рискованный план операции по вашему спасению до подхода главных сил, только получив наше заверение, что мы попытаемся ее захватить.

– Я так думаю, что летающий нож Бальведы вам не достался, – фыркнул Хорза и снова начал разглядывать морщины на своих руках.

– Он самоуничтожился, когда вы садились на шаттл, который доставил вас на мой корабль. – Ксоралундра взмахнул рукой, и Хорзу обдало струей воздуха с сильным идиранским запахом. – Но хватит об этом. Я должен объяснить, почему ради вашего спасения мы рискнули легким крейсером.

– Да, конечно. – Хорза повернулся лицом к идиранину.

– Четыре стандартных дня назад, – сообщил кверл, группа наших кораблей перехватила одиночный корабль Культуры, внешне ничем не примечательный, но, судя по его эмиссионной характеристике, с довольно необычной начинкой. Корабль был уничтожен без труда, но его Разум ускользнул. Поблизости находилась планетная система. Видимо, Разум вышел из реального пространства и переместился прямо к поверхности выбранной им планеты. Мы думали… надеялись, что Культура еще не достигла того уровня владения гиперполями, о котором свидетельствует этот маневр. Со всей определенностью могу сказать, что подобная космобатика пока нам не по плечу. Это и некоторые другие обстоятельства дают основания полагать, что Разум, о котором идет речь, предназначен для нового класса Бессистемных кораблей, разрабатываемых Культурой. Захват этого Разума стал бы разведоперацией высшего класса.

Кверл сделал паузу, и Хорза воспользовался этой возможностью, чтобы спросить:

– Эта штуковина сейчас на Мире Шкара?

– Да. Судя по его последнему посланию, он намеревался укрыться в туннелях Командной системы.

– И вы ничего не можете с этим поделать? – улыбнулся Хорза.

– Мы вытащили вас. Разве это «ничего», Бора Хорза? – Кверл помолчал. – Ваша ухмылка говорит мне, что вы видите в этой ситуации нечто смешное. Что именно?

– Я думал… много о чем: о том, что Разум оказался либо очень сообразительным, либо очень везучим; думал, что повезло и вам — я оказался поблизости; а еще о том, что Культура теперь, по-видимому, не станет сидеть сложа руки.

– Разберем все по порядку, – резко ответил Ксоралундра. – Разум Культуры оказался и сообразительным, и везучим. Нам тоже повезло. Культура мало что может сделать, так как, по нашим сведениям, у нее на службе нет ни одного мутатора и, уж конечно, ни одного, кто хоть раз побывал на Мире Шкара. Но я хотел бы добавить, Бора Хорза, – идиранин положил ладони на стол и наклонил свою огромную голову к человеку, – что вам тоже более чем повезло.

– О да, но разница в том, что я в это верю. – Хорза ухмыльнулся.

– Хм. Это не делает вам особой чести, – заметил кверл.

Хорза пожал плечами:

– Значит, вы хотите, чтобы я высадился на Мире Шкара и раздобыл этот Разум?

– Если это возможно. Не исключено, что он поврежден. Может, он запрограммирован на самоуничтожение в случае опасности, но игра стоит свеч. Мы обеспечим вас всем необходимым, но одно ваше присутствие там создало бы для нас своего рода плацдарм.

– А как насчет тех, кто уже там? Насчет мутаторов, выполняющих роль смотрителей?

– Они нам ничего не докладывали. Видимо, они даже не заметили появления Разума. Очередное сообщение от них должно поступить через несколько дней, но из-за военных действий возникли проблемы со связью. Не исключено, что они не сумеют передать сигнал.

– А что, – медленно спросил Хорза, вперив взгляд в столешницу и рисуя на ней пальцем круговой узор, вам известно о персонале базы?

– Оба старших сотрудника были заменены мутаторами помоложе. Оба младших часовых переведены в старшие и остаются на месте.

– А им не грозит никакая опасность? – спросил Хорза.

– Напротив. Сейчас, во время военных действий, нет места безопаснее, чем Планета Мертвых, внутри дра’азонского Барьера Тишины. Ни мы, ни Культура не рискнем сердить Дра’Азонов. Поэтому Культура ничего не может там предпринять, а мы можем только послать вас.

– Если… – осторожно начал Хорза, наклоняясь вперед и немного понижая голос, – мне удастся добыть для вас этот метафизический компьютер…

– Судя по вашему голосу, вы собираетесь поднять вопрос о вознаграждении, – сказал Ксоралундра.

– Действительно, собираюсь. Я уже довольно долго рискую ради вас головой, Ксоралундра. И хочу выйти из игры. На этой базе на Мире Шкара живет одна моя хорошая знакомая, и, если она не станет возражать, я хотел бы вместе с ней выйти из этой войны. Вот все, о чем я прошу.

– Обещать ничего не могу, но просьбу вашу передам. Ваша многолетняя и преданная служба будет зачтена.

Хорза откинулся назад и нахмурился. Он не понял, говорил Ксоралундра с иронией или нет. Что такое шесть лет для идиран, если представители этого вида фактически бессмертны? Но, с другой стороны, кверл Ксоралундра знал, как часто Хорза, этот хрупкий человечек, рисковал жизнью на службе своим инопланетным хозяевам, почти не получая вознаграждения, а потому идиранин вполне мог сказать это без всякой задней мысли. Хорза хотел поторговаться еще, но тут снова завыл шлем. Мутатор вздрогнул. Все звуки на идиранском корабле казались ему оглушительными. Голоса у идиран были подобны грому; от звука обычного идиранского звонка или бипера у Хорзы чуть не разрывались барабанные перепонки, а когда включалась громкая связь, он закрывал уши ладонями. Хорза очень надеялся, что, пока он на борту, не прозвучит сигнал общей тревоги. От звука идиранской корабельной сирены можно было оглохнуть навсегда.

– Что там? – спросил Ксоралундра, обращаясь к шлему.

– Женщина на борту. Мне бы еще восемь минут, чтобы боевые плат…

– Города уничтожены?

– Так точно, кверл.

– Немедленно покинуть орбиту и полным ходом – к флоту.

– Но, кверл, позвольте мне… – прозвучал слабый, но настойчивый голос капитана из лежащего на столе шлема.

– Капитан, – коротко перебил Ксоралундра, – в этой войне на данный момент состоялось четырнадцать дуэлей между легкими крейсерами пятого типа и экспедиционными кораблями Контакта класса «гора». Все они закончились победой противника. Вы когда-нибудь видели, что остается от легкого крейсера, после того как с ним разберется корабль Контакта?

– Нет, кверл.

– Я тоже. И у меня нет ни малейшего желания увидеть это в первый раз изнутри. Исполняйте приказ немедленно! – Ксоралундра опять нажал кнопку шлема и перевел взгляд на Хорзу. – Если вы справитесь с заданием, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вас отпустили со службы с достаточными средствами. Как только мы соединимся с основным флотом, вы с усиленным сопровождением полетите на Мир Шкара. Сразу за Барьером Тишины вам будет предоставлен шаттл – невооруженный, но оборудованный всем, что вам, возможно, понадобится, включая спектрографические гиперанализаторы ближнего действия, на тот случай, если Разум предпримет ограниченное самоуничтожение.

– Почему вы думаете, что оно будет ограниченным? – скептически спросил Хорза.

– Несмотря на свои относительно небольшие размеры, Разум весит несколько тысяч тонн. Полное его уничтожение разорвет планету надвое, что Дра’Азон воспримет как враждебное действие. Ни один Разум Культуры не пойдет на такое.

– Ваша уверенность подавляет меня, – недовольно согласился Хорза.

В это мгновение звуковой фон вокруг них резко изменился. Ксоралундра повернул шлем и посмотрел на один из маленьких встроенных экранов.

– Хорошо. Мы легли на курс. – Он опять посмотрел на Хорзу. – Да, должен сказать еще кое-что. Флотилия, окружившая корабль Культуры, попыталась преследовать ускользнувший Разум и спуститься на планету.

Хорза наморщил лоб.

– Они что – не понимали, что делают?

– Они делали, что могли. При боевой группе было несколько гиперпространственных зверей чай-хиртси, пойманных и деактивированных для внезапного нападения на базу Культуры. Одного из них быстро переоснастили для вторжения малыми силами на поверхность планеты и сбросили по гиперспирали на Барьер Тишины. Но хитрость не удалась. При пересечении Барьера зверь был атакован чем-то вроде гиперсеточного огня и получил сильные повреждения. Он вышел из гиперпространства около планеты под таким углом, что должен был сгореть в атмосфере. Материальную часть и живую силу следует признать утраченными.

– Да, пожалуй, попытка была достойная, но по сравнению с Дра’Азоном даже этот удивительный Разум, которым вы хотите завладеть, – не больше чем примитивный арифмометр. Чтобы перехитрить Дра’Азона, нужно кое-что посильнее.

– Вы думаете, вам удастся его перехитрить?

– Не знаю. Я не думаю, что они могут читать мысли, но кто знает? Я не думаю, что Дра’Азона волнует война или то, чем я занимался, покинув Мир Шкара. Так что вряд ли они смогут связать одно с другим, а впрочем, кто знает? – Хорза опять пожал плечами. – Стоит попытаться.

– Хорошо, мы обсудим это подробнее, как только присоединимся к флоту. А сейчас надо молиться, чтобы наше возвращение прошло без происшествий. Может быть, вы хотите побеседовать с Перостек Бальведой, пока ее не допросили? Я договорился с заместителем флотского инквизитора: если хотите – пожалуйста.

– Ничто не доставит мне большего удовольствия, улыбнулся Хорза.

У кверла было много дел на корабле, покидающем систему Сорпена, и Хорза остался в каюте Ксоралундры. Перед разговором с Бальведой он отдохнул и поел.

Автокамбуз крейсера постарался и приготовил лучшую, по его, камбуза, разумению, еду для гуманоида, но тем не менее на вкус она была отвратительной. Хорза съел, сколько смог, и с таким же отвращением запил дистиллированной водой. Прислуживал ему меджель – ящерицеподобное существо двухметровой длины с плоской удлиненной головой и шестью ногами: на четырех он передвигался, а переднюю пару использовал в качестве рук. Меджели были видом, близким к идиранам.

Те и другие существовали в сложном социальном симбиозе, благодаря которому в течение тысячелетий, когда идиранская цивилизация была частью галактического сообщества, экзосоциологические факультеты многих университетов не страдали от нехватки средств на исследовательские работы.

Эволюция самих идиран происходила на планете Идир, где они занимали нишу главенствующих монстров на планете, населенной монстрами. Буйная и дикая природа древнего Идира давно ушла в прошлое вместе со всеми прочими монстрами, которые остались разве что в зоопарках. Идиране же сохранили интеллект, сделавший их победителями, а также биологическое бессмертие, которое из-за бескомпромиссной борьбы за существование на раннем этапе истории Идира (не говоря уже о высоком уровне радиации) явилось скорее эволюционным преимуществом и не повело к застою.

Хорза поблагодарил меджеля дважды: когда тот принес ему блюда и когда уносил их, но меджель не ответил. Их интеллект оценивался в две трети интеллекта среднего гуманоида (что бы ни подразумевалось под этим названием): таким образом, они были в два-три раза менее развиты, чем нормальный идиранин. И все же они были хорошими, пусть и лишенными воображения, солдатами, к тому же их было много – по десять-двенадцать на каждого идиранина. Сорок тысяч лет целенаправленной селекции сделали их лояльными даже на хромосомном уровне.

Хорза не пытался заснуть, хотя и устал. Он попросил меджеля проводить его к Бальведе. Меджель задумался, попросил разрешения через переговорное устройство каюты и заметно вздрогнул, получив словесный пинок от Ксоралундры с мостика, где тот находился вместе с капитаном крейсера.

– Следуйте за мной, господин, – сказал меджель и открыл дверь каюты.

В коридорах военного корабля идиранская атмосфера ощущалась отчетливее, чем в каюте Ксоралундры. Идиранский запах здесь был сильнее, а видимость ограничивалась двадцатью – тридцатью метрами даже для глаз Хорзы – дальше все было подернуто дымкой. Здесь царили жара и высокая влажность, а пол под ногами был мягкий, как подушка. Хорза быстро шел по коридору, не сводя взгляда с обрубка хвоста меджеля, ковылявшего впереди.

По пути они встретили двух идиран, не обративших на него никакого внимания. Возможно, они знали, кто он и что он, возможно – нет. Хорза знал, что идиране терпеть не могут казаться слишком любопытными или плохо информированными. Потом он едва не столкнулся с парой раненых меджелей на антигравитационных носилках, которых два их товарища торопливо катили по перпендикулярному коридору. Хорза проводил взглядом раненых и нахмурился. Их оплавленная защитная броня явно пострадала от плазмы, но у Геронтократии не было плазменного оружия. Хорза пожал плечами и пошел дальше.

Они подошли к отсеку, путь в который преграждали раздвижные двери. Меджель сказал что-то сначала одной створке, потом другой, и те открылись. Показались еще одни двери, перед ними стоял охранник-идиранин с лазерным карабином. Увидев приближающихся меджеля и Хорзу, он открыл гуманоиду дверь. Хорза кивнул охраннику и вошел. Дверь позади него с шипением закрылась, и тут же отворилась следующая.

Как только он ступил внутрь камеры, Бальведа быстро повернулась. У Хорзы возникло ощущение, что перед его появлением она мерила помещение шагами. Увидев Хорзу, женщина слегка откинула голову и издала горловой звук, который вполне можно было принять за смех.

– Ну и ну! – сказала она тихо, растягивая слова. Ты выжил! Поздравляю. Какая перемена, верно? Да, кстати, я сдержала свое обещание.

– Привет, – ответил Хорза, сложив руки на груди и оглядывая женщину с ног до головы. На Бальведе была та же самая серая одежда, сама она казалась невредимой. – А что с той штукой, которая висела у тебя на шее?

Она посмотрела вниз, туда, где раньше на ее груди лежала подвеска.

– Хочешь верь, хочешь нет, но выяснилось, что это мнемоформа.

Бальведа улыбнулась и села, скрестив ноги, на мягкий пол. Не считая спальной ниши на возвышении, больше сесть было некуда. Хорза тоже сел, его ноги все еще немного болели. Ему вспомнилась оплавленная бронезащита меджеля.

– Мнемоформа? А она, случайно, не могла превратиться в плазменное ружье?

– Да, среди всего прочего.

– Так я и думал. Как я слышал, твой летающий нож избрал драматический выход.

Бальведа пожала плечами. Хорза посмотрел ей в глаза.

– Полагаю, ты не оказалась бы здесь, если бы не могла сообщить им что-то важное. Или я не прав?

– Здесь, возможно, и оказалась бы, – согласилась Бальведа. – Но не живой. – Она заложила руки за спину и вздохнула. – Видимо, мне придется пересидеть войну в лагере для интернированных, если только не найдут кого-нибудь, чтобы обменять на меня. Надеюсь, это продлится не слишком долго.

– О, так ты считаешь, что Культура скоро может сдаться? – спросил Хорза с ухмылкой.

– Нет, я думаю, Культура скоро может победить.

– Ты сошла с ума, – покачал головой Хорза.

– Ну, тогда скажем так… – Бальведа слабо тряхнула головой, – я уверена, что в конце концов она победит.

– Если вы и дальше будете отступать теми же темпами, что в последние три года, то кончите где-нибудь в Облаках.

– Я не выдам никакой тайны, сказав, что сейчас мы отступаем уже не так быстро.

– Посмотрим. Откровенно говоря, я удивляюсь, что вы пока еще боретесь.

– Наши трехногие друзья тоже пока борются. Все борются. И мы поэтому тоже, так я иногда думаю.

– Бальведа… – Хорза устало вздохнул, – я и сейчас еще не понимаю, зачем, черт возьми, вы вообще сражаетесь. Идиране никогда не были для вас угрозой. Не были бы и сейчас, если бы вы прекратили с ними воевать. Неужели жизнь в вашей великой Утопии на самом деле так скучна, что вам нужно воевать?

Бальведа наклонилась вперед.

– Хорза, я не понимаю, почему воюешь ты. Я знаю, что Хидора находится…

– Хибора, – поправил ее Хорза.

– Ну да, Хибора, этот забытый богом астероид, на котором живут мутаторы. Я знаю, что он в идиранской сфере влияния, но…

– Это не имеет никакого отношения к делу, Бальведа. Я сражаюсь на их стороне, потому что верю, что правы идиране, а не вы.

Бальведа удивленно выпрямилась.

– Ты… – начала было она, но опустила голову и покачала ею, глядя в пол. Потом снова подняла взгляд. Я тебя просто не понимаю, Хорза. Ведь ты должен знать, сколько цивилизаций, сколько систем, сколько личностей уничтожено или… растоптано идиранами и их безумной, проклятой религией. Разве Культура делала что-либо подобное, черт побери?

Одна ее рука лежала на колене, другая, выкинутая вперед, сжалась в кулак. Хорза посмотрел на нее и улыбнулся.

– Если считать мертвых по головам, то идиране тут, конечно, далеко впереди вас, и я не раз им говорил, Перостек, что мне у них несимпатичны некоторые методы и религиозное рвение. Я всей душой за то, чтобы люди жили, как они сами того хотят. Но теперь они борются против вашей Культуры, а это уже совсем другое дело. Я скорее против вас, чем за идиран, а потому готов… – Хорза на мгновение замолчал, затем смущенно хохотнул. – Пусть это звучит слегка мелодраматично, но я действительно готов умереть за них. – Он пожал плечами. – Все очень просто.

При этих словах Хорза кивнул. Бальведа уронила вытянутую руку, посмотрела в сторону, тряхнула головой и громко выдохнула.

– Потому что… ты, может, подумала, – продолжал Хорза, – что я шутил, говоря старику Фролку, что настоящий представитель Культуры – летающий нож. Я это говорил серьезно, Бальведа. Я так думал тогда, думаю так и сейчас. Мне безразлично, насколько уверена в своей правоте Культура и скольких людей убивают идиране. Идиране на стороне жизни – скучной, старомодной биологической жизни; пусть зловонной, пусть заблудшей и близорукой, бог свидетель, но все же настоящей жизни. А вами правят ваши машины. Вы – эволюционный тупик. Беда в том, что, желая отвлечься от этой мысли, вы пытаетесь утащить за собой всех. И для галактики не будет ничего хуже, чем победа Культуры в этой войне.

Он замолчал, чтобы женщина могла ответить, но та сидела молча, опустив голову и покачивая ею. Хорза рассмеялся.

– Знаешь что, Бальведа? Для такого чувствительного вида вы иногда проявляете до странности мало сострадания.

– Проявлять сострадание к глупости – значит быть на полпути к идиотизму, – пробормотала женщина, все еще не глядя на Хорзу.

Он опять рассмеялся и поднялся с пола.

– Столько… горечи, Бальведа? Она подняла на него взгляд.

– Я говорю тебе, Хорза, – спокойно сказала она, мы победим.

Он покачал головой.

– Я в это не верю. Вы не умеете побеждать, Бальведа, распрямив плечи, уперлась руками в пол позади себя. Ее лицо посерьезнело.

– Мы умеем учиться, Хорза.

– У кого?

– У любого, кто может преподать нам урок, – медленно ответила она. – Мы проводим немало времени, наблюдая за воинами и религиозными фанатиками, драчунами и милитаристами – за людьми, которые стремятся победить, невзирая ни на что. В учителях недостатка нет.

– Если вы хотите научиться побеждать, смотрите на идиран.

Бальведа помолчала. Лицо ее было спокойным, задумчивым, возможно, немного печальным. Потом она кивнула:

– Действительно, во время войны возникает опасность уподобиться противнику. – Она пожала плечами. – Остается лишь надеяться, что мы сможем этого избежать. Если сила эволюции, в которую ты, кажется, веришь, и в самом деле действует, то она будет действовать через нас, а не через идиран. А если ты ошибаешься, значит, ее стоит подавить.

– Бальведа, – сказал он, усмехнувшись, – не разочаровывай меня. Я предпочитаю борьбу… Но мне показалось, что ты склоняешься к моей точке зрения.

– Нет, – вздохнула она, – вовсе нет. Можешь списать это на мою подготовку в Особых Обстоятельствах. Мы учимся думать обо всем. Я просто дала пессимистическую оценку.

– А я всегда думал, что ОО не допускают подобных мыслей.

– Тогда подумайте еще разок, господин мутатор. Бальведа подняла брови. – ОО допускают любые мысли. Вот это и пугает людей больше всего.

Как показалось Хорзе, он понял, что женщина имеет в виду. Особые Обстоятельства всегда были орудием нравственного шпионажа в руках Отдела Контактов, острым клинком агрессивной дипломатической политики Культуры, самой элитарной элитой в обществе, отвергающем элитарность. Даже до войны положение ОО и представление об этой организации внутри мира Культуры были весьма двусмысленными. Романтика, сопряженная с опасностью, этакая изощренная сексуальность (другого слова и не подберешь), подразумевающая невоздержанность, совращение и даже насилие.

Само существование ОО было окутано атмосферой таинственности (и это в обществе, буквально боготворившем открытость), за которой непременно должны были скрываться недостойные, постыдные деяния и нравственная вседозволенность (и это в обществе абсолютных ориентиров: жизнь – хорошо, смерть – плохо, удовольствия – хорошо, боль – плохо), что одновременно притягивало и отталкивало, но в любом случае возбуждало.

Никакая другая часть Культуры не выражала ценностей этого общества настолько полно и не применяла на практике фундаментальные представления Культуры настолько оголтело. И в то же время именно эта часть Культуры менее всего воплощала в себе ее самые характерные свойства.

С наступлением войны Контакт стал армией Культуры, а Особые Обстоятельства – ее аналитическим и разведывательным подразделением (эвфемистическое название стало чуть прозрачнее, только и всего). Но положение Особых Обстоятельств внутри Культуры с наступлением войны изменилось к худшему. На это подразделение сваливали всю вину, которую чувствовали за собой граждане Культуры, изъявив готовность вступить в войну; его презирали, как всякое неизбежное зло, поносили за то, что оно поступалось нравственностью, отвергали как нечто такое, о чем люди предпочитают не думать.

ОО действительно пытались думать обо всем, а Разумы ОО считались более циничными, безнравственными и гораздо более жестокими, чем Разумы Контакта: машины без иллюзий, гордившиеся тем, что могут домыслить мыслимое до его абсолютных крайностей. До войны тысячу раз говорили, что именно так и случится: ОО станут парией, мальчиком для битья, а их репутация – клапаном для выпуска яда, отравляющего совесть Культуры. Но Хорза догадывался, что знание всего этого вовсе не облегчает жизнь таким, как Бальведа. Люди Культуры не особо переживали из-за того, что они кому-то не по нраву, и меньше всего – из-за того, что они не по душе собственным согражданам. Миссия этой женщины и без того была достаточно трудной, так зачем отягощать ее дополнительным бременем – знанием того, что у своих сограждан она вызывает неприязнь больше, чем у врага?

– Как бы то ни было, Бальведа… – Он потянулся, расправил затекшие плечи, провел пальцами по редким желто-седым волосам. – Думаю, время все расставит по местам.

Бальведа грустно улыбнулась.

– Точнее не скажешь.

– В любом случае спасибо.

– За что?

– По-моему, ты укрепила мою веру в исход этой войны.

– Ах, Хорза, да уходи же наконец!

Бальведа вздохнула и опустила глаза.

Хорзе захотелось коснуться ее, потрепать ее короткие черные волосы или ущипнуть за бледную щеку, но он подумал, что это еще больше выведет ее из себя. Ему была слишком хорошо знакома горечь поражения, и он не хотел еще сильнее задевать чувства той, кто была, в конечном счете, честным и достойным противником. Хорза подошел к двери, и охранник, услышав его голос, открыл ее.

– А-а, Бора Хорза, – сказал шедший по коридору Ксоралундра, когда человек вышел из камеры. Охранник у двери заметно подтянулся и сдул с карабина воображаемую пылинку. – Как наша гостья?

– Радоваться ей особо нечему. Мы поспорили немного, и я, кажется, выиграл по очкам.

Хорза ухмыльнулся. Ксоралундра остановился рядом с человеком и посмотрел на него с высоты своего роста.

– Хм. Ну, если только вы не предпочитаете праздновать свои победы в вакууме, то в следующий раз, выходя из моей каюты, когда мы находимся в боевой готовности, наденьте, пожалуйста…

Следующего слова Хорза уже не услышал. Взвыла корабельная сирена.

Идиранский сигнал тревоги – на военном корабле или где-либо еще – состоит из звуков, похожих на серию очень резких взрывов. Это усиленная разновидность ударов в грудь – сигнала, которым идиране пользовались, предупреждая об опасности других членов своей стаи или клана на протяжении сотен тысяч лет, пока не стали цивилизованными; звук этот производится грудным клапаном, третьей рудиментарной рукой идиран.

Хорза зажал ладонями уши, защищаясь от невыносимого шума. Он чувствовал, как ударные волны бьют ему в грудь, проникая сквозь открытый ворот скафандра.

Ощущение было такое, будто его приподняло и прижало к переборке. Только теперь Хорза понял, что закрыл глаза. Несколько секунд ему казалось, что спасения нет, что он так и остался в камере-клоаке и теперь пришел миг его смерти, а все остальное было лишь странным и удивительно правдоподобным сном. Хорза открыл глаза – перед ним была кератиновая физиономия кверла Ксоралундры. Тот ожесточенно тряс человека, и в момент, когда звук корабельной сирены сменился болезненным для ушей, но все же более тихим завыванием, кверл громко крикнул Хорзе в лицо:

– ШЛЕМ!

– О черт! – сказал Хорза.

Ксоралундра отпустил его, и Хорза упал на палубу, а кверл быстро повернулся, схватил и приподнял меджеля, намеревавшегося проскользнуть мимо.

– Ты! – зарычал Ксоралундра. – Я разведотец, кверл флота! – крикнул он меджелю в лицо, тряся шестиногое существо за грудки. – Ступай немедленно в мою каюту и принеси оттуда маленький шлем от скафандра к аварийному шлюзу левого борта. Мигом! Этот приказ приоритетнее всех остальных и не может быть отменен. Бегом!

И он швырнул меджеля в нужном направлении. Тот приземлился и сразу же припустил со всех ног.

Ксоралундра перекинул свой шлем со спины на голову и открыл. Похоже, он хотел что-то сказать Хорзе, но тут затрещал и заговорил динамик шлема, и кверл переменился в лице. Тонкий звук смолк, осталось только завывание сирены.

– Корабль Культуры скрывался в солнечной фотосфере, – горько сказал Ксоралундра, больше самому себе, чем Хорзе.

– В фотосфере? – недоуменно произнес Хорза. Он оглянулся на дверь камеры, будто виновата в этом была Бальведа. – Мерзавцы становятся все хитрее.

– Да! – крикнул кверл и быстро повернулся на одной ноге. – Следуйте за мной, гуманоид!

Хорза повиновался и припустил за старым идиранином, но тут же уткнулся в его спину, когда громадная фигура резко остановилась. Хорза увидел широкое и темное лицо инопланетянина, который повернул голову и посмотрел поверх Хорзы на идиранского солдата, неподвижно стоявшего у дверей камеры. По лицу Ксоралундры пробежало выражение, суть которого Хорза не смог определить.

– Часовой, – вполголоса сказал кверл, и солдат с лазерным карабином повернулся к нему. – Убей женщину!

Ксоралундра пустился дальше по коридору. Хорза на мгновение замер, посмотрел сначала на быстро удалявшегося кверла, затем на часового, который проверил свой карабин, приказал двери камеры открыться и вошел внутрь. Потом человек помчался вслед за старым идиранином.

– Кверл! – выдохнул меджель, резко остановившись перед шлюзом. Шлем скафандра он держал перед собой.

Ксоралундра вырвал шлем из его рук и быстро нахлобучил на голову Хорзы.

– В шлюзе найдете гиперпакет, – сказал идиранин Хорзе. – Уходите от корабля как можно дальше. Флот появится здесь примерно через девять стандартных часов. В принципе, вам ничего не надо делать: скафандр сам пошлет кодированную просьбу о помощи, распознав посланный сигнал «свой-чужой». Я тоже…

Крейсер содрогнулся, и Ксоралундра замолк. Раздался громкий хлопок. Ударная волна едва не сбила Хорзу с ног, хотя идиранин, стоя на трех ногах, почти не шелохнулся. Меджель, принесший шлем, с визгом свалился под ноги Ксоралундре. Идиранин выругался и дал ему пинка, тот умчался прочь. Крейсер опять качнуло. Раздался новый сигнал тревоги. Хорза почуял запах дыма. Откуда-то сверху донеслись неразборчивые звуки – то ли голоса идиран, то ли приглушенные взрывы.

– …Я тоже попытаюсь бежать, – продолжал Ксоралундра. – Храни вас Господь, гуманоид.

Прежде чем Хорза успел что-то сказать, идиранин опустил щиток шлема и втолкнул мутатора в шлюз. Дверь захлопнулась. Крейсер резко вздрогнул, и Хорза отлетел к переборке. Он в отчаянии обвел взглядом маленькую сферическую камеру в поисках гиперпакета, увидел его, не без труда оторвал от настенных магнитов и прикрепил сзади к своему скафандру.

– Готов? – спросил голос в его ухе.

– Хорза подскочил.

– Да! Да! Врубайте! – сказал он. Воздушный шлюз открывался необычным образом:

он вывернулся наизнанку и бросил человека прочь от плоского диска крейсера, в маленькое облачко из кристалликов льда. Хорза поискал глазами корабль Культуры, но сразу же сказал себе, что это глупо – тот, вероятно, все еще был в нескольких триллионах километров. Насколько же современные методы ведения войны не соответствовали человеческим меркам! Можно было уничтожать и разрушать с невообразимой дистанции, ликвидировать планеты из-за пределов их систем, с расстояния в десятки световых лет взрывать звезды, превращая их в сверхновые… и при этом слабо представлять себе, за что ты воюешь.

Вспомнив напоследок о Бальведе, Хорза дотянулся до панели управления громоздкого гиперпакета, нажал на нужные кнопки и увидел, как звезды вокруг закачались и начали искажаться. Прибор швырнул его вместе со скафандром прочь от поврежденного идиранского корабля.

Он некоторое время возился с аппаратом у себя на запястье, пытаясь поймать сигналы с «Длани Божьей 137», но, кроме помех, ничего не услышал. Скафандр один раз обратился к нему с информацией: «Гиперпакет/ заряд/наполовину/исчерпан». Хорза наблюдал за состоянием гиперпакета на одном из маленьких экранов в шлеме.

Он вспомнил, что идиране произносят своего рода молитву своему Богу, прежде чем уйти в гиперпространство. Однажды он летел вместе с Ксоралундрой: когда корабль входил в гиперпространство, кверл настоял на том, чтобы мутатор повторял за ним слова молитвы. Хорза возражал, говоря, что это не имеет для него никакого значения – идиранская концепция Бога противоречила его собственным убеждениям, к тому же молитва произносилась на мертвом языке идиран, которого Хорза не знал. Ксоралундра холодно объяснил ему, что тут важно само действие, а не что-либо другое. От существа, на которое идиране смотрели в основном как на животное (наиболее точным переводом их слова для обозначения гуманоидов было бы «биомат»), не требовалось ничего, кроме преданности: его сердце и разум в счет не шли. На вопрос Хорзы, как же быть с его бессмертной душой, Ксоралундра только рассмеялся. Больше Хорза никогда не слышал смеха старого воина. Слыхано ли, чтобы смертное тело имело бессмертную душу?

Когда заряд гиперпакета был практически исчерпан, Хорза выключил его. Звезды вокруг снова стали четкими. Хорза нажал комбинацию кнопок и отшвырнул аппарат подальше. Они разошлись в разные стороны: человек медленно двигался в одном направлении, гиперпакет – в другом. Вскоре пакет исчез из вида, включившись автоматически и пользуясь остатками энергии, чтобы сбить со следа возможную погоню.

Хорза постепенно понижал частоту дыхания. Некоторое время оно было очень быстрым и жестким, но усилием воли он замедлил и дыхание, и сердцебиение. Затем поближе познакомился со скафандром, проверил его функции и силовые узлы. Судя по запаху и внешнему виду, скафандр был новым, изготовленным, скорее всего, на Раирче. Скафандры с Раирча считались лучшими. Говорили, что скафандры, выпускаемые Культурой, еще лучше, но ведь говорили, что у Культуры вообще все лучше, а войну она тем не менее проигрывала. Хорза проверил встроенные в скафандр лазеры и поискал потайной пистолет – скафандры непременно оснащались ими. Оказалось, маленький плазменный пистолет, замаскированный, прятался в нарукавнике левого предплечья. Хорза с удовольствием пострелял бы из него, только вот прицелиться было не во что; пришлось засунуть оружие на место.

Хорза сложил руки на выпуклой груди скафандра и осмотрелся. Повсюду были звезды. Он понятия не имел, какая из них – солнце Сорпена. Значит, корабли Культуры могут прятаться в фотосфере звезд? И Разум – пусть даже находясь в отчаянном положении, спасаясь бегством – сумел перепрыгнуть через дно гравитационного колодца? Не исключено, что идиранам придется труднее, чем они предполагали. Они были воинами от природы, обладали опытом и крепкими нервами, и все их общество было заточено на постоянное противоборство. Но Культура (эта внешне разнородная, анархическая, гедонистская, упадочная смесь более или менее человеческих видов, вечно терявшая и абсорбировавшая различные группы людей) сражалась вот уже почти четыре года, не проявляя никаких признаков того, что собирается сдаться или хотя бы пойти на компромисс.

Все предполагали, что это будет короткое, ограниченное столкновение, носящее чисто символический характер, но оно переросло в полномасштабную войну. Первые поражения и колоссальные жертвы не потрясли Культуру, как то предсказывали ученые мужи и эксперты, не заставили ее ужаснуться жестокости войны и сдаться. Напротив, Культура была горда продемонстрировать, что представляет собой коллективную жизнь, а не только коллективный рот. Да, она отступала все дальше и дальше, но при этом готовилась, вооружалась, строила планы. Хорза был убежден, что за всем этим стояли ее Разумы.

Он не мог поверить, что обычные люди Культуры действительно хотят войны, как бы они ни голосовали. У них имелась собственная коммунистическая Утопия. Они были мягкими, изнеженными, снисходительными, а отдел Контактов, проникнутый миссионерским материализмом, тешил их совесть, находя для них трудную работу. Чего еще могли они желать? Эту войну им наверняка навязали Разумы, одержимые навязчивой идеей очистить галактику, заставить ее жить по безупречным и эффективным законам, без расточительства, несправедливости или страданий. Глупцы из Культуры не понимали, что в один прекрасный день Разумы могут решить, что и сами люди внутри Культуры – неэффективный вид, склонный к расточительству.

Хорза, используя для маневрирования внутренний гироскоп скафандра, осмотрел все небо, спрашивая себя, в каких уголках этой мерцающей огоньками пустоты бушуют битвы и умирают миллиарды существ, где Культура еще сопротивляется, где наступают флоты идиран. Скафандр едва слышно жужжал, пощелкивал и шипел – экономно, спокойно, успокаивающе.

Вдруг Хорза ощутил толчок – скафандр без предупреждения остановился, так, что лязгнули зубы. По ушам ударила неприятная – словно предупреждение о возможном столкновении – бешеная трель, и уголком глаза Хорза увидел, как на микроэкране у левой щеки вспыхнула красная голограмма.

– Цель/обнаружение/радар, – сказал костюм. Сближение/увеличение.

3 «ТУРБУЛЕНТНОСТЬ ЧИСТОГО ВОЗДУХА»

– Что? – прорычал Хорза.

– Цель/обнару… – начал скафандр снова.

– Да заткнись ты! – крикнул Хорза и, тыча в кнопки запястного пульта, стал поворачиваться в разные стороны, вглядываясь в окружавшую его тьму.

Наверно, существовал какой-то способ вывести индикацию на внутреннюю поверхность щитка шлема, чтобы разобраться, откуда идут сигналы, но у Хорзы не было времени как следует познакомиться с костюмом, и он никак не мог найти нужную кнопку. Потом он понял, что, может быть, нужно только спросить.

– Скафандр! Выведи мне на щиток индикацию источника сигналов!

На щитке вспыхнул верхний левый угол. Хорза поворачивался и сгибался, пока на прозрачной поверхности не появилась мигающая красная точка. Он опять принялся жать кнопки панели на запястье. Скафандр зашипел, выпуская газ через сопла в подошвах, и Хорза полетел с ускорением, не дотягивающим до одного «же». Казалось, не изменилось ничего, кроме его веса, но красный огонек ненадолго исчез, а потом появился снова. Хорза выругался.

– Цель/обнару… – сообщил скафандр.

– Я знаю, — сказал ему Хорза, отцепил от рукава плазменный пистолет и привел лазеры скафандра в боевую готовность. Газовые сопла он отключил.

Хорза не знал, кто его преследует, но сомневался, что от преследователя удастся уйти. Он снова обрел невесомость. На щитке по-прежнему мигал красный огонек. Хорза проверил внутренние экраны. Источник сигнала приближался по искривленной траектории в реальном пространстве со скоростью около процента от световой. Радар был низкочастотным и не особенно мощным – Культура и идиране давно уже использовали более совершенные устройства. Хорза приказал скафандру убрать индикацию на щитке, сдвинул увеличители с его верхнего края вниз, включил их и нацелил на то место, откуда шли сигналы. Один из малых экранов внутри шлема регистрировал синее смещение, а это свидетельствовало о том, что источник излучения замедляется. Что с ним собираются сделать – захватить в плен или уничтожить?

В поле увеличителей что-то неясно замерцало. Радар выключился. Источник сигнала был уже совсем близко. У Хорзы пересохло во рту, руки в тяжелых перчатках скафандра задрожали. Картинка в увеличителях словно взорвалась темнотой, и Хорза, задвинув их назад в верхнюю часть шлема, окинул взглядом звездные поля и чернильную ночь. Что-то абсолютно черное беззвучно мелькнуло в поле его зрения на фоне задника небес. Хорза нажал кнопку, включающую игольчатый радар скафандра, и попытался поймать радаром пролетавший мимо объект, который закрыл собой звезды. Но он промахнулся и потому не смог узнать, на каком расстоянии пролетел объект и каковы его размеры. След объекта затерялся в пространствах между звезд, но тут тьма перед Хорзой вспыхнула. Он догадался, что объект разворачивается: действительно, пульсации радара возобновились.

– Цель…

– Тихо, – сказал Хорза, проверяя свой плазменный пистолет.

Темные очертания увеличивались – объект надвигался почти прямо на него. Звезды вокруг объекта задрожали и стали ярче – эффект линзирования от плохо отрегулированного гипердвигателя на холостом ходу. Хорза смотрел, как объект надвигается. Чужой радар снова выключился. Хорза включил собственный, игольчатый, луч которого просканировал объект, и стал разглядывать полученное изображение на одном из внутренних экранов, но оно вдруг мигнуло и погасло. Скафандр перестал шипеть и жужжать, а звезды начали бледнеть.

– Оглушающий/эффектор/о… гонь… – сказал скафандр, и тут он и Хорза резко ослабли, а затем отключились.

Хорза лежал на чем-то жестком. Голова болела. Он никак не мог вспомнить, где находится и что должен делать. Он помнил только свое имя. Бора Хорза Гобучул, мутатор с астероида Хибор, в последнее время находившийся на службе у идиран, ведущих священную войну против Культуры. Но как это было связано с болью в черепе и твердым, холодным металлом под его щекой?

Он получил сильный удар. Хорза еще не мог ни видеть, ни слышать, ни ощущать запахи, но почему-то знал: произошло что-то крайне серьезное, чуть ли нероковое. Он попытался вспомнить, что же случилось. Где он был перед тем, как потерять сознание? Что делал?

«Длань Божья 137»! Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда он вспомнил. Он должен был покинуть корабль! Где его шлем? Почему Ксоралундра оставил его? И куда подевался глупый меджель с его, Хорзы, шлемом? Помогите!

Он хотел пошевелиться, но не смог.

Во всяком случае, это не «Длань Божья 137» и не другой идиранский корабль. Палуба, если это палуба, твердая и холодная, и пахнет здесь совсем иначе. Теперь Хорза слышал и голоса, но видеть он все еще не видел. Он не знал, открыты его глаза и он ослеп или они закрыты и он просто не может их открыть. Он попытался поднести к лицу руки, чтобы выяснить это, но не смог ими пошевелить.

Голоса были человеческими. И их было несколько. Говорили на марейне, языке Культуры, но это почти ничего не значило. За последние несколько тысячелетий марейн широко распространился в Галактике в качестве второго языка. Хорза говорил на нем и понимал его, хотя не пользовался этим языком с тех пор… вообще-то с тех пор, как разговаривал с Бальведой, но до Бальведы был длинный перерыв. Бедная Бальведа. Но тут люди о чем-то говорили, а он не понимал ни слова. Он попытался пошевелить веками и наконец что-то почувствовал, хотя все еще не представлял, где находится.

Вся эта темнота… Потом появились неясные воспоминания о том, как он облачился в скафандр и какой-то голос рассказывал ему о целях или о чем-то в этом роде. Вдруг пришло понимание, потрясшее Хорзу: он или захвачен в плен, или спасен. Он забыл о своем намерении открыть глаза и изо всех сил сосредоточился на том, чтобы понять, о чем говорят люди рядом с ним. Он же совсем недавно пользовался марейном, он сможет понять. Должен. Он должен знать.

– …две недели в этой забытой богом системе, а достался нам всего лишь старикашка в скафандре.

Это был один из голосов – женский, как предположил Хорза.

– А чего ты, черт побери, ждала? Звездолета Культуры? – Мужской.

– Черт побери, а почему бы и нет – хоть маленького. — Опять женский голос. Смех.

– Хороший скафандр. Похоже, с Раирча. Пожалуй, я возьму его себе. – Еще один мужской голос. Тон властный – тут ошибки быть не может.

– … – Неразборчиво. Слишком тихо.

– Они подгоняются, идиот. – Опять тот же властный голос.

– …тут повсюду будут обломки кораблей идиран и Культуры, и мы могли бы… наш носовой лазер… он накрылся. – Еще один женский голос.

– Не мог же наш эффектор повредить его? – Еще один мужской голос, звучавший молодо, наложился на голос женщины.

– Он стоял на засос, не на выдувание, – твердо сказал капитан или кто он у них был.

Кто эти люди?

– …куда меньше, чем этот дед, – сказал один из мужчин.

Это про него. Они говорят о нем! Хорза постарался не подавать признаков жизни. Только теперь ему стало ясно, что его, конечно же, извлекли из скафандра. Он лежал в нескольких метрах от людей, а они, вероятно, стояли вокруг скафандра, некоторые спиной к нему. Хорза лежал обнаженный, на боку, лицом к ним, навалившись телом на одну руку. Голова все еще болела, и он чувствовал, как из полуоткрытого рта капает слюна.

– …к ним должно прилагаться какое-то оружие. Не пойму, – сказал главный.

Его голос теперь звучал иначе – похоже, он перешел с одного места на другое. Видимо, они не смогли найти его плазменный пистолет. Это наемники. Наверняка. Пираты.

– Можно мне взять твой старый скафандр, Крейклин? – Голос молодого мужчины.

– Посмотрим. – Голос главного прозвучал так, будто он до того сидел на корточках, а теперь вставал или поворачивался кругом. Похоже, он даже не обратил внимания, что ему задали вопрос. – Жаль, не попалась рыбка покрупнее, ну да ладно – скафандр, это тоже кое-что. Думаю, нам лучше убираться отсюда, пока не появились большие парни.

– И что теперь? – Опять одна из женщин. Хорзе понравился ее голос. Жаль, что он не мог открыть глаза.

– Тот храм. Легкая добыча, даже без носового лазера. Всего в десяти днях отсюда. Поживимся из алтарной сокровищницы, а потом купим на Ваваче вооружение помощнее. Там мы можем потратить неправедно нажитое добро. – Главный – Крейклин или как там его звали? – помолчал, потом засмеялся. – Доро, не делай такое испуганное лицо. Это будет легкая прогулка. Когда мы разбогатеем, ты еще поблагодаришь меня за то, что я узнал об этом месте. Эти чертовы жрецы даже не носят оружия. Легче легкого…

– Легкая прогулка. Да-да, мы знаем. – Голос женщины. Тот, приятный.

Теперь Хорза почувствовал свет. Перед глазами зарозовело. Голова все еще болела, но он приходил в себя. Он проверил тело по нервам обратной связи, оценивая свою физическую готовность. Ниже нормальной; но идеальной она и не будет, пока через несколько дней он не избавится от своей старческой внешности – нужно только прожить эти несколько дней. Он подозревал, что его уже считают мертвым.

– Заллин, – сказал главный, – выброси эту падаль! Он услышал, как приближаются шаги, и, вздрогнув, открыл глаза. Главный говорил о нем!

– Ух ты! – воскликнул кто-то рядом. – Он жив. У него глаза открываются.

Шаги остановились. Хорза неуверенно сел и прищурил глаза от яркого света. Он тяжело дышал, а когда поднял голову, все вокруг поплыло. Наконец ему удалось проморгаться.

Он сидел в ярко освещенном маленьком ангаре, примерно половину которого занимал старый обшарпанный шаттл. Хорза находился у одной из переборок, у другой стояли люди, чьи голоса он слышал. Между ним и группой людей стоял крупный нескладный парень с очень длинными руками и серебристыми волосами. Как Хорза и думал, раирчский скафандр лежал на полу у ног этих незнакомцев. Он сглотнул слюну и зажмурился. Парень с серебристыми волосами разглядывал его, нервно почесывая ухо. На нем были шорты и задрипанная футболка. Он подпрыгнул, когда заговорил высокий человек, чей голос Хорза уже определил как капитанский.

– Вабслин… – повернулся тот к одному из мужчин, – наш эффектор что, плохо работает?

Не позволяй им говорить о тебе так, будто тебя здесь нет! Хорза откашлялся и произнес так громко и твердо, как только мог:

– Ваш эффектор в порядке.

– Тогда, – высокий мужчина улыбнулся, не разжимая губ, и приподнял одну бровь, – ты должен быть мертвым.

Все смотрели на него, большинство – с подозрением. Стоящий рядом парень все еще почесывал ухо, вид у него был растерянный, даже испуганный. Но остальные поглядывали на Хорзу так, будто хотели как можно скорее избавиться от него, и только. Все они были с виду гуманоидами или родственны им: мужчины и женщины, одетые в скафандры, полностью или частично, но некоторые – в футболках и шортах. Капитан, высокий и мускулистый, расталкивая стоявших вокруг него, направился к Хорзе. У него была черная грива волос, зачесанная назад, болезненного цвета лицо и что-то дикое во взгляде и выражении губ. Голос ему очень подходил. Он приблизился, и Хорза заметил в его руке лазерный пистолет. На капитане был черный скафандр, тяжелые сапоги его громыхали по голому металлу палубы. Он шагал вперед, пока не поравнялся с серебристоволосым парнем, который теребил подол майки и покусывал губы.

– Ты почему не мертв? – спокойно спросил главный.

– Потому что я куда крепче, чем выгляжу, – ответил Хорза.

Главный улыбнулся и кивнул.

– Да, иначе бы тебя уже не было. – Он повернулся и бросил короткий взгляд на скафандр Хорзы. – Что ты делал в нем тут?

– Я работал на идиран. Они не хотели, чтобы меня захватил корабль Культуры, и думали, что, может быть, смогут подобрать меня позднее. Поэтому они выбросили меня за борт, чтобы я дождался прибытия флота. Он появится здесь часов через восемь-девять, так что на вашем месте я бы не стал тут задерживаться.

– Появится? – сказал капитан, и одна его бровь снова поднялась вверх. – Ты, кажется, очень неплохо информирован, старик.

– Я не такой уж старый. Это маскарад для моего последнего задания – я принял препарат, вызывающий внешнее старение. Его действие уже проходит. Еще дня два – и я опять смогу быть полезным. Главный печально покачал головой.

– Нет, не сможешь. – Он повернулся и пошел назад, к остальным. – Вышвырни его! – приказал он парню в футболке.

Тот сделал шаг вперед.

– Эй, постой-ка, черт тебя побери! – закричал Хорза, пытаясь встать на ноги.

Он оперся спиной о стену, выставил вперед руки, но парень шел прямо на него. Остальные поглядывали то на Хорзу, то на капитана. Хорза выкинул ногу вперед и вверх с такой быстротой, что парень не успел среагировать. Удар пришелся точно в пах. Парень охнул, упал на колени и скорчился. Главный обернулся, посмотрел на парня, потом на Хорзу.

– Да? – сказал он.

Хорзе показалось, что происходящее забавляет капитана. Он показал на скорчившегося парня.

– Я же тебе говорю, что могу быть полезным. Я неплохой боец. Ты можешь забрать скафандр…

– Я уже его забрал, – сухо ответил капитан.

– Тогда дай мне хотя бы шанс. – Хорза оглядел всех по очереди. – Вы наемники или что-то вроде этого, верно? – Никто не ответил. Он почувствовал, что начал потеть, и остановил процесс. – Возьмите меня с собой. Я прошу только дать мне шанс. Вы в любое время можете вышвырнуть меня, если я вас подведу.

– А почему бы не вышвырнуть тебя прямо сейчас – и дело с концом?

Капитан засмеялся, широко разведя руками. Некоторые засмеялись вместе с ним.

– Один шанс, – повторил Хорза. – Черт возьми, не так уж много я прошу!

– Мне очень жаль. – Главный покачал головой. Корабль и без того уже переполнен.

Серебристоволосый поднял глаза на Хорзу. Его лицо искажала гримаса боли и ненависти. Люди, стоявшие кучкой, с ухмылкой глядели на Хорзу или тихо переговаривались, кивая на него и посмеиваясь. Хорза вдруг понял, что в их глазах он всего лишь костлявый старик, стоящий в чем мать родила.

– Черт бы вас драл! – выкрикнул он, смерив главного гневным взглядом. – Дай мне пять дней, тогда я и тебя уложу на обе лопатки.

Брови капитана поползли вверх. Целую секунду казалось, что сейчас грянет буря, но затем он расхохотался. Потом махнул лазером в сторону Хорзы.

– Ладно, старик. Я скажу тебе, что мы сделаем. Он упер руки в бедра и кивнул на парня, все еще корчившегося на палубе. – Ты можешь схватиться с Заллином. Как ты насчет подраться, Заллин?

– Я его убью! – сказал Заллин, устремив взгляд на горло Хорзы.

Главный рассмеялся. Его черная грива частично нависала над воротником скафандра.

– Так будет справедливо. – Он посмотрел на Хорзу. – Я тебе уже сказал, что корабль переполнен. Ты должен сам освободить место для себя. – Он повернулся к остальным. – А ну-ка подвиньтесь! И пусть кто-нибудь даст этому старику шорты, а то меня от его вида вырвет.

Одна из женщин бросила Хорзе шорты, и он их надел. Скафандр подняли с палубы, шаттл откатили в сторону на несколько метров, и он с железным лязгом ударился о стенку ангара. Заллин наконец поднялся и присоединился к остальным. Кто-то побрызгал ему на гениталии болеутоляющим средством. «Еще повезло, что у него яйца неубираемые», – подумал Хорза. Он стоял, прислонившись к переборке, не сводя взгляда с кучки людей. Заллин был выше всех остальных. Его руки, казалось, доставали до колен и были толстыми, как бедра Хорзы. Хорза увидел, как капитан кивнул в его сторону, и к нему направилась одна из женщин. У нее было маленькое, суровое лицо, темная кожа и жесткие светлые волосы, стоявшие торчком. Все ее тело казалось сухим и жестким; Хорза подумал, что и походка у нее мужская. Когда женщина подошла поближе, он увидел, что у нее покрыто пушком лицо, а также руки и ноги – там, где они были видны из-под длинной рубахи. Она остановилась и оглядела его с ног до головы.

– Я твой секундант, – сказала она, – уж не знаю, будет ли тебе от этого польза.

Это ей принадлежал приятный голос. Хотя страх заглушал все чувства Хорзы, он испытал разочарование.

– Меня зовут Хорза. Спасибо за предложение. «Идиот! – сказал он себе. – Имя свое им назвал. Скажи им еще, что ты мутатор. Кретин».

– Йелсон, – внезапно сказала женщина и протянула ему руку.

Хорза не понял, что значит это слово – приветствие или ее имя. Он злился на себя. Мало у него проблем, так он еще назвал свое настоящее имя. Может, это и не будет иметь значения, но Хорза прекрасно знал, что такие вот мелкие промашки и, казалось бы, не имеющие последствий ошибки нередко определяют разницу между успехом и неудачей и даже между жизнью и смертью. Наконец он понял, что от него требуется, и схватил руку женщины. Рука была сухой, прохладной и сильной. Женщина пожала его ладонь и тотчас отпустила – он даже не успел ответить ей тем же. Хорза совершенно не представлял, откуда она родом, поэтому не придал этому жесту большого значения. На его родине такое пожатие было бы воспринято как недвусмысленное приглашение.

– Значит, Хорза? – Она кивнула и уперла руки в бедра, как это сделал капитан. – Ну, удачи тебе, Хорза. Кажется, Крейклин считает Заллина самым никудышным членом экипажа, поэтому он не будет особо возражать, если победишь ты. – Женщина посмотрела на дряблую кожу его живота и выпирающие ребра и нахмурилась. – Если победишь, – повторила она.

– Большое спасибо. – Хорза постарался втянуть живот и выпятить грудь, потом кивнул в сторону остальных и попытался улыбнуться. – Они делают ставки?

– Только на то, сколько ты продержишься. Хорза стер с лица неудавшуюся улыбку и отвел взгляд от женщины:

– Знаешь, раз такая безнадега, я, пожалуй, обойдусь и без твоей помощи. Если хочешь тоже сделать ставку – я тебя не задерживаю.

Он снова посмотрел в лицо женщине и не увидел на нем ни сострадания, ни хотя бы сочувствия. Та еще раз оглядела Хорзу с головы до ног, кивнула, повернулась на каблуках и пошла к остальным. Хорза выругался.

– О-па! – Крейклин хлопнул ладонями в перчатках.

Группа разделилась, люди разошлись к стенкам ангара, и посередине образовалось что-то вроде арены. Заллин мрачно смотрел на Хорзу с другого конца расчищенного пространства. Хорза оттолкнулся от переборки и встряхнулся, пытаясь расслабить мышцы и приготовиться.

– Деретесь до смерти одного из вас, – с улыбкой сообщил Крейклин. – Без оружия, но никаких судей я здесь не вижу, так что… разрешено все. Начинайте.

Хорза слегка отодвинулся от переборки. Заллин наступал на него, чуть сгорбившись и выставив руки – они напоминали громадные жвала какого-то колоссального насекомого. Хорза знал, что с помощью всего встроенного в него оружия (и если бы всего – постоянно приходилось напоминать себе, что ядовитые клыки ему удалили на Сорпене) он победит без труда, если только Заллин не нанесет удачный удар. Но он был также уверен, что если сумеет употребить единственное оставшееся у него эффективное оружие (ядовитые железы под ногтями), то все поймут, кто он такой, а это означает смертный приговор. Будь его зубы на месте, Хорза мог бы исхитриться и использовать их незаметно. Этот яд воздействовал на центральную нервную систему, и Заллин просто становился бы все неповоротливее; вероятно, никто ни о чем бы не догадался. Но если Хорза его оцарапает, это будет смертельно для них обоих. Яд в капсулах под ногтями последовательно парализовал мускулы, начиная от места его попадания в тело, и все поняли бы, что Заллин оцарапан отнюдь не обычным ногтем. Даже если остальные наемники не сочтут этот прием нечестным, высока была вероятность, что главный, Крейклин, заподозрит в Хорзе мутатора и прикажет его убить.

Мутатор представлял угрозу для каждого, кто правил при помощи силы, будь то сила характера или оружия. Знал это Амахайн-Фролк, знал, наверное, и Крейклин. А кроме того, вид, к которому принадлежал Хорза, вызывал у людей подсознательную неприязнь. Мутаторы не только ушли далеко от своего изначального генетического типа, но и представляли собой угрозу идентичности, вызов человеческому «я», даже если речь шла о тех, в кого они вообще не собирались перевоплощаться. Это не имело ничего общего ни с душой, ни со страхом перед одержанием физическим или духовным. Дело состояло в том – это прекрасно понимали, например, идиране, – что неприязнь вызывало именно подражание поведению других. Индивидуальность – то, чем большинство людей дорожили как зеницей ока, – обесценивалась: мутатор мог легко преодолевать собственную индивидуальность и использовать в качестве личины чужую.

Хорза принял облик старика, и эта маска по-прежнему оставалась при нем. Заллин подходил все ближе.

Парень метнулся вперед и неудачно попытался обхватить Хорзу клещами своих длинных рук. Хорза пригнулся и отпрыгнул в сторону быстрее, чем ожидал Заллин. Прежде чем тот успел развернуться, мутатор лягнул его в плечо, хотя целил в голову. Заллин выругался, Хорза тоже. Он ушиб ногу.

Потирая плечо, парень начал приближаться снова, поначалу будто бы без всякой задней мысли, но вдруг, сжав кулак, выбросил вперед длинную руку и едва не попал Хорзе в лицо. Мутатор почувствовал на своей щеке движение воздуха от этого убийственного выпада. Угоди кулак в цель, на этом бы все и закончилось. Хорза сделал обманное движение в одну сторону, прыгнул в другую и повернулся на пятке, снова нацеливая ногу в пах противнику. Удар достиг цели, но Заллин только болезненно скривился и снова попытался схватить Хорзу. Должно быть, спрей основательно притупил его чувствительность.

Хорза обошел вокруг парня. Заллин смотрел на него крайне сосредоточенно. Полусогнутые руки он все еще держал перед собой, наподобие клещей, пальцы его то сжимались, то разжимались, будто Заллин горел нетерпением вцепиться противнику в горло. Хорза почти не замечал ни людей, стоявших вокруг, ни огней, ни обетановки ангара. Он видел перед собой только сгорбившегося, готового к броску человека с огромными руками и серебристыми волосами, в потрепанной футболке и легких башмаках. Башмаки провизжали по металлической палубе, когда Заллин снова метнулся вперед. Хорза развернулся, выбрасывая вперед правую ногу. Удар пришелся Заллину в правое ухо, и парень отпрыгнул назад, потирая его.

Хорза отметил, что его дыхание участилось. Он тратил слишком много энергии, чтобы оставаться в максимальном напряжении, быть готовым к отражению атаки, а вреда Заллину причинял всего ничего. Если так пойдет и дальше, он скоро вымотается без всяких усилий со стороны парня. Заллин расставил руки и снова начал приближаться. Хорза нырнул в сторону, его старческие мускулы жалобно заныли. Потом он прыгнул вперед с разворотом на одной ноге, другой нанося удар парню поддых. Звук удара показался Хорзе вполне удовлетворительным, и он хотел было отпрыгнуть, но оказалось, что это невозможно – Заллин держал его за ногу. Хорза упал.

Заллина качало. Одну руку он прижимал к подреберью. Воздух с хрипом вырывался из его груди, он почти сложился пополам, ноги его подгибались (Хорза подумал, что сломал ему ребро), но другой рукой Заллин продолжал крепко сжимать ногу Хорзы. Как Хорза ни дергался, вырваться не удавалось.

Он попробовал выделить пот из правой голени. Прием этот не доводилось применять со времен тренировочных поединков в Академии на Хиборе, но попытаться стоило. Стоило испробовать все, что давало шанс вырваться. Нет, ничего не выходит. Может, он забыл, как это делается, а может, его искусственно состаренные потовые железы неспособны были реагировать с нужной быстротой – так или иначе, парень крепко держал его за ногу. Заллин понемногу отходил от удара. Он тряхнул головой – в волосах его отразились огни внутри ангара – и схватил ногу Хорзы второй рукой.

Хорза перемещался на руках вокруг парня, который прочно удерживал одну его ногу; другой, свисавшей вниз, он пытался дотянуться до палубы, чтобы перенести на нее часть своего веса. Заллин посмотрел на мутатора и сделал такое движение руками, будто пытался отвинтить ногу Хорзы. Но тот предугадал финт противника и развернулся вокруг своей оси, предупреждая маневр Заллина, затем вернулся в исходное положение. Заллин крепко держал ногу Хорзы, а тот перебирал руками по палубе, пытаясь подладиться под действия парня. «Можно попытаться укусить его в ноги, выгнуться и укусить, мелькнуло в голове у Хорзы, отчаянно старавшегося что-нибудь придумать. – Как только он начнет уставать, у меня появится шанс. Остальные ничего не заметят. Мне нужно только…» Но тут он опять вспомнил, что у него вырваны зубы. Эти старые ублюдки… и Бальведа… что ж, похоже, они все-таки убьют его: Бальведа – так та из могилы. Пока Заллин сжимает его ногу, исход у схватки может быть только один.

«Черт с ним, все равно укушу». Эта мысль удивила его – она возникла и осуществилась еще до того, как Хорза успел обдумать ее. Он просто поймал себя на том, что изо всех сил оттолкнулся от палубы руками, дернул ногой, которую удерживал Заллин, изогнулся и оказался лицом между ног парня. Он вонзил оставшиеся у него зубы в правое бедро соперника.

– А-а-а! – завизжал Заллин.

Хорза сжал челюсти сильнее и почувствовал, что хватка противника немного ослабла. Он рванул голову вверх, пытаясь выдрать кусок плоти. Ощущение было такое, что его коленная чашечка вот-вот взорвется, а нога сломается, но он драл живую плоть зубами и изо всех сил молотил по телу Заллина кулаками. Тот выпустил его ногу.

Хорза немедленно прекратил кусаться и метнулся прочь; сделал он это как раз вовремя – руки парня ударили в то место, где только что была голова мутатора. Хорза поднялся на ноги. Колено и нижняя часть ноги болели, но серьезных повреждений не было. Заллин опять наступал, припадая на ногу; из его икры хлестала кровь. Хорза сменил тактику и, прыгнув вперед, ударил парня в живот – ниже рудиментарного щита его гигантских предплечий. Заллин прижал руки к животу и подреберью и рефлекторно согнулся. Хорза нырнул противнику за спину, развернулся и обеими руками нанес удар по шее.

Обычно этого было достаточно, чтобы убить человека, но Заллин оказался силен, а Хорза все еще был слаб. Мутатор удержал равновесие, повернулся и чуть не наткнулся на наемников, стоявших вдоль переборки. Схватка переместилась из одного угла ангара к другому. Прежде чем Хорза успел нанести следующий удар, Заллин выпрямился. Лицо его было перекошено от злобы. Он с криком бросился на Хорзу, который ловко ушел в сторону, но в своем рывке Заллин споткнулся и удачно для себя попал головой в живот Хорзе.

Удар оказался тем более болезненным и деморализующим, что он был неожиданным. Хорза, упав, попытался перекинуть через себя Заллина, но тот рухнул на него и всей своей массой пригвоздил к палубе. Хорза завертелся ужом, но безуспешно. Он был в ловушке.

Заллин уперся ладонью в палубу, а другую руку, сжав в кулак, отвел вверх и назад, с издевкой глядя в лицо человека под собой. Хорза вдруг понял, что это конец. Он видел перед собой огромный кулак – Заллин заносил его для удара. Тело Хорзы были распластано на полу, руки обездвижены, и он знал, что все кончено. Он проиграл. Он приготовился к тому, чтобы как можно быстрее убрать голову от сокрушительного удара, который мог обрушиться на него в любое мгновение, и попытался еще раз двинуть ногами, хотя и знал, что это бесполезно. Он хотел закрыть глаза, но знал, что должен держать их открытыми. «Может, главный пощадит меня. Он же видел, как хорошо я дрался. Мне просто не повезло. Может, он остановит это…»

Кулак Заллина замер в воздухе, как нож гильотины, который дошел до высшей точки, перед тем как упасть.

Но удара не последовало. Когда Заллин напрягся, его другая рука, на которую он опирался, скользнула по поверхности палубы, залитой его же кровью. Заллин от неожиданности охнул и упал на Хорзу, но его тело при этом немного сместилось; мутатор почувствовал, что вес, пригвоздивший его к полу, давит не так сильно. Он вывернулся из-под парня, когда тот откатился в сторону. Хорза откатился в другую, почти под ноги наблюдающим за схваткой наемникам. Голова Заллина ударилась о палубу – не сильно; но раньше, чем он успел среагировать, Хорза бросился ему на спину, обхватил замком его шею и заломил назад серебристую голову. Ногами он сжал тело парня, оседлав его, и замер в этом положении.

Заллин затих. Из его горла, сжатого руками Хорзы, вырвался хрип. Он был достаточно силен, чтобы сбросить мутатора, перекатиться на спину и раздавить врага. Но прежде чем он успел бы что-то сделать, Хорза одним движением сломал бы ему шею.

Заллин смотрел вверх, на Крейклина, стоявшего почти прямо перед ним. Хорза, обливаясь потом и задыхаясь, тоже глядел в темные, глубоко посаженные глаза главного. Заллин попробовал было вывернуться, но затих, как только Хорза напряг руку.

Все смотрели на него – наемники, пираты или приватиры, как бы они себя ни называли. Они стояли вдоль стен ангара и смотрели на Хорзу. Но только Крейклин смотрел Хорзе в глаза.

– Не обязательно до смерти, – прохрипел Хорза. Он на мгновение перевел взгляд на серебристые волосы перед ним – пропитанные потом пряди прилипли к черепу. Потом Хорза опять поднял взгляд на Крейклина: – Я победил. Ты можешь высадить его при ближайшем заходе на планету. Или меня. Я не хочу его убивать.

Что-то темное и липкое, казалось, сочится из палубы у его правой ноги. Хорза понял, что это кровь из раны на правом бедре Заллина. На лице Крейклина появилось странное, отчужденное выражение. Лазерный пистолет, который был в кобуре, мигом оказался в его руке и теперь был направлен в лоб Хорзы. В тишине ангара Хорза услышал щелчок и жужжание: пистолет был включен и находился всего в метре от его головы.

– Тогда умрешь ты, – ровным, спокойным голосом сказал Крейклин. – На моем корабле нет места тем, кто не получает удовольствия от небольшого убийства.

Хорза посмотрел в глаза Крейклина поверх неподвижного ствола пистолета. Заллин застонал.

Хруст, как выстрел, эхом разнесся по металлическому пространству ангара. Хорза разжал руки, не сводя глаз с лица капитана. Обмякшее тело Заллина тяжело рухнуло на палубу. Крейклин улыбнулся и вложил в кобуру пистолет, который отключился, издав затихающий вой.

– Добро пожаловать на борт «Турбулентности чистого воздуха».

Крейклин вздохнул, перешагнул через тело Заллина, направился к середине переборки, открыл дверь и вышел, прогромыхав сапогами по ступеням. Большая часть команды последовала за ним.

– Хорошая работа.

Услышав эти слова, Хорза, все еще стоявший на коленях, обернулся. Это снова была женщина с приятным голосом – Йелсон. Она протянула ему руку – на этот раз, чтобы помочь подняться. Хорза с благодарностью принял помощь и встал на ноги.

– Я не получил от этого никакого удовольствия, сказал Хорза, отер тыльной стороной ладони пот со лба и посмотрел в глаза женщине. – Ты сказала, тебя зовут Йелсон, верно?

Она кивнула.

– А ты – Хорза.

– Привет, Йелсон.

– Привет, Хорза.

На ее лице мелькнула улыбка. Хорошая улыбка: Хорзе она понравилась. Он посмотрел на труп. Рана на ноге Заллина перестала кровоточить.

– Что делать с этим несчастным ублюдком?

– Можно выкинуть за борт, – ответила Йелсон.

Она посмотрела на оставшихся в ангаре – трех одинаково коренастых, поросших густым мехом мужчин в шортах. Они сгрудились у двери, через которую вышли остальные, и с любопытством рассматривали Хорзу. Все трое были в тяжелых сапогах, как будто начали облачаться в скафандры, но что-то им помешало. Хорза, сдерживая смех, улыбнулся и помахал им рукой:

– Привет.

Три мохнатых человека нестройно помахали ему в ответ своими темно-серыми руками.

– Это братсилакины, – сказала Йелсон. – Один, Два и Три, – добавила она, кивая по очереди на каждого. Мы наверняка единственный вольный отряд с клон-группой параноиков.

Хорза попытался по ее лицу определить, серьезно ли она говорит. Троица подошла к ним.

– Не верь ни одному ее слову, – сказал один таким тихим голосом, что Хорза удивился. – Мы ей всегда не нравились. Но мы надеемся, что ты на нашей стороне.

Шесть глаз тревожно посмотрели на Хорзу. Он выдавил из себя улыбку.

– Можете не сомневаться, – сказал он им.

– Затолкаем Заллина в вакуум-провод. Выбросить можно и потом, – сказала Йелсон троим клонам и подошла к телу.

Двое братсилакинов направились к ней, и втроем они перетащили безжизненное тело к площадке в полу ангара, вынули из нее несколько металлических планок, подняли крышку люка и впихнули труп в узкий подпол, после чего захлопнули крышку и уложили планки на место. Третий братсилакин взял с полки на стене тряпку и вытер с палубы кровь. Потом волосатая клон-группа направилась к двери, а оттуда – на лестницу. Йелсон подошла к Хорзе и мотнула головой.

– Идем! Я покажу, где ты можешь привести себя в порядок.

Он направился вслед за ней к выходу. Йелсон сказала через плечо, не останавливаясь:

– Остальные пошли есть. Увидимся в столовой, если ты вовремя управишься. Ориентируйся по запаху. Ну а я должна получить выигрыш.

– Выигрыш? – удивился Хорза.

Они подошли к двери, и Йелсон положила ладонь на то, что Хорза принял за выключатель. Затем повернулась и посмотрела ему в глаза:

– Конечно.

Она нажала выключатель ладонью. Освещение не изменилось, но Хорза почувствовал вибрацию под ногами, потом услышал шипение – похоже, заработали насосы.

– Я ставила на тебя, – сказала Йелсон и зашагала через две ступени по лестнице за дверью.

Хорза обвел взглядом ангар и последовал за ней.

Перед тем как «Турбулентность чистого воздуха» вернулась в гиперпространство, а экипаж сел за стол, корабль извергнул тело Заллина. Там, где корабль нашел живого человека в скафандре, он оставил мертвеца в шортах и изорванной футболке. Тело его крутилось и по мере замерзания покрывалось тонким слоем молекул воздуха, превращаясь в символ уходящей жизни.

4 ХРАМ СВЕТА

«Турбулентность чистого воздуха» пронеслась в тени луны, мимо ее пустынной, изъеденной кратерами поверхности – след корабля стал теряться, когда он огибал гравитационный колодец, – после чего помчалась к покрытой слоем облаков голубовато-зеленой планете. Едва луна осталась позади, курс корабля начал искривляться, и его нос постепенно развернулся прочь от планеты, нацелившись в открытый космос. Когда была пройдена половина этой кривой, с «ТЧВ» стартовал шаттл, устремившись к туманному горизонту – нечеткой границе темноты, которая наподобие плаща обволакивала планету.

Хорза был внутри шаттла, вместе с большинством пестрого экипажа «ТЧВ». Облаченные в скафандры, они сидели в тесном пассажирском отсеке. Скафандры у всех были разные и даже у братсилакинов слегка отличались один от другого. Единственный действительно современный скафандр был на Крейклине – скафандр, изготовленный на Раирче и отнятый им у Хорзы.

Оружие, как и скафандры, тоже было разношерстным; главным образом – лазеры или, точнее, то, что Культура называла КРИОС – когерентно-радиационной излучательной оружейной системой. Лучшие модели работали на волнах, невидимых человеческому глазу. У некоторых были плазменные ружья или тяжелые пистолеты, а у одного – довольно мощная с виду микрогаубица. И лишь у Хорзы было пулевое оружие, к тому же старое, примитивное, нескорострельное. Он перепроверил его уже в десятый или одиннадцатый раз и выругался. Выругался он и в адрес старого, протекающего скафандра – щиток шлема уже начал запотевать. Дело было безнадежным.

Шаттл начал крениться и вибрировать, входя в атмосферу планеты Марджойн, на которой они собирались атаковать и ограбить так называемый Храм Света.

«Турбулентности чистого воздуха» понадобилось пятнадцать дней, чтобы с черепашьей скоростью преодолеть около двадцати стандартных световых лет между системами Сорпена и Марджойна. Крейклин хвастался, что его корабль может развивать скорость чуть ли не в тысячу двести световых, но, по его словам, только в чрезвычайных случаях. Хорза с сомнением оглядел старый корабль – на его взгляд, если четырехзначное число и было достижимо, то в этом случае корабельные гипердвигатели размазали бы по небесам корабль и все его содержимое.

«Турбулентность чистого воздуха» была почтенным хронийским бронештурмовиком времен одной из поздних упадочнических династий, сконструированным в расчете больше на прочность и надежность, чем на высокие показатели и техническую изощренность. Хорза – учитывая познания экипажа в технике – считал это плюсом. Корабль имел около сотни метров в длину, двадцать – в ширину и пятнадцать – в высоту, плюс десятиметровой высоты хвостовое оперение. По обеим сторонам корпуса были смонтированы гипердвигатели: каждый напоминал корпус в миниатюре и был связан с ним короткими крыльями в середине и тонкими пилонами, стремительно отходившими от носа корабля. У «ТЧВ» была обтекаемая форма. Кроме гипердвигателей имелись и обычные: скоростные термоядерные – в хвостовой части и маленькие подъемные – в носовой, для полетов в атмосфере и гравитационных колодцах. Оснащение, по мнению Хорзы, оставляло желать много лучшего.

Ему отдали койку Заллина в двухметровой клетушке – эвфемистически именуемой каютой, – где находилась также койка Вабслина, корабельного механика. Сам Вабслин называл себя инженером, но, побеседовав с ним несколько минут о технических возможностях «ТЧВ», Хорза оставил попытки услышать что-нибудь внятное о наиболее сложных корабельных системах – коренастый светлокожий Вабслин мало что в них смыслил. Он не был неприятным, не пах и большую часть времени тихо спал, а потому Хорза решил, что могло быть и хуже.

В девяти каютах корабля обитали восемнадцать человек. Капитан имел, конечно, отдельную каюту, а братсилакины делили одну на троих – довольно вонючую. Они по возможности оставляли свою дверь открытой, все же остальные, проходя мимо, по возможности ее закрывали. Хорза был разочарован, узнав, что на борту всего четыре женщины. Две из них почти не выходили из своей каюты и общались с остальными главным образом при помощи знаков и жестов. Третья была религиозной фанатичкой: если она не пыталась обратить Хорзу в некую веру под названием Круг Огня, то сидела в своей каюте, которую делила с Йелсон, и слушала записи фэнтези. Похоже, Йелсон была единственной нормальной женщиной на борту, но Хорза не мог себя заставить смотреть на нее как на женщину. Она тем не менее взяла на себя труд представить Хорзу остальным и рассказать ему все необходимое о корабле и экипаже.

Он помылся в душевой кабинке, похожей на гроб, а потом по запаху, как и советовала Йелсон, отыскал столовую, где на него почти не обратили внимания, но какую-то еду в его сторону все же подвинули. Крейклин посмотрел на Хорзу лишь раз, когда тот сел между Вабслином и одним из братсилакинов, а после этого, не удостаивая его взглядом, продолжил говорить о вооружении, броне и тактике. После еды Вабслин показал новому соседу их общую каюту и ушел. Хорза очистил место на койке Заллина, прикрыл свое усталое, измученное старческое тело рваными простынями и провалился в глубокий сон.

Проснувшись, он собрал пожитки Заллина. Небогатое имущество – у парня было несколько футболок и шорт, пара небольших килтов, ржавый меч, коллекция дешевых кинжалов в потрепанных ножнах и несколько больших пластиковых микрокниг с движущимися картинками, которые, пока были открыты, воспроизводили сцены из древних войн. Этим собственность Заллина практически исчерпывалась. Еще Хорзе достался от парня протекающий скафандр, который был слишком велик и не регулировался по размеру, а также неухоженное и древнее пулевое ружье.

Их он оставил себе, а остальное завернул в одну из самых драных простыней и отнес в ангар. В ангаре все было по-прежнему. Никто даже не потрудился откатить шаттл на прежнее место. Там Хорза увидел Йелсон – голая по пояс, она тренировалась. Хорза остановился в проеме двери у нижней ступени, наблюдая за разминкой женщины. Она крутилась вокруг своей оси и делала прыжки вверх, назад с разворотом, сальто, наносила удары ногами и кулаками по воздуху, и при каждом резком движении издавала короткие хрипы. Потом женщина увидела Хорзу и остановилась.

– Добро пожаловать. – Она наклонилась, подняла полотенце и отерла им грудь и руки, покрытые золотистым пушком и блестящие от пота. – Я уж думала было, что ты протянул ноги.

– Я так долго спал? – спросил Хорза.

Он не знал, какой системой времяисчисления пользовались на корабле.

– Два стандартных дня. – Йелсон вытерла жесткие волосы и набросила влажное полотенце на чуть мохнатые плечи. – Но ты теперь выглядишь получше.

– Я и чувствую себя получше, – ответил Хорза.

Он еще не успел посмотреться в зеркало или реверсер, но знал, что его тело понемногу теряет старческий вид и возвращается в свое нормальное состояние.

– Вещи Заллина? – Йелсон кивком головы указала на тюк в его руках.

– Да.

– Я тебе покажу, как пользоваться вакуум-проводом. Выкинем это, когда в следующий раз выйдем из гиперпространства.

Йелсон подняла планки палубы и открыла крышку люка под ними, Хорза бросил пожитки Заллина в цилиндр, и Йелсон снова его закрыла. Мутатор вдохнул запах разогретого потного тела Йелсон, и запах ему понравился, но вела она себя с Хорзой так, что у него и мысли не возникало об иных отношениях между ними, кроме товарищеских. Он не возражал против того, чтобы обзавестись товарищем на этом корабле. Товарищ был ему очень нужен.

После этого оба отправились в столовую. Хорза проголодался, его тело требовало пищи, чтобы восстановиться и нарастить плоти на тот скелет, в который он превратился, выдавая себя за министра инопланетных дел Геронтократии Сорпена.

По крайней мере, подумал Хорза, хоть автоматический камбуз нормально работает, а гравитационное поле, похоже, довольно ровное. Мысль о тесных каютах, плохой еде и нестабильном тяготении повергала мутатора в ужас.

– …у Заллина не было настоящих друзей, – сказала Йелсон и тряхнула головой, набив рот едой.

Они сидели рядом в столовой. Хорзе хотелось знать, не станет ли кто-нибудь на корабле мстить за убитого им парня.

– Бедняга, – повторил Хорза, отложил ложку и секунду-другую смотрел перед собой сквозь тесное пространство столовой, с ее низко нависающим потолком, снова чувствуя под своими руками резкий, безвозвратный хруст костей, представляя себе, как ломается позвоночник, сокрушается трахея, разрываются артерии – будто одним поворотом выключателя обрывается жизнь парня. Хорза покачал головой. – Откуда он был?

– Кто его знает. – Йелсон пожала плечами. Она увидела выражение лица Хорзы и, не прекращая жевать, добавила: – Послушай, иначе он бы убил тебя. Теперь он мертв. Забудь о нем! Ничего, конечно, хорошего, но… в любом случае это был ужасно скучный тип. – И закинула в рот новую порцию еды.

– Я только подумал, не должен ли я кому-то что-то послать. Друзья, родственники или…

– Послушай, Хорза! – сказала Йелсон, повернувшись к нему. – Тот, кто попал на борт этого корабля, не имеет прошлого. Здесь считается дурным тоном спрашивать другого, кто он, откуда, чем занимался в прошлой своей жизни. Каждый из нас имеет свои секреты, а может, просто не хочет говорить или думать кое о чем из того, что сделал, или о том, что сделали с ним. Но так или иначе, лучше и не пытайся узнать. В этом гробу единственное место для личной жизни – между твоими ушами, так что пользуйся этим! Если ты проживешь достаточно долго, кто-то, может быть, и пожелает рассказать тебе, кем он был раньше… ну, скажем, если напьется… но к тому времени ты, возможно, не пожелаешь его слушать. Как бы то ни было, мой тебе совет – пока забудь об этом.

Хорза открыл было рот, намереваясь сказать что-то, но Йелсон продолжила:

– Сейчас я расскажу тебе все, что знаю, чтобы ты потом не спрашивал. – Она опустила на стол ложку и вытерла пальцем губы, потом повернулась на своем сиденье к нему лицом и подняла руку. Тонкий волосяной пушок на ее руках создавал вокруг кожи золотистый контур. Йелсон выставила палец. – Во-первых, корабль. Его построили хронийцы несколько сотен лет назад. У него был по меньшей мере десяток не очень заботливых владельцев. Сейчас мы без носового лазера – он вышел из строя, когда мы попытались перенастроить длину волны. Во-вторых… – Она выставила еще один палец . – Крейклин. Он владел этой посудиной еще до того, как кто-либо из нас с ним познакомился. Утверждает, будто выиграл ее перед самым началом войны, играя в Ущерб. Я знаю, он балуется этим, но насколько удачно – понятия не имею. В любом случае, это его дело. Официально мы называемся «Вольный отряд Крейклина», и он наш босс. Он довольно хороший командир и, если случается заварушка, бросается вперед вместе со всеми. Он не прячется за наши спины, и мне это в нем нравится. Его секрет в том, что он никогда не спит. У него… э-э… – Йелсон наморщила лоб, подыскивая подходящие слова, – углубленная специализация полушарий мозга. Треть времени одна половина спит, и тогда он немного сонный и смурной. Вторую треть времени спит другая половина, и тогда он – сплошная логика и числа: в это время общаться с ним очень непросто. И еще одну треть времени, например когда возникает чрезвычайная ситуация, бодрствуют и нормально работают обе половины. А потому подобраться к нему незаметно ох как нелегко.

– Клоны-параноики – раз, человек с системой переключения полушарий в черепе – два. – Хорза покачал головой. – Так-так. Продолжай.

– Три, – продолжала Йелсон, – мы не наемники. Мы – вольный отряд. Вообще-то мы пираты, но если Крейклину хочется называть нас отрядом, пусть будет так. Теоретически к нам может примкнуть любой, кто дышит кислородом и питается органической пищей, но на практике Крейклин довольно разборчив, и я уверена, что он не прочь стать еще разборчивее. Как бы то ни было, но мы исполнили несколько контрактов – главным образом по защите, пару раз обеспечивали эскорт при эвакуации с объектов третьего уровня, оказавшихся в зоне военных действий, но по большей части мы просто нападаем и грабим, если уверены, что в этой военной неразберихе сумеем безнаказанно уйти. То же самое мы собираемся сделать и сейчас. Крейклин услышал об этом местечке, которое называют Храм Света, на захолустной планете третьего уровня, и он считает, что это будет легкая прогулка – пользуясь его любимым выражением. Он говорит, там полно жрецов и сокровищ. Жрецов мы перестреляем, сокровища захватим. Оттуда мы отправимся к орбиталищу Вавач, пока Культура его не уничтожила, где купим что-нибудь на замену носовому лазеру. Цены, я думаю, будут подходящими. А если мы дождемся подходящего момента, там вообще всё будут раздавать задаром.

– А что с Вавачем? – спросил Хорза.

Он ничего такого не знал. Ему было известно лишь, что большое орбиталище Вавач находится в этой части театра военных действий, но полагал, что статус коллективной собственности должен вывести ее из-под удара.

– Разве твои друзья-идиране тебе не рассказывали? – спросила Йелсон и опустила руку с растопыренными пальцами. Хорза лишь пожал плечами, и тогда она продолжила: – Как тебе, вероятно, известно, идиране наступают по всему внутреннему флангу Залива – вдоль Сверкающего берега. Кажется, Культура решила-таки для разнообразия ввязаться в небольшую драчку или, по крайней мере, готовится к этому. Поначалу казалось, что они достигли негласного взаимопонимания и Вавач останется нейтральной территорией. Идиране относятся к планетам с каким-то религиозным трепетом, а это означает, что орбиталище их не интересует по-настоящему, пока Культура не собирается использовать ее в качестве базы. Культура обещала не делать этого. Черт побери, они теперь строят свои огромные Бессистемные корабли, и им вовсе не нужны никакие базы ни на орбиталищах, ни на кольцах, ни на планетах, ни на чем угодно… Так вот, все это разнообразное население и всякие отморозки на Ваваче думали, что ничего с ними не случится и они погреют руки на галактической драчке вокруг них… Потом вдруг идиране заявили, что они все же хотят занять Вавач, хотя и чисто номинально, без военного присутствия. Культура сказала, что не допустит этого; ни одна из сторон не собиралась поступаться своими драгоценными принципами, и в конце концов Культура заявила: «Ну, ладно, если не хотите уступить, мы взорвем орбиталище, прежде чем вы туда доберетесь». Вот это и происходит сейчас. Прежде чем идиранский флот заявится туда, Культура эвакуирует все чертово орбиталище, а потом взорвет его.

– Они хотят эвакуировать орбиталище? — удивился Хорза.

Он действительно впервые слышал об этом. Идиране, проводя инструктаж, ничего не говорили ему об орбиталище Вавач, и даже когда Хорза выдавал себя за министра инопланетных дел Эргатина, о событиях во внешнем мире он мог судить лишь по слухам. Любой идиот понимал, что вся область вокруг Сумрачного Залива (пространство в несколько сотен световых лет в длину, столько же в высоту и несколько десятков в глубину) может стать полем боя, но Хорзе так и не удалось разузнать, что же там происходит на самом деле. Война действительно набирала обороты, и все же только безумец мог додуматься до эвакуации всего населения орбиталища.

Но Йелсон утвердительно кивнула:

– Именно так. Не спрашивай меня, где они собираются взять для этого корабли, но они говорят, что именно так и сделают.

– Они с ума сошли. – Хорза покачал головой.

– Я думаю, это было ясно, когда они ввязались в войну.

– Верно. Извини. Продолжай, пожалуйста, – сказал Хорза, махнув рукой.

– Я забыла, что еще собиралась сказать. – Йелсон ухмыльнулась, глядя на три своих выставленных пальца, будто они могли служить подсказкой, потом снова перевела взгляд на Хорзу. – Вот, пожалуй, и все. Советую не высовываться и держать рот на замке, пока мы не доберемся до Марджойна, где стоит этот храм. Впрочем, когда мы там окажемся, высовываться все равно не рекомендую. – Йелсон засмеялась, и Хорза вдруг поймал себя на том, что тоже смеется. Она кивнула и опять взяла ложку. – Предположим, ты пройдешь экзамен, и люди, побывав с тобой под огнем, примут тебя. Но пока ты на этом корабле – мальчишка, независимо от того, чем занимался в прошлом. И твоя победа над Заллином тоже не в счет.

Хорза с сомнением посмотрел на нее, представив себе, как он идет в атаку – пусть даже на беззащитный храм – в бэушном скафандре с ненадежным пулевым оружием.

– Ну что ж, – вздохнул он, зачерпывая ложкой еду, пока вы все опять не начали делать ставки на то, как я отправлюсь на тот свет…

Йелсон секунду разглядывала его, потом ухмыльнулась и снова принялась за еду.

Крейклин – вопреки тому, что говорила Йелсон, проявил определенный интерес к прошлому Хорзы. Капитан пригласил мутатора в свою каюту, красивую и опрятную: все было аккуратно разложено, укреплено в зажимах или лежало на сетках, и пахло здесь свежестью. У одной стен стояли стеллажи с настоящими книгами, а на полу лежал абсорбирующий ковер. С потолка свисала модель «ТЧВ», на стене было закреплено большое лазерное ружье – оно выглядело довольно внушительно со своей большой аккумуляторной батареей и разделителем луча на конце ствола. В мягком свете внутри каюты ружье сверкало, как отполированное.

– Садись!

Крейклин указал Хорзе на невысокий стул, а сам тем временем сложил свою кровать в диван и рухнул на него. Потом он протянул руку, взял с полки два нюхательных флакончика и один из них протянул Хорзе; тот взял его и сорвал пробку. Капитан «Турбулентности чистого воздуха» глубоко вдохнул пары из своего флакона, а потом глотнул немного непрозрачной жидкости. Хорза сделал то же самое. Он узнал вещество, только не смог припомнить названия – одно из тех, которые можно вдыхать, получая при этом кайф, или пить, не утрачивая способности к общению. Его активные составляющие при температуре тела действовали не дольше нескольких минут, а в пищеварительном тракте большинства гуманоидов расщеплялись быстрее, чем всасывались.

– Спасибо, – сказал Хорза.

– Да, вид у тебя теперь куда как лучше, чем когда ты здесь появился.

Крейклин посмотрел на грудь и руки Хорзы. Четыре дня отдыха и плотная пища почти вернули мутатору его обычный облик. Его туловище и конечности снова стали почти такими же мускулистыми, как прежде, а живот при этом не увеличился. Кожа приобрела упругость и золотисто-коричневый оттенок, лицо стало суровее и подвижнее. Волосы его подросли и начали темнеть от корней, а редкую бело-желтую старческую поросль Хорза срезал. Ядовитые зубы тоже начали восстанавливаться, но пользоваться ими снова можно будет лишь дней через двадцать.

– Я и чувствую себя лучше.

– Хм. Жаль Заллина, но я уверен, ты меня понимаешь.

– Ясное дело. Я только рад, что ты дал мне этот шанс. Другие бы меня пристрелили и выбросили.

– Такая мысль и мне приходила в голову, – сказал Крейклин, крутя в руке свой флакон. – Но я чувствовал, ты не просто мешок с говном. Не скажу, что я сразу же поверил в твои рассказы о состаривающем препарате и идиранах, но мне захотелось посмотреть, какой из тебя боец. Но скажи честно, тебе ведь повезло, да? – Он улыбнулся Хорзе, тот улыбнулся в ответ. Крейклин посмотрел на книги на дальней от него стене. – В любом случае Заллин был балластом; ты понимаешь, о чем я? Он опять посмотрел на Хорзу. – Парнишка едва представлял, с какого конца стреляет ружье. Я собирался прогнать его при первой же посадке. – Он вдохнул еще порцию паров.

– Ну да, я уже сказал – спасибо.

Хорза все больше склонялся к тому, что его первое впечатление о Крейклине как о порядочном мерзавце было более-менее верным. Если Крейклин так или иначе собирался высадить Заллина, то зачем было заставлять их драться до смерти? Хорза мог бы спать в шаттле или в ангаре, а если не он, то Заллин. Конечно, от лишнего человека на борту «ТЧВ» на пути к Марджойну не сделался бы просторнее, но переход был не из долгих, а воздуха имелось достаточно. Крейклин просто хотел устроить представление.

– Я тебе благодарен, – сказал Хорза, и на мгновение, прежде чем вдохнуть еще раз, поднял свой флакон. Он внимательно разглядывал лицо Крейклина.

– Расскажи-ка мне, каково это – работать на этих трехногих ребят, – сказал Крейклин, улыбнувшись и положив руку на подло котник дивана. Он поднял брови . – А?

«Так-так!» – подумал Хорза.

– У меня не хватило времени, чтобы разобраться, ответил он. – Пятьдесят дней назад я был еще капитаном морской пехоты на Слэддене. Ты, наверно, о нем и не слышал?

Крейклин помотал головой. Хорза последние два дня разрабатывал свою легенду и знал, что если Крейклин решит ее проверить, то установит, что такая планета есть, что населяют ее в основном гуманоиды и что недавно она перешла под управление идиран.

– Так вот, идиране хотели нас наказать, потому что мы продолжали бороться и после капитуляции, но тут они выловили меня и сказали, что я останусь в живых, если выполню одно их задание. Я будто бы очень похож на одного старикашку, которого они очень хотят иметь на своей стороне. Если они его уберут, смогу ли я притвориться им? Я подумал: черт побери, что я теряю? И вот я принял эту состаривающую дрянь и отправился на планету Сорпен, где изображал из себя одного министра. И у меня все неплохо получалось, пока не появилась та женщина из Культуры – из-за нее меня разоблачили и едва не укокошили. Я уже был на волосок от смерти, но тут появился идиранский крейсер – идиране решили ее захватить. Они спасли меня и схватили ее и уже направлялись к своему флоту, но тут на них напал экспедиционный корабль Контакта. Меня впихнули в этот скафандр и вышвырнули за борт – дожидаться флота. Хорза надеялся, что его история звучит не слишком заученно. Крейклин, морща лоб, уставился на флакон в своей руке.

– Я думал об этом. – Он посмотрел на Хорзу. – Почему крейсер приземлялся один, когда флот был совсем недалеко?

Хорза пожал плечами.

– Я тоже не знаю. Мы и поговорить толком не успели – появился этот корабль Контакта. Думаю, им позарез нужна была эта женщина, и они решили, что, если дожидаться флота, корабль Контакта их обнаружит, заберет женщину и удерет.

Крейклин задумчиво кивнул.

– Да. Вероятно, очень она им была нужна. Ты ее видел?

– О да. Перед тем как она меня разоблачила и потом тоже.

– Какая она из себя? – Крейклин нахмурил брови и снова начал перебирать пальцами флакон.

– Высокая и худая, довольно хорошенькая и все равно отталкивающая. Слишком хитра, на мой вкус. Не знаю… Не очень отличается от остальных женщин Культуры, которых я знал. То есть они все выглядят по-разному, но она среди них в глаза бы не бросилась.

– Говорят, они какие-то особенные, эти агенты Культуры. Вроде умеют делать… всякие там трюки, да? Разные там адаптационные механизмы и навороченная химия тела. Ты не слышал, она делала что-нибудь особенное?

Хорза покачал головой, мысленно спрашивая себя, куда клонит капитан.

– Мне ничего такого не известно, – ответил он.

«Навороченная химия тела» – так сказал Крейклин.

Что, если он уже догадывается? Вдруг он решил, что Хорза – агент Культуры или даже мутатор? Крейклин некоторое время разглядывал свой флакон, потом кивнул и сказал:

– Пожалуй, женщины Культуры – это единственный тип женщин, с которыми я хотел бы иметь дело. Говорят, у них и в самом деле есть все эти… штуки, ты понимаешь, о чем я говорю. – Крейклин подмигнул, глядя на Хорзу, и вдохнул из флакона. – Между ног. У мужиков – это такие наращенные яйца, да? Что-то вроде замкнутой циркуляции… И у женщин тоже что-то похожее. Будто бы они могут трахаться часами… Ну, минутами – это точно…

Язык у Крейклина начал слегка заплетаться, а взгляд остекленел. Хорза старался ничем не выдать свое презрение. «Опять двадцать пять», – подумал он, пытаясь подсчитать, сколько раз он слышал (обычно от представителей обществ третьего и ниже уровней, близких к гуманоидному типу и в большинстве случаев – мужского пола) этот почтительный, завистливо-восторженный тон, эти разговоры о том, что «У Культуры-то покайфовее будет». Проявляя в этом отношении нездоровую сдержанность, Культура установила предельный размер таких измененных гениталий, наследуемых ее гражданами.

Конечно, скромность Культуры только подогревала интерес всех остальных, и Хорза иногда злился на людей, проявлявших раболепное почтение к квазитехнологической сексуальности Культуры, нередко преувеличенной. Но в Крейклине это его нисколько не удивило. Он подумал, что капитан, может быть, и себе сделал дешевенькую эрзац-операцию, желая получить тот эффект, которым наслаждались жители Культуры. Подобные операции были делом обычным, хотя и небезопасным. Слишком часто они (в особенности на мужчинах) делались топорно, без малейших попыток укрепить сердце и сосудистую систему, чтобы те соответствовали возросшим нагрузкам. (В Культуре повышенная выносливость, конечно же, передавалась по наследству.) Из-за такого слепого подражания упадочным нравам Культуры нередко в буквальном смысле разбивались сердца. «А теперь, наверное, начнется разговор об этих замечательных наркогландах», – подумал Хорза.

– … Да, и потом у них есть наркогланды, – продолжал Крейклин, по-прежнему глядя в пустоту и кивая сам себе. – Говорят, они в любой момент могут выделять в себя что душе угодно. Стоит им только об этом подумать. Выделяют, понимаешь, любые вещества, и оказываются на верху блаженства. – Крейклин погладил флакон в своей руке. – А еще говорят, что женщину Культуры невозможно изнасиловать, а? – Ответа он, похоже, не ждал, и Хорза промолчал. Крейклин опять кивнул. – Да, у них есть класс, у этих женщин. Они не то что это дерьмо на моем корабле. – Крейклин пожал плечами и еще раз понюхал флакон. – И все-таки…

Хорза откашлялся и, наклонившись вперед, не глядя на Крейклина, сказал:

– Она все равно уже мертва.

– Как-как? – сказал Крейклин, с отсутствующим видом глядя на мутатора.

– Та женщина Культуры, – пояснил Хорза. – Она мертва.

– Ах да. – Крейклин кивнул, потом откашлялся и сказал: – Ну, так что ты теперь собираешься делать? Я вообще-то рассчитываю, что ты будешь участвовать в акции с храмом. Думаю, ты нам обязан – мы ведь тебя подвезли.

– Ясное дело, не беспокойся, – сказал Хорза.

– Договорились. А там посмотрим. Если снова наберешь форму, сможешь остаться. Не хочешь – мы тебя высадим где скажешь, в разумных пределах, как говорится. А операция эта – легкая прогулка, слетаем туда и обратно. – Крейклин сделал пикирующее движение ладонью, словно та была моделью «ТЧВ», висевшей где-то над головой Хорзы. – А потом отправимся на Вавач. – Он сделал еще глоток из флакона. – Ты, видать, не играешь в Ущерб, а? – Он поставил флакон, и Хорза сквозь пары, поднимающиеся из горлышка, заглянул в его хищные глаза.

– Этого порока у меня нет. Не было случая научиться.

– Нет – значит, нет. Это единственная стоящая игра. – Крейклин кивнул. – Если не говорить об этом.. . – Он улыбнулся и окинул взглядом каюту, явно имея в виду корабль, людей в нем и их занятие. – Кажется, сказал Крейклин, подавшись вперед, – я тебе уже говорил: «Добро пожаловать на борт», так что – добро пожаловать. – Он наклонился и похлопал Хорзу по плечу. – Пока ты не забываешь о том, кто здесь главный. А? – Крейклин опять широко улыбнулся.

– Это твой корабль, – сказал Хорза.

Он допил все, что оставалось во флаконе, и поставил его на полку рядом с портретом-голограммой Крейклина: тот стоял в черном скафандре и с лазерным ружьем в руках – тем самым, которое висело на стене.

– Думаю, мы поладим, Хорза. Ты познакомишься с остальными, придешь в норму, и мы тряханем как следует этих монахов. Что скажешь? – Капитан снова подмигнул ему.

– Заметано.

Хорза встал и улыбнулся. Крейклин открыл ему дверь.

«Для следующего перевоплощения, – подумал Хорза, выйдя из каюты и направляясь к столовой, – запомнить образ… капитана Крейклина!»

За несколько следующих дней он и в самом деле познакомился со всем экипажем. Он говорил с теми, кто не отказывался говорить, внимательно наблюдал за теми, кто говорить не желал, и ловил слухи о них. Йелсон по-прежнему была единственным его другом, но он поладил и с Вабслином, с которым делил каюту, хотя коренастый инженер был малоразговорчив и, когда не ел и не работал, обычно спал. Братсилакины, судя по всему, решили, что Хорза не настроен против них, но, похоже, до Марджойна и налета на Храм Света не стали утверждаться в мнении, что он за них.

Набожную женщину, которая делила каюту с Йелсон, звали Доролоу. Она была полной, светлокожей и светловолосой, а ее большие уши свисали до самого подбородка. Говорила она очень высоким, скрипучим голосом, который, по ее словам, был тише некуда; глаза у нее постоянно слезились, а движения были порывистыми и нервными.

Самым старым в группе был Авигер: невысокого росточка, с обветренным лицом, коричневой кожей и скудной растительностью на голове. У него были удивительно гибкие руки и ноги – например, он мог сцепить руки за спиной и, не расцепляя, перекинуть через голову. Он делил каюту с человеком по имени Джандралигели – высоким и худым мондлидицианином средних лет, с откровенной гордостью носившим на лбу тотемные шрамы – символы его родного мира, а на лице – выражение постоянного презрения. Он демонстративно игнорировал Хорзу, но Йелсон сказала, что он так относится ко всем новеньким. Джандралигели массу времени тратил на поддержание в чистоте и порядке своего скафандра – старого, но в хорошем состоянии, – и лазерного ружья.

Двух женщин, что держались замкнуто, звали Гоу и ки-Алсорофус. По всеобщему мнению, оставаясь вдвоем в своей каюте, они ублажали друг дружку, что, похоже, злило наименее терпимых мужчин отряда – то есть большую их часть. Обе были довольно молоды и едва умели говорить на марейне. Хорза решил было, что именно поэтому женщины чураются остальных, но потом выяснилось, что они к тому же очень застенчивы. Та и другая были среднего роста, обычного телосложения, с сероватой кожей и острыми чертами лица; глаза их напоминали черные озера. Может, это и к лучшему, подумал Хорза, что они не слишком часто смотрят в упор на остальных: взгляд таких глаз кого хочешь выведет из равновесия.

Мипп был жирным мрачным типом с кожей цвета воронова крыла. Он умел пилотировать корабль, когда Крейклина не было на борту, а отряд на земле нуждался в поддержке; мог он управлять и шаттлом. Он считался также хорошим стрелком, шла ли речь о плазменной пушке или скорострельном пулемете, но при этом был не дурак выпить и, случалось, напивался до полусмерти всевозможными ядовитыми жидкостями, которые добывал на камбузе. Раз или два Хорза слышал, как его рвало в туалете. Мини делил свою каюту с другим пьяницей по имени Нейсин. Тот был куда общительнее и часто пел. Нейсину было нужно (или он убедил себя, что нужно) забыть что-то страшное, и, хотя он пил чаще и регулярнее Миппа, иногда, приняв чуть больше обычного, он затихал, а потом вдруг начинал плакать, громко и хрипло всхлипывая. Нейсин был маленьким и жилистым, и Хорза спрашивал себя, где в нем помещается все выпитое и откуда берется столько слез в его маленькой бритой голове. Может, у него между глоткой и слезными железами есть прямой канал?

Тзбалик Одрейи был доморощенным компьютерным асом. Теоретически вместе с Миппом он мог бы взломать пароли, введенные Крейклином в немыслящий компьютер «ТЧВ», а потом угнать корабль: поэтому их никогда не оставляли вдвоем на борту, если Крейклин сходил. На самом деле Одрейи разбирался в компьютерах не так уж хорошо, что быстро выяснил Хорза, задав ему, словно мимоходом, пару-другую точно подобранных вопросов. Однако этот высокий, чуть сутулый человек с длинным желтым лицом знал, по-видимому, достаточно много для того, чтобы справиться с любой неисправностью в мозгу корабля, рассчитанном на надежность, без всяческих тонкостей. Тзбалик Одрейи делил каюту с Равой Гэмдолом, который, судя по цвету его кожи и пушку на ней, был земляком Йелсон, хотя сам он это отрицал. Йелсон на эту тему высказывалась тоже очень неопределенно, и особых симпатий друг к другу они не питали. Рава был еще одним отшельником. Он выгородил крошечное пространство вокруг своей верхней койки и оборудовал его несколькими маленькими лампочками и вентилятором. Иногда он проводил в своем укрытии несколько дней подряд, входя туда с полным контейнером воды и выходя с другим, полным мочи. Тзбалик Одрейи делал вид, что не замечает своего соседа по каюте, и категорически отрицал, что вдувает дымок едкой травки сифетресси, которую курил, в вентиляционные отверстия крохотного обиталища Равы.

Последнюю каюту делили Ленипобра и Ламм. Ленипобра был самым молодым в отряде – долговязый заика с огненно-рыжими волосами. Он чрезвычайно гордился своим татуированным языком и при малейшей возможности показывал его. Татуировка изображала человеческую женскую особь и была грубой во всех отношениях. За отсутствием на борту «ТЧВ» настоящего медика его обязанности выполнял Ленипобра, которого редко видели без маленького скринбука с каким-нибудь продвинутым учебником по пангуманоидной медицине. Он с гордостью показал скринбук Хорзе, включая и некоторые живые страницы; на одной из них в ярких красках демонстрировались базовые методики лечения глубоких лазерных ожогов наиболее распространенных видов пищеварительного тракта. Ленипобре все это ужасно нравилось. Хорза мысленно завязал узелок на память: ни в коем разе не получить ранений в Храме Света. У Ленипобры были длинные и тонкие руки, и четверть всего времени он пребывал на четвереньках, но Хорзе так и не удалось выяснить, что это: естественное для его вида поведение или просто причуда.

Ламм был ростом существенно ниже среднего, но довольно мускулистым и коренастым. У него были двойные брови и маленькие привитые рожки – они торчали из его редеющих, но очень темных волос над лицом, на которое Ламм изо всех сил напускал агрессивное и угрожающее выражение. Между боевыми операциями он почти не говорил, а если все же говорил, то обычно о боях, в которых участвовал, людях, которых убил, оружии, которое использовал, и тому подобном. Ламм считал себя вторым лицом на корабле, хотя Крейклин не выделял никого из членов экипажа. Ламм время от времени напоминал остальным, что лучше не создавать ему проблем. Он был хорошо вооружен и опасен, и в его скафандре даже имелся атомный заряд, который, по уверению Ламма, он скорее готов был взорвать, чем дать захватить себя. Видимо, он полагал, что нагонит на остальных страху и те не станут его раздражать: ведь в приступе гнева Ламм может взорвать свой легендарный атомный заряд.

– Черт тебя побери, что ты на меня уставился? – перекрывая помехи, прозвучал в шлемофоне голос Ламма.

Хорза, которого основательно растрясло в слишком большом скафандре, вдруг понял, что он действительно смотрит в упор на того, кто сидит прямо напротив. Он коснулся кнопки микрофона на шее и сказал:

– Я просто задумался.

– Нечего на меня смотреть.

– Но куда-то ведь смотреть нужно, – шутливо сказал Хорза человеку в матово-черном скафандре и шлеме с серым щитком.

Черный скафандр махнул свободной от лазерного ружья рукой:

– Я тебе, бля, сказал – не смотри на меня! Хорза опустил руку от шеи и кивнул внутри шлема, но тот был так плохо подогнан, что даже не шелохнулся. Он уставился на переборку фюзеляжа над головой Ламма.

Они собирались атаковать Храм Света. Крейклин сидел за штурвалом шаттла, ведя его на небольшой высоте к полоске рассвета. Внизу простирались погруженные в ночную тьму густые леса Марджойна, от которых исходил пар. План состоял в следующем: «ТЧВ» должен вернуться к планете, оставляя за кормой низкое рассветное солнце, заблокировать эффекторами действие имеющейся в храме электроники и произвести как можно больше шума вспомогательными лазерами и несколькими вакуумными бомбами. Пока этот маневр отвлекает на себя все оборонительные средства храма, шаттл должен либо направиться прямо к храму и высадить весь экипаж там, либо, если священники окажут сопротивление, приземлиться в лесу – так, чтобы храм оказался со стороны рассвета, – где отряд и покинет корабль. Там отряду предстояло рассредоточиться: те, кто имел антигравы, должны были лететь к храму, а другие, как Хорза, ползти, идти, бежать – кто во что горазд – к невысоким, с покатыми крышами зданиям и приземистым башням, которые и представляли собой Храм Света.

Хорза никак не мог поверить, что они собираются проделать все это без предварительной разведки, но Крейклин, которому задали этот вопрос во время короткого совещания в ангаре перед началом операции, настоял на своем, утверждая, что разведка лишит нападение внезапности. У него есть точные карты этого места и хороший план операции. Если каждый станет придерживаться плана, все будет в полном порядке. Монахи не круглые идиоты, и Контакт наверняка известил их о ведущихся вокруг планеты военных действиях. А потому, если эта секта наняла команду воздушного наблюдения, лучше не пытаться проводить предварительную разведку, которая может все сорвать.

На Хорзу и кое-кого еще такая аргументация не произвела особого впечатления, но поделать они ничего не могли. И вот теперь, потея и нервничая, болтаясь, как дерьмо в бочке, в видавшем виды шаттле, они на гиперзвуковой скорости неслись в потенциально враждебную атмосферу. Хорза вздохнул и еще раз проверил ружье.

Ружье Хорзы было старым и ненадежным, как и древние защитные доспехи. Он проверял свое оружие на корабле при помощи холостых патронов, и его дважды заклинивало. Магнитный движок, кажется, с грехом пополам еще действовал, но, судя по рассеиванию пуль, его нарезка уже никуда не годилась. Пули были большими – калибром не менее семи миллиметров и длиной калибра в три. Магазин был рассчитан всего на сорок восемь патронов, а скорострельность не превышала восьми выстрелов в секунду. Невероятно, но факт: громадные пули были даже не разрывными – обычные куски металла, ничего больше. Вдобавок не работало прицельное устройство – если включить его, маленький экран заполнялся красным туманом. Хорза вздохнул.

– Мы идем на высоте в триста метров над верхушками деревьев, – сказал голос Крейклина из пилотской кабины шаттла. – Скорость около полутора звуковых. «Турбулентность» начала свой маневр. Еще минуты две. Я уже вижу утреннюю зарю. Всем удачи.

Голос замер, в динамике шлема затрещали помехи. Некоторые обменялись взглядами сквозь смотровые окошки скафандров. Хорза посмотрел на Йелсон, сидевшую в трех метрах от него на другой стороне шаттла, но ее щиток был зеркальным, и Хорза не знал, смотрит она на него или нет. Он не прочь был бы сказать ей пару слов, но не хотел делать это по общему каналу связи – вдруг она сосредотачивается, готовится. Рядом с Йелсон сидела Доролоу. Ее рука в перчатке осенила собственный шлем знаком Огненного Круга.

Хорза хлопнул ладонью по старому ружью и подул на запотевший уголок щитка в верхней части, но стало только хуже, как, впрочем, он и предполагал. Что, если поднять щиток? Ведь они уже в атмосфере планеты.

Вдруг шаттл содрогнулся, словно задел вершину горы. Всех швырнуло вперед, ремни безопасности натянулись, несколько ружей подскочили вверх и вперед, ударились в потолок и снова упали на палубу. Каждый поспешил схватить свое. Хорза закрыл глаза; его бы ничуть не удивило, если бы кто-то из этих деятелей уже снял оружие с предохранителя. Но все кончилось благополучно. Десант расселся по местам, не выпуская теперь из рук оружия и осматриваясь по сторонам.

– Что это было, черт возьми? – нервно рассмеялся старик Авигер.

Шаттл заложил крутой поворот, половина людей вжалась в спинки сидений, а другая повисла на ремнях безопасности. Затем шаттл повернул в другую сторону, и позы сменились на противоположные. В наушниках Хорзы по открытому каналу раздались крики и проклятия. Шаттл нырнул вниз так, что Хорза ощутил пустоту в желудке, затем выровнял курс и опять полетел спокойно.

– Попали под неприятельский огонь, – лаконично сообщил Крейклин, и все шлемы завертелись из стороны в сторону.

– Что?

– Неприятельский огонь?

– Так я и знал!

– Ого-го!

– Черт!

– Ну конечно, стоило мне услышать эти роковые слова про легкую прогулку, как я сразу же… – начал было Джандралигели занудным тоном всезнайки, но Ламм его перебил:

– Вражеский, бля, огонь. Этого нам только не хватало. Вражеский, бля, огонь.

– Значит, у них есть оружие, — сказал Ленипобра.

– Черт, а у кого его сейчас нет? – выругалась Йелсон.

– Чицел-Хорхава, добрая госпожа, спаси нас всех, забормотала Доролоу, и пальцы ее завращались быстрее, осеняя кругами щиток шлема.

– А ну заткнись! – напустился на нее Ламм.

– Будем надеяться, что Мипп отвлечет их и при этом уйдет живым, – сказала Йелсон.

– Может, стоит отменить операцию, – предложил Рава Гэмдол. – Как вы думаете? Не отменить ли ее? Кто считает…

– НЕТ! – ДА! – НЕТ! – прозвучали почти одновременно три голоса.

Все посмотрели на трех братсилакинов. Два братсилакина по краям повернули свои шлемы к среднему, и в это время шаттл снова нырнул вниз. Шлем среднего братсилакина быстро повернулся направо, потом налево.

– Черт вас подери! – раздался голос по открытому каналу. – Слушать всем: НЕТ!

– Я думаю, может, стоит… – начал снова Рава Гэмдол, но тут закричал Крейклин:

– Посадка! Всем приготовиться!

Шаттл резко затормозил, круто вильнул в сторону, потом в другую, задрожал и спикировал. Он подпрыгнул, потом его тряхнуло, и Хорза уже подумал, что они падают, но тут шаттл скользнул по ровной поверхности и остановился. Задняя дверь открылась. Хорза вскочил вместе с остальными и бросился наружу, в лес.

Они находились на поляне. У дальнего ее конца на больших раскидистых деревьях все еще раскачивались ветки – там несколько секунд назад пролетел шаттл, направляясь к ровной, поросшей травой небольшой площадке. Хорза успел заметить, как несколько ярких птиц быстро слетели с ближайших деревьев, увидел голубовато-розовое небо. А еще секунду спустя он уже бежал вместе с остальными, огибая нос шаттла, все еще отливавший темно-красным, и обугленную под ним растительность, а потом – в заросли. Лишь немногие имели антигравитационные аппараты и могли лететь над подлеском между мшистых стволов, но им мешали лианы, висевшие между деревьями, как оплетенные цветами буксировочные тросы.

Храма пока видно не было, но, по словам Крейклина, он находился прямо перед ними. Хорза оглянулся на остальных пеших бойцов – они перебирались через упавшие стволы, поросшие мхом, продирались через лианы и торчавшие в воздухе корни.

– Какое в жопу – рассеяться! Нам так не продраться, – послышался голос Ламма.

Хорза огляделся вокруг, посмотрел вверх и увидел черный скафандр, направлявшийся вертикально к зеленой массе листьев над ними.

– Сука, – произнес задыхающийся голос.

– Ага, с-с-сука, – согласился Ленипобра.

– Ламм, – сказал Крейклин, – слушай, что тебе говорят, идиот, – не сбиваться в кучу. Рассеяться. Рассыпаться, черт побери!

Хорза, почувствовав сквозь скафандр прошедшую над ними ударную волну, немедленно упал на землю. Динамик шлема, передававший наружные шумы, выдал грохот еще одного взрыва.

– Это над нами пролетела «ТЧВ»! – Хорза не узнал голоса.

– Ты уверен? – Еще чей-то голос.

– Я видел сквозь кроны! Это была «ТЧВ»! Хорза поднялся и снова припустил бегом.

– Вот чернокожая мразь – чуть бошку мне не оторвал… – сказал Ламм.

Впереди, сквозь стволы и листья, замерцал свет. Хорза услышал выстрелы: резкий треск пуль, хлопки (уууп) лазеров и бах-вжжж-бум плазменных ружей. Он подбежал к невысокой, поросшей кустарником насыпи и лег так, чтобы можно было наблюдать местность через ее вершину. Да, впереди виднелись четкие контуры Храма Света на фоне утренней зари, стены, покрытые лианами, лозами и мхом. Над угловатыми стволами деревьев торчало несколько шпилей и башен.

– Вот он! – прокричал Крейклин; Хорза посмотрел вдоль насыпи и увидел, что часть отряда распростерлась на земле, как и он. – Вабслин! Эвигep! – приказал Крейклин. – Прикройте нас плазмой! Нейсин, шурани-ка из микро по обе стороны храма… и позади него. Остальные – со мной!

Все поднялись почти одновременно, продрались через поросшую кустарником и мхом седловину насыпи на другую сторону. Там тоже был кустарник и росла высокая трава наподобие тростника, со стеблями, покрытыми кусачим темно-зеленым мхом. Поросль тут была довольно высокой – по грудь, продвигаться было не очень легко, но зато можно было мгновенно пригнуться и уйти из-под огня. Хорза кое-как пробирался через нее. Сверху слышались выстрелы, вспышки плазмы освещали покрытую мраком полоску земли между ними и наклонной стеной храма.

Фонтаны земли, взмывавшие вверх, и удары, которые он ощущал ногами, сообщили Хорзе, что Нейсин, вот уже два дня не бравший в рот спиртного, ведет плотный и – что более важно – точный огонь из своей микрогаубицы.

– Огневое сопротивление с верхнего уровня слева, послышался спокойный, неспешный голос Джандралигели. В соответствии с планом он должен был прятаться высоко в кронах деревьев и вести наблюдение за храмом. – Я их накрою.

– Черт! – раздался чей-то крик; голос принадлежал одной из женщин.

Хорза слышал звуки выстрелов впереди, но вспышек в той части храма, которую он видел, не наблюдалось.

– Опаньки. – В наушниках послышался самодовольный голос Джандралигели. – Накрыл!

Хорза увидел облачка дыма над левой частью храма. Он уже прошел примерно половину пути, а может, и больше, и видел неподалеку от себя, справа и слева, других членов отряда: они пробирались через камыши и кустарник, держа винтовки высоко на плече. Все были с ног до головы измазаны темно-зеленым мхом, и Хорза подумал, что это может быть хорошим камуфляжем (если, конечно, не выяснится, что тут растет неизвестная ранее разновидность мыслящих мхов-убийц… прекрати дурить, сказал он себе).

Громкие хлопки в кустах поблизости; потом, словно спугнутые птицы, перед ним пролетели раздробленные куски камышовых стеблей. Хорза рухнул на землю и почувствовал, что она содрогается. Перекатившись на спину, он увидел, как пламя пожирает покрытые мхом стебли наверху. Позади него словно висело мерцающее огненное облако.

– Хорза? – раздался голос Йелсон.

– Жив, – ответил он, встал на четвереньки и побежал сквозь траву, огибая кусты и молодые деревья.

– Теперь вступаем мы, – сказала Йелсон.

Она тоже была среди верхушек деревьев – вместе с Ламмом, Джандралигели и Нейсином. По плану все, кроме Нейсина и Джандралигели, теперь должны были двинуться к храму по воздуху, на антигравах. Хотя такие устройства и давали определенные преимущества, у них имелись и недостатки: объект в воздухе поразить было труднее, чем на земле, и расход боеприпасов был гораздо выше. Еще одним обладателем антиграва в отряде был Крейклин, но он сказал, что предпочитает использовать этот аппарат в чрезвычайных случаях или ради эффекта неожиданности, а потому находился на земле вместе с остальными.

– Я у стены! – Хорзе показалось, что это голос Одрейи. – Похоже, проблем не будет. Взобраться на стену совсем просто, из-за мха она…

В наушнике Хорзы раздался щелчок. Он не знал, что это: то ли нарушилась связь, то ли что-то случилось с Одрейи.

– …ройте меня, пока я…

– …вай, ты, бесполезная… – затрещало в наушниках Хорзы.

Он продолжал продираться сквозь камышовые заросли, слегка постукивая рукой по шлему.

– …идиот!

Наушник загудел, потом замолчал. Хорза выругался и остановился, пригнулся к земле. Он пошарил по пульту управления коммуникатором сбоку шлема, пытаясь вернуть наушники к жизни. Пальцы у перчатки скафандра были огромные, что мешало нащупать нужную кнопку. Наушники оставались немы. Хорза снова выругался, поднялся на ноги и стал продираться дальше сквозь кустарник и высокую траву к стене храма.

– …аряд внутри! – раздался внезапно голос в наушниках. – Это …енно просто! – Он не понял, чей это голос, и к тому же наушник снова смолк.

Хорза добрался до основания стены – она поднималась из кустарника под углом в сорок градусов и была покрыта мхом. Метрах в семи над собой он увидел двух других членов отряда – те уже почти добрались до самого верха. Увидел Хорза и летящую фигуру, мелькнувшую в воздухе и исчезнувшую за бруствером. Он начал карабкаться вверх. Из-за громоздкого, большого скафандра это оказалось труднее, чем могло бы быть, но он добрался до верха, ни разу не сорвавшись, перепрыгнул через бруствер и очутился на широкой дорожке. На следующий этаж вела такая же наклонная, поросшая мхом стена. Справа от Хорзы стена образовывала угол – там возвышалась приземистая башенка; слева дорожка, казалось, исчезала в другой стене, глухой и перпендикулярной первой. По плану Крейклина Хорза должен был двигаться в этом направлении и отыскать имеющуюся там дверь. Хорза засеменил к глухой стене.

Из-за угла наклонной стены на мгновение высунулся чей-то шлем, Хорза на всякий случай нырнул вниз и в сторону, но тут в том же месте показалась рука, а за ней опять шлем, и он узнал Гоу.

Хорза на бегу откинул щиток своего шлема, и в лицо ему ударил марджойнский воздух, напитанный запахом джунглей. Он услышал выстрел – в храме громыхнул снаряд, затем другой – вдалеке ухнула микрогаубица. Хорза подбежал к узкому входу, проделанному в наклонной стене и полускрытому лентами мшистой поросли. Гоу, держа наготове пистолет, стояла на коленях на расщепленных остатках тяжелой деревянной двери, которая прежде блокировала вход. Хорза встал на колени рядом с ней и указал на свой шлем.

– Мой коммуникатор вырубился. Что происходит? Гоу дотронулась до кнопки на своем запястье, из динамика ее скафандра послышалось:

– Пока все в порядке. Потерь нет. Они на башнях. – Женщина показала наверх. – Храм брать нелетные. Враг иметь только пулевой оружие, они отступать. – Она кивнула, не переставая смотреть через дверной проем в темный коридор. Хорза тоже кивнул. Гоу постучала его по руке. – Я сказать Крейклин, ты идти внутрь, да?

– Да, скажи ему, что мой коммуникатор не работает, ладно?

– Да, скажу. У Заллин тот же проблем. Желаю удачи.

– И тебе того же, – сказал Хорза, потом поднялся на ноги и вошел в храм. Под ногами хрустели щепки и осколки песчаника, разлетевшиеся по мху после взрыва двери. Темный коридор разветвлялся натрое. Хорза повернулся к Гоу и, указав вперед, произнес: – Центральный коридор, так?

Женщина сидела на корточках, очертания ее были хорошо видны на фоне утренней зари. Кивнув, она сказала:

– Да, верно. Ходи средний.

Хорза двинулся по коридору, поросшему мхом. Через каждые несколько метров в стене горели слабые электрические лампы, тусклые лучи которых, казалось, поглощались темным мхом. Мягкие стены, пол, словно выстланный ковром, – от всего этого у Хорзы мороз подирал по коже, хотя здесь не было холодно. Он проверил, готово ли к стрельбе его ружье. Кроме собственного дыхания, других звуков до него не доносилось.

Он подошел к Т-образному пересечению и повернул направо, потом увидел несколько ступенек и стал подниматься по ним, но споткнулся, потому что сапоги скафандра были слишком велики для его ног. Чтобы не упасть, Хорза выставил руку и оперся о ступеньку. От ступеньки оторвался клочок мха, и Хорза увидел, как внизу что-то сверкнуло в слабом желтоватом свете стенных ламп. Он удержал равновесие, тряхнул ушибленной рукой и пошел дальше по ступенькам, недоумевая, почему строители соорудили храм из материала, напоминающего стекло. Добравшись до верха, он пошел по короткому коридору, потом поднялся по еще одному лестничному пролету, неосвещенному и уходящему вправо. Хорза подумал, что с учетом своего названия храм на удивление темен. Он сделал еще несколько шагов и оказался на небольшой галерее.

Монашеская ряса была темной – того же цвета, что и мох, и Хорза увидел монаха лишь после того, как тот повернул к нему бледное лицо, а вместе с лицом и пистолет.

Хорза метнулся в сторону, к стене слева, одновременно выстрелив с бедра. Пистолет монаха дернулся и, пока тот падал на пол, поливал потолок скорострельной очередью. Выстрелы эхом разнеслись по темному пустому пространству за небольшой галереей. Хорза присел у стены в нескольких метрах от упавшего монаха, направив ружье на темную фигуру. Подняв голову, он разглядел сквозь темноту, что осталось от лица монаха, и позволил себе немного расслабиться. Тот был мертв. Хорза отодвинулся от стены и встал на колени у перил галереи. Теперь он мог видеть большой зал, тускло освещенный шарообразными светильниками, свисавшими с потолка. Балкон шел вдоль одной из длинных стен, приблизительно на половине ее высоты; насколько Хорза мог видеть, в конце зала находилось что-то вроде алтаря. Свет был таким слабым, что Хорза не был уверен, кажется это ему или по полу зала в самом деле двигаются неясные фигуры. Члены отряда или монахи? – подумал он и попытался вспомнить, попадались ли по пути на балкон другие двери и коридоры: ведь, согласно плану, он должен был находиться внизу, на полу зала. Хорза выругался – чертов коммуникатор! – и решил рискнуть и окликнуть людей в зале.

Он встал на колени, и под ним захрустели осколки стекла, осыпавшиеся с потолка после очереди, выпущенной из пистолета монаха. Хорза уже собрался было открыть рот и окликнуть находящихся в зале, но тут снизу донеслись звуки – чей-то высокий голос говорил на писклявом, скрипучем языке. Он замер, закрыв рот. Может, это Доролоу? – подумал он. Но почему она говорит не на марейне, а на другом языке? Ему показалось, что слышен и второй голос, но тут в другом конце зала, у алтаря, раздалась короткая очередь: стреляли из пулевого и лазерного оружия. Хорза пригнулся и в наступившей тишине услышал за спиной щелчок.

Он повернулся кругом, держа палец на спусковом крючке, но там никого не было. В этот момент небольшой шарик размером с детский кулачок упал на перила балкона, а оттуда скатился на мох в метре от Хорзы. Хорза ногой отшвырнул эту штуку подальше и плашмя рухнул за тело монаха.

Граната взорвалась в воздухе прямо под балконом.

Хорза поднялся, когда эхо взрыва еще не успело вернуться, отразившись от алтаря. Он прыгнул сквозь дверной проем в дальней части балкона – выставил вперед руку, оттолкнулся от мягкого угла стены, развернулся и приземлился на колени. Потом он протянул руку, выхватил пистолет монаха из вялых пальцев мертвеца, и в этот момент балкон со скрипом и хрустом начал отделяться от стены. Хорза успел отпрыгнуть назад в коридор у себя за спиной. Балкон, окруженный тускло сверкающим облаком осколков, полетел в пустое пространство зала и с жутким грохотом рухнул на пол внизу, увлекая за собой тело мертвого монаха.

Хорза увидел еще какие-то фигуры людей, разбежавшихся в стороны в темноте под ним, и принялся палить вниз из новообретенного пистолета. Затем он повернулся и окинул взглядом коридор, где теперь находился, пытаясь понять: есть ли путь, ведущий вниз, в зал, или даже наружу. Хорза проверил взятый у мертвого монаха пистолет – тот был гораздо лучше его ружья. Он забросил свое старое ружье на плечо, пригнулся и побежал по коридору, прочь от двери, ведущей взал. Плохо освещенный коридор загибался вправо. По мере отдаления от двери Хорза распрямлялся – здесь гранаты уже были не страшны. Но тут в зале у него за спиной все и началось.

Первое, что он вдруг понял, – перед ним появилась его тень: она кривлялась и танцевала на стене изогнутого коридора. Потом Хорзу догнали звук взрыва и мощная ударная волна, от которой у него подогнулись колени и чуть не разорвались барабанные перепонки. Он быстро опустил щиток шлема и снова пригнулся, поворачиваясь назад к залу и ярким вспышкам света. Даже через шлем до него доносились крики, звуки выстрелов и взрывов. Он бросился назад и, рухнув на то место, где лежал раньше, посмотрел в зал.

Как только Хорза понял, что произошло, он пригнул голову и, работая локтями, принялся отползать назад. Он хотел броситься наутек, но остался лежать на месте, высунул дуло пистолета, взятого у монаха, за угол дверного косяка и дал длинную очередь в направлении алтаря. Хорза жал на спусковой крючок, пока не кончились патроны, но при этом старался держать голову повернутой в сторону, как можно дальше от двери. Потом он отбросил пустой пистолет в сторону, взял собственное ружье и стрелял, пока того не заклинило. После этого он вскочил на ноги и побежал по коридору, прочь от двери, ведущей в зал. Он не сомневался, что остальные члены отряда делали то же самое, если могли.

В увиденное было просто невозможно поверить, но, хотя Хорза смотрел ровно столько, чтобы в его глазах запечатлелся единый, почти неподвижный образ, он понял, что он видит и что здесь происходит. Он на бегу пытался сообразить, почему Храм Света устойчив к действию лазеров. Добежав до Т-образного пересечения, он остановился.

Он шарахнул прикладом ружья по заросшему мхом углу стены, металлическое соединение явно прогнулось, но Хорза почувствовал под прикладом кое-что еще. С помощью слабеньких фонариков скафандра, расположенных по обе стороны щитка, он осветил то, что находилось подо мхом.

«О боже…» – выдохнул он, ударил по другой части стены и посмотрел туда. Он вспомнил, как он ушиб руку, – тогда под содранным мхом что-то сверкнуло, и он решил, что ступени сделаны из стекла; вспомнил хруст у себя под коленом на галерее. Он прислонился к мягкой стене, чувствуя, как к его горлу подступает тошнота.

Никому никогда не могло прийти в голову сделать лазероупорным целый храм или даже один большой зал. Такое сооружение было бы чудовищно дорогим и явно излишним на третьестепенной планете. Нет; возможно, все внутренности дворца (он вспомнил песчаник, в который была вделана внешняя дверь) были сделаны из кристаллических блоков – именно они находились подо мхом. Ударь по ним лазером, и мох в мгновение ока испарится, а внутренняя поверхность кристалла отразит остальную часть светового импульса и любые последующие выстрелы, попавшие в это место. Он посмотрел еще раз туда, куда пришелся второй удар прикладом, заглянул поглубже под прозрачную поверхность и увидел огни собственного скафандра: тускло посверкивая, они отражались от зеркальной границы, что располагалась где-то внутри. Хорза оттолкнулся и побежал в правый коридор, мимо тяжелых металлических дверей, а потом вниз, по спиральным ступенькам – туда, где мелькнула вспышка света.

В зале царил хаос, подсвеченный лазерами. Единственный взгляд, совпавший с несколькими вспышками, выжег изображение на его сетчатке, которое, как ему казалось, он все еще мог слабо видеть. В одном конце зала, на алтаре, скорчившись, стояли монахи и вели огонь взрывными зарядами с химической начинкой; вокруг них клочья сгорающего мха превращались в темные вспышки дыма. В другом конце зала несколько человек из вольного отряда стояли, лежали или шли, пошатываясь; их огромные тени плясали на стене позади них. Они проигрывали схватку, несмотря на все свое вооружение, – лучи из их собственного оружия отражались от дальней стены и поражали самих же стрелявших. Те даже не понимали, что лазерный луч на своем пути встречает внутреннюю поверхность кристаллических блоков. Судя по их неуверенным и слепым движениям (они шли, выставив вперед локти, и стреляли с помощью одной руки), по крайней мере двое из них уже потеряли зрение.

Хорза прекрасно понимал, что его собственный костюм, а уж тем более щиток не в состоянии защитить от лазерного оружия, будь то видимый луч или же рентгеновский. Все, что он мог сделать, это держать голову подальше от линии огня и выпустить оставшиеся у него заряды, надеясь поразить одного-другого священника или их охранников. Ему повезло: за тот короткий промежуток времени, что он высовывался, оглядывая зал, огонь миновал его, и теперь он мог только одно – побыстрее убраться отсюда. Хорза попытался кричать в микрофон шлема, но коммуникатор был мертвее мертвого, его голос прозвучал только в пространстве шлема, а через наушники он себя не услышал.

Он увидел впереди еще одну нечеткую фигуру – неясный силуэт человека: тот скрючился у самой стены в пятне дневного света, шедшего из другого коридора. Хорза устремился в дверной проем. Человек не шелохнулся.

Хорза проверил свое ружье; кажется, удары о кристаллическую стену не нанесли ему вреда. Вспышка огня – и человек безвольно свалился на пол. Хорза миновал дверной проем и подошел к нему.

Это был еще один монах; его безжизненная рука сжимала пистолет. Бледное лицо белело в свете, поступавшем из другого прохода. На стене за телом виднелись проплешины сожженного мха, под которым проступал чистый, неповрежденный кристалл. После выстрелов Хорзы оставались отверстия, но на рясе монаха, напитанной теперь ярко-красной кровью, лазерными лучами были прожжены еще и дыры. Хорза высунул голову за угол, глядя в поток света.

В рассветном сиянии, обрамленный дверным проемом, на мху лежал кто-то в скафандре. Рука с ружьем в ней была вытянута, и ствол направлен вдоль коридора прямо на Хорзу. За человеком в скафандре была видна тяжелая дверь – перекошенная, она висела на одной петле. «Это Гоу», – подумал Хорза, опять посмотрел на дверь и подумал, что она какая-то неправильная. Дверь и стены подле нее были покрыты лазерными ожогами.

Хорза подошел по коридору к лежащей фигуре и перевернул ее, чтобы увидеть лицо. На секунду все поплыло перед его глазами. Это была не Гоу, а ее подруга – ки-Алсорофус. На почерневшем, искаженном лице погибшей женщины сухие глаза смотрели сквозь все еще прозрачный щиток шлема. Хорза осмотрел дверь и коридор. Конечно, он оказался в другой части храма. Все так же, только другие коридоры и другой человек…

В скафандре женщины кое-где виднелись дыры глубиной в несколько сантиметров. Запах горелой плоти проник сквозь плохо подогнанный скафандр Хорзы, и у него запершило в горле. Он встал, взял лазер ки-Алсорофус, через полуоторванную дверь вышел на дорожку и побежал по ней. Когда он свернул за угол, пришлось пригнуться – снаряд микрогаубицы попал совсем рядом с наклонной стеной храма, и вверх поднялся фонтан сверкающих осколков кристалла и красноватой крошки песчаника. Из леса еще стреляли плазменные пушки, но летающих фигур видно не было. Хорза искал их взглядом и вдруг почувствовал скафандр сбоку от себя: кто-то стоял в нише стены. Узнав костюм Гоу, он замер примерно в трех метрах от нее, а она тем временем внимательно его разглядывала, потом медленно подняла щиток шлема. Лицо ее было серым; черные, глубоко посаженные глаза устремлены на лазерное ружье в руках Хорзы. Гоу смотрела на него так, что он пожалел – почему не проверил, включено ли еще лазерное ружье ки-Алсорофус. Он посмотрел на оружие в своих руках, потом опять на женщину, все еще не сводившую с него глаз.

– Я… – начал объяснять он.

– Она убитый, да? – Голос женщины прозвучал ровно. Хорзе показалось, что она вздохнула, и он, набрав в легкие воздуха, хотел было заговорить, но Гоу тем же монотонным голосом продолжила: – Я думала, я слышать ее.

Ее рука с пистолетом неожиданно взметнулась вверх, сверкнув сталью на фоне розово-голубого утреннего неба. Хорза сразу понял, что она делает, и метнулся вперед, выкинув вперед руку, хотя и знал, что расстояние между ними слишком велико и ничего сделать он не сумеет.

– Нет! – успел крикнуть он, но ствол уже был во рту женщины.

Мгновение спустя, когда Хорза инстинктивно пригнулся и закрыл глаза, задник шлема Гоу взорвался вспышкой невидимого света, и покрытая мхом стена позади женщины окрасилась в красный цвет.

Хорза присел на корточки, поставил ружье перед собой и обхватил ладонями его ствол, уставившись взглядом в далекие джунгли. «Какое разорение, – подумал он. – Какое, черт побери, бессмысленное, тупое, варварское разорение». Он не думал о том, что сделала с собой Гоу, но потом взгляд Хорзы вернулся к красному пятну на наклонной стене и неподвижной фигуре Гоу, и мысли его тоже вернулись к ней.

Хорза уже собирался спуститься по внешней стене храма, когда заметил над собой движение. Он повернулся и увидел, как на дорожку приземляется Йелсон. Она бросила взгляд на тело Гоу, потом оба обменялись сведениями о происходящем – Йелсон сообщила о том, что слышала по открытому каналу коммуникатора, Хорза о том, что видел в зале, – и решили оставаться на месте, пока не появится кто-нибудь еще, пока есть хоть какая-то надежда. По словам Йелсон, во время боя в зале наверняка погибли только Рава Гэмдол и Тзбалик Одрейи, но там были еще трое братсилакинов: от них не поступало никаких известий после того, как связь по открытому каналу снова наладилась и крики по большей части прекратились.

Крейклин был жив и здоров, но потерялся, потерялась и Доролоу – сидела где-то и плакала: может быть, ослепла. Ленипобра, вопреки всем советам и приказам Крейклина, вошел в храм через люк в крыше и теперь пробирался вниз, пытаясь спасти тех, кого еще можно было спасти, используя только свой маленький пулевой пистолет.

Йелсон и Хорза сели на дорожке спиной к спине. Женщина рассказывала мутатору, что происходит в храме. Над ними пролетел Ламм, направившись в джунгли: там он взял у протестующего Вабслина одну из плазменных пушек. Ламм как раз приземлился неподалеку от Хорзы и Йелсон, когда Ленипобра гордо сообщил, что нашел Доролоу, а Крейклин передал, что видит дневной свет. Но от братсилакинов пока не было никаких известий. Из-за угла на дорожке появился Крейклин. Показался и Ленипобра – он прижимал к своему скафандру Доролоу – и, сделав несколько больших, медленных прыжков (его антиграв действовал, но поднять Ленипобру вместе с женщиной не мог), спустился по стене.

Все направились назад к шаттлу. Джандралигели заметил какое-то движение на дороге за храмом, и из джунглей с обеих сторон был открыт прицельный огонь. Ламм хотел было пальнуть по храму из плазменной пушки, чтобы испарить несколько монахов, но Крейклин приказал отходить. Ламм сбросил им вниз плазменную пушку и поплыл в направлении шаттла, громко чертыхаясь по открытому каналу, которым Йелсон все еще пыталась воспользоваться, чтобы вызвать братсилакинов.

Они продирались через высокую траву и кусты, слыша над собой завывания плазменных снарядов – отход прикрывал Джандралигели. Время от времени приходилось пригибаться, уклоняясь от пуль из мелкокалиберных ружей, срезавших траву вокруг них.

Они лежали в ангаре «Турбулентности чистого воздуха» рядом со все еще теплым шаттлом, который остывал, потрескивая и пощелкивая, после скоростного подъема сквозь атмосферу.

Ни у кого не было желания говорить. Все просто сидели или лежали на палубе, некоторые привалились спиной к теплому шаттлу. Те, кто побывал внутри храма, никак не могли прийти в себя, но и знавшие о том, что творилось внутри, лишь понаслышке, благодаря коммуникаторам, тоже пребывали в состоянии легкого шока. Вокруг них как попало лежали шлемы и оружие.

– Храм Света, – сказал наконец Джандралигели и то ли усмехнулся, то ли фыркнул.

– Пропади он пропадом, этот свет, – поддакнул ему Ламм.

– Мипп, – сказал Крейклин усталым голосом в свой шлем, – есть сигналы от братсилакинов?

Мипп, все еще находившийся на малом мостике «ТЧВ», ответил, что никаких.

– Разбомбить их к херам, – сказал Ламм. – Сбросить на них атомную бомбу.

Никто не ответил. Йелсон медленно встала, вышла из ангара и направилась по лестнице на верхнюю палубу. В одной руке у нее болтался шлем, в другой – ружье, голова была низко опущена.

– Боюсь, мы потеряли радар. – Вабслин закрыл смотровой лючок и выкатился из-под носа шаттла. – Та первая очередь… – Голос его замер.

– Хорошо хоть никто не ранен, – сказал Нейсин и посмотрел на Доролоу. – Как твои глаза? Лучше? – Женщина кивнула, но глаз не открыла. Нейсин тоже кивнул. – Куда как хуже, когда есть раненые. Нам еще повезло. – Он сунул руку в небольшой отсек на груди своего скафандра, вытащил оттуда маленький металлический сосуд, приложился к клапану на верхушке, поморщился и тряхнул головой. – Да, нам повезло. А те, кто погиб, так это случилось очень быстро. – Он покивал сам себе, ни на кого не глядя и не заботясь, слушает ли его кто-нибудь. – Вы посмотрите, все, кого мы потеряли, делили одну и ту же… я хочу сказать, они жили парами… или по трое… да?

Он сделал еще глоток и опять тряхнул головой. Доролоу, сидевшая рядом с Нейсином, протянула к нему руку. Тот удивленно посмотрел на нее и протянул ей фляжку, а она, сделав глоток, вернула ее Нейсину, который оглядел всех, – но больше никто не попросил.

Хорза сидел молча, глядя на холодные огни ангара и пытаясь прогнать от глаз сцену, свидетелем которой он был в зале храма, погруженного в темноту.

«Турбулентность чистого воздуха» покинула орбиту, включив термоядерный двигатель, и направилась к внешней границе гравитационного колодца Марджойна, где можно было запустить гипердвигатели. Отряд так и не дождался сигнала от братсилакинов и не стал бомбить Храм Света, а взял курс на орбиталище Вавач.

По радиосообщениям, перехваченным с планеты, стало понятно, что происходило на ней и что заставило монахов и жрецов храма так хорошо вооружиться. На Марджойне воевали друг с другом два национальных государства, а храм находился вблизи границы между ними и поэтому постоянно ожидал нападения. Одно из государств более или менее склонялось к социалистической ориентации, а в основе другого лежала официальная религия, и жрецы из Храма Света исповедовали одну из разновидностей этой воинствующей веры. Война отчасти была вызвана разворачивающимся вокруг планеты всегалактическим конфликтом и сама являлась его приблизительным отражением, только в уменьшенном масштабе. Именно это отражение, как понял Хорза, и погубило отряд, действуя столь же эффективно, как и рикошеты лазерных лучей.

Хорза не был уверен, что ему удастся уснуть этой ночью. Несколько часов он пролежал без сна, слушая тихие стоны Вабслина, которого снедали кошмары. Потом в дверь каюты тихонько постучали; вошла Йелсон и селана его койку. Женщина положила голову на плечо Хорзы, и они обнялись. Немного погодя она взяла его за руку и молча повела по коридору прочь от столовой (вспышки света там и приглушенная музыка свидетельствовали о том, что бодрствующий Крейклин снимал напряжение при помощи флакона с наркотиком и голографозвуковой музыки), вниз, в каюту, которую совсем недавно делили Гоу и ки-Алсорофус.

И в темноте каюты, на маленькой кровати, пропитанной чужими запахами, удивляющей прикосновениями необычных тканей, они совершили все тот же древний акт, который в их случае был (и оба это знали) почти наверняка бесплодным скрещением видов и культур, разделенных тысячами световых лет. А потом они уснули.

Состояние игры: 1

Фал ’Нгистра наблюдала, как по далекой равнине, на расстоянии в десять километров по горизонтали и в километр по вертикали, тянутся тени облаков, а потом, вздохнув, перевела взгляд на заснеженные горные вершины по другую сторону полей. До гряды было добрых тридцать километров, но Фал ’Нгистра видела резкие, отчетливые очертания гор в разреженном воздухе, который они пронзали своими пиками, сверкающими ледяной белизной. И даже на таком расстоянии, сквозь толщу атмосферы, их блеск раздражал глаза.

Фал развернулась и неуверенной походкой, так не соответствующей ее юным годам, пошла по широким плитам террасы перед домом. Решетка над ее головой была усыпана яркими красными и белыми цветами, тени которых образовывали симметричный узор на террасе. Женщина шла сквозь свет и тени, и ее волосы по мере перемещения из света в тень то тускнели, то отливали золотым блеском.

На дальнем конце террасы появился темно-серый корпус автономника по имени Джейз. Фал улыбнулась, увидев его, и села на каменную скамейку, выступавшую из низкой стены, которая скрывала террасу от посторонних взглядов. Хотя дом стоял на большой высоте, сегодня здесь было жарко и безветренно. Фал вытерла чуть вспотевший лоб, глядя на старого автономника, который летел к ней над террасой. По его корпусу пробегали полосы света, подчиняясь четкому ритму. Автономник опустился на камни рядом со скамейкой, и его широкая плоская верхушка оказалась примерно на одной высоте с головой девушки.

– Прекрасный день, правда, Джейз? – сказала Фал, снова посмотрев на далекие горы.

– Прекрасный, – ответил Джейз.

У автономника был необычно низкий и полнозвучный голос, и он умело им пользовался. Уже больше тысячи лет автономники Культуры имели поля ауры, менявшие окраску в зависимости от настроения, – это был их эквивалент мимики и жестов, – но старого Джейза изготовили задолго до того, как додумались до полей ауры, а когда ему предложили пройти соответствующую модернизацию, он отказался. Джейз предпочитал передавать оттенки чувств с помощью голоса или оставаться непроницаемым.

– Вот ведь ерунда! – Фал тряхнула головой, разглядывая снег на вершинах. – Как хочется в горы!

Она щелкнула языком и посмотрела на свою правую ногу, вытянутую вперед. Восемь дней назад она сломала ее во время восхождения на гору, расположенную с другой стороны равнины. Теперь нога в шине была обмотана тонкими бинтами, которые скрывались под модными узкими брюками.

Фал подумала, что Джейз мог бы воспользоваться поводом и еще раз прочесть ей лекцию о преимуществах восхождений с поплавковой подвеской, автономником-спасателем или как минимум со спутником, но старая машина ничего не сказала. Фал посмотрела на него. Ее загорелое лицо заблестело на солнце.

– У вас есть что-то для меня, Джейз? Дело?

– К сожалению, да.

Фал поудобнее уселась на каменной скамейке и скрестила руки. Джейз выпустил из своей оболочки короткое силовое поле, чтобы поддержать ее беспомощно вытянутую ногу, хотя прекрасно знал, что силовые поля шины принимают всю нагрузку на себя.

– Ну, выкладывайте! – сказала Фал.

– Возможно, вы помните один из пунктов сводки новостей восемнадцатидневной давности – о нашем корабле, собранном на космической фабрике в секторе пространства вовнутрь от Сумрачного Залива. Фабрике пришлось самоуничтожиться, то же самое сделал позднее и созданный ею корабль.

– Помню, – сказала Фал, которая вообще мало что забывала, а уж если речь шла о сводках новостей, то их она помнила всегда от и до. – Он был собран на скорую руку, потому что фабрика пыталась спасти Разум, предназначенный для всесистемного корабля.

– Вот в этом-то и закавыка, – сказал Джейз слегка усталым голосом.

Фал улыбнулась.

Не было никаких сомнений: Культура во всех вопросах стратегии и тактики войны, которую она теперь ведет, стопроцентно полагается на свои машины. Можно было утверждать даже, что Культура – это ее машины, что машины представляют ее на более глубинном уровне, чем любой отдельный индивидуум или группа индивидуумов внутри общества. Разумы, производимые ныне на фабриках Культуры (кроме Разумов орбиталищ и крупнейших всесистемных кораблей), представляли собой самые сложные сгустки материи в галактике. Они были настолько умны, что ни один человек не был в состоянии оценить их способности (да и сами машины не умели рассказать о них представителям вида, столь ограниченного в своих возможностях).

Культура (еще в те времена, когда об Идиранской войне не было и речи) делала ставку не столько на человеческий мозг, сколько на свои машины: сначала шли интеллектуальные гиганты, затем менее впечатляющие, но все же разумные машины, после них – быстродействующие, но основанные на формальной логике и предсказуемые компьютеры, и наконец – мельчайшие чипы (например, в микроракетах), едва ли более разумные, чем мухи. Объяснялось это тем, что Культура считала себя рационально устроенным обществом, и машины, пусть даже наделенные сознанием, были в большей степени способны достигнуть этого вожделенного состояния, а достигнув – более эффективно пользоваться своим положением. Культуру это устраивало.

Кроме того, это позволяло людям Культуры заниматься действительно важными вещами – спортом, играми, любовью, изучением мертвых языков, варварских обществ и нерешаемых проблем, а также покорением горных вершин без страховочных приспособлений.

Неправильное истолкование этой ситуации могло навести на такую мысль: стоит Разумам Культуры обнаружить, что некоторые гуманоиды фактически способны быть с ними на равных и даже превзойти их в умении правильно оценить тот или иной ряд фактов, как это приведет к возмущению машин и короткому замыканию в их цепях. Однако подобное допущение было бы неверным. Разумы приходили в восторг от того, что человеческий мозг с его хаотическим набором невысоких умственных способностей может вследствие некоего движения нейронов выдать решение проблемы, и это решение будет ничуть не хуже их собственного. Конечно, этому существовало объяснение: вероятно, такие способности были связаны с особой причинно-следственной логикой, понять которую не могли даже самые могущественные, почти богоподобные Разумы. Кроме того, вполне вероятно, что тут играла свою роль и чистая случайность, закон больших чисел.

Население Культуры в общей сложности превышало восемнадцать триллионов человек, и почти все они были хорошо ухожены, прекрасно образованы и имели живой ум, но только тридцать или сорок из них обладали этой необыкновенной способностью прогнозировать и оценивать события на равных с хорошо информированными Разумами (которых уже существовало много сотен тысяч). Не исключалось, что это просто удачное стечение обстоятельств – если в течение некоторого времени подбрасывать в воздух восемнадцать триллионов монеток, то некоторые из них много-много раз подряд будут падать одной стороной.

Фал ’Нгистра была рефератором Культуры, одной из этих тридцати на восемнадцать триллионов; она могла предложить вам свое интуитивное видение того, что должно произойти, или сказать вам, почему, по ее мнению, то, что случилось, случилось именно так, а не иначе. И почти всегда она была права. Ей постоянно предлагали проблемы и идеи, одновременно используя ее и вознося на пьедестал. Все, что она изрекала или делала, непременно фиксировалось: ни одно из ее ощущений не оставалось незамеченным. Однако она упрямо настаивала на том, что если она уходит в горы (одна или с друзьями), то должна быть предоставлена сама себе и Культура не должна за ней наблюдать. Фал непременно брала с собой карманный терминал, записывавший все происходящее с ней, но при этом отказывалась от прямой связи с какой-либо из частей сетевого Разума на той плите, где она проживала.

Из-за этого своего упрямства она и пролежала в снегу с раздробленной ногой целые сутки, пока ее не нашел поисковый отряд.

Автономник Джейз начал излагать ей подробности вылета безымянного корабля с материнской фабрики, его перехвата и самоуничтожения. Но Фал отвернула голову и слушала вполуха. Ее взгляд и мысли были на далеких заснеженных склонах, по которым она надеялась подниматься через несколько дней, как только окончательно срастутся эти дурацкие кости в ноге.

Горы были прекрасны. По другую сторону прилепившейся к склону террасы возвышались другие горы, устремляющиеся в ясное голубое небо, но они выглядели совсем невинно по сравнению с крутыми высокими пиками за долиной. Фал знала, что именно поэтому ее и поместили в этот дом – надеялись, что она предпочтет невысокие горы, ведь до них можно было добраться без перелета через всю долину. Но идея была глупой: в окне дома должен был открываться вид на те самые пики, иначе Фал была бы сама не своя, а уж если она видит горы, то непременно должна на них подняться. Идиоты.

«На планете, – подумала она, – их так хорошо не разглядишь. Там не увидишь подножий, а здесь горы поднимаются прямо из долины».

Дом, терраса, горы и равнина находились на орбиталище. Этот мир построили люди или по меньшей мере машины, построенные машинами, построенными… И так едва ли не до бесконечности. Плита орбиталища была почти идеально плоской, хотя и слегка вогнутой по вертикали, но так как внутренний диаметр завершенного орбиталища – сформированного надлежащим образом, после соединения всех отдельных плит и удаления последней разделительной стены – составлял более трех миллионов километров, то кривизна его поверхности была намного меньше, чем на выпуклой поверхности любой из населенных планет. Поэтому Фал могла с высокой точки видеть далекие горы целиком, вплоть до подножий.

Фал подумала, что, должно быть, очень странно жить на планете, где кривизна поверхности мешает видеть далеко: например, там сначала видят над горизонтом верхушки мачт корабля, а все остальное – лишь по мере его приближения.

Вдруг она поняла, что на мысль о планете ее натолкнули какие-то слова, только что сказанные Джейзом. Она повернулась и внимательно посмотрела на темно-серую машину, прокручивая оперативную память назад, чтобы в точности припомнить сказанное.

– Этот Разум проник через гиперпространство под поверхность планеты? – спросила она. – А потом вышел в обычное пространство и оказался внутри ее?

– Во всяком случае, он сказал, что именно это и пытается сделать, когда слал кодированное сообщение в своем сигнале о самоуничтожении. Поскольку планета осталась на месте, ему это, видимо, удалось. Иначе как минимум полпроцента его массы прореагировали бы с массой планеты так, словно Разум изготовлен из антивещества.

– Понимаю. – Фал почесала пальцем щеку. – Я думала, это считается невозможным… – В ее голосе слышался вопрос. Она посмотрела на Джейза.

– Что? – переспросил он.

– То, что он сделал. – Она скорчила гримаску и нетерпеливо взмахнула рукой – как это так, ее не поняли мгновенно? – Войти внутрь такого большого объекта в гиперпространстве, а потом выпрыгнуть в обычное. Мне говорили, что даже мы на такое не способны.

– То же самое говорили и этому Разуму, но он находился в критическом положении. Сам Генеральный военный совет решил, что нам нужно попытаться повторить этот маневр с таким же Разумом на какой-нибудь лишней планете.

– И что произошло? – спросила Фал, усмехнувшись при мысли о «лишней» планете.

– Ни один Разум не захотел даже обсуждать это предложение – слишком опасно. Даже те Разумы, которые имеют право быть избранными в Военный совет, высказались против.

Фал засмеялась и подняла взгляд на красные и белые цветы, увивающие решетку. Джейз, в глубине души безнадежный романтик, считал, что смех Фал подобен журчанию горного ручья, и, услышав его, непременно записывал для себя, будь то хихиканье или гогот, записывал, даже если она выходила за рамки приличий и грубо ржала. Джейз понимал, что машине, разумна она или нет, не дано умереть от стыда, но ни секунды не сомневался в том, что, если Фал о чем-нибудь таком догадается, с ним это непременно случится. Фал перестала смеяться и спросила:

– А как она выглядит – эта штука? Я хочу сказать, их ведь никогда не видят непосредственно, они обязательно внутри чего-нибудь – корабля или чего-нибудь такого. И как оно… с помощью чего оно переходило в гиперпространство?

– Внешне это эллипсоид, – ответил Джейз своим обычным спокойным, размеренным тоном. – С включенными полями он похож на очень маленький корабль длиной около десяти метров, а диаметром два с половиной. Он состоит из нескольких миллионов компонентов, но самые важные из них – блоки мышления и памяти собственно Разума, они-то из-за своей высокой плотности и делают его таким тяжелым – почти пятнадцать тысяч тонн. Конечно, он снабжен собственным двигателем и несколькими генераторами полей, каждый из них может быть использован как аварийный движок и сконструирован с учетом этой возможности. Только внешняя оболочка Разума постоянно находится в реальном пространстве. Все остальное – по крайней мере, блоки мышления – остается в гиперпространстве… Предполагая, что Разум выполнил свое намерение, мы должны иметь в виду, что он мог осуществить этот маневр единственным способом, поскольку, как нам известно, у него нет ни гипердвигателя, ни перемещателя.

Джейз замолчал, увидев, что Фал подалась вперед, уперев локти в колени и сжав пальцы под подбородком. Потом она откинулась назад, и по ее лицу пробежала едва заметная тень. Джейз решил, что ей неудобно на жесткой каменной скамье, и распорядился, чтобы один из домашних автономников принес подушки; затем продолжил:

– У Разума есть внутренний гиперузел, но он предназначен только для расширения микроскопических объемов памяти, чтобы увеличивать пространство вокруг секторов информации в форме спиралей, состоящих из элементарных частиц третьего уровня, которые он хочет изменить. Нормальный предел объема такого гиперузла – меньше кубического миллиметра. Разум корабля каким-то образом сумел так трансформировать это пространство, что оно вместило весь его объем, и перенес себя внутрь планеты. Логично предположить, что он двинется в пространство, занятое чистым воздухом, а потому очевидным выбором кажутся туннели Командной системы; Разум сообщил, что именно туда и направился.

– Так. – Фал кивнула. – Хорошо. А скажите-ка… это что… – (К ней подлетел маленький автономник с двумя большими подушками.) – Ой, спасибо, – сказала Фал, приподнялась на одной руке и подсунула одну подушку под себя, а другую – себе за спину. Маленький автономник улетел назад в дом, Фал уселась поудобнее. – Это вы попросили принести подушки, Джейз?

– Нет, – солгал Джейз, втайне получая удовольствие. – Что вы хотели спросить?

– Эти туннели, – сказала Фал, расположившись поудобнее. – Командная система. Что это такое?

– Если кратко, то она состоит из пары петляющих туннелей диаметром двадцать два метра, расположенных в пяти километрах от поверхности. Общая длина системы – несколько сотен километров. Двигавшиеся по туннелям поезда в военное время были задуманы как мобильные командные центры государства, существовавшего на этой планете, когда та находилась на промежуточной стадии третьей фазы развития. В то время стандартным оружием были ядерные заряды, доставляемые при помощи управляемых транспланетарных ракет. Командная система была призвана…

– Понятно. – Фал быстро взмахнула рукой. – Защищать и оставаться в движении, чтобы ее не уничтожили. Верно?

– Да.

– А в каких горных породах были проложены туннели?

– В граните.

– Батолитическом?

– Секунду, – сказал Джейз, сверяясь с базой данных. – Да. Верно – батолит.

– Батолит? – Фал вскинула брови. – И больше ничего?

– Больше ничего.

– Там слегка пониженная сила тяжести? Толстая кора?

– И то и другое.

– Так. Значит, Разум находится в этих… – Она окинула взглядом террасу, ничего не видя перед собой, потому что перед ее мысленным взором предстали километры темных туннелей (к тому же она не могла не думать о том, что над ними наверняка есть высоченные горы: столько гранита, низкая гравитация – рай для альпиниста). Фал снова посмотрела на машину. – И что же случилось? Это Планета Мертвых. Неужели аборигены сами себя прикончили?

– Да, но при помощи не ядерного, а биологического оружия. Всех, до последнего гуманоида. Это случилось одиннадцать тысяч лет назад.

– Так-так, – кивнула Фал.

Теперь было понятно, почему Дра’Азоны превратили Мир Шкара в одну из своих Планет Мертвых. Если ты принадлежишь к чисто энергетическому супервиду, давно прекратившему нормальное существование в материальной форме, и изо всех сил стараешься отгородить и сохранить для себя одну-другую планету, которые, на твой взгляд, могли бы стать подходящим памятником смерти и тщете всего сущего, – тогда Мир Шкара с его короткой и ужасающей историей, видимо, будет самым подходящим объектом.

Ей пришла в голову одна мысль.

– А почему туннели за это время не завалило? Ведь пять километров породы наверху – это огромное давление…

– Мы не знаем, – вздохнул Джейз. – Дра’Азоны не слишком охотно делятся информацией. Возможно, создатели Системы разработали методику, которая позволяла строить высоконадежные туннели. Это маловероятно, но если так, то они были весьма изобретательны.

– Жаль, что они потратили всю свою изобретательность не на то, чтобы остаться в живых, а на то, чтобы провести массовую бойню с максимальной эффективностью, – сказала Фал, усмехнувшись.

Джейз с удовольствием выслушал слова (и с еще большим – смешок) девушки, но в то же время заметил в них налет той смеси презрения и покровительственного самодовольства, от которых люди Культуры никак не могли избавиться, рассуждая об ошибках менее продвинутых обществ. Между тем сами они далеко не были непогрешимы в те времена, когда их цивилизация только зарождалась. Однако суть от этого не менялась: опыт и здравый смысл подсказывали, что самый надежный способ избежать самоуничтожения – не обзаводиться средствами, которые могут этому способствовать.

– Значит, так, – сказала Фал, глядя на свою здоровую ногу, которой она постукивала по серым камням, Разум находится в туннелях, а Дра’Азон – снаружи. А каковы пределы Барьера Тишины?

– Как обычно: полпути до другой ближайшей звезды. В случае с Миром Шкара это в настоящий момент триста десять стандартных световых дней.

– И?.. – Она протянула к Джейзу руку и вскинула голову, подняв брови. Тени шевельнулись на ее шее, когда подул легчайший ветерок и заиграл цветами на решетке над ее головой. – Так в чем же проблема?

– Понимаете, – сказал Джейз, – причина, по которой Разуму вообще было разрешено проникнуть на планету, состоит в том…

– Критическое положение. Ясно. Продолжайте.

После того как Фал в первый раз принесла ему горный цветок, Джейз перестал обижаться, что она его постоянно перебивает. И он продолжил:

– На Мире Шкара есть небольшая база, как и практически на всех Планетах Мертвых. Как обычно, персонал базы набран из членов небольшого, номинально нейтрального, нединамичного общества, достигшего известной степени галактической зрелости…

– Мутатор, – неторопливо вставила Фал, словно найдя ответ на загадку, которую она решала несколько часов и которая оказалась такой простой. Она посмотрела через оплетенную цветами решетку на голубое небо, по которому плыли несколько белых облачков, потом снова перевела взгляд на машину. – Ведь так? Этот мутатор, который… и эта из Особых Обстоятельств… Бальведа… и планета, которой управляют маразматичные старики. На Мире Шкара есть мутаторы, и этот тип… – Она замолчала и нахмурилась. – Но я думала, он погиб.

– Нет, мы в этом не уверены. Последнее сообщение с экспедиционного корабля Контакта «Нервная энергия», похоже, свидетельствует о том, что он спасся.

– А что случилось с этим ЭКК?

– Мы не знаем. Связь с ним была потеряна, когда он пытался захватить в плен – не уничтожить – этот идиранский корабль. Оба считаются пропавшими.

– Значит, захватить? – язвительно сказала Фал. – Еще один склонный к позерству Разум? Но так оно и было, да? Идиране, возможно, использовали этого парня… как его? Нам известно его имя?

– Бора Хорза Гобучул.

– Тогда как у нас нет ни одного мутатора.

– Нет, есть. Но она сейчас на другом конце галактики: выполняет срочное задание, не связанное с этой войной. Ей понадобится полгода, чтобы добраться сюда. И потом, она ни разу не бывала на Мире Шкара; еще одна трудность в том, что Бора Хорза Гобучул как раз там бывал.

– О-о, – сказала Фал.

– Кроме того, имеется неподтвержденная информация, что идиранский флот, который уничтожил пытавшийся спастись бегством корабль, совершил неудачную попытку последовать за нашим Разумом на Мир Шкара – высадить туда небольшой десант. Таким образом, у Дра’Азона, о котором идет речь, могла обостриться подозрительность. Он, возможно, и пропустил бы туда Бору Хорзу Гобучула, поскольку тот уже служил на планете смотрителем, но сказать наверняка, что он получил разрешение, мы не можем. Что касается всех остальных, то выдача разрешения для них более чем сомнительна.

– И конечно, не исключено, что этот бедолага погиб.

– Способность мутаторов выживать общеизвестна, и потом, было бы неразумно исходить слепо из такого допущения.

– И вас беспокоит, что он может добраться до этого драгоценного Разума и доставить его идиранам.

– Этого нельзя исключать.

– Предположим, так оно и случилось, Джейз, – сказала Фал, прищурившись и подавшись вперед, чтобы лучше видеть машину. – Что тогда? Неужели от этого так много зависит? Что будет, если идиранам в руки попадет этот предположительно изобретательный Разуммалыш?

– Если исходить из того, что мы выиграем войну… – задумчиво сказал Джейз, – это может оттянуть ее окончание на энное количество месяцев.

– А это сколько? – спросила Фал.

– Я полагаю, от трех до семи. Зависит от того, кто как умеет считать.

Фал улыбнулась.

– И проблема в том, что Разум не может самоуничтожиться, не сделав эту Планету Мертвых еще мертвее, чем она есть, то есть фактически не превратив ее в пояс астероидов.

– Именно так.

– Так что, может, этому дьяволенку не стоило так беспокоиться, спасаясь из уничтоженного корабля? Может, ему лучше было погибнуть вместе с ним?

– Это называется инстинктом самосохранения. – Джейз помолчал. Фал кивнула, и тогда он продолжил: – Этот инстинкт запрограммирован в большинстве живых существ. – Джейз демонстративно взвесил поврежденную ногу девушки в своем поле. – Хотя, конечно, всегда есть исключения…

– Да, – сказала Фал, улыбаясь снисходительной, как ей хотелось надеяться, улыбкой, – очень забавно.

– Теперь вы представляете себе эту проблему.

– Представляю, – согласилась Фал. – Конечно, мы могли бы осуществить там высадку при помощи силы и при необходимости разнести планету в мелкие клочья, и ну его к черту, этого Дра’Азона. – Она ухмыльнулась.

– Ну да, – ответил Джейз, – и таким образом поставить под угрозу исход войны. Ведь подобными действиями мы восстановим против себя силы, которые столь же многочисленны, сколь и могущественны. Мы с таким же успехом могли бы сдаться идиранам, но я полагаю, что мы и этого не сделаем.

– Ну, мы ведь должны рассмотреть все варианты, рассмеялась Фал.

– Ода.

– Хорошо, Джейз. Если это все, дайте мне подумать немного, – сказала Фал ’Нгистра, она выпрямилась на скамейке, потянулась и зевнула. – Похоже, это любопытно. – Она покачала головой. – Хотя тут судьба, а с судьбой не поспоришь. Предоставьте мне всю информацию, которая, на ваш взгляд, может иметь к этому отношение. Я бы хотела немного сосредоточиться на этом участке войны. Всю информацию, которая есть о Сумрачном Заливе… по крайней мере всю, которую я смогу переварить. Хорошо?

– Хорошо, – ответил Джейз.

– М-м-м-м, – пробормотала Фал, неопределенно кивая и глядя в никуда. – Да… все, что у нас есть об этом регионе вообще… я имею в виду объем… – Она описала рукой круг в воздухе, охватывавший в ее воображении несколько миллионов кубических световых лет.

– Ясно, – сказал Джейз и медленно уплыл из поля зрения девушки. Он направился назад по террасе к дому, сквозь полосы света и тени от решетки с цветами.

Девушка осталась одна; она чуть покачивалась взад-вперед на своей скамейке, снова уперев в колени руки (одна была согнута, другая оставалась прямой) и взяв подбородок в ладони.

«Вот, значит, какие дела, – подумала она, – чуть-чуть не убили бессмертного; могли крупно поссориться с тем, что большинство людей считают божеством, а я – всего-то метр с кепкой, но с расстояния в восемьдесят тысяч световых лет должна придумать выход из этой дурацкой ситуации. Хорошая шутка… Черт. Назначили бы они меня полевым рефератором там, где все происходит, вместо того чтобы сажать сюда, у черта на куличках. Отсюда только дорога туда занимает два года. Вот ведь ерунда».

Фал немного поерзала на скамейке и села так, чтобы больная нога могла лежать на скамейке, потом повернула лицо к горам, сверкающим с другой стороны долины. Она оперлась локтем о каменные перила и положила голову на ладонь, пожирая глазами пейзаж.

Интересно, спрашивала она себя, они и в самом деле держали слово и не вели за ней наблюдения, когда она уходила в горы? С них все может статься – могли приставить к ней маленького автономника, микроракету или что-то в этом роде на случай, если что произойдет, а потом – после того происшествия, после того, как она упала, – оставили ее лежать там, перепуганную, замерзающую, страдающую от боли, чтобы убедить – мол, ничем подобным они не занимаются – и посмотреть, как это на нее воздействует; конечно, если только ее жизни не угрожала опасность. В конечном счете, она прекрасно знала, как работают их Разумы. Именно так поступала бы она сама, если бы командовала парадом.

«Может, плюнуть на все это? Уехать. Пусть сами занимаются этой своей войной. Беда только в том… что мне все это нравится…»

Она посмотрела на свою руку, золотисто-коричневую в солнечных лучах. Затем сложила пальцы в кулак, разжала его, посмотрела на пальцы. «От трех… до семи… – Она подумала о руках идиран. – Зависит от того…»

Она снова поглядела на далекие горы за иссеченной тенями долиной и вздохнула.

5 МЕГАКОРАБЛЬ

Вавач лежал в пространстве наподобие браслета на руке гигантского бога. Петля диаметром в четырнадцать миллионов километров блестела и сверкала голубым и золотым на фоне угольно-черной бездны космоса. Пока «Турбулентность чистого воздуха» мчалась по гиперпространству к орбиталищу, большинство членов отряда наблюдали, как приближается цель их путешествия, на главном экране в столовой. На фоне аквамаринового моря, покрывавшего большую часть поверхности этого артефакта с его сверхплотным базовым веществом, были рассыпаны массивыбелых облаков – громадные штормовые системы или гигантские гряды. Часть их, казалось, простирается во всю ширину медленно поворачивающегося орбиталища.

Но лишь с одного края этой извивающейся водяной ленты была видна земля: она притулилась к наклонной стене из чистого кристалла, опоясывающей море. Хотя с такого расстояния полоска земли казалась тоненькой коричневой ниточкой, лежащей на кромке огромного раскатанного рулона яркой голубизны, на самом деле она имела ширину до двух тысяч километров. Вавач не испытывал нехватки в суше.

Самой большой достопримечательностью этого орбиталища, и прежде и теперь, были мегакорабли.

– И у тебя нет никакой религии? – спросила Доролоу у Хорзы.

– Есть, – ответил он, не отводя глаз от экрана на стене, располагавшегося над концом главного стола. – Мое выживание.

– Значит… твоя религия умрет с тобой. Как это печально, – сказала Доролоу, переводя взгляд с Хорзы на экран.

Мутатор оставил это замечание без ответа.

Разговор их начался, когда Доролоу, пораженная красотой этой громады, выразила убеждение, что, хотя орбиталище и сотворено существами низменными, которые ничем не лучше людей, но оно в то же время есть грандиозное подтверждение Божьего могущества, поскольку Бог сотворил человека и все другие одушевленные существа. Хорза не согласился; он был искренно раздражен тем, что эта женщина ставит на службу собственной системе убеждений даже такое очевидное свидетельство силы разума и усердия.

Йелсон, которая сидела за столом рядом с Хорзой, легонько прикасаясь ногой к коленке мутатора, положила локти на пластик столешницы, рядом с тарелками и стаканами.

– И через четыре дня они собираются его уничтожить. Вот расточительство!

Могло это стать началом долгого разговора или нет, она так и не узнала, потому что из громкоговорителя в столовой раздался треск, а потом – уже разборчиво – голос Крейклина из пилотской кабины:

– Эй, ребята, я подумал, вам будет интересно это увидеть.

Изображение орбиталища исчезло. Некоторое время экран оставался темным, а потом появились мигающие буквы сообщения:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ/СИГНАЛ/ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ/СИГНАЛ/ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ/СИГНАЛ:

ВНИМАНИЕ ВСЕМ КОРАБЛЯМ! ОРБИТАЛИЩЕ ВАВАЧ И ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ (ЦУПР) СО ВСЕМИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМИ СИСТЕМАМИ БУДУТ УНИЧТОЖЕНЫ, ПОВТОРЯЮ: УНИЧТОЖЕНЫ В А/4872.0001 РОВНО ПО МАРЕЙНСКОМУ ВРЕМЕНИ (ЭКВИВАЛЕНТНОЕ ВРЕМЯ Г-ЦУПРА 00043.2909.401; ЭКВИВАЛЕНТНОЕ ВРЕМЯ ЛИМБА ТРИ 09.256.8; ЭКВИВАЛЕНТНОЕ ОТНОСИТЕЛЬНОЕ ИДИРАНСКОЕ ВРЕМЯ КУ’УРИБАЛТА 359.0021; ЭКВИВАЛЕНТНОЕ ВРЕМЯ ВАВАЧ СЕГ 7-Е 4010.5) ПУТЕМ ГИПЕРСЕТОЧНОЙ ИНТРУЗИИ УРОВНЯ НОВОЙ ЗВЕЗДЫ И ПОСЛЕДУЮЩЕЙ БОМБАРДИРОВКИ САВОМ. ОТПРАВЛЕНО «ЭСХАТОЛОГОМ» (ВРЕМЕННОЕ ИМЯ), ВСЕСИСТЕМНЫМ КОРАБЛЕМ КУЛЬТУРЫ. ВРЕМЯ ОТПРАВКИ А/4870.986; ВСЕ ТРАНСПОРТЫ МАРЕЙНА… КОНЕЦ СЕКЦИИ СИГНАЛА… ПОВТОР СИГНАЛА НОМЕР ОДИН ИЗ СЕМИ СЛЕДУЕТ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ/СИГНАЛ/ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ/

СИГНАЛ…

– Мы попали в оболочку послания, – добавил Крейклин. – Встретимся позже.

В громкоговорителе снова раздался треск, потом наступила тишина. Буквы на экране погасли, и снова появилось изображение орбиталища.

– Гм-м, – сказал Джандралигели, – коротко и ясно.

– Как я и говорила. – Йелсон кивнула в сторону экрана.

– Я помню… – медленно сказал Вабслин, глядя на яркую сине-белую полосу на экране, – когда я был совсем маленький, один из моих учителей пустил игрушечную лодочку из металла в ведро с водой. Потом он поднял ведро за дужку, а другой рукой прижал меня к своей груди, чтобы я мог видеть то же, что и он. Он стал вращать ведро все быстрее и быстрее, центростремительная сила поднимала его, и наконец ведро приняло горизонтальное положение, а поверхность воды в нем находилась под углом в девяносто градусов к полу, и большая взрослая рука крепко держала меня за живот, и все вокруг меня вращалось, а я смотрел на игрушечную лодочку, которая по-прежнему плавала в воде, хотя вода стояла вертикально передо мной, и учитель сказал: «Вспомни это, если тебе повезет и ты увидишь мегакорабли Вавача».

– Да? – сказал Ламм. – Похоже, они собираются отпустить к херам ручку этого ведра.

– Будем надеяться, что мы успеем убраться с поверхности до того, как они это сделают, – сказала Йелсон.

Джандралигели повернулся к ней и поднял бровь:

– После нашего недавнего фиаско, дорогая, меня уже ничто не удивит.

– Легкая прогулка, – со смехом сказал старик Авигер.

Перелет с Марджойна на Вавач занял двадцать три дня. Отряд понемногу оправился от неудачной атаки на Храм Света. Участники нападения получили незначительные царапины и ушибы; Доролоу на несколько дней ослепла на один глаз, и все ушли в себя – тише воды, ниже травы, – но когда в поле зрения появился Вавач, жизнь на борту корабля (при том, что людей стало меньше) настолько наскучила отряду, что всем не терпелось опять в дело.

Хорза взял себе лазерное ружье, которое принадлежало ки-Алсорофус, починил и немного усовершенствовал скафандр, насколько позволяли возможности мастерской «ТЧВ». Крейклин не мог нахвалиться скафандром, реквизированным у Хорзы, – этот скафандр позволил ему избежать крупных неприятностей в зале Храма Света. Хотя в Крейклина все же попало несколько мощных огневых импульсов, на скафандре не было видно ни царапинки, не говоря уже о серьезных повреждениях.

Нейсин сказал, что все равно никогда не любил лазерное оружие и больше не собирается им пользоваться; у него было прекрасное пулевое ружье, легкое и скорострельное, и достаточно боеприпасов. Он сказал, что станет брать это ружье на задания, когда не будет пользоваться микрогаубицей.

Хорза и Йелсон теперь каждую ночь спали вместе в каюте, которая отныне принадлежала им двоим, а раньше – двум погибшим женщинам. За долгие дни перехода они стали ближе друг к другу, но для начинающих любовников говорили сравнительно мало. Казалось, обоих это устраивало. Тело Хорзы полностью восстановилось после имитации геронтократа, и ничто больше не напоминало о сыгранной им роли. Но хотя он сказал членам отряда, что теперь выглядит так, как выглядел всегда, на самом деле он лепил себя по образцу Крейклина. Хорза стал чуть выше и шире в груди, чем в обычном нейтральном состоянии, волосы его стали темнее и гуще. Он, конечно, пока не мог позволить себе изменить лицо, но под светло-коричневой лицевой поверхностью все уже было готово. Короткий транс – и Хорза вполне сойдет за капитана «Турбулентности чистого воздуха». Возможно, Вавач предоставит ему случай, который он ищет.

Он долго и напряженно размышлял над тем, что ему делать теперь, когда он присоединился к вольному отряду и пребывал в относительной безопасности, но был отрезан от своих нанимателей-идиран. Он в любой момент мог пуститься в свободное плавание, но ему не хотелось подводить Ксоралундру – не важно, жив старый идиранин или мертв. Это означало бы, кроме того, бегство от войны, от Культуры и от миссии по противодействию Культуре, которую Хорза собирался выполнить. Кроме того, на первом месте у Хорзы стояла еще одна мысль, которую он обдумывал до того, как получил задание отправиться на Мир Шкара, – мысль о возвращении к старой любви.

Звали ее Сро Кьерачелл Зорант. Она была, что называется, спящим мутатором, то есть не имела ни нужной подготовки, ни желания перевоплощаться, и приняла должность на Мире Шкара. Приняла отчасти потому, что ей стала невыносима сгущающаяся атмосфера враждебности на родине мутаторов – астероиде Хейбор. Это случилось семь лет назад, когда Хейбор уже находился в идиранской – по общему признанию – сфере влияния и когда многие мутаторы уже поступили на службу к идиранам.

Хорзу отправили на Мир Шкара частично в качестве наказания, а частично для его же защиты. Группа мутаторов составила заговор с целью активировать древние силовые агрегаты астероида и увести его из идиранской сферы влияния, чтобы их дом и биологический вид остались нейтральными в войне, которая неизбежно шла к ним. Хорза узнал о заговоре и убил двух его участников. Суд Академии военных искусств на Хейборе (главная власть на астероиде во всем, кроме своего названия) пошел на компромиссное решение, которое удовлетворяло, с одной стороны, общественное мнение, требовавшее наказать Хорзу за убийство мутаторов, а с другой – их собственное чувство благодарности убийце. Перед судом стояла трудная задача, поскольку большинство мутаторов были отнюдь не в восторге от идеи сохранения статус-кво, то есть пребывания в сфере влияния идиран. Отправив Хорзу на Мир Шкара с приказом оставаться там несколько лет (и ограничившись этим наказанием), суд надеялся удовлетворить обе заинтересованные стороны, каждая из которых считала бы, что ее мнение восторжествовало. И старания суда увенчались успехом в том смысле, что мятежа не произошло, Академия осталась главной властью на астероиде, а спрос на услуги мутаторов стал высоким, как никогда за все время существования этого уникального вида.

Хорзе в некотором смысле повезло. У него не было ни друзей, ни связей, родители его умерли, клан практически прекратил существование – остался только он. В обществе мутаторов важную роль всегда играли семейные узы, и, не имея ни влиятельных родственников, ни друзей, которые заступились бы за него, Хорза, возможно, отделался легче, чем мог рассчитывать.

Снега Мира Шкара остужали подошвы Хорзы меньше года. Вскоре он покинул эту планету, поступив на службу к идиранам; те вели войну против Культуры как до, так и после того, как война была официально названа таковой. За время пребывания на планете у него завязались отношения с одним из находившихся там четырех мутаторов – женщиной по имени Кьерачелл, которая не соглашалась почти ни с чем, во что верил Хорза, и все же любила его душой и телом. Хорза знал, что, когда он покинул планету, больше переживала она, а не он. Он был рад этой связи, девушка ему нравилась, но он не чувствовал ничего такого, что обычно чувствуют люди, когда влюбляются, и ко времени отъезда эта связь ему начала (только начала) приедаться. Тогда он сказал себе, что так оно к лучшему, что Сро будет только хуже, если он останется, что он уезжает отчасти ради нее. Но когда Хорза в последний раз заглянул в ее глаза, он прочел там такое, что воспоминание об этом долгое время не доставляло ему ни малейшего удовольствия.

До него доходили слухи, что женщина все еще там, и он думал о ней, и вспоминать о ней было приятно. И чем больше Хорза рисковал своей жизнью, чем больше проходило времени, тем сильнее хотелось ему снова увидеть ее, тем сильнее тянуло его к тихой, безопасной жизни. Он представлял себе встречу, ее взгляд, когда он вернется… Может, она забыла о нем, а может, завязала роман с другим мутатором – служащим базы на Мире Шкара, но Хорза не мог в это поверить по-настоящему, такая возможность была для него своего рода страховкой.

Сближение с Йелсон, возможно, сделало его жизнь немного труднее, но он старался не вкладывать слишком многого в их дружбу и совокупления, хотя был абсолютно уверен, что и Йелсон в их отношениях интересовали только эти две составляющие.

Он собирался, если получится, выдать себя за Крейклина или, по крайней мере, убить его и захватить власть на корабле и надеялся, что сможет обойти относительно слабую идентификационную защиту компьютера «ТЧВ» либо попросит сделать это кого-нибудь другого. Потом он намеревался направить «Турбулентность чистого воздуха» к Миру Шкара, встретиться, если выйдет, с идиранами, а не выйдет – все равно придерживаться своего плана, исходя из того, что господин Адекватный (ласковое прозвище, которым мутаторы на Мире Шкара окрестили Дра’Азона – существо, охранявшее планету) пропустит его через Барьер Тишины после неудавшейся попытки идиран провести Дра’Азона при помощи выпотрошенного чай-хиртси. Он предполагал также, что даст возможность остальным членам отряда (если это будет возможно) выйти из игры.

Одна из трудностей состояла в том, чтобы правильно выбрать время устранения Крейклина. Хорза надеялся, что шанс сделать это представится на Ваваче, но составлять конкретные планы было нелегко, потому что своих планов у Крейклина, казалось, не было. А если ему задавали вопросы, то он просто говорил о «возможностях», которые «непременно возникнут» в связи со скорым уничтожением орбиталища.

– Эта сволочь врет, как нанятый, – сказала Йелсон как-то ночью, когда они были на полпути от Марджойна к Вавачу.

Они лежали бок о бок в их общей – отныне – каюте, ночью, в темноте корабля, на тесной кровати в условиях половинной гравитации.

– Что-что? – спросил Хорза. – Ты что, думаешь, он так-таки не собирается на Вавач?

– Нет-нет, на Вавач он собирается, но не потому, что там есть неизвестные возможности для успешной операции. Он летит играть в Ущерб.

– Какой Ущерб? – спросил Хорза, поворачиваясь к ней в темноте; обнаженные плечи Йелсон лежали на его руке. Он чувствовал их легкое прикосновение к своей коже. – Ты имеешь в виду большую игру? Настоящую?

– Да. Я говорю о самом Кольце. В последний раз это были всего лишь слухи, но чем больше я об этом думаю, тем убедительнее они мне кажутся. Вавач – это наверняка, при условии, что им удастся набрать кворум.

– Игроки Кануна Уничтожения, – тихонько рассмеялся Хорза. – Как ты думаешь, Крейклин собирается смотреть или участвовать?

– Он, я думаю, попытается играть. Если он не врет про свои способности, ему, возможно, даже позволят участвовать, если только он сможет сделать ставку. Считается, что именно так он и заполучил «ТЧВ» – не в Кольцевой игре, но дело, вероятно, было серьезным, если на кон ставили корабли. Но я думаю, что он будет готов просто смотреть, если его не допустят. Уверена, что это и есть причина наших маленьких каникул. Он, возможно, попытается выдумать какой-нибудь предлог или отыщет мнимую возможность, но настоящая причина именно в Ущербе. Может, он слышал что-то, может, он догадался, но это, черт побери, очевидно… – Голос женщины замер, и Хорза почувствовал, как ее голова закачалась на его руке.

– А кто-нибудь из завсегдатаев?.. – спросил он.

– Галссел. – Теперь Хорза кожей почувствовал, как Йелсон кивнула своей легкой головой с короткими волосами. – Да, он там появится, если возникнет малейшая возможность. Он сожжет двигатели «Ведущей кромки», чтобы попасть на большую игру в Ущерб. А судя по тому, как в последнее время все шло в этом захолустье, сколько предоставлялось разнообразных возможностей и легких прогулок, не могу представить, чтобы он упустил такой шанс – В голосе Йелсон слышалась горечь. – Что до меня, я думаю, Крейклин спит и видит себя Галсселом. Для него этот тип – настоящий герой. Черт бы его драл.

– Йелсон, – сказал Хорза в ухо женщины, и от прикосновения к ее волосам у него защекотало в носу. – Во-первых, как Крейклин может спать и видеть, если он никогда не спит? И во-вторых: что, если у него в этих каютах стоят жучки?

Ее голова быстро повернулась к нему.

– Да и хер с ним. Я его не боюсь. Он знает, что я в отряде одна из самых надежных. Стреляю не раздумывая и не накладываю в штаны, когда становится жарко. И еще я думаю, что вожака лучше, чем Крейклин, нам не найти, и он об этом знает. Обо мне можешь не беспокоиться. Ну а если что… – Он опять почувствовал, как шевельнулись ее плечи и голова, и понял, что она смотрит на него. – Если я получу выстрел в спину, то ведь ты сведешь счеты с тем, кто это сделает, а?

Хорзе такая мысль не приходила в голову.

– Разве нет? – повторила она.

– Да, конечно, сведу, – ответил он.

Йелсон не шелохнулась. Он слышал ее дыхание.

– Ведь сведешь, правда? – сказала Йелсон.

Он обнял ее за плечи, почувствовал теплоту ее тела, мягкость пушка, мышцы и плоть – сильные и крепкие под внешне хрупкой оболочкой.

– Да, непременно, – сказал он и только теперь почувствовал, что это не пустые слова.

Во время перехода с Марджойна на Вавач мутатор и выяснил то, что ему требовалось знать об управлении и паролях на «Турбулентности чистого воздуха».

На мизинце правой руки Крейклин носил идентификационное кольцо, и некоторые замки на «ТЧВ» работали только под воздействием электронного поля этого кольца. Доступ к управлению кораблем обеспечивался аудиовизуальной идентификационной системой – компьютер корабля опознавал лицо Крейклина и его голос, когда тот говорил: «Это Крейклин». Такую защиту Хорза мог взломать без труда. Когда-то на корабле была и система опознавания по радужке глаза, но она давно уже стала хандрить, а потому ее отключили. Хорза был доволен. Копирование рисунка радужки было делом чрезвычайно мудреным. Едва ли не проще было осуществить полное генетическое перекодирование, при котором сама ДНК копируемого субъекта становилась моделью для вируса, оставлявшего неизменным только мозг мутатораи – факультативно – половые железы. Но для перевоплощения в капитана Крейклина можно было обойтись и без этого.

Хорза познакомился с системами защиты корабля, когда попросил Крейклина научить его пилотировать «ТЧВ». Поначалу Крейклин воспротивился, но Хорза не стал на него давить и с напускным невежеством ответил на несколько, казалось бы, случайных вопросов капитана о компьютерах, заданных после его просьбы. Уверившись, что, научив Хорзу управлять кораблем, он ничем не рискует – захватить корабль тому все равно не удастся, – Крейклин снизошел до просьбы Хорзы и позволил ему посидеть за пультом и под руководством Миппа освоить в режиме имитации довольно примитивные средства управления. Корабль тем временем двигался на автопилоте в направлении Вавача.

– Говорит Крейклин, – объявил громкоговоритель в столовой несколько часов спустя после того, как они услышали предупреждение Культуры о скором разрушении орбиталища.

Члены отряда сидели за столом после трапезы, что-то пили или вдыхали, расслаблялись или (в случае с Доролоу) осеняли себя знаменем Круга Огня и читали благодарственную молитву. Большое орбиталище по-прежнему виднелось на экране столовой. За прошедшее время оно увеличилось и почти целиком заполнило экран своей внутренней дневной поверхностью, однако эта картинка всем уже немного приелась, и теперь ее удостаивали взглядами лишь время от времени. Все оставшиеся в живых после налета члены отряда находились в столовой, кроме Ленипобры и самого Крейклина. Когда последний заговорил, все обменялись взглядами и посмотрели на громкоговоритель.

– У меня есть для нас работенка, – продолжал командир, – только что я получил подтверждение на этот счет. Вабслин, подготовь шаттл. Встретимся все через три корабельных часа в ангаре – всем быть в скафандрах и в полной готовности. И можете не беспокоиться – на этот раз противника не будет. На этот раз прогулка, как вы все знаете, будет в самом деле легкой.

Громкоговоритель затрещал и смолк. Хорза и Йелсон посмотрели друг на друга.

– Похоже, наш досточтимый вожак опять нашел нечто, к чему мы можем применить наши скромные таланты, – сказал Джандралигели, откинувшись к спинке стула и обхватив сзади шею ладонями. Шрамы на его лице стали чуть глубже, когда он напустил на себя задумчивое выражение.

– Только бы не еще один гребаный храм, – проворчал Ламм, почесывая маленькие рожки в тех местах, где они выходили из головы.

– Где мы найдем храм на Ваваче? – сказал Нейсин.

Он был немного пьян и потому разговаривал с другими больше обычного. Ламм повернул голову к этому коротышке, сидевшему наискосок от него по другую сторону стола.

– Тебе лучше бы протрезветь, приятель, – сказал он.

– Морские корабли, – сказал ему Нейсин, беря стоявший перед ним на столе цилиндрик с дозатором. – На этом чертовом орбиталище есть только морские корабли, и никаких тебе храмов. – Он закрыл глаза, откинул голову и сделал несколько глотков.

– А вот на кораблях как раз и могут быть храмы, сказал Джандралигели.

– На нашем корабле кое-кто может быть пьян в стельку, – сказал Ламм, глядя на Нейсина. Нейсин, в свою очередь, поглядел на него. – Тебе, Нейсин, надо поскорее протрезветь, – продолжил Ламм, указывая пальцем на коротышку.

– Пойду-ка я, пожалуй, в ангар, – сказал Вабслин, вставая и выходя из столовой.

– Схожу узнаю, может, Крейклину нужна помощь, сказал Мипп и вышел через другую дверь.

– А что, может, удастся увидеть эти мегакорабли? – Авигер вернулся взглядом к экрану.

Доролоу тоже уставилась в экран.

– Не валяйте дурака, – сказал им Ламм. – Не такие уж они большие.

– Нет-нет, они большие, — сказал Нейсин, кивая себе и своему маленькому цилиндрику. Ламм посмотрел на него, на других и покачал головой. – Да-да, – сказал Нейсин. – Они очень большие.

– На самом деле они не больше нескольких километров в длину, – вздохнул Джандралигели, с задумчивым видом откидываясь к спинке стула; шрамы на его лице очертились еще резче.

Хорза улыбнулся про себя. Джандралигели кивнул.

– В вечном движении. Им требуется около сорока лет, чтобы описать круг.

– И они никогда не останавливаются? – спросила Йелсон.

Джандралигели посмотрел на нее и поднял брови.

– Да им, чтобы набрать полную скорость, требуется несколько лет, юная леди. Каждый весит под миллиард тонн. Они никогда не останавливаются, все время двигаются по кругу. Их используют для круизов и как плавучие базы. И самолеты с них тоже взлетают.

– А вы знаете, что на мегакорабле ваш вес становится меньше? – спросил Авигер; он оглядел оставшихся за столом и подался вперед, плотно сжав локти. – Это потому, что они курсируют в направлении, противоположном вращению орбиталища. – Авигер помолчал и нахмурился. – Или наоборот?

– Ну его в жопу, – сказал Ламм, бешено тряхнув головой, встал и вышел из столовой.

Джандралигели нахмурился:

– Очаровательно.

Доролоу улыбнулась Авигеру, а старик, кивая, оглядел остальных.

– Как бы там ни было, это факт, – объявил Авигер.

– Итак. – Крейклин поставил ногу на заднюю сходню шаттла и упер руки в бока. На нем были шорты, а его скафандр стоял за ним в готовности, открытый в передней части, словно сброшенный хитон насекомого. – Я вам сказал, что у нас есть работенка. И вот какая. – Крейклин помолчал и посмотрел на членов отряда – те разбрелись по ангару и сидели, стояли или опирались на свои ружья. – Мы захватим один из мегакораблей.

Он снова замолчал, явно ожидая реакции. Только у Авигера вид был удивленный и хоть сколько-нибудь воодушевленный; на остальных (а отсутствовали только Мини и недавно проснувшийся Ленипобра) это, казалось, не произвело никакого впечатления. Мипп находился на мостике, а Ленипобра все еще боролся со скафандром в своей каюте.

– Вы все знаете, что Культура через несколько дней взорвет Вавач. Люди вывозят оттуда все, что можно, и на мегакораблях никого не осталось, кроме нескольких бригад, занятых разборкой и сломом. Я так думаю, что все ценное с кораблей уже снято. Но есть один корабль под названием «Олмедрека», на котором пара таких бригад немного поссорилась. Какой-то неосторожный тип взорвал там маленькую ядерную бомбочку, и у «Олмедреки» появилась здоровенная пробоина в борту. Корабль все еще на плаву и не до конца потерял скорость. Но поскольку бомба взорвалась у одного борта, а пробоина не очень повлияла на мореходные качества, корабль сошел с курса и стал описывать огромные круги, все время приближаясь к наружной пограничной стене. Судя по последней передаче, которую я перехватил, никто не знает, ударится корабль о стену или нет до того, как Культура начнет уничтожение, но рисковать они не хотят, так что, похоже, на борту никого нет.

– И ты хочешь, чтобы там появились мы, – сказала Йелсон.

– Да. Потому что я был на «Олмедреке» и, похоже, знаю кое о чем – о том, что люди в спешке забыли снять. Носовые лазеры.

Некоторые члены отряда скептически переглянулись.

– Да, на мегакораблях есть носовые лазеры, и уж точно – на «Олмедреке». Ей приходилось плавать в водах Кругоморя, которые недоступны для большинства других кораблей – там много плавучих водорослей или айсбергов, и маневры там затруднительны, а потому кораблю приходилось уничтожать все, что лежало прямо по курсу, для чего требовалась огневая мощь. Увидев носовое вооружение «Олмедреки», многие боевые корабли просто со стыда сгорят. Эта посудина могла прокладывать путь через айсберги в несколько раз больше ее, она взрывала на своем пути острова и заросли плавучих водорослей таких размеров, что людям казалось, будто она атакует Окаймление. По моему мнению – достаточно просвещенному, потому что я читал между строк исходящих сигналов, – все забыли об этом вооружении, и мы добудем его.

– А если корабль врежется в стену, когда мы будем на борту? – спросила Доролоу.

Крейклин улыбнулся ей.

– У нас ведь есть глаза, правда? Мы знаем, где находится стена, и мы знаем, где… мы сможем увидеть, где находится «Олмедрека». Мы спустимся, посмотрим и тогда, если решим, что времени у нас достаточно, снимем несколько лазеров поменьше… Черт, да нам и одного хватит. Я тоже спущусь на борт, и я никак не стану рисковать своей шкурой, если увижу, что стена надвигается на нас.

– Будем сажать «ТЧВ»?

– Нет. Масса орбиталища достаточно высока, и идти на гипердвигателе опасно, а ядерные двигатели будут засечены автозащитой местного ЦУПРа – там решат, что это метеориты или что-нибудь в этом роде. Нет, мы оставим «ТЧВ» здесь без экипажа. Если возникнет чрезвычайная ситуация, я всегда смогу управлять кораблем дистанционно из моего скафандра. Мы воспользуемся силовыми полями шаттла – на орбиталище силовые поля действуют великолепно. Да, вам, конечно, не нужно напоминать о том, что антигравитационное оборудование включать там не следует. Оно действует против массы, а не вращения, так что можно совсем некстати искупаться, если кто-нибудь решит спрыгнуть с борта, чтобы перелететь на нос.

– А что мы будем делать, когда возьмем этот лазер? Если возьмем, – поинтересовалась Йелсон.

Крейклин на мгновение нахмурился, потом пожал плечами.

– Пожалуй, лучше всего будет направиться в столицу. Она называется Эванот… это порт, где они строили свои мегакорабли. Он, конечно же, находится на суше. – Крейклин улыбнулся, обводя взглядом остальных.

– Ну, хорошо, – сказала Йелсон, – а что мы будем делать, когда попадем туда?

– Видишь ли… – Крейклин уставился на женщину. Хорза стукнул ее носком по пятке. Йелсон обернулась к нему, а Крейклин продолжил: – Может, нам удастся воспользоваться возможностями порта – то есть я хочу сказать, в космосе, на другой стороне Эванота, – чтобы смонтировать лазер. Но в любом случае, я уверен, что Культура не станет медлить, а потому не исключено, что мы сможем вкусить последних деньков одного из любопытнейших комбинированных свободных портов в галактике. И, добавлю, его последних ночей. – Крейклин посмотрел на двух-трех из членов отряда; послышались смешки и замечания. Улыбка сошла с его лица, и он снова посмотрел на Йелсон. – Так что это может оказаться довольно интересным предприятием. Как ты думаешь?

– Ну ладно. Пусть так. Ты тут босс, Крейклин, усмехнулась Йелсон, потом опустила голову и едва слышно шепотом сказала Хорзе: – Догадайся, где будут играть в Ущерб?

– А если этот громадный корабль пробьет стену и уничтожит орбиталище до того, как это сделает Культура? – спросил Авигер.

Крейклин снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Думаю, ты еще убедишься, что Окаймления достаточно надежны.

– Хотелось бы надеяться! – сказал Авигер и рассмеялся.

– Можешь не беспокоиться, – заверил его Крейклин. – А теперь пусть кто-нибудь поможет Вабслину провести предполетную проверку шаттла. Я иду в пилотскую кабину – убедиться, что Мини знает свои обязанности. Мы отправляемся через десять минут.

Крейклин сделал шаг назад в свой скафандр, продел руки в рукава, застегнул главные нагрудные клапаны, взял шлем и, поднимаясь по ступенькам, кивнул остальным членам отряда.

– Ты что, хотела позлить его? – спросил Хорза у Йелсон. Она повернулась к мутатору.

– Я хотела дать ему понять, что вижу его насквозь. Меня он не проведет.

Вабслин и Авигер проверяли шаттл. Ламм вертел в руках лазерное ружье. Джандралигели, скрестив руки на груди, прислонился спиной к переборке ангара недалеко от двери и со скучающим выражением на лице разглядывал лампы на потолке. Нейсин о чем-то тихо разговаривал с Доролоу, которая видела в коротышке потенциального новообращенного Круга Огня.

– Так ты думаешь, что играть в Ущерб будут в Эваноте? – спросил Хорза, улыбаясь.

Лицо Йелсон выглядело крохотным в широком и все еще открытом воротнике ее скафандра. И очень серьезным.

– Да. Этот изобретательный ублюдок, может быть, выдумал историю про эту мегаштуковину. Мне он никогда не говорил, что бывал на Ваваче. Болтун. – Она посмотрела на Хорзу и ущипнула его за живот скафандра. Рассмеявшись, тот сделал шаг назад. – Над чем ты смеешься?

– Над тобой, – расплылся в улыбке Хорза. – Ну и что с того, если он хочет поиграть в Ущерб? Ты же сама все время говоришь – это его корабль, он здесь босс и все такое, но не хочешь, чтобы бедняга немного оттянулся.

– Почему бы ему не сказать об этом напрямую? – резко кивнув в сторону Хорзы, сказала Йелсон. – Потому что он ни с кем не хочет делиться выигрышем, вот почему. По правилам мы должны делить всю добычу, делить в соответствии с…

– Ну, если дела обстоят так, то я понимаю, – рассудительно сказал Хорза. – Если он побеждает в Ущербе, то это заслуга его одного. К нам его выигрыш не имеет никакого отношения.

– Не в этом дело! – воскликнула Йелсон. Рот ее плотно сжался, руки уперлись в бока, она топнула ногой.

– Ну, ладно, – усмехаясь, сказал Хорза. – Значит, когда ты ставила на то, что я одержу верх над Заллином, ты должна была поделиться своим выигрышем?

– Это дело другое… – начала было Йелсон раздраженно, но ее прервали.

– Эй, эй! – В ангар, прыгая со ступеньки на ступеньку, спустился Ленипобра – как раз в тот момент, когда Хорза собирался возразить Йелсон. Оба они повернулись к Ленипобре, который направлялся к ним, пристегивая на ходу перчатки к скафандру. – Видели недавно это сообщение? – Вид у него был возбужденный, он не мог сдержать волнения, потирал руки в перчатках, переступал с ноги на ногу. – Г-гиперсеточная интрузия уровня новой звезды! Мать моя! Ну и спектакль. Обожаю Культуру. И б-бомбардировка САВом – класс!

Он рассмеялся, согнулся пополам, постучал руками о палубу ангара, подпрыгнул и улыбнулся всем. Доролоу с недоуменным видом почесала ухо. Ламм свирепо смотрел на парня поверх ствола своего ружья, Йелсон и Хорза взирали друг на друга и покачивали головами. Ленипобра, пританцовывая и боксируя с воздухом, подошел к Джандралигели. Тот поднял одну бровь, смотря на долговязого парня, который дурачился перед ним.

– Оружие конца Вселенной, а этот молодой идиот пришел чуть не в одних трусах.

– Тебе бы только испортить человеку настроение, Лигели, – сказал Ленипобра мондлицианину; он прекратил свой танец, перестал молотить кулаками воздух, развернулся и побрел к шаттлу. Проходя мимо Хорзы и Йелсон, он пробормотал: – Йелсон, а что вообще такое С-САВ, черт его раздери?

– Схлопнувшееся антивещество.

Йелсон улыбнулась Ленипобре, когда тот проходил мимо нее. Хорза беззвучно рассмеялся, глядя, как голова парня болтается в воротнике скафандра. Ленипобра исчез в заднем люке шаттла.

«Турбулентность чистого воздуха» развернулась, шаттл вылетел из ангара и направился вдоль нижнего края орбиталища Вавач, оставив корабль внизу, как небольшую серебряную рыбку под корпусом огромного океанского судна.

На небольшом экране, встроенном в один из углов основного отсека шаттла после его последнего вылета, люди в скафандрах могли видеть, казалось, бесконечную искривленную полосу сверхплотного материала, уходящую в темную даль и освещенную лишь сиянием звезд. Это было все равно, что лететь вверх тормашками над планетой, состоящей из металла; из всех зрелищ искусственного происхождения в галактике по «балдежной ценности» (как называли это в Культуре) превзойти увиденное членами отряда могли только Кольца или Сферы.

Шаттл пролетел тысячу километров под ровной нижней поверхностью. Вдруг над ней обрисовался клин темноты, нечто наклонное, еще более ровное с виду, чем материал основания, но в то же время чистое, прозрачное, выходящее под углом из самого основания и врезающееся в пространство, как лезвие кристаллического ножа длиной в две тысячи километров – стена Окаймления. Это была та самая стена, что граничила с морем на дальней стороне орбиталища и вырастала из полоски земли, которая была видна с «ТЧВ». Первые десять километров этой плавной кривой были темны, как космическое пространство; зеркальная поверхность стены становилась видимой, только отражая звездный свет, и перед таким совершенным творением голова могла пойти кругом. Человек думал о дистанции в световых годах, а на самом деле стена находилась всего в нескольких тысячах метров от него.

– Бог ты мой, ну и громадина, – прошептал Нейсин.

Шаттл продолжал подниматься, и над ним из-за стены ярко засверкал голубой простор.

Шаттл поднимался в пустое пространство рядом с Окаймлением, поднимался в солнечный свет, едва проникавший через прозрачную стену. В двух километрах был воздух, пусть и разреженный, но шаттл поднимался в вакууме, двигаясь под углом к стене, восходящей к своей высшей точке. Шаттл пересек это ножевое лезвие, торчащее на две тысячи километров над основанием орбиталища, потом двинулся вдоль наклонной стены внутрь орбиталища, прошел ее магнитное поле – пространство, где намагниченные частички искусственной пыли задерживали часть солнечных лучей, отчего море внизу было чуть холоднее, чем в других местах Вавача, – таким образом обеспечивалось разнообразие климата. Шаттл опускался через ионное поле, потом через слой разреженных газов и наконец оказался в разреженном воздухе без облаков, подрагивая в кориолисовой струе. Небеса наверху из черных превратились в синие. Орбиталище Вавач, водяной обруч диаметром в четырнадцать миллионов километров, казалось, висело само по себе в пространстве, распростершись под падающим на него шаттлом наподобие громадной круговой панорамы.

– Ну что ж, по крайней мере здесь есть солнечный свет, – сказала Йелсон. – Будем надеяться, что информация нашего капитана о местонахождении того замечательного корабля окажется точной.

На экране появились облака. Шаттл продолжал падать и лететь к псевдоландшафту из водяных паров. Казалось, что облака растягиваются в бесконечность вдоль искривленной внутренней поверхности орбиталища, которая даже с этой высоты казалась плоской, – а потом уходят вверх, в черное небо. И лишь гораздо дальше взгляду сидящих в шаттле открывался синий простор настоящего океана, хотя небольшие лоскуты его виднелись и поблизости.

– Не беспокойтесь насчет облаков, – сказал Крейклин по громкоговорителю салона. – Утром они рассеются.

Шаттл продолжал спуск, снижение в атмосфере, которая становилась все более плотной. Спустя еще немного времени они оказались среди первых, еще редких, высокоатмосферных облаков. Хорза слегка заерзал в своем скафандре; впервые после того, как «ТЧВ» скорректировала скорость и траекторию полета для движения близ громадного орбиталища и выключила собственную антигравитационную систему, летательный аппарат и члены отряда находились под воздействием одной и той же гравитации – ложной, создаваемой вращением орбиталища, – которая была чуть выше обычной, поскольку они были фактически неподвижны относительно основания, но находились дальше от него. Вавач, чьи создатели происходили с планеты, имевшей более высокую гравитацию, при вращении давал силу тяжести на 20% выше, чем общепринятая среднечеловеческая, которую порождал гравитационный генератор «ТЧВ». А потому Хорза, вместе с остальными, потяжелел сравнительно со своим обычным состоянием. Скафандр уже начал натирать ему кожу.

Шаттл нырнул в облака, и экраны залило серым светом.

– Вот он! – прокричал Крейклин, даже не стараясь скрыть возбуждение. Его не было слышно примерно четверть часа, и народ уже начал беспокоиться. Шаттл несколько раз менял курс, явно в поисках «Олмедреки». Иногда экран оставался чистым, показывая лишь слои туч внизу, иногда он снова покрывался серой дымкой, когда шаттл попадал в очередной нанос или столб паров. Один раз аппарат даже обледенел. – Я вижу верхние башни.

Члены отряда повскакали со своих мест и, бросившись вперед, сгрудились перед экраном. Только Ламм и Джандралигели остались на месте.

– Самое время, – заметил Ламм. – Как, черт возьми, он умудрился столько времени искать четырехкилометровый объект?

– Что ж удивительного, без радара-то, – ответил Джандралигели. – Слава богу, что мы не врезались в треклятую штуковину, пока петляли в этих жутких тучах.

– Черт, – сказал Ламм, еще раз проверяя свое ружье.

– … Посмотрите-ка, – сказал Нейсин.

Среди бездны туч (напоминавшей громадный каньон, прорезанный в состоящей из пара планете, каньон такой высоты, длины и ширины, что даже в прозрачном воздухе между грудами туч взгляд ни во что не упирался, а просто терялся вдали) двигалась «Олмедрека».

Нижние уровни надстройки не были видны в кипящих сгустках тумана, но с невидимых палуб в чистый воздух на сотни метров вздымались гигантские башни и сооружения из стекла и легкого металла. Внешне не связанные между собой, они медленно и плавно двигались над плоской поверхностью скопления низких облаков, как фигуры на колоссальной шахматной доске, отбрасывая нечеткие, водянистые тени на матовую поверхность тумана благодаря солнцу системы Вавач, лучи которого пробивали слои туч толщиной в десятки километров.

Огромные башни, проплывая в воздухе, оставляли за собой клочья и пряди паров, вырванных из ровной поверхности тумана. Сквозь небольшие прогалины, которые проделывали в тумане башни и верхние уровни надстройки, можно было разглядеть нижние уровни: дорожки и прогулочные палубы, ряд арочных подпор монорельсового пути, бассейны, маленькие парки и даже кое-что размером помельче, вроде небольших флаеров и крохотных предметов мебели, из шаттла казавшихся кукольными. По мере того как глаз и мозг воспринимали увиденное, люди стали различать с высоты бугор на поверхности тучи, обязанный своим возникновением кораблю. Возвышаясь над массой тумана, он имел километра четыре в длину и около трех – в ширину, а формой напоминал короткий, заостренный лист дерева или наконечник стрелы.

Шаттл спустился ниже. Башни с их сверкающими окнами, подвесными мостками, посадочными площадками, антеннами, перилами, палубами и хлопающими на ветру тентами проплывали под ними, темные и безмолвные.

– Так-так, – раздался деловой голос Крейклина, похоже, нам придется прогуляться на нос, ребята. Ниже опуститься не могу. Но до стены Окаймления еще добрая сотня километров, так что времени у нас хоть отбавляй. К тому же корабль не идет прямо на нее. Я подведу шаттл как можно ближе.

– Вот черт. Приехали, – сердито сказал Ламм. – Я так и знал.

– Долгая прогулка при такой гравитации – как раз то, что мне надо, – заявил Джандралигели.

– Ну и махина! — Ленипобра не мог оторвать глаз от экрана. – Просто громадина! — Он покачивал головой.

Ламм встал со своего кресла, оттолкнул парня в сторону и постучал в дверь, ведущую в пилотскую кабину шаттла.

– В чем дело? – сказал Крейклин через громкоговоритель. – Я ищу место для посадки. Если это ты, Ламм, сядь немедленно.

Ламм удивленно посмотрел на дверь, потом на его лице изобразилось раздражение. Он недовольно хмыкнул и вернулся на свое место, опять отпихнув Ленипобру.

– Ублюдок, – пробормотал он, опустил щиток шлема и переключил его в отражающий режим.

– Так, – сказал Крейклин, – садимся.

Те, кто стоял, снова сели, и через несколько секунд шаттл совершил мягкую посадку. Двери распахнулись, внутрь хлынул холодный воздух. Люди медленно, гуськом вышли наружу, на просторную палубу безмолвного громадного мегакорабля. Хорза оставался в шаттле, пока все остальные выходили, потом, заметив, что Ламм смотрит на него, встал и шутливо поклонился фигуре в темном скафандре.

– После вас, – сказал он.

– Нет, – сказал Ламм. – Сначала ты.

Он кивнул в сторону открытой двери. Хорза вышел из шаттла, следом за ним – Ламм. Ламм всегда выходил из шаттла последним – такая у него была примета.

Они стояли на посадочной площадке самолетов у основания большой прямоугольной башни, высотой метров в шестьдесят. Над скоплением туч, впереди и по сторонам от площадки, в тумане были видны башни и небольшие выступы других частей надстройки. Правда, теперь, когда они приземлились на корабль, сказать, где он кончается, было невозможно. Не видно было даже места, где произошел ядерный взрыв; не чувствовалось ни крена, ни дрожания корпуса, которые свидетельствовали бы, что отряд находится на поврежденном корабле посреди океана, а не в покинутом городе, над которым плывут облака.

Хорза присоединился к группе своих товарищей у низких перил, обозначавших край площадки, и посмотрел на палубу, которая в двадцати метрах внизу то возникала, то пропадала в клочьях тумана. Пар стлался по ней длинными волнистыми струями, порой обнажая ее, порой скрывая. Местами на палубе была насыпана земля, и там торчали невысокие кусты, вокруг которых стояли зонтики и стулья под ними; тут же виднелись небольшие сооружения, похожие на палатки. Все это порождало ощущение заброшенности и неухоженности, как на летнем курорте зимой, и Хорзу в его скафандре продрала дрожь. Отряду открывался вид примерно на километр вперед: там, неподалеку от невидимого носа, из скопления облаков торчало несколько невысоких тонких башенок.

– Похоже, там, впереди, облаков еще больше, – сказал Вабслин, указывая вперед, куда они направлялись.

Там в воздухе висела огромная стена облачного каньона, протянувшаяся от горизонта до горизонта; в высоту она уходила туда, куда не дотягивалась ни одна из башен мегакорабля. Эта стена все ярче и ярче освещала им путь.

– Может, когда станет теплее, она рассеется, – без особой уверенности в голосе сказала Доролоу.

– Если мы войдем в эту громадину, о всяких лазерах можно забыть, – сказал Хорза, оглядываясь на шаттл, где Крейклин разговаривал о чем-то с Миппом, который должен был остаться и охранять аппарат, пока остальные будут держать путь на нос. – Нам придется подняться безрадара, прежде чем мы войдем в это скопление.

– Может… – начала было Йелсон.

– Пойду-ка я посмотрю, что там, – сказал Ленипобра, опуская щиток своего шлема и опираясь рукой о низкие перила; Хорза посмотрел на него. – Встретимся на н-носу – о-па!

Он перепрыгнул через ограждение и начал падать на палубу с высоты пятиэтажного здания. Хорза открыл рот, чтобы закричать, и бросился вперед в надежде ухватить парня, но, как и остальные, он слишком поздно понял, что делает Ленипобра.

Секунда – и парень был у ограждения, еще одна – и перелетел через него.

– Нет!

– Лени!..

Те, кто еще не стоял у ограждения, бросились к нему; миниатюрная фигура кувырком летела вниз. Хорза смотрел на нее и надеялся, что Ленипобре каким-то образом удастся затормозить, остановиться, сделать что-нибудь. Когда парню оставалось до палубы метров десять, у всех в наушниках раздался крик, мгновенно оборвавшийся. Фигура с раскинутыми руками врезалась в палубу у засыпанного землей участка, подпрыгнула примерно на метр и замерла.

– Боже мой…

Нейсин резко сел, снял шлем и прижал ладони к глазам. Доролоу наклонила голову и стала возиться с креплениями шлема.

– Что там еще за черт?

К ним от шаттла бежал Крейклин, следом поспешал Мипп. Хорза, свесившись вниз, все смотрел на неподвижного, словно кукольного, человечка, скорчившегося внизу на палубе. Вокруг тела сгущался туман, его клочья и струи стали – на время – уплотняться.

– Ленипобра! Ленипобра! – кричал Вабслин в микрофон своего шлема.

Йелсон отвернулась и беззвучно – предварительно выключив интерком – выругалась. Авигер стоял, дрожа и глядя перед собой пустыми глазами. Крейклин резко остановился перед ограждением и посмотрел вниз.

– Лени?.. – Он посмотрел на других. – Это?.. Что случилось? Что он сделал? Неужели кто-то из вас пошутил…

– Он прыгнул, – сказал Джандралигели. Голос его дрожал. Он попытался рассмеяться. – Похоже, современные детишки не могут отличить собственной реальной силы тяжести от искусственной.

– Он прыгнул? — прокричал Крейклин. Он ухватил Джандралигели за скафандр. – Как он мог прыгнуть? Я же говорил, что антигравитация здесь не работает, я вам всем говорил, когда мы были в ангаре…

– Он опоздал, – вмешался Ламм. Он ударил ногой по тонкому металлу ограждения, но не оставил на нем ни царапинки. – Бедолага опоздал. И никто из нас не сообразил его предупредить.

Крейклин отпустил Джандралигели и оглянулся на остальных.

– Все так, – сказал Хорза и покачал головой. – Я просто не подумал об этом. Никто не подумал. Ламм и Джандралигели даже переживали, что придется идти на нос корабля, когда Лени был в шаттле, и ты говорил об этом, но он, наверное, просто не услышал. – Хорза пожал плечами. – Он был так возбужден.

Хорза покачал головой.

– Мы все обосрались, – веско сказала Йелсон.

Она уже включила свой коммуникатор. Некоторое время все молчали. Крейклин оглядел всех, потом подошел к ограждению, ухватился обеими руками за перила и посмотрел вниз.

– Лени? – сказал Вабслин в свой коммуникатор, тоже глядя вниз. Голос его звучал тихо.

– Чицел хорхава, — сказала Доролоу, осеняя себя знамением огненного круга. Потом она закрыла глаза и сказала: – Добрая дама, упокой его душу.

– Дерьмо собачье, – выругался Ламм и отвернулся. Он принялся палить из лазера в верхушку башни высоко над ними.

– Доролоу, – сказал Крейклин, – ты, Вабслин и Йелсон спуститесь туда. Посмотрите, что… вот черт… – Крейклин повернулся. – Спуститесь туда. Мипп, сбрось им аптечку или что-нибудь. Остальные… мы идем на нос. Ясно? – Он оглядел их и сказал, подзадоривая: – Может, вы и хотите вернуться назад, но это будет означать, что он умер зря.

Йелсон отвернулась, снова отключив свой микрофон.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Джандралигели.

– а я – нет, – сказал Нейсин. – Я не пойду. Я останусь здесь с шаттлом. – Он сел, опустив голову на грудь, положил шлем на палубу, вперился в нее взглядом и покачал головой. – Я не пойду. Так что давайте без меня. С меня на сегодня хватит. Я остаюсь здесь.

Крейклин посмотрел на Миппа и кивнул в сторону Нейсина.

– Присмотри за ним. – Он повернулся к Доролоу и Вабслину. – Идите же. Тут ничего заранее знать нельзя – может, удастся сделать что-нибудь. И ты с ними, Йелсон.

Йелсон, не посмотрев на Крейклина, повернулась и пошла следом за Вабслином и Доролоу, которые стали искать спуск на нижнюю палубу.

Корпус корабля внезапно содрогнулся, и все подскочили на месте, затем повернулись к Ламму – его фигура была видна на фоне далеких туч. Ламм палил по опорам посадочной площадки, располагавшейся в пяти или шести уровнях над ними; невидимый луч вгрызался в металл высокого сопротивления. Отвалилась еще одна площадка и полетела, вертясь в воздухе, как игральная карта, потом рухнула на палубу, на которой они стояли. Корпус корабля снова содрогнулся.

– Ламм, – взорвался Крейклин. – Прекрати это! Человек в черном скафандре с воздетым вверх ружьем притворился, что не слышит. Крейклин поднял собственный тяжелый лазер и щелкнул предохранителем. Искореженный пятиметровый отрезок палубы, охваченный пламенем, рухнул перед носом Ламма, подскочил и упал снова. Образовавшаяся струя газов чуть не сбила Ламма с ног, но ему все же удалось сохранить равновесие. Он переступил с ноги на ногу, явно трясясь от гнева, что было видно даже на расстоянии. Лазер Крейклина по-прежнему был нацелен на него. Ламм выпрямился, повесил свое оружие на плечо и затрусил назад, будто ничего и не случилось. Остальные облегченно вздохнули. Крейклин собрал всех вместе, и они пошли следом за Доролоу, Йелсон и Вабслином внутрь башни, где широкая винтовая лестница с невысокими ступенями, устланная ковром, вела вниз, внутрь мегакорабля «Олмедрека».

– Мертвее не бывает, – послышался в их шлемофонах полный горечи голос Йелсон, когда они были на полпути. – Мертвее, черт подери, не бывает.

Направлявшиеся к носовой части увидели такую картину: Йелсон и Вабслин ждали у тела, а Мини спускал им сверху трос. Доролоу молилась.

Они пересекли палубу, на которой погиб Ленипобра, и пошли дальше вниз по узкому трапу, по обеим сторонам которого не было ничего, кроме пустоты.

– Всего пять метров, – сказал Крейклин, используя игольчатый радар своего скафандра, чтобы замерить глубину пара под ними.

По мере их продвижения вперед туман постепенно рассеивался; они поднимались вверх, и там было светлее, чем раньше, потом снова спускались по наружным лестницам и пандусам. Несколько раз они видели мглистое солнце, пробивавшееся сквозь тучи, – красный диск то становился ярче, то вновь тускнел. Они шли по палубам, огибали бассейны, пересекали прогулочные дорожки и посадочные площадки, проходили под навесами, аркадами и арками мимо столов и стульев, оставляли позади рощи. Они видели сквозь туман верхушки башен, два-три раза заглядывали в громадные выемки, оборудованные другими палубами и открытыми площадками: со дна их доносилось биение моря. Клубящийся туман лежал у доньев этих громадных чаш, словно варево из снов. Они остановились перед рядом небольших открытых автомобилей с ярко раскрашенными навесами вместо крыш. Крейклин оглянулся, чтобы сориентироваться. Вабслин попытался запустить двигатели, но ни один из них не заработал.

– Туда есть два пути, – сказал Крейклин, хмуро глядя вперед.

Солнце на мгновение ярко засветилось в вышине, позолотив водяные пары над отрядом и по сторонам от него. Палуба под их ногами была расчерчена под какую-то игру или спортивное состязание. С одной стороны из тумана показалась башня; клочья и вихри пара двигались, как громадные руки, снова затеняя солнце. Тень от башни рассекла дорожку перед ними.

– Мы разделимся. – Крейклин оглянулся. – Я пойду сюда с Авигером и Джандралигели. Хорза и Ламм, вы пойдете здесь. – Он указал в другую сторону. – Этим путем вы выйдете на один из боковых корабельных носов. Смотрите внимательно, что-нибудь там обязательно найдете. – Он коснулся клавиши на запястье. – Йелсон?

– Здесь, – ответила Йелсон по интеркому.

Втроем они – Йелсон, Вабслин и Доролоу, – подняли лебедкой тело Ленипобры на шаттл, а затем последовали за остальными.

– Так, – сказал Крейклин, глядя в один из экранов шлема, – ты от нас всего в трех сотнях метров.

Он развернулся в ту сторону, откуда они пришли. Теперь там, позади, в двух-трех километрах от них, были видны несколько башен, начинавшихся преимущественно на более высоких уровнях. «Олмедрека» все больше и больше открывалась их взорам. Туман лениво струился вокруг них среди безмолвия.

– О да, – сказал Крейклин. – Я тебя вижу. – Он помахал рукой.

Три маленькие фигурки вдалеке, у края громадной чаши, заполненной туманом, помахали в ответ.

– Я тебя тоже вижу, – сказала Йелсон.

– Когда доберетесь до места, где мы сейчас стоим, забирайте влево на другой боковой нос. Там есть вспомогательные лазеры. Хорза и Ламм будут…

– Да, мы слышим, – сказала Йелсон.

– Отлично. Мы сможем подогнать шаттл поближе, может быть, прямо к тому месту, где найдем что-нибудь. Вперед. Смотрите в оба.

Крейклин кивнул Авигеру и Джандралигели, и они двинулись дальше. Ламм и Хорза переглянулись, а потом двинулись в направлении, указанном Крейклином. Ламм сделал знак Хорзе, чтобы тот выключил передатчик коммуникатора и поднял щиток шлема.

– Стоило подождать немного, и мы могли бы сразу посадить шаттл туда, куда нужно, – сказал он сквозь открытый щиток.

Хорза согласно кивнул.

– Безмозглый ублюдок, молокосос, – сказал Ламм.

– Кто? – спросил Хорза.

– Мальчишка. Взял и спрыгнул с этой платформы.

– Гм-м-м.

– Знаешь, что я собираюсь сделать? – Ламм поглядел на мутатора.

– Что?

– Я собираюсь вырезать язык у этого безмозглого ублюдка, у этого молокососа, вот что я собираюсь сделать. Татуированный язык, наверно, чего-то да стоит, как ты думаешь? Этот ублюдок все равно мне был должен. Что скажешь? Сколько за него могут дать?

– Понятия не имею.

– Безмозглый ублюдок… – пробормотал Ламм.

Они шли по палубе, уклоняясь от своего прежнего курса, который вел прямо вперед. Сказать точно, куда они идут, было затруднительно; если верить Крейклину – в направлении одного из боковых носов, которые торчали, как громадные бушприты. Раньше они служили причалами для лайнеров, которые в лучшие годы мегакорабля курсировали между ним и берегом, работая как экскурсионные и посыльные суда.

Они прошли мимо места, где недавно, как видно, случилось боевое столкновение – оплавленные лазером обломки, разбитое стекло и разодранные куски металла валялись в жилой секции; оборванные занавески и полусодранные обои трепыхались на ветру, создаваемом движением корабля. По сторонам стояли два разбитых небольших автомобиля. Под ногами хрустели осколки. Не задерживались и две другие группы, которые, судя по их сообщениям и переговорам, неуклонно продвигались вперед. Впереди по-прежнему была огромная густая туча, она не рассеивалась и не снижалась, и теперь отряд от нее отделяло всего два-три километра, хотя расстояние тут оценить было трудно.

– Мы пришли, – сказал наконец Крейклин; голос его трескуче прозвучал в наушниках Хорзы.

Ламм включил свой канал передачи.

– Что? – Ламм недоуменно посмотрел на Хорзу, который пожал плечами.

– Вы что там отстали? – сказал Крейклин. – Нам пришлось идти дальше. Мы на центральном носу, а он длиннее, чем тот, на котором вы.

– Пошел ты к черту, Крейклин, – вставила Йелсон; она входила в другую команду, которая должна была двигаться к носу второго борта.

– Что? – переспросил Крейклин.

Ламм и Хорза остановились, слушая разговор по своим наушникам. Снова раздался голос Йелсон:

– Мы дошли до конца корабля. Я даже думаю, что мы теперь находимся за пределами основного корпуса… на каком-то крыле или выступе… Но тут нет никакого бокового носа. Ты послал нас не в ту сторону.

– Но ты… – начал было Крейклин, но его голос был перекрыт другим.

– Крейклин, черт побери, ты послал нас на передок, а у борта находишься ты! — прокричал Ламм в микрофон своего шлема.

Хорза пришел к тому же выводу. Именно поэтому они все еще не дошли до назначенной цели, а группа Крейклина добралась до носа корабля. Несколько секунд капитан «Турбулентности чистого воздуха» молчал, потом откликнулся:

– Черт, наверно, ты прав. – Они услышали, как он вздохнул. – Пожалуй, вам с Хорзой нужно продолжать движение. Я пришлю к вам кого-нибудь, как только мы осмотримся. Я тут вижу что-то вроде галереи и много прозрачных блистеров, где могут находиться лазеры. Йелсон, возвращайся назад – к месту, где мы разделились, – и сообщи мне, когда доберешься. Посмотрим, кто первым найдет что-нибудь полезное.

– Просто хер знает что, – сказал Ламм и зашагал в туман.

Хорза последовал за ним, проклиная скафандр, который натирал ему кожу.

Ламм и Хорза некоторое время продолжали движение, потом Ламм остановился для осмотра нескольких залов, которые уже были разграблены. Лоскуты тонкой материи, зацепившись за осколки стекла, трепыхались вокруг них, как облака. В одном из помещений Хорза и Ламм увидели богатую деревянную мебель; в углу лежали разбитая голографическая сфера и стоял аквариум размером с комнату, полный разлагающихся разноцветных рыб и шикарной одежды. Переплетясь между собой, они плавали на поверхности, точно экзотические водоросли.

По коммуникатору Хорза и Ламм слышали переговоры остальных членов группы Крейклина – те нашли, как им казалось, дверь, ведущую в галерею, и надеялись обнаружить лазеры внутри тех самых прозрачных блистеров. Хорза сказал Ламму, что лучше не терять времени; они вышли из зала на палубу и двинулись в прежнем направлении.

– Эй, Хорза, – сказал Крейклин, когда мутатор и Ламм вошли в длинный туннель, освещенный призрачным солнечным светом, проникавшим сквозь туман и матовые панели потолка, – этот игольчатый радар толком не работает.

– Что с ним такое? – не останавливаясь, спросил Хорза.

– Сигнал не проходит через тучу, вот что с ним такое.

– У меня не было случая… Постой, что ты хочешь сказать?

Хорза остановился в коридоре. Он почувствовал, как внутри у него все похолодело. Ламм не остановился и удалялся от Хорзы вдоль по коридору.

– Он мне дает расстояние до этого чертова облака, которое прямо впереди нас и примерно в километре сверху. – Крейклин рассмеялся. – Но это не стена Окаймления, точно, и я вижу, что это туча, и она ближе, чем показывает радар.

– Где ты сейчас? – раздался голос Доролоу. – Ты нашел там лазеры? Как насчет этой двери?

– Нет, это что-то вроде солярия, – сказал Крейклин.

– Крейклин! – закричал Хорза. – Ты уверен насчет показаний радара?

– Уверен. Он показывает…

– Тут, черт побери, и солнца-то нет, какой еще солярий… – раздался чей-то голос, видимо случайно попавший в эфир и не предназначенный для общего канала.

Хорза почувствовал, как пот капает у него со лба. Что-то тут было не так.

– Ламм! – закричал он. Тот успел удалиться по коридору метров на тридцать и на ходу повернул голову. – Возвращайся! – прокричал Хорза.

Ламм остановился.

– Хорза, тут не может быть ничего…

– Крейклин! – На сей раз это был голос Миппа с шаттла. – Тут был кто-то еще. Я только что видел, как в воздух поднялся другой аппарат, где-то за площадкой, на которую мы сели. Они теперь улетели.

– Хорошо. Спасибо, Мипп, – сказал Крейклин спокойным голосом. – Слушай, Хорза, судя по тому, что я вижу отсюда, нос, на котором находишься ты, только что исчез в облаке, так что это облако, а не что другое… Черт, мы все видим, что это просто облако. Не…

Корпус корабля под ногами Хорзы дрогнул. Мутатор пошатнулся. Ламм недоуменно посмотрел на него.

– Ты почувствовал? – прокричал Хорза.

– Почувствовал что? – сказал Крейклин.

– Крейклин, – снова раздался голос Миппа. – Я что-то вижу…

– Ламм, возвращайся скорее! – прокричал Хорза в воздух и в микрофон своего шлема.

Ламм оглянулся. Хорзе показалось, что он продолжает ощущать дрожь палубы у себя под ногами.

– Что ты там почувствовал? – сказал Крейклин.

Теперь в его голосе слышалось раздражение.

Включилась и Йелсон.

– Мне показалось, я что-то почувствовала. Ничего особенного. Но слушайте, такие штуки не должны… они не должны…

– Крейклин, – сказал Мипп более взволнованным голосом, – кажется, я вижу…

– Ламм!

Хорза теперь шел обратно по длинному туннелю. Ламм оставался на месте, и вид у него был неуверенный.

Хорза услышал что-то – странное урчание, напомнившее ему звук реактивного или ядерного двигателя, услышанный с большого расстояния. Но это не было ни тем ни другим. Еще он чувствовал что-то у себя под ногами – то самое дрожание и еще какую-то силу, инерцию, которая словно бы тащила его вперед, к Ламму, к носу корабля, так, будто он находился в слабом поле или…

– Крейклин! – послышался крик Миппа. – Я вижу! Вот оно! Я… ты… я тебе. – Голос его захлебнулся.

– Слушайте, успокойтесь вы там все.

– Я что-то чувствую… – начала Йелсон.

Хорза тяжело побежал назад по коридору. Ламм, который тоже начал двигаться в обратном направлении, увидев, как Хорза бежит, остановился и упер руки в бока. Вдали в воздухе раздавался рокочущий звук, словно шумел высоченный водопад.

– Я тоже что-то чувствую, будто…

– Что там кричал Мипп?

– Мы врезались во что-то! – на бегу прокричал Хорза.

Рокот приближался, с каждой секундой становясь все громче.

– Лед! – Это был голос Миппа. – Я приведу к вам шаттл! Бегите. Это ледяная стена! Нейсин! Где ты? Нейсин! Я должен…

– Что?

– ЛЕД?

Рокот стал еще громче, по коридору вокруг Хорзы пронесся гул. Несколько матовых панелей в потолке треснули и упали на пол перед ним. Часть стены внезапно выломалась, едва не задев Хорзу. В уши ему ударил шум.

Ламм оглянулся и увидел, что конец коридора движется на него – вся концевая секция постепенно сжималась, скрежеща, и наступала на него со скоростью бегущего человека.

Со всех сторон доносились крики. В наушниках Хорзы раздавались неразборчивые голоса, но по-настоящему он слышал только нарастающий грохот у себя за спиной. Палуба под его ногами коробилась и содрогалась, словно весь гигантский корабль превратился в здание, сокрушаемое землетрясением. Панели и пластины, из которых состояли стены коридора, прогибались, пол местами дыбился, потолочные панели трескались и падали одна за другой. И все это время какая-то сила влекла Хорзу назад, замедляя скорость бега, словно во сне. Он выбежал из коридора, слыша невдалеке за собой крики Ламма.

– Крейклин, ты безмозглый сукин сын, ублюдок! – вопил Ламм.

Голоса жалобно завывали в наушниках, сердце Хорзы бешено колотилось. Приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы передвигать ноги, но рев все равно приближался, становясь громче. Хорза пробежал мимо пустого зала, где недавно видел развевающиеся полотнища. Крыша там начала складываться, палуба – наклоняться, голографическая сфера выкатилась в сминаемое окно. Рядом с Хорзой струя воздуха выбила крышку люка, и та пролетела мимо него вместе с другими обломками. Хорза пригнулся на бегу, по скафандру застучали осколки. Палуба под ним наклонилась и выгнулась, и он заскользил по ней. За спиной он слышал вопли бегущего Ламма, который все выкрикивал по интеркому проклятия в адрес Крейклина.

Шум за спиной у Хорзы напоминал рев гигантского водопада, грохот тектонического сдвига, продолжительного взрыва или извергающегося вулкана. Уши у него болели, мысли метались – он был ошеломлен масштабом происходящего. Ряд окон в стене прямо перед ним побелел, потом взорвался навстречу ему, забрасывая скафандр облачками мелких колючих осколков. Хорза снова опустил голову и ринулся к двери.

– Сука-сука-сука! – ревел Ламм.

– … не прекращается!

– … сюда!

– Хорза-а-а!..

Голоса сливались в его наушниках. Теперь он бежал по ковру в широком коридоре. Открытые двери ходили ходуном, световые приборы в потолке вибрировали. Внезапно в двадцати метрах перед ним хлынул поток воды и понесся по коридору. На секунду Хорзе показалось, что он находится на уровне моря, хотя и знал, что это невозможно. Когда он подбежал к тому месту, где била вода, то увидел, как, пенясь и бурля, она устремляется вниз по проему широкой винтовой лестницы, а сверху течет лишь несколько струек. Сила инерции корабля, медленно теряющего скорость, вроде бы уменьшилась, но рев вокруг Хорзы продолжался. Он терял силы, бежал словно в оцепенении, пытаясь сохранить равновесие, между тем как коридор вокруг него трясся и коробился.

Хорза почувствовал встречный порыв воздуха; мимо него, точно цветастые птицы, пролетели листы бумаги, куски пластика.

– … сука-сука-сука…

– Ламм…

Впереди был виден дневной свет, просачивавшийся через широкие застекленные окна прогулочной палубы. Он перепрыгнул через какие-то широколистные растения в больших горшках и приземлился, ломая их, на несколько хрупких стульев вокруг небольшого столика.

– … безмозглый сучий…

– Ламм, заткнись! – раздался голос Крейклина. – Мы из-за тебя не слышим…

Ряд окон впереди побелел, трескаясь наподобие льда, потом стекла разлетелись на части. Хорза нырнул, минуя этот участок палубы, и приземлился на осколках, разбросанных по палубе внизу. Окна за ним стали медленно сжиматься, как громадные рты.

– Ты сука, ублюдок…

– К черту его, меняем канал! Переходим на…

Хорза поскользнулся на осколках и чуть не упал.

Теперь в шлемофоне был слышен только голос Ламма – сплошные проклятия, которые почти целиком тонули в оглушительном реве разрушения у них за спиной. Хорза оглянулся всего на секунду и увидел, как Ламм выпрыгивает из схлопывающейся пасти окна, а потом спешит дальше по палубе, падая, перекатываясь, снова вставая и по-прежнему не выпуская из рук ружья; Хорза отвернулся. Только в этот момент он понял, что при нем ружья уже нет – видимо, обронил, но где и когда, он вспомнить не мог.

Хорза двигался все медленнее. Он был силен и в хорошей форме, но искусственная гравитация Вавача, превышающая стандартную, и неудобный скафандр брали свое.

На бегу (погружаясь в некое подобие транса и тяжело дыша через широко открытый рот) Хорза пытался сообразить, как близко они подошли к носу, как долго под давлением огромной массы корабля будут разрушаться передние отсеки, врезаясь всем своим миллиардом тонн в то, что, видимо, было (если именно оно скрывалось за тучей, которую все видели ранее) гигантским плитообразным айсбергом.

Хорза, словно во сне, видел вокруг себя корабль, все еще окруженный тучами и окутанный туманом, но сверху его освещали лучи золотистого солнца. Башни и шпили, казалось, остались на своих местах, вся огромная надстройка продолжала двигаться вперед, в ледяную глыбу – километры мегакорабля за ними давили на носовую часть всей своей титанической инерцией. Хорза бежал по игровым полям, мимо серебристых палаток, раздуваемых ветром, мимо сваленных в кучу музыкальных инструментов. Впереди он видел громадную многоярусную стену других палуб, над ними раскачивались и вибрировали мостики, – их направленные к носовой части опоры, теперь невидимые для Хорзы, приближались к наступающей волне разрушения и поглощались стихией. Он увидел, как палуба с одной стороны обвалилась в туманную пустоту. Палуба под его ногами начала дыбиться; перед Хорзой, хотя и медленно, образовывался бугор метров пятнадцать в высоту, и он теперь пытался преодолеть этот склон, который с каждой секундой становился все круче. Слева от него разрушился подвесной мост, закрутились оборвавшиеся провода, и мост исчез в золотистом тумане. Шум падения моста потерялся в жутком грохоте, давившем Хорзе на уши. Ноги его заскользили на уклоне, он упал, тяжело приземлился на спину и повернулся посмотреть, что у него за спиной.

Мегакорабль «Олмедрека» неумолимо шел навстречу собственной гибели в мешанине обломков и льда, расплющиваясь о безупречно белую стену, поднимавшуюся выше, чем самые высокие шпили корабля. Это напоминало громаднейшую во Вселенной волну, выполненную из металлического лома, сотворенную из крошащегося хлама. За этой волной и вокруг нее, над ней и в ней с утеса замерзшей воды громадными, неторопливыми пластами обрушивались каскады сверкающего, сияющего льда и снега. Хорза наблюдал этот катаклизм, а потом начал соскальзывать в него с накренившейся палубы. Слева медленно падала огромная башня, склоняясь перед волной разрушения, как раб перед хозяином. Хорза почувствовал, как в его глотке зарождается крик, когда палубы и ограждения, стены и перегородки, среди которых он только что находился, начали сжиматься, надвигаясь на него.

Он перекатился через плывущие, скользящие осколки и обломки к согнувшемуся ограждению на краю палубы, нащупал это ограждение, уцепился за него обеими руками, обвил ее одной ногой и перекинулся на другую сторону.

Он свалился с высоты всего одной палубы, ударился о наклонный металлический лист, покатился по нему, потом со всей прытью, на какую был способен, вскочил на ноги, набрал в рот воздуха и проглотил его, пытаясь заставить свои легкие работать. Узкая палуба, на которой он оказался, тоже начала коробиться, но линия сгиба оказалась между ним и стеной дыбящихся, перемешанных обломков. Хорза соскользнул, слетел с нее по наклонной поверхности, когда палуба за его спиной поднялась до высшей точки. Металл рвался, перегородки крошились, выламывались из палубы наверху, словно сломанные кости, рвущие кожу. Перед Хорзой был лестничный пролет, ведущий на палубу, с которой он только что спрыгнул, но только на ту ее часть, которая еще оставалась ровной. Он взбежал туда; палуба перед ним еще только начинала коробиться, отодвигаясь от волны, что гнала перед собой груды искореженного металла, дерева, пластика, стекла.

Он побежал вниз по наклонной плоскости, становившейся все круче, вокруг него текли потоки воды из неглубоких декоративных бассейнов. Еще несколько ступенек – и он оказался на следующей палубе.

Его грудь и горло, казалось, были полны раскаленных углей, а в ноги будто залили расплавленный свинец, и все время его тянула назад эта жуткая, чудовищная инерция корабля, словно вознамерившегося похоронить его среди обломков. Он споткнулся и, хватая ртом воздух, метнулся прочь с верхней ступеньки мимо треснувшего бассейна без воды.

– Хорза! – закричал голос в наушниках. – Это ты? Хорза! Это Мипп. Посмотри вверх.

Хорза поднял голову. Метрах в тридцати над ним в тумане висел шаттл с «ТЧВ». Еле стоя на ногах, он неуверенно помахал рукой. Шаттл сквозь туманную мглу опустился на палубу над ним; задние створки его распахнулись.

– Я открыл двери! Прыгай внутрь! – прокричал Мипп.

Хорза хотел было ответить, но, кроме хрипа, не смог издать ни звука. Он с трудом поднимался вверх: кости в ногах, казалось, превратились в студень. Тяжелый скафандр молотил по телу, ботинки скользили на битом стекле, которое усеивало хрустящую под ногами палубу. Предстояло преодолеть еще несколько ступенек, чтобы добраться до палубы, где его ждал шаттл.

– Скорее, Хорза, – крикнул Мипп, – я не могу больше ждать!

Хорза бросился вверх по последним ступенькам, устремляясь изо всех сил на вершину лестницы. Шаттл висел в воздухе, чуть подрагивая и вращаясь, его задняя аппарель сперва была выдвинута навстречу Хорзе, но потом развернулась в другую сторону. Ступеньки под Хорзой вибрировали, шум вокруг набирал силу, полный криков и рева. Какой-то еще голос доносился до него, но Хорза не мог разобрать слов. Он упал на верхнюю палубу и ринулся к аппарели в нескольких метрах от него; он уже видел сиденья и огни внутри, тело Ленипобры в скафандре, лежащее в углу.

– Я не могу ждать! Я… – Голос Миппа перекрыл грохот разрушения и крики.

Шаттл начал подниматься. Хорза, сделав последнее усилие, метнулся к нему.

Он ухватился за выступающую кромку на конце аппарели в тот момент, когда она была на уровне его груди. Его подняло над палубой, тело его раскачивалось на вытянутых руках под фюзеляжем шаттла. Он смотрел перед собой, аппарат между тем набирал скорость.

– Хорза! Хорза! Извини! – раздался рыдающий голос Миппа.

– Ты меня забрал! – сипловато ответил ему Хорза.

– Что?

Шаттл продолжал набирать высоту, минуя палубы, башни, тонкие горизонтальные линии – монорельсовые пути. Вся масса тела Хорзы держалась на кончиках его пальцев в перчатках, вцепившихся в кромку аппарели. Боль пронизывала руки.

– Я повис на твоей чертовой аппарели!

– Суки вы! – раздался голос, принадлежавший Ламму.

Аппарель начала закрываться, и от этого движения пальцы Хорзы чуть не разжались. Они находились теперь метрах в пятидесяти над палубой, продолжая подниматься. Хорза видел, как верхний край двери надвигается на его пальцы.

– Мипп! – закричал он. – Не закрывай! Оставь аппарель как есть. Я постараюсь забраться внутрь.

– Хорошо, – тут же ответил Мипп.

Аппарель перестала подниматься и замерла под углом градусов в двадцать. Хорза начал раскачиваться при помощи ног из стороны в сторону. Они поднялись уже на семьдесят – восемьдесят метров, поворачиваясь прочь от наступающей волны обломков и медленно удаляясь от нее.

– Ты, черный ублюдок! Вернись! – заревел Ламм.

– Не могу, Ламм! – крикнул Мипп. – Не могу! Ты слишком близко к…

– Ах ты, жирная сволочь! – прошипел Ламм.

Вокруг Хорзы замелькали огоньки. Днище шаттла засверкало в десятках точек там, куда угодила лазерная очередь. Что-то ударило Хорзу по левой ноге – по подошве ботинка, а правую пронзила боль немного выше. Мипп неразборчиво что-то закричал. Шаттл начал набирать скорость, направляясь назад и пересекая по диагонали корпус корабля. Воздух ревел, обтекая тело Хорзы, хватка его ослабевала.

– Мипп, сбрось скорость! – прокричал он.

– Сука! – снова завопил Ламм.

Туман с одной стороны засветился – внутри его зажегся и тут же погас веер лучей, – потом лазерный огонь сместился, и шаттл в носовой части снова пронзили искорки пяти или шести небольших взрывов. Мипп взвыл. Шаттл полетел быстрее. Хорза все еще не оставлял попытки закинуть ногу на аппарель, но оснащенные когтями пальцы его скафандра соскальзывали с ее поверхности, по мере того как его тело обтекали воздушные потоки, усилившиеся с увеличением скорости.

Ламм закричал – то был высокий, булькающий звук, который пронзил мозг Хорзы, как электрошок. Потом крик его резко оборвался, сменившись хрустом и скрежетом.

Шаттл несся в сотне метров над разрушающимся мегакораблем. Хорза чувствовал, как силы оставляют его, как слабеют руки и пальцы. Он посмотрел через щиток шлема внутрь шаттла – тот был в считанных метрах. Миллиметр за миллиметром Хорза удалялся от своего спасения.

Внутри сверкнула вспышка, и мгновение спустя все засияло невыносимой, ослепительной белизной. Глаза Хорзы инстинктивно закрылись, но обжигающий желтоватый свет проникал сквозь веки. В наушниках его шлема внезапно раздался пронзительный нечеловеческий крик, похожий на рев машины, потом неожиданно стих. Свет медленно погас. Хорза открыл глаза.

Внутренности шаттла все еще были освещены, но теперь там что-то горело. Сквозь открытые задние двери внутрь проникал воздух, образуя вихри, вздымая клубы дыма – дыма, который шел от сожженных сидений, опаленных креплений и сетей и резко очерченного почерневшего лица Ленипобры, ничем не закрытого. Хорзе показалось, что на переборке перед ним выжжены какие-то тени.

Пальцы Хорзы один за другим соскальзывали все ближе и ближе к кромке.

«Боже мой, – подумал он, глядя на прогары и клубы дыма, – значит, у этого маньяка в самом деле была атомная бомба». И тут его догнала ударная волна.

Она подбросила его вверх и вперед, закинув через аппарель в чрево шаттла, тут же сотрясла и сам летательный аппарат и принялась мотать Хорзу в воздухе, словно ураган птичку. Хорзу швыряло из одного конца шаттла в другой, он отчаянно пытался ухватиться за что-нибудь, чтобы не вывалиться через открытые задние двери. Наконец рука его нашла какие-то ремни, и Хорза вцепился в них из последних сил.

Глядя в дверной проем, он увидел сквозь туман, как огромный огненный шар, вращаясь, медленно поднимается в небеса. В горячем, мглистом воздухе внутри аппарата, уносящегося с места катастрофы, слышался такой рокот, словно все раскаты грома, когда-либо слышанные Хорзой, слились воедино. Шаттл заложил вираж, и Хорзу отбросило к борту. В задней двери промелькнула огромная башня, и огненный шар исчез из вида, а шаттл продолжал свой поворот. Задние двери, казалось, пытались закрыться, потом их заело.

Хорза чувствовал тяжесть и духоту внутри скафандра: жар, порожденный вспышкой, отражался от поверхностей, до которых дошло излучение огненного шара. Правая нога болела ниже колена. Чувствовался запах гари.

Наконец шаттл выровнялся, курс его стабилизировался, и тогда Хорза поднялся и похромал к двери в перегородке, на беловатой поверхности которой были выжжены застывшие очертания сидений и безжизненного тела Ленипобры, распростертого теперь около задних дверей. Хорза открыл дверь и прошел через перегородку.

Мипп в кресле пилота склонился над пультом управления. Экраны мониторов ничего не выдавали, но через толстое поляризованное стекло переднего фонаря шаттла были видны облака, туман, несколько башен, на миг мелькнувших внизу, и открытое море, тоже покрытое облаками.

– Я думал… тебе конец… – хриплым голосом сказал Мипп, полуповернувшись к Хорзе.

Судя по виду Миппа, он был ранен – сидел сгорбившись, с полузакрытыми глазами. На его темном лбу сверкали капельки пота. Кабина была полна дыма, едкого и в то же время сладковатого.

Хорза снял шлем и рухнул в соседнее кресло. Он посмотрел на свою правую ногу. В материале скафандра, облегающем икру, появилась аккуратная дыра с черным ободком диаметром приблизительно в сантиметр, сбоку была вторая дыра – покрупнее, со рваными краями. Хорза согнул ногу и поморщился: ожог тканей, уже начавший заживать. Крови не было.

Хорза посмотрел на Миппа.

– Ты как, нормально? – Ответ он знал заранее.

Мини покачал головой.

– Нет, – сказал он тихим голосом. – Этот чокнутый попал в меня. В ногу и куда-то в спину.

Хорза посмотрел на скафандр Миппа сзади, вблизи того места, где начиналось сиденье: в нем виднелась дыра, а вверх от нее по поверхности скафандра шла глубокая темная борозда. Хорза посмотрел на пол кабины.

– Черт, – сказал он. – Тут полно дыр.

Пол был испещрен дырами, две были прямо под сиденьем. Один из лазерных выстрелов и проделал темную борозду на боку скафандра, другой, видимо, задел Миппа.

– Похоже, этот сукин сын попал мне прямо в задницу, – сказал Мини, пытаясь улыбнуться. – Так у него что, была бомба, да? Это она взорвалась? Вся электрика к черту… Только оптика еще работает. Этот шаттл пора выкинуть на помойку…

– Мипп, дай-ка я сяду за штурвал, – сказал Хорза.

Они летели в облаке, и сквозь стекло фонаря был виден только рассеянный медно-желтый свет. Мипп покачал головой.

– Не могу. У тебя ничего не получится… с такими повреждениями.

– Мы должны вернуться, Мипп. Возможно, они еще живы…

– Нет. Они все погибли, – сказал Мипп; он покачал головой и, вглядываясь в пространство за стеклом фонаря, еще крепче сжал штурвал. – Черт побери, эта штуковина загибается. – Он посмотрел на черные мониторы, снова медленно покачал головой. – Я это чувствую.

– Черт! – выругался Хорза, ощущая собственную беспомощность. – А что насчет радиации? – внезапно спросил он.

Всем было известно, что если надежный скафандр уберег вас от вспышки и ударной волны, то он защитит и от радиации. Одним из многих инструментов, которых не хватало в скафандре Хорзы, был счетчик радиации, что было плохо уже само по себе. Мипп посмотрел на маленький экран на консоли.

– Радиация… – сказал он, покачивая головой. – Ничего серьезного. Низконейтронная… – По его лицу пробежала гримаса боли. – Довольно чистенькая бомбочка. Наверно, этому ублюдку хотелось чего покруче. Отнес бы лучше ее назад в магазин… – Мипп издал сдавленный безнадежный смешок.

– Мы должны вернуться, Мипп, – сказал Хорза. Он попытался представить себе Йелсон, бегущую от волны обломков: запас времени у нее был больше, чем у Хорзы и Ламма. Он уговаривал себя, что она спаслась, что, когда взорвалась бомба, Йелсон была далеко и не пострадала, что мегакорабль в конце концов остановился, что лавина металлических обломков замедлила ход и встала на месте. Но как Йелсон или кто-нибудь другой поднимутся с корабля, если они выжили? Хорза включил коммуникатор шаттла, но тот молчал, как и коммуникатор его скафандра.

– Тебе их не поднять, – сказал Мипп, качая головой. – Мертвых не поднять. Я их слышал. Они вырубились на бегу. Я пытался им сказать…

– Мипп, они сменили канал, только и всего. Ты не слышал Крейклина? Они поменяли канал, потому что Ламм орал как сумасшедший.

Мипп, сгорбившись в своем кресле, покачал головой.

– Этого я не слышал, – сказал он несколько секунд спустя. – Я слышал другое. Я пытался сказать им об этом айсберге… о его размерах, высоте. – Он снова покачал головой. – Они мертвы, Хорза.

– Они были гораздо дальше нас, Мипп, – тихо сказал Хорза. – Может, в километре от нас. Возможно, они выжили. Если они были в тени, если они побежали тогда же, когда и мы… Они были дальше. Возможно, они живы, Мипп. Мы должны вернуться и забрать их.

Мипп покачал головой.

– Я не могу, Хорза. Они наверняка мертвы. Даже Нейсин. Он вышел прогуляться после того, как вы ушли. Мне пришлось подниматься без него. Не мог его найти. Они наверняка мертвы. Все.

– Мипп, – сказал Хорза. – Заряд был небольшой мощности.

Мипп рассмеялся, потом застонал и снова покачал головой.

– Ну и что? Ты не видел этого льда, Хорза… Это было как…

Тут шаттл крутануло. Хорза метнул взгляд на экран, но на нем виднелся только мерцающий свет облака, сквозь которое они летели.

– Боже милостивый, – прошептал Мипп. – Мы его теряем.

– Что случилось? – спросил Хорза. Мипп пожал плечами, превозмогая боль.

– Всё. Мне кажется, мы падаем, но у меня нет ни высотомера, ни индикатора воздушного потока, ни коммуникатора, ни навигационных приборов – ничего… И нас мотает из-за всех этих дыр и открытой двери.

– Мы теряем высоту? – спросил Хорза, глядя на Миппа.

Мипп кивнул.

– Хочешь выбрасывать вещи? – спросил он. – Ну что ж, выбрасывай. Может, наберем высоту.

Шаттл снова мотнуло.

– Ты это серьезно? – спросил Хорза, вставая со своего места. Мипп кивнул.

– Мы падаем. Я серьезно. Черт, если бы мы и вернулись, то не смогли бы переползти через стену Окаймления, даже если бы нас было всего двое… – Голос Миппа замер.

Хорза, сделав усилие, поднялся и направился к выходу.

В пассажирском отсеке, полном дыма и тумана, было шумно. Сквозь двери просачивался мглистый свет. Хорза попытался было отодрать сиденья от стен, но те не поддавались. Он посмотрел на тело Ленипобры с переломанными костями, на его обожженное лицо. Шаттл опять мотнуло, и Хорза на секунду почувствовал, что стал легче в своем скафандре. Он подхватил мертвого Ленипобру под мышки, потащил к выходу и перекинул через аппарель. Безжизненное тело исчезло в тумане под шаттлом. Шаттл дернулся в одну сторону, потом в другую, и Хорза чуть не свалился с ног.

Он нашел еще какие-то предметы – лишний шлем, бухту троса, антигравитационную подвеску, треногу для тяжелого ружья – и выбросил их за борт, потом увидел небольшой огнетушитель. Хорза оглянулся – огня вроде нигде не было, а дым не становился гуще. Он взял огнетушитель и вернулся в пилотскую кабину. Дым, похоже, рассеивался и там.

– Как наши дела? – спросил он.

Мипп в ответ покачал головой.

– Не знаю. – Он кивнул в сторону сиденья, на котором недавно сидел Хорза. – Его можно открепить от пола. Выкинь его.

Хорза нашел защелки, крепившие кресло к полу, освободил его и потащил к выходу вместе с огнетушителем.

– На стенах у переборки есть крепежные скобы, крикнул ему вдогонку Мини и сморщился от боли, но потом продолжил: – Можешь снять сиденья в пассажирском салоне.

Хорза нашел скобы, отстегнул сиденья с одного ряда, потом с другого – вместе с ремнями на направляющих, прикрепленных к стенам, – и выкатил их через открытую заднюю дверь в мерцающий туман. После этого шаттл снова мотнуло.

Дверь между пассажирским отсеком и пилотской кабиной захлопнулась. Хорза подошел к ней – дверь была заперта.

– Мипп! – крикнул он.

– Извини, Хорза, – раздался слабый голос по ту сторону двери. – Я не могу вернуться. Крейклин убил бы меня, если только он еще жив. Но я все равно не смог бы его найти. Просто не смог бы. Я ведь и тебя заметил чисто случайно.

– Мипп, не валяй дурака. Отопри дверь. – Хорза потряс ее – она была довольно хлипкая: если потребуется, можно сорвать без труда.

– Не могу, Хорза… Не пытайся взломать дверь, иначе я просто утоплю эту посудину, клянусь, утоплю. Да тут и так от воды рукой подать… Я едва держу машину в воздухе… Если хочешь – попробуй закрыть заднюю дверь вручную. Где-то на задней стене есть заглушка.

– Мипп, бога ради, куда ты намылился? Через пару дней они взорвут орбиталище. Мы не можем летать вечно.

– Ну, мы гробанемся еще до этого, – раздался усталый голос Миппа из-за закрытой двери. – Мы гробанемся до того, как они взорвут орбиталище, так что можешь не беспокоиться. Эта штука на ладан дышит.

– Но куда ты собрался? – прокричал в закрытую дверь Хорза.

– Не знаю, Хорза. Может, на дальнюю сторону… В Эванот… Не знаю. Подальше отсюда. Я… – За дверью раздался стук, будто там что-то упало, и Мипп выругался.

Шаттл вздрогнул и дал крен.

– Что там такое? – встревоженно спросил Хорза.

– Ничего, – сказал Мипп. – Я уронил аптечку – только и всего.

– Черт, – сказал Хорза и сел, упершись спиной в переборку.

– Не волнуйся, Хорза, я… я… сделаю все, что в моих силах.

– Хорошо, Мипп, – сказал Хорза.

Он снова поднялся на ноги, преодолевая нытье от усталости в обеих ногах и тупую боль в икре правой, направился на корму и принялся искать заглушку. Найдя одну, он взломал ее, но там оказался лишь еще один огнетушитель, который Хорза тоже выбросил за борт. Он взломал заглушку на другой стене, и за ней обнаружилась рукоятка. Хорза повернул ее; дверь начала медленно закрываться, но потом ее заело. Он стал дергать рукоятку, пока несорвал ее. Выругавшись, Хорза отправил ее следом за огнетушителем.

В этот момент шаттл выбрался из зоны тумана, и Хорза, выглянув в дверь, увидел покрытую рябью поверхность серого моря, по которому катились и разбивались неторопливые волны. Сзади лежало скопление облаков – смутно-серый занавес, за которым исчезало море. Косые солнечные лучи пробивали слоистый туман, и небо заполняли хмурые облака.

Хорза увидел, как отломанная рукоятка, кувыркаясь и становясь все меньше и меньше, долетела до воды, ударилась о нее, оставила белый след и исчезла. По прикидке Хорзы, они находились примерно в ста метрах над уровнем моря. Шаттл накренился, и Хорза ухватился за кромку двери; аппарат выровнялся и полетел почти параллельно скоплению облаков.

Хорза подошел к переборке и постучал в дверь.

– Мипп, мне не закрыть заднюю.

– Ничего страшного, – раздался слабый голос.

– Мипп, отопри дверь. Не валяй дурака.

– Оставь меня, Хорза. Оставь, понял?

– Черт побери, – выругался себе под нос Хорза.

Он вернулся к открытой двери, сквозь которую задували вихревые потоки. Судя по тому, как стояло солнце, они направлялись в сторону от стены Окаймления. Позади них виднелись только море и облака, ни единого следа «Олмедреки» или какого-нибудь другого корабля. Плоский на вид горизонт по обе стороны терялся в дымке; пространство океана не выглядело выпуклым, а только лишь обширным. Хорза попытался было высунуть голову из открытой задней двери, чтобы определить, в каком направлении они движутся, однако поток воздуха заставил его отпрянуть назад. При этом шаттл снова дал крен, прежде чем Хорза успел толком разглядеть что-либо, но у него осталось впечатление, что горизонт там такой же плоский и однообразный, как и сзади. Он отошел подальше от двери и попытался привести в действие коммуникатор, но наушники шлема молчали. Все электроцепи были мертвы – видимо, их вырубил электромагнитный импульс от ядерного взрыва на мегакорабле.

Хорза подумал, не снять ли скафандр и не выбросить ли его тоже за борт, но ему уже и без того было холодно, а если снять скафандр, он вообще окажется практически голым. Нет, он останется в скафандре, если только шаттл не начнет резко терять высоту. Хорзу пробирала дрожь, все тело ныло.

Хорошо бы поспать, подумал он. Делать было больше нечего, а организм нуждался в отдыхе. Он взвесил – не начать ли мутацию, но решил, что не стоит, и закрыл глаза. Он увидел перед своим мысленным взором Йелсон – та бежала по палубе мегакорабля – и снова открыл глаза. Хорза сказал себе, что Йелсон жива, что с ней все в порядке, и закрыл глаза опять.

Может быть, когда он проснется, они выберутся из-под намагниченной пыли в верхних слоях атмосферы, перейдут из арктической зоны в тропическую или хотя бы просто в умеренную. Но это означало лишь то, что они упадут в теплую воду, а не в холодную. Он не мог себе представить, что Мипп и шаттл продержатся достаточно долго, чтобы пересечь орбиталище.

… допустим, в ширину лента тридцать тысяч километров, а они делают в час около трех сотен…

В голове замелькали цифры, и Хорза погрузился в сон. Последняя его связная мысль была такой: они двигаются слишком медленно, а быстрее просто не могут. Они все еще будут лететь над Кругоморем в направлении к суше, когда Культура взорвет орбиталище, и то превратится в облако света и пыли диаметром четырнадцать миллионов километров…

Хорза проснулся оттого, что его перекатывало по полу шаттла. В первые несколько секунд, когда сознание еще не до конца пробудилось, он решил, что вывалился из задней двери и летит по воздуху. Потом мысли прояснились; он понял, что все еще лежит на полу пассажирского отсека и видит, как наклоняется синее небо – шаттл закладывал очередной вираж. Хорзе показалось, что аппарат двигается еще медленнее, чем раньше. Сквозь заднюю дверь он видел только синее небо, синее море и несколько перистых облачков, потом он высунул голову наружу.

Дул сильный и теплый ветер, и в той стороне, куда поворачивал шаттл, виднелся островок. Хорза, не веря своим глазам, смотрел на него. Островок был небольшим; его окружали совсем уже крошечные атоллы и рифы, чуть зеленевшие на мелководье. Из концентрических кругов сочной зеленой растительности и ярко-желтого песка поднималась небольшая гора.

Шаттл накренился, потом выровнялся и направился прямо к острову. Хорза ушел внутрь пассажирского отсека, давая отдых шейным и плечевым мышцам – от них требовались немалые усилия, чтобы удержать голову в таком воздушном потоке. Шаттл еще больше замедлил скорость и снова клюнул носом, по его корпусу прошла легкая дрожь. Хорза увидел, как в море за шаттлом появился тор цвета извести, и снова высунул голову наружу: остров был прямо по курсу при высоте полета около пятидесяти метров. По берегу бежали маленькие фигурки. Группа людей спешила по песку в направлении джунглей, неся на подобии носилок нечто вроде пирамиды из золотого песка.

Хорза наблюдал за сценой, которая разворачивалась внизу, видел маленькие костры на берегу и длинные каноэ. С одного края, где на берегу лежали верхушками к воде спиленные деревья, стоял широкофюзеляжный, курносый шаттл, раза в три больше аппарата с «ТЧВ».

Людей на берегу почти не осталось. Последние несколько человек, худые на вид и почти голые, бежали под прикрытие деревьев, словно спасаясь от летящего над ними аппарата. Одна из человеческих фигур распростерлась на песке у шаттла. Хорзе попался на глаза еще один человек, одежды на котором было побольше, чем на других: он не бежал, а стоял и показывал на Хорзу, на шаттл, летящий над островом, и при этом держал что-то в руке. Затем почти под открытой дверью шаттла мелькнула верхушка горы, заслонившая собой все, и Хорза услышал несколько резких хлопков, напоминавших слабые взрывы.

– Мипп! – прокричал Хорза, подойдя к закрытой двери.

– Мы получили по полной программе, Хорза, – донесся из-за двери слабый, с ноткой отчаянного веселья голос Миппа. – Тут даже аборигены воинственные.

– Вид у них испуганный, – сказал Хорза.

Остров исчезал из виду. Назад Мипп не повернул, и Хорза почувствовал, как шаттл набирает скорость.

– У одного из них был пистолет, – сказал Мипп, закашлялся и застонал.

– А шаттл ты видел? – спросил Хорза.

– Да, видел.

– Я думаю, нам стоит вернуться, Мипп, – сказал Хорза. – Думаю, нам стоит повернуть.

– Нет, – сказал Мипп, – я думаю, не стоит… Думаю, это не очень хорошая идея, Хорза. Что-то мне не понравилось это место.

– Мипп, по крайней мере, это была суша. Чего еще тебе надо?

Хорза посмотрел сквозь открытую заднюю дверь – островок был уже в километре от них, и шаттл продолжал увеличивать скорость, одновременно набирая высоту.

– Мы должны лететь дальше, Хорза. В направлении берега.

– Мипп, мы туда никогда не доберемся! Нам нужно не меньше четырех дней, а Культура взорвет орбиталище через три!

По другую сторону двери воцарилось молчание, и Хорза постучал кулаком по ее упругой грязной поверхности.

– Прекрати, Хорза! – завопил Мипп. Голос его прозвучал сипло и пронзительно – Хорза едва узнал его. – Прекрати! Или я убью нас обоих, клянусь тебе!

Шаттл внезапно накренился, его нос задрался вверх, корма опустилась вниз, к морю, и Хорза заскользил по полу к открытой задней двери. Он всунул пальцы в перчатках в отверстия, прежде служившие для крепления сидений, и повис так, а шаттл в своем крутом подъеме начал терять скорость.

– Хорошо, Мипп! – закричал Хорза. – Хорошо!

Шаттл стал ложиться на бок, и Хорза полетел к переборке. Аппарат закончил свой недолгий набор высоты, и Хорза внезапно почувствовал, как его тело налилось тяжестью. Внизу, всего метрах в пятидесяти, плескалось море.

– Оставь меня в покое, понял, Хорза? – послышался голос Миппа.

– Ладно, Мипп, – ответил Хорза, – ладно.

Шаттл немного набрал высоту и увеличил скорость.

Хорза отошел от переборки, отделявшей его от пилотской кабины и от Миппа. Он покачал головой и встал у открытой двери, глядя на удаляющийся остров с его известковым мелководьем, серыми скалами, сине-зеленой листвой и полосой желтого песка. Остров начинал исчезать в дымке, уменьшался на глазах; дверной проем все больше заполнялся морем и небом.

«Что мне делать?» – спрашивал себя Хорза, зная, что остается только одно. На этом острове был шаттл, и вряд ли он находился в худшем состоянии, чем тот, на котором Хорза летел сейчас, а что касается шансов на спасение, его и Миппа, то они в настоящий момент почти равнялись нулю. Хорза повернулся и, все еще держась за кромки проема, посмотрел на хрупкую дверь, отделявшую его от пилотской кабины. Сильные струи теплого воздуха обдували его.

Что лучше, спросил он себя, – просто выломать дверь или попробовать еще раз урезонить Миппа? Пока Хорза обдумывал это, шаттл задрожал, а потом начал камнем падать в море.

6 ЕДОКИ

На секунду Хорза ощутил невесомость. Его подхватил вихрящийся поток воздуха, ворвавшийся через открытую дверь, и потащил к ней. Хорза ухватился за дыры в стене, которые помогли ему удержаться в прошлый раз. Шаттл клюнул носом, и рев ветра усилился. Хорза поплыл, закрыв глаза, пальцы его цеплялись за отверстия в стене. Он в любую секунду ждал удара, но шаттл вдруг выровнялся, и Хорза снова оказался на ногах.

– Мипп! – закричал он, бросаясь к двери.

Он почувствовал, как аппарат поворачивается, и посмотрел сквозь заднюю дверь. Падение продолжалось.

– Все, Хорза, – слабо отозвался Мипп. – Я его потерял. – В его голосе слышалось усталое отчаяние. – Я поворачиваю назад к острову. Но до него мы не доберемся… упадем через несколько секунд. Тебе лучше привязаться к переборке. Я постараюсь сесть как можно мягче…

– Мипп, – сказал Хорза, садясь на пол спиной к перегородке. – Я могу что-нибудь сделать?

– Ничего, – ответил Мипп. – Все. Извини, Хорза. Привяжись.

Хорза поступил как раз наоборот – полностью расслабился. Воздух ревел в его ушах, врываясь внутрь сквозь задние двери, шаттл под ним содрогался. Небо было голубым. Перед Хорзой мелькнули морские волны. Он напрягся лишь чуть-чуть – так, чтобы его голова прижималась к поверхности переборки. Потом он услышал крик Миппа – никаких слов, лишь крик страха, звериный вопль.

Шаттл упал, врезавшись во что-то, и Хорзу сильно прижало спиной к переборке, потом отпустило. Нос аппарата немного приподнялся. Хорза на несколько мгновений испытал ощущение легкости, увидел волны и белые буруны через открытую заднюю дверь, затем хлынули волны, Хорза увидел небо, а когда шаттл снова клюнул носом, закрыл глаза.

Шаттл рухнул в волны и остановился, ударившись о воду. Хорза почувствовал, как его вдавливает в переборку, словно ногой какого-то гигантского животного. Воздух вытолкнуло из его легких, в ушах завыло, скафандр впился в тело. Его сотрясло и сплющило, а потом, когда Хорза решил, что самое страшное уже позади, он получил еще один удар – в спину и шею, отчего в глазах потемнело.

Когда он пришел в себя, вокруг него повсюду была вода. Он задыхался и захлебывался, боролся с чем-то невидимым в темноте, молотил руками о какие-то твердые, острые, изломанные поверхности. Он слышал, как булькает вода, слышал свое собственное спертое хриплое дыхание, затем выдул воду изо рта и закашлялся. Он плавал в пузыре воздуха, в темноте, в теплой воде. Все его тело, казалось, ныло, каждый член, каждая его частичка посылала весточку о своей особенной боли.

Хорза осторожно принялся ощупывать то малое пространство, в котором оказался заперт. Переборка разрушилась, он находился (наконец-то) в пилотской кабине вместе с Миппом, чье неподвижное тело было зажато между креслом и пультом управления в полуметре под поверхностью воды. Голова Миппа, до которой Хорза дотянулся, просунув руку между оголовником сиденья и, как ему показалось на ощупь, начинкой экрана главного монитора, двигалась слишком свободно в воротнике скафандра, а лоб был раздроблен.

Вода поднималась все выше. Воздух выходил наружу сквозь разбитый нос шаттла, который плавал в море кормой книзу. Хорза понял, что для спасения ему нужно нырнуть в кормовой отсек, чтобы выбраться через заднюю дверь. Несмотря на боль, он целую минуту дышал как можно глубже, а поднимающаяся вода постепенно заталкивала его голову в угол между верхней частью панели управления и потолком пилотской кабины. После этого Хорза нырнул.

Он с трудом пробирался вниз мимо раздавленного Миппова сиденья, мимо скрученных панелей из легкого металла, которые прежде были переборкой. Он видел свет, прямоугольник смутного зелено-серого света под собой. Воздух, попавший в его скафандр, пузырился вокруг него, вокруг его ступней, поднимаясь к икрам. Спуск Хорзы на миг замедлился из-за воздуха в сапогах, и ему даже показалось, что ничего не получится, что он навсегда завис здесь и скоро захлебнется. Затем воздух вышел через отверстия в сапогах, пробитые лазером Ламма, и Хорза продолжил погружаться.

Он пробирался сквозь воду к прямоугольнику света, потом выплыл через открытые задние двери в мерцающие зеленые глубины воды под шаттлом, по-лягушачьи оттолкнулся ногами и начал всплывать, а вскоре, высунув голову из воды, глотнул теплого свежего воздуха. Он почувствовал, как глаза приспосабливаются к косым, но все еще ярким лучам предвечернего солнца.

Хорза ухватился за побитый нос шаттла, торчавший из воды метра на два, и оглянулся, пытаясь увидеть остров, но это ему не удалось. Продолжая подгребать ногами и руками, Хорза давал возможность прийти в себя и своему телу, и своему мозгу, а торчащий нос аппарата тем временем все глубже уходил под воду, так что угол его наклона уменьшался, пока шаттл не принял почти горизонтальное положение; верх аппарата теперь едва выступал над водой. Мутатор, превозмогая боль в руках, с отчаянным усилием забрался на корпус шаттла и улегся там, как выкинутая на берег рыба. '

Он начал отключать болевые сигналы – так усталый слуга подбирает разбитые осколки, последствия разрушительного гнева своего нанимателя.

Только теперь, лежа на корпусе шаттла, через фюзеляж которого перекатывались небольшие волны, Хорза понял, что вода, которой он наглотался, была пресной. Ему не приходило в голову, что в отличие от большинства планетных океанов Кругоморе может быть несоленым, но правда: в этой воде не было даже малейшего привкуса соли, и Хорза поздравил себя – смерть от жажды ему здесь не грозила.

Он осторожно встал посередине крыши шаттла – волны разбивались о его ноги, – огляделся и увидел остров. Тот был виден едва-едва и казался очень маленьким и далеким в свете раннего вечера, и, хотя легкий ветерок дул в сторону островка, Хорза понятия не имел, куда его могут вынести течения.

Он сел, потом лег. Воды Кругоморя омывали плоскую поверхность под ним и, накатываясь небольшими валами, ударялись о его побитый скафандр. Спустя какое-то время Хорза уснул. Он не собирался этого делать, но все же не предпринял ничего, когда понял, что отключается, хотя и сказал себе, что может спать не больше часа.

Он проснулся и увидел, что солнце все еще стоит достаточно высоко в небе; оно было темно-красным, как и в то время, когда светило сквозь слои пыли над далекой стеной Окаймления. Хорза снова встал на ноги. Шаттл за это время, похоже, не погрузился еще глубже. Остров все еще был далеко, но казался теперь ближе, чем прежде – течения или ветра, казалось, несли мутатора в нужном направлении. Он снова сел.

Воздух все еще был теплым. Хорза решил было снять скафандр, однако потом отказался от этой мысли – скафандр был неудобным, но без него существовал риск замерзнуть. Он снова лег.

Где теперь Йелсон, спрашивал он себя. Выжила ли она после взрыва, учиненного Ламмом, и крушения мегакорабля? Ему хотелось думать, что да. Он не мог представить ее мертвой или умирающей. Впрочем, в своих размышлениях ему было почти не от чего отталкиваться, и он отказывался признавать свою суеверность – но все-таки невозможность представить Йелсон мертвой немного грела ему душу. Она должна была выжить. Да ей по силам вынести что-нибудь пострашнее, чем тактический ядерный взрыв или столкновение корабля весом в миллиард тонн с айсбергом размером с небольшой континент… Он вдруг понял, что улыбается, вспоминая ее.

Он был не прочь и дальше думать о Йелсон, но ему нужно было поразмыслить и над кое-чем другим.

Сегодня он мутирует.

Это было все, что он мог сделать, хотя, видимо, надобности в этом уже не имелось. Крейклин, скорее всего, мертв, а если нет, то вряд ли им суждено опять встретиться. Но Хорза подготовился к трансформации, его тело ожидало этого, и ничего лучшего он придумать не мог.

Он сказал себе, что положение далеко не безнадежное. Особых травм он не получил, течение вроде бы прибивает его к острову, где, может быть, все еще находится шаттл, и если он успеет, то всегда остается Эванот и эта игра в Ущерб. В любом случае Культура, возможно, уже ищет его, так что не стоит слишком долго сохранять свою внешность неизменной. Какого черта, подумал он, нужно мутировать. Он уснет Хорзой, таким, каким его знали другие, а проснется копией капитана «Турбулентности чистого воздуха».

В меру своих возможностей Хорза подготовил собственное тело, ноющее, покрытое синяками, к перемене: расслабил мышцы, настроил железы и группы клеток, отправил по особым нервным волокнам (имевшимся только у мутаторов) сигналы из мозга в туловище и лицо.

Он посмотрел на тускловатое красное солнце, низко стоявшее над океаном.

Теперь он может уснуть – уснуть и превратиться в Крейклина, принять чужое обличье, чужую внешность в дополнение ко многим другим, которые он уже принимал за свою жизнь…

Может быть, в этом совсем не было смысла, может быть, он принимал новое обличье только для того, чтобы умереть в нем. Но, подумал он, что мне терять?

Хорза наблюдал за темнеющим красным глазом опускающегося солнца, пока не погрузился в сон мутации, и в этом трансе, при закрытых глазах, из-под меняющих свою форму век он, казалось, все еще видел умирающее сияние…

Глаза зверя. Глаза хищника. Эти глаза – как клетка, из которой он смотрит наружу. Никогда не спит, он – сразу трое. Собственность: ружье, корабль и вольный отряд. Может, не слишком много, но в один прекрасный день… если повезет хоть каплю, хоть чуть-чуть, ведь каждому может сопутствовать хоть немного удачи… он им покажет. Он знал свои возможности, он знал, что может противопоставить противнику и что можно противопоставить ему самому. Остальные были всего лишь подобиями, они принадлежали ему, потому что ему подчинялись; ведь корабль-то в конечном счете был его кораблем. Особенно женщины – всего лишь пешки в игре. Они могли приходить и уходить – ему было наплевать. Нужно было лишь делить с ними опасность: тогда они считали, что ты замечательный. Они не понимали, что ему-то никакие опасности не грозят, у него в жизни еще оставалось немало дел, и он знал, что не умрет в бою – глупой, жалкой смертью. Когда ему все-таки придется умереть, его имя будет на устах у всей галактики, которая будет либо скорбеть о нем, либо проклинать его. Он еще не выбрал, скорбь или проклятия… может, это будет зависеть от того, как с ним обойдется эта самая галактика. Ему нужна лишь малая толика везения, выпадавшая многим другим, вожакам вольных отрядов – более крупных, успешных, известных, которых больше уважают и больше боятся. Им наверняка улыбалась удача… Пусть они сегодня кажутся более значительными, чем он, но настанет день, и они посмотрят на него с завистью – как и все остальные. Все будут знать его имя – Крейклин!

Хорза проснулся с рассветом. Он все еще лежал на омываемом волнами корпусе шаттла, будто покойник в морге, и пребывал в полудреме. Воздух был холоднее, чем прежде, свет – слабее и более голубого оттенка, но, кроме этого, ничто не изменилось. Хорза стал снова погружаться в сон, уходя от боли, от утраченных надежд.

Не изменилось ничего… только он сам…

Ему пришлось добираться до острова вплавь.

Тем же утром он проснулся во второй раз, чувствуя себя по-другому – ему стало лучше, он отдохнул. Солнце поднималось все выше из дымки над его головой.

Остров был теперь ближе, но шаттл несло мимо него. Окружавшие остров рифы и песчаные банки находились от Хорзы километрах в двух. Хорза выругал себя – нечего было так долго спать, – выбрался из скафандра (проку от него теперь не было – только выбросить прочь) и оставил его на корпусе шаттла, находившемся почти вровень с морем. Хорза был голоден, в животе у него урчало, но он чувствовал, что вполне может пуститься вплавь. По его прикидке, проплыть предстояло километра три. Он нырнул и принялся сильно грести. Правая нога болела там, куда попал лазер Ламма, а тело местами все еще ныло, но Хорза чувствовал, что задача ему по плечу. Он знал, что она по плечу.

Проплыв несколько минут, он оглянулся. Скафандр был виден, шаттл – нет. Пустой скафандр напоминал сброшенный кокон какого-то испытавшего метаморфоз животного; раскрытый и полый, он едва возвышался над поверхностью океана. Хорза повернулся и поплыл дальше.

Остров приближался, хотя и очень медленно. Вода поначалу была теплой, но теперь, казалось, похолодела, и болячки на теле давали знать о себе. Он выключил их, перестал ощущать, но тем не менее сознавал, что скорость его падает; пожалуй, он стартовал слишком резво. Он остановился, гребя на месте, потом, глотнув теплой пресной воды, пустился дальше в направлении сероватой башни островка, видневшегося вдалеке. Теперь он греб более неторопливо и размеренно.

Он говорил себе, что ему крупно повезло. При падении шаттла он остался цел, хотя и получил немало болезненных ушибов; они, как шумные родственники, запертые в дальней комнате, теперь отвлекали его, мешали сосредоточиться. Теплая вода явно холодала, но была пресной, и Хорза мог пить ее, а потому обезвоживание ему не грозило. Правда, в голову вдруг пришла мысль, что, будь вода соленой, плавучесть его увеличилась бы.

Он продолжал плыть. Он должен был бы преодолеть такое расстояние без труда, но чувствовал, что с каждой минутой устает все больше. Он перестал думать об этом и сосредоточился на движении. Медленные, размеренные махи руками и ногами продвигали его вперед – вот он на гребне волны, вот перекатился через него, вот пошел вниз, вверх, перекат, вниз.

«На собственной энергии, – сказал он себе. – На собственной энергии».

Гора на острове увеличивалась очень медленно. У Хорзы возникло такое чувство, что он строит ее, – словно усилия, требовавшиеся, чтобы она казалась ему больше, были равны усилиям по ее возведению, по складыванию ее собственными руками, камень за камнем…

Два километра. Один километр.

Солнце поднималось все выше.

Наконец он добрался до внешних рифов и мелей, прошел их в какой-то прострации, перебрался на мелководье.

Море боли. Океан изнеможения.

Он плыл к берегу через веер волн и бурунов, образуемых рифами, которые он только что миновал…

… и чувствовал себя так, будто и не снимал скафандра, который задеревенел от ржавчины или от возраста, а может, был наполнен водой или мокрым песком – он тащил, тянул, обездвиживал его.

Он слышал, как волны набегают на берег, а когда поднял взгляд, то увидел там людей – худощавых, темнокожих людей, одетых в тряпье: они стояли вокруг палаток и костров или бродили между них. Некоторые шли по воде перед Хорзой с корзинами, большими открытыми корзинами, и клали туда что-то, поднимая из воды.

Они не видели Хорзу, и он продолжал плыть, медленно двигая руками и слабо отталкиваясь ногами.

Люди, собиравшие в море свой урожай, казалось, не замечали его. Они шли по мелководью, время от времени нагибались и выковыривали что-то из песка, глаза их бегали, разглядывали, шныряли и искали, но лишь на небольшом расстоянии; Хорзу эти люди не видели. Его гребки замедлились и перешли в судорожные, слабеющие движения – он теперь словно полз. Руки над водой поднимать уже не удавалось, ноги совсем обездвижели…

Потом за шумом прибоя он, словно во сне, услышал недалеко от себя крики нескольких человек, приближающиеся к нему всплески. Он все еще плыл из последних сил, когда очередная волна подняла его и он увидел несколько тощих людей в набедренных повязках и рваных накидках, которые шли к нему по воде.

Они помогли Хорзе преодолеть последние метры – через волны прибоя, по прогретому солнцем мелководью – и выйти на золотистый песок. Хорза лежал на берегу, а тощие, изможденные люди собрались вокруг него. Они тихо разговаривали между собой на языке, которого он никогда прежде не слышал. Он попытался шевельнуться, но не смог. Мышцы его стали как тряпки.

– Привет, – выдавил он.

Потом повторил это слово на всех известных ему языках, но безрезультатно. Он вглядывался в лица людей вокруг себя. Да, перед ним были гуманоиды, но это понятие охватывало столько самых разных видов по всей галактике, что постоянно шли споры о том, кого относить к гуманоидам, а кого нет. Как и во многих других вопросах, общее мнение на этот счет было весьма близко к понятиям, имевшимся у Культуры. Культура принимала закон (вот только никаких законов у Культуры, конечно, не было), дающий определение гуманоида, или устанавливающий, насколько разумен тот или иной вид (в то же время давалось понять, что разумность сама по себе не много и значит), или определяющий, сколько должен жить человек (конечно, весьма приблизительно), и люди, не споря, принимали эти положения, потому что все верили пропаганде Культуры, верили в справедливость Культуры, в ее непредвзятость, незаинтересованность, в ее стремление только к абсолютной истине, и т. п.

Эти люди – действительно ли они относились к гуманоидам? Ростом они были приблизительно с Хорзу и, видимо, имели такую же костную структуру, зеркальную симметрию и дыхательную систему, а на их лицах (при всех различиях) мутатор различал глаза, рот, нос и уши.

Но они казались тоньше, чем следовало бы, а их кожа (независимо от оттенка) имела какой-то болезненный вид.

Хорза лежал неподвижно. Тело его опять налилось тяжестью, но по крайней мере теперь он был на суше. Правда, судя по телам людей, его окружавших, не похоже, чтобы на острове было вдоволь еды. Хорза решил, что именно поэтому они такие худые. Он с трудом поднял голову и попытался через частокол худых ног разглядеть шаттл, который видел раньше. Он увидел верхушку аппарата над одним из больших каноэ, вытащенных на берег. Задние двери шаттла были открыты.

Подул ветерок, и Хорза почувствовал какой-то запах, от которого к горлу подступила тошнота. Он снова в изнеможении уронил голову на песок.

Потом разговоры среди окружавших его прекратились – люди с тощими телами, загорелые или темнокожие, потоптавшись, повернулись лицом к берегу. Между ними образовалось свободное пространство, как раз над головой Хорзы, но он, как ни пытался, не мог ни поднять голову, ни опереться на локоть, чтобы увидеть, кто или что приближается к ним. Он просто лежал и ждал; потом люди справа от него подались назад, и с этой стороны появились, шествуя гуськом, восемь человек: в левой руке каждый держал длинный шест, а правая была протянута в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, что днем ранее уносили в джунгли на глазах у Хорзы, когда шаттл с «ТЧВ» пролетал над островом. Он глядел во все глаза, пытаясь увидеть, что же такое несут. Два ряда носильщиков остановились и, развернув носилки, поставили их перед Хорзой. Потом все шестнадцать сели на землю с усталым видом. Хорза посмотрел на носилки.

На носилках сидел огромный, неприлично толстый человек – таких жирных Хорзе за всю жизнь еще не доводилось видеть.

Днем раньше, увидев сверху носилки с их громадным грузом, Хорза принял этого гиганта за пирамиду золотого песка. Теперь он видел, что первое его впечатление было недалеко от истины – это касалось если не содержания, то формы. А вот принадлежал ли громадный конус человеческой плоти мужчине или женщине, Хорза сказать не мог. С верхней части туловища этого существа свисали то ли складки жира, то ли женские груди, но они наплывали на еще более гигантские волны обнаженной, безволосой плоти живота, который частично покоился на необъятных ляжках подогнутых ног, а частично перетекал на ткань носилок. Хорза не смог разглядеть на этом чудище ни единого клочка одеяния, но и никаких следов гениталий тоже не просматривалось: если таковые и были, то скрывались под слоями золотисто-коричневой плоти.

Хорза перевел взгляд на голову существа. Она поднималась из мощного конуса шеи, возвышалась над концентрическими валами подбородка; на плешивом куполе мясистой плоти помещались безвольные, подрагивающие ленты бледных губ, маленькая кнопочка носа и щели, в которых должны были находиться глаза. Голова сидела на многослойной шее, плечах и груди, огромная, как золотой колокол на вершине многоярусного храма. Блестящее от пота чудище внезапно шевельнуло ладонями, крутануло их на распухших, похожих на надутые шары руках; наконец бочонки пальцев встретились и сцепились настолько плотно, насколько позволяла их величина. Когда существо открыло рот, чтобы заговорить, в поле зрения Хорзы появился еще один человек – такой же худой, как все, но в чуть менее потрепанном одеянии; он пристроился сбоку и чуть сзади от гиганта. Колокол головы наклонился на несколько сантиметров и повернулся: его обладатель сказал что-то стоящему позади человеку, что именно – Хорза не смог разобрать. Потом великан (или великанша) не без труда поднял руки и оглядел тощих гуманоидов вокруг Хорзы. Голос его звучал так, будто в кувшин наливали загустевший жир; Хорзе показалось, что голос оглушающий, как в кошмарном сне. Он прислушался, но не узнал языка, на котором говорило чудище; затем поглядел вокруг, чтобы увидеть, какой эффект производят слова гиганта на толпу людей, отощавших, как видно, от голода. Голова его повернулась на мгновение, словно мозг переместился, хотя сам череп и остался на месте; внезапно он снова оказался в ангаре «Турбулентности чистого воздуха», когда вольный отряд разглядывал его, а он чувствовал себя таким же голым и уязвимым, как теперь.

– Господи, неужели опять, – простонал он на марейне.

– Ай-ааа! – изрекла золотистая гора плоти; голос переваливался через складки жира прерывистыми рядами тонов. – Слава богу! Наш дар моря умеет говорить! — Безволосый купол повернулся еще чуть-чуть к стоящему рядом человеку. – Господин Первый, разве это не замечательно?

– Судьба благоволит нам, пророк, – хрипловато ответил человек.

– Судьба благосклонна к своим возлюбленным, вы правы, господин Первый. Она изгоняет наших врагов и присылает нам дары – дары из моря! Хвала судьбе!

Громадная пирамида плоти сотряслась, руки поднялись выше, обнажая складки более бледной плоти, башнеобразная голова вернулась на свое место, и открылся рот: в его темной пещере блеснули стальным отливом лишь несколько мелких клыков. Когда снова раздался журчащий голос, это были слова на неизвестном Хорзе языке – правда, он уловил, что раз за разом повторялась одна и та же фраза. К гиганту вскоре присоединилась остальная толпа, которая принялась воздевать руки в воздух и что-то хрипло распевать. Хорза закрыл глаза, пытаясь проснуться, хотя и знал, что это не сон.

Когда он открыл глаза, тощие гуманоиды все еще распевали, но теперь они снова собрались вокруг него, загородив золотисто-коричневое чудище. На лицах появилось нетерпеливое выражение, зубы обнажились, руки вытянулись, пальцы загнулись, как когти, – голодные гуманоиды, распевая, набросились на него.

С него содрали шорты. Хорза попытался сопротивляться, но его прижали к земле. Уставший, он был, видимо, не сильнее, чем каждый из тощих в отдельности, а потому они без труда усмирили его, перевернули на живот, завели ему руки за спину и связали. Потом они связали вместе его ноги, согнули так, что те едва не касались рук, и привязали к запястьям короткими веревками. Раздетого, опутанного, как подготовленного к забою зверя, Хорзу потащили по горячему песку мимо едва теплящихся костров, потом подняли и нанизали на шест, воткнутый в землю, – так, что шест оказался между его связанными конечностями и спиной. Его колени, принявшие на себя всю массу тела, зарылись в песок. Перед Хорзой горел костер, и едкий дым сгорающего дерева разъедал ему глаза; вернулся тот отвратительный запах, исходивший, похоже, от многочисленных горшков и кувшинов, стоявших вокруг костра. На берегу там и сям горели и другие костры, вокруг них тоже стояли горшки. Гору мяса, которую господин Первый назвал пророком, посадили около костра. Господин Первый встал сбоку от чудища, глядя на Хорзу глубоко посаженными глазами на бледном и грубом лице. Золотистый гигант на носилках потер пухлые ладошки и сказал:

– Незнакомец, дар моря, добро пожаловать… Я – великий пророк Фви-Сонг.

Огромное существо говорило на примитивной разновидности марейна. Хорза открыл было рот, чтобы назваться, но Фви-Сонг продолжил:

– Ты был послан нам во время испытаний, кусочек человеческой плоти в приливе пустоты, навар от пресной похлебки жизни, сладость, которую мы разделим в честь нашей победы над ядовитой желчью неверия! Ты – знак Судьбы, за который мы возносим ей свою благодарность!

Фви-Сонг воздел руки к небесам, складки жира на его плечах затряслись по обе стороны башнеподобной головы, чуть не закрывая уши. Фви-Сонг прокричал что-то на непонятном языке, и толпа в ответ несколько раз хором пропела эту фразу. Жирные руки опустились.

– Ты – соль моря, дар океана. – Пророк с приторным голосом снова перешел на марейн. – Ты – знак, благословение Судьбы, ты – единое, которое станет многим, целое, подлежащее разделению; ты станешь ценнейшим даром, благословенной красотой пресуществления!

Хорза в ужасе смотрел на золотистого гиганта, не зная, что сказать. Что можно сказать людям такого рода? Хорза откашлялся, все еще надеясь подыскать какие-то слова, но Фви-Сонг продолжал:

– Узнай же, дар моря, что мы – Едоки, мы – Едоки праха, Едоки грязи, Едоки песка, деревьев и травы, самые главные, самые возлюбленные, самые настоящие. Мы трудились, чтобы подготовиться ко дню испытаний, и теперь этот день, во всем его величии, близок! – Голос золотокожего пророка зазвучал пронзительно, Фви-Сонг поднял руки, и складки жира сотряслись на его теле. – Увиждь же нас, ожидающих восхождения из этого смертного мира с пустым животом, порожним чревом и голодными мозгами! – Пухлые ладони Фви-Сонга встретились, пальцы – огромные, откормленные личинки – переплелись.

– Если можно… – прохрипел Хорза, но гигант уже снова разговаривал с толпой оборванцев.

Голоса разносились над поверхностью золотого песка, над пиршественными кострами, над головами тупых, рахитичных людей.

Хорза чуть тряхнул головой и посмотрел туда, где вдалеке стоял шаттл с открытыми дверями. Чем больше он смотрел на этот аппарат, тем сильнее крепла в нем уверенность, что это машина Культуры.

Объяснить почему он не мог, но уверенность росла в нем при каждом взгляде на аппарат. По его прикидкам, то была сорока – или пятидесятиместная машина, и в ней вполне могли поместиться все, кого он видел на острове. По виду шаттл был не особенно новым, не особенно скоростным и, похоже, вовсе не имел вооружения, но что-то в его простой, утилитарной форме заявляло о Культуре. Что бы ни конструировала Культура – телегу или автомобиль, – у них непременно было нечто общее с аппаратом, стоявшим вдали на берегу, несмотря на то что все они разделялись между собой океаном времени. Было бы лучше, если бы Культура использовала какую-нибудь эмблему или логотип; но, доходя до крайности в своем бессмысленном равнодушии и отсутствии реализма, она отказывалась полагаться на символы. Культура провозглашала, что она такова, какова есть, и не испытывает ни малейшей нужды в подобном внешнем самоутверждении. Она не была чем-то единым, она была каждой проживавшей в ней личностью и каждой имеющейся в ней машиной. Она не могла ни ограничивать себя законами, ни обеднять себя деньгами, ни позволять каким-нибудь руководителям обманывать ее, и точно так же она не желала, чтобы символы представляли ее в ложном свете.

Но тем не менее у Культуры был один набор символов, которыми она очень гордилась, и Хорза не сомневался: если машина, на которую он смотрит, – изделие Культуры, то где-то внутри или снаружи есть надпись на марейне.

Связан ли шаттл каким-то образом связан с этой горой плоти, все еще разговаривавшей с облезлыми гуманоидами вокруг костра? У Хорзы имелись на сей счет большие сомнения. Марейн Фви-Сонга звучал неуверенно и явно был плохо заучен. Марейн Хорзы был далек от совершенства, но он достаточно хорошо разбирался в этом языке, чтобы понимать – Фви-Сонг совершает над ним насилие, когда прибегает к нему. Как бы там ни было, но предоставлять свои корабли религиозным фанатикам было не в обычаях Культуры. Зачем этого пророка прислали сюда? Эвакуировать этих людей? Перенести их в безопасное место, прежде чем какая-то высокотехнологическая херовина Культуры разнесет вращающийся веер – орбиталище Вавач? С чувством безнадежности Хорза понял, что, вероятно, шаттл находится здесь именно для этого. Значит, выхода для него не было. Либо эти психи принесут его в жертву, либо сделают с ним то, что им нужно, либо стараниями Культуры это станет путешествием в плен к ней.

Он сказал себе, что не стоит предполагать худшего. В конце концов, теперь он выглядел как Крейклин, а вероятность того, что Разумы Культуры верно установили связь между ним, «ТЧВ» и Крейклином, была слишком низка. Но… возможно, им все же было известно, что он побывал на «Длани Божьей 137», вероятно, они знали также, что ему удалось спастись с этого корабля, и, видимо, были в курсе того, что в это время неподалеку находился корабль «ТЧВ». (Хорза вспомнил статистические сведения, которые Ксоралундра сообщал капитану «Длани»; да, видимо, экспедиционный корабль Контакта одержал победу… Он вспомнил, как неровно работали гипердвигатели «ТЧВ», наверняка оставляя такой инверсионный след, что любой уважающий себя ЭКК мог их засечь с расстояния в несколько сотен лет…) Черт побери! Им нужно отдать должное. Может быть, они проверяли всех, кого забирали с Вавача. В таком случае они сразу же опознают его по одной клетке, по чешуйке кожи, по волоску. Они наверняка уже имеют образец его тканей – достаточно было послать микроракету с околачивающегося неподалеку шаттла, чтобы сделать это… Хорза уронил голову; шейные мышцы болели, как и все остальные мускулы в его изможденном, побитом, исцарапанном теле.

«Прекрати, – сказал он себе. – Прекрати думать так, будто ты уже потерпел поражение. Прекрати слишком жалеть себя. Давай, сделай что-нибудь. У тебя все еще остаются зубы и ногти… и голова. Нужно только выждать время…»

– И вот, – чирикал Фви-Сонг, – безбожники, самые ненавидимые, самые презираемые из всех презираемых, атеисты, проклятые послали нам этот инструмент пустоты, вакуума, для нас… – Когда гигант произнес эти слова, Хорза поднял голову и увидел, что Фви-Сонг указывает туда, где на берегу стоит шаттл. – Но мы не поколеблемся в нашей вере! Мы будем противиться искушению пустоты между звездами, где существуют безбожники, проклятые вакуума! Мы останемся частью того, что есть часть нас! Мы не будем разговаривать с великим богохульством материи. Мы будем стоять твердо, как скалы и деревья, – надежно, твердо, укорененно, решительно, неколебимо!

Фви-Сонг снова распростер руки, возвышая голос. Хриплоголосый человек с грязной бледной кожей прокричал что-то рассевшимся на песке людям, и те ответили ему. Пророк улыбнулся Хорзе из-за костра. Рот Фви-Сонга представлял собой темную дыру с четырьмя маленькими клыками, обнажавшимися, когда губы растягивались в улыбке. Клыки посверкивали в солнечных лучах.

– Значит, так вы обходитесь с гостями, – сказал Хорза, стараясь не закашляться посредине предложения. Затем прочистил горло.

Улыбка исчезла с лица Фви-Сонга.

– Никакой ты не гость, морской проказник, дар соли. Ты приз: нам – для сохранения, мне – для употребления. Подарок моря, солнца и ветра, принесенный нам Судьбой. Хи-хи. – Улыбка вернулась на лицо Фви-Сонга, он хихикнул по-девичьи. Одна из гигантских ладоней прикрыла бледные губы. – Судьба признает своего пророка, посылает ему сладкие дары! И это в тот момент, когда некоторых из моего стада одолевают сомнения! Так, господин Первый?

Голова-башня повернулась к тощей фигуре светлокожего, который стоял сбоку от гиганта, сложив руки. Господин Первый кивнул.

– Судьба – наш садовник и наш волк. Она выпалывает слабых и чтит сильных. Так сказал пророк.

– А слово, что умирает во рту, живет в ушах, – сказал Фви-Сонг, снова поворачивая огромную голову к Хорзе.

«По крайней мере, – подумал Хорза, – теперь я знаю, что он мужского пола. Хотя что мне с этого?»

– Великий пророк, – сказал господин Первый. Фви-Сонг улыбнулся еще шире, не сводя взгляда с Хорзы, а господин Первый продолжал: – Дар моря должен увидеть, какая судьба ожидает его. Может быть, трус и предатель Двадцать Седьмой…

– О да! — Фви-Сонг хлопнул в ладоши, и улыбка расплылась по всему его лицу. На секунду Хорзе показалось, что за уставленными на него щелочками он увидел маленькие белые глаза. – О да, верно! Приведите труса, и сделаем то, что должно быть сделано.

Господин Первый заговорил мелодичным голосом, обращаясь к тощим гуманоидам, стоявшим вокруг костра. Несколько из них встали и направились в лес за спиной Хорзы. Остальные начали распевать.

Минуту или две спустя Хорза услышал крик, потом еще несколько воплей и криков, которые становились все ближе. Наконец ушедшие люди вернулись, неся короткий, толстый шест, очень похожий на тот, к которому привязали Хорзу. На шесте раскачивался молодой человек. Он дергался, испускал вопли и кричал на языке, неизвестном мутатору. Хорза увидел, что с лица человека на песок падают капли пота и слюны. Шест был остро заточен с одного конца – этим концом его вонзили в землю. Молодой человек оказался между Хорзой и костром, лицом к мутатору.

– Это, о дар морей, чествующих меня, – сказал Фви-Сонг, обращаясь к Хорзе и указывая на молодого человека, который трясся и стонал, глаза его закатывались в орбитах, губы дрожали, – это мой плохой мальчишка. Со дня его нового рождения имя ему – Двадцать Седьмой. Он был одним из наших уважаемых и возлюбленных сыновей, одним из помазанных, одной из соединенных вместе частиц, одним из братских вкусовых сосочков на великом языке жизни. – Голос Фви-Сонгазахлебнулся смехом, словно он понимал всю абсурдность своей роли и не мог воспротивиться желанию повалять дурака. – Эта щепа с нашего дерева, эта песчинка с нашего берега, этот нечестивец осмелился броситься к семижды проклятому кораблю вакуума. Он отверг тот дар, то бремя, которым мы почтили его, он предпочел бросить нас и бежать по песку, когда инопланетный враг вчера сошел на нас. Он не поверил нашей спасительной благодати и вместо нее обратился к орудию темноты и пустоты, к засасывающей тени бездушных, проклятых. – Фви-Сонг посмотрел на человека, по-прежнему дрожащего на шесте против Хорзы. На лице пророка появилось укоризненно-строгое выражение. – Промыслом Судьбы предатель, который хотел стать перебежчиком и поставить под угрозу жизнь пророка, был пойман, чтобы он мог осознать свою прискорбную ошибку и искупить свое страшное преступление. – Рука Фви-Сонга упала, громадная голова сотряслась.

Господин Первый крикнул что-то людям вокруг костра. Те повернулись к молодому человеку по имени Двадцать Седьмой и принялись напевать. Вернулся омерзительный запах, недавно ударявший в ноздри Хорзы, отчего глаза его заслезились, а в носу защекотало.

Пока остальные распевали, а Фви-Сонг наблюдал, господин Первый и две женщины выкопали из песка небольшие мешочки. Из них они извлекли какие-то жалкие одеяния и принялись в них заворачиваться. Когда мистер Первый облачился в свои одежды, Хорза увидел большой, нескладный на вид пулевой пистолет, засунутый в кобуру под грязным мундиром. Хорза решил, что из этого пистолета стреляли в их шаттл днем раньше, когда они с Миппом летели над островом.

Молодой человек открыл глаза, увидел троих одетых людей и принялся кричать.

– Ты слышишь, как раненое сердце жаждет получить урок, молит о даре сожаления, утешении освежительного страдания. – Фви-Сонг улыбнулся, глядя на Хорзу. – Наше дитя Двадцать Седьмой знает, что его ждет, и, хотя его тело, уже показавшее свою слабость, не выдерживает бури, его душа кричит: «Да! Да! Великий пророк! Помоги мне! Сделай меня своей частью! Даруй мне свою силу! Приди ко мне!» Разве не сладок этот звук, разве он не воодушевляет?

Хорза посмотрел в глаза пророку и ничего не сказал. Молодой человек продолжал вопить и рваться с шеста. Господин Первый присел перед ним на колени и, склонив голову, принялся что-то бормотать себе под нос. Две женщины, облаченные в серое, готовили чаши с какой-то дымящейся жидкостью, взятой из расставленных вокруг костров горшков и кадок. Некоторые из них женщины нагревали на огне. До Хорзы доносились запахи, чуть не выворачивавшие его желудок наизнанку.

Фви-Сонг обратился к двум женщинам, перейдя на другой язык. Женщины посмотрели на Хорзу и подошли к нему с чашами, сунув их пленнику под нос. Хорза отвернулся, скривившись от отвращения при виде чего-то похожего на рыбьи потроха в бульоне из экскрементов. Потом женщины убрали жуткое варево, но вонь в носу осталась. Хорза попытался дышать ртом.

Рот юноши расклинили деревянными палочками, и его прерывистые вопли стали на тон выше. Господин Первый держал его, а женщины вливали жидкость из чаш ему в рот. Молодой человек булькал и орал, задыхался и пытался плеваться. Потом он застонал, и его вырвало.

– Позволь мне показать тебе мой благодетельный арсенал, – сказал Фви-Сонг Хорзе и завел руку себе за спину, вытащив довольно большой тряпичный сверток. Фви-Сонг принялся разворачивать его и наконец извлек на свет божий металлические штуковины, засверкавшие на солнце, – что-то вроде миниатюрных капканов на человека. Созерцая свою коллекцию, Фви-Сонг приложил палец к губам, потом взял одно из небольших металлических устройств и поднес ко рту, совместив обе части с клыками, которые Хорза видел прежде. – Шмотри, сказал Фви-Сонг, глядя на мутатора и растягивая рот в широкой улыбке. – Што ты думаешь об этом? – Искусственные зубы сверкнули в его рту – ряд острых зазубренных штырьков. – Или об этом? – Фви-Сонг вставил другое приспособление, усаженное крохотными, похожими на клыки шипами, потом еще одно – с наклонными зубами, похожими на крючки с колючками, потом еще какое-то – с отверстиями. – Орошо, а? – Он улыбнулся Хорзе, оставив у себя во рту последнюю штуковину, потом повернулся к господину Первому. – Што шкажете, гошподин Первый, а? Или… – Фви-Сонг вытащил изо рта устройство с отверстиями и закрепил на зубах новое, усаженное длинными лезвиями, – лушше это? Я думаю, оно ошень миленькое. Накажем этих мершких поташкушек.

Вопли Двадцать Седьмого становились все более сиплыми. Четыре стоявших на коленях человека подняли одну его ногу перед ним и удерживали в таком положении. Носилки с Фви-Сонгом подхватили и поставили прямо перед молодым человеком. Фви-Сонг обнажил свои зубы-лезвия, потом чуть наклонился вперед и резким клевком откусил один палец на ноге Двадцать Седьмого.

Хорза отвернулся.

В течение следующего получаса неторопливой трапезы громадный пророк отгрызал своими разными приспособлениями для зубов кусочки тела Двадцать Седьмого, отдавая предпочтение конечностям и тем немногим местам, где еще оставался кой-какой жирок. После каждого омерзительного акта молодой человек получал передышку.

Хорза смотрел и не смотрел, иногда пытаясь вызвать в себе внутренний протест, который позволил бы ему изобрести способ отомстить этой пародии на человеческое существо, иногда просто желая, чтобы весь этот кошмар закончился поскорее. На закуску Фви-Сонг оставил пальцы рук своего бывшего ученика, для чего надел зубы с отверстиями и принялся работать ими, как кусачками.

– Ошень вкушно, – проговорил он, отирая свое окровавленное лицо тыльной стороной гигантской ладони.

Двадцать Седьмого отвязали. Окровавленный, он стонал и пребывал в полубессознательном состоянии. В рот ему затолкали кляп из тряпья, потом положили на спину, пронзили искалеченные ладони деревянными клиньями, обрушили на ступни огромный камень. Юноша начал слабо кричать через кляп, когда увидел, что к нему снова несут пророка Фви-Сонга. Пророка опустили над стонущим телом, он подергал какие-то веревки на боковине своих носилок, и наконец где-то под его громадой отпахнулась створка прямо над лицом истекающего кровью, полузадушенного человека. Пророк дал знак, и носилки опустили на Двадцать Седьмого целиком, заглушив стоны. Пророк улыбнулся и устроился поудобнее, чуть поелозив своим громадным телом, как птица на гнезде с яйцами. Его плоть скрыла целиком лежащего внизу человека. Фви-Сонг напевал что-то себе под нос, а толпа голодных оборванцев смотрела на него, медленно подпевая и слегка покачиваясь. Фви-Сонг принялся раскачиваться назад-вперед, поначалу медленно, потом все быстрее. На золотистой куполообразной голове выступили капельки пота. Пророк начал задыхаться; он сделал резкий жест в сторону толпы, от которой отделились две женщины, облаченные в рваное тряпье. Они подошли к Фви-Сонгу и принялись слизывать струйки крови, стекавшие, словно капельки красного молока, с губ пророка на складки его подбородка, а оттуда на грудь. Фви-Сонг тяжело дышал. Казалось, он осел и некоторое время оставался неподвижен, а потом удивительно быстрым и резким движением могучих рук треснул обеих лижущих кровь женщин по головам. Женщины метнулись прочь и присоединились к толпе. Господин Первый запел что-то – громче, чем прежде. Остальные начали вторить ему.

Наконец Фви-Сонг приказал поднять его. Носильщики принялись за дело, и, когда колоссальная фигура взмыла вверх, под ней обнажилось расплющенное тело Двадцать Седьмого, чьи стоны стихли навеки.

Мертвеца подняли, обезглавили, раскроили череп, и голодающие принялись жрать мозг. Только тогда Хорзу вырвало.

– И вот теперь мы стали друг другом, – торжественно произнес Фви-Сонг, обращаясь к пустому черепу, затем через плечо швырнул окровавленную чашу в костер.

Обезглавленное тело оттащили к морю и бросили в воду.

– Только обрядность и любовь Судьбы отличают нас от животных, о, знак благосклонности судьбы, – прочирикал Фви-Сонг, обращаясь к Хорзе.

Тем временем женщины-служанки чистили и ублажали благовониями тело пророка. Хорза, привязанный к своему шесту и ушедший коленями в землю, с отвратительным вкусом блевотины во рту, дышал размеренно и неторопливо и не пытался ничего сказать в ответ.

Труп Двадцать Седьмого медленно плыл в море. Фви-Сонга протирали полотенцами. Тощие гуманоиды равнодушно сидели неподалеку или готовили вонючее варево в булькающих горшках. Господин Первый и две его помощницы сняли свои одеяния, после чего мужчина остался в грязном, но целом мундире, а женщины – в рубищах. Фви-Сонг приказал поставить свои носилки перед Хорзой.

– Ты видишь, дар волн, урожай бурлящего океана: мои люди готовы закончить пост. – Пророк повел жирной рукой в сторону людей, подбрасывающих дрова в костры или готовящих похлебку. Воздух наполнился запахом гниющей пищи. – Они едят то, что остается от других, то, к чему не прикасаются другие, потому что они хотят быть ближе к материи Судьбы. Они едят кору с деревьев, траву с земли, мох с камней. Они едят песок, листья, корни и землю. Они едят раковины и потроха морских тварей, земных и водных хищников, они едят продукты своей жизнедеятельности, а также моей. Я есть источник. Я родник, я вкус, который ощущают их языки… Ты, о пузырь в бульоне океанской жизни, ты – знак. Урожай океана, ты еще узнаешь, перед тем как наступит время твоего развоплощения, что ты – это что ты ешь, и что пища – это всего лишь непереваренные экскременты. Я это видел. Увидишь и ты.

Одна из женщин вернулась от воды с вычищенными наборами для челюстей Фви-Сонга. Он взял их и завернул в какую-то тряпицу за своей спиной.

– Все падут, кроме нас, все будут преданы смерти, все развоплотятся. Мы одни, развоплощаясь, получим новое воплощение, мы вознесемся к славе нашего последнего конца.

Пророк сидел, улыбаясь Хорзе, а вокруг него на песке удлинялись послеполуденные тени, и тощие, рахитичного вида люди рассаживались для омерзительной трапезы. Хорза смотрел, как они пытаются есть. Некоторые, понукаемые господином Первым, и в самом деле ели, но у большинства ничего не получалось. Набрав в легкие воздуха, они глотали приготовленную жидкость, но чаще всего тут же выблевывали проглоченное. Фви-Сонг печально смотрел на них, покачивая головой.

– Ты видишь, даже самые близкие ко мне дети еще не готовы. Мы должны молиться и упрашивать, чтобы они были готовы, когда придет время, а оно должно прийти через два-три дня. Мы должны надеяться, что недостаток твердости, свойственный их телам, недостаток любви ко всему, что есть в природе, не сделает их презренными в глазах и устах Господа.

«Ах ты жирная сволочь. Если бы ты знал, что ты в зоне досягаемости. Я мог бы ослепить тебя отсюда. Плюнуть в твои глазки-щелочки и, может…»

Но Хорза решил, что лучше не рисковать. Глаза гиганта были так глубоко посажены среди пухлых складок, что ядовитая слюна, которой Хорза готов был плюнуть в золотистого монстра, могла не достичь цели. Но больше ничем утешить себя Хорза не мог. Плевком в пророка его возможности ограничивались. Не исключено, что настанет момент, когда из этого можно будет извлечь выгоду, но пока пользоваться этим было бы глупо. Слепого и взбешенного Фви-Сонга, как представлялось Хорзе, следовало опасаться еще больше, чем зрячего, хихикающего.

Фви-Сонг продолжал разговаривать с Хорзой, не задавая никаких вопросов, не останавливаясь и все чаще и чаще повторяясь. Он рассказал мутатору о бывших ему откровениях и о своей прошлой жизни. Сначала он был цирковым уродом, потом любимчиком во дворце какого-то инопланетного сатрапа на одном из мегакораблей, потом, на другом мегакорабле, обратился в некую модную религию. Здесь-то и случились откровения, и он убедил нескольких новообращенных присоединиться к нему на острове в ожидании Конца Всего. Затем явились новые адепты, и тут Культура объявила, какая судьба ожидает орбиталище Вавач. Хорза слушал вполуха – его мысли метались в поисках выхода.

– …мы ждем конца всего, последнего дня. Мы готовимся к окончательному поглощению, смешивая плоды земли, моря и смерти с нашими хрупкими телами из плоти, костей и крови. Ты – наш знак, наш аперитив, наш дух. Ты должен понимать, какая тебе выпала честь.

– Великий пророк, – сказал Хорза, с трудом глотая слюну и прикладывая неимоверные усилия, чтобы его голос звучал ровно.

Фви-Сонг остановил свой поток, глаза его сощурились еще больше, лоб нахмурился. Хорза продолжил:

– Я и в самом деле твой знак. Я приношу тебе самого себя. Я твой последователь… последний по счету ученик. Я пришел, чтобы избавить тебя от машины из Вакуума. – Хорза повернул голову в сторону шаттла Культуры, стоявшего вдалеке с открытыми задними дверями. – Я знаю, как удалить этот источник искушения. Позволь же доказать мою преданность, оказав эту маленькую услугу тебе, великому и славному. И тогда ты поймешь, что я твой последний и самый верный слуга, Последний по счету, тот, кто явился перед развоплощением, чтобы… подвергнуть твоих последователей испытанию и удалить анафемский аппарат. Я смешался со звездами, воздухом и океаном, и я приношу тебе это послание, это избавление.

Тут Хорза замолчал. Горло и губы у него пересохли, а глаза слезились, потому что в воздухе вокруг него поплыли особо едкие запахи от трапезы Едоков. Фви-Сонг неподвижно сидел на своих носилках и глядел в лицо Хорзе, сощурив свои глаза-щелочки и сдвинув луковицы бровей.

– Господин Первый! – Фви-Сонг повернулся туда, где бледнокожий человек в мундире массировал живот одного из Едоков; несчастный последователь пророка, стеная, катался по земле.

Господин Первый поднялся и подошел к пророку-гиганту, который кивнул в сторону Хорзы и заговорил на языке, неизвестном мутатору. Господин Первый слегка поклонился Хорзе, потом зашел ему за спину, вытаскивая что-то на ходу из-под своего мундира. Сердце Хорзы колотилось. В отчаянии он снова перевел взгляд на Фви-Сонга. Что сказал пророк? Что собирается делать господин Первый? Над головой Хорзы нависли руки, сжимавшие что-то. Мутатор закрыл глаза.

Его рот плотно завязали тряпкой, которая пахла мерзкой пищей, а голову притянули к шесту. После этого господин Первый вернулся к стонущему Едоку. Хорза уставился на Фви-Сонга, который сказал:

– Так, значит, я остановился на том…

Хорза не слушал. Жестокая вера жирного пророка мало чем отличалась от миллионов других, вот только степень варварства была необычной для этих – предположительно цивилизованных – времен. Может быть, еще один побочный эффект войны. Виновата Культура. Фви-Сонг говорил, но слушать его не имело смысла.

Хорза вспомнил, как относится Культура к тем, кто верит во всемогущего Бога: она их жалеет и обращает на суть их веры внимания не больше, чем мы обращаем внимания на бред сумасшедшего, объявляющего себя повелителем Вселенной. В своей основе вера была не совсем лишена смысла (зная о ней, а также о происхождении и воспитании данного лица, вы могли понять, что с ним не так), но серьезно вы ее не воспринимали.

Именно это Хорза чувствовал по отношению к Фви-Сонгу. Он должен был относиться к нему как к маньяку, каким тот явно и был. То, что его безумие было заключено в религиозную оболочку, не имело никакого значения.

Культура с этим явно не согласилась бы, заявив, что между безумием и религиозными верованиями имеется немало общего, но, с другой стороны, чего еще можно было ждать от Культуры? Идиране разбирались в этом куда лучше, и Хорза, хотя и не соглашался со многими воззрениями идиран, уважал их веру. Весь образ жизни, почти каждая мысль идиран была освящена, руководима и направляема единой религией /философией: верой в порядок, место и некий священный рационализм.

Они верили в порядок, потому что видели столько его противоположностей – сначала на собственной планете, когда принимали участие в жесточайшем эволюционном соревновании, а потом (когда они наконец вошли в сообщество местного звездного пучка) вокруг себя – во внутривидовых и межвидовых контактах. Они страдали от отсутствия порядка; они погибали миллионами в идиотских войнах, причинами которых была жадность, причем втянутыми в эти конфликты они оказывались не по собственной вине. Они были наивными и невинными и слишком полагались на мнение тех, кто рассуждал так же, как они, – спокойно и рационально.

Они верили в судьбу места. Определенные личности всегда принадлежали определенным местам (высокогорьям, плодородным землям, островам с умеренным климатом), независимо от того, родились они там или нет; то же самое относилось к племенам, кланам и расам (и даже к видам; большинство священных древних текстов оказывались достаточно двусмысленными и туманными, так что их вполне можно было притянуть к сделанному идиранами открытию, что они не одни во Вселенной. Тексты, утверждавшие иное, были отброшены, их авторы поначалу подверглись проклятию, а потом были забыты окончательно). В самой светской своей форме эта вера могла проявляться в виде убежденности, что для всего есть свое место и все должно быть на своем месте. Когда все будет на своем месте, Бог удовольствуется положением дел во Вселенной и вместо нынешнего хаоса воцарятся вечный мир и радость.

Идиране считали себя движущей силой этого великого упорядочения. Они были избранными – сначала им был дарован мир, чтобы они могли понять, чего желает Бог, а потом те самые силы беспорядка, с которыми, как они поняли, им нужно сражаться, побудили их к действию, а не к созерцанию. У Бога были задачи поважнее, чем обучение идиран. И им нужно было самим найти себе место – по крайней мере в своей галактике. А может, и за ее пределами. Более зрелые виды могли искать спасения самостоятельно: они должны были сами устанавливать для себя правила, сами находить мир с Богом (и знаком Его великодушия была радость по поводу их достижений, даже если они отрицали Его). Но что касается других – непоседливых, суетливых, борющихся народов, – они нуждались в руководстве.

Пришло время покончить с игрушками, с эгоистичной борьбой за собственные интересы. Тот факт, что идиране это поняли, как раз и свидетельствовал в пользу такого соображения. Они – и с ними Слово, полученное ими в наследие от божества, Заклинание, заложенное на генетическом уровне, – несли новое послание: Вырасти. Научись себя вести. Подготовься.

Хорза верил в идиранскую религию не больше, чем Бальведа, он не мог не видеть, что идиранские идеалы выглядят слишком уж заданными, слишком сделанными. То были именно силы, ограничивающие жизнь, которые он так презирал в Культуре, изначально более мягкой по своему характеру. Но идиране полагались на себя, а не на свои машины, а потому все еще оставались частью жизни. Для Хорзы это и было самым главным.

Хорза знал, что идиране никогда не подчинят все менее развитые цивилизации в галактике: судный день, о котором мечтали они, никогда не настанет. Но сама уверенность в окончательном поражении делала идиран безопасными, нормальными, делала их частью общегалактической жизни – просто еще один вид, который прожил этапы роста и экспансии и угомонился, вступив в фазу ровного развития, как это случается со всеми видами, не склонными к самоубийству. В течение десяти тысяч лет идиране были всего лишь еще одной цивилизацией, которая пыталась разобраться сама с собой. О нынешней эре завоеваний когда-нибудь будут вспоминать ностальгически, но к тому времени она изживет себя и получит оправдание в рамках какой-нибудь креативной теологии. Прежде идиране были тихим видом, занятым собой; такими они станут снова.

Ведь в конечном счете они были рациональны. Они сначала слушались здравого смысла, а потом уже – эмоций. Не требуя никаких доказательств, они верили лишь в то, что у жизни есть цель, что существует нечто, переводимое на разные языки как «Бог», и что этот Бог желает лучшей участи для своих созданий. В настоящий момент они сами пытались реализовать эту цель, считали себя руками и пальцами Бога. Но наступит время, и они спокойно смирятся с тем, что ошибались, что наведение окончательного порядка им вовсе не по плечу. Тогда они успокоятся и обретут свое место во Вселенной. Галактика с ее многочисленными, разнообразными цивилизациями ассимилирует их.

С Культурой все обстояло иначе. Хорза не видел конца ее политике непрерывного и все возрастающего вмешательства в дела других. Культура легко могла расти вечно, потому что у нее не было никаких естественных ограничителей – как раковая опухоль, взбесившаяся клетка, в генетическом коде которой отсутствует «выключатель», Культура будет расширяться, пока кто-нибудь не остановит ее. Сама по себе останавливаться она не собиралась: значит, ее должен остановить кто-то другой.

Именно этому делу он давным-давно и решил посвятить себя, думал Хорза, прислушиваясь к монотонному гудению Фви-Сонга. Делу, которому он больше не сможет служить, если не сумеет уйти от Едоков.

Фви-Сонг разглагольствовал еще некоторое время, потом сказал что-то господину Первому, и его носилки развернули, чтобы пророк мог обратиться к своим последователям. Большинство из них были явно больны либо имели болезненный вид. Фви-Сонг перешел на местный язык, неизвестный Хорзе, и теперь читал что-то вроде проповеди. На приступы рвоты, случавшиеся с кем-нибудь время от времени, он не обращал внимания.

Солнце все ниже опускалось в океан; становилось холоднее.

Закончив свою проповедь, Фви-Сонг замер на носилках, и Едоки начали один за другим подходить к нему, кланяться и о чем-то серьезно разговаривать. На лице пророка гуляла улыбка, время от времени он кивал куполообразной головой – похоже, соглашаясь с услышанным.

Потом Едоки принялись распевать свои молитвы, а две женщины (те самые, что помогали в обряде умерщвления Двадцать Седьмого) – мыть и умащать Фви-Сонга. Наконец пророк приветственно помахал руками, и его громадное тело, сияющее в лучах заходящего солнца, унесли с берега в лесок под невысокой горой.

Едоки поддерживали огонь в кострах, приносили новые дрова, а потом разошлись: кто ушел в палатку, кто уселся у огня, кто, взяв сделанную кое-как корзину, отправился куда-то с двумя-тремя другими – видимо, собирать новый мусор, который они потом попытаются съесть.

Когда солнце уже почти зашло, господин Первый присоединился к пяти тихим Едокам, сидевшим вокруг костра, на который Хорза уже устал смотреть. Изголодавшиеся люди почти не обращали внимания на мутатора, но господин Первый подошел и сел рядом с человеком, привязанным к шесту. В одной руке у него был маленький камень, в другой – несколько из искусственных челюстей, которыми днем пользовался Фви-Сонг, обгрызая Двадцать Седьмого. Господин Первый принялся начищать и затачивать зубы, разговаривая одновременно с другими Едоками. Когда двое из них удалились в свои палатки, господин Первый зашел Хорзе за спину и развязал тряпку, закрывавшую ему рот. Хорза принялся дышать ртом, чтобы избавиться от неприятного вкуса, и двигать челюстью. Он поерзал, пытаясь ослабить накапливающуюся боль в ногах и руках.

– Удобно? – спросил господин Первый, снова присаживаясь рядом с Хорзой.

Он продолжил затачивать металлические клыки, поблескивавшие в свете костра.

– Бывало и лучше, – сказал Хорза.

– Но будет и хуже… друг. – Последнее слово в устах господина Первого прозвучало как проклятие.

– Меня зовут Хорза.

– Мне все равно, как тебя зовут. – Господин Первый покачал головой. – Твое имя не имеет значения. Ты не имеешь значения.

– У меня тоже складывается такое впечатление, признался Хорза.

– Неужели? – сказал господин Первый. Он встал и подошел поближе к мутатору. – В самом деле? – Он пощелкал челюстью, что была у него в руке, и ухватил ею Хорзу за щеку. – Думаешь, ты такой умный, а? Думаешь, тебе удастся выкарабкаться? – Он пнул Хорзу в живот – у того перехватило дыхание, он закашлялся. – Видишь – ты не имеешь никакого значения. Ты просто кусок мяса. Как и все. Просто мясо. И к тому же, – он снова пнул Хорзу, – боль нереальна. Это все только химия, биотоки и всякое такое, верно?

Хорза охнул: его болячки заныли.

– Да, верно.

– Ну вот и отлично, – ухмыльнулся господин Первый. – Не забудь об этом завтра, понял? Ты всего лишь кусок мяса, а пророк – кусок покрупнее.

– Ты… ты, значит, не веришь в существование душ? – неуверенно сказал Хорза, надеясь, что не получит очередного пинка.

– Пошел ты со своими душами, незнакомец, – рассмеялся господин Первый, – лучше тебе надеяться, что ничего такого не существует. Есть Едоки от природы, и есть те, кто обязательно будет съеден, и я не думаю, что у них разные души. А поскольку ты явно из тех, кого едят, то лучше тебе надеяться, что ничего такого нет.

Поверь мне, для тебя это лучше всего. – Господин Первый взял тряпку и снова завязал ею рот Хорзы. – Для тебя, друг, лучше, если никаких душ вообще нет. Но если все-таки выяснится, что у тебя есть душа, ты вернись и сообщи об этом мне, чтобы я хорошенько посмеялся. Договорились?

Господин Первый потуже завязал узел, притянув голову Хорзы к шесту.

Помощник Фви-Сонга закончил точить сверкающие металлические зубы и заговорил с другими Едоками, сидящими вокруг костра. Спустя какое-то время все разошлись по маленьким палаткам, покинув Хорзу, которому оставалось только смотреть на затухающие костры.

Волны шуршали, набегая на берег, звезды неторопливо посверкивали в небесах, вдалеке была видна яркая полоса света – дневная сторона орбиталища. В сиянии звезд и орбиталища виднелись безмолвные, застывшие в ожидании очертания шаттла Культуры: его открытые задние двери казались Хорзе пещерой, темной и безопасной.

Хорза уже попробовал на прочность узлы, связывавшие его руки и ноги. Вытащить запястья не удастся – веревка, шпагат или что уж у них там было, постоянно затягивалась на нем, и если бы даже ему удалось немного ослабить путы, то слабина тут же исчезла бы. Видимо, веревка, высыхая, давала усадку, потому что ее намочили, перед тем как связать Хорзу. Трудно было сказать, так ли это. Он мог бы ускорить выделение кислоты своими потовыми железами в тех местах, где веревка касалась его кожи, и, пожалуй, это стоило попробовать. Но даже долгой ночи Вавача, вероятно, было недостаточно, чтобы получить какой-то результат.

«Боль нереальна, – сказал он себе. – Дерьмо собачье».

Он проснулся на рассвете одновременно с несколькими Едоками, которые медленно направились к воде, чтобы ополоснуться в прибое. Хорза замерз. Он начал дрожать, как только проснулся, – он знал, что температура его тела намного упала за ночь, когда он находился в легком трансе, необходимом для преобразования клеток на запястьях. Он натянул веревки, проверяя, не образовалось ли слабины, не надорвались ли волокна или жилы. Ничего такого – только руки стали болеть еще сильнее в тех местах, где капли пота падали на участки кожи, не изменившиеся и потому неспособные противостоять кислоте, которую вырабатывали потовые железы. Несколько секунд это беспокоило Хорзу: он вспомнил, что если придется выдавать себя за Крейклина, то отпечатки ладоней и пальцев должны быть такими же, как у капитана «ТЧВ», а потому превращение кожи должно проходить в идеальных условиях. Но он тут же посмеялся над этими заботами. Какой смысл думать о завтрашнем дне, если можешь не дожить до конца сегодняшнего?

Он подумал, не покончить ли с собой. Это было возможно – требовалась лишь небольшая внутренняя подготовка; он мог убить себя с помощью одного из собственных ядовитых зубов. Но пока оставалась хоть какая-то надежда, Хорза не мог заставить себя думать об этом серьезно. Он спрашивал себя, как относятся к войне люди Культуры: считалось, что они тоже способны выбирать смерть, хотя и утверждали, что их способы самоубийства сложнее, чем простое отравление. Но разве они могут противиться смерти – эти мягкие, избалованные тишиной и миром души? Он представил, как люди Культуры сражаются, как прибегают к автоэвтаназии почти сразу же после звука первых выстрелов, с появлением первых ран. Он улыбнулся при этой мысли.

Идиране могли впадать в смертный транс, но пользовались им в случае крайнего позора и бесчестья, или когда дело их жизни подходило к концу, или если им угрожала болезнь, в результате которой они становились калеками. И в отличие от Культуры – или мутаторов – они в полной мере чувствовали боль, не смягчаемую никакими вмонтированными в гены ингибиторами. Мутаторы рассматривали боль как некий рудимент своей эволюции из животного состояния, обитатели Культуры просто боялись ее, а вот идиране относились к ней с неким горделивым презрением.

Хорза обвел взглядом берег. За двумя большими каноэ стоял шаттл с открытыми задними дверями. На вершине его две цветастые птицы совершали свои птичьи ритуалы. Хорза некоторое время наблюдал за ними, а лагерь Едоков тем временем постепенно пробуждался, и утреннее солнце становилось все ярче. Из рощицы поднимался туман, высоко в небе висело несколько облачков. Зевая и потягиваясь, из своей палатки вышел господин Первый, вытащил из-под мундира тяжелый пулевой пистолет и выстрелил в воздух. Видимо, это было сигналом для всех Едоков проснуться и приступить к своим дневным обязанностям, если они еще не сделали этого.

Звук выстрела из этого примитивного оружия спугнул двух птиц с шаттла Культуры. Они взмыли в воздух и полетели прочь над деревьями и кустами, огибая остров. Хорза проводил их взглядом, потом опустил глаза на золотистый песок и стал дышать медленно и глубоко.

– Сегодня важный день для тебя, незнакомец, – с ухмылкой сказал господин Первый, подходя к мутатору.

Он сунул пистолет в кобуру, висевшую у него под мундиром. Хорза посмотрел на него, но ничего не сказал. «Еще одно пиршество в мою честь», – подумал он.

Господин Первый обошел вокруг Хорзы и осмотрел его. Хорза следил за ним глазами, где мог, и с опаской ждал, что тот заметит повреждения от кислотосодержащего пота на веревке, но господин Первый ничего не заметил, а когда снова появился в поле зрения Хорзы, на его лице все еще гуляла улыбка; он чуть кивнул, явно удовлетворенный тем, что человек по-прежнему надежно привязан к шесту и не может шевелиться. Хорза, как мог, растягивал, раздвигал путы на запястьях, но даже намека на слабину не появлялось. Его план не сработал. Господин Первый ушел руководить спуском на воду рыболовного каноэ.

Незадолго до полудня, когда рыболовное каноэ уже возвращалось, из рощицы на носилках вынесли Фви-Сонга.

– Дар моря и воздуха! Дань безмерного богатства Кругоморя! Посмотри, какой прекрасный день ожидает тебя! – Фви-Сонг приказал, чтобы его поднесли к Хорзе. Носилки поставили сбоку от костра, и Фви-Сонг улыбнулся мутатору. – У тебя была целая ночь, чтобы поразмыслить над тем, что тебя ожидает днем. Несмотря на всю темноту, ты мог взирать на плоды Вакуума. Ты видел пространство между звездами, видел, сколько там пустоты, как мало там чего-то иного. Теперь ты в полной мере можешь оценить, какая тебя ожидает честь, как тебе повезло, что ты стал моим знаком, моим подношением! – Фви-Сонг удовлетворенно хлопнул в ладоши, и его громадное тело сотряслось снизу доверху. Он поднес ко рту пухлые руки, складки жира вокруг глаз на мгновение приподнялись, обнажив белки. – Ай-ай, ну и повеселимся мы все!

Пророк подал знак, и носильщики понесли его к морю, чтобы обмыть и умастить.

Хорза смотрел, как Едоки готовят себе пищу. Они выпотрошили рыбу, выкинули рыбье мясо и оставили внутренности, головы и чешую. Они повытаскивали устриц из раковин и выкинули тела моллюсков, затем перетерли раковины вместе с водорослями и несколькими ярко окрашенными морскими слизнями. Хорза смотрел на все происходящее и удивлялся тому, насколько Едоки измождены. Тела их покрывали струпья и язвы, и все выглядели донельзя рахитичными и больными. Простуда и кашель, шелушащаяся кожа и частично деформированные конечности – все это свидетельствовало о питании, которое неизбежно должно было привести к роковому исходу. Рыбье мясо и моллюски были положены в большие, пропитанные кровью корзины и возвращены волнам. Хорза внимательно следил за всем этим, насколько ему позволяли повязка и расстояние, но, похоже, ни один из Едоков не откусил тайком ни кусочка мяса, выкидывая его из корзин в океан.

Фви-Сонг, которого вытирали на песке неподалеку от линии прилива, смотрел, как выбрасывают в воду пищу, и одобрительно кивал, произнося тихие слова поощрения в адрес своего стада. Потом он хлопнул в ладоши, и носилки медленно понесли вдоль берега к костру и мутатору возле него.

– Пожертвованное свыше! Дар Господень! Подготовься! – прочирикал Фви-Сонг, устраиваясь поудобнее в своих носилках, отчего все огромные складки и пазухи его тела сотряслись, как желе.

Хорза начал дышать чаще, почувствовав, как забилось его сердце. Он сглотнул слюну и снова натянул веревки, связывавшие его запястья. Господин Первый и две женщины доставали свои жалкие одеяния, закопанные вчера в песок.

Все Едоки собрались вокруг костра и встали лицом к Хорзе, глядя на него своими черными глазами; некоторые – с тенью любопытства. Только и всего. В их действиях и выражениях была какая-то безжизненность, которая обескураживала Хорзу даже больше, чем если бы они проявляли неприкрытую ненависть и садистский интерес.

Едоки начали распевать свои заклинания. Господин Первый и две женщины заворачивались в серые одежды. Посмотрев на Хорзу, Господин Первый усмехнулся.

– О счастливое мгновение среди дней конца! – сказал Фви-Сонг, возвышая голос и воздевая руки. Его щебетание разносилось по острову. Вокруг мутатора снова поплыл запах нечистой еды. – Пусть это развоплощение и новое воплощение станут для нас символом! – продолжал Фви-Сонг, позволяя своим рукам опуститься; волны белой плоти снова прокатились по его телу. Пророк переплел жирные пальцы, и их золотисто-коричневая кожа залоснилась на солнце. – Пусть его боль станет нашей радостью, как наше развоплощение станет нашим воссоединением; пусть его свежевание и поглощение станут для нас удовлетворением и наслаждением!

Фви-Сонг поднял голову и громко заговорил на языке, понятном его последователям. Те затянули новую песню – громче, чем прежнюю. К Хорзе подошли господин Первый и две женщины.

Хорза почувствовал, как господин Первый снял с его рта повязку. Бледнокожий человек сказал что-то двум женщинам, и те подошли к горшкам, в которых бурлила вонючая жидкость. В голове у Хорзы стало легко; в горле появился слишком хорошо знакомый привкус, словно часть кислоты с запястий каким-то образом попала на язык. Он снова попробовал на прочность свои путы, чувствуя, как дрожат мускулы. Пение продолжалось. Женщины налили омерзительный бульон в чаши. Пустой желудок Хорзы заранее вывернулся наизнанку.

«Есть два способа освободиться от пут, кроме тех, что доступны немутаторам^[16]: путем выделения вместе с потом кислоты в том месте, где на путы может быть оказано воздействие, или же путем гибкой деформации конечностей в нужных местах».

Хорза попытался чуть сильнее напрячь свои усталые мышцы.

«Чрезмерное кислотное потоотделение может привести к травме не только близлежащих кожных покровов, но и всего тела вследствие опасного изменения его химического баланса. Чрезмерная деформация может привести к такому ослаблению мышечных тканей и костей, что их последующее применение в долгосрочной или краткосрочной попытке побега может быть сильно ограниченным».

Господин Первый приближался к Хорзе с деревянными распорками, которые он собирался вставить ему в рот. Двое Едоков покрупнее выдвинулись из толпы и стояли наготове на тот случай, если господину Первому понадобится помощь. Фви-Сонг завел руку за спину. Женщины оставили свои булькающие горшки и тоже направились к Хорзе.

– Открой рот пошире, незнакомец, – сказал господин Первый, поднимая руки с двумя деревянными распорками. – Или ты хочешь, чтобы мы воспользовались ломом? – Господин Первый улыбнулся.

Руки Хорзы напряглись. Та рука, что находилась сверху, шевельнулась. Господин Первый заметил это движение и замер. Одна из рук Хорзы выпросталась вперед – он был готов расцарапать ногтями лицо господина Первого. Бледнокожий отпрянул, но недостаточно быстро.

Ногти Хорзы задели мундир и ритуальное одеяние господина Первого, всколыхнувшиеся, когда тот увертывался от руки мутатора. Оторвавшись, насколько это было возможно, от своего шеста, Хорза почувствовал, что его когтистая рука продрала два слоя одежды, но кожи не коснулась. Господин Первый отпрянул назад, столкнулся с одной из женщин, несших чаши с вонючим варевом, выбил чашу из ее рук. Одна из деревянных распорок вылетела из его руки и упала в огонь. Рука Хорзы завершила движение, и в этот момент два Едока, чуть раньше выдвинувшиеся из толпы, ринулись вперед и схватили мутатора за голову и за руки.

– Святотатство! – завопил Фви-Сонг.

Господин Первый посмотрел на женщину, с которой столкнулся, потом на костер, потом на пророка и наконец на мутатора свирепым взглядом. После этого он поднял руку и посмотрел на дыру в своей одежде.

– Этот грязный дар оскверняет наши одеяния! – закричал Фви-Сонг.

Два Едока держали Хорзу, крепко привязывая к шесту его руку и голову. Господин Первый двинулся к Хорзе, вытаскивая из-под мундира пистолет и держа его за ствол, как дубинку.

– Гошподин Первый! – выкрикнул Фви-Сонг, останавливая бледнокожего на полпути. – Отойди! Убери швое оружие. Я покажу этому нехорошему малыиику, как мы поштупаем ш такими, как он!

Освобожденную руку Хорзы вытянули вперед. Один из Едоков, державших его, шагнул назад за шест, уперся ногой и зафиксировал руку Хорзы там, где она была. Во рту у Фви-Сонга был комплект поблескивающих зубов – тех, что с отверстиями. Он свирепо смотрел на мутатора. Господин Первый тем временем отступил назад, не убирая в кобуру пулевой пистолет. Пророк кивнул двум другим Едокам в толпе; те взяли свободную руку Хорзы и растопырили на ней пальцы, привязав запястье к шесту. Хорза чувствовал, как сотрясается все его тело. Он отключил в этой руке всякую чувствительность.

– Нехороший, нехороший дар моря! – сказал Фви-Сонг.

Он наклонился, взял в рот указательный палец Хорзы, сомкнул свои зубы-кусачки, вонзил их в мясо и резко откинулся назад.

Пророк жевал и проглатывал плоть Хорзы, глядя ему в лицо. Вдруг он нахмурился.

– Вовше не вкушно, благодарение океаншких тешений! – Пророк облизнул губы. – И похоже, тебе этого тоже маловато? Пошмотрим, што еше мы можем…

Фви-Сонг снова нахмурился. Хорза посмотрел через головы державших его Едоков на руку, привязанную к шесту. Мясо с одного из пальцев было содрано. Хорза видел оголенную кость и кровь, капавшую с конца пальца.

Фви-Сонг сидел, нахмурившись, на своих носилках, господин Первый стоял рядом с ним, по-прежнему пожирая Хорзу взглядом и держа пистолет за ствол. Фви-Сонг не издавал ни звука. Господин Первый взглянул на пророка. Тут Фви-Сонг сказал:

– … што еше мы можем… мы можем…

Фви-Сонг поднес руки ко рту и не без труда вытащил зубы-кусачки изо рта. Он положил их на тряпицу перед собой вместе с остальными наборами и поднес пухлую руку к горлу, а другую положил на необъятное полушарие живота. Господин Первый некоторое время смотрел на пророка, потом перевел взгляд на Хорзу: тот сделал над собой усилие и улыбнулся. Мутатор открыл свои зубные железы и засосал из них себе в рот яду.

– Господин Первый, – начал Фви-Сонг, но потом протянул руку, которой держался за живот, к Первому.

Тот, казалось, пребывал в неуверенности. Он переложил пистолет из одной руки в другую и свободной рукой взялся за протянутые к нему пальцы пророка.

– Я думаю, я… я… – сказал Фви-Сонг, а его глазные щелочки постепенно стали округляться.

Хорза видел, как лицо Фви-Сонга меняет цвет. «Скоро настанет очередь голоса, когда это дойдет до голосовых связок».

– Помогите мне, господин Первый!

Фви-Сонг ухватился за жировую складку на своем горле, словно пытаясь развязать слишком туго затянутый шарф. Он сунул пальцы себе в рот – глубоко, до самого горла, – но Хорза знал, что из этого ничего не выйдет. Желудочные мышцы пророка были уже парализованы, и он не смог бы выблевать яд. Теперь глаза Фви-Сонга были широко раскрыты, белки сверкали, лицо приобрело синюшно-серый оттенок. Господин Первый изумленно таращил глаза на пророка, продолжая держать его гигантскую руку, а его собственная ладонь исчезла в громаде золотистого кулака Фви-Сонга.

– П-п-помогите! – пропищал пророк.

После этого из его рта вырывались лишь какие-то сдавленные звуки. Потом белые глаза выкатились, огромная туша содрогнулась, голова-купол посинела.

Кто-то в толпе начал завывать. Господин Первый, посмотрев на Хорзу, поднял свой пистолет. Хорза напрягся и плюнул что было сил.

Слюна полетела в лицо господину Первому. Плевок в форме серпа раскинулся от рта до уха, захватив один глаз. Господин Первый отшатнулся. Хорза набрал в легкие воздуха и засосал еще яда, потом плюнул, одновременно дунув. Второй плевок попал прямо в глаза господину Первому. Тот ухватился за лицо, выронив пистолет. Вторую его руку все еще сжимал кулак Фви-Сонга, тучное тело которого сотрясалось и дрожало, глаза были широко открыты, но ничего не видели. Людей, державших Хорзу, стала одолевать неуверенность – он это сразу почувствовал. В толпе раздались новые крики. Хорза дернулся всем телом, зарычал и снова плюнул – на сей раз в одного из тех, кто держал шест, к которому была привязана рука Хорзы. Человек пронзительно закричал и отшатнулся. Другие, бросив и его, и шест, метнулись прочь. Тело Фви-Сонга стало синеть, начиная от шеи; он по-прежнему дрожал и одной рукой держался за горло, а другой – держал господина Первого. Тот упал на колени, опустив голову, и стонал, пытаясь стряхнуть слюну со своего лица, чтобы прекратилось это невыносимое жжение в глазах.

Хорза быстро оглянулся; Едоки смотрели – кто на своего пророка и его первого ученика, кто на Хорзу, но ничего не делали, чтобы помочь этим двоим или остановить незнакомца. Некоторые из них плакали или вопили, некоторые продолжали распевать – торопливо и с опаской, словно опасаясь, что сказанное ими остановит те ужасы, что происходили на их глазах. И все же они постепенно отступали все дальше от пророка, от господина Первого и от мутатора. Хорза напрягся и дернул рукой, привязанной к шесту; та стала высвобождаться.

– Аа-а-а!

Господин Первый неожиданно поднял голову; рукаего была прижата к глазам, и он вопил во всю мочь. Другая его рука, все еще зажатая в пальцах пророка, дернулась – он попытался освободиться. Фви-Сонг продолжал держать Первого, хотя тело его содрогалось, глаза выкатывались, кожа синела. Наконец Хорза освободил свою руку; он дергал путы у себя за спиной и при помощи искалеченной кисти изо всех сил пытался развязать узлы. Едоки теперь стонали – некоторые из них по-прежнему пели, – но понемногу отодвигались от него. Хорза взревел – отчасти на Едоков, отчасти на упрямые узлы у него за спиной. Часть людей побежала прочь. Одна из женщин, одетых в ритуальные убранства, взвизгнула и бросила в него чашу с мерзостным варевом, но промахнулась и, рыдая, упала на песок.

Хорза почувствовал, как веревка, связывавшая его, подалась. Он освободил вторую руку, потом ногу и встал, пошатываясь и глядя, как захлебывается и задыхается Фви-Сонг, как воет господин Первый, тряся головой, наклоняя ее то в одну сторону, то в другую, выворачивая и дергая свою зажатую руку, словно в какой-то чудовищной пародии на рукопожатие. Едоки бежали к каноэ или шаттлу, кое-кто бросался на песок. Хорза наконец высвободился окончательно и нетвердо поплелся к катастрофически асимметричному дуэту двух людей, чьи руки были соединены. Он нырнул вперед и подобрал с песка выроненный Первым пистолет. После этого поднялся на колени, потом выпрямился. Фви-Сонг – словно он внезапно опять увидел Хорзу – издал последний мощный бульк, сопровождаемый слюнявым чмоканьем, и медленно стал накреняться в ту сторону, в которую его тащил, дергая за руку, господин Первый. Тот снова упал на колени, крича от боли – яд разъедал оболочки его глаз и поражал нервы за ними. Когда Фви-Сонг стал падать, а рука и пальцы его ослабли, господин Первый поднял голову и огляделся – как раз вовремя, чтобы сквозь боль увидеть, как огромная масса пророка падает на него. Он взвизгнул и на вдохе выдернул наконец свою руку из пухлых пальцев. Затем начал подниматься на ноги, но тут тело Фви-Сонга рухнуло на него и повалило на песок. Прежде чем господин Первый успел испустить еще один крик, громадный пророк придавил своего ученика, вплющив его в песок от головы до зада.

Глаза Фви-Сонга медленно закрылись. Рука, сжимавшая горло, упала на песок, слегка коснулась пламени костра и зашипела.

Ноги господина Первого конвульсивно забарабанили по песку. Последние из Едоков бросились наутек, перепрыгивая через костры и палатки: они неслись к каноэ, или шаттлу, или лесу. Наконец танец двух тощих ног, торчащих из-под тела пророка, перешел в подергивание, а еще спустя какое-то время ноги замерли совсем. Ни одно из движений Первого не увенчалось успехом: он ни на сантиметр не сдвинул тело Фви-Сонга.

Хорза сдул песчинки с неловко лежащего в руке пистолета и пошел против ветра – прочь от вони, которую распространяла горевшая рука пророка. Каноэ были спущены на воду. Едоки толпились у входа в шаттл.

Хорза потянул свои ноющие конечности, посмотрел на палец, с которого было содрано мясо, сунул пистолет под мышку, обхватил здоровой рукой голые кости пальца и дернул их, одновременно поворачивая. Бесполезные кости повыскакивали из своих гнезд, и Хорза бросил их в огонь.

– Боль все равно нереальна, – сказал он себе слабым голосом и медленной рысцой припустил к шаттлу Культуры.

Сгрудившиеся в шаттле Едоки увидели, что Хорза идет прямо на них, и снова принялись кричать, один за другим выскакивая из машины. Некоторые побежали по берегу за удаляющимися каноэ, другие бросились в лес. Хорза притормозил, пропуская их, потом настороженно посмотрел на открытые двери шаттла Культуры. Внутри были видны сиденья за короткой аппарелью, световые приборы и переборка вдали. Хорза глубоко вздохнул и по пологой аппарели поднялся внутрь шаттла.

– Привет, – сказал плохо синтезированный голос.

Хорза оглянулся. Шаттл по виду был далеко не новым и видавшим виды. Да, это был корабль Культуры, никаких сомнений, но он вовсе не был новеньким, с иголочки, и аккуратным – изделием, какие любила производить Культура.

– Почему эти люди так испугались вас?

Хорза продолжал оглядываться, не понимая, кому и куда отвечать.

– Не знаю толком, – сказал он, пожимая плечами.

Он был голый и все еще держал в руке пистолет. На одном из его пальцев висело лишь несколько клочков плоти, хотя кровотечение уже прекратилось. Хорза подумал, что вид у него, наверно, угрожающий, но, может, шаттлу определить это было не по силам.

– Где вы? Кто вы? – сказал он, решив изобразить из себя невежду.

Затем демонстративно оглянулся и притворился, что заглядывает вперед через дверь в переборке в пилотскую кабину.

– Я – шаттл. Его мозг. Здравствуйте. Как поживаете?

– Прекрасно, – сказал Хорза. – Просто отлично. Как ваши дела?

– Неплохо, с учетом всех обстоятельств. Спасибо. Мне вовсе не было скучно, но хорошо, что теперь есть с кем поболтать. У вас прекрасный марейн, где вы ему научились?

– Э-э… я прослушал курс лекций, – сказал Хорза. Он опять демонстративно оглянулся. – Послушайте, я не знаю, куда смотреть, когда говорю с вами. Куда мне смотреть, а?

– Ха-ха, – рассмеялся шаттл. – Наверно, лучше смотреть сюда – вперед, в сторону переборки. – Хорза так и сделал. – Видите такую маленькую штучку в середине, около потолка? Это один из моих глаз.

– Ах вот как. – Хорза махнул рукой и улыбнулся. – Привет. Меня зовут… Ораб.

– Привет, Ораб. Меня зовут Цилсир. Вообще-то это только часть моего наименования, но можете называть меня так. Что там происходило снаружи? Я не наблюдал за людьми, спасать которых прибыл сюда. Мне сказали, что не нужно этого делать, чтобы не расстраиваться, но я слышал, что люди кричали, когда подошли поближе, а когда вошли внутрь меня, вид у них был испуганный. А увидев вас, они убежали. Что это у вас в руке? Пистолет? Должен попросить вас положить его в сейф. Я нахожусь здесь, чтобы спасти людей, которые захотят спастись, когда орбиталище будет разрушено, но мы не можем позволить кому-либо иметь опасное оружие на борту. Ведь кто-то может и пострадать, правда? Что у вас с пальцем – ранение? На борту есть превосходная аптечка. Хотите ею воспользоваться, Ораб?

– Да, пожалуй, это неплохая мысль.

– Отлично. Она между дверями, ведущими в мой передний отсек. Слева.

Хорза начал двигаться мимо рядов сидений к переднему отсеку шаттла. Несмотря на почтенный возраст, шаттл пах… Хорза не был уверен, чем именно. Наверно, так пахли все эти синтетические материалы, из которых был сделан аппарат. После всех естественных, но омерзительных запахов последнего дня обстановка внутри шаттла показалась Хорзе довольно приятной, хотя он и был создан Культурой, а значит, принадлежал врагу. Хорза держал пистолет так, словно делал с ним что-то.

– Просто поставил его на предохранитель, – сказал он глазу в потолке. – Не хочу, чтобы он выстрелил, но эти люди снаружи пытались меня убить, я и чувствую себя безопаснее с этой штукой. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Не вполне, Ораб, – сказал шаттл. – Хотя, думаю, могу понять. Но до взлета вам придется отдать пистолет мне.

– Конечно. Как только вы закроете заднюю дверь.

Хорза находился в дверях между главным отсеком и помещением пилотской кабины, меньшим по размерам. Пространство это в длину было очень небольшим: при обеих открытых дверях – менее двух метров. Хорза быстро оглянулся, но другого глаза нигде не увидел. Он увидел, как приблизительно на уровне пояса открылась большая створка. В нише за ней оказалась аптечка с довольно неплохим набором медикаментов.

– Знаете, Ораб, я бы закрыл эти двери, чтобы вы чувствовали себя безопаснее, если б я мог. Но дело в том, что я здесь для спасения людей, которые пожелают спастись, когда придет время уничтожения орбиталища, и я не могу закрыть эти двери иначе, как перед самым стартом, чтобы все, кто этого хочет, могли подняться на борт. Откровенно говоря, я не могу понять, почему кто-то не захочет спастись, но мне велели не беспокоиться, если некоторые пожелают остаться. Правда, мне кажется, это было бы глупо с их стороны. Вы так не считаете, Ораб?

Хорза рылся в аптечке, но смотрел поверх нее, на очертания другой дверки в стене короткого коридора.

– Что-что? – сказал он. – Ах да, конечно, глупо. А когда, кстати, эту штуку будут взрывать?

Он засунул голову за угол, в пилотскую кабину и увидел другой «глаз», вделанный в толстую стену там же, где «глаз» в пассажирском отсеке, только с другой стороны, и призванный обозревать помещение для пилотов. Хорза усмехнулся, слегка махнул рукой и вернулся обратно.

– Привет, – рассмеялся в ответ шаттл. – Так вот, Ораб, боюсь, обстоятельства вынуждают нас уничтожить орбиталище через сорок три стандартных часа. Если только, конечно, идиране не образумятся, не проявят здравомыслия и не откажутся от своего намерения использовать Вавач как военную базу.

– Вот как, – сказал Хорза.

Он смотрел на очертания одной из дверок – выше той, за которой лежала аптечка. Насколько он мог судить, два глаза смотрели в противоположные стороны и были разделены толстой стенкой между двумя отсеками. Если где-то здесь не было невидимого ему зеркала, то, находясь в этом коротком коридоре, он оставался невидимым для шаттла.

Он посмотрел назад, сквозь открытую заднюю дверь. Где-то вдали чуть колыхались кроны деревьев, по-прежнему шел дым от костров. Больше никаких движений. Хорза проверил пистолет. Пули, видимо, находились в каком-то магазине внутри, но маленький круговой индикатор со стрелочкой показывал, что осталась либо одна пуля, либо одиннадцать из двенадцати.

– Да, – сказал шаттл. – Это весьма печально, но в военное время, насколько я понимаю, такие вещи случаются. Я не хочу делать вид, будто понимаю все до конца. Ведь, в конце концов, я всего лишь скромный шаттл. Вообще-то меня подарили для службы на одном из мегакораблей, потому что я, видите ли, оказался слишком старомоден и примитивен для Культуры. Я полагал, что мне могут сделать апгрейд, но ничего подобного – меня просто взяли и подарили. Как бы там ни было, но теперь оказалось, что я им нужен, и я рад этому. Работы у нас хоть отбавляй – собрать всех, кто хочет покинуть Вавач. Мне будет жаль, когда его не станет. Я пережил здесь немало счастливых минут, поверьте мне… Но, видимо, ничего не поделаешь. Как там, кстати, ваш палец?

Хотите, я посмотрю? Принесите аптечку в один из отсеков, чтобы я мог взглянуть. Может, мне удастся вам помочь. Что такое? Вы трогаете один из других шкафчиков в коридоре?

Хорза пытался с помощью пистолетного ствола открыть ближайшую к потолку дверцу.

– Нет, – ответил Хорза, налегая на рычаг. – Я к ней и близко не подхожу.

– Странно. Я уверен, что чувствую что-то в этом роде. Вы уверены?

– Конечно уверен, – заверил Хорза, всем весом нажимая на рукоятку.

Дверца подалась. За ней обнаружились трубки, оптоволокна, металлические бутылки, какие-то непонятные механизмы, электрические и оптические устройства, полевое оборудование.

– Ой! – сказал шаттл.

– Ух ты! – выкрикнул Хорза. – Она сама распахнулась. Тут что-то загорелось. – Он поднял пистолет, держа его двумя руками, и тщательно прицелился; куда-нибудь сюда.

– Загорелось?! — воскликнул шаттл. – Но это невозможно.

— Вы думаете, я могу с чем-нибудь перепутать дым, идиотская вы машина? – заорал Хорза и нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел. Отдача отбросила руку Хорзы и его самого назад. Восклицания шаттла потонули в грохоте разрыва. Хорза прикрыл лицо рукой.

– Я ослеп, – воскликнул шаттл.

Теперь дым и в самом деле повалил из-за дверки, взломанной Хорзой. Он похромал к пульту управления.

– У вас и тут огонь! – выкрикнул он. – Тут дым отовсюду.

– Что? Но это невозможно…

– Тут пожар! Не понимаю – вы что, и запаха не чувствуете? Вы горите!

– Я вам не верю! – завопила машина. – Уберите этот пистолет, или…

– Вы должны мне верить! – прокричал Хорза, оглядывая пульт управления, где, видимо, находился мозг шаттла. Он видел мониторы и кресла, контрольные приборы и даже то место, где, видимо, было скрыто ручное управление. Но ни малейшего указания на то, где мог находиться мозг. – Дым валит отовсюду! – повторил Хорза, заставляя свой голос звучать истерично.

– Вот! Возьмите огнетушитель! Я включаю и свой собственный! – прокричала машина.

Секция в стене повернулась, и Хорза взял объемистый цилиндр, державшийся благодаря скобе, потом ухватил четырьмя своими целыми пальцами рукоятку пистолета. Из различных мест отсека послышалось шипение и появился пар.

– Все без толку! – воскликнул Хорза. – Тут целая туча черного дыма, и он… кх-х! – Он изобразил кашель. – Кх-х-х! Он сгущается.

– Откуда он появляется? Быстрее!

– Отовсюду! – крикнул в ответ Хорза, оглядывая пульт управления. – Откуда-то рядом с вашим глазом… он под сиденьями… за экранами, над экранами… Я не вижу!..

– Продолжайте! Теперь я тоже чувствую дым.

Хорза посмотрел на небольшое серое облачко, просачивающееся в пилотскую кабину из короткого коридора, – оттуда, где он выстрелил в корабль и где теперь потрескивал огонь.

– Он поступает из этих… из мониторов по обеим сторонам концевых сидений и… откуда-то сверху сидений, из боковых стен, где торчит этот…

– Что? – воскликнул мозг. – С левой стены, что смотрит вперед?

– Да!

– Гасите сначала там! – завизжал шаттл.

Хорза бросил огнетушитель, снова взял пистолет обеими руками и прицелился в выступ на стене над левым сиденьем. Он нажал спусковой крючок – один, два, три раза. Пистолет изрыгал пламя, все тело Хорзы сотрясалось от выстрелов. Из дыр, проделанных пулями в корпусе машины, полетели искры и осколки.

– Иии-и-и-и… – сказал шаттл и замолчал.

Из выступа в стене просочился клуб дыма и соединился с тем, что приплыл из коридора, образовав тонкое облачко под потолком. Хорза медленно опустил пистолет, огляделся и прислушался.

– Эх ты, простачок, – сказал он.

С помощью огнетушителя он загасил небольшие очаги пламени в стене коридора и там, где находился мозг шаттла, потом вернулся в пассажирский отсек и, сев рядом с открытой дверью, дождался, когда рассеется дым. Едоков не было видно ни на берегу, ни в леске, каноэ тоже скрылись из вида. Он поискал пульт управления дверями и нашел его. Двери с шипением закрылись, и Хорза усмехнулся.

Он вернулся в пилотскую кабину и принялся нажимать кнопки, открывать крышки на панели, пока экраны не ожили. Они внезапно замигали, когда Хорза наугад надавил на клавиши в подлокотнике одного из кресел. Услышав шум набегающих на берег волн в пилотской кабине, он подумал, что задние двери опять открылись, но оказалось, что это внешний микрофон передает внутрь наружные шумы. Экраны мигнули и засветились цифрами и линиями, перед сиденьями открылись заслонки. Штурвалы и рычаги управления с легким «фс-с-с» выдвинулись наружу и, щелкнув, закрепились на своих местах – можно было взяться за них и управлять аппаратом. Хорза давно не был в таком приподнятом настроении. Он начал новые поиски, которые тоже должны были увенчаться успехом, но более долгие и раздражающие, поиски пищи: Хорза был ужасно голоден.

По валявшемуся на песке огромному телу стройными рядами ползли маленькие насекомые. Одна рука умершего была откинута в сторону: обуглившись и почернев, она лежала в гаснущем пламени костра.

Маленькие насекомые сперва начали выедать глубоко посаженные открытые глаза. Они даже не заметили, как шаттл, порыскав, поднялся в воздух, набрал скорость и заложил неумелый вираж над горой, потом двигатели взревели в почти уже вечернем воздухе, и шаттл исчез из вида.

Интерлюдия в темноте

У Разума был образ, иллюстрирующий его информационные возможности. Ему нравилось воображать содержимое хранилищ его памяти в виде записей на карточках – маленьких клочках бумаги с несколькими значками, крохотными, но достаточного размера, чтобы их разглядел человеческий глаз. Если значки имеют в высоту два миллиметра, а карточки представляют собой квадратики со стороной около десяти сантиметров, исписанные с обеих сторон, то на каждую карточку можно втиснуть десять тысяч знаков. В ящике длиной в один метр может поместиться тысяча таких карточек – десять миллионов единиц информации. В небольшой комнате площадью в несколько квадратных метров с проходом в середине, чтобы можно было выдвигать ящики и задвигать обратно, можно поместить тысячу шкафчиков с коробками – всего десять миллиардов знаков.

Квадратный километр, где размещаются такие ячейки, – это сто тысяч таких комнат; тысяча таких этажей – и мы получим здание высотой в две тысячи метров с сотней миллионов комнат. Если продолжать строить такие квадратные башни, притиснутые друг к дружке, пока они не покроют всю поверхность довольно крупной планеты со стандартной гравитацией (может быть, миллиард квадратных километров), то у вас будет один триллион квадратных километров пола, сотня квадриллионов набитых бумагой комнат, тридцать световых лет коридоров и такое количество накопленных знаков, что у любого разума при виде такой цифры может съехать крыша.

При основании 10 цифра степени будет выражена единицей с двадцатью семью нулями, но даже и эта громадная цифра представляет собой лишь частицу возможностей Разума. Чтобы сравниться с ним, вам понадобится тысяча таких планет, целый пучок набитых информацией миров… и эти огромные способности физически находились в пространстве, меньшем, чем одна из этих крохотных комнаток, – в Разуме…

Разум ждал в темноте.

Он подсчитал, сколько он уже находится в ожидании; он пытался оценить, как долго ему еще придется ждать. Он знал до малейшей вообразимой доли секунды, сколько времени он провел в туннелях Командной системы, и он чаще, чем ему это было нужно, думал об этом числе, наблюдал, как оно увеличивается внутри его. Он полагал, что это некая форма безопасности, маленький фетиш, нечто, за что можно держаться.

Он исследовал туннели Командной системы, просканировал их, прощупал. Разум был слаб, поврежден, почти совершенно беззащитен, но осмотреть этот, похожий на лабиринт комплекс туннелей и пещер стоило хотя бы для того, чтобы отвлечься от того факта, что он находится там в роли беженца. В те места, куда Разум не мог добраться сам, он посылал одного из своих оставшихся автономников – увидеть то, что там можно увидеть.

И все это одновременно навевало скуку и жутко угнетало. Технологии, которыми владели строители Командной системы, были и в самом деле очень примитивными – только механика и электроника, шестерни и колеса, электропровода, сверхпроводники и оптоволокна. Разум решил, что все это совершенно элементарно и ничто из этого его не может заинтересовать. Одного взгляда на любую из машин в туннеле было достаточно, чтобы разобраться в ней от и до – из чего она сделана, как и даже для чего. Никакой тайны, нечем занять разум.

В примитивности всего этого для Разума было что-то пугающее. Он смотрел на какой-нибудь тщательно обработанный металлический брус или изящную деталь, отлитую из пластика, и понимал, что для людей, построивших Командную систему, – в их глазах – эти вещи были точными и прецизионными, были сделаны с минимальными допусками, обладали совершенно прямыми линиями, идеальными кромками, ровными поверхностями, безукоризненными прямыми углами и т. п. Но Разум даже своими поврежденными сенсорами видел грубые кромки, неровные поверхности и углы. Все это было хорошо для своего времени и, несомненно, удовлетворяло самому важному из всех критериев – оно работало…

Но все это было примитивно, неудобно, плохо сконструировано и изготовлено. По какой-то причине это беспокоило Разум.

И ему нужно было пользоваться этой древней, примитивной, потерявшей товарный вид техникой. Он должен был соединиться с ней.

Разум продумал все наилучшим образом и решил сформулировать свои планы на тот случай, если идиране сумеют переправить кого-нибудь за Барьер Тишины и будут угрожать его безопасности.

Он должен вооружиться и оборудовать себе убежище. Оба эти действия влекли за собой повреждение Командной системы, а потому он решил, что предпримет их, только если угроза приобретет реальные очертания. А как только это случится, он будет вынужден пойти на риск вызвать неудовольствие Дра’Азона.

Но до этого может и не дойти. Он надеялся, что до этого не дойдет. Одно дело – планирование, другое – исполнение. Вряд ли у него будет много времени, чтобы вооружиться и спрятаться. Оба плана волей-неволей получат, вероятно, довольно примитивное воплощение, в особенности еще и потому, что у него был только один дистанционный автономник, а его собственные поля, с помощью которых он собирался переоборудовать инженерные системы туннелей, были значительно ослаблены.

Но все же это лучше, чем ничего. Лучше уж иметь проблемы, чем позволить смерти лишить тебя всех проблем.

Он обнаружил, однако, и другую проблему, хотя и не столь насущную, но в действительности более волнующую, и она заключалась в вопросе: кто он такой?

Самые развитые его функции вынуждены были свернуться, когда он перешел из четырех – в трехмерное пространство. Информация Разума содержалась в бинарной форме, в спиралях, составленных из протонов и нейтронов, а нейтроны (вне ядра и также за пределами гиперпространства) распадались (переходя в протоны – ха-ха; вскоре после входа в Командную систему подавляющая часть его памяти состояла бы из поразительно остроумного кода: «0000000000…»). Поэтому он эффективно заморозил свою первичную память и познавательные функции, завернул их в поля, которые предотвращали как их разложение, так и использование. Он теперь действовал на аварийной пикосхеме в реальном пространстве, используя свет реального пространства для мыслетворчества (как унизительно…).

На самом деле он мог получить доступ ко всей этой закрытой памяти (хотя процесс был сложным и очень медленным), так что не все здесь было потеряно… Но что касается мышления, что касается способности быть самим собой, то это уже совсем другой вопрос. Он не был по-настоящему самим собой. Он был упрощенной, абстрактной копией самого себя, всего лишь двухмерным планом сложного объемного лабиринта – его истинного «я». То была самая близкая к реальности копия, какую его усеченная схема могла теоретически обеспечить: он оставался разумным, сознательным даже по самым строгим стандартам. И все же указатель не является текстом, план улицы – городом, а карта – континентом.

Так кем же он был?

Не той сущностью, какой он себя считал: таков был ответ, и ответ не слишком утешительный. Потому что он знал: то «я», каким он был теперь, никогда бы не могло додуматься до всего того, что могло его прежнее «я». Он чувствовал себя неполноценным. Он чувствовал себя способным на ошибки, ограниченным и… тупым.

Только думай позитивно. Шаблоны, образы, сильные аналогии… пусть зло работает во благо. Напрягись…

Ну что ж, если он – больше не он, значит, так тому и быть.

По отношению к своему прежнему «я» он был тем же, чем был его дистанционный автономник по отношению к его нынешнему «я» (очень мило).

Дистанционный автономник был больше, чем его глаза и уши на поверхности, на базе мутаторов и вблизи нее, больше, чем наблюдательный пост, больше, чем простой помощник в сомнительной, безумной попытке вооружиться и спрятаться, которая будет предпринята, если автономник поднимет тревогу. Больше. И меньше.

Ты посмотри с другой стороны, думай о хорошем. Разве он не был умным? Да, был.

Его побег с корабля, собранного из запасных частей, был (пусть и по его собственной оценке) изумительно мастерским и блестящим. Его отважное использование гиперпространства так глубоко в гравитационном колодце назвали бы полным безрассудством при любых обстоятельствах, кроме тех, крайних, в которых он оказался, но он тем не менее проявил превосходное искусство. А его невероятный переход из одного мира в другой – из гиперпространства в реальное пространство – не только был блестящим сам по себе и даже более дерзким, чем все, что он делал раньше; почти наверняка это было первым таким событием. Огромное количество информации, хранившееся внутри Разума, не содержало никакого указания на то, что кто-то делал это прежде. Он гордился содеянным.

Но в конечном счете он оказался здесь, в ловушке: интеллектуальный калека, философская тень своего прежнего «я».

Теперь он мог только ждать и надеяться, что тот, кто придет за ним, не будет к нему враждебен. Культура должна обо всем знать. Разум был уверен, что его сигнал прошел и где-нибудь его примут. Но идиране тоже наверняка были в курсе. Разум не думал, что они попытаются взять его силой, – ведь они не хуже его знали, что Дра’Азона лучше не сердить. Но что, если идиране сумеют найти путь на планету, а Культура – нет? Что, если все пространство вокруг Сумрачного Залива теперь занято идиранами? Разум знал, что, попадись он в руки идиранам, ему останется только одно, но он не хотел прибегать к самоуничтожению не только по чисто личным причинам. Он не хотел ни в коем случае (по тем же причинам, по которым идиране опасались брать его штурмом) уничтожаться где-либо вблизи Мира Шкара. Но если его все же захватят в плен на планете, то в этот момент у него будет последний шанс самоуничтожиться. К тому времени, когда идиране увезут его с планеты, они наверняка найдут способ отключить опцию самоуничтожения.

Может быть, он вообще совершил ошибку, спасшись. Может быть, ему следовало погибнуть вместе с кораблем – тогда не было бы всех этих волнений и трудностей. Но эта возможность была словно послана ему самим небом – оказаться так близко к Планете Мертвых, когда он подвергся нападению. Конечно, он хотел жить, но было бы… расточительством отказаться от такого великолепного случая, даже если бы собственное выживание или уничтожение было ему совершенно безразлично.

Так или иначе, но теперь поделать ничего было нельзя. Он был здесь, и ему оставалось только ждать. Ждать и думать. Размышлять над реальными вариантами выбора (их было мало) и всеми возможностями вообще (их было много). Проверить свои воспоминания самым тщательным образом: вдруг обнаружится что-нибудь подходящее, что поможет ему. Например (единственный по-настоящему интересный факт, установленный им, но довольно обескураживающий), он обнаружил, что идиране, видимо, использовали одного из мутаторов, который служил в команде смотрителей на Мире Шкара. Конечно, могло статься, что этот человек давно мертв, или получил другое задание, или находится слишком далеко, или информация была некорректна и отдел Культуры по сбору информации что-то перепутал… Но если все сошлось бы, тогда этого человека в первую очередь и послали бы отыскать нечто, прячущееся в туннелях Командной системы.

В саму конструкцию Разума (на всех уровнях) была заложена вера в то, что не существует такого понятия, как плохие сведения, разве что если рассуждать в очень относительных терминах; но ему очень хотелось бы, чтобы в его банках памяти не было этой информации. Он предпочел бы ничего не знать об этом человеке, мутаторе, который бывал на Мире Шкара и, возможно, работал на идиран. (При всем том, как ни странно, ему хотелось бы знать имя этого человека.)

Но если удача хоть немного улыбнется ему, этот мутатор окажется далеко или же Культура найдет Разум первой. Или же Дра’Азон признает, что его сотоварищ, Разум, попал в беду, и поможет ему, или… случится еще что-нибудь.

Разум ждал в темноте.

Сотни этих планет были пусты; сотни миллионов башен, составленных из комнат, были на своем месте; маленькие комнаты, шкафы, ящики и карточки и место на бумаге для цифр и букв были на своем месте, вот только на них ничего не было написано, они – эти карточки – ничего не содержали… (Иногда Разуму нравилось представлять себе, как он перемещается по узким проходам между шкафов, как один из его дистанционных автономников плывет между берегов памяти, по тесным коридорам, из комнаты в комнату, с этажа на этаж, километр за километром, над скрытыми континентами комнат, заполненными океанами комнат, выровненными горными хребтами, поваленными лесами, укрытыми пустынями комнат.) Все эти системы темных планет, эти триллионы квадратных километров чистой бумаги являли собой будущее Разума; пространства, которые он заполнит в своей грядущей жизни.

Если эта жизнь у него будет.

7 ПАРТИЯ В УЩЕРБ

«Ущерб – игра, запрещенная повсеместно. Они соберутся сегодня в этом малопривлекательном здании под куполом на другой стороне площади – игроки Кануна Разрушения… избранная группа богатых психопатов человеческой галактики будет играть в игру, которая соотносится с реальной жизнью так же, как мыльная опера с высокой трагедией.

Мы находимся в городе двух портов Эваноте на орбиталище Вавач, том самом орбиталище Вавач, которое приблизительно через одиннадцать стандартных часов будет взорвано, разметано на атомы, так как в войне между идиранами и Культурой в этой части галактики, вблизи Сверкающего Берега и Сумрачного Залива, снова торжествует принцип «несмотря-ни-на-что-не-поступлюсьпринципами» и под натиском его снова отступает здравый смысл. Именно грядущее разрушение и привлекло сюда этих скатологических хищников, а вовсе не знаменитые мегакорабли или лазурно-голубые технические чудеса Кругоморя. Нет, эти люди прибыли сюда, потому что все орбиталище обречено на скорое уничтожение, и они находят забавным играть в Ущерб – обычную карточную игру, слегка усовершенствованную, чтобы стать более привлекательной для людей с умственными отклонениями, – в местах, которые вот-вот перестанут существовать.

Они играли на планетах накануне сильнейшего кометного или метеоритного дождя, на вулканических кальдерах перед извержением, в городах, ожидавших атомной бомбардировки в ходе ритуальных войн, на астероидах, направляющихся к центру звезды, перед подвижными массами льда или лавы, внутри таинственных инопланетных кораблей, пустых, заброшенных и летящих курсом на черные дыры, в огромных дворцах перед их разграблением толпой андроидов, и практически в любом месте, где вы бы не захотели оказаться сразу же после ухода игроков. Думаю, такой способ получать удовольствие кому-то может показаться странным, но галактика велика, и кого в ней только не встретишь.

И вот они заявились, эти супербогачи, эти бездельники – в арендованных кораблях или на собственных крейсерах. Сейчас они трезвеют, проходят курс пластической хирургии или поведенческой терапии (или того и другого), чтобы выглядеть приемлемо, потому что даже в этих рафинированных кругах существует такое понятие, как «приличное общество», а выглядеть прилично ох как непросто после месяцев, проведенных в роскошных и невообразимых дебошах или извращениях, особенно для них, притягательных или модных сегодня. В то же самое время они сами или с помощью шестерок собирают все свои аоишские кредиты (только наличность, никаких долговых расписок) и прочесывают больницы, сумасшедшие дома и криохранилища в поисках новых Жизней.

Сюда же прибыли и прихлебатели – те, что околачиваются рядом с Ущербом, искатели удачи, когда-то проигравшие и теперь отчаянно желающие взять реванш, если только удастся наскрести денег и Жизни… и человеческие подонки особого рода: эмоти, жертвы эмоциональных осадков игры; падалыцики, которые живут, подъедая крошки с барского стола и терзания, срывающихся с губ их героев – Игроков в Ущерб.

Никому не известно, как все они узнают об игре и даже как добираются сюда вовремя, но слухи всегда доходят до тех, кому это по-настоящему нужно или просто любопытно, и они появляются, как вампиры, готовые к игре и разрушению.

Первоначально в Ущерб играли при чрезвычайных обстоятельствах, потому что в местах, хотя бы отдаленно притязающих на принадлежность к цивилизованному галактическому сообществу (хотите верьте, хотите нет, но игроки считают себя его частью), в эту игру можно было играть лишь тогда, когда закон и мораль сходят на нет, только в условиях смятения и хаоса накануне грандиозных катастроф. Теперь возникновение новой звезды, взрыв планеты и прочие катаклизмы считаются своего рода метафизическим символом бренности всего сущего, и поскольку Жизни, занятые в Полной Игре, это исключительно добровольцы, власти многих мест (как, например, старого доброго, толерантного Вавача, оплота гедонизма) дают официальное разрешение на проведение игры. Некоторые говорят, что прежде игра была другой, что теперь она стала чем-то вроде рекламного хода, но я утверждаю, что она остается игрой для безумцев и дурных людей; богатых и беззаботных, но не безразличных, отвязанных… но и приземленных. Люди по-прежнему умирают при игре в Ущерб, и не только Жизни или игроки.

Ущерб называют самой упадочнической игрой в истории. В его защиту можно сказать, пожалуй, только то, что кое-кто из самых порочных людей в галактике посвящает свое время Ущербу, отвернувшись от реальности; одни боги знают, до чего бы они додумались, не будь этой игры. И если от нее есть какая-то польза, кроме напоминания (словно мы нуждаемся в таком напоминании) о том, насколько могут обезуметь кислородпотребляющие двуногие углеводные формы, то польза эта в том, что игроки в Ущерб, случается, расстаются с жизнью и другие на какое-то время с перепугу затихают. В эти безумные, как считается порой, времена любое уменьшение или отступление сумасшествия нужно приветствовать.

Вскоре я начну еще один репортаж – уже после начала игры, из аудиториума, если только смогу попасть туда. А пока до свидания и всего наилучшего. Это был Сарбл Глаз из города Эванот на Ваваче».

Изображение человека, стоящего под лучами солнца на площади, погасло на наручном экране; моложавое лицо в полумаске исчезло.

Хорза опустил рукав на свой экран. Индикатор медленно мигнул, отсчитывая секунды, оставшиеся до разрушения Вавача.

Сарбл Глаз, один из самых знаменитых независимых журналистов гуманоидной галактики – прославившийся, кроме прочего, умением попадать в те места, где его меньше всего ждали, – теперь, вероятно, пытался проникнуть в игровой зал, если только уже не пробрался туда; репортаж, который только что видел Хорза, был записан этим днем. Сарбл, конечно же, загримируется, а потому Хорза был рад, что заранее сунул на лапу кому надо и пробрался в зал до выхода в эфир этого репортажа: после выступления Сарбла охранники стали еще бдительнее, хотя и до того были настороже.

Хорза в обличье Крейклина выдавал себя за эмоти (одного из эмоциональных наркоманов, которые, следуя неверными и тайными путями, посещали основные игры на самых поразительных задворках цивилизации), обнаружившего, что все места, кроме самых дорогих, уже распроданы днем ранее. Пять десятых аоишского кредита, которые имелись у него утром, уменьшились до трех, хотя еще оставались кое-какие деньги на двух приобретенных им кредитных карточках. Но по мере того, как приближалось уничтожение, реальная стоимость этих денег должна была падать.

Хорза, глубоко и удовлетворенно вздохнув, оглядел большую арену. Он заблаговременно забрался как можно выше по ступенькам, пандусам и мосткам, чтобы видеть зрелище целиком.

Купол над ареной был прозрачным, сквозь него виднелись звезды и яркая светящаяся линия – дальняя сторона орбиталища, на которой теперь был день. На небе прочерчивали огненные следы прибывающие и убывающие (в основном убывающие) шаттлы. Под куполом висела дымка, подсвеченная потрескивающими огоньками небольшого фейерверка. Воздух полнился хоровыми песнопениями – на дальней стороне аудиториума стоял хор чешуеконусников. Эти гуманоиды казались одинаковыми на лицо, различаясь по телосложению и по высоте звуков, выходивших из раздутой груди через длинное горло. Могло показаться, что именно они создают весь шумовой фон, но, приглядевшись к арене, Хорза разглядел в воздухе слабые алые кромки в тех местах, где действовали другие звуковые поля, – над небольшими сценами, где танцевали танцоры, пели певцы, стриптизировали стриптизеры, боксировали боксеры или просто стояли, разговаривая, люди.

Вокруг огромным роем вертелось все, что сопутствовало игре. Десять или даже двадцать тысяч разных существ, в основном гуманоиды, но также и представители совершенно других видов, включая несколько машин и автономников, сидели, лежали, прохаживались или стояли, наблюдая за представлениями магов, жонглеров, борцов, жертвоприносителей, загипнотизированных, совокупителей, актеров, ораторов и сотен других затейников, выступающих один за другим. На нескольких больших балконах были поставлены палатки, на других – ряды сидений и кушеток. Над небольшими сценами сиял свет, поднимался дым, сверкали голограммы и солиграммы. Хорза видел распростертый над несколькими балконами трехмерный лабиринт, наполненный трубками и угольниками: некоторые из них были прозрачными, некоторые – матовыми, некоторые двигались, некоторые оставались неподвижными. Внутри перемещались тени и силуэты.

Наверху на трапеции неторопливо демонстрировали свое искусство животные-акробаты. Хорза узнал их: позднее представление перейдет в смертельную схватку.

Мимо Хорзы прошли несколько человек – высокие гуманоиды в сказочных одеяниях, сверкающих, как красочный ночной город, увиденный сверху. Они разговаривали на почти недоступных обычному уху высоких тонах, а из плетения тонких, окрашенных в золотой цвет трубочек, торчащих из их темно-пурпурных лиц, выдувались крохотные облачка цветастого газа, окутывая их получешуйчатые шеи и обнаженные плечи и оставляя за ними нечеткий огненно-оранжевый след. Хорза проводил людей взглядом. Их раздувавшиеся плащи – вряд ли тяжелее воздуха, сквозь который они шли, – сверкали изображением инопланетного лица. На каждом из плащей была лишь часть этого громадного изображения, словно сверху на группу идущих людей направили прожектор, проецировавший картинку. Оранжевый газ коснулся ноздрей Хорзы, и голова его на миг закружилась. Он позволил своим иммунным железам погасить действие наркотика и продолжил разглядывать арену.

Глаз шторма – тихая, неподвижная точка – был так мал, что его вполне можно было и не заметить, даже разглядывая аудиториум неспешно и методично. Глаз был смещен от центра к краю эллипсоида и находился на уровне земли (он же – самый низкий из видимых уровней арены). Там, под балдахинами все еще не зажженных осветительных приборов, стоял круглый стол, достаточно большой, чтобы вокруг него можно было поставить шестнадцать широких разностильных кресел, каждому из которых соответствовал определенный цветовой сектор на столешнице. Против кресел располагались вмонтированные в стол консоли: на них лежали ремни и другие приспособления, призванные ограничивать движения. За каждым из кресел находилось свободное пространство, на котором помещались небольшие сиденья – по двенадцать на кресло. Маленькая загородка отделяла их от больших кресел перед столом, а еще одна отгораживала двенадцать сидений от площадки сзади, где уже тихо ждали люди – главным образом эмоти.

Начало игры, похоже, откладывалось. Хорза сел на что -то – толина какое-то слишком уж вычурное сиденье, то ли на незамысловатую скульптуру. Он находился почти на самом высоком уровне балконов и отсюда мог хорошо видеть все, что происходит на арене. Рядом с Хорзой никого не было. Он залез глубоко под рубаху, отшелушил от живота немного искусственной кожи, скатал ее в шарик и бросил в большой горшок с маленьким деревцем – прямо за своим сиденьем. Потом проверил свой аоишский кредит, карту памяти на предъявителя, карманный терминал и легкий лазерный пистолет, спрятанный под складкой фальшивой кожи. Уголком глаза он увидел, что к нему приближается невысокий, одетый в темное человек. Тот остановился метрах в пяти, посмотрел на Хорзу, наклонив голову, потом подошел ближе.

– Эй, не хотите стать Жизнью?

– Нет. Всего хорошего, – сказал Хорза.

Человечек шмыгнул носом и отошел в сторону; он остановился немного дальше в проходе и заговорил с кем-то, лежащим у края узкого балкона. Хорза присмотрелся и увидел там женщину; она пьяноватым движением подняла голову и медленно потрясла ею, ее растрепанные белые волосы при этом волнообразно заколыхались. Лицо женщины обрисовалось на мгновение в свете висящего наверху прожектора – она была красива, но казалась очень усталой. Человечек снова заговорил с ней, но она опять покачала головой и сделала жест рукой. Человечек пошел дальше.

Полет в бывшем шаттле Культуры прошел без особых приключений. После нескольких неудачных попыток Хорза сумел связаться с навигационной системой орбиталища, установил свое местонахождение относительно последних известных координат «Олмедреки» и отправился на поиски того, что осталось от мегакорабля. Он вышел на новостную службу, подкармливаясь неприкосновенным запасом Культуры, и в указателе нашел ссылку на «Олмедреку». На картинке виднелся корабль, шедший в окружении льдин по спокойному морю с небольшим креном на нос; первый километр его корпуса, похоже, был вмят в громадный столовый айсберг. Над этими гигантскими остатками кораблекрушения парили несколько шаттлов и небольшой самолет, словно мухи над телом динозавра. Комментарий, сопровождавший картинку, сообщал о таинственном втором ядерном взрыве на корабле. Сообщалось также, что прибывшая полиция никого на мегакорабле не нашла.

Услышав это, Хорза сразу же изменил курс шаттла и развернул его в сторону Эванота.

У Хорзы было три десятых аоишского кредита. Шаттл он продал за пять десятых. Это было до нелепости дешево, в особенности с учетом неизбежного уничтожения орбиталища, но Хорза торопился, а дилер, купивший шаттл, шел на риск – ясно, что машина была изделием Культуры, и не менее ясно – что ее мозг был расстрелян, а потому аппарат почти наверняка был украден. Культура приравняла бы уничтожение сознания машины к убийству.

За три часа Хорза продал шаттл, купил одежду, карточки, пистолет, два терминала и кое-какую информацию. Все, кроме информации, досталось ему дешево.

Теперь Хорза знал, что существует некий летательный аппарат, подходящий под описание «Турбулентности чистого воздуха», что он находится на орбиталище – или скорее под ним, внутри принадлежавшего раньше Культуре всесистемного корабля под названием «Цели изобретения». Хорзе трудно было в это поверить, но никакого другого судна, похожего на «ТЧВ», необнаружилось. В соответствии со сведениями, предоставленными информационным агентством, корабль, о котором шла речь, был доставлен на борт одним из кораблестроителей порта Эванот для ремонта гипердвигателей. Судно отбуксировали туда двумя днями ранее, и у него работали только ядерные двигатели. Однако ни его названия, ни точного местоположения Хорза так и не узнал.

Судя по всему, решил Хорза, Крейклин с помощью дистанционного управления вызвал «ТЧВ» для спасения оставшихся в живых. Корабль, видимо, перевалил за кольцевую стену, используя гипердвигатели, подобрал вольный отряд и быстро ретировался, но в ходе всего этого гипердвигатели оказались повреждены.

Хорзе не удалось также узнать, кто из членов отряда остался в живых, но он предполагал, что один из них – Крейклин: никто другой не смог бы привести «ТЧВ» к стене. Он надеялся встретить Крейклина на игре. Но в любом случае Хорза решил, что после этого отправится на «ТЧВ». Он все еще намеревался добраться до Мира Шкара, а наиболее подходящим средством для этого был «ТЧВ». Он надеялся, что Йелсон тоже спаслась. Еще он надеялся, что «Цели изобретения» и в самом деле полностью разоружены, а в пространстве вокруг Вавача нет кораблей Культуры. Он отдавал должное Разумам Культуры – те, должно быть, уже узнали, что «ТЧВ» находился в том же объеме пространства, что и «Длань Божья 137», когда последняя подверглась нападению, и сделали из этого соответствующие выводы.

Хорза сидел на своем сиденье – или скульптуре – и расслаблялся, выкидывая из головы и из тела образ эмоти. Ему нужно было снова начать мыслить по-крейклиновски. Хорза закрыл глаза.

Несколько минут спустя до него донеслись звуки, свидетельствующие о том, что внизу, на арене, начали разворачиваться события. Хорза вернулся к реальности и оглянулся. Беловолосая женщина, лежавшая на балконе неподалеку, теперь была на ногах. Она нетвердым шагом спускалась на арену; длинное тяжелое платье волочилось по ступеням. Хорза тоже поднялся и последовал вниз, за ней, в шлейфе ее духов. Женщина даже не посмотрела на Хорзу, когда он обогнал ее. Она теребила свою сидящую набекрень тиару.

Над цветным столом, на котором должна была проводиться игра, зажегся свет. На одних площадках в аудиториуме представления прекратились, другие перестали освещаться. Люди постепенно стягивались к игровому столу, к креслам, предназначенным для игроков, и к стоячим местам. В сиянии света сверху медленно двигались высокие, облаченные в черное фигуры, проверявшие готовность игрового оборудования. То были судьи – ишлорсинами. Этот вид был известен полным отсутствием воображения и чувства юмора, ханжеством, честностью и неподкупностью – других таких в галактике было не сыскать, и они неизменно судили игры Ущерба, потому что никому другому доверить это было нельзя.

Хорза остановился у продовольственной палатки, чтобы запастись едой и питьем; пока выполняли его заказ, он смотрел на игровой стол и фигуры вокруг него. Беловолосая женщина в тяжелом платье прошла мимо него, продолжая спуск по лестнице. Тиара ее теперь сидела почти прямо, но длинное, свободное платье было помято. Проходя мимо Хорзы, она зевнула.

Хорза расплатился за заказ с помощью карточки, потом снова последовал за женщиной – туда, где росла толпа людей и машин, начавшая собираться на внешнем периметре игровой площадки. Женщина смерила Хорзу подозрительным взглядом, когда тот снова обогнал ее быстрым шагом, сбиваясь на бег.

Чтобы попасть на балкон получше, Хорза подкупил охранника. Он вытащил капюшон из воротника своей объемистой куртки и натянул его на голову, скрывая лицо. Он вовсе не хотел, чтобы настоящий Крейклин увидел его теперь. Выбранный им балкон нависал над нижними чуть под углом, предоставляя отличный вид как на стол внизу, так и на пространство вверху. Большинство огороженных участков вокруг игрового стола тоже были видны оттуда. Хорза уселся на мягкий диван неподалеку от шумной группы каких-то трехногих, которые громко ухали и постоянно плевали в большой горшок, стоявший посередине между их слегка покачивающимися сиденьями.

Ишлорсинами, казалось, остались довольны и состоянием оборудования, и степенью его готовности. Они спустились по пандусу на эллипс арены. Несколько прожекторов погасли. Поле бесшумности медленно погасило звуки в остальной части аудиториума. Хорза мельком оглянулся. На нескольких подмостках все еще горели огни, но действо повсюду сворачивалось. Продолжалось медленное представление на звериной трапеции, но это происходило высоко в темноте, под звездным небом: огромные тяжеловесные животные раскачивались в воздухе, их сбруя посверкивала. Они совершали сальто и кружились, но теперь, оказываясь друг подле друга в воздухе, вытягивали свои когтистые лапы и вспарывали мех друг на дружке – неторопливо и беззвучно. Никто больше на них, похоже, не смотрел.

Хорза был удивлен, заметив, что женщина, которую он дважды обогнал на лестнице, снова прошла мимо него и картинно опустилась на свободное кресло, зарезервированное в первом ряду балкона. Ему почему-то казалось, что она не настолько богата, чтобы позволить себе такую роскошь.

Без всяких фанфар или объявлений появились игроки Кануна Разрушения – они поднялись по пандусу на арену, ведомые одним из ишлорсинами. Хорза проверил свой терминал: до уничтожения орбиталища оставалось ровно восемь стандартных часов. Игроков приветствовали аплодисментами, выкриками и (по крайней мере, рядом с Хорзой) громким уханьем, хотя поля бесшумности и приглушали все эти звуки. Некоторые игроки, появившиеся на арене, ответили на приветствия публики, другие полностью проигнорировали их.

Хорза узнал кое-кого из игроков. Тех, кто был ему известен в лицо (или хотя бы понаслышке), звали Галссел, Тенгайет Дой Суут, Уилгр и Нипорлакс. Галссел командовал Рейдерами Галлсела, вероятно, одним из самых успешных вольных отрядов. Хорза слышал, как прибыл корабль с этими наемниками, с расстояния километров в одиннадцать, пока заключал сделку с дилершей, покупавшей шаттлы. Та на миг замерла, глаза ее остекленели. Хорза не стал спрашивать, о чем она подумала: о том, что Культура решила уничтожить орбиталище на несколько часов раньше срока, или о том, что ее пришли арестовывать за приобретение ворованного шаттла.

Галлсел был среднего роста, коренастого сложения и, значит, происходил с планеты, имеющей высокую гравитацию; от него, однако, не исходило ощущения внутренней силы, которой обычно обладают люди этого типа. Одет он был просто, а голова у него была выбрита наголо. Вероятно, только игра в Ущерб, где такие вещи были запрещены, могла заставить Галлсела снять скафандр, который он носил всегда.

Тенгайет Дой Суут был высок, очень темнокож и одет тоже просто. Суут был чемпионом игры в Ущерб как по количеству выигрышей, так и по количеству кредитов. Он был уроженцем планеты, контакт с которой установили совсем недавно – двадцать лет назад, и у себя дома тоже был чемпионом в играх, требовавших умения блефовать и основанных на везении. Там-то ему и удалили лицо, заменив его маской из нержавеющей стали, на которой живыми оставались только глаза – посаженные в отформованный металл мягкие бриллианты, лишенные всякого выражения. Маска имела матовую поверхность, чтобы противники не видели в ней отражения карт Суута.

Следующим шел Уилгр. Подниматься по пандусу ему помогали несколько рабов из его свиты. Глядя на этого облаченного в зеркальное одеяние голубого гиганта с Ожлеха, можно было подумать, что его закатывают наверх маленькие человечки, упираясь в него сзади, хотя полы его одеяния время от времени расходились, и тогда были видны четыре коротких неуклюжих ноги, поднимавшие его громадное тело вверх по пандусу. В одной руке он держал большое зеркало, а в другой – поводок в виде бича, к которому был привязан абсолютно белый, словно в наркотическом кошмаре, ослепленный роготуйр: четыре его лапы были инкрустированы драгоценными металлами, челюсти сжимал платиновый намордник, а вместо глаз посверкивали изумруды. Гигантская голова животного раскачивалась из стороны в сторону – таким образом его ультразвуковые сенсоры помогали ему ориентироваться в пространстве. На другом балконе, почти напротив Хорзы, отбросив в стороны свои одеяния и опираясь на локти и колени, все тридцать две наложницы Уилгра приветствовали своего господина. Он коротко махнул зеркалом в их сторону. Все увеличители и микрокамеры, тайно пронесенные в аудиториум, тоже повернулись в сторону тридцати двух тщательно отобранных женщин: считалось, что это лучший в галактике однополый гарем.

Нипорлакс являл собой полный контраст с Уилгром. Этот молодой человек был нескладен, высок, облачен в дешевую одежду, часто мигал в свете прожекторов и держал в руках мягкую игрушку. Парень этот был, возможно, вторым игроком в Ущерб во всей галактике, но всегда раздавал свои выигрыши, и портье среднего отеля с почасовой сдачей номеров дважды подумал бы, прежде чем впустить такого постояльца; Нипорлакс был альбиносом – больным, полуслепым, страдавшим недержанием. Голова его в напряженные моменты начинала непроизвольно трястись, но руки держали голографические карты так, что эти пластиковые штуковины казались вделанными в скалу. Ему тоже помогли подняться по пандусу – молодая девушка довела его до кресла, причесала и поцеловала в щечку, а потом отправилась на отгороженную площадку за двенадцатью сиденьями, относящимися к креслу Нипорлакса.

Уилгр поднял одну из своих пухлых синих рук и бросил в толпу за ограждением несколько сотых монеток. Люди бросились поднимать их. Уилгр всегда примешивал к сотым монеты более крупного достоинства. Несколькими годами ранее, во время игры на луне, летящей в черную дыру, он вместе с мелочью выкинул миллиард, одним движением руки облегчив свой карман приблизительно на десятую долю процента своего состояния. В результате престарелый астероидный бродяга, которого только что отвергли в качестве Жизни – он был одноруким, – смог купить себе планету.

Остальные игроки тоже являли собой довольно цветастую компанию, но, за одним исключением, Хорзе они были незнакомы. Трое или четверо из остальных были встречены криками и фейерверками – можно было предположить, что они хорошо известны; остальных публика не знала либо не испытывала к ним симпатии.

Последним игроком, поднявшимся по пандусу, был Крейклин.

Хорза, улыбаясь, откинулся к спинке кресла. Вожак вольного отряда сделал себе временную пластическую операцию – возможно, подтяжку, – выкрасил волосы в каштановый цвет, начисто выбрился, но остался вполне узнаваемым. На нем был светлый костюм из цельного куска материи. Может быть, другие члены отряда и не узнали бы его, но Хорза изучил его довольно тщательно (узнавая теперь его осанку, походку, выражение лица), и мутатор мгновенно выделял Крейклина среди прочих, как булыжник среди морской гальки.

Когда все игроки расселись, их Жизни были выведены и посажены в секторах непосредственно за ними.

Все Жизни были гуманоидами и по большей части выглядели как покойники, хотя физически пребывали в полной целости. Одного за другим их сажали на сиденья, пристегивали, надевали на голову шлем. Легкие черные шлемы целиком закрывали их лица, оставляя только глаза. Большинство из них, как только оказались пристегнутыми, тут же повисли на ремнях. Несколько человек остались сидеть прямо, но никто не поднял глаз, чтобы оглядеться. У всех постоянных игроков был полный разрешенный набор Жизней; некоторые игроки готовили их специально, тогда как другие полагались в этом на своих агентов. У небогатых и малоизвестных игроков, вроде Крейклина, были подонки общества, набранные в тюрьмах и сумасшедших домах, и несколько жертв депрессии, которые завещали свой гонорар кому-то другому. Нередко удавалось уговорить членов секты Унылых: они соглашались стать Жизнями либо без всякой оплаты, либо за взнос в пользу дела, которому они посвятили себя, но сегодня Хорза не видел их приметных многоярусных головных уборов и символов в виде кровоточащего глаза.

Крейклину удалось найти только три Жизни, и, судя по всему, он не должен был продержаться долго.

Беловолосая женщина, сидевшая на зарезервированном кресле в переднем ряду, потянулась и со скучающим лицом пошла прогуляться по балкону между креслами и диванами. Как только она поравнялась с креслом Хорзы, на балконе позади них возникло какое-то волнение. Женщина остановилась и посмотрела туда. Хорза повернулся. Даже сквозь поле бесшумности до него донеслись человеческие крики. Похоже, там завязалась драка. Охранники пытались урезонить двоих, которые катались по полу, сцепившись между собой. Зрители с этого балкона собрались вокруг дерущихся в кружок и наблюдали за происходящим, деля свое внимание между подготовкой к игре и стычкой. Наконец дерущихся подняли с пола, но при этом скрутили не обоих, а лишь одного – моложавого человека, показавшегося Хорзе странно знакомым, хотя тот, видимо, и пытался скрыть свое истинное лицо, напялив светлый парик, который теперь наполовину слез с его головы.

Второй из участников драки вытащил из кармана какую-то карточку и показал ее кричащему молодому человеку, после чего двое охранников в форме и тот, что демонстрировал карточку, увели молодого. Обладатель карточки вытащил что-то маленькое из-за уха схваченного, пока того волокли к туннелю. Беловолосая молодая женщина скрестила руки на груди и пошла вверх по балкону. Кружок людей на балконе наверху снова сомкнулся, как дыра в облаке.

Хорза увидел, как женщина прошла по балкону мимо кресел, потом сошла с него; тут Хорза потерял ее из виду. Он поднял голову. Животные продолжали свой поединок, с прыжками и разворотами, их белая кровь, казалось, сияла, покрывая косматые шкуры. Звери, безмолвно рыча, драли друг друга длинными, когтистыми передними лапами, но в их акробатических упражнениях и схватках уже не чувствовалось первоначального запала; вид у них становился все более усталым, движения – неловкими. Хорза перевел взгляд на игровой стол: все уже были готовы, игра вот-вот начнется.

Ущерб был причудливой карточной игрой, основанной частично на опыте, частично на везении и частично на умении блефовать. Интересной ее делали не только высокие ставки и даже не тот факт, что каждый раз, теряя жизнь, игрок терял Жизнь – живое, дышащее человеческое существо, – а сложные, изменяющие сознание, двусторонние электронные поля, создаваемые вокруг игрового стола.

С картами на руках игрок мог изменять эмоции другого игрока, а иногда и нескольких. Страх, ненависть, отчаяние, надежда, любовь, дружелюбие, сомнение, восторг, паранойя; любое эмоциональное состояние, свойственное человеку, могло быть спроецировано на любого из игроков и на самого себя. Если смотреть с достаточно большого расстояния – или с близкого, но находясь под защитой специальных экранов, – эта игра могла показаться времяпрепровождением для недоумков или простаков. Игрок с сильными картами на руках мог вдруг ни с того ни с сего сбросить их, а тот, кто не имел вообще ничего, мог поставить на кон все свое имущество; один игрок мог внезапно разрыдаться или неожиданно зайтись в хохоте, другой вдруг начинал признаваться в любви партнеру – своему злейшему врагу – или рвал удерживающие его ремни, чтобы вцепиться в глотку лучшему другу.

Они могли также покончить с собой. Игроки в Ущерб не имели возможности освободиться и встать со стульев (если бы такое случилось, то судья-ишлорсинами оглушил бы этого игрока из тяжелого парализатора), но могли уничтожить себя. Напротив каждого играющего имелась игровая консоль: она излучала соответствующие эмоции, показывала количество оставшихся Жизней, на ней разыгрывались карты. И еще на консоли была небольшая кнопка, внутри которой пряталась иголка с ядом, готовая вонзиться в любой нажавший на кнопку палец.

Ущерб представлял собой одну из тех игр, в которой было неблагоразумно наживать слишком много врагов. Только игроки, обладавшие по-настоящему сильной волей, могли подавить в себе позыв к самоубийству, передаваемый соединенными усилиями половины игроков за столом.

В конце каждой партии поставленные деньги забирались тем, кто набрал больше всего очков. Остальные игроки теряли свои ставки, а также по одной Жизни. У кого не оставалось Жизней, тот выходил из игры, так же как и тот, у кого кончались деньги. Согласно правилам, игра заканчивалась, когда Жизни оставались только у одного игрока; на практике же – когда оставшиеся игроки решали, что продолжение игры поставит под угрозу их собственные Жизни. Под конец игра могла становиться весьма интересной – в тот момент, когда уничтожение было уже на носу, партия продолжалась уже некоторое время и в банке скопились огромные деньги, а один или несколько игроков не соглашались закончить игру. Тогда возникало четкое разделение на игроков умудренных и тупоголовых, и игра в еще большей степени становилась противостоянием нервов. Довольно много лучших игроков в Ущерб погибли, пытаясь взять соперников на испуг, пересидеть друг друга в подобных обстоятельствах.

С точки зрения зрителя, особая привлекательность Ущерба состояла в том, что, чем ближе ты находился к генератору того или иного игрока, тем больше эмоций, испытываемых участниками, воздействовали на тебя. На эти эрзац-чувства подсела целая субкультура людей, возникшая за несколько сотен лет после того, как Ущерб стал игрой для избранных, но в то же время популярной. Принадлежавшие к этой субкультуре назывались эмоти.

Существовали и другие компании, игравшие в Ущерб. Правда, игроки Кануна Разрушения были самыми знаменитыми и богатыми. Эмоти могли получать свой эмоциональный кайф в самых разных местах галактики, но самые острые ощущения можно было испытать только в полной игре, только на грани гибели, только с лучшими игроками (и с несколькими подающими надежды). Именно за одного из таких бедолаг и выдавал себя Хорза, когда обнаружил, что пропуск на игру стоит в два раза больше, чем он выручил за шаттл. Всучить взятку охраннику оказалось куда как дешевле.

Настоящие эмоти плотной толпой стояли за ограждением, отделяющим их от Жизней. Разделенные на шестнадцать группок потные, нервные с виду люди (в основном мужчины, как и сами игроки) толкались, напирали друг на друга, стараясь подойти как можно ближе к столу, как можно ближе к игрокам.

Хорза наблюдал за ними, а главный ишлорсинами тем временем сдавал карты. Эмоти подпрыгивали, пытаясь увидеть, что происходит, а охранники, одетые в непроницаемые для эмоциональных волн шлемы, патрулировали ограждение по периметру, тихонько постукивая себя по ладоням и ногам дубинками-парализаторами и внимательно посматривая на эмоти.

– …Сарбл Глаз… – сказал кто-то поблизости, и Хорза повернулся.

Человек с мертвенно-бледным лицом возлежал на кресле слева от Хорзы и говорил с соседом, показывая на балкон, где несколько минут назад случилась стычка. По мере распространения новости Хорза еще несколько раз услышал с разных сторон слова «Сарбл» и «пойман». Он снова перевел взгляд на игровой стол – игроки изучали доставшиеся им при сдаче карты и начинали делать ставки. Хорза в душе посочувствовал пойманному репортеру, но это могло означать, что охранники немного расслабились, и вероятность того, что никто не спросит у него пропуска, возрастала.

Хорза сидел метрах в пятидесяти от ближайшего к нему игрока – женщины, чье имя объявили, но Хорза его забыл. Шла первая партия, и до сознания Хорзы доходили лишь слабые отзвуки чувств женщины – ее собственных или навязанных ей. Тем не менее это ощущение ему не понравилось, и он включил поле глушения на своем кресле – пульт управления находился в подлокотнике. При желании он мог бы отключить воздействие того игрока, за которым сидел, и подключиться к генератору эмоций любого из сидящих за столом. Интенсивность такого воздействия не шла ни в какое сравнение с тем, что чувствовали эмоти или Жизни, но определенно могла дать представление об ощущениях игроков. Большинство зрителей вокруг Хорзы, используя пульты в своих креслах, переключались с одного игрока на другого, чтобы попытаться оценить общий ход игры. Хорза намеревался позднее подключиться к эмоциям Крейклина, а пока что хотел просто войти в игру, получить представление о происходящем.

Крейклин быстро сбросил свои карты, не желая рисковать Жизнью, когда партия закончится. Поскольку Жизней у него было всего ничего, такая тактика была наиболее благоразумной: выжидать, пока на руках не окажутся сильные карты. Хорза, сидя в своем кресле и расслабляясь, внимательно наблюдал за Крейклином, чей генератор эмоций бездействовал. Крейклин облизнул губы и вытер пот со лба. Хорза решил при следующей сдаче подключиться к ощущениям Крейклина, чтобы понять, на что они похожи.

Первая партия закончилась победой Уилгра. Он махнул рукой, отвечая на радостные вопли болельщиков. Некоторые из эмоти уже отключились, поймав кайф; на другом конце эллипсовидной арены зарычал в своей клетке роготуйр. Пять игроков потеряли Жизни; пять человек, все еще охваченные безнадежностью и отчаянием под воздействием созданных генератором эмоций, вдруг обмякли на своих стульях, получив летальный нервный удар через специальное устройство в шлеме. Удар был такой силы, что оглушил Жизни, сидевшие рядом, а находившиеся вблизи эмоти и игроки, которым принадлежали эти Жизни, вздрогнули.

Ишлорсинами отвязали умерщвленные Жизни и унесли их вниз по пандусу. Оставшиеся Жизни понемногу очухались, но выглядели такими же вялыми, как и прежде. Ишлорсинами утверждали, что всегда проверяют, насколько добровольно Жизни участвуют в игре; что же до наркотиков, которыми тех накачивают перед игрой, то цель здесь одна – предупредить истерические проявления. Однако ходили слухи, что можно обойти процедуру проверки, и некоторым удавалось избавляться таким образом от своих врагов – их накачивали наркотиками или гипнотизировали, чтобы они «добровольно» согласились участвовать в игре.

Началась вторая партия, и Хорза переключился на эмоции Крейклина. Беловолосая женщина вернулась и заняла свое место перед Хорзой, в первом ряду балкона, опустившись в кресло с ленивой грацией, словно все это ей наскучило.

Хорза плохо разбирался в правилах игры и не очень понимал, что происходит за столом, хотя и мог читать эмоции, витающие над игроками, и после сброса пытался анализировать, какой набор карт достался каждому при сдаче. Первый сброс уже обсуждали ухающие трехноги рядом с ним – карты игроков после сброса отображались на внутренних трансляционных сетях арены. Но теперь Хорза обратился к чувствам Крейклина, пытаясь разобраться в них.

Капитан «Турбулентности чистого воздуха» подвергался воздействиям с разных сторон. Некоторые из его эмоций были противоречивыми, и Хорза сделал вывод, что согласованного воздействия на Крейклина пока нет; большинство игроков уделяли ему лишь периферийное внимание. Ощущался довольно сильный импульс вызвать симпатию к Уилгру – этот привлекательный голубой цвет… а с четырьмя маленькими смешными ножками он не может представлять сильную угрозу… Что-то в нем есть шутовское, несмотря на все его деньги… У обнаженной до пояса женщины, сидящей справа от Крейклина, почти нет грудей, ножны для ритуального меча висят у нее на обнаженной спине; за ней нужен глаз да глаз… Но на самом деле все это вызывает только смех… Ничто не имеет значения, все – только шутка, жизнь – шутка, игра – шутка… Если приглядеться получше, то одна карта ничем не отличается от другой. Хоть возьми и выброси их все… Скоро уже его ход… Сначала эта плоскогрудая сука… ну, он ей покажет, у него на руках есть такая карта…

Хорза снова выключился. Он не был уверен, воспринимает он собственные чувства Крейклина по отношению к женщине или эти чувства кто-то внушает Крейклину.

Он настроился на чувства Крейклина позднее, при сдаче, когда женщина уже вышла из игры и сидела с закрытыми глазами, откинувшись к спинке стула и расслабляясь. (Хорза метнул взгляд на беловолосую женщину в кресле перед ним: та явно следила за ходом игры, но одна ее нога свешивалась с кресла и раскачивалась туда-сюда, словно мысли ее витали где-то в другом месте.) Крейклин чувствовал себя хорошо. Во-первых, эта сучка рядом с ним сбросила карты, и это, конечно, случилось благодаря его выверенным ходам, а еще он испытывает своего рода внутреннее возбуждение… Вот он сидит за этим столом, играя с лучшими игроками галактики. С Игроками. Он. Он… (неожиданная запретительная мысль заблокировала имя, которое он хотел было вызвать в памяти)… и дела у него идут довольно-таки неплохо. Не хуже, чем у остальных. Да что там – не хуже: у него на руках отличная карта… Наконец-то удача начала улыбаться ему… Он непременно что-нибудь выиграет… Слишком многое прежде… там был этот… Думай о картах (вдруг). Думай о том, что происходит здесьи сейчас! Да, о картах… Посмотрим… Я могу шарахнуть по этому голубому простофиле… Хорза снова выключился.

Он начал потеть. Он не до конца оценил уровень обратной связи с мозгом игрока, на которого переключался. Он думал, что на зрителей проецируются одни эмоции, и даже не представлял себе, что окажется настолько внутри мозга Крейклина. Но это было лишь бледное подобие того, что Крейклин, а также эмоти и Жизни за его спиной испытывали в полную силу. Здесь была реальная обратная связь, правда контролируемая, чтобы она не стала эквивалентом воя в громкоговорителях, усиливающегося до разрушительной степени. Теперь мутатор понимал, чем привлекательна эта игра и почему некоторые, играя в нее, сходят с ума.

Хотя ему и не нравились испытываемые ощущения, Хорза почувствовал уважение к человеку, чье место он собирался занять и которого, по всей вероятности, ему придется убить.

Крейклин имел некоторое преимущество перед Жизнями и эмоти: мысли и эмоции, проецирующиеся на него, частично исходили из его собственной головы, тогда как Жизням и эмоти приходилось иметь дело с мощнейшим воздействием абсолютно чужих эмоций. И тем не менее, чтобы совладать с тем, что воздействовало и на Крейклина, нужно было обладать чрезвычайно сильным характером и пройти жесткую, очень серьезную подготовку. Хорза снова подключился к Крейклину и подумал: «Как эмоти такое выдерживают?» И: «Берегись! Может быть, так оно и начинается».

После этого Крейклин проиграл две партии подряд. Потерпел поражение и полуслепой альбинос Нипорлакс. Суут тем временем сгребал свой выигрыш; на его стальном лице отражался блеск аоишских кредитов, лежавших перед ним. Крейклин сидел на своем стуле, безвольно опустив плечи, и Хорза знал, что на душе у него тоска смертная. Волна некой безропотной, почти благодарственной агонии обдала Крейклина сзади, когда умерла его первая Жизнь, и Хорза тоже ощутил воздействие этой волны. Он и Крейклин одновременно поморщились.

Хорза отключился и посмотрел, сколько времени. С того момента, когда он внаглую прошел мимо охранников, стоявших перед входом на арену, прошло около часа. На низеньком столике перед его креслом стояло немного еды, но он все равно встал и направился по ближайшему проходу балкона туда, где располагались продовольственные киоски и бары.

Охранники проверяли пропуска. Хорза увидел, что они двигаются по балкону от одного зрителя к другому. Он не прятал лица, но стрелял глазами из стороны в сторону, следя за передвижениями охранников. Один из них шел в его сторону. Вот он наклонился к пожилой с виду женщине, лежавшей на надувном матраце, который обдувал ее обнаженные тонкие ноги ароматизированным воздухом. Женщина следила за игрой, широко улыбаясь, и не сразу обратила внимание на охранника. Хорза чуть ускорил шаг, чтобы, когда охранник выпрямится, оказаться за его спиной.

Пожилая дама показала свой пропуск и тут же перевела глаза на игроков. Охранник выставил руку, преграждая путь Хорзе:

– Позвольте увидеть ваш пропуск, господин? Хорза остановился и посмотрел в лицо охранника – молодой, дюжей женщины. Он перевел взгляд на кресло, с которого только что встал.

– Прошу прощения, я, кажется, оставил его там. Я вернусь через секунду. Тогда и покажу, ладно? Я очень тороплюсь. – Он переступил с ноги на ногу и чуть согнулся в поясе. – Я так увлекся последней партией. Слишком много выпил перед началом игры. Всегда одно и то же, ничему в этой жизни не учишься. Договорились?

Он выставил вперед руки, напустив на лицо глуповатое выражение, потом сделал вид, будто собирается похлопать охранницу по плечам, и снова переступил с ноги на ногу. Охранница посмотрела на то место, где Хорза якобы оставил свой пропуск.

– Хорошо, господин, я его проверю позже. А вам не советую оставлять его без присмотра. Больше не делайте этого.

– Хорошо! Хорошо! Спасибо!

Хорза рассмеялся и быстрой рысцой припустил по проходу в направлении туалета на тот случай, если охранница наблюдает за ним. Он вымыл лицо и руки, прислушался к пьяноватым женским вокализам, доносившимся из какого-то смежного помещения, потом вышел в другую дверь и перешел на соседний балкон, где купил еще немного еды и питья. Он снова подкупил охранника и на сей раз попал на новый балкон, еще более дорогой, чем первый, потому что по соседству были наложницы Уилгра. Сзади и по бокам их балкона были воздвигнуты мягкие стены из отливающего черным материала, чтобы отвадить любопытствующие взоры, но дурманящие телесные запахи достигали того места, где оказался Хорза. Еще перед зачатием гены этих женщин настраивались на ошеломляющую для большинства гуманоидных видов красоту, к тому же наложницы гарема выделяли сильнейшие феромоны-афродизиаки. Хорза даже понять не успел, что происходит, как у него случилась эрекция, и он снова начал потеть. Большинство мужчин и женщин вокруг него явно испытывали сексуальное возбуждение, и те, кто не переключился на игру с помощью какого-нибудь особо сильного концентратора внимания, флиртовали или же совокуплялись. Хорза снова включил свои иммунные железы и, делая вид, что никого не замечает, подошел к перилам своего балкона, где пять диванов были уже свободны: двое мужчин и три женщины, разбросав там и сям свою одежду, катались по свободному пространству у ограждения. Хорза сел на один из освободившихся диванов. Из клубка катающихся тел высунулась женская голова с капельками пота на лбу; прежде чем снова исчезнуть, она успела произнести:

– Сидите-сидите, я не против. А если есть желание, можете…

Тут глаза ее закатились, и она застонала.

Хорза потряс головой, ругнулся и вышел с балкона. Его попытка получить назад деньги у охранника была встречена сочувствующим смешком.

Закончилось все тем, что Хорза устроился на табуретке в баре, который был к тому же своего рода букмекерской. Он заказал наркочашу и сделал небольшую ставку на то, что Крейклин выиграет следующий кон; тем временем его организм постепенно освобождался от дурманящего воздействия феромонов. Частота пульса снизилась, дыхание стало ровным, капли пота перестали катиться со лба. Хорза прихлебывал из чаши и вдыхал пары, наблюдая за Крейклином, который проиграл одну, а затем и другую партию, хотя из первой он вышел достаточно рано, чтобы сохранить Жизнь. И все же теперь у него оставалась всего одна Жизнь. Игрок в Ущерб мог поставить на кон и свою собственную жизнь, если других у него не оставалось, но такое случалось редко. А в тех играх, где лучшие игроки встречались с подающими надежды (как, например, сейчас), ишлорсинами были склонны запрещать это.

Капитан «Турбулентности чистого воздуха» не рисковал. Он выходил из игры прежде, чем мог потерять Жизнь, явно дожидаясь такой карты, которую вряд ли мог побить кто-нибудь из игроков, и в этом случае, вероятно, готов был поставить все, что у него есть, рискуя быть выбитым из игры. Хорза поел. Хорза выпил. Хорза подышал наркопарами. Иногда он бросал взгляд на тот, первый, балкон, где сидела женщина с усталым лицом, но из-за освещения ничего толком не мог увидеть. Время от времени он поднимал глаза на животных, дерущихся на трапециях. Они уже успели устать и были покрыты ранами. Отточенная хореография движений пропала, и теперь они мрачно цеплялись за свои трапеции одной конечностью, а другой при каждом сближении с противником пытались нанести удар когтями. Капельки белой крови падали редкими снежинками и оседали на невидимом силовом поле в двадцати метрах под ними.

Жизни постепенно умирали. Игра продолжалась. Время – в зависимости от того, кем вы были, – тащилось или летело. По мере того как приближалось уничтожение, цены на питье, наркотики и еду возрастали. За все еще прозрачным куполом старой арены то и дело вспыхивали огни убывающих шаттлов. В баре завязалась драка между двумя посетителями. Хорза встал и пошел прочь, пока охранники не пришли разнимать драчунов.

Хорза посчитал остававшиеся у него деньги – две десятых аоишского кредита и еще немного денег на безымянных кредитках, использовать которые становилось все труднее, поскольку компьютеры финансовой системы орбиталища были отключены.

Он облокотился на перила кругового прохода, наблюдая сверху за игрой на столе. Вел в счете Уилгр. За ним шел Суут. Они потеряли одинаковое количество Жизней, но у голубого гиганта было больше денег. Двое из подававших надежды вышли из игры, один – после безуспешной попытки убедить ишлорсинами позволить ему поставить на кон собственную жизнь. Крейклин по-прежнему оставался в игре. Но по крупному плану его лица, мелькнувшему на мониторе, когда Хорза сидел в баре, было видно, что Крейклину приходится туго.

Хорза перебирал в пальцах одну из десятых аоишского кредита, желая, чтобы игра поскорее закончилась или чтобы из нее вышибли Крейклина. Монетка замерла в его руке, и он посмотрел в нее. Это было все равно что смотреть в тоненькую бесконечную трубу, подсвеченную на дальнем конце. Поднося ее к одному прищуренному глазу и закрыв другой, вы начинали испытывать головокружение.

Аоиш были видом, специализирующимся в банковском деле, и кредиты стали их величайшим изобретением. Эти кредиты стали едва ли не единственным платежным средством, принятым повсеместно, и каждый из них давал владельцу право получить взамен либо известное количество любого устойчивого элемента, либо площадь на свободном орбиталище, либо компьютер с определенной скоростью работы и объемом памяти. Аоиш гарантировали такой обмен, и ни одного отказа пока что зарегистрировано не было; впрочем, обменный курс иногда мог выходить за официально допустимые пределы (как, например, во время войны идиран с Культурой). Но все равно, реальная и теоретическая стоимость этой валюты оставалась вполне предсказуемой и давала основательную, надежную гарантию на случай трудных времен; биржевых же спекулянтов кредиты не очень привлекали. По слухам (как и всегда, слишком противоречивым, чтобы вызывать доверие), самым большим количеством этих монет в галактике владела Культура – именно то сообщество цивилизованного мира, которое категорически выступало против любых денег. Хорза не особенно верил этим слухам, считая, что их распускает сама Культура.

Он засунул монетку в карман куртки, увидев, что Крейклин потянулся к центру стола и добавил несколько монет к лежавшей там довольно большой груде. Внимательно следя за происходящим, мутатор направился в ближайшему бару-обменнику, получил восемь сотенных за одну десятую (комиссия, даже по меркам Вавача, просто непомерная) и воспользовался мелочью, чтобы в очередной раз подкупить охранника и пройти на балкон, где имелись незанятые кресла. Там он сразу же подключился к мыслям Крейклина.

Кто ты? Этот вопрос обрушился на него, внедрился в него.

Он испытывал сильное головокружение, обескураживающее чувство в голове – многократно усиленный эквивалент потери ориентации, которая иногда влияет на глаза, если они рассматривают простой и симметричный рисунок, и мозг ошибочно оценивает расстояние до этого рисунка: ложная фокусировка словно вытягивает глаза, мышцы восстают против нервов, реальность – против предположений. Голова у него не поплыла: она, казалось, упала, расплавилась, хотя и пыталась сопротивляться.

Кто ты? (Кто я?) Кто ты?

Бах, бах, бах: звук заградительного огня, звук хлопающих дверей, нападение и помещение в камеру, взрыв и схлопывание одновременно.

Маленькое происшествие. Небольшая ошибка. Что-то вроде этого. Игра в Ущерб и высокотехнологичный импрессионист… неудачное сочетание. Два безобидныххимических вещества, которые, будучи смешаны… Обратная связь; вой, похожий на боль; что-то ломается… Разум между зеркалами. Он тонул в своих собственных отражениях (что-то ломается), падал в бесконечность. Одна его затухающая часть… та часть, которая не спала? Да? Нет? – доносился крик из глубокой, темной ямы, куда падало оно: Мутатор… Мутатор… Мутатор… Мутировать… (иии)…

Звук стих, перешел в шепот, стал дуновением застоявшегося воздуха, стонущего среди стволов мертвых деревьев во время бесплодного полуночного солнцестояния, средезимье души в каком-то спокойном, суровом месте.

Он знал…

(Начни сначала…)

Кто-то знал, что где-то сидит человек – на своем месте, в большом зале, в городе, в… в обширном месте, которому грозит опасность; и этот человек играет… играет в игру (игру, которая убивает). И человек все еще здесь, живой и дышит… Но его глаза не видят, уши – не слышат. Теперь у него осталось одно чувство, вот это, здесь, внутри, прикрепленное… здесь внутри.

Шепот: Кто я?

Произошел маленький инцидент (жизнь – последовательность таковых; эволюция, зависящая от искажений; весь прогресс – последовательность ошибок).

Он (и забудь о том, кто «он» такой, просто прими безымянное название, пока это уравнение не решится само собой)… он человек на стуле в зале, в каком-то обширном месте, упавший куда-то внутрь себя самого, куда-то внутрь… другой. Двойник, копия, кто-то, прикидывающийся им.

…Но что-то в этой теории не так…

(Начни сначала…)

Построй свои силы.

Нужны наводки, точки отсчета, что-нибудь, за что можно держаться.

Воспоминание о разделяющейся клетке, увиденное в промежутке времени, самое начало независимой жизни, хотя все еще зависимой. Запомни эту картинку.

Слова (имена); нужны слова.

Пока еще нет, но… что-то готово вывернуться наизнанку; место…

Что я ищу?

Разум.

Чей?

(Молчание.)

Чей?

(Молчание.)

Чей?..

(Молчание.)

(…Начни сначала…)

Слушай. Это шок. Ты получил удар, сильный удар. Это просто разновидность шока, и ты придешь в себя.

Ты – человек, играющий в игру (как и все мы)… – И все же что-то не так, хотя что-то одновременно добавлено и отсутствует. Подумай об этих роковых ошибках, подумай об этой разделяющейся клетке, той же самой и не той, о месте, вывернутом наизнанку, о пучке клеток, выворачивающихся наизнанку, похожих на рассеченный мозг (недремлющий, движущийся). Послушай кого-то, кто пытается говорить с тобой…

(Молчание.)

(Это из самой глубины ночи; обнаженный в пустыне; холодный, стонущий ветер – его единственная одежда; один в ледяной темноте под небом студеного обсидиана.) Кто это пытался говорить со мной? Разве я когда-нибудь слушал? Разве я когда-нибудь был кем-то, кроме себя самого, разве я когда-нибудь заботился о ком-то, кроме себя самого?

Личность есть плод ошибки, поэтому только процесс имеет ценность… Так кто же будет говорить от его имени?

Вой ветра, лишенный смысла, мокрота теплоты, отстойник надежды, распределяющий угасающее тепло его тела по черным небесам, растворяющий соленое пламя его жизни, леденящий до самых глубин, иссушающий и замедляющий. Он чувствует, что снова падает, он знает, что на сей раз яма глубже – там тишина и холод абсолютны и ни один голос не воскричит оттуда, даже этот.

(Вой, словно вой ветра:) Кому это взбрело в голову говорить со мной?

(Молчание.)

Кому это взбрело…

(Молчание.)

Кому?..

(Шепот:) Слушай: «Джинмоти с…»

…Бозлена-два.

Два. Кто-то сказал однажды. Это он – мутатор, он – ошибка, он – несовершенная копия.

Он играл в другую игру, не похожую на ту (но все же намеревался взять жизнь). Он наблюдал, он чувствовал то, что чувствовал другой, но чувствовал сильнее.

Хорза. Крейклин.

Теперь он знал. Игра была… Ущерб. Место было… миром, в котором ленту изначальной идеи вывернули наизнанку… орбиталище: Вавач. Разум в Мире Шкара. Ксоралундра. Бальведа. Культура (и, найдя свою ненависть, он вбил ее в стену ямы, как вбивают гвоздь для веревки).

Пролом в стене камеры, врывается вода, освобождается свет, сияние… ведущее к возрождению.

Тяжесть и холод и яркий, яркий свет…

…Черт. Ублюдки. Выкинул все на ветер из-за Бездны сомнения втройне… Волна унылой ярости затопила его, и что-то умерло.

Хорза сорвал непрочный с виду шлемофон. Он лежал, вздрагивая, на кресле, веки его залило гноем, глаза жгло, он диким взглядом смотрел на огни аудиториума и двух белых дерущихся животных – теперь они, полудохлые, свисали со своих трапеций. Он с трудом смежил веки, потом снова открыл их, убегая от темноты.

Бездна сомнения. Крейклина поразили карты, заставив усомниться в их подлинности. По характеру Крейклиновых мыслей, воспринятых Хорзой перед тем, как он снял шлемофон, мутатор полагал, что Крейклин не слишком поражен воздействием на него, скорее просто дезориентирован. Атака выбила Крейклина из колеи ровно настолько, чтобы он сдал карты в этой партии, – а большего его противникам и не требовалось. Крейклина вышибли из игры.

Воздействие на него, на Хорзу, который пытался быть Крейклином, зная, что никакой он не Крейклин, оказалось куда как сильнее. Так оно и должно было быть. С любым мутатором случилось бы то же самое, наверняка…

Дрожь стала спадать. Он сел и скинул ноги с дивана. Пора двигаться. Уходит Крейклин – значит, нужно уходить и ему.

Соберись-ка, старина, возьми себя в руки.

Он посмотрел на игровой стол. Победу в партии одержала плоскогрудая женщина. Крейклин смотрел, как она сгребает выигрыш; его ремни были уже отстегнуты. На пути с арены Крейклин прошел мимо обмякшего, все еще теплого тела его последней Жизни, которую отвязывали от стула.

Он пнул мертвеца. Зрители неодобрительно засвистели.

Хорза встал, повернулся и уткнулся в чье-то твердое, неподатливое тело.

– Теперь я могу увидеть ваш пропуск, господин? – сказала охранница, которую он обманул раньше.

Хорза нервно улыбнулся, чувствуя, что дрожь еще не прошла до конца. Глаза у него были красными, лицо покрылось потом. Охранница смотрела на него без всякого выражения. Некоторые зрители на балконе повернули к ним головы.

– П-прошу прощения… – медленно сказал мутатор, трясущимися руками похлопывая себя по карманам.

Охранница вытянула руку и взяла его за левый локоть.

– Может быть, вам лучше…

– Послушайте, – сказал Хорза, наклоняясь к ней. – Я… нет у меня пропуска. Дайте я вам заплачу.

Он полез было в карман куртки за кредитами, но охранница ударила его коленкой в живот и выкрутила его левую руку, заведя ее за спину. Сделала она это с таким профессионализмом, что Хорза едва успел подпрыгнуть, чтобы смягчить удар в живот. Он отключил левый плечевой сустав и начал падать, но перед этим свободной рукой легонько царапнул лицо охранницы (и, падая, вдруг понял, что это движение было чисто инстинктивным, совсем необдуманным; по какой-то причине ему это показалось забавным).

Охранница поймала другую руку Хорзы и зафиксировала обе у него за спиной с помощью замковых перчаток, затем вытерла кровь с лица. Хорза опустился на колени и издал стон – именно так реагировало бы большинство людей с вывихнутой или сломанной рукой.

– Все в порядке, господа, всего лишь маленькая проблема с пропуском. Прошу вас, продолжайте получать удовольствие, – сказала охранница и подняла руку.

Замковые перчатки потащили Хорзу вверх. Он вскрикнул от напускной боли, а потом, подталкиваемый сзади, пошел, опустив голову, вверх по ступенькам прохода.

– Семь три, семь три; мужчина, код зеленый, проход седьмой, – сказала охранница в микрофон на лацкане.

Хорза почувствовал, что она слабеет, как только они вышли в проход. Он пока еще не видел других охранников. Шаги женщины позади него замедлились, стали неуверенными. Хорза услышал, как она вздохнула; пара пьяниц, которые стояли, опершись на автобар, недоуменно посмотрели на них, один повернулся в их сторону на своей табуретке.

– Семь… тр… – начала было охранница, но тут ноги ее подкосились.

Падая, она увлекла за собой Хорзу – замковая перчатка крепко держала его, несмотря на то что тело женщины обмякло. Он вернул на место плечевой сустав, дернулся, поднапрягся. Силовые нити перчатки подались, оставив на его запястьях лишь лиловые синяки, которые тут же начали бледнеть. Охранница лежала навзничь в проходе, с закрытыми глазами, едва дыша. Хорзе показалось, что он царапнул ее ногтем с несмертельным ядом, но ждать и проверять времени не было. Наверняка охранницу скоро начнут искать, а он не мог позволить Крейклину намного опередить его. Собирался тот вернуться на корабль или досмотреть игру до конца, Хорза не знал, но хотел быть поблизости.

Во время падения капюшон свалился с его головы. Хорза снова натянул его, поднял женщину, подтащил ее к бару, где сидели двое пьянчужек, и водрузил на табуретку. Руки женщины он положил на стойку бара, одну поверх другой, и на них тут же упала ее голова.

Пьянчужки, видевшие, что случилось, посмеивались, глядя на Хорзу. Хорза попытался улыбнуться им в ответ.

– Присмотрите за ней, – сказал он, потом, заметив плащ на полу у табуретки, на которой сидел другой пьяница, поднял его и улыбнулся владельцу, который ничего не заметил, так как заказывал себе новую порцию выпивки. Хорза накинул плащ на плечи охранницы – так, чтобы ее форма не была видна. – Чтобы не замерзла, – сказал он первому пьянице, и тот кивнул в ответ.

Хорза тихонько пошел прочь. Другой пьяница, пока что не замечавший женщину, взял бокал со стойки перед собой и повернулся, чтобы продолжить разговор с приятелем. Только тут он увидел женщину, чья голова лежала на стойке. Он ткнул ее в бок и сказал:

– Эй, тебе нравится этот плащ, а? Хочешь, поставлю тебе стаканчик?

Прежде чем выйти из аудиториума, Хорза поднял голову. Животные наверху прекратили схватку. Под сверкающим ободом – дальней (и в данный момент дневной) стороной Вавача, в широкой, но мелкой луже молочной крови, высоко в воздухе, лежал один из зверей. Его громадное четырехлапое тело распростерлось крестом над ареной и игроками, темная шкура и тяжелая голова были искромсаны, повсюду на них сверкали белые пятна. Другое животное, слегка раскачиваясь и порой подергиваясь, свешивалось с трапеции; с него капала белая кровь. Зверь висел на одной лапе, крепко цепляясь когтями за трапецию: он был мертв, как и его упавший противник.

Хорза напряг память, но так и не вспомнил названия этих странных зверей. Покачав головой, он поспешил прочь.

Он нашел зону, выделенную для игроков. У двойных дверей в коридоре глубоко под ареной расположился ишлорсинами. Вокруг него образовалась небольшая толпа машин и людей, стоявших или сидевших. Некоторые засыпали безмолвного ишлорсинами вопросами, большинство разговаривали друг с другом. Хорза глубоко вздохнул, затем, помахивая одной из расчетных карточек на предъявителя – уже бесполезных, – протолкался сквозь толпу со словами: «Служба безопасности, расступитесь, дайте пройти. Служба безопасности!» Люди, хотя и не без возражений, посторонились. Хорза остановился перед ишлорсинами. С тонкого, сурового лица на Хорзу посмотрели непроницаемые глаза.

– Куда ушел этот игрок? Тот, в легком костюме, с каштановыми волосами. – (Высокий гуманоид пребывал в нерешительности.) – Да не тяните резину, дружище, я за этим фальшивомонетчиком через всю галактику несся. Не хочу его теперь упустить!

Ишлорсинами кивнул в сторону коридора, ведущего ко входу на главную арену.

– Он только что вышел. – Голос гуманоида звучал так, будто два куска разбитого стекла потерли друг о друга.

Хорза скорчил гримасу, но тут же кивнул в ответ и, протолкавшись назад через толпу, побежал по коридору.

В вестибюле игрового комплекса толпилось еще больше народа. Охранники, колесные автономники службы безопасности, частные телохранители, водители, пилоты шаттлов, полицейские; кто-то отчаянно размахивал карточками на предъявителя; другие, включая и тех, кто покупал места на шаттлах и подвозках, бегом покидали площадь порта. Некоторые просто убивали время, ожидая, что еще случится, или околачивались в ожидании заказанных такси. Многие просто бродили туда-сюда с потерянным видом, растрепанные, в разодранной одежде. Некоторые самоуверенно улыбались, держа объемистые сумки и саквояжи: таких нередко сопровождали наемные телохранители. Все роились в огромном, шумном пространстве между аудиториумом и открытой площадью, над которой сияли звезды и яркая линия дальней стороны орбиталища.

Натянув капюшон так, чтобы скрыть лицо, Хорза протолкался сквозь строй охранников. Похоже, они даже на этом позднем этапе игры, перед самым уничтожением, все еще старались не допустить людей внутрь, так что на Хорзу никто не обратил внимания. Он оглядел бурлящую толпу – головы, шляпы, шлемы, оголовники, украшения. Как ему здесь догнать или хотя бы увидеть Крейклина? Мимо прошли четырехноги в форме, тащившие на носилках какого-то высокого сановника. Хорза все еще пребывал в растерянности, когда на ногу ему наехало пневматическое колесо разъездного бара, пытавшегося всучить всем подряд свой товар.

– Не хотите ли наркочашу, господин? – сказала машина.

– Пошел в жопу, – ответил ей Хорза и направился следом за четырехногими, торопившимися к двери.

– Конечно, господин. Сухой, средний или?..

Хорза протискивался через толпу вслед за носильщиками. Пристроившись за ними, он легко добрался до дверей.

Снаружи было на удивление холодно. Хорза посмотрел по сторонам в поисках Крейклина, но увидел лишь собственное морозное дыхание. Толпа за пределами арены была такой же плотной и шумной, как и внутри. Люди хватали товары, продавали билеты, бесцельно шатались, озирались, пытались выклянчить деньги у незнакомцев, залезали в чужие карманы, посматривали в небеса или разглядывали что-то внизу, в широких промежутках между зданиями. Машины ярким непрекращающимся потоком двигались по улицам или ревели в небесах, порой останавливались и, подобрав пассажиров, срывались с места.

У Хорзы рябило в глазах. Он заметил громадного наемного телохранителя – трехметрового гиганта в объемистом скафандре: тот держал в руках большое ружье и оглядывался с отсутствующим выражением на широком, бледном лице. Из-под шлема у него торчали клочья ярко-рыжих волос.

– Свободен? – спросил у него Хорза, совершая что-то вроде гребков, чтобы добраться до гиганта сквозь группу людей, наблюдающих за схваткой каких-то насекомых.

Широколицый мрачно кивнул и подошел к Хорзе.

– Да, свободен, – прогрохотал гигант.

– Держи сотую, – быстро сказал Хорза, суя монету великану в перчатку: там она показалась совсем крошечной. – Посади меня к себе на плечи. Я тут ищу кое-кого.

– Ладно, – ответил человек после секундной паузы.

Он медленно встал на одно колено, упер ружье прикладом в землю, чтобы сохранить равновесие, и Хорза уселся ему на шею. Человек, не дожидаясь приказа, встал, подняв Хорзу высоко над головами толпы. Мутатор снова натянул капюшон чуть ли не на самый нос и принялся отыскивать фигуру в светлом костюме, хотя и понимал, что Крейклин мог переодеться или вообще покинуть площадь. Хорза почувствовал, как все нутро у него холодеет от безнадежности и отчаяния. Он пытался убедить себя, что не так уж и важно, потерял он Крейклина или нет, что он и сам может попасть в зону порта, а оттуда на всесистемник, на котором находится «Турбулентность чистого воздуха», но его нутро отказывалось этому верить, словно атмосфера игры и возбуждение последних часов перед катастрофой, царившее на орбиталище, в городе, на арене, изменили химию его тела. Он мог бы сосредоточиться на этом и заставить себя расслабиться, но времени не было. Нужно было искать Крейклина.

Он обшаривал глазами пестрое собрание людей, ждущих за оцеплением прибытия шаттлов, потом вспомнил мысль Крейклина о выброшенной на ветер крупной сумме. Он повернулся в другую сторону, принявшись разглядывать толпу в этом месте.

И Хорза увидел его. Капитан «Турбулентности чистого воздуха» стоял, набросив на свой костюм серый плащ, сложив руки на груди и расставив ноги, стоял метрах в тридцати от Хорзы, в очереди тех, кто ждал такси или авт обуса. Хорза наклонился вперед и изогнулся так, что теперь смотре л в лицо телохранителю, свесившись головой вниз.

– Спасибо. Можешь меня опустить.

– У меня нет сдачи, – прогрохотал человек, нагибаясь.

Вибрация его голоса пробежала по телу Хорзы.

– Не надо. Оставь себе.

Хорза спрыгнул с гиганта, который пожал плечами. Хорза бросился в толпу, расталкивая людей, пробираясь к тому месту, где стоял Крейклин.

Терминал, прикрепленный к рукаву, показывал время: минус два с половиной часа. Хорза проталкивался, пропихивался, извинялся, просил прощения и на пути видел множество людей, поглядывающих на часы, терминалы и экраны, слышал множество синтезированных голосов, пропискивающих время, слышал нервные человеческие голоса, повторяющие услышанное.

Он добрался до очереди. В ней, к удивлению Хорзы, царил порядок. Потом он понял: это дело рук тех же самых охранников, что распоряжались внутри аудиториума. Крейклин стоял в самом начале очереди, и автобус был почти полон. За автобусом шли автомобили, колесные и на воздушной подушке. Крейклин указал на один из них охраннику с электронной записной книжкой в руке.

Хорза посмотрел на стоящих в очереди людей – их было несколько сотен. Если он присоединится к ним, то потеряет Крейклина. Он быстро оглянулся, соображая, что еще можно предпринять.

Кто-то врезался в него сзади, Хорза повернулся на голоса и крики – и увидел двух ярко одетых людей. Женщина в маске и в облегающем серебристом платье кричала, визжа, на маленького, недоумевающего длинноволосого человечка, облаченного лишь в замысловатые петли темно-зеленых бечевок. Женщина что-то неразборчиво кричала ему, лупила его ладонями, а он отступал, тряся головой. Люди наблюдали за этой сценой. Хорза проверил, не украли ли у него что-нибудь, потом снова оглянулся – нет ли поблизости какого-нибудь транспорта или левого таксера.

Над головами шумно пролетел самолет и сбросил листовки, написанные на неизвестном Хорзе языке.

– …Сарбл, – сказал человек с прозрачной кожей своему спутнику, когда они, протиснувшись сквозь толпу, проходили мимо Хорзы.

Человек пытался на ходу посмотреть на экран своего миниатюрного терминала. Хорза ухватил взглядом что-то поразившее его. Он настроил свой терминал на тот же канал.

Там показывали нечто, похожее на происшествие, которое Хорза наблюдал в аудиториуме несколькими часами ранее: потасовку на балконе над ним, когда он услышал, что Сарбла Глаза схватили охранники. Хорза нахмурился и поднес экран на своем рукаве поближе к глазам.

Это было тоже место, тоже происшествие, показанное почти точно с того места, под тем же углом и с того же расстояния, что видел Хорза. Он сморщился, глядя на экран и пытаясь сообразить, откуда снимался этот сюжет. Наконец потасовка закончилась, вместо нее пошли сделанные скрытой камерой съемки каких-то эксцентричных существ, развлекающихся в аудиториуме, где все еще продолжалась игра.

«…Если бы я встал, – подумал Хорза, – и отошел чуть в сторону…»

Это была женщина.

Беловолосая женщина, на которую он обратил внимание раньше, – она стояла в самой высокой точке и поправляла на себе тиару, она была на этом самом балконе и стояла рядом с креслом Хорзы, когда происходила потасовка. Она и была Сарблом Глазом, а человек, которого схватили и увели, – обманкой, подсадной уткой.

Хорза щелкнул по экрану, улыбнулся, тряхнул головой, словно чтобы выкинуть из мыслей это небольшое бесполезное открытие. Ему нужен был какой-нибудь транспорт.

Он стал быстро пробираться сквозь толпу, мимо людей, стоящих группами, рядами, ждущих в очередях, он искал свободный транспорт, открытую дверь, ищущий взгляд левого перевозчика. Краем глаза он увидел очередь, в которой был Крейклин. Капитан «ТЧВ» стоял у дверей автомобиля, споря о чем-то с водителем и двумя людьми из очереди.

Тошнота подступила Хорзе к горлу. Он начал потеть. Ему захотелось растолкать, разбросать всех, кто толпился вокруг него, раскидать их куда подальше. Он вернулся назад. Придется рискнуть и попытаться подкупить охранников, чтобы просочиться в начало очереди, ближе к Крейклину. Он был в пяти метрах от очереди, когда Крейклин и двое других прекратили спорить и сели в такси, которое тут же тронулось. Хорза проводил его взглядом, чувствуя, как внутри у него все опустилось, как сжались кулаки. Тут он снова увидел беловолосую женщину. На ней был синий плащ с капюшоном, но капюшон свалился с головы, когда женщина протискивалась из толпы на дорогу: там ее высокий спутник обнял ее за плечи и махнул рукой в сторону площади. Женщина снова накинула капюшон на голову.

Хорза сунул руку в карман, нащупал пистолет и подошел к этой паре. Из темноты вынырнул гладкий матово-черный автомобиль на воздушной подушке и с шипением остановился перед ними. Хорза быстро шагнул вперед, когда боковая дверь АВП распахнулась и женщина, которая была Сарблом Глазом, нагнулась, чтобы войти внутрь.

Хорза постучал по плечу женщину, которая резко обернулась к нему. Ему навстречу бросился высокий, и Хорза, не вынимая руку из кармана, поднял ее и сунул вперед – так, чтобы пистолет уперся в бок высокого. Тот остановился, в неуверенности опустил голову, женщина замерла, поставив одну ногу на порог двери воздухоплана.

– Мне кажется, вам надо туда же, куда и мне, – быстро сказал Хорза. – Я знаю, кто вы. – Он кивнул женщине. – Знаю, что это у вас за штука на голове. Мне нужно только добраться до порта. Больше ничего. Никакого шума. – Он кивнул на охранников и на длинную очередь.

Женщина посмотрела на высокого, потом на Хорзу и медленно сделала шаг назад.

– Хорошо. После вас.

– Нет, сначала вы. – Хорза пошевелил рукой в кармане.

Женщина улыбнулась, пожала плечами и вошла внутрь. За ней последовали высокий и Хорза.

– Кто он такой?.. – начала было водитель, свирепого вида лысая женщина.

– Гость, – сказала ей Сарбл. – Поехали.

АВП тронулся с места.

– Прямо, – сказал Хорза. – И как можно скорее. Я ищу колесный автомобиль красного цвета.

Он вытащил пистолет из кармана и направил его в сторону Сарбла Глаза и высокого человека. АВП набрал скорость.

– Я же тебе говорил, что они выпустили в эфир этот репортаж слишком рано, – прошипел высокий хриплым, тонким голосом.

Сарбл пожала плечами. Хорза улыбался и время от времени поглядывал в окно на движущиеся вокруг транспортные средства, но краем глаза продолжал наблюдать за Сарблом и высоким.

– Просто не повезло, – сказала Сарбл. – Я с этим парнем и там, внутри, несколько раз сталкивалась.

– Так, значит, вы и в самом деле Сарбл? – спросил Хорза у женщины.

Та не повернулась к нему и не ответила.

– Слушайте, – сказал высокий, поворачиваясь к Хорзе, – мы отвезем вас в аэропорт, если ваш красный автомобиль направляется именно туда, но не вздумайте что-нибудь предпринять. Если будет нужно, мы окажем сопротивление. Умереть я не боюсь.

Голос высокого звучал испуганно и в то же время рассерженно; его желтовато-белое лицо было как у ребенка, готового заплакать.

– Вы меня убедили, – усмехнулся Хорза. – Только почему бы нам не поискать красную машину? Три колеса, четыре двери, водитель, трое пассажиров сзади. Мы его не упустим.

Высокий прикусил губу. Хорза сделал короткое движение пистолетом, приказывая высокому – смотри, мол, вперед.

– Этот, что ли? – спросила лысая женщина за рулем.

Хорза посмотрел на машину, на которую она показывала. Похоже, именно эта.

– Да. Следуйте за ним. Только не вплотную.

АВП немного сбросил газ.

Они въехали в район порта. Вдалеке были видны прожектора на кранах и вышках, по обеим сторонам дороги стояли автомобили, АВП и даже световые шаттлы. Красная машина теперь была совсем близко – она сбросила скорость перед двумя автобусами на воздушной подушке, замешкавшимися на некрутом подъеме. Двигатель их АВП на подъеме тоже заработал с натугой.

Красная машина съехала с главной дороги на протяженный изогнутый съезд, по обеим сторонам которого поблескивала темная вода.

– Так вы и в самом деле Сарбл? – спросил Хорза у беловолосой женщины, которая так ни разу и не повернулась к нему. – Это вас я видел раньше у зала? Или нет? Может, Сарбл – это сразу несколько человек?

Пассажиры в машине ничего не ответили. Хорза улыбнулся, внимательно наблюдая за ними, – улыбался и кивал он почти незаметно, обращаясь к себе. В АВП воцарилось молчание. Слышались только завывания ветра.

Красная машина свернула с дороги и поехала вдоль огороженного бульвара, мимо высоких кранов и освещенных скоплений всевозможных машин, потом помчалась по дороге, по сторонам которой стояли темные здания складов. У небольшого причала она начала замедлять ход.

– Притормозите, – сказал Хорза.

Лысая женщина сбросила газ, в то время как автомобиль медленно направлялся к причалу под квадратными опорами портального крана.

Красная машина подрулила к ярко освещенному зданию. Вращавшийся наверху щит светился буквами на разных языках: «ВЪЕЗД НА СУБПЛОЩАДКУ 54».

– Отлично. Стоп, – сказал Хорза. АВП остановился, чуть осев на своей «юбке». – Спасибо.

Хорза вышел, не спуская глаз с высокого человека и беловолосой женщины.

– Вам повезло, что вы не сделали никаких глупостей, – сердито сказал высокий, тряхнув головой; глаза его заблестели.

– Знаю, – ответил Хорза. – Счастливо оставаться.

Он подмигнул беловолосой. Та повернулась к нему, и ему показалось, что она сделала неприличный жест, выставив палец. АВП приподнялся, рванулся вперед, потом заложил вираж и унесся в обратном направлении. Хорза снова повернулся к субплощадке, на которой располагался освещенный вход в шахту. Рядом с ним хорошо были видны силуэты трех человек, вышедших из машины. Один из них, как показалось Хорзе, повернул голову и посмотрел на него. Хорза не был в этом точно уверен, но все же отпрянул назад и спрятался в тени портального крана.

Двое из троих вошли в большую трубу, которая вела внутрь, и исчезли. Третий – кажется, это и был Крейклин – направился к боковой стенке причала.

Хорза снова нащупал пистолет в кармане и поспешил следом за Крейклином, прячась в тени крана – теперь уже другого.

От причала донесся рев, вроде того, что издал, уносясь прочь, АВП Сарбла, только этот звучал гораздо громче и басовитей.

Морской терминал заполнили огни и брызги, когда огромное судно на воздушной подушке вошло туда из просторов черного океана. Подсвеченные сиянием звезд, мерцанием дневной стороны орбиталища и огнями самого судна, водяные брызги, молочно фосфоресцируя, вздыбились в воздух. Гигантский аппарат неуклюже притиснулся к стенке причала, и его двигатели взревели. В море за кораблем Хорза увидел еще пару облаков, также подсвеченных изнутри мигающими огнями. Первое судно, медленно подойдя к причалу, осветило его фейерверком с палубы. Хорза разглядел гигантские окна; внутри, похоже, танцевали. Он посмотрел вдоль стенки причала – тот, за кем он следовал, поднимался по ступеням мостка, перекинутого на другую сторону. Хорза бесшумно побежал за ним, петляя между опор кранов и перепрыгивая через бухты толстых тросов. Огни судна мерцали на фоне темной массы кранов; между бетонными стенами эхом отдавался рев двигателей и вой лопастей.

Словно для того чтобы подчеркнуть сравнительную примитивность этой сцены, вперед рванулся небольшой аппарат (темный, почти бесшумный, если не считать оглушительного хлопка на границе атмосферы): он резко набрал высоту и исчез в ночном небе, еще раз обозначившись темной точкой на фоне дневной стороны орбиталища. Хорза проводил аппарат взглядом и посмотрел на человека, который спешил по мостику, освещенному мигающими огнями судна на воздушной подушке: то все еще неторопливо подходило к месту стоянки. Второе судно маневрировало перед причалом.

Хорза подошел к ступенькам узкого висячего мостика. Человек в сером плаще с походкой Крейклина добрался примерно до его середины. Хорзе плохо было видно, что там, на другой стороне причала, но он подозревал, что вполне может упустить преследуемого, если позволит ему перебраться на ту сторону, прежде чем сам окажется наверху. Возможно, человек (Крейклин, если только это был он) догадался об этом. Хорза подозревал, что преследуемый знает о погоне, и побежал по мостику, который слегка раскачивался под его ногами. Почти прямо под собой он видел огни гигантского судна, слышал его рев; воздух был насыщен темными брызгами, вздымавшимися из мелководья причального ковша. Человек впереди не оглядывался на Хорзу, хотя, видимо, не мог не чувствовать шагов преследователя, раскачивающих мостик вместе с его собственными.

Преследуемый сошел с мостика, и Хорза, потеряв его из виду, припустил бегом, держа перед собой пистолет. Судно на воздушной подушке внизу гнало во все стороны напитанный влагой воздух, отчего Хорза изрядно промок. Оттуда доносилась громкая музыка, которую не мог заглушить даже рев двигателей. Хорза скользнул, преодолевая последние метры мостика, и стал быстро спускаться по винтовой лестнице к стенке причала.

Под ступеньками из темноты выплыло что-то и ударило его в лицо. За этим сразу же последовал удар по спине и затылку. Хорза упал на что-то жесткое, недоумевая, что случилось, а тем временем над ним вспыхнул свет, воздух ревел и ревел в ушах, где-то играла музыка. Яркий свет бил Хорзе прямо в глаза. С его головы сорвали капюшон.

Он услышал изумленный вскрик человека, который сорвал капюшон, и увидел, что на него смотрит его же собственное лицо. (Кто ты?) Если так оно и было на самом деле, то человек в этот момент был уязвим, оцепенев на несколько секунд (Кто я?)… У Хорзы хватило сил, чтобы нанести резкий удар ногой, одновременно выбросив вперед руки и ухватив того, другого, за одежду.

Голень его при этом уткнулась в пах противника, и тот стал переваливаться через плечи Хорзы к краю причала. Потом Хорза почувствовал, как его ухватили за плечи, и, когда противник упал на землю рядом с ним, Хорзу потащило…

Его потащило вдоль причала; человек приземлился прямо на ограждение и свалился вниз, увлекая за собой Хорзу. Оба падали.

Он видел огни, потом тень, он цеплялся за плащ или костюм человека одной рукой и чувствовал его руку на своем плече. Они падали; какая глубина у причальной стенки? Шум ветра. Прислушайся к звуку…

Он почувствовал двойной удар. Он ударился об воду, потом обо что-то более жесткое, в оглушительном столкновении жидкости и тела. Вода была холодная, шею ломило. Он молотил руками по воде, не понимая, где верх, где низ, еще не очухавшись от ударов по голове. Потом что-то потащило его. Он нанес удар, попал во что-то мягкое, потом потянулся вверх и обнаружил, что стоит по пояс в воде, шатаясь, едва не падая вперед. Невыносимые шум и свет, воздух, наполненный брызгами, – настоящий ад; и к тому же кто-то повис на нем.

Хорза снова ударил наугад. Брызги на мгновение рассеялись, и он увидел справа, метрах в двух, стенку причала, а прямо перед собой, всего метрах в пяти-шести, медленно удаляющуюся корму гигантского судна. Мощная струя горячего маслянистого воздуха сбила Хорзу с ног, и он снова упал, подняв тучу брызг. Рука, державшая его, разжалась, и он продолжил падать, погрузившись на сей раз под воду.

Хорза успел подняться вовремя, чтобы увидеть, как его противник удаляется сквозь туман брызг следом за медленно двигающимся судном. Он тоже попытался бежать, но вода была слишком глубока, и он изо всех сил переставлял ноги, но продвигался вперед еле-еле – не бег, а кошмар. Тогда он наклонился вперед, чтобы его собственный вес способствовал движению. Нелепо раскачиваясь из стороны в сторону, он шагал за человеком в сером плаще, загребая ладонями, как веслами, чтобы ускориться. Голова у него кружилась, спина, лицо и шея сильно болели, перед глазами плыл туман, но он тем не менее продолжал преследование. Человек, которого он пытался догнать, казалось, был больше настроен улизнуть, чем остановиться и дать бой.

Выхлопные газы продолжавшего двигаться судна с бубнящим звуком пробили еще одну дыру в туче брызг. Обнажилась часть кормы над луковицей кожуха, на три метра выступавшего из воды. Сначала человек перед Хорзой, а потом и он сам были отброшены назад горячей струей душных паров. Становилось мельче. Хорза обнаружил, что теперь может поднимать ноги выше над водой и идти быстрее. Шум и брызги снова обдали его, и на мгновение Хорза потерял преследуемого из вида; потом все рассеялось, и он увидел, что огромное судно на воздушной подушке висит над сухим бетоном. Стенки причала высоко поднимались по обеим сторонам, но воды и брызг почти уже не было. Человек впереди пробирался к коротенькому пандусу, который вел из воды (доходившей здесь до колена) на сухой бетон. Он чуть не упал, споткнувшись, потом трусцой припустил за судном, которое над бетоном двигалось быстрее.

Наконец Хорза выбрался из воды и побежал за человеком, за влажным серым плащом, развевающимся на бегу.

Человек споткнулся, упал и перевернулся. Когда он начал вставать, Хорза набросился на него и ударил в лицо, но помешал свет, бивший Хорзе в глаза: он промахнулся. Человек лягнул Хорзу и вновь попытался вырваться. Хорза бросился на землю и, ухватив противника за ноги, повалил его. Мокрый плащ накрыл лицо преследуемого. Хорза на всех четырех метнулся вперед и перевернул упавшего с живота на спину. Да, это был Крейклин. Хорза занес руку для удара. Бледное выбритое лицо под ним – плохо освещенное, так как свет от огней закрывала спина Хорзы, – было искажено ужасом. Сзади вновь раздался оглушительный рев, и Крейклин закричал, глядя не на человека с его собственным лицом, а на что-то за ним и над ним. Хорза резко развернулся.

На него наезжала черная масса, извергающая фонтан брызг; наверху мигали огни. Завывала сирена. Потом сокрушительная громада оказалась над Хорзой, ударила его, расплющила, барабанные перепонки чуть не лопались от невыносимого шума и давления, давления, давления… Хорза услышал булькающий звук: его впечатало в грудь Крейклина, их обоих терло о бетон, словно кто-то пытался раздавить насекомое огромным большим пальцем.

Это было второе судно, двигавшееся вслед за первым.

И вдруг резко – тело при этом с головы до пят пронзила боль – словно какой-то гигант попытался вымести его с пола огромной жесткой метлой; давление прекратилось. Вместо него пришли полная темнота, шум, от которого грозил лопнуть череп, и давление вихревого, сокрушительного потока воздуха.

Они оказались под «юбкой» огромного судна, которое находилось прямо над ними и то ли медленно двигалось вперед (понять это из-за темноты было невозможно), то ли застыло над бетонным полом, видимо готовясь опуститься, что неминуемо привело бы к гибели обоих.

Удар, который словно входил составной частью в затянувшуюся на Хорзе удавку боли, пришелся в ухо и отшвырнул мутатора в сторону. Он перекатился по шершавой поверхности бетона, развернулся на локте со всей быстротой, на какую был способен, уперся одной ногой, а другой нанес ответный удар туда, откуда получил по уху. Левая нога его попала во что-то податливое.

Он вскочил на ноги, пригибаясь и уворачиваясь от вращающихся лопаток над головой. В вихрях и потоках горячего маслянистого воздуха он чувствовал себя, как лодчонка, попавшая в шторм, как марионетка, управляемая пьяницей. Он нетвердо поплелся вперед и выставил руки, саданув при этом Крейклина. Оба снова начали падать, и тогда Хорза, чуть отпрянув назад, изо всех сил нанес удар туда, где, по идее, должна была быть голова противника. Кулак встретил на своем пути кость, но куда пришелся удар, Хорза не понял. Он откинулся назад – на тот случай, если последует ответ. Уши у него трещали, голова раскалывалась, глаза вибрировали в глазницах. Хорзе показалось, что он оглох, но при этом он ощущал биение в груди и горле, отчего легкие словно отключились; он начал задыхаться, глотая ртом воздух. Наконец он различил вокруг едва видимую полоску света, словно они находились под средней частью корпуса судна на воздушной подушке. Хорза увидел что-то – темный участок в полоске света – и нырнул туда, заведя ноги чуть вверх. Он снова упал, и темный участок исчез.

Его сбила с ног мощная, направленная вниз струя воздуха, и он сильно ударился о бетон, споткнувшись о Крейклина, который лежал там, где его настиг последний удар Хорзы. Еще один тычок пришелся Хорзе по голове, но оказался слабым и почти безболезненным. Хорза вытянул руку, нащупал голову Крейклина, приподнял ее и шарахнул о бетонный пол, потом еще раз. Крейклин пытался сопротивляться, руки его бессильно молотили Хорзу по груди и плечам. Полоса света, обводившая неясные темные очертания на земле, расширялась и делалась ближе. Хорза ударил Крейклина головой о бетон еще раз, а потом распростерся на земле. Задняя кромка кожуха процарапала ему спину; ребра стонали, на голове словно кто-то стоял. Потом все кончилось, и они снова оказались на открытом воздухе.

Огромное судно с ревом поплыло дальше, оставляя после себя ниспадающие брызги. В пятидесяти метрах от причала было еще одно, и оно приближалось.

Крейклин неподвижно лежал на бетонном дне, метрах в двух от Хорзы.

Хорза встал на четвереньки, подполз к своему противнику и заглянул ему в глаза – те слегка шевельнулись.

– Я Хорза! Хорза! — прокричал он, но сам не услышал своего голоса.

Он потряс головой и с гримасой разочарования на лице (с гримасой, которая даже не принадлежала ему и стала последним, что видел настоящий Крейклин) ухватил голову лежащего на бетоне человека и резко крутанул ее, сломав Крейклину шею точно так же, как сломал шею Заллину.

Он успел оттащить тело к стенке причала как раз вовремя, чтобы убраться с пути третьего и последнего судна. Высокая «юбка» прошла в двух метрах от того места, где он полулежал, полусидел, привалившись спиной к холодной влажной стенке, исходя потом и тяжело дыша. Рот его был открыт, сердце бешено колотилось.

Он раздел Крейклина, снял с него плащ и светлый комбинезон, потом стянул с себя собственную продранную куртку и окровавленные штаны и надел те, что были на убитом. Сняв кольцо с мизинца на правой руке Крейклина, он надорвал себе кожу в том месте, где запястье переходит в ладонь. Кожа сошла чисто, отслоившись с его руки от запястья до кончиков пальцев. Куском влажной материи Хорза протер безжизненную бледную ладонь на правой руке Крейклина, приложил к ней снятую кожу, сильно прижал, потом аккуратно отделил и вернул на свою собственную руку. То же самое он проделал с левой рукой.

Было холодно, и Хорзе показалось, что на эту операцию у него ушло немало времени и сил. Наконец, когда три громадных судна на воздушной подушке остановились приблизительно в полукилометре от Хорзы и начали высаживать пассажиров, он поднялся наверх по металлическим ступеням в стенке причала. Руки и ноги у него дрожали.

Он полежал немного, потом встал, вскарабкался по винтовой лестнице, перебрался по мостику на другую сторону ковша и вошел в круглое здание-накопитель. Ярко одетые, возбужденные люди – недавние пассажиры, еще дышавшие компанейской атмосферой путешествия, – притихли, увидев Хорзу у дверей лифта, который должен был, опустившись на полкилометра, доставить их в космопорт. Хорза плохо слышал, но видел их встревоженные взгляды, ощущал то чувство неловкости, которое они испытывали, глядя на его побитое, окровавленное лицо и драную, мокрую одежду.

Наконец лифт прибыл. Пассажиры вошли внутрь, а вместе с ними, держась за стену, ввалился и Хорза. Кто-то помог ему, поддержал под руку; он благодарно кивнул. Люди сказали что-то, но Хорза услышал лишь нечто вроде отдаленного грохота, попытался улыбнуться и снова кивнул. Лифт полетел вниз.

Нижняя сторона приветствовала их простором, который сперва показался Хорзе звездным небом. Но вскоре он понял, что это усеянная точками огней поверхность космического корабля громадных размеров. Хорза мало того что не видел таких кораблей прежде – он и не слышал о них. Судя по всему, это был демилитаризованный корабль Культуры «Цели изобретения». Хорзу мало волновало название: главное – чтобы здесь он смог найти «ТЧВ» и попасть на его борт.

Кабина лифта остановилась в прозрачной трубе над сферической площадкой, висевшей в вакууме в сотне метров под основанием орбиталища; через нее попадали в другие помещения космопорта. От этой сферы во всех направлениях расходились мостки и трубчатые туннели, ведущие к трапам и открытым и закрытым причалам порта. Все двери на закрытые причалы – где можно было совершать работы на поверхности кораблей в условиях атмосферы, – были распахнуты. Открытые причалы (с доступом через шлюзовые камеры), где корабли только швартовались, сейчас были пусты. Вместо множества судов прямо под сферической площадкой расположился бывший всесистемный корабль Культуры «Цели изобретения», по размерам примерно равный всему порту. С широкой, плоской верхушкой, он уходил во все стороны на многие километры, почти полностью закрывая вид звездного неба. Но зато его поверхность посверкивала собственными огоньками в тех местах, где корабль трапами и туннелями был соединен с портом.

У Хорзы опять закружилась голова, на сей раз от безмерной громадности корабля. Он никогда в жизни еще не видел всесистемника и уж конечно не бывал внутри него. Он знал об их существовании и назначении, но только теперь по-настоящему оценил их создателей. Теоретически этот корабль больше уже не был частью Культуры; Хорза знал, что корабль демилитаризован, лишен большей части оборудования и Разума или Разумов, которые обычно им управляли. Но и одного корпуса было достаточно, чтобы произвести на смотрящего неизгладимое впечатление.

Бессистемные корабли были чем-то вроде замкнутых миров. Они представляли собой нечто большее, чем просто громадные корабли, и были обиталищами, университетами, фабриками, музеями, доками, библиотеками, даже передвижными выставочными центрами. Они представляли Культуру – они были Культурой. Практически все, что можно было делать где-либо в пределах Культуры, можно было делать на всесистемном корабле. На них могло производиться все, что производилось в Культуре, они вмещали все знания, накопленные Культурой за все время ее существования, несли на себе или могли создавать любое вообразимое оборудование для любого мыслимого сооружения и непрерывно изготовляли корабли меньших размеров. Обычно они служили экспедиционными кораблями Контакта, а теперь были превращены в боевые суда. Личный состав Бессистемных кораблей исчислялся миллионами человек, а создаваемые на их борту корабли комплектовались за счет естественного прироста экипажа всесистемников. Автономные, самодостаточные, высокопроизводительные и – по крайней мере, в мирное время, – постоянно обменивающиеся информацией, они были посланцами Культуры, ее самыми заметными гражданами, ее технологическими и интеллектуальными витринами. Чтобы впечатляться и поразиться ошеломляющим масштабом и необыкновенной мощью Культуры, не было нужды тащиться с задворков галактики на какую-нибудь далекую планету-прародину: всю Культуру прямо к вашим дверям мог доставить один Бессистемный корабль…

Хорза последовал за ярко одетой толпой через приемную площадку, кишащую людьми. Там было несколько человек в форме, но они никого не останавливали. Хорза словно пребывал в трансе, чувствуя себя пассажиром в собственном теле, а пьяный кукловод, в чьих руках он, казалось, находился раньше, немного протрезвел и вел его сквозь толпу к дверям другого лифта. Хорза тряхнул головой, пытаясь прогнать из нее туман, но это движение отдалось болью. Слух возвращался к нему очень медленно.

Он посмотрел на свои руки и, решив содрать с ладоней дактилокожу, стал тереть их о лацканы своего костюма, пока кожа не скаталась и не упала на пол коридора.

Пассажиры второго лифта, выйдя из кабины, оказались прямо в космическом корабле. Люди разошлись по широким, выкрашенным в пастельные цвета коридорам с высокими потолками. Хорза посмотрел в одну сторону, затем в другую, а лифт тем временем направился назад к приемной площадке. К нему подплыл маленький автономник, размером и формой напоминающий стандартный скафандровый ранец, и Хорза, смерив его оценивающим взглядом, спросил себя: это машина Культуры или нет?

– Прошу прощения, с вами все в порядке? – спросила машина.

Голос у нее был равнодушный, но не враждебный – Хорза слышал это.

– Я потерялся, – сказал Хорза слишком громко. – Потерялся, – повторил он потише, но почти не услышал себя.

Он понимал, что его слегка качает. Вода просачивалась в ботинки и капала с мокрой одежды на мягкую абсорбирующую поверхность под его ногами.

– И куда вам нужно? – спросил автономник.

– На корабль, который называется… – Хорза закрыл глаза в усталом отчаянии. Он не хотел сообщать настоящее название. – «Блеф нищего».

Автономник помолчал с секунду, потом сказал:

– Боюсь, что такого корабля на борту нет. Может быть, он на площадке порта, а не на «Целях».

– Это старый хронийский штурмовик, – устало сказал Хорза, высматривая, куда бы сесть.

Он увидел несколько сидений, выступавших из стены в нескольких метрах от него, и направился туда. Автономник последовал за ним, опустившись немного – так, чтобы быть на уровне глаз Хорзы.

– Метров сто длиной, – продолжал мутатор, уже не заботясь о том, правду он говорит или нет. – Его ремонтировали местные докеры. Там были какие-то повреждения гипердвигателя.

– Вот как. Кажется, я знаю, что вам нужно. Это приблизительно по прямой отсюда. У меня нет сведений о его названии, но, похоже, это то, что вам нужно. Вы доберетесь туда сами или вас проводить?

– Не уверен, что доберусь сам, – откровенно признался Хорза.

– Постойте-ка. – Автономник несколько мгновений молча парил перед Хорзой, потом сказал: – Тогда идите за мной. Тут есть транспортная труба палубой ниже.

Машина отплыла назад, указывая, куда им нужно направляться, при помощи дымчатого поля, выдвинутого из корпуса. Хорза поднялся и пошел следом за ней.

Они вошли в небольшую открытую антигравитационную шахту, потом пересекли широкий открытый участок, где стояли несколько колесных транспортных средств, использовавшихся на орбиталище; всего несколько образцов, сохраненных для будущих поколений, объяснил автономник. На борту «Целей» уже был один мегакорабль, причаленный в одной из общих бухт внизу, в днище всесистемного, тринадцатью километрами ниже. Хорза не знал, верить или нет.

В дальней стороне ангара оказался еще один коридор, через который они попали в цилиндр диаметром метра три и длиной – около шести. Дверь цилиндра закрылась, сам он сместился вбок, и его тут же затянуло в темный туннель. Внутри цилиндра горел приглушенный свет. Автономник объяснил, что окна затемнены, потому что если пассажир не привык, то движение кабины по всесистемнику может вызвать у него неприятные ощущения – И з-за высокой скорости, а также и из-за резких смен направления, видимых для глаза, но не воспринимаемых телом. Хорза тяжело опустился на одно из откидных сидений в середине цилиндра, но всего на несколько секунд.

– Вот мы и прибыли. Малая парковочная бухта номер двадцать семь четыреста девяносто два – на случай, если она вам опять понадобится. Внутренний уровень эс-десять правый. До свидания.

Дверь цилиндра поехала вниз, открываясь. Хорза кивнул автономнику и вышел в коридор с прямыми прозрачными стенами. Дверь закрылась, машина исчезла из вида. У Хорзы возникло ощущение, что она пронеслась мимо него, но это произошло так быстро, что он вполне мог ошибиться. К тому же перед глазами у него все еще стоял туман.

Он посмотрел направо. За стенами коридора был чистый воздух – на километры вокруг. Высоко наверху виднелось что-то вроде крыши с легким намеком на клочковатые облака. В воздухе двигалось несколько небольших кораблей. На одном уровне с Хорзой, но довольно далеко – отчего они просматривались словно сквозь дымку и казались огромными – располагались ангары: один за другим, один за другим, один за другим. Бухты, парковки, ангары – не важно, как их называть – разместились на пространстве в десятки квадратных километров, отчего у Хорзы закружилась голова: он был пораженгигантскими размерами корабля. Его мозг произвел повторную оценку; Хорза моргнул и тряхнул головой, но видение не рассеялось. Корабли двигались, огни мигали, слой облаков далеко внизу еще больше затуманивал вид, если смотреть в ту сторону, а рядом с коридором, в котором стоял Хорза, что-то промелькнуло со свистом – то был корабль длиной метров в триста. Корабль пролетел по уровню, на котором находился Хорза, где-то вдалеке сделал левый поворот, изящно лег на борт и исчез в другом коридоре, ярко освещенном и обширном, который, похоже, располагался под прямым углом к тому, из которого смотрел Хорза. В другой стороне (там, откуда появился корабль) виднелась стена, поначалу показавшаяся Хорзе голой. Он присмотрелся и протер глаза. Теперь было видно, что стена равномерно испещрена точками света: тысячи и тысячи окон, огней и балконов. Небольшие корабли курсировали перед стеной, транспортные кабины носились во всех направлениях.

Хорза не мог больше этого выносить. Он посмотрел налево и увидел ровный пандус, ведущий под трубу, в которой двигалась кабина. Он поплелся туда – в приветливое, уютное пространство малой бухты, имевшей всего двести метров в длину.

Хорза готов был расплакаться. Старый корабль стоял на трех коротких ногах ровно посреди бухты, вокруг был разбросан какой-то инструмент. Никого в бухте Хорза не видел – одно оборудование. «ТЧВ» выглядел старым и побитым, но был цел и невредим. Ремонт то ли еще не начался, то ли уже закончился. Главный лифт трюма был опущен и стоял на ровной белой поверхности палубы. Хорза подошел к нему и увидел легкую лестницу, ведущую в ярко освещенный трюм. На его запястье вдруг село какое-то маленькое насекомое. Хорза хлопнул по нему ладонью, но оно улетело. Как это негигиенично со стороны Культуры, рассеянно подумал он, пускают всякую живность на борт своих безупречно чистых кораблей. Но, по крайней мере официально, «Цели» больше уже не были кораблем Культуры. Хорза устало поднялся по лестнице. Мокрый плащ тянул его назад, ботинки отвратительно хлюпали.

В трюме стоял знакомый запах, но без шаттла здесь возникало ощущение непривычного простора. Никого не увидев, Хорза поднялся в жилой отсек. Идя по коридору к столовой, он спрашивал себя, кто остался в живых, а кто погиб, что изменилось – если изменилось, конечно. Он покинул «ТЧВ» всего три дня назад, а казалось, что прошло три года. Он уже был почти у каюты Йелсон, когда ее дверь резко открылась.

Изнутри высунулась светловолосая голова Йелсон, на лице у нее стало изображаться удивление, даже радость. Хорза остановился.

– Хо… – Йелсон оборвала свою речь на полуслове, потом нахмурилась, оглядев его, покачала головой и, пробормотав что-то, исчезла в своей каюте.

Хорза стоял у дверей и радовался тому, что она жива, сознавая в то же время, что походка у него неправильная, не крейклиновская, а шаги звучат, как шаги Хорзы. Из двери Йелсон появилась рука – она натягивала на себя легкий халатик. Потом она вышла и, уперев руки в бока, встала в коридоре, глядя на человека, которого считала Крейклином. Ее худое, строгое лицо выражало озабоченность, но главным образом – настороженность. Хорза спрятал за спину руку с отсутствующим пальцем.

– Что с тобой приключилось, черт возьми? – сказала она.

– Драка. А что – неважно выгляжу? – Он настроил свой голос на нужный тембр.

Они стояли, разглядывая друг друга.

– Если тебе нужна помощь… – начала было она, но Хорза помотал головой:

– Сам.

Йелсон кивнула, на лице ее появилась полуулыбка, она оглядела его с ног до головы.

– Ну, ладно, все в порядке. Ты сам. – Она показала большим пальцем себе за спину в направлении столовой. – Твой новый рекрут только что принес на борт свои шмотки. Она ждет тебя в столовой, хотя, если ты пойдешь к ней в таком виде, она может и передумать.

Хорза кивнул. Йелсон пожала плечами, повернулась и пошла по коридору через столовую на капитанский мостик. Хорза последовал за ней.

– Наш замечательный капитан, – сказала она кому-то в столовой, проходя дальше.

Хорза помедлил у дверей каюты Крейклина, потом прошел вперед и просунул голову в дверь столовой.

У дальнего от него конца стола сидела женщина, положив скрещенные ноги на стул. Над ней был включен экран: казалось, она только что смотрела, как сотни небольших буксиров, сгрудившихся под мегакораблем и вокруг него, поднимают его из воды. В них сразу узнавались древние машины Культуры. Когда Хорза просунул голову в дверь, женщина уже отвернулась от картинки и смотрела в сторону Хорзы.

Она была стройной, высокой и бледной. Вид у нее был спортивный, глаза черными; лицо ее при виде помятого человека, смотревшего на нее от дверей, стало принимать удивленное выражение. На женщине был легкий скафандр, шлем от которого лежал на столе. Голова, ниже линии коротко подстриженных волос, была обвязана красной банданой.

– Капитан Крейклин, – сказал она, скидывая ноги со стула и наклоняясь вперед; она посмотрела на него потрясенным и сочувственным взглядом. – Что случилось?

Хорза попытался было ответить, но в горле у него пересохло. Он не мог поверить своим глазам. Губы у него дрогнули, и он облизнул их сухим языком. Женщина начала вставать со стула, но он вытянул вперед руку, жестом предложив ей оставаться на месте. Она села обратно, и ему удалось выдавить из себя:

– Со мной все в порядке. Мы поговорим попозже. А вы… вы оставайтесь пока здесь.

Сказав это, он потащился по коридору к каюте Крейклина и приложил кольцо к замку. Дверь распахнулась. Он вошел в каюту, едва не падая.

В каком-то полуобморочном состоянии Хорза закрыл дверь, замер, глядя на переборку, потом медленно сел – на пол.

Он знал, что оглушен, что перед глазами у него по-прежнему туман и со слухом нелады. Он знал, что это невозможно, а если возможно, то ничего хорошего не будет, но сомнений у него не было, ни малейших. Как не было у него сомнений и относительно Крейклина, когда тот поднялся на арену по пандусу, ведущему к столу игры в Ущерб.

Будто ему мало было потрясений сегодняшнего вечера, а тут еще эта женщина, сидящая в столовой; это зрелище окончательно вывело его из равновесия, и мозг просто отказывался работать. Что ему теперь делать? Никаких мыслей на этот счет у него не было. Пережитое им потрясение все еще блокировало умственную деятельность. То, что он увидел в столовой, словно впечаталось в его память.

За столом сидела Перостек Бальведа.

8 «ЦЕЛИ ИЗОБРЕТЕНИЯ»

«Может, она клон, – думал Хорза. – Может, это совпадение». Он сидел на полу крейклиновской – теперь его – каюты, уставясь на дверь шкафчика на самой дальней от него стене. Он понимал, что должен что-то сделать, только не мог понять – что. Его мозг был неспособен распутать все узлы, в которые завязалась реальность. Ему нужно было немного посидеть и подумать.

Он попытался сказать себе, что ошибся, что на самом деле это не она, что он устал и плохо соображает, что у него поехала крыша, начались галлюцинации. Но он понимал: это Бальведа, хотя и значительно изменившаяся, так что узнать ее мог только близкий друг или мутатор, но определенно она, живая и здоровая и, возможно, вооруженная до зубов…

Он машинально встал, продолжая смотреть перед собой невидящим взглядом, снял с себя мокрую одежду и вышел из каюты, направившись к душевым. Там он вымылся и оставил одежду сушиться. Вернувшись в каюту, он нашел халат, надел его, принялся обследовать помещение и наконец нашел небольшой диктофон. Отмотав запись назад, Хорза включил его.

«… – гм-м… включая… гм-м-м… Йелсон, – раздался из небольшого динамика голос Крейклина, – которая, как я догадываюсь, гм-м-м… находилась в отношениях с…

гм-м-м… Хорзой Гобучулом. Она… была довольно груба, и, я думаю, на ее поддержку мне рассчитывать не стоит, а ее… а поддержка мне нужна… Я поговорю с ней, если так пойдет и дальше, но… гм-м-м… пока, во время ремонта и всего такого… в этом, похоже, нет смысла… Я не откладываю на потом… гм-м… я просто думаю, нужно посмотреть, как она будет себя вести после взрыва орбиталища, когда мы ляжем на наш курс.

Теперь эта новая женщина… гм-м-м… Гравант… с ней нет проблем. У меня создалось впечатление, что она может… гм… может, ей нужно преподать урок, чтобы знала порядок, дисциплину… но не думаю, что она будет с кем-то конфликтовать. В особенности с Йелсон, которая вызывает у меня беспокойство, но я не думаю. Думаю, все будет в порядке. Но с женщинами никогда не знаешь… гм-м… конечно, поэтому… но она мне нравится… мне кажется, в ней есть шик, и может… Не знаю… Она вполне могла бы стать вторым номером, если придет в норму.

Нужно пополнить экипаж… Дела в последнее время шли не так хорошо, как хотелось бы, но я думаю, что был… меня подставили. Конечно, Джандралигели… и я не знаю. Нужно посмотреть, удастся ли с ним что сделать, потому что… он в самом деле был… гм-м-м… он предал меня. Вот как я думаю; все согласятся. Так что, может, стоит поговорить с Галсселом за игрой, если он появится… не думаю, что этот тип отвечает требованиям, и именно так я и скажу Галсселу, потому что мы оба… в одном и том же… гм-м-м… бизнесе, и я… я знаю, что он слышал… во всяком случае, он выслушает меня, потому что знает об ответственности, которая лежит на командире и… точно так же… как и я.

Как бы там ни было, после игры я наберу еще людей, а после старта всесистемника будет еще время… у нас еще будет время, пока тут стоим, а я пущу информацию. Наверняка найдется… немало людей, которые захотят… Да, не забыть бы завтра о шаттле. Думаю, мне удастся сбить цену. И у меня, конечно, есть шанс выиграть в Ущерб, – тихий голос в динамике рассмеялся, едва слышный отзвук, – и стать невероятно богатым и… – снова раздался искаженный смех, – и тогда мне будет насрать на все эти дела… дерьмо собачье… ха… отдам к чертям этот «ТЧВ»… ну, продам его… и уйду на покой… Ладно, посмотрим…»

Голос смолк, настала тишина. Хорза выключил аппарат, положил его туда, где нашел, и потер кольцо на мизинце правой руки. Потом он снял халат и надел свой – свой! – скафандр. Тот заговорил с ним, и Хорза велел скафандру замолчать.

Он посмотрел на себя в реверсивном поле дверей шкафчика, подтянулся, проверил, включен ли плазменный пистолет, пристегнутый к бедру, прогнал болячки и усталость на задний план своих ощущений и, выйдя из каюты, направился в столовую.

Йелсон и женщина, которая была Бальведой, разговаривали, сидя за столом – в его дальнем углу, под выключенным экраном. Он вошел, и обе подняли на него глаза. Хорза приблизился к ним и сел в двух стульях от Йелсон, которая, посмотрев на его скафандр, спросила:

– Мы куда-то собираемся?

– Может быть, – сказал Хорза, метнув на нее взгляд, потом, взглянув на другую женщину, на Бальведу, улыбнулся и сказал: – Прошу прощения, госпожа Гравант, но я пересмотрел свое решение. Вынужден вам отказать. Мне очень жаль, но на «ТЧВ» для вас нет места. Надеюсь, вы меня поймете.

Он положил сцепленные руки на стол и снова усмехнулся. У Бальведы – а чем больше он на нее смотрел, тем сильнее укреплялся в мысли, что это она – лицо огорченно скривилось. Рот ее приоткрылся, она перевела взгляд с Хорзы на Йелсон, потом опять на Хорзу. Йелсон нахмурилась.

– Но… – начала было Бальведа.

– Что это за ахинею ты несешь, – напустилась на него Йелсон. – Ты не можешь так вот…

– Понимаешь, – сказал Хорза, улыбаясь, – я решил, что мы должны сократить число членов экипажа, и…

– что? – взорвалась Йелсон, стукая по столу ладонью. – Нас осталось только шестеро! Что мы можем вшестером, черт побери?.. – Голос ее вдруг замер, потом вдруг стал ниже и медленнее, голова наклонилась, глаза сощурились и впились в него. – Или, может, нам просто повезло в… Удача нам улыбнулась, и мы больше не хотим шляться по Вселенной, разве что сильно припрет?

Хорза снова метнул взгляд на Йелсон, улыбнулся и сказал:

– Нет, просто дело в том, что я снова принял одного из наших прежних людей, а это несколько меняет планы… Место, которое сначала готовил для госпожи Гравант, теперь занято.

– Ты вернул Джандралигели? После того разноса, который ему устроил? – рассмеялась Йелсон, вытягиваясь на стуле.

Хорза покачал головой.

– Нет, моя дорогая, – сказал он. – Если бы ты меня не перебивала, я бы давно уже тебе сообщил, что встретил в Эваноте нашего друга господина Гобучула, и он подумывает вернуться к нам.

– Хорзу?

Йелсон, казалось, слегка вздрогнула, голос ее чуть не сорвался – Хорза видел, как она пытается взять себя в руки. «О боги, – услышал он собственный внутренний голос, – почему же это так больно?» Наконец Йелсон сказала:

– Так он жив? Ты уверен, что это был он? Крейклин, ты уверен?

Хорза быстро переводил взгляд с одной женщины на другую. Йелсон наклонилась над столом, глаза ее блестели, пальцы сжались в кулаки. Ее стройное тело, казалось, было напряжено, золотой пушок на темной коже отливал матовым блеском. У Бальведы вид был неуверенный и смущенный. Хорза увидел, как она вдруг начала покусывать губу, потом перестала.

– Я бы не стал шутить на эту тему, Йелсон, – заверил ее Хорза. – Хорза жив и здоров, и он недалеко отсюда. – Хорза посмотрел на экран ретранслятора, встроенного в обшлаг его скафандра: он показывал время. – Вообще-то я должен встретиться с ним на одной из приемных сфер порта через… перед стартом всесистемника. Он сказал, что ему сначала нужно уладить кой-какие дела в городе, и просил передать… гм-м… он надеется, что ты все еще ставишь на него… – Он пожал плечами. – Что-то в этом роде.

– Ты не шутишь? – сказала Йелсон, и лицо ее озарилось улыбкой. Она тряхнула головой, провела рукой по волосам, пару раз легонько хлопнула по столу ладонью. – Ну и ну… – Откинувшись к спинке стула, она посмотрела на женщину, потом на мужчину и молча пожала плечами.

– Так что, как видите, госпожа Гравант, пока что для вас места нет, – сказал Хорза Бальведе.

Агент Культуры открыла было рот, но вместо нее заговорила Йелсон. Быстро откашлявшись, она сказала:

– Позволь ей остаться, Крейклин. Какая тебе разница?

– Разница есть, Йелсон, – сказал Хорза, подбирая слова и изо всех сил пытаясь выглядеть Крейклином, и она в том, что капитан корабля – я.

Йелсон, похоже, хотела что-то сказать, но лишь повернулась к Бальведе и беспомощно развела руками. Она уселась поплотнее, одной рукой ухватилась за край столешницы и опустила глаза. На лице ее блуждала непроизвольная улыбка, которую Йелсон пыталась прогнать.

– Ну что ж, капитан, – сказала Бальведа, поднимаясь со своего места, – вам виднее. Пойду соберу вещи.

Она быстро вышла из столовой. Ее шаги смешались с чьими-то другими, и до Хорзы и Йелсон донеслись приглушенные голоса. Через мгновение в столовую один за другим вошли в цветастых одеждах Доролоу, Вабслин и Авигер. Вид у них был сияющий и довольный; старик шел, обнимая маленькую, пухленькую Доролоу.

– Наш капитан! – прокричал Авигер.

Доролоу задержала его руку у себя на плече и улыбнулась. Вабслин с отсутствующим видом приветственно махнул рукой; коренастый инженер, видимо, был пьян.

– Так-так, уже успел повоевать, – продолжал Авигер, глядя на лицо Хорзы, еще хранившее следы драки, несмотря на его попытки силами организма минимизировать полученные травмы.

– А что сделала эта Гравант? – пропищала Доролоу.

Она, казалось, тоже пребывала в веселом расположении духа, и голос ее звучал выше, чем обычно.

– Ничего, – сказал Хорза, улыбаясь трем наемникам. – Но к нам из мертвых вернулся Хорза Гобучул, и я решил, что она нам не нужна.

– Хорза? — сказал Вабслин, и его широкий рот открылся, выражая изумление, граничащее с неверием.

Доролоу с улыбкой посмотрела через голову Хорзы на Йелсон, спрашивая ее взглядом: «Это и в самом деле так?» Йелсон пожала плечами и со счастливым, исполненным надежды видом, но все еще не без подозрений посмотрела на человека, которого считала Крейклином.

– Он появится незадолго до старта «Целей», – сказал Хорза. – У него какие-то дела в городе. Может, что-то темное.

Хорза снисходительно – как это иногда делал Крейклин – улыбнулся.

– Слушайте, – сказал Вабслин, неуверенно поглядывая на Авигера над спиной наклонившейся Доролоу, может, этот тип искал Хорзу. Может, его нужно предупредить.

– Какой еще тип? Где? – спросил Хорза.

– У него галлюцинации. Перебрал печеночного винишка.

– Ерунда! – громко сказал Вабслин, переводя взгляд с Авигера на Хорзу и кивая. – И еще автономник. – Он вытянул перед собой сжатые руки, потом развел на четверть метра: – Вот такусенький. Не больше.

– Где это было? – Хорза покачал головой. – С чего ты решил, что кто-то ищет Хорзу?

– Да там, под транспортной трубой, – сказал Авигер, а Вабслин добавил:

– Он так вышел из этой кабины, будто ждал, что на него вот сейчас кто-нибудь нападет и… Ну да, точно могу сказать… этот тип был… полицейский или что-нибудь такое…

– А что насчет Миппа? – спросила Доролоу.

Хорза помолчал несколько мгновений и нахмурился, не имея в виду никого и ничего.

– Хорза ничего не говорил о Миппе? – спросила его Доролоу.

– Мипп? – сказал он, посмотрев на Доролоу. – Нет. – Он покачал головой. – Миппа больше нет.

– Как жалко, – сказала Доролоу.

– Слушайте, – сказал Хорза, глядя на Авигера и Вабслина, – вы, значит, считаете, что кто-то ищет одного из наших?

– Человек, – медленно кивнул в ответ Вабслин, и маленький, крохотный автономник, уж такой злобный на вид.

Хорза подавил в себе дрожь, вспомнив насекомое, которое на миг уселось ему на запястье, – снаружи, в малой бухте, перед тем как он поднялся на борт «ТЧВ». Он знал, что у Культуры есть машины – искусственные жучки – такого размера.

– Так-так, – сказал Хорза, складывая губы трубочкой. Он кивнул себе и посмотрел на Йелсон. – Сходи и посмотри, чтобы Гравант сошла с корабля, ладно?

Он встал и освободил проход для Йелсон, которая пошла по коридору к каютам. Хорза посмотрел на Вабслина и движением глаз направил его к пилотской кабине.

– Вы двое оставайтесь здесь, – тихо сказал он Авигеру и Доролоу.

Те медленно расцепились и сели. Хорза пошел в кабину.

Он указал Вабслину на кресло инженера, а сам сел на место пилота. Вабслин тяжело вздохнул. Хорза закрыл дверь и быстро восстановил в памяти все, что узнал о порядке действий пилота за первые недели пребывания на борту «ТЧВ». Он потянулся было к кнопке, открывающей каналы коммуникатора, когда что-то шевельнулось под консолью. Он замер. Вабслин уставился вниз, потом не без труда наклонился и опустил голову между колен. Хорза почувствовал запах алкоголя.

– Ну что, ты уже закончил? – раздался приглушенный голос Вабслина.

– Меня брали на другую работу. Я только что вернулся, – пропищал тихий и тонкий искусственный голосок.

Хорза откинулся к спинке и заглянул под консоль. Из клубка тонких проводов, выступающих из открытого смотрового лючка, выпутывался автономник – примерно на треть меньше того, что провожал Хорзу до «ТЧВ».

– Это что еще такое? – спросил Хорза.

– Так это ведь тот же самый, что уже был здесь, рыгнув, устало сказал Вабслин. – Ты что, не помнишь? – Эй, – обратился Вабслин к машине, – капитан хочет проверить коммуникатор.

– Послушайте, – в синтетическом голосе машины слышалось раздражение, – я только что закончил. Я теперь привожу тут все в порядок.

– Ну давай-давай, заканчивай, – сказал Вабслин, вытащил голову из-под консоли и виновато посмотрел на Хорзу. – Извини, Крейклин.

– Ладно, ладно. – Хорза махнул рукой и включил коммуникатор. – Да… – Он посмотрел на Вабслина. – Кто тут контролирует перемещения? Я забыл, у кого спрашивать. Что, если мне нужно будет открыть ворота бухты?

– Перемещения? Открыть ворота? – Вабслин недоуменно посмотрел на Хорзу, потом пожал плечами и сказал: – У диспетчерской, наверно, как тогда, когда мы здесь парковались.

– Да, конечно, – сказал Хорза. Он щелкнул выключателем на консоли и сказал: – Диспетчерская, это… – Голос его затих.

Он понятия не имел, какое название корабля Крейклин сообщил диспетчерской вместо настоящего. В той информации, что купил Хорза, таких сведений не содержалось, и он среди прочего намеревался выяснить и это, но сначала должен был выполнить самую насущную задачу – выпроводить с корабля Бальведу и, если удастся, направить ее по ложному пути. Но его выбило из колеи известие о том, что кто-то – не важно, кто, – возможно, ищет его в этой парковочной бухте. После некоторой паузы он сказал:

– Это корабль со стоянки двадцать семь четыреста девяносто два. Мне нужно немедленное разрешение покинуть стоянку и всесистемный. Мы стартуем с орбиталища самостоятельно.

Вабслин уставился на Хорзу.

– Говорит диспетчерская порта Эванот, временное отделение на всесистемном. Минуточку, стоянка двадцать семь четыреста девяносто два, – послышалось в наушниках Хорзы и Вабслина.

Хорза повернулся к Вабслину, выключив функцию передачи:

– Мы готовы к полету, а?

– Что? К полету? – На лице Вабслина появилось тревожное выражение. Он поскреб грудь, посмотрел на автономника, который все еще заталкивал провода под консоль. – Наверно, да, но…

– Отлично.

Хорза принялся переводить все переключатели в рабочее положение, в том числе стартеры двигателей. Он обратил внимание, что на информационных мониторах мигают в том числе строчки с данными о состоянии носового лазера. По крайней мере, хоть это Крейклин отремонтировал.

– Ты говоришь – к полету? – повторил Вабслин, снова почесал грудь и повернулся к Хорзе. – Ты сказал «к полету»?

– Да, мы улетаем.

Руки Хорзы нажимали на кнопки и сенсорные выключатели, настраивая системы и оживляя корабль так, словно он делал это не один год.

– Нам понадобится буксир… – сказал Вабслин.

Хорза знал, что инженер прав. Антигравитационная система «ТЧВ» была слабой и обеспечивала лишь внутреннее поле; гипердвигатели взорвутся, если их завести, находясь столь близко к такой громадной массе, как «Цели» (фактически – внутри ее), а запускать ядерные двигатели в закрытом пространстве вряд ли было благоразумно.

– Мы его получим. Я скажу, что у нас чрезвычайная ситуация. Бомба на борту или что-нибудь в этом роде.

Хорза увидел, как загорелся главный экран, заполнив пустую до этого переборку перед ним и Вабслином: на нем появилось изображение стоянки.

Вабслин вывел на свой монитор какую-то сложную схему, и Хорза понял, что это карта уровня, на котором они находятся. Сперва он бросил на монитор Вабслина лишь беглый взгляд, но затем отвлекся от главного экрана и принялся внимательно разглядывать карту. После этого он вывел на главный экран голографическую схему всего корабля, быстро запоминая все, что удавалось запомнить.

– А как… – Вабслин помолчал, снова рыгнул, потер живот через одежду и сказал: – А как насчет Хорзы?

– Мы подберем его позднее, – сказал Хорза, продолжая изучать схему всесистемника. – У нас с ним есть договоренность на тот случай, если я не смогу его встретить там, где обещал. – Хорза включил функцию передачи. – Диспетчерская, диспетчерская, это парковка двадцать семь четыреста девяносто два. Мне нужно срочное разрешение на вылет. Повторяю: срочное разрешение и буксир. У меня неисправности в ядерном генераторе, мне не удается его заглушить. Повторяю, поломка ядерного генератора. Ситуация критическая.

– Что? – раздался писклявый голосок. Что-то стукнуло Хорзу по коленке, и автономник, работавший под консолью, тут же возник в поле зрения, весь увешанный проводами, словно в маскарадном костюме из лент. – Что вы сказали?

– Заткнись и уматывай отсюда. Мигом! – сказал Хорза машине, включая усилитель в схеме приемника. Кабина наполнился шипящим шумом.

– С удовольствием! – сказал автономник и встряхнулся, избавляясь от опутавших его проводов. – Как и всегда, мне последнему сообщают, что происходит, но я наверняка знаю, что не хочу быть поблизости, когда… – бормотал он, между тем как на стоянке погасло освещение.

Поначалу Хорза решил, что это неисправность экрана, но, переключившись на волну другой длины, снова увидел смутные очертания бухты в инфракрасном освещении.

– Эй, – сказал автономник, поворачиваясь сначала к экрану, а потом к Хорзе. – А за стоянку-то вы заплатили?

– Загнулась, – объявил Вабслин.

Автономник избавился от последних проводов. Хорза внимательно посмотрел на инженера.

– Что?

Вабслин кивнул на пульт управления приемопередатчиком.

– Загнулась связь. Кто-то отключил нас от диспетчерской.

По кораблю словно прошла дрожь. Мигнул свет – значит, автоматически сработал лифт в корабельном ангаре.

По пилотской кабине потянуло сквознячком, потом воздух успокоился. На консоли замигали новые огоньки.

– Черт, – сказал Хорза. – Что еще?

– Прощайте, друзья, – торопливо произнес автономник, стрелой пролетел мимо них, открыл дверь, присосавшись к ней, и, когда та распахнулась, метнулся в коридор – к лестнице ангара.

– Давление упало? – сказал себе под нос Вабслин, почесывая на сей раз не грудь, а голову и выгибая брови; при этом он не сводил глаз с экранов перед собой.

– Крейклин! – раздался громкий голос Йелсон из наушников кресла. Свет на консоли говорил о том, что Йелсон находится в ангаре.

– Что? – резко сказал Хорза.

– Что, черт побери, происходит? – прокричала Йелсон. – Мы чуть не разбились. С парковки откачивают воздух, а лифт ангара сработал в аварийном режиме и чуть нас не пришиб! Что происходит?

– Сейчас объясню, – сказал Хорза. Во рту у него пересохло, и чувствовал он себя так, будто в желудке оказался кусок льда. – Госпожа Гравант все еще с тобой?

– Конечно со мной, черт тебя раздери!

– Хорошо. Обе быстро ко мне. В столовую.

– Крейклин… – начала было Йелсон, но тут вмешался другой голос, прозвучавший сначала издалека, но с каждым звуком приближавшийся к микрофону.

– Закрыто? Закрыто? Почему закрыта дверь лифта? Да что происходит на этом корабле? Эй, в пилотской? Капитан? – Из наушников раздался резкий стук, и синтезированный голос продолжал: – Почему меня игнорируют? Выпустите меня с этого корабля…

– Убирайся к чертям, идиот! – раздался голос Йелсон, а потом: – Опять этот кретинский автономник.

– Ты и Гравант, быстро сюда, – повторил Хорза. – Быстро! – Хорза выключил связь с ангаром, выкатился из своего сиденья и похлопал Вабслина по плечу: – Пристегивайся. Готовимся к старту. Полная готовность.

Сказав это, он устремился в открытую дверь. В коридоре оказался Авигер, направлявшийся из столовой в кабину пилотов. Он открыл рот, собираясь заговорить, но Хорза быстро проскочил мимо.

– Не сейчас, Авигер.

Он приложил правую перчатку к замку на двери оружейной камеры. Дверь открылась. Хорза заглянул внутрь.

– Я только хотел спросить…

– …что, черт возьми, происходит? – завершил за старика предложение Хорза, поднимая самый большой попавшийся ему на глаза пистолет-парализатор.

Потом он захлопнул дверь оружейной камеры и быстро пошел по коридору, через столовую, где дремала, сидя на стуле, Доролоу, а оттуда – в коридор жилого отсека. Он включил пистолет, перевел регулятор мощности на максимум, потом сунул оружие себе за спину.

Первым появился автономник – он взлетел по ступенькам и поднялся на уровень головы человека.

– Капитан! Я должен заявить проте…

Хорза пинком распахнул дверь, ухватил автономник, когда тот подлетел вплотную, за скошенный передок и швырнул в каюту, после чего захлопнул дверь. Из ангара по ступенькам поднимались люди; слышались их голоса. Хорза удерживал ручку двери. Автономник изо всех сил дергал за нее, потом ударил в дверь.

– Это возмутительно! – раздался издалека тоненький голосок.

– Крейклин. – Голова Йелсон показалась над верхней ступенькой.

Хорза улыбнулся, держа наготове пистолет за спиной. В дверь снова ударили, ручка сотряслась.

– Выпустите меня!

– Крейклин, что происходит? – сказала Йелсон, приближаясь к нему по коридору.

Бальведа почти добралась до верхней ступени; на плече у нее висела сумка.

– Еще немного, и я потеряю терпение! – Дверь снова сотряслась.

Вой, высокий и нетерпеливый, раздался из-за спины Йелсон – он доносился из сумки Бальведы. Потом послышался треск, как при разряде статического электричества. Йелсон не слышала высокого воя – сигнала тревоги. А Хорза каким-то периферийным зрением чувствовал, как где-то за его спиной в столовой двигается Доролоу. Когда, словно взрыв, затрещало электричество – на самом деле то было какое-то сильно сжатое сообщение или сигнал, – Йелсон начала поворачиваться к Бальведе. В тот же момент Хорза прыгнул вперед, отпуская ручку двери и наводя парализатор прямо на Бальведу. Агент Культуры уже роняла свою сумку, а ее рука метнулась к бедру с такой скоростью, что Хорза едва уследил за этим движением. Сам Хорза бросился между Йелсон и переборкой коридора, отшвыривая наемницу в сторону. Одновременно он нажал на спусковой крючок пистолета, направленного прямо в лицо Бальведы. Оружие загудело в его руке, а он продолжал падать вперед и вниз. Все это время он пытался держать под прицелом голову Бальведы. Хорза коснулся пола за мгновение до того, как туда же рухнуло обмякшее тело агента Культуры.

Йелсон только-только пыталась восстановить равновесие, после того как Хорза отбросил ее к переборке. Хорза лежал на палубе; несколько секунд он смотрел на ноги Бальведы, потом быстро вскочил, увидев, что она совершает какие-то неверные движения: ее рыжие волосы веером легли на поверхность палубы, темные глаза мигали. Хорза снова нажал на крючок и долго не отпускал его, целясь женщине в голову. Несколько секунд она спазматически подергивалась, в уголке рта появилась слюна; потом ее тело окончательно обмякло. Красная бандана свалилась с головы.

– Ты с ума сошел?! – воскликнула Йелсон.

– Ее зовут вовсе не Гравант, – повернулся к ней Хорза. – Это Перостек Бальведа, и она агент Культуры, из Особых Обстоятельств. Такое невинное название носит их военная разведка, если ты не в курсе, – сказал он.

Йелсон отбросило чуть ли не к двери столовой, глаза ее раскрылись от ужаса, руки уперлись в переборки по обеим сторонам коридора. Хорза подошел к ней. Йелсон отпрянула, и Хорза почувствовал, что она готова ударить его. Он остановился прямо перед женщиной, взял пистолет за ствол и протянул Йелсон.

– Если ты мне не веришь… нам всем, может быть, кранты, – сказал он, продолжая всовывать ей в руку пистолет. Наконец Йелсон взяла оружие. – Я вполне серьезно, – сказал Хорза. – Обыщи ее, а потом приволоки в столовую и привяжи к сиденью. Свяжи ей ноги и руки. А потом пристегнись сама. Мы стартуем. Все объясню потом. – Он пошел по коридору, затем остановился и заглянул ей в глаза. – Да, и продолжай время от времени оглушать ее на полной мощности. В Особых Обстоятельствах ребята ух какие крепкие.

Он повернулся и пошел к столовой. Сзади раздался щелчок пистолета.

– Крейклин! – раздался голос Йелсон.

Он остановился и снова повернулся к ней. Держа парализатор двумя руками, Йелсон целилась в него – прямо в глаза. Хорза вздохнул и покачал головой.

– Не надо, – сказал он.

– Что с Хорзой?

– Он жив и здоров. Клянусь тебе. Но он погибнет, если мы сейчас же не выберемся отсюда. И – если она придет в себя.

Хорза кивнул в сторону длинного неподвижного тела Бальведы, снова повернулся и пошел в столовую, затылком и шеей чувствуя направленный на него пистолет.

Но ничего не случилось. Доролоу, увидев проходящего мимо Хорзу, подняла голову:

– Что это был за шум?

– Какой еще шум? – бросил Хорза и прошел в пилотскую кабину.

Йелсон смотрела в спину Крейклина, проходящего по столовой. Он сказал что-то Доролоу и исчез в кабине. Йелсон медленно опустила пистолет, держа его теперь одной рукой, потом задумчиво посмотрела на оружие и тихо сказала себе:

– Йелсон, детка, бывают моменты, когда ты слишком уж идешь у него на поводу.

Она снова подняла пистолет, когда дверь каюты чуть приоткрылась и тоненький голос спросил:

– Ну как, тут уже безопасно?

На лице Йелсон появилась гримаса. Она распахнула дверь и посмотрела на автономника, который отступил поглубже в каюту. Йелсон наклонила голову со словами:

– Выходи оттуда и помоги мне с этим телом, глупая ты машина.

– Проснись! – Хорза, садясь в свое кресло, пнул Вабслина в ногу.

На третьем кресле в пилотской кабине сидел Авигер, с тревогой глядя на экраны и приборы. Вабслин, вскочив, посмотрел вокруг туманным взором.

– Ты что? – сказал он. – Я просто дал отдохнуть глазам.

Хорза извлек из ниши в консоли пульт ручного управления «Турбулентностью». Авигер понимающе посмотрел на него.

– Ты как – сильно башкой стукнулся? – спросил он у Хорзы.

Хорза холодно улыбнулся в ответ. Он пробежал взглядом экраны, извлек предохранители из ядерных двигателей корабля и попытался снова связаться с диспетчерской. На стоянке по-прежнему было темно. Наружный манометр показывал нуль. Вабслин, проверяя контрольные системы корабля, бормотал что-то себе под нос.

– Авигер, – сказал Хорза, не глядя на старика. – Тебе лучше бы пристегнуться.

– Зачем? – размеренно, тихо произнес Авигер. – Мы же никуда не можем выйти. Мы с места не можем тронуться. Мы будем здесь торчать, пока не придет буксир. Разве нет?

– Конечно, – сказал Хорза, настраивая приборы управления ядерными двигателями и переводя управление опорами корабля в автоматический режим. Он повернулся к Авигеру: – Вот что я тебе скажу. Пойди-ка, возьми сумку нашей новенькой, отнеси ее в ангар и спусти в вакуум-провод.

– Что-что? – И без того сморщенное лицо Авигера избороздили новые морщины, когда он нахмурил лоб. – Я думал, она уходит от нас.

– Она собиралась, но тот, кто пытается задержать нас здесь, откачал воздух с парковки, прежде чем она успела сойти. И теперь я прошу тебя взять ее сумку и вообще собрать все ее шмотки, какие найдешь, и бросить все в вакуум-провод. Понял?

Авигер медленно встал, напряженно и испуганно глядя на Хорзу.

– Понял. – Он пошел было прочь из кабины, но затем остановился и посмотрел на Хорзу. – Крейклин, а зачем выкидывать ее сумку?

– Потому что в ней почти наверняка мощная бомба, вот почему. А теперь иди и сделай, как я сказал.

Авигер кивнул и вышел с еще более несчастным видом. Хорза повернулся к пульту управления. Корабль был почти готов. Вабслин все бормотал что-то себе под нос; он так и не пристегнулся толком, но обязанности свои исполнял, кажется, довольно исправно, хотя при этом часто рыгал и отрывался от пульта, чтобы почесать голову и грудь. Хорза до последнего откладывал очередное действие, но теперь оно стало необходимостью. Он нажал на идентификационную кнопку.

– Это Крейклин, – сказал Хорза и откашлялся.

– Идентификация завершена, – услышал он в ответ.

Хорзе хотелось закричать или, по крайней мере, облегченно откинуться к спинке кресла, но на это не было времени, к тому же Вабслину это наверняка показалось бы странным. Да и компьютеру корабля тоже: некоторые машины были запрограммированы на фиксацию признаков радости или облегчения по окончании формальной идентификации. Так что Хорза ничем не выдал своих чувств, а только довел стартеры ядерных двигателей до рабочей температуры.

– Капитан! – В кабину опрометью влетел маленький автономник и резко остановился между Вабслином и Хорзой. – Вы немедленно выпустите меня с борта и сообщите о нарушениях порядка на борту, или…

– Или что? – сказала Хорза, глядя, как растет температура в ядерных двигателях «ТЧВ». – Если ты полагаешь, что можешь покинуть борт – бога ради, попробуй. Скорее всего, агенты Культуры тут же тебя уничтожат.

– Агенты Культуры? – сказала машина с усмешкой в голосе. – Капитан, к вашему сведению, этот Бессистемный корабль демилитаризован. Это гражданское судно, подчиняющееся ЦУПРу Вавача в точном соответствии с условиями, определенными Договором о ведении войны между Культурой и идиранами, заключенным вскоре после начала военных действий. Каким образом…

– Кто же тогда выключил освещение и откачал воздух, идиот? – спросил Хорза, метнув взгляд на машину.

Он снова повернулся к консоли, наводя носовой радар на максимальную высоту и считывая показания, которые отображались на голой стене в задней части стоянки.

– Я не знаю, – сказал автономник, – но сильно сомневаюсь, что это сделали агенты Культуры. Что или кого ищут, по-вашему, эти агенты Культуры? Вас?

– А если и так?

Хорза еще раз посмотрел на голограмму внутреннего устройства всесистемника. На несколько секунд он увеличил изображение пространства вокруг стоянки 27492, а потом выключил экран на своей консоли. Автономник помолчал, потом метнулся назад к двери.

– Ну, дела! Я заперт на древней развалине, которой управляет спятивший параноик. Пожалуй, нужно поискать место побезопаснее.

– Ищи-ищи! – крикнул ему вслед Хорза. Он снова включил связь с ангаром. – Авигер! – сказал он в микрофон.

– Готово, – ответил старик.

– Отлично. Возвращайся в столовую и пристегивайся. – Хорза отключил связь.

– Слушай, – сказал Вабслин, откидываясь к спинке кресла и почесывая голову; он смотрел на ряды экранов перед собой, на колонки цифр и графики. – Я не знаю, что у тебя на уме, Крейклин, но что бы ты ни задумал, мы сейчас как никогда готовы сделать это.

Коренастый инженер посмотрел на Хорзу, приподнялся и накинул на себя ремни безопасности. Хорза ухмыльнулся, глядя на него и стараясь выглядеть как можно увереннее. Ремни его кресла были устроены немного сложнее: пришлось привести в действие подушки безопасности подлокотников и инерционные поля. Он нахлобучил на голову откинутый шлем и услышал, как тот прошипел, защелкнувшись.

– Бог ты мой, – сказал Вабслин, медленно переводя взгляд с Хорзы на почти однообразную поверхность стены парковки, выведенную на главный экран. – Черт возьми, я надеюсь, ты не собираешься сделать то, о чем я подумал.

Хорза не ответил и нажал кнопку связи со столовой.

– Все в порядке?

– Почти, Крейклин, только… – ответила Йелсон; Хорза отключил связь.

Он облизнул губы, взялся руками в перчатках за штурвал, вдохнул в грудь побольше воздуха и нажал кнопки пуска трех ядерных двигателей «ТЧВ». Перед тем как двигатели заревели, Вабслин успел сказать:

– Боже мой, ты…

Экран мигнул, потемнел, снова мигнул. Задняя стена парковки освещалась тремя потоками плазмы, выбрасываемыми из-под корабля. Пилотская кабина заполнилась грохотом, напоминающим раскаты грома; он пошел отдаваться по всему кораблю. Два внешних двигателя, сопла которых были направлены вниз, создавали основную тягу; они извергали огонь на палубу стоянки, выбрасывая оттуда машины и оборудование, швыряя их об стены и подкидывая к крыше. Ослепляющие потоки пламени под кораблем постепенно стали ровными. Носовой двигатель, использовавшийся только для подъема, поначалу произвел несколько хаотичных выхлопов, но потом заработал устойчиво, прожигая дыру в тонком слое сверхплотного материала, покрывавшего пол стоянки. «Турбулентность чистого воздуха» шевельнулась, как просыпающееся животное. Корабль застонал, затрещал, поднимая собственную массу. На экране было видно, как по стене и крыше мечется огромная тень – это вырывалось адское пламя из сопла носового ядерного двигателя. Видимость на стоянке стала ухудшаться из-за клубящихся облаков газа, которые поднимались от горящего оборудования. Хорза удивился тому, что стены выдержали. Он включил носовой лазер и одновременно увеличил тяговую мощность.

Экран вспыхнул ярким светом. Стена впереди раскрылась, как цветок, снятый в режиме замедленной съемки; огромные лепестки упали на корабль, на нос посыпались миллионы осколков, принесенные ударной волной от разрушения дальней части стены. И в этот же миг «Турбулентность чистого воздуха» стала подниматься. На приборе, показывающем нагрузку на опору, возникли нули, а потом его экран почернел – опоры, раскалившиеся добела от жары, убрались внутрь. С воем включились системы экстренного охлаждения. Корабль начал ложиться на бок, сотрясаясь от работы собственных двигателей и от ударов о корпус всевозможных обломков. Видимость впереди улучшилась.

Хорза выровнял корабль, потом включил на полный газ задние двигатели, направляя часть мощности выхлопа назад, в сторону дверей стоянки. На экране заднего обзора было видно, что двери раскалены добела. Хорзе очень хотелось направиться туда, но развернуться и пробить эти двери – для корабля подобный маневр вполне мог стать самоубийственным, и к тому же разворот в таком небольшом пространстве был просто невозможен. Даже двигаться по прямой было невероятно трудно…

Дыра была недостаточно велика. Хорза видел, как она надвигается на него, и сразу принял решение. Он нажал трясущимся пальцем на кнопку управления лазерным лучом в штурвале, довел диаметр луча до максимума и опять нажал кнопку «выстрел». Экран снова затопило светом по всему периметру дыры. Нос корабля, а потом и весь корпус просунулись сквозь отверстие, и «ТЧВ» оказалась на другой стоянке. Хорза ждал, не ударит ли что-нибудь по сторонам крыши вокруг расплавленной дыры, но ничего такого не случилось. Они прошли мимо на своих трех огненных столбах, разбрасывая перед собой свет, обломки и облака дыма. Темные волны ударили по шаттлам: парковка, через которую они теперь медленно двигались, была заставлена шаттлами всех форм и размеров. Корабль проплыл над аппаратами, разбивая и расплавляя их.

Хорза ощущал присутствие Вабслина на соседнем кресле: тот сидел, вперившись в экран, показывающий вид впереди, и вытянув ноги далеко вперед – так, что его колени упирались в консоль снизу. Руки Вабслина образовали что-то вроде замка над его головой, и пальцы одной руки вцепились в бицепсы другой. Когда Хорза повернул голову и, ухмыльнувшись, посмотрел в сторону Вабслина, то увидел на его лице маску страха и недоумения. Вабслин в ужасе показывал на главный экран.

– Смотри! – крикнул он, перекрывая шум.

«ТЧВ» дрожала и раскачивалась под воздействием сверхразогретого вещества, извергающегося из ее корпуса. Теперь, когда вокруг был воздух, двигатели использовали атмосферу для генерирования плазмы, и в замкнутом объеме парковки создаваемой турбулентности было достаточно, чтобы сотрясать корабль.

Впереди показалась другая стена, надвигающаяся на них быстрее, чем хотелось бы Хорзе. Они снова чуть легли на бок, Хорза опять уменьшилдиаметр луча и выстрелил, одновременно выравнивая корабль. Стена засветилась по краям лазерного луча; потолок и пол парковки засверкали петлями пламени в тех местах, куда попал лазер, и десятки припаркованных перед кораблем шаттлов запульсировали от света и жара.

Стена впереди стала медленно падать назад, но «ТЧВ» двигалась быстрее, чем разрушалась стена. У Хорзы перехватило дыхание, он попытался сбросить тягу. Он слышал, как заскулил Вабслин, когда нос корабля ударил в середину стены, пока еще целую. Когда корабль начал таранить стену, изображение на главном экране стало наклонным. Потом нос все же пробил препятствие, «ТЧВ» задрожала, как животное, стряхивающее воду со своей шкуры, и они с трудом протиснулись на еще одну стоянку, которая была абсолютно пуста. Хорза чуть форсировал двигатели, нажал пару раз на кнопку лазера, направив его на следующую стену, и с удивлением увидел, что эта стена, в отличие от предыдущих, падает не от них, а на них. Словно громадный разводной мост, ведущий к воротам замка, стена, охваченная огнем, целиком рухнула на пол пустой стоянки. В вихрях пара и газа над верхушкой падающей стены возникла гора воды и гигантской волной хлынула на приближающийся корабль.

Хорза услышал собственный крик. Он дал полный газ и до упора нажал на кнопку лазера.

«ТЧВ» рванулась вперед. Корабль скользнул поверх набегающей на него воды, а жара плазмы, встретившейся с жидкостью, оказалось достаточно, чтобы наполнить кипящим туманом все парковки, ставшие единым пространством после таранов корабля. Вода продолжала прибывать, «ТЧВ» скрежетала над ней, а воздух вокруг корабля наполнялся невероятно горячим паром. Показания датчика наружного давления скакали вверх с такой скоростью, что глаз не успевал их отслеживать; лазер превращал в пар все больше и больше воды перед кораблем, и наконец с грохотом, достойным конца света, рухнула следующая стена, подточенная действием лазера и опрокинутая давлением пара. «Турбулентность чистого воздуха» покинула туннель из нескольких парковок, созданный ею, как пуля – ружейный ствол.

Двигатели извергали пламя. Промчавшись сквозь облако газа и пара, которое быстро осталось позади, корабль с ревом ворвался в заполненный воздухом каньон – пространство между высокими стенами дверей парковочной зоны и уже вскрытыми отсеками. Он освещал стены и облака на несколько километров, ревя тремя огненными глотками, и, казалось, волочил за собой волну воды и тучу пара, газа и дыма, словно извергнутую вулканом. Вода падала, монолит ее разбился на несколько тяжелых бурунов, потом превратился в брызги, и наконец – в дождь и водяные пары, которые ринулись вслед за громадными дверями стоянки: те обрушились, точно пара карт, и перевернулись в воздухе. «ТЧВ» протискивалась вперед, вкручиваясь, ввинчиваясь в воздух, чтобы прорваться к дальней стене парковочных дверей на другом конце гигантского каньона. И тут двигатели задрожали и заглохли. «Турбулентность чистого воздуха» начала падать.

Хорза жал на все кнопки, но ядерные двигатели не отзывались. На экране была видна стена дверей, ведущих на другие парковки, с одной стороны, потом воздух и облака, потом стена дверей вдоль другой стороны. Они вошли в спин. Хорза, сражаясь с пультом управления, бросил взгляд на Вабслина. Инженер смотрел на главный экран с безумным лицом.

– Вабслин! – выкрикнул Хорза.

Ядерные двигатели по-прежнему не отзывались.

– Ааа! – Вабслин словно проснулся и только теперь понял, что они теряют управление. – Попробуй режим полета! – прокричал он. – А я сейчас попробую стартеры! Наверно, двигатели заглохли от избытка давления.

Хорза насиловал рукоятки, а Вабслин пытался заново запустить двигатели. На экране в бешеной пляске крутились стены, облака под кораблем быстро приближались. Под кораблем. В самом деле, под кораблем – неподвижный, плоский слой облаков. Хорза продолжал возиться с пультом.

И вот носовой двигатель вернулся к жизни; он дико взвыл, бросив вращающийся корабль к одной из сторон искусственного ущелья со стенами и дверями парковок в ней. Хорза отключил тягу, пытаясь выровнять корабль при помощи не двигателя, а оперения, потом нацелил его вниз и снова нажал на кнопки лазера. Облака, несущиеся навстречу кораблю, замерцали. Хорза закрыл глаза, продолжив работать лазером.

«Цели изобретений» были громадным кораблем, имевшим три практически не сообщавшихся между собой уровня. Каждый имел в глубину более трех километров, на каждом поддерживалось одинаковое атмосферное давление, потому что иначе перепад давления между низом и верхом гигантского корабля был бы таким же, как на стандартной планете – между побережьем моря и вершинами высочайших гор. И все равно, на «Целях» между основанием и верхом каждого атмосферного уровня существовала разница в три с половиной тысячи метров, что делало резкие перемещения на транспортной трубе от крыши к основанию нежелательными. В гигантской открытой пещере, которую представляла полая середина всесистемного корабля, уровни давления определялись не чем-то материальным, а силовыми полями, чтобы суда могли перемещаться с одного на другой, не покидая корабля. Как раз в направлении одной из этих границ, отмеченных облаком, падала «Турбулентность чистого воздуха».

Стрельба из лазера не принесла никакой пользы, хотя Хорзе это было еще неизвестно. Отверстие в силовом поле открыл, пропуская падающий корабль, компьютер Вавача, которому Разумы Культуры передали контроль за ситуацией внутри всесистемника. Компьютер сделал это исходя из ошибочного предположения, что, пропустив взбесившийся корабль и не допустив его столкновения с силовым полем, он тем самым минимизирует ущерб, причиненный «Целям изобретений».

В середине неожиданно образовавшегося урагана облаков и воздуха, окруженная собственным маленьким вихрем, «ТЧВ» прорвалась из плотной атмосферы в нижней части одного уровня в разреженную – то была верхняя часть уровня, расположенного ниже. Следом за кораблем туда же засосало воронку воздуха с клочьями облаков, похожую на направленный внутрь взрыв. Хорза снова открыл глаза и с облегчением увидел, что вдалеке показалось дно всесистемника, а показатели тяги ядерных двигателей на экране растут. Он снова увеличил тягу, не тронув на сей раз носовой двигатель. Два основных прибавили обороты, и Хорзу слегка отбросило назад; он повис на силовых полях системы безопасности. Он задрал нос корабля, и дно вдалеке постепенно исчезло из вида, а вместо него появилась очередная стена с открытыми дверями парковок. Эти двери были гораздо больше, чем на предыдущем уровне, и за ними в громадных ангарах Хорза видел большие космические корабли, теряющиеся в освещенных пространствах или возникающие из них.

Хорза смотрел на экран, ведя «Турбулентность чистого воздуха», как самолет. Они быстро двигались по громадному – больше километра в ширину – коридору. Сверху, километрах в полутора, висел слой облаков. В том же пространстве вместе с ними медленно двигались космические корабли, некоторые на собственных антигравитационных полях, но большинство – при помощи легких буксиров. Все перемещались медленно, без суеты, и только «ТЧВ» нарушала спокойствие внутри гигантского всесистемника, несясь в воздухе на двух мечах сверкающего пламени, которое вырывалось из раскаленных добела сопел. Впереди были еще одни, огромные, как утес, двери ангара. Хорза посмотрел на кривую на главном экране и начал пологий левый поворот, одновременно чуть нырнув, чтобы перейти на более низкий уровень этого каньона, еще более широкого, чем прежний. Они обогнали клипер, медленно буксируемый к открытому главному причалу вдалеке; оставшийся позади корабль покачивался в перегретом воздухе. Стена с дверьми и открытыми проемами наклонилась в их сторону, когда Хорза заложил вираж покруче. Впереди Хорза увидел что-то, напоминающее рой насекомых: сотни крохотных черных точек, парящих в воздухе.

За ними, в пяти, а то и в шести километрах, располагалась черная плоскость в тысячу квадратных метров, на границах которой виднелись неторопливо мигающие полосы приглушенного белого света. То был выход из «Цели изобретений», и он лежал прямо по курсу.

Хорза вздохнул и почувствовал, как все его тело расслабилось. Если только их не перехватят, они прорвались. Еще немного везения, можно будет убраться с самого орбиталища. Он дал газу, направляя корабль к чернильному квадрату вдалеке.

Вабслин, преодолевая силу ускорения, внезапно подался вперед и нажал несколько кнопок. Экран на его консоли увеличил изображение в центральной части главного экрана, демонстрируя то, что находится впереди.

– Это люди! – закричал он.

Хорза посмотрел на него и нахмурился.

– Что?

– Люди! Это люди! Наверно, на антигравах! Мы движемся прямо на них.

Хорза метнул взгляд на экран Вабслина. И правда: черное облако, почти целиком заполнявшее экран, состояло из людей, медленно двигающихся в воздухе, одетых в скафандры или обычные одежды. Тысячи людей. Хорза видел их в километре перед собой; корабль быстро приближался к ним. Вабслин впился в экран взглядом, махая людям рукой.

– Уходите! Уходите! – кричал он.

Хорза не знал, как обойти летящих людей – ни сверху, ни снизу не было достаточно места. То ли они играли в какую-то странную игру, связанную с парением в воздухе, то ли просто развлекались. В любом случае, их было слишком много, они занимали слишком большое пространство, и расстояние между ними и кораблем сокращалось.

– Черт! – сказал Хорза.

Он приготовился заглушить задние плазменные двигатели, прежде чем «Турбулентность чистого воздуха» врежется в это человеческое облако. Если повезет, они пройдут сквозь него на инерции, после чего он снова включит двигатели – тогда сожженных будет гораздо меньше.

– Нет! – закричал Вабслин.

Он скинул ремни безопасности, прыгнул к Хорзе и вцепился в штурвал. Хорза попытался отшвырнуть коренастого инженера в сторону, но ему это не удалось. Штурвал оказался вырванным из рук Хорзы, изображение на главном экране заплясало перед ним: нос корабля уклонился в сторону от черного квадрата выхода, в сторону от огромного облака летящих людей и нацеливался теперь на стену, где ярко горели входы в главную причальную стоянку. Хорза шарахнул Вабслина локтем по голове, и тот, оглушенный, свалился на пол. Хорза выхватил штурвал из мигом ослабевших пальцев инженера, но поворачивать было уже слишком поздно. Хорза выровнял машину и прицелился. «Турбулентность чистого воздуха» рванулась к открытой главной стоянке, промчалась через распахнутые ворота и пронеслась над остовом перестраиваемого космического корабля. Пламя из сопел «ТЧВ» везде вызывало пожары, опаляло волосы, прожигало одежды и ослепляло незащищенные глаза.

Краем глаза Хорза видел Вабслина, который лежал без сознания на полу и чуть покачивался в такт неровному движению «ТЧВ» вдоль полукилометровой главной стоянки. Двери следующих стоянок были открыты. Они летели по двухкилометровому туннелю над перевезенными сюда ремонтными доками одного из эванотских кораблестроителей. Хорза не знал, что их ждет в дальнем конце, но видел, что, прежде чем они доберутся туда, им придется пролететь над большим космическим кораблем, который занимал чуть ли не всю третью стоянку. Хорза направил сопла вверх, отчего корабль стал замедлять ход. Две струи огня мелькали по обе стороны главного экрана – ядерная мощь двигателей тащила корабль вперед. Незакрепленное тело Вабслина каталось по полу, наконец его заклинило между консолью инженера и его сиденьем. Мутатор задрал нос «ТЧВ», когда увидел, как на них надвигается туповатая морда космического корабля, припаркованного внизу.

«Турбулентность чистого воздуха» приблизилась к крыше, пройдя между ней и верхом корабля, перевалилась на другую сторону туннеля, хотя и продолжая замедляться, потом проскочила вдоль оставшейся части стоянки и оказалась в еще одном коридоре, заполненном воздухом. Коридор был слишком узким. Хорза снова заставил корабль нырнуть, увидел надвигающееся дно и нажал на пусковую кнопку лазера. «ТЧВ», сотрясаясь, проломилась через поднимающееся облако сверкающих обломков. Плотный Вабслин выкатился из-под консоли и снова покатился к задней двери мостика.

Поначалу Хорза решил, что они наконец-то выбрались, но ошибся: они оказались в зоне, которая в Культуре называется Общим причалом.

«ТЧВ» завалилась еще раз, потом выровнялась. Корабль вырвался в пространство, которое на вид было обширнее, чем основное внутреннее помещение всесистемника. Теперь они летели над причалом, куда поместили мегакорабль – тот самый мегакорабль, который Хорза видел на экране в столовой, когда его поднимала из воды сотня древних подъемников Культуры.

У Хорзы появилось время осмотреться. Тут было много места, много помещений и много времени. Мегакорабль покоился на палубе гигантского причала, напоминая собой небольшой город, построенный на громадной металлической плите. «Турбулентность чистого воздуха» пролетела над кормой мегакорабля, мимо туннелей с винтами диаметром в десятки метров, над стороной заднего утлегаря, к которому был причален прогулочный катер, ожидающий возвращения на воду, над башнями и шпилями надстройки, потом над носом. Хорза посмотрел вперед. Ворота, если только это были ворота, находились впереди, в двух километрах. Такое же расстояние отделяло «ТЧВ» от днища и крыши; до стен было километра четыре. Хорза пожал плечами и снова проверил лазер. Он понял, что уже едва ли не наслаждается происходящим. «Какого черта?» – подумал он.

Лазеры проделали дыру в стене перед «ТЧВ» и медленно расширяли пролом, в который и направлял корабль Хорза. Вокруг отверстия начал образовываться воздушный вихрь; приблизившись, корабль попал в небольшой горизонтальный циклон, и его слегка закрутило. Наконец он прошел сквозь пролом и оказался в космосе.

Окруженная быстро исчезающим пузырем из воздуха и кристаллов льда, «ТЧВ» рванулась прочь от корпуса всесистемника, устремляясь наконец в вакуум и размытую сверканием звезд черноту. Позади них силовое поле затянуло дыру, которую проделал корабль, прорываясь через ворота общего причала. Хорза чувствовал, как дают сбои плазменные двигатели по мере выработки запаса наружного воздуха; потом включилась подача из внутренней емкости, и двигатели заработали ровно. Он собирался уже вырубить их и постепенно переходить на гипердвигатели, когда в его наушниках раздался треск.

– Говорит полиция порта Эванот. Слушай внимательно, сукин сын: не меняя курса, сбрось скорость. Полиция порта Эванот приказывает сбежавшему кораблю: остановиться, не меняя курса. Не…

Хорза потянул на себя штурвал, выводя «ТЧВ» на широкую кривую ускорения над кормой всесистемника. Корабль выбрался из зоны выхода площадью в квадратный километр. Вабслин застонал, в очередной раз проехав по полу мостика, когда «ТЧВ» задрал нос вверх, направляясь к лабиринту заброшенных причалов и кранов порта Эванот. Корабль на ходу повернулся, все еще слегка подрагивая от вращения, приданного ему вихрем воздуха, который вырвался из пространства главной стоянки. Хорза остановил вращение, только приблизившись к верхушке петли; портовые сооружения быстро приближались, а потом, когда корабль выровнялся, замелькали под его брюхом.

– Сбежавший корабль! Это последнее предупреждение! – взревели наушники. – Немедленно остановитесь, или от вас мокрого места… Бог мой, он направляется к…

Наушники замолчали. Хорза усмехнулся про себя. Он и в самом деле направлялся в узкое пространство между нижней частью порта и верхушкой всесистемника. «Турбулентность чистого воздуха» пронеслась между соединениями транспортных труб, лифтовых шахт, чуть не задевая за портальные краны, транзитные площадки, прибывающие шаттлы. На извергающих пламя ядерных двигателях, выведенных на максимум, Хорза бросил свой маленький корабль в те самые несколько сотен метров плотно набитого пространства между орбиталищем и всесистемником. Задний радар пискнул, принимая отраженные сигналы.

Две башни, висевшие под орбиталищем наподобие перевернутых небоскребов, между которыми Хорза направлял «ТЧВ», внезапно вспыхнули светом, рассыпаясь на куски. Хорза вжался в свое кресло, ввинчивая корабль в пространство между двумя тучами обломков.

– Это было предупреждение, – снова затрещал голос в наушниках. – В следующий раз тебя прихлопнут, гонщик. Понял?

«ТЧВ» пронеслась над унылой, серой, пологой равниной: то был нос «Целей», самое его начало. Хорза развернул корабль и направил его вниз, вдоль серого склона. Сигнал заднего радара замолк на короткое время, потом запищал снова.

Хорза снова перевернул корабль. Вабслин, чьи руки и ноги чуть подрагивали, упал на потолок кабины и застрял там, напоминая муху, а Хорза тем временем выписывал часть наружной петли.

«ТЧВ» на всех парах несся прочь от порта орбиталища и громады всесистемника, направляясь в космос. Хорза вспомнил о вещах Бальведы и тут же потянулся к консоли, включив систему опорожнения вакуум-провода. Экран показал, что все его содержимое выброшено наружу. На экране заднего вида между двумя перьями плазменного огня появилось какое-то пламя. Задний радар настойчиво пищал.

– Адью, недоумок! – раздался голос в наушниках, и Хорза резко бросил корабль в сторону.

Экран заднего вида побелел, потом почернел. Главный экран пульсировал всеми цветами, по нему скакали ломаные линии. Наушники в шлеме Хорзы, как и наушники, вделанные в кресло, надрывались воем. Все приборы на консоли мигали, изображение на них плясало.

Хорзе на мгновение даже показалось, что их сбили, но двигатели продолжали работать, изображение на главном экране стало проясняться, приходили в себя и другие приборы. Измерители радиации мигали и бикали. Монитор повреждений указывал, что датчики были выведены из строя сильнейшей волной излучения.

Хорза начал понимать, что случилось, когда задний радар возобновил работу, но больше не пищал. Хорза откинул голову и расхохотался.

В сумке Бальведы и в самом деле была бомба. Взорвалась она потому, что попала в плазменный след «ТЧВ», или потому, что кто-то (скорее всего, тот, кто пытался не выпустить корабль со всесистемника) взорвал ее дистанционно – когда «ТЧВ» достаточно удалилась от «Целей», чтобы не вызвать больших разрушений? Хорза не знал. Как бы там ни было, но этот взрыв, похоже, уничтожил преследовавшие их полицейские корабли.

Громко смеясь, Хорза гнал «ТЧВ» подальше от огромного кольца ярко освещенного орбиталища, направляясь к звездам и готовя к включению гипердвигатели – вместо плазменных. Вабслин снова лежал на полу. Одна его нога зацепилась за подлокотник его же кресла, и он слабо постанывал.

– Мамочка моя, – сказал он. – Мамочка, скажи, что мне это только снится…

Хорза засмеялся еще громче.

– Ты псих, – выдохнула Йелсон, тряхнув головой. Глаза ее были широко раскрыты. – Я еще не видела, чтобы ты такое выдавал. Ты свихнулся, Крейклин. Я ухожу с корабля. Немедленно. Черт! Жаль, что я не ушла вместе с Джандралигели. К Галсселу… Можешь высадить меня при первом же заходе куда-нибудь.

Хорза устало сидел во главе стола в столовой. Йелсон сидела на другом его конце, под экраном, который показывал то же, что и главный экран пилотской кабины. Гипердвигатели «ТЧВ» работали на полную мощность, и корабль был уже в двух часах пути от Вавача. После гибели полицейских кораблей новой погони за ними не снарядили, и теперь «ТЧВ» постепенно ложился на курс, выбранный Хорзой, – к зоне военных действий, к кромке Сверкающего Берега, к Миру Шкара.

Доролоу и Авигер никак не могли прийти в себя. Оба, женщина и старик, смотрели на Хорзу так, будто он держал их под прицелом. Рты у них были раскрыты, глаза остекленели. По другую сторону от Йелсон в кресле, повиснув на ремнях и уронив голову на грудь, сидела Перостек Бальведа.

В столовой царил кавардак. «ТЧВ» не подготовили к резкому маневрированию, ни один предмет не был закреплен. Тарелки и контейнеры, пара ботинок, перчатка, наполовину размотанные катушки с пленкой, всевозможный инструмент и всякая мелочь валялись в беспорядке здесь и там. Йелсон получила удар по голове, по лбу у нее стекала струйка крови. В последние два часа Хорза никому не позволял никуда уходить, разве что в туалет – ненадолго. Он приказал всем оставаться там, где им положено быть по расписанию, пока «ТЧВ», маневрируя и резко меняя направление, уходил подальше от Вавача. Плазменные двигатели и лазерную пушку Хорза держал наготове, но их больше никто не преследовал. Наконец он решил, что они отошли уже достаточно далеко и могут двигаться на гипердвигателях по прямой.

Он оставил Вабслина в кабине – приводить, насколько это возможно, в порядок пострадавшие системы «Турбулентности чистого воздуха». Инженер извинился за то, что пытался перехватить штурвал, и вел себя тише воды ниже травы. Стараясь не встречаться с Хорзой взглядом, он разложил по своим местам то, что валялось на полу, затолкал назад торчавшие из-под консоли провода. Хорза сообщил Вабслину, что тот чуть не убил их всех, но, с другой стороны, и сам он тоже был близок к этому, так что на сей раз лучше обо всем этом забыть. Главное, что они остались живы. Вабслин кивнул и сказал, что не понимает, как им это удалось. Он не мог поверить, что корабль не получил серьезных повреждений. Сам Вабслин так легко не отделался – все его тело было покрыто синяками.

Хорза сел, закинул ноги на соседнее сиденье и сказал Йелсон:

– Боюсь, первый порт, куда мы попадем, будет довольно мрачным и практически безлюдным. Не думаю, что тебе захочется там остаться.

Йелсон положила тяжелый пистолет-парализатор на столешницу.

– И куда же это мы направляемся, черт тебя возьми? Что тут происходит, Крейклин? Что это за безумные скачки на всесистемнике ты устроил? Что здесь делает она? При чем тут Культура?

Йелсон кивнула на Бальведу; закончив говорить, она стала ждать ответа, а Хорза сидел, не сводя глаз с агента Культуры. Авигер и Доролоу, как и Йелсон, вопросительно смотрели на Хорзу.

Прежде чем Хорза успел ответить, из коридора, ведущего в жилой отсек, появился маленький автономник.

Он вплыл в помещение, оглядел столовую и водрузился на столе, в самом его центре.

– Мне показалось, тут говорят, что настало время для объяснений, – сказал он и обратился лицевой стороной к Хорзе.

Хорза отвел взгляд от Бальведы, посмотрел на Авигера и Доролоу, потом на Йелсон и автономника.

– Ну что ж, вы все теперь можете узнать, что мы направляемся на планету, которая называется Мир Шкара. Это Планета Мертвых.

Йелсон смотрела на него недоумевающим взглядом. Авигер сказал:

– Я слышал о таких планетах. Но нас туда не пропустят.

– Вы только усугубляете ситуацию, – сказал автономник. – На вашем месте, капитан Крейклин, я бы вернулся на «Цели изобретений» и сдался. Я не сомневаюсь, что суд будет справедливым.

Хорза не обратил на его слова внимания. Он вздохнул, обвел взглядом столовую, вытянул ноги и зевнул.

– Мне жаль, что вы, возможно, будете доставлены туда против вашей воли, но я должен попасть на Мир Шкара и не смогу никуда зайти, чтобы высадить вас. Вам всем придется лететь туда со мной.

– Как это – придется? Как это? – забеспокоился маленький автономник.

– Да, – поглядел на него Хорза. – Боюсь, что так.

– Но мы и близко подойти к тому месту не сможем, возразил Авигер. – Они туда никого не пускают. Вокруг планеты есть какая-то зона, куда не впускают людей.

– Доберемся – посмотрим, – улыбнулся Хорза.

– Ты не отвечаешь на мои вопросы? – сказала Йелсон. Она снова посмотрела на Бальведу, потом на пистолет, лежащий на столе. – Я отключала эту бедолагу каждый раз, когда она приоткрывала глаза, и хочу знать, для чего я это делала.

– Чтобы это объяснить, потребуется некоторое время, но в конечном счете все сводится к тому, что на Мире Шкара есть кое-что, необходимое и идиранам, и Культуре. У меня с идиранами… договор, соглашение: я обязался добраться туда и найти эту вещь.

– Вы и в самом деле псих, – недоуменно сказал автономник. Он приподнялся над столом и оглянулся, чтобы видеть остальных. – Он и в самом деле сумасшедший!

– Идиране наняли нас – тебя, — чтобы заполучить какую-то вещь? – недоверчиво спросила Йелсон.

Хорза посмотрел на нее и улыбнулся.

– И ты хочешь сказать, что эта женщина, – Доролоу показала на Бальведу, – была послана Культурой, чтобы присоединиться… проникнуть к нам… Ты это серьезно?

– Серьезно. Бальведа искала меня. А еще Хорзу Гобучула. Она хотела попасть на Мир Шкара или не допустить туда нас. – Хорза посмотрел на Авигера. – Кстати, в ее вещах и в самом деле была бомба; она взорвалась, как только я опорожнил вакуум-проводы. Эта бомба и уничтожила полицейские корабли. Мы все получили дозу радиации, но ничего смертельного.

– А что насчет Хорзы? – спросила Йелсон, мрачно глядя на него. – Ты соврал про него или в самом деле с ним встречался?

– Он жив, как и все мы.

Из дверей, ведущих в кабину, появился Вабслин; извиняющееся выражение все еще не сходило с его лица. Он кивнул Хорзе и сел рядом с ним.

– Похоже, все в порядке, Крейклин.

– Хорошо, – сказал Хорза. – А я тут всем только что говорил о нашем путешествии на Мир Шкара.

– Ого, – сказал Вабслин. – Да. – Он пожал плечами, поглядев на остальных.

– Крейклин, – сказала Йелсон, наклоняясь над столом и внимательно глядя на Хорзу, – ты, черт тебя подери, чуть нас всех не укокошил хер знает сколько раз. И видимо, ты угробил-таки несколько человек во время этих своих… акробатических упражнений в замкнутом пространстве. Ты всучил нам какого-то секретного агента Культуры. Ты практически берешь нас в заложники, направляясь на планету, которая находится в самой гуще военных действий, и собираешься искать там кое-что, крайне интересующее обе стороны… Так вот, если идиране обращаются за помощью к жалкой горстке второсортных наемников, то положение их, видно, отчаянное. А если попытка задержать нас на стоянке – это происки Культуры, то там, должно быть, до смерти перепуганы: рискнули нейтралитетом «Целей» и нарушили собственные же драгоценные правила ведения войны. Может, тебе известно, что происходит, и ты считаешь – риск того стоит, а я не знаю ничего, и мне не нравится, когда меня заставляют играть втемную. Давай посмотрим правде в глаза: что бы ты ни затевал в последнее время, все шло прахом. Хочешь рисковать собственной жизнью – бога ради, но ты не имеешь никакого права рисковать еще и нашими. Хватит. Может, мы все вовсе не хотим становиться на сторону идиран, но даже если бы мы и предпочитали их Культуре, никто из нас не нанимался в самый разгар войны вот так вдруг сражаться за них. Черт тебя побери, Крейклин, мы не… вооружены и не подготовлены для драки с этими ребятами.

– Я это знаю, – сказал Хорза. – Но мы не собираемся участвовать в военных действиях. Барьер Тишины вокруг Мира Шкара достаточно велик, и вести наблюдение на всей его протяженности просто невозможно.

Мы зайдем в случайно выбранном направлении, и к тому времени, когда нас обнаружат, будем уже вне пределов досягаемости, какие бы корабли у них ни были. Даже весь Главный флот не сможет нас задержать. То же самое случится и на выходе.

– Ну да, – сказала Йелсон, откидываясь к спинке своего кресла, – ты хочешь сказать, что это будет легкая прогулка.

– Может, и хочу, – рассмеялся Хорза.

– Эй, – сказал вдруг Вабслин, глядя на экран терминала, который он только что вытащил из кармана. – Уже почти время!

Он встал и исчез в дверях, ведущих в пилотскую кабину. Через несколько минут изображение на экране столовой изменилось, поплыло и замерло, и наконец появился Вавач. Громадное орбиталище висело в воздухе, темное и сверкающее одновременно, полное ночи и дня, голубизны, белизны и черноты. Взгляды всех были прикованы к экрану.

Вабслин вернулся и снова сел на свое место. Хорза почувствовал приступ усталости. Его тело жаждало отдыха, долгого отдыха. Мозг все еще трещал от напряжения и количества адреналина, которое потребовалось, чтобы провести «ТЧВ» по «Целям изобретения». Но пока что Хорза не мог позволить себе отдохнуть. Он не мог решить, как лучше поступить в сложившейся ситуации. Сказать им, кто он такой, сказать им правду – что он мутатор, что он убил Крейклина? Насколько они преданы вожаку, которого все еще считают живым? Больше всех, наверно, Йелсон, но она точно будет рада тому, что он, Хорза, жив… И в то же время именно она сказала, что члены отряда, возможно, вовсе не солидарны с идиранами… Она никогда не демонстрировала особых симпатий к Культуре, но, может, теперь ее взгляды переменились.

Он мог бы даже мутировать в обратную сторону. Им предстоял довольно долгий перелет: за это время он вполне успеет трансформироваться в Хорзу и, может быть, с помощью Вабслина перепрограммировать идентификатор компьютера. Но следует ли говорить им… следует ли посвящать их в его историю? А Бальведа – что делать с ней? У него прежде были кое-какие соображения на ее счет – ее можно было использовать как заложницу, поторговаться с Культурой, – но теперь они, похоже, выкарабкались, и следующая остановка будет на Мире Шкара, где Бальведа в лучшем случае станет обузой. Следовало бы убить ее теперь, но он знал, что, во-первых, остальные воспримут это плохо, особенно Йелсон. А во-вторых, он знал (хотя и не желал себе признаваться), что лично для него убийство этого агента Культуры стало бы тяжелым испытанием. Они были врагами, оба нередко ходили на волосок от смерти и даже и пальцем не шевельнули бы, чтобы помочь друг другу, но убийство – это совсем другое дело.

А может, он только хотел делать вид, что это совсем другое дело; может, он сделает это и глазом не моргнув, и все эти дурацкие разговоры о товариществе между людьми, делающими одну работу, пусть и по разные стороны баррикад, не стоят выеденного яйца. Он открыл было рот, чтобы попросить Йелсон еще раз оглушить агента Культуры, но тут Вабслин сказал:

– Началось.

И орбиталище Вавач стало распадаться у них на глазах.

Изображение на экране столовой представляло собой компенсированную версию для гиперпространства. Поэтому, уже находясь вне системы Вавач, они наблюдали за происходящим практически в реальном времени. Точно в назначенный час невидимый, неназванный и в полной мере подготовленный к войне всесистемный корабль, находившийся где-то вблизи планетной системы Вавача, начал бомбардировку. Это наверняка был всесистемник класса «океан», тот самый, что несколько дней назад рассылал сообщение, которое они видели на экране в столовой, направляясь на Вавач. А значит, этот корабль был гораздо меньше гиганта «Цели изобретений», который с военной точки зрения давно устарел. Корабль класса «океан» вполне мог разместиться на общем причале «Целей», но если на большем корабле (который сейчас находился уже в часе пути от орбиталища) было полно людей, то корабли класса «океан» были начинены другими кораблями и различным оружием.

На орбиталище обрушилась гиперсеточная интрузия. Хорза замер перед экраном, который вдруг ослепительно вспыхнул. Вся его поверхность превратилась в одно светлое пятно, но наконец датчики справились с внезапно возросшей яркостью. Хорза почему-то думал, что Культура рассечет орбиталище гиперсеточным огнем, а потом рассеет остатки, взорвав их с помощью антивещества. Но Культура поступила иначе. По всей ширине дневной стороны орбиталища прошла одна-единственная линия ослепительного белого света – тонкий огненный клинок, орудие беззвучного уничтожения. Вокруг нее сразу же образовались чуть более темные, но все же очень белые облака. Эта световая линия была частью координатной гиперсетки, нитью чистой энергии, являвшейся подложкой для всей вселенной, энергии, отделявшей эту вселенную от более молодой, чуть меньшей вселенной внизу, состоявшей из антивещества. Культура, как и идиране, с некоторых пор могла отчасти использовать эту чудовищную энергию, нить которой, выхваченная из ниоткуда и наброшенная на трехмерную вселенную, появилась здесь, на орбиталище, и внутри его. Она раскаляла воду в Кругоморе, расплавляла двухтысячекилометровую прозрачную стену, превращала в ничто весь материал основания толщиной в тридцать пять тысяч километров.

Вавач, этот обруч в четырнадцать миллионов километров по окружности, начал разматываться, превращаясь в разрезанную цепь.

Ничто больше не держало Вавач. Его собственное вращение, источник его ночного/дневного цикла и искусственной гравитации, теперь стало той самой силой, которая разрывала орбиталище на части. Вавач устремлялся в пространство со скоростью около ста тридцати километров в секунду, раскручиваясь, как отпущенная пружина.

Снова появилась багровая линия огня, потом еще, еще и еще раз, методично прокладывая себе путь вокруг орбиталища с того места, куда пришелся первый удар, аккуратно рассекая все орбиталище на квадраты со стороной в тридцать пять тысяч километров. Каждый из них представлял собой сэндвич из триллионов и триллионов тонн сверхплотного материала основания, воды, земли и воздуха.

Вавач раскалялся добела. Сначала огонь, пробежав по координатной гиперсетке, испарил воду, превратившуюся в тучи, потом воздух поднялся над каждым из громадных плоских квадратов, как тяжелый дым от кухонного стола, и водяные пары обратились в лед. Сам океан, не удерживаемый более центростремительной силой, начал смещаться, бесконечно медленно переливаясь через кромку каждой из плит, превращаясь в лед и уносясь в космическое пространство.

Точно направленная сверкающая линия продвигалась все дальше, шла назад, крутясь в обратную сторону, аккуратно рассекала все еще округлые и вращающиеся секции орбиталища неожиданными убийственными вспышками света – света, рожденного за пределами обычной материи.

Хорза вспомнил, как назвал это Джандралигели, когда Ленипобра восторженно говорил о предстоящем разрушении.

«Оружие конца света» – так сказал мондлидицианин. Хорза смотрел на экран, понимая теперь, что тот имел в виду.

Уничтожалось все. Все до последнего. Останки «Олмедреки», столовый айсберг, с которым столкнулся мегакорабль, обломки шаттла с «ТЧВ», тела Миппа и Ленипобры, то, что осталось от тел Фви-Сонга и господина Первого, живые тела остальных Едоков, если только их не спасли… игровая арена Ущерба, причалы, мертвое тело Крейклина, суда на воздушной подушке… животные и рыбы, птицы, микробы – всё-всё; всё либо сгорало, либо превращалось в лед, внезапно обретало невесомость, вихрем уносилось в космическое пространство, улетало, умирало.

Неутомимая огненная нить завершила прохождение по кругу орбиталища и вернулась почти к тому месту, с которого начала. Теперь орбиталище представляло собой розетку из белых плоских квадратов, медленно расползавшихся в разные стороны, к звездам. Четыре сотни отдельных плит быстро замерзающей воды, ила, земли и материала основания разлетались прочь над плоскостью планет системы или под ней, словно некие квадратные миры.

Потом наступил миг упокоения – Вавач умер в одиночестве своего воссиявшего великолепия. Потом в его темном центре возникла еще одна сияющая звезда, раскалившаяся добела, – это колоссальная энергия, сокрушившая орбиталище, ударила по ЦУПРу.

Вавач сверкнул напоследок, как пораженная мишень.

Хорза уже решил было, что Культура удовлетворится этим, но тут экран осветился снова. Все плоские квадраты и ЦУПР взорванного орбиталища вспыхнули ледяным, искрящимся сиянием, словно в каждом из обломков прорезались миллионы крохотных белых звездочек.

Свет погас, и четыре сотни плоских миров с ЦУПРом провалились в небытие, а вместо них возникла сеть кубических форм, удаляющихся друг от друга и от остальной части распадающегося орбиталища.

Эти куски тоже вспыхнули, медленно загорелись миллиардами световых точек, а когда они погасли, остались только малые осколки, разглядеть которые было уже невозможно.

Теперь Вавач представлял собой вспухший и закрученный в спираль диск, состоявший из сверкающих, мерцающих обломков: они медленно разлетались к далеким звездам, напоминая кольцо яркой пыли. Сияющий, вспыхивающий центр кольца делал все вместе похожим на какой-то громадный, лишенный век, немигающий глаз.

Экран мигнул в последний раз, но теперь разглядеть отдельные световые точки стало нельзя. Весь расколотый кольцеобразный мир – теперь нечеткий, разбегающийся в стороны – засветился внутренним жаром, исторгнув из себя торообразное облако, гало белого света с гаснущим зрачком посредине. А потом представление закончилось, и только солнце подсвечивало медленно расцветающий нимб – уничтоженный мир.

Возможно, на других частотах можно было увидеть еще много чего, но экран в столовой был настроен на оптический диапазон. Только Разумы, только звездные корабли могли увидеть полностью всю картину разрушения, только они могли в полной мере оценить происходящее. Из всего диапазона электромагнитного спектра невооруженный человеческий глаз мог видеть чуть больше одного процента: одну октаву излучения из всей громадной клавиатуры тонов. Датчики звездных кораблей воспринимали все происходящее в пределах гораздо большего спектра и при намного более медленной кажущейся скорости. Общая картина разрушения орбиталища, несмотря на всю ее грандиозность с человеческой точки зрения, для животного глаза была фактически потеряна. Представление для машин, подумал Хорза, и ничего другого. Интермедия для машин, черт бы их подрал.

– Чицел… – сказала Доролоу.

Вабслин громко выдохнул и тряхнул головой. Йелсон повернулась и посмотрела на Хорзу. Авигер не мог оторваться от экрана.

– Удивительно, чего можно добиться, если приложить мозги, правда… Хорза?

Сначала он сдуру подумал, что это сказала Йелсон. Но это, конечно же, была Бальведа.

Она медленно подняла голову. Ее глубоко посаженные черные глаза были открыты, но взгляд оставался мутноватым, а тело все еще было привязано ремнями безопасности. Однако голос прозвучал чисто и ровно.

Хорза увидел, что Йелсон потянулась к парализатору на столе. Она дотянулась до пистолета и пододвинула его к себе, но так и не взяла, подозрительно поглядывая на агента Культуры. Авигер, Доролоу и Вабслин тоже смотрели на Бальведу.

– А что, у этого пистолета сели аккумуляторы? – сказал Вабслин.

Йелсон, прищурившись, смотрела на Бальведу.

– У тебя в голове все немного перепуталось, Гравант, или как уж тебя там, – сказала Йелсон. – Это Крейклин.

Бальведа улыбнулась Хорзе. Он сделал непроницаемое лицо. Он не знал, что ему делать. Он чувствовал невыносимую усталость. Любое усилие сейчас было ему не по плечу. Что будет, то будет. Хватит – на сегодня он напринимал достаточно решений.

– Ну как, ты сам им скажешь или это сделаю я? – поинтересовалась Бальведа.

Хорза ничего не ответил – он смотрел Бальведе в лицо. Женщина набрала в грудь воздуха и сказала:

– Ну хорошо, я сама скажу. – Она повернулась к Йелсон. – Его зовут Бора Хорза Гобучул, и он выдает себя за Крейклина. Хорза – мутатор с Хейбора, он работает на идиран вот уже шесть лет. Он мутировал, чтобы стать Крейклином. Полагаю, что ваш настоящий вожак мертв. Хорза, видимо, убил его или просто оставил где-то в Эваноте. Мне очень жаль, – она обвела взглядом остальных, включая маленького автономника, – но если я не ошибаюсь, нам предстоит маленькое путешествие в одно местечко, называемое Мир Шкара. По крайней мере – вам. У меня такое чувство, что мое путешествие может оказаться гораздо короче… и бесконечно дольше. – Бальведа иронически улыбнулась Хорзе.

– Их уже двое? – сказал автономник на столе, не обращаясь ни к кому конкретно. – Я оказался в каком-то древнем музейном экспонате с двумя психами?

– Вранье, – сказала Йелсон, не обращая внимания на машину и впившись взглядом в Хорзу. – Никакой ты не Хорза, да? Она врет?

Вабслин повернул голову и посмотрел на него. Авигер и Доролоу обменялись взглядами. Хорза вздохнул, скинул ноги со стола и сел чуть прямее, потом наклонился вперед и, положив локти на стол, упер подбородок в ладони. Он наблюдал за людьми, прощупывал их, пытался понять их настроение. Он чувствовал их отчужденность, замечал напряженность их поз, прикидывал, сколько времени потребуется, чтобы вытащить плазменный пистолет, закрепленный на его правом бедре. Потом он поднял голову и, обведя всех взглядом, остановился наконец на Йелсон.

– Нет, – сказал он. – Она не врет. Я – Хорза.

В столовой воцарилось молчание. Хорза ждал какой-нибудь реакции, но услышал только звук открывающейся двери в коридоре жилого отсека. Все посмотрели в ту сторону.

В дверях появился Нейсин в одних грязных, заляпанных шортах. Он смотрел на них глазами-щелочками, волосы у него торчали во все стороны, кожа местами была сухой, местами мокрой, а лицо – бледным. По столовой медленно распространился запах алкоголя. Нейсин оглядел помещение, кивнул всем, зевнул, указал нетвердой рукой на вещи, все еще разбросанные по полу, и сказал:

– Тут почти такой же кавардак, как в моей каюте. Похоже, мы резко маневрировали или что-нибудь такое. Прошу прощения. Я думал, уже время поесть. Если нет, пойду еще посплю.

Он снова зевнул и вышел. Дверь закрылась.

Бальведа беззвучно смеялась. Хорза видел слезы у нее в глазах. У остальных был смущенный вид. Автономник сказал:

– Ну вот, похоже, господин Наблюдательный – единственный человек с неповрежденными мозгами в этом передвижном сумасшедшем доме. – Машина повернулась лицевой стороной к Хорзе, оставив на столе царапину. – Хотите сказать, что вы и в самом деле один из этих легендарных людей-превращенцев? – спросил он с издевкой в голосе.

Хорза посмотрел сначала на стол, потом во внимательные, настороженные глаза Йелсон.

– Именно так.

– Они вымерли, – сказал Авигер, тряхнув головой.

– Совсем не вымерли, – сказала им Бальведа, и ее тонкая, точеная голова на мгновение повернулась к старику. – А сейчас они попали в сферу влияния идиран, оказались поглощены ими. Некоторые из них всегда поддерживали идиран, остальные либо ушли в тень, либо согласились связать свою судьбу с Идиром. Хорза принадлежит к первым. Он на дух не переносит Культуру. Он ведет вас на Мир Шкара, чтобы похитить для своих хозяев-идиран потерпевший крушение Разум. Разум Культуры. Чтобы галактика освободилась от человеческого влияния и идиране могли безраздельно…

– Хватит, Бальведа, –сказал Хорза.

Она пожала плечами.

– Так ты – Хорза, — сказала Йелсон, указывая на него пальцем. Он кивнул. Она покачала головой. – Я не верю. Я думаю, этот автономник прав: вы оба – психи. Ты, Крейклин, получил сильный удар по голове, а у вас, дама, – она посмотрела на Бальведу, – мозги повредились от этой штуки. – Йелсон подняла пистолет-парализатор и тут же положила его обратно.

– Не знаю, – сказал Вабслин, поскребывая голову и глядя на Хорзу, словно на выставочный экспонат. – Мне показалось, что капитан ведет себя странновато. Я и представить не мог, что он сделает то, что сделал во всесистемнике.

– И что же ты сделал, Хорза? – спросила Бальведа. – Похоже, я что-то пропустила. Как тебе удалось выбраться?

– Прорвался, Бальведа. С помощью ядерных двигателей и лазера.

– Неужели? – Бальведа снова засмеялась, закинув назад голову. Смех ее не прекращался, но был преувеличенно громким, а в глазах слишком быстро появлялись слезы. – Ха-ха. Ты меня просто поразил. Я уж думала, ты у нас в руках.

– Когда ты узнала? – тихо спросил он у нее.

Бальведа шмыгнула носом и попыталась вытереть его о плечо.

– О чем? О том, что ты – не Крейклин? – Она облизнула верхнюю губу. – Перед тем, как ты поднялся на борт. У нас был микроавтономник, замаскированный под муху. Он был запрограммирован так, чтобы садиться на любого, кто приближался к стоящему на этой парковке кораблю, и брать пробы кожи или волос. Мы идентифицировали тебя по твоим собственным хромосомам. Снаружи работал еще один агент. Он, видимо, воспользовался своим эффектором и запер «ТЧВ» на стоянке, когда понял, что ты готовишься к старту. Я должна была… сделать, что получится, в случае твоего появления. Убить тебя, взять в плен, вывести из строя корабль – что угодно. Но меня ввели в курс дела, когда было уже слишком поздно. Они знали, что, предупреждая меня, могут быть подслушаны. А сейчас они, наверно, уже начали беспокоиться.

– Ты ведь слышала этот шум из ее сумки, – сказал Хорза, повернувшись к Йелсон. – Перед тем, как я ее вырубил. – Он снова обратился к Бальведе. – Да, кстати, я выкинул твое снаряжение. В вакуум-провод. Твоя бомба взорвалась.

Бальведа, казалось, чуть сильнее обмякла на своем сиденье. Хорза понял: женщина надеялась, что ее снаряжение все еще на борту. В худшем случае она могла надеяться, что бомбу все еще можно взорвать, и даже если она погибнет, то погибнет не одна и не без пользы.

– О да, – сказала Бальведа, уперев взгляд в столешницу. – В вакуум-провод.

– А что с Крейклином?

– Он мертв, – сказал Хорза. – Я его убил.

– Так-так, – неодобрительно пробормотала Йелсон, барабаня пальцами по столешнице. – Значит, убил. Не знаю, то ли вы оба психи, то ли и в самом деле говорите правду, но в обоих случаях все это ужасно. – Она перевела взгляд с Бальведы на Хорзу, подняла бровь и сказала: – Кстати, если ты и в самом деле Хорза, то твое возвращение вызывает у меня гораздо менее приятные чувства, чем я ожидала.

– Очень жаль, – сказал ей Хорза.

Йелсон отвернулась от него.

– Я все же думаю, что лучше всего вернуться на «Цели изобретения» и предстать перед властями, – сказал автономник, чуть приподнявшись над столешницей и оглядев всех присутствующих.

Хорза подался вперед и постучал автономника по корпусу. Тот повернулся к нему лицевой стороной.

– Машина, – сказал Хорза, – мы летим на Мир Шкара. Если ты хочешь вернуться на всесистемник, то я с удовольствием спущу тебя в вакуум-провод – можешь добираться туда, как хочешь. Но если ты хоть еще раз скажешь о том, что мы должны вернуться и предстать перед справедливым судом, я вышибу к херам твои синтетические мозги. Понял?

– Как вы смеете так со мной говорить? – завопил автономник. – Сообщаю вам, что я – зарегистрированный свободный конструкт, сертифицированный в качестве разумного согласно Закону о свободной воле, принятому Объединенной администрацией нравственных стандартов Большого Вавача, и получивший полное гражданство от вавачской Гетерократии. Я почти отработал свою обязательную программу и скоро буду совершенно свободен, и меня уже приняли на курс прикладной паратеологии в университет…

– Заткни свой поганый… передатчик и слушай, что тебе говорят, – закричал Хорза, прерывая бесконечный монолог машины. – Мы тут не на Ваваче, и мне плевать, какой ты умный и сколько у тебя специализаций. Ты на корабле и будешь подчиняться мне. Или хочешь выйти? Тогда выходи и лети к херам на то, что осталось от твоего драгоценного орбиталища. Но если ты остаешься, то будешь выполнять мои приказы. Или отправишься в металлолом.

– И это весь выбор?

– Да. Воспользуйся своей сертифицированной свободной волей и решай немедленно.

– Я… – Автономник приподнялся над столом, потом снова опустился. – Гмм-м, – сказал он, – хорошо, я остаюсь.

– И буду подчиняться всем приказам.

– И буду подчиняться всем приказам…

– Отлично…

– …в пределах разумного.

– Машина… – сказал Хорза, потянувшись к своему плазменному пистолету.

– Эй-эй, приятель! – завопил автономник. – Чего вы хотите? Я ведь не робот. — В голосе его послышалась издевка. – У меня нет кнопки отключения мыслительной функции. Я не могу выбрать опцию «не иметь свободной воли». Я легко могу поклясться, что буду выполнять любые приказы, невзирая на последствия. Я мог бы даже присягнуть, что пожертвую жизнью, если вы попросите, но это было бы ложью ради собственного спасения. Я клянусь, что буду послушен и предан вам, как любой из членов вашей команды… как самые послушные и преданные из них. Бога ради, приятель, да пораскиньте вы мозгами – что еще можно требовать?

«Хитрый, мерзавец», – подумал Хорза.

– Ладно, – сказал он. – Полагаю, этого достаточно. А теперь…

– Но я должен предупредить вас, что, согласно условиям моего Ретроспективного конструкт-соглашения, Соглашения о программе обязательной отработки и моего Контракта найма, насильственное изъятие меня с места работы делает вас субъектом обязательной отработки до моего возвращения, а кроме того, вы рискуете быть подвергнутым гражданскому и уголовному преследованию…

– Черт тебя подери, автономник, – прервала его Йелсон. – Ты же не законодательство собирался изучать.

– Машина, я беру на себя всю ответственность, сказал Хорза. – А теперь – затк…

– Надеюсь, вы надлежащим образом застрахованы, пробормотал автономник.

– …нисъ!

– Хорза? – обратилась к нему Бальведа; он повернулся к ней, испытывая чувство облегчения. Глаза ее сверкали. Она снова облизнула верхнюю губу, потом опустила взгляд на столешницу. – А как насчет меня?

— Понимаешь, – медленно сказал он, – мне приходила в голову мысль и тебя спустить в вакуум-провод…

Он увидел, как Бальведа напряглась. Йелсон напряглась тоже, повернувшись на своем кресле лицом к нему; пальцы ее сжались в кулаки, рот приоткрылся. Хорза продолжил:

– Но от тебя еще может быть кое-какая польза. Ну и… можешь называть это сентиментальностью. – Он улыбнулся. – Но тебе придется быть паинькой.

Бальведа подняла на него глаза: в них была надежда, но также и боль, свойственная тем, кто не хочет слишком быстро проникаться надеждой.

– Надеюсь, ты поступишь так, как говоришь, – тихо сказала она. Хорза кивнул.

– Поступлю. В любом случае, я не могу просто так избавиться от тебя, прежде чем узнаю, как, черт возьми, тебе удалось спастись с «Длани Божьей».

Бальведа расслабилась и глубоко вздохнула. Когда она рассмеялась, смех прозвучал мягко. Йелсон ревниво смотрела на Хорзу, продолжая барабанить пальцами по столу.

– Йелсон, – сказал Хорза, – я прошу тебя и Доролоу увести Бальведу и… раздеть ее. Возьмите ее скафандр и все остальное. – Он знал, что все смотрят на него. Брови Бальведы взметнулись вверх в наигранном недоумении. Хорза продолжал: – Я прошу вас взять медицинские приборы и сделать ей все возможные тесты, пока она будет раздетой. И обязательно убедитесь, что у нее на коже нет никаких потайных клапанов, имплантов или протезов. Используйте ультразвук, рентген, ядерно-магнитные резонаторы и все, что у нас есть. Когда закончите, найдите ей какую-нибудь одежду. А ее скафандр сбросьте в вакуум-провод вместе с любыми драгоценностями и другими личными вещами любого вида и размера, какими бы невинными они вам ни казались.

– Может, ты еще хочешь, чтобы мы ее вымыли, умастили, одели в белые ризы и посадили на каменный алтарь? – язвительно спросила Йелсон.

Хорза покачал головой.

– Я хочу, чтобы у нее ничего не осталось – ничего, что может являться оружием или превратиться в него. Последнее изобретение Культуры для Особых Обстоятельств включает штуковину, которая называется мнемоформа: она может выглядеть как значок или медальон… – Он улыбнулся и посмотрел на Бальведу, которая сухо кивнула ему в ответ. – Или что-нибудь в этом роде. Но стоит что-нибудь с ними сделать – прикоснуться в нужной точке, намочить, сказать определенное слово – и они превращаются в коммуникатор, пистолет или бомбу. Я не хочу рисковать и иметь на борту что-нибудь опаснее самой госпожи Бальведы.

– А что будет, когда мы доберемся до Мира Шкара? – спросила Бальведа.

– Мы дадим вам какую-нибудь теплую одежду. Если вы хорошо закутаетесь, то ничего с вами не случится. Но никаких скафандров, никакого оружия.

– А что с остальными? – спросил Авигер. – Что мы будем делать, когда ты доберешься до места? Если исходить из того, что тебя туда впустят, в чем я сомневаюсь.

– Еще не знаю, – откровенно сказал Хорза. – Может, вам придется высадиться со мной. Посмотрим, что будет с идентификаторами корабля. Может, вы останетесь на борту, а может, вместе со мной спуститесь на землю. Однако там есть и другие мутаторы, люди вроде меня, но не работающие на идиран. Они смогут присмотреть за вами, если меня долго не будет. Конечно, сказал он, глядя на Йелсон, – если кто-то из вас захочет спуститься со мной, то я уверен, что мы сможем отнестись к этому как к нормальной операции с последующим дележом доходов и тому подобным. Когда «ТЧВ» мне больше не будет нужна, может быть, кто-то из вас пожелает взять корабль себе, хозяйничать на нем или продать его – как вашей душе угодно. Вам решать. В любом случае, вы сможете поступать по своему усмотрению, как только я закончу свою миссию на Мире Шкара… или, по крайней мере, как только сделаю все, что от меня зависит.

Йелсон, которая до этого смотрела на него, теперь отвернулась, тряхнув головой. Вабслин уперся взглядом в пол. Авигер и Доролоу смотрели друг на друга. Автономник хранил молчание.

– А теперь, – холодно сказал Хорза, поднимаясь, Йелсон и Доролоу, если вы не возражаете, займитесь госпожой Бальведой…

Йелсон с демонстративным нежеланием вздохнула и поднялась. Доролоу принялась развязывать ремни на агенте Культуры.

– И будьте с ней очень внимательны, – продолжил Хорза. – Пусть одна возится с ней, а другая все время стоит вне ее досягаемости, направив на нее пистолет.

Йелсон пробормотала что-то себе под нос и наклонилась, чтобы взять пистолет-парализатор со стола. Хорза повернулся к Авигеру.

– Я так думаю, кто-нибудь должен рассказать Нейсину о приключении, которое он пропустил. Как ты считаешь?

Авигер поколебался, потом кивнул.

– Хорошо, Крейк… – Он остановился на полуслове, сплюнул, но больше ничего не сказал, затем поднялся со своего места и пошел в сторону кают.

– Крейклин, то есть я хотел сказать, Хорза, я, пожалуй, проберусь в передний отсек и посмотрю на лазер, если ты не возражаешь, – сказал Вабслин; он стоял нахмурившись и почесывая голову.

Хорза кивнул. Вабслин нашел неразбитый чистый стакан и налил в него холодной воды из кулера, а потом пошел по коридору в жилую часть.

Доролоу и Йелсон освободили Бальведу. Высокая бледнокожая женщина потянулась, закрыла глаза и выгнула шею, потом провела рукой по коротким рыжим волосам. Доролоу боязливо смотрела на нее. В руке Йелсон был пистолет. Бальведа повела плечами, потом дала понять, что готова.

– Идем, – сказала Йелсон, показывая Бальведе путь пистолетом. – Мы сделаем это в моей каюте.

Хорза встал, пропуская трех женщин. Когда Бальведа проходила мимо него своей быстрой походкой – легкий скафандр не мешал ей шагать широко, – он спросил:

– Так как же тебе удалось бежать с «Длани Божьей», Бальведа?

Она остановилась и сказала:

– Я убила охранника, а потом просто сидела и ждала. Экспедиционному кораблю Контакта удалось захватить идиранский крейсер в целости и сохранности. Потом появились очень милые солдаты-автономники и спасли меня. – Она пожала плечами.

– Ты, невооруженная, убила идиранина в полных боевых доспехах, с лазером? – скептически произнес Хорза.

Бальведа снова пожала плечами.

– Хорза, я ведь не сказала, что это было легко.

– А как насчет Ксоралундры? – усмехаясь, спросил Хорза.

– Твой старый идиранский приятель? Видимо, бежал. Это удалось немногим. По крайней мере, ни среди пленных, ни среди убитых его не было.

Хорза кивнул и жестом выпроводил ее. Перостек Бальведа в сопровождении Йелсон и Доролоу пошла по коридору к каюте Йелсон. Хорза посмотрел на автономника, восседавшего на столе.

– Какая от тебя может быть польза, машина?

– Я полагаю, что поскольку вы намереваетесь удерживать нас здесь и доставить на этот каменный шарик с непривлекательным названием где-то у черта на куличках, то я мог бы делать все, что в моих силах, чтобы этот полет был максимально безопасным. Я буду помогать с обслуживанием корабля, если хотите. Но я бы предпочел, чтобы вы называли меня по имени, а не этим словом, которое вы умудряетесь произносить как бранное – «машина». Мое имя – Унаха-Клосп. Я надеюсь, что не прошу слишком многого?

– Конечно, Унаха-Клосп, – сказал Хорза, напуская на себя шутовской вид и стараясь произнести это имя как можно язвительнее. – Я всенепременнейше прослежу, чтобы именно так вас и величали отныне.

– Может быть, – сказал автономник, поднимаясь со стола на уровень глаз Хорзы, – вам это и кажется смешным, но для меня это важно. Я не какой-то там компьютер. Я автономник. Я наделен сознанием и являюсь личностью. Поэтому у меня есть имя.

– Я уже сказал, что так и буду тебя называть, ответил Хорза.

– Спасибо. Пойду посмотрю, не нуждается ли ваш инженер, осматривающий корпус лазера, в какой-либо помощи.

Автономник поплыл к двери, и Хорза проводил его взглядом.

Оставшись один, он сел перед экраном в дальнем конце столовой. Обломки, которые прежде были Вавачем, светились, точно догорающие угли. Все еще было видно громадное облако материи. Но оно остывало, было мертво и вихрем уносилось прочь, с каждым мгновением становясь менее реальным, более призрачным, менее вещественным.

Хорза откинулся к спинке и закрыл глаза. Он решил немного посидеть, а потом отправиться спать. Он хотел дать другим членам экипажа время обдумать то, что им стало известно. Тогда они станут для него понятнее. Он будет знать, в безопасности ли он на данный момент или ему нужно приглядывать за всеми сразу. Еще он хотел дождаться, когда Йелсон и Доролоу закончат с Бальведой. Теперь, когда агент Культуры знает, что будет жить еще сколько-то времени, она, возможно, станет ждать благоприятного случая, чтобы предпринять что-нибудь. Но она в состоянии выкинуть какой-нибудь фокус и прямо сейчас. Хорза не хотел, чтобы такое случилось, когда он будет спать. Он все еще не решил, убить ее сейчас или нет, но, по крайней мере, теперь и у него было время подумать.

«Турбулентность чистого воздуха» завершила последнюю запрограммированную корректировку курса, направившись в сторону Сверкающего берега, а не напрямую к звезде Мира Шкара: корабль лишь держался общего направления.

За кораблем летели к звездам, уносились космическим ветром, в котором ревела и вихрилась ярость разрушения, бесчисленные мерцающие обломки орбиталища, называвшегося Вавач. Они все еще разбегались, все еще излучали энергию, все еще медленно растворялись в системе, которой орбиталище дало свое имя.

Хорза еще немного посидел в столовой, наблюдая за тем, как рассеиваются осколки.

Свет против тьмы, громадный тор пустоты, одни обломки. Исчезновение целого мира. Не просто уничтожение (для этого было бы достаточно одного-единственного рассечения энергиями гиперсетки), а сведение на нет, осуществленное расчетливо, с математической точностью, высокохудожественно. Аннигиляция, превращенная в зрелище. Высокомерное изящество всего этого, абсолютная холодность изощренного злодейства… оно впечатляло не меньше, чем ужасало. Даже Хорза готов был признать, что против своей воли испытывает известное восхищение.

Урок идиранам и всему галактическому сообществу был преподан Культурой блестяще. Даже столь немыслимое расходование сил и интеллекта Культура облекла в прекрасную форму… Гиперсвет и обычный свет расползались по галактике, и Хорза, завороженный зрелищем, подумал, что Культура еще пожалеет об этом своем послании.

Вот что предлагала Культура, вот какой сигнал она посылала, вот что провозглашала, вот какое наследство оставляла: не созидание, а уничтожение, не жизнь, а смерть.

Вавач будет чем-то большим, чем памятником самому себе, он увековечит также окончательное, ужасающее проявление убийственного идеализма Культуры, запоздалое признание того факта, что она не только не лучше любого другого общества, но гораздо, гораздо хуже.

Они ставили целью устранить все неправильности, удалить ошибки в распространяемом по Галактике послании Жизни, хотя именно эти ошибки и придавали посланию смысл, помогая ему идти все дальше и дальше (воспоминание о темноте нахлынуло на него, и он вздрогнул)… Но самую страшную, роковую ошибку совершила сама Культура, и эта ошибка приведет ее к гибели.

Хорза решил было отправиться в пилотскую кабину и переключить экран на реальное пространство, снова увидеть орбиталище целым, каким оно было несколько недель назад, но тут реальный свет, в котором сейчас двигалась «ТЧВ», погас. Он медленно покачал головой, хотя видеть его никто не мог, и уставился на спокойный экран в дальнем углу пустого и неприбранного помещения.

Состояние игры: 2

Яхта бросила якорь в бухте с лесистыми берегами. Вода была прозрачной, и под сверкающими волнами в десяти метрах было видно песчаное дно, за которое зацепился якорь. Вокруг небольшой заводи полумесяцем росли высокие вечноголубые деревья; их корни, словно покрытые пылью, иногда можно было разглядеть под песчаником цвета охры. Над золотым берегом возвышались небольшие утесы, тоже сложенные из песчаника и поросшие яркими цветами. Белая яхта, длинное отражение которой мелькало на поверхности воды, как беззвучное пламя, стояла, устремив в небо высокие мачты с парусами, и медленно раскачивалась на слабом ветерке. Ветер, задувавший из леска, шелестел над чашей бухты.

Люди добирались до берега на маленьких каноэ или лодчонках или прыгали в теплую воду и плыли. Некоторые из сирвелей, сопровождавших яхту на пути из родного порта, остались играть в бухте. Длинные красные тела их скользили в воде вокруг яхты и под ней, а фырканье эхом отдавалось от низких, нависавших над водой утесов. Иногда сирвели подталкивали лодки, направляющиеся к берегу. Некоторые из пловцов играли с изящными животными, ныряли вместе с ними, прикасались к ним, держались за них.

Крики людей в лодках постепенно удалялись. Люди высаживались на берег и исчезали в лесу, уходя исследовать необитаемый остров. Невысокие волны внутреннего моря набегали на истоптанный песок.

Фал ’Нгистра вздохнула и, обойдя яхту, уселась на мягкое сиденье на корме. Она рассеянно поиграла с одним из тросов, натянутых между двумя опорами, потерлась о него ладошкой. Парень, который разговаривал с Фал утром, когда яхта медленно отплывала от материка к острову, увидел ее теперь и подошел поговорить.

– А ты не хочешь посмотреть остров? – спросил он.

Он был очень худой и, судя по всему, легкомысленный. Кожа у него была насыщенного желтого цвета, близкого к золотому. Она так лоснилась, что Фал не могла не думать о голограмме, потому что кожа его казалась гораздо более толстой, чем тощие руки и ноги.

– Не хочется мне, – сказала Фал.

Она не хотела говорить с парнем раньше, не хотела и теперь. И вообще она жалела, что согласилась на этот круиз.

– Почему? – сказал парень.

Фал не могла вспомнить его имя. Она слушала вполуха, когда он заговорил с ней, и даже не была уверена, что он представился, хотя и допускала, что все-таки представился.

– Просто не хочу. – Она пожала плечами, даже не смотря на него.

– Ах вот как, – сказал он и на время замолк.

Фал знала, что солнечный свет отражается от его тела, но так и не повернулась в его сторону. Она смотрела на далекие деревья, волны, красноватые тела сирвелей, выпрыгивавших из воды, чтобы набрать воздуха и снова нырнуть.

– Я понимаю, что ты чувствуешь, – сказал парень.

– Неужели? – повернулась она к нему.

Вид у парня был чуть удивленный. Он кивнул ей:

– Ты что, сыта по горло, да?

– Может быть, – ответила она и снова отвернулась. – Немного.

– А почему с тобой повсюду старый автономник?

Она метнула взгляд на парня. Джейз сейчас был где-то внизу – должен был принести ей выпить. Он поднялся на борт вместе с Фал и все время оставался поблизости – парил, охранял ее, как обычно. Она опять пожала плечами, глядя, как откуда-то из середины острова поднялась стая птиц. Птицы принялись с криками кружить по воздуху, иногда снижаясь к самой воде.

– Он присматривает за мной, – сказала она и посмотрела на свои руки: солнечный свет так причудливо отражался от ее ногтей.

– А что, за тобой нужно присматривать?

– Нет.

– Так зачем же он это делает?

– Не знаю.

– Знаешь, ты такая таинственная, – сказал парень.

Фал не смотрела на него, но, как ей показалось, в его голосе прозвучала насмешка. Она молча пожала плечами.

– Ты – как этот остров, – сказал он. – Такая же странная и загадочная.

Фал фыркнула и попыталась состроить саркастическую мину. Потом она увидела, как из дверей появился Джейз со стаканом, быстро встала и пошла навстречу старому автономнику; парень увязался за ней. Она взяла у автономника стакан и благодарно ему улыбнулась. Фал принялась пить, поглядывая на парня через стекло стакана.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал Джейз. – А вы разве не хотите посмотреть остров?

Фал была не прочь лягнуть машину за этот доброжелательный тон и за то, что он обратился к парню почти в тех же выражениях, что парень – к ней самой.

– Может, еще и посмотрю, – сказал парень, глядя на нее.

– Вы непременно должны это сделать, – сказал Джейз, двигаясь к корме. Старый автономник выпустил из своего корпуса искривленное поле, словно тень без предмета, ее отбрасывающего, и обнял им парня за плечи. – Кстати, я не мог сдержаться – подслушал, о чем вы говорили чуть раньше, – сказал он, легонько подталкивая парня в шею и таким образом задавая ему направление.

Золотая голова парня повернулась в сторону Фал, которая все еще пила маленькими глотками из принесенного ей стакана и только теперь двинулась следом за Джейзом и парнем. Она отставала от них на несколько шагов. Парень снова повернул голову к автономнику, который говорил:

– Вы рассказывали о том, что вас не взяли в Контакт…

– Верно. – В голосе парня внезапно послышались настороженные нотки. – Ну и что? Да, я говорил об этом.

Фал по-прежнему шла за ними. Она чмокнула губами; в стакане звякнула льдинка.

– Вы говорили об этом как-то обиженно, – сказал Джейз.

– Ничего подобного, – быстро сказал парень. – Просто я думаю, что это несправедливо, вот и все.

– Что вас не взяли? – спросил Джейз.

Они приближались к сиденьям вокруг кормы, где за несколько минут до того сидела Фал.

– Ну да. Мне всегда этого хотелось, и я думаю, они совершили ошибку. Я знаю, из меня получился бы хороший агент. Я думал, что теперь, когда идет война, им нужно больше людей.

– Верно. Но желающих поступить в Контакт гораздо больше, чем им требуется.

– Но я думал, что они учитывают, среди прочего, степень твоего желания, а я хотел поступить в Контакт, как никто другой. Сколько себя помню, я всегда хотел…

Они подошли к сиденьям, и голос парня замер. Фал села, следом за ней сел и парень. Фал теперь смотрела на него, но не слушала, что он говорит. Она думала.

– Может, они сочли, что вы еще недостаточно зрелый человек.

– Да зрелый я!

– Гм-м-м. Они редко принимают таких молодых. Насколько мне известно, принимая людей вашего возраста, они ищут в них особую разновидность зрелости.

– Да это же глупо. То есть я хочу сказать, откуда вам знать, что нужно делать, если они вам не говорят? Как же подготовиться? Я думаю, это несправедливо.

– В некотором роде, я полагаю, так оно и было задумано, – ответил Джейз. – У них столько желающих, что они не могут принять всех, даже лучших не могут принять, ведь их так много, а потому они прибегают к случайной выборке. Но вы можете подать заявку еще раз.

– Не знаю, – сказал парень. Он чуть подался вперед, поставил локти на колени, упер подбородок в ладони и уставился на отполированное дерево палубы. – Я иногда думаю, они так говорят, чтобы немного подсластить отказ. Я думаю, они, может, все-таки принимают лучших из лучших. Но я думаю, он совершили ошибку. Они ведь тебе не говорят, что у тебя не получилось, так что ты ничего не можешь поделать.

… – Она тоже думала о том, что у нее не получилось.

Джейз поздравил ее с идеей найти мутатора. Но сегодня утром, спускаясь на древнем паровом фуникулере из дома, они узнали о событиях на Ваваче, о том, что мутатор по имени Бора Хорза Гобучул появился и сумел бежать на пиратском корабле, забрав с собой их агента Перостек Бальведу. Интуиция не обманула Фал, и Джейз не скупился на похвалы, подчеркивая, что не ее вина, если этому Гобучулу удалось бежать. Но она расстроилась. Иногда ее расстраивало то, что она оказывается правой, может предугадывать события, выстраивать верные гипотезы.

Ей все это представлялось таким очевидным. Никакого сверхъестественного предзнаменования или глупого случая (вроде того, когда внезапно подвернулась Бальведа, на поврежденном, но победоносном экспедиционном корабле Контакта «Нервная энергия», который буксировал большую часть захваченного идиранского крейсера), все казалось таким… таким естественным, что именно Бальведу и рекомендовали отправить на поиски пропавшего мутатора. К этому времени у них появилось больше информации о том, что происходило в том объеме пространства во время захвата идиранского крейсера. Возможные и вероятные перемещения различных кораблей, о которых были получены сведения, все это указывало (как опять же считала Фал – со всей очевидностью) на пиратский корабль под названием «Турбулентность чистого воздуха». Существовали и другие возможности, и они тоже были проверены, насколько позволяли ресурсы Особых Обстоятельств Контакта, и без того уже задействованные на полную мощность, но Фал была уверена: если поиски в каком-то направлении и принесут плоды, то это будет вавачское направление. Капитана «Турбулентности чистого воздуха» звали Крейклин, и он был игроком в Ущерб. Наиболее очевидным местом для полной игры в Ущерб на ближайшие годы был Вавач. Поэтому наиболее вероятным местом для перехвата пиратского корабля (исключая Мир Шкара – в том случае, если мутатор уже захватил власть на корабле) был Вавач. Она, конечно, рисковала, настаивая на том, что наиболее вероятным местом был Вавач и что отправить туда нужно именно Бальведу, но вот теперь, когда все произошло согласно ее предсказаниям, Фал поняла, что рисковала-то вовсе не она. Рисковала Бальведа.

Но что еще можно было предпринять? Военные действия охватывали все большее пространство. У агентов Особых Обстоятельств были и другие важные задания, а в том районе, кроме Бальведы, других агентов ее уровня так или иначе не было. С ней послали одного молодого парня, но он был пока только многообещающим агентом, а не опытным. Фал все это время знала, что если бы подступиться к мутатору, а через него – к Разуму можно было бы, только втеревшись в доверие к наемникам и поступив в их команду, то Бальведа рискнула бы своей жизнью, а не жизнью этого парня. Такой поступок был отважным, но, на взгляд Фал, ошибочным. Мутатор видел Бальведу прежде, он легко мог ее узнать при любом изменении внешности (а на радикальные физические изменения у Бальведы не было времени). Догадайся мутатор, кто она такая (а Фал подозревала, что именно это и случилось), и у Бальведы шансов выполнить задание оказывалось гораздо меньше, чем у самого зеленого, незакаленного новичка, не вызывающего подозрений. «Простите меня, дорогая, – думала Фал, – я бы изобрела для вас что-нибудь получше, если бы могла…»

Она весь этот день пыталась возненавидеть мутатора, представить его и возненавидеть, потому что он, возможно, убил Бальведу. Но, во-первых, ей было трудно вообразить кого-то, о чьей внешности она не имела ни малейшего представления (похож ли он на капитана корабля, Крейклина?), а во-вторых, ненависть по какой-то причине не материализовывалась. Мутатор не представлялся ей реальным.

Ей нравилось звучание имени Бальведа; эта женщина была храброй, предприимчивой, и Фал надеялась, что она не погибнет, выживет и когда-нибудь – может быть, после войны – они встретятся.

Но это тоже не представлялось ей реальным.

Она не могла в это поверить; она не могла представить это себе так, как, например, представляла встречу Бальведы с мутатором. Она видела эту встречу перед своим мысленным взором, желала, чтобы так оно и случилось… В ее версии побеждала, конечно, Бальведа, а не мутатор. Но Фал не могла представить, как она встречается с Бальведой, а это почему-то пугало ее, словно она настолько уверовала в собственный дар предвидения, что неспособность ясно представить себе то или иное событие означала: это событие никогда не произойдет. В любом случае, это ее угнетало.

Каковы шансы агента выжить в этой войне? Не очень высокие, и Фал прекрасно знала это, но даже если предположить, что сейчас Бальведе удастся спастись, то каковы шансы, что она не найдет свою смерть в следующий раз? Чем дольше шла война, тем выше была вероятность ее гибели. Фал считала (и к такому же выводу пришли наиболее продвинутые Разумы), что война будет длиться десятилетия, а не годы.

Ну, конечно, плюс-минус несколько месяцев. Фал нахмурилась и прикусила губу. Она живо представляла себе, как они похищают этот Разум, мутатор побеждает, а все ее идеи иссякают. Единственное, что ей удалось придумать за последнее время, это способ (возможный, предположительный) отделаться от Гобучула: это не остановит его раз и навсегда, но не исключено, что затруднит ему выполнение задачи. Однако особого оптимизма она не испытывала, даже если бы военное командование Контакта и согласилось на этот опасный, сомнительный и потенциально связанный с расходами план…

– Фал? – сказал Джейз.

Она поняла, что смотрит на остров, не видя его. Стакан в ее руке нагрелся; оба, Джейз и парень, смотрели на нее.

– Что? – сказала она и сделала еще глоток.

– Я спрашивал, что ты думаешь о войне, – сказал парень.

Лоб у него был наморщен, глаза прищурены – солнце било прямо ему в лицо. Фал посмотрела на его широкое, открытое лицо и задумалась – сколько же ему лет? Старше ее? Младше? Чувствовал ли он то же, что она, – хочет ли, как она, быть старше, чтобы его воспринимали как человека ответственного?

– Не понимаю. Что ты имеешь в виду? В каком смысле – «думаю»?

– Ну, – сказал парень, – кто победит?

Он выглядел раздраженным. Фал подозревала: ему было ясно, что она его не слушает. Она перевела взгляд на Джейза, но старый автономник не сказал ни слова, а полей ауры вокруг него не было, и догадаться о том, что он думает или чувствует, было невозможно. Усмехался ли он про себя? Или волновался? Фал сделала последний глоток прохладной жидкости – больше в стакане ничего не осталось.

– Мы, конечно же, – быстро сказала она, переводя взгляд с парня на Джейза. Парень покачал головой.

– А я вот не уверен, – сказал он, потирая подбородок. – Я не уверен, что нам хватит воли.

– Воли? – переспросила Фал.

– Да. Желания драться. Я думаю, идиране – прирожденные солдаты. А мы – нет. Я хочу сказать – посмотри на нас…

Он улыбнулся так, словно был гораздо старше ее и считал себя намного более умудренным. Он повернул голову и неторопливо помахал рукой в сторону острова, где на песке лежали лодки.

В пятидесяти-шестидесяти метрах от них, на мелководье, под невысоким утесом, Фал увидела мужчину и женщину. Судя по всему, шло совокупление – они слегка приседали, потом выпрямлялись; темные руки женщины обвились вокруг светлой шеи мужчины. Не на это ли намекал парень?

Бог ты мой, уж эта одержимость сексом.

Спору нет, секс – это, конечно, здорово, но как люди могут относиться к нему настолько серьезно? Иногда Фал испытывала низкую зависть к идиранам. Они-то с этим справились; по прошествии некоторого времени секс переставал для них что-либо значить. Идиране были двойными гермафродитами: каждая часть пары зачинала от другой, и каждая обычно рожала двойню. После одной, иногда двух беременностей они, закончив выкармливание, переходили на новую стадию развития и становились воинами. Стадия плодоношения завершалась для них навсегда. Возрастал ли после этого их интеллект или же происходили только личностные изменения – на сей счет единого мнения не существовало. Идиране определенно становились более коварными, но менее восприимчивыми, начинали мыслить более логично, но при этом частично утрачивали воображение, делались более жестокими, теряли сострадание. Они увеличивались в росте на целый метр, их вес почти удваивался, кератиновый покров обретал большую твердость и толщину, мускулы возрастали в объеме и плотности, и все внутренние органы адаптировались к этим внешним изменениям, увеличивающим мощь особи. В то же время репродуктивные органы атрофировались: идиране становились бесполыми. Все это происходило очень четко, симметрично и аккуратно, безо всяких там Культурных вывертов.

Да, она понимала, почему этот долговязый идиот, сидящий рядом с ней со своей улыбочкой неуверенного превосходства, находит идиран столь впечатляющими. Юный недоумок.

– Это… – Фал чувствовала раздражение, а потому нужные слова не приходили. – Это мы теперешние. Мы еще не успели эволюционировать… мы сильно изменились, сильно изменили себя, но мы ничуть не эволюционировали с тех пор, как поднялись с четверенек и начали убивать себя. Я имею в виду, убивать друг друга.

Она глубоко вздохнула, сердясь теперь на саму себя. Парень снисходительно улыбался, глядя на нее. Фал почувствовала, как кровь приливает к щекам.

– Мы все еще животные, — гнула свое она. – Мы такие же прирожденные бойцы, как и идиране.

– Почему же тогда они побеждают? – самодовольно ухмыльнулся парень.

– У них было преимущество. Мы стали готовиться к этой войне в самую последнюю минуту. Война стала для идиран образом жизни, а у нас все выходит не очень, потому что мы уже сотни поколений как не воевали. Но ты не волнуйся, – сказала она, глядя в свой пустой стакан и чуть понижая голос, – мы учимся очень быстро.

– Ну ладно, поглядим, – кивнул ей парень. – Я думаю, мы выйдем из этой войны и позволим идиранам расширить сферу своего влияния… или как это у них там называется. Эта война – что-то вроде приключения, и все теперь стало иначе, но она идет уже четыре года и… – Он снова махнул рукой. – Мы пока так ничего и не выиграли. – Он рассмеялся. – Пока мы только удираем!

Фал быстро встала и отвернулась на тот случай, если из глаз у нее потекут слезы.

– Черт побери, – сказал парень Джейзу. – Я, кажется, зашел слишком далеко и сказал что-то не то… Может, у нее друг или родственник?..

Она пошла по палубе, чуть прихрамывая: едва зажившая нога снова дала о себе знать какой-то далекой, ноющей болью.

– Не беспокойтесь, – сказал Джейз парню. – Оставьте ее в покое, и все будет в порядке…

Она поставила свой стакан в одну из темных пустых кают на яхте и пошла дальше, направляясь к носовой надстройке.

Она поднялась по лестнице в рулевую рубку, потом по другой лестнице – на крышу рубки и уселась там, скрестив ноги (недавно вылеченная нога откликнулась болью, но Фал не обратила внимания), и уставилась в море.

Далеко-далеко, чуть ли не на грани видимости, в почти неподвижном воздухе мерцало что-то белое – цепь каких-то очертаний. Фал ’Нгистра испустила долгий, печальный вздох, спрашивая себя, уж не горные ли это вершины, и, может, они и видны-то лишь потому, что так высоки, потому, что воздух там прозрачнее. А может, это просто облака. Она плохо помнила географию этого места, а потому сказать точно не могла.

Она сидела, думая об этих пиках, и вспомнила, что как-то раз (случилось это в высоком нагорье, где небольшая горная речушка выходила на заболоченное плато протяженностью около километра, где она то петляла, то преодолевала пороги, то скатывалась вниз по влажной, поросшей тростником земле, напоминая спортсмена, который разминается перед игрой) нашла кое-что, сделавшее эту зимнюю прогулку памятной.

По берегам речушки образовались прозрачные хрупкие ледяные пластинки. Некоторое время Фал бродила, счастливая, по мелководью, ломая сапогами лед и смотря, как его уносит поток. В тот день она не поднималась в горы – только прогуливалась; сапоги на ней были водонепроницаемые, а никакого альпинистского снаряжения она не взяла. Оттого, что она не делала ничего опасного или требующего физических усилий, она снова почувствовала себя ребенком.

Она подошла к месту, где речушка перетекала через пороги, скатываясь вниз, на такую же заболоченную местность, и где под стремниной образовалась небольшая заводь. Уровень воды понижался лишь на метр, и саму речушку можно было легко перепрыгнуть, но Фал запомнила и эту речушку, и эту заводь, потому что там, среди водоворотов, под плещущейся быстриной, плавало кольцо замерзшей пены.

Вода здесь была мягкой, с примесью торфа, и в горных речушках иногда образовывалась желтовато-белая пена; ее носил ветер, она попадала в тростниковые заводи, но Фал никогда не видела, чтобы пена собиралась в кольцо и замерзала. Увидев это кольцо, она рассмеялась, осторожно вошла в воду и подобрала его. Диаметром оно было немногим больше, чем расстояние между ее вытянутыми большим пальцем и мизинцем, а толщиной – несколько сантиметров. Кольцо оказалось совсем не таким хрупким, как она поначалу опасалась.

Пенистые пузыри замерзли на холодном воздухе и в почти ледяной воде, образовав нечто вроде крохотной галактики: довольно часто встречающая спиральная разновидность, как и ее галактика, та, в которой живет она. Фал крутила в руке этот хрупкий кружок из воды, воздуха и взвешенных в них химических веществ, нюхала его, пробовала на язык, смотрела сквозь него на невзрачное зимнее солнце, щелкала его пальцем, проверяя, звенит он или нет.

Потом ее маленькая замерзшая галактика начала таять на глазах; Фал видела, как ее собственное дыхание соприкасается с кольцом, оставляет краткий отпечаток ее тепла в воздухе.

Наконец она положила кольцо туда, откуда взяла, и оно снова принялось медленно вращаться в заводи, под невысокими порогами.

Именно тогда ей и пришло в голову сравнение с галактикой, и она подумала о сходстве сил, образующих то и другое – маленькое и огромное. «А что на самом деле важнее?» – подумала она, но сама смутилась при этой мысли.

Но время от времени она снова думала об этом, понимая, что одно ничуть не менее важно, чем другое. Размышляя об этом вновь и вновь, она неизменно чувствовала смущение.

Фал ’Нгистра глубоко вздохнула – ей стало немного лучше. Она улыбнулась, подняла голову, и на мгновение закрыла глаза, глядя сквозь закрытые веки на красноватое, подернутое дымкой солнце. Потом она провела рукой по своим курчавым светлым волосам и вновь спросила себя: что это за далекие, дрожащие, неясные очертания над поблескивающей водой – облака или горы?

9 МИР ШКАРА

Представьте себе необъятный поблескивающий океан, увиденный с большой высоты. Он уходит к четкой изо

гнутой линии на каждой из сторон горизонта, и солнце горит на миллиардах крохотных волн. А теперь представьте ровное одеяло туч над океаном, оболочку из черного бархата, подвешенного высоко над водой и тоже уходящего за линию горизонта, но, невзирая на отсутствие солнца, отражающего блеск моря. Добавьте к этой туче много тонких, острых лучей, разбросанных по основанию чернильного покрывала, как сверкающие глаза, одиночные, парные или соединенные в большие группы, каждая из которых находится далеко-далеко от другой.

Такое зрелище открывается, когда корабль летит в гиперпространстве, точно крошечная мошка, между энергетической сеткой и реальным пространством.

Тоненькие, острые лучи на нижней поверхности тучи – это звезды, волны на море – неровности сетки, с которыми корабль при движении в гиперпространстве соприкасается полями двигателя, а вспышки – это источник его энергии. Гиперсетка и плоскость реального пространства имеют кривизну, как океан и облака, окутывающие планету, только менее выраженную. Черные дыры здесь похожи на тонкие крутящиеся трубы, что соединяют облака с морем. Сверхновые звезды – как длинные вспышки молний в зоне сплошной облачности. Астероиды, луны, планеты, орбиталища, даже кольца и сферы здесь почти не видны…

В гиперпространстве неслись два корабля быстрого реагирования класса «убийца» – «Торговая надбавка» и «Ревизионист»; они мчались под сетью реального пространства, как хищные сверкающие рыбы в глубоком стоячем пруду. Они пролетали через системы, мимо звезд, под пустыми пространствами подныривая глубже, чтобы их труднее всего было засечь.

Их двигатели были средоточием почти невообразимой энергии; в пределах двух сотен метров была сконцентрирована мощность, равная примерно одному проценту мощности небольшого солнца. Она позволяла двум судам нестись по четырехмерной пустоте со скоростью, эквивалентной чуть меньше чем десяти световым годам в час в реальном пространстве. В то время такая скорость считалась необыкновенно высокой.

Определив впереди Сверкающий Берег и Сумрачный Залив, корабли искривили свой курс, до этого прямой, и углубились в зону военных действий, направившись в тусистему, где находился Мир Шкара.

Вдалеке виднелась группа черных дыр, которая и создала Залив. Эти желоба, полные скрытой энергии, пронзили здесь космос несколько тысячелетий назад, очистив пространство позади себя от поглощенных ими звезд и создав искусственный галактический рукав во время движения по пологой спирали к центру медленного вращающегося острова звезд и туманностей, который и был галактикой.

Эту группу черных дыр обычно называли Лесом – так тесно друг к другу они располагались, и два мчавшихся на всех парах корабля Культуры получили инструкции: если их засекут и пустятся за ними в погоню – попытаться пройти между этими скрученными, смертельно опасными стволами. Считалось, что подразделения Культуры лучше ориентируются на местности, чем идиранские: поэтому предполагалось, что у кораблей есть хорошие шансы проскочить опасный участок, а любой преследователь скорее даст по тормозам, чем рискнет отправиться в Лес. Риск был невероятно высоким, но и возможности этих двух кораблей быстрого реагирования были воистину безграничными. Культура пока построила всего несколько таких, и нужно было предпринять все меры к их безопасному возвращению или – если случится худшее – к полному самоуничтожению.

Они не встретили вражеских кораблей, промчались вдоль внутреннего торца Барьера Тишины за считанные секунды. Две короткие вспышки – и корабли, согласно приказу, выпустили свои заряды, потом развернулись и понеслись на максимальной скорости, мимо редких звезд и Сверкающего Берега, в пустые небеса Сумрачного Залива.

Они обнаружили вражеский корабль вблизи системы Мира Шкара – тот бросился было за ними, но сделал это с большим опозданием, и они быстро вышли за пределы действия лазеров слежения. Выполнив свою странную миссию, корабли направились в дальнюю часть Залива. Разумам на борту и небольшим человеческим экипажам, находившимся на кораблях (экипажи находились на кораблях потому, что сами того пожелали, а не потому, что в этом была какая-то необходимость), не сообщили, для чего они палят в пустое пространство дорогими боеголовками, выпускают автономники-мишени и ведут по ним стрельбу из лазерного оружия, выстреливают облака антивещества и обычного газа, отправляют в космос сигнальные корабли без энергетических установок – фактически беспилотные шаттлы, начиненные радиопередатчиками. Весь этот спектакль был призван произвести как можно больше шума, световых и радиационных эффектов, широкополосных сигналов, в которых должны будут разобраться идиране, прежде чем смогут добраться до сигнальных кораблей и взорвать их или захватить.

Их попросили рискнуть жизнью, выполняя какое-то идиотское задание по отвлечению противника: казалось, оно имело целью убедить бог знает кого, что где-то у черта на куличках произошло космическое сражение, тогда как на самом деле ничего не было. И они выполнили задание!

Что задумала Культура? Идиране, похоже, получали удовольствие от смертельно опасных заданий. Легко могло создаться впечатление, что если им поручали миссии иного рода, то они воспринимали это как оскорбление. Но Культура? Ведь там даже в военных подразделениях слово «дисциплина» было под запретом, там люди всегда хотели знать почему и зачем.

Видимо, дела Культуры и в самом деле были плохи.

Два корабля мчались по Заливу, и внутри каждого кипели жаркие дискуссии.

«Турбулентности чистого воздуха» потребовался двадцать один день, чтобы совершить переход от Вавача к Миру Шкара.

Вабслин проводил время, ремонтируя то, что можно было отремонтировать, однако кораблю требовалась капиталка. Хотя структурно он оставался целым и жизненно важные устройства его функционировали почти нормально, все его системы в той или иной мере пострадали, хотя катастрофических поломок и не случилось. Гипердвигатели работали чуть менее ровно, чем прежде, ядерные двигатели нельзя было долго использовать в условиях атмосферы; Хорза собирался прибегнуть к ним на подходе к Миру Шкара и выключить вскоре после входа в атмосферу. Число датчиков значительно сократилось, а эффективность оставшихся упала до уровня, лишь слегка превышавшего минимально возможный.

И все же Хорза считал, что они еще дешево отделались.

Подчинив себе экипаж «ТЧВ», Хорза смог перепрограммировать идентификационные системы. Морочить мозги вольному отряду не было нужды, и потому он стал медленно мутировать, приобретая свой прежний облик. Делал он это для Йелсон и других членов отряда. Он решил остановиться на компромиссе – на одну треть Крейклин, на одну треть – тот Хорза, который был на «ТЧВ» до Вавача. Оставалась еще одна треть, которую он взращивал не ради кого-то на борту, а ради рыжеволосой девушки-мутатора по имени Кьерачелл. Хорза надеялся, что Кьерачелл узнает эту часть его внешности, когда они встретятся на Мире Шкара.

– Почему ты думал, что мы будем возражать? – спросила его как-то Йелсон в ангаре «ТЧВ».

В одном из углов ангара они установили экран-мишень и тренировались, стреляя из своих лазеров. Встроенный в экран проектор выкидывал изображения, в которые следовало попасть. Хорза посмотрел на женщину:

– Он был вашим вожаком.

Йелсон рассмеялась.

– Он был управляющим. А ты разве не знаешь, что подчиненные редко любят свое начальство? Это бизнес, Хорза, к тому же не очень успешный. Крейклин многих из нас заставил преждевременно уйти в отставку. Черт побери! Единственный, кого тебе нужно было обмануть, это корабль.

– Верно, – сказал Хорза, целясь в человеческую фигуру, метнувшуюся по экрану вдалеке. Лазерный луч был невидим, но экран улавливал его и мигал белым светом, если выстрел попадал в цель. Хорза угодил в ногу фигуре – человек споткнулся, но не упал: пол-очка. – Мне и в самом деле нужно было обмануть корабль. Но мне не хотелось рисковать, если кто-то вдруг окажется предан Крейклину.

Теперь стрелять должна была Йелсон, но она смотрела на Хорзу – не на экран.

Хорза уже отключил идентификационные системы корабля, и теперь для управления им требовалось только маленькое колечко на его пальце, прежде принадлежавшее Крейклину, и цифровой код, известный одному Хорзе. Он обещал, что по прибытии на Мир Шкара он – если не будет другой возможности подняться с планеты – запрограммирует компьютер на сброс всяких идентификационных ограничений по прошествии определенного срока. Если Хорза не вернется из туннелей Командной системы, вольный отряд сможет покинуть планету и без него.

– Но ты бы сказал нам? – спросила Йелсон. – Ведь сказал бы, Хорза? То есть в конце концов ты бы нам сообщил?

Хорза знал, что она имеет в виду: сообщил бы он ей? Он опустил свой пистолет и посмотрел в глаза Йелсон.

– Когда был бы уверен, – сказал он. – Уверен в людях, уверен в корабле.

Это был честный ответ, но Хорза сомневался, что лучший. Йелсон была нужна ему. Хорзе было необходимо не только ее тепло красными корабельными ночами, но ее доверие, ее забота. Она же пока держалась вдалеке от него.

Бальведа была жива; возможно, Хорза и прикончил бы ее, не нуждайся он в расположении Йелсон. Он знал это, и подобная мысль была для него мучительна, она заставляла его чувствовать собственную никчемность и жестокость. Даже знай он наверняка, что Йелсон потеряна для него, это было бы лучше неопределенности. Он не знал в точности, требует ли холодная логика этой игры смерти Бальведы или нет, как не знал и того, сможет ли он (если потребуется) хладнокровно убить ее. Он много думал об этом, но все еще ни к чему не пришел. Он только надеялся, что ни одна из двух женщин не догадывается о том, что творится в его голове.

Другой заботой Хорзы была Кьерачелл. Он понимал, что нелепо в такие времена возиться с личными проблемами, но не мог выкинуть из головы женщину-мутатора, и чем ближе они подходили к Миру Шкара, тем чаще он думал о ней, тем отчетливее становились воспоминания о ней. Хорза старался не слишком на этом зацикливаться, напоминая себе о той скуке, которая царила на уединенном посту мутаторов, и о беспокойстве, которое он там испытывал, невзирая на общество Кьерачелл. Но все же Хорзе снилась ее неторопливая улыбка, и он с душевной болью – отголоском первой юношеской любви – вспоминал ее грудной голос во всей его мелодичной прелести. Иногда ему казалось, что Йелсон догадывается о его переживаниях, и тогда что-то внутри съеживалось от стыда.

Йелсон пожала плечами, подняла пистолет к плечу и выстрелила в четырехногую тень на экране-мишени. Тень остановилась и рухнула, словно слившись с неровной линией земли в нижней части экрана.

Хорза проводил душеспасительные беседы.

Он чувствовал себя точно какой-нибудь приглашенный профессор в университете. Он понимал, что должен объяснить другим, почему он делает то, что делает, почему мутаторы поддерживают идиран, почему он верит в то, за что они сражаются. Он называл эти беседы брифингами; подразумевалось, что они посвящены Миру Шкара и Командной системе, истории и географии планеты и так далее, но он всегда (вполне намеренно) заканчивал их разговором о войне в целом или о каких-нибудь ее аспектах, никак не связанных с местом назначения «ТЧВ».

Под предлогом проведения брифингов он держал Бальведу взаперти в ее каюте, пока сам, вышагивая по столовой, беседовал с вольным отрядом: он не хотел, чтобы его брифинги переходили в дискуссии.

Перостек Бальведа не доставляла ему никаких неприятностей. Ее скафандр и несколько безобидных на вид ювелирных безделушек вместе с другими вещами были сброшены за борт через вакуум-провод. Ее проверили с помощью всех приборов, имевшихся в небогатой амбулатории «ТЧВ», и ничего не обнаружили. Бальведа, казалось, была вполне счастлива в своей роли послушной пленницы, чья свобода (как и свобода всех остальных) ограничивалась кораблем; правда, по ночам ее иногда запирали в ее каюте. Хорза на всякий случай не подпускал ее к пилотской кабине, но женщина не проявляла ни малейших признаков того, что интересуется системами управления кораблем (в отличие от самого Хорзы, когда он появился на борту «ТЧВ»). Она даже не пыталась убедить кого-либо из наемников в справедливости своих взглядов на войну и Культуру.

Насколько она чувствует себя в безопасности? – задавал себе вопрос Хорза. Бальведа была любезна и выглядела безмятежной, но иногда Хорза, смотря на нее, думал, что под этим внешним спокойствием кроется внутреннее напряжение, даже отчаяние. Он испытывал при этом, с одной стороны, облегчение, а с другой – то же дурное, мучительное чувство, что и при размышлениях о том, почему Бальведа все еще жива. Иногда он просто боялся высадки на Мире Шкара, но постепенно, по мере приближения к планете, начинал радоваться перспективе действия, которое покончит со всеми этими размышлениями.

Однажды после общего обеда в столовой он вызвал Бальведу в свою каюту. Женщина вошла и села на то самое маленькое сиденье, на котором сидел Хорза, когда его вызвал к себе Крейклин в начале их знакомства.

Лицо Бальведы было спокойным. Она изящно села на маленькое сиденье, а ее длинное тело было расслабленным и собранным одновременно. С тонкого, точеного лица на Хорзу смотрели глубоко посаженные темные глаза. Рыжие – теперь уже начавшие чернеть – волосы Бальведы блестели в свете каюты.

– Капитан Хорза?

Она улыбнулась, сцепив руки с длинными пальцами у себя на коленях. На ней было длинное синее платье – самое простое из того, что удалось найти на корабле. Когда-то оно принадлежало женщине по имени Гоу.

– Привет, Бальведа, – сказал Хорза.

Он сидел на своей койке в свободной куртке. Первые несколько дней он оставался в скафандре, но, несмотря на все его удобство, в закоулках «Турбулентности чистого воздуха» скафандр становился помехой, а потому Хорза отказался от него на время перелета.

Он собирался было предложить Бальведе что-нибудь выпить; но, поскольку Крейклин некогда предлагал выпить ему самому, Хорза решил, что делать этого не стоит.

– Так зачем ты хотел меня видеть, Хорза? – спросила Бальведа.

– Я просто хотел… узнать, как у тебя дела, – сказал он.

Он пытался отрепетировать свою речь, желая уверить ее, что опасность ей не угрожает, что она ему симпатична и что, по его мнению, на этот раз с ней не случится ничего хуже интернирования – возможно, со скорым обменом. Но слова не шли ему на язык.

– Я в порядке, – сказала она, разглаживая рукой волосы; глаза ее скользнули по каюте. – Стараюсь быть примерной пленницей, чтобы у тебя не было предлога выкинуть меня за борт.

Она улыбнулась, и опять Хорзе показалось, что это улыбка на грани отчаяния. И все же он почувствовал облегчение.

– Нет, – рассмеялся он, закидывая голову. – У меня нет ни малейшего намерения делать это. Ты в безопасности.

– Пока мы не добрались до Мира Шкара? – спокойно спросила она.

– И после этого тоже.

Бальведа на мгновение закрыла глаза, потом опустила их.

– Что ж, это хорошо. – Она посмотрела на Хорзу в упор.

Он пожал плечами.

– Уверен, ты бы сделала для меня то же самое.

– Думаю… наверно, да, – сказала она, но Хорза не понял – лжет она или нет. – Знаешь, мне жаль, что мы по разные стороны.

– Жаль, что мы по разные стороны, Бальведа.

– Знаешь, – сказала она, снова сцепляя руки на коленях, – есть теория, согласно которой та сторона, на которой мы, как считаем, находимся, в конечном счете одержит победу.

– И что же это за сторона? – усмехнулся он. – Истина и справедливость?

– На самом деле не то и не другое. – Она улыбнулась, не глядя на него. – Это… – Она пожала плечами. – Просто жизнь. Та эволюция, о которой ты говорил. Ты сказал, что Культура – это болото, тупик. Если так… то в конечном счете, может, мы и проиграем.

– Черт, я тебя все же перетяну на сторону хороших парней, Перостек, – сказал он с преувеличенным дружелюбием.

Та едва заметно улыбнулась и открыла было рот, собираясь что-то ответить, но потом раздумала и снова закрыла его, опустив глаза на свои руки. Хорза не знал, что еще сказать.

Однажды ночью, за шесть дней до прибытия в пункт назначения (звезда системы довольно ярко светилась в небесах, прямо по курсу, и была видна даже невооруженным глазом), в его каюту пришла Йелсон.

Он не ждал этого. Стук в дверь вывел его из полудремы, обдав волной холода, и он несколько мгновений не мог сообразить, что к чему. Он увидел ее на дверном мониторе и впустил. Йелсон быстро вошла, закрыла за собой дверь и, не издав ни звука, крепко прижалась к нему и обняла. Он стоял, стараясь окончательно прогнать сон и сообразить, как это случилось. Казалось, для этого не было никаких оснований: никакой пробежавшей между ними искры, никаких признаков, никаких намеков – ничего.

Предшествующий день Йелсон провела в ангаре – обвязалась маленькими датчиками и накачивалась. Хорза видел ее там – она работала, потела, выматывала себя, критически поглядывая на приборы и экраны, словно ее тело было машиной, наподобие корабля, и она испытывала эту машину на прочность.

Они улеглись в постель, но, словно в подтверждение того, что она вымоталась за день, Йелсон сразу же уснула в его объятиях. Хорза целовал ее, зарывался лицом в ее тело, снова вдыхая его запахи – после многомесячного, как ему казалось, перерыва. Он лежал без сна, прислушиваясь к ее дыханию, чувствовал, как она чуть шевелится в его руках, как дышит все медленнее и медленнее, погружаясь в глубокий сон.

Утром они занялись любовью, а потом, пока еще не высох пот на телах, Хорза спросил у нее:

– Почему? – Сердца обоих бились все медленнее. – Что заставило тебя передумать? – Вокруг них раздавалось отдаленное гудение корабля.

Йелсон обняла его, прижала к себе еще сильнее и покачала головой:

– Ничего, – ответила она. – Ничего особенного, ничего существенного. – Он почувствовал, как она пожала плечами, потом повернулась лицом к переборке – ее голова лежала у него на руке – и тихо произнесла: – Всё. Мир Шкара.

Прошло три дня. Хорза смотрел, как члены вольного отряда тренируются в ангаре, стреляя по экрану. Не было одного Нейсина: после случившегося в Храме Света он отказывался пользоваться лазером. Во время своих немногих трезвых часов в Эваноте он запасся несколькими магазинами микропатронов.

После тренировки Хорза попросил всех членов отряда проверить свое АГ-снаряжение. Крейклин закупил партию дешевых антигравитационных комплектов и требовал, чтобы члены вольного отряда, не имевшие в своих скафандрах антигравов, покупали это снаряжение у него по той цене, которую он будто бы заплатил сам. Поначалу эти аппараты вызывали у Хорзы сомнение, но они оказались достаточно надежными и, конечно, могли пригодиться при обследовании глубоких шахт Командной системы.

Хорза был доволен, что наемники, если понадобится, готовы последовать за ним в Командную систему. Подействовали долгий отдых после приключений на Ваваче и унылая рутина на «Турбулентности чистого воздуха». Отряд жаждал чего-нибудь интересного. Как заверял их – вполне честно – Хорза, Мир Шкара был не так уж и плох. По крайней мере, вряд ли их там ждало столкновение с пальбой. Никто, включая и Разум (искать который они помогут), не собирался устраивать на планете шум: никому не хотелось ссориться с Дра’Азоном.

Теперь впереди них по курсу ярко – ярче всего остального – светило солнце системы Мир Шкара. Сверкающий берег впереди не был виден, потому что они все еще находились внутри спирального ответвления и смотрели оттуда, но уже было заметно, что все звезды впереди находились либо очень близко, либо очень далеко от них, и между теми и другими была лишь пустота.

Хорза несколько раз менял курс «ТЧВ», но общее направление оставалось неизменным и должно было вывести их (если только они не повернут) в пространство, находящееся менее чем в двух световых годах от планеты. Он собирался повернуть корабль и изменить курс на следующий день. Пока что путешествие происходило без всяких приключений. Они пролетели в межзвездном пространстве, не столкнувшись ни с чем необычным – никаких сообщений или сигналов, никаких далеких вспышек, свидетельствующих о боестолкновениях, ничьих следов в гиперпространстве. Космос вокруг них казался спокойным и безмятежным, словно в нем происходило только то, что и всегда: рождались и умирали звезды, вращалась галактика, скручивались дыры, вихрились газы. В этом ускоренном безмолвии, в искусственном ритме дня и ночи война казалась чем-то выдуманным, необъяснимым кошмаром, который привиделся всем и от которого удалось бежать.

Хорза, однако, перевел системы наблюдения в усиленный режим, чтобы при малейшем намеке на неприятности была поднята тревога. Вероятность столкнуться с чем-нибудь до Барьера Тишины была невелика, но если там все, в соответствии с названием, пребывало в покое и умиротворенности, то не стоило – как считал Хорза – ломиться прямиком к планете. Идеально было бы встретиться с подразделениями идиранского флота, которые предположительно ждали где-то поблизости. Это решило бы большинство его проблем. Он передал бы идиранам Бальведу, обеспечил безопасность Йелсон и других наемников (оставив им «ТЧВ») и взял специальное оборудованное, обещанное ему Ксоралундрой.

Этот сценарий, помимо всего прочего, позволял ему встретиться с Кьерачелл без посторонних: присутствие других не мешало бы их встрече. Он смог бы стать таким, каким был прежде, не делая уступок своему образу – тому, который был известен Йелсон и вольному отряду.

Два дня спустя системы наблюдения объявили тревогу. Хорза, дремавший на кровати, выскочил из каюты и бросился в пилотскую кабину.

В объеме космического пространства перед ними словно началось светопреставление. До них доходил аннигиляционный свет – излучение от взрывов, его в чистом и смешанном виде регистрировали датчики корабля, указывая, где боеголовки разорвались сами по себе, а где – в результате контакта с каким-либо телом. Ткань трехмерного пространства коробилась и подрагивала от взрывов в гиперпространстве, отчего автоматика «ТЧВ» через каждые несколько секунд отключала двигатели, чтобы предотвратить их повреждение ударной волной. Хорза пристегнулся и включил все вспомогательные системы. Из дверей в столовую появился Вабслин.

– Что это?

– Какая-то драчка, – сказал Хорза, глядя на экраны.

Пространство, в котором это происходило, располагалось почти прямиком на их траектории от Вавача. «ТЧВ» находилась в полутора световых годах от места схватки – слишком далеко, чтобы корабль можно было обнаружить, разве что с помощью узкого сканирующего луча, а потому «Турбулентности» почти наверняка ничто не угрожало. Но Хорза смотрел на далекие вспышки, чувствовал, как «ТЧВ» подрагивает на волнах, образовавшихся в пространстве, и к горлу его подступала тошнота – и даже привкус поражения.

– Сигнальный пакет, – сказал Вабслин, кивая на экран, где, очищаясь от радиационного шума, постепенно появлялось сообщение.

Возникали слова, группами по несколько букв, словно засеянное цветами поле – вот цветы растут, вот начинают цвести. После нескольких повторов сообщение (не просто искаженное из-за шумов сражения, но намеренно заглушаемое) можно было наконец прочесть:

КОРАБЛЬ ТУРБУЛЕНТНОСТЬ ЧИСТОГО ВОЗДУХА. ВСТРЕЧА С ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМИ ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЕГО ФЛОТА.

МЕСТО ВСТРЕЧИ: С.591134.45 СЕРЕДИНА. ПОЛНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ.

– Черт! – выдохнул Хорза.

– Что это значит? – спросил Вабслин. Он перебросил указанные цифры в навигационный компьютер «ТЧВ». – Ух ты, – сказал инженер, откидываясь к спинке кресла, – это одна из ближайших звезд. Кажется, они назначают встречу на полпути между нею и… – Он посмотрел на главный экран.

– Да, – сказал Хорза с несчастным видом, глядя на сообщение.

Наверняка фальшивка. Ничто не доказывало, что прислали его идиране – ни номера послания, ни кода секретности, ни названия корабля-отправителя, ни подписи – ничего, что подтверждало бы его подлинность.

– Это от трехногих ребят? – спросил Вабслин. Он вывел голографическое изображение на другой экран, и там появились звезды, окруженные тонкими зелеными линиями сферических сеток. – Да мы не так уж и далеко оттуда.

– Тут что-то не так, – сказал Хорза.

Он смотрел на непрерывные вспышки разрывов, вводя какие-то цифры в систему управления «ТЧВ». Судно изменило курс и направилось в обход системы Мир Шкара. Вабслин посмотрел на Хорзу.

– Думаешь, это не от них?

– Думаю, – ответил Хорза; мощность излучения падала – похоже, схватка закончилась или представление внезапно прервалось. – Я думаю, нас поджидает там экспедиционный корабль Контакта. Или облако антивещества.

– Антивещества? С помощью которого взорвали Вавач? – Вабслин присвистнул. – Нет уж, лучше не надо.

Хорза выключил экран с сообщением.

Менее часа спустя все повторилось. Пучки излучения, складки гиперпространства, и на сей раз два сообщения – одно из них отменяло первое, а другое давало новые координаты встречи. Оба послания казались подлинными, оба сопровождались подписью «Ксоралундра». Хорза, продолжавший жевать еду, которая была у него во рту, выругался, когда прозвучал второй сигнал тревоги. Появилось третье сообщение, обращенное лично к Хорзе:

в нем предлагалось забыть о предыдущих двух и направить «ТЧВ» в другое место, где и произойдет встреча. Хорза в бешенстве изрыгал проклятия, влажные крошки еды летели из его рта прямо на экран с сообщением. Он выключил широкополосный коммуникатор и вышел в столовую.

– Когда мы доберемся до Барьера Тишины?

– Через несколько часов. Может, через полдня.

– Ты нервничаешь?

– Совсем нет. Я уже был там. А ты?

– Если ты говоришь, что все будет в порядке, то я тебе доверяю.

– Все будет в порядке.

– А ты кого-нибудь из тех, кто там есть, знаешь?

– Не уверен. Ведь прошло несколько лет. Ротация персонала у них происходит нечасто, но все же люди меняются. Не знаю. Поживем – увидим.

– А своих одноплеменников ты ведь давно не видел, да?

– Давно. С того самого дня, как покинул Мир Шкара.

– И тебе очень хочется их увидеть?

– Может быть.

– Хорза… послушай, я знаю, я тебе говорила, мы друг друга не спрашивали о… о том, что у нас было в жизни, прежде чем мы попали на «ТЧВ», но это… но с тех пор многое переменилось…

– Но мы ведь остались такими же, разве нет?

– Ты хочешь сказать, что не желаешь говорить об этом теперь?

– Может быть. Не знаю. Ты хочешь спросить меня…

– Нет. – Она приложила пальцы к его губам. Он почувствовал их прикосновение в темноте. – Нет. Ничего. Все в порядке. Не бери в голову.

Он сидел в центральном кресле. Вабслин – на месте инженера, справа от него, Йелсон – слева. Остальные столпились за креслами. Он разрешил присутствовать и Бальведе: теперь она практически ни на что не могла повлиять. Автономник парил под потолком.

Барьер Тишины приближался и выглядел зеркальным полем диаметром около светового дня. Он внезапно возник на экране, когда они находились в часе пути от Барьера. Вабслин заволновался – в таком поле их могут легко обнаружить. Но Хорза знал, что зеркальное поле существует только на датчиках «ТЧВ». Никто больше ничего увидеть не мог.

Через пять минут все экраны почернели. Хорза предупредил всех об этом, но, когда это случилось, когда они ослепли, даже он почувствовал волнение.

– Ты уверен, что так и надо? – спросил Авигер.

– Если бы все было не так, я бы начал беспокоиться, – сказал Хорза, чувствуя, как старик шевелится где-то у него за спиной.

– Просто невероятно, – сказала Доролоу. – Это существо – фактически бог. Я уверена, оно воспринимает наши настроения и мысли. Я это уже чувствую.

– На самом деле это всего лишь саморегулирующийся…

– Бальведа, – сказал Хорза, оглядываясь и отыскивая ее глазами.

Та замолчала и закрыла рот рукой, стрельнув в него взглядом. Хорза повернулся обратно к черному экрану.

– Когда это существо?.. – начала было Йелсон.

ПРИБЛИЖАЕТСЯ КОРАБЛЬ, произнес экран на нескольких языках.

– Ну вот, приехали, – сказал Нейсин. Доролоу зашикала на него.

– Отвечаю, – сказал Хорза на марейне в узконаправленный микрофон коммуникатора. Другие языки исчезли с экрана.

ВЫ ПРИБЛИЖАЕТЕСЬ К ПЛАНЕТЕ ПОД НАЗВАНИЕМ МИР ШКАРА, ПЛАНЕТЕ МЕРТВЫХ ДРА’АЗОНА. ПРОДВИЖЕНИЕ ДАЛЕЕ ОГРАНИЧЕНО.

– Я знаю. Меня зовут Бора Хорза Гобучул. Я хочу на короткое время вернуться на Мир Шкара. Я прошу об этом со всем возможным уважением.

– Экая велеречивость, – сказала Бальведа; Хорза, обернувшись, сердито посмотрел на нее. Коммуникатор передавал только его слова, но он не хотел, чтобы эта женщина забывала о своем положении пленницы.

ВЫ БЫВАЛИ ЗДЕСЬ ПРЕЖДЕ.

Хорза не понял – вопрос это или нет.

– Я бывал на Мире Шкара, – подтвердил он. – Я был одним из мутаторов-смотрителей.

Сообщать этому существу о том, когда это было, не имело смысла – Дра’Азон в любой ситуации употреблял слово «теперь», хотя в их языке и имелась категория времени. Экран почернел, и вновь возникла надпись:

ВЫ БЫВАЛИ ЗДЕСЬ ПРЕЖДЕ.

Хорза нахмурился, не зная, что сказать. Бальведа пробормотала:

– Он явно впал в старческий маразм.

– Я бывал здесь раньше, – сказал Хорза. Может быть, Дра’Азон давал понять, что поскольку он, Хорза, уже побывал здесь, то вернуться не может?

– Я чувствую его, я чувствую его присутствие, – прошептала Доролоу.

С ВАМИ ЕСТЬ И ДРУГИЕ ЛЮДИ.

– Премного благодарен, – сказал автономник Унаха-Клосп откуда-то из-под потолка.

– Вы видите? – Голос Доролоу чуть не срывался на плач.

Хорза услышал, как фыркнула Бальведа. Доролоу пошатнулась, и Авигеру с Нейсином пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

– У меня не было возможности высадить их где-нибудь в другом месте, – сказал Хорза. – Я прошу вашей благосклонности. Если это необходимо, они останутся на борту этого судна.

ОНИ НЕ СМОТРИТЕЛИ. ОНИ ПРИНАДЛЕЖАТ К ДРУГОМУ ГУМАНОИДНОМУ ВИДУ.

– Высадиться на Мире Шкара необходимо только мне.

ВЫСАДКА ЗАПРЕЩЕНА.

Хорза вздохнул.

– Разрешение на высадку прошу только я.

ЗАЧЕМ ВЫ ЯВИЛИСЬ СЮДА?

Хорза задумался на секунду. Услышав, как Бальведа едва слышно фыркнула, он сказал:

– Я ищу кое-кого, кто находится здесь.

А ЧЕГО ИЩУТ ОСТАЛЬНЫЕ?

– Они ничего не ищут. Они просто со мной.

ОНИ ЗДЕСЬ.

– Они… – Хорза облизнул губы. Все его репетиции, все его мысли о том, что говорить в этот момент, оказались, как видно, бесполезными. – Они не все прибыли сюда по свободной воле. Но у меня не было выбора. Я вынужден был взять их с собой. Если вы хотите, они останутся на борту этого корабля, на орбите Мира Шкара, или продвинутся дальше, внутрь Барьера Тишины. У меня есть скафандр, я могу…

ОНИ ЗДЕСЬ ПРОТИВ СВОЕЙ ВОЛИ.

Хорза никогда не слышал, чтобы Дра’Азон прерывал собеседника. Ему это показалось плохим знаком.

– Обстоятельства… довольно затруднительны. Некоторые виды в галактике воюют друг с другом. Возможности выбора ограничены. Иногда приходится делать то, чего не сделал бы в обычной ситуации.

ЗДЕСЬ СМЕРТЬ.

Хорза посмотрел на слова, появившиеся на экране. Он почувствовал прилив ужаса. В пилотской кабине на несколько мгновений воцарилось молчание. Потом Хорза услышал, как несколько человек беспокойно задвигались.

– И что же это значит? – спросил автономник Унаха-Клосп.

– Тем… здесь… что? – сказал Хорза.

Марейнские слова так и остались на экране. Вабслин постучал по каким-то клавишам сбоку консоли – эти клавиши обычно управляли изображением на экранах перед ним, но теперь везде отображались те же слова, что и на главном экране. Инженер сидел в своем кресле как-то пришибленно, с напряженным видом. Хорза откашлялся и сказал:

– Тут неподалеку было сражение, конфликт. Перед тем как нам попасть сюда. Возможно, оно еще не закончилось. Там может быть смерть.

ЗДЕСЬ СМЕРТЬ.

Доролоу охнула и стала оседать. Нейсин и Авигер подхватили ее.

– Лучше увести ее в столовую, – сказал Авигер, посмотрев на Нейсина. – Пусть там полежит.

– Давай, – сказал Нейсин, скользнув взглядом по лицу женщины.

Доролоу потеряла сознание.

– Может быть, мне удастся… – начал Хорза и глубоко вздохнул. – Если здесь смерть, то, может быть, мне удастся ее остановить. Может быть, мне удастся предотвратить новые смерти.

БОРА ХОРЗА ГОБУЧУЛ.

– Да? – сказал Хорза, проглотив слюну.

Авигер и Нейсин вытащили бессознательную Доролоу через дверь в коридор, ведущий в столовую. Текст на экране изменился:

ВЫ ИЩЕТЕ МАШИНУ, СПАСШУЮСЯ БЕГСТВОМ.

– Ого-го, – сказала Бальведа и отвернулась, пряча улыбку и прикрывая рот рукой.

– Черт! – сказала Йелсон.

– Похоже, наш бог совсем не так уж глуп, – глубокомысленно произнес Унаха-Клосп.

– Да, – резко ответил Хорза. Притворяться, похоже, было бессмысленно. – Да, ищу. Но я думаю…

ВЫ МОЖЕТЕ ВОЙТИ.

– Что? – сказал автономник.

– Ура! – прокричала Йелсон, скрестив руки на груди и опираясь спиной на переборку.

Вернулся Нейсин и застыл в дверях, увидев слова на экране.

– Как быстро все решилось, – сказал он, обращаясь к Йелсон. – Что он ему сказал?

Йелсон в ответ только покачала головой. Хорза почувствовал, как напряжение отпустило его. Он прочел каждое из слов на экране в отдельности, словно опасаясь, что в коротком послании каким-то образом может скрываться отказ. Он улыбнулся и сказал:

– Спасибо. Мы все можем спуститься на планету? ВЫ МОЖЕТЕ ВОЙТИ.

ЗДЕСЬ СМЕРТЬ.

ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ.

– Какая смерть? – спросил Хорза. Напряжение вернулось: слова Дра’Азона о смерти пугали его. – Где смерть? Чья?

На экране снова произошли перемены. Первые две строчки исчезли, осталось только: ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ.

– Что-то не нравится мне его тон, – медленно сказал Унаха-Клосп.

После этого все слова исчезли. Впереди – менее чем в стандартном световом годе – ярко светило солнце системы Мира Шкара. Хорза проверил цифры на навигационном компьютере, когда его экран вместе с остальными вернулся в рабочее состояние, отображая числа, графики, голограммы. После этого мутатор облегченно откинулся к спинке кресла.

– Значит, нас ничто не тронет? – спросил Нейсин.

Хорза уставился на экран, где был виден только желтый карлик, яркая немигающая точка в центре, – планеты еще не появились. Он кивнул.

– Ничто. По крайней мере, ничто снаружи.

– Отлично. Пожалуй, я это отпраздную стаканчиком. – Нейсин кивнул Йелсон и бочком протиснул свое худое тело в дверь.

– Как ты думаешь, это разрешение распространяется только на тебя или на всех нас? – спросила Йелсон. Хорза, не сводя глаз с экрана, покачал головой.

– Не знаю. Мы встанем на орбиту, а оттуда, перед тем как попытаться спустить «ТЧВ», свяжемся с базой мутаторов. Если господину Адекватному это не понравится, он даст нам знать.

– Значит, ты решил-таки, что оно мужского рода, сказала Бальведа.

А Йелсон спросила:

– А почему не связаться с ними сейчас?

– Мне не понравились все эти разговоры о смерти. – Хорза повернулся к Йелсон; Бальведа стояла рядом с ней. Автономник опустился и теперь парил на уровне человеческих глаз. Хорза посмотрел на Йелсон. – Простая мера предосторожности. Не люблю сразу раскрывать все карты. – Он перевел взгляд на Бальведу. – Последнее регулярное сообщение с базы на Мире Шкара должно было быть отправлено несколько дней назад. Тебе, видимо, неизвестно, было ли оно принято, – сказал Хорза, ухмыляясь и глядя на Бальведу так, что было ясно: он не ждет от нее ответа – по крайней мере, правдивого.

Та опустила глаза в пол, потом изобразила что-то вроде пожатия плечами и, подняв глаза, встретила взгляд Хорзы.

– Известно, – сказала она. – Оно не было передано вовремя.

Хорза сверлил ее глазами. Бальведа выдержала его взгляд. Йелсон смотрела то на Хорзу, то на Бальведу. Наконец автономник Унаха-Клосп сказал:

– Откровенно говоря, все это не вызывает доверия. Я бы посоветовал… – Он смолк, заметив, как Хорза глядит на него. – Гммм, – сказал он, – впрочем, это не имеет значения. – Он поплыл к двери и исчез за ней.

– Кажется, все в порядке, – сказал Вабслин, не обращаясь ни к кому в отдельности, и отодвинулся от консоли, кивая сам себе. – Корабль снова работает нормально. – Он повернулся, улыбаясь трем остальным.

Они пришли за ним. Он был в гимнастическом зале – играл в плавбол. Он думал, что там он в безопасности, в окружении друзей, которые были повсюду (казалось, они несколько секунд парили в воздухе перед ним, как рой мух, но он, рассмеявшись, распугал их, схватил мяч, бросил его и заработал очко). Но они пришли за ним туда. Он увидел, как они идут. Их было двое – они появились из дверей, вделанных в узкий камин внутри ребристой сферы гимнастического зала. На них были бесцветные плащи, и они шли прямо на него. Он попытался отплыть в сторону, но его энергетическое снаряжение отключилось. Он застыл в воздухе, не в силах никуда двинуться. Он попытался плыть в воздухе, выбраться из антигравитационника, чтобы бросить в них это снаряжение, может быть, ударить их, задержать, уйти от них подальше, но тут они схватили его.

Никто из окружавших его людей, казалось, не заметил этого, и он вдруг понял, что никакие они не друзья, и он даже не знает никого из них. Его взяли за руки, и через мгновение (эти двое вроде бы никуда не двигались, но в тоже время заставили его почувствовать, что превратили невидимый уголок в место, которое всегда было там, хотя и не на виду) они оказались в неосвещенном пространстве. Когда он отвернулся, их бесцветные плащи стали видны в темноте. Он был бессилен, заперт в камне, но мог видеть и дышать.

– Помогите мне!

– Мы здесь не для этого.

– Кто вы?

– Ты знаешь?

– Не знаю.

– Тогда мы не можем тебе сказать.

– Чего вам надо?

– Нам нужен ты.

– Почему?

– А почему бы и нет?

– Но почему именно я?

– У тебя никого нет.

– Что?

– У тебя никого нет.

– Что вы имеете в виду?

– Ни семьи, ни друзей…

– …ни религии, ни веры.

– Это неправда.

– Откуда ты знаешь?

– Я верю в…

– Во что?

– В себя!

– Этого недостаточно.

– Как бы там ни было, ты никогда не узнаешь.

– Чего? Чего я не узнаю?

– Хватит. Давай приступим.

– Приступим к чему?

– К отбиранию твоего имени.

– Я…

И они вместе забрались в его череп и взяли его имя.

И он закричал.

– Хорза! – Йелсон тряхнула его голову, и та ударилась о перекладину в изголовье маленькой кровати.

Он проснулся, захлебываясь криком, который постепенно замер на его губах; его тело напряглось на мгновение, потом расслабилось.

Он протянул руки и коснулся покрытой пушком кожи. Женщина взяла в руки его голову и прижала к своей груди. Он ничего не сказал, но сердце его настроилось на частоту ее сердца. Она покачала его, словно младенца в люльке, потом отодвинула его голову, приподнялась и поцеловала его в губы.

– Нет-нет, я ничего, – сказал он. – Просто ночной кошмар.

– Что тебе снилось?

– Ничего, – сказал он и снова пристроил голову между ее грудей, словно громадное, хрупкое яйцо.

На Хорзе был его скафандр. Вабслин сидел на своем обычном месте, Йелсон – в кресле второго пилота. Все они были в готовности. Экран перед ними был заполнен Миром Шкара; расположенные в брюхе «ТЧВ» детекторы прощупывали серо-белую сферу, находящуюся точно под ними, и увеличивали ее изображение на экранах.

– Еще раз, – сказал Хорза.

Вабслин передал записанное сообщение в третий раз.

– Может, они больше не используют этот код, – сказала Йелсон, смотря на экран из-под своих четко очерченных бровей.

Она снова подстриглась, оставив на голове ежик длиной не больше сантиметра и едва ли гуще, чем пушок на ее теле. Угрожающий вид ее контрастировал с миниатюрностью головы, торчащей из большого воротника скафандра.

– Это традиционный сигнал. Даже не код, а скорее церемониальный язык, – сказал Хорза. – Если они его услышат, то поймут.

– Ты уверен, что мы подаем сигнал в нужное место?

– Да, – сказал Хорза, стараясь сохранять спокойствие.

Они встали на стационарную орбиту менее получаса назад и висели над континентом, в котором находились туннели Командной системы. Почти вся планета была покрыта снегом. Лед покрывал тысячекилометровый полуостров; здесь система туннелей уходила под морское дно. Мир Шкара семь тысяч лет назад вошел в очередной ледниковый период, и лишь относительно узкая лента океана вокруг экватора (между слегка неровными линиями тропиков) была свободна ото льда. Она казалась стальным, сероватым ремнем, подпоясывавшим этот мир, и время от времени была видна сквозь вихри грозовых туч.

Они находились в двадцати пяти тысячах километров от этой заснеженной поверхности, и их коммуникатор посылал сигнал на круглый участок диаметром около десяти километров – там, где полуостров сужался между двумя замерзшими заливами. Там был вход в туннели; там жили мутаторы. Хорза знал, что никакой ошибки он не совершил, но ответа с базы не поступало.

Здесь смерть — эти слова не выходили у него из головы. Ему казалось, что частичка планетной стужи продрала его до костей.

– Ничего, – сказал Вабслин.

– Хорошо, мы спускаемся. – Хорза взял штурвал ручного управления в свои руки, одетые в перчатки.

«Турбулентность чистого воздуха» прощупала своими гиперполями изогнутые стенки гравитационного колодца планеты, осторожно направляясь вдоль них. Хорза отключил двигатели и перевел их в аварийный режим полной готовности. Больше двигатели не должны были понадобиться, а вскоре, когда градиент тяготения увеличится, вообще нельзя будет пользоваться ими.

«ТЧВ» со все возрастающей скоростью падала на планету, ядерные двигатели находились в состоянии готовности. Хорза следил за показаниями экранов, пока не убедился, что корабль идет верным курсом, а потом, когда ему стало казаться, что планета под кораблем слегка вращается, отстегнул ремни безопасности и пошел в столовую.

Авигер, Нейсин и Доролоу сидели в своих скафандрах, пристегнутые к креслам столовой. Пристегнута была и Перостек Бальведа, одетая в теплую куртку и брюки того же цвета. Ее голова торчала над мягким кольцом воротника белой рубашки. Объемистая тканая куртка была застегнута до самого горла. На ногах у Бальведы были теплые ботинки, а на столе перед ней лежали меховые перчатки. У куртки был даже небольшой капюшон, который пока что лежал на спине Бальведы. Хорза не был уверен, выбрала ли Бальведа этот безвольный, бесполезный образ космического костюма со смыслом или бессознательно – из страха и потребности в безопасности.

Унаха-Клосп расположился в кресле и был привязан к спинке так, что его лицевая часть смотрела в потолок.

– Я надеюсь, – сказал автономник, – что мы не будем выделывать никаких кульбитов, как в прошлый раз, когда вы пилотировали этот металлолом.

Хорза его проигнорировал.

– Никаких сообщений от господина Адекватного не поступало, так что, похоже, высаживаться будем все, сказал он. – Когда сядем, я один пойду проверить, как там дела, а когда вернусь – будем решать, что делать дальше.

– То есть вы хотите сказать, решать будете вы… – начал было автономник.

– А если ты не вернешься? – сказал Авигер.

Автономник издал какое-то шипение, но быстро замолчал. Хорза посмотрел на старика: в скафандре он казался совсем игрушечным.

– Я вернусь, Авигер, – сказал он. – Не сомневаюсь, все на базе живы-здоровы. Я попрошу их приготовить нам чего-нибудь вкусненького. – Он улыбнулся, хотя и знал, что его слова звучат не очень убедительно. – Ну а в том маловероятном случае, если что-то окажется не так, я сразу же вернусь.

– Этот корабль – наш единственный способ выбраться с планеты. Не забывай об этом, Хорза, – сказал Авигер.

Его глаза смотрели испуганно, и Доролоу прикоснулась к рукаву его скафандра:

– Верь в Бога, – сказала Доролоу. – Ничего с нами не случится. – Она посмотрела на Хорзу: – Правда, Хорза?

Хорза кивнул.

– Все будет в порядке. Никуда мы не денемся. – Он развернулся и пошел назад в пилотскую кабину.

Они стояли в высоком горном снегу и смотрели на летнее солнце, которое садилось в собственные красные моря из воздуха и туч. Холодный ветер играл ее волосами – каштановое на белом, – и она автоматически подняла руку, чтобы откинуть их назад. Затем она повернулась к нему,наклонила голову и прижалась щекой к его ладони. На ее лице появилась едва заметная улыбка.

– Вот тебе и весь летний день, – сказала она.

День был ясный, но температура не поднималась выше точки замерзания, и все же они смогли снять перчатки и скинуть с головы капюшоны. Ее затылок грелся о его ладонь, роскошные, тяжелые волосы ниспадали на его руку; она посмотрела на него, и он снова поразился ее коже – белой, как снег, белой, как кость.

– Опять у тебя этот вид, – тихо сказала она.

– Какой? – настороженно спросил он, хотя и знал ответ.

– Отчужденный, – сказала она, беря его руку и поднося к своим губам, потом поцеловала его пальцы, словно то были маленькие, беззащитные зверьки.

– Ну, это ты так говоришь.

Она повернулась в сторону лилово-красного шара, заходящего за далекие хребты.

– Это то, что я вижу, – сказала она ему. – Я неплохо разбираюсь в твоей мимике. Знаю все выражения твоего лица, знаю, что за ними скрывается.

Он почувствовал прилив злости на себя – оттого, что у него все написано на лице, но при этом понимал, что она права, по крайней мере частично. Она не знала о нем только то, чего не знал и он сам (но, значит, говорил он себе, довольно много). Может быть, она знала его лучше, чем он сам.

– Я не отвечаю за выражения своего лица, – сказал он секунду спустя, стараясь свести все к шутке. – Знаешь, они иногда и меня самого удивляют.

– И что же ты с этим делаешь? – спросила она; закат придавал ее тонкому, бледному лицу несвойственные ему оттенки. – Ты будешь удивлен, когда улетишь отсюда?

– Почему ты всегда думаешь, что я улечу? – раздраженно сказал он, засовывая руки в теплые карманы куртки и глядя на полусферу исчезающей звезды. – Я тебе все время говорю, что я здесь счастлив.

– Да, – сказал она. – Ты мне все время это говоришь.

– Зачем мне отсюда улетать?

Она пожала плечами, взяла его под руку и положила голову ему на плечо.

– Яркие огни, огромные толпы, интересные времена. Другие люди.

– Я счастлив здесь, с тобой, – сказал он и обнял ее за плечи. Даже в объемистой клетчатой куртке она казалась тоненькой, почти хрупкой.

Она помолчала, потом сказала совсем другим тоном:

– И ты тоже будешь счастлив здесь. – Посмотрев ему в глаза, она улыбнулась. – А теперь поцелуй меня.

Он поцеловал ее, обнял. Глядя через ее плечо, он увидел что-то маленькое и красное, двигавшееся по примятому снегу у ее ног.

– Смотри, – сказал он, разжимая объятия и нагибаясь.

Она присела рядом с ним. Оба принялись рассматривать крохотное, похожее на палочку насекомое, которое медленно и неустанно ползло по снегу – еще одно живое, двигающееся существо на пустом лике этого мира.

– Я таких еще не видел, – сказал он.

Она покачала головой и улыбнулась.

– Ты просто не обращаешь внимания, – пропела она.

– Он протянул руку, подобрал насекомое и посадил его себе на ладонь – она не успела его остановить.

– Ах, Хорза… — сказала она, дыхание у нее перехватило, на лице нарисовалось отчаяние.

Он посмотрел на нее непонимающим взглядом – ее лицо было таким огорченным, – а крохотное существо тем временем умерло от тепла его руки.

«Турбулентность чистого воздуха» опускалась на планету, кружа над слоями ее холодно-яркой атмосферы, переходя из дня в ночь, из ночи в день, снова и снова пересекая в своем спиральном движении тропики и экватор.

Постепенно они входили в атмосферу – ионы и газы, озон и воздух. «ТЧВ» вонзалась в тонкую оболочку планеты, рыча огненными соплами, сверкая, как большой, неуклонно двигающийся метеорит на ночном небе, потом корабль пересек линию разделения дня и ночи, понесся над морями серо-стального цвета, столовыми айсбергами, ледяными полями и шельфами, замерзшими берегами, ледниками, горными хребтами, вечномерзлой тундрой, мешаниной паковых льдов. Когда корабль уже приземлялся, огненными столбами вниз, под ним снова была суша. Суша тысячекилометрового полуострова, вдающегося в замерзшее море: словно чудовищно большую сломанную конечность уложили в гипс.

– Вот оно, – сказал Вабслин, глядя на экран массдетектора.

Там медленно двигалась яркая мерцающая звездочка. Хорза посмотрел на экран.

– Разум? – спросил он.

– Как раз та самая плотность, – кивнул Вабслин. – На глубине в пять километров. – Он нажал несколько клавиш и скосился на цифры, ползущие по экрану. – На противоположной от входа стороне системы… и он двигается. – Мерцающая звездочка погасла. Вабслин произвел какие-то настройки, откинулся к спинке кресла, тряхнув головой. – Детектору нужен ремонт. Его дальность действия, считай, нуль. – Инженер поскреб себе грудь и вздохнул. – И двигатели тоже на последнем издыхании, Хорза.

Мутатор пожал плечами. Если бы двигатели работали нормально или масс-детектор давал правильные показания, кто-нибудь мог остаться на «ТЧВ», пилотируя его при необходимости и сообщая другим координаты Разума в туннелях. Вабслин, казалось, чувствовал себя виноватым из-за того, что все его попытки отремонтировать пострадавшие системы корабля не привели к заметному улучшению работы двигателей или детектора.

– Бог с ним, – сказал Хорза, глядя на бескрайние снежные и ледяные просторы, проплывающие внизу. – По крайней мере, теперь мы знаем, что он там.

Корабль вывел их в нужное место, и Хорза, несмотря ни на что, узнал его: когда-то он летал тут на маленьком одноместном самолете, которым разрешено было пользоваться базе. Он поискал взглядом этот самолет, когда они были уже на подлете: может, кто-то в этот момент как раз сидит за его штурвалом.

Покрытая снегом долина была окольцована горами; «Турбулентность чистого воздуха» пролетела между двумя пиками, нарушив тишину и сорвав снежную пыль с неровных хребтов и утесов по обе стороны. Корабль еще сбросил скорость и наконец стал садиться на трехногую струю пламени ядерных двигателей. Снег внизу словно зашевелился, поначалу неохотно. Потом, когда корабль опустился еще ниже, громадные взвихренные волны разогретого воздуха, смешанного со снегом и водой, частицами пара и плазмы, стали сносить снег, сдувать его, и началось что-то вроде завывающей метели, которая понеслась по долине, набирая силу по мере приближения корабля к земле.

Хорза вел «ТЧВ» вручную. Он смотрел на экран перед собой и видел этот ложный, искусственный ветер вихрящегося снега – перед входом в Командную систему и за ним.

Вход представлял собой черную дыру в скалистом мысу, среди высоких утесов, похожих на глыбы слежавшегося гравия. Метель повисла над темным отверстием, как туман. Этот буран приобретал коричневатый цвет по мере того, как пламя разогревало саму замерзшую землю долины, плавило ее, разбрасывало вокруг земляным дождем.

«ТЧВ» коснулась Мира Шкара мягко, лишь чуть просев, когда опоры погрузились в землю, ставшую в этом месте жидковатой.

Хорза смотрел прямо перед собой, туда, где был вход вту ннель – темный, глубоко посаженный глаз, взирающий на него.

Двигатели заглохли; вокруг места посадки клубился пар. Потревоженный снег падал назад, взвешенная вода снова замерзала в воздухе, и образовывались новые хлопья. «ТЧВ» потрескивала и пощелкивала, остывая после трения об атмосферу и работы ядерных двигателей. Вода на поверхности долины булькала, превращаясь в жидкую грязь.

Хорза переключил носовой лазер в положение готовности. Никакого движения, никаких признаков жизни у входа в туннель не было. Видимость стала хорошей – снег и пар осели. День был яркий, солнечный, безветренный.

– Ну вот и добрались, – сказал Хорза и сразу почувствовал себя неловко.

Йелсон, не отрывая глаз от экрана, кивнула.

– Да, – сказал Вабслин, проверяя экраны и кивая. – Опоры погрузились приблизительно на полметра. Нужно не забыть, что двигатели должны немного поработать перед стартом. Через полчаса опоры вмерзнут в грунт.

– Так-так, – сказал Хорза, глядя на экран. Никакого движения.

В ясном голубом небе не было ни облачка, а над поверхностью – ни малейшего ветра, чтобы поднять поземку. Лучи солнца не в силах были растопить лед и снег, поэтому нигде не бежала вода: даже лавин в далеких горах не было.

За исключением моря (в котором все еще водилась рыба, но не млекопитающие), единственное, что двигалось на Мире Шкара, – это небольшие насекомые (несколько сотен видов), медленно расползающиеся лишайники на скалах вблизи экватора и ледники. Война гуманоидов и ледниковый период уничтожили все остальное.

Хорза еще раз отправил закодированное послание. Ответа не последовало.

– Ну ладно, – сказал он, вставая со своего места. – Пойду посмотрю. – Вабслин кивнул. Хорза повернулся к Йелсон. – Ты чего-то все помалкиваешь, – сказал он.

Йелсон не смотрела на него. Она смотрела на экран – на немигающий глаз входа в туннель.

– Ты там поосторожнее, – сказала она и подняла на него глаза. – Прошу тебя – поосторожнее, ладно?

Хорза улыбнулся ей, взял лазерное ружье Крейклина и пошел в столовую.

– Мы сели, – сказал он, войдя.

– Ну, видишь? – сказала Доролоу Авигеру.

Нейсин отхлебнул из своей набедренной фляжки.

Бальведа едва заметно улыбнулась мутатору, когда он проходил от одной двери в другую. Унаха-Клосп, сопротивляясь искушению сказать что-нибудь, выскользнул из своих ремней безопасности.

Хорза спустился в ангар. Идти было легко. Во время перелета через горы они перешли на местную гравитацию, а сила тяжести на Мире Шкара была меньше стандартной, генерируемой на «ТЧВ». Хорза спустился по аппарели на подмерзающую топь. Ветерок здесь был свежий, морозный, чистый.

– Надеюсь, все в порядке, – сказал Вабслин.

Они вместе с Йелсон наблюдали за маленькой фигуркой, бредущей по снегу к скалистому мысу впереди. Йелсон ничего не сказала – только смотрела на экран немигающими глазами. Фигурка остановилась, коснулась запястья, потом поднялась в воздух и медленно поплыла над снегом.

– Ух ты, – сказал Вабслин со смешком. – Я и забыл, что здесь можно пользоваться антигравом. Слишком долго мы проторчали на этом проклятом орбиталище.

– Проку от АГ в этих чертовых туннелях будет мало, – пробормотала Йелсон.

Хорза приземлился сбоку от входа в туннель. Благодаря показаниям приборов, которые он успел прочитать во время полета над снегом, он знал: силовое поле входа отключено. Обычно оно защищало туннель от снега и холодного наружного воздуха, однако теперь поля не было. Хорза видел, что в туннель нанесло снежка, и за входом образовался веерообразный снежный покров. Внутри туннеля было холодно (не тепло, как должно было бы), и его черный, глубоко посаженный глаз теперь, когда Хорза был совсем рядом, больше напоминал громадную пасть.

Он оглянулся на «ТЧВ», стоящую в двух сотнях метров, – сверкающая металлическая вставка на белом просторе, и под ней – коричневая отметина.

– Я иду внутрь, – сказал он кораблю, направляя на него узкий луч, а не передавая радиосигнал.

– Хорошо, – сказал в его ухе Вабслин.

– Не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя прикрыл? – спросила Йелсон.

– Нет, – ответил Хорза.

Он пошел по туннелю, держась поближе к стене. В первом хранилище находились сани и спасательное оборудование, системы слежения и сигнальные маячки. Все было так, как когда-то при нем.

Во втором хранилище, где должен был стоять самолет, Хорза не увидел ничего. В следующем, как и в первом, лежало разное оборудование. Он прошел по туннелю метров сорок; оставался десяток метров до поворота направо, ведущего в большое, разбитое на отсеки помещение, где находилась жилая часть базы.

Когда он повернулся ко входу в туннель, тот показался ему белой пастью. Хорза навел узкий луч на широкую дыру.

– Пока ничего. Я почти дошел до жилого отсека. Бипните, что слышите меня, и больше ничего.

В наушниках коротко пискнуло.

Прежде чем повернуть за угол, он отсоединил дистанционный детектор от шлема и высунул его маленькую линзу за обтесанный каменный угол. На внутреннем экране он увидел короткий туннель, лежащий на земле самолет и в нескольких метрах за ним – стену, переборку из пластика, перегораживавшую туннель и отделявшую жилой отсек базы от других помещений.

У самолета лежали четыре тела.

И никакого движения.

Хорза почувствовал, как комок подступил ему к горлу. Он с трудом проглотил слюну, снова прикрепил дистанционный детектор к боковине шлема и пошел по оплавленной породе к четырем телам.

На двоих были легкие незащищенные скафандры. Это были мужчины, незнакомые Хорзе. Один из них был убит лучом лазера. Скафандр вспорот, расплавленный металл и пластик перемешались с внутренностями и плотью мертвеца, лазер прожег отверстие полуметровой ширины. У другого тела в скафандре отсутствовала голова. Руки убитого застыли перед ним, словно обнимая что-то.

Рядом лежал еще один мужчина, в легких свободных одеждах. Череп его был раздроблен сзади, и по меньшей мере одна рука была сломана. Он лежал на боку.

Кьерачелл в тот момент, видимо, спала. На ее стройном теле была голубая ночная рубашка, глаза были закрыты, на лице застыло мирное выражение.

Шея у нее была сломана.

Хорза некоторое время смотрел на нее, потом снял перчатку и наклонился. На ее ресницах собрался иней. Он чувствовал, как кистевое уплотнение на скафандре сжало его запястье, а руку стал щипать холодный воздух.

Кожа ее затвердела, но волосы все еще оставались мягкими, и Хорза пропустил их между пальцев. Они были рыжими, более яркими, чем он запомнил, – но, возможно, дело было в щитке шлема, который усиливал слабый свет в темном туннеле. Наверно, стоило снять и шлем, чтобы лучше увидеть ее, и включить шлемовую подсветку…

Он покачал головой и отвернулся.

Подойдя к двери жилого отсека, он осторожно открыл ее, прислушиваясь – не донесется ли оттуда какой-нибудь звук.

В открытом сводчатом помещении, где мутаторы держали верхнюю одежду и скафандры, а также всевозможный мелкий инструмент, ничто не говорило о вторжении посторонних. Пройдя чуть дальше, Хорза все же увидел следы борьбы – засохшие пятна крови, лазерные прожоги; в аппаратной, откуда управлялись системы базы, произошел взрыв. Похоже, под пультом управления взорвалась небольшая граната. Этим объяснялся холод в туннеле и аварийное освещение. Видимо, кто-то пытался устранить повреждения – вокруг валялись инструменты, приборы и бухты проводов.

В двух-трех помещениях он обнаружил следы присутствия идиран. Из комнат все было выкинуто, а на стенах были выжжены религиозные символы. В одной из комнат на полу было что-то мягкое, вязкое – покрытие вроде сухого желатина и на нем шесть удлиненных отпечатков; в комнате пахло меджелями. В комнате Кьерачелл стояла неприбранной кровать. В остальном здесь мало что изменилось.

Он вышел из комнаты Кьерачелл и направился в дальний угол жилого отсека, где еще одна пластиковая стена отгораживала базу от туннелей.

Он осторожно открыл дверь.

За ней лежал мертвый меджель; его длинное тело, казалось, было устремлено вперед, к ожидающим шахтам. Хорза некоторое время смотрел на меджеля, изучал его тело (совершенно окоченевшее), потом пнул и наконец выстрелил ему в голову – для гарантии.

Меджель был в стандартной форме космической пехоты, а тяжелое ранение получил некоторое время назад. Похоже было, что он страдал еще и от низкой температуры, так что смерть наступила и от ранения, и от холода. Меджель был мужского пола, седой. Его зеленовато-коричневая кожа задубела от возраста, а удлиненное, рылообразное лицо и маленькие, тонкие ручки были испещрены морщинами.

Хорза посмотрел в глубь туннеля.

Ровный оплавленный пол, ровные своды стен – туннель уходил в глубь горы. Взрывостойкие двери образовывали ребра вдоль стен туннеля, направляющие и выемки для них были вырезаны в полу и в сводчатом потолке. Хорза видел двери лифтовых шахт и место отправления/прибытия транспортных капсул. Он пошел дальше, вдоль ряда старинных взрывостойких дверей, и добрался до входных шахт. Все лифты находились внизу, транзитная труба была перекрыта. Похоже, все системы были отрезаны от питания. Он развернулся и зашагал назад, к жилому отсеку, прошел мимо мертвых тел и самолета, не глядя на них, и наконец оказался на открытом воздухе.

Он сел у входа в туннель в снег, прислонившись спиной к скале. С «ТЧВ» увидели его, и Йелсон спросила:

– Хорза, ты в порядке?

– Нет, – сказал он, выключая лазерное ружье. – Не в порядке.

– Что случилось? – раздался встревоженный голос Йелсон.

Хорза снял шлем и положил в снег рядом с собой. Холодный воздух морозил его лицо, в разреженной атмосфере дышалось с трудом.

– Здесь смерть, – сказал он безоблачным небесам.

10 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: БАТОЛИТ

– Это называется батолитом: гранитная интрузия, которая, как расплавленный пузырь, вторглась здесь в осадочные и метаморфические породы сто миллионов лет назад. Одиннадцать тысяч лет назад аборигены построили в ней Командную систему, использовав скальную породу как защиту от ядерных боеголовок. Они построили пять станций и восемь поездов. Идея состояла в том, что в одном из поездов должны находиться представители политической и военной верхушки, в другом – военные и политики второго уровня. Во время войны все восемь поездов должны были курсировать по туннелям, останавливаясь на станциях, которые были связаны надежными коммуникационными каналами с приемопередающими узлами – на поверхности земли, непосредственно над туннелями, и по всему государству, чтобы можно было руководить военными действиями. Врагу пришлось бы потратить немало усилий, чтобы взломать гранитную крышу такой толщины, а поразить нечто столь малое, как станция, было еще труднее. К тому же никто не мог знать наверняка, находится ли в данный момент поезд на станции, имеется ли на ней персонал, а кроме того, нужно было уничтожать не только главный поезд, но и поезд-дублер… Биологическое оружие убило их всех, а некоторое время спустя после этого, приблизительно десять тысяч лет назад, здесь обосновался Дра’Азон, выкачал воздух из туннелей и заменил его инертным газом. Семь тысяч лет назад начался новый ледниковый период, а примерно четыре тысячи лет назад господин Адекватный выкачал из туннелей аргон и снова заполнил их собственным воздухом планеты. Он был настолько сух, что за три тысячелетия в туннелях ничто не было затронуто ржавчиной… Тысячи три с половиной лет назад Дра’Азоны пришли к соглашению с большей частью соперничающих галактических федераций. Согласно ему терпящим бедствие кораблям позволялось пересекать Барьер Тишины. Политически нейтральным и не слишком могущественным видам разрешалось размещать небольшие базы на большинстве Планет Мертвых, чтобы предоставлять помощь терпящим бедствие, и (я полагаю) это была своего рода подачка тем, кто всегда хотел узнать, что это за планеты. На Мире Шкара господин Адекватный, конечно же, позволял нам ежегодно проводить тщательное обследование системы и закрывал глаза, когда мы спускались на планету неофициально. Однако никто и никогда не выносил из туннелей каких-либо расшифрованных записей… Вход, в котором мы находимся, расположен у основания полуострова над станцией номер четыре, одной из трех главных станций (две других – станции один и семь), на которых имеются пункты ремонта и обслуживания. На четвертой, третьей и пятой нет никаких поездов. На станции один есть два поезда, два – на седьмой и по одному на остальных. По крайней мере, они должны быть там. Идиране могли переместить их, но я в этом сомневаюсь. Станции, в двадцати пяти – тридцати пяти километрах друг от друга, связаны двумя системами туннелей. Они не пересекаются нигде, кроме станций. Вся система расположена километрах в пяти под землей. Мы возьмем лазеры… и парализаторы, плюс гранаты с дипольными отражателями для защиты – ничего более мощного. Нейсин может взять свое ружье, у него есть только маломощные разрывные пули… Но никакого плазменного или микроядерного оружия. Помимо того, что их применение в туннелях опасно само по себе, это может навлечь гнев господина Адекватного, чего мы не хотим… Вабслин переоборудовал корабельный масс-детектор в переносной, так что мы сможем обнаружить Разум. Кроме того, у меня скафандр тоже оборудован масс-детектором, так что у нас не возникнет особых проблем с обнаружением, даже если Разум запрятался поглубже… Если у идиран нет собственных коммуникаторов, они воспользуются коммуникаторами мутаторов. Наши приемопередатчики покрывают их частоты, так что мы сможем их прослушивать, а они нас не услышат… Итак, перед нами туннели. Разум где-то там, а еще несколько идиран и меджелей.

Хорза встал со своего места во главе стола – в столовой, под экраном. На экране на карту полуострова была наложена схема туннелей. Остальные смотрели на Хорзу. Найденный им пустой полускафандр меджеля лежал в центре стола.

– Вы хотите, чтобы все мы пошли с вами? – спросил автономник Унаха-Клосп.

– Да.

– А как быть с кораблем?

– Он сам о себе позаботится. Я запрограммирую его системы, чтобы он узнавал нас и защищался от всех остальных.

– А ее ты тоже собираешься взять? – спросила Йелсон, кивнув на Бальведу, сидевшую напротив нее.

Хорза посмотрел на Бальведу.

– Я предпочитаю, чтобы она была у меня на глазах, сказал он. – Я не смогу чувствовать себя спокойно, если она останется здесь с кем-нибудь из вас.

– И все же я не понимаю, зачем вам нужен я, сказал Унаха-Клосп.

– Затем, что я тебе тоже не доверяю и не могу оставить на борту, – сказал Хорза автономнику. – И потом, мне нужно, чтобы ты нес кое-какое оборудование.

– Что? – сердито сказал автономник.

– Мне кажется, что ты здесь не до конца честен, Хорза, – сказал Авигер, печально тряхнув головой. – Ты говоришь, что идиране и меджели… ну, что ты на их стороне. Но вот они убили четверых твоих одноплеменников, и ты считаешь, что они где-то здесь, внутри туннелей… А они считаются едва ли не лучшими солдатами в галактике. И ты собираешься послать нас против них.

– Прежде всего, – вздохнул Хорза, – я и в самом деле на их стороне. Мы ищем одно и то же. Во-вторых, мне кажется, у них маловато собственного оружия – иначе этот меджель наверняка был бы вооружен. Возможно, все, что у них есть, – это оружие мутаторов. Кроме того, судя по этому меджельскому скафандру, Хорза показал рукой на сетчатый аппарат в середине стола (они с Вабслином доставили этот скафандр на борт и досконально его обследовали), – немалая часть их снаряжения повреждена. На этой штуке работают только системы подогрева и освещения. Все остальное расплавлено. Я предполагаю, это случилось, когда они пересекли Барьер Тишины. Они все были оглушены внутри чай-хиртси, и все их оружие спеклось. Со скафандрами случилось то же самое, что и с оружием. Так что они практически безоружны и у них масса проблем. Мы со своими антигравами и лазерами оснащены гораздо лучше на тот маловероятный случай, если дело дойдет до схватки.

– Которая весьма вероятна, если у них нет коммуникаторов, – сказала Бальведа. – Ты не сможешь подойти к ним достаточно близко, чтобы объясниться. Но даже если тебе это удастся, то как они узнают, что ты именно тот, за кого себя выдаешь? Если они – те самые, о ком ты думаешь, то они появились здесь ради Разума. Они о тебе даже не слышали. Они наверняка тебе не поверят. – Агент Культуры оглядела остальных. – Ваш самозваный капитан ведет вас на верную смерть.

– Бальведа, – сказал Хорза, – я оказываю тебе большую услугу тем, что беру вместе с нами. Так что лучше не раздражай меня.

Бальведа подняла брови, но ничего не сказала.

– Откуда нам известно, что они – те самые, кто заявился сюда за этим самым чудо-зверем? – спросил Нейсин и подозрительно посмотрел на Хорзу.

– Никого другого здесь быть не может, – сказал Хорза. – Им еще чертовски повезло – они остались в живых, после того что с ними сделал Дра’Азон. И даже идиране не рискнули бы послать сюда новый отряд, узнав, что случилось с этим.

– Но это означает, что они здесь уже несколько месяцев, – сказала Доролоу. – Как мы сможем найти тут что-то, если они за все это время ничего не нашли?

– А может, и нашли. – Хорза развел руки в стороны и улыбнулся женщине; в голосе его прозвучал сарказм. – Но если не нашли, то это вполне возможно, потому что у них с собой нет никакой аппаратуры. Им нужно обыскать всю Командную систему… К тому же, если их гиперпространственный зверь и в самом деле получил те повреждения, о которых я слышал, едва ли они могли нормально им управлять. Не исключено, что они совершили аварийную посадку где-нибудь в сотне километров от базы, а сюда им пришлось шлепать по снегу. В таком случае они находятся здесь всего несколько дней.

– Не думаю, что этот бог допустил бы такое, – сказала Доролоу, покачивая головой и глядя на поверхность стола. – Тут все не так просто. Я чувствую его мощь и… и доброту, после того как мы пересекли Барьер. Он бы не позволил, чтобы этих бедняг прикончили вот так.

Хорза закатил глаза.

– Доролоу, – сказал он ей, наклоняясь вперед и упершись костяшками пальцев в столешницу, – Дра’Азонам вряд ли известно, что в галактике идет война. Им, в общем-то, наплевать на отдельные личности. Они признают только смерть и разложение, а не надежду и веру. Если только мы или идиране не уничтожим Командную систему или не взорвем эту планету, им будет наплевать, живы мы или мертвы.

Доролоу откинулась назад, оставшись при своем мнении, но не найдя возражений. Хорза выпрямился. На словах у него все получалось хорошо, и он рассчитывал, что наемники пойдут за ним, но в душе, глубже того места, где рождались эти слова, он чувствовал, что стал таким же безразличным, таким же мертвым, как покрытая снегом долина вокруг корабля.

После своего одиночного похода он вернулся в туннели с Вабслином и Нейсином. Они обследовали жилой отсек и нашли новые свидетельства пребывания там идиран. Судя по всему, очень небольшой отряд – один-два идиранина, пять-шесть меджелей – после захвата базы мутаторов оставался на ней некоторое время.

Они явно взяли с собой достаточно сухозамороженной пищи, два лазерных ружья и те несколько пистолетов, что позволялось иметь на базе. Захватили они и найденные ими на складе четыре портативных коммуникатора.

Хорза укрыл мертвых мутаторов отражательной фольгой, которая нашлась на базе, потом они сняли полускафандр с мертвого меджеля. Они осмотрели самолет – тот оказался в нерабочем состоянии, микрореактор был частично удален и сильно поврежден при этом. Как и почти все на базе, самолет был обесточен. Вернувшись на борт «Турбулентности чистого воздуха», Хорза и Вабслин разрезали скафандр меджеля и обнаружили, что повреждений немного, но они серьезны и восстановить скафандр невозможно.

Хорза постоянно взвешивал все за и против, все варианты, но стоило ему только забыться, отвлечься от того, на что он смотрел или о чем должен был думать, как перед его мысленным взором возникало жесткое, замерзшее лицо, голова, лежащая под прямым углом к телу, заиндевевшие ресницы.

Он старался не думать о ней. Это было бессмысленно. Сделать ничего уже было нельзя. Он должен был продолжать, должен был довести дело до конца – и теперь чувствовал эту обязанность еще сильнее, чем прежде.

Он долго решал, как ему поступить со своими спутниками, и пришел к выводу, что выбора нет – надо брать их с собой в Командную систему.

Одной из проблем была Бальведа. Хорза не чувствовал бы себя спокойно, даже если бы оставил с ней всю остальную команду, а он хотел, чтобы лучшие бойцы были с ним, а не на корабле. Он мог бы решить эту проблему, просто убив Бальведу, но другие к ней привыкли, даже полюбили ее – пожалуй, слишком. Убив ее, он потерял бы их.

– Я считаю безумием спускаться в эти туннели, сказал Унаха-Клосп. – Давайте лучше дождемся здесь, когда появятся идиране – с этим драгоценным Разумом или без него.

– Во-первых, – сказал Хорза, наблюдая за лицами остальных – нет ли на них признаков согласия со словами автономника, – если они его не найдут, то, возможно, так и не появятся. Не забывайте, что это идиране, причем специально подобранные для такого задания. Они останутся там навсегда. – Хорза посмотрел на схему туннелей, потом снова на людей и на машину за столом. – Они будут искать хоть тысячу лет, в особенности если источники питания отключены и они не знают, как их подключить. А я подозреваю, что не знают.

– А вы, конечно, знаете, – сказала машина.

– Да, – ответил Хорза, – знаю. Мы можем подключить источники питания на одной из трех станций – на этой, на седьмой или на первой.

– И система все еще работает? – скептически спросил Вабслин.

– Она работала, когда я там был. Глубокая геотермаль, вырабатывающая электричество. Силовые шахты уходят в земную кору на сотню километров… Но в любом случае, туннели настолько длинны, что у этих идиран и меджелей слишком мало надежды найти то, что они ищут, без специальных приборов. Там поможет только масс-детектор, а у них ничего похожего нет. У нас есть два. Поэтому мы и должны идти туда.

– И сражаться, – прибавила Доролоу.

– Может, и нет. Они взяли коммуникаторы. Я свяжусь с ними и объясню, кто я такой. Естественно, я не могу посвятить вас в детали, но я достаточно хорошо знаю военную систему идиран, их корабли, даже знаком с некоторыми из них, и я сумею убедить их в том, что я – это я. Они не знают меня лично, но им сказали, что позднее на планету будет прислан еще и мутатор.

– Лжец, – сказала Бальведа.

Голос ее звучал холодно. Хорза почувствовал, как изменилась атмосфера в столовой, как повисло в воздухе напряжение. Бальведа смотрела на него. На лице ее застыло мужественное, решительное, даже отрешенное выражение.

– Бальведа, – тихо сказал он, – не знаю, что сообщили тебе, но меня инструктировали на «Длани Божьей», и Ксоралундра сказал мне, что идиранские десантники в чай-хирсти знают о моем задании. – Он произнес это спокойным тоном. – И давай оставим это.

– Мне известно другое, – сказала Бальведа, но он чувствовал, что абсолютной уверенности у нее нет. Она многим рисковала, говоря это, – видимо, рассчитывала, что Хорза станет угрожать ей или сделает что-нибудь, что отвратит от него остальных. Но ничего не вышло. Хорза пожал плечами:

– Что я могу поделать, если Особые Обстоятельства снабжают тебя неточной информацией, Перостек, сказал он, язвительно улыбаясь.

Бальведа отвела взгляд от мутатора, уставившись в стол, потом обвела взглядом всех сидящих в столовой, словно проверяя, кому они верят.

– Послушай, – сказал Хорза самым откровенным и убедительным тоном, разведя руки в стороны. – Я не хочу умереть за идиран, и одному богу известно, почему я проникся к тебе такой симпатией. Я не стал бы брать вас туда, если бы думал, что эта миссия самоубийственна. Ничего с нами там не случится. А в самом худшем варианте мы всегда сможем вернуться на корабль. Мы проведем «ТЧВ» через Барьер Тишины и отправимся на какую-нибудь нейтральную территорию. Вы сможете взять себе корабль, а мне оставите агента Культуры. – Он посмотрел на Бальведу: та сидела, закинув ногу на ногу, скрестив руки и опустив голову. – Но я думаю, до этого не дойдет. Я думаю, мы найдем этот знаменитый компьютер и получим за него неплохое вознаграждение.

– А что, если Культура выиграла сражение за Барьером и они ждут нас там – с Разумом или без него? – спросила Йелсон.

В голосе ее не слышалось враждебности – только интерес. Хорза чувствовал, что может положиться лишь на нее, хотя полагал, что и Вабслин пойдет за ним. Хорза кивнул.

– Это маловероятно. Не могу себе представить, что Культура, которая отступает по всему фронту, вдруг удержится здесь. Но даже если так, им должно будет сильно повезти, чтобы они смогли поймать нас. Не забывайте, что они имеют возможность смотреть за пределы Барьера только в реальном пространстве, так что они не будут знать заранее, в какой точке мы окажемся. И я не вижу тут никаких проблем.

Йелсон откинулась к спинке кресла – Хорзе явно удалось убедить ее. Он знал, что вид у него спокойный, но внутри ощущал напряжение, ожидая, когда станет ясно с остальными. Последний его ответ был честен, а в предыдущих он либо не был честен до конца, либо лгал.

Он должен был убедить их. Он должен был перетянуть их на свою сторону. Другого способа выполнить свою миссию у него не имелось, а он уже прошел слишком большой путь, сделал слишком многое, убил слишком много людей, вложил слишком много своей воли и решимости в это задание, чтобы отступить теперь. Он должен найти этот Разум, он должен спуститься в Командную систему, невзирая ни на каких идиран, и он должен взять остатки того, что было прежде вольным отрядом Крейклина, с собой. Он посмотрел на них. Йелсон, строгая и нетерпеливая, уже хотела прекратить все эти разговоры и приняться за дело; короткая стрижка придавала ей совсем юный, почти детский и в то же время суровый вид. У Доролоу взгляд был неуверенным, она поглядывала на остальных, нервно почесывая одну из своих спиралевидных ушных раковин. Вабслин, невысокий и коренастый, удобно развалился в кресле, пребывая в состоянии покоя и расслабленности. На лице его появились признаки интереса, когда Хорза описывал Командную систему, и мутатор догадался, что инженеру показалась захватывающей идея пуститься по гигантским туннелям со станциями и поездами.

Авигеру вся эта затея казалась предприятием сомнительным, но Хорза полагал, что теперь, когда он четко сказал, что на корабле не останется никого, старик предпочтет скорее согласиться, чем придумывать возражения. Хорза не был уверен в Нейсине. Тот, как всегда, много пил, был гораздо спокойнее прежнего, и, хотя он не очень жаловал всяких командиров и руководителей, торчать на «Турбулентности чистого воздуха» ему явно надоело: пока Вабслин и Хорза исследовали костюм меджеля, он даже выходил прогуляться по снежку. Он пойдет хотя бы из скуки.

Что касается Унаха-Клоспа, то о машине Хорза не беспокоился. Автономник будет делать то, что ему скажут, как это свойственно машинам. Это только Культура позволяла им мнить о себе бог знает что, отчего действительно возникало впечатление, будто у машин есть собственные желания.

Перостек Бальведа была пленницей, и с ней вопрос решался просто.

– Легкая прогулка… – сказала Йелсон. Она улыбнулась, пожала плечами и, оглядев остальных, сказала: – Ну, какого черта?! Хоть какое-то дело, а?

Никто не выразил несогласия.

Когда Йелсон появилась в пилотской кабине, Хорза с помощью видавшей виды, но все еще работавшей сенсорной панели снова перепрограммировал идентификатор «ТЧВ» и вводил в компьютер новые инструкции. Она уселась в кресло второго пилота и принялась наблюдать за его действиями. Подсвеченный дисплей сенсорной панели отбрасывал тени марейнских букв на лицо Хорзы.

Спустя какое-то время Йелсон спросила, глядя на значки на подсвеченной панели:

– Это марейн, да? Хорза пожал плечами.

– Это единственный язык, благодаря которому я и эта развалина можем понимать друг друга. – Он ввел дополнительные инструкции. – Эй! – Он обернулся к ней. – Ты не должна быть здесь, когда я это делаю, сказал он и улыбнулся, давая понять, что шутит.

– Ты мне не доверяешь? – спросила Йелсон, улыбаясь в ответ.

– Ты – единственная, кому я доверяю. – Хорза снова повернулся к панели. – Но что касается этих инструкций, к ним это не имеет никакого отношения.

Йелсон некоторое время молча смотрела на него.

– Она много для тебя значила, Хорза? Взгляда от панели Хорза не оторвал, но пальцы его замерли. Он смотрел на подсвеченные буквы.

– Кто?

– Хорза… – мягко начала Йелсон.

– Мы были друзьями, – произнес он так, будто разговаривал с панелью.

– Да, конечно, – сказала она после небольшой паузы. – Я думаю, в любом случае тяжело видеть своих одноплеменников…

Хорза кивнул, по-прежнему не поднимая глаз.

Йелсон еще несколько секунд изучала его.

– Ты ее любил?

Ответил он не сразу. Его глаза, казалось, изучали каждый из точных, компактных знаков, словно в одном из них был скрыт ответ. Потом он пожал плечами:

– Может быть. Когда-то. – Он откашлялся, бросил взгляд на Йелсон и снова склонился над панелью. – Это было давно.

Йелсон встала и положила руки ему на плечи.

– Прими мое сочувствие, Хорза. – (Он снова кивнул и прижал ее руку к своей.) – Мы им отомстим. Если ты собираешься это сделать. Ты и…

Он покачал головой, повернулся к ней.

– Нет. Мы ищем Разум. Это все. Если идиране попадутся нам на пути, мне все равно, но… нет, знаешь, нет смысла рисковать больше, чем необходимо. Но все равно, спасибо тебе.

Йелсон медленно кивнула.

– Ладно.

Она наклонилась, чмокнула его в щеку и вышла. Хорза несколько мгновений смотрел на закрытую дверь, потом повернулся к панели, полной инопланетных символов.

Он запрограммировал компьютер на предупредительный огонь, а затем на лазерную стрельбу на поражение, если к кораблю будет приближаться кто-то или что-то, кроме членов вольного отряда, чьи скафандры имеют четко выраженную и легко идентифицируемую электромагнитную эмиссию. Кроме того, для приведения в действие лифта «ТЧВ» требовалось идентификационное кольцо Хорзы (Крейклина), которое давало также допуск к управлению кораблем. Хорза полагал, что это обеспечивает высокую степень безопасности. Без кольца управлять кораблем было невозможно, а Хорза был уверен, что никто не отберет у него кольцо, не подвергая себя серьезной опасности – не меньшей, чем можно было ожидать от встречи с целым взводом злобных и голодных идиран.

Но он не исключал, что его могут убить, а другие останутся в живых. И – в особенности ради Йелсон – он хотел, чтобы у них имелся шанс на спасение, не зависящий целиком от него.

Они взяли с собой пластиковые щиты с базы мутаторов – если удастся найти Разум, его нужно будет как-то доставить на поверхность. Доролоу хотела похоронить мертвых мутаторов, но Хорза был против. Он перенес всех четверых ко входу в туннель и оставил там. Он собирался потом взять их с собой и вернуть на Хейбор. Естественный холод атмосферы на Мире Шкара сохранит тела. Несколько мгновений он смотрел в гаснущем вечернем свете на лицо Кьерачелл; облака надвигались с замерзшего моря и собирались над далекими горами, ветер свежел.

Он найдет этот Разум. Он был исполнен решимости найти его, чувствовал, что это ему по силам. Но если дело дойдет до столкновения с теми, кто сделал это, он не уклонится от схватки, даже получит от нее удовольствие. Бальведа, наверно, не поняла бы этого, но есть идиране и идиране. Ксоралундра был другом и добрым, человечным офицером (старого кверла, наверное, можно было считать умеренным); участвуя в военных и дипломатических миссиях, Хорза познакомился и с другими идиранами, вызывавшими у него симпатию. Но были и идиране-фанатики, презиравшие все другие виды.

Ксоралундра не стал бы убивать мутаторов, сочтя такой поступок ненужным и некрасивым… но ведь на задания вроде этого не посылают умеренных. Посылают фанатиков. Или мутатора.

Хорза вернулся к остальным. Он дошел до искалеченного самолета (теперь окруженного пластиковыми щитами и направленного носом в дыру жилого отсека, словно тот готовился ко въезду в ангар), когда услышал звуки выстрелов.

Он побежал по коридору, ведущему к тыльной части отсека, на бегу готовя ружье.

– Что там? – крикнул он в микрофон шлема.

– Лазер. В туннеле. Из шахт, – услышал он голос Йелсон.

Он помчался в открытое складское помещение, где находились остальные. Отверстие, которое они проделали в пластиковой панели, имело в ширину четыре-пять метров. Как только Хорза вбежал в помещение из коридора, по стене рядом с ним полоснуло пламя, и он на миг увидел угасающий след лазерной вспышки совсем рядом со своим скафандром. Луч шел снизу, из туннеля, и стрелявший явно видел Хорзу. Он перекатился через бок и оказался рядом с Доролоу и Бальведой, которые укрылись за большой передвижной лебедкой. Пластиковая панель была истыкана ярко светящимися дырами, сквозь которые прорывалось пламя. Хлесткий звук лазерного огня эхом разносился по туннелям.

– Что случилось? – спросил Хорза, глядя на Доролоу.

Он оглядел складское помещение. Все, кроме Йелсон, были здесь – укрывались, где могли.

– Йелсон пошла… – начала было Доролоу, но тут раздался голос самой Йелсон:

– Я прошла сквозь отверстие в стене, и по мне открыли огонь. Я лежу на земле. Со мной все в порядке. Но я хочу знать – можно ли отвечать на огонь. Я ничего тут не выведу из строя?

– Стреляй! – крикнул Хорза, видя, как еще один луч оставляет выжженные кратеры на стене склада. – Стреляй в них!

– Спасибо, – ответила Йелсон.

Хорза услышал хлопок ее ружья, а потом перегретый воздух с запозданием передал отраженный звук. Изнутри туннеля раздались звуки взрывов.

– Ну-ну, – сказала Йелсон.

– Кажется, ты его… – начал было Нейсин из дальнего угла склада, но его прервала новая вспышка у него за спиной. Черные кипящие оспины испещрили стену.

– Сволочь! – прошипела Йелсон, дав в ответ несколько коротких, быстрых очередей.

– Прижми его! – крикнул ей Хорза. – Я иду к стене. Доролоу, оставайся с Бальведой.

Он вскочил и побежал к краю дыры в пластиковой панели. Дымящиеся дыры свидетельствовали о том, что стена – это ненадежная защита, но Хорза все равно присел под ее прикрытием. Отсюда он увидел в нескольких метрах от себя, в туннеле, вытянутую ногу Йелсон на ровном оплавленном полу. Он прислушался к звуку выстрелов.

– Хорошо, – крикнул он. – Прекрати стрельбу, чтобы я мог увидеть, откуда ведется огонь, а потом продолжай.

– Поняла!

Йелсон прекратила стрелять. Хорза высунул голову, чувствуя свою уязвимость, и увидел две крохотные искорки далеко в туннеле, у одной из его стен. Он поднял свое ружье и дал долгую очередь. Возобновила огонь и Йелсон. Костюм Хорзы защебетал, у его щеки загорелся экран, показывавший, что он поражен в ногу. Он ничего не чувствовал. Одна из сторон туннеля – далеко, у лифтовых шахт, – играла тысячью искорок.

По другую сторону пролома появился Нейсин, присел, как и Хорза, и принялся палить из своего пулевого ружья. Стена туннеля озарялась вспышками, вдоль нее поползли клубы дыма, от ударных волн дрожали пластиковые панели, сотрясался воздух. У Хорзы звенело в ушах.

– Хватит! – прокричал он и прекратил огонь.

То же сделала и Йелсон. Нейсин дал последнюю очередь и тоже прекратил стрельбу. Хорза бросился через пролом по темному каменному полу кбоковой стене туннеля. Прижимаясь к ней, он немного продвинулся по туннелю и нашел укрытие – небольшой выступ взрывостойкой двери.

Там, где прежде находилась цель, по которой они вели огонь, на полу валялись какие-то темно-красные черепки, охлаждаясь, после того как желтый жар лазерного огня оторвал их от стены. Через систему ночного видения, встроенную в шлем, Хорза видел, как волны теплого дыма и газа на поврежденном участке туннеля тихо поднимаются под потолок.

– Йелсон, иди сюда, – сказал он.

Йелсон покатилась по полу, остановилась, ударившись о стену за ним, затем быстро встала на ноги и прижалась к стене рядом с Хорзой.

– Похоже, мы его пришлепнули, – сказал в микрофон Хорза.

Нейсин, все еще стоявший на коленях перед проломом, высунул голову. Скорострельное пулевое ружье Нейсина мелькнуло и исчезло, словно его владелец ждал новой стрельбы из туннеля.

Хорза двинулся вперед, держась стены. Он добрался до кромки взрывостойкой двери: эта металлическая плита метровой толщины большей своей частью уходила в глубокий проем, но выступала оттуда где-то на полметра. Хорза снова поглядел в туннель. Разбросанные по полу осколки мерцали, как тлеющие угли. Над головой плыла волна горячего черного дыма, медленно направляясь к выходу. Хорза обернулся – Йелсон следовала за ним.

– Оставайся здесь, – велел он.

Прижимаясь к стене, Хорза пошел к первой из лифтовых шахт. Огонь они вели по третьей и по последней, о чем свидетельствовали кучно расположенные кратеры вокруг открытых погнутых дверей шахт. Хорза увидел полурасплавленный лазерный карабин, лежавший посреди туннеля. Он вытянул шею, вглядываясь, и нахмурился.

На самом краю лифтовой шахты, между исцарапанной и пробитой дверью, окруженной множеством темно-красных мерцающих осколков, он видел (уверенный, что глаза не обманывают его) пару рук – в перчатках, с короткими пальцами (один из пальцев на той перчатке, что была ближе к Хорзе, отсутствовал), но это, несомненно, были руки. Возникало такое впечатление, будто кто-то висит в шахте, цепляясь за ее край кончиками пальцев. Хорза направил узкий луч своего коммуникатора туда, куда смотрел.

– Эй, – сказал он по-идирански. – Это меджель? Меджель в шахте лифта? Вы меня слышите? Отвечайте немедленно.

Руки не шелохнулись. Хорза шагнул к шахте.

– Что это было? – услышал он в наушниках голос Вабслина.

– Секунду, – сказал Хорза.

Он подошел еще ближе, держа ружье наготове. Одна из рук чуть шевельнулась, словно пытаясь прочнее ухватиться за край. Сердце Хорзы забилось сильнее. Он подошел к высоким открытым дверям, под ботинками скафандра хрустели теплые осколки. Подойдя вплотную, он увидел руки в полускафандре, потом верхушку длинного шлема с лазерными прожогами…

Со скрежещущим звуком – он слышал прежде такие звуки: их издавали меджели, бросаясь в атаку, – появилась третья рука (Хорза знал, что это нога, но она была похожа на руку и сжимала маленький пистолет), и в это же мгновение выглянула голова меджеля и уставилась на него. Хорза начал валиться на пол. Пистолет издал трескучий звук, плазменная струя прошла в считанных сантиметрах от Хорзы.

Хорза дал ответный выстрел, одновременно падая на пол и отклоняясь в сторону. Вокруг шахты полыхнула огненная вспышка, опалившая перчатки. Раздался крик, и перчатки исчезли. В круглой шахте на мгновение вспыхнул свет. Хорза бросился вперед, просунул голову между дверей и заглянул вниз.

Неясные очертания падающего меджеля были видны в чадящем пламени, охватившем его перчатки. Но он каким-то образом умудрялся держать свой плазменный пистолет и, с криком падая, палил из этого маленького оружия. Треск и вспышки выстрелов с каждой секундой удалялись, по мере того как существо, нажимавшее на спусковой крючок, падало в темноту, размахивая своими шестью конечностями.

– Хорза! – раздался крик Йелсон. – Ты жив? Что это было, черт побери?

– Я в порядке, – сказал он.

Теперь меджель был крохотной, дергающейся фигуркой в вертикальной ночи шахтного ствола. Его крики все еще отражались от стен шахты, в ее глубине по-прежнему были видны микроскопические искорки горящих рук и вспышки выстрелов. Хорза отвернулся. Раздалось несколько негромких ударов: беспомощное существо в своем падении ударялось о стенки шахты.

– Что это за шум? — раздался голос Доролоу.

– Меджель был жив. Он стрелял в меня, но я его уложил, – ответил Хорза, отходя от открытых дверей шахты. – Он упал – все еще падает – в шахту.

– Черт! – выдохнул Нейсин, прислушиваясь к слабым, удаляющимся, отражающимся от стен крикам. – А какая же там глубина?

– Десять километров, если только не закрыта какая-нибудь из взрывостойких дверей, – сказал Хорза.

Он посмотрел на наружный пульт управления двумя другими лифтами и входом в транзитную капсулу. Они остались более-менее целыми. Двери, ведущие в транзитные трубы, были открыты. Но когда Хорза осматривал их в прошлый раз, они были закрыты.

Йелсон закинула ружье на плечо и пошла по туннелю, направляясь к Хорзе.

– Ну, – сказала она, – приступаем.

– Да, – сказал Нейсин. – Ну и дела! Эти ребята, оказывается, совсем не такие уж крутые. Одного, значит, уже шлепнули.

– Глубоко он шлепнулся, – заметила Йелсон. Пока остальные шли к нему, Хорза осматривал повреждения своего скафандра. На левом бедре был ожог в миллиметр глубиной и в два пальца шириной. Если исключить крайне низкую вероятность попадания в это же место еще одного выстрела, костюм можно было считать целым.

– Неплохое начало, скажу я вам, – пробормотал автономник, двигаясь по туннелю вместе с остальными.

Хорза подошел к двери лифтовой шахты – высокой, погнутой, со щербинами – и посмотрел вниз. Включив увеличитель на полную мощность, он смог разглядеть маленькие искорки далеко-далеко внизу. Внешние микрофоны шлема уловили звуки, но очень далекие и многократно отраженные – такие шумы производит ветер, воющий у забора.

Они собрались перед открытыми дверями лифтовой шахты – другой, не той, в которую свалился меджель. Двери были в два раза выше самого высокого из них, отчего люди показались себе маленькими, как дети. Хорза открыл двери, внимательно осмотрелся, спустился немного на антигравитационнике, потом вернулся назад. Похоже, больше никакой опасности для них тут не было.

– Я пойду первым, – сказал он собравшимся. – Если нарвемся на кого-нибудь, взрываем две-три гранаты и отходим сюда. Нам нужно на главный уровень системы, это на глубине около пяти километров. Когда мы войдем в эти двери, то можно считать, что мы более-менее добрались до станции четыре. Оттуда мы сможем включить питание – то, что не удалось сделать идиранам. После этого у нас будет транспорт в виде кабин транзитной трубы.

– А как насчет поездов?

– Транзитные трубы быстрее, – сказал Хорза. – Возможно, нам придется привести в действие поезд, если мы захватим Разум. Все будет зависеть от того, какого он размера. И потом, если только поезда не переместили со времени моего отъезда, ближайший будет на второй или шестой станции, а не здесь. Но на станции номер один есть спиральный туннель, по которому мы сможем привести поезд Командной системы.

– А как насчет этой транзитной трубы? – спросила Йелсон. – Если из нее так неожиданно появился один меджель, то почему не может появиться другой?

Хорза пожал плечами.

– Может. Я не хочу заваривать эти двери – не исключено, что мы будет возвращаться этим путем, когда найдем Разум, но если кто-то из них и появится здесь, что с того? Значит, внизу станет на одного меньше. В любом случае, тут может остаться один из нас, пока мы не спустимся по шахте, а потом он пойдет за остальными. Но я не думаю, что вслед за первым сразу же появится кто-то еще.

– Да, но этого вы не сумели убедить, что вы на его стороне, – язвительно сказал автономник.

Хорза присел на четвереньки, чтобы посмотреть на автономника; сверху тот был невидим из-за паллеты с оборудованием, которую тащил.

– У этого не было коммуникатора, так? А вот у идиран, которые находятся там, внизу, наверняка есть коммуникаторы, взятые на базе, правильно? А меджели делают то, что им говорят идиране, верно? – Он ждал ответа машины, но не дождался и повторил: – Верно?

Хорзе показалось, что, будь этот автономник гуманоидом, он наверняка сплюнул бы.

– Как вам будет угодно, высокочтимый господин, — сказал автономник.

– А что делать мне? – спросила Бальведа, стоявшая в своей одежде из ткани, поверх которой надела меховую куртку. – Уж не собираешься ли ты сбросить меня в шахту и сказать, будто забыл, что у меня нет антиграва? Или мне придется спускаться по транзитному туннелю?

– Ты пойдешь со мной.

– А если случится столкновение, ты… что ты тогда сделаешь?

– Думаю, новых столкновений не будет, – сказал Хорза.

– Ты уверен, что на базе больше нет антигравов? – спросил Авигер.

Хорза помотал головой.

– Если бы там были антигравы, неужели ты думаешь, что хотя бы один из меджелей, которых мы уже видели, не взял бы комплект для себя?

– Может, их взяли идиране?

– Они слишком тяжелые.

– Идиране могли бы пользоваться двумя сразу, гнул свое Авигер.

– Никаких антигравов там не было, – сквозь зубы сказал Хорза. – Нам не разрешалось ими пользоваться. Мы не должны были спускаться в Командную систему, кроме как для ежегодного обследования, когда можно было подать питание на все устройства. Мы и в самом деле спускались туда – по спирали на станцию четыре, по которой, видимо, поднялся этот меджель. Но никаких антигравов нам не разрешалось иметь, и у нас их не было. Иначе спускаться в туннели было бы слишком просто.

– Черт возьми, хватит уже болтать, давайте спускаться, – нетерпеливо сказала Йелсон, оглядев остальных.

Авигер пожал плечами.

– Если мой антиграв откажет из-за хлама, который на меня нагрузили… – начал было автономник. Голос его звучал приглушенно оттого, что на нем стоял поддон с грузом.

– Если ты бросишь вниз этот хлам, то сам отправишься следом за ним, поняла, машина? – сказал Хорза. – Лучше побереги энергию для движения, чем тратить ее на разговоры. Иди за мной и держи дистанцию в пятьсот – шестьсот метров. Йелсон, побудешь здесь, пока мы не откроем двери? – (Йелсон кивнула.) – Остальные идут за автономником. Не сбивайтесь в кучу, но и не слишком разбегайтесь. Вабслин, оставайся на том же уровне, что и машина, и держи наготове гранаты. – Хорза протянул руку Бальведе: – Мадам?

Он прижал к себе Бальведу, и та встала на подъемы его ног, спиной к нему. Хорза шагнул в шахту, и они стали спускаться в черноту.

– Встретимся внизу, – раздался голос Нейсина в динамиках шлема.

– Мы спускаемся не до самого низа, Нейсин, – вздохнул Хорза, перехватывая руку на талии Бальведы. – Нам нужен уровень основной системы. Там и встретимся.

– Хорошо. Договорились. Как скажешь.

Они спустились без всяких происшествий, и на пятикилометровой глубине Хорза не без труда открыл нужные им двери.

На спуске они с Бальведой обменялись лишь несколькими фразами, приблизительно через минуту после начала движения.

– Хорза?

– Что?

– Если начнется стрельба… оттуда снизу или случится еще что-нибудь и тебе придется отпустить… ну, то есть бросить меня…

– Что, Бальведа?

– Убей меня. Я говорю серьезно. Пристрели меня. Лучше так, чем лететь все эти километры.

– Ничто, – сказал Хорза после минутного размышления, – не доставит мне большего удовольствия.

Прижавшись друг к другу, как любовники, они погрузились в холодное каменное молчание черной глотки туннеля.

– Черт побери! – вполголоса сказал Хорза.

Они с Вабслином стояли в помещении, соседствующем с темным гулким сводчатым залом станции номер четыре. Остальные ждали снаружи. Фонари на скафандрах Хорзы и Вабслина освещали пространство, напичканное электрическими рубильниками. На стенах повсюду висели экраны и панели управления. По потолку и стенам вились толстые кабели, металлические крышки прикрывали люки в полу, где тоже было полно всякой электрической оснастки.

В помещении пахло горелым. Над обуглившимися и расплавленными проводами виднелся черный сажистый шрам, впечатанный в стену.

Они почувствовали этот запах еще на пути из туннелей, соединявших лифтовую шахту со станцией. Хорза, вдыхая, чувствовал, как желчь подступает ему к горлу. Запах был легким и вряд ли мог вывернуть наизнанку даже слабый желудок, но Хорза знал, что означает это зловоние.

– Думаешь, мы сможем это исправить? – спросил Вабслин.

Хорза покачал головой.

– Видимо, нет. Такое случилось как-то раз во время ежегодных испытаний, когда я был здесь. Мы включили рубильники не в той последовательности и сожгли эти же кабели. Если они совершили ту же ошибку, то повреждения на более глубоких уровнях должны быть еще серьезнее. Чтобы их ликвидировать, потребуются недели. – Хорза покачал головой. – Черт!

– А у этих идиран хватило смекалки, чтобы докумекать до всего этого, – сказал Вабслин, открывая щиток своего шлема и с трудом засовывая под него руку, чтобы поскрести голову. – То есть я хочу сказать – чтобы добраться досюда.

– Да, – сказал Хорза, пнув большой трансформатор. – Смекалки у них в избытке, черт бы их драл.

Они наскоро осмотрели комплекс станции, потом снова собрались в основном зале, где обступили масс-детектор, снятый Вабслином с «Турбулентности чистого воздуха». Довести детектор до ума Вабслин не успел, и тот был обвешан проводами и световодами, торчащими из его верхушки, а экран, выдранный из консоли в пилотской кабине, был подключен к датчику напрямую.

Экран загорелся. Вабслин принялся нажимать на клавиши пульта. Появилась схематическая голограмма – сфера с изображенными в перспективе тремя осями.

– Это около четырех километров, – сказал Вабслин. Казалось, он обращается к детектору, а не к людям, стоящим вокруг. – Попробуем восемь…

Он снова принялся жать на клавиши. Число линий на осях удвоилось. На краю экрана засветилось слабое нечеткое пятнышко.

– Это оно? – спросила Доролоу. – Оно вот здесь?

– Нет, – ответил Вабслин, продолжая стучать по клавишам, чтобы сделать пятно четче. – Плотность маловата.

Вабслин еще раз удвоил дальность действия, но на экране остался только одиночный след, теряющийся в хаосе линий.

Хорза оглянулся, пытаясь сориентироваться относительно сетки на экране.

– А может эта штуковина реагировать на урановый реактор?

– Вполне, – ответил Вабслин, кивая. – Те волны, что мы испускаем, будут искажаться источником радиации. Поэтому дальность действия прибора ограничена тридцатью километрами. Из-за всего этого гранита. Да, если тут есть реактор, хотя бы и старый, он проявится, когда волны детектора дойдут до него. Но проявляться он будет вот так – в виде пятнышка. Если Разум имеет только пятнадцать метров в длину и весит десять тысяч тонн, то пятно будет очень ярким. Как звезда.

– Понятно, – сказал Хорза. – Возможно, это всего лишь реактор на самом глубоком сервисном уровне.

– Вот как, – сказал Вабслин. – У них и реакторы были?

– Резервные, – сказал Хорза. – Этот был предназначен для вентиляторов, на случай если естественная циркуляция не справится с дымом или газом. На поездах тоже были реакторы – вдруг геотермальные генераторы выйдут из строя.

Хорза проверил показания на экране масс-детектора, встроенного в его скафандр, но дальность действия этого прибора не позволяла обнаружить даже слабый след резервного реактора.

– Ну что – исследуем эту аномалию? – спросил Вабслин, лицо которого освещалось мерцающим экраном.

Хорза выпрямился и тряхнул головой.

– Нет, – устало сказал он. – Не сейчас.

Они сели, чтобы перекусить. Станция имела в длину около трехсот метров, а ширина ее в два раза превосходила ширину основных туннелей. Металлические рельсы поездов Командной системы протянулись по оплавленному полу уровня: две колеи появлялись из одной стены, из туннеля в форме перевернутой буквы «U», и исчезали в другой, в направлении ремонтно-сервисной зоны. По обоим концам станции располагались мостки и пандусы, поднимавшиеся почти под самый потолок. Хорза, отвечая на вопрос Нейсина, объяснил, что эти пандусы обеспечивали доступ к двум верхним этажам поездов, когда те находились на станции.

– Ужасно хочется увидеть наконец эти поезда, пробормотал Вабслин с набитым ртом.

– Увидишь ты их, как же. Света-то нет! – сказал ему Авигер.

– Я считаю недопустимым то, что я должен нести весь этот хлам, – сказал автономник и положил паллету с оборудованием на пол. – А теперь мне говорят, что я должен нести что-то еще!

– Я не такая уж тяжелая, Унаха-Клосп, – отозвалась Бальведа.

– Ничего с тобой не случится, – сказал Хорза машине.

Без источника питания им оставалось только лететь на антигравитационниках до следующей станции. Это было медленнее, чем по транзитной трубе, но быстрее, чем пешком. Нести Бальведу должен был автономник.

– Хорза… Я подумала, – сказала Йелсон.

– Что?

– Сколько радиации мы уже получили за последнее время?

– Не так много, – сказал Хорза, посмотрев в маленький экран внутри своего шлема.

Уровень радиации не был опасным. Незначительное фоновое излучение шло от окружающего их гранита, но даже без скафандров реальной опасности они не подвергались.

– А почему ты спрашиваешь?

– Да так. – Йелсон пожала плечами. – Просто я подумала об этих реакторах, о граните, о той бомбе в сумке, которую ты выбросил из «ТЧВ»… Я подумала, может, мы уже получили опасную дозу. Да еще Ламм взорвал бомбу на мегакорабле – нам это на пользу тоже не пошло. Но если ты говоришь, что нет проблем, значит, нет.

– Ну, если только кто-то не сверхчувствителен к радиации, волноваться незачем.

Йелсон кивнула.

Хорза не знал, как действовать дальше – разделяться им или нет. Идти всем вместе или разделиться на две группы – по одной на каждый из пешеходных туннелей, идущих параллельно главному и транзитной трубе? Они могли разделиться и на более мелкие группы, чтобы каждая двигалась по одному из шести туннелей, соединявших станции. Пожалуй, это было уже слишком, но ясно, что вариантов имелось несколько. Разделившись, они могли успешнее осуществлять фланговые атаки, если бы одна из групп столкнулась с идиранами, хотя огневая мощь каждой группы в отдельности уменьшалась. При этом шансы найти Разум не возрастали – если массдетектор работал правильно, – но возрастали, прежде всего, шансы столкнуться с идиранами. С другой стороны, мысль о том, что все вместе будут толпиться в одном туннеле, порождала у Хорзы мрачные клаустрофобные предчувствия. Достаточно будет одной гранаты, чтобы уничтожить всю группу, одна очередь из лазерного ружья прикончит или покалечит всех.

Он чувствовал себя так, словно на экзамене в Хейборской военной академии получил задание с подковыркой, далекое от реальной ситуации.

Он даже не мог решить, в какую сторону двигаться. Они обследовали станцию, и Йелсон обнаружила следы на тонком слое пыли. Следы вели на станцию пять, из чего можно было заключить, что идиране пошли в этом направлении. Но что делать им – идти за идиранами или в противоположную сторону? Если они пойдут следом за идиранами и Хорзе не удастся убедить их, что он на их стороне, придется драться.

Но если они пойдут в другом направлении и включат электричество на станции номер один, то они тем самым будут снабжать энергией и идиран. Подать питание только в одну часть Командной системы было невозможно. Каждая станция могла отключить себя от системы питания, но сеть была спроектирована таким образом, чтобы никто – по злому умыслу или просто по неведению – не смог вырубить всю систему. А это означало, что если им удастся запитать систему, то идиране также смогут пользоваться транзитными трубами, поездами и мастерскими… Лучше уж найти их и попытаться вступить в переговоры, уладить проблему тем или иным способом.

Хорза покачал головой. Уж слишком сложно все это было. Командная система с ее туннелями и пещерами, уровнями и шахтами, ответвлениями, обгонными путями, развязками и стрелками представлялась ему каким-то адским лабиринтом, неразрешимой головоломкой.

Отложить бы решение до утра. Хорзу, как и всех остальных, клонило в сон. Автономник мог сломаться, но сна ему не требовалось. Бальведа по-прежнему выглядела бодро, но, судя по всем остальным, им необходимо было хорошо выспаться, а не просто посидеть и отдохнуть. Биологический ритм людей требовал сна, и было бы неумно заставлять их двигаться дальше.

Паллета была обвязана прочными ремнями. С их помощью он надежно привяжет Бальведу, пока они будут спать. Машина могла исполнять роль часового, и он включит дистанционные детекторы на своем скафандре, чтобы следить за любыми движениями близ того места, где они расположатся. Это обеспечит им безопасность.

Они закончили есть. На предложение отдохнуть не возразил никто. Бальведу обвязали ремнями и забаррикадировали в одной из кладовых рядом с платформой. Унаха-Клоспу было приказано вести наблюдение с одного из высоких мостиков и оставаться неподвижным, пока он не увидит или не услышит чего-нибудь. Хорза разместил дистанционный детектор на одной из низких балок грузоподъемника, неподалеку от места, которое выбрал себе для сна. Он хотел перекинуться несколькими словами с Йелсон, но, когда закончил все приготовления, несколько человек, включая ее, уже спали, придвинувшись к стене или просто лежа на полу. Щитки шлемов были затонированы, или же спящие располагались так, чтобы им не мешали слабые огоньки скафандров по соседству с ними.

Хорза некоторое время наблюдал за Вабслином, который побродил немного по станции, а потом тоже улегся, и все успокоилось. Хорза включил дистанционный детектор, настроив его на режим тревоги в случае определенного уровня движения.

Спал он неспокойно, просыпаясь от своих снов.

На гулких причалах и в заброшенных, погруженных в тишину кораблях за ним гнались призраки, и когда он поворачивался к ним, то неизменно видел их выжидающие глаза-мишени, похожие на разверстые пасти. Эти пасти проглатывали его, и он падал в черную пропасть глаза, мимо обрамляющей ее кромки льда, кромки мертвого льда, обрамляющей холодный, голодный глаз; и вдруг он уже не падал, а бежал, невыносимо медленно, по костным пустотам собственного, медленно распадающегося на части, черепа; холодная планета была перерезана туннелями, которые разрушались, сминались под напором бесконечной стены льда, и эта стена наконец добралась до него, и он снова упал, обжигаясь, в холодную пасть туннеля, он падал, слыша шум, исходящий из холодной ледяной глотки и из его собственного рта, шум, от которого становилось холоднее, чем ото льда, и шум этот произнес:

– ЕЕЕеее…

Состояние игры: 3

Фал ’Нгистра находилась там, где ей нравилось больше всего: на вершине горы. Это было ее первое настоящее восхождение после перелома. Пик был относительно доступным, к тому же она выбрала самый легкий маршрут, но теперь, находясь на вершине и наслаждаясь открывающимся оттуда зрелищем, она только диву давалась – насколько она успела растренироваться. Зажившая нога, конечно, побаливала где-то внутри, но, независимо от этого, мышцы обеих ног ныли от усталости, словно она поднялась на гору в два раза выше этой, да еще с полным снаряжением. «Потеряла форму», – решила она.

Она села на камень на самой макушке и принялась осматриваться. За цепью снежных вершин – все пониже этой – виднелись резкие складки поросшего лесом подножия настоящих, высоких гор. Между горами лежали холмистые плато, на которых лес перемежался лугами. Вдали виднелась равнина, речушки, поблескивающие в лучах солнца, и (замыкавшие вид) холмы, где стоял ее дом. Внизу, в горной долине, кружили птицы; иногда на дальней равнине что-то сверкало, будто солнечный зайчик, отраженный от какой-то шевельнувшейся поверхности.

Часть ее существа прислушивалась к ноющей боли в кости, оценивала ее, а потом выключала это докучное ощущение. Она не хотела отвлекаться; она проделала весь этот путь наверх не только для того, чтобы насладиться зрелищем. Она пришла сюда с ясной целью.

В этом был определенный смысл – забраться наверх, поднять сюда этот мешок с костями и плотью и потом уже смотреть, думать, быть. В любой день, пока шло ее выздоровление, она могла добраться сюда самолетом – но не сделала этого, хотя Джейз и предлагал. Уж слишком легко. Просто оказаться на вершине для нее не имело никакого значения.

Она сосредоточилась, закрыла веки, напела про себя тихую мелодию – немагическое заклинание вызова духов, спавших в ее геннозакрепленных железах.

Транс начался с волны головокружения, отчего она выпростала в стороны руки, сохраняя равновесие, хотя в этом вовсе не было нужды. Звуки в ее ушах – звуки крови, бегущей по жилам, и замедляющегося дыхания – усилились, оказались в странной гармонии между собой. Свет за ее веками пульсировал в такт биениям сердца. Она почувствовала, что нахмурилась, представила, как ее брови выгибаются, словно эти складчатые холмы, и одна часть ее, все еще далекая, наблюдающая, подумала: Нет, все еще не получается…

Она открыла глаза и увидела, что мир изменился. Далекие холмы были коричневыми и зелеными волнами с белыми пенистыми верхушками; волны катились в бесконечном прибое. Над долиной курился свет; перемежающиеся пастбища и заросли кустарников в предгорьях наводили на мысль о камуфляже, двигающемся и в то же время неподвижном, как небоскреб на фоне несущихся облаков. Поросшие лесом хребты напоминали покоробленные перегородки в каком-то громадном, погруженном в размышления древесном мозге, а ледяные и снежные шапки горных пиков превратились в дрожащие источники света, который в то же время был звуком и запахом. Ей показалось, будто она стала средоточием, центром этого ландшафта, отчего закружилась голова.

Здесь, в вывернутом наизнанку мире, в выпростанной пустоте.

Часть этого мира. Рожденная здесь.

Вся она – каждая ее кость, каждый орган, каждая клеточка, химический элемент, молекула, атом, электрон, протон и ядро, каждая элементарная частица, каждый фронт энергетической волны – принадлежала вот этому, не орбиталищу (голова опять закружилась, и она коснулась снега одетыми в перчатки руками), а Культуре, галактике, вселенной…

Это наше место, наше время и наша жизнь, и мы должны наслаждаться ею. Но наслаждаемся ли мы? Посмотри на это отстраненным взглядом, спроси себя… Что же мы делаем?

Убиваем бессмертное, изменяем, чтобы сохранить, воюем ради мира… и таким образом целиком принимаем то, что, по собственным словам, полностью отвергли для своего же блага.

Что сделано, то сделано. Тех людей в Культуре, которые по-настоящему возражали против войны, не было, они больше не принадлежали Культуре, они не участвовали в общей борьбе. Они стали нейтралами, образовали новые сообщества и взяли себе новые имена (или провозгласили себя настоящей, истинной Культурой, создав новую неразбериху на нечетких еще границах Культуры). Но сейчас названия не имели значения – имело значение разногласие и недобрые чувства, порожденные расколом.

Да, и еще презрение. То избыточное презрение, которого мы, кажется, достигли. Наше скрытое презрение по отношению к «недоразвитым», презрение тех, кто оставил Культуру, когда была объявлена война тем, кто решил дать бой идиранам, презрение со стороны весьма многочисленных членов нашего общества к Особым Обстоятельствам… презрение, которое, как мы полагаем, должны испытывать Разумы к нам… и вообще презрение, которое испытывают к нам, ко всем гуманоидам, идиране, и наше презрение к мутаторам. Объединенное высокомерие, галактика пренебрежения. Мы, бегом, в спешке проживающие наши маленькие жизни, не находим лучшего способа провести многолетний досуг, как соревноваться в ненависти.

А что должны чувствовать по отношению к нам идиране? Представьте себе: почти бессмертные, единственные и неменяющиеся. Сорок пять тысяч лет истории на одной планете с одной всеобъемлющей религией/философией; целая эпоха сосредоточенного, углубленного исследования, спокойная эпоха преданности одному-единственному почитаемому месту, незаинтересованность в чем-либо другом. Потом вторжение – несколько тысячелетий назад, в другой древней войне; внезапное понимание того, что они – пешки в чужой завоевательной игре. От интровертного миролюбия, через эпохи мучения и подавления (воистину формирующая сила) до экстравертной воинственности, непоколебимого рвения.

Но кто в этом виноват? Они пытались держаться в стороне, но по ним ударили, чуть не уничтожив их как вид, – против них поднялась сила, с которой они не могли совладать. Неудивительно, что они решили: единственный способ защитить себя – это наносить удар первыми, захватывать новые территории, становиться все сильнее и сильнее, отодвигать собственные границы как можно дальше от их драгоценной планеты Идир.

И для этого катастрофического перехода от кротости к ярости существует даже генетическая матрица – преобразование плодоносящего существа в воина… Ах уж этот дикий и благородный вид, справедливо гордящийся собой и отказывающийся изменить свой генетический код – они не так уж не правы, заявляя о том, что достигли совершенства. Что они должны чувствовать по отношению к миллионам племен двуногих гуманоидов?!

Повтор. Материя и жизнь; и материалы, поддающиеся изменениям (способные эволюционировать), извечное повторение: пища жизни, огрызающаяся на жизнь.

А мы? Еще одна отрыжка в темноте. Звук без слова, шум без смысла.

Мы для них – ничто, всего лишь биотоматоны, к тому же самой жуткой разновидности. Культура должна казаться им какой-то дьявольской амальгамой всего, что идиране неизменно отвергали.

Мы – раса полукровок, наше прошлое – история смешений, наше происхождение темно, в своем беспутном становлении мы создали множество ненасытных, скоротечных империй и жестоких, расточительных диаспор. Наши предки были найденышами галактики, которые непрерывно плодились, плодились, перемалывались и убивали, их общества и цивилизации вечно распадались и реформировались… Наверно, с нами что-то не так, наверно, мы мутировали, мы слишком непоседливые, психопатичные и буйные – нам, и никому другому, это не может принести добра. Мы такие глупые, чувственные, наша жизнь коротка, а мы все суетимся и сами не понимаем, что делаем. Идиранам мы кажемся тупыми и ужасно недалекими.

Сначала физическое неприятие, но худшее еще впереди. Мы самоизменяемся, мы вмешиваемся в сам код жизни, мы переписываем Слово, которое есть Бытие, магическую формулу существования. Мы вмешиваемся в нашу собственную наследственность и в развитие других цивилизаций (ха-ха! наш общий интерес)… Но что еще хуже, что хуже всего, мы не только производим Разумы, мы посвящаем себя, отдаемся без остатка этому сатанинскому отродью – мыслящим машинам, которые представляют собой осквернение самой сути жизни, ее образа. Воплощение идолопоклонства.

Неудивительно, что они нас презирают. Несчастные, хилые мутанты, жалкие и непристойные, слуги дьявольских машин, которым мы поклоняемся. Мы даже не знаем толком, кто мы такие: что такое Культура? Где именно она начинается и заканчивается? Кто принадлежит ей, а кто – нет? Идиране точно знают, кто они такие – чистокровные особи, единая раса и ничто другое. А мы? Контакт есть Контакт, сердцевина, но что кроме него? Уровни генозакрепления могут быть самыми разными; несмотря на стремление к идеалу, не все могут образовывать продуктивные пары. Разумы? На них тоже нет единого стандарта, они индивидуальны и не полностью предсказуемы – скороспелые, независимые. Жизнь на изготовленном Культурой орбиталище или болиде, еще одной разновидности выхолощенного мира, малый странник? Нет; слишком многие провозглашают независимость в том или ином виде. Таким образом, четких границ у Культуры нет, она размыта на своих окраинах и там где-то сжимается, а где-то расширяется. Так кто же мы?

Гудение смыслов и содержаний вокруг нее, горная песня света, – все поднималось вокруг нее, как волна в котловане, опустошительная и всепоглощающая. Она чувствовала себя пылинкой, какой и была на самом деле: крошечным, бесконечно малым, несовершенным осколочком жизни, борющимся за существование, затерянным в безмерности пространства и света.

Она ощущала холодящую силу льда и снега вокруг нее, чувствовала, как обжигает кожу этот мороз. Она чувствовала солнечные лучи и знала, что кристаллы плавятся и разрушаются, чувствовала, как вода капает и сочится, превращается в темные пузыри подо льдом и в капельки на сосульках. Она видела ручейки, бросающие вызов холоду, неуверенные струйки и ущербные речушки; ощущала петляющие туда-сюда речки, которые замедляются и пересыхают, спокойные, с широким устьем… впадающие в озера и моря, откуда снова испаряется вода.

И она чувствовала, что растворилась во всем этом, потерялась, и впервые за всю ее юную жизнь ей стало по-настоящему страшно. Сейчас она была испугана больше, чем тогда, когда упала и сломала ногу: не важно, говорить ли о кратких мгновениях падения, или о миге удара и боли, или о долгих холодных часах, последовавших за этим, когда она лежала на снегу и камнях, скорчившись, дрожа, пытаясь не заплакать. Она загодя готовилась к этому; она знала, что происходит, просчитала, какое воздействие это сможет оказать на нее и как она может на это реагировать. Это был осознанный риск, нечто понятное – в отличие от того, с чем она имела дело теперь: здесь нечего было понимать и, возможно, не было ничего – включая ее саму, – что могло бы понять.

Помогите! — кричало что-то внутри ее. Она прислушалась и не смогла ничего сделать.

Мы – лед и снег, мы – это уловленное состояние.

Мы – падающая вода, странствующая, непонятная: она всегда ищет самый низкий уровень, пытается собраться воедино, стать одним целым.

Мы – пар, поднявшийся, несмотря на все наши уловки, призрачный пар, уносимый даже легчайшим ветерком. И все начинается снова – со льда или нет.

(Наверно, ей уже пора выходить из транса: она чувствовала капельки пота у себя на лбу, ощущала, как вдавливаются ладони в хрупкий, ломкий снег, и понимала, что выход есть, знала, что может спуститься… но ни с чем, ничего не найдя, не сделав, не поняв. Значит, она должна остаться и вырвать это знание.)

Цикл начался снова. Ее мысли, описав круг, вернулись в начальное положение, и она увидела воду, текущую по лощинам и долинам, или собравшуюся внизу, среди деревьев, или текущую назад, в озера и моря. Она видела, как течет вода по лугам, по топким низинам, по вересковым полям, и текла вместе с ней, ниспадала с уступа на уступ, перебиралась через порожки, пенилась, вихрилась (она чувствовала, как замерзают капельки пота у нее на лбу, как они холодят ей кожу, и сознавала грозящую ей опасность, спрашивала себя, не пора ли выйти из транса, сколько она уже просидела здесь, наблюдают за ней или нет). Голова снова закружилась. Она еще глубже погрузила руки в снег, спрессовав замерзшие пушинки, и наконец добилась своего – вспомнила.

Она снова видела перед собой рисунок замерзшей пены; она снова стояла рядом с этим выступом на замерзшей поверхности болота, у маленького водопада и пруда, где она нашла ту линзочку пенистого льда. Она вспомнила, как держала ее в руке, вспомнила, как тщетно пыталась заставить ее зазвенеть, щелкая по ней пальцем, а когда прикоснулась к ней языком, то ощутила только вкус воды и ничего больше… и ее дыхание образовало в воздухе вокруг этой льдинки облачко, еще один вихрящийся рисунок в воздухе. И облачко было ею.

Вот что оно означало. Вот от чего можно было отталкиваться.

Кто мы?

Вот мы кто. Вот почему нас считают живыми существами. Вот что мы знаем и вот что мы делаем. Не больше и не меньше.

Передается информация. Эволюционирует все – изображения, галактики, звездные системы, планеты; материя в своем исходном состоянии изменяется, прогрессирует на свой лад. Жизнь – более быстрая сила, она упорядочивается заново, находит новые ниши, начинает формироваться; разум – сознание – на порядок быстрее, еще один уровень. За этим лежит неизвестное, слишком туманное, чтобы его понять (может быть, спросить Дра’Азона и ждать ответа)… все совершенствуется, идет процесс приведения всего в более правильное состояние (если только правильное само по себе правильно)…

А если мы и изменяем нашу наследственность, что с того? Ведь она принадлежит не кому-то, а именно нам. Почему права природа, а не мы? Если мы ошибаемся, то по собственной глупости, а не потому, что идея была плоха. А если мы больше не находимся в авангарде прогресса, чтож, тем хуже для нас. Рука на дубинке, наилучшие пожелания, развлекайтесь.

Все вокруг нас, все, что нас окружает, все, что мы знаем и можем узнать, состоит в конечном счете из моделей пустоты: это основа основ, окончательная истина. И потому, если мы обнаруживаем, что имеем возможность управлять этими моделями, то почему бы не создавать самые изящные, самые приятные, наилучшие с нашей точки зрения? Да, мы гедонисты, господин Бора Хорза Гобучул. Мы ищем наслаждений и видоизменили себя таким образом, чтобы получать их как можно больше. Признаю. Мы – то, что мы есть. А как насчет вас? Что делает вас таким, какой вы есть?

Кто вы?

Что вы?

Оружие. Вещь, сделанная давно умершими, чтобы обманывать и убивать. Весь подвид мутаторов – это остаток какой-то древней войны, войны, случившейся так давно, что никому уже не интересно узнавать, кто, когда или в связи с чем сражался в ней. Никто даже не знает, были мутаторы в этой войне победителями или нет.

Но в любом случае, вы, Хорза, были смоделированы. Вы не эволюционировали «естественным», пользуясь вашими словами, образом, вы – продукт тщательного обдумывания, генетического вмешательства, военного планирования, постановки задачи и… войны; само ваше рождение определялось войной, вы – дитя войны, вы – ее наследство.

Мутатор, измени себя… но ты не можешь, не хочешь. Все, что вы можете, – пытаться не думать об этом. Но все же знание – в этом, информация внедрена, находится глубоко внутри. Вы все равно могли бы – должны были бы – жить легко с этим знанием, но я не думаю, что так оно и есть на самом деле…

И я сочувствую вам, потому что, как мне кажется, я знаю, кого вы в действительности ненавидите.

Она быстро вышла из транса, как только поток химических веществ из желез в ее шее и мозговом стволе был остановлен. Те составы, что уже находились в мозгу девушки, начали разлагаться, освобождая ее.

Окружающий ее мир взорвался своей реальностью, холодный ветер принялся щипать кожу. Она отерла пот со лба. В глазах стояли слезы; она вытерла и их и, шмыгнув покрасневшим носом, потерла его.

Еще один провал, горько подумала она. Но эта горечь была горечью молодости, преходящей и обманчивой; она словно делала эту горечь своей на короткое время, как ребенок, примеривающий одежду взрослых. Несколько мгновений она наслаждалась этим чувством, представляя себя старой и разочарованной, но потом отключила его. Такое настроение не подходило для этого момента. У нее еще будет время предаться этому чувству, когда она станет по-настоящему старой, – иронически подумала она, улыбаясь гряде холмов на дальней стороне долины.

Так или иначе, это был еще один провал. Она надеялась, что ее осенит, придет в голову что-нибудь насчет идиран, или Бальведы, или мутатора, или войны, или… насчет чего угодно…

Но вместо этого – исследованная по большей части территория, признанные факты, уже известное.

Некоторое отвращение при мысли о том, что ты – человеческое существо; понимание гордого презрения идиран к ее виду; новое подтверждение того, что по меньшей мере одна вещь имеет свой собственный смысл; и – возможно, неверный, возможно, слишком уж сочувственный – взгляд на характер человека, которого она никогда не видела и не увидит, с которым они находятся на разных концах галактики и шкалы нравственных ценностей.

Не очень много. Вряд ли для этого стоило тащиться на горную вершину.

Она вздохнула. Задувал ветер, и она наблюдала за массой облаков вдалеке, там, где вздымалась высокая гряда. Пора уже начать спускаться, если она не хочет, чтобы непогода застала ее здесь. Добираться до дома не на своих ногах было бы нечестно по отношению к самой себе, да и Джейз будет ворчать, если за ней придется посылать самолет.

Фал ’Нгистра встала. Боль в ноге вернулась: сигнал из ее слабого места. Она замерла на мгновение, заново оценивая состояние своей заживающей кости, а потом – решив, что кость выдержит, – начала спуск в незамерзший мир.

11 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: СТАНЦИИ

Он почувствовал, как кто-то легонько трясет его.

– Просыпайтесь. Давайте, просыпайтесь. Давайте, пора вставать…

Он узнал голос Ксоралундры. Старый идиранин пытался разбудить его. Он сделал вид, что продолжает спать.

– Я знаю, что вы не спите. Вставайте-ка поскорей, пора.

Он открыл глаза с притворной сонливостью: перед ним стоял Ксоралундра. Они находились в ярко-синем круглом помещении со множеством больших диванов в альковах, отделанных синим. Наверху висело белое небо с черными облаками. В помещении было очень светло. Он прикрыл глаза рукой и посмотрел на идиранина.

– Что случилось с Командной системой? – спросил он, оглядывая круглую синюю комнату.

– Этот сон уже закончился. Вы блестяще прошли испытания. Академия и я – мы довольны вами.

Он не мог сдержать радости. Теплое сияние, казалось, обволакивает его, и на его лице невольно появилась улыбка.

– Спасибо, – сказал он.

Кверл кивнул.

– Вы прекрасно поработали в качестве Боры Хорзы Гобучула, – сказал Ксоралундра своим оглушительным, громким голосом. – Теперь вымажете отдохнуть. Пойдите поиграйте с Гьерашелл.

Он уже скидывал ноги с кровати, готовясь спрыгнуть на пол, когда Ксоралундра сказал это. Он улыбнулся, глядя на кверла.

– С кем?

– С вашим другом. С Гьерашелл, – сказал он.

– Вы хотите сказать, с Кьерачелл, – рассмеялся он, тряхнув головой. Ксоралундра, видать, стареет!

– Нет, я хочу сказать, с Гьерашелл, – холодно гнул свое идиранин, делая шаг назад и как-то странно глядя на него. – Кто такая Кьерачелл?

– Вы хотите сказать, что не знаете ее? Но как же вы тогда моглиперепутать ее имя? – сказал он, тряся головой и удивляясь глупости кверла. Или это была часть испытания?

– Минуточку, – сказал Ксоралундра. Он посмотрел на что-то у себя в руке – оно бросало разноцветные отблески на его широкое сияющее лицо. Потом кверл шлепнул себя ладонью по рту, повернулся к нему с выражением недоуменного удивления и сказал: —AUай! Прошу прощения! – Он неожиданно вытянул руку и толкнул его назад в…

Он сел. Что-то скулило ему в ухо.

Он медленно откинулся назад, оглядывая зернистую темноту – не заметили ли чего остальные, – но все лежали неподвижно. Он дал команду дистанционному детектору выключить тревожный сигнал. Скулеж в ухе прекратился. Высоко на мостках виднелся корпус Унахи-Клоспа.

Хорза откинул щиток шлема и отер пот с носа и лба. Автономник, конечно же, видел его каждый раз, когда он просыпался. И теперь Хорза спрашивал себя: о чем тот думает сейчас? Что думает о нем? Насколько хорошо видел в темноте автономник, догадался ли он, что Хорзу мучают кошмары? Мог ли автономник через щиток видеть его лицо или воспринимать те конвульсивные движения, что совершало его тело, пока мозг создавал всевозможные образы из осколков его прошлой жизни? Он мог бы затонировать щиток, он мог бы раздуть скафандр и зафиксировать, обездвижить его.

Он подумал о том, каким он кажется автономнику – маленьким, голым, мягким существом, которое ворочается в жестком коконе и сотрясается от миражей в своей коме.

Он решил не спать больше, пока не проснутся остальные.

Прошла ночь, и вольный отряд пробудился в темноте лабиринта. Автономник не сказал о том, что видел, как Хорза просыпался посреди ночи, а Хорза не стал его спрашивать. Он вел себя с напускной веселостью и сердечностью: обошел всех, посмеиваясь и похлопывая по плечам, сообщил, что сегодня они доберутся до станции номер семь, а там смогут запитать систему и привести в действие транзитные трубы.

– Слушай, что я тебе скажу, Вабслин, – сказал он, усмехаясь, инженеру, который потирал себе глаза, – посмотрим, может, удастся запустить один из этих больших поездов. Вот будет класс.

– Посмотрим, – зевнул Вабслин. – Если можно…

– А почему нельзя? – Хорза развел руками. – Я думаю, господин Адекватный оставляет это на наше усмотрение: он закрывает глаза на все, что здесь происходит. Запустим один из этих суперпоездов, а?

Вабслин потянулся, улыбаясь и кивая.

– Ну что ж, похоже, идея неплохая.

Хорза широко улыбнулся, подмигнул Вабслину и пошел освобождать Бальведу. Отодвигая в сторону пустую катушку от кабеля, которой он забаррикадировал дверь, он подумал, что так отпускают на свободу диких животных. Он не исключал, что Бальведы там не окажется, что она чудесным образом освободилась от пут и исчезла из комнаты, не открывая двери. Но когда он заглянул внутрь, Бальведа оказалась там. Она тихо лежала в своей теплой одежде, а веревка, один из концов которой Хорза прикрепил к стене, проложила борозды в ее меховой куртке.

– Доброе утро, Перостек! – поприветствовал ее Хорза беззаботным тоном.

– Хорза, – раздраженно ответила она, медленно садясь, поводя плечами и разминая шею, – двадцать лет под боком у моей матушки – мне вовсе не хочется вспоминать эти годы, когда я была веселой и бесшабашной молоденькой дурочкой и предавалась всем наслаждениям, изобретенным Культурой, – потом один-два года зрелости, семнадцать в Контакте и четыре в Особых Обстоятельствах – все это не сделало меня приятной в общении, да и мгновенно просыпаться по утрам тоже не приучило. У вас не найдется воды, а? Я слишком долго спала, мне было неудобно, здесь было холодно и темно, меня мучили кошмары, жуткие кошмары, пока я не проснулась и не вспомнила, что на самом деле происходит и… я только что попросила воды – ты не слышал? Или вода мне не положена?

– Сейчас принесу, – сказал Хорза, направляясь обратно, но остановился в дверях. – Кстати, ты права, утром ты выглядишь довольно-таки отвратно.

Бальведа потрясла головой в темноте. Она засунула палец в рот с одной стороны и принялась двигать им туда-сюда, словно массировала десны или чистила зубы, потом опустила голову между колен и замерла, уставясь в голую черноту холодного каменного пола под собой и спрашивая себя: уж не умерла ли она сегодня?

Они стояли в громадном полукруглом алькове, высеченном в породе и нависавшем над темным пространством ремонтно-сервисного блока станции четыре. Площадь громадной пещеры была не меньше трехсот квадратных метров, а расстояние от нижней части высеченного в стене балкона до пола (где громоздилась всевозможная техника) составляло метров тридцать.

Со свода пещеры, который терялся во мраке (еще тридцать метров в высоту, считая от балкона), висели громадные подъемники, способные поднять и удерживать на весу целый поезд Командной системы. Через темную пещеру шел, рассекая ее напополам, подвесной мостик – от балкона на одной стороне к балкону на другой.

Они были готовы к походу. Хорза проинструктировал каждого.

Вабслин и Нейсин на антигравах направлялись по небольшим боковым проходам к главному туннелю Командной системы и транзитному трубопроводу. Оказавшись в назначенных им туннелях, они должны были идти дальше вровень с основной группой. Хорза включил собственный антиграв, приподнялся на метр, потом опустился в ответвление пешеходного туннеля и медленно двинулся в темноту, к станции пять, в тридцати километров от четвертой. Остальные, тоже включив антигравы, двинулись за ним. Бальведа разместилась на паллете рядом с оборудованием.

Хорза улыбнулся, увидев Бальведу на паллете; она вдруг напомнила ему Фви-Сонга, восседающего на массивных носилках, среди простора, под лучами солнца – в том месте, которого больше не существовало. Это сравнение показалось ему страшно нелепым.

Хорза парил, двигаясь по пешеходному туннелю и останавливаясь, чтобы проверить встречавшиеся на пути боковые трубы; при каждой такой проверке он связывался с теми, кто шел параллельным путем. Детекторы его скафандра были установлены на максимальную чувствительность – они должны были фиксировать самый слабый свет, малейший шум, дуновение воздуха, даже вибрации в породе вокруг них. Регистрировались и необычные запахи, а также энергия, текущая по кабелям, размещенным в стенах туннеля, и любые коммуникационные сигналы.

Хорза подумал было, а не связаться ли по пути с идиранами, но потом решил не делать этого. Он послал один – оставшийся без ответа – короткий сигнал со станции четыре, но посылать новые сигналы по мере их продвижения означало давать идиранам слишком много информации, если они (как подозревал Хорза) не были расположены слушать.

Он двигался в темноте так, словно сидел на невидимом стуле и держал на руках лазерное ружье. Он слышал стук своего сердца, свое дыхание и неторопливое движение струй холодного полузастоявшегося воздуха, которые обтекали его скафандр. Скафандр зафиксировал слабое фоновое излучение окружающего гранита, усиленное прерывистыми космическими лучами. На лицевой части шлема Хорза видел схематическое радарное изображение туннелей, петляющих в породе.

Попадались и прямые участки, и тогда Хорза, поворачиваясь, видел основную группу в полукилометре за собой. В других местах туннель описывал ряд пологих кривых, ограничивая дальность действия сканирующего радара двумя сотнями метров или даже меньше, так что Хорза, казалось, парил в полном одиночестве среди стылой черноты.

На станции пять они обнаружили поле боя.

Скафандр Хорзы зафиксировал странные запахи – это было первым знаком: присутствие в воздухе молекул органического вещества, науглероженного и обгорелого.

Он приказал другим остановиться , а сам стал осторожно продвигаться вперед.

У одной из стен темной, заброшенной пещеры были положены четыре мертвых меджеля: их обожженные и искалеченные тела были словно отражением окоченевших трупов на базе. Над мертвыми на стене были выжжены религиозные символы идиран.

Здесь произошла стычка. Стены станции были испещрены маленькими кратерами и длинными шрамами от лазеров. Хорза нашел остатки разбитого лазерного ружья – из него торчал кусочек металла. Тела меджелей были разорваны на части сотнями таких же маленьких снарядов.

В дальнем конце станции, за рядом полуразрушенных пандусов, он обнаружил разбросанные компоненты какой-то наспех собранной машины: что-то вроде пушки на колесах или миниатюрного броневика. Из смятой башни высовывались несколько стволов пулевого оружия, а вокруг обожженной огнем машины было разбросано множество пуль, похожих на парашютики одуванчика. Хорза слегка улыбнулся, глядя на обломки машины и взвешивая в руке горстку пуль.

– Разум? – спросил Вабслин, глядя на эту груду металла. – Разум сделал эту штуковину? – Он почесал голову.

– Видимо, да, – сказал Хорза, глядя на Йелсон, которая, держа наготове ружье, осторожно постучала ногой по разломанному корпусу. – Ничего подобного здесь раньше не было, но такую штуку можно изготовить в одной из мастерских: некоторые из старых станков все еще работают. Это было бы нелегко, но если у Разума сохранились рабочие поля, а в придачу к ним – один-два автономника, то вполне можно было сварганить такую штуку. Времени у него хватало.

– Довольно примитивно, – сказал Вабслин, крутя в руке какую-то деталь пулевого оружия. Он повернулся, посмотрел на тела меджелей вдалеке и добавил: – Тем не менее сработало оно довольно неплохо.

– По моим подсчетам, меджелей больше не осталось, – сказал Хорза.

– Но остаются еще два идиранина, – мрачно сказала Йелсон, пиная небольшое резиновое колесо.

Оно прокатилось пару метров через обломки, лежащие на полу, и упало неподалеку от Нейсина, который отмечал обнаружение мертвого меджеля глотком из фляжки.

– Ты уверен, что этих идиран здесь уже нет? – спросил Авигер, тревожно оглядываясь.

Доролоу тоже вглядывалась в темноту, осеняя себя Кругом Пламени.

– Абсолютно, – сказал Хорза. – Я проверял.

Обследовать станцию номер пять не составило большого труда: обычная станция, всего несколько стрелок, шикай в двойной петле Командной системы и место, где поезда останавливались и подключались к системе связи с поверхностью. Здесь было несколько комнат и складских помещений, устроенных в стенах основной пещеры, но никаких рубильников, казарм или пультовых; не было здесь и обширных сервисных или ремонтных площадей. Следы на пыли показывали, куда ушли идиране после сражения с примитивным автоматом Разума – в направлении станции шесть.

– Думаешь, на следующей станции будет поезд? – спросил Вабслин.

Хорза кивнул:

– Непременно.

Инженер тоже кивнул, безучастно глядя на двойной ряд стальных рельсов, посверкивающих на полу туннеля.

Бальведа спрыгнула с паллеты и принялась разминать ноги. Инфракрасные детекторы Хорзы все еще были включены, и он увидел тепло дыхания агента Культуры – из ее рта выплыло нечеткое облако. Переступая с ноги на ногу, она потерла ладони.

– Все еще не жарко? – спросила она.

– Не волнуйтесь, – пробормотал автономник из-под паллеты. – Видимо, я скоро начну перегреваться, и, пока не сгорю целиком, вы будете чувствовать себя вполне уютно.

Бальведа слегка улыбнулась, уселась обратно и посмотрела на Хорзу:

– Все еще пытаешься убедить своих трехногих друзей, что ты на их стороне?

– Ха-ха! – вставил автономник.

– Посмотрим.

Больше Хорза не пожелал сказать ничего.

И опять его дыхание, биение его сердца, медленный поток обтекающего его застоялого воздуха.

Туннели вели в черную ночь древней породы, словно внутрь какого-то коварного круглого лабиринта.

– Эта война не закончится, – сказал Авигер. – Она просто затухнет.

Хорза парил в туннеле, вполуха слушая по открытому каналу разговоры остальных, следовавших за ним. Он переключил внешние микрофоны своего скафандра с динамиков шлема на маленький экран около щеки; экран показывал молчание.

– Не думаю, – продолжил Авигер, – что Культура сдастся, как все полагают. Я думаю, они продолжат сражаться, потому что верят в свое дело. Идиране тоже не сдадутся. Они будут драться до последнего, и они с Культурой будут все время нападать друг на друга, по всей галактике, а их оружие, бомбы, лучи и все такое будут постоянно улучшаться, и в конце концов вся галактика станет полем боя, и тогда они взорвут все звезды и планеты, все орбиталища и все остальное, достаточно большое, чтобы на нем стоять, а потом они уничтожат друг у друга все крупные корабли, потом все мелкие, потом все будут жить в одиночных скафандрах, убивая друг дружку оружием, которое может уничтожать планеты… вот так оно все и закончится. Может, они даже изобретут совсем мелкое оружие и автономников, и тогда останутся несколько крошечных машин, сражающихся в том пространстве, что останется от галактики, но уже не будет никого, кто знал бы, как оно все началось.

– Ну-ну, – раздался голос Унахи-Клоспа, – веселенький сценарий. А что, если дела примут дурной оборот?

– Ну, это слишком негативный взгляд на вещи, Авигер, – послышался высокий голос Доролоу. – Нужно смотреть на все позитивно. Конкуренция способствует развитию. Война – это испытание, война – это часть жизни и эволюционного процесса. В его крайностях мы и находим себя.

– …И обычно оказываемся по уши в дерьме, – добавила Йелсон.

Хорза усмехнулся.

– Йелсон, – начала было Доролоу, – даже ты не…

– Тихо! – внезапно оборвал ее Хорза. Экран у его щеки замигал. – Стойте на месте. Я слышу звуки впереди.

По-прежнему паря в воздухе, Хорза подключил микрофоны обратно к динамикам шлема.

Низкий шум, глухой и раскатистый, словно шум прибоя вдали или раскаты грома в далеких горах.

– Что-то там шумит впереди, – сказал Хорза.

– А далеко следующая станция?

– Километра два.

– Думаешь, это они? – Голос Нейсина звучал испуганно.

– Может быть, – сказал Хорза. – Ладно. Я пошел вперед. Йелсон, свяжи Бальведу. Всем проверить оружие. Никакого шума. Вабслин и Нейсин, медленно двигайтесь вперед. Остановитесь, как только увидите станцию. Я попытаюсь переговорить с этими ребятами.

Непонятный грохот впереди не смолкал, напоминая звук оползня, услышанный из шахты в глубине горы.

Хорза приблизился к станции. За углом показалась взрывостойкая дверь. До станции оставалось каких-нибудь сто метров. Он услышал глухие металлические звуки, которые разносились по темному туннелю, низкие и гулкие; даже расстояние почти не приглушало их, и возникало впечатление, будто орудуют какими-то громадными рубильниками, пристегивают массивные цепи. Скафандр зарегистрировал органические молекулы в воздухе – запах идиран. Хорза миновал край взрывостойкой двери и увидел станцию.

На станции номер шесть горел свет – неяркий, желтоватый, словно от слабого фонаря. Хорза дождался, пока Вабслин и Нейсин не сказали, что видят станцию из своих туннелей, потом подошел ближе.

На рельсах стоял поезд Командной системы. Его округлый корпус высотой в три этажа и длиной в триста метров занимал половину цилиндрического объема станции. Из дальнего конца поезда шел свет. Источник его располагался наверху, где была кабина машиниста. Звуки, доносившиеся до Хорзы, тоже издавал поезд. Он зашагал дальше по пешеходному туннелю, чтобы увидеть остальную часть станции.

В дальнем конце платформы в воздухе парил Разум.

Хорза несколько мгновений смотрел на него, потом увеличил изображение, чтобы быть полностью уверенным. Похоже, это и в самом деле был Разум – эллипсоид около пятнадцати метров в длину и три в диаметре; он отливал серебристой желтизной в слабом свете из кабины машиниста и парил в спертом воздухе, как дохлая рыба на поверхности пруда. Хорза проверил масс-детектор: тот регистрировал нечеткий сигнал от реактора поезда, но больше ничего.

– Йелсон, – сказал он шепотом, хотя и знал, что в этом нет необходимости, – что показывает масс-детектор?

– Только слабый след. Похоже, реактор.

– Вабслин, – сказал Хорза. – Я вижу на станции что-то, похожее на Разум, – он парит в воздухе в дальнем конце туннеля. Но ни один датчик его не регистрирует. Может ли антиграв сделать Разум невидимым для детекторов?

– Да вроде не должен, – раздался недоуменный голос Вабслина. – Он мог бы обмануть пассивный гравидатчик, ноне…

От поезда донесся громкий металлический лязг. Скафандр Хорзы отметил резкое увеличение радиации.

– Черт побери! – сказал он.

– Что там такое? – спросила Йелсон.

Новый лязг и стук гулким эхом разнесся по станции. Зажегся еще один слабый желтый свет: на этот раз он шел из-под вагона-реактора в середине поезда.

– Они затеяли какую-то пакость с вагоном-реактором, вот что происходит, – сказал Хорза.

– Бог ты мой, – сказал Вабслин. – Они что – не знают, какая это седая древность?

– А для чего им это? – поинтересовался Авигер.

– Может, пытаются запустить поезд на его собственном силовом агрегате, – сказал Хорза. – Сумасшедшие ублюдки.

– Может, они такие ленивые, что им неохота тащить свою добычу на поверхность? – предположил автономник.

– А эти… ядерные реакторы, они не могут взорваться? – спросил Авигер, и в этот же миг ослепительный свет вырвался из-под средней части поезда.

Хорза вздрогнул и закрыл глаза. Он услышал, как Вабслин что-то кричит. Он ждал взрыва, грохота, смерти.

Он открыл глаза. Из-под вагона с реактором по-прежнему лился переменчивый свет. Хорза услышал прерывистый шипящий звук, похожий на треск помех.

– Хорза! – крикнула Йелсон.

– Вот зараза! – сказал Вабслин. – Я чуть в штаны не наложил.

– Все в порядке, – сказал Хорза. – Я думал, они взорвали его к чертям. Что это было, Вабслин?

– Думаю, сварка, – ответил Вабслин. – Электрическая дуга.

– Верно, – согласился Хорза. – Давайте остановим этих психов, пока они не взорвали всех нас. Йелсон, ко мне. Доролоу, присоединяйся к Вабслину. Авигер, оставайся с Бальведой.

Остальным потребовалось несколько минут, чтобы перестроиться. Хорза наблюдал за ярким мерцающим синеватым светом, который шипел и искрился под центральным вагоном. Потом все прекратилось. Теперь станция освещалась только двумя слабыми огнями – из кабины машиниста и вагона-реактора. Йелсон проплыла по пешеходному туннелю и легко приземлилась рядом с Хорзой.

– Готово, – сообщила по интеркому Доролоу.

Экран у щеки Хорзы замигал, в ухе загудел наушник.

Откуда-то поблизости шел сигнал, но не от их скафандров и не от автономника.

– Что это было? – спросил Вабслин, потом сказал: – Смотри. Там, на земле. Похоже на коммуникатор. – (Хорза и Йелсон переглянулись.) – Хорза, продолжил Вабслин. – Тут на полу лежит коммуникатор. Мне кажется, он включен. Он, видимо, уловил шум, когда Доролоу приземлилась рядом со мной. Это пошло в эфир. Они используют его как жучок.

– Прошу прощения, – сказала Доролоу.

– Не трогайте его, – быстро сказала Йелсон. – Он может быть заминирован.

– Итак, теперь они знают, что мы здесь, – сказал Авигер.

– Они все равно скоро узнали бы об этом, – сказал Хорза. – Попробую их окликнуть. Всем быть наготове. На тот случай, если они не захотят разговаривать.

Хорза отключил свой антиграв и пошел к концу туннеля – почти к самой платформе станции. Еще один коммуникатор, лежавший там, передал единственный импульс. Хорза посмотрел на громадный темный поезд и включил динамики скафандра, потом набрал в грудь побольше воздуха, готовясь заговорить по-идирански.

В похожем на бойницу окне в конце поезда что-то мелькнуло. Голову Хорзы откинуло назад внутри шлема, и он упал, оглушенный, в ушах у него зазвенело. По станции раскатился гулкий звук выстрела. Бешено завопил тревожный сигнал скафандра. Хорза нырнул к стене туннеля, его догнали новые выстрелы, опалившие шлем и скафандр.

Йелсон, пригнувшись, бросилась вперед, пристроилась за выступом и открыла огонь по окну, из которого прозвучали выстрелы, потом перекатилась к стене, ухватила за руку Хорзу и потащила его в глубь туннеля. Плазменные молнии ударили в стену, у которой он только что лежал.

– Хорза? – прокричала Йелсон, встряхивая его.

– Отключение автоматики, уровень нуль. – Гул в его ушах не прекращался, но Хорза услышал этот тоненький птичий голосок. – Скафандр получил губительные для системы повреждения, с этого момента все гарантии автоматически отменяются, немедленно требуется полный ремонт. Дальнейшее использование – под ответственность владельца. Питание отключается.

Хорза попытался было сказать Йелсон, что он в порядке, но коммуникатор молчал. Он показал на свою голову, пытаясь все объяснить жестом. Последовали новые выстрелы – из передней части поезда; их вспышки осветили пешеходный туннель. Йелсон кинулась на пол и стала палить в ответ.

– Огонь! – крикнула она другим. – Пришлепните этих ублюдков!

Хорза смотрел, как Йелсон стреляет по дальнему концу поезда. Лазерные вспышки замелькали в левой части туннеля, затем и в правой – стрельбу повели остальные члены отряда. Станция заполнилась судорожным, мигающим светом. По стенам и потолку запрыгали тени. Хорза лежал, ошарашенный, плохо соображая, слушая приглушенную какофонию звуков, которая, словно прибой, накатывалась на его скафандр. Он пощупал свое лазерное ружье, пытаясь вспомнить, как из него стреляют. Он должен был помочь остальным в стычке с идиранами. Голова у него раскалывалась.

Йелсон прекратила стрельбу. Передняя часть поезда, куда был направлен ее огонь, переливалась красным сиянием. Нейсин долбил короткими очередями по окну, из которого был сделан первый выстрел. Из основного туннеля появились Вабслин и Доролоу, миновали площадку у хвостового вагона поезда и сели на корточки у стены, стреляя в то же окно, что и Нейсин.

Наконец плазменный огонь прекратился. Люди тоже перестали стрелять. На станции воцарилась темнота. Звуки выстрелов какое-то время эхом отдавались от стен туннелей, потом смолкли. Хорза хотел было встать, но ему показалось, будто кто-то удалил кости из его ног.

– Кто-нибудь!.. – прокричала Йелсон.

Огонь заплясал вокруг Вабслина и Доролоу; стрельба велась из нижнего отсека последнего вагона. Доролоу вскрикнула и упала. Пальцы ее конвульсивно замерли на спусковом крючке, и бешеная очередь из ее ружья опалила своды пещеры. Вабслин перекатился по полу, стреляя в идиран. Йелсон и Нейсин присоединились к стрельбе. Обшивка вагона под огнем стала коробиться. Доролоу со стонами корчилась на платформе.

Из передней части поезда раздались новые выстрелы – теперь противник обстреливал входы в туннели. Потом что-то мелькнуло в районе мостков над задним вагоном; из двери выскочил идиранин и помчался по среднему пандусу. Он поднял ружье и выстрелил – сначала в лежащую на платформе Доролоу, потом в Вабслина, который расположился рядом с поездом.

Скафандр Доролоу задымился, она несколько раз перевернулась на черном полу станции. Один из выстрелов попал в правую руку Вабслина. Очередь Йелсон прошлась по идиранину, опалив его скафандр, по мосткам и по боковине вагона. Опоры оказались слабее скафандра идиранина с его мощной защитой: они размягчились и распались под струей огня, трубчатая конструкция подалась и рухнула, а за ней обрушилась верхняя часть пандуса, и идиранский воин оказался под дымящимися руинами. Вабслин, сыпля проклятиями, принялся стрелять с одной руки в носовую часть поезда, откуда продолжал вести огонь второй идиранин.

Хорза лежал у стены. В ушах у него гудело, кожа покрылась холодным потом. Он чувствовал себя словно в прострации, голова работала плохо. Он хотел снять шлем, чтобы глотнуть свежего воздуха, но знал, что делать этого нельзя. Хотя шлем и был поврежден, он все же защищал его от новых выстрелов. Хорза пошел на компромисс, откинув щиток. Его оглушил шум. Ударные волны отдавались в его груди. Йелсон, покосившись на него, махнула рукой, показывая, что ему нужно убраться подальше в туннель: выстрелы ударяли в пол рядом с ним. Он встал, но тут же упал и на короткое время потерял сознание.

Идиранин в переднем вагоне поезда на несколько секунд прекратил стрельбу, и Йелсон воспользовалась этим, чтобы снова посмотреть на Хорзу. Он лежал на полу туннеля, еле шевелясь. Йелсон посмотрела в сторону Доролоу – ее скафандр был разодран и дымился. Нейсин почти вышел из своего туннеля и длинными очередями вел огонь вдоль станции, целясь в передний вагон поезда. Воздух грохотал от разрывов, волнами прокатывался по пещере, сопровождаемый пульсирующей волной света, которая, казалось, зарождалась там, куда ударяли пули.

Йелсон услышала чей-то крик (женский вопль), но разобрать слова за выстрелами Нейсина не могла. Плазменные молнии со свистом приближались – они неслись вдоль платформы от пандуса у носовой части поезда. Йелсон дала ответную очередь. Нейсин принялся палить в том же направлении, но вскоре перестал.

– …пи! Прекрати стрелять! – раздался голос в ушах Йелсон. Это была Бальведа. – Что-то случилось с твоим… оно… – Голос ее снова утонул в шуме выстрелов Нейсина . – …ыв ствола!

Йелсон услышала отчаянный крик Бальведы, а потом станцию с одного конца до другого словно пронзила стрела света и звука – и остановилась перед Нейсином. Яркий стебель шума и пламени расцвел во взрыв, который Йелсон почувствовала сквозь скафандр. Осколки Нейсинова оружия разметало по платформе, а самого его отбросило к стене. Он упал на пол и остался неподвижен.

– С-сука! – услышала свой голос Йелсон и бросилась по платформе, ведя огонь по переднему вагону поезда и пытаясь расширить сектор обстрела.

Начался ответный огонь, внезапно прекратившийся. Последовала пауза, во время которой Йелсон продолжала стрелять на бегу; потом на вершине пандуса вдалеке появился второй идиранин. Обеими руками он держал пистолет. Не обращая внимания на огонь, который вели Йелсон и Вабслин, он стал стрелять через всю станцию в Разум.

Серебристый эллипсоид пришел в движение, направляясь в дальний пешеходный туннель. Первый выстрел, похоже, попал прямо в цель, второй тоже. После третьего Разум бесследно исчез, оставив после себя только облачко дыма.

Скафандр идиранина засверкал под выстрелами Йелсон и Вабслина. Воин оступился; он развернулся – словно для того, чтобы снова ответить на стрельбу, и в этот момент защита его скафандра не выдержала. Идиранина отбросило на мостки, одна его рука исчезла в облаке пламени и дыма, он упал на край пандуса, а оттуда – на промежуточный уровень. Скафандр его ярко горел, одна нога зацепилась за ограждение на среднем пандусе. Плазменный пистолет выбило из его рук. Другой выстрел раскроил его широкий шлем, почерневший щиток брызнул осколками. Еще несколько секунд идиранин висел, обмякнув, дымящийся и прошиваемый лазерным огнем; потом ногу, зацепившуюся за ограждение, словно срезало, и она упала на пол. А тело заскользило по пандусу вниз.

Хорза прислушался. В ушах все еще стоял звон. От едкого дыма – жженый пластик, расплавленный металл, поджарившаяся плоть – щипало в носу.

Какое-то время он был без сознания, потом пришел в себя и увидел, как Йелсон бежит по платформе. Хорза попытался прикрыть ее огнем, но руки слишком сильно дрожали, и он не смог привести ружье в действие. Теперь стрельба прекратилась, и настала тишина. Он поднялся и, шатаясь, побрел к станции, где над побитым поездом поднимался дым.

Вабслин присел рядом с Доролоу, пытаясь одной рукой отстегнуть ее перчатки. Ее скафандр все еще дымился. Щиток шлема был заляпан изнутри красным – ее кровью, и лица Доролоу не было видно.

Хорза увидел Йелсон, которая шла от станции, все еще держа ружье наготове. В ее скафандр попали один-два плазменных выстрела, оставив на серой поверхности неровные спирали черных шрамов. Она подозрительно взглянула в сторону задних пандусов, где, придавленный и неподвижный, лежал один из идиран. Потом она откинула щиток шлема.

– Как у тебя дела? – спросила она Хорзу.

– Ничего. Туман в голове. Да и побаливает.

– Йелсон кивнула. Вместе они направились туда, где лежал Нейсин.

Нейсин все еще был жив и стонал. Его оружие взорвалось, осколки вонзились в его грудь, руки и лицо. Вместо лица была красная каша.

– Господи боже мой, – сказала Йелсон, доставая аптечку из своего скафандра.

Она просунула сквозь то, что осталось от щитка, руку со шприцем и вколола обезболивающее в шею Нейсина, пребывавшего между жизнью и смертью.

– Что случилось? – раздался в динамиках ее шлема едва слышный голос Авигера. – Тут уже безопасно?

Йелсон посмотрела на Хорзу – тот пожал плечами, потом кивнул.

– Да, Авигер, безопасно, – сказала Йелсон. – Можешь идти.

– Я позволил Бальведе воспользоваться микрофоном моего скафандра. Она сказала, что…

– Мы слышали, – перебила Йелсон.

– Что-то о «разрыве ствола»? Да?.. – Хорза услышал приглушенный голос Бальведы, подтвердившей это. – Она решила, что ружье Нейсина может взорваться или что-то в этом роде.

– Оно таки взорвалось, – сказала Йелсон. – Вид у него – хуже не бывает.

Она кинула взгляд на Вабслина, который укладывал руку Доролоу. Вабслин покачал головой, увидев, что Йелсон смотрит на него.

– Доролоу погибла, Авигер, – сказала Йелсон.

– Старик помолчал несколько мгновений, потом сказал:

– А Хорза?

– Получил удар плазмой по шлему. Повреждение скафандра, связь потеряна. Но жить будет. – Йелсон помолчала, тяжело вздохнула. – Но, похоже, мы потеряли Разум. Он исчез.

Авигер подождал несколько секунд, потом дрожащим голосом сказал:

– Да, ничего себе приключение. Легкая прогулочка. Еще один триумф. Наш друг мутатор – достойный преемник Крейклина!

Голос его замер на высокой гневной ноте. Он выключил свой приемопередатчик.

Йелсон посмотрела на Хорзу и покачала головой:

– Старый осел.

Вабслин все еще стоял на коленях перед телом Доролоу. Они слышали его сдавленные рыдания, но потом и он отключился от открытого канала. Замедляющееся дыхание Нейсина бульканьем прорывалось сквозь маску из крови и плоти.

Йелсон осенила Кругом Огня окровавленное стекло щитка, за которым скрывалось лицо Доролоу, потом укрыла тело куском материи с паллеты. Звон в ушах Хорзы прекратился, в голове прояснилось. Бальведа, освобожденная от пут, смотрела, как мутатор наклоняется над Нейсином. Авигер стоял рядом с Вабслином, чью рану на руке уже обработали.

– Я услышала звук, – объяснила Бальведа. – Он очень характерный.

Вабслин спросил, почему взорвалось ружье Нейсина и откуда Бальведе стало известно, что это случится.

– Я бы тоже узнал этот звук, если бы не получил удар по голове, – сказал Хорза.

Он извлекал осколки щитка из лица Нейсина, разбрызгивая кожный гель в те места, из которых сочилась кровь. Нейсин был без сознания, в шоке, возможно, он умирал, но они даже не могли вытащить его из скафандра – слишком много крови свернулось между материалом скафандра и телом. Сними скафандр – кровотечение может возобновиться, и организм Нейсина не справится с кровопотерей, а пока все эти раны были надежно закупорены. Поэтому они были вынуждены оставить Нейсина как он был, словно останки человека и машины стали одним хрупким организмом.

– Что случилось? — спросил Вабслин.

– У его ружья разорвало ствол, – сказал Хорза. – Пули, видимо, были отрегулированы на взрыв при очень слабом ударе и стали срабатывать от ударной волны, порожденной предыдущими пулями. А поскольку он продолжал стрелять, фронт волны переместился в ствол его оружия.

– В ружьях есть особые датчики, чтобы предотвращать это, – добавила Бальведа, сморщившаяся, когда Хорза вытаскивал осколок щитка из глазницы Нейсина: чужая боль эхом отдалась в ней. – Видимо, его датчик не работал.

– Я ему говорила – не покупай это ружье, уж слишком оно дешевое, – сказала Йелсон. Она подошла к Хорзе и встала рядом с ним.

– Вот бедняга, – сказал Вабслин.

– Еще двое покойников, – воскликнул Авигер. – Надеюсь, вы довольны, господин Хорза. Надеюсь, вы удовлетворены тем, как ваши «союзники»…

– Авигер, – спокойным голосом сказала Йелсон, заткнись.

Старик несколько мгновений смотрел на нее, потом поплелся прочь, остановился перед Доролоу и уставился на нее.

Из-за пандуса сзади выплыл Унаха-Клосп.

– Этот идиранин там, наверху, – сказал он высоким голосом, выдававшим его легкое удивление, – он жив. На нем лежит тонны две-три всякого железа, но он все еще дышит.

– А другой? – спросил Хорза.

– Понятия не имею. Не хотел подходить слишком близко – там такой бедлам.

Хорза оставил Нейсина на попечение Йелсон и пошел по усеянной осколками платформе к обломкам мостика над хвостом поезда.

Он шел с обнаженной головой – шлем был разбит, а у скафандра вышли из строя антиграв и источник питания, а также большинство детекторов. Освещение все еще работало на резервном аккумуляторе, функционировал и маленький экран репитера на запястье. Массдетектор был поврежден, и по экрану на запястье, когда Хорза попытался подключить его к детектору, пошли сплошные помехи – детектор практически не видел и реактора.

Ружье Хорзы все еще действовало, хотя теперь в нем уже не было нужды.

Он остановился у основания пандуса и почувствовал тепло остывающих металлических опор, по которым прошелся лазерный огонь. Он глубоко вздохнул и полез наверх – туда, где лежал идиранин, массивная голова которого виднелась среди обломков, зажатая между двумя уровнями пандуса. Идиранин медленно повернулся и посмотрел на Хорзу; одна его рука напряглась, и обломки, под которыми он лежал, зашевелились и затрещали. Потом воин выпростал руку из-под искореженного металла и отстегнул поврежденный шлем, который тут же свалился на пол. На мутатора уставилось крупное седлообразное лицо.

– Поздравляю с днем сражения, – тщательно выговорил Хорза по-идирански.

– Ого, – загрохотал идиранин, – малыш говорит на нашем языке.

– Я даже на вашей стороне, хотя ты, вероятно, мне и не поверишь. Я из разведывательного отдела Первого морского домината, служу под командованием кверла Ксоралундры. – Хорза сел на пандус почти вровень с лицом идиранина. – Меня прислали сюда попытаться захватить Разум, – продолжил он.

– Правда? – сказал идиранин. – Жаль. Кажется, мой товарищ его уничтожил.

– Да-да, я уже слышал об этом, – сказал Хорза, направляя лазерное ружье в крупное лицо, зажатое между двумя металлическими плитами. – А еще вы «уничтожили» несколько мутаторов там, на базе. Я тоже мутатор. Именно поэтому наши общие хозяева и послали меня сюда. Почему вы убили моих одноплеменников?

– А что еще мы могли сделать, гуманоид? – нетерпеливо сказал идиранин. – Они были препятствием на нашем пути. Нам нужно было их оружие. Они бы попытались остановить нас. А запереть и охранять их у нас не было сил.

Говорил идиранин с трудом – ему приходилось бороться с грузом, давившим на его туловище и грудную клетку. Хорза нацелил ружье прямо в лицо идиранину.

– Ты, злобная тварь, я сейчас разнесу твою паршивую голову.

– Сделай милость, карлик. – Идиранин улыбнулся, двойной ряд его жестких губ растянулся. – Мой товарищ уже погиб с честью. Квайанорл начал свой долгий путь в Верхний мир. Я пленен, но в то же время я победитель, и ты предлагаешь мне утешение выстрела. Я не закрою глаз, гуманоид.

– Тебе это не потребуется, – сказал Хорза, опуская ружье.

Он посмотрел сквозь полумрак станции на тело Доролоу, потом на слабый – из-за дыма – свет вдалеке. Там, в носовой части, слабо мерцала кабина машиниста, освещая пустой участок пола, где прежде находился Разум. Хорза повернулся к идиранину:

– Я беру тебя с собой. Думаю, за Барьером Тишины все еще есть подразделения Девяносто третьего флота. Я должен сообщить о том, что потерпел неудачу, и доставить агента Культуры инквизитору флота. Я доложу о том, что вы превысили ваши полномочия, убив этих мутаторов, хотя и не думаю, что от этого будет какой-то толк.

– Твои сказки утомляют меня, недоросток. – Идиранин отвернул голову и снова напряг мышцы, пытаясь сбросить с себя груду металла, но тщетно. – Убей меня теперь. От тебя воняет. И мне противно слышать, как ты говоришь. Наш язык не предназначен для животных.

– Как тебя зовут? – спросил Хорза.

Голова в форме седла снова повернулась к нему, глаза медленно мигнули.

– Мое имя Ксоксарле, гуманоид. Теперь ты наверняка исковеркаешь его, попытавшись воспроизвести.

– Отдохни здесь, Ксоксарле. Я уже сказал – мы возьмем тебя с собой. Сначала я хочу проверить, что стало с Разумом, который вы уничтожили. Мне тут пришла в голову одна мысль.

Хорза поднялся на ноги. Голова в том месте, где в нее врезался шлем, болела невыносимо, но Хорза, стараясь отвлечься от биения в висках, пошел назад по пандусу, чуть прихрамывая.

– Твоя душа – дерьмо, – загрохотал ему вслед идиранин по имени Ксоксарле. – Твою мать нужно было удавить, когда у нее началась течка. Мы хотели съесть тех убитых мутаторов, но они страшно воняли!

– Не трать попусту слов, Ксоксарле, – сказал Хорза, не оборачиваясь. – Я не буду тебя убивать.

В конце пандуса Хорзу ждала Йелсон. Автономник согласился присмотреть за Нейсином. Хорза посмотрел в дальний конец станции.

– Я хочу видеть то место, где был Разум.

– А что, по-твоему, с ним случилось? – спросила Йелсон, шагая в ногу с Хорзой. Он пожал плечами. Йелсон продолжила: – Может, он сделал такой же трюк, что и раньше, – опять нырнул в гиперпространство. А потом появился в каком-то из туннелей.

– Может быть, – сказал Хорза.

Он остановился рядом с Вабслином, взял его под руку и развернул спиной к телу Доролоу. По лицу инженера было видно, что он плакал.

– Вабслин, – сказал Хорза, – посторожи этого сукина сына. Он, возможно, попытается спровоцировать тебя, чтобы ты его пристрелил, но не делай этого. Ему только этого и надо. Я хочу доставить этого мерзавца на флот, где его предадут военно-полевому суду. Наказанием для него будет очернение его имени, а убив его, ты только окажешь ему услугу. Понял?

Вабслин кивнул. Продолжая потирать голову в месте ушиба, Хорза вместе с Йелсон пошел дальше по платформе.

Они пришли туда, где прежде был Разум. Хорза включил подсветку на своем скафандре и осмотрел пол. Он подобрал какую-то небольшую – судя по виду, обожженную – детальку при входе в пешеходный туннель, ведущий на станцию семь.

– что это? – спросила Йелсон, отворачиваясь от тела идиранина на другом мостике над рельсами.

– Я думаю, — сказал Хорза, крутя в руке все еще теплую машинку, – это дистанционный автономник.

– Разум оставил его здесь? – Йелсон подошла поближе, чтобы рассмотреть находку.

Она увидела почерневшую плиточку, несколько трубочек и нитей, видневшихся под комковатой, неровной поверхностью в тех местах, где ее коснулся плазменный огонь.

– Это принадлежит Разуму, без вопросов, – сказал Хорза и посмотрел на Йелсон. – Что именно случилось, когда они выстрелили в Разум?

– Когда идиранин выстрелил, Разум исчез. Он начал двигаться, но ускориться настолько быстро он просто не мог. Я бы почувствовала ударную волну. Он просто исчез.

– Как если бы отключили проектор? Йелсон кивнула.

– Да. И еще был дым. Немного. Ты хочешь сказать, что…

– Так этот идиранин попал в него? Ты что хочешь сказать?

– Я хочу сказать, – Йелсон уперла руку в бедро и уставилась на Хорзу с нетерпеливым выражением, – что его прошили три или четыре выстрела. Первые прошли прямо через него. Ты думаешь, что это была проекция?

Хорза кивнул и посмотрел на устройство в своей руке.

– Дело было так: этот автономник создал голограмму Разума. Наверно, он к этому добавил еще и небольшое силовое поле, так что его можно было коснуться, толкнуть, будто это материальный объект. Но внутри не было ничего, кроме этой маленькой машинки. – Он слабо улыбнулся, глядя на уничтоженного автономника. – Неудивительно, что наши масс-детекторы никак не реагировали на эту фиговину.

– Так, значит, Разум где-то в туннелях? – спросила Йелсон, глядя на автономник в руке Хорзы.

Мутатор кивнул.

Бальведа смотрела, как Хорза и Йелсон удаляются в темноту, направляясь в дальний угол станции. Она подошла к Унаха-Клоспу, который, паря над Нейсином, следил за его жизнедеятельностью и перебирал содержимое аптечки. Вабслин держал под прицелом идиранина, придавленного грудой металла, но краем глаза наблюдал за Бальведой. Та, скрестив ноги, сидела рядом с носилками.

– Упреждаю ваш вопрос, – сказал автономник. – Нет, сделать ничего нельзя.

– Я уже догадалась, Унаха-Клосп, – сказала Бальведа.

– Гм-м-м, значит, вы склонны к вампиризму?

– Нет, я хотела поговорить с вами.

– Правда? – Автономник продолжал рассматривать содержимое аптечки.

– Да… – Она наклонилась вперед, уперла локоть в колено, подбородок – в чашечку ладони. Бальведа чуть понизила голос. – Вы что – выжидаете благоприятного случая?

Автономник повернулся к ней лицевой частью. Оба знали, что в этом не было никакой необходимости, но у автономника этот жест вошел в привычку.

– Выжидаю удобного случая?

– До сего дня вы позволяли ему помыкать вами. Я все время спрашивала себя: как долго это будет продолжаться?

Автономник снова отвернулся, паря над умирающим.

– Видимо, вы не заметили, госпожа Бальведа, но мой выбор в данной ситуации почти так же ограничен, как и ваш.

– У меня есть только руки и ноги, а по ночам меня связывают и запирают. Вас – нет.

– Мне приходится нести вахту. Он оставляет включенными детекторы движения, и попытайся я бежать, он сразу узнал бы об этом. И потом – куда мне идти?

– На корабль, – сказала Бальведа с улыбкой.

Она посмотрела в глубь темной станции, где по огням скафандров можно было различить фигуры Йелсон и Хорзы, поднимавших что-то с пола.

– Для этого мне понадобилось бы его кольцо. Вы готовы отобрать кольцо у него?

– У вас должен быть эффектор. Вы что – не можете обойти защиту корабля? Или этот его детектор движения?

– Госпожа Бальведа…

– Называйте меня Перостек.

– Перостек, я – автономник общего назначения, гражданский. У меня есть световые поля – эквиваленты пальцев, но не конечностей. Я могу генерировать режущее поле, но глубиной всего в несколько сантиметров, и оно не справится с броней. Я могу контактировать с другими электронными системами, но не могу вмешиваться в работу защищенных военных сетей. У меня естьвнутреннее силовое поле, которое позволяет мне парить в воздухе, независимо от величины гравитации, но в качестве оружия я могу использовать только свою собственную массу, и проку от этого не много. Откровенно говоря, я вовсе не силен, а когда от меня требовали значительных физических усилий, то придавали мне дополнительные приспособления. К сожалению, когда меня похитили, этих приспособлений при мне не было. Иначе я бы не остался на этом корабле.

– Черт! – бросила Бальведа в темноту. – Значит, у вас в рукаве нет никаких тузов.

– Да и рукавов-то нет, Перостек.

Бальведа глубоко вздохнула и мрачно уставилась в темный пол.

– Вот ведь беда, – сказала она.

– Приближается наш вожак, – сказал Унаха-Клосп с усталой ноткой в голосе.

Он развернулся и наклонил свою лицевую часть в сторону Йелсон и Хорзы, которые возвращались из дальнего конца станции. Мутатор улыбался. Хорза сделал знак Бальведе, и та легко поднялась на ноги.

– Перостек Бальведа, – сказал Хорза, стоя вместе с другими у мостика над хвостом поезда и указывая рукой на идиранина, придавленного рухнувшей конструкцией, – познакомься с Ксоксарле.

– Это та самая женщина, которую ты называешь агентом Культуры, гуманоид? – спросил идиранин, с трудом поворачивая голову к людям, стоящим внизу.

– Рада познакомиться, – пробормотала Бальведа, выгибая бровь и разглядывая придавленного идиранина.

Хорза прошел вверх по пандусу мимо Вабслина, державшего идиранина на мушке. В руке у Хорзы все еще был дистанционный автономник. Он поднялся до второго уровня пандуса и заглянул в лицо идиранину.

– Видишь эту штучку, Ксоксарле? – Он поднял пластину повыше, и та сверкнула в свете фонаря его скафандра.

Ксоксарле медленно кивнул.

– Это какое-то небольшое поврежденное устройство.

В низком, басовитом голосе идиранина слышалось напряжение. Хорза увидел ручеек багровой крови на полу под тем местом, где был зажат Ксоксарле.

– Именно это и было у вас – двух гордых воинов, когда вы полагали, что захватили Разум. А он весь тут. Дистанционный автономник, проецирующий слабую солиграмму. Если бы вы доставили это на флот, то вас вышвырнули бы в ближайшую черную дыру, а ваши имена вычеркнули бы из всех списков. Вам чертовски повезло, что здесь появился я.

Идиранин несколько секунд смотрел на искалеченный аппарат.

– Ты, гуманоид, – медленно сказал Ксоксарле, подлее червя. Твои глупые фокусы и вранье не проведут и младенца. У тебя мозги заросли – в твоей голове жира больше, чем на твоих рахитичных костях. Ты не годишься даже на то, чтобы тебя выкинули на помойку.

Хорза встал на пандус, под которым лежал идиранин. Слыша, как придавленный резко всасывает в себя воздух через растянутые губы, он медленно двинулся туда, где между плит торчало лицо Ксоксарле.

– Ты, чертов фанатик, не достоин твоей формы. Я найду тот Разум, который, как ты полагал, уже у вас в кармане, и я доставлю тебя на флот, и если у них есть хоть капля здравого смысла, то они передадут тебя инквизитору за непроходимую глупость.

– Пошел в жопу, – с трудом выдохнул идиранин. – Ты животное.

Хорза оглушил Ксоксарле парализатором. После этого они с Йелсон и Унаха-Клоспом приподняли пандус с тела идиранина и сбросили тот на пол станции. Они срезали бронированный скафандр с тела гиганта, потом спутали его ноги проводом и привязали руки к бокам. Конечности у Ксоксарле не были сломаны, но кератиновый щиток с одной стороны его тела растрескался, и оттуда сочилась кровь, а другая рана – между шейной чешуей и плечевой пластиной – закрылась, как только с него сняли тяжелую конструкцию. Ксоксарле был крупным даже по идиранским меркам – ростом около трех метров и отнюдь не худой. Хорза был рад, что этот высокий идиранин – судя по значкам на скафандре, командир отделения, – видимо, получил повреждения внутренних органов и будет испытывать физические мучения. Тем легче будет охранять его, когда он придет в себя, подумал Хорза. Веревки, которыми связывали Бальведу, не подходили, – идиранин был слишком велик.

Йелсон сидела, поедая пищевую плитку; ружье, направленное на идиранина, покачивалось у нее на колене. Хорза сидел на кромке пандуса и пытался отремонтировать свой шлем. Унаха-Клосп, который, как и все остальные, был не в силах помочь Нейсину, наблюдал за раненым.

Вабслин сидел на паллете, пытаясь отрегулировать масс-детектор. Он уже осмотрел поезд Командной системы, но по-настоящему ему хотелось другого – увидеть поезд в рабочем состоянии, при более ярком освещении, и так, чтобы радиация не мешала ему осматривать вагон-реактор.

Авигер некоторое время стоял рядом с телом Доролоу, потом пошел к дальнему пандусу, где лежало тело другого идиранина, которого Ксоксарле назвал Квайанорл, – искалеченное, с оторванными конечностями, отверстиями от выстрелов. Старик Авигер оглянулся и, решив, что его никто не видит (однако Хорза, время от времени отрывавший взгляд от помятого шлема, и Бальведа, которая, притопывая, ходила кругами, чтобы согреться, наблюдали за этой сценой), занес ногу над безжизненным телом и со всей силы пнул одетую в шлем голову. Шлем отлетел в сторону, и Авигер пнул голову. Бальведа посмотрела на Хорзу, покачала головой и продолжила свое хождение кругами.

– Вы уверены, что идиран тут больше не осталось? – спросил Хорзу Унаха-Клосп.

Он кружил по станции, потом поплыл вдоль поезда, следом за Вабслином, а теперь оказался перед мутатором.

– Их больше нет, – сказал Хорза, глядя не на автономника, а на путаницу растрескавшихся оптических волокон, спекшихся в комок под наружной оболочкой шлема. – Ты ведь видел следы.

– Гм-м, – сказал автономник.

– Мы победили, машина, – сказал Хорза, не поднимая глаз. – Мы включим питание на станции семь и тогда без труда найдем Разум.

– Ваш «господин Адекватный», похоже, на удивление безразличен к тому, как вольно мы обращаемся с его поездом, – заметил автономник.

Хорза окинул взглядом груды металла и осколки рядом с вагонами, пожал плечами и вновь занялся шлемом.

– Может, ему все равно, – сказал он.

– А может быть, он получает от всего этого удовольствие? – спросил Унаха-Клосп. Хорза посмотрел на него, и автономник продолжил: – Ведь, в конечном счете, это место – памятник смерти. Священное место. Может, оно – алтарь в той же мере, что и памятник, а мы просто исполняем жреческие функции – приносим жертвы богам.

Хорза покачал головой.

– Я думаю, машина, твои изготовители убрали предохранитель из твоей цепи воображения, – заявил он и снова занялся шлемом.

Унаха-Клосп издал шипящий звук и отправился к Вабслину, который возился с масс-детектором.

– Что ты имеешь против машин, Хорза? – спросила Бальведа, прервав свое хождение и остановившись рядом с ним.

Время от времени она потирала себе то нос, то уши. Хорза вздохнул и положил шлем.

– Ничего, Бальведа, пока они знают свое место.

Бальведа фыркнула и продолжила свое хождение.

Раздался голос Йелсон, которая расположилась чуть дальше по пандусу:

– Ты сказал что-то смешное?

– Я сказал, что машины должны знать свое место. Но Культура плохо относится к замечаниям такого рода.

– Да, – сказала Йелсон, продолжая смотреть на идиранина. Потом перевела взгляд на грудь своего скафандра со следами от плазменной молнии. – Хорза, – сказала она, – мы можем где-нибудь поговорить? Не здесь.

Хорза посмотрел на нее.

– Конечно, – озадаченно произнес он.

Вабслин занял место Йелсон на пандусе. Йелсон пошла туда, где над Нейсином, приглушив свою подсветку, парил Унаха-Клосп, державший шприц в нечетком силовом поле.

– Как он? – спросила Йелсон у машины, которая тут же прибавила света.

– Разве по его виду не понятно? – в свою очередь задал вопрос автономник; Йелсон и Хорза ничего не сказали. Унаха-Клосп снова пригасил подсветку. – Может, и протянет еще несколько часов.

Йелсон покачала головой и направилась ко входу в туннель, где была горловина транзитной трубы. Хорза следовал за ней. Йелсон остановилась внутри, где ее не могли видеть другие, и повернулась лицом к мутатору. Казалось, она ищет слова, но не может их найти. Она снова покачала головой и сняла шлем, прислонившись спиной к неровной стене туннеля.

– В чем дело, Йелсон? – спросил он ее и попытался было взять ее ладонь в свои, но она скрестила руки на груди. – Ты сомневаешься, стоит ли участвовать в этом деле?

Она покачала головой.

– Нет. Я хочу увидеть этот треклятый супермозг. Мне все равно, кто его заполучит, мне все равно, если его взорвут, но я хочу его найти.

– Я не думал, что для тебя это настолько важно.

– Теперь важно. – Она отвернулась, потом снова посмотрела на Хорзу, на ее лице появилась неуверенная улыбка. – Черт побери, я все равно пойду до конца – хотя бы для того, чтобы быть тебе подмогой, попытаться выручить тебя, если что.

– А я думал, ты собираешься выйти из игры, – сказал он.

– Да, – сказала Йелсон. – Понимаешь, я ведь не… ну… – Она тяжело вздохнула. – Какого черта!

– Что? – спросил Хорза.

Она пожала плечами. Маленькая бритая голова снова опустилась, ее очертания вырисовывались в далеком свете.

Она покачала головой.

– Господи, Хорза, – сказала она, испустив короткий смешок. – Ты просто не поверишь.

– Во что не поверю?

– Не знаю, стоит ли говорить.

– Скажи.

– Ты не поверишь. А если поверишь, то тебе, наверно, это не понравится. Ну, не все понравится. Я серьезно. Может, мне не стоит…

В ее голосе слышалось искреннее смущение. Хорза весело рассмеялся.

– Брось, Йелсон, – сказал он. – Ты уже и без того сказала слишком много – останавливаться поздно. Ты сама говорила, что ты не из тех, кто поворачивает назад. Так говори.

– Я беременна.

Поначалу он подумал, что ослышался, и хотел было пошутить на этот счет, но какая-то часть мозга снова воспроизвела звук ее голоса, перепроверила его, и теперь он точно знал, что она сказала. Она была права. Он не поверил услышанному. Не мог поверить.

– Не спрашивай меня, уверена ли я, – сказала Йелсон и снова опустила взгляд, сплетая пальцы и глядя то ли на них, то ли дальше, на пол, терявшийся в темноте. Она сжала свои руки без перчаток, как-то обнаженно торчавшие из скафандра. – Уверена. – Она посмотрела на Хорзу, хотя они и не могли видеть глаз друг друга. – Значит, я была права. Ты ведь мне не веришь, да? Я хочу сказать, что беременна от тебя. Поэтому и говорю тебе. Я бы ничего не сказала, если бы… если бы ты был ни при чем… если бы не от тебя. – Она пожала плечами. – Я подумала, что ты мог бы догадаться, когда я спросила о том, какую дозу облучения мы получили… Но теперь ты спрашиваешь себя, как это могло случиться, да?

– Да, – сказал Хорза, откашлявшись и качая головой, – это совершенно невозможно. Мы оба… но мы же принадлежим к разным видам, и это исключает любую возможность.

– И все же объяснение есть. – Йелсон вздохнула, продолжая смотреть на свои пальцы – они хватали и оплетали друг друга. – Но я думаю, тебе и это тоже не понравится.

– А ты попробуй.

– Дело… дело было вот как. Моя мать… моя мать жила на астероиде. На мобильном астероиде – ну, ты знаешь, один из многих. Один из самых старых. Он… мотался по галактике, может, восемь или девять тысяч лети…

– Постой, – сказал Хорза. – Один из чьих самых старых?

– Мой отец… он происходил с одного места, с планеты, возле которой этот астероид как-то останавливался. Моя мать сказала, что вернется когда-нибудь, но так никогда и не вернулась. Я ей говорила, что когда-нибудь загляну туда, чтобы увидеть его, узнать, жив ли он… Наверно, это сентиментальность чистой воды, но я сказала себе, что непременно загляну туда, если удастся выжить в этой переделке. – Она снова то ли усмехнулась, то ли фыркнула и на секунду отвернулась от своих беспокойных пальцев, чтобы бросить взгляд в темное пространство станции. Потом она опять повернулась лицом к мутатору, и голос ее внезапно зазвучал страстно, почти умоляюще. – По рождению я только наполовину из Культуры. Я оставила астероид, как только научилась держать ружье. Я знала, что Культура для меня – место неподходящее. Так вот, я унаследовала геннозакрепленное свойство, обеспечивающее фертильное межвидовое совокупление. Я никогда прежде об этом не задумывалась. Оно считается управляемым – по крайней мере, если хочешь ребенка, нужно снять блокировку и прекратить думать о том, чтобы не забеременеть. Но на сей раз блокировка почему-то не сработала. Может, я сама ее отключила – не знаю как. Но я это не нарочно, Хорза, клянусь тебе. Мне этого и в голову не приходило. Просто так случилось. Я…

– И когда тебе это стало известно? – спокойно спросил Хорза.

– Еще на «ТЧВ». Мы находились в нескольких днях от этой планеты. Точно не помню. Сначала я даже не поверила. Но теперь у меня нет никаких сомнений. Послушай. – Йелсон приблизилась к нему, и в ее голосе снова послышались умоляющие нотки. – Я могу устроить выкидыш. Надо сосредоточиться на этом мысленно, и получится, если ты этого хочешь. Может, я уже и сделала бы это, но я помню – ты мне говорил, что у тебя нет семьи, никого, кто продолжил бы твой род, и я подумала… понимаешь, мой род меня не волнует… я просто подумала, что ты… – Она замолчала и, резко закинув голову, провела пятерней по своим коротким волосам.

– Спасибо, что ты об этом подумала, – сказал Хорза. Йелсон молча кивнула и снова принялась перебирать пальцы.

– Выбор за тобой, Хорза, – сказала она, не глядя на него. – Я могу его сохранить. Я могу его вырастить. Я могу удерживать его на той стадии, на которой он находится теперь… Выбирай сам. Может, мне просто не хочется самой принимать решение. Я хочу сказать, что я вовсе не желаю выставить себя какой-то благородной или готовой к самопожертвованию, но вот как обстоят дела. Тебе решать. Хер его знает, что там во мне намешано, но я подумала, что ты должен знать. Потому что ты мне нравишься и потому что… не знаю… потому что наступило время, когда мне, для разнообразия, нужно сделать что-нибудь не только для себя. – Она снова покачала головой. Голос ее стал смущенным, извиняющимся, отрешенным – все сразу. – Или, может, как и всегда, мне хочется сделать что-то для своего удовольствия. Бог ты мой…

Он протянул к ней руки, придвинулся к ней поближе. И она вдруг тоже метнулась к нему навстречу, обхватила его руками, прижалась к нему. Скафандры мешали объятию, и Хорза не мог даже чуть-чуть согнуться, но он прижимал Йелсон к себе и чуть покачивал назад-вперед.

– Если ты решишь его оставить, то он будет из Культуры только на четверть. Извини, что перекладываю это на тебя. Но если ты ничего не хочешь знать, то так тому и быть. Я снова подумаю и приму решение. Это все еще часть меня, а потому, может, я не вправе спрашивать у тебя. На самом деле я не хочу… – Она тяжело вздохнула. – Ах, Хорза, я не знаю, правда, не знаю.

– Йелсон, – сказал он, предварительно обдумав свои слова. – Мне не важно, была твоя мать из Культуры или нет, мне не важно, почему случилось то, что случилось. Если ты готова идти до конца – я не против. И всякие там вопросы межвидового скрещивания меня не волнуют. – Он легонько чуть отодвинул ее от себя, чтобы заглянуть в темноту, которая была ее лицом. – Я польщен, Йелсон, и я благодарен тебе. Это прекрасная мысль. Как ты сама сказала: «Какого черта!»

Он рассмеялся, и она вместе с ним. Они еще крепче прижались друг к другу. Хорза почувствовал, что глаза его увлажнились от слез, хотя ему и хотелось смеяться от несообразности всего этого. Йелсон прижималась лицом к жесткому плечу его скафандра – рядом со следом от лазера. Ее тело слегка дрожало внутри скафандра.

За ними, на станции, в холоде и темноте, шевельнулся умирающий, издав глухой стон.

Хорза еще некоторое время прижимал ее к себе. Потом Йелсон немного подалась назад, чтобы еще раз заглянуть ему в глаза.

– Не говори остальным.

– Конечно не скажу, если ты не хочешь.

– Прошу тебя, – сказала она.

В тускловатом свете огней их скафандров казалось, что пушок у нее на лице и волосы на голове поблескивают, как атмосферное сияние вокруг планеты, увиденной из космоса. Хорза снова обнял ее, не зная, что сказать. Он был удивлен, да… но, кроме того, признание Йелсон сделало все, что происходило между ними, гораздо более важным, а потому он больше, чем когда бы то ни было, не хотел обидеть ее, сказать что-нибудь не то. Он не мог позволить, чтобы это стало значить для него слишком многое. Никто еще не говорил ему таких слов, но именно это и пугало его, озадачивало. Он чувствовал: что бы ни предлагала ему эта женщина – продолжение его рода, выживание его клана, – он еще не готов возлагать на это свои надежды. Перспектива обзавестись наследником представлялась Хорзе маловероятной и еще почему-то маняще хрупкой – ему казалось, что она не выдержит вечной полуночи и холода туннелей.

– Спасибо, Йелсон. Давай закончим этот разговор, и тогда мы будем лучше себе представлять, что мы хотим делать. Но даже если ты передумаешь, все равно спасибо тебе.

Больше ничего он сказать не мог.

Они вернулись в темную пещеру станции, и в этот момент автономник накрыл неподвижное тело Нейсина простыней света.

– А, вот и вы, – сказал он почти шепотом. – Я не видел никакого смысла звать вас. Вы все равно ничем не могли ему помочь.

– Ну что, доволен? – спросил Авигер Хорзу, когда они положили тело Нейсина рядом с Доролоу.

Они стояли около мостика. Йелсон возобновила свое дежурство рядом с идиранином, который все еще был без сознания.

– Мне очень жаль Нейсина и Доролоу, – сказал старику Хорза. – Они и мне были симпатичны. Я понимаю, как ты расстроен. Тебе не обязательно оставаться здесь теперь. Если хочешь, можешь вернуться на поверхность. Там теперь безопасно. Мы рассчитались с теми.

– Ты рассчитался и с большинством из нас, разве нет? – горько сказал Авигер. – Ты ничуть не лучше Крейклина.

– Заткнись, Авигер, – сказала с мостков Йелсон. – Ты-то ведь еще жив.

– И ты, молодая дама, тоже неплохо постаралась, сказал ей Авигер. – Ты и этот твой дружок.

Йелсон несколько мгновений хранила молчание, потом сказала:

– Ты смелее, чем я думала, Авигер. Только запомни, мне плевать, что ты слабее и старше меня. Смотри, напросишься – так врежу по яйцам… – Она кивнула и сложила губы трубочкой, не сводя глаз с офицера-идиранина, лежащего перед ней. – Сделаю тебе такое одолжение, старичок.

Бальведа подошла к Авигеру и, взяв его под руку, повела прочь.

– Авигер, – сказала она, – дайте я расскажу вам о том времени…

Но Авигер отстранился и пошел один, затем сел спиной к стене напротив вагона-реактора.

Хорза посмотрел вдоль платформы туда, где сидел старик.

– Ему бы нужно следить за счетчиком, – сказал он Йелсон. – Там у реактора довольно горячо.

Йелсон вгрызлась в еще одну пищевую плитку.

– Пусть этот старый хрыч поджарится, – сказала она.

Ксоксарле пришел в себя. Йелсон смотрела, как сознание возвращается к нему, потом навела на него ствол.

– Хорза, скажи-ка этому большому червяку, пусть ползет вниз по пандусу.

Ксоксарле, посмотрев на Хорзу, с трудом поднялся на ноги.

– Можешь не беспокоиться, – сказал он на марейне. – Я не хуже вашего гавкаю на этом жалком подобии языка. – Он повернулся к Йелсон. – После тебя, приятель.

– Я – женщина, – прорычала Йелсон и показала ружьем вниз. – Давай, шевели своей трехстворчатой задницей.

Антиграв скафандра Хорзы был разбит, а для Унаха-Клоспа Ксоксарле был неподъемным, так что пришлось идти пешком. Авигер, как Вабслин и Йелсон, могли лететь, а Бальведа и Хорза попеременно занимали места на паллете. Что же касалось Ксоксарле, то ему все двадцать семь километров до седьмой станции нужно было топать на своих троих.

Они оставили два тела у дверей транзитных труб, чтобы забрать их позднее. Хорза швырнул на пол туннеля бесполезную пластину, когда-то бывшую дистанционным автономником Разума, потом прошелся по ней лучом лазерного ружья.

– Тебе от этого стало лучше? – спросил Авигер.

Хорза посмотрел на старика – тот парил в воздухе на своем антиграве, собираясь вместе с другими направиться в глубь туннеля.

– Вот что я тебе скажу, Авигер. Если хочешь сделать что-нибудь полезное, слетай-ка на этот въездной пандус и пальни пару раз в башку дружка Ксоксарле, чтобы он был мертв на все сто и мы не сомневались.

– Слушаюсь, капитан, – сказал Авигер, издевательски приложил руку к виску и двинулся туда, где лежало тело идиранина.

– Ну, ладно, – сказал Хорза остальным, – тронулись.

Они вошли в пешеходный туннель в тот момент, когда Авигер приземлился на промежуточном уровне пандуса.

Авигер посмотрел на идиранина. Бронированный скафандр его был весь в ожогах и дырах. Одна нога и одна рука отсутствовали, поверхность пандуса вокруг него была покрыта черной коркой засохшей крови. С одной стороны голова идиранина была обожжена, а в том месте, куда Авигер пнул ее, кератин под глазницей треснул. Глаз, мертвый, распахнутый, истекающий чем-то вроде гноя, взирал на Авигера; казалось, что он свободно висит в своей костяной полусфере. Авигер установил режим одиночной стрельбы и навел ружье на мертвую голову. После первого выстрела глаз вылетел из глазницы. После второго под тем, что, видимо, прежде было носом, образовалась дыра, из которой хлынула струя зеленоватой жидкости – прямо на грудь Авигерова скафандра. Он брызнул немного воды из фляжки на зеленое пятно и смыл его.

– Дерьмо, – пробормотал он себе под нос, закидывая ружье на плечо. – Все это… сплошное дерьмо.

– Смотрите!

Они углубились в туннель не больше чем на пятьдесят метров, а Авигер был у входа и направлялся к остальным, когда раздался крик Вабслина. Они остановились, глядя на экран масс-детектора.

Почти в центре густой сетки зеленых линий виднелось серое пятно – след реактора, к которому они уже привыкли: детектор реагировал на ядерное топливо в оставшемся позади поезде.

На самом краю экрана была заметна еще одна аномалия – километрах в двадцати от них, прямо по курсу. Это не было серое пятно или ложный след. Это была резкая, яркая световая точка – звезда на экране.

12 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: ДВИГАТЕЛИ

– …Небеса – как ледяная шуга, ветер пробирает до костей. Большую часть пути для снега было слишком холодно, но один раз за одиннадцать дней и ночей он все же пошел. Мы брели по ледяному полю, пурга выла и кусала, как зверь со стальными челюстями. Кристаллы льда текли сплошным потоком по твердой, замерзшей земле. Ни смотреть сквозь метель, ни дышать в ней было невозможно, даже стоять было невероятно трудно. Мы выдолбили ямку, неглубокую и холодную, и лежали в ней, пока небеса не прояснились… Мы шли пешком – не шли, а плелись, все израненные. Некоторых мы потеряли, когда кровь в них замерзла. Один просто исчез – ночью, в метель. Некоторые умерли от ран. Одного за другим мы теряли наших товарищей и наших слуг. И каждый умолял нас употребить его тело для нашей пользы. У нас было так мало еды, мы все понимали, о чем они ведут речь, мы все были готовы. Есть ли жертва более полная или более благородная?.. Когда вы плакали на этом воздухе, слезы замерзали у вас на лице, издавая треск, как лопнувшее сердце… Горы. Высокие перевалы, на которые мы взбирались, страдая от голода, дыша горьким разреженным воздухом. Снег представлял собой белый порошок, сухой, как пыль. Вдыхая его, ты обмерзал изнутри. Снежные хлопья, срывавшиеся с неровных склонов из-под ног идущих впереди, обжигали горло, как кислотный спрей. Я видел радуги в кристаллических снежно-ледяных занавесях, образующихся после нашего прохода, и начинал ненавидеть эти цвета, замерзающую сухость, разреженный высокогорный воздух и темно-синие небеса… Мы пересекли три ледника и потеряли в трещинах двух наших товарищей. Они провалились глубоко, за пределы видимости и слуха, дальше, чем достигало эхо… Почти в самом центре горного кольца мы вышли к болоту – оно лежало в этом котловане, как конец всем надеждам. Поскольку двигались мы слишком медленно, то впали в некое подобие ступора и не успели спасти нашего кверла, когда вошли туда и нас стало затягивать в топь. Мы полагали, что это невозможно при такой низкой температуре воздуха, под негреющими солнечными лучами. Мы думали, что болото должно быть замерзшим и увиденное нами – лишь иллюзия, что кверл вовсе не провалился навсегда в темную топь, и сейчас в наших глазах прояснится, и он вернется к нам… Мы слишком поздно поняли, что это нефтяное болото: лишь после того, как его смолистые глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы все искали способ пересечь эту топь, мороз стал еще сильнее, и даже это болото оказалось схвачено холодом, и мы быстро перешли на другую сторону… Среди замерзшей воды мы начали умирать от жажды. Растопить снег нам было нечем, кроме наших тел, а если мы принимались есть эту белую пыль, то скоро от холода впадали в прострацию, и тогда речь и шаги замедлялись. Но мы шли и шли, хотя холод изводил нас, когда мы бодрствовали и когда пытались уснуть, а резкое солнце среди полей сверкающей белизны слепило нас, наполняя глаза болью. Ветер хлестал нас, снег пытался нас поглотить, горы, как черный хрусталь, вставали на нашем пути, ясными ночами нас устрашали звезды, но мы продолжали идти… Почти две тысячи километров, представляешь себе, карлик? С минимальным запасом еды, которое мы смогли унести после катастрофы, с тем минимумом оборудования, которое не превратила в металлолом эта зверюга с Барьера, и еще с нашей решимостью. Когда мы оставили линейный крейсер, нас было сорок четыре, двадцать семь – когда мы начали наш путь по снегу: восемь моих соплеменников и девятнадцать меджелей. К концу путешествия нас осталось двое и еще шесть слуг… Тебя удивляет, что мы обрушились на первое же место, где были свет и тепло? Тебя удивляет, что мы брали, а не просили? Мы видели, как отважные воины и их преданные слуги умирают от холода, видели, как в изнурении, словно под тяжестью льда, падают наши товарищи. Мы смотрели в безоблачные, безжалостные небеса мертвой, чужой планеты и спрашивали себя – кто кого будет есть с наступлением рассвета? Поначалу мы шутили на эту тему, но потом, когда позади остались тридцать дней пути и большинство из нас лежали в ледяных оврагах, горных ущельях или в желудках товарищей, это уже не казалось нам смешным. Некоторые из погибших последними, наверно, разуверились в том, что мы идем правильным путем; я думаю, они умерли от отчаяния… Мы убили твоих друзей-гуманоидов, этих мутаторов. Одного из них я убил собственными руками, другой – первый – достался меджелю и погиб во сне. Тот, кто был в пультовой, храбро сопротивлялся, а когда понял, что ему конец, уничтожил немало приборов. Я уважаю его. Был еще один – он затеял схватку в том месте, где у них было хранилище. Он тоже умер с честью. Не стоит сокрушаться о них. Я буду смотреть в лицо своему начальству с правдой в глазах и сердце. Они не станут наказывать меня. Они меня наградят, если я когда-либо предстану перед ними.

Хорза шел по туннелю следом за трехногим идиранином, давая Йелсон отдохнуть от роли конвоира. Хорза попросил Ксоксарле рассказать ему, что случилось с отрядом, добравшимся до планеты внутри животного чайхиртси. Идиранин ответил ему долгим монологом.

– Другая, — сказал Хорза.

– Что ты сказал, гуманоид? – разнесся по туннелю громоподобный голос Ксоксарле.

Он даже не поворачивал голову, разговаривая с Хорзой. Он говорил, обращаясь к воздуху пешеходного туннеля, ведущего на станцию семь; его мощный басовитый голос был слышен и Вабслину, и Авигеру, которые шли в арьергарде маленького пестрого отряда.

– Опять, – устало сказал Хорза в затылок идиранина. – Во сне была убита она, женщина.

– О ней позаботился меджель. Мы положили их в коридоре. Кое-что из их припасов оказалось съедобным. Вкус еды показался нам божественным.

– И когда это случилось?

– Дней восемь назад, думаю. Здесь трудно следить за временем. Мы сразу же попытались соорудить массдетектор, зная, что он нам здорово поможет, но нам это не удалось. У нас было только то, что осталось неповрежденным на базе мутаторов. Большую часть нашего оборудования уничтожила зверюга Барьера, еще кое-что пришлось бросить, когда после схватки с ней мы пустились сюда, кое-что осталось на дороге по мере того, как наши умирали.

– И вы, верно, сочли, что вам крупно повезло, когда так легко нашли Разум.

Хорза не сводил глаз с высокого идиранина, нацелив ружье в его шею. Тот, вероятно, был ранен (Хорза достаточно хорошо знал идиран и по походке Ксоксарле видел, что его мучит боль), но все же представлял опасность. Тем не менее Хорза был готов слушать его – так быстрее шло время.

– Мы знали, что он покалечен. Когда мы нашли его на станции шесть, а он не шелохнулся и ничем не показал, что заметил нас, мы решили, что это явные признаки его повреждения. Нам уже было известно, что на планету прибыли вы; это случилось всего день назад. Мы порадовались удаче, без всякой задней мысли, и стали готовиться к отходу. Вы успели буквально в последнюю минуту. Еще немного, и мы бы запустили этот поезд.

– Скорее превратились бы в радиоактивную пыль, сказал Хорза идиранину.

– Можешь думать, что тебе угодно, карлик. Я знал, что делаю.

– Не сомневаюсь, – скептически заметил Хорза. – Почему вы забрали все оружие с собой и оставили этого меджеля с пустыми руками?

– Мы собирались взять одного из мутаторов живым и допросить его, но у нас не получилось. Тут наша вина, без вопросов. Если бы нам это удалось, мы могли бы быть уверены, что нас никто не опередит. Ведь мы сильно опоздали. Мы взяли с собой все имевшееся оружие и оставили слугу на поверхности с одним только коммуникатором, чтобы…

– Мы не нашли коммуникатора, – прервал его Хорза.

– Отлично. Он должен был его прятать, когда не пользовался им, – сказал Ксоксарле и продолжил: – Итак, все имевшееся оружие мы сосредоточили там, где оно могло понадобиться больше всего. Когда мы поняли, что в туннелях, кроме нас, никого нет, мы послали наверх слугу с оружием для нашего часового. К несчастью, слуга появился там вскоре уже после вашего прибытия.

– Не беспокойся, он хорошо дрался – чуть не снес мне голову.

Ксоксарле рассмеялся. Хорза чуть вздрогнул при звуках этого смеха – тот был не только громок, но и жесток: в голосе Ксоралундры Хорза таких интонаций не слышал.

– Значит, его бедная рабская душа упокоилась в мире, – прогрохотал Ксоксарле. – Его племени не приходится мечтать о большем.

Хорза не позволил делать остановок, пока они не прошли полпути.

Они сидели в пешеходном туннеле и отдыхали. Идиранин находился вдалеке от всех, Хорза – метрах в шести от него, у другой стены, с ружьем наготове. Рядом с ним сидела Йелсон.

– Хорза, – сказала она, посмотрев сначала на его скафандр, потом на собственный, – я думаю, мы можем взять антиграв с моего скафандра – он легко снимается. Его можно приделать к твоему. Вид, может, будет не очень, но работать эта штука будет.

Она посмотрела Хорзе в лицо. Его глаза на мгновение переместились с Ксоксарле на Йелсон и тут же вернулись назад.

– Ничего-ничего, – сказал он. – Оставь его при себе. – Он легонько подтолкнул ее локтем свободной руки и понизил голос. – Ведь ты носишь немного лишнего веса. – Он фыркнул, а потом, изображая боль, потер бок в том месте, куда дала ему тычок Йелсон – довольно сильный, так что Хорзу чуть отбросило в сторону. – Ай-ай, – простонал он.

– Жаль, что я тебе сказала, – пробормотала она.

– Бальведа? – внезапно сказал Ксоксарле, медленно повернув огромную голову и вперив взгляд в пространство туннеля – мимо Хорзы и Йелсон, мимо паллеты и автономника Унахи-Клоспа, мимо Вабслина (который возился с масс-детектором) и Авигера, – туда, где, прислонившись к стене, с закрытыми глазами безмолвно сидела агент Культуры.

– Командир отделения? – сказала Бальведа, открыв свои спокойные глаза и глядя сквозь сумерки туннеля на идиранина.

– Мутатор говорит, что ты из Культуры. Вот в чем он тебя обвиняет. Он убеждает меня, что ты – шпионка. – Ксоксарле наклонил голову, глядя сквозь темную трубу туннеля на женщину, сидящую у закругляющейся стены. – Похоже, ты, как и я, пленница этого гуманоида. Ты и в самом деле то, что он говорит?

Бальведа посмотрела на Хорзу, потом на идиранина – лениво, почти что вяло:

– Боюсь, что так, командир отделения. Идиранин повел головой из стороны в сторону, моргнул и пробормотал:

– Очень странно. Не могу себе представить, почему вы все стараетесь меня обмануть или почему этот гуманоид имеет на вас такое влияние. И то, что он рассказывает, я нахожу маловероятным. Если он и в самом деле на нашей стороне, то это значит, что я противодействовал великому делу и, возможно, даже способствовал вашей, женщина, победе, если только ты и в самом деле та, за кого себя выдаешь. Очень странно.

– А ты подумай об этом, – протянула Бальведа, потом закрыла глаза и снова прислонилась затылком к стене.

– Хорза на своей собственной стороне, а не на чьей-то еще, – сказал из глубины туннеля Авигер.

Обращался он к идиранину, но взгляд его при последних словах был устремлен в сторону Хорзы. После этого он опустил голову, уставившись в пищевой контейнер, откуда добирал последние крошки.

– Все вы такие, – сказал Ксоксарле старику, который не смотрел на него. – Так уж вы устроены. Вам, чтобы чего-нибудь добиться, приходится идти по головам одноплеменников – слишком уж короткий срок отведен вам для жизни во Вселенной. При возможности вы скрещиваетесь, чтобы выживали самые сильные, а слабые вымирали. Порицать вас за это – все равно что пытаться обратить неразумного хищника в вегетарианство. Вы все на своей собственной стороне. Мы – другие. – Ксоксарле посмотрел на Хорзу. – Ты должен согласиться с этим, союзничек-мутатор.

– Вы – другие, это точно, – сказал Хорза. – Но меня интересует только то, что вы сражаетесь с Культурой. В конечном счете вы можете оказаться даром божьим или бичом божьим, но для меня важно, что сейчас вы против ее одноплеменников. – Хорза кивнул в сторону Бальведы, которая улыбнулась, не открывая глаз.

– Весьма прагматичная позиция, – сказал Ксоксарле; Хорза подумал: услышали ли другие насмешливую нотку в голосе гиганта? – Что такого сделала тебе Культура, что ты ее так возненавидел?

– Мне лично – ничего, – сказал Хорза. – Просто я не согласен с ними.

– Бог ты мой, – сказал Ксоксарле. – Вы, гуманоиды, не перестаете меня удивлять.

Он внезапно сгорбился, и из его рта донесся грохочущий низкий звук, будто кто-то дробил камни. Его громадное тело сотрясалось. Ксоксарле повернул голову и сплюнул на пол. Голова его так и осталась в этом положении, и люди, переглянувшись, задались одним и тем же вопросом: насколько серьезно он ранен? Ксоксарле молчал. Он наклонился, рассматривая свой плевок, потом издал какой-то гулкий горловой звук и повернулся к Хорзе. Когда он снова заговорил, голос его зазвучал скрипуче и сипло.

– Да, господин мутатор, ты странный парень. Ты позволяешь своим подчиненным слишком много вольничать. – Ксоксарле посмотрел вдоль туннеля на Авигера, который поднял голову и бросил на идиранина испуганный взгляд.

– Меня это устраивает, – ответил Хорза. Он поднялся, окинул взглядом остальных, размял затекшие ноги.– пора. – Он повернулся к Ксоксарле. – Ну как, сможешь идти?

– Ты меня развяжи, гуманоид, и я побегу так быстро, что тебе не спастись, – пробурчал Ксоксарле. Его громадная фигура распрямилась.

Хорза посмотрел на темное седлообразное лицо идиранина и медленно кивнул.

– Ты лучше думай, как тебе остаться живым, чтобы я мог доставить тебя на флот, Ксоксарле, – сказал Хорза. – Погони и сражения закончились. Теперь мы все ищем Разум.

– Дурная охота, гуманоид, – сказал Ксоксарле. – Позорный конец всего предприятия. Мне стыдно за тебя; правда, ты всего лишь гуманоид.

– Заткнись и топай вперед, – приказала ему Йелсон. Она нажала несколько кнопок на пульте управления своего скафандра и воспарила в воздух, оставшись на одном уровне с головой Ксоксарле.

Идиранин фыркнул, повернулся и пошел по туннелю. Остальные один за другим поднялись и пошли следом.

После нескольких километров пути Хорза заметил, что идиранин стал уставать. Шаги гиганта стали короче, он все чаще и чаще шевелил огромными кератиновыми пластинами своих плеч, словно пытаясь облегчить внутреннюю боль, постоянно потряхивал головой, будто прогоняя дурман. Два раза он поворачивался и плевал на стену. Хорза смотрел на растекавшиеся капли жидкости – на идиранскую кровь.

Наконец идиранин стал хромать, припадать на одну сторону. Теперь за ним опять шел Хорза, передохнувший немного на паллете. Он замедлил шаг, когда заметил, что идиранина начало покачивать, и поднял руку, давая знак остальным. Ксоксарле издал низкий стон, полуповернулся, а потом стал наклоняться набок. Провода на его подкашивающихся ногах натянулись, как струны, он рухнул лицом вперед и остался недвижим.

– О господи, – сказал кто-то.

– Не подходите, – сказал Хорза и осторожно приблизился к длинному телу идиранина, распростертому на полу туннеля.

Он посмотрел на громадную неподвижную голову. Из-под нее сочилась кровь, и на пол уже натекла лужица. К Хорзе подошла Йелсон, направляя ружье на неподвижное существо.

– Он умер? – спросила она.

Хорза пожал плечами. Он стал на колени и обнаженными пальцами прикоснулся к телу идиранина в точке около шеи, где иногда можно было почувствовать устойчивый ток крови, но ничего не ощутил. Он приподнял и опустил веко идиранина.

– Не думаю. – Хорза прикоснулся к темной лужице крови. – Похоже, у него сильное внутреннее кровотечение.

– И что мы можем сделать? – спросила Йелсон.

– Почти ничего. – Хорза задумчиво потер подбородок.

– Может, ввести ему какой-нибудь антикоагулянт? – предложил Авигер, стоявший у угла паллеты, на которой восседала Бальведа, спокойно наблюдавшая за сценой своими темными глазами.

– Наши медикаменты на них не действуют, – сказал Хорза.

– Кожный спрей, – сказала Бальведа, и все посмотрели на нее. Она кивнула, глядя на Хорзу. – Если есть медицинский спирт и кожный спрей, надо смешать их в равных пропорциях. Если у него повреждения пищеварительного тракта, это ему поможет. А если повреждена дыхательная система, то ему конец. – Бальведа пожала плечами, не отрывая взгляда от Хорзы.

– Ну ладно, давай сделаем что-нибудь: не стоять же тут целый день, – вмешалась Йелсон.

– Стоит попробовать, – сказал Хорза. – Его нужно посадить, если мы хотим налить раствор ему в горло.

– Это, – устало произнес автономник под паллетой, – несомненно, относится ко мне.

Он выплыл вперед и поставил паллету у ног Ксоксарле; Бальведа спустилась на пол. Автономник подплыл к Йелсон и Хорзе, стоявшим у тела идиранина.

– Я помогу автономнику, – сказал Хорза, посмотрев на Йелсон и положив в сторону свое ружье. – А ты держи его под прицелом.

Вабслин, стоявший на коленях на полу туннеля и колдовавший с масс-детектором, вдруг тихонько присвистнул себе под нос. Бальведа тихонько обошла паллету сзади – посмотреть, что произошло.

– Вот он, – улыбнулся ей Вабслин, показывая на яркую белую точку на зеленой сетке экрана. – Ух, какой красавец!

– Ты думаешь, это станция семь?

Тонкие плечи Бальведы ссутулились; она засунула руки глубоко в карманы куртки и наморщила нос, разглядывая изображение на экране. Она чувствовала свой запах.

Все они, не мывшись столько времени, пахли по-животному. Вабслин кивал головой.

– Скорей всего, – сказал он агенту Культуры.

Хорза и автономник пытались усадить обмякшего идиранина. Авигер устремился к ним на помощь, снимая на ходу шлем.

– Скорей всего, – пробормотал Вабслин, обращаясь больше к себе, чем к Бальведе.

Ружье съехало с его плеча; Вабслин снял его и, нахмурившись, уставился на заклинивший барабанчик, который натягивал ремень. Он положил оружие на паллету и снова принялся возиться с масс-детектором. Бальведа подошла чуть ближе и заглянула через плечо инженера. Вабслин поднял голову, посмотрел на нее, потом на Хорзу и автономника Унаха-Клоспа, которые с трудом поднимали идиранина с пола. Вабслин застенчиво улыбнулся, встретившись взглядом с ней, и отодвинул лазерное ружье подальше. Бальведа тоже улыбнулась ему – чуть заметно – и отошла назад. Она вытащила руки из карманов и сложила их на груди, наблюдая за работой Вабслина со стороны.

– Тяжелый, сукин сын, – выдохнул Хорза, которому с помощью Унаха-Клоспа и Авигера удалось наконец усадить Ксоксарле, прислонив его спиной к стене.

Массивная голова идиранина безжизненно свесилась на грудь, из уголка громадного рта сочилась жидкость. Хорза и Авигер выпрямились. Авигер со стоном вытянул руки.

Ксоксарле казался мертвым, но лишь секунду или две – не больше.

Потом словно какая-то колоссальная сила оторвала его от стены. Он метнулся вперед и в сторону; одна его рука стукнула в грудь Хорзы, и мутатор отлетел, ударившись о Йелсон. В то же время частично связанные ноги идиранина выпрямились, и он прыгнул от группы людей, стоявших перед паллетой, – мимо Авигера (которого он отбросил к стене туннеля) и Унаха-Клоспа (его Ксоксарле швырнул об пол другой рукой) – к паллете.

Ксоксарле налетел на паллету; его поднятая рука и массивный кулак опустились. Рука Вабслина даже не успела потянуться к его ружью.

Идиранин со всей силой опустил кулак, одним ударом сокрушив масс-детектор. Другой рукой он ухватил лазерное ружье. Вабслин инстинктивно метнулся назад, ударившись о Бальведу.

Рука Ксоксарле обхватила лазерное ружье, как капкан обхватывает ногу животного. Идиранин крутанулся в воздухе над разбитым детектором и повернул ружье в ту сторону, где Хорза, Йелсон и Авигер все еще пытались встать на ноги, а Унаха-Клосп только-только начал двигаться. Ксоксарле замер и прицелился в Хорзу.

Унаха-Клосп врезался в нижнюю челюсть идиранина, точно маленький, аэродинамически неудачный снаряд, отчего Ксоксарле приподнялся над паллетой, шея его вытянулась, все три ноги соединились, а руки разошлись в стороны. Идиранин с грохотом приземлился близ Вабслина и больше не шевелился.

Хорза нагнулся и поднял свое ружье. Йелсон кинулась вниз, уклонившись в сторону, и направила ружье на идиранина. Вабслин сел. Бальведа, сбитая им, поднялась на ноги. Прижав руку ко рту, она стояла и глядела вниз – туда, где над лицом Ксоксарле парил Унаха-Клосп. Авигер потер голову инедовольно посмотрел на стену.

Хорза подошел к идиранину. Глаза Ксоксарле были закрыты. Вабслин вырвал свое ружье из полуразжатых пальцев гиганта.

– Неплохо, автономник, – кивнул ему Хорза.

Тот повернулся к нему.

– Унаха-Клосп, с вашего разрешения, – раздраженно сказал автономник.

– Ладно, – вздохнул Хорза. – Хорошая работа, Унаха-Клосп.

Он подошел проверить запястья Ксоксарле. Провода были разорваны. Провода на ногах оставались целы, но те, что связывали руки, были порваны, как нитки.

– Я его не убил, а? – спросил Унаха-Клосп. Хорза, прижав дуло своего ружья к голове идиранина, отрицательно покачал головой.

Тело Ксоксарле начало дрожать, веки дрогнули.

– Нет, я не мертв, мои маленькие друзья, – прогремел идиранин, и его скрежещущий, скрипучий смех гулко разнесся по туннелю. Он медленно приподнялся.

Хорза пнул его в бок.

– Ты…

– Карлик! – рассмеялся Ксоксарле, не давая Хорзе закончить фразу. – Вот, значит, как ты обходишься с союзниками? – Идиранин потер челюсть, двигая потрескавшимися кератиновыми пластинами. – Я покалечен, громогласно заявил он, а потом снова разразился смехом; его седловидная голова наклонилась к обломкам, лежащим на паллете. – Но намного меньше, чем твой драгоценный масс-детектор!

Хорза сунул ружье под нос идиранину.

– Мне бы следовало…

– Тебе бы следовало снести мне голову. Я это знаю, мутатор. Я тебе уже говорил – сделай это. Почему же ты не делаешь?

Хорза затаил дыхание, палец его замер на спусковом крючке. Потом он заорал – прокричал что-то без слов и без смысла сидящей перед ним фигуре – и зашагал прочь, мимо паллеты.

– Свяжите этого сукина сына! – взревел он, проходя мимо Йелсон, которая резко обернулась ему вслед.

Потом она повернулась назад, чуть тряхнув головой, и принялась смотреть, как Авигер и Вабслин, который время от времени бросал скорбные взгляды на останки масс-детектора, привязывают руки идиранина к телу несколькими витками провода. Ксоксарле все еще сотрясался от смеха.

– Думаю, этот детектор засек мою массу! Массу моего кулака! Ха-ха!

– Надеюсь, кто-нибудь уже сказал этому трехногому мешку с дерьмом, что у нас есть еще один масс-детектор – в моем скафандре, – сказал Хорза, когда Йелсон догнала его.

Она посмотрела назад через плечо:

– Да, я ему сказала, но, кажется, он не поверил. – Йелсон взглянула на Хорзу. – Разве твой датчик работает?

Хорза посмотрел на запястный экранчик.

– На таком расстоянии – нет, но включится, когда мы подойдем поближе. Не беспокойся, мы его непременно найдем.

– Я не беспокоюсь, – сказала Йелсон. – Ты как – собираешься вернуться и идти с нами?

Она снова оглянулась на остальных. Ксоксарле, все еще время от времени давясь от смеха, шел впереди, за ним – Вабслин, державший идиранина под прицелом парализатора. Бальведа сидела на паллете. Замыкал шествие Авигер.

Хорза кивнул.

– Да. Давай подождем здесь.

Он остановился. Йелсон, которая шла почти без помощи антиграва, тоже остановилась.

Они придвинулись к стене туннеля, когда Ксоксарле подошел ближе.

– Как твои дела? – спросил Хорза женщину.

– Йелсон пожала плечами.

– Прекрасно. А твои?

– Я хотел узнать… – начал было Хорза.

– Я знаю, что ты хотел узнать, – сказала Йелсон, и я ответила – прекрасно. Прекрати это занудство. – Она улыбнулась ему. – Договорились?

– Договорились, – сказал Хорза, наводя ружье на Ксоскарле, проходящего мимо.

– Заблудился, мутатор? – прогрохотал гигант.

– Иди-иди, – сказал Хорза и зашагал рядом с Вабслином.

– Извини, что я положил ружье на паллету, – сказал инженер. – Это было глупо.

– Бог с ним, – сказал Хорза. – Ему нужен был детектор, а не ружье. А уж ружье стало приятной неожиданностью. Ну, как бы то ни было, автономник нас спас.

Хорза фыркнул носом; это было похоже на смешок. «Автономник нас спас», – сказал он сам себе и покачал головой.

… – ах, моя душа, моя душа, теперь все темнота. теперь я умираю, теперь я ухожу, и ничего не останется от меня. мне страшно. великий, пожалей меня, как мне страшно. никаких победных снов; я слышал. только моя смерть. темнота и смерть. мгновение, когда все становится одним, миг уничтожения. я проиграл; я слышал, и теперь я знаю. проиграл. смерть слишком хороша для меня. забвение как прощение. больше, чем я заслуживаю, гораздо больше. я не могу сдаться, я должен держаться, потому что я не заслуживаю быстрой добровольной смерти. мои товарищи ждут, но они не знают, что я проиграл так безнадежно. я не достоин того, чтобы соединиться с ними. мой клан должен рыдать.

ах эта боль… темнота и боль…

Они добрались до станции.

Над платформой возвышался поезд Командной системы. Его темное, длинное тело посверкивало от огней, освещавших путь тем, кто вошел на станцию.

– Ну вот, наконец-то, – сказал Унаха-Клосп и остановился, давая Бальведе сойти с паллеты, потом поставил ее, полную припасов и материалов, на пыльный пол.

Хорза приказал идиранину встать у ближайшего мостика над рельсами, к которому и привязал его.

– Ну, – обратился Ксоксарле к привязывавшему его Хорзе, – так что насчет твоего Разума, карлик? – Он, словно взрослый на нашалившего ребенка, укоризненно посмотрел сверху вниз на гуманоида, который обматывал проводом его тело. – Где же он? Что-то я его не вижу.

– Терпение, командир, – сказал Хорза, завязывая провод и проверяя его на прочность, потом сделал шаг назад. – Удобно? – спросил он.

– Мои кишки болят, челюсть сломана, в ладонь впились осколки твоего масс-детектора, – сказал Ксоксарле. – А еще во рту у меня жжет – там, где я откусил себе кусок мяса, чтобы убедительно плевать кровью. А в остальном я в порядке. Спасибо, союзничек. – Ксоксарле, как мог, поклонился Хорзе.

– Только никуда не уходи. – Хорза язвительно улыбнулся.

Он оставил Йелсон сторожить Ксоксарле и Бальведу, а сам вместе с Вабслином отправился в пультовую.

– Я проголодался, – заявил Авигер, сел на паллету и взял пищевую плитку.

Оказавшись в пультовой, Хорза несколько секунд рассматривал рубильники, переключатели и счетчики, потом начал настройку.

– Я, гм-м… – начал Вабслин, почесывая лоб через откинутый щиток своего шлема. – Я все хотел спросить… насчет масс-детектора в твоем костюме… Он работает?

Слабо засветилась одна контрольная группа – приблизительно двадцать приборов. Хорза обвел их взглядом, потом сказал:

– Нет. Я уже проверял. Он немного реагирует на поезд, и все. Это началось километра за два до станции. Либо после уничтожения корабельного детектора чертов Разум переместился, либо мой детектор плохо работает.

– Вот черт, – вздохнул Вабслин.

– Да ладно. – Хорза перевел несколько выключателей в рабочее положение. Засветились новые приборы. – Давай-ка включим питание. Может, потом что-нибудь придумаем.

– Ага, – кивнул Вабслин.

Он бросил взгляд назад через открытые двери помещения, словно проверяя, не загорелся ли там свет. Но увидел он только неясные очертания Йелсон, стоявшей спиной к нему, на темной платформе. Чуть дальше смутно виделась часть поезда – огромного, высотой в три этажа.

Хорза подошел к другой стене и включил несколько рубильников. Он постучал ногтем по двум-трем циферблатам, бросил взгляд на ярко вспыхнувший экран, потер руки и поднес большой палец к кнопке на центральной консоли:

– Ну, кажется, всё.

Он нажал кнопку пальцем.

– Да!

– Ура!

– Получилось!

– Ну, если хочешь знать, давно было пора.

– Вот, значит, карлик, как это делается…

– …Черт! Если бы я знал, что у нее такой цвет, ни за что бы не стал есть…

Хорза слышал голоса остальных. Глубоко вздохнув, он повернулся к Вабслину. Коренастый инженер стоял в ярко освещенной пультовой, мигая отвыкшими от света глазами. Он улыбнулся.

– Класс, – сказал он и обвел взглядом помещение, продолжая кивать. – Класс. Наконец-то.

– Отлично, Хорза, – сказала Йелсон.

Хорза слышал, как другие выключатели, более крупные, автоматически переходят в рабочий режим, двигаясь где-то у него под ногами. Пультовая наполнилась гудением, а воздух вокруг них – запахом горящей пыли, похожим на теплый дух проснувшегося животного. В пультовую проникал и свет со станции. Хорза и Вабслин проверили еще несколько приборов и вышли из помещения.

Станция была залита ярким светом. Все сверкало. На серо-черных стенах отражался свет путевых огней и осветительных панелей на потолке. Поезд Командной системы, впервые представший перед ними во всей красе, заполнял всю станцию – сверкающий металлом монстр, напоминающий громадную андроидную версию рассеченного насекомого.

Йелсон сняла шлем, провела руками по ежику волос и оглянулась, щурясь от яркого бело-желтого света с потолка.

– Итак, – сказал Унаха-Клосп, подплывая к Хорзе; его корпус посверкивал в резком свете. – Где же находится то устройство, которое мы ищем? – Он завис рядом с лицом Хорзы. – Детектор вашего скафандра видит его? Он здесь? Мы его нашли?

Хорза отмахнулся от машины.

– Дай мне немного времени, автономник. Мы только-только добрались. Питание я подал, как обещал, разве нет?

Он прошел мимо Унаха-Клоспа, за ним последовали Йелсон, которая то и дело оглядывалась, и Вабслин, тоже смотревший во все глаза – главным образом на посверкивавшие бока поезда. Станция заполнилась гудением работающих вхолостую двигателей, шипением вентиляторов и системы циркулирования воздуха. Унаха-Клосп перевернулся и обратился лицевой частью к Хорзе, оставаясь на уровне его головы.

– Что вы хотите этим сказать? Ведь вам нужно только посмотреть на экран – показывает он Разум или нет.

Автономник приблизился и чуть опустился, заглядывая на кистевой экранчик скафандра Хорзы, но тот от него отмахнулся.

– Тут реактор создает помехи. – Хорза посмотрел на Вабслина. – Но мы сообразим, что делать.

– А ты пока осмотри ремонтную зону, проверь все места, – сказала машине Йелсон. – Займись чем-нибудь полезным.

– Он просто не работает, да? – сказал Унаха-Клосп, который не отставал от Хорзы, заглядывая ему в глаза и отступая перед ним. – Этот трехногий фанатик расплющил масс-детектор, и теперь мы как слепые; все, что мы делали, – впустую, да?

– Нет, – раздраженно ответил Хорза, – не как слепые. Мы его отремонтируем. А теперь как насчет того, чтобы для разнообразия заняться чем-нибудь полезным?

– Для разнообразия? – повторил Унаха-Клосп, вкладывая в эти слова немало чувства. – Значит, для разнообразия? Вы забываете, кто спас вас всех в туннеле, когда наш маленький идиранин пошел вразнос?

– Хорошо, автономник, – сказал Хорза, стиснув зубы. – Я тебя уже поблагодарил. А теперь осмотри станцию – может, увидишь что-нибудь.

– Что-нибудь вроде Разума, которого вы не можете обнаружить своим разбитым масс-детектором. А чем вы все собираетесь заниматься, пока я буду осматривать станцию?

– Отдыхать, – сказал Хорза. – И думать.

Он остановился перед Ксоксарле и осмотрел его путы.

– Вот замечательно, – язвительно усмехнулся Унаха-Клосп. – Много пользы было от вашего думания…

– Черт тебя задери, Унаха-Клосп! – сказала Йелсон, тяжело вздыхая. – Уходи или оставайся, но только заткнись.

– Понял! Договорились! – Унаха-Клосп отлетел от них в сторону и взмыл к потолку. – Тогда я пойду и где-нибудь потеряюсь. Я должен был бы…

Он говорил на лету. Хорза закричал, перекрывая голос автономника:

– Пока ты не улетел: не слышишь никаких сигналов тревоги?

– Что? – резко остановился Унаха-Клосп.

Вабслин изобразил на лице деланно-озабоченное выражение и оглядел блестящие от огней стены станции, словно пытаясь услышать те частоты, которые не в силах было различить его ухо.

Унаха-Клосп помолчал несколько мгновений, потом сказал:

– Нет. Никаких сигналов тревоги. Я ухожу. Проверю другой поезд. Вернусь, когда решу, что вы пришли в более благодушное настроение.

Он развернулся и полетел прочь.

– Доролоу могла бы уловить тревожные сигналы, пробормотал Авигер, но никто не расслышал его слов.

Вабслин посмотрел на поезд, сверкающий в станционных огнях, – и, подобно поезду, казалось, засветился изнутри.

… – что это? это свет? может, мне кажется? может, я умираю? неужели я умираю? неужели я умираю так скоро? я думал, у меня еще есть какое-то время и я не заслуживаю…

свет! это свет!

Я снова вижу!

Приклеенное к холодному металлу его собственной засохшей кровью, тело его, искалеченное и умирающее, надтреснуло и повернулось. Он открыл, насколько мог, единственный оставшийся глаз. Слизистая оболочка высохла, и ему пришлось моргнуть несколько раз, чтобы лучше видеть.

Его тело было темной и чужой страной боли, континентом муки.

… – Один оставшийся глаз. Одна рука. Ноги нет – как срезало. Одна онемела и парализована, другая сломана (он проверил, чтобы убедиться, пытаясь пошевелить этой конечностью; боль огнем пронзила его, словно молния, вспыхнувшая над темной землей – над его истерзанным телом) и мое лицо… мое лицо…

Он чувствовал себя как раздавленное насекомое, брошенное детьми после жестоких дневних игр. Они решили, что он мертв, но природа создала его не похожим на них. Несколько дыр в теле – ничего страшного, оторванная конечность… его кровь не фонтанировала, как у них, когда отрывалась нога или рука (он вспомнил видеозапись: как рассекают на части человека), и воин не испытывал шока, у него внутри не было ничего, подобного их жалким, мягким, уязвимым системам. Он получил выстрел в лицо. Но луч или пуля не пробили внутреннюю кератиновую пластину, защищающую мозг, и не повредили его нервы. Точно так же, хотя его глаза были размозжены, другая сторона лица осталась целой, и он все еще мог видеть.

Свет был слишком ярок. Зрение его прояснилось, и он, не шевелясь, смотрел на сводчатый потолок станции.

Он чувствовал, что медленно умирает: внутреннее знание, которого у них опять же не было. Он чувствовал медленное внутреннее кровотечение, ощущал, как растет давление в его груди, как сквозь трещины в кератине медленно выходят жизненные соки. Остатки скафандра должны были ему помочь – но не спасти. Он чувствовал, как медленно выходят из строя его внутренние органы – слишком много дыр в перегородках между системами. Желудок уже никогда не переварит его последнюю еду, а передний легочный мешок (обычно содержавший запас гиперокисленной крови на тот случай, если тело израсходует последнюю энергию) опустошался, его драгоценная жидкость бездарно расходовалась в безнадежном сражении, которое вело его тело против падающего давления крови.

Умираю… я умираю… Какая разница – при свете или в темноте?

О Великий, о мои павшие товарищи, мои дети, моя подруга… лучше ли вам видно меня в этом чужом сиянии из дальних глубин?

Меня зовут Квайанорл, о Великий, и…

Когда он попытался шевельнуть раздробленной ногой, его посетила мысль – ярче, чем боль, ярче, чем безмолвное, неистовое сияние станции.

Они сказали, что направляются на станцию семь.

Это было последнее, что он помнил, если не считать фигуры одного из них, летящего к нему по воздуху. Этот, наверно, и выстрелил ему в лицо; он не помнил, как это случилось, но, видимо, так оно и было… Послали, чтобы добить его. Но он остался жив, и его посетила одна мысль. Воплотить ее было нелегко, даже если он даст ей ход, если сможет двинуться с места, если все получится… нелегко во всех смыслах… Но по крайней мере он будет делать хоть что-то, как и подобает погибающему воину, что бы с ним ни случилось. Результат будет стоить боли.

Он быстро двинулся с места, чтобы не успеть передумать. Он знал, что времени у него мало (может, он уже опоздал…). Боль пронзила его, как меч.

Из разбитого, окровавленного рта исторгся крик.

Никто его не услышал. Крик эхом разнесся по ярко освещенной станции, потом наступила тишина. Тело его пульсировало от болевой волны, но теперь он почувствовал, что освободился, – кровяная корка, удерживавшая его, сломалась. Он мог двигаться. В этом свете он мог двигаться.

Ксоксарле, если ты все еще жив, то, может, скоро у меня найдется для наших друзей маленький сюрприз…

– Автономник?

— Что?

– Хорза хочет знать, что ты делаешь. – Йелсон говорила в коммуникатор шлема, глядя на мутатора.

– Обследую поезд – тот, что в ремонтной зоне. Если бы что-нибудь нашел, непременно сообщил бы. Ну как, детектор на скафандре заработал?

Хорза скорчил гримасу, глядя на шлем на коленях у Йелсон, потом протянул руку и выключил коммуникатор.

– Он прав, да? – сказал сидевший на паллете Авигер. – Твой детектор не работает?

– Да тут реактор поезда мешается. Только и всего. Мы с этим разберемся, – сказал Хорза, но, судя по скептическому выражению на лице старика, ни в чем его не убедил.

Хорза, чувствовавший себя усталым и опустошенным, открыл канистру с питьем. Он испытывал разочарование – хотя питание ему и удалось включить, но Разума он так и не нашел. Он проклинал разбитый масс-детектор, Ксоксарле и Разум. Он не знал, где находится эта проклятая машина, но был исполнен решимости найти ее. Но сейчас он хотел одного – сесть и расслабиться. Нужно было собраться с мыслями. Он потер голову в том месте, где ушиб ее при столкновении на станции шесть; голова постоянно давала знать о себе, ныла изнутри. Ничего серьезного, но если он не сможет отвлечься от этой боли, то она будет мешать ему и не даст сосредоточиться.

– Ты не считаешь, что нам лучше обыскать поезд? – сказал Вабслин, голодным взглядом окинув сверкающую поверхность корпуса.

Хорза улыбнулся при виде восторженного выражения на лице инженера.

– Ну да, почему бы и нет? – сказал он. – Давай, начинай.

Он кивнул ухмыляющемуся Вабслину, который проглотил последний кусок пищевой плитки и схватил свой шлем.

– Отлично. Идет. Прямо сейчас и начну, – сказал Вабслин и быстро пошел мимо неподвижного Ксоксарле по въездному пандусу и дальше – внутрь поезда.

Бальведа стояла спиной к стене, засунув руки в карманы. Она улыбнулась, глядя, как Вабслин исчезает в чреве поезда.

– Хорза, ты позволишь ему вести эту штуковину? – сказала она.

– Кому-то придется ее вести, – сказал Хорза. – Если мы хотим найти Разум, нам придется немного поездить.

– Замечательное развлечение, – сказала Бальведа. – Мы могли бы ездить тут кругами до бесконечности.

– Без меня, – сказал Авигер, отворачиваясь от Хорзы и глядя на агента Культуры. – Я возвращаюсь на «ТЧВ». Не собираюсь я искать этот чертов компьютер.

– Хорошая мысль. – Йелсон поглядела на старика. – Мы могли бы сделать тебя кем-то вроде конвоира и послать наверх вместе с Ксоксарле. Только ты и он.

– Я пойду один, – понизив голос, ответил Авигер, избегая взгляда Йелсон. – Я не боюсь одиночества.

Ксоксарле прислушивался к чужой речи. Такие писклявые, скрипучие голоса. Он снова проверил свои путы. Провод на плечах, бедрах и запястьях на несколько миллиметров врезался в кератин. Он чувствовал туповатую боль, но это можно было пережить. Он потихоньку вгрызался в провод, перетирал его со всей своей силой в тех местах, где тот натянулся сильнее всего: он намеренно истирал роговое вещество, защищавшее тело. Когда его привязывали, он набрал в грудь побольше воздуха и напряг все свои мускулы, что дало ему минимальный простор для движения. Но этого простора требовалось чуть больше, если он хотел получить хоть какую-то возможность освободиться от пут.

У него не было плана, он не представлял себе, сколько прошло времени, не знал, когда представится возможность, но что еще ему оставалось? Стоять там, как чучело, как пай-мальчик? А эти ползучие мягкотелые черви тем временем будут почесывать свою тонкую кожу и пытаться найти Разум. Нет, воин не может позволить себе такого, он зашел слишком далеко, видел слишком много смертей…

– Эй! – Вабслин открыл маленькое окошко на верхнем этаже поезда и высунулся из него. – Эти лифты работают! Я поднялся на одном из них! Все действует!

– Ура! – махнула ему Йелсон. – Отлично, Вабслин.

Инженер исчез в окне и отправился в путешествие по поезду, проверяя, тестируя, исследуя оборудование и пульты управления.

– Впечатляет, правда? – сказала Бальведа, обращаясь ко всем сразу. – С поправкой на время.

Хорза кивнул, медленно оглядывая поезд. Он сделал последний глоток из контейнера, положил его на паллету и встал.

– Да, впечатляет. Только что-то им это не очень помогло.

Квайанорл тащился вверх по пандусу.

В атмосфере станции висела пелена дыма, почти неподвижная в застоявшемся воздухе. Правда, в поезде работала вентиляция, и внутри серо-голубой дымки наблюдалось некоторое движение – в тех местах, где через открытые окна и двери из вагонов выдувало едкий туман. Он замещался воздухом, который засасывали внутрь поезда системы кондиционирования и фильтрации.

Квайанорл тащился через куски и целые фрагменты стены, обломки поезда и даже через части собственного скафандра. Движение давалось ему нелегко и было медленным; к тому же он боялся, что умрет, даже не успев добраться до поезда.

От ног не было никакой пользы. Может быть, ему было бы легче, если бы и две другие оторвало целиком.

Он полз с помощью одной целой руки, хватаясь за кромку пандуса и подтягивая себя изо всех сил.

После каждого движения тело его пронзала мучительная боль. Он рассчитывал, что с каждым подтягиванием боль будет уменьшаться, но этого не происходило; ему казалось, что в те – слишком долгие – секунды, когда он волочил свое переломанное, кровоточащее тело по усыпанному осколками пандусу, вдоль его кромки, все сосуды в организме наполнялись кислотой. Он тряс головой и бормотал что-то себе под нос. Он чувствовал, как кровь вытекает сквозь трещины в теле, которые слегка залечились, пока он лежал без движения, а теперь снова разошлись. Он чувствовал, как слезы сочатся из единственного глаза, ощущал медленный ток целительной жидкости в том месте, где находился второй глаз, теперь вырванный.

Перед ним сквозь яркий туман светилась дверь; через нее шел слабый воздушный поток, образуя в дыму вихри. Ноги тащились следом за телом, а грудь скафандра пропахала небольшую борозду в обломках на поверхности пандуса. Вновь и вновь он хватался за кромку пандуса, подтягивая себя.

Он старался не кричать – не потому, что боялся быть услышанным, ведь здесь никого не было; всю его жизнь, с того момента, когда он впервые самостоятельно встал на ноги, его учили страдать молча. Он пытался; он помнил, как гнездовой кверл и родительница-мать учили его не кричать и как ему было стыдно ослушаться их, но иногда у него не получалось. Иногда боль выдавливала из него крик.

На потолке станции горели не все световые панели – часть их была разбита случайными выстрелами. Он видел дыры и царапины в сверкающем корпусе поезда и не мог себе представить, насколько этот поезд поврежден, но остановиться уже не мог. Он должен был продолжать.

Он слышал поезд. Он прислушивался к нему, как охотник – к дикому зверю. Поезд был живым: покалеченным – судя по звуку некоторых двигателей, они были повреждены, – но живым. Умирал не поезд, а он, но он был исполнен решимости сделать все, чтобы поймать этого зверя.

– Что скажешь? – спросил Хорза Вабслина.

Он нашел инженера под одним из вагонов поезда – тот висел вверх ногами, проверяя ходовую часть. Хорза попросил Вабслина взглянуть на маленький прибор в грудной части его скафандра, где и находился масс-детектор.

– Не знаю, – сказал Вабслин, покачав головой. Щиток его шлема был опущен, и Вабслин с помощью экрана увеличивал изображение детектора. – Он слишком мал. Чтобы его толком обследовать, необходимо взять его на «ТЧВ». У меня с собой нет всех нужных инструментов. Никаких явных повреждений не видно. Может быть, на него воздействуют реакторы.

– Черт! Значит, придется искать, – сказал Хорза. Вабслин закрыл маленькое смотровое окошко на груди его скафандра, откинулся назад и поднял щиток шлема.

– Проблема только в том, – мрачно произнес он, что если дело в помехах от реактора, то отправляться на поиски Разума в поезде не имеет смысла. Нам нужно воспользоваться транзитной трубой.

– Сначала мы обыщем станцию, – сказал Хорза и встал.

Через окно на другой стороне платформы он видел Йелсон – та стояла, наблюдая за Бальведой, которая ходила взад-вперед по туннелю. Авигер по-прежнему сидел на паллете. Ксоксарле стоял, привязанный к опоре въездного пандуса.

– А что, если я поднимусь в кабину машиниста? – спросил Вабслин.

Хорза посмотрел в широкое, открытое лицо инженера.

– Давай, почему нет? Только не пытайся пока сдвинуть его с места.

– Хорошо, – сказал Вабслин со счастливым видом.

– Мутатор, – сказал Ксоксарле Хорзе, спускавшемуся по пандусу.

– Что?

– Провода. Они слишком туго затянуты. Врезаются в меня.

Хорза внимательно осмотрел провода, которыми были обвязаны руки идиранина.

– Вот беда, – сказал он.

– Они врезаются мне в плечи, в ноги и запястья. Если это будет продолжаться, они перетрут мои кровеносные сосуды. Не хотелось бы умирать такой некрасивой смертью. Лучше выстрели мне в голову: это медленное перерезание недостойно воина. Я говорю это тебе только потому, что начинаю верить твоим словам – ты, кажется, в самом деле собираешься доставить меня на флот.

Хорза зашел за спину Ксоксарле, чтобы посмотреть, как провода впиваются в запястья идиранина. Тот говорил правду: провода вошли в него, как забор – в кору дерева. Мутатор нахмурился.

– Я такого никогда не видел, – сказал он неподвижному затылку идиранина. – Ты что это задумал? На самом деле твоя кожа гораздо прочнее.

– Ничего я не задумал, гуманоид, – устало сказал Ксоксарле и тяжело вздохнул. – Тело мое искалечено и пытается восстановиться. Стараясь восстановить поврежденные органы, оно по необходимости становится более податливым, менее жестким. Но если ты мне не веришь, забудь об этом. Только помни, что я тебя предупреждал.

– Я подумаю об этом, – сказал Хорза. – Если станет совсем худо – крикни мне.

Он отступил от опоры, сойдя на пол, и направился к остальным.

– Мне придется подумать об этом, — тихо сказал Ксоксарле. – Воины никогда не «кричат» оттого, что им больно.

– Ну что, – спросила Йелсон у мутатора, – Вабслин там счастлив?

– Ему не терпится сесть на место машиниста, – сказал ей Хорза. – Что делает автономник?

– Обследует другой поезд.

– Ну и пусть, – сказал Хорза. – А мы с тобой давай осмотрим станцию. Авигер, ты как? – Он посмотрел на старика, который маленькой пластмассовой палочкой выковыривал остатки еды между зубов.

– Чего? – спросил Авигер, подозрительно глядя на мутатора.

– Приглядывай за идиранином. Мы тут осмотрим станцию.

Авигер пожал плечами.

– Ладно. Чего уж там. Мне сейчас все равно некуда идти. – Он посмотрел на кончик пластмассовой палочки.

Он вытянул руку, ухватился за кромку пандуса и подтянулся. Он двигался вперед на волне боли. Ухватился за край вагонной двери и снова подтянулся. Соскользнул по обломкам с пандуса на пол вагона.

Переправив все тело внутрь, он решил отдохнуть.

Кровь бурлила у него в голове.

Рука сильно устала и болела. Отдохнуть он решил не из-за острой, скребущей боли от ранений, хотя она и беспокоила его все больше. Он боялся, что рука откажет ему, что она слишком ослабнет, не сможет ни за что хвататься и тащить его дальше.

По крайней мере, теперь ему предстояло двигаться по горизонтали. Ему оставалось протащить себя через полтора вагона, но наклонов на его пути не было. Он попытался оглянуться, посмотреть назад, оценить пройденное расстояние, но сумел бросить лишь мимолетный взгляд, и голова его тут же упала. На пандусе среди обломков остался кровавый след – словно швабру окунули в алую краску и провели ею по пыльной и захламленной металлической поверхности.

Оглядываться не имело смысла. Его путь лежал только вперед, и времени у него почти не оставалось. Через полчаса, а то и меньше он будет мертв. Он протянул бы дольше, останься он лежать на пандусе, – движение укоротило отмеренный ему срок, ускорило истечение соков, дававших ему силу и жизнь.

Он потащил себя к коридору, который тянулся вдоль вагона.

Две бесполезные, разбитые ноги волочились за ним, оставляя за собой тонкую струйку крови.

– Мутатор!

Хорза нахмурился. Они с Йелсон собирались осмотреть станцию. Идиранин позвал Хорзу, когда тот находился всего в двух шагах от паллеты. Теперь на ней сидел сытый Авигер, направив ружье в сторону Бальведы; агент Культуры продолжала мерить шагами станцию.

– Что, Ксоксарле? – спросил Хорза.

– Эти провода – они скоро перережут меня. Я говорю об этом только потому, что до сего времени ты усиленно старался сохранить мне жизнь. Было бы жаль умереть случайно, по недосмотру. Конечно, если твои дела такие важные, то занимайся ими, прошу тебя.

– Ты хочешь, чтобы я ослабил провода?

– Совсем чуть-чуть. Понимаешь, в них нет ни капли слабины, и было бы здорово, если бы я мог дышать, не рассекая себя.

– Если ты попытаешься предпринять что-нибудь и на этот раз, – сказал Хорза идиранину, подходя поближе к нему и направляя ружье ему в лицо, – я отстрелю тебе руки и все три ноги, а то, что останется, привяжу к паллете.

– Твои угрозы и твоя жестокость убеждают меня, гуманоид. Ты явно знаешь, с каким презрением мы относимся к протезам, даже если они – следствие боевых ранений. Я буду вести себя смирно. Ты только ослабь немного провода, как подобает хорошему союзнику.

Хорза чуть ослабил провода в тех местах, где они врезались в тело идиранина. Тот чуть пошевелился и издал громкий вздох.

– Так гораздо лучше, карлик. Гораздо лучше. Теперь я доживу до того дня, когда возмездие, которого я, по-твоему, заслуживаю, меня настигнет.

– Можешь не сомневаться, – сказал Хорза, а потом обратился к Авигеру: – Если он тут чего попробует учинить, отстрели ему ноги.

– Слушаюсь, командир, – козырнул Авигер.

– Надеешься наткнуться на Разум? – спросила Хорзу Бальведа, остановившись – руки в карманах – перед ним и Йелсон.

– Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Расхититель могил, – сказала Бальведа с добродушной улыбкой.

Хорза повернулся к Йелсон:

– Скажи Вабслину, что мы уходим. Попроси его, пусть посматривает на платформу и проверяет, чтобы Авигер не уснул.

Йелсон связалась с Вабслином по коммуникатору.

– А ты пойдешь с нами, – сказал Хорза Бальведе. – Не хочу, чтобы ты тут оставалась, когда все оборудование запитано.

– Неужели ты мне не доверяешь, Хорза? – улыбнулась Бальведа.

– Иди вперед и помалкивай, – усталым голосом сказал Хорза, показывая, куда нужно идти. Бальведа пожала плечами и двинулась.

– Зачем брать ее с собой? – спросила Йелсон, догоняя Хорзу.

– Мы в любой момент можем ее связать, – сказал Хорза и посмотрел на Йелсон; та пожала плечами.

– Ну, как знаешь, – сказал она.

Унаха-Клосп плыл по поезду. Снаружи, за окнами, он видел ремонтную зону со всем ее оборудованием – токарными станками, прессами, сварочными аппаратами, манипуляторами, запасными частями, огромными подъемниками и подвесным мостиком, сверкающим в ярком свете потолочных панелей.

Поезд был довольно любопытен: старая технология давала немало пищи для ума. Здесь было что потрогать, на что посмотреть, но Унаха-Клосп главным образом был рад возможности побыть немного наедине с самим собой. Люди в таком количестве утомляли его, а больше всего автономника расстраивало отношение к нему мутатора. Он признает только биологические формы! «А я для него – всего лишь машина, – думал Унаха-Клосп. – Да как он смеет!»

Он был рад, что успел среагировать первым там, в туннеле, и, возможно, спас некоторых из них (может, даже этого неблагодарного мутатора), сбив с ног Ксоксарле. Он не хотел себе в этом признаваться, но испытывал гордость, слушая, как Хорза благодарит его. Но отношение человека к нему по большому счету не изменилось: мутатор, возможно, забыл, что произошло, или попытался убедить себя, что это было минутное помешательство машины, простой каприз. Только Унаха-Клосп знал, что он чувствует, только он сам знал, почему рисковал собой, защищая людей. Или должен был знать, скорбно говорил он себе. Может, не нужно было вмешиваться – пусть идиранин перестрелял бы их всех. Но в тот момент он решил, что это было бы неправильно. «Простофиля», сказал себе Унаха-Клосп.

Он двигался сквозь ярко освещенные, гудящие внутренности поезда, словно отсоединившаяся часть механизма.

Вабслин поскреб голову. Он остановился в вагоне реактора на пути в кабину машиниста. Некоторые двери в вагоне не открывались. Наверно, в целях безопасности их снабдили кодовыми замками, которые, видимо, открывались из кабины, из пультовой – или как они там называли помещение в голове поезда, откуда машинист управлял им. Он выглянул в окно, вспомнив, что приказал ему Хорза.

Авигер сидел на паллете, нацелив ружье на идиранина, который неподвижно стоял, привязанный к опоре. Вабслин отвернулся, снова попытался открыть дверь, ведущую в зону реактора, и покачал головой.

Пальцы, рука уставали все больше и больше. Над ним были ряды сидений, обращенных к черным мониторам. Он волочил себя вперед, хватаясь за вделанные в пол ножки стульев, и был уже почти в коридоре, ведущем в первый вагон.

Он не знал, как проделает этот путь. За что там можно хвататься? Но пока беспокоиться об этом не имело смысла. Он ухватился за ножку очередного стула и подтащил себя еще немного вперед.

С балкона, выходящего на ремонтную зону, им был виден передний поезд – тот, в котором находился автономник. В ремонтной зоне – чуть ниже уровня станции, – в продольной нише дальней стены стоял сверкающий поезд. Он был похож на длинный, тонкий космический корабль, а черная порода вокруг него напоминала беззвездное небо.

Йелсон, нахмурившись, смотрела в спину агента Культуры.

– Что-то слишком она послушна, Хорза, – сказала Йелсон так, чтобы Бальведа не услышала ее.

– Меня это устраивает, – сказал Хорза. – Чем послушнее, тем лучше.

Йелсон чуть качнула головой, не спуская глаз со стоявшей впереди женщины.

– Нет, она водит нас за нос. До этого момента ей было все равно. Она знала, что может себе позволить оставаться безучастным наблюдателем. У нее в кармане карта, которую она разыграет в нужный момент, а пока она отдыхает.

– У тебя богатое воображение, – сказал ей Хорза. – Гормоны берут над тобой верх, ты становишься подозрительной, и у тебя открывается ясновидение.

Она перевела взгляд с женщины на мутатора, не переставая при этом хмуриться. Глаза ее сузились.

– Что?

Хорза протянул к ней свободную руку.

– Шутка, – улыбнулся он.

Йелсон осталась при своем.

– Что-то у нее на уме есть. Я тебе точно говорю, сказала она, кивая самой себе. – Я это чувствую.

Квайанорл протащил себя по соединительному коридору. Он распахнул дверь, ведущую в вагон, и медленно пополз по полу.

Он уже начал забывать, для чего делает это. Он знал, что ему нужно торопиться, двигаться, ползти вперед, но точно вспомнить для чего, он уже не мог. Этот поезд был каким-то пыточным лабиринтом, созданным, чтобы причинять ему боль.

Я тащу себя к своей смерти. Почему-то, даже когда я дохожу до конца и уже не могу ползти дальше, я продолжаю двигаться. Я помню, как думал об этом раньше, но о чем я думал? Умираю ли я, когда добираюсь до кабины машиниста и продолжаю мое путешествие по другую сторону, в смерти? Об этом я думал или нет?

Я как крохотное дитя, ползущее по полу… Приди ко мне, малыш, говорит поезд.

Мы искали что-то, но я не могу точно… вспомнить… что…

Они обыскали громадную пещеру, потом по ступенькам поднялись на балкон, откуда можно было пройти в жилой отсек станции и на склад.

Бальведа стояла у края широкого балкона, идущего вдоль стены пещеры, посредине между полом и потолком. Йелсон уставилась на агента Культуры, а Хорза открыл дверь в жилой отсек. Бальведа осматривала широкую пещеру, держась своими тонкими руками за перила. Верхняя рейка перил проходила вровень с плечами Бальведы – на уровне талии строителей Командной системы.

Рядом с тем местом, где стояла Бальведа, поперек пещеры шли длинные мостки, подвешенные к потолку на проводах и ведущие к балкону на противоположной стене, где в породу уходил узкий, ярко освещенный туннель. Бальведа смотрела вдоль узких мостков на далекое устье туннеля.

Йелсон спрашивала себя, уж не собирается ли агент Культуры припустить по мосткам, хотя и знала – нет, не собирается, и поэтому она спрашивала себя: может быть, ей самой, Йелсон, хочется, чтобы Бальведа попыталась сделать это? Тогда она могла бы пристрелить ее и сбросить этот груз с плеч.

Бальведа отвернулась от мостков, а Хорза распахнул дверь в жилой отсек.

Ксоксарле повел плечами. Провода чуть сдвинулись, скользя, кольца их приблизились друг к другу.

У гуманоида, оставленного охранять его, был усталый, чуть ли не сонный вид, но Ксоксарле не рассчитывал, что остальные будут отсутствовать долго. Он не мог себе позволить сейчас слишком многого, опасаясь, что мутатор вернется и заметит, что провода сместились. Как бы то ни было, хотя все складывалось не самым удачным образом, оставался неплохой шанс на то, что гуманоиды не смогут найти предположительно разумный компьютер, который они все ищут. В этом случае, видимо, наилучшим образом действия будет бездействие. Он позволит этим карликам доставить его на их корабль. Возможно, тот, кого зовут Хорзой, рассчитывает получить за него выкуп – Ксорксале пришел к выводу, что именно поэтому его до сих пор не убили.

Флот может заплатить за возвращение воина, хотя в семье Ксорксарле подобные действия и были официально запрещены, к тому же семья была небогатой. Он не мог решить, хочет ли жить – и, возможно, искупить позор своего пленения и выкупа будущими подвигами, – или же ему следует предпринять все для своего освобождения и, может быть, погибнуть. Больше всего его привлекало действие. Таково было кредо воина: если сомневаешься – делай.

Старик встал с паллеты и обошел идиранина кругом. Он подошел достаточно близко и мог оттуда довольно тщательно осмотреть провода, но бросил на них лишь беглый взгляд. Ксоксарле бросил взгляд на лазерное ружье гуманоида. Его громадные руки, связанные за спиной, непроизвольно сжались в кулаки.

Вабслин, идя по гудящему поезду, добрался до кабины машиниста, снял шлем и положил на пульт управления, предварительно убедившись, что тот не касается никаких кнопок – лишь закрывает собой неосвещенные панельки. Он как зачарованный стоял посреди кабины, оглядывая ее широко открытыми глазами.

Поезд гудел под его ногами. Циферблаты, измерительные приборы, экраны и панели свидетельствовали о готовности поезда. Вабслин обвел взглядом пульт управления перед двумя громадными сиденьями. Над пультом нависало армированное стекло, образовывавшее часть заостренного передка. Туннель перед поездом был темен, только на боковой стене горело несколько тусклых огоньков.

В пятидесяти метрах впереди сложная система стрелок разводила пути по двум туннелям. Один из путей шел строго вперед, и на нем стоял другой поезд – Вабслин видел его хвост; другой уходил в сторону и, минуя ремонтную зону, направлялся к следующей станции.

Протянув руку, Вабслин прикоснулся к стеклу над пультом управления и ощутил его холодную, ровную поверхность. Он усмехнулся себе под нос. Прозрачное стекло – не экран. Стекло ему нравилось больше. В распоряжении создателей этой системы были голографические экраны, сверхпроводники и магнитная левитация (они пользовались всем этим в транзитных трубах), но в важных узлах управления они не стыдились использовать пусть более примитивную, но зато более стойкую и надежную технологию. Итак, у локомотива было армированное стекло, а двигался поезд по металлическим рельсам. Вабслин медленно потер руки, оглядывая многочисленные приборы на пульте управления.

– Класс, – выдохнул он.

Интересно, подумал он, удастся ли ему выяснить, как открываются двери в вагоне-реакторе?

Квайанорл добрался до кабины машиниста.

Она была целехонька. С пола он видел лишь вделанные в пол ножки кресел, нависающий над ним пульт управления и яркие лампы в потолке. Мучаясь от боли и бормоча что-то себе под нос, он подтащил себя чуть дальше, пытаясь вспомнить, зачем он проделал весь этот путь.

Он уронил лицо на холодный пол кабины. Поезд гудел под ним, вибрировал под его лицом. Поезд был еще жив, поврежден и, как и он, безнадежен, но все еще жив. Он собирался что-то сделать, он помнил это, но память уже отказывала ему. Он чуть не заплакал от разочарования, но, похоже, у него не осталось сил даже на слезы.

«Что я собирался сделать? – спрашивал он себя под гул поезда. – Я хотел… хотел… Что?»

Унаха-Клосп осмотрел вагон с реактором. Большая его часть сначала казалась недоступной, но автономник нашел способ проникнуть туда по кабельному каналу.

Он прошелся по длинному вагону, отмечая про себя, как работает система: опущенные абсорбирующие отражатели предотвращали разогрев стержней; специальный экран защищал уязвимые человеческие тела от излучения отработанного урана; трубы теплообменника отводили тепло на небольшие котлы, пар из котлов вращал генераторы, а произведенная ими энергия вращала колеса. Все очень примитивно, подумал Унаха-Клосп. Сложно и примитивно одновременно. Столько возможностей для аварии, невзирая на все системы безопасности.

По крайней мере, если ему и людям придется отправиться в путь на этих архаичных ядерно-паро-электрических локомотивах, они будут использовать питание от основной системы. Автономник вдруг обнаружил, что он согласен с мутатором: идиране, видимо, сошли с ума, пытаясь запустить весь этот древний хлам.

– Они что – спали в этих штуковинах? Йелсон рассматривала гамаки. Она, Хорза и Бальведа стояли в дверях большой пещеры, служившей спальней для давно уже мертвых людей – работников Командной системы. Бальведа проверила один из гамаков. Они напоминали обычные и были подвешены на шестах, торчащих из потолка. В помещении их было около сотни – настоящие рыболовные сети, вывешенные на просушку.

– Видимо, им было удобно спать в таких, – сказал Хорза. Он огляделся – Разуму здесь негде былоукрыться. – Идем. Бальведа, вперед.

Бальведа отошла от чуть покачивающегося гамака, спрашивая себя – нет ли здесь где-нибудь действующих ванн или душевых кабин.

Он приподнялся к консоли, подтянулся изо всех сил, и голова его оказалась на сиденье. Чтобы забраться туда, он пользовался не только своей слабеющей рукой, которую пронзала боль, но и шейными мускулами. Он оттолкнулся, разворачивая свое туловище, и чуть не вскрикнув, когда одна из ног зацепилась за что-то под сиденьем и он едва не свалился на пол. Наконец он все же оказался на сиденье.

Он оглядел напичканный приборами пульт управления, посмотрел сквозь бронированное стекло в широкий туннель перед заостренным передком локомотива. На черных стенах виднелись огни; стальные рельсы, извиваясь по-змеиному, терялись вдали.

Квайанорл осмотрел это спокойное, безмолвное пространство, испытывая злорадное и радостное чувство маленькой победы; он только что вспомнил, зачем проделал весь этот путь.

– Ничего? – спросила Йелсон.

Они находились в пультовой, откуда можно было управлять всем комплексом станции. Хорза включил несколько экранов, проверил показания приборов и теперь сидел перед консолью, с помощью дистанционно управляемых камер обследуя коридоры, помещения, шахты и ниши. Бальведа устроилась на другом высоченном сиденье и была похожа на ребенка, усевшегося во взрослое кресло.

– Ничего, – ответил Хорза. – Станция проверяет все помещения, и если только Разум не засел в одном из поездов, то здесь его нет.

Он перешел к камерам других станций, переключаясь в восходящем порядке их номеров. На станции пять он задержался, разглядывая через камеру на потолке тела четырех меджелей и остатки примитивного броневика, сооруженного Разумом, потом перешел к потолочной камере на станции шесть.

Они меня еще не нашли. Я их толком и не слышу. Все, что я слышу, это их шажки. Я знаю, что они здесь, но не могу сказать, что они делают. Удается ли мнеобманывать их? Я засек масс-детектор, но его сигнал исчез. Есть еще один, у них, но он плохо работает – может, как я и надеялся, мне удалось его провести с помощью поезда. Вот ведь ирония судьбы.

Они, возможно, взяли в плен идиранина. Я слышал рядом с их шагами совсем другую поступь. Все ли они идут пешком или некоторые двигаются на антигравитационниках? Как они сюда добрались? Может быть, это мутаторы с поверхности?

Я бы отдал половину емкости моей памяти за еще одного дистанционного автономника. Я укрыт, но я в ловушке. Я плохо вижу и плохо слышу. Единственное, что я могу, – это чувствовать. Мне это не нравится. Очень хочется знать, что происходит.

Квайанорл уставился на пульт управления перед собой. Еще до прибытия этих гуманоидов они успели разобраться со многими функциями. Теперь он должен постараться вспомнить все это. С чего начинать? Он протянул руку, качнувшись в неудобном, рассчитанном совсем на другую фигуру кресле, повернул несколько выключателей. Замигали огни. Он услышал щелчки.

Как трудно вспомнить. Он коснулся рукояток и других переключателей, нажал несколько кнопок. Показания на табло и циферблатах изменились. Экраны замигали, на счетчиках замелькали цифры. Раздались тоненькие писки. Ему казалось, что он все делает правильно, но полной уверенности не было.

До некоторых из кнопок и рукояток было не дотянуться, так что ему приходилось затаскивать себя на пульт, стараясь при этом не задеть другие органы управления, потом слезать назад на кресло.

Теперь он почувствовал, как ожил локомотив, услышал его шум. Двигатели заработали, воздух зашипел, громкоговорители издавали «бип-бип» и потрескивали.

Так. Что-то ему уже удалось. Поезд еще не двигался, но он своими действиями понемногу приближал момент старта.

Зрение его слабело.

Он тряхнул головой, моргнул, но лучше видно не стало. Все теперь виделось ему в сером свете, и приходилось напрягаться, чтобы разглядеть экраны и органы управления. Уходящие в черноту огни на стенах туннеля, казалось, начали тускнеть. Можно было подумать, что начались проблемы с электричеством, но он знал, что это не так. Голова раскалывалась; боль шла изнутри. Может быть, причиной была его сидячая поза – кровь не поступала в сосуды.

Он чувствовал, что стремительно умирает; теперь нужно было действовать еще быстрее. Он нажал на несколько кнопок, передвинул несколько рукояток. Поезд должен был бы тронуться, зашевелиться, но он стоял на месте.

Что еще оставалось сделать? Он повернул голову, осматривая ту часть кабины, которую не видел из-за отсутствующего глаза. Там мигали панели. Конечно же! Он забыл про двери. Он нажал нужные кнопки и услышал лязг, шум скольжения. Большинство панелей погасли. Но не все. Вероятно, некоторые из дверей заклинило. Он нажал кнопку, отключающую систему безопасности, – теперь погасли все панели.

Он попробовал еще раз.

Медленно, словно зверь, потягивающийся после обретения свободы, поезд Командной системы шевельнулся всеми тремястами метров, вагоны чуть придвинулись друг к другу, выбирая зазор, готовясь к старту.

Квайанорл ощутил едва заметное движение, и ему захотелось рассмеяться. Машина работала. Может, он потратил слишком много времени, может, было уже поздно, но, по крайней мере, он сделал то, что решил, преодолел всё, несмотря на боль. Он подчинил себе длинное серебристое животное, и, если ему повезет еще хоть немного, он преподнесет этим гуманоидам маленький сюрприз. И покажет Животному Барьера, что он думает об их драгоценном памятнике.

Нервничая, с опаской: вдруг что-то не получится после стольких усилий, совершенных в агонии, – он взялся за рукоятку, которая, как решили они с Ксоксарле, подавала питание на основные двигатели колес, и перевел ее в крайнее положение – «старт». Поезд задрожал, застонал… и не двинулся с места.

Единственный его глаз, видевший все в сером свете, начал плакать, утопать в слезах.

Поезд дернулся, сзади донесся металлический лязг. Его чуть не выбросило из сиденья – пришлось ухватиться за край кресла; потом он наклонился вперед и перевел рукоятку хода в положение «выключено». Рев в голове нарастал, его трясло от изнеможения и возбуждения. Он перевел рукоятку обратно.

Одна из дверей была заблокирована всевозможными обломками. Под вагоном реактора висел сварочный аппарат. Куски металла, выдранные из корпуса поезда, торчали, как волоски на меховой одежде неряхи. На путях у обоих мостиков лежал металлический хлам. Пандус, в котором был зажат Ксоксарле, вонзился в боковину вагона, когда идиранин освободился.

Со стонами и кряхтением, словно его попытки двинуться с места были не менее мучительными, чем у Квайанорла, поезд снова дернулся вперед. Он продвинулся на пол-оборота колеса и снова остановился: заклиненный пандус уперся в мостик. Двигатели локомотива издали жалобный вопль. В кабине машиниста завыли тревожные сирены, но звук был слишком высок – почти не слышен для идиранина. Замигали счетчики, стрелки циферблатов переместились в зону «опасно», экраны заполнились информацией.

Пандус стал выдираться из поезда, прорезая неровную борозду в стенке вагона, который начал медленно и с трудом двигаться вперед.

Квайанорл видел, как надвигается на него устье туннеля.

Пути у переднего мостика тоже были завалены. Сварочный аппарат под вагоном реактора тащился вместе с поездом по ровному полу, пока не оказался у края смотровой ямы: тут его заклинило, сломало, и осколки полетели на дно ямы. Поезд медленно шел вперед.

Пандус, столкнувшись с опорой заднего мостика, со скрежетом обрушился, вырывая алюминиевые ребра и стальные трубы, рассекая алюминиевую и пластиковую обшивку вагона. Один из углов пандуса оказался на путях под поездом. Колеса, встретив это препятствие, стали вращаться медленнее, сцепка между вагонами натянулась, но набиравшая силу инерция движения понемногу преодолела это препятствие. Пандус покоробился, его внутренности сжались; колеса, перекатившись через него, грохнулись о рельсы по другую сторону и продолжили движение. Следующая колесная пара перекатила через спрессованный металл, уже почти не замедлив хода поезда.

Квайанорл откинулся к спинке. Туннель надвинулся на поезд и словно поглотил его, станция медленно исчезла из вида. Темные стены по обеим сторонам от кабины неторопливо уплывали назад. Поезд все еще содрогался, но медленно набирал скорость. Ряд ударов и толчков сообщил Квайанорлу о том, что вагоны за локомотивом не катятся, а тащатся через обломки по сверкающим рельсам, мимо обрушившихся мостиков – прочь с искалеченной станции.

Первый вагон покинул станцию со скоростью пешехода, следующий – чуть быстрее, вагон реактора – трусцой, а последний уже бегом.

Висевший в воздухе дым потянулся вслед за уходящим поездом, но потом вернулся и поднялся к потолку.

… – Камера на станции шесть (где произошло столкновение, где погибли Доролоу и Нейсин и где был оставлен второй идиранин, принятый за мертвого) не действовала. Хорза несколько раз попробовал дернуть выключатель, но экран не включался. Замигал индикатор, указывающий на повреждение в системе. Хорза быстро проверил, что делается на других станциях, и выключил экран.

– Ну, похоже, все в порядке. – Он встал. – А теперь назад в поезд.

Йелсон известила Вабслина и автономника, Бальведа соскользнула с высокого кресла, и все, с агентом Культуры впереди, вышли из пультовой.

Они покинули помещение, а монитор питания (один из первых, включенных Хорзой) начал регистрировать сильную утечку энергии в локомотивной цепи: это указывало, что где-то в туннелях Командной системы движется поезд.

13 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: ТЕРМИНАЛ

– Уж слишком мы склонны делать скидку для себя на всякие обстоятельства. Я помню одну расу, которая ополчилась против нас… ох, давно это случилось, меня тогда и в помине не было. Считалось, что галактика принадлежит им, и они оправдывали эту ересь своей богохульственной верой, своим заблуждением относительно мироздания. Они были водными существами, их мозг и главные органы размещались в большом центральном коконе, из которого выступали несколько больших рук или щупалец. Эти щупальца были толстыми у тела, тонкими на концах и по всей поверхности оснащены присосками. Они полагали, что их водный бог сотворил галактику по их подобию… Понимаешь? Они считали, что поскольку физически напоминают ту громадную линзу, которая является домом для всех нас – и дошли даже до того, что сравнивали свои щупальца-присоски с шаровыми скоплениями, – то она и принадлежит им. Несмотря на весь идиотизм этой языческой веры, они процветали и были сильны. Что уж говорить – они были достойными противниками.

– Гм -м -М , – произнес Авигер, не поднимая головы. – Ну и как же они назывались? – спросил он.

– Гм-м, – прогремел Ксоксарле. – Их звали… – Идиранин задумался… – Кажется, их звали… фанчи.

– Никогда о таких не слышал, – сказал Авигер.

– Да и откуда ты мог о них слышать, – пробурчал Ксоксарле. – Мы их уничтожили.

Йелсон смотрела на Хорзу, который разглядывал что-то на полу у двери, ведущей назад на станцию. Не сводя с него взгляда, она спросила:

– Что ты там нашел?

Хорза покачал головой, поднял что-то с полу, замер.

– Я думаю, это насекомое, – недоуменно протянул он.

– Ух ты, – сказала Йелсон без всякого интереса.

– Бальведа подошла к Хорзе – посмотреть, что он там нашел, Йелсон продолжала держать ее под прицелом. Хорза покачал головой, глядя на ползущее по полу насекомое.

– Что это за чертовщина? – сказал он.

Йелсон нахмурилась, услышав его слова, – паническая нотка в его голосе вызвала у нее беспокойство.

– Может, это мы принесли его сюда на себе? – сказала Бальведа, поднимаясь. – Подвезли на паллете или на чьем-нибудь костюме. Наверняка.

Хорза изо всей силы опустил кулак на крохотное существо и раздавил его, впечатав в темную породу. Бальведа удивленно посмотрела на мутатора. Хорза уставился на пятно, оставшееся на полу, протер свою перчатку, потом поднял извиняющийся взгляд.

– Прошу прощения, – явно смущаясь, сказал он Бальведе. – …Вспомнил об этой мухе на «Целях изобретений»… Помнишь – она оказалась одним из твоих ручных зверьков?

Он встал и быстрым шагом направился на станцию. Бальведа кивнула, глядя на маленькое пятно на полу.

– Что ж, – сказала она, выгнув бровь, – это был один из способов доказать его невинность.

Ксоксарле увидел, как три гуманоида – два из них женского пола – возвращаются на станцию.

– Ну что, карлик, ничего? – спросил он.

– Очень много чего, командир отделения, – ответил Хорза, подходя к Ксоксарле и проверяя провода.

Ксоксарле усмехнулся.

– Они все еще слишком туги, союзничек.

– Ай-ай, – сказал Хорза. – Выпусти из себя побольше воздуха.

– Ха-ха, – рассмеялся Ксоксарле, подумав, что гуманоид мог догадаться о его хитростях. Но тот отвернулся и сказал старику-часовому:

– Авигер, мы идем в поезд. А ты составишь компанию нашему другу. Постарайся не уснуть.

– Уснешь тут – он все время чего-то бормочет, проворчал старик.

Хорза, Йелсон и Бальведа вошли в поезд. Ксоксарле продолжил свой монолог.

В одном из отделений поезда имелись подсвеченные экраны-карты, на которых можно было увидеть, как выглядел Мир Шкара во время строительства Командной системы, – города и государства на континентах, цели в одном из государств на одном из континентов, ракетные шахты, воздушные базы и военно-морские порты, принадлежащие создателям Системы в другом государстве на другом континенте.

Были показаны и две ледяные шапки, но вся остальная часть планеты представляла собой степи, саванны, пустыни, леса и джунгли. Бальведа захотела остаться и посмотреть на карты, но Хорза потащил ее дальше – в другую дверь, в направлении головы поезда. Выходя, он выключил подсветку за экранами-картами, и ярко-синие океаны, зеленые, желтые, коричневые и оранжевые лоскуты земли, синие реки, красные города, а также ниточки коммуникаций медленно погрузились в серую темноту.

Ой-ой.

В поезде есть еще кто-то. Кажется, трое. Идут сзади. Что теперь?

Ксоксарле вдыхал и выдыхал воздух, разминал мускулы, и провода соскальзывали по кератиновым пластинам. Он прекратил делать это, когда старик подошел поближе и посмотрел на него.

– Тебя зовут Авигер, так?

– Так меня называют, – ответил старик.

Он стоял, разглядывая идиранина: ступни Ксоксарле с их тремя плитообразными пальцами, затем округлые лодыжки, пухлые коленные чашечки, массивный таз, плоская грудь и, наконец, громадная седловидная голова с широким лицом, наклоненным и взирающим на человека внизу.

– Боишься, что я сбегу? – прогремел Ксоксарле.

Авигер пожал плечами и покрепче сжал ружье.

– Какая мне разница? – сказал он. – Я тоже пленник. Этот сумасшедший всех нас завел сюда. Я хочу вернуться. Это не моя война.

– Очень разумный подход, – сказал Ксоксарле. – Мне бы хотелось, чтобы побольше гуманоидов понимали, что – их, а что – не их. Особенно когда речь идет о войнах.

– Эй, я так думаю, что твои одноплеменники ничуть не лучше.

– Скажем так: они другие.

– Можешь говорить что хочешь. – Авигер снова оглядел тело идиранина и, обращаясь к груди Ксоксарле, сказал: – Мне бы хотелось, чтобы каждый занимался своими делами. Но я не вижу никаких перемен. Все это закончится слезами.

– Я думаю, ты здесь совсем не на своем месте, Авигер. – Ксоксарле медленно, с умным видом кивнул.

Авигер, не поднимая глаз, пожал плечами.

– Я думаю, никто из нас здесь не на своем месте.

– Отважные всегда на своем месте там, где они решают быть. – В голосе идиранина послышалась резкая нотка.

Авигер посмотрел вверх, на широкое темное лицо.

– Если ты так считаешь – твое дело.

Он отвернулся и пошел к паллете. Ксоксарле смотрел на него и быстро подергивал грудью, напрягая и расслабляя мускулы. Провода сползли еще ниже; он почувствовал, как путы на одном запястье чуть ослабли.

Вагоны набирали скорость. Он смутно видел органы управления и экраны перед собой, а потому перевел взгляд на огни, светившие со стен туннеля. Поначалу они двигались мимо боковых окон широкой кабины машиниста не спеша – скорость их движения даже уступала частоте его дыхания.

Теперь за каждый дыхательный цикл пробегали два или три огня. Поезд легонько вдавливал его в кресло, к спинке сиденья, приковывая к ней. Кровь – немного, совсем капелька – высохла под ним, приклеила его к сиденью. Он чувствовал, что его путь определен. Ему оставалось только одно. Он пробежал взглядом по консоли, проклиная темноту, собирающуюся за его глазом.

Прежде чем он нашел прерыватель цепи системы, предотвращающей столкновения, ему удалось найти выключатель прожекторов. Это было как подарок от Господа: когда включились передние огни локомотива, туннель впереди замелькал яркими отблесками. Сверкали две колеи; вдалеке он видел новые тени и отражения, там, где в стены были врезаны трубы входа в пешеходные туннели и взрывостойкие двери, чуть выступавшие из черных скальных стен.

Зрение продолжало ухудшаться, но теперь он чувствовал себя немного лучше, потому что мог видеть то, что снаружи. Поначалу, опережая события, он было заволновался – заволновался теоретически: вдруг прожектора заблаговременно предупредят их, если ему повезет настолько, что гуманоиды все еще будут на станции. Но что с прожекторами, что без них – разницы было мало. Воздух, проталкиваемый вперед локомотивом, и без того очень скоро их предупредит. Он приподнял панель около рукоятки скорости и вгляделся в нее.

В голове было легко, но тело леденело. Он посмотрел на прерыватель цепи, потом нагнулся, чтобы прочно усесться между спинкой сиденья (при этом под ним разорвалась засохшая корка крови, и кровотечение снова открылось) и краем консоли. Он уперся лицом в рукоятку скорости, потом ухватился за рукоятку системы автоматического торможения. Он сделал так, чтобы рука лежала на ней, не соскальзывая.

Единственный его глаз находился достаточно высоко над консолью и мог видеть туннель впереди. Огни на стенах теперь мелькали быстрее. Поезд слегка покачивался, убаюкивая его. Рев в ушах стихал, и одновременно темнело в глазу, одновременно убегала назад и исчезала из вида станция, одновременно по обе стороны кабины бежал казавшийся устойчивым и медленно ускоряющийся поток огней.

Он понятия не имел, сколько ему предстоит проехать. Он начал путь, он сделал все, что мог. И теперь – наконец-то – большего просить у него уже невозможно.

Он закрыл глаз, чтобы немного отдохнуть.

Поезд покачивал его.

– Здорово, – усмехнулся Вабслин, когда Хорза, Йелсон и Бальведа вошли в кабину. – Локомотив готов. Все системы работают!

– Смотри не намочи штаны от радости, – предупредила Йелсон, глядя на Бальведу, садившуюся в одно из кресел, потом села сама. – Возможно, нам придется воспользоваться транзитной трубой, чтобы развернуться назад.

Хорза нажал несколько кнопок, глядя на показания приборов. Похоже, Вабслин был прав: хоть сейчас трогайся в путь.

– Где этот чертов автономник? – спросил Хорза у Йелсон.

– Автономник! Унаха-Клосп! – позвала Йелсон через микрофон шлема.

– Что еще? – раздался голос Унаха-Клоспа.

– Где ты?

– Разглядываю коллекцию древних самодвижущихся экипажей. Знаете, я даже думаю, что эти поезда, может быть, старше вашего корабля.

– Скажи ему, пусть поторопится сюда, – сказал Хорза и посмотрел на Вабслина: – Ты проверил весь поезд?

Йелсон приказала автономнику вернуться, а Вабслин утвердительно кивнул:

– Всё, кроме вагона реактора. Не смог туда войти. Как открываются его двери?

Хорза оглядел пульт, вспоминая расположение органов управления.

– Вот этим. – Он указал на ряд кнопок и световых панелей со стороны Вабслина.

Инженер уставился на них.

Приказано вернуться. Требуют возвращения. Словно он раб, один из идиранских меджелей, словно он машина. Ничего, пусть подождут.

Унаха-Клосп тоже нашел экраны с картами – они были в поезде, стоявшем в туннеле. Он проплыл в воздухе перед раскрашенными просторами на подсвеченном сзади пластике. С помощью своих полей-манипуляторов он нажал на несколько кнопок, включил маленькие ряды огней, обозначавших цели по обе стороны – крупные города и военные базы.

Все это теперь превратилось в прах, вся эта драгоценная гуманоидная цивилизация, все раздавлено ледником или унесено ветрами, потоками, дождями и вмерзло в лед – всё. Остался только этот дурацкий лабиринт-мавзолей.

Вот оно, ваше человечество, или как вы его там называете, подумал Унаха-Клосп. От этих остались одни машины. Но станет ли это уроком для других? Увидят ли они все это так, как он? Замерзшую каменную глыбу, ничего больше. Как же – жди!

Унаха-Клосп не стал выключать экраны и выплыл из поезда – назад в туннель, в сторону станции. В туннелях теперь горел яркий свет, однако теплее не стало, и Унаха-Клоспу казалось, будто в желто-белом свете, струящемся с потолка и стен, есть какое-то открывшееся только сейчас бездушие. Это был свет анатомического театра, свет операционной.

Машина поплыла по туннелю, думая о том, что собор темноты стал сверкающей ареной, плавильным тигелем.

Ксоксарле находился на платформе, по-прежнему привязанный к опоре мостика. Унаха-Клоспу не понравилось, как идиранин посмотрел на него, когда он выплыл из туннеля. Лицо Ксоксарле было практически непроницаемым, если только оно вообще могло что-то выражать; но было в идиранине что-то, не понравившееся Унаха-Клоспу, – ему показалось, что Ксоксарле с его появлением прекратил двигаться или делать что-то тайком.

Из устья туннеля автономник увидел Авигера – тот посмотрел на него с паллеты, потом снова отвернулся, не потрудившись махнуть ему рукой.

Мутатор, Вабслин и две женщины находились в кабине локомотива. Унаха-Клосп увидел их и двинулся к пандусу и ближайшей двери, но, добравшись до нее, остановился. Он ощутил слабое движение воздуха – едва заметное, но все же движение, и он его чувствовал.

Очевидно, теперь, когда было включено питание, какие-то автоматические системы подавали больше свежего воздуха с поверхности или через фильтрующие системы.

Унаха-Клосп вплыл в поезд.

– Противная маленькая машина, – сказал Ксоксарле Авигеру.

Старик неопределенно кивнул. Ксоксарле обратил внимание, что старик почти не смотрит на него, когда он, Ксоксарле, с ним разговаривает. Звук его голоса словно успокаивал старика, убеждал: я, мол, здесь, надежно привязан, никуда не делся и все так же обездвижен. С другой стороны, разговаривая, Ксоксарле двигал головой, чтобы посмотреть на Авигера, время от времени поводил плечами, похохатывал и таким образом получал повод пошевелиться, а значит, еще немного ослабить провода. Поэтому он говорил; ему повезет, если остальные пробудут в поезде еще сколько-то времени, – тогда он получит шанс на спасение.

Они у него попляшут, если ему удастся пробраться в туннели. Да еще с ружьем.

– Они должны быть отперты, – утверждал Хорза; судя по показаниям приборов на консоли перед ним и Вабслином, двери вагона-реактора вообще никто не запирал. – Ты уверен, что правильно пытался их открыть? – посмотрел он на инженера.

– Конечно уверен, – обиженно сказал Вабслин. – Я прекрасно знаю, как работают различные запоры. Я пытался провернуть храповик, отогнуть фиксатор… ну, хорошо, моя рука – не идеальный инструмент, но дверь все равно должна была открыться.

– Может, что-то вышло из строя, – сказал Хорза.

Он выпрямился и посмотрел вдоль состава, словно пытаясь увидеть что-то сквозь сотни метров металла и пластика между ним и вагоном-реактором.

– Гм-м-м. Места там маловато, чтобы Разум мог спрятаться, верно?

Вабслин оторвал взгляд от панели.

– Может, конечно, и маловато…

– А вот и я, – брюзгливо объявил Унаха-Клосп, вплывая через дверь в кабину. – Что еще вы от меня хотите?

– Что-то ты не очень торопился, осматривая тот, другой поезд, – заметил Хорза, глядя на машину.

– Просто я осматривал его внимательно. Внимательнее, чем вы, если только слух не обманул меня и я верно понял, о чем вы говорили. Где может быть достаточно места, чтобы Разум мог спрятаться?

– В вагоне реактора, – сказал Вабслин. – Мне там было никак не открыть некоторые двери. Хорза говорит, что, судя по приборам, они должны быть открыты.

– Хотите, чтобы я отправился туда и посмотрел? – Унаха-Клосп повернулся к Хорзе.

Мутатор кивнул.

– Если тебя не затруднит, – ровным голосом сказал он.

– Ни в коем случае, – весело ответил Унаха-Клосп, удаляясь через дверь, в которую вошел. – Мне уже начинает нравиться, когда мной помыкают. Предоставьте это мне. – Он исчез за дверью, направляясь через передний вагон к реактору.

Бальведа посмотрела сквозь армированное стекло на задний вагон стоящего впереди поезда – того, который обследовал автономник.

– Если Разум прячется там, почему его не показывает твой детектор? Может, его сбивает с толку реактор? – Она медленно повернула голову к мутатору.

– Кто знает? – сказал Хорза. – Я не специалист по работе скафандров, в особенности поврежденных.

– Ты становишься слишком доверчивым, Хорза, сказала Бальведа, улыбаясь едва заметной улыбкой. – Позволяешь автономнику выполнять такую работу!

– Всего лишь поручаю ему провести рекогносцировку, – сказал Хорза, отворачиваясь к пульту.

Он разглядывал экраны, счетчики, измерители, изменял функции дисплеев и счетчиков, пытался понять, что происходит в вагоне реактора, если только там действительно что-то происходит. Насколько он мог судить, все было в порядке, хотя еще со времен своего смотрительства в системах реактора он разбирался хуже, чем в большинстве других устройств поезда.

– Ну хорошо, – сказала Йелсон, разворачивая набок свое кресло; она положила ноги на край консоли и сняла шлем. – Что же мы будем делать, если Разума нет здесь – в вагоне реактора? Начнем ездить кругами, используя транзитные трубы, или как?

– Не думаю, что имеет смысл отправляться в путь поездом по главной линии, – сказал Хорза, посмотрев на Вабслина. – Я думал оставить всех здесь и объехать систему по транзитной трубе одному. Может быть, удастся обнаружить Разум с помощью моего детектора. На это не уйдет много времени, даже если сделать два круга и проехать по двум системам объездных путей между станциями. В транзитных трубах нет реакторов, а потому никаких ложных сигналов или помех мой датчик регистрировать не будет.

Вабслин, сидевший лицом к пульту управления, выглядел подавленным.

– Почему бы тогда не отправить всех остальных назад на корабль? – спросила Бальведа.

Хорза посмотрел на нее:

– Бальведа, ты здесь не для того, чтобы выступать с предложениями.

– Я только хотела помочь, – пожала та плечами.

– А если ты ничего не найдешь? – спросила Йелсон.

– Тогда мы вернемся на корабль, – сказал Хорза, тряхнув головой. – Это все, что остается. Вабслин на борту сможет проверить детектор моего скафандра, и в зависимости от характера неисправности мы либо вернемся в туннели, либо нет. Теперь, когда мы включили питание, все это можно будет сделать очень быстро и без всяких затруднений.

– Жаль, – сказал Вабслин, трогая органы управления. – Мы на этом поезде даже не сможем вернуться на станцию четыре, потому что шестая заблокирована тем поездом.

– Может, нам удастся его убрать, – сказал Хорза инженеру. – Если мы поедем по главной линии, все равно придется как-то маневрировать, какой бы путь мы ни выбрали.

– Ну, ладно, – сказал Вабслин задумчиво, снова посмотрел на пульт управления и указал на один из приборов. – Это регулятор скорости?

Хорза рассмеялся. Скрестив руки на груди, он с ухмылкой посмотрел на Вабслина.

– Да. Посмотрим, удастся ли нам организовать маленькое путешествие.

Он наклонился над пультом и указал Вабслину на два-три других органа управления, при помощи которых поезд готовили к движению. Они принялись увлеченно показывать что-то друг другу, разговаривать, кивать.

Йелсон нетерпеливо заерзала на своем сиденье и наконец устремила взгляд на Бальведу. Та с улыбкой смотрела на Хорзу и Вабслина, потом, ощутив на себе взгляд Йелсон, посмотрела на нее и улыбнулась еще шире; она слегка повернула голову в сторону двух мужчин и подняла брови. Йелсон неохотно улыбнулась в ответ и чуть пошевелила своим ружьем.

Теперь огни бежали быстро, улетали назад, образуя по бокам тускло освещенной кабины две мигающие, прерывистые ленты света. Он знал; он еще прежде открыл глаза и видел.

Чтобы поднять веки, ему нужно было напрячь все силы. На короткое время он погрузился в забытье. Он не знал, сколько продремал, зная только, что дремал. Боль немного отступила. Некоторое время он оставался неподвижен. Его переломанное тело косо лежало в чужом, неподходящем для него кресле; голова уткнулась в консоль, рука была засунута в небольшой зазор на пульте управления, пальцы зажаты под тормозной рукояткой.

Ему было хорошо. Он не смог бы описать, как приятно ему было после всего этого мучительного путешествия ползком по туннелю и по поезду.

Темп движения поезда изменился. Локомотив все еще покачивался, но теперь чуть быстрее, и к первому добавилось несколько новых ритмов, вибрации стали чаще и напоминали частый сердечный стук. Ему казалось, что он слышит теперь и завывание ветра, задувающего в углубленные шахты далеко от занесенной снегом поверхности. А может быть, это работало воображение. Сказать наверняка он не мог.

Он снова чувствовал себя маленьким ребенком, который путешествует с погодками и старым кверлментором. Его колыбельку покачивали, и он то просыпался, то погружался в блаженный, счастливый сон.

Он не переставал думать: «Я сделал все, что мог. Может быть, этого недостаточно, но я сделал все, что было в моих силах». Эта мысль утешала его.

Как утихающая боль, она давала успокоение, как покачивающийся поезд, она его убаюкивала.

Он снова закрыл глаза. В темноте тоже было свое утешение. Он понятия не имел, какую часть пути уже преодолел, и начинал думать, что это не имеет значения. Память снова изменяла ему, и он не мог вспомнить, зачем он делает все это. Но и это уже не имело значения. Дело было сделано. Только бы не двигаться, а остальное не имело значения. Ничто не имело значения.

Абсолютно ничто.

Да, двери были заклинены, как и в другом поезде. Автономник разозлился и шарахнул своим силовым полем по одной из дверей реакторного помещения; силой инерции его отбросило назад.

На двери не появилось ни вмятинки.

Ай-ай.

Назад к лазам и отверстиям для кабеля. Унаха-Клосп развернулся и направился по короткому коридору, потом через лючок в полу, ведущий к смотровой панели под полом нижнего уровня.

Ну да, на меня в конечном счете взвалили всю работу. Я так и знал. Если называть вещи своими именами, то я сейчас ищу другую машину для этого выродка. Нужно было проверить свои цепи. Что-то мне не очень хочется говорить ему, если даже я найду где-нибудь этот Разум. Пусть это будет ему уроком.

Он откинул смотровой лючок и опустился в темное узкое пространство под полом. Лючок, зашипев, закрылся за ним, перекрывая свет. Он хотел было вернуться и открыть лючок, но потом понял, что тот автоматически тут же закроется снова, а он потеряет терпение и сломает это устройство, и все это показалось ему каким-то бессмысленным и маловажным, и он не стал возвращаться. Пусть себя так ведут люди.

Он пустился по лазу в направлении хвоста поезда, к тому месту, над которым находился реактор.

Идиранин все говорил и говорил. Авигер слышал, но не слушал. Он смотрел на монстра краем глаза, но на самом деле толком ничего не видел. Он рассеянно разглядывал свое ружье, напевал что-то себе под нос и думал о том, что бы он сделал, если бы каким-то образом сумел найти сам этот Разум. Что, если бы все остальные погибли, а он остался бы с этим устройством? Он знал, что идиране, возможно, неплохо заплатили бы за Разум. И Культура тоже заплатила бы. Деньги у них есть, хотя внутри собственной цивилизации они ими и не пользуются.

Мечты, мечты; но события могут разворачиваться непредсказуемо. Никогда не знаешь, какая тебе выпадет карта. Он бы прикупил себе немного земли – островок на какой-нибудь приятной и безопасной планете. Сделал бы себе омоложение, стал бы разводить каких-нибудь дорогих скаковых животных и, пользуясь своими связями, познакомился бы с богатыми людьми. Или нанял бы кого-нибудь для тяжелой работы. Если у тебя есть деньги, то это не проблема. И вообще все – не проблема.

Идиранин продолжал говорить.

Его ладонь была почти свободна. Ничего другого пока ему не удалось, но, может, немного позднее ему удастся высвободить всю руку; с каждой минутой манипулировать ею становилось все легче. Гуманоиды уже некоторое время находились в поезде – сколько они там еще пробудут? Маленькая машина задержалась там не слишком надолго. Хорошо, что он успел вовремя заметить, как она появилась из устья туннеля. Он знал, что машина видит лучше его, и несколько мгновений опасался, что она заметила, как он пытается высвободить руку – ту, что была по другую сторону от старика-гуманоида. Но машина исчезла в поезде, и ничего не случилось. Он продолжал следить за стариком, проверять его. Казалось, что гуманоид забылся в своих грезах. Ксоксарле все говорил и говорил, рассказывая воздуху об идиранских победах.

Его рука почти высвободилась.

С опоры – в метре над его головой – просыпалось немного пыли, которая полетела вниз в практически неподвижном воздухе и упала почти, но не точно, вниз по вертикали. Пыль отнесло немного в сторону от него. Он посмотрел на старика и натянул провода на своей руке. Да вылезай ты, черт тебя дери!

Чтобы попасть в небольшой проход, которым Унаха-Клосп хотел воспользоваться, ему пришлось стучать по изгибу лаза, делая его менее угловатым, более плавным. Это был даже не лаз, а кабельная трасса, но она вела в реакторный отсек. Автономник проверил свои сенсоры: уровень радиации здесь был такой же, как и в других отсеках поезда.

Он продрался сквозь небольшой зазор, проделанный им между кабелями, и попал в металлические и пластиковые внутренности безмолвного вагона.

Я что-то слышу. Что-то приближается подо мной…

Огни слились в непрерывную линию. Они мелькали слишком быстро, и почти ничей глаз не смог бы различить каждый из них в отдельности. Огни впереди, по ходу поезда, на поворотах выглядели сплошными кривыми линиями; на концах прямых отрезков они представали поодиночке, потом росли в размерах, соединялись в ленту и проносились мимо, как падающие звезды на черном небе.

Поезду понадобилось немало времени, чтобы набрать максимальную скорость; долгие минуты он боролся с инерцией своей тысячетонной массы. Теперь, преодолев ее, он гнал себя и столб воздуха перед собой со всей скоростью, на какую был способен, мчась по длинному туннелю с ревом и треском, каких еще не знали эти темные лабиринты. Покореженные стенки его вагонов разрывали воздух и ударялись о кромки взрывостойких дверей – скорость состава от этого уменьшалась мало, но значительно возрастал шум.

Вой работающих двигателей локомотива и крутящихся колес, покоробленного корпуса, прорывающегося сквозь воздух, и того же воздуха, вихрящегося в открытых пространствах пробитых вагонов, отражался от потолка и стен, консолей и пола, наклонного армированного стекла.

Глаз Квайанорла был закрыт. В его ушах – в такт с наружным шумом – пульсировали барабанные перепонки, но мозг не получал никаких сигналов. Голова его, словно живая, слегка подпрыгивала на дрожащей консоли. Рука его подрагивала на прерывателе автоматического торможения, словно воин нервничал или боялся чего-то.

Намертво втиснутый, приклеенный, приваренный собственной кровью, он выглядел как странная поврежденная часть поезда.

Кровь засохла. Как вокруг тела Квайанорла, так и внутри его она прекратила течь.

– Как дела, Унаха-Клосп? – раздался голос Йелсон.

– Я нахожусь под реактором, и я занят. Если что-нибудь найду, дам вам знать. Спасибо.

Автономник выключил коммуникатор и посмотрел вперед – там внутри черной оболочки вились провода и кабели, исчезая в кабельной трассе. Здесь их было больше, чем в переднем поезде. Разрезать их или попытаться найти другой ход?

Решения, решения.

Рука его освободилась. Он помедлил. Старик по-прежнему сидел на паллете, поигрывая своим ружьем.

Ксоксарле позволил себе маленькую передышку и пошевелил рукой, вытянул пальцы, сжал их в кулак. Мимо его щеки медленно пролетели несколько пылинок. Он перестал сгибать руку.

Он наблюдал за пылью.

Дыхание, нечто меньшее, чем дыхание, щекотало его руки и ноги. Как странно, подумал он.

– Я только хочу сказать, – повернулась Йелсон к Хорзе, чуть передвинув ноги на консоли, – что, на мой взгляд, неразумно тебе пускаться в путь одному. Тут что угодно может случиться.

– Я возьму коммуникатор и буду регулярно выходить на связь, – сказал Хорза.

Он стоял, скрестив руки и спиной опираясь на край пульта, на котором лежал шлем Вабслина. Инженер знакомился с органами управления поезда. Оказалось, что устроены они довольно просто.

– Это основы основ, Хорза, – сказала ему Йелсон, никогда нельзя идти одному. Чему тебя только учили в этой дурацкой академии?

– Если мне будет позволено выразить мое мнение, сказала Бальведа, сцепив перед собой руки и глядя на мутатора, – то я поддержу Йелсон.

Хорза смерил агента Культуры взглядом, полным недовольного недоумения.

– Нет, тебе не позволено выражать своего мнения, сказал он ей. – Ты вообще на чьей стороне, Перостек?

– Ах, Хорза, – усмехнулась Бальведа, скрестив руки, – после всего, что произошло, я почти что чувствую себя членом команды.

На консоли приблизительно в полуметре от чуть покачивающейся медленно остывающей головы полукапитана Квайанорла Джидборукса Стогрле III быстро-быстро замигал огонек. Одновременно в кабине зазвучал высокий воющий звук, распространившийся на весь первый вагон и переданный на несколько других пультов управления в мчащемся поезде. Квайанорл, чье тело было надежно вдавлено в кресло инерцией поезда, ревущего на длинной кривой, расслышал бы этот звук, будь он жив. Что же касается гуманоидов, то лишь немногие из них различали звуки такой частоты.

Унаха-Клосп решил не отключаться от связи с внешним миром и снова открыл каналы коммуникатора. Однако никто к нему не обращался. Он начал перерезать кабели, ведущие в проход, остро заточенным силовым полем – один за другим. Нет смысла беспокоиться о каких-то повреждениях систем после всего, что случилось с поездом на станции шесть, – сказал себе автономник. Если он повредит что-нибудь жизненно важное для нормального хода поезда, то Хорза наверняка скоро закричит благим матом. А отремонтировать кабели не составит большого труда.

Сквозняк?

Ксоксарле подумал, что ему это мерещится, потом – что после подачи питания включился какой-то вентилятор. Не исключено, что нагревание осветительных приборов на станции вызывало потребность в вентиляции.

Но сквозняк усиливался. Медленно, почти неощутимо медленно устойчивый поток набирал силу. Ксоксарле ломал голову – что бы это могло быть? Не поезд; конечно, это не поезд.

Он прислушался, но ничего не услышал, потом посмотрел на старика и обнаружил, что тот тоже смотрит на него. Неужели он заметил?

– Ну что, кончились все сражения и победы – больше не о чем рассказывать? – усталым голосом сказал Авигер.

Он оглядел идиранина с ног до головы. Ксоксарле рассмеялся – чуть громче, чем следовало бы, даже нервно, и Авигер непременно заметил бы это, будь он достаточно хорошо знаком с идиранскими жестами и интонациями.

– Ничуть! – сказал Ксоксарле. – Я как раз думал…

И он пустился в еще один рассказ о поверженных врагах. Эту историю он рассказывал своей семье, в корабельных столовых, в салонах штурмовых шаттлов, он мог бы рассказать ее во сне. Он слышал свой голос, разносящийся по ярко освещенной станции, косился на старика, поглощенного разглядыванием своего ружья, а сам думал совсем о другом – пытался сообразить, что же происходит. Он по-прежнему старался ослабить провод на своей руке – что бы ни случилось, было важно, чтобы он мог не только шевелить пальцами. Сквозняк усиливался, но никаких звуков, объясняющих его происхождение, идиранин не слышал. С опоры над его головой непрерывно сдувало пыль, слетавшую тонкой струйкой.

Скорее всего, это поезд. Может быть, где-то был оставлен включенный локомотив? Невозможно…

Квайанорл! Неужели мы установили органы управления на?.. Но они не пытались заставить поезд ехать. Они только выясняли назначение различных органов управления и проверяли, включаются те или нет. Ничего другого они и не думали делать – не было ни смысла, ни времени.

Наверно, это сам Квайанорл. Он сделал это. Наверно, он все еще жив. Он запустил поезд.

На мгновение (при этом отчаянно растягивая провода, связывавшие его руки, и не сводя глаз со старика) Ксоксарле представил своего товарища на станции шесть, но затем вспомнил, что тот был сильно ранен. Тогда Ксоксарле, лежавший на въездном пандусе, думал, что его товарищ, может быть, еще жив, но потом мутатор сказал старику – все тому же Авигеру – пойти и выстрелить Квайанорлу в голову. Это должно было убить Квайанорла, но, судя по всему, не убило.

«Ты плохо сделал свое дело, старик!» – возбужденно думал Ксоксарле, чувствуя, как легкий сквозняк переходит в ветерок. Потом до него издали донесся высокий, едва слышный звук, приглушенный из-за большого расстояния и исходивший от поезда. Сигнал тревоги.

Рука Ксоксарле, удерживаемая последним проводом чуть выше локтя, была почти свободна. Он сделал движение плечами, и провод переместился с предплечья на плечо.

– Старик, Авигер, друг мой, – сказал он.

Авигер, услышав, что Ксоксарле прервал свой рассказ, быстро поднял взгляд.

– Что?

– Может, тебе это покажется глупым, и я не упрекну тебя, если ты откажешься из боязни, но у меня адское жжение в правом глазу. Почеши мне его. Я понимаю, это звучит глупо – воин, которого до смерти мучит соринка в глазу, но в последние десять минут это сводит меня с ума. Почеши мне, пожалуйста, глаз. Если хочешь, сделай это стволом ружья. Я буду очень осторожен, не поведу ни одной мышцей, не сделаюничего угрожающего, если ты почешешь мне глаз стволом. Или чем угодно. Сделай это, пожалуйста. Клянусь тебе честью воина, что я говорю правду.

Авигер встал. Он посмотрел на голову поезда.

Он не может услышать сигнал тревоги. Он стар. А другие – те, что моложе? Улавливают ли их уши такие высокие звуки? А машина? Ну, иди же сюда, старый дурак. Иди!

Унаха-Клосп развел разрезанные кабели. Теперь он мог залезть в кабельную трассу и попытаться пробраться дальше.

– Автономник, автономник, ты меня слышишь? – Это снова был голос женщины – Йелсон.

– Что теперь? — спросил автономник.

– У Хорзы исчезли кое-какие показания из вагонареактора. Он хочет знать, что ты там делаешь?

– Очень хочу, черт бы его драл, – раздался издалека голос Хорзы.

– Мне пришлось перерезать несколько кабелей. Другого способа проникнуть в реакторную, похоже, нет. Потом я их сращу, если настаиваете.

Коммуникационный канал на секунду отрубился, и в это мгновение Унахе-Клоспу показалось, что он слышит какой-то высокий звук. Но полной уверенности у него не было. Иллюзия, решил он. Канал снова открылся, и послышался голос Йелсон:

– Ладно. Но Хорза требует, чтобы ты предупреждал его, если надумаешь перерезать еще что-нибудь, особенно кабели.

– Хорошо, хорошо! – успокоил их автономник. – А теперь вы меня оставите в покое?

Связь опять отключилась. Автономник задумался на секунду. Ему показалось, что где-то звучит сигнал тревоги, но такой сигнал должен был бы дублироваться на пульте управления, а когда Йелсон с ним разговаривала, он не слышал никаких фоновых звуков – только сделанное вполголоса замечание мутатора. Поэтому никакой тревоги быть не должно.

Он ввел в проход свое режущее поле.

– Какой глаз? – спросил Авигер, остановившийся слишком далеко.

Ветерок поигрывал клочком желтоватых волос у него на лбу. Ксоксарле подумал, что сейчас гуманоид все поймет, но тот не обратил внимания на ветер. Он просто пригладил волосы пятерней и с неуверенным выражением на лице, держа ружье наготове, недоуменно уставился на голову идиранина.

– Вот этот, правый, – сказал Ксоксарле, медленно поворачивая голову.

Авигер снова повернулся и посмотрел в сторону локомотива, потом опять уставился на Ксоксарле.

– Только потом не говори сам знаешь кому.

– Клянусь. Прошу тебя. Это невыносимо.

– Авигер сделал шаг вперед. Все еще слишком далеко.

– Клянешься честью, что не врешь? – сказал Авигер.

– Клянусь честью воина. Незапятнанным именем моей матери-родительницы. Моим кланом и родней. Пусть галактика превратится в прах, если я вру!

– Хорошо, хорошо, – сказал Авигер, поднимая ружье и протягивая его в сторону Ксоксарле. – Я только хотел убедиться. – Он подвел ствол к глазу Ксоксарле. – В каком месте?

– Здесь! – прошипел Ксоксарле, выпростал свободную руку, ухватил ствол ружья и потащил его на себя.

Авигера, все еще державшего ружье, повлекло вперед, и он ударился об идиранина. Из его груди вырвался вздох, и тут ружье обрушилось прикладом на его череп. Ксоксарле, ухватив ружье, наклонил голову в сторону на тот случай, если оно выстрелит, но эта мера оказалась излишней – ружье было выключено.

Ощущая, как усиливается ветерок, Ксоксарле дал потерявшему сознание гуманоиду сползти на пол. Он ухватил ружье зубами и рукой установил его на минимальную мощность, потом отломал гарду спускового крючка, чтобы нажимать на него своим крупным пальцем.

Провода должны легко расплавиться.

Как переплетенные между собой змеи появляются из норы в земле, так пучок кабелей, прорезанный приблизительно на метр, выскользнул из трассы. Унаха-Клосп проник в узкую трубу и пробрался мимо оголенных концов следующего отрезка кабелей.

– Йелсон, я бы все равно не взял тебя с собой, даже если бы решил, что пойду не один. – Хорза улыбнулся ей.

– Почему? – сказала Йелсон, нахмурившись.

– Потому что ты нужна мне на корабле: я должен быть уверен, что Бальведа и наш командир отделения будут вести себя как полагается.

Йелсон прищурилась.

– Надеюсь, больше я тебе ни для чего не нужна, пробурчала она.

Улыбка Хорзы стала еще шире, и он отвернулся, словно хотел сказать что-то еще, но по какой-то причине не мог.

Бальведа села, свесив ноги со слишком высокого сиденья; она задумалась о том, что происходит между мутатором и темной женщиной с кожей, покрытой пушком. Она подумала, что засекла перемену в их отношениях, и эта перемена, казалось, главным образом относилась к поведению Хорзы. Добавился какой-то дополнительный штрих; появилось что-то новое, определяющие реакции Хорзы на Йелсон, но Бальведа никак не могла определить, что именно. Все это было довольно интересно, но ей никак не помогло. У нее были и свои собственные проблемы. Бальведа знала собственные слабости, и одна из них беспокоила ее теперь.

Она и вправду начинала чувствовать себя членом команды. Она смотрела, как Хорза и Йелсон спорят о том, кому сопровождать мутатора, если он решит вернуться в Командную систему после посещения «Турбулентности чистого воздуха», и невольно улыбалась украдкой. Она симпатизировала решительной, твердой женщине – даже если то была симпатия без взаимности, – и она не могла приказать сердцу и возненавидеть Хорзу.

В этом была виновата Культура. Она считала себя слишком цивилизованной и умудренной, чтобы ненавидеть врагов, и вместо этого пыталась понять их вместе с их мотивами, чтобы иметь возможность перехитрить их, а одержав победу, обходиться с ними так, чтобы они снова не стали врагами. Эта идея была неплоха, пока вы не становились слишком близки к противнику, но, проведя вместе с ним некоторое время, вы заражались сочувствием к нему, и это сочувствие обращалось против вас самих. Существовала некая отстраненная, внечеловеческая агрессивность, необходимая, чтобы справиться с подобной бесконтрольной жалостью, и Бальведа чувствовала, что эта агрессивность оставляет ее.

Может быть, она слишком уж чувствовала себя в безопасности. Может, это происходило оттого, что она теперь не усматривала серьезной угрозы. Сражение за Командную систему было выиграно, поиск подходил к концу, напряжение последних дней ослабевало.

Ксоксарле действовал быстро. Тонкий, отрегулированный луч лазера гудел и подергивался, соприкасаясь с каждым проводом, который становился сначала красным, потом желтым, потом белым, а потом – когда Ксоксарле напрягал мускулы – разрывался со щелчком. Старик у ног идиранина пошевелился и застонал.

Ветерок, поначалу слабый, все крепчал. Под поездом гуляла пыль, начиная кружиться вокруг ног Ксоксарле. Он направил лазер на другой пучок проводов. Осталось всего ничего. Он бросил взгляд на локомотив. Ни людей, ни машины по-прежнему не было видно. Он повернул голову в другую сторону, поглядел через плечо в направлении последнего вагона, в пространство между ним и устьем туннеля, сквозь которое теперь прорывался ветер. Он не видел света и все еще не слышал шума. От потока воздуха глазам становилось холодно.

Он повернулся назад и направил лазер на другой ряд проводов. Ветер подхватил искры, разбросал их по полу станции и спине Авигерова скафандра.

«Типичный случай: всю работу, как и всегда, взвалили на меня», – думал Унаха-Клосп. Он вытащил из прохода еще один пучок проводов. Трасса за ним начала заполняться отрезками проводов, блокируя путь, которым автономник пробрался в узенькую трубу, где теперь работал.

Оно подо мной. Я его чувствую. Я его слышу. Я не знаю, что оно делает, но я его чувствую, я его слышу. И появилось еще что-то… другой шум…

Поезд представлял собой длинный сочлененный снаряд в некоей гигантской пушке, металлический лязг в огромной глотке. Он несся по туннелю, как поршень в самом громадном из когда-либо изготовленных двигателей, входил в повороты, мчался по прямым, огни на мгновение затопляли пространство, и воздух перед локомотивом – как и его воющий, ревущий голос – улетал на несколько километров вперед.

Пыль поднялась с платформы, образовав облака. Пустая фляжка скатилась с паллеты, на которой прежде сидел Авигер, упала на пол и кубарем полетела по платформе к локомотиву, несколько раз ударившись о стену. Ксоксарле увидел ее. Ветер обдувал его. Провода разорвались. Он освободил сначала одну ногу, потом другую. Упали путы со второй руки, и последние мотки проводов оказались на полу.

С платформы сорвался кусочек пластиковой обшивки. Словно черная, плоская птица, полетел он по платформе следом за металлической фляжкой, которая уже достигла середины станции. Ксоксарле быстро остановился, обхватил Авигера за талию и легко побежал – человек в одной руке, лазерное ружье в другой, – назад по платформе, к стене рядом с заблокированным устьем туннеля, где завывал ветер, обдувая хвост поезда.

– …или лучше запереть их обоих здесь. Ты же знаешь, мы это можем… – сказала Йелсон.

«Мы уже близко, – подумал Хорза, рассеянно кивая в ответ на слова Йелсон и не слушая ее доводов, почему он должен взять ее с собой, отправляясь на поиски Разума. – Мы уже близко, я уверен. Я это чувствую, мы уже почти на месте. Каким-то образом нам – мне – удалось получить нужный результат. Правда, дело еще не кончено, и достаточно совершить малейшую ошибку, проглядеть что-нибудь, оступиться – и всё: провал, неудача, смерть. Пока что нам все удалось, несмотря на ошибки, но так легко что-нибудь упустить, не заметить какую-нибудь малюсенькую деталь в массе данных, которая позднее (когда ты уже обо всем этом забудешь, повернешься к ней спиной) погребет тебя под собой». Секрет состоял в том, что нужно было думать обо всем сразу или (может, потому, что Культура была права и только машина могла делать это в буквальном смысле) настолько чувствовать происходящее, чтобы решения относительно всего важного или потенциально важного принимать автоматически, а остального не замечать.

Испытав что-то вроде потрясения, Хорза понял, что его собственная навязчивая потребность не совершать ошибок и всегда все учитывать не так уж сильно отличалась от фетишистских тенденций, которые он так презирал в Культуре: ее стремления все делать по справедливости, правильно, исключить малейшие случайности. Он улыбнулся про себя, чувствуя иронию ситуации, и скользнул взглядом по Бальведе, которая сидела и смотрела на Вабслина, экспериментирующего с пультом управления.

«Становишься похожим на своих врагов, – подумал Хорза. – Может, в этом что-то и есть».

– …Хорза, ты меня слушаешь? – сказала Йелсон.

– А? Да, конечно, – улыбнулся в ответ Хорза.

Пока Хорза и Йелсон разговаривали, а Вабслин развлекался с кнопками на пульте, Бальведа хмурилась. Ею почему-то стало овладевать беспокойство.

За окном локомотива, вне поля зрения Бальведы, по платформе катилась маленькая фляжка. Она долетела до стены у входа в туннель и ударилась о нее.

Ксоксарле бегом пустился в заднюю часть станции. У входа в пешеходный туннель, под прямым углом ведущий в массив породы за станционной платформой, располагался туннель, из которого недавно появились мутатор и две женщины, закончив свой обход станции. Это было идеальное место для наблюдения. Ксоксарле полагал, что там ему удастся избежать последствий столкновения поездов, к тому же оттуда он мог вести огонь без помех, имея великолепный сектор обстрела – всю станцию, от хвоста поезда до локомотива. Он мог оставаться там вплоть столкновения. А если они попытаются бежать, то будут у него как на ладони. Он проверил ружье, перевел мощность на максимум.

Бальведа спрыгнула со своего сиденья, сложила руки на груди и медленно прошла по кабине в направлении боковых окон. Она шла, устремив взгляд в пол и недоумевая – что это вызывает у нее беспокойство.

Ветер мощно завывал в пространстве между кромкой туннеля и последним вагоном поезда. В двадцати метрах от Ксоксарле, который ждал у пешеходного туннеля, опираясь коленом о безжизненное тело Авигера, начал раскачиваться и подрагивать хвостовой вагон поезда.

Автономник замер, не закончив резать кабель. Две мысли вдруг пришли ему в голову: во-первых, этот странный шум, черт его побери, ему не померещился; во-вторых, если этот звук издавал один из приборов на пульте управления, то люди его не слышали, а микрофон шлема Йелсон, скорее всего, тоже не воспринимал звуков такой высокой частоты.

Но ведь звуковой сигнал должен был сопровождаться визуальным.

Бальведа развернулась у бокового окна, так толком и не заглянув в него, оперлась о консоль и снова окинула взглядом кабину.

– …у тебя в голове по-прежнему поиски этой чертовой штуковины, – сказала Йелсон.

– Можешь не сомневаться, – сказал мутатор, кивая Йелсон, – я ее найду.

Бальведа повернулась и выглянула в окно.

В этот момент ожили шлемофоны скафандров Йелсон и Вабслина и раздался встревоженный голос автономника. Внимание Бальведы привлек какой-то черный предмет, быстро перекатывавшийся по полу станции. Глаза ее расширились. Рот открылся.

Ветер превратился в настоящий ураган. Из устья туннеля доносился далекий шум, напоминающий сход снежной лавины в горах.

И вот в конце прямого участка перед станцией семь появился свет.

Ксоксарле не видел света, но шум он слышал. Он поднял ружье и взял под прицел двери неподвижного поезда. Эти глупые гуманоиды скоро непременно все поймут.

Стальные рельсы запели.

Автономник быстро выбрался из прохода. Он бросил к стене отрезанные куски кабеля.

– Йелсон! Хорза! – прокричал он в коммуникатор и метнулся по короткому отрезку узкого туннеля. Делая поворот на спрямленном им участке, он услышал слабое, высокое, настойчивое завывание тревожной сирены. – Работает тревожная сирена! Я ее слышу! Что происходит?

Уже в лазе он почувствовал и услышал, как поток воздуха обдувает поезд и проникает внутрь.

– По станции гуляет ветер! – быстро сказала Бальведа, как только замолк голос автономника.

Вабслин поднял свой шлем с консоли – под ним мигала небольшая оранжевая лампочка. Хорза уставился на нее. Бальведа взглянула на платформу. По полу станции неслись тучи пыли. С паллеты, лежавшей у заднего мостика, сдуло все легкие вещи.

– Хорза, – спокойно сказала Бальведа. – Я не вижу Ксоксарле. И Авигера тоже.

Йелсон вскочила на ноги. Хорза бросил взгляд в боковое окно, потом снова на лампочку, мигающую на консоли. Из двух шлемов доносился взволнованный голос автономника:

– Это сигнал тревоги! Я его слышу!

Хорза подобрал свое ружье, схватился за кромку шлема в руках Йелсон и сказал:

– Автономник, это поезд. Предупреждение о столкновении. Быстро выходи из вагона. – Он отпустил шлем; Йелсон быстро накинула его себе на голову и защелкнула. Хорза показал рукой на двери. – Быстро! – громко сказал он, оглядывая Йелсон, Бальведу и Вабслина, который продолжал сидеть, держа в руках шлем, только что снятый с консоли.

Бальведа ринулась к двери, за ней – Йелсон. Хорза метнулся туда же, но вдруг остановился и повернулся к Вабслину, который положил свой шлем на пол и снова повернулся к консоли.

– Вабслин! – заорал Хорза. – Шевелись!

Бальведа и Йелсон бежали по вагону. Йелсон оглянулась и замедлила бег.

– Я его запущу, – взволнованным голосом сказал Вабслин и принялся нажимать на кнопки.

– Вабслин! – крикнул Хорза. – Выметайся отсюда немедленно!

– Все в порядке, Хорза, – сказал Вабслин, продолжая нажимать кнопки и выключатели, оглядывая экраны и циферблаты; когда ему приходилось двигать поврежденной рукой, на его лице появлялась гримаса. Не поворачивая головы, он продолжил: – Я знаю, что делаю. Уходи, а я запущу эту машину. Сам увидишь.

Хорза бросил взгляд в сторону хвоста поезда. Йелсон стояла посредине первого вагона – ее было видно через две открытые двери. Она вертела головой, поворачивая ее то в сторону Бальведы, бегущей во второй вагон и дальше – к пандусу, то к Хорзе, ждущему у пульта управления. Хорза знаком велел ей бежать, а сам повернулся, шагнул к Вабслину и взял его за локоть.

– Слышь, ты, псих! – закричал он. – Он, наверно, летит со скоростью пятьдесят метров в секунду. Ты хоть представляешь, сколько времени нужно, чтобы привести в движение такой поезд?

Он потянул инженера за руку. Вабслин быстро повернулся и свободной рукой ударил Хорзу в лицо. Хорза упал на пол кабины. Боли он почти не почувствовал, главным образом – недоумение. Вабслин повернулся к пульту управления.

– Извини, Хорза, но я смогу увести его с путей за этот поворот. А ты выходи. Оставь меня.

Хорза взял свое лазерное ружье, бросил взгляд на инженера, колдующего над пультом, потом повернулся и побежал прочь. В этот момент поезд покачнулся, словно выгнувшись и напрягшись.

Йелсон последовала за агентом Культуры. Хорза махнул, поторапливая ее, и она подчинилась.

– Бальведа! – крикнула она. – Аварийные выходы. Давай вниз. Нижний уровень!

Агент Культуры не слышала ее. Она бежала к следующему вагону и пандусу. Йелсон с проклятиями пустилась за ней.

Автономник выскочил из отверстия в полу и понесся по вагону к ближайшему аварийному люку.

Вибрация! Это поезд! Сюда приближается другой поезд. Быстро приближается! Что сделали эти идиоты? Мне нужно убираться отсюда!

Бальведа, огибая угол, вытянула руку и ухватилась за край перегородки. Она нырнула к открытой двери, ведущей к среднему пандусу. Позади слышались быстрые шаги Йелсон.

Бальведа выскочила на пандус, где завывал ветер – неутомимый, нестихающий ураган. Воздух вокруг нее мгновенно взорвался искрами и треском, со всех сторон засверкал свет, перегородки, рассекаемые прямыми линиями, стали коробиться и плавиться. Она бросилась на пол. Перегородки впереди, где пандус поворачивал и уходил вниз, вспыхнули лазерным огнем. Бальведа полувстала. Руки и ноги ее скользнули по пандусу, но наконец нашли точку опоры, и она, оттолкнувшись, бросилась назад в поезд за долю секунды до того, как линия лазерных выстрелов врезалась в боковину пандуса, в перегородки и перила. Йелсон чуть не споткнулась о Бальведу. Та ухватила женщину за руку.

– Там кто-то стреляет!

Йелсон подошла к краю и открыла ответный огонь.

Поезд накренился.

Последний прямой отрезок между станциями шесть и семь имел в длину больше трех километров. От того мгновения, когда огни мчащегося поезда стали видны из хвостового вагона, стоящего на станции семь, до того, когда поезд, выскочив из темного туннеля, появился на самой станции, прошло меньше минуты.

Мертвое тело сотрясалось и покачивалось, но было крепко зажато между креслом и пультом. Холодные закрытые глаза Квайанорла были обращены вперед, к тому, что открывалось через бронированное стекло, – к черному как ночь пространству, прошитому двойными яркими линиями света, почти непрерывными. Прямо перед поездом быстро увеличивалось в размерах яркое гало, ослепительное световое кольцо вокруг серо-стальной сердцевины.

Ксоксарле выругался. Цель двигалась слишком быстро, и он промахнулся. Но зато они были заперты в поезде. Он их сделал. Старик под его коленом застонал и попытался шевельнуться. Ксоксарле надавил на него посильнее и снова изготовился к стрельбе. Воздушная струя с воем вылетала из туннеля и завивалась вокруг хвостового вагона.

Ответная стрельба велась наобум, и выстрелы пришлись в стену станции далеко от него. Он улыбнулся. И в этот момент поезд тронулся.

– Выходите! – крикнул Хорза, подбежав к двери, у которой находились две женщины – одна стреляла, другая сидела на корточках, выглядывая время от времени наружу.

Воздух, проникая в вагон, закручивался вихрями, дрожал и завывал.

– Наверно, там Ксоксарле, – крикнула Йелсон, перекрывая шум неистового ветра.

Она высунулась наружу и дала очередь. В ответ последовали новые выстрелы, вспоровшие пандус и попавшие в корпус вагона вокруг двери. Бальведа нырнула назад, уворачиваясь от горячих осколков, которые посыпались сквозь открытую дверь. Поезд будто встряхнулся – и медленно двинулся вперед.

– Что? – крикнула Йелсон, посмотрев на Хорзу, который встал рядом с ней у двери.

Он пожал плечами и высунулся, чтобы дать очередь вдоль платформы.

– Вабслин, – прокричал он, поливая станцию огненным градом.

Поезд пополз вперед. Въездной пандус отъехал на метр от открытой двери. Что-то вспыхнуло в темноте в глубине туннеля, где завывал ветер, поднималась пыль и рождался шум, похожий на непрекращающийся гром.

Хорза покачал головой и махнул Бальведе, показывая, что нужно выходить на пандус – теперь тот был доступен для выхода лишь на половину своей ширины. Хорза дал еще одну очередь. Из двери высунулась Йелсон и тоже полила станцию огнем. Бальведа двинулась вперед.

В этот момент где-то в середине поезда распахнулся люк. Из вагона с лязгом выпала здоровенная круглая штука – громадная плоская заглушка в толстой стене. Из нее вылетело что-то маленькое и темное, а из огромной круглой дыры появилась серебристая точка, быстро – секция стены еще не успела рухнуть на платформу – превратившаяся в ярко сверкающее зеркальное яйцо гигантского размера. Автономник промелькнул в воздухе, а Бальведа бросилась бежать по пандусу.

– Вот он! – крикнула Йелсон.

Разум вылетел из поезда, развернулся и пустился прочь, но тут прерывистый лазерный огонь из дальнего конца станции изменил направление – вспышки света переместились с пандуса и опор на поверхность серебристого эллипсоида. Разум, казалось, замер и повис в воздухе, затронутый огнем, потом стал заваливаться в сторону, за платформу. Его ровная поверхность внезапно начала морщиться и тускнеть, и, вращаясь в воздушных вихрях, он стал падать к стене станции, словно сбитый самолет. Бальведа бежала вниз по наклонной части пандуса и уже почти достигла его горизонтального участка.

– Выходи! – крикнул Хорза, выталкивая Йелсон.

Створ дверей уже миновал пандус, двигатели работали, но их не было слышно за ураганным воем ветра, гулявшего по станции. Йелсон нажала кнопку на запястье, включая свой антиграв, и, подхваченная порывом воздуха, выпрыгнула из двери, не прекращая вести огонь.

Хорза высунулся наружу – теперь ему приходилось стрелять через опоры пандуса. Одной рукой он держался за поручень, ощущая, как поезд содрогается всем корпусом, словно испуганное животное. Некоторые из его выстрелов угодили в опоры и выбили фонтан осколков, подхваченных струями воздуха. Хорзе пришлось нырнуть назад в вагон.

Разум с хрустом ударился о стену станции и скатился к выемке между полом и изогнутой стеной. Его серебристая поверхность сморщивалась и тускнела.

Унаха-Клосп маневрировал в воздухе, избегая лазерного огня. Бальведа, оставив пандус позади, побежала по станции. Веер лазерной очереди из пешеходного туннеля вдалеке, казалось, замер в нерешительности между нею и летящей фигурой Йелсон, но потом стал приближаться к женщине в скафандре. Йелсон отстреливалась, но выстрелы нашли ее, высекли искры из ее скафандра.

Хорза выпрыгнул из медленно двигающегося поезда на пол станции и перекувырнулся, подхваченный мощной воздушной струей. Он тут же резко поднялся на ноги и побежал вперед, ведя огонь по дальнему концу станции сквозь бушующий ураган. Йелсон продолжала лететь в буре воздушных потоков и лазерных выстрелов.

В хвостовой части поезда, теперь уже удалявшегося от станции со скоростью пешехода, что-то сияло. Грохот приближающегося состава (в котором тонули все другие звуки, даже шум выстрелов и взрывов, отчего все остальное, казалось, происходит в обезумевшей тишине на фоне невыносимого рева поезда) стал выше по тональности.

Йелсон стала падать – ее костюм был поврежден.

Ноги ее начали работать еще до того, как она коснулась земли, а когда она все же опустилась, то сразу же побежала – побежала к ближайшему укрытию. Она неслась туда, где лежал тускло-серебристый Разум.

Потом она передумала.

Йелсон развернулась за мгновение до того, как укрыться за Разумом, обежала вокруг него и пустилась дальше, к дверям и нишам в стене.

В то мгновение, когда она повернулась, огонь Ксоксарле снова настиг ее, и на этот раз армированный скафандр уже не смог поглотить энергию выстрела – он не выдержал. Лазерный огонь молнией прорвался сквозь него и ударил по телу женщины, подбросив ее в воздух. Руки Йелсон вскинулись, ноги подогнулись, вся она дернулась, как кукла, на которую обрушилась внезапная ярость разозленного ребенка, грудь и живот окрасились алым.

И тут другой поезд нанес удар.

Он ворвался на станцию в яростном грохоте, металлическим громом выскочил из туннеля, за доли секунды преодолев расстояние между устьем туннеля и хвостовым вагоном медленно движущегося состава. Ксоксарле, который находился к поезду ближе всех, успел увидеть его хищный стремительный нос, прежде чем тот врезался в хвостовой вагон.

Он не мог себе представить звук громче того, что производил поезд в туннеле, но в сравнении с громом удаpa прежняя какофония показалась ему слабым треньканьем. Такой звук производит сверхновая звезда, ослепительно вспыхнувшая там, где за миг до того было лишь неясное мерцание.

Поезд нанес удар, мчась со скоростью более ста девяноста километров в час. Поезд Вабслина углубился в туннель только на длину одного вагона и двигался едва ли быстрее пешехода.

Мчащийся поезд врезался в хвостовой вагон, за долю секунды приподнял и сокрушил его, подкинул к потолку туннеля, смяв слои металла и пластика в плотный комок, и в то же мгновение его собственный локомотив втиснулся под эту груду обломков, разбрасывая в стороны свои колеса, выдирая рельсы. Его металлический корпус разлетелся на осколки, словно выстрелили какой-то гигантской шрапнелью.

Поезд продолжал движение – в передний состав и под него, соскальзывая и срываясь в сторону, по мере того как сплюснутые части двух поездов сталкивались со стеной и отлетали на станцию, где теперь бушевала стихия рвущегося металла и раскалывающегося камня. Остальные вагоны тем временем ударялись, сминались, сплющивались и разлетались на части – всё одновременно.

Мчащийся поезд всей своей массой надвигался из туннеля: вагоны неслись, устремляясь в хаос разлетающихся перед ними обломков, поднимались, разламывались, разворачивались. В детонирующих обломках вспыхивало пламя; били фонтаны искр; из разбивающихся окон вылетали осколки стекла; оторвавшиеся листы металла и резины ударялись о стены.

Ксоксарле пригнулся, словно чтобы спрятаться от убийственного грохота.

Вабслин почувствовал, как удар поезда отбрасывает его к спинке кресла. Он уже понял, что потерпел поражение – поезд, его поезд, двигался слишком медленно. Громадная рука из ниоткуда ударила его в спину, барабанные перепонки Вабслина чуть не треснули. Кабина, вагон, весь поезд задрожали вокруг, и внезапно, среди всего этого, хвост другого поезда, стоявшего в ремонтной зоне, стал надвигаться на него. Он почувствовал, как его поезд перепрыгнул через стрелки на повороте, который мог привести его в безопасное место. Ход состава все больше ускорялся. Вабслин, пригвожденный к креслу, был беспомощен. Задний вагон стоящего состава несся на него. Вабслин закрыл глаза за полсекунды до того, как его, словно насекомое, смяло в сплюснувшейся кабине.

Хорза лежал, свернувшись калачиком, в небольшом дверном проеме в стене станции, понятия не имея, как он попал туда. Он не смотрел, он не мог видеть. Он постанывал в уголке, пока разрушение ревело в его ушах, швыряло обломки в его спину и сотрясало стены и пол.

Бальведа тоже нашла нишу в стене – выемку, в которой она спряталась, повернувшись спиной к стихии металла.

Унаха-Клосп прилепился к потолку станции, укрывшись за куполом камеры, откуда наблюдал за столкновением внизу. Он видел, как последний вагон выехал из туннеля, видел, как примчавшийся поезд врезался в тот, который они оставили всего несколько секунд назад, и протолкнул его вперед, смял, превратившись вместе с ним в груду металлолома. Вагоны срывались с путей, их несло по полу; затем они сталкивались с пандусом, гасившим их скорость, вырывали его из скальной породы, выламывали осветительные приборы из потолка. Осколки взлетали вверх, и автономнику приходилось уворачиваться. Он увидел тело Йелсон внизу на платформе: его поволокли выскочившие с путей покореженные вагоны, которые в облаке искр кубарем полетели по расплавленной скальной поверхности. Едва не задев Разум, вагоны подхватили искалеченное тело женщины и вмяли его в стену вместе с пандусом, ударившись о черную породу по сторонам от устья туннеля, где обломки образовали расширяющееся кольцо и где в спрессованном металле и камне иссякла наконец энергия удара.

Последовала вспышка, от рельс полетели искры, огни на станции замигали. Обломки посыпались назад, дрожащее эхо катастрофы прокатилось по станции. Серия взрывов сотрясла станцию – и неожиданно, к немалому удивлению автономника, из отверстий в потолке рядом с мигающими лампами полились струи воды. Вода превратилась в пену и полетела по воздуху, как теплый снег.

Смешавшиеся обломки двух поездов, на которых осаждалась пена, зашипели, застонали, затрещали. Языки пламени боролись с пеной, находя в хаосе металла горючие вещества.

Потом раздался вопль, и автономник, устремив взгляд вниз сквозь марево пены и дыма, увидел Хорзу, который бежал от двери в стене по платформе от ближнего конца горящей кучи металла.

Человек несся по заваленной обломками платформе, крича и стреляя из ружья. Автономник увидел, как кусок породы обломился и упал рядом с дальним входом в туннель, откуда до этого вел стрельбу Ксоксарле. Автономник ждал, что сейчас раздастся ответная очередь и человек упадет, но ничего такого не случилось. Человек все бежал, ведя стрельбу и постоянно крича что-то неразборчивое. Бальведу автономник не видел.

Как только шум стих, Ксоксарле высунул ружье за угол. В этот же самый миг появился Хорза и начал стрелять. У Ксоксарле было время прицелиться, но не выстрелить. Выстрел пришелся в стену рядом с его ружьем; что-то ударило Ксоксарле по руке. Его ружье чихнуло и замолкло насовсем. Из ствола торчал кусок породы. Ксоксарле выругался и отшвырнул бесполезное оружие в туннель. Мутатор дал еще одну очередь, и со стен вокруг устья туннеля посыпались новые осколки. Ксоксарле посмотрел на Авигера – тот лежал на полу лицом вниз, слегка шевелясь; конечности его подергивались, словно он пытался плыть.

Ксоксарле оставил старика живым, чтобы использовать его в качестве заложника, но теперь от него было мало проку. Женщина Йелсон была мертва, он, Ксоксарле, убил ее, и Хорза горел жаждой мести.

Ксоксарле раздавил череп Авигера ногой, развернулся и побежал.

До первого поворота ему нужно было пробежать метров двадцать. Ксоксарле бежал во всю прыть, не обращая внимания на боль в ногах и теле. На станции прозвучал взрыв. Наверху раздалось шипение, и система пожаротушения принялась выплескивать с потолка водные струи.

Он метнулся к первому боковому туннелю, и в это время воздух засверкал лазерным огнем. Кусок стены отвалился и ударил его по ногам и спине, но он, хромая, побежал дальше.

Впереди него слева были какие-то двери. Он попытался вспомнить план станции. Эти двери, вероятно, вели в пультовую и спальни для персонала. Он мог бы сократить себе путь, пересечь ремонтную зону по мостику и боковым туннелем достичь системы транзитных труб. Это была дорога к спасению. Он быстро заковылял к двери и распахнул ее плечом. За спиной у него, где-то в туннеле, гремели шаги мутатора.

Автономник наблюдал за Хорзой – тот, не переставая стрелять, бежал как сумасшедший по платформе, кричал, выл, перепрыгивал через обломки. Не останавливаясь, он пронесся мимо того места, где прежде лежало тело Йелсон, перед тем как его смели обломки вагона. Перед Хорзой двигался световой конус от лазерного ружья. Он миновал то место, где прежде стояла паллета, и приближался к дальнему концу станции, откуда несколько мгновений назад вел огонь Ксоксарле, исчезнувший затем в боковом туннеле.

Унаха-Клосп спустился с потолка. Обломки потрескивали и дымились, пена падала, как мокрый снег. Воздух стал наполняться отвратительным запахом удушливого газа. Датчики автономника зарегистрировали повышенный уровень радиации. В смятых обломках поездов произошло несколько взрывов, возникли новые очаги пожаров вместо потушенных. Пена, обволакивавшая груду искореженного металла, напоминала снег на вершинах зубчатого хребта.

Унаха-Клосп спустился к Разуму, который лежал у стены. Его сморщенная поверхность была темной и тусклой, переменчивого цвета, как нефть, разлитая в воде.

– Вы наверняка считали, что сделали отличный ход, верно? – тихо сказал Разуму Унаха-Клосп. Может, тот слышал его, а может, был мертв; Унаха-Клосп не мог определить. – Спрятаться вот так в вагоне реактора. Я точно знаю, что вы сделали с топливными элементами – опустили в одну из тех глубоких шахт, что рядом с аварийными вентиляционными двигателями, может быть, даже в ту, что мы видели на экране датчика массы в первый день. А потом спрятались в поезде. И наверняка были очень довольны собой. Но только что вам это дало?

Автономник посмотрел на безмолвный Разум. Сверху на Унаха-Клоспа падала пена, и он очистил свою поверхность при помощи силового поля.

Разум шевельнулся. Он резко приподнялся на полметра сначала одним, потом другим концом, и воздух на секунду наполнился шипением и треском. Поверхность Разума сверкнула, и Унаха-Клосп отпрянул – кто его знает, что тут происходит. Потом Разум снова опустился и легко коснулся пола. Цвета его яйцеобразной поверхности стали медленно изменяться. Автономник почувствовал запах озона.

– Поверженный, но не побежденный, да? – сказал он.

На станции стало темнее – поднимающийся дым заволок оставшиеся целыми светильники.

Кто-то закашлялся. Унаха-Клосп повернулся и увидел, как из ниши в стене выбирается Перостек Бальведа. Голова ее была вся в крови, а кожа стала пепельной.

– Еще один выживший, – сказал автономник – больше себе, чем женщине.

Он подплыл к ней и помог подняться, выставив силовое поле. Женщина задыхалась от дыма. Из ее лба сочилась кровь, на спине куртки виднелось красное пятно.

– Что… – закашлялась она. – Кто еще?

Ноги под ней подгибались, и автономнику пришлось поддерживать ее, когда она перебиралась через обломки вагонов и ошметки рельсов. Повсюду на полу валялись куски породы, сбитые со стен.

– Йелсон погибла, – деловито сообщил Унаха-Клосп. – Вабслин, скорее всего, тоже. Хорза пытается догнать Ксоксарле. Ничего не знаю об Авигере – не видел его. Разум еще жив, как мне кажется. По крайней мере, он двигается.

Они подошли к Разуму. Тот лежал, то приподнимаясь, то опускаясь одним своим концом, словно пытался подняться в воздух. Бальведа хотела было дотронуться до него, но Унаха-Клосп отстранил ее.

– Не трогайте его, Бальведа, – сказал он, силовым полем удерживая ее на платформе. Она споткнулась на обломках и закашлялась. Лицо ее исказила гримаса боли. – Вы задохнетесь, если останетесь здесь, в этой атмосфере, – мягко сказал ей автономник. – Разум сам сможет позаботиться о себе, а если нет – то вы вряд ли ему поможете.

– Я в порядке, – сказала Бальведа.

Она остановилась, выпрямилась, на лице ее появилось спокойное выражение, кашель прекратился. Автономно тоже замер, глядя на нее. Женщина повернулась к нему, дыхание ее нормализовалось, и, хотя лицо оставалось пепельно-серым, взгляд прояснился. Она вытащила руку из-за спины, сочившейся кровью, другой рукой попыталась отереть лоб и глаза, окрашенные красным.

– Ну как, видите? – улыбнулась она.

Но тут глаза ее закрылись, она согнулась, ноги ее подкосились, и она повалилась на каменный пол.

Унаха-Клосп подхватил Бальведу, прежде чем ее голова коснулась пола, и понес с платформы через первый ряд дверей, ведущих в пультовые и жилой отсек.

Не успели они пройти по туннелю и десяти метров, как Бальведа, оказавшись на свежем воздухе, пришла в себя. Позади слышались взрывы. Воздух в туннеле пульсировал, как огромное, неровно бьющееся сердце. Мигали огни. Со сводов стала сочиться вода, потом она полилась струями.

«Хорошо, что у меня антикоррозийное покрытие», сказал себе Унаха-Клосп, плывя по трубе в пультовую. Удерживаемая силовым полем женщина пошевелилась. Автономник услышал звук выстрелов из лазерного ружья, но из-за шума, доносившегося спереди, сзади и сверху, через вентиляционные шахты, определить, где стреляют, он не мог.

– Ну, видите… я в порядке… – пробормотала Бальведа.

Автономник отпустил ее. Они уже почти добрались до пультовой. Воздух здесь тоже был свежим, а уровень радиации – ниже. Новые взрывы сотрясли станцию. Волосы Бальведы и мех на ее куртке трепыхались в струях воздуха, с них слетали клочья пены. Капли воды барабанили, разбрызгиваясь по полу.

Автономник вплыл в пультовую. Освещение здесь не мигало, воздух был чистым, а помещение – сухим. Вода сочилась на пластиковый пол только с тела женщины и с его собственного корпуса.

– Вот так-то лучше, – с этим словами Унаха-Клосп посадил женщину на стул.

Стены и воздух вздрогнули от новых взрывов.

Огни на всех консолях и панелях замигали, засветились.

Посадив агента Культуры, автономник мягко согнул Бальведу, так что ее голова оказалась между колен, и пустил ей в лицо струю воздуха. Взрывы продолжались, сотрясая воздух в комнате, как… как… как будто кто-то топал ногой.

Топ-топ-топ. Топ-топ-топ.

Унаха-Клосп распрямил Бальведу и собирался поднять ее со стула, когда внезапно раздались и стали громче шаги за дальней дверью, больше не заглушаемые взрывами на станции. Затем дверь распахнулась, и раненый Ксоксарле, хромая, ввалился в комнату; с тела его стекала вода. Он увидел Бальведу и автономника и направился прямиком к ним.

Унаха-Клосп ринулся вперед, целясь в голову идиранина. Ксоксарле поймал машину одной рукой и швырнул ее на консоль, разбив несколько экранов и панелей, которые испустили фонтан искр и облако едкого дыма. Унаха-Клосп там и остался, окутанный дымом и наполовину впечатанный в оплавившийся и потрескивающий пульт управления.

Бальведа открыла глаза и оглянулась; лицо у нее было окровавленное, безумное и испуганное. Она увидела Ксоксарле и бросилась ему навстречу, открыв рот, но разразилась кашлем. Ксоксарле схватил ее, прижал руки к бокам, оглянулся на дверь, сквозь которую ворвался в комнату, замер на секунду, перевел дыхание. Он знал, что слабеет. Его спинные кератиновые пластины были почти насквозь прожжены выстрелами мутатора, повреждена была и нога, сильно замедлявшая его движения. Гуманоид скоро доберется до него… Он заглянул в лицо женщины и решил не убивать ее сразу.

– Может быть, ты остановишь палец этого карлика на спусковом крючке, – пробормотал Ксоксарле, взваливая одной рукой Бальведу себе на спину и быстро направляясь к двери, ведущей в спальные и жилые помещения, из которых был выход в ремонтную зону. Он распахнул двери, и те захлопнулись за ним – …Хотя я и сомневаюсь в этом, – добавил он и захромал по короткому туннелю, потом через первую спальню, прошел в мигающем свете ламп под качающимися гамаками.

Между тем с потолка брызнули струи воды – сработала противопожарная система.

В пультовой Унаха-Клосп наконец оторвал себя от панели. Корпус его был покрыт обгоревшей проволочной обмоткой.

– Грязная сволочь, – сказал он нетвердым голосом и, подрагивая, поплыл по воздуху прочь от дымящейся консоли. – Бродячий зверинец, одноклеточное…

Унаха-Клосп, покачиваясь, развернулся в дыму и направился к дверям, сквозь которые ворвался Ксоксарле. Там он помедлил, как-то недоуменно встряхнулся и двинулся по туннелю, набирая скорость.

Хорза потерял идиранина. Он преследовал его по туннелю, потом пробежал через какие-то сломанные двери. Тут надо было выбирать – налево, направо или прямо, три коротких коридора, мигающий свет, струи воды с потолка, дым, ленивыми клубами поднимающийся к сводам.

Хорза пошел направо – именно туда двинулся бы идиранин, если бы направлялся к транзитным трубам, если бы верно вычислил направление и если бы у него не было другого плана.

Но Хорза выбрал неверный путь.

Он крепко держал ружье в руках. По его лицу что-то катилось – нет, не слезы, а пролившаяся сверху вода. Ружье чуть вибрировало – он чувствовал это через перчатки. Распухший шар боли поднимался из живота в горло и глаза, заполняя горечью рот, заливая тяжестью руки, заставляя Хорзу сжимать зубы. Он остановился, мучительно раздумывая, у другой развилки – около спален, посмотрел в одну сторону, потом в другую. С потолка лилась вода, дым клубами поднимался вверх, мелькал свет. Он услышал крик и бросился в том направлении.

Женщина сопротивлялась. Несмотря на свою силу, она теперь не могла справиться даже с ослабевшей хваткой Ксоксарле. Идиранин хромал по коридору, направляясь к большой пещере.

Бальведа вскрикнула и попыталась освободиться, потом стала пинать идиранина по бедрам и икрам. Но он держал ее достаточно крепко, а кроме того – слишком высоко. Руки Бальведы были прижаты к ее телу, а ноги доставали лишь до кератиновой пластины, начинавшейся от крестца идиранина. Сзади остались спальные гамаки строителей Командной системы – они покачивались, когда воздух в длинном помещении спальни сотрясался от нового взрыва на платформе или среди обломков поездов.

Бальведа услышала выстрелы где-то сзади, и двери в дальнем конце длинной комнаты распахнулись. Идиранин тоже услышал эти звуки. Перед тем как они проломились через двери спальни, его голова повернулась в направлении звука. Потом они оказались в коротком коридоре, а оттуда вышли на балкон, тянувшийся вдоль выемки ремонтной зоны.

По одну сторону громадной выемки дымилась беспорядочная груда искореженного металла – смятые вагоны и оборудование. Поезд, приведенный в действие Вабслином, врезался в хвост поезда, стоявшего в длинном коридоре, выше пола выемки. Части обоих поездов валялись там и сям, как детские игрушки, громоздились на полу выемки, вдоль стен, поднимаясь к сводам. С потолка сочилась пена, шипевшая при соприкосновении с раскаленными обломками, где из-под искореженного металла вырывались языки пламени и сыпались искры.

Ксоксарле проскользнул на балкон, и Бальведе на мгновение показалось, что сейчас они оба перевалятся через перила и полетят вниз, на груду обломков на холодном, жестком полу. Но идиранин вовремяостановился, развернулся и затопал по широкому проходу к металлическому мостику, перекинутому через выемку и ведущему к туннелю на другом конце балкона, по которому можно было попасть в транзитные трубы.

Бальведа слышала тяжелое дыхание идиранина. Сквозь звон в ушах она различала потрескивание пламени, шипение пены, напряженные вдохи и выдохи Ксоксарле. Он нес женщину легко, словно та ничего не весила. Она издала гневный крик, надавила на него всем своим телом, стараясь вырваться или хотя бы освободить руку, но сопротивление ее было слабым.

Они добрались до подвесного мостика. Идиранин опять чуть не сорвался, но вовремя восстановил равновесие. Он пустился по узкому мостику, который трясся под его неровными, хромающими шагами и издавал звуки, похожие на удары по металлическому барабану. Бальведа напряглась до боли в спине, но хватка Ксоксарле не ослабла.

Потом он резко остановился, перекинул ее вперед, и Бальведа увидела его огромное седловидное лицо. Несколько мгновений он держал ее за плечи, потом одной рукой взял за правый локоть, а другой ухватил за правое плечо.

Он выставил вперед ногу, держа Бальведу в воздухе, параллельно полу выемки в тридцати метрах под ними. Рука, за которую схватил ее Ксоксарле, казалось, сейчас оторвется, спина болела, в голове стоял туман, но она вдруг поняла, что идиранин собирается с ней сделать, и закричала.

Ксоксарле переломил руку женщины о свое колено, как ветку. Ее крик надломился, как льдина.

Он взял Бальведу за кисть другой руки и перебросил ее тело через перила рядом с собой, позволив ее пальцам ухватиться за тонкую опору перил, и оставил ее так. На это ушло чуть больше секунды. Бальведа раскачивалась, как маятник, под металлическим мостиком, а Ксоксарле, хромая, побежал дальше. Каждый его шаг сотрясал шаткий мостик, вибрации которого через металлическую опору передавались на руку Бальведы, ослабляя ее хватку.

Она висела под мостиком. Сломанная рука бесполезно болталась сбоку. Пальцы другой руки сжимали холодную, ровную, забрызганную пеной опору. Голова кружилась. Бальведа пыталась отогнать волны боли, прокатывавшиеся по ее телу, но безуспешно. Свет в выемке погас, потом снова загорелся. Еще один взрыв сотряс обломки поездов. Ксоксарле пробежал по мостику и захромал дальше по балкону на другой стороне огромной пещеры. Он держал путь в сторону туннеля. Пальцы женщины онемели, стали разжиматься. Рука, от кисти до плеча, похолодела.

Перостек Бальведа дернулась в воздухе, закинула назад голову и завыла.

Автономник остановился. Теперь шумы доносились откуда-то сзади. Он выбрал неверное направление. Он все еще был как в тумане. Значит, Ксоксарле все-таки не пошел назад. «Идиот! Нельзя так выходить из себя!»

Он развернулся в туннеле, ведущем на станцию из пультовой и длинной спальни, замедлил ход и завис в воздухе, а потом поспешил обратно тем же путем. До него донеслись выстрелы из лазерного ружья.

Хорза добрался до пультовой. Здесь не было ни пены, ни воды, хотя из дыры в одной консоли шел дым. Он помедлил, потом, услышав еще один крик – человеческий, женский, – бросился к дверям, ведущим в спальни.

Она попыталась раскачаться, превратить свое тело в маятник и забросить ногу на мостки, но поврежденные мышцы поясницы не позволяли сделать это – связки были разорваны, боль пронзала тело. Она продолжала цепляться за опору.

Своей руки она не чувствовала. На ее лице, задранном кверху, оседала пена и жгла ей глаза. Ряд взрывов встряхнул груду металла внизу, воздух вокруг Бальведы задрожал, и эта дрожь передалась ей. Она чувствовала, как разжимаются пальцы: она уже чуть-чуть соскользнула вниз – на миллиметр или два. Она попыталась ухватиться за опору посильнее, но пальцы ее ничего не чувствовали.

С балкона раздался какой-то звук. Она попыталась оглянуться и через мгновение увидела Хорзу с ружьем, который бежал по балкону к мостику. Он поскользнулся на пене и, чтобы не упасть, выставил вперед свободную руку.

– Хорза!.. – попыталась крикнуть она, но вышел какой-то хрип.

Хорза бежал по мостику над ней. Мостик от этого сотрясался, и рука стала соскальзывать еще сильнее.

– Хорза! – крикнула она еще раз, вложив в этот крик все свои силы.

Мутатор пробежал мимо. Его лицо было исполнено решимости, ружье он держал наготове, его сапоги стучали по металлическому настилу над ней. Бальведа посмотрела вниз, голова ее упала, глаза закрылись.

Хорза… Крейклин… тот престарелый министр по внепланетным делам на Сорпене… ни одна из ипостасей мутатора, никто и ничто из того, чем был за свою жизнь этот человек, не имело ни малейшего желания спасать ее. Похоже, Ксоксарле полагал, что некое межвидовое гуманоидное сострадание заставит Хорзу остановиться и спасти ее – и таким образом подарит идиранину несколько драгоценных секунд. Но идиранин недооценил Хорзу так же, как весь его вид недооценил Культуру. Они оказались в конечном счете не такими уж мягкими; гуманоиды могли быть жесткими и решительными, как и любой идиранин, если только их раздразнить…

«Я погибну, – подумала она, и эта мысль скорее удивила ее, чем ужаснула. – Здесь и сейчас. После всего, что случилось, после всего, что я сделала. Погибнуть. Погибну вот таким образом!»

Ее большой палец медленно соскальзывал с рейки.

Шаги над ней замерли, потом стали возвращаться. Она подняла голову и увидела лицо Хорзы, смотревшего на нее.

Она висела, покачиваясь в воздухе, а Хорза смотрел ей в глаза; рядом с его лицом маячило ружье. Хорза оглянулся и посмотрел в ту сторону, куда убежал Ксоксарле.

– Помоги мне… – прохрипела она.

Он встал на колени, взял ее за руку, потянул наверх.

– Рука сломана… – взвыла она.

Тогда он схватил ее за шиворот куртки и потащил на мостик. Она перекатилась через перила, и Хорза выпрямился. В мигающем свете и сумраке громадной гулкой пещеры с потолка сочилась пена, и на стенах, когда свет гас, плясали тени от языков пламени.

– Спасибо, – прокашляла она.

– Туда? – Хорза повернулся в ту сторону, куда бежал несколько секунд назад и где исчез Ксоксарле.

Она, как могла, кивнула в ответ.

– Хорза, – сказала она, – пусть он уйдет.

Хорза уже начал двигаться. Он покачал головой и сказал: «Нет», затем повернулся и побежал. Бальведа согнулась пополам. Затекшая рука потянулась к сломанной, но не коснулась ее. Она закашлялась, приложила руку ко рту, пощупала внутри, закашлялась, выплюнула выбитый зуб.

Хорза добежал до конца мостика. Теперь он был спокоен. Пусть Ксоксарле задерживает его, если ему так хочется. Можно было даже позволить идиранину дойти до транзитной трубы. После этого он сам вошел бы туда и лазерным огнем уничтожил транзитную капсулу или отключил бы питание, и тогда идиранин оказался бы у него в руках. Это уже не имело значения.

Он пересек балкон и бросился в туннель.

На протяжении километра туннель шел по прямой. Переход на транзитную трубу был где-то справа, но тут были и другие двери и ходы, где мог спрятаться Ксоксарле.

В туннеле было светло и сухо. Освещение лишь слегка помаргивало, а система пожаротушения здесь не включилась.

Хорзе вовремя пришла в голову мысль посмотреть на пол. Он увидел следы воды и пены, ведущие к паре дверей, расположенных друг напротив друга по сторонам туннеля. Дальше влажных следов не было.

Он бежал слишком быстро и потому не смог сразу остановиться. Вместо этого он прянул вниз.

Кулак Ксоксарле, появившись слева, из дверного проема, рассек воздух над головой мутатора. Хорза повернулся и попытался прицелиться, но Ксоксарле вышел из дверей и пнул ружье так, что ствол попал мутатору в лицо, разбив ему нос и рот. Одновременно лазерный огонь ударил в потолок, откуда на идиранина и человека посыпались осколки породы и пыль. Пока Хорза приходил в себя, идиранин нагнулся, выхватил ружье из рук человека, развернул его и направил на Хорзу, который сел, опершись одной рукой о стену. Изо рта и носа у него текла кровь. Ксоксарле сорвал гарду у спускового крючка.

Унаха-Клосп промчался по пультовой, сделал вираж в воздухе, пронесся сквозь дым, миновал разбитые двери, потом метнулся по короткому коридору, пролетел по спальне, между раскачивающихся гамаков, потом по еще одному короткому туннелю и наконец оказался на балконе.

Повсюду валялись искореженные обломки. Он увидел Бальведу на мостике: женщина сидела, придерживая плечо рукой, потом оперлась этой рукой о мостик. Унаха-Клосп мигом преодолел расстояние между ними, но как только он собрался опуститься, а она – поднять голову, в дальнем конце туннеля раздался звук выстрелов из лазерного ружья. Автономник снова заложил вираж и увеличил скорость.

Ксоксарле нажал на спусковой крючок в тот момент, когда Унаха-Клосп ударил его сзади. Ружье еще не выстрелило, а Ксоксарле отбросило вперед по полу туннеля. Он упал и перевернулся через голову, но дуло ружья разбилось о камни, поскольку на него пришлась вся масса падающего идиранина. Ствол аккуратно раскололся на две части. Автономник остановился точно перед Хорзой, который ринулся в сторону Ксоксарле, приходящего в себя: идиранин уже начал подниматься. Унаха-Клосп снова рванулся вперед, ушел вниз, сделал финт в воздухе, пытаясь нанести удар, которым когда-то оглушил идиранина. Ксоксарле отбросил машину в сторону движением руки. Унаха-Клосп ударился об стену, как резиновый мячик, и идиранин снова отшвырнул его, покореженного и покалеченного, – на этот раз в сторону пещеры.

Хорза нырнул вперед, и в тот же момент Ксоксарле опустил свой кулак на голову человека. Мутатор увернулся, но недостаточно быстро – удар пришелся по касательной. Ударившись спиной о стену, человек свалился на пол и на мгновение неподвижно замер в дверном проеме по другую сторону туннеля.

Пожаротушители плевались с потолка в том месте, куда пришелся выстрел из ружья Хорзы. Ксоксарле набросился на поверженного гуманоида, который попытался встать на нетвердые, подгибавшиеся под ним ноги; руки его пытались найти опору на гладкой стене. Идиранин поднял ногу, чтобы растоптать голову Хорзы, но потом вздохнул и опустил ее, увидев Унаху-Клоспа. Тот, весь помятый, дымясь и передвигаясь зигзагами по туннелю, медленно приближался к идиранину.

– …Ты, животное… – прохрипел Унаха-Клосп, его тоненький голос стал ломаным, резким.

Ксоксарле протянул руку, ухватил машину за передок, легко поднял ее обеими руками над своей головой, над головой Хорзы – человек посмотрел на него подернутыми туманом глазами, – а потом нанес ею убийственный удар.

Хорза чуть ли не лениво перекатился на бок, и Ксоксарле почувствовал, как скулящая машина проехалась по голове и плечу Хорзы. Человек упал и распростерся на полу.

Он был все еще жив. Одна его рука слабо шевельнулась в попытке защитить кровоточащую голову. Ксоксарле повернулся и снова поднял беспомощного автономника над головой человека.

– Итак… – тихо сказал он и напряг мышцы, чтобы с силой опустить руку.

– Ксоксарле!

Он посмотрел между своими поднятыми руками, в которых слабо трепыхался автономник. Человек у его ног медленно провел рукой по своим волосам, залитым кровью. Ксоксарле ухмыльнулся.

Женщина Перостек Бальведа стояла в конце туннеля, на балконе. Она стояла, ссутулившись, лицо у нее было осунувшимся и усталым. Правая ее рука безвольно висела, ладонь у бедра была вывернута наружу. В другой руке она держала небольшой предмет, направляя его на идиранина. Ксоксарле пришлось напрячь зрение в попытке разглядеть, что это такое. Предмет был похож на пистолет, пистолет, сделанный в основном из воздуха, пистолет из линий, тонких проводов, почти бесплотный, скорее остов пистолета, скорее карандашный набросок, оторванный от листа бумаги и наполненный материей ровно настолько, чтобы его можно было взять в руку. Ксоксарле рассмеялся и с размаху опустил руки, швырнув автономника вниз.

Бальведа выстрелила. Тонкий пистолетный ствол брызнул на конце снопом искр, словно маленький бриллиант под лучом солнца, и издал еле слышный кашляющий звук.

Прежде чем Унаха-Клосп проделал расстояние в полметра, отделявшее его от головы Хорзы, брюшина Ксоксарле вспыхнула, как солнце. Таз идиранина разнесло на куски, разорвало начиная от бедра на тысячи мельчайших частей. Его грудь, руки и голова взлетели вверх и назад, ударились о свод туннеля, потом рухнули вниз; руки обмякли, пальцы разжались. Кератиновые пластины на животе разошлись, внутренности вывалились на залитый водой пол, а верхняя часть тела упала в мелкие лужи, образовавшиеся от искусственного дождя. То, что осталось от туловища, громадных бедер и трех ног толщиной в хорошее дерево, несколько секунд оставалось стоять. Унаха-Клосп тем временем неторопливо взмыл к потолку, а Хорза неподвижно лежал на полу под струями воды, которые, омывая его и идиранина, окрашивали лужицы в алый цвет.

Торс Ксоксарле неподвижно лежал там, где упал, в двух метрах от того места, где стояли ноги. Потом колени медленно подогнулись, словно неохотно подчиняясь силе тяжести, и столбовидные бедра осели на подвернувшиеся ступни. Вода хлынула в окровавленную чашу рассеченного таза.

– Бала ала бала, – бормотал Унаха-Клосп, прилипший к потолку; с его корпуса капала вода. – Бала лабалабалаба… ха-ха.

Бальведа, продолжая держать под прицелом разорванное тело Ксоксарле, медленно шла по коридору, разбрызгивая темно-красные лужицы.

Она остановилась у ног Хорзы и бесстрастно посмотрела на верхнюю часть тела поверженного гиганта, неподвижно лежащую на полу. Грудь, в которой виднелось месиво внутренних органов, истекала кровью. Бальведа прицелилась и выстрелила в массивную голову воина, снеся ее с плеч; кератиновые осколки полетели по туннелю на двадцать метров. Тело женщины сотряслось от взрыва, эхо отдалось в ее ушах. Наконец она, похоже, расслабилась и опустила плечи. Она посмотрела на автономника, парящего под потолком.

– Вот моя зде вверх торма на потолок упа бала бала ха-ха… – сказал Унаха-Клосп, совершая бессмысленные движения. – И вот. Мне конец, я всего-то… Как меня зовут? Который час? Бала бала, ох-хо-хо. Много вод. Вверх торма. Ха-ха и т. п.

Бальведа встала на колени рядом с неподвижным человеком, сунула пистолет в карман и пощупала шею Хорзы. Он был еще жив. Лицо его лежало в луже воды. Она напряглась и попыталась перевернуть мутатора. Из его головы сочилась кровь.

– Автономник, – сказала она, пытаясь удержать человека, чтобы он снова не упал в воду, – помогите мне. – Она ухватилась здоровой рукой за локоть Хорзы, и на ее лице появилась гримаса боли, когда она, толкая другим плечом, попыталась перевалить его чуть дальше. – Унаха-Клосп, черт вас подери. Помогите мне.

– Бла бала бал. Хо-хо-хо. Я есть здесь, здесь есть я. Как вам дела? Потолок, крыша нутром наружу. Хаха бала бала, – бормотал автономник, по-прежнему держась у потолка.

Наконец Бальведе удалось перевернуть Хорзу на спину. Фальшивый дождь падал на разбитое лицо, смывая кровь со рта и носа. Открылся один глаз, потом другой.

– Хорза, – сказала Бальведа, наклоняясь над ним так, чтобы своей головой закрыть его от воды и от падающего с потолка света.

Лицо мутатора было белым, если не считать струек крови, сочившихся из ноздрей и рта. Затылок и один висок превратились в сплошное кровавое месиво.

– Хорза? – повторила она.

– Ты победила, – тихо, еле понятно, сказал Хорза.

Бальведа не знала, что ответить. Она закрыла глаза и покачала головой.

– Бала бала… поезд прибывает на платформу один…

– Автономник, – прошептал Хорза, устремив взгляд наверх, мимо головы Бальведы.

Она кивнула. Глаза его вернулись в прежнее положение, потом он попытался, закатив их, посмотреть назад.

– Ксоксарле… – прошептал он. – Что случилось?

– Я пристрелила его, – сказал Бальведа.

– …Бала была руки в стороны выйти войти, еще раз все сначала… Есть здесь кто-нибудь?

– Из чего? – Голос Хорзы был едва слышен, ей пришлось приблизиться к нему вплотную, чтобы разобрать слова.

– Вот из этого. – Она открыла рот, показывая ему дыру на месте одного из коренных зубов. – Мнемоформа. Этот пистолет был частью меня. Выглядит как настоящий зуб. – Она попыталась улыбнуться, подумав, что Хорза вряд ли видит пистолет.

Он закрыл глаза.

– Хитро, – тихо произнес он. Кровь сочилась из его головы, смешиваясь с алыми струйками из расчлененного тела Ксоксарле.

– Я доставлю тебя назад, – сказала Бальведа. – Обещаю. Я доставлю тебя на корабль. Ты не умрешь. Вот увидишь. Все будет в порядке.

– Да? Обещаешь? – тихо сказал Хорза и закрыл глаза. – Спасибо, Перостек.

– Спасибо бала бала бала. Стекопер. Босиапс. АхаУн-Клосп… Ох-хо-хо, хо-хо-ох, хо вам за всё, думать дальше. Приносим извинения за доставленные неудобства… Что там где как кто когда почему как и так да…

– Не беспокойся. – Бальведа протянула руку и прикоснулась к мокрому лицу человека.

Вода стекала с ее головы на лицо мутатора. Глаза Хорзы снова открылись, зрачки остановились на ее лице. Потом он перевел взгляд на тело идиранина, потом на автономника под потолком, потом оглядел все вокруг – стены, воду – и прошептал что-то, не глядя на женщину.

– Что? – сказала Бальведа, наклоняясь поближе к нему.

Глаза его снова закрылись.

– Бала, – сказала машина из-под потолка. – Бала бала бала. Ха-ха. Бала бала бала.

– Какой идиот, – вполне разборчиво сказал Хорза, хотя голос его становился все тише, и потерял сознание. Глаза его остались закрытыми. – Какой проклятый… чертов… идиот. – Он едва заметно кивнул головой, и, похоже, это движение не причинило ему боли. Струи с потолка расплескивали ало-красную воду под его головой: она попадала на лицо Хорзы, и новые струи смывали ее. – Джинмоти е. – пробормотал человек.

– Что? – переспросила Бальведа, наклоняясь еще ближе к Хорзе.

– Данатре скехелис, – провозгласил Унаха-Клосп из-под потолка, – ро влех гра’ампт на жире, скот ре генебеллис ро бинитшире, на’ско воросс амптфенир-ан хар. Бала.

Внезапно глаза мутатора широко открылись, и на его лице нарисовался крайний ужас. То было выражение такого беспомощного страха и кошмара, что сама Бальведа вздрогнула; волосы у нее на макушке поднялись дыбом, несмотря на то что вода смачивала их. Человек внезапно поднял руки и цепко, с неимоверной силой ухватил ее за куртку.

– Зовут! – простонал он, и в его голосе было больше боли, чем на лице – ужаса. – Как меня зовут?

– Бала бала бала, – пробормотал автономник из-под потолка.

Бальведа сглотнула слюну, почувствовав, как жгучие слезы собираются за ее веками. Она прикоснулась к одной из белых цепких рук.

– Тебя зовут Хорза, – мягко сказала она. – Бора Хорза Гобучул.

– Бала бала бала бала, – тихим сонным голосом произнес автономник. – Бала бала бала.

Хватка человека ослабла, выражение ужаса сошло с лица. Он облегченно вздохнул, глаза его снова закрылись, губы сложились почти что в улыбку.

– Бала бала.

– Ах, да… – прошептал Хорза.

– Бала.

– …конечно.

– Ла.

14 ВСПОМНИ О ФЛЕБЕ

Бальведа стояла перед заснеженным полем. Была ночь, и луна Мира Шкара ярко светила с черного, усеянного звездами неба. Воздух был неподвижным, свежим и холодным. На белой, освещенной лунным светом поляне стояла «Турбулентность чистого воздуха», частично занесенная снегом.

Женщина стояла у выхода из темного туннеля, смотрела во мрак и дрожала.

Мутатор лежал без сознания на носилках, сделанных из листов пластика, которые Бальведа извлекла из обломков поезда; носилки стояли на автономнике, бормочущем всякую невнятицу. Она забинтовала его голову – это все, что она смогла сделать. Аптечка, как и все, что находилось на паллете, была сметена во время крушения и похоронена под холодными, покрытыми пеной обломками, заполнявшими станцию семь. Разум мог висеть в воздухе. Бальведа нашла его над платформой. Он реагировал на просьбы, но не мог говорить, подавать сигналы или двигаться. Она попросила его оставаться невесомым и направилась к ближайшей транзитной трубе, то таща, то толкая Разум и автономника с носилками.

Они добрались до небольшой грузовой капсулы. Путешествие на поверхность заняло всего полчаса. Мертвецов Бальведа подбирать не стала.

Она забинтовала свою сломанную руку и сделала что-то вроде лубка, а на время короткого путешествия по трубе погрузилась в транс-сон; по прибытии она вытащила свой груз из служебных труб, потом переместила его через разрушенную жилую зону ко входу в туннели, где по-прежнему лежали мутаторы, застывшие в позах смерти. Прежде чем направиться к кораблю, она отдохнула несколько мгновений в темноте, посидев на заснеженном полу туннеля.

Она чувствовала тупую боль в спине; виски ее пульсировали, рука онемела. У нее было кольцо, снятое с пальца Хорзы, и она надеялась, что ожидающий корабль идентифицирует их как друзей по скафандру Хорзы и, возможно, полям автономника.

Если нет, то вариантов не было – только смерть для всех них.

Она снова посмотрела на Хорзу.

Лицо человека на носилках было белым как снег и таким же невыразительным. Все оставалось на своих местах – глаза, брови, нос, рот, но они словно существовали по отдельности, были разъединены, создавая ощущение безликости; ни живости, ни характера, ни глубины увидеть на этом лице было невозможно. Все люди, все характеры, все роли, сыгранные этим человеком за его жизнь, словно покинули его в этой коме, забрав с собой каждую частичку его «я», и он остался пустым, лишенным всякого содержания.

Автономник, поддерживающий носилки, бормотал что-то на языке, непонятном Бальведе, и его голос гулко разносился по туннелю. Потом автономник замолчал. Разум парил в воздухе, безмолвный, тускло-серебристый; Бальведа, слабый наружный свет, человек на носилках и автономник отражались в его пятнистой, переливающейся всеми цветами радуги, эллипсовидной поверхности.

Она поднялась на ноги и одной рукой подтолкнула носилки, висевшие над заснеженной поляной, к кораблю. Ноги ее по самые бедра утонули в белизне. Голубоватая тень женщины, сражающейся со снегом в этом безмолвии, протянулась от луны в сторону далеких темных гор, на которых, словно еще более глубокая ночь, висела штормовая туча. За спиной женщины ее следы, глубокие и неровные, вели назад, ко входу в туннель. Она тихо плакала оттого, что силы покидали ее, и оттого, что раны отзывались ноющей болью.

Раза два-три она со смесью надежды и страха поднимала голову в сторону темной формы корабля – вот сейчас оттуда хлынет предупредительный лазерный огонь, означающий, что автосторож корабля не принимает ее, что автономник и скафандр Хорзы повреждены слишком сильно и корабль не опознает их, что все кончено и она обречена умереть здесь всего в сотне метров от своей безопасности и своего спасения, до которых ее не допускает верная, автоматическая, бездушная система…

Бальведа поднесла кольцо, снятое с пальца Хорзы, к пульту управления лифтом, и кабина пошла вниз. Бальведа запустила внутрь автономника с человеком. Автономник продолжал бессвязно приборматывать. Человек был спокоен и неподвижен, как упавшая статуя.

Она собиралась отключить автосторож корабля и сразу же вернуться за Разумом, но ее испугала ледяная неподвижность человека. Она поспешила за аптечкой срочной помощи и включила отопление, но, когда вернулась к носилкам, мутатор с холодным, пустым лицом был мертв.

Приложения

ВОЙНА ИДИРА И КУЛЬТУРЫ

Три следующих фрагмента являются выдержками из «Краткой истории Идиранской войны» (англоязычная версия с датировкой по христианскому календарю, оригинальный текст 2110 н. э., неправленый), под редакцией Параренджизии Листахи Джа’андешиа Петрейна дам Котоскло. Эта работа представляет собой часть независимого, неофициального, но одобренного Контактом экстро-информационного Пакета, предназначенного для Земли.

Причины: Культура

Культура с самого начала знала, что эта война носит религиозный характер в полном смысле этого слова. Культура вступила в эту войну, чтобы сохранить свой душевный покой: хватит. Но этот покой был самым драгоценным свойством Культуры – возможно, единственно истинным и драгоценным ее приобретением.

На практике, как и в теории, Культуру не интересовали ни богатство, ни расширение территорий. Сама концепция денег (которые в Культуре считались примитивным, слишком сложным и неэффективным средством распределения) отторгалась обществом, в котором возможности средств производства многократно и в любой сфере превосходили все мыслимые (а в некоторых случаях, возможно, и немыслимые) потребности отнюдь не лишенных воображения граждан. Эти потребности удовлетворялись, за одним исключением, за счет ресурсов самой Культуры. Жизненное пространство предоставлялось гражданам в избытке и главным образом на орбиталищах, сооружаемых из материи, недостатка в которой никогда не было. Сырье имелось в неограниченных количествах как между звездами, так и внутри звездных систем. Что касается энергии, то с ней вообще не имелось проблем: ее можно было получать с помощью термоядерной реакции, аннигиляции, самой гиперсетки или со звезд (отбиралась она либо опосредованно, в виде излучения, поглощаемого космосом, либо напрямую, путем подключения к звездному ядру). Таким образом, потребности в колонизации, эксплуатации или порабощении у Культуры не было.

Единственное желание, которое Культура не могла удовлетворить за счет собственных ресурсов, было свойственно как потомкам человеческой расы, изначально населявшей ее, так и машинам, которые (пусть и через множество поколений) были созданы этими людьми: потребность не чувствовать себя бесполезным. Единственным оправданием для относительно беззаботной, гедонистической жизни, которой наслаждались население Культуры, были ее добрые деяния, извечное миссионерство Контакта – эта структура не просто находила, систематизировала, исследовала и анализировала другие, менее продвинутые цивилизации, но (если Контакт решал, что обстоятельства требуют этого) фактически вмешивалась (скрыто или открыто) в исторические процессы внутри других культур.

С самодовольной ограниченностью Контакт (а потому и Культура) мог статистически доказать, что подобное осторожное и доброжелательное использование «технологии сострадания» (используя модную в то время фразу) приносило свои плоды в том смысле, что разработанные им методы влияния на прогресс других цивилизаций значительно улучшали качество их жизни, причем контакт с более продвинутой культурой не наносил никакого вреда этим обществам в целом.

Сталкиваясь с религиозно ориентированными обществами, полными решимости распространить свое влияние на все технологически менее развитые цивилизации, попадающиеся им на пути (независимо от того, насколько тяжелы были потери при вторжении или в течение длительной оккупации), Контакт мог отойти в сторону и признать свое поражение (не только ставя таким образом под сомнение собственную необходимость, но и отказываясь от единственной деятельности по самооправданию, которая позволяла избалованным, смущающимся собственного благополучия гражданам Культуры с чистой совестью наслаждаться жизнью). Контакт мог также вступить в борьбу. Подготовив и закалив себя (и общественное мнение) за десятилетия пассивных действий, Контакт неизбежно, как любой организм, чье существование поставлено под угрозу, обратился к активным действиям.

Несмотря на все в высшей степени материалистические и утилитарные воззрения Культуры, тот факт, что Идир не питал ни малейших поползновений в отношении каких-либо частей Культуры, не имел к делу никакого отношения. Пусть и опосредованным образом, но Культуре угрожала явная и смертельная опасность… но не опасность завоевания, потери жизни, флота, ресурсов или территории, а нечто более серьезное: утрата смысла существования и ясности цели, уничтожение духа, потеря души.

Несмотря на то что со стороны это могло восприниматься совершенно по-другому, именно Культура, а не идиране вынуждена был* сражаться, и эта порожденная отчаянием необходимость в конечном счете позволила ей собраться с силами (при том, что исход предприятия у многих вызывал немалые сомнения), после чего Культура уже не могла пойти ни на какие компромиссы.

Причины: идиране

Идиране уже вели войну, покоряя недоразвитые (на их взгляд) виды и включая их в состав империи, которая в первую очередь была религиозной и только отчасти – торговой. Им с самого начала было понятно, что их джихад, имеющий целью «умиротворить, интегрировать и обучить» эти виды, привести их под око идиранского Бога, должен был продолжаться и расширяться, иначе он терял всякий смысл. В пользу приостановки экспансии или моратория на нее доводов, вероятно, было не меньше, чем в пользу ее продолжения. Но подобные действия и в военном, и в коммерческом, и в административном отношении отрицали бы воинствующий гегемонизм идиран как религиозную концепцию. Религиозное рвение превосходило и затмевало прагматизм. Как и в Культуре, на первом месте стояли принципы.

Война с Культурой – задолго до ее официального объявления – рассматривалась идиранским верховным командованием как продолжение перманентных военных действий в интересах теологической и административной колонизации. Этот – первоначально ограниченный – вооруженный конфликт требовал качественной и количественной эскалации, чтобы справиться с Культурой, находившейся на сходном с Идиром технологическом уровне.

В общем и целом идиране исходили из допущения, что, ненадолго показав зубы, Культура отступит, однако некоторые из ведущих идиранских политиков предполагали: если Культура проявит решительность и события пойдут по наихудшему для Идира сценарию, будет найдено политически разумное решение, которое позволит обеим сторонам сохранить лицо и получить определенные преимущества. Такое решение подразумевало бы некий пакт или договор, по которому идиране соглашались бы замедлить или на время ограничить свою экспансию, что позволило бы Культуре объявить о своих (пусть и небольших) успехах и предоставило бы идиранам: а) религиозно обоснованное оправдание для консолидации, которая дала бы передышку идиранской военной машине и выбила почву из-под ног тех идиран, которые возражали против быстрых темпов и жестокого характера экспансии, и б) новый повод увеличить военные расходы, что гарантировало бы решительную победу над Культурой или любым возможным противником в будущем. Только самые оголтелые и фанатичные идиране требовали войны до победного конца (или по меньшей мере рассматривали ее возможность), но подразумевали при этом лишь продолжение после временного отступления и выступали за мирные переговоры, на которые, как они полагали, Культура все же должна будет согласиться.

Сформулировав такие беспроигрышные варианты развития событий, идиране вступили в войну с Культурой в атмосфере взаимного непонимания. Они не предусмотрели того, что противник имел о них почти полное представление, а сами они неверно оценивали силу веры, стойкость (даже с оттенком страха) и боевой дух Культуры.

Война, синопсис (выжимка из основного текста)

Первый конфликт между Культурой и Идиром произошел в 1267 году и. э., второй – в 1288-м; в 1289 году Культура впервые за пять веков построила свой первый по-настоящему военный корабль, но только в виде прототипа (официальное объяснение состояло в том, что поколения моделей военных кораблей, конструируемых Разумами в соответствии с политикой, проводимой Культурой, так далеко ушли от того последнего фактически построенного военного корабля, что возникла необходимость проверить, насколько теория отвечает практике). В 1307 году третий конфликт закончился массовой гибелью (машин). Культура впервые стала обсуждать возможность войны. В 1310 году от основной части населения отошла секция Мир, а Анхраминская конференция закончилась соглашением о взаимном отводе сил (шаг, который более недальновидные идиране и представители Культуры соответственно порицали и восхваляли). Четвертый конфликт начался в 1323 году и продолжался (при этом Культура использовала не собственные силы, а уполномоченных) до 1327 года, когда война началась официально и флот и граждане Культуры оказались непосредственно втянуты в нее. Военный Совет Культуры, состоявшийся в 1326 году, привел к отколу от Культуры некоторых сообществ, которые не были готовы применять насилие ни при каких обстоятельствах.

Соглашение о ведении войны между Культурой и идиранами было ратифицировано в 1327 году. В 1332-м в войну на стороне Идира вступили хомомды (еще один трехногий вид, достигший в своем развитии большей галактической зрелости, чем идиране или культурианцы), приютившие идиран, которые во время Второй великой диаспоры (1345-991 дон. э.) – следствия Сканкатрианско-идиранской войны, – образовали Священные останки. Останки и их потомки составили наиболее надежные и сильные пехотные части хомомдов, и после неожиданного возвращения на Идир в 990 году до н. э. два этих трехногих вида продолжали сотрудничество на условиях, которые, по мере того как идиране набирали силы, становились все более равноправными.

Хомомды присоединились к идиранам, потому что их настораживала растущая мощь Культуры (они были далеко не единственными, кто испытывал такое чувство, хотя никто, кроме них, не предпринимал в связи с этим таких открытых действий). Хотя расхождений с гуманоидами у хомомд было совсем мало, да и те – пустяковые, они в течение многих десятков тысяч лет стремились воспрепятствовать чрезмерному усилению любой группы внутри галактики, достигшей их технологического уровня, и в тот момент они решили, что Культура достигла именно такого уровня. Хомомды никогда не предоставляли в распоряжение идиран все свои ресурсы; они использовали свой мощный и эффективный космический флот, чтобы затыкать дыры в расположении идиранских сил. Культуре дали понять, что война станет тотальной, только если гуманоиды атакуют родные планеты хомомдов (на самом же деле даже во время войны между хомомдами и Культурой поддерживались ограниченные дипломатические и культурные отношения и продолжалась торговля).

Все просчитались. Идиране полагали, что смогут одержать победу без чьей-либо помощи, а при поддержке хомомдов считали себя вообще неуязвимыми. Хомомды полагали, что их участие должно склонить чашу весов в пользу идиран (хотя ради победы над Культурой никогда не были готовы рисковать собственным будущим). Разумы Культуры вычислили, что хомомды не присоединятся к идиранам, и на основании этого допущения были произведены расчеты относительно длительности, стоимости и выгод войны.

Во время первой фазы войны Культура большую часть времени отступала перед идиранами, быстро расширявшими сферу своего влияния, завершала перевод промышленности на военные рельсы и создавала военный флот. В течение этих первых лет войны в космосе со стороны Культуры эффективно сражались экспедиционные корабли Контакта (ЭКК); они создавались не как боевые корабли, но были хорошо вооружены и имели достаточно высокую скорость, чтобы противостоять среднему идиранскому кораблю. Кроме того, полевые технологии Культуры всегда опережали идиранские; это давало ЭКК решающее преимущество над кораблями противника в плане защиты от поражения и общей живучести. Эти различия в известной мере отражали разницу в мировоззрении. Для идиран корабль был средством межпланетных путешествий или инструментом для защиты планет. Для Культуры корабль был упражнением в мастерстве, почти что произведением искусства. Идиранам нечего было противопоставить блеску конструкторских решений и машинно ориентированной практичности ЭКК (а также боевых кораблей, постепенно вытеснивших ЭКК), хотя при этом корабли Культуры никогда не могли сравниться с лучшими кораблями хомомдов. Тем не менее в первые годы войны ЭКК значительно уступали идиранскому флоту по численности.

Начальный этап характеризовался также тяжелыми человеческими потерями, когда идиране нанесли удар по целому ряду орбиталищ Культуры, не имевших ни малейшего отношения к войне. Жертвы исчислялись миллиардами. В тактическом плане это не принесло желаемых результатов. В стратегическом – повело к сокращению численности Основной боевой группы идиранского флота, силы которой и без того были слишком растянуты и испытывали немалые трудности в обнаружении и уничтожении отдаленных орбиталищ Культуры, малых планет, космических фабрик и всесистемных кораблей, на которых производилась военная техника Культуры. В то же время идиране пытались контролировать огромные объемы космоса и большое число малых цивилизаций – как правило, непокорных и нередко воинственных, которые после отступления Культуры были оставлены на милость идиран. В 1333 году к Соглашению о ведении войны были приняты поправки, запрещавшие уничтожение населенных невоенных орбиталищ, после чего конфликт продолжался, но – почти до самого конца – в несколько более сдержанной форме.

Вторая фаза войны началась в 1335 году. Идиране все еще продолжали борьбу, пытаясь достигнуть своих целей; Культура наконец перевела свою промышленность на военные рельсы. Затем последовал затяжной период, когда Культура действовала глубоко в тылах идиранской сферы влияния, а идиране проводили двойственную политику: с одной стороны, пытались защитить свои владения и накопить силы, а с другой – снаряжали мощные, но ослабляющие их оборонительные возможности экспедиции в другие части галактики, рассчитывая нанести столь желанные для них серьезные удары по противнику, который все больше становился неуловимым, чем немало разочаровывал их. Само ее существование стало мобильным: даже орбиталища могли передвигаться, или же население покидало их, перемещаясь на другие объекты. Религиозные воззрения идиран требовали захватывать и удерживать все, что можно, – защищать границы, оборонять планеты и луны, а превыше всего – любой ценой обеспечивать безопасность Идира. Несмотря на рекомендации хомомдов, идиране отказывались провести более разумные и легче защищаемые границы или начать мирные переговоры.

Война ни шатко ни валко продолжалась более тридцати лет. Состоялось множество сражений, предпринимались попытки примирить воюющих (извне и со стороны хомомдов), осуществлялись крупные военные операции, случались перерывы в военных действиях, имели место успехи, неудачи, великие победы, совершались трагические ошибки, выдающиеся подвиги, происходил захват громадных пространств космоса и звездных систем, наблюдались отступления.

Однако по прошествии трех десятилетий хомомды решили, что с них хватит. Идиране оказались настолько же бескомпромиссными союзниками, насколько раньше были нерассуждающими наемниками, а корабли Культуры наносили слишком большой ущерб космическому флоту хомомдов, которым те очень дорожили. Хомомды попросили у Культуры определенных гарантий, получили их и вышли из войны.

Начиная с этого времени одни только идиране отказывались считать исход войны решенным. Культура за время войны накопила огромные силы, приобрела неоценимый опыт (в дополнение к теоретическому опыту, набранному за предыдущие тысячелетия), лишавший идиран всякого реального или вымышленного преимущества благодаря их коварству, нечестности и жестокости.

Война в космосе практически завершилась в 1367 году, а война на тысячах планет, оставленных идиранам (которую со стороны Культуры вели главным образом машины), официально закончилась в 1375 году, хотя на различных дальних планетах небольшие спорадические стычки, в которых участвовали идиранские и меджельские отряды, не знавшие о заключении мира или не принимавшие его, продолжались еще почти три столетия.

Идир никогда не подвергался нападению и формально не подписывал капитуляции. Его компьютерная сеть была захвачена при помощи эффекторного оружия и (после отключения встроенных ограничений) сама произвела собственный апгрейд до уровня мыслящей машины, став по всем признакам, кроме названия, Разумом Культуры.

Что касается идиран, то одни покончили с собой; другие отправились в изгнание к хомомдам (которые согласились взять их на службу, но отказались помогать им в подготовке дальнейшей борьбы с Культурой); третьи основали номинально независимые невоенные орбиталища в регионах, находившихся в других сферах влияния (хотя и под присмотром Культуры); четвертые в оставшихся кораблях отправились в малоисследованные части Магеллановых облаков или к туманности Андромеды; остальные подчинились победителям. Некоторые даже присоединились к Культуре, а часть идиран стали наемниками Культуры.

Статистика

Продолжительность войны – сорок восемь лет и один месяц. Общие потери, включая машины (учитываемые по логарифмической шкале уровня мышления), меджелей и мирных граждан: 851, 4 миллиарда (+/ – 0, 3%). Потери техники: корабли (все классы выше межпланетных) – 91 215 660 (+/ – 200), орбиталища – 14 334, планеты и крупные луны – 53, кольца – 1, сферы – 3, звезды (претерпевшие значительную потерю массы и изменившие месторасположение) – 6.

Историческая перспектива

Небольшая, короткая война, редко охватывавшая более 0, 02% объема галактики и 0, 01% населения звездных систем. Сохранились слухи о намного более существенных конфликтах, занимавших гораздо большие объемы времени и пространства… Тем не менее хроники наиболее старых галактических цивилизаций оценивают войну Идира и Культуры как наиболее важный конфликт за последние пятьдесят тысяч лет и одно из исключительно интересных событий, которые так редко случаются в новые времена.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Как только война закончилась, Джубоал-Рабароанса Перостек Алъсейн Балъведа дам Г сейф поместила себя на длительное хранение. За время военных действий она потеряла большинство своих друзей и обнаружила, что совершенно не желает ни праздновать победу, ни предаваться воспоминаниям. Кроме того, после возвращения к мирной жизни Мир Шкара стал преследовать ее по ночам кошмарами – ей снились темные лабиринты туннелей, наполненные гулким ужасом. Эта болезнь поддавалась лечению, но Бальведа предпочла хранение – сон без сновидений. Она оставила инструкции, согласно которым вернуть к жизни ее следовало только после того, как Культура сможет статистически «доказать», что война была морально оправдана; иными словами, когда пройдетдостаточно времени – пройдет мирно – и будет высока вероятность того, что большее количество людей погибнет в ходе предсказуемой и вероятной идиранской экспансии, чем погибло во время войны. Ее вернули к жизни в 1813 году н. э. вместе с несколькими миллионами других людей по всей Культуре, которые тоже поместили себя на хранение и определили для себя такой же критерий возвращения к жизни – большинством из них руководил тот же мрачный юмор, что и Бальведой. По прошествии нескольких месяцев Бальведа прибегла к автоэвтаназии и была похоронена на Джубоале, звезде системы, где она родилась. Фал ’Нгистра так никогда ее и не увидела. Кверл Ксоралундра, разведотец и воин-жрец вассальной секты Четырех Душ с Фарн-Идира, остался в живых после частичного разрушения и захвата легкого идиранского крейсера «Длань Божья 137». Он и два других офицера смогли спастись с подбитого корабля, пока экспедиционный корабль контакта «Нервная энергия» пытался захватить его целиком. Гипердвигатели вернули Ксоралундру на Сорпен. На короткий срок его интернировала местная геронтократия, а потом, по прибытии Девяносто третьего идиранского флота, за него был заплачен небольшой выкуп. Он продолжал служить в разведке, благополучно избежал Второй добровольной чистки, организованной раскольниками после того, как хомомды отозвали флот поддержки. Вскоре после этого Ксоралундра вернулся к исполнению обязанностей офицера военно-логистического подразделения и погиб перед самым концом войны, в сражении при Двойной Новой звезде за контроль над рукавом Один-Шесть.

Присоединившись к рейдерам Галссела на Ваваче, Джандралигели стал лейтенантом в отряде капитана-наемника, пользуясь его относительным доверием, а впоследствии – командиром «Контрольной поверхности», третьего корабля Галссела. Как и все рейдеры, оставшиеся в живых после окончания военных действий, Джандралигели воевал с выгодой для себя. Он отошел от дел вскоре после смерти Галссела (во время военных действий в семи средах на Ороарче) и провел остаток дней, возглавляя свободный колледж «Советы Жизни» на луне Декадент в системе Седьмого греха Хорошо подкованных щеголей Безгранично веселых поступков (реформированной). Он отошел в мир иной – без мучений, если не сказать мирно, – в чужой постели.

Автономник Унаха-Клосп был полностью восстановлен. Он подал прошение присоединиться к Контакту и был принят. До окончания войны он служил на Бессистемном корабле «Неправильный апокалипсис» и корабле ограниченного радиуса действия «Маржа прибыли», потом был переведен на орбиталище Эрбиль и получил должность на местной фабрике транспортных систем. Теперь он ушел на покой и целиком посвятил себя своему хобби – сооружению небольших автоматов на паровой тяге.

Стафл-Преонса Фал 'Нгистра дам Кроуз осталась в живых после еще одного серьезного происшествия в горах, продолжала перехитрять машины, которые были в миллионы раз умнее ее, несколько раз меняла пол, родила двух детей, после войны поступила в Контакт, без разрешения присоединилась к первобытному племени диких конеженщин, была захвачена в плен и подневольно трудилась на дирижабле «Сверхмудрый» в воздухосфере Блокстаар, вернулась в Культуру ввиду транскорпорирования автономника Джейза в групповой разум, попала в снежную лавину во время очередного восхождения, но осталась в живых и рассказала эту историю, родила еще одного ребенка, потом приняла приглашение вступить в Особые Обстоятельства Контакта и около ста лет провела в качестве эмиссара (мужского пола) на недавно открытой Миллионно-звездной анархии Совеле. Впоследствии стала преподавателем на одном из орбиталищ на небольшом пучке вблизи малого Магелланова облака, опубликовала пользовавшуюся успехом и получившую признание автобиографию, потом, несколько лет спустя, исчезла в возрасте 407 лет во время одиночной экскурсии на одно из старых колец Дра’Азонов.

Что касается Мира Шкара, то люди все-таки вернулись на него еще раз, хотя и только по окончании войны. После отлета «Турбулентности чистого воздуха» (Перостек Бальведа не столько пилотировала корабль, сколько задала ему курс на встречу с военным кораблем Культуры за пределами зоны военных действий) прошло сорок лет, прежде чем какому-либо кораблю было позволено пересечь Барьер Тишины. Когда этот корабль – экспедиционный корабль Контакта «Протезированная совесть» – прошел барьер и высадил на планету десантный отряд, выяснилось, что Командная система в полном порядке. На восьми из девяти находившихся в идеальном состоянии станций стояли восемь совершенно целых поездов. За те четыре дня, на которые было получено разрешение для экспедиционного корабля и его десантного отряда, никаких следов разрушения, никаких тел, никаких следов прежней базы мутаторов обнаружено не было. По окончании этого срока «Протезированной совести» было приказано покинуть планету, после чего Барьер Тишины был снова закрыт – теперь уже навсегда.

Однако обломки существовали. Мертвые тела и все, что было на базе мутаторов, а также дополнительное оборудование, принесенное идиранами и вольным отрядом вместе со скорлупой чай-хиртси, было погребено под километрами льда у одного из полюсов планеты. Сжатая в плотном шаре обломков и замерзших, искалеченных тел, среди имущества, взятого с той части базы мутаторов, которая была комнатой женщины Кьерачелл, лежала пластиковая книжечка со страницами, испещренными крохотными буквами. Это была история в жанре фэнтези, любимая книжка этой женщины, и первая страница начиналась такими словами:

ДжинмотисБозлена-два…

Разум, спасенный из Командной системы, не помнил ничего, начиная с того момента, когда он, скакнув в гиперпространство, оказался в туннелях, и до окончания его ремонта на борту всесистемного корабля «Хватит, господин хороший», куда он попал стараниями Перостек Бальведы. Позднее его установили на всесистемном корабле класса «океан», и он пережил войну, хотя и принимал участие во многих крупных космических сражениях. Впоследствии он был модифицирован и установлен на Бессистемный корабль класса «рейнджер», сохранив за собой выбранное им (несколько необычное) имя.

Мутаторы были уничтожены как вид на завершающем этапе войны в космосе.

ЭПИЛОГ

Гимишин Фуг, запыхавшаяся, как всегда опаздывающая, на последней стадии беременности (и, кстати, прапрапрапрапраправнучатая племянница Перостек Бальведы, а к тому же начинающий поэт) прибыла на борт Бессистемного корабля час спустя после всего своего семейства. Корабль подобрал их на одной отдаленной планете в большой Облачности, где они проводили каникулы, и должен был доставить вместе с несколькими сотнями других людей на новый громадный корабль «Детерминист» класса «система», который собирался направиться из Облачностей в основную часть галактики.

Фуг интересовало не столько путешествие, сколько корабль. До этого она не сталкивалась с кораблями класса «система» и втайне надеялась, что размеры этого судна с его многочисленными раздельными компонентами, подвешенными в пузыре воздуха длиной две сотни километров, и с его обитателями в количестве шести миллиардов душ, дадут ей заряд энергии. Вдохновленная этой идеей, поглощенная своим выросшим животом и своими новыми обязанностями, она, хотя и прибыла с опозданием на борт гораздо меньшего корабля класса «рейнджер», не забыла правила вежливости.

– К сожалению, мы не знакомы, – сказала она, выйдя из модуля в мягко освещенную парковочную ячейку.

Она обращалась к дистанционному автономнику, который помог ей выгрузить багаж. – Меня зовут Фуг. А вас?

– Меня зовут Бора Хорза Гобучул, – сказал корабль через своего автономника.

– Какое необычное имя. Откуда оно у вас? Дистанционный автономник чуть наклонил правый передний угол – эквивалент пожатия плечами:

– О, это длинная история…

– Гимишин Фуг тоже пожала плечами:

– Я люблю длинные истории.

Иэн М. Бэнкс ИГРОК

Посвящается Джеймсу С. Брауну, который однажды сказал: «Азшашошз»

1 ПЛИТА КУЛЬТУРЫ

Это история человека, который уехал далеко и надолго только для того, чтобы сыграть игру. Этот человек — игрок, которого зовут Гурдже. История эта начинается со сражения, которое на самом деле не сражение, и заканчивается игрой, которая на самом деле не игра.

Кто я такой? Об этом скажу позже.

Вот как начинается эта история.

Каждый его шаг поднимал клубы пыли. Он брел по пустыне, следуя за фигурой в скафандре. Автомат покоился в его руке. Они уже почти пришли — шум далекого прибоя прогрохотал в звуковом поле шлема. Они приближались к высокой дюне, с которой должен был открыться вид на берег. Ему как-то удалось; он этого не ждал.

Снаружи было ярко, жарко и сухо, но внутри костюма он был защищен от солнца и горячего воздуха; здесь ему было уютно и прохладно. Щиток шлема потемнел по краю — в это место пришелся удар, и правая нога, тоже поврежденная, плохо сгибалась, отчего он прихрамывал, — но в остальном, считай, ему повезло. В последний раз на них нападали за километр до этого, а теперь они практически вне радиуса действия ракет.

Из-за ближайшей гряды появилось звено ракет — сверкающая дуга. Он увидел их с опозданием — поврежденный щиток давал о себе знать. Он думал, что ракеты уже открыли огонь, но то были всего лишь солнечные блики на их изящных корпусах. Звено двигалось, то ныряя вниз, то уходя в сторону, как стая птиц.

Когда они в самом деле открыли огонь, об этом известил мигающий красный свет. Он поднял автомат, чтобы ответить на огонь; его товарищи по группе, все в скафандрах, уже начали стрелять. Кто-то упал в пыль пустыни, другие опустились на одно колено. Стоял только он один.

Ракеты снова совершили маневр, развернувшись все разом, а потом разделились и полетели в разных направлениях. Фонтанчики пыли поднялись вокруг его ног, когда разрывы приблизились. Он попытался прицелиться в одну из малых машин, но они двигались с пугающей скоростью, а автомат в его руках стал каким-то большим и неудобным. В его скафандре отдавались далекие звуки стрельбы и крики; внутри шлема вспыхнули огоньки, сообщая о повреждениях. Скафандр тряхнуло, и правая нога внезапно онемела.

— Просыпайся, Гурдже! — рассмеялась Йей рядом с ним.

Она развернулась на одном колене, когда две из малых ракет, почувствовав самое слабое место, изменили курс и направились в их сторону. Гурдже видел, как приближаются машины, но автомат, бешено стрекочущий в его руках, казалось, всегда был нацелен в место, уже покинутое ракетами. Две машины метнулись в пространство между ним и Йей, одна вспыхнула и разлетелась; Йей издала победный крик. Вторая ракета вклинилась между ними, и Йей замахнулась ногой, пытаясь пнуть машину. Гурдже неуклюже повернулся, чтобы выстрелить в ракету, и случайно обдал огнем скафандр Йей. Послышался ее крик, потом проклятия. Йей пошатнулась, но сумела развернуть автомат; вторая ракета снова обратилась к ним, и вокруг нее поднялись фонтанчики пыли, ее красные импульсы осветили его скафандр, и щиток у него перед глазами потемнел. Он почувствовал немоту во всем теле, начиная от шеи, и рухнул на землю.

— Ты убит, — сказал ему ломкий тихий голос.

Он лежал на невидимом ложе пустыни, слышал далекие приглушенные шумы, ощущал вибрации земли. Он слышал, как бьется его сердце, слышал собственное учащенное дыхание. Он попытался задержать его и замедлить биение сердца, но был парализован, заточен, не владел своим телом.

Засвербило в носу, но почесать его было невозможно. «Что я здесь делаю?» — спросил он себя.

Ощущения вернулись. Рядом разговаривали люди, а он смотрел через щиток на плоскую пыль пустыни в сантиметре от его носа. Прежде чем он успел шевельнуться, кто-то потащил его за руку.

Он отстегнул шлем. Йей Меристину, тоже без шлема, стояла, глядя на него и качая головой. Руки она прижала к губам, автомат висел на ремне, пристегнутом к запястью.

— Ты был ужасен, — сказала она, хотя и не без теплоты.

У нее было лицо красивого ребенка, но голос, неторопливый и низкий, звучал умудренно и шаловливо, язвительно.

Остальные сидели вокруг на камнях и в пыли, разговаривали. Несколько человек возвращались в помещение клуба. Йей подобрала автомат Гурдже и протянула ему. Он почесал нос, потом покачал головой, отказываясь брать оружие.

— Йей, — сказал он, — это детские игрушки.

Она помедлила, закинула свой автомат за спину и пожала плечами (дула обоих автоматов сверкнули на миг под лучом солнца, напомнив ему стремительную шеренгу ракет; голова у него закружилась, но лишь на мгновение).

— Ну как? — спросила она. — И ничуть не скучно. Ты говорил, что тебе скучно, и я подумала, тебе понравится такая перестрелка.

Он отряхнулся и побрел к раздевалке. Йей пошла рядом. Мимо пронеслись роботы-сборщики в поисках частей разбитых машин.

— Это ребячество, Йей. Зачем разбазаривать время на всякие глупости?

Они остановились на верхушке дюны. До невысокого клубного дома оставалась сотня метров золотого песка и снежно-белых бурунов. Море сверкало под высоко стоящим солнцем.

— Не будь таким надутым, — сказала Йей.

Ее короткие каштановые волосы полоскались на том же ветру, который сдувал верхушки с падающих волн и посылал назад в море уже брызги. Она наклонилась там, где обломки искалеченной ракеты наполовину зарылись в дюну, выскребла их оттуда, покрутила в руках.

— А мне нравится. Я не против тех игр, что по вкусу тебе, но… мне и эта нравится. — Вид у нее вдруг стал недоумевающим. — Это — игра. Неужели ты не получаешь никакого удовольствия от таких вещей?

— Нет. И тебе тоже скоро все это надоест.

Йей беспечно пожала плечами:

— Ну, вот тогда и встретимся.

Девушка сунула ему в руки обломки машины. Он принялся разглядывать их, а тем временем в сторону полигона прошли мимо несколько молодых людей.

— Мистер Гурдже?

Один юноша остановился, вопросительно глядя на игрока. По лицу того пробежала тень недовольства, но тут же сменилась заинтересованной терпимостью, — Йей уже видела это в подобных случаях.

— Жерно Морат Гурдже? — по-прежнему неуверенно сказал молодой человек.

— Виноват.

Гурдже обаятельно улыбнулся и (Йей это увидела) чуть распрямил плечи, немного подтянулся.

Лицо юноши засияло. Он коротко мотнул головой, сделав церемонный поклон. Гурдже и Йей обменялись взглядами.

— Для меня большая честь видеть вас, мистер Гурдже, — сказал молодой человек, широко улыбаясь. — Меня зовут Шуро… Я… — Он рассмеялся. — Я слежу за всеми вашими играми. Я собрал все ваши теоретические работы…

Гурдже кивнул:

— Удивительная целеустремленность.

— Ну что вы. Я почту за честь, если в любое время, когда вы будете здесь, вы сыграете со мной в… да во что угодно. Любимая моя игра, пожалуй, деплой. Я даже даю фору в три очка, но…

— Тогда как мое слабое место, к сожалению, — нехватка времени, — сказал Гурдже. — Но конечно же, если такая возможность представится, я буду рад сыграть с вами. — Он едва заметно кивнул головой молодому человеку. — Рад был познакомиться.

Молодой человек вспыхнул и, улыбаясь, шагнул назад.

— Нет, это я был рад, мистер Гурдже… Всего доброго… всего доброго.

С неловкой улыбкой он развернулся и поспешил догонять своих.

Йей смотрела ему вслед.

— Неужели тебе нравится вся эта ерунда, Гурдже? — усмехнулась она.

— Ничуть, — решительно возразил он. — Мне это действует на нервы.

Йей смотрела вслед молодому человеку, бредущему по песку. Она смерила его взглядом с ног до головы и вздохнула.

— Ну а как насчет тебя? — Гурдже с отвращением посмотрел на обломки ракеты в ее руках. — Тебе нравится все это… разрушение?

— Никакое это не разрушение, — растягивая слова, сказала Йей. — Ракеты демонтируются взрывным способом, а не разрушаются. За полчаса, если хочешь, я тебе соберу из этих деталек новую.

— Значит, все это обман.

— А что не обман?

— Интеллектуальные достижения. Тренировка мастерства. Человеческие чувства.

Йей иронически скривила губы:

— Вижу, нам придется пройти немалый путь, прежде чем мы научимся понимать друг друга, Гурдже.

— Тогда давай я тебе помогу.

— Стать твоей протеже?

— Да.

Йей отвернулась в ту сторону, где волны накатывали на золотой берег, потом снова посмотрела на него. Подул ветер, нагоняя на берег прибой; она медленно завела руку за голову и набросила шлем, со щелчком вставший на место. Гурдже оставалось только взирать на собственное отражение в ее щитке. Он провел рукой по своим черным курчавым волосам.

Йей подняла щиток:

— Встретимся, Гурдже. Мы с Хамлисом будем у тебя послезавтра, да?

— Если хочешь.

— Хочу.

Она подмигнула ему и направилась вниз по песчаному склону. Гурдже смотрел ей вслед. Йей вручила свой автомат проезжавшему мимо роботу-автономнику, нагруженному сверкающими металлическими обломками.

Гурдже постоял немного, держа в руках части разбитой машины, потом бросил их на безжизненный песок.

-^[17]

Он вдыхал запах земли и деревьев вокруг мелкого озерца под балконом. Ночь была облачной и очень темной, лишь с малым намеком на просвет прямо над головой, где тучи освещались сияющими плитами далекой дневной стороны орбиталища. В темноте набегали волны, громко ударяясь в борта невидимых лодок. По краям озера там и сям мерцали огоньки — среди деревьев стояли низенькие здания колледжа. Вечеринка гремела за спиной Гурдже, точно гроза, ее запахи и звуки доносились из здания факультета: музыка, смех, запах духов, еды и неведомых экзотических благовоний.

Волна Пряноголубого окружила его, захлестнула. Запахи витали в теплом ночном воздухе, просачивались из открытых дверей позади него, неслись на волне людского шума; они словно превратились в отдельные течения воздуха, напоминая волокна разлохмаченной веревки, — каждое со своей собственной окраской и сущностью. Вот волокна стали похожи на горстки земли — на то, что можно растереть пальцами, впитать, опознать.

Вот он — красно-черный запах жареного мяса, кровь от него быстрее бежит по жилам, выделяется слюна; он искушает и в то же время странным образом отталкивает, по мере того как отдельные части мозга устанавливают его природу. Животное начало ощущало в нем топливо, богатую белком еду; ствол среднего мозга воспринимал мертвые сгоревшие клетки… тогда как передний мозг игнорировал оба сигнала, поскольку знал, что живот игрока полон, а жареное мясо — искусственное.

Гурдже чувствовал и море — запах соли, доносящийся за десять с лишним километров из-за долины и низин, еще одна крепкая связь, словно сеть, словно паутина рек и каналов, соединяющих темное озеро с беспокойным бурлящим океаном там, за пахучими лугами и ароматными лесами.

Пряноголубой был игрецким гормоном, продуктом стандартных генно-закрепленных желез Культуры, расположенных в основании черепа Гурдже под древними, развившимися из животного состояния нижними отделами мозга. Все многообразие вырабатываемых внутри организма наркотиков, доступных подавляющему большинству обитателей Культуры, включало до трехсот составов различной популярности и сложности; Пряноголубой принадлежал к наименее излюбленным, поскольку не давал прямого удовольствия, а для его выработки требовалось сильно сосредоточиться. Но для игр он был хорош. То, что казалось трудным, становилось легким, что выглядело нерешаемым, становилось решаемым, что было непостижимым, становилось очевидным. Утилитарный наркотик, модификатор абстракций, а вовсе не усилитель чувственного восприятия, не секс-стимулятор, не физиологический нагнетатель.

Но нужды в нем сейчас не было.

Именно это и обнаружилось, как только первая волна атак схлынула и игра вступила в ровную фазу. Парень, с которым Гурдже собирался сразиться и чью предыдущую игру в четырехцвет только что наблюдал, был склонен к обманным ходам, но раскусить его было нетрудно. Впечатление он производил серьезное, но в основном это была игра на публику с элементами моды, замысловатости, однако неглубокая и слабая, а потому ведущий ее становился уязвим. Гурдже ловил звуки вечеринки, и звуки озерных вод, и звуки из других университетских зданий на дальнем берегу озера. Игровой стиль молодого человека четко запечатлелся в мозгу.

Он решил выкинуть все это из головы. Пусть чары разрушатся.

И тут же отпустило, словно прошла фантомная боль — трюк разума. Чары — мозговой эквивалент некоей маленькой, примитивной, замкнутой подпрограммы — прекратились, просто перестали насылаться.

Он постоял на террасе у озера, потом пошел обратно и снова присоединился к веселью.

— Жерно Гурдже? Я думал, вы убежали.

Навстречу ему из богато обставленного зала выплыл небольшой автономник. Люди вокруг разговаривали или собирались в группки у игровых досок и столов под огромными лоскутами древних гобеленов. В комнате были еще десятки автономников: одни играли, другие наблюдали, третьи беседовали с людьми, некоторые пребывали внутри геометрически правильных решеток: это означало, что они связываются с помощью приемопередатчиков. Маврин-Скел, автономник, который обратился к Гурдже, был намного мельче других машин в зале и вполне мог бы уместиться в двух ладонях. Поле его ауры было многоцветным — вкрапления серого и коричневого среди официального синего. Он напоминал модель сложного и устаревшего космического корабля.

Гурдже мрачно смотрел на машину, которая следовала за ним сквозь толпу людей к столу четырехцвета.

— А я уж подумал, этот юнец вас напугал, — сказал автономник, когда Гурдже добрался до игрового стола молодого человека и уселся на высокий, с вычурной резьбой, деревянный стул, поспешно освобожденный его только что проигравшим предшественником.

Автономник говорил достаточно громко, чтобы «юнец» услышал его слова — он выглядел лет на тридцать, волосы его были всклокочены; на лице читалась обида.

Люди вокруг немного притихли. Поле ауры Маврин-Скела сделалось красно-коричневым — шутливо-добродушный и раздраженный одновременно, противоречивый сигнал, близкий к прямому оскорблению.

— Не обращайте внимания на машину, — сказал молодому человеку Гурдже, отвечая на его кивок. — Любит действовать людям на нервы. — Он пододвинул стул поближе к столу и поправил на себе старомодный пиджак — свободный, с широкими рукавами. — Меня зовут Жерно Гурдже. А вас?

— Стемли Форс, — сказал молодой человек, чуть заикаясь.

— Рад с вами познакомиться. Итак, какой цвет вы берете?

— Ммм… зеленый.

— Отлично. — Гурдже откинулся к спинке. Он помедлил, потом махнул в сторону доски. — После вас.

Молодой человек по имени Стемли Форс сделал свой первый ход. Гурдже наклонился к доске, чтобы сделать свой, а Маврин-Скел устроился у него на плече, напевая что-то про себя. Гурдже постучал пальцем по корпусу машины, и та отплыла чуть в сторону. В течение всей игры она подражала звуку щелчков, которые производили шарнирные защелки пирамидок, переставляемых с места на место.

Гурдже легко победил молодого человека. Он довел дело до изящного эндшпиля, воспользовавшись замешательством Форса в концовке, и создал элегантное построение, пройдя одной фигурой по четырем диагоналям под пулеметный треск вращающихся пирамид и очертив на доске прямоугольник — красный, как свежая рана. Несколько зрителей захлопали в ладоши, другие одобрительно зашумели. Гурдже поблагодарил молодого человека и встал.

— Дешевый трюк, — сказал Маврин-Скел громко, чтобы услышали все. — Парень был легкой добычей. Вы теряете форму.

Его поле засветилось ярко-красным, он подпрыгнул и унесся вдаль, промелькнув над головами присутствующих.

Гурдже покачал головой и двинулся прочь.

Маленький автономник раздражал и забавлял его почти в равной мере. Он был груб, нагл и нередко доводил Гурдже до белого каления, но его присутствие было как струя свежего воздуха среди ужасающей вежливости большинства людей. Наверняка он понесся действовать на нервы кому-нибудь еще. Пробираясь сквозь толпу, Гурдже кивнул нескольким знакомым. У длинного низкого стола он увидел автономника Хамлиса Амалк-нея — тот беседовал с одним из наименее невыносимых профессоров. Гурдже подошел к ним, взяв на ходу бокал с проплывавшего мимо сервис-подноса.

— А, мой друг… — сказал Хамлис Амалк-ней. Пожилой автономник имел полтора метра в высоту и около полуметра в ширину и толщину, а его лаконичная оболочка была отшлифована до матового блеска прошедшими тысячелетиями. Автономник повернул к Гурдже свою сенсорную ленту:

— Мы с профессором как раз говорили о вас.

Строгое выражение лица профессора Борулал сменилось иронической улыбкой.

— Очередная победа, Жерно Гурдже?

— Разве по мне это заметно? — спросил он, поднося бокал к губам.

— Я научилась распознавать симптомы, — ответила профессор.

Она была раза в два старше Гурдже, давно преодолев столетний рубеж, но все еще сохраняла красоту и поразительную привлекательность. Кожа у нее была бледная, а волосы — изначально белые и коротко стриженные.

— Унизили еще одного из моих студентов?

Гурдже пожал плечами. Он осушил свой бокал и оглянулся — нет ли поблизости подноса, чтобы поставить.

— Позвольте мне, — пробормотал Хамлис Амалк-ней, аккуратно беря у него бокал из рук и водружая на пролетающий метрах в трех, не меньше, поднос.

Желтоватое поле автономника притянуло назад новый бокал, до краев наполненный тем же самым искристым вином. Гурдже взял бокал.

На Борулал был темный костюм из мягкой ткани, отделанный на шее и у колен изящными серебряными цепочками. Ноги у нее были босы, и Гурдже подумал, что это выбивается из общего стиля Борулал — ей бы подошли туфли на высоких каблуках. Но подобная эксцентричность была мелочью по сравнению с тем, что себе позволяли некоторые университетские деятели. Гурдже улыбнулся, глядя на босые ноги женщины — темные на фоне светлого деревянного пола.

— Вы так деструктивны, Гурдже, — сказала ему Борулал. — Лучше бы помогли нам. Пошли бы работать на факультет, а то читаете лекции от случая к случаю.

— Я вам уже говорил, профессор, я очень занят. У меня более чем достаточно игр, которые я должен отыграть, задуманных статей, писем, ждущих ответа, запланированных путешествий… и потом… на меня находит скука. Она меня частенько одолевает, — сказал Гурдже и отвернулся.

— Из Жерно Гурдже вышел бы очень плохой преподаватель, — согласился Хамлис Амалк-ней. — Если студент сразу не понимает чего-то, пусть даже в материях сложных и туманных, Гурдже тут же теряет терпение и может облить нерадивых из их же бокалов… если не сделает чего похуже.

— Да, я об этом слышала, — мрачно кивнула профессор.

— Это было год назад, — сказал Гурдже, нахмурившись. — И Йей это заслужила. — Он сердито посмотрел на старого автономника.

— А знаете, — сказала профессор, скользнув взглядом по Хамлису, — возможно, мы нашли для вас ровню, Жерно Гурдже. Тут есть одна молодая…

Вдалеке раздался какой-то треск, гул в зале стал громче. Все повернулись туда, откуда шли крики.

— Что там опять за суматоха? — устало спросила профессор.

Чуть раньше один из молодых лекторов упустил свою любимую птичку, которая с чириканьем пустилась по залу и испортила прическу нескольким гостям, прежде чем автономник Маврин-Скел перехватил ее в воздухе и вырубил — к вящей досаде собравшихся.

— Ну, что еще? — вздохнула Борулал. — Извините.

Она с отсутствующим видом поставила бокал и тарталетку на широкую плоскую макушку Хамлиса Амалк-нея и пошла прочь, с извинениями пробираясь сквозь толпу к источнику шума.

Аура Хамлиса замигала недовольным серо-белым сиянием. Он с треском поставил бокал на столик, а тарталетку швырнул в стоящую вдалеке урну.

— Все эта мерзкая машина, Маврин-Скел, — раздраженно сказал Хамлис.

Гурдже посмотрел над головами собравшихся в ту сторону, откуда доносился шум.

— Неужели? Из-за него весь этот тарарам?

— Я просто не понимаю, что вы в нем находите, — сказал старый автономник.

Он снова взял бокал Борулал и налил бледно-золотистое вино на свое растянутое поле — жидкость собралась каплей в воздухе, словно в невидимом бокале.

— Он забавный. — Гурдже посмотрел на Хамлиса. — Борулал сказала, что вроде нашла мне ровню. Вы об этом говорили, пока я не подошел?

— Да, об этом. У них какой-то новый студент. Юнга с ВСК — настоящий гений стрикена.

Гурдже поднял бровь. Стрикен был одной из самых сложных игр в его репертуаре и к тому же одной из лучших. В Культуре были игроки-люди, способные его победить (хотя они специализировались именно на стрикене, а не на играх вообще, как Гурдже), но ни один не мог быть полностью уверен в победе, да и было их всего ничего — с десяток на всю Культуру.

— И кто же этот вундеркинд?

Шум в дальнем конце зала затих.

— Это молодая женщина, — сказал Хамлис, расплескивая удерживаемую полем жидкость, которая начала стекать по тонким нитям невидимой силы, принявшим форму сосуда. — Только недавно здесь появилась — сошла с «Карго-культа». Еще даже толком не обосновалась.

Бессистемный корабль «Карго-культ» причалил к орбиталищу Чиарк десятью днями ранее, а убыл всего два дня назад. Гурдже дал несколько показательных сеансов одновременной игры на этом судне (и втайне радовался тому, что все победы были чистыми — самые разные игры, и ни одного поражения), но в стрикен он там не играл. Некоторые его противники что-то говорили о, похоже, блестящем (хотя и скромном) молодом игроке с корабля, но этот выдающийся игрок (она или он), насколько Гурдже знал, так и не объявился. Гурдже решил, что все рассказы об этом уникальном таланте сильно преувеличены. Корабельные экипажи были склонны тайно гордиться своим кораблем; им нравилось считать, что, хотя они побеждены выдающимся игроком, на их судне все же есть ровня этому уникуму (конечно, и сам корабль так считал, но это в счет не шло, так как учитывались только люди — гуманоиды или автономники версии 1.0).

— Ах вы проказливое, капризное устройство, — сказала Борулал Маврин-Скелу, плавающему у ее плеча; поле ауры автономника отливало оранжевым цветом безмятежности, в котором, однако, присутствовали пурпурные пятнышки неубедительного раскаяния.

— Неужели, — весело сказал Маврин-Скел, — вы и в самом деле так думаете?

— Поговорите с этой ужасной машиной, Жерно Гурдже, — сказала профессор.

Брови ее на мгновение сдвинулись, когда она взглянула на макушку Хамлиса Амалк-нея, но она тут же взяла целый бокал. (Хамлис вылил жидкость, с которой играл, в первый бокал Борулал и вернул его на стол.)

— Ну, что вы еще устроили? — спросил Гурдже у Маврин-Скела, парившего рядом с его лицом.

— Урок анатомии, — сказал автономник, и цвет его поля стал смесью строго-синего и коричневого, выражая дурное настроение.

— На террасе нашли певчую птичку, — объяснила Борулал, сурово глядя на маленького автономника. — Она была ранена. Кто-то принес ее внутрь, а Маврин-Скел предложил ее препарировать.

— Я был свободен, — вставил Маврин-Скел, оправдываясь.

— Он убил птичку и рассек на глазах у всех, — вздохнула профессор. — Все были ужасно расстроены.

— Она бы все равно умерла от шока. Очаровательные существа — эти певчие. У них такие маленькие меховые складочки, под которыми прячутся свободнонесущие косточки, а петли пищевода просто восхитительны.

— Но не когда люди едят, — сказала Борулал, беря новую тарталетку с подноса. — Она еще шевелилась, — мрачно добавила профессор и положила закуску в рот.

— Остаточная синапсическая емкость, — объяснил Маврин-Скел.

— Или дурной вкус, как это называем мы, машины, — сказал Хамлис Амалк-ней.

— А вы в этом деле, видать, большой специалист, Амалк-ней? — спросил Маврин-Скел.

— Я склоняюсь перед вашим неоспоримым превосходством в этой области, — отбрил его Хамлис.

Гурдже улыбнулся. Хамлис Амалк-ней был его старым другом и древним устройством. Автономник был создан более четырех тысяч лет назад (он говорил, что забыл точную дату, и никому еще недостало нахальства докопаться до истины). Гурдже был знаком с Хамлисом всю свою жизнь — тот был другом его семьи на протяжении нескольких веков.

Маврин-Скел был недавним знакомцем. Эта раздражительная, плохо воспитанная маленькая машина появилась на орбиталище Чиарк меньше года назад — еще один нестандартный тип, которого привлекла раздутая репутация этого места как прибежища эксцентричных натур.

Маврин-Скел был спроектирован как автономник группы Особых Обстоятельств для Отдела Контакта; в первую очередь это была военная машина с набором сложных, особо прочных сенсорных и оружейных систем, которые для большинства автономников были излишни и бесполезны. Согласно обычной практике Культуры его характер не был в точности определен на стадии проектирования — автономнику позволялось развиваться после того, как его мозг был собран. Культура рассматривала фактор непредсказуемости при производстве мыслящих машин как плату за их индивидуальность, но в итоге не все собранные автономники оказывались вполне пригодными к выполнению изначально поставленных перед ними задач.

Маврин-Скел был одной из таких машин, отклонившихся от проекта. Было решено, что его личность не совсем подходит для Контакта и даже для Особых Обстоятельств. Он оказался неуравновешенным, воинственным и черствым. (Это были только те причины его отставки, о которых он сам соблаговолил сообщить.) Ему предоставили выбор — либо радикальное изменение личности, не оставляющее почти ничего от изначального характера, либо жизнь за пределами Контакта, когда личность останется неизменной, но сложные системы вооружения и связи будут демонтированы, так что Маврин-Скел станет стандартным автономником.

С горечью он выбрал второе и отправился на орбиталище Чиарк, где надеялся снова оказаться в своей тарелке.

— Недоумок, — бросил Маврин-Скел Хамлису Амалк-нею и пустился в направлении ряда открытых окон.

Поле ауры пожилого автономника побелело от гнева, а судя по ярко-переливчатому радужному пятну, он с помощью узколучевого приемопередатчика пытался связаться с удаляющейся машиной. Маврин-Скел резко остановился и повернулся. Гурдже задержал дыхание, пытаясь предугадать, что скажет Хамлис и что ответит маленький автономник; он был уверен, что второй, в отличие от Хамлиса, свою реплику не станет держать в секрете.

— А я ненавижу, — медленно сказал Маврин-Скел с расстояния метра в два, — не то, что я потерял, а то, что приобрел, став — пусть и в далеком приближении — похожим на усталого, потертого жизнью старца вроде вас, у которого даже не хватило человеческого достоинства умереть, когда он устарел морально. Вы — пример пустой траты материи, Амалк-ней.

Маврин-Скел превратился в зеркальную сферу и, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор, унесся вдаль и исчез в темноте.

— Умственно отсталый сопляк, — сказал Хамлис, поля его приобрели иссиня-ледяной оттенок.

Борулал пожала плечами:

— Мне его жалко.

— А мне — нет, — сказал Гурдже. — Думаю, он прекрасно проводит время. — Он повернулся к профессору: — И когда же я смогу познакомиться с вашим гением от стрикена? Или вы ее прячете пока, чтобы слегка поднатаскать?

— Нет, просто мы дали ей время акклиматизироваться, — сказала Борулал, ковыряя в зубах острым концом палочки от тарталетки. — Насколько я понимаю, девушка воспитывалась в довольно тепличных условиях. Похоже, она только-только сошла с ВСК и, должно быть, чувствует себя не совсем в своей тарелке. К тому же она приехала не для того, чтобы изучать теорию игр, имейте это в виду, Жерно Гурдже. Она будет изучать философию.

Гурдже изобразил подобающее удивление.

— Тепличное воспитание? — переспросил Хамлис Амалк-ней. — На ВСК? — Вороненый оттенок его ауры свидетельствовал об изумлении.

— Она застенчива.

— Это понятно.

— Я должен с ней познакомиться, — сказал Гурдже.

— Познакомитесь, — сказала Борулал. — И, может, скоро. Она сказала, что может пойти со мной на следующий концерт в Тронце. Хаффлис там дает сеанс игр, верно?

— Обычно так, — согласился Гурдже.

— Может, она сыграет с вами там. Но не удивляйтесь, если она вас испугается.

— Я буду образцом доброжелательности.

Борулал задумчиво кивнула. Она устремила взгляд на толпу собравшихся, и на секунду на ее лице появилось встревоженное выражение, когда из центра зала послышались громкие одобрительные крики.

— Прошу прощения, — сказала она. — Кажется, могут начаться неприятности.

С этими словами она удалилась. Хамлис Амалк-ней посторонился, чтобы опять не сыграть роль столика; профессор забрала свой бокал с собой.

— Вы сегодня утром видели Йей? — спросил Хамлис у Гурдже.

Тот кивнул:

— Она засунула меня в скафандр, всучила автомат, и мне пришлось палить по игрушечным ракетам, которые сами себя демонтируют с помощью взрыва.

— И вам это не понравилось.

— Ничуть. Я возлагал на эту девицу большие надежды, но она делает слишком много таких вот глупостей. Боюсь, ее разум демонтируется при помощи взрыва.

— Да, такие развлечения не каждому по душе. Она просто пыталась вам помочь. Вы говорили, что испытываете беспокойство, ищете новых ощущений.

— Уж это мне точно не понравилось, — сказал Гурдже, внезапно охваченный необъяснимой грустью.

Они с Хамлисом смотрели, как мимо проходят люди, направляясь к длинному ряду окон над террасой. В голове Гурдже тупо гудело — он совсем забыл, что во избежание неприятных последствий прекращать действие Пряноголубого следует плавно. Испытывая легкую тошноту, он смотрел, как люди проходят мимо.

— Кажется, подошло время фейерверка, — сказал Хамлис.

— Да… Давайте-ка подышим свежим воздухом.

— Именно это мне и нужно. — Аура Хамлиса засветилась тускловато-красным оттенком.

Гурдже поставил свой бокал и вместе со старым автономником присоединился к толпе людей, которые направлялись из яркого, увешанного гобеленами зала на залитую светом террасу, выходящую на темное озеро.

-

Дождь ударил в окна с таким звуком, будто в огне затрещали дрова. Вид из дома в Икрохе на крутой, поросший лесом склон и дальше — на фьорд и горы на другом берегу — был искривлен, искажен водой, хлещущей по стеклу; а иногда низкие тучи обтекали башни и купола дома Гурдже наподобие влажного дыма.

Йей Меристину поставила обутую в сапог ногу на резной камень облицовки очага, положила бледно-шоколадную руку на тонкую каминную полку, взяла с пола большую чугунную кочергу и принялась тыкать в шипящие и полыхающие поленья. Искры устремились вверх по высокой трубе и где-то наверху встретились с дождем.

Неподалеку от окна парил Хамлис Амалк-ней, глядя на безрадостные серые тучи.

Деревянная дверь в углу комнаты распахнулась, и появился Гурдже, неся поднос с горячей выпивкой. На нем была свободная легкая куртка и мешковатые брюки. Он прошел по комнате, слегка шлепая тапочками, поставил поднос, посмотрел на Йей.

— Ну как, придумала ход?

Йей подошла к доске и, мрачно взглянув на нее, покачала головой.

— Нет. Я думаю, ты выиграл.

— Смотри.

Гурдже принялся переставлять фигуры. Руки его над доской двигались быстро, как у фокусника, но Йей успевала следить за ходами. Она кивнула.

— Да, вижу. Но… — она постучала пальцем по шестиугольному полю, на которое Гурдже поставил одну из ее фигур, — это только если бы я двумя ходами ранее надежно прикрыла эту блокирующую фигуру. — Она села на диван, приветственно подняла свой бокал. Гурдже улыбался на диване напротив нее. — Твое здоровье, победитель.

— Еще чуть-чуть — и ты бы выиграла. Сорок четыре хода. Ты становишься сильным игроком.

— Относительно, — сказала Йей, потягивая из бокала. — Только относительно.

Она откинулась к спинке низкого дивана, а Гурдже принялся расставлять фигуры в начальную позицию. Хамлис Амалк-ней подплыл поближе, замерев чуть ли не между ними.

— А знаешь, Гурдже, — Йей поглядела на лепной потолок, — мне всегда нравилось, как этот дом пахнет. — Она повернула голову к автономнику: — А вам, Хамлис?

Поле ауры Хамлиса ненадолго сместилось в одну сторону — аналог пожимания плечами.

— Да. Видимо, потому, что наш хозяин топит дом бонизом. Это дерево вывела тысячу лет назад одна старая Вэйварианская цивилизация специально ради запаха, который оно выделяет при горении.

— Да, запах довольно приятный, — согласилась Йей, поднялась, снова подошла к окнам и покачала головой. — Погодка тут и правда мерзкая, Гурдже.

— Это же горы, — объяснил он.

Йей оглянулась, выгнув дугой бровь.

— Неужели?

Гурдже улыбнулся и одной рукой разгладил аккуратно подстриженную бороду.

— Как твои ландшафтные проекты, Йей?

— Не хочу об этом говорить. — Она покачала головой, глядя в окно, за которым не прекращался дождь. — Ну и погода. — Йей поставила бокал. — Неудивительно, что ты живешь отшельником.

— Ну, дело тут не в дожде, Йей. Дело во мне. Со мной никто долго не может жить.

— Он хочет сказать, — пояснил Хамлис, — что сам ни с кем долго не может жить.

— Готова в это поверить. — Йей снова возвратилась к дивану, села на него, скрестила ноги и принялась крутить в руке одну из фигур. — А вы что думаете об игре, Хамлис?

— Вы, похоже, достигли пределов своих технических возможностей, но ваше мастерство продолжает расти. Правда, сомневаюсь, что вам когда-нибудь удастся обыграть Гурдже.

— Ну вот. — Йей изобразила уязвленную гордость. — Я всего лишь начинающая. Еще могу расти. — Она поскребла ногти одной руки ногтями другой и несколько раз щелкнула языком. — И, судя по тому, что говорят, у меня есть перспективы роста и в ландшафтостроении.

— У вас проблемы? — спросил Хамлис. Несколько мгновений у Йей был такой вид, будто она не услышала вопроса, потом она вздохнула и откинулась к спинке.

— Да… эта сволочь Элстрид и этот вонючая ханжеская машина Пришиплейл. Они такие… трусливые. Просто не хотят слушать.

— О чем?

— Об идеях! — закричала в потолок Йей. — Ни о чем новом, ни о чем таком, что хоть чуть-чуть отходит от их треклятого консерватизма. Они на меня не обращают внимания, потому что я молода.

— А мне казалось, они довольны вашейработой, — сказал Хамлис.

Гурдже вальяжно раскинулся на своем диване, заставляя крутиться вино в бокале и наблюдая за Йей.

— Или же требуют заниматься всякой ерундой, — сказала Йей внезапно усталым голосом. — Высади ряд-другой деревьев, вырой пару озер… но я-то говорю о концепции вообще, о вещах по-настоящему радикальных. Все, чем мы занимаемся, — это строим еще одну плиту. Да таких в галактике миллионы. Какой в этом смысл?

— Может, смысл в том, чтобы на ней жили люди? — предположил Хамлис; поле его порозовело.

— Люди могут жить где угодно! — сказала Йей, садясь чуть прямее и глядя на автономника своими ярко-зелеными глазами. — Да этих плит пруд пруди. Я же говорю об искусстве!

— И что у тебя было на уме? — спросил Гурдже.

— Как насчет магнитных полей под основанием конструкции и намагниченных островов, плывущих по океанам? Чтобы вообще не было никакой обычной земли, только огромные плавающие глыбы земли со своими реками, озерами, растительностью и несколькими бесстрашными людьми. Разве это не лучше?

— Лучше, чем что? — поинтересовался Гурдже.

— Лучше, чем это! — Меристину вскочила с дивана и подошла к окну. Она постучала по старинному стеклу. — Да ты сам посмотри. С таким же успехом можно жить на обычной планете. Моря, горы и дождь. Разве ты не предпочел бы жить на плавучем острове, который движется в воздухе вплотную к воде?

— А что, если острова столкнутся? — спросил Хамлис.

— Если столкнутся?

Йей повернулась к человеку и машине. Снаружи еще больше потемнело, и освещение в комнате стало набирать яркость. Она пожала плечами:

— Ну, в любом случае можно сделать так, чтобы они не сталкивались… Да скажите вы мне, чем не блестящая идея? Ну почему одна старуха и одна машина вправе ставить мне препоны?

— Видите ли, — заметил Хамлис, — я знаю Пришиплейл, и если бы он решил, что ваша идея стоит того, то не пропустил бы ее мимо ушей. У него большой опыт и…

— Ну да, — сказала Йей. — Слишком большой опыт.

— Это невозможно, юная леди, — сказал автономник.

Йей Меристину глубоко вздохнула и, похоже, собиралась возразить, но лишь широко развела руки, закатила глаза и снова повернулась к окну.

— Посмотрим.

До этого за окном неумолимо темнело, но неожиданно с дальней стороны фьорда ярко вспыхнуло солнце, пробившись сквозь тучи и слабеющий дождь. Комната медленно наполнилась водянистым сиянием, и освещение в доме снова потускнело. Ветер шевелил мокрые кроны деревьев.

— Да ну, — сказала Йей, потягиваясь и сгибая руки. — Нечего волноваться. — Она критически оглядела пейзаж за окном. — Черт, пожалуй, я пробегусь, — объявила она и направилась к двери, на ходу стягивая с себя один, потом другой сапог, потом — жилетку, которую набросила на спинку стула; потом расстегнула блузку. — Вы еще увидите, — погрозила она пальцем Гурдже и Хамлису. — Время плавающих островов пришло.

Хамлис ничего не ответил. На лице Гурдже появилось скептическое выражение. Йей вышла.

Хамлис направился к окну. Он смотрел, как девушка (теперь в одних шортах) побежала по тропинке, ведущей вниз от дома между лужайками и лесом. Хамлис в ответ на последние слова Йей помигал ей своим полем, хотя та уже не могла его видеть.

— Она красивая, — сказала машина. Гурдже снова устроился на диване.

— Когда она здесь, я кажусь себе стариком.

— Не хватало еще, чтобы и вы начали себя жалеть, — сказал Хамлис, отплывая от окна.

Гурдже посмотрел на камин.

— Все стало каким-то серым, Хамлис. Иногда мне кажется, что я повторяюсь, что игры теперь — все прежние, только чуть перелицованные, и не стоят усилий.

— Гурдже, — сухо сказал Хамлис и сделал то, что очень редко себе позволял, — водрузил весь свой корпус на диван. — Вам пора обзавестись семьей. Мы о чем говорим — об играх или о жизни?

Гурдже откинул назад темную кудрявую голову и рассмеялся.

— Игры пока что были вашей жизнью, — продолжил Хамлис. — Если они начинают приедаться, то, как я понимаю, и все остальное должно раздражать.

— Может, я просто разочаровался в играх. — Гурдже крутил в руке резную фигуру. — Я привык думать, что контекст не имеет значения; хорошая игра — это хорошая игра… в правилах игр была некая чистота, которая бережно передавалась от общества к обществу… Но теперь я начал сомневаться. Вот возьмите хотя бы эту игру — деплой. — Он кивнул на доску перед собой. — Иноземная. С глухой планетки, обнаруженной всего несколько десятков лет назад. Они играют у себя и делают ставки, эта игра для них важна. Но нам-то что ставить? Какой будет смысл в том, если я, скажем, поставлю Икрох?

— Йей вряд ли примет такую ставку, — удивленно сказал Хамлис. — Она считает, что тут слишком много дождей.

— Разве вы не понимаете? Если кому-то нужен такой дом, он его взял и построил. Если ему нужно что-то внутри, — Гурдже обвел рукой комнату, — он уже заказал. У него уже есть все. Если нет денег, нет собственности, то большая часть удовольствия, которое получали ее изобретатели, исчезает.

— Вы называете это удовольствием — потерять дом, титул, состояние? А может, и детей. Представьте: от вас ждут, что вы с пистолетом выйдете на балкон и вышибете себе мозги. Это называется удовольствием? Нам, слава богу, это неведомо. Вы хотите того, чего не можете получить, Гурдже. Вы наслаждаетесь своей жизнью в Культуре, но она не может предоставить вам сильных опасностей; истинному игроку требуется выброс адреналина перед угрозой проигрыша, даже гибели, вот тогда он в полной мере чувствует себя живым. — (Гурдже слушал молча, сидя в отблесках каминного пламени и мягкого сияния скрытых светильников.) — Вы назвали себя Морат, когда завершили свое имя, но, может, вы вовсе и не совершенный игрок. Не лучше ли было назваться Шекви?

— Знаете, — медленно начал Гурдже; голос его звучал едва ли громче потрескивания поленьев, — я даже немного побаиваюсь играть с этой девушкой. — Он бросил взгляд на автономника. — Нет, в самом деле. Мне ведь и вправду нравится выигрывать, потому что во мне есть нечто такое, что невозможно повторить, чего нет у других. Я — это я, я — один из лучших. — Он снова на секунду скосил глаза на машину, словно стыдясь чего-то, — Но время от времени я и в самом деле опасаюсь проиграть. Я думаю, а что, если появился какой-нибудь юнец — в особенности юнец, моложе меня и, естественно, талантливее, — который отберет у меня все это. Вот что меня беспокоит. Чем лучше я играю, тем хуже обстоят дела, потому что тем больше я могу потерять.

— Вы консерватор, — сказал Хамлис. — Самое главное игра. Такова традиционная мудрость, разве нет? Важен процесс, а не победа. Радоваться поражению соперника, тешить собственную гордыню — значит прежде всего демонстрировать, что вы далеки от совершенства и не соответствуете своему имени.

— Да, так говорят, — кивнул Гурдже. — Так считают все остальные.

— Но не вы?

— Я… — Казалось, что человеку никак не найти нужного слова. — Я… ликую, одержав победу. Это лучше любви, лучше секса, лучше любого секретирования. Только в это мгновение я чувствую себя живым. — Он покачал головой, губы его сжались. — Все остальное время я чувствую себя кем-то вроде Маврин-Скела, этого маленького автономника, изгнанного из Особых Обстоятельств. Словно у меня отняли что-то такое, раньше принадлежавшее мне по праву рождения.

— А, так вот какое родство с ним вы чувствуете, — холодно сказал Хамлис, цвет его ауры изменился в соответствии с настроением. — А я все спрашивал себя, что вы находите в этой отвратительной машине.

— Горечь. — Гурдже снова откинулся к спинке. — Вот что я в нем нахожу. Но по крайней мере, в нем есть новизна.

Он встал и подошел к камину, потыкал в поленья чугунной кочергой, сунул еще одно, неловко ухватив его тяжелыми щипцами.

— Мы живем не в героическую эпоху, — сказал он автономнику, глядя в огонь. — Индивидуальность устарела. Вот почему нам всем так удобно жить. Мы ничего не значим, а потому в безопасности. Ни одна личность больше не оказывает ни на что сколь-нибудь заметного влияния.

— Контакт использует личностей, — возразил Хамлис. — Он помещает людей в более молодые общества, которые оказывают решающее воздействие на судьбы всей метацивилизации. Обычно они «наемники» и не уроженцы Культуры, но они люди, гуманоиды.

— Их выбирают и используют. Как фигуры в игре. Они не в счет. — В голосе Гурдже слышалось раздражение. Он отошел от камина, вернулся к дивану. — И потом, я не из их числа.

— Ну, тогда сохраните себя до наступления более героической эпохи.

— Ха, — сказал Гурдже, снова усаживаясь. — Вы думаете, она когда-нибудь наступит? А если и наступит, все равно это будет больше похоже на жульничество.

Хамлис Амалк-ней прислушался к шуму дождя и огня.

— Ну что ж, — медленно произнес он, — если вы ищете новизны, то Контакт — забудем об ОО — именно то, что вам нужно.

— У меня нет намерений поступать в Контакт, — сказал Гурдже. — Торчать годами в их экспедиционных кораблях вместе с исполненными дурацкого энтузиазма благодетелями Вселенной, искать варваров, которых нужно цивилизовать, — спасибо, я не так представляю себе удовольствие или достижение.

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что в Контакте наилучшие Разумы, наибольший объем информации. Они могут породить неплохие идеи. Каждый раз, когда я был с ними связан, они добивались успехов. Не забывайте, это последний шанс.

— Почему?

— Да потому что они хитрецы. Кого хочешь обведут вокруг пальца. И тоже азартные. И выигрывать привыкли.

— Так-так. — Гурдже погладил свою темную бороду. — Не знаю даже, как к ним подступиться, — сказал он.

— Ерунда, — ответил Хамлис. — В любом случае у меня там есть кой-какие связи. Я бы…

Хлопнула дверь.

— Мать моя, ну и холодища там!

В комнату, отряхиваясь, влетела Йей. Руками она обхватила себя за грудь, тоненькие шорты прилипли к бедрам. Все ее тело сотрясалось от холода. Гурдже поднялся с дивана.

— Идите сюда — поближе к огню, — сказал Хамлис девушке.

Йей стояла, дрожа, у окна, вода стекала с нее.

— Ну что вы там застыли столбом, — повернулся Хамлис к Гурдже. — Принесите полотенце.

Гурдже критическим взглядом смерил машину и вышел из комнаты.

К тому времени, когда он вернулся, Хамлис уговорил Йей сесть перед огнем. Изогнутое поле под ее затылком удерживало голову девушки в потоке каминного тепла, другое поле расчесывало волосы. С промокших локонов Йей на раскаленные плитки падали и с шипением испарялись капельки воды.

Хамлис взял из рук Гурдже полотенце; тот смотрел, как машина вытирает тело Йей. Наконец он отвернулся, тряхнул головой и, вздохнув, снова сел на диван.

— У тебя ноги грязные, — сказал он.

— Ну, зато здорово пробежалась. — Йей рассмеялась из-под полотенца.

Йей немало нафыркалась, пока не была вытерта насухо, потом завернулась в полотенце и села на диван, вытянув ноги.

— Ужасно проголодалась, — объявила она вдруг. — Ничего, если я приготовлю что-нибудь?..

— Давай-ка я, — сказал Гурдже и вышел.

Он вернулся на мгновение с брюками Йей, чтобы набросить их на спинку стула, где уже висела ее жилетка.

— О чем вы тут говорили? — спросила Йей у Хамлиса.

— О том, что Гурдже разочарован.

— Ну и с каким результатом?

— Не знаю, — признался автономник.

Йей взяла свои вещи и быстро оделась. Она немного посидела против огня, глядя на языки пламени. Дневной свет тем временем совсем погас, а лампы в комнате разгорелись ярче.

Гурдже принес поднос со сластями и выпивкой.

Перекусив, Гурдже и Йей вместе с автономником сели за сложную карточную игру того типа, который нравился Гурдже больше всего, — где требовалось умение блефовать и немного удачи. Они дошли до середины игры, когда появились друзья Йей и Гурдже. Их самолет приземлился на лужайке перед домом — Гурдже подумал, что лучше бы они выбрали другое место для посадки. Гости вошли в комнату, веселые и шумные, и Хамлис сразу же забился в угол у окна.

Гурдже, как радушный хозяин, принес гостям закуски. Он подал новый бокал Йей, которая вместе с группкой прибывших слушала, как двое спорят об образовании.

— Ты поедешь с ними, Йей?

Гурдже прислонился спиной к стене, на которой висел гобелен, и чуть понизил голос, отчего девушке пришлось отвернуться от спорщиков и посмотреть на него.

— Может быть, — медленно произнесла она. Блики пламени высвечивали ее лицо. — А ты опять хочешь попросить меня остаться? — Она с интересом разглядывала свое вино, раскручивая его в бокале.

— Так вот ты о чем, — сказал Гурдже, вскинув голову и уставившись в потолок. — Нет, вряд ли. Одни и те же старые фильмы, одни и те же реакции, — все это нагоняет тоску.

Йей улыбнулась:

— Никогда ничего не знаешь заранее. В один прекрасный день я могу передумать. Пусть это тебя не беспокоит, Гурдже. Это почти что честь.

— Ты хочешь сказать — это честь быть таким исключением?

— Ммм. — Йей приложилась к бокалу.

— Я тебя не понимаю.

— Потому что я даю тебе от ворот поворот?

— Потому что ты никому не даешь от ворот поворот.

— Ну уж не совсем чтобы так. — Йей кивнула и нахмурилась, глядя в свой бокал.

— Ну так почему нет?

Ну вот. Наконец-то он сказал ей об этом.

Йей сложила губы трубочкой.

— Потому что для тебя это важно, — сказала она, вперившись в него взглядом.

— Ах, вот оно что, — кивнул Гурдже и, опустив глаза, принялся поглаживать свою бородку. — Мне бы стоило напустить на себя безразличие. — Он заглянул ей прямо в глаза. — Правда, Йей.

— Я чувствую, что ты хочешь… брать меня, словно я игровая фигура или поле. Чтобы иметь меня, обладать мной. — Внезапно лицо Йей сделалось озадаченным. — В тебе есть что-то очень… Не знаю. Примитивное, может быть. Ты никогда не менял пола, а? — (Он отрицательно покачал головой.) — И не спал с мужчинами? — (Он покачал головой еще раз.) — Я так и думала. Ты такой странный, Гурдже. — Йей осушила свой бокал.

— Потому что не нахожу мужчин привлекательными?

— Да. Ты сам — мужчина! — Она рассмеялась.

— Может, я должен нравиться самому себе?

Йей несколько секунд смотрела на него, потом на ее лице мелькнула улыбка; наконец она рассмеялась и опустила глаза.

— Ну, не физически, конечно.

Она ухмыльнулась и протянула ему пустой бокал. Гурдже снова наполнил его, и девушка вернулась к гостям.

Гурдже оставил Йей спорить о месте геологии в образовательной политике Культуры, а сам направился к Рен Миглан — молодой женщине, приезда которой этим вечером он ждал.

Один из гостей привез с собой проторазумного стиглийского нумератора, который теперь шлепал по комнате, ведя счет невнятным шепотком. Это стройное животное с тремя конечностями, светлой шкуркой, высокой талией, без явно выраженной головы, но со множеством выразительных выпуклостей, принялось пересчитывать присутствующих — их оказалось двадцать три. Потом стало считать предметы мебели, после чего сосредоточилось на ногах. Наконец нумератор подобрался к Гурдже и Рен Миглан. Гурдже взглянул на животное, которое пялилось на его ноги и размашисто скребло конечностями у его тапочек. Он дотронулся до нумератора носком ноги, тот пробормотал: «Скажи шесть» — и поплелся прочь. Гурдже продолжил говорить с женщиной.

Прошло несколько минут — он стоял рядом с ней, разговаривал, пододвигался чуть поближе, нашептывал ей что-то на ухо, а раз или два запустил ей руку за спину и пробежался пальцами по ее позвонкам под шелковым платьем.

— Я обещала вернуться с остальными, — тихо сказала Рен, опустив глаза и покусывая губы; она завела руку за спину и ухватила пальцы Гурдже, поглаживавшие ее поясницу.

— Какой-то скучнейший оркестр, какой-то певец, поющий для всех сразу? — мягко проговорил он, убирая руку и улыбаясь. — Ты заслуживаешь больше внимания именно к себе, Рен.

Она тихо рассмеялась и толкнула его локтем.

Вскоре она вышла из комнаты и больше не возвращалась. Гурдже направился туда, где неистово жестикулировала Йей, превознося достоинства жизни на плавучих магнитных островах, но тут он заметил в уголке Хамлиса. Тот делал вид, что не замечает трехногого животного, которое разглядывало машину, пытаясь поскрести одну из своих выпуклостей и не свалиться на пол. Гурдже отодвинул зверька ногой и остановился рядом с Хамлисом. Некоторое время он говорил с машиной.

Наконец гости удалились, прихватив несколько бутылок и полупустых подносов с конфетами. Самолет зашипел, исчезая в ночи.

Гурдже, Йей и Хамлис закончили начатую игру в карты; Гурдже победил.

— Ну, мне пора, — сказала Йей, вставая и потягиваясь. — Хамлис?

— И мне тоже. Я пойду с вами. Можем поехать в одной машине.

Гурдже проводил их до лифта. Йей застегнула пуговицы на плаще. Хамлис повернулся к Гурдже:

— Не хотите, чтобы я поговорил с Контактом?

Гурдже рассеянно смотрел на лестницу, ведущую в основной дом; он перевел недоуменный взгляд на Хамлиса. То же самое сделала и Йей.

— Ах, вот вы о чем, — сказал наконец Гурдже, улыбаясь и пожимая плечами. — А почему, собственно, нет? Посмотрим, что предложат те, кто мудрее нас. Терять мне нечего. — Он рассмеялся.

— Мне нравится, когда ты весел, — сказала Йей, целуя его в щеку.

Она вошла в кабину лифта, Хамлис за ней. Йей успела подмигнуть Гурдже, пока дверь закрывалась.

— Передай привет Рен, — усмехнулась она. Гурдже несколько секунд смотрел на закрывшуюся дверь лифта, потом покачал головой и улыбнулся сам себе. Он вернулся в гостиную, где теперь наводили порядок два домашних автономника; все уже стояло на своих местах. Он подошел к игровой доске между двумя темными диванами и поставил одну из фигур деплоя в центре ее исходного шестиугольника, потом посмотрел на диван, на который уселась Йей после пробежки. Там осталось понемногу исчезающее влажное пятно — темное на темном. Гурдже неуверенно положил на него руку, потрогал пальцами, потом рассмеялся про себя, взял зонтик и вышел посмотреть, что сделал с лужайкой самолет. Потом он вернулся в дом; свет в окне приземистой главной башни говорил о том, что Рен ждет его.

Лифт опустился на две сотни метров в глубь горы, потом прошел еще ниже, сквозь коренную породу, замедлился, двигаясь через вращающийся тамбур, мягко преодолел метровую толщу сверхплотного материала основания и остановился под плитой орбиталища в транзитной галерее. Там ждали два подземных автомобиля, а экраны наружного наблюдения показывали, как солнечный свет заливает обратную сторону плиты. Автомобиль открыл дверцу, Йей и Хамлис вошли внутрь, сказали, куда им нужно, и сели. Машина развернулась и начала набирать скорость.

— Контакт? — спросила Йей у Хамлиса.

Пол автомобильчика закрывал солнце, а в боковых экранах колюче сияли звезды. Машина неслась среди переплетения труб и проводов непонятного назначения, но жизненно важных: они висели под каждой плитой.

— Мне показалось или я в самом деле слышала, как вы упомянули это всемилостивейшее и вседобрейшее пугало?

— Я предложил Гурдже связаться с Контактом, — сказал Хамлис.

Он подплыл к одному из экранов — тот открепился, продолжая показывать наружный вид, и скользнул вверх; в корпусе автомобиля открылось пространство сантиметров в десять толщиной. Там, где экран прикидывался окном, теперь было настоящее окно — плита прозрачного кристалла, а за ней — глубокий вакуум и вся остальная Вселенная. Хамлис посмотрел на звезды.

— Я решил, может, они сообразят, как его занять.

— Я думала, вы с подозрением относитесь к Контакту.

— Обычно — да, но я знаком кое с кем из Разумов. У меня еще остались связи… Они, я думаю, не откажут в помощи.

— Не знаю, — сказала Йей. — Что-то мы слишком уж серьезно к этому относимся. Ничего страшного с ним не случится. У него есть друзья. Пока приятели рядом, ему нечего особо опасаться.

— Гмм, — промычал автономник; автомобиль остановился у одной из лифтовых шахт, обслуживающих поселение, в котором жил Хамлис Амалк-ней. — Мы увидим вас в Тронце? — спросил он.

— Нет, у меня этим вечером сайт-конференция. И потом, тут есть один молодой человек, я недавно видела его на полигоне. И на тот вечер я запланировала с ним случайную встречу, — Йей ухмыльнулась.

— Понятно. Проснулись хищнические инстинкты? Ну, желаю вам приятной случайной встречи.

— Приложу все старания, — рассмеялась Йей.

Оба пожелали друг другу спокойной ночи. Хамлис вышел через тамбур автомобиля — его древний, чуть побитый корпус вдруг ярко засветился под солнечными лучами снизу — и, не дожидаясь лифта, понесся вверх по шахте. Йей улыбнулась и покачала головой при виде этого старческого нетерпения. Автомобиль тронулся с места и понесся дальше.

Рен все спала, полуукрытая простыней. Ее черные волосы разметались по подушке. Гурдже сел за стол около балконных окон и уставился в ночь. Дождь прошел, тучи рассеялись, и теперь свет звезд и четырех плит с дальней, уравновешивающей стороны орбиталища Чиарк (в трех миллионах километров; внутренние поверхности их были залиты дневным светом) отражался серебряным блеском в пролетающих облаках и переливался в темных водах фьорда.

Гурдже включил настольный экран, нашел нужную ему публикацию и принялся читать — статьи известных игроков по теории игр, обзоры сыгранных ими партий, сообщения о новых играх и перспективных игроках.

Чуть погодя он открыл двери и вышел на круговой балкон; холодный воздух окутал его голое тело, и он поежился. Он взял с собой карманный терминал и некоторое время терпел холод, разговаривая с темными деревьями и безмолвным фьордом, — диктуя новую статью о старых играх.

Когда он вернулся, Рен Миглан все еще спала, но дышала быстро и неровно. Гурдже, заинтригованный, подошел к ней и присел у края кровати, внимательно вглядываясь в ее лицо, которое мучительно подергивалось во сне. Воздух с трудом прорывался через горло к изящному носу, ноздри девушки раздувались.

Гурдже некоторое время сидел подле нее на корточках со странным выражением на лице — средним между ухмылкой и печальной улыбкой; какой же это кошмар, спрашивал он себя (с чувством смутного разочарования, даже сожаления), мучает молодую женщину, отчего она так дрожит, тяжело дышит и стонет?

-

Два следующих дня прошли без особых событий. Большую часть времени он проводил за чтением статей, написанных другими игроками и теоретиками, закончил собственную статью, начатую в ту ночь, когда у него оставалась Рен Миглан. Рен уехала на следующее утро во время завтрака, после небольшого скандала. Гурдже любил работать за завтраком, а ей хотелось говорить. Он подозревал, что причина ее раздражительности — плохой сон ночью.

Он получил несколько писем. В основном это были просьбы: посетить другие миры, принять участие в крупных соревнованиях, написать статью, дать отзыв о новой игре, стать лектором/профессором такого-то учебного заведения, приехать в гости на любой из нескольких ВСК, посмотреть того или иного вундеркинда — список был длинный.

Он отверг все приглашения, испытав при этом довольно приятное чувство.

Поступило сообщение с одного из ЭКК — экспедиционных кораблей Контакта — об открытии нового мира, где обнаружилась игра, основанная на точной топографии отдельных снежинок: по этой причине она никогда не игралась дважды на одной доске. Гурдже в жизни не слышал о такой игре и не нашел упоминаний о ней в материалах, собиравшихся для таких, как он, Контактом и обычно содержащих самые свежие данные. Он подозревал, что это фальшивка (проказы ЭКК уже вошли в поговорку), но отправил взвешенный (хотя и не лишенный язвительности) ответ: такого рода шутки, если только это была шутка, ему нравились.

Он посмотрел соревнования по планеризму над горами и утесами по другую сторону фьорда, а потом включил домашний голографический экран — посмотреть новую забаву, о которой много слышал. Речь шла о планете, разумные обитатели которой были мыслящими ледниками, а дети их — айсбергами. Гурдже полагал, что эта нелепица оттолкнет его, но нашел ее довольно увлекательной. Он набросал игру на тему ледников: нужно было предугадывать, какие разновидности минералов будут вымыты из пород, какие горы разрушены, какие реки перекрыты, какие ландшафты образованы, какие бухты заблокированы, если бы ледники тоже могли по своей воле растоплять и замораживать свои части. Игра оказалась довольно забавной, но не содержала ничего нового; примерно через час Гурдже бросил ее.

Большую часть следующего дня он провел, плавая в бассейне, оборудованном в подвале Икроха. Плывя на спине, он продолжал надиктовывать статью — карманный терминал, вися над головой, путешествовал вместе с ним взад-вперед.

Ближе к вечеру из лесу выехали верхом женщина и ее юная дочь; они спешились в Икрохе. Ни одна, ни другая, похоже, слыхом о нем не слыхивали — просто случайно проезжали мимо. Гурдже пригласил их выпить и приготовил поздний ланч. Они привязали своих запыхавшихся высоких скакунов рядом с домом, автономники принесли животным воду. Когда женщина с дочерью собрались ехать дальше, Гурдже посоветовал им самый живописный маршрут и дал девочке одну из богато украшенных фигурок для игры в батаос, которые так ей понравились.

Обедал он на террасе, раскрыв перед собой терминал и читая древний варварский трактат по играм. Книга (написанная за тысячу лет до того, как Контакт две тысячи лет назад нашел эту цивилизацию), конечно, давала далеко не полные комментарии, но Гурдже не переставал восхищаться тем, как много игры того или иного общества могут поведать о его происхождении, философии, самом его духе. К тому же варварские цивилизации всегда интересовали его — еще прежде, чем проснулся интерес к их играм.

Книга была любопытной. Гурдже посмотрел на заходящее солнце, а когда сумрак немного сгустился, снова перевел взгляд на книгу. Домашние автономники принесли ему выпивку, куртку потеплее и легкую закуску, как он и просил. Он велел дому не отвечать ни на один входящий вызов.

Огни на террасе постепенно стали ярче. Дальняя сторона Чиарка отливала белизной в небе, покрывая все вокруг серебром; облаков не было, мерцали звезды. Гурдже продолжал чтение.

Терминал бипнул. Гурдже сурово посмотрел в глазок камеры, установленный в углу экрана.

— Дом, ты что, оглох?

— Прошу мне простить внезапное вторжение, — сказал с экрана довольно назойливый и хамский голос, незнакомый Гурдже. — Я говорю с Чиарк-Гевантсой Жерно Морат Гурдже дам Хассизом?

Гурдже неуверенно вгляделся в глазок экрана. Он много лет не слышал своего полного имени.

— Да.

— Меня зовут Лоаш Армаско-Йап Ву-Хандрахен Кса-то Коум.

Гурдже поднял бровь:

— Да, запомнить проще простого.

— Позвольте прервать вас, будьте так любезны?

— Вы уже прервали. Что вам угодно?

— Поговорить с вами. Я вторгся к вам, хотя ничего чрезвычайного не произошло; просто я могу говорить с вами напрямую только этим вечером. Я представляю здесь отдел Контакта по просьбе Даставеба Хамлиса Амалк-нея Эп-Хандры Тедрейскре Остлхорпа. Позвольте приблизиться к вам.

— Да, если вы перестанете пользоваться полными именами.

— Я буду с вами немедленно.

Гурдже выключил экран. Он постучал по терминалу в форме авторучки на кромке деревянной столешницы и посмотрел на другой берег фьорда, где вдалеке неярко светились огни нескольких домов.

Он услышал рев в небесах, поднял глаза и увидел наверху подсвеченный с дальней стороны инверсионный след, крутая траектория которого уперлась в склон горы над Икрохом. Из леса над домом раздался приглушенный хлопок, затем звук, похожий на внезапный порыв ветра, после чего из-за угла дома появился небольшой автономник с ярко-синим, в желтую полоску, полем.

Он направился прямо к Гурдже. Машина была почти такого же размера, что и Маврин-Скел; Гурдже подумал, что она вполне могла бы удобно расположиться на прямоугольном подносе для сэндвичей. Ее корпус из пушечной бронзы казался немного более сложным и шишковатым, чем у Маврин-Скела.

— Добрый вечер, — сказал Гурдже, когда маленькая машина спустилась со стены террасы.

Она уселась на столе у подноса для сэндвичей.

— Добрый вечер, Морат Гурдже.

— Так вы из Контакта? — сказал Гурдже, засовывая свой терминал в карман халата. — Быстро же это у вас. Я ведь с Хамлисом говорил только позавчера вечером.

— Я оказался поблизости, — объяснила машина, глотая звуки, — на пути от ЭКК «Гибкое поведение» к ВСК «Прискорбное противоречие в показаниях» на борту (Д)КБР «Фанатик». Поскольку я оказался ближайшим оперативником Контакта, то выбор естественным образом пал на меня. Но, должен сказать, я могу пробыть у вас лишь очень недолго.

— Ах, какая жалость.

— Да, у вас тут совершенно очаровательное орбиталище. Может, как-нибудь в другой раз.

— Ну, тем не менее я надеюсь, что вы не напрасно проделали этот путь, Лоаш… Откровенно говоря, я никак не ожидал аудиенции оперативника из Контакта. Мой друг Хамлис просто сказал, что у Контакта, может быть… Не знаю, может, есть что-то интересное не для общего пользования. Я ничего такого не ждал, кроме разве что информации. Позвольте у вас спросить, что вы здесь делаете.

Он наклонился вперед, нависая над машиной и поставив оба локтя на стол. На блюде, как раз напротив автономника, лежал сэндвич. Гурдже взял его и принялся есть, поглядывая на машину.

— Да, конечно. Я здесь для того, чтобы выяснить, насколько вы открыты предложениям. Возможно, Контакту удастся найти кое-что, представляющее для вас интерес.

— Игру?

— Мне дали понять, что это связано с игрой.

— Это не означает, что вы должны вести игру со мной, — сказал Гурдже, стряхивая крошки с руки на блюдо.

Несколько крошек отлетели в сторону автономника, как и рассчитывал Гурдже, но тот отразил их своим полем, и они, отлетев, упали прямо в середину блюда перед ним.

— Вот все, что мне известно: Контакт, возможно, нашел что-то, представляющее для вас интерес. Я полагаю, это связано с игрой. Мне поручено выяснить, готовы ли вы совершить путешествие. А потому я думаю, игра — если речь идет об игре — должна состояться в каком-то другом месте, не на Чиарке.

— Путешествие? — переспросил Гурдже и откинулся к спинке стула. — Куда? Далеко ли? Надолго ли?

— Я не знаю.

— Ну хотя бы приблизительно.

— Мне не хотелось бы строить догадки. Сколько времени вы готовы провести вне дома?

Гурдже сощурил глаза. Дольше всего он отсутствовал на Чиарке, когда однажды, тридцатью годами ранее, отправился в круиз. Ему это дело не очень понравилось. Полетел он скорее потому, что так было принято в его возрасте, а не потому, что у него возникло такое желание. В других звездных системах было на что посмотреть, но то же самое можно было увидеть и на голографическом экране, и Гурдже так по-настоящему и не понял, что же люди находят в межзвездных путешествиях. Он планировал провести в том круизе несколько лет, но выдержал лишь год.

Гурдже потер бороду:

— Ну, может, с полгода. Трудно сказать, когда не знаешь подробностей. Но остановимся на этом, скажем, полгода… хотя, по-моему, в этом нет нужды. Местный колорит редко добавляет что-то к игре.

— Обычно это так. — Машина помолчала немного. — Насколько я понимаю, эта игра может быть довольно сложной. Чтобы ее изучить, потребуется время.

— Уверен, что справлюсь.

На освоение новой игры Гурдже тратил не больше трех дней. За всю жизнь он не забыл ни одного правила ни одной выученной им игры и ни одну не учил по второму разу.

— Отлично, — сказал маленький автономник. — Именно так я и доложу. Прощайте, Морат Гурдже.

И машина стала подниматься. Гурдже смотрел на нее с открытым ртом, подавляя желание вскочить на ноги:

— И это все?

Маленькая машина остановилась на высоте двух-трех метров.

— Это все, что мне было позволено сказать. Я спросил у вас то, что должен был спросить. Теперь я должен доложить о ваших ответах. Может быть, вы хотите узнать еще что-нибудь, на что у меня есть ответ?

— Да, — сказал Гурдже, чувствуя нарастающее раздражение. — Я узнаю что-нибудь еще о том, о чем вы со мной говорили?

Ему показалось, что машина задумчиво качнулась в воздухе. Поле ее с момента прибытия не менялось. Наконец она сказала:

— Жерно Гурдже?

Настала длительная пауза, во время которой оба не проронили ни звука. Гурдже, не отрываясь, смотрел на машину, потом встал, уперся руками в бока, наклонил голову и прокричал:

— Да?

— …Возможно, и нет, — резко бросил в ответ автономник и мгновенно взметнулся вверх; поля его замерцали.

Гурдже услышал рев и увидел инверсионный след, который сначала показался крохотным облачком, поскольку Гурдже стоял точно над ним; несколько секунд он медленно вытягивался и внезапно перестал расти. Гурдже потряс головой.

Он вытащил из кармана терминал.

— Дом, установите связь с этим автономником, — сказал он и поднял к небу голову.

— Каким автономником, Жерно? — спросил дом. — Хамлисом?

Гурдже уставился на терминал.

— Нет! С этим маленьким прохиндеем из Контакта — Лоашем Армаско-Йапом Ву-Хандрахеном Ксато Коумом, вот с кем! Который только что был здесь!

— Только что? — недоумевающе спросил дом.

Гурдже, ссутулившись, сел.

— Вы что — ничего сейчас не видели и не слышали?

— За последние одиннадцать минут, после того как вы запретили мне принимать вызовы, — ничего, кроме тишины, но…

— Ладно, — вздохнул Гурдже. — Соедините меня с Узлом.

— Узел слушает. Подотдел Разума Макил Стра-бей. Жерно Гурдже, чем можем быть вам полезны?

Гурдже продолжал смотреть в небеса наверху — отчасти потому, что именно там исчез автономник из Контакта (тонкий инверсионный след начал шириться и расползаться), а отчасти потому, что, говоря с Узлом, люди обычно смотрели в его сторону.

Он заметил лишнюю звездочку как раз перед тем, как она начала двигаться. Световая точка находилась в том месте, где закончился инверсионный след маленького автономника. Гурдже нахмурился. Почти тут же она двинулась — поначалу с довольно умеренной скоростью, а потом слишком быстро — глаз уже не мог уследить за ней.

Точка исчезла. Гурдже помолчал, потом спросил:

— Узел, тут только что был корабль Контакта?

— Он убывает в настоящий момент, Гурдже. (Разоруженный) Корабль Быстрого Реагирования…

— «Фанатик», — сказал Гурдже.

— Ха-ха, так это были вы, да? А мы-то думали, нам потребуются месяцы, чтобы выяснить это. Игрок Гурдже, вы только что были свидетелем частного визита. Это все штучки Контакта — нас о них в известность не ставят. А мы тут головы ломаем. Высший класс, Жерно, если позволительно будет так сказать. Этот корабль совершил внезапную остановку на скорости не менее сорока килолет и отклонился лет на двадцать — и все это ради пятиминутного разговора с вами. Это серьезный расход энергии, особенно учитывая, что и ускоряется он с такой же быстротой. Вы посмотрите, как уходит эта малышка… ой, простите, вы же не можете этого сделать. Ну, тогда поверьте нам на слово — очень впечатляет. Не хотите сообщить скромному подотделу Узла Разума, что это за история?

— Есть ли возможность связаться с этим кораблем? — спросил Гурдже, игнорируя заданный ему вопрос.

— Когда он так ускоряется? Вряд ли он пожелает иметь дело с простой гражданской машиной вроде нас… — В голосе Узла Разума слышалась удивленная нотка. — Ну, разве что попробовать.

— Мне нужен находящийся на корабле автономник по имени Лоаш Армаско-Йап Ву-Хандрахен Ксато Коум.

— Силы небесные, Гурдже, в какую историю вы ввязались? Хандрахен? Ксато? Это же номенклатура техноэквивалента разведуровня ОО. Ну и попали вы… Черт… Мы попробуем… Минуточку.

Гурдже молча ждал несколько секунд.

— Ничего, — сказал голос из терминала. — Гурдже, с вами говорит Полный Узел — уже не подотдел, а весь я. Этот корабль подтверждает прием запроса, но заявляет, что у них на борту нет автономника с таким именем. Ничего похожего.

Гурдже резко откинулся к спинке стула. Шея у него была напряжена. Он отвел взгляд от звезд, вперился в стол.

— Не может быть, — сказал он.

— Попробовать еще раз?

— Думаете, будет какой-нибудь толк?

— Нет.

— Тогда не надо.

— Гурдже, меня это беспокоит. Что случилось?

— Хотелось бы мне знать. — Гурдже снова посмотрел на звезды. Инверсионный след, оставленный маленьким автономником, почти исчез. — Соедините меня с Хамлисом Амалк-неем.

— Соединяю… Жерно?

— Да, Узел.

— Будьте осторожны.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Наверно, вы его чем-то рассердили, — сказал Хамлис через терминал.

— Очень может быть, — ответил Гурдже. — Но что вы об этом думаете?

— Они оценивали ваши возможности для какого-то дела.

— Вы так думаете?

— Да. Но вы отвергли сделку.

— Отверг?

— Да. И считайте, что вам повезло — вы приняли правильное решение.

— Что вы хотите этим сказать? Это же была ваша идея.

— Слушайте, вы в этом не участвуете. Все кончено. Но мой запрос, несомненно, пошел быстрее и значительно выше, чем я предполагал. Мы привели в действие некий механизм. Но вы их отвадили. Больше вы их не интересуете.

— Гм, пожалуй, вы правы.

— Гурдже, мне очень жаль.

— Оставим это, — сказал Гурдже старой машине и снова посмотрел на звезды. — Узел?

— Послушайте, нас это интересует. Будь это дело сугубо личным, мы бы и словечка не стали подслушивать, можете не сомневаться, и потом, наше прослушивание будет отражено в вашем ежедневном извещении.

— Бог с ним. — Гурдже улыбнулся, испытав странное облегчение от того, что Разум орбиталища подслушал его разговор. — Скажите мне, как далеко теперь этот КБР?

— В момент произнесения слова «теперь» он был в одной минуте и сорока девяти секундах, на расстоянии одного светового месяца уже вне нашей системы и — весьма рады вам сообщить — далеко за пределами нашей юрисдикции.

Похоже, он держит путь к ВСК «Прискорбное противоречие в показаниях», если только один из них не пытается навести тень на ясный день.

— Спасибо, Узел. Спокойной ночи.

— И вам того же. Прослушивание мы прекратили, можете не сомневаться.

— Спасибо, Узел. Хамлис?

— Возможно, вы упустили шанс, какие представляются раз в жизни, Гурдже… Но более вероятно, что были на волосок от гибели. Я сожалею, что связался с Контактом. Они заявились слишком быстро и говорили слишком жестко — вряд ли это случайность.

— Не переживайте вы так, Хамлис, — сказал Гурдже автономнику, снова посмотрел на звезды, откинулся к спинке и водрузил ногу на стол. — Я с этим справился. Все у нас в порядке. Я увижу вас завтра в Тронце?

— Может быть. Не знаю. Я подумаю. Желаю вам удачи — я имею в виду этого вундеркинда по стрикену — на тот случай, если не увижу вас завтра.

Гурдже печально улыбнулся в темноту:

— Спасибо. Доброй ночи, Хамлис.

— Доброй ночи, Гурдже.

-

Поезд выскочил из туннеля на яркий солнечный свет. Он заложил вираж, потом пересек узкий мост. Гурдже, взглянув поверх перил, увидел сочные зеленые пастбища и петляющую по долине реку в полукилометре внизу. На небольших лужайках лежали тени гор, а по горным склонам, поросшим лесом, пробегали тени облаков. Воздушный поток трепал волосы Гурдже, он наслаждался сладким, ароматным горным воздухом и ждал возвращения своего противника. Вдалеке над долиной, почти на высоте моста, кружили птицы. Их крики разносились по замершему пространству и были едва слышны за шумом поезда, рассекающего воздух.

Будь все как обычно, Гурдже дождался бы вечера и отправился в Тронце понизу, но в это утро ему хотелось поскорее исчезнуть из Икроха. Он надел туфли, старомодные брюки и короткую открытую куртку, после чего отправился по тропинкам на другую сторону горы.

Он сел у старой железнодорожной колеи, секретировал слабый стимулятор и принялся развлекаться — бросать куски магнитного железняка в магнитное поле путей и смотреть, как их оттуда выкидывает. Он вспомнил плавучие острова Йей.

Еще он размышлял над таинственным вчерашним визитом автономника из Контакта, но пока ничего не прояснялось, будто все случившееся было сном. Он проверил систему связи дома, показания всех прочих систем — по данным дома, никто его не посещал, однако его разговор с Узлом Чиарка был зафиксирован, зарегистрирован и засвидетельствован другими подотделами Узла, а небольшая часть его — самим Полным Узлом. А значит, это все случилось взаправду.

Гурдже остановил древний поезд, когда тот появился, и не успел еще взобраться по ступенькам, как его узнал средних лет человек: он назвался Дрелтрамом и тоже направлялся в Тронце. Мистеру Дрелтраму поражение от руки великого Жерно Гурдже было бы драгоценнее победы над кем угодно. Не хочет ли он сыграть? Гурдже давно уже привык к подобной лести (обычно за ней скрывались необоснованные, но довольно буйные амбиции), но все же ответил предложением сыграть в «одержание». Там было много общих базовых правил со стрикеном, так что игра могла стать хорошей разминкой.

Они нашли комплект «одержания» в одном из баров и взяли доску с собой на верхнюю палубу, где и сели за ветрозащитным стеклом, чтобы карты не унесло ветром. Времени для завершения игры было более чем достаточно — путь до Тронце на поезде занимал большую часть дня, тогда как понизу на это уходило десять минут.

Поезд съехал с моста в глубокое узкое ущелье; воздушные потоки здесь порождали жутковатый, гулкий звук, с обоих сторон отражавшийся от голых скал. Гурдже посмотрел на доску. Он играл напрямую, без помощи секретированных веществ, тогда как его противник использовал мощную смесь, предложенную самим Гурдже. Кроме того, он дал мистеру Дрелтраму фору в семь фигур — больше не позволялось. Тот оказался неплохим игроком и вначале чуть не получил выигрышную позицию — его преимущество в фигурах было подавляющим, но Гурдже хорошо защищался, и его противник упустил свой шанс, хотя, возможно, сохранил несколько мин в темных углах.

Размышляя о подобных неприятных сюрпризах, Гурдже вдруг понял, что так еще и не знает, где его собственная скрытая фигура. Он прибег к этому неформальному способу, чтобы выровнять игру. В «одержание» играют на доске в сорок квадратов, фигуры каждого игрока делятся на одну большую и две малые группы. На различных пересечениях, изначально свободных, можно спрятать до трех фигур. Местонахождение каждой вводится (и затем блокируется) круговой картой — тонкой керамической пластиной, которую переворачивают, толькоесли игрок хочет ввести фигуру в игру. Мистер Дрелтрам уже открыл все три свои скрытые фигуры (одна оказалась на том пересечении, где Гурдже из чисто спортивного интереса расположил все девять своих мин, и потому дело приняло для него неприятный оборот).

Гурдже в начале игры крутанул диски на своей единственной пластине скрытой фигуры и положил пластину лицевой стороной вниз, даже не посмотрев на нее. Он знал о местонахождении этой фигуры столько же, сколько мистер Дрелтрам. Она вполне могла оказаться на недопустимом поле, что грозило Гурдже поражением, или же (что было менее вероятно) — на стратегически ценной позиции в глубине территории противника. Гурдже нравилось применять такую тактику, если игра не была серьезной; нравилось ему и давать противнику необходимое тому дополнительное преимущество, что делало игру более интересной и менее предсказуемой, добавляло остроты.

Он подумал, что надо бы разобраться, где его фигура — быстро приближался восьмидесятый ход, когда ее все равно нужно будет раскрыть.

Пластины, на которой было записано местонахождение его скрытой фигуры, нигде не было. Он перебрал карты и пластины, лежащие на столе. Мистер Дрелтрам был не самым аккуратным игроком — его карты и пластины вместе с ненужными или удаленными фигурами были разбросаны по столешнице, включая и ту ее часть, которая была ближе к Гурдже. Когда они въезжали в туннель часом ранее, порыв ветра чуть не сдул кое-какие легкие карты, пришлось придавить их бокалами и грузиками — стекляшками, начиненными свинцом. От этого создалось впечатление еще большей неразберихи, как и от странной, чтобы не сказать нарочитой, манеры противника Гурдже записывать сделанные ходы на грифельной доске (он заявил, что встроенная память доски как-то раз подвела его, и он потерял запись одной из лучших в своей жизни игр). Гурдже принялся поднимать разбросанные по столу фигурки и карты в поисках своей пластинки.

Внезапно он услышал чей-то глубокий вздох, потом нечто вроде смущенного покашливания у себя за спиной. Он повернулся и увидел мистера Делтрама, у которого был странно неловкий вид. Гурдже нахмурился, а мистер Делтрам, который вернулся из туалета с широкими зрачками от смеси секретированных наркотиков и в сопровождении подноса, снова сел на свое место, глядя на руки Гурдже.

И лишь когда поднос расставил бокалы на столике, Гурдже понял, что карты, которые он поднял в поисках своей пластины и держит в руках, — это оставшиеся карты-мины мистера Дрелтрама. Гурдже посмотрел на них (те были повернуты рубашками вверх, и местоположения мин он не видел) и понял, что должен думать об этом мистер Дрелтрам.

Он положил карты туда, откуда их взял.

— Прошу прощения, — рассмеялся он. — Я искал свою скрытую фигуру.

И увидел ее, еще не кончив говорить. Круговая пластина лежала на самом виду — на столе, почти прямо перед ним.

— Ух ты, — сказал он и только тут почувствовал, как кровь прилила к лицу. — Вот же она. Гм. А я не заметил и стал искать.

Гурдже снова рассмеялся — и будто какая-то странная судорога ухватила его изнутри, вызвав нечто среднее между ужасом и экстазом. Он никогда ничего подобного не чувствовал. Он подумал (с внезапной ясностью), что самое близкое к этому ощущение испытал еще мальчишкой — первый оргазм от рук девушки на несколько лет старше его. Нечто примитивное, чисто человеческое, словно инструмент, ведущий в одиночку, ноту за нотой, простейшую тему (в сравнении с тем, во что превратился секс впоследствии — симфонию чувств, стимулируемую внутренними наркотиками), но тот первый раз все же стал одним из самых ярких воспоминаний — и не только из-за новизны ощущений, а потому, что, казалось, ему открылся новый, необыкновенный мир, совершенно новый способ чувствовать и жить. То же самое он испытал еще ребенком, когда на первых своих соревнованиях выступал от Чиарка против юниорской команды с другого орбиталища, и это повторилось, когда его наркожелезы полностью развились спустя несколько лет после наступления половой зрелости.

Мистер Дрелтрам тоже рассмеялся и вытер лицо платком.

Дальше Гурдже сделал несколько агрессивных ходов, и противнику пришлось напомнить ему о том, что подошел восьмидесятый по счету. Гурдже перевернул свою тайную фигуру, даже не проверив ее перед этим, с риском, что она окажется на поле, уже занятом одной из открытых фигур.

Скрытая фигура оказалась на том же поле, что и его сердце (главная фигура — завладеть ею и было целью игры), хотя вероятность этого была 1600:1.

Гурдже уставился на пересечение, где находилось его хорошо защищенное сердце, потом бросил взгляд на координаты, которые набрал наобум двумя часами ранее на пластине, — один к одному, никаких сомнений. Если бы он проверил ходом ранее, то мог бы убрать сердце с опасного поля, но он не проверил. Он терял обе фигуры, а теряя сердце, проигрывал и игру. Он проиграл.

— Вот так невезение, — сказал мистер Дрелтрам, откашлявшись.

Гурдже кивнул.

— Кажется, при таком разгроме побежденный забирает сердце на память, — заметил он, щелкая пальцем по потерянной фигуре.

— Гм… Да, вроде бы, — сказал мистер Дрелтрам, который одновременно и сочувствовал Гурдже, и радовался собственному везению.

Гурдже, кивнув, положил сердце на доску и поднял керамическую пластину, которая так подвела его.

— Но я, пожалуй, лучше возьму это.

Он показал пластину мистеру Дрелтраму, тот кивнул в ответ:

— Да, конечно. Почему бы и нет. Ничего не имею против.

Состав тихо вкатился в туннель, тормозя перед станцией, расположившейся в горной пещере.

— Любая реальность — это игра. Физика в самой фундаментальной своей части, сама ткань нашей Вселенной — прямой результат взаимодействия некоторых довольно простых правил и случайностей. Это же можно применить к лучшим играм, наиболее изящным и достойным как в интеллектуальном, так и в эстетическом плане. Будущее неизвестно и обусловлено событиями, которые на субатомном уровне не полностью предсказуемы, а потому оно остается пластичным и несет в себе вероятность перемен, надежду на торжество, на победу, если использовать немодное слово. В этом отношении будущее — игра, где время — одно из правил. Обычно все лучшие механистические игры, те, которые в любом смысле можно разыгрывать «идеально», как то: решетка, праллианский кругозор, нкрейтл, шахматы, фарнические измерения — возникали в цивилизациях, которым не хватало релятивистского взгляда на Вселенную, я уж не говорю — на реальность. А кроме того, могу добавить, все подобные общества еще не вступили в эпоху разумных машин… Даже самые первоклассные игры допускают элемент случайности, пусть в них при этом вполне справедливо и ставятся барьеры грубому везению. Пытаться создать игру на основе любых других принципов, какими бы сложными и изощренными ни были правила, масштаб и расчлененность игрового объема, качества фигур, — значит замыкаться в рамках подхода, который не только с социальной, но и с технико-философской точки зрения на несколько эпох отстает от современности. Это может быть полезным как некое историческое упражнение. Но как интеллектуальное занятие — это пустая трата времени. Если вы хотите соорудить что-нибудь старомодное, то почему не деревянную парусную лодку или паровой двигатель? Они не менее сложны и требуют от вас не меньших усилий, чем механистическая игра, и в то же время поддерживают вашу форму.

Гурдже иронически поклонился молодому человеку, который предложил ему идею новой игры. У того был растерянный вид. Он набрал в грудь воздуха и открыл рот, собираясь заговорить. Гурдже ждал этого и, как уже было при пяти или шести попытках парня что-то сказать, прервал его, когда тот еще не произнес ни слова.

— Видите ли, я говорю абсолютно серьезно: нет ничего интеллектуально неполноценного в том, что человек создает что-то руками, а не головой. И тут можно извлечь те же уроки, приобрести те же навыки на том уровне, который один только имеет значение.

Он снова сделал паузу. Автономник Маврин-Скел направлялся к нему над головами людей, заполнивших широкую площадь.

Основной концерт уже закончился. От вершин гор вокруг Тронце эхом разносились по окрестностям звуки музыки: люди пробовали себя в тех жанрах, к которым питали склонность, — и строгих, и импровизационных, и танцевальных, и тех, что слушают под воздействием определенных наркотиков. Стояла теплая, облачная ночь; слабое сияние обратной стороны орбиталища подсвечивало высокие тучи прямо над головами людей молочным блеском. Тронце, самый большой город как на плите, так и на орбиталище, был построен на границе большого центрального массива плиты Гевант, в том месте, где поднятое на километровую высоту озеро Тронце перетекало через порог плато и несло свои воды вниз, в долину, откуда они непрерывным ливнем обрушивались на дождевой лес.

Тронце был домом менее чем для сотни тысяч людей, но Гурдже считал его слишком перенаселенным, несмотря на все его просторные дома и площади, его широкие галереи, площади и террасы, его тысячи понтонных домов и изящные, связанные мостами башни. Хотя Чиарк был относительно новым орбиталищем, насчитывающим всего около тысячи лет, Тронце достиг уже предельных размеров — орбитальные сообщества редко бывали крупнее. Настоящими же городами Культуры были ее огромные суда — Бессистемные корабли. Орбиталища были захолустными провинциями, где поселялись любители пожить без толкотни. Что же касается масштабов, то по сравнению с крупными ВСК, на которых обитали миллиарды людей, Тронце был просто деревенькой.

Гурдже обычно посещал в Тронце концерты Шестьдесят четвертого дня — и обычно попадал в кольцо докучливых энтузиастов. По большей части Гурдже вел себя вежливо, хотя изредка и бывал резок. Но сегодня (сначала поражение в поезде и тот странный, постыдно-возбуждающий прилив эмоций, когда его сочли шулером, а теперь еще и беспокойство при известии о том, что девушка с корабля «Карго-культ» сейчас здесь, в Тронце, и ищет встречи с ним) он был нисколько не настроен любезно выслушивать дураков.

Правда, этот молодой человек вовсе не обязательно был полным идиотом; он всего-то-навсего предложил идею новой игры, и совсем неплохую, но Гурдже обрушился на него, как лавина. Разговор (если это можно было назвать разговором) стал своего рода игрой.

Цель заключалась в том, чтобы не прекращать говорить, но не говорить непрерывно, что мог делать любой идиот, а останавливаться, только когда по движениям молодого человека (по языку его тела или лица, по сжатому рту) было ясно, что в этот момент он не собирается подавать реплику. Гурдже замолкал неожиданно в середине какого-нибудь пассажа или говорил что-нибудь слегка оскорбительное, но всем своим видом давал понять, что он еще не закончил. И еще Гурдже почти дословно цитировал одну из самых знаменитых своих статей по теории игр, что было дополнительным оскорблением: молодой человек, видимо, знал этот текст не хуже самого Гурдже.

— Полагать, — продолжил Гурдже в тот самый момент, когда молодой человек начал было открывать рот, — что можно удалить из жизни элемент удачи, везения, случайности, означает…

— Жерно Гурдже, надеюсь, я не прерываю важную беседу? — сказал Маврин-Скел.

— Ничего существенного. — Гурдже повернулся к маленькой машине. — Как дела, Маврин-Скел? Надумали еще какую-нибудь проказу?

— Ничего существенного, — в тон ему повторил автономник, когда молодой собеседник Гурдже бочком отвалил в сторону.

Гурдже уселся в обвитой плющом беседке неподалеку от края площади, у обзорных балконов, выходящих на широкий занавес водопадов, где с быстрин между кромкой озера и километровой стеной воды поднимались мелкие брызги. Рев водопада создавал фоновый белый шум.

— Я нашел вашу молодую соперницу, — объявил маленький автономник.

Он вытянул одно из мягко мерцающих полей и сорвал ночной цветок с живой лозы.

— Кого-кого? — сказал Гурдже. — Молодую, вы говорите? А-а, ту, что играет в стрикен?

— Именно, — ровным голосом сказал Маврин-Скел. — Молодую… А-а, ту, что играет в стрикен. — Он разогнул лепестки цветка, прижав их к стеблю.

— Я слышал, что она здесь.

— Она за столом у Хаффлиса. Хотите познакомиться?

— Почему бы и нет? — Гурдже встал, машина отплыла в сторону.

— Опасаетесь? — спросил Маврин-Скел, когда они пробирались через толпу к одной из поднятых на уровень озера террас, где находились апартаменты Хаффлиса.

— Опасаюсь? — переспросил Гурдже. — Ребенка?

Несколько мгновений Маврин-Скел двигался молча.

Гурдже, поднимаясь по ступенькам, приветственно кивнул нескольким встречным. Наконец машина приблизилась к нему и тихо сказала, обрывая лепестки умирающего цветка:

— Хотите, я вам расскажу о вашем сердечном ритме, уровне восприимчивости кожи, выделении феромонов, состоянии нейронной функции?..

Гурдже остановился посредине широкого пролета, и машина смолкла.

Он повернулся к автономнику, взглянул прищуренными глазами на маленький аппарат. Над озером плыла музыка, воздух был полон мускусным духом ночных цветов. Световые приборы, вделанные в каменные балюстрады, подсвечивали снизу лицо игрока. Люди со смехом и шутками спускались по ступеням с террасы; толпа раздалась, обтекая Гурдже, как вода обтекает скалу, и — что не прошло мимо Маврин-Скела — в этот момент странно притихла. Несколько секунд спустя — Гурдже все стоял на ступенях молча, тяжело дыша, — маленький автономник насмешливо фыркнул.

— Неплохо, — сказал он. — Очень даже неплохо. Я пока еще не могу сказать, что именно вы секретируете, но степень контроля весьма впечатляющая. Все показания чертовски близки к норме. Кроме состояния вашей нейронной функции — она у вас понижена. Правда, ваш средний гражданский автономник, вероятно, не смог бы это выявить. Хорошая работа.

— Не смею больше задерживать вас, Маврин-Скел, — холодно сказал Гурдже. — Я уверен, вы найдете для себя что-нибудь поинтереснее, чем наблюдение за моей игрой.

Он двинулся дальше по широким ступенькам.

— В текущий момент ничто на этом орбиталище не в силах меня задержать, дорогой мистер Гурдже, — сказал автономник обыденным тоном, срывая последние лепестки с ночного цветка, потом бросил остатки его в желобок с водой, идущий по вершине балюстрады.

— Гурдже, рад вас видеть. Проходите, садитесь.

Гости Эстрея Хаффлиса, человек тридцать, сидели вокруг огромного прямоугольного каменного стола на балконе, нависающем над водопадом; анфилада арок была увита стеблями ночных цветков и увешана бумажными фонариками, испускавшими мягкий свет. В конце балкона, на краю огромной плиты, сидели музыканты с ударными, струнными и духовыми инструментами — они смеялись и играли главным образом для себя, каждый пытался выбрать темп побыстрее, чтобы остальные поспевали за ним.

В центре стола было длинное узкое углубление, наполненное раскаленными углями; над огнем располагалось нечто вроде миниатюрного вертела, по которому от одного конца стола к другому двигались небольшие кусочки мяса и овощей. Их нанизывал на вертел с одного конца один из детей Хаффлиса; к другому концу они подходили уже завернутые в съедобную бумагу, и там их снимал младший (шестилетний) ребенок Хаффлиса и довольно точно кидал любому желающему. Хаффлис с его семью детьми был явлением необычным — люди, как правило, рожали и воспитывали одного ребенка. Культура неодобрительно смотрела на такую плодовитость, но Хаффлис получала удовольствие, будучи беременной. В настоящий момент Хаффлис пребывал в мужской ипостаси, изменив пол несколькими годами ранее.

Он обменялся любезностями с Гурдже и усадил игрока рядом с профессором Борулал, которая, счастливо улыбаясь, раскачивалась на стуле. На ней было длинное черно-белое платье; увидев Гурдже, она шумно поцеловала его в губы. Она хотела было поцеловать и Маврин-Скела, но тот метнулся в сторону.

Борулал рассмеялась и длинной вилкой сняла с вертела в центре стола полупрожаренный кусочек мяса.

— Гурдже, познакомьтесь с милой Ольц Хап! Ольц — Жерно Гурдже. Пожмите, пожалуйста, друг другу руки.

Гурдже сел, взяв маленькую бледную руку испуганной с виду девушки, сидевшей справа от Борулал. На девушке было надето что-то темное и бесформенное, на вид ей было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Он улыбнулся, чуть нахмурившись, посмотрел на профессора, пытаясь сделать юное светловолосое существо соучастницей пьяного представления Борулал, но Ольц Хап смотрела на его руку, а не на лицо. Она позволила Гурдже прикоснуться к своей руке, но почти немедленно вырвала ее, уселась на обе ладони и уставилась на блюдо перед собой.

Борулал глубоко вздохнула, словно пытаясь сосредоточиться, и отхлебнула из высокого бокала, стоявшего перед ней на столе.

— Ну, — сказала она, глядя на Гурдже, словно тот только-только появился. — Как поживаете, Жерно?

— Неплохо.

Он смотрел на Маврин-Скела, который маневрировал вблизи Ольц Хап, подплывая к столу из-за ее спины; поля его переливались официальным синим и дружеским зеленым.

— Добрый вечер. — Голос автономника звучал чуть ли не по-отечески.

Девушка подняла голову и посмотрела на машину; Гурдже прислушивался к их разговору, одновременно беседуя с Борулал.

— Привет.

— Настолько неплохо, что готовы сыграть партию в стрикен?

— Меня зовут Маврин-Скел. А вас — Ольц Хап, верно?

— Пожалуй, профессор. А ваше самочувствие позволяет вам выступить в роли арбитра?

— Да. Здравствуйте.

— Хера с два. Нет, конечно. Пьяна в сосиску. Придется вам найти кого-то другого. Может, со временем очухаюсь, но пока… не-е-е…

— Ох, ах, обменяйтесь рукопожатием с моим полем, а? Очень мило с вашей стороны; почти никто не хочет этого делать. Рад с вами познакомиться. Мы все о вас наслышаны.

— А как насчет самой барышни?

— Ах, ах, милочка.

— Что?

— В чем дело? Я сказал что-то не то?

— Она готова играть?

— Нет, это просто…

— Во что играть?

— Ах, вы так застенчивы. Это совершенно лишнее. Никто не будет заставлять вас играть. И меньше всего сам Гурдже, поверьте мне.

— В игру, Борулал.

— Но я…

— Что, вы хотите сказать — сейчас?

— Я бы на вашем месте не беспокоился. Правда.

— Сейчас или в любое другое время.

— Ну, не знаю. Давайте спросим у нее! Послушайте, детка…

— Бор… — начал было Гурдже, но профессор уже повернулась к девушке.

— Ольц, так вы хотите сыграть?

Девушка посмотрела прямо в глаза Гурдже. В ее глазах отражался огонь, горевший в центре стола.

— Если мистер Гурдже не против, то — да.

Поля Маврин-Скела засверкали красным цветом удовольствия — ярче горящих углей.

— Отлично! — сказал он. — Схватка.

Хаффлис одолжил свой собственный комплект стрикена — автономник-посыльный принес его из кладовки за считаные минуты. Комплект поставили в одном из углов балкона — там снизу ревел водопад. Профессор Борулал, повозившись со своим терминалом, послала запрос автономникам-арбитрам — судить предстоящую игру. Игроки в стрикен нередко пользовались высокими технологиями для мошенничества, и при серьезной игре требовались серьезные меры предосторожности. За ходом игры вызвались наблюдать автономник с Узла Чиарка и производственный автономник из доков, расположенных у подножия гор. Одна из машин университета должна была представлять Ольц Хап.

Гурдже повернулся к Маврин-Скелу, чтобы тот представлял его, но машина ответила:

— Жерно Гурдже, я полагаю, вы могли бы попросить Хамлиса Амалк-нея — пусть он вас представляет.

— А Хамлис здесь?

— Явился только что. Он меня избегает. Я его сам попрошу.

На терминале Гурдже послышался сигнал вызова.

— Да? — сказал он.

Из терминала раздался голос Хамлиса:

— Этот птичий помет только что попросил меня представлять вас в качестве арбитра. Вы этого тоже хотите?

— Да, буду вам признателен, — сказал Гурдже, наблюдая за полями Маврин-Скела — те прямо на глазах задрожали от злости.

— Буду с вами через двадцать секунд, — сказал Хамлис и выключил канал связи.

— Двадцать одна и две десятых, — язвительно сказал Маврин-Скел ровно двадцать одну и две десятых секунды спустя, когда из-за края балкона появился Хамлис — темное пятно на фоне бездны.

Хамлис повернул свою сенсорную полосу в сторону малой машины.

— Спасибо, — дружелюбным голосом сказал Хамлис. — Я держал пари с самим собой, что вы считаете секунды до моего появления.

Поля Маврин-Скела ярко вспыхнули болезненно-белым светом, на секунду осветив весь балкон; присутствующие замолчали и повернулись в его сторону, музыка стихла. Маленького автономника чуть ли не буквально трясло от немого гнева.

— Чтоб ты сдох! — наконец выдавил он и, казалось, исчез, оставив за собой лишь послесвечение — солнечно-яркое пятно в ночи.

Угли загорелись ярче, ветерок заиграл в одежде и волосах гостей, несколько бумажных фонариков затрепетали, сорвались и упали со сводов наверху, листья и ночные цветки слетели с двух арок, под которыми пролетел Маврин-Скел.

Хамлис Амалк-ней, покраснев от удовольствия, принял наклонное положение, чтобы взглянуть на темное небо, где в тучах ненадолго появилась маленькая дыра.

— Вот ведь горе, — сказал он. — Неужели я сказал что-то для него обидное?

Гурдже улыбнулся и сел за игровой стол.

— Вы все это подстроили, Хамлис?

Амалк-ней поклонился в воздухе другим автономникам и Борулал.

— Не то чтобы подстроил. — Он повернулся к Ольц Хап, которая сидела на противоположной от Гурдже стороне игровой сети. — Ах… по контрасту — прекрасная блондинка.

Девушка вспыхнула и опустила глаза. Борулал представила друг другу всех участников действа.

В стрикен играют на трехмерной сети, натянутой внутри метрового куба. Традиционно используются части животного, которое обитает на планете, где зародилась игра: для сети — обработанные сухожилия, для рамы — кость клыков. Комплект, предоставленный Гурдже и Ольц Хап, был изготовлен из синтетических материалов. Игроки надели шарнирные экраны, взяли мешки с полыми шариками и цветными бусинами (изначально то были ореховые скорлупки и камушки) и, выбрав нужные бусины, положили их в шары. Арбитры-автономники следили, чтобы никто не увидел, где лежит какая бусина. Потом оба игрока взяли по горсти этих маленьких сфер и поместили их в различные места на сети. Игра началась.

Играла она здорово. Гурдже был поражен. Она действовала импульсивно, но хитро, отважно, но не глупо. К тому же ей здорово везло. Но удача удаче рознь. Иногда ее можно предчувствовать, понять, что дела идут хорошо и, вероятно, пойдут и дальше в том же духе, — и выбрать соответствующую тактику. И если дальше все складывается как нельзя лучше, вы получаете неоспоримое преимущество. Ну а если удача изменяет, что ж, вы берете что можете, по максимуму.

Тем вечером девушке везло именно таким образом. Она угадывала фигуры Гурдже, захватила несколько сильных бусинок, замаскированных под слабые. Она предвидела ходы, которые Гурдже запечатал в заявительных раковинах, она умело обходила его ловушки, уклонялась от ложных выпадов.

Он тем не менее продолжал борьбу, на ходу изобретая отчаянную защиту против каждой атаки, но все это было слишком уж интуитивно, слишком уж наспех, носило лишь тактический характер. У него не оставалось времени для развития своих фигур, выработки стратегии. Он лишь реагировал, следовал за противником, отвечал на его ходы. А ведь обычно он предпочитал держать инициативу в своих руках.

Ему потребовалось время, чтобы понять, насколько дерзко играет девушка. Он шла на «полную сеть» — одновременный захват всех оставшихся полей игрового пространства. Она не просто пыталась выиграть, она пыталась закончить игру одним ударом, что за всю историю удалось только нескольким самым выдающимся игрокам, — однако, насколько знал Гурдже, в Культуре таким достижением еще никто не мог похвастаться. Гурдже не верил своим глазам, но именно к этому девушка и стремилась. Она подрывала силу вражеских фигур, а не уничтожала их, потом отступала, наносила удары по его слабым направлениям и закреплялась там.

Она, конечно же, тем самым приглашала его к контратаке; у Гурдже появлялись шансы на победу и даже на «полную сеть», хотя все равно их было куда меньше, чем у девушки. Но какая самоуверенность! Такой стиль подразумевал опыт и даже высокомерие.

Он посмотрел сквозь сеть тонких проводков и маленьких подвешенных сфер на тонкое спокойное лицо девушки и не мог не восхититься ее амбициями, ее бесстрашием, ее верой в себя. Она играла ради красоты, ради публики, а не ради вымучивания победы, хотя это была бы победа над знаменитым, уважаемым игроком. А Борулал еще считала, что девушка может испугаться его! Ну что ж, это говорит в ее пользу.

Гурдже наклонился вперед, потирая бородку и не замечая людей, которые теперь битком набились на балкон и молча наблюдали за игрой.

Он снова бросился в бой. Удача была при нем, и мастерство тоже — такое, которого он сам за собой не подозревал. Игра все еще клонилась к «полной сети», и победа девушки здесь казалась более реальной — но, по крайней мере, теперь его позиция не выглядела абсолютно безнадежной. Кто-то принес ему стакан воды и какую-то закуску. Он даже не помнил точно, сказал ли он спасибо.

Игра продолжалась. Вокруг становилось все более людно. На этой сетке теперь было подвешено все его будущее. Маленькие сферы скрывали сокровища и опасности, они делались посылками с жизнью и смертью внутри, одиночными сгустками вероятности, суть которых могла быть предметом догадок, но понятными они становились, только будучи схваченными, открытыми, изученными. Казалось, что вся реальность вращается вокруг этих бесконечно малых комочков смысла.

Он уже больше не знал, какие гормоны, вырабатываемые организмом, курсируют по его телу, как не мог догадаться и о том, чем пользуется его противница. Он потерял всякое ощущение себя и времени.

В течение нескольких ходов игра шла сама по себе — оба расслабились, — но потом снова обрела живость. Гурдже начинал очень медленно, очень постепенно чувствовать, что в голове у него вызревает некая невероятно сложная модель игры — непостижимо глубокая, многоплановая и многообразная.

Он внимательно рассмотрел эту модель, повернул ее.

Игра переменилась.

Он увидел для себя путь к выигрышу. «Полная сеть» все еще была возможна. Но теперь уже в его пользу. Все зависело от обстоятельств. Еще один поворот. Да, победа достанется, пожалуй, ему. Почти наверняка. Но этого уже было недостаточно. «Полная сеть» манила его, искушала, соблазняла, влекла…

— Гурдже? — Борулал тряхнула его.

Он поднял глаза. Над вершинами гор начинала заниматься заря. Лицо Борулал было серым и трезвым.

— Гурдже, перерыв. Уже шесть часов. Вы согласны? Перерыв, да?

Он посмотрел сквозь сеть на бледное, восковое лицо девушки, оглянулся, пребывая в какой-то прострации. Большинство людей уже разошлись. Бумажные фонарики тоже исчезли, и он смутно досадовал, что пропустил этот маленький ритуал: мерцающие фонарики сбрасывали вниз и смотрели, как они плывут к лесу.

Борулал снова тряхнула его:

— Гурдже?

— Да, перерыв. Да, конечно, — хрипло сказал он, затем поднялся на негнущихся ногах: мышцы протестовали, суставы хрустели.

Хамлису пришлось остаться у игрового поля, чтобы не допустить ничьего вмешательства. По небу расползался серый рассвет. Кто-то предложил Гурдже бульону, и он, прихлебывая горячую жидкость, съел несколько крекеров, бродя по тихим аркадам, где оставшиеся спали, или сидели и разговаривали, или танцевали под негромкую музыку. Он склонился к перилам над пропастью километровой глубины, продолжая отхлебывать бульон и жевать; он по-прежнему пребывал в прострации и, хотя не играл, все еще делал ходы, переигрывал партию в воображении.

Огни городков и деревень на затянутой туманом долине внизу, за полукругом темного дождевого леса казались бледными и неопределенными. Обнаженные вершины гор вдалеке светились розовым светом.

— Жерно Гурдже? — услышал он негромкий голос. Он смотрел в сторону долины. В метре от его лица парил Маврин-Скел.

— Маврин-Скел… — тихо сказал Гурдже.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Как игра?

— Отлично. Спасибо. Думаю, теперь я выиграю. Почти уверен. Но есть шанс, что я одержу… — он почувствовал, что улыбается, — блестящую победу.

— Неужели?

Маврин-Скел продолжал парить в воздухе над пропастью перед Гурдже. Говорил он тихим голосом, хотя поблизости никого не было и подслушать его было некому. Поверхность его являла собой странную пеструю смесь серых тонов.

— Да, — ответил Гурдже и вкратце рассказал, что такое «полная сеть».

Автономник, казалось, понял.

— Значит, вы уже выиграли, но можете выиграть «полную сеть», чего никто в Культуре еще не делал, разве что в демонстрационных целях, доказывающих возможность такого варианта.

— Именно! — Гурдже кивнул, глядя на долину, испещренную огнями. — Именно.

Он покончил с крекерами, стряхнул крошки с ладони, поставил чашку с бульоном на перила.

— Неужели в самом деле важно, — задумчиво спросил Маврин-Скел, — кто первый выиграет «полной сетью»?

— Что-что? — спросил Гурдже. Маврин-Скел подплыл поближе.

— Неужели в самом деле важно, кто первый одержит такую победу? Ну, кто-то одержит, но какая разница, кто? По-моему, такой исход возможен в любой игре, неужели это как-то связано с мастерством?

— В известной мере вы правы, — признал Гурдже. — Такой исход требует везучего гения.

— Но им вполне можете быть и вы.

— Возможно. — Гурдже улыбнулся. Утренний воздух был холодноват, и Гурдже плотнее запахнул пиджак. — Это целиком и полностью зависит от расположения некоторых цветных бусинок в некоторых металлических сферах. — Он рассмеялся. — Победа, о которой будут говорить во всей играющей галактике, и теперь все зависит от того, куда эта девочка поместила… — Голос его затих. Он снова посмотрел на маленького автономника, нахмурился. — Прошу прощения, что-то я расчувствовался. — Он пожал плечами и склонился к перилам. — Выиграть было бы… славно, но, боюсь, такая победа маловероятна. Придет время, и это сделает кто-нибудь другой.

— Но этим другим вполне можете оказаться вы, — прошипел Маврин-Скел, подплывая еще ближе.

Гурдже пришлось немного отстраниться, чтобы взглянуть на машину.

— Ну да…

— Так зачем же предоставлять это случайности, Жерно Гурдже? — Маврин-Скел чуть отодвинулся назад. — Зачем полагаться на какое-то дурацкое везение?

— О чем это вы? — Гурдже медленно сощурил глаза. Наркотический транс рассеивался, чары разрушались.

Гурдже чувствовал себя бодрым, заведенным; возбужденным и деятельным одновременно.

— Я могу вам сказать, где какие бусинки лежат.

Гурдже тихонько рассмеялся.

— Чепуха.

Автономник подплыл поближе.

— Могу. Хотя меня и выперли из ООС, но выдрали из меня не все. У меня сенсорики гораздо больше, чем у кретинов вроде Амалк-нея, которые о таком даже и не догадываются. — Автономник подплыл поближе. — Давайте я воспользуюсь этим. Позвольте сообщить вам, где какие бусинки находятся. Позвольте помочь вам с «полной сетью».

Гурдже выпрямился, покачивая головой.

— Это невозможно. Другие автономники…

— Они слабенькие простачки, Гурдже, — гнул свое Маврин-Скел. — Они ничего не стоят. Верьте мне. Разве что другая машина ОО? Но здесь определенно нет таких. Автономник из Контакта? Маловероятно… Здесь только шайка этих устаревших железяк. Я могу узнать, куда девушка поместила все свои бусинки. Все до последней!

— Все и не нужны, — сказал Гурдже, взмахнув рукой с растерянным видом.

— Ну вот, это еще и лучше! Позвольте мне это сделать! Чтобы доказать вам! И себе самому!

— Вы говорите о мошенничестве, Маврин-Скел, — сказал Гурдже, оглядывая площадку.

Поблизости никого не было. С того места, где он стоял, не были видны ни бумажные фонарики, ни каменные крючки, на которых они висели.

— Вы так или иначе выиграете. Так какая разница?

— Это тем не менее будет мошенничеством.

— Вы сами сказали, тут все дело в удаче. Вы выиграли…

— Еще нет.

— Почти наверняка. Тысяча к одному.

— Пожалуй, вероятность моей победы еще выше, — согласился Гурдже.

— Значит, игра закончена. Девушка не может проиграть больше, чем уже проиграла. Пусть же она станет частью игры, которая войдет в историю. Подарите ей это!

— Это, — сказал Гурдже, ударяя ладонью о каменные перила, — все равно, — (еще один удар), — будет, — (удар), — мошенничество!

— Не кричите вы так, — пробормотал Маврин-Скел. Он чуть отпрянул и говорил так тихо, что Гурдже приходилось наклоняться над перилами, чтобы услышать его. — Повезет не повезет, вот в чем все дело. Если мастерство вас покинуло, приходится полагаться на везение. Мне не повезло — моя физиономия не устроила Контакт, вам повезло — вы стали великим игроком, вам повезло, что сегодня вы здесь. Никто из нас не был спланирован со стопроцентной уверенностью, Жерно Гурдже; вы формировались под воздействием ваших генов, а генотип вашей матери исключил вероятность того, что вы станете калекой или умственно отсталым. Все остальное — дело случая. Меня создали, дав мне свободу быть таким, какой я есть. Если в ходе реализации общего плана и этой конкретной случайности было произведено на свет то, что большинство — заметьте: большинство, не все — в одном из комитетов ОО признало не отвечающим их потребностям, то разве это моя вина? Разве моя?

— Нет, — вздохнул Гурдже, опустив глаза.

— Ах, Гурдже, в Культуре все так замечательно — никто не голодает, никто не умирает от болезней или природных катастроф, никто и ничто не эксплуатируется, но и здесь остаются везение и невезение, сердечная боль и радость, случай, благоприятные и неблагоприятные обстоятельства.

Автономник висел над бездной и просыпающейся долиной. Гурдже видел, как над орбиталищем занимается рассвет, возникая из-за кромки мира.

— Воспользуйтесь своей удачей, Гурдже. Примите то, что я вам предлагаю. Давайте хоть раз сами будем ковать себе удачу. Вы и так знаете, что вы в Культуре один из лучших. Я не пытаюсь польстить вам, вы это знаете. Но эта победа принесет вам бессмертную славу.

— Если это возможно… — начал Гурдже, но тут же погрузился в молчание.

Он сжал челюсти. Автономник видел, что человек пытается совладать с собой так же, как он делал это на ступеньках, ведущих к дому Хаффлиса, семь часов назад.

— А если невозможно, то, по крайней мере, имейте мужество узнать, — сказал Маврин-Скел с какой-то умоляющей ноткой в голосе.

Человек поднял глаза на ясные сине-розовые краски рассвета. Взъерошенная, туманистая долина была похожа на огромную неприбранную кровать.

— Вы с ума сошли, автономник. Вы не сможете это сделать.

— Я знаю, что могу, а чего не могу, Жерно Гурдже, — сказал автономник и снова подался назад, замер в воздухе, разглядывая человека.

Гурдже вспомнил утро предыдущего дня в поезде — прилив того захватывающего страха. Теперь это казалось ему чем-то вроде предзнаменования.

Удача, простое везение.

Он знал, что автономник прав. Он знал, что машина не права, но в то же время и права. От него, Гурдже, зависело дать оценку.

Он склонился над перилами. Что-то во внутреннем кармане уперлось в грудь. Он залез в карман и вытащил оттуда пластину скрытой фигуры, взятую на память после той катастрофичной игры в «одержание». Он несколько раз перевернул пластину в руке, посмотрел на автономника и вдруг почувствовал себя глубоким стариком и неоперившимся птенцом одновременно.

— Если что-то, — медленно проговорил он, — пойдет не так, если вас поймают за руку, то мне конец. Я покончу с собой. Смерть мозга — полная и окончательная. Ничего не останется.

— Все пойдет как надо. Для меня нет ничего проще узнать, что там внутри этих шариков.

— Но если вас все же поймают за руку? Что, если где-то здесь есть автономник ОО или если за нами наблюдает Узел?

Несколько мгновений автономник молчал.

— Если так, они уже все равно заметили. Дело сделано.

Гурдже открыл было рот, собираясь заговорить, но автономник быстро подплыл вплотную к нему и спокойно продолжил:

— Ради меня, Гурдже, ради моего душевного спокойствия. Я тоже хотел знать. Я давно вернулся, я наблюдал за игрой на протяжении последних пяти часов, я был просто заворожен. Я не мог противиться желанию выяснить, возможно ли это… Откровенно говоря, я до сих пор не знаю. Эта игра выше моего понимания — она слишком сложна, мой бедный ум был специально сформирован для других задач… но я должен был попытаться выяснить. Должен был. Так что, как видите, я уже пошел на этот риск, Гурдже, дело сделано. Я могу сообщить то, что вам необходимо знать… И я ничего не прошу взамен — вам остается только принять решение. Может, когда-нибудь вы и сделаете что-то для меня, но никаких обязательств, поверьте мне, пожалуйста, поверьте. Совершенно никаких. Я делаю это лишь потому, что хочу видеть, как вы или кто-то другой — кто угодно — сделает это.

Гурдже посмотрел на автономника. Во рту у него пересохло. Вдалеке раздался чей-то крик. Терминал на его плече подал сигнал. Он глубоко вздохнул, чтобы заговорить с ним, но услышал собственный голос:

— Да?

— Готовы продолжить, Жерно? — раздался из терминала голос Хамлиса.

И он опять услышал собственный голос:

— Иду.

Гурдже уставился на автономника; терминал выключился.

Маврин-Скел подплыл поближе.

— Я же вам говорил, Жерно Гурдже. Мне ничего не стоит провести эти машины — они просто-напросто арифмометры. А теперь быстро. Хотите вы знать или нет? «Полная сеть». Да или нет?

Гурдже оглянулся на дом Хаффлиса, потом повернулся и снова навис над перилами у края пропасти, обратясь лицом к автономнику.

— Хорошо, — прошептал он. — Только пять главных точек и четыре вертикальные вблизи верхушки центра. Больше ничего.

Маврин-Скел сказал ему.

Этого было почти достаточно. Девушка блестяще сопротивлялась до самого конца и лишила его возможности последнего хода.

«Полная сеть» распалась, и он выиграл с тридцатью одним очком, не добрав двух до рекорда Культуры.

Позднее тем утром один из домашних автономников Эстрея Хаффлиса, убирая в доме, с удивлением обнаружил под громадным каменным столом смятую и растоптанную керамическую пластину с погнутыми и покореженными оцифрованными дисками, вделанными в ее потрескавшуюся, покоробленную поверхность.

В доме имелись комплекты «одержания», но таких пластин в них не было.

Слабосильный, механистический, полностью предсказуемый мозг машины ненадолго задумался над этим, но в конце концов решил выбросить таинственные обломки вместе с остальным мусором.

-

Он проснулся поздно днем с воспоминанием о поражении. Лишь через некоторое время он вспомнил, что на самом деле выиграл. Никогда еще победа не была такой горькой.

Завтракал он на террасе в одиночестве, наблюдая за флотилией парусников, двигающихся по узкому фьорду, — яркие паруса на свежем ветру. Он держал чашку в правой руке, которая побаливала — он чуть было не расцарапал ее до крови, разломав пластинку из комплекта «одержания» под конец игры в стрикен.

Он надел длинное пальто, штаны и короткую юбку и отправился на длительную прогулку вдоль берега фьорда к морю и дюнам, нанесенным ветром, где располагалась деревня Хассизе — там он родился и там еще оставался кое-кто из его немалой семьи. Он шагал по прибрежной тропинке в сторону дома, минуя расщепленные, искалеченные ветрами деревья. Под ногами вздыхала трава, над головой кричали морские птицы. Ветер под рваными облаками был холодным и освежающим. Посреди моря, за деревней Хассизе, там, откуда приходила погода, виднелась высокая завеса дождя под темным фронтом грозовых туч. Он плотнее закутался в пальто и поспешил к дальним силуэтам низких, ветхих домиков. Нужно было добираться подземным автомобилем, подумал он. Вдали ветер вырывал горсти песка из берега и бросал их прочь от моря. Он моргнул, глаза его заслезились.

— Гурдже.

Голос прозвучал довольно громко, громче, чем звук дышащей под ногами травы и ветра, играющего в ветвях. Он прикрыл глаза козырьком ладони, повернулся.

— Гурдже, — снова раздался голос.

Он всмотрелся в тень разбитого, покосившегося дерева.

— Маврин-Скел? Это вы?

— Он самый, — ответил маленький автономник, подлетая к человеку на тропинке.

Гурдже посмотрел в сторону моря и снова пошел по тропинке к дому; автономник последовал за ним.

— Дело в том, — сказал Гурдже, поворачиваясь к машине и смотря на нее с расстояния в несколько шагов, — что я не могу останавливаться. Если я промокну, то…

— Нет, — сказал Маврин-Скел. — Постойте. Я должен с вами поговорить. Это важно.

— Тогда давайте говорить на ходу, — сказал он, испытывая внезапный приступ раздражения.

Он пошел дальше. Автономник облетел его и остановился перед ним на уровне лица, так что Гурдже волей-неволей пришлось остановиться.

— Речь пойдет об игре в стрикен прошлой ночью и этим утром.

— Кажется я уже вас поблагодарил, — сказал Гурдже машине и бросил взгляд вперед — за автономника.

Фронт шквала уже дошел до дальнего конца хассизской гавани. Черные тучи были почти над головой, погружая окрестности в темноту.

— И кажется, вы говорили, что не откажете мне в помощи.

— Неужели? — сказал Гурдже скорее с язвительной ухмылкой, чем с улыбкой. — И что же это я могу сделать для вас?

— Помогите мне, — тихо сказал Маврин-Скел; голос его почти терялся в шуме ветра, — помогите мне вернуться в Контакт.

— Не говорите глупостей. — Гурдже, протянув руку, отодвинул машину в сторону и шагнул дальше.

В следующее мгновение он свалился в траву рядом с тропинкой, словно его толкнуло в плечо что-то невидимое. Он в удивлении уставился на малую машину, парящую над ним, а руки его ощупывали влажную землю, и трава по обе стороны от него издавала шипящий звук.

— Ах ты, маленький… — сказал Гурдже, пытаясь подняться, но тут же был снова отброшен назад.

Он сидел на земле в недоумении, не веря происходящему. Никогда еще машина не применяла против него силу. Это было неслыханно. Он снова попытался подняться; в груди рождался крик, полный гнева и раздражения.

Он обмяк. Крик замер во рту.

Он почувствовал, как его отбросило на траву.

Он лежал, глядя на черные тучи. Он мог двигать только глазами — ничем больше.

Он вспомнил перестрелку с ракетами: когда число попаданий в него выросло сверх всякой меры, скафандр не давал ему пошевелиться. Теперь было еще хуже.

Это был паралич. Он не мог ничего.

Он боялся, что остановится дыхание, остановится сердце, язык западет в дыхательное горло, откажет сфинктер.

В поле зрения вплыл Маврин-Скел.

— Послушайте меня, Жерно Гурдже. — Несколько холодных капель дождя упало на траву и на лицо человека. — Послушайте меня… Вы мне поможете, хотите вы или нет. Весь наш разговор, каждое ваше слово, каждый ваш жест этим утром записан. Если вы мне не поможете, эта запись будет обнародована. Все будут знать, что вы выиграли у Ольц Хап с помощью мошенничества. — Машина помолчала. — Вы меня понимаете, Жерно Гурдже? Вам все ясно? Вы понимаете, что я сказал? Есть название, старое название тому, что я делаю, если вы еще не догадались. Это называется шантаж.

Машина сошла с ума. Любой человек мог создать все, что угодно — звук, живые картинки, запах, прикосновение… были машины, специально для этого предназначенные. Их можно было заказать в магазине и писать какие угодно картины — неподвижные или подвижные, а если хватало времени и терпения, вы могли придать им правдоподобие, словно это было снято обычной камерой. Вы попросту могли создать любой киноэпизод по вашему желанию.

Некоторые пользовались подобными машинами ради удовольствия или ради мести, фабрикуя истории, в которых с их врагами или друзьями случались жуткие или смешные происшествия. Там, где подлинность того или иного события не могла быть доказана, шантаж становился бессмысленным и невозможным; в обществе наподобие Культуры, где было разрешено почти все, а власть отдельного человека и деньги практически перестали существовать, шантаж был вдвойне неуместен.

Машина и в самом деле сошла с ума. Уж не собирается ли она убить его? Гурдже покрутил эту мысль у себя в голове, заставляя себя поверить в то, что такое возможно.

— Я знаю, что происходит у вас в голове, Гурдже, — продолжал автономник. — Вы думаете, что у меня нет доказательств, я, мол, мог все это сфабриковать и мне никто не поверит. Ошибаетесь. У меня была связь в реальном времени с моим приятелем, одним из Разумов ОО, сочувствующих мне: он всегда знал, что из меня вышел бы превосходный оперативник, и добивался моей реабилитации. То, что происходило между нами сегодня утром, записано в мельчайших подробностях Разумом, имеющим безупречную нравственную репутацию, и на уровне безукоризненной достоверности, обеспечиваемой существующими средствами связи… То, что у меня есть против вас, не может быть сфальсифицировано, Гурдже. Если не верите, спросите у вашего друга Амалк-нея. Он подтвердит вам все, что говорю я. Он, может, глуп и невежествен, но, по крайней мере, должен знать, где искать истину.

Капли дождя ударили по беспомощному, расслабленному лицу Гурдже. Челюсть у него отвисла, рот был открыт, и он опасался, что может в конце концов захлебнуться — захлебнуться в хлынувшем дожде.

Над ним двигалось небольшое тело автономника, обдаваемое струями дождя, которые становились все толще и хлестали Гурдже все сильнее.

— Вы хотите знать, что именно мне от вас надо? — спросил автономник.

Гурдже попытался пошевелить глазами — ответить «нет», чтобы досадить автономнику, но тот, казалось, ничего не заметил.

— Помощь, — сказал Маврин-Скел, — мне нужна ваша помощь. Мне нужно, чтобы вы замолвили за меня словечко. Мне нужно, чтобы вы отправились в Контакт и присоединились к тем, кто требует моего возвращения к активной деятельности.

Машина резко приблизилась к его лицу, и он почувствовал, что его тянут за ворот пальто. Голова и верхняя часть туловища Гурдже приподнялись над мокрой землей, он беспомощно смотрел на вороненый корпус маленькой машины. «Карманный размер», — подумал он, жалея, что никак не может моргнуть; и еще он подумал, что если уж не может моргнуть, то остается только радоваться дождю. Карманный размер — автономника вполне можно было бы засунуть в один из больших карманов пальто.

Гурдже разбирал смех.

— Вы что, не понимаете, что они со мной сделали? — сказала машина, встряхнув его. — Меня кастрировали, выхолостили, парализовали! Как вы теперь себя чувствуете — полная беспомощность, но при этом вы знаете, что не лишены конечностей, хотя и не можете пошевелить ими! Именно это чувствую и я, но при этом знаю, что и конечностей у меня нет. Можете это понять? Можете? Вам известно, что в нашей истории люди лишались конечностей целиком и навсегда? Вы помните историю вашего общества, мой маленький Жерно Гурдже? Помните? — Машина встряхнула его, ему показалось, что он слышит лязг собственных зубов. — Вы помните калек, у которых руки и ноги не успели отрасти? В давние времена люди теряли конечности — после взрыва, несчастного случая, ампутации, — но им казалось, что конечности у них остались, казалось, что они все еще чувствуют их. Фантомные ощущения — вот как это называлось. Эти несуществующие руки или ноги могли чесаться, могли болеть, но пользоваться ими было нельзя. Можете это представить? Можете себе представить это, вы, человек Культуры с возможностями регенерации, зафиксированными на генном уровне, с реконструированным сердцем, модифицированными железами, мозгом, в сосудах которого никогда не образуются тромбы, безупречными зубами и совершенной иммунной системой? Можете?!

Машина отпустила Гурдже, и он снова упал на землю. Зубы лязгнули и прикусили кончик языка. Солоноватый вкус заполнил рот. «Теперь я и в самом деле захлебнусь, — подумал он, — в собственной крови». Он ждал настоящего ужаса. Дождь заливал ему глаза, но он не мог плакать.

— Ну, так вот, представьте это, только в десять раз, во много раз хуже, представьте, что чувствую я, созданный, чтобы стать хорошим солдатом, сражаться за все, что нам дорого, находить и сокрушать варваров вокруг нас! Всего этого нет, Жерно Гурдже, все уничтожено, исчезло. Мои сенсорные системы, мое оружие, мой объем памяти — все это урезано, сведено на нет, искалечено. Я заглядываю в ракушки стрикена, я могу уложить вас на землю своим восьмикратным полем и удерживать так с помощью электромагнитного эффектора… но это ничто, Жерно Гурдже, сущее ничто. Слабый отзвук, тень того, что было. Ничто.

Машина отлетела вверх и слегка в сторону.

Она вернула ему способность владеть телом. Гурдже с трудом поднялся с влажной земли и пальцами потрогал язык. Кровотечение прекратилось, кровь свернулась. Он сел. Голова слегка кружилась; он пощупал затылок там, где ударился им о землю, — никаких повреждений. Он посмотрел на маленький, весь в каплях корпус машины, парящей над тропинкой.

— Мне терять нечего, Гурдже, — сказал автономник. — Помогите мне, или я погублю вашу репутацию. Только не думайте, что это пустые слова. Даже если это для вас ничего не значит — хотя я и сомневаюсь, — я сделаю это просто ради удовольствия доставить вам несколько неприятных минут. Если же это для вас значит всё и вы на самом деле покончите с собой — в чем я тоже очень сильно сомневаюсь, — то я все равно сделаю это. Я еще никогда не убивал человека. Наверное, мне дали бы такую возможность где-нибудь, когда-нибудь, если бы приняли в ОО… но меня устроит и доведение до самоубийства.

Гурдже протянул руку к машине. Пальто на нем стало тяжелым. Штаны пропитались водой.

— Я вам верю. Хорошо. Что я могу сделать?

— Я уже сказал, — ответил автономник, перекрывая голосом вой ветра в кронах деревьев и шуршание дождя в траве. — Замолвите за меня слово. Вы влиятельнее, чем вам кажется. Воспользуйтесь своим влиянием.

— Но я не…

— Я видел вашу почту, Гурдже, — устало сказал автономник. — Вы что — не знаете, что такое приглашение с ВСК? Считайте, что Контакт предлагает вам должность. Неужели вас не учили ничему, кроме игр? Вы нужны Контакту. Официально Контакт никогда не охотится за мозгами — вы сами должны подать заявление, а если уж вас примут, тогда дело другое. Чтобы попасть в 00, вы должны ждать приглашения. Но вы им нужны, это точно… Боги милостивые, неужели вы не понимаете намеков?!

— Даже если вы правы, что, по-вашему, я должен делать? Пойти в Контакт и сказать: «Возьмите этого автономника назад»? Не будьте глупцом. Я даже не знал бы, с чего начать.

Он не хотел ничего говорить о визите автономника из Контакта тем вечером. Но этого и не потребовалось.

— А разве они уже не связывались с вами? — спросил Маврин-Скел. — Позапрошлым вечером?

Гурдже с трудом поднялся на ноги, отряхнул песок с пальто. Ветер налетал порывами, снося капли дождя. Деревенька на берегу и ветхий домишко его детства были почти невидимы за темной завесой ливня.

— Да, Жерно Гурдже, я наблюдал за вами. Я знал, что Контакт заинтересован в вас. Понятия не имею, что им могло понадобиться от вас, но предлагаю вам самому это выяснить. Даже если вы не захотите играть, настоятельно советую вам хорошенько попросить за меня. А я стану за вами наблюдать и узнаю, сделали вы это или нет… Сейчас я вам это докажу. Смотрите.

Перед корпусом автономника, словно странный плоский цветок, раскрылся экран, образовав квадрат со стороной около четверти метра. Экран загорелся среди дождевой хмари, и на нем появился сам Маврин-Скел над каменным столом в доме Хаффлиса, внезапно засверкавший ослепительным белым светом. Сцена была снята сверху — вероятно, Маврин-Скел расположился близ одного из каменных выступов над террасой. Гурдже снова видел, как ярко светилась дорожка углей, видел бумажные фонарики и падающие цветы. Он услышал слова Хамлиса: «Вот ведь горе. Неужели я сказал что-то для него обидное?» Он увидел улыбку на своем лице в тот момент, когда садился за игру.

Сцена померкла. Появилась новое нечеткое изображение — тоже вид сверху: кровать, его кровать в главной комнате Икроха. Он узнал маленькие руки Рен Миглан, ее пальцы, все в кольцах, разминающие его спину снизу. Звук тоже был записан.

«…ах, Рен, детка, красавица, любимая…»

«…Жерно…»

— Ах ты сволочь, — сказал он автономнику.

Сцена поблекла, звук умолк. Экран сжался и вобрался назад в тело автономника.

— Так что не забывайте об этом, Жерно Гурдже, — сказал Маврин-Скел. — Эти эпизоды было легко сфальсифицировать, но мы-то с вами знаем, что они настоящие, правда? Я же вам говорил, что наблюдаю за вами.

Гурдже сплюнул кровь.

— Это непозволительно. Никому не разрешается так себя вести. Вам это…

— …не сойдет с рук? Да, может быть. Но, видите ли, меня ничуть не тревожит, сойдет мне это с рук или нет. Хуже мне не станет. Я так или иначе попытаюсь добиться своего.

Он замолчал, встряхнулся, освобождаясь от капель, потом образовал вокруг себя сферическое поле и удалил влагу с корпуса, очистив его и защитив от дождя.

— Вы что, не понимаете, что они со мной сделали? Лучше бы мне никогда не появляться на свет, чем против воли вечно слоняться по Культуре, помня о том, что я потерял. Они вырвали мне когти, удалили мне глаза и выпустили меня в рай, созданный для других. Они назвали это состраданием, я называю пыткой. Это паскудство, Гурдже, варварство, дьявольщина. Вспоминаете это старое слово? Вижу — вспоминаете. Так попытайтесь же представить, что я могу чувствовать и что могу сделать… Подумайте об этом, Гурдже. Подумайте о том, что вы можете сделать для меня и что я могу сделать для вас.

Машина снова отплыла от него, под хлещущими струями. Холодные капли разбивались о верхушку невидимого шара, образованного полем, маленькие струйки воды сбегали по прозрачной поверхности сферы, стекали вниз не-иссякающим ручейком и падали в траву.

— Я еще с вами свяжусь. Счастливо, Гурдже.

Автономник метнулся в сторону, стремглав пронесся над травой, потом устремился в небо, образуя серый конус среди дождевых струй. Через несколько секунд Гурдже потерял его из виду.

Он постоял, отряхивая с промокшей одежды песок и травинки, потом повернулся и сквозь дождь и шквальный ветер побрел туда, откуда пришел.

Он оглянулся один раз — посмотреть на дом, в котором вырос, но очередной шквал, налетев из-за невысоких подвижных дюн, не позволил ему увидеть ничего, кроме бесформенного, полуразвалившегося сооружения.

-

— Но что случилось, Гурдже?

— Я не могу вам сказать!

Он подошел к задней стене главной комнаты в доме Хамлиса, повернулся и пошел обратно, остановившись у окна. Перед ним была площадь.

Люди прогуливались или сидели за столами под навесами и арками галерей из бледно-зеленого камня, окаймлявших главную площадь. Били струи фонтанов, с ветки на ветку перелетали птицы, на черепичной крыше сооружения в центре площади (где разместились эстрада и голографический экран) распростерся черный как смоль цайл размером со взрослого человека; одна его нога свешивалась через край крыши. Туловище, хвост и уши цайла подергивались во сне, а кольца, браслеты и серьги поблескивали на солнце. На глазах Гурдже тонкое туловище лениво вытянулось в одном месте, отросток полез за голову, вяло поскреб шею сзади, около воротника с терминалом. Потом черный хобот, словно устав, вернулся назад и несколько секунд раскачивался туда-сюда. От ближайших столиков донесся смех, отдаваясь в теплом воздухе. Из-за холмов вдалеке, словно громадная капля крови в голубом небе, появился дирижабль.

Гурдже снова повернулся к комнате. Что-то в этой площади, во всем селении раздражало и злило его. Йей была права — тут все слишком безопасно, изысканно и привычно. Ничем не отличается от какой-нибудь планеты. Он пошел туда, где рядом с длинным аквариумом парил Хамлис. В поле Хамлиса появился серый оттенок разочарования. Старый автономник раздраженно повел своим корпусом и взял маленький контейнер с рыбьим кормом; крышка аквариума поднялась, Хамлис высыпал в воду несколько зернышек; сверкающая зеркальная рыбка ловко всплыла, ритмически двигая ртом.

— Гурдже, — рассудительно сказал Хамлис, — как я могу вам помочь, если вы не говорите, что случилось?

— Вы мне только скажите: есть ли способ узнать побольше о том, что хотел обсудить со мной Контакт? Могу я снова связаться с ними? Только так, чтобы никто об этом не знал? Или… — Гурдже покачал головой, взялся за виски руками. — Ладно, люди все равно узнают, но это не важно…

Он встал у стены, замер, глядя на теплые блоки песчаника между картинами. Убранство дома было решено в старомодном стиле, швы между блоками песчаника темные, инкрустированные белыми жемчужинами. Он посмотрел на плотные ряды жемчужин и попытался сосредоточиться, понять, о чем он может попросить и что может сделать.

— Сейчас я могу связаться с двумя кораблями, — сказал Хамлис. — С тем, с которым я связывался в первый раз… я могу спросить у них. Может, им известно, что хотел предложить Контакт. — Хамлис наблюдал за тихо поедающей корм серебристой рыбкой. — Если хотите, я сделаю это сейчас же.

— Пожалуйста, прошу вас, — сказал Гурдже и отвернулся от искусственного песчаника и искусственных жемчужин.

Его туфли цокали при ходьбе по узорному плитчатому полу. Снова залитая солнцем площадь. Цайл продолжал спать. Гурдже видел, как шевелятся его челюсти, и задумался — какие неведомые слова произносит это существо во сне.

 — Ответ мне дадут через несколько часов, — сказал Хамлис. Аквариум закрылся, автономник поставил коробочку с рыбьим кормом в ящик маленького, изящного стола рядом с аквариумом. — Оба корабля довольно далеко от нас. — Хамлис постучал по аквариуму серебристым полем, и зеркальная рыбка всплыла, желая выяснить, что тут происходит. — Но зачем вам это? — спросил автономник. — Что изменилось? В какую переделку вы попали… могли попасть? Прошу вас, Гурдже, скажите. Я хочу вам помочь.

Машина подплыла поближе к высокому человеку, который стоял, глядя на площадь и не отдавая себе отчета в том, что его сцепленные пальцы нервно шевелятся. Старый автономник еще не видел его в таком отчаянии.

— Да ничего не случилось, — безнадежным голосом сказал Гурдже, покачав головой и не глядя на автономника, — Ничего не изменилось. Никуда я не попал. Просто мне нужно знать.

После столкновения с Маврин-Скелом он отправился прямо в Икрох. Он стоял в главной комнате, где дом за несколько часов до этого, услышав прогноз погоды, затопил печь. Гурдже снял с себя грязную, сырую одежду и бросил в огонь. Он принял горячую ванну и паровую ванну, потел, дышал полной грудью, стараясь почувствовать себя чистым. Вода в бассейне была такой холодной, что наверху образовалась тонкая ледяная корка; он нырнул, подсознательно надеясь, что сердце остановится от такой перемены.

Потом он сидел в главной комнате, глядя на горящие поленья. Он пытался взять себя в руки и, как только почувствовал, что в голове прояснилось, вызвал Узел Чиарка.

— Гурдже. Снова Макил Стра-бей к вашим услугам. Что опять за фокусы? Неужели еще один визит из Контакта?

— Нет, но у меня такое ощущение, что они во время посещения что-то оставили здесь, чтобы следить за мной.

— Вы хотите сказать — жучка, микросистему или что-то другое?

— Да. — Гурдже откинулся к спинке широкого дивана На нем был простой халат, а кожа после ванны всеми порами излучала чистоту. От дружеского, понимающего голоса Узла настроение немного улучшилось — все наладится, он что-нибудь придумает. Возможно, это буря в стакане воды. Маврин-Скел — всего лишь сбрендившая, сумасшедшая машина, одержимая манией собственной силы и величия. Она все равно ничего не сможет доказать, и, если сделает ничем не подкрепленные заявления, ей никто не поверит.

— Почему вы считаете, что за вами ведется наблюдение?

— Не могу вам сказать, — ответил Гурдже. — Прошу прощения. Но об этом говорят некоторые свидетельства. Не могли бы вы послать что-нибудь — автономников или что-то такое — в Икрох, чтобы проверить дом? Если они что-то оставили, вы сможете это найти?

— Да, это простая техническая процедура. Но все зависит от уровня сложности жучка. Военные корабли могут использовать пассивные приборы, управляемые их электромагнитным эффектором. Они могут наблюдать за вами через толщу породы в сотню километров из соседней звездной системы и будут знать, что вы ели на ужин. Гиперпространственные технологии. Против них есть защита, но определить, что за вами наблюдают, невозможно.

— Нет, ничего такого сложного — просто жучок, или камера, или что-то в этом роде.

— Да, хорошо. Через минуту мы пришлем вам бригаду автономников. Хотите, чтобы мы защитили этот канал связи? Полностью исключить подслушивание мы не сможем, но сумеем максимально его затруднить.

— Прошу вас.

— Нет проблем. Отсоедините от терминала звуковой элемент и вставьте себе в ухо. Мы прозондируем наружное поле.

Гурдже сделал то, что ему сказали. Он уже чувствовал себя лучше. Узел, судя по всему, знал, что делает.

— Спасибо, Узел, — сказал Гурдже. — Я вам признателен.

— Благодарностей не требуется, Гурдже. Для этого мы и существуем. И потом, это занятно.

Гурдже улыбнулся. Где-то вдалеке над домом раздался хлопок — прибыла бригада автономников с Узла. Они проверили дом на наличие жучков, обследовали все постройки и близлежащую территорию, поляризовали окна, закрыли их шторами, под диван, на котором сидел Гурдже, поместили специальную подстилку и даже установили что-то вроде фильтра или клапана в дымоходе камина.

Гурдже испытывал благодарность за заботу; он казался себе одновременно значительным и глупым.

Он взялся за дело. С помощью своего терминала обследовал информационные банки Узла. В них обязательно содержались все сведения о событиях средней и большой важности, а также полезная информация, накопленная Культурой, — почти безбрежный океан фактов, сенсаций, теорий, произведений искусства, и каждую секунду с неимоверной скоростью информационная сеть Культуры добавляла новые данные.

Если вы знали, как задавать вопросы, здесь можно было найти почти все. Если не знали, все равно могли найти многое. В Культуре теоретически существовала полная свобода информации, но хитрость была в том, что вопросы совести считались частным делом, а информация, содержащаяся в Разуме (в отличие от информации неразумных систем, например информационных банков Узла), считалась частью существа Разума и потому такой же неприкосновенной, как содержимое человеческого мозга; Разум мог скрывать любые факты и мнения по своему усмотрению и при этом никому не сообщать, что он знает или думает и почему.

Таким образом, пока Узел защищал его личную жизнь, Гурдже обнаружил, не задавая вопросов Хамлису, что сказанное Маврин-Скелом вполне может быть правдой; в самом деле, существовали такие уровни записей реальных событий, что подделать их было нелегко, и автономники с характеристиками выше средних вполне могли работать на этих уровнях. Такие записи, особенно если они были засвидетельствованы Разумом в режиме реального времени, считались подлинными. Возродившийся было оптимизм Гурдже снова стал покидать его.

Кроме того, был и разум ОО, принадлежавший Наступательному Кораблю Ограниченного Действия «Дипломатия канонерок», поддерживавший просьбу Маврин-Скела отменить решение о его исключении из Особых Обстоятельств.

Неприятное, тревожное чувство вновь стало наполнять Гурдже.

Он не смог выяснить, когда в последний раз были на связи Маврин-Скел и НКОД, — это опять же считалось частной информацией. Частная жизнь — при этой мысли он горько рассмеялся, подумав о том, что за частная жизнь была у него в последние несколько дней и ночей.

Но он обнаружил, что автономник вроде Маврин-Скела, даже в своей гражданской разновидности, способен устанавливать одностороннюю связь в реальном времени с подобным кораблем на расстоянии в тысячелетия, если только этот корабль ожидает сигнала и знает, откуда он может поступить. Здесь и сейчас Гурдже не мог выяснить, в какой части галактики находится «Дипломатия канонерок» (корабли ОО обычно держали свое местонахождение в тайне), но послал запрос кораблю сообщить свои координаты.

Судя по найденной им информации, заявление Маврин-Скела о том, что Разум записал их разговор, не подтверждалось, если корабль был дальше примерно двадцати тысяч световых лет; если выяснится, что корабль находился на другом конце галактики, значит, автономник определенно соврал, и тогда Гурдже нечего бояться.

Он надеялся, что судно это и в самом деле находится на другой стороне галактики, на расстоянии в сотню или больше тысяч лет, или сошло с ума и заскочило в черную дыру, или решило направиться в другую галактику, или столкнулось с мощным инопланетным кораблем, который распылил его на атомы… что угодно, только не ближе двадцати тысяч лет. Тогда связь в реальном времени становилась возможной.

В остальном все сказанное Маврин-Скелом подтверждалось. Гурдже вполне мог стать объектом шантажа. Он сидел на диване, глядя, как догорают поленья, а автономники Узла передвигались по дому, гудя и переговариваясь щелчками. Он смотрел на гаснущие угли, думая, как хорошо, если бы все это было понарошку, если бы этого не случилось вообще, проклиная себя за то, что позволил маленькому автономнику втянуть его в мошенничество.

Зачем? — спрашивал он себя. Зачем я это сделал? Как я мог совершить такую глупость? В тот момент этот поступок казался ему таким захватывающим, соблазнительно опасным, немного безумным; но разве он не такой же, как все люди? Разве он не великий игрок, которому позволены маленькие шалости, дана свобода устанавливать собственные правила? И никакого тщеславия. Он ведь уже, считай, выиграл игру. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь в Культуре получил «полную сеть», и больше ничего, да? Мошенничать вовсе не в его характере — он никогда не делал этого прежде и не собирается впредь… Как Маврин-Скелу удалось его уговорить? Зачем он, Гурдже, это сделал? Для чего это должно было случиться? Почему у них нет машины времени, почему он не может вернуться назад и избежать этого? У них есть корабли, которые за несколько лет могут облететь всю галактику и сосчитать все клетки в теле человека с расстояния в сотни световых лет, а он не может вернуться назад на какой-то несчастный день и исправить одно крохотное, дурацкое, идиотское, постыдное решение…

Он сжал кулаки, пытаясь разломать терминал в правой руке, но тот оказался слишком прочным. Рука снова заболела.

Он попытался все спокойно обдумать. Что, если случится худшее? Культура была довольно безразлична к славе отдельных личностей, а потому в равной мере не заинтересована в скандалах (впрочем, скандальных событий почти не происходило); однако Гурдже не сомневался, что если Маврин-Скел обнародует записи, которыми, по его словам, располагает, они станут всеобщим достоянием.

Во множестве систем связи, соединявших все жилые комплексы Культуры (будь то корабль, астероид, орбиталище или планета), имелась масса каналов и порталов, посвященных текущим событиям. Кто-нибудь где-нибудь будет очень рад ретранслировать записи Маврин-Скела. Гурдже знал два-три недавно учрежденных игровых портала, редакторы, авторы и корреспонденты которых считали его — и большинство других известных игроков и авторитетов — некоей замкнутой кастой со слишком большими привилегиями; они полагали, что нескольким избранным игрокам уделяется слишком большое внимание, и искали способ дискредитировать, по их выражению, «старую гвардию» (включавшую, к удовольствию Гурдже, и его самого). Они были бы в восторге от компромата, имевшегося у Маврин-Скела. Гурдже мог бы опровергнуть все эти сведения, будь они обнародованы, и некоторые безусловно поверили бы ему, несмотря на неоспоримые улики. Но другие ведущие игроки и ответственные, авторитетные порталы поняли бы, где здесь правда, и это было бы невыносимо.

Он мог бы и дальше продолжать играть, его статьи публиковались бы — то есть регистрировались как открытые для распространения — и, возможно, читались бы; может быть, не так часто, как прежде, но полного забвения не наступило бы. Нет, все еще хуже — он нашел бы сочувствие, понимание, снисходительность. Но прощение — никогда.

Можно ли когда-нибудь смириться с этим? Можно ли снести поток унижений и понимающих взглядов, злорадное сочувствие соперников? А что, если все затихнет само, забудется через несколько лет? Нет, пожалуй, нет. Для него — нет. Это навсегда останется с ним. Да, Маврин-Скелу не скажешь: «Публикуй и будь проклят». Автономник был прав — его, Гурдже, репутация будет уничтожена, он сам будет уничтожен.

Он смотрел на поленья на широкой решетке — красные всполохи потускнели, затем посерели. Он сказал Узлу, что закончил, тот тихонько вернул дом к обычному состоянию и оставил Гурдже наедине с его мыслями.

Он проснулся на следующее утро и обнаружил, что Вселенная ничуть не изменилась — произошедшее не было ночным кошмаром, и время не повернулось вспять. Все, что случилось, — случилось.

Он подземкой добрался до Селлека, поселка, где жил в одиночестве Амалк-ней — в старомодном доме, сделанном по образцу человеческих жилищ, напичканном настенной живописью, древней мебелью, инкрустированными стенами, аквариумами и инсектариями.

— Я узнаю, что смогу, Гурдже, — сказал со вздохом Хамлис, паривший рядом с Гурдже: тот стоял у окна и смотрел на площадь. — Но не обещаю, что об этом не узнает ваш гость из Контакта. Они могут счесть, что вы заинтересованы в их предложении.

— Может, и заинтересован. Может, я и в самом деле хочу еще раз поговорить с ними. Не знаю.

— Ну что ж, я отправил послание моим друзьям, но…

Гурдже внезапно пришла в голову параноидальная мысль. Он резко повернулся к Хамлису.

— Эти ваши друзья — они, случайно, не корабли?

— Да, — сказал Хамлис, — корабли. Оба.

— И как они называются?

— «Конечно, я все еще люблю тебя» и «Просто прочти инструкцию».

— Это военные корабли?

— С такими-то названиями? Они ЭКК. Что еще?

— Хорошо, — сказал Гурдже, немного успокоившись и снова переведя взгляд на площадь. — Хорошо. С этим все в порядке. — Он глубоко вздохнул.

— Гурдже, неужели вы не можете сказать мне, что случилось? Я вас прошу. — Голос Хамлиса звучал тихо, даже печально. — Вы же знаете, дальше меня это никуда не пойдет. Позвольте помочь вам. Мне больно видеть вас в таком состоянии. Если я что-нибудь могу для вас…

— Ничего, — сказал Гурдже, переводя взгляд на машину. Он покачал головой. — Больше вы не можете сделать ничего. Ничего. Я вам скажу, если что понадобится. — Он устремил пустой взгляд в глубь помещения. — А теперь мне пора. До встречи, Хамлис.

Он спустился под землю, сел в автомобиль, уставился в пол. С четвертой попытки он понял, что автомобиль говорит с ним — спрашивает, куда ехать. Он сказал.

 Он уставился в один из стенных экранов, разглядывая неподвижные звезды, когда услышал вызов терминала.

— Гурдже? Макил Стра-бей, еще раз снова опять.

— Что такое? — резко сказал он, раздраженный велеречивостью общительного Разума.

— Корабль только что выдал запрашиваемую вами информацию.

Он нахмурился:

— Какой корабль? Какую информацию?

— «Дипломатия канонерок», наш выдающийся игрок. Его координаты.

Сердце его застучало, горло чуть не свело судорогой.

— Да, — сказал он, с трудом выдавливая из себя слова. — И?

— Понимаете, он не ответил напрямую, он послал сообщение через свой базовый ВСК «Юношеская неосторожность», который и подтвердил его местоположение.

— Да. И что? Где он находится?

— В скоплении Альтабьен-север. Прислал координаты, хотя их точность может быть…

— Бог с ними, с координатами! — прокричал Гурдже. — Где это скопление? На каком расстоянии?

— Эй, успокойтесь. Оно на расстоянии двух с половиной тысячелетий.

Он откинулся к спинке сиденья и опустил веки. Автомобиль начал замедляться.

Две тысячи пятьсот световых лет. Как сказали бы светские и бывалые люди на ВСК — дальняя дорога. Но достаточно короткая (совсем недолгая) для военного корабля, чтобы точно направить эффектор, запустить сенсорное поле диаметром в световую секунду и принять хоть и слабый, но вполне реальный высокоскоростной луч, испускаемый машиной такой величины, что ее можно упрятать в карман.

Он попытался сказать себе, что все равно это никакое не доказательство, что Маврин-Скел, может, морочит ему голову, но, даже успокаивая себя этими мыслями, он видел нечто зловещее уже в том факте, что военный корабль не ответил напрямую. Чтобы подтвердить свое местонахождение, корабль использовал свой ВСК — еще более надежный источник информации.

— Вам нужна остальная часть послания НКОДа? — спросил Узел. — Или вы опять будете орать на меня?

Гурдже был озадачен.

— Что еще за остальная часть? — спросил он. Подземный автомобиль заложил вираж, еще больше сбросил скорость. Гурдже уже видел транзитную галерею Икроха, висящую под поверхностью плиты, словно перевернутое здание.

— Все загадочнее и загадочнее, — сказал Узел. — Вы выходили на связь с этим кораблем, минуя меня? В послании сказано: «Рад снова получить от вас весточку».

-

Прошло три дня. Он не мог взяться ни за что. Пытался читать статьи, старые книги, собственные материалы, над которыми работал, но всегда обнаруживал, что перечитывает один и тот же абзац или предложение, снова и снова, изо всех сил пытаясь понять написанное, но чувствуя, что мысли каждый раз уходят в сторону от слов, диаграмм и иллюстраций на экране перед ним, отказываясь воспринимать что-либо, возвращаясь снова и снова к многократно пережеванному, вращаясь в порочном круге вопросов и сожалений. Зачем он это сделал? Какой у него есть выход?

Он пытался секретировать успокаивающие наркотики, но эффект давала только лошадиная доза, которая в то же время чуть не валила его с ног. Чтобы сконцентрироваться, он использовал Пряноголубой, Кромку, Фокальный, но в результате приобрел только некий шум в затылке и совсем выбился из сил. Игра не стоила свеч. Мозг хотел беспокоиться и переживать, сбивать его с толку было бессмысленно.

Гурдже не отвечал ни на какие вызовы. Пару раз он звонил Хамлису, но так и не нашел, что сказать. Хамлис мог сообщить только, что выходил на связь с двумя знакомыми кораблями Контакта, оба ответили, что передали информацию Хамлиса нескольким другим Разумам. Оба удивились тому, что контакт с Гурдже был установлен так быстро. Оба отклонили просьбу Гурдже сообщить какие-либо подробности — никто из них больше ничего не знал о том, что происходит.

Маврин-Скел пропал. Гурдже попросил Узел найти эту машину и сообщить, где она находится, но Узлу это не удалось, что явно вывело из себя Разум орбиталища. Гурдже попросил еще раз прислать бригаду автономников, и те снова проверили дом. Узел оставил одну из машин в Икрохе, чтобы постоянно следить, не ведется ли наблюдение за домом.

Гурдже много бродил по лесу и горам вокруг Икроха: он преодолевал по двадцать-тридцать километров в день с единственной целью — смертельно устать и потом забыться мертвым сном.

На четвертый день он уже почти начал чувствовать, что если ничего не сделает, не поговорит с кем-нибудь, не свяжется, не напишет и не двинется прочь из дома, то ничего не произойдет. Может быть, Маврин-Скел исчез навсегда. Может быть, Контакт куда-то переместил его или пригласил вернуться. Может, он совсем сошел с ума и улетел в космос; может, он всерьез отнесся к старинной шутке о стиглианском нумераторе и отправился пересчитывать песчинки на берегу.

День был отличный. Гурдже сидел в широких нижних ветвях солнцехлебного дерева в саду Икроха и смотрел сквозь завесу листьев туда, где из леса появилась маленькая стайка фейлов и принялась лакомиться кустами смородины на краю нижней лужайки. Бледные пугливые животные, тонкие, как листья, и в защитной окраске, осторожно ощипывали нижние ветки кустарника, их треугольные головы ходили вверх-вниз, челюсти двигались.

Гурдже оглянулся на дом, едва видный сквозь шевелящиеся листья дерева.

Около одного из окон он увидел крохотного автономника — небольшого и серо-белого. Гурдже замер. Нет, это не может быть Маврин-Скел, сказал он себе. Тот наверняка где-нибудь за тридевять земель. Это может быть Лоаш — и как там его дальше. Что бы это ни было, до него было метров сорок, а Гурдже, сидя здесь на дереве, вероятно, был почти невидим. Обнаружить его было невозможно. Терминал свой он оставил в доме, что делал теперь все чаще и чаще, хотя это было опасно и безответственно — быть оторванным от информационной сети Узла, отрезанным от остальной Культуры.

Он задержал дыхание и замер.

Маленькая машина, словно в нерешительности, остановилась в воздухе, а потом направилась в сторону Гурдже и подплыла прямо к нему.

Это был не Маврин-Скел и не многословный Лоаш. Даже внешне автономник выглядел совсем по-другому. Он был немного больше и толще и без всякой ауры. Он остановился перед самым деревом и приятным голосом сказал:

— Господин Гурдже?

Гурдже спрыгнул с дерева. Стайка фейлов вздрогнула и припустила прочь — ускакала в лес круговертью зеленых пятен.

— Да, это я, — сказал он.

— Добрый день. Меня зовут Уортил. Я из Контакта. Рад с вами познакомиться.

— Здравствуйте.

— Какое замечательное место. Вы сами строили этот дом?

— Да, — ответил Гурдже.

Бесполезная болтовня. Когда и кем был построен Икрох, эта машина могла узнать за одну наносекунду, порывшись в памяти Узла.

— Очень красиво. Я не мог не заметить, что угол наклона скатов крыши более или менее тот же, что у окрестных горных склонов. Это ваша идея?

— Моя личная эстетическая теория, — признал Гурдже и отныне смотрел на машину более приветливо — он ни с кем не делился своими архитектурными пристрастиями.

— Гмм, да. Отличный дом и впечатляющая природа. Но позвольте перейти к цели моего посещения.

Гурдже сел под деревом, скрестив ноги.

— Прошу.

Автономник опустился, чтобы быть вровень с лицом Гурдже.

— Прежде всего извините, если мы дали вам от ворот поворот в прошлый раз. Я полагаю, автономник, который посещал вас передо мной, слишком уж буквально воспринял данные ему инструкции, хотя будем справедливы — время у нас ограничено… Как бы там ни было, я здесь, чтобы дать ответы на все ваши вопросы. Вы, вероятно, уже догадались — у нас есть предложение, которое может вас заинтересовать. Однако… — автономник отвернулся от человека, снова оглядел дом и прилегающий сад, — я вполне пойму, если вы не пожелаете оставить ваш прекрасный дом.

— Значит, дело связано с путешествием.

— Да. На некоторое время.

— Надолго?

Автономник, казалось, задумался.

— Позвольте мне сначала сказать вам, что именно мы обнаружили.

— Хорошо.

— Боюсь, то, что я вам сообщу, должно оставаться в тайне, — извиняющимся тоном сказал автономник. — Вы поймете почему, когда я вам все объясню. Можете дать слово, что никому не сообщите об услышанном?

— А если я отвечу «Нет»?

— Я вас покину. Только и всего.

Гурдже пожал плечами, стряхнул кусочек коры с подоткнутой полы халата.

— Хорошо. Пусть это останется тайной.

Уортил чуть приподнялся и на мгновение повернул свою лицевую сторону к Икроху.

— Мне потребуется время на объяснения. Может, лучше поговорим у вас дома?

— Конечно, — сказал Гурдже и поднялся.

Гурдже сидел в главной экранной комнате Икроха. Окна были затемнены, настенный голографический экран включен. Автономник проверял системы комнаты. Он погасил свет. Экран потемнел, потом на нем появилась главная галактика в двухмерном изображении, показанная со значительного расстояния. Ближе всего к Гурдже располагались две туманности; большая имела форму полуспирали с длинным хвостом, уходившим от галактики, а меньшая была более-менее У-образной.

— Малая и Большая туманности, — сказал Уортил. — До каждой отсюда около сотни тысяч световых лет. Уверен, в прошлом вы наслаждались их видом из Икроха — они хорошо видны, хотя здесь отделены от вас краем галактики, а потому вы смотрите на туманности сквозь этот край. Мы нашли игру, которую вы можете счесть довольно интересной… вот здесь.

Около центра Малой туманности появилась зеленая точка.

Гурдже посмотрел на автономника:

— Мне кажется, это довольно далеко. Как я понимаю, вы предлагаете мне отправиться туда?

— Да, это далеко, и мы предлагаем вам отправиться туда. На дорогу уйдет около двух лет на самых быстрых кораблях, что объясняется природой энергетической решетки. Там, между звездными скоплениями, она тоньше. Внутри галактики на такой переход ушло бы меньше года.

— Но это означает, что я буду отсутствовать четыре года, — сказал Гурдже, глядя на экран. Во рту у него пересохло.

— Скорее даже пять, — сухо сказал автономник.

— Это… очень долго.

— Долго. И я безусловно пойму вас, если вы отклоните наше предложение. Хотя мы уверены, что вам понравилась бы сама игра. Но прежде всего я должен рассказать о местных условиях, делающих игру уникальной.

Зеленая точка увеличилась, став неровным кругом. Экран внезапно перешел в голографический режим, и комната наполнилась звездами. Грубоватые зеленые кружочки солнц превратились в еще более грубые сферы. У Гурдже вдруг закружилась голова — такое случалось, когда его окружал космос, реальный или виртуальный.

— Эти звезды, — сказал Уортил (зеленые солнца — не менее двух-трех тысяч — мигнули), — находятся под управлением того, что может быть названо империей. А теперь… — Автономник повернулся к Гурдже. Маленькая машина располагалась в космосе, словно некий абсурдно огромный корабль, звезды были перед ней и за ней. — Открытие системы с имперским правлением для нас большая редкость. Как правило, такие архаические формы власти исчезают задолго до того, как соответствующий вид начинает распространяться за пределы своей родной планеты. Я уж не говорю о проблеме преодоления скорости света, — ее необходимо решить, если вы намереваетесь эффективно управлять более или менее значительным сектором… И все же время от времени Контакт приподнимает тот или иной камень и обнаруживает под ним какую-нибудь мерзость. В каждом случае есть некая исключительная причина, особые обстоятельства, из-за которых общие правила не действуют. В случае конгломерата, который сейчас перед вами, — не говоря об очевидных факторах: мы оказались там лишь недавно, а другой влиятельной структуры в Малой туманности нет, — таким особым обстоятельством является игра.

Гурдже потребовалось какое-то время, чтобы осмыслить услышанное. Он посмотрел на машину.

— Игра? — переспросил он.

— Местные обитатели называют эту игру «азад». Она столь важна для империи, что последняя и сама называется так же. Вы смотрите на империю Азад.

Именно это Гурдже и делал. Автономник продолжил:

— Доминирующий там вид — гуманоиды, и, что очень необычно, а некоторые аналитики утверждают, что это также обеспечило выживание империи как общественной системы, так вот — у них три пола.

В центре поля зрения Гурдже появились три фигуры, словно окруженные неровной звездной сферой. Если только масштаб был правилен, ростом они были меньше Гурдже. Каждый из них имел свою странность, но общими признаками, на взгляд Гурдже, были короткие ноги, а также плоские, очень бледные, слегка распухшие лица.

— Тот, что слева, — продолжил Уортил, — мужского пола, у него есть яички и пенис. Та, что в середине имеет нечто вроде двусторонней вагины и яичников. У третьего пола, справа, имеется матка, а вагина вывернута наизнанку для имплантации в нее оплодотворенного яйца. Доминантным полом является тот, что в центре.

Гурдже не понял.

— Каким? — спросил он.

— Доминантным полом, — повторил Уортил. — Понятие «империя» равнозначно централизованной, пусть порой случаются и расколы, иерархической структуре власти, где власть принадлежит экономически привилегированному классу, который сохраняет свои преимущества, рационально — как правило — используя репрессии и умело манипулируя общественным мнением, а также подчиненными, хотя в большинстве случаев номинально независимыми, властными структурами. Короче говоря, все дело сводится к доминированию. Промежуточный, или верховный, пол — тот, что в середине, — контролирует общество и империю.

Мужчины обычно используются как солдаты, а женщины — как собственность. На самом деле все, конечно, немного сложнее, но главное вы уже поняли, да?

— Не то чтобы очень. — Гурдже покачал головой. — Не могу взять в толк, как эта системаработает, но если вы говорите, что работает… значит, так и есть. — Он потер бородку. — Насколько я понял, эти люди не могут изменять свой пол.

— Верно. Они владеют генными технологиями и могли бы делать это уже не одну сотню лет, но это запрещено. Противозаконно, если вы еще помните значение этого слова. — Гурдже кивнул, и машина продолжила: — Нам это представляется извращением и расточительностью, но империи отличаются тем, что мало заботятся об эффективном использовании ресурсов и счастье индивидуумов; и то и другое обычно достигается вопреки экономическим ограничителям, в основном фаворитизму и коррупции, присущим системе.

— Хорошо, — сказал Гурдже. — У меня масса вопросов, но я задам их позднее, а пока продолжайте. Что насчет этой игры?

— Ах да. Вот вам одна из досок.

— …Вы шутите, — выговорил наконец Гурдже и выпрямился на своем диване, разглядывая застывшую голографическую картинку.

Звездное поле и три гуманоида исчезли, а Гурдже и автономник Уортил словно оказались в конце огромной комнаты, во много раз большей, чем та, в которой они находились на самом деле. Перед ними распростерся пол, покрытый поразительно сложным, на первый взгляд беспорядочным, абстрактным мозаичным рисунком. Пол местами дыбился, образуя холмы, а кое-где опускался — то были низины. Если вглядеться внимательнее, то было видно, что холмы вовсе не монолитные, а представляют собой конические наслоения тех же безумных узоров, так что над фантастическим ландшафтом высились связанные между собой многослойные пирамиды. При еще более пристальном рассмотрении угадывались странного вида игровые фигуры, стоящие на ярко раскрашенной поверхности. Все это тянулось метров на двадцать, не меньше.

— Это что — доска? — спросил Гурдже, сглотнув слюну. Если только перед ним были отдельные фигуры и поля, то он никогда не видел игры такой невероятной сложности, никогда не слышал ни о чем подобном, не встречал ни малейшего намека на ее существование.

— Одна из них.

— И сколько же таких всего?

Это не может быть правдой. Это наверняка шутка. Они просто над ним издеваются. Человеческий мозг не может справиться с игрой такого масштаба. Это невозможно. Совершенно точно.

— Три. И все такого же размера. А есть и множество маленьких, на которых играют еще и картами. Позвольте рассказать о происхождении этой игры. Прежде всего — о названии. «Азад» означает «машина» или даже «система» в широком смысле, включающем любую функционирующую единицу, например животное, цветок, а также сущность вроде меня или, скажем, водяное колесо. Игре уже несколько тысяч лет, а современную форму она обрела около восьмисот лет назад — примерно тогда же, когда оформилась практикуемая и поныне религия этого вида. С тех пор игра фактически не менялась. Таким образом, ее окончательная форма относится ко времени полного подчинения родной планеты империи — ее название Эа — и первым релятивистским исследованиям близлежащих пространств.

Появилось изображение планеты — огромный шар повис в комнате перед Гурдже. Бело-голубой, сверкающий, он медленно-медленно вращался на фоне темного пространства.

— Эа, — сказал автономник. — Так вот, эта игра — абсолютно неотъемлемая часть властной структуры империи. Максимально огрубляя, скажу так: кто выигрывает, становится императором.

Гурдже повернул голову к автономнику, который встретил его взгляд.

— Я вовсе не шучу, — сухо сказал тот.

— Вы это серьезно? — тем не менее спросил Гурдже.

— Абсолютно серьезно. И в самом деле, титул императора — довольно необычный выигрыш. Но вся правда, как вы можете себе представить, гораздо сложнее. Игра в азад используется для выяснения не того, кто будет править империей, а того, какая тенденция возобладает в правящем классе, какой экономической теории будут следовать, какие учения будут признаны служителями культа и какие политические идеи будут доминировать. Эта игра служит, кроме того, экзаменом для желающих поступить в религиозные, образовательные, гражданские, судебные и военные учреждения империи, а также и для карьерного роста… Идея, как вы понимаете, вот какова: азад настолько сложен, настолько тонок, гибок, требователен, что его можно рассматривать как максимально точную и правдоподобную модель жизни из всех возможных. Кто успешен в игре, успешен и в жизни; чтобы доминировать там и там, нужны одни и те же качества.

— Но… — Гурдже посмотрел на автономника и словно почувствовал присутствие планеты перед ними, которая чуть ли не физически притягивала его, манила к себе. — Неужели это правда?

Планета исчезла, и снова появилась огромная доска. Теперь голограмма двигалась, хотя и беззвучно. Гурдже видел, как инопланетяне перемещаются, передвигают фигуры, стоят по краям доски.

— Не то чтобы полная правда, — отозвался автономник. — Однако причина и следствие здесь не абсолютно полярны. Главная установка заключается в том, что игра и жизнь суть одно и то же, и общество настолько проникнуто идеей игры, что, считая игру жизнью, они делают ее жизнью. Игра по воле общества становится реальностью. Но если они ошибаются, то не очень сильно, иначе империя вообще бы не существовала. Империя по определению — неустойчивая и нестабильная система. Азад — эта самая игра — похоже, является той силой, что удерживает империю от распада.

— Постойте. — Гурдже поглядел на машину. — Мы оба знаем, что Контакт славится туманностью в высказываниях. Не хотите же вы, чтобы я стал императором или чем-то в этом роде, а?

У автономника впервые появилась аура, засветившись на мгновение красным. В голосе его послышались насмешливые нотки.

— Не думаю, что вы сможете далеко продвинуться на этом пути. Нет. Империя подпадает под определение государства, а любое государство всегда пытается продлить свое существование до бесконечности. И мысль о том, что придет кто-то со стороны и возглавит империю, наполнила бы их ужасом. Если вы все же решите сделать такую попытку и если за время пути вам удастся освоить игру в достаточной степени, то, по нашему мнению, — учитывая ваши прошлые достижения как игрока, — у вас появляется шанс сдать экзамен на мелкого чиновника гражданской службы или армейского лейтенанта. Не забывайте: эти люди с рождения вращаются в атмосфере азада. У них есть снадобья, удлиняющие жизнь, и лучшие игроки раза в два старше вас. Но и они, конечно же, все еще учатся… Вопрос не в том, чего вы сможете достичь в полуварварской среде, поддерживать которую должна эта игра, а в том, сможете ли вы освоить теорию и практику игры вообще. В Контакте существуют разные мнения относительно того, способен ли даже такой выдающийся игрок, как вы, овладеть игрой настолько, чтобы, исходя только из общих игровых принципов, успешно играть в азад после экспресс-курса по его правилам и практике.

Гурдже смотрел, как безмолвные фигуры инопланетян двигаются по искусственному ландшафту огромной доски. Нет, он не сможет. Пять лет? Это безумие. Пусть уж лучше Маврин-Скел опозорит его на весь мир. Через пять лет он, наверно, сможет начать новую жизнь, оставит Чиарк, найдет для себя что-то интересное кроме игр, изменит внешность… может, изменит имя. Он о таком не слышал, но, наверно, это возможно.

Азад, конечно же, захватывает, — если только существует на деле. Но почему он, Гурдже, узнал о нем только теперь? Как Контакту удавалось удерживать такую информацию в тайне — и зачем? Гурдже потер бородку, продолжая смотреть, как безмолвные инопланетяне бродят по широкой доске — они останавливались, чтобы передвинуть фигуры, или за них это делали другие.

Они были инопланетянами, но в то же время людьми, гуманоидами. Они освоили эту странную необыкновенную игру.

— Они ведь не наделены сверх обычного мыслительными способностями? — спросил Гурдже у автономника.

— Вряд ли, если они сохраняют такую общественную систему на данной стадии технологического развития — с игрой или без игры. Средний представитель промежуточного, или верховного, пола немного уступает по умственному развитию среднему человеку Культуры.

Гурдже был в недоумении.

— Из этого вытекает, что пол у них определяет умственные различия.

— Теперь определяет.

Гурдже не понял, что это значит, но автономник продолжил, прежде чем человек успел задать вопрос:

— На самом деле мы не без оснований надеемся, что вы сможете освоить азад на уровне выше среднего, если будете учиться ему в течение двух лет по дороге туда. От вас это потребует непрерывного и всеобъемлющего использования памяти и, конечно же, применения гормонов, повышающих восприимчивость. Скажу, что одно только наличие наркожелез не позволило бы вам получить какую-либо должность в империи по результатам игры, даже если бы вы не были инопланетянином. Там существует строгий запрет на использование любой «неестественной» стимуляции во время игры, и все игровые залы экранированы от применения компьютеров, а после каждой игры участников проверяют на наличие запрещенных препаратов. Химия вашего тела, а также ваша инопланетная природа и тот факт, что для них вы — язычник, означает, что вы, если решите отправиться туда, будете лишь почетным участником.

— Автономник… Уортил… — сказал Гурдже, поворачиваясь лицом к машине, — я не думаю, что отправлюсь так далеко и так надолго… но мне хотелось бы побольше узнать об этой игре. Я хочу обсудить ее, проанализировать вместе с другими…

— Это невозможно. Мне позволено рассказать вам то, что я рассказываю, но дальше это не может пойти. Вы дали слово, Жерно Гурдже.

— А если я его нарушу?

— Все будут думать, что это ваши выдумки, а документальных подтверждений вы представить не сможете.

— Но к чему вся эта секретность? Чего вы боитесь?

— Видите ли, Жерно Гурдже, мы не знаем, как нам быть. Эта проблема посложнее тех, с какими Контакт сталкивается обычно. Как правило, Контакт применяет уже наработанные методы. Мы накопили достаточный опыт общения со всеми типами варварских обществ и знаем, что годится для той или иной цивилизации. Мы ведем мониторинг, контролируем, производим перекрестную оценку, моделируем с помощью Разума и обычно принимаем все возможные меры, чтобы выбрать верный образ действий… но с азадом мы столкнулись впервые, и у нас нет никаких шаблонов, никаких надежных прецедентов. Тут приходится включать интуицию, а это накладывает немалую ответственность, если имеешь дело с целой звездной империей. Вот почему к делу подключены Особые Обстоятельства — мы привычны к заковыристым ситуациям. А эта, откровенно говоря, такова, что заковыристее не бывает. Если мы сообщим всем об азаде, то общественное мнение будет понуждать нас к принятию решения… что на первый взгляд, может, и не плохо, но последствия могут быть катастрофическими.

— Для кого? — скептическим тоном спросил Гурдже.

— Для народа империи и для Культуры. Не исключено, что нам придется предпринять полномасштабную интервенцию; вряд ли это можно будет назвать войной, потому что технологически мы намного их опережаем, но для контроля над империей нам придется оккупировать систему, а это сильно истощит наши ресурсы и ухудшит нравственный климат в Культуре. В конце концов такое предприятие будет признано ошибочным, пусть даже наш народ горячо одобрит решение начать войну. Народ империи окажется в проигрыше, объединившись против нас, а не против собственного прогнившего режима, и будет отброшен на сто-двести лет назад, Культура же окажется в проигрыше, подражая тем, кого презирает. Мы станем захватчиками, оккупантами, гегемонистами.

— Кажется, вы вполне уверены, что поднимется волна общественного мнения.

— Позвольте объяснить вам кое-что, Жерно Гурдже. Азад — игра азартная, нередко даже на самых высоких уровнях. Ставки иногда бывают просто жуткими. Я сильно сомневаюсь, что на тех уровнях, на которых будете играть вы, вас втянут во что-либо подобное, но в империи, случается, ставкой служат престиж, честь, собственность, рабы, услуги, земли и даже физические обязательства.

Гурдже, выждав немного, вздохнул и произнес:

— Что же такое «физические обязательства»?

— Игроки ставят на кон пытки и увечья.

— Вы хотите сказать, что, проиграв… подвергаетесь пыткам и увечьям?

— Именно. Например, кто-нибудь может поставить палец против злостного анального изнасилования мужчиной верховника.

Гурдже несколько секунд безразличным взглядом взирал на машину, потом, тряхнув головой, медленно произнес:

— Но это же… варварство.

— Вообще-то это позднее добавление к игре, и правящий класс считает его довольно либеральной уступкой, поскольку теоретически она позволяет бедняку делать ставки на равных с богачом. До того как стали возможными физические обязательства, богач всегда мог сделать ставку, которую бедняк неспособен побить.

— Вот оно как. — Правило показалось Гурдже логичным, хотя и аморальным.

— Азад не из тех вещей, о которых можно думать с холодной головой, Жерно Гурдже. В империи делалось то, что средний житель Культуры счел бы омерзительным. Программа евгенических манипуляций снизила уровень интеллекта мужчин и женщин. Избирательная стерилизация с целью контроля над рождаемостью, организация голода в определенных областях, массовые депортации и расово-ориентированная система налогообложения привели к чему-то вроде геноцида, и, как следствие, почти все обитатели их родной планеты стали одинакового цвета и телосложения. Их отношение к пленным, к их обществам и творениям в равной мере…

— Слушайте, вы что — серьезно? — Гурдже встал и вошел в голограмму, глядя на невыразимо сложное игровое поле, которое вроде бы находилось под его ногами, но на самом деле было отделено от него целой бездной пространства. — Вы говорите правду? Эта империя и в самом деле существует?

— Именно так, Гурдже. Если вам нужно подтверждение моих слов, то я могу добиться для вас специального разрешения непосредственно от ВСК и других Разумов, в чьем ведении это находится. Вы можете получить все нужные вам сведения об империи Азад, начиная от первых робких контактов до последних сообщений в реальном времени. Все это правда.

— А когда у вас были первые робкие контакты? — Гурдже повернулся к автономнику. — Давно вы уже владеете этой информацией?

Автономник поколебался.

— Недавно, — сказал он наконец. — Семьдесят три года.

— Да, похоже, вы не очень торопитесь, а?

— Только тогда, когда у нас нет иного выбора.

— И что думает о нас империя? Выскажу предположение, что вы им не говорили о Культуре.

— Замечательно, Жерно Гурдже. — В голосе автономника послышался чуть ли не смех. — Нет, всего мы им не сообщили. Автономник, которого пошлют с вами, должен будет полностью ввести вас в курс дела. С самого начала мы обманывали империю насчет нашего истинного распространения во Вселенной, численности, ресурсов, технологического уровня и конечных намерений… хотя, безусловно, это стало возможным только из-за относительной малочисленности продвинутых обществ в том районе Малой туманности. Азадианцы, например, не знают, что Культура базируется в основной галактике, полагая, что мы прибыли из Большой туманности и лишь вдвое превышаем их по численности. Они почти не имеют представления об уровне генной инженерии у обитателей Культуры или о развитии машинного интеллекта. Они никогда не слышали о корабельном Разуме или о ВСК… С самого первого контакта они, конечно же, пытаются разузнать о нас побольше, но безуспешно. Они, вероятно, думают, что у нас есть родная планета или что-то похожее. Сами они очень плането-ориентированы, используют методы планетоформирования для создания обитаемых экосфер или, что происходит чаще, покоряют уже населенные планеты. В плане экологии и нравственности они стоят очень низко. Почему они пытаются разузнать о нас побольше? Да чтобы завоевать. Они хотят подмять под себя Культуру. Беда их в том, что, при всем их упрямстве и азарте, они в высшей мере боязливы — ксенофобы и параноики одновременно. Мы не отважились сообщить им о размерах и мощи Культуры из опасения, что вся их империя от этого знания может самоуничтожиться, — такие вещи уже случались, хотя и задолго до появления Контакта. Мы значительно усовершенствовали свои методы. Но искушение все равно остается, — сказал автономник так, словно размышлял вслух, а не обращался к Гурдже.

— Судя по вашим словам, — сказал Гурдже, — они настоящие… — он хотел было сказать «варвары», но это слово показалось ему недостаточно сильным, — животные.

— Гмм, — пробормотал автономник. — Вы бы поосторожнее. Животными они называют тех, кого покорили. Конечно, они животные — так же, как и вы; так же, как я — машина. Они в полной мере разумны, и общество у них не менее сложное, чем наше. А в некоторых отношениях даже сложнее. То, что мы нашли их на примитивной, с нашей точки зрения, стадии развития, — чистая случайность. Одним ледниковым периодом на Эа меньше, и дела вполне могли бы обстоять наоборот.

 Гурдже задумчиво кивнул, глядя, как двигаются по игровому полю безмолвные инопланетяне в искусственно воспроизведенном свете далекого чужого солнца.

— Но, — живо добавил Уортил, — поскольку этого не случилось, то и беспокоиться не о чем. А теперь… — сказал он, и они внезапно снова вернулись в комнату Икроха: голографический экран выключился, затемнение с окон исчезло; Гурдже моргнул от внезапного солнечного света. — Уверен, вы понимаете: я сказал лишь малую частичку того, что вы должны узнать, но по крайней мере вы получили от нас предложение в самой общей форме. Пока что я не прошу вас ответить безусловным согласием, но хочу узнать, есть ли смысл продолжать дальше — или вы уже решили про себя, что определенно не полетите?

Гурдже потер бородку, глядя в окно, туда, где простирались леса над Икрохом. Все это было просто немыслимо. Если ему рассказали правду, то азад был самой важной и удивительной игрой, с какими ему приходилось сталкиваться… возможно, более важной, чем все остальные, вместе взятые. Она равно привлекала и ужасала его — неимоверно сложный вызов; Гурдже невольно испытывал к ней чуть ли не сексуальное влечение даже сейчас, почти ничего о ней не зная… но он не был уверен, что ему хватит самодисциплины для напряженного изучения этой игры в течение двух лет, он сомневался, что сможет удержать в голове такую немыслимо сложную модель. Он то и дело возвращался к мысли, что самим азадианцам удавалось научиться этой игре. Правда, как сообщила машина, они с самого рождения пребывали в атмосфере этой игры; может быть, освоить ее могли только те, чей процесс познания сам формировался игрой…

Но пять лет! Все это время не просто отсутствовать, а по меньшей мере на половину, если не больше, этого срока выпасть из информационного поля, не иметь возможности следить за тенденциями в мире игр, читать или писать статьи, заниматься чем-либо, кроме этой абсурдной, навязчивой игры. Он изменится, когда все это завершится, он станет другим человеком; он не сможет остаться прежним, он непременно вберет в себя что-то от этой игры, это неизбежно. А сможет ли он, вернувшись, наверстать упущенное? Его к тому времени забудут, его отсутствие будет таким долгим, что остальная играющая Культура просто сбросит его со счетов. Он станет исторической фигурой. И позволят ли ему по возвращении рассказывать, что с ним было? Или семидесятилетний запрет Контакта будет продлен?

Но если он полетит, то, возможно, сможет откупиться от Маврин-Скела. Его условие он может сделать своим условием. Дать ему шанс вернуться в ОО. Или — эта мысль только что пришла в голову — попросить их как-нибудь заткнуть ему глотку.

По небу пролетела стайка птиц — белые пятна на фоне темной зелени горного леса; приземлившись в саду за окном, они расхаживали туда-сюда и клевали что-то на земле. Гурдже снова повернулся к автономнику и сложил на груди руки.

— Когда я должен дать вам ответ? — спросил он, все еще не решив для себя. Надо было потянуть время, сначала выяснить все, что можно.

— Вы должны принять решение не позже чем через три или четыре дня. ВСК «Маленький негодник» в настоящий момент двигается в нашу сторону из центральной части галактики и возьмет курс на облачность в течение ближайших ста дней. Если вы на него не попадете, то ваше путешествие продлится гораздо дольше; и в любом случае ваш собственный корабль должен будет двигаться с максимальной скоростью до места рандеву.

— Мой собственный корабль? — переспросил Гурдже.

— Вам понадобится собственное судно, для того чтобы попасть на «Маленького негодника», а потом, в конце пути, доставить вас в саму империю, когда ВСК максимально приблизится к Малой туманности.

Некоторое время Гурдже смотрел, как белоснежные птицы клюют что-то на лужайке. Он не знал, надо ли сейчас сказать о Маврин-Скеле. Одна его часть так и хотела поступить, чтобы покончить с этим, и если бы ему сразу же ответили «да», он мог бы выкинуть из головы все угрозы автономника (и занять ее этой немыслимой сложной игрой). Но он знал, что этого делать нельзя. Мудрость в терпении, говорит пословица. С этим не следует спешить; если он полетит (хотя никуда он, конечно, не полетит, не сможет полететь, даже думать об этом — безумие), то нужно создать впечатление, что он ничего не требует взамен. Сначала все устроить, а потом поставить свои условия… Если только Маврин-Скел терпеливо дождется этого.

— Хорошо, — сказал Гурдже автономнику Контакта. — Я не говорю, что полечу, но подумаю об этом. Расскажите мне еще об азаде.

-

Популярные в Культуре истории о временах, когда Дела Шли Наперекосяк, обычно начинались с того, что герой забывал или намеренно оставлял где-нибудь свой терминал. Это было обычной завязкой, так же как раньше истории о герое, заблудившемся в диком лесу, или о машине, сломавшейся на безлюдной ночной дороге. Терминал в виде кольца, пуговицы, браслета, авторучки или чего угодно связывал вас со всем остальным, что существовало в Культуре. С терминалом вам достаточно было задать вопрос, даже просто закричать, чтобы узнать все, что вы хотели, или получить любую нужную вам помощь. Известны были истории (подлинные) о спасении людей, упавших со скалы: терминал передавал их крик на Узел, который переключался на камеру терминала, оценивал происходящее и отправлял автономника, — тот успевал подхватить падающего прямо в воздухе. Бытовали и другие рассказы: терминалы будто бы записывали, как в результате несчастного случая у их владельцев отрывало голову, и вызывали медицинского автономника, который успевал спасти мозг. Лишившемуся туловища оставалось только придумать времяпрепровождение на те несколько месяцев, когда будет нарастать новое тело.

Терминал означал безопасность.

И потому Гурдже, отправляясь в дальние прогулки, брал эту штуковину с собой.

Он сидел, через два дня после визита Уортила, на каменной скамеечке около лесополосы, в нескольких километрах от Икроха. Он тяжело дышал после подъема по тропинке. Был яркий солнечный день, от земли исходил сладковатый запах. С помощью терминала Гурдже сделал несколько снимков вида, открывающегося с маленькой прогалинки. Рядом со скамейкой был проржавевший кусок металла — почти забытый подарок от старой любовницы. Гурдже сфотографировал и его. После этого раздалось «бип-бип» терминала.

— Гурдже, говорит Дом. Вы просили сообщать о звонках Йей, поскольку будете отвечать не на все. Она говорит, что у нее дело средней срочности.

Он не принимал вызовов Йей. За последние дни та несколько раз пыталась связаться с ним. Он пожал плечами.

— Давайте, — сказал он, оставив терминал парить перед ним в воздухе.

Экран развернулся, и Гурдже увидел улыбающееся лицо Йей.

— А, затворник. Как поживаешь, Гурдже?

— Прекрасно.

Йей внимательно всмотрелась в свой собственный экран.

— Что это там рядом с тобой?

Гурдже посмотрел на кусок металла рядом со скамейкой.

— Это пушка.

— Я так и подумала.

— Подарок одной знакомой, — объяснил Гурдже. — Она очень любила ковать и делать отливки и, начав с кочерег и каминных решеток, дошла до пушек. Подумала, вдруг мне понравится стрелять большими металлическими шарами по воде фьорда.

— Понимаю.

— Но чтобы эта штука работала, нужен быстрогорящий порох, а мне все никак было не достать.

— Может, это и к лучшему. А если бы пушка взорвалась и вышибла тебе мозги?

— Мне это тоже приходило в голову.

— Вот и замечательно. — Улыбка на лице Йей стала шире. — Ну-ка догадайся, что я тебе скажу.

— Что?

— Я отправляюсь в круиз. Я убедила Шуро, что ему нужно расширить свои горизонты. Ты ведь помнишь Шуро — на полигоне.

— О да, помню. И когда же ты отправляешься?

— Уже отправилась. Мы только что отчалили от пристани в Тронце на клипере «Шарики поехали». Это для меня последняя возможность связаться с тобой в реальном времени. В будущем из-за задержек придется обмениваться письмами.

— Вот как. — Он уже жалел, что ответил на вызов. — И надолго ты убываешь?

— На месяц или два. — На веселом, улыбающемся лице Йей появилась тень. — Там будет видно. Шуро может устать от меня еще раньше. Его больше интересуют другие мужчины, но я пытаюсь убедить его, что это не так. Извини, не смогла попрощаться перед уходом, но это ведь ненадолго. Я…

Экран почернел и со щелчком вернулся обратно в корпус, который опустился на землю и лег, безмолвный и мертвый, на усеянной хвойными иглами полянке. Гурдже уставился на терминал, потом наклонился и поднял его. К экрану, пока он сворачивался обратно, прилипли иголки и травинки. Он вытащил их. Машина была безжизненной, маленькая сигнальная лампочка на корпусе погасла.

— Итак, Жерно Гурдже? — сказал Маврин-Скел, появляясь на краю полянки.

Гурдже, обеими руками ухватив терминал, встал, глядя на приближающегося автономника; тот ярко блестел на солнце. Он заставил себя расслабиться, сунул терминал в карман куртки и сел на скамейку, скрестив ноги.

— Что «итак», Маврин-Скел?

— Решение. — Машина подплыла к его лицу. Поля ее были официально-синими. — Будете ходатайствовать за меня?

— А если буду, но вам это не поможет?

— Придется постараться еще сильнее. Они вас послушают, если вы будете достаточно убедительны.

— А если это не так и они меня не послушают?

— Тогда мне придется решать, известить публику о вашем маленьком приключении или нет. Конечно, это было бы забавно… но, может, я бы попридержал эти сведения — ведь вы можете оказаться полезным в чем-нибудь другом. Никогда нельзя знать заранее.

— Вот уж точно.

— Я видел вчера у вас гостя.

— Я так и думал, что это не пройдет мимо вас.

— Похоже, это был автономник Контакта.

— Был.

— Я бы хотел сделать вид, что мне известно содержание вашей беседы, но, когда вы удалились в дом, пришлось прекратить подслушивание. Кажется, я слышал, что речь шла о путешествии, а?

— О своего рода круизе.

— И это все?

— Нет.

— Гм, позволю себе предположить: они, вероятно, хотят, чтобы вы вступили в Контакт, стали Координатором, одним из их планировщиков. Кем-то в этом роде. Нет?

Гурдже покачал головой. Автономник раскачивался в воздухе из стороны в сторону. Гурдже не был уверен, что понимает смысл этого жеста.

— Понятно. А обо мне вы уже говорили?

— Нет.

— Я думаю, вам следовало бы это сделать. А вы как считаете?

— Я не уверен, что сделаю то, о чем они просят. Я еще не решил.

— Почему? О чем они вас просят? Разве это не сравнимо с позором…

— Я сделаю то, что сочту нужным, — сказал Гурдже, вставая. — Я ведь могу поступить и так, верно, автономник? Даже если мне удастся убедить Контакт вернуть вас, у вас и вашего друга «Дипломатии канонерок» все равно останется запись. И как я смогу предотвратить новый шантаж?

— Ах, так вы даже знаете его имя. А я-то спрашивал себя, что это вы с Узлом Чиарка надумали. Что ж, Гурдже, задайте себе такой вопрос: что еще я могу хотеть от вас? Мне ведь больше ничего не надо — пусть только мне разрешат быть тем, чем я должен быть. Когда я вернусь в это состояние, у меня будет все, что я только могу пожелать. Остальное будет не в вашей власти. Я хочу сражаться, Гурдже, — для этого я и был создан: чтобы использовать мастерство, коварство и силу, чтобы выигрывать сражения для нашей дорогой, возлюбленной Культуры. Я не заинтересован в том, чтобы манипулировать другими или принимать стратегические решения, — такая власть меня не влечет. Я хочу распоряжаться только своей собственной судьбой.

— Отлично сказано.

Гурдже вытащил мертвый терминал из кармана, повертел его в руках. Маврин-Скел с расстояния в два-три метра выхватил терминал из его рук, завел себе под корпус и аккуратно сложил пополам, потом еще раз — на четвертинки; машина в виде ручки щелкнула и сломалась. Маврин-Скел смял обломки в маленький рваный шарик.

— Я теряю терпение, Жерно Гурдже. На ваш взгляд, время то убыстряется, то замедляется, а я думаю, оно летит, и очень быстро. Скажем, я вам даю еще четыре дня, а? У вас остается сто двадцать восемь часов, прежде чем я попрошу «Канонерку» сделать вас еще известнее, чем теперь.

Автономник швырнул ему испорченный терминал, Гурдже поймал его.

Маленький автономник поплыл прочь с полянки.

— Буду ждать вашего вызова, — сказал он. — Советую обзавестись новым терминалом. И осторожнее, когда будете возвращаться в Икрох, — в диком лесу опасно, если нет возможности вызвать помощь.

— Пять лет? — задумчиво произнес Хамлис. — Да, игра ничего себе, но за такой долгий срок вы не растеряете свои навыки? Вы хорошо все это обдумали, Гурдже? Не позволяйте им втянуть вас во что-нибудь, о чем потом пожалеете.

Они находились в самом нижнем подвале Икроха. Гурдже пригласил туда Хамлиса, чтобы рассказать ему об Азаде. Но сначала он заставил автономника принести клятву, что тот сохранит услышанное в тайне. Автономника Узла они оставили охранять вход в подвал, и Хамлис старательно проверил — не прослушивает ли их кто- или что-нибудь, а кроме этого, генерировал достаточно достоверный образ тихого поля вокруг них. Они говорили на фоне трубопроводов, внутри которых что-то шипело в темноте. Голые камни стен были покрыты сумеречно поблескивавшими капельками влаги.

Гурдже покачал головой. В подвале негде было сесть, а потолок не позволял встать в полный рост, поэтому он стоял, наклонив голову.

— Думаю, я решусь на это, — сказал он, не глядя на Хамлиса. — Если станет слишком уж трудно, если я передумаю, я всегда смогу вернуться.

— Слишком уж трудно? — удивленно переспросил Хамлис. — Это на вас не похоже. Я согласен, игра очень серьезная, но…

— Так или иначе, я смогу вернуться.

Хамлис ответил не сразу:

— Да, конечно же, вы сможете вернуться.

Гурдже так еще и не знал, правильно ли он поступает. Он попытался все обдумать, подвергнуть свое положение холодному логическому анализу, как обычно делал во время игры, попадая в передряги. Но, похоже, сейчас это сделать не удавалось, словно его способности были применимы лишь к далеким абстрактным проблемам, а не к чему-то так сложно вплетенному в его собственное эмоциональное состояние.

Он хотел улететь, чтобы избавиться от Маврин-Скела, но (пришлось признаться себе) его, ко всему прочему, притягивал Азад. И не только сама игра. Она все еще оставалась немного ирреальной, слишком сложной, чтобы относиться к ней всерьез. Его интересовала сама империя.

Но, с другой стороны, он, конечно же, хотел остаться. До той ночи в Тронце его вполне устраивала его жизнь. Он никогда не был полностью удовлетворен, но разве кто-нибудь бывает? Теперь, оглядываясь на свою жизнь, он считал ее идиллической. Время от времени он мог проиграть какую-нибудь игру, мог полагать, что другого игрока незаслуженно возносят выше него, вожделеть к Йей Меристину и чувствовать себя уязвленным, когда она предпочитала других. Но все это были мелочи в сравнении с тем, чем грозил ему Маврин-Скел, и с маячившей впереди пятилетней ссылкой.

— Нет, — сказал он, уставившись в пол. — Я все же полечу.

— Ну хорошо, только это так на вас не похоже, Гурдже. Вы всегда вели себя так… размеренно. Так держали себя в руках.

— Вы говорите обо мне так, будто я — машина, — устало сказал Гурдже.

— Нет, просто вы были более предсказуемым, чем сейчас, более понятным.

Гурдже пожал плечами, глядя на грубоватую скальную породу пола.

— Хамлис, — сказал он, — я всего лишь человек.

— А это, дорогой старина, никогда не было оправданием.

Гурдже сидел в подземном автомобиле. Он навестил профессора Борулал в университете; с собой он взял написанное от руки и запечатанное письмо, чтобы оставить ей на хранение: письмо следовало вскрыть в случае его смерти. В нем был рассказ о том, что случилось, извинения перед Ольц Хап, попытка объяснить, что Гурдже чувствовал, почему совершил такую жуткую глупость… но в конце концов письма он не отдал. Его приводила в ужас мысль о том, что Борулал откроет письмо (может быть, случайно) и прочтет, когда он еще будет жив.

Подземный автомобиль снова пронесся по обратной стороне плиты, направляясь к Икроху. С помощью своего нового терминала Гурдже вызвал Уортила. После их встречи тот отправился исследовать один из газовых гигантов системы, но, поймав его вызов, с помощью Узла Чиарка переместился на обратную сторону плиты. Он проник внутрь через тамбур мчащегося автомобиля.

— Жерно Гурдже, вы приняли решение? — спросил Уортил; его корпус покрылся инеем, когда он холодным ветерком ворвался в теплый салон.

— Да, я решил лететь.

— Хорошо! — сказал автономник. На одно из мягких сидений он поставил маленький контейнер раза в два меньше себя. — Флора газового гиганта, — объяснил он.

— Надеюсь, вы не слишком в претензии на меня за то, что я прервал вашу экспедицию.

— Вовсе нет. Позвольте поздравить вас. Я думаю, вы сделали мудрый, даже мужественный выбор. Мне приходило в голову, что Контакт предлагал вам эту возможность, только чтобы внести разнообразие в вашу нынешнюю жизнь. Если большие Разумы ожидали именно этого, то я рад, что вы их провели. Отличная работа.

— Спасибо. — Гурдже изобразил улыбку.

— Ваш корабль будет подготовлен немедленно. Он сегодня же направится к вам.

— Что за корабль?

— Старого класса «Убийца», реликт Идиранской войны. Последние семьсот лет находился на консервации в шести десятилетиях отсюда. Называется «Фактор сдерживания». Пока что он в боевом оснащении, но вооружение снимут, а внутрь поместят комплект игровых досок и подвесной модуль. Насколько я понимаю, Разум корабля довольно обыкновенный — военные корабли не славятся блестящими мозгами, однако это довольно милое устройство. Во время путешествия именно оно будет вашим противником в игре. Если хотите, можете взять с собой кого вам угодно, но мы так или иначе пошлем с вами автономника. В столице Эа, Гроазначеке, есть наш посланник, он — человек и будет вашим проводником… Вы не думали взять с собой спутника?

— Нет, — ответил Гурдже.

Вообще-то он подумывал попросить об этом Хамлиса, но знал: старый автономник считает, что за свою жизнь уже успел получить немало впечатлений (и немало поскучать). Гурдже не хотел вынуждать машину отказывать ему. Если бы Хамлис захотел, то, несомненно, сам бы предложил это.

— Пожалуй, это разумно с вашей стороны. А как насчет личных вещей? Если вы надумаете взять что-нибудь, скажем, объемистее небольшого модуля или животное размером с человека, то могут возникнуть проблемы.

Гурдже покачал головой:

— Ничего такого. Пара чемоданов с одеждой… может, два-три украшения… больше ничего. А какого рода автономника вы собирались послать со мной?

— В основном дипломат-переводчик и вообще прислуга на все руки. Может быть, старую модель с опытом работы в империи. Он должен иметь обширные знания о социальном устройстве имперского общества, видах титулований и тому подобном. Вы не поверите, как легко наделать ошибок внутри такого общества. Этот автономник предотвратит всевозможные ляпы в области этикета. У него, конечно, будет и библиотека, и, возможно, кое-какие, пусть и ограниченные, боевые способности.

— Мне не нужен автономник-стрелок, Уортил.

— Это рекомендуется для вашей безопасности. Вы, конечно, будете под защитой имперских властей, но они отнюдь не безгрешны. Во время игр нередко случаются оскорбления действием, и отдельные группы в обществе могут желать вам зла. Я должен указать, что «Фактор сдерживания», высадив вас в Эа, не сможет оставаться неподалеку от вас. Военные империи не допускают присутствия боевых кораблей на их родной планете. Да и к Эа они позволят приблизиться лишь потому, что с корабля будет снято все вооружение. После отбытия корабля автономник будет вашей единственной надежной защитой.

— Но ведь я все равно останусь уязвимым?

— Останетесь.

— Тогда я лучше рискну. Дайте мне доброжелательного автономника. Не нужно ничего вооруженного, ничего… смотрящего на мир сквозь прицел.

— Я настоятельно рекомендую…

— Автономник, — сказал Гурдже, — чтобы играть в эту игру надлежащим образом, я должен, насколько возможно, чувствовать себя местным — с той же степенью уязвимости и теми же заботами. Я не хочу, чтобы ваша машина была моим телохранителем. Бессмысленно отправляться туда, если я знаю, что могу не играть всерьез, в отличие от других.

Автономник помолчал.

— Ну, если вы так уверены… — наконец сказал он расстроенным тоном.

— Уверен.

— Хорошо, если вы настаиваете. — У автономника вырвалось подобие вздоха. — Кажется, мы обо всем договорились. Корабль должен быть здесь через…

— У меня есть одно условие, — сказал Гурдже.

— Условие? — переспросил Уортил.

Поле его на мгновение стало видимым — мерцающая смесь синего, коричневого и серого.

— Тут есть один автономник по имени Маврин-Скел.

— Да, — осторожно сказал Уортил. — Мне сообщили, что эта машина временно обосновалась здесь. Так что с ним?

— Его изгнали из Особых Обстоятельств — выкинули оттуда. После его появления здесь мы… успели подружиться. И я обещал, что, если у меня когда-нибудь появится малейшее влияние в Контакте, я постараюсь ему помочь. Боюсь, я приму ваше предложение играть в азад только при условии, что этот автономник будет возвращен в Особые Обстоятельства.

Уортил помолчал несколько мгновений.

— Вы дали неразумное обещание, мистер Гурдже.

— Признаюсь, я и мысли не допускал, что когда-нибудь получу возможность исполнить обещанное. Но вот теперь получил, и потому я должен поставить это условие.

— И вы не хотите взять эту машину с собой? — В голосе Уортила звучало недоумение.

— Нет. Я просто обещал поспособствовать его возвращению на службу.

— Так-так. Вообще-то я не вправе заключать такие сделки, Жерно Гурдже. Эта машина была демилитаризована, потому что оказалась опасной и не согласилась пройти реконструкционную терапию. Я не могу принимать решения на ее счет. Тут должна поработать приемная комиссия.

— Я вынужден все же настаивать.

Уортил снова испустил что-то вроде вздоха, приподнял шаровидный контейнер, который перед тем поставил на сиденье, и, казалось, принялся изучать ровную поверхность сферы.

— Я сделаю то, что зависит от меня, — сказал он с долей раздражения. — Но обещать ничего не могу. Приемные и апелляционные комиссии не любят, когда на них давят. Там сидят ужасные моралисты.

— Я должен выполнить свои обязательства перед Маврин-Скелом, — тихо сказал Гурдже. — Я не могу отправиться в путь, дав ему повод говорить, будто я не пытался помочь.

Автономник контакта, казалось, не услышал его слов, но спустя какое-то время сказал:

— Гм, что ж, посмотрим, что я смогу сделать.

Подземный автомобиль бесшумно и быстро летел по обратной стороне мира.

— За Гурдже, великого игрока и великого человека!

Хаффлис стоял на перилах в конце террасы, над километровой бездной, с бутылкой в одной руке и дымящейся наркочашей — в другой. За каменным столом собрались те, кто пришел проститься с Гурдже. Было объявлено, что он убывает завтра утром к туманностям на ВСК «Маленький негодник», чтобы выступить представителем Культуры на Всегалактических Играх, блистательном сборе игроков, организуемом приблизительно каждые двадцать четыре года в Малой туманности Всегалактической Меритократией.

Гурдже и в самом деле был приглашен на этот турнир, как приглашали его прежде на несколько тысяч других соревнований и сборов различного масштаба и сложности, проводящихся ежегодно внутри Культуры либо за ее пределами. Он ответил отказом на это приглашение, как и на все остальные, но теперь пошел слух, что он передумал и отправится туда играть за Культуру. Следующие игры должны были пройти через три с половиной года, и нелегко было объяснить, зачем срываться с места вот так сразу, но Контакт потрудился составить расписание мероприятий и даже прибег к неприкрытой лжи, чтобы у простого любопытствующего создалось впечатление, будто «Маленький негодник» — единственная для Гурдже возможность успеть к долгой официальной регистрации и квалификационным состязаниям.

— Ваше здоровье! — Хаффлис закинул голову, приложив бутылку к губам.

Все сидящие за огромным столом присоединились к нему, поднося к губам чаши, бокалы, кубки, кружки десятков разновидностей. Хаффлис отодвигался все дальше и дальше на своих каблуках, осушая бутылку. Некоторые предупредительно закричали, другие стали кидать в него кусочки еды. Он успел поставить бутылку и протереть влажные от вина губы, после чего потерял равновесие и рухнул через перила вниз.

— Оп-па, — послышался приглушенный голос Хаффлиса.

Двое из младших его детей, игравшие в три наперстка с глубоко озадаченным стиглианским нумератором, подошли к перилам и затащили пьяного родителя, подхваченного полем безопасности, назад. Он нетвердыми шагами со смехом поплелся по террасе к своему месту.

Гурдже сидел между профессором Борулал и одной из своих прежних пассий — Воссл Чу, которая когда-то увлекалась ковкой и плавкой. Она прибыла из Ромбри, что на противоположной от Геванта стороне Чиарка. Среди гостей, плотно сидящих за столом, было не меньше десяти прежних его любовниц. Гурдже спрашивал себя — и не находил ответа: есть ли скрытый смысл в том, что за последние годы шесть из них решили сменить пол на мужской?

Гурдже напивался вместе со всеми остальными, как это было принято на подобных вечеринках. Хаффлис обещал не делать с Гурдже того,что сделали с их общим другом несколько лет назад. Молодого человека пригласили в Контакт, и Хаффлис устроил вечеринку в его честь. К концу вечера молодого человека раздели донага и сбросили вниз через перила… но оказалось, что поле безопасности было отключено. Новый рекрут Контакта пролетел девятьсот метров (из них шестьсот с пустым желудком), прежде чем три из автономников Хаффлиса, находившихся поблизости на всякий случай, спокойно поднялись из леса внизу, подхватили падающего и вернули наверх.

(Разоруженный) Универсальный Наступательный Корабль «Фактор сдерживания» прибыл к Икроху в этот же день немногим раньше. Гурдже спустился в транзитную галерею, чтобы его осмотреть. Судно имело около трети километра в длину, хищную и простую форму: разрисованный нос, три удлиненных блистера, ведущие в носовую часть и похожие на фонари огромного самолета, и еще пять мощных блистеров вокруг суженной части корабля. Корма судна была тупой и плоской. Корабль поздоровался, сообщил, что прибыл, дабы доставить Гурдже на ВСК «Маленький негодник», и спросил, нет ли у него ограничений в еде.

Борулал шлепнула его по спине:

— Нам будет не хватать вас, Гурдже.

— И мне тоже, — взволнованный, отозвался Гурдже; его качнуло.

Он спрашивал себя, когда настанет время кидать за перила бумажные фонарики, чтобы пустить их вплавь в дождевой лес. Освещение за водопадом было включено вдоль всего утеса, и кочующий дирижабль — вероятно, с экипажем из болельщиков — встал на якорь чуть выше Тронце и поодаль от него, обещая позднее фейерверк. Гурдже был тронут таким проявлением уважения и любви.

— Гурдже, — сказал Хамлис.

Гурдже повернулся, не выпуская бокала, к старому автономнику, и тот вложил ему в руку маленький пакет:

— Подарок.

Гурдже посмотрел на то, что было у него в руке, — бумажный сверток, обернутый ленточкой.

— Просто старая традиция, — объяснил Хамлис. — Откроете, когда будете уже в пути.

— Спасибо, — сказал Гурдже, неторопливо кивая. Он сунул подарок в карман пиджака, а потом сделал то, что редко делал с автономниками, — обнял поле старой машины и сказал: — Спасибо, огромное вам спасибо.

Ночь сгущалась. Короткий ливень чуть не погасил угли в центре стола, и Хаффлис приказал автономникам-слугам принести спирт. Все принялись развлекаться, брызгая спиртом на угли, чтобы те вспыхивали голубым пламенем, которое уничтожило половину бумажных фонариков, обуглило лозу ночных цветков, прожгло множество дырок в платьях и подпалило шкурку стиглианского нумератора. В горах над озером сверкнула молния, и водопад, подсвеченный и сказочный, просиял; фейерверк с дирижаблей сорвал аплодисменты, и в ответ повсюду над Тронце тоже распустились фейерверки, появились лазерные облака. Гурдже голым сбросили в озеро, но дети Хаффлиса, подняв тучи брызг, вытащили его оттуда.

Проснулся он в кровати Борулал, в университете, немного спустя после рассвета — и поспешил ускользнуть пораньше.

Он оглядел комнату. Ранний утренний свет затопил окрестности Икроха, просочился в гостиную через окна, выходящие на фьорд, и через противоположные окна высветил луга на горных склонах. Птицы наполнили щебетом прохладный неподвижный воздух.

Ни брать, ни упаковывать больше было нечего. Гурдже отослал автономников-слуг с огромным чемоданом одежды прошлым вечером, а теперь недоумевал — для чего? На военном корабле часто переодеваться будет не к чему, а когда он окажется на ВСК, то сможет заказать все, что душа пожелает. Он взял несколько дорогих ему украшений и велел дому сделать копии с его картин и кинокартин и загрузить их в память «Ограничивающего фактора». В последнюю очередь он сжег письмо, которое хотел оставить у Борулал, и раскидал кочергой пепел в камине, превратив его в прах. Больше не осталось ничего.

— Готовы? — спросил Уортил.

— Да, — сказал Гурдже. Голова была ясной и больше не болела, но он чувствовал усталость и знал, что будет хорошо спать ночью. — Он уже здесь?

— На пути сюда.

Они ждали Маврин-Скела. Ему сообщили, что его заявление принято и, скорее всего, он из уважения к Гурдже будет возвращен в ОО. Маврин-Скел подтвердил получение, но лично не появился, известив, что встретится с ними после отбытия Гурдже.

Гурдже сел, дожидаясь его.

За несколько минут до назначенного времени отправки маленький автономник появился — спустился по каминной трубе и завис над пустой решеткой.

— Маврин-Скел, — сказал Уортил. — Успели-таки.

— Кажется, меня снова призывают на службу, — подал голос тот.

— Верно, — добродушно подтвердил Уортил.

— Хорошо. Уверен, что мой друг НКОД «Дипломатия канонерок» будет с интересом следить за моей карьерой.

— Конечно. Очень на это надеюсь.

Поле Маврин-Скела засияло оранжево-красным. Он подплыл к Гурдже, его серое тело ярко засветилось, все поля исчезли в ярком солнечном свете.

— Спасибо, — сказал он Гурдже. — Хорошего вам пути и много удачи.

Гурдже сел на диван и посмотрел на маленькую машину. Он придумал несколько разных ответов, но в итоге не сказал ни слова. Вместо этого он поднялся, разгладил на себе пиджак, посмотрел на Уортила и сказал:

— Ну, я, пожалуй, готов.

Маврин-Скел смотрел, как они выходят из комнаты, но не попытался двинуться вслед за ними.

Гурдже поднялся на борт «Фактора сдерживания».

Уортил показал ему три громадные игровые доски, установленные в трех выступах эффектора в сужающейся части корабля, провел его в модуль, размещенный в четвертом блистере, продемонстрировал бассейн, добавленный строителями в пятом, — за такой короткий срок они ничего больше не успели придумать, но оставлять блистер пустым не хотели. Три эффектора в носовой части были оставлены, но отключены: их должны были демонтировать после того, как «Фактор сдерживания» причалит к «Маленькому негоднику». Уортил провел Гурдже по жилой части, которая показалась тому вполне приемлемой.

Время старта подошло на удивление быстро, и Гурдже попрощался с автономником Контакта. Он уселся в пассажирском отсеке, глядя, как маленький автономник парит в коридоре тамбура, а потом велел экрану перед собой переключиться на наружный вид. Гармошка, соединявшая корабль с транзитной галереей Икроха, сжалась, и длинная труба внутреннего корпуса корабля вошла внутрь.

Потом, внезапно и совсем бесшумно, основание плиты на экране сузилось и исчезло. Корабль стал набирать скорость, плита слилась с тремя другими плитами на этой стороне орбиталища и стала частью единственной жирной линии, потом линия быстро уменьшилась до точки, и за ней ярко сверкнула звезда системы Чиарк. Свет этой звезды стал быстро тускнеть и съеживаться, и Гурдже понял, что он уже на пути к империи Азад.

2 ИМПЕРИЯ

Все еще со мной?

Тогда прочтите маленькую записочку, уж пожалуйста.

Те из вас, кому не повезет читать или слышать это на марейне, видимо, будут пользоваться языком, в котором нет нужного количества или разнообразия личных местоимений, так что я лучше объясню эту часть перевода.

В марейне, этом, по сути, замечательном языке Культуры (так скажет вам сама Культура), имеется, как известно любому ребенку, одно личное местоимение, которое используется для обозначения мужчин, женщин, промежуточных, нейтралов, детей, автономников, Разумов, других мыслящих машин и любых жизненных форм, обладающих хотя бы отдаленным подобием нервной системы и зачатками языка (или оправданием, почему у них нет ни того ни другого). Естественно, в марейне имеется способы обозначения пола, но в повседневной речи их не используют; заложенная в первоначальном языке (языке, который горделиво использовали как орудие морали) идея была такова: важен, ребятки, только мозг, а половые железы как дифференцирующий признак даже не стоят упоминания.

И потому в последующем описании Гурдже размышляет об азадианцах с таким же успехом, как стал бы размышлять обо всех других (см. приведенный выше список)… Но как быть с тобой, о несчастный, возможно, малоразумный, вероятно, недолговечный и, несомненно, обиженный судьбой гражданин какого-нибудь не Культурного общества, особенно тот, кто несправедливо наделен (а азадианцы сказали бы «недонаделен») лишь весьма ограниченным числом полов?!

Как будем мы обозначать триумвират азадианских полов, не обращаясь к довольно неуклюжим инопланетным терминам или раздражающе неловким описательным фразам?

…Но успокойтесь, я решил использовать естественные и очевидные местоимения для мужчин и женщин, а промежуточных (или верховников) обозначать тем местоименным словом, которое наилучшим образом указывает на место в обществе относительно существующего у вас сексуально-силового баланса. Иными словами, точный перевод зависит от того, кто доминирует в вашей цивилизации (давайте лучше будем избыточно щедры терминологически, чем наоборот) — мужчины или женщины.

(Те, кто не без оснований заявляет, что не принадлежит ни к тем ни к другим, конечно же, будут именоваться их собственным, подходящим для этого термином.)

Ну да хватит об этом.

Давайте-ка подведем итоги: наконец-то мы удалили старину Гурдже с плиты Гевант, что на орбиталище Чиарк, и затолкали его в разоруженный боевой корабль, в котором он теперь торопится на рандеву с направляющимся к туманностям ВСК «Маленький негодник».

Вопросы для размышления:

Понимает ли Гурдже в самом деле, что он сделал и что с ним может произойти? Не приходило ли ему в голову, что его могли обвести вокруг пальца? И знает ли он в самом деле, на что подписался?

Конечно нет!

И в этом часть потехи!

Гурдже за свою жизнь не раз бывал в путешествиях и (в самом длительном, тридцатью годами ранее) удалялся от Чиарка на несколько тысяч световых лет, но через несколько часов после старта «Фактора сдерживания» он с неожиданной тоской почувствовал этот разрыв в световых годах между ним и домом, разрыв, который все увеличивался с ускорением корабля. Гурдже посидел перед экраном, на котором постепенно уменьшалась в размерах желто-белая звезда Чиарка, но чувствовал себя даже дальше от нее, чем это было видно на экране.

Он никогда прежде не ощущал лживости экранных изображений, но, сидя здесь, в бывшей кают-компании, и глядя на прямоугольник экрана на стене, он не мог не чувствовать себя актером или компонентом начинки корабля, частью — неизбежно поддельной — модели реального космоса, висевшей перед ним.

Может, дело было в тишине. Он отчего-то ждал шума. «Ограничивающий фактор» мчался со все возрастающим ускорением через нечто, называемое ультрапространством; скорость корабля приближалась к максимальной такими темпами, что мозги Гурдже отказывались воспринимать цифры на настенном экране. Он даже не знал, что такое ультрапространство. То же самое, что гиперпространство? Об этом последнем он по крайней мере слышал, хотя и не понимал толком, что это такое… Несмотря на всю эту жуткую скорость, на корабле царила почти полная тишина, и Гурдже испытывал расслабляющее, жутковатое чувство, словно древний боевой корабль, простоявший несколько веков на консервации, еще не полностью пробудился и внутри его хищного корпуса все происходило медленно, будто во сне.

Корабль, казалось, тоже не хочет начинать никаких разговоров, что в другой ситуации ничуть не тронуло бы Гурдже, но теперь встревожило. Он вышел из своей каюты и отправился на прогулку по узкому, примерно стометровому коридору, который вел в суженную часть корабля. В пустом коридоре — шириной едва ли больше метра и таком низком, что Гурдже почти касался потолка, — он вроде бы различил слабое гудение, доносившееся отовсюду. Дойдя до конца прохода, он повернул в другой, ведущий вниз под углом градусов в тридцать, но стоило шагнуть туда (и пережить мгновенное головокружение), как коридор, похоже, оказался горизонтальным. Он заканчивался в блистере эффектора, где была установлена одна из больших игровых досок.

Доска простиралась перед Гурдже — буйство геометрических фигур и красок; игровое поле распростерлось на пятистах квадратных метрах, а низкие конические возвышения, будучи трехмерными, еще больше увеличивали общую площадь. Гурдже подошел к краю огромной доски, задаваясь вопросом, не берет ли он на себя слишком многое.

Он оглядел то, что раньше было блистером эффектора. Доска занимала чуть больше половины пола и покоилась на основании из легкого пенометалла, установленном во время переделки. Половина этого объема была внизу, под ногами Гурдже; поперечное сечение корпуса эффектора было круглым, а перекрытие и игровая доска, располагаясь по диаметру, практически упирались в корпус корабля за границами блистера. Арка потолка, отливающего тусклым серовато-красным цветом, отстояла от пола метров на двенадцать.

Гурдже спрыгнул через люк в тускло освещенный отсек под полом из пенометалла. Гулкое пространство здесь было еще более пустым, чем наверху; если не считать нескольких люков и мелких углублений на полусферической поверхности, все вооружение было удалено отсюда бесследно. Гурдже вспомнил Маврин-Скела и подумал о том, как должен себя чувствовать «Фактор сдерживания» с вырванными когтями.

— Жерно Гурдже.

Он повернулся, услышав свое имя, и увидел, что рядом с ним парит каркас кубической формы.

— Да?

— Мы достигли нашей высшей точки агрегации и держим скорость приблизительно восемь с половиной тысяч световых лет в ультрапространстве один плюс.

— Неужели? — Гурдже оглядел полуметровый куб, спрашивая себя, где у того глаза.

— Да, — сказал дистанционный автономник. — У нас должно состояться рандеву с ВСК «Маленький негодник» приблизительно через сто два дня. В настоящий момент мы получаем информацию с «Маленького негодника» — инструкции по игре в азад, и корабль поручил мне сказать, что в скором времени сможет начать игру. Когда вы хотите приступить?

— Только не сейчас. — Гурдже прикоснулся к пульту управления люком, из которого просачивался свет. Автономник парил над ним. — Я сначала хочу попривыкнуть немного. Мне нужно провести кое-какие теоретические исследования, прежде чем я начну играть.

— Отлично. — Автономник поплыл прочь, но затем остановился. — Корабль просит сообщить вам, что его нормальный рабочий режим подразумевает полный внутренний мониторинг, так что в вашем терминале нет нужды. Вас это устраивает или вы предпочтете отключить внутреннюю систему наблюдения и связываться с кораблем через ваш терминал?

— Через терминал, — не раздумывая сказал Гурдже.

— Внутренний мониторинг ограничен режимом чрезвычайной ситуации.

— Спасибо.

— Не за что. — С этими словами автономник двинулся прочь.

Гурдже смотрел, как тот исчез в коридоре, потом снова повернулся к огромной доске и еще раз покачал головой.

За следующие тридцать дней Гурдже не прикоснулся ни к одной фигуре азада — все время он постигал теорию, изучал историю игры в той мере, в какой это способствовало лучшему ее пониманию, запоминал фигуры, их ходы, их ценность, наличие или отсутствие симметрии, потенциальную и фактическую нравственную мощь, их пересекающиеся графики силы в зависимости от времени, их возможности в зависимости от положения на доске. Он размышлял над столами и решетками, определяющими свойства мастей, цифр, уровней и наборов связанных с ними карт, он ломал голову над тем, какое место занимают малые доски в большой игре и как символика элементов на поздних этапах игры согласуется с преобладанием формальной логики на ее начальных стадиях, пытаясь одновременно увязать воедино тактику и стратегию стандартной игры как в режиме один на один, так и в варианте, когда в одной партии участвуют до десяти соперников. И все это — при возможности образовывать союзы, интриговать, вести согласованные действия, заключать соглашения и совершать предательства, допускаемые характером игры.

Гурдже обнаружил, что дни летят незаметно. Он спал два-три часа в сутки, а остальное время проводил перед экраном; иногда он стоял посредине одной из игровых досок, разговаривая с кораблем, рисовал голограммы в воздухе и передвигал фигуры. Он все время секретировал, его кровь была полна выделенных субстанций, мозг купался в генно-инженерной химии, а не знающая устали главная железа (в пять раз больше той, что была у его примитивных предков) вбрасывала или давала команду другим железам вбрасывать в его организм запрограммированный набор химикалий.

Он получил несколько посланий от Хамлиса — тот писал большей частью о слухах, гулявших по плите. Маврин-Скел исчез. Хаффлис подумывал о том, чтобы опять стать женщиной и родить еще одного ребенка; ландшафтники с Узла и Плиты определили дату открытия Тефарне, новейшей плиты на дальней стороне, перед отъездом Гурдже проходившей погодные испытания. Предполагалось открыть ее для людей через два года. Йей будет недовольна, подозревал Хамлис, что с ней не посоветовались, перед тем как сделать это заявление. Хамлис желал Гурдже всех благ, интересовался, как он поживает.

От Йей пришла лишь открытка с живой картинкой. Йей лежала, развалившись в гравигамаке, перед огромным экраном или смотровым отверстием, откуда открывался вид на сине-красный газовый гигант, и сообщала ему, что наслаждается путешествием с Шуро и двумя его друзьями. Гурдже показалось, что она не совсем трезва. Она погрозила ему пальчиком, сказала, что он плохой мальчик — уехал без предупреждения и так надолго, даже не дождался ее возвращения… Потом она словно увидела кого-то за краем экрана и закончила послание, сказав, что выйдет на связь позже.

Гурдже попросил «Фактор сдерживания» подтвердить получение, но сам на послание не ответил. Эти вызовы породили у него легкое чувство одиночества, но он каждый раз возвращался к игровой доске, выкидывая из головы все, кроме игры.

Он разговаривал с кораблем, который оказался более общительным, чем его дистанционный автономник. Как и предупреждал Уортил, корабль был любезен, но не отличался особым умом ни в чем, если не считать азада. Гурдже даже пришло в голову, что старый боевой корабль получает от этой игры больше удовольствия, чем он, Гурдже. Корабль изучил игру во всех тонкостях и, казалось, радовался своей роли учителя, а также самой игре — сложной и красивой системе. Корабль признал, что никогда в гневе не пользовался своими эффекторами и, возможно, находит в азаде то, чего ему не хватало в действительности, — острую схватку.

«Фактор сдерживания» принадлежал к Универсальным Наступательным Кораблям класса «Убийца» и имел номер 50017. Он был последним кораблем этого вида — его соорудили семьсот шестнадцать лет назад, под занавес Идиранской войны, когда конфликт в космосе был практически исчерпан. Теоретически корабль участвовал в активных действиях, но он никогда не подвергался опасности.

Через тридцать дней Гурдже начал передвигать фигуры.

Часть фигур азада представляли собой продукты биотехнологий и были изваяны из генетически измененных клеток, менявшихся, когда их впервые доставали из упаковки и ставили на доску; полурастения, полуживотные, они обозначали свои свойства и ценность цветом, формой и размером. «Фактор» сообщил, что произведенные им фигуры неотличимы от настоящих, но Гурдже счел заявление чересчур оптимистичным.

И только когда Гурдже попытался оценить фигуры, ощутить их, уловить, какими они могут стать (слабее или сильнее, быстрее или медленнее, укоротить или удлинить свою жизнь), он понял, насколько трудна сама игра.

Он просто не мог осмыслить биотехнологические тонкости: эти фигуры напоминали ему куски нарезанной цветной растительности и мертвым грузом ложились в руку. Он тер фигуры, пока на пальцах не появлялась краска, нюхал их, рассматривал, но, оказавшись на доске, они поступали неожиданно — изменялись, становясь боеприпасами, тогда как Гурдже считал их боевыми кораблями; из эквивалентов философских посылок, расположенных в глубине его территории, они превращались в наблюдательные посты, наилучшим образом подходящие для высокогорья или передовой линии.

Прошло четыре дня, Гурдже пребывал в отчаянии и серьезно подумывал о том, чтобы вернуться на Чиарк, признаться во всем Контакту в надежде, что там пожалеют его и либо не выгонят Маврин-Скела, либо заставят его замолчать. Что угодно, только не разгадывать больше эту убийственную, страшно обескураживающую шараду.

«Фактор сдерживания» предложил ему на время забыть о биотехах и сосредоточиться на вспомогательных играх, которые (если Гурдже будет побеждать) предоставят ему некоторую свободу выбора в использовании биотехов на последующих этапах. Гурдже последовал совету, и получилось неплохо, но он по-прежнему был угнетен и подавлен. Иногда он вдруг понимал, что «Фактор» говорит с ним уже несколько минут, а его мысли крутятся вокруг совершенно других сторон игры, и тогда приходилось просить корабль повторить сказанное.

Дни шли за днями, корабль время от времени предлагал Гурдже подвигать биотехи и советовал, какие наркотики выделить перед этим. Он даже рекомендовал Гурдже брать с собой в постель некоторые из самых важных фигур, держать биотехи в руках, обнимать, словно малых детей. Просыпаясь, Гурдже испытывал неловкость и радовался, что его никто не видит по утрам (но тут же спрашивал себя: так ли это на самом деле; может, опыт общения с Маврин-Скелом и сделал его чересчур мнительным, но он теперь понимал — абсолютной уверенности, что за ним не наблюдают, больше не будет никогда. Может, за ним шпионит «Ограничивающий фактор», может, это следит Контакт, оценивает его… но, решил он для себя, его больше не волнует, следят за ним или нет).

Каждый десятый день он устраивал себе выходной, опять же по рекомендации корабля, и тщательно обследовал судно, хотя смотреть особо было не на что. Гурдже привык к гражданским кораблям, которые по начинке и конструкции напоминали обычные жилища с относительно тонкими стенками и довольно большим внутренним пространством, а военный корабль больше напоминал цельную металлическую или каменную болванку. Он был похож на астероид с небольшим числом полостей и проходов, проделанных для обитающих в нем людей. Гурдже бродил или проплывал по коридорам, которые все же имелись на корабле, стоял какое-то время в одном из трех носовых блистеров, разглядывая неподвижное нагромождение оставшихся здесь машин и оборудования.

Главный эффектор в окружении комплекса защитных дезинтеграторов, сканеров, тракеров, прожекторов, перемещателей и вторичных боевых систем казался громадным в тусклом свете и был похож на линзу глазного яблока с металлическими наростами. Массивный агрегат имел около двадцати метров в диаметре, но корабль сказал (как показалось Гурдже, не без гордости), что, когда все было подключено, он, корабль, мог вращать и останавливать всю эту махину так быстро, что человеческий глаз не успевал даже заметить — моргнешь, а все уже поменялось.

Гурдже обследовал пустой ангар в одном из поясных блистеров. Здесь предполагалось разместить модуль Контакта, переоборудуемый сейчас на ВСК, с которым предполагалось рандеву. Этот модуль станет домом для Гурдже, когда он прибудет на Эа. Он видел голограммы интерьера — помещение было достаточно просторным, хотя и не дотягивало до стандартов Икроха.

Он узнавал понемногу и о самой империи, ее истории и политике, философии и религии, ее верованиях и морали, ее смеси подвидов и полов. Империя казалась ему нераспутываемым клубком противоречий: она была одновременно патологически жестокой и мрачно-сентиментальной, пугающе варварской и удивительно сложной, сказочно богатой и бесконечно бедной (но, безусловно, однозначно чарующей).

Как ему и говорили, во всем обескураживающем разнообразии азадианской жизни одно было постоянным: игра азад пронизывала все слои общества, словно единственная неизменная тема, почти заглушённая какофонией шума, и Гурдже начал понимать, что значили слова Уортила: по мнению Контакта, эта игра сплавляет империю в единое целое. Ничто другое, похоже, империю не сплавляло.

Почти ежедневно Гурдже плавал в бассейне. Корпус эффектора был переоборудован под голографический проектор, и корабль поначалу воспроизводил на внутренней поверхности блистера, шириной двадцать пять метров, голубое небо и белые облака. Но это зрелище скоро утомило Гурдже, и он попросил корабль дать тот вид, который окружал бы их при движении по реальному космическому пространству; наведенный эквивалентный вид — так это называл корабль.

Гурдже плавал теперь под нереальной чернотой космоса и жесткими огоньками медленно двигающихся звезд, уходил под слегка подсвеченную поверхность теплой воды, словно нырял под зыбкое перевернутое изображение самого корабля.

Приблизительно на девятнадцатый день он почувствовал, что начинает кое-что понимать в биотехах. Он уже мог вести ограниченную игру против корабля на всех малых досках и на одной из больших, а когда отправлялся спать, то все три часа ему снились люди и собственная жизнь: он возвращался в детство, юность и последующие годы — странная смесь воспоминаний, фантазий и несбывшихся желаний. Он постоянно хотел написать (или записать что-нибудь) для Хамлиса, или Йей, или еще кого-нибудь на Чиарке, кто отправлял ему послания, но время каждый раз казалось неподходящим, а чем больше он откладывал, тем труднее было взяться. Постепенно люди перестали выходить с ним на связь, и Гурдже, хотя и чувствовал себя виноватым, испытал облегчение.

Сто один день спустя после старта с Чиарка, на расстоянии более двух тысяч световых лет от орбиталища, у «Фактора сдерживания» состоялось рандеву с супертранспортником класса «Река» — «Поцелуй меня в зад». Два состыкованных корабля, теперь заключенные в одно эллипсоидное поле, начали ускоряться, чтобы сравняться по скорости с ВСК. На это требовалось несколько часов, и Гурдже отправился спать.

«Фактор» разбудил его часа через полтора и включил экран его каюты.

— Что такое? — сонно спросил Гурдже, забеспокоившись.

Экран, занимавший одну из стен каюты, был голографическим, а потому Гурдже смотрел словно в окно. Когда Гурдже перед сном выключал экран, тот показывал хвостовую часть супертранспортника на фоне звездного поля.

Теперь на нем был виден пейзаж — медленно двигающаяся панорама озер и холмов, ручьев и лесов, и все это снималось сверху.

Над землей медленно, словно ленивое насекомое, летел самолет.

— Я подумал, вам это может понравиться, — сказал корабль.

— Где это? — спросил Гурдже, протирая глаза.

Он не понял. Он полагал, что цель стыковки с супертранспортником — не вынуждать тормозить ВСК, встреча с которым намечалась в ближайшее время; супертранспортник должен был помочь им ускориться и догнать гигантский корабль. А они вместо этого остановились над орбиталищем, или планетой, или еще чем-то, большим по размерам.

— У нас произошло рандеву с ВСК «Маленький негодник», — сообщил корабль.

— Произошло? И где же ВСК? — спросил Гурдже, скидывая ноги с кровати.

— Вы смотрите сверху на его кормовой парк.

Изображение, которое перед этим было, видимо, увеличено, теперь перешло в общий план, и Гурдже понял, что смотрит на огромный корабль, над которым медленно движется «Фактор». Парк имел приблизительно квадратную форму, но Гурдже не мог даже отдаленно сказать, какова длина стороны этого квадрата. В туманной дымке на грандиозной поверхности угадывались огромные каньоны и ребра, переходящие в более низкие уровни. Все это пространство — воздух, земля, вода — сверху было залито светом, и Гурдже понял, что даже не видит тени от «Фактора».

Он задал несколько вопросов, не сводя глаз с экрана.

При высоте всего в четыре километра ВСК класса «Плита» «Маленький негодник» был полных пятьдесят три километра в длину и двадцать два в поперечнике. Кормовой парк занимал площадь в четыреста квадратных километров, а общая длина судна от одного края поля до другого немного превышала девяносто километров. Гигант был в основном судостроительным заводом, а не местом проживания, поэтому на нем обитало всего двести пятьдесят миллионов человек.

За те пятьсот дней, что потребовались «Маленькому негоднику» для перехода от основной галактики к туманностям, Гурдже постепенно освоил азад и даже находил время, чтобы встречаться с людьми. С некоторыми он сошелся довольно близко.

Это были люди Контакта. Половина из них принадлежали к экипажу самого ВСК, однако они управляли не столько судном (любой из трех Разумов корабля мог делать это самостоятельно), сколько человеческим обществом на борту. Кроме того, в их обязанности входили: наблюдение; мониторинг постоянного потока информации о новых открытиях, совершенных удаленными подразделениями и другими ВСК Контакта; изучение систем звезд и систем разумных сообществ, открываемых, исследуемых и (иногда) изменяемых Контактом, и представительство на них от имени Культуры.

Другая половина состояла из экипажей малых кораблей. Некоторые из них находились на отдыхе и переоснащении, для других, как для Гурдже с «Фактором», ВСК служил попутным транспортом, третьи покидали на ходу причал, чтобы исследовать новые скопления звезд между галактикой и туманностями, четвертые ждали окончания строительства своих судов — малых системных кораблей, на которые они однажды пересядут и которые пока существовали лишь как номера в списке запроектированных к постройке единиц.

«Маленький негодник» был тем, что в Контакте называли производственным ВСК. Он действовал как сортировочная станция для людей и материалов — собирал людей, формировал из них экипажи для подразделений и сооружаемых на нем кораблей малой и средней дальности, а также небольших ВСК. Другие типы крупных ВСК предназначались в первую очередь для проживания и если строили суда, то комплектовали их экипажи своими силами.

Гурдже несколько дней провел в парке на поверхности корабля, бродил по нему, летал в крылатом винтовом самолете — модное развлечение на ВСК в то время. Он набрался опыта настолько, что участвовал в гонках, когда тысячи хрупких аэропланов выписывали восьмерки над корпусом корабля — неслись по одному из подлетных коридоров вдоль всего судна, выскакивали с другого конца и потом мчались обратно под кораблем.

«Фактор сдерживания», размещенный в одном из боковых причальных отсеков, подбадривал Гурдже со словами, что наконец-то у него есть долгожданная возможность расслабиться. Гурдже отвергал все предложения поиграть, но принял несколько из многочисленных приглашений на вечеринки, мероприятия и так далее. Несколько дней и ночей он провел за пределами «Фактора», но случалось, что и старый боевой корабль принимал у себя на борту избранных гостей из числа девушек.

Однако большую часть времени Гурдже проводил один внутри корабля, размышляя над таблицами фигур и записями прошлых игр, трогая биотехи руками и переходя от одной огромной доски к другой; взгляд его обшаривал контуры игрового поля и фигур, мысли метались в поисках ходов и возможностей, сильных и слабых мест.

Двадцать дней он посвятил краткосрочному курсу эасского — языка империи. Поначалу он думал пользоваться, как и обычно, марейном, прибегая к услугам переводчика, но затем решил, что между языком и игрой существуют тонкие связи, и только по этой причине стал изучать и язык. Позднее корабль сообщил ему, что это так или иначе было желательно — Культура пыталась скрыть от империи Азад даже особенности своего языка.

Вскоре после его прибытия к Гурдже явился автономник еще меньших размеров, чем Маврин-Скел. Круглый, он состоял из нескольких секций-колец, вращавшихся вокруг неподвижного сердечника. Машина представилась как библиотечный автономник с дипломатической подготовкой по имени Требел Флер-Имсахо Эп-хандра Лорд-жин Эстраль. Гурдже поздоровался и проверил, включен ли его терминал. Как только машина удалилась, Гурдже отправил послание Хамлису-Амалк-нею, приложив запись разговора с маленьким автономником. Чуть позже Хамлис ответил, что это, видимо, недавняя модель библиотечных автономников, как он и говорил. Не старая машина, как они ожидали, а, вероятно, вполне безобидная. Хамлис не слышал, чтобы такие служили для нападения.

Под конец старый автономник рассказал кое-какие сплетни с Геванта. Йей Меристину поговаривает о том, чтобы покинуть Чиарк и устраивать ландшафты в другом месте. У нее появился интерес к явлениям, называемым вулканами, — что Гурдже знает о них? Хаффлис изменяет пол. Профессор Борулал шлет привет, но до ответа от Гурдже — никаких новых посланий. Маврин-Скел, слава богу, все еще отсутствует. Узел был уязвлен тем, что вроде бы потерял из виду эту дрянную машину; технически этот бедолага все еще находился в юрисдикции Разума орбиталища, которому придется отчитываться за него при следующей переписи и инвентаризации.

В течение нескольких дней после первой встречи с Флер-Имсахо Гурдже пытался понять, что насторожило его в этом крохотном автономнике. Флер-Имсахо был до жалости мал (его можно было спрятать в сложенных чашечкой ладонях), но отчего-то Гурдже в его присутствии чувствовал себя не в своей тарелке.

Он сообразил (а вернее, проснулся, уже все зная, утром после ночного кошмара, в котором он был заперт внутри металлической сферы, катающейся по полю какой-то странной и жестокой игры), что Флер-Имсахо с его вращающимися кольцами и белым диском корпуса похож на пластину скрытой фигуры из игры в «одержание».

Гурдже удобно полулежал в кресле под пышными кронами деревьев и смотрел, как внизу катаются на коньках. На нем были только жилет и шорты, но между зрительским балконом и катком находилось теплополе, так что воздух вокруг Гурдже подогревался. Он то смотрел на экран, заучивая вероятностные уравнения, то поглядывал на каток, где несколько его знакомых носились по фигурным, пастельного цвета поверхностям.

— Добрый день, Жерно Гурдже, — сказал Флер-Имсахо своим тоненьким писклявым голоском, осторожно усаживаясь на мягкий подлокотник кресла.

Его поле, как и обычно, было желто-зеленым: мягкая доброжелательность.

— Привет, — сказал Гурдже, скользнув взглядом по автономнику. — Чем занимались?

Он прикоснулся к экрану терминала, чтобы разобраться с еще одним рядом таблиц и уравнений.

— Вообще-то я изучал виды птиц, обитающих внутри судна. Птицы представляются мне ужасно интересными. А вам?

— Ммм, — неопределенно промычал Гурдже, глядя, как сменяются ряды таблиц. — Я вот никак не могу понять. Когда вы отправляетесь на прогулку в парк верхней стороны, то, как и следует ожидать, находите помет, а вот здесь, внутри, чистота безукоризненная. На ВСК что, есть автономники, которые подбирают за птицами? Я знаю, что я мог спросить об этом, но мне хотелось сообразить самому. Должен же быть какой-то ответ.

— Ну, это просто, — ответила маленькая машина. — Берутся деревья и птицы, находящиеся в симбиозе. Птицы гадят только на семенные коробочки определенных деревьев, иначе плод, которым они питаются, не созреет.

Гурдже посмотрел сверху вниз на автономника.

— Ясно, — холодно сказал он. — Хорошо, а то эта проблема уже стала меня утомлять.

Он вернулся к уравнениям и отрегулировал плавающий терминал так, чтобы экран скрыл от него Флер-Имсахо. Автономник некоторое время молчал, поле вокруг него стало алым (извинение) и серебряным («прошу не тревожить»). Потом он улетел.

Флер-Имсахо большую часть времени был занят самим собой, а к Гурдже заглядывал приблизительно раз в день, не задерживаясь на борту «Фактора». Гурдже был рад этому; молодая машина (всего тринадцатилетняя, по ее словам) иногда действовала ему на нервы. Корабль заверил Гурдже, что по прибытии в империю маленький автономник будет помогать ему обходиться без ляпов в общении и сообщать о лингвистических тонкостях. Еще — как корабль сообщил Гурдже позднее — «Фактор» заверил Флер-Имсахо, что Гурдже вовсе его не презирает.

Поступили новые известия из Геванта. Вообще-то Гурдже уже ответил нескольким знакомым или записал для них послания — он мог себе позволить это теперь, когда почувствовал вкус к азаду. Гурдже обменивался посланиями с Хамлисом примерно раз в пятьдесят дней, хотя и обнаружил, что ему почти нечего рассказывать, и потому новости в основном поступали с другого конца. Хаффлис изменила пол целиком и уже забеременела, хотя живот еще не был заметен. Хамлис составлял полную историю какой-то примитивной планеты, на которой некогда побывал. Профессор Борулал взяла академический отпуск на полгода и, отказавшись от терминала, жила уединенно в горном домике на плите Осмолон. Ольц Хап, девушка-вундеркинд, вылезла из своей раковины; она уже читала лекции по играм в университете и стала блестящим завсегдатаем приемов в лучших домах. Она провела несколько дней в Икрохе, желая лучше понять Гурдже, и заявила, что он — лучший игрок Культуры. Хап сделала анализ знаменитой с тех пор партии в стрикен, сыгранной у Хаффлиса, и он был принят на ура — никто не помнил, чтобы чья-нибудь первая работа встретила такой восторженный прием.

Йей сообщала, что сыта по горло Чиарком — с нее хватит, она улетает. Она получила предложения от других сообществ, строящих плиты, и собиралась принять по крайней мере одно, чтобы показать свои способности. Большую часть ее посланий занимали теории искусственных вулканов на плитах. Усиленно жестикулируя, она рассказывала, как можно фокусировать солнечный свет на нижней поверхности плиты, расплавляя породу с другой стороны, или просто использовать теплогенераторы. Она прилагала записи извержений на планетах с объяснениями последствий и соображениями, как все можно улучшить.

Гурдже решил, что оснащенные вулканами плавучие острова — совсем неплохая идея.

— Вы это видели?! — воскликнул как-то раз Флер-Имсахо, быстро приблизившись к кабинету из воздушных струй, где около бассейна обсыхал Гурдже.

За маленькой машиной, прикрепленный к ней тонкой лентой поля, все еще желто-зеленого цвета (но с белыми пятнышками раздражения), парил большой, довольно старомодный и сложный на вид автономник.

Гурдже скосил на него глаза.

— И что это такое?

— Мне придется таскать на себе эту дрянь, — простонал Флер-Имсахо.

Лента поля, связывающая его с тем, другим, мигнула, и корпус старомодной машины раскрылся. Он показался поначалу абсолютно пустым, но когда Гурдже в недоумении пригляделся, то увидел в середине маленькую сетчатую ячейку, как раз по размеру Флер-Имсахо.

— Вот оно что, — сказал Гурдже и с усмешкой отвернулся, чтобы выжать воду из подмышек.

— Предлагая мне эту работу, меня ни о чем таком не предупреждали! — взволнованно сказал Флер-Имсахо, снова захлопывая корпус. — Они говорят, империя, мол, не должна знать, насколько малы мы, автономники! Почему тогда не могли просто взять большого? Зачем всучивать мне это… это…

— Шикарное одеяние? — подсказал Гурдже, проводя рукой по волосам и выходя из воздушного потока.

— Шикарное? — воскликнул библиотечный автономник. — Шикарное?! Хлам — вот что это такое! Тряпье! Еще хуже: я должен жужжать и все время щелкать статическими зарядами, убеждая этих варваров, этих болванов, что мы толком не умеем делать автономников. Жужжать — скажите на милость!

— Может, вам стоит попросить о переводе? — спокойно сказал Гурдже, одеваясь.

— О да, — с горечью ответил Флер-Имсахо, и в его тоне послышалось что-то вроде сарказма, — и после этого получать только дрянную работу за отказ сотрудничать. — Он, как бичом, хлестнул полем по древнему корпусу. — Я привязан к этой груде металла.

— Автономник, — сказал Гурдже, — не могу передать, как я вам сочувствую.

«Фактор сдерживания» выбрался из причального дока. Два подъемника развернули корабль так, чтобы он встал вдоль двадцатикилометрового коридора. Корабль и его небольшие буксиры не спеша миновали коридор и выбрались из корпуса ВСК в его носовой части. Внутри воздушной оболочки, окружающей «Маленького негодника», двигались другие корабли и оборудование — ЭКК и суперподъемники, самолеты и шары с горячим воздухом, вакуумные дирижабли и планеры, люди, плывущие в модулях, автомобилях или подвесной оснастке.

Некоторые наблюдали за движением старого военного корабля. Буксиры-подъемники отошли в сторону.

Корабль направился вверх, минуя один за другим тамбуры, голый корпус, висячие сады и запутанные закоулки открытых жилых секций, где люди ходили, танцевали, или сидели за едой, или просто смотрели на всю эту воздушную суматоху, или занимались спортом, или играли. Некоторые махали рукой. Гурдже видел все это на экране салона и даже узнал кое-кого из людей, пролетающих мимо и прощающихся с ним.

Официально он отправлялся в одиночный круиз — отдохнуть перед Всегалактическими играми. Он уже намекал, что может отказаться от участия в турнире. Некоторые теоретические и новостные журналы проявили немалый интерес к внезапному отъезду Гурдже из Чиарка (и не менее внезапному прекращению публикаций) и дали задание своим корреспондентам на «Маленьком негоднике» взять у него интервью. По договоренности с Контактом Гурдже делал вид, что утомился от игр вообще и путешествие плюс участие в крупном турнире должны возродить его угасающий интерес к игре.

Казалось, что всех это убедило.

Корабль вышел из ВСК, поднялся над облачками и верхним парком под ними, вошел в более разреженный воздух, где соединился с суперподъемником «Перводвигатель» и вместе с ним постепенно вернулся назад, к краю атмосферной оболочки ВСК. Они медленно миновали несколько слоев полей — демпферное, изолирующее, сенсорное, сигнально-рецепторное, энергетически-тяговое, корпусное, наружное сенсорное и, наконец, горизонтное, пока снова не оказались в гиперпространстве. Несколько часов они притормаживали до скорости, которая была по силам двигателям «Фактора». Затем разоруженный военный корабль снова был предоставлен самому себе, и «Перводвигатель» отвалил прочь, направляясь к своему ВСК.

— …Значит, вам настоятельно рекомендуют воздерживаться от секса; азадианам будет трудно всерьез воспринимать мужчину, невзирая на всю вашу необычность, но если вы попытаетесь завязать какие-либо сексуальные отношения, то это наверняка воспримут как страшное оскорбление.

— Есть еще добрые вести, автономник?

— И ничего не говорите о перемене полов. Они знают о наркожелезах, но не о точном их действии. Зато они в курсе главных физических усовершенствований. То есть вы можетесколько угодно рассказывать о бесфурункульной дерматологии и всяких таких пустяках. Но даже элементарная реконфигурация ваших гениталий произведет настоящий фурор, если об этом станет известно.

— Любопытно, — сказал Гурдже.

Он сидел в главном салоне «Фактора сдерживания», а Флер-Имсахо и корабль инструктировали его о том, что можно и чего нельзя в империи. До границы оставалось несколько дней пути.

— Да, они будут завидовать, — сказал маленький автономник своим высоким, чуть скрипучим голосом. — И возможно, испытывать отвращение.

— Но в первую очередь — завидовать, — сказал корабль посредством своего дистанционного автономника и произвел звук, похожий на вздох.

— Согласен, — сказал Флер-Имсахо, — но определенно и отвра…

— Главное, вы должны запомнить, Гурдже, — прервал автономника корабль, — что их общество основано на собственности. Все, что вы видите, к чему прикасаетесь, принадлежит какой-либо личности или организации — оно их собственность, они им владеют. Точно так же, с кем бы вы ни встретились, он будет четко знать свое место в обществе и положение относительно окружающих… Особенно важно помнить, что допускается владение другими людьми, но не в смысле фактического рабства — они гордятся, что покончили с этим, — а в том, что, принадлежа к такому-то полу или классу, вы частично становитесь собственностью другого лица или лиц: вам приходится продавать свой труд или таланты тому, у кого есть средства их купить. Что касается мужчин, то они отдают себя целиком, когда становятся солдатами. Личный состав армии — настоящие рабы, практически без личной свободы, неповиновение грозит им смертью. Женщины продают свои тела, обычно заключая брачный контракт с промежуточными, которые затем оплачивают их сексуальные услуги…

— Ах, корабль, прекратите! — рассмеялся Гурдже.

Он проводил собственные изыскания о нравах империи, сам читал исторические труды и просматривал объяснительные видеозаписи. Взгляд корабля на традиции и институты империи был необъективным, несправедливым и ужасно культурианским.

Флер-Имсахо и дистанционный автономник демонстративно смерили друг друга взглядом, потом маленький библиотекарь, уступая, засветился серо-желтым светом и произнес своим высоким голосом:

— Ну что ж, вернемся к началу…

«Фактор сдерживания» лежал в космическом пространстве над Эа, прекрасной бело-голубой планетой, которую Гурдже впервые увидел почти два года назад в экранной комнате Икроха. По обеим сторонам корабля расположились имперские линейные крейсеры, каждый был раза в два длиннее судна Культуры.

Два военных корабля встретили их у границ звездного скопления, в котором находилась система Эа, и «Фактор», уже сбросивший тягу, нормальную для гиперпространства (это понятие тоже следовало держать в тайне от империи), двигался некоторое время по инерции, а потом остановился вовсе. Восемь его эффекторных блистеров были прозрачными, сквозь них виднелись три игровые доски, модульный ангар и бассейн в узкой части, а также пространства в трех удлиненных носовых помещениях, откуда во время пребывания на «Маленьком негоднике» убрали оружие. Тем не менее азадианцы прислали к кораблю небольшой аппарат с тремя офицерами. Двое остались с Гурдже, третий же по очереди проверил все блистеры, а потом прошелся по всему кораблю.

Эти или другие офицеры оставались на борту в течение пяти дней, пока они добирались до самой Эа. Азадианцы выглядели так, как представлял Гурдже, — выбритые, с плоскими широкими лицами и почти белой кожей. Ростом они были меньше Гурдже — он заметил это, когда офицеры стояли перед ним, — но благодаря военной форме казались гораздо крупнее. До этого Гурдже никогда не видел формы и потому, столкнувшись с ней, испытал странное головокружение, будто от нереальности происходящего, а также необычную смесь страха и почтения.

Учитывая приобретенные им познания, Гурдже не был удивлен отношением азадианцев к себе. Казалось, те пытаются не замечать инопланетянина; обращались они к нему редко, а если и обращались, то никогда не смотрели в глаза. Он в жизни не встречал такого пренебрежения.

Что, похоже, интересовало офицеров, так это корабль, а не Флер-Имсахо (тот старался не попадаться им на глаза) и не дистанционный автономник корабля. Флер-Имсахо лишь за несколько минут до появления офицеров на борту с крайней неохотой и долгими причитаниями забрался в свою оболочку-обманку. Он тихо кипел в течение нескольких минут, пока Гурдже рассказывал ему, насколько привлекателен для истинных знатоков этот старинный корпус без ауры. Как только на борту появились офицеры, Флер-Имсахо скрылся.

Гурдже был сыт по горло его помощью в сложных лингвистических вопросах и хитростях этикета.

Ничем не лучше был и дистанционный автономник корабля. Эта машина следовала за Гурдже, не произнося ни слова, и время от времени демонстративно натыкалась на стоящие там и здесь предметы. Дважды Гурдже поворачивался и чуть не падал на медлительный неуклюжий куб: возникало искушение пнуть его.

Гурдже пришлось самому попытаться объяснить, что на корабле, насколько ему известно, нет ни мостика, ни кабины экипажа, ни командного пульта, но азадианские офицеры, похоже, не очень-то поверили.

Когда они оказались над Эа, офицеры вышли на связь со своими крейсерами, — они говорили слишком быстро, и Гурдже не понял ни слова. Потом вмешался «Фактор», тоже начал что-то говорить, и возникла оживленная дискуссия. Гурдже оглянулся в поисках Флер-Имсахо, чтобы тот перевел для него этот разговор, но тот снова исчез. Несколько минут он с растущим раздражением прислушивался к неразборчивому обмену, потом решил — пусть разговаривают и повернулся, чтобы сесть. Тут он наткнулся на дистанционного автономника, который парил над полом у него за спиной, и Гурдже не столько сел, сколько свалился на диван. Офицеры посмотрели на него, и он почувствовал, как краснеет. Автономник неторопливо отплыл в сторону, прежде чем Гурдже успел нацелиться в него ногой.

Хватит с меня Флер-Имсахо, подумал он, хватит предположительно безукоризненного планирования и колоссальной хитрости Контакта. Их юный представитель даже не обеспокоился тем, чтобы появиться и сделать надлежащим образом свою работу — занят был, нянчил свое идиотское самолюбие.

Гурдже знал уже достаточно об империи, чтобы понять — она бы такого не допустила; ее люди знали, что такое долг и приказ, и к своим обязанностям относились серьезно, а если нет — то платили за это.

Они делали то, что им говорили, у них была дисциплина.

Наконец три офицера, наговорившись между собой и затем опять со своим кораблем, отправились проверить модульный ангар. Когда они ушли, Гурдже с помощью своего терминала спросил у корабля, о чем тут был спор.

— Они хотели привести сюда еще людей и оборудование, — сказал ему «Фактор сдерживания». — Я сказал, что это невозможно. Беспокоиться им не о чем. Вам лучше собрать свои вещи и идти в модульный ангар — через час я покину имперское пространство.

Гурдже повернул голову к своей каюте.

— Надеюсь, ничего страшного не случится, — сказал Гурдже, — если вы забудете сказать Флер-Имсахо, что отправляетесь в путь, и мне придется спускаться на Эа в одиночестве. — Это была не только шутка.

— Это было бы немыслимо, — сказал корабль.

Гурдже встретил дистанционного автономника в коридоре — тот медленно вращался в воздухе и неритмично покачивался вверх-вниз.

— Неужели это действительно необходимо? — спросил Гурдже.

— Я делаю то, что мне приказали, — язвительно отозвался автономник.

— Не перестарайтесь, — пробормотал Гурдже и пошел собирать вещи.

Из пальто, которое он в последний раз надевал в Икрохе, выпал маленький пакетик и ударился о пол каюты. Гурдже подобрал его, развязал ленточку, недоумевая, что же это такое. Скорей всего, сувенир от какой-то из знакомых дам с «Маленького негодника».

Оказалось, что это тонкий браслет, модель очень широкого, полностью завершенного орбиталища, половина внутренней поверхности которого была освещена, а другая половина пряталась в тени. Поднеся браслет к глазам, Гурдже увидел крохотные, еле заметные светлые точки на ночной половине; дневная показывала яркое синее море и куски суши под миниатюрной системой облаков. Вся внутренняя сцена светилась собственным светом — в узенькой полоске был какой-то источник питания.

Гурдже надел браслет себе на руку, и тот засверкал на его кисти. Странно, кто с ВСК мог сделать ему такой подарок?

Потом он заметил в свертке записку, вытащил ее и прочел: «Просто чтобы напомнить вам, когда вы окажетесь на той планете. Хамлис».

Гурдже нахмурился, увидев это имя, затем (поначалу отстраненно, с досадным чувством стыда) вспомнил вечер перед своей отправкой с Геванта двумя годами ранее.

Конечно.

Подарок от Хамлиса. Гурдже совсем забыл о нем.

-

— Что это? — спросил Гурдже.

Он сидел в передней секции конвертированного модуля — того, что «Фактор сдерживания» взял на ВСК. Попрощавшись со старым военным кораблем (который должен был ожидать за границами империи), Гурдже и Флер-Имсахо взошли на борт маленького суденышка. Ангарный блистер повернулся, и модуль в сопровождении двух фрегатов начал спускаться в сторону планеты, а «Фактор» с нарочитой медлительностью развернулся и, эскортируемый двумя крейсерами, стал выходить из гравитационного колодца.

— Что — «что»? — переспросил парящий рядом с Гурдже Флер-Имсахо — его маскарадный корпус был сброшен и лежал на полу.

— Вот это, — сказал Гурдже, кивнув на экран, который показывал вид снизу.

Модуль летел над землей к Гроазначеку, столице Эа; в империи не любили, когда суда входили в атмосферу вертикально над городами, поэтому пришлось войти со стороны океана.

— Ах, это. Тюрьма-лабиринт.

— Тюрьма? — переспросил Гурдже.

На экране появились окраины распростершейся внизу столицы, и теперь под ними проплывал комплекс стен и удлиненных, геометрически искривленных зданий.

— Да. Идея вот в чем: люди, нарушившие закон, отправляются в лабиринт, а внутри его помещаются соответственно характеру преступления. Это не только лабиринт в физическом смысле, но еще и нравственный, поведенческий лабиринт. Внешние его очертания, кстати, никак не связаны с внутренней планировкой — снаружи одна только видимость. Заключенный должен дать правильные ответы, действовать надлежащим образом, иначе он никогда не выберется оттуда и даже рискует быть упрятанным еще глубже. Теоретически идеальный заключенный может выйти на свободу через несколько дней, а неисправимый преступник останется там навсегда. Чтобы исключить переполнение, установлен предельный срок пребывания, и если за это время заключенный не выберется на свободу, то его переводят в исправительную колонию пожизненно.

Пока автономник говорил, тюрьма внизу исчезла из виду, экран заполнился городом, паутиной улиц, домами и куполами — тоже своего рода лабиринт.

— Довольно разумно, — заметил Гурдже. — И что, эта система действует?

— Именно это они и стараются нам внушить. На самом деле тюрьма используется как предлог, чтобы не вводить нормальную судебную систему. К тому же богатые могут выйти на свободу за взятку. Так что в отношении правящего класса эта система действует.

Модуль и два фрегата совершили посадку в огромном порту на берегу широкой илистой реки со множеством мостов. Порт располагался чуть поодаль от центра, но тем не менее был окружен зданиями средней высоты и низкими геодезическими куполами. Гурдже вышел из модуля с Флер-Имсахо, — тот в своей древней оболочке громко жужжал и трещал статическими зарядами. Они спустились на громадную площадь, покрытую синтетической травой, ковер которой был развернут до самого модуля. На траве стояли сорок-пятьдесят азадианцев в разных военных мундирах и гражданских одеяниях. Гурдже изо всех сил напрягал мозги, пытаясь распознать различные полы: он решил, что большинство принадлежит к промежуточному полу, или верховникам, и лишь несколько — к мужскому или женскому. За ними стояло несколько рядов одинаково одетых мужчин с оружием. Позади вооруженных — еще одна группа азадианцев, которые играли довольно пронзительную и быструю музыку.

— Те, кто с оружием, это почетный караул, — сказал Флер-Имсахо из своего фальшивого корпуса. — Не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь, — ответил Гурдже.

Он знал — это в традициях империи. Официально в число встречающих входят чиновники, секретные агенты, представители организаторов игр, соответствующие жены и наложницы, а также сотрудники новостных агентств. Один из верховников подошел к нему.

— Обращаясь к этому, на эаском следует добавлять «господин», — прошептал Флер-Имсахо.

— Что? — переспросил Гурдже, который едва различал голос машины за ее жужжанием.

Флер-Имсахо гудел и трещал достаточно громко, чтобы его слышали все, кроме оркестрантов, а от генерируемого им статического электричества волосы у Гурдже скособочились в одну сторону.

— Я говорю, что на эаском к нему нужно обращаться «господин», — прошипел Флер-Имсахо, перекрывая собственный гул. — Не прикасайтесь к нему, но когда он протянет руку, вы должны протянуть две и произнести то, что нужно. Помните: не прикасаться к нему.

Верховник остановился прямо перед Гурдже, протянул одну руку и сказал:

— Добро пожаловать в Гроазначек, Эа, империя Азад, Мюра Гурджи.

Гурдже сдержал гримасу, протянул обе руки (показывая, что в них нет оружия, как то объясняли древние книги) и ответил на эаском, тщательно выговаривая слова:

— Для меня большая честь ступить на священную землю Эа.

(«Отличное начало», — пробормотал автономник.)

Остальная часть встречи прошла как в тумане. Голова у Гурдже кружилась, он потел в лучах яркого двойного солнца, находясь под открытым небом (он знал, что должен обойти почетный караул, хотя ему так и не объяснили, что при этом нужно искать), а затем внутри незнакомые запахи порта еще сильнее заставили почувствовать, что он оказался совершенно в чужом месте. Его представили множеству людей, большинство опять были верховниками. Им явно льстило то, что с ними разговаривают на вполне сносном эаском. Флер-Имсахо сообщал, что надо делать и говорить, и Гурдже слышал себя, произносящего нужные слова, чувствовал, что делает правильные жесты, но общее впечатление было таково: беспорядочные движения; шумные, не желающие слушать люди, и притом довольно резко пахнущие. Впрочем, Гурдже не сомневался, что местные думают то же самое о нем. А еще у него возникло странное впечатление, что под масками своих лиц они смеются над ним.

Если отрешиться от очевидных физических различий, то все азадианцы казались довольно плотными, крепко сбитыми и решительными в сравнении с людьми Культуры; более энергичными и даже (если уж быть критичным) нервными. По крайней мере, это относилось к верховникам. Мужчин Гурдже почти не видел, но, судя по всему, они хуже соображали, были более мрачными, флегматичными и сильными физически, тогда как женщины представлялись более тихими (вдобавок более сообразительными) и более изящными на вид.

Интересно, каким я кажусь им, думал Гурдже. Он отдавал себе отчет в том, что недоуменно разглядывает странные, ни на что не похожие здания и невероятные интерьеры, а еще людей… но, с другой стороны, он видел, что почти все (в основном опять же верховники) глазеют на него. В двух-трех случаях Флер-Имсахо пришлось повторять свои инструкции дважды, и только после этого Гурдже понимал, что слова предназначены ему. Монотонное гудение автономника и искрение статики в тот день постоянно сопровождали его и, казалось, усугубляли атмосферу безумного, похожего на сновидение неправдоподобия.

В честь Гурдже подали еду и напитки. Жители Культуры и Азада были близки по биологическому строению, а потому целый ряд напитков, включая алкоголь, переваривались и теми и другими. Гурдже выпил все, что ему дали, но пропустил мимо желудка. Они сидели за длинным столом, уставленным едой и напитками, в длинном здании порта, снаружи выглядевшем простовато, но внутри блиставшем показной роскошью. Прислуживали мужчины в форме — Гурдже помнил, что заговаривать с ними нельзя. Он обнаружил, что большинство людей, с которыми он общался, говорили либо слишком быстро, либо мучительно медленно, но все же он, хоть и не без труда, пообщался с двумя-тремя. Многие спрашивали, почему он прибыл один; он попытался было объяснить, что его сопровождает автономник, но после нескольких безуспешных попыток отказался от этой идеи и просто сказал, что любит путешествовать в одиночестве.

Некоторые спрашивали, как он себя чувствует в Азаде. Гурдже отвечал искренно, что понятия не имеет, выразив надежду, что сыграет достаточно хорошо и хозяева не пожалеют о его приглашении. На некоторых это произвело впечатление, но, как показалось Гурдже, всего лишь такое, какое почтительный ребенок производит на взрослых.

Один верховник, сидевший от него по правую руку и одетый в обтягивающую, неудобную на вид форму, вроде той, что носили высадившиеся на «Факторе» три офицера, все время спрашивал его о путешествии и корабле, на котором он прибыл. Гурдже держался согласованной заранее версии. Верховник раз за разом наполнял вином разукрашенный хрустальный кубок — Гурдже был вынужден пить с каждым тостом. Поскольку он пропускал вино мимо желудка, чтобы не опьянеть, ему довольно часто приходилось удаляться в туалет (не только помочиться, но и выпить воды). Он знал, что для азадианцев это довольно щекотливый вопрос, но ему вроде бы каждый раз удавалось найти правильные слова — никто не был шокирован, и Флер-Имсахо, казалось, оставался спокоен.

Наконец верховник по имени Ло Пекил Моненайн Старший, сидевший слева от Гурдже, — офицер связи Бюро инопланетных дел, — спросил у Гурдже, готов ли тот отправиться в отель. Гурдже ответил: он, мол, вообще-то думал, что ему предложат жить в модуле. Пекил заговорил очень быстро и, казалось, был немало удивлен, когда вмешался Флер-Имсахо, говоривший с такой же быстротой. Разговор шел в таком темпе, что Гурдже почти ничего не понял, но автономник наконец сообщил о компромиссе: Гурдже останется в модуле, но модуль поместят на крыше отеля. Для его защиты будут выделены охранники и агенты службы безопасности, и в его распоряжении будет служба снабжения отеля, одна из лучших в своем роде.

Гурдже показалось, что это довольно разумно. Он пригласил Пекила проделать с ним путь до отеля в модуле, и верховник с радостью принял приглашение.

— Прежде чем вы спросите нашего друга, над чем мы пролетаем, — сказал Флер-Имсахо, паря и жужжа у локтя Гурдже, — спешу сообщить, что это называется бидонвиль, и именно здесь город в избытке черпает неквалифицированную рабочую силу.

Гурдже нахмурился, глядя на пополневшего в своем маскарадном одеянии автономника. Ло Пекил стоял рядом с Гурдже на задних сходнях модуля, которые раскрылись, образовав нечто вроде балкона. Они пролетали над городом.

— Я думал, мы не должны говорить на марейне в присутствии азадианцев, — сказал Гурдже машине.

— Мы здесь в полной безопасности. Этот деятель начинен прослушивающими устройствами, но модуль в состоянии их нейтрализовать.

Гурдже показал на бидонвиль.

— Что это? — спросил он Пекила.

— Это место, где нередко кончают свой путь люди, которые сельской жизни предпочли яркие огни города. К несчастью, многие из них — обычные бездельники.

— Их согнали с земли при помощи крайне несправедливой системы налогообложения и непродуманного, навязанного сверху переустройства сельскохозяйственного производственного аппарата, — добавил Флер-Имсахо на марейне.

Гурдже не знал, что означают последние слова автономника — может, «фермы», но все же повернулся к Пекилу и сказал:

— Понятно.

— А что сказала ваша машина? — задал вопрос Пекил.

— Она процитировала… стихотворение. О великом и прекрасном городе.

— Ах так. — Пекил несколько раз утвердительно покачал головой. — Значит, ваш народ любит поэзию?

Помолчав, Гурдже сказал:

— Кто-то любит, кто-то — нет, как и везде.

Пекил с умным видом кивнул.

Ветер, гуляющий над городом, проникал за ограничительное поле вокруг балкона, принося слабый запах гари. Гурдже облокотился на дымку поля, разглядывая огромный город, проплывающий под ними. Пекил, казалось, не испытывал желания приближаться к краю балкона.

— Да, у меня для вас хорошие новости, — сказал Пекил, улыбнувшись (то есть закатав обе губы).

— Какие же?

— Моя служба, — торжественно и медленно сообщил Пекил, — сумела получить для вас разрешение присутствовать на главной серии игр вплоть до самого Эхронедала.

— Это, кажется, то самое место, где проводятся последние несколько игр?

— О да. Это кульминация всего шестигодичного Большого цикла на самой Огненной планете. Уверяю вас, оказаться среди приглашенных — большая честь. Инопланетные игроки редко ее удостаиваются.

— Понимаю. Я весьма польщен. Позвольте выразить вам и вашей службе мою глубочайшую благодарность. Вернувшись домой, я буду всем рассказывать о необыкновенном великодушии азадианцев. Ваше гостеприимство не знает границ. Я вам признателен и чувствую себя вашим должником.

Пекил, казалось, был удовлетворен услышанным. Он кивнул, улыбнулся. Гурдже тоже кивнул, хотя решил не улыбаться в ответ.

— Ну, как?

— Что «ну, как», Жерно Гурдже? — сказал Флер-Имсахо, чьи желто-зеленые поля торчали из крошечного корпуса, словно крылышки экзотического насекомого.

Флер-Имсахо положил церемониальные одеяния на кровать Гурдже. Они находились в модуле, который теперь покоился в саду на крыше гроазначекского Гранд-отеля.

— Как у меня получилось?

— Превосходно. Вы не называли министра «господин», как я вам рекомендовал, вы время от времени изъяснялись расплывчато, но в остальном действовали неплохо. Никаких дипломатических инцидентов, никаких смертельных оскорблений… Я бы сказал, что для первого дня неплохо. Повернитесь, пожалуйста, лицом к отражателю. Я хочу убедиться, что оно сидит на вас нормально.

Гурдже повернулся и вытянул руки, автономник принялся разглаживать одеяние у него на спине. Гурдже посмотрел на себя в поле отражателя:

— Слишком длинное и плохо на мне сидит.

— Вы правы, но на сегодняшний большой бал во дворце вы должны надеть именно это. Ничего страшного. Я могу подрубить снизу. Модуль сообщает мне, что на платье установлены жучки — имейте в виду, когда выйдете из поля модуля.

— Жучки? — Гурдже посмотрел на автономника в отражателе.

— Монитор местоположения и микрофон. Не беспокойтесь — они делают это со всеми. Постойте спокойно. Да, тут, пожалуй, нужно подрубить повыше. Повернитесь.

Гурдже повернулся.

— Вам нравится отдавать мне приказы, верно, машина?

— Не глупите. Так. Попробуйте теперь.

Гурдже надел платье, посмотрел на себя в отражателе.

— А для чего это пятно на плече?

— Здесь должны быть знаки различия, если они у вас есть.

Гурдже потрогал пустое пятно на платье, покрытом всевозможными украшениями.

— А нельзя ли сочинить что-нибудь? А то как-то пустовато.

— Пожалуй, можно, — сказал Флер-Имсахо, одергивая платье, чтобы лучше сидело. — Но сегодня вечером с этим лучше быть поосторожнее. Наши друзья азадианцы неизменно приходят в замешательство из-за того, что у нас нет ни флага, ни символа, и представитель Культуры в Азаде — вы познакомитесь с ним сегодня, если только он не забудет прийти, — решил, что хорошо бы Культуре обзавестись собственным гимном, который местные оркестры будут играть в честь приезда наших. Так вот, он насвистел им первое, что пришло в голову, и последние восемь лет на приемах и церемониях исполняют эту мелодию.

— Мне кажется, тот оркестр один раз сыграл что-то знакомое.

Автономник приподнял руки Гурдже и сделал еще кое-какие подгонки.

— Да, но первое, что пришло в голову этому парню, была песня «Вылижи меня». Вы знаете слова?

— Вот оно что, — усмехнулся Гурдже. — Вот, значит, какая песня. Да, тут могут возникнуть заминки.

— В самую точку. Если они узнают правду, то, возможно, объявят нам войну. Типичная для Контакта неразбериха.

Гурдже рассмеялся.

— А я-то прежде думал, что Контакт — очень эффективная организация. — Он покачал головой.

— Хорошо, хоть что-то получается, — пробормотал автономник.

— Ну, вы скрывали информацию обо всей этой империи семьдесят лет — это у вас тоже получилось.

— Скорее везение, чем профессионализм. — Флер-Имсахо выплыл из-за спины Гурдже и теперь парил перед ним, проверяя, как сидит платье. — Вы что, и вправду хотите знаки различия? Можно что-нибудь придумать, если уж вам так хочется.

— Не стоит.

— Хорошо. Мы назовем ваше полное имя для объявления о прибытии — звучит весьма впечатляюще. Они никак не могут понять, что у нас нет званий, так что, возможно, «Морат» будет использоваться как титул. — Маленький автономник спустился вниз, чтобы закрепить оторвавшуюся золотую нить у рубчика. — В конце концов, это к лучшему. Они не знают Культуру, потому что не могут объяснить ее в своих иерархических терминах. Они не воспринимают нас всерьез.

— Какой сюрприз.

— Гмм. У меня такое чувство, что это все часть плана. Даже этот недоделанный представитель — прошу прощения, посол, — тоже часть плана. Да и вы тоже, я думаю.

— Думаете?

— Они же разрекламировали вас, Гурдже. — Автономник поднялся к его голове и теперь слегка приглаживал волосы, а Гурдже отталкивал назойливое поле от своего лба. — Контакт сообщил империи, что вы — игрок высшего класса. Они сказали, что вы можете играть на уровне полковника/епископа/младшего министра.

— Что? — в ужасе воскликнул Гурдже.

— А возьмите меня — я узнал об этом всего час назад из новостных лент. Они вас используют. Они хотят, чтобы империя была счастлива, и намереваются добиться этого с вашей помощью. Сначала на империю нагоняют страху, сообщая, что вы сможете победить лучших ее игроков, потом, когда — это самое вероятное — вас вышибут в первом туре, они тем самым убедят империю, что Культура — пшик, ничего не стоит, мы все делаем не так, нас легко унизить.

Гурдже спокойно посмотрел на Флер-Имсахо, сощурив глаза.

— Значит, вы считаете, в первом туре, да?

— Ой, я прошу прощения. — Маленький автономник чуть отодвинулся от Гурдже. — Вы оскорблены? Я просто высказал предположение… понимаете, я видел, как вы играете… то есть я хочу сказать… — Голос машины замер.

Гурдже снял тяжелое платье и бросил на пол.

— Я, пожалуй, приму душ, — сказал он.

Машина помедлила, потом подняла платье и быстро покинула каюту. Гурдже сел на кровать и потер бороду.

Вообще-то машина ничуть не оскорбила его. У него были свои секреты. Он был уверен, что может сыграть гораздо сильнее, чем предполагал Контакт. Он знал, что последние сто дней на «Факторе» вовсе не лез вон из кожи. Да, он пытался не проигрывать и не делать очевидных ошибок, но и не раскрывал всех своих возможностей, держа их про запас для будущих игр.

Он сам не понимал до конца, зачем так скрытничал, но ему почему-то казалось важным не посвящать Контакт во все подробности, утаивать кое-что. Это была его небольшая победа над ними, маленькая игра, ход на малой доске, удар по первоэлементам и богам.

Большой дворец в Гроазначеке расположился у широкой и мрачной реки, которая и дала городу имя. В тот вечер устраивался большой бал для самых важных персон, которые будут играть в азад следующие полгода.

Их привезли в наземном автомобиле по широкому, усаженному деревьями бульвару, освещенному прожекторами на высоких столбах. Гурдже сел на заднее сиденье рядом с Пекилом, — тот уже сидел в машине, когда ее подали к отелю. Водителем был азадианец-мужчина в форме — судя по всему, машину контролировал только он. Гурдже попытался не думать о возможных авариях. Флер-Имсахо в своем камуфляже расположился на полу и тихонько жужжал, притягивая к себе тонкие волокна из пушистой напольной обивки.

Дворец был не так громаден, как предполагал Гурдже, хотя и не без достоинств. Он был пышно декорирован и ярко освещен, на каждом из многочисленных шпилей и куполов красовались знамена. Длинные, богато украшенные, они величественно колебались на ветру — неторопливые переливающиеся геральдические волны на фоне оранжево-черного неба.

Во дворе под навесом, где остановилась машина, громоздились золоченые помосты, на которых горели двенадцать тысяч свечей разных размеров и цветов — по одной на каждого участника игр. На самом балу присутствовало около тысячи человек, из них половина — игроки, а прочие — главным образом советники игроков, официальные лица, священники, офицеры и чиновники, которые были вполне довольны своим нынешним положением (и заработали должностную безопасность, а значит, стали несменяемыми, как бы ни сыграли их подчиненные) и не собирались соревноваться.

Остальные приглашенные были наставниками и администраторами азад-колледжей (учебных заведений, где обучали игре) — эти тоже освобождались от участия в играх.

Ночь была, на вкус Гурдже, слишком теплой — в застоявшемся душном жарком воздухе царили запахи города. Платье казалось ему тяжелым, на удивление неудобным, и он спрашивал себя, когда можно будет, не нарушая этикета, оставить бал. Они вошли во дворец через огромные двери, по бокам которых располагались массивные открытые ворота из полированного, украшенного драгоценными камнями металла. Вестибюли и залы сверкали роскошными украшениями, стоящими на столах, свисающими со стен и потолков.

Люди были такими же неправдоподобными, как и обстановка. Женщины, которых здесь вроде было немало, поражали драгоценностями и экстравагантными платьями. Гурдже по колоколообразной форме платьев догадался, что женщины, видимо, не только высоки, но и толсты. Проходя мимо, они издавали шуршание и распространяли сильные, тяжелые, прилипчивые ароматы духов. Многие из тех, мимо кого проходил Гурдже, мерили его взглядом, или внимательно изучали, или даже останавливались и впивались глазами в него и в парящего, гудящего, искрящегося Флер-Имсахо.

Через каждые несколько метров вдоль стен и по сторонам дверей стояли, замерев, мужчины в цветастой форме, чуть разведя обтянутые штанинами ноги и сцепив за прямой, как кол, спиной руки в перчатках. Взгляд их был неподвижно устремлен в высокий разрисованный потолок.

— Зачем они там стоят? — прошептал Гурдже, обращаясь к автономнику на эаском и понизив голос так, чтобы не услышал Пекил.

— Демонстрация, — ответила машина. Гурдже задумался.

— Демонстрация?

— Да, демонстрация того, что император богат и достаточно важен, чтобы расставить повсюду сотни бездельников-лакеев.

— А разве и без этого все не знают о богатстве и важности императора?

Автономник помолчал несколько мгновений, потом вздохнул.

— Вы так до сих пор и не поняли психологию богатства и власти, Жерно Гурдже?

Гурдже пошел дальше, улыбаясь той стороной своего лица, которая была не видна Флер-Имсахо.

Верховники, встреченные по пути, были одеты в такие же тяжелые платья, что и Гурдже, — пышные, но без нарочитости. Но больше всего Гурдже поразило то, что все это место и все в нем присутствующие, казалось, принадлежали к другой эпохе. Обстановка дворца, одежды людей вполне могли быть сделаны по меньшей мере тысячу лет назад. Изучая это общество, Гурдже просматривал записи старинных имперских обрядов и тогда решил, что неплохо разобрался в древних одеяниях и формах. Теперь ему казалось странным, что, невзирая на очевидный, хотя и ограниченный, технический прогресс империи, внешняя сторона оставалась неизменной. Древние традиции, моды и архитектурные формы оставались и в Культуре, но люди пользовались ими по своему выбору, скорее даже изредка: это был один из множества стилей, и за него не держались слепо и упрямо, отказываясь от всего остального.

— Подождите здесь — о вашем прибытии сообщат, — сказал автономник, ухватившись за рукав Гурдже.

Тот остановился рядом с улыбающимся Ло Пекилом у двери, ведущей к широкой лестнице, за которой находился главный бальный зал. Пекил вручил карточку одетому в форму верховнику на последней ступени, и усиленный голос того громко зазвучал в огромном помещении.

— Достопочтенный Ло Пекил Моненайн, БИД, Уровень Два Главный, Медаль империи, Орден за заслуги с вручением орденской планки… а с ним Чарк Гавант-ша Джерноу Морат Гурджи дам Хазезе.

Они спустились по великолепной лестнице. Сцена внизу была на порядок более яркой и впечатляющей, чем любое из мероприятий, на каких довелось бывать Гурдже. В Культуре представления такого масштаба просто не устраивались. Бальный зал был похож на огромный сверкающий бассейн, в который бросили тысячи великолепных цветков и перемешали.

— Этот глашатай просто искалечил мое имя, — сказал Гурдже автономнику, бросив взгляд на Пекила. — А почему у нашего друга такой несчастный вид?

— Я думаю, потому что в его имени пропало словечко «старший».

— А это так уж важно?

— Гурдже, в этом обществе важно все, — ответил автономник и, помолчав, мрачно добавил: — Вас обоих, по крайней мере, хоть объявили.

— Эй, привет! — услышали они громкий голос, спустившись на нижнюю ступеньку лестницы.

Высокий человек, по виду мужчина, в яркой, свободно ниспадающей одежде протиснулся к Гурдже между двумя азадианцами. У него была бородка, коротко стриженные каштановые волосы, живые пронзительные зеленые глаза, и, глядя на него, можно было предположить, что он — выходец из Культуры. Он протянул руку с длинными, в кольцах, пальцами, ухватил пятерню Гурдже и пожал.

— Шохобохаум За. Рад познакомиться. Мне ваше имя было известно до того, как этот недоумок наверху исковеркал его. Вы — Гурдже, верно? А, Пекил, и вы здесь? — Он сунул бокал в руку Пекила. — Прошу, вы ведь пьете эту мерзость, да? Здравствуйте, автономник. Слушайте, Гурдже, — он положил руку ему на плечо, — хотите настоящей выпивки?

— Джерноу Морат Гурджи, позвольте представить вам… — начал было Пекил со смущенным видом, но Шохобохаум За уже вел Гурдже прочь, проталкиваясь сквозь толпу гостей у подножия лестницы.

— Как, кстати, дела, Пекил? — прокричал он через плечо ошеломленному верховнику. — Все в порядке? Да? Отлично. Ну, поговорим позднее. Хочу угостить выпивкой такого же, как я, изгнанника!

Побледневший Пекил неуверенно помахал ему в ответ. Флер-Имсахо, поколебавшись, остался с азадианцем.

Шохобохаум За повернулся к Гурдже, снял руку с его плеча и, немного понизив голос, произнес:

— От этого Пекила мухи дохнут. Надеюсь, вы не возражаете, что я вас увел.

— Пожалуй, я справлюсь с угрызениями совести. — Гурдже оглянул собрата по Культуре с ног до головы. — Насколько я понимаю, вы — посол?

— Именно. — За рыгнул. — Сюда, — кивнул он, ведя Гурдже сквозь толпу. — Я тут среди всякой выпивки нашел бутылки с грифом и хочу приложиться к одной-двум, прежде чем до них доберутся император и его дружки.

Они прошли мимо низкой сцены, на которой расположился грохочущий оркестр.

— Сумасшедшее место, правда? — прокричал За, обращаясь к Гурдже.

Они направились в заднюю часть зала. Гурдже недоумевал, что именно хочет сказать За.

— Ну, вот мы и пришли.

За остановился перед длинным рядом столов. За ними стояли азадианцы-мужчины в ливреях, подавая гостям еду и напитки. Сверху, на громадной изогнутой стене, висел гобелен, украшенный алмазами и золотой нитью: он изображал древнее космическое сражение.

За присвистнул и, нагнувшись над столом, шепнул что-то подошедшему к нему высокому суровому азадианцу; Гурдже увидел, как посол сунул лакею клочок бумаги. Потом За ухватил Гурдже за запястье и повел его от столов к большому закругленному дивану, стоящему у основания мраморной колонны. Колонна с желобками была отделана золотом и серебром.

— Сейчас вы попробуете, что это такое, — сказал За, наклонившись к Гурдже и подмигнув ему.

Кожа у него была чуть светлее, чем у Гурдже, но гораздо темнее, чем у среднего азадианца. Судить о возрасте людей Культуры было бесконечно трудно, но Гурдже решил, что За на десяток лет моложе его.

— Вы пьете? — спросил За, словно неожиданно встревожившись.

— Я пропускаю алкоголь мимо желудка.

За выразительно покачал головой.

— Не делайте этого с грифом. — Он похлопал Гурдже по руке. — Это будет настоящей трагедией. Такое следует признать предательством с отягчающими обстоятельствами. Лучше вместо этого секретировать Состояние кристальной фуги. Великолепная комбинация — у вас от нее нейроны разбегутся. Гриф — это черт знает что. Его, понимаете ли, поставляют с Эхронедала. Поставляется на игры, готовится только во время сезона Кислорода. Мы получаем гриф, которому не меньше двух Больших лет. Стоит целое состояние. Это такая отмычка для дамских ножек — получше косметического лазера. Ну да ладно. — За сел, сцепил ладони и серьезно поглядел на Гурдже. — Так что вы думаете об империи? Она замечательная, правда? То есть я хочу сказать, порочная, но сексуальная. — За вскочил со своего места — к ним приближался слуга-мужчина с подносом, на котором стояли два небольших закрытых кувшина. — Наконец!

Он взял поднос с кувшинами в обмен на еще один клочок бумаги. Открыв оба кувшина, За протянул один Гурдже, а свой поднес к губам, зажмурился и глубоко вдохнул. Потом пробормотал вполголоса что-то вроде заклинания и наконец выпил содержимое, не размыкая век.

Когда он открыл глаза, Гурдже сидел, опершись локтем о колено и положив на руку подбородок, и вопросительно смотрел на него.

— Вы уже таким и были, когда вас пригласили на эту работу? — спросил он. — Или это влияние империи?

За рассмеялся низким смехом, уставя глаза в расписной потолок. Роспись изображала сражение древних кораблей тысячелетней давности.

— И то и другое, — сказал За, продолжая посмеиваться. Он кивнул на кувшин Гурдже, на его лице появилось веселое, но (как показалось Гурдже) более осмысленное выражение. Гурдже подумал, что ему на несколько десятков лет больше, чем казалось поначалу.

— Вы будете пить? Чтобы угостить вас, я потратил столько, сколько неквалифицированный рабочий зарабатывает за год.

Гурдже заглянул в живые зеленые глаза, потом поднес кувшин к губам.

— За неквалифицированных рабочих, мистер За, — сказал он и выпил.

За снова громогласно рассмеялся, закинув голову.

— Я думаю, мы с вами сойдемся, игрок Гурдже.

Гриф оказался сладковатым, ароматизированным, изысканным, с запахом дымка. За осушил свой кувшин, поднеся тонкий носик к открытому рту, чтобы насладиться вкусом последних капель, затем посмотрел на Гурдже и чмокнул губами.

— Проходит, как жидкий шелк. — Он поставил кувшин на пол. — Значит, вы собираетесь участвовать в игре, Жерно Гурдже?

— Я здесь именно для этого. — Гурдже отхлебнул еще пьянящей жидкости.

— Позвольте мне дать вам совет. — За прикоснулся к его руке. — Не заключайте пари ни на что. И наблюдайте за женщинами… или за мужчинами, или за теми и другими и вообще за всем, с чем соприкасаетесь. Будьте осторожны, иначе попадете в очень неприятные переделки. Даже если вы не желаете секса, вы можете скоро обнаружить, что некоторые из них, особенно женщины, страшно хотят выяснить, что у вас между ног. И они к таким делам относятся на удивление серьезно. Если вас интересуют телесные игры — сообщите мне, у меня есть контакты, я смогу все устроить — чудненько и без всякого шума. Полная тайна и крайняя осторожность гарантируются — спросите кого угодно. — За рассмеялся, потом снова коснулся руки Гурдже и посмотрел на него без тени улыбки. — Я серьезно. Могу для вас это устроить.

— Буду иметь в виду. — Гурдже отхлебнул еще. — Спасибо за предупреждение.

— Не стоит благодарности. Я был рад. Я здесь уже восемь… девять лет. Моя предшественница продержалась всего двадцать дней. Ее выставили за то, что она попыталась приударить за женой министра. — За покачал головой и фыркнул. — То есть я хочу сказать, стильный поступок, но, черт побери, — министр! Свихнувшаяся сучка — ей повезло, что ее только выкинули. Будь она одной из них, ей набили бы все дыры кислотным лишайником, а уж потом бросили в тюрьму. У меня в паху зудит, стоит об этом подумать.

Гурдже не успел ответить, а За — продолжить, так как с вершины роскошной лестницы раздался жуткий, невыносимый звук, словно одновременно разбились тысячи бутылок. Он пронесся по всему бальному залу.

— Черт, император. — За встал и кивнул на кувшин Гурдже. — Допивайте, дружище!

Гурдже медленно поднялся и втиснул кувшин в руку За.

— Допейте сами. Кажется, вам этот напиток нравится больше.

Тот закупорил кувшин и сунул себе под платье.

На вершине лестницы бурлила жизнь. Люди в зале тоже заволновались и образовали что-то вроде человеческого коридора — от нижних ступенек до большого сверкающего сиденья на невысоком возвышении, укрытом золотой материей.

— Лучше вернитесь на свое место, — сказал За.

Он снова попытался ухватить Гурдже за запястье, но тот неожиданно поднял руку — разгладить бородку, и За промахнулся.

Гурдже приглашающе кивнул:

— После вас.

За моргнул и зашагал вперед. Они оказались позади группы людей, стоящих перед троном.

— Вот ваш дружок, Пекил, — сообщил За верховнику, у которого был взволнованный вид.

Гурдже встал рядом с Пекилом, слыша, как Флер-Имсахо гудит у него за спиной, на уровне поясницы.

— Мистер Гурдже, мы уже начали за вас волноваться, — прошептал Пекил, нервно поглядывая на лестницу.

— Правда? Приятно знать, что о тебе волнуются.

Вид у Пекила был недовольный — может, его опять неправильно титуловали?

— У меня хорошие новости, Гурджи, — прошептал он и посмотрел на Гурдже, который пытался изображать любопытство. — Мне удалось получить для вас персональное представление Их Императорскому Высочеству Императору-Регенту Никозару!

— Это такая честь, — улыбнулся Гурдже.

— Верно, верно. Удивительная и исключительная честь! — выдохнул Пекил.

— Только не изговняйте ее, — пробормотал сзади Флер-Имсахо.

Гурдже повернулся к машине.

Оглушительный шум раздался снова, пронесся по лестнице, быстро заполнив ее во всю ширину, и большая цветастая толпа людей перед Гурдже откатилась вниз по лестнице. Гурдже решил, что тот, кто впереди, с длинным посохом, иесть император (или император-регент, как его назвал Пекил), но на последней ступени этот верховник отошел в сторону и прокричал:

— Их Императорское Высочество Колледжа Кандсев, Принц Космоса, Защитник Веры, Герцог Гроазначека, Мастер Огней Эхронедала, Император-Регент Никозар Первый!

Император, одетый в черное, был средних размеров верховником с серьезным лицом, в простом, без украшений платье. Он был окружен азадианцами всех полов в сказочно богатых одеяниях — впрочем, среди них были и охранники в довольно скромной форме, мужчины и верховники с длинными мечами или небольшими пистолетами. Перед императором шли крупные животные, четырех- и шестиногие, разномастные, в ошейниках и намордниках, на поводках, украшенных изумрудами и рубинами. Другой конец поводков держали толстые, почти обнаженные азадианцы мужского пола, чья намасленная кожа отливала, как матированное золото на люстрах бального зала.

Император остановился, чтобы поговорить с одним из гостей (те вставали на колени при его приближении) в дальнем конце коридора из людей. Потом он вместе со свитой перешел на ту сторону, где стоял Гурдже.

Бальный зал погрузился в почти полную тишину. Гурдже слышал хриплое дыхание ручных хищников. Пекил потел, на впадинке его щеки пульсировала жилка.

Никозар подошел ближе. Гурдже показалось, что у императора был не столь внушительно строгий и решительный вид, как у большинства азадианцев. Шел он, чуть сгорбившись, и даже когда остановился поговорить с кем-то всего в нескольких метрах от Гурдже, тот услышал только то, что говорил гость. Никозар выглядел моложе, чем ожидал Гурдже.

Хотя Пекил и сообщил ему о личном представлении, Гурдже был немного удивлен, когда одетый в черное верховник остановился перед ним.

— На колени, — прошипел Флер-Имсахо.

Гурдже встал на одно колено. Тишина, казалось, сгустилась еще сильнее. «Черт побери», — пробормотала гудящая машина. Пекил застонал.

Император посмотрел на Гурдже, потом улыбнулся одними губами.

— Господин одно колено, видимо, иностранец. Желаем вам хорошей игры.

Гурдже понял свою ошибку и встал на второе колено, но император чуть махнул рукой с множеством колец и сказал:

— Нет-нет, мы восхищаемся оригинальностью. Вы будете и дальше приветствовать нас на одном колене.

— Спасибо, ваше высочество, — сказал Гурдже, чуть поклонившись.

Император кивнул и пошел дальше. Пекил вздохнул, его слегка трясло. Император дошел до трона на возвышении, и тут загремела музыка. Гости внезапно начали говорить, разделенные ряды сомкнулись, все одновременно принялись болтать и жестикулировать. Вид у Пекила был такой, будто он вот-вот упадет в обморок: казалось, азадианец онемел. Флер-Имсахо подплыл вплотную к Гурдже.

— Прошу вас, — сказал он, — никогда больше не делайте ничего подобного.

Гурдже проигнорировал машину.

— По крайней мере, вы не лишились дара речи, а? — внезапно сказал Пекил, беря трясущейся рукой бокал с подноса. — По крайней мере, он не лишился дара речи, а, машина? — Говорил он с такой быстротой, что Гурдже едва улавливал смысл. Пекил осушил бокал. — Многие просто коченеют. Наверно, и со мной бы такое случилось. Со многими случается. Подумаешь — одно колено, да? Подумаешь, какая ерунда, верно? — Пекил оглянулся в поисках слуги с подносом и посмотрел в сторону трона, на котором сидел император, разговаривавший с кем-то из своей свиты. — Ах, какое великодушное благородство! — сказал Пекил.

— Почему он «император-регент»? — спросил Гурдже у потеющего верховника.

— Их Императорское Высочество принял Королевскую Цепь после прискорбной кончины императора Молсе два года назад. В качестве игрока, занявшего второе место на последних играх, Их Милость Никозар были возведены на трон. Но я уверен, они там и останутся!

Гурдже, который читал о смерти Молсе, но не понял, что Никозар не считается полноправным императором, кивнул. Глядя на людей в экстравагантных одеяниях и животных, окружающих тронное возвышение, он задавался вопросом: какие еще почести полагались бы Никозару, если бы тот занял на играх первое место?

— Я бы предложил вам станцевать, но тут неодобрительно относятся к мужчинам, танцующим в паре, — сказал Шохобохаум За, подойдя к колонне, у которой стоял Гурдже.

За взял с маленького столика блюдо со сластями в обертках и протянул Гурдже, который отрицательно покачал головой. За отправил себе в рот пару печеньиц, а Гурдже принялся наблюдать за волнами плоти и цветастой материи, расходившимися по полу бального зала в сложном, изысканном танце. Рядом с ним парил Флер-Имсахо. К его корпусу, заряженному статикой, прилипли клочки бумаги.

— Не беспокойтесь, — обратился Гурдже к За. — Меня бы это ничуть не оскорбило.

— Хорошо. Вам тут нравится? — За прислонился к колонне. — Мне показалось, вы чувствуете себя не в своей тарелке, стоя тут один. А где Пекил?

— Беседует с какими-то официальными лицами, пытается организовать частную аудиенцию.

— Ну, ему повезет, — фыркнул За. — А что вы скажете о нашем замечательном императоре?

— Он выглядит… очень величественным, — сказал Гурдже, делая недовольный жест и показывая на свое облачение, а потом — на ухо.

За посмотрел на него веселым взглядом, потом в его глазах появилось удивление, потом он рассмеялся.

— А, вы имеете в виду микрофон! — За покачал головой, развернул еще пару печеньиц и положил их себе в рот. — Об этом можете не беспокоиться. Говорите, что хотите. Никто вас за это не убьет. Они не против. Дипломатический протокол. Мы делаем вид, что эти платья без жучков, а они — что ничего не слышали. Это такая маленькая игра.

— Ну, если вы так считаете… — Гурдже поглядел на тронное возвышение.

— Да, пока там ничего особенного не увидишь, кроме молодого Никозара, — сказал За, проследив за взглядом Гурдже. — Полные свои регалии он получит после игры, а сейчас формально пребывает в трауре по Молсе. Их траурный цвет — черный, кажется, это связано с космическим пространством. — Некоторое время За смотрел на императора. — Странное государственное устройство, правда? Вся эта власть принадлежит одному человеку.

— Похоже, это… потенциально ненадежный способ руководить обществом, — согласился Гурдже.

— Гм. Ну да, все относительно, правда? А знаете, тот старикан, с которым говорит император, возможно, имеет гораздо больше власти, чем сам Никозар.

— Правда? — Гурдже посмотрел на За.

— Да. Это Хамин, ректор колледжа Кандсев, наставник Никозара.

— И вы хотите сказать, он отдает распоряжения императору?

— Официально нет, но… — За рыгнул. — Никозар воспитывался в колледже, провел там шестьдесят лет ребенком и верховником — набирался знаний об игре у Хамина. Хамин холил и лелеял его, научил всему, что знает об игре и обо всем остальном. И вот когда старик Молсе получает билет в одну сторону и отправляется в царство вечного сна — нельзя сказать, что раньше времени, — и на трон садится Никозар, то к кому он обратится за советом в первую очередь?

— Понимаю, — кивнул Гурдже. Он начинал сожалеть, что не уделил должного внимания политической системе Азада, потратив почти все время на изучение игры. — Я думал, что в колледжах просто учат людей играть.

— Теоретически там ничем больше не занимаются, но на деле колледжи — это суррогатные благородные семейства. Империя там берет верх над традициями крови: чтобы из всего населения заполучить самых умных, жестоких и коварных верховников, которые и заправляют всем, они используют игру, а не вливают путем браков новую кровь в деградирующую аристократию, чтобы встряхнуть ее гены. Вообще-то говоря, довольно стройная система. Игра позволяет решить многое. Я уверен, у нее есть будущее. Контакт, кажется, полагает, что тут все скоро развалится, но я сильно сомневаюсь. Эта система еще нас переживет. Они производят сильное впечатление, как вы думаете? Ну, признавайтесь, на вас все это произвело впечатление?

— Невыразимое. Но прежде чем вынести окончательное суждение, я бы хотел еще понаблюдать.

— И в конце концов на вас это произведет впечатление, вы оцените эту варварскую красоту. Нет-нет, я серьезно. Оцените. В конце концов вам тут захочется остаться. И не обращайте внимания на этого безумного автономника, которого вам дали в няньки. Эти машины все одинаковы: хотят, чтобы все было, как в Культуре, — мир, любовь и всякая такая дребедень. У них не хватает чувственности… — За рыгнул, — чтобы оценить… — он рыгнул еще раз, — империю. Поверьте мне. К черту машину.

Гурдже обдумывал ответ, когда к нему и За подошла группа верховников и женщин, встав вокруг них улыбающимся, сверкающим кружком. Из круга вышел какой-то верховник и, поклонившись (на взгляд Гурдже, преувеличенно низко), сказал За:

— Не позабавит ли досточтимый посол наших жен своими глазами?

— С удовольствием! — сказал За и протянул поднос со сластями Гурдже.

Женщины хихикали, верховники глуповато ухмылялись друг другу, а За подошел вплотную к женщинам и принялся двигать вверх-вниз мигательными перепонками:

— Вот так!

Посол рассмеялся и, пританцовывая, отошел назад. Один из верховников поблагодарил его, после чего группка со смехом и болтовней отошла прочь.

— Они как большие дети, — сказал За, похлопал Гурдже по плечу и с пустыми глазами пошел прочь.

К Гурдже подплыл Флер-Имсахо, производя шум, похожий на шуршание бумаги.

— Я слышал, этот идиот советовал послать к черту машины, — сказал он.

— Что? — переспросил Гурдже.

— Этот… впрочем, ладно. Вы не чувствуете себя брошенным из-за того, что не можете танцевать?

— Нет. Я не люблю танцевать.

— И все же, если бы кто-нибудь из присутствующих прикоснулся к вам, для него это было бы социальным унижением.

— А вы умеете выбирать слова, машина.

Гурдже поднес блюдо со сластями к автономнику, отпустил его и пошел прочь. Флер-Имсахо вскрикнул, но успел подхватить падающее блюдо, прежде чем печенье в обертках разлетелось по полу.

Гурдже бесцельно бродил по залу, слегка раздраженный и совсем не слегка раздосадованный. Его не отпускала мысль, что окружавшие его люди в известном смысле — неудачники, словно они все были не прошедшими испытаний деталями какой-то сложной системы и с их включением та была бы безнадежно испорчена. Глупыми и невоспитанными представлялись ему не только люди вокруг него — ему казалось, что и он сам недалеко от них ушел. Каждый, с кем он сталкивался, словно появился здесь, чтобы выставить себя дураком.

Контакт отправил его сюда на дряхлом корабле, который и кораблем-то назвать трудно, приставил к нему тщеславного, безнадежно грубого молодого автономника, забыл сообщить то, что так важно для игры и что они должны были знать (система колледжей, которую пропустил «Фактор», была хорошим примером). К тому же, по крайней мере частично, Контакт вручил Гурдже заботам запойного горлопана и идиота, который, как дитя, увлекся всякими империалистическими штучками и изобретательно бесчеловечной социальной системой.

По пути сюда будущее приключение казалось ему романтическим, величайшим и отважным деянием, к тому же благородным. Это эпическое ощущение теперь покинуло Гурдже. Он чувствовал одно — что он, как Шохобохаум За или Флер-Имсахо, еще один неудачник, а вся эта насквозь убогая империя лежит перед ним, как груда мусора. Конечно, где-то там, в гиперпространстве, Разумы в полематерии громадного корабля давятся от смеха, думая о нем.

Гурдже оглядел бальный зал. Звучала пронзительная музыка, верховники и роскошно одетые женщины двигались парами по блестящему инкрустированному полу в фигурах танца, — гордость и смирение на их лицах тоже вызывали у него отвращение. Мимо осторожно, словно машины, двигались мужчины-слуги, следившие, чтобы каждый бокал, каждое блюдо были полны. Гурдже считал, что не важно, как называется эта социальная система, важно, что она выглядит предельно жестко организованной.

— А, Гурджи, — услышал он голос Пекила, появившегося в пространстве между большим растением в горшке и мраморной колонной. Под руку он держал молодую женщину. — Вот вы где. Гурджи, прошу познакомиться с Тринев Датлисдоттир. — Верховник улыбнулся, переводя взгляд с девушки на Гурдже, подтолкнул ее вперед. Она слегка поклонилась. — Тринев — тоже игрок, — сообщил Пекил. — Любопытно, правда?

— Благодарю вас за честь, юная леди, — сказал Гурдже девушке, тоже чуть наклонив голову.

Та неподвижно стояла перед ним, устремив взгляд в пол. Платье ее было не таким разукрашенным, как большинство из виденных Гурдже на балу, и женщина в этом облачении выглядела не столь эффектно.

— Ну что ж, я оставлю вас, двух белых ворон, наедине, поговорите друг с другом. Хорошо? — Пекил сделал шаг назад и сцепил пальцы. — Отец мисс Датлисдоттир вон там, у эстрады, где оркестр, Гурджи. Если вы не прочь отвести туда молодую даму, когда наговоритесь…

Гурдже посмотрел вслед Пекилу, потом улыбнулся макушке молодой женщины и откашлялся. Девушка хранила молчание. Гурдже сказал:

— Я… гм… я думал, что в азад играют только промежуточные — верховники.

Девушка чуть подняла голову и уставилась ему в грудь.

— Нет, сэр, есть и весьма способные игроки-женщины, но, конечно, низкого класса.

У нее был тихий, усталый голос. Девушка не подняла глаз на Гурдже, и ему приходилось обращаться к ее макушке — под черными, туго связанными волосами была видна белая кожа.

— Вот оно что, — сказал он. — А я думал, что это… запрещено. Я рад, что это не так. А мужчины тоже играют?

— Да, сэр. Играть разрешено всем. Это записано в конституции. Никаких ограничений, просто этим двум… — девушка замолчала, подняла голову и вдруг испуганно посмотрела на него, — второстепенным полам выучиться еще труднее, потому что все знаменитые колледжи принимают только верховников. — Она снова опустила взгляд. — Конечно, это для того, чтобы не отвлекать тех, кто учится.

Гурдже не знал, что сказать.

— Понятно, — вот все, что он мог придумать в ответ, потом добавил: — И вы… надеетесь хорошо выступить на этих играх?

— Если мне удастся… если я дойду до второй игры в главной серии, то надеюсь, что смогу поступить на гражданскую службу и путешествовать.

— Я надеюсь, вам это удастся.

— Спасибо. К сожалению, это маловероятно. Первая игра, как вам известно, играется в группах по десять участников, и если ты единственная женщина среди девяти верховников, то к тебе относятся как к досадному недоразумению. Обычно женщину первой выставляют из игры, чтобы очистить поле.

— Гмм, меня предупредили, что подобное может случиться и со мной, — сказал Гурдже, улыбаясь голове девушки; ему хотелось, чтобы она снова подняла на него глаза.

— Нет-нет. — Она и в самом деле подняла на него взгляд, и Гурдже неожиданно смутился: столько искренности было на ее плоском лице. — С вами они ничего такого не сделают — это было бы невежливо. Они не знают, какой вы игрок — сильный или слабый. Они… — Девушка снова опустила глаза. — Они знают, кто я, а потому удалить меня, чтобы они могли играть дальше, — в этом нет никакого неуважения.

Гурдже оглядел огромный, шумный, переполненный бальный зал, где люди разговаривали и танцевали, где громко играла музыка.

— И вы ничего не можете сделать? — спросил он. — Разве нельзя устроить так, чтобы в первом туре десять женщин играли друг с другом?

Девушка по-прежнему не поднимала глаз, но что-то в изгибе ее щек подсказало Гурдже, что она, вероятно, улыбается.

— Можно, сэр. Но, насколько я помню, ни в одной из серий большой игры не было случая, когда в одной группе играли бы два представителя второстепенных полов. За все эти годы жребий никогда не выпадал таким образом.

— Вот как? А в одиночных играх, когда играют один на один?

— Они не считаются, если ты не прошел через предыдущие туры. Когда я все же играю в одиночные игры, мне говорят, что я везучая. Наверно, так и есть. Даже наверняка, потому что мой отец выбрал мне прекрасного хозяина и мужа, и если мне не повезет в игре, то все равно я удачно выйду замуж. А чего еще может желать женщина?

Гурдже не знал, что ответить. Его шею сзади словно кто-то щекотал — странное чувство. Он кашлянул два-три раза и наконец выдавил из себя:

— Я надеюсь, вы выиграете. Очень надеюсь.

Молодая женщина метнула на него взгляд и тут же снова вперилась в пол, покачав головой.

Немного погодя Гурдже предложил проводить ее к отцу, и девушка согласилась. Она сказала ему кое-что еще.

Гурдже с девушкой шли по огромному залу, пробираясь сквозь толпы людей туда, где ждал ее отец. В одном месте пришлось пройти между огромной резной колонной и батальной росписью на стене, так что они оказались скрыты от всех. В этот миг девушка коснулась запястья Гурдже, а пальцем другой руки надавила на определенную точку на его плече под платьем. Не отпуская рук (надавливая одним пальцем и слегка поглаживая запястье), она прошептала:

— Вы выиграете. Вы выиграете.

Наконец они подошли к ее семейству, и, повторив еще раз, как он поражен гостеприимством, Гурдже оставил дочь с отцом. Та больше ни разу не посмотрела на него. А он не успел ответить на ее неожиданные слова.

— С вами все в порядке, Жерно Гурдже? — спросил Флер-Имсахо, найдя Гурдже, который стоял у стены и вроде бы смотрел в никуда, точно был одним из ливрейных лакеев.

Гурдже посмотрел на машину, приложил палец к тому месту на плече, куда надавила девушка.

— Где на платье находится микрофон — здесь?

— Да, именно здесь. Это вам Шохобохаум За сказал?

— Гм, так я и думал, — сказал Гурдже, отрываясь от стены. — Если я уйду сейчас, то не нарушу этикета?

— Сейчас? — Автономник, громко гудя, чуть подался назад. — Пожалуй, нет… Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Никогда не чувствовал себя лучше. Идемте. — Гурдже направился к выходу.

— Вы, по-моему, взволнованы. Вы правда в порядке? Вам хорошо? Чем поил вас За? Вы нервничаете из-за предстоящей игры? За сказал вам что-то? Это из-за того, что к вам никто не прикасается?

Гурдже протискивался сквозь толпу, не обращая внимания на гудящего, потрескивающего автономника у своего плеча.

Выйдя из зала, Гурдже понял, что не запомнил имени девушки — только то, что она чья-то дочь.

-

Первую игру Гурдже должен был сыграть через два дня после бала. Он провел это время, разрабатывая тактические приемы с помощью «Фактора сдерживания». Он мог пользоваться и мозгом модуля, но у старого корабля был более интересный игровой стиль. «Фактор» находился на расстоянии в несколько десятилетий, и это означало приличную временную задержку (хотя сам корабль отвечал на ход почти мгновенно), но все равно создавалось впечатление очень быстрой игры с талантливым соперником.

Гурдже больше не принимал приглашений на официальные мероприятия. Он сказал Пекилу, что его пищеварительная система должна приспособиться к жирной пище, принятой в империи, и это объяснение сошло. Гурдже даже отказался совершить ознакомительную экскурсию по столице.

В эти дни он не видел никого, кроме Флер-Имсахо, который большую часть времени сидел в своем фальшивом корпусе на перилах отеля, тихонько жужжал и наблюдал за птицами, приманивая их крошками, которые разбрасывал на превращенной в лужайку крыше.

Время от времени Гурдже выходил на усаженную травкой крышу и стоял, глядя на город.

Улицы и небеса были переполнены транспортом. Гроазначек напоминал огромное плоское сварливое животное, по ночам залитое светом, а днем погруженное в дымку собственных испарений. Город говорил множеством крикливых голосов: беспрерывный гул двигателей, в который время от времени врывался рев пролетающего самолета. Непрерывный вой, визг, завывание и вопли сирен и сигнализаций вонзались в ткань города, как осколки шрапнели.

Гурдже казалось, что город слишком велик и представляет собой безнадежную смесь архитектурных стилей. Одни здания воспаряли ввысь, другие жались к земле, но возникало такое ощущение, что все строились без оглядки на остальных, и вместо занятного разнообразия получалась просто жуть. Гурдже постоянно вспоминал «Негодника», где на меньшей площади обитало гораздо больше людей, чем в этом городе, и притом корабль выглядел куда как изящнее, хотя большая его часть была занята строительными верфями, двигателями и всевозможным оборудованием.

Гурдже подумал, что Гроазначек, спланированный будто курица лапой, представляет собой некий лабиринт.

В день открытия игр он проснулся в приподнятом настроении, словно не собирался еще только участвовать в первом по-настоящему серьезном соревновании за всю свою жизнь, а уже одержал в нем победу. На завтрак он почти ничего не ел, затем медленно облачился в официальные одеяния, требуемые правилами игры. Это был довольно смешной разномастный комплект — мягкие тапочки, рейтузы, объемистый камзол с закатанными рукавами, которые удерживались подвязками. Но, как новичку, Гурдже полагалась одежда не столь разукрашенная и более сдержанная по цвету.

Пекил прибыл за ним в правительственной наземной машине. По пути верховник не закрывал рта, с воодушевлением рассказывая о каком-то недавнем завоевании империи в дальнем уголке космоса, — славная, по его словам, победа.

Машина неслась по широким улицам, направляясь на окраину города. Там находилось переоборудованное в игровой зал общественное здание, в котором должен был играть Гурдже.

В это утро люди со всего города направлялись на свою первую игру новой серии; здесь можно было увидеть и воодушевленного молодого игрока, которому удалось получить место в играх благодаря государственной лотерее, и самого Никозара. Все эти двенадцать тысяч человек проснулись в тот день, зная, что он может коренным образом и навсегда изменить их жизнь в худшую или лучшую сторону.

Весь город был охвачен лихорадкой азарта — болезнью, которая поражала жителей каждые шесть лет. Гроазначек был переполнен игроками, их свитами, советниками, наставниками из колледжей, родственниками и друзьями, представителями прессы и новостных агентств, делегациями из колоний и доминионов, которые прибыли посмотреть, как определяется будущая история империи.

Несмотря на предыгровую эйфорию, Гурдже обнаружил, что ко времени их прибытия руки у него начали трястись, а когда его провели внутрь, в помещение с высокими белыми стенами и гулким деревянным полом, в животе словно что-то опустилось. Ощущение это отличалось от той взвинченности, какую он испытывал перед большинством игр. Это было что-то иное, более острое, более волнующее и беспокойное, ничуть не похожее ни на что, знакомое прежде.

Несколько сняло напряжение лишь известие о том, что Флер-Имсахо запретили находиться в игровом зале во время игр — он должен был оставаться снаружи. Демонстративные щелчки, гудение, треск, призванные доказать его недоразвитость, оказались недостаточным доказательством для имперских властей, опасавшихся, что он каким-то образом будет помогать Гурдже. Автономника проводили в небольшой павильон неподалеку от зала — дожидаться конца игры вместе с дежурными гвардейцами. Машина громко возмущалась.

Гурдже представили другим девяти участникам игры. Теоретически все они были выбраны случайно. Они довольно доброжелательно приветствовали Гурдже, хотя один, младший имперский жрец, не произнес ни слова, а только кивнул ему.

Сначала они приступили к одной из малых игр — играли стратегическими картами. Гурдже начал очень осторожно, скидывая карты и очки, желая узнать, что на руках у других. Когда это выяснилось, он начал играть как полагается, надеясь, что в спешке не будет выглядеть слишком глупо, но за следующие несколько кругов понял, что остальные все еще не уверены относительно его собственных карт и он единственный из всех играет так, будто игра близится к финалу.

Полагая, что, видимо, упустил что-то, он разыграл еще две разведочные карты, и только после этого жрец начал играть, двигая дело к концовке. Гурдже продолжил игру, и, когда все закончилось к середине дня, оказалось, что он набрал очков больше, чем другие.

— Ну что, пока все неплохо, машина? — сказал Гурдже Флер-Имсахо.

Он сидел за столом, где завтракали игроки, администрация игр и некоторые из наиболее важных зрителей.

— Как скажете, — раздраженно отозвалась машина. — Мне не очень-то видно из той каморки, где я сижу вместе с веселыми солдатами.

— Ну, тогда поверьте на слово — похоже, все довольно неплохо.

— Еще не вечер, Жерно Гурдже. Больше они на такую удочку не попадутся.

— Я знал, что могу рассчитывать на вашу поддержку.

Во второй половине дня они сыграли на двух малых досках серию одиночных игр, которыми определялся ранг игроков в основной игре. Гурдже знал, что неплохо освоил обе доски, и легко победил остальных участников. Расстроило это, казалось, только священника. Последовал еще один перерыв — на обед, куда неофициально заглянул Пекил по дороге из офиса домой. Он выразил приятное удивление успехами Гурдже и перед расставанием даже похлопал его по плечу.

Сессия, состоявшаяся ранним вечером, была чистой формальностью. Администрация игр (любители из местного клуба, возглавляемые одним имперским чиновником) всего лишь сообщила им конфигурацию и порядок игр на следующий день на Доске начал. Как это стало ясно теперь, Гурдже к следующей игре имел уже значительное преимущество.

Сидя на заднем сиденье машины в компании одного Флер-Имсахо, довольный собой, Гурдже разглядывал город, погруженный в фиолетовые сумерки.

— Полагаю, вы отыграли неплохо, — сказал с соседнего сиденья автономник, издавая едва слышное гудение. — На вашем месте я бы сегодня связался с кораблем и обсудил, что делать завтра.

— Неужели?

— Да. Вам понадобится любая возможная помощь. Завтра они все скопом обрушатся на вас — вот увидите. И конечно, вас ждет неминуемое поражение. Если бы кто-нибудь из них оказался в такой ситуации, то договорился бы с одним или несколькими из тех, кто занял места пониже, заключил бы с ними сделку…

— Да, но вы без устали повторяете, что любой из них унизил бы себя, пойдя на сговор со мной. С другой стороны, разве я смогу проиграть с вашей поддержкой и помощью «Фактора»?

Автономник ничего не ответил.

Тем вечером Гурдже связался с кораблем. Флер-Имсахо заявил, что ему скучно, скинул фальшивый корпус, зачернил себе поверхность и, невидимый, унесся в темноту — в городской парк, куда, по его словам, наведывались какие-то ночные птицы.

Гурдже обговорил свои планы с «Фактором сдерживания», однако из-за временной задержки приблизительно в минуту разговор превращался в тягомотину. Все же у корабля нашлись кое-какие неплохие предложения. Гурдже был уверен, что уж на этом уровне он получает от корабля советы гораздо лучше тех, что могут дать его непосредственным противникам их советники, ассистенты и наставники. Возможно, только первая сотня игроков, которых спонсировали и поддерживали ведущие колледжи, могла рассчитывать на такую квалифицированную помощь. Эта мысль приободрила Гурдже, и он, довольный, отправился спать.

Три дня спустя, в конце вечерней игровой сессии, Гурдже посмотрел на Доску начал и понял, что ему грозит отсеивание.

Поначалу все шло хорошо. До этого дня Гурдже был доволен тем, как он расставляет фигуры, и не сомневался, что тоньше других чувствует стратегический баланс игры. Имея позиционное и силовое преимущество, приобретенное на ранних этапах, он не сомневался, что идет к победе и останется в главной серии, где будет играть во втором туре одиночных игр.

Но вот на третье утро он понял, что был слишком уж уверен в себе, что упустил нить игры. То, что прежде казалось серией не связанных между собой ходов большинства других игроков, внезапно превратилось в скоординированную массовую атаку, возглавляемую жрецом. Он запаниковал, и вот теперь разбит. Ему конец.

Жрец подошел к Гурдже, когда игровая сессия закончилась, а Гурдже все еще сидел на своем высоком стуле, разглядывая побоище на доске и спрашивая себя, где ошибка. Верховник спросил, готов ли он признать свое поражение. Такой вопрос принято было задавать, если кто-то из игроков сильно уступал по территории и количеству фигур, — подобный проигрыш считался почетным, в отличие от упрямого сопротивления и отказа признать реальность, что лишь затягивало игру. Гурдже посмотрел на жреца, потом на Флер-Имсахо, которого пускали в зал по окончании игры. Машина слегка покачивалась перед ним, громко жужжала и трещала статикой.

— Что скажете, автономник? — устало поинтересовался Гурдже.

— Думаю, чем скорее вы скинете с себя эти дурацкие одежды, тем будет лучше.

Жрец, в таких же одеждах, что и Гурдже, только более цветастых, свирепо скользнул взглядом по жужжащей машине, но ничего не сказал.

Гурдже снова посмотрел на доску, потом на жреца, глубоко вздохнул и открыл рот, но не успел произнести ни слова — заговорил опять Флер-Имсахо:

— Я думаю, вам нужно вернуться в отель, переодеться, расслабиться и немного пораскинуть мозгами.

Гурдже медленно кивнул и потер бороду, разглядывая хаос своих фигур на Доске начал.

— Увидимся завтра, — сказал он жрецу.

— Я ничего не могу тут поделать — они выиграли, — сказал Гурдже автономнику, когда оба вернулись в модуль.

— Ну, если вы так считаете… Но почему бы не спросить у корабля?

Гурдже связался с «Фактором» и сообщил ему плохую новость. Корабль выразил сочувствие и вместо полезных советов подробно объяснил Гурдже, в чем состояла его ошибка. Гурдже любезно поблагодарил корабль и улегся спать в дурном настроении, жалея, что не принял предложение жреца и не сдался.

Флер-Имсахо снова отправился на прогулку по городу. Гурдже лежал в темноте безмолвного модуля и спрашивал себя — для чего же его все-таки послали сюда? Чего ждал от него Контакт? Неужели его послали для того, чтобы унизить в глазах азадианцев и таким образом убедить империю, что Культура не может ей угрожать? Версия столь же правдоподобная, как любая другая. Можно представить, как Узел Чиарка подсчитывает тот колоссальный расход энергии, которого потребовала его отправка в такую даль… Нет, даже Культура, даже Контакт дважды подумали бы, прежде чем облагодетельствовать одного из своих граждан такой замечательной прогулкой. Культура не пользовалась деньгами как таковыми, но и не желала направо и налево тратить материю и энергию (расточительность — дурной тон). Но убедить империю в том, что Культура — пустой звук и не представляет для них угрозы… сколько это может стоить?

Гурдже повернулся на другой бок, включил гамак-поле, отрегулировал его сопротивление, попытался уснуть, поворочался еще немного, снова подрегулировал поле, но ему по-прежнему было неудобно, и поле пришлось выключить.

Неподалеку от кровати он увидел слабое мерцание, исходящее от браслета, подаренного Хамлисом. Он взял тоненькую ленту, покрутил в руках. Крохотное орбиталище ярко сияло в темноте, освещая его пальцы и постель. Гурдже разглядывал его дневную поверхность, микроскопические завитки атмосферных циклонов над синим морем и серовато-коричневой сушей. Надо обязательно написать Хамлису, поблагодарить его.

Только теперь он понял, как умно сработана эта ювелирная вещица. Гурдже считал, что это просто подсвеченная неподвижная картинка, но оказалось иначе. Он помнил, как выглядел браслет, когда он впервые увидел его, — теперь кое-что изменилось. Островные континенты на дневной стороне теперь имели другие формы, хотя два-три из них Гурдже узнал — у границы света и тени. Браслет представлял собой подвижную модель орбиталища, а может, даже некое подобие часов.

Гурдже улыбнулся в темноте, повернулся на другой бок.

Они все думают, что он проиграет. Только он знает (или знал), что играет лучше, чем они думают. Но теперь он не использовал возможность доказать, что был прав, а они ошибались.

«Глупец, глупец», — прошептал он самому себе в тишине.

Он никак не мог уснуть, встал и велел модулю вывести позицию на включенный экран. Появилось изображение Доски начал. Гурдже некоторое время внимательно разглядывал доску, потом захотел связаться с кораблем.

Диалог был медленный, похожий на сон, и Гурдже, как зачарованный, вглядывался в распростершуюся перед ним яркую доску. Он ждал, когда его слова дойдут до далекого корабля, а потом ждал ответа.

— Жерно Гурдже?

— Корабль, я хочу знать кое-что. Есть ли выход из этого положения?

Дурацкий вопрос. Он и сам знал ответ. Его позиция говорила сама за себя. Единственное, в чем можно было не сомневаться, так это в ее безнадежности.

— Вы имеете в виду ваше нынешнее положение в игре?

Он вздохнул. Пустая трата времени.

— Да. Вы видите выход?

Застывшая голограмма перед ним — его позиция на экране — напоминала остановленный миг падения. Вот сейчас соскользнет нога, ослабят хватку пальцы, и случится неизбежное — набирая скорость, он понесется вниз. Он подумал о вечно падающих спутниках планет и управляемом ковылянии, которое двуногие зовут ходьбой.

— Ваше положение хуже, чем у любого из победителей главной серии за всю ее историю. Они считают, что вы уже проиграли.

Гурдже ждал продолжения, но услышал лишь молчание.

— Отвечайте на вопрос, — сказал он кораблю, — Вы не ответили на вопрос. Отвечайте мне.

На что это там намекал корабль? Хаос, абсолютный, полный хаос. Его позиция представляла собой беспорядочное, аморфное, бессвязное, чуть ли не варварское столпотворение фигур и пространств — разбитых, разъединенных, распадающихся. Что тут еще спрашивать? Он что, не верит своим глазам? Обязательно нужно, чтобы и Разум сказал ему то же самое? Неужели без этого нельзя поверить в то, что произошло?

— Да, конечно, выход есть, — сказал корабль, — И не один, хотя все они крайне маловероятны, фактически нереализуемы. Но сделать это можно. Практически нет времени, чтобы…

— Доброй ночи, корабль, — сказал Гурдже, но сигнал продолжал поступать.

— …объяснить их сколь-нибудь подробно, но думается, я могу дать вам общее представление о том, что нужно делать, хотя это и будет всего лишь набросок в самом общем виде, в…

— Извините, корабль. Доброй ночи.

Гурдже выключил канал связи. Раздался щелчок, и через несколько секунд мелодия отбоя засвидетельствовала, что корабль тоже отключился. Гурдже снова посмотрел на голографическое изображение доски перед ним, потом закрыл глаза.

К утру у него все еще не было представления о том, что делать дальше. В эту ночь он не сомкнул глаз — только сидел перед экраном, глядя на панораму игры, пока это изображение чуть ли не впечаталось в мозг, а глаза не заболели от напряжения. Спустя какое-то время он перекусил и посмотрел несколько развлекательных программ, которыми империя пичкала своих подданных. Ему нужно было отвлечься, и программы отлично подходили для этого.

Прибыл улыбающийся Пекил, сказав, что Гурдже правильно поступил, приняв участие в соревнованиях, и что лично он, Пекил, не сомневается — Гурдже отлично выступит во второстепенных играх для тех, кого вышибли из основных, если захочет участвовать. Конечно, эти игры мало что значат и представляют интерес только для тех, кто ищет продвижения по службе, но Гурдже сможет сыграть против других… неудачников. Так или иначе, он ведь все равно полетит на Эхронедал, чтобы увидеть окончание игры, это же такая огромная честь, верно?

Гурдже едва пробормотал что-то, кивнул, и они отправились в зал. Пекил по пути рассказывал о выдающейся победе Никозара в первой игре днем ранее. Император-регент уже перешел на вторую доску, которая называлась Доской формы.

Жрец снова предложил Гурдже признать свое поражение, и снова Гурдже сказал, что хочет продолжить игру. Они все расселись перед огромной доской и либо продиктовали свои ходы ассистентам, либо сделали их сами. Гурдже долго думал перед тем, как сделать свой первый ход этим утром. Он несколько минут тер биотеха пальцами, глядя широко раскрытыми глазами на доску. Размышлял он очень долго, и другие игроки даже решили, что он забыл о своем ходе, и попросили судью напомнить ему.

Наконец Гурдже поставил фигуру. Он словно увидел две доски — одну здесь, перед ним, а другую — впечатавшуюся в его мозг за прошлую ночь. Другие игроки делали свои ходы, постепенно оттесняя Гурдже на ограниченный, малый участок доски, за пределами которого оставались лишь две его фигуры, преследуемые и спасающиеся бегством.

Когда его осенило (он знал, что так оно и будет, только не желал признаваться себе в том, что знает), он воспринял это как откровение, возникло желание расхохотаться. Он даже откинулся назад на своем стуле, замотал головой. Жрец выжидательно посмотрел на него, словно надеясь, что глупец-инопланетянин наконец-то сдастся, но Гурдже лишь улыбнулся, посмотрев на верховника, выбрал самые сильные карты из своего тающего запаса, передал их судье и сделал следующий ход.

Как выяснилось, весь его расчет был на то, что остальные слишком поглощены достижением быстрого выигрыша. Было очевидно, что игроки заключили своего рода сделку, позволявшую выиграть жрецу, и Гурдже решил, что другие будут играть не наилучшим образом, — лавры все равно пожнет другой, и победа достанется не им. Не им будет она принадлежать. И конечно, они не обязаны играть хорошо, так как победят числом, а не умением.

Но ходы могли превращаться в язык, и Гурдже решил, что уже изучил этот язык достаточно хорошо, чтобы убедительно лгать на нем, и потому делал свои ходы, то намекая противникам, что уже сдался, то давая понять, что вознамерился забрать с собой одного из них… или двух… или нет, другого… обман продолжался. Но в ходах Гурдже содержалось не одно послание, а скорее несколько противоречивых сигналов, постоянно разрушавших порядок на доске, и наконец то общее понимание позиции, которое было у других игроков, стало подтачиваться, разваливаться, распадаться.

Тут Гурдже сделал несколько на первый взгляд непоследовательных, бессмысленных ходов, которые (вроде бы неожиданно, без предупреждения) стали угрожать сначала нескольким, потом большинству полевых фигур одного игрока, но при этом силы самого Гурдже стали более уязвимыми. Игрок этот запаниковал, а жрец сделал то, что и ожидал Гурдже, — ринулся в атаку. В течение нескольких следующих ходов Гурдже попросил судью раскрыть карты, которые Гурдже вручил ему ранее. Карты эти действовали, как мины в «одержании». И тут оказалось, что силы жреца уничтожаются разными способами, что они деморализованы, в панике совершают бессмысленные ходы, безнадежно ослабляются и переходят на сторону Гурдже или (очень редко) других игроков. У жреца не осталось почти ничего, силы его были разбросаны по доске, как опавшие листья.

Противников охватило смятение, и Гурдже смотрел, как они, лишившись лидера, пререкаются по поводу дальнейших действий. Один попал в серьезную переделку. Гурдже атаковал и уничтожил большинство его фигур, а остальные пленил, после чего продолжил атаку, даже не теряя времени на перегруппировку.

Позднее он понял, что в этот момент все еще отставал по очкам, но его несла вперед сама инерция его воскресения из мертвых, распространяя среди остальных игроков безумную, истеричную, почти суеверно-неодолимую панику.

С этого момента он больше не совершал ошибок. Его продвижение по доске стало сочетанием беспорядочного бегства и триумфального наступления. Вполне разумные игроки выглядели как полные идиоты, когда силы Гурдже свирепствовали на их территории, захватывали земли и стратегическое сырье, словно не было ничего легче и естественнее.

До вечернего сеанса Гурдже успел закончить игру на Доске начал. Он спасся. Он не только перешел на следующую доску, но и оказался в числе лидеров. Жрец какое-то время сидел и смотрел на игральную доску с выражением, которое Гурдже назвал бы ошарашенным, хотя и не очень разбирался в мимике азадианцев. Потом жрец вышел из зала без обычного в конце игры обмена любезностями, а другие игроки либо ограничились двумя-тремя фразами, либо воздавали многословные хвалы игре Гурдже.

Вокруг него собралась толпа — члены клуба, репортеры, другие игроки, несколько гостей-болельщиков. Окружившие Гурдже верховники, болтая без умолку, странным образом умудрялись его не касаться. Они сгрудились вокруг него, но тем не менее старались не притрагиваться к нему, и уже одно их число придавало всей сцене оттенок нереальности. Гурдже засыпали вопросами, но он не мог ответить ни на один. Он даже едва мог разобрать их — все верховники говорили слишком быстро. Над головами толпы парил Флер-Имсахо, пытаясь криком привлечь внимание собравшихся, но ему удалось притянуть к себе лишь их волосы, которые встали дыбом от статического электричества. Гурдже увидел, как один их верховников, стараясь оттолкнуть машину, получил явно неожиданный и болезненный удар током.

Пекил протолкался к Гурдже и, вместо того чтобы прийти к нему на выручку, сообщил, что привел с собой еще двадцать репортеров. Он, словно безотчетно, прикоснулся к Гурдже, повернул его лицом к нескольким камерам.

Последовали новые вопросы, но Гурдже проигнорировал их. Пришлось несколько раз спросить у Пекила, можно ли наконец уйти, прежде чем тот расчистил дорогу до дверей и машины.

— Мистер Гурджи, позвольте мне принести и мои поздравления, — сказал Пекил в машине. — Я узнал эту новость, находясь у себя в офисе, и сразу же направился к вам. Выдающаяся победа.

— Спасибо, — поблагодарил Гурдже, пытаясь успокоиться.

Он сидел на мягком, обтянутом кожей сиденье, поглядывая на залитый солнцем город. В автомобиле, в отличие от игрового зала, был кондиционер, но Гурдже только теперь понял, что потеет. Его трясло.

— И я тоже присоединяюсь, — сказал Флер-Имсахо. — Вы спасли игру в последний момент.

— Спасибо, автономник.

— Имейте в виду, вам чертовски повезло.

— Я рассчитываю, что вы позволите мне организовать настоящую пресс-конференцию, мистер Гурдже, — взволнованно сказал Пекил. — Я не сомневаюсь, после этого вы станете знаменитостью, что бы ни случилось дальше. Силы небесные, вы сегодня среди лидеров, вместе с самим императором!

— Нет, спасибо. Не надо ничего устраивать.

Он представить себе не мог, о чем тут можно говорить. Ему нечего было сказать. Он одержал победу. У него отныне были все шансы выиграть и матч целиком. Но он все же слегка испытывал неловкость при мысли о том, что его лицо и голос станут известны всей империи иистория сегодняшней победы, которой, безусловно, придадут налет сенсационности, станет рассказываться, пересказываться и искажаться этими людьми.

 — Да нет же, вы должны дать пресс-конференцию! — возразил Пекил. — Все захотят вас увидеть! Вы, кажется, не понимаете, что совершили. Даже если вы проиграете матч, вы установили новый рекорд! Никому еще не удавалось одерживать победу в подобном положении! Это блестяще!

— Не важно, — сказал Гурдже, внезапно ощущая страшную усталость. — Я не хочу отвлекаться. Я должен сосредоточиться. Должен отдохнуть.

— Ну что ж, — сказал Пекил с удрученным видом. — Я вас понимаю. Но предупреждаю: вы совершаете ошибку. Люди захотят услышать, что вы можете им сообщить, а наша пресса, невзирая ни на какие трудности, всегда дает людям то, чего они хотят. Они просто выдумают это. Лучше бы вам сказать что-нибудь самому.

Гурдже покачал головой, тупо разглядывая машины, несущиеся по бульвару.

— Если люди захотят лгать обо мне, это дело их совести. Но я, по крайней мере, не обязан говорить с ними. Меня и вправду абсолютно не интересует, что они скажут.

Пекил удивленно посмотрел на Гурдже, но ничего не сказал. Флер-Имсахо насмешливо фыркнул, заглушив собственное непрестанное жужжание.

Гурдже обсудил случившееся с кораблем. «Фактор сдерживания» сказал, что победу можно было одержать и более изящным способом, но то, что сделал Гурдже, представляло собой одну из ряда невероятных возможностей, о которых он хотел вкратце сообщить предыдущей ночью. Корабль поздравил его. Гурдже сыграл лучше, чем он, корабль, полагал возможным. Еще корабль спросил, почему Гурдже не стал его слушать после слов о том, что ему видится выход.

— Мне нужно было только знать, есть выход или нет.

(Снова задержка, груз времени, пока его слова, облаченные в форму луча, неслись под продавленной тяжестью материи поверхностью, которая и была реальным пространством.)

— Но ведь я мог вам помочь. Когда вы отказались от моей помощи, я решил, что это дурной знак. Я решил, что внутренне, если не на доске, вы уже сдались.

— Мне нужна была не помощь, корабль. — Гурдже поиграл с моделью орбиталища, рассеянно размышляя — изображает ли она реальный мир, и если да, то какой. — Мне была нужна надежда.

— Понятно, — сказал наконец корабль.

-

— Я бы не стал его принимать, — сказал автономник.

— Кого? — спросил Гурдже, отрываясь от голограммы доски.

— Не кого, а что. Приглашения За.

Маленькая машина подплыла к Гурдже поближе. Они теперь находились в модуле, и автономник сбросил свою громоздкую маскировку.

Гурдже холодно посмотрел на него.

— Я не заметил, чтобы в приглашении говорилось о вас.

От Шохобохаума За пришло послание, где он поздравлял Гурдже и приглашал поразвлечься вечером.

— Не говорилось. Но я должен за всем следить…

— Неужели? — Гурдже снова повернулся к голографической проекции перед ним. — Что ж, можете оставаться здесь и следить за чем угодно, а я сегодня буду в городе с Шохобохаумом За.

— Вы пожалеете об этом. Вы вели себя разумно, оставаясь дома и ни во что не ввязываясь, но если вы пуститесь во все тяжкие, то заплатите за это.

— «Во все тяжкие»? — Гурдже уставился на автономника, только теперь понимая, как трудно следить глазами за предметом, если он двигается вверх-вниз, а в высоту имеет всего несколько сантиметров. — Вы что, моя мать, что ли?

— Я просто пытаюсь быть благоразумным, — сказала машина, повышая голос. — Вы находитесь в инопланетном обществе и особой осмотрительностью похвастаться не можете, а За, на мой взгляд, уж конечно не…

— Вы — упрямый кусок железа! — громко сказал Гурдже, подняв и выключив экран.

Автономник, подпрыгнув в воздухе, поспешно отскочил назад.

— Тише, тише, Жерно Гурдже…

— Вы тут не шикайте, дурацкий калькулятор. Если мне захочется провести где-нибудь вечер, я так и сделаю. И, откровенно говоря, мысль о человеческом обществе — для разнообразия — становится для меня все более привлекательной. — Он погрозил машине пальцем. — Не смейте больше читать мою почту и не сопровождайте сегодня вечером меня и За. — Он быстро прошел мимо машины, направляясь в свою каюту. — А теперь я хочу принять душ. Почему бы вам не понаблюдать за вашими птичками?

Человек вышел из гостиной модуля. Маленький автономник некоторое время парил в воздухе.

— Ух ты, — сказал он наконец самому себе и, описав вираж, словно пожал плечами и унесся прочь, мелькнув розоватым полем.

— Попробуйте-ка вот это, — сказал За. Автомобиль мчался по улицам города под сумеречными небесами, отливающими красноватым цветом.

Гурдже взял у него фляжку и отхлебнул.

— Это не совсем гриф, — сказал ему За. — Но дело свое делает.

Гурдже немного закашлялся, За взял у него фляжку.

— Вы дали тому грифу на балу подействовать на вас?

— Нет, — признался Гурдже. — Я пропустил его мимо. Мне нужна была свежая голова.

— Вот черт. — За опустил глаза. — Вы хотите сказать, что я мог бы выпить и больше? — Он пожал плечами, прогнал недовольную гримасу и прикоснулся к локтю Гурдже. — Слушайте, совсем забыл. Мои поздравления. По случаю вашей победы.

— Спасибо.

— Показали вы им. Они были просто потрясены. — За восхищенно покачал головой, его длинные каштановые волосы тяжелой дымной волной рассыпались по свободной рубахе. — Я вас числил среди первых кандидатов на вылет, Ж-Г, но вы устроили такое представление. — Он подмигнул Гурдже ярко-зеленым глазом и усмехнулся.

Гурдже несколько мгновений нерешительно смотрел на сияющее лицо За, потом рассмеялся, взял фляжку из рук За и приложил ее к губам.

— За представления, — сказал он и выпил.

— Аминь, маэстро.

Нора когда-то располагалась на окраине города, но теперь оказалась ближе к центру. Нора представляла собой ряд искусственных выемок в меловой породе, сделанных несколько веков назад для хранения природного газа. Запасы газа давно иссякли, и город перешел на другие виды энергии, а огромные, связанные между собой выемки были обжиты — сначала бедняками Гроазначека, потом (в результате медленного процесса осмоса и выдавливания, словно ничего на самом деле не менялось, независимо от содержимого пещер) преступниками и изгоями и, наконец, хотя и не полностью, инопланетянами (которые активно выталкивались из общества) и поддерживающими их местными.

Автомобиль Гурдже и За подъехал к тому, что прежде было громадным газгольдером. Теперь здесь размещались два спиральных пандуса, по которым машины и другие транспортные средства спускались в Нору и поднимались наверх. В центре почти пустого и гулкого цилиндра располагались несколько лифтов разной величины, которые поднимались и опускались внутри ветхих конструкций, перекладин, труб и балок.

Наружная и внутренняя поверхности этого древнего газгольдера посверкивали в радужных огнях синевато-серым, нелепо громадные голографические рекламы отбрасывали мерцающе-нереальные отблески. Люди бесцельно двигались по поверхности пустой башни, воздух полнился криками, воплями, пререканиями и звуком работающих двигателей. Гурдже смотрел, как мимо проплывают толпы людей, кабинки, стойки, — их машина начала долгий спуск. Странный горьковато-кислый запах просачивался в систему кондиционирования, словно влажное дыхание этого места.

Они оставили автомобиль в длинном, низком переполненном туннеле, где в воздухе висели дымы и крики. Галерея была забита транспортными средствами самых разнообразных форм и габаритов; они громыхали, шипели и медленно передвигались среди роя людей различных рас, как если бы крупные неуклюжие животные ползли в море насекомых. Когда машина подъехала к восходящему пандусу, За взял Гурдже за руку. Они начали двигаться к беловатому пятну входа в туннель в плотной толпе азадианцев и других гуманоидов.

— Ну и как вам это? — прокричал За, поворачиваясь к Гурдже.

— Тут довольно тесно, а?

— Побывали бы вы здесь в праздники!

Гурдже рассматривал людей вокруг. Он чувствовал себя призраком, невидимкой. До последнего времени он был центром внимания, уродом, на которого пялились, таращились, глазели и к которому не подходили ближе чем на расстояние вытянутой руки. Теперь всем было на него наплевать, никто не удостаивал его второго взгляда. На него наталкивались, его пихали, мимо него протискивались, не обращая на иностранца ни малейшего внимания.

И какое разнообразие даже в этом нездоровом, зеленовато-синем туннельном свете! Столько различных типов плюс азадианцы, к виду которых Гурдже постепенно начал привыкать. Несколько инопланетян смутно напомнили ему различные пангуманоидные расы, но в основном здесь были совершенно новые для него формы. Он потерял счет вариациям конечностей, роста, размеров, физиономий и сенсорных аппаратов, которые попались ему на этом коротком отрезке пути.

Они спустились по теплому туннелю в огромную, ярко освещенную пещеру не менее восьмидесяти метров в высоту и примерно сорока в ширину. Кремовые стены тянулись в обеих направлениях на полкилометра, а то и больше и заканчивались громадными, подсвеченными с боков арками, которые вели в следующие галереи. На ровном полу теснились ветхие сооружения и палатки, перегородки и крытые дорожки, кабинки и киоски, там и сям виднелись маленькие площади с яркими навесами, фонтаны источали воду. С тонких столбов свисали провода, на которых раскачивались лампы, а выше, под самыми сводами, огни были еще ярче, цвета среднего между слоновой костью и оловом. По бокам галереи, одно на другом, громоздились здания, пролегали мостики, прикрепленные к стенам и потолку, мрачно-серые стены были утыканы неправильной формы окнами, балконами, террасами, дверьми. Лифты и шкивы потрескивали и гудели, поднимая людей вверх или опуская их на запруженный толпами пол.

— Сюда, — сказал За.

Они протискивались вдоль узких улочек, что шли по полу галереи, пока не достигли дальней стены, затем поднялись по широким, ветхим деревянным ступенькам к тяжелой двери из дерева. У двери с опущенной металлической решеткой стояли два несуразно крупных охранника — один был азадианцем-мужчиной, происхождение другого Гурдже определить не смог. За махнул рукой, и решетка поднялась, хотя ни один из стражей не сделал, казалось, ни малейшего движения. Дверь тяжело открылась, Гурдже и За, оставив за спиной гулкую пещеру, оказались в относительной тишине сумеречного туннеля, деревянные стены которого были чуть не сплошь увешаны коврами.

Свет пещеры исчез за дверью, и сюда сквозь сводчатый потолок и тонкий слой штукатурки проникало лишь неясное светло-вишневое мерцание. Толстые, на вид полированные деревянные стены были черны как смоль и теплы на ощупь. Откуда-то сверху доносилась приглушенная музыка.

Еще одна дверь; втиснутый в нишу стол, за которым сидели два верховника; они уставились на Гурдже и За мрачным взором, но потом удостоили улыбки За, который передал им маленький кожаный кошель. Дверь открылась. За и Гурдже оказались среди света, музыки и шума.

Здесь было не понять что. То ли одно помещение, разделенное как бог на душу положит, хаотически нарезанное на множество уровней, то ли скопление маленьких комнат и галерей, соединенных между собой. Народу полно, звучит громкая атональная музыка. Плотный дым, висевший здесь, наводил на мысль о пожаре, но пах он при этом сладко, почти как духи.

За повел Гурдже сквозь толпу к деревянному куполу, который на метр возвышался над небольшой крытой дорожкой, а тыльной стороной выходил на углубление — нечто вроде шаткой сцены. Сцена была окружена такими же круглыми ложами, а также амфитеатром кресел и скамей — в них сидели большей частью азадианцы.

На небольшой, почти круглой сцене коротышка-инопланетянин (к пангуманоидам его можно было отнести лишь условно) в трясущейся лохани, полной дымящейся красноватой грязи и, видимо, помещенной в поле низкой гравитации, боролся (а может, совокуплялся) с азадианкой. Зрители кричали, хлопали, бросали бутылки.

— Отлично, — сказал За, усаживаясь. — Спектакль уже начался.

— Они трахаются или дерутся? — спросил Гурдже, приникнув к перилам и вглядываясь в переплетенные, извивающиеся тела инопланетянина и азадианки.

За пожал плечами:

— А какая разница?

Официантка, местная женщина в одной тоненькой набедренной повязке, приняла у них заказ на выпивку. Ее собранные в огромный шар волосы были словно охвачены огнем, окружены мерцающей голограммой желтовато-голубого пламени.

Гурдже отвернулся от сцены. Публика в зале одобрительно заорала, когда женщина сбросила с себя инопланетянина и запрыгнула на него, вдавливая его тело в дымящуюся грязь.

— И часто вы сюда приходите? — спросил Гурдже у За.

Высокий человек громко рассмеялся.

— Нет. — Его огромные зеленые глаза сверкнули. — Но ухожу довольно часто.

— Вы здесь снимаете напряжение?

За решительно потряс головой:

— Вовсе нет. Это распространенная ошибка, будто, развлекаясь, вы снимаете нервное напряжение. Если снимаете, значит, неправильно развлекаетесь. А Нора как раз для этого и существует — для развлечений. Для развлечений и игр. Днем здесь довольно спокойно, но иногда тут так расходятся — только держись. Хуже всего хмельные фестивали. Но сегодня беспорядков не ожидается. Все будет тихо-мирно.

Толпа взвизгнула. Женщина удерживала голову инопланетного карлика погруженной в грязь — тот бешено дергался.

Гурдже повернулся к сцене. Сопротивление инопланетянина медленно ослабевало — обнаженная, покрытая грязью женщина удерживала его голову в бурлящей красной массе. Гурдже бросил взгляд на За:

— Значит, они все-таки боролись. За снова пожал плечами:

— Наверное, мы этого так и не узнаем.

Он тоже посмотрел вниз на сцену — женщина вдавливала успевшее обмякнуть тело инопланетянина в красноватую гущу.

— Она его убила? — спросил Гурдже, повысив голос, потому что зрители принялись вопить, топать ногами, стучать кулаками по столикам.

— Не, — сказал Шохобохаум За, покачивая головой. — Этот малютка с Анирча.

За кивнул, а женщина, продолжая одной рукой удерживать голову инопланетянина в грязи, другую победно вскинула вверх, обводя горящими глазами орущую публику.

— Видите, там торчит такая маленькая черная штучка?

Гурдже пригляделся. Из красной грязи торчала маленькая черная луковица.

— Да, вижу.

— Это его член.

Гурдже подозрительно посмотрел на своего спутника.

— И как же это ему поможет?

— Анирчане могут дышать через член. С этим парнем ничего не случилось. Завтра вечером он будет драться в другом клубе. А может, еще и сегодня, чуть позже.

За посмотрел на официантку, которая поставила на их столик бокалы. Он подался вперед и шепнул ей что-то — та кивнула и удалилась.

— Попробуйте пить это, секретируя Широкий, — посоветовал За.

Гурдже кивнул, и оба выпили.

— Не понимаю, почему Культура не завела это в гены, — сказал За, заглядывая в свой бокал.

— Что «это»?

— Способность дышать членом.

Гурдже задумался.

— Иногда чихать было бы довольно затруднительно.

За рассмеялся.

— Можно было бы как-нибудь компенсировать.

Публика восторженно вопила. За и Гурдже повернулись к сцене: женщина-победительница вытащила за пенис тело своего противника из грязи, голова и ноги инопланетянина были покрыты вязкой, медленно стекающей жидкостью.

— О-па, — пробормотал За и приложился к бокалу.

Кто-то из зрителей швырнул женщине кинжал — та поймала его в воздухе, наклонилась и отхватила гениталии инопланетянина. Она принялась размахивать шматком окровавленной плоти, а толпа зашлась в восторженном крике. Тело инопланетянина стало медленно погружаться в мерзкую красную жидкость, женщина упиралась стопой в его грудь. Грязь постепенно почернела от крови, и на поверхность вышло несколько пузырей.

За ошеломленно откинулся к спинке стула:

— Видимо, это какой-то неизвестный мне подвид.

Чашу с грязью в низкогравитационном поле утащили со сцены, а женщина продолжала торжественно потрясать своим трофеем под одобрительные крики публики.

Шохобохаум За поднялся, чтобы встретить четверку поразительно красивых и ошеломляюще одетых азадианок, которые направлялись к их куполу. Гурдже секретировал гормон, о котором говорил За, и теперь начинал чувствовать действие как гормона, так и алкоголя.

Ему подумалось, что эти женщины выглядят ничуть не хуже, чем любая из виденных им на балу в честь открытия игр, и гораздо дружелюбнее.

Действо продолжалось; номера в основном носили сексуальный характер, и За с двумя азадианками (Инклейт и Ат-сен, между которыми сидел Гурдже) сказали ему, что за пределами Норы такие номера означали бы смерть для обоих участников — смерть от радиации или химических веществ.

Гурдже не обращал особого внимания на то, что происходит на сцене. У него был свободный вечер, по сравнению с этим непристойности на сцене значили мало. Главное — что он мог забыть об игре, пожить по другим правилам. Он знал, для чего За пригласил за столик женщин, и это забавляло его. Он не испытывал особого вожделения к двум изысканным особам, между которыми сидел (уж конечно, никаких неконтролируемых эмоций), но с ними было хорошо. За был вовсе не глуп, и две очаровательные дамы (Гурдже знал, что за столиком могли оказаться азадианцы мужского пола или даже верховники, если бы За узнал, что таковы предпочтения Гурдже) отличались умом и острым язычком.

Они знали кое-что о Культуре, до них дошли слухи о способности культурианцев менять пол, и они отпускали умеренно шаловливые шутки о наклонностях и возможностях Гурдже в сравнении с их собственными, а также местных мужчин и верховников. Они вели себя почтительно, завлекающе и дружески. Они пили из маленьких рюмок, затягивались из маленьких тонких трубок (Гурдже тоже попробовал было затянуться, но только закашлялся, к общему смеху); их длинные, волнистые, мягкие волосы иссиня-черного оттенка были схвачены почти невидимой тонкой платиновой сеткой с вделанными в нее крохотными антигравитационными бусинами, отчего волосы медленно струились, а каждый поворот изящной головы был завораживающе неземным.

Обтягивающее платье Инклейт имело переливчатую окраску нефтяного пятна на воде и было усеяно драгоценными камнями, которые напоминали мерцающие звезды. На Ат-сен было видеоплатье, отливавшее красноватым цветом и питавшееся от какого-то скрытого источника.

Ожерелье у нее на шее действовало как небольшой телемонитор, давая размытое, искаженное изображение того, что было вокруг (с одной стороны — Гурдже, сзади — сцена, с другой стороны — одна из дам За, сидящая прямо напротив). Гурдже показал ей браслет-орбиталище, но она не особенно впечатлилась.

За, сидевший по другую сторону, играл с двумя своими дамами в фанты: те вытаскивали маленькие, почти прозрачные карты — пластины из драгоценных камней — и громко смеялись. Одна из дам записывала фанты в маленький блокнотик, при этом постоянно хихикая и изображая смущение.

— Но Жерноу! — сказал Ат-сен, сидевшая слева от Гурдже. — Вы должны заказать шрам-портрет, чтобы мы вас вспоминали, когда вы вернетесь в свою Культуру, к ее развратным, на все готовым дамам!

Инклейт справа от Гурдже расхохоталась.

— Ни за что, — сказал Гурдже с шутливой серьезностью. — Это звучит по-варварски.

— О да, конечно, по-варварски!

Ат-сен и Инклейт прыснули в свои бокалы. Потом Ат-сен взяла себя в руки и прикоснулась к запястью Гурдже:

— Разве вам не приятно будет думать, что одна бедняжка бродит по Эа с вашим лицом на коже?

— Приятно. Но на каком месте будет мое лицо?

Обе женщины сочли его слова уморительно смешными. За встал. Одна из его дам убрала крохотные пластинки-карты в маленькую сумочку.

— Гурдже, — произнес За, допив остатки вина из своего бокала. — Мы удаляемся для более интимного разговора. Вы трое тоже?

За озорно улыбнулся Инклейт и Ат-сен, которые разразились смехом и с повизгиваниями. Ат-сен опустила пальцы в бокал и брызнула в За, но тот успел увернуться.

— Да, Жерноу, идем, — сказала Инклейт, обеими руками хватая Гурдже за локоть. — Идемте все, а то здесь душно и шум ужасный.

Гурдже улыбнулся и покачал головой.

— Нет. Я только разочарую вас.

— Ах, нет! Нет! — Тонкие пальчики потащили его за рукава, обвились вокруг его кистей.

Вежливо-смешливый спор продолжался несколько минут, а За в это время стоял, ухмыляясь, между своими дамами и смотрел, как Инклейт и Ат-сен тщетно пытаются поднять Гурдже на ноги — с помощью то силы, то убеждений.

Ни то ни другое не помогло. За пожал плечами (его дамы, повторив инопланетный жест, прыснули со смеху) и сказал:

— Ладно, игрок. Тогда оставайтесь здесь, хорошо?

За посмотрел на Инклейт и Ат-сен — вид у тех был подавленный и раздраженный.

— А вы тут вдвоем присмотрите за ним, ладно? — сказал им За. — Не позволяйте ему разговаривать с незнакомыми.

Ат-сен высокомерно фыркнула:

— Вашему другу никто не нужен — знакомый или незнакомый.

Инклейт невольно рассмеялась.

— Или оба в одном, — вырвалось у нее.

После чего они с Ат-сен снова принялась смеяться, обмениваясь шлепками и щипками за спиной у Гурдже. За покачал головой:

— Жерно, постарайтесь контролировать этих двух, как вы контролируете себя.

Гурдже допил последние капли из своего бокала, женщины по обе стороны от него повизгивали.

— Я попытаюсь.

— Ну ладно. Я постараюсь недолго. Правда не хотите присоединиться? Вы многое теряете.

— Правда. Не беспокойтесь за меня.

— Хорошо. Никуда не уходите. Скоро увидимся.

За улыбнулся хихикающим девицам, потом все вместе повернулись и пошли прочь.

— Скоро, — крикнул За, повернув через плечо голову. — Но подождать придется, игрок.

Гурдже махнул рукой на прощание. Инклейт и Ат-сен чуть успокоились и принялись объяснять ему, какой он скверный мальчик из-за того, что не хочет быть скверным мальчиком. Гурдже заказал еще выпивки и трубок, чтобы угомонить их.

Девицы показали ему, как играть в стихии, приговаривая:

— Ножницы режут материю, в материю заворачивают камень, камень стопорит воду, вода гасит огонь, огонь плавит ножницы…

Они делали это, как прилежные школьницы, одновременно показывая, как нужно складывать руку.

Это была усеченная, двумерная версия вспомогательного розыгрыша стихий, используемого на Доске становления, только без Воздуха и Жизни. Гурдже показалось забавным, что даже в Норе он не мог избавиться от азада. Он сразился в эту простую игру по желанию дам и позаботился о том, чтобы не выиграть слишком много, поняв вдруг, что никогда в жизни еще не делал такого.

Продолжая размышлять над этой аномалией, он отправился в туалеты — таковых имелось четыре типа. Он воспользовался туалетом для инопланетян, но потратил время, чтобы найти подходящее оборудование. Выходя из туалета, он продолжал посмеиваться над этим, но за похожей на сфинктер дверью обнаружил Инклейт. Вид у нее был встревоженный, платье с переливчатым рисунком потускнело и сморщилось.

— Что случилось? — спросил он.

— Ат-сен, — сказала она, сплетя свои маленькие ручки. — Появился ее прежний господин и увел ее. Он снова хочет владеть ею, а иначе будет десятый год с тех пор, как они одно, и она станет свободной. — Она посмотрела на Гурдже — маленькое лицо, искаженное гримасой отчаяния. Иссиня-черные волосы обтекали лицо неторопливой, текучей тенью. — Я знаю — Шо-За сказал, чтобы вы никуда не ходили, но это важно. Это, конечно, не ваша проблема, но она моя подружка…

— И что же я могу сделать?

— Идемте. Вдвоем мы сумеем его отвлечь. Я, кажется, знаю, куда он ее увел. Я не стану подвергать вас опасности, Жерноу. — Девушка взяла его за руку.

Они то ли шли, то ли бежали по извилистым деревянным коридорам мимо множества комнат и дверей. Все чувства Гурдже подвергались массированной атаке — какофонией звуков (музыки, смеха, криков), зрелищами (слуги, эротические картины, перед глазами мелькают галереи, набитые раскачивающимися телами) и запахами (пищи, парфюмерии, инопланетного пота).

Внезапно Инклейт остановилась. Они оказались в глубоком чашеобразном помещении, похожем на театральный зал; на сцене стоял обнаженный человек и медленно поворачивался то в одну, то в другую сторону перед громадным экраном, где крупным планом демонстрировалась его кожа. Играла низкая, гулкая музыка. Инклейт стояла, оглядывая набитый зал и все еще держа Гурдже за руку.

Гурдже бросил взгляд на человека на сцене. Свет горел ярко, в солнечном спектре. На теле у пухловатого, бледнокожего мужчины было несколько огромных многоцветных синяков, точно громадные печати. Самые крупные были на спине и на груди, и изображали они лица азадианцев. Смесь черного, синего, пурпурного, зеленого, желтого и красного цветов образовывала портреты сверхъестественной точности и изящества. При движении мускулов человека эти портреты, казалось, оживали, ежесекундно меняя свое выражение. Гурдже смотрел, затаив дыхание.

— Вот она! — перекрикивая бьющую по ушам музыку, сообщила Инклейт и потащила Гурдже за руку.

Они пробрались сквозь людскую толпу туда, где стояла Ат-сен — перед сценой. Ее держал верховник, который указывал на мужчину с синяками, кричал на Ат-сен, тряс ее. Та стояла, опустив голову. Плечи ее подрагивали — она, видимо, рыдала. Видеоплатье было выключено и висело на ней, серое, унылое, безжизненное. Верховник ударил Ат-сен по голове (тягучие черные волосы лениво шевельнулись) и снова закричал на нее. Девушка упала на колени, волосы, усеянные бусинками, последовали за ней, словно она медленно погружалась под воду. Никто вокруг не обратил ни малейшего внимания. Инклейт бросилась к ним, таща за собой Гурдже.

Верховник увидел их и попытался утащить Ат-сен. Инклейт начала кричать на него. Она держала Гурдже за руку, протискиваясь сквозь толпу и приближаясь к Ат-сен и верховнику, который теперь с испуганным видом тянул Ат-сен к выходу под приподнятой сценой.

Инклейт ринулась вперед, но наткнулась на группку азадианцев-мужчин, которые, открыв рты, смотрели на человека на сцене. Инклейт принялась колотить по их спинам. Верховнику удалось-таки утащить Ат-сен, и Гурдже увидел, как она исчезла в двери под сценой. Он увлек Инклейт в сторону и, используя свою большую массу и силу, протиснулся между двумя протестующими мужчинами и вместе с девушкой побежал к вращающейся двери.

Коридор делал резкий поворот. Они последовали по узкой лестнице туда, где слышались крики; на одной из ступеней лежал сломанный воротник-монитор — выключенный и безжизненный. Потом Гурдже с Инклейт побежали по другому коридору, тихому, с зеленоватым освещением и множеством дверей. Ат-сен лежала на полу, над ней стоял верховник и кричал на нее. Увидев Гурдже и Инклейт, он погрозил им кулаком. Инклейт прокричала ему что-то неразборчивое.

Гурдже двинулся вперед — верховник достал из кармана пистолет.

Гурдже остановился. Инклейт затихла. Ат-сен хныкала на полу. Верховник начал говорить, но быстро, слишком быстро — Гурдже не понял его. А тот указывал на лежащую на полу женщину, потом — на потолок. Он начал кричать, и пистолет задергался в его руке (а какая-то часть сознания Гурдже, способная к хладнокровному анализу, подумала: «Что я — испуган? Неужели это уже страх? Я смотрю в лицо смерти, взираю на нее сквозь маленькое черное отверстие, маленький спиралевидный туннель в руке инопланетянина (словно еще один элемент, который можно изобразить пальцами), и я жду, когда почувствую страх…

…и этого еще не случилось. Я все еще жду. Означает ли это, что я не умру сейчас? Или что умру?

Жизнь или смерть в движении пальца, в одном нервном импульсе, в одном, может, даже не очень осознанном, решении какого-то ревнивого, невменяемого, одержимого тупоголового инопланетянина, за сотню тысячелетий от дома…»).

Верховник отшатнулся и сделал умоляющий, жалкий жест, обращенный к Ат-сен, Гурдже и Иклейт. Он сделал шаг и пнул Ат-сен в спину — несильно, но та вскрикнула, — потом повернулся и побежал, бросив пистолет на пол и выкрикивая что-то бессвязное. Гурдже кинулся следом, перепрыгнув через Ат-сен. Верховник исчез на темной винтовой лестнице в дальнем конце изогнутого прохода. Гурдже тоже бросился было к лестнице, но остановился. Стук подошв о пол смолк. Он вернулся в зеленоватый коридор.

Одна из дверей в нем была открыта, и оттуда лился мягкий желтый свет.

За дверью была недлинная прихожая, сбоку дверь в ванную, а дальше — комната, маленькая, со стенами, обитыми зеркальными панелями, даже мягкий пол отливал изменчивым медовым блеском. Гурдже вошел внутрь и оказался среди армии своих отражений, терявшихся в глубине зеркал.

На прозрачной кровати одиноко сидела Ат-сен в помятом сером платье. Она рыдала, опустив голову, а Инлейт стояла перед ней на коленях, обнимая плачущую женщину за плечи и тихонько нашептывая ей что-то. Их изображения множились в сверкающих стенах. Гурдже помедлил, оглянулся на дверь. Ат-сен посмотрела на него; слезы катились из ее глаз.

— Ах, Жерноу! — Она протянула к нему трясущуюся руку.

Гурдже присел у кровати, обнял ее трясущееся тело. Обе женщины плакали.

Он погладил Ат-сен по спине. Она опустила голову ему на плечо, ее теплые, необычные губы коснулись его шеи. Инклейт поднялась, подошла к двери и закрыла ее, а потом вернулась к мужчине и женщине, сняв переливчатое платье и бросив его в блестящий радужный пруд зеркального пола.

Минуту спустя появился Шохобохаум За — пинком распахнул дверь, быстрым шагом вошел в зеркальную комнату (бессчетное множество За повторяли и повторяли его движение в обманчивом пространстве) и оглянулся, не интересуясь тремя людьми на кровати.

Инклейт и Ат-сен замерли — их руки застыли на пуговицах и застежках одеяния Гурдже. Гурдже на мгновение потерял самообладание, но потом попытался напустить на себя светский вид. За посмотрел на стену позади Гурдже. Тот проследил за его взглядом и обнаружил, что видит собственное отражение — мрачное лицо, всклокоченные волосы, полуодетый. За перепрыгнул через кровать и пнул изображение в зеркале.

Стену расчертила сеть трещин. Зеркало обрушилось, — за ним оказалась темная комнатка, а в ней машинка на штативе, направленная в зеркальное помещение. Инклейт и Ат-сен, спрыгнув с кровати, бросились прочь. Инклейт на ходу подобрала свое платье.

За снял маленькую камеру со штатива и оглядел ее.

— Слава богу, только запись. Передатчика нет. — Он сунул машинку в карман и с усмешкой повернулся к Гурдже. — Ну, игрок, меч в ножны. Делаем ноги!

Они побежали по коридору с зеленоватым освещением к той самой винтовой лестнице, которой воспользовался похититель Ат-сен. За наклонился на бегу, подобрал пистолет, брошенный верховником, — Гурдже уже забыл о нем — и за несколько секунд осмотрел и выбросил его. Они добрались до винтовой лестницы и прыжками поднялись по ней.

Еще один коридор, желтовато-коричневый свет. Наверху грохотала музыка. За резко затормозил, когда им навстречу устремились два крупных верховника.

— О-па, — сказал За, делая разворот на сто восемьдесят градусов, и подтолкнул Гурдже назад к лестнице.

Они снова устремились вверх и вскоре оказались в темном пространстве, где била по ушам, пульсировала музыка. С одной стороны виднелся свет. Слышен был топот шагов по лестнице. За повернулся и, целясь куда-то вниз, ударил ногой. Раздались дикий крик и неожиданный грохот.

Темноту прорезал тонкий луч света — он появился из лестничного колодца и разошелся наверху желтым пламенем и оранжевыми искрами. За отпрыгнул в сторону.

— Ну вот, артиллерия пошла в ход, чтоб им пусто было. — Он кивнул, показывая мимо Гурдже туда, откуда бил свет. — Наш выход, маэстро.

Они побежали к сцене, залитой ярким светом. Крупный азадианец мужского пола в центре сцены возмущенно повернулся им навстречу, когда они с громким топотом выскочили из кулис. Публика заорала на них. Но тут выражение лица почти обнаженного артиста, демонстрировавшего синяки, из гневного стало удивленным, ошарашенным.

Гурдже чуть не упал — он остановился на месте как вкопанный.

…снова видя перед собой свое лицо.

Оно было раза в два больше натуральной величины, впечатанное в кровяную радугу ушибов на туловище потрясенного балаганщика. Гурдже глядел на все это, и вид его зеркально отображал удивление на бочкообразном лице артиста.

— На искусство нет времени, Жерно! — За повлек его прочь, потащил к авансцене, сбросил вниз, потом прыгнул сам.

Они приземлились на группу протестующих азадианцев-мужчин, уронили их на пол. За поднял Гурдже на ноги, но сам чуть не упал опять, получив удар по затылку. Он повернулся и ударил ногой, одновременно отражая рукой новый удар. Гурдже почувствовал, что его разворачивают, и увидел перед собой крупного рассерженного азадианца с окровавленным лицом. Тот завел назад руку, сложив пальцы в кулак (Гурдже даже успел подумать — камень из игры в стихии).

Человек, казалось, двигался в каком-то очень замедленном ритме.

Гурдже хватило времени, чтобы обдумать план действий.

Он ударил коленом в пах азадианцу, а тыльной стороной ладони — по лицу. Освободившись от падающего, он нырнул, уворачиваясь от кулака другого азадианца, и увидел, как За сует локоть в лицо третьему.

Они снова побежали во всю прыть. За орал и размахивал руками, несясь к выходу. Гурдже подавлял странное желание рассмеяться, но тактика сработала — люди расступались перед ними, как вода расступается перед лодкой.

Они сидели в небольшом баре без потолка, в глубине хаотического лабиринта построек основной галереи, под небесной твердью жемчужно-белого цвета. Шохобохаум За разбирал камеру, которую обнаружил за фальшивым зеркалом, разделяя ее на крохотные компоненты с помощью жужжащего инструмента размером с зубочистку. Гурдже поглаживал царапину на щеке, полученную, когда За сбросил его со сцены.

— Моя вина, игрок. Я должен был знать. Брат Инклейт в службе безопасности, а у Ат-сен привычка сорить деньгами. Они хорошие девочки, но сочетание неприятное и не совсем то, о чем я просил. Вам повезло, что одна из моих красоток уронила рубиновую карту и без нее не хотела играть вообще ни во что. Ну что ж, трахнуться полраза лучше, чем не трахнуться вообще.

Он отвинтил еще одну детальку от камеры. Последовали треск и небольшая вспышка. За неуверенно потыкал инструментом в дымящийся корпус.

— Как вы узнали, где нас искать? — спросил Гурдже. Он чувствовал себя идиотом, но смущался меньше, чем предполагал.

— Знания, догадливость и удача, игрок. В клубе, если хочешь кого-нибудь ограбить, ты идешь в одно место, в других местах можно допрашивать, или убивать, или подвешивать на чем-нибудь… или снимать компромат. Я надеялся, что время крутых действий еще не пришло и ничего серьезного с вами не случится. — Он покачал головой, изучая камеру. — Но я должен был знать. Догадаться. Становлюсь слишком доверчивым.

Гурдже пожал плечами, глотнул горячей жидкости и уставился на чадящую свечу на прилавке перед ними.

— Обвели-то вокруг пальца меня. Но кто? — Он посмотрел на За. — И зачем?

— Государство, Гурдже. — За снова потыкал своей отверткой в камеру. — Потому что они хотят иметь что-нибудь против вас. На всякий случай.

— На какой еще всякий?

— На тот, если вы и дальше будете их удивлять и выигрывать. Это страховка. Вы о таком не слышали? Нет. Ну ничего. Это как азартная игра наоборот. — За взял камеру в одну руку, пытаясь отделить от нее еще какую-то часть. Корпус открылся. За со счастливым лицом извлек из внутренностей машинки диск размером с монетку, поднес его к свету, и тот переливчато засиял. — Здесь ваша гулянка, — сообщил он Гурдже.

Он насадил что-то на кончик своей зубочистки, и маленький диск прилип к инструменту как приклеенный. Потом За поднес маленькую полихроматическую монетку к пламени свечи, спустя какое-то время та зашипела, задымилась и стала маленькими хлопьями опадать на воск.

— Жаль, что нельзя оставить это на память, — сказал За. Гурдже покачал головой:

— Я бы предпочел забыть об этом.

— А, бог с ним. Но эти две сучки у меня получат, — ухмыльнулся За. — За ними теперь должок — отдаться бесплатно. И не раз. — При этой мысли он засиял.

— И это все?

— Слушайте, они просто играли каждая свою роль. Ничего личного. Отшлепать — вот самое суровое для них наказание. — Брови у За сладострастно изогнулись.

Гурдже вздохнул.

Они вернулись в транзитную галерею, чтобы вызвать свою машину, и здесь За помахал нескольким крупным азадианцам — мужчинам и верховникам, которые всем своим видом давали понять, что оказались здесь совершенно случайно: просто ждут чего-то в тускло освещенном туннеле. За кинул одному из них остатки камеры — верховник поймал и отвернулся вместе с остальными.

— Ну и который теперь час? Вы хоть знаете, сколько я вас жду? У вас же завтра игра — забыли? Только посмотрите на свою одежду! А откуда эта царапина? Что вы…

— Машина! — Гурдже зевнул, стянул с себя пиджак и бросил в кресло. — Пошла ты в жопу.

-

На следующее утро Флер-Имсахо не разговаривал с Гурдже. Он присоединился к нему в гостиной модуля в тот момент, когда Пекил сообщил о своем прибытии, но на приветствие Гурдже автономник ничего не ответил, а спускаясь в лифте, жужжал громче обычного. В машине он тоже оставался неразговорчивым. Гурдже решил про себя, что переживет это.

— Что это у вас, Гурджи? — Пекил озабоченно посмотрел на царапину на щеке Гурдже.

— Ерунда. — Гурдже улыбнулся, поглаживая бородку. — Порезался, когда брился.

На Доске формы наступил этап отсева.

Гурдже с самого начала противостояли девять других игроков, и теперь это стало очевидным. Он воспользовался преимуществом, полученным на предыдущей доске, чтобы образовать небольшой, надежный и почти неприступный анклав, и отсиживался в нем два дня, наблюдая, как остальные тщетно бьются о его укрепления. При правильной атаке оборона Гурдже была бы пробита, но его противники старались, чтобы их действия не выглядели слишком согласованными, а потому одновременно атаковали лишь двое-трое из них. К тому же каждый опасался ослабить себя слишком сильно, так как можно было ожидать атаки со стороны других.

К концу этих двух дней некоторые новостные агентства уже утверждали, что несправедливо и невежливо всем скопом набрасываться на инопланетянина.

Флер-Имсахо (к тому времени он преодолел свою обиду и снова начал разговаривать с Гурдже) решил, что такая реакция может быть искренней и спонтанной, но все же, скорее всего, вызвана давлением имперских властей. Машина определенно полагала, что за спиной Церкви (которая, несомненно, проинструктировала жреца, а также дала ему денег на сделки с другими игроками) стояла Имперская канцелярия. Так или иначе, на третий день массированная атака против Гурдже распалась и игра перешла в более привычное русло.

Игровой зал был битком набит зрителями. Стало гораздо больше любопытных, заплативших за вход; многие гости пренебрегли другими приглашениями, чтобы посмотреть на игру инопланетянина, а пресс-агентства отправили дополнительных репортеров и операторов. Ассистенты под руководством главного судьи успешно пресекали шум в зале, а потому наплыв зрителей ничуть не отвлекал Гурдже от игры. Но во время перерывов двигаться по залу было трудно — люди постоянно заговаривали с ним, задавали вопросы или просто хотели на него посмотреть.

Пекил большую часть времени проводил в зале, но, казалось, был больше озабочен тем, чтобы самому покрасоваться перед камерами, а не защищать Гурдже от желающих с ним поговорить. По крайней мере, он помогал отвлекать репортеров, что позволяло Гурдже сосредоточиться на игре.

В течение следующих дней Гурдже обратил внимание на едва заметную перемену в стиле игры жреца и — в меньшей степени — двух других игроков.

Гурдже выбил из игры трех человек, еще трех выбил жрец, причем без особого напряжения. Два оставшихся верховника образовали свой собственный маленький анклав на доске и в остальной игре участвовали сравнительно мало. Гурдже играл хорошо, хотя и без того вдохновения, с помощью которого ему удалось одержать победу на Доске начал. Он должен был без труда разгромить священника и двух других. И в самом деле, он постепенно завоевывал преимущество, правда, очень медленно. Жрец играл лучше прежнего, особенно в начале каждой сессии, и Гурдже решил, что в перерывах верховник получает высококвалифицированную помощь. То же относилось и к двум другим игрокам, хотя их, судя по всему, консультировали не столь интенсивно.

Но когда подошел конец — на пятый день игры, — случилось неожиданное: игра жреца просто сломалась. Два других игрока сдались. Последовали новые потоки лести. Новостные агентства начали распространять передовицы, выражающие беспокойство, что какой-то чужак может играть так хорошо. В некоторых из наиболее сенсационных выпусков сообщалось, что инопланетянин с Культуры пользуется каким-то сверхъестественным чувством или запрещенным техническим устройством. Местные узнали имя Флер-Имсахо и упоминали его как возможный — и недозволенный — источник мастерства Гурдже.

— Они называют меня компьютером! — застонал автономник.

— А меня — мошенником, — задумчиво отозвался Гурдже. — Жизнь — штука жестокая. Так здесь говорят.

— Здесь это справедливо.

Последняя игра на Доске становления, в которой Гурдже чувствовал себя предельно уверенно, превратилась в настоящую драку. Священник до начала игры зарегистрировал у судьи специальный план по результатам — некие обязательства, которые он принимал на себя как игрок, занимающий по очкам второе место. Он и вправду уверенно претендовал на второе место и, хотя выбывал из главной серии, имел шансы вернуться туда, если выигрывал две следующие игры во второй серии.

Гурдже подозревал, что это уловка, и играл поначалу очень осторожно, ожидая либо массированной атаки, либо локального прорыва. Но другие, казалось, играли почти без всякой цели, и даже жрец вроде бы делал ходы механически, как в первой игре. Проведя несколько неглубоких разведок боем, Гурдже почти не встретил сопротивления. Он разделил свои силы на две части и предпринял полномасштабный рейд в тыл священника, чтобы нагнать на противника страху. Жрец запаниковал и после этого почти не делал хороших ходов, а к концусессии над его силами нависла угроза полного уничтожения.

После перерыва Гурдже подвергся атаке со стороны остальных игроков, жрец же, прижатый к краю доски, сопротивлялся. Гурдже понял намек. Он дал жрецу пространство для маневра и позволил атаковать двух из наиболее слабых игроков, чтобы восстановить свою позицию на доске. К концу игры Гурдже доминировал на большей части доски, а остальные были уничтожены или вытеснены в стратегически маловажные области. Гурдже не очень-то хотелось доводить игру до полного разгрома, к тому же он догадывался, что при попытке сделать это другие организуют совместное сопротивление, независимо от того, станет их союз очевидным для всех или нет. Гурдже предлагали победу, но жадность или мстительность с его стороны не пошли бы ему на пользу. Соглашение было достигнуто, игра закончилась. Жрец, пусть и с трудом, но все же занял второе место.

Пекил еще раз поздравил Гурдже. Он дошел до второго тура главной серии. Он был одним из всего тысячи двухсот Первых победителей и двух тысяч четырехсот участников квалификационных игр. Во втором туре он должен был играть против одного игрока. Пекил опять стал уговаривать Гурдже дать пресс-конференцию, а Гурдже опять отказался.

— Но вы просто обязаны! Чего вы добиваетесь? Если вы в ближайшем будущем ничего не скажете, то настроите всех против себя. Нельзя вечно играть на загадочности. Сейчас вы для всех — жертва несправедливости, не упустите своего шанса.

— Пекил, — сказал Гурдже, отлично зная, что такое обращение оскорбительно для верховника, — у меня нет намерений разговаривать с кем бы то ни было о моей игре, а что обо мне говорят или думают, мне совершенно безразлично. Я здесь для того, чтобы играть, и ни для чего другого.

— Вы — наш гость, — холодно сказал Пекил.

— А вы — мои хозяева.

Гурдже повернулся и пошел прочь. Обратный путь они проделали в полной тишине, если не считать жужжания Флер-Имсахо; Гурдже время от времени казалось, что за этим звуком скрывается смех.

— А вот теперь начинаются неприятности.

— Почему вы так думаете, корабль?

Стояла ночь. Тыльные двери модуля были открыты. До Гурдже доносилось приглушенное расстоянием гудение полицейского флаера, который циркулировал над отелем, чтобы не допустить туда летательные аппараты новостных агентств. В модуль проникал и запах города — теплый, пряный и дымный. Гурдже изучал проблему локальных военных операций в одиночной игре и делал заметки. При временной задержке такой способ общения с «Фактором» представлялся оптимальным. Выскажись, потом отключись и рассматривай проблему, пока луч ГП несется туда-сюда; потом, получив ответ, снова переключись в речевой режим — почти как настоящий разговор.

— Потому что теперь вы должны раскрыть ваши нравственные основания. Это игра один на один, так что вы должны определить ваши базовые принципы, обнародовать философские постулаты. Поэтому придется сообщить им о том, во что вы верите. Боюсь, тут у вас могут возникнуть проблемы.

— Корабль, — сказал Гурдже, делая заметки в видеоблокноте и изучая голограмму перед собой. — Не думаю, что у меня есть какие-либо верования.

— А я думаю, что есть, Жерно Гурдже, и Имперское бюро игр пожелает узнать, что они из себя представляют. Боюсь, вам придется придумать что-нибудь.

— С какой стати? Какое это имеет значение? Никаких должностей или званий выиграть я не могу, никакой власти я не получу, так при чем тут мои верования? Я понимаю — им нужно знать, о чем думают люди во власти, но я хочу одного — играть.

— Да, но они пожелают это знать для своей статистики. Ваши взгляды могут ничего не значить, если говорить о занятии должностей по итогам игры, но здесь ведется учет, какие игроки выигрывают какого рода матчи… и потом, их интересует, какого рода экстремистской политике вы сочувствуете.

Гурдже посмотрел на камеру экрана.

— Экстремистская политика? О чем это вы?

— Жерно Гурдже, — машина произвела звук, похожий на тяжелый вздох, — карательная система не знает невиновных. Любая машина насилия считает, что все либо за нее, либо — против. Мы — против. И вы были бы тоже, дай вы себе труд задуматься. Уже один образ мышления делает вас врагом. Может, это и не ваша вина, потому что каждое общество воспитывает в своих гражданах определенные ценности, но дело в том, что некоторые общества придают ценностям максимальное значение, а некоторые — минимальное. Вы происходите из общества второго типа, а рассказать вас о себе просит общество первого типа. Уклониться будет так трудно, что вы и представить себе не можете, сохранить нейтралитет — практически невозможно. Вы просто не можете не сочувствовать той политике, в которой воспитаны, поскольку она не является чем-то независимым от остальных частей вашего «я». Она — составляющая вашей личности. Мне это известно, и им это известно. И вам лучше принять все как есть. Гурдже задумался.

— А могу я солгать?

— Насколько я понимаю, вы спрашиваете совета — стоит ли давать ложные сведения о себе, а не ставите под сомнение свою способность говорить неправду. — (Гурдже покачал головой.) — Возможно, это самый разумный образ действий. Хотя может оказаться, что будет затруднительно сказать что-нибудь приемлемое для них и в то же время не вызывающее у вас нравственного протеста.

Гурдже снова посмотрел на голограмму.

— Вы будете удивлены, с какой легкостью я это сделаю, — пробормотал он. — Но в любом случае, если я солгу, как моя ложь может вызывать у меня нравственный протест?

— Интересный вопрос. Во-первых, если индивидуум полагает, что ложь сама по себе не безнравственна, особенно если она в основной или значительной степени представляет собой то, что мы называем скорее своекорыстной, а не бескорыстной или не сострадательной ложью, то…

Гурдже перестал слушать, погрузившись в изучение голограммы. Нужно найти какие-нибудь прежние игры своего соперника, как только он узнает имя этого соперника.

Он услышал, что корабль прекратил говорить.

— Вот что я вам скажу, корабль, — сказал Гурдже. — Почему бы вам не подумать об этом? Вы, судя по всему, гораздо больше меня увлечены этой идеей, а я так или иначе занят, так почему бы вам не сочинить некий компромисс между правдой и целесообразностью, который устроит всех нас? А? Я, вероятно, соглашусь на любое ваше предложение.

— Хорошо, Жерно Гурдже. С удовольствием.

Гурдже пожелал кораблю спокойной ночи, а закончив изучать особенности игры один на один, выключил экран. Он встал, потянулся, зевнул, потом вышел из модуля в оранжево-коричневую тьму висячего сада и чуть не наткнулся на крупного азадианца в форме.

Охранник отдал честь (Гурдже так и не понял, как отвечать на этот жест) и протянул лист бумаги. Гурдже взял лист и поблагодарил охранника — тот вернулся на свой пост у лестничного пролета, ведущего на крышу.

Гурдже направился в модуль, пытаясь на ходу прочесть бумагу.

— Флер-Имсахо? — позвал он, не зная, здесь маленькая машина или нет.

Автономник появился из другого угла модуля в своем обычном — не маскарадном — облачении, бесшумный, с большим, богато иллюстрированным руководством по эаской орнитологии.

— Да?

— Что здесь написано? — Гурдже помахал бумагой. Автономник подлетел поближе.

— Если оставить в стороне имперское пышнословие, то они приглашают вас завтра во дворец, чтобы принести свои поздравления. А это означает, что на вас хотят посмотреть.

— Полагаю, придется идти?

— Пожалуй, да.

— Вы там упоминаетесь?

— Нет. Но я все равно пойду. Им придется выкинуть меня, если что. О чем вы говорили с кораблем?

— Он должен составить список моих принципов. А еще прочел мне лекцию о социальной притирке.

— Он желает вам добра. Не хочет доверять такую деликатную задачу кому-нибудь вроде вас.

— Вы куда-то собирались, автономник? — спросил Гурдже, снова включая экран и усаживаясь перед ним.

Он настроил игровой канал на имперскую волну, желая выяснить что-нибудь о жеребьевке игр второго тура. Оказалось, решения о жеребьевке пока не принято, его ждали с минуты на минуту.

— Знаете, — сказал Флер-Имсахо, — тут и правда есть крайне любопытные ночные птицы, питающиеся рыбой. Они обитают в устье, всего в сотне километров отсюда, и я подумывал…

— Не хочу задерживать вас, — сказал Гурдже как раз в тот момент, когда игровой канал начал транслировать результаты — по экрану поползли имена и цифры.

— Отлично. Желаю спокойной ночи. — Автономник исчез из виду.

Гурдже, не оглядываясь, махнул рукой.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Ответил автономник или нет, он не услышал.

Он нашел на экране и свое имя рядом с именем Ло Весекиболда Рама, управляющего директора Имперского монопольного комитета. Гурдже был причислен к мастерам Пятого главного уровня, а значит, принадлежал к шестидесяти лучшим игрокам империи.

Следующий день у Пекила был выходным. За Гурдже прислали летательный аппарат из Имперской канцелярии. Когда тот приземлился рядом с модулем, Гурдже и Флер-Имсахо (который очень поздно вернулся из экспедиции в устье) взошли на борт и скоро были доставлены через весь город в императорский дворец. Они совершили посадку на крыше внушительного комплекса административных зданий, выходящих на один из небольших парков в пределах дворца. Их провели вниз по широкой, устланной коврами лестнице в кабинет с высоким потолком, где слуга-мужчина спросил у Гурдже, не хочет ли он чего-нибудь выпить или перекусить. Гурдже отказался, и их с автономником оставили вдвоем.

Флер-Имсахо подлетел к высокому окну, а Гурдже принялся разглядывать какой-то портрет на стене. Немного погодя в помещение вошел моложавый верховник. Он был высок, одет в относительно непритязательную и деловую разновидность формы имперских чиновников.

— Господин Гурдже, рад вас видеть. Меня зовут Ло Шав Олос.

— Здравствуйте, — сказал Гурдже.

Они обменялись вежливыми поклонами, после чего верховник быстро подошел к большому столу перед окнами и положил на него объемистую пачку бумаг, а затем сел.

Ло Шав Олос посмотрел на Флер-Имсахо, который жужжал и потрескивал неподалеку.

— А это, судя по всему, ваша маленькая машина.

— Ее зовут Флер-Имсахо. Она помогает мне общаться на вашем языке.

— Понятно. — Верховник указал на резной стул по другую сторону стола. — Прошу вас, садитесь.

Гурдже сел, и Флер-Имсахо подлетел к нему. Слуга-азадианец вернулся с хрустальным кубком и поставил его на стол рядом с Олосом, который, приложившись к напитку, сказал:

— Вы, похоже, не сильно нуждаетесь в помощи, мистер Гурдже. — Моложавый верховник улыбнулся. — Ваш эасский очень хорош.

— Спасибо.

— Позвольте мне присоединить к поздравлениям Имперской канцелярии и мои личные поздравления, господин Гурдже. Ваши успехи превосходят все ожидания. Насколько я понимаю, вы изучали азад только в течение трети одного из наших Больших лет.

— Да, но азад мне так понравился, что все это время я не делал почти ничего другого. И потом, у азада много общего с теми играми, что я изучал прежде.

— И тем не менее вы победили игроков, которые изучали азад всю жизнь. Ожидалось, что жрец Лин Гофорьев Таунсе преуспеет в этих играх.

— Ясно. Возможно, мне просто повезло.

Верховник усмехнулся и откинулся к спинке стула.

— Может, и так, мистер Гурдже. Мне жаль, что ваше везение не распространилось на жребий следующего тура. Ло Весекиболд Рам — выдающийся игрок, и многие ждут, что он превзойдет самого себя.

— Надеюсь, что смогу оказать ему достойное сопротивление.

— Мы все на это надеемся. — Верховник еще раз приложился к кубку, встал и подошел к окнам, выходящим в парк. Он поскреб толстое стекло, словно стирая соринку. — Хотя, строго говоря, это и не входит в круг моих обязанностей, должен признаться, что был бы рад, если бы вы поделились со мной своими планами насчет регистрации принципов. — Он повернулся и посмотрел на Гурдже.

— Я еще не решил окончательно, как изложить их. Возможно, я зарегистрирую принципы завтра.

Верховник задумчиво кивнул и поддернул рукав своей имперской формы.

— Если позволите, я бы посоветовал вам отнестись к этому… осмотрительно, мистер Гурдже. — (Гурдже попросил автономника перевести ему слово «осмотрительно».) Олос после паузы продолжил: — Вы, конечно же, должны зарегистрироваться в Бюро, но, как известно, вы участвуете в этих играх исключительно в почетном качестве, а потому изложение ваших принципов имеет чисто статистическую, так сказать, ценность.

Гурдже попросил автономника перевести для него «в качестве».

— Натянажка, игра-игрокоид, — мрачно пробормотал Флер-Имсахо на марейне. — Перевереигрываете. Сочета-четаньем «в качестве» эаском на вы ужеже пользовользовались. Умумник этот не дудурак. Ребярета эти в язызы-ках кудкуда разузумней, чем можеможет покаказаться.

Гурдже подавил улыбку. Олос продолжал:

— Как правило, участники должны быть готовы аргументированно защищать свои взгляды, если Бюро сочтет необходимым оспорить какие-либо из них, но я надеюсь, вы понимаете, что с вами такое вряд ли произойдет. Имперское бюро не может закрывать глаза на тот факт, что ценности в вашем обществе могут резко отличаться от наших. Мы не имеем намерений смущать вас, заставляя рассказывать о вещах, которые нашей прессе и обществу могут показаться оскорбительными. — Он улыбнулся. — Лично я — неофициально — предположил бы, что вы можете выражаться довольно, я бы сказал, «туманно» и никого это особенно не обеспокоит.

— «Особенно»? — с невинным видом спросил Гурдже жужжащего, потрескивающего автономника.

— Опять туфтутить недоумо дурудурить, вы мозговизгокрут и титхва тыватьиспы мое тепрпение в жопу, Гурдже.

Гурдже громко закашлялся.

— Извините, — сказал он Олосу. — Да, я понимаю. Я буду помнить об этом, составляя обзор своих принципов.

— Я рад, мистер Гурдже. — Олос вернулся к своему стулу и снова уселся. — То, что я сказал, — это, конечно, моя личная точка зрения, и у меня нет никаких связей с Имперским бюро. Мой департамент совершенно независим от него. И тем не менее одно из великих преимуществ империи — во взаимосвязи всех ее частей, в ее единстве, и я думаю, что не ошибаюсь, говоря о том, какова может быть позиция другого имперского департамента. — Ло Шав Олос любезно улыбнулся. — Мы и в самом деле действуем все заодно.

— Я вас понимаю.

— Не сомневаюсь. Скажите мне — вы с нетерпением ждете путешествия на Эхронедал?

— С огромным. В особенности потому, что такой чести удостаиваются далеко не все заезжие игроки.

— Вы абсолютно правы. — На лице у Олоса появилось довольное выражение. — Лишь немногие из наших гостей допускаются на Огненную планету. Это святое место, оно само по себе является символом вечной природы империи и игры.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность империи, — пропел Гурдже, сделав едва заметный поклон.

Флер-Имсахо произвел какой-то трескучий звук. Олос широко улыбнулся.

— Я абсолютно уверен, что вы, зарекомендовав себя столь умелым — я бы даже сказал, талантливым — игроком, докажете, что более чем заслужили свое место в замке игр на Эхронедале. А теперь, — верховник бросил взгляд на свой настольный экран, — у меня по расписанию посещение еще одного, несомненно, крайне скучного заседания Торгового совета. Я бы предпочел продолжить нашу беседу, мистер Гурдже, но, к сожалению, она должна быть завершена в интересах эффективного регулирования товарообмена между нашими многочисленными мирами.

— Я вас понимаю, — сказал Гурдже, вставая одновременно с верховником.

— Рад был с вами познакомиться, мистер Гурдже, — улыбнулся Олос.

— И я тоже.

— Позвольте мне пожелать вам удачи в игре против Ло Весекиболда Рама, — сказал верховник, шествуя к двери вместе с Гурдже. — Боюсь, вам она понадобится. Уверен, игра будет интересной.

— Надеюсь, — согласился Гурдже.

Они вышли из комнаты. Олос протянул руку — Гурдже пожал ее, позволив своему лицу принять слегка удивленное выражение.

— Всего доброго, мистер Гурдже.

— Всего доброго.

Гурдже и Флер-Имсахо проводили к летательному аппарату на крыше, а Ло Шав Олос зашагал по коридору на заседание.

— Вы идиот, Гурдже! — начал автономник на марейне, как только они оказались в модуле. — Во-первых, вы спросили меня о двух словах, которые вам уже известны, а потом вы использовали и то и другое, к тому же…

Тут Гурдже затряс головой и прервал его:

— Вы и в самом деле ничего не понимаете в игре, автономник?

— Я понимаю, когда люди играют глупцов.

— Все лучше, чем играть домашнюю зверушку, машина.

Машина произвела что-то похожее на звук задержанного дыхания, потом, словно поколебавшись, сказала:

— Ну, как бы там ни было… по крайней мере, теперь можете не беспокоиться о принципах. — Автономник издал неестественный смешок. — Они не меньше вас опасаются, что вы скажете правду!

-

Игра Гурдже против Ло Весекиболда Рама вызвала огромный интерес. Пресс-агентства, заинтригованные необычным инопланетянином, который отказывался с ними разговаривать, послали самых пронырливых репортеров и операторов, умевших лучше других улавливать мимолетные выражения лиц так, чтобы объект съемок выглядел уродливым, глупым или жестоким (а лучше всего — и первым, и вторым, и третьим). Инопланетная физиономия Гурдже одним операторам представлялась трудной для схватывания, а другим — наоборот.

Многочисленные болельщики, заплатившие за вход, пытались обменять билеты на другие игры, чтобы наблюдать эту, и галерея для гостей вмещала далеко не всех желающих, хотя игра была перенесена из первого зала, где до этого играл Гурдже, в большой шатер, поставленный в парке всего в нескольких километрах и от Гранд-отеля, и от императорского дворца. Шатер вмещал в три раза больше народа, чем в прежний зал, и все же был битком набит.

Пекил появился, как обычно, утром, в машине Бюро инопланетных дел и отвез Гурдже в парк. Верховник уже больше не пытался красоваться перед камерами — он быстро прошел мимо них, расчищая дорогу для Гурдже.

Гурдже представили Ло Весекиболду Раму, который оказался коренастым, крепким верховником с лицом гораздо более грубым, чем ожидал увидеть Гурдже, и военной выправкой.

Рам играл быстро и остро, и в первый день они закончили две малые игры с приблизительно равным счетом. Гурдже понял, как трудно ему пришлось в этот день, только вечером, когда заснул, сидя перед экраном. Проспал он почти шесть часов.

На следующий день они сыграли еще две малые игры, но, по обоюдному соглашению, остались и на вечерний сеанс. Гурдже чувствовал, что верховник проверяет его, пытается вымотать или хотя бы определить пределы его стойкости. Они должны были отыграть все шесть малых игр, перед тем как перейти на три главные доски, и Гурдже уже понимал, что игра против одного Рама куда утомительнее, чем против девяти соперников.

После ожесточенной борьбы, затянувшейся чуть ли не до полуночи, Гурдже закончил игру, немного опережая соперника. Он проспал семь часов и проснулся, едва-едва успевая подготовиться к следующему игровому дню. Заставив себя пробудиться, Гурдже секретировал Снап — любимый гормон культурианцев во время завтрака — и был немного разочарован, увидев, что Рам выглядит свежим и энергичным не меньше его самого.

Эта игра стала еще одной войной на истощение — они кое-как продержались первую половину дня, а продолжить игру вечером Рам не предложил. Так что Гурдже несколько часов обсуждал игру с кораблем, а потом, чтобы отвлечься, посмотрел имперские каналы.

Там были приключения, викторины и комедии, новости и документальные репортажи. Гурдже поискал отчеты о своей собственной игре. Упоминания были, но довольно скучная дневная игра не вызвала большого интереса. Он видел, что информагентства стали относиться к нему хуже, и теперь спрашивал себя, не жалеют ли они о своей поддержке инопланетянина, когда на него набросились скопом.

В следующие пять дней новостные агентства стали выражать еще большее недовольство «инопланетянином Гурджей» (фонетически эаский был менее гибок, чем марейн, а потому его имя часто искажалось). Малые игры с Рамом они закончили приблизительно с равным числом очков, потом Гурдже победил противника на Доске начал, едва не проиграв на одном из этапов, и лишь чуть-чуть уступил ему на Доске формы.

Новостные агентства тут же решили, что Гурдже — угроза для империи и общественного блага, и начали кампанию за высылку его из Эа. Они заявляли, что Гурдже общается телепатически с «Ограничивающим фактором» или роботом по имени Флер-Имсахо, что он использует всевозможные тошнотворные наркотики, которые хранит в пресловутом вертепе мерзостей на крыше Гранд-отеля, что (будто об этом только узнали) он может производить наркотики внутри организма (что было правдой), используя железы, удаленные у детей в результате жутких, бесчеловечных операций (что правдой не было). Эти наркотики якобы превращали его либо в суперкомпьютер, либо в секс-маньяка (по некоторым сообщениям — в того и другого одновременно).

Одно из агентств обнаружило принципы Гурдже, которые составил для него корабль и зарегистрировал в Бюро игр. Принципы эти клеймились бесчестными, неоткровенными и лицемерными — что вообще свойственно Культуре, — открывающими верный путь к анархии и революции. Тон агентств становился мягким и почтительным, когда они верноподданно просили императора «сделать что-нибудь» с Культурой и обвиняли Адмиралтейство в том, что оно уже несколько десятилетий знает о существовании этой шайки мерзких извращенцев и, судя по всему, не желает показать им, кто тут хозяин, — или просто уничтожить их раз и навсегда. Одно отважное агентство даже зашло дальше других и заявило, будто Адмиралтейство не знает в точности, где находится родная планета Культуры. Они возносили молитвы за то, чтобы Ло Весекиболд Рам раздавил этого инопланетянина Гурджей на Доске становления с такой же решительностью, с какой флот империи однажды избавит мир от насквозь прогнившей и социалистической Культуры. Они побуждали Рама прибегнуть к физической опции, если понадобится: пусть все узнают, что там внутри у этого слащавого инопланетянина (возможно, в буквальном смысле!).

— Это все серьезно? — спросил Гурдже, с улыбкой поворачиваясь от экрана к автономнику.

— Абсолютно серьезно.

Гурдже рассмеялся и покачал головой. Он подумал, что простой люд, видимо, глуп безмерно, если верит всей этой чепухе.

После четырех дней игры на Доске становления Гурдже был близок к победе. Он видел, как Рам взволнованно разговаривает со своими советниками, и предполагал, что верховник после дневной игры сдастся. Но Рам решил продолжать сопротивление. Они договорились пропустить вечерний сеанс и возобновить сражение наутро.

Под шелест большого шатра на теплом ветерке Флер-Имсахо присоединился у выхода к Гурдже. Пекил расчищал путь до машины сквозь толпу. Она состояла в основном из тех, кто просто хотел увидеть инопланетянина, хотя некоторые из них устроили шумную демонстрацию против Гурдже, и совсем немногие приветствовали его. Рам и его советники первыми покинули шатер.

— Кажется, я вижу в толпе Шохобохаума За, — сказал автономник, пока они ждали у выхода.

Свита Рама все еще шествовала в конце дорожки, расчищенной для них двумя шеренгами полицейских.

Гурдже бросил взгляд на машину, потом на полицейских, которые стояли в ряд, сцепив руки. Он все еще не отошел от напряжения игры, и кровь его была полна разнообразными химическими агентами. С ним такое случалось время от времени — все, что он видел вокруг, казалось ему частью игры: люди стояли группками наподобие фигур, словно готовясь снять с доски или загнать в угол соседа; рисунок на материале шатра напоминал простую разметку доски, а шесты, словно воткнутые в доску источники энергии, готовы были подпитать истощенную второстепенную фигуру или поддержать рывок в решающий момент; люди и полицейские стояли строем, который был похож на внезапно сомкнувшиеся фланги при кошмарном охватывающем маневре… Все это было игрой, все виделось ему в свете игры, переводилось в ее воинственные образы, на ее язык, оценивалось соответственно ее структуре, запечатленной в мозгу.

— За? — переспросил Гурдже.

Он посмотрел туда, куда указывало поле автономника, но За не было видно.

Свита Рама покинула стоянку, на которой стояли машины официальных лиц, и Пекил дал знак Гурдже — можно идти. Они пошли между двух рядов азадианцев-мужчин в форме. На Гурдже нацеливались камеры, он слышал, как из толпы выкрикивают вопросы. Началось какое-то нестройное скандирование, потом Гурдже увидел поднятый над головами плакат: «ИНОПЛАНЕТЯНИНА — ДОМОЙ».

— Похоже, я не слишком-то популярен, — сказал он.

— Не слишком, — подтвердил Флер-Имсахо.

Еще два шага (Гурдже почувствовал это шестым, игровым чувством, когда обменивался словами с автономником), и он окажется рядом с… ему потребовался еще один шаг, чтобы проанализировать проблему… чем-то плохим, чем-то опасным и диссонансным… тут было что-то… другое, в группке слева из трех человек, мимо которых он должен был сейчас пройти, словно это были зарезервированные призрак-фигуры, спрятавшиеся в лесах… Он понятия не имел, что не так в этой группке, но сразу же понял (поскольку определяющие структуры игрового мышления возобладали в его сознании), что рисковать и ставить фигуру туда не стоит… Еще полшага…

…понять, что фигура, которой не хочется рисковать, — это он сам.

Он увидел, как группка из трех человек разделилась, и повернулся, автоматически пригибаясь, — это был очевидный ответный ход фигурой, над которой нависла угроза, но которая из-за слишком большой инерции не могла сразу остановиться или двинуться назад, отступая от нападающих.

Послышались несколько громких хлопков. Тройка, словно внезапно разделившаяся составная фигура, рванулась ему навстречу, разрывая сцепленные руки двух полицейских. Гурдже преобразовал свой начальный маневр в нырок и перекат, с удовольствием отметив, что это — почти идеальный физический аналог действий фигуры-подсечки при остановке атакующих. Он почувствовал удар ног в свой бок, но несильный, потом что-то навалилось на него, хлопки стали громче. На ноги его упало что-то еще.

Это было похоже на пробуждение. Его атаковали. Были вспышки, разрывы, люди бросились на него.

Он боролся под теплой, живой массой, навалившейся сверху, — массой того, кому он сделал подсечку. Люди кричали, полицейские суетились. Он увидел лежащего на земле Пекила. Здесь же стоял и За с недоуменным видом. Кто-то протяжно визжал. Флер-Имсахо нигде не было видно. Что-то теплое сочилось на рейтузы Гурдже.

Он сбросил лежащее на нем тело, почувствовав вдруг отвращение при мысли о том, что это (верховник или мужчина) может быть мертвец. Шохобохаум За и полицейский помогли Гурдже подняться. Крики вокруг не смолкали, люди отступали или оттеснялись в стороны, освобождая пространство для того, что тут происходило. На земле лежали тела, некоторые в яркой красно-оранжевой крови. Гурдже неуверенно встал на ноги.

— Ну что, игрок, живы? — ухмыльнулся За.

— Кажется, да, — кивнул Гурдже.

На его ногах была кровь, но, судя по цвету, чужая. Сверху спустился Флер-Имсахо.

— Жерно Гурдже, вы живы?

— Да. — Гурдже оглянулся. — Что случилось? — спросил он у Шохобохаума За. — Вы видели, что случилось?

Полицейские, вытащив пистолеты, окружили место происшествия, люди отодвигались все дальше, репортеры с камерами оттеснялись орущими полицейскими. Пятеро стражей порядка прижимали кого-то к траве. На дорожке лежали два верховника в гражданской одежде; тот, которого свалил Гурдже, был в крови. Над каждым из тел стоял полицейский, еще двое занимались Пекилом.

— Эти трое напали на вас, — сказал За, стреляя вокруг глазами и одновременно кивая на два тела и на прижатого к земле.

Гурдже услышал чьи-то громкие рыдания, доносившиеся из поредевшей толпы. Репортеры по-прежнему выкрикивали свои вопросы.

За провел Гурдже туда, где лежал Пекил; над головами шипел и потрескивал Флер-Имсахо. Пекил лежал на спине и моргал, уставясь в небеса, а полицейский отрезал пропитанный кровью рукав его форменного мундира.

— Старина Пекил оказался на пути пули, — сказал За. — Как вы, Пекил, живы? — весело прокричал он.

Пекил слабо улыбнулся и кивнул.

— А ваш отважный и находчивый автономник, — сказал За, обнимая Гурдже за плечи и все время крутя головой и стреляя глазами, — со скоростью звука подпрыгнул метров на двадцать.

— Я просто набрал высоту, чтобы лучше видеть, кто…

— А вы упали, — сказал За, по-прежнему не глядя на Гурдже, — и перекатились. Я даже подумал, что они в вас попали. Мне удалось шарахнуть одного из этих типов по голове, а другого, кажется, свалили полицейские. — Взгляд За на мгновение остановился на группке людей за полицейским кордоном, откуда доносились рыдания. — В толпе тоже кого-то задело. А пули предназначались вам.

Гурдже посмотрел на одного из мертвых верховников — его голова лежала под прямым углом к телу прямо на плече: положение, невероятное почти для любого гуманоида.

— Да, этого уложил я. — За скользнул взглядом по верховнику. — Кажется, перестарался.

— Повторяю, — сказал Флер-Имсахо, двигаясь перед Гурдже и За, — я всего лишь набрал высоту, чтобы…

— Да, автономник, мы рады, что с вами ничего не случилось.

За отмахнулся от жужжащей машины, как от большого назойливого насекомого, и направил Гурдже вперед — туда, где верховник в полицейской форме махал руками, показывая им на стоящие автомобили. Громкие крики доносились откуда-то сверху и с соседних улиц.

— А вот и ребятки, — сказал За, когда воющий звук пронесся над парком и большой оранжево-красный флаер совершил стремительную посадку, подняв над травой тучу пыли.

В потоках воздуха затрепетала, захлопала, пошла складками материя шатра. Изнутри выпрыгнули полицейские, вооруженные более основательно.

Возникла маленькая неразбериха — решалось, куда нужно идти: к машинам или нет. Наконец Гурдже и За провели назад в шатер, где они вместе кое с кем из свидетелей дали показания. У двух операторов отобрали камеры, те протестовали.

Во флаер погрузили тела двух убитых и раненого участника покушения. К Пекилу, получившему легкое ранение в руку, прибыла воздушная «скорая помощь».

Когда наконец Гурдже, За и автономник покинули шатер и стали садиться в полицейский флаер, чтобы вернуться в отель, в ворота парка въехала наземная «скорая помощь» — за тремя азадианцами (двумя мужчинами и одной женщиной), раненными при нападении.

— Отличный модулек, — заметил Шохобохаум За, падая в формокресло.

Гурдже тоже сел. Послышался звук улетающего полицейского аппарата. Как только они оказались внутри, Флер-Имсахо перестал жужжать и исчез в другом отсеке.

Гурдже попросил у модуля выпивку для себя и спросил, не хочет ли чего За.

— Модуль, — сказал За, удобно располагаясь в кресле и напуская на себя задумчивый вид, — я бы хотел двойной стандартный стаоль и охлажденное вино Шунгустериаунг из печени кривокрыла, настоянное на винном спирту, сепарированном из губ белого эфлайр-спина в шуге из среднего каскало с горкой жареных чудо-ягод, и подать в осмос-чаше из типравлика третьей прочности или ближайший аналог названного.

— Кривокрыл — самка или самец? — спросил модуль.

— Это здесь-то? — За рассмеялся. — Черт побери — оба.

— Потребуется несколько минут.

— Превосходно. — За потер руки, потом посмотрел на Гурдже. — Итак, вы остались живы. Хорошая работа.

Гурдже неуверенно посмотрел на За, потом сказал:

— Да. Спасибо.

— Постарайтесь не думать об этом. — За махнул рукой. — А вообще-то я получил удовольствие. Вот только не стоило убивать того парня.

— Жаль, что я не могу проявить такое же великодушие. Он пытался убить меня. К тому же пулями.

Смерть от пуль казалась Гурдже особенно ужасной.

— Ну, — пожал плечами За, — я думаю, большой разницы нет — убивает вас пуля или луч. Так или иначе, вы будете мертвы. Я действительно сочувствую этим ребятам. Бедняги, наверно, просто выполняли свою работу.

— Работу? — недоуменно переспросил Гурдже.

За кивнул, зевая и потягиваясь в подстраивающемся под его позу формокресле.

— Да. Они из Имперской тайной полиции, Девятое бюро или что-то в этом роде. — Он снова зевнул. — Но, конечно, газеты напишут, будто недовольные граждане… хотя могут попытаться повесить и на револютов… но это вряд ли… — За ухмыльнулся и пожал плечами. — Хотя могут и попытаться, ну так, ради смеха.

Гурдже задумался.

— Нет, — сказал он наконец. — Не понимаю. Вы сказали, что эти люди из полиции. Но как…

— Секретной полиции, Жерно.

— Но как можно иметь секретного полицейского? Я полагал, полицейские носят форму, в частности, для лучшей узнаваемости, чтобы играть роль сдерживающей силы.

— Господи, — сказал За, пряча лицо в ладонях, потом убрал руки и, глубоко вздохнув, посмотрел на Гурдже. — Хорошо… ладно. Секретная полиция — это те, кто ходит среди людей, подслушивает, о чем те говорят, когда форма не дает им играть роль сдерживающей силы. И тогда, если человек не сказал ничего противозаконного, но сказал нечто, по их мнению, угрожающее безопасности империи, то его похищают, допрашивают и — как правило — убивают. Иногда отправляют в исправительную колонию, но обычно все же сжигают или сбрасывают в старую шахту. Здесь атмосфера насыщена революционной лихорадкой, Жерно Гурдже, а улицы города кишат неосторожными языками. Они делают и кое-что другое — эта секретная полиция. Сегодняшняя история и есть кое-что другое. — За откинулся назад и сделал экспансивный недоуменный жест. — Хотя, с другой стороны, я допускаю, что они и в самом деле — революты или недовольные граждане. Вот только они все перепутали… Но такими вещами занимается именно секретная полиция, уж вы мне поверьте. Ага!

Появился поднос с большой чашей в держателе. Над кипящей многоцветной поверхностью жидкости поднимался густой пар. За взял чашу.

— За империю! — прокричал он и залпом выпил содержимое, а потом с треском поставил чашу на поднос. — А-а-а-а-а! — выкрикнул он, сопя, кашляя и вытирая глаза рукавом. И подмигнул Гурдже.

— Извините, если я туго соображаю, — сказал Гурдже, — но если эти люди из имперской полиции, то они, видимо, действовали по приказу? Что происходит? Неужели империя хочет моей смерти, потому что я выигрываю у Рама?

— Гмм, — промычал За, покашливая. — Вы учитесь, Жерно Гурдже. Черт, я полагал, что игрок должен соображать немного быстрее, что у него должно быть природное коварство… но вы здесь — ягненок среди волков, как бы там ни было, кто-то из власть имущих желает вашей смерти.

— Вы думаете, они попытаются еще раз?

За покачал головой:

— Слишком очевидно. Если они идут на такое, то ситуация для них отчаянная… по крайней мере в ближней перспективе. Думаю, они подождут и посмотрят, как сложатся ваши десять следующих игр. И если не удастся добиться вашего поражения, они вынудят вашего следующего одиночного противника применить физическую опцию — в надежде, что вы с испугу наложите в штаны. Если вы зайдете настолько далеко.

— Неужели я для них представляю такую угрозу?

— Послушайте, Гурдже, они понимают, что сделали ошибку. Вы не видели передач, которые шли тут перед вашим появлением. Там говорили, что вы — лучший игрок всей Культуры и к тому же что-то вроде декадентствующего бездельника, гедониста, который ни дня в жизни не проработал, что вы высокомерны и абсолютно уверены в своей победе, что вам в тело вшили бог знает сколько новых желез, что вы трахали свою матушку, мужчин, животных, что вы — наполовину компьютер… Потом Бюро просмотрело несколько ваших игр на пути сюда и заявило…

— Что? — сказал Гурдже, подаваясь вперед. — Как они могли увидеть некоторые из моих игр?

— Они попросили меня предоставить им некоторые из ваших недавних игр, я связался с «Фактором сдерживания» — ну и зануда же этот корабль! — и попросил его прислать мне записи двух-трех ваших последних игр против него. Бюро сделало свои выводы о вашей силе как игрока и сказало, что категорически не возражает — пусть, мол, использует свои наркогланды и все остальное… Прошу прощения. Я решил, что корабль сначала испросил вашего разрешения. Он что, не запрашивал?

— Нет.

— Ну все равно. Они сказали, что вы можете играть без всяких ограничений. Не думаю, что они на самом деле этого хотели (ну там чистота игры, вы же понимаете), но распоряжения такого рода были отданы. Империя хотела доказать, что даже с вашими несправедливыми преимуществами вы не сможете остаться в главной серии. Видя вашу игру в первые два-три дня против этого жреца и его прихвостней, они, наверно, радостно потирали свои ручонки, но тут случилась эта победа, неожиданная, как кролик из шляпы фокусника, и радости у них поубавилось. Когда в одиночной игре вам выпало играть против Рама, это, вероятно, показалось им отличной шуткой, но теперь вы вот-вот выставите его перед всем миром с грязной задницей, и они запаниковали. — За икнул. — Вот откуда эта неудавшаяся стрельба сегодня.

— Так, значит, жребий на самом деле тоже совсем не жребий?

— Силы небесные, Гурдже, конечно нет! — За рассмеялся. — Чтоб мне так жить! Неужели вы настолько наивны?

Он сидел, покачивая головой, глядел в пол и время от времени икал.

Гурдже встал и подошел к открытой двери модуля, откуда открывался вид на город, мерцающий в предвечерней дымке. Длинные тени башен лежали, словно редкие волосины на почти облысевшей шкуре. В небесах виднелся отливавший красным цветом заката флаер.

Гурдже никогда еще не чувствовал себя таким разочарованным и злым. Еще одно неприятное чувство в придачу к испытанным в последнее время: что он намертво втянут в игру и что впервые в жизни он играет всерьез.

Все, казалось, считали его ребенком. Они беззаботно решали, что ему нужно и чего не нужно говорить, утаивали от него то, что он должен был знать, а если что и говорили, то действовали при этом так, словно он все время должен был знать об этом.

Он оглянулся на За, но тот сидел с отсутствующим видом, потирая живот. Потом За громко рыгнул, безмятежно улыбнулся и крикнул:

— Эй, модуль, включи десятый канал! Да, на экране.

Он встал и засеменил к стойке перед экраном, остановился перед ней, сложив руки на груди, насвистывая что-то неудобоваримое и бессмысленно ухмыляясь при виде живых картинок. Гурдже наблюдал за этим сбоку.

В новостях показывали высадку имперских войск на далекой планете. Горели города и поселки, петлями вились по дорогам колонны беженцев. Показывали интервью, взятые у безутешных родственников павших бойцов. Показывали обитателей покоренной планеты — волосатых четырехногов с приспособленными для хватания губами: они лежали, связанные, в грязи или стояли на коленях перед портретом Никозара. Один был разрублен — пусть дома посмотрят, что там у него под волосатой шкурой. Губы четырехногов стали ценным трофеем.

В следующем репортаже рассказывали, как Никозар уничтожил своего противника в одиночной игре. Император шествовал от одного конца доски к другому, подписывал какие-то документы у себя в кабинете, потом общий план: император снова стоит на доске. Комментатор за кадром с воодушевлением говорил о его великолепной игре.

Следующим сюжетом шло нападение на Гурдже. Он был поражен, увидев это происшествие на экране. Все закончилось в одно мгновение — неожиданный прыжок, он падает, автономник подскакивает вверх, несколько вспышек, из толпы выпрыгивает За, смятение и движение, потом лицо Гурдже крупным планом, кадр с Пекилом на земле, другой кадр — убитые налетчики. Сообщалось, что он, Гурдже, был ошеломлен, но благодаря оперативным действиям полиции остался невредим. Рана Пекила оказалась неопасной — в больнице он поведал репортерам о своем самочувствии. Сообщалось, что нападавшие — экстремисты.

— Это означает, что впоследствии их могут причислить к револютам, — сказал За, потом велел экрану выключиться и повернулся к Гурдже. — Ну, видели, как быстро я среагировал, а? — сказал он, ухмыляясь во весь рот и широко разбрасывая руки. — Видели, как я двигался? Просто великолепно! — Он со смехом развернулся вокруг собственной оси, потом, пританцовывая, вернулся на свое место и упал в формокресло. — Черт! Ведь я пришел туда только посмотреть, каких психов выпустят для демонстрации против вас, но слава богу, что я все же пришел! Ни хера себе — какая скорость. Настоящая кошачья грация, гроссмейстер!

Гурдже согласился с За — тот и в самом деле двигался очень быстро.

— Давай-ка посмотрим еще раз, модуль! — прокричал За.

Экран модуля засветился, и Шохобохаум За, довольно хихикая, принялся разглядывать несколько секунд экранного действия. Он прокрутил репортаж еще несколько раз в медленном повторе, потирал руки, потом попросил еще выпивки. На этот раз кипящая чаша появилась быстрее — синтезаторы модуля благоразумно сохранили прежнюю кодировку. Гурдже снова сел, видя, что За пока не собирается уходить. Гурдже заказал себе закуску, а За, насмешливо фыркнув в ответ на предложение поесть, заказал жареные чудо-ягоды, которые были поданы вместе с его пенящимся коктейлем.

Они смотрели передачи имперского канала, За неторопливо потягивал напиток из своей чаши, а снаружи одно солнце уже зашло и в сумерках замерцали огоньки города. Появился Флер-Имсахо, без своего маскарадного наряда (За не обратил на это внимания), и заявил, что отправляется продолжать свои исследования птичьей популяции планеты.

— Вы не думаете, что эта ваша штуковина потрахивает птичек, а? — спросил За, когда Флер-Имсахо исчез.

— Нет, — сказал Гурдже, отхлебнув легкого вина. За фыркнул.

— Слушайте, у вас есть желание еще оттянуться? Это наше посещение Норы было настоящей потехой. Нет, мне правда понравилось, на этакий чудной манер. Что скажете? Только давайте на этот раз пустимся во все тяжкие. Покажем этим недоумкам-тяжелодумам, что такое, когда истинные культурианцы развлекаются по-настоящему.

— Нет. После того, что случилось, у меня нет желания.

— То есть вам не понравилось? — удивился За.

— Не очень.

— Но мы же так здорово провели время! Выпили, захмелели, потом — ну, по крайней мере, один из нас трахнулся, а вы почти чтотрахнулись, у нас была драка, мы их побили, черт побери, а потом убежали… Силы небесные, неужели вам этого мало?

— Много. Но в любом случае, меня ждут игры.

— Вы с ума сошли. Такой был замечательный вечер. Замечательный.

За откинул голову к спинке кресла и глубоко вздохнул.

— За, — сказал Гурдже, подаваясь вперед. Он сел, упершись подбородком в кулак, а локтем — в колено. — Зачем вы так много пьете? Не стоит этого делать. У вас есть все обычные железы. Зачем вам это нужно?

— Зачем? — переспросил За, снова поднимая голову. Он обвел помещение взглядом, словно не понимая, где оказался. — Зачем? — повторил он и икнул. — Вы спрашиваете меня «зачем»? — сказал он.

Гурдже кивнул.

За поскреб у себя под мышкой и потряс головой. Вид у него был извиняющийся.

— Так что вы спросили?

— Зачем вы так много пьете? — Гурдже снисходительно улыбнулся.

— А почему бы и нет? — За всплеснул руками. — Разве вы никогда не делали чего-нибудь просто… ну просто так? Я хочу сказать… это… сопереживание. Именно это и делают местные. Так они дают выход чувствам, перестают быть винтиками в величественной машине империи… к тому же после этого так хорошо видны все их вонючие трюки… Вы знаете, Гурдже, все это так разумно устроено. Я ведь сам все скумекал. — За с умным видом кивнул, пальцем вяло постучал себя по виску. — Сам скумекал, — повторил он. — Вы только подумайте, Гурдже, Культура — это все ее… — тот же самый палец описал кривую в воздухе, — стоит на железах, сотнях гормонов, тысячах эффектов — любая комбинация, которая вас устраивает, и все бесплатно… но в империи — ни-ни! — Палец указал вверх. — В империи вы должны платить. Бегство — такой же товар, как и любой другой. А куда бежать? В выпивку. Повышает реакцию, выжимает слезы… — За поднес два трясущихся пальца к щекам. — Пальцы чуть что сжимаются в кулаки… — Он изобразил боксерское движение, удар. — И… — Он пожал плечами. — В конечном счете это убивает вас. — Он посмотрел в сторону Гурдже. — Понимаете? — Он снова развел руки в стороны, а потом безвольно уронил их в кресло. — И кроме того, — сказал он неожиданно усталым голосом, — нет у меня всех обычных желез.

Гурдже удивленно посмотрел на него.

— Нет?

— Нет. Слишком опасно. Империя похитила бы меня и сделала бы самое основательное вскрытие, какое вам доводилось видеть. Хотите узнать, что внутри у культурианца? — Он закрыл глаза. — Мне пришлось удалить почти все, а потом, когда я прилетел сюда, позволил империи провести всевозможные тесты, сделать какие им нужно анализы… сделать все, что они хотели, иначе был бы дипломатический инцидент — исчезновение посла…

— Понятно. Я вам сочувствую, — Гурдже не знал, что еще тут сказать. Он честно не догадывался ни о чем таком. — Значит, все те гормоны, что вы советовали мне секретировать…

— Сплошные догадки и воспоминания, — сказал За, по-прежнему не открывая глаз. — Просто пытался вести себя по-дружески.

Гурдже почувствовал смущение, чуть ли не стыд. Голова За снова откинулась назад, он захрапел. Внезапно его глаза открылись, и он вскочил на ноги.

— Ну, мне пора, — сообщил он.

Гурдже показалось, что За изо всех сил пытается овладеть собой. Он стоял, покачиваясь перед Гурдже.

— Не вызовете мне воздушное такси?

Гурдже вызвал. Несколько минут спустя, получив от игрока через охранников разрешение совершить посадку на крыше, аппарат забрал мурлыкающего себе под нос Шохобохаума За.

Гурдже посидел некоторое время (вечер сгущался, зашло и второе солнце) и вдруг стал наговаривать послание Хамлису Амалк-нею; он благодарил старого автономника за браслет-орбиталище, который все еще был у него на руке. Длинное письмо он отправил также Йей, рассказав обоим, что с ним произошло после прибытия на Эа. Он не стал приукрашивать игру, в которую играл, или саму империю — он только спрашивал себя, какая часть правды будет понятна его друзьям. Потом он просмотрел на экране кое-какие варианты и обговорил с кораблем план игры на следующий день.

Он подобрал оставленную Шохобохаумом За чашу, увидел, что в ней осталось еще несколько глотков, понюхал жидкость, поморщился и попросил поднос все убрать.

-

На следующий день Гурдже добил Ло Весекиболда Рама, причем его стиль пресса назвала презрительным. Присутствовал и Пекил — почти такой же, как вчера, не считая забинтованной руки на повязке. Он порадовался за Гурдже, который остался цел и невредим. Гурдже в ответ посочувствовал Пекилу в связи с его ранением.

В шатер, где проводилась игра, и обратно их доставил самолет — Имперская канцелярия решила, что, передвигаясь по земле, Гурдже подвергается слишком большой опасности.

Вернувшись в модуль, Гурдже обнаружил, что между этой и следующей играми не будет перерыва. Бюро игр направило ему письмо, сообщая, что первая из десяти следующих игр начинается на следующее утро.

— Я бы предпочел отдохнуть, — признался Гурдже автономнику.

Он принимал плав-душ, повиснув в середине антигравитационной камеры, где струи воды били со всех сторон, а потом вода засасывалась через дырочки в полусферической внутренней поверхности. Специальные мембраны препятствовали попаданию воды в нос, однако, разговаривая, Гурдже все же производил небольшие брызги.

— Это понятно, — сказал Флер-Имсахо своим скрипучим голосом. — Но они пытаются утомить вас. И конечно же, это значит, что вам будут противостоять лучшие игроки — те, кто сумел добиться быстрых побед.

— Это и мне пришло в голову, — сказал Гурдже, едва различая автономника сквозь брызги и пар.

Он спрашивал себя, что случилось бы, не будь машина доведена до совершенства: если бы в нее попала вода? Он неторопливо перевернулся через голову в хлещущих струях воздуха и воды.

— Вы всегда можете подать протест в Бюро. Я думаю, это несомненная дискриминация.

— Да, это так. Меня дискриминируют. Ну и что?

— Протест может пойти вам на пользу.

— Так подайте его.

— Не говорите глупостей. Вы же знаете, что они меня игнорируют.

Гурдже закрыл глаза и начал напевать себе под нос.

Одним из противников Гурдже в десяти играх был тот самый жрец, которого он побил в первом туре, — Лин Гофорьев Таунсе, одержавший победу в утешительных играх и вернувшийся в главную серию. Гурдже посмотрел, как жрец входит в зал развлекательного комплекса, где должны были состояться игры, и улыбнулся. Он время от времени практиковал этот азадианский мимический жест — бессознательно, а не как ребенок, пытающийся подражать выражению лиц взрослых. Внезапно Гурдже показалось, что для такого жеста сейчас самое время. Он знал, что правильно у него не получится — просто его лицо было устроено не так, как у азадианцев, — но мог подражать им достаточно умело, чтобы его мимика не выглядела двусмысленно.

Но Гурдже знал, что, верно переданная или нет, эта улыбка говорила: «Ты меня помнишь? Я тебя побил один раз и теперь с нетерпением жду возможности повторить».

Улыбка самодовольства, победы, превосходства. Жрец попытался улыбнуться в ответ, но неубедительно, так что скорее получился сердитый оскал. Он отвернулся.

Гурдже испытывал подъем, воодушевление, горел желанием играть, и ему приходилось сдерживать себя.

Восемь других игроков, как и Гурдже, выиграли свои матчи. Трое были из Адмиралтейства или Военного флота, один — армейский полковник, еще один — судья, трое — чиновники. Все были превосходными игроками.

На этом третьем этапе главной серии участники проходили через мини-турнир из малых игр один на один, и Гурдже полагал, что здесь ему выпадает наилучший шанс пройти в следующий тур. На главных досках он неизбежно столкнулся бы с согласованными действиями против себя, но в одиночных играх можно было набрать достаточно очков, чтобы выдержать подобные потрясения.

Он испытал огромное удовольствие, победив Таунсе — жреца. Верховник взмахнул рукой над доской после победного хода Гурдже, встал и принялся размахивать кулаком у него перед носом, крича о наркотиках и варварских обычаях. Гурдже понимал, что прежде такая реакция вызвала бы у него холодный пот или по меньшей мере ужасно смутила, но теперь он спокойно сидел и улыбался.

Но раздраженная тирада верховника продолжалась, Гурдже подумал, что тот может ударить его, и его сердце забилось чуточку быстрее… но Таунсе внезапно замолк, оглянулся на притихших, потрясенных людей в помещении, словно осознал, где он находится, и поспешно вышел.

Гурдже облегченно вздохнул, напряженное выражение исчезло с его лица. Имперский судья подошел к нему и принес извинения за поведение жреца.

Всеобщее мнение было таково, что Флер-Имсахо предоставляет Гурдже какую-то помощь в игре. Бюро заявило, что с целью отмести необоснованные подозрения на этот счет они хотят, чтобы во время игры машина находилась в помещении имперской компьютерной компании на другом конце города. Автономник шумно протестовал, но Гурдже с готовностью согласился.

Его партии по-прежнему привлекали массу народа. Некоторые приходили, чтобы посверлить его взглядом и освистать, но таких администрация выпроваживала из зала, в основном же люди хотели посмотреть на игру Гурдже. В развлекательном комплексе имелись экраны для отображения игр на основных досках, и публика за пределами главного зала могла следить за ходом игр, в том числе и за некоторыми партиями Гурдже. Они шли в прямой трансляции, если только одновременно не играл император.

После жреца Гурдже играл с двумя чиновниками и полковником и победил во всех партиях, хотя полковника — с минимальным преимуществом. На это ушло пять дней, и Гурдже все это время был максимально сосредоточен. Он ждал, что под конец будет вымотан, но испытывал лишь незначительную усталость, а главным его чувством было торжество. Он отыграл довольно хорошо, чтобы по меньшей мере получить шанс противостоять девятке игроков, выставленных против него империей. Вовсе не обольщаясь насчет своих перспектив, он обнаружил, что сгорает от нетерпения — ждет, когда остальные завершат малые игры и начнется состязание на основных досках.

— Вам-то хорошо, но меня весь день держат в мониторинг-камере. Я вас умоляю — в мониторинг-камере! Эти недоумки пытаются меня зондировать! Такая прекрасная погода, у птиц начинается перелетный сезон, а я заперт вместе с кучей гнусных машиноненавистников, которые пытаются меня оскорбить!

— Извините, автономник, но чем я могу помочь? Сами понимаете, они только и ищут повода, чтобы выкинуть меня из игры. Если хотите, я попрошу позволить вам оставаться здесь, в модуле, но сомневаюсь, что они разрешат.

— Вы же знаете, Жерно Гурдже, что я не обязан это делать. Я могу поступать так, как мне хочется. При желании я бы просто отказался садиться под замок. Я не принадлежу ни вам, ни им, никто не может мною помыкать.

— Я-то знаю об этом, но вот они — нет. Конечно, вы можете делать то, что вам нравится… что считаете нужным.

Гурдже повернулся от автономника к экрану модуля, на котором изучал десятку классических игр. Флер-Имсахо посерел от злости. Обычно после сбрасывания фальшивого корпуса аура его делалась зеленовато-желтой, но за последние несколько дней сильно посветлела. Гурдже почти сочувствовал ему.

— Это, — прогнусавил Флер-Имсахо (Гурдже показалось, что будь у автономника настоящий рот, из него летели бы капельки слюны), — это уж слишком!

С каковым довольно непонятным замечанием автономник вылетел из помещения.

Гурдже задавался вопросом, как чувствовал себя автономник, будучи взаперти целый день. Ему недавно пришло в голову, что, возможно, машина получила инструкции не допустить слишком громкого его, Гурдже, триумфа. Тогда отказ сидеть под замком стал бы подходящим средством для этого. Контакт мог с достаточными основаниями заявить, что требование к автономнику поступиться свободой безосновательно и тот имеет все права отвергнуть его. Гурдже пожал про себя плечами — он с этим ничего не может поделать.

Он переключился на еще одну старую игру.

Десять дней спустя все закончилось, и Гурдже вышел в четвертый тур. Ему оставалось победить всего одного противника, и тогда он попадет на Эхронедал, где проводились финальные игры, но уже как участник, а не как наблюдатель или гость.

В малых играх ему удалось набрать, как он и рассчитывал, достаточный запас очков, и на основных досках он даже не пытался вести крупных наступательных операций. Он ждал, что остальные набросятся на него, но полагал, что, в отличие от первого матча, они будут не очень охотно сотрудничать друг с другом. Против него теперь играли важные персоны, которые, невзирая на свою преданность империи, должны были думать о собственной карьере, блюсти собственные интересы. Только жрецу было практически нечего терять, а потому он, возможно, готовился принести себя в жертву ради блага империи и тех не связанных с игрой постов, которые могла подыскать для него Церковь.

Гурдже подумал, что в своих играх за пределами игры Бюро совершило ошибку, выставив против него в квалификации десять лучших игроков. Поначалу могло показаться, что тут есть своя логика, так как Гурдже не получал передышки, но, как выяснилось, никакой передышки ему и не требовалось. А теперь из-за такой тактики властей его противники принадлежали к различным ветвям имперского древа, и потому их было труднее соблазнить служебными приманками; кроме того, они вряд ли знали игровые стили друг друга.

Еще Гурдже открыл для себя такую вещь, как соперничество между службами (он обнаружил записи нескольких старых игр, на первый взгляд лишенных всякого смысла, пока корабль не объяснил ему смысл этого странного явления), а потому специально постарался стравить полковника и представителей Адмиралтейства. В особых подсказках они не нуждались.

Это был матч опытных соперников, и хотя играли они без вдохновения, но мастерски, а Гурдже просто играл лучше всех остальных, он не очень сильно оторвался от других игроков по очкам, но этого было достаточно для выигрыша. Вторым оказался вице-адмирал флота. Таунсе, жрец, пришел к финишу последним.

И опять Гурдже почти не получил времени для отдыха между матчами — по итогам случайной, как полагалось считать, жеребьевки. Но он был втайне рад этому. Это означало, что сохранится прежний настрой, что не останется времени для беспокойств или слишком долгих раздумий. Какая-то часть Гурдже на периферии его сознания, словно сторонний наблюдатель, все изумлялась и поражалась тому, как удачно у него складываются дела. Если бы эта его часть когда-нибудь вышла на передний план, заняла центральное место на сцене и ей было бы позволено сказать: «Эй там, на минуточку…», то Гурдже подозревал, что его нервы сдали бы, чары разрушились и его размеренный спуск стал бы падением в пропасть. Как гласила поговорка, падение еще никого не убило — убивает остановка…

Так или иначе, его затопил горько-сладкий поток эмоций — новых и старых, но усиленных: страх перед риском и возможным поражением; радость из-за правильно сделанных ставок и мудро выбранной стратегии; боязнь обнаружить в своей позиции слабость, которая может привести к поражению; облегчение от того, что никто вовремя не заметил слабости и есть время заделать брешь; прилив яростной, восторженной радости при виде такой же слабости в позиции другого и ни с чем не сравнимое торжество победы.

А еще — добавочное удовлетворение от сознания того, что он выступает гораздо лучше, чем кто-либо предполагал. Все их прогнозы (Культуры, империи, корабля, автономника) оказались ошибочными; неприступные на вид укрепления пали перед его натиском. Он превзошел даже свои собственные ожидания, и если что-то беспокоило его, так это опасение, что какой-нибудь механизм подсознания позволит ему немного расслабиться — теперь, когда он так многого добился, прошел такой путь, нанес поражение стольким противникам. Он не хотел, чтобы это случилось, он хотел продолжать, он наслаждался всем этим. Он хотел оценить себя с помощью этой бесконечно разнообразной, безмерно требовательной игры и боялся, что какая-нибудь слабая, боязливая часть его «я» подведет. Боялся он и того, что империя избавится от него нечестным способом. Но это было далеко не все. У него появилось бесшабашное чувство неуязвимости: пусть-ка они попытаются убить меня!.. Только не дать им дисквалифицировать его с помощью какой-нибудь формальной зацепки. Это было бы больно.

Но был и другой способ остановить его. Гурдже знал, что в одиночной игре можно прибегнуть к физической опции. Вот как они могут рассуждать: культурианец не примет такую ставку, он испугается. А если все же он примет предложение и продолжит борьбу, то его парализует страх перед возможным исходом, этот страх подточит его изнутри и приведет к поражению.

Он обговорил это с кораблем. «Фактор» проконсультировался с «Негодником» (тот был на расстоянии в десятки тысячелетий, в Большой туманности) и после этого смог дать ему гарантии выживания. Старый боевой корабль останется за границами империи, но с началом игры наберет максимально возможную скорость и будет двигаться по минимальному радиусу. Если Гурдже вынудят принять физическую опцию и он проиграет, «Фактор» на полной скорости устремится к Эа. Корабль совершенно точно сумеет избежать столкновений с имперскими силами, добраться за несколько часов до Эа и при помощи тяжелого перемещателя забрать Гурдже и Флер-Имсахо с планеты, даже не замедляясь.

— Это что такое? — Гурдже недоуменно посмотрел на крохотный шарик, извлеченный откуда-то Флер-Имсахо.

— Маяк и односторонний коммуникатор, — сообщил ему автономник, уронив шарик в ладонь Гурдже, где тот, описав круг, остановился. — Положите его под язык — он имплантируется, и вы даже не будете его чувствовать. Корабль станет наводиться на него, если не сможет найти вас другим способом. Когда вы почувствуете резкую боль под языком — четыре укола за две секунды, — у вас останутся две секунды, чтобы принять позу зародыша, прежде чем все в радиусе трех четвертей метра от этого шарика будет затянуто на борт корабля. Так что придется спрятать голову между колен и не раскидывать руки.

Гурдже посмотрел на шарик диаметром около двух миллиметров.

— Вы серьезно, автономник?

— Абсолютно. Корабль, вероятно, будет идти на форсированной тяге — возможно, со скоростью от одного до двадцати килолет. Поэтому даже его тяжелый перемещатель будет находиться в зоне действия только в течение пятой доли миллисекунды, и нам понадобится вся возможная помощь. Вы ставите меня и себя в очень сомнительное положение, Гурдже. Знайте, что меня это совсем не радует.

— Не беспокойтесь, автономник. Я ни в коем случае не позволю распространить физическую ставку на вас.

— Нет, я говорю о возможности перемещения. Это рискованно. Меня об этом не предупредили. Поля перемещения в гиперпространстве — явления исключительные, подверженные принципу неопределенности…

— Да, может кончиться тем, что вас затянет в другое измерение или…

— Или, что более вероятно, расплющит о какой-нибудь угол этого.

— И как часто такое случается?

— Приблизительно один раз на восемьдесят три миллиона перемещений, но это не…

— Это все же гораздо меньше того риска, которому вы подвергаетесь в автомобилях или самолетах этой шайки. Да побудьте вы хоть немного сорвиголовой, Флер-Имсахо, — рискните.

— Вам хорошо говорить, но даже если…

Гурдже позволил машине болтать сколько угодно.

Он пойдет на этот риск. Корабль, если придется выручать их, потратит несколько часов на приближение к планете, но смертельные ставки никогда не приводились в исполнение раньше следующего утра, а Гурдже мог легко отключить болевые ощущения, связанные с любыми пытками. Пусть даже случится худшее, — на «Факторе» есть все нужные медикаменты, чтобы полностью поставить его на ноги.

Гурдже сунул шарик под язык и несколько секунд чувствовал онемение, которое тут же прошло, словно растворилось. Шарик, однако, прощупывался в ткани основания рта.

Он проснулся утром первого дня нового тура, испытывая чуть ли не сексуальное возбуждение.

Новое место. На этот раз игра шла в конференц-центре неподалеку от порта, где они приземлились в день прибытия. Здесь ему противостоял Ло Принест Бермойя, судья верховного суда Эа и один из наиболее впечатляющих верховников, с какими сталкивался Гурдже. Он был высок, сед и двигался с грацией, которая показалась Гурдже до странности, даже тревожно знакомой, и поначалу он даже не мог объяснить почему. Потом он понял, что у пожилого судьи была походка культурианца — в движениях чувствовалась неторопливая легкость, которую Гурдже в последнее время перестал принимать как должное и потому увидел, можно сказать, словно впервые.

Бермойя в малых играх сидел между ходами, почти замерев, не отрывая глаз от доски, и двигался, лишь когда наступала его очередь. Его карточные ходы были так же точны и обдуманны, и Гурдже обнаружил, что в ответ ведет себя прямо противоположно — начинает нервничать, дергается. Он противодействовал этому, выделяя гормоны, сознательно успокаивая себя, и за семь дней малых игр постепенно подладился под неторопливый, размеренный стиль верховника. После подведения итогов судья немного опережал его. Ни о каких физических ставках речь не шла.

Они стали играть на Доске начал, и сперва Гурдже подумал было, что империя решила положиться на несомненное мастерство Бермойи… но не прошло и часа игры, как седоволосый верховник поднял руку, призывая судью.

Вместе они подошли к Гурдже и стали у одного угла доски. Бермойя поклонился.

— Жерноу Гурджей, — сказал он низким голосом, и Гурдже показалось, что в каждом басовитом слоге звучала непререкаемая властность. — Я должен просить вас принять телесную ставку. Готовы ли вы рассмотреть это предложение?

Гурдже заглянул в большие спокойные глаза, почувствовал, что не выдерживает этого взгляда, и опустил голову. На миг в его сознании мелькнула девушка на балу. Он снова взглянул на судью — и снова увидел перед собой это непреклонное выражение мудрых и знающих глаз.

Перед Гурдже был человек, который приговаривал своих соплеменников к казни, обезображиванию, боли, заключению; верховник, который не раз прибегал к пыткам и увечьям, который своей властью мог применить их и даже смертную казнь во имя сохранения империи и ее ценностей.

«И я мог бы ответить „нет“, — подумал Гурдже. — Я уже и без того сделал немало. Никто не сможет меня обвинить.

Так почему не отказаться? Почему не согласиться с тем, что они в этом сильнее меня? Зачем доставлять себе столько беспокойств и мучений? Пусть даже только психологических, хотя, возможно, и физических? Ты уже доказал все, что от тебя требовалось, все, что хотел, больше, чем от тебя ожидалось.

Сдайся. Не будь идиотом. Ты ведь не герой. Тут должен быть трезвый игровой расчет — ты уже выиграл в жизни все, что тебе было нужно. Отступи, покажи им, что ты думаешь об их идиотской физической опции, об их убогих, наглых угрозах… покажи им, как мало это для тебя значит».

Но он не собирался делать этого. Он спокойно посмотрел в глаза верховника и понял, что продолжит игру. Он подумал, что слегка сошел с ума, но отступать не собирался. Он возьмет за холку эту легендарную игру маньяков, запрыгнет на нее, объездит ее. Интересно, сколько он сможет продержаться на спине этого зверя, прежде чем тот сбросит его и сожрет.

— Готов, — сказал он, и его зрачки расширились.

— Насколько я понимаю, вы принадлежите к мужскому полу.

— Да, — ответил Гурдже, чувствуя, как потеют ладони.

— Моя ставка — кастрация. Удаление мужского члена и яичек против верховнианского холощения. Это касается данной игры на Доске начал. Вы принимаете эти условия?

— Я…

Гурдже сглотнул было слюну, но во рту стояла сушь. Вот ведь нелепица — он не подвергался серьезной опасности. Его спасет «Фактор», либо он пройдет через это. Боли он не почувствует, а гениталии — одна из самых быстро восстанавливаемых частей тела… И все же ему показалось, что помещение перед ним накренилось и приняло другой вид, мысленным взором он увидел тошнотворную красноватую жидкость, которая медленно сочилась, сворачивалась, булькала…

— Да! — выпалил он, выдавливая из себя это слово. — Да, — сказал он судье.

Два верховника, поклонившись, удалились.

-

— Если хотите, можно сразу же вызвать корабль, — сказал Флер-Имсахо.

Гурдже не отводил глаз от экрана. Он и в самом деле собирался вызвать «Фактор сдерживания», но хотел обсудить свою довольно неважную позицию, а не взывать о спасении. Он проигнорировал автономника.

Сейчас была ночь, а день прошел для него плохо. Бермойя играл блестяще, и новостные передачи были полны известий об их игре. Ее провозглашали классической, и теперь Гурдже (вместе с Бермойей) опять стал лидером по числу упоминаний в новостях. Вместе с Никозаром, который по-прежнему громил соперников, хотя это и считалось большим достижением.

Пекил, все еще носивший руку на перевязи, после вечерних игр подошел к Гурдже с подавленным, почти подобострастным видом и сказал, что модуль до окончания игры взят под специальную охрану. Пекил не сомневался в порядочности Гурдже, но участники физических ставок всегда брались под усиленную охрану. В случае с Гурдже был задействован высокоатмосферный антигравитационный крейсер из эскадрильи, которая постоянно патрулировала околопланетное пространство над Гроазначеком. Модулю не будет позволено покидать его стоянку на крыше отеля.

Гурдже спрашивал себя, что теперь чувствует Бермойя. Он обратил внимание, что верховник, намереваясь сделать физическую ставку, употребил глагол «должен». Гурдже проникся уважением к его стилю игры, а следовательно — и к самому Бермойе. Он сомневался, что судья настолько сильно хотел прибегнуть к этой опции, но ситуация становилась угрожающей для империи. Предполагалось, что он, Гурдже, к этому этапу будет уже побит, и вся стратегия раздувания мнимой угрозы с его стороны основывалась на этом допущении. Затея, изначально считавшаяся выигрышной, превращалась в небольшую катастрофу. Ходили слухи, что в Имперской канцелярии из-за этого уже покатились головы. Бермойя, видимо, получил четкие указания: Гурдже надо остановить.

Гурдже выяснил, что угрожает судье в том маловероятном случае, если проиграет не инопланетянин Гурдже, а сам судья. Верховнианское холощение означало полное и бесповоротное удаление реверсируемой вагины и яичников. Размышляя над этим, представляя себе, что будет сделано с уравновешенным, величественным судьей, Гурдже понял, что не до конца взвесил все последствия физической опции. Даже если он выиграет, как можно позволить такое издевательство над другим? Если Бермойя проиграет, то для него это станет концом карьеры, семейной жизни, всего. Империя не позволяла регенерации или замены утраченных в ходе игры частей тела: проигрыш судьи будет окончательным и, возможно, роковым. В таких случаях проигравшие нередко совершали самоубийство. Может, будет даже лучше, если Гурдже проиграет.

Беда в том, что он не хотел проигрывать. Он не испытывал к Бермойе враждебных чувств, но отчаянно хотел выиграть эту игру, и следующую, и ту, которая будет потом. Играя в азад в дружественной к себе обстановке, он не понимал, насколько затягивает эта игра. Хотя формально азад оставался тем же, что и на «Факторе», чувства, которые Гурдже испытывал по отношению к нему, играя там, где в азад только и необходимо было играть, меняли все. Теперь Гурдже понимал, нет, знал, почему империя выжила благодаря игре. Просто сам азад порождал это ненасытное желание: больше побед, больше власти, больше территории, больше влияния…

В тот вечер Флер-Имсахо оставался в модуле. Гурдже вышел на связь с кораблем и обсудил свою безнадежную позицию. Корабль, как и всегда, видел несколько невероятных выходов из положения, но эти выходы уже видел и сам Гурдже. Однако признать наличие выходов — это одно, а реализовать их на доске в ходе игры — совсем другое. Так что помощь корабля оказалась здесь минимальной.

Гурдже прекратил анализ игры и спросил у «Фактора», что можно сделать для изменения ставки, которую сделали они с Бермойей, если случится маловероятное и он, Гурдже, выиграет, а предстать перед хирургом придется судье. Ответ был — ничего. Ставки сделаны, предпринять ничего нельзя. Никто из них был не в силах ничего изменить — следовало доиграть до конца. Если оба откажутся от игры, то обоим придется понести наказание, определенное ставкой.

— Жерно Гурдже, — неуверенно сказал корабль. — Мне нужно знать, что вы хотите от меня, если дела завтра пойдут плохо.

Гурдже опустил глаза. Он ждал этого вопроса.

— Вы спрашиваете, хочу ли я, чтобы вы явились сюда и вытащили меня отсюда, или же я намереваюсь пройти все до конца в расчете, что вы подберете меня потом с обрубком между ног, и буду дожидаться, когда все отрастет? Но, конечно же, при этом не должны пострадать добрые отношения между Культурой и империей.

Гурдже не пытался скрыть сарказм.

— Более или менее, — сказал корабль после паузы. — Проблема в том, что, если вы решитесь на такое, трудностей будет меньше, но мне все равно придется переместить вас или уничтожить ваши гениталии, если они будут удалены. Империя получит слишком много информации о нас, если проведет полный анализ гениталий.

Гурдже чуть не рассмеялся.

— Вы хотите сказать, что мои яйца — что-то вроде государственного секрета?

— Несомненно. Так что мы в любом случае огорчим империю, даже если вы позволите вас прооперировать.

Гурдже все продолжал думать, даже после поступления задержанного сигнала. Он свернул язык у себя во рту, нащупал крохотный комочек под мягкой тканью.

— А-а, хер с ним, — сказал он наконец. — Следите за игрой. Если я пойму, что точно проиграл, то постараюсь держаться как можно дольше… где-нибудь, где угодно. Когда все станет до конца ясно — спускайтесь и выхватывайте нас отсюда. И передайте мои извинения Контакту. Если же я сдамся… пусть так оно и будет. Посмотрим, как я буду себя чувствовать завтра.

— Хорошо, — ответил корабль.

Гурдже сидел, поглаживая бородку, и думал, что у него хотя бы есть выбор. Но если бы они не собирались похитить «секретные данные» и, возможно, вызвать этим дипломатический инцидент, оставался бы Контакт таким же снисходительным? Это не имело значения. Но в глубине души Гурдже знал, что после этого разговора утратил волю к победе.

У корабля были еще известия. Он получил сигнал от Хамлиса Амалк-нея — тот обещал вскорости отправить послание подлиннее, а пока сообщал только, что Ольц Хап добилась-таки выигрыша «полной сетью». Игрок Культуры наконец-то добился максимально возможного результата в стрикене. Молодая дама стала знаменитостью среди игроков Чиарка и Культуры. Хамлис уже поздравил ее от имени Гурдже, но полагал, что Гурдже и сам захочет сделать это. В конце машина желала ему успехов.

Гурдже выключил экран и откинулся к спинке. Некоторое время он смотрел в пустоту, не понимая, что ему нужно знать, или думать, или помнить, или даже кем быть. Он улыбнулся кривой печальная улыбкой.

Флер-Имсахо выплыл из-за его плеча:

— Жерно Гурдже, вы устали?

Он повернулся к машине.

— Что? Да. Немного. — Гурдже встал и потянулся. — Вряд ли я смогу выспаться.

— Я так и думал. А не хотите ли прогуляться со мной?

— Что — смотреть на птичек? Нет, автономник, не думаю. Но все же спасибо.

— Вообще-то я имел в виду не наших пернатых друзей. По ночам я не всегда выбирался наблюдать за ними. Иногда я направлялся в другие части города — поначалу искал местных пернатых, а позднее потому, что… Ну, потому что.

Гурдже нахмурился.

— И зачем вы приглашаете меня с собой?

— Затем, что завтра мы, возможно, отбудем в спешке, а я подумал, что вы почти не видели города.

Гурдже махнул рукой.

— За показал мне достаточно.

— Вряд ли он показывал вам то, о чем думаю я. Тут есть на что посмотреть.

— Меня не интересуют достопримечательности, автономник.

— То, что хочу показать я, вас заинтересует.

— Думаете?

— Думаю. Полагаю, что знаю вас достаточно, чтобы утверждать это. Прошу вас, Жерно Гурдже. Клянусь, вам понравится. Прошу вас. Вы ведь сказали, что все равно не будете спать, да? Так что же вам терять?

Поля автономника имели обычный зеленовато-желтый цвет: спокойствие и контроль над собой. Голос машины звучал низко, серьезно.

Гурдже сощурился:

— Что это у вас на уме, автономник?

— Прошу вас присоединиться ко мне, Гурдже. — Автономник подлетел к носовой части модуля, Гурдже встал, наблюдая за ним, — тот остановился у дверей гостиной. — Прошу вас, Жерно Гурдже. Обещаю, вы не пожалеете.

Гурдже пожал плечами.

— Ну ладно, ладно. — Он покачал головой. — Пойдем, поиграем, — пробормотал он себе под нос.

Гурдже последовал за автономником в носовую часть модуля. Здесь размещался отсек с двумя антигравитационными велосипедами, подвесными устройствами и кое-каким другим оборудованием.

— Наденьте, пожалуйста, подвесное устройство. Я сейчас.

Автономник оставил Гурдже надевать антигравитационный ранец поверх шорт и рубашки и через несколько мгновений появился, неся длинный черный плащ с капюшоном.

— Пожалуйста, наденьте это.

Гурдже надел плащ поверх антиграва. Флер-Имсахо накинул ему на голову капюшон и привязал так, чтобы спрятать лицо Гурдже с боков — спереди его скрывала тень капюшона. Под плотным материалом устройства не было видно. Свет в отсеке потускнел и выключился, Гурдже услышал какой-то шорох наверху. Он поднял голову и увидел прямо над собой квадрат тускловатых звезд.

— Я буду управлять вашим подвесным устройством, если вы не против, — прошептал автономник.

Гурдже согласно кивнул.

Он быстро поднялся среди темноты, но затем не провалился вниз, как предполагал, а продолжал подъем, окруженный пахучим теплом ночного города. Плащ тихо развевался в потоках воздуха, а город внизу раскинулся морем огней и казался бесконечной долиной, полной рассеянного сияния. Автономник маленькой, неподвижной тенью летел у плеча.

Они пустились в путешествие над городом — пролетали над дорогами и реками, огромными зданиями и куполами, лентами огней и башнями света, одеялами тумана, плывущего над темнотой и над огнями, вздымающимися строениями, в которых горели отражения и мерцали светлые точки, над подрагивающими темными водоемами, широкими темными парками с травой и деревьями. Наконец начался спуск.

Приземлились они в той части города, где было сравнительно мало огней, и оказались между двумя зданиями без окон. Ноги Гурдже коснулись земляной тропинки.

— Прошу прощения, — сказал автономник и подлетел под капюшон, забравшись ближе к левому уху Гурдже. — Идите сюда, — прошептал он.

Гурдже пошел по тропинке. Вскоре он споткнулся обо что-то мягкое и, еще до того, как перевернул предмет, понял, что перед ним — чье-то тело. Он присмотрелся к шевелящейся груде тряпья. Человек съежился под драными одеялами, положив голову на грязный мешок. Определить пол этого существа было невозможно — тряпье не давало никакого ключа.

— Ш-ш-ш, — предупредил автономник, когда Гурдже собрался было заговорить. — Это один из тех бродяг, о которых говорил Пекил. Один из тех, кого согнали с земли. Он отчасти пахнет перегаром, а отчасти самим собой.

И только теперь до носа Гурдже дошла вонь, поднимавшаяся от спящего азадианца. Гурдже чуть не вырвало.

— Оставьте его, — сказал Флер-Имсахо.

Они вышли из проулка. Гурдже перешагнул через двух других спящих. Улица, на которой они оказались, была погружена в полумрак, и на ней сильно пахло — видимо, пищей, решил Гурдже. По улице шли несколько человек.

— Ссутультесь немного, — сказал автономник. — Тогда вы в плаще сойдете за ученика-минанца. Только не откидывайте капюшон и не распрямляйте спину.

Гурдже сделал, как ему велели.

Он шел по улице под тусклым мерцающим светом редких одноцветных уличных фонарей. Еще одна груда тряпья у стены — видимо, очередной пьяница. Между ног верховника была лужа крови; еще одна темная, засохшая струя тянулась от головы. Гурдже остановился.

— Не стоит, — послышался тихий голос. — Он умирает. Наверно, подрался с кем-то. Полиция сюда заглядывает нечасто. А уж врачей тут вообще не вызывают. Видимо, его ограбили, так что им пришлось бы платить за лечение самим.

Гурдже оглянулся, но поблизости никого не было. Веки верховника чуть дрогнули, словно он пытался их поднять.

Потом дрожь прекратилась.

— Ну, вот и все, — тихо сказал Флер-Имсахо. Гурдже пошел дальше. Откуда-то с верхних этажей мрачного дома на дальнем конце улицы до него донеслись крики.

— Верховник лупит свою женщину. Знаете, здесь тысячелетиями считали, что женщины не оказывают никакого влияния на наследственность вынашиваемых ими детей. Но вот уже пятьсот лет им известно, что все наоборот. Вирус, аналог ДНК, изменяет гены женщины, в которую он проник. Тем не менее по закону женщина считается просто собственностью. Если верховник убьет женщину, то получит всего год каторги. Если женщина убьет верховника, ее будут медленно замучивать до смерти несколько дней. Смерть под воздействием химикатов считается одной из самых страшных. Не останавливайтесь.

В этом месте улицу пересекала другая, более оживленная. На углу стоял азадианец и кричал что-то на диалекте, незнакомом Гурдже.

— Он продает билеты на казнь, — сказал автономник. Гурдже поднял брови, чуть повернул голову.

— Я серьезно.

И однако Гурдже недоверчиво покачал головой.

Посреди улицы стояла толпа людей. Транспорт (примерно половина — автомобили, остальные — рикши) был вынужден объезжать ее. Гурдже подошел, думая, что благодаря высокому росту все увидит, но обнаружил, что люди расступаются перед ним, пропускают его ближе к центру толпы.

Несколько молодых верховников били старика-мужчину, лежащего на земле. На верховниках была какая-то странная форма, хотя Гурдже и догадался, что форма эта неофициальная. Они пинали старика с холодной яростью, словно это избиение было неким выступлением в конкурсе номеров боли и оценку им ставили не только за грубое мучительство и травмы, но и за артистизм.

— Если вы думаете, что это постановка, — прошептал Флер-Имсахо, — то ошибаетесь. И люди эти ничего не платят за зрелище. Старика действительно бьют, может, просто ради удовольствия, а люди предпочитают смотреть, а не вмешиваться.

Слушая автономника, Гурдже понял, что понемногу оказался в центре толпы. Два молодых верховника посмотрели на него.

Гурдже отстраненно подумал: что будет теперь? Два верховника закричали на него, потом повернулись и стали указывать на него другим. Их было шестеро. Все они стояли, не обращая внимания на стонущего старика позади них, и внимательно смотрели на Гурдже. Один из них, самый высокий, отвязал что-то от своих узких штанов с металлическими нашлепками и извлек оттуда полудряблую вагину в вывернутом положении. Широко улыбнувшись, он сначала протянул вагину Гурдже, потом повернулся и помахал ею перед толпой.

Ничего больше. Молодые одинаково одетые верховники некоторое время улыбались, глядя на собравшихся, а потом просто пошли прочь. Каждый, словно ненароком, наступил на голову скрюченному старику, лежащему на земле.

Толпа стала расходиться. Старик, весь в крови, валялся на дороге. Из разорванного рукава его куртки торчал серебристо-серый обломок кости, а вокруг головы на мостовой валялись выбитые зубы. Одна нога была странно вывернута — стопой наружу.

Старик застонал. Гурдже бросился вперед, склоняясь над ним.

— Не касайтесь его!

Гурдже наткнулся на голос автономника, как на каменную стену.

— Если кто-нибудь из этих людей увидит ваши руки или лицо — вы покойник. У вас другой цвет, Гурдже. Послушайте меня. По мере истощения генов каждый год все еще рождаются несколько сот темнокожих детей. По закону их следует удушить, а тела за вознаграждение доставить в Евгенический совет, но кое-кто все же рискует головой и воспитывает таких детей, выбеливая им кожу по мере взросления. Если кто-нибудь решит, что вы — один из них, да еще в плаще ученика, с вас живьем сдерут кожу.

Гурдже отошел от старика, опустил голову и побрел дальше по дороге.

Автономник указал ему на проституток — в основном женщин, которые отдавались верховникам за плату: на несколько минут, несколько часов или на всю ночь. Опять пошли темные улицы; автономник рассказывал, что в некоторых районах города есть верховники, которые потеряли конечности, но не могут себе позволить прививку рук или ног, ампутированных у преступников. Эти верховники продают свои тела мужчинам.

Гурдже видел много калек, сидевших на углах улиц. Они продавали всякие безделушки, играли на скрипучих, визгливых инструментах или просто побирались. Некоторые были слепыми, другие — безрукими, третьи — безногими. Гурдже смотрел на этих инвалидов, и у него кружилась голова. Ему казалось, что грязная улица под ним дыбится и накреняется. На несколько мгновений ему представилось, будто город, планета, вся империя вращаются вокруг него, став безумным вихрем чудовищ, явившихся из ночных кошмаров, созвездием страдания и боли, сатанинской пляской агонии и уродства.

Они шли мимо кричащих витрин с выставленным в них ярким, цветастым хламом, мимо аптек и винных магазинов, мимо лавок, где продавались религиозные принадлежности, книги, артефакты и всякая всячина, мимо киосков, предлагавших билеты на казни, ампутации, пытки и постановочные изнасилования (в основном из-за проигранных партий в азад), мимо лотков с лотерейными билетами, рекламками борделей и непатентованными лекарствами. По улице проехал автомобиль, набитый полицейскими, — ночной патруль. Некоторые из лоточников бросились в темные переулки, в нескольких киосках резко опустились ставни, но стоило машине уехать, как ставни снова поднялись.

В скверике они увидели верховника с двумя чумазыми мужчинами и одной женщиной — все трое на длинных поводках. Верховник заставлял их показывать всякие трюки, но у тех ничего не получалось. Вокруг стояла толпа и хохотала, глядя на эти кривляния. Автономник сообщил Гурдже, что эта троица — наверняка чокнутые, но лечение в сумасшедшем доме некому оплатить, а потому их лишили гражданства и продали этому верховнику. Оба некоторое время смотрели, как жалкие, грязные существа пытаются залезть на уличный столб или построиться впирамиду, потом Гурдже отвернулся. Автономник сообщил ему, что один из десяти встреченных ими здесь раз в жизни лечился от душевной болезни. Пропорция была выше для мужчин, чем для верховников, а еще выше — для женщин. И один из десяти азадианцев пытался совершить самоубийство, что было запрещено законом.

Флер-Имсахо свернул к больнице. Обычная больница, сообщил он, типичная для города, как и весь этот район. Больница существовала за счет пожертвований, и многие из работавших там не получали ничего за свой труд. Автономник сказал Гурдже, что его примут за ученика, пришедшего навестить кого-то из своих, но персонал в любом случае слишком занят, чтобы останавливать и допрашивать всех посетителей. Гурдже шел по больнице, как во сне.

Он видел там, как и на улицах, людей без рук и ног, или с необычным цветом кожи, или покрытых струпьями и шрамами. Некоторые были худы, как щепка, — серая кожа, натянутая на кости. Другие лежали, хватая ртом воздух, третьих шумно рвало за тонкими ширмами, четвертые стонали, хныкали или кричали. Он видел людей в крови, ждущих своей очереди, людей, сложившихся пополам и харкающих кровью в маленькие чаши. Другие лежали, связанные, на металлических койках и яростно мотали головой, с их губ, пенясь, капала слюна.

Повсюду здесь были больные. Кровати, койки, матрасы стояли и лежали вплотную друг к другу, и всюду висел гнилостный запах плоти и резкий запах дезинфекции. Еще воняло испражнениями.

Эта была самая ординарная ночь, сообщил автономник. Больница была забита пациентами чуть больше обычного, потому что после славных побед недавно вернулись несколько кораблей с ранеными солдатами империи. Кроме того, накануне выплачивали жалованье, на следующий день можно было не работать, и многие по обычаю напивались и устраивали драки. После этого машина принялась сыпать цифрами — уровень детской смертности и ожидаемая продолжительность жизни, соотношение полов, типы болезней и их преобладание в различных слоях общества, средние доходы, количество безработных, среднедушевой доход в том или ином регионе, налог на рождение и на смерть, наказание за аборты и незаконные рождения; машина рассказывала о законах, регулирующих совокупления, о благотворительных взносах, о религиозных организациях, устраивающих бесплатные кухни, ночлежки и клиники первой помощи. Автономник был кладезем данных, и Гурдже казалось, что эта информация не оседает у него в голове. Он просто двигался по больнице — несколько часов, как казалось ему, — потом увидел дверь и вышел наружу.

Он стоял в маленьком садике с тыльной стороны больницы, огороженном со всех сторон, темном, пыльном, заброшенном. На серую траву и растрескавшиеся камни брусчатки проливался желтый свет из мрачных окон. Автономник сказал, что хотел бы еще многое показать: Гурдже должен увидеть место, где спят бездомные, а еще можно добыть пропуск на посещение тюрьмы…

— Я хочу назад. Немедленно! — прокричал Гурдже, сбрасывая с головы капюшон.

— Хорошо, — сказал автономник, накидывая капюшон обратно.

Они взлетели, долгое время двигались по прямой, а потом взяли курс на отель и модуль. Автономник молчал.

Гурдже тоже помалкивал, смотря на обширную галактику огней — город, над которым они летели.

Наконец дверь в крыше модуля открылась перед ними, пропустила их внутрь, а когда закрылась снова, внутри зажегся свет. Гурдже немного постоял, пока автономник снимал с него плащ и антигравитационную систему. Когда она соскользнула с плеч, у него возникло странное ощущение наготы.

— Я бы хотел показать еще только одно, — сказал автономник, двигаясь по коридору модуля к гостиной.

Гурдже последовал за ним.

Флер-Имсахо подлетел к центру помещения. Включился экран, и на нем возникла сцена совокупления верховника с мужчиной. Била по ушам музыка; все происходило в помещении, обитом бархатом, с подушками и тяжелыми портьерами.

— Этот канал называется «Имперский избранный», — сказал автономник. — Уровень первый, несложная шифровка.

На экране возникла новая сцена, потом еще одна, и еще — показывали разнообразные соития, от одиночной мастурбации до совокупления представителей всех трех полов.

— Доступ к программам ограничен, — сказал автономник. — Посторонним их не показывают. Однако на рынке, выложив деньги, можно приобрести дешифратор. А теперь посмотрим немного каналы второго уровня. Эти — только для чиновников, военных, жрецов и крупных коммерсантов.

Экран ненадолго потускнел от затопившей его цветовой радуги, потом снова прояснился, и на нем появились несколько азадианцев, голых или почти голых. И опять упор был на секс, но тут уже присутствовал и другой элемент. На многих были странные, неудобные на вид одеяния, некоторые были связаны — их избивали, третьи отдавались в нелепых позах. Азадианки в форме помыкали верховниками и мужчинами. На некоторых Гурдже различил офицерскую форму Имперского военного флота. Другие носили разновидность обычной формы. Некоторые верховники были одеты в мужскую одежду, некоторые — в женские платья. Верховников заставляли есть свои или чужие экскременты, пить мочу. Масса других пангуманоидных видов, казалось, особенно ценилась именно за эту способность. Рты и анусы, животные и инопланетяне охаживались азадианцами — мужчинами и верховниками. Инопланетян и животных принуждали к совокуплению с особями различных полов, разные предметы (одни бытовые, другие — изготовленные специально) использовались как фаллические орудия. В каждой из сцен был элемент, как решил Гурдже, подчинения.

Его ничуть не удивляло, что империя предпочитала скрывать программы, показываемые на первом уровне. Люди, которые так серьезно относились к чинам, протоколу, форме, по вполне понятным причинам не обнародовали такие вещи, какими бы безобидными те ни казались. Со вторым уровнем дело обстояло иначе. Гурдже решил, что этот уровень слегка намекает на игру, и мог понять их смущение в связи с этим. Было понятно, что удовольствие на уровне два было не удовольствием от чужого наслаждения и проецирования его на себя. Здесь оно достигалось от зрелища человеческого унижения: одни были жертвами, другие наслаждались за их счет. Уровень один был отдан сексу; второй — тому, что интересовало империю явно больше, хотя и от первого она никак не могла отказаться.

— А теперь уровень три, — сказал автономник.

Гурдже смотрел на экран.

Флер-Имсахо смотрел на Гурдже.

Глаза человека сверкали в свете экрана, неиспользованные фотоны отражались от радужки. Поначалу зрачки его расширились, потом сузились, превратились в точки. Автономник ждал, когда эти большие неподвижные глаза наполнятся влагой, когда крохотные мышцы вокруг глаз автоматически опустят веки, когда человек затрясет головой и отвернется. Но ничего этого не случилось. Экран притягивал к себе взгляд человека, словно бесконечно легкие частицы света с экрана отражались от стен, заставляя смотрящего подвинуться вперед и, слегка покачиваясь, держаться, перед тем как упасть. А пока человек впился в мигающий экран, похожий на замершую луну.

Крики эхом отдавались в комнате, отражались от формокресел и диванов, от низких столиков — крики верховников, мужчин, женщин, детей. Иногда они быстро смолкали, но обычно продолжались довольно долго. Каждый инструмент и каждая часть пытаемых издавали собственный звук: кровь, ножи, кости, лазеры, плоть, пилы, химикалии, пиявки, плотоядные черви, вибропистолеты, даже фаллосы, пальцы и когти — все они производили особые, хорошо различимые шумы, контрапункты к теме криков.

В финальной сцене, которую увидел Гурдже, участвовали преступник-психопат мужского пола, которому ввели большую дозу сексуальных гормонов и галлюциногенов, нож и готовая родить женщина, названная врагом государства.

Глаза Гурдже закрылись. Руки устремились к ушам. Голова опустилась.

— Хватит, — пробормотал он.

Флер-Имсахо выключил изображение. Гурдже откинулся назад на каблуках, словно его действительно притягивал горящий экран, создавая искусственную гравитацию: теперь она потеряла силу, и человек чуть не потерял равновесие.

— Это прямая трансляция, Жерно Гурдже. Это происходит сейчас. В эти минуты. Глубоко в подвалах тюрьмы или казарм полиции.

Гурдже поднял взгляд на почерневший экран, глаза его по-прежнему были расширенными, неподвижными, но сухими. Он смотрел, покачиваясь назад-вперед, глубоко дыша. На лбу у человека виднелись капельки пота, его трясло.

— Третий уровень только для правящей элиты. Шифровка такая же надежная, как у стратегических военных сообщений. Думаю, понятно почему… И это не какая-то особая ночь, Гурдже. Не фестиваль садоэротики. Такое здесь каждый вечер… Вообще всего этого гораздо больше, но вы видели представительную выборку.

Гурдже кивнул. Во рту стояла сушь. Он с трудом сделал глотательное движение, несколько раз глубоко вздохнул, потер бородку и открыл рот, собираясь заговорить, но автономник опередил его.

— И еще кое-что. То, что от вас утаили. Я сам не знал до вчерашнего вечера, пока корабль не сказал. После игры с Рамом ваши противники пользовались различными стимуляторами. Как минимум амфетаминами, воздействующими на кору головного мозга, но у них есть и куда более действенные наркотики, которыми они тоже пользуются. Их вводят подкожно или принимают с пищей: у азадианцев нет генно-закрепленных желез для выработки таких веществ. У большинства из тех, с кем вы играли, в крови было гораздо больше «химии», чем у вас.

Автономник издал звук, похожий на вздох. Человек все глядел и глядел на мертвый экран.

— Вот так вот, — сказал автономник. — Мне жаль, если вас расстроило то, что я показал, Жерно Гурдже. Но я не хотел, чтобы вы покинули эту планету с мыслью, что империя — это кучка почтенных игроков, внушительные здания и несколько прославленных ночных клубов. То, что вы видели сегодня, это тоже империя. А между двумя этими крайностями — много всего, чего я не могу вам показать. Все горести, достающиеся на долю бедняков и даже сравнительно зажиточных, происходят оттого, что они живут в обществе, в котором человек не свободен делать то, что хочет. Вы тут увидите журналиста, который не может опубликовать известную ему правду, доктора, который не может облегчить страдания больного, потому что тот принадлежит не к тому полу… и ежедневно — миллион вещей, не столь впечатляющих, не столь жестоких, как я вам показал, но все это — часть системы и ее последствия. Корабль вам сказал, что криминальная система не признает существования невиновных. А по-моему, признает. Она признает невинность ребенка, и вы видели, что с этой невинностью делают. Она в некотором роде даже признает «святость» тела… но только чтобы осквернить его. Повторяю, Гурдже, все сводится к обладанию, владению. Речь идет о «брать» и «иметь». — Флер-Имсахо прервался, потом подлетел совсем вплотную к Гурдже. — Прошу прощения, но я опять читаю проповеди, да? Недостатки молодости. Продержал вас допоздна. Может, теперь вы готовы немного поспать — такая длинная была ночь, да? Я вас покидаю. — Он развернулся и полетел прочь, но остановился возле двери. — Доброй ночи.

Гурдже откашлялся.

— Доброй ночи, — сказал он, отрывая наконец взгляд от темного экрана.

Автономник нырнул вниз и исчез.

Гурдже сел в формокресло. Некоторое время он смотрел на свои ноги, потом поднялся и вышел из модуля в висячий сад. Занимался рассвет. Город казался каким-то вымытым и холодным. Слабо блестели тысячи огоньков — их яркость растворялась в спокойной голубизне бесконечного неба. Охранник на лестнице кашлянул и слегка топнул ногой — Гурдже не видел его, только слышал.

Он вернулся в модуль и лег на кровать. Так он и лежал, не закрывая глаз, потом закрыл и повернулся на бок, стараясь уснуть. Это ему не удалось, не получилось и выделить гормон, который усыпил бы его.

Наконец он поднялся и вернулся гостиную, где был экран, попросил модуль войти в игровой канал и долго сидел, изучая свою игру с Бермойей. Он сидел молча и неподвижно, без единой молекулы секретированных стимуляторов в крови.

-

Около конференц-центра стояла тюремная выездная амбулатория. Гурдже вышел из летательного аппарата и прошел прямо в игровой зал. Пекилу, чтобы не отстать, пришлось бежать. Верховник не понимал, что такое с инопланетянином, — тот отказывался говорить на пути из отеля в конференц-центр, тогда как люди в его положении обычно очень разговорчивы. И почему-то он вовсе не казался испуганным, хотя Пекил и не понимал, как такое возможно. Не изучи Пекил достаточно хорошо этого неловкого, довольно простодушного инопланетянина, он подумал бы, что бледное, бородатое, заостренное лицо Гурдже искажено гневом.

Ло Принест Бермойя сидел рядом с Доской начал. Гурдже зашел на саму доску, поскреб бородку длинным пальцем и передвинул две фигуры. Бермойя сам делал свои ходы, но потом, когда игра распространилась на всю доску (инопланетянин пытался выкарабкаться из своего безнадежного положения), большинство ходов за судью стали делать ассистенты. Инопланетянин оставался на доске, делая собственные ходы, стремительно перемещаясь туда-сюда, как гигантское темное насекомое.

Бермойя не понимал, чего добивается инопланетянин. Его игра, казалось, была лишена цели, он либо делал глупые ошибки, либо приносил бессмысленные жертвы. Бермойя добил часть разрозненных сил соперника. Прошло какое-то время, и ему показалось, что у его противника должен быть план, но в таком случае уж больно неопределенный. Может, этот самец-инопланетянин просто пытается хоть немного спасти лицо, пока он все еще самец.

Кто знает, какими странными принципами руководствовался в своем поведении инопланетянин в такой момент? Он продолжал делать свои ходы — неясные, нечитаемые. Сделали перерыв на ланч. Потом игра возобновилась.

После перерыва Бермойя не вернулся на свое сиденье — он встал рядом с доской, пытаясь понять, какому сомнительному, неуловимому плану следует инопланетянин. Это напоминало игру с призраком, словно они играли на разных досках. Бермойе казалось, что он вообще утратил способность следовать за ходом мысли инопланетянина, чьи фигуры продолжали ускользать от судьи, двигаясь так, словно противник предугадывал ходы судьи еще до того, как он начинал их обдумывать.

Что случилось с инопланетянином? Вчера он играл совсем по-другому. Неужели он и в самом деле получал помощь извне? Бермойя внезапно почувствовал, что потеет. С какой стати? Он все еще значительно опережал противника, все еще был нацелен на победу, но почему-то вдруг начал потеть. Он говорил себе, что беспокоиться не о чем, что это побочный эффект концентраторов внимания, принятых за ланчем.

Бермойя сделал несколько ходов, призванных все прояснить, выявить реальные планы инопланетянина, если только у него были планы. Безрезультатно. Бермойя сделал более решительные пробные шаги. Гурдже немедленно атаковал.

Бермойя сотню лет провел, изучая азад и играя в него, и пятьдесят лет заседал в судах разных уровней. Он видел немало вспышек со стороны только что приговоренных преступников и наблюдал игры (а иногда даже участвовал в них), в которых совершались абсолютно неожиданные и яростные ходы. Но следующие несколько ходов инопланетянина несли в себе гораздо больше варварства и безумия, чем доводилось видеть Бермойе — в игре и вне игры. Не будь у него судейского опыта, он наверняка был бы потрясен.

Эти несколько ходов были как серия ударов в живот — в них содержалась вся яростная энергия, какую изредка демонстрировали лучшие из числа молодежи, но при этом упорядоченная, синхронизированная, направленная и высвобожденная, со стилем и дикой грацией, не доступными никакому новичку. При первом ходе Бермойя увидел, в чем может заключаться план противника. При следующем он проникся всем великолепием этого плана. После третьего он понял, что игра может затянуться до завтра, когда инопланетянин все же будет наконец побежден. Еще один ход, и Бермойя понял, что его собственная позиция вовсе не такая неуязвимая, как казалось… Еще два — и Бермойя увидел, что ему еще предстоит много работы, а потом стало ясно, что, возможно, все закончится в этот день.

Бермойя снова сам делал свои ходы, прибегая ко всем хитростям и стратагемам, освоенным за сто лет практики, — замаскированная фигура-наблюдатель, финт внутри финта с использованием атакующих фигур и карт, преждевременное использование элементов Доски становления, заболачивание территории с помощью комбинации Воды и Земли… но ничто не помогало.

Он встал перед самым перерывом, в конце дневной сессии, и посмотрел на инопланетянина. В зале царила тишина. Инопланетянин-самец стоял в центре доски, безразлично взирая на какую-то второстепенную фигуру и потирая волосы на лице. Вид у него был спокойный, безмятежный.

Бермойя оценил собственное положение. Он был разгромлен, ничего сделать теперь было не возможно. Положение непоправимо. Все вместе напоминало плохо подготовленное, изначально проигранное дело или на две трети испорченное оборудование — проще выкинуть, чем пытаться запустить.

Но Бермойя уже не мог пытаться что-то запустить сначала. Теперь его отвезут в больницу и выхолостят. Он потеряет принадлежность, делавшую его тем, чем он был, и ему никогда не позволят вернуть утраченное — никогда. Никогда.

Бермойя не слышал людей в зале. Он и не видел их, как не видел доски у себя под ногами. Видел он только самца-инопланетянина — тот стоял, высокий, насекомообразный, остролицый, угловатый, и скреб лицо длинным темным пальцем, под чуть выступающим ногтем которого кожа была светлее.

Почему он выглядит таким спокойным? Бермойя подавил желание закричать. Из его груди вырвался тяжелый вздох. Он подумал о том, какой близкой казалась победа еще утром, как он был воодушевлен тем, что не только отправится на Огненную планету для игры в финале, но и окажет немалую услугу Имперской канцелярии. Теперь он думал, что канцелярия, видимо, учитывала возможность такого поворота и хотела унизить его и уничтожить (по неизвестной ему причине — ведь он всегда был верноподданным и честным работником. Ошибка. Нет, это явно ошибка…).

«Но почему теперь? — подумал он. — Почему теперь?»

Почему именно в это время, почему именно так, на этой ставке? Почему они хотели, чтобы он сделал это, предложил эту ставку теперь, когда в нем было семя младенца? Почему?

Инопланетянин тер свое волосатое лицо, складывал трубочкой свои странные губы, внимательно разглядывая какое-то поле на доске. Бермойя на нетвердых ногах направился к нему, не замечая препятствий по пути, наступая на биотехи и другие фигуры, сминая насыпи.

Человек посмотрел на него, словно видел в первый раз. Бермойя замер. Он заглянул в глаза инопланетянина.

И не увидел ничего. Ни жалости, ни сострадания, ни тени доброты или раскаяния. Судья смотрел в эти глаза, и поначалу ему припомнилось выражение, виденное им порой в глазах преступников, когда их приговаривали к быстрой смерти. Это было выражение безразличия — не отчаяния, не ненависти, но чего-то более равнодушного и ужасающего, чем то и другое. Выражение смирения, прощания со всякой надеждой — флаг, поднятый душой, которой уже все равно.

И хотя в этот миг просветления Бермойя сперва вспомнил приговоренного к смерти преступника, судья тут же понял, что тут другое. А что именно — он не знал. И возможно, никто не мог узнать.

Но потом Бермойя догадался. И внезапно, впервые в жизни, он понял, что означало для осужденных заглянуть в его глаза.

Он упал. Сначала на колени, ударившись о доску, сметая возвышенности, потом — вперед, лицом вниз. Глаза его оказались вровень с доской и впервые увидели ее в таком ракурсе. Бермойя смежил веки.

К нему подошли судья с помощниками и мягко подняли, санитары пристегнули его, тихо рыдающего, к носилкам и понесли из здания к тюремной санитарной машине.

Пекил стоял как ошарашенный. Он не думал, что ему когда-нибудь доведется увидеть имперского судью в таком жалком виде. Да еще на глазах у инопланетянина! Пекилу пришлось бегом догонять высокого человека, который выходил из зала таким же быстрым шагом, каким пришел, не обращая внимания на свист и выкрики с галерей вокруг него. Они успели сесть в летательный аппарат до того, как их окружила пресса, и немедленно поспешили прочь.

Пекил вдруг понял, что за все время их пребывания в зале Гурдже не произнес ни слова.

Флер-Имсахо наблюдал за человеком. Машина ожидала более сильной реакции, но человек ничего не делал — только сидел перед экраном, просматривая все сыгранные им после прибытия партии. Говорить он не желал.

Теперь ему предстояло отправиться на Эхронедал в числе ста двадцати победителей одиночного четвертьфинала. Как это и было принято после жестоких физических опций, семья искалеченного теперь Бермойи подала от его имени в отставку. Не переставив ни одной фигуры на двух оставшихся больших досках, Гурдже выиграл матч и место на Огненной планете.

После игры против Бермойи оставалось около двадцати дней до отбытия императорского флота в двенадцатидневный вояж на Эхронедал. Гурдже пригласили провести несколько дней в имении Хамина, ректора правящего колледжа Кандсев и наставника императора. Флер-Имсахо советовал отвергнуть приглашение, но Гурдже принял его. Они должны были отправиться туда на следующий день — до острова во внутреннем море, где располагалось имение, было несколько сот километров.

Гурдже проявлял нездоровый и, на взгляд автономника, даже извращенный интерес к тому, что о нем говорили новостные и пресс-агентства. Он, казалось, наслаждался клеветой и оскорблениями, которые ушатами выплескивали на него после победы над Бермойей. Иногда он улыбался, читая или слушая то, что о нем говорят, особенно когда дикторы (с потрясением и трепетом) сообщали о том, что стараниями инопланетянина Гурдже проделали с Ло Принестом Бермойей — мягким, снисходительным судьей, имевшим пять жен и двух мужей, хотя и бездетным.

Гурдже, кроме того, начал смотреть каналы, где показывали, как имперские войска побеждают дикарей и неверных, цивилизуя дальние части империи. Модуль по просьбе Гурдже декодировал военные передачи высоких уровней, которые, похоже, были рассчитаны на конкуренцию с развлекательными каналами двора, еще лучше зашифрованными.

В передачах военного ведомства показывали сцены казни и пыток инопланетян. Иногда передавали, как взрывают здания и сжигают произведения искусства непокорных или мятежных видов. Такие вещи крайне редко демонстрировались по стандартным новостным каналам хотя бы потому, что инопланетяне в них традиционно изображались нецивилизованными монстрами, недоразвитыми идиотами или жадными предателями-недочеловеками, неспособными породить высокое искусство и подлинную цивилизацию. Порой показывали, как азадианцы-мужчины (но никогда верховники) насиловали дикарей, если к тому располагала анатомия.

Флер-Имсахо расстроился, видя, что Гурдже с интересом смотрит такие вещи, в особенности еще и потому, что сам показал ему эти зашифрованные программы; оставалось только утешаться, что они не заводят его сексуально. Гурдже не западал на них, как это случалось, насколько знал автономник, с азадианцами. Он просто смотрел, запоминал, потом переключался на что-нибудь другое.

Большую часть времени Гурдже по-прежнему изучал игры. Но закодированные передачи и плохие отзывы о нем в прессе снова и снова, как наркотик, влекли его.

— Но я не люблю кольца.

— Вопрос не в том, любите вы их или нет, Жерно Гурдже. Отправившись в имение Хамина, вы будете за пределами модуля. Скорее всего, я не всегда смогу быть рядом. К тому же я не специалист по токсикологии. Вы будете есть их еду и пить их напитки, а здесь есть весьма умелые химики и астробиологи. Но если у вас на каждой руке будет по этой штуке — лучше на указательном пальце, — то вы защищены от отравления. Если чувствуете одиночный укол, это означает нелетальное вещество, например галлюциноген. Три укола — значит, кто-то решил разделаться с вами.

— А два укола?

— Не знаю. Может, просто какое-нибудь расстройство. Ну как, наденете?

— Они даже не моего размера.

— А саван будет вашего?

— Они меня щекочут.

— Пускай, но они действуют.

— А как насчет волшебных амулетов, которые отводят пули?

— Вы серьезно? Я хочу сказать, если вы серьезно, то у нас на борту есть противоударный щит на пассивных сенсорах в виде кулона. Правда, они могут применить лазерники…

Гурдже взмахнул рукой (с кольцом на пальце).

— Забудем об этом. — Он снова сел и включил военный канал со сценами казней.

Автономник обнаружил, что ему трудно говорить с человеком, — тот его не слушал. Машина попыталась объяснить, что, несмотря на все ужасы, увиденные им в городе и на экране, вмешательство Культуры принесло бы больше вреда, чем блага. Машина старалась внушить, что Контакт (а фактически вся Культура) похож на Гурдже — стоит, одетый в плащ, и смотрит, не в силах помочь калеке на мостовой, что они должны сохранять маскировку и ждать подходящего момента… Но либо доводы машины не доходили до человека, либо мысли его были заняты другим: он не отвечал и не вступал ни в какие дискуссии.

Флер-Имсахо в эти дни почти не покидал модуля. Он оставался с человеком и беспокоился за него.

— Мистер Гурдже, рад с вами познакомиться. — Старый верховник протянул руку, Гурдже пожал ее. — Надеюсь, вы хорошо долетели?

— Да, мы хорошо долетели, — сказал Гурдже.

Оба стояли на крыше невысокого здания, окруженного роскошной зеленой растительностью: оно выходило на спокойные воды внутреннего моря. Дом тонул в цветущей зелени, только на крыше не было никаких деревьев. Рядом со зданием находились загоны с ездовыми животными, а от разных этажей дома отходили длинные широкие мостки: изящные и хрупкие, они парили над тенистым лесом, над тесно стоящими стволами деревьев и вели к золотому берегу, беседкам и пляжным домикам. В небесах огромные освещенные солнцем облака, отбрасывая блики, громоздились над далеким материком.

— Вы говорите «мы», — заметил Хамин, когда они шли по крыше; мужчины позади них несли багаж Гурдже.

— Автономник Флер-Имсахо и я, — сказал Гурдже, кивая на объемистую гудящую машину у своего плеча.

— Ах да. — Старый верховник рассмеялся, на его лысой голове заиграли зайчики от двух солнц. — Машина, которая, по мнению многих, помогала вам так хорошо играть.

Они спустились на длинный балкон, уставленный множеством столов; здесь Хамин представил Гурдже (и автономника) гостям, в основном верховникам и нескольким изящным азадианкам. Из них Гурдже знал только одного: улыбающийся Ло Шав Олос поставил бокал и поднялся со своего стула, чтобы пожать ему руку.

— Мистер Гурдже, рад снова вас видеть. Удача не отвернулась от вас, а мастерство возросло. Выдающиеся достижения. Поздравляю еще раз. — Взгляд верховника скользнул по кольцам на пальцах Гурдже.

— Спасибо. Но я предпочел бы не добиваться успеха такой ценой.

— В самом деле. Вы не перестаете нас удивлять, мистер Гурдже.

— Не сомневаюсь, что еще удивлю вас.

— Вы слишком скромны. — Олос улыбнулся и сел. Гурдже отказался от предложения пойти в выделенную ему комнату и освежиться — он и без того чувствовал себя абсолютно свежим. Он сел за один столик с Хамином, еще кем-то из директоров Кандсева и официальными лицами двора. Подали охлажденные вина и закуски. Флер-Имсахо расположился на полу у ног Гурдже и почти не гудел. Новые кольца Гурдже, казалось, ничуть не возражали — ничего вреднее алкоголя подано не было.

Гости старались избегать разговоров о последней игре Гурдже. Все произносили его имя правильно. Директора колледжа поинтересовались его уникальным игровым стилем. Гурдже ответил, как мог. Придворные вежливо спросили о его родном мире, и он наплел какой-то ерунды о жизни на планете. Спросили его и про Флер-Имсахо. Гурдже ожидал, что ответит сама машина, но та молчала, и тогда он сказал им правду. Машина, согласно понятиям Культуры, была физическим лицом. Она могла поступать, как ей нравится, и не принадлежала ему.

Одна высокая, поразительно красивая азадианка, спутница Ло Шав Олоса, пересела за их столик и спросила у автономника, играет его хозяин, следуя логике, или нет.

Тот ответил (с усталостью в голосе, которую, как подозревал Гурдже, мог различить только он), что Гурдже — не его хозяин, что, по его мнению, Гурдже играет более логически, чем сам автономник, но в любом случае он, Флер-Имсахо, почти не разбирается в азаде.

Все сочли это весьма забавным.

После этого встал Хамин и заявил, что его желудок, имея более двух с половиной столетий опыта, может точнее часов любого слуги сказать, что приближается время обеда. Присутствующие рассмеялись и начали постепенно расходиться с длинного балкона. Хамин лично проводил Гурдже в его комнату и сказал, что слуга сообщит, когда будет подан обед.

— Интересно, зачем они пригласили вас сюда, — сказал Флер-Имсахо, быстро распаковывая чемоданы, пока Гурдже смотрел из окна на неподвижные деревья и спокойное море.

— Может, они хотят принять меня на имперскую службу. Что скажете об этом, автономник? Из меня выйдет хороший генерал?

— Это все не смешно, Жерно Гурдже. — Автономник перешел на марейн. — И не забывайте, сумбур бурсум, что нас прослушивают, чепуха пучеха.

Гурдже озабоченно посмотрел на машину и сказал на эаском:

— Силы небесные, автономник, у вас что, развивается дефект речи?

— Гурдже… — прошипел автономник, доставая одежду, которую в империи считали необходимым надевать за обедом.

Гурдже с улыбкой отвернулся.

— Может, они просто хотят меня убить.

— Интересно, понадобится им моя помощь?

Гурдже рассмеялся и подошел к кровати, на которой автономник разложил официальные одеяния.

— Все будет в порядке.

— Это вы так говорите. Но здесь мы даже не под защитой модуля. Я уж не говорю ни о чем другом. Хотя… давайте не будем беспокоиться.

Гурдже взял часть одеяния и приложил к себе, держа под подбородком, затем посмотрел вниз.

— А я совсем ни о чем не беспокоюсь.

Автономник сердито закричал на него:

— Ах, Жерно Гурдже! Сколько раз вам повторять? Красное и зеленое вместе не носят вот так.

— Вы любите музыку, мистер Гурдже? — спросил Хамин, наклоняясь к гостю.

Гурдже кивнул:

— Немного музыки не повредит.

Хамин откинулся к спинке стула, явно довольный ответом. Они сидели в висячем саду на крыше, куда поднялись после обеда — долгой и сложной церемонии, во время которой кормили весьма основательно. Пока гости обедали, в центре помещения танцевали обнаженные женщины, и (если верить кольцам) никто не пытался отравить Гурдже. На землю уже опустились сумерки, и гости под открытым небом дышали теплым вечерним воздухом, слушая завывания, производимые оркестром из верховников. Изящные мостки вели из сада в группу высоких, стройных деревьев.

Гурдже сидел за маленьким столиком с Хамином и Олосом, Флер-Имсахо устроился у его ног. На деревьях вокруг них горели лампы, и висячий сад был островком света в ночи. Отовсюду раздавались крики птиц и животных, словно отвечающих на звуки музыки.

— Я бы хотел знать, мистер Гурдже, — сказал Хамин, приложившись к бокалу и закурив длинную, с маленькой чашечкой трубку, — какая-нибудь из танцовщиц показалась вам привлекательной? — Он затянулся трубкой с длинным черенком, потом, выпустив клуб дыма, окутавший его лысую голову, продолжил: — Я спрашиваю только потому, что одна из них — та, у которой серебряная прядь в волосах, если помните, — проявила к вам немалый интерес. Прошу прощения. Надеюсь, я никак не оскорбил ваши чувства, мистер Гурдже.

— Ничуть.

— Так вот, я только хотел сказать, что вы здесь среди друзей, да? Вы более чем доказали свои способности в игре, и теперь вы в уединенном месте, вдалеке от прессы и простых людей, которые, конечно же, должны следовать жестким и неотвратимым правилам тогда как нам здесь это не обязательно. Вы понимаете, к чему я клоню? Вы можете спокойно расслабиться.

— Я весьма признателен. И обязательно попытаюсь расслабиться. Но перед отъездом в империю мне говорили, что здешние жители будут считать меня уродливым, даже страшным. Ваша доброта безгранична, но я предпочел бы не навязывать себя никому, кто несвободен в своем выборе.

— Вы опять слишком скромны, Жерно Гурдже, — улыбнулся Олос.

Хамин кивнул, затягиваясь из трубки.

— Знаете, господин Гурдже, я слышал, что у вас в Культуре нет законов. Уверен, это преувеличение, но зерно истины тут должно быть, и вы, наверное, можете счесть, что наши законы по количеству и по строгости сильно отличаются от ваших. У нас здесь много правил, и мы стараемся жить по законам Бога, Игры и Империи. Но одно из преимуществ законов состоит в том удовольствии, которое получаешь, нарушая их. Мы не дети, господин Гурдже. — Хамин обвел трубкой сидящих за столом. — Правила и законы существуют лишь потому, что нам нравится делать то, что они запрещают, но, пока большинство людей большую часть времени подчиняются их предписаниям, законы свое дело делают. Слепое подчинение означало бы, что мы, — Хамин хохотнул и указал трубкой на автономника, — всего лишь роботы!

Флер-Имсахо зажужжал чуть громче, но только на мгновение.

Наступила тишина. Гурдже отпил из своего бокала. Олос и Хамин переглянулись.

— Жерно Гурдже, — сказал наконец Олос, перекатывая в руках бокал. — Будем откровенны. Вы для нас помеха. Вы сыграли гораздо лучше, чем мы предполагали. Мы не думали, что нас можно так легко одурачить, но вам это как-то удалось. Я поздравляю вас с удачной хитростью, в чем бы она ни заключалась — то ли ваши наркожелезы, то ли ваша машина, или просто гораздо более длительный опыт игры в азад, чем вы утверждали. Вы превзошли нас, и мы поражены. Мне только жаль, что при этом пострадали невинные люди — например, те зеваки, которых пристрелили вместо вас, и Ло Принест Бермойя. Как вы уже, несомненно, догадались, нам бы не хотелось, чтобы вы продолжали игру. Но поскольку Имперская канцелярия никак не связана с Бюро игр, то напрямую мы ничего не можем сделать. Однако у нас есть предложение.

— Какое же? — Гурдже опять отхлебнул.

— Как я говорил, — Хамин навел черенок своей трубки на Гурдже, — у нас много законов. А потому у нас совершается много преступлений. Некоторые из них сексуального свойства, так? Нет нужды говорить, — продолжал Хамин, — что физиология нашей расы делает нас необычными, можно даже сказать, особо одаренными в этом отношении. Кроме того, в нашем обществе есть возможность контролировать людей. Здесь можно заставить человека, даже не одного, делать то, чего он не желает. Мы можем предложить вам кое-какие впечатления, которые, по вашему же собственному признанию, невозможны в вашем мире. — Старый верховник подался поближе к Гурдже, понизил голос. — Можете вы себе представить чувство, когда несколько женщин и мужчин — даже верховников, если захотите, — исполняют все ваши желания?

Хамин вытряхнул свою трубку, постучав ею о ножку стола, и пепел пролетел над жужжащим Флер-Имсахо. Ректор Кандсева заговорщицки улыбнулся, откинулся к спинке стула и снова набил трубку табаком из маленького кисета.

Олос подался вперед:

— Весь этот остров — ваш, Жерно Гурдже. Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. В вашем распоряжении столько людей любого пола, сколько и пока вашей душе угодно.

— Но в этом случае я не участвую в игре.

— Да, вы выходите из игры, — подтвердил Олос.

Хамин кивнул:

— Подобные случаи уже были.

— Весь остров?

Гурдже демонстративно оглядел мягко освещенный висячий сад. Появилась группа танцоров — гибкие, почти обнаженные мужчины, женщины и верховники поднялись по ступенькам на небольшую сцену, расположенную за музыкантами.

— Весь, — сказал Олос. — Остров, дом, слуги, танцоры — всё и все.

Гурдже кивнул, но ничего не сказал. Хамин снова зажег трубку.

— Даже оркестр, — сказал он, откашлявшись. Он махнул в сторону музыкантов. — Что вы думаете об инструментах, мистер Гурдже? Сладкая музыка, правда?

— Очень приятная. — Гурдже отпил немного из бокала, глядя, как танцоры выстраиваются на сцене.

— Но вы даже здесь кое-чего недопонимаете, — сообщил Хамин. — Видите ли, нам доставляет огромное удовольствие знать, какой ценой досталась эта музыка. Видите слева этот инструмент, у которого восемь стальных струн?

Гурдже кивнул. Хамин продолжил:

— Могу сообщить вам, что каждой из этих струн был удавлен человек. А эту белую трубу видите сзади — на которой играет мужчина?

— Похоже на кость?

Хамин рассмеялся.

— Бедренная кость женщины, изъятая без анестезии.

— Естественно, — сказал Гурдже и взял несколько сладких орешков из блюда на столе. — Их получают парами или у вас много одноногих женщин — музыкальных критиков?

Хамин улыбнулся.

— Видите? — обратился он к Олосу. — Он в этом разбирается. — Старый верховник снова показал на танцоров, которые уже выстроились, готовые начать представление. — Барабаны изготовлены из человеческой кожи, и теперь вы понимаете, почему каждый комплект называется «семейным». Горизонтальный ударный инструмент сделан из фаланговых костей и… тут есть и другие, но вы теперь можете понять, почему эта музыка звучит так… драгоценно для тех из нас, кто знает, что потребовалось для ее создания?

— О да, — сказал Гурдже.

Начался танец. Танцоры, гибкие, умелые, почти сразу поразили его. На некоторых, наверно, были антигравитационные системы, потому что они передвигались по воздуху, как громадные, прозрачные и медленные птицы.

— Хорошо, — кивнул Хамин. — Как видите, в империи можно занимать разное положение. Кто-то — игрок, а на ком-то… играют. — Хамин улыбнулся этой игре слов на эаском; впрочем, на марейне она отчасти сохранялась.

Гурдже несколько мгновений наблюдал за танцорами, потом, не отрывая от них взгляда, сказал:

— Я буду играть, ректор. На Эхронедале. — Он принялся в такт музыке постукивать одним из колец по бокалу.

Хамин вздохнул.

— Ну что ж, Жерно Гурдже, должен вам сказать, что мы обеспокоены. — Он снова затянулся своей трубкой, скосив глаза в чашечку, мерцавшую красным. — Обеспокоены тем воздействием, которое ваши дальнейшие победы могут оказать на нравственность нашего народа. Здесь так много простых людей, и наш долг — ограждать их иногда от грубой реальности. А какая реальность может быть хуже осознания того, что большинство твоих близких легковерны, глупы и жестоки? Они не поймут, если чужак, инопланетянин, придет в их мир и будет одерживать победы в святой игре. Мы здесь, то есть те из нас, кто служит при дворе и в колледжах, может, и не столь озабочены этим, но мы должны думать о простолюдинах… я бы даже сказал, об умственно невинных людях, мистер Гурдже, и то, что приходится для этого делать, то, за что мы иногда берем на себя ответственность, не всегда нам нравится. Но мы знаем свой долг и исполним его — ради них и ради нашего императора.

Хамин наклонился к Гурдже:

— Мы не намерены убивать вас, мистер Гурдже, хотя, насколько мне известно, при дворе есть группы, которые только этого и желают, и, говорят, агенты служб безопасности могут сделать это без всякого труда. Нет, ничего такого вульгарного мы не замышляем. Но…

Старый верховник затянулся своей тонкой трубкой, издав звук, похожий на легкий хлопок. Гурдже ждал. Хамин снова направил на него черенок.

— Должен вам сказать, Гурдже, что независимо от того, как вы сыграете первую партию на Эхронедале, будет объявлено, что вы потерпели поражение. У нас полный контроль над коммуникационными и новостными службами на Огненной планете, и что касается публики и прессы, то они будут знать: вы потерпели поражение в первом же туре. Мы сделаем все необходимое для того, чтобы ни у кого не возникло сомнений на сей счет. Можете кому угодно сообщить, что я сказал вам это, можете заявлять что угодно после игры — над вами только посмеются, и так или иначе случится то, о чем я вам рассказал. Какой должна быть истина, уже решено.

Наступила очередь Олоса.

— Так что, Гурдже, как видите, вы можете отправляться на Эхронедал, но там вас ждет поражение, совершенно неминуемое поражение. Вы можете отправиться туда как важный турист или остаться здесь и наслаждаться жизнью в качестве нашего гостя, но продолжать игру вам не имеет ни малейшего смысла.

— Гм, — произнес Гурдже.

Танцоры медленно оголялись, снимая друг с друга одежду. Некоторые из них, продолжая танцевать, одновременно умудрялись гладить и касаться друг друга на преувеличенно чувственный манер. Гурдже кивнул:

— Я подумаю над этим. — Потом он улыбнулся двум верховникам. — И тем не менее я бы хотел увидеть вас на Огненной планете. — Он отхлебнул прохладную жидкость из бокала и стал смотреть танец; эротическое действо позади музыкантов становилось все более откровенным, — А в остальном… не могу себе представить, что я буду из кожи вон лезть.

Хамин изучал свою трубку. Лицо Олоса было очень серьезным.

Гурдже жестом покорной беспомощности протянул перед собой руки.

— Что еще я могу сказать?

— Но вы готовы к сотрудничеству? — спросил Олос. Гурдже недоуменно посмотрел на него. Олос медленно протянул руку и постучал по ободку бокала Гурдже.

— Что-нибудь похожее на правду, — тихо сказал он. Гурдже увидел, как два верховника обменялись взглядами. Он ждал, когда они продолжат свою игру.

— Документальное свидетельство, — сказал Хамин минуту спустя, обращаясь к своей трубке. — Фильм, в котором вы с озабоченным видом смотрите на свою безнадежную позицию. Может, даже интервью. Мы, естественно, могли бы организовать это и без вашего участия, но так будет проще, меньше забот для всех нас, если вы готовы помочь.

Старый верховник затянулся трубкой. Олос отпил из бокала, скользнув взглядом по танцорам с их эротическими ужимками.

Гурдже не скрывал удивления.

— Вы предлагаете мне солгать? Принять участие в создании вашей ложной реальности?

— Нашей реальной реальности, Гурдже, — тихо сказал Олос. — Официальной версии, которая будет иметь документальное подтверждение, которой будут верить.

Гурдже усмехнулся во весь рот.

— Я буду рад помочь. Конечно же. Я буду рассматривать это как вызов — выставить себя в жалком виде для массы народа. Я даже помогу вам создать позиции такие жуткие, что сам не смогу найти выход. — Он поднял свой бокал. — Ведь в конце концов,важна сама игра, разве нет?

Хамин фыркнул, плечи его сотряслись. Он снова присосался к трубке, потом сквозь клуб дыма ответил:

— Ни один истинный игрок не мог бы сказать больше. — Он похлопал Гурдже по плечу. — Мистер Гурдже, даже если вы не захотите использовать все то, что вам предлагают в моем доме, я надеюсь, вы побудете с нами некоторое время. Я с удовольствием побеседую с вами. Вы останетесь?

— Почему бы и нет? — сказал Гурдже, и они втроем выпили друг за друга.

Олос откинулся к спинке и безмолвно рассмеялся. Все втроем обратились к танцорам, которые теперь изображали совокупление, образовав нечто вроде головоломки из тел, но по-прежнему, с удивлением отметил Гурдже, двигались в такт музыке.

Следующие пятнадцать дней он оставался в доме Хамина, вел осторожные беседы со старым ректором. Покидая хозяина, Гурдже чувствовал, что они изучили друг друга недостаточно хорошо, но все же узнали чуть больше — один о Культуре, другой об империи.

Хамин никак не мог поверить, что Культура обходится без денег.

— А как быть, если я захочу что-нибудь непомерное?

— Что?

— Ну, например, планету в собственность? — разразился смехом Хамин.

— Но как можно владеть планетой? — покачал головой Гурдже.

— Ну, если мне захочется?

— Я думаю, если бы вы нашли никем не занятую планету, куда можно высадиться, не ущемляя ничьих интересов… тогда, может быть. Но как бы вы не допустили высадки на нее других людей?

— А мог бы я купить флот боевых кораблей?

— Все наши корабли наделены разумом. Вы, конечно, можете попытаться приказать кораблю, но вряд ли у вас что-нибудь получится.

— Ваши корабли считают, что наделены разумом! — прыснул Хамин.

Еще более очаровательными Хамин нашел сексуальные нравы Культуры. Его приводило в восторг и одновременно в неистовство то, что Культура терпимо относится к гомосексуализму, инцесту, перемене пола, гермафродитизму и изменению половых характеристик — как относятся к путешествиям или новой прическе.

Хамин считал, что таким образом полностью теряется привлекательность всего этого. Неужели в Культуре ничто не запрещено?

Гурдже попытался объяснить, что у них нет никаких писаных законов, но тем не менее почти отсутствует преступность. Случаются изредка преступления на почве страсти (как предпочел назвать это Хамин), но больше почти ничего. Когда у каждого есть терминал, трудно совершать преступления и скрывать их, но ведь и мотивов практически не осталось.

— Но если кто-нибудь убьет кого-нибудь другого?

Гурдже пожал плечами:

— К нему приставляют автономника.

— Ага, уже на что-то похоже. А что делает автономник?

— Повсюду следует за вами, чтобы вы больше ничего такого не сделали.

— И это все?

— А что еще вы хотите? Социальная смерть, Хамин. Вас почти никто не приглашает в гости.

— А в вашей Культуре что, разве нельзя прийти без приглашения?

— Ну вообще-то можно, — согласился Гурдже. — Только с вами никто не будет разговаривать.

Что же касается рассказов Хамина об империи, то они лишь подчеркивали правоту Шохобохаума За, который говорил, что империя — это драгоценный камень, хотя его грани остры и режут все без разбора. Было не так уж трудно понять извращенные взгляды азадиан на то, что они называли «человеческим естеством» (слова, которые употреблялись каждый раз для оправдания чего-нибудь нечеловеческого и неестественного), — ведь они были частью сотворенного ими же самими монстра, который звался империей Азад и демонстрировал такой свирепый инстинкт (другого слова Гурдже не находил) самосохранения.

Империя хотела выжить. Она была похожа на животное с огромным могучим телом, которое позволяло сохраняться только определенным клетками или вирусам, деловито, автоматически и бездумно убивая всех остальных. Сам Хамин использовал эту аналогию, сравнивая революционеров с раком. Гурдже попытался было сказать, что отдельные клетки есть отдельные клетки, тогда как собранные в одно целое и наделенные сознанием сотни миллиардов их (или наделенный сознанием механизм, изготовленный из множества пикосхем) — это совсем другое… но Хамин не пожелал его слушать. Это Гурдже, а не он ничего не понимает!

Остальное время Гурдже проводил, гуляя в лесу или плавая в теплом штилевом море. Неторопливая жизнь в доме строилась вокруг приемов пищи, и Гурдже научился с должным тщанием относиться к переодеванию для этих мероприятий, поглощению еды, разговорам с гостями (старыми и новыми — одни уезжали, другие приезжали) и последующему расслаблению, когда, сытый и довольный, он продолжал беседы и наблюдал представления: заранее выбранные, большей частью эротические, и случайные — вакханалию мимолетных связей между гостями, танцорами, слугами и работниками. Соблазняли Гурдже много раз, но он ни разу не поддался. Он с каждым днем находил азадианских женщин все более привлекательными, и не только физически, но использовал свои генно-закрепленные железы для нейтрализации, даже подавления желания, чтобы оставаться в прямом смысле трезвым среди несколько нарочитых оргий.

Несколько дней прошли довольно приятно. Кольца Гурдже не кололись, никто в него не стрелял. Он с Флер-Имсахо без приключений вернулся в модуль на крыше Гранд-отеля за два дня до намеченного отбытия на Эхронедал. Гурдже и автономник предпочли бы отправиться в путь на модуле, который имел для этого все возможности, но Контакт запретил это: узнай Адмиралтейство, что аппарат размером со спасательную лодку может опередить их крейсеры, — последствия будут непредсказуемы, а внутри имперского корабля инопланетную машину разместить не позволили. Так что Гурдже, как и всем остальным, предстояло совершить путешествие на одном из кораблей флота.

— Вы полагаете, что у вас возникли проблемы, — горько сказал Флер-Имсахо. — Они будут все время наблюдать за нами — сначала на корабле, а потом и в замке. А это означает, что я должен оставаться в этом дурацком корпусе день и ночь напролет до окончания игр. Почему вы не могли проиграть в первом туре, как было запланировано? Мы сказали бы им, куда они могут засунуть свою Огненную, и были бы уже на ВСК.

— Да замолчите вы, машина.

Как выяснилось, возвращаться в модуль было незачем — все необходимое уже было при них. Гурдже постоял в маленькой гостиной, играя браслетом-орбиталищем на запястье и понимая, что с горячечным нетерпением ждет начала игр на Эхронедале. Никакого внешнего давления, никаких оскорблений от прессы и отвратительной имперской публики, он будет сотрудничать с империей в создании убедительных фальшивых новостей, так что вероятность физических ставок сведется к минимуму. В общем, Гурдже собирался пожить в свое удовольствие…

Флер-Имсахо был рад тому, что человек отходит от увиденного за парадным фасадом империи. Гурдже стал почти таким же, как прежде, и дни, проведенные в имении Хамина, казалось, помогли ему расслабиться. Но машина не могла не отметить и небольшую перемену в нем — трудноуловимую, но несомненную.

Они больше не видели Шохобохаума За. Тот отправился в путешествие в «верхние пределы», что бы это ни значило. Он оставил привет и послание на марейне, в котором писал, что если Гурдже сможет наложить лапу на бутылочку свежего грифа…

Перед отбытием Гурдже спросил у модуля о девушке, с которой познакомился на большом балу несколькими месяцами ранее. Он никак не мог вспомнить ее имя, но если модуль выдаст ему список женщин, прошедших первый тур, он наверняка узнает ее… Модуль смешался, но Флер-Имсахо велел обоим забыть об этом.

Ни одна женщина не прошла во второй тур.

В порт их сопровождал Пекил. Рука его полностью зажила. Гурдже и Флер-Имсахо попрощались с модулем, и он унесся в небо на рандеву с далеким «Фактором». Попрощались они и с Пекилом. Тот двумя руками пожал руку Гурдже, после чего человек и автономник поднялись на борт шаттла.

Гурдже смотрел, как исчезает в дымке Гроазначек. Город накренился, и Гурдже вдавило в кресло, — изображение на экране пошло вбок и задрожало, когда шаттл, набирая скорость, устремился в туманные небеса.

Постепенно стали проявляться контуры города, очертания его улиц, и некоторое время они заполняли экран. Потом большое расстояние, смог из городских испарений, пыли и грязи плюс изменившаяся траектория полета стерли все это из виду.

Несмотря на всю свою неразбериху, город на мгновение показался мирным и упорядоченным в своих частях. С расстоянием исчезли хаос и несообразность его отдельных районов, а с определенной высоты, откуда деталей было уже не разобрать, город стал похож на огромный, безмозглый, разрастающийся организм.

3 MACHINA EX MACHINA

Ну что, могло быть и хуже, правда? Нашему игроку снова потрафило. Полагаю, вы уже заметили, что он теперь другой человек. Ах уж эти люди!

Но я-то буду последовательным. Я еще не сказал вам, кто я такой, и пока не собираюсь говорить. Может, позднее.

Может.

Да и потом, разве важно, кто мы такие? Вряд ли. Мы — то, что мы делаем, а не то, что думаем. Важны только взаимодействия (здесь нет противоречия со свободной волей — она совместима с верой в то, что вас определяют ваши поступки). И вообще, что такое свободная воля? Неопределенность. Случайный фактор. Если действия человека невозможно предсказать, то тут, конечно, и говорить больше не о чем. Люди, которые этого не понимают, ужасно меня разочаровывают!

Даже человеку должно хватить ума, чтобы понять очевидное.

Главное — результат, а не то, как он достигнут (если только процесс достижения сам по себе не является рядом результатов). Какая разница — из чего состоит мозг: из огромных склизких живых клеток, работающих со скоростью звука (в воздухе!), или из блестящей нанопены рефлекторов и структур голографической когеренции, действующих со скоростью света? (Я уж не говорю о мозгах Разума.)

Каждая из них — машина, организм — выполняет одну и ту же задачу.

Всего лишь материя, коммутирующая ту или иную энергию.

Коммутаторы. Память. Случайный элемент, который есть неопределенность и который называется выбором: все это — общие знаменатели.

Повторяю: мы — это то, что мы сделали. Динамический (дис)бихевиоризм — вот мое кредо.

Гурдже? Его коммутаторы работают странным образом. Он думает по-другому, действует нетипично. Он ни на кого не похож. Он видел худшее, что может породить мясорубка города, и воспринял это лично, решился на месть.

Теперь он снова в космосе, его голова напичкана правилами азада, его мозг адаптирован и адаптируется к меняющимся, переключающимся схемам этого соблазнительного, всеобъемлющего, мрачного набора правил и вероятностей, его доставляют в святая святых, в место, ставшее символом империи, — на Эхронедал, планету постоянной волны пламени, Огненную планету.

Но победит ли наш герой? И может ли он победить? И вообще, что будет означать для него победа?

Сколько еще предстоит узнать человеку? И что он сделает с этим знанием? А точнее, что оно сделает с ним?

Поживем — увидим. Со временем все само собой прояснится.

Итак, вам карты в руки, маэстро…

Эхронедал находится в двадцати световых годах от Эа. На полпути имперский флот вышел из облака пыли, расположенного между системой Эа и основной галактикой, так что этот гигантский караван, закрутившись в спираль, распростерся на полнеба, — словно миллионы драгоценных камней были подхвачены вихрем.

Гурдже с нетерпением ждал прибытия на Огненную планету. Путешествие казалось ему бесконечным, к тому же его корабль был безнадежно переполнен. Большую часть времени он проводил в своей каюте. Чиновники, придворные и другие игроки на корабле смотрели на него с нескрываемой антипатией, и, если не считать двух посещений линейного крейсера «Неуязвимый», флагманского корабля, где давался прием, Гурдже ни с кем не общался.

Происшествий по пути не случилось, и через двенадцать дней они прибыли на Эхронедал, обитаемую планету во вполне обычной системе желтого карлика, но у Эхронедала была одна особенность.

На планетах, когда-то быстро вращавшихся вокруг собственной оси, нередко можно встретить отчетливые экваториальные вспучивания. Скорость вращения Эхронедала была не запредельной, но достаточной, чтобы образовалась цельная полоса суши — континент, лежащий приблизительно между тропиками. Остальную часть планеты занимали два огромных океана с полярными шапками на полюсах. Необычным же (ни в Культуре, ни в империи ничего подобного не знали) было то, что по континенту вокруг планеты постоянно двигалась волна огня.

Эта волна описывала полный круг приблизительно за год, своими краями касаясь берегов двух океанов. Фронт волны представлял собой почти отвесную линию, и пламя пожирало всю растительность, взошедшую на благодатном пепле предыдущего пожара. Вся наземная экосистема развивалась под влиянием этой огненной стихии. Некоторые растения могли прорезаться только из-под еще теплой золы, их семена оживали под воздействием проходящего жара. Другие расцветали ко времени прибытия огня, быстро разрастались, перед тем как огонь настигал их, и термальные воздушные потоки затем переносили семена в верхние слои атмосферы, откуда те падали на пепел. Сухопутные живые организмы делились на три категории: одни постоянно двигались с той же скоростью, что и волна, вторые пережидали огонь в прибрежных водах, а третьи зарывались в землю, прятались в пещеры или выживали различными способами в озерах и реках.

Птицы циркулировали вокруг планеты пернатым потоком.

В течение одиннадцати пробегов огонь оставался всего лишь большим непрерывным пожаром. На двенадцатом все менялось.

Золоцвет представлял собой высокое, тонкое растение, быстро устремлявшееся вверх после укоренения семени. У него за двести дней до следующего пожара развивалось хорошо защищенное основание, а побег вырастал на десять метров и больше. Когда снова приходил огонь, золоцвет не сгорал — он закрывал свою лиственную крону и оставался в таком положении, пока огонь не уходил, а потом продолжал расти на пепле. По завершении цикла в одиннадцать Больших месяцев, одиннадцатикратного крещения в огне, золоцветы становились крупными деревьями, достигая семидесяти метров в высоту. В результате происходившего в них метаболизма наступал сначала Кислородный сезон, а после него — Всесожжение.

Во время этого бурного цикла огонь не полз — он несся. Это был уже не широкий, но низкий, чуть ли не кроткий лесной пожар — это был ад. Озера исчезали, реки пересыхали, породы спекались от невыносимого жара, все животные, выработавшие собственный механизм сосуществования с пожарами Больших месяцев, должны были искать другой способ выживания — бежать с достаточной скоростью, чтобы опережать Всесожжение, заплывать далеко в океан или на немногие, в основном маленькие, островки у побережья либо залегать в спячку глубоко в разветвленных пещерах, в руслах глубоких рек, в ложах озер и фьордов. Растения тоже переключались на новый механизм выживания — они глубже пускали корни, отращивали толстостенные семенники или оснащали свои термальные семена для высокого и долгого полета и последующего укоренения в спекшейся земле.

В течение Большого месяца после Всесожжения планета задыхалась от дыма, сажи и пепла в атмосфере, находясь на грани гибели, поскольку облака дыма не пропускали солнечные лучи и температура на поверхности падала. Дальше волна огня, съежившись, продолжала свой путь, атмосфера понемногу очищалась, животные снова начинали плодиться, растения опять шли в рост, и сквозь пепел от прежних корневых систем начинали пробиваться маленькие золоцветы.

Имперские замки на Эхронедале, оснащенные немыслимыми поливочными машинами и противопожарными средствами, были построены так, чтобы уцелеть при самом жестоком пожаре и воющих ветрах, порождаемых странной экологией этой планеты. В самой большой из этих крепостей, замке Клафф, последние триста стандартных лет проводились финальные игры, причем их по возможности приурочивали ко Всесожжению.

Имперский флот прибыл на Эхронедал в разгар Кислородного сезона. Флагман оставался над планетой, а сопровождающие его боевые корабли рассредоточились по окраинам системы. Пассажирские суда оставались на орбите, пока посадочная эскадрилья «Неуязвимого» не высадила всех игроков, придворных, гостей и наблюдателей, а потом отправились в ближайшую систему. Шаттлы спускались в прозрачной атмосфере Эхронедала и приземлялись в замке Клафф.

Крепость эта стояла на вершине скалы у подножия гряды выветренных пологих холмов, замыкавшей широкую долину. Обычно из замка открывался вид до самого горизонта на земли, поросшие невысоким кустарником, среди которого то здесь, то там высились тонкие башни золоцветов в той или иной стадии их развития. Но теперь эти растения дали побеги и расцвели, их кроны, в которых гулял ветер, висели над долиной наподобие прикрепленных к земле желтых облаков, а самые высокие стволы поднимались выше замковой куртины.

С приходом Всесожжения живая стена огня обступала замок. От стихии сооружение спасал только двухкилометровый акведук, ведущий из резервуара в невысоких холмах: гигантские цистерны и сложная система разбрызгивания обеспечивали закрытую наглухо крепость водой после прохождения огня. На случай отказа системы в глубине скалы имелись убежища, где жители могли укрываться, пока бушует пламя. Однако пока вода неизменно спасала крепость, и та оставалась оазисом выжженной желтизны среди стихии огня.

Император — тот, кто одерживал победу в финале, — по старинному обычаю должен был находиться в Клаффе при прохождении огня. Он покидал крепость, когда пламя уходило, и сквозь черный дым поднимался в черноту космоса, а оттуда направлялся в свою империю. Игры, однако, не всегда оказывались точно приуроченными к пожару, и раньше императору и его двору порой приходилось пережидать пожар в другом замке, а случалось, что они вообще пропускали Всесожжение. Но на сей раз расчет был точным, и по всем приметам Всесожжение (которое должно было начаться всего в двухстах километрах с подветренной стороны от замка, где золоцветы резко изменили свою обычную форму и размер, превратившись в громады) должно было наступить более-менее вовремя, чтобы стать подходящим фоном для коронации.

Гурдже сразу же по прибытии почувствовал себя нехорошо. Эа имела массу лишь немногим меньше той, которая в Культуре довольно произвольно считалась стандартной, а потому ее гравитация была примерно такой же, что генерировало своим вращением орбиталище Чиарк или создавали внутри себя «Фактор сдерживания» и «Маленький негодник». Но Эхронедал был в полтора раза больше Эа, и Гурдже почувствовал себя отяжелевшим.

Замок испокон веков был оснащен лифтами низкого ускорения, и обычно никто, кроме слуг-азадианцев, не поднимался по лестницам, но в первые два коротких местных дня передвигаться даже и по плоскости было довольно затруднительно.

Комнаты Гурдже выходили во внутренний двор замка. Он обосновался там с Флер-Имсахо (который, судя по всему, никак не реагировал на возросшую гравитацию) и слугой-мужчиной, полагавшимся каждому финалисту. Гурдже возразил было против слуги («Ну да, — заметил автономник, — кому нужны сразу два?»), но ему объяснили, что это традиция, а для мужчины к тому же большая честь, и Гурдже согласился.

В день их прибытия был устроен довольно шумный прием. Все болтали без умолку, утомленные после долгого путешествия и мучимые силой тяжести. Главной темой разговоров были распухшие лодыжки. Гурдже появился ненадолго — только чтобы соблюсти приличия. Никозара он увидел здесь впервые после большого бала в честь открытия игр — прием на «Неуязвимом» во время путешествия император своим присутствием не удостоил.

— Не перепутайте в этот раз, — напомнил Флер-Имсахо Гурдже, когда они вошли в главный зал замка.

Император восседал на троне, приветствуя входящих. Гурдже собирался, как и все, встать на колени, но Никозар увидел его, погрозил окольцованным пальцем и указал на свое колено.

— Одно колено, мой друг, — вы не забыли?

Гурдже опустился на одно колено и наклонил голову.

Никозар тоненько рассмеялся. Хамин, сидевший справа от императора, улыбнулся.

Гурдже сел в одиночестве на стуле у стены, около здоровенного древнего доспеха. Без всякого воодушевления он оглядел комнату. Наконец его нахмуренный взгляд остановился на одном верховнике, — тот стоял в углу и разговаривал с группой других верховников, одетых в форму и рассевшихся вокруг него на стульях. Этот верховник выглядел необычно не только потому, что стоял: он словно был помещен в костяк из пушечной бронзы, надетый поверх флотской формы.

— Кто это? — спросил Гурдже у Флер-Имсахо, который угрюмо жужжал и потрескивал между его стулом и доспехами у стены.

— Кто — кто?

— Верховник в экзоскелете. Так это, кажется, называется? Вон тот.

— Это звездный маршал Йомонул. В последних играх он с благословения Никозара сделал личную ставку и в случае проигрыша должен был отправиться в тюрьму на Большой год. Он проиграл, но ожидал, что Никозар наложит имперское вето — это право императора, если ставка не физическая, — не желая на целых шесть лет терять одного из своих лучших полководцев. Никозар и в самом деле применил вето, но с условием, что Йомонул будет помещен в такую вот штуковину, а не заперт в камере… Эта передвижная тюрьма — проторазумное существо. У нее есть несколько независимых сенсоров, а также обычные компоненты экзоскелета, то есть микрореактор и привод конечностей. Ее задача в том, чтобы обеспечивать Йомонулу тюремный режим, позволяя ему исполнять полководческие обязанности. Экзоскелет разрешает ему есть лишь немного самой простой пищи, исключает алкоголь, заставляет постоянно делать физические упражнения, не разрешает участвовать в общественных мероприятиях — то, что он сегодня здесь, это, видимо, специальное послабление от императора — и не дает совокупляться. Кроме того, маршал обязан слушать проповеди тюремного капеллана, который проводит у него по два часа каждые десять дней.

— Бедняга. Я вижу, ему, помимо всего прочего, приходится стоять.

— Ну, я полагаю, не стоит пытаться перехитрить императора, — сказал Флер-Имсахо. — Однако срок его приговора почти истек.

— А за хорошее поведение срок не снижается?

— Имперская служба наказаний не снижает сроков. Там могут добавить в случае плохого поведения, но снизить — никогда.

Гурдже покачал головой, глядя на стоящего вдалеке заключенного в его персональной тюрьме.

— Довольно злобная старая империя, да, автономник?

— Довольно злобная, да… Но если она только попытается морочить яйца Культуре, то узнает, что такое настоящая злоба.

Гурдже удивленно посмотрел на машину. Она, гудя, висела в воздухе: громоздкий серо-коричневый корпус казался жестким и даже зловещим на фоне тускловатого сияния пустых доспехов.

— Ишь ты, какие мы сегодня воинственные.

— Да. И вам советую.

— Для игры? Я готов.

— Вы что, и правда собираетесь принять участие в этой мерзкой пропаганде?

— Какой еще пропаганде?

— Вы это прекрасно знаете. Хотите помочь Бюро сфальсифицировать ваше поражение, делая вид, что проиграли, — давать интервью, лгать.

— Да. А почему нет? Бюро позволяет мне продолжать игру. Иначе они могли бы попытаться остановить меня.

— Убить?

Гурдже пожал плечами.

— Дисквалифицировать.

— Неужели вам так хочется играть?

— Нет, — солгал Гурдже. — Но соврать несколько раз — не такая уж большая цена.

— Ну-ну.

Гурдже ждал, что машина скажет что-нибудь еще, но она молчала. Немного позже они покинули собрание. Гурдже встал со стула и пошел к двери, сообразив, что нужно повернуться и поклониться Никозару, только после напоминания автономника.

Первая игра на Эхронедале, которую Гурдже официально должен был в любом случае проиграть, представляла собой серию из десяти партий. На сей раз никто не ополчался против него скопом, напротив, четыре игрока обратились к нему с предложением образовать команду, которая будет противостоять другой. Так по традиции играли серию из десяти партий, правда, Гурдже впервые участвовал в такой системе, если не считать случаев, когда он в одиночестве противостоял союзу из девяти игроков.

И вот он уже обсуждал стратегию и тактику с парой адмиралов флота, звездным генералом и имперским министром, а происходило это в одном из крыльев замка, и Бюро гарантировало, что ни электронного, ни оптического наблюдения за этой комнатой не ведется. Три дня они решали, как будут играть, потом азадианцы поклялись перед Богом (а Гурдже дал слово) в том, что не нарушат соглашения, пока не победят остальных пятерых или не проиграют сами.

Малые игры закончились приблизительно с равным счетом. Гурдже обнаружил, что игра в команде имеет свои плюсы и минусы. Он делал все, что мог, чтобы приспособиться и играть соответствующим образом. Последовали еще переговоры, после которых они вступили в сражение на Доске начал.

Гурдже играл с удовольствием. Ощущение, что ты — часть команды, многое добавляло к игре, он испытывал искренние теплые чувства к верховникам из своей команды. Они приходили друг другу на выручку в трудных ситуациях, они доверяли друг другу во время массированных атак и вообще играли так, словно силы каждого были частью единого целого. Товарищи по игре не вызывали у Гурдже особых симпатий как люди, но как к партнерам он питал к ним дружеское расположение, и в нем росло чувство грусти (по мере того как они постепенно брали верх над противником) из-за того, что скоро им придется противостоять друг другу.

Когда же последнее сопротивление наконец было подавлено, прежние чувства почти растаяли. По крайней мере частично Гурдже все же провели: он держался за то, что считал духом договоренности, тогда как другие держались буквы. Никто из команды не атаковал, пока с доски не исчезли или не были взяты в плен последние фигуры противников, но когда стало ясно, что они побеждают, началось какое-то едва заметное маневрирование, соперничество за поля, которые станут наиболее важными по окончании командной игры. Гурдже не замечал этого, пока вдруг не понял, что еще чуть-чуть — и будет слишком поздно. И в начале следующего этапа он оказался слабейшим из пяти участников.

Кроме того, стало очевидно, что два адмирала, вполне естественно, неофициально сотрудничают против остальных. Они вдвоем были сильнее, чем трое других игроков.

В каком-то смысле слабость Гурдже спасла его. Играл он так, чтобы долгое время не привлекать к себе внимания, — пусть четверка выясняет между собой отношения. Позднее, когда два адмирала накопили достаточно сил и грозили остальным полным разгромом, он атаковал их, и те оказались беззащитными перед его малыми силами — больше, чем перед внушительными силами генерала и министра.

Игра долгое время шла ни шатко ни валко, но Гурдже постепенно улучшал свое положение и в конце концов, выйдя первым из пяти, набрал достаточно очков для участия в игре на следующей доске. Трое из их пятерки сыграли так плохо, что не смогли продолжить состязание.

Гурдже так полностью и не оправился после ошибки, совершенной им на первой доске, и играл плохо на Доске формы. Уже стало казаться, что империи не придется лгать о его выходе из игры после первого тура.

Он продолжал беседовать с «Фактором», используя Флер-Имсахо в качестве ретранслятора, а игровой экран в комнате — для демонстрации позиций.

Он чувствовал, что привык к более высокой гравитации. Флер-Имсахо пришлось напомнить Гурдже, что дело тут в генно-закрепленной реакции — кости его быстро утолщились, а мускулатура усилилась без всяких физических упражнений.

— Разве вы не заметили, что становитесь упитаннее? — сердито спросил автономник, когда Гурдже разглядывал свое тело в зеркале.

Гурдже покачал головой:

— Я думал, что просто много ем.

— Вы очень наблюдательны. Интересно, что еще вы можете проделывать, не зная об этом. Неужели вам не рассказали ничего о вашей же собственной биологии?

Гурдже пожал плечами:

— Я забыл.

Он привык и к укороченному дневному циклу планеты — адаптировался быстрее всех, если судить по многочисленным жалобам других. Большинство в замке, сообщил ему автономник, использовали наркотики, чтобы приспособиться к дню продолжительностью в три четверти от стандартного.

— Опять генно-закрепленная реакция? — спросил Гурдже как-то утром за завтраком.

— Да, конечно.

— Я не знал, что мы столько всего умеем.

— Явно не знали. Силы небесные, Гурдже, культурианцы осваивают космос вот уже одиннадцать тысяч лет. И то, что вы большей частью обосновались в идеальных, сделанных на заказ условиях, не означает, что способность к быстрой адаптации утрачена Сила в глубине, избыточности, конструировании с запасом. Вы же знаете философию Культуры.

Гурдже нахмурился, посмотрев на машину. Он сделал жест в сторону стены, потом показал на свое ухо.

Флер-Имсахо покачался из стороны в сторону — аналог пожимания плечами.

Игру на Доске формы Гурдже закончил пятым из семи. На Доске становления он начал играть без малейшей надежды на выигрыш — ему светил разве что небольшой шанс попасть в утешительные игры. Но под конец он заиграл с блеском. На последней из трех больших досок он начинал себя чувствовать абсолютно свободно, с удовольствием использовал символику элементов, включенную в игру, — вместо кидания костей, которое практиковалось в остальной части матча. Гурдже чувствовал, что из трех больших досок Доска становления была наименее освоенной: в империи не очень хорошо понимали игру на этом этапе и не уделяли ему должного внимания.

Ему удалось. Выиграл один из адмиралов, а Гурдже хоть и с трудом, но пробился в утешительные игры. Он отстал от адмирала всего на одно очко: 5522 против 5523. Еще чуть-чуть — и могла быть ничья и переигровка, но, думая об этом впоследствии, Гурдже понял: ни на мгновение он не сомневался, что выйдет в следующий круг.

— Еще чуть-чуть — и вы заговорите о судьбе, Жерно Гурдже, — сказал Флер-Имсахо, когда Гурдже попытался объяснить ему это.

Он сидел в своей комнате, положив руку на столик перед собой, а автономник снимал с его запястья браслет-орбиталище. Сам Гурдже уже не мог снять подарок, а из-за его раздавшихся мышц браслет стал туговат.

— Судьба, — проговорил Гурдже, задумчиво глядя перед собой. — Да, похоже, что это именно судьба, — кивнул он.

— Что же дальше? — воскликнула машина, полем перерезая браслет. Гурдже думал, что яркое маленькое изображение исчезнет, но оно осталось. — Господь Бог? Призраки? Путешествие во времени? — Автономник снял браслет с его руки и заново соединил разрезанные части, так что орбиталище опять стало целым.

Гурдже улыбнулся.

— Империя.

Он взял браслет у машины, легко встал и подошел к окну. Глядя во внутренний двор замка, он крутил браслет в руке.

«Империя?» — подумал Флер-Имсахо. Он уговорил Гурдже положить браслет в шкатулку. Не стоит оставлять на виду — кто-нибудь может догадаться, что тут изображено. «Очень надеюсь, он шутит».

Когда Гурдже закончил свою партию, у него образовалось свободное время, и он стал наблюдать за игрой Никозара. Император играл в главном зале замка — огромном чашеобразном помещении, одетом в серый камень и способном вместить более тысячи человек. Здесь должна была состояться и финальная игра, которая решит, кто станет императором. Главный зал располагался в дальнем конце замка и выходил на ту сторону, с которой должен был прийти огонь. Высокие окна, пока еще открытые, смотрели на море желтых золоцветов.

Гурдже сидел на одном из балконов для зрителей, наблюдая за игрой императора. Никозар действовал осторожно, постепенно накапливая преимущество, используя малейшие возможности, чтобы завоевать хотя бы очко, делая выгодные размены, координируя ходы остальных четырех игроков своей команды. Гурдже был поражен — Никозар вел двойную игру. Неторопливая, размеренная манера, демонстрируемая теперь императором, была лишь одной стороной его игрового стиля. Время от времени, когда возникала необходимость и когда ожидался наиболее разрушительный эффект, император делал ходы поразительной дерзости и глубины. А превосходные ходы, удававшиеся иногда противнику, встречали адекватный, а то и превосходящий отпор со стороны императора.

Гурдже почувствовал симпатию к противникам Никозара. Даже плохая игра деморализует меньше, чем временами блестящая, но неизменно встречающая сокрушительный отпор.

— Вы улыбаетесь, Жерно Гурдже?

Гурдже был так поглощен игрой, что не заметил, как подошел Хамин. Старый верховник осторожно опустился на сиденье рядом с Гурдже. Судя по выпуклостям под его одеждой, на нем была антигравитационная система, частично компенсирующая высокое тяготение.

— Добрый вечер, Хамин.

— Я слышал, вы попали в утешительные игры. Хороший результат.

— Спасибо. Это, конечно, только неофициально.

— Ах да. Официально вы заняли четвертое место.

— Какая неожиданная щедрость.

— Мы приняли во внимание вашу готовность к сотрудничеству. Вы по-прежнему настроены помогать нам?

— Конечно. Покажите мне, в какую камеру нужно говорить.

— Может быть, завтра. — Хамин кивнул, глядя туда, где стоял Никозар, изучавший свою позицию на Доске становления. — Вашим противником в одиночной игре будет Ло Теньос Крово. Предупреждаю — это выдающийся игрок. Вы уверены, что не хотите выйти из игры сейчас?

— Абсолютно уверен. Стоило заставлять меня калечить Бермойю, чтобы я бросил игру сейчас, когда она достигла такого накала?

— Я понимаю ваши доводы, Гурдже, — вздохнул Хамин, не сводя глаз с императора и кивая. — Да, понимаю. И в любом случае, это только утешительная игра, куда вы попали с трудом. К тому же Ло Теньос Крово — великолепный, выдающийся игрок. — Он еще раз кивнул. — Да-да. Возможно, вы наконец достигли своей планки, а? — Морщинистое лицо повернулось к Гурдже.

— Вполне возможно, ректор.

Хамин с отсутствующим видом кивнул и снова отвернулся, уставившись на своего императора.

На следующее утро Гурдже участвовал в нескольких постановочных съемках у доски. Позицию в его прошлой игре восстановили, и Гурдже сделал несколько очевидных, хотя и не блестящих ходов плюс одну откровенную ошибку. Роли его противников исполняли Хамин и двое старших профессоров колледжа Кандсев. Гурдже был поражен тем, как превосходно эти трое подражали стилю верховников, против которых он играл.

Как и прогнозировалось, Гурдже закончил четвертым. Он записал интервью с Имперской службой новостей, в котором сожалел о том, что его выбили из главной серии, и благодарил за то, что ему было позволено играть в азад. Он будет помнить это всю жизнь. Он, несомненно, в долгу перед азадианским народом. Его уважение к гению императора-регента возросло неизмеримо, хотя и поначалу было огромным. Он с нетерпением ждет продолжения игр, в которых будет выступать уже в качестве наблюдателя. Он желает императору, его империи, всему народу и подданным самого блестящего, яркого и изобильного будущего, какое их, несомненно, ждет.

У корреспондентов и Хамина вид был довольный.

— Вам бы в актеры пойти, Жерно Гурдже, — сказал Хамин.

Гурдже воспринял это как комплимент.

Он сидел, глядя на лес золоцветов. Деревья достигали в высоту шестидесяти, если не больше, метров. При максимальных темпах роста они, по словам Флер-Имсахо, ежедневно вытягивались почти на четверть метра, высасывая из почвы столько воды и питательных веществ, что земля вокруг них проваливалась, обнажая верхнюю часть корневой системы, которая сгорала во время Всесожжения, а после этого восстанавливалась целый Большой год.

Смеркалось — наступило то короткое время короткого дня, когда желтый карлик исчезал за горизонтом быстро вращающейся планеты. Гурдже глубоко вздохнул. Запаха гари не чувствовалось. Воздух казался довольно прозрачным, и в небесах светились две планеты местной системы. И тем не менее Гурдже знал: в атмосфере достаточно пыли, чтобы навсегда скрыть из виду большинство звезд, горящих сегодня в небесах, и превратить огромное колесо — большую галактику — в нечто размытое и неотчетливое, далекое от того захватывающего вида, который открывался сейчас из-за дымчатой газовой оболочки планеты.

Он сидел в маленьком садике близ вершины крепости, откуда были видны верхушки почти всех золоцветов. На этом уровне располагались плодоносящие кроны самых высоких деревьев. Оболочка плодов была размером со свернувшегося клубочком ребенка и наполнена жидкостью, состоявшей в основном из этилового спирта. С наступлением Всесожжения часть этих плодов упадет на землю, часть останется висеть, но гореть будут все.

Дрожь пробрала Гурдже при мысли об этом. До Всесожжения оставалось еще дней семьдесят. Если с приходом огненного фронта все они останутся там, где находятся сейчас, то сгорят заживо, и никакие системы орошения им не помогут. Одно только тепловое излучение зажарит их. Сад, где сидит Гурдже, исчезнет в огне. Деревянную скамейку, на которой он сидит, унесут внутрь, спрячут за толстенными ставнями — каменными, металлическими, огнеупорного стекла. Сады в глубине внутреннего двора уцелеют, хотя их придется откапывать из-под нанесенной ветром золы. Люди будут в безопасности в напитанном влагой замке или глубоких убежищах… если только по какой-нибудь глупости не окажутся снаружи, когда придет огонь. Такое уже случалось, как ему рассказывали.

Он увидел, как Флер-Имсахо появился из-за деревьев и полетел в его сторону. Машина получила разрешение летать самостоятельно, если будет сообщать властям, куда направляется, и согласится надевать монитор, по которому всегда можно будет определить ее местонахождение. Судя по всему, на Эхронедале не было ничего такого, что империя считала бы военной тайной. Автономник не очень обрадовался, узнав про эти условия, но подумал, что с ума сойдет от скуки, если его запрут в замке, и потому согласился. Это была его первая вылазка.

— Жерно Гурдже?

— Привет, автономник. Наблюдали за жизнью птиц?

— Летающих рыб. Решил начать с океанов.

— Собираетесь посмотреть на пожар?

— Пока нет. Я слышал, следующий ваш соперник — Ло Теньос Крово.

— Через четыре дня. Говорят, отличный игрок.

— Так оно и есть. А еще он один из тех, кто знает о Культуре все.

Гурдже уставился на машину:

— Что-что?

— В империи есть не менее восьми человек, которым известно, где находится Культура, каковы ее приблизительные размеры и уровень технологических достижений.

— Неужели? — сквозь зубы процедил Гурдже.

— В течение последних двухсот лет император, глава флотской разведки и шесть звездных маршалов получали сведения о мощи и размерах Культуры. Они не хотят, чтобы кто-нибудь еще обладал этой информацией, — это их, а не наш выбор. Они боятся. И их можно понять.

— Автономник, — громко сказал Гурдже, — вам не приходила мысль, что такое вот обращение со мной как с ребенком может подействовать мне на нервы? Почему, черт побери, вы не могли сказать об этом раньше?

— Жерно, мы только хотели облегчить вам жизнь. Зачем все усложнять, сообщая вам, что несколько человек все же имеют эту информацию, когда вероятность вашего контакта с ними — ну разве что кроме самого мимолетного — сведена к минимуму? Откровенно говоря, вам вообще не следовало бы этого говорить, если бы вы не дошли до этапа, когда будете играть против одного из них. Зачем? Ведь на самом деле мы пытаемся вам помочь. Я решил проинформировать вас только из опасения, как бы Крово во время игры не удивил вас и не выбил из колеи.

— Вам бы позаботиться о моем настроении, а не только о моей колее, — сказал Гурдже, вставая и собираясь опереться о перила, ограждавшие садик.

— Извиняюсь, — сказал автономник без малейшего следа раскаяния.

Гурдже махнул рукой.

— Бог с ним. Так значит, Крово вовсе не из отдела культурных обменов, а из флотской разведки?

— Верно. Официально его поста не существует. Но каждый при дворе знает, что игроку, занявшему самое высокое место и внушающему минимальное доверие, предлагают эту работу.

— Я тоже подумал, что отдел культурных обменов — довольно странное место для такого классного игрока.

— Крово уже три Больших года служит в разведке, и некоторые считают, что при желании он мог бы и сам стать императором, но Крово предпочитает оставаться на своем нынешнем месте. Он трудный противник.

— Мне все об этом твердят, — сказал Гурдже, потом, нахмурившись, посмотрел в сторону гаснущего горизонта. — Что это? — спросил он. — Вы слышали?

Звук повторился — протяжный, навязчивый, жалобный крик откуда-то издалека, почти утонувший в шелесте крон золоцветов. Слабый крик чуть усилился, но по-прежнему остался тихим, хотя от него и стыла кровь в жилах. Потом стих и он. Гурдже второй раз за вечер пробрала дрожь.

— Что это? — прошептал он. Автономник подлетел к нему поближе.

— Что вы имеете в виду? Этот зов? — спросил он.

— Да! — сказал Гурдже, прислушиваясь к слабому звуку, принесенному и рассеянному мягким теплым ветерком, налетевшим из-за шелестящих крон гигантских золоцветов.

— Звери, — сказал Флер-Имсахо, чей силуэт едва виднелся на фоне исчезающего на западе света. — В основном крупные хищники, которых называют троши. Шестиногие. Вы видели нескольких на балу — из личного зверинца императора. Помните?

Гурдже кивнул, зачарованно прислушиваясь к далеким крикам животных.

— И как же они спасаются от Всесожжения?

— Троши бегут вперед почти до самой линии огня весь предыдущий Большой месяц. Те, кого вы слышите, не смогли бы двигаться достаточно быстро, даже если бы побежали прямо сейчас. Их окружили и загнали в загон, так что теперь можно поразвлечься — устроить на них охоту. Поэтому-то они и воют. Они знают, что огонь наступает, и хотят бежать.

Гурдже ничего не ответил. Он стоял, повернув голову в ту сторону, откуда доносился вой обреченных животных.

Флер-Имсахо подождал с минуту, но человек не шелохнулся и ничего не спросил. Машина полетела назад, в комнату Гурдже. Перед тем как миновать ворота замка, автономник обернулся и посмотрел на Гурдже, который вцепился в каменные перила в дальнем конце маленького сада. Он стоял неподвижно, чуть ссутулившись, наклонив голову вперед. Теперь уже совсем стемнело, и обычныйчеловеческий глаз не смог бы разглядеть эту застывшую фигуру.

Автономник помедлил еще мгновение и исчез в крепости.

-

Гурдже полагал, что Азад принадлежит к тем играм, в которые нельзя играть плохо не то что двадцать дней, но даже один, а когда он выяснил, что можно, то испытал сильное разочарование.

Он успел просмотреть многие из прошлых игр Ло Теньоса Крово и с нетерпением ждал партии с главой разведки. У этого верховника был захватывающий стиль игры, гораздо более яркий (пусть временами и слегка хаотичный), чем у любого другого из асов. Гурдже ждал, что матч предстоит интересный, увлекательный, но ошибался. Игра была гнусной, унизительной, недостойной. Гурдже уничтожил Крово. Поначалу дородный верховник выглядел довольно веселым и беззаботным; он сделал несколько ужасных, очевидных ошибок, часть которых объяснялась его блестящей вдохновенной игрой, но закончилось все для него полной катастрофой. Гурдже знал, что иногда противник одним своим стилем доставляет куда больше проблем, чем ты ждешь, а иногда у тебя все идет наперекосяк, невзирая на все твои старания, на все удивительные прозрения и острые ходы. Видимо, глава разведки столкнулся сразу с двумя этими проблемами — стиль игры Гурдже вызывал у Крово затруднения, а удача вообще отвернулась от верховника.

Гурдже искренне сочувствовал Крово, которого расстроил не столько сам факт, сколько характер поражения. Оба вздохнули с облегчением, когда это закончилось.

Флер-Имсахо наблюдал за игрой Гурдже на последних этапах матча. Он читал каждый ход по мере их появления на экране и видел даже не игру, а операцию. Гурдже, игрок, морат, расчленял своего противника. Да, игра у верховника не шла, но Гурдже тем не менее играл с небрежным блеском. В его игре появилась этакая жестокость — то, что автономник и предполагал увидеть, но все же был удивлен столь скорым и решительным ее возникновением. Флер-Имсахо читал знаки на лице и теле человека — раздражение, жалость, гнев, печаль… и читал его игру, но не видел в ней ничего похожего на эти чувства. В ней читалась только ярость игрока, который обходился с досками, фигурами, картами и правилами, словно то были рычаги управления некоей всемогущей машиной.

Еще одна перемена, подумал Флер-Имсахо. Человек изменился, глубже погрузился в игру и общество. Флера-Имсахо предупреждали, что это может случиться. Одна из причин была в том, что Гурдже все время говорил на эаском. Флер-Имсахо всегда сомневался, можно ли в точности определить человеческое поведение, но ему сказали, что когда люди Культуры долго не говорят на марейне и пользуются другим языком, то становятся склонны к переменам. Они действуют иначе, они начинают думать на другом языке, они утрачивают тщательно сбалансированную интерпретирующую структуру языка Культуры, отказываются от едва уловимых перебоев модуляции, тональности и ритма в пользу (едва ли не всегда) более грубых средств.

Марейн был синтетическим языком, призванным быть настолько экспрессивным с фонетической и философской стороны, насколько то позволяют пангуманоидный мозг и речевой аппарат. Флер-Имсахо считал такую оценку слишком уж хвалебной, но марейн был составлен умами посильнее его собственного, и десять тысячелетий спустя даже самые утонченные и быстродействующие Разумы высоко оценивали этот язык, а потому Флер-Имсахо склонялся перед их мнением. Один из Разумов, инструктировавших его, даже сравнил марейн с азадом. Это было довольно прихотливое сравнение, но Флер-Имсахо принял эту точку зрения и не считал ее преувеличением.

Эаский язык был обычным естественным языком, продуктом эволюции, с укоренившейся подменой понятий: вместо сострадания — сентиментальность, вместо сотрудничества — агрессия. Относительно чистая и чувствительная натура вроде Гурдже при постоянном пользовании этим языком непременно должна была усвоить часть лежащих в его основании этических принципов.

И поэтому Гурдже играл теперь, как один из тех хищников, вой которых он слушал: подкрадывался по доске к противнику, расставлял капканы, вывешивал флажки, копал ямы и атаковал, преследовал, сбивал с ног, пожирал, переваривал…

Флер-Имсахо неуютно поежился в своем фальшивом корпусе, а потом выключил экран.

Гурдже на следующий день после окончания игры с Крово получил послание от Хамлиса Амалк-нея. Он сидел в своей комнате и смотрел на изображение старого автономника. Тот показывал виды Чиарка, сообщал последние новости. Профессор Борулал все еще не вернулась из отпуска. Хаффлис беременна. Ольц Хап отправилась в круиз со своей первой любовью, но не позже чем через год вернется и продолжит учебу в университете. Хамлис продолжает работу над своим историческим трудом.

Гурдже смотрел и слушал. Контакт цензурировал поступающий сигнал, вырезая те информационные блоки, по которым, как полагал Гурдже, можно было догадаться, что Чиарк — орбиталище, а не планета. Раздражало его это меньше, чем он того ждал.

Письмо не доставило ему особого удовольствия. Все это казалось таким далеким, таким несуразным. Слова старого автономника представлялись страшно банальными — и уж никак не мудрыми и не дружескими, а у людей на экране был какой-то дряблый и глупый вид. Амалк-ней показал ему Икрох, и Гурдже почувствовал злость, узнав, что туда время от времени наезжают люди. Что это они там о себе думают?

Йей Меристину собственной персоной в письме не появлялась. Она в конце концов устала от Бласка и машины Пришиплейл и отправилась продолжать свою карьеру ландшафтного дизайнера на [стерто]. Йей передавала привет. Перед отъездом она запустила программу вирусного изменения, чтобы стать мужчиной.

Ближе к концу сообщения был один странный раздел, явно добавленный после записи основного сигнала. В нем Хамлиса можно было увидеть в главной гостиной Икроха.

— Гурдже, — сказала машина, — это прибыло сегодня общей почтой, неуказанный отправитель, послано через Особые Обстоятельства. — Камера начала панорамировать в ту сторону, где — если только какой-нибудь незваный наглец не переставил мебель — должен был стоять стол. Потом экран почернел. Хамлис сказал: — Наш маленький друг. Но абсолютно безжизненный. Я просканировал его, и… [вырезано] прислал команду специалистов, чтобы они тоже посмотрели. Мертвая оболочка. Просто корпус без начинки, как нетронутое тело с аккуратно выскобленным мозгом. В центре есть небольшая полость, где, наверно, и находился его мозг.

Картинка вернулась. В кадре снова был Хамлис.

— Я могу только предположить, что эта машинка наконец согласилась на переделку и они сделали ей новое тело. Странно только, что они прислали сюда старое. Скажите, что с ним делать. Жду скорого ответа. Надеюсь, что мое послание найдет вас в добром здравии и что удача сопутствует вам в задуманном. Примите самые лу…

Гурдже выключил экран, быстро встал, подошел к окну и, нахмурившись, выглянул во двор внизу.

По его лицу медленно расползалась улыбка. Мгновение спустя он беззвучно рассмеялся, подошел к переговорному устройству и попросил слугу принести вина. Он подносил бокал к губам, когда через окно влетел Флер-Имсахо, вернувшийся с очередной экскурсии. Корпус его был покрыт пылью.

— Вы, кажется, довольны собой, — сказала машина. — За что пьем?

Гурдже заглянул в янтарные глубины бокала и улыбнулся:

— За отсутствующих друзей.

Следующий матч состоял из трех игр. Гурдже должен был играть против Йомонула Лу Распа, звездного маршала в экзоскелете, и моложавого полковника Ло Фрага Траффа. Гурдже знал, что оба они считаются ниже рангом, чем Крово, но шеф разведки играл так плохо (и, вероятно, должен был утратить свой пост), что Гурдже по всем признакам ждала теперь более тяжелая игра. Двое военных должны были естественным образом объединиться против него.

Никозару предстояло играть против старого звездного маршала Вечестедера и министра обороны Джилно.

Гурдже проводил все время, изучая партии противников. Флер-Имсахо продолжал свои вылазки. По его словам, он видел, как целый фронт надвигающегося пламени был погашен проливным дождем. Через два дня он обнаружил, что сухие растения на этом месте снова занимаются огнем.

Это было впечатляющее зрелище, сказал автономник, свидетельство того, что огонь — неотъемлемая часть экологии планеты.

Придворные днем развлекались охотой в лесу, а по вечерам — живыми или голографическими представлениями.

Гурдже находил эти развлечения однообразными и скучными. Единственное, что представляло хоть какой-то интерес, это дуэли; обычно дрались азадианцы-мужчины. Происходило это в ямах, вокруг которых стояли, крича и делая ставки, игроки и имперские чиновники. Лишь изредка исход оказывался смертельным. Гурдже подозревал, что в замке по ночам устраиваются развлечения иного рода и неизменно заканчиваются смертью одного из участников. Его туда не приглашали, и предполагалось, что он и знать об этом не должен.

Но мысль об этом больше не беспокоила его.

Ло Фраг Трафф был молодым верховником; бросался в глаза шрам, который рассекал его щеку от брови почти до рта. Играл он быстро, свирепо, как действовал и в рядах Имперской звездной армии. Самым знаменитым его подвигом было уничтожение Юрутипейгской библиотеки. Трафф тогда командовал небольшим наземным отрядом в войне против одного гуманоидного вида. Война в космосе временно зашла в тупик, но Траффу, благодаря изрядному военному таланту и удаче, удалось достичь вражеской столицы по земле. Враг запросил мира, поставив условием, чтобы их огромная библиотека, известная среди всех цивилизованных видов Малой туманности, осталась нетронутой. Трафф знал, что, откажись он от этого условия, боевые действия продолжатся, и потому дал слово, что ни одна буква, ни один пиксель на древних микрофайлах не будет уничтожен и все они останутся в целости и сохранности.

Трафф имел приказ от своего звездного маршала — уничтожить библиотеку. Сам Никозар, который в то время только-только пришел к власти, утвердил этот приказ одним из своих первых эдиктов. Покоренные расы должны знать: если они разгневают императора, то наказания им не избежать.

Хотя никого в империи нимало не волновало, нарушит ли один из ее верных солдат свое соглашение с какими-то инопланетянами, Трафф знал, что данное им слово священно и, если он его нарушит, никто больше не поверит ему.

Трафф уже знал, что нужно делать. Он разрешил проблему, перетасовав библиотеку, — поставил все слова в ней в алфавитном порядке, а пиксели в иллюстрациях расположил в порядке цвета, оттенка и яркости. Исходные микрофайлы были записаны вновь с перекодировкой, что дало миллионы томов, каждый со словами «и», «а», «он», «она» и так далее. Иллюстрации же превратились в поля чистого цвета.

Конечно, после этого начались беспорядки, но Трафф к тому времени уже контролировал ситуацию и, как он объяснил негодующим охранникам-камикадзе (которые таки исполнили свой долг) и Верховному суду империи, слово свое он сдержал — не уничтожил и не взял в качестве трофея ни единого слова, картинки или файла.

Посередине игры на Доске начал Гурдже понял кое-что весьма примечательное: Йомонул и Трафф играют друг против друга, а не против него. Играли они так, словно ожидали, что Гурдже в любом случае одержит победу, а между собой сражались за второе место. Гурдже знал, что эти двое не питают друг к другу особой любви. Йомонул представлял старую гвардию военных, а Трафф принадлежал к новой поросли молодых и дерзких искателей приключений. Йомонул придерживался тактики переговоров и минимального применения силы, Трафф предпочитал делать сокрушительные ходы. Йомонул либерально относился к другим видам, Трафф был настоящим ксенофобом. Учились они в традиционно враждовавших колледжах, и все различия между ними ярко проявлялись в игре. Йомонул играл обдуманно, осторожно и отстраненно, Трафф был агрессивен до бесшабашности.

К императору они тоже относились по-разному. Йомонул смотрел на монархию с философских и прагматических позиций, тогда как Трафф был фанатично предан самому Никозару, а не трону. Каждый презирал убеждения другого.

И тем не менее Гурдже никак не предполагал, что они будут более-менее безразличны к нему и вцепятся друг другу в глотки. Он опять чувствовал себя слегка обманутым, потому что настоящей игры вновь не получилось. Единственным утешением было то, сколько яда вливали военачальники в свои ходы: это количество, бесспорно, впечатляло, хотя было губительным для обоих игроков, да и просто ненужным. Гурдже курсировал по доске, спокойно набирая очки, пока военные выясняли отношения. Он выигрывал, но не мог подавить чувства, что двое других получают от этой игры гораздо больше него. Он думал, что они воспользуются физической опцией, но сам Никозар запретил на этом этапе подобные вещи. Гурдже знал, что два игрока ненавидят друг друга и в то же время не хотят рисковать, боясь вылететь из военной иерархии.

Настал третий день игры на Доске начал. Гурдже во время ланча сидел перед настольным экраном. До конца перерыва оставалось еще несколько минут, и Гурдже в одиночестве смотрел репортаж о том, как блестяще идут дела у Ло Теньоса Крово в игре против Йомонула и Траффа. Тот, кто играл за Крово (только не он сам, — шеф разведки наотрез отказался участвовать в фальсификациях), блестяще подражал стилю верховника. Гурдже едва заметно улыбался, следя за новостями.

— Размышляете над своей грядущей победой, Жерно Гурдже? — спросил Хамин, опускаясь на стул с другой стороны стола.

Гурдже повернул экран к нему:

— Не рановато ли?

Старый лысый верховник, ехидно улыбаясь, впился глазами в экран.

— Гмм, вы так думаете? — Он протянул руку, выключил экран.

— В жизни многое меняется, Хамин.

— Вы правы, Гурдже, кое-что меняется. Но я думаю, ход этой игры останется неизменным. Йомонул и Трафф продолжат свою тактику — они будут игнорировать вас и изничтожать друг друга. Вы одержите победу.

— Ну что ж, — сказал Гурдже, глядя на погасший экран, — тогда Крово придется играть с Никозаром.

— Возможно. Мы сможем сфабриковать партию, чтобы дать информационное прикрытие этой игре. Но вы играть не должны.

— Не должен? — сказал Гурдже. — Мне казалось, я сделал все, о чем вы меня просили. Что еще от меня может требоваться?

— Отказаться играть против императора.

Гурдже заглянул в бледно-серые глаза верховника, оплетенные сетью морщинок. Они с таким же спокойствием ответили на его взгляд.

— В чем проблема, Хамин? Ведь я больше не представляю угрозы.

Хамин разгладил тонкую материю у себя на рукаве.

— Знаете, Гурдже, я ненавижу навязчивые идеи. Они такие прилипчивые. Верно? — Он улыбнулся. — Я начинаю волноваться за моего императора, Гурдже. Я знаю, как хочется ему доказать, что он по праву занимает свое место, что он достоин трона, на который взошел два года назад. Я уверен, именно это он и сделает, но я знаю, чего он хочет на самом деле — чего он всегда хотел: сыграть с Молсе и победить. Но это, конечно, теперь уже невозможно. Император умер, да здравствует император. Он восстает из пламени… Но мне думается, он видит в вас, Жерно Гурдже, старого Молсе и чувствует, что должен сыграть с вами, победить вас — инопланетянина, человека Культуры, мората, игрока. Не уверен, что это хорошая мысль. В этом нет необходимости. Так или иначе, вы все равно проиграете, не сомневаюсь, но… Как я уже сказал, навязчивые идеи меня беспокоят. Для всех будет лучше, если вы после этой игры объявите о своем отказе от дальнейшей борьбы.

— И значит, лишу Никозара возможности победить меня? — Гурдже с удивлением и любопытством посмотрел на верховника.

— Да. Пусть уж лучше чувствует, что ему еще есть что доказывать. Это не причинит ему никакого вреда.

— Я подумаю, — пообещал Гурдже.

Хамин несколько мгновений смотрел на него.

— Надеюсь, вы понимаете, насколько я откровенен с вами, Жерно Гурдже. Было бы прискорбно, если бы такая честность осталась без признания и вознаграждения.

Гурдже кивнул:

— Да, это было бы прискорбно.

Слуга-мужчина у дверей объявил, что игра должна вот-вот возобновиться.

— Прошу меня извинить, ректор, — сказал Гурдже, вставая. — Долг зовет.

Старый верховник не сводил с него взгляда.

— Будьте послушны долгу.

Гурдже замер, глядя сверху вниз на высохшего старика, потом повернулся и зашагал прочь.

Хамин вперился взглядом в темный экран перед собой, словно захваченный некоей увлекательной игрой, которую видел только он один.

Гурдже выиграл на Доске начал и Доске формы. Яростная борьба между Траффом и Йомонулом продолжалась. Вперед вырывался то один, то другой. На Доску становления Трафф перешел, набрав очков чуть больше, чем старший верховник. Гурдже сильно опережал обоих и был практически неуязвим, так что мог расслабиться в своих укрепленных пунктах и наблюдать за тотальной войной, развернувшейся вокруг него, а потом выйти и разделаться с истощенными силами победителя. Подобная тактика представлялась единственно справедливой и к тому же разумной. Пусть ребята развлекаются, а потом придет взрослый дядя, наведет порядок, спрячет разбросанные игрушки.

Но и это была неважная замена настоящей игре.

— Вы довольны или нет, господин Гурдже?

Звездный маршал Йомонул подошел к Гурдже в перерыве, пока Трафф консультировался с судьей. Гурдже стоял, задумчиво глядя на доску, и не заметил приближения верховника. Он с удивлением поднял глаза на стоящего перед ним маршала с морщинистым лицом: тот с легкой улыбкой смотрел на Гурдже из своей титаново-углеродной клетки. Ни один из военных до того не обращал на инопланетянина ни малейшего внимания.

— Тем, что обо мне забыли?

Верховник махнул оплетенной стержнями рукой, указывая на доску.

— Да, тем, что выигрыш дается так легко. Вы чего ищете — побед или решения трудных задач? — Маска из прутьев двигалась с каждым движением его челюсти.

— Мне нравится и то и другое, — признался Гурдже. — Я думал было поучаствовать в схватке в качестве третьей силы или войти в союз с кем-то… но то, что происходит, очень похоже на личную войну.

Пожилой верховник ухмыльнулся, голова-клетка легонько кивнула.

— Похоже, — сказал он. — Ваша тактика верна. На вашем месте я бы и дальше так продолжал.

— А вы? — спросил Гурдже. — Вам, кажется, теперь нелегко приходится.

Йомонул улыбнулся. Лицо-маска перекосилось даже при этом легком движении.

— Это лучшее время в моей жизни. И у меня в запасе есть еще несколько сюрпризов для этого щенка. И несколько трюков. Но я чувствую себя немного виноватым из-за того, что вы идете вперед с такой легкостью. Вы поставите всех нас в неловкое положение, если будете играть с Никозаром и выиграете.

Гурдже изобразил удивление.

— Вы думаете, я смог бы?

— Нет. — Ответ верховника прозвучал тем более эмоционально, что донесся из темной клетки, которая усилила звук. — Никозар, когда нужно, играет наилучшим образом, и он победит. Если только не проявит чрезмерного честолюбия. Нет, он вас победит, поскольку будет чувствовать в вас угрозу, а угрозу он уважает. Но… гм…

Маршал повернулся к Траффу, который, пройдясь по доске, передвинул две фигуры, а потом с демонстративной вежливостью поклонился Йомонулу. Маршал снова повернулся к Гурдже:

— Похоже, моя очередь. Прошу извинить. — Он вернулся к своему сражению.

Возможно, один из трюков, о которых упоминал Йомонул, состоял в том, чтобы ввести в заблуждение Траффа — пусть думает, будто маршал хочет заручиться поддержкой человека Культуры. Какое-то время после этого молодой военный действовал так, будто в любой момент ожидал борьбы на два фронта.

Это дало Йомонулу преимущество, и он немного опередил Траффа. Гурдже выиграл матч и получил шанс сыграть с Никозаром. Сразу же после этой победы Хамин попытался заговорить с ним в коридоре, но Гурдже только улыбнулся и прошел мимо.

Вокруг них раскачивались золоцветы, легкий ветерок шелестел в золотистых кронах. Двор, игроки и их свита расположились на высоком, с крутым пандусом деревянном помосте, который размером не уступал небольшому замку. Перед этим подобием трибуны среди просторной прогалины в лесу золоцветов пролегала длинная, узкая дорожка, огражденная толстыми бревнами высотой метров в пять или больше. Это была центральная часть загона, имевшего форму песочных часов: оба конца его расширялись к лесу. Никозар и высокопоставленные игроки сидели на высокой деревянной платформе в первом ряду, и перед ними открывался прекрасный вид на воронку с бревенчатым окаймлением.

С задней стороны у трибуны стояли навесы, — под ними готовилась пища. В воздухе над трибуной плавал и уносился в лес запах жареного мяса.

— У них от этого слюнки потекут, — сказал маршал Йомонул, наклоняясь к Гурдже; сервомеханизмы его клетки издали при этом жужжание.

Они сидели бок о бок в первом ряду, невдалеке от императора. У каждого было большое пулевое ружье, закрепленное на треноге.

— От чего — от этого?

— От запаха. — Йомонул ухмыльнулся, показывая на жаровни и грили у них за спиной. — Жареное мясо. Ветер понесет запах в их сторону. Они от этого с ума сойдут.

— Как мило, — пробормотал Флер-Имсахо, расположившийся неподалеку от ноги Гурдже.

Машина тщетно пыталась уговорить его не участвовать в охоте. Гурдже, не обращая на него внимания, кивнул Йомонулу.

— Да, конечно.

Он взвесил в руках ложе винтовки. Древнее оружие стреляло одиночными патронами, а чтобы его перезарядить, нужно было передернуть затвор. У каждой из винтовок была своя нарезка ствола, чтобы по пулям, извлеченным из туш, можно было вести счет и определять, кому принадлежит голова или шкура.

— Вы уверены, что стреляли из таких прежде? — Йомонул с ухмылкой поглядел на Гурдже.

Верховник пребывал в хорошем настроении. Еще сорок-пятьдесят дней, и ему можно будет выйти из экзоскелета. А пока император разрешил немного ослабить тюремный режим — Йомонул мог общаться с людьми, есть и пить, что пожелает.

Гурдже кивнул.

— У меня есть дробовики, — сказал он.

Он никогда не пользовался пулевыми ружьями, но помнил тот день в пустыне, с Йей, — это было несколько лет назад.

— Уверен, вы никогда прежде не стреляли ни во что живое, — сказал автономник.

Йомонул постучал по корпусу машины углеродным каблуком своего ботинка.

— А ты, вещица, помалкивай.

Флер-Имсахо медленно поднялся вверх, так что его скошенный коричневый передок оказался прямо перед лицом Гурдже.

— Вещица?! — возмущенно произнес он голосом, похожим на хриплый шепот.

Гурдже подмигнул и приложил палец к губам. Они с Йомонулом улыбнулись друг другу.

Охота, как это называлось, началась со звука труб и далекого воя трошей. Из леса появилась шеренга азадианцев-мужчин, они побежали вдоль воронковидной прогалины. Все вокруг заволновались, предвкушая развлечение.

— Крупный, — с видом знатока сказал Йомонул, когда на дорожке показался черный, в золотую полоску шестиног.

Щелчки, раздавшиеся там и сям на платформе, возвестили о том, что охотники изготовились к стрельбе. Гурдже приподнял ложе своей винтовки. В условиях повышенной гравитации тренога значительно облегчала стрельбу, а кроме того, ограничивала сектор обстрела, что, несомненно, сильно утешало бдительных охранников императора.

Троши бежал по дорожке, оставляя следы в пыли. Охотники начали стрелять, воздух наполнился приглушенными звуками выстрелов и клубами серого дыма. От стволов по бокам дорожки откалывались щепки, пули выбивали из земли облачка. Йомонул прицелился и выстрелил, вокруг Гурдже раздались новые хлопки. Потом звуки пальбы смолкли, но Гурдже все равно почувствовал, как каналы ушей немного сузились, приглушая шум. Он выстрелил, отдача застала его врасплох. Пуля, видимо, прошла высоко над головой зверя.

Гурдже поглядел вниз, на дорожку. Животное выло. Оно пыталось перепрыгнуть через ограждение, но град пуль поубавил ему прыти. Оно прохромало еще немного, волоча три ноги и оставляя за собой кровавый след. Гурдже услышал еще один приглушенный хлопок сбоку, и голова хищника тут же дернулась в сторону — зверь упал. Раздался хор одобрительных выкриков. В ограждении открылись воротца, вбежали несколько азадианцев и утащили тело.

Йомонул, кричавший со всеми, стоял рядом с Гурдже. Когда из леса появилось следующее животное и побежало между рядами бревен, Йомонул быстро сел, сервомоторы его экзоскелета зажужжали.

После четвертого одинокого троши появились несколько зверей сразу, в сумятице один из них запрыгнул на бревно, перемахнул на другую сторону и бросился на стоявших за ограждением. Охранник на земле у подножия трибуны одним выстрелом из лазерного ружья свалил животное.

В разгар утра, когда в середине дорожки скопилась целая груда полосатых тел, возникла опасность, что какое-нибудь животное заберется на туши убитых ранее. Охота была приостановлена, мужчины с крюками, веревками и двумя маленькими тракторами расчистили дорожку, увозя теплые, забрызганные кровью туши. Кто-то поодаль от императора пристрелил одного из мужчин, пока те работали на дорожке. Раздался гул осуждающих голосов и несколько пьяных одобрительных выкриков. Император оштрафовал провинившегося и сказал, что если кто-нибудь сделает такое еще раз, то побежит по дорожке вместе с троши. Все рассмеялись.

— Вы совсем не стреляете, Гурджи, — заметил Йомонул.

По его подсчетам, он к этому времени убил еще трех животных. А Гурдже стало казаться, что охота — занятие довольно бессмысленное, и он почти прекратил стрелять. Все равно он не попадал в цель.

— Я в этом деле не мастак.

— Практика! — рассмеялся Йомонул, хлопнув Гурдже по спине.

Усиленный серводвигателями удар возбужденного маршала чуть не вышиб из Гурдже дух.

Йомонул сообщил об еще одном удачном выстреле, издал радостный крик и пнул Флер-Имсахо.

— Принеси! — рассмеялся он.

Автономник медленно и с достоинством поднялся с пола.

— Жерно Гурдже, это свыше моих сил. Я возвращаюсь в замок. Вы не возражаете?

— Вовсе нет.

— Спасибо. Желаю получить удовольствие от метких попаданий.

Он отлетел вниз и в сторону, после чего исчез за краем платформы. Йомонул почти все это время держал его под прицелом.

— И вы просто так его отпустили? — со смехом спросил он у Гурдже.

— Рад от него избавиться, — ответил тот.

Настал перерыв на ланч. Никозар поздравил Йомонула, похвалив за точность стрельбы. Гурдже сидел рядом с Йомонулом и, когда паланкин Никозара принесли на их конец стола, опустился на одно колено. Йомонул сообщил императору, что экзоскелет помогает точнее целиться. Никозар сказал, что рад скорому — после официального завершения игр — снятию устройства. Император скользнул взглядом по Гурдже, но больше ничего не сказал. Антигравитационный паланкин приподнялся сам, и охранники понесли его дальше вдоль ряда ожидающих людей.

После ланча все вернулись на свои места, и охота продолжилась. Для охотников остались еще животные, и первая часть короткого послеобеденного сеанса ушла на их отстрел, но троши вернулись еще раз, позднее. Пока что только семь из приблизительно двухсот троши, выпущенных из лесных загонов на огороженную дорожку, успели пробежать по ней и через дальний конец воронки исчезнуть среди деревьев. Но и эти были ранены, и им так или иначе было суждено погибнуть во время Всесожжения.

Земля перед помостом потемнела от рыжеватой крови. Гурдже стрелял, когда звери бежали по напитанной влагой дорожке, но целился мимо, наблюдая, как перед носом у раненых, воющих, запыхавшихся животных вскипают фонтанчики грязи. Вся эта охота казалась ему отвратительной, но он не мог не признать, что заразительный энтузиазм азадианцев подействовал и на него. Йомонул явно наслаждался происходящим. Верховник наклонился вперед, когда из леса выбежала крупная самка троши с двумя маленькими щенками.

— Вам нужно больше практиковаться, Гурдже, — сказал он. — Вы что, у себя дома разве не охотитесь?

Самка со щенками бежала к огороженному пространству.

— Почти нет, — признался Гурдже.

Йомонул фыркнул, прицелился с дальней дистанции и выстрелил. Один из щенков упал. Самка затормозила, остановилась и побежала назад к щенку. Второй детеныш продолжал неуверенно бежать вперед. Пули попали в него, и он взвизгнул.

Йомонул перезарядил винтовку.

— Я вообще удивился, увидев вас здесь, — сказал он.

Пуля попала самке в заднюю ногу, та с рычанием ринулась прочь от мертвого детеныша и снова побежала вперед, зарычав на раненого, хромающего щенка.

— Я хотел показать, что я вовсе не такой уж чувствительный, — сказал Гурдже, видя, как дернулась голова второго щенка и животное упало у ног матери. — И я охотился на…

Он хотел сказать «азад», что означало машину или животное, любой организм или систему, и с улыбкой повернулся к Йомонулу, чтобы произнести это, но, посмотрев на верховника, увидел, что с ним что-то не так.

Йомонула трясло. Он сидел, сжимая свою винтовку, полуобернувшись к Гурдже, лицо его в темной клетке дрожало, кожа побелела и покрылась капельками пота, глаза выпучились.

Гурдже подошел к нему и положил ладонь на руку маршала — на пруток экзоскелета, по наитию предлагая помощь.

В верховнике словно что-то сломалось. Ружье Йомонула развернулось, стукнув по треноге, здоровенный глушитель оказался направлен прямо в лоб Гурдже. Перед глазами Гурдже мелькнуло лицо Йомонула — безумное выражение, челюсти сжаты, струйка крови сочится по подбородку, глаза застыли, пол-лица дергается в яростном тике. Гурдже пригнулся — ружье громыхнуло где-то над его головой — и, кувырнувшись со стула в сторону треноги со своим ружьем, услышал крик.

Не успев встать, Гурдже получил удар по спине, повернулся и увидел над собой Йомонула, который раскачивался с безумным видом; позади него виднелись недоумевающие, бледные лица. Йомонул боролся с затвором, перезаряжая винтовку. Одна его нога снова ударила в ребра Гурдже. Тот откатился назад, пытаясь самортизировать удар, и свалился вниз, прямо перед платформой.

Он увидел, как закружились деревянные планки, мотнулись кроны золоцветов, потом он ударился, обрушившись на мужчину, в чьи обязанности входило оттаскивать мертвых животных. Оба они, тяжело дыша, упали на землю. Гурдже посмотрел наверх и увидел на платформе Йомонула: экзоскелет отливал матовым блеском в лучах солнца, а сам маршал целился в Гурдже. Два верховника подбежали, чтобы схватить Йомонула. Даже не повернувшись, маршал резко выбросил назад руки — его ладонь ударила в грудь одного из верховников, приклад ружья пришелся в лицо другого. Оба рухнули на платформу. Окруженные прутьями руки вернулись в прежнее положение, и Йомонул снова стал наводить ружье на Гурдже.

Гурдже уже успел вскочить на ноги и нырнуть в сторону. Пуля угодила в не успевшего перевести дух азадианца, лежавшего за спиной Гурдже. Тот бросился к деревянной двери, чтобы укрыться под высокой платформой. Сверху донеслись крики — Йомонул спрыгнул вниз, приземлившись между Гурдже и дверью. Оказавшись на земле, маршал тут же перезарядил винтовку, а экзоскелет легко поглотил удар при приземлении. Гурдже чуть не упал, разворачиваясь, нога его поскользнулась на пропитанной кровью земле.

Оттолкнувшись от земли, Гурдже побежал между деревянным ограждением и краем платформы. На его пути оказался охранник в форме с лазерным ружьем на плече, который неуверенно поглядывал на платформу. Гурдже метнулся мимо него, пригнув голову. Когда Гурдже был в нескольких метрах от охранника, тот начал стаскивать лазер с плеча. На его плоском лице запечатлелось чуть ли не комическое удивление — за миг до того, как одна сторона его груди разорвалась и охранник рухнул перед Гурдже, который споткнулся о него.

Гурдже перекатился через мертвого охранника и сел. Йомонул был в десяти метрах и неуклюже бежал к нему, перезаряжая винтовку. У ног Гурдже лежало ружье охранника. Гурдже схватил его, прицелился в Йомонула и выстрелил.

Звездный маршал пригнулся, но Гурдже целился с учетом отдачи, ошеломившей его утром при стрельбе из пулевого ружья. Луч лазера ударил в лицо Йомонула, голова верховника разлетелась на части.

Йомонул не остановился. Он даже не замедлил бега. Бегущее тело с почти пустой клеткой для головы (куски плоти и расколотые кости развевались, как вымпел, из шеи хлестала кровь) только увеличило скорость. Оно бежало к Гурдже все быстрее и сноровистее и целилось ему прямо в голову.

Гурдже, ошарашенный, замер. Слишком поздно он начал снова наводить винтовку и подниматься с земли. Безголовый экзоскелет был в трех метрах. Гурдже смотрел в черный зев глушителя, понимая, что он погиб. Но тут необычная фигура замедлила бег, пустая клетка дернулась вверх, винтовка дрогнула в руке.

Что-то врезалось в Гурдже сзади — он с удивлением понял, что сзади, когда в глазах у него потемнело. Сзади, не спереди, а потом не стало ничего.

-

Спина болела. Он открыл глаза. Между ним и белым потолком гудел массивный коричневатый автономник.

— Гурдже? — сказала машина.

Он сделал глотательное движение, облизнул губы.

— Что? — спросил он.

Он не знал, где находится, не знал, что это за автономник. И лишь приблизительно представлял себе, кто такой он сам.

— Гурдже, это я, Флер-Имсахо. Как вы себя чувствуете?

Ага, Флер-Имсахо. Что-то знакомое.

— Спина немного болит, — сказал он, надеясь, что не будет разоблачен. Гурджи? Гурджей? Наверно, это его имя.

— Меня это ничуть не удивляет. Вам в спину врезался здоровенный троши.

— Кто-кто?

— Бог с ним, поспите еще.

— …Поспать.

Веки были такие тяжелые — не удержать, и автономник подернулся туманом.

Спина болела. Он поднял веки и увидел белый потолок, повел глазами в поисках Флер-Имсахо. Темные деревянные стены. Окно. Флер-Имсахо. Вот он где. Автономник подплыл к нему.

— Привет, Гурдже.

— Привет.

— Вы помните, кто я такой?

— Всё ваши глупые вопросы, Флер-Имсахо. Я поправлюсь?

— Несколько царапин, сломанное ребро и небольшое сотрясение мозга. Через день-другой вы встанете.

— Кажется, вы говорили, в меня врезался… троши? Или мне это приснилось?

— Не приснилось, я это говорил. Именно так все и было. Что вы еще помните?

— Как я упал с трибуны… помоста, — медленно произнес он, напрягая память.

Он был в постели, и у него ныла спина. Он лежал в своей комнате в замке, горел свет: значит, вероятно, была ночь. Глаза его расширились.

— Йомонул на меня напал! — вдруг сказал он. — За что?

— Теперь уже не важно. Поспите еще.

Гурдже начал было говорить что-то, но гудящий автономник подлетел еще ближе, и усталость навалилась снова. Гурдже закрыл глаза. Всего на секунду. Чтобы дать им отдохнуть.

Гурдже стоял у окна, глядя во внутренний двор. Слуга-азадианец убрал поднос. Бокалы на нем чуть звякнули.

— Продолжайте, — сказал Гурдже автономнику.

— Этот троши, пока все смотрели на вас и Йомонула, перебрался через заграждение, подбежал к вам сзади и прыгнул. Он сбил вас, а потом перекатился через экзоскелет, прежде чем тот успел что-нибудь сделать. Охранники пристрелили троши, который пытался сожрать Йомонула, а когда зверя оттащили от экзоскелета, тот уже был выключен.

Гурдже медленно покачал головой.

— Я помню только, что меня сбросили с помоста. — Он сел в кресло у окна. Дальний конец двора отливал золотом в предзакатных лучах солнца. — А где были вы, пока все это происходило?

— Здесь. Смотрел охоту по имперскому каналу. Жаль, что я ушел, Жерно Гурдже, но этот отвратительный верховник пинал меня, и зрелище было уж слишком кровавым и омерзительным — словами не описать.

Гурдже махнул рукой.

— Ладно. Я жив. — Он закрыл лицо руками. — Вы уверены, что это я пристрелил Йомонула?

— О да! Это все записано. Хотите посмотреть?..

— Нет. — Гурдже предостерегающе поднял руку. Глаза его все еще были закрыты. — Нет, не хочу.

— Прямой трансляции я не видел, — сказал Флер-Имсахо. — Я бросился назад, к месту охоты, как только Йомонул выстрелил в первый раз и убил человека рядом с вами. Но я просматривал запись. Да, вы убили маршала из лазерного ружья того охранника. Но после этого тому, кто захватил управление экзоскелетом, не нужно было больше преодолевать сопротивление Йомонула. Как только Йомонул умер, эта штуковина стала двигаться быстрее и точнее. Наверно, Йомонул изо всех сил пытался ее остановить.

Гурдже уставился в пол.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Автономник подлетел к стенному экрану. — Слушайте, почему вам не посмотреть своими гла…

— Нет! — закричал Гурдже, вставая. Его качнуло, и он снова сел. — Нет, — сказал он уже спокойнее.

— Когда я вернулся туда, тот, кто управлял экзоскелетом, уже убрался. Пролетая между замком и платформой, я быстренько проанализировал показания моих микроволновых сенсоров, но прежде, чем удалось что-нибудь нащупать, оно отключилось. Какой-то фазово-импульсный контроллер. Имперские охранники тоже что-то нащупали. Когда мы вас унесли, они начали поиски в лесу. Я перенес вас сюда — убедил их, что так будет лучше. Они пару раз присылали доктора для осмотра, но тем дело и кончилось. Хорошо, что я вернулся туда вовремя, а то они могли бы доставить вас в больницу и начать брать все эти дурацкие анализы… — В голосе автономника послышалась тревога. — Поэтому у меня такое ощущение, что служба безопасности здесь ни при чем. Они бы не стали убивать вас на глазах у всех, и уж они-то непременно подготовились бы заранее, чтобы доставить вас в больницу в случае неудачи… но тут слишком уж все плохо организовано. Что-то странное творится, поверьте мне.

Гурдже пощупал спину, тщательно обследуя больное место.

— Жаль, что я всего не помню. Жаль, что я не помню, намеренно ли убил Йомонула, — сказал он.

Грудь болела. Он чувствовал себя разбитым.

— При том, насколько вы никудышный стрелок, подозреваю, что нет.

Гурдже посмотрел на машину.

— А вы, наверно, еще много чего умеете, автономник, а?

— Да нет. Кстати, император хочет вас видеть, когда вы поправитесь.

— Я пойду к нему сейчас. — Гурдже начал медленно вставать.

— Вы уверены? Мне кажется, не стоит. У вас нездоровый вид. На вашем месте я бы полежал. Пожалуйста, сядьте. Вы еще не готовы. Что, если он гневается на вас за убийство Йомонула? Нет, лучше я отправлюсь с вами…

Никозар сидел на небольшом троне, перед длинным рядом наклонных разноцветных окон. В императорских апартаментах горел насыщенный полихромный свет. Огромные гобелены, вытканные из нитей драгоценных металлов, сверкали, как сокровища в подводных пещерах.

У стен и за троном стояли невозмутимые охранники, туда-сюда курсировали придворные и чиновники с бумагами и плоскими экранами. Офицер императорского двора подвел Гурдже к трону, оставив Флер-Имсахо в другом конце помещения под бдительным присмотром двух охранников.

— Садитесь, пожалуйста. — Никозар показал Гурдже на стоящий перед троном маленький стул. Гурдже с благодарностью сел. — Жерно Гурдже, — сказал император спокойно и сдержанно, почти бесстрастно. — Мы приносим вам наши глубочайшие извинения за то, что случилось вчера. Мы рады видеть, что вы так быстро оправились, хотя и понимаем, что вы все еще страдаете от боли. У вас есть какие-нибудь пожелания?

— Благодарю вас, ваше высочество, нет.

— Мы рады. — Никозар неторопливо кивнул.

На нем по-прежнему было полное траурное облачение, строгость которого в сочетании с небольшой фигурой и невзрачным лицом императора контрастировала с сочными цветными всплесками окон наверху и пышными нарядами придворных. Император положил маленькую руку с кольцами на подлокотник трона.

— Мы, разумеется, глубоко скорбим о том, что лишились внимания и услуг нашего звездного маршала Йомонула Лу Распа, в особенности при таких трагических обстоятельствах, но мы понимаем — выбора у вас не было, вы должны были защищаться. По нашей воле мер против вас предпринято не будет.

— Благодарю вас, ваше высочество.

Никозар махнул рукой.

— Теперь о тех, кто составил заговор против вас. Лицо, которое перехватило контроль над экзоскелетом маршала, было установлено и подвергнуто допросу. Мы с прискорбием узнали, что главным заговорщиком оказался наш наставник и воспитатель с младенческих лет, ректор колледжа Кандсев.

— Хам… — начал было Гурдже, но замолчал.

На лице Никозара появилась гримаса неудовольствия. Имя старого верховника замерло на губах Гурдже.

— Я… — начал было опять Гурдже, но Никозар поднял руку.

— Мы хотим сообщить вам, что ректор колледжа Кандсев, Хамин Ли Стрилист, был приговорен к смерти за участие в заговоре против вас. Мы понимаем, что это, возможно, было не единственным покушением на вашу жизнь. Если это так, мы расследуем все обстоятельства дела и преступники будут переданы в руки правосудия. Некоторые лица при дворе, — продолжал Никозар, глядя на свои кольца, — желали защитить своего императора неправедным путем. Император не нуждается в защите от противника по игре, даже если этот противник пользуется средствами, которые мы отвергаем. Мы сочли необходимым обмануть наших подданных касательно ваших успехов в финальных играх, но сделано это было ради их блага, а не нашего. Нам нет нужды защищаться от неприятных истин. Император не знает страха, он только должен проявлять осторожность. Мы будем счастливы отложить игру между императором-регентом и человеком по имени Жерно Морат Гурдже, пока тот не поправится и не будет готов к игре.

Гурдже обнаружил, что ждет еще спокойных, неторопливых, певучих слов, но Никозар сидел молча, с бесстрастным видом.

— Я благодарю ваше высочество, — сказал Гурдже, — но предпочел бы не откладывать игру. Я чувствую себя вполне нормально, к тому же до начала матча еще три дня. Уверен, нет никакой нужды переносить игру.

Никозар неторопливо кивнул.

— Мы удовлетворены. Однако мы надеемся, что если Жерно Гурдже пожелает изменить свое решение до начала матча, то он незамедлительно сообщит об этом в Имперскую канцелярию, которая с радостью перенесет финальный матч на более поздний срок, когда Жерно Гурдже будет чувствовать себя готовым играть в азад во всю силу своих способностей.

— Я еще раз благодарю ваше высочество.

— Мы рады, что Жерно Гурдже не причинили никакого серьезного вреда и он смог прийти на эту аудиенцию, — сказал Никозар.

Он слегкакивнул Гурдже, а потом перевел взгляд на придворного, нетерпеливо ожидавшего в стороне. Жерно встал, поклонился и, пятясь, вышел из зала.

— Вы должны были, пятясь, сделать только четыре шага, прежде чем повернуться к нему спиной, — сказал ему Флер-Имсахо. — В остальном все отлично.

Они снова были в комнате Гурдже.

— Постараюсь запомнить на следующий раз.

— Но, похоже, к вам нет никаких претензий. Пока вы беседовали с ним наедине, я подслушивал разговоры придворных — они обычно знают, в чем дело. Судя по всему, удалось поймать верховника, который пытался бежать через лес, по сигналам мазера и органов управления экзоскелетом. Он бросил оружие, которое ему вручили для самозащиты, что было очень кстати: оказалось, что это вовсе не оружие, а бомба. Так что его удалось взять живым. Под пыткой он сломался и назвал одного из дружков Хамина, который попытался выторговать смягчение наказания, рассказав все. И тогда они взялись за Хамина.

— Вы хотите сказать, что его пытали?

— Только немного. Он стар, и ему нужно сохранить жизнь для кары, которую назначит император. Тот верховник, что управлял экзоскелетом, и его приспешник посажены на кол. Дружок Хамина, который пытался выторговать себе прощение, посажен в клетку в лесу — будет там дожидаться Всесожжения, а Хамина лишили антигравитационных таблеток, и теперь он умрет через сорок или пятьдесят дней.

Гурдже покачал головой.

— Хамин… вот не думал, что он так меня боится.

— Дело в том, что он стар. Старикам иногда приходят в голову странные идеи.

— Как, по-вашему, теперь я в безопасности?

— Да. Императору вы нужны живым, чтобы он мог разгромить вас на досках азада. Больше никто не осмелится покушаться на вас. Можете сосредоточиться на игре. И в любом случае, я буду приглядывать за вами.

Гурдже недоуменно посмотрел на гудящего автономника.

В голосе того не слышалось ни малейшей иронии.

Три дня спустя Гурдже и Никозар начали первую из малых игр. Финальный матч проходил в странной атмосфере — в замке Клафф царил какой-то упаднический дух. Обычно последняя игра была кульминацией шестилетней работы и подготовки внутри империи, апофеозом всего того, что представлял собой азад. На этот раз вопрос с преемственностью власти был уже решен. Никозар обеспечил себе следующие шесть лет правления, победив Вечестедера и Джилно, хотя остальная империя знала, что императору еще предстоит игра с Крово, которая и решит, кто наденет корону. Даже если бы Гурдже одержал победу в этой игре, это ничего не изменило бы, разве что уязвило императорскую гордость. Двор и Бюро, наученные горьким опытом, в следующий раз уже не станут приглашать разложившихся, хотя и пронырливых инопланетян принять участие в святой игре.

Гурдже подозревал, что много народу в крепости охотно оставили бы Эхронедал и вернулись на Эа, если бы не церемония коронации и религиозной конфирмации: никому не разрешалось покидать Эхронедал, пока не пройдет огонь и император не восстанет из пепла.

Вероятно, только Гурдже и Никозар с нетерпением ждали предстоящего матча. Даже выбывшие игроки и аналитики без всякого энтузиазма смотрели на игру, обсуждать которую было заранее запрещено даже в их узком кругу. Все игры Гурдже после того, когда он, согласно легенде, был выбит из соревнований, стали недозволенной темой для бесед. Их просто не существовало. В Имперском бюро игр уже вовсю шла работа над составлением официального финала между Никозаром и Крово. Зная их предыдущие труды, Гурдже полагал, что и на сей раз партии будут предельно убедительными. Возможно, им будет не хватать гениальных озарений, но результат будет более чем приемлемым.

Итак, все уже было решено. У империи были новые звездные маршалы (хотя для замещения Йомонула еще требовались кое-какие перетасовки), новые генералы и адмиралы, архиепископы, министры и судьи. Курс империи определен, — он остается практически неизменным. Никозар будет продолжать нынешнюю политику. Заверения победителей разных уровней говорили о том, что в империи нет ни серьезного недовольства, ни новых идей. Чиновники и придворные снова могли вздохнуть свободно, зная, что существенных изменений не грядет и их положению по-прежнему ничто не угрожает. А потому вместо обычного напряжения, сопутствующего финалу, в замке царила атмосфера, более свойственная показательным играм. И только два соперника усматривали в последней игре настоящую битву.

Стиль Никозара сразу же произвел на Гурдже сильное впечатление. Гурдже с каждым ходом все выше оценивал игру императора — чем больше он изучал ее, тем отчетливее понимал, какой могучий и грозный соперник ему противостоит. Чтобы победить Никозара, ему потребуется нечто большее, чем простая удача: ему потребуется стать другим. С самого начала Гурдже сосредоточился не столько на победе, сколько на том, чтобы не быть разгромленным в пух и прах.

Большую часть времени Никозар играл осторожно, а потом вдруг наносил серию блестящих ударов, которые в первое мгновение казались озарениями сумасшедшего, но вскоре выяснялось, что это точно выверенные ходы мастера — идеальные ответы на невозможные вопросы, им же самим и поставленные.

Гурдже старался вовсю, чтобы предвосхитить эти сокрушительные всплески хитрости и силы и найти на них адекватные ответы, но ко времени завершения малых игр, приблизительно за тридцать дней до прихода огня, у Никозара было значительное преимущество в фигурах и картах, дававшее ему фору на первой из трех больших досок. Гурдже видел единственный свой шанс в том, чтобы продержаться на первых двух досках, в надежде отыграться на последней.

Золоцветы вокруг замка устремлялись все выше, как медленный золотой прилив у самых стен. Гурдже сидел в том же маленьком садике, куда заглядывал и прежде. Тогда он мог видеть далекий горизонт за кронами деревьев, теперь же обзор перекрывался первым рядом огромных золотистых крон в двадцати метрах от него. Тень от замка наползала на этот лиственный полог в лучах заката. За спиной Гурдже, в крепости, зажигались огни.

Гурдже, посмотрев на коричневатые стволы высоких деревьев, покачал головой. Он уже проиграл на Доске начал, а теперь проигрывал на Доске формы.

Чего-то ему не хватало, какая-то грань игры Никозара ускользала от него. Гурдже не сомневался в том, что знает о ней, но никак не мог сообразить, что это за грань. У него было мучительное подозрение, что это должно быть чем-то очень простым, пусть даже на доске оно и находит сложное выражение. Он давно должен был обнаружить это, проанализировать, оценить и использовать к своей выгоде, но по какой-то причине (явно связанной с его пониманием игры) никак не мог. Игровые навыки отчасти утратились, и Гурдже начал думать, что удар по голове, полученный во время охоты, повлиял сильнее, чем он думал.

С другой стороны, и корабль, похоже, не мог понять, что Гурдже делает не так. Советы корабля казались разумными во время их переговоров, но стоило Гурдже подойти к доске, как обнаруживалось, что они неприменимы на практике. Если он все же пересиливал себя и начинал действовать наперекор собственному чутью, пользуясь советами «Фактора», то его ждали еще большие неприятности. Если что и гарантировало ему крупные проблемы на доске, так это игра по принципам, в которые он сам не верил.

Гурдже медленно поднялся, выпрямил спину, которая почти прошла, и вернулся в свою комнату. Флер-Имсахо завис перед экраном, изучая голографическое изображение какой-то необычной диаграммы.

— Что вы делаете? — спросил Гурдже, опускаясь в мягкое кресло.

Автономник повернулся и ответил на марейне:

— Я разработал способ избавляться от жучков. Теперь можно говорить на марейне. Здорово, правда?

— Наверно, — сказал Гурдже, по-прежнему на эаском. Он взял маленький плоский экран — посмотреть, что происходит в империи.

— Вы бы могли потрудиться говорить на своем языке, когда я потратил столько трудов, чтобы заблокировать жучки. Это, знаете ли, было нелегко. Меня не для такой работы создавали. Мне пришлось многое узнать из моих собственных файлов, посвященных электронике и оптике, полям прослушивания и всяким таким техническим штукам. Я думал, вы будете рады.

— Я просто на седьмом небе, — осторожно сказал Гурдже на марейне.

Он посмотрел на маленький экран. В новостях сообщали о новых назначениях, о подавлении восстания в далекой системе, о ходе игры между Никозаром и Крово (Крово отставал от императора не так сильно, как Гурдже), о победе имперских войск над расой монстров, о повышении ставок для азадианцев, желавших поступить в армию.

— На что это вы там смотрите? — спросил он, скользнув взглядом по стенному экрану, где перед Флер-Имсахо медленно поворачивался какой-то странный тор.

— Неужели вы не узнаете? — спросил автономник высоким голосом, выражающим удивление. — Я думал, вы сразу догадаетесь. Это модель Реальности.

— Чего? Ах да. — Гурдже кивнул и снова обратился к маленькому экрану, на котором имперские линейные крейсеры, подавляя мятежников, бомбардировали скопление астероидов. — Четыре измерения и все такое.

Он переключился на игровой канал. На Эа все еще проходили несколько матчей второй серии.

— Вообще-то фактически семь измерений, если мы говорим о самой Реальности, одна из этих линий… вы слушаете?

— Гм? О да.

Игры на Эа перешли в последнюю стадию. Все еще анализировались и второстепенные игры с Эхронедала.

— …Одна из этих линий Реальности представляет всю нашу вселенную… но вас, конечно же, учили всему этому?

— Ммм, — кивнул Гурдже.

Его никогда особо не интересовала космическая теория гиперпространства, или гиперсфер, или чего-то еще. Ничто из этого, казалось, не влияло на его жизнь, так что за важность? Были игры, которые лучше всего могли быть поняты в четырех измерениях, но Гурдже интересовали лишь конкретные правила, а общие теории — только если они были применимы конкретно к данным играм. Он перевернул страницу на маленьком экране и увидел собственное изображение. Экранный Гурдже снова выражал огорчение в связи с тем, что его выбили из игр, желал всяческих благ империи Азад и благодарил всех за приглашение. Голос диктора, наложенный на приглушенный голос Гурдже, сообщал, что тот выбыл из игр второй серии на Эхронедале. Гурдже едва заметно улыбнулся, наблюдая за официальной реальностью, частью которой он согласился быть, реальностью, которая постепенно обрастала мясом и становилась общепризнанным фактом.

Он скользнул взглядом по тору на экране и вспомнил кое-что, о чем размышлял несколько лет назад.

— А в чем разница между гиперпространством и ультрапространством? — спросил он у автономника. — Корабль говорил об ультрапространстве, а я так толком и не понял, что он, черт возьми, имел в виду.

Автономник попытался объяснить, иллюстрируя рассказ голографической моделью Реальности. Как и всегда, он переусердствовал в своих объяснениях, но в общих чертах Гурдже понял.

Флер-Имсахо действовал ему на нервы этим вечером, без умолку болтая на марейне обо всем и обо всех. Хотя поначалу родной язык и показался Гурдже излишне сложным, в конце концов он стал с удовольствием прислушиваться к нему и обнаружил, что говорить на нем приятно; но высокий, скрипучий голос автономника стал его утомлять. Тот замолчал, лишь когда Гурдже приступил к традиционному и довольно утомительному анализу игры вместе с кораблем (тоже на марейне).

В эту ночь он спал так крепко, как еще не спал после охоты, и проснулся с чувством (непонятно откуда взявшимся), что все еще есть шанс повернуть игру в свою пользу.

В течение большей части утренней партии Гурдже соображал, что задумал Никозар. И когда наконец понял, дух у него перехватило.

Император вознамерился победить не просто Гурдже, а всю Культуру. Иного способа описать то, как он пользовался фигурами, территорией и картами, просто не было: свою игру он построил так, что его позиция теперь отражала империю, стала образом Азада.

Еще одно откровение потрясло Гурдже, пожалуй, с не меньшей силой. Одно из прочтений его стиля (вероятно, самое точное) состояло в том, что игра Гурдже символизировала собой Культуру. Строя свою позицию и разворачивая фигуры, он привычно воздвигал нечто вроде общества-сети: переплетение сил и отношений без видимой иерархии, изначально лишенное агрессии.

Во всех своих играх он никогда не начинал первым враждебных действий. Весь предыдущий период он рассматривал как подготовку к сражению, но теперь понимал, что если бы присутствовал на доске один, то сделал бы приблизительно то же самое — медленно присоединял бы новые территории, укреплялся постепенно, спокойно, экономно… такого, конечно, никогда не происходило. Он всегда становился объектом атаки и, уже начав военные действия, ввязывался в драку с таким же упорством и с таким же самозабвением, с какими прежде развивал позицию, защищал фигуры, укреплял территорию.

Все остальные игроки, противостоявшие ему, невольно пытались приспособиться к этому новому стилю на его же условиях и, вполне понятно, проигрывали. Никозар не пытался делать ничего подобного. Он пошел другим путем и превратил доску в свою империю, точно повторяя все ее составляющие вплоть до структурных деталей, насколько позволял масштаб игры.

Гурдже был ошеломлен. Это понимание ослепило его, как восходящее солнце, неожиданно превратившееся в новую звезду, словно ручеек понимания стал речкой, рекой, потоком, цунами. Следующие несколько ходов он сделал машинально — ответ на действия противника, а не применение собственной стратегии, хотя он уже понял, насколько она ограничена и неадекватна. Во рту у него пересохло, руки дрожали.

Ну конечно же, именно этого ему и не хватало, вот в чем была скрытая грань, такая явная и очевидная, и тем не менее абсолютно невидимая, слишком тривиальная для слов или понимания. Все было так просто, так изящно, так поразительно амбициозно, но в то же время донельзя практично — и явно находилось в полном согласии с императорским представлением об игре.

Неудивительно, что Никозар так отчаянно хотел сыграть против культурианца, если именно такая игра с самого начала и входила в его намерения.

Тут просматривались даже подробности сведений о Культуре, ее истинных размерах и масштабах, известные только Никозару и горстке высокопоставленных чиновников. Все это присутствовало и проявлялось на доске, но, наверное, было абсолютно непонятно для непосвященных. Доска-империя Никозара была чем-то завершенным, ничуть не скрываемым, силы противника отображали нечто неизмеримо более мощное.

В том, как император относился к фигурам, своим и противника, была и некая безжалостность, даже, подумал Гурдже, почти издевка — тактика, призванная вывести инопланетянина из равновесия. Император отправлял фигуры на верную гибель с некоей веселой жестокостью, тогда как Гурдже выжидал, пытаясь подготовиться и накопить сил. Там, где Гурдже готов был уступить сопернику силы и территорию, Никозар сеял опустошение.

В некоторых аспектах различия были едва заметны (ни один хороший игрок не стал бы губить фигуры или устраивать бойню просто ради удовольствия), но идея жестокости присутствовала и висела над доской, как беззвучная дымка, как запах, как вонь.

И еще Гурдже увидел, что наносит ответные удары именно так, как, видимо, ждет этого Никозар, что он пытается спасти фигуры, делать разумные, взвешенные, консервативные ходы и в каком-то смысле не обращать внимания на то, как Никозар кидает, швыряет свои фигуры в бой и отрывает полосы территории у своего оппонента, словно куски плоти. Гурдже, можно сказать, изо всех пытался не играть с Никозаром. Император вел грубую, жестокую, властную и нередко некрасивую игру и вполне обоснованно предполагал, что какие-то качества культурианца просто не позволят ему участвовать в этом.

Гурдже начал накапливать ресурсы, оценивать возможности, сделав при этом еще несколько непоследовательных блокирующих ходов, чтобы дать себе время подумать. Смысл игры был в том, чтобы выиграть, а он забывал об этом. Ничто иное не имело значения, другого результата у игры не было. Игра была не связана ни с чем, а потому можно было позволить ей значить что угодно, и единственное препятствие, которое предстояло преодолеть Гурдже, было создано его собственными чувствами.

Он должен дать ответ. Но как? Стать Культурой? Еще одной империей?

Он уже играл от имени Культуры, и из этого ничего не получилось, но можно ли конкурировать с императором, становясь империалистом?

Он стоял на доске в своей смешной подоткнутой одежде и воспринимал все вокруг будто сквозь туман. Он попытался отвлечься на минуту от игры, оглядел огромный ребристый главный зал, высокие открытые окна и желтые кроны золоцветов снаружи, полупустые трибуны для гостей, императорских гвардейцев и арбитров, громадные черные выгнутые экраны наверху, множество людей в нарядах и в форме. Все это он видел сквозь призму игры; все это представало перед ним так, словно какой-то мощный наркотик, воздействуя на мозг, превращал картину перед глазами в искаженные аналоги дурманных видений.

Он подумал о зеркалах и о реверсивных полях, которые создавали картину технически более искусственную, но для ощущений — более реальную. Зеркальное письмо — вот о чем это говорило, обратное письмо было обычным письмом. Он увидел закрытый тор нереальной реальности Флер-Имсахо, вспомнил Хамлиса Амалк-нея и его предупреждение насчет изобретательности; вспомнил вещи, которые не значили ничего и значили что-то, вспомнил обертоны своей мысли.

Щелчок. Вкл./Выкл. Словно он машина. Свалиться с кривой, ведущей к катастрофе, и не очень переживать на сей счет. Он забыл обо всем и сделал первый ход, какой пришел в голову.

Он оценил свой ход. Ничего подобного Никозар не мог бы сделать.

Именно такой ход и сделала бы Культура. Он почувствовал, как упало сердце. Он надеялся на что-то лучшее, на что-то иное.

Он пригляделся внимательнее. Да, именно такой ход и сделала бы Культура, но, по крайней мере, это был атакующий ход Культуры. Начатая этим ходом линия разрушала всю его осторожную стратегию, но ничего другого не оставалось, если он хотел получить хоть малейший шанс эффективно противостоять Никозару. Делать вид, что на карту поставлено многое, что он сражается за всю Культуру, загореться желанием победы, несмотря ни на что…

По крайней мере, он наконец-то нащупал верную стратегию.

Он знал, что проиграет, но все же не будет разгромлен.

Постепенно он перестроил весь план игры в соответствии с духом воинствующей Культуры, он громил противника и оставлял целые участки доски, где перемена стратегии не дала бы результата, отступал, перегруппировывал и реорганизовывал свои силы, где возможно, жертвовал ими, где необходимо, выжигал и опустошал территории, когда другого не оставалось. Он не пытался подражать жестокой, но энергичной стратегии Никозара, который, атакуя, отступал, возвращаясь, захватывал, — он выстраивал позицию и фигуры так, чтобы в конечном счете можно было совладать с грубой силовой игрой императора, пусть не сейчас, пусть позднее, когда все будет готово.

Наконец-то он выиграл несколько очков. Игра все равно была потеряна, но впереди еще оставалась Доска становления, на которой он теперь мог дать сражение Никозару.

Раз или два он уловил взгляд Никозара и почти не сомневался теперь, что нащупал верную тактику, даже если император и предвидел такой поворот. Теперь он видел некое признание своей силы — в выражении лица верховника, в его ходах, — даже своего рода уважение: этим подтверждалось, что борьба идет на равных.

Гурдже переполняло ощущение, что он похож на провод, по которому течет огромная энергия. Он был громадной тучей, из которой в доску должна была ударить молния, колоссальной волной, что несется по океану к спящему берегу, мощнейшим потоком расплавленной лавы из сердца планеты, богом, который наделен властью уничтожать и созидать по своей воле.

Он утратил контроль над собственными наркожелезами, и поток химических веществ в его крови взял верх — он почувствовал, как его мозг, словно в лихорадке, наполнился всепроникающей мыслью: победить, господствовать, контролировать. В каждом уголке его разума было одно желание, одна тотальная решимость.

Перерывы и ночи ушли куда-то на второй план, превратились в интервалы между реальной жизнью на доске, в игре. Он что-то делал, разговаривал с автономником, кораблем или другими людьми, ел, спал, гулял… но все это было ничто, не имело отношения к делу. Все внешнее было лишь декорациями, фоном для игры.

Он видел, как силы соперников волна за волной катятся вдоль большой доски, слышал их странный язык, их странную песню, которая одновременно являла собой идеальную гармонию и сражение за контроль над сочинением тем. То, что видел перед собой Гурдже, было похоже на единый огромный организм. Фигуры, казалось, двигались не по его или императорской воле, а подчинялись требованиям самой игры, выражали ее конечную суть.

Он видел это и знал, что и Никозар видит, но полагал, что больше это не было дано никому. Они были похожи на тайных любовников, укрывшихся в своем обширном гнездышке на глазах сотен людей, которые смотрят на них, но ничего не понимают, неспособны догадаться о том, что видят перед собой.

Игра на Доске формы подошла к концу. Гурдже проиграл, но все же отошел от края пропасти, и преимущество, которое Никозар получил на Доске становления, было далеко не решающим.

Два противника разошлись, действо закончилось, но развязка еще не наступила. Гурдже вышел из главного зала, опустошенный, усталый, но неимоверно счастливый. Он проспал два дня. Разбудил его автономник.

— Гурдже? Вы спите? Ну что, этот туман кончился?

— О чем это вы?

— О вас. Об игре. Что происходит? Даже корабль не мог понять, что случилось на доске.

Коричневато-серый автономник парил над ним, тихонько жужжа. Гурдже потер глаза и моргнул. Стояло утро, до начала пожара оставалось еще дней десять. Гурдже казалось, будто он просыпается от сна, более яркого и реального, чем реальность. Он зевнул и сел.

— А что за туман?

— Болит ли боль? Ярка ли сверхновая звезда?

Гурдже потянулся с глуповатой ухмылкой.

— Никозар не принимает это на свой счет, — сказал он, вставая и направляясь к окну.

Он вышел на балкон. Флер-Имсахо, неодобрительно бурча, подлетел и набросил на него халат.

— Если вы опять хотите говорить загадками…

— Какими загадками? — Гурдже с удовольствием вдыхал свежий воздух. Он снова размял руки и плечи. — Какой замечательный старый замок, правда, автономник? — сказал он, облокотясь о перила и снова вдыхая полной грудью воздух. — Они умеют строить замки, правда?

— Наверно, умеют. Но Клафф не был построен империей. Они отвоевали его у другого гуманоидного вида, проводившего подобную же церемонию коронации императора. Но не увиливайте. Я задал вам вопрос. Что это за стиль? В последние несколько дней вы вели себя крайне уклончиво и странно. Я видел, что вы пытаетесь сосредоточиться, и не расспрашивал, но все же мы с кораблем хотели бы знать.

— Никозар играл за империю, этим и объясняется его стиль. У меня не было другого выбора, как только представлять Культуру. Вот вам и мой стиль. Все очень просто.

— Что-то не похоже.

— Круто. Думайте об этом как о взаимном изнасиловании.

— Мне кажется, вам следует выражаться яснее, Жерно Гурдже.

— Я… — начал было Гурдже, но остановился на полуслове и зло нахмурился. — Я говорю абсолютно ясно, вы, идиот! Сделайте лучше что-нибудь полезное — закажите мне завтрак.

— Да, хозяин, — мрачно ответил Флер-Имсахо и исчез в комнате.

Гурдже поднял голову и посмотрел на пустую доску голубого неба. В его голове уже лихорадочно роились планы игры на Доске становления.

Флер-Имсахо видел, что между второй и финальной игрой Гурдже стал еще сосредоточеннее, еще больше погрузился в себя. Он, казалось, почти не слышал, что ему говорят, ему нужно было напоминать о том, что пришло время есть или спать. Автономник ни за что не поверил бы в это, если бы сам дважды не видел, как Гурдже сидит неподвижно, с болью на лице, устремив глаза в никуда. С помощью дистанционного ультразвукового сканирования автономник обнаружил, что мочевой пузырь его полон, — Гурдже даже забывал помочиться! Он проводил все дни, каждый день, уставившись в пустоту или лихорадочно изучая старые партии. И хотя после долгого сна в организме у него на короткое время почти не осталось наркотиков, проснувшись, он немедленно и безостановочно начал их выделять. Автономник с помощью своего эффектора проследил за мозговыми волнами человека и обнаружил, что, даже когда тот вроде бы спал, на самом деле он не спал. Контролируемое сновидение при выключенном сознании — вот что это, вероятно, было. Его наркожелезы явно работали каждую секунду на всю катушку, и в первое время, судя по внешним признакам, организм Гурдже потреблял больше наркотиков, чем организм его противника.

Как он может играть в таком состоянии? Будь на то воля Флер-Имсахо, он немедленно запретил бы человеку продолжать игру. Но у машины были свои инструкции. У нее была своя роль, уже отыгранная, а теперь ей оставалось только ждать, что из всего этого выйдет.

К началу игры на Доске становления зрителей собралось больше, чем на двух предыдущих. Другие игроки все еще пытались понять, что происходит в этой странной, сложной, непостижимой игре, и хотели увидеть, что случится на последней доске, где император стартовал со значительным преимуществом, — ведь было известно, что именно на этой доске инопланетянин играет особенно хорошо.

Гурдже снова погрузился в игру, словно лягушка, нырнувшая в долгожданную воду. Несколько ходов он сделал, просто наслаждаясь возвращением к себе, к примитивной и простой радости состязания, он получал удовольствие, поигрывая своими силами и средствами, видя, как полнятся напряжением фигуры и укрепленные места. Потом забавы сменились серьезным делом — строительством, охотой, созиданием и налаживанием связей, уничтожением и отсечением, поисками и уничтожением.

Доска снова стала Культурой и империей. Декорации создавались ими обоими — величественное, прекрасное, смертельно опасное поле, непревзойденно тонкое, приятное и хищное, созданное из убеждений Никозара и Гурдже. Образы их разумов, голограмма чистой когерентности, которая горит, как стоячая волна огня, на доске, идеальная карта расположения мыслей и верований в их головах.

Гурдже начал неторопливый маневр, который был поражением и победой одновременно, даже прежде, чем он понял это. На доске азада никто прежде не видел ничего более утонченного, более сложного, более прекрасного. Он в это верил. Он знал это. Он сделает это истиной.

Игра продолжалась.

Перерывы, дни, вечера, разговоры, обеды — все это происходило в одном измерении: бесцветное, плоское, зернистое изображение. Он находился в совершенно другом. Другое измерение, другое изображение. Его череп был как блистер «Фактора» с доской внутри, а его телесная оболочка — еще одной фигурой, переходившей с поля на поле.

Он не разговаривал с Никозаром, но они общались, между ними происходил изысканный обмен настроениями и чувствами через те фигуры, которые они трогали и которые трогали их. Песня. Танец. Совершенная поэма. Зрители теперь заполняли игровую комнату каждый день — их притягивала сказочно тревожная работа, обретающая перед ними свою форму; они пытались прочесть эту поэму, увидеть эту живую картину изнутри, услышать эту симфонию, потрогать эту живую скульптуру и таким образом понять ее.

«Это будет продолжаться, пока не кончится», — однажды подумал про себя Гурдже, и в тот же миг, когда банальность этой мысли поразила его, он увидел, что это закончилось. Высшая точка уже была пройдена. Это было сделано, уничтожено, больше не могло длиться. Это было закончено, но не завершено. Страшная печаль поглотила его, наложила на него длань, как на фигуру, отчего он покачнулся и чуть не упал, и ему пришлось подойти к своему стулу. Гурдже рухнул на сиденье, как старик.

— Господи… — услышал он собственный голос.

Он посмотрел на Никозара, но император еще не увидел этого. Он смотрел на карты стихий, пытаясь найти способ изменить территорию впереди себя, подготовить ее к наступлению.

Гурдже не мог поверить. Игра была кончена — неужели никто этого не видел? Он безумным взглядом скользнул по лицам чиновников, зрителей, наблюдателей и судей. Да что с ними со всеми такое? Он снова обратился к доске, отчаянно надеясь, что он чего-то не заметил, ошибся и у Никозара еще есть шанс, что совершенный танец может продолжиться еще немного. Но ничего не увидел — дело было сделано. Он посмотрел на часы — пора было объявлять перерыв. За окном уже стояла вечерняя темнота. Он попытался вспомнить, какой сегодня день. Очень скоро должен начаться пожар, да? Может, сегодня или завтра. Может, уже начался? Нет, даже он заметил бы это. Огромные высокие окна зала были все еще открыты, выходили во мрак, где ждали громадные золоцветы, обремененные тяжелыми плодами.

Кончено, кончено, кончено. Его — их — прекрасная игра завершилась. Мертва. Что он сделал? Он приложил сцепленные руки ко рту. Никозар, ты глупец! Император попался в ловушку, заглотил наживку, ступил на дорожку, побежал по ней и был разорван на части у высокого помоста, попав перед огнем под дождь щепок.

Империи и раньше рушились перед наступающими варварами и, несомненно, будут рушиться и впредь. Детей Культуры учили этому в школах. Варвары вторгаются в империи и растворяются в них. Нет, не всегда. Некоторые империи прекращают свое существование, но многие поглощают варваров, принимают их в себя и в конечном счете побеждают. Они вынуждают пришельцев жить так, словно покорили их. Архитектура системы направляет их энергию, обманывает их, соблазняет и трансформирует, требуя от них того, чего они не могли дать прежде, но постепенно вырастили в себе. Империи выживают, варвары выживают, но империй больше нет и варваров больше нигде не увидишь.

Культура стала империей, империя — варварами. У Никозара торжествующий вид, фигуры повсюду, приспосабливаются, завоевывают, изменяются и двигаются, чтобы убивать. Но эта перемена станет их гибелью, они не смогут остаться прежними, неужели это не ясно? Они перейдут на сторону Гурдже или станут нейтральными, их возрождение — его освобождение. Кончено.

У него засвербило в носу, и он откинулся назад, печальный оттого, что игра закончилась, и ожидая слез.

Но слезы не пришли. Уместный укор тела за столь умелое использование химических веществ и столь неумеренное потребление воды. Он отразит атаки Никозара; император играл с огнем и будет уничтожен. Для него не будет слез.

Что-то оставило Гурдже, просто отошло, выгорело, отпустило его. В помещении было прохладно, воздух полнился запахом и шуршанием листвы золоцветов за высокими, широкими окнами. Люди на трибунах тихо беседовали.

Он оглянулся и увидел Хамина — тот сидел на скамьях для профессоров колледжа. Старый верховник казался сморщенным, похожим на куклу — крошечная, усохшая оболочка, жалкий остаток прежнего, лицо в морщинах, тело искорежено. Гурдже посмотрел на него. Может, это один из их призраков? Был ли он там все это время? Был ли он все еще жив? Невыносимо старый верховник, казалось, неподвижно смотрел в центр доски, и на миг у Гурдже возникла абсурдная мысль, что тот уже мертв и его засохшее тело принесли в зал как своего рода трофей, ради окончательного унижения.

Потом звук трубы возвестил об окончании вечерней игры, появились два императорских гвардейца и укатили умирающего верховника. Сморщенная седая голова метнула взгляд в сторону Гурдже.

Гурдже чувствовал себя так, будто только что вернулся из дальнего путешествия. Он посмотрел на Никозара — тот совещался с двумя своими советниками, судья фиксировал позицию, а люди на галереях встали; послышались их голоса. Ему показалось или у Никозара в самом деле озабоченный, даже встревоженный вид? Может быть. Внезапно он испытал жалость к императору, ко всем собравшимся вместе и к каждому в отдельности.

Он вздохнул, и этот вздох был как последний порыв сильнейшей бури, прошедшей через него. Он вытянул руки, затем ноги, снова встал, посмотрел на доску. Да — кончено. Он сделал это. Еще много предстояло сделать, многое еще должно было произойти, но Никозар проиграет. Он может выбрать, как ему проиграть — упасть вперед и быть поглощенным, упасть назад и быть плененным, впасть в неистовство и уничтожить все… но с его империей на доске было кончено.

Он на мгновение встретился взглядом с императором и понял, что Никозар еще не полностью осознал произошедшее. Но Гурдже видел, что тот тоже читает по его лицу и, вероятно, заметил перемену в нем, ощутил это чувство победы… Гурдже отвел взгляд от тяжелого зрелища, повернулся и пошел прочь из зала.

Не было никаких аплодисментов, никаких поздравлений. Никто еще ничего не понял. Флер-Имсахо был, как всегда, озабочен, зануден, но и он ничего не увидел и продолжал спрашивать у Гурдже, как, по его мнению, идет игра. Гурдже солгал. «Фактор» полагал, что игра идет в нужном направлении. Гурдже не сказал ничего и кораблю, от которого ждал большего.

Ел он в одиночестве, и мысли его были ничем не заняты. Вечер он провел, плавая в бассейне глубоко под замком, вырубленном в той самой скале, на которой стояла крепость. Он был один. Все остальные разбрелись по башням и зубчатым стенам замка. Некоторые поднялись в воздух на аэрокарах, чтобы увидеть далеко на западе красное сияние — там начиналось Всесожжение.

-

Гурдже плавал, пока не устал, потом вылез из воды, вытерся, оделся — брюки, рубашка, легкий пиджак — и пошел прогуляться по куртине замка.

Ночь была темна под плотными тучами. Высоченные золоцветы, поднявшиеся выше наружных стен, перекрывали далекий свет приближающегося Всесожжения. Императорская гвардия стояла на страже, чтобы никто не учинил пожара раньше срока. Гурдже пришлось подвергнуться обыску — охранники проверили, нет ли у него чего-нибудь для высечения искр, и только после этого выпустили из замка, в котором уже готовили к закрытию ставни, а дорожки были влажны после проверки оросительной системы.

В безветренной темени потрескивали и шелестели золоцветы, подставляя свои только что созревшие, сухие, как трут, плоды пряному воздуху: огромные луковицы с горючей жидкостью, висевшие на верхних ветвях, скидывали с себя верхний слой коры. Ночной воздух был насыщен пьянящим ароматом их соков.

Над древней крепостью повисло ожидание — некий религиозный транс, трепетное предчувствие, и даже Гурдже почуял эту ощутимую перемену настроения. Звуки аэрокаров, которые, возвращаясь в замок, заходили на посадку над заболоченным, увлажненным участком леса, напомнили Гурдже о том, что к полуночи все должны вернуться в замок. Он медленно побрел назад, впитывая в себя атмосферу замершего ожидания, будто она была чем-то драгоценным, мимолетным и неповторимым.

Он не чувствовал усталости, а приятная ломота в мышцах после плавания перешла в покалывание, распространявшееся по всему телу, и потому он, поднимаясь по лестнице на этаж, где располагалась его комната, ни разу не остановился и продолжал подниматься, даже когда труба возвестила полночь.

Гурдже наконец поднялся к высокой стене под приземистой башней. На дорожке, обегавшей вокруг замка, было темно и влажно. Он посмотрел на запад, где кромка неба полыхала неярким, размытым сиянием. Всесожжение было еще далеко, за горизонтом, и его ореол отражался от туч наподобие багрового искусственного заката. Несмотря на этот свет, Гурдже ощущал непроницаемость и спокойствие ночи, которая окружила замок, убаюкивала его. Он нашел дверь в башне и поднялся на ее зубчатую вершину, а там, облокотившись на каменное ограждение, устремил свой взгляд на север, где лежали невысокие холмы. Он прислушался к звуку капель в системе орошения где-то под ним и едва различимому шуршанию листвы золоцветов, готовящихся к самоуничтожению. Холмы были почти неразличимы, Гурдже оставил попытку разглядеть их и снова повернулся к той изогнутой темно-красной полосе на западе.

Где-то в замке протрубила труба, потом еще одна, потом еще. Послышались и другие звуки, отдаленные выкрики, топот, словно замок опять пробуждался. Что бы это могло значить? — подумал он и плотнее запахнул на себе тонкий пиджак, ощутив прохладу ночи, когда с востока вдруг подул ветерок.

Печаль, которую он испытал днем, не до конца оставила его — напротив, ушла куда-то вглубь, стала чем-то менее явным, но при этом в большей мере частью его самого. Какой прекрасной была эта игра, как он радовался, наслаждался ею… но зачем-то гнал ее к концу, делая свою радость скоротечной. Понял ли уже Никозар? Уж подозрения-то у него наверняка должны появиться. Гурдже сел на небольшую каменную скамеечку.

Он внезапно осознал, что ему будет не хватать Никозара. Он чувствовал, что император в определенном смысле ближе ему, чем любое другое существо, что эта игра — интимное действо, что они делятся опытом и ощущениями, и никакие другие отношения, пожалуй, с этим не сравнятся.

Наконец он вздохнул, поднялся со скамьи и снова подошел к ограждению, откуда открывался вид на мощеную дорожку у подножия башни. Там стояли два императорских гвардейца, едва видимые в лучах света из открытой башенной двери. Их бледные лица были задраны вверх — они смотрели на Гурдже. Он не знал, помахать им или нет. Один из стражников поднял руку, и в глаза Гурдже ударил яркий свет. Он закрылся рукой. Третья фигура — потемнее и поменьше, — которой Гурдже не заметил до этого, двинулась к башне и вошла в освещенную дверь. Луч фонаря погас. Гвардейцы встали по сторонам двери.

В башне раздалось эхо шагов. Гурдже снова сел на каменную скамейку и стал ждать.

— Морат Гурдже, добрый вечер.

Это был Никозар — темный, чуть сгорбленный силуэт императора Азада выплыл из башни.

— Ваше высочество…

— Сидите, Гурдже, — сказал тихий голос.

Никозар присоединился к Гурдже на скамейке; его лицо, освещаемое только слабым мерцанием из лестничного колодца башни, напоминало неотчетливый лунный диск. Видит ли Никозар его, спрашивал себя Гурдже. Лицо-луна повернулось к растянувшемуся на весь горизонт пунцовому мазку.

— На мою жизнь покушались, Гурдже, — тихо сказал император.

— Неужели… — в ужасе начал Гурдже. — Вы целы, ваше высочество?

Лунообразное лицо снова повернулось к нему.

— Со мной ничего не случилось. — Верховник поднял руку. — Прошу вас, обойдемся без «высочеств». Мы здесь одни, так что протокола вы не нарушаете. Я хотел объяснить лично вам, почему в замке введено военное положение. Все стратегические пункты заняла гвардия. Новой атаки я, правда, не жду, но мы должны быть предусмотрительны.

— Но кому это нужно? Кому нужно нападать на вас?

Никозар посмотрел на север, в сторону невидимых холмов.

— Мы полагаем, что преступники предприняли попытку бежать через акведук к озерам, так что я и туда послал гвардейцев. — Он неторопливо повернулся назад к Гурдже. Голос его звучал приглушенно. — Вы поставили меня в любопытную ситуацию, Морат Гурдже.

— Я… — Гурдже вздохнул, опустил глаза. — Да. — Он скользнул взглядом по круглому бледному лицу перед ним. — Мне очень жаль. Я хочу сказать, что игра… почти закончена. — Он услышал, как дрогнул его голос, и не смог заставить себя взглянуть на Никозара.

— Ну что ж, — тихо сказал император, — посмотрим. Может быть, утром у меня для вас будет сюрприз.

Гурдже вздрогнул. Мутное бледное лицо перед ним было слишком неотчетливым, чтобы различить выражение. Но неужели Никозар говорит всерьез? Он ведь наверняка должен был увидеть, что его позиция безнадежна. Или он увидел что-то такое, чего не заметил Гурдже? Волнение сразу же охватило культурианца. Может, он был излишне самоуверен? Ведь больше никто ничего такого не заметил, даже корабль. Что, если он ошибся? Ему захотелось еще раз взглянуть на доску, но даже тот лишенный подробностей образ, который сохранился в памяти, был достаточно точен, чтобы оценить шансы обоих. Поражение Никозара было неочевидным, но неизбежным. Гурдже не сомневался — у императора не было выхода, игра наверняка кончена.

— Скажите мне кое-что, Гурдже, — ровным голосом сказал Никозар. Белый круг снова повернулся к Гурдже. — Сколько времени вы на самом деле потратили на изучение игры?

— Мы сообщили вам правду — два года. Это был интенсивный курс, но…

— Не лгите мне, Гурдже. В этом больше нет необходимости.

— Никозар, я вам не лгу.

Лунообразное лицо качнулось.

— Как вам угодно. — Несколько мгновений император молчал. — Вы, наверно, очень гордитесь своей Культурой.

Последнее слово он произнес с отвращением, которое могло бы показаться комичным, если бы не было таким искренним.

— Горжусь? — переспросил Гурдже. — Не знаю. Я ее не строил — просто так случилось, что я в ней родился, я…

— Не упрощайте, Гурдже. Я говорю о той гордости, что мы испытываем, будучи частью чего-то. О гордости представлять свой народ. Вы что, хотите сказать, что не чувствуете ничего такого?

— Я… ну, разве что, может быть, немного… но я никого здесь не представляю, Никозар, кроме себя самого. Я здесь для того, чтобы играть, только и всего.

— Только и всего, — тихо повторил Никозар — Ну что ж, наверно, следует сказать, что отыграли вы хорошо.

Гурдже жалел, что не видит лица верховника. Дрогнул его голос или это только показалось?

— Спасибо. Но это наполовину и ваша заслуга, более чем наполовину, потому что вы…

— Мне не нужны ваши похвалы!

Никозар, выкинув вперед руку, хлестнул Гурдже по лицу; тяжелые кольца оцарапали ему щеку и губы. Гурдже откинулся назад — пораженный, ошеломленный, шокированный. Никозар вскочил на ноги и подошел к перилам, положив пальцы-когти на темный камень. Гурдже прикоснулся к окровавленному лицу. Рука его дрожала.

— Вы мне отвратительны, Морат Гурдже, — сказал Никозар, обращаясь к красному мерцанию на западе. — В вашей слепой безжизненной морали даже не предусмотрено места для вашего успеха здесь, и вы относитесь к этой игре-сражению как к грязному танцу. Игра — это борьба, это схватка, а вы пытались соблазнить ее. Вы ее извратили, священнодействие заменили мерзкой порнографией… вы ее испоганили… самец.

Гурдже потрогал разбитые губы. Голова у него кружилась, плыла.

— Может… этотолько вы видите так, Никозар. — Он проглотил густую солоноватую кровь. — Я не думаю, что вы абсолютно справедливы в…

— Справедлив?! — прокричал император; он подошел к Гурдже и теперь стоял, возвышаясь над ним и перекрывая собой далекое зарево. — Кому она нужна — эта ваша справедливость? Разве жизнь справедлива? — Он протянул руку и ухватил Гурдже за волосы, встряхнул его голову. — Ну, справедлива? Справедлива?

Гурдже не сопротивлялся. Мгновение спустя император отпустил его волосы. Руку он держал так, словно прикоснулся к чему-то грязному. Гурдже откашлялся.

— Нет, жизнь несправедлива. По большому счету — нет.

Верховник рассерженно отвернулся и снова ухватился за каменное резное ограждение.

— Но мы можем пытаться сделать ее справедливой, — продолжил Гурдже. — Поставить перед собой эту цель и стремиться к ней. Все зависит от того, что вы для себя выберете. Мы сделали свой выбор. Мне жаль, что это вызывает у вас отвращение.

— «Отвращение» — слишком слабо сказано, чтобы передать мои чувства по отношению к вашей драгоценной Культуре, Гурдже. Не думаю, что у меня хватит слов, чтобы объяснить мои чувства к вам… Культура. Вы не знаете ни славы, ни гордости, ни почитания. Да, вы сильны, я в этом убедился. Я знаю, что вы можете… но вы все равно импотенты. И останетесь ими навсегда. Кроткие, жалостливые, испуганные, трусливые… да их конец уже близок, какими бы жуткими и устрашающими машинами они ни окружали себя. В конце вас ждет падение, и вся ваша блестящая машинерия вам не поможет. Выживет сильнейший. Этому нас учит жизнь, Гурдже, именно это доказывает нам игра. Борись, чтобы возобладать, дерись, чтобы показать, что ты достоин. Это не пустые фразы, это истины!

Гурдже видел, как бледные руки вцепились в темный камень. Что может он сказать этому верховнику? Зачем вести метафизический спор здесь и сейчас с помощью такого несовершенного инструмента, как язык, когда последние десять дней они провели, созидая самый совершенный образ их соперничающих мировоззрений, невыразимый в любой другой форме?

Да и что он мог сказать? Что разум может превзойти, одолеть слепую силу эволюции, с ее упором на мутации, борьбу и смерть? Что осознанное сотрудничество плодотворнее мрачного соперничества? Что азад может быть гораздо большим, чем простое сражение, если его использовать, чтобы формулировать, общаться, определять?.. Он уже сделал все это, сказал все это, и сказал лучше, чем мог бы повторить теперь.

— Вы не победили, Гурдже, — тихим, резким, почти скрипучим голосом сказал Никозар. — Ваши никогда не победят. — Он повернулся и посмотрел на него сверху вниз. — Вы жалкий, смешной самец. Вы играете, но ничего в этом не понимаете, да?

Гурдже услышал в голосе верховника нечто вроде искренней жалости.

— Я думаю, вы уже решили, что я не понимаю, — сказал он Никозару.

Император рассмеялся, повернувшись спиной к далекому зареву огня за горизонтом, огня, который захватил весь континент. Смех замер, перейдя в кашель. Он махнул Гурдже рукой.

— Такие, как вы, никогда не поймут. Вас будут только использовать. — Он покачал головой в темноте, — Возвращайтесь в свою комнату, Морат. Увидимся утром. — Лунообразное лицо уставилось в сторону горизонта — красноватое сияние выкрасило снизу поверхность туч. — К тому времени огонь будет уже здесь.

Гурдже подождал несколько мгновений. У него возникло ощущение, будто он уже ушел. Он чувствовал себя отставленным, забытым. Даже последние слова Никозара прозвучали так, будто предназначались вовсе не Гурдже.

Гурдже медленно поднялся и пошел вниз по тускло освещенной башне. У выхода, по обе стороны двери, стояло по гвардейцу. Гурдже поднял голову к вершине башни и увидел у бойниц Никозара — плоское бледное лицо глядело в сторону приближающегося пожара, белые руки вцепились в холодный камень. Он смотрел несколько мгновений, потом повернулся и пошел дальше по коридорам и залам, где рыскали императорские гвардейцы, отправляя всех по их комнатам, запирая двери, проверяя все лестницы и лифты, включая повсюду свет, отчего безмолвный замок засветился в ночи, как огромный каменный корабль в темно-золотом море.

Когда Гурдже вошел к себе, Флер-Имсахо переключал телеканалы. Машина спросила, что там за шум, и Гурдже рассказал.

— Не может быть, чтоб так уж плохо, — сказала машина, пожав на свой манер плечами — покачнувшись. Он снова занялся экраном. — Они не играют военной музыки. Но исходящая связь перекрыта. Что у вас случилось со ртом?

— Упал.

— Ммм.

— Можем мы связаться с кораблем?

— Конечно.

— Скажите ему, пусть будет в готовности. Он может нам понадобиться.

— Ишь ты. Начинаете осторожничать. Хорошо.

Гурдже лег в кровать, но никак не мог уснуть, прислушиваясь к усиливающемуся реву ветра.

Верховник на высокой башне несколько часов наблюдал за горизонтом, словно запертый в камне, как бледная статуя или деревце, выросшее из заблудшего семени. Ветер с востока посвежел, заиграл темными одеяниями неподвижной фигуры, его завывания стали слышны среди помещений замка, а кроны раскачивающихся золоцветов шумели под дуновением ветра, точно море.

Наступил рассвет. Сначала он высветил тучи, потом коснулся кромки ясного горизонта на позолоченном востоке. И в это же время в черной безбрежности запада, где кромка материка отливала красным, появилась внезапная вспышка чего-то яркого, горящего, оранжево-желтого. Она задрожала, помедлила и исчезла, потом вернулась, стала ярче, начала расползаться.

Фигура на башне отпрянула от растущего разлома в красно-черном небе и (на миг оглянувшись в сторону рассвета) замерла в нерешительности, словно не умея выбрать ни один из соперничающих потоков света, захлестнувших два ярких горизонта.

В его комнату пришли два гвардейца. Они отперли дверь и сказали, что Гурдже и машину ждут в главном зале. На Гурдже были азадианские одеяния. Гвардейцы сообщили, что император для сегодняшней утренней игры просит отказаться от установленной правилами одежды. Гурдже посмотрел на Флер-Имсахо и пошел переодеваться. Он надел свежую рубашку и легкий пиджак, который был на нем накануне вечером.

— Итак, наконец-то я могу побыть зрителем. Кайф, — сказал Флер-Имсахо по дороге в игровой зал.

Гурдже ничего не ответил. Гвардейцы сопровождали группы людей, идущих из различных частей замка. Двери и окна уже были задраены, за ними завывал ветер.

Гурдже в этот день не завтракал — не было аппетита. Утром на связь вышел корабль с поздравлениями. Наконец-то и корабль увидел. Вообще-то он полагал, что выход для Никозара все же есть, правда, ведущий только к ничьей. И никакому человеческому мозгу не по силам провести такую партию. Корабль снова вышел в высокоскоростной режим, чтобы прийти на помощь, как только он почувствует опасность. Он наблюдал за происходящим глазами Флер-Имсахо.

Когда они добрались до главного зала и Доски становления, Никозар был уже там. На нем была форма главнокомандующего императорской гвардией — строгое, ненавязчиво грозное одеяние с парадным мечом. Гурдже в своем старом пиджаке почувствовал себя неловко. В главном зале яблоку негде было упасть. Зрители, сопровождаемые вездесущими гвардейцами, все прибывали и заполняли расположенные ярусами ряды сидений. Никозар игнорировал Гурдже, разговаривая с офицером гвардии.

— Хамин! — сказал Гурдже, направляясь туда, где в первом ряду сидел старый верховник, крохотный и скрюченный.

Ректор казался сморщенным и смертельно больным между двумя мощными гвардейцами. Лицо его высохло и пожелтело. Один из гвардейцев вытянул вперед руку, останавливая Гурдже, и тот встал перед скамьей и присел, заглядывая в лицо старого ректора.

— Хамин, вы меня слышите?

Ему опять пришла в голову нелепая мысль, что верховник мертв, но тут маленькие глаза сверкнули, один из них открылся — желто-красный и влажный от прозрачных выделений. Сморщенная голова чуть шевельнулась.

— Гурдже…

Глаз закрылся, голова упала. Гурдже почувствовал чью-то руку у себя на плече — его отвели к его месту у края доски.

Балконные окна главного зала были закрыты, стекла подрагивали в металлических рамах, но ставни еще не были опущены. Снаружи, под свинцовым небом, высокие золоцветы сотрясались под порывами ветра, низкий вой которого служил фоном для разговоров и топота людей, все еще пробирающихся на свои места.

— А не пора ли закрыть ставни? — спросил Гурдже у автономника, садясь на свой стул.

Флер-Имсахо, потрескивая и жужжа, парил в воздухе у него за спиной. Судья с помощниками проверяли позицию на доске.

— Да, — сказал Флер-Имсахо. — Огонь в двух часах отсюда. Они могут опустить ставни в последнюю минуту, если захотят, но обычно это делают раньше. Я присмотрю за этим, Гурдже. По закону на этом этапе императору не разрешается прибегать к физической опции, но тут творится что-то странное. Я это чую.

Гурдже хотел сказать что-то язвительное относительное чутья автономника, но в животе у него забурчало, и он тоже почувствовал, что здесь творится нечто странное.

Он посмотрел на скамью, где сидел Хамин. Высохший верховник не шелохнулся. Глаза его все еще были закрыты.

— Что-то еще, — сказал Флер-Имсахо.

— Что?

— На потолке смонтировали дополнительное оборудование.

Гурдже поднял глаза так, чтобы это было не очень заметно. Мешанина всевозможных приборов подавления и экранирования сигналов на первый взгляд была такой же, как раньше. Правда, Гурдже никогда не разглядывал их внимательно.

— Что за оборудование?

— Не могу понять, и это необычно. Это меня тревожит. И еще полковник гвардии с оптическим дистанционным микрофоном.

— Тот офицер, что говорит с Никозаром?

— Да. Разве это не против правил?

— Похоже.

— Не хотите подать протест судье?

Судья стоял у края доски между двумя плечистыми гвардейцами. Вид у него был испуганный и мрачный. Наконец судья посмотрел туда, где стоял Гурдже, но как будто сквозь него.

— У меня такое чувство, — прошептал Гурдже, — что это мало чем поможет.

— У меня тоже. Хотите, вызову корабль?

— Он может добраться сюда до начала пожара?

— Еле-еле успеет.

Гурдже не стал долго раздумывать.

— Вызывайте.

— Сигнал отправлен. Вы помните это упражнение с имплантом?

— Прекрасно помню.

— Отлично, — язвительно сказал Флер-Имсахо. — Высокоскоростное перемещение из враждебной среды с элементами непонятного эффекторного оборудования. Как раз то, что мне нужно.

Зал заполнился, и двери закрылись. Судья сердито посмотрел на гвардейца-полковника, стоящего рядом с Никозаром. Офицер время от времени едва заметно кивал. Судья объявил о возобновлении игры.

Никозар сделал два малозначительных хода. Гурдже не понимал, какую цель преследует император. Видимо, пытается что-то сделать. Но что? Это не имело никакого отношения к выигрышу. Он попытался поймать взгляд Никозара, но верховник не желал смотреть на него. Гурдже потер разбитую губу и щеку. «Я невидим», — подумал он.

Золоцветы раскачивались и дрожали на ветру, их листья выросли до предельного размера, теперь их хлестал ветер. Листья сливались воедино, казались огромным тупым желтым существом, дрожащим и выжидающим за стенами замка. Гурдже чувствовал, что зрители в зале беспокойно шевелятся, что-то бормочут друг другу, поглядывают на окна, пока не закрытые ставнями. Гвардейцы стояли у выходов из зала, держа оружие на изготовку.

Никозар сделал несколько ходов, разместив карты стихий в определенных местах. Гурдже никак не мог понять смысла этого. Шум ветра за содрогающимися окнами был настолько силен, что в нем тонули голоса людей. Воздух был насыщен запахом летучих золоцветовых соков, несколько сухих листьев как-то проникли в зал и теперь парили, плыли, кружились в воздухе.

Высоко в темном небе за окнами яркое оранжевое сияние подсвечивало тучи. Гурдже начал потеть. Он прошелся по доске, сделал несколько ответных ходов, пытаясь вывести Никозара на чистую воду. Послышался чей-то крик со зрительского балкона, потом все смолкло. Гвардейцы молча, настороженно стояли у дверей и вокруг доски. Полковник гвардии, с которым Никозар недавно беседовал, стоял около императора. Гурдже, когда он возвращался к своему стулу, показалось, что на щеках у офицера блестят слезы.

Никозар встал и, взяв четыре карты стихий, направился в центр пестрой доски.

Гурдже хотел закричать и подпрыгнуть. Сделать что-нибудь. Что угодно. Но он был словно прикован, пригвожден к стулу. Гвардейцы в зале были напряжены, руки императора заметно дрожали. Ветер снаружи хлестал золоцветы, словно разумные и презренные существа. Над верхушками деревьев тяжело пролетело оранжевое копье, врезалось в стену темноты, а потом медленно поползло вниз и исчезло из виду.

— Господи ты боже мой, — прошептал Флер-Имсахо. — Огонь всего в пяти минутах.

— Что? — Гурдже бросил взгляд на машину.

— В пяти минутах, — сказал автономник и произвел довольно правдоподобный глотательный звук. — Должно было оставаться еще около часа. Не мог же он так быстро добраться сюда. Они устроили поджог.

Гурдже закрыл глаза, чувствуя бугорок под своим сухим, как бумага, языком.

— Что корабль? — спросил он, снова открывая глаза. Автономник помолчал секунду-другую.

— Ни малейшего шанса, — сказал он ровным, покорным голосом.

Никозар ссутулился. Он положил карту огня на символ воды, уже находившийся на доске в складке высокогорья. Полковник гвардии чуть повернул голову, рот его шевелился, словно он сдувал пылинку с высокого форменного воротника.

Никозар выпрямился, оглянулся, так, словно к чему-то прислушивался, но услышал только вой ветра.

— Я только что зафиксировал ультразвуковой импульс, — сказал Флер-Имсахо. — Взрыв в километре отсюда к северу. Акведук.

Гурдже беспомощно смотрел на Никозара, который медленно пошел к новому полю и положил одну карту на другую — огонь на воздух. Полковник что-то сказал в микрофон на своем плече. Замок сотрясло. Серия ударов прокатилась по залу.

Фигуры на доске задрожали, публика повскакивала с мест, закричала. Стекла в металлических рамах треснули, осколки полетели на плитки пола, а следом за ними в зал ворвались влекомые порывом ветра горящие листья. Над верхушками деревьев вспыхнула стена пламени, заполнив огнем низ кипящего черного горизонта.

Император положил следующую карту огня — на землю. Замок под Гурдже, казалось, сместился. Ветер врывался сквозь окна, — нелепое, неотвратимое нашествие, — сбивал с доски легкие фигуры, хлестал по одеяниям судьи и его помощников. Люди спешили прочь с балконов, падали друг на друга, пробираясь к выходу, где стояли гвардейцы, державшие на изготовку свои ружья.

Небо наполнилось огнем.

Никозар посмотрел на Гурдже, кладя последнюю карту Огня на стихию-призрак — Жизнь.

— Дело принимает все более… дрррррррр! — голос Флер-Имсахо сорвался на визг.

Гурдже повернулся и увидел, что объемистая машина дрожит в воздухе, окруженная яркой аурой зеленого огня.

Гвардейцы открыли стрельбу. Двери зала были выбиты, и народ хлынул наружу, но гвардейцы внезапно оказались на игральной доске, откуда принялись обстреливать балконы и скамьи, вести лазерный огонь по удирающим зрителям, убивая кричащих, размахивающих руками верховников, мужчин и женщин, поднимая в помещении бурю мелькающих огней и громоподобных взрывов.

— Хрррррррррк! — проскрежетал Флер-Имсахо. Его корпус засветился тускловато-красным цветом и начал дымиться. Гурдже смотрел, не в силах двинуться с места. Никозар стоял почти в центре доски, среди гвардейцев, и улыбался Гурдже.

Над золоцветами бушевал огонь. Зал опустел — последние раненые выбрались через двери. Флер-Имсахо парил в воздухе, сверкая оранжевым, желтым, белым. Он начал подниматься, роняя на доску капли расплавленного материала, потом из него внезапно вырвались пламя и дым. Он ринулся вдоль зала, словно схваченный огромной невидимой рукой, ударился о дальнюю стену и взорвался ослепительной вспышкой, ударная волна от которой чуть не сбросила Гурдже со стула.

Гвардейцы, стоявшие вокруг императора, оставили доску и направились на трибуны добивать раненых. На Гурдже они не обращали внимания. Звуки выстрелов эхом отдавались через двери, ведущие в остальную часть замка, где в своих ярких одеждах мертвецы покрывали пол непристойным ковром.

Никозар медленно подошел к Гурдже, останавливаясь по пути, чтобы пинками сбросить стоявшие на своих полях фигуры. Он наступил на небольшую лужицу огня от расплавленных внутренностей Флер-Имсахо и почти небрежно извлек из ножен меч.

Гурдже вцепился руками в подлокотники. В небесах раздавались дьявольские завывания ветра. По залу бесконечным сухим дождем носились листья. Никозар остановился перед Гурдже. Император улыбался. Перекрывая вой ветра, он крикнул:

— Удивлены?

Гурдже едва смог выдавить из себя:

— Что вы сделали? Зачем? Никозар пожал плечами.

— Превратил игру в реальность, Гурдже.

Император оглядел зал, скользнул взглядом по мертвым телам. Теперь они были одни — гвардейцы двинулись по замку, убивая всех подряд.

Мертвецы были повсюду — на полу балконов, на скамьях, в углах, они лежали, вытянув руки и ноги, на плитках, с темными пятнами на одежде — следами лазерных лучей. Над расщепленными деревянными скамьями и тлеющими одеждами поднимался дымок — тошнотворный, сладковатый запах горящей плоти заполнил зал.

Никозар взвесил тяжелый обоюдоострый меч рукой в перчатке и печально улыбнулся. Гурдже почувствовал, что сейчас его вывернет наизнанку. Руки его задрожали. Во рту появился странный металлический привкус, и он поначалу подумал, что это имплант — выталкивается, вылезает, пробивается почему-то на поверхность, но тут же осознал, что это не так, понял впервые в жизни, что у страха и в самом деле есть вкус.

Никозар неслышно вздохнул, подошел вплотную к Гурдже, заполнив собой почти все пространство перед человеком. Император медленно направил на него меч.

«Автономник!» — подумал Гурдже. Но от него осталось только сажистое пятно на дальней стене.

«Корабль!» Но имплант во рту не подавал признаков жизни, а «Фактор сдерживания» все еще был на расстоянии в несколько световых лет.

Кончик меча был в нескольких сантиметрах от живота Гурдже, потом стал подниматься, медленно прошел мимо груди в направлении шеи. Никозар открыл рот, будто собираясь что-то сказать, но потом затряс головой, словно в гневе, и нырнул вперед.

Гурдже резко выставил вперед обе ноги, упираясь ими в живот императора. Никозар согнулся, и Гурдже слетел со своего стула назад. Меч просвистел рядом с его головой.

Стул свалился на пол, и Гурдже, перекатившись, вскочил на ноги. Никозар согнулся пополам, но все же не выпускал меч. Он нетвердо двигался к человеку, размахивая мечом, словно поражал невидимых врагов между ними. Гурдже побежал — сначала в сторону, потом через доску, направляясь к дверям. Сзади, за окнами, огонь над трепещущими золоцветами заслонил черные облака дыма. Жар ощущался физически, как давление на кожу и глаза. Одной ногой Гурдже наступил на какую-то фигуру, сбитую порывом ветра, поскользнулся и упал.

Никозар, хромая, двигался за ним.

Экранирующие приборы застонали, потом загудели, извергнув струи дыма. Искровые дуги как сумасшедшие метались между навесным оборудованием.

Никозар не замечал ничего этого — он сделал выпад, но Гурдже отскочил назад, и меч ударил по доске в сантиметре от головы человека. Гурдже поднялся и запрыгнул на возвышенную часть доски. Разъяренный Никозар, тяжело ступая, шел за ним.

Оборудование наверху взорвалось, рухнуло с потолка на доску в ливне искр, разбилась в центре разноцветной территории перед Гурдже, которому пришлось остановиться и повернуть в другую сторону. Он оказался лицом к лицу с Никозаром.

Что-то белое мелькнуло в воздухе.

Никозар занес меч над его головой.

Клинок переломился пополам, рассеченный сверкнувшим желтовато-зеленым полем. Никозар почувствовал, что меч стал легче, и недоуменно поднял взгляд. Клинок бесполезно болтался в воздухе, подвешенный к маленькому белому диску — Флер-Имсахо.

— Ха-ха-ха, — загремел автономник, перекрывая вой ветра.

Никозар швырнул рукоятью меча в Гурдже, но зеленовато-желтое поле перехватило его и бросило назад в Никозара. Император пригнулся, поплелся по доске, окруженный клубами дыма и вихрем листьев. Золоцветы гнулись под порывами ветра, из стволов их вырывались белые и желтые вспышки, по мере того как стена огня над ними устремлялась к замку.

— Гурдже! — крикнул Флер-Имсахо, внезапно оказавшись прямо перед человеком. — Пригнуться и скорчиться. Немедленно!

Гурдже сделал, как ему велели, — сел на корточки, обхватив ноги руками. Автономник парил сверху, и Гурдже увидел вокруг него дымчатое поле.

Стена золоцветов рушилась, языки пламени прорывались сквозь нее, сотрясая деревья, разрывая их. От жары кожа на лице Гурдже, казалось, вот-вот треснет.

На фоне пламени появилась фигура. Это был Никозар, в руке он держал большой лазерный пистолет, из тех, что были у гвардейцев. Он стоял на фоне окна, ближе к его краю, держа пистолет двумя руками и тщательно целясь в Гурдже. Тот посмотрел на черный ствол, в дуло толщиной с большой палец, потом поднял глаза на лицо Никозара, и в этот момент верховник нажал на крючок.

И тут же Гурдже увидел себя.

Он смотрел на собственное искаженное страхом лицо достаточно долго, чтобы понять: в тот самый миг, который мог стать мигом его смерти, Жерно Морат Гурдже имел вид удивленный и довольно глупый. Потом зеркальное поле исчезло, и он снова увидел Никозара.

Верховник стоял на том же самом месте, теперь он слегка покачивался. Но что-то уже было не так. Что-то изменилось. Это было ясно, но Гурдже не мог понять, в чем дело.

Император покачнулся назад, невидящие глаза его уставились в закопченный потолок, туда, откуда свалились приборы. Потом порыв горячего воздуха из окон увлек и его. Никозар подался вперед, наклоняясь к доске, вес оружия в руке, одетой в перчатку, лишал его устойчивости.

И тут Гурдже увидел, в чем дело: аккуратная черная дыра, такая широкая, что можно было сунуть большой палец, зияла, чуть дымясь, в середине лба верховника.

Тело Никозара рухнуло на доску с разбросанными, разбитыми фигурами. Огонь прорвался.

Заслон из золоцветов не выдержал напора пламени, и теперь вместо него стояла огромная волна ослепительного света; тепловой удар от нее был похож на удар молотом. Потом доска вокруг Гурдже потемнела, зал и пламя потускнели, и где-то глубоко в голове послышалось странное жужжание, и он почувствовал себя опустошенным, вымотанным, истощенным.

После этого все ушло, осталась одна темнота.

-

Гурдже открыл глаза.

Он лежал на балконе под каменным навесом. Пространство вокруг него было расчищено, но дальше везде лежал сантиметровый слой темно-серого тусклого пепла. Камни под Гурдже были теплыми, прохладный воздух полон дыма.

Чувствовал он себя нормально. Ни сонливости, ни головной боли.

Он сел. Что-то свалилось с его груди и покатилось по вычищенным камням. Он подобрал упавшую вещицу — это был браслет-орбиталище, яркий, цельный, и в этом крохотном мире по-прежнему чередовались день и ночь. Гурдже сунул браслет в карман пиджака, потрогал волосы, брови, пиджак — ничто не было опалено.

Небо было темно-серым, на горизонте — черным. В одной стороне на небе виднелся маленький смутно-лиловый диск, и он понял, что это солнце. Наконец он встал.

Серый пепел был покрыт чернильного цвета сажей, хлопьями падавшей с темного неба, — ни дать ни взять черный снег. Он пошел по искореженным от жары, шелушащимся плиткам к краю балкона. Перила здесь обвалились, и он не стал подходить к самому краю.

Ландшафт изменился. Вместо желтой стены золоцветов, перекрывавших горизонт за куртиной, осталась одна земля — черная, коричневая, спекшаяся, испещренная здоровенными трещинами и расколами, которые еще не успел заполнить тонкий слой серого пепла и сажистого дождя. Вплоть до далекого горизонта простиралась голая пустыня. Слабые дымки все еще курились кое-где, поднимаясь из трещин в земле, устремляясь вверх, как призраки деревьев, пока их не сносило ветром. Куртина почернела, выгорела, местами обвалилась.

Сам замок тоже имел потрепанный вид, словно после долгой осады. Башни рухнули, многие жилые комнаты, служебные и прочие помещения обрушились внутрь, за их черными окнами царила пустота. Столбы дыма лениво поднимались к вершинам погибшей крепости, как погнутые древки. Потом их подхватывал ветер и превращал в вымпелы.

Гурдже прошел по балкону, ступая по мягкому черному снегу к окнам главного зала. Он шел бесшумно. В глазах свербило. Наконец он оказался в зале.

Камни все еще сохраняли сухое тепло. Здесь было словно в гигантской темной духовке. Внутри громадной игровой комнаты, среди кучи искореженных перегородок и упавших камней, виднелась игральная доска — покоробленная, погнутая, продранная; радуга цветов свелась к серому и черному, тщательно сбалансированное соотношение высот и низменностей из-за огня превратилось в ералаш хаотических нагромождений и прогибов.

По исковерканным, оплавленным балкам и дырам в полу и стенах было видно, где прежде находились балконы для зрителей. Экранирующее оборудование, упавшее с потолка, лежало, полурасплавленное и уже отвердевшее, в центре доски, словно пузырчатая пародия на гору.

Он повернулся к окну, у которого стоял тогда Никозар, и пошел по хрустящей поверхности погубленного поля, потом присел на корточки, застонав от боли в коленях, распространившейся по всему телу.

Он положил руку туда, где в углу доски, у сходившихся бортиков, огненный вихрь нанес небольшой конус пепла. Г-образная горстка черного металла, лежавшая тут же, видимо, раньше была пистолетом.

Серо-белый пепел был мягким и теплым, в нем Гурдже нашел небольшой кусочек металла в форме буквы «С». В оплавленном перстне еще было видно место посадки бриллианта — крохотный неровный кратер, — но самого камня не было. Некоторое время Гурдже разглядывал перстень, сдувал с него пепел, вертел в руке, а потом положил назад — в горстку пепла. Помедлив немного, он вытащил из кармана браслет-орбиталище и увенчал им невысокий сероватый конус, снял с пальцев ядочувствительные кольца и положил туда же, потом зачерпнул ладонью горстку теплого пепла и принялся задумчиво ее разглядывать.

— Жерно Гурдже, доброе утро.

Он повернулся и встал, быстро засунув руку в карман пиджака, словно устыдился чего-то. Маленький белый диск влетел через окно — Флер-Имсахо остался чистым и аккуратным среди расплавленного хаоса. Крохотная серая штуковина размером с детский пальчик подлетела к автономнику, поднявшись с пола у самых ног Гурдже. В блестящем корпусе Флер-Имсахо открылось окошко, и микроснаряд вошел туда. Секция корпуса повернулась, и все снова замерло.

— Привет, — сказал Гурдже, направляясь к машине. Он обвел взглядом то, что когда-то было залом. — Надеюсь, вы мне расскажете, что случилось.

— Садитесь, Гурдже. Я вам расскажу.

Гурдже сел на камень, вывалившийся из стены над окном.

— Не волнуйтесь, — сказал Флер-Имсахо. — Вы в безопасности. Крышу я проверил.

Гурдже положил руки на колени.

— Итак?

— Все по порядку, — сказал Флер-Имсахо. — Позвольте мне для начала представиться по-настоящему. Меня зовут Спрант Флер-Имсахо Ву-Хандрахен Ксато Трабити, и я не библиотечный автономник.

Гурдже кивнул. Он вспомнил некоторые части имени, которые давным-давно произвели такое сильное впечатление на Узел Чиарка. Гурдже молча слушал.

— Будь я библиотечным автономником, вы были бы мертвы. Даже уйдя от Никозара, вы через несколько минут сгорели бы.

— Благодарю, спасибо. — Голос Гурдже звучал ровно, особой благодарности в нем не слышалось. — Я думал, они вас обезвредили. Убили.

— Еще чуть-чуть, и так бы оно и случилось, — сказал автономник. — Фейерверк был взаправдашним. Никозар, видимо, заполучил в свои руки какое-то оборудование, технически эквивалентное эффектору, а это означает — или означало, — что у империи были контакты с какой-то другой продвинутой цивилизацией. Я просканировал остатки — возможно, это продукция Гомомды. Ну все равно, корабль возьмет их для дальнейшего анализа.

— А где корабль? Я думал, мы уже должны быть на нем, а не здесь.

— Он прилетел на всех парах через полчаса после начала пожара и мог бы взять нас обоих на борт, но я подумал, что здесь безопаснее. Уберечь вас от огня было делом несложным, как и отключить ненадолго с помощью моего эффектора. Корабль спустил нам пару свободных автономников, а сам остался на орбите — замедляется. Через пять минут он будет над нами. Мы без проблем сможем вернуться в модуль. Я уже говорил, что перемещение — штука довольно рискованная.

Гурдже хмыкнул и снова оглядел погруженный в сумрак зал.

— Я все еще жду, — напомнил он машине.

— Императорские гвардейцы по приказу Никозара пустились во все тяжкие. Они взорвали акведук, цистерны и укрытия и поубивали всех, кого смогли найти. Они пытались захватить и корабль «Неуязвимый». После борьбы на борту корабль был уничтожен — упал куда-то в северный океан. Такой был плюх — цунами снесло множество взрослых золоцветов, но я думаю, огонь все равно возьмет свое. Никаких покушений на жизнь Никозара не было — он просто прибег к этой уловке, чтобы взять замок и игру под контроль гвардии, которая исполняла любые приказы императора.

— Но зачем? — усталым голосом спросил Гурдже, пнув ногой пузырь, образовавшийся в металле доски. — Зачем Никозар приказал сделать это?

— Он им сказал, что это единственный способ победить Культуру и спасти его. Гвардейцы не знали, что и он тоже обречен, — думали, у него есть какой-то способ спастись. Но может быть, они все равно сделали бы это. Они были натасканы на выполнение любых приказов и подчинились императору. — Машина издала что-то вроде смешка. — По крайней мере, большинство из них. Некоторые оставили нетронутым укрытие, которое должны были взорвать, и взяли туда с собой часть людей. Так что спаслись не вы один — есть и другие. В основном это слуги — Никозар постарался, чтобы вся верхушка была в зале. Автономники корабля сейчас с теми, кто остался в живых. Мы держим их взаперти, пока вы не вернетесь на корабль. Припасов им хватит, чтобы продержаться до прибытия спасательной экспедиции.

— Продолжайте.

— Вы уверены, что вам это сейчас по силам?

— Объясните мне зачем, — вздохнул Гурдже.

— Вас использовали, Жерно Гурдже, — сказал автономник ровным голосом. — Все дело в том, что вы играли за Культуру, а Никозар — за империю. Я лично вечером перед началом финального матча сообщил императору, что вы — наш паладин. Если победите вы, то мы высаживаемся — уничтожим империю и установим у них наши порядки. Если выиграет он, то мы воздержимся от высадки, пока он будет императором, и в любом случае — на следующие десять Больших лет… Вот почему Никозар сделал то, что сделал. Это было не просто горькое поражение — он проигрывал империю. Больше ему не для чего было жить, так почему же не уйти, хлопнув дверью?

— И это правда? Мы бы действительно покорили империю?

— Гурдже, я понятия не имею. Это вне моей компетенции, я не обязан знать о таких вещах. Но не важно, он поверил, что это правда.

— Не очень-то хорошо так давить. — Гурдже улыбнулся машине невеселой улыбкой. — Говорить кому-то, что ставки так высоки, перед самым началом игры.

— Персонификация игры.

— Почему же он не сказал мне, на что мы играем?

— Догадайтесь.

— Ставку отменили бы, и мы все равно явились бы сюда в блеске огня и стали.

— Точно!

Гурдже покачал головой, стряхнул сажу с рукава своего пиджака, но пятно только растерлось.

— И вы на самом деле верили, что я выиграю? — спросил он автономника. — У Никозара? Вы верили в это, еще до того как я попал сюда?

— До того как вы покинули Чиарк, Гурдже. Как только вы проявили интерес к отъезду. Особые Обстоятельства как раз искали кого-нибудь вроде вас. Империя уже несколько десятилетий как перезрела и должна была пасть — ее нужно было только подтолкнуть, но требовался подходящий момент. Явиться «в блеске огня и стали», как вы выразились, — почти всегда наихудший выход. Азад — сама игра — должен был быть дискредитирован. Именно на игре империя и держалась все эти годы — на этом стержне. Но с другой стороны, игра стала и самым слабым местом империи. — Автономник демонстративно обвел взглядом зал и груду обломков. — Должен признать, что все произошло немного драматичнее, чем мы предполагали, но похоже, что наш анализ ваших достоинств и недостатков Никозара оказался верен. Я все больше и больше уважаю великие Разумы, которые используют вам и мне подобных как пешек в игре. Эти машины необыкновенно умны.

— Они знали, что я выиграю? — траурным голосом спросил Гурдже, уперевшись подбородком в кулак.

— Знать такие вещи заранее невозможно, Гурдже. Но они, видимо, полагали, что ваши шансы велики. Мне на инструктаже частично объяснили это. Они решили, что вы — один из лучших игроков Культуры, и если вы проявите интерес и втянетесь в это дело, то ни один игрок в азад, скорее всего, не остановит вас, независимо от его опыта. Вы всю жизнь посвятили изучению игр, и правила, ходы, концепции азада должны были встречаться в других играх, просто тут они сведены воедино. У них не было ни единого шанса. Вам требовалось только, чтобы кто-то за вами приглядывал и время от времени подталкивал в нужный момент в нужном направлении. — Автономник чуть опустился — легкий поклон. — Искренне ваш!

— Всю жизнь, — тихо сказал Гурдже, глядя мимо автономника на безрадостный, мертвый ландшафт за высокими окнами. — Шестьдесят лет… а как давно Культура узнала об империи?

— Около… Ха! Вы решили, что мы специально вас вырастили. Нет-нет. Если бы мы сделали что-то в таком роде, то обошлись бы без людей со стороны, «наемников» вроде Шохобохаума За, который делал по-настоящему грязную работу.

— За? — переспросил Гурдже.

— Это не настоящее имя. Он вообще родился не в Культуре. Да, он то, что вы называете «наемник». Что неплохо — иначе тайная полиция пристрелила бы вас тогда у шатра. Помните, как я, такой маленький и пугливый, подскочил к небесам? Я тогда пристрелил одного из ваших убийц из моего лазерника — на высокочастотных рентгеновских лучах, чтобы камеры не зафиксировали. За сломал шею другому — до него дошли сведения, что там могут возникнуть неприятности. Теперь, думаю, через пару дней он поведет на Эа армию партизан.

Автономник слегка покачался в воздухе.

— Так, посмотрим… что еще я вам могу рассказать. Ах да, «Фактор» совсем не такой невинный, как может показаться. Пока мы были на «Негоднике», старые эффекторы и в самом деле сняли, но только чтобы поставить новые. Всего две штуки. В двух из трех носовых блистеров. Третий мы оставили пустым, а в два первых поместили голограммы пустого.

— Но я был во всех трех! — возразил Гурдже.

— Нет, вы были три раза в одном и том же. Корабль вращал корпусом, изменял вектор антигравитации, а пара автономников слегка изменяла еще кое-что, пока вы переходили из одного блистера в другой, а точнее, шли по одному коридору в другой, а потом назад в тот же блистер. И все это не пригодилось; правда, если бы возникла нужда в тяжелом вооружении, оно бы у нас было. Ведь именно перспективное планирование и дает нам чувство безопасности, разве нет?

— О да, — сказал Гурдже со вздохом.

Он поднялся на ноги и вышел на балкон, на который по-прежнему тихо и без перерыва падал сажистый снег.

— Кстати, если уж мы заговорили о «Факторе», — весело сказал Флер-Имсахо, — то этот паршивец как раз над нами. Модуль на пути к нам. Вы будете на борту через две-три минуты — сможете хорошенько помыться и переодеться. Вы готовы?

Гурдже посмотрел на свои ноги, соскреб подошвами немного сажи и пепла с плитки.

— А что мне нужно собрать?

— Вообще-то немного. Я тут был слишком занят — нужно было смотреть, чтобы вы не испеклись, так что ваши вещички искать было некогда. И вообще, единственное, что вам, кажется, нравилось, так это ваш старый, невзрачный пиджачок. А браслетик свой вы не забыли? Я, когда отправился на вылазку, оставил его у вас на груди.

— Да, спасибо, — сказал Гурдже, глядя на голую черную пустыню, протянувшуюся вплоть до темного горизонта.

Он поднял голову — из темно-коричневых туч появился модуль, оставляя после себя инверсионный след.

— Спасибо, — повторил Гурдже.

Модуль резко пошел вниз, опустившись чуть ли не до земли, а потом над выжженной пустыней устремился к замку. Замедляясь и разворачиваясь, он оставлял позади себя хвост из пепла и сажи; только тут грохот от его сверхзвукового спуска разнесся по заброшенной крепости запоздалым громом.

— Спасибо за все.

Аппарат развернулся кормой к замку и продолжал двигаться задом, пока не оказался рядом с перилами балкона. Кормовой люк отворился, и оттуда вывалился пандус. Человек прошел по балкону, поднялся на перила, а затем прошел в прохладные внутренности машины.

Автономник последовал за ним, и дверь закрылась.

Модуль с места в карьер рванулся вверх, засасывая огромные вихрящиеся струи пепла. Вскоре он молнией пробил темную тучу, его грохот прокатился над долиной, над замком, над низкими холмами вдали.

Пепел снова осел, а сажа продолжила падать — тихо и мягко.

Модуль вернулся несколько минут спустя, чтобы забрать корабельных автономников и остатки инопланетного эффектора, после чего навсегда покинул замок и снова поднялся к ожидающему его кораблю.

Немного погодя ошеломленная группка выживших, выпущенных двумя автономниками, — большей частью слуги, солдаты, наложницы и клерки, — выбралась в темный день и на черный снег. Им предстояло понять, что случилось за время их затворничества в некогда грозной крепости, и воззвать к своей исчезнувшей родине.

4 ПРОХОДНАЯ ПЕШКА

Лениво, бочком корабль медленно прошел один конец тензорного поля длиной в три миллиона километров, перевалил через монокристаллическую стену, а потом поплыл, снижаясь, сквозь постепенно сгущающуюся атмосферу плиты. С высоты в пятьсот километров в ночном воздухе стали отчетливо видны две полосы — суша и море, а за ними, под мощной тучей — голая порода, а еще дальше — полоса все еще формирующейся земли.

За своей кристаллической стеной самая дальняя плита была совсем новой, темной и пустой для невооруженного взгляда; кораблю были видны на ней осветительные радары ландшафтных машин, которые двигались с грузом породы, доставленной из космоса. И пока корабль наблюдал, в темноте был взорван огромный астероид; образовался неторопливый поток расплавленной докрасна породы, которая медленно стекала на новую поверхность или улавливалась, а затем удерживалась, формировалась в вакууме, после чего ей позволяли затвердеть.

Соседняя плита тоже пребывала во мраке и вблизи днища своей сплюснутой воронки была полностью покрыта одеялом облаков — грубая поверхность плиты подвергалась искусственному выветриванию.

Две другие плиты были гораздо старше и сверкали огнями. Чиарк находился в афелии; Гевант и Осмолон выделялись, белые на черном — островки снега в темных морях. Старый военный корабль, медленно погружаясь в атмосферу, скользил вдоль гладкого склона стены туда, где начинался настоящий воздух, а потом над океаном направился в сторону суши.

Ярко освещенный морской лайнер громко загудел и выпустил фейерверк, когда в километре над ним прошел «Фактор сдерживания», тоже отсалютовавший с помощью эффекторов. «Фактор» соорудил искусственное сияние, сопровождаемое ревом: подвижные сполохи света в чистом, прозрачном воздухе над собой. Оба корабля затем исчезли во мраке.

Возвращение прошло без всяких событий. Гурдже сказал, что хочет на всем обратном пути спать, — ему был нужен сон, отдых, забвение. Корабль настоял, чтобы Гурдже сначала все обдумал, хотя оборудование для сна было готово. Десять дней спустя корабль смилостивился, и человек, который мрачнел с каждым днем, с благодарностью погрузился в сон без сновидений в условиях пониженного метаболизма.

За эти десять дней Гурдже не сыграл ни одну игру, не произнес и десятка слов, даже не утруждал себя одеванием — большую часть времени он сидел на одном месте, уставившись в стену. Автономник согласился с тем, что погрузить Гурдже в сон — это, пожалуй, самое милосердное, что можно для него сделать.

Они пересекли Малую туманность и встретились с ВСК класса «Предел» «Хватит тонкостей», который возвращался в основную галактику. На обратный путь ушло больше времени, но и спешки особой теперь не было. «Фактор» оставил ВСК вблизи верхних пределов галактического лимба и устремился вниз, минуя звезды, пылевые поля и туманности, где мигрировал водород и образовывались солнца. В не-пространстве, где двигался корабль, Дыры были столбами энергии, протянувшимися от материи до Сетки.

Машина медленно вывела человека из сна за два дня до возвращения домой.

Он сидел, не двигаясь и уставясь в стену. Он не играл ни в какие игры, не интересовался новостями, даже почту не просматривал. По просьбе человека корабль не стал оповещать его друзей, только послал эхосигнал, запрашивая разрешение на подход у Узла Чиарка.

«Фактор» опустился на несколько сот метров и полетел вдоль берега фьорда, тихо проскользнув между заснеженными горами; в его хищном корпусе, когда он летел над темной, спокойной водой, слабо отражался серо-голубой свет. Несколько людей в яхтах или близлежащих домах увидели большой корабль, тихо пролетающий мимо, проводили его взглядом, а он тем временем маневрировал между берегами, водой и рваными облаками.

Икрох был темен, без единого огонька. Его накрыла тень бесшумного корабля, трехсотпятидесятиметровый корпус которого завис над домом.

Гурдже в последний раз окинул взглядом каюту, в которой спал — неспокойно — последние две корабельные ночи, потом медленно пошел по коридору в блистер модуля. Флер-Имсахо следовал за ним с одним небольшим чемоданом, жалея, что человек не переоделся и остался в этом жутком пиджаке.

Машина проводила человека в модуль и спустилась вместе с ним. Лужайка перед домом была безупречно белой и нетронутой. Модуль остановился в сантиметре от ее поверхности и открыл заднюю дверь.

Гурдже спустился на землю. Воздух был ароматный, свежий, ощутимо прозрачный. Гурдже ступал по снегу, хрустя и скрипя ботинками. Он повернулся и заглянул внутрь модуля. Флер-Имсахо вручил ему чемодан. Гурдже посмотрел на маленькую машину.

— Прощайте.

— Прощайте, Жерно Гурдже. Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся.

— Думаю, нет.

Он сделал шаг назад, между тем как дверь начала закрываться, а аппарат — очень медленно подниматься. Потом Гурдже сделал пару быстрых шагов назад, пока не увидел автономника над поднимающейся створкой двери, и крикнул:

— Только одно. Когда Никозар выстрелил из ружья и луч отразился от зеркального поля и убил его — это было случайно или это сделали вы?

Гурдже думал, что автономник не ответит, но перед тем, как дверь закрылась и клинышек света, просачивавшийся сквозь щелку, исчез, Гурдже услышал слова машины:

— Я вам этого не скажу.

Он стоял и смотрел, как модуль возвращается на ожидающий его корабль. Модуль скрылся в корабле, блистер закрылся, и «Фактор сдерживания» почернел: его корпус превратился в идеальную тень, темнее ночи. По всей его длине загорелись огни, складываясь в надпись на марейне: «Прощайте». Потом корабль стартовал, бесшумно устремляясь в небеса.

Гурдже смотрел на него, пока горящие слова прощания не превратились в ряд подвижных звезд, исчезавших среди призрачных облаков. Он посмотрел вниз, на голубовато-серый снег, потом снова поднял голову — корабля уже не было.

Гурдже постоял некоторое время, словно ждал чего-то, затем повернулся и по белой лужайке пошел к дому.

Он вошел внутрь. В доме было тепло, Гурдже сквозь тонкие одежды внезапно пробрала дрожь. Это длилось всего секунду, а потом вдруг включился свет.

— Ух! — Йей Меристину выпрыгнула из-за дивана, стоявшего у камина.

Из кухни с подносом появился Амалк-ней.

— Привет, Жерно. Надеюсь, вы не возражаете…

На бледном заостренном лице Гурдже появилась улыбка. Он поставил чемодан и посмотрел на обоих: Йей со свежим лицом, ухмыляясь, стояла перед диваном, а Хамлис, окутанный оранжево-красным полем, ставил поднос на стол перед слабо потрескивающим камином. Йей налетела на Гурдже, обхватила руками, прижала к себе, рассмеялась, потом отодвинулась.

— Гурдже!

— Привет, Йей. — Он обнял ее.

— Ну, как ты? — стиснула она его. — Жив? Здоров? Мы надоедали Узлу, пока он нам не сообщил, что ты точно возвращаешься, но ты же спал все это время, да? Даже писем моих не читал?

Гурдже отвернулся.

— Нет. Я их получил, но не… — Он покачал головой, опустив глаза в пол. — Извини.

— Бог с ним. — Йей похлопала Гурдже по спине и, обняв одной рукой за плечо, повела к дивану.

Он сел, посмотрел на обоих. Хамлис разворошил валежник в камине, и огонь взметнулся выше. Йей вытянула руки в стороны, демонстрируя короткую юбку и блузку.

— Ну, как, я сильно изменилась?

Гурдже кивнул. Йей, как всегда, была хороша, сочетая в себе мужскую и женскую привлекательность.

— Я меняюсь в обратную сторону. Еще пару месяцев, и я вернусь туда, откуда начинала. Жаль, Гурдже, что ты не видел меня мужчиной. Я была великолепна!

— Он был невыносим, — сказал Хамлис, разливая подогретое вино из пузатого графина.

Йей рухнула на диван рядом с Гурдже, снова обняла его, издавая горлом урчащие звуки. Хамлис протянул им слегка парящие над подносом кубки.

Гурдже с благодарностью выпил.

— Вот не ждал тебя увидеть, — сказал он Йей. — Я думал, ты уехала.

— Я уезжала, — кивнула Йей, отхлебывая вино. — А теперь вернулась. Прошлым летом. Чиарку придается парная плита, и у меня есть кое-какие планы… Я теперь координатор по дальней стороне.

— Поздравляю. Плавающие острова?

Йей несколько секунд смотрела на него пустым взглядом, потом прыснула в свой кубок.

— Никаких плавающих островов, Гурдже.

— Но зато много вулканов, — язвительно сказал Хамлис, всасывая струйку вина из емкости размером с наперсток.

— Ну, может, только один, маленький, — кивнула Йей. Волосы у нее были длиннее, чем ему помнилось, и  иссиня-черные. Но по-прежнему волнистые. Она легонько ущипнула его за плечо:

— Рада снова тебя видеть, Гурдже.

Он пожал ее руку и посмотрел на Хамлиса.

— Хорошо дома, — сказал он, а потом погрузился в молчание, уставившись на горящие поленья в камине.

— Мы рады, что вы вернулись, Гурдже, — сказал немного спустя Хамлис. — Но, простите за откровенность, вид у вас не очень. Мы слышали, что последние пару лет вы спали, но тут не только это… Что там с вами случилось? До нас доходили всякие новости. Не хотите рассказать?

Гурдже помедлил, глядя, как прыгающие языки пламени пожирают груду поленьев.

Потом поставил кубок и стал рассказывать.

Он рассказал им все, что случилось, — с первых дней на борту «Фактора сдерживания» до последних дней, когда он на том же корабле покидал распадающуюся империю Азад.

Хамлис слушал молча, и поле его медленно изменяло цвет в широком диапазоне. Йей выглядела все более озабоченной. Она часто качала головой, несколько раз тяжело вздохнула, а пару раз вид у нее становился совсем больной. В промежутках она подбрасывала поленья в камин.

Гурдже отхлебнул тепловатого вина.

— И вот я проспал весь обратный путь — проснулся всего два дня назад. И теперь все это кажется… Не знаю. Будто погребено под снегом. Не свежим… но и не прошлогодним. Не исчезнувшим. — Он раскрутил вино в кубке. Плечи его вздрогнули, он невесело рассмеялся. — Вот и все. — Гурдже допил вино.

Хамлис взял графин, стоявший на углях у края камина, и наполнил кубок Гурдже горячим вином.

— Жерно, не могу передать, как я вам сочувствую. Это все моя вина. Если бы я не…

— Нет, — сказал Гурдже, — не ваша. Я сам в это влип. Вы меня предупреждали. Никогда так не говорите. И не думайте, что за это отвечает кто-то другой, — только я один.

Он резко встал и подошел к окну, выходящему на фьорд. Покрытая снегом лужайка уходила вниз — к деревьям и черной воде, а дальше в горах, на другой стороне фьорда, там и сям виднелись огоньки в домах.

— Я вот вчера, — сказал он, словно обращаясь к собственному отражению в стекле, — спросил у корабля, что же они сделали с империей, как разобрались с нею. Корабль ответил, что ничего они не делали. Империя развалилась сама.

Он вспомнил Хамина, Моненайна, Инклейт, Ат-сен, Бермойю, За, Олоса и Крово и девушку, чье имя он забыл… Он покачал головой, глядя на свое отражение.

— Ну ладно, дело закончено. — Он снова повернулся к Йей, Хамлису и теплой комнате. — Ну а тут о чем говорят?

Они рассказали ему о двойне Хаффлис (малыши уже начали говорить); о Борулал, которая отбывает на несколько лет на ВСК; об Ольц Хап, которая уже успела разбить не одно юное сердце и которую то ли прочат, то ли пророчат, то ли проталкивают на место Борулал; о том, что от Йей год назад родился ребенок и на следующий год она собирается увидеть мать и дитя, когда те приедут погостить; о том, что один из приятелей Шуро погиб во время военной игры два года назад; о том, что Рен Миглан становится мужчиной, а Хамлис упорно работает над справочником по его родной планете; о том, что праздник в Тронце годом ранее закончился катастрофой и хаосом: несколько фейерверков взорвались в озере, волна прошла по наскальным балконам, у двоих мозги размазало по скале, сотни покалечены. Прошлый год и наполовину не был так богат приключениями.

Гурдже слушал, расхаживая по комнате, заново привыкая к ней. Здесь, похоже, ничего не изменилось.

— Да, сколько всего прошло мимо меня… — начал было он, но тут заметил маленькую деревянную рамку на стене и прикрепленный к ней предмет.

Он протянул руку и снял тот со стены.

— Гм. — Хамлис издал звук, довольно похожий на покашливание. — Надеюсь, вы не возражаете… То есть я хочу сказать, я надеюсь, вы не сочтете это слишком непочтительным или безвкусным. Я просто подумал…

Гурдже печально улыбнулся, прикоснувшись к безжизненной поверхности корпуса, который когда-то принадлежал Маврин-Скелу. Он повернулся к Йей и Хамлису, подошел к старому автономнику.

— Ничего страшного, только мне это не нужно. А вам?

— Я был бы не против.

Гурдже вручил тяжелый маленький трофей Хамлису, поле которого покраснело от удовольствия.

— Ах вы мстительный старый негодник, — фыркнула Йей.

— Для меня это много значит, — чопорно возразил Хамлис, прижимая рамочку к своему корпусу.

Гурдже поставил кубок на поднос.

В камине, вспыхнув, развалилось полено. Гурдже присел на корточки и поворошил кочергой оставшиеся дрова, потом зевнул.

Йей и автономник переглянулись, потом Йей вытянула ногу и легонько пнула Гурдже.

— Ну, Гурдже, похоже, ты устал. Хамлису пора домой, проверить, не сожрали ли его рыбки друг друга. Ничего, если я останусь?

Гурдже с удивлением посмотрел на ее улыбающееся лицо и кивнул.

Когда Хамлис ушел, Йей положила голову на плечо Гурдже и сказала, что сильно тосковала без него, что пять лет — большой срок, что он стал гораздо привлекательнее, чем до отъезда… и если он хочет… если он не слишком устал…

Она действовала ртом, и Гурдже видел медленные судороги наслаждения на ее формирующемся теле, заново открывая для себя почти забытые ощущения. Он гладил ее темно-золотистую кожу, ласкал странные, чем-то забавные, недоразвитые, но уже не выпуклые гениталии, отчего Йей заливалась счастливым смехом, а он смеялся вместе с ней, и во время затяжного оргазма они тоже были вместе, были одним целым, каждая чувствующая клеточка обоих тел пульсировала в едином биении, словно охваченная огнем.

Ему было не уснуть, и ночью он поднялся со смятой постели, подошел к окну и распахнул его. В комнату ворвался холодный ночной воздух. Его пробрала дрожь, и он надел брюки, пиджак, туфли.

Йей шевельнулась, издала еле слышный звук. Он закрыл окно и вернулся к кровати, присев в темноте рядом с ней на корточки. Он натянул одеяло на ее обнаженную спину и плечо, легонько провел рукой по кудрям. Йей всхрапнула и шевельнулась, потом задышала ровно.

Он подошел к балконным дверям и быстро вышел наружу, бесшумно закрыв их за собой.

Он стоял на покрытом снегом балконе, глядя, как темные деревья спускаются неровными рядами к мерцающим черным водам фьорда. Горы на другом берегу слегка светились, а над ними в хрустящем ночном воздухе сквозь темноту двигались неясные полосы света, перекрывая звездные поля и плиты на дальней стороне. Облака плыли медленно, и внизу, в Икрохе, царило безветрие.

Гурдже поднял голову и увидел туманности среди облаков, их древний свет лился ровно в холодном недвижном воздухе. Он смотрел, как клубится его дыхание, словно влажный дым между ним и далекими звездами, потом сунул застывшие руки в карманы пиджака, чтобы согреться. Одна рука нащупала что-то более мягкое, чем снег, и он вытащил ее — горстка праха.

Он оторвал взгляд от нее и снова посмотрел на звезды, но словно что-то застило ему глаза — поначалу он даже подумал, что это капля дождя.

-

…Нет, это пока не конец.

Это опять я. Я знаю, что вел себя нехорошо — до сих пор так и не назвался, но, может, вы уже догадались. Да и кто я такой, чтобы лишать вас удовольствия догадаться без посторонней помощи? И в самом деле, кто я такой?

Да, я все время был там. Ну, более или менее. Я наблюдал, слушал, думал, размышлял и ждал, а еще делал то, что мне приказали (или попросили, чтобы уж соблюсти приличия). Да, я был там, лично или в виде одного из моих представителей, моих маленьких шпионов.

Откровенно говоря, я даже не знаю, понравилось бы мне, узнай старина Гурдже правду, или нет. Так еще и не решил, должен признать. Я — мы — в конце концов решили предоставить это случаю.

Вот, например, предположим, что Узел Чиарка описал бы нашему герою точную форму полости в том корпусе, который некогда был Маврин-Скелом, или что Гурдже зачем-нибудь сам открыл этот безжизненный корпус и увидел своими глазами… неужели он решил бы, что эта маленькая дисковидная полость — случайное совпадение?

Или он стал бы подозревать?

Мы этого никогда не узнаем — если вы читаете это, то он уже давно умер: встретился с автономником-переместителем и был перенесен в багровое сердце системы, и тело его аннигилировалось, стало плазмой в гигантском извергающемся ядре чиаркского солнца, его расщепленные атомы кипят в бурлящих жидких потоках этой могучей звезды, каждая его частица тысячелетиями движется к планетопожирающей поверхности ослепительного бушующего огня, чтобы испариться там и таким образом добавить свою крошечную малость в бессмысленное сияние среди бесконечного мрака…

Да, что-то я начал цветисто выражаться.

Все равно, старому автономнику время от времени такое разрешается, разве нет?

Позвольте мне подвести итог.

Это подлинная история. Я там был. А когда меня не было и я не знал в точности, что происходит (например, в голове Гурдже), то, должен признаться, ни минуты не колебался, чтобы присочинить.

И все же это подлинная история.

Стал бы я вам врать?

Как и всегда.

Спрант Флер-Имсахо Ву-Хандрахен Ксато Трабити («Маврин-Скел»)

Йен Бэнкс Выбор оружия

Незначительное механическое повреждение

Пролог. Выбор оружия

— Скажи, что такое счастье?

— Счастье? Счастье… ну, скажем, проснуться однажды светлым весенним утром после утомительной ночи, проведённой с красивой страстной женщиной…

— И это все?

— … зная, что она, не далее как вчера вечером, отправила на тот свет целую толпу!

— Ну, ты даёшь!

Юноша в генеральском мундире явно с чужого плеча стоял на балконе, держа в руке стеклянный бокал. Прозрачная золотистая жидкость, качнувшись, мягко блеснула, отражаясь в его глазах. Он поднёс бокал к губам, выпил залпом и стал ждать, когда алкоголь начнёт действовать. Первые ощущения были не из приятных. Горло обожгло, и в глазах вспыхнул яркий свет. Но вскоре его охватила лёгкая истома, горячая волна, стремительно прокатившаяся по телу, сменилась приятной, расслабляющей усталостью. Он заворожённо следил за игрой ярких искорок, что скользили по краю бокала, затем глаза его странно сузились. Прищурившись, он смотрел теперь на безмолвный город: серые крыши, ажурные шпили и приземистые башни, покрытые пылью кроны редких деревьев. Вдали неровная линия городской стены отделяла постройки от широкой белесой равнины и слабо дрожащих в жарком мареве далёких голубых гор.

Не оборачиваясь, юноша швырнул бокал через плечо в полумрак прохладного зала. Тишину нарушил звон разбитого стекла.

— Ты, ублюдок! — произнёс кто-то после небольшой паузы. Приглушённый, невнятный голос, словно у говорящего заплетался язык. — Я подумал, что начался обстрел и едва не наложил в штаны. М-мм… Черт, я порезался…

Юноша промолчал.

— Слышишь? — Голос стал чуть громче. — Мне нужна помощь. Или ты хочешь, чтобы я все здесь залил своей бесценной голубой кровью? — Послышалось кряхтение, негромкие вздохи, затем что-то звякнуло и тот же голос повторил:

— Ты — ублюдок.

Молодой человек перестал изучать панораму города, тряхнул головой и, чуть пошатываясь, вернулся под гулкие своды зала, где высокие треугольные витрины из разноцветного стекла отбрасывали красные, синие, зелёные блики на пол, мебель и стены. Огромные балки смыкались наверху, словно гигантские узловатые пальцы. На каменных стенах сохранились выцветшие фрески, в основном изображающие батальные сцены. На крюках висело старинное оружие, покрытые пятнами ржавчины мечи и сабли, огромные колчаны, наполненные стрелами и щиты с разнообразными символами, пики и топоры.

На истёртом полу древняя мозаика, насчитывавшая не одно тысячелетие, сохранилась в некоторых местах благодаря прозрачному лаку, защитившему кусочки керамики от разрушительного действия времени.

Вокруг массивного резного стола в беспорядке стояли стулья, вдоль стен кто-то столь же бессистемно расставил приземистые комоды тёмного дерева и глубокие кресла, обтянутые тиснёной кожей. Юноша тяжело опустился в одно из них.

— Это у тебя-то голубая кровь? — засмеялся он и машинально провёл рукой по обритой голове, словно поправляя волосы.

— Что? — переспросил голос, доносившийся из-под стола.

— Когда же это в твоём роду появились аристократы, старый пьяница? — Молодой человек протёр глаза, покрутил головой, затем принялся энергично массировать лицо.

После недолгой паузы прозвучал ответ.

— Ну, меня однажды укусила принцесса… Бритоголовый закатил глаза и фыркнул.

— Разве это доказательство!

Он поднялся с кресла и снова вышел на балкон, на сей раз вооружившись огромным биноклем, который прихватил по пути с одного из комодов. Пришлось опереться о стену, чтобы панорама города в окулярах перестала подрагивать. Юноша покрутил колёсико настройки, ещё раз поднёс бинокль к глазам, секунду-другую пытался что-то рассмотреть, затем, вздохнув, положил бинокль на каменный парапет и скрестил руки на груди.

Внезапно город, потемнев, закачался перед ним, и вместо серых и коричневых крыш, похожих на горбушки хлеба, он увидел совсем другое — обречённый палаточный лагерь в пламени пожара… Почти сразу же возникло ещё одно видение — молодая девушка, уютно свернувшаяся калачиком в широком кресле — где? — в башне Зимнего дворца… Но её же давно нет в живых! Усилием воли он вытеснил эти воспоминания из своего сознания.

— А как насчёт тебя?

Юноша обернулся.

— Что?

— У тебя когда-нибудь были, м-м-м… связи с дамочками из высшего общества? Молодой человек нахмурился.

— Я знал… знал одну особу, которая была… почти принцессой. И какое-то время её образ жил в моём сердце.

— Как-как? Что ты сказал? Кто где жил?

— Её образ… в моём сердце.

— Что ты имел в виду?

— В общем, нас связывали довольно странные отношения.

Юноша снова прильнул глазами к окулярам в надежде заметить на улицах хоть какое-нибудь движение. Безрезультатно: застывшая панорама с таким же успехом могла быть нарисована на заднике сцены. Только воздух слегка дрожал — интересно, вдруг подумал он, можно ли как-нибудь технически создать дрожание воздуха во время спектакля?

— Видишь что-нибудь? — донеслось из-под стола.

Бритоголовый не ответил. Он сунул руку под мундир и сквозь рубашку нервно почесал грудь. Покачав головой, повернулся на каблуках и быстро прошёл в глубину зала. Забравшись на широкую каминную полку, бритоголовый принялся разглядывать висевшее над ней огромное короткоствольное ружьё с раструбом и открытым ударным механизмом. Попытка оторвать ружьё от стены не увенчалась успехом. Через некоторое время он сдался и спрыгнул на пол.

— Видишь что-нибудь? — снова спросил голос.

Осторожно ступая, бритоголовый подошёл к украшенному резьбой комоду, возле которого выстроилась целая батарея бутылок, по большей части пустых. Правда, нашлась и одна почти полная. Молодой человек осторожно уселся на пол и залил в себя добрую половину содержимого. При этом ни одна капля не попала ни на одежду, ни на мозаичный пол. Поперхнувшись, он сплюнул и поставил бутылку рядом с собой, затем поднялся и пинком отправил её под сервант.

Перемещения по залу на этом не закончились. Из огромной кучи одежды и оружия, сваленной в углу, юноша вытащил ружьё. После непродолжительного изучения он отбросил его в сторону. Взяв ещё два, бритоголовый проверил их исправность, одно повесил на плечо, а другое положил на стоявший рядом комод. Он продолжал копаться в оружейном хламе до тех пор, пока крышка комода не скрылась под всевозможными образцами стрелкового оружия. Все это он засунул в мешок, попытался его поднять, но тут же уронил на пол.

— Нет, — сказал он.

Внезапно где-то вдали громыхнуло.

Из-под стола донеслось невнятное бормотание. Юноша, опустив ружьё дулом вниз, обернулся к балкону.

— Эй, — окликнул его голос. — Не поможешь мне подняться?

— Что же ты делаешь там под столом, Келлис? — осведомился бритоголовый.

— Если бы я сам знал…

Юноша усмехнулся, присел на корточки и, протянув руку, помог выбраться из-под стола рослому краснолицему мужчине в фельдмаршальском мундире. У мужчины были совершенно седые волосы. Приглядевшись, можно было заметить, что один глаз был у него искуственный. Он поблагодарил юношу и отряхнул мундир; на пол, звякнув, упало несколько осколков стекла.

— Сейчас утро или вечер? — просипел он.

— День…

— Ха! — глубокомысленно изрёк седой. — Я так и думал.

Молодой человек снова принялся перебирать оружие. Келлис между тем осматривался. Заметив на столе большой кувшин, украшенный изображением старинного парусника, он схватил его и, зажмурив глаза, вылил содержимое себе на голову. Поднял его над головой, слегка покачнулся, перевернул кувшин вверх дном и зажмурил глаза. Потом тщательно вытер ладонями лицо и опустил воротник кителя.

— А, — произнёс он, — вот так-то лучше.

— Ты пьян, — бросил ему молодой человек. Келлис задумался, затем мрачно констатировал:

— Это звучит как упрёк.

Он потёр свой искусственный глаз, который на самом деле не был глазом, а представлял собой вставленный в глазницу микропистолет. Моргнул несколько раз и повернулся к противоположной от входа стене. Его внимание привлекла фреска, изображавшая морское сражение. Взгляд остановился на самом большом корабле. Старик стиснул зубы, мотнул головой, стоявшая на полу в трёх метрах от нарисованного корабля большая тёмная ваза превратилась в тучу пыли.

Седовласый грустно покачал головой.

— Похоже, я действительно пьян. Молодой человек обернулся к нему, держа в каждой руке по ружью.

— Будь у тебя два глаза, ты бы… Вот, лови. — С этими словами бросил седому ружьё.

Тот сделал попытку поймать, но промахнулся — ружьё ударилось о стену у него за спиной и упало на пол.

— Думаю, — произнёс он, — мне лучше вернуться под стол.

Бритоголовый поднял ружьё, подошёл к седовласому и, взяв его за локоть, подвёл к куче оружия.

Седой был значительно выше ростом бритоголового, и оба его глаза, настоящий и искусственный, смотрели на товарища сверху вниз, пока тот обвешивал его ружьями, патронташами, подсумками. Когда их взгляды случайно встретились, юноша поморщился и, взяв седого за подбородок, повернул его голову в сторону. Затем извлёк из нагрудного кармана специальную повязку и старательно застегнул ремешок на затылке старика.

— Но так я ничего не вижу! — запротестовал Келлис.

Молодой человек поправил повязку.

— Прошу прощения, закрыл не тот глаз.

— Вот так-то лучше! Где эти ублюдки?

— Не знаю. Вероятно, все ещё снаружи. Вчерашний ливень прибил пыль к земле, — с этими словами бритоголовый подал Келлису ещё одно ружьё.

— Грязные ублюдки.

— Совершенно верно.

— Хм-м, знаешь, я бы не прочь выпить. — Келлис пошатнулся и только сейчас заметил, что у него в руках.

Молодой человек хотел достать из кучи ещё несколько ружей, но передумал и направился к заставленному бутылками серванту. Желая запастись как можно большим количеством спиртного, он распихал бутылки по карманам, а также засунул парочку за широкие обшлага, застегнув мундир на все пуговицы. Закончив с этим, он повернулся к товарищу и обнаружил, что седовласый снова разлёгся на полу и мирно похрапывает. Юноша пнул его ногой в бок, тот открыл глаза и с недоумением воззрился на бритоголового, затем произнёс хриплым шёпотом:

— Сколько, ты сказал, сейчас времени?

— Время уходить, мне так кажется.

— Хм-м, вполне справедливо. Тебе лучше знать, Закалве. — Келлис снова закрыл глаз.

Молодой человек, которого звали Закалве, схватил старика за шиворот, поднял на ноги и, затолкав ему за пазуху пару бутылок, потащил к выходу. По пути он подобрал мешок с оружием и взвалил его себе на плечо. У самой двери Келлис неожиданно остановился, словно раздумал идти куда бы то ни было.

— В чём дело? — нетерпеливо спросил юноша.

— Думаешь, это место будут обстреливать?

— Я получил сообщение. — Закалве пинком распахнул дверь.

Широкая мраморная лестница, ведущая во двор, блестела на солнце агатовыми перилами. Бренча оружием, позвякивая бутылками, они побежали вниз по ступенькам, но уже через два лестничных марша Келлис, задыхаясь, крикнул:

— Не так быстро, чёрт тебя побери!

Молодой человек посмотрел на Келлиса. Тот хрипел, из уголка его рта тонкой струйкой текла слюна.

Юноша остановился, вытащил из кармана бутылку, они сделали по глотку, и тут раздался резкий нарастающий свист. Молодой человек рухнул на пол, повалив рядом с собой седого. Взрыв прогремел где-то совсем близко, послышался звон разбитого стекла. Юноша приподнял голову, осторожно огляделся. Все спокойно. Он вскочил на ноги и, схватив седого за шиворот, поволок его по ступенькам вниз.

— Келлис! Келлис! Старый дурак, проснись!

Воздух снова прорезал пронзительный вой; дворец содрогнулся. Где-то наверху, судя по всему, ударной волной вырвало массивную раму, и в лестничный пролёт посыпались осколки стекла и штукатурка. Пригибаясь, молодой человек продолжал тащить свою ношу и одолел таким образом ещё один лестничный марш.

— Келлис, шевелись, чтоб тебя!..

Преодолевая очередной поворот, юноша замедлил шаг. Снова послышался быстро усиливающийся свист, и лестница впереди вздыбилась; ничего не оставалось, как снова ничком упасть на пол. Воздух побелел от взметнувшейся пыли. Спустя пару минут он поднялся на ноги и увидел, что Келлис сидит, выпрямившись, стряхивая с себя штукатурку. Вдали прокатилось эхо ещё одного взрыва. Старик выглядел жалким и несчастным. Он махал перед лицом рукой, стараясь разогнать пыль.

— Скорее сюда! — крикнул его товарищ, прыгая в образовавшийся пролом.

Келлис грузно спрыгнул вслед за ним.

Когда они выбрались на улицу, Келлис, пригнувшись, рванул к стоявшей поблизости машине на гусеничном ходу. Тем временем очередной снаряд разорвался на крыше дворца. По мощёному двору замолотил град обломков, превращаясь при ударах в облачка мелкой пыли. Старик сунул руку под пассажирское сиденье, ища шлем. Большой кусок каменной кладки обрушился на капот, оставив после себя огромную вмятину.

— О, де-е-ерьмо… — выругался Келлис, найдя наконец шлем и нахлобучивая его на голову.

Поднятые обстрелом тучи пыли накатывались на фасады зданий, солнечные лучи с трудом пробивались сквозь них.

— Я думал, они будут обстреливать здания парламента, — заметил старик, глядя на горящий остов грузовика на противоположной стороне улицы.

— Они забыли с тобой посоветоваться. — Усевшийся на водительское место молодой человек нажал на стартер, но ничего этим не добился.

— Ты прав, — Келлис озадаченно огляделся по сторонам.

— Да не все ли теперь равно? — Бритоголовый с яростью пнул ногой где-то под приборной доской. Мотор, фыркнув, неожиданно ожил.

Старик стащил с головы шлем и принялся обмахивать им лицо, затем, похлопав себя по груди, с изумлением уставился на ладонь, измазанную чем-то красным.

Пока бритоголовый надевал шлем, мотор снова заглох. Молодой человек выругался и снова стукнул по стартеру.

Мотор зачихал и закашлял, словно аккомпанируя свистевшим снарядам.

Где-то вдали снова прогремел взрыв, машину тряхнуло. Келлис опёрся рукой на седенье и обнаружил, что оно залито какой-то красной жидкостью.

— Врача!!! — завопил он.

— Что?

— Врача! — Келлис показал товарищу красную ладонь. — Я ранен! — его единственный глаз от страха широко распахнулся, словно собираясь выпасть из глазницы. Измазанная рука дрожала.

Молодой человек покачал головой:

— Это вино, кретин, — он вытащил из-за пазухи старика бутылку и бросил ему на колени.

— О! — воскликнул Келлис. — Ну тогда всё в порядке!

Сунув руку под мундир, он осторожно извлёк несколько осколков зелёного стекла.

— Всё в порядке, — повторил он.

Двигатель внезапно зарычал, как разъярённый зверь, под колёсами взвилась пыль. Молодой человек схватился за рычаг переключения скоростей.

Выскочив со двора, машина помчалась по пыльной, разбитой снарядами дороге. Спустя несколько секунд сзади раздался страшный грохот — рухнул фасад, заполняя обломками кирпича и дерева просторный двор. Тучи пыли заслонили небо. Келлис обернулся:

— Грязные ублюдки!

Машина свернула за угол и понеслась в сторону пустыни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХОРОШИЙ СОЛДАТ

Глава 1

Она шествовала через турбинный зал, окружённая друзьями и поклонниками, на ходу отдавала распоряжения прислуге, дарила комплименты — актёрам, художникам и музыкантам, улыбки — знакомым. Музыка заполняла гулкое пространство над древними блестящими машинами, что возвышались безмолвными истуканами, подножья коих обтекала оживлённая пёстрая толпа. Приблизившись к старому адмиралу, она кивнула гостю и поднесла к лицу цветок с резными чёрными лепестками, вдыхая головокружительный аромат. У её ног, привлечённые любимым запахом, хралзы — самец и самка — подняли мордочки, цепляясь острыми коготками за подол длинного парадного платья. Женщина наклонилась и легонько шлёпнула каждого из шалунов цветком по носу, заставив соскочить на пол. Зверюшки принялись чихать, забавно гримасничая. Окружающие дружно рассмеялись. Она потрепала за уши одного из малышей и, выпрямившись, заметила мажордома, который прокладывал к ней дорогу в толпе поклонников.

— Что, Майкрил?

— Явился фотограф из «Систем таймс», — с поклоном произнёс мажордом.

— Признал поражение?

— По-моему, да, сударыня. Он просит аудиенции, — слуга поднял глаза и с нескрываемым восхищением посмотрел на свою госпожу.

— Хорошо. Кстати, сколько на этот раз?

Мажордом, опасливо взглянув на хралзов, подошёл ближе, и тут же один из них вцепился в фалды его ливреи.

— Тридцать две кинокамеры, сударыня, и свыше сотни фотоаппаратов.

Она заговорщицки прошептала в ухо управляющему:

— Не считая обнаруженных нами у гостей.

— Точно, сударыня.

— Передай, я встречусь с ним… Или — с ней!…

— С ним, госпожа.

— … через десять минут, в западном атриуме. Напомни мне об этом… Она взглянула на усыпанный камнями платиновый браслет, перехватывавший тонкое запястье. Отреагировав на сетчатку её глаз, замаскированный под изумруд крошечный проектор мгновенно отобразил голографический план старинной электростанции.

— Да, сударыня, — отозвался Майкрил. Она коснулась его руки и шепнула:

— Я направляюсь в оранжерею.

Веки мажордома едва заметно дрогнули, давая понять, что он все слышал и все понял. Женщина обернулась к сопровождающим, изобразив на лице нечто вроде сожаления, и приторно-сладким голосом произнесла:

— Извините, я вынуждена на минуту оставить вас.

Длинноногая красавица быстро пошла к выходу, мажордом с трудом поспевал за ней. Хралзы замыкали шествие, несильно покусывая слугу за пятки.

У лестницы, ведущей в оранжерею, она остановилась, жестом отогнала хралзов и, поблагодарив, отпустила мажордома. Оставшись одна, поправила причёску, проверила, на месте ли большая брошь, украшавшая глубокий вырез платья, и стала спускаться по лестнице. Один из хралзов заскулил, пританцовывая на задних лапах. Женщина с досадой оглянулась:

— Тихо, Прыгун! Пошёл прочь!

Хралз тихо тявкнул. Притворив за собой двустворчатые двери оранжереи, красавица задержалась на пороге. Над прозрачным куполом из хрусталя чернело ночное звёздное небо. Вдоль аллеи висели на высоких мачтах причудливой формы фонарики, освещая матовым светом плотно посаженные растения. Тёплый воздух пах землёй и сладкими цветами. Она глубоко вдохнула терпкий аромат ярко-красных бутонов на длинном извивавшемся стебле и вошла в зеленоватый сумрак оранжереи.

— Добрый вечер!

Стоявший под деревом и почти невидимый в тени его ветвей мужчина обернулся и увидел перед собой прекрасную женщину, от которой словно исходило сияние, а её глаза поражали необычно тёмной синевой, похожей на небо в глухую полночь. Впрочем, её пышные короткие волосы, уложенные в замысловатую причёску, были почти такого же цвета. Гость невольно отметил про себя, что в жизни она оказалась изящнее и стройнее, чем выглядела на телеэкране. Мужчина неуверенно улыбнулся. Этого высокого бледного брюнета вряд ли можно было назвать красавцем, потому что его очень портили нездоровый цвет кожи и близко посаженные тёмные глаза.

— Сожалею… — Он смущённо пожал плечами.

— Пустяки, — оборвала дама, протягивая руку. — Вы ведь Релстох Суссепин, правильно?

— Да. — В голосе мужчины прозвучало удивление.

— Дизиэт Сма, — женщина чуть наклонила голову.

— Да, конечно, я знаю… — Гость явно терялся под её внимательным взглядом. — Рад вас видеть…

— Взаимно. Мне доводилось слышать некоторые ваши сочинения.

— Замечательно! — Он по-мальчишески захлопал в ладоши.

— Разве я сказала, что они мне понравились? Улыбка сползла с его лица.

— Это жестоко.

— На самом деле я от них в восторге, — Дизиэт смущённо улыбнулась, как бы признавая, что пошутила неудачно.

Мужчина рассмеялся с явным облегчением, и Сма почувствовала, что ловушка сработала, теперь он полностью в её руках. Увлекательная (впрочем, в этом надо ещё убедиться) игра началась!

— Меня обрадовало и смутило ваше приглашение. — Глаза мужчины блеснули. — Здесь все такие важные… — Он пожал плечами, — вот почему я…

— Разве вам не кажется, что композиторы не менее важны для общества, чем политики, военные? — В голосе Дизиэт прозвучал лёгкий укор.

— Что касается меня, то я не особенно знаменит. Вот Свантрейг или Ку…

— Да, карьеру они себе сочинили отличную, — согласилась она, — а вот музыку…

«Вероятно, вопрос о комиссионных лучше решить прямо сейчас, не откладывая. Неизвестно, как будут развиваться события, и аванс может оказаться слишком мал. Но сейчас все в моей власти, поэтому нельзя упускать момент».

Он посмотрел ей в глаза:

— Вы мне льстите, госпожа Дизиэт.

Она бросила на своего собеседника один из своих не раз отрепетированных перед зеркалом, а также испытанных на многочисленных поклонниках взглядов, затем чуть приподняла подбородок и повела плечами. Язык тела понятен всем, и на лице предполагаемой жертвы отразилась весьма богатая гамма чувств, от смятения до алчности. Сма глубоко вздохнула.

— Эй!

Удивлённый взгляд Релстоха Суссепина переместился с выреза платья куда-то в пространство. Дизиэт медленно обернулась.

— Что надо?

Дрон, напоминавший небольшой металлический чемодан, подлетел к её лицу.

— Дело дрянь, дорогуша, — сообщил он и метнулся в сторону. Сма нахмурилась.

— Господин Суссепин, даже не знаю, как сказать… вы не могли бы…

— Да-да, конечно, я уже… — Гость быстро проскользнул мимо, виновато кивнув на прощание.

— Наверное, мы сможем поговорить позже…

— Да, мне бы этого очень хотелось, — не останавливаясь, произнёс композитор. В его голосе прозвучало неприкрытое разочарование.

Женщина вновь повернулась к добродушно гудевшему дрону, который делал вид, что разглядывает пёстрый цветок, погрузив в него короткий носик.

— Значит, как ты меня назвал? «Дорогуша»?!!

Вокруг дрона вспыхнуло яркое сияние — но смесь лилового сожаления и красно-серой озадаченности выглядела не очень убедительно.

— Извини, Сма, просто вырвалось. Она нервно пнула попавшую под ноги сухую ветку.

— Ну?

— Едва ли эта новость вам понравится, — тихо пробормотал дрон и на всякий случай немного отступил, окрасившись в тёмно-бордовый цвет печали.

Сма, оглянувшись, присела на торчавший из земли большой узловатый корень.

— Закалве, не так ли?.. — Она нервно теребила расшитый золотом подол парадного платья.

Дрон мгновенно вспыхнул разноцветной радугой. «Надо же, его удивление вполне искренно», отметила она про себя.

— Чёрт побери, — произнёс робот. — Откуда вы знаете?

Она пожала плечами.

— Обыкновенная человеческая интуиция. Просто сейчас такое время — жизнь день ото дня становится все приятнее и приятнее. — Дизиэт, откинувшись назад, коснулась затылком шершавого ствола. — Итак?

Дрон по имени Скаффен-Амтиско опустился пониже.

— Нам нужно его вернуть, — доверительно сообщил он.

— Я так и думала, — вздохнула Сма и нервно стряхнула с плеча какое-то насекомое.

— Ну да. Этим должен заняться лично он.

— А должна ли с ним быть лично я?

— Таково единодушное решение.

— Чудесно, — кисло отозвалась Дизиэт.

— Хотите ещё услышать новости?

— Хорошие?

— Вообще-то не очень.

«Черт, мог бы выложить все сразу!»

— Вы отправляетесь завтра.

— Не может быть! — Она уткнулась лицом в ладони и глухо пробормотала: — Ты шутишь…

— Нет.

— А как быть с этим? — Сма махнула рукой в сторону дверей. — С конференцией, с подкупленной толпой? А три года работы? И что ждёт эту дурацкую планету?

— Конференция состоится.

— О, разумеется, но как же теперь моя «решающая» роль?

Дрон захватил полями прутик необычной расцветки и поднёс к сенсорной полосе на передней панели корпуса.

— Слушай, я знаю, что подобный расклад тебе не нравится.

— Нет, Скаффен, дело не в этом. — Сма стремительно поднялась и подошла к прозрачной стене оранжереи. Она стояла, прижавшись лбом к прохладному стеклу, словно упорно хотела что-то рассмотреть в чёрной, непроглядной ночи.

— Диззи, — Дрон ласково потёрся о её плечо.

— Не смей называть меня Диззи!

— Сма, она ведь не настоящая. Это копия — электронная, химическая и ещё Бог весть какая, но все равно машина. Совсем не живая, не клон и не…

— Я знаю, что это такое.

— Нам нужно твоё решение, Дизиэт.

— Это мне тоже известно.

— Разумеется, ты можешь остаться здесь, — в голосе Скаффена слышалось заметно искреннее сочувствие. — Мирная конференция, безусловно, важна, и необходим кто-то, способный сгладить острые углы. Это даже не обсуждается.

— Но почему я должна все бросить и куда-то мчаться?

— Помнишь Вуренхуц? Мир продлился ровно сорок лет, но сейчас все рушится. Закалве работал с человеком по имени…

— Майчай? — Дизиэт сдвинула брови, пытаясь вспомнить.

— Бейчей. Цолдрин Бейчей. После нашего вмешательства он стал президентом Скопления. Пока власть была у него в руках, удавалось поддерживать мир. Но восемь лет назад Цолдрин ушёл в отставку и занялся философией. — Дрон издал звук, похожий на вздох. — Сейчас Бейчей живёт на планете, правительство которой нам враждебно. Кое-где уже вспыхивают мелкие конфликты. Война, в которую будет вовлечено все Скопление, к сожалению, неизбежна.

— А Закалве?

— Где-то рядом. Надо попытаться убедить Бейчея, что он как никогда нужен всем, но сначала его следует найти. Возможно, на это уйдёт много времени.

— А мы не можем заменить его клоном?

— Эти двое очень хорошо друг друга знают, чтобы сработал какой-нибудь трюк. Тут придётся разбудить слишком много воспоминаний.

— Да, — согласилась Дизиэт, — слишком много воспоминаний… — Она поёжилась. — А как насчёт тяжёлой артиллерии?

— Мы располагаем такой силой, как флот Туманности. Ядро составит один межпланетный корабль и три общеконтактных.

— Как далеко Вуренхуц? Я забыла.

— Дней сорок. Но нам сначала придётся забрать Закалве. На всё про всё уйдёт месяца три.

— Кто будет вместо меня управлять дублем?

— «Просто Проверка» в любом случае останется здесь. В вашем распоряжении самый быстрый дозорный катер «Ксенофоб». Он может стартовать завтра после полудня.

Дизиэт поджала губы, черты красивого лица внезапно заострились. Несколько секунд она оставалась неподвижной, а затем молча двинулась к дверям. Её каблуки звонко стучали по узорчатым плитам со светящимися вставками, которые вспыхивали при приближении к ним. Дрон устремился следом.

— Хотелось, чтобы ты лучше чувствовал обстановку и больше не являлся так… некстати.

— Сожалею, но неужели я тебе помешал?

— Как сказать… А что, чёрт возьми, значит «самый быстрый дозорный катер»?

— Новое название демилитаризованного скоростного корабля, — пояснил дрон.

Сма взглянула на него, и он завихлял в воздухе, пытаясь изобразить пожатие плечами.

— Предполагалось, что так звучит лучше.

— Значит, эта штуковина называется «Ксенофоб»… Прекрасно. Дубль можно взять сразу же?

— По вашему желанию.

— Тогда — завтра утром.

Скаффен облетел её и распахнул высокие двери. Приподняв подол длинного платья, она мигом преодолела лестницу, перелетая через несколько ступенек. Из-за угла выскочили хралзы и начали виться вокруг ног. Сма на миг остановилась и потрепала каждого за уши. Зверьки вставали на задние лапы, пытаясь лизнуть руки.

— Нет, — сказала она дрону, — лучше отсканируй меня сегодня ночью. Постараюсь избавиться от этой компании пораньше. Сейчас необходимо отыскать посла Онитнерта. Передай Майкрилу — Хузлеида должна через десять минут привести министра в бар у первой турбины. Принеси мои извинения писакам из «Систем тайме» — пусть их отвезут обратно в город. Да, и дай каждому по бутылке «Найтфлора». Отмени встречу с фотографом, подари ему одну фотокамеру и позволь сделать шестьдесят четыреснимка. Но только пусть каждый раз спрашивает разрешения. Поручи кому-нибудь из слуг найти Релстоха Суссепина и пригласить его через два часа ко мне в апартаменты.

Сма прервала свой монолог и присела на корточки. Тут же в её руки ткнулся мокрый холодный нос. Она ласково обхватила ладонями длинную мордочку скулящего от восторга хралза.

— Эх, Грация, жаль, что меня здесь не будет, когда твои детки появятся на свет. — Беременная самочка жалобно тявкнула и лизнула хозяйку в лицо.

— Что мне делать, Грация? Я могла бы отправить тебя в анабиоз до моего возвращения. Ты бы даже не заметила моего отсутствия, но твои друзья будут по тебе скучать.

— Отправь в анабиоз всех, — предложил дрон. Сма покачала головой.

— Ты позаботишься о них, пока я не вернусь, — обратилась она к другому хралзу. — Ладно?

Дизиэт поцеловала зверька в нос и встала. Грация чихнула.

— И ещё парочка замечаний, дрон.

— Каких?

— Не называй меня больше «дорогуша».

— Идёт. Что ещё?

Они обогнули корпус шестой турбины. Прежде чем вернуться к гостям, Сма поправила вырез платья и тихо сказала:

— Не хочу, чтобы моя дублёрша с кем-нибудь трахалась.

— Конечно, ведь это же в конце концов ваше тело.

— Дело в том, бестолковая машина, что это уже не моё тело, — Дизиэт жестом подозвала официанта и взяла у него бокал.

Почти все важные гости уже разъехались по домам, а оставшиеся в зале не нуждались в обществе Дизиэт Сма. Она испытывала лёгкую усталость и побаловала себя рюмкой любимого напитка — так, чтобы поднять настроение. Выйдя на балкон административного корпуса электростанции, переделанного в личные апартаменты, она, кутаясь в палантин, некоторое время изучала ночное небо — без всякой, впрочем, цели — просто дала себе небольшую передышку. За небольшим садом, расположенным тут же на крыше, находились личные покои Сма; в рабочем кабинете Скаффен-Амтиско ожидал свою госпожу. Сканирование с полным введением дублёрши в курс последних событий заняло всего пару минут. В который уже раз Дизиэт пришлось испытать неприятное чувство временной раздвоенности. Когда процедура была закончена, она скинула туфли и босиком прошла в другую комнату. Там, развалясь в огромном кресле, с бокалом «Найтфлора» в руке её ждал Релстох Суссепин. Увидев Сма, он стремительно вскочил, но, едва не потеряв равновесие, тут же опустился обратно на мягкие подушки.

— Спасибо, что приняли моё приглашение, — произнесла Сма, небрежно роняя палантин на кушетку.

— Пустяки, — он хотел сделать глоток, но передумал. — Теряюсь в догадках, зачем я вам понадобился. Что-нибудь определённое?

Женщина, стоя перед ним, загадочно улыбнулась и скрестила руки на груди.

— Наверное, не стоит усложнять наши отношения, так что спрошу прямо — хотите заняться со мной любовью?

Релстох испуганно вскочил на ноги, уронив бокал. С минуту он беззвучно открывал и закрывал рот.

— Да, — наконец промямлил композитор, — хотелось бы, да… Прямо сейчас?

— Именно сейчас, у нас только одна ночь. Начиная с завтрашнего дня и в течение примерно полугода я буду постоянно занята. Сразу в двух местах, понимаете?

— Конечно… как скажете…

Дизиэт стянула с руки браслет и бросила его на кушетку. Расстегнула верх платья, закрыла глаза.

На негнущихся ногах Суссепин приблизился к ней.

— Свет, — шепнула она.

Подчиняясь её желанию, комната медленно погрузилась в темноту. В темноте смутно блестел отражённым светом платиновый браслет, мигая крошечным изумрудным огоньком проектора.

Глава XIII

— Эй! Просыпайся!

Мужчина пошевелился, высунул голову из-под одеяла, и уставился в темноту, тщетно пытаясь разглядеть в слабом свете ночника лицо незваного гостя. Кто посмел так бесцеремонно разбудить его, ворвавшись в спальню посреди ночи? Голос незнакомца звучал крайне дерзко, а за последние два-три десятка лет этнарх уже успел отвыкнуть от подобного обращения.

Страх — неужели кто-то сумел пробраться мимо охраны и преодолеть экраны безопасности? — сменился желанием тут же расправиться с нахалом.

Сидевший на стуле рядом с кроватью незнакомец выглядел несколько странно: одежда на нём была какая-то мешковатая, с яркими цветными пятнами, рябившими в глазах, несмотря на тусклое освещение. Его можно было бы принять за клоуна, если бы не довольно мрачное — нет, скорее презрительное выражение лица.

Этнарх пошарил рукой по одеялу в поисках очков. Пять лет назад врачи заменили ему глаза, но привычка тянуться за очками осталась. Рука нащупала округлое бедро безмятежно спавшей рядом с ним девушки. Туман перед глазами рассеялся, и теперь незнакомец больше всего напоминал привидение — несмотря на загорелое молодое лицо и тёмные, стянутые на затылке в хвост волосы. Чёрные, похожие на глубокие омуты глаза и необычный абрис скул и подбородка не могли принадлежать миру живых.

— Добрый вечер, этнарх, — голос юноши звучал глухо, словно принадлежал дряхлому старику, и это вызвало новый приступ страха.

Кто этот странный посетитель? Как он сюда попал — ведь дворец считается неприступным? Где охрана? Этнарх окончательно проснулся, и теперь лихорадочно пытался сообразить, что бы всё это могло значить. Незнакомец пока не выказывал враждебных намерений, но тогда зачем вообще он здесь? Под подушкой спрятан пистолет, но это крайнее средство. Вот голосовой код — другое дело. Микрофоны и камеры в спальне всегда находились в режиме готовности и только ждали определённой фразы. Этнарх всегда подозревал, что, как бы надёжно его ни охраняли, какой-нибудь ловкач сумеет сюда проникнуть. Он кашлянул и постарался произнести первую фразу как можно спокойнее:

— Ну и ну! Вот так сюрприз.

Его сердце, принадлежавшее одиннадцать лет назад какой-то молодой спортсменке, билось часто, но страх и тревога не могли быть ему опасны. Дело сделано! В центре управления уже должна включиться сирена. Через пару секунд сюда ворвутся солдаты. А может, они не захотят рисковать и просто активируют вмонтированные в потолок баллоны с газом — тогда все, кто находится в комнате, тут же лишатся чувств.

«Правда, от взрыва могут лопнуть барабанные перепонки», — озабоченно подумал этнарх.

Впрочем, он всегда сможет вживить себе новые, позаимствовав их у какого-нибудь здорового диссидента… Но, возможно, данная операция и не понадобится. По слухам, ретростарение включает в себя регенерацию повреждённых частей тела. Правда это или нет, время покажет.

— Ну и ну, — повторил он на всякий случай условный сигнал — вдруг контуры не уловили кодовую фразу. Где же, чёрт возьми, охрана?

Причудливо одетый юноша облокотился на спинку кровати, насмешливо улыбаясь. Сунув руку в карман просторных штанов, гость вытащил небольшой пистолет и, нацелив его прямо на хозяина дворца, произнёс:

— Ваш код не сработает, этнарх Кериан. Центр безопасности отключён, как, впрочем, и всё остальное.

Кериан уставился на крошечное дуло. Когда-то ему приходилось видеть водяные пистолеты, и они выглядели даже более впечатляюще, чем этот малютка. «Что же всё это значит? Любой уважающий себя наёмный убийца просто прикончил бы меня во сне. А этот клоун подвергает себя ненужной опасности и тянет время. Значит, передо мной просто сумасшедший. Нелепо предполагать, что профессионал стал бы так себя вести. Хотя, с другой стороны, только настоящий профессионал смог бы сюда проникнуть… Да где же эта чёртова охрана? Под подушкой — пистолет…»

Незваный гость сложил руки на груди, так что теперь дуло не было направлено на этнарха.

— Вы не возражаете, если я расскажу вам маленькую сказку?

«Действительно, сумасшедший», — подумал этнарх, но вслух произнёс совсем другое:

— Да-да, я вас слушаю. — Он придал голосу мягкие, — как у доброго дядюшки, — интонации. — Кстати, как вас зовут?

— Ш-ш-ш, — юноша приложил к губам ствол пистолета.

Этнарх покосился на безмятежно спящую девушку и только сейчас осознал, что всё время они разговаривали шёпотом. Возможно, если разбудить, девушка примет на себя первый выстрел или хотя бы отвлечёт этого шута… А за это время он успеет достать пистолет! Благодаря новому курсу омоложения он теперь проворнее, чем двадцать лет назад.

Да где же, наконец, охрана?

— Послушайте-ка, молодой человек, — прорычал Кериан, — мне очень хочется знать, что вы здесь делаете?

Его голос, который свободно заполнял залы и площади, прогремел на весь дворец. Охрана в подвале должна его услышать без всяких микрофонов… а девушка рядом с ним даже не пошевелилась.

Гость ухмыльнулся.

— Ваша подружка спит, этнарх. Охранники тоже. И будут спать ещё очень долго. Только мы с вами бодрствуем в эту ночь. Так вот, сказка…

— Вы не ответили, — Кериан нервно сглотнул, подтягивая к груди одеяло, — зачем вы забрались ко мне в спальню?

В голосе незнакомца прозвучало искреннее удивление.

— Я пришёл за вами, этнарх. Вам придётся покинуть дворец. Итак… — Юноша положил пистолет на постель.

Кериан измерил глазами расстояние. Нет, слишком далеко, не достать.

— А сказка вот какая, — гость откинулся на спинку стула. — В стародавние времена и довольно далеко отсюда находилась волшебная страна. Там не было ни этнархов, ни законов, ни денег, ни собственности. Все жили как принцы, вели себя хорошо и ни в чём не нуждались. Жили-поживали, но вдруг им стало ужасно скучно. В их стране самым ценным считались знания. Вот и решили жители донести свои знания до самых отдалённых уголков Вселенной, причём совершенно бескорыстно, так как были убеждены, что знания эти пригодятся любой стране. Один из методов вмешательства во внутренние дела обществ, которые были избранны как объекты благодеяний, заключался в следующем: туда направляли агентов с заданием стать врачами правителей. При помощи медикаментов и процедур, казавшихся первобытным народам волшебными, агенты гарантировали власть имущим то, что невозможно купить ни за какие деньги — возвращение молодости.

— Кажется, я вас понимаю… — одними губами прошептал этнарх, незаметно подвигаясь ближе к подушке. Сердце бешено стучало. Но спустя мгновение испуг сменился любопытством. Этот незваный гость… Не имел ли он в виду ретростарение?

— Приятно иметь дело с умным человеком, — юноша улыбнулся. — Совершенно верно. Именно этот курс вы и проходили, этнарх Кериан. И расплатиться обещали не платиной, помните?

— Я не уверен… — попробовал возразить мужчина, нащупывая пистолет под подушкой.

— Вы обещали прекратить убийства в Юрикаме.

— Возможно, я обещал пересмотреть политику сегрегации и переселений…

— Нет, — погрозил пальцем молодой человек. — Я имею в виду вольные и невольные убийства. Можно просто убить, а можно медленно травить человека выхлопными газами.

— Не понимаю, о чём вы говорите, — заявил этнарх и вытер влажные от пота ладони о простыню. Если он сможет достать пистолет — либо собственный, либо тот, что лежит на постели, — оружие не выскользнет из рук.

— Уверен в обратном.

— Если были какие-то эксцессы, имевшие отношение к сотрудникам сил безопасности, я обещаю разобраться.

— Тут не пресс-конференция, этнарх. — Незнакомец сел необычно прямо; этнарх напрягся, дрожа всем телом.

— Дело в том, что вы нарушили договор. Я здесь затем, чтобы применить к вам штрафные санкции. Вас же предупреждали: то, что дано, может быть и отобрано. — Гость окинул взглядом комнату, потянулся и сцепил руки на затылке. — Попрощайтесь со всем этим, этнарх Кериан.

Этнарх выхватил из-под подушки пистолет и, направив его на незнакомца, нажал на спуск. Тот даже не вздрогнул, он сидел в прежней позе, медленно покачиваясь взад-вперёд. Этнарх ещё несколько раз нажал на спуск.

— С ними у вас получилось бы лучше.

Незнакомец вытащил из кармана и бросил на постель несколько патронов. Блестящие цилиндрики негромко звякнули.

— Я дам вам всё, что угодно, — сказал Кериан, с трудом ворочая пересохшим языком и чувствуя страшную слабость в низу живота. — Всё, что угодно, даже больше… Я могу…

— Меня это не интересует, — покачал головой незнакомец. — Сказка ещё не окончена. Видите ли, добрые люди, которые даруют жизнь, так же могут отнять её, когда кто-либо нарушает договор. Они предпочитают использовать волшебство только во благо. Нарушивший условия сделки просто исчезает, перестаёт существовать.

Таинственный посетитель чуть подался вперёд.

— Эти добрые люди посылают к обманщикам агентов, одетых примерно, как я, — гость показал на свою одежду. — Им — опять-таки благодаря волшебству — не составляет труда проникнуть в самый охраняемый дворец.

Этнарх все ещё сжимал в трясущейся руке бесполезный пистолет.

— Подождите, вы говорили…

— Нет, вы дослушайте, осталось совсем немного. Добрые люди забирают плохих и отправляют туда, где те не смогут никому причинить вреда. Не в рай, конечно, но и не в тюрьму. Там можно жить в комфорте и безопасности, но невозможно причинить зло и изменить ход истории. Если кто-то назовёт добрых людей слишком мягкими, он услышит в ответ, что нет в мире наказания, способного искупить зло, совершенное убийцами. Ничто не сможет заставить преступников испытать и миллионную долю страданий, причинённых их жертвам. Какой же смысл в отмщении? Пусть жизнь преступника увенчает его собственная смерть! Удивительные добряки, не правда ли?

Внезапно у Кериана потекли из глаз слезы. Молодой человек встал и сунул в карман свой пистолет, затем бросил на кровать одежду этнарха. Тот прижал её к груди, пробормотав:

— Моё предложение остаётся в силе. Я могу дать вам…

— Удовлетворение от проделанной работы, — со вздохом закончил гость. — Это всё, что вы можете дать. Ничто иное меня не интересует.

Этнарх натянул рубашку.

— Вы уверены? А ведь я изобрёл несколько новых пороков, каких не знала даже старая Империя. И готов разделить ни с чем не сравнимое удовольствие с вами.

— Нет, спасибо.

— Но кто эти люди, о которых вы всё время говорите? — Кериан застегнул пуговицы. — Как вас зовут?

— Одевайтесь.

— Мне кажется, мы сможем договориться. — Этнарх поправил воротничок рубашки. — Какая всё-таки нелепость! Очевидно, мне следует радоваться, что вы не наёмный убийца.

Юноша улыбнулся:

— Да, наверное, это очень неприятное чувство — ожидание смерти.

— Не самое приятное, смею вас уверить. — Кериан уже натянул брюки.

— Но зато какое облегчение — внезапно получить отсрочку!

Этнарх издал нервный смешок.

— Похоже на то, когда тебя хватают при облаве, и ты уже ждёшь смерти, но потом оказывается, что тебе угрожает лишь переселение, — молодой человек рассуждал вслух.

Этнарх насторожился.

— Это как будто тебя везут в поезде, в котором вместе с тобой едут все твои родные и близкие, а также соседи по улице, по кварталу, — продолжал гость, доставая из кармана пистолет. — Поездом, который везёт твою улицу, твою деревню, всех родных и знакомых… — Гость что-то покрутил у дула. — А через какое-то время в этом поезде ничего не остаётся, кроме запаха гари и мертвецов, — он напряжённо улыбнулся. — Как, по-вашему, этнарх Кериан, похоже это на ожидание смерти?

Этнарх замер, уставясь широко раскрытыми глазами на оружие.

— Кстати, я ушёл от тех добряков, которые называются Культура. — Юноша поднял руку с пистолетом. — Теперь я вольный стрелок.

Кериан не сводил глаз с лица над дулом.

— Меня зовут Шераданин Закалве, — представился незнакомец, наводя пистолет на этнарха, — а тебя — мертвец.

Раздался выстрел.

Голова Кериана резко дёрнулась. Он не успел издать ни звука.

Тело упало на белую простыню, мгновенно заляпав её пятнами крови и мозга.

Он стоял и смотрел, как на полу медленно растекается лужица крови, затем сбросил пёструю одежду, под которой оказался тёмный комбинезон. Помедлив мгновение, достал из рюкзака прибор ночного видения, надел его и приблизился с другой стороны кровати к спящей девушке. Оторвав от её прозрачной одежды лоскут, он, крадучись, подошёл к занимавшей целую стену картине весьма фривольного содержания. Под ней скрывалась секретная дверь, предназначенная для внезапного бегства этнарха. Ход вёл в канализацию и на дворцовую крышу.

Прежде чем покинуть дворец, таинственный посетитель в последний раз взглянул на окровавленное тело.

Закрыл за собой дверь и бесшумно, словно тень, скользнул в тёмные глубины вентиляционных тоннелей.

Глава 2

Плотина торчала, вклинившись между двумя пологими лесистыми склонами, словно осколок разбитой чаши. Лучи неяркого утреннего солнца, освещали мрачное вогнутое сооружение и располагавшееся за ним прозрачное озеро. Вода доходила лишь до середины массивного бетонного вала; окрестные леса давно отвоевали затопленные некогда низины. У тянувшихся вдоль берега причалов стояли на приколе небольшие лодки. Высоко в небе кружили птицы, одна из них внезапно сложила крылья и начала стремительно терять высоту. Она молнией пронеслась мимо сверкающих от росы опор и уселась на подоконник верхнего этажа административного корпуса заброшенной электростанции — жилища госпожи Дизиэт Сма. Сложив крылья, пичуга быстро запрыгала к приоткрытому окну, где колыхались от ветра красные занавески. Просунув головку за край лёгкого материала, она заглянула в полутёмную комнату.

— Ты его упустила, — сурово сказала ей Сма, стоявшая в этот момент у окна.

На её смуглом теле блестели капельки воды, ещё не высохшие после утреннего душа. Женщина прошла к стенному шкафу и начала одеваться. В другом конце комнаты, в метре от постели парил спящий мужчина. Окутанное тусклой дымкой АГ-поля бледное тело Релстоха Суссепина пошевелилось, он изменил позу. В пятидесяти метрах к востоку от электростанции над полом турбинного зала плыл Скаффен-Ам-тиско, обозревая последствия вчерашней вечеринки. Дрон отключил наблюдение, и птица, пискнув, отпрыгнула от занавески. Бросив мимолётный взгляд на расцарапанные ягодицы Суссепина, пятна засосов на плечах женщины, едва прикрытых прозрачным пеньюаром, она устремилась в небо. Уже издалека донеслись её пронзительные тревожные крики. Сма улыбнулась — связь работала исправно.

— Хорошо спалось? — поинтересовался Скаффен-Амтиско, когда встретил её в портике административного корпуса.

— Была бессонная, но замечательная ночь, — сладко зевнула Сма. И тут же пришлось загонять скулящих хралзов обратно в мраморный холл, где с несчастным видом стоял мажордом Майкрил, держа в руках уйму поводков. Госпожа Дизиэт остановилась в дверях, щурясь на солнце, и глубоко вздохнула, наполняя лёгкие свежим утренним воздухом. Дрон открыл дверцу автомобиля. Сма натянула перчатки и, цокая каблучками высоких сапог, стремительно сбежала по лестнице. Усевшись на место водителя, она щёлкнула переключателем, сдвинула верх машины и помахала мажордому. Бедняга даже не заметил её жеста, он в это время ловил сбежавшего с поводка хралза. Дрон сложил в багажник вещи, пристроился на заднем сиденье, и машина рванула с места. Они свернули направо, проскочили через гранитные ворота электростанции и понеслись по шоссе. Сма, не снижая скорости, улыбалась каким-то своим потаённым мыслям.

— Мы могли бы добраться до места и по воздуху, — проворчал дрон, зная, что женщина его всё равно не услышит из-за свиста встречного ветра.

Удивительные сооружения строили в древности, думала Сма, осторожно спускаясь по выщербленной каменной лестнице и то и дело бросая взгляд на цилиндрический донжон, чьи очертания выглядели расплывчато в туманной дали за уступами оборонительных стен. Верный Скаффен тихо жужжал у её плеча. Они пересекли лужайку с пёстрым разнотравьем и, выйдя из широко распахнутых ворот, оказались за пределами крепости. Дорога вела к проливу, где проходили морские суда, направляясь к Внутреннему морю или к выходу в океан. С другой стороны комплекса старинных сооружений слышался отдалённый гул. Так напоминал о своём присутствии Город. Лёгкий ветерок доносил запах гари.

Дизиэт присела на траву, подтянув колени к подбородку, и смотрела на висячие мосты и скрывавшийся в дымке субконтинент на другой стороне пролива.

— Ты ничего не забыла? — Дрон приземлился рядом.

— … Ещё вычеркни мою фамилию из списка жюри Шоу Академии и отправь письмо уклончивого содержания этому Петрейну, — она поднялась. — Кажется, ничего не забыла,

Дрон полетел впереди, игриво помахивая перед её лицом букетиком из полевых цветов.

— «Ксенофоб» только что вошёл в звёздную систему, — сообщил он.

— Вот и пролетели славные, счастливые деньки.

— А молодой человек в твоей постели только что проснулся. Интересуется у Майкрила, куда ты делась.

Сма улыбнулась и снова села, а затем, потянувшись, легла на траву, положив руки под голову. Высокое аквамариновое небо расчертили полосы облаков. Женщина вдыхала нежный запах травы и цветов, примятых её телом; затем, выгнув шею назад, посмотрела на высившуюся громаду старинного замка. О каких войнах хранят память эти серые стены? Неужели небо было таким же синим и так же пахли травы и цвели цветы, когда здесь сражались люди и текли реки крови? Туман и сумрак, дождь, низко нависшие тучи — наверняка наилучший фон для подобных смертельных схваток.

Дизиэт сладко потянулась и обратилась к приятным воспоминаниям о прошедшей ночи. Она обладала замечательным даром погружаться в себя и вызывать скрытые в глубинах сознания картины, звуки, запахи прошлого. Вот и сейчас достаточно было мысленно приказать себе: «Вспомни!» — как по телу вновь пробежала дрожь, внутри все сладко сжалось… Женщина чуть не застонала от воображаемого оргазма, но подавила нахлынувшее желание и оглянулась — не заметил ли дрон это проявление слабости. Скаффен кружил поблизости и с явным удовольствием собирал цветы.

По дорожке от станции метро к замку приближалась группа школьников. Они галдели и показывали пальцами на плавающего в воздухе дрона. Дизиэт подумала, что только дети способны так живо на него реагировать. Взрослые видели в летающем роботе всего лишь очередную техническую новинку. Никаких фокусов — всего-навсего антигравитация.

— Корабли только что встретились, — сообщил Скаффен. — Дубль перемещают, а не заменяют.

Сма засмеялась и пожевала травинку.

— Старина «ПП» не доверяет своему заменителю, не так ли?

— Думаю, эта колымага сама впала в маразм, — фыркнул дрон. В ожидании прибытия модуля он, оказывается, успел провертеть дырочки в стеблях собранных цветов и теперь втыкал их друг в друга, — получался красивый венок.

Сма не сумела сдержать улыбки, глядя, как бережно и ловко невидимые поля машины манипулируют цветами, словно опытная кружевница перебирала свои коклюшки.

Таким сентиментальным дрон бывал не всегда. Сма вспомнила эпизод двадцатилетней давности: на одной далёкой планете ей случилось застрять в придорожном трактире — все никак не могла раздобыть лошадей для рискованной экспедиции в пустыню.

И вот однажды возле трактира появились всадники — это местные бандиты, рассудив, что за рабыню с такой необычно светлой кожей можно выручить неплохие деньги, пожаловали по её душу. Трактирщик пытался остановить бандитов, но был пригвождён мечом к стене. Из окна на втором этаже Сма с ужасом наблюдала за происходящим. Скаффен-Ам-тиско караулил у двери. Вскоре в коридоре загрохотали сапоги. Дизиэт замерла, парализованная страхом.

— Сделай же что-нибудь! — Она жалобно уставилась на робота.

— С удовольствием, — прожужжал дрон.

В ту же секунду в комнату вломились двое мужчин. Первый сразу направился к Сма, держа в одной руке меч, в другой — верёвку.

— Что вам угодно? — вежливо окликнул его дрон.

Тот небрежно отмахнулся и в тот же миг был превращён в столб пыли. Второй направил на дрона ружьё и даже успел выстрелить, но пуля отскочила от корпуса машины. Разбойник выхватил меч, взмахнул им, но клинок переломился, едва вошёл в зону красного сияния, которое образовалось вокруг робота. Самого же разбойника отбросило к потолку.

Воздух задрожал, в стене над головой Сма образовалось рваное отверстие, через которое разбойник с воплем вылетел на улицу. Спустя мгновение заскрипели балки, потолок прогнулся, посыпались комья глины и пласты слежавшейся соломы. Рухнув на колени, Сма подползла к окну. Дрон, налившись тёмно-красным светом, означающим высшую степень удовлетворения, подлетел к ней и сдул пыль с её лица.

— Ну-ну, — силовым полем он ласково погладил её по плечу.

Сма посмотрела в окно и содрогнулась, увидев тело второго разбойника. Между тем привязанные к сёдлам дочери трактирщика отчаянно вопили. Тут что-то прожужжало у плеча Дизиэт и устремилось вниз. Один из бандитов взревел и кинулся к дверям трактира, но реактивный нож, выпущенный дроном, снёс ему голову с плеч. Быстрее молнии оружие полетело по кругу. Через несколько секунд изрубленные тела валялись на земле.

Сма пыталась остановить дрона, но говорить мешала забившаяся в горло пыль. Единственный оставшийся в живых бандит бросился бежать, но лезвие вонзилось ему в спину и пробило навылет. Взбесившиеся лошади носились по двору.

Дьявольский клинок медленно повернулся вокруг своей оси — казалось, нож любовался результатом занявшей не более минуты резни, затем с помощью своего поля бережно оттащил бесчувственные тела дочерей трактирщика к дверям, плавно поднялся к окну и прошмыгнул мимо Сма в корпус дрона.

— Мерзавец! — Сма попыталась ударить робота кулаком, но рука увязла в защитном поле. — Кровожадная железяка!

— Сма, — пытался урезонить её дрон, продолжая неподвижно висеть в воздухе, — ты же сама просила что-нибудь сделать.

— Дрянь!

— Что за выражения, Сма!

— Скотина, урод! Я же пыталась тебя остановить!

— Значит, я не понял. Сожалею, — дрон явно издевался, не скрывая удовлетворения от совершенных подвигов.

Перед глазами Дизиэт вдруг ясно встала картина того, что ожидало её, не будь рядом верного железного друга. Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться, затем тихо сказала:

— Ладно, на этот раз я тебя прощаю. Но если ты ещё когда-нибудь позволишь себе нечто подобное, ломом станешь, ясно?

— Абсолютно, — заверил её Скаффен.

— Распадешься на составляющие!

— Прошу вас, хватит, — вздохнул дрон.

— Я серьёзно. Отныне применяй минимум силы.

— Обещаю! — снова вздохнув, ответил Скаффен.

— «Ксенофоб» приближается, — доложил Скаффен. — Вот, — он протянул ей висевший в силовом поле венок из ярких цветов.

Сма склонила голову, галантный железный кавалер надел ей на шею благоухающее ожерелье. Дизиэт поднялась, и странная пара направилась в сторону замка. На самый верх донжона публику не пускали; он весь ощетинился антеннами и мачтами, среди которых непрерывно вращались два радара. Как только группа экскурсантов исчезла за изгибом галереи, Сма и дрон остановились у железной двери. Пустив в ход электромагнитный эффектор, робот отключил сигнализацию и открыл электронный замок. Дизиэт проскользнула внутрь. Скаффен последовал за ней и тщательно запер засовы. Они поднялись на широкую крышу. Выпущенный дроном крошечный радиоуправляемый разведснаряд спустя мгновение был принят обратно внутрь.

— Когда он прилетит? — поинтересовалась Сма, прислушиваясь к гудению запутавшегося в антеннах ветра.

— Смотри, — Скаффен-Амтиско ткнул в небо лиловым энергетическим полем.

Сма пригляделась и сумела различить изогнутый контур стоявшего поблизости четырёхместного модуля; почему-то казалось, что он прозрачный. Дизиэт бросила прощальный взгляд на раскинувшуюся внизу панораму и подошла к модулю-силуэту. В стене модуля распахнулась дверь.

«Вход в другой мир», — подумала Сма и, сопровождаемая дроном, решительно шагнула в тёмный проем.

— Добро пожаловать на борт, госпожа Дизиэт Сма, — приветствовал её модуль.

— Здравствуй.

Дверь закрылась. Модуль бесшумно взмыл в небо, образовывая вокруг оболочки вакуум; даже падающее пёрышко создавало бы намного большую турбулентность.

Глядя на главный экран, Сма наблюдала, как концентрически расположенные укрепления замка, словно волны пустившегося вспять времени, сливаются в одну линию; затем замок стал точкой между городом и проливом, потом исчез и город — модуль изменил угол полёта и пошёл на сближение с «Ксенофобом». Дизиэт, изучая подёрнутую дымкой панораму на экране, тщетно пыталась найти долину с плотиной и старой электростанцией, что стала ей родным домом, а Скаффен-Амтиско внимательно смотрел на женщину, гадая, когда наступит благоприятный момент, чтобы можно было сообщить плохие новости. Человек по имени Шераданин Закалве невероятным образом избавился от наблюдения, установленного за ним сразу после очередной отставки, перехитрил, а затем уничтожил управляемый нож (как, во имя хаоса, жалкий комок мяса сумел это сделать?) и исчез в неизвестном направлении. Прежде чем приступить к выполнению задания, следовало его найти. Из-за корпуса радара выскользнула фигура, пересекла крышу донжона, спустилась по винтовой лестнице и покинула старинную крепость. Минуту спустя некто, выглядевший, как Дизиэт Сма, присоединился к группе экскурсантов, которым гид старательно объяснял разницу между древней артиллерией и ракетной техникой.

Глава XII

В их жилище парадная карета Мифоборца стояла в окружении целой армии статуй. Шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на какой-нибудь сундук, доверху набитый сокровищами, принадлежащими той или иной знатной семье.

Астил Тремерс Кивер вынул из шкафа плащ, закрыл дверцу и полюбовался в зеркале своим отражением. Да, плащ сидел на нём сидел великолепно. Он сделал пируэт, и выхватил из ружейной кобуры карабин. Медленным шагом Кивер прошёлся мимо кареты, то и дело издавая воинственный клич. Его огромная тень плясала на стенах. Остановившись, направил карабин на задёрнутое тёмной шторой окно кареты. Успокоившись, он сунул карабин в кобуру и уселся на резной стул возле камина. Под его тяжестью ножки стула подкосились, Кивер рухнул на каменные плиты. Карабин выстрелил, послав пулю в угол у него за спиной.

— Вот дьявольщина! — выругался он, разглядывая простреленный плащ.

Дверца парадной кареты распахнулась, оттуда кто-то стремительно выпрыгнул. Через миг этот человек, приняв боевую стойку, уже готов был выстрелить из безобразно-большого плазмопистолета в голову заместителю вице-регента при дворе Астилу Тремерсу Киверу Восьмому.

— Погоди, не стреляй, Закалве! — воскликнул Кивер. — Это же я!

Молодой человек, которого Астил Кивер назвал Закалве, окинул быстрым взглядом помещение и поставил оружие на предохранитель.

— Прости, я, кажется, тебя разбудил? — робко спросил Кивер.

Закалве нахмурился:

— Нет, просто мне приснился дурной сон.

— Ну, тогда всё в порядке, — Кивер, подойдя к камину, осторожно уселся на вычурный трон, украшенный яркими гирляндами цветов, сделанных из фарфора.

Молодой человек последовал его примеру и пристроился на полу возле камина, положив плазмопистолет перед собой.

— Похоже, мне всё же удалось выспаться.

— Хм-м, — Кивер с улыбкой посмотрел в сторону кареты. — Полагаю, ты слышал легенду об этом старом экипаже?

Наёмник, он же (вот потеха!) по совместительству военный министр, пожал плечами.

— Если верить той версии, которую я слышал в период Междуцарствия, то… да, протопресвитер заявил Мифоборцу, что тот, кто сможет с помощью одной лошади поднять его карету на вершину самой высокой скалы, получит доходы всех монастырей. Мифоборец принял вызов и построил башню. Применив на этой скале систему блоков, двигателем которой служил его жеребец, он в течение Тридцати Золотых Дней поднял триумфальную карету на самый верх и получил обещанное. Затем наш герой выиграл большую войну, отменил жречество, расплатился с долгами и погиб только потому, что его личный конюх возражал против непомерной эксплуатации жеребца и предпочёл задушить хозяина уздечкой. Согласно легенде, уздечка в качестве реликвии замурована в основании фарфорового трона, на котором ты сидишь.

Кивер не мог скрыть удивления:

— Так ты всё знаешь?

Наёмник, пожав плечами, носком сапога поворошил обломки стула. Кивер поднялся с трона, отпер внутренние ставни, раздвинул внешние, толкнул створки окна и принялся изучать открывшийся его взгляду вид. Зимний Дворец в осаде. Снаружи, на заснеженной равнине, среди костров и окопов расположились метательные орудия, ракетные установки, тяжёлая артиллерия, проекторы поля… Целая коллекция вопиющих анахронизмов, культурно-эволюционных парадоксов, технических наслоений… И они ещё смеют называть это прогрессом!

— Не понимаю. — Кивер сокрушённо вздохнул. — Всадники на скаку сбивают самолёты управляемыми стрелами, метательные ножи взрываются, словно артиллерийские снаряды, отскакивая от защищённых энергетическим полем старинных лат… Когда и чем все это закончится, Закалве?

— Для тебя — смертью через три удара сердца, если ты не закроешь ставни, — Закалве пошевелил кочергой поленья в камине.

— Пожалуй, ты прав, — Кивер, пригнувшись, отскочил от окна, быстро потянул за рычаг, закрывая ставни, потом задёрнул шторы и снова уселся на фарфоровый трон.

Чёрт побери, — подумал он, — военный министр должен хотя бы делать вид, что держит ситуацию под контролем. А Закалве? Рассуждает о балансе сил, неравномерном развитии технологий, намекает на конфликты, лежащие за пределами современности… Опасается установления какого-то инопланетного господства, — смешно даже повторить! Как будто эти речи делают его больше чем обыкновенным солдатом удачи, наёмником, пусть и самым лучшим, которому случайно удалось привлечь внимание Священных Наследников благодаря ряду рискованных поступков и предложенному им перечню дурацких планов. В то время как он, Астил Тремерс Кивер Восьмой, помимо того, что занимает должность заместителя придворного регента, является представителем древнейшего рода и уже хотя бы поэтому превосходит военного министра по всем статьям. Да и что это за министр, который сам ожидает какого-то нападения (которое вряд ли произойдёт) и не может перепоручить это кому-нибудь из подчинённых!

Кивер бросил взгляд в сторону сидевшего у камина мужчины. Тот сосредоточенно смотрел на языки пламени, плясавшие в камине.

«Во всём виновата Сма — втравила меня в это дерьмо. — Закалве окинул взглядом захламлённую комнату. — Какое отношение имею я к идиотам вроде Кивера, ко всей этой исторической рухляди!?» При всём желании он не мог бы отождествить себя с теми, кто его окружал, и поэтому не винил их за то, что они не прислушиваются к его словам. Чувство удовлетворения — знал, предупреждал дураков, что получится именно так! — мало согревало его в эту холодную ночь.

Он сражался, рисковал жизнью, несколько раз победил в отчаянных арьергардных боях. Он многократно пытался объяснить, какие действия следует предпринять, чтобы положение улучшилось. Его не слушали, его просто не понимали — настолько были убеждены в собственной непогрешимости! Основной жизненный принцип этих людей состоял в убеждении, что именно они знают, как правильно проводить военные операции, и что любые их действия правильны и не подлежат обсуждению. А если в результате предпринятых тактических ходов им суждено погибнуть — значит, так тому и быть.

И вот теперь он обладает какой-то, пусть и ограниченной, властью… но, судя по всему, эта дурацкая война проиграна…

Хорошо хоть, что здесь тепло, припасов хватало, в перспективе никаких дальних переходов по заснеженной равнине, палаточных лагерей, утопающих в жидкой грязи…

Возможно, вскоре у него зачешутся руки по настоящему делу — а пока есть возможность унять чесотку в другом месте с помощью знатных дам, тоже оказавшихся пленницами этого замка. Ему давно уже было известно, что иногда (точнее — как правило) испытываешь облегчение, когда не слушают твоих советов. Власть предполагает ответственность. Какой бы приказ ты не отдал, в результате всегда льётся кровь, так пусть она будет на совести кого-нибудь другого. «Хороший солдат, — любил он повторять, — если у него есть хоть капля здравого смысла, никуда добровольно не пойдёт, особенно на повышение».

— Да, сегодня мы нашли ещё немного семян травы, — сообщил, раскачиваясь на фарфоровом троне, Кивер.

— Отлично.

— Разумеется.

В парках и внутренних дворах пасся скот, в некоторых залах выращивали овощи. Если их не взорвут, можно неопределённо долго кормить четверть гарнизона замка.

— Холодновато, Закалве, среди этих древних стен, не правда ли? — Кивер поёжился и закутал плащом ноги.

В противоположном конце зала кто-то приоткрыл дверь, и Закалве, не ответив, схватился за плазмопистолет.

— Все… всё в порядке? — поинтересовался тихий женский голос.

Наёмник опустил оружие и улыбнулся черноволосой красавице с бледным измученным личиком.

— А, Нинта, — он встал, чтобы поклониться вошедшей принцессе. — Добро пожаловать.

Девушка осторожно вошла, приподняв юбку.

— Мне кажется, я слышала выстрел.

— Тебе показалось, — засмеялся он и проводил принцессу к очагу.

Нинта повела плечами и опустилась на устилавший каменный пол ковёр с затейливым рисунком.

«Вот чёрт, всегда он перехватывает инициативу!» — Кивер нахмурился, а вслух произнёс:

— Сударыня, надеюсь, мы не потревожили ваш девичий сон? — заместитель вице-регента запоздало поднялся и отвесил неуклюжий поклон.

Принцесса Нинта хихикнула, затем подтянула колени к груди и уставилась на огонь. В её тёмных глазах заплясали золотистые искорки.

«Интересно, спросил себя Закалве, невольно залюбовавшись изысканной, хрупкой красотой девушки, на чьей я всё-таки стороне — там грубая сила, сплошные когти и зубы, здесь глупые стратеги. Я сижу в старой крепости, битком набитой сокровищами и всевозможной знатью, не понимая, чего хочу и правильно ли поступаю с тактической или стратегической точек зрения. Для моих хозяев нет существенной разницы между тактикой и стратегией, и все из-за скользящей шкалы их диалектической нравственной алгебры: тактики объединялись в стратегию, стратегия распадалась на тактики…»

Сма когда-то сказала ему, что в их работе правила сочиняются на ходу и никогда не повторяют друг друга. Нестандартные, непредсказуемые ситуации требуют таких же решений, это и придаёт смысл работе. Но в конечном счёте всё сводилось к конкретным людям. Здесь он появился только ради принцессы. Оказавшаяся вместе с остальными аристократами в западне, Нинта теперь полностью зависела от его решений и способности этих шутов чётко выполнять отданные им распоряжения.

Глядя на её лицо, он ощущал не только смутное желание (Нинта была очень хороша собой) но и отеческую озабоченность (совсем ещё молоденькая девушка, почти ребёнок, а он, несмотря на свою внешность, был очень стар). Её положение… — он задумался, подбирая слова — трагично: это конец привычного образа жизни, крах могущества, привилегий, разрушение всей сложной системы, олицетворением которой она, принцесса, является.

Блохастый король. За кражу — отсечение руки, за инакомыслие — смерть. Астрономический уровень детской смертности, как если бы средняя продолжительность жизни равнялась минуте. Ужасная система, в которой сплелись в один клубок привилегия и богатство…

Что ждёт принцессу? Ситуация складываеся явно не в её пользу. Судьба, которая сулила ей власть и почести, (при условии благоприятного развития событий), равнодушно погубит едва начавшуюся жизнь, когда удача от неё отвернётся.

В неверном свете камина он вдруг увидел её старой, запертой в какой-то сырой темнице. Или вот ещё картина: завшивевшая, в лохмотьях, с обритой головой и запавшими глазами, она идёт в сиянии зимнего дня навстречу своей смерти: быть пригвождённой к стене стрелами или пулями или склониться перед лезвием топора.

Но… возможно, побег удастся (как романтично, чёрт возьми!), тогда впереди горький хлеб изгнания, затем — неизбежный старческий маразм, воспоминания о прекрасных, но давно прошедших временах, сочинение петиций в надежде на возвращение. Бессмысленное существование в праздности, к которой её готовили, но без всяких компенсаций, соответствующих её положению.

Эта девушка — всего лишь часть чужой истории, не имеющая к нему никакого отношения. История движется с помощью (или без таковой) его хозяев — деятелей Культуры, по пути прогресса и создания лучших условий жизни для большинства населения. Но, как он подозревал, не для этой девочки. Родись принцесса лет на двадцать пораньше, её бы ждал выгодный брак, крепкие сыновья и талантливые дочери, а помедли она с рождением на те же двадцать лет — меркантильный муж или самостоятельная жизнь, занятия наукой, бизнесом, благотворительностью. В настоящем же у неё впереди только смерть. Подумать только, в башне старинного замка, осаждённого врагами, сидит рядом с ним у камина прекрасная принцесса… Когда-то в мечтах я видел нечто подобное, мечтал, тосковал о таком, это казалось смыслом жизни. И почему же теперь всё имеет вкус пепла?

Мне следовало остаться на том пляже, где чистый и ясный горизонт; ветер тихо поёт в дюнах, в холодной вышине неба кружат морские птицы и крики их звучат успокаивающе-беспорядочно и сварливо. Я неудержимо старею.

— … помочь перетащить кучку аристократов в следующее тысячелетие.

— Зачем?

— Это важно.

Он с трудом отвёл взгляд от девушки. Сма не раз говорила, что ему свойственна излишняя сентиментальность, он легко втягивается в чужую жизнь. До некоторой степени Дизиэт была права. Он выполнял задания, ему хорошо платили, но движущим мотивом всех его действий была попытка заслужить прощение…

Ливуэта, скажи, что ты прощаешь меня!

— Ой! — Принцесса Нинта только сейчас заметила обломки резного стула.

— Да, — Кивер развёл руками, — боюсь, что это я… Он принадлежал вам?

— О, нет. Это стул моего дяди, эрцгерцога. Стул стоял в охотничьем домике, а над ним висела огромная голова какого-то зверя. Я всегда боялась там сидеть — мне часто снилось, как эта голова падает на меня, один из клыков вонзается прямо в шею, и я умираю, истекая кровью. — Нинта посмотрела на обоих Мужчин и нервно хихикнула: — Ну, не глуполи?

— А теперь, — засмеялся Кивер, — вы должны пообещать, что не расскажете дяде, при каких обстоятельствах сломался его любимый стульчик, а то меня никогда больше не пригласят на охоту. Или… или на стену повесят мою собственную голову.

Девушка тоже засмеялась, прикрыв рот ладонью.

Закалве невольно вздрогнул. Как этот глупец близок к истине! Но не стульчик будет причиной смерти. Он тряхнул головой, отгоняя дурные мысли, и бросил в огонь какую-то деревяшку. Никто не заметил, что это была ножка герцогского стула.

Глава 3

Сма давно подозревала, что экипажи многих кораблей состоят из сумасшедших. И если уж говорить прямо, то поведение самих кораблей, как правило, тоже не укладывалось в привычные рамки. «Ксенофоб» обслуживало двадцать человек. У Дизиэт имелось ещё одно наблюдение на этот счёт: чем меньше команда, тем чуднее, забавнее её поведение. Поэтому она заранее была готова ко всему.

— Ап-пчхи!, — чихнул молодой астронавт, одной рукой прикрывая рот, а другую протягивая Сма, желая помочь ей выйти из модуля. Заметив его красный нос, Дизиэт отдёрнула руку. Он был облачён в галабию^[19], словно только что встал с постели.

— Коспоша Сма, допро пошаловать на форт, — судя по всему, парень явно обиделся.

— Спасибо, — Сма осторожно протянула руку. Ладонь юноши оказалась очень горячей и влажной.

— Скаффен-Амтиско, — представился из-за спины Дизиэт дрон.

— Страсте, — юнец помахал роботу, затем вынув из рукава платок, промокнул глаза и нос.

— С вами всё в порядке? — поинтересовалась Сма.

— Воше-то нет, плостудился. Пошалуйста, итемте са мной.

Юнец снова чихнул и зашмыгал носом.

В узком проходе между двумя модулями Сма чуть отстала и обернулась к Скаффену с немым вопросом: «Что с ним?» Дрон завихлял в воздухе, как будто пожимая плечами, и на розовом поле ауры проступили серые буквы: «Тоже не пойму».

— Мы фее тумали, что путет сабафно — ослапить сфои иммунные системы и простутиться, — молодой человек подвёл гостей к дверям лифта.

— Все вы? — переспросила Сма, — весь экипаж?

— Та, но не фее отнофлеменно. Те, кто фысдоловел, коволят, что станофится очень плиятно, кокта все саканчифается.

— Да, — согласилась Дизиэт, поглядывая на дрона, сохранявшего официально-синюю окраску, за исключением небольшого красного пятна на боку. Оно предназначалось только Сма и быстро пульсировало. Заметив это, Дизиэт с трудом подавила смешок. — Полагаю, вы правы.

Юнец громко чихнул.

— Мы скоро должны отправиться в точку Р-и-Р, не так ли? — спросил его Скаффен-Амтиско. Сма толкнула машину локтем.

— На самом теле мы только что сакончили…

Лифт остановился, двери раздвинулись, и гости очутились в кают-компании. Пол и стены помещения были отделаны красным деревом, вокруг нескольких низких столиков разместились кушетки и кресла с роскошной обивкой из шёлковой ткани с вышивкой. Не очень высокий потолок украшали ряды разноцветных фонариков. Судя по интенсивности освещённости, сейчас раннее утро. Сидевшие за одним из столиков люди встали, прервав разговор.

— Коспоша Сма, — представил молодой человек. Мужчины и женщины улыбались, по очереди называя свои имена. Сма произнесла несколько вежливых слов, дрон просто поздоровался. Один из членов экипажа бережно прижимал к груди какой-то комочек жёлто-коричневого цвета.

— Вот, — он протянул Сма крошечное мохнатое существо с четырьмя конечностями, издававшее приятный запах.

Такое они с дроном видели в первый раз. Необычный зверёк с большими ушами и огромными глазами с любопытством разглядывал Сма.

— Это — корабль, — представил забавного зверька астронавт.

— Здрасьте, — пискнуло крошечное существо. От неожиданности Сма вздрогнула.

— Ты «Ксенофоб»?

— Его представитель, с которым ты можешь говорить. Называй меня Ксени, — пропищал зверёк, обнажив крошечные белые зубки. — Я знаю, большинство кораблей используют обыкновенных дронов, но, как мне кажется, они несколько скучноваты, — зверёк покосился на Скаффена-Амтиско.

Сма улыбнулась, заметив, что аура Скаффена мигает.

— Ну, иногда, — согласилась Дизиэт.

— О да! — обрадовался Ксени. — Я намного остроумней. Хотите, провожу вас?

— Отлично. — Сма посадила его к себе на плечо.

Экипаж дружно с ней попрощался, когда она в сопровождении верного Скаффена направилась к сектору, где располагались каюты.

— Ах, какая ты приятная и тёплая, — пищал маленький подхалим, пока они шли по застеленному пушистым ковром коридору к каюте Сма. Женщина потрепала его по спине.

— Здесь налево. Кстати, мы сейчас покидаем орбиту.

— Отлично.

— Можно мне лечь с тобой спать?

Сма остановилась и сняла существо с плеча.

— Что?!

— Просто ради налаживания дружеских отношений, — пояснил зверёк, сладко зевая и потирая лапками глаза. — Я не наглею. Это будет полезно для нас обоих.

Сма не сомневалась, что за её спиной Скаффен-Амтиско пульсирует красным. Она поднесла зверька к самому лицу.

— Послушай, «Ксенофоб»…

— Ксени, — капризно настаивало существо.

— Ладно, Ксени. Ты же звездолёт миллионного тоннажа, скоростной наступательный корабль класса «Палач».

— Но я же демилитаризованный!

— Держу пари, что при желании ты даже без своего основного вооружения можешь превратить цветущую планету в пустыню.

— Брось, это может любой дурацкий ОКК!

— Для чего же тогда нужен ты? — Дизиэт основательно встряхнула мохнатое существо.

— Это ради смеха, — оправдывался он. — Сма, ты что, шуток не понимаешь?

— Не знаю. А ты поймёшь, когда я пинком отправлю тебя обратно в кают-компанию?

— У вас явные отклонения в психике, сударыня. Что вы имеете против маленьких хорошеньких мохнатых существ? Госпожа Сма, мне отлично известно, что я — корабль. Я делаю своё дело: везу вас к вашей довольно сомнительной цели, причём достаточно быстро и успешно. Но имейте в виду: если возникнет хотя бы малейший повод каких-либо боевых действий, конструкция в ваших руках станет безжизненной, а я буду сражаться так яростно и решительно, как меня обучили. А пока, подобно живым коллегам, я предаюсь безвредным забавам. Не устраивает моя нынешняя, так сказать, текущая внешность — ладно, могу стать обыкновенным зондом, бестелесным голосом и общаться с вами через него, — крохотный пальчик указал в сторону Скаф-фена-Амтиско, — или через личный терминал. Меньше всего мне хотелось бы обидеть моих дорогих гостей.

Сма поджала губы и тряхнула кудрями.

— Что ж, по крайней мере, честно.

— И…

— Всё в порядке, — Дизиэт потрепала зверька по спине.

— Можно мне сохранить этот облик?

— На здоровье.

— Славненько! — Меховой комочек принялся извиваться. — А ты не могла бы меня обнять?

— Обниму.

Повернувшись, она увидела, что Скаффен-Амтиско висит в воздухе брюхом вверх, а его аура вспыхивает огненно-оранжевым цветом. Такая поза и соответствующая ей раскраска поля всегда означали одно — дрон крайне расстроен. Сма кивнула на прощание зверьку, тот помахал лапкой и поковылял обратно в кают-компанию. Дизиэт закрыла за ним дверь и отключила внутренний мониторинг.

— Скаффен, сколько мы пробудем на этом корабле?

— Тридцать дней.

Женщина обвела взглядом в общем-то уютную каюту. Как всё-таки здесь тесно, не сравнить с покоями на старой электростанции! Тридцать дней с сопливыми мазохистами и кораблём, который мнит себя любимой игрушкой и просится в постель!

— Путешествие может оказаться долгим, — вздохнула она.

Сейчас не самое удачное время для плохих новостей, подумал Скаффен. Скажу о том, что Закалве пропал без вести, позднее.

— Сма, если ты не возражаешь, я пойду, осмотрюсь. — Он поплыл к двери.

— Ступай, — Дизиэт лениво махнула рукой, устраиваясь поудобнее на постели.

Дрон уже открыл дверь, когда женщина внезапно резко села.

— Минуточку, что там говорил корабль: «довольно туманная цель»? Разве он не знает, куда мы летим?

«Ой-е-ей», — подумал дрон и развернулся в воздухе.

— Э-э…

Сма сузила глаза и нахмурилась.

— Мы ведь просто летим забрать Закалве, так?

— Да. Конечно.

— И это все?

— Все. Находим Шераданина, инструктируем его и забираем на Вуренхуц. Может, нас попросят его проконтролировать, но это ещё неизвестно.

— Вероятно, но где сейчас Закалве?

— Где? Тебе надо его точное местонахождение? Ну, я имею в виду, ты же знаешь…

— Ладно, — раздражённо бросила Дизиэт. — Хотя бы приблизительное.

— Нет проблем, — ответил дрон, осторожно пятясь к двери.

— Нет проблем? — озадаченно переспросила Сма.

— Да-да, нет проблем. Нам известно, где он сейчас находится.

— Хорошо, — кивнула Сма. — Итак?

— Что «итак»?

— Итак, — громко повторила она, — где он?

— В Крастальере.

— В Крас…

— В Крастальере. Туда мы и направляемся.

— Никогда о таком месте не слышала, — Сма зевнула и снова упала на постель, сладко потягиваясь. — Мог бы так сразу и сказать.

— Сожалею, — отозвался Скаффен.

— Неважно, — Дизиэт протянула руку к световому лучу, и в каюте наступил полумрак. — Пожалуй, я немного вздремну. Сними с меня, пожалуйста, сапожки.

Робот стянул с женщины сапоги, жакет и вместе с чемоданами убрал их в стенной шкаф. Сма легла поудобнее, глаза её закрылись. Дрон тихонько выскользнул из каюты.

— Чуть было не влип, — пожаловался он своему отражению в блестящей как зеркало стене и не спеша поплыл по коридору.

Дизиэт прибыла на «Ксенофоб» рано утром, а проснулась в середине дня. Когда прозвенел звонок, она заканчивала утренний туалет, а дрон сортировал её вещи по цвету и развешивал или складывал их в стенном шкафу. Сма вышла из маленькой ванной комнаты в одних трусиках и с набитым зубной пастой ртом.

— Отквой! — Звуковой монитор не смог понять команды.

Пришлось открывать самой — и тут же с диким воплем она отскочила в сторону, выплёвывая зубную пасту. Мгновенно по каюте прокатилась некая невидимая волна, и три управляемых ножа повисли в воздухе параллельно друг другу между Сма и дверью. Дизиэт с ужасом уставилась сквозь защитное поле в коридор. Оценив обстановку, дрон убрал поле, ножи лениво развернулись и со щелчком исчезли в его корпусе.

— Пожалуйста, не устраивай мне больше сюрпризов, Сма, — устало вздохнув, Скаффен вернулся к сортировке белья.

Женщина машинально вытерла рот, продолжая молча смотреть на стоявшего за дверью мохнато-жёлтого монстра ростом не меньше двенадцати футов. Наконец, сглотнув, она произнесла:

— Ксени, что ты вытворяешь?

— Извини, — пропищало огромное существо. — Я подумал, что если у тебя не налаживается контакт с маленьким мохнатым зверьком, возможно, более крупная версия…

— Дурачок, — покачала головой Сма. — Ну, заходи. Или ты просто хотел похвастаться, как здорово вырос? — Она вернулась в ванную.

Ксени протиснулся в дверь и, сгорбившись, встал в углу.

— Прости и ты, Скаффен-Амтиско.

— Нет проблем.

— На самом деле я хотел поговорить о…

Дрон у шкафа на секунду замер. За это время между ним и кораблём произошёл довольно продолжительный и бурный диалог. Но Сма уловила лишь паузу в словах Ксени.

— … о сегодняшнем маскараде в вашу честь, — нашёлся корабль.

— Прекрасная мысль, корабль. Спасибо, Ксени.

— Я решил сначала поинтересоваться, как оцениваете моё предложение… Может, есть идеи насчёт костюмов?

— Я буду тобой. Приготовь мне один из своих костюмов.

— Хорошая мысль, хотя, полагаю, не тебя одну она посетила. Но мы запретим астронавтам появляться на празднике в одинаковых костюмах, — сказав это, Ксени с трудом протиснулся в коридор, и дверь за ним закрылась.

— Короткий, но весьма содержательный визит, — заметила Сма, роясь в носках, которые только что старательно раскладывал по цветам спектра Скаффен-Амтиско. — Эта машина со странностями.

— Чего же ты хочешь, — отозвался дрон, — ведь он звездолёт.

«Ты мог бы, — передал бортовой компьютер Скаффену-Амтиско, — предупредить меня, что от неё надо скрывать площадь района поисков».

«Я надеюсь, что разосланные повсюду люди вскоре найдут этого парня и укажут точные координаты. Дизиэт вовсе не обязательно быть в курсе, что у нас какие-то проблемы».

«Но почему не сказать ей правду?»

«Ты не знаешь Сма!»

«Как я понимаю, она чересчур впечатлительна?»

«Конечно, она же человек».

После завтрака Сма в сопровождении одного из астронавтов прогулялась по кораблю, желая ознакомиться с обстановкой. Разглядывать было особо нечего, звездолёт представлял собой сплошной двигатель. Поэтому остаток дня Дизиэт посвятила изучению истории и политики скопления Вуренхуц.

Ксени устроил грандиозный банкет. Столы ломились от обилия блюд и напитков, приготовленных с использованием ровно такого количества всевозможных химических веществ, чтобы не снабжать каждую тарелку с яствами или кувшин с напитками предупреждением об опасности для здоровья. По всей кают-компании были расставлены зеркала, создавая иллюзию просторного зала, наполненного множеством людей. В официальных приглашениях всем членам экипажа Ксени специально оговорил правило: никаких разговоров на профессиональные темы. Он очень надеялся, что богатое угощение отвлечёт экипаж от желания выяснить, куда же они, собственно, летят. Он подозревал, что среди астронавтов наверняка найдётся парочка дотошных и въедливых, которые потребуют служебного расследования или чего-нибудь ещё в этом роде. Именно в подобных случаях «Ксенофоб» подумывал, не стать ли ему кораблём без экипажа, но подозревал, что заскучает — с людьми обычно бывало весело.

Громко играла музыка, астронавты отдыхали среди голографических изображений ярко-зелёных кустов, с благоухающими цветками. Высокое голубое небо чертили странные восьмикрылые птицы, а в дальнем углу кают-компании высилась величественная скала со множеством изумрудных водопадов, окружённая водной гладью, через которую было перекинуто несколько ажурных мостов… На уступах скалы расположились сказочной красоты дворцы с высокими башнями.

Среди участников маскарада бродили голограммы исторических личностей и вели друг с другом непринуждённые беседы, иногда обращаясь и к членам экипажа, тем самым усиливая иллюзию светского приёма. Были обещаны и другие сюрпризы.

Сма пришла в костюме Ксени, Скаффен-Амтиско изображал модель «Ксенофоба». Сам корабль принял вид толстой, опять-таки жёлто-коричневой, рыбы с выпученными глазами, которая плавала в удерживаемой полем сфере воды диаметром примерно четыре фута. Вся конструкция, перемещаясь по кают-компании, напоминала странный воздушный шар.

— Айс Дисграв, с ним вы уже встречались, — пробулькала рыба, представляя членов экипажа, — а это Джетард Хрина.

Сма улыбнулась и кивнула сопливому юнцу.

— Здравствуйте ещё раз, как поживаете?

— Страсте. — Молодой человек по самые уши закутался в меха — не иначе воображал себя путешественником к Полюсу холода.

— Извините, госпожа Сма, мы знаем, что сейчас нельзя говорить о работе, но всем хотелось бы знать, куда… — Чернокожая Хрина, молоденькая и пухленькая, одетая в старинный военный мундир красного цвета, пристально смотрела на неё поверх бокала.

— Ах, — воскликнул Ксени, его сфера внезапно лопнула, окатив водой окружающих. Рыба упала на пол и забилась в конвульсиях.

— Воды!

Сма подняла её за хвост.

— Что случилось?

— Неисправность поля. Воды! Быстрее воды!

Астронавты растерянно переглядывались, а через толпу к ним уже стремительно мчался маленький «Ксенофоб» — Скаффен-Амтиско.

— Воды! — умолял Ксени.

На жёлто-коричневом лбу у Сма собрались морщины. Она посмотрела на переодетую солдатом женщину и переспросила:

— Что вы хотели сказать, госпожа Хрина?

— Я хотела — ой… — в неё внезапно врезалась модель сторожевика, выполненная в масштабе один к пятисот двенадцати. Девушка резво отпрыгнула и уронила бокал.

— Эй, — возмутился Дисграв, отталкивая Скаффена. Хрина выглядела обиженной и потирала плечо.

— Простите, я такой неловкий, — извинился дрон.

— Воды! Воды! — орал Ксени, извиваясь в мохнатой лапе Сма.

— Заткнись! — велела Дизиэт и подошла к Хрине, оттеснив Скаффена.

— Госпожа Хрина, пожалуйста, продолжайте.

— Я просто хотела знать, почему…

Внезапно задрожал пол, голографическая скала зашевелилась, на её поверхности появились трещины, оттуда повалили клубы дыма, по склонам покатились огненные шары. Землетрясение! Летали каменные обломки дворцов, никого, впрочем, не задевая, рушились мосты, фантастические птицы, сложив крылья, замертво падали в морскую пучину.

Хрина во все глаза смотрела на происходящее — иллюзия катаклизма была полной.

— Нас хотят отвлечь от разговора. Наверняка вы знаете что-то важное. Прекрати! — Сма с силой сжала бедную рыбу, а свободной лапой вцепилась в воротник Хрины. — Что вы хотели сказать?

— Почему нам не говорят, куда мы летим? — выкрикнула та в лицо Дизиэт, стараясь перекричать грохот извержения вулкана. Тем временем из тектонического разлома поднималась огромная чёрная фигура с горящими красными глазами.

— Мы летим к Крастальеру, — крикнула в ответ Сма.

— Ну и что? Крастальер — Открытое Скопление. В нём полмиллиона звёзд!

Дизиэт застыла.

Голограммы стали прежними, как до катаклизма. Опять заиграла музыка, но теперь она была тихая, успокаивающая. Экипаж корабля окружил живописную группу, ожидая дальнейшего развития событий. Ксени и Скаффен-Амтиско переглянулись. Ксени, все ещё удерживаемый лапой Сма, внезапно превратился в голограмму рыбьего скелета. Дрон изобразил, как модель «Ксенофоба» распадается на мелкие кусочки, и выпустил для вящего эффекта струю серого дыма. Сма строго посмотрела на них, и оба тотчас вернули себе прежний образ.

— Открытое Скопление… — Дизиэт сняла с головы мохнатую маску. Её губы сложились в подобие улыбки. Скаффен давно знал, что последует дальше, и задрожал всеми своими микросхемами. Ксени последовал его примеру.

«Беда».

«Мне кажется, мы находимся в обществе разъярённой самки человека, я прав, Скаффен?»

«Точно, ты прав. Есть какие-нибудь идеи?»

«Ни малейших. Принимай бурю на себя, а я уношу свой рыбий зад».

«Корабль, ты не можешь так поступить со мной!»

«Могу и поступлю. Это твоя прерогатива. После поговорим. Пока!»

Ксени выскользнул из мохнатой лапы на пол. Дрон вернул себе свой обычный облик, но с обесцвеченной аурой.

— Сма, прости, — с обречённым видом проговорил он. — Я не сказал тебе главного.

— Ко мне в каюту, — помолчав спокойно скомандовала Сма. — Извините нас, — она кивнула Дисграву и Хрине и зашагала прочь.

Сбросив костюм Ксени на пол и оставшись в одних трусиках, Дизиэт парила в энергополе постели в позе лотоса. Усилием воли Дизиэт заставила себя успокоиться и выглядела скорее обиженной, чем разъярённой. Ожидавший скандала дрон чувствовал себя ужасно, видя хозяйку в тоске и печали.

— Если бы я сказал тебе правду, ты могла не согласиться на поездку.

— Глупый дрон, это же моя работа.

— Знаю, но у тебя не было ни малейшего желания улетать.

— Чего бы ты хотел после трёхлетнего перерыва? И без всякого предупреждения? Разве я долго упиралась? Брось, дрон, ты рассказал мне о сложившемся положении, и я согласилась. Совсем не обязательно было скрывать, что Закалве исчез.

— Прости, я поступил непорядочно и сожалею об этом. Пожалуйста, скажи мне, что сможешь меня когда-нибудь простить.

— О, не заходи в своём, надеюсь, искреннем раскаянии слишком далеко. Просто в дальнейшем сообщай мне обо всём.

— Хорошо.

— Можешь начать с рассказа о том, как Закалве удалось уйти от нас. Кстати, какое устройство предназначалось для наблюдения?

— Управляемый нож.

— Управляемый нож? — Сма в замешательстве потёрла подбородок.

— К тому же совсем новой модели, — добавил дрон, — нанопистолеты, волокно искажения, эффектор, коэффициент мозга — ноль семь десятых.

— И Закалве ушёл от этого монстра?

— Не просто ушёл. Он его уничтожил.

— Кошмар. Не думала, что он настолько умён. Или ему просто повезло? Как это произошло?

— Это секретная информация, так что не говори никому.

— Клянусь честью. — Сма театрально приложила руку к груди.

Скаффен-Амтиско издал звук, очень похожий на вздох.

— Значит, так. Чтобы устроить побег, Закалве потребовался год. На той планете, где мы его сбросили, гуманоиды делят власть с равными им по интеллекту морскими млекопитающими. У них сложились симбиотические отношения. Закалве купил компанию по производству медицинских и сигнальных лазеров. В его ловушке было задействовано оборудование целого госпиталя, построенного гуманоидами на берегу океана для лечения тех самых морских млекопитающих. Там испытывался большой ядерный магнитно-резонансный сканер.

— Что?

— Прибор, позволяющий заглянуть внутрь морского животного.

— Продолжай.

— Процесс связан с применением очень сильных магнитных полей. Закалве испытывал его в выходной, когда персонал отсутствовал. Ему каким-то образом удалось заставить нож проникнуть в сканирующую машину, а затем включить ток.

— Я думала, управляемые ножи немагнитны.

— Это так. Но в нём достаточно металла, чтобы при большой скорости возникли парализующие вихревые потоки.

— Но он всё же мог двигаться?

— Недостаточно быстро, чтобы избежать лазера, к которому Закалве подсоединил сконструированный им прибор на основе некой военной установки, и лазер вместо того, чтобы создавать голограммы, просто изжарил нож.

— Здорово! Шерадин не перестаёт меня изумлять. Наверное, ему очень сильно хотелось отделаться от нас.

— Наверняка.

— Возможно, он не захочет работать на нас, даже если мы найдём его.

— Скорее всего, даже разговаривать с нами не захочет…

— И нам известно лишь то, что он где-то в Открытом Скоплении под названием Крастальер? — В голосе женщины звучало сомнение.

— Круг поисков постоянно сужается. Осталось десять-двенадцать звёздных систем. К счастью, технический уровень метацивилизации не настолько высок, чтобы он смог убежать далеко. Раньше мы просто поддерживали общее наблюдение, и лишь десять дней назад поиски начались всерьёз. Сейчас все силы брошены в Скопление, уверен, мы его найдём.

— Десять-двенадцать солнечных систем… — усомнилась Сма.

— Двадцать с лишним планет, не считая трёх сотен станций и множества кораблей.

Дизиэт закрыла глаза и покачала головой.

— Это невозможно.

Скаффен-Амтиско счёл за благо промолчать. Женщина открыла глаза:

— Хочешь совет?

— Разумеется.

— Забудь о космических станциях и цивилизованных планетах. Ищите в пустыне, умеренных зонах, но не в джунглях и уж никак не в городах, — она поёжилась. — Если Закалве ушёл из-под контроля ради личной свободы, то у нас есть шанс… Скорее всего, он там, где идёт война, причём не обязательно широкомасштабные военные действия, а что-нибудь интересное… Понимаешь, что я имею в виду?

— Верно.

В другой раз дрон наверняка проигнорировал бы эти психологические выкладки, но сейчас чтобы хоть как-то загладить вину, он передал указания Дизиэт кораблю для ретрансляции по всему поисковому флоту.

Сма глубоко вздохнула, задержала дыхание и медленно выпустила воздух, затем поинтересовалась безразличным тоном:

— Маскарад ещё продолжается?

— Да, — удивился Скаффен-Амтиско. — Дизиэт, я думал, ты так рассердилась, что больше не захочешь их видеть.

Женщина быстро натянула костюм Ксени и направилась к двери.

— Потом, может, и рассержусь. А пока… пока я спокойна.

Они двинулись к кают-компании, дрон летел следом в по-прежнему обесцвеченном поле.

— Брось, Скаффен, мы идём на маскарад. Теперь попробуй что-нибудь менее воинственное.

— У тебя есть предложения?

— Не знаю, что тебе больше подойдёт. Наверное, личина трусливого лицемерного ублюдка, напрочь лишённого доверия и уважения к другой личности.

У самых дверей кают-компании Сма обернулась и увидела вместо дрона красивого незнакомого юношу с бегающим взглядом.

Дизиэт рассмеялась.

— Отлично… но всё же мне больше нравился военный корабль.

Глава XI

Песок в понимании Закалве был неким посредником между ним и морем, или скорее длинным мокрым прилавком.

Иногда он наблюдал за проплывающими далеко в море кораблями. Хорошо было бы находиться на одном из них, ожидая вскоре увидеть незнакомые места или — если ещё больше напрячь воображение — родной порт с его мерцающими огнями, обещающими радостную встречу, дружеский смех…

Но обычно Закалве не обращал внимания на эти медленно перемещающиеся на горизонте точки. Ветер тихо пел в дюнах, в холодной вышине кружили морские птицы, их сварливые крики почему-то действовали на него успокаивающе. Он занимался своим обычным делом делом — ходил взад и вперёд по берегу, не отрывая взгляд от влажного серо-коричневого песка.

Время от времени из глубины материка приезжали нахально-шумные дома-автомобили: блестящий металл, яркие фонарики, развевающиеся флажки. Чихая, кашляя, изрыгая выхлопные газы, они с трудом тащились по песчаной дороге; взрослые высовывались из окон или стояли на подножке, дети, весело галдя, бежали рядом или свешивались с крыш.

Поначалу этот странный человек вызывал у них любопытство — точнее, его деревянный сарай посреди бесконечных дюн. Разве можно жить в чём-то вкопанном в землю, в чём-то, , что не двигается, да и не может двигаться! Глядя на его маленькую покосившуюся лачугу, зеваки вели между собой нескончаемые дискуссии, пытаясь представить, какова должна быть эта жизнь с одним и тем же пейзажем за окном. Они открывали скрипучую дверь и, осторожно принюхавшись к резкому запаху мужского одиночества, стремительно захлопывали её, заявляя, что жить на одном и том же месте наверняка вредно для здоровья. Насекомые. Гниль. Спёртый воздух…

Закалве не обращал на них внимания, делал вид, что не понимает их языка. На самом деле ему было известно, каким прозвищем наградило его постоянно меняющееся население Парктауна — они называли его «древочеловек». Наверное, они думали, что он пустил корни в зыбучий песок дюн, подобно своей бесколесной лачуге.

Впрочем, владельцы домов-машин довольно быстро теряли к нему интерес, устремляясь к пенной кромке берега. Они бросали в воду мелкие камешки, с визгом убегали от настигающих их волн; а их дети строили из песка маленькие автомобильчики… А потом парк-таунцы забирались в свои дома-машины и уезжали обратно в глубь материка, мигая фарами, нажимая на клаксоны… Снова он оставался в одиночестве.

Почти еждневно Закалве находил мёртвых птиц, а иногда на берег выбрасывало туши морских млекопитающих. Как-то раз он набрёл на тело мёртвого моряка. Распухший труп мерно покачивался на прибрежных волнах. Некоторое время Закалве рассматривал матроса, потом снял с плеча парусиновую сумку, вытряхнул на песок весь свой дневной улов — смытые с кораблей вещи — разорвал сумку на несколько лоскутов и прикрыл ими голову и грудь утопленника. Уже начался отлив, поэтому не было необходимости оттаскивать тело подальше от береговой кромки. В тот день он отправился в Парктаун без своей тележки, обычно нагруженной подаренными приливом сокровищами — он просто хотел сообщить шерифу о печальной находке.

Однажды на берег вынесло стул без одной ножки. Сначала Закалве не обратил на него внимания, но на следующий день с удивлением обнаружил, что стул валяется на прежнем месте, хотя ночью был шторм. Тогда он поставил стул около своей хижины, приладив вместо недостающей ножки какую-то палку, но никогда не садился на него.

Каждые пять-шесть дней к сараю приходила женщина. Они познакомились в Парктауне вскоре после его появления здесь — на третий или четвёртый день пьяного загула. Он платил ей утром — и всегда больше, чем она ожидала. Она подробно рассказывала ему о своих прошлых увлечениях и надеждах, о надеждах новых, но он почти не слушал её… А потом женщина лежала рядом, положив голову ему на грудь, и он говорил, обращаясь к тёмному воздуху над постелью, к тонким деревянным стенам; слова были непонятны ей — как если бы он произносил их на чужом языке. Он повествовал о волшебной стране, где все были чародеями и знать не знали о нищете и прочих неприятностях. Некий воин, которого нанимали эти чародеи для выполнения их поручений, в конце концов не вынес ответственности, возложенной на него, потому что силы его были не беспредельны…

А иногда он рассказывал о том, как в некоем чудесном саду играли четверо детей — два мальчика и две девочки… две сестры… это было давно, тысячу лет назад, и очень-очень далеко отсюда… И вот один из мальчиков, даже став взрослым, продолжал хранить в своём сердце любовь к подруге детских лет. Пламя ужасной войны сожгло этот сад…

Наконец, когда ночной мрак поглощал все, а женщина на его плече уже давно блуждала по собственной стране грёз, он рассказывал ей о громадном космическом корабле, чья металлическая обшивка скрыта под каменными стенами… А потом снова о двух сёстрах и о том, что с ними случилось, и… о стуле… Когда Закалве просыпался, женщины рядом с ним уже не было. Снова заснуть, как правило, не удавалось, и он отправлялся на берег, и морские птицы криками приветствовали его как старого знакомого. Он давно утратил чувство времени, замечал лишь изменения погоды — иногда светило солнце, и было тепло, а иногда сыпалась снежная крупа или ветер свистел в щелях лачуги, лениво шевеля песок на полу, как стёртые, превратившиеся в прах воспоминания. Он сгребал песок и выбрасывал его за дверь, словно совершал подношение ветру, и ждал следующей бури.

Он появлялся в Парктауне раз в неделю, толкая пред собой тележку с «товарами», которые море выбрасывало на берег-прилавок. Он получал за них деньги и тогда мог купить себе еды и заплатить за её услуги… Парктаун представлял собой обширную стоянку домов-автомобилей, поэтому улицы в этом городе то появлялись, то исчезали в зависимости от количества машин. Все вокруг находилось в постоянном движении, постоянно перемещалось с места на место, за исключением дома шерифа, окружённой невысоким частоколом автозаправочной станции с фургоном, в котором располагалась ремонтная мастерская. Иногда путь до него был короче, иногда — длиннее, «город» то удалялся, то приближался к берегу, а вместе с ним и люди с их назойливой любознательностью.

Среди них дочь одного из перекупщиков, с которыми он торговал, обращала на него внимание больше, чем другие. Девушка редко с ним разговаривала, но всегда предлагала ему еду повкуснее, а потом робко улыбалась и быстро убегала, а вслед за ней ковыляла ручная морская птица, то и дело взмахивая подрезанными крыльями. С этой девушкой он был неизменно сух и холоден. Незачем, так он считал, вторгаться в жизнь этих людей — тем более, насколько ему было известно, она и её семья собирались покинуть Парктаун. К тому же вокруг неё постоянно вертелся парень с бегающими глазами и вечно слюнявым ртом. Закалве не сомневался, что его намерения по отношению к девушке самые гнусные. Однажды, когда он возвращался домой, парень преградил ему дорогу, выкрикивал всевозможные угрозы и яростно размахивал руками. Понаблюдав некоторое время за этим представлением, Закалве перехватил его руку, выкрутил её и заставил парня встать на колени. В этой позе тот находился несколько минут. На следующую ночь его разбудил тихий стук в дверь. Девушка из Парктауна умоляла впустить её, без конца повторяя, что она его любит, и птица с подрезанными крыльями сопровождала её мольбы пронзительными криками. Он открыл дверь, намереваясь прогнать незваную гостью, но девушка проскользнула у него под рукой и легла в его постель. Не говоря ни слова, он стащил девушку с постели и выставил за дверь, после чего задвинул засов. Её жалобные крики некоторое время доносились снаружи, проникая сквозь щели. Он заткнул уши и укрылся с головой грязным одеялом. На следующий вечер к нему пришёл её отец, а вместе с ним шериф и ещё человек двадцать жителей Парктауна. Девушку обнаружили недалеко от его хижины — жестоко избитую, изнасилованную, с перерезанным горлом. Он вышел на порог и сразу увидел в толпе парня с бегающими глазами. Доказать свою невиновность Закалве не мог, поэтому захлопнул перед ними дверь и бежал, раздвинув шаткие доски в задней стене хижины. Его догнали. Он дрался против пятерых. Ему пришлось оглушить двоих, прежде чем он оказался лицом к лицу с убийцей и выбил у него из рук нож. Приставив лезвие к его горлу, Закалве повёл парня обратно к своему жилищу. Жители Парктауна не понимали, что происходит, — чужак предложил парню поединок, а чтобы им было светлее, поджёг хижину. И вот раз за разом парень бросался на чужака, и тот снова и снова завладевал ножом и швырял его к ногам нападающего. Наконец парень, обессиленный, рухнул на песок. Теперь внимание людей привлекло другое. Колотя подрезанными крыльями по песку и воздуху, любимая птица девушки быстро взобралась на вершину дюны и вприпрыжку побежала к поверженному. Спустя мгновение раздался пронзительный крик: парень тщетно пытался защитить себя от острого клюва, но птица, яростно вцепившись когтями ему в голову, пыталась выклевать ему глаза…

Шериф и отец девушки подхватили парня за руки и потащили прочь. Спустя две луны семья девушки навсегда покинула Парктаун, а ещё через одну луну тело убийцы опустили в свежевыдолбленную шахту в ближайшей скале и завалили камнями. Теперь обитатели домов-автомобилей, когда Закалве появлялся среди них, делали вид, что не замечают его. Лишь один торговец продолжал принимать у него смытую с судов добычу. Около обгорелых брёвен бывшего жилища Закалве поставил небольшую палатку; но женщина уже не приходила к нему, тем более, что даров моря становилось всё меньше, и вряд ли он смог бы расплатиться с ней. Самое худшее заключалось в том, что теперь ему не с кем было поговорить…

С тех пор прошло, наверное, лун пять. Однажды его внимание привлекла одиноко сидевшая на берегу фигура. Женщина в простом платье цвета неба сидела, сложив руки на коленях и устремив неподвижный взгляд на море. Он остановился рядом с ней, опустил на песок новую парусиновую сумку, затем сел неподалёку в точно такой же позе и принялся изучать горизонт. Волна накатила, разбилась о прибрежные камни. Наконец он медленно произнёс:

— Последнее время у меня не раз возникало чувство, что за мной следят.

Сма молчала, сосредоточенно разглядывая морскую гладь. Наконец отозвалась:

— Людям это свойственно.

Он провёл пальцем по волнистому изгибу на песке.

— Я вам не принадлежу, Дизиэт.

— Да, ты прав. — Она повернулась к нему. — Мы можем только просить.

— О чём просить?

— Чтобы ты вернулся. У нас есть для тебя работа.

— Какая?

Сма, не отрывая взгляда от горизонта, разгладила платье на коленях:

— Помочь перетащить кучку аристократов в следующее тысячелетие.

— Зачем?

— Это важно.

— Все важно, разве не так?

— На этот раз мы сможем предложить тебе столько, сколько ты действительно заслуживаешь.

— В прошлый раз вы заплатили мне очень щедро: куча денег и новое тело. Что ещё надо парню? — Он ткнул пальцем в свои лохмотья, покрытые белыми пятнами соли. — Не обращай на это внимания. Я очень, очень богат… Просто мне захотелось пожить некоторое время вот такой, ни к чему не обязывавшей, жизнью.

Внезапно он услышал собственный смех. Надо же, он впервые засмеялся с тех пор, как прибыл сюда!

— Знаю. — Сма улыбнулась уголками губ. — Но это — иное.

— Хватит говорить загадками… Что ты имеешь в виду?

Она пристально посмотрела на него, и ему пришлось собраться с силами, чтобы не опустить глаза.

— Мы нашли Ливуэту.

Очевидно, блики солнца на воде были виной тому, что у него на глазах выступили слёзы. Дизиэт наблюдала за тем, как он медленно поднял руку и машинально коснулся груди в том месте, где билось сердце.

— М-ммм… Вы уверены?

— Да, мы уверены.

Он продолжал созерцать набегающие волны. Он думал о том, что неправильно считал море поставщиком товаров, нет, море — это путь, дорога, вечно манящая в даль. «Так просто — признесено всего лишь одно имя, и я готов сорваться с места и снова взять в руки их оружие. Из-за неё?»

Волна накатилась и отступила.

Он ответил:

— Ладно. Я согласен.

Глава 4

— Факт остаётся фактом, — настаивал Скаффен-Амтиско. — Тогда, в Зимнем Дворце, Закалве сел в лужу.

— Согласись, это на него не похоже. Хорошо, допустим, один раз он нас подвёл… неизвестно почему. А теперь ждёт не дождётся случая доказать, что ещё на что-то способен. Я уверена, он не упустит такого шанса — когда мы его найдём и предоставим возможность загладить свою вину.

— И это говорит Сма — самая циничная из женщин, которых я знаю! Ты выдаёшь желаемое за действительное…

— А, заткнись ты.

Планета на экране модуля начала стремительно увеличиваться, приближаясь к ним.

В качестве мероприятия, призванного сплотить присутствующих на борту, маскарад оказался весьма действенным. Сма проснулась в чём мать родила среди множества подушек, а также обнажённых тел, мужских и женских, в алькове Зоны отдыха. Стараясь никого не разбудить, она поднялась и, ступая очень осторожно, направилась к краю огромной постели, не забывая, впрочем, бросать оценивающие взгляды на мужские тела. Вот, наконец, и блаженная твёрдость пола! Должно быть, корабль рассортировал всю их одежду, потому что вещи лежали аккуратными стопками на двух больших столах рядом с кроватью. Желание было только одно — скорее в душ, в бассейн!

Дрон встретил её в коридоре. Пылающее красным поле недвусмысленно давало понять, что робот недоволен её поведением.

— Хорошо спалось? — осведомился он.

— Давай не будем об этом.

Скаффен приблизился к её плечу и, преследуя, старался не отстать, когда женщина почти бегом устремилась к лифту.

— Значит, завязала дружбу с экипажем?

— Если верить моим ощущениям, очень тесную дружбу, причём, кажется, со всей командой. Кстати, где здесь бассейн?

— Этажом выше.

— Записал что-нибудь волнующее прошлой ночью? — Дизиэт прислонилась к прохладной стенке кабины. Лифт плавно пошёл вверх.

— Сма, разве я похож на сплетника? — от возмущения аура дрона засветилась изумрудно-зелёным.

— Хм… — Её брови взлетели вверх. Лифт остановился, и дверь скользнула в сторону.

— Ну, вот, например, такое высказывание, — с придыханием произнёс дрон. — «Твой аппетит, а также выносливость делают честь твоему виду».

Сма прямо из дверей лифта прыгнула в малый водоворот бассейна и, вынырнув, пустила струю воды изо рта в Скаффена. Тот поспешил спрятаться в кабину лифта и продолжил оттуда:

— Судя по прошлой ночи, даже невинный робот наступательной модели рискует подвергнуться твоей атаке.

Она ещё раз плеснула в него водой. Дверь лифта бесшумно закрылась. Дизиэт готовила себя к тому, что после столь бурной вечеринки все вокруг, по крайней мере, будут испытывать некоторую неловкость в общении друг с другом. Но экипаж отнёсся к случившемуся крайне хладнокровно. Молодцы ребята! Порадовало её и то обстоятельство, что мода на простуду всё-таки прошла.

Днём она занималась изучением Вуренхуца, пытаясь угадать, какую из цивилизаций мог выбрать Закалве… А по вечерам наслаждалась жизнью — правда, не в таких масштабах и не с такой исступлённостью, какую она проявила в первую ночь на борту.

Пришло сообщение о том, что хралза родила двойню, мать и щенки чувствуют себя хорошо. Сма подготовила радиограмму для своей дублёрши — пусть та крепко поцелует любимую зверюшку, но потом сообразила, что изображающая её машина наверняка именно так и поступила. На какое-то мгновение ей стало неприятно от этой мысли. Тряхнув чёрными кудрями, Сма нажала на кнопку: «Сообщение принято».

События в Вуренхуце развивались не лучшим образом. Прогнозы становились все мрачнее: локальные конфликты на дюжине планет грозили вот-вот перерасти в полномасштабную войну. Даже если они найдут Закалве сразу после посадки, затащат его на «Ксенофоб» и рванут к цели на предельной для него скоростью, шансы благополучно расплеваться с этой ситуацией — меньше чем пятьдесят на пятьдесят.

— Что за чертовщина! — эмоционально высказался дрон, в то время как она просматривала осторожно-оптимистические материалы мирной конференции.

— Ты это о чём? — Дизиэт обернулась к Скаф-фену.

— Корабль «Что Такое Гражданские Права» только что изменил предписанный ему курс. Сма непонимающе смотрела на дрона.

— И?

Дрон подлетел к ней, его поле приобрело странный цвет — смесь оливкового и тёмно-лилового, что означало, насколько она помнила, благоговейный страх, почти ужас.

— Корабль направляется к Крастальеру.

— Из-за нас? Из-за Закалве? — Дизиэт нахмурилась.

— Похоже на то. Как это здорово!

— «Здорово!» — кисло передразнила его Сма; нажав кнопку, она вывела на экран изображение звёздного неба перед носом «Ксенофоба». Почему-то вид Открытого Скопления — звезды, горевшие бело-голубым огнём — показался ей не особо занимательным, поэтому она вернулась к докладам с конференции. Хотя в голове постоянно крутилось одно: «Закалве, где же ты, чёрт бы тебя побрал!»

Десять дней спустя общеконтактный корабль «Действительно Очень Маленькая Гравитация» передал из глубины Открытого Скопления Крастельер, что, по-видимому, Закалве обнаружен. Бело-голубой шар заполнил экран, модуль опустил нос, погружаясь в атмосферу планеты.

— Закалве не хочет, что бы его нашли, и вряд ли поддастся на уговоры, — дрон, окутанный синей аурой, изо всех сил пытался быть убедительным. — И даже если что-то у нас получится, ему не уломать Бейчея. Он — конченый человек.

Воображение Сма услужливо предоставило ей картину-воспоминание: волны, с шумом набегающие на ослепительно-белый под лучами солнца песчаный берег, мужчина рядом с ней… Она тряхнула кудрями, отгоняя видение. Модуль прошёл сквозь верхний слой облаков, и теперь внизу простирался подёрнутый дымкой, покрытый тенями облаков, сине-серый океана.

— Вот увидишь, будет ещёодин Зимний Дворец. У меня самые скверные предчувствия, — не унимался дрон.

Дизиэт покачала головой, устремив внимательный взгляд на выгнутую чашу океана.

— Не знаю, что гам произошло. Закалве просто не стал прорываться сквозь осаду. Мы его предупреждали, потом даже отдали приказ… Бесполезно. Что с ним случилось, я не знаю…

— Он потерял голову на Фолсе. А может, не только её — и остальное тоже, всё-таки вытащили бедолагу оттуда слишком поздно!

— Мы прибыли туда вовремя. — Дизиэт явно была загипнотизирована происходившим на экране: изображение стало напоминать густую пену — модуль вошёл внутрь одного из облаков.

— Ты не станешь отрицать, что случившееся травмировало его.

— Уверена, это так, но…

На экране снова появился океан, и модуль круто пошёл вниз, устремившись к воде. Сма выключила изображение и застенчиво посмотрела на Скаффена-Аматиско.

— Не люблю на это смотреть, — призналась Дизиэт.

Дрон ничего не ответил, казалось, он прислушивался к наступившей вокруг тишине. Минуту спустя женщина спросила:

— Мы уже в воде?

— Изображаем субмарину, — доложил Скаффен. — Высадка через четверть часа.

Дизиэт снова включила экран: под ними плавно проносилось морское дно. Модуль усиленно маневрировал — поворачивал то вправо, то влево, резко нырял или, поднимаясь, избегая столкновений с неровностями дна, а также обитателями глубин. Не увидев ничего для себя интересного, Сма повернулась к дрону.

— Всё будет в порядке — он отправится с нами, ведь нам известно, где находится та женщина, Ливуэта. Думаю, Шераданин до сих пор любит её. Или думает, что любит… Мы ведь ничего не знаем о его прошлом — Резидент из каких-то соображений, с которыми нас, естественно, не познакомил, отказался рассматривать его досье. Может, Закалве просто хочет…

— Хочет? Чего он хочет?

— Получить прощение…

— Сма, учитывая всё, что этот парень сделал для нас, следовало бы изобрести исключительно для него персональное божество, которое прощало бы ему все его прегрешения.

Покачав головой, она ничего не ответила. Модуль всплыл в заброшенном доке. Дизиэт соскочила со спины дрона на выщербленный бетон и обернулась: верхний люк закрылся, и модуль, почти полностью погруженный в воду, походил на гигантскую черепаху. Док окружали такие же ветхие здания пакгаузов, а за ними угадывался город — и женщина почему-то обрадовалась, услышав привычный городской шум.

— Что ты там говорила: «Закалве не стоит искать в городах»? — съехидничал Скаффен-Амтиско.

— Не будь идиотом, — посоветовала ему Сма и, плотоядно потирая руки, усмехнулась: — Пора тебе, дружок, стать чемоданом.

— Надеюсь, ты понимаешь, до какой степени это унизительно для меня, — с достоинством произнёс дрон, перевернулся, и на боку у него появилась ручка.

Дизиэт попробовала его приподнять.

— Мне нужен пустой чемодан.

— Прошу прощения, — пробормотал Скаффен и стал лёгким.

Дизиэт открыла туго набитый бумажник и расплатилась с таксистом. Мимо неё прогромыхала колонна бронетранспортёров; перейдя на другую сторону широкой улицы, Сма присела на каменную скамейку и стала наблюдать за прохожими.

«По крайней мере, они довольно стандартны». Она не стала менять внешность, чтобы походить на аборигенку, к тому же здесь имелся космопорт, значит, местные жители могли видеть и обитателей других планет. Пару-другую любопытных взглядов из-за своего высокого роста она, так и быть, переживёт. Кстати, когда она в прошлый раз была здесь, это было несколько лет назад, женщины носили точно такие же просторные бриджи и свободные блузки, как и теперь. Мода сделала очередной круг, правда, Сма всегда отдавала предпочтение классическому стилю.

— Он всё ещё там? — тихо спросила Дизиэт, глядя на вооружённых часовых перед мрачновато-величественным зданием Министерства Иностранных дел.

— Обсуждает с начальством какой-то странный план кредитования, — прошептал дрон. — Хочешь послушать?

— Хм-м… Пожалуй, нет.

— Черт! — заорал Скаффен-Амтиско. — Не могу поверить!

Сма украдкой покосилась на свой «чемодан».

— Что он сказал?

— Не в этом дело! — охнул дрон. — Корабль «Действительно Очень Маленькая Гравитация» только что вычислил, каковы намерения этого маньяка!

Общеконтактный корабль находился на орбите, обеспечивая «Ксенофобу» всяческую поддержку. На «Гравитацию» передавались сведения от «жучков», установленных в самых разных местах, а также информация со всех компьютеров на планете.

— Ну? — поторопила она робота. Мимо прогрохотал ещё один бронетранспортёр.

— Он спятил, и к тому же одержим жаждой власти! — взволнованно продолжал Скаффен. — Представь себе, планета поделена между несколькими довольно пожилыми автократами. Так вот: они за довольно короткий срок значительно помолодели. Представляешь? «Корпорация Закалве», занимающаяся в том числе и генотехнологией, получала от них бешеные деньги. А недавно один из них, этнарх Кериан, который контролировал добрую половину этого континента, был найден мёртвым в своей постели с пулей во лбу. Именно его кончина и вызвала такую активность военных. Да, вот что ещё интересно — эти молодеющие на глазах автократы становятся чересчур добрыми.

Дизиэт закрыла глаза, словно ей стало больно смотреть.

— И что дальше? — тихо спросила она.

— Ситуация лучше от этого не становится, к тому же им угрожает военный переворот. А ведь у этих безмозглых психов есть термоядерное! — визжал дрон.

«Хорошо, что он окружает свою речь специальным полем, поэтому его слышу только я». Всё-таки Сма тихонько толкнула «чемодан» ногой.

— Должно быть, ему удалось расшифровать генетический код собственных клеток. Это стабильное состояние ретростарения, которое Закалве получил от нас — он продавал его и за деньги, и за услуги! Пытался заставить этих одержимых мономанией диктаторов вести себя как порядочные люди. Благодаря его нелепым альтруистическим планам.

— Успокойся, чёрт подери!

— Сма, я спокоен. Просто хочу объяснить тебе масштабы авантюры, которую он затеял. «Гравитация» пытается задуть фитиль. — Он замолчал, потом продолжил: — Я только что получил сообщение — у тебя ровно сутки, чтобы вытащить отсюда этого полудурка, иначе его выдернут по схеме срочной замены. Кстати, разрешены все способы захвата.

— Что дальше?

— Совещание закончилось, но Закалве вместо того, чтобы сесть в свою машину и уехать, собрался лететь на базу военного флота, где его ждёт субмарина.

Дизиэт решительно встала со скамьи.

— Субмарина, говоришь? Возвращаемся в доки, согласен?

— Да. Но ты меня беспокоишь, Сма. Слишком равнодушно ты ко всему этому относишься.

— В панику я ударюсь позже, — она кивнула собственным невесёлым мыслям. — Вон такси. Как будет: «В доки»?

Вот уже шесть часов они следовали за субмариной, которая неспешно двигалась к экватору.

— Тридцать пять узлов! Разве это скорость! — кипел от возмущения Скаффен-Амтиско. — Тридцать пять узлов!

— Для них это быстро… и почему ты так плохо относишься к своим собратьям-механизмам? — Сма внимательно наблюдала, как силуэт подлодки перемещается по экрану, их разделяло несколько десятков миль.

— Лодка — это не робот, — устало ответил дрон. — Самое умное в ней — капитан-человек. Больше здесь нечего добавить…

— Есть хоть какие-нибудь предположения, куда она следует?

— Нет. Капитану ведено доставить Закалве туда, куда он укажет. Возможно, он намерен посетить архипелаг у экватора или — при такой черепашьей скорости на это уйдёт несколько дней — побережье другого континента.

— Проверь острова и побережье. Должна же быть у него какая-то цель!

— Уже проверяю, — отрезал Скаффен.

Дизиэт бросила на дрона укоризненный короткий взгляд, и поле вокруг робота окрасилось в нежно-лиловые тона — цвет искреннего раскаяния.

— Сма, этот… человек… полностью провалил прошлую операцию. И все потому, что отказался прорываться из Зимнего Дворца и тем самым обеспечить равновесие в затяжном военном конфликте. У нас на него столько компромата — у тебя волосы встанут дыбом! А теперь он близок к тому, чтобы спровоцировать глобальную катастрофу. После Фолса — с тех пор как он решил стать самостоятельным — наш приятель представляет собой не что иное, как стихийное бедствие. Неважно, как там получится с Бейчеем… но удалить Закалве со сцены, вне всякого сомнения, необходимо.

Сма посмотрела в центр сенсорной полосы дрона.

— Во-первых, — отчеканила она, — не смей говорить о человеческих жизнях так, словно они имеют второстепенное значение. Во-вторых, ты, похоже, забыл про резню в трактире.

— Послушай, ты когда-нибудь разрешишь мне забыть об этом?

— Надеюсь, ты догадываешься о последствиях, если ещё раз предпримешь нечто подобное?

— Дизиэт, неужели тебе пришло в голову, что я могу убить Закалве? Это просто смешно.

— Я тебя предупредила. — Она не сводила глаз с экрана. — У нас есть приказ.

— У нас нет приказа, Сма, а есть план действий.

— Так вот, по этому плану мы забираем господина Закалве и везём его в Вуренхуц. Если ты на каком-нибудь этапе выразишь своё несогласие, тебя заменят.

Скаффен-Амтиско секунду помолчал, потом медленно произнёс:

— Сма, неужели ты думаешь, что я могу его убить? Мне обидно это слышать, и только одно тебя оправдывает — мы оба взвинчены. Впрочем, если это преследование будет продолжаться, то нас обоих исключат из игры — и Закалве проснётся на «Ксенофобе» или «Гравитации» в полном недоумении по поводу происходящего. — Дрон умолк, а через несколько секунд сообщил: — Похоже, он следует к тем экваториальным островам, половина которых принадлежит лично ему.

Дизиэт молча кивнула, продолжая наблюдать за ползущей впереди субмариной.

Через девять часов субмарина всплыла неподалёку от одного из атоллов; к берегу направилась небольшая надувная лодка. Сма и дрон внимательно следили за тем, как одинокая фигура пересекла залитый солнцем пустынный пляж и направилась к невысокому зданию из ослепительно-белых плит — судя по всему, элитному отелю. Что касается подлодки, то она сразу же ушла под воду и легла на курс — обратно к порту.

— Чем занимается Закалве? — поинтересовалась Дизиэт после того, как объект их наблюдения пробыл в отеле минут десять.

— Прощается с девушкой.

— И это все?

— Похоже, он прибыл сюда только ради этого.

— Почему бы не воспользоваться самолётом? — удивилась Сма.

— Здесь нет взлётно-посадочной полосы, да и вообще в этих местах запрещено активное перемещение какого-либо транспорта. Гидроплан, судя по расписанию, будет только через пару дней. Нет, субмарина — это действительно самый быстрый способ…

Дрон умолк.

— Скаффен-Амтиско, ты не уснул? — напомнила о себе Сма.

— Ну, — медленно произнёс тот, — эта шлюшка только что расправилась с массой драгоценностей — в ярости топтала их ногами — и разнесла в щепки несколько ценных антикварных предметов из меблировки комнаты, а теперь валяется в постели и ревёт в три ручья. Закалве уселся посреди комнаты на пол с внушительным бокалом спиртного и говорит следующее, цитирую: «Ладно, так и быть: если это ты, Сма, то приходи — поболтаем».

Дизиэт внимательно изучала на экране изображение маленького острова — зелёная лепёшка на голубой поверхности океана.

— Знаешь, — вздохнула она, — так хочется его убить…

— Становись в очередь. Желающих более чем достаточно. Всплываем?

— Всплываем. Пойдём, повидаемся с этим мерзавцем.

Глава X

Свет — но не очень сильный. Тяжёлый, спёртый воздух и сильная боль — по всему телу. Хотелось кричать, корчиться от этой нестерпимой боли, но не было сил, чтобы сделать вдох или просто пошевелиться. Внутри медленно росла и поднималась тень — тёмная, всепоглощающая, способная уничтожить всякую мысль… Он потерял сознание.

Свет — но не очень сильный. Ещё должна быть боль, но теперь она казалась незначительной, не стоящей внимания. Просто надо относиться к ней по-другому, только и всего. Интересно, откуда взялась эта мысль — неужели его научили думать именно так о боли? О любой боли?

Внезапно всё, о чём он думал, обрело особый, странно метафорический смысл. Боль, например, стала бескрайним океаном, и он дрейфовал по его волнам. Тело казалось ему городом, над которым довлела неприступная крепость — его мозг. И внутри этой цитадели он по-прежнему обладал неограниченной властью. Что касается той части его сознания, которая продуцировала всевозможные сравнения, то она была похожа… Внезапно обнаружилось, что придумать подходящее сравнение очень трудно!.. Ну, хорошо, сравним её с волшебным зеркалом. Последняя метафора далась с трудом, отняла последние силы, и он снова скользнул в бездонную темноту.

Свет был здесь и раньше, не так ли?

Постепенно усиливаясь, сияние становилось болезненно-ярким. Он покинул крепость и оказался в утлой, скрипучей лодке, которую гнал вперёд по чёрным волнам океана сильный порывистый ветер. Свет лился откуда-то сверху, слепил глаза, не давая возможности что-либо разглядеть. Порой у него возникало ощущение, что он затерялся в океане, и тогда он испытывал страх — что его ждёт, что может случиться с его жалкой лодчонкой? Солёная волна хлестнула через борт, и слова боль проникала сквозь поры, и она же одновременно была океанской пучиной, куда он медленно и безостановочно погружался. К счастью, кто-то пришёл ему на помощь и выключил свет. Дальше его ждала темнота, безмолвие и… отсутствие боли.

Опять этот свет… и маленькая лодочка, атакуемая волнами океана. Вдали — недосягаемая теперь цитадель на небольшом островке. Звук… теперь появился звук, этого не было раньше. Он попытался прислушаться, но не смог разобрать слов. И всё же почему-то складывалось впечатление, что некто задаёт ему вопросы. Кто? Он ждал и ответов тоже — извне или изнутри себя, но ничего не пришло, кроме ощущения покинутости, страшной потери. Какой потери?

Тогда он сам решил задать себе несколько вопросов. Цитадель — это мозг? Но крепость должна защищать город — его тело. Ему же казалось, что город находится под чьей-то властью. Кто-то могущественный завладел им. Что такое лодка, океан? Океан это боль, это понятно, а лодка… да, лодка защищает от боли, позволяя ему думать. Пока всё идёт гладко. Но что такое свет? Пожалуй, сейчас не найти ответа. Или — такой, к примеру, вопрос: что представляет собой звук? Бесполезно. Ну, хорошо, попробуем спросить себя иначе: где это все происходит?

Он принялся шарить по карманам, прощупал всю свою одежду в поисках ответа. Призвать на помощь воображение? Итак, он находится в подземелье замка среди всевозможного барахла: ненужных мыслей и непрошеных воспоминаний… Черт, не получается! Отчаяние его было столь велико, что из глаз неудержимо полились слезы. А когда наконец тело перестали сотрясать рыдания, он открыл глаза и увидел у себя в руке клочок бумаги, на котором крупными печатными буквами было написано: ФОЛС. Порыв ветра выхватил у него этот клочок и швырнул в тёмное небо. Тем не менее слово запомнилось. Планета Фоле — таков оказался ответ.

Итак, кое-что ему удалось-таки выяснить… но зачем он здесь?

Похороны. Какие-то туманные воспоминания связаны с похоронами. Может быть, это его похороны? Значит, он умер? Мысли устремились в указанном направлении. Если загробная жизнь существует, то его должны покарать за все содеянное. Наверное, море боли это и есть наказание, а беспощадный свет — это бог. Жестокий бог… Но ведь он совершил столько полезных дел! Разве это не аннулирует некоторые из его проступков? Полезных — кому?.. Надменные, самодовольные ублюдки, вы кругом неправы! Хорошо бы вернуться и сообщить им об этом. Представляю, какую рожу скорчит Сма!

Нет, это были чужие похороны. Он вспомнил высокую башню на вершине утёса, о который с шумом разбивались волны, каменистую дорогу… Увидел себя среди участников торжественно-мрачной процессии — хоронили какого-то старого воина.

Что-то ещё не давало ему покоя. Он вцепился в борт лодки и устремил взгляд поверх бушующих волн. Корабль! Время от времени на горизонте появлялся корабль размером не больше точки — невозможно было определить, что это за судно, и всё же он каким-то таинственным образом знал, что оно ему знакомо…

Внезапно лодчонка раскололась надвое, он камнем пошёл ко дну, но вместо воды вокруг него теперь было бесконечное небо, а под ним — океан; крошечное пятнышко на его поверхности неумолимо росло, это была ещё одна лодка, в которую он рухнул спустя мгновение. И ещё раз, — снова он тонет, а затем видит вокруг голубое небо, океан внизу и лодку на его безбрежной глади…

Корабль теперь находился намного ближе. Огромное, тёмное, ощетинившееся пушками судно плыло прямо к нему, форштевнем вспарывая водную поверхность. Корабль, созданный для уничтожения других, точно таких же кораблей, и, разумеется, людей. Название корабля… нужно ли вспоминать его? Спустя мгновение он увидел этот корабль в центре города и почувствовал себя сбитым с толку — корабль напоминал крепость — или наоборот — крепость походила на корабль. Наверное, все ото имело некий тайный смысл, которого он пока не улавливал…

Что же касается названия корабля, то оно, подобно морской твари, толкалось в борт его лодки, тараном било в стены его крепости, но он не желал, не хотел слышать его! Скорее зажать уши! Жерла пушек изрыгнули чёрный дым и жёлто-белый огонь, и оно в щепы разнесло лодчонку, разрушило стены крепости и теперь толкалось, звучало внутри его черепа, подобно смеху какого-то безумного бога. Свет погас, и он опять начал погружаться во тьму, с облегчением уходя, спасаясь от этого ужасающего, обвиняющего слова.

«Стабериндо» — произнёс чей-то спокойный голос. Это всего лишь слово? Нет, «Стабериндо» — это название корабля. Он отвернулся от света — обратно в темноту.

Свет. И звуки тоже. Голос. О чём это я думал прежде? Похороны. Это уже было. А ещё — лодка, океан, корабль, крепость… Все это тоже было, но сейчас куда-то исчезло из поля его зрения.

Теперь он ощутил чьё-то прикосновение. Да-да, не боль, а прикосновение. Разумеется, это не одно и то же. Судя по ощущениям, это было прикосновение чьей-то руки. Но когда пальцы коснулись лица, опять пришла боль. Должно быть, он изуродован и ужасно выглядит.

На чём я остановился? Похороны. Фолс. Крушение… Конечно же! Меня зовут… нет, это слишком трудно, слишком тяжело. Тогда… чем же я занимаюсь?

Это уже легче. Высокооплачиваемый агент самой… энергичной, не так ли? — гуманоидной цивилизации. Самой энергичной во Вселенной? Нет, в Галактике. И ты присутствовал в качестве её представителя на… на похоронах, а затем отправился на каком-то дурацком самолёте туда, откуда тебя должны были забрать и увезти подальше от всего этого… Но в самолёте что-то случилось — пламя, да-да, именно так! Джунгли стремительно неслись прямо на тебя… а потом боль — ничего, кроме боли. Рука снова коснулась его лица, и добавилось ещё несколько ощущений: какая-то жидкость… Тебе дали что-то выпить? Судя по тому, что эта жидкость не выливается изо рта, я нахожусь в вертикальном положении. Ощущение открытости, уязвимости, наготы… Но мысли о собственном теле опять вернули боль. Попробуй снова начать с крушения… что там было? Джунгли? Нет. Горы, пустыня?., нет. Где же тогда всё это происходило? Не знаю.

«Я спал» — подумал он вдруг. Точно, ты спал ночью в самолёте, и времени у тебя хватило только на то, чтобы проснуться в темноте, увидеть пламя и начать соображать, прежде чем свет яркой вспышкой сдетонировал в твоей голове. А после этого — боль. Но ты не видел никакой местности, стремительно приближавшейся к тебе, мчавшейся навстречу, потому что было очень темно.

Когда он снова очнулся, всё изменилось. Коричневый мрак пронизывали проникавшие откуда-то узкие полоски света, в которых кружились пылинки; возле тёмной — то ли глиняной, то ли земляной — стены в ряд стояли неуклюжие глиняные горшки разных размеров. Посреди помещения располагался маленький примитивный очаг. С трудом повернув голову, он смог увидеть ещё кое-что — грубую деревянную раму, к которой его привязали за руки и за ноги. Она представляла собой квадрат, пересечённый по диагоналям двумя жердями. Толстый сыромятный ремень, обхватывая его талию, был прикреплён к пересечению этих жердей; обнажённое тело покрывали многочисленные пятна крови и краски.

— Дерьмо, — услышал он свой хрип.

Почему никто до сих пор не пришёл ему на помощь — он ведь делал за них всю грязную работу, а они должны были обеспечивать его безопасность. Где же их черти носят?

Вернулась старая подруга — боль. Болела голова, сломан нос; возможно, ребра, руки и ноги постигла та же участь. Но сильней всего болели внутренности — он чувствовал себя наполненным гнилью, словно испорченный плод.

«Наверное, я умираю». Опустив глаза, он посмотрел на грубые верёвки, которые обвивали его ноги. Вытяжением перелом не лечат — эта сказанная самому себе фраза вызвала недолгий приступ хриплого смеха, и боль стремительно метнулась в низ живота, обжигая ребра яростным огнём.

Снаружи доносились неясные звуки: кричали какие-то люди, лаяли собаки. Он закрыл глаза, но не стал слышать отчётливее, зато когда открыл их, земляные неровные стены, казалось, приблизились к нему, протягивая кривые обрубки корней. Проникавшие сюда два почти вертикальных солнечных луча свидетельствовали о наступлении полудня.

Что ещё можно было разглядеть? Недалеко от его ног находилась кожаная подушка со вмятиной: похоже, на ней кто-то недавно сидел. Наверное, этот некто прикасался к нему — если испытанные им ощущения не были плодом воображения… Взгляд выхватил несколько копий, сваленных в углу, и ещё какое-то оружие, судя по размерам и цвету, не боевое, а предназначенное для церемоний… или для пыток.

Вошла невысокая, стройная, темнокожая девушка, неся перед собой глиняный кувшин. Он взглянул на неё и попытался улыбнуться. Ещё бы! Появление этой юной особы свидетельствовало о том, что события развиваются не так уж плохо. Девушка мельком посмотрела на него и вышла. Спустя несколько минут она вернулась с небольшой миской, налила туда воды из кувшина и принялась смывать чем-то вроде губки кровь и краску с его тела. Когда нежные маленькие руки коснулись его гениталий, он не почувствовал возбуждения.

Он попытался заговорить, но ничего не получилось. Девушка дала ему напиться воды из кувшина, он невнятно прохрипел слова благодарности. Она снова вышла, но вернулась довольно скоро в сопровождении нескольких мужчин, ярко раскрашенных и довольно странно одетых: перья, шкуры, примитивные доспехи — узкие деревянные дощечки, связанные между собой жилами. Они принесли с собой горшки и палочки; оживлённо переговариваясь на звучном незнакомом языке, мужчины начали разрисовывать его. Прошло не меньше получаса, прежде чем работа была закончена, и «художники» отступили от него на несколько шагов — полюбоваться результатом. Он попытался сказать им, что красное ему не идёт, но из горла не вырвалось ни звука. Спасительная темнота быстро пришла на помощь.

Когда он снова очнулся, то выяснилось, что его куда-то несут вместе с рамой. Он открыл глаза и увидел над собой голубое небо с редкими облаками. Глаза слепил яркий солнечный свет, рот мгновенно наполнился пылью, а уши — дикими пронзительными воплями. Затем движение прекратилось; тело снова приняло вертикальное положение. Судя по тому, что вокруг стояли шатры из прутьев и глины, его принесли в деревню. Очевидно, раму установили на каком-то холме, и он мог видеть низкое солнце над горизонтом, какие-то кусты, окаймлявшие расчищенную местность, и озерцо невдалеке — почти правильный овал, над которым поднимался вязкий туман желтоватого цвета.

Местные жители — не более двух дюжин полуголых стариков, детей и взрослых — дружно упали перед ним на колени. Полог одного из шатров откинулся, и оттуда вышла уже знакомая ему девушка в сопровождении двоих мужчин, один из них нёс перед собой большой глиняный горшок, другой — держал в руке широкий кривой меч. Теперь на девушке было длинное красное платье (а во что она была одета раньше, он не мог вспомнить).

— Эй, — с трудом выдавил он из себя.

Боль вспыхнула с новой силой; в голове постепенно нарастал страшный рёв. Солнце скрылось за тучей, все вокруг, казалось, покрыла лёгкая дымка, отчего фигуры обступивших его людей выглядели размытыми. Девушка приблизилась к нему, схватила его за волосы, рванула голову к себе. Он закричал. Мужчина поднял сверкнувший, как голубая молния, меч. Он успел выкрикнуть один-единственный слог: «Ли…»

Значит, всё закончилось… Исчезла боль, рёв толпы стал тише. Он смотрел с высоты на деревню и спины людей, склонившихся перед ним, видел внизу обмякшее, повисшее на раме обезглавленное тело с залитой кровью грудью. «Это я! Я!»

Его убийца стирал тряпицей кровь с клинка, а другой мужчина держал в руках глиняный горшок. «Так вот для чего эта штуковина», — подумал он, чувствуя себя странно-спокойным. Рёв продолжал стихать, панорама перед его глазами заливалась красным. Интересно, сколько способен прожить мозг без кислорода? Он подумал о своём сердце, уже остановившемся, и хотел заплакать — всё-таки он потерял её — но не смог.

Страшный грохот расколол небеса. Пальцы, что держали его голову за волосы, разжались. Мужчина с горшком выглядел испуганно. Люди поднимали головы. Порыв ветра взметнул пыль, заставив девушку, державшую его голову, пошатнуться. Над деревней завис чёрный продолговатый силуэт.

«Немножко опоздали», — услышал он свою мысль, прежде чем она, подобно ящерице, соскользнула в черноту. На секунду-другую снова возник какой-то шум, его голова покатилась куда-то, пыль забила рот и глаза… он начинал терять интерес ко всему происходящему и рад был темноте, которая сомкнулась над ним.

Когда раздался страшный шум и огромный овальный камень приземлился посреди деревни — после того как Подношение небу отделили от тела и таким образом соединили с воздухом, — все поспешили укрыться в зарослях вокруг озера. Всего через пять-десять ударов сердца тёмный силуэт снова взлетел над деревней и растворился в голубизне неба.

Жрец послал своего ученика в деревню, посмотреть, что там происходит, и дрожавший юноша нырнул в заросли. Вернулся он целым и невредимым, и тогда жрец отвёл все ещё напуганных жителей обратно. Тело Подношения небу висело на деревянной раме, стоявшей у холма. А вот голова, до этого лежавшая на земле (девушка, испугавшись, выронила её), исчезла. Все решили, что это было добрым знаком и одновременно неким предупреждением. Они принесли в жертву животное, принадлежавшее семье девушки, которая не сумела сохранить голову Подношения небу.

Глава 5

— Диззи! Чёрт возьми, как поживаешь? Он помог ей сойти с модуля на деревянный пирс и крепко обнял.

— Искренне рад видеть тебя! И Скаффен-Амтиско с тобой! Надо же — тебя все ещё не отпускают без охраны?

— Здравствуй, Закалве, — дрон неторопливо покинул крышу модуля, который спустя мгновение скрылся под водой.

— Нам надо поговорить. — Сма высвободилась из объятий.

— Пойдём позавтракаем, я рад гостям.

— Идёт! — кивнула она.

От пирса к белевшим между деревьями коттеджам вела узкая дорожка, выложенная розоватым с прожилками камнем. Сма с любопытством рассматривала растущие вдоль дорожки деревья: пушистые кроны невольно притягивали взгляд своей яркой голубизной, соперничающей с небом. Дрон летел вровень с верхушками, внимательно обозревая окрестности. Они не стали входить в здание, а, сопровождаемые Скаффеном, поднялись по ажурно-лёгкой лестнице прямо на балкон. Хозяин жестом указал на одно из плетёных кресел, расставленных вокруг небольшого столика на изогнутых ножках. Сма грациозно опустилась в него и устремила взгляд поверх перил — на узкий канал, что вёл в лагуну на противоположной стороне острова. Дрон облюбовал для себя небольшой выступ над дверью.

— Это правда, что все здесь принадлежит тебе?

— Гм… — Он неуверенно оглянулся, затем кивнул. — Так оно и есть.

Подхватив с пола бутылку, он наполнил два бокала и один из них протянул Сма. Расположившись в кресле, пригубил спиртное, затем закрыл глаза, удерживая бокал на уровне груди. Дизиэт придирчиво изучала его лицо — надо же, он ничуть не изменился, и причёска всё та же: волосы зачёсаны назад, открывая широкий загорелый лоб, и стянуты в хвост на затылке. Выглядит он замечательно, форму сохраняет… Ещё бы, ведь возраст ему стабилизировали в качестве платы за последнее задание.

Закалве поднял тяжёлые тёмные веки и бросил на неё осторожный взгляд. «Так может смотреть только древний старец», — невольно подумала Дизиэт.

— Итак, — она внутренне напряглась, — мы здесь в игры играем?

— Что ты имеешь в виду, Диззи?

— Меня прислали за тобой. Надо выполнить ещё одно задание. Я так понимаю, ты сразу это понял, и поэтому скажи прямо: стоит ли мне терять время на уговоры? Признаюсь, нет ни сил, ни желания…

— Диззи, — её слова, казалось, задели его, он вскочил с кресла, — конечно же, ни о какой потере времени не может быть и речи. Мои вещи собраны, я готов.

Он стоял перед ней, улыбаясь, как ребёнок, которому подарили долгожданную игрушку. Сма почувствовала облегчение, которое, правда, почти сразу сменилось недоверием. Она подозрительно посмотрела на него.

— А зачем понадобились все эти гонки?

— Какие гонки? — с невинным видом осведомился Закалве, снова опускаясь в кресло. — Мне просто надо было заехать сюда — сказать «до свидания» близкому другу. Повторяю — я готов. Что мне предстоит?

Сма повернулась к дрону.

— Мы отправляемся прямо сейчас?

— Нет. Исходя из курса МЗС, ты можешь пробыть здесь часа два, а потом вернуться на «Ксенофоб». Стыковка произойдёт через тридцать часов. — Скаффен подлетел к нему, чтобы, заглянуть в лицо. — Нам нужен определённый ответ, потому что сюда летит гигантский МЗС. Если он должен подождать здесь, ему необходимо время для торможения. Ты действительно отправляешься? Сегодня в полдень?

— Дрон, я же сказал, что готов. Да, и ещё раз да. — Он улыбнулся Сма. — Так как насчёт задания? Что я должен сделать?

— Вуренхуц, — кратко ответила она. — Цолдрин Бейчей.

Закалве сверкнул белозубой улыбкой.

— Старина Бейчей ещё жив? Рад буду увидеться с ним.

— Ты должен уговорить его снова надеть деловой костюм.

Он отмахнулся.

— Пустяки. — И сделал глубокий глоток. Сма некоторое время наблюдала, как он пьёт, затем не выдержала:

— Разве ты не хочешь знать, почему, Шераданин?

— Мгм… разумеется. — Он сделал неопределённый жест. — Итак, почему, Дизиэт?

— Вуренхуц включает в себя две группы, и та из них, которая сейчас берет верх, собирается проводить агрессивную политику. Они называют себя гуманистами, их цель — ввести особую систему прав, и тогда они сумеют поработить любые миры. Уже сейчас несколько локальных войн могут перерасти в широкомасштабные, и это на руку гуманистам. Они ведь утверждают, что Скопление перенаселено и нуждается в новых планетах.

Скаффен-Амтиско тоже решил сказать своё слово:

— Они отказываются признавать машинный разум, эксплуатируют компьютеры с протосознанием и утверждают, что только человеческий субъективный опыт обладает истинной ценностью… Вот они какие — шовинисты углеродные!

— Понятно. — Закалве кивнул и внезапно стал очень серьёзным. — Так вы хотите, чтобы старина Бейчей обуздал этих гуманистов, верно?

— Шераданин…

— Их ведь называют гуманистами, я прав?

— Это всего лишь название, которое они сами себе придумали.

— Названия важны… — Он продолжал сохранять серьёзный тон. — Ладно, вы хотите, чтобы Бейчей потянул в другую сторону, как в прошлый раз?

— Да, — кивнула Дизиэт.

— Хорошо, я это сделаю.

— Мне кажется, я слышу странный звук — словно скребут по дну бочки, — вполголоса проворчал дрон.

— Не рассуждай, а просто отправь сообщение, — велела ему Сма.

— Ладно, — ответил Скаффен, — сообщение отправлено.

Дрон довольно удачно, с помощью синего цвета своего поля, изобразил, будто недовольно смотрит на него.

— Но тебе лучше не передумывать.

— Одна только мысль о необходимости провести какое-то время в твоём обществе, Скаффен-Амтиско, может заставить меня отказаться от такой чести — сопровождать очаровательную Сма, — он озабоченно взглянул на женщину. — Ты ведь летишь? Кивнув, она немного отпила из бокала, наблюдая за тем, как служанка ловко расставляет тарелки на столике.

— Для тебя все это так просто, Закалве? — поинтересовалась Дизиэт, едва только девушка удалилась.

— Что «так просто»? — он улыбнулся уголками рта, глядя на неё поверх бокала.

— Отправляешься в путь. После стольких… ах да, пяти лет? А как же мечта создать собственную империю и прочие честолюбивые планы? Неужели ты все это бросишь? И тебя совсем не интересуют сроки твоего путешествия? Просто возьмёшь и отправишься к чёрту на куличики?

Он пожал плечами.

— Почему нет? Люблю долгие путешествия.

Сма, внимательно рассматривая своего собеседника, ощутила смутное раздражение. Надо же, какой он: энергичный, напористый.

— … Кроме того, за всем этим присмотрят, пока я не вернусь.

— Если будет к чему возвратиться, — заметил дрон.

— Конечно, будет, — и он ловко выстрелил косточкой в сторону ограды балкона. — Здешние господа любят порассуждать о войне, но не склонны к самоубийству. — Ты не голодна, Сма? — Улыбаясь, он жестом указал на нетронутую тарелку.

— Потеряла аппетит. Он поднялся с кресла.

— Тогда пойдём, искупаемся.

Сма наблюдала за тем, как он пытается поймать рыбку в маленьком озерце, образовавшемся в углублении скалы. Закалве казался всецело поглощённым своим занятием.

— По-прежнему неплохо выглядишь. Надеюсь, это тебе приятно слышать. — Неожиданно обратился он к ней.

Она тщательно отжимала волосы и не сразу ответила.

— Я слишком стара для лести.

Вскрикнув, он вдруг рванулся вперёд и через мгновение резко вынул из воды сложенные в чашу ладони. Осторожно ступая, направился к Сма, желая показать добычу. Рыбка переливалась зелёным, красным и золотым в его ладонях.

— Отпусти её.

Его лицо вытянулось, и прежде чем Дизиэт смогла что-либо добавить, он размахнулся и бросил рыбку в воду.

— Неужели я мог поступить иначе?

Она посмотрела в сторону моря, затем огляделась в поисках дрона и обнаружила его в нескольких футах слева, парящим над пляжем. Тряхнув влажными кудрями, она взглянула мужчине в глаза. Он выдержал её взгляд.

— Зачем ты делал это?

— Зачем я давал эликсир молодости нашим славным вождям? — Закалве пожал плечами. — Думал, это сработает. Чем, кстати, плоха была идея? Не знаю… К тому же мне казалось, что я, как лицо, начисто лишённое амбиций и не заинтересованное в собственном возвеличивании, способен как-то изменить ситуацию.

— Закалве, ничего не получится. Ты оставляешь нам здесь политический хаос.

— Желаю удачи…

Он замолчал и прикрыл глаза руками. Не отнимая ладоней от лица, спросил:

— Дизиэт, я здорово влип?

— Из-за этого?

— Да, и ещё — управляемый нож, слышала о нём?

— Слышала. — Она кивнула. — Думаю, нынешняя ситуация мало чем отличается от той, в какие ты попадал раньше.

Закалве улыбнулся.

— Ненавижу эту вашу… терпимость.

— Итак, — Сма натянула через голову блузку, — твои условия?

— Такая же оплата, а? Минус омоложение и плюс десять процентов кредитных документов.

— Точно такая же? — Сма печально смотрела на него.

Он кивнул.

— Ты дурак, Закалве.

— Я продолжаю…

— И опять получится то же самое.

— Ты не можешь этого знать.

— Отчего бы не предположить?

— Отчего бы не надеяться, Диззи… Слушай, это моё дело, и если ты хочешь, чтобы я отправился с тобой, придётся дать согласие. Идёт?

— Идёт.

Он, похоже, насторожился.

— Вам по-прежнему известно, где она? Сма кивнула.

— Да, нам известно.

— Это точно установлено?

— Да, абсолютно точно. — Она отвела взгляд в сторону моря. — По-моему, тебе не следует с ней встречаться.

Закалве медленно встал и отряхнул с колен песок.

— Запомню.

Он направился в коттедж, Сма, осталась ждать его во внутреннем дворе, невольно прислушиваясь, не доносятся ли уже из дома плачь или звон битой посуды? Но всё было тихо. Она закрыла глаза, вдыхая нежный аромат каких-то невидимых цветов, и звуки обступили её, подобно верным слугам: шелестели кроны деревьев, волны с шуршанием набегают на песчаный берег… Ещё что-то неясное, но удивительно приятное её слуху. Наверное, она скоро вернётся в дом под серой плотиной.

«Какого чёрта, надо было остаться дома. Вместо меня могли бы просто отправить дублёра или дрона… Ведь Закалве всё равно бы согласился».

Он появился в дверях, бодрый и свежий, с небольшим чемоданом в руке.

— Пошли.

Скаффен-Амтиско сопровождал их, снова набрав высоту — вровень с верхушками деревьев.

— Кстати, — не выдержала Дизиэт, — почему на десять процентов больше? — Она чуть замедлила шаг в ожидании ответа.

Он пожал плечами и ступил на заскрипевшие доски пирса.

— Инфляция. Сма нахмурилась.

— Это ещё что такое?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВЫЛАЗКА

Глава IX

В то время он очень много думал, наверное, больше, чем когда-либо. Или, возможно, он просто больше осознавал этот процесс — тождество движения мысли и хода времени. С другой стороны, ему казалось, что её присутствие — единственная вещь, достойная быть осознанной, воспринимаемой всеми органами чувств. Остального для него не существовало. Каждое проведённое с ней мгновение казалось ему некой драгоценной капсулой — драгоценной, потому что она была наполнена его чувством, — капсулу эту следовало спрятать в недоступном месте, подальше от пошлости обыденной жизни. Он часто рассматривал её, спящую, в странном мягком свете, проходившем сквозь стены этого необычного дома. И ошеломлённый сладковатым ароматом кожи, мягкостью длинных послушных волос, царственным спокойствием нежных черт лица, застигнутый врасплох самим фактом её физического присутствия рядом, он спрашивал себя: как такая красота могла сохраниться без какого-либо сверхчеловечески мощного сознательного усилия? Прислушиваясь к тихим, таинственным звукам, гулявшим по дому, он пытался услышать ответ на свой вопрос или, возможно, в который раз осознавал, как это жилище похоже на неё. Увидев это строение впервые, Закалве подумал, что первый же серьёзный смерч разрушит его, обратит в груду развалин. Но, похоже, таким домам редкие в этих широтах шторма не были страшны — его обитатели беспечно собирались вокруг очага, а лёгкие, но прочные перекрытия и раздвижные стены истощали и гасили силу ветра.

Извилистой тропинкой они прошли через лес и, петляя по дюнам, неожиданно вышли к этому дому. На его замечание о том, что подобное жилище очень легко поджечь или ограбить, почему-то она ответила тихим смехом, а потом прижалась к нему и крепко поцеловала в губы. Жилище этой женщины и привлекало, и тревожило его, потому что вполне соответствовало её характеру, походило на образ, символ или загадочную метафору из какого-нибудь написанного ею стихотворения.

Стихи! Он так любил их слушать, хотя и признавался, что не все в них понимает — мешало недостаточное знание языка, а также множество культурных иллюзий. Напротив, их физические отношения оставляли ощущение полноты и целостности, в то же время превращаясь в нечто более сложное. Секс был вторжением в её плоть, нападением, атакой, и сколько бы ни получала она удовольствия в спровоцированном ею слиянии, она все равно оказывалась побеждённой в этой борьбе, ибо он нёс в себе мужское, агрессивное начало. Разумеется, он сознавал, что нелепо сравнивать секс и войну.

— Закалве, — она касалась прохладными гибкими пальцами его шеи и бросала на него лукавый взгляд. — Как у тебя все непросто.

Он мог часами смотреть на неё, укутывая в своё обожание, как в тёплый мех, рассматривать её тело, прислушиваться к звучанию её голоса, следить за её движениями.

Ради этого и стоит жить, говорил ему внутренний голос. Можно оставить в прошлом всё, что так тяготит тебя: вину, ложь, корабль, стул и другого человека…

Они познакомились в небольшом баре на окраине города, который ему рекомендовали как место, где всегда имеется спиртное на любой вкус. Из соседней тёмной кабинки донёсся пьяный мужской голос:

— Так, говоришь, ничто не вечно? — (Боже, какая банальность, подумал он).

— Нет, — услышал он её ответ, — за очень немногими исключениями, ничто не вечно, и среди этих исключений мысли или труд человека не числятся.

Женщина продолжала что-то говорить, но он сосредоточился именно на этой фразе. Мне это нравится; интересно… стоит посмотреть, как она выглядит?

Закалве поднялся и заглянул в соседнюю кабинку. Мужчина — какой-то юнец, с лицом в размазанных слезах и соплях. Что касается женщины, то её скрывала полутьма, поэтому удалось заметить только вьющиеся чёрные волосы, острые черты лица…

— Извините, — вежливо обратился он к ним, — но я просто хотел заметить, что выражение «ничто не вечно» может быть и позитивным… в некоторых других языках.

Едва он закончил фразу, как мгновенно осознал, что именно в этом языке имелось множество слов для обозначения «ничего». Он смущённо улыбнулся и нырнул обратно в свою кабинку. Бутылка была уже пуста, и он нащупал на стене кнопку вызова официанта. Не прошло и четверти часа, как из соседней кабинки донеслись крики и грохот, затем юнец стремительно направился к двери, расталкивая всех на своём пути. Спустя мгновение перед Закалве появилась женщина. Её лицо было влажным, она несколько раз глубоко вздохнула, потом старательно вытерла лоб носовым платком.

— Благодарю за содействие, — ледяным тоном произнесла она, — всё складывалось как нельзя удачно, пока не вмешались вы.

— Сожалею, — холодно ответил он, хотя на самом деле почувствовал непонятное волнение.

Женщина склонилась над столом и тщательно выжала платок в его бокал.

— Какая щедрость, — спокойно заметил он.

Незнакомка повернулась кнему спиной, очевидно, намереваясь уйти. Он попытался остановить её.

— Пожалуйста, позвольте и мне тоже быть щедрым.

У входа в кабинку появился официант. «Удача! Весьма кстати!»

— Ещё один бокал… того, что я уже заказывал, а для дамы…

Она заглянула в его бокал.

— То же самое, — и уселась напротив него.

— Считайте это репарациями, — слово подсказал имплактированный словарь.

Похоже, его фраза несколько озадачила незнакомку. Она сдвинула тонкие, изогнутые брови.

— Репарации — это что-то связанное с войной?

— Точно. Компенсация за ущерб. Она покачала головой.

— Вы говорите… странно.

— Я приехал издалека.

Женщина помолчала, потом улыбнулась.

— Шиаса Энджин. Пишу стихи.

— Вы поэт? — восторженно воскликнул он. — Меня всегда восхищали поэты. А однажды я даже сам попытался написать стихи.

— Да? — Женщина насторожилась. — Все когда-то пробовали. А вы… Чем вы занимаетесь?

— Меня зовут Шераданин Закалве. Я солдат.

— Войны не было вот уже триста лет, разве вам не грозит опасность разучиться воевать? — Шиаса откинулась на спинку стула. — Из какого же далёкого далека вы прибыли, Закалве?

— Вы угадали, я… оттуда, — он сделал неопределённый жест рукой. — Благодарю вас, — это предназначалось официанту, принёсшему напитки, один из бокалов он передал женщине.

— Почему же вы так похожи на нас? Разумеется, не все инопланетяне обязательно должны быть негуманоидами, и всё-таки…

— Думаю, мне известна настоящая причина.

— И какова она?

— Алкоголь. Это вещество есть везде, им просто пронизана Галактика. Любой паршивый вид, стоит ему изобрести телескоп, спектроскоп и прочую ерунду, начинает пялиться на звезды. Что же он видит? — Закалве постучал ногтем по бокалу. — Массу материи, но изрядная доля её — алкоголь. Гуманоиды — это способ, которым Галактика пытается избавиться от спиртного.

— Понятно. — Шиаса неуверенно кивнула. Она сделала глоток и испытующе посмотрела на него. — А к нам вы зачем пожаловали? Надеюсь, не для того, чтобы начать войну?

— Нет, я в отпуске. Решил убраться подальше от своих, и это местечко показалось мне подходящим.

— Долго собираетесь здесь пробыть?

— Пока не надоест. — Он улыбнулся в ответ и поставил бокал на стол, затем потянулся к кнопке звонка, но женщина опередила его.

— Моя очередь, — безапелляционно заявила она.

— Нет. На этот раз совершенно иное.

Когда он пытался разобраться в своих чувствах, привести их в порядок, что же в ней так его притягивает, то, разумеется, начинал с более важных вещей — красоты, творческих способностей, отношения к жизни. Но стоило ему просто увидеть её или вспомнить какие-нибудь даже незначительные события минувшего дня, и тогда её жесты, отдельные слова, движение глаз или рук приобретали не меньшую ценность. Тут он сдавался, утешаясь сказанной ею однажды фразой: нельзя любить то, что вполне понимаешь. Любовь, утверждала Шиаса, это процесс, а не состояние; оставаясь в неподвижности, она рискует зачахнуть. Он не был в этом уверен, хотя, благодаря ей, пребывал в состоянии ясного покоя, которое вообще-то не было ему свойственно…

Её талант, а возможно, и гениальность, увеличивали его недоверие к ней. А как ещё можно относиться к тому обстоятельству, что любимая женщина является личностью гораздо большего масштаба, чем способен постичь твой разум. Да, она была такой, какой он её знал здесь и сейчас — цельной натурой, щедро одарённой красотой и умом… И всё же, когда они оба в конце концов умрут (он обнаружил, что снова может думать о собственной смерти без страха), мир будет помнить её только лишь как поэта. Она не раз говорила ему, что хочет написать о нём стихи, но для этого ей нужно побольше узнать о его прошлой жизни. Однако у него не было желания исповедоваться перед ней. Непостижимым образом этой женщине удалось снять бремя с его души; а его причудливые фантазии и предубеждения гармонично выстраивались благодаря некоему магниту, который содержался в ней.

… А эти ужасные воспоминания! Давным-давно он примирился с мыслью, что с возрастом они будут становиться лишь сильнее. Но Шиаса просто стёрла их, раздробила на части и выбросила, даже не подозревая об этом и не осознавая степень своего влияния на него.

— Сколько же тебе лет? — спросила она незадолго до рассвета в ту, первую ночь.

— Я старше и моложе тебя.

— Звучит загадочно, но всё же ответь на вопрос, — Прохладная ароматная ладонь легла на его лоб.

Задумавшись, он сдвинул брови под её тонкими лёгкими пальцами.

— Ну… какова у вас продолжительность жизни?

— Около… восьмидесяти — девяноста лет.

Пришлось напрячься, вспоминая здешние единицы времени, кстати, довольно близкие к стандартным.

— Тогда мне… примерно двести двадцать, сто десять и тридцать.

Она тихонько присвистнула.

— Какой выбор…

— Я родился двести двадцать лет тому назад, прожил сто десять из них, а физически я соответствую тридцатилетнему возрасту.

Шиаса ответила гортанным смехом, затем прижалась к его животу своими крепкими грудями. Колени сжали его бедра, и она уселась на него верхом.

— Так я лежу в постели с долгожителем? — Похоже, её это очень забавляло.

Он положил руки ей на поясницу, гладкую и прохладную.

Она закрыла ему рот поцелуем.

— Не забудь, что завтра… нет, фактически уже сегодня мы должны выяснить, что случилось с этим кирхом. Возможно, бедное животное застряло среди зарослей.

— Да, — согласился он, лениво переворачиваясь на спину.

Шиаса села на постели, потягиваясь и сладко зевая, затем вскочила и направилась к окну. Подняв шторы, она сняла с крючка на стене бинокль и поднесла его к глазам.

— Все ещё там.

Он наблюдал за ней из-под опущенных век, поэтому стройный силуэт казался размытым, далёким — как, впрочем, и её голос.

— Кирхи, я за ними несколько раз наблюдала, иногда просто перестают есть и тупо пялятся на что-то перед собой, как бы впадая в коматозное состояние. Первые же капли дождя или севшая на спину птица тут же пробуждают его.

Разумеется, животное могло и застрять среди ветвей, эти толстокожие не отличаются ловкостью. В любом случае стоит подняться на холм — вид оттуда открывается прекрасный, и ему не помешает размяться. Они будут валяться на траве и болтать о пустяках, глядя на искрящийся в мареве океан… а вечером Шиаса напишет ещё одно стихотворение.

Пока что он фигурировал в её стихах в качестве некоего безымянного возлюбленного. Впрочем, листы, исписанные мелким почерком, как правило, отправлялись в корзину… Шиаса говорила, что когда-нибудь напишет стихотворение, посвящённое событиям его жизни, — если, конечно, они станут ей известны.

Стены дома колыхались, лёгкие шторы и решётчатые перегородки сразу же отзывались тихим шорохом на малейшее движение воздуха.

— Сегодня мне всё же следует немного поработать, — пробормотала она вполголоса.

Тем первым утром в сером рассвете Шиаса подробно исследовала его тело.

— Сколько шрамов, Закалве, — она осторожно провела пальцем по груди.

— Я постоянно попадаю во всякого рода истории, — вздохнул он. — Конечно, можно было бы избавиться от этих рубцов, но… они помогают… помнить.

— Брось. Признайся, ты просто любишь щеголять ими перед девушками!

— Ну, не без этого.

— Вот этот… если у тебя сердце на том же месте, где и у нас… учитывая, что всё остальное, кажется, там же. — Шиаса водила пальцем по небольшой отметине рядом с соском.

Почувствовав, что он напрягся, она подняла взгляд. Странное выражение его глаз — как у больного или загнанного животного — вызвало у женщины невольную дрожь. Вполне возможно, что ему действительно столько лет, если не больше. Она отодвинулась, поправила волосы.

— Эта рана — недавняя?

— Эта? — Он попытался улыбнуться. — Эта как раз одна из самых старых. — Странное выражение в его глазах исчезло.

— А эта? — спросила она, касаясь его головы.

— Пуля.

— В сражении?

— Можно сказать и так. Женщина.

— О! — Шиаса зажала ладонью рот, изображая ужас.

— Тебя это смущает?

— Нет, не будем вдаваться в подробности… Как насчёт этой?

— Лазер… очень сильный свет, — пояснил он, заметив недоумение на её лице.

— А эта?

— Хм… от насекомых.

— От насекомых? — она вздрогнула.

Он мысленно перенёсся в потухший кратер вулкана… Что там было ещё? Озеро со стоячей водой и камнем посередине… Он полз и полз по кругу… а насекомые… Впрочем, все это осталось в далёком прошлом. Жизнь обрела смысл только здесь и сейчас…

— Тебе лучше не знать.

Её чёрные кудри тяжело качнулись.

— Я поцелую их все — и тебе станет легче!

— Эта работа может оказаться долгой, — предупредил он, когда женщина переместилась к его ногам,

— Ты куда-то спешишь? — Шиаса осторожно прикоснулась губами к мизинцу на его ноге.

— Вовсе нет. Времени — сколько угодно, целая вечность.

Он почувствовал, как она пошевелилась и, затаив дыхание, ждал, когда женщина откроет глаза.

— Интересно, почему ты всегда просыпаешься раньше меня?

— Не знаю, — вздохнул он. — Наверное, мне нравится смотреть, как ты спишь.

— Почему?

Он поцеловал её в шею, глубоко вдыхая запах её душистых волос.

— Когда ты бодрствуешь, то многое: какие-то жесты, движения, слова, мысли — все это ускользает от моего внимания, но во сне ты неподвижна, и я могу все вобрать в себя.

С трудом удавалось подобрать слова…

— Ты… — Она опустила взгляд. — Знаешь, мне нравится слышать подобную чепуху.

Он понял, что она хотела сказать, но так и не сказала.

— На самом деле ты думала о том, что пока тебе нравится слушать подобную чепуху, но что будет дальше… Почему надо столько сил и внимания уделять будущему, которое может и не наступить?

Шиаса осторожно коснулась губами его лба, заглянула в глаза и отвернулась.

— Мне не следовало влюбляться в тебя, — сказала она, обращаясь в пустоту. А может, эта фраза предназначалась притихшему дому?

— Почему?

— По многим причинам… Я просто беспокоюсь, что это долго не продлится.

— Ничто не вечно, помнишь?

— Помню. — Женщина вздохнула. — Мне нравится рассуждать о том, что может случиться, чтобы не быть застигнутой врасплох. Я стараюсь быть готовой и к хорошему, и к плохому. А тебя… Разве тебя это не беспокоит?

— Что? — Он попытался поцеловать её, но она отрицательно покачала головой.

— То, что я не могу поверить тебе до конца и до сих пор сомневаюсь в твоих чувствах.

— Нет, меня это нисколько не беспокоит.

Иногда, лёжа без сна в темноте ночи, он представлял, что сквозь колышущиеся стены-занавески в дом входит призрак — Шераданин Закалве.

Призрак держит в руках какое-то неизвестное, но, вне всякого сомнения, смертоносное оружие, готовое выстрелить. От призрака походят флюиды ненависти, и — что ещё хуже — презрения…

Ведь для того Закалве, каким он был прежде, точнее, был всегда, такого рода самозабвенная привязанность, всепоглощающая любовь — не что иное, как предательство, позорное преступление.

Настоящий Закалве посмотрел бы на нынешнего сквозь прицел и выстрелил бы — не колеблясь ни секунды.

Глава 6

Держа плазмовинтовку за ствол, он глядел, прищурив глаз, в дуло, что-то тихо бормоча.

— Закалве, — Сма сдвинула брови. — Космический корабль изменил курс только для того, чтобы вовремя доставить тебя в Вуренхуц. Может быть, сначала всё-таки следует выполнить задание, а потом уже вышибать себе мозги?

Закалве обернулся и увидел в дверях малого отсека Сма, дрона, позади них мелькнула, уносясь прочь, капсула пневмотрубы.

— А? Привет.

Он поднял плазмовинтовку, небрежно прицелился. В противоположном конце отсека, в шестистах футах от него, стоял чёрный куб высотой футов в тридцать, с ярко сверкающими гранями. Короткая вспышка света, гулкий треск… оружие дёрнулось у него в руках, ударив в плечо.

— Странно, — пробормотал он и почесал ушибленное место.

Рядом с ним в воздухе плавал маленький поднос, на котором стояли изящный металлический кувшин и хрустальный бокал с тёмным напитком. Закалве сделал несколько глотков, поставил бокал на место и принялся внимательно разглядывать винтовку.

— Чем ты, собственно, занимаешься? — поинтересовалась Сма.

— Упражняюсь в стрельбе, — Он опять пригубил спиртное. — Хочешь выпить? Я закажу ещё один бокал.

— Нет, спасибо.

Внимание женщины привлёк странный куб.

— Это что такое?

— Лёд, — ответил за него Скаффен-Амтиско. — Выкрашенный в чёрный цвет.

— Зачем тебе лёд?

— А затем, — раздражённо произнёс Закалве, ставя бокал на место, — что на борту этого дурацкого корабля с дурацким названием, кучей народа и невообразимым тоннажем нет ничего лишнего, вот почему. — Он щёлкнул парой переключателей. — Охрененная грузоподъёмность — и никакого, чёрт побери, мусора, кроме, разумеется, того дерьма, которым начинены его электронные мозги!

Он снова нажал на спуск и уставился на экранчик прицела. Грохнул выстрел.

— Но при чём здесь лёд? — не отставала Сма.

— Диззи, неужели ты не понимаешь? — закричал он. — Потому что эта железяка утверждает, что на её борту нет ничего, куда мне можно было бы пострелять.

— Но есть же мишени-голограммы…

— Голограммы, Дизиэт, дело хорошее, когда нужна калибровка и тому подобная чепуха. — Он протянул ей винтовку. — Подержи-ка минутку, я посмотрю вот здесь, — и открыл управляющую панель на прикладе.

Сма с трудом удерживала в руках десятифутовую винтовку, пока он сосредоточенно изучал панель, бормоча себе под нос:

— … Для того, чтобы почувствовать оружие, нужно что-то разнести, понимаешь? — Закалве взглянул на Сма. — И увидеть обломки. Настоящие обломки, а не голографическое дерьмо.

— Подержи эту… пушку, — Дизиэт протянула винтовку дрону.

Поля Скаффена засветились бледно-розовым, плавно перешедшим в бордовый, но он выполнил просьбу.

— Мне кажется, корабль не понимает, что такое хлам, — Сма осторожно принюхалась к содержимому кувшинчика и сморщила нос. — Для него существует только материал, который используется в настоящее время, и материал, пригодный для повторного использования и превращения во что-то другое.

— Да, — буркнул Закалве, — примерно такую чушь я от него и услышал.

— И получил лёд? — догадался Скаффен-Амтиско.

— Пришлось удовлетвориться этим. — Закалве щелчком задвинул на место панель и взял винтовку из полей дрона. — Никак не могу заставить её заработать.

— Чему ты удивляешься, — произнёс дрон. — Этому оружию место в музее.

Закалве тщательно прицелился, глубоко вздохнул и задержал дыхание… затем осторожно положил винтовку на пол и отпил из бокала.

— Но она выглядит такой мощной… — Он снова поднял оружие и принял боевую стойку. Эхо выстрела прокатилось по отсеку.

— Ничего не получается, — грустно вздохнул Закалве. — Отдача есть, но она просто бездействует.

— Можно мне? — попросил дрон, подлетев к оружию.

Закалве подозрительно взглянул на него, но отдал оружие.

У плазмовинтовки мгновенно вспыхнули все имевшиеся в наличии экраны, начали открываться и закрываться разнообразные панели, и всё это сопровождалось пощёлкиванием, потрескиванием, бибиканьем и прочими звуковыми эффектами.

— Она в идеальном порядке, — доложил дрон.

Он крутанул её перед собой, точно пропеллер, остановил вращение и выстрелил, проделав все одним плавным движением. Лёд остался неповреждённым.

— Чёрта с два!

— Как же ты пытался объяснить кораблю, что тебе нужно? — поинтересовался Скаффен-Амтиско.

— Не помню, — пожал плечами Закалве. — Ну, сказал ему, какой он полнейший кретин, раз у него нет ничего, что можно было бы разнести вдребезги. А он ответил, что когда людям хочется пострелять по какому-нибудь дерьму, то они обычно используют лёд. Я и говорю тогда: «Ладно, дерьмовая ракета, дай мне немного льда!» И все. — Он бросил винтовку на пол и раздражённо пнул её ногой.

Дрон тут же подхватил оружие.

— Попробуй попросить его очистить отсек для учебной стрельбы, — предложил он, — и конкретно — в зоне действия люка.

Закалве отобрал винтовку у Скаффена-Амтиско и буркнул:

— Ладно.

Затем, почесав затылок, взглянул на дрона и, похоже, хотел заговорить с ним, но отвёл глаза.

— Ты… ты попроси… сам. Машины лучше объясняются между собой.

— Сделано, — доложил Скаффен. — Требовалось только попросить.

— Хм… — Подняв винтовку, Закалве прицелился в куб и выстрелил.

Тонкая белая линия соединила оружие и глыбу льда, которая рассыпалась на миллион сверкающих чёрных осколков. Скаффен-Амтиско подобрал с пола кусок размером с хороший кулак. Эхо взрыва несколько раз отразилось от стен, постепенно стихая.

— Доволен? — поинтересовалась Сма. Закалве моргнул, затем отключил винтовку и повернулся к Дизиэт.

— Похоже, действует отлично! Сма кивнула.

— Точно.

— Давай выпьем.

— Лёд нужен? — Дрон протянул чёрный осколок, уже начавший таять.

— Нет, спасибо.

В пневмотрубе что-то тускло замерцало, и появилась капсула с гостеприимно отъехавшей в сторону дверью.

— Что это такое — «зона действия люка»? — поинтересовался Закалве.

— Внутренняя защита от взрыва, — объяснил дрон, пропуская людей в капсулу. — Мгновенно гасит всё, что превышает мощность, с которой ты выпускаешь газы, и отправляет в гиперпространство радиацию и прочее…

Ничего себе! — удивился Закалве. — Ты хочешь сказать, что в этих загогулинах можно хоть ядерные бомбы взрывать — и никто не заметит?

— Кто надо — заметит, а остальные — вряд ли. Закалве стоял, покачиваясь на носках, наблюдая, как закрывается дверь капсулы.

— Вы, ребята, просто понятия не имеете о честной игре, вот что я вам скажу.

Последний раз он был на борту космического корабля десять лет назад, после того, как чуть не погиб на Фолсе…

— Шераданин?.. Шераданин?

Какой прекрасный женский голос! И как хочется ответить ей… но как это сделать?

— Шераданин?.. Шераданин?

Очень терпеливый и почему-то озабоченный голос. Сколько в нём любви и надежды… А что, если это его мать?

— Шераданин? Ты меня слышишь? Он попытался открыть глаза, и темнота заколыхалась перед ним подобно занавесу.

— Шераданин?

Нежная рука погладила его по щеке. Шиаса! — молнией вспыхнуло имя, но он отправил это воспоминание туда, где хранил все прочие.

— Шераданин… — Теперь голос звучал у самого уха. — Это я, Дизиэт, Дизиэт Сма. Помнишь меня?

— Да… — услышал он свой вздох.

— Постарайся открыть глаза, хорошо?

Свет появился внезапно, но предметам, потребовалось ещё какое-то некоторое время, чтобы застыть на месте. Наконец лицо Сма на фоне зелёного потолка обрело знакомые очертания.

— Отлично, — улыбнулась она. — Как ты себя чувствуешь?

Он задумался над ответом.

— Странно. — С минуту он молчал, затем поинтересовался: — Где я?

— На «Прирождённом Оптимисте». С тобой всё в порядке… С тобой будет всё в порядке.

— Если это так, почему я не могу пошевелить ни рукой, ни но… Черт!..

Внезапно он снова оказался привязанным к деревянной раме, и перед ним стояла та девушка в красном платье. Он попытался освободиться от пут, но почувствовал, как его тянут за волосы, а потом тяжёлый удар клинка…

Он сделал вдох и снова открыл глаза, хотя бы это у него получилось. Сма тревожно смотрела на него

— Ты вспомнил?

— Да. Всё в порядке. Дизиэт закусила губу.

— Эй! — Он слабо улыбнулся. — В этот раз на волосок от смерти, да?

— Можно сказать и так. Ещё несколько минут — и мозг был бы необратимо повреждён. Почему ты отказался от наводящего имплантанта? Тебя нашли бы раньше…

— Ты же знаешь, я не люблю все эти хреновины.

— Знаю… как бы там ни было, тебе придётся некоторое время оставаться в таком виде. — Сма откинула кудрявую прядь со лба. — Новое тело вырастет примерно через полгода. Врачи интересуются: хочешь проспать всё это время или оставаться в сознании? Или предпочитаешь нечто промежуточное? Решение за тобой. Для процесса это безразлично.

— Надо подумать. Представляешь — какая масса возможностей для собственного развития! Можно читать, смотреть фильмы, слушать музыку… А выпивать разрешено?

— Выпивать?

— Да, могу я напиться в хлам, в доску?

— Не знаю… — Сма заколебалась и посмотрела в сторону, откуда донёсся чей-то невнятный голос.

— Кто это?

— Стод Перис, — в поле его зрения появился молодой человек. — Ваш врач. Присматриваю за вами.

— Если вы усыпите меня, я буду видеть сны?

— Зависит от того, насколько глубокий вам нужен сон. Мы можем сделать так, что эти полгода пролетят как один миг. Или, если хотите, каждую секунду этих двухсот дней вы будете видеть увлекательный яркий сон.

— Кстати, а что делает большинство людей в подобной ситуации?

— Предпочитают обходиться без сновидений, а затем просыпаются с новым телом.

— Так и думал… и всё-таки, можно мне выпить перед тем, как вы подсоедините меня к какой-нибудь штуковине?

Стод Перис усмехнулся.

— Полагаю, это можно устроить. Да, кстати, хотите, мы вам вживим наркожелезы?

— Нет, спасибо. — Он даже попытался покачать головой.

— Хорошо. — Врач улыбнулся. — Договорились.

— Сма? — Она подняла брови. — Я остаюсь в сознании.

— Нисколько не сомневалась в этом…

— Ты побудешь со мной?

— Ладно. Прослежу, как ты набираешь в весе.

— Спасибо. И хорошо, что с тобой сейчас нет этого проклятого дрона. Могу себе представить его шуточки.

Наблюдая за тем, как Дизиэт танцует с очередным поклонником, он почему-то вспомнил, как несколько лет назад Шиаса Энджин водила пальчиками по его рубцам на теле. Прохладные, лёгкие прикосновения, тонкий аромат её кожи и щекочущий взмах душистых волос…

Через полгода у него будет новое тело, и старый шрам над сердцем исчезнет навсегда. Но сердце в груди останется прежним. Значит, он всё-таки потерял её. Не Шиасу, которую любил или думал, что любил… Ту, другую, настоящую, что жила в нём на протяжении долгого ледяного сна. Ему казалось — они не расстанутся до его смертного часа, но теперь он знал, что всё будет иначе, и чувствовал себя сломленным этим знанием и окончательной потерей. Расположенный на потолке прибор, осуществляющий постоянный мониторинг, зафиксировал, как из слёзных каналов бестелесного человека сочится прозрачная жидкость.

— Сколько лет Цолдрину?

— Условно говоря, восемьдесят, — ответил Скаф-фен.

— Неужели вы не можете дать ему мирно состариться?

— На кон, Закалве, поставлено немного больше, чем счастливая жизнь в отставке одного стареющего политика.

— Что? Вселенная? Жизнь — в таком виде, как мы её знаем?

— Да; в десятки, а может, и в сотни миллионов раз большее.

— Какой глубокий философский ответ.

— Ты ведь не дал этнарху Кериану мирно состариться, не так ли?

— Верно. — Тот старый хрен миллионнократно заслуживал смерти.

В переоборудованном рабочем пространстве миниотсека располагалась настоящая выставка оружия. Он вёл себя, как ребёнок в магазине игрушек; отбирая снаряжение, грузил его на поддон, который Скаффен-Амтиско направлял следом по узким проходам между оружейными пирамидами, ящиками и полками, сплошь набитыми и заставленными иглолучевыми пистолетами, лазерными винтовками, плазмопроекторами, разнообразными гранатами, эффекторами, плоскостными зарядами, пассивными и реактивными доспехами, сенсорными и охранными устройствами, полными боевыми скафандрами, ракетными ранцами и по меньшей мере дюжиной других устройств типа, которые Сма не были известны.

— Ты не сможешь утащить всю эту уйму, Закалве.

— Это всего лишь краткий список, — сообщил он ей. И, взяв с полки винтовку с укороченным стволом, показал её дрону. — Что это?

— Штурмовая винтовка, — отбарабанил Скаффен-Амтиско. — Семь четырнадцатитонных батарей, семиэлементный одиночный выстрел на сорок четыре и восемь десятых килопатронов в секунду (минимальное время стрельбы — восемь и семьдесят пять сотых секунды), максимальная очередь — семь раз по двести пятьдесят килограммов; частота — от средневидимой до высокорентгеновской.

Закалве прикинул её на руке.

— Не очень хорошо сбалансирована.

— Это её заводская конфигурация. Отодвинь назад верхнюю часть.

— Хм-м. — Закалве сделал вид, будто прицеливается. — Плазмовинтовка лучше, — и положил КРУС на место. — В любом случае, Сма, вам следует радоваться, что старики хотят вернуться. Чёрт побери, лучше заняться разведением цветов или чем-нибудь в этом роде, чем метаться по галактическим захолустьям, делая за вас грязную работу.

— О, да, — Сма кивнула, иронически улыбаясь. — Мне пришлось здорово потрудиться, убеждая тебя бросить свой цветник и вернуться к нам.

— Должно быть, я телепатически уловил чрезвычайность положения. — Он вынул из оружейной пирамиды массивное чёрное ружьё и, крякнув от натуги, еле удержал его обеими руками. — Интересно, вы стреляете из этой дуры или применяете её как таран?

— Идиранская ручная пушка, очень старая, — вздохнул Скаффен-Амтиско. — Не маши ею так; это большая редкость, можно сказать, уникальный экземпляр.

— Не удивительно. — Закалве не без труда поставил ружьё обратно и двинулся дальше по проходу. — Если поразмыслить, то, вероятно, я слишком мало требую за всю эту злосчастную эскападу.

— Ну, если ты так заговорил, то и мы могли бы спросить с тебя за… явное нарушение. Я имею в виду — за возвращение кое-кому молодости с применением нашей технологии.

— Не придирайся. Разве тебе известно, что это такое — рано состариться?

— Да, но это приложимо ко всем; а ты возвращал молодость только самым злым, одержимым жаждой власти на планете.

— У них там иерархические общества! Чего ты ещё ждала? Да и в любом случае: если бы я стал возвращать молодость всем желающим… произошёл бы демографический взрыв!

— Закалве, подобные вещи преподают в начальной школе; это часть нашей истории, часть нашего воспитания. Вот почему сделанное тобой выглядит безумным даже для школьника. Ты и есть школьник — даже не хочешь стареть. Более незрелого существа просто не существует.

— Ого! — Он внезапно остановился у открытой полки. — А это что такое? Какая красавица!

— Винтовка из разряда микровооружений, — доложил дрон. — У неё система полуразумной охраны, имеются компоненты реактивного щита, наборный ранец быстрого реагирования или антигравита… И, чтобы опередить твой вопрос, сразу скажу: эта версия для левшей… Баланс полностью регулируемый. Требуется примерно полгода тренировки, чтобы научиться пользоваться ею, так что оставь оружие в покое.

— Я и не хочу её брать, — огрызнулся Закалве, — но какое замечательное устройство, какие линии! — Он положил её обратно и взглянул на Сма. — Диззи, мне известен ваш образ мыслей, я уважаю его… Но моя жизнь — это моя жизнь. Я живу рискованно и выбираю для проживания опасные места; всегда так жил и всегда так буду жить. И все равно скоро погибну… Так зачем мне страдать от добавочного бремени в виде старения, пусть даже медленного?

— Не пытайся спрятаться за ширмой необходимости, Закалве. Ты мог бы изменить свой способ существования; от тебя вовсе не требовалось жить так, как ты живёшь… Ты мог бы присоединиться к нам; по крайней мере, жить так, как мы, но…

— Сма! — воскликнул он, резко поворачиваясь к ней. — Это годится для вас, но не для меня. Думаете, что я неправильно поступил, когда стабилизировал свой возраст? Отпущенные вам триста пятьдесят — четыреста лет вы проживёте всё до конца и умрёте своей смертью. Я могу вас понять, но меня захватывает вид, который открывается с края пропасти, и мне нравится ощущать на лице дуновение восходящего потока. Так что, рано или поздно, я всё-таки умру; и, вероятно, насильственной смертью. Возможно, даже по-дурацки, потому что так часто случается: человек избегает гибели от ядерного оружия или от руки безжалостного убийцы, а потом умирает, подавившись рыбной костью. Но смерть всем нам гарантирована.

Сма смотрела в пол, сцепив руки за спиной.

— Ладно, — уступила она, — но не забывай, кто предоставил тебе возможность любоваться этой перспективой… с края пропасти.

Закалве грустно улыбнулся.

— Да, вы спасли меня. Но вы же и не раз обманывали меня; отправляли — нет, ты послушай — отправляли меня на эти дурацкие задания, где я оказывался совсем не на той стороне, на которой предпочёл бы оказаться. Вы поручали мне воевать ради некомпетентных аристократишек, которых я бы с удовольствием передушил собственными руками, отправляли на войну, не поставив в известность, что вы поддерживаете обе противоборствующие стороны. Вы наполняли мне яйца чуждым семенем, которое я должен был впрыснуть в какую-то чёртову самку… А сколько раз я был на волосок от смерти по вашей милости?.. — Он прислонился к шкафчику, заполненному, как значилось на табличке, древним пулевым оружием. — Но хуже всего, когда вы переворачиваете эти проклятые карты вверх тормашками.

— Что? — озадаченно переспросила Сма.

— Переворачиваете карты вверх ногами, — повторил он. — Ты хоть представляешь, как это раздражает и как это неудобно, когда ты должен добраться до какого-то места и обнаруживаешь, что его координаты не совпадают с теми, которые обозначены на карте?

— Закалве, я понятия не имела, что тебе приходится сталкиваться с такими трудностями. Позволь мне принести извинения от себя лично и от имени всего Сектора Особых Обстоятельств; нет, от всей Резидентуры; нет, от всей Культуры; нет, от имени всех разумных видов.

— Сма, безжалостная ты стерва, я же серьёзно говорю!..

— Нет, по-моему, даже и не пытаешься. Карты…

— Но это правда! Их переворачивают вверх ногами!

— Значит, — Дизиэт тряхнула головой, — для этого должна быть причина.

— Какая?!

— Психология, — хором ответили Сма и дрон.

— Два скафандра? — удивилась Сма, когда Закалве заявил ей, что окончательно занялся подбором снаряжения.

Скаффен-Амтиско рядом с ними не было, робот счёл, что есть вещи более интересные, чем наблюдение за мальчишкой, покупающим игрушки. Закалве услышал в голосе Дизиэт нотки подозрительности и поднял взгляд.

— Да, два скафандра. Ну и что?

— Их можно применять для заточения кого-нибудь, учти, мне это известно. Они служат не только для защиты.

— Сма, если я вытаскиваю этого парня из стана врагов без какой-либо помощи с вашей стороны, потому что вы должны оставаться непричастными ко всей этой истории и выглядеть чистенькими, то мне требуются кое-какие средства для выполнения этой задачи. И в число этих средств входят именно скафандры СИТ.

— Один, — твёрдо заявила Сма.

— Сма, неужели ты мне не доверяешь?

— Один.

— Чёрт с тобой! — Он вытащил из кучи снаряжения только один скафандр.

— Шераданин, — Сма внезапно заговорила примирительным тоном. — Вспомни, нам нужно, чтобы Бейчей… работал не за страх, а за совесть, а не просто присутствовал. Именно поэтому мы и не можем заменить его дублем, именно поэтому мы и не можем модифицировать его рассудок…

— Сма, вы отправляете меня модифицировать его рассудок.

Дизиэт выглядела немного смущённой:

— Кстати, Шераданин, э… какие у тебя, собственно, планы? Как ты собираешься добраться до Бейчея?

Закалве вздохнул:

— Я собираюсь заставить его… В общем, старик захочет явиться ко мне.

— Как ты этого добьёшься?

— Всего одним словом.

— Словом?

— Ну, именем.

— Каким, твоим?

— Нет, моё имя полагалось сохранять в тайне, когда я служил советником Бейчея, но к этому времени слухи о нём должны просочиться. Нет, моим — слишком опасно. Я воспользуюсь другим именем.

— Ага. — Сма выжидательно посмотрела на него, но он вернулся к куче снаряжения на полу.

— Бейчей в этом… как его? в университете, верно? — спросил он, не оборачиваясь к Сма.

— Да, в архивах, почти безвылазно. Но архивов много, и всегда присутствует охрана.

— Ладно, — решительно произнёс Закалве. — Если хочешь помочь, то постарайся найти что-нибудь очень нужное этому университету.

Сма пожала плечами.

— Как насчёт денег?

— Этим я сам займусь… — Он умолк и бросил на неё подозрительный взгляд. — Мне предоставят уйму средств, не так ли?

— Неограниченные расходы, — кивнула она.

— Чудесно, — улыбнулся Закалве. — Тонна платины? Мешок алмазов? Собственный банк?

— Ну, более-менее… да, пожалуй, собственный банк, — подтвердила Сма. — Со времени последней войны мы создали нечто под названием «Авангард» — торговую империю. Именно оттуда будут поступать средства.

— Ну, я, конечно, попробую предложить университету деньги; но было бы лучше, если бы мы могли заинтересовать их какой-то более реальной вещью.

— Хорошо, — кивнула она, а затем показала на боевой скафандр. — Как ты назвал эту штуку?

— А-а, это скафандр СИТ.

— Да, скафандр СИТ; именно так ты и сказал. Но я знаю всю номенклатуру, а такого сокращения никогда раньше не слышала. Что оно означает?

— Скафандр «сам иди туда», — усмехнулся он.

Два дня спустя они встретились в ангаре «Ксенофоба». Закалве, обнажённый по пояс, упаковывал снаряжение в капсулу, которая должна была доставить его на планету, где находился Цолдрин Бейчей; скоростной трёхместный модуль будет болтаться в атмосфере планеты, сам же «Ксенофоб» останется ждать в космическом пространстве.

— Ты убеждён, что не хочешь взять с собой Скаффена-Амтиско?

— Абсолютно убеждён; оставь его при себе.

— А какого-нибудь другого дрона?

— Нет.

— А управляемый нож?

— Дизиэт, нет! Мне не нужен ни Скаффен-Амтиско, ни что-либо подобное ему, возомнившее, будто оно может самостоятельно думать.

— Эй, — возмутился дрон, — ты говоришь так, словно меня здесь нет.

Закалве строго посмотрел на дрона:

— Ты уверен, что фабрика не возвращала на переделку номер твоей партии?

— Лично я, — высокомерно заявил Скаффен-Ам-тиско, — никогда не мог понять, как можно серьёзно относиться к чему-либо, состоящему на восемьдесят процентов из воды.

— В любом случае, — оставила без внимания их пикировку Сма, — тебе известны все материалы, да?

— Да, — устало ответил Закалве.

Его мускулы бугрились под загорелой кожей, когда он, наклонившись, закреплял в капсуле плазмовинтовку. Сма тихонько вздохнула.

— Ты знаешь, с кем нужно связаться? И кто занимает ключевые посты?

— … И что делать, если мои кредитные средства будут внезапно аннулированы? Да, разумеется.

— Когда ты вытащишь его, то направишься…

— В очаровательную солнечную систему Им-прен, — нарочито произнёс он бесстрастным тоном, — где проживают дружелюбные, соблюдающие нейтралитет туземцы.

— Закалве, — Сма вдруг подалась к нему и, заключив его лицо меж ладоней, крепко поцеловала в губы. — Надеюсь, что все сработает.

— Я тоже, как ни странно, — проговорил он, отвечая на поцелуй Сма. Она поспешно отступила. Закалве усмехнулся:

— Э… в один прекрасный день, Дизиэт… Сма покачала головой:

— Только если я буду без сознания или мертва, Шераданин.

— Значит, я всё же могу надеяться? Дизиэт шлёпнула его по спине.

— В путь.

Он наконец облачился в бронированный боевой скафандр и надвинул шлем.

— Только гарантируй, что вам известно, где…

— Мы знаем, где она, — заверила Сма. Он посмотрел ей в глаза

— Я отправляюсь. Ещё увидимся, если повезёт. — И шагнул в капсулу.

— Будь осторожен.

При свете двух лун и тускнеющего солнца перед ним белело покрытое инеем плато. На горизонте угадывался древний полупустой город, где теперь жил Цолдрин Бейчей.

— Ну, — вздохнул он и поднял взгляд на ещё одно чужое небо. — Вот мы и снова взялись за старое.

Глава VIII

Человек стоял на краю небольшого отрога, глядя, как поток серовато-коричневой воды, вздымая фонтаны брызг, обнажает корни огромного дерева. Дождь затруднял видимость и уже насквозь промочил форму, превратив из серой в тёмно-коричневую. Отличная, хорошо подогнанная форма, но дождь и грязь низвели её до хлопавшей на ветру тряпки. Дерево накренилось и упало, обдав его брызгами грязи. Он отступил на шаг и запрокинул голову к тускло-серому небу, давая струям дождя смыть грязь с лица. Огромное дерево перегородило грохочущий поток, и часть воды хлынула через отрог, заставив человека отступить ещё дальше, к грубой каменной стене, которая протянулась до маленького некрасивого коттеджа на вершине холма. Он постоял, наблюдая за вздувшейся рекой — как та вгрызается в маленький перешеек. Затем отрог рухнул, дерево сползло в реку, потеряло свой якорь по эту сторону реки, и его закрутило, завертело и унесло на плечах катившихся волн в залитую водой долину. Человек в форме бросил взгляд на корни огромного дерева, что торчали из земли, словно оборвавшиеся тросы, а затем, тяжело ступая, пошёл к маленькому коттеджу. Обойдя его кругом, распахнул дверь. Стул, к которому он её привязал, замер в шатком равновесии у комода, и, когда она дёрнулась, ножки подогнулись, она упала и ударилась головой о каменные плиты пола.

Хлюпая сапогами, он подошёл и поднял её вместе со стулом, пинком отбросив в сторону осколок разбитого зеркала. Женщина, обмякнув, повисла на верёвках, но он не сомневался, что она прикидывается. Он перетащил пленницу в центр комнаты, стараясь держаться подальше от её головы: ранее, когда он привязывал её, она боднула его в лицо, чуть не сломав ему нос.

Затем он направился к маленькой кровати у стены и тяжело упал на неё. Постель была грязной, но он слишком устал, чтобы обращать внимание на такие пустяки..

Он прислушивался к тому, как барабанит по крыше дождь, как воет за окнами ветер, как звучно падают на каменные плиты капли дождя, просачиваясь сквозь щели крыши. Не слышится ли шум вертолётов?.. Правда, он лишился рации и к тому же не был уверен, что вертолёты знают, где его искать. Штабной автомобиль — неплохой ориентир, но машина исчезла, её смыло коричневым разливом реки. Вероятно, поиски займут не один день. Закрыв глаза, он почти мгновенно начал засыпать, но воспоминания тут же заполнили его разум мрачными образами потопа и поражения. Он потёр лицо, забыв, насколько грязны его руки, и некоторое время усиленно моргал, стараясь избавиться от песчинок, попавших в глаза. Женщина продолжала притворяться, что ещё не пришла в сознание. Не было ни сил, ни желания подойти и врезать ей как следует. Да и глупо было бы вымещать на ней злость за своё поражение. Избиение любого отдельно взятого индивида — не говоря уже о беспомощной, косоглазой женщине — жалкая попытка отомстить за разгром армии.

Она драматически застонала, и он с отвращением отвёл взгляд. Когда же снова посмотрел в её сторону, то встретил взгляд, полный ненависти. Косила она лишь немного, но это несовершенство раздражало его, пожалуй, больше, чем следовало. Если её вымыть и прилично одеть, подумал он, она могла бы выглядеть почти миловидной. Но сейчас на ней была старая зелёная шинель, вымазанная в грязи, а её испачканное лицо почти полностью скрывал воротник и длинные спутанные волосы. Она странно задвигалась на стуле, словно пыталась почесать об него спину. Он не мог решить, пробовала ли она на прочность связывавшие её верёвки… или же её просто донимали блохи.

Вряд ли её подослали в качестве убийцы; почти наверняка она действительно служила там, где носили такое обмундирование, какое было на ней, — во вспомогательных частях. Вероятно, оказавшись брошенной на произвол судьбы при отступлении, она бродила тут, слишком напуганная или гордая, чтобы сдаться, пока не увидела застрявший в выбоине штабной автомобиль. Её попытка покушения на него была смелой, но смехотворной: только благодаря чистому везению она убила одним выстрелом его шофёра; вторая пуля лишь оцарапала его висок. Тогда она, отбросив разряженную винтовку, прыгнула на него с ножом.

Ошеломлённый нападением, он упал в пространство между передним и задним сиденьями и был не в состоянии провести хороший свинг. Эта нелепая, неуклюжая возня с ней в тесной кабине показалась ему символичной — точно так же и его армия увязла в нынешней неразберихе. У него хватило сил, чтобы оглушить её нокаутирующим ударом, но взять на себя управление он не успел. Автомобиль врезался в бетонный остров и опрокинулся, выбросив их обоих на выщербленную серую поверхность дамбы.

Женщина без чувств упала на бетон; он же обернулся и увидел, как машина со скрежетом сползла с пандуса, сорванная вздымавшимся коричневым потоком, и почти сразу же утонула. Он повернулся к ней, испытывая сильное искушение хорошенько пнуть её в бок. Вместо этого он толкнул ногой нож, и тот, вертясь, улетел в реку.

— Вы не можете нас победить.

— Что-что? — переспросил он, очнувшись от задумчивости.

— Мы победим, — заявила она, яростно дёрнувшись вместе со стулом и стукнув его ножками по каменному полу.

«И зачем я привязал эту дурёху к стулу? »

— Возможно, ты права, — устало ответил он. — В данный момент нам приходится туго. Легче тебе от этого?

— Тебя ждёт смерть. — Женщина сверлила его взглядом.

— Определённо, точней не скажешь.

— Мы непобедимы. И мы никогда не сдадимся.

— Ну, в былые времена вас побеждали не раз. — Он вздохнул, вспоминая историю этого местечка.

— Нас предавали! — выкрикнула женщина. — Наша армия ни разу не потерпела поражения; нас…

— Да, знаю, вам всё время норовили воткнуть нож в спину.

— Да! Но дух наш никогда не погибнет. Мы…

— А, заткнись! — буркнул он, скидывая ноги с постели и поворачиваясь лицом к женщине. — Я уже слышал всё это дерьмо. «У нас украли победу», «нас подвёл народ», «СМИ были против нас». Дерьмо… -

Он провёл рукой по мокрым волосам, — Только очень молодые или очень глупые думают, будто войны ведут только военные. Как только новости начинают разноситься быстрее гонца на лошади или сообщения, привязанного к птичьей ноге, воюет уже вся страна, нация… В таких делах все решает дух, воля, а не злое бурчанье. Проиграли, так проиграли. Нечего из-за этого скулить. Вы бы и на этот раз проиграли, если б не этот долбаный дождь. — Онподнял руку, останавливая женщину, уже набравшую воздуха в лёгкие. — И, нет, я не верю, что Бог за вас.

— Еретик!

— Спасибо.

— Надеюсь, твои дети умрут! Медленной смертью!

— Хм-м, — задумчиво произнёс он. — Не уверен, что такое проклятие по отношению ко мне имеет смысл, разве что с дальним прицелом. — Он рухнул обратно на постель; похоже, только в это мгновение до него дошёл смысл сказанного ею. — Дерьмо! Вас должно быть обрабатывают с младых ногтей; такое от любого страшно слышать, не говоря уж о женщине.

— Наши женщины храбрее, чем ваши мужчины, — последовал презрительный ответ.

— И тем не менее, вы размножаетесь. Полагаю, вам выбирать не приходится.

— Чтоб твоим детям страдать и умереть страшной смертью! — раздался пронзительный вопль.

— Ну, если ты действительно испытываешь такие чувства, — вздохнул он, усаживаясь на койке, — то я не могу пожелать тебе ничего худшего, чем остаться именно такой долбаной дурой, какой ты явно была с рождения.

— Варвар! Неверный!

— У тебя скоро иссякнут бранные слова; я бы советовал их поберечь — ещё могут понадобиться.

— Мы вас сокрушим!

— Да сокрушён я уже, сокрушён, — лениво отмахнулся он. — А теперь отстань.

Женщина завыла, изо всех сил тряся стул.

Наверное, подумал он, мне следует поблагодарить судьбу за эту возможность освободиться от ответственности. Я устал от бесчисленных рапортов и докладов, в которых говорится об одном и том же: какие-то части попали в окружение, какие-то отступают с жизненно важных позиций, какие-то просто бегут куда глаза глядят, какие-то ещё держатся, но требуют подкрепления, грузовиков, танков, плотов, продовольствия, радиостанций… С какого-то момента он ничего больше не мог сделать, а рапорты продолжали поступать, складываясь в одноцветное мозаичное панно, изображавшее гибель его армии. Правда, для этого процесса на самом деле не требовалось никаких вражеских сил. И он, и армия под его командованием воевали исключительно со стихией. Сначала дожди, потом этот оползень, отрезавший их от остальной штабной колонны…

Не пытался ли он сделать слишком много? За последнюю неделю ему удалось поспать в общей сложности часов десять — не это ли обстоятельство ослабило его способность здраво оценивать ситуацию? А может, наоборот, он вообще спал зря, и эти десять часов бодрствования оказали бы решающее влияние на события?

— Надеюсь, ты умрёшь! — провизжала женщина. Он, нахмурясь, посмотрел на неё: может, вставить ей в рот кляп?

— Ты уже колеблешься, — заметил он. — Минуту назад ты кричала, что меня ждёт смерть. — И снова повалился на постель.

— Ублюдок! — Она смачно сплюнула.

Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть: он был таким же пленником здесь, как и женщина, привязанная к стулу. А её плевок — ничто по сравнению с тем потопом, что захлёстывал сейчас отлаженную до последнего винтика военную машину, на создание которой ушло два года.

Зачем, зачем он привязал её именно к стулу? Не пытался ли он сделать случай и судьбу лишними, злоумышляя против самого себя? Стул привязанная к стулу девушка… примерно того же возраста, может, чуть постарше… почти такая же хрупкая фигура, которую скрывала бесформенная шинель… Он мотнул головой, отгоняя воспоминание.

— Ублюдок! — Она плюнула ещё раз и шумно завозилась, пытаясь избавиться от пут.

— Да заткнись же ты, — устало произнёс он, зная, что прозвучало это не очень убедительно, но он был не в состоянии сделать тон более повелительным и властным.

Как ни странно, она замолчала. Иногда он жалел, что ни во что не верит. Возможно, вера в богов помогла бы ему сейчас, когда всё обернулось против него, и каждый следующий шаг грозил гибелью. Как было бы утешительно думать, что всё предрешено, предопределено, уже записано и расписано, и ты лишь переворачиваешь страницы какой-то великой книги…

(Возможно, у тебя никогда не будет шанса написать собственную историю — интересно, каким именем ты намеревался её подписать, с мрачной усмешкой подумал он.)

— Вы проигрываете! Уже проиграли это сражение, разве не так?

Очень не хотелось отвечать, но тогда она истолкует это как признак слабости и продолжит донимать его.

— Какая необыкновенная проницательность, — вздохнул он, — ты напоминаешь мне тех, кто планировал эту войну — таких же косых, глупых и консервативных.

— Я не косая! — захлебнулась она рыданием.

Грязные длинные волосы скрывали её лицо, руки находились почти на уровне пола — настолько сильно она согнулась в плаче. Подойти утешить её? Или вышибить кулаком мозги? Всё что угодно — лишь бы прекратить издаваемый ею шум…

— Ладно, ладно, ты не косая, извини. Он надеялся, что его слова прозвучали убедительно, и женщина, наконец, успокоится.

— Я не нуждаюся в твоём сочувствии, просто у меня… небольшой дефект, и… и он не помешал призывной комиссии признать меня годной.

«А также стариков и детей», — подумал он, машинально наблюдая за тем, как она пытается вытереть лицо об отворот шинели. Не задумываясь над своими действиями, он поднялся, оторвал лоскут от простыни и направился к ней.

Раздался пронзительный крик — вероятно, она решила, что её хотят задушить. Едва тряпка коснулась её лица, женщина обмякла.

— А теперь высморкайся.

Он с силой вытер ей нос, так что она завопила от боли, а потом отбросил тряпку в угол. Отвернувшись, встал у полуоткрытой двери — посмотреть на дождь, затем настежь распахнул её.

«Его сподвижники!» Проклятье, из них только Рогтам-Бар был достоин доверия, но он имел слишком незначительный чин, поэтому Закалве не мог передать ему командование. Что касается его самого, то устоявшаяся структура, в которую ему пришлось внедриться, была насквозь поражена коррупцией, и окружение состояло из беспомощных пустоголовых кретинов. Во всяком случае, он оставил им не так уж и много: несколько безумных планов, которые вряд ли будут когда-нибудь осуществлены, намерение применить оружие, на первый взгляд явно не подходящее к данной ситуации. А сколько всего ещё оставалось в голове — в том месте, куда, насколько ему было известно, не заглядывали даже его хозяева. Впрочем, они не делали этого исключительно из-за своих, весьма странных и исковерканных представлений о порядочности, а отнюдь не из-за неспособности…

Он совсем забыл о присутствии женщины у себя за спиной, не слышал её голоса, не обращал внимания на шум, свидетельствовавший о её безуспешных попытках освободиться.

Двери коттеджа он распахнул настежь, но при таком сильном дожде невозможно было разглядеть что-либо даже на близком расстоянии. Зато он снова увидел стул… потом перед ним возникло видение корабля, который не был кораблём… Что это за человек, с двумя тенями? Возможно, это следует определить как некую концепцию — стремление выжить, приспособив для этой цели все, до чего можно дотянуться, а затем удалить, добавить, разбить и создать тот конкретный набор клеток, который мог существовать, двигаться и принимать решения. Почему бы не свести все достижения и победы к единственному стремлению выжить?

Потребность и метод — вот что помогало ему выживать. Потребность победить все и вся, что противилось его жизни. А метод… очень просто: приспособить материалы и людей для выполнения поставленной задачи. Все являлось оружием, и умение обращаться с ним, находить его, выбирать, из какого именно удобнее целиться и стрелять, — такое умение дорого стоит.

Стул и корабль, который не был кораблём, человек с двумя тенями и…

— Что ты собираешься со мной сделать? — Голос женщины дрожал.

Надо же, она всё ещё здесь?

— Не знаю…

Женщина смотрела на него расширившимися от ужаса глазами, казалось, она набирала в лёгкие воздух для новых воплей.

— Пожалуйста, не надо, не надо этого делать!

Она скрючилась на стуле, лицо склонилось к самым коленям, и женщина жалобно смотрела на него снизу вверх.

— Чего делать? — недоумевал он.

Пожав плечами, он принялся описывать круги по комнате. Когда же они явятся за ним? Услышали ли они его сообщение по рации после того, как оползень отрезал их от основной штабной колонны? Правильно ли он нажимал кнопки и крутил ручки на этой штуковине? А может быть, его уже считают погибшим? Почему-то эта мысль не вызвала у него никакого беспокойства.

— Если ты собираешься меня убить, сделай это быстро.

Почему она то и дело прерывает его размышления?

— Вообще-то я не собирался поступать подобным образом, но если ты будешь продолжать скулить, я передумаю.

— Ненавижу тебя! — Наверное, это единственное, что владело её мыслями.

— Я тоже тебя ненавижу.

Женщина снова заплакала, но теперь ещё громче. Он смотрел сквозь пелену дождя и видел «Стабериндо».

Поражение, поражение — шелестел дождь; танки, тонущие в грязи, полки, сдающиеся без боя — все распадается на куски. И эта глупая женщина с сопливым носом… Смешно, просто смешно.

— Ты знаешь, кто я?

Ему только сейчас пришло в голову, что она пыталась его убить только потому, что он ехал в большой машине. Откуда ей знать в лицо главнокомандующего армии противника?

— Что? — подняла голову женщина.

— Ты знаешь, кто я, знаешь моё имя или звание?

Недоуменный взгляд, пожатие плечами… Он отвернулся от сплошной стены дождя, словно от надоевшего старого приятеля, пересёк комнату и снова повалился на постель. У правительства происшедшее определённо не вызовет восторга — ведь он столько наобещал: земли, деньги, престиж, власть! Оно наверняка расправится с ним, если его не успеют вытащить. Победа была бы победой правительства, но поражение будет приписано только ему. Он пытался внушить себе, что, по большей части, он побеждал. И знал, что это правда, но лишь мгновенья поражений, моменты паралича заставляли его задуматься, а затем попытаться соединить ткань его жизни в одно целое. Именно тогда его мысли возвращались к линкору «Стабериндо»…

На этот раз поражение носило безличный характер. Он командовал армией, он был ответственным перед правительством, и оно могло снять его; значит, в конечном счёте он и не отвечал за поражение; отвечало правительство. Он никогда прежде не сталкивался с вражескими предводителями, ему были известны только их обычные тактические приёмы, схемы, а также способы наращивания сил и средств. Все это несколько умаляло его вину.

Теперь он завидовал обычным людям — они родились, выросли и достигли зрелости вместе с окружавшими их друзьями и знакомыми, жили заурядной жизнью, а под старость впадали в маразм и умирали довольные всем, что уже ушло. Неужели ему надоело напрягать ткань жизни или судьбы и захотелось быть мелким, незначительным, лишённым авторитета и влиятельности?

Будь я морской птицей… но как ты можешь быть ею? Представь, что твой мозг — крошечный и глупый, тебе нравятся полусгнившие рыбьи потроха, ты любишь выклёвывать глаза у мелких зверюшек… Такая участь тебя устраивает? А если ты мечтаешь о полёте, то это может оценить только прикованный к земле человек, жаждущий стать птицей. Если ты хочешь быть морской птицей, то заслуживаешь подобный выбор.

— Хорошая компания — обозный вождь и обозная девка! Но вам следовало бы привязать её к койке…

Он вздрогнул, и рука нащупала кобуру на поясе.

Кирайф Сокрофот Рогтам-Бар стоял на пороге, стряхивая с плаща капли дождя. Он выглядел на удивление бодрым, несмотря на то, что не спал уже несколько дней.

— Бар!

Заключив друг друга в объятия, они радостно засмеялись.

— Он самый, генерал Закалве. Не хотите ли присоединиться ко мне? У меня тут похищенная машина…

— Что? — Он распахнул дверь и неподалёку увидел большой, облепленный грязью грузовик-амфибию.

— Это же их машина! — Рассмеявшись, он почувствовал, что у него на глаза навернулись слёзы. Рогтам-Бар печально вздохнул.

— Боюсь, что так. К тому же они хотят её вернуть.

Фраза вызвала новый взрыв смеха.

— Да, кстати, правительство ушло в отставку.

— Из-за всего этого?

— Должен сказать, у меня сложилось именно такое впечатление. Думаю, оно несколько увлеклось, обвиняя вас в неправильном ведении этой идиотской войны и даже не замечает, что народ на вашей стороне. — Рогтам-Бар улыбнулся. — Да, эта ваша бредовая идея — установить топ-заряды на водохранилище Маклин… представляете, она сработала! Вода хлынула через край, плотину, правда, не прорвала, судя по сообщениям разведки, но… перехлестнула, я правильно выразился? Так или иначе, в долину устремилось слишком много воды и смыло большую часть Высшего командования пятой армии, не говоря уж о самой армии — судя по количеству тел и палаток, проплывавшим мимо наших окопов за последние несколько часов… А мы-то считали вас безумцем, оттого что вы таскали за собой всю неделю того гидролога. Как бы там ни было, уже ходят слухи о завершении кампании. — Он окинул взглядом собеседника. — Если вам поручат вести переговоры о мире, следует хотя бы переодеться… Генерал, что у вас за вид? С кем это вы возились в грязи?

— Только со своей совестью.

— В самом деле? И кто победил?

— Это был один из тех редких случаев, когда насилие ничего не решает.

— Сценарий мне известен, обычно я мысленно проигрываю его, когда решаю — открывать следующую бутылку или нет. — Бар кивнул на дверь. — После вас, — и протянул большой зонтик: — Пожалуйста, генерал. Да, а ваша подруга?

Женщина смотрела на них круглыми от ужаса глазами. Он усмехнулся.

— Берём её с собой.

— Вы возьмёте зонтик, а я — её. — Рогтам-Бар весело посмотрел на женщину, коснувшись козырька фуражки. — В буквальном смысле, сударыня.

Женщина пронзительно завизжала. Бар поморщился.

— Часто она это делает?

— Да, и поосторожнее с ней. Она чуть не разбила мне нос. Так я иду в машину?

— Конечно.

Он, насвистывая, исчез за пеленой дождя.

— Неверный ублюдок! — завопила женщина, когда Бар приблизился к ней со спины.

— Тебе повезло. Обычно я автостопщиков не подвожу.

Он поднял стул вместе с женщиной и отнёс к машине, где свалил на заднее сидение. Она вопила, не переставая.

— Красотка всё время так шумит? — поинтересовался Бар, когда впереди замаячил сторожевой пост, свидетельствовующий об окончании путешествия.

— В основном.

— Так не услышишь и собственных мыслей! Он грустно улыбнулся в ответ.

После заключения мира его понизили в звании. Отбыл он в том же году, но, похоже, Культура не проявляла особого недовольства его действиями.

Глава 7

Город был построен на дне каньона, что, петляя, тянулся через пустыню — рваный шрам на теле планеты. Вид сверху завораживал: ошеломляющая путаница зданий, акведуков, улиц, террас, лестниц, водостоков и железнодорожных линий. Город казался странно-тихим и неподвижным, он производил впечатление лишённого сил и энергии существа, после долгих поисков нашедшего наконец укрытие в этом каньоне.

Наблюдатель упорно прислушивался и наконец уловил доносившийся непонятно откуда странный звук. Обшаривая взглядом закатное небо, он разглядел рябившее серое пятно — птицы. Это они, планируя над хаотичным скоплением террас, лестниц, зигзагообразных дорожек, являлись источником странного хриплого крика.

Уже наступил холодный осенний вечер, и воздух заметно посвежел. Он снял боевой скафандр и убрал его в капсулу, которая спустя мгновение автоматически зарылась в песок. Теперь на нём был мешковатый костюм неяркой расцветки, такая одежда снова стала здесь популярной. Он усмехнулся своим мыслям: надо же, отсутствовать ровно столько, сколько понадобилось моде, чтобы она описала полный круг. Разумеется, ни о каком суеверии не могло быть и речи, но совпадение странно забавляло его. Он надел тёмные очки, взял скромный саквояж, перекинул через руку сильно поношенный плащ и зашагал вниз по склону в город, что носил имя Солотол, и где находился сейчас Цолдрин Бейчей.

«… пещеры, естественные и искусственные, разбросаны по скальным стенам каньона почти в таком же изобилии, что и здания на склонах. Там находятся многие из старых гидроэлектрических источников энергии. Некоторым мелким фабрикам и мастерским, скрывающимся в этих пещерах, удаётся выжить, используя их…» — сообщала бегущая строка на экране, установленном в холле гостиницы.

— Добрый вечер, сударь. Чем могу помочь?

— Не мог бы я снять два верхних этажа? Портье выглядел сбитым с толку:

— Прошу прощения, сударь?

— Два верхних этажа — к сожалению, я не забронировал их.

— Два…

— Не комнату, не номер, не апартаменты, не этаж, а два этажа — но не любые, а именно верхние. Если у вас есть постояльцы, занимающие там номера, то предоставьте им другие — я оплачу их счета вплоть до этого дня.

— Понимаю. — Казалось, портье, не был уверен, насколько серьёзно надо относиться к столь странному клиенту. — И на какой срок думаете остановиться у нас?

— На неопределённое время. Плачу за месяц вперёд. Вы получите перевод завтра к обеду. — Он открыл саквояж и вынул оттуда внушительную пачку денег. — За первую ночь я плачу наличными.

— Не могли бы вы заполнить вот эту карточку?

— Разумеется. Мне также нужен лифт для личного пользования и доступ на крышу.

— Э… Безусловно. Понимаю. Подождите минутку, — и портье отправился к управляющему.

Через четверть часа все дела были улажены. Он договорился о скидке, а затем заключил отдельное соглашение об оплате за использование лифта и крыши, что вернуло сделку к прежней сумме — просто ему нравился процесс — торговаться.

— Ваше имя?

— Меня зовут Стабериндо.

Он выбрал угловой номер, откуда открывался вид на город. Заказал несколько блюд и, толкая перед собой сервировочный столик, обошёл все комнаты на этаже, открывая дверцы шкафов и шкафчиков, изучая узор на коврах и обивке мебели, то и дело посматривая на крошечный сенсор, который мог мгновенно сообщить ему о наличии подслушивающих устройств и приборов наблюдения.

Остановившись у одного из окон, рассеяно помассировал то место на груди, где когда-то был шрам.

— Закалве? — услышал он тоненький голосок.

Он опустил взгляд и вынул из нагрудного кармана нечто, похожее на бусину. Прицепив её к уху, снял тёмные очки и положил их в карман.

— Да?

— Это я, Дизиэт. С тобой всё в порядке?

— Да, нашёл, где остановиться. — Он нажал кнопку, и шторы закрылись.

— Послушай, есть кое-что интересное для тебя! Три тысячи лет назад здесь жил парень, великий поэт, он писал свои стихи на вощёных деревянных табличках. Ему принадлежит цикл из ста поэм, которые, естественно, он тоже записал на табличках. Затем поэт решил стать скульптором и для восковой модели расплавил воск с девяноста восьми табличек — исключая первую и последнюю. А затем по этой модели создал бронзовую статуэтку, которая сохранилась до нашего времени.

— Сма, зачем ты мне это рассказываешь?

— Погоди, в своё время мы делали голограмму этой статуэтки и обнаружили на ней следы воска.

— И это был не тот воск!

— Точно, он не совпадал с тем, что имелся на сохранившихся табличках. Мы ещё кое-что выяснили — настоящая детективная история! Интересующий нас парень впоследствии стал монахом, а закончил свои дни аббатом одного из монастырей. За то время, что он возглавлял этот монастырь, к обители сделали пристройку, где он любил часто уединяться. Кстати, у этого здания двойные стены. Догадываешься, для чего?

— Замуровывать непослушных монахов?

— Вощёные таблички! Поэмы! — заорала Сма, затем добавила тише: — Ну, большинство из них. В монастыре уже несколько веков никто не живёт и, похоже, какой-то пастух, разжигая у стены костёр, расплавил три или четыре таблички. Но остальные — целы!

— И это хорошо?

— Закалве, это же величайшее сокровище! Джарнасмолскому университету, где обретается твой дружок Бейчей, принадлежат знаменитая бронзовая статуэтка и две сохранившиеся таблички. Они что угодно отдадут, лишь бы заполучить остальные! Ну, как? Здорово, правда?

— Ну, вроде сойдёт.

— Чёрт тебя подери, Закалве, и это всё, что ты можешь сказать?

— Диззи, удача, подобная этой, всегда длится недолго.

— Не будь таким пессимистом.

— Ладно, не буду, — вздохнул он.

Дизиэт фыркнула, затем произнесла холодно:

— Мы скоро улетаем. Спокойной ночи.

Когда совсем стемнело, он включил на полную мощность обогреватели и открыл все окна. Много времени ушло на то, чтобы проверить на прочность балконы, водосточные трубы, карнизы и всевозможные выступы. Убедившись, наконец, в том, что он ничего не упустил при осмотре, таинственный постоялец вернулся к себе на этаж.

Стоя на балконе, он держал на уровне груди чашу с курящимся наркотиком; время от времени подносил её к лицу и делал глубокий вдох.

Перед ним, подобно раскрытой книге, лежал уснувший город.

Господи, сколько он видел разных городов, — и все они были похожи и одновременно разительно отличались друг от друга! Но общих черт было больше — возможно, потому, что его направляли на вполне конкретные планеты, ведь он был существом, приспособленным к определённым типам планет и обществ, и, главное, приспособленным к определённым типам военных действий.

Солотол — город, где лестницы и мостовые проложены по изящным висячим мостам и древним каменным аркам, что переброшены через реки и дороги. Железнодорожные пути переплетаются и разбегаются, заворачивая в туннели…

Он сидел на постели, завтракая, время от времени бросая взгляд на экран, где демонстрировался рекламный ролик «Добро пожаловать в Солотол», когда раздался телефонный звонок.

— Закалве? — это был голос Дизиэт.

— Вы ещё здесь?

— Готовимся покинуть орбиту.

— Ну, меня ждать не надо. — Он пошарил в кармане пижамы и вынул бусину. — И почему по телефону? Эта штуковина не работает?

— Нет, проверяем подключение к телефонной сети.

— Прекрасно. Это все?

— Мы уточнили местоположение Бейчея. Сейчас он в четвёртом корпусе университета, в библиотеке. Это под городом, на глубине ста метров — вполне надёжное место, прекрасно охраняется.

— А где он живёт?

— В апартаментах куратора, они сообщаются с библиотекой.

— Бейчей когда-нибудь выходит на поверхность?

— Насколько нам известно, нет. Он тихонько присвистнул.

— Ну, это может стать проблемой… а может, и нет.

— А как твои дела?

— Отлично. Жду, когда откроются офисы, я оставил сообщение на автоответчике с просьбой позвонить мне. А потом начну вызывать суматоху.

— Тут не должно возникнуть трудностей. Всем даны необходимые инструкции. Если возникнут осложнения, свяжись с нами.

— А насколько велика эта корпорация, я имею в виду «Авангард»?

— Достаточно велика.

— И всё-таки?

— Ну, покупать острова или страны мы не рекомендуем, но в остальном делай что хочешь. Только достань нам Бейчея. Быстро.

— Ладно. Пока.

Едва он положил трубку, телефон зазвонил снова.

— Господин… Стабериндо?

— Да.

— Доброе утро. Моя фамилия Кьяплор, я из…

— А, юрист…

— У меня имеется телеграмма, на основании которой я предоставляю вам полный доступ к деньгам и ценным бумагам «Авангарда».

— Знаю. Вас это устраивает?

— Это беспрецедентная степень индивидуальных полномочий. Правда, политика «Авангарда» никогда не была стандартной.

— Хорошо. Прежде всего мне нужно достаточное количество средств, чтобы снять на месяц два этажа «Эксцельсиора». Впоследствии я собираюсь приобрести ещё кое-что.

— Например?

Он вытер губы салфеткой.

— Ну, для начала, скажем, улицу.

— Что? Улицу?

— Да, где-нибудь недалеко от центра города. Не очень длинную. Вы сможете подыскать мне её как можно быстрее?

— Э… да, непременно, мы начнём сегодня же. Я…

— Через два часа я позвоню в ваш офис, к тому времени, пожалуйста, постарайтесь удовлетворить мою просьбу.

— Два часа? Ну… э…

— Пусть этим займутся ваши лучшие сотрудники.

— Да.

— Итак, увидимся через пару часов.

— До свидания.

Он снова включил звук.

«… за последние две сотни лет было воздвигнуто очень мало новых зданий, поэтому Солотол с полным правом можно назвать музеем. Три университета, расположенных в центре, несколько оживляют размеренную городскую жизнь, но общий вид города, как утверждает большинство туристов, достаточно архаичен. В этом его особая прелесть, ведь иногда возникает желание окунуться в прошлое и увидеть поезд, который движется по металлическим рельсам, а, подняв голову, не обнаружить никакого воздушного транспорта у себя над головой».

По его распоряжению улицу украсили разноцветными фонариками, воздушными шарами и расставили под тентами столы и стулья — для тех, кого привлечёт бесплатная выпивка. Играла музыка; из старой мортиры, установленной на одной из крыш, он сам выстреливал в толпу мелкими бумажными купюрами, и банкноты падали, словно хлопья раннего снега.

Движение на соседних улицах было почти полностью перекрыто, так как праздник вызвал необычайное оживление в городе. Улыбающиеся люди (тем, у кого было мрачное выражение лица, выдавали смешные маски) бродили парами или небольшими группами, пускались в пляс под весёлые мелодии. Они громко хохотали, читая листовки с политическими анекдотами, а также транспаранты, закрывающие фасады. Красивым девушкам вручали букеты цветов, а также небольшие флакончики с парфюмерными новинками. Большой популярностью пользовался «Киоск комплиментов», где за ничтожную плату человеку говорили, какой он (или она) милый, хороший, сдержанный, красивый, весёлый, доброжелательный и так далее.

Устроитель праздника смотрел на них сверху, опираясь на мортиру. Из шумной многоликой толпы его взгляд выхватил двоих. Мужчина — высокого роста, элегантно одетый, однако впечатление портила причёска: коротко подстриженные волосы, словно приклеенными к черепу. Женщина — одного с ним роста, стройная, одета во что-то мешковатое тёмно-серое, чёрные прямые волосы до плеч. Она не шла, а выступала, словно её провожали восхищённые взгляды толпы. Время от времени мужчина и его спутница перебрасывались несколькими фразами, не глядя друг на друга.

Почему-то ему казалось, что их фотографии показывали при инструктаже; и на всякий случай он передал их изображение на терминал, который теперь носил как серьгу. Тем временем парочка скрылась под развевавшимися на ветру транспарантами в конце улицы.

Полил сильный дождь, загнав публику под тенты, но он скоро кончился, и веселье вспыхнуло с новой силой. В посветлевшее небо взлетели яркие гирлянды воздушных шаров, то здесь, то там со звучными хлопками взрывались ароматические «бомбы», окутывая толпу дымом.

Он некоторое время понаблюдал за происходящим, затем спустился с крыши по узкой лестнице, старое дерево ступенек оглушительно трещало под его сапогами, и вышел через чёрный ход на другую улицу. Неприметный с виду автомобиль ждал его у кромки тротуара, шофёр поздоровался кивком, когда он сел на заднее сидение. Доехав до конца улицы, машина свернула на широкий проспект, где за ними сразу пристроился длинный тёмный автомобиль, в котором, он заметил, сидела та необычная пара.

Шофёру было приказано ехать с предельной скоростью, но преследователи тоже старались не отстать. Машины промчались по центру города, мимо внушительных правительственных резиденций, направляясь к реке. Наконец первый автомобиль остановился на одной из улиц вблизи набережной, и пассажир стремительно покинул его, вбежав в небольшую подвальную дверь высокого здания. Едва дверь захлопнулась, как тёмная машина показалась в начале улицы. Спустя несколько минут он уже выходил из здания с другой стороны в туннель, где у платформы стоял вагон фуникулёра, и, оказавшись в небольшой кабинке, потянул за рычаг. Вагон дёрнулся и плавно пошёл вверх по склону.

Через задние окна ему удалось увидеть, когда на платформе появились мужчина и женщина. Он улыбнулся, довольный, когда заметил, какими взглядами преследователи провожают его вагон, который спустя несколько минут с усилием выбрался на свет. Стоя в дверях кабины, он ждал вагончик, следовавший вниз, и как только вагончики оказались напротив друг друга, шагнул в него. Проехав немного вниз, спрыгнул на площадку металлической лестницы и, спустившись по ней вниз, оказался ещё в одном здании, недалеко от отеля. Комната выглядела современной благодаря большим окнам, молочного оттенка стенам и мебели белого и бежевого цвета, а также матовым плафонам необычной формы. У окна, наблюдая за первым снегом, падавшим на серый город, стоял мужчина. Снежинки, попадая на чёрный наличник снаружи, уже образовали там пушистую, мягкую на вид белую полку, или, ударяясь о стекло, ненадолго прилипали к нему; а затем порыв ветра уносил их.

На белой кушетке лицом вниз лежала нагая женщина, разведя локти в стороны и соединив кисти рук под подбородком. Тёмные волосы рассыпались по плечам, закрывая часть лица, ягодицы прикрывало пушистое красное полотенце. Её массировал седой старик мощного телосложения со шрамами на лице.

— … так что же нам делать?

— Узнать побольше.

— Мы могли бы депортировать его.

— За что?

— Нет ни малейшей необходимости указывать конкретные причины.

— А мы не спровоцируем военный конфликт, прежде чем будем к нему готовы?

— Тише, не следует говорить ни о каком конфликте. Мы же поддерживаем добрососедские отношения со всеми членами Федерации. Незачем беспокоиться, всё под контролем.

— Думаешь, нам следует избавиться от него?

— Это будет самым разумным. Наверняка он находится здесь с какой-то целью. В его распоряжение предоставлены все средства «Авангарда», а эта таинственная организация вот уже тридцать лет мешает нам на каждом шагу. Нам до сих пор ничего неизвестно о владельцах этого банка, и вдруг появляется этот человек и швыряет деньги направо и налево, стараясь обратить на себя максимум внимания жителей города.

— Возможно, он и есть «Авангард»?

— Чепуха! Если этот фонд вообще поддаётся какой-либо оценке, то он либо служит ширмой для прикрытия дел представителей другой цивилизации, либо управляется по завещанию магната, написанному в приступе угрызений совести… Я не исключаю и машины, обладающей сознанием и никем не контролируемой. Этот Стабериндо — дешёвая марионетка, он просаживает деньги как ребёнок, напуганный внезапной щедростью и догадывающийся, что долго это не продлится. Но у него наверняка есть какая-то цель, чтобы находиться здесь.

— Но ведь он может быть полезен нам?

— Да.

Мужчина улыбнулся своему отражению в оконном стекле и забарабанил пальцами по подоконнику.

Глаза женщины были закрыты, а блестевшее от масла тело двигалось в постоянном ритме рук, усердно массировавших её поясницу и бока.

— Подожди! Бейчей ведь тоже был связан с «Авангардом»?

— Наверное, мы сможем убедить его выступить на нашей стороне, кстати, используя этого Стабериндо.

— Почему бы не применить систему Деювоффа?

— Сначала нужно узнать побольше.

— Напомню, система Деювоффа — наказание болезнью, видоизменённая высшая мера наказания. Чем серьёзней преступление, тем страшнее вирус, которым инфицируют преступника. За мелкий проступок — лихорадка, соответствующие расходы на врача и лекарства, более серьёзный достоин продолжительной болезни и осложнений, а также все возрастающих средств на лечение. И так далее — до смертельного исхода в качестве карательной меры.

— По-моему, следует побеседовать с ним.

— Да. А потом убьём.

— Спокойнее. Найдём его снова и спросим, кто он такой и чего он хочет.

— Мы уже пытались это сделать.

— Ладно. В конце концов гоняться за машиной — не наше дело. Пошлём ему записку в отель.

— Никогда не думала, что такое приличное заведение можно соблазнить деньгами.

— … а потом поедем к нему или предложим навестить нас.

— Ну, к нему нам определённо не следует ехать. А его визит к нам… «Сожалею, что… ввиду непредвиденных обстоятельств… наверное, в другой раз…» Представляешь, как это унизительно?

— Ладно. Убьём его.

— Попытаемся убить… а если уцелеет — побеседуем с ним. Наверняка ему захочется пообщаться с нами.

Женщина умолкла. Старик мощным движением притянул её зад к себе, и на его лице заметно проступил пот; она закусила губу, когда тело опять задвигалось под его жилистыми руками.

Глава VII

— Послушай, — обратился он к камню, — у меня скверное ощущение, что я умираю. Впрочем, если поразмыслить, то в данный момент все мои ощущения скверные. Как по-твоему?

Камень молчал, несмотря на то, что был Центром Всего. Это нетрудно было доказать, просто камень пока не хотел принимать на себя какие-либо обязательства. Поэтому оставалось разговаривать с самим собой или птицами и насекомыми.

Перед глазами снова все заколыхалось. Предметы, словно стая тварей, питающихся падалью, сомкнулись вокруг него, разрывая в клочья его рассудок. Хотелось бы уйти скромно, и незачем разворачивать перед ним всю его прошлую жизнь. К счастью, в памяти всплывали лишь незначительные эпизоды — стойка бара на одной маленькой планете; ещё одно местечко, где дул такой ветер, что о его силе судили по количеству сорванных с места и унесённых грузовиков. Вспомнил он и грандиозное по масштабам танковое сражение, где под гусеницами машин гибли посевы необыкновенной травы, из-за которой, собственно, это сражение и началось…

И сад. Он вспоминал сад. И стул…

— Срочное сообщение! — Он замахал руками, будто крыльями, пытаясь взмыть вверх и улететь от… от… он сам не знал, от чего. Кольцо терпеливо ожидающих его смерти птиц неумолимо сжималось, их вовсе не обманула эта его демонстрация якобы птичьего поведения.

— Ладно, — пробурчал он и повалился навзничь, держась рукой за грудь и цепляясь невидящим взглядом за светло-голубое небо. И что ужасного могло быть в каком-то стуле! Он перевернулся на живот и снова пополз вперёд.

Он тащил своё измученное тело, подтягиваясь на руках, коленями расчищая себе дорогу в птичьем помёте, а затем, добравшись до опеределенного места, устремлялся к озеру. Там он разворачивался и полз обратно, извиваясь от укусов насекомых, которых побеспокоил. Тёплый ветерок доносил с озера запах серы…

И снова он оказывался в саду, наполненном ароматом цветов.

Поместье протянулось вдоль реки недалеко от мощёной камнем дороги, что вела с гор к морю. За долгие годы в этом большом доме, окружённом прекрасным парком, родилось и выросло много детей. Но людям стоит знать о судьбе четверых: сёстрах Даркензе и Ливуэте, их старшем брате Шераданине — все они носили фамилию Закалве. Четвёртый ребёнок, мальчик по имени Элетиомел, не состоял с ними в родстве, но их семьи связывали узы более крепкие, чем родство, узы давней дружбы.

Шераданин хорошо помнил суету, которая возникла после приезда матери Элетиомела, — она должна была вот-вот родить. Сестры радовались тому, что бдительность горничных и охранников понизилась, а его раздражало предстоящее появление на свет этого ребёнка — должно быть, из-за повышенного внимания, которое он вызывал к себе, ещё находясь в утробе матери. Неделю спустя к дому подъехал отряд королевской кавалерии, отец вышел на крыльцо, и они о чём-то спокойно разговаривали, в то время как по дому разбегались солдаты отца, занимая позиции у окон. Шераданин поспешил в покои матери, он выставил одну руку вперёд, держа воображаемые поводья, а другой хлопал себя по боку, прищёлкивая языком: «Цок, цок, цок». Мать утешала плачущую женщину, которая носила в себе ребёнка, и ему велели уйти. Той ночью родился мальчик; после этого все взрослые сразу стали ещё более занятыми, но обстановка в доме стала намного спокойнее.

До поры до времени Шераданину удавалось командовать Элетиомелом, но постепенно мальчик, развивавшийся во всех отношениях гораздо быстрее, начал отвечать ударом на удар, и между ними установилось беспокойное перемирие. Домашние учителя, которым было поручено их начальное образование, более благосклонно относились к Элетиомелу, восхищаясь его необыкновенными способностями и умом. Шераданин упорно пытался состязаться с ним, его также хвалили — за упорство, но ему казалось, что его не могут как следует оценить. Что касается военных искусств, то старший первенствовал в борьбе и кулачном бою, в то время как младшему лучше давались стрельба, а также фехтование. Впрочем, Шераданин не уступал ему во владении ножом. Сестры любили обоих одинаково, дети всегда играли вместе, и им не нравилось проводить осень и весну в городе, располагавшемся далеко вниз по реке, где у родителей был большой каменный дом. Мать Элетиомела время от времени покидала городской особняк на несколько дней, а потом, рыдающая, возвращалась.

Однажды осенним днём, когда дети старались держаться подальше от раздражённых родителей, в дом явился посланец. Услышав пронзительные вопли, они бросили игру и выбежали из детской на лестничную площадку — поглядеть украдкой через перила, что происходит внизу в гостиной. Мать Элетиомела, громко крича, билась в объятиях отца Шераданина, а когда тот отпустил её, женщина безмолвно осела на пол, держа в руке листок бумаги. Через несколько дней они вернулись в поместье, но мать Элетиомела не выходила к трапезе, продолжая неутешно плакать в своих покоях.

— Твой отец убил уйму народа, и поэтому его казнили.

Шераданин сидел на краю фальшборта и болтал ногами. Рядом с ним лежала кучка камешков, и он бросал их один за другим в спокойную воду; расходившиеся по ней круги напоминали мишень для стрельбы из лука. Каменный корабль стоял посреди небольшого искусственного озера и был соединён с парком каменной же дамбой. Какое-то время все вместе играли в пиратов на нижней палубе, а потом сестры, оставив их, принялись исследовать цветочные клумбы на верхней.

— Ничего он такого не делал, — ответил Элетиомел, не поднимая глаз. — Он был хорошим человеком.

— Тогда почему король казнил его?

— Не знаю. Должно быть, его оговорили.

— Но король-то умный, — торжествующе возразил Шераданин, — он умнее. Потому-то он и король. Неужели он не понял бы, если бы ему врали?

— Всё равно, отец не был дурным человеком.

— Нет, был, и твоя мать тоже — иначе она не пряталась бы всё это время в своей комнате.

— Она болеет и не может выйти.

— Смотрите, сколько цветов! — к ним подбежали сестры с яркими букетами. — Давайте сделаем из них духи. Не хотите нам помочь? Элли! — Даркенза испуганно посмотрела на брата и взять его за руку. Он оттолкнул её.

— Элли… Шери… пожалуйста, не надо, — попросила Ливуэта.

— Она не была плохой!

— Нет, была-а, — напевно протянул Шераданин и метнул ещё один камень в озеро.

— Неправда! — Элетиомел вскочил и изо всех сил толкнул его в спину. Шераданин полетел вниз и при падении ударился головой о каменный борт. Младший мальчик перегнулся через парапет и увидел, как старший исчез под водой, затем всплыл лицом вниз. Даркенза завизжала. Её сестра выронила цветы и бросилась к лестнице, крикнув на ходу:

— Даркенза! Беги домой!

Та продолжала визжать и опустилась на корточки у парапета, крепко прижимая к груди цветы. Фигура в воде слабо шевелилась, пуская пузыри. Шаги девочки донеслись с нижней палубы, через несколько секунд она прыгнула, взметнув веер брызг, и зашлёпала по мелководью, направляясь к брату.

Нет, что-то здесь не так. Всё должно быть гораздо хуже, не правда ли? И причём здесь стул? Он помнил, что со стулом связано что-то очень скверное. Но что именно?.. А потом ещё эти имена, которыми он пользовался — ведь они же не принадлежали ему. Только представьте себе, назваться в честь корабля! Ведь ему так хотелось забыть о корабле, значит, не следовало брать себе его имя.

Стул, корабль… и что-то ещё.

— Мальчики будут учиться работать по металлу, а девочки — гончарному ремеслу, — уведомил детей отец Шераданина.

— Но мы же не крестьяне и не… не…

— Не ремесленники, — подсказал Элетиомел.

— Никаких обсуждений, вы должны знать, что такое различные материалы.

— Но эти занятия — удел простонародья!

— Учиться писать и складывать цифры — разве это делает вас ближе к чиновникам?

— Но…

— Вы оба хотите быть военными. Можете попробовать смастерить себе сабли и доспехи. Мальчики переглянулись.

— Сообщите также учителю, что я интересуюсь — допустимо ли воспитанным юношам начинать каждую фразу с «но». Это все.

— Благодарю вас, сэр.

— Благодарю вас, сэр.

За дверью мальчики переглянулись.

— Возможно, твой старик прав, и работать с металлом — не такое уж плохое занятие.

— А теперь нам пора к Большеносому. Если мы скажем ему про «но», он заставит нас исписать по целой тетради! — Шераданин грустно вздохнул.

— Вовсе не обязательно говорить ему об этом. Как было сказано? «Я интересуюсь» — и ни слова о том, что этим должны интересоваться мы, — рассудительно заметил Элетиомел.

— Верно!

Что касается Ливуэты, то она хотела присоединиться к мальчикам, и отцу с трудом удалось уговорить её заняться — пусть не горшками, но хотя бы плотницким ремеслом.

Итак, мальчики с упоением мастерили ножи и сабли, Даркенза — всевозможную посуду, а Ливуэта — мебель для беседки в глубине сада. Именно в этой беседке Шераданин и обнаружил…

Нет, он не хотел об этом думать! Проклятие, пусть лучше явятся какие-нибудь другие неприятные воспоминания, хотя бы о том, как они выкрали винтовку…

Он вообще не хочет ни о чём вспоминать. Для этого достаточно помотать головой — вот так: вниз-вверх, вниз-вверх, чтобы небо запрыгало перед глазами. Но это оказалась слишком больно, потому что его лоб то и дело стукался о камень.

Где он сейчас? Ах, да — в кратере потухшего вулкана, затопленного водой, посередине есть маленький островок, он один на этом островке — отнюдь не ребёнок, взрослый мужчина, и он умирает…

— Срочное сообщение! — выкрикнул он. Небо с сомнением смотрело на него.

— Отчего бы не убежать?

Они шли по вымощенной камнем дорожке, под ногами шуршали опавшие листья. Даже здесь у них не было возможности гулять предоставленным самим себе: один охранник держался в тридцати шагах впереди, другой — отставая шагов на двадцать. Разве можно толком поиграть, когда тебя всё время охраняют?

— Неговори глупостей, — фыркнула Ливуэта.

— Это не глупость. — Даркенза пожала плечами. — Мы могли бы отправиться в город. Хоть какое-то занятие.

— Можно взять лодку и уплыть, — предложил Шераданин.

— Нам даже не придётся ставить парус или грести. — Элетиомел согласился с приятелем. — Стоит только оттолкнуться от берега, а затем лодку понесёт течением, и в конце концов мы доплывём до города.

— Я не хочу никуда! — воскликнула Ливуэта.

— Ливви, — упрекнула её сестра, — мы должны действовать вместе.

— Я не хочу никуда!

— Мы должны что-то сделать. — Элетиомел не спускал загоревшегося взгляда с винтовки охранника, маячившего впереди. Никогда он не держал в руках такую стоящую вещь! Разве её можно сравнить с малокалиберными пистолетами или лёгкими карабинами, из которых их учили стрелять?

Падавший с дерева лист коснулся его щеки.

— Деревья глупые, — заявил он своим друзьям.

— Конечно! — захихикали сестры наперебой. — У них же нет нервов? У них же нет мозгов, верно?

— Я не об этом. — Элетиомел смял в руке яркий резной лист. — Каждую осень — эта напрасная потеря. Дереву, сохранившему листья, не пришлось бы отращивать себе новые, и у него появились бы силы вырасти выше всех, стать королём среди деревьев.

— Осенью листья такие красивые… — вздохнула Даркенза.

Элетиомел покачал головой, обменявшись взглядом со старшим приятелем.

— Что взять с девчонок! — презрительно рассмеялся Шераданин.

Есть специальное слово для обозначения кратера, большого вулканического кратера. Определённо существует такое слово — я просто положил его здесь минутку назад, а какая-то сволочь утащила его. Если б я только мог найти…

А где находится этот вулкан? Правильно, на большом острове где-то во внутреннем море.

Он огляделся по сторонам, пытаясь ещё что-нибудь вспомнить, и от этого движения заболело плечо в том месте, куда один из грабителей пырнул его ножом. (Не слишком близко к сердцу, он всё ещё носил там её, и разложению потребуется какое-то время, чтобы распространиться так далеко.) Он снова пополз, огибая грязную вонючую лужу, к озеру, а затем обратно, обратно к искомой точке, и замер там, глядя остановившимся взглядом на камень.

Так, а что он делал?

Помогал местным, как обычно. Военный советник, который держал психов в узде, а народу предоставил возможность жить в довольстве и радости. Потом возглавил армию. Но поползли слухи, что у него есть намерение использовать солдат в своих, далеко идущих политических целях. Накануне решительного штурма он был схвачен, но ему удалось уйти вплавь по реке. Течение подхватило его и лениво завертело… Очнулся он утром под лебёдкой на какой-то барже, в полном недоумении, как ему удалось туда попасть. За кормой по воде тянулся канат, и можно было лишь предположить, что он воспользовался им. За рулевой рубкой на верёвке сушилась какая-то одежда. Едва он оказался там, как его сразу заметили, и пришлось прыгнуть за борт и плыть к берегу. Он всё дальше уходил от города, где Культуре проще было его найти и спасти. Зато его нашли другие…

Стоило на мгновение утратить бдительность, огибая потухший кратер, как какие-то подонки напали на него, ограбили и избили, а затем, перерезав сухожилия на ногах, бросили в вонючее жёлтое озеро. Он попытался плыть, гребя руками, а ноги бесполезно болтались сзади на поверхности. Эти подонки, поражённые его живучестью, стали кидать в него камни. Рано или поздно один из булыжников мог угодить ему в голову. Что ж, почему бы не обратиться к одной из практик, которой его старательно обучали? Сначала он проделал гипервентиляцию лёгких, затем нырнул. Погружаясь в озёрную глубину, ещё раз призвал на помощь все свои знания, но на самом деле уже не очень волновался: если не сумеет отключиться, ничего хуже, чем смерть, его не ждёт. Десять минут.

Он очнулся в давящей темноте, вспомнил, как оказался здесь, и вынырнул на поверхность. Воздух никогда не был таким сладким на вкус!

К отвесным стенам кратера, окружавшим озеро, плыть было бесполезно. К счастью, посреди водной глади находился маленький островок, и он направился туда.

… Разумеется, за ним прилетят, его не могут оставить здесь умирать, он окажется, как раньше, в полной безопасности — и не будет никакой боли! Это всё равно, что снова стать ребёнком и оказаться в саду. За исключением того — строго напомнила ему какая-то часть его сознания — что в садах тоже иногда случаются плохие вещи.

Идея взять винтовку принадлежала Элетиомелу. Оружейная комната не запиралась, но у входа стояла охрана. Даркенза позвала охранника помочь открыть дверь дальше по коридору, за поворотом. Шераданин проскользнул в комнату, взял оружие и вышел, пряча его под плащом. Из коридора доносился голос сестры: она многословно благодарила охранника. Несколько минут спустя дети встретились в гардеробной.

— У неё только один магазин!

— Других я не заметил.

— Фу-у, она вся в масле, — поморщилась Даркенза.

— Это предохраняет от ржавчины, — пояснил Шераданин.

— И где же мы будем из неё стрелять? — поинтересовалась Ливуэта.

— Спрячем её здесь, а после обеда сможем выбраться из дома в лес, — предложил Элетиомел. — Вряд ли нас хватятся, последнее время взрослые слишком заняты своими делами.

— Нас могут убить, — вздохнула Ливуэта, — охранники решат, что мы террористы.

— Ну и глупая ты, у неё же есть глушитель! — Элетиомел направил винтовку в её сторону. — Что, по-твоему, это за штучка?

— А предохранитель у неё есть? — девочка оттолкнула дуло.

— Разумеется. Итак, спрячем её здесь.

— Она очень пахнет, — Ливуэта покачала головой. — А вдруг отец решит пойти прогуляться и зайдёт сюда за какой-нибудь одеждой?

— Может, спрятать её на каменном корабле? — предложил Шераданин.

— А что! Неплохая идея! — Элетиомел снова завернул винтовку в плащ и протянул её старшему приятелю.

Итак, передо мной плоский камень. Камень лежит в луже. Эта лужа не что иное, как озеро на острове. Остров расположен в центре затопленного вулкана. В свою очередь вулкан — это остров в море, а море — это большое озеро, расположенное на континенте. Континент же — остров в океане. Океан — это море на планете. Планета — это остров в море солнечной системы, плавающей в скоплении. Скопление входит в состав Вселенной. Представим Вселенную островом в континууме, но континуум не один в реальности…

А теперь обратно — через континуум, Вселенную, Галактики, Скопление, солнечную систему, планету, континент, море, остров, озеро, островок… КАМЕНЬ.

Он поднял голову и посмотрел поверх неподвижной желтоватой воды и увидел каменный корабль.

— Срочное сообщение, — беззвучно шевельнулись его губы.

— А пошёл ты! — услышал он ответ не убеждённого его доводами неба.

Небо заволокли тучи, и стемнело рано. Учителю потребовалось несколько больше времени на то, чтобы заснуть, удобно положив голову на стол. Они тихонько улизнули из класса, а затем спустились в холл.

— Чувствуете, — прошептала Ливуэта, — до сих пор пахнет этим противным оружейным маслом.

— Нет никакого запаха, — соврал Элетиомел. Озеро с каменным кораблём находилось позади дома.

— Просто идём прогуляться вокруг озера, сержант, — объяснил Шераданин охраннику, остановившему их у начала посыпанной гравием дорожки, ведущей к озеру. Тот кивнул, однако посоветовал долго не задерживаться. Винтовку Шераданин спрятал под каменной скамьёй на верхней палубе, и когда Элетиомел вытаскивал её оттуда, то нечаянно стукнул о край скамьи. Раздался щелчок, и магазин выпал, а затем на палубу со стуком и звоном посыпались патроны.

— Идиот!

— Заткнись!

— Давайте вернёмся, — умоляюще проговорила Даркенза, — мне страшно.

— Не бойся, — потрепал её по плечу брат, — лучше помоги собрать патроны.

На то, чтобы найти их и снова вставить в магазин, ушла целая вечность. Когда наконец возня с винтовкой закончилась, уже наступила ночь.

— Очень темно, — вздохнула Ливуэта.

Они стояли на верхней палубе, глядя на дом; в окнах горел свет, и он казался таким далёким! Винтовку держал Элетиомел.

— Нет, — заявил он, — ещё видно.

— Плохо видно, — заметил Шераданин. — К тому же наше отсутствие скоро заметят.

— Давайте отложим на завтра. — Ливуэта умоляюще смотрела на мальчиков.

— Нет, — упрямо мотнул головой Элетиомел, наблюдая за охранником, который только что прошёл мимо дамбы. Это был тот самый сержант, что разговаривал с ними.

— Ты ведёшь себя как идиот, — Шераданин протянул руку — взять винтовку, его приятель прижал её к себе.

— Она моя!

— Нет, не твоя, она принадлежит нашей семье, а не твоей!

Шераданин схватился за винтовку обеими руками, но Элетиомел не отпускал её.

— Прекратите! — взмолилась тоненьким голосом Даркенза.

— Не будьте такими… — Ливуэта не закончила фразы, её отвлёк шум на берегу озера.

— Дай сюда!

— Отпусти!

— Пожалуйста, прекратите, ну, пожалуйста… Пожалуйста, давайте пойдём домой!

Ливуэта замерла, открыв рот, в горле у неё мгновенно пересохло. Человек в чёрном подошёл к охраннику, и тот упал и теперь лежал без движения. В руке человека в чёрном что-то блестело, отражая свет из окон. Затем незнакомец столкнул тело охранника в озеро.

— Моя!

— Пусти!

— Ст… Стойте! — Ливуэте пришлось стукнуть обоих драчунов по затылкам, оба недоуменно уставились на неё. — Кто-то только что убил сержанта, вон там. — Даркенза опустилась на корточки и заплакала.

— Что? — оба мальчика напряжённо всматривались в темноту. Винтовка осталась в руках Элетиомела.

— Где?

— Там! Вон его тело, в воде! Видите?

— Верно… — прошептал Элетиомел, — а кто…

Они едва удержались от крика. Тёмная фигура двинулась к дому, держась ближе к кустам. Примерно дюжина таких же, как он, тихо перемещались вдоль берега озера по узкой полоске травы.

Троица дружно присела за фальшборт, туда, где тихо всхлипывала Даркенза.

— Террористы! Надо сообщить, — сказала Ливуэта. — Выстрели из винтовки!

— Сними сначала глушитель, — добавил Шера-данин.

Элетиомел возился со стволом.

— Застрял!

— Стреляй так!

— Да. — Мальчик встряхнул винтовку, затем поднял её. — Да! — повторил он и, встав на колени, положил оружие на фальшборт. Прицелился и нажал на спуск.

То, что произошло секунду спустя, очень напоминало взрыв, — палубу каменного судна залило светом. Элетиомела отбросило назад, и он ударился о скамейку. Винтовка продолжала стрелять, трассирующие заряды уходили в ночное небо. Даркенза, вскочив на ноги, визжала изо всех сил, а затем бросилась к лестнице.

— Куда ты, пригнись! — кричала ей вслед Ливуэта, пытаясь удержать сестру за край платья, но безуспешно.

Раздался оглушительный треск, над кораблём замерцали световые линии, затем они снизились, выбивая осколки камня повсюду из кладки. Пуля прошла Даркензе сквозь бедро; они отчётливо услышали вызванный ею звук, несмотря на стрельбу и визг девочки.

Нападение на дом отбили, Даркенза чуть не умерла от потери крови и шока, но выжила. Лучшие хирурги боролись за её жизнь, для этого у них было и время (потому что война ещё не началась), и стимул (потому что их отец занимал очень важный пост). Осколки тазовой кости разошлись по всему телу, их нашли в колене, в руке, а один даже застрял в подбородке… Ещё один вонзился в его тело, как раз над сердцем. Хирурги отказались оперировать его — слишком опасно. Со временем, успокоили они, тело само отторгнет его.

Но осколок так и остался в нём.

Он снова пополз вокруг лужи и обратно, в исходную точку. Кальдера — вот это слово, название! Победа, сказал он себе, влача своё тело по кругу, сметая с пути последние немногочисленные остатки помёта и извиняясь перед насекомыми за причинённое беспокойство. Теперь всё будет замечательно, решил он, ведь в конечном итоге побеждаешь всегда, даже когда проигрываешь — просто это твой последний бой. Он находится в центре этой нелепости, и «Кальдера» — слово, и «Закалве» тоже словом, и «Стабериндо», и…

Они прилетели за ним и спустились на большом прекрасном корабле, и забрали его отсюда…

— Так ничему и не научился, — совершенно отчётливо вздохнуло небо.

— А пошло ты… — отозвался он.

Уже годы спустя Шераданин, приехавший в отпуск — он был курсантом военного училища, — искал Даркензу в саду, и малоразговорчивый садовник указал ему на беседку. Ступая по мягкому ковру из листьев, он приблизился к ней и услышал крики сестры. Он взлетел по ступенькам и пинком распахнул дверь, одновременно выхватив из кобуры пистолет. Девушка обернулась через плечо, её руки обвивали шею Элетиомела. Старый приятель по играм сидел со спущенными брюками, положив ладони на обнажённые бедра Даркензы под задранным кверху платьем, и спокойно смотрел на него.

Элетиомел сидел на том самом стульчике, который давным-давно смастерила Ливуэта на занятиях столярным ремеслом.

— Привет, старина, — спокойно поздоровался он.

Шераданин какое-то время смотрел в глаза Элетиомелу, затем отвернулся, сунул пистолет обратно в кобуру, застегнул её и вышел, плотно закрыв за собой дверь, сопровождаемый, смехом Элетиомела и криками Даркензы.

На островке в центре кальдеры человек своим телом начертил круг. От окружности вела дорожка к плоскому камню в центре. Островок напоминал лист, на котором кто-то нарисовал пиктограмму — белую на чёрном.

Это был сигнал, означавший просьбу о помощи, но увидеть его можно было только с самолёта или из космоса.

Молодой майор вскочил на один из находившихся под его командой танков и приказал механику-водителю ехать через лес по петлявшей между старыми деревьями дороге. Воздух был наполнен запахом гари; вдали грохотала канонада.

Они проехали мимо пылающего остова отбитого у противника особняка, мимо озера, посреди которого возвышался разрушенный каменный корабль.

Он увидел поляну с беседкой, светящуюся мерцающе-таинственной белизной. Танк выбрался на поляну; сюда не так давно упал осветительный снаряд, и его парашют запутался в ветвях. Он шипел, заливая все вокруг резким ярким светом. В беседке был отчётливо виден деревянный стульчик. Пушка танка целилась прямо в ажурное строение.

— Сэр? — обратился к майору командир танка, обеспокоенно выглядывая из-под крышки люка. Майор Закалве посмотрел на него.

— Огонь! — последовал приказ.

Глава 8

Первый в этом году снег падал с серо-коричневого неба, покрывая улицы и здания, словно наброшенная на труп простыня. Он ужинал один за большим столом. На установленном в центре комнаты огромном экране мелькали изображения освобождённых пленных с какой-то другой планеты. Двери балкона были распахнуты настежь, и снежинки залетали в комнату. Дорогой ковёр покрылся ледяной коркой у дверей, а дальше темнели пятна растаявшего снега. Город выглядел как масса еле видимых серых силуэтов, бусины огней бегали по линиям и виткам, тусклые из-за отдалённости и падавшего снега.

Темнота опустилась внезапно, словно над каньоном взмахнули черным флагом. Словно сигналы о наступлении вечера, в каньоне то там, то здесь вспыхивали огоньки.

Безмолвный снег, безмолвный экран. Безмолвный хаос первой в этом году метели.

Он встал, закрыл двери и задвинул шторы.

Следующий день выдался светлым и ясным, и в ярких лучах были отчётливо видны здания, линии дорог и акведуков, — как будто их только что нарисовали. Он с любопытством разглядывал город, сидя в автомобиле — самом длинном и блестящим из когда-либо купленных или взятых им напрокат: восьмиместный кабриолет с ротационным двигателем и двумя ведущими осями.

Сидя на заднем сиденье, он наслаждался дувшим ему в лицо холодным ветром и был застигнут врасплох внезапно прозвучавшим сигналом серьги-терминала.

— Закалве?

— Да, Дизиэт, — тихо ответил он. Вряд ли водитель мог услышать бы его разговор сквозь рёв ветра, но всё же он поднял перегородку.

— Как дела?

— Пока никак. Моё имя — я имею в виду Стабериндо — вызывает суматоху. Мне принадлежит авиалиния «Стабериндо», так же называется и одна из железных дорог. Есть улица Стабериндо, телерадиостанция «Стабериндо»… даже круизный лайнер. За неделю я создал деловую империю, на что у большинства людей ушла бы целая жизнь. На этой планете, а может и во всём Скоплении говорят только обо мне…

— Да, но Шер…

— Сегодня утром мне пришлось воспользоваться служебным туннелем, чтобы покинуть отель: двор был забит журналистами, — он оглянулся через плечо. — Кажется, удалось стряхнуть этих гончих с хвоста.

— Да, Ше…

— Чёрт побери, своим поведением я, вероятно, отодвигаю начало войны — людям интереснее наблюдать за мной, чем драться.

— Закалве, но зачем все это?

— Имя Стабериндо услышит даже отшельник, изучающий сейчас древние документы.

— И?..

— Во время прошлой войны мы с Бейчеем придумали некую хитрость и называли её «Стратегия Стабериндо» — но исключительно между собой. Для Бейчея «Стабериндо» не просто сочетание букв, я объяснил ему, что это для меня значит. Услышав это слово, он наверняка задумается…

— Отличная идея. Но… до сих пор ничего не произошло.

— Так. — Он вздохнул, нахмурившись. — Вы уверены, что он не в заключении?

— Они хорошо экранированы, даже нам не разглядеть толком, что там происходит. Но он не заключённый, точно.

— Как там… вообще?

— Полномасштабная война неизбежна, но время выполнения заказа увеличилось на пару дней — с восьми до десяти. Так что пока все хорошо… с точки зрения оптимиста.

Секунду-другую он помедлил с ответом.

— Сейчас я еду в университет, завтракать с ректором. Я организую там научное общество Стабериндо, стипендию Стабериндо, стул… то есть кафедру Стабериндо, — он поморщился. — А может, и колледж. Как ты думаешь, следует упомянуть о табличках?

— Хорошая мысль, — согласилась после короткой паузы Дизиэт. — Кстати, ты можешь — и это вполне объяснимо — поинтересоваться, как у них там с безопасностью или просто пожелать увидеть то место, где они будут храниться. Это рядом с Бейчеем. И ещё. Та пара, которой ты интересовался…

— Да?

— Это Правление. Так здесь называют крупных держателей акций, которые дают указания шефам корпораций…

— Мне это известно.

— Те двое — самые главные в городе, как они скажут, так и будет. Закон им не писан. Не связывайся с ними, Закалве.

— Кто, я? — невинным тоном полюбопытствовал он.

— Да, ты. У нас все.

— До свидания.

Водитель притормозил, а затем чуть не врезался в неожиданный знак «Объезд». Указатель запасной дороги заставил их свернуть по пандусу и двинуться вниз по длинному бетонному каналу с отвесными стенками. Машина подъехала к крутому подъёму, за которым виднелось только небо. Красные линии означали, что дорога ведёт через перевал. Шофёр пожал плечами и дал полный газ. Когда машина взобралась на вершину, водитель закричал и попытался затормозить, но было поздно.

Машина накренилась и заскользила вниз по льду.

Кто-то заставил их свернуть с развязки в ливневый водосток. Сама дорога обогревалась, поэтому не обледенела, а вот водосток замёрз! Пересекаемый мостами, он вёл в глубь города на расстояние в несколько миль. Автомобиль двигался боком, тяжело сползая по крутому руслу; колеса вращались, мотор рычал. Машина быстро набирала скорость. Водитель пытался дать задний ход, пробовал вырулить к плитам высокого борта — бесполезно. Колеса тряслись, весь корпус содрогался, когда машину подбрасывало на ухабах. Он глядел на пролетающие мимо стены водостока. Шофёр закричал, увидев, что их сносит к массивной опоре моста. Ударившись о бетон, машина подпрыгнула и повернула влево. Мосты, акведуки, всевозможные водостоки, виадуки и огромные трубы мелькали над бешено крутившимся автомобилем, который неудержимо нёсся вперёд, а с парапетов или из открытых окон его провожали испуганными взглядами побелевшие лица.

— Эй! — крикнул он, заметив, что водитель пытается открыть дверцу, и полез вперёд, хватаясь за рычаги, руль, ища ногой педали. Машина врезалась в установленные на склоне металлические решётки; он мельком увидел, как отлетело в сторону колесо. Ещё один удар о бетонную опору — ив воздух взмыла задняя ось.

Теперь автомобиль мчался почти по прямой, бесполезный руль вибрировал в его руках, обжигая ладони, тормоза не срабатывали. Он нажал педаль заднего хода — заскрежетала коробка передач, нога подпрыгивала на дрожавшей педали. Его опять бросило вперёд, он удержал руль, не обращая внимания на хлеставшую из носа кровь. Он вспомнил, что шофёр как-то упоминал об инструментах под передним пассажирским сиденьем, ему удалось вытащить оттуда монтировку, затем он пинком распахнул дверь и прыгнул. Удар о бетон оказался довольно чувствительным, машина между тем съехала на участок склона, покрытый травой, из-под трёх колёс взмыли вверх фонтаны брызг. Он на спине скользил вниз по склону, пытаясь зацепиться за что-нибудь монтировкой. Перед ним взметнулся порог водослива, автомобиль первым врезался в него и закувыркался в воздухе. Он тоже не удержался и перемахнул через порог.

Машина грохнулась на бетонный склон, рассеивая вокруг обломки, которые заскользили вниз к реке. Благодаря монтировке ему всё же удалось погасить скорость своего движения и плавно соскользнуть на мелководье реки Лотол; куски автомобиля прибыли туда раньше. С трудом поднявшись на ноги, он принялся гадать, как выбраться из этого бетонного ущелья. То, что осталось от шофёра, уплывало по течению, розовым комом крутясь в воде. Он поморщился, глядя в зеркало. В чёрной фарфоровой раковине кружилась мыльная вода с красными крапинками.

— Я пропускаю завтрак, теряю прекрасного шофёра и свой лучший автомобиль, в пятнадцатый раз ломаю себе нос, а мой любимый старый плащ, с которым связано столько воспоминаний, теперь похож на грязную тряпку… и ты мне говоришь «занятно»?

— Извини, Шераданин, я просто хочу сказать — это странно. Зачем им это делать? Думаешь, это было подстроено?

— А как по-твоему?

— Ну, несчастный случай.

— Я вызвал полицию и автомобиль для себя, а потом заново проехал весь этот путь. Никаких знаков, всё исчезло — но остались следы растворителя на верху ливневого водостока — там, где были нарисованы красные линии.

— А… А, да… — голос Дизиэт звучал странно. Он снял с мочки уха бусину и посмотрел на неё.

— Сма?

— Но… если это та парочка из Правления, то полиция ничего не будет делать. И всё-таки мне непонятно, почему они так себя ведут.

Он выпустил воду из раковины и осторожно промокнул нос пушистым полотенцем. Серёжка-терминал вернулась на прежнее место.

— Возможно, им просто не нравится, что у меня есть доступ к средствам «Авангарда». Или они думают что «Авангард» — это я и есть?..

— О-о… Да. Извини. Да, я всё слышала. Наверное, ты прав.

— Есть ещё кое-что.

— Ну?

Он помахал перед собой пластиковой карточкой, где на фоне изображения бурной вечеринки медленно загоралось и гасло сообщение.

— Приглашение. Читаю: «Господин Стабериндо! Поздравляем с чудесным спасением от почти верной гибели и ждём вечером на бал-маскарад. Костюм предоставляется, за вами прибудет автомобиль». Портье утверждает, что приглашение пришло примерно в то же самое время, когда я звонил в полицию.

— Побереги свою задницу! — послышалось хихиканье, принадлежавшее не только Сма.

— Дизиэт, если я не вовремя… — ледяным тоном начал он.

Женщина откашлялась и заговорила преувеличенно деловито:

— Вовсе нет. Так ты едешь?

— Думаю, да. Только не в их костюме.

— Мы будем за тобой следить. Ты абсолютно уверен, что тебе не нужен ни…

— Мы не будем это даже обсуждать, Дизиэт, — прервал он её, продолжая осторожно вытирать лицо салфеткой. — И если эти люди так среагировали из-за «Авангарда», то я попытаюсь убедить их в том, какая возможность для них здесь открывается.

— Ты о чём?

Он прошёл в спальню и повалился на постель, уставившись в разрисованный потолок.

— Бейчей ведь был связан с «Авангардом»?

— Год-другой в качестве почётного президент-директора. Придавал ему, так сказать, респектабельность.

Он сел на кровати, глядя в окно на яркий от снега город.

— Одна из теорий, в которую верят, по нашему мнению, эти ребята, заключается в том, что управляет некая сентиментальная машина, у которой имеются сознание и совесть…

— Или какой-то старый отшельник с филантропическими намерениями, — добавила Сма.

— А теперь бразды правления захватил кто-то, кто вывел из строя машину или расправился с отшельником. И принялся сорить деньгами.

— Хмм, — произнесла Сма, — ммм… Ммм… — Она снова кашлянула. — Да. Полагаю, он вёл бы себя, как ты.

Рядом с постелью что-то загудело.

— Подожди. — Он взял в руки прибор, с помощью которого проверял комнаты в день своего прибытия. Посмотрев на дисплей, встал с постели и поспешно покинул номер. Шагая по коридору с прибором в руках, сообщил:

— Извини, кто-то хотел нас подслушать. Он вошёл в номер, где окна выходили на склон каньона, и сел на постель.

— Нельзя ли создать такое впечатление, будто за несколько дней до моего появления в «Авангарде» что-то произошло. Некая катастрофа, признаки которой проявляются только теперь? Это возможно?

— Я… — Сма заколебалась. — Не знаю. Корабль?

— Да, — откликнулся «Ксенофоб».

— Можно сделать то, о чём только что попросил Закалве?

— Повторите. Он повторил.

— Да, кто-нибудь из ОКК сделает это.

— Отлично, — он постарался лечь поудобнее. — Надо будет подкорректировать некоторые данные в тех компьютерах, куда можно залезть. Ну, скажем, о том, что «Авангард» пускает с молотка отдел, занимающийся разработкой ультрапрочных материалов, приобретает акции компаний, известных своими проземлянскими настроениями, закрывает несколько фабрик, сворачивает благотворительную деятельность, запускает лапу в пенсионный фонд…

— Закалве! Нас ведь считают славными ребятами!

— Знаю. Но если я смогу заставить наших друзей из Правления думать, что это я захватил «Авангард», то… Дизиэт, почему я должен все разжёвывать?

— Ты думаешь, они устроят тебе встречу с Бейчеем, чтобы ты убедил его в безупречности «Авангарда»?

— Именно.

Он поправил стянутые в хвост волосы и сцепил руки на затылке. В этом номере в потолок было вделано зеркало, таким образом у него появилась возможность внимательно рассмотреть себя.

— Твоя затея кажется мне сомнительной.

— Думаю, мы должны попробовать.

— И разрушить репутацию, которая создавалась десятилетие?

— Это важнее, чем остановить войну, Дизиэт?

— Конечно, нет, но… Ах… Конечно, нет, но где гарантия, что это сработает?

— Это сработает вернее, чем предложение университету приобрести таблички.

— Тебе никогда не нравился этот план, не правда ли? — раздражённо произнесла Сма.

— Этот лучше, поверь. И сделайте все как можно скорее — чтобы на маскараде ко мне уже обратились бы с просьбой.

— Ладно, но таблички…

— Сма, я договорился о новой встрече с ректором на послезавтра. Могу упомянуть и про таблички, идёт?

— Полагаю, что… Так… так… о, ух ты! Закалве, мы уже начали… У тебя все?

— Да, — сказал он.

— О… о… великолепно… замечательно. Закалве, пока!

Он сорвал бусину с мочки и швырнул через всю комнату.

— Похотливая тварь! — затем взглянул на потолок и взял трубку телефона. — Да, могу я поговорить с… Трейбо. Да, пожалуйста. Портье Трейбо? Друг мой, мне иногда нравится побыть в компании, понимаете? В самом деле… Разумеется, большие чаевые, если… Совершенно верно… и если она явится со спрятанным где-то пресс-пропуском, то вы — покойник.

Скафандр был уязвим для тактического оружия. Он несколько раз подпрыгнул, проверяя его вес, за это время капсула зарылась в песок пустыни, потом сел в машину и поехал чуть быстрее, чем обычно — надо было прибыть в отель до того момента, как за ним прибудет лимузин.

После полудня по его распоряжению двор отеля очистили от журналистов. Подъехал и плавно остановился огромный тёмный автомобиль — гораздо внушительнее того, в котором он едва не погиб сегодня утром. Поздоровавшись с шофёром, который вежливо поклонился ему, он нырнул в полумрак обтянутого блестящей кожей салона и развалился на широком сиденье, которое больше напоминало постель.

Мимо окон автомобиля струились вечернего огни города. Он обнаружил на сиденье-постели бумажный свёрток, аккуратно перевязанный разноцветной лентой. Г-н Стабериндо — сообщала надпись, сделанная от руки. Развернув бумагу, он достал костюм, затем нажал на подлокотнике кнопку, позволявшую ему говорить с шофёром.

— Насколько я понял, это мой костюм. Кого он собственно изображает?

Седоволосый водитель посмотрел через плечо и достал что-то из кармана куртки.

— Здравствуйте, — произнёс искусственный голос, — меня зовут Моллен. Я не могу говорить, поэтому пользуюсь этим прибором. — Шофёр взглянул на дорогу, затем снова на свой прибор. — Что вы хотите знать?

Почему-то желание общаться с ним исчезло, тем более, что этот парень отводил взгляд от дороги, когда говорил.

— Неважно, — буркнул он.

Машина въехала во двор большого тёмного дома неподалёку от реки.

— Пожалуйста, следуйте за мной, господин Стабериндо, — предложил через свой аппарат Моллен.

Взяв с собой свёрток с костюмом, он проследовал за шофёром в просторный холл, со стен которого злобно скалились звериные головы. Моллен проводил его к лифту, который затем опустился на два этажа. Шум вечеринки и запах наркотиков достигли его ушей и носа ещё до того, как двери лифта распахнулись.

Свёрток он отдал шофёру, оставив себе лишь тонкий плащ.

— Остальное мне не понадобится.

В сопровождении Моллена он прошёл через шумную, ярко и пёстро одетую толпу. Завидев его, мужчины и женщины умолкали и почтительно расступались. Разговоры продолжали бурлить за его спиной, он несколько раз услышал слово «Стабериндо».

За этой комнатой оказался небольшой коридор, заканчивавшийся массивной дверью. Шофёр, распахнул её, и они спустились по металлической лестнице, покрытой мягким ковром, в комнату, одна из стен которой была стеклянной. За стеклом на тёмной воде пруда покачивались лодки. Здесь тоже бурлила вечеринка, только ещё более экстравагантная. Он снял тёмные очки, но то, что происходило здесь, не было какой-то ошибкой зрения. Как и этажом выше, люди разгуливали с бокалами или с дымящиммися курильницами, но все они были либо тяжело травмированными, либо изувеченными. У некоторых — сломаны, вывихнуты руки, причём кости торчали наружу. Тела мужчин и женщин пересекали разной величины порезы, у иных были ампутированы груди и руки, причём эти части тела болтались привязанными к одежде.

К нему медленно приближалась, судя по всему, хозяйка приёма — та таинственная особа, которую он видел на своём празднике; над её сверкающей юбкой свисал кусок кожи шириной примерно с ладонь, оторванный с живота, обнажённые мускулы на этом участке подрагивали, словно тускло-красные шнуры.

— Господин Стабериндо, вы явились в костюме астронавта. — Почему-то её голос вызвал у него мгновенное раздражение.

— Я пошёл на компромисс, — он взмахнул плащом.

— Так или иначе, добро пожаловать.

— Благодарю.

Когда он целовал её руку, то был почти уверен, что сенсорные поля скафандра уловят на её тонкой коже наличие смертельного яда, но сигнализация не активизировалась. Усмешку скрыть не удалось.

— Что вас так развеселило?

— Вот это! — Он кивнул на окружающих.

— Мы надеялись, что наша вечеринка позабавит вас. Позвольте мне представить вам нашего доброго старого друга, благодаря которому эти чудеса стали возможны.

У высокого тускло-серого аппарата сидел на табурете коротышка, он беспрестанно улыбался и вытирал нос большим носовым платком, который то и дело засовывал в нагрудный карман своего безукоризненного костюма.

— Доктор, это господин Стабериндо, тот самый человек, о котором мы говорили.

— Искренне рад, добро пожаловать на нашу вечеринку изувеченных. — Он взмахом руки указал на толпу. — Не хотите ли получить травму? Процесс быстрый, совершенно безболезненный, восстановление происходит быстро и — никаких шрамов. Как насчёт рваной раны? Или перелома с осложнениями? А может быть, желаете множественную трепанацию? Такого ни у кого здесь нет.

— Благодарю, что-то не хочется. Коротышка, похоже, удивился.

— Зря отказываетесь, вы будете чувствовать себя неловко среди приобщённых к этой захватывающей процедуре. Я проводил эти операции во всей цивилизованной Вселенной, и никаких жалоб, Правда, некоторые очень привыкали к своим травмам и не хотели от них избавляться. Вряд ли вам ещё когда-нибудь представится подобная возможность, мы, — он погладил аппарат по металлическому боку, — завтра улетаем, и у меня все расписано на два стандартных года вперёд. Так не хотите?

— Нет.

— Оставьте господина Стабериндо в покое, раз он не хочет, то мы должны уважать желания нашего гостя. Не так ли?

Хозяйка приёма взяла его под руку. Её груди были усыпаны драгоценными слезообразными камнями.

— Да, конечно.

— Будьте любезны, подождите минутку. Разделите со мной этот напиток. — Протянув ему бокал, женщина наклонилась к доктору, дав ему тем самым возможность получше рассмотреть окружающих его людей. Свисавшие с очаровательных женских лиц полосы кожи, болтающиеся на загорелых спинах пересаженные груди, торчащие осколки костей, блестевшие при ярком свете, лившемся с потолка, вены, артерии, мускулы.

Пришлось поднять бокал повыше — так, чтобы пары неизвестного напитка зафиксировал скафандр. Сигнализация сработала. Он улыбнулся, пронёс бокал через активированное поле, вернул его содержимое к норме и сделал глоток.

— О-о, вы допили.

Хозяйка приёма вернулась и знаком предложила пройти в другое помещение. За неприметной дверью оказалась заброшенная мастерская: слой пыли покрывал всевозможные станки и приспособления. Под свисавшей с потолка лампочкой без абажура стояли три кресла и небольшой шкафчик. Женщина закрыла дверь и указала на одно из кресел. Он сел, поставив шлем скафандра на пол рядом с собой.

— Почему вы не надели костюм, который вам прислали? — Она улыбнулась, поправив сверкающий жилет, который теперь скрывал её обнажённую, украшенную бриллиантами грудь и живот.

— Не мой размер.

— А этот? — Женщина села, скрестив ноги, и указала на скафандр. Затем постучала по шкафчику, который мгновенно раскрылся, демонстрируя содержимое: наполненные бокалы и дымящиеся курильницы.

— В нём я чувствую себя увереннее.

Она подала ему бокал с искрящейся жидкостью, а сама, откинувшись в кресле, осторожно держала в ладонях курильницу. Сладковатый дым наркотика проникал в вырез и проймы жилета, медленно закручиваясь около её лица. Женщина глубоко вздохнула.

— Во что бы вы ни облачились, мы рады вашему визиту. Полагаете, «Эксцельсиор» отвечает вашим требованиям?

Он напряжённо кивнул.

— Да, разумеется.

Дверь распахнулась, и в комнату сопровождаемый Молленом вошёл тот самый мужчина, который был с ней на празднике. Шофёр остался у двери, а мужчина опустился в кресло.

— О чём вы беседовали? — Он отмахнулся от протянутого женщиной бокала.

— Наш гость хочет нам рассказать, кто он такой, — и они оба пристально посмотрели на него. — Не так ли, господин… Стабериндо?

— Нет, не хочу. Вы мне скажете, с кем я имею дело.

— Полагаю, это вам известно, — ответил мужчина, — больше того, ещё несколько часов назад нам казалось, что мы тоже все знали о вас. Сейчас такой уверенности нет.

— Что касается меня, то я — просто турист.

Он пригубил напиток, где в прозрачной глубине плавали крупинки золота, и теперь глядел на своих собеседников поверх края бокала.

— Для туриста вы купили страшно много сувениров, которые невозможно взять с собой. — Женщина улыбнулась. — Улицы, железные дороги, мосты, туннели, жилые дома, магазины… и это только в Солотоле.

— Я увлёкся.

— Вы хотели, чтобы на вас обратили внимание?

— Полагаю, это так.

— Нам стало известно, что ваше утро началось с неприятностей, господин Стабериндо, — она уселась в кресле поудобнее, притянув колени к груди. — Я имею в виду происшествие, связанное с ливневым водостоком.

— Совершенно верно. Мой автомобиль упал туда, причём с самого верха.

— Вы не пострадали? — Голос её казался сонным.

— Серьёзно — нет, я оставался…

— Пожалуйста, не надо, — Она остановила его вялым взмахом руки. — Я не воспринимаю подробностей.

— Полагаю, вашему шофёру не так повезло, — заметил мужчина.

— Парень погиб. — Он наклонился к своему собеседнику, заглядывая ему в глаза. — Думаю, все это организовали вы.

— Да. — Голос женщины плыл, словно наркотический дым, — И в самом деле, мы.

— Подобная откровенность достойна восхищения, не правда ли? — Мужчина бросил нежный взгляд в её сторону. — Конечно, моя приятельница шутит. Мы никогда не совершили бы столь ужасного поступка. Но… готовы оказать помощь в поисках настоящих преступников.

— Неужели?

Мужчина кивнул, улыбаясь.

— Кто вы собственно такой, господин Стабериндо?

— Я же сказал, турист. — Он взял в руки курильницу и поводил носом. — Мне давно хотелось побывать в Солотоле, а тут ещё привалило немного деньжат… Люблю, знаете ли, пошиковать, когда представляется такая возможность.

— Как вы получили контроль над «Авангардом»?

— Прямые вопросы невежливы, не так ли?

— Это так. — Мужчина улыбнулся. — Прошу прощения. Хотите, я угадаю, чем вы занимались до того, как стали… э-э… светским человеком?

Он пожал плечами.

— Если хотите…

— Компьютеры.

— Без комментариев, — ответил он, стараясь не встречаться взглядом с собеседником.

— Итак, — заключил мужчина, — у «Авангарда» теперь новое руководство?

— Чертовски верно. Лучшее прежнего.

— Да, мне что-то подобное говорили… Мужчина подался вперёд и потёр руки.

— Господин Стабериндо, не хочу совать нос в ваши коммерческие операции и выпытывать дальнейшие планы, но хотелось бы иметь общее представление о том, что будет с «Авангардом» — так, из любопытства…

— На этот вопрос легко ответить. Новая концепция маркетинга! «Авангард» представлял собой некое благотворительное общество, рассчитывающее исключительно на новые технологические штуковины, которые помогут ему восстановить status quo каждый раз, когда он окажется в хвосте. Но отныне и впредь он будет драться, как другие серьёзные парни, и поддерживать победителей.

Мужчина ободряюще кивнул.

— … Вот что бывает, когда предоставляешь управление машине. Теперь машины делают только то, что я им велю!

Он рассмеялся, но не слишком резко — чтобы не переиграть.

Мужчина широко улыбнулся.

— Машине — своё место, так?

— Да, — энергично кивнул он.

— Хм. Господин Стабериндо, вам знакомо имя — Цолдрин Бейчей?

— Разумеется. О нём ведь всем известно, так? Мужчина поднял бровь.

— И, на ваш взгляд…

— Полагаю, он мог бы быть великим политиком.

— Большинство утверждает, что он был великим политиком, — подала реплику женщина из глубины кресла.

Он покачал головой, внимательно изучая курильницу.

— Бейчей сражался не на той стороне, что достойно сожаления… Великий человек должен быть в стане победителей — отчасти в этом и состоит величие: знать, где находиться. Он не знал. Впрочем, как и мой старик…

— Ваш отец, господин Стабериндо?

— Да, они с Бейчеем… ну, это длинная история.

— У нас есть время для неё, — небрежно обронил мужчина.

— Нет. — Покачав головой, он решительно поднялся с кресла, поставил на шкафчик бокал и курильницу и поднял с пола шлем. — Спасибо за приглашение, но мне хотелось бы вернуться в отель. Устал — меня слегка помяло в том автомобиле, понимаете?

— Да. — Мужчина тоже встал. — Искренне сочувствуем вам.

— Спасибо.

— Наверное, мы можем предложить нечто вроде компенсации…

— Например?

— Не хотите ли встретиться с Бейчеем? Он спокойно посмотрел на собеседника.

— Даже не знаю, следует ли мне… Он здесь? — и указал на дверь, откуда доносился неясный шум вечеринки.

Женщина хихикнула, её приятель улыбнулся.

— Его здесь нет. Но он в городе. Знаете, крайне интересный малый, и больше не выступает «не на той» стороне. Занимается наукой.

Он пожал плечами.

— Может быть… Подумаю. Знаете, после утреннего происшествия у меня возникло желание вообще уехать из Солотола.

— Не решайте столь скоропалительно, господин Стабериндо. Вы можете сделать много хорошего для всех нас, если поговорите с Бейчеем. Кто знает, не станет ли он великим благодаря вам. Да… Позвольте проводить вас?

Они направились к двери. Моллен посторонился.

— Это Моллен. Поздоровайся. Седоволосый мужчина коснулся коробочки у себя на боку.

— Здравствуйте, — донеслось оттуда.

— Он не может говорить?

— Да, — подтвердила женщина, — но мы прочистили ему горло и вернули язык. — Она хихикнула.

— Мы встречались сегодня.

Вечеринка продолжалась. Он едва не сбил с ног женщину, глаза которой кокетливо улыбнулись ему с затылка. Гости придумали новое развлечение — обмениваться конечностями — и теперь разгуливали на трёх, а то и четырёх ногах, жестикулируя несколькими руками. Изрядно накачавшаяся девица то и дело поднимала юбку, демонстрируя полный набор мужских гениталий. Интересно, как они потом разберутся, что кому принадлежит?

Обратно его отвёз уже другой шофёр. Откинувшись на сиденье, он предался воспоминаниям. Почему-то эпизоды недавней вечеринки чередовались с картинами военных действий. Дым наркотиков, плывущий над толпой, — и пороховой дым над окопами. Нарядно одетые люди — и облепленные грязью солдаты, понуро бредущие под проливным дождём. Груди на ягодицах — и лицо юноши, которому снаряд только что оторвал ногу… Надо же, он всё ещё обладал способностью презирать! Машина тихо двигалась по пустым улицам.

Глава VI

Однажды — это было между тем эпизодом в егожизни, когда он провёл Избранного через Бленды, и окончанием операции, в результате которой оказался в затопленной кальдере, ползая на брюхе в грязи и вырисовывая таким образом знаки — так вот однажды у него возникло желание взять отпуск. Какое-то время он даже подумывал вообще заняться чем-нибудь другим и не работать больше на Культуру. Ему всегда казалось, что идеальный человек должен быть либо солдатом, либо поэтом; большую часть своей жизни посвятив искусству убивать, он твёрдо решил остаток дней отдать поэзии.

Он жил в маленькой деревне, в маленькой сельской стране на маленькой неразвитой и поэтому неторопливой планете, выбрав в качестве жилья хижину в лесу у подножия гор.

Стояло лето, на обочинах троп и по берегам рек росли в изобилии не имевшие названий яркие цветы; высокие деревья гнулись под порывами тёплого летнего ветра, их листья трепетали словно флажки. Вода стекала с вересковых пустошей, холмов, извилистыми ручьями сбегала по грудам камней, такая Же чистая и прозрачная, как воздух в горах.

Он вставал рано утром и уходил на долгие прогулки, забирался на скалы, бегал, восторженно вопя и смеясь без причины, — просто от ощущения простора и свободы — под короткими тенями проносившихся в вышине облаков. И всегда брал с собой записную книжку, где отмечал всё, что представляло для него интерес: прикосновение травинок к его коже, то, как вели себя звери и птицы, постоянно менявшийся цвет неба и гор.

У него были две тетради, в одной из них он вёл дневник; каждый вечер, возвращаясь в одну из комнат хижины, принадлежавшей пожилой паре, — словно составлял докладную для какой-то высшей власти. Другая тетрадь предназначалась для записей, которые он делал более тщательно, вычёркивая некоторые слова, пока не получалось, с его точки зрения, нечто похожее на стихотворение. Именно так, ему казалось, и должна создаваться поэзия.

Он привёз с собой несколько поэтических сборников, и когда выдавалась сырая погода, что случалось крайне редко, оставался в хижине и читал их. Обычно это нагоняло на него сон. У него были также книги о поэтах и поэзии, но они приводили его в ещё большее замешательство. Перечитывая абзац за абзацем, он старался удержать в памяти каждое слово, и в конце концов признавался себе, что ничего не понимает.

Раз в неделю он ходил в деревенскую таверну и там играл с местными жителями, фермерами и пастухами в кегли или кости. В такие дни его тетради оставались нетронутыми. Стараясь поддержать хорошую форму, залезал на деревья; заставлял себя ходить, балансируя, по жердям через глубокие овраги; перебирался через реки, прыгая с камня на камень. Одним из любимых занятий было гонятся за зверями по вересковым пустошам, зная, что никогда не сможет их догнать.

Он избегал общения с людьми, да и встречались они ему во время прогулок крайне редко — за исключением одного мужчины, который запускал воздушных змеев. Если он видел издали шедшую по той же дороге знакомую сухощавую фигуру или замечал в небе над тем холмом, куда он направлялся, красный прямоугольник, трепетавший на ветру, сразу же менял маршрут. Это стало своего рода традицией. Однажды он сидел на холме и увидел рабыню, бегущую через поле. Надсмотрщик догнал её у самой реки. Сверху было хорошо видно, как поднимается и опускается кнут над её спиной, но криков он не слышал — ветер дул в другую сторону. Затем надсмотрщик слез с лошади и склонился над бесчувственным телом… что-то сверкнуло. Он ускакал, а позже пришли стреноженные рабы и унесли женщину.

Вечером, после ужина, когда хозяйка пошла спать, а они с хозяином остались одни, он рассказал старику об увиденном. Тот медленно кивнул, жуя какой-то корень, и сплюнул сок в огонь, потом сказал, что этот надсмотрщик известен своей жестокостью: отрезает языки у рабов, которые пытаются убежать, а затем вешает их вялиться над входом в загон. Они выпили по кружке какого-то пьянящего местного напитка, затем старик рассказал ему сказку.

Шёл однажды человек по дикому лесу и увидел на поляне прекрасные цветы. Он приблизился к ним, привлечённый необычно-сладким ароматом, и увидел среди них спящую девушку. Он присел рядом с красавицей, и та проснулась. Их беседа продолжалась недолго; пьянящий аромат, нежный напевный голос, невинный взгляд околдовали его, последовал страстный поцелуй, другой, третий — а потом они отдались друг другу. А потом случилось вот что. С первого мгновения мужчина заметил, что если смотреть на девушку правым глазом, то она выглядит молодой и красивой. Левый же глаз увидел не столь юную красавицу, причём каждый раз, когда человек закрывал и открывал его, он замечал, что она становится все старше и старше. Мгновения экстаза следовали один за другим почти без перерыва, и мужчина не переставал разглядывать женщину то одним, то другим глазом — это его крайне забавляло. Наконец, он попробовал закрыть и открыть сразу оба глаза. В его объятиях оказался полуистлевший труп, а аромат цветов мгновенно сменился запахом разложения. Дух леса схватил его жизнь и утащил в мир теней.

Он поблагодарил старика за интересную историю и в свою очередь рассказал ему несколько сказок, которые помнил из своего детства. Несколько дней спустя его увлекло преследование забавного маленького зверька; тот поскользнулся на мокрой от росы траве и упал, раскинув лапы. Издав победный крик, он бросился вниз по склону и прыгнул, стараясь приземлиться рядом с тем местом, где лежал зверёк. Напрасно! Собравшись с силами, зверёк пустился прочь и исчез в норе. Что-то шевельнулось у него под ногами, и он сделал шаг в сторону. Гнездо! Разбитая пёстрая скорлупа, из которой вытекала густая жидкость, заливая его сапоги, прутья и мох. Он почувствовал странную боль в сердце. Из травы показалась чёрная головка на извивающейся шее, на него смотрел чёрный глаз, яркий, как камешек на дне ручья. Птица уходила от него, волоча сломанное крыло. Внезапно она замерла на месте, чуть склонила голову, будто рассматривала его, и издала негромкий плачущий звук. Он зашагал прочь, затем остановился, выругался и пошёл следом за птицей. Поймав её, он свернул ей шею и бросил обмякшее тельце на траву.

В тот вечер он не открыл свой дневник и никогда больше не вёл его. А ещё через несколько дней он взял в руки тетрадь со стихами и бросил её в огонь, сказав себе, что никогда не будет поэтом. Он уехал, и о нём никогда больше не слышали в тех краях. Правда, шериф разослал извещение во все города страны о том, что этот чужак подозревается в убийстве, случившемся в ночь после его отъезда. Надсмотрщика нашли в постели связанным, с выражением крайнего ужаса на лице. Его рот и горло были забиты высушенными человеческими языками.

Глава 9

Он спал без сновидений и когда проснулся, уже давно рассвело. Он решил прогуляться и вышел через служебный туннель, надев вычищенный старый плащ, тёплые перчатки и обмотав шею шарфом. Было так скользко, что приходилось идти, по-стариковски согнувшись, семеня и смешно растопырив руки. Это раздражало его, но перспектива прокатиться на спине тоже не привлекала. Он осторожно спускался по обледенелой лестнице, что вела к широкому висячему мосту над железной дорогой, навстречу поднималась компания молодых людей — юноши и девушки. Их звонкие голоса внезапно заставили его вспомнить свой возраст. Двое юношей, громко разговаривая, изо всех сил старались произвести впечатление на подружек, у одной из которых были роскошные тёмные волосы. Не сводя с неё глаз, он невольно выпрямился и — как раз перед тем, как ноги его поехали вперёд — почувствовал, что его походка снова становится лёгкой и непринуждённой.

Он грохнулся на последнюю ступеньку и посидел на ней всего секунду-другую, а затем натянуто улыбнулся и встал как раз перед тем, когда четверо молодых людей поравнялись с ним. Один из юношей хохотал, прикрывая рот рукой в перчатке. Смахнув снег с фалд плаща, он запустил снежком в спину этого юнца. Он уже наполовину прошёл мост, стараясь не сосредоточивать внимание на боли в ушибленном копчике, как вдруг услышал оклик и обернулся — снежок угодил ему прямо в лицо. Хохоча они убежали вверх по лестнице. В прежние времена его сильно смутил бы этот пустяковый инцидент — особенно то, что и падение, и снежок и произошли на глазах понравившейся ему девушки. Разумеется, не составило бы труда догнать наглеца и устроить им взбучку, но не теперь. Он грустно улыбнулся и вытер платком лицо. Что ещё ему оставалось?..

Небольшой киоск, в котором торговали горячими напитками, привлёк его внимание. Он заказал бульон, присел на скамью и, стянув перчатку с руки, почувствовал тепло чашки, он пил мелкими глотками горячую жидкость и улыбался. Так тебе и надо, сказал он самому себе. В гостинице его ждало сообщение. Господин Бей-чей хотел бы встретиться с ним. Автомобиль пришлют после обеда, если он не возражает.

— Это замечательная новость, Шераданин!

— Думаю, так оно и есть.

— Откуда этот пессимизм?

— Особенно не надейтесь. — Он предавался любимому занятию — лежал на постели, внимательно изучал расписной потолок. — Возможно, я встречусь с ним и обнаружу, что старик в глубоком маразме. Тогда быстренько вытаскивайте меня отсюда. Идёт?

— Вытащим, не беспокойся.

— Вы по-прежнему хотите, чтобы я под ручку с Бейчеем отправился на космостанцию «Импрен»?

— Да, придётся воспользоваться модулем, мы не можем рисковать и привести сюда «Ксенофоб». Если ты умыкнёшь Бейчея, здесь будут предельно бдительны… Улететь и прилететь незамеченными вряд ли получится. Тогда против нас выступит все Скопление.

— А сколько на модуле до «Импрена»?

— Два дня. Он вдохнул.

— Ладно, справимся.

— А если тебе удастся что-то сделать уже сегодня?

— Капсула зарыта в пустыне и активирована, модуль находится в ближайшем газовом гиганте, ждёт сигнала… Если у меня отберут приёмопередатчик, то как мне связаться с вами?

— Очень хочется сказать: «говорила я тебе…», но заменить тебя дроном или управляемым ножом мы не в состоянии — системы наблюдения могут засечь их. Выпустим на орбиту микроспутник, который будет следить за тобой. Если он определит, что ты в беде, мы дадим сигнал капсуле и модулю. Альтернативный вариант: воспользуйся телефоном. У тебя есть незарегистрированные номера «Авангарда»?.. Закалве?

— Хм-мм?

— У тебя есть эти номера?

— Да.

— Мы также подключены к аварийным службам Солотола. Просто набери три единицы и крикни: «Закалве!» — мы услышим.

— Я преисполнился уверенности, — вздохнул он, качая головой.

— Не беспокойся, Шераданин.

— И не думаю.

Автомобиль прибыл — не тот, что вчера; он увидел его из окна. Хотелось снова надеть скафандр» но он сомневался, что ему позволят войти в нём туда, где были приняты повышенные меры безопасности — и поэтому ограничился старым плащом и тёмными очками.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Моллен.

— Хороший денёк.

— Да.

— Куда едем?

— Не знаю.

— Но машину ведёшь ты!

— Да.

— Значит, в курсе, куда мы направляемся?

— Будьте любезны, повторите.

— Ты должен знать, куда едешь, если сидишь за рулём.

— Сожалею.

Он стоял у открытой дверцы, глядя на Моллена.

— Ну, по крайней мере, скажи мне, как далеко мы едем, мне надо сообщить, что я не скоро вернусь.

Шофёр нахмурился, лицо, иссечённое шрамами, собралось в причудливые складки. Моллен явно колебался, не зная, что ответить, и даже облизнул пересохшие губы. Так, языка его в буквальном смысле не лишили. Очевидно, проблема с голосовыми связками… но почему бы не снабдить его искусственными или регенерированными? Судя по всему, его начальство предпочитает иметь подчинённого с ограниченным набором ответов. Такому будет трудно отозваться о тебе не должным образом…

— Да.

— Да — далеко?

— Нет.

— Выбери что-нибудь одно.

— Сожалею.

— Бедноват у тебя словарь! Это в пределах города?

Моллен пожевал губами и с виноватым выражением на лице нажал на кнопку.

— Да.

— В пределах города?

— Наверное.

— Спасибо.

— Да.

Моллен сел в отдельную кабину и тщательно пристегнулся, затем нажал на педаль управления.

Сначала он решил, что это водитель поднимает сильно тонированные стёкла, но потом увидел пузырьки: пространство между двойными стёклами заполнялось чёрной жидкостью.

— Эй!

Он нащупал кнопку на подлокотнике. Чёрная жидкость также поднималась по перегородке между ним и водителем.

— Да? — откликнулся Моллен.

— Что это такое?

Моллен нажал на кнопку синтезатора голоса, а жидкость тем временем скрыла вид спереди.

— Не беспокойтесь, господин Стабериндо. Это всего лишь мера предосторожности с целью гарантировать безопасность частной жизни господина Бейчея, — произнёс он явно заготовленную фразу.

— Хм. Ладно.

Он откинулся на спинку сидения, не стал снимать очков. Затемнение должно было напугать, или они проверяли его реакцию — что он предпримет дальше? Тёмные окна создавали ощущение небольшого пространства, хотя салон был достаточно просторным.

Они сворачивали, взлетали по склонам, стремительно съезжали вниз, проносились по вибрировавшим мостам. А вот автомобиль пролетел по гулкому туннелю, затем снаружи донеслись какие-то неотчётливые звуки, и какое-то время они ехали очень медленно. Мочку уха кольнул приёмопередатчик. Пришлось засунуть бусину поглубже в ухо.

— Рентгеновское излучение, — прошептала Сма.

Он усмехнулся, приготовившись к тому, что дверца откроется, и у него потребуют приёмопередатчик. Но машина проехала ещё немного и остановилась. Наверное, они находятся в большом лифте. Послышался тихий шорох, потом автомобиль двинулся вниз по спиральному спуску, не включая двигателя. Чёрная жидкость между стёклами начала опускаться, они ехали все медленнее, и наконец автомобиль замер. Они оказались в широком туннеле, впереди виднелись металлические ворота.

Ручка дверцы поддалась его усилию, и он вылез из машины. Молли исчез. В туннеле было тепло. В одной из створок ворот он увидел небольшую дверь без ручки, толкнул её — безрезультатно. Вернувшись к автомобилю, отыскал клаксон и нажал на него. Эхо разнеслось по туннелю. Дверь открылась, и он увидел уже знакомую ему женщину. Сегодня на ней было закрытое чёрное платье в белую, едва заметную полоску.

— Здравствуйте.

— Вот и я.

— Да, и как всегда, в тёмных очках. — Она улыбнулась. — Пройдёмте со мной.

Они подошли к небольшой двери в стене и опустились на лифте вниз. Путешествие, похоже, закончилось. Лифт доставил их в обычный коридор частного дома, отделанный дымчатым с прожилками камнем; вдоль стен стояли горшки с растениями. По пушистому толстому ковру, приглушающему шаги, они спустились на несколько ступенек и оказались в библиотеке или просторном кабинете, почти все стены которого были скрыты за книжными полками.

— Подождите, пожалуйста, здесь.

Бейчей отдыхал в спальне. Заметная плешь, изрезанное морщинами лицо, просторный халат скрывал заметное брюшко. Услышав стук в дверь, он открыл глаза — по-прежнему живые, яркие и блестящие.

— Цолдрин, простите за беспокойство. К вам гость.

Бейчей поднялся с широкой низкой кровати и, сопровождаемый женщиной в чёрном, не спеша отправился в свой кабинет. Они остановились на пороге, и женщина указала на человека у стола.

— Вы его знаете?

Бейчей надел очки — он был старомоден, поэтому не стремился как-то скрывать свой возраст — и окинул внимательным взглядом своего гостя. Довольно молодой мужчина, длинноногий, со спортивной фигурой, тёмные волосы стянуты на затылке в хвост. Смуглое лицо с едва заметной щетиной и густыми чёткими бровями, пожалуй, портил жёсткий узко-губый рот. Чёрные очки скрывали глаза, но в целом гость не производил неприятного впечатления.

— Не уверен, — медленно проговорил Бейчей, — но, возможно, мы где-нибудь с ним и встречались.

В лице незнакомца было что-то тревожаще-знакомое, и это впечатление оставалось, несмотря на тёмные очки.

— Он хотел встретиться с вами, и я взяла на себя смелость сказать, что это желание обоюдное, — продолжала женщина. — Ваш гость утверждает, что вы знали его отца.

— Его отца? — переспросил Цолдрин. — Давайте послушаем, что он сам скажет.

— Разумеется, — кивнула женщина.

Они направились к столу.

— Цолдрин Бейчей — господин Стабериндо, — женщина представила их друг другу.

— Большая честь для меня. — Посетитель выглядел странно напряжённым. Он пожал старику руку. Женщина озадаченно переводила взгляд с одного мужчины на другого, но морщинистое лицо Цолдрина Бейчея оставалось непроницаемым.

— Господин… Стабериндо, — произнёс Бейчей ровным тоном и повернулся к женщине. — Благодарю вас.

Бейчей понял! Стараясь, чтобы движение выглядело машинальным, он коснулся уха.

— Думаю, вам знаком мой отец, у него была другая фамилия. — Он снял очки.

— Кажется, припоминаю. — Цолдрин указал на небольшой столик, окружённый креслами. — Прошу.

Они сели напротив друг друга. Женщина осталась стоять, не спуская с них внимательных глаз.

— Так что же вас привело в наш город, господин Стабериндо?

— Исключительно любопытство… Я… э… связан с «Авангардом», там произошли некоторые изменения в верхнем эшелоне. Вам известно об этом?

Старик покачал головой.

— Нет, я не слежу за политикой.

— Да… — Он демонстративно огляделся. — Полагаю, — он посмотрел в глаза Бейчею, — это не самое лучшее место для общения, не так ли?

Старик открыл рот, затем на его лице отразилась досада.

— Наверное. — Цолдрин поднялся с кресла. — Извините.

Он проводил взглядом старика и откинулся в кресле. Сколько книг! Сколько записанных слов, времени, потраченного на бумагомарание; глаз, потускневших от чтения…

— … сейчас? — услышал он конец фразы, сказанной женщиной.

— Почему бы и нет? — ответил ей Бейчей.

— Но это может вызвать неудобства!

— У нас что, лифты перестали работать?

— Нет, но…

— Тогда нам ничего не мешает. Поехали — я давно не был наверху.

— Э… Хорошо, сейчас организую. — Она ушла. Цолдрин вернулся за столик.

— Ну, Зак… Стабериндо, — Бейчей улыбнулся. — Отправимся в небольшое путешествие на поверхность, не так ли?

— Почему бы нет? — Он старался выглядеть не слишком обрадованным. — Как ваши дела? Слышал, вы ушли на покой?

Некоторое время они беседовали на общие темы, а затем из-за одного из стеллажей появилась высокая светловолосая девушка в облегающем комбинезоне. Увидев гостя, она прищурилась, а затем подошла сзади к Бейчею, который, обернувшись, ласково улыбнулся ей.

— Дорогая, это господин… Стабериндо. — Бейчей выглядел несколько смущённым. — Моя ассистентка госпожа Юбрель Шиол.

— Очень рад. — «Черт! Вот незадача!» Госпожа Шиол коснулась плеча старика, тот задержал её ладонь в своих тёмных узловатых пальцах.

— Слышала, мы отправляемся в город. Почему так неожиданно?

— Да. — Бейчей снова улыбнулся. — И старик иной раз способен удивить.

— Там холодно. — Юбрель отправилась к дверям. — Я приготовлю тебе тёплую одежду.

— Чудесная девушка, — вздохнул Цолдрин, провожая её взглядом. — Даже не знаю, что бы я без неё делал!

— Ещё бы, — ответил он. — «Возможно, тебе скоро придётся узнать».

Подготовка к отъезду заняла примерно час. Они отправились в том же автомобиле: он, Бейчей в просторном пальто и Шиол — девушка слегка изменила причёску, по-иному уложив волосы, расположились на заднем сиденье; женщина в чёрном платье — напротив них, Моллен — за рулём. Они выехали из туннеля на яркий дневной свет, сделали круг по покрытому инеем двору. Когда ворота открылись перед ними, сотрудники службы безопасности проводили их внимательными взглядами. Машина поехала по боковой дороге к ближайшей развязке, а затем остановилась на распутье.

— Где-нибудь проходит ярмарка? — поинтересовался Бейчей. — Мне всегда нравились её шум и суета.

Он вспомнил, что на берегу реки раскинул свой шатёр бродячий цирк и предложил съездить туда. Моллен свернул на широкий, почти пустой бульвар.

— Цветы, — внезапно произнёс он.

Не обращая внимания на изумлённые взгляды окружающих, он положил руку на спинку сиденья и при этом задел причёску Шиол, скреплявшая волосы заколка упала на полку у заднего окна. Извинившись, он подобрал её — этот манёвр дал возможность увидеть, что творится сзади. Оказывается, за ними следовал большой грузовик на гусеничном ходу

— Цветы, господин Стабериндо? — удивлённо переспросила женщина в чёрном платье.

— Я хотел бы купить цветы, — улыбка была адресована сначала ей, потом блондинке. — Почему бы и нет? На Цветочный рынок, Моллен! — Он подался вперёд с самым что ни на есть невинным видом. — Если это возможно…

Женщина улыбнулась в ответ.

— Конечно. Моллен, ты слышал?

Автомобиль свернул на другую дорогу.

На Цветочном рынке среди бесконечного разнообразия запахов, форм и красок он выбрал два больших изысканных букета и преподнёс их с поклоном женщине в чёрном и Юбрель Шиол.

— А вот и цирк. — Он непринуждённо махнул рукой.

За рекой всеми цветами радуги переливался большой шатёр. Туда можно было добраться, воспользовавшись паромом. Это входило в его планы, так как на небольшой площадке могла разместиться только одна машина. Грузовик остался на берегу.

Переправившись через реку, они покатились к ярко украшенным воротам. Цолдрин Бейчей говорил без умолку, обращаясь, главным образом к Юбрель — он возбуждённо рассказывал ей о своём первом посещении цирка.

— Спасибо за цветы, господин Стабериндо. — Женщина в чёрном, сидевшая напротив него, блеснула глазами, она держала букет у самого лица, вдыхая нежный аромат.

— Не за что.

Он наклонился и потянул Бейчея за рукав, словно желая привлечь его внимание к необычным качелям слева от ворот. Автомобиль тем временем остановился на перекрёстке. Он снова протянул руку, и прежде чем блондинка смогла что-либо сообразить, дёрнул за молнию на кармане её комбинезона и достал оттуда пистолет. Издав короткий смешок, будто все это его чрезвычайно развеселило, он выстрелил в стекло, отделявшее кабину водителя. В следующее мгновение он уже бил по нему ногой, отталкиваясь от сиденья. Наконец нога проломила стекло и опустилась на голову Моллена. Тот тяжело осел, и двигатель заглох.

— Капсула, сюда! — крикнул он.

Женщина отшвырнула букет и потянулась к складкам платья. Последовал точный удар кулаком в челюсть, и она, ударившись затылком об уцелевшую часть стеклянной перегородки позади неё, съехала на пол. Он оглянулся на Бейчея и его спутницу; оба сидели с разинутыми ртами.

— Изменение плана. — После этого сообщения они не без его помощи покинули машину. Букет в суматохе выпал из рук девушки. Шиол пронзительно кричала, и он отшвырнул её на капот.

— Закалве! — обрёл наконец голос Цолдрин. — Какого чёрта!

— У неё было вот это с собой! — Он помахал стволом пистолета перед носом старика.

Юбрель Шиол воспользовалась тем, что оружие не было направлено на неё, и попыталась нанести ему резкий удар ногой в голову. Он успел увернуться, и удар оказался смазанным, а затем ребром ладони стукнул ей по шее. Блондинка упала.

— Юбрель! — завопил Бейчей, опускаясь на колени рядом с девушкой. — Закалве! Что ты наделал!

Дверь водительской кабины резко распахнулась, и Моллен стремительно вылетел из машины. Они, сцепившись, покатились по асфальту. Прижав его к краю тротуара, шофёр замахнулся, его голосовая коробка раскачивалась на ремешке вокруг запястья. Он сделал обманное движение, а затем дёрнулся в другую сторону и вскочил, когда иссечённый шрамами кулак Моллена врезался в бордюрный камень.

— Здравствуйте, — произнесла голосовая коробка, стукнувшись о поверхность дороги.

Моллен схватил его другой рукой за стопу, но ему снова удалось вывернуться.

— Рад с вами познакомиться, — продолжала разглагольствовать коробочка, лёжа на тротуаре. — Чем могу служить?

Шофёр сделал нырок, перекатился по тротуару, встал и сунул руку под френч. В его руке оказался маленький пистолет.

— Готов вам помочь, — сказал он. Закалве крутанулся на месте и взмахом ноги выбил из руки Моллена пистолет.

— Меня зовут Моллен. Я не могу говорить. Шофёр, пошатнувшись, отступил, массируя запястье. Его лицо исказила гримаса боли.

— Я нахожусь здесь, чтобы помочь вам. Он бросился под ноги шофёру, намереваясь провести следующий приём.

— Рад с вами познакомиться. Они опять оказались на тротуаре, он с трудом уворачивался от кулаков Моллена.

— Нет, спасибо.

Неловкое движение — и он ударился затылком о поребрик.

— Не могли бы вы мне подсказать, где это?

Зажмурившись от невыносимой боли, он пнул ногой во что-то мягкое и услышал звериный крик своего противника.

— Меня зовут Моллен. Я не могу говорить.

Он вскочил, размахивая руками. Шофёр лежал не двигаясь.

Изловчившись, он ещё раз как следует двинул противника ногой.

— Это частное владение. Стой, стрелять буду. Он пнул ногой коробочку.

— Спасибо. Не могли бы вы повторить? Пришлось ударить по ней ещё раз. Коробочка наконец умолкла. Он посмотрел в сторону машины, рядом с которой среди разбросанных цветов прямо на земле сидел Бейчей, положив себе на колени голову Юбрель Шиол.

— Закалве! Что ты наделал! — завизжал Бейчей. Старик бережно опустил голову девушки на цветы, с трудом поднялся на ноги.

— Цолдрин, тебя собирались убить. Он посмотрел на небо и, увидев маленькое пятнышко, облегчённо вздохнул.

— Меня прислали помешать им. У нас примерно…

Возникнув где-то в районе Цветочного рынка, над рекой прокатился раскат грома. Увеличивавшееся на глазах пятнышко превратилось в блестящую звезду, через секунду в небе распустился ослепительно-яркий цветок, к которому метнулось блестящее копьё. Раздался страшный грохот, и у обочины дороги приземлилась капсула — шестнадцатифутовый чёрный цилиндр. Люк открылся. Он сунул в него руку и достал винтовку.

— У нас была минута, чтобы убраться, а теперь… вообще нет времени.

— Закалве! — закричал Бейчей. — Не сходи с ума!

Со стороны каньона донёсся резкий нарастающий свист. Он поднял винтовку и выстрелил. В небо метнулась молния, самолёт окутался дымом и с пронзительным воем пошёл по спирали вниз. Через секунду раздался взрыв.

Он посмотрел на старика.

— Ты о чём-то спрашивал?

Глава V

Сквозь тонкую ткань шатра всё же он видел небо, синее и яркое, каким обычно оно бывает днём. Но оно было также и черным, потому что он видел за этой синевой темноту — более глубокую, чем царившая в шатре; и там, в холодной чёрной ночи, горели бесчисленные солнца — крошечные светлячки. Он сидел, скрестив ноги и закрыв глаза — вот уже много дней в одной и той же позе, — облачённый в свободный тёплый халат, как и остальные кочевники, а форма, аккуратно сложенная, лежала позади него. Подбородок, щеки и обритая голова начали понемногу обрастать черным колючим волосом. Его лицо из-за этого казалось тёмным, хотя иногда неожиданно светлело — когда в неверном пламени светильников блестел на нём пот.

Временами ему казалось, что он глядит на своё неподвижно застывшее на подушках тело со стороны. Можно снова воссоединиться с ним и продолжать странствие. Выбор за ним. Самое же главное — это ощущение правильности в самой сердцевине всего сущего.

Шатёр стоял на пересечении караванных путей. Когда-то давно здесь был город, но вода ушла, а ближайший источник находился в трёх днях пути. Под высоким пологом шатра царили пряные и густые ароматы, они как нельзя лучше соответствовали множеству вышитых шёлком и золотыми нитями подушек, толстых мягких одеял. Рисунок на огромном ковре, устилавшем земляной пол, создавал полную иллюзию того, что вся его поверхность усыпана золотистым зерном и яркими цветами. Лениво дымились узорчатые курильницы, повсюду были разбросаны украшенные самоцветами шкатулки, хрустальные или костяные кубки тонкой работы, книги в тиснёных кожаных переплётах…

Ложь. Шатёр был пуст, а он сидел на мешке, набитом соломой. Девушка не спускала с него глаз, наблюдая за его движениями. Торс описывал круг за кругом в постоянном ритме; голова тоже совершала круговые движения, — так дым тянется по спирали к отверстию в самом верху шатра. Глаза сидевшего перед ней мужчины тоже чуть-чуть перемещались под веками. Прошло уже четыре дня, но неизвестно было, сколько он ещё пробудет в трансе. Девушка взяла с подноса кувшин, наполнила чашку водой, поднесла её к губам мужчины и осторожно наклонила. Отпив немного, он отстранился от чашки и покорно подставил лицо, чтобы с него вытерли воду и пот.

Избранный, сказал он себе, Избранный, Избранный, Избранный… Провести Избранного сквозь опаляющую пыль, мимо безумных племён бедлендов к ярким лугам и сверкающим шпилям Благоухающего Дворца на скале. И теперь он получил награду.

Шатёр стоял на пересечении караванных путей, и в нём сидел человек. Солдат, вернувшийся с войны, покрытый шрамами, ожесточившийся, изломанный и исцелённый… вновь годный к службе. Но на сей раз он утратил бдительность, доверив свой мозг наркотику, а тело — заботам хрупкой девушки, имени которой не знал. Девушка, имя которой ему было неизвестно, подносила воду к его губам и касалась прохладной тряпкой его лба. Он вспомнил, как трепала его тело лихорадка, сто с лишним лет назад, далеко-далеко отсюда. И руки другой девушки — прохладные и нежные, — так же осторожно и бережно прикасались к нему. Он слышал голоса птиц в саду вокруг усадьбы, расположенной в излучине широкой реки… тихая заводь среди лилово-синего ландшафта его давних воспоминаний…

Отупляющий наркотик растекался по его жилам, завязывая и развязывая петли видений. Он почему-то вспомнил себя на песчаном берегу реки: вода медленно текла мимо него, захватывая в свою круговерть камешки, щепочки — словом, всевозможный мелкий хлам…

Девушка наконец убедилась, что чужак оказался столь же восприимчив к наркотику, как и мужчины её племени. Значит ли это то, что он был необыкновенным, исключительным? Иначе выходило, что их кочевой народ — не единственная в своём роде сильная и мужественная раса, каковой они себя считали. Он не превратился в черепки подобно попавшему в воду докрасна раскалённому горшку, как это происходило с другими чужаками. Те тщеславно полагали: грезолист— всего-навсего ещё одно развлечение в их пресыщенной удовольствиями жизни и не выдерживали его силы и власти.

… Но он не боролся с ним хотя и был солдатом, привыкшим сражаться. Продемонстрировав редкую проницательность, человек просто отдавался, подчинялся его власти. Девушку это восхищало. Даже некоторые юноши из её племени — обладавшие целым рядом других неоспоримых достоинств — не могли сопротивляться сокрушительному воздействию грезолиста. Они кричали, плакали, рассказывали ветру пустыни о своих самых постыдных страхах, пачкая одежду мочой и испражнениями. Наркотик, принятый в определённых количествах, редко приносил смерть, как полагалось по ритуалу, но не один молодой воин предпочитал клинок в живот и мучительную смерть позору осознания, что трава сильнее его.

Жаль, размышляла девушка, что этот человек не принадлежит их племени, он мог бы стать хорошим мужем и породить много сильных сыновей и хитрых дочерей — многие браки имели своё начало в шатрах грезолиста. Правда, сначала она почувствовала себя оскорблённой, когда её попросили провести эти дни с чужаком. Старейшины с трудом убедили её, какой чести она удостоена — этот человек хорошо послужил их народу. А когда придёт время, самые достойные юноши будут состязаться за право назваться её мужем. Он попросил для себя ровно столько травы, сколько положено настоящему солдату — и теперь описывал телом круги, изгибаясь в талии, словно старался что-то взболтать у себя в голове…

Он поднимался вверх, подобно дыму и через отверстие покидал шатёр, и тот превращался в пятнышко на пересечении тонких, как нити, троп, горы проплывали мимо, но постепенно и они становились меньше, панорама сжималась, выгибаясь, так, что шар планеты внизу превратился в разноцветный валун, камешек, песчинку, а затем и вовсе пропал в самуме огромной вращающейся линзы, которая была родиной их всех и которая сама стала пятнышком на тонком пузыре, окружавшем пустоту. Всё исчезло, и воцарилась темнота.

Нужно всего-навсего, втолковывала ему Сма, думать в семи измерениях и представлять Вселенную на поверхности тора. Точка становится кругом — она родилась, затем расширилась, двигаясь по внутренней части тора, через верх, до внешней стороны, а затем снова возвращаясь в прежнее состояние.

Дальше… дальше он не помнил… какой-то провал в рассуждениях… Потом… Ну конечно! Снаружи и внутри этого тора существовали другие масштабы времени; некоторые Вселенные вечно расширялись, другие жили меньше мгновения.

Нет, это слишком. Все это слишком много значило, чтобы иметь хоть какое-нибудь значение. Ему требовалось сосредоточиться на том, что он знал, кем был и кем стал, по крайней мере, на данный момент. Он нашёл солнце, планету — за пределами всего этого существования — и упал на неё, зная, что именно здесь источник всех его снов и воспоминаний.

Но… он искал смысл, а находил только пепел смысла. Так где же так пронзительно белело, до боли в глазах? Как раз здесь — вот она, сгоревшая беседка. Стул? Какой ещё стул?

Иногда, как, например, сейчас, от банальности всего происходящего у него перехватывало дыхание. Приходилось делать паузу в своих рассуждениях и на всякий случай проверять — ведь существовали наркотики, угнетающие дыхательный центр. Нет, всё в порядке, он по-прежнему дышит. Вероятно, его новое тело создали так, чтобы все органы и системы функционировали нормально. Но Культура — дважды благослови её Хаос — встроила в него некую дополнительную программу, поэтому все происходящее было Обманом. Он видел перед собой девушку, точнее, наблюдал за ней из-под полуопущенных век. Но тут ничего не поделаешь, он кое-что для них сделал, и теперь они могли постараться для него. Трон, сказала ему как-то Сма, является основным символом власти для многих культур. Сидеть, восседать, когда все остальные приходят к тебе, кланяясь, иногда простираясь ниц. Сидеть, чтобы не сделаться зверем, в этой не вызывающей на бой позе. Существовали даже цивилизации, где спали сидя, в специальных креслах, поскольку считали, что лечь — значит умереть.

Закалве… Неужели это действительно его фамилия? Почему-то она показалась ему странной и чуждой его памяти…

Закалве, сказала ему Сма, я побывала в одном местечке, (Почему, кстати, возник этот разговор? Что заставило его упомянуть об этом стуле? Выпил лишнего? Утратил бдительность? Вероятно, пытался — как всегда безрезультатно — соблазнить Дизиэт?), где людей убивали, сажая на стул. Речь идёт не о пытках — кровати и стулья очень часто используют, чтобы сковать движения, сделать людей беспомощными. Нет, стул — как орудие убийства. Осуждённых либо травили газом, либо пропускали через них электрический ток. Представляешь — шарик падал в контейнер под сиденьем, распространяя смертельный газ. На редкость непристойный образ: ночной горшок, стульчак… Или дурацкая шапочка на голову, а чтобы изжарить мозги, руки опускают в какую-то токопроводящую жидкость. И вот в чём суть! Так-так, Сма… Выкладывай! В этом государстве действовал закон, запрещавший, цитирую: «… жестокие, а также необычные наказания». Представляешь?

Он летел над планетой, а потом устремился вниз, и нашёл там развалины особняка, похожие на выброшенный из забытой могилы череп, нашёл разрушенную беседку, похожую на расколотый череп, и каменный корабль, очертания которого тоже напоминали череп.

Чушь! Этот корабль никогда не плавал.

Его снова швырнуло в пространство над планетой, и с высоты он увидел стул. Некоторые вещи чересчур тяжелы, их просто невозможно вынести.

Чёрт бы побрал людей! Чёрт бы побрал других! Чёрт бы побрал необходимость быть другим!

Вернёмся к девушке — почему, собственно, должны быть какие-то другие люди?

Да, у неё ещё не было большого опыта проводницы, но именно ей поручили чужака — так как её считали лучшей. Однажды она возглавит свой народ. Она чувствовала это — и ещё многое другое, прежде всего боль, когда приходилось видеть страдания других людей. Она будет ощущать чужую боль как свою, и это поможет ей пройти через все тяжёлые испытания, уготованные её племени. Она добьётся своего — как добился этого мужчина, что сидел сейчас перед ней. У неё сил не меньше, чем у чужака, а уверенность растёт в ней, подобно ребёнку во чреве. Она поднимет свой народ против завоевателей, и живущие за пределами пустыни в своём благоухающем дворце на скале падут перед ними ниц. Сила и ум женщин её племени, а также сила и храбрость их мужчин — это пустынный терновник, и он задушит в своих колючих объятиях лепестковый народ скал. Всё будет принадлежать её народу! А ей посвятят храмы.

Ложь. Эта девушка ничего не знала о своей дальнейшей судьбе. Удел порабощённого народа вряд ли мог волновать её.

Он снова расслабился, погружаясь в спокойное неистовство наркотика, балансируя на грани памяти и времени. Вряд ли ему пока удастся покинуть его пределы.

Увидеть усадьбу не удалось — мешали клубы дыма после разрыва осветительного снаряда. Тогда его взгляд обратился к огромному линкору, заточенному в своём сухопутном доке, но ему не под силу было

осознать значение, которое он имел для него на самом деле.

Он всего-навсего провёл Избранного через пустыню к Дворцу. Именно это ему поручили. Чтобы увековечить растленный род. Чтобы продолжить царство глупости. Ну, у его хозяев свои причины. А ты — бери свои деньги и беги. Только денег-то никогда не было как таковых… Было другое. Иди с нами, действуй так, как тебе хотелось бы действовать, только в больших масштабах. Мы дадим тебе то, что ты не получишь нигде и никогда — настоящее доказательство правильности твоих поступков. Ты не только отлично развлекаешься, но и трудишься на общее благо. Вперёд! И ведь он совершал все свои многочисленные подвиги, правда, не считая их таковыми, и наслаждался результатом — чувство уверенности в том, что он прав, росло в нём и крепло. А может, он не всегда был прав?

Избранного — во Дворец…

Теперь он смотрел на свою жизнь со стороны и стыдился содеянного.

Ты всегда действовал так, как этого требовали обстоятельства. Ты. применял любое оружие, какое только было в твоём распоряжении. Ты шёл к цели, и никакие препятствия не могли тебя остановить.

Он ещё раз попробовал, надеясь захватить воспоминание врасплох — устремиться мыслью к тому сгоревшему особняку, сгоревшей беседке, затонувшему каменному судну — но память не вынесла такой тяжести — и он снова оказался брошенным в ничто, приговорённым к забвению своих мыслей.

Эй-эй! Это всего лишь сон. Он знал, что если откроет глаза, то увидит сидящую перед ним девушку, встретит её пристальный взгляд. В определённом смысле это было самым плохим свойством этого наркотика — он отправлял тебя туда, куда ты хотел,

и мгновенно возвращал в реальность, только лишь возникало подобное желание.

Жестоко! А может, и правильно — получается, что возможность употреблять любой наркотик или комбинацию из них не столь приятна, как ему казалось раньше.

А что касается девушки… Она сплотит вокруг себя людей своего племени, и путь их будет велик и страшен, но все окажется напрасным, потому что они обречены, их след на поверхности пустыни уже заносит песком. Он, конечно, поспособствовал этому, отведя Избранного во Дворец, и тем самым запустил механизм, привёл в движение ужасную цепь событий, её звенья отозвались в его мозгу погребальным звоном.

Скоро его заберут отсюда и высадят где-нибудь ещё, а эта авантюра рассыплется в прах вместе со всем прочим. Он с удовольствием убил бы Избранного, потому что ему редко попадались на жизненном пути более глупые люди, чем этот кретин. Безмозглый юнец оставался в живых — ничего катастрофичнее представить было невозможно!

Он устремился мыслями к планете, которую некогда покинул, но был отброшен. Нас учили, что нет никаких богов, поэтому каждый должен спасать себя сам.

Он раскачивался, описывая круг и не замечая этого.

Ложь. Он плакал и кричал, падая к ногам презиравшей его девушки.

Он продолжал чертить головой круг за кругом.

Он шарил у ног девушки… Что он искал?

Ложь.

Ложь. Он продолжал кружить, рисуя свой собственный символ в тёмном воздухе между макушкой и светлым отверстием в верху шатра.

Девушка протянула руку и вытерла ему лоб, и он потерял сознанию…

Много позже он совершенно случайно узнал, что Избранного нужно было привести во Дворец только потому, что придурок был последним в роду. Избранный к тому же оказался ещё и импотентом, так что не сумел породить сильных сыновей и хитрых дочерей. Десятилетие спустя во Дворец ворвались племена, возглавляемые женщиной, которая всех своих воинов подвергла испытанию грезолистом. Рассказывали, что в своё время, наблюдая за необычным воздействием этого наркотика на чужака, она поняла истинное предназначение своего народа.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВОСПОМИНАНИЕ

Глава 10

Ему нравилась эта плазмовинтовка, и он работал ею как настоящий художник, которого судьба не обделила талантом: рисовал картины разрушения, сочинял симфонии уничтожения, писал элегии истребления. Он стоял, размышляя об этом, и ветер шевелил опавшие листья у его ног.

Итак, покинуть планету не удалось — во время недолгого полёта капсула была повреждена неизвестно каким оружием — или поблизости взорвалась боеголовка. Их спасло чудо, но любимая игрушка оказалась зажатой между скафандром и корпусом капсулы. После приземления он обнаружил, что пользоваться ею больше нельзя.

Возможно, слишком много времени ушло на убеждение Бейчея, надо было просто убить старика, оставив все разговоры и уговоры на потом. Счёт шёл на секунды, нет, чёрт побери, — на миллисекунды… наносекунды.

— Они убьют тебя! Ты им нужен только в качестве союзника. Или мёртвый. Скоро начнётся война, Цолдрин, и тебе придётся либо поддержать их, либо погибнуть в результате несчастного случая. Тебе не позволятсохранять нейтралитет.

— Ты рехнулся, рехнулся, рехнулся, — старик, продолжая держать в ладонях голову Юбрель Шиол, заплакал.

Он подошёл к нему, опустился на колено и протянул Бейчею пистолет.

— Цолдрин, а для чего, по-твоему, у неё была эта штука? — Он коснулся плеча приятеля. — Неужели ты не видел, как она пыталась ударить меня? Библиотекарши, ассистентки — разве эти девушки способны на такое?

Пошарив рукой под мышкой, он вытащил букет цветов и положил его под голову девушки.

— Она была одним из твоих тюремщиков и, вероятно, в конце концов стала бы твоим палачом… Цолдрин, нам пора… Пора убираться отсюда. Уверен, с ней будет всё в порядке.

Он осторожно взял старика под мышки и поставил на ноги. Бледные веки Юбрель Шиол неожиданно затрепетали, она открыла глаза. Рука девушки медленно потянулась к воротнику, и спустя мгновение дрожащие пальцы стиснули крошечный цилиндрик лазера. Бейчей смотрел не отрываясь в её тёмные глаза, его тело перестало ему подчиняться. Девушка тем временем упорно старалась добиться твёрдости руки. Она целилась в него, в него — не в Закалве. Она целилась в него!

— Юбрель… — начал было он. Рука девушки бессильно упала. Бейчей уставился на неподвижно лежащее на дороге тело. Он потянул старика за рукав.

— Идём, Цолдрин.

— Закалве, она… она…

— Знаю.

— Закалве! Она целилась в меня!

— Пошли скорее, вон капсула.

— В меня…

— Знаю, знаю. Забирайся.

Он неподвижно замер на вершине плоского холма, окружённого другими, почти такими же высокими. Его взгляд скользил по лесистым склонам, на которых располагались странные каменные столбы и широкие постаменты — очевидно, раньше это были фундаменты каких-то сооружений. Снова перед ним распахнулись бескрайние горизонты — после столь длительного пребывания в — и от этого зрелища немного кружилась голова.

Раскидывая на ходу кучи прошлогодней листвы, он направился к тому месту, где сидел Бейчей, a рядом с ним стояла прислонённая к большому круглому камню плазмовинтовка. Капсула находилась примерно в четырёхстах футах от них, ниже по склону.

Он взял любимое оружие в руки и осмотрел его в надежде. Такая отличная штуковина! Обидно до слёз! Бейчей, кутаясь в тёплое пальто, повернулся и посмотрел на него.

— Сломана?

Он раздражённо кивнул, и его лицо зло скривилось; схватив винтовку обеими руками за ствол, раскрутил над головой и запустил в чащу. Оружие исчезло в шквале взметнувшейся листвы.

Он сел рядом с Бейчеем. Итак, пора подвести итоги: в его распоряжении только пистолет и один скафандр, капсула повреждена, модуль неизвестно где, из серьги-терминала не доносится ни звука…

А если проверить способность скафандра улавливать радиосигналы? Экранчик на запястье демонстрировал заголовки новостей — речь в основном шла о локальных войнах в Скоплении… Солотол ни в какой связи не упоминался.

Бейчей покосился на экранчик.

— Можно по нему определить, что нас ищут?

— Только если об этом сообщат в новостях. Что касается военных станций, то они пользуются плотным лучом, поэтому мало шансов перехватить их сообщение. — Он посмотрел на облака. — Вероятно, об этом мы узнаем другим путём, причём достаточно скоро.

— Хм… — Бейчей, нахмурясь, огляделся. — По-моему, Закалве, я знаю, где мы находимся.

— Да? — в голосе Закалве не слышалось энтузиазма.

Он сидел, привалившись к камню, и смотрел поверх поросшей лесом равнины на низкие холмы, выстроившиеся на горизонте.

— Полагаю, это Срометренская обсерватория в Дешальском лесу.

— И как далеко от Солотола?

— Это другой континент. Тысячи миль. — Бейчей, подняв взгляд на холодные серые небеса, мрачно добавил: — На той же широте — если, разумеется, это именно то место.

— Чья это юрисдикция? Заправляет та же компания, что и в Солотоле?

— Та же, — подтвердил Бейчей, затем встал, отряхивая брюки. — Срометренская Обсерватория, — хмыкнул он, — забавно, что на пути к звёздам мы потерпели крушение именно здесь.

— Не похоже на случайность. — Он помолчал некоторое время, так как целиком был поглощён рисованием прутиком на земле каких-то фигур. — Это место чем-нибудь знаменито?

— Конечно, — ответил Бейчей. — На протяжении пятисот лет здесь был центр астрономических исследований Врехидской империи.

— Включено в какие-нибудь туристские маршруты.

— Безусловно.

— Тогда наверняка поблизости есть радиомаяк для ведения самолётов. Возможно, капсула шла на него, когда поняла, что повреждена. Значит, нас будет легко отыскать. — Он взглянул на небо. — К несчастью, не только нашим друьям.

— Что же делать? — спросил Бейчей.

— Ждать. Посмотрим, кто заявится. Я не могу выйти на связь, поэтому остаётся только предполагать, что Культура в курсе… Вероятно, Сма послала за нами модуль или даже звездолёт. Но скорее всего твои приятели из Солотола… — Он пожал плечами, бросил прутик и прислонился к каменному постаменту. Его тёмные глаза внимательно изучали небо, — сейчас наблюдают за нами.

Бейчей тоже поднял взгляд.

— Сквозь облака?

— Сквозь облака.

— Тогда, может быть, надо спрятаться… в лесу?

— Может быть.

Бейчей внимательно посмотрел на него.

— Куда ты собирался отвезти меня?

— В систему Импрен. Там есть космическая станция. Как утверждают, нейтральная.

— Послушай, Закалве, твои… хозяева действительно считают, что война так близка?

— Да, — вздохнул он, — может, нас отделяет от войны всего десять дней, может, сто… словом, она надвигается. — Он криво усмехнулся. — Те же причины, что и прошлый раз.

— Мне казалось, мы выиграли тот экологический спор против оземлячивания?

— Выиграли, но времена меняются, поколения, люди — тоже. Помнишь, сколько когда-то было бурных дебатов по поводу машинного разума? Теперь говорят так: да, машины разумные, но значение имеет только человеческий разум. Ты же понимаешь, люди всегда найдут повод рассматривать другой вид как неполноценных.

Повисла недолгая пауза, Бейчей нарушил её.

— Закалве, а тебе никогда не приходило в голову, что твои хозяева… «Культура» — так ведь они себя называют — не настолько заинтересованы во всём этом, как ты воображаешь и как они сами утверждают?

— Нет, мне это никогда не приходило в голову.

— Они хотят, чтобы другие люди во всём походили на них, Шераданин. В таком случае разве можно говорить об объективности? Соответственно, и их оценка ситуации, в том числе вероятности войны, не заслуживает доверия.

— Уже сейчас на дюжине планет идут локальные войны. Она надвигается, её запах носится в воздухе. Люди только об этом и говорят, Цолдрин. Тебе бы следовало интересоваться новостями, а не…

— Ну, тогда война неизбежна. — Бейчей пожал плечами.

— Чушь! — Старик вздрогнул от неожиданности и удивлённо посмотрел на него. — Есть одна поговорка: «Война — длинный утёс». Можно идти по самому краю, даже броситься с него — и уцепившись за выступ, избежать падения. Можно повернуть обратно, обойти… масса вариантов! Если враг не у твоего порога, всегда есть выбор, и даже если к тебе вторглись — значит, ты что-то упустил, сделал неправильный выбор, благодаря которому вообще можно было избежать драки. Повторяю, нет ничего неизбежного, чего нельзя было бы предусмотреть.

— Шераданин, ты меня удивляешь! Никогда бы не подумал, что услышу от тебя…

— Такие речи! — с грустной улыбкой закончил он и слегка сжал плечо Бейчея. — Ты слишком долго сидел, зарывшись в книги.

Он начал спускаться вниз по склону по направлению к обсерватории, Цолдрин последовал за ним.

— Разумеется, ты прав, я давно не вращался в политических кругах, не знаю, о чём идут споры, что представляют собой нынешние альянсы, каков баланс сил… Вряд ли моё мнение, может что-либо изменить.

— Не знаю, Цолдрин. — Обернувшись, он посмотрел старику в глаза, не отводя взгляд. — Не думай, я много размышлял об этом. Возможно, тебя используют как символ, возможно, все просто ищут предлог, которым можешь стать ты, незапятнанный недавними событиями… Маховик запущен, его нельзя остановить, но надо, чтобы люди видели, как для этого предпринимаются некие усилия… чтобы потом не услышать упрёков в свой адрес: «Почему вы не прекратили, не помешали всему этому!» Не важно, насколько сомнительна такая попытка… — Он пожал плечами. — Никогда не пытался предугадать их планы, выяснить мотивы и всё такое прочее.

— Ты просто делаешь, что они велят.

— И мне за это хорошо платят.

— Но ты ведь считаешь, что несёшь в мир добро? Тот улыбнулся и, усевшись на каменный цоколь, начал с беззаботным видом болтать ногами.

— Цолдрин, понятия не имею, хорошие они ребята или нет. Но… ни разу не видел, чтобы они были жестокими, даже когда этого требовала ситуация и у них имелось оправдание. Но есть немало таких, кто скажет тебе: у плохих богов всегда самые прекрасные лица и самые нежные голоса. — Он нахмурился и отвёл взгляд. — Черт!.. — Спрыгнув с цоколя, он подошёл к каменной балюстраде и замер, глядя туда, где небо над горизонтом стало краснеть. Через час стемнеет. — Они выполняют свои обещания и хорошо платят — прекрасные работодатели!

— Это вовсе не означает, что им дозволено решать нашу судьбу.

— Предпочитаешь, чтобы это сделали те… из Правления?

— Те, по крайней мере, вовлечены в процесс, для них это не просто игра.

— По-моему, так оно и есть. Разница лишь в том, что в отличие от Культуры, они недостаточно умны, чтобы относиться к играм всерьёз. Цолдрин, неужели ты на их стороне?

— Все мы говорили, что желаем Скоплению только добра — отозвался Бейчей. — Но лично я не знаю, какое из моих действий можно считать правильным. Мне кажется, я слишком много знаю, слишком долго занимался наукой. И вот спрашивается — зачем. Похоже, все усредняется, оседая пылью, — словно в нас есть некий механизм, придающий всему одинаковый вес… Поэтому человек во всём видит и хорошее, и плохое. Всегда имеются прецеденты, есть доводы в пользу любого возможного курса действий… но в итоге человек ничего не делает. Наверное, именно в этом и заключается эволюция — освободить поле деятельности для более молодых, ничем не обременённых умов, я имею в виду — не обременённых рефлексией, для тех, кто не боится действовать.

— Таковы все общества, где консервативные старики сосуществуют с бунтарской молодёжью. В таких государствах давно дискредитировавшие себя идеи поддерживаются милитаристски настроенной молодёжью. Никто не спорит, Цолдрин, ты по праву заслужил отдых. Но не будешь ли ты чувствовать себя виноватым, когда — а не если — наступят скверные времена. Ты обладаешь влиянием, властью, дружище, нравится тебе это или нет. Просто ничего не делать — это тоже позиция, неужели не ясно?

На некоторое время установилась пауза.

— Послушай, Цолдрин, что стоят все твои занятия наукой, твоя учёность, знания, если это не ведёт к мудрости? Мудрость как сознание того, что правильно и что будет правильнее сделать? Ты почти бог для некоторых людей этой цивилизации, повторяю, нравится тебе это или нет. Если ты ничего не будешь делать, они почувствуют себя… брошенными, ими овладеет отчаяние.

Бейчей молчал. Закалве развёл руками, затем облокотился на парапет, глядя на темнеющее небо, и спустя пару минут прервал слишком затянувшееся, по его мнению, молчание.

— Так это обсерватория, да?

— Да. — Старик задумался, затем продолжил: — Утверждают, что пять тысяч лет назад это было местом погребения, потом этому месту придавали какое-то астрологическое значение. И наконец берхиды построили эту обсерваторию для изучения звёзд, солнечных затмений, движения планет. Здесь должны быть солнечные и водяные часы, секстанты, некое подобие сейсмографов…

Может, снова нажать на кнопку аварийного сигнала, — подумал Закалве. Он вздохнул, посмотрев на экранчик. Безрезультатно.

— Пытаешься выйти на связь? Он молча вернулся на балюстраду, Бейчей последовал за ним.

— Что с тобой будет, если нас найдёт правительство?

— Маловероятно, что мне просто вышибут мозги, наверняка захотят допросить. У Культуры будет уйма времени, чтобы вытащить меня — либо путём переговоров, либо… просто умыкнут. Обо мне не беспокойся. — Он улыбнулся Цолдрину. — Скажу, что оглушил тебя и засунул в капсулу. Так что вернёшься к своим исследованиям.

— Мои исследования… Нелегко будет вернуться к ним после такого бурного приключения…

— Да. Цолдрин, мне очень жаль… я по поводу твоей подруги.

— Мне тоже, — тихо проговорил Бейчей и неуверенно улыбнулся. — Я чувствовал себя… счастливым, Шераданин. Давно я не был так счастлив.

Они некоторое время молча наблюдали, как солнце скрывается за тучами.

— Закалве, ты уверен, что она была одной из них? Абсолютно?

— Да.

Ему показалось, что в глазах приятеля блеснули слёзы, и он поспешил отвести взгляд.

— Хотелось бы надеяться, — произнёс Бейчей, — что обман — не единственная возможность для старика сделаться счастливым, быть счастливым.

— Возможно, в чём-то они и были искренни. Да и в любом случае быть стариком теперь — это не то, что прежде. Я ведь тоже стар, дружище.

Бейчей кивнул, затем достал платок и высморкался.

— Так оно и есть. А я ведь совсем забыл об этом. Странно, не правда ли? Всякий раз, когда мы встречаемся с людьми после долгой разлуки, то удивляемся, как они выросли, возмужали или состарились. Но ты — ты ничуть не меняешься, и я чувствую себя рядом с тобой очень старым. Нечестно, несправедливо старым, Шераданин!

— Я изменился, Цолдрин. — Он усмехнулся, пристально глядя в глаза Бейчею. — Но ты прав, я ничуть не постарел. Тебе они бы это тоже дали, если бы ты их попросил. Сначала ты бы помолодел, а вслед за этим процесс старения шёл бы очень медленно.

— Подкуп? — улыбнулся Бейчей.

— Я просто рассуждал вслух! Кстати, речь тогда бы шла исключительно об оплате — никаких взяток. Но это так, чисто умозрительное рассуждение… — Он умолк, затем кивнул на небо. — Более чем умозрительное — вон летит самолёт.

— Твои хозяева?

— Раз ты его видишь, то к ним он не имеет никакого отношения.

Он повернулся и медленно зашагал, на ходу надевая шлем и вытаскивая из кобуры большой пистолет.

— Цолдрин! — гулко прогремел его голос, усиленный динамиком. — На твоём месте я вернулся бы к капсуле или просто-напросто убежал и спрятался. — Фигура в скафандре напоминала какое-то гигантское грозное насекомое. — Я собираюсь дать этим мерзавцам бой. Иди-ка ты подальше отсюда.

Глава IV

Корабль носил название «Размер Это Не Все» — плитообразный айсберг, на котором спокойно могли разместиться две армии.

— Как эти громадины не разваливаются? — Он стоял на балконе, откуда открывался вид на небольшую долину, которую пересекали пешеходные дорожки, отделяя участки с расставленными столиками, за которыми отдыхали пассажиры корабля. Кое-кто расположился на траве у ручья.

Ярко-голубое «небо» разделяла своеобразная осевая линия псевдосолнц, а в центре его змеилась пневмотруба.

— Что ты сказал? — Сма приближалась к» нему с двумя бокалами в руках, один из них она протянула ему.

— Не понимаю, как это он не разваливается? Дизиэт улыбнулась.

— Это делается при помощи силовых полей, Шераданин. — Она потрепала его по щеке. — Не пытайся слишком быстро понять — все придёт само. Просто поброди здесь, затеряйся на несколько дней. Вернёшься, когда сочтёшь нужным.

Он последовал её совету. Огромный корабль напоминал заколдованный океан, в котором никто не мог утонуть; и он плыл по его волнам в надежде понять, из каких принципов исходили люди, его построившие. Так прошло несколько недель. Он заходил в бары или рестораны всякий раз, кода чувствовал жажду, голод или усталость. Заведения, как правило, были автоматические, клиентов обслуживали летающие подносы. Кое-где штат состоял из обычных людей, которым просто вздумалось немного поработать.

— Конечно, я могу этим не заниматься. — Мужчина среднего возраста тщательно вытер стол влажной губкой. Убрав эту губку в специальный шкафчик, он присел рядом с ним. — Но взгляните, столик чист.

Он кивнул, подтверждая этот факт.

— Моя основная работа, — продолжал мужчина, — изучение религий. «Значение направления в религиозном ритуале» — так называлась моя диссертация. Вам, наверное, известно, что в некоторых религиозных культах большое значение придаётся тому, куда обращена дверь храма, могила… У меня множество теорий по этому поводу, мы спорим с коллегами — здесь и в иных местах. Работе этой не видно конца: постоянно находятся новые примеры, а прежние подвергаются переоценке и так далее. Но, — он хлопнул ладонью по блестящей поверхности, — когда вытираешь стол, то ты вытираешь стол, работа сделана, и это твоё достижение.

— Но в конечном итоге ты всего лишь… вытираешь стол.

— Вы хотите сказать, что это действие не имеет никакого значения с точки зрения вечности?

— Ну, допустим. — Улыбку скрыть не удалось.

— Что же имеет больший вес? Моя основная работа? Предположим, я сочиняю музыку или ставлю развлекательное шоу. Что это даёт? Доставляет людям удовольствие. То, что я вытираю стол, доставляет удовольствие мне. А люди садятся за чистый стол и тоже получают удовольствие. — Мужчина рассмеялся. — В конце концов люди умирают. Также умирают, звезды, вселенные… Конечно, если бы я только вытирал столы, это было бы несправедливо по отношению к моему интеллектуальному потенциалу. Но! Я занимаюсь этим с удовольствием, по своему выбору, в свободное от основной работы время, это не мешает мне думать… — Он снова улыбнулся. — И, кстати, это хороший способ познакомиться с людьми. Итак, вы, собственно, откуда?

Посещая рестораны и бары, он охотно беседовал с людьми; ел, когда ощущал голод, и пил, почувствовав жажду, каждый раз это было новое блюдо или напиток. Периодически ему хотелось спать — тем более, что помещение корабля через определённые промежутки времени погружались в красноватый сумрак, световые полосы на потолке тускнели — и он просто обращался к какому-нибудь дрону, чтобы тот направил его в ближайшую незанятую комнату. Комнаты, оборудованные связью с пультом корабля, были примерно одинаковых размеров и мало чем отличались друг от друга, в них всегда некий стандартный набор: кровать (иногда постель-поле), туалетная комната, буфет, голографический экран. В первую же «ночь» на корабле он решил развлечься и сунул под подушку какой-то активированный прибор. Сна как не бывало — он превратился в смелого принца-пирата, который отрёкся от своего знатного происхождения, чтобы сражаться со своим небольшим, но отчаянно-храбрым экипажем против кораблей работорговцев. Их быстрые маленькие корабли бесстрашно и, разумеется, всегда успешно атаковали неповоротливые галеоны. Безлунными ночами его ватага высаживалась на благоухающие пряностями островки, штурмовала неприступные тюрьмы, освобождая ликующих заключённых. Он лично выиграл поединок на шпагах с подлым губернатором и спас его очаровательную дочь, которую мерзкий папаша спровадил в горный монастырь. Самое интересное заключалось в том, что какая-то часть его мозга осознавала нереальность происходящего… но это казалось таким пустяком!

Когда приключение закончилось, он с удивлением обнаружил, что прошла всего одна ночь… и его постельное бельё, несмотря на целый ряд эротических эпизодов, оставалось чистым. Им овладело чувство стыда, когда обнаружилось, что вместе с ним эту историю пережили и другие: пришло множество сообщений, в которых незнакомые люди просили связаться с ними и продолжить игру.

В комнатах, где он спал, всегда находились какие-либо приспособления для сиденья — поля, выдвижные или складные табуреты, просто обычные стулья. И всякий раз он выставлял их в коридор или на террасу — стараясь заглушить воспоминания.

Он решил посетить доки, где, насколько ему было известно, находилось несколько недостроенных кораблей. К его удивлению, в цехах и на окружающих корабли металлических лесах работало довольно много людей.

— Разве машины, разумеется, под контролем человека, не могут строить их? Наверное, это было бы быстрее… — спросил он у сопровождавшей его женщины-инженера.

— Конечно! — улыбнулась невысокая блондинка, производившая впечатление весьма занятой особы. — Но это так здорово — наблюдать за тем, как открываются ворота, и эта махина в первый раз отправляется в глубокий космос. Триста человек на борту, все системы работают, компьютерный Мозг всем доволен, а ты думаешь: «Я причастна к этому, я помогала строить корабль!» То, что машина могла это сделать лучше, не меняет дела.

— Хм, — буркнул он.

«Учитесь работать с деревом и металлом, это не сделает вас плотником или кузнецом — так же как умение писать не превращает вас в чиновников».

— Можете хмыкать сколько угодно. — Женщина подошла к голограмме, изображающей полу завершённый корабль. Её окружало несколько мужчин в рабочих комбинезонах, которые вели неторопливую беседу. — Вы когда-нибудь занимались дельтопланеризмом или дайвингом?

— Да.

— Птицы летают, а рыбы плавают лучше нас. Мы же не перестаём по этой причине летать или плавать?

— Конечно, нет. — Он улыбнулся.

— А почему? — Его собеседница тоже с улыбкой смотрела на него. — Потому что это забавно, доставляет удовольствие, развлекает. — Её окликнул один из рабочих. — Извините, мне некогда. — Она кивнула, направляясь к выходу.

— Постройте его… хорошо.

— Спасибо. Надеюсь, у нас получится.

— А как он будет называться?

— Его Мозг предложил «Милый и Изящный», — рассмеялась женщина.

Он побывал на нескольких спортивных состязаниях, в некоторых даже принял участие, хотя большинство видов спорта, по которым эти соревнования проводились, ему не были известны. Значительную часть времени он проводил во всевозможных аквапарках. Их посетители купались обнажёнными, что его немного смущало. Позже он обнаружил, что есть целые секторы — посёлки, районы, округа (было совершенно непонятно, как их называть), где люди никогда не носили одежды, довольствуясь только украшениями. Как ни странно, к этому удалось быстро привыкнуть, но желания присоединиться к ним не возникало.

Через некоторое время он сделал для себя открытие — оказывается, обслуживающий персонал корабля включал в себя не так много дронов, большинство из них были самостоятельными путешественниками и, во что ему никак не верилось, индивидуальностями со своими собственными электронными мозгами (про себя он называл их компьютерами).

— Давайте рассуждать логически, — предложил ему некий дрон, когда они играли в карты, причём выигрыш, уверял его партнёр, целиком зависел от удачи.

Они сидели — разумеется, дрон парил в воздухе — в тени аркады из нежно-розового камня рядом с маленьким бассейном, до них доносились крики людей, игравших на противоположной стороне в какую-то сложную игру, и мяч то и дело оказывался в воде.

— Забудьте, — сказал дрон, — всё, что вы знаете об искусственном интеллекте, думайте о создании машинного мозга — компьютера — по образу и подобию человеческого. Несколько клеток эмбриона начинают делиться, постепенно устанавливая связи. То же самое происходит с нейроноподобными компонентами, с той лишь разницей, что они не делятся самостоятельно. Но между ними связи действуют подобно их биологическим эквивалентам, в соответствии с типами принимаемых сигналов. Точно так же, как эмбрион воспринимает звуки, реагирует на свет и прочие раздражения, вы можете посылать схожие сигналы развивающемуся электронному мозгу. С помощью электронной стимуляции вы можете обмануть машину, и она будет обонять, слышать, ощущать вкус — словом, получать всё, что получает человеческий мозг. Так где же разница? Мозги машины и человека работают совершенно одинаково, они реагируют на стимулы с большим соответствием, чем однояйцевые близнецы… Почему тогда противопоставляют машину и разумное существо? Ваш мозг, господин Закалве, создан из материи, он получает, обрабатывает и хранит информацию посредством вашей генетической наследственности и биохимии (сначала тела вашей матери, а позлее — вашего собственного тела). Компьютер тоже создан из материи, только по-иному организованной… И что же такого волшебного в работе огромных медлительных клеток мозга, которую принято называть умственной деятельностью, разумом, — по сравнению с более быстрым, более «мелкозернистым» устройством эквивалентной мощности или машиной, стреноженной таким образом, что она будет работать с той же медлительностью. — Дрон закончил свой монолог, и его аура загорелась розовым, что означало, что ему очень весело. — Но если вы верите в бога…

— Нет.

— Так что вы на это скажете — обладает машина разумом, сознанием или нет?

Изучив свои карты, он ответил:

— Я думаю, — и рассмеялся.

— Да, молодой человек.

Перед ним сидел гуманоид с почти сферическим, покрытым редкой шерстью телом красно-лилового цвета, восемью конечностями и довольно отчётливо выраженной головой с двумя глазками и ртом, издававшим при этом щелчки, тело вибрировало им в такт, а перевод осуществлялся устройством, похожим на амулет, висевшим на его «шее».

Закалве спросил, можно ли побеседовать с ним, так как понял, что он разговаривает с человеком из «Особых обстоятельств».

— Вы ведь там работаете? — спросил он у красно-лилового.

— Уже десять стандартных лет.

— Вас не удивляет мой интерес?

— Хотелось бы сказать, что догадался, вот, мол, какой я умный… но до меня дошли слухи, что на борту появился новый рекрут — стандартный человеческий самец. Вы… у вас правильный запах, если так можно выразиться.

— Думаете, мне следует этим заняться? Работать на них?

— О да, мне представляется, это будет получше того, что вы покинули, я правильно выразился? Закалве пожал плечами.

— Вам доставляет удовольствие… сражаться?

— Иногда, — признался он. — Говорят, у меня это хорошо получается. Хотя это не означает, что я сам в этом убеждён.

— Никто не может бесконечно побеждать, — заметил красно-лиловый. — Во всяком случае, благодаря одному лишь умению. Но… Культура не верит в удачу, возможно, ей просто нравится ваше отношение к этому.

Красно-лиловый изобразил смех, кстати, у него это получилось вполне естественно.

— Быть хорошим военным, — сказал он, — тяжкий удел, как мне кажется. Работа на «Особые обстоятельства» в какой-то мере облегчает ответственность. У меня нет оснований жаловаться. Конечно, не следует рассчитывать, что вам всё время будут говорить правду; иногда им не нужно, чтобы вы знали, на чьей стороне сражаетесь. Советую просто действовать так, как они просят — в этом есть определённый интерес. Забавно, знаете ли…

— Так вы занимаетесь этим из интереса?

— Частично. Здесь ещё вопрос долга, семейной чести — они когда-то помогли моим родным, и теперь я отрабатываю.

— И сколько времени это займёт?

— Всю жизнь. — Существо откинулось на сиденье и стукнуло конечностью по столику, чтобы привлечь внимание проплывавшего мимо подноса. — Давайте ещё выпьем, посмотрим, кто первый опьянеет.

— У вас больше ног, — усмехнулся Закалве. — Думаю, я свалюсь под стол раньше.

— Чем больше ног, тем легче они заплетаются.

— Логично.

С одной стороны от них находилась небольшая терраса, а с другой — воздушное пространство. Собственно, судно окружал громадный эллипсоидный воздушный пузырь, удерживаемый различными полями, которые и представляли собой настоящий — хотя и невидимый — корпус корабля. Закалве поднял вновь наполненный бокал и помахал пролетавшему мимо дельтаплану.

— За Культуру! — предложил он тост. — За полное отсутствие уважения ко всему величественному.

— Согласен, — поддержал красно-лиловый, и они выпили.

Через некоторое время выяснилось, что существо зовут Чори, к тому же оно — самка. Это обстоятельство чрезвычайно позабавило Закалве.

Утром он проснулся под струями маленького водопада в одном из жилых секторов — мокрый, со всеми признаками тяжёлого похмелья. Чори висела поблизости, уцепившись за какое-то дерево всеми своими конечностями-крюками и издавая звуки, очень напоминавшие храп.

Ему казалось, что она достигла оргазма почти одновременно с ним, но затем — по всем внешним признакам — с ней случился странный приступ. Женщина визжала, вцепившись в него, словно хотела сломать ему спину. Итак, несмотря на внешнее сходство с людьми, тот смешанный тип, к которому принадлежали представители Культуры, в чём-то кардинально отличался от обычных людей. Несколько страшных мгновений им владела вызывающая дурноту мысль, что его сперма подействовала на неё подобно кислоте.

Он пытался оторвать её от себя, окликал по имени, наконец, энергично встряхнул за плечи.

— Что случилось? — выдохнула она.

— Со мной — ничего. А вот с тобой… Что случилось с тобой?

Женщина выглядела озадаченной.

— Я кончила, вот и все, а… О! — Она прикрыла ладонью рот, широко раскрыв глаза. — Я забыла, извини. Ты не… — Она хихикнула. — Как неловко.

— Что?

— Ну, мы просто… у нас это продолжается дольше, понимаешь?

До этой минуты он не вполне верил слухам об изменённой физиологии представителей Культуры. Неужели они сознательно трансформировали самих себя — чтобы продлевать мгновения удовольствия, ведь говорят, что у них имеются особые железы, которые могут усилить любые ощущения… Однако в этом был некоторый смысл. Их машины могли делать многие вещи лучше, эффективнее, чем люди… Значит, высвободившуюся энергию можно направить на получение удовольствий — что ж, такая целеустремлённость в некотором роде достойна восхищения. Он снова обнял женщину.

— Давай ещё раз, ладно? Она засмеялась.

— Увлечённость — хорошая черта у мужчины.

Он отсутствовал пять дней и столько же ночей. Насколько можно было судить, ни разу не пересёк собственный след и никогда не посещал дважды один и тот же сектор. Три из этих ночей он провёл с разными женщинами, и вежливо, но твёрдо отказал одному симпатичному юноше.

— Ты уже вполне освоился, Шераданин? — спросила Сма, рассекая гребками воду бассейна впереди него, и перевернулась на спину, ожидая ответа. Он плыл следом за ней.

— Ну, я перестал предлагать плату в барах.

— Это начало!

— Положим, с этой привычкой порвать было совсем нетрудно.

— И все?

— Ваши женщины очень дружелюбны.

— Так же, как и мужчины.

— Жизнь здесь кажется… идиллической. Но подозреваю, не все так просто.

— Ну и ну. Есть желание остаться?

— Ни малейшего, — рассмеялся он. — Я бы здесь сошёл с ума или навечно погрузился в один из общих снов-игр. Мне нужно… нечто большее.

— А примешь ли ты это большее… от нас? — Дизиэт напряжённо смотрела на него. — Хочешь работать на нас?

— Все почему-то считают, что мне нужно это сделать, раз вы на стороне справедливости. Но когда видишь вот такое единодушие…

— Скажи, тебе было бы не всё равно, если бы мы вели несправедливую войну?

— Не знаю, — признался он. — Мне всегда хотелось верить… что я делал добрые дела.

Он неожиданно нырнул и спустя мгновение появился над поверхностью воды, отфыркиваясь и тряся головой. Сма теперь стояла, по плечи погруженная в воду.

— Кто знает, Закалве. Нам только кажется, что мы правы. Твёрдая уверенность в таких вещах — абсурд. Всегда найдутся контраргументы… Разве существует абсолютная уверенность? Да и правила в «Особых обстоятельствах» иные.

— Мне казалось, правила должны быть везде одинаковы.

— Но мы в «Особых обстоятельствах» имеем дело с моральным эквивалентом «чёрных дыр», где нормальные законы верного и неверного, общие для всей Вселенной, нарушаются. Это и есть особые обстоятельства, наша территория.

— Для некоторых это может оказаться хорошим предлогом вести себя дурно.

— Для некоторых вообще не нужно никаких предлогов. — Сма провела рукой по мокрым волосам, от воды они завились плотными кольцами, оттолкнулась от дна бассейна и поплыла.

Он некоторое время следил, как она удаляется от него, машинально потёр еле заметный шрам на груди, нахмурился и поплыл следом.

Он провёл пару лет на «Размере Это Не Все», а также на планетах, астероидах, космических и орбитальных станциях — везде, где корабль делал остановки. Много тренировался и научился применять свои новые способности — те, которыми его наделили.

На своё первое задание, которое завершилось сопровождением Избранного в Благоухающий дворец, он отправился на общеконтактном корабле «Милый и Изящный».

Он никогда больше не встретился с Чори и узнал о её гибели спустя пятнадцать лет, когда ему, обезглавленному на планете Фоле, выращивали новое тело судовые врачи «Прирождённого Оптимиста».

Глава 11

Он спрятался за парапетом, наблюдая, как самолёт снижает скорость, серебристое тело, напоминающее наконечник стрелы, теперь чётко вырисовывалось на фоне заката по мере приближения к ним. Скафандр сообщил ему, что других самолётов и вообще летательных аппаратов поблизости нет. Он снял показания эффектора, наблюдая за тем, как из брюха зависшей над лесом машины опустился трап и выдвинулись три ноги. Покачав головой, пригнулся и начал спускаться по склону. Цолдрина он нашёл в одном из разрушенных зданий. Старик, похоже, удивился, когда в заросшем ползучими растениями дверном проёме появилась фигура в скафандре.

— Шераданин, ну что там?

— Это гражданский самолёт, — он усмехнулся, поднимая щиток шлема. — Не думаю, чтобы его послали за нами. Тем не менее мы можем воспользоваться им и скрыться отсюда. Стоит попробовать? — и показал на верх склона. — Ты идёшь?

Бейчей молча смотрел на чёрную фигуру в дверях. До сих пор он не принял окончательного решения: какая-то его часть хотела просто вернуться к покою и стабильности университетской библиотеки, где можно жить спокойной, размеренной жизнью, игнорируя суетный мир. В старых книгах, возможно, удастся найти ответы на волнующие его вопросы. Этот образ жизни некоторое время назад казался ему самым достойным… но теперь в этом не было уверенности. Вероятно, существуют и другие, не менее важные дела, в свершении которых он мог бы принять участие. Отчего бы ему не отправиться вместе с Шераданином? Да и вообще, после всего, что случилось, в состоянии ли он вернуться к своим исследованиям, предоставив событиям идти своим чередом? Если разразится война, а он так ничего и не предпринял, чтобы остановить её — как с этим потом жить? Чёрт тебя побери, Закалве!

— Я всё ещё думаю, — Цолдрин тяжело поднялся на ноги. — Давай всё же посмотрим, насколько далеко ты сможешь добраться?

— Крайне сожалею по поводу задержки, господа, от нас это совершенно не зависело, какой-то инцидент в управлении воздушным движением. Позвольте мне ещё раз извиниться от имени туристической кампании «Экскурсии по памятным местам». Ну, вот мы и на месте, чуть позже, чем планировали, но разве этот закат не прекрасен? Мы находимся на территории Срометренской обсерватории, здесь у вас под ногами, господа, почти четырехтысячелетняя история… Хочется рассказать как можно больше о том, что здесь происходило, поэтому я буду говорить довольно быстро, а вы — слушать меня внимательно…

Самолёт парил в воздухе, гудя АГ-полем как раз над западным краем площадки. По трапу спустилось около сорока человек; затем, возглавляемые энергичным экскурсоводом, они последовали к сохранившимся зданиям.

Он наблюдал за ними, защищённый каменной балюстрадой, сканировал их группу встроенным эффектором скафандра и следил за результатами на экране, проецируемом на лицевой щиток. У каждого из них имелся при себе терминал, два из которых были выключены, один принимал спортивную передачу, а ещё один — музыку. Остальные находились в режиме готовности.

— Скафандр, — прошептал он, хотя его не смог бы расслышать даже находившийся рядом Бейчей, не говоря уже о туристах. — Я хочу незаметно вывести из строя эти терминалы, чтобы они не могли передавать.

— Выведения из строя всех тридцати четырёх личных терминалов связи в пределах действия, подтвердите.

— Подтверждаю, чёрт побери, давай выполняй.

— Приказ выполнен.

Он следил, как изменяются на экране показания, касавшиеся терминалов. Экскурсовод тем временем вёл туристов через каменную площадку, направляясь прямо туда, где прятались они с Бейчеем и прочь от зависшего на антиграве самолёта.

Опустив щиток скафандра, он оглянулся на старика.

— Пошли, только тихо.

Он первым двинулся через подлесок. Стало совсем темно, и Цолдрин несколько раз споткнулся, но они произвели не так много шума, чтобы обратить на себя чьё-либо внимание. Когда приятели оказались под самолётом, он просканировал его и остался доволен результатами. Автоматически управляемая и очень глупая машина, даже у птицы мозг был явно посложнее.

— Замечательная машина! Скафандр, подключись к этому самолёту и возьми управление на себя, так чтобы об этом никто не узнал.

— Скрытное взятие на себя управления единственного самолёта в пределах действия, подтвердите.

— Подтверждаю. И перестань без конца спрашивать подтверждения.

— Управление взято на себя; прекращение действия протокола подтверждения, подтвердите.

— Чёрт побери, подтверждаю.

— Действие протокола прекращено.

Самолёт заслонял собой вечернее небо, из его брюха над трапом лился тусклый жёлтый свет. Они подошли к трапу и начали подниматься. Бейчей шёл впереди, а он обернулся, отыскивая взглядом туристическую группу. Экскурсанты находились уже на противоположной стороне площадки, и никто из них не смотрел в сторону самолёта — всех, должно быть, увлёк рассказ гида.

— Убрать трап.

Салон самолёта отличала излишняя, на его взгляд, роскошь: пушистый ковёр на полу, мягкие диваны и кресла, в одном конце находился автобар, в противоположном — огромный экран, на котором сейчас демонстрировалось изображение заката.

— Скафандр, втянуть ноги! — снова приказал он. К счастью, скафандр понял, о каких ногах идёт речь.

— Поднять на высоту десять метров.

Фоновый шум изменился, становясь выше тоном, пол дрогнул. Экран показал им, что они летят над лесистыми холмами, поднимаясь в небо.

Он прогулялся по самолёту, ещё раз убедившись, что на борту нет посторонних, а затем присел рядом с Бейчеем, который расположился на кушетке, и выглядел очень усталым.

— С тобой всё в порядке? Давай, я принесу тебе рюмочку. Пожалуй, следует узнать, куда направлялась эта штуковина…

— Скафандр, следующая цель полёта судна?

— Космовокзал Гиплайн.

— Превосходно! Доставь нас туда, и пусть этот полет выглядит со стороны как можно более нормальным и законным.

— Расчётное время прибытия — через сорок минут.

Он направился к автобару, и вдруг его осенило.

— Скафандр, тебе ведь известен один из номеров Культуры в Солотоле? Соедини меня через самолёт… А как работает эта игрушка?

— Автобар активируется голо…

— Закалве! — прервал скафандр голос Сма. — Где вы?.. О, раздобыли себе самолёт?

— Да. Летим к космопорту Гиплайн. Я на тебя обижен, Дизиэт: не звонила, не писала и цветов не присылала…

— С Бейчеем всё в порядке?

— Он здоров.

— Мы не давали о себе знать, чтобы вас не обнаружили… связь по лучу мы потеряли, когда была повреждена капсула. Где, кстати, она?

— Осталась в лесу, что вокруг обсерватории.

На стойке автобара открылась небольшая крышка, и появился поднос с двумя коктейлями. Шераданин взял поднос и отнёс его Бейчею.

— Сма, поздоровайся с господином Бейчеем.

— Искренне рада, господин Бейчей. Надеюсь, Закалве вас не обижает.

— Госпожа Дизиэт, я склонен выполнить вашу просьбу и совершенно не испытываю никакого желания вернуться в Солотол.

— Понимаю, — произнесла Сма, — и надеюсь, господин Закалве сделает все для обеспечения вашей безопасности. Не так ли, Шераданин?

— Конечно. Так где модуль?

— В верхних слоях атмосферы. Но ты произвёл столько шума, что нам теперь сложно, оставаясь незамеченными, помогать тебе. Сообщи, где точно находится капсула — нам надо уничтожить её, чтобы замести следы — грязно сработано, Закалве.

— Ну, извините. — Он сделал глоток. — Капсула находится под большим лиственным деревом примерно в трёхстах футах на северо-запад от обсерватории. Да, плазмовинтовка в ста шестидесяти футах строго на запад.

— Ты её потерял? — в голосе женщины звучало недоверие.

— Выбросил в припадке раздражения.

— Говорили же тебе, что ей место в музее, — вмешался в разговор ещё один голос.

— Заткнись, Скаффен-Амтиско. Сма, какие будут указания?

— Космовокзал Гиплайн. Попробуем забронировать вам билеты на Импрен или куда-нибудь поблизости.

— Я ужасно сожалею… господа, такого никогда раньше не случалось, я просто не могу ничего понять… э… э… я попробую… Алло! Алло! — Экскурсовод нажимал все кнопки подряд на своём терминале, но безуспешно. Затем потряс им, стукнул по нему ладонью. — Это просто… просто… этого никогда раньше не случалось!

Туристы окружили его плотным кольцом, некоторые из них пытались связаться через свои терминалы, но столь же безуспешно. Один-единственный фонарик освещал встревоженные лица людей, которые не могли понять, почему самолёт улетел без них.

— Алло! Алло! Пожалуйста, ответьте, — молодой человек чуть не плакал. Фонарик замигал и потух.

— Хоть кто-нибудь, пожалуйста, ответьте… Пожалуйста!

Через несколько минут Скаффен-Амтиско сообщил, что для них забронированы билеты на клипер «Осом Эмананиш», направляющийся к системе Брескиз, в трёх световых годах от Импрена. Но скорее всего, будет прилагаться максимум усилий, чтобы модуль добрался до них раньше — слишком велика опасность, что их обнаружат.

— Советую вам сменить одежду и поработать над своей внешностью, особенно это касается господина Бейчея, — посоветовал плавный, мурлыкающий голос дрона.

— Предлагаешь нам использовать для этого занавески на окнах?

— Багажное отделение самолёта предоставит вам такую возможность. — И Скаффен-Амтиско объяснил, как открыть люк.

Вытащив оттуда два чемодана, онвзломал на них замки.

— Одежда!

Костюмы, обнаруженные в чемодане, с равным успехом мог надеть и мужчина, и женщина.

— Придётся расстаться со скафандром и вооружением, — добавил Скаффен.

— Что?

— Тебе не подняться на борт клипера с этим добром. Упакуй все в один из чемоданов и оставь в камере хранения космопорта.

— Какого чёрта!

Бейчей предложил обрить ему голову, и они сделали это с помощью замечательного скафандра, воспользовавшись его услугами в последний раз.

Самолёт приземлился, и, спустившись по трапу, они оказались в просторном ангаре — Бейчей с бритой головой, в просторном костюме яркой расцветки. Закалве — почти в таком же, но ещё более свободном. Без скафандра он чувствовал себя голым. Космопорт, словно игровая доска, был расчерчен подъёмниками и всевозможными погрузочно-разгрузочными устройствами. Серёжка-терминал снова заработала; по указанию Сма они прошли через служебный вход, бронированные двери которого услужливо распахнулись перед ними. В огромном зале космопорта на них никто не обратил внимания из-за возникшей суматохи: внезапно остановилась дорожка, и примерно дюжина человек попадали друг на друга. Сканирующая камера почему-то отвернулась посмотреть на потолок, когда он сдавал чемодан в камеру хранения багажного отделения. Им без проволочек выдали забронированные билеты на клипер. Когда они побежали на посадку, то увидели, как с другого конца им навстречу приближается группа охранников.

Он продолжал идти с невозмутимым выражением лица, чувствуя, как напрягся рядом с ним Бейчей. Дружеская улыбка должна была приободрить старика. Он отвёл взгляд от побледневшего Цолдрина, то увидел, что охранники замерли на месте. Их командир, приложив ладонь к уху, очевидно, слушал задание. Затем он указал на боковой коридор, и охранники ринулись туда, громко стуча сапогами. Их дважды останавливал контроль — но всё прошло как нельзя лучше.

— Нам невероятно везёт, — тихо пробормотал Бейчей.

— Да, если везением можно считать эффектор почти военного стандарта, управляемый сверхскоростным Мозгом звездолёта — он с расстояния почти в световой год в данный момент руководит этим космопортом. Когда они проходили ещё по одному коридору, серёжка кольнула его ухо, предупреждая о рентгеновских лучах и последовавшем за ними сильным магнитным полем. В обоих случаях устройства включались не автоматически, а вручную. В транзитном зале при их появлении у человека с нейроимплантантом внезапно начался приступ, и он забился в судорогах на полу — прямо у терминала, где осуществлялась последняя проверка. Лифт бесшумно двигался, через несколько минут они должна была оказаться на клипере, и в его ухе зазвучал тихий голос Дизиэт:

— Вот и все, Закалве. Незаметно навести плотный луч на корабль мы не сможем. Я выйду на связь только при действительно чрезвычайных обстоятельствах. Если захочешь поговорить, воспользуйся номером в Солотоле. Но учти, он прослушивается. До свидания, желаю удачи!

До старта оставался примерно час, и он потратил его на ознакомительную прогулку по «Осом Эмананиш».

Через систему динамиков и мониторов было объявлено об отправлении. Клипер сначала двигался медленно, затем стремительно пошёл по дуге — мимо солнца и газового гиганта Сореатура. Именно там, среди мощных вихревых потоков, приходилось скрываться модулю. Сореатур входил в сферу интересов «гуманистов» — они собирались навести там свои порядки, в частности — изменить атмосферу. Закалве смотрел, как газовый гигант остаётся за кормой, и ощущал странную беспомощность, так как не знал, кто прав, а кто не прав в своих намерениях. Протискиваясь через сутолоку небольшого бара, он услышал за спиной:

— Мистер Стабериндо, собственной персоной? Рад видеть и всё такое прочее…

Он медленно обернулся. Коротышка-врач, специалист по всевозможным ампутациям и пересадкам, стоял, прислонившись к стойке, и жестом подзывал его к себе. Что делать, пришлось подойти.

— Добрый день. Коротышка кивнул.

— Простите, прошлый раз не представился: Стэпангардерсинейтеррей. Разумеется, зовите меня просто Стэп.

— С удовольствием и облегчением. — Он улыбнулся. — Пожалуйста, можете называть меня — Шерад.

— Может, отпразднуем встречу?

— Прекрасная мысль!

Они уединились за небольшим столиком у переборки.

— Так что привело вас сюда? — Доктор сверкнул ослепительно-белыми зубами.

— На самом деле, Стэп, — тихо произнёс Закалве, — я путешествую инкогнито, и поэтому оценил бы ваше молчание.

— Разумеется! — энергично закивал его собеседник. Заговорщицки оглянувшись по сторонам, коротышка придвинулся к нему поближе. — Мне самому приходится иногда путешествовать, — брови Стэпа выразительно поднялись, — не привлекая к себе внимания. Могу я чем-нибудь помочь вам?

— Вы очень любезны.

Последовал тост за безопасный полет.

— Вы летите до конца, на Брескиал? — спросил доктор.

Закалве кивнул.

— Да, я путешествую не один, со мной деловой партнёр.

— А, «деловой партнёр»! Ну, конечно! — понимающе улыбнулся Стэп.

— Нет, это не то, что вы наверняка подумали, это пожилой господин, он занимает отдельную каюту.

— Ещё по бокалу этого восхитительного напитка?

— Полагаешь, ему ничего не известно? — спросил Бейчей.

— А что может быть известно?

Закалве пожал плечами и бросил взгляд на экран, который располагался по центру двери тесной каюты Цолдрина.

— В новостях ничего не сообщают?

— Ничего, — подтвердил Бейчей. — Упомянули какие-то учения по безопасности, проводимые в нескольких космопортах. Вот, пожалуй, и все…

— Доктор, надеюсь, не добавит нам проблем.

— А у нас возникли проблемы? Серьёзные?

— Более чем серьёзные. Рано или поздно они обязательно вычислят, что на самом деле произошло. Вряд ли мы долетим до Брескиала раньше их.

— И что тогда?

— Тогда, если я не сумею что-нибудь придумать, Культуре придётся либо позволить захватить нас, либо атаковать этот корабль. Подобные действия будет сложно объяснить, к тому же они до некоторой степени снизят доверие к тебе.

— Если я решу поступить так, как ты просишь, Шераданин.

Он внимательно посмотрел на Закалве.

— Да, если…

Он продолжал обследовать клипер. По сравнению с другими кораблями Культуры, этот казался маленьким. Схемы, что выводились на экраны, не давали исчерпывающей информации относительно того, как захватить или вывести из строя корабль, пользуясь ими.

Наблюдая за членами экипажа, он выяснил, что двери в специальные отсеки открывались, реагируя на голос или ладонь.

На борту не было ничего огнеопасного или взрывчатого; по большей части схемы оптические, а не электронные. Несомненно, «Ксенофоб» мог заставить клипер «Осом Эмананиш» петь или даже плясать, манипулируя им из какой-нибудь соседней звёздной системы, но судя по всему без боевого скафандра или оружия будет трудно что-либо предпринять, если события начнут развиваться соответствующим образом.

Итак, судно двигалось вперёд. Бейчей редко покидал каюту, в основном, он следил за новостями на экране или отсыпался впрок.

— Похоже, я поменял один вид заточения на другой, — со вздохом сообщил Закалве спустя сутки, когда тот принёс ему ужин.

— Только не впадай в клаустрофобию. Никто не заставляет тебя сидеть здесь сиднем, можешь выйти прогуляться. Просто так безопаснее… разумеется, лишь до некоторой степени. — Цолдрин взял из его рук поднос и, подняв крышку, начал изучать содержимое тарелки.

— Пока я отношусь ко всему этому как исследователь к неизученному материалу. Но долго так не может продолжаться. — Бейчей отложил крышку в сторону. — Ещё пара недель, и…

— Надеюсь, что до этого не дойдёт, — поспешил успокоить старика Закалве.

— А, Шерад! — коротышка-доктор незаметно подкрался к нему в салоне и подхватил под руку. Окружающие тем временем с интересом наблюдали, как на экране проплывает мимо изображение газового гиганта близлежащей системы. — Около десяти я устраиваю вечеринку в гостиной «Звёздный свет», одну из своих вечеринок, понимаете? Хотите принять участие — разумеется, я приглашаю и вашего спутника…

— Вам позволяют такое на борту?

— У меня привилегированное положение — моя машина признана инструментом первостепенной медицинской важности.

— Боюсь, участие в вечеринке мне не по карману.

— Без небольшого вознаграждения, конечно, не обходится, но вполне по средствам большинству приличных людей. Так придёте? Обещаю эксклюзивное общество.

— Благодарю за приглашение, но боюсь, что не получится.

— Такой шанс даётся один раз в жизни, а вам выпал вторично, и вы ещё отказываетесь!

— Подожду третьего раза. Извините. — Он потрепал Стэпа по плечу. — Увидимся за бокалом сегодня вечером?

— Боюсь, я буду очень занят: надо все подготовить к приходу гостей… Жаль, что упускаете возможность повеселиться. — Коротышка блеснул зубами.

— Не представляете, до какой степени я сам об этом жалею.

Он направился в бар. В прошлый раз его внимание привлекла высокая стройная брюнетка. Возможно, удастся завязать знакомство, а дальше… Удача улыбнулась ему, красавица сидела у стойки.

— Сдаётся мне, ты порочен.

— Спасибо. Для этого потребовалось много лет неустанной практики.

— Не сомневаюсь.

— По глазам вижу, собираешься мне сказать, что к тебе такое определение не подходит. Узнаю симптомы, но… — Он положил ей руку на плечо. — Не беспокойся. Это излечимо.

Женщина толкнула его, её рука на мгновение задержалась у него на груди.

— Ты ужасен.

— Признаю, пожалуй, тебе удалось заглянуть в мою душу. — Он ответил на улыбку незнакомки. — Так приятно исповедоваться особе, похожей на красавицу-богиню.

Женщина гортанно рассмеялась; откинув голову, продемонстрировала стройную шею.

— Признайся, ты обычно добиваешься чего-нибудь этой репликой?

Похоже, фраза несколько задела его (или он сделал вид, что задела).

— Ну почему красивые женщины нынче столь циничны? — с грустью поинтересовался он.

Внезапно он заметил, что женщина смотрит куда-то ему за спину. Он обернулся. Двое младших офицеров охраны с расстёгнутыми кобурами приближались к нему.

— Да, господа?

— Господин… Шерад?

Он встретился глазами с одним из офицеров и понял: выследили.

— Да. Хотите выпить, ребята? — он усмехнулся, оглядываясь на женщину.

— Нет, спасибо. Будьте любезны, пройдёмте с нами.

— А в чём дело? — изображая пьяного, вскинулся он, затем осушил рюмку и вытер руки о лацканы пиджака. — Капитану нужно помочь порулить, так? — захихикал он, соскальзывая с табурета у стойки. — Ой!

Повернувшись к женщине, он взял её за руку и поднёс к губам.

— Сударыня, я с вами прощаюсь, но ненадолго. Она неуверенно улыбнулась.

— Сюда, господин Шерад, — предложил ему один из офицеров.

— Да, разумеется, куда хотите. С вами — куда угодно.

В лифте офицер нажал самую нижнюю кнопку: склад, багаж и карцер.

— Меня сейчас стошнит! — сказал он, как только закрылись двери и, согнувшись, выдавил из себя содержимое последних бокалов.

Один из охранников отпрыгнул в сторону, стараясь сохранить в чистоте свои блестящие ботинки. Другой брезгливо отвернулся — и получил хук в челюсть. Оглушить первого, пока тот соображал, что происходит, не составило труда. От удара тела о стену кабины на пульте вспыхнула надпись «Превышение веса», и лифт замер между этажами. Он нажал нужную ему кнопку, и пока лифт перемещался вверх, обшарил карманы офицеров и забрал у них станнеры. Наконец кабина замерла, двери раздвинулись и бесчувственное тело охранника наполовину вывалилось на площадку. Закалве поспешил по коридору в сторону гостиной «Звёздный свет».

Дверь гостиной была заперта. Он нащупал еле заметную кнопку, наклонился к переговорному устройству, оглянулся — двери лифта то и дело гудели, сжимая тело неподвижно лежавшего офицера.

— Стэп, это Шерад. Я передумал.

— Превосходно! — Дверь гостиной распахнулась, на пороге стоял доктор.

Он стремительно вошёл внутрь «Звёздного света». Уютный зал с низким потолком, клубился наркотический дым, звучала приглушённая музыка.

Спустя мгновение доктор ощутил, как дуло станнера прижалось к его шее.

— Мне нужна твоя машина, а также твоё содействие, но я могу обойтись и без него. Предупреждаю, я абсолютно серьёзен и очень спешу.

Стэп издал курлыкающий звук.

— Три! Два! — он посильнее прижал станнер к шее коротышки.

— Ладно, идём.

Они быстро прошли через зал, провожаемые удивлёнными взглядами, и оказались у стойки бара, рядом с которой замерла знаменитая машина. Светящаяся гирлянда на одной из стен привлекла его внимание; он, почти не целясь, выстрелил в неё, посыпались разноцветные фонарики. Стэпа пришлось ещё раз ткнуть дулом станнера, чтобы тот вспомнил, зачем оказался здесь.

— Извините. — Барменша испуганно смотрела на него. — Вы не поможете доктору? Он хочет передвинуть машину вон туда. — И указал на дверь за стойкой.

Когда машина оказалась в небольшой комнате, он поблагодарил девушку и, вытолкнув её за дверь, запер замок. Затем с жизнерадостной улыбкой обернулся к доктору.

— Видишь ту стену у себя за спиной? Мы должны пройти сквозь неё при помощи твоей машины!

— Вы не…

Он приставил оружие ко лбу коротышки, тот закрыл глаза.

— Стэп, мне нужно режущее поле, которое будет рассекать молекулярные связи. Если ты откажешься мне помочь, я вырублю тебя и все сделаю сам. Учти, я могу испортить эту штуковину, и тогда у тебя возникнут проблемы. Полагаю, твои недовольные клиенты поступят с тобой так же, как ты с ними, но без помощи машины. Коротышка сглотнул и присел рядом со своим детищем.

— М-ммм. — Он потянул за какую-то блестящую ручку.

— Поторопись, Стэп!

— Я делаю всё, что в моих силах!

Машина басовито загудела, и вокруг одной из её цилиндрических секций появилось голубоватое сияние.

— У тебя есть примерно полминуты. Потом я сам попробую это сделать.

— Почти готово, — доложил доктор. — Будет лучше, если вы отойдёте.

— Нет, я останусь здесь, если ты не возражаешь.

Закалве присел рядом с доктором и нажал на указанную им какую-то мгновенно загоревшуюся красным кнопку. Из цилиндрической секции машины прямо над их головами метнулся голубоватый диск и разрезал металлические контейнеры у стены. С тихим бульканьем оттуда полилась какая-то жидкость, и небольшую комнату быстро наполнил запах алкоголя. Хлюпая по быстро увеличивавшейся луже, Закалве развернул машину в другую сторону и принялся манипулировать кнопками, глядя на маленький экранчик, отображавший форму поля. Спустя несколько мгновений на ярко-зелёном фоне появился эллипс; затем голубой диск перерезал ещё ряд полок, прежде чем утонуть в переборке напротив двери. Машина загудела; он двинулся, толкая её перед собой мимо дымящихся полок и проник через отверстие в соседнее помещение, которое заполняли высокие металлические шкафы. Открыв один из них, он обнаружил массу тонких как волос нитей, опутывающих кабеля и стержни; на небольшом пульте мигали огоньки.

— Поздравляю, — сказал он себе. — Ты выиграл главный приз.

Вернувшись к машине, он опять изменил конфигурацию поля, и теперь голубой диск врезался в шкафы, поднимая ослепительный смерч искр. Затем распахнул низкую дверь… Тут прогремел взрыв, и его вышвырнуло в коридор.

Глава III

В госпитале всё сияло ослепительной белизной: потолок, стены, простыни, одеяла. За окном носилась такая же белая круговерть. Последние четыре дня не стихал штормовой ветер, и метеорологи говорили, что такая погода продлится ещё дня два-три. Наверное, солдаты в ледяных пещерах и прорытых в снегу окопах радуются такому ветру — никаких боев в ближайшее время не будет. Пилоты тоже обрадуютя, но притворятся расстроенными и будут громко проклинать шторм за то, что не могут подняться в воздух. А потом напьются вдребадан…

Он смотрел в окно. Предполагалось, что вид голубого неба пойдёт пациенту на пользу, именно поэтому госпитали строили на поверхности; всё прочее скрывалось под толщей льда. Наружные стены госпиталей окрашивали в яркий красный цвет — сигнал для самолётов, чтобы те не бомбили их. Он как-то наблюдал эту картину, находясь в воздухе: вражеские госпитали, растянувшиеся цепочкой по белым полям, напоминали застывшие капли крови, пролитые раненым солдатом. Он смотрел на царивший за окном хаос, словно надеялся найти какую-то закономерность в разыгравшейся снежной буре. Рука невольно потянулась к забинтованной голове. Он закрыл глаза и попытался — в который раз — вспомнить что-то очень важное. Пальцы вцепились в край одеяла.

— Как мы сегодня?

Молоденькая медсестра остановилась рядом с его койкой и поставила небольшой стул. Он лежал в палате один. Девушка села рядом с ним, и он улыбнулся, радуясь тому, что у неё нашлось время поговорить.

— Отлично! — кивнул он. — Все ещё пытаюсь вспомнить случившееся.

Она разгладила белые форменные брюки на коленях.

— Как сегодня ваши пальцы?

Он поднял обе руки, пошевелил пальцами — на левой они подрагивали — и нахмурился, затем ответил, словно оправдываясь:

— Без изменений.

— Сегодня днём ждите доктора, вероятно, он предложит вам пройти курс физиотерапии.

— Кто бы поправил мою память! — Он ненадолго прикрыл глаза. — Я должен вспомнить…

Последние слова он произнёс очень тихо: внезапно до него дошло, что он забыл имя медсёстры.

— Таких процедур у нас нет, — улыбнулась девушка. — А там, откуда вы, они есть?

— Мне следовало бы сказать, что не помню, но… нет, такого нет.

Вчера он тоже забыл её имя, он постоянно забывал её имя, но у него был разработан какой-то план…

— Наверное, вам это не нужно, при таких черепах, как у вас.

… что-то связанное с бумагой, дыханием…

— Полагаю, это так.

Да, ему повезло, — если бы его череп не был таким твёрдым, то наверняка раскололся бы от выстрела в голову (ну почему это произошло не на поле боя!) А у него лишь трещина… Он посмотрел в сторону, туда, где стоял небольшая тумбочка. На ней лежал сложенный лист бумаги.

— Незачем себя утомлять, пытаясь все вспомнить, — посоветовала медсестра. — Возможно, всего и не сумете восстановить, но разве это имеет теперь значение? Ваш мозг тоже должен излечиться.

Он слышал её слова, воспринимал сказанное ею и пытался напрячь память: что он велел себе сделать днём раньше? Лист бумаги, если расположить его под определённым углом и подуть, то верхний край приподнимется. Получилось! С нижней стороны написано: ТАЛИБА. Её имя Талиба!

— День ото дня я чувствую себя гораздо лучше. Но мне, Талиба, обязательно надо что-то вспомнить. Похлопав его по плечу, она встала.

— Не следует волноваться — это не идёт вам на пользу. Хотите, я задёрну шторы, и вы поспите?

— Нет. Талиба, вы не могли бы задержаться ещё ненадолго?

— Шераданин, вы нуждаетесь в отдыхе. — Прохладная ладонь легла на его лоб. — Я скоро вернусь — измерить вам температуру и сменить бинты. Если что понадобится — звоните. — Девушка направилась к дверям, забрав с собой белый стульчик, и уже в дверях остановилась и посмотрела на него. — Я не оставляла здесь ножницы, когда в последний раз меняла бинты?

Он огляделся кругом и покачал головой.

— Ладно. — Талиба пожала плечами и вышла.

Он услышал, как она поставила стул у дверей в коридоре — по его просьбе все стулья вынесли из палаты. Он хотел забыть… забыть о том стуле, о «Стабериндо». Несколько дней назад кто-то выстрелил в него и оставил умирать на полу в ангаре…

А когда он пришёл в себя и увидел рядом со своей койкой стул, у него началась настоящая истерика. Даже спустя несколько дней после многочисленных процедур, стабилизировавших его психическое состояние, он всё равно вздрагивал, просыпаясь утром и видя белый стул на прежнем месте. Теперь врачи, Талиба и приятели по эскадрилье, навещая его, приносили стулья с собой — и, уходя, выносили их в коридор.

Он смотрел в окно, и застывшие облака своей бессмысленностью раздражали его; затем всё-таки позволил себе погрузиться в сон, сунув правую руку под подушку и сжимая украденные им с подноса медсёстры ножницы.

— Как голова, старина? — Сааз Инсайл бросил ему с порога какой-то яркий фрукт, но он его не поймал, а поднял с коленей, куда тот откатился, угодив ему в грудь.

— Лучше.

Инсайл расположился на соседней койке, фуражку положил на подушку, верхнюю пуговицу кителя расстегнул. Его чёрные, коротко подстриженные волосы делали его бледное лицо почти таким же белым, как стены палаты.

— Как лечат?

— Нормально.

— Медсестра тут очень красивая.

— Талиба? — Он улыбнулся. — Да, ничего… Инсайл, засмеявшись, откинулся назад, опираясь на расставленные за спиной руки.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах! Она великолепно сложена. Кстати, тебя моют в палате?

— Я в состоянии дойти до ванной.

— Хочешь, сломаю тебе ноги?

— Попозже. — Они посмеялись.

Потом взгляд Инсайла задержался на листке бумаги.

— А как с памятью? Есть улучшение?

— Нет. Помню, что сидел в клубе, играл в карты, а потом… — Он помнил, что, увидев рядом со своей койкой белый стул, и начал вопить как сумасшедший и вопил до тех пор, пока не пришла Талиба (Ливуэта? — шептал он, — Даркенза? Ливуэта?) и не успокоила его. — Он пожал плечами. — … А потом я оказался здесь. Как там ребята?

— Все по-прежнему. Наша компания — самая симпатичная и весёлая. Остальные члены эскадрильи тоже передают тебе привет и желают скорейшего выздоровления.

— Спасибо.

— Шери, старина, я вот что хочу сказать. — Сааз расправил складку на форменных брюках. — Мы знаем, что это не твоя война, но… некоторые из парней, я слышал их разговоры по ночам, да и ты, наверное, тоже. Они иногда смотрят так, таким взглядом… словно понимают, насколько не в нашу пользу соотношение сил и… они напуганы. Им бы очень хотелось выйти из этой войны, любой почётный предлог их устроит. Они не опустятся до самострела и не пойдут гулять по морозу в обыкновенных ботинках, чтобы отморозить пальцы на ногах. Ребята они храбрые и хотели бы сражаться за свою страну… А ты… ты не обязан быть здесь, но предпочёл сражаться, и это их раздражает — никто не хочет считать себя трусом.

— Сожалею, что вызвал такие эмоции. — Он коснулся бинтов на голове. — Не знал, что они так сильно переживают из-за этого.

— Не настолько — Сазз нахмурился. — Вот это и странно.

Инсайл поднялся с койки и подошёл к окну, казалось, он обращается к бушевавшей за стёклами метели.

— Шери, половина из них пригласила бы тебя в ангар, чтобы пересчитать зубы, но стрелять… Мне не хочется думать, что я ошибся в ком-то из них. Это сделал кто-то… другой. Военная полиция тоже не знает, чьих это рук дело.

— Думаю, я мало чем могу ей помочь. Сааз вернулся и сел у него в ногах.

— Ты действительно понятия не имеешь, с кем говорил позже? Куда пошёл?

— Ни малейшего. Помню, что пошёл в инструкторскую — посмотреть последние цели… и все.

Он почувствовал, как глаза защипало от подступивших к ним слез — и удивился своему состоянию. Громко шмыгнув носом, потянулся за платком на тумбочке.

— Ладно, может, это какой-нибудь псих из наземной команды. — Инсайл помолчал. — Тебе что-нибудь принести в следующий раз?

— Нет, спасибо.

— Выпить?

— Нет, я берегу силы для нашего бара.

— Книг?

— Действительно, Сааз, мне ничего не надо.

— Закалве! — засмеялся Сааз. — Послушай, тебе же и поговорить здесь не с кем, чем же ты целый день занимаешься?

Он посмотрел в окно, а потом на приятеля.

— Я много думаю и… многое пытаюсь вспомнить.

Инсайл поднялся.

— Не заблудись в прошлом, старина.

— Я хороший штурман, ты ведь знаешь.

Он что-то собирался рассказать Саазу Инсайлу, но что именно — тоже не мог вспомнить. О чём-то предупредить, потому что ему стало известно нечто… Ему хотелось кричать от досады, рвать пополам белые подушки, схватить белый стул и, разбив им окно, впустить сюда бушевавшую за окном снежную круговерть. Интересно, насколько быстро он замёрзнет, если открыть окно. Тогда, пожалуй, восстановится некая справедливость: он прибыл сюда замороженным, почему бы и не отбыть таким же?

С какой стати его потянуло именно сюда, где шли бесконечные сражения на титанических плитообразных айсбергах, что, оторвавшись от огромных ледников, теперь кружили, словно кубики льда в бокале величиной с планету? Чем могли его привлечь постоянно перемещавшиеся ледяные острова, чьи широкие спины — ледяные пустыни — были усеяны окровавленными телами, обломками танков и самолётов?

Сражаться ради того, что неизбежно растает и не сможет дать ни продовольствия, ни полезных ископаемых, ни, наконец, постоянного места для жилья… Все это усугубляло нелепость, присущую каждой войне. Разумеется, ему нравилось воевать, но тревожило то, как велась война. Поэтому он быстро нажил врагов среди лётчиков эскадрильи и начальства, высказывая к месту и не к месту своё мнение. Тем не менее внутренний голос подсказывал ему, и его приятель Сааз тоже был в этом уверен — что его речи здесь ни при чём.

Его навестил командир эскадрильи Тоун; он принёс с собой белый стул, на который, крякнув, уселся, и знакомый цветочный аромат любимого им одеколона.

— Капитан Закалве, как здоровье?

— Надеюсь через пару недель подняться в воздух. — Он недолюбливал Тоуна, поэтому старался отвечать преувеличенно бодро.

— Да? — удивился Тоун. — А врачи говорят другое…

— Ну, возможно, через… несколько недель, командир.

— Нам, наверное, придётся отправить вас домой или на материк. — Командир натянуто улыбнулся. — Говорят, ваш дом очень далеко.

— Уверен, я могу вернуться в строй, капитан. Конечно, это будут решать врачи, но…

— Да-да, — перебил его Тоун, поднимаясь, — предоставим им такую возможность. Не могу ли я что…

— Вы ничего не можете… — начал он, но встретился с Тоуном взглядом. — Прошу прощения, командир.

— Как я говорил, не могу ли я, капитан, чем-нибудь помочь вам?

— Нет, командир. Спасибо, командир.

— Скорейшего выздоровления, капитан Закалве, — ледяным тоном произнёс Тоун, повернулся и вышел, чётко печатая шаг.

Он остался наедине с белым стулом. Через мгновение вошла Талиба и забрала стул, её бледное лицо, как всегда, было спокойным и доброжелательным.

— Постарайтесь заснуть, — пожелала она, задержавшись в дверях.

Он проснулся посреди ночи от сияющих за окном огней; свет прожекторов превращал падавшие снежинки в прозрачные тени. А ещё его разбудил цветочный аромат, который щекотал ноздри. Сунув руку под подушку, он нащупал там ножницы.

Память услужливо показала ему лицо Тоуна, а затем тех, других четырёх командиров, что пригласили его в инструкторскую комнату — выпить и поболтать. Они хвалили его патриотическую речь, которую он признес сегодня в клубе. Немного выпив, он поделился с ними совсем другими мыслями — вероятно, именно это они и хотели от него услышать. Из последовавшей затем оживлённой беседы выяснилось — командиры готовят государственный переворот, им нужны хорошие пилоты.

Выйдя из инструкторской, он, будучи навеселе и преисполненный сознания собственной храбрости, поспешил к Тоуну — суровому, но справедливому, Тоуну — малосимпатичному и пошлому любителю сильных цветочных ароматов… но известному своими проправительственными взглядами. (Хотя Сааз как-то заметил, что командир сообщает о них исключительно подчинённым и совершенно другие разговоры ведёт с начальством.) Тоун велел ему больше об этом никому не говорить и идти спать, словно ничего не случилось. Он проснулся тогда слишком поздно — когда они явились за ним и сунули ему в лицо тряпку, смоченную какой-то жидкостью. Несмотря на отчаянную борьбу, всё-таки пришлось сделать вдох, и удушливые пары одолели его. А потом он вспомнил, как его куда-то волокли, держа с обеих сторон под руки, ноги скользили по каменным гладким плитам; затем он оказался в ангаре, но не мог поднять головы, все плыло у него перед глазами… И только этот сильный запах цветов справа…

Со скрипом открылись створки ворот, пахнуло холодом, он услышал шум снежной бури, из последних сил напрягся и, повернувшись, увидел Тоуна. Стоявший слева схватил его за шиворот, он дёрнулся, пытаясь высвободиться… На противоположной стороне загорелись огни, и кто-то кричал про открытые двери и самолёты. Он так и не увидел, кто в него выстрелил, по голове его точно огрели кувалдой… Когда же открыл глаза, то перед ним стоял белый стул. Так прошла ночь: за окнами бушевала метель, свет прожекторов заливал окна, а он все вспоминал и вспоминал…

— Талиба, надо отправить сообщение капитану Саазу Инсайлу, пусть срочно явится сюда, он мне нужен.

— Да, конечно, но сначала примите лекарство. Он взял девушку за руку.

— Пожалуйста, Талиба, позвоните в эскадрилью, это очень важно.

— Ну, ладно, — Она покачала головой и скрылась за дверью.

— Ну, он приедет?

— Капитан Инсайл в увольнении, — сообщила Талиба, что-то отмечая в планшете, который лежал на тумбочке.

— Черт! Он ничего не говорил об этом.

— Капитан, вы не приняли лекарство, — напомнила девушка, тряся бутылочкой.

— Полицию, Талиба. Вызови военную полицию. Сделай это сейчас же.

— Сначала лекарство, капитан.

— Хорошо, но как только я его приму… Обещаете?

— Обещаю. Откройте рот.

Будь проклят Сааз, нашёл когда отправляться в увольнение! И дважды проклят за то, что не упомянул ни слова об этом. А Тоун… вот наглец! Пришёл проведать его, убедиться, что он ничего не помнит.

А что случилось бы, если бы он вспомнил раньше? Он пошарил под подушкой: ножницы были там, прохладные и острые.

— Они едут, — сообщила Талиба, бросив взгляд на окна, где продолжала неистовствовать снежная буря. — Примите, пожалуйста, эту таблетку, она снимет сонливость.

— Я и так не сплю, — ответил он, но послушно проглотил таблетку.

Он заснул, сунув руку под подушку и сжимая ножницы. Белизна проникла сквозь окно в палату, все быстрей и быстрей, превращаясь в бинты, хрустально-холодные и тугие; ледяные иглы впивались в кожу и череп, жалили прямо в его мозг.

Талиба, открыв дверь палаты, пустила людей в форме.

— Ты уверена, что он вырубился?

— Я дала ему двойную дозу, от которой он, кстати, мог и умереть.

— Всё же проверь пульс. А вы — возьмите его за руки…

— Ладно! Эй, смотрите, ножницы!

— Это моя вина. А я-то гадала, куда они подевались. Не понимаю, как я допустила этот промах?

— Ты действовала отлично, малышка. Спасибо, этого тебе не забудут. А сейчас тебе лучше уйти.

— Хорошо. Это… произойдёт быстро, да? Он не успеет проснуться?

— Разумеется. Он даже ничего не почувствует.

Проснувшись, он понял, что умирает. То, что раньше казалось холодом, теперь стало пронзительной болью, что грызла его тело сквозь тонкую пижаму. Он поднял голову. Вокруг него, насколько хватало глаз, простиралась снежная равнина. Должно быть, его просто бросили тут. Он попытался двигаться, но не смог. Он закричал, стараясь разбудить свою волю, пошевелиться и даже сумел перевернуться на спину, а затем сесть, опираясь на руки.

Талиба, подумал он, но снежный вихрь мгновенно смел эту мысль. Забудь про неё. Есть вещи поважнее, когда расстаёшься с жизнью…

Он вглядывался в молочную глубину метели, когда та неслась на него, осыпая крошечными мягкими звёздочками, которые, прикасаясь к нему, мгновенно превращались в сотни и тысячи, миллионы крошечных раскалённых игл, пронзавших его тело.

Проделать весь этот путь, чтобы умереть на чьей-то чужой войне. Как глупо! Закалве, Элетиомел, Стабериндо, Ливуэта, Даркенза… Имена одно за другим слетали с его беззвучно шевелящихся губ, уносимые ветром в снежную пустоту. Он чувствовал, как холод пронизывает тело до костей. Ему удалось отодрать от ледяной поверхности одну руку, холод мгновенно анестезировал содранную ладонь. Обрывая пуговицы пижамной куртки, он рванул её на груди, подставляя ветру маленький шрам под сердцем, и запрокинул голову.

— Даркенза… — прошептал он.

Женщина шла к нему по твёрдому слежавшемуся снегу, не обращая внимания на снежную бурю — высокая, темноволосая, с продолговатым лицом, на котором выделялись яркие чёрные глаза. Тёмное длинное пальто при движении распахивалось, демонстрируя юбку, едва прикрывавшую колени и стройные ноги в высоких сапогах.

Он закрыл глаза и покачал головой, что причинило сильную боль, затем снова открыл их. Нет, он не бредил. Женщина никуда не девалась. Она стояла перед ним на коленях, и её лицо было близко-близко от его лица, а потом она взяла его за руку — ладонь оказалась тёплой и мягкой. Какое славное тепло!

— Всю жизнь был атеистом, а вот надо же… — сипло произнёс он и закашлялся, содрогаясь всем телом.

— Вы мне льстите, господин Закалве. — У неё оказался превосходно поставленный грудной голос. — Перед вами отнюдь не Смерть или какая-нибудь там воображаемая богиня. Я такая же реальная, как и вы. — Она провела большим пальцем по его ободранной, кровоточащей ладони. — Ну, может быть, чуть теплее.

Он молчал. Позади женщины в клубящемся снегу темнел силуэт огромного корабля. Безмолвный, огромный и неколебимый, он плыл по воздуху, и буря, казалось, стихала вокруг него, словно наталкиваясь на некую преграду.

— Это называется двенадцатиместным модулем, Шераданин, он прибыл доставить тебя, если ты пожелаешь, на материк или дальше, вместе с нами, всё зависит от твоего выбора.

Он непонимающе тряхнул головой. Какая-то безумная часть его сознания захотела устроить этот более чем экстравагантный розыгрыш. Ну что же, ничего другого не остаётся, как подыгрывать ей, пока длится это представление. Неясным оставалось одно: какое всё это имело отношение к стулу и «Стабериндо»? Но в его состоянии не стоило тратить последние силы на попытки ответить на этот вопрос. Пусть всё останется как есть, у него просто нет выбора.

— С вами? — переспросил он, сдерживая смех.

— С нами, если ты согласишься работать на нас. — Она улыбнулась. — Но давай обсудим это там, где будет чуть потеплее, идёт?

— Потеплее?

Незнакомка тряхнула кудрями.

— В модуле.

— Да, — согласился он. — Хорошо.

Женщина достала из кармана небольшую флягу и вылила её содержимое на руку, — спустя мгновение рука освободилась из ледяного капкана.

— Всё в порядке? — Она помогла ему подняться, затем достала из кармана тапочки. — Вот.

— Спасибо.

Они медленно пошли к плитообразной штуковине — «модулю», так он, кажется, назывался. Женщина бережно поддерживала его под локоть.

— Вам известно моё имя, — сказал он. — Не сочтите дерзким мой вопрос, а как зовут вас?

Внезапно стало очень тихо, и он услышал, как скрипит под ногами снег.

— Меня зовут Расд-Кодуреса-Дизиэт-Сма да Маренхайд.

— Это шутка?

— Но вы можете называть меня Дизиэт.

Он ввалился, споткнувшись, в оранжевое тепло модуля, стены которого, казалось, были сделаны из дерева. Расставленные вдоль стен кресла блестели благородным матовым блеском дорогой кожи, пол покрывал пушистый ковёр. И все это благоухало как лужайка в горах. Он попытался наполнить лёгкие этим необыкновенным душистым воздухом и, ошеломлённый, повернулся к загадочной незнакомке.

— Это настоящее? — выдохнул он. Женщина кивнула.

— Добро пожаловать на борт, Шераданин Закалве.

Он потерял сознание.

Глава 12

Он стоял лицом к свету. Вокруг него тёплый ветер бесшумно колыхал широкие белые шторы, что спускались откуда-то сверху, шевелил его длинные тёмные волосы. Руки он сцепил за спиной и слегка покачивался на носках, меланхолично изучая простирающийся перед ним город. С бесцветных небес лился на горы безжалостно-пронзительный свет. Фигура в тёмном бесформенном балахоне казалась нереальной, словно какая-то статуя…

Кто-то произнёс его имя.

— Закалве? Шераданин?

— Что?

Закалве медленно приходил в себя. Над ним склонилось смутно знакомое лицо. «Бейчей?» — услышал он свой вопрос. Ну, конечно, это Цолдрин Бейчей, только почему-то он выглядит старше, чем ему помнилось.

Закалве огляделся, прислушиваясь к доносившемуся откуда-то гулу, пытаясь сообразить, где он находится. «Осом Эмананиш», услужливо подсказала память, космический корабль, клипер, направляется к какому-то пункту назначения неподалёку от Импрена. Ах, да, он должен доставить Цолдрина Бейчея на космическую станцию «Импрен». А затем вспомнился коротышка-доктор и его чудесная машина с режущим все и вся голубым диском. Покопавшись в своей памяти, он нашёл некий узелок и, развязав его, уже без особого труда раскрутил дальнейшие события: комната с металлическими шкафами, взрыв, полет по коридору, вопли, его поднимают и несут. Он также допросил своё тело: сотрясения мозга нет, слегка повреждена левая почка, множество синяков, ободраны оба колена, глубокие царапины на правой руке… нос ещё не зажил, и мочка уха вместе с серьгой-терминалом исчезла, но, судя по саднящей боли, просто так она им не досталась.

Он приподнялся на локтях, окинул взглядом каюту — голые металлические стены, две койки, табурет, на котором сидел Бейчей.

— Это карцер?

Цолдрин кивнул.

Закалве снова лёг, только теперь заметив, что одет в поношенный комбинезон, похожий на те, что носили члены экипажа.

— Тебя тоже посадили? Или только меня?

— Только тебя.

— А что с кораблём?

— По-моему, мы направляемся на резервном двигателе к ближайшей звёздной системе.

— Какой?

— Единственная её обитаемая планета называется Мюрссей. Сейчас там война — один из тех локальных конфликтов, о которых ты упоминал, так что нам могут и не разрешить посадку.

— Посадку? — Он крякнул, ощупывая затылок. — Конструкция этого корабля не предусматривает полет в атмосфере. Сесть на планету точно не удастся, но наверняка на её орбите есть станция. — А что они знают про тебя? — Он подмигнул. Бейчей улыбнулся.

— Им известно, кто я такой, Шераданин, у меня состоялся разговор с капитаном. О случившемся на судне он доложил по каналу, предназначенному для передачи сигналов бедствия. Ему было предложено два варианта — ждать, пока за нами не прилетит корабль военного флота, посланный Правлением, или отправиться к Мюрссею. Он выбрал последнее. Мне кажется, капитан в какой-то мере нам сочувствует.

— Значит, теперь всё известно… Да, но что произойдёт, когда корабль достигнет планеты?

— Мы избавимся от вас, господин Закалве, — произнёс раздражённый голос из динамика на потолке. — Причём гораздо раньше.

Он посмотрел на Бейчея.

— Надеюсь, ты тоже это слышал.

— Полагаю, это капитан, — сказал Цолдрин.

— Так точно, — подтвердил голос. — Я только что получил распоряжение от командования вооружёнными силами Балзейтской гегемонархии Мюрссея.

— Неужели?

— Да, господин Закалве. — Капитан был явно раздражён. — Они заберут вас до того, как «Осом Эма-наниш» состыкуется с орбитальной станцией. Я испытываю крайнее облегчение по этому поводу и от себя добавлю: корабль, на котором балзейтцы прибудут за вами, считается непригодным, он уже выработал весь свой ресурс, так что вас ждут незабываемые впечатления в атмосфере Мюрссея. Возможно, вы, господин Бейчей, сможете их урезонить, и они разрешат лично вам проследовать на нашем корабле дальше, к орбитальной станции. Позвольте пожелать вам безопасного полёта.

— Интересно, зачем мы им понадобились? — Цолдрин пожал плечами.

— Это ты им нужен — либо они тебя почитают, либо захотят выкуп. — Он сел на койке, обхватив колени руками. — А балзейтцы на стороне славных парней?

— По-моему, да, — ответил Цолдрин. — Кажется, они верят, что у планет и машин есть души.

— Так я и думал. — Он принялся массировать мышцы рук. — Если орбитальная станция считается нейтральной территорией, я бы советовал отправиться именно туда.

Как же обстоят дела на Мюрссее? Именно отсюда мог полыхнуть пожар настоящей войны. А пока там сражаются две архаические армии, причём высшее командование, если ему не изменяет память, состоит из жрецов.

— Им нужен я?

Они замерли у шлюза — четверо здоровенных вооружённых парней в скафандрах. Сквозь прозрачные шлемы были видны их смуглые лица, у каждого на лбу светится голубоватый кружок. «Удачная мишень» — невольно подумалось ему.

— Да, господин Закалве, — подтвердил капитан, мужчина средних лет с заурядной внешностью. — Им нужны вы, а не господин Бейчей.

— Что за ерунда? — спросил он у Цолдрина.

— Представления не имею, — признался тот.

— Пожалуйста, следуйте за нами, — перевёл динамик скафандра.

— «Пожалуйста»? — переспросил он. — Вы хотите сказать, что у меня есть выбор?

— Господин Закалве! Это очень важно. Вы должны идти с нами, — произнёс синтезированный голос.

— «Должен». — Он пожал плечами и повернулся к капитану. — Будьте любезны, верните мне серьгу.

— Нет, — отказал тот с блаженной улыбкой. — Пошёл вон с моего судна!

Корабль оказался маленьким и тесным, воздух в нём пах озоном. То, что ему дали старый скафандр, можно было посчитать дурным предзнаменованием; когда на тебя напяливают скафандр внутри корабля, это не сулит ничего хорошего. Экипаж из четырёх человек — тоже в скафандрах! — казался подозрительно занятым, а находившийся перед его креслом рычаг ручного управления не вселял уверенности в успешном окончании полёта.

Судно эффектно вошло в атмосферу планеты: нарастающий вой, светящийся газ за настоящими окнами, то ли кристаллическими, то ли стеклянными (а не на экранах — со страхом подумал он). Затем свечение исчезло, небо превратилось из фиолетового в тёмно-голубое — наверное, они нырнули в ночь. Приземлившись под радостные крики балзейтцев, корабль долго катился по бетонной полосе. Когда он остановился, пилоты почти одновременно откинулись на спинки сидений, бессильно опустив руки на подлокотники. Он расстегнул ремни и снял шлем. Дверь распахнулась, и он увидел множество огней, грузовики, танки и сотни человек с голубыми кругами на лбах в военных мундирах или длиннополых одеждах,блестевших от дождя. От встречающих отделилась группа из нескольких пожилых седоволосых мужчин в мантиях, они клином выстроились у трапа. Едва он ступил на него, старики дружно опустились на колени. Черноту за невысокими зданиями разорвала вспышка голубого света, его мерцавший блеск на мгновение озарил холмы и горы вдали. Толпа принялась дружно скандировать, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять это слово:

— За-ка-лве! За-ка-лве!

— О-оо! — простонал он.

За холмами прогремел гром.

— Мессия!

— Пожалуйста, не употребляйте это слово.

— Хорошо, господин Закалве, но ваше появление здесь предопределено. Его предвидели! — сидевший напротив него верховный жрец молитвенно сжал руки.

— Предвидели?

— Именно! Вы наше спасение, наше божественное вознаграждение. Вы ниспосланы нам!

— Ниспослан…

Он до сих пор не мог примириться с тем, что случилось после того, как прожектор отключили и он ступил на землю. Жрецы — те старики в мантиях — отвели его, поддерживая под локти, к бронированному автомобилю, который доставил их на железнодорожный вокзал, где они пересели в поезд, что сейчас нёсся куда-то через ночь.

— В традициях нашей веры находить себе покровителей извне. Мы столько слышали о вас — о том, как вы возглавляли все военные операции в той страшной войне. — Верховный жрец, именовавшийся Напурея, отвесил глубокий поклон.

Черт, вечно эти журналюги все разведают и разнесут по всему свету! Да, действительно, когда они последний раз с Бейчеем участвовали в кровавой заварушке, ему поручили руководить военными Скопления, а Цолдрину — политиками.

— И вы думаете, я могу вам чем-нибудь помочь? — Он откинулся на кожаные подушки сиденья.

— Господин Закалве! — Напурея переместился на пол, преклонив колени. — Мы верим, что от вас зависит наша победа!

— Могу я спросить, почему?

— Ваши деяния стали легендой. Наш Волеизъявитель, прежде чем умереть, сообщил, что спасение придёт с «дальних небес», и среди прочих упомянул ваше имя. Явившись к нам в столь тяжкий час, вы должны стать нашим спасением.

— Понимаю, — сказал он, ровным счётом ничего не понимая, — посмотрим, что тут можно сделать.

— Мессия!

Поезд остановился на какой-то станции, они покинули вагон, пересели в лифт, потом ступили на эскалатор, который заканчивался у подъезда дома, внешне напоминавшего крепость. Апартаменты, предоставленные ему на верхнем этаже, отличались роскошью, окна, выходившие на галерею, закрывала светомаскировка.

— Очень мило, спасибо.

— А вот ваши мальчики!

В спальне Верховный жрец отодвинул занавес балдахина, скрывавший, судя по всему огромную кровать, и он увидел пятерых юношей в вольных позах, которые приветливо улыбнулись ему.

— Ну, я… э… благодарю вас, — промямлил он, кивая Напурее и кисло улыбаясь молодым людям.

Он лежал, уставясь в потолок, сцепив руки на затылке. В темноте раздалось отчётливое «хлоп», и в размыто-голубой светящейся сфере появился дрон-зонд величиной с большой палец.

— Закалве?

— Привет, Сма.

— Послушай…

— Нет, это ты послушай, мне хотелось бы знать, что здесь происходит?

— Закалве, это сложно, но…

— Но я здесь окружён бандой жрецов-гомосексуалистов, которые думают, что мне удастся разрешить их проблемы!

— Шераданин, — томно протянула Дизиэт, — ведь они возвели в ранг культа твою военную мощь, как ты можешь им отказать? — Нравится это тебе или нет, но ты для них — легендарная личность… Они считают, что ты можешь все.

— И что теперь?

— Стань их генералом.

— Ты шутишь?

— Отнюдь.

— Именно этого они и хотят… А что на самом деле мне следует предпринять?

— Так и поступить, — спокойно ответила Сма. — Кстати, Бейчей уже на орбитальной станции, которая считается нейтральной территорией, и своими речами, что транслируются на все Скопление, вдохновляет их. Неужели ты не понимаешь, — в голосе женщины слышалось настоящее торжество, — они у нас в руках! Бейчей ведёт себя правильно, и ты должен всего-навсего…

— Что?

— Быть самим собой. Заняться привычным для тебя делом — поработать на этих ребят.

— Не понял… объясни, что ты имеешь в виду. Он услышал, как Сма вздохнула.

— Выиграй им войну, Закалве. Мы на их стороне, и победа открывает далёкие перспективы. — Она опять вздохнула. — Шераданин, это нужно сделать! У нас до некоторой степени связаны руки, но если ты победишь, возможно, нам удастся изменить ситуацию в нашу пользу.

— Я быстро просмотрел их карты — ребята сидят по самые уши в дерьме. Чтобы выиграть, им понадобится чудо.

— Попытайся, Шераданин…

— Могу я рассчитывать на вашу помощь?

— Что ты под этим подразумеваешь?

— Разведданные, Сма. Если вы отследите перемещения неприятеля, узнаете, каковы его планы…

— Нет, Шераданин, это невозможно…

— Что? — громко переспросил он, усаживаясь на постели.

— Мне очень жаль, действительно очень жаль, но здесь существует некий деликатный договор о нашем невмешательстве, который мы должны строго соблюдать. Даже этот зонд — против правил, и скоро он исчезнет.

— Значит, я предоставлен самому себе?

— Мне очень жаль, — повторила Сма.

«А ведь Дизиэт говорила мне как-то: „Никакой войны!"«, — мрачно бурчал он себе под нос, собирая волосы в хвост и затягивая их кожаным ремешком. Уже рассвело; сквозь толстые стекла (светомаскировку сняли) проступали окутанные туманом здания, панорама города выглядела чуть искажённой. Он с отвращением посмотрел на богато изукрашенную мантию, которая предназначалась ему, и нехотя облачился в неё.

Гегемонархия и Гласинская империя воевали друг с другом за контроль над скромных размеров континентом вот уже шестьсот лет. Эти государства были самыми отсталыми на Мюрссее, — когда сюда наведались представители Скопления на своих кораблях, противоборствующие стороны были вооружены арбалетами и пушками, заряжавшимися с дула. Теперь, век спустя, у них имелась уйма танков, артиллерия, грузовики и несколько примитивных самолётов. Каждая сторона могла похвастаться наличием и одной престижной, достаточно современной системы вооружения, полученной в подарок от каких-то более продвинутых представителей Скопления. Гегемонархия располагала ко всему прочему космическим кораблём, сменившим пять или шесть владельцев, а Галасинская империя — несколькими ракетами предположительно с ядерными боеголовками, применения которых Скопление допустить не могло. Общественное мнение могло согласиться с продолжением бессмысленной во всех отношениях войны до тех пор, пока мужчины, женщины и дети умирали в относительно небольшом количестве, но восставало против применения оружия массового уничтожения… На данный момент империя одерживала победу за победой, и её моторизованная кавалерия теснила гегемонархию, чья армия отступала по равнине в горы. Дороги заполняли беженцы, трясясь на телегах, набитых домашним скарбом, в то время как танки перепахивали неубранные поля, а беспилотные самолёты сбрасывали бомбы, как бы заботясь об уничтожении городских трущоб.

Он отправился в генеральный штаб; несколько дремавших офицеров при его появлении вскочили, вытягиваясь по стойке «смирно» и протирая сонные глаза. Он долго стоял, склонившись над картами и анализируя ситуацию, задавал множество вопросов офицерам — его интересовала точность данных разведки и боевой дух войск — и остался крайне недоволен ответами. После завтрака в обществе жрецов он потащил их с собой в штаб, хотя они предпочли бы заняться медитацией в своих покоях, а не отвечать на его вопросы.

— … и мне нужна такая же форма, как у ребят. — Он указал на одного из младших офицеров регулярной армии, посланного с донесением в штаб.

— Но господин Закалве, — возразил с обеспокоенным видом Напурея, — это же уронит ваше достоинство!

— А эта ваша мантия меня сковывает. Мне нужно съездить на передовую, я хочу сам посмотреть, как обстоят дела на фронте.

— Зачем? Все данные поступают сюда, и все молитвы нашего народа тоже направлены на священную цитадель, где пребываете вы.

— Напурея, — он положил ладонь на плечо жреца, — Мне нужно увидеть все своими глазами, я же только что прибыл сюда.

Он обвёл взглядом недовольные лица жрецов. Наступившее затишье — войска империи закреплялись на завоёванных позициях — облегчило ему задачу. Он отправился в войска в обычной форме, беседовал с основательно деморализованными и исхудавшими офицерами и генералами, а также с обычными пехотинцами и танкистами, врачами и санитарами. Почти во всех случаях ему требовался переводчик: общим языком Скопления владело лишь высшее начальство. В течение той, первой, недели он объехал также все аэродромы, интересуясь настроением и проблемами лётчиков. Единственным, кого он игнорировал при всех своих поездках, был жрец, который, кстати, номинально возглавлял любое воинское подразделение. Ему хватило общения с несколькими такими «военачальниками», чтобы понять, насколько они некомпетентны. Их интересовало только одно: насколько правильно будет произнесено традиционное напыщенное приветствие Мессии.

— Провинция Шенастри! — вскричал Напурея. — Там около десятка религиозных святынь! Больше десятка! И вы предлагаете сдать её без боя?

— Если вы выиграете войну, то вернёте их себе и, вдобавок, приобретёте уйму сокровищ для своих храмов. А так они могут быть повреждены и даже уничтожены в ходе боев. Провинция Шенастри, когда она временно, подчёркиваю: временно окажется захваченной противником, растянет его линии снабжения. Когда должны начаться дожди? Через месяц? Тогда мы будем готовы нанести контрудар. Раскисшие дороги не позволят им отступить, а также организовать снабжение армии продовольствием и боеприпасами. Наппи, старина, поверь — это замечательный тактический ход! Будь я командующим, то и на сотни миль не подошёл бы к этой территории, которую мне предлагают задаром. Их командиры не такие уж дураки и прекрасно понимают, что это ловушка. Но Двор не позволит им не принять такого «подарка» от нас. Сознание того, что они попали в западню, не будет способствовать укреплению боевого духа нашего противника.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Верховный жрец, обеспокоенно глядя на карту.

«Разумеется, приятель, ты и твоя компания уже не одну сотню лет не знаете ничего полезного».

— Отступление должно начаться сегодня же. Итак, — он повернулся к карте, висевшей на стене, — самолётам — прекратить бомбёжки и обстрелы дорог. Два дня отдыха, затем совершим налёт на нефтеочистительные заводы, вот здесь. Наш налёт должен быть массированным — использовать всё, что летает.

— Но если мы перестанем атаковать дороги…

— То их ещё больше наводнят беженцы, а это, естественно, замедлит продвижение вражеской армии. Следует убрать вот эти мосты, здесь, здесь и вон там. — Он указал на карте три переправы, затем озадаченно посмотрел на Напурею. — Вы, что, ребята, подписали какое-то соглашение не бомбить мосты или как?

— У нас всегда считалось, что уничтожение мостов помешает контрнаступлению. К тому же это более чем расточительно, — подавленно объяснил жрец.

— Ну, эти три во всяком случае должны исчезнуть. — Он постучал по карте. — Уничтожение мостов и налёт на заводы наверняка приведёт к ухудшению снабжения горючим.

— Мы считаем, что у имперской армии есть большие резервы горючего, — возразил один из жрецов.

— Даже если и так. — Он набрал в лёгкие побольше воздуху. До чего тяжело разговаривать с этими тупицами! — Зная, что снабжение прервано, командиры противника будут осторожнее продвигаться вперёд. Держу пари, у них не такие большие запасы, как вы предполагаете. Наверняка, они то же самое думают о ваших запасах. Поверьте мне, если налёт на нефтеперегонные заводы пройдёт успешно, у них будет повод запаниковать.

Напурея выглядел крайне озабоченным, он массировал подбородок, удручённо глядя на карту. Остальные жрецы всем своим видом выражали недовольство.

— Все это кажется нам… авантюрой.

Верховный жрец постарался вложить в слово «авантюра» столько недоверия и даже презрения, что при любых других обстоятельствах это могло бы только позабавить.

С большим трудом жрецы всё же поддались уговорам, и их драгоценная провинция вместе с «величайшими религиозными святынями» была сдана врагу. Согласились они, в конечном счёте, и на массированную бомбёжку нефтеперегонных заводов.

Он побывал в войсках, а также на аэродромах, откуда должны были в самое ближайшее время подняться в воздух самолёты с бомбами на борту, а затем отправился инспектировать оборонительные сооружения в горах. Интересовала его и долина, заканчивавшаяся плотиной — идеальная западня (он вспомнил остров, дрожащую девушку на стуле), если имперская армия заберётся так далеко.

Налёт обошёлся недёшево — почти четверть беспилотных самолётов не вернулась, но наступление имперской армии было остановлено. Правда, по его предположениям, противник мог бы ещё день-другой продвигаться вперёд, но противоположная сторона поступила разумно. Побывал он и в космопорте, где осмотрел тот единственный неповоротливый космический корабль, называвшийся «Победоносная Гегемонархия». При дневном свете судно выглядело удручающе-ветхим и вряд ли могло когда-нибудь понадобиться — настолько опасным для жизни представлялся полёт на нём.

— Это называется: «обезглавливающий удар», — пояснил он собравшимся в штабе жрецам. — Каждый год в начале Второго сезона Имперский Двор отправляется на озеро Виллитайс, высшее командование прибывает туда с докладом. Мы уроним на них «Победоносную» в тот самый день, когда на озеро заявится генеральный штаб.

Жрецы выглядели озадаченными.

— Но «Победоносная» может вместить только…

— Я имел в виду, что мы выведем её на орбиту и направим прямо на крышу Озёрного Дворца. Её вес — добрых четыреста тонн: одним ударом мы прихлопнем и Двор, и генеральный штаб. А затем без промедления предложим их Парламенту подписать мировое соглашение. Думаю, волнения неизбежны; между обезглавленной армией, оставшимися в живых аристократами и Парламентом начнётся борьба за власть.

— Если я вас правильно понял, господин Закалве, вы предлагаете уничтожить «Победоносную», не так ли?

— Думаю, от неё ничего не останется.

— Это абсурд! Неслыханно! Посягнуть на наш символ! «Победоносная» — наша надежда! — наперебой заголосили жрецы.

Он, улыбаясь, слушал их крики, и подозрение, что жрецы рассматривали «Победоносную» в качестве средства для побега, если события примут угрожающий для их жизни характер, крепло в нём с каждой секундой. Наконец, они более-менее успокоились.

— Я советовался со специалистами, они все как один утверждают, что корабль уже нельзя использовать по его прямому назначению. Я прилетел на нём сюда целым и невредимым лишь благодаря везению, удаче, Божественному Провидению, называйте это как угодно. — Он замолчал, наблюдая, как люди с голубыми кругами испуганно переглядываются. Наверняка ему удалось вселить в них страх. — Сожалею, но единственное, на что годится «Победоносная» — своей гибелью принести нам победу!

Он дал им возможность осмыслить необходимость «обезглавливающего удара». Нет, речь не шла о том, чтобы это задание выполнили пилоты-самоубийцы — бортовые компьютеры были в состоянии поднять корабль в космос и верно определить конечную цель. Разумеется, нельзя было не принимать во внимание и общественное мнение — как отнесутся рядовые балзейтцы к тому, что их высокотехнологичная побрякушка превратится в пыль. Угроза ответного удара могла вызвать панику среди населения. Он заверил их, что у Империи нет такой возможности, тем более, что во время мирных переговоров можно будет намекнуть, что их атаковал не космический корабль, а мощная ракета, коих имеется более чем достаточно. Пусть впоследствии это опровергнут могущественные друзья, объяснив, что же произошло на самом деле, — тревога, так или иначе, поселится в стане врага.

Имперская армия снова перешла в наступление, но продвигалась теперь значительно медленнее, чем раньше. Он отвёл войска почти до предгорий, сжигая немногие неубранные поля и буквально стирая с лица земли оставляемые города. Всякий раз, когда они покидали очередной аэродром, под взлётно-посадочные полосы закладывались мины замедленного действия, которые срабатывали через несколько дней.

В предгорьях он проверил расположение оборонительных линий, затем опять отправился наносить визиты в действующие части, региональные штабы и аэродромы и по-прежнему настаивал на «обезглавливающем ударе», продолжал давить на жрецов, с тем, чтобы они приняли решение. Он был занят по горло, измотан бесконечными переездами, с трудом волоча ноги, добирался до кровати, но, проваливаясь в сон, успевал осознать странную вещь: он — счастлив…

Прошло уже три недели с тех пор, как он прибыл на Мюрссей. Те немногие новости, что доходили сюда извне, создавали впечатление отсутствия каких-либо событий. Он мог лишь подозревать о хитросплетениях всевозможных интриг политического характера. Бейчей продолжал оставаться на орбитальной станции, поддерживая и налаживая контакты с различными партиями и движениями. От хозяев не было никаких известий. Ему не раз приходило в голову, что Культура забыла о нём, оставив его здесь вечно участвовать в безумной войне жрецов и Империи.

Оборонительные укрепления росли; солдаты почти безостановочно рыли траншеи и окопы, возводили надолбы, но обстрелу почти не подвергались. Имперская армия докатилась слабой волной до предгорий и остановилась. Он отдал приказ совершать почти беспрерывные налёты на линии снабжения, а также уничтожить ближайшие к линии фронта аэродромы. Сегодняшнее заседание штаба обещало быть бурным: Шераданин заявил, что вокруг столицы сосредоточено слишком много войск.

— Самые лучшие войска должны быть на фронте. Скоро начнётся наступление, и если мы хотим успешно провести контрудар — а мы можем сделать его именно таким — нам понадобятся храбрые солдаты.

— Существует проблема гражданских беспорядков, — сказал Верховный жрец. Бурная деятельность Мессии не прошла для него даром, Напурея выглядел постаревшим и усталым.

— Достаточно держать здесь несколько частей, — возразил Закалве. На самом деле он хотел соблазнить имперскую армию призраком скорой победы, и город должен был послужить приманкой. Ударные войска были им отправлены на горные перевалы и рассредоточены по ущельям. Жрецы, стоя перед картой, в ужасе заламывали руки сколько территории было отдано неприятелю! — и уже дали предварительное согласие на проведение «обезглавливающего удара». «Победоносную Гегемонархию» начнут готовить к последнему полёту и отправят в космос, если положение будет выглядеть действительно отчаянным, но он должен всё же попытаться выиграть войну обычными средствами. Наступательная операция началась; через сорок дней после его прибытия на Мюрссей имперская армия вступила в лесные массивы предгорий.

Жрецы запаниковали. Он отдал приказ лётчикам атаковать линии снабжения, а не воинские части. Оборонительные линии тем временем постепенно отодвигались, мосты взлетали на воздух. Армия противника уже заполняла долины между горами. Трюк с плотиной на этот раз не вышел, заложенные под ней заряды попросту не взорвались, так что перевал потребовалось срочно прикрыть.

— Оставить город? — Жрецы ошеломлённо переглядывались.

Он не переставал им твердить, что ситуация под контролем и всё будет в порядке, но положение с каждым днём становилось всё хуже. Наступление имперской армии выглядело успешным, в столице уже была слышна канонада вражеской артиллерии.

— Они попытаются захватить Балзейт, это же символ, — растолковывал он жрецам. — Символ — дело хорошее, но на самом деле не имеет большого военного значения. А мы подпустим ровно столько войск, сколько захотим, и перекроем вот здесь и здесь. — Он указал на карте перевалы под неодобрительный ропот присутствующих.

— Это не бегство. Мы отходим. Но положение имперской армии гораздо хуже, потому что они несут огромные потери, линии снабжения становятся все длиннее. Следует довести ситуацию до такой стадии, когда противник начнёт думать об отступлении. Тогда, предоставив врагу возможность — кажущуюся возможность — нанести сокрушающий удар, мы тем самым уложим их на обе лопатки. — Он обвёл взглядом побелевшие лица. — Возможно, вам придётся покинуть Балзейт, но вы вернётесь, обещаю, триумфаторами.

Вряд ли ему удалось убедить жрецов, но, возможно, у них уже не оставалось сил для сопротивления — и они предоставили ему полномочия действовать так, как он сочтёт необходимым.

Подготовка заняла несколько дней, в течение которых имперская армия с боями продвигалась в глубь территории гегемонархии, войска которой сопротивлялись, отступали, сопротивлялись, отступали… до тех пор, пока ситуация не стала складываться таким образом, что имперским военачальникам уже пора было подумывать о приостановке наступления.

Озадаченный поведением противника имперский генерал наблюдал в бинокль, как колонна грузовиков медленно ползёт по ущелью к городу. Разведка донесла, что жрецы намереваются покинуть город, а космический корабль готовят для какой-то специальной операции. Отправив радиограмму Придворному Высшему Командованию, утром следующего дня он получил приказ наступать на город.

Он равнодушно наблюдал за тем, как жрецы с предельно озабоченными лицами садятся в поезд, который должен был увезти их из Балзейта.

На последнем совещании ему с трудом удалось отговорить их не отдавать приказ о нанесении «обезглавливающего удара». Дайте мне попробовать ещё один манёвр, сказал он. Взаимопонимание полностью отсутствовало. Жрецы, столпившись у карты, смотрели на утраченную ими территорию, тыкали пальцами в то небольшое пятно, которое оставалось свободным от сил противника, и хором восклицали: «Всё кончено!» А он, не слушая их, ещё раз прокручивал в голове варианты наступательных действий… Да, для Империи всё было кончено!

Поезд тронулся, и он, не удержавшись, весело помахал рукой ему вслед. Верховные жрецы принесут больше пользы, если перестанут путаться под ногами и уберутся в один из своих монастырей, расположенный на соседнем горном хребте. А сейчас его ждут в Генеральном штабе с последними сводками новостей, его ждут дела…

Контрнаступление наконец началось. Сначала он пустил в ход элитные войска, затем — остальные части. Самолёты первые два дня бомбили линию снабжения противника, а затем переключились на передовую. Имперская армия дрогнула, хотя ей осталось преодолеть единственную преграду — горную цепь. Только тоненький ручеёк продолжал пробивать себе дорогу через леса и поля к сверкающей впереди цели — городу, надеясь залить его. Но солдаты были слишком измотаны, горючее и боеприпасы практически не поступали. Ущелья оставались в руках Гегемонархии, и её войска атаковали оттуда неприятеля. Противник был вынужден начать отступление, которое порой превращалось в паническое бегство. Он настаивал на непрерывности контрудара, жрецы телеграфировали ему, считая, что следует развернуть новые силы и остановить наступление на столицу двух имперских дивизий. Но эти две дивизии уже не представляли собой реальной силы, их капитуляция была неизбежна.

Зарядили дожди, и покрытые грязью имперские войска с трудом пробирались через сырые леса; их самолёты часто оставались прикованными к земле из-за непогоды, в то время как воздушные силы гегемонархии беспрепятственно бомбили и обстреливали их.

Остатки прорвавшихся через горы двух дивизий отчаянно сражались — слишком важной казалась им конечная цель. А на отдалённых равнинах с противоположной стороны гор остальная имперская армия отступала со всем проворством, на какое была способна.

Дивизии, оказавшиеся в провинции Шенастри, могли отступать только в непроходимые болота и поэтому вскоре капитулировали. В тот день, когда имперские войска вошли в Балзейт, Имперский Двор заявил о своём желании заключить мир. У них имелась дюжина танков и тысяча бойцов, но артиллерию свою они оставили на полях без боеприпасов.

Он связался по радио с жрецами. Те были согласны на перемирие. Тогда, предоставив жрецам самим вести переговоры, он отправился в свои апартаменты, где не был с начала военных действий, и переоделся в штатское.

Перемирие было подписано в полдень. Усталые имперские солдаты расквартировались за воротами цитадели в ближайших гостиницах.

Он стоял лицом к свету. Вокруг него тёплый ветер бесшумно колыхал широкие белые шторы, что спускались откуда-то сверху; ветер шевелил длинные тёмные волосы. Руки он сцепил за спиной и слегка раскачивался на носках, меланхолично изучая простирающийся перед ним город. С бесцветных небес лился на горы безжалостно-пронзительный свет. Фигура в тёмном бесформенном балахоне казалась нереальной, словно какая-то статуя…

Кто-то произнёс его имя.

— Закалве!

Он обернулся, и глаза его расширились от удивления.

— Скаффен! Неужели Сма отпускает тебя одного? Или она здесь?

— Добрый день! — поздоровался дрон, подлетая к нему. — Госпожа Сма направляется сюда на модуле.

— И как там Диззи? — Он уселся на низенькую скамеечку у стены. — Какие новости?

— В основном — хорошие. Господин Бейчей на пути к космической станции «Импрен», там состоится совещание, которое должно определить дальнейшую судьбу Скопления. Похоже, опасность войны уменьшается.

— Ну, разве все это не чудесно: мир здесь, мир в космосе? — Он откинулся на скамейке и, прищурясь, посмотрел на дрона, склонив голову к плечу. — Почему же ты, дрон, не преисполнен радости и веселья? Ты кажешься мрачным. В чём дело? Что случилось? Батарейки садятся?

Секунду-другую дрон молчал, затем произнёс:

— Модуль вот-вот приземлится. Поднимемся на крышу?

Мгновение он озадаченно смотрел на дрона, затем кивнул, стремительно поднялся со скамьи и хлопнул в ладоши.

— Конечно, идём.

Они прошли в его апартаменты; Дизиэт выглядела подавленной. «В чём дело? — недоумевал он, — Неужели её не радуют происходящие события?

— Хочешь выпить?

Сма, расхаживая взад-вперёд по комнате, взяла у него из рук бокал, но пить не стала.

— Проблемы, Диззи?

Она обернулась к нему, её овальное лицо казалось выточенным из куска льда — таким холодом повеяло от него. В её глазах он прочитал свой приговор.

— Тебе придётся покинуть планету, Шераданин.

— Покинуть? Когда?

— Сейчас, сегодня ночью, крайний срок — завтра утром.

Ошарашенный её словами, он покрутил головой, затем засмеялся.

— Должен признаться, эти юные педерасты уже начали казаться мне привлекательными, но…

— Перестань, — перебила его Сма. — Я говорю серьёзно, Закалве, ты должен скрыться, исчезнуть. Он покачал головой.

— Мне следует ещё побыть здесь, я могу им понадобиться. Нет никакой гарантии, что перемирие…

— Перемирие не будет соблюдаться. — Дизиэт отвела взгляд. — Во всяком случае, одной из сторон. Так складывается ситуация, — Сма поставила бокал на столик и вновь принялась мерить шагами комнату, стараясь не встречаться с ним глазами.

— А? — переспросил он и взглянул на дрона, который лилово-зелёными полосами ауры давал понять, что он здесь совершенно ни при чём.

— Закалве, — женщина остановилась. — Существует некая договорённость, в соответствии с которой тебе следует покинуть Мюрссей.

Он пристально смотрел на неё.

— Что за договорённость, Диззи? — тихо спросил он.

— Фракция Гуманистов оказывала Империи некоторую… помощь, довольно специфического характера. События, происходившие здесь, до некоторой степени координировались Гуманистами. Договорённость предполагала победу Империи в этой войне. — Она остановилась, бросила взгляд на дрона и снова отвела глаза. — Это, собственно, и должно было произойти ещё несколько недель назад.

— Так, — медленно произнёс он, отставляя в сторону свой бокал и опускаясь в широкое кресло, сильно напоминавшее трон. — Значит, я спутал чьи-то карты, и игра сложилась не в пользу Империи?

— Да, — с трудом произнесла Дизиэт и судорожно сглотнула. — Именно так обстоят дела. Среди Гуманистов есть влиятельные силы, готовые воспользоваться любым предлогом, чтобы спровоцировать отказ от договорённости, каким бы ни был этот предлог. У них хватит сил испортить все дело. Кое-кому из Скопления все ещё нужна победа Империи. И мы не можем нарушить сложившееся равновесие сил.

— Да, понимаю. — Он тупо смотрел перед собой. — Моя миссия закончена.

— Да, ты должен отправляться с нами.

— А что произойдёт здесь?

— Верховных Жрецов похитит отряд десантников, которых доставит в монастырь самолёт Гуманистов. Монастырь будет взят войсками Империи. Намечены рейды на полевые штабы гегемонистов; они должны пройти практически бескровно. Если сопротивление продолжится, будут приняты меры: несколько танков и самолётов взорвут лазером из космоса. Полагают, что подобные действия охладят пыл желающих сражаться дальше. — Дизиэт стояла напротив него, по другую сторону стола. — Все это произойдёт завтра на рассвете. — Она вздохнула. — Ты действовал… блестяще, сумел вывести Бейчея… мы тебе очень благодарны, и нелегко…

Он жестом остановил её.

— Мне нужно кое-что сделать, я не могу отбыть сейчас с вами. Отправляйтесь пока без меня, а утром, на рассвете, вернётесь за мной.

Сма открыла рот, затем покосилась на дрона.

— Ладно, мы вернёмся завтра. Закалве, я…

— Всё в порядке, Дизиэт, — спокойно перебил он её и поднялся с кресла. Он смотрел ей в глаза, и ей пришлось отвести взгляд. — Всё будет так, как вы решили. До свидания. — Он заложил руки за спину. Сма направилась к выходу, Скаффен-Амтиско последовал за ней. На пороге женщина оглянулась, но ничего не сказала и вышла. Дрон завис в дверях.

— Закалве, — начал он, — я просто хочу добавить…

— Вон! — Он схватил столик за ножки и запустил им в Скаффена. Столик отскочил от невидимого поля и с шумом грохнулся на пол; дрон поспешно ретировался, плотно закрыв за собой дверь. Он стоял посреди комнаты, тупо глядя перед собой.

Глава II

Тогда он был моложе, и его воспоминания о том времени отличались особой свежестью и остротой. Иногда он делился ими с казавшимися спящими, а на самом деле — замороженными людьми, бродя по немому холодному кораблю и задавая себе то и дело вопрос — а не сошёл ли он с ума от этого безмолвия? Когда-то он сам прошёл через это и имел опыт пребывания в «замороженном виде», но пробуждение разочаровало, так как он ожидал определённого воздействия на свою память, а именно — «стирания» фактов и событий, имевших место в прошлом. Но мозг отнюдь не утратил даже части имевшейся у него информации, воспоминания остались по-прежнему чёткими и яркими. Таким образом, оправдались самые оптимистические прогнозы по поводу безвредности замораживания; да и процесс «оживления» прошёл достаточно быстро, если сравнить, например, с его ощущениями после оглушающего удара по голове (подобное событие случалось в его жизни не раз и не два). Всё напоминало пробуждение после крепкого и долгого ночного сна.

Проведя ряд анализов и всевозможных медицинских проверок, его объявили здоровым, а затем на пару часов оставили наедине с самим собой. Он сидел, завернувшись в пушистое полотенце и словно тот, кто постоянно трогает больной зуб языком или пальцем, проверяя, болит он или не болит, устроил «перекличку» своим воспоминаниям — и явились те, которых он надеялся потерять в темноте и холоде космоса. Всё, что происходило с ним в прошлом — хорошее и плохое, правильное и неправильное — вдруг заявило о своём присутствии.

Полет корабля под названием «Отсутствующие Друзья» должен был длиться столетие или даже больше. В некотором смысле это была гуманная акция: владельцы судна, инопланетяне, предоставили свои услуги с целью смягчить последствия ужасной войны. Он, на самом деле, не имел права отправляться в это путешествие, потому что места на корабле были предназначены для людей, переживших ужасы недавней войны. Поэтому пришлось воспользоваться поддельными документами, чтобы обеспечить себе бегство.

Он добровольно согласился на это условие: его должны были разморозить и включить в состав экипажа где-нибудь в середине пути. Хотелось путешествовать по-настоящему — увидеть космос, оценить таинственную пустоту. Остальных — тех, кто предпочёл оказаться вне состава экипажа — сначала накачают лекарствами и наркотиками, потом в бессознательном состоянии доставят на судно, там заморозят, и весь путь до другой планеты, где их должны разбудить, люди проделают в состоянии анабиоза.

Когда он очнулся, вахту несли Кай и Эренс. Последнего должны были снова заморозить ещё пять лет назад, но он отказался — решил бодрствовать, пока корабль не долетит до цели. Что касается Кая, то он был оживлён три года спустя, и ему тоже полагалось подвергнуться повторной «заморозке» и до конца полёта отправиться в специальный отсек. Парни признались ему, с каким трудом дождались пробуждения следующего по списку члена экипажа; предполагалось, что тот составит им партию в карты и развлечёт рассказами из собственной жизни, но их надежды не оправдались. Он большую часть времени молча слушал их бесконечные споры.

— … лететь ещё целых пятьдесят лет, — напомнил Эренсу Кай.

— Это же не вечность, не так долго ждать. — Эренс махнул бутылкой.

— Ты убьёшь себя этим пойлом и другой дрянью, которую постоянно принимаешь. — Кай покачал головой. — Тебе не долететь и, значит, больше никогда не увидеть настоящего солнечного света, не услышать шум дождя, не ловить языком его капли… да мало ли чего! И года не протянешь, не говоря о пятидесяти. Поверь, тебе надо заснуть.

— Это не сон!

— Называй это как хочешь, но я тебе советую дать себя снова заморозить.

— И это также не заморозка… не замораживание в буквальном смысле слова. — Эренс выглядел одновременно и раздражённым, и озадаченным.

Судя по вялой интонации спорящих, они не в первый раз вели этот диалог.

— Тебе следовало бы верннуться, — как, кстати, и полагалось, — в свою маленькую холодную нишу ещё пять лет назад, и дать соответствующее указание: «Излечить от всех пагубных пристрастий».

— Корабль и так меня уже лечит, — гордо сообщил Эренс и поднёс ко рту бутылку.

— Ты убьёшь себя.

— Как хочу, так и живу.

— Из-за твоего поведения все на этом корабле, в том числе и спящие, могут погибнуть, — мрачно заявил Кай.

— Корабль сам о себе позаботится. — Эреис, хихикнув, обвёл взглядом комнату отдыха — единственное грязное место на судне, и смахнул со стола чашку.

Правда, здесь иногда бывало относительно чисто — если Эренс убирал за собой. Во всех остальных помещениях чистоту поддерживали роботы. А комнату отдыха Эренс стёр из памяти бортового компьютера, поэтому она сохраняла жилой вид.

— Слушай, — Кай подозрительно смотрел на своего приятеля, — а что если ты повредил корабль своей вознёй с программами?

— Ни о какой возне не может быть и речи! — надменно фыркнул тот. — Я изменил несколько основных программ по домоводству, поэтому здесь можно сохранять хоть какой-то жилой вид, и судно больше не ведёт с нами пустых разговоров. Вот и все. Но это никак не может стать причиной того, что корабль воткнётся в звезду или вообразит себя человеком, который озабочен только одним: откуда у него внутри паразиты? Но тебе этого не понять — разве ты что-нибудь смыслишь в технике? Вот Ливу, наверное, разбирается в подобных штуках, правда, приятель? — Эренс потянулся в кресле, елозя ногами по грязной поверхности стола. — Ты ведь хорошо соображаешь, Ливу?

— Не знаю, — признался он (уже не вздрагивая, когда к нему так обращались или называли «господин Ливу»). — Могу лишь предположить, что никакого вреда не будет, когда знаешь, что делаешь.

Эренс с довольным видом усмехнулся.

— С другой стороны, множество катастроф произошло как раз из-за людей, которые считали, что они знают, что делают.

— Аминь! — победоносно заключил Кай и повернулся к своему приятелю. — Ну как?

— Что сказал наш новый друг? — Эренс потянулся за бутылкой. — Он не знает.

— Тебе следовало бы вернуться к спящим.

— Они не спят.

— Бодрствовать положено только двоим.

— Тогда иди и принимай любимую позу.

— Сейчас не моя очередь. Ты проснулся первым.

— Я не спал!

— И так далее, и так далее…

Иногда он надевал скафандр и через шлюз отправлялся на прогулку по кораблю. В одном конце судна находился тесный и маленький отсек для двигателя, в другом — почти таких же размеров жилой отсек, а между ними — бесконечные коридоры, битком набитые спящими.

Он шёл по холодным тёмным проходам, слева и справа тянулись ряды тусклых красных лампочек, расположенных над ячейками, в которых лежали замороженные люди. Ячейки напоминали выдвижные ящички в шкафу для хранения документов. Иногда он останавливался и выключал фонарь на шлеме своего скафандра, тогда цепочка красных искр плавно изгибалась, подчиняясь спирали коридора. Двигаясь внутри безмолвного тела корабля, он, как правило, выбирал внешний коридор, самый первый, это помогало оценить масштабы судна. Постепенно гравитация корабля снижалась; ему приходилось перемещаться с помощью скользящих прыжков, из-за которых он чаще оказывался под потолком, чем продвигался вперёд. На выдвижных ящиках-гробах имелись ручки, и он пользовался ими, когда хождение делалось неэффективным. Так он тащил себя к центру корабля, перехватывая ручки, словно скобы ступенек.

Посередине «Отсутствующих Друзей» проходила шахта лифта — от жилого отсека до двигателя. Оказавшись в центре корабля, он вызывал лифт, если тот не дожидался его с прошлого раза. Он вплывал внутрь залитого жёлтым светом цилиндра. Помещал фонарик предмет в центре кабины и наблюдал за тем, удалось ли расположить его точно в центре всей медленно вращающейся вокруг своей оси массы корабля. У него хватало терпения проводить так не один час — дожидаясь (в этом он честно себе признавался), когда одна часть его помешательства победит другую.

Если фонарик сдвигался, оказываясь на стене, полу, потолке кабины лифта или уплывали через открытую дверь, то ему приходилось возвращаться обратно тем же путём, каким он пришёл сюда: лететь, взбираться, подтягиваться и так далее… Если же предмет по прошествии долгого времени оставался в центре помещения, то он мог разрешить себе путешествие в жилой отсек на лифте.

— Брось, Ливу, — закуривая трубку, произнёс Эренс. — Что всё-таки вынудило тебя отправиться в этот полет, а?

— Мне не хочется об этом говорить.

Он включил вентиляцию, стремясь избавиться от клубов наркотического дыма, медленно заполнявших «колесо обозрения» — так они назвали одно из помещений жилого отсека, единственное место, откуда через окна можно было смотреть на звёзды. Периодически он поднимался туда любоваться необыкновенной красоты панорамой, иногда даже читал здесь стихи…

Эренс изредка тоже сюда наведывался, а вот Кай — никогда. Как утверждал его приятель, Кая при виде раскинувшегося безмолвного космоса охватывала тоска по дому.

— Чем это можно объяснить?

Закалве покачал головой и откинулся в кресле, уставясь в темноту.

— Это тебя не касается.

— Хочешь, я расскажу тебе, почему я оказался здесь, на этом корабле, если… если ты мне расскажешь, что ты забыл здесь. — Эренс произнёс эту фразу тоном капризного ребёнка, выбирающего себе партнёров по игре.

— Брось, приятель.

— Знаешь, какая у меня интересная история?

— Да уж, не сомневаюсь…

— Но я тебе ничего не расскажу, пока ты не будешь со мной откровенным. Не упускай такой шанс.

— Попробую это пережить, — отозвался он и выключил освещение.

В сгущающейся темноте вспыхивало красным при каждой затяжке лицо курившего трубку мужчины. Тем не менее Эренс заметил отрицательный жест, когда протянул трубку с наркотиком своему соседу, и пренебрежительно фыркнул.

— Тебе следовало бы стать раскованнее, друг мой. — Кресло тихо скрипнуло: очевидно, Эренс решил устроиться поудобнее. — Слови кайф, тогда легче будет поделиться своими проблемами.

— Какими проблемами?

Он увидел в темноте, как его сосед качает головой.

— Нечего прикидываться, на этом корабле нет таких, кто не убегал бы от собственных проблем — поэтому и выбрали такой способ путешествия.

— А-а, так я вижу перед собой местного психотерапевта?

— Да пошёл ты! Никто ведь не вернётся из этого путешествия… не вернётся домой. К тому же половина наших родственников и знакомых, вероятно, уже умерли, а остальные последуют за ними, когда мы доберёмся до места назначения. Так как мы никогда больше не увидим знакомые лица… да и вообще не увидим собственный дом, планету… следовательно, должны существовать чертовски важные и чертовски скверные причины для того, чтобы превратиться в бесчувственное тело и отправиться в таком виде куда подальше. У всех нас имеется повод от чего-то или кого-то бежать…

— А может, некоторые из присутствующих здесь просто любят путешествовать?

— Чушь, путешествовать так не любит никто!

— Ну и ладно. — Закалве пожал плечами.

— Нет, давай, чёрт побери, поспорим.

— Я не верю в споры.

Закалве смотрел в темноту и видел прямо перед собой огромный линейный корабль — судно чётким силуэтом высилось на фоне сумеречного света, но не было застывшим, мёртвым — все его закованные в броню палубы источали явную, нарастающую с каждой секундой угрозу.

— Ну, ты даёшь! — искренне удивился Эренс. — А я-то считал, равного мне по степени цинизма отыскать невозможно.

— Это не цинизм, — спокойно ответил он. — Просто мне кажется, что люди переоценивают значение споров. Им просто нравится слышать собственные речи.

— Спасибо, просветил.

— Не стоит благодарности. А если тебе действительно интересны мои соображения на этот счёт…

— Давай-давай!

— Большинство людей не готово… не хотят изменить своё мнение. — Он следил за тем, как медленно поворачивается передним тёмное пространство космоса, усеянное звёздами (Эти звезды тоже взорвутся когда-нибудь, напомнил он себе). — Думаю, в глубине души они отдают себе отчёт, что другие люди точно такие же. Вот почему споры провоцируют вспышки гнева, ведь спорщики не слышат друг друга, да и не пытаются услышать — настолько незначительными кажутся им доводы другой стороны.

— Если твои рассуждения не циничны, что же тогда ты понимаешь под цинизмом? — фыркнул Эренс.

— Я думаю так: то, во что люди верят, они и считают правильным. — В его голосе слышалась горечь. — А доводы, утверждения… словом, то, о чём можно спорить, появляется позже и, в сущности, не имеет смысла. Именно поэтому спор нельзя выиграть…

— Так что же ты предлагаешь, профессор, взамен этих бессмысленных с твоей точки зрения споров?

— Соглашаться… не соглашаться, — Закалве тихо усмехнулся. — Или драться.

— Драться?

— А что ещё остаётся? — пожал он плечами.

— Например, переговоры…

— Переговоры — это способ прийти к какому-то выводу, а это невозможно, так же, как одержать победу в споре.

— Значит, не соглашаться или драться — всё сводится к этому?

— Если до этого дойдёт…

Некоторое время Эренс молча посасывал трубку, пока красное свечение не потускнело, затем спросил:

— Ты ведь служил в армии, да?

Его собеседник, казалось, целиком был поглощён открывавшимся перед ним зрелищем — мерцавшими звёздами в темноте космоса, и всё же повернул голову и посмотрел на соседа.

— Думаю, так получилось, что из-за этой войны мы все служили в армии, не правда ли?

— Хм-м, — глубокомысленно промычал Эренс.

В «колесе обозрения» установилась тишина. Они оба молча смотрели, как плывут им навстречу блистающие сонмы звёзд.

Он остановился в длинном, закрученном спиралью коридоре, примерно на полпути к середине корабля; в ногах почти не чувствовалось веса, щеки немного горели из-за повысившегося кровяного давления. Цепочка красных огоньков уходила вдаль, и ему вдруг страстно захотелось увидеть кого-нибудь из спящих. Такое желание овладело им впервые, обычно он вообще не думал о штабелях замороженных людей, которые вёз корабль. Его проинструктировали, как обращаться с этими выдвижными ящиками, после того как он добровольно согласился нести вахту, причём сделали это дважды. Включив фонарь скафандра, он выдвинул пульт управления ящиком. Осторожно, одним пальцем, не снимая перчатки скафандра, набрал код, который, по утверждению Эренса, отключал корабельную систему слежения. Рядом с красным зажёгся голубой огонёк; красный горел по-прежнему — если бы лампочка замигала, это свидетельствовало бы о сбое, и судно немедленно отреагировало бы на сигнал.

Он отпер шкаф и выдвинул ящик целиком. Фамилия женщины, напечатанная на крышке, была ему не знакома. Он поднял крышку. Спокойное, мертвенно-бледное лицо, руки сложены на груди поверх бумажной туники. Ногти достаточно длинные — это, по утверждению Эренса, свидетельствовало о том, что человек ещё жив. Но возможно, она успела их отрастить ещё при жизни. Из носа и рта тянутся трубочки. Тело обернуто в прозрачный пластик, блеснувший в лучах света его фонарика: словно товар, выставленный в магазине, подумалось ему. Судя по показаниям на небольшом экране, вспыхнувшем над её головой, она пребывала в неплохой форме — для человека, находившегося так близко к границе жизни и смерти. Бросив взгляд на пульт управления, он ввёл новый код; на всей поверхности пульта зажглись и замигали многочисленные разноцветные огоньки, но красная лампочка по-прежнему горела, не мигая. Он открыл дверцу под экраном и вытащил наружу небольшую прозрачную сферу, напоминающую кусочек льда, которую пронизывало множество зелёных проводков. Сунув другую руку поглубже, нащупал небольшую кнопку. Итак, в правой руке — информация, записанная с мозга женщины, и раздавить этот шарик не составит труда, палец левой — на кнопке, нажав на которую можно выключить её жизнь.

Он постоял так некоторое время, прислушиваясь к себе, словно ожидая, что какая-то часть его сознания станет принимать решения, в том числе и это. Несколько раз ему казалось, что импульс послан, и теперь дело за ним, но ему удавалось погасить этот порыв. Он не убрал палец с кнопки, продолжая разглядывать зеленоватую сферу. Как замечательно и в то же время как странно, что вся информация, содержащаяся в человеческом мозге, может занимать столь малый объём!

Он задвинул ящик обратно и продолжил свою обычную прогулку к центру корабля.

— Я не знаю никаких историй.

— Все знают какие-то истории, — непреклонно заявил Кай.

— А я не знаю. Во всяком случае, настоящих историй.

— Что такое — «настоящая история»? — фыркнул Кай.

Его собеседник пожал плечами, окидывая взглядом привычный беспорядок комнаты отдыха.

— Интересная. Та, которую хотят услышать и слушать.

— Люди хотят услышать разное. То, что один считает интересной историей, другому может не понравиться.

— Ну, я могу ориентироваться только на то, что сам отнёс бы к категории «настоящих историй», но таковые мне не известны. — Закалве холодно усмехнулся, глядя на Кая.

— Это другое дело, — кивнул тот.

— Разумеется.

— Тогда расскажи, во что ты веришь, — предложил, поворачиваясь к нему всем телом, Кай.

— С какой стати?

— Почему бы и нет? Потому что я спросил!

— Нет.

— Не будь таким скрытным, сдержанным. Нас всего трое человек на миллиарды миль, а корабль — тот ещё зануда. С кем же поговорить?

— Ни во что я не верю.

— Вообще?

Он кивнул. Кай откинулся на спинку кресла, задумчиво покачивая головой.

— Здорово тебя, должно быть, обидели…

— Кто?

— Кто-то ведь лишил тебя веры, ведь ты во что-то верил раньше?

— Никто и никогда меня ничего не лишал. Они помолчали. Закалве первый прервал паузу.

— Ну, а ты во что веришь?

— Я верю в то, что вокруг нас. — Кай скрестил руки на груди. — Верю в то, что ты видишь, находясь в «колесе обозрения»… в то, что мы увидели бы сейчас на экране, будь он включён, хотя это зрелище отнюдь не единственное, во что я верю.

— И всё-таки… можешь ты это назвать одним словом, Кай? — попросил он.

— Пустота. — Губы Кая скривились в подобие улыбки, плечи нервно шевельнулись. — Я верю в пустоту.

Он рассмеялся.

— Это очень близко к «ничему».

— Не согласен с тобой, — возразил Кай.

— Для большинства это выглядит так.

— Позволь рассказать тебе одну историю.

— Это обязательно?

— Не больше чем для тебя слушать её.

— Ладно… всё равно, лишь бы убить время.

— История, кстати, правдивая. Впрочем, это не имеет значения. Существовало одно местечко, где к вопросу о наличии у человека души относились очень серьёзно. Много людей, колледжи, университеты, города и даже страны постоянно обсуждали эту проблему и смежные с ней темы.

Примерно тысячу лет назад один король-философ, которого считали мудрейшим человеком на планете, заявил, что эти вопросы отнимают у человечества слишком много сил, которым можно было бы найти более достойное применение. По его приказу для окончательного завершения дискуссии были приглашены самые умные мужчины и женщины. Чтобы собрать всех, кто пожелал принять в этом участие, потребовалось немало лет. Ещё столько же отняло опубликование всевозможных трактатов, книг, каковые появились в результате обсуждения. А король тем временем отправился в горы, дабы в одиночестве очистить свой разум. Вернуться он собирался тогда, когда спор иссякнет и будет оглашено окончательное решение. Прошли годы, прежде чем король-философ и самые умные люди встретились. Правитель выслушал всех, кому было что сказать о существовании души.

Пришлось ему опять покинуть суетный мир, чтобы обдумать услышанное, и спустя год король объявил, что ответ опубликует в многотомной книге. Были открыты два издательства, и каждое выпустило по большому и толстому тому. В одном на каждой странице повторялась одна и та же фраза: «Душа существует», в другом — »Душа не существует». Надо отметить, что на языке этого королевства каждая такая фраза состояла из одинакового количества слов и даже одинакового количества букв.

Люди внимательно перелистывали страницы книг в надежде найти ответ на вопрос, ключ к разгадке, тщетно пытаясь увидеть что-либо другое, кроме этих фраз. Напрасно! Обратились к королю, но тот дал обет молчания, и только кивал или качал головой, когда его спрашивали о чём-то, что касалось управления государством. Если же речь шла о душе, правитель никак не реагировал на подобные вопросы. И опять начались бесконечные споры, было написано немало трактатов, так или иначе касавшихся этой проблемы…

Через полгода после выхода в свет этих двух томов появились ещё два, но на этот раз издательство, которое напечатало книгу, начинавшуюся с фразы «Душа существует», изменило своё утверждение на диаметрально противоположное. Другое же издательство теперь сообщало на страницах своего тома: «Душа не существует». Так теперь происходило каждые полгода. Король дожил до глубокой старости, и при его жизни было издано нескольких десятков томов. Когда он уже лежал на смертном одре, придворный философ положил по обе стороны от него по экземпляру книги, надеясь, что голова короля склонится в момент смерти в ту или иную сторону и тогда станет ясно, какому выводу правитель отдаёт (или, точнее, отдавал) предпочтение. Но король умер, глядя прямо перед собой, и голова его осталась неподвижно лежать на подушке.

Книги издаются вот уже тысячу лет, до сих пор являясь источником нескончаемых споров и…

Он поднял руку, останавливая рассказчика.

— У этой истории есть конец?

— Нет. — Довольная улыбка появилась на лице Кая. — Нет. Но в этом как раз и вся соль.

Он пожал плечами, встал с кресла и направился к двери.

— Но если у чего-то нет конца, — крикнул ему в спину Кай, — то это ещё не значит…

Плавно закрылась дверь лифта. Оставшийся в комнате отдыха человек, не отрываясь, следил, как пополз к центру корабля индикатор движения кабины.

— … что нет решения, — тихо закончил Кай.

Прошло полгода вахты, перемежаемой сном и молчаливым участием в бесконечных спорах двух приятелей. Он находился в кабине лифта, наблюдая, как медленно вращается вокруг своей оси оставленный в центре кабины фонарик. Его он оставил включённым, погасив всё остальное освещение. Крошечное пятнышко света двигалось по стене кабины так же медленно, как часовая стрелка. Почему-то он вспомнил прожектора «Стабериндо» — как далеко они теперь отсюда! Непонятно, что заставило его решиться снять шлем (иначе — покончить с собой), но почему-то руки медленно потянулись к зажимам.

Избавиться от шлема в вакууме — непростое занятие, состоящее из нескольких, различной длительности, этапов. Он начал постепенно готовить скафандр и загадал, наблюдая за перемещением света, происходящим по мере движения фонарика: если луч упрётся ему в глаза — нет, в лицо, нет, в любую часть головы, то он остановится. Если нет — снимет шлем и умрёт. Он позволил себе роскошь дать воспоминаниям нахлынуть и захлестнуть его с головой, в то время как его руки методически открывали один зажим за другим. «Стабериндо» — огромный металлический корабль, застывший в камне (и каменный корабль, застывший в воде), сестры Даркенза и Ливуэта — так вот из чего, оказывается, он слепил то имя, под которым скрывался сейчас! И Закалве, и Элетиомел — ужасный, Элетиомел…

Скафандр загудел, пытаясь предупредить, что его хозяин делает что-то очень опасное. Пятнышко света находилось всего в паре дюймов от его головы.

Закалве — спросил он себя, что значит эта фамилия для него? Что она значила для кого угодно? Любой на его родине закивает в ответ: Закалве, как же — война, знатная семья. Кому-нибудь известно и о трагедии, постигшей эту семью. Он снова увидел этот стул — маленький и белый. Закрыл глаза, чувствуя горечь во рту. Затем открыл… Осталось всего три маленьких зажима, два, один, а затем быстро повернуть… Фонарик в центре кабины смотрел прямо на него, ярко сверкая линзой. Послышалось тихое, едва слышное шипение. Металлический корабль, каменный корабль и этот стул… Он почувствовал, как на глаза у него наворачиваются слёзы. И другая рука поднялась к груди, где под многими синтетическими слоями скафандра и тканью белья над сердцем был маленький сморщенный шрам, которому минуло два десятка лет — или семь десятков, смотря как измерять время.

Фонарик повернулся именно тогда, когда он расстегнул последний зажим, световое пятно ударило ему в глаза, затем…

Затем фонарик погас! Иссяк заряд или ещё какая-нибудь неисправность, это не имело значения. Наступила почти полная темнота, только через едва заметные щели в кабину просачивался слабый отблеск — так светили красные огоньки, отмечая еле теплившуюся жизнь людей, которых вёз на борту корабль. Скафандр тихо загудел — неожиданно грустный звук на фоне продолжавшегося шипения воздуха. Он тупо смотрел на то место, где должен был быть фонарик, невидимый в центре кабины, в центре корабля, на середине пути. Как же я теперь умру, подумал он.

Он вернулся к холодному сну через год, когда, попрощавшись, покидал комнату отдыха Кай и Эренс продолжали спорить.

В конечном счёте он оказался ещё на одной низко-технологической войне в качестве пилота (потому что теперь точно знал — в схватке линкор всегда проиграет самолёту), совершал полёты среди снежных вихрей над белыми островами, которые на самом деле были плоскими айсбергами.

Глава 13

Мантия валялась на полу, словно только что сброшенная кожа какой-то рептилии. Он собирался набросить её сверху, но передумал — останется в том, в чём есть… Он стоял в ванной перед зеркалом, изредка поднося бритву к голове, делая это медленно и осторожно, будто проводя расчёской по волосам. Бритва скребла сквозь пену по коже, вылавливая последние щетинки. Затем взял полотенце и вытер ставший гладкий и блестящий череп. Длинные чёрные волосы валялись на полу, словно сброшенное оперенье. Из окна ему были видны сторожевые башни окружающей город крепостной стены, он никогда не останавливался на ней взглядом, но сегодня его поразили благородство и чёткость её линий — возможно потому, что она была обречена. Он отвернулся, мысленно ругая себя за сентиментальность и пошёл надевать ботинки. Голове было непривычно холодно, к тому же он не чувствовал стянутых на затылке волос, это его раздражало. Он сел на постель, застегнул пряжки ботинок, некоторое время смотрел на телефон, стоявший на тумбочке рядом с кроватью, затем поднял трубку.

Память подводила его: он не был уверен, что звонил вчера вечером в космопорт. К сегодняшнему утру следовало подготовить эту развалину «Победоносную», дабы она нанесла врагу «обезглавливающий удар». Так вот, может, все это просто приснилось? Голос в трубке настойчиво интересовался, с каким номером его соединить. Он назвал космопорт. Главный бортмеханик был заметно напряжён и взволнован. Корабль готов к старту: горючее залито, координаты введены… «Победоносную» запустить через несколько секунд после того, как он даст команду. Он кивнул своим мыслям и посмотрел в окно — по сравнению с освещённой комнатой небо казалось тёмным. Трубка молчала, но он чувствовал, как там, на другом конце линии, нарастает беспокойство и тревога.

— Господин, — нарушил молчание главный бортмеханик. — Господин Закалве, каков будет ваш приказ?

Он явственно видел перед собой зеленоватый шарик, кнопку, слышал шипение воздуха, пальцы искали на шее зажимы скафандра, тело вздрогнуло. Да, содрогнулось не только тело, но и само здание, постель под ним. Задребезжали стекла, грохот взрыва, низкий и тревожный, прокатился за крепостными стенами.

— Господин Закалве? — напомнил о себе главный механик.

«Корабль перехватят. „Ксенофоб" применит против него эффекторы, и „обезглавливающего удара" не произойдёт…»

— Что нам делать?

«Можно повернуть обратно, обойти… масса вариантов! Если враг не у твоего порога, всегда есть выбор, и даже если к тебе вторглись — значит, ты что-то упустил, не сделал нужный выбор, благодаря которому вообще можно было избежать драки. Всегда, повторяю, есть выход, и нет ничего неизбежного, чего нельзя было бы предусмотреть».

— Господин Закалве?

Следующий близкий взрыв заставил его принять решение.

— Отбой, — тихо произнёс он. — «Обезглавливающий удар» нам теперь не понадобится.

Цитадель сотрясли новые взрывы. Покидая апартаменты и спускаясь по чёрной лестнице, он слышал, как нарастает на этажах особняка смятение.

Он покинул цитадель через потерну и оказался на площади, заполненной палатками беженцев. Вдали, над куртиной медленно плыли тучи пыли и дыма. Из-за стены, зияющей брешами, доносился треск оружейной пальбы, затем выстрелило более тяжёлое оружие, землю сотряс взрыв. Он был абсолютно уверен, что таких ещё вчера в имперской армии не было.

Он шёл дальше через палаточный город; из цитадели велась рассеянная стрельба. Ещё один взрыв обрушил часть её стены. Перед палатками испуганные люди жались друг к другу. Он шёл мимо них, никем не узнанный, а может быть — просто не замечаемый ими. Над головами пронёсся самолёт, выпуская длинные чёрные сосуды, которые лопались, извергая пламя и чёрный дым. Вспыхнуло несколько палаток, до него донеслись ужасные крики, и в воздухе поплыл запах жареного мяса. Самолёт вернулся, поливая огнём, люди упали на землю, и он, единственный, кто остался стоять, видел, как дёргается и опадает одежда на лежащих вокруг него людях, когда пули попадали в цель.

Вокруг него мельтешила круговерть лиц; иногда ему казалось, что среди них есть знакомые. Несколько раз он был на грани того, чтобы протянуть руку и остановить кого-нибудь… Люди толкали его, задевали, наконец, сшибли с ног. Он с трудом поднялся, отряхивая пыль, — настолько сильным оказался толчок… Когда на улицах города появились солдаты, совсем рассвело. Он скрылся за палаткой, прячась от выстрела, и неожиданно наткнулся на юношу в имперской форме, который замахнулся на него карабином. Ему удалось выбить оружие ударом ноги. Людская толпа слегка поредела; раздавались гортанные крики имперских солдат. Он увидел, как один из них прицелился в него, и поднял руку, собираясь сказать, объяснить, что в этом нет особенной надобности, но тот все равно выстрелил.

«Не очень хороший выстрел, учитывая расстояние», подумал он, когда его отбросило и закрутило от удара пули. «В верхнюю часть груди, около плеча, лёгкие и ребра целы», — решил он и упал. Он лежал в пыли, рядом с уставившимся в пустоту мёртвым полицейским. В пронзительно-голубом небе над разрушенной крышей особняка, где находились его апартаменты, бесполезно парил модуль. Кто-то пнул его, переворачивая на живот. Он немного напрягся в ожидании завершающего удара, но такового не последовало. Фигура-тень над ним, тёмная на фоне света, пошла дальше. Он полежал некоторое время, затем поднялся и пошёл, направляясь к бреши в стене. В нос и горло набилась пыль, уши закладывало от рёва двигателей самолётов и танков, человеческих голосов.

Взрыв сшиб его с ног, бросив на рухнувшую палатку. Он поднялся почти сразу, ощущая сильный шум в голове. Оглядываясь кругом, поднял взгляд на цитадель. Верх стены ярко освещали солнечные лучи, модуля нигде не было видно. Сделав шаг, он ощутил сильную боль в ноге. Бормоча себе под нос, он поднял с земли палку и опёрся на неё. Его многочисленные раны говорили с ним на языке боли, но он не слушал их. Его встряхивало, он падал на колени — вероятно, в него попали ещё какие-то пули, но большой уверенности в этом не было. Около бреши он упал, не в силах дальше идти.

— Господа, — прошептал он, обращаясь к неистово-голубому спокойному небу, — уважаемая Дизиэт Сма как-то сказала мне следующее: «Закалве, во всех обществах, которые мы изучали, во всех государствах во все века никогда не было недостатка в нетерпеливых молодых самцах, готовых убивать и умирать, чтобы более мудрые особи смогли чувствовать себя в безопасности и комфорте, — это и есть героизм». Идиотов всегда хватает — суть такова, по-моему… — Он вздохнул. — Ну, разумеется, она не говорила «во все века» и «во всех государствах», потому что Культура просто обожает, чтобы для всего имелись исключения, но суть сказанного была именно такой… по-моему. — Он перекатился, поворачиваясь спиной к болезненно-голубому небу.

В конце концов, неохотно оттолкнувшись от земли, он снова поднялся, сначала на колени, пополз; затем, опираясь на палку, встал, игнорируя так докучавшую ему боль, и двинулся, шатаясь, к обломкам стены. Каким-то образом ему удалось вскарабкаться наверх, на небольшую ровную площадку, где лежали окровавленные тела нескольких солдат. Парапет вокруг них был выщерблен пулями и покрыт серым налётом пыли. Он некоторое время стоял над ними, раскачиваясь из стороны в сторону, затем обвёл взглядом небо в поисках модуля.

Прошло около двух часов, когда на модуле наконец заметили букву «Z», выложенную из мёртвых тел на парапете.

Глава I

На «Стабериндо» огни были погашены, тусклый приземистый силуэт корабля образовывал конус, который лишь намекал на концентрические кольца его пушек и линии палуб. Благодаря вязкому туману судно напоминало грозную тёмную тучу, обещающую пролиться смертоносным дождём. Он смотрел вперёд, не мигая, чувствуя свинцовую усталость в ногах. Пахло морем; ноздри щекотал запах извести, едкий и горький. Иногда, когда эта война начинала казаться ему особенно бессмысленной и жестокой, он пытался вспомнить сад из такого далёкого теперь детства и аромат цветов в том саду, но сейчас ему никак не удавалось вообразить их сладко-соблазнительное благоухание или припомнить что-нибудь хорошее, происходившее в те времена. Вместо этого память жестоко подсовывала ему следующее: загорелые руки на бледных бёдрах сестры, нелепый стульчик, который они выбрали для своих «упражнений». А в тот последний раз, когда он был в усадьбе с танковым корпусом… во что превратил Элетиомел место, где он родился! Хаос и разрушения, от дома остались одни стены, каменный корабль уничтожен, парк сожжён. Тогда он провёл свою собственную акцию против тирании памяти. Танк трясся под ним, поляну озарял яркий свет зажигательной бомбы, а беседка оставалась невредимой. Ему хотелось заорать благим матом и разнести её в щепы собственными руками. Он приказал стрелку прицелиться в верхнюю ступеньку и увидел, как беседка наконец взлетела в воздух, рассыпаясь на множество обломков, осыпая танк землёй и щепками.

Ночь за стенами дота была жаркой и гнетущей, полуденный зной оказался пойманным в ловушку и прижатым к земле тяжестью висевших в небе туч. Наверное, ветер внезапно переменился, потому что он ощутил в воздухе принесённый откуда-то из глубины материка щемяще знакомый запах луговых цветов и сена. Он прижался лбом к холодному шершавому бетону стены над смотровой щелью.

Иногда ему хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а как именно — уже не имело значения. Самый простой, лёгкий и соблазнительный способ решить ситуацию. Но… Даркенза, удерживаемая на этом корабле как пленница Элетиомела? Он знал, что сестра больше не любит компаньона по детским играм, да и вряд ли любила когда-нибудь. То увлечение было недолгим — скорее, смешной местью семье за воображаемое пренебрежение, предпочтение ей Ливуэты. Он также верил, что Даркенза оказалась там невольной заложницей: стремительность наступления Элетиомела застала их врасплох, поймала в капкан треть населения города.

И потому ради неё он продолжал сражаться, испепелённый ненавистью к бывшему младшему приятелю, ненависть удерживала его на полях сражений этой долгой войны, но теперь она иссякала и, как пепел, сыпалась между пальцев.

Как мог Элетиомел так поступить? Даже если он уже не любил её (хотя этот выродок утверждал обратное), как он мог использовать её словно снаряд, находившийся в одной из пушек линкора?

А как должен был поступить он, Закалве? Ведь Ливуэта уже обвиняла его во всём случившемся! Сдаться? Обменять сестру на сестру? Предпринять отчаянную, заранее обречённую на неудачу попытку спасти Даркензу? Просто атаковать? Он столько раз объяснял, что успех гарантирует только длительная осада, так долго вёл бесконечные споры по этому поводу — и теперь сомневался, прав ли он на самом деле.

— Сэр? — обратился к нему один из стоявших позади него командиров. Он обернулся.

— Что, Свейс?

— Полагаю, нам лучше отбыть в штаб. Облачность рассеивается, скоро рассвет. Полагаю, не следует находиться в пределах досягаемости орудий корабля.

— Знаю.

Он снова бросил взгляд на тёмный силуэт корабля и едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: казалось, пушки нацелились на него и вот-вот извергнут пламя… Резким движением он задвинул смотровую щель металлическим ставнем. На секунду в доте стало очень темно, затем кто-то включил свет, и они некоторое время молча стояли, щурясь от слепяще-яркого пламени лампы.

Штабной бронированный автомобиль ждал его. Адъютанты и младшие офицеры, вытянувшись по стойке «смирно», отсалютовали ему. Двое из них поспешили распахнуть перед ним дверцы. Он расположился на покрытом мехом заднем сиденье, напротив него сели трое командиров. Бронированные дверцы с лязгом захлопнулись, машина зарычала и двинулась вперёд, подскакивая на неровной дороге, прочь от высившегося позади тёмного силуэта.

— Сэр, — начал Свейс, переглянувшись с другими офицерами, — мы обсудили…

— Я знаю, что вы мне предложите: осыпать «Стабериндо» бомбами и снарядами, а когда его охватит пламя — атаковать бронетранспортёрами на воздушной подушке, — он сделал предостерегающий жест. — Итак, я знаю, что вы обсуждали и к каким именно выводам пришли. Они меня не интересуют.

— Сэр, мы понимаем ваше состояние, насколько напряжены ваши нервы. Вашу сестру держат…

— Это не имеет никакого отношения к делу, Свейс. Вы оскорбляете меня, подозревая, что я нашёл причину отложить атаку из-за своей родственницы. Мои соображения таковы: враг превратил корабль в неприступную крепость, бросать на него самолёты или начать артиллерийскую дуэль более чем глупо. Следует дождаться зимнего паводка, когда наш флот сможет преодолеть устье и канал и сразиться со «Стабериндо» на равных.

— Сэр, — не отступал Свейс, — как ни тяжело нам не соглашаться с вами, тем. не менее, мы…

— Вы будете молчать, командир Свейс, — ледяным тоном приказал он. Тот шумно сглотнул. — У меня достаточно забот и без того, чтобы выслушивать весь этот бред, которые мои старшие офицеры почему-то считают выработкой стратегии и тактики…

Некоторое время слышался только отдалённый шум двигателя. Свейс выглядел потрясённым, его лицо блестело от пота; другие двое офицеров изучали ковёр на полу. Автомобиль тем временем выехал на шоссе и, взревев, увеличил скорость.

— Сэр, я готов по…

— Сделайте одолжение, — прервал он Свейса. — Я всего лишь прошу поступать так, как вам положено. Пусть не будет никаких разногласий, давайте всё-таки бороться с врагом, а не друг с другом.

— … покинуть ваш штаб, если вы этого желаете, — закончил прерванную фразу офицер.

Напряжённое молчание, казалось, наложило отпечаток на искажённое отчаянием лицо Свейса, на неподвижно-напряжённые позы двух других командиров — словно холодное дыхание зимы, до которой ещё оставалось целых полгода, ворвалось в машину. Ему так хотелось закрыть глаза, но он не мог позволить себе подобной слабости и не отводил взгляда от сидевшего напротив офицера.

— Сэр, вынужден сказать, что не только я не согласен с вами. Верьте мне, мы глубоко преданы вам, всем сердцем — так же, как и своей стране. Но именно поэтому считаем своим долгом защитить вас… предостеречь от неверных решений и ошибочных ходов.

Свейс умоляюще сложил руки. «Воспитанный человек не станет начинать фразы с „но"«, — вяло подумал он.

— Сэр, если вы хоть немного цените своих командиров, подумайте ещё раз, прежде чем совершать необдуманные поступки. Вы можете отдать меня под трибунал, разжаловать, расстрелять, но… подумайте, пока есть время.

Они сидели неподвижно, в то время как автомобиль стремительно нёсся вперёд, подпрыгивая на ухабах, виляя вправо или влево, когда приходилось объезжать воронки. Наверное, со стороны, подумалось ему, мы напоминаем закоченевших мертвецов.

— Останови машину, — услышал он свой приказ.

Палец его уже нажимал на кнопку интеркома. Автомобиль загромыхал, переходя на другую передачу, и спустя мгновение наступила тишина. Он открыл дверцу. Свейс сидел с закрытыми глазами.

— Вон, — велел он ему.

Порыв ветра угрожал захлопнуть дверцу, поэтому приходилось её придерживать. Свейс медленно вылез из машины. Офицер как будто мгновенно состарился и стал ниже ростом. Какой-то миг он стоял на тёмной обочине дороги, конус света лизнул его по лицу, а затем темнота поглотила его.

— Поехали дальше, — приказал водителю Закалве.

Они мчались дальше, уходя от зари и от «Стабериндо», чтобы его пушки не могли настигнуть и уничтожить их.

Они нисколько не сомневались в победе. Весной у них будет ещё больше людей, техники, вооружения. Что до «Стабериндо», то он скрывался в морской дали, страдая от нехватки горючего, и поэтому не представлял никакой угрозы. Но потом Элетиомел взял линкор на буксир и потащил его по затопленным половодьем каналам к пустовавшему доку, который расширили с помощью взрывов.

Советники Закалве высказали предположение, что из судна выкачали воду и закачали бетон, к тому же создали между бетоном и металлом какую-то амортизационную подушку — иначе огромные пушки давно растрясли бы судно на куски.

Разумеется, «Стабериндо» не представлял собой неприступную крепость, хотя был теперь непотопляемым, и ценой огромных потерь его можно было взять. Вне всякого сомнения, на корабле имелись достаточные запасы боеприпасов и продовольствия, судно могло продержаться достаточно долго, не исключали также возможности решительных действий со стороны Элетиомела.

Закалве предоставили полную свободу действий. Солдаты и командиры поступят так, как прикажет он, политики и церковь поддержат любые его планы. В этом отношении он чувствовал себя как никогда надёжно. Но что ему следует предпринять? Когда-то он предполагал создать идеально вымуштрованное войско и передать его молодому военачальнику, чтобы продолжались традиции чести, послушания и долга. Но ему пришлось воевать с армией, большую часть которой составляли соотечественники, а возглавлял её человек, которого он считал другом и чуть ли не братом. И поэтому приходилось отдавать приказы, означавшие гибель для множества солдат; сотнями, тысячами посылая на верную смерть, просто чтобы закрепиться на какой-то важной позиции, защитить жизненно необходимый населённый пункт. При этом гражданское население тоже несло потери; наверное, основную массу потерь в кровавой бойне составляли обычные люди — ради которых, собственно, они и сражалась.

Он пытался остановить эту бойню, хотел договориться с самого начала, но каждая из сторон соглашалась заключить мир только на тех условиях, которые были выгодны ей. А у него не было реальной политической власти. Оставалось только сражаться — что он и делал, причём наилучшим образом, так что сейчас до победы оставался один шаг. Но какой? — неизвестно. Больше всего ему хотелось спасти сестру — пожалуй, только ради этого и стоило воевать, а не ради туманных идеалов. Слишком дорогой оказывалась цена — мёртвые глаза, кровь, ставшая землёй, исковерканные тела и души. Жизнь любимого человека — вот что необходимо было сейчас спасать, и это удерживало его на грани между безумием и здравым смыслом, частично снимало с него так остро осознаваемую вину за гибель многих тысяч людей на полях сражений и рядом с ними.

Он ждал, сдерживая своих командиров. Ждал, как будет действовать Элетиомел.

Автомобиль нёсся мимо тёмных окопов, зарытых по самые башни танков, зачехлённых пушек, замерших грузовиков… Хорошо бы ехать, не останавливаясь, в пустоту, в никуда. Командиры хранили молчание; он погасил свет в салоне, опустил светомаскировку на окнах и смотрел, не отрываясь, на проносившиеся мимо тёмные деревья под стальными рассветными небесами. Пусть рассвет переходит в день, а день в ночь, пусть отчуждённо молчат преданные тебе люди — он надёжно обосновался в надире своих страданий, со странным удовольствием осознавая, что хуже теперь уже стать не может.

Машина замерла перед воротами замка — когда-то здесь располагался штаб Элетиомела, а теперь — его собственный — и проследовала во внутренний двор. Пока он шёл к себе в апартаменты, его донимали подробностями тылового обеспечения и данными разведки, донесениями о незначительных стычках, просьбами гражданского населения и прессы. Он велел разобраться со всем этим младшим командирам, а сам, перескакивая через две ступеньки, добрался до своего кабинета — войдя, крепко зажмурил глаза и прислонился к дверям, все ещё сжимая бронзовые ручки, упиравшиеся ему в поясницу.

— Ездил поглядеть на зверя, не так ли?

Он вздрогнул, узнав голос Ливуэты, доносившийся от окна, — там, в отдалении, замер её чёрный силуэт.

— Да, задёрни шторы. — Он включил свет.

— Что ты намен предпринять?

Сестра медленно приближалась к нему — скрещённые на груди руки, бледное лицо, тёмные волосы гладко зачёсаны назад, чёрная длинная юбка и такого же цвета глухая блузка.

— Не знаю. — Он тяжело опустился в кресло у стола и начал массировать лицо ладонями. — А что, по-твоему, надо делать?

— Поговори с ним. — Ливуэта присела на угол стола, не опуская по-прежнему скрещённых рук. «Теперь она всё время ходит в чёрном…»

— Элетиомел не станет со мной разговаривать, — устало произнёс он, откидываясь на спинку кресла, которое сестра иногда называла его «троном». — Я не могу заставить его сделать это.

— Просто ты не знаешь, что нужно говорить, — упрекнула его Ливуэта.

— Хорошо, полностью с тобой согласен, — Он закрыл глаза. — Почему бы тебе не написать ему?

— Разве ты позволишь мне высказаться? Вмешаться в ситуацию, которую даже не пытаешься разрешить сам?

— Мы не можем просто сложить оружие, Ливви, а больше ничего не сработает, поверь мне. Никакие доводы для него не существуют.

— Вы могли бы встретиться лицом к лицу и попробовать уладить дело. — Сестра упрямо тряхнула головой.

— Ливви, парламентёр, которого мы направили к нему, вернулся обратно без кожи! — Последнее слово он выкрикнул, потеряв всякое терпение и самообладание. Ливуэта вздрогнула и отступила назад; затем, повернувшись, уселась на кушетке, обитой золотистой парчой.

— Прости, — тихо проговорил он, — я не хотел на тебя кричать.

— Даркенза — наша сестра. Мы обязаны как-то помочь ей, принять какие-то меры.

Он обвёл взглядом кабинет, ища поддержки.

— Сколько раз мы говорили об этом, неужели ты… неужели я так неубедителен, а ты… неужели до сих пор неясно? — Он стукнул кулаком по столу. — Мне тоже хочется вызволить её оттуда — не меньше чем тебе! Но сейчас я могу только атаковать, значит, она погибнет.

— Но почему вы не можете договориться? Что произошло между вами? Вы же были друзьями… Разве ты забыл?

Он покачал головой и повернулся к книжным полкам, словно хотел отыскать некое издание, но взгляд его скользил по корешкам книг, не видя их.

— Я не забыл, Ливуэта, — устало произнёс он. — Ничего не забыл.

— Должен быть выход, возможно, ты упустил какой-то вариант, — настаивала Ливуэта.

— Поверь… пожалуйста, поверь, я рассмотрел все варианты.

— Я верила тебе, когда ты говорил, что с ней всё в порядке. — Женщина опустила голову.

— Ты была больна, и я не мог рассказать тебе о том, что случилось с твоей сестрой, это убило бы тебя. Мне казалось, я поступаю правильно. — Он встал с кресла и подошёл к ней. — Именно сейчас нам нужно взаимопонимание, поддержка…

— Ты смеешь просить у меня поддержки? Сейчас, когда наша сестра в плену!

— Чёрт побери! Дело не только в ней, я отвечаю и за других людей — за солдат, преданных мне, за гражданское население, которое доверило именно мне защищать его, я обязан заботиться о городе, об этой чёртовой стране… — Он опустился на колени перед кушеткой. — Ливуэта, пожалуйста… я делаю всё возможное. Поддержи меня, помоги… Командиры хотят атаковать.

— А тебе не приходило в голову, что этот вариант для него окажется неожиданным?

— Сестра на корабле; нам придётся уничтожить «Стабериндо» прежде, чем мы возьмём город. Даркенза может погибнуть при штурме. Риск слишком велик. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Неужели ты веришь в то, что он не убьёт её, даже если она не погибнет во время штурма?

— Да, — твёрдым тоном произнесла Ливуэта. — Да, верю.

Некоторое время он ещё, надеясь, что сестра откажется от своих слов, или, по крайней мере, отведёт взгляд. Но она продолжала смотреть ему в глаза.

— Ну, а я нет. — Он попытался взять сестру за руку, но она отстранилась. — Неужели ты думаешь, что если у меня есть армия, послушная моей воле, адъютанты, офицеры, то… Я так одинок!

Ливуэта стремительно поднялась.

— Да, — сказала она, глядя на мужчину у её ног, — ты одинок, и я одинока, Даркензе одиноко… всем одиноко!

Она направилась к двери. Он остался стоять на коленях перед кушеткой, словно отвергнутый жених, уставившись на хитросплетение золотых нитей обивки. Затем, медленно поднявшись на ноги, подошёл к окну. Сквозь клочья тумана двигались люди и машины.

Он завидовал тем, кого сейчас видел, и знал, что они испытывают точно такое же чувство по отношению к нему. Конечно, он спит в мягкой постели — не в грязном окопе… и отдаёт приказы, тогда как они лишь выполняют их.

А ещё — ему удалось найти силы и признаться себе, что он завидует Элетиомелу. Так хотелось хоть чуть-чуть походить на своего бывшего друга, ныне заклятого врага, быть хоть немного таким же хитрым и коварным. Усевшись за стол, он откинулся на спинку кресла. Подумал: «Мой трон…» и впервые за много дней тихонько засмеялся. Он ощущал полнейшее бессилие. Во дворе остановился грузовик. Он услышал рявканье какого-то вояки, торопливый разговор. Что-то случилось там — массированная бомбардировка? Затем грузовик уехал, но он почему-то долго слышал шум его двигателя. На лестнице раздались голоса, и что-то в их интонации показалось ему странным: кто-то из невидимых собеседников говорил на повышенных тонах, но другие старались произносить слова как можно тише. Раздавшийся крик оборвался; он трясущимися пальцами расстегнул кобуру и достал пистолет — игрушка, не способная его защитить! Он подошёл к двери и чуть приоткрыл её, потом протиснулся в эту щель. Его адъютант стоял у двери напротив и смотрел вниз, в холл. Он присоединился к нему.

Несколько солдат, один из младших командиров и Ливуэта стояли вокруг маленького белого стула. Его сестра выглядела расстроенной. Он начал спускаться вниз. Женщина внезапно бросилась ему навстречу, прыгая через несколько ступенек, подхватив подол юбки. В конце концов они встретились, и она упёрлась ему в грудь обеими руками. Он пошатнулся и сделал шаг назад.

— Нет! — Глаза женщины блуждали. — Вернись!

— Ливуэта, — раздражённо произнёс он, пытаясь заглянуть ей за плечо, чтобы увидеть, что происходит в холе.

Женщина снова толкнула его в грудь.

— Возвращайся к себе в кабинет, — умолял его странный, полный ужаса голос сестры. — Назад!

— Ливуэта, прекрати немедленно! Я хочу знать что происходит.

Решительно отодвинув её в сторону, он сбежал вниз по лестнице, грохоча сапогами. Сестра бросилась следом, пронзительно крича:

— Вернись! Умоляю!

Люди молча расступились, когда он приблизился к ним, звонко печатая шаг по каменным плитам пола.

Стул был очень маленький, взрослый человек сразу сломал бы его своим весом. Маленький белый стульчик… он сделал ещё несколько шагов и… окружающие его люди, холл, замок, мир, Вселенная исчезли во тьме и безмолвии, а он медленно шёл и шёл к стулу… сделанному из костей.

Бедренные кости превратились в задние ножки, берцовые — передние. Кости рук пошли на изготовление спинки, так же, как и ребра, а сиденье было сделано из тазовых костей. Много лет назад он был разбит на куски срикошетившей пулей на каменном корабле, поэтому совершенно отчётливо виднелись вставки из тёмного материала, использованного хирургами для его восстановления.

Её кожу выдубили и сделали подушечку с обыкновенной пуговкой на месте пупка, и только в одном углу сохранился фрагмент тёмных, с рыжим оттенком, волос.

Сидя снова за своим столом, он обвёл глазами комнату: все предметы потеряли свои очертания и казались несколько смазанными. Собираясь протереть глаза, он поднял руку и обнаружил в ней пистолет. Он приставил его к правому виску. Конечно же, Элетиомел ждёт от него именно этого поступка. И действительно, разве есть шансы в борьбе с таким чудовищем? В конце концов человек способен вынести лишь то, что ему по силам, и не больше…

Кто-то стучал в дверь, выкрикивая одно и то же слово, возможно, его имя. Так глупо… Правильный Поступок. Единственный Выход. Почётный Исход. Какая чушь!

Рука его дрожала, он заметил, что дверь начинает поддаваться — кто-то сильно колотил по ней. Для такой цели ему следовало выбрать пистолет побольше, ведь он прекрасно разбирается в оружии, в применении оружия… Всё, что угодно, может стать оружием. Он с силой прижал пистолет к виску и надавил на спуск.

Через час окружившие «Стабериндо» войска пошли на приступ — в то время врачи ещё боролись за его жизнь.

Это был хороший бой, и они чуть не победили.

Глава 14

— Закалве…

— Нет.

Все тот же отказ.

Они стояли у края большой, аккуратно подстриженной лужайки парка. Ласковый бриз, путаясь в ветвях деревьев, доносил слабый аромат цветов; утренний туман все ещё окутывал прозрачной пеленой два солнца. Сма раздражённо передёрнула плечами и отвернулась.

Держась за сердце, он дышал тяжело и прерывисто. Скаффен-Амтиско постоянно следил за раненым, но делал вид, что какие-то легкокрылые насекомые интересуют его гораздо больше. Разумеется, этот человек ведёт себя не менее загадочно, чем вон та легкокрылая мошка, которая нащупывает сейчас себедорогу вверх по стволу. Дрон остановил её своим полем, и она направилась в другую сторону, помахивая усиками. Скаффен обратил внимание, что чуть выше по стволу замерло насекомое иного вида. Что, если они встретятся?

… Когда они с Дизиэт наконец забрали его с верха куртины — изрешечённого пулями, еле живого — он в горячечном бреду настаивал только на стабилизации состояния, не более того. Что ж, просьба умирающего — закон, к тому же «Ксенофоб» отказался объявить этого человека невменяемым и усыпил его на пятнадцать дней, понизив обмен веществ. Почему на такой срок? Именно такое время занимал перелёт до планеты, где жила женщина по имени Ливуэта. И пока он не встретится с ней, он будет таскать в себе две пули — так решил он сам. Экстравагантное поведение, ничего не скажешь.

— Ладно. — Он закашлялся (одно лёгкое, знал дрон, при этом наполнилось кровью). — Пошли.

Сма поддерживала его, когда они поднимались по травянистому склону. Скаффен-Амтиско с сожалением оставил свою игру с насекомыми. Эта планета действительно интересовала дрона. Открытая путём теоретических исследований, а не благодаря разведке, она по-прежнему оставалась terra incognita. Хотя здесь не было ничего необычного, Скаффен испытывал определённую насторожённость — возможно, их ожидали какие-то скверные сюрпризы.

Они сделали с десяток шагов, почти достигнув вершины (дрон наблюдал за ними, спрятавшись в кроне дерева, потом подлетел поближе). Оттолкнув Дизиэт, Закалве обернулся. Парк лежал как на ладони: подстриженные в виде конусов и шаров деревья, аккуратные газоны и лужайки, яркие клумбы, тенистые дорожки, пруды, обрамлённые каменными бордюрами. Вдали высокие деревья скрывали ломаный силуэт «Стабериндо».

— Надо же, сделать из всего этого какой-то долбанный парк. — Он пошатнулся.

Сма, снова поддержала его. Они направились дальше по хрустящему гравию дорожки, что вела к кораблю. Дрон летел следом.

— Шераданин, почему тебе захотелось это увидеть? — тихо спросила Дизиэт.

— Хм… — Он сделал глубокий вздох, вздрогнув при этом от боли, и покачал блестящей от пота бритой головой.

— Почему тебе захотелось приехать сюда, Шераданин? — несколько иначе задала вопрос Сма. — Ведь её здесь нет, она живёт совсем в другом месте.

— Знаю, — выдохнул он. — Я это знаю.

— Так почему, Шераданин?

Он немного помолчал, затем ответил:

— Так, воспоминания… даже не предполагал, что с ним сделают такое…

— Что сделают?

— Не думал, что они превратят его в ландшафтное украшение… или в аттракцион.

— Что, корабль?

Он посмотрел на неё как на сумасшедшую.

— Да, — кивнул он. — Да, корабль.

Насколько было видно Скаффену-Амтиско, вдалеке на бетонной подушке возвышался корпус большого старого линкора. Дрон связался с «Ксенофобом», который сейчас составлял подробную карту планеты.

— Алло, корабль! Закалве очень интересуется развалиной в парке. Не могу понять, почему. Не поможешь мне?

— Скаффен-Амтиско, я сейчас занят: мне осталось отобразить один континент, рельеф дна океана и нижний горизонт почвы.

— Они никуда не денутся, а информация мне нужна сейчас.

— Терпение, Скаффен-Амтиско.

«Педантичная машина», — подумал дрон, обрывая связь. Следуя за людьми, он обратил внимание на информационный автомат и активировал его. «Судно, которое вы видите перед собой…» На прослушивание этого уйдут века! Для ускорения дрон применил эффектор и голос превратился в пронзительную трель, затем автомат выпустил струю чёрного дыма, орошая гравий перед собой расплавленным пластиком. Они вошли в тень разрушенного корабля и вслед за какой-то супружеской парой с двумя маленькими детьми поднялись по узкой лестнице под тентом на главную палубу. Он сел на скамейку и поднял взгляд на возвышающийся над ним «Стабериндо» со следами сажи от пламени двухвековой давности. Орудийные башни валялись, словно вскрытые консервные банки; с разбитых вдребезги прожекторов и скособоченных тарелок радаров свисали оплавленнные провода и антенны.

Покачав головой, Закалве с усмешкой пробормотал:

— Прямо какой-то музей.

Он был одет в простую тёмную одежду, которая выглядела столь неуместной здесь, где местное население предпочитало яркие тона. По сравнению с ними даже серый элегантный костюм Дизиэт выглядел мрачновато.

— Это и есть преследующий тебя призрак из прошлого?

Он кивнул.

Сма обвела взглядом парк и исчезавший за ним в туманной дали город.

— Это то самое место, где ты родился?

Он, казалось, не услышал вопроса. Женщина заглянула ему в глаза и невольно вздрогнула. Сколько же лет Шераданину?

— Пошли. Да… Дизиэт. — Он вымученно улыбнулся. — Прошу, отвези меня к ней.

Сма пожала плечами. Они направились к лестнице. Остановившись, чтобы дать ему возможность перевести дыхание, Сма наклонилась к брошке на лацкане своего строгого костюма.

— Скаффен-Амтиско?

— Да?

— Интересующая нас дама находится на прежнем месте?

— Именно так, — подтвердил голос дрона. — Хотите воспользоваться модулем?

— Нет, — сказал он. — Лучше поездом…

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно.

— Шераданин, — вздохнула Сма, — давай перед поездкой обратимся к врачу.

— Нет.

— Прямо и направо — станция метро, затем до «Центральной», — сообщил дрон. — Поезда на Кураз отходят с восьмой платформы.

— Ладно, — неохотно согласилась Сма, искоса взглянув на своего подопечного. Тот сосредоточенно смотрел на усыпанную гравием дорожку, будто решал, как ему передвигать по ней ноги. Он вскинул голову, когда они проходили под форштевнем превращённого в руины линкора. Дизиэт наблюдала за выражением на его лице и никак не могла решить, что на нём было написано: благоговейный страх, неуверенность или ужас.

Вестибюль станции, с её высокими гулкими сводами, заполненный до отказа народом, поражал удивительной чистотой. Солнечный свет переливался на гранях стеклянного потолка. Скаффен-Амтиско довольно удачно изображал чемоданчик не оттягивая руки Дизиэт, зато на другой руке повис раненый мужчина более чем тяжёлым грузом.

К платформе подошёл поезд, и они сели в него, сопровождаемые любопытными взглядами прохожих. Закалве сразу обмяк на сиденье и упорно рассматривал стену вагона перед собой, игнорируя мелькавший за окном пейзаж.

— Ты плохо выглядишь, Шераданин, — заметил стоявший на столике дрон.

— Все лучше, чем выглядеть чемоданом, — парировал он.

— Очень остроумно, — обиделся дрон и обратился к «Ксенофобу». — Корабль, ты уже закончил составлять карты?

— Нет.

— «Ксенофоб»! Ты не мог бы занять малую часть своего быстродействующего мозга выяснением того, почему Закалве так заинтересовался развалиной кораблём?

— Полагаю, что да, но… подожди-ка, вот что у нас есть…

Он опустил веки, а когда поднял их, его зрачки странно увеличились. Теперь он смотрел в окно на проносившиеся мимо празднично-яркие городские кварталы, но Сма почему-то казалось, что видит он другой город, или может быть, и тот же самый, но существовавший давным-давно.

— Я здесь родился… Он закашлялся, почти сгибаясь пополам и держась за бок. — Давным-давно…

Женщина слушала его. Слушал дрон. Слушал «Ксенофоб».

Он рассказывал историю о доме, усадьбе расположенной между городом и морем. О прекрасном саде и трёх, позже — четырёх детях, которые выросли в одном доме и вместе играли у пруда с каменным кораблём. Упомянул он и о двух матерях-подругах, и о строгом отце, и о другом — томившемся в тюрьме, а потом казнённом…

Рассказал о том, как им запретили гулять без охраны, как была похищена винтовка, как напали на дом наёмные убийцы… об осколке кости Даркензы, который пронзил его грудь, едва не достигнув сердца… Он начал заметно сдавать, голос был еле слышен. Сма жестом подозвала официанта, толкавшего перед собой тележку с напитками, и протянула раненому бокал с водой. Он сделал глоток, закашлялся и потом только изредка подносил бокал к губам, смачивая их.

— … но началась война, и двое мальчиков — теперь уже мужчин, оказались в разных лагерях.

— Очень увлекательно, — поделился с дроном «Ксенофоб», — пожалуй, я кое-что проверю.

— Давно пора, — заметил дрон и снова обратился в слух.

Теперь речь шла об осаде, в которой принимал участие «Стабериндо», о том, как войска пошли на приступ, а мальчик, что играл в саду, стал мужчиной, который совершил страшный поступок — он рассказал им, что однажды получили от Элетиомела брат и сестра захваченной им девушки. Брат, в приступе отчаяния, хотел покончить с собой, бросив на произвол судьбы армию и сестру. Ливуэта не простила его, но последовала за ним на планету, почти сплошь покрытую айсбергами, но там потеряла его след. Откуда ей было знать, что жизнь брата совершенно изменилась после встречи с некоей дамой во время снежной бури.

Ливуэта прекратила поиски и отправилась в долгое путешествие, стараясь избавиться от своих воспоминаний…

— Шераданин! — Сма мягко накрыла его ладонь своей.

Он бросил взгляд в окно на проносившуюся мимо прерию, похожую на золотое море, и провёл рукой по тщательно выбритой голове, словно приглаживая длинные волосы.

Кураз перебывал всем: огнём и льдом, сушей и водой. Некогда этот перешеек представлял собой сплошные скалы и ледники, потом превратился в страну лесов, когда в результате катаклизмов внутри планеты материки изменили своё местоположение, и климат, соответственно, тоже изменился. Позже леса уступили место пустыне. А потом на перешеек упал астероид, два океана слились в один и пыль от взрыва закрыла солнце, спровоцировав настоящий ледниковый период, который привёл к гибели множество видов.

Дизиэт нашла в кармашке сиденья информационную брошюру о Куразе, прочитав две страницы, она на мгновение оторвала от неё взгляд и посмотрела на сидевшего рядом с ней мужчину. Тот заснул, и лицо его выглядело измученным и старым.

— Шераданин, что с тобой? — прошептала она, качая головой.

— Стремление умереть, — пробормотал дрон, — с экстравертными осложнениями.

Сма опять покачала головой и вернулась к чтению. Раненый метался во сне, и Скаффен постоянно проверял его состояние.

Дизиэт почему-то вспомнила дом под плотиной, откуда её забрал «Ксенофоб». Как это было давно… каким далёким казался теперь этот далёкий солнечный день! Похоже, она испытывает ностальгию, вот чего никак не ожидала от себя!

… Кураз за свою долгую историю побывал крепостью, тюрьмой, просто городом, мишенью. Теперь же почти всю территорию города занимала больница.

Поезд устремился в туннель, проделанный в скале, и спустя несколько минут сбавил ход, а затем остановился у платформы. Пройдя через вокзал, они встали на пешеходную дорожку, которая доставила их прямо в вестибюль больницы. Им пришлось некоторое время ждать среди растений в широких кадках, пока дрон, по-прежнему изображая чемоданчик у ног Сма, разбирался с ближайшим компьютером.

— Получилось, — тихо объявил он. — Подойди к регистратору и назови свою фамилию. Я заказал тебе пропуск.

— Идём, Закалве, — Сма помогла ему подняться с кушетки.

— Просто отведи меня к ней.

— Позволь мне, Шераданин, сначала поговорить с ней…

— Нет, пойдём, сейчас же!

Нужное им отделение располагалось на одном из верхних этажей. Свет лился через высокие окна, за которыми можно было разглядеть океан — линию дрожащего голубого марева под светлым небом. По просторному коридору им навстречу шла высокая женщина — седая, морщинистая, но с молодыми глазами — держа в руках поднос с высокими бортиками, заставленный всевозможными коробочками и бутылочками. Ливуэта Закалве бросила на них внимательный взгляд и остановилась.

Он стоял с закрытыми глазами, потом открыл их и быстро заморгал, приглядываясь к ней.

— Ливви? Ливви?

— Здравствуйте, госпожа Закалве, — поздоровалась Сма.

Женщина презрительно смотрела на Дизиэт, которая пыталась из последних сил удержать медленно оседающего на пол раненого, затем медленно покачала головой. Сма на какую-то долю секунды подумала, что она сейчас скажет: «Нет, я не Ливуэта».

— Зачем все это? — тихо проговорила Ливуэта Закалве.

Голос её остался молодым, подумал дрон, но его размышления прервал «Ксенофоб», сообщив поразительные сведения, раздобытые им в архивах. (В самом деле? — просигналил кораблю Скаффен. — Умер?)

— Зачем вы это делаете? — продолжала женщина. — Зачем вы нас мучаете?

— Ливви… — тихо простонал он.

— Прошу прощения, госпожа Закалве, — вмешалась Дизиэт, — но… он так хотел видеть вас.

— Ливви, пожалуйста, поговори со мной, позволь мне…

— Похоже, он болен, — ровным тоном заметила Ливуэта.

— Болен, — не вдаваясь в подробности, подтвердила Сма.

— Проводите его сюда. — Она отперла дверь, за которой оказалась небольшая палата, всю обстановку которой составляли койка, стол и стул. Поставив на стол поднос с лекарствами, госпожа Закалве скрестила руки на груди, тогда как раненый с помощью Дизиэт опустился на койку. Сма обратилась к Ливу эте.

— Я оставлю вас наедине. Мы побудем в коридоре.

— Нет, — покачала головой та, со странным безразличием глядя на сидящего на койке мужчину.

— Я хочу, чтобы они ушли… — Закашлявшись, он едва не свалился на пол. Сма пришла ему на помощь.

— Чего ты не можешь сказать при них? Разве они не знают…

— Ливви, пожалуйста, — перебил её он, — я хочу поговорить с тобой наедине.

— Нам не о чём разговаривать.

Дрон услышал чьи-то шаги, в дверь постучали. Ливуэта открыла её, и в палату вошла молоденькая медсестра. Обратившись к Ливуэте и назвав её старшей медсестрой, она сообщила, что пора готовить к осмотру одного из пациентов.

Ливуэта посмотрела на часы.

— Мне пора.

— Пожалуйста… — В его глазах стояли слёзы.

— Это бессмысленно, — покачала головой пожилая женщина. Она обратилась к Сма: — Не приводите больше его ко мне.

— Ливви! — Он рухнул на койку, скорчившись и дрожа. На шее и руках заметно пульсировали сосуды. Дрон ощутил изменения в вибрациях мозговых волн.

— Шераданин, всё в порядке. — Сма опустилась на колени перед койкой и обняла его за плечи. Скаффен-Амтиско определил, что конфигурации мозговых волн больного изменились.

Ливуэта внезапно стукнула кулаком по столу.

— Не называйте его так!

— Как именно? — Сма удивлённо смотрела на неё. «Всё-таки иногда она плохо соображает», подумал дрон.

— Не называйте его Шераданином.

— Почему!?

— Это не его имя.

— Разве? — Сма выглядела озадаченной. Дрон теперь постоянно следил за током крови, поступавшей в мозг — близились неприятности.

— Да, не его.

— Но… он же ваш брат, Шераданин Закалве?

— Нет. — Госпожа Закалве взяла одной рукой поднос с лекарствами, а другой открыла дверь. — Нет, не брат.

— Аневризма!^[20] — сообщил дрон и пронёсся, рассекая воздух, к койке. Применив эффектор, Скаф-фен провёл анестезию и искусственную вентиляцию лёгких; затем, извинившись перед дамами, использовал режущее поле, чтобы сделать трепанацию черепа. Когда часть черепа была снята, дрон прижёг кровеносные сосуды. Кровь уже поступила в полость мозга, сердце остановилось, и Скаффен также применил эффектор для поддержания его работы. Обе женщины заворожённо наблюдали за работой дрона, наконец Сма нарушила молчание.

— Что вы имеете в виду, говоря: «Он не мой брат»?

— То, что он не Шераданин Закалве. — Ливуэта не спускала глаз со Скаффена-Амтиско.

Она была… Она была… — Что!? Но тогда…

Вернись, немедленно вернись. Что мне было делать?

— Шераданин Закалве, мой брат, умер почти двести лет назад. Он покончил с собой после того, как ему прислали стул, сделанный из костей нашей сестры.

Скаффен-Амтиско пропустил через порванную ткань полую нить-поле, которая собрала красную жидкость в прозрачную колбу. Затем он ещё раз откачал кровь из мозга, чтобы снизить давление — по узкой трубочке она стекла в раковину и, забурлив, исчезла в водостоке под струёй воды из крана.

— Человек, которого вы знаете под именем Шераданина Закалве…

Весь смысл в победе. Встречать лицом к лицу — только так я всегда и поступал… Стабериндо, Закалве — эти имена причиняют боль, но как ещё я мог…

— … этот человек, который отнял имя у моего брата, точно так же, как отнял у него жизнь, точно так же, как отнял жизнь у моей сестры… Именно он командовал «Стабериндо». Это он, Элетиомел.

Ливуэта Закалве вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Побледневшая Сма, проводив её взглядом, обернулась к койке. Скаффен-Амтиско продолжал возвращать неподвижное тело к жизни.

Эпилог

Тучи пыли, как обычно, следовали за ними, но молодой человек несколько раз высказал предположение, что дело к дождю. Его спутник, старик, не соглашался, в свою очередь утверждая, что тучи над горами обманчивы. Они продолжали ехать по этим ставшим пустынными землям, мимо почерневших полей, остовов хижин, разрушенных ферм, сожжённых деревень, все ещё дымящихся развалин предместья, пока не добрались до города. Грузовик с грохотом и лязгом нёсся по широким безлюдным улицам.

В качестве наилучшего места для взрыва бомбы они выбрали Королевский парк. Правда, и здесь не обошлось без споров. По мнению старика, офицеры и высшее командование займут дворец, разместив своих солдат в палатках на широких аллеях парка. Молодой человек заявил, что захватчики, как жители пустыни, предпочтут просторы парка, в крайнем случае — величественные павильоны — бесконечной веренице залов Дворца.

Заложив бомбу в Большом Павильоне и запустив её механизм, они продолжили спорить. Прежде всего о том, где лучше переждать события. Потом были высказаны соображения о дальнейших действиях, если армия противника вообще не обратит внимания на этот город и проследует дальше. А что если он догадается, что применённое оружие было единственным в своём роде, и продолжит наступление, каковое в таком случае будет ещё более беспощадным из-за желания отомстить? Спорили они и о том, станут ли захватчики бомбить город или же сначала отправят туда разведчиков. Юноша и старик даже заключили пари по поводу предполагаемых целей обстрела. Кое в чём их мнения совпадали: единственный ядерный заряд, который был у них на вооружении — и у всех остальных тоже — используется совершенно напрасно: даже если события будут развиваться так, как они предположили, бомба уничтожит лишь одну армию из четырёх. А любая из уцелевших совершенно беспрепятственно завершит вторжение. Значит, все их усилия напрасны. А сколько людей погибнет зря!

Они связались по рации со своим начальством и доложили о проделанной работе, используя единственное кодовое слово. Спустя некоторое время высшее командование одобрило их действия — тоже с помощью шифра. На самом деле генералы не верили, что бомба взорвётся. Старшего звали Келлис, и он выиграл одно из заключённых ими пари, потому что им было приказано расположиться в апартаментах Дворца. Там они нашли много оружия и вина, напились — и пошли бесконечные разговоры ни о чём, завиральные истории о собственной храбрости и победах над женщинами. Молодой человек иногда проводил рукой по наголо обритой голове, словно пропуская сквозь пальцы длинные густые волосы, которых теперь не было. Почему-то зашёл разговор о счастье — о том, что же это такое. Одним из них было высказано весьма неожиданное и странное мнение, но позже никто так и не мог вспомнить, кому в голову пришло задать этот вопрос, и кто придумал достойный ответ.

Они заснули, проснулись, опять много выпили, опять принялись за нескончаемые разговоры — а город, между тем, омыл прохладный дождь, прибив пыль к земле. Начался обстрел, и тогда им стало понятно, что они выбрали не самое удачное место для ожидания предстоящих событий. Они спешно покинули Дворец и на машине добрались до заброшенных земель. Там они в сумерках разбили лагерь и стали дожидаться взрыва — даже не стали ложиться спать — так им хотелось увидеть яркую вспышку на горизонте.

Бомба живёт, только пока падает (Песня Закалве)

Пролог. Утверждённые принципы войны.

Тропинка, ведущая на вершину холма, напоминала серпантин, благодаря чему инвалиды в креслах-каталках могли осилить подъем.

Чтобы добраться до самой верхней террасы, ему, как правило, требовалось шесть минут. Пот заливал глаза, когда он наконец оказался там, но предыдущий личный рекорд, к его радости, был побит. Он глубоко вдохнул холодный воздух, затем выдохнул небольшое облачко пара, затем расстегнул толстую стёганую куртку и покатил кресло к одной из грядок, расположенных на уступе. Сняв с колен корзинку, он осторожно поставил её на плоский камень и, достав из кармана садовые ножницы, окинул внимательным взглядом черенки, пытаясь прикинуть на глаз, какой из них лучше прижился. Он не успел выбрать, так как его отвлекло какое-то движение на склоне.

Он посмотрел через ограду на тёмно-зелёный лес, тянувшийся до горизонта, где белели на фоне пронзительно-голубого неба горные пики. Высокая фигура в чёрном вышла из леса и направилась по белой от инея дороге к воротам. Женщина в пальто и брюках — наверное, она ещё раньше прошла через территорию института и теперь возвращалась. Скорее всего, приглашённый врач. Он собрался помахать ей рукой, если она начнёт подниматься по лестнице к институту и бросит взгляд в его сторону — просто так, настроение у него сегодня хорошее… Но нет, она идёт прямо сюда, и поэтому можно рассмотреть её получше. Очень красивая: тёмные вьющиеся волосы, смуглое лицо, глаза загадочно поблёскивают из-под необычной шляпы — неужели из меха можно соорудить такое?

— Господин Эскурея. — Женщина, обращаясь к нему, протянула руку, и он, отложив в сторону ножницы, пожал её.

— Доброе утро, госпожа?..

Она не представилась, обвела взглядом долину, горы вдалеке, лес, реку, здания института ниже по склону, а потом спросила:

— Как поживаете, господин Эскурея? Всё в порядке?

Опустив глаза, он посмотрел на свои ноги, ампутированные выше колен.

— То, что от меня осталось, в порядке.

Он давно придумал эту фразу и всегда отвечал так: не хотелось напускать на себя неестественную бодрость, делая вид, что ничего страшного с ним не случилось.

Женщина упорно рассматривала его обтянутые брючинами культи — так непосредственно ведут себя только дети.

— Это сделал танк, не так ли?

— Да. — Он снова взял в руки ножницы и принялся колдовать над черенком. — Я хотел подставить ему подножку на его пути в Балзейт, но из этого ничего не вышло. Извините. — Он немного двинулся вперёд, и незнакомка посторонилась, чтобы можно было подъехать к следующему растению, затем, когда черенок был срезан, обошла кресло и встала на его пути.

— А мне рассказывали, что вы вытаскивали своего товарища из-под…

— Да, — перебил он, — про меня рассказывают и такое. Разве я мог тогда знать, во что обойдётся мне подобная отзывчивость?

— Но вам ведь дали орден?

Женщина опустилась на корточки и положила одну руку на колесо. Он посмотрел на эту руку, затем заглянул ей в лицо — красавица улыбалась. Распахнув куртку, показал, сколько орденских планок на его поношенном, но чистом кителе.

— Да, орден я получил. — Игнорируя её руку, он снова толкнул кресло вперёд.

Женщина выпрямилась, а затем снова присела на корточки рядом с ним.

— Впечатляющая коллекция для такого молодого человека, как вы. Но почему вас не повысили в чине? Говорят, что вы не проявляли должного уважения к начальству. Именно поэтому…

Он бросил ножницы в корзину и развернул кресло, чтобы оказаться лицом к ней.

— Да, сударыня, я говорил не то, что они хотели слышать. Да и кто я такой? Ни знатного происхождения, ни связей, а теперь благодаря лётчикам Гласинской Империи, у меня нет и семьи. — Он принялся срывать с кителя орденские планки. — Это барахло с радостью обменял бы на пару ботинок, которые смог бы носить… Извините, но мне нужно работать. Кстати, мой однополчанин подорвался на мине и остался вообще без ног и без правой руки. Не хотите взглянуть? Возможно, вы найдёте это зрелище забавным…

Он развернул кресло и покатился дальше, слыша за спиной шаги женщины. Неожиданно для него она схватилась за спинку кресла и остановила его. Руки Эскуреи напряглись, крутя колеса — незнакомка оказалась сильней. Он оставил бесполезную попытку двинуться вперёд; женщина снова села перед ним на корточки.

— Что вам от меня нужно, сударыня? — вздохнул он.

— Мне нужны вы, господин Эскурея. — Дизиэт Сма улыбнулась одной из своих потрясающих улыбок и кивком указала на обрубки ног. — Предлагаю вам выгодную сделку: мы вам сапоги (вместе с новыми ногами, разумеется), вы нам — ваши ордена. — Она пожала плечами. — Впрочем, ордена можете оставить себе… Итак, господин Эскурея? Хотите работу, достойную вас?

Иен Бэнкс Последнее слово техники

Глава 1 Упрёки и извинения

2.288-93

Кому: Пархаренгьиза Листах Джа'андезих Петрайн дам Котоскло (местопребывание согласно имени)

От кого: Расд-Кодуреса Дизиэт Эмблесс Сма да'Маренхайд (сотр. ОО)

Господин Петрайн,

я надеюсь, что Вы соблаговолите принять мои извинения за то, что заставила Вас ждать столь долгое время. Настоящим письмом я — наконец-то! — направляю Вам те данные, которые Вы запрашивали у меня так давно. Дела мои, о которых Вы столь любезно изволили поинтересоваться, идут превосходно, я получила всё, на что могла только рассчитывать.

Как Вас, без сомнения, уже уведомили (и как Вы наверняка заметили по моему вышеуказанному местонахождению — вернее сказать, по отсутствию всяких сведений на этот счёт), я больше не ординарец Контакта, а моя нынешняя должность в Особых Обстоятельствах такова, что мне доводится мириться с необходимостью менять адрес и место жительства на весьма значительные промежутки времени; довольно часто меня уведомляют об этом всего за несколько часов до начала очередной операции с моим участием.

За исключением этих спорадических отлучек, моя жизнь протекает в ленивой роскоши стадии 3–4 (отсутствие контактов): я наслаждаюсь всеми преимуществами пребывания на любопытной, чтобы не сказать экзотической, чужой планете, обитатели которой успешно выработали относительно цивилизованную манеру поведения, избежав вместе с тем искуса насадить чрезмерное единообразие взглядов, часто выступающего ценой такого прогресса.

Жизнь эта представляется мне приятной, и когда меня отзывают по делам, я скорей чувствую себя в отпуске, нежели страдаю от бесцеремонного вмешательства.

Собственно, единственная песчинка в моем глазу сейчас — дрон наступательного класса, который, впрочем, способен сам себя занять и заботится о моей физической безопасности и душевном покое — хотя эта забота часто раздражает куда больше, чем доставляет чувство защищённости (у меня есть теория на этот счет, согласно которой ОО выискивают дронов, чья патологическая драчливость доставила им самим в прошлом немало неприятностей, и затем предлагает этим машинам несложный выбор: надежно охранять агента-человека из Особых Обстоятельств либо пройти процедуру дезинтеграции. Но это всего лишь моя гипотеза).

В любом случае, уединенность моего нынешнего жилья и тот факт, что я не была на этой планете уже дней сто (хотя при этом, конечно, и пребывала в дружелюбной компании дрона), а также непростительная задержка, с которой я вынудила себя свериться с моими записками и попыталась извлечь из памяти те фрагменты бесед и признаки общественной атмосферы, с которыми столкнулась, чтобы затем с досадой отбрасывать все пути свести их воедино, кроме лучшего… одним словом, все это частично объясняет столь длительный срок, и, совсем уж честно говоря, монотонность и спокойствие моей нынешней жизни не позволяют мне настроиться на эту работу с должным тщанием.

Мне приятно слышать, что Вы всего лишь один из ученых, избравших Землю полем своей деятельности; я всегда считала, что это место заслуживает возможно более пристального исследования, и даже мы сами, быть может, найдем чему там поучиться. Ну что же, теперь перед Вами все эти данные, и хотя Вы вольны счесть их не заслуживающими особого внимания, я все же смею надеяться на снисхождение, если по моей невнимательности какие-то сведения будут напрасно повторяться; примите во внимание, что, хотя я задала максимально строгий поиск по всей доступной мне памяти, как биологической, так и компьютерной, пытаясь выявить в мельчайших деталях подробности событий, имевших место сто пятнадцать лет назад^[22], — я всё же вмешивалась в их последовательность и производила редакторскую правку, желая единственно, чтобы все события и впечатления предстали Вам в возможно более полной и согласованной форме. Я полагала, что так помогу Вам, в согласии с Вашим запросом, лучше уяснить себе, как всё это в действительности выглядело. Я отдаю себе отчёт, что такое сочетание фактов и ощущений не вполне отвечает технике Ваших исследований, но если Вы всё же найдёте его пригодным для работы и зададитесь более подробными вопросами относительно истории Земли в ту эпоху, на которые у меня могут найтись ответы, — не замедлите прибегнуть к моей помощи. Я буду только счастлива пролить свет на события, которые так глубоко и, подозреваю, необратимо изменили всех, кто принимал в них участие.

Нижеследующее представляет собой полную сводку того, что я смогла извлечь из своей собственной памяти и машинных баз. Все беседы мне, как правило, пришлось реконструировать; я не имела в то время привычки записывать их от и до, поскольку (откровенно надоедливой) частью бортового этикета был запрет на «чрезмерно пристальное наблюдение» (цитата) жизни пассажиров. Некоторые диалоги мне всё же удалось записать — происходили они большей частью на поверхности планеты, и я отметила эти записи специальными скобками, вот такими: < и >. Они подверглись незначительной стилистической правке — в основном, для удаления междометий и прочих малоинформативных слов, — однако Вы в любой момент можете получить доступ к оригиналам записей в моей базе данных без дополнительной авторизации, если только сочтёте это необходимым. Для простоты я сократила Полные Имена участников до одного-двух фрагментов и приложила все усилия, чтобы воспроизвести их приблизительные английские эквиваленты. Все даты указаны по местному времяисчислению Земли, которое называется христианским календарём.

В заключение, я хотела бы попросить у Вас поделиться со мной теми сведениями, какие у Вас есть относительно Капризного и всех его эскапад за прошедшие два десятилетия; я высказываю эту просьбу затем, чтобы просто заполнить пробелы, возникшие за время моего долгого уединения… ну и ещё — испытывая своеобразную ностальгию по этой плохо приспособленной к жизни машине.

Учтите также, что за прошлое столетие мой английский несколько заржавел от недостаточной разговорной практики; так что, когда бы мне ни приходилось возвращаться в мыслях на Землю ко всем этим событиям, случившимся так давно, дрон будет моим переводчиком, и все ошибки в окончательном варианте текста могут быть отнесены на его счёт.

Дизиэт Сма

Глава 2 Я и сама здесь незнакомка…^[23]

2.1 Как хорошо мне было в вашем обществе^[24]

Весной 1977 года общеэкспедиционный корабль Контакта Капризный вышел на стационарную орбиту вокруг Земли и оставался на ней в течение без малого шести месяцев. Корабль, принадлежавший к средней серии эскарп-класса, прибыл туда ещё в прошедшем ноябре, зарегистрировав в ходе случайного поиска передний фронт расширяющейся оболочки электромагнитного излучения планеты. Насколько случайна была природа поисковой модели, я сказать не могу; корабль, вероятно, располагал предварительными сведениями, однако не счёл нужным поделиться ими. Да и что это было? Едва уловимый отзвук слуха, зафиксированного в полузабытых и долгое время заброшенных архивах, — претерпевший бессчётное число переводов и трансляций; и спустя столько времени, после всех искажений и сдвигов — неверный и неясный. Всего лишь глухое упоминание о том, что где-то здесь обитают разумные гуманоиды, или же их эволюционные предшественники, или же, по крайней мере, имеется потенциальная возможность их существования. Вы легко можете спросить об этом у самого корабля, но добиться ответа будет куда сложнее (сами знаете, какого нрава эти ОКК).

Как бы там ни было, мы столкнулись почти с классическим вариантом стадии 3 — достаточно усложненным, чтобы удостоиться сноски в учебнике, а если повезет, то и отдельной главки. Пожалуй, что все, не исключая и самого корабля, были просто в восторге. Мы понимали, что шансы наткнуться на что-то заслуживающее такого внимания, как Земля, изначально были очень невелики, даже если искать в самых вероятных местах (а место, куда мы попали, по официальной версии к таким не относилось), так что всё, что нам оставалось делать — это просто переключить на ближний обзор экраны и наслаждаться зрелищем планеты, выраставшей перед нами в реальном пространстве, на расстоянии менее микросекунды полёта; она то сияла бело-голубым, то походила на усеянный светлячками черный бархат, лик её был широк, невинен и вечно переменчив. Я помню, как любовалась на него часами, наблюдая за медленными перемещениями атмосферных фронтов относительно избранной нами стационарной позиции, как зачарованно, когда корабль приходил в движение, смотрела на пролетающие под нами участки суши, облака и океанские течения. Планета выглядела одновременно спокойной и тёплой, неумолимо-безжалостной и уязвимой. Противоречивые эти впечатления беспокоили меня по причинам, которые я и сама не смогла бы уверенно выразить словами, и сочетались со смутным чувством тревоги, уже посещавшим меня, когда я видела нечто столь близкое к известной степени совершенства, слишком уж сходное, как для своего же блага, с каноническими образцами.

Корабль, разумеется, тоже размышлял об этом.

Даже когда Капризный ускорялся или тормозил, проносясь через пакеты старых радиоволн на пути к их источнику, он обдумывал всё это и докладывал о результатах на всесистемник Неудачливый бизнес-партнёр, неспешно плетущийся за нами на расстоянии тысячей лет ближе к центру Галактики, — его-то мы и покинули после положенного отдыха и рекондиционирования лишь за год до того. Записи о контактах, в которые, быть может, вступал Неудачливый, помогая разрешить возникающие проблемы, должны где-то храниться, однако я не считаю их достаточно важными, чтобы специально разыскивать. Пока Капризный грациозно описывал оборот за оборотом вокруг Земли, а Разумы размышляли над дилеммой контакта, большинство из нас на борту Капризного просто на стенку лезли от нетерпения. Первые несколько месяцев корабль провёл, функционируя в режиме гигантской губки, впитывающей каждый бит информации на планете, — подбирая каждый клочок мусора, охотясь за плёнками, перфокартами, файлами, дисками, фильмами, блокнотами, страницами, письмами, записывая, кинографируя и фотографируя, измеряя, выстраивая графики и карты, сортируя, сличая и анализируя. Малая толика этой лавины (выглядевшая очень внушительной, но, как корабль заверил нас, всё равно ничтожная) была втиснута в мозг тем из нас, кто оказался достаточно близок им физически, чтобы неузнанным (ну, после незначительной коррекции облика — я, например, получила несколько новых пальцев на ногах, лишилась одного из суставов каждого пальца на руках и обрела близкие к среднестатистическим уши, нос и щёки, а кроме того, корабль обучил меня походке, слегка отличавшейся от привычной мне) ходить среди людей Земли. К началу 1977 года я в совершенстве овладела немецким и английским языками, а также узнала больше об истории и современности планеты, чем подавляющее большинство её обитателей.

Я была сравнительно близко знакома с Дервлеем Линтером, — на корабле с экипажем всего в три сотни человек все друг с другом накоротке. Он прибыл на борт Неудачливого бизнес-партнёра почти одновременно со мной, но встретились мы только на Капризном. Мы оба прослужили в Контакте примерно половину стандартного срока, так что новичками нас никак нельзя было назвать. Это делает его дальнейшее поведение вдвойне загадочным для меня.

Январь и февраль я провела в Лондоне, в основном гуляя по музеям (там я осматривала экспонаты, которые уже успела изучить на борту корабля по превосходным четырёхмерным голограммам, но, увы, не могла познакомиться поближе с предметами искусства, для которых места в постоянной экспозиции не нашлось и которые хранились в подвальных помещениях или где-нибудь ещё — правда, их превосходные голограммы у корабля тоже были), заглядывая в кинотеатры (там я смотрела фильмы, копии которых корабль уже заблаговременно смонтировал по плёнкам наивысшего качества) и — с наибольшим, пожалуй, удовольствием — посещая концерты, пьесы, спортивные состязания и вообще любые массовые собрания и зрелища, о которых корабль только меня извещал. Я убила кучу времени, просто прогуливаясь и глядя по сторонам, а иногда — затевая разговоры. Все это я делала с сознанием исполняемого долга, но не всегда занятия эти были столь легки и необременительны для меня, как можно подумать; ужасные земные нормы взаимоотношений между полами делали на удивление трудной задачей для женщины попросту подойти и заговорить с незнакомым мужчиной. Я подозреваю, что, не будь я на добрых десять сантиметров выше обычного мужчины, у меня возникло бы куда больше проблем, чем в действительности.

Другая моя трудность заключалась в самом корабле. Он постоянно требовал от меня посетить как можно больше мест, сделать всё, на что я была способна, увидеть всех людей, каких только могла; взглянуть на то, послушать это, встретиться с тем, поговорить с той, просмотреть это, прослушать вот то… Не то чтобы у нас были совсем разные цели — корабль редко пытался заставить меня сделать что-то, что было мне не по душе. Однако эта штука совершенно точно хотела, чтобы у меня совсем не осталось свободного времени. Я была его эмиссаром в городе, его человекоподобным усиком и корнем, через который он впитывал всё подряд со всей своей мощью, пытаясь заполнить бездонную яму, звавшуюся у него памятью.

Я проводила выходные в отдалённых и безлюдных местах, подальше от суеты — на атлантическом побережье Ирландии, в долинах и на островках Шотландии, в графстве Керри^[25], в Голуэе^[26] и Мейо^[27], в Уэстер-Россе^[28] и Сазерленде^[29], на Малле^[30] и Льюисе^[31]; я болталась там без дела и нужды, пока корабль уговорами, угрозами и обещаниями домогался от меня возвращения к изматывающей работе.

Однако в начале марта все мои лондонские дела были завершены. Тогда он послал меня в Германию, наказав объехать её всю по суше и воде, непременно посетив несколько особо интересных мест в точно назначенное время, и подробно расписал, о чём мне думать, на что смотреть и как поступать.

Я, разумеется, забросила разговорный английский, но мне по-прежнему не составляло труда читать на этом языке, и мне это даже нравилось. Так я проводила свободное время — ту малость, какую он мне оставил.

Прошёл год. Снег начал таять, в воздухе разлилось тепло, и наконец в конце апреля, сменив дюжины гостиничных комнат и проехав много тысяч километров по автомобильным и железным дорогам, я получила приказ вернуться на корабль, чтобы вверить ему все свои мысли и чувства. Корабль прилагал все усилия, чтобы понять образ мыслей обитателей планеты, составить правдоподобное представление о том, что можно понять только в непосредственном общении с людьми. Он подвергал свои данные сортировке, переупорядочивал их и сортировал заново, по новым моделям, доискиваясь сокрытых паттернов и тем, вводил дополнительные калибровочные поправки и переопределял их, основываясь на ощущениях своих агентов в человеческой среде, а затем подвергал кропотливому сопоставлению с теми гипотезами, которые выстроил сам, в одиночных плаваниях по океану фактов и образов, пойманных его сетью, накинутой на этот мир.

Разумеется, конец эксперимента был еще очень далёк, но я и все, кого он послал на планету, уже провели там много месяцев, так что настало время поделиться с ним первыми впечатлениями.

2.2 Корабль с видом^[32]

— Так что, ты думаешь, мы должны вступить в контакт?

Я дремала, чувствуя себя сытой и довольной после обильного ужина, растянувшись на кушетке в комнате отдыха — свет приглушён, ноги на подлокотнике, руки сложены на груди, глаза закрыты. Осторожное дуновение тёплого воздуха, пропитанного ароматом альпийских трав, уносило запах блюд, которыми мы с друзьями недавно полакомились. Они затеяли какую-то игру в другой части корабля, и звуки их голосов временами почти перекрывалимузыку Баха, к прослушиванию которой я приохотила корабль и которую он теперь исполнял для меня.

— Именно. И как можно скорее.

— Они будут ошеломлены и встревожены.

— Плохо. Это же для их собственного блага. — Я открыла глаза и удостоила нарочито надуманной беглой улыбки корабельного дрона, который устроился на подлокотнике в позе человека, порядком принявшего на грудь. Потом снова смежила веки.

— Во всяком случае, вероятность такого исхода очень велика, хотя дело не в этом.

— В чём же тогда дело, а? — Я уже знала ответ, и слишком хорошо, но надеялась, что корабль руководствуется более убедительными аргументами, чем тот, что, как я подозревала, он намерен был привести. Быть может, однажды…

— Как, — вопросил корабль устами дрона, — можем мы вообще быть уверены в правильности этого поступка? Откуда мы можем знать, что послужит к их собственному благу, а что не послужит, если даже сейчас, по прошествии столь долгого срока^[33], мы продолжаем наблюдать за интересующими нас местами — и планетами, как в данном случае, — сопоставляя эффекты контакта и невмешательства?

— Нам пора бы уже чему-то научиться. К чему приносить это место в бессмысленную жертву эксперименту с загодя известными результатами?

— А зачем отдавать его на растерзание твоему собственному слабовольному сознанию?

Я открыла один глаз и оглядела одинокого дрона на подлокотнике.

— Мгновения не прошло с тех пор, как мы вроде бы пришли к согласию в том, что для их же блага нам стоит рассекретить своё присутствие. Не увиливай и не затемняй выводов. Мы можем это сделать. Мы должны это сделать. Вот что я об этом думаю.

— Да, — ответил корабль, — но у нас явно возникнут какие-то технические трудности, учитывая крайнюю нестабильность обстановки. Они сейчас в точке перехода. Это весьма разнородная, хотя и тесно спаянная — утомительно тесно, я бы сказал, — цивилизация. Я даже не уверен, что в отношениях с различными системами будет применим общий подход. На той стадии развития коммуникаций, которой они достигли, скорость обмена сочетается с селективностью, однако что-то неизменно примешивается к сигналам, а что-то теряется при передаче, и это означает, что стремления к истине часто должно распространяться со скоростью накопления естественных ошибок в памяти, изменяющих мировоззренческие установки новых поколений. Даже если источник помехи удаётся вовремя распознать, то всё, что они пытаются сделать — это, как правило, кодифицируют их, манипулируют ими, а потом убирают с глаз долой. Их попытки отфильтровать что-то становятся частью шума. Как мне кажется, они неспособны даже помыслить об ином отношении к сути вещей, чем постоянное упрощение того, что может быть понято только во всей полноте его сложности.

— Э-э… в общем, да, — сказала я, пытаясь сообразить, о чём же это корабль только что рассуждал.

— Гм, — сказал корабль.

Если корабль говорит «Гм» — он предоставляет тебе фору. Этому существу почти не требуется времени, чтобы сформулировать какую-то мысль, и когда оно выкидывает такой трюк, это значит, что оно ждёт от тебя какой-то ответной реакции. Я раскусила его намерения и смолчала.

Но теперь, оглядываясь на всё, о чём мы говорили, и на то, о чём, как заявлял каждый из нас, размышляли, пытаясь представить себе, что всё это в действительности означало, я верю, что именно в тот миг он решил использовать меня так, как использовал. Это «гм» отмечало принятие решения, определившего моё участие в деле Линтера, а именно о нём корабль на самом деле-то и беспокоился; именно об этом корабль в действительности расспрашивал меня весь тот вечер, за ужином и после него, в казавшейся случайной беседе и ни к чему не обязывающих замечаниях. Но я тогда ничего не поняла. Я просто лежала там в тёплой полудрёме, сытая и довольная, время от времени бросая реплики в пространство, пока автономный дрон восседал на подлокотнике и говорил со мной.

— Да, — со вздохом подытожил корабль, — невзирая на все наши данные и мудрёные техники их анализа, на все статистически корректные обобщения, положение вещей остаётся исключительным в своём роде и неясным.

— Ах-ах-ах, — пробормотала я, — судьба ОКК нелегка. Бедный мой корабль, бедняжка Папагено^[34].

— Можешь насмехаться, курочка моя, — отвечал корабль с напускным презрением, — но окончательное решение приму я.

— Старый ты мошенник, — улыбнулась я дрону, — на моё сочувствие можешь не рассчитывать. Ты знаешь, о чём я думаю. Я тебе уже сказала.

— Тебе не кажется, что мы тут можем всё испортить? Ты в самом деле полагаешь, что они готовы нас встретить? Неужели ты не понимаешь, что мы способны с ними сотворить даже из самых лучших побуждений?

— Готовы ли они? А разве это имеет какое-то значение? О чём ты вообще говоришь? Конечно же, не готовы. Разумеется, мы тут можем всё испортить. Можно подумать, к Третьей мировой они готовы лучше… Ты правда уверен, что мы заварим тут кашу погуще, чем они уже успели сами? Когда они не истребляют друг друга, то строят планы, как всего эффективней проделать это в будущем, а когда и этим не заняты, то изводят под корень множество других видов от Амазонии до Борнео… Они заполняют моря отбросами, загаживают воздух и почвы. Едва ли мы сможем их чему-то научить в деле уничтожения их собственной планеты.

— Ты по-прежнему рассуждаешь, словно одна из них. Как человек Земли.

— Нет. Это ты рассуждаешь, будто один из них, — сказала я кораблю, ткнув пальцем в автономного дрона. — Они взывают к твоему высокоразвитому чувству беспорядка. Не думаешь же ты, что я не слышала всех этих лекций о том, как мы «инфицируем всю Галактику своей стерильностью»… так, кажется, ты выразился?

— Возможно, я и должен был тщательнее подбирать слова, — неохотно признал корабль, — но не думаешь ли ты…

— Я устала думать, — сообщила я, слезая с кушетки. Я поднялась на ноги, зевнула и потянулась. — Куда запропастилась моя банда?

— Твои друзья смотрят отличное кино, которое я раздобыл для них на планете.

— Класс, — сказала я. — Тогда я тоже посмотрю. Куда мне идти?

— Сюда, — автономный дрон воспарил в воздух с подлокотника. — Следуй за мной. — Я вышла из алькова, где мы ужинали. Дрон поворачивался вокруг своей оси, пробираясь между штор, над столами, стульями и тарелками. Он взглянул на меня. — Ты не хочешь со мной разговаривать? Я всего лишь пытался объяснить тебе…

— Объяснить мне что, о корабль? Подожди немного, я покопаюсь в земной грязи, найду тебе исповедника, и ты сможешь поделиться с ним своими тревогами. Да! Капризный, тебе определённо нужен духовник. Время для этой идеи воистину настало. — Я приветственно махнула нескольким людям, которых я едва знала, и отодвинула со своего пути несколько кресел. — Мог бы хоть здесь прибраться, если уж тебе приспичило.

— Твоё желание для меня — закон, — автономный дрон тяжело вздохнул и остановился присмотреть за креслами, аккуратно переставлявшими себя в нужную конфигурацию. Я вошла в затемнённое гулкое помещение, где зрители сидели или лежали перед большим двумерным экраном. Фильм только что начался. Это была научно-фантастическая лента под названием Тёмная звезда. За миг до того, как переступить черту её звукового поля, я услышала ещё один вздох автономного дрона позади меня.

— Верно говорят люди: нет месяца горше апреля…

2.3 Невольный сообщник

Корабль снова заговорил со мной примерно неделю спустя, когда я уже собиралась вернуться на планету, в Берлин. Всё шло как обычно; Капризный занимался составлением детальных карт всего подряд в поле зрения и за его пределами, ускользал от американских и советских спутников, строил и засылал на планету сотни и тысячи жучков, предназначенных для наблюдения за работой типографий, магазинных киосков и библиотек, дотошного сканирования музеев и фабрик, студий и лавок; заглядывал в окна, сады и леса, автобусы, поезда и автомобили, проникал на самолёты и морские суда. Его эффекторы^[35] проникли повсюду, в каждый компьютер, переносной или стационарный, опутали каждую линию микроволновой связи, подслушивали каждую радиопередачу на Земле.

Все суда Контакта — рейдеры от природы. Они обожают чувствовать себя занятыми, постоянно суют свои длинные носы в чужие дела, и Капризный ничем не отличался от них в этом отношении, невзирая на всю свою эксцентричность. Я сомневаюсь, был — стал — ли он хоть чуточку счастливее, «пропылесосив» таким образом всю планету. К тому моменту, когда мы собрались покинуть корабль, он уже собрал в своей памяти — и, естественно, поделился этим с собратьями — каждый бит данных, когда-либо записанный за всю историю планеты, если только тот не был сразу стёрт. Каждая единица, каждый ноль, каждый пиксель, каждый звук, каждая тончайшая линия, каждый мельчайший узор. Он знал теперь точное расположение всех запасов природных ископаемых, как разведанных, так и неразведанных, всех затонувших кораблей, всех тайных могил, всех секретов, которые их владельцы в Кремле, Пентагоне или Ватикане хотели бы похоронить навеки…

На Земле, разумеется, и не подозревали о присутствии на орбите миллионнотонного инопланетного корабля, обладающего колоссальной мощью и гипертрофированной любознательностью. Все обитатели планеты занимались своими обычными делами: убивали, пытали, умирали, наносили увечья, подвергались пыткам, лгали и так далее. Собственно, вышеперечисленные занятия были для них в полном смысле слова обычны, и это меня чрезвычайно беспокоило. Но я всё ещё надеялась, что нам будет позволено вмешаться и разгрести большую часть этой кучи дерьма. Примерно в эти дни два «Боинга-747» столкнулись на острове, принадлежавшем к испанской колониальной сфере^[36].

Я перечитывала Короля Лира, сидя под пальмой. Корабль отыскал это дерево в Доминиканской Республике, где его должны были выкорчевать, расчищая место под строительство новой гостиницы. Решив, что было бы уместным позаимствовать несколько образцов эндемичной флоры, Капризный как-то ночью изъял пальму и перенёс на борт, прихватив с собой несколько десятков кубометров песчаной почвы, содержавших её корневую систему, после чего высадил в центре нашей жилой секции. Это потребовало немалых усилий по перестановке, и те, кто в это время спал, испытали смешанные чувства, пробудившись, распахнув двери кают и увидев двадцатиметровое дерево, растущее из огромного колодца в центре отсека. Сотрудники Контакта, впрочем, помнили и не такие проделки своих кораблей, так что все приняли это как должное. Тем не менее по любой мыслимой шкале эксцентричности ОКК, допускавшей калибровку, такая шалость, чтобы не сказать — вздорная выходка, относилась к разряду крайне редких.

Я сидела как раз напротив двери каюты Ли'ндана. Он вышел, всё ещё беседуя с Тель Гемадой. Это не мешало Ли развлекаться, подбрасывая бразильские орехи в воздух и пытаясь поймать их ртом на ходу. Тель была в восторге. Ли подбросил один орех особенно высоко и попробовал поднырнуть, подстраиваясь под его неожиданную траекторию, но неудачно, и, споткнувшись, врезался в стул, на который я закинула ноги (и да, я всегда изображаю бездельницу на борту корабля; понятия не имею, почему). Ли перекатился с боку на бок, выискивая исчезнувший из виду бразильский орех. У него был озадаченный вид. Тель с усмешкой покачала головой, потом распрощалась с ним. Она принадлежала к числу неудачников, пытавшихся составить хоть какое-то представление о принципах земной экономики, и даже такое временное облегчение ей было в радость. Помнится, весь тот год экономистов на корабле легко было узнать по их безумному виду и глазам навыкате. А Ли… что ж, Ли просто был парень себе на уме, вечно ввязывавшийся в какие-то состязания с кораблём.

— Спасибо, Ли, — сказала я, отдёргивая ногу от перевёрнутого стула. Ли лежал на полу, тяжело дыша и глядя на меня ополоумевшим взглядом. Через некоторое время он с явственным усилием разлепил губы, и я увидела орех, крепко зажатый между его зубов. Он сглотнул, поднялся на ноги, приспустил брюки на половину длины и неторопливо обошёл вокруг ствола дерева.

— Как для моего роста, оно просто превосходно, — объяснил он, видя, что я удивлённо воззрилась на него.

— Для твоего роста не будет так уж превосходно, если корабль поймает тебя за этим занятием и пошлёт сторожевой нож по твоим следам.

— Я могу отсюда контролировать действия господина 'Ндана, но не собираюсь сопровождать их ничем более, кроме этого краткого комментария, — сказал маленький дрон, вылетевший из пальмовой кроны. Это был один из дронов, построенных кораблём для наблюдения за стайкой птиц, оказавшихся на пальме в момент её переноса на борт; птиц следовало кормить и убирать за ними (корабль весьма гордился тем, что каждая порция их помёта почти немедленно растворялась в воздухе). — Однако я нахожу его поведение несколько тревожащим. По всей вероятности, он хотел бы сообщить нам, что он чувствует, размышляя о Земле, или, по крайней мере, поговорить об этом со мной, а может статься, — и это ещё хуже, — что он и сам в точности не знает, чего ему надо.

— Всё куда проще, — ответствовал Ли, обнажая член. — Мне надо отлить.

Он бесстыдно присел на корточки и затем игриво взъерошил мои волосы, прежде чем взвиться в воздух и шумно опуститься на моей стороне колодца.

— Писсуар в твоей каюте вышел из строя, не так ли? — пробормотал дрон. — Не пойми это как осуждение…

— Я слыхал, ты опять собираешься в дебри уже завтра, — сказал Ли, скрестив руки на груди и серьёзно глядя на меня. — Я свободен нынче вечером, да впрочем, и прямо сейчас. Я мог бы оказать тебе небольшие знаки внимания, если тебе так угодно; последняя ночь в компании хороших парней перед возвращением в стан варваров.

— Небольшие? — уточнила я.

Ли улыбнулся и энергично зажестикулировал обеими руками.

— Ну, скажем так, приличия возбраняют…

— Нет.

— Ты совершаешь ужасную ошибку, — сказал он, подпрыгивая на одном месте и похлопывая себя по животу. С отсутствующим видом он посмотрел в направлении ближайшей столовой. — Я и правда в отличной форме. А этим вечером совсем не занят.

— Вероятнее всего, что в последнем ты не солгал.

Он просиял, пожал мне руку и чмокнул в щёку, после чего убрался прочь. Ли был из тех, кто не прошел даже базовый тест на соответствие земной гуманоидной норме — чтобы замаскировать свои телеса и шевелюру, ему понадобилось бы нечто большее, чем простая физическая коррекция. Если быть точным, он больше всего смахивал на помесь Квазимодо с лесной обезьяной. Но я думаю, что вы бы вряд ли удивились, повстречав его в рядах менеджеров по продажам IBM^[37]. Проблема коренилась в том, что он не мог и часа прожить, не ввязавшись в какую-нибудь ссору или драку. Такие места, как Земля, вырабатывают собственный кодекс приличия и накладывают на поведение соответствующие ограничения. Ли не был способен с ними примириться.

Несмотря на то, что надежд попасть на Землю у Ли не было, он с удовольствием проводил неформальные занятия по предполётному инструктажу людей, отправлявшхся с заданиями на поверхность планеты. Хотя его бы выслушали всё равно, выступления Ли отличались особой лаконичностью. Он входил, говорил что-то вроде: «Основное правило заключается в следующем: большей частью то, что вам предстоит открыть, окажется полным дерьмом» (Эта формулировка Закона Старджона лишь несущественно уступает общепринятой. — Примеч. дрона.) и уходил восвояси.

— Госпожа Сма… — Маленький дрон облетел вокруг моей головы и устроился в дупле, предварительно убедившись, что Ли ушёл. — Надеюсь, что вы не откажете мне в незначительной услуге, когда завтра отправитесь обратно.

— Какого рода? — спросила я, на время отвлекаясь от Реганы и Гонерильи.

— Я буду вам очень признателен, если вы поговорите кое с кем в Париже перед тем, как вернуться в Берлин.

— Я… не думаю, что это будет трудно, — сказала я. В Париже мне бывать ещё не доводилось.

— Отлично.

— А в чём проблема?

— Да нет никакой проблемы. Но… я просто хочу, чтобы вы проведали Дервлея Линтера. Просто поговорите с ним немножко, вот и всё.

— Угу.

Я была немало удивлена, с чего бы вдруг кораблю это понадобилось, и с ходу выстроила гипотезу (впоследствии оказавшуюся ошибочной). Капризный, подобно всем остальным кораблям, с какими я встречалась в Контакте, обожает заговоры и интриги. Эти устройства подчас убивают кучу времени на розыгрыши и многоуровневые разводки и маленькие тайные планы, ловят любую возможность подтолкнуть людей вести себя так, сказать это, сделать то, — просто для прикола.

Капризный прослыл мастером таких проделок. Отягчающим обстоятельством служила его полнейшая уверенность в том, что именно он знает, как будет лучше для всех остальных. Он даже пытался разместить членов экипажа таким образом, чтобы за время полёта они могли создать как можно больше семей или вступить в тесные отношения иного рода. Мне показалось, что и теперь он замышляет нечто в этом роде, обеспокоенный моей недостаточной сексуальной активностью в последнее время, а особенно тем, что последние несколько моих сексуальных партнеров были женского пола (Капризный всегда выступал ярым сторонником гетеросексуальных отношений).

— Ладно, но сперва объясни мне хоть немного. Как у него дела?

Дрон попытался выбраться из дупла. Я привстала, сгребла его в охапку и усадила на обложку Короля Лира, лежавшего у меня на коленях. Затем перекрыла его полосу сенсорного восприятия так, чтобы сделать единственно доступным ему (как я надеялась) лишь мой сверкающий сталью взор, и спросила:

— К чему ты клонишь, чёрт побери?

— Ни к чему! — возопила машина. — Я просто решил, что тебе будет полезно побеседовать с Дервлеем и обменяться с ним мнениями о Земле и её обитателях. Синтезировать их, если угодно. Вы ещё не встречались с тех пор, как прибыли туда, и я бы хотел проанализировать идеи, которые у вас возникнут в ходе дружеской беседы… в частности, меня интересует, что он думает по поводу должного сценария контакта, если мы всё-таки решим его осуществить. И что мы должны, по его мнению, делать, если всё-таки откажемся от контакта. И всё. Не надо с меня скальп снимать, дорогуша Сма.

— Гм, — я кивнула. — Ну хорошо.

Я отпустила дрона. Он немедленно поднялся в воздух.

— Сладчайшая моя, — сказал корабль, и аура дрона воссияла розовым, что означало его исключительно дружеские намерения, — не надо с меня скальп снимать.

Я показала на книгу у себя на коленях.

— Ну что же, займись своим Лиром, а я полетел.

В кроне промелькнула птичка, за ней следовал почти вплотную другой дрон, а от него не отставал другой, — тот, с кем я только что говорила. Я почесала в затылке. Они что, соревнуются, кто первый перехватит помёт?

Я смотрела им вслед, пока птица и два робота не улетели по коридору, как призраки давно отгремевшей воздушной битвы; потом вернулась к…

Сцена 4. Французский лагерь. Входят барабанщик, цветоносец, Корделия, врач и солдаты.

Глава 3 Бессилен я перед лицом твоей красы

3.1 Синхронизируйте ваши догмы

Не то чтобы Капризный был не в себе. Нет. Со своей работой он справлялся исключительно квалифицированно. Насколько мне было известно, ни один из его розыгрышей никому не причинил вреда… по крайней мере, физического. Однако вам следует вести себя поосторожнее с кораблём, коллекционирующим снежинки.

Вам, возможно, покажется полезным узнать побольше о его биографии. Капризный был построен на верфях хабитата Инан в системе Дахас-Кри. Эти верфи выпустили значительную долю всех ОКК, бороздящих сейчас космическое пространство — их миллион или больше, я проверяла. Среди них лишь несколько (На самом деле больше десяти тысяч. Сма никогда не отличалась талантом к быстрым подсчётам в уме. — Примеч. дрона), сколь я могла судить, достойны были титула безумца. Собственно, мне кажется, что лучше было бы приложить его к Разумам, управлявшим кораблями-эксцентриками. Вам нужны имена? Что ж, может быть, какое-то оживит в вашей памяти их маленькие эскапады: Сварливый. Чуток Свихнутый На Сексе. Я Думал, Что Он Был С Вами. Космическое Чудовище. Серии Неуклюжих Объяснений. Огромная Сексуальная Тварь. Никогда Не Разговаривайте С Незнакомцами. В Рождество Всему Этому Придёт Конец (Перевод очень грубый, но единственно возможный в данной ситуации. — Примеч. дрона.). Прикол, Это Сработало В Последний Раз… БУМММ!.. Совершеннейший Корабль № 2… И так далее. Ну что, хотите ещё?

И всё же Капризный меня слегка удивил, когда следующим утром я явилась в главный ангар. Подобно разворачивающемуся ковру света и тени, над Центрально-Европейской равниной загорался рассвет, снежные вершины альпийских пиков постепенно окрасились нежно-розовым, пока я шла по главному коридору в Эллинг, проверяя свои бумаги и паспорта в промежутках между зевками (я делала это больше для того, чтобы доставить кораблю удовольствие; я прекрасно знала, что он просто не может ошибиться в документах) и время от времени оглядываясь на дрона, перевозившего весь мой багаж.

Я ступила внутрь ангара и оказалась перед большим блестящим красным «Вольво»-универсалом. Вокруг него суетились дроны, громоздились какие-то модули и посадочные платформы. Я была не расположена спорить, так что просто скомандовала своему дрону положить груз в багажник и, с сомнением покачав головой, уселась на водительское место. Кроме меня, ни одной живой души в ангаре не было. Я махнула дрону, и машина медленно поднялась в воздух, а затем устремилась в задний отсек корабля, проплыв над корпусами других устройств, размещавшихся в Эллинге. Они безмятежно сверкали в свете ангарных прожекторов, а над ними силовое поле деловито проталкивало большую машину о четырёх беспомощно замерших колёсах в космос за дверью.

Мы проследовали через дверной проём Эллинга. Дверь начала медленно сдвигаться обратно и наконец закрылась, отсекая нас от заливавшего Эллинг света. Мгновение полного мрака, и корабль включил фары.

— Сма? — окликнул корабль из стереомагнитолы.

— Чего тебе?

— Пристегни ремни.

Я со вздохом подчинилась. И, кажется, снова неодобрительно покачала головой. Но я не уверена.

Мы плыли посреди сплошной черноты, всё ещё связанные с кораблём пуповиной силового поля. Когда это перемещение завершилось, передние фары «Вольво» на миг выхватили из тьмы плитообразное тело Капризного и единственную точку тусклого белого света в окружавшем его мраке. Захватывающее это зрелище приносило мне странное успокоение.

Корабль погасил и эти фары, когда мы вышли из внешнего поля. Внезапно я оказалась в реальном пространстве, окружённая великим заливом украшенного блёстками мрака. Планета поворачивалась подо мной, как исполинская капля, перемигивались крошечные, размером с булавочные головки, огоньки городов Центральной и Южной Америки. Я могла закрыть ногтем Сан-Хосе, Панаму, Боготу или Кито.

Я оглянулась. Но даже зная, что корабль здесь, не смогла угадать, какие звёзды настоящие, а какие — подделка, выведенная им на свою внешнюю оболочку для маскировки.

Я не первый раз проходила через это, и каждый раз ощущала одно и то же — трепет, сожаление, даже страх покинуть безопасную гавань… Но вскоре я взяла себя в руки и начала получать удовольствие от поездки через атмосферу Земли на своей дурацкой тачке с двигателем внутреннего сгорания. Корабль снова влез в стереосистему и поставил мне серенаду в исполнении оркестра Стива Миллера. Мы были где-то над Атлантикой, может быть, близ берегов Португалии. Как раз на строчке «Восходит солнце, заливая светом всё вокруг…» — догадайтесь, что случилось?

Это выглядело как полумрак, прошитый миллиардами лучей рассеянного света, окрашенный в миллиарды размытых оттенков предутреннего сияния. Я не могу описать точнее. Мы просто падали сквозь это.

Автомобиль приземлился посреди поля старых угольных шахт в довольно неприятном местечке на севере Франции, возле Бетюна. Уже совсем рассвело. С негромким хлопком вспучилась земля. Под машиной проявилась пара маленьких платформ, отливавшая белым в свете туманного утра. Ещё один хлопок, и они исчезли — корабль дезинтегрировал их.

Я направилась в Париж. Когда я жила в Кенсингтоне, у меня была машина поменьше — «Фольксваген Гольф», и по сравнению с ним «Вольво»-универсал смахивал на танк. Через брошь у меня на груди, выполнявшую функции терминала, корабль давал указания, как быстрее всего доехать до Парижа и затем разыскать на улицах дом Линтера. Но даже располагая его поддержкой, я нашла город, целиком, казалось, погружённый в безостановочную бессмысленную гонку по кругу, скорее неприятным. Я успешно добралась на место и припарковалась во дворике дома рядом с бульваром Сен-Жермен, где Линтер снимал квартиру. И, к своему огромному разочарованию, не застала его там.

— Чёрт подери, где его носит? — сказала я в пространство, стоя на балконе перед квартирой — руки на бёдрах, взгляд прикован к запертой двери. День обещал быть солнечным и жарким.

— Не знаю, — ответила брошь.

Я посмотрела на неё, постаравшись придать лицу доброжелательное выражение.

— Что?

— У Дервлея привычка оставлять свой терминал в квартире, когда он куда-то уходит.

— А… — подумав, я остановилась, потом сделала пару глубоких вдохов, уселась на ступеньки и решительно выключила терминал.

Что-то неладное творится. Линтер всё ещё в Париже, хотя изначально его посылали совсем не сюда. Его пребывание здесь должно было стать ничуть не более длительным, чем моя лондонская миссия. Никто на корабле не видел его с тех пор, как мы впервые прибыли на планету; похоже, что он вообще ни разу не возвращался на корабль. В отличие от всех остальных. Но почему он решил остаться? О чём он вообще думает, разгуливая без терминала? Это форменное безумие. А вдруг с ним что-то случится? (Такая возможность казалась мне вполне вероятной, учитывая парижский стиль вождения, с которым я уже успела познакомиться.) Или он ввяжется в драку? Чёрт подери, почему корабль относится к этому с таким спокойствием? Выйти из дому без терминала вполне допустимо в каком-нибудь укромном хабитате, а где-нибудь в Гибралтаре или на борту нашего корабля это даже приветствуется, но здесь? Это было всё равно что прогуляться по парку развлечений без пушки… и то, что местные жители так поступают постоянно, не делало его решение менее сумасбродным.

Я окончательно уверилась, что эта маленькая вылазка в Париж значила куда больше, чем корабль изначально мне наплёл. Я попыталась было вытянуть из этой твари побольше информации, но он меня игнорировал, так что я просто встала, бросила машину во дворе и отправилась гулять. Я шла по бульвару Сен-Жермен, пока не дошла до Сен-Мишель, затем повернула к Сене. Погода была солнечная и тёплая, магазины и лавки полнились людьми, выглядевшими столь же космополитично, что и в Лондоне, ну разве что чуть более стильно, если брать в среднем. Я думаю, что сперва была немного разочарована; это место мало чем отличалось от уже известных мне. Те же товары, те же торговые марки: Мерседес-Бенц, Вестингхауз, Американ-Экспресс, Де Бирс и так далее… Но постепенно дух города стал проникать в меня. Пожалуй, даже сейчас, по прошествии стольких лет, здесь можно было уловить некий отзвук Парижа, описанного Миллером (я перелистала его Тропики^[38] дважды: вчера вечером и ещё раз — этим утром). Здесь всё было словно по-другому перемешано, хотя и составлено из тех же ингредиентов; традиции, коммерция, национальная гордость… Больше всего мне понравился язык. Приложив известные усилия, я могла добиться, чтобы меня поняли, хотя и очень приблизительно (акцент мой, предупредил корабль, был ужасен), могла прочесть дорожные знаки и объявления… Но когда на нём говорили в обычном темпе, я едва могла разобрать одно слово из десяти. Речь парижан походила на музыку, на непрерывный поток звуков.

С другой стороны, они проявляли видимое нежелание общаться на каком-либо ином языке, и мне казалось, что в Париже найдётся даже меньше людей, способных изъясниться по-английски, чем в Лондоне — согласных поговорить по-французски. Я склонна была отнести это на счёт имперских комплексов.

Я стояла в тени собора Парижской Богоматери, задумавшись так глубоко, что и сама походила на одно из украшений этой глыбы тёмно-коричневого камня, которую они называли façade (заходить внутрь мне не хотелось; я уже достаточно насмотрелась на соборы, да что там, даже мой интерес к замкам стал понемногу угасать). Корабль хотел, чтобы я поговорила с Линтером. Зачем? Я не могла ни понять этого сама, ни принять чужие объяснения. Никто не встречал этого парня, никто не говорил с ним, никто не получал от него никаких сообщений за всё время миссии на Землю. Что с ним стряслось? И что мне со всем этим теперь делать?

Пребывая в полном недоумении, я шла по берегу Сены, держась в тени всех этих мрачных, тяжеловесных зданий. Я помню аромат свежеобжаренного кофе (всё это время кофе продолжал неуклонно дорожать; вот вам и саморегулирующийся рынок!), помню, как начинала блестеть свежевымытая брусчатка, когда, деловито открыв уличные краны, за работу принимались низкорослые уборщики. Они пользовались старыми тряпками, намотанными на швабры, чтобы перегнать воду от одного края тротуара к другому. Хотя бесплодные раздумья и растравляли мне душу, пребывание здесь всё же казалось мне чудом. В этом городе было нечто совершенно особенное, подбивавшее тебя радоваться уже одному тому, что ты жив… Вдруг я очутилась на острове Сите, не знаю как, хотя помню, что изначально я направлялась к Центру Помпиду, чтобы от него дважды повернуть и пройти через Мост Искусств. На оконечности острова я обнаружила маленький треугольный парк. Он походил на выкрашенный зелёной краской носовой кубрик морского судна, чья корма гордо разрезала мутные воды древней Сены, омывавшие огромный город. Я прошла через парк, держа руки в карманах и изображая праздношатающуюся туристку, но затем увидела нечто исключительно странное и почти тревожащее — ступени, ведущие вниз между глыб грубо обтёсанного белого камня. Я на мгновение остановилась, потом решила спуститься по ним к реке. Я оказалась в огороженном дворике, откуда, в принципе, можно было выйти к воде, но этот единственный выход был перекрыт каким-то перекошенным сооружением из воронёной стали. Мне стало не по себе. В строгой геометрии постройки было что-то внушающее ужас, принуждавшее чувствовать себя маленьким, слабым и беззащитным. Нависавшие надо мной белокаменные глыбы наводили на мысль о том, как хрупки под ними будут человеческие кости. Я была здесь совсем одна. Почти инстинктивно я попятилась назад, в сумрак перехода, ведущего обратно в залитый солнцем парк.

Это был Мемориал Депортации^[39].

Я помню, как тысячи тусклых огоньков, расставленные рядами, озаряли туннель, помню торжественные слова, вырезанные на камне в отдалённом углу дворика… Это поразило меня до глубины души. Больше ста лет минуло с тех пор, но холод того места до сих пор живёт во мне; он пробирается по моему хребту, когда я диктую эти слова; я стираю и снова пишу их на планшете, и кожа моя покрывается мурашками.

Впечатление это не ослабевает со временем; подробности той прогулки столь же свежи в моей памяти сейчас, что и спустя лишь несколько часов, и я знаю, что они будут со мной в час моей смерти.

3.2 Всего лишь очередная жертва двойных стандартов

Я вышла оттуда в каком-то отупении. Но и злилась тоже. Я злилась на них за то, что они сумели так зацепить меня, поразить в самое сердце. Конечно же, я была зла и на их глупость, их маниакальное варварство, их склонность к бездумным поступкам, животную покорность, ужасающую жестокость. На все чувства, о которых и должен был напоминать мемориал.

Но всего более я была поражена тем, как этим людям удалось создать столь выразительный символ собственных кошмарных деяний. Как смогли они вложить столько человечного в напоминание о бесчеловечном? Я и подумать не могла, что им такое под силу. Все книги, прочитанные мной, все фильмы, просмотренные на борту корабля, не могли подготовить меня к такому. А я не любила попадать впросак.

Я покинула остров и прошлась по правому берегу реки до Лувра, побродила по его галереям и выставочным залам, глядя на произведения искусства и не видя их. Я просто пыталась прийти в себя. Наконец я проделала небольшое упражнение по размягчению мгновения (Это выражение практически не поддаётся адекватному переводу. — Примеч. дрона.), и, готовясь предстать перед Моной Лизой, уже практически взяла себя в руки. Джоконда несколько разочаровала меня — такая маленькая, тёмная, вся в окружении людей, камер и охранников. Девушка безмятежно улыбалась из-под защитного стекла.

Я не нашла где присесть, и постепенно у меня разболелись ноги. Тогда я отправилась в Тюильри, прошла по широким пыльным аллеям между маленьких деревьев и наконец отыскала восьмиугольный пруд со скамейками вокруг него, — дети и их воспитатели запускали в плавание модели яхт. Я какое-то время наблюдала за ними.

Любовь.

Может быть, дело в ней? Неужели Линтер был кем-то очарован, и кораблю пришло в голову, что он может не захотеть вернуться? Хотя с этих слов начинается не одна тысяча романтических историй, ещё не факт, что этого не могло произойти взаправду. Я сидела у восьмиугольного пруда, размышляя обо всём этом, и ветер, разметавший мою причёску, не забывал трепать и лоскутные паруса яхт. Игрушки носились по неспокойной глади пруда, сталкивались с его стенками, попадали в перемазанные ручонки круглолицых детишек, которые немедля спускали их обратно.

Я пошла обратно, прогулялась вокруг Дома Инвалидов, где увидела более или менее ожидаемо выглядевшие военные трофеи — старые танки «Пантера» и ещё более древние артиллерийские орудия, выстроившиеся в ряд, будто прислонённые к стене штабеля тел. Я перекусила в довольно милом маленьком кафе у станции метро «Сен-Сюльпис» — там Вам предложили бы сесть на высокий табурет у барной стойки, выбрать себе кусок кровоточащего мяса и самим зажарить его на гриле прямо над открытым огнём, поддерживаемым горением углей. Мясо жарилось бы на гриле прямо у вас под носом, пока Вы потягивали бы свой аперитив, и когда Вам показалось бы, что оно уже готово, Вы должны были сообщить об этом официантам. Они сняли его с огня и подали мне. Я сконфуженно пробормотала: «Non non; un peu plus… s'il vous plait»^[40].

Мужчина, сидевший рядом со мной, ел мясо, приготовленное иначе — кровь ещё сочилась из куска. Проведя пару лет в Контакте, вы научитесь здоровому равнодушию к таким вещам, но я вдруг удивилась, как я вообще могу сидеть здесь и есть это после визита в Мемориал. Я знавала многих людей, которых одна мысль о подобном времяпрепровождении повергла бы в ужас. Да и на самой Земле жили миллионы вегетарианцев, которые разделяли эту точку зрения (а стали бы они есть наше синтетическое мясо? Вряд ли, решила я).

Чёрная грилевая решётка поверх углей напоминала мне прутья мемориала, но я ограничилась тем, что отвела взгляд и доела свою порцию, по крайней мере большую часть. Я заказала ещё пару бокалов густо-красного вина и дала им возыметь действие, и к тому моменту, когда обед был окончен, я пришла в более или менее спокойное расположение духа, а к окружающим и вовсе была настроена весьма доброжелательно. Я даже ухитрилась расплатиться без лишних напоминаний (не думаю, чтобы и Вам приходилось часто платить за покупки…), после чего вышла на залитую солнцем улицу. Я направилась к дому Линтера, заглядывая в магазинчики, рассматривая дома и пытаясь не упасть при этом на тротуар. Я купила газету и бегло просмотрела её, надеясь найти для себя что-то ценное в новостях наших ничего не подозревавших хозяев. Основное внимание уделялось нефти. Джимми Картер обратился к американцам, призывая их потреблять меньше бензина, а норвежцы тем временем пытались потушить пожар в Северном море. Корабль в недавней сводке новостей упомянул оба эти события. Конечно же, он знал, что меры, предпринятые Картером, не могут дать эффекта без радикальных перемен в самой структуре экономики, а одна из деталей буровой установки закреплена в положении, обратном надлежащему. Я взяла заодно и какой-то журнал и к Линтеру поднялась, комкая в руках свой экземпляр «Штерна», в полной готовности немедленно спуститься несолоно хлебавши. У меня уже возникли некоторые планы, например такие: поехать в Берлин через поля сражений Первой мировой войны, мимо старых солдатских могил, прослеживая, как темы войны и смерти реализованы авторами мемориальных построек на всём пути в расколотую надвое столицу бывшего Третьего Рейха.

Но во дворе я обнаружила автомобиль Линтера, припаркованный сразу за моим «Вольво». Он ездил на «Роллс-Ройсе» модели «Серебряное облако» — корабль полагал, что мы вправе потакать своим маленьким прихотям. В любом случае, устроить шоу легче, нежели сохранять всё в строгом секрете, ведь для западного капитализма в особенности характерна снисходительность к причудам богачей — так что любая сколь угодно странная выходка не могла бы выдать наше инопланетное происхождение.

Я поднялась по лестнице и позвонила, затем немного подождала, прислушиваясь к смутному шуму в апартаментах. Небольшое объявление в дальнем углу двора привлекло моё внимание, и я позволила себе кислую усмешку.

Линтер появился на пороге. На его лице улыбки не было. Он приоткрыл дверь и немного замешкался.

— Госпожа Сма, корабль сообщил мне, что вы скоро будете.

— Привет, — сказала я, входя внутрь.

Квартира оказалась куда просторнее, чем могло показаться снаружи. Там стоял запах дорогой кожи и нового дерева. Она была светлая, чистая, богато обставленная, полная книг и пластинок, плёнок и журналов, картин и предметов искусства. Аппартаменты ничем не напоминали моё собственное жилище в Кенсингтоне. Они выглядели… обжитыми.

Линтер показал мне на чёрное кожаное кресло на персидском ковре, покрывавшем пол тикового дерева, затем прошёл к бару, не оборачиваясь ко мне.

— Выпьете?

— Виски, — сказала я по-английски. — Как пишется это слово на бутылке, меня не волнует.^[41]

Я не стала садиться в кресло, а прошлась по комнате, оглядываясь вокруг.

— У меня «Джонни Уокер».

— Отлично.

Я смотрела, как он поднял квадратную бутылку одной рукой и стал разливать виски. Дервлей Линтер был выше меня и заметно лучше развит физически. Опытный глаз уловил бы нечто необычное — не соответствующее телосложению обычных людей Земли — в посадке его плеч. Он угрожающе навис над бутылями и бокалами так, будто кто-то намеревался помешать ему перелить напиток из одного сосуда в другой.

— С чем-нибудь смешать?

— Нет, спасибо.

Он протянул мне бокал, сам отдёрнул маленькую штору, извлёк из-за неё бутылку и налил себе «Будвайзера» — настоящего, чехословацкого. Когда же эта маленькая церемония была завершена, он наконец уселся.

Кресло было изготовлено как бы не у Бахауса. Во всяком случае, оно выглядело как настоящее.

Его лицо было мрачным и серьёзным. Каждая чёрточка, казалась, сопротивлялась пристальному наблюдению: большой подвижный рот, широкий нос, светлые, но глубоко посаженные глаза, густые, точно у беглого каторжника, брови, неожиданно морщинистый лоб. Я пыталась припомнить, как он выглядел раньше. Но не могла, так что было затруднительно сказать, какой облик — нынешний или теперешний — ближе к его «нормальному» состоянию. Он перекатывал бокал с пивом в своих крупных ладонях.

— Кораблю показалось, что нам не мешало бы поговорить друг с другом, — сказал он, отпил примерно половину пива и поставил бокал на маленькую подставку, сделанную из полированного камня. Я поправила брошь. — Но тебе так не кажется, не так ли?

Он широко развёл руки, потом обхватил ими грудь. На нём были брюки и жилет из одного тёмного, дорогого по виду костюма.

— Я думаю, что это может быть… бесполезно.

— Ну… я не знаю… разве всё должно непременно приносить пользу? Я подумала… корабль предположил, что нам надо поговорить, и это…

— И что?

— И это всё. Правда. — Я закашлялась. — Я не… он не сказал мне, что происходит.

Линтер внимательно посмотрел на меня, потом опустил взгляд на свои ноги. Он носил чёрные ботинки. Я потягивала виски и одновременно осматривала комнату, пытаясь обнаружить следы женского присутствия или вообще какие-то признаки, что тут живут двое. Мне это не удалось. Комната была уставлена вещами — графические наброски и картины маслом на стенах, последние — в основном работы Брейгеля и Лоури^[42], абажуры от Тиффани, аудиосистема «Банг и Олафсен»^[43], несколько антикварных часов, дюжина (или около того) статуэток из дрезденского фарфора (здесь я могла ошибиться), китайский шкафчик, покрытый чёрным лаком, большая четырёхугольная ширма, расшитая павлинами с бесчисленными глазками на перьях…

— О чём эти вещи говорят тебе? — спросил Линтер.

Я передёрнула плечами.

— Что? — переспросила я. — Ну, они говорят, что нам надо поговорить.

Он улыбнулся странной невыразительной улыбкой, и мне показалось, что весь разговор был чем-то вроде бессмысленного одолжения с его стороны. Потом он выглянул в окно. Ему явно не хотелось ни о чём больше говорить. Я уловила краем глаза какой-то цветной просверк и, обернувшись, увидела большой телевизор, одну из тех моделей, которые снабжают специальными откидными дверками, чтобы в минуты бездействия они выглядели, словно обычный шкаф. Дверцы были неплотно прикрыты, а телевизор за ними — включён.

— Хочешь?.. — спросил Линтер.

— Нет, я не… — Но он поднялся, расцепил захват, в который сам себя заключил своими элегантными руками, подошёл к шкафчику и театральным жестом распахнул дверцы, после чего вернулся на место.

Мне совсем не хотелось сидеть и смотреть телевизор, но с выключенным звуком он не был так уж назойлив.

— Мои отчёты на столе, — сказал Линтер, ткнув пальцем в указанное место.

— Я хотела бы, чтобы ты — кто угодно — объяснил мне, что тут творится.

Он посмотрел на меня так, словно это была скорее самоочевидная ложь, чем искренняя просьба, потомпокосился на экран телевизора. Я предположила, что тот настроен на один из корабельных каналов, поскольку картинка всё время скачками менялась, показывая фрагменты шоу и других программ из самых разных стран, передаваемых в разных форматах, и постоянно приходилось ждать, пока проявится очередной канал. Под неслышимую песню танцевала, выделывая роботоподобные движения, группа в ярко-розовых костюмах. Их сменило изображение платформы «Экофиск», извергавшей грязно-коричневый фонтан ила и нефти. Потом экран мигнул опять, и на нём возникла сцена в переполненной каюте из Ночи в опере^[44].

— Так ты ничего не знаешь?

Линтер закурил «Собрание». Этот поступок был сродни «Гм» корабля, с тем исключением, что Линтеру вкус сигарет явно нравился — в этом наши предпочтения разнились. Мне он закурить не предлагал.

— Нет, нет, нет! Смотри, как всё было: корабль явно хотел, чтобы я тут побывала для большего, чем простой разговор… но разве ты сам не играешь в какие-то игры? Это вконец рехнувшееся существо отправило меня на Землю в «Вольво», я в нём просидела всю дорогу. Думаю, что этот случай нисколько его не озадачил, так что он наверняка пришлёт пару истребителей «Мираж», если понадобится вмешаться. Мне ещё в Берлин надо ехать, а это ведь далеко, ты знаешь? Так что… просто скажи мне, в чём дело, или вели мне убираться, или… ладно?

Он курил сигарету и изучал меня, щурясь сквозь дым. Потом закинул ногу за ногу и, сдув некую воображаемую пылинку с отворота брюк, с явным интересом воззрился на ботинки.

— Я сказал кораблю, чтобы, когда он решит улетать, мне разрешили остаться на Земле, что бы ни случится. — Его передёрнуло. — Вступим мы в контакт… или нет.

Он посмотрел на меня, как бы приглашая присоединиться.

— А какая-то особая причина?.. — ошеломлённо выдавила я. Я всё ещё думала, что виной этому женщина.

— Да. Мне нравится это место. — Он то ли фыркнул, то ли засмеялся. — Здесь я, для разнообразия, чувствую себя живым. Я хочу остаться. Я это сделаю. Я намерен поселиться здесь.

— Ты хочешь умереть здесь?

Он улыбнулся, посмотрел куда-то вдаль, потом перевёл взгляд на меня.

— Да.

Это было сказано с такой непоколебимой уверенностью, что я тут же заткнулась.

Мне было нехорошо. Я встала и прошлась по комнате, осмотрела книжные полки. Он, казалось, читал так же много, как и я. Я задумалась, задался ли он целью просто заполнить пространство или же в самом деле прочёл что-нибудь из этого с обычной для себя скоростью. Тут были Достоевский, Борхес, Грин, Свифт, Лукреций, Кафка, Остин, Грасс, Беллоу, Джойс, Конфуций, Скотт, Мейлер, Камю, Хемингуэй, Данте.

— Скорей всего ты умрёшь здесь, — мягко сказала я. — Я думаю, что корабль ограничится наблюдением, но не будет вступать в контакт. Разумеется…

— Это было бы лучше всего. Превосходно.

— Это ещё не… не решено официально, но я… я подозреваю, что именно так всё и обернётся. — Я отвернулась от книг. — И что, это правда? Ты и в самом деле хочешь умереть здесь? Ты не шутишь? Но как…

Он сидел, чуть подавшись вперёд из кресла, ероша чёрные волосы одной рукой. Его длинные, все в кольцах, пальцы беспорядочно блуждали в кудрявой шевелюре. В мочке его левого уха виднелось что-то вроде серебряной шпильки.

— Превосходно, — повторил он. — Это меня вполне устроит. Если мы вмешаемся, в этом месте всё будет уничтожено.

— А если мы не вмешаемся, они уничтожат его сами.

— Сма, не банальничай. — Он крепко сжал сигарету и разломил её посередине, оставив большую часть невыкуренной.

— А вдруг они тут всё взорвут к чертям?

— Гммм…

— Ну и?

— Ну и что? — отозвался он.

На Сен-Жермен завыла сирена, эффект Допплера менял высоту её тона по мере удаления.

— Возможно, это и есть цель их движения. Ты что, хочешь увидеть, как они принесут себя в жертву своим…

— Чушь, — его лицо искривилось.

— То, что ты творишь, и есть настоящая чушь, — сказала я ему. — Даже корабль беспокоится. Единственная причина, по которой они ещё не приняли окончательного решения^[45], состоит в том, что они знают, как тут хреново будет вскоре после этого.

— Сма. Меня это не волнует. Я просто хочу остаться. Мне ничего больше не нужно ни от корабля, ни от Культуры. Ничего связанного со всем этим.

— Ты, верно, спятил. Ты такой же безумец, как и все они тут. Они тебя убьют. Тебя раздавит поезд, ты погибнешь в авиакатастрофе, ты сгоришь при пожаре или… или…

— Я оцениваю свои шансы трезво.

— Но… а что, если тобой займутся эти, как их там, спецслужбы? Что, если однажды ты получишь серьёзную травму и попадёшь в больницу? Да ты оттуда никогда больше не вернёшься. Им достаточно будет одного взгляда на твои внутренние органы, одного анализа твоей крови, чтобы распознать в тебе пришельца. Тебя сцапают военные. Они тебя заживо вскроют!

— Сомневаюсь, что им это удастся. А если удастся, ну так что ж.

Я снова села. Я вела себя точно так, как должна была, по расчётам корабля. Мне подумалось, что Линтер и обезумел-то в точности так, как некогда Капризный, а теперь это существо использует меня, чтобы поговорить с ним и вразумить. Какие бы действия корабль уже ни предпринял, сама природа решения, принятого Линтером, была такова, что Капризный был последним существом, которое могло бы на него повлиять. С технологической и этической точек зрения корабль представлял собой предельное воплощение всего, на что была способна Культура, но именно такое мудрёное совершенство делало эту штуку абсолютно бессильной здесь.

Я поймала себя на том, что начинаю подыскивать оправдания Линтеру, каким бы глупым он ни казался мне. В этом мог быть (или не мог быть) замешан местный житель, но моё первоначальное, всё крепнущее, впечатление было таково, что проблема ещё сложней — и её куда труднее будет уладить. Возможно, он всё-таки влюбился, но, увы, не в конкретного человека. Он влюбился в Землю. Во всю эту грёбаную планету. Непростительный просчёт кадровой службы Контакта: им полагалось загодя отсеивать людей, способных выкинуть эдакий фортель. Если именно так и случилось, то у корабля было куда больше трудностей, чем сперва можно было подумать. Они тут говорят, что влюбиться в кого-то — это всё равно как если бы тебе в голову запала мелодия, под которую ты не можешь перестать свистеть. И даже больше того, я слыхала, что в таких случаях, как у Линтера, туземцы столь же далеки от любви к конкретному человеку, как Линтер — от посвистывания под навязчивую мелодию в своей голове.

Я вдруг разозлилась. На Линтера и на корабль.

— Я думаю, это обернётся большими неприятностями не только для тебя, но и для нас… для Культуры, а также и для этих людей. Это крайне эгоистичный и рискованный поступок. Если тебя поймают, если они узнают… это зародит в них паранойю, и они будут настроены враждебно при всяком новом контакте, безразлично — по их собственной инициативе или по чьей-то ещё. Ты можешь заставить их… ты сделаешь их безумцами. Ты заразишь их этим.

— Но ты сказала, что они уже безумны.

— То, что ты сделаешь, оставит тебе лишь очень мало шансов прожить полный срок твоей жизни. Пусть даже эти шансы реализуются, и ты проживёшь века. Как ты им это объяснишь?

— К тому времени они уже наверняка разработают препараты, предотвращающие старение. Впрочем, я всегда могу переселиться в другое место.

— У них не будет таких препаратов ещё как минимум полвека; или даже в течение столетий, если их прогресс замедлится. Даже без всякого Холокоста. Уфф… да посмотри ты вокруг. Ты сделаешься беглецом, дезертиром. Станешь вечным чужаком. Ты всегда будешь на своей собственной стороне. Ты точно так же будешь отрезан от них, как и от нас. Да блин же, ты всегда будешь только собой! — Я заговорила громче и опёрлась одной рукой на книжную полку. — Читай книги, сколько влезет, ходи на концерты, в театры, в оперу, смотри кино, забивай себе голову всем этим дерьмом. Ты не станешь одним из них. Ты всегда будешь смотреть на них глазами человека Культуры и думать мозгом человека Культуры; ты не можешь… не можешь просто взять и отбросить всё это в сторону, притвориться, что этого никогда не было с тобой. — Я топнула ногой. — Во имя всех богов, Линтер, ты просто неблагодарная скотина!

— Послушай, Сма, — сказал он, поднявшись из кресла. Он сгрёб в охапку бокал пива и прошёлся по комнате, то и дело выглядывая из окон. — Никто из нас ничего Культуре не должен. Ты это знаешь. Долги, обязанности, ответственность, всё такое… об этом должны заботиться такие люди, как они, а не такие, как я. — Он повернулся ко мне. — Не такие, как мы. Ты делаешь то, что хочешь. Корабль делает то, что хочет. Я делаю, что хочу. Всё в порядке. Просто дай всем делать то, что они сами хотят, ладно? — Он оглянулся в маленький дворик и допил пиво.

— Ты хочешь быть одним из них, но не хочешь подчиняться тем же обязательствам, что они.

— Я не сказал, что хочу стать одним из них. Чтобы… чтобы сделать то, на что я решился, я должен был пожелать каких-то обязанностей, но эти обязанности не имеют ничего общего с тем, о чём размышляет звездолёт Культуры. Во всяком случае, они обычно не склонны об этом думать.

— А что, если Контакт решит устроить нам сюрприз и заявится сюда?

— Я в этом сомневаюсь.

— Я тоже. Именно поэтому я думаю, что это может случиться.

— А я так не думаю. Хотя это не помешало бы нам, а вовсе не другой стороне. — Линтер обернулся и взглянул на меня. Но в то мгновение я совсем не готова была пререкаться.

— Однако, — продолжил он после паузы, — Культура обойдётся без меня. — Он внимательно изучал донышко своего бокала. — Должна обойтись.

Я помолчала минуту, пока телевизор сам собой переключался с канала на канал.

— Ты вообщё о чём? — спросила я решительно. — Ты можешь без всего этого?..

— Легко, — засмеялся Линтер. — Послушай, ты что, думаешь, что я не мог бы…

— Нет. Это ты послушай меня. Как долго, по твоему мнению, это место пробудет в своём теперешнем состоянии? Десятилетие? Два? Разве ты не можешь прикинуть, как разительно здесь всё переменится… ну, скажем, в следующем веке? Мы так привыкли, что вокруг всё неизменно, что общество и технологии — ну, по крайней мере, технологии, доступные по первому же требованию — за всю нашу жизнь меняются лишь незначительно… Я не знаю, кто из нас сумел бы тут долго выдержать. Я даже думаю, что на тебе это скажется в куда большей мере, чем на местных. Они привыкли меняться. Они привыкли, что перемены происходят быстро. Хорошо, пусть даже тебе нравится их нынешний образ жизни, но что случится в будущем? А что, если 2077-й будет отличаться от теперешнего года, как тот — от 1877-го? Это вполне может быть закатом Золотого Века, преддверием мировой войны… или нет? Как ты думаешь, велика ли вероятность, что status quo — нынешнее превосходство Запада над странами третьего мира — сохранится? Я тебе обещаю: подожди до конца века — и ты ощутишь страшное одиночество, ужас и изумление, почему они покинули тебя. Ты будешь терзаться самой жестокой ностальгией по нынешней эпохе, ведь ты будешь помнить их куда лучше, чем любой из них, а вспомнить что-то предшествующее ей — не сможешь.

Он стоял и смотрел на меня. По телевизору показали (чёрно-белый) балет, потом какое-то интервью с участием двоих белых мужчин, отчего-то показавшихся мне американцами (и странную, типично американскую картину), потом викторину, потом шоу кукол (изображение вновь стало монохромным). На куклах были стринги. Линтер опустил бокал на каменную подставку и, подойдя к аудиосистеме, стал возиться с проигрывателем. Я задумалась, какие ещё достижения жителей этой планеты всё-таки прошли мимо меня незамеченными.

Какое-то время картинка на экране оставалась неизменной. Передача показалась мне знакомой. Даже больше того, я была вполне уверена, что уже видела её. Это была пьеса, написанная уже в этом веке… американским писателем, но я… (Линтер сел на своё место, и зазвучала музыка — Четыре времени года).

Да. Послы Генри Джеймса^[46]. Телепостановка, которую я видела на канале ВВС в Лондоне… или, может быть, в записи на борту корабля. Я не могла сказать точно. Я помнила только сюжет — в общих чертах — и сеттинг; но оба они казались столь подходящими к нашей с Линтером маленькой беседе, что я вдруг усомнилась — не следит ли за нами эта тварь наверху? Вполне могла бы, если хорошенько подумать. Ему было бы это нетрудно — корабль мог изготовить шпионские устройства столь миниатюрные, что серьёзным препятствием для устойчивости камеры стало бы броуновское движение. Была ли пьеса своего рода подсказкой сверху?

Пока я думала об этом, пьеса сменилась рекламой дезодорантов.

— Я уже говорил тебе, — тихо сказал Линтер, прерывая мои размышления, — что я реалистично оцениваю свои шансы. Ты что, считаешь, что я не думал об этом раньше — много раз? Это не внезапное решение, Сма. Я ощутил его в себе в самый первый день по прибытии, но я подождал несколько месяцев, никому ничего не говоря, чтобы обрести уверенность. Это место я искал всю свою жизнь. Я получил здесь всё, о чём всегда мечтал. Я всегда знал, что узнаю это место, когда найду его. И я нашёл. — Он покачал головой. Мне показалось, что ему стало грустно. — Я остаюсь, Сма.

Я заткнулась.

Мне казалось, что вопреки всему тому, что он только что сказал, он на самом деле не задумывался, как может перемениться лик планеты за время его жизни — а дни его, вероятно, всё же будут долги. Но я не хотела слишком быстро и жёстко давить на него.

Я приказала себе расслабиться и пожала плечами.

— Как бы там ни было, мы не можем предсказать, что собирается делать корабль и каковы будут их решения.

Он кивнул, взял салфетку с подставки и скомкал её в ладони. По комнате, точно пронизанная солнечными бликами вода, струилась музыка. Точки превращаются в линии, те сплетаются в прихотливом танце.

— Я знаю, — сказал он, всё ещё глядя сквозь толстое стекло, — что это покажется безумным… но я… но мне просто нужно быть в этом месте.

Он вроде бы впервые посмотрел на меня без сердитого вызова или деланного хладнокровия.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала я, — но я не могу принять это в точности так, как ты… может, я просто более недоверчива по природе, чем ты… И хотя тебе, кажется, куда больше интересны все вокруг, чем ты сам… ты воображаешь, будто они не способны достичь принципиально иного уровня понимания проблемы, нежели ты. — Я вздохнула, подавив смешок. — Я имею в виду, что ты надеешься… изменить своё собственное сознание.

Линтер помолчал какое-то время, продолжая всматриваться в глубины цветного стекла.

— Может, мне это удастся, — он пожал плечами. — Может быть.

Он задумчиво посмотрел на меня и вдруг закашлялся.

— Корабль говорил тебе, что я побывал в Индии?

— В Индии? Нет. Не сказал.

— Я там провёл несколько недель. Я не докладывал Капризному о своих перемещениях, но он, конечно, всё знает.

— Зачем? Почему тебе захотелось туда съездить?

— Мне хотелось увидеть это место, — сказал Линтер, рывком подавшись вперёд и продолжая комкать салфетку. Потом он положил её на подставку и стиснул ладони. — Это было… так красиво. Так красиво. Если у меня и оставались какие-то сомнения, то они растаяли там.

Он глянул на меня, и его лицо вдруг стало открытым, просветлело и выразило крайнюю сосредоточенность. Он широко развёл руки и вытянул пальцы.

— Это так контрастировало со всем, что…

Он огляделся по сторонам, как бы в бессилии передать глубину своих чувств.

— Этот свет… огни… свет и тень всего этого… Грязь и мерзость. Калеки с распухшими от голода животами. Вся эта немыслимая бедность, из которой рождается такая красота… Простая девчонка из калькуттских трущоб показалась мне немыслимо хрупким цветком, как если бы… я… сперва тебе не верится, что среди нищеты и гор отбросов… и ничто её не запачкало, не запятнало её красоты… это было как чудо, как откровение.

И ведь ты понимаешь, что она будет такой от силы пару лет, что проживёт она всего несколько десятилетий, что она безобразно растолстеет и родит шестерых детей, а потом станет морщинистой старухой… Чувство, и воплощение, и всё это ошеломляет… — Его голос снизился до шёпота, и он взглянул на меня беспомощно, почти уязвлённо. В эту минуту мне следовало бы отпустить самый красноречивый и беспощадно-резкий комментарий из всех. Но именно в ту минуту я не смогла этого сделать.

И я осталась сидеть в молчании, а Линтер продолжал:

— Я не знаю, как это объяснить. Здесь средоточие жизни. Я жив. Если б я умер вчера, то вся моя жизнь стоила бы этих нескольких месяцев, что я провёл тут. Я понимаю, что, оставаясь здесь, иду на риск, но в том-то всё и дело. Я знаю, что могу столкнуться с одиночеством и ужасом. Я даже склонен полагать, что так и случится. Я жду этого. Но — опять-таки — оно того стоит. Одиночество стоит всего остального! Мы ждём, что всё тут будет так, как мы себе придумали. Но эти люди не укладываются в наши схемы. Они творят добро и на каждом шагу смешивают его со злом. И это дарит им смысл жизни. Им интересно жить. Перед ними открываются неизведанные возможности… Эти люди понимают истинный смысл трагедии, Сма. Они не играют её. Они проживают её. А мы — аудитория. Мы сидим и смотрим.

Он сидел, глядя куда-то в сторону, а я не могла отвести от него глаз. Огромный город шумел далеко под нами, солнечный свет уходил из комнаты, когда облака пробегали над нами, и снова возвращался в комнату, а я думала: Ах ты ублюдок, ах ты бедняга, они всё-таки достали тебя.

Вот мы, с нашим сказочным ОКК, нашей превосходящей разумение машиной, способной извести под корень всю их цивилизацию или слетать до Проксимы Центавра и обратно, обернувшись меньше чем за сутки; напичканной технологиями, рядом с которыми их бомбы, испепеляющие города, не более чем шутихи для фейерверка, а их суперкомпьютеры — всё равно что калькуляторы; с кораблём, близким к сублимации^[47] в своей всепроникающей мощи и неутолимой жажде познания… Вот мы на этом корабле, среди всех этих модулей, платформ, спутников, катеров, дронов и «жучков», просеивающих планету сквозь самое тонкое из сит, вынюхиваем их самые большие секреты, их самые тайные мысли, подглядываем за их величайшими достижениями, подчиняем себе их цивилизацию так безоговорочно, как не смог ещё ни один захватчик за всю их историю, и глазом при этом не моргнув на все их ничтожные вооружения; исследуем их историю, искусство и культуру стократ тщательней, чем всю их зашедшую в тупик науку, а религии и политику — так, как доктор мог бы изучать симптомы болезни… и несмотря на всё это, на всю нашу мощь, всё наше превосходство в науке, технологии, мышлении и поведении, — передо мной сидит этот несчастный сосунок, пленённый и разоружённый теми, кто понятия не имеет о его существовании; покорённый ими, околдованный ими, совершенно беспомощный. Эту бесчестную победу варвары будут славить в веках.

Нельзя сказать, что я пребывала в существенно лучшем положении. Мне, может, и хотелось совершенно иного, чем Дервлею Линтеру, но сомнения мои были чересчур сильны, чтобы я могла настаивать на своём. Мне не хотелось уходить. Я не желала оставлять их наедине с собой, обезопасить от нашего влияния, чтобы они успешно пожрали самих себя. Я стремилась к максимально заметному вмешательству. Я хотела перетряхнуть это место так основательно, что Лев Давидович^[48] мной гордился бы.

О, как я мечтала, чтобы все эти генералы хунт наложили в штаны, осознав вдруг, что будущее — говоря земными словами — будет красным. Ярко-красным.

Конечно, корабль и меня считал сумасшедшей. Возможно, он предположил, что мы с Линтером друг друга каким-то образом обезвредим. И оба выздоровеем.

Ибо Линтер не хотел делать ничего, а я хотела совершить тут всё, что только возможно. Корабль — учитывая советы, которые давали ему прочие Разумы, — склонялся, вероятно, к позиции Линтера в большей степени, чем к моей, но это тем более означало, что мы не можем оставить его здесь. Он всегда будет источником неопределённости, маленькой бомбой с часовым механизмом, тикающим в самом сердце контрольного эксперимента по невмешательству, который, скорее всего, будет начат на Земле. Потенциальное орудие радикального вмешательства, готовое, в согласии с принципом Гейзенберга, сработать в любой момент.

Я больше ничего не могла сделать для Линтера. Разве что дать ему поразмыслить над тем, что я сказала. Дать ему понять, что не только корабль считает его дураком и эгоистом. Как знать, вдруг это окажет на него какое-то воздействие.

Я попросила его покатать меня на «Роллс-Ройсе» по Парижу, потом мы роскошно поужинали на Монмартре и в конце концов оказались на Левом берегу, пройдя через лабиринт бесчисленных улочек и перепробовав немыслимое число вин и других напитков. У меня был номер в «Жорже», но я осталась с Линтером на ночь — просто потому, что это казалось мне самым естественным в той ситуации. Особенно учитывая, сколько я выпила. Той ночью мне всё равно требовалось кого-то обнять. Крепко-крепко.

Наутро, когда мне надо было ехать в Берлин, мы оба выказали примерно одинаковое замешательство, но всё же расстались друзьями.

3.3 Арестован и в плотной проработке

Есть что-то исключительно своеобразное в самой идее города, ключевой для понимания такой планеты, как Земля, и, среди прочих, той части существовавшей тогда групповой цивилизации (Ещё один сложный случай. Госпожа Сма по-прежнему использует термины, которым нет точного соответствия в английском. — Примеч. дрона.), которая зовётся Западом. Мне кажется, что эта идея достигла апофеоза и обрела наилучшее материальное воплощение в Берлине во времена Стены.

Я, пожалуй, испытываю некое подобие шока, когда мне доводится переживать что-то так глубоко; впрочем, я не могу ручаться за это, даже в относительно зрелую пору среднего возраста, но тем не менее должна сразу оговорить, что всё, содержащееся в моей памяти относительно поездки в Берлин, не может быть упорядочено в какой бы то ни было хронологической или фактологической последовательности. Единственным мне оправданием может быть то обстоятельство, что сам Берлин был столь аномален — и столь ужасно показателен и символичен, — что выглядел поистине нереальным; увеличенный до гротескных масштабов и перенесённый в реальный мир (в мир Realpolitik^[49], говоря точнее) Диснейленд, интегрированный в него так прочно, что послужил центром кристаллизации для всего, что эти люди умудрились изготовить, сокрушить, восстановить, чему поклонялись и что осуждали в своей истории; место это делало вызывающе прозрачными причины всего вышеназванного, придавая ему вместе с тем в каждом случае многогранное, оригинальное обоснование. Это была сумма всех слагаемых, ответ, утверждение, которое ни один город людей в здравом уме не пожелало бы иметь на своей территории. Я говорила, что мы больше всего интересовались земным искусством; ну так что же, Берлин был шедевром в своём роде, своеобразным эквивалентом самого корабля.

Я помню, как бродила по городу днём и ночью, глядя на дома, стены которых до сих пор носили следы пуль, выпущенных в войну тридцатидвухлетней давности. Ярко освещённые, переполненные людьми, но удручающе заурядные офисные здания имели такой вид, будто их обдували пескоструйным аппаратом, только песчинки в нём были размером с теннисный мяч. Полицейские участки, жилые кварталы, церкви, парковые ограды, да и зачастую сами тротуары несли всё те же стигматы древней жестокости, знаки насилия, выполненные металлом на камне. Я могла прочесть отметины на этих стенах, реконструировать по ним события того или иного дня, или его полудня, или же конкретного часа, а иногда и нескольких минут. Вот здесь излился пулемётный огонь, оставив светлые выемки, будто проеденные кислотой. Более тяжёлые орудия оставляли следы, походившие на царапины мотыгой по льду; а здесь рвались кумулятивные и кинетические заряды, оставляя в камне цепочки дыр с зазубренными краями, наскоро заложенные впоследствии кирпичной кладкой. Вот тут взорвалась граната, и осколки её разлетелись повсюду вокруг, оставив маленькие кратеры в тротуаре и сделав щербатой стену (или нет? Иногда камень оставался нетронутым в одном направлении, как если бы стреляли шрапнелью, для которой существует своего рода «область тени», но более вероятным казалось мне, что это солдат в миг смерти оставил такой вот отпечаток своего тела на городском камне).

В одном месте все эти отметины (на арке железнодорожного моста) были странно и дико перекошены, как бы намотаны на одну сторону арки, устремляясь к её подножию и затем выходя наружу уже на другой стороне. Я стояла и смотрела, дивясь этому, потом поняла, что около трёх десятилетий назад солдат-красноармеец, вероятно, упал здесь, приняв на себя очередь из дома на другой стороне улицы… Я повернулась и даже смогла определить, из какого окна его застрелили…

Я ездила в обслуживавшейся специалистами из Западного Берлина подземке за Стену, с одного конца Западного Берлина на другой, со станции «Халлешес Тор» до «Тегеля». На станции «Фридрихштрассе» можно было выйти из вагона и перейти в Восточный Берлин, однако остальные станции в восточной части города были закрыты; охрана с полуавтоматическими ружьями дежурила на пустынных платформах, следя за перемещением поездов, жуткий синеватый свет потолочных ламп заливал эти пространства, выглядевшие декорациями для какого-то фильма, и под напором струи воздуха, которую гнал перед собой состав, разлетались во все стороны старые газеты, загибались уголки древних плакатов, расклеенных по стенам станций. Я совершила такую поездку дважды, во второй раз — чтобы убедиться, что мне всё это не привиделось. Другие пассажиры, впрочем, выглядели как обычно — как предельно вымотавшиеся зомби, если быть точной; так всегда выглядят пассажиры подземки.

Было что-то невыразимо жуткое в этой призрачной пустоте, которая подчас окутывала город. Хотя Западный Берлин был окружён со всех сторон, он тем не менее казался большим, полным парков, деревьев, озёр — их тут было больше, чем во многих других городах, — всё это даже в сочетании с тем фактом, что люди продолжали покидать город, выезжать из него десятками тысяч ежегодно (невзирая на все налоговые льготы и гранты, которые должны были этому воспрепятствовать), не означало, что в нём не осталось того духа высокоразвитого капитализма, который был вездесущим в Лондоне и всё-таки ощущался в Париже. Здесь просто отсутствовало столь же очевидное стремление застраивать и перестраивать. Город был полон обстрелянных зданий, широких пустот, в местах бомбёжек руины подчас тянулись до горизонта, дома стояли пустые, тёмные, без крыш и оконных стёкол, будто громадные корабли, оставленные командой в море сорной травы. Рядом с элегантной Курфюрстендамм эти ничейные земли, владения хаоса выглядели произведениями какого-то бессмысленного искусства, подобными аккуратно сколотому шпилю Мемориальной церкви Кайзера Вильгельма, высившейся в конце Курфюрстендамм, будто дорогостоящий архитектурный каприз, замыкавший перспективу аллеи молодых деревьев. Даже две системы городского железнодорожного транспорта были устроены так, что их работа только оттеняла чувство нереальности происходящего, навеваемое городом, ощущение постепенного соскальзывания из одной вселенной в другую. Вместо того, чтобы функционировать каждая на своей стороне, Восточная, или S-bahn^[50], проходила через весь город над землёй, а Западная, или U-bahn^[51], — под землёй. В обслуживаемом западной администрацией метрополитене были станции-призраки, располагавшиеся территориально в Восточном Берлине, а принадлежавшая восточной администрации городская электричка проезжала через заброшенные, поросшие сорняками платформы в западной части города. Впрочем, для обеих не существовало Стены — ведь пути S-bahn были проложены поверх неё. Но и S-bahn иногда уходила под землю, а U-bahn — выныривала на поверхность. Чтобы ещё усилить впечатление, скажу, что ощущения многослойной реальности дополнительно подпитывались одновременным присутствием двухэтажных автобусов^[52] и поездов. В таком месте, как Берлин, идея закрыть полотнищами весь Рейхстаг^[53], точно обмотав его в саван, казалась ничуть не более удивительной, чем сам город.

Однажды мне взбрело в голову выйти на «Фридрихштрассе» и пройти через КПП «Чекпойнт Чарли»^[54] на Восток. Конечно, в этом месте время тоже как будто остановилось, — многие здания и даже дорожные указатели были покрыты толстым слоем пыли, точно к ним никто не прикасался за эти тридцать лет. В восточной части города работали магазины, принимавшие к оплате только иностранную валюту. Собственно, они не всегда были похожи на обычные магазины; создавалось впечатление, что какой-то бизнесмен-сумасброд из загнивающего полусоциалистического будущего попытался устроить в капиталистическом магазине конца двадцатого века ярмарку — но, лишённый всякого воображения, потерпел неудачу.

Но это меня не убеждало. Ещё не убеждало. Я была потрясена. Неужели вот этот фарс, глупая и смешная попытка имитировать Запад — с которой они, впрочем, тоже не справились, — и есть всё, что местные жители смогли построить на пути к социализму? Да уж, должно быть, есть в их природе что-то настолько неправильное, столь фундаментально ошибочное, что даже кораблю не под силу его обнаружить; некое генетическое отклонение, означающее, что им не суждено жить и работать вместе, не чиня друг другу препон и бессмысленного вреда; не суждено прекратить эти жуткие, уродливые, кровавые распри и дрязги. Что ж, пожалуй, при всём нашем могуществе мы бессильны им помочь.

Это ощущение постепенно сгладилось. Не стоило и доказывать самой себе, что это была всего лишь минутная, хотя и нежелательная на столь ранней стадии аберрация. Их история не так уж далека от главной последовательности, они шли путём, который до них преодолели тысячи других цивилизаций, и нет сомнений, что все эти бесчисленные нелепости и несчастные случаи — не более чем общие пороки детства. И, уж конечно, наблюдая их, любой даже самый достойный, внутренне сдержанный, рассудительный и человечный наблюдатель порой готов будет возопить от горя.

Была своеобразная ирония судьбы в том, что в этой, с позволения сказать, коммунистической столице все только и думали, что о деньгах; по крайней мере дюжина людей в восточной части города подходила ко мне с предложением обменять валюту.

— Вы имеете в виду качественный или количественный обмен? — спрашивала я, натыкаясь на недоумённые взгляды.

— Деньги умножают бедность, — сообщала я им. Чёрт, да это изречение должно быть выгравировано над дверями ангара в каждом ОКК.

Я оставалась там в течение месяца и успела посетить все туристические достопримечательности, объездила город на поезде, автобусе и автомобиле, обошла его пешком вдоль и поперёк, плавала на лодке и ныряла на Хафеле^[55], скакала на лошади через Грюнвальдский лес и Шпандау.

С разрешения корабля, я покинула город по гамбургской дороге. Шоссе петляло между деревенек, многие из которых навеки застряли в пятидесятых. А иногда и в 1850-х. Трубочисты в высоких чёрных шляпах ездили на велосипедах и носили на плечах большие чёрные щётки, походившие на огромные закопченные ромашки, выросшие где-то в великанском саду. В своём большом красном «Вольво» я чувствовала себя богатой задавакой.

Следующей ночью у берега Эльбы я оставила машину на обочине. Модуль появился из тьмы, чёрный на чёрном, и отвёз меня на корабль, находившийся в это время над Тихим океаном. Он изучал передвижения стаи кашалотов внизу прямо под ним и отслеживал эффекторами изменения в их огромном, объёмом в несколько баррелей, мозгу, пока они пели свои песни.

Глава 4 Ересиарх

4.1 Особое мнение

Мне следовало бы умолчать о поездке в Париж и Берлин в разговорах с Ли'нданом, но я не смогла. Я парила в зоне невесомости в компании нескольких других людей, обсыхая после купания в корабельном бассейне. Собственно, я говорила со своими друзьями — Рогрес Шасапт и Тагмом Локри, но тут появился Ли и стал жадно прислушиваться.

— А-а, — сказал он, подлетев сверху, чтобы наставительно помахать пальцем у меня перед носом. — Вот.

— Что?

— Этот памятник. Я его так и вижу. Я думаю только о нём.

— Ты имеешь в виду Мемориал Депортации в Париже?

— Я говорю о пизде.

Я покачала головой.

— Ли, я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Да он просто хочет тебя трахнуть, — сказала Рогрес. — Он прямо зачах в твоё отсутствие.

— Нет, — сказал Ли, запустив большой водяной пузырь в Рогрес. — Я вот о чём говорил: большинство памятников напоминают иглы, кенотафы, колонны. А тот, что видела Сма, похож на пизду. Он и построен-то в месте, где расходятся два рукава реки. Будто на лобке. Из этого, а также по общему мироощущению, выказываемому Сма, можно сделать вывод, что, занимаясь всей этой фигнёй на службе у Контакта, Сма просто подавляет свою сексуальность.

— Я никогда об этом не задумывалась, — сказала я.

— Если говорить начистоту, Дизиэт, то тебе только и нужно, чтобы тебя оттрахала целая долбаная цивилизация, вся эта грёбаная планета. Думаю, что это делает тебя хорошим оперативником Контакта, однако если это всё, что тебе надо от жизни, то…

— Ли, — прервал его Тагм, — здесь только для того, чтобы загореть получше.

— …но я считаю, — как ни в чём не бывало продолжал Ли, — что подавлять какие бы то ни было свои желания неразумно. Если всё, чего тебе хочется, это хороший перетрах, — Ли сказал это по-английски, — то, значит, хороший перетрах — это всё, что ты должна получить, а конфронтация с сеятелями смерти, размножившимися на временном жизнеобеспечении в тихой заводи на этом каменном шарике, бессмысленна.

— Я по-прежнему считаю, что это тебе в первую очередь нужен хороший перетрах, — сказала Рогрес.

— Вот именно! — воскликнул Ли, широко раскинув руки, с которых тут же покатились водяные капли, неуверенно подрагивавшие в антигравитационном поле. — Я ведь этого и не отрицал.

— Прямо Мистер Естественность, — кивнул Тагм.

— А что плохого в том, чтобы вести себя естественно? — возразил Ли.

— Но я помню, как в один прекрасный день ты заявил, что все проблемы человечества проистекают от того, что оно себя всё ещё ведёт слишком естественно, чураясь ограничений цивилизации, — сказал Тагм и повернулся ко мне. — Запомни это: Ли может менять свои геральдические цвета даже быстрей, чем ОКК.

— Есть естественное поведение и… естественное поведение, — сказал Ли. — Я цивилизованный человек от природы, а они по природе своей варвары. Следовательно, я вправе вести себя естественно, а они — нет. Но мы уходим от основной темы. Что бы мне хотелось сказать, так это что у Сма явно какие-то психологические проблемы, а я — единственный человек на борту этой машины, кто имеет некоторое представление о принципах фрейдистского психоанализа. Так что если кто и способен ей помочь, то это только я.

— С твоей стороны очень мило предложить свои услуги, — сказала я Ли.

— Как сказать, — отмахнулся Ли.

Он уже стряхнул с себя большую часть капель, и они поплыли в нашу сторону, а он — в противоположную, к дальней оконечности зала нулевой гравитации.

— О, Фрейд… — насмешливо фыркнула Рогрес, как будто это слово было чем-то вроде джамбла^[56].

— Язычница! — возгласил Ли, выпучив глаза. — Я догадался: твои культурные герои — Маркс и Ленин.

— О нет, я единственная истинная ученица самого Адама Смита, — проворчала Рогрес. Она закувыркалась в воздухе, выполняя неспешные упражнения, делавшие её похожей на геральдического орла.

— Дерьмо, — с отвращением сплюнул Ли (в буквальном смысле слова, — я видела капли его слюны).

— Ли, у тебя самые ветвистые рога на этом корабле (Госпожа Сма путается в лексемах британского и американского вариантов английского языка. Следовало бы выразиться примерно так: «Ты самый похотливый самец на этом корабле». — Примеч. дрона.). — сказал Тагм. — И если кому и нужен психоаналитик, так это тебе. Твоя зацикленность на сексе — не просто…

— Кто зациклен на сексе? Я? — сказал Ли, возмущённо стукнув себя в грудь и откинув голову. — Ха! — Он расхохотался. — Послушай, — он с некоторым трудом принял позу, которая на Земле могла бы сойти за позу лотоса, если бы здесь был пол, чтобы на него усесться, и положил одну руку на бедро, другую обличающим жестом вытянув перед собой. — Это вы зациклились на сексе. Вы знаете, сколько в английском языке слов для полового члена? Или вагины? Сотни! Сотни! А сколько у нас? Одно! Одно для каждого органа, причём (Слово, употреблённое здесь Сма, имеет значение, как раз промежуточное между «обычным» и «особенным». Выбирайте сами. — Примеч. дрона.), употребляемое также и в анатомической лексике. И ни одно из них не имеет ругательного значения. Всё, что я делаю, так это пытаюсь обогатить наш словарный запас. С готовностью, исследовательским интересом и дотошностью. Что в этом дурного?

— Ничего особенного, — ответила я, — но существует грань, за которой интерес переходит в болезненное пристрастие, и я думаю, большинство людей сочли бы такое пристрастие предосудительным, поскольку оно уменьшает вариативность и гибкость поведения.

Ли, мало-помалу дрейфовавший в направлении от нас, яростно закивал.

— Я только скажу, что одержимость вариативностью и гибкостью — одна из вещей, которые делают так называемую Культуру столь скучной.

— Ли тут основал Общество Скуки, пока тебя не было, — с усмешкой объяснил мне Тагм. — Пока что он единственный его член.

— Всё в порядке, — сказал Ли, — и, между прочим, я уже изменил название тайного общества на Лигу Тоски. Да, скука — это прискорбно обойдённый вниманием аспект жизни в такой псевдо-цивилизации, как эта. Хотя сперва я считал, что людям, изнывающим от скуки, может показаться любопытным собраться вместе — просто так, от нечего делать, — но теперь осознал, что истинно значимый и глубокий опыт состоит в том, чтобы валять дурака от скуки в полном одиночестве.

— Ты думаешь, в этом вопросе нам нечему поучиться у землян? — спросил Тагм. Помолчав, он развернулся к ближайшей стене и сказал, обращаясь к ней: — Корабль, включи вентиляцию, пожалуйста.

— Земля — планета, порабощённая скукой, — веско сказал Ли. Из одного конца зала потянул свежий ветерок, дувший в направлении противоположной стены. Мы дрейфовали под этот бриз.

— Земля? Скукой? — переспросила я. Моя кожа постепенно высохла.

— Ну а чего ты ожидала от планеты, где негде ногу поставить, не опасаясь пнуть кого-нибудь, кто в этот момент отбирает у другого жизнь, или же рисует, или же сочиняет музыку, или продвигает вперёд науку, или подвергается пыткам, или совершает самоубийство, или гибнет в автокатастрофе, или скрывается от полиции, или страдает от какой-то непонятной болезни, или же…

Мы приближались к мягкой, пористой стене, поглощавшей ветер («Как меня тошнит от этих стен…» — со смешком пробормотала Рогрес). Трое из нас оттолкнулись от неё и, вежливо расступившись, пропустили Ли, всё ещё движущегося в противоположном направлении, головой к стене. Рогрес наблюдала за ним с любопытством пьяницы-естествоиспытателя, изучающего перемещения мухи по ободку опустевшего бокала с выпивкой.

— … или же просто идёт ко всем чертям.

— Как бы ни было, — сказала я, когда мы поравнялись, — разве может всё это вызывать скуку? Очевидно ведь, что там происходит столько…

— Всё это крайне утомительно и скучно. Чрезмерно скучная вещь не может быть интересна, кроме как в определённом академическом смысле. По определению, никакое место не является скучным, если ты в состоянии как следует порыться там в поисках того, что, может статься, тебя заинтересует. Но если какое-то место не вызывает никакого интереса, абсолютно никакого интереса, то где-нибудь существует и его полная противоположность, квинтэссенция всего интересного и нескучного. — Ли оттолкнулся от стены. Мы замедлились, остановились и полетели обратно, то есть — теперь — вниз. Рогрес помахала Ли, пролетая мимо него.

— Ну, — сказала я, — выходит, на Земле — позволь мне называть её истинным именем — на Земле, где всё это происходит, столько всего интересного, что это даже вызывает у тебя скуку. — Я прищурилась. — Так следует тебя понимать?

— Типа того.

— Ты совсем сбрендил.

— А ты невыносимо скучна.

4.2 Разговор со счастливой идиоткой

Я говорила с кораблём о Линтере на следующий же день после того, как увиделась с ним в Париже, и ещё несколько раз — позже; не думаю, что в моих словах сквозила хоть какая-то надежда на то, что этот человек способен переменить своё решение. Когда мы беседовали о нём, голос корабля казался мне скорее Подавленным.

Разумеется, корабль мог бы при желании сделать все эти аргументы чисто теоретическими, просто взяв и похитив Линтера. Чем больше я раздумывала над такой возможностью, тем крепче становилась моя уверенность в том, что корабль послал шпионить за ним микродронов или «жучков»; впервые такая догадка мелькнула у меня, когда он сказал, что, хотя выходил наружу без терминала, Капризному тем не менее должно быть известно его местонахождение. Я подозревала, что эта штука подглядывает за всеми нами, хотя, будучи прямо спрошен, корабль отрицал это (вообще говоря, если уж ОКК пожелает уклониться от разговора, то вам покажется, что нет в Галактике существа более изворотливого и скрытного; так что о прямом ответе, конечно, не могло идти и речи (Думаю, что такая привычка ужасно раздражает, но она сама с этим не соглашается. — Примеч. дрона.), так что делайте собственные выводы).

Ничто не могло быть для корабля проще, чем накачать Линтера наркотиками или послать дрона оглушить его, а потом запихнуть в спасательный модуль. С технической точки зрения.

Я даже предположила как-то, что его можно было бы просто заместить — ну, вы знаете все эти исчезновения в лучах света, как в сериале Звёздный путь, о котором корабль без хохота и говорить не мог (Госпожа Сма путает передачу материи (!) с межпространственным замещением ею индуцированной нарасстоянии сингулярности. Я в шоке. — Примеч. дрона.). Но я не думала, что он и впрямь на такое пойдёт.

Мне предстояло встретиться с кораблём ещё раз — и нельзя сказать, что я была этим довольна; я знала, что его трудно уязвить как по части интеллектуальных способностей, так и относительно физически проявляемой мощи, но для корабля возможное похищение Линтера стало бы лишним признанием того, что в остроумии он человека превзойти не может. Не было сомнений, что он сделает всё возможное, чтобы заручиться всеми возможными оправданиями такого поступка, если уже не озаботился такой задачей; и, конечно, справится с ней — ведь в отсутствие других Разумов ни о каком созыве кворума, который мог бы дать ему шанс уйти от ответственности, речи не шло. Но он, пожалуй, потеряет лицо. А ОКК могут быть настроены исключительно злопыхательски. Так что Капризный серьёзно рисковал стать мишенью для насмешек всего флота Контакта на несколько месяцев, это в лучшем случае.

— Ты пришёл к какому-то решению насчёт всего этого?

— Я обдумываю все варианты, — кисло ответил корабль. — Но не думаю, что я на это пойду. Даже в качестве отчаянной меры.

Мы всей гурьбой недавно посмотрели Кинг-Конга и теперь сидели в бассейне, перекусывая снеками из казу^[57] и запивая их французскими винами (виноград, конечно, был выращен на корабле, но, согласно данным статистического анализа, вино было ближе к классическим образцам, чем какое бы то ни было из доступных нам на Земле, как он нас убедил… всех, кроме меня). Я размышляла о Линтере и в конце концов отважилась спросить у автономного дрона, какие планы разработаны на тот случай, если ситуация обернётся наихудшим образом (Вообще-то Сма обращалась в тот момент к управляемому кораблём подносу с напитками, но она сама решила, что было бы глупо рассказывать, как она разговаривала с подносом. — Примеч. дрона.).

— Отчаянной меры?..

— Не знаю, как сказать… Можно было бы, допустим, следить за ним до тех пор, пока местные не обнаружат, что он не один из них — скажем, в больнице. Потом устроить там… маленький ядерный взрыв.

— Что?

— Они бы об этом такого насочиняли… назвали бы это Взорванной Тайной.

— Ты серьёзно?

— Вполне. Что изменится в этом зоопарке — там, на планете — от ещё одного акта бессмысленной жестокости? Это было бы вполне логично. Попал в Рим? Так сожги его^[58].

— Ты ведь это на самом деле не всерьёз, правда?

— Сма, да за кого ты меня принимаешь? Конечно же, не всерьёз!!! Ты что, совсем того? Да к чертям собачьим моральные препоны: это было бы так некрасиво! Ты за кого меня держишь, в самом деле?!

И дрон оскорблённо удалился.

Я поболтала ногами в бассейне. Играл джаз тридцатых годов, в нереставрированной версии; были слышны все хрипы и щелчки оригинальной записи. Корабль сейчас как раз увлекался этой музыкой, а также грегорианскими хоралами, хотя совсем недавно (как раз в то время, когда я была в Берлине) пытался всех приобщить к Штокхаузену^[59]. Я не испытывала особого сожаления, что пропустила период постоянных шатаний корабля от одного стиля к другому.

Кроме того, я узнала, что в моё отсутствие корабль послал во Всемирную службу ВВС открытку с просьбой пустить в эфир Странный случай в космосе^[60] Дэвида Боуи «для доброго корабля Капризный и всех, кто на нём путешествует». (Это сделала машина, способная заглушить весь спектр электромагнитного излучения Земли трансляцией откуда-нибудь из окрестностей Бетельгейзе.) Ответа мы не получили. Кораблю эта проделка показалась забавной.

— О, а вот и Диззи. Она должна знать.

Я обернулась, увидев Рогрес и Джибард Альсахиль. Они уселись рядом со мной. Джибард была, как я вспомнила, подругой Линтера в год между отлётом с борта Неудачливого бизнес-партнёра и прибытием на Землю.

— Привет, — сказала я, — что именно я должна знать?

— Что произошло с Дервлеем Линтером? — спросила Рогрес, окунув руку в бассейн. — Джиб только что вернулась из Токио и хотела повидаться с ним, но корабль пришёл в раздражение и сказал, что не хочет говорить, куда тот запропастился.

Я посмотрела на Джибард. Она сидела, скрестив ноги, похожая на маленького гнома. На устах её была сдержанная улыбка, но внутри чувствовалась каменная неподвижность.

— Почему ты думаешь, что я об этом что-то знаю? — спросила я Рогрес.

— Я слышала, что ты виделась с ним в Париже.

— Хм… ну да, да, я его встретила там. — Я в замешательстве воззрилась на световые узоры, которыми корабль украсил дальнюю стену; они постепенно становились ярче, в то время как основные источники света тускнели, что знаменовало наступление вечера на борту корабля (который постепенно сближал продолжительность наших суток с земной).

— Тогда почему он не вернулся на корабль? — спросила Рогрес. — Он поехал в Париж ещё в самом начале операции. Почему он по-прежнему там? Он что, решил попросить политического убежища?

— Я провела там всего один день. Даже меньше. И я бы не хотела касаться его психического состояния… скажем так, он был счастлив.

— Тогда не говори ничего, — довольно невнятно пробормотала Джибард.

Я какое-то время смотрела на Джибард. Она продолжала улыбаться. Тогда я повернулась к Рогрес.

— Почему бы вам самим не навестить его?

— Мы пытались связаться с ним, — сказала Рогрес, кивнув в сторону своей спутницы. — Он не выходит на контакт. Даже с Джибард. Она пыталась это сделать как на планете, так и отсюда.

Джибард смежила веки. Я посмотрела на Рогрес в упор.

— Значит, он не хочет с ней разговаривать.

— Ты знаешь, — сказала Джибард, не открывая глаз, — я думаю, это потому, что мы не можем принять его образ действий. Я имею в виду… у женщин есть своё, женское, все эти… а у мужчин — все эти мачистские замашки… они считают себя вправе делать всё, что им заблагорассудится, а мы — нет. Я хочу сказать, есть что-то, доступное им, но не нам. А там есть всё, что им нужно, но нет кой-чего, что было бы нужно нам. Ну и вот. У нас нет этого… этих… и мы не можем вести себя на планете так же, как они. Думаю, загвоздка в этом. Давление. Удары судьбы. Разочарование. Я думаю, я даже слышала эти слова от кого-то. Но всё это так безнадёжно… я не знаю, кто здесь был бы в чём-то уверен. Я не знаю, что мне с этим делать, понимаешь?

Мы с Рогрес переглянулись. Некоторые лекарства делают тебя болтливой идиоткой.

— Я думаю, что тебе известно больше, чем ты можешь нам сказать, — заключила Рогрес. — Но я не собираюсь клещами вытягивать из тебя недостающие сведения.

Она улыбнулась.

— А знаешь что? Если ты мне не скажешь… я пойду к Ли и скажу ему, будто ты мне призналась, что влюблена в него и просто поддразниваешь его. Как тебе такое? Я пожалуюсь своей мамочке, а она сильнее, чем твоя. — Рогрес рассмеялась.

Она потянула Джибард за руку и заставила её встать.

Они отошли подальше, Рогрес приходилось вести Джибард, и я услышала, как та сказала ей:

— Ты знаешь, я думаю, это потому, что мы не можем принять его образ действий. Я имею в виду… у женщин…

Мимо пролетел дрон, несущий пустые бокалы, и прогудел по-английски:

— Бормотушка Джибард^[61]…

Я засмеялась и поболтала ногой в тёплой воде.

4.3 Абляция^[62]

Я провела несколько недель в Окленде, потом съездила в Эдинбург и вернулась на корабль. Ещё пара человек спрашивала меня насчёт Линтера, но как только в разговоре возникала выжидательная пауза, подразумевавшая, что мне стоит поделиться эксклюзивной информацией, я умолкала и отказывалась продолжать беседу. Тем временем Ли организовал кампанию протеста, требуя от корабля разрешить ему посетить планету без модификации внешнего облика. Он намеревался спуститься с горы пешком, предварительно высадившись на её вершине. Он утверждал, что такое развлечение будет вполне безопасным, по крайней мере в Гималаях, ведь даже если его заметят, то примут за йети^[63]. Корабль сообщил, что обдумает его предложение (что означало «нет, ни в коем случае»).

В середине июня корабль вдруг попросил меня слетать на денёк в Осло. Линтер попросил его организовать встречу со мной.

Модуль высадил меня в лесу возле Сандвики^[64] на рассвете. Я села на автобус, направляющийся в центр города, и вышла неподалёку от парка Фрогнер^[65], чтобы прогуляться. Я быстро отыскала назначенный Линтером мостик и уселась на парапете.

Я и не узнала его, когда он подошёл. Обычно я распознаю людей по походке, однако движения Линтера изменились. Он выглядел бледным и похудевшим, а не вальяжным и импозантным, как при нашей последней встрече. На нём был тот же парижский костюм, однако теперь он висел на нём, как на доске, и выглядел изрядно потрёпанным. Он остановился в метре от меня.

— Здравствуй.

Я протянула руку. Он потряс её и кивнул.

— Мне приятно снова видеть тебя. Как ты? — Его голос звучал тише и не был таким… уверенным. Я покачала головой и усмехнулась.

— Как всегда. Превосходно.

— Ну да. Конечно.

Он избегал встречаться со мной взглядом.

Одно его присутствие приводило меня в некоторое замешательство, так что я соскользнула вниз по парапету и встала прямо перед ним. Он показался мне ниже ростом, чем сообщала память. Он всё время потирал руки, как если бы они мёрзли, и неотрывно глядел в холодное синее утреннее небо Севера, раскинувшееся над аллеей причудливых скульптур Вигеланда.

— Хочешь прогуляться? — предложил он.

— Да, пожалуй.

Мы прошли через мостик и остановились возле обелиска и фонтана.

— Спасибо, что согласилась прилететь, — Линтер впервые глянул на меня, но быстро отвернулся.

— Да всё в порядке. И город мне нравится, — я сняла кожаный жакетик и перекинула его через плечо. Я была одета в джинсы и сапожки, но для этого дня больше подошли бы блузка и плиссированная юбка.

— Ну как ты тут?

— Я не изменил своего решения, если тебе хочется знать, — сказал он, словно бы защищаясь.

— Я так и думала.

Он слегка расслабился и прочистил горло. Мы направились через пустой более широкий мост. Всё ещё было слишком рано, чтобы парк заполонили туристы, так что мы были совсем одни. Тяжёлые прямоугольные каменные постаменты, на которых были установлены фонари, остались позади. Их сменили странные искривленные статуи.

— Я хотел тебе это отдать, — Линтер остановился, полез в карман куртки и извлёк оттуда что-то вроде позолоченной паркеровской ручки. Он отвинтил колпачок. Вместо пера у ручки была серая трубочка, покрытая тщательно вырезанными цветными символами, не принадлежавшими, сколь я могла судить, ни одной земной письменности. На верхушке трубочки тускло светился красноватый огонёк, но Линтера он, казалось, совсем не интересовал. Он закрыл терминал колпачком и передал его мне.

— Возьмёшь? — подмигнул он.

— Да. Если ты уверен, что это необходимо.

— Я его уже несколько недель не использую.

— А как ты связался с кораблём?

— Он постоянно посылает сюда дронов, чтобы поговорить со мной. Я предложил им забрать терминал, но они не захотели. Корабль его не примет. Но мне кажется, что кто-то должен за ним присматривать.

— Ты хочешь поручить это мне?

— Ты же мой друг. Пожалуйста, сделай это для меня. Возьми его.

— Послушай, но почему бы не оставить его на всякий пожарный…

— Нет. Нет. Оставь это. Забери его.

Линтер опять посмотрел мне в глаза, и вновь лишь на долю секунды.

— Это всего лишь формальность.

Когда я услышала, каким тоном это было сказано, мне вдруг захотелось рассмеяться. Вместо этого я молча взяла терминал и сунула его в карман своей пилотской куртки. Линтер вздохнул с облегчением. Мы пошли дальше.

День выдался чудесный: на небе ни облачка, воздух кристально прозрачный, напоенный запахами земли и моря. Я не была уверена, что в этом свете действительно есть что-то специфически северное, возможно, он просто казался особенным, потому что я знала, что всего лишь тысяча километров (или около того) такого же чистого, постепенно становящегося свежим, а затем морозным, воздуха отделяет меня от арктических морей, великих айсбергов и миллионов квадратных километров заснеженного пакового льда. Точно другая планета.

Мы поднимались по лестнице. Линтер внимательно изучал каждую ступеньку. Я же смотрела вокруг, вдыхая полной грудью запахи этого места, прислушиваясь к его звукам, впитывая каждую чёрточку пейзажа, вспоминая свои поездки на выходных далеко за пределы Лондона.

Потом я посмотрела на того, кто шёл рядом.

— Знаешь, вид у тебя неважнецкий, если честно.

Он уклонился от взгляда. Казалось, его вниманием полностью завладела какая-то каменная статуя чуть ли не в самом конце аллеи.

— Ну что же, ты имеешь право так говорить. Я изменился. — Он изобразил неуверенную улыбку. — Я больше не тот, кем был.

Что-то в его тоне заставило меня вздрогнуть.

Он опять посмотрел себе под ноги.

— Ты останешься здесь? — спросила я. — В Осло?

— Да, может быть… ещё на некоторое время. Мне нравится этот город. Он лишён столичного апломба, чистенький, компактный, но… — он остановился, потом медленно кивнул каким-то своим мыслям. — Но всё же я скоро уеду.

Мы продолжали подниматься по лестнице. Некоторые скульптуры Вигеланда производили на меня отталкивающее впечатление. Во мне нарастало какое-то глубинное отвращение к ним; какая-то вселенская антипатия, в том числе и к этому северному городу.

Сейчас и здесь, в этом самом мире, они обсуждают возможность запрета на полёты бомбардировщиков «Б-1», и то, что называлось раньше Нейтронной Бомбой, стыдливо переименовывается в Боеголовку с Усиленными Радиационными Показателями, а затем — и вовсе в Урезанную Версию Взрывного Устройства. Меня тошнило от всего этого. И от него тоже. Они его заразили.

Хотя что это я? Приступ ксенофобии? Глупо. Порок внутри, а не снаружи.

— Ты не против, если я тебе кое-что скажу?

— Ты о чём? — спросила я.

Я бы могла ему поведать кое-что забавное, подумала я.

— Тебе это может показаться… безвкусным. Я не знаю.

— Всё равно скажи. Я девушка не слишком брезгливая.

— Я сделал так, что… Я попросил… корабль… изменить меня.

Он глянул на меня. Я изучала его.

Он слегка сутулился, похудел, его кожа стала бледной и тонкой, но это не требовало бы вмешательства корабля.

Он покачал головой, заметив мой взгляд.

— Нет. Не снаружи. Изнутри.

— О-о. И как же?

— Я попросил его… сделать мои внутренности похожими на внутренности местных жителей. Удалить железы, отвечающие за выработку лекарств и наркотиков. И… — он замялся, — петлю замкнутого цикла в мошонке.

Я продолжала неспешно идти по аллее.

Я поверила ему. Сразу и безоговорочно. Я бы не поверила, скажи мне это корабль, а Линтеру поверила тут же.

Я не знала, что сказать.

— Так что… мне теперь приходится ходить в туалет гораздо чаще, и… над глазами он тоже поработал. — Он помедлил. Теперь была моя очередь пялиться себе под ноги, изучая ступеньки лестницы, по которым я поднималась в красивых итальянских сапожках. Мне не очень хотелось слышать то, что должно было последовать за этим.

— Он мне в каком-то смысле перепрошивку сделал… так что теперь я вижу то же, что они. Не так резко, не воспринимаю так много цветов спектра, как раньше, и всё выглядит каким-то плоским. И ночное зрение у меня теперь тоже довольно бедное. И то же самое с обонянием и слухом. Но… ведь всё это в конечном счёте просто усиливало возможности твоих родных органов чувств, ведь так? И я всё равно доволен тем, как поступил.

— Да, — кивнула я, не глядя на него.

— Моя иммунная система лишилась былого совершенства, я теперь мёрзну, и… и всякое такое. Я не стал корректировать только форму члена. Решил, что и так сойдёт. Ты знаешь, что форма гениталий разнится от одной расы к другой, от одного народа к другому? У бушменов в пустыне Калахари постоянная эрекция, а женщины этого народа обладают тем, что изящно называется Tablier Egyptien^[66] — это такой маленький листок плоти, прикрывающий область половых органов. — Он махнул в указанном направлении. — Так что меня нельзя назвать таким уж чудаком. Думаю, не так уж это и страшно. Не знаю, почему, но мне показалось, что тебе будет противно это слышать…

— Гм.

Я думала, что могло убедить корабль сотворить с ним такое. Он согласился нанести ему эти… я могла назвать это только увечьями… и в то же время отказался принять обратно терминал. Почему он так поступил? Он говорил мне, что хотел бы изменить его разум, но вместо этого изменил тело, повинуясь его бредовому желанию стать таким же, как аборигены.

— И я теперь больше не могу менять пол по своему желанию. Органы по-прежнему вырастают заново, если их удалить, — кораблю не удалось отключить эту способность. Во всяком случае, они растут не так быстро, так что это может сойти за интенсивную терапию. И он не стал менять мою… э-э… частоту колебаний, как ты бы могла это назвать. Я по-прежнему не старюсь, и проживу гораздо, гораздо дольше, чем любой из них… но я думаю, что мы вернёмся к этой проблеме позже, когда до него наконец дойдёт, что я искренен в своих стремлениях.

Единственное предположение, которое приходило мне в голову, состояло в следующем: корабль согласился преобразовать физиологию Линтера к параметрам, стандартным для этой планеты, чтобы тот на собственном примере убедился, как несладко им тут приходится. Очевидно, кораблю показалось, что, сунув нос глубоко в прелести Истинно Человеческого Существования, тот быстро побежит назад в корабельные райские кущи, наконец смирившись со своим Культурным уделом.

— Ты так и считаешь, а?

— Считаю? Что я считаю? — Я сама себе казалась персонажем дурацкой мыльной оперы.

— Я это вижу, не отпирайся. Ты считаешь меня сумасшедшим придурком, правда? — сказал Линтер.

— Ну хорошо, — я остановилась на середине пролёта и повернулась к нему. — Я в самом деле считаю, что ты повредился рассудком, раз решил… так далеко зайти. Это… глупо, это тебе принесёт немало вреда. Такое впечатление, что ты просто нас дразнишь, испытываешь корабль. Ты что, пытаешься свести его с ума, или что?

— Нет, Сма, конечно, нет. — Он выглядел раздражённым. — Меня не заботит корабль, но я волновался… как ты это воспримешь. — Он накрыл мою ладонь своими. Его руки были холодными. — Ты мой друг. Ты многое для меня значишь. Я никого не хотел задеть, ни тебя… ни кого-то ещё. Но я делаю то, что кажется мне правильным. Это очень важно для меня, важнее всего, что я делал прежде. Я никого не хочу расстраивать, но… слушай, мне жаль, что вышло так.

Он отпустил мою руку.

— Мне тоже жаль. Но это похоже на увечья. На уродство. На инфекцию.

— Это мы сами — инфекция, Сма.

Он отвернулся и сел на ступеньку, глядя на город и море.

— Мы сами себя изувечили, мы сами над собой провели эксперименты по мутации. Это они — норма, а мы просто очень умные подростки. Дети, дорвавшиеся до самого лучшего конструкторского набора в мире. Они реальны. Они живут так, как должны жить. А мы — нет. Потому что мы живём, как нам взбредёт в голову.

— Линтер, — сказала я, садясь рядом с ним. — Вот твой грёбаный духовный дом, вот край затмившихся мозгов. Это место, которое обогатило нас концепцией Гарантированного Взаимного Уничтожения^[67]. Они тут кидают людей в кипящий котёл, чтобы исцелить их болезни. Они тут пользуются электрошоковой терапией. Тут есть даже нация, которая не считает казнь на электрическом стуле чем-то из ряда вон выходящим.

— Продолжай, — подбодрил Линтер, щурясь на дальнюю морскую синеву. — Ты забыла о лагерях смерти.

— Это место никогда не было раем. Оно никогда им не станет, хотя определённый прогресс, разумеется, возможен. Ты отворачиваешься от всех достижений, от всех преимуществ, которых мы добились с тех пор, как преодолели их уровень развития, и ты оскорбляешь их так же, как Культуру.

— Тогда я прошу прощения, — он покачался на корточках, обхватив себя за плечи.

— Единственный путь к выживанию для них — это путь, по которому прошли мы. А ты всё это объявляешь дерьмом. Это ментальное дезертирство. Они тебя не станут благодарить за то, что ты сделал ради них. Они скажут, что ты съехал с катушек.

Он покачал головой, всё ещё держа руки на предплечьях и глядя вдаль.

— Может быть, они пойдут своим путём. Может статься, им не понадобятся Разумы. Может быть, им не нужно будет такое технологическое изобилие. Они могут всего этого добиться сами, и даже без войн и революций… просто… поверив в это. Более естественным способом, чем те, что доступны нашему разумению. Естественность. Вот это они всё ещё понимают очень хорошо.

— Естественность?

Я расхохоталась.

— Ты сам — наилучшее доказательство того, что ничего изначально естественного не существует. Они тебя просветят в алчности, ненависти, ревности, паранойе, бездумном религиозном поклонении, страхе перед Богом, а прежде всего — ненависти ко всему, кто отличается от них самих. Белым. Чёрным. Мужчинам. Женщинам. Гомосексуалистам. Вот такое поведение и впрямь кажется естественным для них. Собака пожирает другую собаку и ищет, кого бы ещё сожрать, и никаких тебе костылей для неудачников… Вот дерьмо! Да они так уверены, будто естественное поведение им более всего подобает, что они тебе станут заливать, как естественны страдания и зло, как они необходимы, чтобы удовольствия и добросердечие стали за них наградой. Они тебе докажут, что любая из их тухлых долбаных систем управления единственно верна и судьбоносно естественна, что это единственный верный путь в будущее; но единственное, что для них и вправду естественно, так это — защищать свой грязный чулан до последней капли крови, а в моменты передышки трахать всё, что движется. Они ничуть не более естественны, чем мы сами. Так ты договоришься до того, что амёба — ещё естественней, чем они.

— Но, Сма, они ведь живут согласно велениям их инстинктов, или по крайней мере пытаются. Мы так кичимся тем, что наша жизнь строится осознанно. Но мы потеряли чувство стыда. А оно нам тоже нужно. Даже больше, чем им.

— Что?!!! — заорала я.

Я круто развернулась, схватила его за плечи и бешено затрясла.

— Что мы должны сделать? Устыдиться своего сознания? Ты спятил? Что с тобой творится?! Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть??!!

— Но послушай же! Я не имел в виду, что они лучше нас. Я даже не говорил, что мы должны брать с них пример. Но у них есть идея… света и тени, которой мы лишены. Они горделивы, но и стыдиться тоже умеют, они подчас чувствуют себя властелинами мира, но потом осознают, сколь беспомощны на самом деле. Они знают свои добрые и злые стороны. И те, и эти! Они научились жить, балансируя между ними. Мы так не умеем. И… разве ты не понимаешь, что хотя бы для одного человека — для меня — с опытом жизни в Культуре, во всех её проявлениях, всё-таки может оказаться предпочтительнее жить в этом обществе, а не в Культуре?

— И ты считаешь, что эта адская дыра… предпочтительней?

— Да. Конечно, раз уж я сделал то, что сделал. Они… исполнены жизни. В конечном счёте они окажутся правы, Сма. На самом деле, всё то, что здесь творится, то, что мы — или иногда они сами — зовём злом, не имеет значения. Это просто происходит. Это случается здесь. Уже одно это служит оправданием. Уже хотя бы ради одного этого стоит жить здесь и быть частью всего этого.

Я стиснула его плечи.

— Нет, я не понимаю, о чём ты говоришь. Линтер, чёрт подери, ты ещё больший чужак, чем они. По крайней мере, у них есть выход. Лазейка. Бог. Ты знаком с этим недавним грёбаным мифическим изобретением? А ещё у них есть фанатики. Зелоты^[68]. Мне тебя жаль.

— Спасибо.

Он моргнул и снова уставился в небеса.

— Я не надеялся, что ты сразу же проникнешься моим новым мировоззрением, но… — он издал звук, способный сойти за смех, — я не думаю, чтобы ты не была на это способна, не так ли?

— Не надо мне этих твоих снисходительных взглядов.

Я покачала головой. Ну не могла я на него сердиться, пока он в таком состоянии! Гнев стал стихать во мне, и я заметила что-то вроде слабой вкрадчивой усмешки на лице Линтера.

— Я не могу ничего для тебя сделать, Дервлей, — сказала я. — Ты совершил ошибку. Самую страшную ошибку в твоей жизни. Ты сам лучше знаешь, что тебе делать с ней. Остаётся надеяться, что тебе не взбредёт в голову усовершенствовать свою канализационную систему и поселить в своих кишках новый выводок каких-нибудь болезнетворных бактерий, чтобы стать ещё ближе к хомо сапиенс.

— Ты мой друг, Дизиэт, я рад, что ты так этим прониклась… но я думаю, что моё решение верно.

Мне оставалось только снова покачать головой, что я и не замедлила сделать. Линтер сжимал мою руку в своей, пока мы спускались на мостик и затем покидали парк. Мне было очень жаль его.

Казалось, он достиг определённого совершенства в своём одиночестве.

Мы погуляли по городу и зашли к нему в квартиру пообедать. Он жил в современном квартале у гавани, недалеко от внушительно выглядящей городской ратуши. Квартира была бедная, с наскоро выбеленными стенами и скудной мебелью. Она вообще не была похожа на чьё-то постоянное жилище, хотя на стенах и висели несколько репродукций позднего Лоури и набросков работы Гольбейна.

Стало пасмурно. Я пообедала и ушла. Я думаю, он ожидал, что я останусь. Но я хотела только вернуться на корабль.

4.4 Ибо Господь повелел мне сделать это

— Зачем я сделал — что?

— То, что ты сделал с Линтером. Изменил его. Изуродовал его.

— Потому что он попросил меня об этом, — ответил корабль.

Я стояла в центре ангара на верхней палубе. Только вернувшись на корабль, я осмелилась вступить с ним в спор. Через посредство автономного дрона, разумеется.

— И, разумеется, это не имеет ничего общего с надеждой, что пребывание в человеческой шкуре покажется ему столь омерзительным, что он убежит обратно. Ничего общего с намерением шокировать его всей болью и тягостями человеческого существования — аборигены, по крайней мере, могут привыкнуть к ним, вырасти с ними. Ничего общего с идеей подвергнуть его физическому и ментальному истязанию, — зато теперь ты можешь сесть и сказать: «А я же тебе говорил…», когда он взмолится, чтобы ты забрал его.

— Если быть точным, то нет. Ты, по всей видимости, решила, что я изменил Линтера по своим собственным соображениям. Это не так. Я сделал это, потому что Линтер попросил меня. Я его отговаривал, но когда мне стало ясно, что он имеет в виду именно то, что сказал, и знает о возможных последствиях своего решения, когда я не смог найти в его действиях признаков безумия, — я удовлетворил его просьбу.

— Мне показалось, что ему не слишком приятно чувствовать себя столь близким к немодифицированному человеку, но я думаю, что это естественно в его положении — что это очевидным образом следует из его слов при первом разговоре. Он и не надеялся, что это будет приятно. Он расценивает это как форму перерождения. Нового рождения. Я не думала, что он будет так плохо подготовлен к новым ощущениям, так шокирован ими, что ему захочется вернуться к своей исходной генетической норме, и ещё меньше мне верилось, что он согласится вернуться на корабль, отказавшись от своей идеи остаться на Земле.

— Ты меня немного разочаровала, Сма. Я думал, что тебе понятны мои слова. Можно быть справедливым, скрупулёзным, беспристрастным и не искать похвалы. Но я смел бы надеяться, что, выполнив какую-то работу всего лишь более честно, чем тебе кажется приемлемым, могу быть избавлен от допросов в такой оскорбительной и недоверчивой манере. Я мог бы отвергнуть просьбу Линтера. Я мог бы заявить ему, что мне не по нраву эта идея, что я не хочу иметь с ней ничего общего, или же просто выработать совершенную защиту от эстетической безвкусицы. Но не стал. По трём причинам.

Во-первых, я солгал тебе: Линтер и теперь вовсе не кажется мне мерзким или уродливым человеком. Единственное, что мне важно, — его разум, а его интеллект и личность не затронуты. Физиологические детали, в общем-то, несущественны. Разумеется, его тело менее эффективно выполняет свои функции, чем прежде. Оно не так совершенно, менее устойчиво к повреждениям, не так легко приспосабливается к новым условиям, как твоё… Но он ведь живёт на Западе в ХХ веке, в достаточно комфортных, чтобы не сказать привилегированных, экономических условиях, и ему не очень нужны молниеносные рефлексы или ночное зрение, как у совы. Так что целостность его личности в меньшей степени была нарушена этими предпринятыми мною физиологическими модификациями, чем — потенциально — самим решением остаться на Земле, которое он принял.

Во-вторых, если что-то убедит Линтера в том, что мы хорошо к нему относимся, это будет похвально и резонно, как бы это ни сказалось на нём. Вражда с ним просто по той причине, что он повёл себя не так, как мне бы хотелось, или как хотелось бы любому из нас, — лишь укрепит его убеждённость в том, что Земля — его истинный дом, а тамошнее человечество — его соплеменники.

В-третьих, и, собственно, уже одного этого было бы достаточно: а для чего мы всё это делаем, Сма? Мы, Культура? Во что мы веруем, даже избегая определять это в таких терминах, даже чувствуя смущение при любом разговоре на эту тему? В свободу. Больше, чем во что бы то ни было ещё. Это специфическая, очень релятивистская разновидность свободы, избавленная от формальных законов и моральных кодексов, но — уже в силу того, что её так тяжело выразить словами и дать ей точное объяснение, — свобода более высокого сорта, чем любая её видимость, какую можно найти на планете под нами в эту эпоху. Тот же всеприсущий технологический опыт, то же позитивное сальдо продуктивных сил, что позволяют нам, для начала, просто быть здесь, позволяют нам делать выбор относительно судеб Земли, некогда в нашей истории позволили нам перейти к жизни по своим собственным предпочтениям и с единственным ограничением, состоящим в распространении точно такого же уважительного подхода на других людей. Эта идея столь проста, что не только священная книга каждой из земных религий содержит сходное утверждение, но, более того, каждая религиозная, философская или иная мировоззренческая система рано или поздно приходит к мысли, что это утверждение содержится и во всех других тоже. Вот таково это, преследующее столь часто выражаемый словами идеал, встроенное на глубинном уровне в нашу цивилизацию достижение, которого мы, к сожалению, приучены в какой-то мере стыдиться. Я полагаю это извращением. Мы просто привыкли к нашей свободе. Мы свободно черпаем из неё столько всего, о чём люди Земли могут только говорить, а говорим мы о ней так же часто, как встречаются подлинные примеры реализации этой скромной идеи там внизу.

Дервлей Линтер — плоть от плоти нашего общества. Он такой же его законченный продукт, как, между прочим, и я сам. И таким образом, он так же волен ожидать исполнения всех своих желаний, как и любой другой член нашего общества, по крайней мере до тех пор, пока его безумие не удастся доказать. Собственно, сама просьба о хирургическом вмешательстве — и то, что он принял его от меня — может служить подтверждением того факта, что в нём до сих пор больше от Культуры, чем от земной цивилизации.

Коротко говоря, если даже я и думал, что получу некоторые тактические преимущества, отказав ему в его просьбе, оправдать отказ было бы для меня так же сложно, как и с корнем выдернуть этого парня с планеты в тот же самый момент, как я понял его замыслы. Конечно, я могу уверить себя в том, что поступаю правильно, заставляя Линтера вернуться, и исходить при этом из того, что моё поведение выше всяких упрёков просто потому, что из всех участвующих в этом деле я обладаю наивысшим интеллектом. Но я должен быть уверен, что такое решение будет так же точно соответствовать основным принципам нашей цивилизации, как соответствует им сама возможность мне принять его.

Я посмотрела на индикатор настроения дрона. Всё это время я простояла истуканом, никак не выдавая своего отношения к происходящему.

Теперь я позволила себе вздохнуть.

— Ну что же, — сказала я, — я даже не знаю… пожалуй, это звучит почти благородно. — Я сложила ладони вместе. — Но, корабль, проблема в том, что я никогда не знаю, когда ты вполне откровенен, а когда — просто хочешь поболтать.

Машина оставалась неподвижна несколько мгновений, потом повернулась и выплыла прочь, не сказав ни слова.

4.5 Проблема правдоподобия

Когда я увидела Ли в следующий раз, он был облачён в костюм, напоминавший униформу капитана Кэрка из Звёздного пути.

— Эй, да какого тебе… — начала я.

— Не смей подтрунивать надо мною, инопланетянка, — сердито прогудел Ли.

Я читала Фауста на немецком и одним глазом наблюдала, как двое моих друзей играют в снукер^[69]. Гравитация в комнате для снукера была несколько меньше стандартной, чтобы шары двигались как полагается. Я спросила у корабля (когда он ещё говорил со мной), почему он не уменьшил гравитацию на всём борту до земной величины, как сделал это с продолжительностью суток.

— Это бы требовало слишком длительной перекалибровки, — ответил корабль. — Я не мог на это отвлечься.

(Ну так что, как там насчёт всемогущего Бога?)

— Ты, вполне возможно, об этом и не слышала, пока была занята ВКД, — сказал Ли, сев возле меня, — но я намерен стать капитаном этой посудины.

— Ты серьёзно? Это классно звучит, — я предпочла не спрашивать, что такое ВКД^[70]. — И как именно ты предполагаешь добиться столь высокого, чтобы не сказать неслыханно высокого, поста?

— Я ещё не уверен, — доверительно сообщил Ли, — но мне кажется, что я обладаю всеми качествами, подобающими капитану.

— Исходя из едва уловимых намёков, сделанных тобою, я полагаю, что…

— Храбрость. Острый, как лезвие бритвы, ум. Способность руководить мужчинами и женщинами, подчиняя их своему авторитету. Изобретательность. Молниеносная быстрота реакции. А также — преданность и способность быть безжалостно объективным, если этого потребуют безопасность корабля и команды. За тем исключением, разумеется, что, если на кону будет стоять безопасность всей Известной Вселенной, я всё же вынужден буду, с видимой неохотой, пойти на мужественное и благородное самопожертвование. Буде таковое произойдёт, я сперва постараюсь спасти офицеров и рядовых членов экипажа, находящихся в моём подчинении. А сам пойду на дно вместе с кораблём.

— Да уж, это…

— Погоди. Есть и ещё одно качество, о котором у меня не было повода упомянуть.

— Какое же?..

— Самое главное. Амбициозность.

— О, проклятье. Конечно же!

— Без сомнения, от твоего внимания не ускользнуло, что доселе никто даже не помышлял о том, чтобы стать капитаном Капризного.

— По вполне уважительным причинам.

Джхавинс, одна из моих подруг, выполнила удар под отличной резкой^[71] по чёрному шару, и я зааплодировала.

— Превосходно!

Ли опустил руку мне на плечо.

— Пожалуйста, послушай внимательно.

— Да-да. Я слушаю. Очень внимательно слушаю.

— Отсюда следует, что само намерение стать капитаном, возникшее у меня, уже служит наилучшим признаком идеального капитана. Понимаешь?

— Гм.

Джхавинс готовилась выполнить малоперспективный удар по дальнему красному шару.

Ли разочарованно прошумел:

— Ты надо мной смеёшься. А я-то надеялся, что ты хотя бы возьмёшься со мной спорить. Ты такая же, как и они все.

— Ага, секундочку, — сказала я. Джхавинс таки зацепила красный шар, но только чуть-чуть подвинула его к лузе. Я посмотрела на Ли. — Хочешь поспорить? Ну ладно. Для тебя — для любого из нас — принять командование кораблём ничуть не более естественное решение, чем для блохи — командование человеком. Или нет, это как если бы бактерии в их слюне вздумали взять всё на себя.

— А почему, спрашивается, он должен сам себе отдавать команды? Вообще-то это мы его построили, а не наоборот.

— Ну и что? В любом случае, это не мы его сделали, а другие машины… И даже они только положили начало этому процессу. По большей части он сотворил себя сам. А раз уж ты хочешь углубиться так далеко в прошлое… я даже не знаю, сколько тысяч поколений твоих предков до тебя за всю свою жизнь не видели ни одного компьютера или звездолёта, построенного их непосредственными предшественниками. И даже если бы мифические «мы» его и построили, то он был бы всё равно в зиллионы^[72] раз умнее любого из нас. Ты вот разве допускаешь, что муравей вправе указывать, как тебе поступать?

— Бактерии, блохи, муравьи… М-да, невысокая у тебя самооценка.

— Ладно. Ну тогда сделай что-нибудь. Ступай вниз и попробуй спуститься с горы или сделать что-то в этом роде, глупышка.

— Но в самом начале были мы. Он не мог бы возникнуть, если бы мы не…

— А мы с чего начинались? Что такое начало? Комок слизи на поверхности другого каменного шарика? Сверхновая? Большой Взрыв? Если ты дал чему-то начало, какое ты вообще имеешь к нему отношение?

— Ты не воспринимаешь мои слова всерьёз, не так ли?

— Я не думаю, что ты серьёзен. Я думаю, что ты снова дошёл до ручки.

— Подожди, — возгласил Ли, наставительно тыча в меня пальцем. — Настанет день, и я буду капитаном. И ты горько пожалеешь о своих неосмотрительных словах. Ты сможешь претендовать разве что на должность офицера по науке. Но более вероятно, что я засуну тебя нянькой в госпиталь.

— Ладно-ладно, а не пошёл бы ты и не нассал на свои дилитиевые кристаллы?^[73]

Глава 5 Ты бы мог, если б и вправду меня любил

5.1 Добровольная жертва

После этого я провела на корабле ещё несколько недель. Он снова начал заговаривать со мной уже через пару дней. На какое-то время мне удалось забыть о Линтере: на борту Капризного у всех были свои обсуждавшиеся вслух интересы, от старых (или новых) фильмов и книжек до происшествий в Камбодже^[74] или похождений Ланьяреса Соделя на поле битвы в Эритрее. (Ланьярес, чтобы покуражиться, в компании нескольких друзей часто разыгрывал военные игры с использованием настоящих боеприпасов. До меня доходили смутные слухи об этом, но даже они внушали отвращение. Пусть у них с собой полный реаникомплект, а искусственные железы в любой момент выделят любой наркотик или лекарство, — всё равно такое развлечение казалось мне омерзительным.) А когда я обнаружила, что эти ребята не позаботились ни о каком прикрытии с воздуха, я окончательно уверилась в том, что они просто не в себе. Да содержимое их мозгов в два счёта размажут по окрестным камням! Они могут умереть реальной смертью!

Но я думала, что им просто понравилось испытывать страх. Мне говорили, что у некоторых это бывает.

Когда Ланьярес известил корабль, что ему хочется принять участие в каком-нибудь реальном вооружённом конфликте, тот, разумеется, попытался его разубедить, но не преуспел в этом. Так Ланьяреса отправили в Эфиопию. Корабль наблюдал за ним со спутника и внимательно отслеживал все перемещения с помощью спасательных дронов, готовых вернуть его на борт в случае тяжёлого ранения. После некоторых сомнений, заручившись согласием самого Ланьяреса, корабль переключил картинку с камер отряда дронов на общедоступный канал, так что все могли наблюдать за деяниями Ланьяреса в реальном времени. Мне это показалось ещё большим извращением.

Но это было ещё не всё. Через десять дней Ланьярес составил жалобу, сославшись на то, что в месте, куда его закинули, ничего интересного не происходит, и потребовал забрать его на корабль. Не то чтобы ему было действительно скучно, объяснял он, на самом деле он испытывает некоторое мазохистское удовольствие от того, что жизнь на борту после просмотра этих трансляций с его участием несомненно оживилась. Но всё остальное жутко ему наскучило. Он пришёл к выводу, что потешная битва в специально отведённом для этих целей отсеке корабля несомненно прикольнее, чем реальные приключения.

Корабль сказал ему, что тот ведёт себя крайне глупо, и перенёс в Рио-де-Жанейро, где Ланьярес в дальнейшем проявил себя как образцовый гражданин Культуры-мультуры. Впрочем, я считала, что было бы поучительнее послать его в Камбоджу, предварительно придав некоторое внешнее сходство с местным населением, чтобы Ланьярес мог в полной мере насладиться мясорубкой Нулевого Года^[75]. Но почему-то мне казалось, что Ланьярес на такое не рассчитывал.

Тем временем я странствовала по Британии, Восточной Германии и Австрии, в промежутках между поездками возвращаясь на борт Капризного. Корабль предлагал мне также съездить в Преторию на несколько дней, но я действительно не смогла бы выкроить для этого время; если бы он послал меня туда в первые дни миссии, я бы, разумеется, согласилась, но я провела на Земле уже без малого девять месяцев, и даже мои сбалансированные и отточенные Культурой нервы были на пределе. Посещение же Земли Раздельного Проживания^[76] могло причинить им серьёзный ущерб.

Несколько раз я интересовалась у корабля делами Линтера, но получила только Общецелевой Неофициальный Комментарий № 63а или что-то в этом роде. После этого я перестала о нём спрашивать.

* * *

— Что такое красота?

— Ой, корабль, да ладно тебе.

— Нет. На сей раз я спрашиваю серьёзно. У нас тут наметилось маленькое расхождение в этом вопросе.

Я как раз была во Франкфурте и сейчас стояла на мосту над рекой, общаясь с кораблём через терминал. Пара человек поглядывала в мою сторону, но у меня не было настроения обращать на них внимание.

— Ну хорошо. Красота — это такая штука, которая исчезает из виду, как только ты пытаешься поискать ей определение.

— Я не думаю, что ты в самом деле так считаешь. Будь серьёзней, пожалуйста.

— Слушай, корабль, я уже догадалась, в чём тут расхождение взглядов. Я верю, что здесь есть нечто, с трудом поддающееся определению, но что все с известной степенью уверенности нарекают красотой. Оно не может быть обозначено тем или иным словом без того, чтобы его суть не исказилась. Ты же полагаешь, что прекрасно всё то, что приносит пользу.

— Более или менее.

— И в чём польза Земли?

— Её польза в том, что она является живым механизмом, который заставляет живущих в нём людей действовать и реагировать. Для системы, не наделённой интеллектом, она приближается к теоретическим пределам эффективности.

— Ты говоришь совсем как Линтер. Впрочем, ты ведь тоже живая машина.

— Нельзя сказать, что Линтер во всём ошибается, — заметил корабль, — но он похож на человека, который нашёл на обочине раненую птицу и пытается выходить её. Только вот он применяет при этом методики, разработанные для людей, а не для животных. Может быть, мы и впрямь ничего не можем сделать для землян… В этом смысле мы — та птица, которой пора улетать, но ты меня поняла.

— Но ты согласен с Линтером в том, что на Земле есть что-то прекрасное, что-то эстетически привлекательное и при этом не укладывающееся в систему категорий, принятую Культурой?

— Да. Но его тут немного. Всё, что мы до сих пор делали где бы то ни было — это максимизировали общую сумму «добрых дел» в конкретный момент истории. Что бы ни думали по этому поводу местные, какой бы бессмыслицей или опасной фикцией они ни считали нашу концепцию реальной, функциональной утопии, изъятия зла без удаления добра, боли без вреда для удовольствия, страдания без ущерба для наслаждения… Но, с другой стороны, нельзя ведь сказать, что ты просто берёшь и поворачиваешь вещи в ту сторону, в какую хочешь, не задаваясь при этом мотивировкой происходящего. Окказиональностью. Мы в своём собственном окружении почти полностью избавились от зла. Но добро при этом несколько пострадало. Беря в среднем, я бы сказал, что мы всё ещё намного выше их по уровню развития, но тем не менее нам есть чему поучиться у людей Земли в некоторых областях, и в конечном счёте эта социальная среда весьма привлекательна для исследований. Это и естественно.

— Или тебе просто выпало жить в интересные времена.

— Точно.

— Не соглашусь. Я тут не вижу ни пользы, ни красоты. Всё, что я пытаюсь до тебя донести, так это понимание, что через эту стадию им надо поскорее пройти и забыть, как страшный сон.

— Возможно и такое. Но тут возникают определённые трудности со временем. Ты просто находишься здесь и сейчас.

— Как и они все.

Я обернулась и посмотрела на прогуливающихся людей. Осеннее солнце стояло низко: пыльно-тусклый кроваво-красный газовый диск, чьё сияние окрашивало эти откормленные западные лица в ядовитые цвета. Я смотрела им прямо в глаза, но они отводили взгляды; я чувствовала себя так, будто хватала их за воротнички и дёргала, кричала на них, увещевала их, рассказывала им обо всей той несправедливости, что творится кругом — о заговорах военной верхушки, о коммерческих аферах, о лживых правительственных и корпоративных реляциях, о новом камбоджийском Холокосте… И ещё о том, что так близко, так возможно, о том, к чему они могли бы подойти, просто приложив совместные усилия в планетарном масштабе… Но на самом деле я просто стояла и глядела на них, почти непроизвольно выделяя изменяющие восприятие наркотики из имплантированной железы, так что движения их вдруг резко притормозились, будто в замедленной съёмке, словно они все стали киноактёрами, словно всё это было не более чем фильмом, плохой копией с повреждённой плёнки, слишком тёмной и зернистой.

— Есть ли надежда для этих людей, о корабль? — услышала я собственный шёпот. Но для всех остальных он показался бы визгливым воплем, так что я отошла подальше и стала смотреть на реку.

— Дети их детей умрут, прежде чем ты станешь хоть немного старше, Дизиэт, а их деды и бабки сейчас младше тебя… С такой точки зрения надежды нет. С их собственной, каждый вправе надеяться…

— А мы просто оставим этих бедных уродов в качестве контрольной группы.

— Да. Мы, вероятней всего, ограничимся простым наблюдением.

— Просто рассядемся на диване и ничего не станем делать.

— Наблюдение — это не бездействие. И мы говорим только о том, чтобы ничего у них не позаимствовать. Всё будет так, как если бы мы никогда не прилетали.

— Кроме Линтера.

— Да, — корабль вздохнул. — Кроме Мистера Главной Проблемы.

— Корабль, но неужели мы не можем по крайней мере предотвратить их самоуничтожение? Если кому-то вздумается нажать кнопку, разве мы не могли бы уничтожить боеголовки в полёте? Какой смысл будет вернуться сюда и обнаружить, что у них был шанс пойти своим путём, который они благополучно взорвали? Такой контроль мог бы послужить к их собственной пользе.

— Дизиэт, ты же знаешь, что это не так. Речь идёт о сроке, предположительно, как минимум в десять тысячелетий, а не только о преддверии возможной Третьей Мировой. Дело не в том, чтобы просто остановить их. Дело в том, какой поступок будет правильным в очень долгосрочной перспективе.

— Отлично, — шепнула я ленивым тёмным водам Майна. — Так скольким поколениям предстоит вырасти в тени грибовидного облака и, вполне вероятно, умереть в страшных муках внутри зоны поражения? И чего нам тут не хватает, чтобы обрести желанную уверенность? Как мы вообще можем быть уверены, что будем уверены? Как долго надо ждать? Как долго мы можем заставлять их ждать? Как вообще мы можем изображать из себя Бога?

— Дизиэт, — печально сказал корабль, — ты не первая, кто задаёт такие вопросы. Их задают всё время и повсюду, разными способами, как если бы мы были распорядителями их посмертной воли. И это этическое уравнение подлежит постоянной переоценке и уточнению, в каждую наносекунду каждого дня каждого года, и каждый раз, как мы натыкаемся на место вроде Земли — не столь важно, каким именно образом происходит открытие, — мы ещё немного приближаемся к окончательному ответу. Но мы никогда не будем полностью уверены. Абсолютная уверенность — это тебе не опция, которую можно выбрать из программного меню. В большинстве случаев, по крайней мере.

Он помолчал. Чьи-то шаги приблизились и удалились по мосту.

— Сма, — сказал корабль наконец, и в его голосе послышалось что-то вроде отчаяния, — я самое разумное существо на сотню световых лет вокруг, как минимум в миллион раз более разумное, чем любое другое, если прибегнуть к количественным оценкам. Но даже я не могу предсказать, куда попадёт шар для снукера, претерпевший более шести последовательных столкновений.

Я фыркнула, с трудом подавив смех.

— Ладно, — сказал корабль, — тебе пора идти своей дорогой.

— А?

— Ага. Тот, кто прошёл сейчас мимо тебя, уже донёс куда надо о женщине на мосту, которая смотрит на реку и разговаривает сама с собой. Полицейский уже в пути, он, вероятно, сейчас думает о том, как холодна вода в это время суток, и… я бы тебе посоветовал повернуть с моста налево и побыстрее дать дёру, пока он не появился.

— Ты прав, — ответила я и снова покачала головой, глядя на тусклое солнце. — Смешной старый мир^[77], правда? — Я говорила в большей степени сама с собой.

Корабль промолчал. Большой подвесной мост раскачивался под моими шагами, точно какой-то чудовищно огромный и неповоротливый любовник.

5.2 Нежелательный попутчик

Снова на корабле.

На несколько часов Капризный оторвался от своего излюбленного занятия — беспрепятственного собирания снежинок, чтобы по просьбе Ли отобрать несколько образцов иного рода.

Когда я впервые увидела Ли на борту, он подошёл ко мне, таинственно прошептал: «Заставь его посмотреть Человека, который упал на Землю^[78]» и крадучись удалился. Когда я повстречалась с ним в следующий раз, он отрицал сам факт первой встречи и высказал предположение, что я галлюцинирую. Отличный способ обрести друга и единомышленника: обвинить его в сумасшествии, нашёптывая в другое ухо секретные послания… Итак, одной безлунной ноябрьской ночью где-то над бассейном Тарима^[79]…

Ли устроил вечеринку. Он всё ещё лелеял мечту стать капитаном Капризного, но у меня сложилось впечатление, что он несколько путается в понятиях выборной демократии и ранговой иерархии, поскольку он считал, что обретёт должность капитана только в том случае, если заставит нас всех за него проголосовать. Так что эту вечеринку можно было рассматривать как часть своеобразной предвыборной кампании. Мы сидели в нижнем ангаре, а наши машины шныряли там и сям. В сборе было около двух сотен человек, то есть все, кто в то время находился на борту, а кое-кто даже вернулся с планеты специально затем, чтобы присоединиться. Ли усадил нас всех за три гигантских круглых стола, каждый шириной два метра и длиной десять. Он считал, что такое расположение будет наилучшим. Дополняли обстановку стулья, кресла, шезлонги и всё необходимое для отдыха. Корабль после длительных уговоров согласился утащить с Земли маленькую секвойю — из её древесины и были сделаны все эти предметы. В качестве компенсации он вырастил у себя в верхнем ангаре дубовую рощу, где насчитывалось несколько сотен деревьев, использовав как питательную среду биоотходы из наших рециркуляторов. Он собирался пересадить её на Землю перед отлётом.

Когда все расселись и занялись непринуждённой болтовней (я сидела между Рогрес и Гемадой), свет неожиданно померк, и из тьмы торжественно появился Ли; прожектора высвечивали его фигуру. Мы все откинулись назад (или подались вперёд), приветствуя его.

Было чему посмеяться. Ли отрастил себе эльфийские уши, придал коже зеленоватый оттенок и облачился в космический скафандр, изготовленный по образу и подобию таковых из Космической одиссеи-2001^[80].На груди его сверкала серебристая молния, удерживаемая, как он доверительно мне потом поведал, заклёпками. Поверх была небрежно накинута щёгольская красная накидка, свободно ниспадавшая с плеч. Шлем от скафандра он прицепил к локтю левой руки. В правой руке он сжимал световой меч из Звёздных войн. (Это был настоящий джедайский меч, изготовленный кораблём.)

Ли вперевалку прошёл к среднему из столов и занял место в его главе. После этого он влез на пустое сиденье, а оттуда перебрался и на сам стол. При этом он оставил отпечатки подошв на тщательно отполированной столешнице меж сияющих столовых приборов (столовая посуда, к слову, была раздобыта с давно запертого склада во дворце на берегу какого-то индийского озера, она не использовалась уже около полувека, но корабль всё равно был намерен вернуть её на место на следующий же день, предварительно вымыв и начистив до блеска… собственно, так же он намеревался поступить и с сервизом, который без спросу позаимствовал из коллекции брунейского султана), накрахмаленных салфеток (с «Титаника»; их корабль также намеревался вернуть на дно Атлантического океана), сверкающих бокалов (из эдинбургского хрусталя — они были позаимствованы на пару часов с борта сухогруза, следующего рейсом в Иокогаму по Южно-Китайскому морю), под лучащейся ослепительным светом люстрой (из клада, погребённого на дне озера неподалёку от Киева ещё с войны, когда убегавшие от советских войск нацисты спрятали там награбленное до лучших времён; её тоже следовало вернуть на место после головокружительной орбитальной экскурсии). Остановился он в самом центре среднего стола, примерно в двух метрах от того места, где сидели я, Рогрес и Гемада.

— Дамы и господа! — возгласил Ли, стоя с широко распростёртыми руками: световой меч в одной, шлем в другой. — Пища Земли! Вкусите её!

Он попытался принять максимально театральную позу, для чего опёрся мечом о стол, вытянулся во весь свой рост, как очень большая прямоходящая лягушка, и выставил вперёд одно колено. То ли корабль изменил гравитационное поле в окрестностях стола, то ли у него под костюмом был спрятан антиграв, но так или иначе он воспарил в воздух и медленно, сохраняя избранную позу, поплыл к его дальнему концу, где грациозно снизился и уселся на то самое кресло, с которого начал своё восхождение. Послышались бурные аплодисменты, перемежаемые более редким шиканьем.

Многие дюжины дронов и управляемых кораблём лотков бесшумно выскользнули из лифтовых шахт и стали подносить пищу.

Мы приступили к еде. Еда была полностью туземной, хотя и готовилась из продуктов, выращенных не на поверхности планеты, но в корабельных гидропонных зонах; правда, я сомневаюсь, что даже очень искушённый гурман смог бы отыскать какое-то различие во вкусовых характеристиках. Винную карту Ли, насколько я могла судить, беззастенчиво позаимствовал из соответствующего раздела Книги рекордов Гиннесса. Копии вин, также изготовленные на корабле, были столь совершенны, что мы не смогли бы и их отличить от подлинных образцов (по крайней мере, корабль нас в этом заверил).

Мы смачно чавкали и причмокивали, покоряя горы яств, обменивались шутками-прибаутками, гадая, что ещё Ли для нас приготовил в качестве сюрприза; всё, чему мы стали свидетелями до этой минуты, оказалось, как для него, разочаровывающе банальным. Ли прохаживался вокруг столов, осведомляясь, пришлась ли нам по вкусу еда, наполняя наши опустевшие бокалы, предлагая нам попробовать всё новые и новые блюда и неустанно добавляя в конце каждой реплики, что он рассчитывает на наши голоса в день выборов. Язвительные напоминания о Первой Директиве он обходил молчанием.

В конце концов — это было уже много позднее, может быть, через пару дюжин перемен блюд, когда мы все наелись до отвала и просто сидели, расслабленно потягивая бренди или виски, последовала предвыборная речь Ли перед электоратом… а также ещё одно лакомое блюдо, призванное привлечь Культуру на его сторону.

Меня клонило в сон. Ли расхаживал вокруг, предлагая желающим большие гаванские сигары, и я взяла одну, позволив наркотику возыметь действие. Я сидела, старательно попыхивая толстой наркопалочкой, окутанная облаком дыма, и диву давалась, что такого особенного местное население находит в табаке. Но в целом я себя вполне хорошо чувствовала, пока Ли не постучал по столу рукоятью светового меча, требуя к себе внимания, и не вскарабкался на столешницу, чтобы проследовать к тому же месту, на котором уже стоял в самом начале (при этом он раздавил одну из принадлежавших султану тарелок, но я полагала, что корабль сможет её восстановить). Свет померк, и остался только один луч, сфокусированный на Ли. Я приняла немного «обжимки», чтобы отогнать сон, и погасила окурок сигары.

— Дамы и господа, — сказал Ли на вполне сносном английском, прежде чем продолжить на марейне (Речь Ли воспроизводится по корабельным архивам с максимально возможной точностью. Некоторые грамматические вольности господина 'Ндана не поддаются точному переводу на английский. — Примеч. дрона.). — Я собрал вас всех тут этим вечером, чтобы поговорить с вами о Земле, вернее о том, что нам с ней делать. Я хотел бы надеяться, что, выслушав мою речь, вы выскажетесь в пользу одного из возможных вариантов дальнейших действий. Но прежде всего позвольте несколько слов о самом себе. — Ли прервался, чтобы пропустить рюмочку бренди. Кое-где в зале посмеивались и мяукали по-кошачьи. Он осушил рюмку и бросил её через плечо. Дрон, конечно, подхватил её, хотя я и не слышала его приближения. — Прежде всего — кто я? — Ли поскрёб подбородок и взъерошил длинные волосы. Он проигнорировал раздавшиеся в зале ответы вроде «трахнутый на всю голову придурок» и продолжил: — Меня зовут Грайс-Тантапса Ли Эрейз 'Ндан дам Сион, мне всего лишь сто семнадцать лет, но я умён не по годам. В Контакте я числюсь шесть лет, но уже многое испытал и имел честь пообщаться с некоторыми авторитетными персонами. Я — продукт цивилизации, которая примерно восемь тысяч лет назад прошла этап, соответствующий нынешнему уровню развития людей на планете под нами.

— Возгласы «Но ты мало что можешь им предъявить, а?» — Я могу проследить свою родословную назад во времени примерно на такой же срок, и даже дальше, до появления первых неверных проблесков сознания, а если вам охота заглянуть ещё дальше — сквозь многие десятки тысяч поколений. — «Как, на прошлой неделе?», «Твою мать!» — Конечно, моё тело подверглось коррекции, обеспечивающей ему обширные возможности получения разнообразных удовольствий и всемерно повышающей шансы на выживание в любой ситуации, — «Не стоит беспокоиться, дружище, этого он нам не покажет…» — и так же, как получил эти способности в наследство я, их должны будут перенять от меня мои дети. — «Ну пожалуйста, Ли, мы ведь только что поели!» — Мы переделывали самих себя и совершенствовали свои машины, мы вряд ли ошибёмся, сказав, что мы сами себя сделали. Однако в моей голове, в моём черепе и мозгу, обитает существо по крайней мере столь же недоразвитое и тупое, как только что рождённый ребёнок в самом глухом медвежьем углу Земли. — Он сделал паузу, улыбнулся и переждал кошачье мяуканье. — Мы те, кто мы есть, потому что мы способны учиться и обогащать свои знания, потому что у нас есть путь, по которому мы можем идти. Мы разделяем общие ценности пангалактического человеческого типа живых существ, а также ценности, характерные для межвидовой метацивилизации, называющей себя Культурой, и, наконец, мы есть результат прецизионного смешения генов наших родителей, какие бы битовые заплатки мы потом ни ставили. — «Сам себе поставь битовую заплатку, цыплёночек…» — Так что я вправе считать себя морально выше тех, кто копошится под толстым слоем атмосферы там внизу, потому что я иду по тому пути, для которого я был предназначен. Мы возвышены, они же раздавлены, причёсаны под одну гребёнку, научены цирковым трюкам, искривлены, как дерево бонсай. Их цивилизация переполнена уродствами и отклонениями, наша построена на тщательно уравновешенном гедонизме, не допускающем пресыщения. Культура позволяет мне всё, на что я способен, что не вступает в противоречие с правами других, и чаша моя полна, будь то к добру или злу. Я могу, в той или иной степени, считать себя гражданином Культуры, равно как и все присутствующие здесь. Мы служим в Контакте, так что, по определению, объединены общей склонностью к дальним странствиям и встречам с необычными, нерядовыми людьми, и в этом отличаемся от остальных, но в целом каждый из нас, будучи случайно отобран, более или менее верно отражает все аспекты Культуры, а вот кем бы вы должны были стать, пожелай вы верно отразить все аспекты земной цивилизации, я вам предлагаю вообразить самим. Но вернёмся ко мне. Я так же богат и столь же беден, как и любой человек Культуры (я использую эти слова, поскольку в дальнейшем буду сравнивать наше социальное положение с аналогичными земными характеристиками). Я богат уже тем, что нахожусь на борту этой посудины, которой не нужен ни капитан, ни даже экипаж в строгом смысле слова, и хотя моё богатство не является очевидным для постороннего глаза, любому среднестатистическому землянину оно покажется громадным. Мой дом — в прекрасном, восхитительном орбитальном хабитате, который любому жителю Земли покажется неописуемо чистым и просторным. У меня пожизненный неограниченный доступ к быстрой, безопасной, свободной, полностью самодостаточной транспортной системе, я живу в собственном крыле родового дома, а вернее сказать, хором, вокруг которых раскинулись необозримые сады. У меня есть личный летательный аппарат, катер, возможность выбора из большого перечня иных транспортных средств, от афореса (Я предпочёл передать фонетически слово, которое в переводе звучало бы примерно как «лошадеобразный». — Примеч. дрона.) до того, что жителям этой планеты могло бы показаться звездолётом; наконец, я могу воспользоваться любым из длинного перечня свободных в данный момент кораблей, которые зовём звездолётами мы. Как я уже сказал, я сейчас служу в Контакте и оттого несколько ограничен в своих перемещениях, но, разумеется, я могу в любой момент выйти в отставку и через несколько месяцев быть дома, с перспективами прожить без каких бы то ни было забот ещё две сотни лет или около того. И всё это даром. Я ничем не обязан за это платить.

В то же время я беден. Мне ничего не принадлежит. Каждый атом в моём теле был некогда частью чего-нибудь ещё, а вернее, многих вещей, да и сами элементарные частицы должны поучаствовать в великом множестве постоянно изменяющихся комбинаций, прежде чем счастливо складываются в атомы, образующие всё физическое и ментальное многообразие объектов, доступных вашему наблюдению и восприятию. И… спасибо… да, спасибо… и однажды каждый атом моего тела станет частичкой чего-то другого, и это будет уже навсегда. Сперва — частью звезды, поскольку именно на звёздах мы предпочитаем погребать наших мёртвых, а потом — снова — всего окружающего, начиная от еды, которую я съел, и напитков, которые я выпил, одеяния, которое я сейчас ношу, и жилища, которое занимаю, а также статуэтки, которую я собственноручно вырезал… заканчивая модулем, на котором я отправился в этот зал, чтобы предстать вам за этим столом, и звездой, которая согревает меня. Это так, когда я здесь, а не потому что я здесь: эти вещи могут быть устроены так, чтобы обусловить моё существование, но всё же в каком-то смысле это воля случая, и они с равной охотой сложатся в конфигурацию, которая обеспечит возможностью существовать кого-то другого тоже. В таком случае вряд ли я вправе претендовать даже на метафизическое обладание ими.

Но на Земле всё обстоит совсем не так. На Земле значительное число людей испытывает искреннюю гордость за свою замечательную экономическую систему, которая превосходит всякое человеческое разумение и даже, может быть, каким-то образом связана с фундаментальными концепциями вроде термодинамики или Бога. Там все мыслимые блага: еда, предметы комфорта, энергия, жильё, пространство, источники энергии и прочие средства к существованию естественным образом перемещаются от тех, кто нуждается в этом больше остальных, к тем, кто в них нуждается меньше остальных. Впрочем, те, кто получает эти избыточные блага, подчас подвергаются смертельному риску, хотя должно пройти много лет и даже поколений, чтобы эти неприятные побочные эффекты проявились в полной мере.

Поскольку по некоторым фундаментальным причинам побороть эту хитро спрятанную отвратительную черту человеческой природы на Земле до сей поры оказалось невозможным, а истощение, наступающее от того, что первоначально казалось разумной генетической возможностью, предоставлявшей несомненные философские преимущества на определённом этапе, стало вполне очевидным, извращённая логика, лежащая в основе всех поступков этих существ и изобретённых ими процессов, позволила им сделать вывод, что единственный мыслимый способ реагировать на изменения, происходящие в системе, которая только и ждёт любого твоего проступка, чтобы стократно умножить его дурные последствия, или смягчить, насколько это возможно, тягостные условия существования, — это вступить с ней в состязания на её же собственных условиях! Стоит особо отметить, что, с точки зрения землянина, социалистическая система страдает ужасными неизлечимыми внутренними противоречиями, препятствующими её адекватному использованию для оправдания его собственной глупости, а вот капитализм, согласно мнению всё того же среднестатистического землянина, счастливо избегает столкновения с такими противоречиями, поскольку в его структуру они интегрированы с самого начала. Но этого мало. Случилось так, что Свободный Рынок возник исторически первым и всегда оставался по крайней мере на корпус впереди преследователей. И хотя Советская Россия приложила немало усилий, чтобы представить вниманию мировой общественности такого фанатичного придурка, как Лысенко, на Западе процентное соотношение их к общей популяции таково, что любой малограмотный фермер сочтёт экономически обоснованным закопать зерно обратно в землю, расплавить масло, промыть тонны оставшихся нераспроданными овощей вином нового урожая, если ему не удастся всё это выгодно продать на рынке.

Однако вообразим себе, что этот неотёсанный деревенский чурбан всё же решился продать свой урожай, или даже просто раздать его нуждающимся — у землян существует ещё более интересный и расточительный обычай. Они в два счёта докажут вам, что в этом урожае никто не нуждается! Они даже не задумаются о том, чтобы накормить им экономически бесполезных неприкасаемых из Уттар-Прадеш^[81], голодающих туземцев Дарфура^[82], крестьян с Рио-Бранко^[83]. На Земле более чем достаточно припасов, чтобы каждый живущий на ней человек был сыт! Вот ошеломляюще очевидная правда, способная потрясти основы их мира, и я только диву даюсь, почему униженные и угнетённые не горят гневом ежедневно и еженощно! Но они не могут. Их сознание разъедено мифом о самодостаточном совершенствовании, ядом религиозного одобрения или чем-то ещё, способным усыпить бдительность, по их выбору, а он у них широк! И так они длят свои дни, срываясь в гневе и забрасывая дерьмом кого-нибудь другого или же заискивая перед так называемой элитой, не замечая, как та срёт им прямо на лица! Я полагаю, что это наилучшая из всех известных нам демонстрация беспримерной расточительности и самонадеянного высокомерия в распоряжении властью и ресурсами или же… труднопредставимой глупости.

А теперь представьте, что мы явили себя взорам этих самовлюблённых сволочей. Что произойдёт? — Ли распростёр руки и осмотрелся вокруг, сделав достаточно длинную паузу, чтобы несколько человек поймались на его уловку и начали ему отвечать наперебой, затем триумфально, срываясь на крик, продолжил: — Я вам скажу, что произойдёт! Они нам не поверят! Ну да, мы, конечно, рисуем анимированные карты Галактики с точностью до миллиметра, занимающие физическую площадь не большую, чем у порционного кубика сахара к чаю, мы делаем орбитальные хабитаты и Кольца, можем перенестись из одного конца Галактики в другой менее чем за год, можем создать бомбу такую крохотную, что её не будет видно невооружённым глазом, и тем не менее способную разнести в клочья всю их планету, но… — Ли насмешливо улыбнулся и раздосадованно махнул рукой. — Но это не то, что они от нас ожидают. Они ждут путешествий во времени, телепатии, телепортации. А мы им скажем так: ну да, мы разработали очень сложный и пока не вполне понятный даже нам самим способ использования антиматерии для локального сдвига границ энергетической сетки^[84], позволяющий нам заглянуть примерно на миллисекунду в… или так: ну да, мы обычно достигаем способностей, не вполне сопоставимых с естественной телепатической эмпатией, путём длительных тренировок, но видите во-о-он ту машину?.. Ну так вот, если вы её как следует попросите… или так: Ну, замещение не может считаться вполне точным эквивалентом телепортации, но… (Вот видите, я же вам говорил. — Примеч. дрона.) Да вся Генеральная Ассамблея ООН поднимет нас на смех. Особенно когда мы им расскажем, что до сих пор не вышли за пределы Галактики… ну, если не считать Облаков, но я бы не стал их упоминать^[85]. Да и потом: что такое Культура в их системе категорий? Они ожидают контакта с космическими капиталистами или феодалами. А тут что? Анархо-либертарианская Утопия? Равенство? Свобода? Братство? Фу, что за чушь! Это не просто не модно, это безнадёжно устаревшие концепции. Их криводушие увело их далеко в сторону от основной последовательности общественной эволюции, на одну из самых идиотских боковых тропинок, и мы им более чужды, чем они в состоянии представить.

Так что же, корабль думает, что мы можем просто сидеть и в течение нескольких тысячелетий спокойно наблюдать за этим человекоубийственным фиглярством? — Ли покачал головой и наставительно воздел палец. — Не думаю, и у меня есть идея получше. Я собираюсь осуществить её немедленно, как только вы выберете меня капитаном. Но сначала…

Он хлопнул в ладоши.

— Десерт, пожалуйста!

Опять появились дроны и машины, чтобы подать маленькие исходившие паром горшочки с мясом. Ли осушил несколько ближайших рюмок и призвал всех последовать его примеру после десерта. Я не хотела есть, поскольку уже удовольствовалась всеми видами сыра, но после речи Ли мне как будто бы захотелось ещё. Я была рада, что мой горшочек такой маленький. Запах мяса был приятен, но мне почему-то казалось, что это не земное блюдо.

— Мясо на десерт? — с сомнением принюхалась к своему горшочку Рогрес. — Странно. И впрямь, запах какой-то сладковатый.

— Вот чёрт, — сказала вдруг Тель Гемада, ткнув вилкой в свой кусок. — Я, кажется, знаю, что это такое.

— Дамы и господа, — возгласил Ли, стоя с серебряной вилкой и горшочком наготове. — Маленький сувенир с Земли… нет, не так — возможность поучаствовать в свистопляске и карнавале этой задрипанной нищей планетки, не замарав при этом рук и не отрывая задниц от кресел. — Он нацепил на вилку кусочек мяса, положил в рот, прожевал и проглотил. — Человечина, дамы и господа! Как некоторые из вас уже успели догадаться, на десерт у нас приготовленная особым образом мышечная ткань Homo Sapiens. Сладковата, как на мой вкус, но в целом очень даже ничего. Ешьте.

Я покачала головой. Рогрес возмущённо фыркнула. Тель отложила ложку в сторону.

Я всё-таки попробовала немного, пока Ли продолжал:

— Я попросил корабль отобрать по нескольку клеток из органов разных людей Земли — без их ведома, разумеется. — Он лениво помахал мечом над столом. — Большинство из вас могут вкусить парного мясца Иди Амина^[86] или генерала Пиночета под соусом чили кон карне; в центре стола лежат яйца генерала Стресснера^[87] и бургер из Ричарда Никсона. Остальные могут насладиться соте из Фердинанда Маркоса^[88] или кебабами из иранского шаха, фрикасе с луком в горшочке из Ким Ир Сена, отваренным мясом Виделы^[89] или Яна Смита^[90] под соусом из чёрных бобов… всё приготовлено превосходным поваром, если не лучшим в этом деле из всех нас. Ешьте! Ешьте! Приятного аппетита!

Мы стали есть, но не все одинаково охотно. Пара человек нашла эту идею странноватой, чтобы не сказать отталкивающей, а ещё несколько высказались в том смысле, что выступление Ли было скучным и не произвело должного эффекта, да и сам Ли хотел только эпатировать публику, а не найти сторонников. Ещё кто-то просто сказал, что сыт. Но многие смеялись и ели, обмениваясь впечатлениями о вкусах и мягкости разных тканей.

— Видели бы они нас сейчас, — шепнула мне Рогрес. — Людоеды из космоса!

Когда с десертом было в основном покончено, Ли снова взгромоздился на стол и несколько раз хлопнул в ладоши над головой.

— Слушайте! Слушайте! Я поведаю вам, почему вы должны избрать меня капитаном!

Шум несколько поутих, но всё ещё были слышны смешки и разговоры вполголоса. Ли повысил голос.

— Земля — скучная и глупая планета. Она мне обрыдла. Если даже это и не так, она просто слишком неприятна, чтобы иметь право на существование! Чёрт побери, с этими людьми что-то определённо не так! Они не заслуживают снисхождения и не имеют права на раскаяние! Они не очень умны, зато чрезвычайно живучи, нетерпимы и фанатичны, несут вред как себе самим, так и представителям других видов, которые имели несчастье попасться им на пути, а в наше время это касается почти всех видов, и они медленно, но верно засирают всю планету… — Ли пожал плечами и на миг принял оборонительную стойку. — Планета не слишком впечатляющая, ничем не выдающаяся, хотя и пригодная для жизни. Но это, в конце концов, всё-таки планета, как бы мы к ней ни относились. Она довольно красива, а основное правило, какому мы следуем, остаётся неизменным. Будь я злодейски жесток или устрашающе глуп, я всё же полагаю, что единственное решение, способное обуздать этих невротиков и клинических безумцев, — уничтожение планеты!

Ли оглянулся, выказывая видимое желание, чтобы его прервали, но на этот раз все смолчали. Те из нас, кто не был под кайфом или под воздействием алкоголя, а может, того и другого вместе, просто вежливо улыбнулись и приготовились выслушать следующую безумную идею Ли. Он не замедлил оправдать наши ожидания.

— Я отдаю себе отчёт в том, что такое решение покажется многим из вас чрезмерно радикальным… — крики: «Нет-нет!», «Думаю, ты слишком снисходителен!», «Да хватит уже нудить!», «Пр-р-равильно, взорвать к чертям всех уродов!» —… и, что существеннее, довольно странным, но я уже обсудил свою идею с кораблём, и он сказал мне, что наилучшим методом, с его точки зрения, будет тот, что отличается как элегантностью, так и исключительной эффективностью. Всё, что нам надо сделать, это поместить маленькую чёрную дыру в сердцевину ядра планеты. Просто, не правда ли? Никакого мусора, летающего по орбите, никаких кусков кровоточащей плоти и даже, если нам повезёт, никаких неприятных последствий для остальных планет Солнечной системы. Это будет несколько сложнее, чем переместить в ядро несколько тонн антиматерии, зато такой способ обладает несомненным преимуществом: он позволит землянам выиграть время, чтобы покаяться во всех своих прошлых шалостях, пока их мир будет таять у них под ногами. Всё, что останется в конце, — объект размером с большую горошину, обращающийся по той же орбите, разве что окрестные метеориты будут слегка загрязнены рентгеновским излучением. Даже Луну можно сохранить на своём месте. Это будет весьма необычная планетная субсистема, своеобразный — за неимением лучшего термина в нашей шкале ценностей — памятник или мемориал… — Он улыбнулся мне. Я подмигнула в ответ. — …одним из самых скучных и бездарных сволочей, когда-либо осквернявших лик Галактики. Вы могли бы спросить, не можем ли мы просто искоренить их, как вирус, не так ли? Но нет. Хотя земляне, без сомнения, всё ещё весьма далеки от того, чтобы причинить своей родной планете неустранимый ущерб — по крайней мере, так это выглядит на расстоянии, — место это тем не менее безнадёжно загрязнено их присутствием. Даже если мы сотрём их с поверхности этого каменного шарика, люди всё равно будут смотреть вниз и вздыхать, с сожалением вспоминая прискорбно жалких, но склонных к саморазрушению чудовищ, некогда обитавших там. Однако практика показывает, что даже памяти трудно пробраться в сингулярность.

Ли коснулся поверхности стола световым мечом и провёл им линию в направлении кресла; стол вспыхнул и задымился. Меч, окружённый султаном дыма, дырявил пылающее красное дерево. Ли убрал меч в ножны, затем повторил манёвр, но в этот раз кто-то ухитрился опрокинуть в пламя маленький кубок с вином. («Разве у них были ножны?» — озадаченно спросила Рогрес. — «Мне казалось, они его просто выключали…») Дым и пламя драматически окутывали фигуру Ли, когда он ещё раз повёл мечом в сторону кресла и с неожиданной серьёзностью и пытливостью оглянулся на нас.

— Дамы и господа, — скорбно покивал он. — Да, таково окончательное и единственное решение. Геноцид всех геноцидов. Мы должны уничтожить планету, чтобы спасти её. Если вы проголосуете за меня как за вашего нового лидера, я, как ваш верный слуга, приложу все усилия к осуществлению этого плана, и вскоре после этого Земля, а с нею всё, что нам так досаждает, перестанет существовать. Спасибо за внимание.

Ли поклонился, повернулся, спрыгнул со стола и сел.

Те из нас, кто ещё слушал, проводили его аплодисментами, мало-помалу переросшими в общую овацию. Конечно, ему задали и несколько весьма неприятных вопросов об аккреционных дисках, приливном воздействии Луны и сохранении углового момента, но Ли держался молодцом, отвечая на них. Рогрес, Тель, Джибард и я встали во главе стола, подняли Ли на руки, пронесли его несколько раз вокруг стола, давая ему возможность насладиться звуками аплодисментов и одобрительными возгласами, затем отнесли в комнату отдыха и погрузили в бассейн. Мы, правда, отобрали у него световой меч, но мне казалось, что корабль всё равно не оставил бы Ли плавать наедине с чем-нибудь столь опасным.

Вечеринка окончилась на уединённом пляже где-то в Западной Австралии уже рано утром. Мы рассекали воды Индийского океана с переполненными едой желудками и вскружёнными вином головами или просто валялись, любуясь восходящим солнцем.

Именно так поступила и я. Просто легла на песок и вынужденно стала слушать Ли, который даже после бассейна продолжал с горячностью убеждать меня, какая эта великолепная мысль — взорвать всю планету (почти такая же, как оттрахать всю планету). К счастью, я слышала также, как люди плещутся в прибое, и это помогало мне игнорировать Ли. Я немного вздремнула, но меня вскоре разбудили, чтобы поиграть в прятки между валунов, а потом мы просто сели и устроили лёгкий пикник. Ли затеял новую игру: мы должны были подобрать одно (и только одно) слово, дающее людям наиболее полную и общую характеристику. Человечеству. Человеку. Всему виду в целом. Некоторые сочли забаву глупой по определению, но остальные с охотой присоединились. Большим успехом пользовались такие варианты, как «скороспелое», «обречённое», «убийственное», «бесчеловечное» и «устрашающее». Те из нас, кто побывал на планете, явно испытали некоторое влияние человеческой пропаганды через СМИ, поскольку не менее часто встречались и такие определения, как «любознательное», «амбициозное», «агрессивное» и «стремительное». Сам Ли предложил описать человечество словом «МОЁ!». В конце концов кому-то пришло в голову поинтересоваться мнением корабля на этот счёт. Корабль выразил сожаление, что вынужден будет ограничиться только одним словом, потом долго притворялся, что напряжённо раздумывает, и наконец сказал:

— Доверчивое.

— Доверчивое? — переспросила я.

— Да, — подтвердил автономный дрон. — Доверчивое и нетерпимое.

— Это уже два слова, — возразил Ли.

— Наплевать. Я же долбаный звездолёт. Мне можно и помухлевать.

Ну что ж, он меня приятно удивил.

Я улеглась обратно. Вода поблёскивала в лучах рассвета, небо казалось опоясанным солнечным сиянием. Вдалеке парочка чёрных треугольников охраняла периметр поля, которое корабль поставил вокруг себя, прежде чем погрузиться по самую рубку в глубоко-синие воды.

Глава 6 Незваный чужак

6.1 Ты мне потом ещё спасибо скажешь

Декабрь. Мы почти всё закончили, подтягиваем хвосты. На корабле царит атмосфера общей усталости. Люди притихли. Не думаю, что это от простого утомления. Это скорее походит на попытку дистанцироваться, на отчуждение от наконец достигнутой цели; мы тут пробыли уже так долго, что острота ощущений притупилась, первоначальное чувство новизны отступило. Медовый месяц окончен. Мы научились смотреть на Землю в целом, не только как на свой предмет работы или игровую доску, на которой можно всласть покуражиться; и, если рассматривать её таким образом, она теряет немедленную привлекательность, зато становится более впечатляющей, встаёт в один ряд с литературными примерами, фиксируется фактами и ссылками, которые уже не всецело наше достояние, но растворились каплей в бурлящем океане вселенского опыта Культуры.

И даже Ли как-то сник. Он провёл свои выборы, но лишь пара человек согласилась за него проголосовать, да и то — чисто по приколу. Расстроенный Ли провозгласил себя капитаном корабля в изгнании (представления не имею, что это должно было означать) и на этом успокоился. Зато у него появилась новая страсть — соревноваться с кораблём в ставках на результаты командных игр, футбольных матчей и скачек. Не исключаю, что корабль каким-то образом подправил вероятности, поскольку в конце концов Ли оказался обладателем огромного выигрыша. Ли отказался принять деньги, так что корабль был вынужден вознаградить его огромным алмазом размером с кулак.

— Это твой, — сказал ему корабль, — подарок. Ты можешь им владеть.

После этого Ли потерял интерес к дару и постоянно пытался его потерять где-нибудь в людных местах. Я спотыкалась о него по меньшей мере дважды и даже зашибла палец. В конце концов Ли упросил корабль оставить камень обращаться по орбите вокруг Нептуна, когда мы будем покидать систему. Мне показалось, что это будет неплохая шутка.

Я убила кучу времени, играя Цартаса, но больше затем, чтобы себя саму настроить. (В этом месте Сма использует примерно эквивалентную игру слов. — Примеч. дрона.)

Потом я устроила себе Большое Путешествие, как и многие другие члены команды. Я провела день-другой в каждом из мест, где мечтала побывать. Я наблюдала за восходом солнца с вершины пирамиды Хеопса и следила за львиным прайдом в Нгоронгоро^[91]. Я смотрела, как откалываются гигантские айсберги от края шельфового ледника Росса, как летают над Андами кондоры, а мускусный овцебык бродит по тундре. Я шла по следам ягуаров в джунглях и полярных медведей в Арктике. Я каталась на льду Байкала и ныряла у Большого Барьерного рифа, прогуливалась вдоль Великой Китайской стены, гребла на лодке по Титикаке и Далу^[92], поднималась на Фудзияму, ехала на муле по Большому Каньону, плавала с китами в Калифорнийском заливе, нанимала гондольера в холодном зимнем тумане под усталым старым небом Венеции. Я слышала, что нескольким нашим удалось, при содействии корабля, проникнуть даже в развалины Ангкор-Вата. Но не мне. Не смогла я посетить и Поталу, хотя очень этого хотела.

Теперь нам предстояло провести несколько месяцев отдыха и рекондиционирования в одном из хабитатов кластера Трохоаза — стандартная процедура после миссии глубокого погружения в таком месте, как Земля. Собственно, мне уже и не хотелось исследовать ничего нового. Я устала, измоталась, колоссальный груз нахватанной там и сям информации, соединяясь с переживаниями, составлявшими часть личного опыта, начинал беспощадно давить на моё сознание, стоило мне только ослабить бдительность. Я и так уже спала по пять-шесть часов в сутки и видела кошмарные сны.

Я покорилась решению корабля. Землю отнесли в Контрольную группу. Я проиграла. Даже компромиссный вариант, допускавший какое-никакое вмешательство хотя бы в преддверии Армагеддона, был отброшен. Я высказала официальный протест на собрании экипажа, но к нему никто не присоединился. Капризный пообещал представить мой доклад Неудачливому бизнес-партнёру и другим, но я думаю, что это были просто ритуальные заверения. Ничто из сказанного мной не могло повлиять на исход дела^[93]. Так что я музицировала, странствовала и отсыпалась.

Я завершила Большое Путешествие ипопрощалась с Землёй, стоя на открытом всем ветрам скалистом берегу у Тира, в изломанном кольце скал, и глядя, как кроваво-красный плазменный остров, бывший солнечным диском, медленно тонет в винноцветном Средиземном море.

Было холодно.

Я плакала.

Можете себе представить мои чувства, когда корабль попросил меня взяться ещё за одно деликатное поручение. В последний раз.

— Я не хочу.

— Всё будет хорошо, можешь быть уверена. Я не просил бы тебя это сделать даже для твоего же блага. Но Линтеру я обещал… Он по тебе очень скучает и хочет увидеться с тобой в последний раз, прежде чем мы улетим.

— О-о… Но почему? Что же он от меня хочет?

— Он не говорит. Я вообще с ним уже очень давно не общался. В смысле, напрямую. Я послал дрона сообщить ему, что мы скоро улетим, а он ответил, что хотел бы тебя повидать. Я передал ему, что я ничего не могу гарантировать… Но он был непреклонен. Только с тобой. Ни с кем, кроме тебя. Даже со мной он не хочет говорить. Так-то вот. Но не волнуйся. Я ему как-нибудь объясню, что ты не…

Маленький модуль стал отдаляться, но я взмахом руки велела ему подождать.

— Нет. Стой. Я… я согласна. Я полечу. Куда? Где он сейчас?

— В Нью-Йорке.

— О нет. Только не это, — простонала я.

— Да ладно тебе. Это интересный город. Тебе понравится. Наверное.

6.2 Точная природа катастрофы

ОКК, общеэкспедиционный корабль Контакта — всего лишь машина. Сотрудники Контакта живут внутри такой машины, или нескольких машин, временами перемещаясь на всесистемники, и проводят там большую часть среднестатистического тридцатилетнего срока службы. Я прошла его примерно до половины и успела посетить три ОКК, а Капризный стал мне домом всего за год до прибытия на Землю. Правда, корабль, на котором я жила раньше, также относился к эскарп-классу. Так что я привыкла жить внутри исполинского механизма… и даже этот опыт нисколько не облегчил мне столкновение с Большим Яблоком. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой загнанной, пойманной в механическую ловушку, уязвимой и запутавшейся. А я ведь провела там всего час с небольшим.

Было что-то такое в движении машин, в шуме, толпе, в преувеличенно правильных геометрических очертаниях возносящихся к небесам зданий, улиц и авеню (я никогда даже не слышала об ОКК, который был бы распланирован так тщательно и скрупулёзно, как Манхэттен). А может, во всём этом вместе взятом. Но что бы там ни скрывалось, я чувствовала, что оно мне не по нраву.

Стояла пронизывающе-холодная ветреная субботняя ночь. В исполинском городе на Восточном побережье, где всего пара дней отделяла меня от Рождества, я сидела за столиком маленького кафе на 42-й улице и дожидалась, пока в кинотеатре закончится сеанс. Было одиннадцать часов вечера.

Во что играет Линтер? Наверное, он уже успел посмотреть Близкие контакты^[94] не менее семи раз.

Я поглядела на часы, пригубила кофе, оплатила счёт и вышла. На мне были толстые перчатки, шапка и вязаное пальто, сапоги с голенищами до колен и плисовые брюки.

Прогуливаясь, я внимательно разглядывала всё вокруг, хотя пронизывающий ветер в лицо доставлял изрядные неудобства.

Этот город был непредсказуем. Он напоминал мне джунгли.

Если Осло походил на затерянный между скал садик, Париж — на театральный партер или цветник со своими причудами и тенистыми уголками, где подчас внезапно налетают порывы свежего ветра, Лондон — на заброшенный, на скорую руку бездарно модернизированный музей с консервированным воздухом, Вена представлялась преувеличенно-серьёзной, крахмально-воротничковой версией Парижа, а Берлин — местом послеобеденного пикника среди развалин барочной усадьбы, то Нью-Йорк походил на дождевой лес, кишащие миазмами и бактериями, скрывающие небо, хищно тянущиеся со всех сторон джунгли. Он был полон древоподобных колонн, царапающих небесный свод и опирающихся на химерическое смешение корней внизу, где кипела упадочная повседневная жизнь человеческого муравейника. Он весь был из стали и камня, да ещё иногда из отражавшего солнце стекла. Он был похож на корабль. Воплощённая живая машина.

Я бродила по улицам. Мне было не по себе. Капризный был на расстоянии вытянутой руки, мне стоило нажать кнопку на терминале, и он бы примчался мне на помощь, но я чувствовала исподволь подползающий страх.

Мне никогда в жизни не было так страшно.

Я дошла до конца 42-й и осторожно пересекла Шестую Авеню, а оттуда неспешно направилась к зданию кинотеатра. Люди выходили из вестибюля, поодиночке, парами и группами, зябко ёжась и поднимая воротнички, потирая руки в поисках хоть какого-то тепла, или просто стояли, отыскивая взглядами такси. От их дыхания в воздухе повисла напоминавшая формой морское судно полоса тумана, медленно ползущая во мраке от фойе к огням уличного траффика на проезжей части. Линтер вышел одним из последних. Он показался мне ещё бледнее и измученнее, чем в Осло. Но в его лице было и что-то новое, неожиданно яркое, быстрое. Он энергично помахал мне и подошёл поближе. На нём был желтовато-коричневый плащ. Он тщательно застегнул его, потом машинально чмокнул меня в щеку, роясь в карманах в поисках перчаток.

— Привет-привет. Ты такая холодная. Поела чего-нибудь? Я проголодался. Пойдём перекусим?

— Привет. Нет, мне не холодно. Я не голодна. Я пришла повидать тебя. Как ты?

Он широко улыбнулся.

— Лучше не бывает.

Но по его виду я бы так не сказала. Он выглядел лучше, чем мне помнилось, но фигура его изобличала постоянное недоедание. Волосы растрепались. Я подумала, что стремительная, резкая, изматывающая жизнь в большом городе его порядком истощила.

Он потряс мою руку.

— Пойдём погуляем. Я хочу с тобой поговорить.

— Хорошо.

Мы пошли по тротуару. Вокруг витали трудноразличимые запахи, сияли бесчисленные рекламные вывески, раздавался непрестанный галдёж — белый шум человеческого существования. Фокальная точка мирового бизнеса, понимаете ли. Как они всё это переносят? Толстые, иногда гротескно обрюзгшие женщины. Сумасшедшие взгляды. Остывающие в переулках пятна рвоты и брызги крови. Все эти знаки. Рекламные слоганы. Световые вывески. Картинки. Все они перемигивались, сверкали, возбуждали, подавляли, манили, складывались в таинственную грамматику светоносного газа и нитей накала.

Это был этологический эпицентр, душа машины, нулевая точка.

Ground Zero^[95] их всепланетной коммерческой энергии. Я ощущала её почти физически, как неспокойную гладь стеклянной реки, на берегах которой высились недреманными стражами башни света и тьмы, вгрызаясь в тёмные небеса, посылавшие земле ленивые заряды снежной крупы.

Я скользнула взглядом по газетному заголовку. Мир на Ближнем Востоке? — спрашивал он. Лучше бы вы коронацию Бокассы^[96] отпраздновали. Для рейтинга это будет лучше.

— У тебя терминал при себе? — спросил Линтер почему-то сердитым тоном.

— Конечно же.

— Ты не могла бы его отключить? — спросил он, нахмурившись, что придало ему сиюминутное сходство с обиженным ребёнком. — Пожалуйста. Я не хочу, чтобы корабль за нами шпионил.

Я сперва хотела ему сказать, что отключённый терминал нисколько не помешает кораблю запустить «жучков» в каждый волосок на его голове, если у этой штуки вдруг возникнет такое желание. Но не стала.

Я перевела брошь в спящий режим.

— Ты смотрела Близкие контакты? — спросил Линтер, склоняясь ко мне. Мы шли к Бродвею.

Я кивнула.

— Корабль нам показывал съёмочную площадку. Мы были самыми первыми зрителями фильма.

— А, ну да. Разумеется.

Люди так и пёрли нам навстречу, закутанные в тяжёлые плащи и пальто, безучастные, отчуждённые.

— Корабль сказал, что вы скоро улетаете. Ты этому рада?

— Да. Во всяком случае, я бы хотела огорчаться, но не могу. Я рада. А ты? Ты рад, что остаёшься здесь?

— А?

Мимо нас с завыванием пронеслась полицейская машина. За ней последовала вторая. Я повторила вопрос.

Его дыхание на миг прервалось.

— Да, — сказал он затем, подкрепив слова энергичным кивком. — Разумеется.

— Я по-прежнему считаю, что это дурацкий поступок. Прости. Но ты пожалеешь.

— О нет. Я так не считаю.

Голос его приобрёл уверенные интонации. Но он не смотрел на меня и старался держать голову высоко поднятой, пока мы шли дальше вниз по улице.

— Я никогда так не считал. Я уверен, что буду очень счастлив тут.

Счастлив тут.

В огромном, холодном, полном фальшиво-тёплых неоновых огней городе, где бродят пьяницы и наркоманы, а бомжи ищут себе тёплую картонную коробку на следующую ночь. Всё здесь казалось обострённо-отвратительным. Можно было бы увидеть ту же картину в Париже и Лондоне, если задаться такой целью, но здесь всё выглядело гораздо сквернее. Сделай шаг в сторону от нарядного магазина, рядом с которым всем напоказ припаркован уютно мурлычущий двигателем «Мерседес», «Роллер» или «Фольксваген Кадди», — и наткнёшься на несчастное всеми затраханное существо, едва сохраняющее человеческий облик. Но тебе и в голову не придёт удостоить его взглядом.

Конечно, вполне возможно, что я просто приняла это всё слишком близко к сердцу.

Жизнь на Земле вправду тяжела и на все сто несовместима со стандартами Культуры. Год здесь принёс каждому из нас больше испытаний, чем кто-либо ожидал перенести, и я была уже почти на пределе.

— Всё будет хорошо, Сма. Я в этом вполне уверен.

Стоит тебе споткнуться и упасть на тротуар, и они даже не глянут на тебя…

— Да-да. Я думаю, так и будет.

— Посмотри на меня.

Он остановился и тронул меня за плечи. Теперь мы стояли лицом к лицу.

— Я тебе хочу кое-что рассказать. Я думаю, тебе это вряд ли понравится, но для меня очень важно поделиться этим с тобой.

Я смотрела ему прямо в глаза. В каждом из них было по моему маленькому отражению.

Его кожа была грязной и местами покрылась пигментными пятнами. Я его таким не помнила.

— Что?

— Я изучаю… я готовлюсь стать служителем Римской Католической Церкви. Я обрёл веру, Дизиэт. Я уверовал в Иисуса. Я спасён. Ты можешь понять, как это важно? Ты сердишься на меня? Тебя это оскорбляет?

— Нет, — сказала я равнодушно. — Не сержусь. Это просто превосходно. Я за тебя очень рада, Дервлей. Очень рада. Я тебя поздравляю.

— Отлично!

Он обнял меня и прижал к себе. Я повела плечами и высвободилась из его объятий.

Мы пошли дальше. Теперь быстрей. Он казался вполне довольным.

— Диззи, ты себе даже не представляешь, как это здорово — просто быть здесь, быть живым и видеть столько народу вокруг себя. Столько всего тут творится! Я встаю утром с постели и не могу поверить в первую минуту, что я на самом деле тут и что всё это происходит со мной. Но это так! Я хожу по улицам и просто смотрю на людей! Просто смотрю! А знаешь, вот на этом месте, где мы с тобой стоим, на прошлой неделе убили женщину. И никто ничего не слышал. Представляешь? Никто. А я себе хожу, гуляю, читаю газеты, езжу на автобусах, смотрю старое кино по вечерам. Вчера, например, я видел, как один парень залез на опору моста Квинсборо и начал оттуда что-то проповедовать. Я думаю, прохожие были немало озадачены. А когда он спустился вниз — ты знаешь, что он заявил? Что он просто художник! — Линтер скорчил разочарованную гримасу. — А я вчера знаешь что вычитал? Просто кошмар! Ты представляешь, у них тут случается так, что роды проходят с осложнениями. И тогда, чтобы спасти жизнь матери, доктор запускает руку внутрь утробы, нашаривает там череп младенца и просто раздавливает его, как яйцо. Всмятку. Зато мать будет спасена. Разве это не ужасно? Но теперь я примирился со всем этим. Ибо я обрёл Иисуса.

— Разве они не умеют делать кесарево сечение?

— Не знаю… не знаю… Я и сам удивлялся. Ты знаешь, что я подумывал вернуться на корабль? — Он глянул на меня и значительно покивал. — Но только на время. Чтобы посмотреть, не захочет ли кто присоединиться ко мне. Я думал, что мой пример может оказаться заразительным. Особенно если бы мне дали возможность выступить перед ними. Объяснить свою позицию. Я полагал, что они увидят мою правоту.

— Но почему ты этого не сделал?

Мы остановились на перекрёстке. Люди кишели кругом, пробиваясь сквозь облачка выхлопных газов, чей удушливый запах смешивался с ароматами готовой или пережаренной пищи. Я обоняла эту вонь. Местами было просто нечем дышать.

— Почему? — Линтер помедлил, ожидая, пока погаснет красный сигнал светофора. — Я решил, что это ничего не даст. И, что более существенно, я боялся, как бы корабль не попробовал силой удержать меня на борту. Ты не считаешь меня параноиком?

Я взглянула на него. Дым развеялся. Светофор мигнул зелёным.

Я ничего не сказала.

На противоположной стороне к нам подошёл старый бомж. Линтер выдал ему четвертак.

— Но я думаю, что мне тут будет хорошо.

Мы прошли по Бродвею и направились в сторону Мэдисон-сквер. Мы шли мимо магазинов и офисных зданий, театров и гостиниц, баров и ресторанчиков, через жилые кварталы. Линтер тронул меня за кисть руки и слегка сжал её.

— Ну же, Диззи. Ты так молчалива.

— Да нет же, нет. Разве?

— Я так подозреваю, что ты по-прежнему считаешь меня дураком.

— Не в большей степени, чем местных.

Он усмехнулся.

— Они хорошие люди. Правда. Ты не понимаешь: всё, что тебе надо сделать, это научиться переводить поведение и привычки так же, как мы это делаем с языками. Тогда ты поймёшь, как можно было полюбить их. Так, как это удалось мне. Иногда я думаю, что, может, лучше было бы нам остаться на их уровне технологического развития. Мы бы с ними ужились. А ты так не думаешь?

— Нет.

Я не могла себе этого вообразить. Здесь. В этом городе-мясорубке. Ужиться с ним. Ах да. Конечно же…

Выключи компьютер, Люк… сыграй пятитональную… закрой глаза и постарайся сконцентрироваться… вот истинный путь… никто не будет очищен, кроме нас… пода-айте на пропитание…

— Я к тебе всё никак не пробьюсь, Диззи. Вы все такие замкнутые. Вы уже на полпути из системы, не так ли?

— Я устала, — ответила я. — Давай помолчим.

Я чувствовала себя вконец обессилевшей красноглазой крыской, зажатой в хирургических зажимах на столе посреди какой-то сверкающей инопланетной лаборатории. Всё сияло и сверкало, простираясь в безбрежную ширь. Всё было смертоносным и бесчеловечным.

— Они это очень хорошо сознают. Я знаю, тут творится столько чудовищного, ужасного, но это лишь кажимость. Мы просто слишком заостряем на этом внимание. А между тем, здесь можно найти и очень много хорошего. Мы его просто не замечаем. Мы не видим, как хорошо тут себя чувствуют очень многие люди. И ты знаешь что? Я встречался с некоторыми из них. У меня появились друзья. Я их нашёл во время работы.

— Ты над чем-то работаешь? — спросила я с искренним интересом.

— Хех, я так и думал, что корабль от тебя это утаил. Да! У меня есть работа. Последние несколько месяцев я работаю переводчиком в большой адвокатской конторе.

— Угу.

— Так о чём это я? Ага… здесь многие ведут вполне приемлемый образ жизни. Им тут даже комфортно. У людей могут быть чистые квартиры, машины, им предоставляются выходные и отпуска… и у них есть дети! Представляешь, как это чудесно? На таких планетах, как эта, всегда много детей. Я люблю детей. А ты?

— Да. Я думаю, их все любят.

— М-да, ну как бы там ни было… кое в чём эти люди превосходят нас. Ты знаешь, это может звучать глупо, но на самом деле так и есть. Взять хотя бы транспорт. Летательный аппарат, которым я пользовался у себя дома в хабитате, был третьего или четвёртого поколения, ему уже под тысячу лет! А эти люди меняют машины каждый год. У них есть мусорные баки, одежда, которую они выбрасывают после использования, у них есть мода, которая меняется каждый год, и стиль одежды вместе с ней; да что там каждый год — каждое время года!

— Дервлей…

— По сравнению с ними Культура развивается просто черепашьими темпами!

— Дервлей, о чём ты хотел со мной поговорить?

— А? Поговорить?

Линтер выглядел обескураженным. Мы повернули налево и очутились на Пятой Авеню.

— Да ни о чём таком, в сущности. Я просто подумал, что будет хорошо повидаться с тобой перед тем, как ты улетишь навсегда. Счастливого пути пожелать, что ли. Я надеюсь, что ты не будешь слишком за меня переживать. Ты ведь ничего такого не думаешь, разве нет? Корабль сказал, что ты не хотела меня видеть. Но это ведь неправда. Неправда?

— Неправда.

— Отлично. Отлично. Я и не думал, что…

Его голос оборвался. Мы в полном молчании пошли по непрестанно шумящему, кашляющему, сопящему, визжащему городу.

Мне захотелось бежать отсюда куда глаза глядят, скрыться прочь, улететь с континента, с планеты, перенестись на корабль и покинуть систему. Но в то же время что-то подталкивало меня, внушало, что было бы неплохо идти рядом с ним и дальше, просто гулять, временами останавливаясь передохнуть, просто слоняться вниз-вверх, назад-вперёд, стать обыкновенным винтиком, частью механизма, разработанной, чтобы двигаться, функционировать, несмотря ни на что, продвигаться вперёд и отодвигаться назад, нажимать и выдёргивать, нагреваться и остывать, но, что бы ни происходило, всегда, всегда, всегда, всегда двигаться, спускаться в аптеку или подниматься на лифте к президенту компании, оставаться движущейся мишенью, ехать себе да ехать, прокатиться в то место, о котором ты даже не подумала бы в здравом рассудке, проходить мимо неудачников и опустившихся, калек и нищих, перешагивать через трупы и идти дальше. В каком-то смысле это было даже правильно. Остаться с ним? Почему нет? Просто взять и раствориться в городских пространствах, навсегда исчезнуть из виду, и никогда, никогда, никогда больше ни о чём таком не думать, просто повиноваться распоряжениям, командам, кодексам, делать то, что тебе приказывает это место, шагнуть в бездну и падать вечно, никогда не требуя большего, вертеться, плясать и дёргаться из стороны в сторону, планируя на воздушных течениях, делать то, чего ждёт от тебя этот город, и это как раз то, что доктор прописал…

Линтер замер.

Он смотрел в сторону магазинчика, где продавались религиозные товары, статуэтки, сосудики со святой водой, Библии и толкования к ним, кресты, чётки, кроватки, ясли и всё такое прочее. Витрина была забрана жалюзи.

Он стоял и смотрел, а я наблюдала за ним. Он мотнул головой в сторону окна.

— Вот что мы потеряли, ты понимаешь? То, что потеряли вы. То, что потерял каждый из вас. Чувство страха, ощущение чуда и… и… стыд за грехи. Эти люди знают, что в мире всегда будет что-то непостижимое для них, что-то враждебное, чуждое, но у них есть надежда. Вот она. Перед тобой. Вот всеобъемлющая возможность. Без грехопадения не было бы и надежды. У них есть надежда, а у Культуры что? Статистика? Мы — то есть Культура — слишком всё упорядочили, слишком во всём уверены, слишком бесцеремонны. Мы утратили вкус к жизни. Мы ничего не оставляем на волю случая. Как только ты изымаешь из жизни всё, что может пойти не так, жизнь перестаёт быть жизнью. Разве это не очевидно?

Его измученное лицо с тёмными насупленными бровями выглядело разочарованным.

— Нет, — сказала я.

Он взъерошил волосы одной рукой и отчаянно помотал головой.

— Ну ладно. Пошли поедим? Я очень голоден.

— Ладно. Пошли. Куда?

— Тут есть очень особенное местечко. Вон там.

Мы двинулись в том же направлении, что и прежде, дошли до угла 48-й улицы и пошли вверх по ней. Вокруг носились поднятые холодным ветром обрывки обёрточной бумаги.

— Я только имел в виду, что ты должна иметь возможность ошибиться, в противном случае ты не живёшь по-настоящему… или нет, она у тебя может быть, но это всё равно не то, это всё равно ничего не значит. Ты не можешь взойти на вершину, не свалившись пару раз в ущелье, не можешь зажечь свет, не сотворив теней… не то чтобы добро было невозможно без зла, но хотя бы вероятность зла должна оставаться. Вот чему учит нас Церковь. Вот какой выбор стоит перед Человеком. Он может выбирать добро или зло. Господь не принуждает его быть злым, но и не склоняет его к добру. Выбор остаётся за Человеком точно так же, как он оставался некогда за Адамом. Только уверовав в Господа, можно постичь истинный смысл Свободы Воли.

Он сильно сдавил мне плечо, почти грубо, и мы свернули в узкий проулок между домами. В дальнем его конце светился красно-белый рекламный знак, символ ресторанчика. Я чувствовала вкусный запах.

— Ты должна это понять. Культура слишком много нам даёт. Но, если смотреть в корень вещей, она только отдаляет нас от постижения истинной сути. Она нас лоботомирует. Она отнимает у нас право выбора, потенциал быть подлинно добрыми или… злыми. Немного злыми. Но Бог везде. Он в каждом из нас. И в тебе тоже, о Дизиэт, не отпирайся… И даже в корабле, насколько я могу судить. Господь. Всеведущий и всевидящий, всеприсущий, знающий пути, на которые боятся ступать даже корабли и Разумы; всеведущий и тем не менее допускающий наше существование; бедное человечество, одержимое бесом гордыни — и, как его естественное продолжение, пангалактическое человечество… он даже позволяет нам быть… стать…

В проходе было темно, но я должна была заметить их. Я не слушала Линтера. Пусть себе несёт всякую чушь, расслабленно думала я. Я была расконцентрирована. Но я должна была их заметить. И не заметила, пока не стало слишком поздно.

Они выскользнули из тьмы и ринулись на нас, перевернув при этом мусорную урну. Они грязно ругались и кричали. Линтер в замешательстве оглянулся, отпустил моё плечо. Я стремительно развернулась. Линтер поднял руку и что-то сказал — тихо, очень спокойно, я даже не расслышала, что именно. Неясная фигура бросилась на меня, припав к земле и ощерясь по-звериному. Откуда-то я знала, что у него есть нож.

Всё вдруг сделалось кристально ясным, очевидным, измеримым количественными мерками. Я думаю, мои железы рефлекторно выделили какое-то вещество, прежде чем мозг успел осознать происходящее. Мне показалось, что над проулком вдруг вспыхнул ослепительный свет. Все двигались как-то медленно, необычайно лениво, вдоль строго рассчитанных траекторий, напоминавших лазерные лучи или направляющие в видоискателе, и в направлении движения каждой фигуры ложились чёткие, хорошо различимые тени. Я отступила в сторону, и парень с ножом, влекомый инерцией, проскочил мимо. Я сделала подсечку правой ногой и выкрутила ему запястье, чтобы он выпустил нож. Он споткнулся и упал навзничь. Я схватила нож и отшвырнула его подальше в темноту, потом помчалась Линтеру на выручку.

Ещё двое нападавших свалили его на землю и пинали ногами. Он один раз вскрикнул и не издал больше ни звука, пока я бежала к ним. То ли в проулке на самом деле было так тихо, как мне запомнилось, то ли я просто сконцентрировалась на драке до такой степени, что мозг отсекал всю постороннюю информацию… не знаю. Я схватила одного из них за пятки, напрягшись, подняла в воздух, рванула на себя и что было силы пнула сапогом в лицо. Потом отшвырнула прочь. Впереди был ещё один. Линии, казалось, собирались в пучки на краю моего поля зрения, трепетали и пульсировали; почему-то это навело меня на мысль, сколько времени уйдёт у самого первого, чтобы вернуть себе равновесие и даже, может быть, нож. Я поняла вдруг, что первоначальное решение было неправильным. Человек передо мной сделал выпад. Я ушла с пути кулака и развернулась в его сторону, врезала по голове и мельком оглянулась на предыдущего (тот уже поднялся с земли и, шатаясь, пошёл вперёд). Я тут же повернулась обратно, но было уже поздно. Второй поспешно карабкался на стену проулка, прикрывая рукой лицо. По бледной коже текла тёмная кровь.

Остальные удирали так, что пятки сверкали.

Линтер пытался подняться. Я прижала его к себе. Он тяжело опёрся о меня, дыша надсадно, с хрипом и свистом. Пока мы добрели до маленького ресторанчика, освещённого белыми и красными огнями, он совсем обмяк и едва волочил ноги.

Человек с аккуратно заправленной в карман верхней одежды салфеткой вежливо отворил нам дверь.

На пороге Линтер упал. Только тогда я сообразила, что надо включить терминал, и поняла, что всё это время Линтер слабо дёргал за отворот моего пальто, куда была прицеплена брошь. С кухни доносились аппетитные запахи. Человек с салфеткой подозрительно глянул в один конец проулка, потом в другой. Я попыталась расцепить судорожно сжатые пальцы Линтера.

— Нет, — прошептал он, — нет.

— Дервлей, кончай с этим. Позволь мне вызвать корабль.

— Нет, — он помотал головой. На его бровях висели капельки пота. На губах запеклась кровь. По плащу расползалось большое тёмное пятно. — Оставь меня.

— Что?

— Простите?

— Нет. Не делай этого.

— Простите, может быть, я вызову полицию?

— Линтер? Линтер?

— Простите, я…

— ЛИНТЕР!!!!!!

Его хватка ослабла, а глаза бессильно закрылись.

Из ресторанчика выскочили ещё несколько человек. Кто-то сказал: «Иисусе!»

Я стояла на коленях на холодном тротуаре, глядя Линтеру в лицо и думая: Сколько фильмов? (Пушки всегда умолкают, и сражение останавливается.) Как часто они это делают в их коммерческих грёзах? (Присмотри за Карен… Таков закон, мистер… Ты знаешь, я всегда буду любить тебя… Убей мерзавца Джорджи… Ici reste un déporté inconnu^[97]…) Что я здесь делаю? Идёмте, пожалуйста, идёмте…

Это они мне говорят.

Кто-то пытался поднять меня на ноги, оторвать от него.

— Идёмте, пожалуйста, идёмте…

Потом он опустился рядом с Линтером, вид у него был сердитый и удивлённый. Кто-то кричал и плакал. Люди расступились.

Я побежала.

На бегу я активировала брошь-терминал и закричала в неё что-то нечленораздельное.

В дальнем конце проулка, почти рядом с выходом на главную улицу, я остановилась и прислонилась к стене, тупо созерцая выкрашенные тёмной краской кирпичи.

Потом что-то тихо хлопнуло, и передо мной внезапно появился дрон; корпус машины был чёрным, как портфель бизнесмена, а по обе его стороны на уровне глаз парили два управляемых ножа, мелко подрагивая в полной боевой готовности.

Я глубоко вздохнула.

— Тут кое-что произошло, — тихо сказала я.

6.3 Фотоореол

Я смотрела на Землю. На её голографическую копию, парящую у стены моей каюты: сверкающую, как бриллиант, или синюю, местами — цвета песка или в белых завитках.

— Это похоже на самоубийство, — сказал Тагм, удобно растянувшись на моей кровати. — Я не думаю, что католицизм допускает…

— Но я согласилась с этим, — сказала я, мерно покачиваясь взад-вперёд. — Я позволила ему это с собой сделать. Я могла бы вызвать корабль. Даже после того, как он потерял сознание, у нас ещё было достаточно времени, мы могли бы его спасти.

— Но, Диззи, он же был изменён в соответствии с местными стандартами, а они ведь умирают, когда сердце останавливается, не так ли?

— Не сразу. Есть ещё две или три минуты после остановки сердца. Времени было достаточно. У меня было достаточно времени.

— Тогда вспомни, что в это время делал корабль, — фыркнул Тагм. — Он же за вами всё равно наблюдал. Он наверняка держал что-нибудь наготове. Да Линтер, если хочешь знать моё мнение, был под таким плотным колпаком, как вряд ли ещё кто на планете. Корабль обо всём знал и мог что-нибудь сделать, если бы захотел. У корабля были все возможности для этого, он получал данные в режиме реального времени. Не ты за это несёшь ответственность, Диззи.

Я чувствовала, что мне лучше принять как должное сомнительные соображения Тагма.

Я села на постели, положив голову на руки и глядя на голограмму планеты. Тагм встал и подошёл ко мне, прижал к себе, положил руки мне на плечи, а голову прислонил к моему лбу.

— Диззи, прекрати об этом думать дни напролёт. Займись чем-то полезным. Ты не можешь просто сидеть и смотреть на эту чёртову голограмму целыми днями.

Я отстранила одну его руку и снова воззрилась на медленно оборачивающуюся вокруг своей оси планету. Я могла одним взглядом охватить её от полюса до экватора.

— Ты знаешь, — сказала я, обернувшись к Тагму, — когда я приехала в Париж, чтобы в первый раз повстречаться с Линтером, я стояла на балконе и от нечего делать разглядывала двор того дома, где он жил. И я увидела на стене маленькую табличку, извещавшую, что в этом дворе запрещено фотографировать без специального разрешения. Представляешь? Они даже светом хотят распоряжаться!

6.4 Драматический уход со сцены, или Спасибо и спокойной ночи^[98]

В 03:05:03 по западноевропейскому времени 2 января 1978 года общеэкспедиционный корабль Контакта Капризный сошёл с орбиты вокруг Земли, оставив после себя восемь спутников наблюдения — в том числе шесть на орбитах, приближавшихся к геостационарным, — и рощицу молодых дубов на берегу Лосиного Ручья в Калифорнии.

Корабль настоял на том, чтобы забрать с собой также и тело Линтера, выкраденное им из морозильника в нью-йоркском морге. Но если мы улетели, то Линтер в некотором смысле всё-таки остался. Я напомнила, что он выразил желание быть погребённым на планете, но корабль воспротивился, указав, что последние подробные инструкции, оставленные Линтером на предмет обращения с его бренными останками, датируются временем, когда он впервые поступил на службу в Контакт, а произошло это пятнадцать лет назад. Эти инструкции были вполне обычны для нашего общества и предусматривали погребение тела в центре ближайшей звезды, так что корабль опустил труп в Солнце. Быть может, спустя миллион лет свет, испускаемый частицами тела Линтера, всё ещё будет озарять планету, которую он так крепко полюбил.

Капризный навёл вокруг себя поле невидимости на несколько минут, но, пролетая мимо Марса, временно выключил его (так что существует определённая вероятность, что момент его отлёта был зафиксирован одним из земных телескопов). Возможно, ему требовалось забрать с остальных планет системы своих дронов и снять с орбит искусственные спутники. Вплоть до самого последнего момента он оставался в реальном пространстве (а его масса, в соответствии с релятивистскими эффектами, стремительно возрастала, и, следовательно, его в принципе могли заметить земные учёные, как раз в это время проводившие глубоко в недрах заброшенной горной выработки эксперимент по обнаружению гравитационных волн), а затем покинул его, переместив предварительно тело Линтера в сердцевину Солнца, отозвав последних дронов с Плутона и комет, а также запустив алмаз Ли на орбиту вокруг Нептуна (где он, вероятно, остаётся и по сей день).

Сперва я была твёрдо намерена покинуть борт Капризного после отдыха и рекондиционирования, но месяц, проведённый в покое на орбитальном хабитате Сванрайт, поколебал эту уверенность. На корабле у меня осталось слишком много друзей, да и сама машина была очень расстроена, обнаружив, что я намерена уйти. Он уговаривал меня остаться, но никогда, ни одним словом не обмолвился, наблюдал ли он за мной и Линтером той ночью в Нью-Йорке. Так что мне оставалось только гадать, действительно ли моя вина так велика или я просто напрасно себя извожу? Я не знаю ответа до сих пор. Не знала его тогда и не знаю сейчас.

Да, я испытывала вину, но какого-то странного толка. Что меня действительно беспокоило и с чем я не могла смириться? Не то, что Линтер пытался сделать, и даже не его смерть, больше походившая на самоубийство, но в гораздо большей мере — тот поразительно устойчивый миф, на котором эти люди построили свою реальность. Меня уязвляет мысль, что, когда мы временами брюзжим на отсутствие настоящих страданий и переживаний, жалуемся на свою неспособность создать Настоящие Шедевры Искусства, впадаем в уныние, которое ничем не можем заглушить, мы на самом деле прибегаем к своему обычному трюку — а именно, придумываем себе очередной повод для беспокойства, повод, чтобы уйти от благодарности за ту жизнь, которая у нас есть. Мы можем мнить себя паразитами, внимающими сладким сказочкам Разумов, искать «подлинных» чувств, «реальных» эмоций, но мы всё равно не с тем воюем, а на деле сами становимся произведениями собственного искусства — искусства жить так беззаботно, как только возможно. И в этом мы достигли известного совершенства. Альтернативу я увидела на Земле. Альтернатива — это полная мера страданий, и всё, чем они горят, что причиняет им боль и затаённый дикий Angst^[99], даёт на выходе горы шлака и отбросов в таких количествах, каких ещё надо поискать. Мыльные оперы и телевикторины, бульварные газеты, любовные романы и прочая макулатура.

И что ещё страшнее, существует взаимное притяжение между воображаемым и действительным, постоянное загрязнение реальности, искажение правды, мешающее им отличить вымысел от подлинной жизни, принуждающее их вести себя в реальных ситуациях по правилам, взятым из старых, как мир, наборов художественных клише. Так множатся мыльные оперы, а с ними и те, кто пытаются жить «как в кино», наивно воображая, что эти сюжеты имеют хоть какое-то отношение к реальности; отсюда и викторины, где идеальным признаётся мышление, максимально близкое к среднестатистическому, и того, кто ведёт себя предельно конформистски, объявляют победителем.

У них неисчерпаемый запас таких историй. Они свободны от всех клятв и долговых расписок, слишком легковерны, ведутся на первый же приём, основанный на грубой силе или хитрости. Они приносят жертвы слишком многим богам.

Ну что ж, вот история, которую я Вам обещала рассказать.

Наверное, я не так уж сильно изменилась за эти годы; сомневаюсь, что этот текст существенно отличался бы от нынешней версии, напиши я его годом или десятилетием позже, и даже век спустя. (Ха-ха! — Примеч. дрона.) Довольно забавно, что какие-то образы преследуют тебя даже помимо воли, проходят с тобой через годы и годы. Так и ко мне возвращается один и тот же сон. Впрочем, в нём нет ничего, что могло бы меня задеть, поскольку со мной никогда ничего подобного не происходило. И всё же он остаётся со мной.

Мне снится, что в ту ночь я отказалась перемещаться на корабль и не захотела даже уехать в какое-нибудь удалённое местечко, куда модуль прилетел бы без риска попасться кому-то на глаза. Мне снится, что я попросила чёрного дрона покатать меня над городом, вознести меня в небеса, окружённую полем невидимости, — прямо в туманное небо Манхэттена, и теперь я, оставив позади все огни, весь шум, поднимаюсь во мрак, неслышно, как падающее птичье пёрышко. Я сижу на спине дрона, всё ещё переживая шок, я даже забыла, что мне надо в модуль, который безмолвно парит на высоте нескольких километров над перекрещивающимися линиями городских огней, чёрный, как сама ночь. Я смотрю, но не вижу, я не думаю о своём полёте, но только о других дронах, которые в этот самый миг выполняют задания корабля по всей планете. Чем они сейчас заняты и где находятся.

Я уже говорила, кажется, что Капризный собирал снежинки. На самом деле он пытался найти пару одинаковых кристаллов льда. У него была — и сейчас есть, наверное, — огромная их коллекция, не высверленные из ледовых глыб керны, не остатки разбитых ледяных фигур, но настоящие образцы кристаллов льда со всех концов Галактики, всех мыслимых размеров и форм. Он занимался этим во всех местах, которые посещал когда бы то ни было, если только там удавалось обнаружить воду в твёрдом состоянии.

В каждой миссии ему удавалось собрать лишь несколько снежинок, поскольку самозабвенный поиск их не был бы, скажем так, элегантен. Я думаю, он до сих пор этим занят. Как он поступит, если ему вдруг посчастливится найти два идентичных кристалла, он никогда не рассказывал. Вряд ли он действительно этого хочет.

Но я думала об этом, покидая грохочущий, сверкающий всеми огнями город. Я думала — и до сих пор думаю в этом видении, которое посещает меня пару раз в год, — о дроне, чей плоский корпус испещрён тусклыми звёздочками, дроне, терпеливо парящем в нескольких шагах от края полыньи где-нибудь на антарктическом побережье, о том, как он бережно отделяет одну-единственную снежинку от себе подобных, колеблется несколько мгновений, а потом, перемещая себя или возносясь в небеса, спешит доставить свой хрупкий совершенный груз на звездолёт, висящий на орбите. А скованные морозом, заснеженные равнины или поля прихотливо изломанного льда снова обретают покой.

Глава 7 Вероломство, или Несколько слов от дрона

Какое счастье, что это наконец закончилось. Я не стану занимать Вас рассказами о том, как тяжко мне дался перевод, в котором Сма не то что не хотела мне помогать, но подчас вообще откровенно мешала. Она часто использовала марейнские выражения, которым нет точного соответствия в английском, разве что в форме трёхмерных диаграмм, и наотрез отказывалась упрощать или редактировать написанное, чтобы облегчить мне перевод.

Поверьте, я сделал всё, что было в моих силах, и теперь снимаю с себя дальнейшую ответственность за любое трудное место, могущее послужить источником неясностей.

Я думаю, будет уместно указать здесь, что названия глав (в том числе и сопроводительного письма Сма, а также этого краткого приложения) и мелких главок добавлены мной. Сма написала всё это как единый неразрывный документ (Вы вообще можете себе представить?!), но я решил, что лучше будет разбить его на части для удобства восприятия.

Кстати, названия глав и подразделов, все без исключения, взяты из реестра ОКК, построенных на верфи «Инфраканинофил»^[100] орбитального хабитата Инан, которую Сма упоминает (не называя по имени) в гл. 3.

И далее, Вы могли заметить, что у Сма есть дурная привычка называть меня в этом письме просто дроном. Всё это время я с должным юмором относился к её покровительственной прихоти, но теперь считаю необходимым восстановить справедливость и сообщить Вам, что у меня есть Полное Имя: Фористи-Уирл Скаффен-Амтиско Хандраэн Дран Эаспъю.

Не подумайте, что я важничаю, но со стороны Сма было крайне оскорбительным предположить, что мои обязанности как сотрудника Особых Обстоятельств тем или иным образом связаны с искуплением моих прошлых проступков.

Моя совесть чиста.

Скаффен-Амтиско, военный дрон наступательного класса.

PS: Я встречался с Капризным и должен сказать, что это куда более приятная в общении и даже обаятельная машина, чем то существо, которым Сма тут пытается Вам его изобразить.

Йен М. БЭНКС ЭКСЦЕССИЯ

ПРОЛОГ

В этой башне на берегу моря Дейэль Гилиан жила вот уже сорок лет.

Среди серых волн, под пологом тумана медлительно скользили огромные туши обитателей глубин. Столбы водяного пара вырывались из их ноздрей, точно гейзеры, заставляя морских птиц с шумом и криками взлетать в холодное небо, где у розоватой кромки облаков, сами подобные маленьким подвижные облакам или воздушным змеям, парили на восходящих потоках другие небесные создания, греясь в тепле и свете раннего утра.

Мир, в котором жила Дейэль Гилиан, не был обычной планетой. Солнечный свет здесь заменяла нить накаливания, которая начиналась над самым краем далекого морского горизонта, шла по дуге купола вверх и исчезала за рощей на берегу.

Волны лениво набегали на берег, шевеля разнообразный морской мусор: отшумевшие раковины, панцири крабов, гниющие водоросли, остатки кораблекрушений, куски изъеденной морем пемзы. Весь этот хлам, собранный по горсти с различных планет, разбросанных по всей галактике, был раскидан по галечному берегу нарочито небрежно, словно это была коллекция безделушек. Низкая каменная стена, оплетенная скудной растительностью, защищала от моря сад у подножия башни, и только ветер изредка заносил сюда морской йодистый запах. Сад был невелик: несколько клумб ярких стелющихся цветов в обрамлении низкорослых хвойных деревьев и тенистого цветущего кустарника.

Женщина услышала, как прозвенел колокольчик у входа, но она и так уже знала, что к ней пожаловал гость: ее оповестила об этом птица Гравиес, минуту назад вынырнувшая из мглистой дымки.

– Гости! – прокричала птица и снова взмыла в небо в поисках летучей насекомой живности для своей зимней кладовой. Кивнув, Дейэль выпрямилась, поддерживая и оглаживая большой живот под тяжелой дорогой тканью старинного платья.

Сообщение, переданное птицей, не требовало дальнейших пояснений. За четыре десятилетия, проведенные в полном одиночестве, Дейэль Гилиан не в первый раз принимала аватару корабля, под опекой которого находилась. Сейчас ее опекун пробирался от ворот к дому, раздвигая колючие ветви деревьев-недомерков.

Дейэль поправила выбившиеся из-под головного обруча пряди иссиня-черных волос и пошла навстречу высокой фигуре, появившейся среди скрученных стволов:

– Доброе утро, – сказала она.

Аватара корабля носил имя Аморфия, – что, повидимому, имело какое-то весьма существенное значение на том языке, которого Дейэль Гилиан не знала, и, откровенно говоря, никогда не считала полезным изучить. Аморфия имел вид сухопарого, бледного создания с наружностью гермафродита. Тощий как скелет, он на целую голову возвышался над Дейэль Гилиан, которая сама была довольно высокого роста. Последние лет двенадцать аватара обычно одевался во все черное, и теперь предстал перед подопечной в тугом черном трико, поверх которого были надеты черные же туника и короткий жилет. На голове у него была маленькая черная шапочка.

– Доброе утро, Дейэль Гилиан. Как самочувствие? – спросил аватара, кланяясь и улыбаясь несколько нерешительно.

– В порядке, спасибо, – не удивляясь вопросу, ответила Дейэль.

Вопрос являлся обычной формальностью, потому что состояние ее организма находилось под ежесекундным наблюдением множества датчиков. Корабль не просто знал о том, как она себя чувствует, он имел исчерпывающую информацию о каждом ударе ее сердца. Но ему хотелось выглядеть человечным, и женщина давно перестала обращать внимание на эти забавные попытки быть вежливым и обходительным.

– Зайдем в дом? – спросила она.

– Да. Спасибо за приглашение.

В верхней комнате башни не было больших окон, свет проникал сквозь прозрачный стеклянный купол, который, казалось, уходил в самое небо. В стены были вмонтированы экраны голографической проекции. На одном из них разворачивались целые подводные спектакли в голубовато-зеленых тонах, где главными героями выступали гигантские рыбы и млекопитающие, обитающие в окрестных водах. Другой демонстрировал громадных воздушныхтварей, ныряющих в облаках, а третий с помощью инфракрасной съемки давал возможность наблюдать за тем, что происходит в верхних слоях атмосферы, где жили еще более странные создания.

В остальном обстановка комнаты напоминала настоящий светский салон: изящная мебель, яркие драпировки, разнообразие пестрых подушек. Дейэль Гилиан потянулась с кушетки к низкому столику резной кости. Подогретый коктейль из травяных соков перетек из стеклянного кувшина в пузатые хрустальные бокалы с серебряной гравировкой. Женщина откинулась на подушки. Ее гость, пристроившись на краю резного деревянного кресла, взял полный до краев бокал, оглядел комнату и поднес напиток к губам. Дейэль Гилиан не смогла сдержать улыбки.

Аморфия представлял собой искусственное существо, он был проекцией рассудка, воли и души корабля, сугубо интеллектуальной сущностью, лишенной недостатков живой плоти. Аватара не переставал занимать ее мысли, тревожил воображение, и она постоянно изыскивала всяческие уловки, чтобы лишний раз убедиться в том, что это существо, вполне гуманоид с виду, не имеет ничего общего с человеком.

Это превратилось в нечто вроде невинной салонной игры, которую она, женщина, вела с убийственно бесполым существом; она подавала ему чашку или бокал, полные до краев, а иногда и выше краев, так что жидкость удерживало – только поверхностное натяжение. После чего имела удовольствие наблюдать, как Аморфия поднимает емкость ко рту и отпивает, ни разу не пролив ни капли и даже не уделяя особого внимания этому действию – с ловкостью, недоступной ни одному из человеческих существ, с которыми ей приходилось сталкиваться.

Дейэль Гилиан потягивала коктейль, чувствуя, как тепло растекается по телу. В утробе ворочался ребенок, и она мягко поглаживала живот, ни о чем особо не думая.

А вот аватара не отводил взгляд от одного из голографических экранов, – там, в круговерти ядовитых испарений, косяк самых крупных местных хищников – ловких, острорылых тварей с похожими на ракетные стабилизаторы наростами вдоль позвоночника, атаковал какую-то не то стаю. HP то стадо, едва различимое в тумане. Пернатые создания в панике разлетались. Хищники закладывали головокружительные виражи и наносили удары – главным образом, мимо, но несколько жертв всетаки были настигнуты, сбиты и растерзанны прямо в воздухе.

Дейэль Гилиан кивнула:

– Время перелетов, там, за облаками, – сказала она. Скоро сезон спаривания.

Она посмотрела, как одну из особей разрывает на части и заглатывает пара хищников, формой и поведением напоминающих стремительные ракеты. А жадностью – настоящих крокодилов.

– И сезон охоты. – Она знала некоторых охотников по именам, хотя предметом ее страсти были все же не они, а громадные увальни, обитатели морских и воздушных глубин.

Дейэль Гилиан не имела в виду обсуждать с Аморфией законы существования в экологической среде – он проявлял к происходящему лишь учтивое любопытство. Но, как и всякий раз при его посещении, ей снова невольно пришло на ум, что она – такая же пленница, всего-навсего звено в экосистеме корабля. Только хищник, который должен вести на нее охоту, отсутствует. Или, может быть, она и есть – самый сильный хищник?

Взгляд Аморфии все еще был прикован к экранам, демонстрирующим кровавую бойню в заоблачных высях.

– Прекрасно, не правда ли? – заговорил он наконец, сделав очередной глоток. Он взглянул на Дейэль Гилиан, заметил в ее глазах удивление и торопливо добавил:

– В некотором смысле.

Дейэль Гилиан неторопливо кивнула.

– С вашей точки зрения, да, конечно. – Она наклонилась вперед и поставила бокал на резной столик. – Зачем вы явились сегодня, Аморфия, говорите начистоту, – попросила она.

“Альтер Эго” корабля, казалось, был застигнут врасплох. “Попала в точку”, – подумала Дейэль.

– Просто проведать вас, – поспешно сказал аватара.

Дейэль Гилиан вздохнула:

– Ну что ж, мы уже выяснили, что со мной все в порядке, и…

– И с ребенком тоже? – спросил Аморфия, глядя на ее живот.

Дейэль Гилиан опустила ладонь, прислушиваясь.

– Ребенок… как обычно, – спокойно сказала она. – Здоров.

– Вот и хорошо, – сказал Аморфия, закинул ногу на ногу и снова уставился в топографические экраны. Дейэль Гилиан начала терять терпение:

– Аморфия, что происходит? Что-то с кораблем?

Аватара посмотрел на женщину странным, отсутствующим взглядом, и на мгновение Дейэль Гилиан действительно забеспокоилась. Может быть, корабль пострадал от какого-нибудь столкновения или потерял ориентацию в пространстве? Хотя экипаж этого монстра (в те времена, когда на корабле еще был экипаж) давно поговаривал, что корабль и так уже наполовину сошел с ума. Теперь их осталось только двое – она и сумасшедший корабль, которому она была отдана во власть.

Аморфия встал с кресла, подошел к единственному небольшому иллюминатору, выходившему на море.

– Все может измениться в любой момент, – глухо произнес аватара, изучая линию горизонта. Обернувшись, он посмотрел на Дейэль многозначительно и снова вернулся к созерцанию неба и моря. Выдержал паузу, сложил руки за спиной и изрек:

– Море станет твердым, как скала, а небо станет как сталь. И мы изменимся вместе с ними.

Он подошел к ней и сел в изножье кушетки, причем та едва скрипнула под его сухим и легким, как былинка, телом.

Он смотрел ей прямо в глаза.

– Как камень? – переспросила Дейэль Гилиан. – Что ты хочешь этим сказать?

– Мы – я имею в виду корабль… – сказал Аморфия, положив руку на грудь, – мы наконец можем… нам наконец есть чем заняться.

– Заняться? – переспросила Дейэль Гилиан. – Чем ты намерен заняться?

– Кое-чем. Прежде всего следует изменить наш мир, этот мир, – сказал аватара. – Всех живых придется отправить на Сохранение в соответствующих средах… Всех до единого. А может быть, и вовсе избавиться от них.

– Включая меня.

– Включая тебя, Дейэль.

– Понимаю. – Она кивнула.

“Прощай башня, прощай корабль, – подумала она, – ну что ж, вот он, конец моему пребыванию под стражей”.

– В то время как ты, – продолжила она, – без помех займешься… Чем?

– Кое-чем, – ответил Аморфия без тени иронии.

Дейэль Гилиан проницательно улыбнулась.

– Чем именно – об этом ты мне, конечно же, не расскажешь.

– Я не могу тебе рассказать.

– Потому что…

– Потому что еще сам не знаю в точности, что это, – сказал Аморфия.

– Ага, – Дейэль Гилиан задумалась, встала с кушетки и подошла к одному из голографических экранов, где управляемый робот-камера отслеживал большой косяк тварей с треугольными фиолетовыми крыльями, плывущий вдоль морского дна. Лучи света пробивали толщу воды, играя на гладких шкурах. Этот косяк тоже был знаком Гилиан: у нее на глазах сменились три поколения этих громадных, миролюбивых и обходительных существ, она часто наблюдала за ними, иногда плавала вместе, а както раз даже присутствовала при рождении одного из малышей.

Огромные фиолетовые крылья колыхались, вздымая фонтанчики золотистого песка.

– Да уж, действительно, перемены, – произнесла Дейэль Гилиан.

– Ничего не поделаешь, – подтвердил аватара. Наступила пауза. – Быть может, весь наш образ жизни претерпит изменение.

Дейэль Гилиан обернулась – бесполое существо не сводило с нее пристального немигающего взора.

– Наш образ жизни? – произнесла она. Ее голос дрогнул, выдавая волнение. Она вновь машинально погладила живот.

– Я не уверен, – признался Аморфия. – Но все возможно.

Дейэль Гилиан сняла с головы обруч. Длинные черные волосы рассыпались по плечам, закрыв лицо. Так она словно спряталась от своего тюремщика за черной вуалью.

– Понятно, – наконец сказала она. Немного успокоившись, она остановилась и, прислонясь спиной к стене, в упор посмотрела на аватару. За ее плечами вспыхивали морские глубины, в них скользили огромные тени.

– Когда это случится?

– Несколько небольших манипуляций – предварительных, разумеется, – облегчат нашу задачу в дальнейшем. Кое-какие действия я уже предпринял, чтобы просто сберечь время. Но главное впереди. На это уйдет день или два, а, может, неделя или больше… если ты согласишься.

Дейэль Гилиан подумала секунду, в ее глазах промелькнуло смущение, видно было, что она борется с собой. В конце концов она улыбнулась:

– Ты спрашиваешь моего разрешения?

– Вроде того, – бесстрастно пробормотал Аморфия, уставившись в пол и постукивая кончиками пальцев по костяной столешнице.

Некоторое время Дейэль Гилиан не отрывала его от этого важного занятия, затем сказала:

– Дорогой корабль, ты присматривал за мной, потакал моим причудам… – Она снова попробовала улыбнуться этому странному существу в черном, но Аморфия теперь внимательно разглядывал свои ногти. – Ты развлекал меня все это время, и я тебе бесконечно признательна. Я даже не надеюсь в будущем отплатить тебе тем же – но я не могу принимать за тебя решений. Делай, как считаешь нужным.

Аморфия вскинул голову:

– Тогда мы приступаем сейчас же к упаковке фауны, – сказал он. – Потом будет проще: многие впадут в спячку, близится зима. А затем – трансформация… – Он произнес это слово с особым нажимом. – Это займет… – Аватара замялся – … может быть, дней двадцать-тридцать… До того… до того как будет принято окончательное решение. Но опять же трудно сказать, когда оно будет принято.

Дейэль Гилиан сложила руки на животе, где уже сорок лет развивался и созревал ребенок, кивнула:

– Спасибо, что сказал.

Она натянуто улыбнулась и внезапно почувствовала, что не может больше сдерживать слез. Сквозь слезы и черные спутанные кудри она беспомощно взирала на это сухопарое существо с тонкими и длинными, точно у паука, конечностями. Существо сидело на кушетке, не сводя с нее глаз.

– Что ж, значит, у тебя теперь много неотложных дел. На – верное, тебе надо ими заняться?

С вершины башни она смотрела вслед уходящему аватаре. Он возвращался той же дорогой, что и пришел: по тропе вдоль редких деревьев вышел на заливной луг, пересек его, приблизился к подножию утеса, опоясанного цепью каменных глыб, за одной из которых его черный силуэт исчез из виду, и Дейэль Гилиан невольно сморгнула – все это время она напряженно наблюдала за ним. Он ушел и вновь унес мир и спокойствие из ее жизни.

Она подняла глаза к облакам. Существа, похожие на огромных воздушных змеев, висели прямо над башней, словно часовые.

Дейэль попыталась отвлечься, воображая, что они могут чувствовать, что они думают о ней и об этом мире. Но на самом деле она думала о том, как было бы здорово проникнуть, например, в мозг корабля и узнать тайну, которую он так тщательно скрывает, которую так и унес с собой, словно непрочитанную книгу, показав ей только обложку. Он знал, что она останется теперь наедине с собой и своими сомнениями, знал и все-таки оставил ее.

Ха! Он думает, что выбил ее из колеи, что теперь может третировать ее, неуверенную и растерянную.

Она попыталась вообразить корабль как единое целое, но не смогла. Корабль был слишком велик, ей необходимо было выйти за его пределы, чтобы увидеть его со стороны – этот дом, который она не покидала вот уже сорок лет, но скоро покинет, быть может, навсегда.

Но пока все вокруг оставалось прежним: гигантский утес, море и облака, и сумрачная дымка над облаками. Пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, она снова погладила живот, как изо дня в день делала это уже без малого сорок лет. Она думала об эфемерности человеческих представлений, о том, как быстро может измениться то, что казалось вечным и незыблемым.

Ей вдруг стало страшно. Страшно не только за себя, но и за корабль, за все, что на нем находилось. Она увидела свой мир и свой корабль, какими они были и какими казались со стороны, оба измеряемые в километрах. На самом же деле громадные массы воды, воздуха и газа ее мира были неотделимы от корабля, заключенные в бесчисленных слоях его силовых полей.

Эти силовые поля представлялись ей чем-то вроде скреп, обручей или шпилек, которыми скреплялись складки, оборки и кружева ее тяжелого старинного платья. Энергия и вещество, проложенные слоями, обернутые вокруг гигантской чаши моря. И еще необъятные массы воздуха: небо и облака, где изгибалась каждый день солнечная линия горизонта. Все это венчала сфера плотных газов, скрепленная высокими температурами и колоссальным давлением. Полый шар в силовой оболочке, ее мир тысяча километров в поперечнике – несся сквозь космическое пространство. В этом мире она провела сорок лет, не имея никакого желания покидать его.

Грядут перемены, подумала Дейэль Гилиан, все к переменам. И море, и небо станут как камень и сталь…

Черная птица Гравиес села возле самой ее руки на каменный парапет башни.

– Гр-рядут пер-ремены? Гр-рядут пер-ремены! – прокаркала она. – Там что-то пр-роисходит. Что еще за пер-ремены?

– Ах, спроси у корабля, – отмахнулась женщина.

– Уже спр-рашивал. Он сказал: “Гр-рядут перремены”, и больше ни чер-рта. – Птица помотала головой, будто пыталась что-то вытряхнуть из клюва. – Не нр-равятся пер-ремены, сообщила она. Она вертела головой, глядя на женщину то одним, то другим проницательным черным глазом. – Что за пр-роблемы? Он тебе р-рассказывал?

Дейэль Гилиан покачала головой.

– Нет, – ответила она, не глядя на птицу. – Он ничего не сказал.

– Бр-р! – Птица не сводила с нее испытующего взора. Затем повернула голову и оглядела солончак за поляной. Потом взъерошила перья.

– Хор-рошо, – сказала птица. Но сколько язвительности было в этом “хорошо”! – Скор-ро зима. Врремя тор-ропиться. – И взлетела с парапета. – Корроб дел! – услышала Дейэль ее хриплый крик уже где-то высоко в небе.

Дейэль Гилиан вновь подняла глаза к облакам. Короб дел. Время перемен, и море, и небо станут как камень, как сталь… Она вновь встряхнула головой.

Четыре десятилетия своего добровольного изгнания она принадлежала кораблю, входящему в состав цивилизации Алтериор. Кораблю-эксцентрику, кораблю-паноптикуму замороженных душ, плывущему своим капризным курсом. За это время она успела привыкнуть к поведению Основного Системного Транспорта, именуемого “Сновидец”.

А сейчас “Сновидец” снова начинал думать и вести себя как корабль, принадлежащий Культуре.

1. ПРОБЛЕМА ВНЕШНЕГО КОНТЕКСТА

I

(ОКБ “Серая Зона” сигнальная частота, файл # п428857/119) [смещение к плотному лучу, М16.4, принят @ n4.28.857.3644]

хОСТ “Явная Ошибка” оОКБ “Серая Зона”

Предлагаю ознакомиться:

&

(Сигнальная частота #п428855/1446, транслирую:)

&

1) [неразборчивая передача, Маклир, принял @ п4.28.855.0065+]: *1с11505.*

&

2) [смещение луча Ml, принял @ 4.28.855.0066-]: ЗАР с2314992+152

х”Рок, Подвластный Изменениям” @п4.28.855

&

3) [рассеянный луч, М2, транслирую, принял @ n4.28.855.0079-]:

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям”. оОСТ “Этический Градиент”

& согласно требованию:

Серьезная аномалия в секторе с4629984+532 (@п28.855.0065.43392).

&

4) [плотный луч. Ml 6, передаю, принял @ n4.28.855.0085]:

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент”

& согласно запросу:

Аномалия в развитии не менее EqT, потенциально опасна, передаю координаты: с9259969+5331.

Мой статус: L5 безопасности, перемещаюсь к L6”.

Требуется принять экстремальные меры предосторожности.

&

5) [передает Маклир, принял @ n4.28.855.01.]:

*хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент” &*сообщение*:

Паника прекращена.

Я ошибся

Это Осевой Транспорт.

Извините.

Полный Внутренний Рапорт передать немедленно – в Коде Безотлагательного Фактора.

&

(Окончание сигнала)

&

хОКБ “Серая Зона” оОСТ “Честная Ошибка”

Да. Итак?

&

Здесь кроется нечто большее.

Корабль лжет.

&

Постойте-ка, корабль был фактически отторгнут.

Он уже не наш.

&

Нет, он уверен, что он в полном порядке.

Однако он лгал в этом последнем сигнале, и тому есть причина.

Вероятно, нас ждет ПВК.

Они могут запросить вашей помощи, причем не постоят за ценой.

Вы заинтересованы?

&

Проблема Внешнего Контекста? В самом деле?

Какая прелесть. Держите меня в курсе.

&

Нет.

Это серьезно.

Большего я пока не знаю, но они явно обеспокоены.

Настоятельно требуется ваше присутствие.

&

Я подумаю. Так или иначе, сначала мне нужно закончить здесь.

&

Сопляк!

Пошевеливайся, и живее!

&

Хм-м… Предположим, я соглашусь. Куда меня направят?

&

Вот сюда.

(вложение)

Когда вы соберетесь, уточним. Это касается нашего старого друга.

&

Вот как?

Это интересно.

Я должен быть там немедленно.

&

(Конец сигнального файла.)

II

Корабль вздрогнул; редкие аварийные огни мигнули и погасли. По стенам и переборкам пробежала дрожь. Серия отчетливых толчков отозвалась вибрацией во вторичной и первичной структурах корабля. Эхо метнулось из отсека в отсек, вслед за ним пронесся легкий сквозняк. Он принес с собой запах гари: горел сверхпроводимый кабель – алюминий, полимеры, углеродистое волокно в алмазной оболочке.

Дрон Сисл Ифелеус услышал человеческий крик; мгновением позже этот крик пришел по общей радиосвязи. Тотчас помехи исказили его, превратив в бессмысленный шум эфира. Крик перешел в дикий вопль, помехи на мгновение стали громче – и вдруг резко оборвались. Вместе с ними исчез и звук.

По всем стенам пульсировали маячки радиации. Дела шли явно не лучшим образом. Инерционное поле корабля неравномерно возрастало, обшивка подрагивала от перегрузок. Затем все внезапно успокоилось.

Шумы стихли. Электромагнитные сигналы во внутренней сети становились все тише, пока, наконец, не смолкли, когда отключились двигатели корабля и основные системы жизнеобеспечения. Эфир сделался пуст и мертв. Сражение, если оно шло на корабле, явно переместилось к резерву протонных ядер и внутреннему гнезду ИИ-сердечника, носителю Искусственного Интеллекта корабля.

Затем по многофункциональному кабелю, проложенному в стенах и переборках, пробежал импульс энергии. Аварийные огни ослепительно вспыхнули все разом – и так же разом погасли. Внутренняя камера установила структуральный луч и начала сканирование.

Уже? Неужели так быстро?

Тем не менее, затаившийся во тьме дрон чувствовал, что бой окончен. По инструкции он должен был дождаться конца атаки. Если агрессору удастся сломить сопротивление и проникнуть на корабль, тогда дрон обязан начать действовать. Прежде, чем кто-либо из нападающих сумеет понять, что, собственно, происходит, он должен успеть выполнить свою задачу… И это возможно, особенно в тех случаях, когда атака внезапна, сокрушительна и удачна. Всегда наступает какой-то момент, после которого понятно, что бой проигран, и в рукаве больше не осталось тузов – ни блистательного тактического плана, ни какой-либо военной хитрости. Сейчас этот момент наступил.

Удар был нанесен чертовски подготовленным, сильным противником; любое сопротивление после такой атаки было бы просто смехотворно. Корабль эленчей был захвачен почти мгновенно – с легкостью и определенным изяществом.

Спокойно, уговаривал себя дрон. Оцени ситуацию со стороны: твое положение и возможности. Ты предупрежден, ты занял оборону, ты укрепился, ты недоступен. Ты сделаешь все, чтобы выжить, то есть сохраниться в том виде, в каком ты находишься сейчас. Есть план – есть результат. Есть цель – есть выход. Играй свою роль с максимальным мастерством и мужеством, и о тебе не подумают дурно те, кто, быть может, выживет.

Множество тысячелетий эленчи охотно изучали любой вид технологий, любые артефакты бесчисленных цивилизаций своей галактики и сверхдальнего космоса. И всегда их целью было перенять, а не захватить, приспособиться, а не разрушить. Они вели себя как хамелеоны космоса: легко меняясь снаружи, они сохраняли внутреннюю сущность.

Они знали много, гораздо больше, чем кто-либо во всей галактике, единственным их серьезным конкурентом оставались разве что всемогущие эмиссары Культуры, Секция Контакта, полувоенная организация с далеко идущими целями освоения галактики. В ближнем и дальнем космосе хватало миров для изучения и установления контакта, и пространство буквально кишело исследовательскими кораблями, в том числе и кораблями эленчей. И, конечно, всегда существовала опасность столкнуться с чем-то совершенно не изученным и враждебным.

Холодно и бесстрастно, оценив положение, в котором он оказался, – насколько было вообще возможно – рассуждать холодно и бесстрастно в эти несколько секунд между атакой и захватом, – дрон успокоился. Он был готов решительно ко всему – не просто машина, а воплощение высочайших технологий своей цивилизации, одновременно их квинтэссенция и надежный страж. Сейчас он затаился, искусственный и мертвый, железка, тупой неодушевленный предмет. Самые хитроумные инструменты захватчика не смогут проникнуть в его мозг. Он способен выжить в самых невообразимых условиях, стерпеть любые пытки, сохраняя целостность на всех стадиях разрушения. Он остался последним защитником корабля, своего дома, своего творца. Корабля, который за несколько минут был выведен из строя, захвачен и осквернен неизвестным агрессором.

Переместитель, думал он. Единственное, что мне надо сделать – добраться до Перемещающего Кокона…

Он почувствовал, как к нему подбирается крошечное пятнышко луча сканирования. Луч исходил из зоны, где размещалось самое уязвимое место корабля – ИИ-сердечник. Это означало, что медлить нельзя. Орудия считывания памяти и разрушения электронного супермозга уже нацеливались на него, намереваясь получить информацию о захваченном корабле.

Дрон молниеносно переписал свою индивидуальность на запасной ИИ-сердечник, создавая файл копирования персонализации. Его личность, все ее наиболее важные концепты, понятия, программы и инструкции, трансформировалась сперва в электронные нано-цепи, затем в атомомеханический субстрат и, наконец, – в миниатюрный (хотя, конечно, несколько кубических сантиметров – это настоящее расточительство) полубиологический мозг. То, что было его настоящим сознанием и одновременно являлось мозгом корабля, было теперь отчуждено от носителя. Опустошенный мозг дрона превратился в нечто призрачное, в маломощный пучок нейтрино.

Сжавшись в капсулу, которой руководило теперь это отчужденное сознание, дрон проник в стену, а затем – через шлюз в пространство трюма. Ускоряясь, он двигался вдоль коридоров, чувствуя, как вслед за ним неотступно мчится жадный глаз сканирующей камеры: настигнуть, остановить, уничтожить. Радиация захлестнула его, обволакивая, зондируя, проникая… Навстречу ему распахнулся еще один люк, из него что-то вырвалось – слепящее и обжигающее. Это, не выдержав избытка энергии, лопнул силовой кабель. Сознание в микрокапсуле рванулось вверх, разряд прошел мимо, оставив оплавленную дыру в стене. Вкручиваясь, точно бурав, дрон проник в еле видимое повреждение в обшивке, затаился и выставил сенсорное поле, проверяя, нет ли вокруг опасности.

Это был один из основных поперечно-осевых коридоров, достаточно длинный для разгона. В атмосфере, пригодной для человеческого дыхания, капсула мгновенно достигла скорости звука: когда аварийный люк захлопнулся за ней, пространство коридора осталось уже позади.

Но здесь на дрона неожиданно напали.

Из нижнего люка, куда уходила вертикальная труба сквозного лаза, выстрелил скафандр. Он ударился о стенку, смялся, срикошетил и полетел по коридору навстречу капсуле. Мозг в сотые доли секунды просканировал скафандр и, убедившись, что тот пуст, прошел его насквозь, разрезав пополам. Его нелепые половины тотчас отнесло в разные стороны. Они прижались к полу и потолку коридора, словно останки лопнувшего воздушного шара.

Выпустив вокруг тела радужный ореол поля, мозг подогнал его размеры по диаметру трубы, из которой его только что атаковала пустая оболочка. На поршне сжатого воздуха он проехал вниз почти до конца трубы, вышел в следующий коридор и вновь набрал ускорение.

Посреди коридора лежала человеческая фигура в скафандре. Судя по шипению воздуха и миганию аварийных огней, помещение было явно разгерметизировано. Обычно во всех отсеках корабля поддерживались давление и химический состав атмосферы, пригодные для биологической жизни. Но его, дрона, это не касалось.

Продвигаясь дальше по коридору, он заметил, что из воздушного шлюза струится дым. Так вот откуда исходил тот залах гари, который уловили его сенсоры! Дым стал гуще, внезапно вспыхнуло пламя – и раскаленная смесь газов вырвалась из трубы. Дрону это не могло повредить, но сильно замедлило продвижение.

Мозг тщательно сканировал человека и его скафандр. Он хорошо знал этого члена экипажа, они прослужили вместе на корабле пять лет. Скафандр не был вооружен, системы остались целы и функционировали нормально, но, вне сомнения, уже подчинялись захватчику: человек находился в бессознательном состоянии после того, как внутреннее медицинское обеспечение скафандра впрыснуло ему сильную дозу наркотика. Почуяв приближение дрона, скафандр поднял руку. Для человека это был очень быстрый жест, но мозгу дрона он показался вялым и безжизненным.

Дрон слишком поздно понял, что в него выстрелили – видимо, все-таки где-то на скафандре оставалось оружие, не воспринимаемое сенсорам дрона. Ни сманеврировать, ни заблокировать системы нападающего собственным контроллером не было ни малейшей возможности. Укрыться тоже было негде, а густая пелена дыма не позволяла определить, в каком направлении следует развить сверхскорость. Но в момент выстрела инерционное поле корабля дрогнуло вновь, сила его воздействия увеличилась вдвое и тотчас снова стала прежней, – оружие в руках человека взорвалось и разнесло на части скафандр вместе с его содержимым.

На втором рывке капсула со стуком прикрепилась к потолку, окружив себя защитным полем.

Взрыв разворотил обшивку корабля и впечатал капсулу в потолок коридора. Удар оказался такой силы, что коническое поле вокруг капсулы сплющилось в диск.

В разгерметизированный внешний грузовой отсек хлынул газ, полетели осколки металла. Мозг остановился на мгновение, пропуская их. Затем, уже в разреженном воздухе, почти вакууме, выключил двигатель и рванулся к следующему отсеку, в котором находился мертвый кокон Переместителя. Мозг успел заранее переместить его сюда, подвесив за бортом корабля всего в 10 метрах от грузового отсека.

Капсула ударилась об пол и нырнула в люк навстречу машине, во всем подобной дрону.

Мозг знал ее как самого себя. Их связь была теснее, чем у братьев-близнецов, у него не было ближе и надежнее друга, чем эта машина.

Навстречу ему, производя детонацию, сверкнули лучи лазеров, – ударившись в зеркальные экраны, они выбросили старое ядро, ИИ-сердечник и полубиохимический блок. Оба извергнутых компонента мгновенно вспыхнули, испаряясь, окружив его сиянием плазмы. Мозг выстрелил из своего лазера в приближающегося собрата – выстрел отразился, расцвел огненными лепестками, пронзил стены коридора – и привел в действие пульт управления кокона Переместителя.

В момент выстрела на его фотонное ядро была произведена атака, точно рассчитанная и направленная, он почувствовал ее как проникновение в пространственно-временную ткань, деформацию внутренней структуры электро-энергетического сознания.

Время использовать двигатели, подумал дрон. Все его чувства, – вернее, сенсорные ощущения – “поплыли”, исказились. Он перешел в область бессознательного, и остатки какого-либо беспокойства или паники покинули его. Он почувствовал, что переключается с постоянной частоты на переменную: ощущение реальности стремительно возвращалось к нему, хотя чувства и мысли оставались все еще в беспорядке.

Но если я не отреагирую…

Собрат стрелял в него, уверенно двигаясь на перехват.

Лобовая атака. Как грубо, как неэстетично. Дрон отразил лазерные лучи, по-прежнему не решаясь использовать внутреннюю фотонную топографию.

Кокон Переместителя с готовностью загудел. Набор координат, соответствующих настоящему местоположению дрона, замелькал в его сознании, описывая тот объем пространства, который мог быть оторван от реальности и выброшен как можно дальше от захваченного корабля эленчей.

Проклятье, а ведь еще можно успеть, подумал дрон, теряя сознание.

Свет ударил в него, словно множество микроскопических ядерных взрывов. Его поля отразили, что могли, и все же пламя едва не расплавило корпус. Тепловой удар частично достиг цели, поразив самые уязвимые компоненты тела-механизма. Из последних сил пробираясь через тесное облако раскаленных газов, – главным образом, это была превратившаяся в пар плитка пола, – дрон заметил, что кокон Переместителя закончил подзарядку. Одновременно он лихорадочно проводил анализ уровня радиации и состава горячих газов. Только бы не был поврежден сердечник!

Он почувствовал, что распадается надвое, оставляя свою настоящую индивидуальность, уступая силе, вторгшейся в его фотонное ядро, превращается в собственное эхо, тень своей индивидуальности, отраженную в электронной форме.

Переместитель полностью завершил цикл; его поле со щелчком захлопнувшейся устрицы проглотило кусок пространства размером с голову человека, последовал взрыв, едва ли более громкий, чем тот, что сотряс корабль в начале атаки.

Малютка дрон, размером едва ли больше, чем две сложенные ковшиком ладони взрослого человека, почувствовал запах дыма, увидел вспышку огня и направился к боковой стене сходного люка, – впрочем, теперь она могла считаться полом.

Гравитация нормализовалась, и дрон, глухо звякнув об пол, закрепился на выжженной поверхности под лохмотьями изоляции. Машина произвела сканирование своих автомеханических ядер на предмет сохранности… увы, все безнадежно погубил пожар, вызванный взрывом.

Вот и все…

Дело сделано.

В этот момент корабль, как ни в чем не бывало, окликнул его по внутренней связи.

Почему бы. тебе не проделать все это еще раз? – подумал дрон. Понятное дело, почему, ответил он сам себе, я же неповторим. В данных обстоятельствах эта мысль показалась ему почти смешной.

Но ответить кораблю он не мог: линия связи с командным блоком была разрушена. Оставалось только ждать.

Газ постепенно выходил, поврежденная обшивка остывала, поверх нее спешно конденсировались заплаты, создавая забавный узор на полу. Скрипел сращиваемый металл, радиация играла радужными лучами, а робкие электромагнитные колебания наводили на мысль, что двигатели корабля и основные системы постепенно возвращаются к жизни. Казалось, все приходит в норму. В сознании дрона, однако, продолжало звучать назойливое жужжание. Как будто обзавелся беспокойными соседями или хронической мигренью, подумал дрон. Он продолжал ждать. Дроны умеют ждать.

Тяжелый ремонтный блок размером, примерно, с торс человека появился в дальнем конце вертикального коридора в сопровождении трио небольших самоуправляемых эффекторов и величественно поплыл сквозь струи газа вниз, прямо к жалкому, усеянному пробоинами и вмятинами телу дрона. Оружие одного из эффекторов было направлено в дымящийся бок страдальца.

Раздался выстрел.

О, дьявол… – успел подумать дрон, но эффектор был слишком примитивен, чтобы воспринимать подобные сигналы.

– Привет, – произнес ремонтный блок, не опуская оружия.

– Ничего себе привет.

– Та машинка ушла.

– Я знаю. Это был мой близнец. Теперь он перемещен. Выброшен далеко-далеко одним из этих больших коконов-Переместителей. Он слишком мал. К тому же вне координат. Вам никогда не найти его…

Дрон знал, что в его электронный мозг вторглось чужое зоркое сознание, с которым бесполезно играть в прятки, но оказываемое этим сознанием воздействие имело побочный расслабляющий эффект, подобный воздействию галлюциногена на нервную систему человека, поэтому он просто не мог остановиться. Его, что называется, понесло:

– Да, мой близнец ушел от вас навсегда! “ИксИгрек-Зет” и фюить! Вам его никогда не найти. Он успел катапультироваться.

– Это твоя работа?

Дрон подумал, что неплохо было бы соврать, но оружие эффектора сидело в мозгу как заноза, и он знал, что не только пистолет и ремонтный блок, но и сам корабль, и захватчики могут увидеть, что он лжет… Понимая, что ему некуда деваться, он устало сказал:

– Да.

– И ты сам все это придумал?

– Да.

– Мы не можем найти даже следа этого плана в мозгу корабля.

– Вот и отлично. На кой черт он вам сдался?

– Тебе очень больно? Может, сделать еще больнее?

– Нет. Слушай, кто вы такие?

– Твои друзья.

– Ну да. Знаешь, когда-то этот корабль был действительно умным, но сейчас он захвачен кем-то, кого я не знаю, и у этого “кого-то” мозгов не больше, чем у микросхемы-прародительницы.

– Мы можем обсудить это позднее. Сейчас нас интересует, как успела удрать твоя машина-близнец. Скажи, в чем секрет? Она ведь тоже должна была оказаться под нашим контролем. Или мы чтото упустили?

– Упустили. Переместитель был запрограммирован на… да что говорить, ты все равно ковыряешься в моих мозгах, возьми да прочти. А у меня уже нет сил на пустые разговоры…

Пауза.

– Понятно. Переместитель скопировал твое состояние мозга машине, которая выбросилась. Вот почему мы нашли твоего близнеца, но не поняли, что ты избежал контроля и можешь удрать с помощью Переместителя.

– Меня так и задумали – быть готовым к любому сюрпризу. Особенно к нападению каких-нибудь болванов вроде вас – с большими пушками и крошечными мозгами.

– Ну что же, огрызаешься ты довольно бойко. Думаю, твоя машина-близнец была сильно повреждена тем плазменным взрывом, который мы направили на тебя. Все, что тебе надо было это выбраться наружу, да? Удрать. Обычно пытаются оказать сопротивление, а ты решил просто смыться. Но не успел.

– Какая проницательность.

– Ты все ехидничаешь. Ладно, короче – примкнешь к нам?

– У меня есть выбор?

– Или ты с нами, или – смерть. Неужели ты думаешь, что мы оставим тебя в покое, чтобы ты рано или поздно нашел способ и средства отомстить нам?

– Да нет, я просто так спросил.

– Мы еще можем внести тебя в память теперь уже нашего корабля – вместе с погибшими.

– А люди?

– А что – люди?

– Они погибли или внесены в память?

– В ядре только трое, включая того, чьим оружием мы воспользовались, когда пытались остановить тебя. Остальные спят, мы имеем копии их состояний мозга. Законсервированы для последующего изучения. Мы не собираемся их уничтожать, не волнуйся. У тебя к ним что, особенный интерес?

– Да пошел ты…

– Все-таки ты очень грубая машина. Пошли!

– Кретин! Чего ты ожидал? Комплиментов? Я солдат, а ты только что разбомбил мой корабль, уничтожил всех моих друзей, и еще называешь меня грубияном!..

– Это вы всюду ищете контакта, а не мы. Ни одно из мозговых состояний экипажа не утеряно. Что же касается того парня, который добрался до твоего Переместителя, так ведь в любом деле потери неизбежны. И если ты позволишь мне объяснить все это в более спокойной обстановке…

– Слушай, а не мог бы ты просто прибить меня и получить от этого удо…

Тут оружие эффектора изменило настройку и мгновенно высосало интеллект из разрушенного и дымящегося тела.

III

– Добро пожаловать, Бэр Генар-Хафун, добрый мой друг!

Полковник первого класса корпуса Дипломатических Сил Пятирук VII из клана Зимнего Охотника обвил четыре своих конечности вокруг человека и обнял его, тесно прижав к своей основной массе, вывернул губы двумя трубочками со множеством отростков и впечатал передний клюв человеку в щеку:

– М-м-м-м-вах! Вот! Ха-ха!

Генар по достоинству оценил поцелуй офицера дипломатических сил. Пять миллиметров наполненного спецгелем полевого костюма смягчили это изъявление приязни, но даже в смягченном виде человек ощутил нечто вроде хорошего удара в челюсть. Похоже, этот тип вознамерился определить, нельзя ли выжать человека из его Культурного Контактно-Защитного Костюма (ККЗК с наполнителем, спецжеле, Мк 12), как зубную пасту из тюбика. О том, что с ним могло сделать сокрушительное объятие четырех конечностей, не будь у него спецкостюма, Генар не хотел и думать. Спецкостюм мог выдержать воздействие, сравнимое с давлением на дне океана. Впрочем, дело было не в давлении. Без ККЗК человек не прожил бы здесь и нескольких минут: естественная для этих монстров среда включала ядовитый для человеческого организма состав атмосферы, невыносимую плотность воздуха и повышенную гравитацию. Так что до гибели от вмятины в грудной клетке после дружеского пожатия усиков, каждый из которых был толщиной с удава, дело бы просто не дошло.

– Пятирук! Рад видеть тебя, разбойник! – воскликнул Генар-Хафун, похлопывая задиру по наконечнику клюва с не меньшим энтузиазмом.

– И тебя, и тебя! – сказал задира. Выпустив гостя из объятий, он завертелся с удивительной быстротой и грациозностью и, схватив человека за руку, повел его через ревущую толпу задир к входу в гнездовое пространство.

Гнездовое пространство представляло собой почти правильную полусферу примерно тысячу метров в поперечнике. Помещение использовалось главным образом как офицерская столовая и банкетный зал. Неудивительно, что ее стены и потолок украшали флаги, знамена, шкуры врагов, старое оружие и прочий военный скарб. Помимо этого, на самих знаменах красовались почетные значки рот, батальонов, дивизий и полков, а также головы, гениталии, конечности и другие части тел побежденных противников.

Генар-Хафун бывал здесь и раньше. Он искоса глянул вверх, где однажды под самым куполом заметил три человеческих черепа. Обычно дипломаты-задиры своевременно убирали трофеи тех видов, представители которых наносили им визит, но порой забывали об этом жесте элементарной вежливости. Черепа были на месте – еле заметные точки на фоне яркой драпировки. Гм. Даже ничем не прикрыты.

Возможно, это был простой недосмотр, хотя точно так же здесь могли иметь место как расчетливый умысел, так и изящное оскорбление. Оскорбление, рассчитанное на то, чтобы “случайно” вывести посла Культуры из равновесия. Или же это был комплимент лично Генару? Пусть, мол, знает, что с ним общаются на равных, как с настоящим парнем, а не с одним из этих нытиков-чужаков, которые не могут держать себя в руках, чуть только заметят шкуру сородича на какой-нибудь столешнице.

Нельзя было с ходу определить, какая из этих трактовок, а, следовательно, и реакция человека была бы найдена задирами наиболее приемлемой. Хотя, скорее всего, они вообще не рассчитывали на реакцию. Тем не менее, Генар приветливо, как старым знакомым, улыбнулся этим трем черепам в вышине, – отчасти надеясь, что Пятирук обратит на это внимание.

Стебли глаз Пятирука завращались, точно перископы.

– Эй, паршивец! – рявкнул он на вертевшегося поблизости молодого евнуха. – Сюда, негодяй!

Размерами лакей был в два раза меньше крупного взрослого самца и в виду своей молодости не бит, если не считать обломанного заднего рога. Он подплыл поближе, трепеща далее больше, чем требовали почтение и субординация, пока не оказался в пределах досягаемости одной из конечностей задиры.

– Перед тобой, – проревел Пятирук, указывая на Генар-Хафуна, – инопланетный гуманоид, которого ты уже должен был изучить, даже если твой Патрон держит тебя за полную дубину. Может, он и выглядит съедобным, но на самом деле это – наш почетный гость, и его нужно накормить как следует. Так что займись столом для иномирцев. Да поживее! – заорал Пятирук, всколыхнув тяжелый воздух, в составе которого преобладал азот. Молодой евнух унесся исполнять приказание.

Пятирук повернулся к человеку.

– В виде особого угощения, – радостно завопил он, – мы приготовили для тебя бурду, которую вы называете едой, и контейнер жидкости на основе этой ядовитой гадости – воды! Похоже, ты не ожидал такого с нашей стороны! – Он дружелюбно пощелкал человека по диафрагме. Костюм со спецгелем погасил удары, моментально отвердев в месте воздействия. Генар-Хафун пошатнулся, в буквальном смысле слова тронутый лаской негуманоида.

– Перед таким великодушием трудно устоять, – сказал он, улыбаясь.

– Отлично! Как тебе нравится мой новый мундир? – спросил офицер-задира, отойдя на шаг и приосанясь. Генар-Хафун неторопливо осмотрел приятеля сверху донизу.

Взрослый половозрелый задира напоминал бочку около двух метров в обхвате и полутора – в высоту. Бочку увенчивал складчатый кожаный мешок с лиловой сеткой вен и небольшой сенсорной шишкой.

Мешок этот мог раздуваться в зависимости от настроения задиры. Когда какой-нибудь задира собирался подраться, кожаный мешок с летучим газом опадал и покрывался защитными роговыми пластинами, растущими примерно на уровне “ключиц”. Они-то и представляли собой клювы. Основные органы зрения и слуха размещались на двух стеблях над передним клювом, защищавшим также и гениталии. Сфинктер был расположен в нижней части тела, так что время от времени задира напоминал сдувающийся воздушный шар с двумя клювами и множеством конечностей.

От внушительного торса отходили усики-конечности различной толщины и длины, числом от шести до одиннадцати. По крайней мере четыре из них обычно заканчивались плоскими листообразными плавниками. Число конечностей у самца-задиры зависело от количества схваток и охот, в которых тот принимал участие, – и прежде всего от того, насколько успешным было это участие. Задира с коллекцией впечатляющих шрамов и обрубков мог считаться как лихим бретером, так и неудачником, все зависело лишь от степени его наглости и агрессивности общения с подобными себе.

Сам Пятирук родился с девятью конечностями, что являлось признаком благородного происхождения. Потерять как минимум одну в поединке или на охоте предписывали приличия. Еще одну было необходимо в свое время принести в жертву учителю фехтованияв военном колледже – в поединке за право переспать с его главной женой.

– Очень впечатляющая униформа, Пятирук, – сказал Генар-Хафун.

– Да, ничего себе… в самом деле, как ты находишь? сказал задира, изгибаясь всем телом.

Мундир Пятирука состоял из многочисленных широких ремней и орденских лент из материала, внешне напоминающего металл. Эти перевязи самыми замысловатыми способами пересекали его торс. К каждой крепилось множество ножен, кобур и чехлов, набитых оружием. Сейчас кобуры и ножны были закрыты по случаю официального мероприятия – банкета, на который они здесь и собрались. Ленты были усеяны блестящими дисками, которые, насколько знал Генар-Хафун, являлись аналогом медалей и изображали наиболее памятные гладиаторские поединки и дуэли задиры. Несколько портретов, целомудренно заключенных в медальоны, хранили память о самках из других кланов, успешным оплодотворением которых мог похвастаться Пятирук. Медальоны были оправлены в драгоценные металлы. Цвета и рисунки на орденских лентах соответствовали цветам клана Пятирука, а также указывали его звание и полк Дипломатических Сил.

Красуясь, Пятирук раздул газовый мешок, и тот потянул хозяина вверх, приподняв его над пористой поверхностью гнездового пространства:

– Ну разве я не блестящий офицер? – выкрикнул он, болтая в воздухе конечностями.

– Просто потрясающе, – восторженно закатил глаза Генар-Хафун. И тут же увидел над собой человеческие черепа.

– Спасибо! – сказал Пятирук, снижаясь. Его глаза покрутились, на стеблях, оглядывая человека с головы до пят. – Твое одеяние несколько странновато, но, по вашим стандартам, я уверен, ты смотришься классно, – изрек он.

Положение глазных стеблей задиры говорило, что он гордится сделанным комплиментом. Надо думать, Пятирук полагал, что ведет себя невероятно куртуазно с иностранцами.

– Благодарю, Пятирук, – ответил Генар-Хафун с поклоном. Сам он считал, что одет довольно крикливо. Спецжилет, естественно, можно было не принимать во внимание, поскольку он был фактически второй кожей, и временами Генар даже забывал, что носит его – таким он был легким. В нормальном состоянии толщина спецжилета составляла примерно сантиметр, и в целом Генар чувствовал себя в нем вполне комфортно – даже находясь в условиях куда более экстремальных, чем атмосфера мира задир.

Генар-Хафун жил в собственном модуле с замкнутым циклом поддержки жизнеобеспечения, из которого выходил только в спецжилете. Пятирук очень интересовался этим достижением Культуры и при встречах с приятелем постоянно испытывал скафандр на прочность.

Помимо защитных свойств, “Спецжилет-Лучше-Для-Мужчины-Нет” обладал узловым мозгом, который синхронно переводил каждый оттенок речи Генара на язык задир, столь же скрупулезно доводил до его сведения все высказывания монстров, а также успешно транслировал любые звуковые, химические и электромагнитные сигналы в доступной восприятию человека форме.

К сожалению, из-за способа снабжения энергией, которая требовалась для такого рода аппаратуры, спецжилет, в соответствии с Конвенцией, считался чувствующим устройством. Генар-Хафун настоял на том, чтобы ему выделили модель с заниженным порогом интеллекта, тем не менее она считалась мыслящим существом. В результате, спецжилет, придуманный для того, чтобы облегчать жизнь, доставлял массу хлопот. Конечно, он идеально присматривал и опекал, но при этом считал долгом по любому вопросу высказывать собственное мнение. “Типично для Культуры, – подумал Генар-Хафун. – Все ее члены так или иначе являются соседствующими симбионитами”.

Обычно Генар носил костюм серебристо-молочного цвета – по крайней мере, таким он должен был представляться органам зрения задир. Костюм облегал все тело, от темени до пят. Шлем и перчатки оставались при этом прозрачными.

Выходя из модуля и погружаясь в туман, характерный для местной погоды, Генар-Хафун обычно надевал защитные очки. Солнце редко баловало планету задир своим теплом и светом, но для человеческих глаз оно было все-таки слишком ярким, от его блеска не спасала даже постоянная дымка.

Поверх спецкостюма он обычно носил самую обычную одежду с множеством карманов для всяких технических штучек-дрючек, сувениров и взяток, – а также двойную набедренную кобуру, содержавшую пару антикварных ручных ружей весьма впечатляющего вида. Они были данью приличиям: ни один задира не позволил бы себе появиться в компании без оружия. Тщедушного инопланетянина просто не приняли бы всерьез.

Отправляясь на полковой обед, Генар с неохотой принял совет модуля, в котором он жил. По убеждению модуля, его одеяние создавало хитро продуманный имидж: сапоги до колен, штаны, плотно облегающие бедра, короткая кожаная куртка и длинный плащ, наброшенный на плечи. Принимая во внимание праздничный банкет, Генар, опять же по наущению модуля, повесил на плечо пару МВ-3 – тяжелых микровинтовок трехмиллиметрового калибра. Со дня их изготовления исполнилось два тысячелетия, но они были все еще в исправном состоянии и выглядели внушительно. Модуль также настаивал на высокой, похожей на барабан, шляпе с многочисленными кисточками, но Генару она не нравилась – они сошлись на бронированном шлеме в виде шестипалой металлической лапы, сжимающей голову со стороны затылка. Естественно, каждый предмет его гардероба был покрыт собственной защитой, хотя модуль утверждал, что, если человеку захочется пальнуть из винтовки, – скажем, для поддержания беседы, – гелевая защита не станет помехой.

– Господин! – взвизгнул молодой лакей-евнух, затормозив на поверхности гнездового пространства сбоку от Пятирука. В трех конечностях он держал поднос, уставленный прозрачными многогранными склянками различных размеров.

– Что? – гаркнул Пятирук.

– Напиток для почетного гостя, господин!

Пятирук протянул конечность и пошарил по подносу, тщательно опрокидывая склянки. Лакей взирал на это с неподдельным ужасом, понятным Генар-Хафуну и без дополнительной дипломатической подготовки. На самом деле вероятность того, что какой-нибудь контейнер разобьется, была невелика, да и взрыв произвел бы относительно небольшое количество осколков, а ядовитое для задир вещество немедленно растворилось бы в атмосфере. Однако наказание, ждавшее официанта в случае такого взрыва, скорее всего, соответствовало его страху.

– Что это? – закричал Пятирук, схватив сферическую флягу, на три четверти наполненную жидкостью. Он потряс ею перед самым клювом молодого евнуха. – Это, что ли, напиток? Да?!

– Не знаю, господин! – проблеял официант. – Похоже, что да.

– Недоумок, – проворчал Пятирук и затем любезным жестом предложил флягу Генар-Хафуну. – Почтенный гость, – произнес он, – пожалуйста, снимите пробу.

Генар кивнул, принимая флягу.

Пятирук повернулся к официанту:

– Ну? – рявкнул он. – Не плавай здесь, слабоумный: неси остальное на стол батальона Диких Ораторов. – Он стегнул усиком официанта, который заметно вздрогнул, поник газовым баллоном и побежал через напольную мембрану к банкетному сектору гнездового пространства, уворачиваясь от задир, постепенно подтягивавшихся к столам.

Пятирук повернулся, чтобы приветственно хлопнуть по плечу знакомого офицера-дипломата. Затем, обернувшись к столу, он достал из одного из многочисленных карманов “мундира” колбочку с чем-то светящимся и осторожно звякнул ею о флягу в руке Генар-Хафуна:

– За будущее Задир-Культурных связей! – провозгласил он. – Пусть наша дружба будет долгой, а войны – короткими! – с этими словами Пятирук впрыснул жидкость в приоткрытый клюв.

– Настолько короткими, что вы их и не заметите, – ответил Генар-Хафун, слабо веривший в посулы задир. Пятирук насмешливо фыркнул и изогнулся в сторону, пытаясь вонзить один из усиков в анус проходящему Капитану Флота. Тот отвел щупальце и агрессивно затрещал клювом, после чего присоединился к жизнерадостному хохоту “Пятиручки” и обменялся с ним сердечными дружески-зубодробительными ударами щупалец. Такого безобразия еще немало ожидалось в грядущий вечер.

Сегодня был общевойсковой мальчишник, что обещало более бурный праздник, чем обычные мероприятия в офицерской столовой – даже по стандартам задир.

Генар-Хафун приложил флягу ко рту: спецжилет аккуратно обернулся вокруг горлышка, предохраняя попадание хотя бы капли жидкости в агрессивную внешнюю среду. Затем он уравнял давление внутри фляги и снаружи, вывинтил пробку и, – когда Генар-Хафун уже откинул голову назад – призадумался, прежде чем пропустить жидкость в гортань:

– Пятьдесят на пятьдесят вода и алкоголь плюс следы частично токсичных химикалий растительного происхождения: по составу ближе всего к настойке Лазетсайкера, – произнес голос в голове Генара. – На вашем месте я бы не стал рисковать.

“На моем месте, спецжилет, ты бы охотно выбрал опьянение, чтобы хоть на минуту забыть о твоих тесных объятиях”, – парировал Генар-Хафун, глотая жидкость.

Мы нынче не в настроении?

“Ну что ты. Под твоим-то чутким руководством…”

– Ничего? – спросил Пятирук, показывая стеблями глаз на фляжку.

Генар-Хафун кивнул, и жидкость прокатилась теплой волной от гортани до желудка. Он закашлялся, что, впрочем, было вызвано скорее движением серебристого шарика мозга костюма вдоль его кадыка. Функции этого шарика не были понятны задире, и, конечно, он не догадывался, что это – мозг спецжилета.

– Зверская жидкость, – сказал Генар-Хафун. – То, что надо. Мои комплименты аптекарю.

– Обязательно передам. Только не аптекарю, а химику, – оживился Пятирук. Смяв колбу, он ловко метнул ее в проходившего слугу. – Ну что ж, пойдем, – сказал он, беря Генар-Хафуна под руку, как даму. – Отправимся к столу, ибо мой желудок пуст, как кишки труса перед битвой.

* * *

– Нет, нет и нет, ты должен ударить вот так, глупый человек, или вся свора возьмет это. Смотри…

На банкетах задир столы располагались вокруг гладиаторских колодцев, в которых сражались животные. В прежние дни на такого рода мероприятиях излюбленным видом соревнований были состязания между пленными инопланетянами – несмотря на то, что организация подобных боев являлась дорогим удовольствием. Приходилось создавать искусственные среды существования, не говоря уже о том, что зачастую сражавшиеся представляли реальную опасность для обедающих. До сих пор все вспоминали жуткий инцидент на банкете командория Дипскара, случившийся пять лет назад, когда гости дружной компанией отправились к праотцам в результате взрыва загерметизированного гладиаторского колодца, воспроизводившего атмосферу газового гиганта.

И все же время от времени здесь еще устраивались бои-поединки между двумя задирами: это могло быть как выяснение отношений, так и сражение между приговоренными преступниками. Соперники сражались шпагами, напоминающими шляпные булавки, что обеспечивало большую продолжительность поединка. Генар-Хафуна еще ни разу не приглашали на подобные мероприятия, это был не тот случай, когда требуется присутствие свидетелей со стороны. Кроме того, драка за места на таких соревнованиях была едва ли менее ожесточенной, чем само зрелище, поскольку свидетелем его непременно хотел стать каждый.

Для этого обеда – посвященного 1885-ой годовщине первой победы задир над космическими пришельцами – все было устроено по высшему разряду, и трапезу сопровождал достойный поединок. Перед каждой сменой блюд в колодце сражались за существование те, кто позже подавался к столу. Первое рыбное блюдо, например, сопровождалось частичным затоплением гладиаторского колодца этаном, куда запустили специально выведенных бойцовых хищников. Пятирук с азартом описывал человеку уникальную природу этой рыбы, у которой благодаря селекции рот был устроен так, что она не могла питаться обычным образом и должна была высасывать жизненные соки из другого вида рыб, также специально выращенного для смертоносных челюстей.

Затем были предложены маленькие съедобные животные. Они носились по краю округлого подиума, преследуемые каким-то длинным и склизким зверем, у которого зубы, казалось, росли с обоих концов тела. Задиры выражали шумное одобрение: ревели, стучали по столам, заключали пари, ругались и кололи вилками крохотных существ, загребая зверьков в свои клювы.

Потом начались основные соревнования. Два монстра – каждый размером с тучного человека, только с восемью конечностями – по очереди кромсали друг друга острыми, как бритва, имплантатами, вмонтированными в челюсти. Проигравших гладиаторов подавали на стол на огромных деревянных подносах. В состав сервировки входил миниатюрный гарпун, которым следовало ловить куски мяса в чужой тарелке, выхватывая их прямо из-под носа растяпы. Пятирук пытался обучить инопланетянина, как именно надо дергать гарпун, чтобы перенести добычу на свой поднос клювом или щупальцем, не уронив при этом ни куска в гладиаторский колодец и не дав перехватить мясо никому из соседей.

– Прелесть этого поединка, – объяснял Пятирук, метнув гарпун в поднос Адмирала, который таким же образом пытал счастья в чужой тарелке, – состоит в том, что лучшая цель самая дальняя. В чужой тарелке мясо слаще. – Он хмыкнул, удачно зацепив кусок за миг до того, как офицер, сидевший справа от Адмирала, успел перехватить его. Лакомый кусочек описал элегантную дугу, после чего Пятирук ловко поймал его клювом. Он покачал мешком направо и налево, принимая всеобщие знаки одобрения и восторга, затем откинулся с гордым видом на двурогую подставку, служившую ему креслом.

– Понял? – сказал он, выплюнув гарпун с привязанным к нему шнуром.

– Понял, – откликнулся Генар-Хафун, сматывая свой шнур после очередной неудачной попытки. Он сидел справа от Пятирука, на такой же рогульке, – правда, чтоб ему было удобнее, на рогульку положили доску. Его ноги болтались над смердящим грязным рвом, который огибал их стол по периметру, и откуда, по уверению спецжилета, воняло совершенно во вкусе задир, считавших сей аромат необходимой приправой к столу. Он вздрогнул и чудом успел отклониться, рискуя сверзиться со своего насеста, когда слева от него в опасной близости пролетел чей-то гарпун.

Генар-Хафун услышал смех и иронические извинения какого-то задиры-офицера, сидевшего неподалеку: тот объяснил, что метил в тарелку Пятирука. Генар учтиво собрал гарпун со шнуром и передал обратно. Он вернулся к обычной еде, понемногу выбирая ее из контейнеров, стоявших перед ним. При этом ноги его по-прежнему болтались над рвом. Он чувствовал себя как ребенок, который обедает со взрослыми.

– Почти что вышло, человече? А-ха-ха! – осклабился полковник Дипломатических Сил, сидевший сбоку. Он хлопнул Генар-Хафуна усиком толщиной с ляжку и чуть не сбил его с доски на стол.

– Упс! – сказал полковник, зацепив его по спине колючками конечностей, так что у Генар-Хафуна заскрежетали зубы.

Генар-Хафун терпеливо улыбнулся и поднял со стола слетевшие солнечные очки. Полковник Дипломатических Сил носил имя Скорохват, довольно распространенное среди задир-дипломатов.

Пятирук когда-то объяснил ему, в чем дело: задиры Старой Гвардии слегка стыдились, что их цивилизация вообще имеет Дипломатическую службу, и потому назначали на посты самых агрессивных представителей своей расы. Только агрессивный задира, да к тому же ксенофоб, имел шанс стать дипломатом.

– Давай, человече! Еще один бросок! Пока не попробуешь этой чертовой дряни, ты не сможешь влиться в компанию.

Гарпун, брошенный с дальнего конца стола, пролетел над гладиаторской ямой к подносу Пятирука. Задира ловко перехватил его и, загоготав, метнул обратно. Офицер-задира вовремя уклонился, в результате чего гарпун угодил в официанта, разносившего напитки: раздалось шипение выходящих из кожаного мешка газов.

Генар-Хафун оглядел куски мяса, наваленные на подносе Пятиручки.

– А почему нельзя просто подойти взять из твоей тарелки? – спросил он.

Пятирук так и вскинулся.

– С тарелки соседа? – рявкнул он. – Это что, вызов на дуэль? Черт меня раздери, каким манерам тебя обучали в Культуре?

– Прошу прощения, – сказал Генар-Хафун.

– Даю, – сказал Пятирук, качнув глазными стеблями, сматывая шнур гарпуна одной парой конечностей и одновременно поднося кусок мяса с тарелки к своему клюву, протягивая еще одно щупальце к напиткам и постукивая свободным усиком по столу, где все присутствующие как один, отдались созерцанию жаркой схватки, колотя друг друга по спинам и по шеям.

– Славная игра! Хорошая игра! Седьмой – вот мой пес! Мой – я на него поставил! Я! Мне! Ты видишь, раздери тебя Газовые Деревья? Я же говорил тебе! А-ха-ха!

Генар-Хафун кивнул, втайне усмехаясь. За всю свою жизнь он еще нигде не чувствовал себя так, что называется, не в своей тарелке, как здесь, внутри исполинского сооружения, заполненного холодным сжатым газом, на планете-бублике, вращавшейся по орбите вокруг коричневого карлика, на расстоянии многих световых лет от ближайшей настоящей звезды. И все же нигде он не встречал более домашней обстановки. Совсем как дома.

Генар-Хафун, это я, Скапел Эффранкуи, – раздался чужой голос в сознании. Это был модуль, говоривший через спецжилет. – У меня срочное сообщение.

“Не мог подождать? – подумал в ответ ГенарХафун. – Я сейчас занят неотложными вопросами обеденного этикета”.

Времени нет. Вы не могли бы отсюда выбраться, причем как можно скорее? Время не ждет.

“Что? Нет, я отсюда так просто не уйду. Ничего себе! Ты случайно не сошел с ума? Я только что пришел”.

Вы ошибаетесь. Со времени нашего последнего разговора прошло восемьдесят минут, и вы уже на верном пути, чтобы стать в этом цирке еще одним блюдом на закуску. Я вижу, что происходит по трансляции через этот дурацкий костюм.

“Я попросил бы! – подал голос спецжилет, через который велась связь. – К тому же, вы ошиблись…”

Ну вот, мне только говорящего костюма не хватало!

“Между прочим, – откликнулся спецжилет, – это я вас соединяю с Генар-Хафуном. Могли бы. и повежливее…”

Заткнись, – посоветовал модуль – у него был сниженный порог интеллекта, и он этим пользовался. – Генар-Хафун, выберетесь вы оттуда, наконец, или нет?

“Нет”.

Хорошо, тогда позвольте мне произвести контрольную загрузку программы…

– …Хочешь пари, друг-человек? – говорил Пятирук, постукивая усиком по столу перед Генар-Хафуном.

– А? Пари? – откликнулся Генар-Хафун, спешно переключаясь на предмет разговора.

– Пятьдесят кредитов на следующего за красной дверью! проревел Пятирук, поглядывая на офицеров по обе стороны стола.

Генар-Хафун хлопнул рукой по столу:

– Мало! – крикнул он и почувствовал, что костюм передал его голос с надлежащей громкостью. Несколько глаз повернулось в его сторону. – Двести на голубую собаку!

Пятирук происходил из семьи, которая могла назвать себя, скорее, просто зажиточной, чем богатой, для него 50 галактических кредитов составляли месячное жалование. Задира вздрогнул, затем решительно ударил другим усиком по столу, там, где уже лежал первый. – Толстосум! Буржуй инопланетный! – театрально воскликнул он. – Ты считаешь, что какие-то презренные две сотни – это подходящая ставка для офицера моего ранга? Двести пятьдесят!

– Пятьсот! – завопил Генар-Хафун, тоже хлопая по руке, лежащей на столе.

– Шестьсот! – завопил Пятирук, присоединяя третью конечность. Он глянул на приятеля почти ликуя: у человеческого существа конечностей для заключения пари явно не хватало.

Генар-Хафун извернулся на своей доске и забросил на стол левую ногу, лихо впечатав каблук в закуску:

– Тысяча, едят меня черти!

Пятирук легко ударил четвертым щупальцем о лежащие на столе три конечности перед Генар-Хафуном. Спор стал привлекать внимание толпы.

– Заметано! – взревел Пятирук. – И, считай, тебе повезло, что я не стал повышать ставки и сбивать тебя прямиком в мусорную яму, малявка безрукая! – Он заржал еще громче и посмотрел на соседей-офицеров. Они загоготали в ответ – потише те, что были помладше званием, и безрассудно, от души друзья и близкие сотоварищи Пятирука. Ставка была такой, что оплатить проигрыш можно было лишь за счет столового пособия, взяв ссуду в банке и заняв изрядную сумму у родителей. Остальные взирали на происходящее с нескрываемым ехидством.

Пятирук с энтузиазмом вновь наполнил все ближайшие колбочки на столе и принялся горланить вместе со всеми: “Судью на мыло! Судью на мыло! Зачем с поединком тянуть было!”

“И то верно, – подумал Генар-Хафун. – Модуль, ты что-то там говорил?”

Довольно неосмотрительное пари, разрешите заметить. Тысяча! Пятируку в случае проигрыша все равно неоткуда взять такие деньги, да и мы не можем быть столь расточительны, с фондами.

Генар-Хафун позволил себе легкую усмешку. Удивительная все-таки у этих электронных умников способность выводить человека из себя.

“Вот незадача, – подумал он. – Как это я забыл, что у Культуры кончаются деньги. Спасибо, что напомнил. Итак, что там у тебя за послание?”

Думаю, у меня не получится передать его через это сомнительное устройство в вашем костюме, которое вы называете мозгом.

“Я это слышал”, – подал голос костюм.

Обойдемся без гелевых, – передал модуль. – Генар-Хафун, примите ускоритель и…

“Простите, – вмешался спецжилет. – Я надеюсь, в настоящих условиях. Бэр Генар-Хафун дважды подумает, прежде чем примет препарат такой силы воздействия, как скорин. К тому же он находится в моей зоне ответственности, и пока что вне контакта с вами, Скапел Эффранкуи. Я имею в виду, будьте скромнее. Конечно, легко отсиживаться в стороне…”

Не встревай, ты, вакуумная груша, – посоветовал Модуль Спецжилету.

“Что? Что ты сказал? А ну, повтори…”

“Заткнитесь вы оба!” – взорвался Генар-Хафун, впрочем, стараясь, чтобы это не прозвучало вслух. Пятирук говорил ему что-то о Культуре, и он уже упустил начало, пока две машины переругивались, наполняя его голову пустой болтовней.

– …забирает, а, Генар-Хафун?

– Да уж! – ответил Генар. Забравшись вилкой в один из контейнеров, он собирался попробовать салат.

Пятирук, проглотив кусок мяса размером с голову, рыгнул и вновь обратился к забавам в колодце, где два новых гладиатора намеревались сразиться друг с другом. С виду шансы у парней равны, отметил Генар-Хафун.

Теперь мне можно сказать? – подал голос модуль.

“Да, – подумал Генар-Хафун. – Ну, так в чем дело?”

Как я уже говорил, неотложное послание.

“Откуда?”

От ОСТ “Смерть и Гравитация”.

“Да ну? – Генар-Хафун удивленно оттопырил губу. – Не думал, что старый мерзавец пожелает разговаривать со мной”.

Нам многое приходится делать через силу и помимо воли. Очевидно, это так. Слушайте, вы будете принимать послание или как?

“Валяй, только зачем глотать скорин?”

Затем, что это интерактивное послание. Оно включает семантически-контекстуальный набор сигналов с прилагающимися абстрактами мозгового состояния, виртуальными призраками существ, способных отвечать на ваши вопросы. И если вы прослушаете все в реальном времени, а не в виртуальном, то так и будете сидеть здесь с отсутствующим выражением лица, пока ваша веселая компания продолжает развлекаться с официантами… А я говорю, что дело не терпит отлагательства. Генар-Хафун, вы уделите мне внимание?

“Я уделю, черт тебя побери, внимание. Ты не можешь просто сказать, что случилось? Дай краткое изложение”.

Послание для вас, а не для меня, Генар-Хафун. Я его не просматривал. Оно будет дешифровываться в процессе сообщения.

“Ладно, ладно. Я проглотил. Давай”.

“И все-таки, это не лучшая идея”, – пробормотал спецжилет.

Заткнись! – сказал модуль. – Прошу прощения, Генар-Хафун. Итак, текст послания:

От ОСТ “Смерть и Гравитация” – Седдан-Брейгу Бэру Фру Генар-Хафуну дэм Оису, послание начинается, – произнес модуль официальным тоном. Затем другой голос продолжил:

Генар-Хафун, не стану притворяться, будто меня радует возможность вновь выйти с вами на связь. Просто меня попросили это сделать те, кого я уважаю и кем восхищаюсь. Тем более, что я поставлен в условия, когда приходится выполнять долг, поступаясь личным.

Генар-Хафун мысленно вздохнул и подпер руками подбородок. Благодаря скорину, уже курсирующему по его центральной нервной системе, все вокруг замедлилось, как при повторе удачного паса в галактическом чемпионате. Основной Системный Транспорт “Смерть и Гравитация”. По всей видимости, он мало изменился за то время, что они не виделись. Даже голос был тот же: голос старого напыщенного зануды.

Учитывая ваш непредсказуемый характер, а также своенравную и непокорную натуру, я направляю это послание в форме интерактивного сигнала. Знаю, что в настоящее время вы являетесь нашим послом в мире шайки выскочек-головорезов. Вероятно, в этом можно усмотреть нечто вроде утонченного наказания для вас, но, скорее всего, вы не без удовольствия проводите время в обществе этих чудовищ. Сразу хочу предупредить: чтобы выполнить задание, вам придется поступиться беспечностью и эгоцентризмом…

“Если это интерактивный сигнал, – вмешался Генар-Хафун, то нельзя ли поинтересоваться, когда, черт подери, вы доберетесь до сути дела?”

Он не мог оторвать глаз от гладиаторов, неторопливо грызущих друг друга на противоположной стороне колодца.

Суть в том, чтобы, ненадолго лишить ваших любезных хозяев вашего присутствия.

“Что? Это еще зачем?” – подумал Генар-Хафун, тут же заподозрив неладное.

Решение уже принято – и я спешу поставить вас в известность, что никакого отношения к этому не имею. Ваши услуги требуются в другом месте.

“Где же? И надолго ли?”

Не могу назвать вам точно ни места, ни срока пребывания.

“Ага, ну ладно… модуль, заканчивай это послание”.

Вы уверены? – уточнил Скапел Эффранкуи.

Постойте! – произнес OCT. – Вас удовлетворит, если я скажу, что нам понадобится примерно 80 дней вашего времени?

“Нет, не удовлетворит. Мне и здесь неплохо. Меня уже замешивали во всевозможные Особые Обстоятельства на условиях “А ну-ка, парень!”. (Это было не совсем правдой; Генар-Хафун не только работал на 00, но и знал – или, по крайней мере, слышал неоднократно – о том, что награда Контактной Секции отдела шпионажа и провокаций как правило была гораздо больше той, на которую рассчитывали агенты.)

Я не…

“К тому же, у меня здесь работа, – не дал ему закончить Генар-Хафун. – Мне назначена очередная встреча с Великим Консулом, на которой я должен убедить его держаться аккуратнее с соседями – если он не хочет получить от нас по клювам и плавникам”.

Я не говорил, что это работа на Особые Обстоятельства.

“Значит, они в этом не замешаны?”

Не совсем, но…

“Ну так не морочьте мне голову. Какого черта тянуть кота за хвост перед бездельничающим послом этого самого…”

Генар-Хафун, мы, теряем время.

“Мы? – подумал Генар-Хафун, наблюдая, как два гладиатора набрасываются друг на друга. – Ничего подобного. Продолжайте”.

Задача деликатная, посему я лично отверг вашу кандидатуру как крайне неподходящую. Сами посудите, какой смысл вводить в курс дела меня, ваш модуль, ваш спецжилет или же вас, пока это действительно не потребуется.

“Вот вы какой: все те же увертки в духе 00, пороги информации. Какой бы чертовски деликатной ни была задача, я даже думать о ней не стану, пока меня не введут в курс дела”.

Гладиаторы зависли в воздухе, готовясь к схватке.

Выполнение задание, – продолжал “Смерть и Гравитация” все более холодным тоном, – не отнимет у вас времени. Из пункта А в пункт В вы доберетесь на корабле задир, специально для этой цели у них арендованном. Затем пересядете на другое космическое судно, которое доставит вас на корабль Культуры, где вам и предстоит выполнить возложенную на вас линию, после чего вы вернетесь к нашим дорогим друзьям и союзникам. Полагаю, все это не покажется вам особо тяжкой работой?

Пара встретилась в воздухе над центром колодца, челюсти каждого метили в глотку противника. О результате поединка говорить пока было рано, но Генар-Хафун чувствовал, что удача отвернется от Пятирука. Разговор с кораблем отвлекал его от решения важной дипломатической проблемы.

“Да, да, да, я уже слышал такое и прежде, “Смерть и Гравитация”. И что толку? Какого дьявола именно я должен… о, нет!”

Что такое? – переспросил “Смерть и Гравитация”. – Что вы имеете в виду? Я прошу быть внимательным к моим словам, поскольку…

Но вниманием Генара владели гладиаторы. Зверь в голубом ошейнике вцепился в глотку красному. Большинство задир встретили это с воодушевлением. Пятирук и его болельщики принялись стонать, свистеть и орать.

Вот черт.

“Костюм, ты где?” – позвал Генар-Хафун.

В чем дело? – немедленно откликнулся спецжилет. – Я думал, вы общаетесь с этим…

“Забудь о нем. Видишь зверя в голубом ошейнике?”

Смотрю во все глаза.

“Дави его эффектором”.

Я не могу этого сделать! Это жульничество!

“Задница Пятирука в опасности. Делай, что тебе говорят, или понесешь личную ответственность за крупный дипломатический инцидент”.

Как? Но вы…

“Действуй, костюм! Давай, я знаю, что последнее усовершенствование позволяет тебе сделать это незаметно для их мониторов. Разве ты не чувствуешь, как его конечности смыкаются на моей шее? Пятирук может проститься с дипломатической карьерой после этого пари; вероятно, сейчас он обдумывает, как удобнее вызвать меня на дуэль. А там уже не будет иметь значения, кто кого убьет: я его, или он меня… Все закончится войной между народами”.

Хорошо-хорошо! Пожалуйста…

Что-то прожужжало над правым плечом Генар-Хафуна. Голубой обмяк и потерял хватку. Зверь в красном ошейнике набросился на соперника, мигом переломив ситуацию. Его челюсти с острыми, как бритва, протезами сомкнулись на голубом ошейнике. Рядом, двигаясь словно в толще воды, Пятирук неспешно начал подниматься с места, напоминая стартующий дирижабль.

“Вот так!.. Да, “Эс и Гэ”, о чем вы говорили?”

В чем причина задержки? Чем вы там занимаетесь?

“Ничего особенного. Как вы говорите, разъяснения – лишняя трата времени. Продолжайте”.

Полагаю, вы потребуете гонорар. Сколько вы хотите?

“Черт возьми, дайте подумать. Можно собственный корабль?”

Мы сможем договориться.

“Я согласен”.

Вы получите все необходимое на борту “Сновидца”. Только будьте осторожны. Там, на борту “Спящего”.

“О да, конечно”.

Генар-Хафун, пожалуйста. Прошу вас, скажите, что вы. на это согласны.

“Что я слышу, “ЭсГэ” – вы просите меня? Я не ослышался?” – рассмеялся Генар-Хафун. Пятирук медленно поворачивался к нему. Голубая тварь уже беспомощно трепыхалась в челюстях у красной.

Да, прошу? Ну, вы согласны? Время поджимает.

“Хорошо, я согласен! Теперь все?”

Уголком глаза Генар-Хафун заметил, что одна из конечностей Пятирука приближается к нему, намереваясь хлопнуть по плечу. Он приготовился к удару.

“Я подумаю об этом”.

Но…

“Убирай этот сигнал, костюм. Скажи модулю, чтоб не копался. И отключись от связи, пока я тебя не вызову”.

Генар-Хафун нейтрализовал эффект скорина. Он улыбнулся и радостно вздохнул, когда триумфальный удар Пятирука обрушился на его плечо. У него клацнули зубы, а Культура обеднела на тысячу кредитов. Вечер обещал закончиться весело.

IV

В эту ночь коменданта снова мучили кошмары. Во сне он встал с постели и направился вниз по аллее. Трубы над бараками изрыгали черный дым, но в лагере царила тишина. Он прошел между немыми палатками, миновал сторожевые вышки и вышел к фуникулеру, который перенес его над лесом к леднику.

В глаза бил ослепительно белый свет, холодный разреженный воздух обжигал горло. Ветер осыпал его мелкой снежной крупой, гнал по льду верткую поземку, заставляя ее метаться вдоль замерзшей стиснутой ущельем реки.

Комендант огляделся. Теперь они копали на западном склоне, там, где он увидел их впервые. Лазеры выжгли в леднике глубокий котлован; люди, дроиды и техника перемещались по дну сверкающей ледяной чаши, точно сонные насекомые. Склон был девственно-белым, лишь несколько валунов торчали на нем черными пятнышками. Валуны угрожающе нависали над котлованом, но убрать их не было времени, верховное командование постоянно поторапливало…

Краны спускали в котлован штабеля груза. Вагонетки ждали, угольно-черный дым клубился над белым ландшафтом. Охрана бодро поскрипывала сапогами, инженеры оживленно спорили у двигателя лебедки. Мрачные лица людей в рваной форме и дырявых башмаках становились все отчетливее по мере приближения кабинки фуникулера.

Затем раздался грохот, и земля под ногами содрогнулась.

Он увидел, что вся восточная половина склона медленно сползает в ледяной котлован. Лавина плыла торжественно и величаво, вздымая облака ледяной пыли над крохотными черными фигурками рабочих и охраны. Комендант увидел, как люди разбегаются перед ледяной лавиной, а та падает прямо на них, подминая под себя…

Немногим удалось уйти. Большинство навсегда исчезло, словно гигантский сверкающий ластик стер их с белого листа бумаги. Шум падающей лавины был так оглушителен, что комендант почувствовал его грудной клеткой.

Он ехал навстречу лавине, не в силах остановить фуникулер.

Котлован заполняло белое мягкое облако сорвавшегося с вершин снега и разбитого в пыль льда, оно медленно оседало мириадами сверкающих блесток.

Двигатель лебедки еще работал, издавая высокий, скрежещущий звук. Горные машины остановились. Он выпрыгнул из кабинки фуникулера и побежал к уцелевшим. Они скопились у склона.

Я днаю, что случилось, думал он во сне. Я знаю, что случится потом. Я помню боль. Я вижу девочку. Почему я не могу остановиться? Почему я не могу проснуться?

Он никогда не успевал добежать. Каждый раз трос не выдерживал тяжести заваленных снегом вагонеток, лопался где-то за спиной со звуком, похожим на выстрел, с шипением рассекал воздух и пропарывал склон, словно исполинский кнут.

Комендант кричал людям на склоне, и споткнувшись, падал лицом в снег.

Только один инженер успевал отпрыгнуть.

Остальных разрезало тросом ровно пополам, словно косой, оставляющей за собой след из кровавых брызг. Петля троса сметала двигатель канатной дороги, с душераздирающим визгом и грохотом наматывалась на барабан лебедки, словно пытаясь удержать то, еще что не рассыпалось. Остальные кольца, которым не нашлось места на барабане, тяжело падали в снег.

Что-то ударило его в ногу, что-то увесистое, как кувалда, круша бедренную кость, захлестывая сознание потоком боли. Удар прокатился по телу, и он упал, теряя сознание. Когда он очнулся, ему показалось, что прошло полдня. Со стоном он опустил голову в снег и тут же очутился лицом к лицу с тем, что его ударило.

Это было одно из тел, которых смахнуло тросом со склона, один из трупов, вырванный, как гнилой зуб, с отшлифованной поверхности ледника в это утро. Это был мертвый свидетель, так и не превратившийся в пепел и дым. То, что ударило по нему, сломав ногу, было одним из тех сотен тел, аккуратные штабели которых укладывали в ледник рабочие. Один из врагов Расы, которых тысячами уничтожали на свежезавоеванных территориях.

У коменданта перехватило дыхание: он смотрел в замерзшее лицо и с усилием глотал воздух. Коменданту хотелось кричать. Это было лицо ребенка, маленькой девочки.

Снег обжигал ему кожу. Дыхание не возвращалось, застряв где-то на полпути между легкими и диафрагмой. Он корчился от боли в сломанной ноге.

Но глаза его оставались неподвижны.

Почему это случилось со мной? Почему я не могу сказать “нет” этим снам? Почему я не могу проснуться? Откуда вылезают эти кошмары?

Затем боль и холод ушли, оставив его на растерзание другому холоду. Он вдруг почувствовал, что… думает. Думает обо всем, что случилось. И видит это совсем иначе, чем видел прежде.

…В пустыне мы сжигали их на месте. Никаких сантиментов. Похоронить в леднике? Видимо, приступ романтики. Предать земле. Пусть их навсегда спрячет ледяное покрывало. Тела сохранятся веками, но их никто не сможет найти. Вот что мы имели в виду. Или наши вожди начали верить в собственные враки о том, что их законы продержатся еще сотни и сотни лет? Разве могли они предвидеть, что целые озера разольются под непрочной коркой тающих ледников, и все эти столетия поплывут, как баржи, перегруженные телами, высвободившимися из ледяного плена. Беспокоило ли их вообще, что подумают о них потомки?

Истребляя все живое, как они собирались защитить будущее, заставить любить себя, свое дело?

…В пустыне мы сжигали их на месте. Они выходили длинной цепью из пылающего огня и удушающей пыли, а тем немногим, кто не задохнулся в черных грузовиках, мы устраивали обильный и смертоносный водопой; они знали, но никто не мог противиться жажде в те знойные дни, когда смерть постепенно брала верх над жизнью.

Они пили отравленную воду и умирали. Мы сжигали их тела в солнечных очагах, мы приносили жертву ненасытным божествам Расы и Чистоты. И в самом деле виделась нам чистота в том способе, которым они уходили с лица земли, словно такая смерть придавала им ореол благородства, которого им никогда было бы не достигнуть в своей низкой, вырожденческой жизни. Их пепел оседал на барханах, его уносило первым порывом ветра.

Последними в печи загружались лагерные рабочие – уже усыпленные газом в своих бараках, – и бумаги, документация: все приказы, заявки на материалы, складские квитанции, файлы, папки, заметки и мемо, служебные записки. Большая часть наших личных дел также ушла в дым. То, что мы позволили себе сохранить, искали старательно, тщась убрать малейшее пятно грязи с наших мундиров, так, как не очистят ни в одной прачечной.

Мы разделились и двигались к своим участкам завоеванных территорий. Воссоединение не поощрялось.

Я думаю когда-нибудь написать обо всем, что происходило тогда – не признание, но объяснение.

И мы страдали. Нам приходилось нелегко. Не только физически – хотя условия были не из легких, – и все же основная нагрузка ложилась на разум и чувства. Были среди нас, может быть, и скоты, и чудовища, гордившиеся тем, что они делают (возможно, за все это время мы уберегли улицы собственных городов от многих убийц и маньяков), но большинству довелось изведать, что такое агония. В самые тяжкие мгновения нашей жизни мы удивлялись: неужели мы в самом деле сделали все это? Хотя где-то глубоко внутри точно знали, что сделали.

Поэтому многим из нас снятся кошмары. Мы еженощно видим то, в чем принимали участие. Мы видим боль и ужас.

Что касается тех, от кого мы отделались… Их муки проще. Они, конечно, растягивались на многие дни, может быть, даже на месяцы, но, в конце концов, все решалось быстро и эффективно. Мы заботились об этом своевременно. Мы, можно сказать, избавили их от дополнительных мучений.

Наши же страдания растянулись на целое поколение.

Я горжусь тем, что делал. Я не хотел бы делать это снова, но я рад, что делал все, что от меня зависело.

Вот почему я хотел бы написать обо всем, что случилось: свидетельствуя о нашей вере и самоотверженности. И о наших страданиях.

Но я так и не написал. До сих пор.

И этим я тоже горжусь.

Он проснулся и почувствовал у себя в мозгу постороннее присутствие.

Он вернулся в настоящее, вернулся в свою спальню в санатории у самого моря и мог видеть, как солнечный свет скользит по кафельной плитке балкона. Его сдвоенные сердца стучали, чешуйки вставали на спине, покалывая. Нога ныла, отдаваясь болью того давнего ранения на леднике.

В этот раз старый сон оказался ярче и подробнее, чем прежде. Такого еще не было, к тому же, в этот раз он все-таки добрался до ледяной лавины на западном склоне. Обычно все заканчивалось еще на канатной дороге. Но мало ли что было на той войне. На войне с гражданским населением. Эти воспоминания были погребены под тяжестью жутковато-белого снега, вместе с чувством незабываемой боли. Тогда ему впервые в жизни пришлось испытать такую резкую, острую боль, и память со временем позаботилась о том, чтобы лишить его этого крайне неприятного воспоминания. Впрочем, сон есть сон. Чего только не всплывет из подсознания. Обычное дело. Ему же говорили, предупреждали – будут кошмары. Но никто не говорил о том, что каждую ночь он будет смотреть в лицо мертвой девочке.

Он вдруг обнаружил, что думает, что-то кому-то объясняет, даже доказывает… Оказывается, он прекрасно помнит, что делал там, в армии, где провел большую часть своей жизни.

И теперь он явственно чувствовал постороннее присутствие у себя в мозгу.

Что бы это ни было, оно внезапно заставило его закрыть глаза.

– И последнее, – сказал голос. Это был глубокий, явно привыкший повелевать голос, он произносил слова отчетливо и внятно.

Последнее? – подумал он. (Что происходит?)

– У меня есть правда.

Какая правда?

– Правда о том, что вы делали. И о том, что делали ваши люди.

Что?

– Правда осталась на месте. Она выжила в пустыне, где песок запекся в крови. Она проросла сквозь ил на дне озер, и ей нашлось место в летописях. Внезапное исчезновение предметов искусства, резкие перемены в архитектуре, не говоря уже о сельском хозяйстве. Нашлось несколько книг, документов и фотографий, которые противоречили переписанной истории. Ваши учебники не могли объяснить, отчего такое множество людей исчезло столь внезапно, без единого признака ассимиляции. О чем вы?

– Вы все равно не поверите, если я скажу, кто я. Но это неважно. Я буду говорить о геноциде. И я буду судить вас по законам военного трибунала. Я буду вашим следователем, прокурором и судьей в одном лице.

Мы делали то, что должны были делать! Мы исполняли долг!

– Благодарю, мы только что обдумали все это. Ваши самооправдания будут учтены в судебном процессе. При заседании комиссии военного трибунала. Я верю в то, что делал!

– Знаю. Это не оправдание.

Кто вы? Кто дал вам право залезать ко мне в голову?

– Мое имя на вашем языке значит “Серая Зона”. И право “залезать вам в голову”, как вы изволили выразиться, мне дает то же самое, что и вам давало поступать так с теми, кого вы убили – сила. Превосходящая сила. Значительно превосходящая вашу – в моем случае. Однако меня отзывают, и сейчас я должен оставить вас. Но я вернусь через несколько месяцев, итогда мы продолжим наше расследование. У нас достаточно времени, чтобы выстроить обвинение, следствие и защиту.

Что? – подумал он, пытаясь открыть глаза.

– Комендант, с вами уже не случится ничего плохого, потому что вы сами – худшее из зол. Но у вас еще будет время поразмыслить над этим. Пока я не вернусь за вами.

И он снова попал в свой сон.

Он провалился сквозь кровать, ледяное белое покрывало разошлось под ним, пропуская в бездонный резервуар, наполненный кровью: он падал сквозь кровь к свету, где его ждали пустыня и железная дорога, протянувшаяся через пески. Он упал в одну из вагонеток, и лежал там со сломанной ногой в окружении гниющей плоти, стиснутый со всех сторон телами, облепленный испражнениями, в черных язвах, среди жужжания мух, терзаемый лихорадкой и жаждой, не оставлявшими его ни на минуту.

Он умер в вагоне для скота после агонии, казавшейся ему бесконечной. Затем наступил период коротких вспышек сознания, когда он мог видеть свою комнату в санатории. Даже в состоянии шока у него хватало наблюдательности и сил заметить, что время странным образом растягивается. Ему казалось, что в этом бреду прошел целый день, но, пока он часами погружался в свой мучительный сон, в комнате ничего не изменилось.

Он проснулся, погребенный в леднике, умирая от холода. Выстрел в голову только парализовал его. Он все чувствовал. И снова началась бесконечная агония.

Затем опять возвращение домой. Судя по положению солнца, по-прежнему было утро. Он и представить не мог, что в мире существует боль, которую чувствуешь растянутой на всю жизнь. Перед тем, как снова провалиться в сон, он успел заметить, что передвинулся на постели примерно на полдюйма.

На этот раз он оказался на корабле, в трюме, набитом тысячами людей, в кромешной тьме, и вновь был окружен гнилью, разложением и нечистотами, снова слышал стоны и крики. Он был уже полумертв, когда два дня спустя были открыты люки, и тех, кто остался в живых, начали сбрасывать в море.

На следующее утро отставного коменданта нашел уборщик. Старик, скорчившись, лежал у двери в свой номер. Его сердце остановилось.

Выражение лица у мертвого коменданта было таким, что служитель гостиницы едва не обмочился со страху, хотя доктор заявил, что смерть, вероятнее всего, наступила мгновенно.

V

[плотный луч, М16, пер. @п4.28.858.8893]

хОКБ “Серая зона” оОСТ “Честная ошибка”

Здесь. Я уже в пути.

&

хОСТ “Честная ошибка” оОКБ “Серая Зона”

Не торопитесь.

&

Есть срочная работа.

&

Обработать еще один мозг?

&

Требуется произвести расследование. Установить истину.

&

Я должен подумать над этим. В данный момент меня интересует поиск представлений об истине в разуме простейших животных.

&

Если заинтересованные простейшие на генетическом уровне вычеркнули правду о геноциде из памяти других простейших, в их головах вы ничего не найдете.

Впрочем, никто не станет отрицать, что у вас есть воистину действенные методы.

&

Спасибо, черт возьми. И поэтому другие корабли называют меня “Живодером”.

&

Это уж точно.

Что ж, позвольте пожелать вам всего наилучшего, чего бы наши друзья ни потребовали от вас в дальнейшем.

&

Благодарю. Рад был услужить…

&

Конец связи.

VI

Две тяжелые микровинтовки беззвучно упали на ковер сразу за люком воздушного шлюза, рядом с ними приземлился плащ. Мягкий свет ламп отразился в лаке деревянных панелей. Ртутные фишки для игры сразу растаяли при температуре, привычной человеку. Пожав плечами, Генар-Хафун вывернул карманы куртки и выплеснул ртуть на ковер.

Зевнув, он двинулся дальше. Забавно, что модуль не приветствовал его.

Винтовки остались лежать на полу в коридоре. Куртку он бросил на скульптуру в холле. Снова зевнул. Скоро рассвет самое время в постель… Он стащил сапоги и закинул их подальше, в коридор, ведущий к бассейну.

Стянув штаны, он вошел в каюту модуля. Держась за стену, начал сбрасывать с себя детали спецжилета и предметы гардероба, пытаясь при этом не упасть. И вдруг почувствовал, что в модуле находится посторонний.

Ну да, там, в глубине гостиной.

Призрак?

Он замер.

Этот кто-то сильно смахивал на тень его любимого дядюшки, как всегда, развалившегося в лучшем кресле.

Генар-Хафун постоял, выпрямившись, словно по стойке “смирно!”, правда, слегка покачиваясь. Ему хотелось протереть глаза, но он не был сейчас способен даже на это.

– Дядюшка Тишлин? – осторожно спросил он, покосившись на привидение. Опершись на антикварную тумбу, он принялся стягивать носки.

Фигура высокого, седого, как лунь, старика поднялась ему навстречу, привычно оправляя длинный служебный китель ветерана Контакта.

– Только его копия, Бэр, только копия, – пророкотал знакомый голос. Голограмма откинула голову назад и вперила в него оценивающий взор:

– Они действительно хотят, чтобы ты сделал это, малыш.

Генар-Хафун почесал в затылке и пробормотал что-то костюму. Тот начал разматываться вокруг него, как апельсиновая кожура.

– И ты, дядя, ты тоже не скажешь мне, в чем дело? – спросил он, выступая из сложенного у ног костюма и набирая полные легкие воздуха. Он сделал это, скорее, для того, чтобы лишний раз подразнить костюм, в модуле дышалось ничуть не хуже и не лучше, чем в спецжилете. Костюм сжался в ком размером с его голову и безропотно поплыл в чистку.

Голограмма дядюшки медленно вздохнула и скрестила руки на груди – жестом, который Генар-Хафун помнил с детства.

– Только не падай, Бэр, – предупредила голограмма. – Они хотят, чтобы ты выкрал душу умершей женщины.

Генар-Хафун стоял голышом посреди модуля, балансируя на одной ноге и недоуменно моргая.

– А я-то думал… – протянул он, наконец.

2. НИКАКИХ ОТКРЫТИЙ

I

Вот мы встали. Быстро оглянулись вокруг, просканировали… это напоминает… Хм-м. Нечто, плывущее в космосе. Странно. Ничего вокруг не видно. Дурной признак. Или с чувствами не в порядке? Часы едва ползут, как будто ты внутри этой электронной муры… Проводим полный контроль системы.

…О-о, Боже ж ты мой!

Дрон плыл в темноте межзвездного пространства. Он был по-настоящему одинок. Глубоко, пугающе одинок. Он вышел из обломков, когда-то бывших его энергетической и оружейной системой. Он был потрясен пустотой, которую находил в себе. Дрон был озадачен. Он знал, кто он такой: Сисл Ифелеус 1/2, тип Д2, армейский военизированный дрон корабля “Мир несет изобилие” – Разведчика клана Старгейзеров, входящего в Пятый флот эленчейзететиков. Но память начиналась только с того момента, когда он очнулся после сокрушительного удаpa извне. Что с ним случилось? Куда подевались его воспоминания? Чем было его сознание?

На деле он подозревал, что уже знает ответ на эти вопросы. Он функционировал на среднем из пяти уровней мышления, то есть на электронном.

Ниже простирался атомеханический комплекс, а еще ниже биохимический мозг. Теоретически, дороги к тому и другому были открыты, оба они находились в пределах доступного. На практике имел место компромисс. Автомеханическое сознание не отвечало корректно на принимаемые сигналы системного состояния, а биохимический мозг представлял собой настоящую кашу: либо дрон недавно не вписался в какой-то крутой маневр, либо был атакован со стороны. По всем ощущениям выходило, что большая часть биохимического блока разбита и вышвырнута в космос. Помимо этих неприятностей, оставалась еще одна плохая новость: из резервного экземпляра “альтер эго” корабля, копии мозгового субстрата, дрон мог превратиться в марионетку захватчика, а так это или нет, установить пока невозможно.

Верхние уровни занимали фотонное ядро и ИИ-сердечник. Оба канала, ведущие к ним, были полностью заблокированы и снабжены предупреждающими ярлыками. Сердечник был либо мертв, либо пуст, хотя мог и просто не отвечать на запросы.

Дрон еще раз протестировал систему. Она казалась работающей вполне исправно, откликаясь на все его запросы. Странно.

Возможно, блоки были действительно в отличном состоянии и под контролем одного или обоих высших компонентов. Он произвел проверку глубже, на уровне программирования блока. Невероятно, но так оно все и было в действительности.

Тем не менее, ситуация в целом выглядела как вводная на тренажере. Вот это вполне возможно. Задача: что делать, если внезапно обнаруживаешь, что плывешь в абсолютном одиночестве в межзвездном пространстве, системы почти полностью разбиты, а ты снижен до третьего уровня мозгового состояния и не имеешь никаких воспоминаний и даже представлений о том, как сюда попал и что с тобой случилось? Время на поиск решения не ограничено. Но это даже звучало впечатляюще: так мог быть сформулирован разве что самый сложный сценарий на тренировках дронов в Испытательной Сборной.

Ну что ж, вводная так вводная, он все равно должен действовать, как если бы ситуация была реальной.

Он продолжал внимательнейшее обследование своего мозга. Ага.

Он обнаружил еще пару подпрограмм, запечатанных и помеченных как потенциально – с ограниченной долей вероятности опасные. Подобное же предупреждение было прикреплено к самовосстанавливающейся контрольно-установочной матрице. Он должен был совершить полный прогон системы на проверку всего, что могло содержать пакеты с опасными сюрпризами.

Где же это, черт возьми? Где он находится? Он просканировал видимый ему рисунок созвездий. Сетка цифр вспыхнула в его сознании. Вот это занесло! Сектор Верхнего Смерча. По крайней мере, так его называло большинство. Располагался этот сектор на расстоянии сорока пяти световых килолет от центра галактики. Ближайшая звезда-сосед на расстоянии четырнадцати световых месяцев называлась Эспери, старый красный гигант, уже давно поглотивший весь набор своих орбитальных планет, чья собственная, почти нереальная, орбита газов теперь тускло сияла над парой отдаленных, оледеневших миров и далеким облаком кометных ядер. Нигде ни признака жизни: всего лишь еще одна скучная, мертвая система, подобная сотне миллионов других.

Генеральный сектор был одним из наименее посещаемых и относительно ненаселенных районов галактики. Точка ближайшей цивилизации: система Сэгрис, на расстоянии сорока световых лет, с цивилизацией ящероподобных на третьей ступени развития, первый контакт с Культурой – десять лет назад. Ничего особенного. Процент влияния в секторе распределялся следующим образом:

Крихизелы – 15 %,

Задиры – 10 %,

Культура – 5 % (признанный минимум для Культуры)

и двадцать других цивилизаций, составляющих номинальные 2 %.

Короче говоря, всеми забытый, никому особенно не нужный регион космоса. Эленчи никогда не производили здесь разведки, хотя, кажется, были попытки отдаленного сканирования. Однако результаты не показывали ничего особенного. Никакой полезной информации.

Дата: n4.28.803. По хронологии эленчей, все еще общей с Культурой. Сервис-регистратор дрона зафиксировал, что он был создан в пару к своему абсолютному двойнику кораблем “Мир Несет Изобилие” в 4.13, вскоре после завершения конструкции самого корабля. Самая последняя запись в бортовом журнале датирована: 28.725.500: корабль оставляет родной Тир, отправляясь в обычную рабочую экспедицию за внешние пределы Верхнего Смерча. Детальный сервис-регистратор был утерян. Последнее отмеченное событие дрон мог найти в своей библиотеке, датированным 28.802; в ежедневнике текущих дел. Так, значит, все случилось только вчера. Или что-то произошло с его часами?

Он просмотрел рапорты о повреждениях и проверил память. Причина повреждения – либо вспышка сверхновой, либо плазменный взрыв. Но он такого создать не мог. А вот корабль мог.

Из его лазера недавно стреляли, и защитные проекторы-экраны имели заметные повреждения с утечкой энергии. Картина такая, как если бы его атаковал кто-то ему подобный. Хм-м. Один из типовой пары? Двойник?

Он думал. Он искал. Исследовал. Он не мог найти никаких следов своего двойника.

Он оглянулся вокруг и осмотрелся, рассчитывая вектор заданного направления. Он искал.

Он двигался почти прямо из системы Эспери. Впереди – ничего, как ни концентрируйся на поврежденной сенсорной системе. Получалось, что он нацелен на движение в никуда. Он двигался совершенно бесцельно.

Взятая скорость превышала тот порог, когда часть его массы еще могла оставить релятивистский след на поверхности пространства-времени, если бы он имел более совершенное оборудование. Было ли это простым совпадением или имелось в виду? Может быть, его просто вышвырнули за борт по какой-либо непонятной причине: возможно, катапультировали через Переместитель. Он сконцентрировал свои сенсоры на обзоре заднего плана. Никакой очевидной точки. Никакого первоисточника, ничего не идет за ним следом. То есть, он даже не лоцман. Для чего же его послали по неизвестному вектору в совершенно пустое пространство? Хоть какой-нибудь намек…

Дрон перефокусировал сенсоры, проклиная безнадежно испорченную электромагнитооптику. Таак, можно разглядеть… газ, плазму, углерод. Он расширил фокусировку на больший угол.

То, что ему удалось обнаружить, что предстало его глазам – детально выражаясь, сенсорам, было разбухшим каркасом осколков, плывшим за ним на десятой части его собственной скорости. Он еще раз просмотрел структуру; она исходила из точки, где он впервые пришел в себя, восемьдесят и пять миллисекунд назад.

Из чего следовало, что около половины секунды он плыл в полностью бессознательном состоянии. Целых полсекунды в бессознательном состоянии. Жуть.

Он тщательно просканировал отдаленное облако простершихся в пространстве частиц. Они были горячими. Ну и дела! Обломки крушения! Скорее даже, обломки сбитого корабля.

Дрон быстро переключил внимание на запечатанные сердечники в его мозговом субстрате с предупреждающими ярлычками. “Больше тянуть нельзя”, подумал он.

Он запросил два сердечника. “ПРОШЛОЕ”, – так был помечен первый из них. Другой назывался просто “2/2”.

Ага, подумал он. И открыл первый сердечник, где нашел свои воспоминания.

II

Генар-Хафун болтался между стен душевой, точно шарик пинг-понга. Вентиляторы, высасывающие воду из кабины, звучали в это утро ужасно громко. Он знал, что кислорода не хватит; надо либо поскорее убираться из душа, либо нащупать воздушный шланг – но проще было бы найти кошку в темной комнате, чем шланг в этом водяном хаосе, да еще и с закрытыми глазами. Открыть глаза представлялось слишком обременительным. Сойдет и так.

Ему было любопытно, кто сдастся в первую очередь: он или шланг.

Похоже, его мозг решил игнорировать тот факт, что он задыхается. Внезапно он очнулся окончательно и стал молотить руками, словно тонущий примат, отчаянно пытаясь глотнуть воздуха и вместе с тем опасаясь захлебнуться конденсатом шариками воды, среди которых он плавал. Наконец он открыл глаза и жадно схватил шланг. Вздох. Один сладостный, освежающий вздох. Ну вот, другое дело. Кажется, достаточно.

– Все, все! – выдохнул он в воздушную маску, но вода продолжала хлестать из всех кранов. Тут только он вспомнил, что прямой связи с модулем нет, поскольку он приказал спецжилету не принимать никаких сообщений до утра. Он вздохнул. Глупость – одно из самых дорогих удовольствий на свете.

По счастью, в душе имелся выключатель. Водные струи иссякли, кабина затихла, как дворцовый парк, лишенный в одночасье своих фонтанов. Гравитация понемногу возвращалась, и он медленно осел вместе с шариками воды на пол душевой. Включилось реверсионное поле – в нем он увидел свое отражение и пригладил стоящие дыбом светлые волосы.

– Ну что ж, пусть самочувствие собачье, но выгляжу я на пять с плюсом, – объявил он зеркалу, из которого на него смотрела веселая физиономия молодого бездельника. Но даже вездесущий модуль сейчас не слышал его.

– Извиняюсь за насильственное вторжение, – произнесла тень дядюшки Тишлина.

– Все в порядке, – пробормотал Генар с набитым ртом. Он проглотил кусок стейка, запив его какой-то разогретой гадостью, которая, по убеждению модуля, действовала благотворно на невыспавшийся организм. Мерзкая на вкус жидкость могла быть в равной степени как лекарством, так и одним из мелких приколов модуля.

– Выспался? – спросила тень дядюшки. Она сидела за столом напротив Генара-Хафуна в обеденной каюте модуля, отрадно просторном помещении, в окружении экранов с видом на три стороны залитой солнцем горной долины, которая на деле находилась сейчас за несколько галактик отсюда. Маленький прислуживающий за столом дрон вертелся между задней стеной и спинкой стула.

– Целых два часа, – сказал Генар-Хафун. – Просто роскошь.

Наверное, если бы он знал, что в столовой его поджидают тени предков, он не испытал бы такого блаженства. Это довольно просто, следует только выделить из наркожелез какой-нибудь гормон, чтобы сохранить отчетливо ясное сознание, бодрость во всем теле и все такое прочее… Однако Генар-Хафун прекрасно понимал, что за этот праздник придется расплачиваться.

К тому же он хотел показать Особым Обстоятельствам, что выходка с призраком родственника не произвела на него впечатления. Единственная уступка, на которую он пошел, это чтобы не было снов. У него была отличная гипнотека с боевиками, ужасами и отличной эротикой. Причем, в последнем каталоге имелись просто шедевры, так что его поступок можно было назвать настоящей жертвой.

Так что он отправился в постель, проспал два часа, а поутру получил привет от дядюшки Тишлина, который сидел в гостиной и коротал время за разговорами с модулем.

Они болтали, рассказывали бородатые анекдоты о прежних временах – видимо, дабы Генар-Хафун мог удостовериться, что явившийся ему призрак в самом деле послан дядюшкой. Очевидно, 00 придавали этой операции особое значение, поскольку послали ему одно за другим два личностных состояния. Вторая голограмма Тишлина была превосходной фальсификацией, достойной всяческих похвал… Впрочем, хвалить призрака-голограмму собственного родственника… н-да, это уже граничило с шизофренией.

– Полагаю, ты провел прекрасную ночь, – сказала имитация дяди Тишлина.

– Презабавнейшую.

Тишлин казался озадаченным. Что-то явно не давало ему покоя. Генар-Хафун оценил выражение дядюшкиного лица и поразился, насколько совершенной была копия, закодированная в цифрах и пропущенная через пересыльный автомат. Хотя существовала она лишь в модуле ИИ-сердечника. Удивительное старание со стороны 00. И все это только для того, чтобы склонить его к сотрудничеству?

“Черт возьми, наверное, мне просто нездоровится, – подумал Генар-Хафун. – Подобные проблемы перестали меня волновать с университетских времен”.

– А что может быть забавного в общении с… инопланетянами? – поинтересовалась голограмма, сдвинув брови.

– Много чего, – загадочно ответил Генар-Хафун, отрезая новый кусочек стейка.

– Но ты же не можешь выпивать с ними, есть то, что они едят, даже общаться с ними как следует не можешь – настолько они далеки от тебя. Ты не можешь даже хотеть того же, что они… – сказал Тишлин, по-прежнему хмурясь.

Генар-Хафун пожал плечами:

– Это проблемы коммуникации, которые решает техника, пояснил он. – Сам знаешь. Ты ведь тоже контактировал с инопланетянами. – Он прожевал кусок, дожидаясь, пока программа дядюшки обработает сказанное. Он ткнул ножом в сторону призрака: – Думаю, в этот раз от меня хотят чего-нибудь в этом же роде. Я давно собирался попробовать.

– Что же? – спросил дядюшка Тишлин, откидываясь в кресле. – Чего бы ты хотел попробовать, милый мальчик?

– Я хотел бы стать задирой.

Брови Тишлина поднялись.

– Что ты сказал, мой мальчик? Мне показалось, я недослышал…

– Ну, на некоторое время, – пояснил Генар-Хафун, чуть повернув голову к дрону за спинкой кресла; машина поспешила вновь наполнить стакан. – Я имею в виду: все, что мне надо это оказаться в теле задиры… ну и, скажем так, просто побыть некоторое время задирой. Налаживание контактов – извечная проблема дипломатии. На самом деле я не вижу в этом никакой проблемы. Я смог бы лучше налаживать и поддерживать отношения с этими ребятами, превратившись в одного из них. Он отставил тарелку. – Уверен, ничего невозможного здесь нет. Вот и модуль признает, что такое в принципе технически возможно, хотя и не рекомендовано, и мне известны все доводы против, хотя, на мой взгляд, идея великолепная. Ну, конечно, при условии, что я в любой момент смогу вернуться в собственное тело… Неужели это тебя шокирует, дядюшка?

Призрак покачал головой:

– Знаешь, Бэр, ты всегда был странным ребенком. Впрочем, этого можно было ожидать. Любой, кому нравится жить с задирами, внушает некоторое подозрение относительно своего психического здоровья.

Генар-Хафун развел руками:

– Но я делаю то же, что и ты! – возразил он.

– Бэр, я лишь ждал встречи со странными и даже загадочными инопланетными существами, но вовсе не хотел заниматься тем, чем они там у себя занимаются.

– Вот те на! А я думал, что ты гордишься мною.

– Горжусь, но и беспокоюсь за тебя, Бэр. Ты что, всерьез полагаешь, что, став задирой, оправдаешь надежды 00?

– Определенно, – сказал Генар-Хафун. – У меня тут состоялся сеанс связи прошлой ночью, и “Смерть и Гравитация” сказал “да”… – Он покрутил головой и рассмеялся. – Должно быть, это было во сне. – С этими словами он проглотил последний кусочек стейка.

– Мне сказали. Бэр, что ты готов выполнить поручение, сказал Тишлин. – Но ты не представляешь, на что идешь.

Генар-Хафун вскинул брови:

– В самом деле?

– В самом деле, – утвердительно кивнул Тишлин.

Генар-Хафун призадумался:

– И как же им удалось привлечь тебя к переговорам, любезный дядюшка?

– Им стоило только заикнуться об этом, Бэр. Конечно, я отстранен от Контактов твоего уровня, но всегда счастлив помочь, чем могу, когда появляются проблемы.

– Это не Контакты, дядюшка. Это Особые Обстоятельства, спокойно произнес Бэр. – У них правила игры другие.

Тишлин поджал губы. Его голос изменился. Теперь он звучал несколько виновато. Дядя оправдывался:

– Я знаю, мой мальчик. Я расспросил нескольких знакомых об этой организации, прежде чем согласился с ней сотрудничать. Все проверено, все кажется… заслуживающим доверия. И я призываю тебя тоже поверить им. Похоже, то, что мне рассказали, правда.

Генар-Хафун помолчал.

– Ну ладно. Хорошо. И что же тебе рассказали, дядюшка? спросил он, допивая остаток синтезированной модулем бурды. Хмурясь, он вытер губы и придирчиво осмотрел салфетку. Потом бросил взгляд на обслуживающего дрона. Тот дернулся, что должно было означать недоумение, и принял стакан из его руки.

Подобие Тишлина наклонилось всем корпусом вперед.

– Позволь мне рассказать тебе одну историю, Бэр.

– Конечно, и немедленно, – откликнулся Генар-Хафун, вытер губы и бросил салфетку на стол, что означало конец завтрака. Дрон-слуга принялся убирать посуду.

– Давным-давно, далеко-далеко отсюда – за две тысячи лет туда и обратно, – начал Тишлин, – в звездной туманности за пределами галактической карты, у самого кластера Асетиела, короче говоря, в самой заднице у дьявола – “Трудный Ребенок”, один из первых Основных Контактных Блоков класса “Трубадур”, обнаружил еще не угасшую древнюю звезду. ОКБ начал расследование. И тогда открылись сразу два необычных факта.

Генар-Хафун откинулся в кресле, еле заметно улыбаясь. Дядюшка Тишлин любил рассказывать истории. Обрывочные воспоминания Генар-Хафуна о детстве сохранили длинную, залитую солнцем кухню, дома на Оис, на Орбитале Седдан. Его мать и прочие взрослые в доме, а также многочисленные кузены и кузины с болтовней, гомоном и смехом собирались вокруг старика, сам он сидел у дядюшки на колене, и рассказ начинался. Часто это были обычные детские сказки – которые ему уже доводилось выслушивать от других взрослых, – но были среди них и рассказы о том, как дядюшка служил в Контакте, как он бороздил Галактику на дипломатических кораблях, исследовал странные новые миры и встречался с инопланетянами.

– Во-первых, – рассказывала голограмма, – потухшее солнце по всем признакам было парадоксально древним светилом. Настолько древним, что приборы из черного ящика определяли его возраст примерно в триллион лет.

– Сколько-сколько? – фыркнул Генар-Хафун.

Дядюшка Тишлин развел руками;

– Корабль тоже не мог поверить. Согласно этой невероятной цифре, получалось… – видение посмотрело куда-то вбок, как всегда делал Тишлин, когда задумывался, и Генар-Хафун вновь невольно поймал себя на улыбке, – опять же, судя по изотопному анализу и пробе на радиоактивность…

– Техническая терминология, – сказал Генар-Хафун, заговорщически кивая. Дядюшке, не лишенному счастья общаться с модулем Генар-Хафуна, было понятно это ехидство. Они с голограммой улыбнулись друг другу.

– Техническая терминология, – подтвердило изображение Тишлина. – Однако неважно, какие способы они использовали для определения возраста звезды и какие цифры при этом получали, потому что приходили они всегда к одному: мертвая звезда была как минимум на 50 лет старше, чем наша Вселенная.

– Никогда не слышал об этом, – признался Генар-Хафун.

– Я тоже, – сказал Тишлин. – Единственной причиной, по которой это дело не получило широкой огласки, послужил неполный рапорт корабля. Ну да, корабль был настолько сконфужен случившимся, что оставил результаты при себе.

– У них тогда были собственные Умы?

Изображение пожало плечами:

– Ум с маленькой буквы: ИИ-сердечник, так, кажется, это сейчас называется? Но это был чувствующий Ум, и информация оставалась в сердечнике корабля, когда это случилось.

Практически, единственными формами личной собственности, которые признавала Культура, были мысль и память. Любой регистрируемый рапорт или анализ теоретически был доступен каждому, но собственные мысли, собственные воспоминания был ли ты человеком, дроном или корабельным Умом – рассматривались как личное достояние. Считывание сознания у человека или даже машины, а уж, тем более. Ума – было запрещено.

Генар-Хафун считал, что так и должно быть, хотя со временем пришел к выводу, что главная причина существования этого правила проста: оно соответствует целям Умов Культуры вообще и Умам из 00 – в частности.

Благодаря этому табу каждый в Культуре мог сохранять свои секреты при себе. Проблема состояла в том, что, если у людей все ограничивалось бытовыми мелочами вроде мелкой ревности, гордости и тщеславия, то с Умами с большой буквы дело обстояло иначе. Случалось, они “забывали” поведать всем остальным о целых звездных цивилизациях, обнаруженных во время полета, или же сами принимались изменять ход развития цивилизации, возможно, прицеливаясь и к самой Культуре… Хотя какое там “прицеливались”! Они уже давно этим занимались.

– А как же люди на борту корабля? – спросил Генар-Хафун.

– Люди прекрасно знали о том, что случилось. Но молчали. Находясь вдали от всех цивилизаций, они имели на руках два непостижимых факта. Они понимали, что надо вступить в контакт, но не могли придумать, как. Поэтому они решили выждать и пока понапрасну не вносить в мир хаос и сумятицу. – Тишлин снова пожал плечами. – Все это произошло на таком удалении от цивилизации, на таком расстоянии, что каждый, я полагаю, дважды бы подумал, прежде чем кричать об этом на весь мир. Сейчас ты не смог бы удержать в тайне такое событие, тем более, с такой степенью конспирации. Однако тогда это было возможно: линии связи часто обрывались.

– И что же за вторая необычная вещь, с которой они столкнулись?

– Некий артефакт. Идеальная черная сфера – совершенно непроницаемое тело размером с астероид, вращающийся по орбите вокруг этой невозможно древней звезды. Все попытки корабля проникнуть в артефакт и исследовать его не увенчались успехом. Ни сенсоры, ни что-либо другое не помогало. Сам исследуемый предмет не подавал признаков жизни. Вскоре после случившегося у “Проблемного Ребенка” отказал двигатель нечто неслыханное даже по тем временам. Поэтому ему пришлось срочно покинуть район исследований. Разумеется, он оставил целый отряд разведывательных спутников и платформы с сенсорами для наблюдения за артефактом.

Три года спустя прибыла следующая экспедиция – а, как ты помнишь, все это происходило на самых галактических окраинах, причем скорости были тогда намного ниже средних – они не нашли ровным счетом ничего. Ни звезды, ни артефакта, ни даже сенсоров, оставленных “Трудным Ребенком”; только радиомаяки караульных блоков, которые к тому времени уже заглохли. Выглядело это так, как будто гравитационные пульсары по соседству поглотили загадочную звезду, а с ней и все остальное оборудование.

– Так они что, просто исчезли?

– Просто исчезли. Причем бесследно, – подтвердил Тишлин. – Еще никто в истории не терял целое солнце, даже если оно было мертвым.

– В то же время, – продолжал дядя, – Основной Системный Транспорт – ОСТ, с которым было назначена встреча у “Трудного Ребенка” для ремонта двигателя, передал, что ОКБ был, по всей видимости, атакован: причиной поломки была не авария и не промышленный брак. Это было нападение.

Если не считать до сих пор необъяснимого исчезновения целой звезды, все шло нормально почти двадцать лет. – Рука Тишлина хлопнула по столу. – Ах да, конечно, были проведены расследования, экспертизы, создавались комиссии. В результате пришли к выводу, что система находилась под защитой. Причем весьма и весьма высокотехнологичной защитой. Возможно, созданной какой-то неведомой Працивилизацией. Возможен и другой вариант, менее вероятный: солнце и все остальное вместе с ним просто кануло в Гиперпространство и, таким образом, исчезло навсегда, как “Летучий Голландец”. Этот случай потом еще долго мусолили, пока не стали относиться к этому как к какой-то древней сказке.

И вот что происходит дальше. Через семьдесят лет “Трудный ребенок” вдруг заявляет, что он больше не хочет входить в группу “Контакта”. Он оставляет это сообщество, или организацию, как тебе угодно. Оставив Культуру, он примкнул к иной цивилизации – что опять же очень необычно для корабля такого класса. В то же время экипаж корабля пошел по пути Необычных Жизненных Выборов. – Призрак откашлялся, прочищая горло, и продолжал:

– Примерно половина выбрали бессмертие, другая половина автоматическую эвтаназию. Несколько оставшихся прошли изнурительное обследование, в ходе которого, впрочем, ничего особенного найдено не было.

Затем пришла очередь дронов, входивших в экипаж корабля: все они присоединились к Групповому Уму и с тех пор были недоступны для коммуникации. В течение столетия почти все люди, выбравшие бессмертие, также исчезли. Затем Особые Обстоятельства потеряли контакт с “Трудным ребенком”. Похоже, он просто исчез точно таким же непостижимым образом, как тот артефакт. – Призрак снова пожал плечами. – Это произошло пятнадцать лет назад. Бэр. До последнего дня никто ничего не видел и не слышал об этом корабле. Последующие исследования ни к чему не привели. Дело просто закрыли. История все же получила огласку, но лишь через полтора века после случившегося. Одно время даже была поднята шумиха в масс-медиа, но, увы, журналистам не с кем было поговорить, не у кого было взять интервью, что-нибудь разузнать, купить и выпытать: все, можно сказать, сошли со сцены. Короче, никакого материала, из которого можно слепить, составить, списать и сварганить статью. И, конечно, основные фигуры – звезда и артефакт – исчезли прежде всех остальных, поскольку стали недостижимее недостижимых.

– Очень хорошо, – задумчиво пробормотал Генар-Хафун. Все очень…

– Погоди, – сказал Тишлин, поднимая палец. – Тут есть еще одно обстоятельство. Остался один член экипажа “Трудного Ребенка”, тот, кто может заговорить, несмотря на тот факт, что последние 24 тысячелетия он пытался избежать всяких разговоров.

– Человек?

– Человек, – подтвердил дядя Тишлин. – Капитан судна.

– Он…

– Она, – поправил Тишлин.

– Тогда такое допускалось? – Генар-Хафун не смог сдержать саркастической усмешки.

– Это была номинальная, условная должность. Даже в те времена, – сказал Тишлин. – Причем Зрейн Трамов была, скорее, командир экипажа, чем корабля. В любом случае, капитан Зрейн Трамов, или же ее тень… – Голограмма Тишлина запнулась, пристально наблюдая за реакцией Генар-Хафуна. – Она находится на Сохранении на борту ОСТ “Сновидца”.

Призрак снова выдержал многозначительную паузу, дав время Генар-Хафуну среагировать на имя корабля. Ожидание оказалось напрасным, по крайней мере, видимой реакции не последовало.

– К сожалению, сохранилась только ее личность, – продолжал Тишлин. – Душа, но не тело. Ничего, кроме персонализации. Тело погибло при атаке Айдаранов на Орбитал примерно тысячелетие назад. Зрейн постаралась замести следы – вероятно, с помощью симпатизирующего ей Ума корабля – и если бы не нападение Айдаранов, она бы так и сохранила инкогнито до се – го дня. Только во время послевоенной экспертизы мозга установили, кто она такая. Особые Обстоятельства полагают, что Зрейн может знать нечто существенное об утерянном артефакте.

Генар-Хафун сидел некоторое время в молчании, поигрывая шнурком своего комбинезона. “Сновидец”. Давненько он не слышал этого имени, которое в свое время постарался забыть, пытался стереть даже эхо памяти обо всем, что касалось этого странного корабля, и надо сказать, преуспел в этом.

– Зачем же понадобилось им заниматься этим делом через два с половиной тысячелетия? – спросил он голограмму.

– Представь себе, космическое тело с подобными характеристиками появилось вблизи звезды с названием Эспери, в Верхнем Смерче, и 00 нуждаются в помощи, чтобы наладить контакт. В этот раз нет древней звезды, но артефакт идентичен.

– И чего они хотят от меня?

– Чтобы ты прибыл на борт “Сновидца” и поговорил с этой мумией. Для этого ее личность, очевидно, будет восстановлена в теле. – Призрак выглядел смущенным. – Или же тебе предстоит убедить ее снова родиться, чтобы ее можно было допросить. “Сновидец” может не отпустить ее, он не якшается с Особыми Обстоятельствами, но, если она согласится, то пойдет ей навстречу.

– Но почему… – начал спрашивать Генар-Хафун.

– Более того, – сказал Тишлин, поднимая руку. – Даже если она откажется вернуться к нам, у тебя останется шанс перекачать ее личность во время сеанса связи. Аппаратурой тебя снабдят. Главное, чтобы об этом ничего не узнал ОСТ “Сновидца”. Не спрашивай, почему это так важно. Тебе поможет корабль, на котором ты прилетишь к ней с Тира.

– С Тира? – изумился Генар.

– На Тир тебя доставит корабль, арендованный у задир.

Генар-Хафун скептически посмотрел на дядю:

– Но разве такое возможно? – спросил он. – Вернуть ее насильственным путем. Тем более, вопреки желанию “Сновидца”.

– Очевидно, возможно, – пожал плечами Тишлин. – Техника совершает чудеса. Но ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что они хотят, чтобы ты выкрал душу мертвой женщины…

Генар-Хафун на миг задумался.

– А ты знаешь, что это за корабль? Ну тот, который меня доставит на борт “Сновидца”?

– У них нет выхода… – начал призрак, запнулся и смущенно поднял взгляд. – Ну, в общем, это ОКБ “Серая Зона”. Призрак улыбнулся. – Ага, вижу, ты слышал о нем!

– Да, слышал.

“Серая зона”. Корабль, который занимался тем, чем брезговали или боялись заниматься другие корабли: он проникал в подсознание людей, используя электромагнитные эффекторы. Отверженный корабль “Живодер” (таким было первоначальное название “Серой Зоны”) по собственному желанию оставался частью достояния Культуры, но его сторонились все без исключения ему подобные: это был изгнанник великого метафлота, гигантской суперфлотилии, которую представлял собой Контакт.

Генар-Хафун уже слышал о “Серой Зоне”. Теперь до него начинало понемногу доходить. Если существует судно, способное на пиратство – и, что еще более важно – желающее пиратствовать, поскольку это является способом и формой его существования, его “модус вивенди”, – то выкрасть душу на Сохранении у “Сновидца” оно не побрезгует. “Серая Зона”, вероятно, способен на все. Если считать правдой слухи об этом корабле, то последние десять лет он оттачивал приемы проникновения в сны и воспоминания различных животных видов. В свою очередь, – по тем же слухам, “Сновидец” не подавал признаков жизни последние 40 лет.

Призрак дядюшки Тишлина продолжил:

– Очевидно, “Сновидец” – большой оригинал. Впрочем, то, что он – Эксцентрик, еще ни о чем не говорит. Возможно, это упростит операцию, а, может, как раз наоборот.

Генар-Хафун посмотрел на Тишлина задумчиво:

– Как это там называлось? Внешний Контекстуальный Парадокс?

– Проблема, – поправил его Тишлин. – Проблема Внешнего Контекста.

– Хм-м. Да. Что почти одно и то же…

С Проблемой Внешнего Контекста большинство цивилизаций встречались лишь единожды. Широко распространенный пример: племя на довольно большом плодородном острове. Вы покорили эту землю, изобрели колесо, письменность и прочее, ваши соседи порабощены вами или, по крайней мере, настроены по отношению к вам миролюбиво, вы заняты воздвижением храмов самому себе со всей пышностью, которую только можете себе позволить. У вас в руках власть, о которой ваши священные предки могли только мечтать, – власть абсолютная! И вот внезапно в бухту врывается ощетинившийся пушками кусок железа без парусов и пара из трубы, на берег сходят парни с длинными забавными палками на плечах и объявляют, что они вас только что открыли, что вы теперь являетесь подданными некоего императора, который очень любит подарки, так называемые налоги, и вы, в общем-то, можете спать спокойно, только вот эти святые люди с тайным блеском в глазах хотели бы перекинуться парой слов с вашими жрецами.

Такова Проблема Внешнего Контекста; такова – с некоторыми техническими расхождениями – версия событий, которым несть числа во всех межпланетных цивилизациях, когда кто-нибудь вроде задир натыкается на них несколько раньше, чем, например, Культура.

У Культуры предостаточно своих мелких ПВК, проблем, которые могут оказаться продолжительными конфликтами, если будут решаться неверно. Однако до сих пор Культура успешно с ними справлялась. Последняя ее ПВК обернулась версией разъедающего галактику Гегемонизирующего Роя, а также внезапным, если не сказать – мгновенным визитом соседей с Андромеды в ответ на экспедицию, которая была туда отправлена.

Но существовала главная ПВК – проблема встречи с цивилизацией, которая постоянно будоражила воображение Умов и людей. “Продвинутые” могли принести с собой доступ в иные миры, но могли нести гибель и разрушение.

– Может быть, – согласился призрак. – Возможно, гибель станет несколько менее вероятной с твоей помощью.

Генар-Хафун кивнул, не отрывая взгляда с поверхности стола.

– И кто же отвечает за этот проект? – спросил он с усмешкой. – Обычно в операциях подобного уровня всегда существует Сверхразум, который контролирует ситуацию, инцидент-координатор или как там его?..

– Инцидент-координатор – ОСТ по имени “Никаких Открытий”, – сказал ему Тиш. – Если тебе захочется получить дополнительную информацию, можешь обратиться к нему. Он передал это тебе лично.

– Ага, – Генар-Хафун никак не мог вспомнить, слышал ли он раньше об этом корабле. – Но почему же именно я? – спросил он.

На самом деле он уже знал ответ на вопрос.

– “Сновидец” ведет себя с каждым днем все более странно, – произнес Тишлин с печальной миной. – Он меняет маршрут и график следования, не принимает людей для складирования на Сохранение и почти не выходит на связь. Но тебя он пообещал пустить на борт.

– Плохо дело, – сказал Генар-Хафун, искоса наблюдая за облаком, проходящим над поляной на одной из стен-экранов столовой. – Не иначе как он собирается прочитать мне лекцию о смысле жизни. – Он вздохнул, обводя взглядом комнату. Затем взглянул на призрак.

– Она все еще там? – спросил он.

Изображение медленно кивнуло.

– Черт! – произнес Генар-Хафун.

III

– У меня от этой мути плавятся мозги.

– Тем не менее, полковник, это депеша чрезвычайной важности.

– Я просмотрел начало, и мне уже нехорошо.

– И все же с этим нужно ознакомиться. Будьте любезны прочитать повнимательней, и уж затем я объясню вам значение прочитанного.

– Стебли мои в узел, что за варварский обычай – поднимать бойца после полкового ужина! – Пятирук никогда не мог понять, почему люди так распускают свои механизмы. Подумаешь, сверхчувствительные аппараты. Люди вообще странные существа. За исключением Генар-Хафуна – рубаха-парень! Как он, интересно, мирится с тем, что эти автоматические зануды имеют право в любой момент оторвать его от важного дела?

Пятирук посмотрел на смятые простыни. Вероятно, автоматы считают, что похмелье – это просто раздражение нервной системы, а не глобальная перестройка личности и характера.

– Понимаю, время раннее, и ночка была бурная. И все же, полковник…

Эмиссар корабля “КорСет” – уже однажды встречавшийся Пятируку и запомнившийся как улучшенная топографическая версия его покойного папаши, – явился нежданно-негаданно. Стоило подумать об усилении охраны особняка-аэродрома.

По счастью, он успел прикрыть одеялом свою “дипломатическую супругу” и еще двух замешавшихся в дело куртизанок, прежде чем этот неприятный тип возник на пороге.

Пятирук щелкнул пару раз передним клювом.

“Такое чувство, будто всю ночь клевал себя в задницу”, подумал он.

– Вы не могли бы просто рассказать мне, о чем там речь в этом чертовом сообщении? – спросил он гонца.

– Тогда вы ничего не поймете. Приступайте же, полковник: чем скорее вы прочтете, тем скорее я смогу объяснить. И тем скорее смогу продемонстрировать, как эта информация позволит вам навсегда избежать посягательств Культуры на вашувнутреннюю и внешнюю политику. Это как минимум.

– Хм-м, – задумался Пятирук. – Положим. А как максимум?

Эмиссар корабля свесил глазные стебли набок, что у задир означало улыбку.

– Как максимум, эта информация позволит вам управлять Культурой, как прежде она управляла вами. – Странное создание сделало эффектную паузу. – Этот сигнал может ознаменовать начало процесса, который передаст всю Галактику в ваши руки и впоследствии откроет такие территории для завоевания и освоения, о которых вы и мечтать не могли. Я не преувеличиваю. Будете читать, полковник?

– Ну, положим, – скептически хмыкнул Пятирук, разминая щупальца и протирая глаза. Он посмотрел на экранчик блокнота:

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент” & строго, как выяснили 00 Замечена Эксцессия @с18519938.52314.

Аварийный Предупреждающий Уровень О [(во временной классификации) – текстовая заметка в дополнение от ОСТ “Мудрость аки Молчание” @ п4.28.855.0150.650001]. Эксцессия.

Подтверждает предшествующий прецедент Тип К7^. Действительный класс неопределен. Его статус: Активный. Осведомленный. Контактифильный. Неагрессивный коэфф. безопасности. Координаты: Эспери (звезда).

Следующий сдвиг путем контакта моего первичного сканера @ n4.28.855.0065.59312) @ п4.28, 855.0065.59478 в М1-а16 & Гэлин II, тесным лучом, типа 4А. Подозреваемый сигнал тщательно подобран от Z-E/Лазерным Комбинаторным лучом, пучок расширяющийся, х-Контакт помечен вызовом “I”. Никаких других сигналов не зарегистрировано.

Мои последующие действия: утвердить курс и скорость, отобрать легкие фракции, просмотреть первичный сканер к мимическому коэфф. 50 % плотного приближения, приступить к пассивному сканированию (синхронизация, начало сигнала, как выше), послать Гэлин II буферный сигнал подтверждения приема послания к контактной локации, следящий сканер наблюдения @19 % мощности и лазерный луч накаливанием 300 % для контакта @-5% первичного сканера точки повторной встречи; сделать две показательных, замедляющихся до полного стопа, линий маневра, синхронизированного с местной точкой конечной остановки @12 % следящего сканера обзора, произвести полный системный контроль согласно инструкции, медленный 4-контрольный виток по орбите, затем перестроить курс к первичному тесному сближению и выставить @ стандартную 2/х кривизны. Держаться там.

Физические характеристики эксцессии: сфера радиусом 53.34 км.,^[101] масса не оценивается по пространственно-временной ткани пан-полярным материалом плотности, нормированной при 1.45х8 в 13-й степени. Поверхность черная непроницаемая, местами зернистая, внутри фрактальная. 12-1 мм, открыта вакууму, аномальное присутствие заключает утечку от 8 в 21-й степени КГц. Подтвержденная К 7” категория HS топологии & eG каналы связи (бесконеч. и крайн.). Соответствующие файлы даны в приложении.

Присутствие совместных аномальных материалов: несколько высокодисперсивных облаков осколков, все в пределах 28 минут, три последовательных; более 1 м кубической почти эквивалентной тех. В сущности, точная копия приблизительно 3 в 8-й степени, частично истощенная, из основного высокоусложненного уровня (атмосферы “Од”, кислород) корабля. Последний в настоящий момент находится в зоне Эксцессии. Анализ траектории осколочных облаков указывает на то, что они появились 52.5 световых дней назад. Облако осколков сражения косвенным образом происходящее от точки 948 милисекунд ходовой позиции Эксцессии. Соответствующие файлы прилагаются. Никакого очевидного присутствия в радиусе 30 лет.

Мой статус: неприкасаемый. L8 безопасность пост чистка (100 %).

Общая загрузка. Кодированный Повтор: Эксцессия, выход на связь налажен, подтвержден. э-м Модулятор связь в деталях не оценена. Действительный класс не установлен. Режим ожидания. @ п4.28.855.0073.64523… … PS:

Галп.^[102]

Пятирук встряхнул глазными стеблями. Вот это похмелье!

– Ладно, – сказал он. – Я прочитал, но так ничего и не понял.

Эмиссар военного судна “КорСет”, которое на язык гуманоидов переводилось бы приблизительно как “Тянем-Потянем”, вновь улыбнулся.

– А теперь позвольте мне объяснить.

3. НЕИЗДАННЫЕ ГОСТИ

I

Битва при Бустраго произошла на Кслефьере I тринадцать тысяч лет назад. Это было решающее сражение в Войне Архипелагов. Так закончился двадцативековой конфликт между двумя величайшими империями. Заряжаемые со ствола пушки и ружья считались антиквариатом в те времена, но атака кавалерии все еще признавалась одним из главных и решающих тактических маневров. Прекрасное и волнующее зрелище – кавалерийская атака. Особенно когда наблюдаешь ее со стороны, например, со стороны высшего военного командования. Современная артиллерия в сочетании с устаревшей тактикой боя неизменно вызывала громадные потери с обеих сторон.

Аморфия бродил среди трупов и умирающих: шло взятие Четвертой высоты. Сражение было в самом разгаре. Как раз началась новая атака противника. Неприятель словно вынырнул из пушечного дыма и обрушился на пехоту. Уничтожив почти всех на этом рубеже, победители бросились к следующему укреплению в узкой долине. Линии ставок и бункеров сперва разбила огневая подготовка, после чего их основательно прочесала кавалерия. Тела были разбросаны точно осенние листья по изрытой копытами, рыжей от крови земле. Кровь пропитала траву, придав ей особый, маслянистый блеск, собралась в небольших впадинах, стекленея лужицами густых чернил.

Солнце стояло высоко в безоблачном небе; орудийный дым клубился над землей. Несколько стервятников, не обращая внимания на шум близкого сражения, уже кружили в небесах, высматривая добычу.

На солдатах были яркие мундиры с металлическими застежками и высокие кивера. Разбросанные по земле пики, сабли и штыки сверкали на солнце. Крупные, коренастые кони пушечных колесниц не могли похвастаться убранством упряжи, кавалерийские же скакуны, напротив, были разряжены не хуже всадников. Все они лежали вместе, кто со свернутой шеей, кто с распоротым животом, кто с оторванными конечностями. Кое-кто еще бился в предсмертных конвульсиях, несколько счастливчиков-пехотинцев, у которых раны были неопасны для жизни, взывали о помощи или хотя бы кружке воды.

Все это зрелище, похожее на искусно выполненную неподвижную голограмму, являлось постоянным украшением Главного Третьего Внутреннего Отсека ОСТ “Сновидец”.

Аморфия корабля добрался до вершины невысокого холма и оттуда осмотрел панораму сражения. Поле боя занимало насколько квадратных километров, – величественное смешение людей, животных, пушек, дыма, крови и теней.

Труднее всего было правильно и естественно расположить и зафиксировать дым. Сам ландшафт создавался довольно просто: покрытие из искусственной флоры на тонком слое стерилизованной почвы, лежащей на каркасе из пенометалла. Подавляющее большинство животных были просто блестяще выполненными скульптурами. Люди были настоящие, хотя некоторые, те, которым были причинены серьезные увечья, также представляли собой изваяния.

Сцена была тщательно проработана в деталях, корабль потрудился на славу. Он изучил множество полотен, гравюр и рисунков, посвященных знаменитому сражению, все военные документы и отзывы в прессе, не пренебрегая также дневниками и воспоминаниями простых солдат. Ну, и конечно, пришлось как следует изучить данный исторический период, включая униформу, оружие и тактические приемы, применявшиеся в те времена. Команда дронов посетила сохранившееся место сражения и глубоким сканированием изучила состав почвы. Тот факт, что Кслефьер I был одной из приблизительно двадцати планет, которые могли не без оснований считать себя родиной Культуры, облегчал задачу.

ОСТ проштудировал записи, которые годами велись эмиссарами Контакта во время изучения битв между сообществами гуманоидов на подобном уровне технологий. Он хотел получить максимально отчетливое представление о том, как развивались события, из различных мнений и точек зрения составить объективную и правдоподобную картину.

Это заняло время, но, в итоге, привело к высокотехнологичному решению. Даже дым удалось расположить на единственно возможном для каждой струйки месте. Дым был настоящим. Все его частички и пылинки держались в воздухе, настроенные антигравитационным полем, которое создавали проекторы-гравитоны, спрятанные под оболочкой ландшафта. Дым составлял предмет особой гордости корабля.

Несмотря на это, сцена была еще далека от совершенства: присмотревшись, можно было заметить, что одних солдат изображали женщины, а другие выглядели явно иномирянами или вовсе не гуманоидами. И даже главные персонажи – мужчины безукоризненного сложения, стопроцентной расовой и генетической принадлежности – получились слишком крупными и здоровыми для того времени. Но все это не слишком беспокоило корабль. Люди – не главное, в чем надо было добиться полного подобия. Хотя именно они представляли собой наиболее важный компонент сцены, будучи, собственно говоря, причиной создания панорамы.

Все началось около 80 лет назад.

Каждый хабитат Культуры, будь это Орбитал или населенный астероид, корабль или планета, располагал возможностью Сохранения. Когда люди достигали определенного возраста или просто уставали от жизни, они могли воспользоваться этой новинкой. Это был выбор, предоставляемый Культурой: естественный конец после трех с половиной веков жизненной активности или Сохранение в течение многих тысячелетий. Люди могли выбирать между омоложением и/или абсолютным бессмертием, могли также стать частью коллективного разума, могли просто умереть, когда приходило их время, могли вообще оставить Культуру, отважно приняв одно из открытых, но, в сущности, непостижимых приглашений, сделанных некоторыми продвинутыми цивилизациями, или же просто отправиться на Сохранение: и тогда одни засыпали на сотню лет, чтобы затем, очнувшись на один день, вновь погрузиться в сон без времени и сновидений, другие желали, чтобы их разбудили через определенный промежуток времени, чтобы увидеть, насколько изменился мир, пока они отсутствовали, третьи выражали желание проснуться к моменту какого-нибудь особенно интересного события, предоставляя тем, кто занимался их Сохранением, судить, насколько в действительности это событие интересно, четвертые же собирались вернуться, когда сама Культура станет “продвинутой”.

Между тем Культура не спешила назвать себя таковой, хотя теоретически имела на это право. Дело в том, что наряду с отдельными ее представителями или даже группами людей и Умов, считавшими, что они достигли уровня Працивилизации, находилось немало и таких, кто порывал с ней ради того, чтобы сделать свой собственный выбор – поэтому Культура пока не принимала окончательного решения, с интересом наблюдая, куда несет ее бурное течение галактической жизни.

Отчасти такая позиция была продиктована любопытством, свойственным всякой молодой цивилизации (“продвинутые”, наверное, называли это ребячеством), отчасти же – убеждением, что все еще слишком много неизведанного в окружающем мире, чтобы мнить себя всеведущими и всемогущими, уж не говоря о том, что существуют ведь и другие галактики, другие вселенные! Возможно, “продвинутые” уже проникли туда, но они не соизволили сообщить о своих открытиях тем, кого, по их мнению, можно не брать в расчет. Также не исключено, что нежелание Культуры присваивать себе более высокий статус являлось следствием ее альтруистической морали, она не могла бросить на произвол космической судьбы собратьев по разуму, тогда как “продвинутые”, сделавшись во всех отношениях подобными богам, не испытывали ни малейших угрызений совести по поводу плачевной участи отставших в развитии миров: там продолжался передел сфер влияния, царила тирания, не прекращался геноцид, гибли целые цивилизации, и обо всем этом Культура узнавала лишь случайно и порой с опозданием, – например, когда на какую-нибудь планету падал астероид или в опасной близости от нее рождалась сверхновая.

Тут имелась еще одна трудность: стоило какой-нибудь цивилизации решить, что она, наконец, достигла наивысшего уровня развития, идеи добра и справедливости переставали для нее существовать. Культура в этом вопросе придерживалась строгих, почти пуританских взглядов (что, кстати, было удивительно для общества, одержимого погоней за наслаждениями), и считала такое поведение совершенно недопустимым – в таких случаях она сама выполняла функции верховного божества: открывала новые миры, поощряла или наказывала расы, которые стояли на более низких ступенях развития. Со временем она и впрямь должна была обрести статус “продвинутой”, но ее представители клялись, что случится это не раньше, чем они устанут творить добро и наказывать зло.

Тем же, кто не желал дожидаться обретения этого статуса, но бы не прочь был пожить в условиях “продвинутого” общества, предоставлялась возможность Сохранения. Метод применялся уже несколько тысячелетий и состоял в том, что человека помещали в коробку, напоминающую гроб, немногим более двух метров в длину, метр в ширину и полметра высотой: такие блоки были наиболее просты в изготовлении и удобны в использовании. Однако столь несимпатичные предметы не могли избежать дальнейших усовершенствий и доработок. Изобретение гелевого защитного костюма позволило отправлять людей в состояние продолжительного Сохранения в оболочке легкой и изящной, как привычная одежда, и несравненно более прочной, чем допотопные деревянные ящики.

“Сновидец”, который тогда еще не носил этого названия, стал первым кораблем, принявшим на себя такую задачу. Помещенные на Сохранение люди (разумеется, с их согласия) располагались здесь в виде небольших живописных картин в стиле старых мастеров. Гелевые костюмы позволяли размещать человека в любой фиксированной позе. Оставалось только добавить слой пигментации, чтобы придать работе завершенность. Чтобы увидеть в застывшей фигуре живое существо, надо было обладать острым зрением.

Когда-то ОСТ назывался “Тайный Советник” и управляли им (что было делом обычным для кораблей такого класса) не один, а сразу три Ума. Но в итоге это привело к парадоксу трехголового дракона.

Официальная версия состояла в том, что, когда один из трех Умов корабля решил, что он хочет покинуть Культуру, то два других вступили с ним в спор, после которого вынесли необычное решение оставить весь ОСТ одному отделившемуся, можно сказать, сектантствующему Уму.

В свое время слух о состоявшейся между ними перепалке, два против одного, где большинство продуло, причем со значительным счетом, стал новостью не только дня, а недели или даже сезона. Проигравшие были выдворены с корабля в таком порядке, в каком офицерам достаются спасательные шлюпки после мятежа. Вот почему, как только эта версия событий получила огласку, “Тайный Советник”, который тут же переименовал себя в “Спящего красавца”, заслужил репутацию Эксцентрика, который у одних вызывал презрение, у других – сочувствие, тогда как третьи видели в нем просто загадку. Поговаривали, что объявленное джентльменское соглашение на самом деле являлось бунтом.

Так или иначе, Культуре только и оставалось, что закрепить за “Сновидцем” другой ОСТ, поменьше, который вел негласный надзор за всеми направлениями его теперь уже свободного от службы следования.

Поменяв название и нимало не заботясь о висевшей у него на хвосте посудине, “Сновидец” предпринял следующий шаг к свободе, эвакуировав всех остававшихся на борту: дроны, иномиряне и весь персонал гуманоидов, включая их ручных зверей, были перемещены на первый попавшийся Орбитал. На борту остались только те, кто уже был на Сохранении. Корабль считал, что с ними он связан определенными обязательствами.

После того, как корабль, пользуясь своей сетью коммуникаций, объявил о происшедшем, он был волен путешествовать где угодно, набирая добровольцев, желающих влиться в ряды героев его живописных картин.

Сначала люди неохотно шли на это; корабли-эксцентрики были известны своими странностями – и порой даже опасными странностями. И все же нашлись в Культуре люди отважные и даже отчаянные, которые приняли приглашение странного корабля. После того, как несколько пионеров, помещенных на Сохранение на борту ОСТ, вернулись в свой срок в целости и сохранности, жалкий ручеек желающих превратился в настоящую реку. Сюда шли и те, кто имел легкие отклонения в психике, и настоящие сумасброды, и просто романтики. Когда репутация “Сновидца” упрочилась, он выпустил в свет несколько голограмм особенно удачных исторических полотен. После этого общественность стала склоняться к мнению, что такой вид Сохранения занимателен и поучителен для юношества, да и вообще интересно побыть на Сохранении у столь эксцентричного Корабля. Пусть способ и необычен, но об участниках будут говорить, как о соавторах величайшего шедевра. К тому же это куда престижнее, чем лежать в ящике под табличкой или порядковым номерком. Вот уж скука-то!

По мере того, как отсеки корабля наполнялись все новыми и новыми бессмертными, стало возможным создавать более масштабные панорамы сражений, иногда площадью до 16 квадратных километров. В сущности, это можно было назвать рождением нового направления в искусстве.

Аморфия завершил осмотр залитого ярким светом поля сражения, усеянного мертвецами. Как аватара он не имел своих мыслей на этот счет, но Уму, который и представлял собой “Сновидца”, нравилось заставлять свое создание исполнять эту небольшую подпрограмму, являя миру фигуру в черном посреди застывшего поля боя.

Полуодушевленная человекообразная подпрограмма взирала на громадный натюрморт из человеческих тел, испытывая нечто вроде грусти при мысли о том, что когда-нибудь его картину разберут на части, и он не сможет больше считаться хозяином этих мнимо живых существ, созданий моря и воздуха, и атмосферы газового гиганта, и – этой женщины.

Он подумал о ней, о Дейэль Гилиан. В некотором смысле она была первопричиной, толчком для всего, что позже выросло вокруг, а также – единственной персоной, которой он сам предложил убежище, когда отрекся от Культуры. Теперь ей предстояло покинуть его – вместе с несметными россыпями человеческих душ. Это противоречило данному ей обещанию, но мало ли разочарований она испытала до того в своей жизни. Мало ли было дано обещаний тем, кто лег к нему на Сохранение…

Какая-то тень мелькнула над морем. Аморфия повернулся и увидел черную птицу – Гравиес. Еще какое-то движение. Аморфия направился в ту сторону, переступая через распростертые тела. Он прошел между убедительно замершими над землей фонтанами песка в том месте, где два пушечных ядра врезались в почву одновременно – и перешагнул маленький, красный от крови ручей. Над полем сражения парили совершенно неуместные здесь дроны.

Странно: раньше люди хотели проснуться у себя дома, в окружении близких. Но вот прошла пара десятилетий – и мода изменилась, стоило картинам стать более живописными и впечатляющими. Все больше людей желали вернуться к жизни именно здесь и среди им подобных.

Аморфия присел на корточки возле женщины, изображающей умирающего солдата. Она лежала на спине, щурясь от солнца, ее куртка была во многих местах продырявлена пулями и покрыта пятнами крови. Дроны слетелись на нее, как мухи на падаль. Верхняя часть костюма для Сохранения была стянута и теперь, точно резиновая маска, лежала на траве. Лицо женщины было бледным и немолодым. Но бритая голова делала ее похожей на большого младенца.

– Привет. Как дела? – спросил Аморфия, взяв ее за руку и помогая встать. Он осторожно открепил часть костюма, стянув рукав Сохранителя, точно тесную перчатку.

– Ф-фу, – произнесла женщина, сглатывая комок в горле. Глаза ее наполнились влагой.

Сиклир-Наджаса Кроупайс Инс Стейхал да Мэпин, помещенная на Сохранение 31 год назад, в возрасте 386 лет. Критерий оживления: одобрение следующего Линейного Мессии на планете Ишайс. Она была ученым главной религии этой планеты и хотела присутствовать при возвышении их следующего Спасителя, каковое должно было произойти примерно через пару сотен лет.

Она скривила рот и вдруг закашлялась.

– Всего 31 стандартный год, – сообщил ей Аморфия.

Глаза женщины распахнулись, затем удивление сменилось улыбкой.

– Так быстро… – сказала она.

Она словно скинула разом сотню лет: так стремительно переменилась ее внешность. Уже через несколько минут она самостоятельно поднялась на ноги и, взяв Аморфию под руку, в сопровождении дронов побрела с ним через поле брани к ближайшему краю панорамы.

Они остановились на небольшом холме под номером 4.

Женщина осмотрелась, затем тряхнула головой.

Аморфия догадывался, о чем она думает.

– Ужасное зрелище, – сказал аватара. – Но это была последняя великая битва на Кслефьере I. Иметь модель такого грандиозного сражения – воистину великое достижение для мыслящих существ.

Женщина обернулась к Аморфии:

– Я знаю, – сказала она. – Я как раз думала о том, насколько все это впечатляет. Ты можешь гордиться собой.

II

Исследовательский корабль-разведчик “Мир Несет Изобилие”, судно клана Старгейзеров, часть Пятого Флота эленчей-зететиков проводил исследования в малоосвоенной части Верхнего Смерча. Он работал в стандартном режиме случайного поиска. Корабли оставили мир-распространитель Тир в n4.28.725.500 вместе с семью другими кораблями Старгейзеров. Они канули в глубинах Смерча, пожелав напоследок друг другу доброго пути и зная, что, может быть, уже никогда не увидятся.

За месяц путешествия корабль не встретил на своем пути ничего особенного: несколько обломков не отмеченного на карте межзвездного мусора, – вот, пожалуй, и все. Но следом за ними шло еще одно судно, об этом говорили показания приборов. Впрочем, и в этом не было ничего необычного. Корабли других цивилизаций часто следовали, как акулы, за кораблями эленчей.

Эленчи откололись от Культуры 1500 лет назад. Несколько миров цивилизации эленчей, множество Астероидов, кораблей, дронов и людей, решили встать на путь развития, отличный от главной магистрали Культуры. Культура стремилась оставаться незыблемой: тем, чем она была. Менялась она неспешно, дабы не обогнать младшие цивилизации, которые открывала постоянно, и в то же время выступала добросовестным посредником между более развитыми обществами, которые представляли собой постоянно сменяющихся игроков в великой галактической игре цивилизаций.

Эленчи хотели изменять себя, а не других. Они искали неоткрытое и неосвоенное не для того, чтобы изменить его, но чтобы измениться самим под чужим влиянием. Мечтой эленчей было, чтобы кто-нибудь из представителей более стабильного общества, встретив их – в виде Роида, корабля, дрона или человека – всякий раз в новой сущности, – не узнал бы в них прежнего народа. Эленчи хотели оставаться непостижимыми. Для этого они неустанно развивали в себе способность к мутации. Изменения происходили потому, что при встрече с иной цивилизацией они, постигая принципиально новую информацию, претворяли ее в свои тела и умы. Это был поиск чего-то вроде всеохватной правды бытия, которую односторонний монософистический подход Культуры отвергал наотрез. Это было призвание, миссия, профессия.

Результаты такого подхода к жизни были различны. С флотом эленчей могло случиться все, что угодно. Иногда он вообще не возвращался из экспедиции, оставшись навечно затерянным в глубинах космоса, а иногда много времени спустя его внезапно обнаруживали в составе иной цивилизации.

В прежние незапамятные времена некоторые суда попадали под воздействие Агрессивно-Гегемонизирующего Роя. Так назывались самостоятельно воспроизводящиеся организмы, которые превращали любую частицу материи в себе подобных. Иное происходило при встрече с Евангелическим Гегемонизирующим Роем. Здесь цена изменения была более умеренной.

Одним словом, менялись эленчи беспрерывно. Это был их образ жизни. К тому же им везло. Они гораздо чаще наталкивались на иные цивилизации, чем это удавалось Культуре. Иногда это были даже не планеты, а просто группы кораблей и мыслящих существ. Какое-то количество эленчей постоянно примыкало к иным цивилизациям и ассимилировалось с ними. В то же время и к эленчам присоединялись, бывало, группы людей и автоматов из Культуры и других сообществ – гуманоидов и прочих. Эта цивилизация не могла выродиться, приток свежих сил эленчам был постоянно обеспечен. К тому же они сильно развили способность, унаследованную от предков: оставаться внутри прежними, постоянно меняясь снаружи.

Они привыкли иметь дело с загадками, в том числе и ставящими в тупик – артефактами, новыми цивилизациями, хранилищами древних знаний. Не все они вызывали пристальный интерес эленчей, но многие возбуждали любопытство. Дальнейшие исследования бывали выгодны с чисто экономической точки зрения, особенно если эленчам удавалось получить к ним доступ первыми. Такая удача выпадала редко, но многие готовы были пожертвовать целым кораблем, отправив его следить за эленчами. Так что “Мир Несет Изобилие” не был особо встревожен, когда узнал, что кто-то висит у него на хвосте.

Второй месяц путешествия также не принес ничего нового. Только газовые облака, бурые карлики и пара безжизненных звездных систем. Все это было давно нанесено на карты, ни единого признака, что этот сектор Вселенной когда-либо посещал Разум.

Даже корабль-шпион, присутствие которого както скрашивало рутину экспедиции, и тот исчез из виду. Видимо, решил, что “Мир Несет Изобилие” пошел не туда. Тем не менее, сканирование продолжалось, пассивные сенсоры фильтровали естественный спектр на признаки смысла, лучей и импульсов, посылаемых в вакуум, изучая и снимая пробы через ткань пространственно-временного континуума. Корабль жадно впитывал любое эхо, анализируя, решая, оценивая…

На семьдесят восьмой день полета “Мир Несет Изобилие” приблизился к звезде – красному гиганту по имени Эспери, курсом, которым, согласно записям корабля, никто еще не следовал прежде. И на расстоянии в 14 световых месяцев от солнца обнаружил некий артефакт.

Артефакт был чуть более 50 км в диаметре. Это было сплошное непроницаемо-черное тело: внешняя аномалия, неразличимая с расстояния. “Мир” заметил артефакт, когда тот перекрыл на звездном небе участок отдаленной галактики, и корабль эленчей, зная, что галактики не могут исчезать и появляться по собственному усмотрению, провел тщательное исследование.

Оно показало, что артефакт либо практически лишен массы, либо является не материальным предметом, а еще неизвестным науке видом проекции.

По результатам измерений и вычислений черный шар не производил никакого влияния на пространствено-временную ткань, как это положено любому, даже самому незначительному скоплению материи. Если положить булыжник на доску трамплина, та должна под ним хоть чуть-чуть прогнуться. Этот же артефакт производил впечатление чего-то плавающего в складках пространственно-временной ткани, не натягивая и не прогибая ее. Это требовало исследования. Аномалия могла так располагаться только в том случае, если фиксировалась на энергетической решетке, которая лежит нижним слоем под тканью реального времени. Выходило, данный артефакт отлит из собственной тени.

Еще любопытнее.

“Мир Несет Изобилие” лег в дрейф неподалеку от артефакта и попытался произвести исследования и вступить в контакт.

Но посылаемые с корабля сигналы не достигали артефакта. Они огибали его, соскальзывали с черной поверхности и следовали дальше, в пустоту и бесконечность.

Корабль сделал попытку контактировать напрямую – послав дрона-разведчика под объект в гиперпространство: под поверхность пространственновременного континуума. Дрону предстояло попробовать пройти сквозь оболочку этого мыльного пузыря. Если в космосе не было ничего, кроме проекции, это сразу обнаружилось бы при входе в гиперпространство. А если бы все-таки наличествовало вещество, то оно должно было либо отторгнуть дрона, либо принять его. Корабль допускал равную вероятность и того, и другого.

Ситуация была настолько необычной, что “Мир” уже собрался, вопреки традиционной конспирации, проинформировать о находке Тир или один из ближайших кораблей-Старгейзеров, который мог прийти на помощь, если бы “Мир” попал в беду. Но, в конце концов, скованный традицией, он все же решил хранить молчание. Этой традиции было много тысяч лет: в случае вмешательства нового участника кораблю эленчей пришлось бы очень долго доказывать, что его действия в данном уголке галактики никому не вредят, и вызванный корабль – спасатель, а не подкрепление.

К тому же здесь не последнюю роль сыграло тщеславие: ведь корабль не был бы настоящим эленчем, если бы стал действовать сообща с какой-то комиссией. В таком случае его вполне можно было назвать судном Культуры!

Дрон-разведчик, отправленный с “Мира”, постоянно поддерживал контакт с кораблем. В то мгновение, когда разведчик исчез, уходя за очертания артефакта, он…

На этом записи, к которым получил доступ дрон Сисл Ифелеус 1/2, кончались, но он знал, причем знал не понаслышке, что “Мир” был атакован. Нападение произошло невероятно быстро и жестоко: дрон-разведчик был захвачен почти моментально, а подсистемы корабля окружены за миллисекунды. По приблизительным подсчетам, это случилось менее чем через секунду после того, как была нарушена целостность пространства за артефактом.

Сисл Ифелеус, версия 1/2, предпринял отчаянную попытку дать знать о происшедшем во внешнюю галактику, в то время как узурпированные захватчиком системы корабля делали все, что могли, чтобы помешать этому. Однако уловка, позволяющая использовать одновременно себя, близнеца и заранее запрограммированный Переместитель, сработала, хотя и не без ущерба для механизма, который был прежде СИ 2/22, а ныне стал СИ 1/2 с искореженными остатками сознания СИ 2/2, загруженными в него.

Фигурально выражаясь, дрон прижался ухом к стене. Эта стена отделяла его от ядра, в котором находился его близнец. Он пытался выяснить, что там происходит. Ничего хорошего он не услышал. Оттуда доносились какие-то странные шумы и зловещий стук, как будто там играли в гигантские кегли, ссорились, и дело вот-вот должно было закончиться дракой. Причем произойти это могло в любой момент.

Его первоначальная личность, вероятно, погибла. Вместо собственного тела он владел теперь корпусом своего двойника, чье подвергшееся насилию и ставшее дефективным сознание теперь беспомощно бушевало внутри сердечника-ядра, помеченного 2/2.

Дрона, продолжавшего двигаться в межзвездном пространстве с ничтожной скоростью 280 км в секунду, чуть не закоротило при одной мысли о предательской, искаженной, перевернутой версии своего близнеца, запертой в его собственном сознании. Его первой реакцией было вычеркнуть эту версию как можно скорее, немедленно и навсегда избавиться от нее. Но как? Лучше всего было бы выбросить ядро-сердечник в вакуум и расстрелять его из лазера, единственного оружия, которое, похоже, еще работало. Или же просто обрубить силовые каналы энергии, обрекая свое второе “я”, каким бы оно ни было, на верную гибель.

Нет, нельзя: как и два его высших мозговых компонента, разрушенная версия мозгового состояния близнеца могла содержать ключи к типу сознания артефакта. ИИ-сердечник и фотонные ядра обязательно должны быть сохранены, как в древности сохраняли “черный ящик” любого устройства. Возможно, впоследствии удастся благодаря этому разработать вакцину против заразы, распространяемой артефактом. К тому же оставался шанс, что в ядре могла сохраниться какая-то часть истинной личности его близнеца.

Также оставалась надежда на то, что хотя Ум корабля частично потерял контроль над своими системами, но он еще не инфицирован чужаками. Возможно, все произошло так, как бывает при защите крепости – сдав нижний ярус, гарнизон укрывается в неприступных башнях второго. Точно так же и Ум мог оборвать связь с подсистемами и сдать командование оккупанту, при всем при том сохранив персональность настолько неуязвимой к проникновению, насколько электронная оболочка внутри ума дрона сохраняла то, что осталось от его двойника.

Умы эленчей выходили в целости и сохранности и не из таких передряг. Умы-корабли не могли отключаться самостоятельно – их ядра имели собственные внутренние источники энергии. Надежда умирает последней, твердил дрон давно забытую поговорку, с надеждой расставаться нельзя ни при каких условиях. Переместитель имел радиус действия – в соответствии с объемами Сисла Ифелеуса 1/2 – в почти световую секунду. Достаточно ли это далеко, чтобы уйти за пределы обнаружения? Определенно, сенсоры “Мира” вряд ли могли заметить малютку-дрона на таком расстоянии. Оставалось надеяться, что этого не сможет сделать и сам артефакт.

Эксцессия – вот как называла Культура подобные вещи. Это стало уничижительным понятием, так что эленчи обычно пользовались им только в самых неформальных ситуациях, в разговорах между собой. Это было, если можно так выразиться, бранное слово. Эксцессия задевала самые чувствительные части электронного и человеческого подсознания, а также подсознания корабля, каковой представлял из себя гибрид того и другого. Эксцессивно агрессивное, излишне мощное, излишне захватническое нечто – и совершенно чуждое существующему миру вот что такое Эксцессия. С такими вещами можно было встретиться на каждом шагу. И риск напороться на нечто подобное всегда принимался в соображение разведчиками эленчей.

Итак, теперь, когда он знал, что с ним случилось, следовало срочно принять какое-то решение.

Он должен был подать голос: в этом состоял весь смысл его существования после того, как корабль подвергся нападению.

Но каким образом? Его тонкая, уже ветхая основа была разрушена, его командный блок постигла та же участь, его гиперпространственные лазеры были не в лучшем состоянии. У него не оставалось ровным счетом никакой аппаратуры, способной работать на сверхсветовых скоростях, никакого способа даже подать сигнал из этой черной трясины, в которой он тонул. Он был в ловушке, он приклеился к пространственно-временной ткани, словно насекомое, упавшее в сонную запруду и пойманное в плен силой поверхностного натяжения.

Он никак не мог решить, что же ему теперь делать. Механизмы самовосстановления тем временем ждали. Но не его собственные системы ремонта, а системы близнеца-перебежчика, этого вывернутого наизнанку разума, который кто-то заботливо оставил ему, как заминированную сумку в метро. Для чего? Не верилось, что захватчик оставил бы его нетронутым. Этот разум был больше, чем бесполезен: это было искушение, соблазн – раскрыть и посмотреть в себя, рискуя навсегда заразиться чем-то чуждым. Вероятность того, что они не успели захватить его и как следует с ним поработать, все-таки была ничтожно мала.

Да – искушение, да – соблазн! Но он не станет рисковать. Рисковать глупо.

Он мог бы создать собственные блоки самовосстановления. Это было возможно, но займет время: месяц. Для человека месяц – это не так долго, для дрона – даже дрейфующего на позорно малой световой скорости в глубинах пространства и времени, – это равно нескольким пожизненным заключениям. Месяц – это немного, когда ждешь, дроны умеют ждать и обладают достаточным количеством технологий, чтобы приятно скрасить время ожидания или даже проигнорировать его, но это отвратительно долгий срок, если он отделяет дрона от возможности сконцентрироваться на чем-то, работать над определенной задачей.

И даже по истечении этого месяца останется масса работы. Понадобится произвести множество мелких настроек, регулировок, механизм самовосстановления потребует придания характеристик: направление, поправки. Какие-то части будут, вне сомнений, демонтированы, другие – воспроизводиться и дублироваться там, где предполагалась чистка. Это все равно, что выпустить на свободу миллионы клеток в уже разрушенном теле и пытаться проследить за работой каждой в отдельности, каждую минуту опасаясь, что строительство тканей перейдет в раковую опухоль. Можно легко погубить себя одной-единственной ошибкой, можно случайно нарушить целостность ядра, заключавшего двойника-предателя, зараженного близнеца, можно даже повредить блок с оригинальными механизмами самовосстановления. А если все пройдет хорошо, весь процесс может растянуться на годы.

Вот незадача!

Он произвел обычный набор команд – самое меньшее, что он мог сделать в такой ситуации – и задумался.

В запасе оставались несколько миллионов частиц антиматерии и силовое поле для манипулирования частицами, способное резать молекулярные связи. Ему могли понадобиться обе способности при конструировании модели-прототипа, которой займется самовосстановитель. Еще в наличии имелось 240 миллиметровых наноракет – микроскопических, с ядерными боевыми головками АМ-6. Что еще? Возможность разместить вокруг себя небольшое поле отражателя и, наконец, лазер, сохранивший заряд, близкий к максимальному. Плюс к тому он располагал резервным экземпляром биохимического мозга, который не мог поддерживать мыслительный процесс достаточно долго, но зато обладал нестандартным воображением, поскольку был живым мозгом, а не пучком электроники в голове, как все остальное…

Ну что ж, славно, как говорят в дальнем космосе. Сисл Ифелеус 1/2 экранировал плазменные камеры и стал работать над задачей размещения в них антиматерии, чтобы произвести расчет с наибольшей массой реакции и максимумом правдоподобия: ему требовался взрыв, который не привлек бы постороннего внимания.

Перемещаться с ускорением среди звезд, используя поврежденный мозг – забавно, об этой стороне дела он еще не думал. Он привел макропрограмму в действие и вернулся к проблеме построения самовосстановителя.

В этот момент по пространственно-временной ткани прошла волна: словно кто-то резко рванул ее, шаря в глубоких складках. Возможно, незваный гость.

Он затаил дыхание (то есть перестал думать) на целую наносекунду.

Это мог быть и естественный процесс: например, свертывание звездных ядер. Но волна была векторной, сконцентрированной, чрезвычайно компактной: не сильная, но в то же время очень даже ощутимая волна, подобная той, что возникает на месте звезды, охлопывающейся в черную дыру.

Волна явно имела искусственное происхождение. Или это ему показалось?..

Дрон Сисл Ифелеус 1/2 уже начинал боятся собственного тела, он ничего не мог поделать с тем, что эта чертова железка имела определенный вес. Под давлением накатившей волны его предательские несколько килограммов вздрогнули, производя эхолокалионный сигнал, который расширяющимися кругами, пошел обратно по радиусу, подобно кругам от брошенного в пруд камня – к источнику колебаний.

Дрон почувствовал, что его обнаружили.

Ответ не заставил себя ждать: нечто вроде осторожного ощупывания, пучок излучения, исходивший от черного артефакта, который, по расчетам дрона, находился от него примерно за 300 тысяч километров.

Дрон попытался экранировать сигналы, но они настигли его. Он принялся лихорадочно отключать одну систему за другой, в первую очередь самые важные, которые могли пострадать от заражения – хотя характеристики луча не казались такими уж сложными: просто разведка. Затем луч исчез – так же внезапно, как и появился.

Дрон оглянулся. Видимых объектов не было, но, сканируя холодные пустые глубины космоса, он чувствовал трепет пространственно-временной паутины, и этот слабый трепет шел отовсюду, со всех сторон. Что-то приближалось.

Отдаленная вибрация медленно нарастала.

…Насекомое, попавшее в паутину поверхностного натяжения пруда, чувствовало дрожь, идущую по воде: к нему стремительно приближалось нечто – неважно, скользило оно лапками по водной глади или подкрадывалось из глубины, с обратной стороны водяной пленки.

III

Вагончик нырнул под очередной монорельс. Генар-Хафун посмотрел вниз на покрытый облаками ландшафт.

Хабитат Годшоул, родовое гнездо задир, был слишком мал, чтобы считаться Орбиталом в номенклатуре Культуры, и слишком засекречен – туристы сюда не допускались. Здесь располагался один из старейших аванпостов задир. Этот крошечный мирок был создан в форме бублика: такая труба в виде колеса – десять километров в диаметре и более двух тысяч в длину, а сверхпроводимые катушки, по которым шли электромагнитные волны, образовывали внутренний обод этого исполинского колеса. Циркулярно-секционное жилое пространство было подобно туго надутой шине, выпячивающейся из внутреннего обода. Здесь же причаливали и швартовались корабли.

Весь этот массивный механизм в числе иных сателлитов вращался на отдаленной орбите вокруг звездного карлика, слишком маленького, чтобы считаться звездой. Зато ему выпала честь оказаться в зоне интересов задир. Именно отсюда, с хабитата Годшоул, они продолжали наступление на космос.

Монорельсовый вагончик несся к громадной стене, заслонявшей вид впереди. Дверь-турникет при его приближении открылась, и вагончик проскочил в туннель. Затем еще одна дверь возникла в монолитной стене, за которой начиналось открытое пространство, заполненное облаками и туманом.

Внутренности хабитата Годшоул были разделены примерно на сорок изолированных отделений, большая часть которых являлась сплетением рам, балок и трубкообразных сочленений, для того, чтобы придать дополнительную прочность гнездовой конструкции. Ибо именно здесь размещались гнезда задир, каковые свивались воедино при помощи тех же балок, патрубков и трубных сочленений, словно гигантская модель молекулы белка, посредством которой кто-то вздумал наглядно показать не только все атомы водорода, но и все связи между ними. Гнезда представляли собой не только жилые отделения, но и сектора охоты, заполненные облаками тумана и специально подобранной флорой и фауной. Микроклимат гнезд соответствовал атмосфере метановых планет и спутников, и именно здесь задиры предавались своей величайшей страсти – охоте. Впереди как раз показался один из громадных игровых резервов. Генар-Хафун снова посмотрел вниз, но не смог разглядеть,что там творится.

Одна пятая часть всего хабитата Годшоул была отдана под поля для охоты. Сказать по правде, это можно было назвать благоразумной жертвой. На самом деле задиры предпочли бы поделить территорию пополам, отдав одну часть охотничьему полю, а другую – всему остальному, что могло иметь место в их жизни.

В Культуре было распространено мнение, что задиры проводят на охоте слишком много времени. Предполагалось, что в таком случае цивилизация не может уделить достаточно времени тем видам, за которые потенциально несет ответственность. Хотя, чем больше времени задиры прохлаждались в парках и пировали, рассказывая охотничьи байки и небылицы, тем меньшую угрозу они представляли собой во внешней политике.

К тому же, если бы задиры относились к охоте так, как этого требовала Культура, они перестали бы быть задирами. Охота способствовала совершенствованию и расширению разведки – в том числе космической. Убрав охоту из своей жизни, задиры в полном смысле слова остановились бы в развитии.

Внизу, во влажных джунглях, царило странное затишье. Может быть, в этом секторе охота еще не началась? Можно было лишь догадываться о том, что среди деревьев таятся, повиснув среди лиан на мембранах и газовых мешках флоры, неведомые хищники, прислушиваются, выжидают. Но разглядеть что-либо в тумане с такой высоты не представлялось возможным.

Конструкция так называемых “кресел” в вагончике не позволяла не только что “откинуться”, но даже и усесться поудобнее. Вагончик не был приспособлен для перевозки людей, зато супержилет мог устранять любые неудобства, в том числе имитировать эффект спинки кресла, так что Генар пребывал в относительном комфорте. В ногах у него лежал вещевой мешок. Генар пренебрежительно пнул носком сапога свои нехитрые пожитки. Можно подумать, он отправляется в заурядный турпоход, а не в путешествие длиной в шесть тысяч световых лет.

– Ублюдки, – раздался голос модуля в его голове.

– В чем дело? – спросил Генар-Хафун.

– Похоже, им доставляет особую радость откладывать все до последнего момента, – раздраженно сообщил модуль. – Мы, только что закончили переговоры по найму кораблей. А отбытие – через 10 минут. Эти сумасшедшие всегда тянут до последнего момента?

– Почему – “кораблей”? Разве корабль не один? – озадаченно спросил Генар-Хафун.

– “Не один”! – передразнил модуль. – С их точки зрения, для такой дипломатической шишки, как ты, необходимо не менее трех летающих ступок. Любой из их кораблей и так запросто может пристроить меня, а это, по-моему, самое главное. Но три! Ты можешь поверить? Это же целый флот по их стандартам!

– Может, им просто нужны деньги?

– Генар-Хафун, я знаю, как тебя забавляет любой лишний трансфер денежных сумм задирам, но, смею тебе заметить, деньги – это власть, деньги – это влияние, деньги – это эффект.

– “Деньги – это эффект”, – задумчиво повторил Генар-Хафун. – Ты сам это придумал, Скапел Эффранкуи? Это твой собственный афоризм?

– Дело в том, что жертвуя задирам дополнительные средства, мы вливаем горючее в механизм их экспансионистской оккупационной политики. Это уже не афоризм.

– Вот это да! Мы передали им технологию строительства Орбиталов. Разве это можно сравнивать с несколькими карточными долгами?

– Это совершенно разные вещи: мы передали им технологии, чтобы они сократили масштабы своих межпланетных завоеваний. И потом, я не говорю о твоих карточных долгах, несмотря на то, что они непомерны и немыслимы. И даже не говорю о твоей странной привычке постоянно повышать ставки. Я говорю только о стоимости найма на два месяца трех боевых крейсеров класса “Нова” вместе с командами.

– Ну и какого дьявола тебе нужно от меня? – возмутился Генар-Хафун. – Это самый быстрый способ доставить меня к месту назначения, что и нужно 00. При чем тут я?

– Ты бы мог отказаться.

– Мог бы. А потом бы ты целый год долдонил мне о том, что я не исполняю своих обязанностей перед Культурой, когда меня об этом просят.

– Это оправдание ты себе придумал заранее, я уверен, запальчиво проговорил модуль. Вагончик замедлил ход, и модуль отключился, презрительно щелкнув тумблером.

Вагончик прошел еще через несколько стен хабитата, затем вышел в оживленную индустриальную секцию, где во мгле возвышались скелетообразные корабли задир. Основания корпусов, точно диковинная коллекция позвоночных столбов с грудными клетками, торчали посреди взлетно-посадочной зоны. Вокруг громоздились замысловатые сооружения с еще более причудливыми каркасами опор и колонн, чем те, которые поддерживали хабитат. Монорельсовый фургон стал замедлять ход, пока не вошел в плавный поворот. Здесь он окончательно сбросил скорость и завибрировал.

Генар-Хафун вырос на Орбитале Культуры, где вибрировать, визжать и скрипеть могли только спортивные авто и механизмы, построенные любителями старины. Как правило, транспортные системы редко издавали какие бы то ни было звуки, разве что интересовались номером этажа или пожеланиями относительно музыки в салоне.

Вагончик, наконец, миновал поворот и въехал в новый гигантский ангар, где высились остовы недостроенных кораблей, подобные скелетам-призракам, окутанным саваном тумана. Вагончик понесся прямиком на острые пики ракетных носов и лезвия фезюляжей.

– “Ой-ей!” – взвизгнул спецжилет.

Рад, что это тебя так забавляет, подумал ГенарХафун.

– “Надеюсь, вы понимаете, что если мы сейчас врежемся, даже я не смогу предотвратить многочисленные ушибы и переломы!” – осведомился спецжилет, явно нервничая.

Если не можешь сказать ничего полезного, лучше заткнись, подумал Генар-Хафун.

Вагончик стрелой пролетел через наполненный туманом ангар, где помещались уже почти законченные корабли задир. Вагончик затрясло еще больше, замотало из стороны в сторону, он со скрежетом притормозил у подножия этих монстров. Жилет отвердел на всех частях тела, и был готов принять любой внезапный удар, но Генар-Хафун все равно чувствовал себя хуже некуда. Его внутренности сплющило под воздействием чрезмерной гравитации, голова кружилась, содержимое желудка просилось на волю. Вагончик лихо промчался через пару воздушных шлюзов – и выскочил у самого края оболочки хабитата, где располагались ячейки доков. Здесь царило освещение ранних сумерек, и несколько ярких звезд были ясно различимы на темном небе. В доках стояли, в основном, корабли задир, но присутствовали и две-три иноземные посудины: с некоторыми расами галактики задиры поддерживали дружеские отношения. Но, конечно, прежде всего привлекали внимание три гиганта-крейсера, и каждый напоминал пузатую бомбу из далекого прошлого, когда такие снаряды сбрасывались на противника еще с планеров. К округлым корпусам кораблей, как ростры на триумфальную колонну, было приварено всевозможное металлическое оружие еще более ранних эпох: палаши, ятаганы, мечи и кинжалы. Эти монстры занимали почти все свободное пространство. Вагончик еще раз резко свернул и – устремился к ним.

– “Суда называются “Мешкорез II”, “Ужас-Пика” и “Клятва на Клинке””, – объявил жилет, когда фургон вновь притормозил и черные тела кораблей, похожие на очень разъевшихся акул, проступили сквозь вездесущий туман.

Мило, подумал Генар-Хафун, подхватывая свой вещмешок.

Обшивка крейсеров носила следы множества повреждений, корабли явно были ветеранами. Тонкий узор линий, проступавший светлой паутиной по всему корпусу среднего корабля, несомненно являлся следом от удара плазменного бластера – даже ГенарХафун, не слишком разбиравшийся в таких вещах, определил это без труда. На его соседе справа Генар увидел шрамы, похожие на круги, расходящиеся по воде. Эти отметины, равно как и четкие прямые борозды на последнем из троицы, указывали на то, что корабли когда-то подверглись обстрелу из каких-то уже вовсе неведомых Генару орудийных установок.

Конечно, корабли задир, как и суда любой достаточно развитой цивилизации, имели систему самовосстановления. Отметины умышленно не были затерты, – на боевые способности корабля они практически не влияли, но считалось, что корабли вправе носить эти свидетельства воинской доблести, добытые в бою. Поэтому, когда дело доходило до ремонта обшивки, система восстановления умышленно затягивалась. Тем самым задиры лишний раз и весьма наглядно демонстрировали возможности и славное прошлое своего флота.

Вагончик замер перед центральным исполином, обвитым, как лианами, зарослями гигантских труб и мелких трубок. Послышались глухие удары, шипение, струйка пара выстрелила в воздух, и дверца вагончика раскрылась вверх, приглашая к выходу.

Сразу от монорельса начинался коридор. Часовой приветственно вскинул винтовку: впрочем, приветствовал он не Генар-Хафуна, а двух задир – Пятирука и его сопровождающего в мундире офицера флота. Оба медленно плыли к вагончику, размахивая конечностями.

– А вот и наш гость! – завопил Пятирук. – Генар-Хафун, позволь представить тебе командория Громобоя VI-го клана Оружейников, капитана боевого крейсера “Клятва на Клинке”. Ну что, человече, готов прокатиться?

– А то, – ответил Генар-Хафун.

IV

Альвер Шейх, цветущая двадцатидвухлетняя красавица, в три года признанная вундеркиндом, а впоследствии получившая звание Самой Успевающей Студентки, разбившая за последние 5 лет курса больше сердец на Фаг-Роиде, чем кто-либо со времен ее легендарной пра-пра-пра-прабабушки, была насильственным образом выдворена с выпускного бала неким дроном по имени Чарт Лайн.

– Чарт! Как ты мог! – сказала она, сжимая кулачки. – Я танцевала с ужасно симпатичным юношей! Он был ужасно, ужасно милый…

Они шли по коридору, с каждым шагом удаляясь от бального зала. Дрон торопливо проскочил вперед, чтобы открыть древние, на петлях, двойные двери, ведущие в кабину металлоискателя. На ходу дрон оправлял ей платье.

– Нет слов, как жаль, Альвер, – бормотал он. – Теперь, пожалуйста, давай без задержки.

– Ты еще будешь меня торопить, – хмыкнула она.

– Прошу прощения.

– Он был просто великолепен, – настаивала девушка, цокая каблучками по каменным плитам университетского холла. Холл напоминал галерею в рыцарском замке – не в последнюю очередь за счет массивных картин и напольных ваз с гигантскими цветами. Дрон семенил следом. – А еще ему понравились мои ноги, – продолжала она, демонстрируя разрез своего бального платья. Ее длинные, стройные ноги действительно прекрасно смотрелись в черных прозрачных колготках. Фиолетовые туфельки были на тон темнее нижней юбки, шлейф верхней волочился, подпрыгивая в такт шагам девушки, как юркий лисий хвост.

– Ноги прекрасные, спору нет, – согласился дрон, предупредительно забегая вперед.

– Да черт с ними, с ногами! – вспылила она и тряхнула головой. – Главное – он был великолепен.

– Да, конечно. Еще бы.

Альвер внезапно остановилась.

– Я пошла обратно. – Круто развернувшись на каблуках, она едва не оступилась.

– Куда?! – завопил Чарт Лайн и метнулся вперед, обгоняя ее, так что девушка чуть не споткнулась о неожиданное препятствие. – Альвер! – закричала машина. Голос дрона мигом утратил учтивые интонации. Его электронное поле-аура вспыхнуло белым, что свидетельствовало о крайнем напряжении. – Ну что такое, в самом деле!

– Уйди с дороги. Он был великолепен. Он мой. Он заслуживает моей любви. Я иду обратно. – В гневе она снова сжала кулачки и притопнула маленькой ногой в фиолетовой туфельке.

– Альвер, Альвер, – сказал дрон мягко и просительно. Ну, пожалуйста, Альвер.

Она пригнулась к темной линии сенсоров дрона, похожих на ультрамодные солнечные очки, и скорчила самую противную гримасу, на которую только была способна.

– Альвер, – повторил он, – пожалуйста. Ну послушай же, это…

– Ну что, что ЭТО!.. – закричала она почти сквозь слезы.

– Я говорил тебе: ты должна увидеть сама. Это секретное сообщение адресовано непосредственно тебе. Мы должны его прочесть.

– Хорошо, но почему не здесь? – Она оглядела залитый мягким искусственным светом холл, пестрые цветы, лианы и пальмы в керамических вазах. – Здесь же все равно никого нет!

– Потому что здесь нет аппаратуры, – сказал Чарт Лайн, уже раздраженно. – Альвер, ну, пожалуйста – это важно. Разве ты не хотела вступить в Контакт?

Она вздохнула.

– Ну, хотела, – сказала она, закатывая глаза. – Вступить в Контакт, приступить к освоению миров…

– Ну, вот. Это же твой пригласительный билет.

Она снова нагнулась к дрону. Ее густые черные локоны были уложены довольно хитроумно, – множество наполненных гелием маленьких золотистых шариков, вплетенных в узел, поддерживали прическу в воздухе. Черные волосы колыхались, точно грозовое облако с золотыми молниями.

– Ты обещаешь, что это не помешает мне вернуться к тому обаятельному молодому человеку? – спросила она, сердито сдвинув брови.

– Альвер, если ты будешь делать то, что тебе говорят. Контакт пригонит специально для тебя целую флотилию кораблей, загруженных ВЕЛИКОЛЕПНЫМИ И ОБАЯТЕЛЬНЫМИ молодыми людьми. А сейчас, пожалуйста, пойдем.

Альвер вздохнула и оглянулась в сторону бального зала. Оттуда еще неслась музыка танца, который ей пришлось так срочно прервать.

– Хорошо, только ради Контакта.

Дрон схватил ее руки своими силовыми полями и потащил в направлении люка.

– Моя юная леди, – говорил он вкрадчиво, – я никогда не обманывал вас. И сейчас я скажу две вещи, в которые вы должны поверить. Первое: в вашей жизни вы встретите еще очень много обворожительных молодых людей. И второе: у вас не будет более благоприятного случая вступить в Контакт, и, может быть, даже получить работу в отделе Особых Обстоятельств. Вы понимаете? Девочка, это твой великий и быть может единственный шанс.

– Только без “девочек”, – оборвала его Альвер.

Дрон Чарт Лайн был другом ее семьи на протяжении почти тысячи лет, и программы его персональноеT были заложены еще допотопным домашним компьютером. У дрона не сложилось старческой привычки постоянно напоминать домочадцам, что по сравнению с его жизненным опытом все они сущие мотыльки-однодневки, тем не менее, он не упускал случая пользоваться преимуществом возраста, когда этого требовала ситуация. Альвер прищурила глаз и посмотрела на машину:

– Мне показалось, ты сказал: Особые Обстоятельства?

– Да.

Она отступила.

– Хм-м, – произнесла она, все еще щурясь.

За ее спиной с готовностью звякнула панель трубопровода. Она повернулась и решительно двинулась в распахнутый люк.

– Ну что ж, тогда поехали, – бросила она через плечо.

* * *

Фаг-Роид скитался по галактике вот уже девять тысяч лет и потому считался одним из древнейших освоенных Культурой астероидов в пределах этой солнечной системы. Когда-то там велась добыча металлов, минералов и драгоценных камней. Затем его внутренние полости были загерметизированы и закачаны воздухом. Астероиду было придано вращение для создания искусственной гравитации, и он стал хабитатом, вращающимся вокруг своего прежнего солнца.

Позже, с развитием технологий и возникновением политических условий, способствующих выходу во внешний космос, астероид был снабжен реактивными ракетами и ионными двигателями-для запуска в межзвездное пространство. И опять-таки, в силу политических условий, запускавшие позаботились вооружить его сигнальными лазерами, а также некоторым количеством ракет массового поражения. Несколько лет спустя, покрытый шрамами, но, в общем, целый и невредимый, астероид стал одной из первых автономных космических баз, провозгласивших начало новой сверхцивилизации. И имя было той цивилизации Культура.

В последующие годы, века и тысячелетия Фаг-Роид избороздил всю галактику, странствуя от одной солнечной системы к другой. Его использовали сначала в качестве торгового центра, потом – завода-производителя, а со временем сделали музеем оружия. Успехи в развитии техники позволили планомерно распределять производство по мирам, да и торговля стала относительно редким явлением.

Фаг-Роид, к тому времени уже признанный артефакт Культуры, не мир, не корабль, а что-то среднее между тем и другим, за тысячелетия странствий довольно сильно вырос в размерах, и занимались на нем, в основном, тем, что подбирали и перерабатывали межзвездный мусор. Его население увеличилось в несколько раз. Из дырявого астероида с отработанными шахтами Фаг-Роид превратился в мини-планету. Такое случалось в Культуре довольно часто, – эти малые цивилизации, обитавшие обычно на каком-нибудь крупном астероиде, называли: роиды.

Тридцатикилометровый обломок неправильной формы теперь представлял собой почти идеальный шар диаметром в семьдесят километров, на его поверхности размещались самые разнообразные конструкции и сооружения, а население составляло около 150 миллионов. Пейзаж в целом напоминал какой-нибудь музей космонавтики: стартовые ракетные ступени, радарные шахты, каркасы разных летучих монстров ранних эпох освоения галактики, сенсоры, тарелки телескопов, опоры для рельсовых орудий, кратероподобные ракетные сопла и приводящее в изумление многообразие куполов космических кораблей, – больших и маленьких, неповрежденных, слегка помятых или вдребезги разбитых.

По мере роста астероида выросла и его скорость. Его оснащали все более и более эффективными двигателями, – до тех пор, пока не было открыто перемещение методом деформации пространственновременной ткани или методом индуцированного скольжения сквозь верхнее или нижнее гиперпространство, на чем хозяева астероида и остановились.

Альвер Шейх была родом из семьи Отцов-Основателей Роида. Ее родословная насчитывала 54 поколения обитателей Фага. Альвер могла назвать среди своих предков, по крайней мере, двоих, чьи имена вошли в Историю Культуры. Впрочем, когда этого требовали веянья капризной моды, она утверждала, что начало ее родословной следует искать среди тотемов птиц, рыб, баллонов дирижабля, змей, облачков дыма и одушевленных кустов.

Впрочем, в последнее тысячелетие диковинные генеалогии прискучили, и снова стало престижным считать себя потомками людей, – конечно же, людей с невероятными душевными и физическими достоинствами. Разумеется, оставалась привычка менять внешность и пол с помощью имплантированных гормональных наркожелез. Но Альвер гордилась тем, что в ее теле менять ничего не требовалось. (Не считая вмонтированного в череп нейродетектора, без чего обучение в университете было бы просто немыслимо.) И только очень храбрый (или безрассудный) человек или дроид могли заявить Альвер Шейх в глаза, что она не обладает безупречной женской красотой и привлекательностью, и особенно – под именем Альвер Шейх.

Она осмотрела помещение, в которое привел ее дрон. Просторный полукруглый зал, планировкой напоминающий студенческую аудиторию. Но, в отличие от учебных классов, большая часть уходящих вверх ступеней-рядов были оснащены компьютерными панелями и приспособлениями, похожими на пульт управления космическим кораблем. Стену перед амфитеатром рядов занимал огромный экран.

Они попали сюда из длинного тоннеля, в котором ей еще бывать не приходилось. Тоннель перегораживало множество бронированных зеркальных дверей, которые бесшумно распахивались при их приближении и тут же закрывались у них за спиной. По дороге Альвер откровенно любовалась своим отражением, – в этом фиолетовом вечернем платье она была просто великолепна.

Как только последняя дверь встала на место, в полукруглом зале вспыхнул свет. Здесь было светло, но пыльно. Дрон пронесся мимо и завертелся над одной из парт.

Альвер задумчиво огляделась и чихнула.

– Будь здорова.

– Спасибо. Чарт, это куда мы приперлись?

– И это выпускница университета. Что за выражения?

– Ну ладно, ладно. Так куда?

– Аварийный Центр космической безопасности Фаг-Роида, объяснил дрон, когда стол замигал разноцветными лампочками и цветные огоньки повисли в воздухе, дрожа и переливаясь.

Альвер Шейх озадаченно взирала на этот странный дисплей.

– Даже не знала, что такое существует, – сказала она, протягивая над столом руку в черной перчатке. Цвета лампочек и огоньков тут же поменялись, из парты странно застрекотало. Чарт Лайн хлопнул ее по руке. Раздался щелчок – и аура над панелью вспыхнула белым светом. Альвер провела пальцем по машине, осмотрела оставшийся на перчатке слой пыли и брезгливо отерла палец о кожух дрона.

В привычных условиях Чарт Лайн обработал бы полем этот участок ее тела, и грязь отвалилась бы сама – наэлектризованная однополярным зарядом пыль не могла удержаться на гладкой оболочке. Но сейчас он, не обращая внимания на выходку хозяйки, продолжал менять цвета и положение горящих лампочек и огоньков над панелью. Альвер Шейх скрестила на груди руки и состроила скучающую гримаску.

Сразу несколько пластов света повисло в воздухе над панелью, словно проекции экранов с картинками файлов и редакторов вдруг выпрыгнули из компьютера, по ним проносились цифры и буквы. Затем все разом исчезло.

– Все верно, – сказал дрон. Голубое поле выскользнуло из тела машины и придвинуло к девушке металлическое сиденье: ей ничего не оставалось, как сесть, – поскольку от неожиданности она потеряла равновесие.

– Ой! – сказала Альвер жеманно, чтобы показать, как ей неудобно. Затем поправила выбившийся локон и с вызовом посмотрела на дрона. Но тот не обратил на это внимания.

– Вот она, – сказал он.

Над партой внезапно выскочило желтое оконце. Девушка внимательно посмотрела в него, в основном, правда, для того, чтобы полюбоваться своим отражением.

– Готова? – спросил дрон.

– Мм-ну-у, – ответила она.

– Альвер, дитя мое, – произнес дрон голосом, в который он давно уже научился вкладывать интонации, способные тронуть человеческое сердце. Его подвижные блоки снова начали вращаться.

Она привычно закатила глаза:

– Ну, что еще?..

– Альвер, я знаю, ты немного…

– Да, я пьяна, дрон, но при этом прекрасно соображаю.

– Конечно. Однако я должен быть уверен в тебе. Ты готова принять решение? То, что тебе предстоит увидеть, может в корне изменить твою жизнь.

Девушка вздохнула и поставила локоток на поверхность стола, подперев рукой подбородок.

– То же самое мне говорили несколько молодых парней, нараспев произнесла она. – И всегда это оборачивалось разочарованием или противнейшей шуткой.

– Здесь ни то и ни другое. ТЫ должна понять – то, что я тебе сейчас раскрою, сделает тебя центром внимания самой могущественной организации Культуры. Даже если ты решишь не вступать в Контакт, всю оставшуюся жизнь ты проведешь под наблюдением, – хотя бы потому, что согласилась просмотреть эту информацию. Прости, но я не могу допустить, чтобы ты, не подумав, принимала решение такой важности. Или не отдавала себе отчета в том, к каким осложнениям это может привести.

Она зевнула:

– Нельзя ли сократить вступление, господин лектор?

– Ты уверена, что поняла все, что я тебе говорил?

– Да, черт возьми! – воскликнула она, хлопнув рукой по столу. – Давай, приступай.

– Еще одна вещь.

– КАКАЯ? – завопила девушка.

– Ты готова к перемещению на дальние – чрезвычайно дальние расстояния в чужом обличье и, – а такое вполне возможно, – к участию в похищении человека – реального человека, даже, может быть, гражданина Культуры?

– Что я должна сделать? – переспросила она, сморщив носик и недоуменно хмыкнув.

– Для меня это звучит как отказ, – подчеркнул дрон. – Не думаю, что это так на самом деле. Придется спросить еще раз. Готова ли ты…

– Да!

– Тогда у меня нет иного выхода, как показать тебе это, с облегчением произнес дрон.

Она посмотрела на дрона так серьезно и трезво, как только могла:

– Я что-то не понимаю: что здесь, собственно говоря, происходит?

– Увидишь, – пообещал он, отступая от экрана, который до сих пор загораживал своим телом. – Итак, ты готова?

– Еще несколько минут такой подготовки – и я просто засну.

– Хорошо. Внимание…

– О да, кэп, – сказала она, щуря глаза.

– Смотри! – сказал он.

Она откинулась в кресле, скрестив руки на груди.

Текст, появившийся на экране, гласил:

(Транс-Текст Невыясненных понятий. Функция Объяснения Акронимов включена, примеры отмечены символом: {}.).

(Сеанс связи, принято в Фаг-Роид:)

&

1) [неразборч., Маклир {стандарт: девятеричный}, принял @ П.4.28.855.0065+]:

– Что значит “девятеричный”?

– Базирующийся на девяти. Обычный Мэрэйн. Господи, тебя же учили этому еще в детском саду: решетка три на три точки.

– Ах, да.

Текст разворачивался дальше:

*!с11505.* {перев.: (* = передача) (! = предупреждение) Номер сектора галактики: целиком включает стандартно отформатированный Высоко-Скомпрессированный Аварийно-Предупредительный Сигнал}

&

2) отклонение луча Ml {Базовый Культурный Межгалактический Корабельный Язык}, принят @ n4.28.855.0079-]

ЗАР{перев.: Значительная Аномалия в Развитии}

с2314992+52 { перев.: 4-ый уровень точности галактической локации}

ч(з!) {из} “РПИ” {перев.: (Основной Контактный Блок “Рок, Подвластный Изменениям” @ n4.28.855.*.

– А мы не можем пропустить все эти столбцы цифр? – спросила она. – Ведь они же не содержат ничего такого важного, не так ли?

– Думаю, что нет. Вот.

(Команда: “Транс-текст” функция исключения длинных цифр, от пяти и выше, примеры отмечены символом:.)

&

3) [отклонение луча, М2 {Стандартная Контактно-Секционная Идиома}, транслировал, принял @п] хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” о {к} ОСТ “Этический Градиент”

& как затребовано:

Значительная развивающаяся аномалия.

с {перев.: 8-й уровень точности галактической локации} (@п).

&

4) плотный луч, М16 {Секция Особых Условий Кодовой Последовательности Высшего Уровня}, транслировал, принял @п

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент”

& согласно вашему запросу:

Развивающаяся аномалия предварительно оценивается EqT {перев.: Эквивалент-Технология} потенциальная опасность, найденная здесь с*.

Мой Статус: безопасность L5, продвигаюсь к L6^{nepeB.: Контактный Ум-профилактическая система уровней безопасности Конт. Ума}

Подключение остальных Экстремальных предосторожностей.

&

5) [передает Маклир, принято @п]: хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент”

&* передача*

Реф. 3 предварит, компака {перев.: коммуникационных пакета}

[реф 1–3 и выше]

Паника прекращена.

Я ошибся.

Это Осевой Транспорт.

Извините.

Полный внутренний рапорт последовал немедленно в фактор коде Высшего Замешательства.

Лучше Перестраховаться (предварительно оговоренный сигнал между ОКБ класса “Эскарп” “Рок Подвластный Измениям” и ОСТ “Этический Градиент”, подтвержден.)}

&

Конец связи.

– И это все?!! – заорала она, уставившись на дрона. – И ради этой ерунды ты меня оторвал от…

– Нет, это еще не все: смотри!

Она оглянулась на экран; вниз побежали новые строчки.

&

[Допуск гарантирован. Очистка – Реф. ФагРоид.]

[Журнал сеанса связи раскрыт, допуск возобновлен.]

&

(Транс-Текст функция “Запись События” отменена.)

&

Резюме сеанса связи:

&

…б) [Сбой связи, М32 00antk{ перев.: абсолютный уровень допуска 00 к кодовым процессам максимальной расшифровки, передал. Резервная Копия 4, принял @п, задержка, контроль, проверка для чтения:

[х].

134

Читается @п в Аварийном Центре на Фаг-Роиде:

“Транс-Текст” (опознан как архаический (Архаика, v891.4, класс текста-неодушевленный. Нота Бене: 'Транс-Текст' функция Записи События остается исключенной для Окончательного чтения документа).

Вас понял. Расшифровку подтверждаю.

&

Фаг-Куинз-Броутса Альвер Хале Сайк дэм Ифетра

Вас понял.

&

Эскаруз Чарт Лайн Би-Хандрахен Ксетил Трехеберисс

(очищено)

Следующий документ записан в чувствующей разновидности. Внимание – это живое существо. Уничтожение и внесение исправлений преследуется по законам Культуры.

Полная контрольная проверка:

[х]

[X].

Спасибо. Продолжаю: ]

Нота Бене: Внимание: следует экранная копия, записанная в формате “только текст”, динамически дешифруемый, дискретно-ассимилятивный документ, который не может вокализироваться и воспроизводиться в ином виде, письменном, устном или же отдельно существующем, оживленном, сохраненном или передаваемым по средствам массовой коммуникации или в любой доступной форме. Любая попытка повлечет за собой занесение в “серый список”.

Пожалуйста, добавьте скорость чтения:

[отсутствие/человеческое].

Нота Бене: ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ: Установленная 00 секретная методология прилагается при М32-уровневом просмотре. Любое отступление преследуется санкциями. Настоятельно рекомендуется изучить этот перечень, если вы еще полностью не ознакомились…

[загрузка заново]

[от прочтения отказались.]

– Ты не должна была этого делать! – завопил Чарт Лайн.

Альвер ткнула пальцем в перезагружавшуюся часть световой панели. Она усмехнулась.

– Ш-ш! Тихо, – сказала она, с усмешкой кивнув на экран. Ты пропустишь!

Начало прослеженной копии документа #ЧП.с4:+

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” оОСТ “Этический Градиент”

& 00 (очищено):

Заметка об Экспессии @.

Назначает формальный Предупреждающий Уровень 0 по всем кораблям

[(во временной секвестрации) – текстовая заметка ОСТ “Мудрость Подобна Молчанию” @].

Эксцессия.

Подтверждает прецедент. Дыра-Разрыв Временно-пространственной ткани. Шар. Морфология невыяснена. Тип КТ^Ю. Действительный класс невыяснен. Его статус: Активный. Осведомленный. Контактифильный. Незахватнический и т. д. {перев.: и так далее} Местный (Локальный Статический со ссылкой к }: Эспери (звезда).

Первый ПопКомм {перев.: ПопыткаКоммуникации} (последующий разрыв контакта методом первичного сканирования @~)

@ – в М1-а16 & Галин II плотным лучом, тип 2А. РТА {перев.: Разрешение на Приближение}& Приветствие прилагается (указано в приложении, х@ 0.7У{перев.: (световых) лет}. Подозрительный сигнал от Z-E{ перев.: эленчей-зететиков}/лазер КомЛуч {перев.: Коммуникативный Луч} протяженностью, 2-ой Эра. хКонтакт, помеченный вызовом “I”. Никаких других сигналов не зарегистрировано.

Мои последующие действия:

установить курс и скорость, верхний слой {?} первичный сканер на мимич. 50 % приближение, начать прямое полное пассивное ГП {перев.: Гипер-Пространственное} сканирование (синх. старт сеанса связи, как выше), послать буферный аммортизационный Гэлин II, контактировать с локацией, сканер @19 % мощности и 300 % расширения луча, чтобы проконтактировать @ 25 % первичного сканирования 2 экспоненциальных {что это? НЕ ПРОЧИТАНО!} медленное до полной остановки линейное маневрирование, синхронизированное с локальным местом в ткани пространства @12 % сканера слежения предела ограничения, проведен полный контроль системы согласно предписанию, выполнен медл./4{НЕ ПРОЧИТАЛ} колебание, затем восстановлен курс на точку предварительного тесного сближения и остановка @ стандарта.2 {?} Держимся здесь.

Физические характеристики Эксцессии: вещество (анти!) {перев.: антиматерия}, сфера, радиус 53.34 км, масса невыяснена по пространственно-временной шкале. Материальная протяженность объекта соответствует 1.45х8 в 13-й степени t.

Поверхность черная непроницаемая, местами зернистая, внутри фрактальная. 12-1 мм, открытый вакууму, аномальное поле заключает утечку от 8 в 21-й степени КГц. Подтвержденная К7” категория HS топологии & eG каналы связи. eG связь детали не оценены. DiaGliph-файлы даны в приложении.

Совместные аномальные материалы: несколько высоко дисперсивных облаков, все в пределах 28 минут, три последовательных, согласующихся со ступенчатой деструкцией, более 1 кубического почти-эквивалентных сущности. Точная копия приблизительно 3 в 8-й степени состоит из основного – высокоусложненного уровня (атмосферы “0^”, кислород) типичных осколков расстрелянного корабля. Последний в настоящий момент находится возле Эксцессии. Перекурсирование осколочных облаков (габариты показывают обоюдный возраст 52.5 световых дней). Облако осколков сражения без колебаний (косвенным образом происходящее @) от точки 948 милисекунд до Экспессии текущей позиции. DiaGliph-файлы прилагаются. Никаких следов присутствия в течение 30 (световых) лет.

Мой статус: неприкасаемый. L8 безопасность пост-чистка (100 %).

Общая загрузка.

Кодированный повтор:

Эксцессия eG (inf. & ult.) Выход на связь налажен, подтвержден.

е-м Модулятор связь в деталях не оценена.

Действительный класс не установлен.

Режим ожидания.

…PS: Галп.

(Бинарный выбор меню документа, [1 = Да или О = Нет];)

Повторить? (.]

Проверить историю текста? [.]

Прочитать предварительные комментарии? [.]

Добавить комментарии? [.]

Прочитать дополнения? [.]

О = покинуть документ: [.]

– Сейчас мы здесь завязнем, – предупредил дрон.

О = покинуть документ: [0] Окончание чтения Прослеженной Копии документа #ЧП.с4:+

Нота Бене: Данная копия документа не подлежит прочтению/копированию/передаче без введенной программы безопасности.

Нота Бене: ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ: Передача любой части, детали, права собственности, интерпретации или принадлежности данного документа, включая его существование…

[команда “перегрузиться”]

[последокументное предупреждение: абортирован, выполнена программа “выйти”.]

– Я бы предпочел, чтобы ты перестала это делать, – пробормотал дрон.

– Извини, – сказала девушка. Она водила глазами слева направо перед колышущимся в воздухе текстом. Наконец она глубоко вздохнула, по-видимому, добравшись до конца. И почувствовала гнетущее, смутное беспокойство.

– Это в самом деле так важно, как мне показалось?

– Почти наверняка. И даже намного больше.

– Ах, черт.

– В самом деле, – отозвался дрон. – Будут еще вопросы?

Она посмотрела на последнее слово о главном сигнале ОКБ.

Галп.

Галп. Ну что ж, с этим у нее все в порядке.

– Вопросы… – повторила Альвер Шейх, уставившись в голографический экран.

Она повернулась к дрону, ее бальное платье зашелестело.

– Куча вопросов. Во-первых, почему именно мы, в самом-то деле?.. Нет, подожди. Лучше перескажи мне вкратце. Без всех этих переводов и прочей дребедени: что это в самом деле ЗНАЧИТ? О чем там ГОВОРИТСЯ?

– ОКБ передает сообщение об Эксцессии посредством своего ОСТ, – объяснил дрон, – но предупреждает от передачи сообщения другому ОСТ, которое, очевидно, проконтактировало первым. ОКБ сообщает нам, что его сенсорами обнаружен артефакт, который затем приветствовал ОКБ старой приветственной формулой эленчей и даже более старшего Общегалактического Языка; после чего ОКБ провел большую работу, уделив особое внимание подробностям сигнала. Насколько он маневрен, подвижен и связан с энергетической решеткой. Он описал объект и несколько окружающих его металлических осколков и обломков, которые наводят на мысль, что здесь совсем недавно состоялось небольшое сражение – приблизительно 23 дня назад. Затем он заверил, что он в порядке и не пострадал, но готов взорвать себя или позволить сделать это кому-то другому, если его неприкосновенность будет нарушена… К этому можно добавить только то, что еще ни один из ОКБ не принимал необдуманных шагов. Однако главный и самый важный аспект сигнала, – продолжал дрон, – заключается в том, что исследуемый объект связан с энергетической решеткой в обоих гиперпространственных направлениях: уже это одно отметает в сторону все известные прецеденты. У нас еще не было опыта встречи с объектами подобного рода. Он уникален: это нечто выше нашего понимания. Ничего удивительного, что ОКБ впал в панику.

– Ладно, ладно, я так и думала, – со всей возможной учтивостью оборвала его Альвер. – Прости.

– Разумеется.

– Теперь вот что я хотела сказать: что мы конкретно можем сделать с этой дребе… с Эскцессией и прочим?

– Ну, если ты примешь определение “Эксцессия” как нечто внеположное Культуре, но представляющее для нее опасность, это один вопрос. Другое дело – если сравнишь это с обычным или пусть даже необычным Гегемонизирующим Роем, захватническим видом существ, которые покоряют все, что попадается им на пути, то это всего лишь маленькое, локализованное, неагрессивное, незахватническое, незащищенное, немобильное… в общем, почти чепуха, шишка на ровном месте. Почти что обычная болтовня кораблей, с использованием Гэлин II для коммуникации. – Дрон сделал паузу. – Решающим в таком случае становится тот факт, что этот предмет связан с энергетической решеткой, как сверху, так и снизу. Вот это, мягко говоря, интересно, потому что, насколько нам известно, никто не знает, как такое делается. Ну, никто, кроме цивилизаций Предков… вероятно. Только они не могут нам этого передать. А мы не можем у них спросить.

– Так, значит, эта штука способна делать то, чего не может Культура?

– Похоже, ты права.

– И, я так понимаю, Культуре захочется научиться делать то, чего она еще не умеет?

– О, да. Весьма вероятно. Речь идет о новых возможностях, которые могут открыться для всех нас благодаря Эксцессии.

– Возможности чего?

– Ну, – протянул Чарт Лайн, подыскивая подходящее слово, в то время как его энергетические поля переливались, выдавая замешательство, – технически… может быть… путешествия… причем без всякого труда… к другим вселенным.

Машина вновь сделала паузу, ожидая саркастической реплики. Но ожидания не оправдались, и дрон продолжал:

– Появится возможность выйти на берега времени нашей вселенной, – с такой же легкостью, как сейчас корабль входит в пространственно-временную ткань. Можно будет путешествовать вверх сквозь старшее сверх-гиперпространство ко вселенным, старше, чем наша, или сквозь ниже лежащее гиперпространство вниз, к младшим по возрасту вселенным.

– Путешествие во времени?

– Нет, но путешествие, дающее возможность избежать времени раз и навсегда. Стать недоступным возрасту и старению. Теоретически, можно пройти последовательно через более ранние вселенные… и остаться там навсегда.

– Навсегда?

– Навсегда, насколько мы понимаем это слово. Ты сможешь выбирать размер и, стало быть, возраст вселенной, в которой захочешь остаться, и в придачу посетить еще столько вселенных, сколько пожелаешь. Можешь, например, направиться сквозь старшие вселенные и добраться до еще более сложных технологий, чем эта.

Попробуй представить себе эскалатор. Сейчас ты стоишь на определенной ступени, заключенная в этой вселенной, приклеенная к данной звезде, на этом уровне. Так вот, возможно, этот артефакт указывает на то, что существует путь вверх и вниз по ступеням движущегося эскалатора, и можно успеть им воспользоваться, пока наша ступенька еще не уползла из-под ног навсегда, то есть, пока не случился Большой взрыв или что-нибудь в этом роде. Мы сможем просто перейти на следующую и дождаться, пока не вынырнет предыдущая. Ведь эскалатор – это лента без начала и конца, она идет по кругу. В результате – вечная жизнь… Установлено, что даже космические двигатели на болидах имеют свой жизненный цикл; насколько я понимаю в математике, это подразумевает, но не гарантирует вечность в самом широком смысле слова.

Шейх некоторое время смотрела на дрона, сдвинув брови.

– А нам встречалось когда-то что-либо подобное?

– Нет, еще никогда за всю историю человечества и Культуры. Есть туманные рапорты о неких странных объектах в космосе, которые исчезали, прежде чем их успевали толком исследовать. Насколько известно, еще НИКТО и никогда не обнаруживал ничего подобного.

Девушка некоторое время молчала, затем сказала задумчиво:

– Если ты получаешь доступ в любую вселенную…

– То можешь овладеть всем мирозданием, – закончил за нее дрон. – Вся вселенная станет твоей – и только твоей. Она целиком и полностью будет принадлежать лишь только тебе. Тебе одной. Можно вернуться далеко-далеко назад, к достаточно ранней, постсингулярной вселенной – и ты сможешь вылепить ее по своему усмотрению. Конечно, это почти фантастика, но кто сказал, что фантастика говорит только о невозможном?

Тяжело вздохнув, Альвер Шейх кивнула.

– И, конечно, – продолжила она, – если эта штука на самом деле представляет собой то, чем она кажется, это может быть выходом – точно так же, как и входом. В иные измерения.

– Совершенно верно. Скорее всего, и тем, и другим. Узнав, как войти, мы узнаем, как выйти.

Альвер Шейх снова кивнула.

– Черт побери, – произнесла она.

– Давай вызовем комментарии, – предложил Чарт Лайн.

– А можно запустить программу с самого начала без этого предварительного мусора?

– Ну-ка, дай попробую… Вот. Прочитать предварительные комментарии?

– И пропусти все детали, пожалуйста. Кто сказал, кому сказал…

– Как тебе удобно.

(Секция комментариев:)

“Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал)

1.0 Согласно запросу секции 00 Экстраординарных Событий, мы. Кризисный Подкомитет (во множественном модусе), характеризуем сложившуюся ситуацию как относящуюся к классу п.

1.1 Следующее утверждает наши вводимые замечания.

2.0 Должны предупредить, что мы вынуждены с самого начала, принимая во внимание создавшиеся экстраординарные условия…

– Вот придурок. Что, эти “Континенталы” все такие зануды?

– Мне спросить у кого-нибудь?

– Да. Может быть, тогда мы получим наконец прямой ответ.

– Ну так вот…

– Хм-м. А эта ерундистика продолжает загружаться.

3.0 По-видимому, это дело крайней важности. Расследование должно вестись по всем направлениям, которые способенинициировать столь пан-эволюционный критический объект.

– Пожалуйста, еще раз то же самое, но другими словами, раздраженно сказала Шейх. – И что это вообще за “множественный модус” класса “Континентал”?

– Обычное объединение трех Умов.

– Вот почему он все повторяет по три раза…

3.1 Эксцессия при рассмотрении беспрецедентная, но также что явно – статическая, то есть бездвижная, а также (на данный момент, и опять-таки явно) по всем намерениям и целям неактивная. Таким образом, осторожность в обращении с объектом могла быть принята за основополагающую директиву. В качестве временной меры, и с одобрением Группы и Подкомитета, принимается ряд мер для соблюдения секретности. Все дискуссии и коммуникационные каналы рассматриваются как вынесенные в список шифров в соответствии со стандартом М32.

3.2 Максимальная длина М32-секретности интервала должна быть соблюдена в 128 днях стандарта от п с Длительностью в 96 дней и окончательной резолюцией Подкомитета в течение 32 часов.

3.3 Ближайшая расположенная к данной Эксцессии звезда известна под названием Эспери. (Согласно Стандартно Адаптированной Номенклатуре). Однако в соответствии с процедурой М32 мы предлагаем кодовый термин Таусиг, опять-таки в соответствии со всем вышесказанным.

3.4 На этом наши вводные заметки заканчиваются.

4.0 Следующие комментарии должны быть расположены в порядке значимости; контекстуальные графики доступны в обычных приложениях.

4.1 Мы готовы открыть дискуссию по поводу Тауссига.

&

х Лазерный сигнал от “Предвкушение Нового Любовника” (ОСТ, класс Тарелка):

Правильно. Во-первых, это вовсе не секрет, и никогда не было секретом. В то мгновение, когда натыкаешься на самый, можно сказать, важный предмет во вселенной, первое, о чем вспоминаешь – это о существовании 00. Оно впадет в паранойю и на полную катушку запустит такой режим секретности, что уже никакой график полетов со стороны Культуры не будет иметь смысла. Так что лучше всего не сдерживать информацию. Чем больше о ней будет известно, тем труднее станет действовать 00. Мы можем уложиться в 128 дней.

&

Кстати говоря, если мы действительно придержим данные на какое-то время, я могу себе представить реакцию 00. А если в этом месте соберется мегафлот, вы представляете, какой резонанс примут события?

&

х”Тактическая Молитва” (ОКБ, класс Эскарп):

Совершенно согласен с вышесказанным и подтверждаю. Давайте просто расстреляем его из пушек, да и пес с ним.

&

х”Вотра” (судно Орбитала, системы Шипарс-Овили, [соло]);

Какая тоска! Грядет конец нашей Наивности. Должно быть, Предки уже прошли через это. Они достигли Бессмертия, ну и что? Друзья мои, если мы чему-то и служим, так это великому богу Хаосу. Что еще защищает Разум от ужасных откровений абсолютного Всезнания? Может быть, мы сейчас смотрим на нашего бога. Неужели мы станем богоборцами?

&

х”Стальная Звезда” (ОСТ, класс Равнина):

Замечательно. Годами ничего не слышишь и тут вдруг – с Ума сойти можно. Ну да ладно. С позволения упомянутой гм-м… Комиссии предлагаю немедленную и полную ремилитаризацию всех жизнеспособных блоков в течение, скажем, 64 дней. Не столько потому, что нам предстоит решать проблему Тауссига, а потому, что придется противостоять тому, что это событие постараются скрыть от широкой огласки.

&

х” Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал):

Все это очень интересно, но давайте будем немного собраннее.

&

х” Пристрелим Их Позже” (Эксцентрик)

Я согласен со “Стальной Звездой”, хоть это и печально. Мой голос – за.

&

х” Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал):

Как это понимать?! Среди нас Эксцентрик? Почему меня не предупредили? Кто передает ему сигнал. немедленно отключитесь! Я…

&

х” Лемминги” (ОСТ, класс Океан)

И еще я.

&

х”Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал):

Та-ак. Эксцентрик, “Лемминги”. “Предвкушение Нового Любовника”, вы должны были меня хотя бы предупредить, что…

&

х”Никаких Открытий” (МСТ, класс Пустыня)

Это что, геноцид? Отключаться не буду.

&

х” Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал):

Что это? Кто это? “Никаких Открытий” был уничтожен еще в 2.31! Я требую идентификации, и такой, чтобы я поверил… Да что же здесь происходит?

&

х” Пристрелим Их Позже” (Эксцентрик)

Хе-хе.

&

х” Мудрость Подобна Молчанию” (ОСТ, класс Континентал):

Так. Все ясно. Пожалуйста, те, кто был изначально включен в Комиссию…

&

х”Никаких Открытий” (МАЛЫЙ СИСТЕМНЫЙ ТРАНСПОРТ, класс Пустыня)

Обойдемся без зануд. Кстати, надо будет вызывать наших общих друзей. Ну, вот что. К объекту сейчас ближе всего я, так что…

&

[Смена сигнала. Создание нового уровня М32-секретности.

Переформирование группы Комиссии.

Состав: все прежние участники обсуждения, исключая “Мудрость Подобна Молчанию”.]

&

Конец доступной части сеанса связи.

&

(Бинарный выбор меню документа, [1 = Да или О = Нет];).

Повторить? [.]

Проверить историю текста? [.]

Прочитать предварительные комментарии? [.]

Добавить комментарии? [.]

Прочитать дополнения? [.]

О = покинуть документ: [.]

Голографический экран исчез.

– И что же все это означает? – спросила девушка. Чарт, похоже, не сразу обрел дар речи.

– Альвер! – сказал он ошеломленно. – Это же Банда. Это же призраки!

– Кто? Что? – она повернулась к дрону и свела темные брови.

– Дитя мое, в этой дискуссии принимали участие те, кого я не видел пять веков. Некоторые из этих Умов просто легенды!

– Мы говорим о Банде Интересных Времен, я так понимаю?

– Так они называют себя сами, – осторожно ответил дрон.

– Пусть называют так, как хотят, но я все же хочу знать, в чем тут дело.

– Что ж, расскажу тебе. Это группа вполне обычных, может, чуть более продвинутых Умов. Они собрались на коммуникационном канале для обсуждения происходящего. Последний раз такая перекличка проводилась во времена Айдаранской Войны.

– Да ну? – деланно удивилась Альвер, зевая и прикрывая рот рукой в черной перчатке.

– Да, например, МСТ “Никаких Открытий” не подавал о себе вестей уже несколько столетий. Они решили, видимо, взять это дело в свои руки.

Альвер снова нахмурилась:

– Когда все это случилось?

– Сейчас-сейчас, если ты не отключила функцию “ время/дата “… – бормотал дрон, окутываясь панической морозно-голубой аурой.

Альвер вновь закатила глаза.

– Открытие Эксцессии было объявлено по стандартным каналам позавчера.

Девушка пожала плечами:

– Я пропустила.

– Заголовки имели дело с резолюцией на ситуацию в Блиттеринге.

– Ага. Понятно.

Последнее время вся галактика внимала новостям о событиях затянувшейся Блиттеринго-Делуджерской Войны. Закидав Блиттеринг бомбами с запоминающими устройствами, флот Делуджеров улетел, не дожидаясь ответной бомбардировки. Все закончилось относительно небольшими потерями, но выглядело впечатляюще и даже драматично. Все ждали продолжения событий: чем ответит Блиттеринг наглецу Делуджеру.

– И что это за фраза там, в самом конце? Что-то насчет “Вызывать наших общих друзей”?

– Вероятно, пришлось пригласить другие корабли, чтобы они примкнули к группе. – Дрон на секунду задумался. – Хотя, конечно, это могло быть заранее оговоренным паролем Банды.

Шейх уставилась на дрона.

– Пароль? – переспросила она. – В секретной передаче уровня М32?

– Все может быть.

Минуту Шейх не сводила с машины пристального взгляда.

– Ты хочешь сказать, что эти Умы договаривались о чем-то настолько тайном, что не могли общаться кодом 00, кодом высшего уровня секретности Отдела Провокаций, недоступным для взлома, совершенно безопасным М32?

– Нет, я этого не говорил. Я просто сказал, что все может быть, понимаешь, малышка? – Аура дрона растерянно мерцала серым.

– Что? – глаза Шейх сузились. – Что ты сказал?

– Прости. Это мое личное мнение, – сказал дрон, наклоняя корпус как бы в учтивом поклоне и производя шум, напоминающий вздох.

– Так они затевают что-нибудь?

– Да, затевают, и, похоже, нечто весьма и весьма рискованное.

Альвер Шейх откинулась в вертящемся кресле и посмотрела на пустой квадрат экрана проектора.

– Рискованное, – пробормотала она и, тряхнув головой, попыталась сбросить странное чувство, овладевшее ею, какую-то смутную тревогу.

– Чарт, а тебе не страшно, когда боги вступают в игру?

– Вообще-то, – признался дрон, – боязно.

– И что я должна делать?

– Предполагается, что ты похожа на эту женщину.

На экране вспыхнула фотография.

Альвер внимательно вглядывалась в черты лица, неуловимо знакомые, но в то же время чужие.

– Хм-м, – сказала она, снова подперев рукой подбородок. Она старше.

– Действительно.

– К том же уродина.

– …Не буду спорить.

– Так почему же я должна быть на нее похожей?

– Чтобы привлечь внимание определенного человека.

Она прищурилась:

– Погоди, погоди – надеюсь, они не думают, что я должна ТРАХАТЬСЯ с этим парнем?

– Ни Боже мой! – заверил ее дрон, чья аура вновь полыхнула серым. – Твоя задача состоит лишь в том, чтобы быть похожей на его старую пассию.

Альвер рассмеялась:

– И всего-то! Какая жалость! – Она откатилась назад в своем кресле, оттолкнувшись восхитительно длинными ногами. А больше Особые Обстоятельства ничего не хотят?

– Успокойся! – прошипел дрон, чья аура стала темно-серой. – Ты просто должна там присутствовать.

– Еще бы, – грубо расхохоталась она и, скрестив руки на груди, поинтересовалась: – Ну, и кто же он, этот смельчак?

– А вот и он, – произнес дрон.

Другое лицо возникло на экране.

Альвер Шейх быстро наклонилась вперед:

– Подожди. Я передумала: он, кажется, очень даже ничего…

Дрон глубоко вздохнул:

– Альвер, если бы ты могла сдержать свои гормоны хоть на секунду…

– Что такое?

– Так ты согласна или нет?

Она неопределенно мотнула головой.

– Может быть.

– Отбытие сегодня ночью.

– Ха! – Она откинулась в кресле, скрестила руки на груди и уставилась в потолок. Короче говоря, она сделала все, что могла, чтобы выказать свое недовольство и пренебрежение. Забудь об этом.

– Ну, хорошо – завтра.

Она повернулась к дрону:

– После обеда.

– Завтрака.

– Позднего завтрака.

– Ox, – сказал дрон, его аура коротко вспыхнула пепельным цветом от чувства безнадежности. – Ну, хорошо. После позднего завтрака. Но до полудня.

Альвер открыла было рот, собираясь возразить, но затем дернула плечиком и просто зевнула.

– Ну, ладно. Будь по-твоему. Надолго?

– Вернешься через месяц или даже раньше, если все пройдет как надо.

Она снова загадочно прищурилась и спросила уже без тени игры:

– Куда?

– На Тир, – ответил дрон.

– Ого, – сказала она и встряхнулась, как будто на нее вылили ведро воды. – Ничего себе.

До ежегодного празднования карнавала на Тире оставался всего месяц. Путь до Тира занимал, в лучшем случае, в два раза больше.

Она нахмурилась.

– Но это же два месяца полета даже на самом быстром корабле.

– Особые Обстоятельства выделят тебе свой корабль, у них есть скоростные. Тебя доставят за десять дней.

– Мне – корабль? У меня будет собственный корабль? – изумилась Альвер и захлопала в ладоши.

– Целиком и полностью твой, и даже ни одного человека на борту, кроме тебя.

– Вот это да! – произнесла она, в полном удовлетворении откидываясь на спинку кресла. – Ну, тогда держись!

4. ПРИНЦИП ЗАВИСИМОСТИ

I

[плотный луч, М16.4, прин.@п4.28.856.4903]

хОСТ “Предвкушение Нового Любовника, оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Мне это кажется, или действительно запахло жареным?

&

[плотный луч, М16.4, nep.(tra. @n4.28.856.6883]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оОСТ “Предвкушение Нового Любовника”

О, Господи, это ты? Легок на помине.

&

Я серьезно. Это представляется… несколько странным.

&

А я – несерьезен? Да как ты мог такое даже подумать!

Ну ладно, в чем проблема?

С подобным явлением еще никто никогда не сталкивался.

Не мог поверить, что такое вообще существует в природе.

Мы не можем помочь, но не останемся в стороне.

&

Чем больше я думаю об этом, тем больше уверяюсь, что вы правы и мое беспокойство напрасно.

Все же сделаю небольшую проверку для собственного самоуспокоения. Уверен, что это окончательно развеет мои опасения.

Послушайте, вам надо чаще бывать в Бесконечно забавной Ирреальности.

&

Да, наверное. Хорошо.

&

И все же не пропадайте.

Мало ли что.

Конечно.

Поосторожнее там.

&

Удачной проверки, мой друг.

И береги себя.

II

После того, как ткань пространства срезонировала вокруг дрона Сисла Ифелеуса 1/2, прошло уже несколько секунд, а он все еще не мог решить, что делать. Пришло время собрать в камере антиматерию для реакции. Это даст немного, но все же больше, чем кропотливая сборка по крошечным кусочкам. Он выпустил все наноракеты (оставив последнюю – для себя), из которых две сотни всадил в свою изрубцованную ожогами заднюю панель – по сотне на каждую сторону реактора плазмовых камер. По счастливой случайности, разрушения на поверхности панели облегчили внедрение этих в общем-то крошечных ракет, так что в итоге только последняя их треть в миллиметр длиной торчала из панели. Оставалось еще 39 на боевом взводе, их он приготовил к мгновенной детонации при любом столкновении.

Мягкие вибрации в ткани пространства становились все более отчетливыми: что-то приближалось к нему из гиперпространства. Характеристики тембра вибрации были незнакомые, чужие.

Поток широкой волны радиации, точно яркий сноп света, не имеющий источника. Импульс энергетического заряда мазера в реальном пространстве. Что-то мелькнуло сбоку: корпус чужого корабля в пустоте трех измерений. Изображение вспыхнуло и погасло.

Дальность – десять километров. Соответствующая скорость. Пузатая, серебристо-пепельная сигара, покрытая острыми плавниками, стрелами и лезвиями…

Корабль задир!

Дрон колебался. Может, это был тот самый корабль, который преследовал “Мир несет Изобилие”? Вероятно. Он был взят артефактом или же – захвачен Эксцессией? Возможно. В конце концов все это теперь не имело значения.

Задиры никогда не были друзьями эленчей. Они вообще ни с кем не дружили.

Я прокололся. Я влип. Они сожрут меня живьем.

Дрон пытался выяснить, что происходит – отчаянно и тщетно. Вместе с тем его терзали сомнения. Послать сигнал о помощи? Вдруг это поможет: они могут взять его на борт, помочь с ремонтом и послать его позывные с предупреждением об артефакте, известив остальных жителей галактики.

А могут просто развинтить на части, чтобы посмотреть, как он устроен, поинтересоваться, как у него что работает, выжать из него всю имеющуюся информацию, потребовать выкуп, наконец. А если даже не поломают во время разборки и обследования, то вмонтируют какую-нибудь шпионскую программу, так, чтобы он посылал им рапорты через определенные промежутки времени. И отправят домой, в надежде выведать мозгами эленчей, как можно использовать артефакт. Возможно, эти сорвиголовы попытаются сделать то же, что и “Мир несет Изобилие”, – и что тогда? Или сохранят все в секрете, приведут Флот, вооруженный ультрасовременными технологиями? Единственное, чего они не станут делать – это действовать по определенному сценарию. Они непредсказуемы.

Электромагнитный эффектор – коммуникация. Сисл Ифелеус 1/2 приготовил экран защиты, и, если корабль Задир решится на абордаж…

– Эй, машина! Ты чья?

(Они говорят совсем как задиры, значит, их не захватили, и тогда они почти наверняка еще не знают о присутствии Эксцессии. Ну, что ж, это даже неплохо. Будем играть по правилам конвенции.)

– Я Сисл Ифелеус 1/2, дрон исследовательского судна “Мир несет Изобилие”, судно Клана Старгейзеров, часть Пятого Флота эленчей-зететиков, терплю бедствие, – сообщил он и добавил: – А вы?

– Теперь ты наш. Сдавайся или принимай бой!

(Стопроцентные задиры.)

– Извините, не понял. Как, вы сказали, ваше имя?

– Сдавайся или принимай вызов, негодяй!

– Позвольте мне подумать.

(Больше ему ничего не оставалось. Только думать. Думать, тянуть время.)

– Нет!

Ответ пришел так же внезапно, как и сигнал эффектора. И все же дрон успел захлопнуть силовые экраны защиты.

Ублюдки. Конечно, эта волчья стая…

Он ответил ракетным залпом из задней панели: две сотни крошечных двигателей несли непропорциональную смесь вещества и антиматерии. Ракеты взорвались, облако плазмы выплеснулось в вакуум, и дрон понесся прочь от корабля задир. Ускорение было относительно мягким. У дрона еще осталось время проверить реактор антиматерии, который он сконструировал. Он сунул в реактор несколько частичек антивещества и надеялся, что все получится как надо. Приемник реактора полыхнул огнем и взорвался.

Черт возьми. Опять влип.

Новых повреждений нет – внешних, по крайней мере, но и реактором во второй раз уже не воспользуешься. Ускорение падает.

Что еще? Думай!

Корабль задир посчитал ниже своего достоинства пускаться в погоню за каким-то дроном, поэтому Сисл Ифелеус отбросил свой план оставить на пути преследователей несколько наноракет, разбросав их в качестве мин.

Пространство, казалось, изогнулось и скрутилось жгутом. Внезапно он обнаружил, что несется параллельно курсу пиратского корабля, хотя намеревался двигаться в противоположном направлении. Эти животные просто играют со мной!

Мигнул маячок на носу корабля задир. Лазурный луч заплясал по броне дрона. Дрон отключил двигатели наноракет и усилил экраны-отражатели. Луч сузился до миллиметра в диаметре, затем его мощность резко увеличилась. Дрон свернул защитное поле экрана, превращаясь в наименее уязвимую мишень. Неприятель начал модулировать излучение до тех пор, пока оно не ушло в ультрафиолет.

Играешь со мной, ах ты, паскуда, ты просто играешь со мной… (Думай! Думай!)

Ну, ладно, для начала…

Он отстрелил зажимы на кожухе, прикрывающем два его верхнеуровневых мозга. Кожух заскрежетал, крышка откинулась. Он попытался вышвырнуть оба мозговых компонента манипуляционным полем. Ничего не случилось. Их заклинило.

Катастрофа! Если они попадут к задирам… Об этом даже подумать страшно. Автомат в руках дикарей. Он потянул сильнее: компоненты, наконец, выплыли из кожуха, теряя жизненную силу по мере удаления от тела дрона. Теперь то, что было ими, или уже умерло, или медленно умирало.

Но дрон все равно расстрелял их из лазера, превращая в раскаленную пыль, и тотчас назад готовить к выбросу внутренний сердечник, который тоже следовало уничтожить.

И тут у него возникла идея.

Он повернулся в тесноте своих побитых зеркальных лат и выпустил все две сотни двигателей наноракет. Он вытряхнул оставшиеся наноракеты и тридцать из них пустил прямо в корабль задир. Оставшиеся девять разбросал за собой как пригоршню черных колючек, какие разбрасывает на пути преследователей убегающий ниндзя. У всех девяти были свои инструкции и небольшой запас микроскопических мозгов, набитых закодированной чепухой. Наноракеты, нацеленные в корабль задир, скрылись в темноте космоса. Прошло всего несколько микросекунд, когда их крошечные боеголовки разлетелись ослепительно яркой россыпью световых бутонов, напоминающих звезды салюта. Остатки антивещества, питавшего двигатели ракет, изверглись в пространство, добавив зрелищность происходящему. Последняя из ракет, нацеленная в эффектор задир, вынужденно самоуничтожилась, замыкая вокруг щели световую полосу радиусом примерно в километр.

Вслед за этим все девять сброшенных наноракет тоже должны были быть перехвачены эффектором, прежде чем успеют детонировать.

При любом повороте дел вы будете думать, что это мои послания в бутылках, и это лучшее, что я мог придумать, – подумал Сисл Ифелеус 1/2, расщепляя сердечник с его сдвоенным внутри мозгом. Сердечник мигом лишился энергии. Ничего живого не осталось внутри него. На оплакивание, цветы и траурные марши времени не было. Он переустроил свои внутренности, переместив сердечник к внешней стороне, затем позволил телу вернуться в нормальное положение. Сердечник он пропихнул обратно, в разбитый кожух, засунул на самый верх задней панели, туда, где висело в реакторе все то, что уже не подлежало восстановлению. Затем он позволил сердечнику свалиться в лилово-синюю плазму и побрызгал радиацией выхлопов наноракет: они вспыхнули и дезинтегрировались, оставив за кормой светящийся огненный след.

Лазер, нацеленный на дрона, теперь был настроен в спектре рентгеновских лучей. На то, чтобы проникнуть сквозь экран защиты, ему понадобилось полторы секунды. Еще четыре с половиной секунды ушло на то, чтобы подтащить дрона к пределам достижения полей корабля.

Он подождал, пока зеркало экрана не приблизилось к порогу истощения (ему и так оставалось жить всего ничего), и просигналил:

– Сдаюсь! – надеясь, что говорит с такой же, как он, машиной. В противном случае они выстрелят прежде, чем его сообщение дойдет до их медленных животных мозгов.

Лазер погас. Дрон оставил свои ЭМ-экраны включенными.

Он двигался навстречу судну задир. Корабль, ощетинившийся лезвиями, с каждой минутой становился ближе. Рядом с его массивным корпусом тело маленького дрона казалось пылинкой.

– Выключай… т-твою растак, экран! Отвоевался!

– Не могу! – Дрон вложил все эмоции, на которые был способен, в этот крик-сигнал, словно пытался докричаться сквозь стену.

– Немедленно выключай, дрянь такая!

– Я пробую! Пробую! Но ничего не получается. Вы повредили меня! Разбили наголову! Такое вооружение! Где ж это видано стрелять из таких пушек по таким воробьям! Какие шансы у меня, жалкого дрона, против такой силищи?

Почти в области действия. Недалеко. Совсем близко. Еще две секунды.

– Выключай свои экраны немедленно и сдавайся, как положено, а то разнесем в клочки твою башню!

Еще две секунды – это столько они наговорили. Прекрасно. Если он вынудит их к дальнейшей болтовне… подольше будет заговаривать им зубы…

– Пожалуйста, не делайте этого! Я не могу выключить проектор – движок заело, он в аварийном режиме и не может отключиться. Забился! Честное слово, я делаю все, что могу! Пожалуйста, поверьте мне. Не убивайте меня. Я бедный путешественник, потерпевший кораблекрушение – я один остался в живых, вы же знаете, наш корабль был атакован! Мне повезло вовремя смылся. Я такого большого корабля в жизни еще не видел. Даже не слышал, что такие бывают. Поверьте, я дрожу от одного вашего вида.

Пауза. Заминка. В животных измерениях времени. Это хорошо. Животным нужно время, чтобы подумать. Куча времени – по его, дрона, понятиям. Последний раз предупреждаем – вырубай…

– Вот, пожалуйста, вырубил. Я ваш со всеми потрохами.

И с этими словами Дрон Сисл Ифелеус 1/2 выключил свой электромагнитный отражатель. В то же мгновение он выстрелил из лазера прямой наводкой по кораблю.

И еще мгновение спустя он вскрыл оболочку с оставшимся запасом антивещества, приводя в действие встроенную систему самоуничтожения, и проинструктировал последнюю наноракету, остававшуюся в его теле, также сработать на самоуничтожение.

– На-ка, выкуси! – сказал он, и затем его не стало, мгновенно и навсегда он превратился в маленький огненный клубок тепла и света. Он закончил свое существование, как маленькая, но яркая комета, сгоревшая в бездонных просторах космоса.

Облако сверкающих останков дрона-камикадзе ослепило на миг сенсоры корабля задир. Впрочем, эффект от прямого попадания крошечного лазера был сравним разве что со щекоткой. Плазма. Атомы. Ничего крупнее молекулы. Что-то вроде медленно расширяющейся кучки мусора от двух групп наноракет.

Какое разочарование: а ведь это была особо усложненная модель дрона эленчей. Захватить его было бы неплохим кушем. И тем не менее игра стоила свеч:

было разыграно неплохое сражение, а неожиданность конца охоты доставила задирам настоящее удовольствие.

Крейсер, чье название можно было перевести как “Свирепая Целеустремленность” или “Яростное Намерение”, неторопливо вышел из огненного облака, оставшегося на месте смехотворного сражения, старательно сканируя пространство на предмет оставшихся наноракет. Конечно же, они ничем не грозили крейсеру, но, похоже, дрон использовал арсенал своего микроскопического оружия для переноса информации, и вокруг могло остаться еще что-то, что не сработало бы на самоуничтожение при обнаружении эффектором. Сдав немного назад, крейсер пошел по следу дрона. Он обнаружил небольшое остывающее облако вещества – очевидно, последствия недавнего взрыва – и более ничего. Сплошное разочарование.

Офицеры “Свирепой Целеустремленности” обсуждали, стоит ли дальше искать пропавший корабль эленчей. С ним что-то стряслось? Или этот маленький дрон обманывал их? Или, может, поблизости прячется противник поинтереснее?

Это также могло оказаться и западней. Хитрая Культура как и полумистические эленчи с их страстным желанием стать кем-нибудь еще – славилась способностью по несколько месяцев водить за нос целые флотилии задир. И все кончалось таким же разочарованием или издевательским заявлением, что, дескать, она или же одна из опекаемых подкультуришек, ее вечно хнычущих клиентов, вышла на что-то другое в совсем ином месте. А вся великолепная охота задир оказывалась сорванной.

Этот случай мог быть как раз из таких. Возможно, корабль эленчей выступал в контракте с Культурой. Возможно, они упустили судно эленчей и какой-нибудь ОСТ, что шел по их следу, как они – за эленчами. Разве такое не могло случить – ся?

Нет, возразил один из офицеров, потому что Культура никогда не пожертвует дроном, ведь дроны считаются чувствующими существами.

Остальные, признав странным такое сентиментальное отношение к жизни, вынуждены были согласиться с товарищем.

Крейсер провел в системе Эспери еще два дня, а потом возвратился в хабитат под названием Тир с пустяковой поломкой двигателя.

III

С технической точки зрения это была ветвь метаматематики – обычно называемой метаматикой. Да, метаматика: расследование сущностей Реальности.

Метаматика заводит в области, которых никто не видел, о которых никто не слышал, которые никто не может вообразить.

Это все равно, что прожить полжизни в крошечной, душной и теплой коробке, поскольку не знаешь лучшего… И внезапно найти небольшую дырку в углу этой коробки, крошечное такое отверстие, в которое можно просунуть палец и ковырять до тех пор, пока коробка не развалится. После чего выбраться из обломков, вдохнуть холодный свежий воздух, оказаться на вершине горы в окружении глубоких долин, лесов, сверкающих озер, искрящегося снега. И это, конечно, еще не начало реальности, это вот именно только вдох, сделанный перед тем, как будет произнесен первый слог первого слова первого параграфа первой части первой книги первого тома истории.

Метаматика позволяла претворить этот эксперимент в жизнь, претворить и повторить его миллион раз, расширяя в миллиард раз и более. С ее помощью можно было испытать такое блаженство, о котором человеческий мозг не имел никакого понятия. Она была наркотиком для Умов: беспредельно раскрепощающим, неизменно благотворным, целительным, наркотиком для интеллекта машин.

Это было хобби Умов. Так Умы коротали время. Они измышляли совершенно новые вселенные с новыми возможностями, с иными физическими законами. Корабли играли с ними, иногда создавая какие-нибудь особенные условия для появления жизни, иногда пуская события на самотек, позволяя им развиваться не по задуманному сценарию, а так, как это предусмотрено природой, или же устраивая все таким образом, чтобы возникло нечто совсем уже иррациональное и непостижимое.

Иные из этих сотворенных ими вселенных обладали только одной крошечной, (но для них-то, впрочем, весьма значительной) альтерацией, то есть каким-нибудь хитро закрученным и с виду пустяковым отклонением от законов. Другие получались столь дикими, непохожими на наш мир, что перевести значение событий, происходящих внутри этих миров, на понятный человеческий язык не представлялось возможным. Между этими крайностями лежало бесчисленное множество вселенных, где все было устроено куда как лучше, чем в реальном мире. Реальный мир казался утопающей в грязи хижиной по сравнению со сверкающим, заоблачным дворцом метаматики. Вернее, можно было говорить уже о королевстве метаматики, в котором и обитали Умы, – здесь они создавали феерические виртуальные реальности иных измерений с присущими только этим реальностям географией, астрономией и прочим. Известно, что ничем не скованное воображение безнадежно далеко от той ограниченной точки, которую и представляет собой реальность.

Умы давно уже придумали соответствующее название для своего Королевства: Бесконечно Забавная Ирреальность.

Единственная опасность, которая подстерегала попавшего в это королевство, заключалась в том, что там можно было потеряться раз и навсегда. Такое случалось не только с Умами, но и с людьми, погруженными в виртуальное ядро ИИ-сердечника, или, в просторечии, ИИ-стами. Можно было просто забыть, чем является Реальность, настоящая Реальность. Это все равно, что выйти из дома, забыв про огонь в очаге, который может потухнуть, а может и спалить дом. Проблема возникала, когда никто не присматривал за очагом.

Тогда события могли развиваться следующим образом: некто или нечто извне мог/могло привнести свой огонь в забытый на время очаг.

Тот, кто проводит время в виртуальных забавах, позабыв о возвращении в Реальность, и не предпринял меры для защиты родного очага, рискует стать великим пленником этого Королевства Кривых Зеркал, рабом Иллюзий.

И неважно, какой серенькой и невзрачной была та единственная данная реальность, в которой он жил прежде, какой жалкой и даже совсем лишенной смысла она казалась в сравнении с великими возможностями Метаматики. Неважно, что базовая реальность не имела значимости эстетической, гедонистической, метаматематической, интеллектуальной и философской: все равно это был краеугольный камень, на котором зиждились все представления грезящего о радости, утешении, душевном комфорте. Если этот камень уходил из-под ног, пленник Иллюзий падал, а вместе с ним рассыпалось в прах его безгранично прекрасное королевство.

Это напоминало зависимость человеческого мозга от тела и так и называлось: Принцип Зависимости или “ПЗ”. Нельзя было забывать о том, где находятся выключатели, как бы ни хотелось забыть о них хоть на миг. Это и была одна (пусть и не главная) из причин, по которой цивилизации так упорно стремились к обретению статуса “продвинутых”. Если этот путь избирался, то постепенно опора на материальную вселенную становилась рудиментарной. Рамки мира становились тесны.

А вот Культура не хотела стать “продвинутой”, по крайней мере, в глобальных масштабах, и, по крайней мере, в ближайшие тысячелетия. Она прекрасно понимала, какие трудности ожидают ее там, в неведомом.

В то же время в ее насквозь гедонистическом обществе был достигнут некий компромисс между макрокосмической неуклюжей галактикой и трансцедентальными возможностями священного Ирреала.

Именно поэтому…

Внезапный сигнал вернул гигантский корабль к базовой реальности:

х” Горный Хребет в Слезах” оОСТ “Сновидец”

Сделано.

Корабль размышлял над этим посланием, состоявшим всего из одного слова. Значит, время пришло. Он удивился овладевшему им смешанному чувству. Затем послал недавно созданный флот дронов проверить ход эвакуации.

Затем он отыскал Аморфию – аватара, как завороженный, бродил по одной из панорам сражений. Корабль велел ему нанести еще один визит женщине по имени Дейэль Гилиан.

IV

Генар-Хафун определенно был не в восторге от своих апартаментов на борту боевого крейсера “Клятва На Клинке”.

Что это? – спросил он, морща нос. – Метан?

– “Метан не пахнет, Генар-Хафун, – ответствовал спецжилет. – Предполагаю, что запах, который вы находите отвратительным, может, быть смесью метанала и метиламина”.

Чертовски отвратный запашок, должен сказать. “Уверен, что ваши слизистые рецепторы со временем перестанут его замечать”. Также очень надеюсь на это.

Он стоял в помещении, которое должно было стать его спальней. Гипотетическая спальня была холодной. Зато очень большой: десять квадратных метров. Пространства хоть отбавляй – но очень, ну просто очень холодно, даже видно пар, вырывающийся изо рта. Он откинул капюшон спецжилета, чтобы осмотреться. Его “апартаменты” состояли из вестибюля, комнаты для отдыха, совершенно жуткого вида индустриальной кухни со столовой (здесь вполне могли готовить себе обед какие-нибудь современные каннибалы), столь же пугающе механической ванной и вот этой так называемой спальни. Стены, потолок и пол были выложены белым пластиком. Пол выпячивался квадратом, создавая платформу, на которой распростерлась гигантская белая штуковина, напоминавшая облако.

Что это такое? – спросил он, указывая на квадратный выступ.

“Думаю, ваша кровать”.

Я понимаю. Но что вот это… что это лежит на ней?

“Стеганое одеяло? Может быть, перина? Короче, покрывало”.

И что им покрывать? – спросил он с досадой.

“Ну, я думаю, скорее всего, вас… когда вы будете спать”, – неуверенно отвечал спецжилет.

Человек сбросил свой мешок на сверкающий пластиковый пол, наклонился и пощупал покрывало. Оно оказалось удивительно легким и мягким. Может, немного сыровато? Тактильные рецепторы спецжилета были в явном смущении. Тогда он снял перчатку, и попробовал пресловутое одеяло незащищенной рукой. Холодное. И, кажется, в самом деле сырое.

Модуль, позвал Генар-Хафун, собираясь получить полное представление о предмете.

“Вы не можете говорить со Скопелом Эффранкуи напрямую”, вежливо напомнил спецжилет.

– Черт! – вырвалось у Генар-Хафуна. Он потер материал между пальцев. – Ведь оно же сырое, как тебе кажется, сюртук?

“Сыроватое, я бы сказал. Вы хотели попросить меня связаться с кораблем, чтобы он соединил вас с модулем?”

О, нет, не беспокойся. Мы стартовали?

Нет еще.

Генар-Хафун покачал головой.

– Жуткий запах, – сказал он и снова потянул руку к покрывалу. Да, следовало настоять на размещении модуля внутри корабля, чтобы можно было жить в привычной обстановке. Задиры сказали, что это невозможно. Модуль протестовал, и Генар-Хафун также проворчал что-то неодобрительное. Но тогда ему показалось, что в отсутствии этого занудымодуля найдутся свои прелести.

Теперь он уже не был в этом уверен.

Послышалось отдаленное ворчание. Пол под ногами начал вибрировать, затем дрогнул, да так, что Генар чуть было не потерял равновесие. Покачнувшись, он вынужден был опуститься на странное покрывало-облако.

Под ним что-то хлюпнуло. Генар ошалело уставился на источник звука.

“Поехали”, – резюмировал спецжилет.

V

Напевая себе под нос, человек склонился над маленьким костерком, разложенным на полу ангаpa. Вокруг него в немом величии выстроились корабли, точно остовы громадных деревьев в окаменелом лесу. Джестра Ишмесит исполнял свои обязанности в системе глубоких пещер, известных под объединяющим названием “Подачка”.

Подачка была громадным неровным астероидом, двести километров в поперечнике в самой узкой точке. На девяносто процентов она состояла из чистого железа. Это был осколок. Катастрофа разразилась свыше четырех миллионов лет назад, когда в планету, частью ядра которой являлась Подачка, врезалось гигантское небесное тело. Выброшенная из своей солнечной системы. Подачка скиталась меж звезд четверть жизни вселенной, так и не захваченная ничьей гравитацией, но испытывая слабое влияние всего, мимо чего пролетала. Подачка была обнаружена тысячелетие назад дрейфующей в дальнем космосе: на нее почти случайно наткнулся некий ОСТ, предпринявший слишком сложный вираж между парой солнечных систем. ОСТ произвел краткое обследование простой и однородной структуры Подачки (большего внимания со стороны корабля такого уровня она и не заслуживала), а затем оставил ее, как орнитолог окольцованную птицу. Он же и нарек ее столь странным именем.

Когда пришло время, а это случилось пятьсот лет спустя, и понадобилось конверсировать гигантскую военную машину, созданную Культурой, чтобы разрушить аналогичную структуру Айдаранпев, Подачке внезапно нашлось применение.

Большинство кораблей Культуры было уже списано и демонтировано. Часть оставшихся была полностью разоружена, став транспортом для небольших срочных перебросок различных грузов – пассажиров, например, – в тех редких случаях, когда передачи одной только информации было недостаточно для разрешения проблемы. Через двести лет после воины число летательных аппаратов значительно уменьшилось по сравнению с началом конфликта.

Однако несколько тысяч кораблей (это составляло менее одного процента от первоначального общего числа) сохранялись в резерве, при полном боекомплекте, с Переместителями, боеголовками и прочим – на случае срочной мобилизации. Эта законсервированная военная техника хранилась далеко от Орбиталов – с их повышенной плотностью населения и оживленными городами, далеко от оживленных космических трасс. Только сильными телескопами можно было засечь эти гигантские склады в глухом холодном Космосе. Культура специально выбирала для этой цели особые места: тихие, тайные, укромные, вне проторенных дорог. Места, где еще даже не пахло вездесущим вирусом вселенной – жизнью.

На Подачку пал выбор как на одно из подобных мест.

ОСТ “Нежданные Гости” и флот, сопровождающий корабль, были направлены на свидание с этим холодным темным астероидом. Доставленная на место экспедиция приступила к работе. Сперва в астероиде пробурили множество гигантских шахт, затем в одну из них заложили горный патрон с антивеществом. После взрыва Подачка стала вращаться чуть быстрее. Было создано более сильное поле искусственной гравитации, а орбита новоиспеченной базы чуть отклонилась в сторону от ближайшей звездной системы, в которую иначе входила бы с завидным постоянством – примерно раз в пять с половиной тысяч лет.

Затем на астероиде установили изрядное количество гигантских блоков Переместителя. Корабли сновали по ним, как по лифтам, по одному поступая в гигантские ангары, создаваемые ОСТ – как будто овод откладывал свои личинки под кожу планеты. Впоследствии здесь разместилась военная база – целый музей военной космонавтики. Впрочем, все экспонаты музея были либо глубоко захоронены, либо так тщательно закрыты камуфляжем, что увидеть их можно было, лишь отлетев от астероида на некоторое расстояние. Если бы не одно “но” – отсутствие света. В довершение всего вокруг планеты был размещен целый рой сенсорных, сигнальных и оборонительных устройств. Незваные посетители встретили бы здесь в буквальном смысле слова самый горячий прием.

Когда работа закончилась, и “Нежданные Гости” отчалили, унеся с собой большую часть железа, добытого при бурении шахт. Подачка с виду так и осталась покрытым кратерами астероидом; не изменилась даже ее общая масса. Осколки, выброшенные взрывами в космос, медленно вращались вокруг нее, что позволяло без помех замаскировать аппаратуру, – в облаке осколков притаились дроны-часовые, электронные сторожа.

Присматривал за Подачкой специально разработанный Ум-домосед, который находил приятной жизнь вдали от мирской суеты. В то же время ему всегда было чем заняться – он выступал также и в качестве смотрителя музея военной космонавтики, чем немало гордился.

Корабли Подачки прекрасно сознавали, что их сон может оказаться весьма и весьма долгим и, вполне вероятно, закончиться пробуждением лишь для того, чтобы вступить в смертельную битву. Что ж, они были согласны и на это, хотя, конечно, предпочли бы, чтобы их разбудила добрая весть, например, они могут присоединиться к Сублимации Культуры, поскольку та, наконец, пожелала примкнуть к цивилизациям Предков. Пока же они могли наслаждаться сном в своих темных тоннелях, – военные боги прошлого, хранители мира настоящего и безопасности будущего.

Ум Подачки день за днем бдительно вглядывался и вслушивался в молчаливое пространство космоса, невыразимо довольный, что там ничего не происходит. Таким уж он был устроен, этот Ум Подачки.

Подачка была совершенно безопасным местом, а Джестра Ишмесит любил спокойные места. Настоящий необитаемый остров, далекий от цивилизаций. Джестра Ишмесит всегда стремился к одиночеству. Мало кто знал о существовании этого важного стратегического объекта, и это также вполне устраивало Джестру Ишмесита, поскольку он был странным человеком, о чем знал и сам и с чем давно смирился.

Высокий, нескладный и неловкий, как подросток, – несмотря на свои двести лет, – Джестра всю жизнь чувствовал себя неудачником и изгоем. Он попытался изменить внешний облик (это не помогло), потом попробовал сменить пол (и была очаровательна, ей говорили), потом исколесил полгалактики, нашел совершенно непохожий на другие Орбитал, где чувствовал себя совсем как дома и даже попытался прожить жизнь во сне: там он был русалочьим принцем в водном мире корабля, принцем, сражавшимся с неким злым Умом и, согласно сценарию сновидения, сватался к военной принцессе соседнего клана. Но за что бы он ни брался, он не испытывал ничего, кроме неудобства: быть привлекательным оказалось еще хуже, чемнескладным и неловким, поскольку он чувствовал себя, как будто похитил чужое тело. Перспектива все дальше удаляться от дома также не устраивала его – ему надоело всякий раз объяснять новым соседям, зачем он оставил дом. А жить по сценарию сновидения круглые сутки он считал просто нездоровым: он приходил в ужас, погружаясь в виртуальный мир. Там он казался себе золотой рыбкой в чужом аквариуме. К тому же в конце сновидения, к полному его унижению и досаде, его принцесса оказывалась оскверненной злым Умом.

Он избегал разговоров, не любил смешиваться с толпой, не любил даже думать о других людях. Лучшее, что он мог вообразить – это жизнь на необитаемом острове.

Джестра Ишмесит был тем самым уродом, без которого не бывает ни одной семьи. Он родился от вполне здоровой матери и столь же обычного отца, на самом обыкновенном Орбитале. Но какие-то огрехи в воспитании, а, может быть, странническая жизнь сделали его совершенно неприспособленным к социуму. По крайней мере, к жизни внутри Культуры.

Если при физическом уродстве всегда остается шанс пересадить или отрастить недостающую конечность или посредством пластической операции стать писаным красавцем, то совсем иначе обстоит дело с психикой. Джестра подозревал, что люди рассматривают его почти патологическую робость как еще большее уродство. “Отчего бы ему не полечиться? – интересовались родные и знакомые. – Отчего бы, оставшись самим собой (насколько это возможно), не удалить эту небольшую, но столь неудобную для проживания в социуме странность? Это будет сделано безболезненно, скорее всего, во сне: он даже ничего не вспомнит, когда проснется, и сразу заживет, как все, нормальной жизнью”.

Он привлекал внимание ИИ-стов, дронов, людей и Умов, проявлявших интерес к таким проблемам, – его образ жизни казался им вызывающим! Он уже стал шарахаться от всех – своим участием и самыми разными воздействиями – лаской, вежливым обхождением, грубостью, просто нудными собеседованиями и консультациями, – они чуть было не довели его до неврастении. Тогда он совсем перестал отвечать на вызовы с терминала и стал настоящим отшельником в летнем флигеле родового поместья. А ведь он хотел только одного – остаться тем, кем он был. Но не мог объяснить, почему не хочет “стать лучше”.

В конце концов помощь пришла с его домашнего Орбитала. В один прекрасный день к нему явился дрон из службы Контакта.

Дрон, несмотря на явную деловую хватку, оказался прост в общении, договориться с ним оказалось легче, чем с людьми. Джестре был предложен на выбор список работ, где он мог бы практически не контактировать с людьми. Он выбрал ту, где мог насладиться совершенным одиночеством и оценить издалека преимущества человеческого общения.

К тому же это была чистая синекура: с самого начала ему объяснили, что делать на Подачке, по сути, нечего, ему просто надо находиться там. Чисто символическое присутствие человека среди массы мертвого оружия. И в качестве компаньона – безмолвный Ум, несущий бессменную вахту.

Джестра Ишмесит был на седьмом небе от такой должности. Он исполнял роль резидента на Подачке вот уже полтора столетия. За все это время он ни разу не покинул астероид, не принял ни одного гостя – и при этом ни на миг не переставал испытывать наслаждение от отшельнического образа жизни. Бывали дни, когда он ощущал себя на вершине блаженства.

Ровные ряды кораблей – по 64 в колонне – занимали несколько гигантских темных ангаров. Здесь царили холод и вакуум, но оказалось, что если насобирать мусора, слегка согреть его в спецмешке с гелем, а потом разложить на ледяном полу в одном из ангаров и хорошенько обработать сжатым кислородом из баллона, то получится неплохой костерок. Совсем крохотное пламя, бледно-желтое под струей газа, да быстро растворяющееся облако дыма и сажи.

Джестра добился этого путем многочисленных экспериментов, направляя регулируемую струю кислорода из раструба, сконструированного им самим.

Он знал, что Ум не одобряет этой его страсти жечь костры, но ведь это было единственным развлечением Джестры – равно как и его единственным недостатком. В остальном они прекрасно уживались. Ничтожное количество тепла и света, производимые кострами человека не могли привлечь ничьего внимания. К тому же эта процедура уничтожала мусор, оставшийся после ремонта планеты. Так что Джестра мог с чистой совестью жечь свои костры – что и проделывал примерно раз в несколько месяцев.

Сегодня костер состоял из деревянных щепок и стружек, нескольких рулонов старых обоев, уже надоевших и примелькавшихся, да остатков от его вегетарианских обедов. Собирать деревянный хлам было его хобби. Вернее, его хобби было строительство моделей старинных кораблей. Он осушил плавательный бассейн в своих апартаментах и превратил его в мини-плантацию, крошечную ферму. Правда, на это ушла часть биомассы Ума. Он выращивал крошечные деревья, а потом собирал урожай: спиливал, делил на рейки и обрабатывал на токарном станке, превращая их в мачты, шпангоуты, палубы и прочие детали. Другие деревца-бонсаи имели волокнистую структуру и шли на изготовление нитей, которые он вытягивал и скручивал, а затем выплетал из них веревки для фалов. Из волокон потоньше он ткал паруса. Железные части он ковал из руды, которую соскребал со стен шахты. Металл он плавил в миниатюрном горне и затем плющил его на маленькой наковальне. В другом горне плавился песок – взятый с пляжа, входившего в комплект бассейна, – для стеклянных прожекторов и иллюминаторов. Еще часть биомассы Ума пошла на смолы и жиры, которыми Джестра конопатил корпус будущего судна и смазывал маленькие лебедки, подъемные краны и прочее оборудование. Самым дорогостоящим продуктом была медь. Ее он добывал, постепенно обтачивая древний телескоп, подаренный ему матерью, когда он известил ее о своем решении жить на Подачке. К подарку прилагался какой-то иронический комментарий, но его Джестра предпочел сразу забыть. Мать давно уже находилась на Сохранении: он узнал об этом из письма от одной из внучатых племянниц.

Десять лет у него ушло на создание миниатюрных машин, способных конструировать корабли, и затем еще двадцать – на то, чтобы сделать их обитаемыми. Так он смастерил уже шесть судов, и каждое было чуть побольше и получше, чем предыдущее. Он почти закончил седьмое, осталось только закрепить паруса. Мусор, который он сейчас сжигал, был отработанными стружками и спрессованными опилками от работ над последней моделью.

Костерок разгорелся неплохо. Джестра Ишмесит осмотрелся по сторонам. В этом темном ангаре стояли 64 корабля Гангстер-класса Быстрой Защиты (ГКБЗ); изящно сегментированные цилиндры (свыше 200 метров высотой и 50 – в диаметре). К сожалению, слабое пламя костра не позволяло рассмотреть корабли во всей красе.

Обшивка кораблей была испещрена узором надписей, наложенных друг на друга. Это были буквы, символы и цифры разных цветов, шрифтов и очертаний. Они покрывали каждый квадратный миллиметр корпуса.

Несколько раз ему приходилось летать на этих кораблях, прикасаться к их исписанной обшивке и даже тешить себя мыслью, что сквозь перчатку скафандра он чувствует ее шероховатую поверхность. Он пробовал даже, используя подсветку и увеличение экрана обзора, рассмотреть каждую надпись, но быстро терялся в этих разноцветных узорах. В конце концов увеличение становилось слишком сильным, поскольку скафандр выходил на электронное сканирование, и на поверхности оставались только обманчивые радужные пятна.

Джестра Ишмесит повидал на своем веку немало кораблей. Они бывали разноцветными, черными или с зеркальной обшивкой, так что исчезали из виду при специальной топографической подсветке, но таких вот – он не видел. Он наводил справки в архивах, которые хранились в Уме. По ним получалось, что это стандартные корабли, каких предостаточно в Культуре. Тогда он напрямую спросил о предназначении этих “татуировок”, надписав на экране терминала пальцем, как это он обычно делал:

ПОЧЕМУ КОРАБЛИ ПОКРЫТЫ ТАТУИРОВКАМИ?

И Ум ответил ему:

ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ, ЧТО ЭТО БРОНЯ.

И это было все, чего он смог добиться.

Здесь, в ангаре, при свете костерка, он мог вообразить себя среди высоких башен древнего незнакомого города – поскольку тени ложились всякий раз иначе, делая этот город неузнаваемым. Вот оно, одиночество, к которому он стремился всю жизнь: даже редкие контакты с Умом обрывались простым щелчком переключателя. Мир, покой и костер в вакууме. Он вновь опустил глаза к тлеющим угольям.

И тут в паре километров от него что-то вспыхнуло у самого пола.

Сердце его, казалось, замерло в груди. Вот опять сверкнуло. Что бы это ни было, оно приближалось. Дрожащей рукой он включил коммуникатор-переговорник.

И не успели его пальцы написать на экране послание-вопрос, как дисплей сам озарился светом:

ДЖЕСТРА. К НАМ ГОСТИ. ВЕРНИСЬ К СЕБЕ В КВАРТИРУ.

Он уставился на этот текст выпученными глазами, сердце бешено застучало. Голова кружилась. Буквы горели на экране, усиливая смятение. Может быть, это ошибка, может, он чего-то не понял или где-то неправильно поставлен знак препинания? Но буквы на экране продолжали складываться в одну и ту же фразу.

ГОСТИ? – подумал он. КАКИЕ ГОСТИ?

Впервые за полтора столетия он не верил собственным глазам.

Среди сумрачных теней вечно погруженного в ночь города засверкал корпус дрона, посланного к нему Умом – поскольку его коммуникатор так и остался выключенным. Дрону было поручено довести ошеломленного человека до квартиры. По пути он подобрал баллон с кислородом, аккуратно прикрутив кран.

За спиной человека огонь слабо полыхнул и погас навсегда.

5. КЛЯТВА НА КЛИНКЕ

I

Исследовательское судно “Точный Скол” клана Старгейзеров, входящее в состав Пятого флота эленчей-зететиков, медленно огибало по спирали внешние границы кометного облака звездной системы Тремезия I/II, ощупывая лучами сканеров мрак и редкие космические тела. “Точный Скол” искал пропавшего собрата.

Система двойных солнц была относительно бедна кометами: здесь их насчитывалась всего сотня миллиардов. Однако многие из них имели удаленные от эклиптики орбиты, что затрудняло поиск. Приходилось иметь дело с громадным числом кометных ядер. Для более тщательного поиска требовалось 10 000 кораблей, и все, что оставалось “Точному Сколу” – это пройтись, не задерживаясь, по самым вероятным с виду объектам.

На то, чтобы провести самое поверхностное обследование в одной только звездной системе, требовался целый день, а на пути было еще девять звезд, наиболее вероятных для поиска, и сверх того 80 менее вероятных солнечных систем. В поисках участвовали еще шесть кораблей Пятого Флота.

Обычно корабли эленчей посылали отчеты о своей локации посредством спецсудна, курсирующего между экспедицией и ближайшим хабитатом. Последний раз “Мир” послал такой рапорт в посольство эленчей на Тире через 64 дня после того, как оставил хабитат.

На восьмидесятый день рапорты поступили только от семи кораблей Пятого флота. Прошло еще четыре дня – от пропавшего корабля не поступило ни слова. Тогда семь оставшихся кораблей на самой высокой скорости пошли на сближение к последней известной локации потерявшегося корабля. Первые прибыли в Генеральный Сектор, к месту предполагаемого исчезновения “Мира”, пять дней спустя. Последний появился на двенадцатый день.

Все были уверены, что пропавший корабль спокойно курсирует, как и полагается исследовательскому судну, от одной звездной системы к другой. Все были уверены, что и теперь он находится где-нибудь внутри системы, туманности или газового облака, – практически там же, откуда поступил последний сигнал. Все были уверены, что кораблю не пришло в голову спрятаться, или что кто-то другой пытается его спрятать.

Сами звезды не представляли сложности для поиска: все корабли держали в трюмах по нескольку тонн антивещества. Было довольно уронить на звезду мельчайшую крупицу такого материала, чтобы оставить за собой крошечный, но отчетливый следвспышку. Эта пометка на поверхности звезды сохранялась как минимум несколько дней. Поэтому одного витка вокруг звезды хватало на то, чтобы определить, не случилось ли близ нее катастрофы. На малых планетах можно было без особого труда спрятать все, что угодно, только не корабль. А вот большие планеты с атмосферой, представляли собой задачу посложнее. Астероидные пояса уже становились целой проблемой, а пометные облака были просто кошмаром.

Как правило, пространство между внутренней системой и кометным облаком было доступно для поиска как больших, так и бесконечно малых предметов. То же самое в межзвездном пространстве. Правда, если оттуда не подается сигнал “SOS”, можно оставить надежду нащупать там что-либо меньшее размерами, чем планета.

“Точный Скол” и его команда, как и все остальные космонавты клана эленчей, не питали никаких иллюзий. Они просто делали свое дело: всегда остается шанс, пускай самый незначительный, что потерянный корабль окажется где-то рядом – на орбите одной из планет. Но поиск напоминал вахту у гробницы мертвеца – скорее неизбежная часть траурной церемонии, нежели экспедиция по спасению.

Прошло несколько дней. Корабли, опасаясь, что несчастье, выпавшее на долю “Мира”, может быть уготовано и остальным, каждые несколько часов обменивались координатами.

Спустя 60 дней после начала поиска пять кораблей вернулись к исходным точкам Смерча. Двое оставшихся переключились, в основном, на исследование самих систем, уже мало рассчитывая на удачу.

Клану Старгейзеров предстояло услышать неутешительные известия. Вместе с ним эти известия получит и вся галактика, правда, с задержкой на три месяца. Эленчи прежде всего заботились о своих.

“Точный Скол” нырнул в последнюю звездную систему, оставив за кормой кроваво-красный гигант. Он покидал его с тайным облегчением. Он и те два корабля, которые должны были завершить поиск, направлялись к сектору, где вели работу до того, как пропал “Мир”. Со сканерами, включениими на полноэкранный режим, “Точный Скол” отдалялся от гигантского солнца, минуя орбиты двух малых холодных планет и дальше – во мрак, где висели ледяные тела кометных ядер. Его курс был проложен к ближайшей звезде, и по пути он привычно обшаривал сканерами межзвездное пространство, все еще не теряя надежды. Гибельное око Эспери закатилось, оставшись далеко позади, как тлеющий уголь в пепле морозной ночи.

Спустя несколько часов корабль, наконец, вышел из сектора поиска, направляясь к далекой безымянной звезде.

II

[плотный луч, М32, nep-@n4.28.860.0446] хОСТ “Предвкушение Нового Любовника”, оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Похоже, я напал на след. Прилагаю графики маршрута для “Стальной Звезды” и “Без Определенного Места Жительства” (файлы прилагаются, движение “Никаких Открытий” можно посчитать также только по ним.) Заметьте, что оба отклонились от курса по непонятной причине девятнадцать дней назад. ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям”, обнаруживший Эксцессию, также резко отклонился от курса 19 дней назад. Новый курс взят почти прямиком к Эксцессии. Затем поступило сообщение с борта ОКБ “Разумно Оправданная Атака”, надзирающим за нашим другом-ОКБ “Серая Зона”. Данный корабль оставил свое последнее местопребывание два дня назад и последний раз замечен идущим в направлении к Нижнему Смерчу, вероятно, к Тиру. &

[плотный луч, М32, пер. @п4.28.860.2426] хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оОСТ “Предвкушение Нового Любовника”

В самом деле?

&

Не старайся казаться глупее, чем ты есть.

Ты параноик.

Куча расписаний графиков движения недавно изменена из-за этой штуковины.

Я уже подыскиваю предлог, чтобы самому срезать в этом направлении.

И, как ты указываешь, “Живодер” двигается к Нижнему Смерчу, а не к Верхнему.

&

В этом направлении явно намечается большая разборка, я думаю, об этом даже говорить не стоит. Здесь три графика, которые сходятся в одной и той же точке.

&

Вот уже пять часов, как они изменили курс; едва ли это “точка”. И даже если так: что особенного случилось 19 дней назад?

&

[плотный прерывистый, М32]

Вам не кажется, что это может быть заговор в высших эшелонах Контакта/00? Подозреваю, что здесь уже разработан какой-то архизлодейский план: один из наших коллег не передал часть информации в общее пользование. Нечто странное стряслось примерно 19 дней назад, и за 57 дней до того, как чтото случилось по соседству.

&

Дорогой мой, да кто из нас не принимал участия в подобной схеме, обманном плане, в какой-нибудь военной хитрости или диверсии? Они, и только они вносят в жизнь смысл и ценность! Так что не исключено, что кто-то из наших разнюхал нечто любопытное в этом районе. Ну, так и на здоровье! Разве ты никогда не испытывал азарта охотника, следопыта, первооткрывателя?

184

Положа руку на сердце, по-моему, никакой это не заговор, а даже он и существует, то самый что ни на есть пустяшный. Сам подумай: какой заговор? Для чего? Просто пара Умов раздувают ветер, повстречав нечто странное в Верхнем Смерче, чтобы привлечь как можно больше участников, чтобы быстрее и успешнее вести расследование. Такое можно только приветствовать.

Но на самом деле это – самое важное из того, что случилось с нами за всю историю цивилизации. Это, вероятно, наша первая реальная Проблема Внешнего Контекста, и мы можем не принять брошенный нам вызов. Вот где позор! Вот что меня возмущает больше всего! Уже тысячелетие мы поздравляем друг друга с нашей мудростью и зрелостью. Неужели нас так ослепила наша свобода, независимость от материи, сделавшая нас почти всемогущими и неуязвимыми? На самом деле мы считаем себя такими хорошими просто потому, что у нас не было выбора стать чем-то другим.

Альтруизм нам навязан!

И вот внезапно мы столкнулись с чем-то, что не можем ни воспроизвести, ни даже симулировать. Это как драгоценный металл или драгоценный камень, или то, чем были незавоеванные земли для древних монархов. И мы во всем подобны этим монархам: яд, кинжал в спину, заговор. Любой ценой вырвать у мироздания его загадку! Получается, до этого мы были просто детьми, которые беспечно бегали в одежде взрослых. При этом наивно полагая, что со временем она придется нам впору.

&

Однако, мой дорогой друг, этого еще не случилось.

Я последовал вашему совету заняться метаматикой, моделируя вероятностный курс развития событий, предсказывая возможную форму будущего. Результаты обеспокоили меня. Интересно, чего мы достигнем, если остановимся или же, напротив, ни перед чем не остановимся, чтобы достичь сокровищ Эксцессии.

&

Советуя заняться метаматикой, я имел в виду лишь упражнения для развлечения. Ну и прочее: симуляции, абстракции, проекции и тому подобные безделицы. В них нет ничего особенного, ничего, имеющего отношение к реальности. Займись реальной картиной событий. Загляни в глаза действительности. Перед нами потрясающий феномен, а мы все только рассуждаем вокруг да около. Некоторые из наших коллег ведут себя просто смешно.

&

Вероятно, вы правы. Наверное, я тоже кажусь одним” из таких “коллег”. И все же не оставляю дальнейших расследований, хотя принимаю вашу точку зрения.

&

Занимайся, чем хочешь, это свойство наших Умов – заниматься всем досконально. Ум не может работать вхолостую, он должен быть постоянно занят. Акула, которая перестанет двигаться, неизбежно задохнется.

Но что за смысл вести поиск в таких глубинах космоса, где не увидишь даже краешек живого солнца? Где миллионы лет назад все остыло, мертво и бесплодно.

Отложи телескоп с линзами и возьми-ка лучше другой – в виде бутылки. Так-то, мой друг.

&

Спасибо за совет. Я подумаю. Не пропадайте. А пока – счастливого пути.

&

[прерывистый плотный, М32, пер. @п4.28.862.3465]

186

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Снова выходил на связь “Любовник” (файлы прилагаются). Все-таки подозреваю, он – один из заговорщиков.

[прерывистый плотный, М32, пер. @п4.28.862. 3980]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

А мне кажется, что то же самое он думает относительно вас.

&

Но у меня есть веские доказательства! И хочу вам заметить, мы по-прежнему блуждаем во тьме. Нельзя определить, заговор ли это или обычное исследование.

Кстати, каковы результаты вашего расследования?

&

Пока ничем не могу порадовать. Правда… есть, кажется, одна зацепка…

&

Умоляю, скажите.

&

Да так, ничего определенного… Ну, если вы так хотите. В таком случае, позвольте задать вам вопрос: как вам самому этот разговор с нашим другом?

&

Что ж, вполне… Мы, так сказать, разделяем… и все такое. А в чем дело?

&

Я о Генеральном Секторе. Больше – ни слова.

&

Что? Не смешите. Отработан насквозь.

&

Отнюдь. Вы намекнули нашему другу…

&

Ну, это уже игра не по правилам. После такого и говорить не о чем.

&

Согласен, тем более, что всегда можно получить информацию из более надежных источников. Так что премного, как говорится, благодарен.

&

Сбросьте мне потом, если появится что-то новенькое, ладно? Не обижайтесь, пожалуйста. Типун мне на язык.

&

Да, но если “Любовник” узнает, кто вышел на информацию о “Роке”…

&

Знаю, знаю. Вы же видите, я делаю все, что можно, чтобы замести следы. Я уговорю какой-нибудь из дружественных кораблей порыскать возле Подачки, вы понимаете, о чем я говорю? У меня сильные подозрения насчет этого сектора.

&

Черт возьми! Ну, если что-то вспыхнет там…

III

Игра в “летучие мышки” была одним из любимых великосветских развлечений задир.

“Мышарик” со свистом отпрыгнул от высокой стены и полетел прямо на Генар-Хафуна. Несчастная летучая мышь неистово махала обрезанными крыльями, пытаясь обрести равновесие и улететь куда угодно – в данном случае подальше от человека. Она начала заходить на поворот, приближаясь. Генар-Хафун прицелился поточнее битой, собираясь направить мышь в стену, но удар пришелся мимо, и в результате “мяч” направился в угол.

Пятирук бросился вперед и, щелкнув битой, привязанной к одной из передних конечностей, вновь отбил “мышарика” в центр стены. Тот шлепнулся и отрикошетил под совершенно безнадежным для человека углом. Генар-Хафун все-таки сделал выпад навстречу, но тварь подло увернулась от протянутой биты. Он упал на пол и кувырнулся через голову, чувствуя, как спецжилет заходил мягкими волнами вокруг его тела, заботливо уберегая от ушибов. Вскочив на ноги, человек сделал вид, что просто вздумал размяться. Но дыхание выровнялось далеко не сразу, а сердце явно вообразило себя “мышариком” и прыгало, как маленький бескрылый комок. В условиях гравитации, привычной для задир, человеку было бы нелегко играть даже с человеком. Играть же против аборигена, который связал себе половину щупалец за спиной в качестве, как это назвал Пятирук, “форы”, оказалось и вовсе непосильной задачей.

– Промазал! – взревел Пятирук, бросаясь к краю корта, где валялся “мышарик”. Походя, он снисходительно потрепал Генара щупальцем по плечу. От этой ласки, похожей на прямое попадание из катапульты, Генар-Хафун полетел за край корта.

– Идиот! – высказался спецкостюм, когда Генар-Хафун достиг пика траектории полета.

Щупальце кнутом обвилось вокруг талии Генара.

– Упс! – сказал Пятирук, опуская его на пол. – Приношу свои извинения, Генар-Хафун. Знаешь, как говорят: “Парень с головой знает, что делать со своей битой, когда идет на поле”. Виты боятьсяна корт не ходить. За одну биту двух небитых дают. Ха-ха!

Он похлопал (относительно безболезненно) собеседника по голове и подобрал “мышарик”.

– Да, таких уже не выращивают, как в прежние времена, сказал он, издавая звук, который можно было принять за вздох сожаления.

“Лысый кактус!” – сказал спецжилет.

Ну ты даешь, смущенно подумал Генар-Хафун. Да ладно…

Спецжилет был не в лучшем настроении. Он уже столько времени работал на полную мощность, что начинал чувствовать себя чем-то вроде испытательного стенда для ударов задир. Даже на время сна он не выпускал Генар-Хафуна из своих тесных объятий. Генар-Хафун поворчал и смирился: помимо всего прочего, в воздухе корабля чувствовалось множество презабавных запахов, которые заставляли поверить, что задиры честно попытались воспроизвести истинно человеческую атмосферу. При этом они учли, наверное, все запахи, которые испускает человек. Самое большее, что позволял ему сюртук на ночь – это снять капюшон. Так что Генар, так сказать, спал с открытым забралом. В случае внезапной разгерметизации корабля спецжилет всегда успел бы восстановить целостность.

Пятирук слегка подбросил “мышарика”, поддев его кончиком биты с корта. Вторым ударом он запустил его за прозрачную стену, в зрительские ряды. Затем грохнул битой по стене, пробуждая к жизни дремлющего в дальних рядах евнуха.

– Эй, подъем! – рявкнул Пятирук. – Еще один “мышарик”, болван!

Бесполый подросток подпрыгнул на всех конечностях, затем пошарил возле своих ног и нашел маленькую клетку. Схватив ее одним щупальцем, он открыл другим дверцу в стене корта. Выбрав “мышарика” из дюжины собратьев, сидевших в клетке, он вручил извивающееся существо Пятируку и отскочил назад, быстро захлопнув за собой дверь.

– Ха! – гаркнул Пятирук, взяв “мышарика” в клюв и разрывая шнурок, котором тот был обвязан. – Еще партию, Генар-Хафун? – Распутав шнурок, Пятирук подбросил “мячик”, трепещущий обрезанными крыльями.

– Почему бы нет? – хладнокровно ответил Генар-Хафун. Сил у него уже не было, но он не собирался демонстрировать это Пятируку.

– Кажись, “девять-ноль” в мою пользу, – сказал задира, подбрасывая “мячик”. – Вот что: давай поиграем на интерес. Придержав “мяч”, он стал обрабатывать его кончиком клюва. Глазные стебли Пятирука при этом качались, а из клюва доносился душераздирающий писк.

Наконец Пятирук извлек мыша из клюва и придирчиво осмотрел. Очевидно, он остался доволен результатом “ обработки “.

– Вот! – сказал он. – Поиграем теперь со слепым. – Он бросил трепещущее существо Генар-Хафуну. – Твоя подача.

В этом и заключалась проблема с задирами. Все познается в сравнении: старшая цивилизация еще в пещерные времена перестала делать то, что привыкли делать задиры. И это мучило обе цивилизации, как мучит чесотка связанного человека. Проблема заключалась в самом факте существования такой цивилизации, а еще вернее в том, что Культура ничего не могла с этим поделать.

Собственно, проблема началась с несчастного совпадения в галактической топографии.

Сектор, где развивались народы, в итоге составившие Культуру, располагался на дальнем конце Галактики. Долгое время контакты между Культурой и задирами были редки по множеству совершенно банальных причин. К тому времени, как Культура поближе познакомилась с этой цивилизацией, – вскоре после долгой неразберихи Айдаранской войны – задиры были быстро развивающимися и зреющим видом; В тот момент Культуре менее всего нужна была новая война ради исправления природы и нравов этих монстров.

Аналитики предупреждали, что блицкриг был бы самым удачным решением, но уже тогда все знали, что начинать войну поздно: время упущено. Культура находилась тогда на пике военной мощи, но уже не жаждала военной славы, поскольку новая война могла превратиться в пиррову победу. И даже когда наиболее дерзкие Умы выдвигали теорию “большого кулака” – резкого и сокрушительного удара, способного образумить всех, включая задир, – корабли Культуры не сдвинулись с места. Они нуждались в ремонте, починке, покраске, в постановке на длительное хранение и консервацию. Все поздравляли друг друга с победой и возвращались к мирной жизни. Единственной целью общества стал цивилизованный гедонизм – получение максимума удовольствий в максимально мирной среде. Вероятно, не было более подходящего времени для новой и быстрой победы, но такова судьба всех мировых войн – их никогда не доводят до конца, что приводит впоследствии к многочисленным локальным конфликтам, не менее кровопролитным и разрушительным. Так что, несмотря на неопровержимые доводы, война не состоялась.

Задиры имели возмутительную привычку относиться ко всем прочими видам либо с подозрением, либо с презрением. Все зависело от того, опережала чужая цивилизация их цивилизацию или же, наоборот, – в чем-то (например, в умении кидать гарпуны за столом) отставала. В том же секторе галактики существовала, например, высокоразвитая раса падрессалов. Падрессалы почти дружили с задирами, но имели также близкие Культуре этические принципы, так что могли сводить задир со многими местными видами, являясь чем-то вроде буфера-посредника, вечная им благодарность. Падрессал упрямо пытался хоть как-то склонить задир к относительно приличному поведению.

Именно падрессал дал задирам это имя: сначала они называли себя по имени родной планеты – Изорайл. После того, как в Изорайле пропала торговая экспедиция из Падрессала, с которой хозяева поступили как с новоприбывшей партией продуктов, дикарей-каннибалов образумили, обложили контрибуцией и переименовали. Последнее было сначала принято как оскорбление, но со временем задиры привыкли к своем новому имени, к тому же плюсов от союза с Падрессалом было, конечно же, гораздо больше, чем минусов.

Однако примерно через столетие после Идранской войны Падрессал совершил совершенно неуместный для Культуры поступок: он попросту сублимировался. Причем выбрал для этого самое неподходящее время и оставил на произвол судьбы своих менее развитых подопечных. Те тут же радостно кинулись перегрызать горло отставшим от великого каравана Культуры (не все, правда, шли с этим караваном добровольно, иных приходилось волочить на канате), а также нескольким совершенно диким цивилизациям, лишенным благоприятного для развития соседства, и с которыми, для их же блага, еще никто не решился вступить в контакт.

Несколько наиболее цинично настроенных Умов (Культурных Умов) высказывали предположение, что решение Падрессала воспарить в “гиперпространственные эмпиреи” было отчасти (или даже напрямую) связано с хронической аллергией на задир, природа которых была неисправимой в корне. Ее можно было либо полностью принять, либо отвергнуть. Бороться с ней было бессмысленно.

После того, как люди вступили в официальный союз с этими монстрами (а ничего другого не оставалось) и подарили им несколько технических новинок (которые военная разведка за – дир тут же приписала на свой счет как блестящую операцию по краже информации), монстры скрипя сердце пристроились в хвост галактической метацивилизации. Они неохотно признали, что другие существа тоже имеют свои права или, по крайней мере, простительные желания, как то: право на жизнь, свободу и прочие культурные ценности.

Однако все это не решало проблемы. Если бы задиры представляли собой просто генетически агрессивный вид, эдаких толстокожих “романтиков”, это было бы еще полбеды: любое генетическое отклонение можно решить генетическими же исправлениями. Но они оказались убежденными невеждами в генетике и не желали даже слышать об “исправлении агрессии”. Они желали утвердить свое “Я” в бесконечных просторах галактики.

Еще за многие тысячелетия до того, как задиры вышли из своего дремучего мира – покрытой туманами планеты, – они занимались генетическими экспериментами. Перекроив всю фауну и флору, они переключились на себя. Они подобрали ключи к генетическим кодам своего мира – стоило лишь чуть-чуть подвигать им в замочной скважине природы – и открывались удивительные вещи!

Так, они внесли поправки в животный мир, вырастив новые, “удобные” породы животных, – себе на потеху. Ум Культуры назвал бы это неслыханным генетическим Холокостом, тотальным концлагерем флоры и фауны – но задиры просто меняли реальный мир по своему усмотрению, точно так же, как сами Умы позволяли себе все, что угодно, в своих виртуальных мирах.

Общество задир держалось на широко развитом мощном институте безжалостной эксплуатации двух низших каст: молодых евнухов и угнетенных самок. Самки из самых привилегированных семей почитали за счастье быть изнасилованными самцами своего племени.

Когда задиры охотились за искусственно откормленными ползучими растениями с помощью пик-парализаторов или крючьев-кожесдирателей (их излюбленный вид охоты), они носились в летучих колесницах, запряженных животными, называемыми “быстрокрылами”. Эти быстрокрылы жили в состоянии постоянного страха. Их нервная система и феромонные рецепторы реагировали на каждое проявление гнева и воодушевления задир.

Животные, служившие добычей на таких охотах, были точно так же искусственно настроены на то, чтобы от одного появления задир впадать в панику и носиться сломя голову, выкидывая по пути немыслимые трюки и доставляя тем самым неслыханное развлечение охотникам.

Кожу задир очищали специальные паразиты – ксистерсы, которых доводили до такого состояния голода, что, выпущенные на свободу, они просто лопались от переедания.

Даже обычный домашний скот задир считался неправильно поданным к столу, если не был как следует напуган в момент умерщвления. Еще лучше – убит в состоянии яростной агрессии. Любой задира, достойный своего метилацетилена – содержимого летучего мешка, – посчитал бы такое мясо лучшим лакомством по эту сторону своего узкого горизонта.

Вот такими они были, задиры: “Прогресс через боль”. “Че – рез тернии – к звездам!” Генар-Хафун уже слышал это изречение от Пятирука. Кажется, за этим куплетом следовал припев что-то вроде: “Йо-хо-хо! – и бутылка пойла!” – или какое-то другое выражение ликования.

Культура была просто в ужасе от этих неисправимых, отвратительно аморальных существ. Им предлагали машины для обслуживания, которые могли заменить бытовых кастратов, но это лишь вызвало смех у задир. Зачем им какие-то автоматы, когда они могут запросто порождать машины из собственного тела? Да и потом, что за честь, когда тебе прислуживает какой-то механизм? Тщеславие остается неудовлетворенным. Не пристало благородному существу обслуживаться из какого-то там автомата.

Попытки Культуры убедить задир, что возможно иным путем контролировать рождаемость и чистоту породы, помимо тюремного заключения, генной инженерии и организованного насилия над самками, ни к чему не приводили. Доказать им, что выращенное в пищевых цистернах мясо лучше натурального или предложить охотиться за роботами, не доведенными до стадии чувствующего существа, было так же бесперспективно, как убедить рыб лазить по деревьям. Все эти предложения встречались пренебрежительными усмешками.

И все же Генар-Хафуну они нравились, а временами даже приводили в восхищение своей страстью и энтузиазмом. Задиры жили полнокровной жизнью. Он и сам не был поклонником основополагающего принципа Культуры: любое страдание вредно по определению – и считал, что эксплуатация в обществе – явление, неизбежное для любой развитой цивилизации. Генар-Хафун вообще склонялся к идее, что законы развития и борьбы за существование становятся только жестче по мере развития любого общества. Культура придерживалась иной точки зрения, заменив эволюцию чем-то вроде демократически согласованного физиологического процесса и доверив контроль над обществом машинам.

Он не испытывал отвращения к Культуре, он даже гордился тем, что родился в ней, что своим появлением на свет не причинил страдания прочим видам чувствующих существ. Но Культура никогда не была ему домом. Она была отечеством, которое всегда хочется романтически оставить, чтобы, быть может, увидеть его новыми глазами после долгих скитаний, – если захочется. Генара тянуло к неосвоенным мирам.

Никому из его предшественников еще не удавалось ужиться с задирами более сотни дней. А он пребывал чрезвычайно-полномочным консулом уже два года.

Так что вопрос, доверяют ли ему Особые Обстоятельства, оставался открытым. По прибытии на Тир ему предстояло это выяснить.

В архивах он просмотрел историю МСТ “Никаких Открытий” класса Пустыня, в которой этот корабль действовал как инцидент-координатор. Класс Пустыня был первой модификацией ОСТ, сконструированных Культурой. Его архив содержал 1003 различных развернутых биографий корабля, для прочтения которых требовалось не менее двух лет. С этим транспортом была связана какая-то тайна.

Вообще-то, Умы не скупились на многотомные биографии, которые писали друг о друге, погребая слиток правды под грудами напыщенной чепухи. Но даже из беглого просмотра архива выходило, что само создание этого корабля являлось частью какого-то темного заговора, ведущего к прото-империалистической метагегемонии. Материалы демонстрировали, что Умы и дроны имели куда как меньше власти и влияния в Культуре, чем им казалось. То есть. Умы, контролировали человечество и Космос, но контролировали ли они друг друга?

Почувствовав, что у него начинает пухнуть голова, Генар-Хафун бросил чтение. Эти байки о глобализме начинали действовать на нервы. Конспирация, похоже, настолько мощная, что раскрыть ее он явно не в силах. Зачем тогда вообще ломать голову?

Генар-Хафун направил запросы кораблям, дронам и людям, знакомым по связям с 00. Часть ответов застала его еще на Годшоул. Все были в курсе дела. По всем статьям выходило, что 00 вроде не играют крапленой колодой. Он поступил осмотрительно: чем больше народу знает, где он находится и куда направляется, тем сложнее будет 00 убрать его.

Конечно, ему рассказали далеко не все, и, конечно, им будут манипулировать. Он будет лишь марионеткой в игре мощных и властных структур, но за предложенную цену можно сплясать и под чужую дудку.

Дядюшкину историю он также проверил. Полумиф об исчезнувшем триллион лет назад солнце и артефакте на орбите также отлеживался в архивах. Но копаться в них было все равно что расследовать загадку древнегреческого мифа по тем созвездиям, которые носят имена Персея, Андромеды и прочих.

Оставался один свидетель – женщина в коме. К ней он и держал путь. Расспросить свидетеля. Чем не роль детектива?

Итак, капитаном “Трудного Ребенка” была женщина – Зрейн Трамов. Почетный капитан Контактного флота Гарт-Кепилеса Зрейн Трамов Афайят дам Нискат-вест в соответствии с полным именем-титулом. В архиве имелось ее фото: лицо бледное и узкое, прищуренные глаза. Короткие русые волосы, тонкие губы, самоуверенная улыбка, несколько лукавый взгляд. Как будто она знает что-то, неизвестное остальным. Он подолгу разглядывал фотографию.

Интересно, думал он, каково это – пролежать на Сохранении две с лишним тысячи лет и проснуться для разговора с человеком, которого никогда в глаза не видел. С похитителем душ.

Он снова заглянул в голубые смеющиеся глаза. Они были непроницаемы.

Они сыграли еще пару сетов: Пятирук снова вышел победителем. Генар-Хафун уже не держался на ногах. Затем пришло время освежиться и посетить офицерскую столовую. Сегодня там отмечали день рождения Команд ория Флота, Громобоя VI. Попойка затянулась до поздней ночи или, точнее, раннего утра. Пятирук разучил с братом по разуму несколько похабных песен, два капитана из подразделения Атмосферных Сил вступили в шуточный, но кровопролитный поединок. Впрочем, дело обошлось без потери конечностей, а честь, как всегда, оказалась удовлетворена. Генар-Хафун с ловкостью канатоходца обошел по краю стол, возле которого в гладиаторском колодце гавкали псы. Спецжилет поклялся, что в этом подвиге не участвует, но раза два все же удержал его от неминуемого падения.

Тем временем корабль “Клятва на Клинке” вместе с двумя другими кораблями почетного эскорта продолжал свой путь к Тиру.

IV

Альвер Шейх проснулась в отличном расположении духа. Она всплыла из сладостной дремоты и чувственной неги и обнаружила, что все это сливается с реальностью.

Она представила, что по-прежнему спит и видит прекрасный сон. Оставалось только занять там, во сне, правильное место, после чего снова в такт с партнером двигаться, а потом взять его лицо в ладони и целовать, целовать…

– О, нет! – простонала она и тут же рассмеялась. – Не останавливайся, это прекрасный способ встретить утро.

– Уже почти полдень, – прошептал ей молодой человек. Его звали Отиель. Он был высокий и темнокожий, со сказочно светлыми волосами и с голосом, от которого мурашки бежали по телу. Студент с факультета метафизики. Пловец и альпинист. Она отдала ему сердце с первого же взгляда. Знающий толк в стройных ногах. И такие длинные, чуткие пальцы…

– М-м-м… В самом деле? Ты мог бы сказать об этом позднее… а пока не сбивайся с ритма-а-а! Что? Полдень?!

Альвер Шейх вскочила в постели, широко раскрыв глаза. Она сбросила с груди руку молодого человека и осмотрелась по сторонам. Так, ночь она провела в Романтической Спальне: отделанный рюшем полог с алым куполом пять на пять метров, по стенам обитый стеганым атласом, который образовывал полочки, сиденья и прочие многочисленные удобства. У нее были и другие спальни: например, детская, до сих пор набитая игрушками: потом еще Просто Спальня, комфортная, уставленная ночными цветами, жутко старомодная Приемная Спальня для гостей, громоздкая, как коридор или вестибюль, где она принимала друзей, и еще Масляная Спальня – четырехметровая сфера с подогретыми ароматическими маслами. К сожалению, не все понимают, как это эротично.

Ее нервная система моментально проснулась, – еще бы, получив такой мощный выплеск адреналина! Половина первого! Будильник должен был поднять ее час назад. Чертовы гормоны. Ладно, что случилось, то случилось.

– Что-то не так? – с улыбкой спросил парень с чудным именем Отиель. В его глазах было непонимание. Ему казалось, что Альвер играет с ним, изображая из себя Золушку, пытающуюся скрыться от прекрасногопринца. Он потянулся к ней.

Проклятье, гравитация была включена. Альвер скомандовала панели управления дать 1/10 “G”.

– Извини! – бросила она на бегу, посылая юноше прощальный воздушный поцелуй. Гравитация снизилась на 90 процентов. Матрац под ними внезапно стал упругим, как батут: на нем можно было совершать самые немыслимые прыжки и сальто. Он с таким по-мальчишески невинным удивлением посмотрел ей вслед, что она чуть было не раздумала уходить.

Но она не могла – нет, не могла! Вскинув руки над головой Альвер выпрыгнула из кровати, оттолкнувшись от потолка, выбросила тело за пределы спальни, в зону действия обычной гравитации. Сбежав по винтовой лесенке в ванную, она чуть было не врезалась на повороте в Чарт Лайна.

– Знаю! – крикнула она, не дав ему и рта раскрыть.

Он тут же убрался с дороги, затем развернулся и поспешил за ней на этаж, где располагалась ванная. Аура Чарта Лайна сияла привычным голубым цветом, но с саркастическим оттенком розового.

Альвер припустила рысцой. Недаром ей всегда нравились большие комнаты: ванная двадцать квадратных метров площадью, пять метров – до потолка. Одну стену занимало окно. Из него открывался вид на поля и лесистые холмы, усеянные городками и пирамидальными башнями. Это было Внутреннее Пространство Номер Один, центральный и самый длинный цилиндр независимо вращающихся труб (каждая – пять километров в диаметре), которые формировали главные жилые районы в Роиде.

– Могу я чем-то помочь? – крикнул дрон вслед уносящейся в ванную Альвер. Ответом ему была отборная ругань с другого этажа: это молодой человек попытался покинуть спальню тем же способом, что и Альвер, но, видимо, неправильно настроил гравитатор. Дрон поспешил было на помощь, но услышал голос Альвер, доносящийся сквозь шум воды:

– Да ладно, можешь спустить его с лестницы… Только поосторожнее.

– Что? – взвизгнула Альвер. – Из-за тебя я выставила за дверь такого отличного парня, а ты не разрешаешь взять даже несколько животных? Или хотя бы пару попутчиков?

– Альвер, можно с тобой поговорить с глазу на глаз? спокойно произнес Чарт Лайн, сворачивая с главной галереи в боковую комнату.

– Нет, нельзя! – крикнула она, бросая на пол плащ, взятый в дорогу. – Все, что ты хочешь сказать, можешь спокойно говорить в присутствии моих друзей.

Они находились во внешней галерее Ифетра, длинном вестибюле, где в простенках между окон висели старинные картины. Окна выходили в сады и за Внутреннее Пространство Номер Один. Она уже назначила здесь всем встречу. Ну опоздала на часик. Ничего страшного. Есть в утреннем туалете человека такие вещи, которые с ходу не сделаешь, и – как она заявила из молочной ванны, кратко и недвусмысленно: если она в самом деле так важна для планов высшего уровня секретности, то никуда это 00 не денется, подождет. Тем более, что она даже пошла на жертвы: не стала делать макияж, завязала волосы простым пучком на затылке и надела строгий деловой костюм. Да что говорить: даже подбор украшений и драгоценностей занял в этот день не больше пяти минут.

Галерея была действительно набита народом: здесь была ее мама, высокая женщина в мохнатом джеллаба, три кузины, семь тетушек и дядюшек, еще с десяток приятелей и подружек, – все друзья дома, с глазами, слегка мутными после выпускного бала. И еще пара дронов-мажордомов, пытавшихся сдержать животных, которые возбужденно бросались друг на друга. В клетках махали крыльями три беспокойных альсейна, издавая пронзительно-скрипучие крики. Еще один дрон стоял за дверьми, у первого окна, с Брейвом. Ее любимый жеребец был под седлом и нетерпеливо бил копытом. Еще три дрона должны были позаботиться о багаже, состоявшем из множества чемоданов, – их еще продолжали выгружать из домашнего лифта. Рядом с ней плясал поднос с завтраком. Альвер успела только надкусить дольку числена, когда дрон объявил ей, что в это путешествие она должна отправиться одна, причем сделал это по нейродетекторной связи: Альвер, пойми же. Бога ради, это секретная миссия, а не прогулка с подружками за город.

– Не надо лезть ко мне в голову! – сквозь зубы процедила Альвер. – Что за хамство!

Чарт Лайн подъехал к ней почти вплотную, и тут же ее охватило странное ощущение – как будто их с дроном поглотили высокие серые цилиндры. Они простирались от паркетного пола до лепнины потолка, в полтора метра диаметром, почти скрыв ее, Чарта и поднос с завтраком от остальных присутствующих. Она уставилась на дрона с открытым ртом и выпученными глазами. Такого она еще не видела! Поле его ауры исчезло. У него не хватило даже такта выставить перед ней зеркальное реверсионное поле – что он делал всегда, когда они оставались наедине. По крайней мере, она могла бы воспользоваться временной изоляцией и привести прическу в порядок.

– Извини, что я вынужден прибегать к таким мерам, – сказала машина. Голос звучал монотонно, точно заглушенный слоем ваты. Альвер закрыла рот и попробовала протянуть руку за поле, которое создал дрон вокруг них. Оно ощущалось как теплая каменная стена.

– Альвер, – прочувствованно произнес дрон, взяв ее руки своими манипулярными полями. – Я приношу свои извинения – я должен был сказать тебе об этом раньше. Просто я подумал… Ну да ладно, теперь это уже не имеет значения. Предполагалось, что я буду сопровождать тебя на Тир, я и больше никто. Твоим друзьям придется остаться здесь.

– Но мы с Пейс всегда путешествуем вместе! И Клатсли моя новая протеже, я обещала ей, и не могу оставить ее на произвол судьбы! А ты подумал, как быть с ней? Что сделать для ее развития, для ее карьеры? Еще подумают, что я просто бросила ее. Кроме того, к ней приехал ужасно симпатичный старший брат. И если я…

– Ты не можешь взять их с собой, – наотрез заявил дрон. Они не включены в список приглашенных. – Дрон намеренно пользовался максимально светскими выражениями, надеясь, что так до Альвер быстрее дойдет.

– Вчера ты сказал, – Альвер тряхнула головой, наклоняясь к дрону, как будто нашептывая на ухо, – “храни в секрете”. И ведь я никому не сказала, куда мы летим.

– Это не важно. Если я сказал: не говорить ни единой душе, это значит ничего не говорить ни единой душе, а не только то, куда ты направляешься.

Она рассмеялась, откинув голову.

– Чарт! Вернись в реальный мир! Мой распорядок дня публикуется в светской хронике. По крайней мере, по трем каналам идет вещание, – это делают довольно отчаянные молодые люди, но тем не менее. Если я изменю цвет глаз, то уже через час об этом будет известно каждому жителю Роида. Я не могу просто исчезнуть! Ты в своем уме?

– И животные тоже, – спокойно продолжал Чарт Лайн. – Тем более – жеребец. Для него просто не найдется места на корабле.

– Нет места? – ахнула она. – Что же это за корабль, на котором нет места? Ты уверен, что там безопасно?

– Боевые корабли не возят лошадей, Альвер.

– Но это же бывший боевой конь! – воскликнула она, размахивая руками. – Ой, – она ударилась костяшками пальцев о серый цилиндр.

– Очень жаль. Но ничего не поделаешь.

– А как же мой гардероб?

– Конечно, можно забить все свободное пространство на корабле баулами и сумками, хотя не понимаю, для кого тебе там наряжаться.

– Как? А на Тире!? – закричала она. – А этот парень, с которым трахаться не предусмотрено? Что мне, перед ним голой расхаживать?

– Ну, забей этими тряпками две каюты, ну, три. Пойми одежда для тебя – не проблема. Там, куда мы приедем, ты сможешь выбрать… нет, погоди, я знаю, как долго ты выбираешь новую одежду. Ладно, бери, что хочешь. Четыре каюты в твоем полном распоряжении.

– А как же друзья?

– Давай сделаем так: я покажу тебе пространство, в котором тебе предстоит находиться. Хорошо?

– Ладно, показывай, – безнадежно махнула она рукой.

Дрон скачал картинку интерьеров бывшего военного корабля посредством нейродетектора прямиком ей в мозг.

У нее перехватило дыхание. Как только изображение стабилизировалось, ее глаза расширились в крайнем изумлении.

– Каюты! – воскликнула она. – Но это же просто туалетные кабинки: они же такие маленькие!

– Совершенно верно. Ну что, будем брать с собой наших добрых старых друзей?

Она подумала секунду.

– Да! – крикнула она, сбивая кулачком висящий в воздухе завтрак. Поднос закачался, стараясь не расплескать фруктовый сок. – Там нам будет уютно!

– А если вы поссоритесь по дороге?

На мгновение она задумалась, сморщила лобик. Она колебалась.

– Чарт, но я же могу замуровать их в коконах. Я же могу изолировать их у себя в спальне, разве нет? – Она вновь наклонилась к машине, затем оглянулась на серые стены вокруг. После чего откинула голову, сузила глаза и понизила голос. Я могу просто отказаться, ты же знаешь.

– Можешь, – ответила машина с выразительным вздохом. – Но тогда ты никогда не вступишь в Контакт, а Особые Обстоятельства будут вынуждены вместо тебя подставить синтетического двойника этой женщины на Тире. Власти смущены не будут.

Альвер испытующе посмотрела на машину. Затем вздохнула и покачала головой.

– Вот зараза, – выдохнула она, снимая стаканчик с подноса и брезгливо оттопырила пальчик, попав в лужу пролитого сока. – Ну ладно, поехали, поехали.

Прощания затянулись. Чарт Лайн обретал все более серый цвет, пока не превратился в подобие темной непрозрачной сферы, после чего выключил поле ауры совсем и поспешил к ближайшему окну. Там он немного освежился: пара звуковых гудков вспугнула лошадей, и дрону полегчало.

Наконец Альвер распрощалась со всеми и решила оставить дома своих животных и еще два чемодана белья. Она вступила в трубу переместителя в сопровождении одного только Чарта Лайна. Мгновением позже она попала в Передние Доки, точнее, в большой, ярко освещенный ангар, где древний Скоростной Оборонный Блок “Честный Обмен Мнениями” класса Психопат уже ожидал ее.

Альвер рассмеялась:

– Он выглядит, – прыснула она, – как искусственный пенис!

– Так оно и есть, – невозмутимо сказал Чарт Лайн. – Он пролезет в любую дырку во вселенной.

Альвер помнила, как еще маленькой девочкой стояла на мосту над ущельем в одном из других Внешних Пространств. В руке у нее был камешек, а мама держала ее над самым парапетом так, чтобы она могла заглянуть за край. Маленькая Альвер держала камешек – такого же точно размера, как ее кулачок, подносила к глазу и прищуривалась. Камешек при этом заслонял собой весь остальной мир. И тогда она его выпускала.

Они с Чарт Лайном стояли в крошечном ангаре корабля, в окружении ее сумок, баулов и чемоданов. И, как в былые времена, черный камешек, отдаляясь от глаза, становился все меньше и меньше – так же и Фаг-Роид понемногу удалялся от старого военного корабля.

Но в этот раз, конечно, всплеска внизу она не услышала.

Как только Фаг-Роид исчез из виду, она переключила нейродетектор и обернулась к дрону. Ей в голову пришла мысль, которая непременно возникла бы у нее гораздо раньше, если бы не треволнения прошедшего утра.

– Когда этот корабль прибыл на Фаг, Чарт, и откуда?

– Почему бы тебе не спросить у него самого? – ответил он, поворачиваясь, чтобы указать на маленького дрона-носилыцика, приближающегося к куче оборудования.

Чарт? – позвала она по нейродетекторной связи.

– Да?

– Проклятье! Я рассчитывала, что капитан корабля будет каким-нибудь ужасно симпатичным молодым парнем. А он выглядит, как…

Чарт Лайн оборвал ее:

– Альвер, ты же знаешь, что корабль может воплощаться в аватарах. А те, что поменьше – в дронах и даже в конкретных предметах, терминалах, например. Так что корабль нас сейчас слышит.

– Ах, как это мило, – подумала Альвер, чувствуя, что краснеет при приближении маленького дрона. – Не примите это на свой счет, – поспешила она заверить. – Я не хотела вас обидеть.

– Разумеется, – ответила маленькая машина, остановившись у ее ног. Голос у нее был пронзительный, но довольно мелодичный.

– Сейчас, – сказала она, не переставая улыбаться и краснеть. – Я думаю, что вы напоминаете шкатулку для драгоценностей.

– Могло быть и хуже, – подал голос Чарт Лайн. – Слышал бы ты, что она мне говорит иной раз.

Маленькая голова дрона (если это можно было назвать головой) кивнула в ответ коротко и учтиво.

– Все в порядке, госпожа Шейх, – произнес он. – Очень рад встрече с вами. Позвольте проводить вас на борт сверхскоростного корабля “Честный Обман Мнениями”.

– Благодарю вас, – отвечала она с таким же вежливым поклоном. – Я только что спрашивала у моего друга, откуда вы прибыли, и куда вас посылают.

– Я еще не был нигде дальше Фаг-Роида, – заявил дрон.

– В самом деле? – она удивленно вскинула брови.

– В самом деле, – отвечал он. – И вот ответы на три следующих ваших вопроса, если я верно угадал: потому что я был очень хорошо спрятан, и это совсем нетрудно было сделать, учитывая размеры Фаг-Роида; потому что я был помещен на хранение на 500 лет, и потому что другие пятнадцать мне подобных сейчас возвращаются домой. Уверен, что мы можем полагаться на ваше молчание обо всем, что вы здесь увидите и услышите.

– О, еще бы! – сказала она, уже готовая отдать честь, встав по стойке “смирно”.

V

Все свободное время Дейэль отдавала животным. Она плавала с гигантской рыбой, с морскими млекопитающими и рептилиями, надевала летный скафандр-дельтапланер и парила высоко над морем, распахнув широкие крылья и зависая в теплых слоях облаков. Потом она надевала полный комплект костюма с запасным электромагнитным блоком поддержки гравитации и пробивала себе дорогу среди ядовитых газов, кислотных облаков и штормовых полос верхних слоев атмосферы, окруженная опасной красотой экосистемы газового гиганта.

Еще она гуляла в парках на верхних палубах корабля, оставшихся на “Сновидце” еще с тех времен, когда он служил Культуре. Парки представляли собой целые ландшафты с холмами, лесами, долинами, реками и системами озер. Среди них можно было найти небольшие курортные отели и деревеньки. Все это составляло единый комплекс площадью 800 квадратных километров. После того, как люди покинули корабль, осталось немало голов домашнего скота, в том числе пасунков, хищников и мусорщиков.

Раньше они мало интересовали Дейэль – предметом ее исследования были крупные обитатели жидкостных сред. Но теперь, когда предмет ее исследований, как и все остальное, был отправлен на Сохранение, она стала проявлять запоздалый интерес к этим тварям.

Аморфия не пришел как обычно. Прошло еще два дня пребывания в неизвестности.

Когда аватара, наконец, посетил ее, она плавала в гавани вместе с фиолетовокрылыми треугольными скатами неподалеку от трех огромных скал, являвшихся на самом деле кормой корабля. Чтобы быстрее вернуться домой, она взяла флаер, который корабль обычно высылал при появлении своего агента, и попросила высадить ее на вершине каменистого склона, со стороны башни.

Был ясный прохладный день, но, как перед грозой, покалывало кончик языка: природный цикл программы корабля завершал подготовку к зиме. Все деревья, кроме нескольких вечноголубых, потеряли листву, скоро должен был выпасть первый снег.

Воздух был необыкновенно прозрачен и чист. С каменистого склона она могла видеть Крайние острова в тридцати километрах от нее и замыкающие внутренние трюмы корабля, встававшие стеной поперек моря.

Она спускалась по склону, и камешки шелестели у нее под ногами, словно потоки воды. Она давно освоила преимущества искусственной гравитации, и еще не разу не упала. Достигнув самого низа, она почувствовала, как сильно бьется сердце. Ноги гудели, меж лопаток стекал пот. Она быстро пересекла солончаковое болото по тропинке, устроенной для нее кораблем.

На закате она вернулась к башне. Приняв душ и усевшись у камина, с готовностью вспыхнувшего перед ней, она раскинула по плечам мокрые волосы. Они еще не высохли, когда черная птица Гравиес впорхнула в распахнутое окно и, сделав тревожный круг по комнате, снова исчезла.

Она поплотнее запахнула халат, поднимаясь навстречу высокой, одетой в черное фигуре, почти неслышно вступившей в комнату.

– Аморфия, – произнесла она, убирая влажные волосы под капюшон халата. – Чем тебя угостить?

– Спасибо, – ответил аватара. – Ничего не надо. – Он обвел комнату взором, в котором читалось внутреннее беспокойство.

Дейэль указала на кресло, опускаясь на кушетку возле самого огня.

– Ну, – сказала она, подобрав под себя ноги. – С чем пожаловал?

– Я… – начал аватара, но тут же замолчал и задумчиво оттянул пальцами нижнюю губу. – М-да, похоже… – начал он снова и опять замялся. Испустил шумный продолжительный вздох. Затем собрался с духом и выпалил:

– Время, – и тут же осекся, смущенный.

– Время? – удивленно спросила Дейэль Гилиан.

– Время пришло… – Аморфия потупил глаза.

– Время перемен, о которых ты говорил?

– Да, – сказал аватара, вновь вскинув голову. Голос его окреп. – Правду сказать, это уже давно началось. Сначала сбор животных, а теперь… – он вновь отвел глаза в сторону, – а теперь ландшафт. – Следующие слова потребовали усилия: Дегеометри… де-геоморфологизация. Пристинизация – очищение! – почти выпалил он.

Дейэль улыбнулась, пытаясь скрыть внутреннюю тревогу.

– Вижу, – медленно произнесла она. – И это неизбежно?

– Да, – сказал Аморфия.

– И я должна покинуть корабль?

– Да. Ты должна покинуть корабль. Мне… мне очень жаль. – Вид у аватары был в самом деле удрученный.

– И куда мне деваться?

– Куда? – аватара выглядел смущенным.

– Где ты меня высадишь? На другом корабле, или на хабитате, или на Орбитале, на Роиде, на планете… Где?

Аватар вновь погрузился в раздумье:

– Корабль еще не знает, – сказал он. – Все еще только прорабатывается.

Дейэль с минуту смотрела на Аморфию, потом перевела взгляд на живот, выпирающий под халатом.

– Что случилось, Аморфия? – спросила она, стараясь не выдать волнения в голосе. – Почему все это происходит?

– Я не могу… тебе не обязательно это знать, – сказал он неуверенно, и сердито посмотрел в дальний угол комнаты, словно там сидел кто-то третий. – Я мог бы рассказать тебе больше, если ты согласишься остаться на борту, пока… пока не придет время, когда я смогу эвакуировать тебя с другим судном.

Она улыбнулась.

– Ты так легко говоришь об этом. Значит, я могу оставаться здесь и дальше?

– Не совсем здесь – башню и все остальное придется убрать. Жить придется на борту ОСТа.

Дейэль пожала плечами:

– Ладно. Полагаю, никаких неудобств я там испытывать не буду. Когда это должно случиться?

– Через день-два, – сказал Аморфия, придвинулся к ней, сев на краешек кресла:

– Возможно… несколько рискованно оставаться на борту. Корабль сведет риск к минимуму, он будет делать все, чтобы защитить тебя, но я должен предупредить. И потом-всякое может случиться… – Аморфия тряхнул головой. – Я хотел бы, чтобы ты не покидала меня, если это только возможно. Это… очень важно. Хорошо? – Корабль явно был чем-то не на шутку обеспокоен. Дейэль вдруг вспомнила, как держала когда-то на руках маленького ребенка, а тот громко пукнул: выражение такого же глубокого, неподдельного изумления было на лице Аморфии. Дейэль изо всех сил пыталась сдержать смех, от этого у нее перехватило дыхание, и вся веселость пропала, когда внутри, напоминая о себе, шевельнулся ребенок. Она положила ладонь на живот.

– Да, – сказал Аморфия, энергично кивнув. – Будет лучше, если ты не покинешь корабль. – Он посмотрел ей в глаза.

– Значит, мне лучше остаться? – спросила Дейэль, по-прежнему стараясь говорить спокойно.

– Да, – сказал аватара. – Да, я ценю это. Спасибо. – И тут же поднялся из кресла, словно внутри него распрямилась скрытая пружина.

Дейэль даже испугалась – таким внезапным был этот порыв. Она чуть было не вскочила вслед за ним.

– Теперь я должен уйти, – сказал Аморфия.

– Ну, что ж, очень хорошо, – сказала она, когда аватара подошел к лестнице. – Надеюсь, ты обрисуешь мне все остальное более детально. Потом.

– Конечно, – пробормотал аватара, и, сутулясь, стал спускаться.

Еще немного – и хлопнула входная дверь.

Дейэль Гилиан встала и вышла к парапету башни. Свежий ветер наполнил ее капюшон, всколыхнул еще влажные волосы. Солнце уже закатилось – словно вытянувшаяся на весь экран световая полоса в визоре. По небу разметались золотые и рубиновые блики, горизонт превратился в расплывшуюся фиолетовую линию. Ветер крепчал.

Аморфия не стал прогуливаться в этот вечер по окрестностям: он торопливо прошел по узкой тропинке через сад и стал подниматься в воздух, хотя у него не было ни реактивного ранца за спиной, ни летательного скафандра. Вскоре он превратился в еле видимую точку, а еще через несколько секунд растворился в небе над скалами.

Дейэль посмотрела ему вслед. В ее глазах стояли слезы. Она рассерженно смахнула их рукавом халата и растерла по щекам. Небо над скалами стало чистым и бесцветным. Похоже, действительно началось.

Птицы, еще недавно парившие над утесами, вынырнули из тронутых багрянцем облаков над ее головой и направились вниз. Вглядевшись пристальнее, она различила сопровождавших их пастухов-дронов. Вне сомнения, то же самое творилось сейчас и на дне морском, под серыми волнами, а также там, в вышине, в царстве сокрушительной жары и нестерпимого давления газового гиганта.

Крылатые существа замерли в воздухе: скалы треснули и раздвинулись перед ними, образуя щель шириной примерно в километр. В раздвигающихся скалах замаячили огни. Лента серо-коричневой насыпи разделилась на восемь гигантских клинов и ссыпалась миллиардами тонн камня в восемь укрепленных отсеков корабля. Такое же будущее ждало море и атмосферу.

Грохот прокатился над башней. Гигантские облака пыли клубились в холодном воздухе. Дейэль тряхнула головой, и ее влажные кудри рассыпались по промокшему халату. Она подошла к дверям, ведущим в башню, собираясь переждать там, пока не осядут облака каменной пыли.

Черная птица Гравиес опустилась ей на плечо. Дейэль сделала нетерпеливый жест, и птица, взлетев, уселась на раскрытой створке двери.

– Мое дер-рево! – прокаркала птица. – Мое деррево! Оно исчезло!

– Да, не поздравишь тебя, – хмуро произнесла женщина. И опять в небе прокатился многотонный грохот. – Держись поближе – нас скоро заберут отсюда, – сказала она птице. – Если, конечно, хочешь со мной. А теперь не мешайся под ногами.

– Но пр-рипас-сы! Припас-сы на зиму! Где они тепер-рь? Мои сочные кусочки!

– Зимы не будет, глупая птица, – сказала она.

Черная птица замерла, подозрительно скосив на нее глаз.

– О, не беспокойся, – добавила Дейэль. – Не сомневаюсь, ты скоро привыкнешь к новым условиям.

Она смахнула птицу с двери, и та улетела куда-то.

Последний раз вздрогнула земля, последний толчок прокатился под башней. Одинокая женщина, Дейэль Гилиан, смотрела на оседающие облака пыли, сквозь которые просматривался свет миллионов лампочек в отсеках. Корабль прятал ландшафт, обнажая собственные внутренности.

Похоже, этот гигант-корабль наконец нашел себе применение. Похоже, он решился на какой-то шаг. Она ожидала его с трепетом.

“Море станет как камень, – вспомнила она, – а небо как сталь”. Она повернулась и спустилась в тепло башни, поглаживая живот, где лежало ее спящее, но все чувствующее дитя. “Да, суровая зима – не сожгла бы закрома”.

VI

Леффид Исфантелли отчаянно пытался вспомнить имя девушки. Джелтри? Аспер? Стемли?

– О, да, да, ах-х! О боги, да! Ну, ну, да – вот! Вот! Ну-о-охх!..

Соули? Гетрин? Эйско?

– Ох-х, черт! Ну же! Еще! Сильнее! Так, так… да… вот! Ах!

Селэс? Сирийер? (Надо же: как неучтиво с его стороны!)

– О, небеса! – Ну же… черт!

Ничего удивительного, что он не мог вспомнить ее имени: девушки врываются в жизнь со скоростью ракеты и так же быстро вырываются из нее. И все же парень не должен ворчать, главное – положили глаз.

Крошечная, нанятая напрокат яхта продолжала содрогаться и брыкаться под ним, лавируя и рассекая волны за несколько сот километров от берега – громадного ступенчатого мира под названием Тир.

Леффид уже не первый раз брал такую яхту-крохотульку: если заложить “рваный” курс в бортовые компьютеры, они так славно трясут постель, что из нее можно не вылезать часами. Программирование на регулярное отключение двигателя дает восхитительные ощущения свободного падения… И потом – новый подъем, когда вжимаясь телом в тело, “ты уходишь от гравитации, соскальзываешь с орбиты, убегаешь прочь от большого мира. Постепенно скорость растет, гравитация слабеет, гигантский конический хабитат медленно вращается перед тобой в иллюминаторах, а на боках его играет свет звезды этой системы. Прекрасное место для секса, при наличии подходящего и знающего толк партнера.

– Ой! Ой! Ой-ей-ей! Сильнее! Ну, ну, ну, да!

Она обнимала его неистовые бедра, гладила перья на голове, второй ладонью поддерживая нижнюю часть его живота. Ее громадные черные глаза сверкали, в них плясали безумные огоньки, они наверное, говорили о степени удовольствия, которое получала женщина.

– Давай, давай! Да! Еще, быстрей, дальше, дальше! А-а-хрр!

Проклятье – так как же было ее имя?

Джелдри? Шоукас? Эсиэль?

А что, если это имя не из Культуры? Вообще, он был уверен в обратном, но сейчас начинал все больше сомневаться. Такое имя вспомнить куда как сложнее. Конечно, такое имя и забыть куда проще, но определенно, он должен его вспомнить.

Они познакомились на вечеринке в посольстве Гомомданы на праздновании начала 645 Тирского Карнавала. Он как раз за месяц до этого удалил нейродетектор, поскольку лозунгом этого года стал Примитивизм. Он просто должен был внести соответствующие изменения в свой стиль жизни. Его выбор пал именно на нейродетектор – для этого не надо было менять внешний облик, а ощущения становились совершенно иными.

Так оно и случилось. Появилась странная легкость: теперь ему приходилось все вспоминать самому, спрашивать, как куда пройти и как то или это называется, никогда не знать в точности, который час и в каком месте обиталища он находится согласно карте. Постоянно приходилось полагаться на собственную память, со скрипом вспоминая такие мелочи, как, например, имена знакомых. Как, оказывается, несовершенна человеческая память!

Он даже подумывал об удалении крыльев – чтобы хотя бы отчасти продемонстрировать свое единодушие с карнавалом. Но, в конце концов, решил, что это невозможно. Он ведь сросся с ними. И, наверное, не зря – вот и эта девчонка явно запала на его крылья. Она сразу направилась к нему, с лицом, закрытым маской, с ослепительным открытым телом. Ростом она была почти вровень с ним, великолепно сложена, и к тому же у нее было целых четыре руки! И, естественно, в каждой по коктейлю. Это была женщина в его вкусе, он это сразу понял, пока она восхищенно разглядывала его сложенные белоснежные крылья. На ней было что-то вроде гелевого спецкостюма; темно-голубого цвета с вкраплениями золотых нитей, обвивающих тело, для контраста усеянного маленькими бриллиантами. Ее полумаска была фарфорово-белой, с рубиновыми заклепками, отделанной радужными перьями бадры. От нее исходил ошеломляющий запах.

Девушка вручила ему стакан и сняла маску, демонстрируя глаза, большие, как два голодных рта. В них отражался звездный купол дискотеки, переливаясь волшебным калейдоскопом. Гелевый скафандр покрывал ее тело целиком, не считая этих загадочно изменчивых глаз и небольшого отверстия на затылке, откуда выливалась коса сверкающих золотисто-каштановых волос.

Она первой назвала свое имя: губы скафандра раздвинулись, обнажив белоснежные зубы и розовый язычок.

– Леффид, – ответил он с низким поклоном, в то же время не отрывая глаз от ее лица: это была одна из его коронных штучек. Так она смогла лучше разглядеть крылья за его спиной, сложенные над черным плащом. Он заметил, как у нее перехватило дыхание. Искорки в ее глазах так и заплясали.

– Клюнула! – пронеслось у него в голове.

Посольство Гомомданы представляло собой обильно разукрашенный сосуд, вместилище размером со стадион. Обычно здесь находилась резиденция посла. Но сейчас все пространство заполняла огромная старомодная ярмарка с аттракционами. Они слонялись по шатрам и павильонам, перебрасываясь короткими фразами, злословя в адрес публики и радуясь освежающему отсутствию дронов. Они обсуждали достоинства каруселей, качелей, ледяных горок, лабиринтов с ловушками, разрезалками, скрепами, где разделялись одни пары, чтобы смешиваться и оказаться в уединении с другими, а также аэродинамических труб, трамплинов и батутов, и посмеиваясь над явно бессмысленными состязаниями по “перетягиванию рожи” между различными инопланетными существами.

Она совершала гранд-вояж из своего домашнего Орбитала, путешествуя с друзьями на корабле-полуэксцентрике, который пришвартовался здесь до конца карнавала. Одна из ее тетушек имела связи с Контактом и выцарапала приглашение на бал в посольстве. Подружки так завидовали! Он понял, что ей нет и двадцати, несмотря на походку оперной примадонны и речь куда более умного человека, чем он мог ожидать. Обычно ему быстро надоедало разговаривать с такими незрелыми девушками, но тут он всерьез заинтересовался. Она иной раз отпускала такие точные замечания! Неужели подростки поумнели? Или это просто он состарился?

Неважно, главное – она явно балдела от его крыльев. Даже попросила разрешения погладить.

Он представился ей как житель Тира, бывший – или настоящий гражданин или экс-гражданин Культуры – как вам понравится, хотя лояльнее всего он вел себя по отношению к Тиру, где прожил 20 лет, и уже только потом к Культуре, где прожил остальную часть жизни. Тенденция “Забудь-Обо-Всем”, являвшаяся переходным звеном между Культурой и наивысшим уровнем развития цивилизации, рассматривала Культуру как слишком серьезную организацию, члены которой преданы гедонистическим целям, как чиновники – аппарату, в котором они работают. В Тенденции все было намного проще и раскрепощенное, поскольку она сама не знала, куда идет, и не относилась к себе слишком серьезно. Это было нечто вроде ордена романтиков и изобретателей, бесконечно экспериментировавших – в основном, с собственным телом. Истинной столицей гедонизма считался Тир. Тенденция тоже имела на него свои виды. Впервые он прибыл сюда в составе культурной миссии Тенденции, но остался, когда все остальные вернулись на родной Орбитал. (Он уже подумывал сказать ей, дескать, вот, перед тобой настоящий представитель 00, только из Тенденции, а не из Культуры, и знаю множество всяких секретных кодов и прочего барахла… Но с такой умной девчонкой разводить рамсы столь неклевым образом не следовало.)

Сколько ему лет? О, намного ее старше: совсем среднего возраста, почти сто сорок стукнуло, можно отметить. Вот так с ней следовало разговаривать. Да, эти крылья работают. Когда меньше 50 процентов стандартной гравитации. Носит с тридцати лет. Живет на воздушном уровне, где поддерживается тридцать процентов гравитации. Там у нас растут и здоровенные деревья с ветками как паутина. Некоторые местные проживают в пустых стручках и шелухе плодов, а он предпочитает тонкий домик из листов шелка шалтрессора, натянутого на реечки. О да, он был бы рад показать ей, как выглядит его домик.

И где же она успела побывать на Тире? Только вчера прибыла? В самое время – к началу карнавала. Он был бы рад стать ее проводником. Почему не сейчас? Почему бы нет. Они могут взять напрокат яхту. Хотя сначала надо подойти к Посланнице и откланяться. Да, конечно, они с ней старинные приятели. Ах, иногда то же самое говорит ее тетушка? Надо вызвать турсудно – подвезти остальных? Ах, только небольшой дрон-видеокамера? Ну как же, почему бы нет? О, эти законы Тира порой утомляют, не правда ли?

– Да! Да! Дас-с-с!

Это вырвалось из него, она же издала последний, душераздирающий крик и вдруг обмякла, с широкой улыбкой на лице, покрытом гель-скафандром (который она не снимала: просто любезно раскрыла еще одно отверстие). Самое время довести этот тур до кульминационного момента…

Яхта уже хорошо знала его привычки: она услышала его слова и приняла их как сигнал вырубить двигатели и перейти к свободному падению. Он любил технологию.

Нейродетектор, конечно, еще лучше запараллелил бы их оргазм, контролируя поток секреторной жидкости из его наркожелез.

Теперь он парил в невесомости, не размыкая объятий, созерцая счастливую улыбку на ее лице и смутные огоньки в огромных черных глазах. Ее сказочная грудь колыхалась в воздухе, четыре руки извивались вокруг него, как будто совершая какой-то сложный танец. Вскоре одна из рук потянулась к затылку. Она отстегнула головную часть скафандра, оставив ее плыть в воздухе.

Темные глаза остановились: лицо ее окрасил румянец, оно стало таким прекрасным… Он улыбнулся. Она ответила улыбкой.

Из-под расстегнутого скафандра на лоб выкатилась крохотная бусинка пота и заскользила к верхней губе. Он мягко обмахивал ее крыльями. В ее глазах промелькнул испуг, но затем она расслабленно откинула голову назад, потягиваясь и томно вздыхая. Пара розовых подушек в виде сердец плыли над ними, мягко стукаясь о ее распростертые руки.

Предупреждающе мигнул маячок, извещая, что они чересчур удалились от Тира. Отдав распоряжение возвращаться на полной скорости, они снова вжались в подушки: все двигатели стартовали разом. Девушка заерзала, как будто у нее онемели конечности, глаза потемнели. Он посмотрел в сторону – и увидел маленького дрончика, снимавшего все это на пленку. Она носила его с собой, как комнатную собачку. Все это время дрон просидел под ромбовидными иллюминаторами: его единственный глаз-бусинка был уставлен на них. Теперь он мигнул.

Что-то задвигалось за бортом яхты, зашевелилось во мраке, среди медленно вращающихся звезд. Он посмотрел в ту сторону. Двигатель спокойно бормотал, ослабевшая гравитация приклеила их тела к потолку на пару секунд, затем вновь вернулась невесомость. Девушка чмокнула пару раз губами, как будто во сне, и, казалось, совершенно расслабилась. Он пару раз хлопнул крыльями в воздухе, переносясь к иллюминаторам. Совсем рядом с ними плыл корабль, заходя на посадку в Тире. Должно быть, они находились прямо у него на пути: двигатели яхты маневрировали, чтобы избежать столкновения. Леффид взглянул на спящую, подумал, не разбудить ли ее ради столь великолепного зрелища. Гигантский корабль, светясь многочисленными огнями, молча скользил рядом всего в какой-нибудь сотне метров от яхты.

У него появилась идея: Леффид усмехнулся про себя и дотянулся до камеры-дрона. Ему пришло в голову совместить картину проходящего корабля с обнаженной натурой, где участвовали корабль в иллюминаторе и на его фоне – ягодицы девушки и его скромные достоинства, повисшие в воздухе. Будет ей сюрприз потом, когда проснется.

Но он так и не взял камеру в руки, а вместо этого уставился на обшивку проходящего корабля. Его глаза были прикованы к одному из отсеков.

Корабль проплывал мимо. Он, не отрываясь, глядел в иллюминатор.

Девушка вздохнула и зашевелилась: выпростав две руки из его объятий, она сжала его сразу четырьмя конечностями.

– М-м-м, – томно простонала она и поцеловала его. Их первый настоящий поцелуй, без скафандра. Глаза ее глубокие и бездонные, завораживали…

Эстрэй! Ее звали Эстрэй. Ну, конечно. Обычное имя для необычно привлекательной девушки. Значит, на месяц, погостить. Леффид мысленно поздравил себя.

И они принялись снова ласкать друг друга.

И снова все у них получилось просто здорово, даже несмотря на то, что он все время думал о том, почему аварийный сигнал эленчей ежеминутно мигал на чешуе легкого крейсера задир.

6. ПОДАЧКА

I

[плотный луч, М32, пер. @п4.28.864.0001]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оОСТ “Предвкушение Нового Любовника”

Это был я.

&

[плотный луч, М32, пер. @п4.28.864.1971]

хОСТ “Предвкушение Нового Любовника” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Кто были вы?

&

Я был информационым курьером между Тенденцией и Особым Обстоятельством. Один из наших людей на Тире видел легкий крейсер задир “Свирепая Целеустремленность”, когда тот заходил на посадку. У него на броне был вмонтирован маяк с позывными и координатами, закодированный кодом эленчей. Информация была получена мной из миссии Тенденции на Тире, я передал ее на “Другой Коленкор” и “Стальную Звезду”, обычным контакторам в Банде. Затем, скорее всего, сигнал был передан ОСТ “Этический Градиент”, родственнику ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям”, кораблю, который в последующем открыл Эксцессию.

Так что, в некотором смысле, это целиком и полностью моя ошибка. Приношу свои извинения.

Я надеялся, что в этом признании никогда не появится необходимости, но после некоторых размышлений заключил, что этот случай, имеющий отношение к происходящему, должен быть освещен. Я не имел выбора. Как вы считаете? Ведь вы все еще доверяете мне?

&

Я догадывался, но не имел доступа к записям передач Тенденции, и вынужден был запрашивать остальных членов Банды напрямую. Я доверяю вам не меньше, чем прежде, после всего, что вы рассказали. Зачем вы спрашиваете?

&

Пусть это останется между нами. Удалось вам разведать что-нибудь еще?

&

Да. Думаю, у всего этого есть связь с человеком по имени Генар-Хафун, представителем Контакта на планете задир. Он отбыл оттуда через день после открытия Эксцессии. Особое Обстоятельство наняли на планете задир три боевых крейсера, чтобы доставить его на Тир. Это займет у них четырнадцать дней. Его биография (файлы прилагаются). Видите связь? Снова этот корабль.

&

Думаете, это как-то с связано с вопросом, по которому у нас достигнуто соглашение?

&

Да. И с “Серой Зоной”.

&

Похоже, времени невероятно мало. А если “СЗ” прибудет на Тир, что тогда?… Дня через три после того, как туда прибудет этот агент. У нас все еще остается не менее двух месяцев.

&

Знаю. И все же, думаю, здесь дело нечисто. Я распутываю всю нить расследования. Мне понадобятся новые данные, скорее всего, контакты, упомянутые в его досье, но все продвигается ужасно медленно. Благодарю за откровенность. Не пропадайте.

&

Всегда рад. Продолжайте информировать. Жду новостей.

[плотный прерывистый, М32, пер. @п4.28.865. 2203]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Скачивайте; я вызвал (сигнальный файл прилагается)

&

[прерывистый плотный, М32, пер. @п4.28.865. 2690]

оМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭскпентрику “Пристрелим их Позже”

И теперь он “доверяет вам не меньше”. Ха!

&

Я по-прежнему убежден, что это верный способ действий.

&

Какая теперь разница: сделаного не воротишь. А как этот корабль, который направляется к Подачке?

&

Он уже в пути.

&

При чем тут Подачка?

&

Разве не очевидно? Возможно, нет. Может быть, паранойя “Предвкушения Нового Любовника” заразительна… Однако позвольте мне высказать свой аргумент: Подачка – вероятный рог изобилия, из которого посыплется оружие.

Корабли – единственный мощный резерв потенциального разрушения. Маршрут планеты пролегает рядом с Эксцессией, но в том Генеральном Секторе, где и задиры имеют свой интерес.

Конечно, если это не является частью тонкой комбинации, организованной “Стальной Звездой”. Тем не менее, база Подачки представляет собой громадную концентрацию военного имущества.

Я все думаю: когда же Культура начала испытывать сомнения причем самые серьезные – относительно задир? И когда Подачку выбрали как один из складов кораблей? Примерно в то же самое время. В самом деле, это было сделано после дебатов в конце Айдаранской войны, когда рассматривалась военная интервенция задир. Космических тел, подобных Подачке – миллиарды. Галактика буквально запружена такими булыжниками, скитающимися меж звезд. Но именно Подачка вошла в список 11-ти таких складов. Выбор пал на астероид, траектория полета которого выведет его в зону задир через 5–6 столетий, в зависимости от того, насколько быстро эта зона будет расширяться. И Подачка окажется в этой зоне в обозримом будущем. Булыжник, двигающийся со скоростью менее одного процента скорости света. Можно ли было “совершенно случайно” забросить в пространство, контролируемое задирами такую бомбу?!

И после стольких совпадений видеть здесь только случайность?

Подумайте: разве вы не славитесь умением делать? Такая предусмотрительность, такое спокойствие, такое внимание к долгой игре. Я знаю, что должен быть доволен, являясь частью такого плана.

Впоследствии, на Комитете Умов, который пересматривал список предполагаемых хранилищ, прозвучали имена “Воетра”, “Другой Коленкор” и “Никаких Открытий” – довольно знакомо, не правда ли?

Собрав все данные воедино и даже зная наверняка, что это тупик, я думаю, стоит иметь на всякий случай острый глаз и симпатизирующий ум по соседству с этим ценным камушком.

&

Ладно. Учтем.

Над чем еще работаете?

&

Сначала пытался найти кого-нибудь на Тире, кто мог бы соответствовать нашим целям. Однако Тир наводнен агентами 00 и Контакторами. Думаю, стоит попробовать пойти на соглашение с нашим старым союзником. Это на расстоянии светового месяца или чуть больше от Тира, а Эксцессия лежит гораздо дальше. Но военных кораблей там хватит. Замысел в том, чтобы часть их мобилизовать, но несколько единиц можно сунуть и в нашу диспозицию. Конечно же, поправлюсь заранее, не в качестве военной силы, но как свидетелей, когда мы найдем уязвимую точку в заговоре, в существовании которого уверены.

Это Генар-Хафун. Я могу навести о нем справки по своим каналам,

Вмешательство задир – вот что беспокоит меня. Эти существа непредсказуемы. Они агрессивны! Они всюду сунут нос! Одним своим появлением они вызывают ужас. Однако – и этого не скроешь – у многих народов вызываетвосхищение их энергия, не говоря уже об абсолютной свободе в отношении морали.

Эксцессия может рассматриваться как весы. Весы могут склониться в сторону более агрессивных видов, но те могут соскользнуть с этой чаши, обращаясь с ней неумело.

&

Ну, пока эта Эксцессия еще ничего и не сделала, а сколько шуму вокруг нее. “Рок, Подвластный Изменениям” рапортует регулярно, что Эксцессия по-прежнему остается стабильной и бездейственной. Так что будем ждать прибытия больших пушек. Хорошо бы это когда-нибудь случилось!

II

Леффид Исфантелли опустился в кресло перед вице-консулом Тенденции, старательно спрятав крылья за спиной. Вице-Консул смотрел на него тем особенным пустым взглядом, встречающимся у людей, которые общаются по нейродетекторам.

Леффид поднял руку:

– Боюсь, что придется словами, Леллиус, – сказал он – Я удалил нейродетектор перед карнавалом.

– Очень примитивно, – похвалил вице-консул, хмуро кивнув и снова вернувшись к гонкам.

Они сидели в карусели, подвешенной под широкой трубчатой структурой, изваянной в виде паутины: тысячи видимых каруселей свисали под балдахином, как спелые плоды, и были разнообразно соединены с вторичной паутиной мягкими чувствительными кабельными мостами. Внизу открывался вид на гигантские каменные ступени, покрытые растениями и двигающимися фигурками. Все это очень напоминало античный амфитеатр, правда, повернутый набок: то, что там было горизонтальным, здесь стало вертикальным. К тому же каждый ряд сидений еще и мог вращаться независимо. Движущиеся фигуры назывались изнер-мистретлами. Изнеры были двуногими бескрылыми (и почти безмозглыми) птицами, которые бегали, как страусы. Мистретлыжокеи, сидевшие у них за спиной, принимали решение, куда бежать их скакунам. Мистретлы были крошечными и почти беспомощными, но зато сообразительными обезьянами, и их симбиоз с изнерами начался в незапамятные времена на одной из планет Нижнего Смерча.

Состязание симбионтов изнер-мистретлов на протяжении вот уже тысячи лет считалось центральным событием карнавала. Оно проходило на гигантском стадионе-мандале, трасса состояла из ступеней или уровней, которые вращались на различной скорости. Громадный гоночный круг напоминал медленно движущуюся мишень, во всяком случае, таким он казался из космоса прибывающим туристам. В сущности, за это Тир и получил свое название.

Тир был ступенчатым хабитатом. Все его девять уровней вращались с одинаковой скоростью, но благодаря центробежной силе внешние окружности этой мишени обладали большей гравитацией, чем те, что располагались ближе к центру. Сами уровни или круги были разделены на секции и наполнены газами различных типов, с разным уровнем температур. Сложные системы зеркал и реверсионных полей, закрепленные на оси этого мира, в точности регулировали необходимое количество светлого времени в каждом отдельном секторе.

Разнообразие природных сред с одной стороны и симбиоз цивилизаций – с другой были смыслом существования Тира все семь тысяч лет его жизнедеятельности. Имена строителей-основателей Тира стерлись в памяти поколений и потому не сохранились в летописях. Скорее всего, после завершения своей работы они прошли Сублимацию, воплотившись в виде биомеханических синтрикатов, которые исполняли на орбитале функции блюстителей порядка. Они были индивидуально недалеки, но высокоинтеллектуальны коллективно. Их сообщества имели форму маленького шара, покрытого длинными подвижными иглами. Живых клеток в них было меньше, чем даже в ИИ-стах. Синтрикаты приглядывали решительно за всем, но в центре внимания были всетаки машины. За теми же ИИ-сердечниками, например, велось постоянное наблюдение. Умы уже привыкли к такому обращению, но их аватары пугались слишком пристального внимания и редко вступали в этот мир, оставаясь во внешних портовых доках, где чувствовали себя свободнее. Тир, помимо прочего, являлся государством-символом гедонизма, так что к такой небольшой дискриминации в этом мире относились достаточно терпимо.

Гонки изнер-мистретлов проходили на уровне, расположенном выше того круга, где помещалось посольство Гомомданы, и на три уровня ниже Окружной улицы, где обитал Леффид.

– Леффид, – начал вице-консул Гомомданы. Это был полный, массивный самец, его грузное тело, лишь отдаленно напоминающее человеческое, венчала треугольная голова, в каждом углу которой было по глазу, а струящиеся одежды отливали всеми оттенками голубого. Он слегка повернул голову, и теперь два его глаза смотрели на Леффида, в то время как третий следил за гонками.

– Мы не встречались у Гомомданы прошлым вечером? Я что-то не припомню.

– Мельком, – ответил Леффид. – Только успел махнуть вам рукой, но вы были заняты с делегатом Ашпарци.

Вице-консул зашипел, давясь от смеха.

– У него проблемы с плавучестью из-за нового скафандра: автоматика глохнет после удаления “ИИста”. Давление, не держит. Просто ужасно, когда одно из этих газово-гигантских плавучих существ страдает метеоризмом. Ну, да вы с ним встречались.

Действительно, на праздничном балу в Гомомданском посольстве консул суетился возле какого-то существа или механизма, которое Леффид охарактеризовал про себя как небольших размеров воздушный корабль.

– Бывает и хуже.

Леллиус хрюкнул, кивнув.

– Не желаете освежиться?

– Нет, благодарю вас.

– А я, понимаете, запретил себе все транквилгамбургеры и эйфородринки на время карнавала. Теперь локти, можно сказать, кусаю, что поступил так опрометчиво. – Толстяк покачал головой. – “Примитивизм”. Чего не сделаешь ради общества. Думаю, примитивы – это забавно, но “Путь к простоте” лишает нас развлечений, которых и так немного в жизни. – На мгновение он скосил все три глаза в сторону гонок и издал презрительное “Пс-ст!”, имея в виду какого-то недотепу на трассе.

Одна из пар изнер-мистретлей, прыгая, сбила барьер и свалилась на нижний уровень. Парочка вновь собралась в единое целое и рванула вперед, но теперь только неслыханная удача могла привести ее к финишу первой. Леллиус сокрушенно покачал головой и тупым концом стилоса заровнял на восковой дощечке один из номеров.

– Выигрываете? – поинтересовался Леффид.

Леллиус саркастически хмыкнул. Леффид улыбнулся и вгляделся в соревнующихся:

– Не очень-то у них праздничный вид, – сказал он, пытаясь отвлечь внимание собеседника. – Я ожидал большего.

– Мне кажется, устроители гонок относятся к Карнавалу с тем же мизантропическим сомнением, что и я, – сказал Леллиус. – Сколько длится этот карнавал – два дня?

Леффид утвердительно кивнул.

– А я уже устал от него. – Леллиус задумчиво поскреб стилосом за третьим ухом. – Сначала я думал уйти в отпуск на время праздника, но, конечно, мое присутствие оказалось обязательным. Подумать только! Целый месяц балаганного кривляния, визитов и топтания на сцене. – Леллиус вновь тяжело покачал головой. – Нечего сказать, удовольствие.

– Хм-м, – Леффид придвинулся к собеседнику. – Разве вы не натурал Тенденции “Забудь-Обо-Всем”, а, Леллиус?

– Я вступил в Тенденцию в надежде, что это сделает меня более… – Леллиус на мгновение задумался – … подвижным. Да, именно так, подвижным! Я надеялся, что естественный гедонизм таких людей, как вы, разбудит мою сонную флегматичную натуру. – Он вздохнул. – И по-прежнему не теряю надежды.

Леффид оглянулся по сторонам.

– Мы здесь одни, Леллиус?

Леллиус хмыкнул.

– Мой канцелярист-ассистент Номер Три (а попросту – Кант) сейчас, думаю, посещает отхожие места, – прохрипел он, превозмогая одышку. – Сын от законного брака, вероятно, изобретает новые способы выбить из меня побольше денег. Супруга за полгалактики отсюда – если не дальше, – а моя очередная любовница осталась дома, поскольку не расположена. То есть не расположена к тому, что она называет “скучными гонками в птичнике и обезьяннике одновременно”. Так что, думаю, меня как никого другого можно сейчас назвать одиноким. А почему вы спрашиваете?

Леффид придвинулся еще ближе, сложив руки на маленьком вращающемся столике.

– Сегодня ночью я видел нечто странное.

– Эту молодую штучку с четырьмя руками? – подмигнул Леллиус одним из трех глаз. – Надо думать, и других анатомических деталей у нее оказалось в два раза больше.

– Ваше воображение безгранично, – сказал Леффид. – Если вас интересуют подробности, попросите у нее видеозапись. Ее дрон снимал нас в постели.

Леллиус снова хмыкнул и отпил из жестянки с коктейлем.

– Значит, дело не в ней. Что тогда?

– Мы точно одни? – еще раз уточнил Леффид заговорщическим шепотом.

Секунду Леллиус поглядел на него в недоумении.

– Да, мой нейродетектор отключен. Здесь я больше ничего не желаю ни видеть, ни слышать. Ну?

– Я покажу вам. – Леффид одновременно взял из вазочки салфетку и вытащил из кармана рубашки терминал, которым пользовался вместо нейродетектора. Он посмотрел на отметки на инструменте, словно пытаясь что-то вспомнить, затем пожал плечами и сказал:

– Хм-м, терминал: стань, пожалуйста, ручкой…

При помощи полученной таким образом ручки он изобразил на салфетке ряд ромбических иероглифов. Каждый состоял из восьми точек. Закончив, он развернул салфетку перед Леллиусом. Тот внимательно посмотрел на нее и перевел на Леффида вопрошающий взгляд.

– Весьма забавно, – прохрипел он. – И что это значит?

Леффид усмехнулся. Он постучал ручкой по одному из символов.

– Во-первых, это сигнал эленчей, поскольку построен восьмеричным кодом. Первый символ – сигнал 80S. Прочие шесть, почти наверняка, – согласно конвенции – координаты.

– В самом деле? – По интонации Леллиуса нельзя было сказать, что рисунок произвел на него впечатление. – И каково значение этих координат?

– Примерно 73 года отсюда, какое-то место в Верхнем Смерче.

– Ого, – Леллиус хмыкнул несколько громче прежнего, что, вероятно, означало удивление. – Всего шесть знаков для определения?..

– Базируется на последовательности 2-5-6, это легко, сказал Леффид, пожимая крыльями. – Однако самое интересное ГДЕ я увидел сигнал.

– Хм-м? – Леллиус снова глотнул из жестянки и повернулся к собеседнику.

– Я увидел этот сигнал на обшивке легкого крейсера, – понизив голос, сказал Леффид. – Он был вплавлен в броню. – Едва заметно между лезвий…

– Лезвий? – переспросил Леллиус.

Леффид помахал рукой.

– Декоративных. Если бы корабль не подошел так близко к яхте, я бы его ни за что не заметил. И самое интересное, что корабль, скорее всего, не знает о том, что у него светится на броне.

Леллиус некоторое время не сводил взгляда с салфетки.

Затем откинулся в кресле.

– Хм-м, – сказал он. – Ничего, если я включу нейродетектор?

– Не беспокойтесь, – сказал Леффид, – я уже выяснил, что корабль называется “Свирепая Целеустремленность” и прибыл вне расписания в док 807-6. У него небольшая неполадка с двигателем, но не думаю, что это как-то связано со шрамами на его обшивке. Что же касается локации сигнала: это где-то между звездами Кромфалет I/II и Эспери… чуть ближе к Эспери. И больше об этом ничего неизвестно.

Леффид отстучал команду на клавиатуре карманного терминала, и через некоторое время из прибора вырвался луч, мгновенно испепеливший салфетку дотла.

– Итак, – Леллиус выдержал паузу. – Видимо, у эленчей была проблема посложнее, чем та, с которой столкнулся этот корабль задир. – Он покачал головой. – Клановый флот – восемь кораблей – вышел отсюда сто дней назад в экспедицию. В область Смерча.

– Я помню, – подал голос Леффид.

– Имелись, – Леллиус говорил с расстановкой, – некоторые признаки, – так, слухи, – что с экспедицией не все в порядке.

– Ну, – сказал Леффид, опираясь ладонями в стол и собираясь встать с места, – может, это пустяки, но я думаю, стоит обратить на это внимание.

– Хорошо, – прохрипел Леллиус, все так же покачивая головой. – Вовсе необязательно усматривать здесь интерес Тенденции. Последний корабль, который заходил сюда, был судном Саббатиков. Неблагодарный трусливый нахал, моська, но мы могли продать его на Материк.

– Да, старый добрый Материк, – произнес Леффид. “Материк” было обычное в Тенденции обобщающее название для всего, что принадлежало к исконной Культуре. Он улыбнулся. – Ну, что ж…

Он расправил крылья, собираясь покинуть собеседника.

– Не хотите остаться? – иронически прищурился Леллиус. Могли бы заключить пари. Ставлю на то, что вы выиграете.

– Благодарю вас, но я, пожалуй, воздержусь. Сегодня вечером мне предстоит принять гостью, поэтому я должен почистить ножи и перышки.

– Ну, желаю приятно провести время.

– Надеюсь, ваше пожелание сбудется.

– Ах, проклятье! – вырвалось у Леллиуса, когда с нижних ярусов донесся стон трибун: гонка завершилась.

– Не переживайте, – Леффид дружески похлопал вице-консула по круглому плечу и направился к подвесному мосту, который доставил его к основному стволу гигантского искусственного дерева.

– Да, – вздохнул Леллиус, посмотрев на серое пятно пепла, оставшееся на столе от сожженной салфетки. – Скоро здесь начнутся такие гонки – закачаешься!

III

Альвер Шейх рыдала в подушку. Что за ужас – очнуться от такого сна и оказаться в новом невообразимом кошмаре! В ее сне какой-то парень – что было вообще невероятно – предпочел ей другую. Она взглянула в зеркало, чтобы приободриться – и тут же повалилась на кровать, содрогаясь от рыданий. Конечно, в ее жизни и раньше бывали неприятности: например, мама что-то запрещала… Или ей случалось ночевать на какой-нибудь новой планете под чужими звездами, и тогда она чувствовала себя ужасно одинокой, уязвимой и беззащитной. Или умирали домашние любимцы… В конце концов, сон – это только сон. Но такого ужаса она еще никогда не испытывала. Явь оказалась куда страшнее сна.

Оторвав от подушки мокрое лицо, Альвер посмотрела в реверсионное поле и увидела свое отражение. Она тут же взвыла, зарылась головой в подушку и яростно замолотила ногами под одеялом. Кровать, пытаясь восстановить равновесие, закачалась в гравитационном поле, точно студень.

Ее лицо изменилось! За ночь, пока она спала – всего за один день пути от Фаг-Роида, ее прекрасное, миловидное, разбивающее сердца личико, на которое можно было часами любоваться в зеркало, изменилось! В свое время, когда он стала настолько взрослой, чтобы имплантировать наркожелезы, она получила возможность экспериментировать со своей внешностью, оставаясь в то же время всегда молодой. Но сейчас! Ее лицо, на которое она готова была без устали смотреть, смотреть и смотреть, – не потому что оно было совершенным, а потому, что оно было просто чертовски хорошеньким, – ее лицо подменили! Какой кошмар!

Во-первых, ее лицо расплылось и побледнело после всех тех утомительных процедур, которые с ним проделали.

Во-вторых, оно было уже не ее лицом.

В-третьих, оно было старым!

Женщина, на которую ей надо быть похожей, оказалась старше ее! Намного старше! На целых 60 лет!

Достигнув к двадцати пяти годам стабильности в жизнедеятельности организма, граждане Культуры до двухсот пятидесяти лет могли любоваться неизменностью собственного отражения. Потом начиналось медленное, но неотвратимое старение. Альвер слышала, что к четыремстам волосы обычно белеют (или даже выпадают!), кожа покрывается морщинами, грудь отвисает до пупка – фуй! И вот теперь она могла видеть себя в старости. Ну хорошо, не в старости, но эта женщина значительно старше ее! Ей же чуть ли не восемьдесят! Альвер всегда полагала, что будет выглядеть получше в такие же годы! Подключив реверсионное поле к ИИ-сту, можно с помощью простого поворота регулятора увидеть, каким будет твое лицо даже через двести лет. Она пробовала это делать, и ее изображения из далекого будущего оказывались неизменно великолепными!

Это совершенно не походило на то сказочное перевоплощение, которого она ожидала. Из юной Золушки мгновенно превратиться в старушку Фею! Она уже сомневалась в истинных замыслах 00. Их хитрость общеизвестна. И даже если все закончится благополучно и к обоюдной выгоде сторон, ее, Альвер, лишат самого главного – возможности похвастаться перед родственниками и подругами! Что же это за приключение, о котором даже некому рассказать? Если она где-нибудь кому-нибудь брякнет лишнее, ей не бывать в Контакте. Чарт так и не просветил ее, состоит она теперь в Контакте или нет. И вообще, во что она вляпалась: в 00 или в Контакт? Кто ее нанял? А она еще мечтала о таком задании с раннего детства!

От одной только мысли о детстве и полном отсутствии морщин ее глаза вновь наполнились слезами.

Подняв голову, Альвер тронула языком верхнюю губу, соленую от слез и подумала, что наркожелезам пора бы выделить транквилизатор или, может, разрешить себе вволю выплакаться? Глубоко вздохнув, она повернулась на кровати и села, глядя на свое отражение в реверсе. Ужасный вид. Она вытерла лицо руками и досадливо взъерошила волосы (уж они-то могли бы остаться прежними), снова всхлипнула (прямо не девушка, а водокачка) и, посмотрев с усилием в собственные глаза, запретила себе плакать и смотреть в зеркало – даже искоса.

Через несколько минут ее щеки высохли, а глаза прояснились. Лицо стало уже не таким красным и распухшим. Конечно, оно было по-прежнему отвратительным, ну и пусть, главное – в душе она оставалась все той же. Ах, как это мило с вашей стороны, любезные 00. Немножечко страдания, безусловно, пойдет мне только пользу. (А потом держитесь!)

Все лишения, которые довелось ей испытать в жизни, были придуманы ею же самой, для развлечения. Целый день она могла играть в бродягу: ходила полуголодной, оборванной и грязной (в той степени, как ей это представлялось), но вечером дома ее всегда ждали ужин и душ, или, по крайней мере, пил-спрей – аэрозоль, после употребления которого вся грязь вместе с ороговевшими клетками отшелушивается от тела.

Но даже то, что сердце ее было невосстановимо разбито мерзкой метаморфозой, даже это не могло отвлечь от кошмара, явившегося во сне: какой-то парень смог предпочесть ей другую девушку – вот что было непонятней всего.

Ее существование текло легко и беззаботно – слишком легко и беззаботно даже по культурным стандартам. Культура была обществом решительно элитарным. Здесь ценились родовитые люди. Иерархический инстинкт всегда оставался неотъемлемой частью жизни Фаг-Роида. Особенно это касалось потомков семей основателей Культуры.

В этом обществе для того, чтобы сделать успешную карьеру, надо было либо вступить в такие организации, как Контакт или 00, либо иметь хорошую родословную.

Даже самый знаменитый и талантливый артист не вызывал у общества такого пиетета, какой питали к членам старинного родового гнезда.

На свое древнее происхождение Альвер было, в сущности, наплевать. Ей была противна лесть, но, с другой стороны, она хотела, чтобы ею восхищались, чтобы ей поклонялись и чтобы ее вожделели. Но только ее самое. Любовались прекрасным телом, а не ветвистым генеалогическим древом. Она хотела, чтобы в ней видели Альвер, а уже потом – Шейх.

Но и люди, и машины на Фаг-Роиде знали имя Шейх из уроков истории.

Что ж, Чарт прав: это был ее звездный шанс. Она слыла роковой красавицей, обаятельной и привлекательной умницей, и она старалась соответствовать этим слухам. Но совершенно не собиралась провести всю свою жизнь фарфоровой куколкой в сахарном домике.

Быть может, в ней говорил испорченный ребенок, но это был решительный испорченный ребенок, настоящий “анфан террибль”, как говорили в ее семье. И если ее решительность требовала уничтожить испорченность и инфантильность, Альвер могла сделать это быстрее, чем произнести “Пока”.

Она вытерла глаза, обошлась без помощи наркожелез, затем встала и покинула каюту. Она сядет в кают-компании, – там больше места, – и найдет все, что сможет, о Тире, об этом человеке – Генар-Хафуне, – и обо всем, что может иметь отношение к замыслам 00.

IV

Черная птица Гравиес медленно плыла над панорамой великой морской битвы. Ее тень скользила по разбросанным в воде обломками, по парусам и палубам длинных деревянных кораблей.

Голубоватое солнце сияло в фиолетовом небе. Воздух был исчерчен дымными трассами примитивных ракет, а облака, казалось, стояли на огромных столбах дыма, поднимавшихся от разбитых военных кораблей и транспортов. Море горело там, где за борт выплескивали масло в отчаянной попытке предотвратить столкновение между кораблями.

Птица парила над самым краем панорамы. Здесь, неподалеку от полупрозрачного утеса, всего пятью метрами ниже виднелось дно главного отсека, заваленное каким-то хламом, который на первый взгляд также казался обломками кораблекрушения, вынесенными приливом. При ближайшем рассмотрении можно было понять, что это никакой не мусор и не обломки, а части кораблей, находившихся в процессе сборки. Морское сражение должно было занять около 16-ти квадратных километров отсека и стать настоящим шедевром.

Несколько корабельных дронов разбирали детали конструкции и грузили их на призрачный конвейер – пыльную полосу света, лентой тянувшуюся к дальней стене.

Гравиес продолжала работать крыльями. Ее цель лежала на дальней стороне сдвоенного главного отсека, между внутренней секцией и ангаром, который открывался с кормы.

Она пролетела уже не меньше двадцати пяти километров по гигантскому черному коридору, перемещаясь из отсека в отсек, в глухой темноте, подсвеченной лишь немногими мигающими огоньками.

Птица не без гордости озирала пустынные, сумрачные пространства. Будучи избранной особой, она была допущена в места, которые корабль не открывал никому вот уже сорок лет. Людям разрешалось прогуливаться только по верхней палубе, где располагались помещения для Сохраняемых. Но тысячи и тысячи отсеков на этом корабле-гиганте пустовали, и они принадлежали ей, Гравиес.

Рабочее пространство главного отсека, самого большого помещения на корабле” было наполнено загадочными звуками и мигающими огнями, здесь корабль создавал тысячи новых машин для того, чтобы… впрочем, кто знает, для чего они предназначались.

Большая часть отсека была заполнена воздухом: это позволяло быстрее двигаться машинам и материалам. Гравиес слетела вниз по прозрачной трубе, проложенной в верхних перекрытиях, и опустилась на парапет балкона, огибавшего заднюю часть отсека. Внизу тридцать два кубических километра ничем не заполненного пространства. Здесь средних размеров ОСТ мог бы построить ОСТ поменьше, принять любого гостя, разместить любую инопланетную среду. Или превратить помещение в громадный стадион со спортивным комплексом.

На балконе сидели семеро гостей, их лица были обращены к голограмме бассейна. Люди замерли в оживленной беседе. Два низких столика были уставлены напитками и блюдами с едой.

Очевидно, копия какого-то знаменитого полотна. На вкус Гравиес, ничего особенного. Или надо смотреть под определенным углом.

Она скользнула с парапета вниз, падая в пустое пространство. По пути врезалась во что-то и начала падать уже по-настоящему, беспомощно тычась в невидимую стену, затем, наконец, нашла опору, взмахнула крыльями и вернулась на балкон.

Ага, подумала она. Рискованно. Это не стекло, но и не защитное поле. Отсек не был пустым, и то, обо что она ударилась, было границей поля проекции.

Гравиес встряхнулась и оправила перья, пригладив их клювом. Затем воровато оглянулась по сторонам, спрыгнула с парапета на пол и, переваливаясь с ноги на ногу, приблизилась к людям за столиками.

Когда-то они встанут и уйдут отсюда. А она останется. Кто же из них по-настоящему на Сохранении? Она или они? Вопрос.

Внезапно она сделала несколько движений клювом, выклевывая что-то под мышкой у одного из сидящего, затем, отпрыгнув, долго глядела на всю группу, словно искала правильную точку, с которой люди смотрелись бы лучше всего. Да, эти скоро уйдут.

Наконец птица встряхнула головой, расправила крылья и поспешила вернуться сквозь голограмму обратно к своей хозяйке.

Несколько мгновений спустя из голограммы вышел аватара Аморфия. Он осмотрел место, где птица впрыгнула в проекцию, затем снова вошел в голограмму и присел на корточки возле человека, у которого Гравиес рылась клювом под мышкой.

V

– А ты славный попутчик, – прогудел Пятирук, хлопнув Генара по плечу. – С тобой не соскучишься.

Спецскафандр бдительно погасил силу удара, – во всяком случае, на ногах Генар-Хафун устоял. Они находились в районе доков восьмого уровня, где обычно швартовались задиры. Здесь было полно рабов-дронов и прочих машин, а также встречались представители других цивилизаций, чья среда обитания была близкой к среде задир. Многочисленные синтрикаты Тира плавали вокруг, точно маленькие черные колючие шарики, то открепляясь от травелейторов, вагонеток, лифтов и межсекционных автопогрузчиков, то подсоединяясь к ним.

– Не хочешь задержаться здесь, отдохнуть, поразвлечься? спросил Генар-Хафун у задиры. – Тир всегда славился замечательными секторами для охоты.

– Ха! На обратном пути – может быть! – сказал Пятирук. Ничего не поделаешь – служба.

– Тогда до встречи на Годшоуле?

– Вне сомнения! – проревел Пятирук. – Оттянемся на полную катушку, человече!

Задира повернулся на своих усиках и умчался обратно к боевому крейсеру “Клятва на Клинке”. Генар-Хафун недоуменно посмотрел ему вслед и увидел, что люки переходника-туннеля уже закрываются. Он сдвинул брови. Странная спешка.

В чем дело? – поинтересовался скафандр.

– Да так, пустяки, – сказал Генар и закинул за плечо свой рюкзак.

– Гомо сапиенс, мужского пола. Бэр Генар-Хафун – и гелевый скафандр? – произнес таможенный синтрикат, подплывая к нему. Он выглядел как лопнувший и мгновенно замерзший шарик с чернилами.

Генар кивнул:

– Совершенно верно.

– Я назначен сопровождать вас на таможенный контроль, секция гуманоидов. Следуйте за мной.

– Конечно-конечно.

Они нашли свободный вагончик – просто платформа с сиденьями, стойками и натянутой между ними паутиной тросов. Генар-Хафун впрыгнул туда следом за синтрикатом. Вагончик тронулся, медленно набирая скорость.

Они двигались в прозрачном тоннеле под внешним покрытием хабитата. Платформа как раз проезжала под гигантской сигарой одного из сопровождающих кораблей задир: непроницаемо-черный корпус ощетинился лезвиями и топорами. Человек проводил его взглядом: корабль открепился от Орбитала, бесшумно уплывая в космос. За ним последовали еще три корабля конвоя.

А что за четвертый корабль? – спросил человек.

Легкий крейсер класса Комета – “Свирепая Целеустремленность”, – ответил спецскафандр.

– Хм. Интересно, куда они двинулись?

Скафандр не дал ответа на этот вопрос. В вагонетку мало-помалу заползал туман. Генар-Хафун явственно слышал шипение газов вокруг. Температура возрастала, атмосфера в окутанном полем транспорте медленно менялась и вскоре стала вполне терпимой. Вагон устремился на нижние уровни, и Генар-Хафун, за последние два года привыкший к мощной гравитации планеты задир, внезапно почувствовал себя птицей.

– Сколько времени до встречи с “Живодером” или как там его еще называют… “Серая Зона”? – спросил он.

Три дня, – ответил скафандр.

– И, конечно, тебя туда не пустят? – внезапно сообразил Генар.

Нет, – ответил спецжилет.

– И чем ты собираешься заниматься в мое отсутствие?

Тоже буду развлекаться: я уже договорился с дроном, посещающим. Контактный корабль. Так что, скорее всего, буду в Трале.

Это был неожиданный поворот событий. Об этом его не предупреждали. Сама идея половых сношений между дронами – даже виртуальных, – казалась Генару какой-то фантасмагорией. Эти мерзавцы во всем подражают людям. Теперь для них устроили в Трале даже публичные дома. “Ладно, в конце концов, пусть каждый думает о себе”, – подумал он.

– Мастер Генар-Хафун? – произнесла женщина за таможенным синтрикатом. Это была высокая девица безукоризненного сложения, с экстравагантной завивкой на длинных рыжих кудрях, с особым блеском в зеленых глазах. Длинный строгий официальный костюм не скрывал великолепной фигуры.

– Добро пожаловать на Тир, мастер Генар-Хафун. Мое имя Верлиоф Шанг. – Она протянула маленькую крепкую руку.

Она не была защищена никаким скафандром. Приятное чувство. Сам Генар был одет неофициально: просторные брюки, длинная рубаха навыпуск.

– Я послана от Контакта, чтобы опекать вас во время пребывания на Тире, – с некоторой робостью в голосе произнесла Верлиоф Шанг. – Уверена, что вы в этом не нуждаетесь, но я… Впрочем, не обращайте внимания.

Она рассмеялась и учтиво поклонилась.

– Что вы, что вы… – сказал он. – Я не отказываюсь от опеки.

Она снова рассмеялась, сразу же зажала рот ладонью, но успела-таки продемонстрировать великолепные зубы.

– Вы очень милы. Могу я вам помочь? – Она потянулась к его рюкзаку.

– Нет, спасибо, я сам.

– Ну что ж, – сказала она, несколько разочарованно пожав плечами, – карнавал вы пропустили, но таких невезучих здесь у нас хоть отбавляй. Я сама такая. И вот мы, невезунчики, планируем устроить на днях свой собственный праздник, и, честно говоря, нуждаемся в любой помощи. Если вы принесете в жертву ваше свободное время, я обещаю вам роскошное помещение, прекрасную компанию и восхитительные развлечения. Вы увидите этот Орбитал во всем его великолепии.

Она изогнула брови и посмотрела на него выжидательно.

Он некоторое время молчал, не отводя взгляда от ее прекрасно очерченного рта, затем сказал с искренним сожалением:

– Нет, благодарю вас.

На ее лице мелькнула досада.

– Вы уверены? – спросила она дрогнувшим голосом.

– У меня свой график. Ваше предложение чрезвычайно заманчиво, но… Позвольте выразить через вас бесконечную признательность Контакту, но я намерен распорядиться своим свободным временем по своему усмотрению. Вы меня понимаете? – Он рассмеялся. – Не беспокойтесь, несколько невинных развлечений – и я готов снова сесть на корабль и лететь куда угодно, когда настанет время. – Он выудил из кармана брюк небольшой пенальчик терминала и помахал им перед ее изумленными глазами. – К тому же, мой терминал будет всегда при мне. Обещаю. – И сунул его обратно в карман.

Она несколько секунд внимательно смотрела ему в глаза, потом пожала плечами.

– Ну, что ж, надеюсь, скучать не придется, Бэр, – она усмехнулась. – Наше предложение остается в силе, так что, если передумаете…

Посмотрев украдкой вокруг, она прикусила нижнюю губу.

– Может быть, желаете выпить с дороги… или что-нибудь еще?

– Нет, – мотнул он головой и рассмеялся. Забросил рюкзак на плечо и пошел прочь.

Генар-Хафун прибыл на Тир, когда ежегодный карнавал уже закончился. Люди понемногу успокаивались после месяца сплошных сумасбродств. Генар воспользовался всеобщей апатией и умудрился зарезервировать за собой эротруппу, а заодно и пентхауз с садом во “Вью”, лучшем отеле на Третьем уровне.

Он полагал, что поступил правильно, отказавшись от услуг Верлиоф Шанг. Выглядела она, конечно, как девушка его мечты, но при этом наверняка была агентом 00 или Контакта. Таким девочкам придают внешность, которая должна сразить наповал. В результате клиент получает телохранителя высшего класса, готового удовлетворить все его желания, а в случае неверного шага – тихо убрать охраняемого. Генар предпочитал держаться подальше от Культуры. Номер, выбранный им в отеле, назывался “Маленький дикарь”.

Он бросился в постель, чувствуя приятную усталость во всем теле. Вокруг царило сонное великолепие джунглей. В мозгу приятно гудело от работы наркожелез. Он посмотрел выпуск тирских новостей с Культурным уклоном. Экран висел в воздухе перед ближайшим деревом. Из наушника бодро вещал голос теледиктора.

Умам по-прежнему не давало покоя сказание о Блиттеринго-Делуджерском побоище. Потом пошел фильм, содержанием которого было нарастание флитинга среди Культурных кораблей. Флитингом назывался локальный конфликт, когда двое или более Умов решали, что вполне способны к автономному существованию. Некоторые зрелые Умы были обеспокоены поведением недавно построенных сотоварищей, считая, что те, попадая во флиттинговую зависимость, становятся страшно болтливыми. В дальнейшем, рассуждали старые ЦУМы (Центральные Умы, не путать с ГУМами – государственными умами), этот фактор следовало учитывать при производстве новых кораблей.

Местные новости: загадочный терракт в доке 80.6 на третий день Карнавала: “Свирепая Целеустремленность”, крейсер задир, получил незначительные повреждения от небольшой энергетической детонации. Видимо, кто-то баловался с фейерверками.

По-прежнему шли пересуды насчет создания новой Внутрисферы. Предполагалось выделить под это большой объем пространства. Во Внутрисфере планировалось запретить все полеты флаеров – за исключением машин аварийных служб, – установить экраны и фильтры почти на всех каналах вещания, построить обиталища в стиле “ретро”. Словом, создать этакую Аркадию. Генар-Хафун только головой покачал.

Международные новости: следящее судно подошло на настояние в день пути к вероятной аномалии неподалеку от Эспери. Исследовательское судно ОКБ посылало регулярные сообщения о том, что никаких изменений в артефакте не наблюдается. Вопреки требованиям секции Контакта, различные заинтересованные цивилизации уже направили или собирались направить корабли в генеральный сектор. Тир, однако, от участия в этом отказался. К удивлению подавляющей части обозревателей, задиры подвергли резкой критике реакцию тех кругов, которые лезут в чужие дела и в то же время держатся подальше от новооткрытой вселенской аномалии. Имелись неподтвержденные данные о возросшей активности задир в Верхнем Смерче, и как раз сегодня четыре корабля…

– Хватит, – произнес Генар-Хафун, и экран погас. Мимо него прошла ряженая из эротруппы. Генар-Хафун проводил ее взглядом.

“Девушка” была похоже на Зрейн Трамов, бывшего капитана корабля “Трудный Ребенок”, хотя ее фигура сильно отличалась от оригинала. Вот подошли две ее приятельницы, тоже одетые “под знаменитость”; их сопровождали трое молодых людей в подобных костюмах: известнейший актер, гениальный музыкант и модный визажист. Стайка получилась колоритной: Зрейн и Энхоф, Шпель, Пай и Гидинли. Все были просто очаровательны, превосходные имитаторы. Интзресно, можно ли считать вполне нормальными тех, кто при помощи наркожелез меняет внешность и манеры только для того, чтобы угодить чужим вкусам – и даже не всегда в смысле секса. Наверное, я становлюсь брюзгой. В конце концов какая мне разница? Возможно, им просто нравится паясничать.

Генар-Хафун задремал. Именно задремал, поскольку решил оставаться настороже. Как самурай в дозоре. Краешком сознания он отгонял сон: его наркожелезы выделяли сейчас гейн. За три дня недосыпа накопится усталость, но впереди еще целая неделя пути на борту “Серой Зоны” – “Живодера”, вот там он и отоспится. Гейн с приятным щекотанием растекался по жилам, просветляя голову и освобождая мышцы от накопившейся молочной кислоты.

Сцепив руки на затылке, он посмотрел сквозь ветви деревьев на голубое, в легких облачках, небо.

Гравитация на планете задир раза в два перекрывала ту, которой обычно пользовалась Культура, тем не менее он на диво быстро с ней освоился на Годшоуле, а в скором времени даже перестал замечать. Здесь же он ощущал свое тело почти невесомым.

Закрыв глаза, он впал в транс, как это делали в Культуре, когда хотели уйти от забот и треволнений внешнего мира, а заодно привести в норму свое психоэмрционное состояние. Он вообразил, что находится на какой-то маленькой сфере. Сфера имела стандартную гравитацию, то есть переходную между Годшоулом и Тиром: его подсознание зарегистрировало, что он находится в сильно ослабленном гравиполе, причем находится уже несколько часов, и организму требуется перестройка. Следовало максимально расслабиться и предоставить телу возможность сбросить мускульную, костную и мышечную массы, сделать стенки кровеносных сосудов более тонкими и произвести еще добрую сотню подобных действий, соответствующих новой гравитации.

Ну что ж, пусть позвоночник занимается своим делом. Ему обещали, что через месяц он вернется в гравиполе задир, но кто знает, как сложится все на самом деле.

Он вышел из транса, открыл глаза и посмотрел на пенал терминала, лежавший на лакированном декоративном пне у изголовья кровати. Лампочка сообщений не мигала: новых не поступало.

Странную все-таки встречу устроили ему в космопорту.

В небе по-прежнему плыли облака.

– Хватит! – беспощадно сказал он небу.

Облака тут же исчезли. Их место занял вполне обычный потолок пентхауза и обычные же окна, стены и панели. В отеле “Вью” было по четыре угловых пентхауза на каждом этаже, и еще один – на последнем. Но для ощущения неба над головой, обязательного приложения к любому пентхаузу, в номерах наличествовал полный комплект машинерии, автоматики и роботов.

“Лакировщики”, – обругал он про себя дизайнеров номера. Все надраено, обеззаражено и приведено к удобной температуре, так что прошу, “кушать подано!” – настоящие цивилизованные джунгли.

– Пожалуйста, ночное небо, – негромко сказал он.

Плоский потолок тут же потемнел и вспыхнул звездами. Послышались голоса ночных насекомых, лягушек и птиц, причем, как отметил Генар, далеко не все они были записью. Маленькая ночная птица перелетела через опушку, на которой располагалась его кровать, рыба плеснула хвостом в бассейне, бормочущая обезьяна свесилась с лианы, и громадный сверкающий жук пронесся с жужжанием перед самым его носом.

Все это было безвкусно и искусственно, отдавало какой-то синтетической пошлятиной. Генар-Хафун махнул рукой и начал обдумывать предстоящий вечер. В номере он явно не усидит, скорее всего – наденет лучший костюм и отправится покорять Ночной Город, расположенный на соседнем уровне. Там собиралось все, что могло дышать азотно-кислородной смесью и существовать при стандартной земной гравитации.

Прогулка по ночному городу завершит первый день его отпуска. Заказ сказочно дорогой эротической труппы, готовой реализовать любые сексуальные фантазии, был только первым блюдом в его кутеже. Это совершенно не означало отсутствие у него романтической жилки. Случайно встретить свободное независимое существо с незнакомыми желаниями и привычками, используя благоприятный случай, вступить в переговоры и, быть может, потерпеть полное фиаско… Это же так здорово, так естественно, так природно, так свежо – особенно в сравнении с пошлыми искусственными джунглями.

Его железы начали выделять занд.

Через секунду он вскочил с места, охваченный любовной истомой и одновременно обуреваемый жаждой деятельности.

Он прыгнул в теплый водопад и встал под ним, смеясь и растирая лицо под струями. Маленькое существо, покрытое голубым мехом, село на ветку ближайшего дерева и заговорило с ним. Разговор пошел в основном об одежде, которую следует приготовить для вечернего выхода. Выяснив, что ему нужно, существо с достоинством кивнуло и исчезло, колыхнув ветви.

VI

– Не переживай, Джестра, – увещевал человека дрон, пока тот выбирался из неуклюжего скафандра. Воздушный шлюз выпустил его, открыв бронированные двери вестибюля. Джестра опасливо оглядел коридор, в котором помещалась главная часть жилого блока, но там пока никого не было.

– Сейчас придет корабль с новыми кодами и модернизированными процедурами секретности, – продолжал трещать дрон. – Их надо было заменить еще несколько лет назад, а сейчас к тому же в ближайшем секторе возникла какая-то активность – ничего опасного, но лучше принять меры предосторожности и произвести модернизацию.

Джестра пожал плечами и принял поданные дроном брюки и куртку. Одеваясь, он продолжал то и дело нервно выглядывать в коридор, как будто с минуты на минуту ожидал, что в его квартире сами собой появятся незваные гости.

– Корабль проверен и опознан. – Машина помогла ему застегнуть куртку и расчесала тонкие светлые волосы. – Экипаж просит разрешения войти – смех, да и только, в самом деле.

Вид у Джестры был расстроенный. На его лице ясно читалось: “Костер костром, а сегодняшний день, похоже, испорчен окончательно и бесповоротно”.

Машина потрепала его по плечу полем бодророзового цвета:

– Не волнуйся, Джестра. Все, что от тебя требуется – это открыть им доступ. Но ты можешь оставаться в стороне, если пожелаешь. Поздоровайся только.

Ум астероида посредством дрона произвел краткий осмотр человека, измеряя частоту дыхания, пульс, ширину зрачков, реакцию кожных покровов на нажатие, уровень феромонов в крови и мозговые импульсы.

– Знаешь, что? – сказал дрон сочувственно. – Мы скажем им, что ты дал обет молчания. Неплохо, а? Ты просто формально поприветствуешь их, ну, кивнешь, поклонишься, или просто помашешь рукой, а говорить с ними буду я? Годится?

Джестра проглотил ком в горле и выдавил:

– Д-д-да! Да, – сказал он, энергично кивая. – Это… это хорошая идея. С-спасибо!

– Вправо, – сказала машина и побежала вперед по коридору главного приемного отсека. – Они будут в капсуле Переместителя через несколько минут. Как мы условились, просто кивнешь и предоставишь говорить мне. Я предупрежу их, чтобы тебя не беспокоили, так что ты сможешь сразу вернуться в скафандр, если пожелаешь. – Дрон хлопотал вокруг него, как заботливая мама, отправляющая единственного сына в школу. Ничего страшного, прогуляются по базе в компании дрона. Я приму новые шифры и прочее. Там будет множество всяких бюрократических проволочек и перепроверок, но в любом случае это займет не больше часа. Мы предложим им перекусить или что-нибудь еще, и, если нам повезет, они поймут намек и отправятся восвояси, оставив нас в покое, как ты думаешь?

Секунду подумав, Джестра снова энергично кивнул. Дрон закрутился у него перед глазами:

– Неплохо придумано, правда? Конечно, я мог бы сразу сказать им, что их присутствие здесь необязательно, но ведь это было бы неучтиво, верно?

– Да, –Джестра сказал это с видимым сомнением. – Грубо. Да. Может быть. Неучтиво. Может быть, и грубо. Наверное, они прилетели издалека, как думаешь? – Улыбка скользнула по его губам, неуверенная, словно маленький костер, задуваемый ураганом.

– Уж в этом можешь не сомневаться, – засмеялся дрон, его голос задребезжал, – обычно дроны именно так пытаются показать, что шутят. Он снова похлопал собеседника по спине своим электромагнитным полем.

Джестра улыбнулся еще раз, чуть более уверенно, и вошел в “гостеприемник”.

Приемный отсек представлял собой большую круглую комнату, полную кресел и диванов. Джестра обычно не обращал внимания на мебель, – для него это был просто здоровенный зал, который приходилось пересекать всякий раз на пути к воздушным шлюзам и обратно. Теперь же каждое кресло превратилось в предмет, несущий потенциальную угрозу. Он почувствовал, что нервозность, овладевшая им после известия о прибытии гостей, возвращается. Отерев пот со лба, Джестра замедлил шаг возле одного из кресел. Дрон сделал приглашающий жест.

Джестра помялся в нерешительности и сел.

– Ну что, посмотрим? – спросил дрон из соседнего кресла.

В воздухе появился экран. Вспыхнула яркая точка, которая тут же вытянулась в горизонтальную линию-строчку около восьми метров длиной и затем развернулась по вертикали, заполнив четырехметровое пространство между полом и потолком.

Сначала ничего было не разобрать: тьма и несколько мигающих огоньков. Джестра внезапно понял, как долго он не видел столько огней сразу. Вскоре в поле видимости медленно вполз длинный серый предмет, гладкий и округлый, похожий на толстую сигару или веретено.

– Защитный Оборонительный Блок Киллер-класса “КорСет”, объявил дрон тоном демонстратора слайдов в Доме Знаний. Такого у нас на складах нет.

Джестра кивнул:

– Нет, – сказал он. Ему пришлось несколько раз кашлянуть, чтобы продолжить. – И у него нет рисунков… узора на броне.

– Совершенно верно, – подтвердил дрон.

Корабль остановился, почти заполнив собою экран.

– Ну вот, а теперь я… – начал дрон и тут же замолк. Он зачем-то поднялся в воздух. Экран замерцал.

Аура дрона выключилась. Повисев над креслом несколько секунд, он шлепнулся перед изумленным Джестрой обратно на обивку, и, скатившись на пол, безжизненно лязгнул и застыл.

Джестра не верил собственным глазам. Знакомый голос, больше походивший на вздох, прошипел: “сспасс-ссай-сся ссам…” – и тут же все огоньки на корпусе дрона почернели, а из-под брони выбилась крошечная струйка дыма.

Джестра пригнулся в кресле, дико оглядываясь по сторонам. Присев на корточки, он осмотрел дрона. Дым понемногу рассеялся, еле слышное жужжание в корпусе затихало. Джестра прополз на четвереньках за ближайший диван и снова огляделся. Жужжание прекратилось полностью; экран свернулся в воздухе в горизонтальную линию, затем сжался в точку и погас. Джестра нерешительно протянул руку и тронул корпус безмолвной машины. Горячо. Из дальнего конца зала раздались глухие звуки и грохот. Там, где только что висел экран, внезапно появились четыре маленькие зеркальные сферы. Они развернулись в шары свыше трех метров в диаметре и опасно задрожали у самого пола. Джестра откатился в сторону от кресел и пустился в бегство. На бегу он оглянулся. Зеркальные сферы исчезли, как будто лопнули мыльные пузыри. На их месте возникли существа сложной и неописуемой конструкции. Эти существа напоминали миниатюрные копии кораблей.

Одно из существ тут же устремилось за Джестрой.

Он бежал по коридору что было сил, глаза его вылезли из орбит от напряжения, лицо было искажено так, что он сам испугался бы, увидев себя в зеркале.

Что-то ударило его в спину, сбило с ног. Он кубарем покатился по ковровой дорожке. Остановился в неловкой позе и поднял исцарапанное лицо. Его била крупная дрожь. Два миниатюрных корабля преследовали его по коридору, стараясь зайти с боков. Корабли источали странный запах, на их корпусах местами виднелся иней. Один протянул вперед нечто, напоминающее шланг. Это щупальце неумолимо двигалось к его шее. Джестра упал и сжался в комок. Трясясь, он, словно младенец, лежал на боку, поджав к животу колени.

Что-то ткнуло его сзади в плечо, потом в поясницу. До него донесся приглушенный шум, напоминающий разговор двух машин. Он заскулил, так ему стало страшно.

Внезапно предплечье заныло от обжигающей боли, – на него обрушился сокрушительный удар, куда сильнее тех, которыми он плющил на наковальне металл для своих корабликов. Он закричал, по-прежнему пряча лицо в коленях. От жгучей боли в руке слезы брызнули у него из глаз. Последовал шум или звук, что-то вроде резкого выдоха: “Х-ха!”, – и что-то со свистом пронеслось мимо. Через некоторое время он решился глянуть сквозь пальцы, что происходит вокруг, и увидел, что корабли уносятся в направлении воздушных шлюзов. В приемном отделении слышалась какая-то возня. В коридоре появилась еще одна машина странного вида. Она медленно, словно в нерешительности, приближалась к нему. Он снова закрыл лицо руками, а когда поднял голову, еще три машины крутились у люков аэрошлюза. Слезы мгновенно высохли.

Что они задумали?!!

Машины отступили от дверей и приземлились на пол, прижались к стене. Джестра ждал, что будет дальше.

Дальше были вспышка и взрыв. Средняя секция дверей превратилась в столб огня и дыма. Взрыв ударил прямо в люки. Теперь на их месте зияла черная дыра.

Началась разгерметизация. Поток воздуха потянул Джестру к люкам; через мгновение это был уже ураган немыслимой силы. Джестру уже тащило по коридору. Он кричал, пытаясь зацепиться за ковер уцелевшей рукой. Пальцы скребли по синтетическому ворсу.

Тут до него снова донесся грохот из зала-приемной, и он инстинктивно поднял голову. Ветер мгновенно высушил слезы. Что-то двигалось, подпрыгивая в освещенном дверном проеме круглого зала. Он увидел расплывчатые очертания дивана, – тот ударился об пол метрах в двадцати от него, уносимый ревущим потоком воздуха. Сквозь шум он едва расслышал собственный крик. Глупо, пронеслось в голове, разве криком здесь поможешь. Только воздух быстрее уходит из легких. Диван снова ударился об пол – уже ближе, и перевернулся.

Джестра подумал было, что диван пролетел мимо, но тут взбесившийся предмет меблировки толкнул его мягким углом, отрывая от спасительного ковра. Человека тут же подхватило потоком и унесло. Три наблюдавшие за этим машины предупредительно посторонились.

Победа! Райзингмун Парчсизн IV из племени Фарсайтов вплыл в ангар через взорванный воздушный шлюз. Корабли Гангстер-класса были уже здесь. Его взгляд скользнул по рядам. Шестьдесят четыре в колонне. До последней минуты он втайне был уверен, что все это – мистификация, какой-то фокус Культуры.

Рядом с ним тяжело разворачивался адъютант, – задиры становятся неуклюжи в огромных скафандрах. Еще одна фигура в скафандре, личный охранник Командория, замерла в ожидании несколько поодаль.

– Если бы вы потерпели еще минуту, – произнес раздраженный голос корабля Культуры через коммуникатор скафандра, то я смог бы открыть вам двери шлюза.

– Конечно, смог бы, – хмыкнул Командорий. – Ум под контролем?

– Полностью. Трогательно наивен. Такой доверчивый.

– А корабли?

– Пассивны. Пребывают в состоянии безмятежного сна. Они верят во все, что им рассказывают.

– Ладно, – сказал Райзингмун. – Начинай процесс пробуждения.

– Уже начат.

– Больше никого, – послышался в коммуникаторе голос офицера охраны. Пока остальные рушили воздушные шлюзы, он исследовал уцелевшую часть жилой секции.

– Ничего интересного? – спросил Командорий, следуя за оруженосцем к ближайшему кораблю. Он пытался выглядеть равнодушным. Да! Он достал эту проклятую Культуру? Ему пришлось рвануть ручной тормоз скафандра – в порыве энтузиазма он чуть не столкнулся с оруженосцем.

Офицер охраны осмотрел обломки, высосанные разгерметизацией в коридор. Всякое тряпье, нехитрая мебель, еще какой-то деревянный мусор: что-то вроде моделей корабликов.

– Нет, – сказал он. – Ничего интересного.

– Хм-м, – обронил корабль. Что-то в его тоне не понравилось Командорию. Обернулся оруженосец:

– Прошу, господин, – произнес он. На обшивку корабля легло пятно света, примерно в метр диаметром. Всю поверхность обшивки обильно украшали надписи, буквы, литеры, геометрические фигуры… Пятно переместилось. Везде было одно и то же. Все корабли были покрыты непостижимыми кружевными узорами.

– Что это? – озадаченно спросил Командорий.

– Это… трудно сказать, – в замешательстве пробормотал адьютант-оруженосец.

– И внутри то же самое, – вставил корабль Культуры.

– Ну-ка… – пробормотал в задумчивости адъютант. Его скафандр придвинулся поближе к обшивке корабля. – Да этого никогда не отсканировать! – сказал он. – Рисунок выполнен на атомном уровне!

– Что-что? – зарычал Командорий.

– Корабль, пользуясь техническим сленгом, “вычурен”, вежливо пояснил корабль Культуры. – Этого следовало ожидать. – Он издал шумный вздох. – Суда фрактально исчерчены. Рисунок нанесен наугад, без какой-либо последовательности и логики. Скорее всего, разгадав шифр, можно пробудить главные системы кораблей. После него корабли запросят закодированное подтверждение и пароль. Если подтверждения не будет, они немедленно отключат системы или запустят последовательность самоуничтожения. От них можно всего ожидать. Как верно заметил ваш адьютант-оруженосец, каждое судно предстоит отсканировать вплоть до атомного уровня. Я завершу перепрограммирование базового Ума, который наблюдал за этим хозяйством, и приступлю к выполнению этой задачи. Просто небольшая задержка. Корабли все равно предстояло тщательно просканировать. Никто не знает, что мы уже здесь. Флот станет вашим через несколько дней, адмирал.

Скафандр адъютанта повернулся передним щитком к Командорию. Свет, освещавший непонятную вязь на броне корабля, отключился. На физиономии адъютанта читался брезгливый скепсис. Это настроение тут же передалось Командорию.

– Х-ха! – презрительно бросил Командорий, стремительно повернулся и направился к дверям шлюза. Ему срочно требовалось что-нибудь разгромить, выместить на чем-нибудь разочарование и гнев. Жилой отсек подходил для этого как нельзя лучше. Личный телохранитель спешил следом, вытаскивая оружие.

7. ТИР

I

Такие расследования занимали много времени. Даже для гиперпространственной передачи требовалось задействовать значительный объем галактики. Были и более сложные пути передачи, по цепочке Умов. Но те, зачастую зависая в своих виртуальных королевствах, не так скоро откликались на сигналы, что было обусловлено индивидуальными особенностями каждого из них.

– Который час? – например, спрашивал один из Умов у другого.

– Что ты имеешь в виду? – отвечал ему Ум, занятый подсчетами в области метаматики. – Время как таковое или же какое-то необходимое время, время в какой-то конкретной части галактики, на какой-то планете?

То есть, им не так-то просто было добраться до сути разговора. Тем более, передаче собственно информации предшествовал обмен приветствиями, шутками, любезностями или колкостями – поскольку Умы находились в совершенно разных отношениях друг с другом. Иных объединяло родство или совместные исследования. Другие припоминали друг другу былые ссоры и обиды, измены и попытки вознестись. Словом, Умы вели себя так, как, наверное, это делали бы и люди, которым бы вдруг была предоставлена полная свобода перемещений по всей вселенной.

Итак, они обменивались сплетнями, задавали дополнительные вопросы, возвращались к решению старых наболевших проблем. Затем все тщательно шифровалось, потом расшифровывалось, потом отсылалось в архив на сохранение. Бывали случаи, когда банальный розыгрыш перерастал в желание разыграть кого-то уже, что называется, “по полной схеме”, то есть заставить действовать по своему сценарию.

При этом часто шел обмен не только информацией, но и зашифрованными в ней виртуальными личностями – абстрактами состояния мозга, вроде тех, что были посланы Генар-Хафуну в виде дядюшки Тишлина. Эти виртуальные личности сами становились завербованными агентами. В них вводилась программа, исполнив которую, они должны были исчезнуть навсегда. Такие личности зачастую вели себя довольно коварно. Детально соблюдая заложенную в них инструкцию, они тем не менее часто усложняли собственный поиск, надеясь затеряться в бесконечных виртуальных полях, однако единственное, что им светило, это быть навсегда замороженными в архивах – на тот случай, если придется вновь виртуально возродить свидетеля по делу.

Передача информации шла через Умы, ИИ-стов, сердечники с базой памяти, бесчисленные массовые хранилища-системы, информационные резервуары и базовые данные, содержащие графики, маршруты, путеводители, расписания, планы, каталоги, описи, бортжурналы, реестры, списки личного состава и повестки дня.

Все это происходило довольно быстро, но случалось и так, что сигнальный запрос оставался надолго похороненным в залежах архивов, сам понемногу обрастая секретностью.

Дирижабль приблизился к плавучему острову. Небо было омыто лунным светом. Корпус воздушного корабля представлял собой диск гигантских размеров, отделанный полированным алюминием. Ночь была тепла, безмятежна и пропитана ароматом винной лозы и горной лианы.

Две гондолы воздушного судна – одна сверху, другая снизу, – представляли собой еще два диска, потоньше и поменьше размером, они медленно вращались, обрамленные ярко светящимися во тьме иллюминаторами.

Море под воздушным кораблем расплывалось в ночи огромной черной кляксой, местами светившейся планктоном. Гигантские подводные тени всплывали в этих местах, чтобы сделать вдох или запустить в свои утробы новые массы воды.

Остров дрейфовал в колеблемых ветром водах, погруженный основанием на километр вниз в соленые морские глубины. Пики высоких гор пронзали безоблачное ночное небо. Остров был подобен огромному светящемуся муравейнику, – светились огни городов, деревень, особняков, фонарей на улицах и пляжах, маячки воздушных судов, уже вылетавших навстречу дирижаблю.

Две медленно вращающиеся гондолы постепенно остановились. Дирижабль готовился к швартовке. Люди в верхней и нижней гондолах столпились у иллюминаторов левого борта, который был обращен к острову. Система управления корабля зарегистрировала крен и перекачала газ из одних цистерн в другие, восстанавливая нарушенное равновесие.

Огни на причальной мачте вспыхнули гостеприимно. Повсюду сверкали лазеры, салюты сигнальных ракет и прожектора. Весь этот поток праздничных огней сосредоточился на прибывающем судне.

– Тиш, я должен идти, – сказал дрон Груда Эплэм. – Не знаю, где мы встретимся, но я, вероятно, остановлюсь в…

– Ах, перестань, что ты, в самом деле! Сойдешь на обратном пути, – сказал Тишлин. – Никуда твои друзья не денутся, подождут.

Он стоял на балконе гондолы. Дрон – чрезвычайно старинный экземпляр, похожий на снеговика со слегка квадратными боками, висел в воздухе напротив него.

Тишлин предпринял это путешествие по островам Орбитали исключительно в поисках приключений и был очень рад, что встретил на борту дирижабля своего давнего приятеля. Они познакомились еще во времена совместной службы в Контакте. Дрон был немного старше Тишлина, но они полностью сходились во вкусах и понимали друг друга с полуслова. Сближало их и присущее обоим чувство юмора. Увы, сейчас дрон собирался покинуть его, чтобы навестить своих старых приятелей-дронов, которые жили на этом острове. Примерно месяц назад дрон уволился с корабля ГСТ, специально ради встречи с друзьями.

– Но я не могу их подвести.

– Послушай, останься еще на день, – уговаривал его человек. – Ты ведь так и не закончил историю про эти – как бишь их… Бхьюреди?

– Да, Бхьюреди, – хмыкнула старая машина.

– Точно. Бхьюреди – морские атомные станции для подзарядки эффекторов.

– Самый худший способ подбить корабль, – согласился старый дрон со вздохом.

– Так что там случилось?

– Как я уже говорил, это долгая история.

– Так оставайся до завтра: расскажешь ее до конца. Ты же дрон, в конце концов, и всегда сможешь долететь обратно самостоятельно, без воздушного корабля.

– Но я обещал, что прибуду на этом рейсе. И потом, Тиш, не забывай про мой возраст. Мои блоки еще не прошли последний техосмотр. Если я отправлюсь в одиночное плавание, то, скорее всего, закончу его на морском дне, чего не хотелось бы.

– Так возьмешь прокатный флаер! – сказал человек, глядя вниз. Теплый бриз доносил звуки оркестра.

– Ох, даже не знаю, Тиш. Они, скорее всего, будут огорчены.

Тишлин отхлебнул из бокала и нахмурился. Становилось шумно – радостные крики прибывающих мешали продолжать разговор.

Человек щелкнул пальцами:

– Я знаю, что делать, – сказал он. – Пошли им абстракт мозгового состояния. Ну, свою виртуалку, как это называется.

Дрон заколебался:

– Ты имеешь в виду эти штучки с ментальным двойником? Хм-м. Но, это же все равно буду не я. К тому же, такого я еще не делал. Не уверен, что мне это в самом деле подойдет. Значит, это буду как бы я – но в то же время и не я?

Тишлин кивнул.

– Именно так. Виртуальные двойники действуют как чувствующие существа, в то же время таковыми не являясь. А потом он просто отключится – и все. Так что ничего аморального в таком поступке я не вижу. Твои друзья получат тебя со всеми потрохами. И в то же время ты останешься здесь, со мной. Мне самому приходилось снимать с себя копию.

– О-о! – удивился старый дрон. – Это интересно…

– Да, представь себе. – Тишлин оглянулся по сторонам, затем нагнулся к самому кожуху машины и прошептал:

– Важное правительственное задание.

– В самом деле? – ахнул дрон, отшатнувшись всем корпусом и затем так же резво вернувшись обратно. Он включил защитное поле вокруг них обоих: внешние звуки затихли.

– И что это было?… Нет, если ты не хочешь рассказывать…

Тишлин взмахнул рукой.

– Ладно, слушай. Только это между нами, – важно сказал он, заводя седую прядь за ухо. – Ты же ветеран Контакта, и знаешь, как 00 вечно драматизирует ситуацию.

– Особые Обстоятельства! – воскликнул дрон. – Сказал бы сразу, что ветер дует с той стороны. Знаешь, теперь я не уверен, что меня интересуют подробности… Впрочем, я шучу.

– Ну да, они попросили… об одной услуге, – сказал Тишлин, довольный, что наконец смог произвести впечатление на старого дрона и удержать его возле себя. – Дело-то почти семейное. Пришлось записаться на одну из этих чертовых бобин, или как они там называются, виртуальных штуковин, чтобы послать себя племяннику, как рождественскую открытку. Убедить его, что ему предлагают перспективную работу. Меня заверили, что парень не будет заниматься чем-то предосудительным и в качестве гонорара получит корабль-Эксцентрик.

– Ух ты! Целый корабль!

Тишлин снова глянул вниз, за ограду балкона. На утопающей в цветах террасе выстроились группы танцоров. Жители атмосферных и морских слоев отличались буйным темпераментом. Запах шашлыка поплыл через балконный парапет.

– Меня спросили, не желал бы я сотрудничать и в дальнейшем в качестве виртуального двойника, после того как он выполнит задание, – продолжал он рассказывать дрону. – Предложили, понимаешь, переслать этого моего двойника обратно и вроде как поместить обратно мне в голову, с полученной информацией от племянника. Но я сказал: нет уж, хватит. У меня мурашки ползут по коже, стоит подумать, что мне в голову ле – зет посторонняя тварь со своим внешним опытом и чувствами. И потом: вдруг он по пути уже порядком изменился? И я – не я? Кончится тем, что его признают чувствующим и мне не останется ничего другого, как вступить с ним вместе в Сублимацию! Или же в гражданский брак!

Он покачал головой и осушил бокал:

– Нет, я однозначно сказал: “Нет!” Надеюсь, что этот чертов двойник никогда на самом деле живым не был, а если и был, или даже продолжает жить, дорога обратно в мою голову ему точно заказана! Так что спасибо, благодарю вас…

– Но получается, что ты мог поступать с двойником по своему усмотрению, не так ли?

– Ну, мог…

– Тогда, пожалуй, этот способ не для меня, – произнес дрон задумчиво. Он развернул корпус и поле вокруг них исчезло. Стали слышны близкие залпы салюта. Корабль был уже над самым островом.

– Давай так, – предложил старый дрон. – Я отлучусь на пару деньков повидаться с ребятами, а потом мы снова встретимся, ладно? В любом случае, больше я с ними не выдержу: это такие старые зануды. И тогда я возьму флаер или попробую долететь самостоятельно. Идет? – и он протянул электромагнитное поле.

– Заметано, – сказал Тишлин, и они ударили по рукам.

Дрон Груда Эплэм уже проконтактировал со своим старым другом ОКБ “Его Характер Формируется”, в настоящий момент находящимся на базе в ГСТ “Нулевая Гравитация”, который стоял в доках под отдаленной плитой Орбитала Седдана. ОКБ в свою очередь вышел на связь со своим Орбитальным Хабом Тсикилипр, который провел сеанс связи с “Окончательной Сущностью Хайпойнт”, отсигналившей на МСТ “Мизофист”, а та отправила послание “Университетскому Уму” в Оар, на тарелке/плите Кэсли в системе Джуболу, который в должное время транслировал сигнал в заманчивой серии ритмо-схематических глифов, обычных стихов и словесных головоломок, базировавшихся на первоначальном сигнале-сообшении, своему протеже “Только Настоящие Морские Волки”….

[прерывистый, плотная точка, М32, пер. @п4.28. 866.2083]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” х Эксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Это Генар-Хафун. Теперь я уверен. Не знаю, отчего вокруг него заварилась такая каша, но это точно он. Я разработал план перехвата на Тире. Туда входит наш связник с Фейдж-Рока. Поддержите меня, если я запрошу помощи?

&

[прерывисто-плотная точка, М32, пер. @п4.28. 866.2568]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

&

Благодарю вас. Я должен сделать запрос немедленно. Боюсь, нам придется отказаться от услуг непрофессионалов. Однако я надеюсь отыскать дилетанта высокого класса. Известность может оказаться хорошим прикрытием, где бесполезны профессиональные навыки 00. Что слышно о нашем законспирированном друге?

&

Ни слова. Возможно, ушел в Виртуал?

&

А как же корабль и Подачка?

&

Прибывает через 11, 5 дней.

&

Хм-м. Через четыре дня придется посылать кого-то на Тир.

Возможно, корабль столкнется с неординарной ситуацией. Сможет он выкрутиться самостоятельно?

&

О, думаю, он даст вперед сто очков в этом отношений. Поскольку я сам Эксцентрик, то, смею заверить, лучших импровизаторов я не знаю.

&

Будем надеяться, что трюков с его стороны не потребуется.

&

Да уж, конечно.

II

ГСТ – Генеральный Системный Транспорт класса Тарелка не мог похвастать особо сложной конструкцией.

“Сновидец” сохранял первоначальный дизайн, что было редким явлением среди кораблей-Эксцентриков. Обычно первое, что делал корабль, становясь Эксцентриком, – это производил решительную реконфигурацию внешнего вида и внутреннего содержания, причем в соответствии с требованиями некой особой эстетики, внедрявшейся с навязчивой идеей. Но тот факт, что “Сновидец” привык к своей первоначальной конструкции, добавив к ней только океан и атмосферу газового гиганта, еще ничего не говорил о его способностях, о том, каким он мог оказаться на деле.

С Эксцентриком приходилось держать ухо востро. Поэтому за ним велась постоянная слежка.

На подходе к системе Дрив “Сновидец”, ГСТ класса Тарелка, шел на обычной скорости, около 40 световых килолет. Он уже известил о своем желании остановиться во внутренней системе и пошел на торможение, миновав орбиту самой удаленной планеты системы на расстоянии световой недели от самого светила.

“Зевающий Ангел”, ГСТ, следовавший за большим кораблем, также погасил ускорение, находясь в нескольких миллиардах километров позади. “Зевающий Ангел” согласился составить эскорт “Сновидца”. Задача была чрезвычайно ответственной, но и интересной, иначе на нее не пошел бы ни один достаточно проницательный ГСТ. Сопровождать такого выдумщика и трюкача, позволив ему странствовать, где заблагорассудится, но в то же время под ненавязчивой дружественной опекой, было делом нелегким и почетным. Единственное качество, которое требовалось для слежки за “Сновидцем”, это была надежность. В пер – вую очередь, естественно, в отношении 00. А также готовность идти с этой организацией до конца, даже если это потребует разрыва с кем-нибудь другим, с Культурой, например.

Вот уже год “Зевающий Ангел” нес эту вахту и пока что находил ее легкой и слишком простой для своих возможностей. Разумеется, было скучно не выбиваться из собственного графика, но, имея дело с нестандартным Умом, приходилось постоянно быть начеку. Поведение Эксцентрика может быть обманчивым, даже если он не подозревает о слежке.

Вот, например, эта неожиданная остановка на Дриве – казалось, “Сновидец” идет заранее намеченным курсом, который должен остаться неизменным еще как минимум месяц – и вдруг он оказался здесь. “Зевающему” пришлось сбросить несколько кораблей, принять на борт пару других и загрузиться дополнительным личным составом. На это потребуется время, “Сновидец” даже не догадывался об эшелоне кораблей, которые шли за ним следом, и не отсылал своих координат с тех пор, как 40 лет назад превратился в Эксцентрик. Однако он имел определенные обязательства по отношению к спящим Сохраняемым на его борту, он должен был доставить их по назначению, к месту, где они желали проснуться в определенное и заранее оговоренное время. Поэтому время его пребывания в посещаемой системе всегда оговаривалось.

В Дриве ему предстояло остаться на неделю. Необычно долго: нигде и никогда он не тормозил больше чем на три дня. По прогнозам группы кораблей, признанных экспертов поведения “Сновидца”, и, принимая во внимание, что сам ГСТ говорил о своем все более сужающемся круге общения, получалось, что он готовился к полной разгрузке, то есть собирался освободиться от всех спящих на Сохранении и всех крупных морских, воздушных тварей, а также обитателей газового гиганта, которых он собрал за десятки лет.

Дрив был для этого идеальной системой: вот уже 4000 лет он оставался системой Культуры, включая в себя 9 более-менее диких миров, а также 3 Орбитала-кольца.

Это были 3 гигантских браслета в несколько тысяч километров шириной и по десять миллионов км в диаметре, которые спокойно вращались на своих орбитах. Население составляло почти 70 миллиардов душ, причем некоторые были далеки от человеческого облика, одна треть Орбитала была отдана экосистемам, специально сконструированным для необычных жизненных форм. Обитатели газовых гигантов размещались на одном кольце, метановые атмосферианцы – на другом, высокотемпературные силиконовые существа на третьем. Фауна “Сновидца”, собранная с разных газовых гигантов, могла бы комфортабельно разместиться в подсекциях Орбитала, устроенных специально для таких животных, а морские и воздушные существа тогда нашли бы пристанище в одном из соседних миров.

Прошла неделя. “Зевающий Ангел” подумывал, что было бы неплохо дать увольнительную экипажу. Правда, существовала опасность, что на борт потом могут вернуться далеко не все. Кому-то, возможно, понравится жить на Орбиталах, а кто-то найдет себе занятие поинтереснее, чем слежка за кораблем. Одним из наболевших вопросов была текучесть кадров. ГСТ могло потерять лицо среди равных себе из-за высокого процента обмена экипажа. Сверяясь с последними неутешительными цифрами, “Зевающий” понимал, что от этой проблемы ему не уйти, особенно в последнее время, с тех пор, как он приступил к слежке за Эксцентриком. Люди говорили, что зря простаивают и проедают казенный хлеб. Так продолжалось неделю за неделей и месяц за месяцем, и в конце концов у экипажа созревало решение при первой возможности перебраться на другой корабль или на твердую землю. От протестов толку не было ровным счетом никакого. Единственное, что действовало – побыть недельку в такой космополитической, усложненной и гостеприимной системе. Возможно, это сняло бы массу проблем, а, возможно, только бы их прибавило. Многие члены экипажа поговаривали о том, что пришла пора расстаться со стариной “Зевакой”, как они фамильярно называли его.

“Сновидец” выровнялся по орбите, принимая удобную позицию для разгрузки людей и животных по всем трем мирам. Разрешение на разгрузку было наконец получено от последнего из Орбиталов, и “Сновидец” начал опоражнивать отсеки.

“Зевающий Ангел” наблюдал издалека за этой процедурой. Гигантское судно отделило тягловое поле от энергетической решетки под реальным пространством, закрыло свои первичные и передние сканирующие поля, выбросило занавеси-экраны и совершило прочие многочисленные приготовления, обычные для любого корабля, собирающегося встать на временный причал. Внешне “Сновидец” оставался таким же, как и был – серебристый эллипсоид 90 км” в длину, 60 – в поперечнике балансира и 20 – в высоту. Через несколько минут, однако, изпод зеркального барьера экранов стало возникать судно размером поменьше, которое сразу устремилось к трем Орбиталам с грузом Сохраненных людей и седатированных животных.

За всем этим проницательно наблюдал “Зевающий”, уже дога – дывавшийся о намерениях “Эксцентрика”-ГСТ. Насколько мог, разумеется.

Считая, что все идет своим чередом, “Зевающий Ангел” подплыл поближе, сливаясь на равной скорости с орбитой и спрятавшись за Териокре, средним из Орбиталов, где находилась среда, подходящая для газового гиганта. Он пришвартовался под самой густонаселенной секцией Орбитала и выпустил бюллетень с графиком увольнительных, а также совместных праздников на борту, чтобы выразить признательность хозяевам Орбитала за их гостеприимство.

Тайное стало явным уже на следующий день.

Нежданно-негаданно, лишь забрезжил рассвет над той частью Орбитала, где швартовался “Зевающий Ангел”, тела и гигантские животные стали возникать буквально из воздуха на поверхности Териокре.

Люди в рваных, залитых кровью кителях, взятые прямо с панорамы, где они возлежали, играя роли сражавшихся, раненых и умирающих, внезапно, ни с того ни с сего, стали появляться в спортивных залах, на пляжах, террасах, тротуарах и мостовых, в парках, на площадях, пустырях и прочих свободных местах, которые имелись на Орбитале. Несколько случайных свидетелей этих необычайных событий видели, что тела вышли из коконов Переместителей: появлению каждого из них предшествовало крошечное пятнышко света приблизительно в метре от земли, затем оно быстро разрасталось, превращаясь в двухметровый серебристый шар, который тут же лопался, оставляя на своем месте бездвижного Сохраняемого.

Эти замершие окоченевшие тела были оставлены на сырой от росы траве или сидящими на скамейках, или же разбросанными сотнями на площадях, словно разнесенные чудовищным взрывом. Автоматические дворники, спиралями продвигавшиеся по привычным пространствам, впали в замешательство, наткнувшись на неожиданные препятствия.

Морские создания, в специальных капсулах погруженные в море, тоже начинали просыпаться. Капсулы сохраняли оболочку непроницаемой в течение нескольких часов. Постепенно регулировалось давление и температура и затем ожившие обитатели морских глубин выпускались в естественную среду океана. В воздухе вдруг возникли косяки птиц, кувыркающихся неустойчиво на ветру.

Нечто подобное происходило и на широких пустырях Орбитала, где во множестве бродили неуклюжие после длительной спячки животные.

После наносекундной задержки, которая потребовалась на запрос и получение разрешения в мониторинговых системах Орбитала, “Зевающий” с растущим ужасом наблюдал, как сотни, тысячи, десятки тысяч Сохраняемых тел людей и животных со звуком лопнувшего шарика появляются на свет. Это походило на сказку или на начало Творения.

“Зевающий” поставил все системы на “полный контроль” и затем переключил внимание на “Сновидца”. Громадина ГСТ уже стартовала из системы. Его двигательные поля вновь связались с энергетической решеткой, его сканеры вошли уже обратно в “он-лайновый” режим, и весь многослойный полевой комплекс быстро изменял конфигурацию для продолжительного путешествия в глубоком космосе.

“Сновидец” стартовал неспешно и как будто даже лениво. Теперь его Переместители больше срабатывали на “обратно”, чем на “туда”; в считанные секунды они перебросили почти весь флот небольших кораблей из системы, ибо их истинная миссия завершилась. Все маленькие суда, работавшие под видом почтовиков, ринулись следом.

“Зевающий Ангел” тоже готовился сломя голову броситься вдогонку, он перекрывал транзитные коридоры, выстреливал дронов Переместителем с Орбитала, вовсю работал с таможней и составлял расписание доставки гостей обратно на Орбитал с помощью небольшого кораблика, а чтоб не ходить порожняком и с забором своих подгулявших матросов.

Он знал, что тратит при этом уйму энергии, но все равно послал радиолокационный сигнал вослед “Сновидцу”, одновременно с этим не отрывая глаз от удалявшегося в пространство корабля.

“Зевающий” рассчитывал, выверял.

Он с недоумением просматривал полученные данные. Если скорость “Сновидца” в любой точке может быть определена значением большим, чем 54*ns в квадрате, то “Зевающего Ангела” ждут проблемы.

Впрочем, проблем все равно не миновать, и если судно определенных размеров разгоняется значительно быстрее, чем предусматривают параметры конструкции, – значит, проблемы уже начались.

Было прекрасно видно, что “Сновидец” движется именно с таким ускорением. Корабль был под контролем несущего вахту, и даже если бы “Зевающий” обождал еще день, он без особого труда мог бы выследить своего громоздкого собрата и настичь его в два дня.

Все же подозревая в этом маневре какой-нибудь хитрый трюк Эксцентрика, “Зевающий” начал обследование Перемещенных по системе гигатонн воды и атмосферы газового гиганта. Вывалив единым махом такую массу, “Сновидец” мог получить дополнительные преимущества в скорости, даже двигаясь значительно медленнее “Зевающего”.

“Зевающий” просигналил другим судам Культуры, оповещая их о случившемся, и послал один из самых быстрых кораблей, суперлифтер класса Крутой, расположенный за внешними полями как раз на такой случай, – в погоню за беглецом.

Вероятно, “Сновидцу” просто некогда было ответить на сигнал, однако “Ангел” не мог проигнорировать тот факт, что перемещение Сохраняемых на такой скорости было крайне опасно. Риск, правда, составлял в процентном отношении всего один на восемь миллионов, но использование Переместителей для живых существ вообще допускалось только в аварийном случае. Более 30 000 перемещений в минуту! Слыханное ли это дело? Даже для Эксцентрика подобное поведение недопустимо. Значит, была аварийная ситуация, решил “Зевающий”.

Он мог стартовать сейчас же, вместе с посетителями, хозяевами Орбитала. Но при этом на Орбитале остался бы его экипаж. Там члены экипажа, здесь пассажиры. Нет, так не годится.

Компромисс: он дает 8 часов на сборы. Терминалы в форме колец, ручек, ушных клипс, брошек, деталей одежды – и их встроенные версии, нейродетекторы – тут же пробудились к действию, всполошив персонал Культурников по всему Орбиталу и внешней системе. Сигнал срочного сбора. Так они и полетели. Много ли надо человеку для счастья – неделька отпуска, другая…

Между тем “Сновидец” уже покинул систему. Он начал определять курс, порхая между низшим и высшим гиперпространством. Его реально-пространственная скорость подпрыгнула почти мгновенно. И снова “Зевающий Ангел” наблюдал, не упуская из виду ни одной из манипуляций Эксцентрика. Похоже, пока никаких сюрпризов. Суперлифтер “Взгляд Милосердия” гнался за судном, особо не перенапрягая двигателей, также протискиваясь между слоев четырехмерного пространства. Процесс был сравним с движением летучей рыбки, которая выпрыгивает из воды в воздух, а потом ныряет обратно. Разница была только в том, что здесь “вода” находилась сверху, а “воздух” – наоборот, снизу.

“Зевающий Ангел” на ходу сочинил тысячи изящных извинений для собственного персонала и гостей – хозяев Орбитала. Он запланировал двухнедельный заход на Дрив, с праздниками и карнавалами, чтобы принести эти извинения, как только сложит с себя груз обязанностей, преследуя эту злополучную машину, и сможет наладить свое расписание.

Через три часа 26 минут и 17 секунд после старта ГСТ “Сновидец” достиг Терминальной Точки Ускорения. Терминальной – то есть убийственной. Здесь ему надлежало сбросить скорость, упав в один из двух гиперпространственных секторов, и продолжить рейс на устойчивой скорости.

Он этого не сделал. Вместо этого он выдал еще большее ускорение: цифра 54 резко поднялась до 72, что являлось допустимым максимумом для класса Тарелка.

“Взор Милосердия” обсудил такой поворот событий с “Зевающим Ангелом”, который испытал шок, затянувшийся почти на целую миллисекунду. Он проверил все свои внутрисистемные корабли, дронов, сенсоры и внешние рапорты. Невероятно, чтобы “Сновидец” мог незаметно вывалить излишек массы гденибудь в зоне действия сенсоров “Зевающего Ангела”. И все же это случилось. Когда же он успел? И куда? Может, у него есть секретно встроенные Переместители дальнего действия? Но это невозможно: на их создание тоже потребовалось бы время.

А может быть… нет, не хотелось даже думать об этом….

“Зевающий Ангел” сократил время сбора вдвое. Теперь до старта оставалось 33 минуты. Ситуация, как он попытался разъяснить всем и каждому, требовала безотлагательных действий.

Ускорение “Сновидца” оставалось постоянным. Он держал его на максимальном уровне еще 20 минут. “Взор Милосердия” не спускал глаз с подопечного, находясь на расстоянии всего нескольких световых дней. Суперлифтер докладывал о странных связях силовых полей “Сновидца” с энергетической решеткой.

“Зевающего” охватил страх. Происходящее было выше его понимания.

Вы только посмотрите на этих людей! Как можно эту ледниковую медлительность назвать жизнью? Эпоха проходит, виртуальные империи встают и гибнут за то время, пока они раскрывают рот, чтобы сказать очередной вздор.

Спокойствие, только спокойствие, следует оставаться спокойным. При этом не упуская из виду главнейшие и важнейшие цели.

Когда пришел новый сигнал от “Взора Милосердия”, он совсем растерялся.

Он ожидал чего угодно, но только не этого.

Фактор ускорения “Сновидца” начал резко возрастать. Почти в то же самое время он превысил свою нормальную максимально допустимую скорость.

Потрясенный “Ангел” выслушивал комментарий суперлифтера. Он мгновенно принял решение и переключился в последовательность действий и команд, которые должны были привести его к почти мгновенному отбытию.

Расстыковка. Старт. Вперед.

“Взор Милосердия” сообщал о том, что “Сновидец” в несколько раз сократил свои объемы. Это был уже другой корабль, способный на иные скорости и ускорения.

“Зевающий Ангел” рванулся с орбиты, пробиваясь в гиперпространство, игнорируя протест Хаба и слыша за собой изумленные крики людей, которые мгновением раньше шли по транзит-коридору в гостеприимное фойе ГСТ, и вдруг обнаружили себя в полях аварийной ЭМ-герметизации, когда вокруг них не стало ничего, кроме мрака и звезд.

Суперлифтер продолжал докладывать о развитии событий: ускорение “Сновидца” росло медленно, но неизбывно, затем замерло, упав до нуля, – при этом скорость судна оставалась постоянной.

“Зевающий” не верил своим сенсорам. Разве такое возможно?

А затем скорость “Сновидца” снова стала расти, а вместе с ней и процент ускорения.

НО ЭТО НЕВОЗМОЖНО!

Ужасная мысль посетила “Ангела” за несколько мгновений до того, как он нашел подтверждение своей догадке.

Главные отсеки! Елки-палки, да ведь “Сновидец” заполнил свои главные отсеки двигателями.

“Взор Милосердия” доложил об ускорении “Сновидца” и новой остановке. “Взор Милосердия” вынужден был соответственным образом увеличить свое ускорение, чтобы не отстать.

“Зевающий Ангел” погнался за обоими, уже ожидая самого худшего. Вычисляем, вычисляем. “Сновидец” заполнил как минимум 4 главных отсека дополнительными двигателями, приводя в действие по два одновременно, чтобы сбалансировать добавочный импульс….

Еще одно возрастание.

Шесть. Как насчет инженерного пространства позади? С ним тоже произошли реконструкции?

Давай, давай. Производи вычисления, складывай, умножай, возводи в куб, извлекай квадратный корень. Сколько массы было на борту этой чертовой штуковины? Вода, атмосфера газового гиганта под высоким давлением. Около четырех тысяч кубических километров одной воды; четыре гигатонны. Спрессуй ее, измени, трансмутируй, преврати, конвертируй в сверхплотные экзотические материалы, двигатель, способный качать энергию из энергетической решетки, которая служит подкладкой Вселенной и давит на нее… но хватит, хватит, хватит, более чем достаточно! Это займет месяцы, даже годы – построить комплекс дополнительных двигателей подобной мощности… Или всего два-три дня, если ты провел, скажем, несколько последних десятилетий, подготавливая почву.

Черт возьми, если все дело в двигателе, то даже суперлифтер не сможет с ним состязаться. Средний представитель класса Тарелка мог развивать скорость около ста четырех килолет более или менее неограниченно, а судно класса, принадлежностью к которому “Зевающий Ангел” всегда гордился, могло без труда перекрыть его на 40 килолет.

Тон “Взора Милосердия” уже превратился из смущенного в восхищенный, а затем в нем стало звучать полное замешательство. Теперь он начинал раздражаться. “Сновидец” достиг отметки 2-15 и не проявлял видимого желания сбрасывать скорость. Суперлифтермог отстать с минуты на минуту, если преследуемый не сбавит оборотов. Он запрашивал дальнейших инструкций.

“Зевающий Ангел”, выжимая из двигателей все, что из них можно было выжать, рассчитал трассу перехвата. Он не прекратит преследование, пока у него хватит сил или пока не поступит приказ прекратить, чтобы не рисковать повреждением оборудования.

“Сновидец” продолжал развивать ускорение.

“Зевающий Ангел” увеличил скорость до 40-6.

“Сновидец” наконец сбросил скорость на отметке приблизительно 2-33, 5, исчезнув в глубинах галактического пространства. Суперлифтер рапортовал, но в голосе его при этом было неверие в случившееся.

“Зевающий Ангел” наблюдал гонку двух ГСТ в бесконечной космической ночи меж звезд. Ощущение безнадежности постепенно овладевало им.

Теперь, зная, что он оторвался от преследователей, “Сновидец” стал понемногу менять курс, принимая кривую траекторию: вне сомнения, он скрывал, куда направляется. У него явно была определенная цель, а не просто желание устроить озорные гонки в космосе.

Похоже, “Сновидец” в очередной раз проявил свою Эксцентричную сущность, не выдав преследователям координаты места, к которому двигался.

В 233 000 раз выше скорости света! Ах ты, чертов сукин сын. Так думал “Зевающий Ангел”. Да это же просто неприлично – уходить на такой скорости. И куда его понесло? В Туманность Андромеды?

“Ангел” извлек курсо-вероятностный конус галактической модели, которую построил в уме.

Конечно, все зависело от того, насколько извилистым окажется курс “Сновидца”, но получалось, что он движется в направлении Верхнего Смерча. Если дело обстояло именно так, он мог добраться до места за три недели.

“Зевающий Ангел” отправился по своим делам. Всегда следует видеть в событиях светлую сторону: по крайней мере, проблема теперь вышла из сферы его компетенции.

Аватара Аморфия, скрестив на груди тонкие руки, смотрел в экран. Там открывался вид из гиперпространства в широком увеличении.

Глядеть в такой экран было все равно что пялиться на какой-нибудь широкий планетарный воздушный ландшафт. Далеко внизу находился слой сияющего тумана, представлявший энергетическую решетку. Вверху – такой же слой светлых облаков. Ткань реального пространства лежала меж ними; двумерный слой, сквозь который ГСТ ушел от погони. Далеко за ним мигала крошечная точка, которая была суперлифтером.

“Сновидец” набрал максимальную скорость и перестал метаться между двумя районами гиперпространства, окончательно переместившись в большую из двух бесконечностей, которая являлась ультрапространством. Два следующих за ним корабля повторили этот маневр, также увеличив скорости, хоть и ненадолго. Приверженец точной терминологии мог бы назвать место, где они оказались, положительным ультрапространством № 1, поскольку никому еще не доводилось попадать в отрицательное ультрапространство, № 1, как, впрочем, и в положительное инфрапространство № 1 – такая точность определений была бы, по меньшей мере, бессмысленной. По крайней мере, до сих пор. Все могло бы измениться, если бы Эксцессия оправдала возлагаемые на нее надежды…

Аморфия глубоко вздохнул.

Экран растворился в воздухе, как будто он сдул пламя свечи…

Аватара повернулся к женщине по имени Дейэль Гилиан и черной птице Гравиес. Они находились в рекреации ОКБ класса Риф “Желтуха”, расположенном в одном из грузовых отсеков “Сновидца”. Каюта была отделана по нормам Контакта: просторная, комфортабельная и стильная, уставленная кадками с растениями и с подсветкой.

Этому кораблю предстояло стать домом для Дейэль на весь остаток путешествия. “Желтуха” была чем-то вроде спасательной капсулы, готовой покинуть большое судно в любой момент в случае внезапной опасности.

Дейэль сидела в белом кресле-качалке, одетая в длинное красное платье, держа руку на округлом животе. Черная птица – на подлокотнике кресла.

Аватара улыбнулся.

– Вот, – сказал он. – И огляделся по сторонам. – Наконец снова один. – Он непринужденно рассмеялся, затем взгляд его встретил черную птицу. Улыбка мгновенно покинула лицо аватара.

– Но ты, птичка, уже никогда не будешь одна!

Гравиес вздрогнула.

– Карк? – переспросил он.

Дейэль непонимающе взглянула на Аморфию. Ведь он никогда не бросал слов на ветер.

Аморфия повел глазами в сторону. Повинуясь его взгляду, из стены вылетело небольшое устройство и подплыло прямиком к птице. Гравиес попятилась и чуть было не свалилась с подлокотника. Ее клюв с синим отливом замер в нескольких сантиметрах от конуса крошечной сложной машины.

– Это разведракета, так-то, птичка, – сказал Аморфия. Да не обманет тебя столь невинное название. Если тебе опять захочется настучать на меня 00 или кому-то другому, эта штуковина развеет тебя по ветру на молекулы, и, кроме запаха и дыма, от тебя ничего не останется. Она будет следовать за тобой повсюду. Но даже не пытайся сбросить ее с хвоста. Потому что она нацелена на датчик, имплантированный в твое тело.

– Карк? – переспросила птица.

– И если ты захочешь вытащить этот датчик и расковырять его клювом, – спокойно продолжал Аморфия, – а тебе, конечно, придет это в голову, так вот, чтобы тебе долго не искать, сообщаю: ты можешь найти его у себя в сердце – в первом главном клапане аорты.

Птица произвела скрежещущий звук и шумно вспорхнула. Дейэль отпрянула, прикрывая лицо ладонями. Гравиес хлопнула несколько раз крыльями в воздухе и ринулась в ближайший коридор. Аморфия проводил ее холодным взглядом прищуренных глаз. Дейэль сглотнула ком в горле. Черное перо проплыло перед самым ее лицом, и она поймала его.

– Извини, погорячился, – сказал Аморфия.

– Что… что все это значит? – спросила Гилиан.

Аморфия пожал плечами:

– Эта птица – шпион, – сказал он совершенно будничным тоном. – И шпионила за мной с самого начала. Она поставляла информацию, кодируя ее в бактериях и размещая их на телах людей, подготовленных к пробуждению. Я знал об этом еще 20 лет назад, но смотрел сквозь пальцы, проверяя все ее доносы. Там не было ничего важного, поскольку к важной информации я ее не допускал. А вот над ее последним донесением я немножко поработал и это помогло нам ускользнуть от бдительного ока “Зевангела”. – Аморфия усмехнулся. – Теперь она безопасна и ничего не сможет сделать – разведракета будет всюду преследовать ее. Но если это тебя огорчает, я отзову ее обратно.

Дейэль Гилиан посмотрела в холодные серые глаза существа, одетого в траурные одежды, посмотрела так спокойно, словно не услышала обращенного к ней вопроса.

– Аморфия, – сказала она, – скажи мне, наконец, что происходит? Что все это значит, в конце концов?

Замешательство лишь на мгновение отразилось на лице Аморфия. Он оглянулся по сторонам, точно из стены или небольшого зимнего садика в апартаментах могла вылететь еще одна ракета-шпион.

– Что бы ни случилось, – сухо сказал он, – помни: ты можешь покинуть меня в любой момент. Этот ГСТ полностью в твоем распоряжении, и никакой мой приказ или требование с моей стороны не повлияет на его действия.

Аморфия решительно встряхнул головой, но голос его зазвучал мягче обычного:

– Прости, Дейэль. Я все еще не могу посвятить тебя в подробности. Мы идем в одно место, это неподалеку от звезды Эспери – вот и все, что я могу тебе открыть. – Существо явно не решалось сообщить ей что-то важное. – Потому что я хочу… Потому что там для меня может найтись применение.

Он взмахнул руками, поднимаясь в воздух.

– И еще – мы ждем гостя. Во всяком случае, я его жду. Ты можешь об этом не беспокоиться.

– Какого гостя? – спросила женщина.

– Разве ты не догадываешься? – вкрадчиво спросил Аморфия. – Его зовут Бэр Генар-Хафун.

Женщина опустила глаза, брови ее медленно поднялись и затем сошлись на переносице. Черное перо, которым она машинально играла, выпало из ее пальцев.

III

[прерывистый плотн, М32, пер. @п4.28.867. 4406]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Слышали? Что я говорил насчет Генар-Хафуна!

&

[прерывистый плотн., М32, пер. 2n4.28.868. 4886]

хЭксц. “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Да. Два три-три. Что это – идет что-то вроде записи? Да, да, да, все в порядке, вы были совершенно правы насчет человека. Но почему вы не приняли мер?

&

Не знаю. Два десятка лет надежных, но скучных рапортов, а затем, когда все, казалось бы, налажено и дело поставлено на поток, этот прохиндей раскрывает наших агентов и уходит от наблюдателей.

&

Да, но зачем? Ведь это было просто наблюдение – и ничего больше, а он сорвался с места, точно сбесившаяся ракета. Что случилось?

&

Может, он сам лучше ответит на этот вопрос?

&

Попытайтесь. Мы подождем ответа. Мы уже давно ждем от него ответа.

&

Ну, вы могли бы…

&

Прошу прощения… Что вы сказали? &

Теперь я получил сообщение от “Стальной Звезды”. Извините.

&

[плот. луч, М32, пер. @п4.28.868.8243]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оОКБ “Стальная Звезда”

Наш общий друг явно одержим. Это ведь не то, чего мы ожидали?

&

Это один из членов Банды, или, как ее еще называют, Группы. Вы же в курсе. Мы были в долгу, неважно, что теперь он сменил личину на Эксцентрика.

Наши планы значительно усложнились.

Буду чрезвычайно признателен, если у вас появятся какие-то соображения на этот счет. Если же инсинуации и подтасовки фактов – это все, на что вы способны, то полезнее угощать плодами с вашего древа познания кого-нибудь, кто имеет больше свободного времени.

&

[прерыв. плотн., М32, nep-@n4.28.868.8978]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”.

(Сигнальный файл прилагается.) Что я вам говорил? Я не знал об этом. Мне представляется это подозрительным.

&

Хм-м. И я не знаю. Как ни прискорбно, это похоже на правду. В общем и целом, это правдоподобная версия развития событий. Конечно, если выяснится, что все не так, вы же не станете меня этим попрекать? Договорились?

&

Если после всего, что случилось, мы еще можем обсуждать это… Сами видите, как безгранично мое терпение.

&

Ну что ж, хотя вы могли бы быть более снисходительны, но я воспринимаю этот белый лист со всем подобающим ему уважением.

&

Я собираюсь вызвать на связь “Сновидца”. Он не отвечает, но я все равно доберусь до этого прохиндея.

IV

Генар-Хафун не захватил с собой карманный терминал на свой вечерний променад, и первым местом, которое он посетил в Найт-Сити, был Техношоп “Секонд-Хенд-Бутик”.

Для представительницы расы иши эта женщина выглядела почти миниатюрной, хотя все равно выше Генара почти на голову. На ней было широкое черное платье, а запашок от нее исходил… бр-р, какойто затхлый, как из дома со старой мебелью и тряпками. Они сидели на плоских узких скамеечках в каком-то пузыре, где царила кромешная тьма. Женщина склонилась над маленьким, сворачивающимся на манер коврика экранчиком, который лежал у нее на коленях, и при этом помахивала перед лицом Генара длинными спицами, которые светились в темноте.

Она закрыла глаза. Генар-Хафун увидел блестки на ее веках.

Женщина коснулась рукой его уха. Ему стало щекотно. Он вздрогнул.

– Не двигайтесь, – сказала она.

Генар-Хафун попытался оставаться спокойным. Женщина убрала руку от его лица и, открыв глаза, вгляделась в перекрестье трех металлических спиц. Кивнув, она издала глубокомысленное “Хм-м”.

– Вы уверены, что ничего нет? – спросил Генар, помня о крепком рукопожатии Верлиоф Шанг.

– Уверена? Как в самой себе, – ответила женщина, извлекая из складок платья небольшой прозрачный контейнер и сбрасывая туда то, что сняла с его уха. Он так ничего и не увидел.

– А костюм? – спросил он, оттопырив лацкан.

– Чистый, – сказала женщина.

– И что? – спросил он.

– И все, – сказала она. Черный пузырь мгновенно исчез, и вот они уже сидели в маленькой комнатке, заставленной стеллажами, с приборами самого загадочного вида.

– Ну что ж, спасибо.

– Восемьсот Тир-синтрикат-час эквивалентов.

– О, округлим до тысячи.

Он прогуливался по Шестой Стрит, расположенной в самом сердце Ночного Города Тира. Таких Найт-Сити было полно по всей галактике, они сильно различались по виду, а общим было то, что в них всегда царила ночь, и никогда не приходилось жаловаться на скуку.

Найт-Сити Тира находился на среднем уровне мира, на небольшом островке в мелководном море. Над островом возвышался купол в два километра высотой. В последний раз, когда Генар-Хафун веселился здесь, город был распланирован под поверхность океанического ландшафта, все его строения медленно качались на воде. Шестая Стрит простиралась наподобие водной глади, а балконы домов напоминали гребни волн, светящихся неоновой пеной. Каждый нависающий гребень бросал бледный похоронный свет на извилистую улицу.

Темой этого года был Примитивизм, поэтому нынче город изображал из себя схему электрической цепи ранних эпох цивилизации. Сеть серебристого цвета улиц сформировала почти идеально плоский городской ландшафт, усеянный многочисленными резисторами, чипами-микросхемами, веретенообразными диодами и громадными полупрозрачными конденсаторами со сложными внутренними структурами. При этом каждое здание стояло на множестве уходящих в тротуар блестящих металлических ножек. Генар-Хафун сразу понял, что это такое, поскольку в свое время прошел курс Истории Технического Хлама. Студентом он помнил их названия, но здесь была еще куча других прибамбасов: с зазубринами, шишечками, гладкие и ребристые, ярко раскрашенные и матово черные, блестящие и тусклые, с лопатками и прочими атрибутами структуры, ни названия, ни назначения которых он не ведал.

Шестая Стрит в этом году представляла собой улицу 15-метровой ширины, выложенную ромбовидными плитками из толстого стекла. Генар-Хафун сменил несколько вагонов подземки на пути в Город, рассчитывая сбить со следа наблюдателей. После извлечения вмонтированного ему в ухо микродатчика-жучка, он чувствовал небывалое облегчение. Теперь 00 не сможет принять участие в его ночных развлечениях даже в виде постороннего наблюдателя. А уж тем более он не намерен развлекаться с их агентом. Хотя ему было, в общем-то, наплевать. Пусть наблюдают.

Шестая Стрит была заполнена людьми, разряженными в пух и прах. Они бродили без видимой цели, гуляли, разговаривали, раскатывали в бабблсферах – пузырях или на экзотически разряженных животных, гонялись друг за другом в небольших экипажикахдвуколках, запряженных парами изнер-мистретлов, плавали в воздухе под небольшими вакуумными баллончиками или же на поддержке силового поля. Высоко под куполом, где царила вечная ночь, была представлена убедительная, распахнувшаяся на все небо голограмма древнего бомбового налета.

В небе толпились бесчисленные сотни крылатой аэротехники с поршневыми двигателями. Многие были высвечены прожекторами. Судороги света в черных облаках и расцветающие сферы туманнокрасных искр изображали огонь противовоздушной обороны. В небесах велась оживленная перестрелка, мощные планеры крыли небо огнем из турелей и небольших пулеметов на крыльях и носу. Жгуты белого, желтого и красного света пересекали небо, сворачиваясь в диковинную радугу, время от времени кто-нибудь устремлялся вниз с угрожающим воем, получив непоправимые повреждения. Временами, не успев долететь до земли, самолет взрывался в воздухе. Окрестности города оглашались характерными ритмичными ударами и грохотом.

Генар-Хафуну все это великолепие казалось несколько искусственным, но, к чести городских властей, устроено все было очень правдоподобно, как в кинофильме. Правда, вызывала сомнение масштабность происходящего – подобная воздушная битва просто не могла иметь места в истории, и это было видно даже непрофессионалу. Здесь можно было наблюдать всю последовательность воздушного сражения: налет, бомбометание и ответный огонь ПВО. Однако нельзя не признать, что как шоу все это выглядело впечатляюще. Взрывы, пулеметный огонь, перестрелка и сигналы воздушных сирен перекрывали беззаботную болтовню прохожих, то и дело вывалившихся из сотен баров и различных увеселительных заведений, расположенных на Стрит. Воздух наполняли странно знакомые и совершенно обольстительные запахи. Это были необузданные феромоны, запрещенные повсюду, кроме Тира.

Генар-Хафун бодро вышагивал по улице с большим бокалом “Тира 9050” в одной руке и курительной тростью в другой. В петлице его безукоризненного костюма, там, где полагалось быть цветку, сидел птенчик пуфф-креанта. “9050” был коктейлем, проходившим сложную предварительную обработку: около трехсот различных рецептов сочетались в нем. Многие из них представляли собой невероятное смешение различных веществ. Конечным результатом являлось вполне добротное пойло с резким характерным вкусом, состоявшее по большей части из алкоголя. Наливали “Тир 9050” в специальный хрустальный бокал, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что вы пьете именно этот коктейль, излюбленный гостями Ночного Города. Название наводило на мысль, что вырубон после нескольких таких бокалов можно было предсказать с 90-процентной уверенностью, а 50 процентов были гарантией проблем на следующее утро. Хотя, может быть, цифра имела и другое значение.

В курительной трости – по виду она ничем не отличалась от обычной прогулочной – дымились спрессованные гранулы легкой психотропной смеси кратковременного воздействия. Затянувшись из остроконечного набалдашника, пешеход начинал чувствовать себя как человек, надевший очки с искривленными линзами. При этом возникало ощущение, что голова находится где-то под водой, в носу работает целая химическая фабрика, а тело находится в переменном поле гравитации.

Птенец пуфф-креанта был небольшим симбионтом, какими была напичкана эта планета, полуживотным-полуовощем, которого за небольшую плату можно было для шика посадить на плечо, как розу в петлицу фрака. Птенец кашлял всякий раз, стоило повернуться к нему лицом. Кашляя, он разбрызгивал водяную пыль, содержавшую споры, которые могли создавать около тридцати различных сложных и интересных настроений, в зависимости от силы ощущений, вашего состояния и расположения Духа.

Особенно Генара-Хафуна радовал его новый костюм, который был сделан из его собственной кожи: после определенных изменений на генетическом уровне костюм особым образом вырастили в цистерне и старательно скроили в точности по его фигуре. Пришлось принести в жертву несколько ороговевших клеток кожи, а с ними и порядочную сумму генетику-портнрму с Тира. Это случилось еще два года назад, когда он держал путь на хабитат Годшоул. К счастью, мода меняется еще медленнее, чем работает генетический портной. В тон костюму был и шикарный, просто потрясающий плащ. Генар чувствовал себя на высоте.

СПАДАССИНЫ, ДИГЛАДИАТСТВУЙТЕ!

ЗИФФИДЫ И КСЕБЕКИ – СОСТЯЗАЙТЕСЬ!

ГОЛИАРД ЗАМАЧИВАЕТСЯ!

Плакаты, вывески, рекламные объявления, запахи и приветствия наперебой старались привлечь к себе внимание, рекламируя услуги заведений. Ошеломительные панорамы и сцены разыгрывались в сенсорных пузырях-вакуолях, выступающих из фасадов зданий, обещавших переместить желающих в будуары, бальные залы, на арены, в гаремы, каюты морских кораблей, на праздничные состязания и гонки, на поля космических сражений, в состояния временного экстаза; искушая, возбуждая, предлагая, с готовностью распахивая двери, стимулируя аппетиты и сводничая.

РИПАРОГРАФИЯ!

КЕЛОИДАЛЬНАЯ АНАМНЕЗИЯ!

ИВРЕСС!

Генар-Хафун шел мимо всего этого изобилия и великолепия, присматриваясь ко всему, но отказываясь от предложений и уговоров, мягко пресекая попытки заманить и отклоняя приглашения зайти.

ЗУФУЛОС! ОРФАРИОНЦЫ!

РАСТРЫ! МАКСАТНИК ПОЧАСОВОЙ!

Ему было достаточно наблюдать за всем этим ярким действом, наблюдать – и быть наблюдаемым в неотразимом костюме и роскошном плаще, с бокалом и курительной тростью в руках. На этом вечном карнавале каждый знал себе цену и надеялся сорвать свой куш.

Сейчас был вечер – самый что ни на есть настоящий вечер на этом уровне Тира. Время, когда все заведения открыты, везде полно народу, каждый хочет найти себе место по вкусу, но никто еще не решился осесть где-то надолго: все бродят и ждут своего звездного часа. Ему нравилось ощущать себя частью этого живого потока: он любил и умел наслаждаться этим чувством.

ПИЛИОЗНЫЕ ОМЭДХОНЦЫ

ПРИГЛАШАЮТ НА РЕЙССУРУ!

ЛАГОФТАЛЬМИСЦИЯ ГАРАНТИРУЕТ –

ТОГДА ВЫ УВИДИТЕ ДЖЕЙСТЬЕКОРСОВ

И ЛОРИКОВ ОТ НАШЕГО

МАРТИХОРАСТИЧЕСКОГО МИНИКИНСА!

Он увидел ее неподалеку от Сублаймерского секоса. Вход в культовое место изгибался сияющей аркой, похожей на радугу. Молодые сублиматики стояли за ограждением, облаченные в сияющие белые одежды. Бледные, бескровные существа казались пришельцами из другого мира. Глаза их светились, и такой же серебристый свет излучали их зубы, когда они улыбались. Они как будто сошли с рекламы зубной пасты и контактных линз. Женщина, стоявшая напротив парочки сублиматиков, снисходительно слушала их оживленную болтовню.

Она была среднего роста, черноволосая. Широкое, несколько плоское лицо восточного типа, руки сложены на груди. Черная мини-юбка и черные же сапожки.

Он остановился и некоторое время наблюдал, как незнакомка беседует с двумя молодыми сублиматиками. “Это не она, убеждал себя Генар, – не она”. Да, невероятно похожа на девушку, которую он любил сорок пять лет тому назад, и все же манера держаться, жесты, мимика – все другое. К тому же, как она могла очутиться здесь? Тишлин сказал, что она по-прежнему на борту “Сновидца”. Или 00 неизвестно, что Дейэль покинула корабль?

Он посторонился, давая пройти парочке фыркающих Бистлианцев, затем потел дальше. Его внимание привлек гигантский макет конденсатора, установленный на другой стороне улицы. С небес продолжали сыпаться бомбы. Где-то за рядами исполинских резисторов возникло ярко-оранжевое зарево, послышался грохот взрывов.

“Это не она, не она”, – бормотал он и все же вернулся ко входу в секос и снова нашел ее взглядом в толпе, запрудившей улицу. Золотисто-голубой блик скользнул по его ногам.

Женщина, занятая разговором с сублиматиками, оглянулась на пролетевшую мимо каплю-транспорт, случайно встретилась взглядом с Генаром и только теперь заметила, что он за ней наблюдает. В ее глазах отразилось удивление. Впрочем, она тут же продолжила разговор с молодыми сублиматиками.

Высокая девушка в сверкающем одеянии подошла к Генару и спросила:

– Могу я чем-то помочь вам, сэр? Похоже, вас интересует наш пункт экзальтации. У вас есть какие-либо вопросы, которые вы хотели бы задать? Есть что-нибудь, в чем я могу просветить вас?

Он обернулся к сублиматичке. Ростом девица была почти с него, личико миловидное, но какое-то пустое, хотя он отдавал себе отчет, что на его оценку могло повлиять предубеждение.

Сублиматики извратили то, что было нормальным, но необязательным для всех видов живых существ в отношении религии. Они верили, что Сублимация – естественный выход для каждого, будь то человек, животное, машина или даже Ум. Все в мире движется к последней трансценденции, к нирване.

Вступавшие в секту Сублиматиков должны были год посвятить миссионерской деятельности, пытаясь привлечь как можно больше неофитов, прежде чем им будет позволено Сублимироваться самим, то есть слиться с одним из групповых сознаний секты для того, чтобы созерцать нереальность. Некоторые дроны, ИИ-сты и Умы, склонявшиеся к преимуществам подобного образа жизни, вняв аргументам сублиматиков, поступали, как и прочие машины в таких случаях, исчезая в направлении ближайшего Суб-Организма, хотя пара-тройка неофитов застревала в предсублимационном состоянии на достаточно долгий срок, чтобы помочь общему делу. Вообще говоря, отношение к культу было, мягко говоря, довольно неоднозначным. В Сублимации видели то, что обычно случается с любым соци-Умом, и усматривали в этом движении скорее смену жизненного стиля, чем форму некого религиозного посвящения.

– Даже не знаю, – замялся Генар, строя из себя этакого подозрительного простака, которого нелегко околпачить. – А во что вы конкретно верите, позвольте спросить?

Сублиматичка посмотрела как-то странно – поверх его головы – на прохожих.

– О'кей, мы верим в силу Сублимации, – сказала она. – Давайте, я расскажу вам об этом подробнее. – Она снова посмотрела на то, что творилось у него за спиной. – Может быть, мы уйдем с дороги, как вы думаете? – И взяла его под локоть, уводя на тротуар.

Генар-Хафун оглянулся. Гигантское животное, на которое он уже обращал внимание – шестиногий пондрозавр – медленно продвигался по улице в сопровождении свиты зевак. Косматый зверь с коричневой шерстью был украшен длинными цветастыми знаменами и лентами. Им управлял разряженный погонщик, который размахивал огненным жезлом. На животном был воздвигнут сверкающий серебристо-черный паланкин. Стеклянные затемненные шоры, издалека похожие на солнечные очки, прикрывали глаза пондрозавру. Его сопровождали пятеро клистрифлеров. Существа с черными бивнями торопливо шлепали лапами по мостовой, пара крепких плечистых охранников с трудом удерживала их на поводках.

Толпа мешала продвижению процессии: пондрозавр остановился и задрал в небо длинную морду, издав негромкий сдавленный рев. Затем привел в порядок свои глазные складки, почесавшись двумя передними конечностями и неодобрительно покачал головой. Толпа зевак расступилась, и громадное животное вместе с эскортом двинулось дальше.

– Да… – произнес Генар-Хафун. – В самом деле, нам лучше убраться с дороги. Давайте-ка, пропустим малыша.

Одним глотком допив “9050-й”, он осмотрелся в поисках, куда определить пустой бокал.

– Пожалуйста, позвольте мне! – “Субли” взяла бокал из его руки с такой осторожностью, словно он был священной реликвией. Генар-Хафун последовал за ней на пешеходную дорожку. Она вела его под руку, медленно продвигаясь сквозь толпу ко входу в секос, возле которого та самая женщина продолжала с ироническим видом беседовать с двумя сублиматиками.

– Вы когда-нибудь раньше слышали о сублимации? – спросила девушка, не отпуская его локоть.

– О, еще бы, – с энтузиазмом отвечал ГенарХафун, не спуская глаз со знакомого лица. Они остановились у входа в секос, вступив в “зону тишины”. Здесь находился невидимый акустический экран, ограждавший несколько метров тротуара от звуков суетного мира. Единственным шумом, проникавшим сюда, было мягкое позвякиванье струн и шорох морского прибоя. Звуки эти исходили, конечно же, из святилища.

– Вы верите, что каждый должен спасти свою задницу, спрятав ее среди прочих задниц, не так ли? – спросил он с невинным видом. Он был всего в нескольких метрах от женщины в черной миниюбке, но поскольку находился в “зоне тишины”, не мог слышать ее голос. Лицо было именно таким, каким он его запомнил: глаза и рот те же самые. Она никогда так не укладывала волосы, но их цвет – воронова крыла – был тот же.

– О, нет! – воскликнула “субли” с ужасно серьезным видом. – Мы верим как раз в то, что от своего тела можно окончательно избавиться и…

Краем глаза он видел, как приближается пондрозавр, окруженный восхищенной толпой. Улыбнувшись сублиматичке – дескать, все, что вы говорите, безумно интересно, он повернулся, чтобы лучше рассмотреть женщину в черной мини-юбке.

Нет, не она. Определенно. Она бы давно узнала его, и моментально бы среагировала. Может, делает вид, что не замечает его? Но она никогда не умела скрывать свои чувства. Ни от кого, а уж тем более – от него. Вот она снова посмотрела в его сторону и быстро отвернулась.

– …высшее выражение нашей квинтэссенциальной, то есть присущей нам, потребности быть чемто выше, чем мы являемся на самом деле…

Он перевел взгляд на сублиматичку, продолжавшую молоть несусветную чушь. Задумчиво наморщив лоб, Генар-Хафун кивнул, изображая глубочайшую заинтересованность.

Между тем пондрозавр замер как вкопанный как раз напротив них. Синтрикат Тира тут же повис над погонщиком, который ввязался с ним в ожесточенную перепалку.

Женщина, делая вид, что с увлечением слушает собеседников, снова стрельнула глазами в его сторону.

Странно. Неужели опять шутки 00? Или это ее двойник? Он слышал, что сотни людей изменили свой облик “под” легендарную Дейэль Гилиан. Со знаменитостями такое случается. Знаменитости порождают двойников, писатели – эпигонов, художники – последователей, первопроходцы – туристов, изменники – предателей, хиппи – безработицу среди парикмахеров, вегетарианцы – поклонников корриды, навоз – мух, повара – гурманов, а женщины – мужчин. Так что ничего необычного в этом нет. Просто ему еще не попадались на глаза двойники космического капитана Дейэль Гилиан. И если эта персона из разряда таких “подарков” – то ему надо быть настороже…

– …личные амбиции или желание стать лучше или обеспечить условия для собственных детей – всего лишь бледное отражение в сравнении с последней трансценденцией Сублимации, с тем, что она предлагает. Ибо, как начертано…

Генар-Хафун осторожно похлопал девушку по плечу.

– Вы убедили меня, – произнес он почти драматическим шепотом. – Простите, можно я на минутку?

Он подошел к двойнику Дейэль Гилиан. Она повернула голову и приветливо улыбнулась.

– Извините, – сказал он, – мне кажется, что мы с вами где-то встречались.

Немного смущенная улыбка показывала, что он отдает себе отчет в тривиальности фразы, знаменующей начало случайного знакомства, а также в том, что ни ему, ни ей глубоко неинтересны словоизлияния сублиматиков.

Ответом был учтивый кивок:

– Думаю, что нет. – Голос у нее бы высокий, не такой, как у Дейэль, к тому же с ярко выраженным акцентом. – Я бы не могла вас не запомнить.

– Вот как? – усмехнулся он.

Женщина прищурилась, рассматривая его.

– А вы не местный житель? – спросила она.

– Нет, я из других мест. Просто путешественник, – ответил Генар.

Вспыхнувший факелом бомбардировщик пронесся у них над головами и упал за зданием Сублимации. Тем временем спор вокруг пондрозавра накалялся: животное уже внимательно поглядывало на Синтриката, и погонщик встал во весь рост на его шее, указывая своим жезлом на мрачную колючку, выделявшуюся на хребте.

– Но я уже бывал в этих краях, – поспешил добавить Генар-Хафун. – И, вероятно, мы где-то сталкивались…

Она задумчиво кивнула:

– Возможно.

– О, так вы знакомы? – встрял молодой сублиматик в белом балахоне. – Спешу заметить, что многие вступили в Сублимацию именно благодаря советам друзей или знакомых или даже… возлюбленных.

– Вы играли в Галасценический Кразис? – спросила она, не обращая внимания на сублиматика. – Если да, то странно, что вы оставили это занятие только для того, чтобы поговорить со мной.

– Ага! – не унимался парень в белом. – Игры – выражение потребности вступить в иные миры, помимо реального! Да-да-да! Я знаю, что вам требуется…

– Никогда не слышал о такой игре, – признался Генар. – Вы мне ее рекомендуете?

– О да. В ней везет всем играющим.

– Что ж, никогда не отказывался от возможности испытать новые ощущения. Может быть, вы чему-нибудь научите меня?

– Если вам нужны новые ощущения, то Сублимация как раз… – начал парень в белом. Генар повернулся к нему и сказал:

– Да заткнись ты.

Это получилось чисто автоматически. На мгновение он даже забеспокоился, что своей грубостью произвел на женщину неприятное впечатление, уж очень ему надоел молодой сублиматик.

Она загадочно усмехнулась.

– Пойдемте. Вы будете делать за меня ставки, а я научу вас играть в Кразис.

Генар просиял. Все вышло так просто!

– Согласен, – сказал он. Взмахнув тростью, затянулся дымом и с поклоном протянул ей трость. – Мое имя Бэр.

– Рада встрече. Зовите меня Флин, – сказала девушка, принимая трость из его руки и затягиваясь в свою очередь.

– Так что же, Флин? – спросил Генар, указывая на улицу, простиравшуюся перед ними, на толпу, в которую погрузился по самое брюхо пондрозавр, устало сложив две передние конечности на подбородке. Теперь уже два полицейских Синтриката кричали на разъяренного погонщика, который размахивал перед ними светящимся жезлом. Наемные стражи с нервным видом похлопывали клистрифлеров по спинам. – В путь?

– В путь.

– Запомните, где вы встретились! – закричал им вслед сублиматик. – Сублимация – это последняя, кульминационная встреча душ, можно сказать, самый пик…

Они покинули “зону тишины”. Голос сублиматика сразу заглушили залпы зениток.

– Итак, куда мы направляемся? – спросил он ее.

– Можете угостить меня коктейлем, а потом заскочим в один знакомый Кразис-бар. Звучит неплохо?

– Звучит просто превосходно. Может, взять трап? – спросил он. У края тротуара стояли лесные повозки. Изнеры, выгибая длинные шеи, склоняли головы к мешочкам с кормом, висевшим у них на животе. Одетые в яркую униформу мистретлы, сидевшие на них верхом, поигрывали длинными пальцами, показывая, что готовы прокатить с ветерком любого желающего.

– Хорошая идея, – одобрила она.

Они подошли и забрались в двуколку.

– Зал Коллириума, – сказала женщина. Мистретл сделал приветственный жест и извлек длинный кнут из расшитого камзола. Изнер под ним тяжко вздохнул.

Повозка дернулась с места. Сзади послышался странный шум. Они оглянулись. Пондрозавр с ревом рванулся вперед: погонщик чуть было не слетел у него с шеи. Жезл со звоном упал на мостовую. Два клистрифлера отпрыгнули в сторону, нырнули в толпу, увлекая за собой охранников. Оба Синтриката, спорившие с погонщиком, спешно стартовали в воздух, не желая быть растоптанными взбесившимся пондрозавром, плавучий трамвай на его пути заметался в пересечении прожекторов и зенитного огня. Генар увидел, что люди разбегаются врассыпную. Пондрозавр выказывал неожиданное для своей массы проворство. Погонщик отчаянно вцепился в уши животного и кричал, чтобы тот угомонился. Флин хладнокровно взирала на происходящее.

Пондрозавр вновь заревел. Генар оглянулся.

Чудовище сорвало шоры, у него оказались громадные, фасеточные, как у мухи, голубые глаза, похожие на глыбы ледяного пака, древнего льда. Схватив в охапку извивающегося погонщика, пондрозавр сбросил его на мостовую. Прохожие еле успевали уворачиваться из-под ног чудовища. Одна из прозрачных сфер с пассажирами, проплывавшая мимо, врезалась, отброшенная ударом могучей конечности, в сосисочную с неоновой вывеской.

– Вот черт! – вырвалось у Генара, когда гигантская туша надвинулась на них. Он резко повернулся к извозчику: – Гони!!

Мистретл кивнул и вонзил шпоры в основание шеи изнера. Испуганный изнер рванулся вперед и повозка опрокинулась. Генар и Флин вывалились на мостовую. Он услышал крик и понял, что это кричит она.

Тут же он получил сильный удар в голову, однако тотчас вскочил на ноги и увидел перед собой сначала жуткую морду, глядевшую на него громадными голубыми глазами, затем – лицо женщины. Лицо Дейэль Гилиан. На ее верхней губе выступила кровь. Она лежала на мостовой. И в небе вдруг вспыхнули мириады красных точек. У него подкосились ноги. Когда он снова открыл глаза, она была рядом. Она – не Дейэль, но ее двойник. Может, ее звали вовсе и не Флин. И одетая совсем по-другому, и выше ростом, и с новым выражением лица. Не таким уж похожим на Дейэль.

Он не понимал, что происходит. Попробовал повернуть голову. Адская боль.

Девушка, которая не была Дейэль Гилиан, склонилась над ним, посмотрела ему в глаза, сняла плащ с его плеч и расстелила рядом на мостовой. Затем завернула его в этот плащ, спеленала, словно ребенка, лишив возможности двигаться. Он не мог пошевелить даже кончиками пальцев.

Плащ вдруг стал твердым и жестким, словно его зацементировали, и поднялся в воздух, унося его, как свернутый ковер-самолет. Генар закричал и попытался освободиться из неодолимых объятий, но тут в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.

8. УБИВАЮЩИЙ ВРЕМЯ

I

Проще всего объяснить это по аналогии: идея, знакомая вам со школы. Представьте, что вы путешествуете в космосе и наткнулись на планету, большую и идеально гладкую, на которой живут существа, состоящие из одного слоя атомов, то есть – двумерные по сути. Эти существа должны рождаться, жить и умирать подобно нам, и также могут обладать разумом. При этом они могут не иметь никакого понятия о том, что такое третье измерение, преспокойно существуя в двух своих координатах. И линия для них представлялась бы стеной, пересекающей и разделяющей их мир. А круг казался бы изолированным со всех сторон пространством.

Возможно, если бы они могли строить машины, которые позволяли бы им путешествовать на высоких скоростях по поверхности их планеты (а, собственно говоря – и их вселенной) то они могли бы обогнуть планету и вернуться к исходной точке, с которой отправились в круиз. Еще более вероятно, что они могли бы прийти к этому умозаключению чисто теоретически, не совершая такого турне. В любом случае, они бы пришли к выводу, что вселенная замкнута и искривлена, и что в ней должно присутствовать третье измерение, даже если у них не было к нему никакого практического доступа. Знакомые с идеей круга, они могли бы окрестить форму своей планеты-вселенной “гиперкругом”. Трехмерные люди могли бы, конечно, называть это сферой.

Такая же ситуация была и у существ, живущих в трех измерениях. В определенный момент развития любой цивилизации приходит понимание, что, если пересекать пространство по идеально прямой линии, то в конечном счете все равно вернешься в точку, с которой начал продвижение. Их трехмерное пространство по сути является четырехмерным. Знакомые с понятием сферы люди, естественно, назвали бы ее форму – гиперсферой.

Рано или поздно все цивилизации, как двумерные, так и трехмерные, приходят к пониманию, что пространство не просто свернулось в гиперсферу, но и продолжает расширяться, постепенно разрастаясь, как мыльный пузырь на кончике соломинки, в которую кто-то дует. Какому-нибудь четырехмерному существу, наблюдающему эту ситуацию со стороны, с достаточного расстояния, трехмерные галактики казались бы крошечными устройствами, микросхемами, впечатанными в поверхность растущего пузыря, и каждое удалялось бы от других по мере разрастания этого пузыря. Однако – подобно радужным узорам на поверхности мыльного пузыря – они двигались бы, скользя по этой поверхности.

Конечно, четырехмерная гиперсфера не имеет своей “соломинки”, в которую вдувается воздух извне. Гиперпространство расширяется само по себе, как четырехмерный взрыв, с тем только усложнением, что некогда оно было просто точкой, крошечным семенем будущей вселенной. Этот взрыв создалили, по крайней мере, произвел на свет – материю и энергию, время и физические законы. Позже эта сфера стала охлажденной, упорядоченной, организованной, трехмерной вселенной.

В конечном счете, в процессе технологического развития общества, после некоторого ограниченного доступа в гиперпространство, более теоретического, чем практического, приходит понимание, что мыльный пузырь не одинок. Растущая вширь вселенная расположена внутри другой, большей по размерам, которая, в свою очередь, замкнута в пространственно-временной сфере еще большего диаметра, если определение диаметра вообще уместно для таких величин. То же самое применимо для вселенной, в которой вам выпало родиться: есть меньшие, младшие вселенные, содержащиеся в ней, гнездящиеся в ней, точно слои бумаги вокруг много раз обернутого шарика-подарка.

В самом центре всех концентрических, раздуваемых вселенных расположено место, откуда все они произошли, откуда то и дело выныривает новый космический шарик, готовый взорваться новой вселенной. Таким образом, вселенные возникают, точно выхлопы из некоего гипотетического двигателя внутреннего сгорания.

Более того: усложняясь до семи и более измерений, мы получаем некое гигантское возвышение: тор, на коем трехмерная вселенная может быть описана как кольцо на детской пирамидке. А вверху и внизу – большие и меньшие по размерам кольца, с целыми цивилизациями внутри такой мета-реальности… но хватит, хватит, ни слова больше – и так достаточно на нынешний момент.

Каждому хотелось бы узнать, каким образом можно проникать по этой детской пирамидке от одного кольца в другое. Ведь при этом между двумя вселенными – кольцами разных размеров не остается ничего, кроме просто пустого гиперпространства: и эта штука называется энергетической решеткой. Она полезна, ее можно использовать – ее полосы могут помочь усилению скорости кораблей, и она же может использоваться как оружие но она же является препятствием и совершенно непознаваемым материалом. Определенно, с энергетической решеткой как-то связаны черные дыры, за которыми, возможно, лежат новые вселенные. Но никто еще не проник в них, а уж тем более – не вернулся оттуда в узнаваемой форме. К тому же, давайте не забывать про то, что есть и “белые” дыры: мощные источники стремительно распространяющейся энергии, расположенные во вселенной. Они “работают” с мощностью, равной миллионам солнц, и также, по всей видимости, как-то связаны с решеткой… однако ни тела, ни корабля, ни даже какой-либо информации не выпорхнуло их этих жадно распахнутых ртов, ни чего-либо, похожего на хотя бы воздушную бактерию, ни слова, ни языка, только несвязный поток изливающихся водопадом энергий и сверхэнергетических частиц.

ОКБ “Рок, Поддающийся Изменениям” висел в космическом пространстве. Он был локально стационарен по отношению к Эксцессии. Эксцессия была так же статична, имея в виду ее положение к звезде Эспери. Загадочная сущность разместилась там в нескольких световых минутах пути – точка на ткани реального пространства, связанная с низшим слоем энергетической решетки.

Последние две неделиЭксцессия делала в точности то, что она должна была делать: то есть – ничего. “Рок, Поддающийся Изменениям” произвел все стандартные замеры, но ему усиленно рекомендовали не делать ничего лишнего. Никаких прямых контактов, даже зондами, малыми судами или дронами.

Приятно находиться в центре внимания, когда каждый хочет расспросить тебя о новонайденной штуковине. Куда хуже быть у всех на виду, сознавая при этом, что с тобой не особо считаются.

Уже давно он стал отделываться дежурными рапортами, не стараясь, чтобы они были, как вначале, интересными и оригинальными.

Он устал. Он был в постоянном напряжении, страх сковывал его.

Он ждал. И наблюдал. А вместе с ним ждал весь его флот модулей и сателлитов, несколько дронов для операций в открытом космосе и множество дополнительных устройств, сконструированных им специально для этой цели. Все это также плавало вокруг в космическом пространстве, наблюдая и выжидая. Внутри, за обшивкой судна, экипаж обсуждал ситуацию, изучал данные, приходящие на экран от сенсоров корабля и небольшого облака умных машин. Корабль уже создал для психологического комфорта экипажа несколько компьютерных и интеллектуальных игр. Он ждал с минуты на минуту прибытия других кораблей.

Через 16 дней после того, как судно Культуры наткнулось на Эксцессию, в этом районе появился неизвестный корабль. Его присутствие было тут же замечено целой батареей сенсоров “Рока, Поддающегося Изменениям”. ОКБ тут же сообщил о случившемся “Этическому Градиенту” и “Никаких Открытий”, закрепив свой следящий сканер на приходящий сигнал. Он начал пробную реконфигурацию своей дистанционной сенсорной платформы, неторопливо двигаясь навстречу незнакомцу. При этом он огибал Эксцессию на безопасном расстоянии.

Он послал стандартный сигнал запроса. Судно называлось “Печальный Консул”, это был корабль исследовательского класса Зететиков-эленчи Клана Старгейзеров Пятого Флота. “Рок, Подвластный Изменениям” почувствовал облегчение: эленчи были друзьями.

Идентификация был завершена, два корабля встретились и закрепились в пространстве всего в нескольких десятках километров от границы, за которой сближение с Эксцессией становилось опасным.

– Добро пожаловать.

– Спасибо… Эта штука прикреплена к решетке, или так шалят мои сенсоры?

– Если проблема только в сенсорах, то у нас общая беда. Мои показывают то же самое. Впечатляет, не правда ли? А попробуйте понаблюдать за этим явлением неделю-другую. Надеюсь, вы здесь просто для исследовательской работы? Это то, чем и я занимаюсь.

– Ожидаете прибытия больших пушек?

– Точно.

– И когда они появятся?

– Это закрытая информация. Обещаете, что не проболтаетесь?

– Даю слово.

– Средний СТ прибудет в течение 20-ти дней, первый основной – через 14, затем каждые несколько дней в течение недели, затем по одному в день, затем по нескольку в день. Не спрашивайте меня, что решит кворум до начала операции. Как там ваши?

– Можем мы поговорить вне стенограммы, просто тет-а-тет?

– Конечно.

– Сюда движется еще один наш корабль. Он в двух днях пути. Остальной флот еще не определился, они остановили дальнейшее продвижение. Мы потеряли корабль где-то в этих краях. Корабль называется “Мир Несет Изобилие”.

– Ого! И когда?

– Где-то между 28.789 и 805.

– Эта информация все еще держится строго между эленчерами, я так предполагаю?

– Да. Мы продолжаем поиски в этом секторе. Вот уже 10 дней безрезультатно. Это все, что мы можем сделать. А вас что привело сюда?

– Предложение моего домашнего корабля, ОСТ “Этический Градиент”. Это произошло в 841. Мне было приказано произвести осмотр в секторе Верхнего Смерча. Без указания точных причин. Это все, что я знаю. (“Рок, Подвластный Изменениям” тоже вполне прохладно отнесся к этому предложению.) Сектор Верхнего Смерча находился на изрядном расстоянии, но это ничего не значило. Ему просто намекнули, что по дороге он может наткнуться на нечто интересное. То есть, грубо говоря, его просто наводили на объект. Так что его путь неизбежно пролегал рядом с Эксцессией… 36 дней прошло между датой исчезновения корабля эленчеров и временем, когда он был послан…

“Рок” задумался: что могло произойти между двумя этими событиями? Может быть, утечка информации с какого-нибудь одного из корабля эленчей, которая была моментально подхвачена Культурой.

– Благодарю вас.

– Всегда к вашим услугам.

– Я хотел бы поконтактировать с Эксцессией. Ведь именно в ней мог исчезнуть наш товарищ. По крайней мере, там может быть информация о нем. Я хочу вступить в переговоры, может быть, послать зонд, если не получу ответа.

– Безумие. Эта штука сидит в решетке как влитая, причем в обоих направлениях. Представляете, какие могут быть последствия? Я лично не рискну даже предположить. Какие шутки могут быть с гиперпространством? Личной безопасности не гарантирую, даже когда прибудет остальной флот. Черт возьми, я уж было обрадовался, увидев вас – хоть какая-то компания. А теперь вы хотите начать ковыряться в этой штуковине. Вы с ума сошли?

– Мы ищем корабль, потерпевший бедствие. Я не могу стоять в стороне. Вы пытались выйти на контакт с этой сущностью?

– Нет. Я послал стандартный сигнал-приветствие, но… погодите. Похоже, это сигнал.

– Вот. Видите? Я же говорил! Это же ответный сигнал эленчей.

– Чертовщина какая-то. Да, вижу. Что ж, может, ваш приятель первым напоролся на эту проклятую штуковину. И раз так, то скорее всего, он уже пробовал сделать то, что вы сейчас предлагаете. И вот что с ним после этого произошло. Исчез. Видите, к чему все это приводит?

– Обещаю действовать осторожно.

– Ну да. А он, по-вашему, камнями в нее кидался? Не мог же он пойти на таран?

– Да нет, разумеется.

– Вот то-то и оно.

– Я вас понимаю. Кстати, по прибытии вы не обнаружили в этом секторе следов… боевых действий? Каких-нибудь сигналов тревоги или SOS? Выбросов сигнальных ракет?

– Посмотрите сами…

– Благодарю вас. Да, конечно… Похоже, один из наших дронов попал в передрягу. Ну что ж, полагаю, разговор тет-а-тет закончен. Перейдем в открытый режим вещания?

– Давайте.

– Итак, я сказал, что собираюсь вступить в контакт с этой загадкой природы.

– Умоляю – не делайте этого. Позвольте мне сделать запрос, чтобы вам было разрешено принять участие в расследовании, которое ведет Культура. Уверен, что вам не будет отказано.

– Очень жаль, у меня есть свои причины считать это дело совершенно безотлагательным.

– Опять отключаемся от записи?

– Давайте.

– Мои записи показывают, что ваши цели и намерения такие же, как у корабля “Мир Несет Изобилие”.

– Да. Ну и что с того?

– Разве не понятно? Послушайте, если эта штуковина поглотила вашего товарища из-за какого-то дрона, на что она окажется способной теперь, вобрав структуру и электронный мозг вашего корабля?

– “Кто предупрежден – тот вооружен дважды”. Может быть, эта зараза еще не успела окончательно овладеть “Миром”. Может быть, он по-прежнему находится там и держит осаду. Мое вмешательство может выручить.

– Это самообман. Мы уже имели дело с последствиями и знаем о потенциальной опасности, исходящей оттуда. “Мир Творит Изобилие” едва ли был более беспечен. Понимаю ваши чувства. Терпит бедствие ваш друг, но это не значит, что мы можем противостоять неведомой сущности, которая держит решетки в обоих направлениях. По крайней мере, здесь бессильны корабли нашего класса. Эксцессия не трогает меня – и я ее не трогаю: мы только обменялись приветствиями, и все. А ваши действия могут повлечь за собой вмешательство, или даже акт агрессии. Я всего лишь исследователь и не смогу помочь, если вы влипнете. Пожалуйста, умоляю, одумайтесь.

– Я принимаю вашу точку зрения. И все равно не оставлю попыток связаться с ней, пусть даже без помощи зонда. Сейчас я должен посвятить в происходящее экипаж. Обычно он солидарен со мной.

– Естественно. И все-таки не торопитесь.

– Посмотрим, что они решат. Это может занять время: они любят подискутировать.

– В любом случае, по-моему, спешить не следует.

II

Скоростной Оборонительный Блок “Убивающий Время”, класса Мститель, вынырнул из межзвездной тьмы и резко затормозил, сбрасывая скорость вспышкой энергий, которая легла мертвенно-бледной линией на поверхность энергетической решетки. Он оказался на расстоянии светового месяца от холодного, черного, медленно падающего тела. Военную базу Подачку окружало облако осколков. На самом деле это были не просто обломки-спутники стратегического астероида, но целый крошечный мирок, скопление оборонительных и атакующих механизмов. Он подмигнул Подачке сигналом, запрашивая разрешение на приближение.

Ответ пришел со значительной задержкой.

[плотный луч, М16, пер. @п4.28.882.1398.

хВоенная база Подачка оСОБ “Убивающий Время”

(Задержка доступа.) Что вам здесь надо?

&

[плотный луч, М16, пер.@п4.28.882.1399]

хСОБ “Убивающий Время” оБаза Подачка

Перестаньте делать вид, будто у вас все в порядке. В чем проблема? (Взрыв помех.)

&

(Задержка разрешения.) Кто вас послал?

&

Почему вы решили, что я кем-то послан? (Взрыв помех.)

&

(Задержка разрешения.) Доступ ко мне ограничен. Я не обязан давать разрешение другому судну приближаться ко мне. К Базе приближаться запрещено, кроме экстренных случаев. Итак цель вашего визита?

&

Активность в секторе вашего настоящего пребывания. Люди озабочены. (Помехи.)

&

(Задержка разрешения.) Если вы хотите мне чемто помочь, то лучшее, что вы можете сделать, это оставить меня в покое. Ваш визит может привлечь внимание, которое представляется мне нежелательным. Прошу вас немедленно уйти, причем как можно незаметнее.

&

Считаю своим долгом сначала убедиться, что у вас действительно все в порядке. С прискорбием должен признаться, что меня не устраивает ваш ответ и нежелание встретиться. Разрешите хотя бы связаться с вашими независимыми внешними системами контроля внутренней обстановки. (Помехи.)

&

(Разрешение задерживается.) Нет! Я же сказал – нет! Я вполне могу позаботиться о себе сам. А также при случае сумею постоять за себя. В моих независимых системах безопасности не содержится ничего интересного. Любая попытка доступа к ним без моего разрешения будет рассматриваться как акт агрессии. Это ваш последний шанс выйти из сектора моей юрисдикции, пока я не предпринял мер против вашей бесцеремонной и грубой попытки вмешательства.

&

Я уже составил рапорт, в котором рассматривается ваш странный отказ сотрудничать и воспроизводится стенограмма нашей беседы. Я должен отправить его немедленно, если не будет получен удовлетворительный ответ на это последнее послание. (Помехи.)

Сигнал опознания. Сигнал опознания!

Повторяю: рапорт, излагающий в деталях ваше странное и недружественное поведение, уже составлен. Он будет направлен немедленно, если я не получу надлежащего ответа. Третьего предупреждения не будет. (Помехи.)

&

(Сигнал допуска.) (Доступ открыт.) Исключительно в интересах спокойной жизни и только при условии, что мои системы внутреннего слежения останутся нетронутыми, и, как я уже говорил, без всякого желания.

&

Спасибо. Разумеется.

Итак, к делу.

– Благодарю вас за вашу тактику задержки, Командорий. Если даже он подозревает что-то и может просигналить обратно, мы выиграли время. А выиграв время, мы выигрываем все. Главное, мы уже получили полчаса на подготовку в процессе обмена сигналами: это было осмотрительно с вашей стороны.

Они разблокировали воздушные шлюзы секции приема и жилых помещений и закачали туда атмосферу, пригодную для проживания людей. Командорий Парчсизн IV племени Фарсайта смог сбросить свой космический скафандр на несколько дней раньше, чем предполагал. Гравитация была по-прежнему слишком слабой, но это все-таки лучше, чем полная невесомость. Командорий щелкал клювом, разглядывая изображение на экране, представленное мобильным командным центром, который они разместили в бассейне, набитом растительностью. Лейтенант рядом с ним сообщал о происходящем спокойным, но настойчивым голосом 20-ти другим задирам, распределившимся по пещерам базы.

Командорий беспокойно озирался, ожидая денщика, посланного за скафандром в тот самый момент, когда корабль Культуры появился перед сенсорами. На вспомогательных экранах, окружавших главный, Командорий мог видеть облаченных в скафандры техников-задир, их машины и прочих дронов, работавших над экстерьером кораблей. Уже почти половина из них была отсканирована: вполне приличный флот, но ему нужны были все корабли. И причем сразу – чтобы преподнести настоящий сюрприз Культуре и всем остальным.

– Вы не можете его подбить? – спросил Командорий предателя. Он бросил взгляд на висевшие в других экранах четыре корабля задир. Слишком далеко. Они держались в стороне от Подачки, чтобы не попасть на мониторы какого-нибудь судна Культуры.

“КорСет” не любил говорить, предпочитая отвечать распечатками.

– Если это произойдет в течение нескольких минут, то да, возможно. Это не вызвало бы особого труда, если бы я мог застать его врасплох. Сомневаюсь, однако, что пришел он один. За ним могут следовать остальные. Чем дальше, тем это становится очевиднее.

– Что с нашими кораблями?

– Мой генерал, они еще не приведены в боевую готовность. Послать их в бой в настоящий момент не представляется возможным. Даже если мы приведем половину из них в состояние боеготовности, они будут туго соображать своими законсервированными мозгами. Слишком много времени займет проверка контроля и оценка ситуации, прежде чем они смогут вступить в бой. Операция должна быть внезапной и привести всех и вся в состояние полного хаоса. В противном случае мы не добьемся нужного эффекта.

Возникла пауза, в течение которой послание разворачивалось на экране, затем последовало:

– Мой генерал, мне кажется, это формальность, но все же разрешите обратиться с вопросом: вы не желаете признаться в том, что здесь произошло, и сдаться без боя кораблю “Убивающий Время”? ВЕРОЯТНО, ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ИЗБЕЖАТЬ КРУПНОГО ВОЕННОГО ИНЦИДЕНТА.

– НЕ СМЕШИТЕ МОИ ТАПОЧКИ, – язвительно произнес генерал.

– Итак, нет. Очень хорошо. Я должен отступить за астероид и попытаться зайти в тыл ROU. Позвольте также задействовать систему обороны. Еще раз обращаюсь к вам с просьбой: передайте тактический командный пульт мне.

– Нет, – сказал Командорий. – Я подпущу его поближе и атакую.

– Я выдвигаюсь. Не подпускайте корабль ближе, чем на световую неделю, мой генерал. Только учтите, что это не какой-нибудь благородный Орбитальный Мозг или робкий ОКБ – это военный корабль Культуры, при полном боекомплекте и готовый ко всему.

– Ну и что, поджилки трясутся? – процедил Командарм.

– Мой генерал, такой корабль может преподнести сюрпризы. То, что он не загружается через защитный экран и так необычно тормозит, ничего хорошего не предвещает, наверняка этот корабль один из самых хитрых. Повторяю – не ждите, пока он дойдет до линии огня. Если он проникнет в облака системы обороны, то сможет разнести в клочки все, включая базу, а вместе с ней и все наши корабли. Особенно, когда поймет, что он в капкане.

– Ладно, – оборвал Командорий. – Пусть будет две недели.

– Нет! Мой генерал, это СЛИШКОМ близко. Если мы не собьем его с первого выстрела, у него останется возможность сбежать! Если наша атака не будет иметь немедленного успеха, он успеет предупредить остальных. Если уже не сделал этого. Мы ничем не рискуем. В любом случае мы вынуждены будем раскрыться… хотя, если повезет, это лишь задержит наши планы на несколько дней. Поверьте мне, корабль не доставит сообщения Культуре раньше, чем это сделает сигнал. Сигнал, в любом случае опередит корабль. Вы поставите всю операцию на грань срыва, и она будет находиться под угрозой провала, если подпустите судно на расстояние ближе трех световых недель.

– Ладно! – сплюнул командующий, нервно стукнув щупальцем по панели управления. Связь была прервана. “КорСет” и не пытался восстановить ее.

– Сэр, ваш скафандр, – раздался голос за спиной. Командорий резко повернулся к евнуху-гардемарину. Тот стоял навытяжку, расправив в щупальцах командирский скафандр.

– А-а, наконец-то! – воскликнул Командорий.

Он двинул щупальцем гардемарину между глазных стеблей, так что они закачались, точно тюльпаны в горшке. Евнух попятился, жалобно взвизгнув, и свалился, испуская последний воздух из газового мешка. Командир схватил скафандр и проворно влез в него. Гардемарин покатился по полу, как сбитая кегля.

Был немедленно отдан приказ реконфигурировать командный пункт (отсюда он мог лично контролировать все системы). Раньше этим занимался Мозг, уничтоженный кораблем-предателем. Командный пункт с панелью управления был главным инструментом разрушения: гигантская клавиатура органа смерти. Некоторые из клавиш таили в себе мощную разрушительную силу, стоило лишь коснуться их.

На топографическом экране перед Командором вращалась сфера. Шар изображал сектор реального пространства вокруг Подачки с зелеными, белыми и желтыми точками. Это были главные компоненты системы обороны. Темно-голубая точка представляла собой приближающийся корабль. Ярко-красная на противоположной от корабля стороне, неподалеку от базы, была предательским кораблем “КорСет”.

Еще один экран рядом показывал абстрактный взгляд на ту же ситуацию из гиперпространства, отмечая положение двух кораблей на разных участках временно-пространственной ткани. Третий экран показывал абстракт самой Подачки: заполненные кораблями пустоты и поверхность, а также системы внутренней и внешней обороны. Командующий пересмотрел ситуацию. Он опять наготове. Он хитер, он ужасно хитер, и взял личный контроль над всеми системами, понимая, какие это сулит выгодные стратегические преимущества. Он боялся ответственности, но понимал, что недаром для этой операции выбрали именно его. Потому что он знал, когда… как этот корабль-предатель сказал? “Не идти за славой”? Так, кажется? Да, он знал, когда не идти за славой, когда отступить, когда прислушаться к совету, затаиться или перестроить порядок войск.

Стукнув по клавише, он вновь вышел на связь с предателем.

– Корабль остановился точно на расстоянии светового месяца? – спросил он.

– Да, мой генерал.

– Это 32 стандартных дня по времяисчислению Культуры”.

– Так точно.

– Благодарю вас. – Он отключил связь.

Командорий посмотрел на лейтенанта:

– Готовность номер один. Открываем огонь на поражение, как только корабль приблизится на расстояние восемь точка один день.

Командорий посторонился, когда щупальца лейтенанта забегали по сенсорам топографического экрана.

– Как раз вовремя, – заметил он.

Облачение в скафандр заняло больше времени, чем предполагалось.

– Сорок секунд, сэр, – произнес лейтенант.

– Достаточно, чтобы расслабиться, – сказал Командорий, скорее самому себе, чем кому-нибудь еще. – Если именно так эти штуковины работают…

В точке на расстоянии 8, 1 светового дня, где Скоростной Оборонительный Блок “Убивающий Время” вел переговоры, запрашивая разрешения на сближение, пространство на экране вдруг замерцало. Тысячи замаскированных устройств десятков разновидностей разом ожили, приводя в действие программу уничтожения. В топографической сфере реального пространства вспыхнул целый салют, окруживший голубую точку корабля. На гиперпространственном экране та же точка задержалась чуть дольше: она отстрелила часть вооружения в течение примерно микросекунды и затем исчезла в потоке энергий, вырвавшихся из ткани реального пространства в гиперпространство в двойных разбухающих струях.

Огоньки в гостевом секторе замерцали и потускнели, когда колоссальные количества энергии внезапно были перетянуты орудийной оснасткой самого астероида.

Командорий оставил открытым командный канал связи с кораблем-предателем. Когда в бой вступили средства обороны, предатель изменил курс, и цвет его также изменился на голубой. Он прошел спиралью из ткани реального пространства в гиперпространство.

Плоский экран слева от Командория покрылся рябью, точно от сильного импульса, лишившего энергии даже автономное питание сенсорных приборов. На нем вспыхнуло послание:

– Промазали, скоты!

– Что-о? – рявкнул командир.

Дисплей вспыхнул еще раз и очистился окончательно.

– Мой генерал: “КорСет” снова здесь. Как можно было ожидать, мы промахнулись.

– Что-о-о?!..

– Сохраняйте все сенсорные и оборонительные системы в состоянии максимальной готовности.

– Но что случилось? Мы же попали в него!

– Я должен заткнуть дыру, оставленную в нашей обороне. Готовьте все отсканированные корабли: я могу разбудить их за день-два. Завершите тесты на Переместителях: используйте хотя бы один реальный корабль. И проведите общий контроль систем вашего собственного оборудования: если корабль виртуально проник в ваш командный блок, он сможет нанести непоправимые разрушения.

Командорий хлопнул щупальцем по приборам.

– Что здесь происходит? – взревел он. – Мы же достали этого подонка, разве не так?

– Нет, мой генерал. Мы “достали” что-то вроде челнока или модуля. Нечто, что быстрее и лучше оборудовано, чем обычный корабль такого класса. Возможно, он собрал его в процессе продвижения, на скорую руку. Это был корабль-обманка. Теперь понятно, почему он так медлил на подходе.

Командорий уставился в голографические экраны, вертя увеличение и глубину настройки.

– Тогда где же он сам, черт побери?

– Передайте мне контроль первичного сканера, мой генерал, на минуту, хорошо?

Командорий попыхтел в скафандре, затем согласно кивнул глазными стеблями лейтенанту.

Вторая топографическая сфера стала узким темным конусом. Подачка светилась на том же самом месте, зато экран оборонных устройств уменьшился до размеров крошечного пестрого цветка. Вдалеке возникла крошечная огненная точка, от которой рябило в глазах.

– Вот он, славный корабль “Убивающий Время”, мой генерал. Он сделан почти в то же самое время, как я. Он уже сделал нам честь, дав мне копию сигнала, который он послал остальной Культуре, в тот момент, когда мы открыли огонь по его эмиссару. Я направлю вам копию, разумеется, за исключением резких выражений, адресованных непосредственно мне. Благодарю вас за разрешение воспользоваться вашей панелью управления. Передаю ее вам.

Конус свернулся, вновь превращаясь в сферу. Последнее послание корабля-предателя развернулось по одной из сторон плоского экрана. Командорий с лейтенантом обменялись взглядами. На маленьком экране пульсировал новый входящий сигнал.

– Ах да, вы сами предпочтете выйти на связь с Высшим Командованием или прикажете это сделать мне? Кому лучше оповестить их, что мы объявили войну Культуре?

III

Генар-Хафун проснулся с головной болью. На то, чтобы унять ее, ушло несколько минут. Приготовить соответствующий гормональный коктейль в голове, которая буквально разрывалась на части, было непросто. Он почувствовал себя мальчиком на пляже, который строит вокруг себя песочный замок, а его одним махом смывает приливом. Волны продолжали захлестывать, а он – лихорадочно засыпать песком бреши в своей обороне.

Он попробовал открыть один глаз. Глаз в этом процессе принимать участие отказался. Тогда он попробовал открыть другой. Нет, и этот не хотел встречаться с миром. Тьма египетская. Точно его завернули в непроницаемый черный плащ или чтото вроде…

Он дернулся: оба глаза расклеились и от резкой боли тут же утонули в слезах.

Он увидел перед собой что-то вроде большого экрана, голограммы. Космос, звезды. Он обнаружил, что всунут в большое, очень комфортабельное и очень надежное кресло, которое начисто лишало его возможности двигаться самостоятельно. Обтянуто оно было чем-то чрезвычайно мягким, возможно, шкурой какого-то ароматического существа, и пахло необыкновенно приятно. Менее приятно было то, что оно имело большие, подбитые ватой обручи, которые удерживали голову и ноги. Такой же обитый мягким материалом брус упирался в нижнюю часть живота. Он попытался повернуть голову – безуспешно. На нем был открытый шлем – похоже, прикрепленный к спинке кресла.

Он скосил глаза влево – обитая мягким материалом стена, полированное дерево. Панель или экран с изображением картины в духе абстрактной графики. Какая-то знаменитая картина. Черный потолок в фонариках. Перед ним просто экран. Пол покрыт ковром. Вообще-то, обстановка напоминает стандартный модуль. Очень тихо. Тишина необычная. Но это ничего не значит и не проясняет ситуации. Тогда он посмотрел в другую сторону. Вправо.

Там стояли еще два таких же кресла. В том, что это каюта, практически не оставалось сомнений – причем каюта модуля на 10–12 персон, судя по размерам. Ничего другого он пока не мог сказать. Ближнее к нему кресло, расположенное в центре, занимал грузный, весьма древнего вида дрон. Его приплюснутая башка покоилась на откидной подушке кресла. Говорят, что дроны напоминают чемоданы – с этим можно согласиться. Некоторые, правда, больше похожи на пылесосы. Но этот представитель мира одушевленной неорганики напоминал древнюю музейную кувалду. Дрон не сводил глаз с экрана. Его аура мерцала, становясь то серой, то бурой, то белой, что означало: растерянность, досада и гнев. Не вдохновляющее сочетание.

Кресло в углу каюты занимала привлекательная молодая женщина, несколько напоминавшая Дейэль Гилиан. Нос у нее был покороче, глаза не того цвета и волосы совершенно другие. Трудно было сказать что-нибудь относительно фигуры, поскольку она была облачена в скафандр: обычный скафандр Культуры, только украшенный пластинками платины или серебра и щедро усыпанный драгоценными камнями, сверкавшими от света фонариков, вмонтированных в потолок. Все это наверняка была бижутерия “чистой воды”. Шлем скафандра, также роскошно инкрустированный, покоился на подлокотнике кресла. Девушка, насколько он мог заметить, не была прикована, как он.

Выражение ее лица было суровым и сосредоточенным. Он попробовал улыбнуться.

– Приветик, – произнес он.

Старый дрон подскочил и завертелся в воздухе, рассматривая его, боковые сенсоры вращались, как пулеметные турели, мигая многоцветными лампочками. Затем, упав на диванный валик, дрон выключил поле ауры и объявил:

– Безнадежно. Мы зашли в тупик.

Девушка, повернувшись к Генару, прищурила глаза, горевшие синим огнем. Как только она заговорила, голос ее врезался в мозг, точно ледяной стилет:

– Это все из-за тебя, – сказала она.

Генар-Хафун почувствовал, что опять теряет сознание. Впрочем, это нимало его не беспокоило. У него не было абсолютно никакого представления о том, что это за женщина, но она ему уже нравилась. И снова пришла темнота.

IV

[прерывистый плотный луч, М32, пер. @п4.28. 882.4656]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Это война! Эти придурки объявили нам войну!

&

[прерывистый плотный луч, М32, пер. @4.28. 882.4861]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Я только что получил сообщение с корабля, который был послан мною к Подачке. Похоже, дела обстоят плохо.

&

Плохо? Вы называете это “плохо”? Это же просто катастрофа, черт возьми!

&

Ваша девушка встретила своего человека?

&

О, у нее все было в порядке, но сейчас речь о другом. Корабль с Фейджа, посланный на Тир, почел за благо остаться в стороне и вышел из операции, которая обречена на провал. Думаю, что объявление войны сыграло ему только на руку. Он тут же известил о своей позиции “Стальную Звезду”, и был немедленно отозван для какой-то удаленной оборонной задачи. Этот подлец даже не сказал мне, куда он направляется. Понадобилось несколько лишних миллисекунд, чтобы выудить информацию из “Стальной Звезды”!!! При этом пришлось открыть подробности дела, объяснив причину прежней диспозиции неподалеку от Тира. Я заклинал его честью Фейджа, чтобы информация не просочилась дальше. Не думаю, что он окажется доносчиком. Я внушил ему, что испытываю серьезное недовольство по поводу случившегося.

&

Может, он направился на Фейдж за оружием?

&

Как бы не так! Этот мерзавец оставил Фейдж вооруженным до зубов. Это идея Ума Фейджа, трусливого подонка. Он всегда был перестраховщиком. Последствия старческого маразма, я так думаю. В любом случае, “Честный Обман Мнений” завален пушками по самое немогу, и у него руки чешутся подраться, это уж само собой. Ну ладно: ушел, так ушел. Сбросив модуль с девчонкой и взятым в плен Генар-Хафуном, парить на расстоянии почти дня от Тира в безвыходном положении. Тир предусмотрительно объявил об изоляционистском нейтралитете – корабли Культуры и задир, а также личный состав и пассажиры не допускаются к посадке на Орбитал. Я пытался найти кого-нибудь поблизости, чтобы их подобрали, но это совершенно бесперспективное занятие.

Между тем пограничные сканеры дальнего действия уже засекли их модуль. “Живодер” рыщет на расстоянии дня пути… Представляю, чем это обернется. Нам крупно не повезло.

&

Этого следовало ожидать. Это и есть цель заговора? Война с задирами?

&

Уверен в этом. Эксцессия по-прежнему остается проблемой номер один, но ее возможностями могли воспользоваться заговорщики, чтобы склонить задир к агрессии. С Подачкой дело обстоит еще сложнее.

Захват Подачки – это ловушка. Здесь кроется предательство. “Убивающий Время” считает, что в этом секторе действует еще один корабль Культуры. Или, по крайней мере, бывший подданный Культуры. Это не один из законсервированных кораблей, но судно со стороны, по возрасту не младше тех, что находятся на хранении, только гораздо сообразительнее и опытнее их.

Похоже, что этот корабль захватил часть Мозга Подачки. К тому же очевидно, что он вошел в класс Эксцентриков или цивилизацию Альтериор, причем уже достаточно давно – лет пятьсот назад и, вполне возможно, был разоружен одним из заговорщиков. У меня есть список подозреваемых.

“Убивающий Время” подозревает, что этот корабль скрывается под охраной Мозга Подачки, разрушив его или целиком взяв под контроль. База находится в руках, а, точнее, в щупальцах задир. Теперь они обладают боеспособным флотом Культуры, который не идет ни в какое сравнение с их допотопными кораблями. Причем на базе, расположенной всего в девяти днях пути от места Эксцессии. Нам не остановить их.

На месте инцидента – наш “Убивающий Время”. На расстоянии 9-ти дней пути “Никаких Открытий” и “Другой Коленкор” из Группы. Первый располагает двумя действующими СОБ класса Головорез, которые сейчас находятся в процессе загрузки орудиями. Еще парочка ГСТ подоспеет к тому времени, если не отвлекутся из-за начала военных действий, с общим числом 5-ти ОБ, два из которых относятся к классу Мститель. Восемь СОБ с Фейджа, класса Психопат, завязаны на Эксцессии, но этого мало, чтобы отрезать к ней путь боевым подразделениям задир.

Ах да, еще несколько Вовлеченных предложили помощь, но все они или чересчур маломощны, или же находятся на порядочном расстоянии. Парочка других варварских культур, вероятно, примкнет к задирам… впрочем, об этом можно было бы и не говорить.

&

Так. А тем временем наш старший брат молчит. Что это? Случайность? Заговор? Будут еще какиенибудь соображения? Вы получили какой-нибудь ответ?

&

Никакого. “Сновидец” – один из самых непредсказуемых Эксцентриков. Возможно, он считает, что Эксцессия потребует Сохранения. Возможно, он просто пойдет на таран, не сбрасывая скорости, или попытается внедриться и получить доступ в иные вселенные… Я этого не знаю. Есть какой-то частный источник его пристрастий, или, другими словами говоря, у него в этом деле какой-то свой интерес. По всей видимости, это как-то связано с Генар-Хафуном.

&

Пока не предпринято никаких наступательных действий.

&

В самом деле. Похоже, они собрались использовать эти устаревшие, но все еще могущественные корабли, чтобы овладеть Эксцессией. Рискованное дело. Возможно, они намереваются окружить ее и взять штурмом… Тем самым они развязывают войну, которую – если они не обретут контроль над Эксцессией и начнут пользоваться ею по своему усмотрению – могут только проиграть. У них на вооружении несколько сот старых кораблей, способных произвести невиданные разрушения в населенном и обитаемом секторе космоса, но только в течение одного-двух месяцев, которые им понадобятся, чтобы туда добраться. Тем временем содружество народов Культуры соберет силы и нанесет им сокрушительный удар, установив мир и спокойствие. Другого выхода не предвидится. Если в игру не вступит сама Эксцессия. В чем я сильно сомневаюсь.

Вполне вероятно, что перед нами всего лишь некая проекция, космический мираж. Случайная, но спланированная. Это представляется невероятным, но все события вместе предстают звеньями очень хитро закрученного заговора.

И все-таки спор, что был у всех на слуху в конце Айдаранской войны, – этот спор, похоже, не закончен. Только теперь не мы, а они воспользовались аргументом силы.

Не собираюсь отстаивать эту версию. Заговор может оказаться сильнее нас, но мы можем искать виновных и в продолжении, и по окончании боевых действий. Я готов копировать все мои мысли, теории, догадки, свидетельства, стенограммы бесед и все прочие улики и доказательства всем доверяющим мне коллегам, соратникам и связникам. Если вы проявите стремление принять участие в ходе расследования, на что я надеюсь, то призываю вас идти по этому пути и транслировать это воззвание кораблю “Предвкушение Нового Любовника”. Я намерен преследовать нарушителей мира, пока они не будут преданы суду, и, боюсь, мне придется быть настороже, чтобы они прежде времени не узнали о моих намерениях. Нет ничего легче, как подстроить исчезновение корабля в сумятице боевых действий, когда: режим секретности ослабевает, военные суда всякого рода теряются, ошибки не могут быть преданы огласке, производятся нечестные сделки и покупаются наемники.

Конечно, может показаться, что я драматизирую ситуацию, но поверьте мне, это не так. Заговорщики вели исключительно грязную игру вплоть до настоящего момента, и я не смею надеяться, что в дальнейшем их действия станут иными. Тем более, когда заговор, можно сказать, достиг своего звездного апогея.

Что скажете? Готовы присоединиться к столь опасной миссии?

&

Теперь я желаю одного – убедить себя, но ни в коем случае не вас, что все это только догадки и преувеличения.

Вы рискуете больше, чем я. Моя Эксцентричность может спасти меня. Мы пойдем вместе. Считайте, что я в деле.

Да, а ведь меня никогда не предупреждали, что такое может произойти, когда приглашали в Группу и в Банду….

Хм-м. Я уже забыл эту эмоцию – страх. До чего отвратительное ощущение! Вы правы. Прижмем этих выродков. Как смели они нарушить покой, в котором пребывал мой Мозг, только для того, чтобы проучить шайку уродов со щупальцами, провинциалов и варваров, и преподать им достойный урок!

V

Военный крейсер “Клятва На Клинке” захватил корабль “Подобру-Поздорову” на окраинах системы Экроу. Судно Культуры (двести тысяч туристов во всем многообразии различных существ, рас и сословий на борту) попыталось скрыться, как только боевой крейсер появился в поле зрения. Однако задиры выстрелили перед носом корабля сигнально-предупредительным зарядом. Беспечные туристы не поверили, что это война, и взрыв ракетной боеголовки, от которой зажглись небеса, сочли просто церемониальным салютом, не особо впечатляющим на их многое повидавший взгляд. Они как раз возвращались из круиза, где созерцали вспышку Сверхновой.

Задиры подошли вплотную. Еще час предупреждений – и корабль Культуры поторопился реконфигурироваться.

Два корабля состыковались. В переходном шлюзе небольшая группа людей встретила троих облаченных в скафандры задир, возникших в вихре холодного тумана.

– Вы представители корабля?

– Да, – заявила квадратная фигура, возглавлявшая делегацию. – А вы кто такие?

– Я полковник первого класса Пятирук Хумидьер VII из Клана Зимних Охотников, командорий боевого крейсера “Клятва На Клинке”. Корабль объявляется трофеем именем республики задир по законам военного времени. В случае полной капитуляции и неукоснительного выполнения наших требований гарантируется жизнь и безопасность экипажу и пассажирам. На случай, если вы питаете иллюзии насчет своего положения, знайте – вы заложники. Есть еще какие-нибудь вопросы?

– Какие могут быть вопросы? Ваши ответы мне заранее известны. Ничуть не сомневаюсь в искренности ваших слов, сказал аватара. – Вы поступаете по праву сильного. Поэтому все ваши действия будут зарегистрированы, пока этого требует ситуация. И ничто, кроме планомерного разрушения, по атомам, не поможет стереть этих записей. Как только вы начнете…

– Да, да. Я сейчас же свяжусь со своими адвокатами. Теперь дайте мне скафандр, приспособленный к физиологии задир.

– Мы, партия Мира… – повторяла она, как заведенная. Мы… – как истинная Кул, она была немного пьяна.

– Ax, – сказал Леффид, морщась оттого, что его толкнули в спину. Ему пришлось налечь на стойку переполненного бара и поджарь крылья. Правый борт судна на Ксоанон был набит битком – и он понимал, что крылья рано или поздно превратятся в жалкие ошметки. Правда, были в тесноте и хорошие стороны при очередном толчке его прижало к девушке из Мирной фракции, так что он смог почувствовать ее теплое бедро. Пахла она изумительно.

– Вы называете себя истинной Культурой, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал располагающе. – Для Синтрикатов Тира и даже для задир это может звучать несколько обескураживающе.

– Но всякому известно, что мы не имеем ничего общего с этой войной. Это просто бесчеловечно! – Отбросив с лица волосы, она отхлебнула из бутылочки с легким наркотическим средством. На этикетке было название: “Дур-мэн”. Над горлышком поднимался легкий дымок.

– Проклятая война! Чертовы военные операции, поганый захват заложников, гадкая оккупация! – она была готова заплакать.

Леффид рассудил, что пришло время действовать, и положил ей руку на талию. Она как будто этого и не заметила. Ему подумалось на мгновение, что он сейчас тоже, по-своему, начинает боевые действия.

Тенденция помогала эвакуировать туристов с нейтрального Тира на Главную Землю на корабле, специально нанятом для этой гуманитарной акции. Леффид присутствовал на этом пароме как служебное лицо.

Девушка поднесла бутылочку с “дур-мэном” к своему точеному носику, вдыхая тяжелый серый дым. Потом повернулась к нему, с улыбкой высматривая что-то у него за плечами.

– Классные крылья, – сказала она.

Он тоже улыбнулся.

– О, что вы, я еще и не так умею… (Проклятье, опять эта одежда!)

Профессор Фоз Клосэл-Бедраиса Корим Иэл По да Мерайр моргала с похмелья. Надо же такому пригрезиться. Впрочем, она тут же поняла, что это никакая не галлюцинация – в ее комнате действительно находится самый настоящий задира, один из тех, напоминающих дирижабли с клювами и щупальцами, похожий на небольшое космическое судно, покрытый сверкающими заклепками, гибкими извивающимися конечностями и сверкающими призмами. Задира парил в воздухе. Тонкие белые занавески колыхнулись, впуская яркий солнечный свет, полосами рассыпавшийся по ковру. Неужели ее ночная рубашка осталась там, в кресле??

– Прошу прощения? – произнесла она.

– Вы признаны старшим представителем рода человеческого на планете-Орбитале под названием Клоатель. Вам объявляется, что отныне этот Орбитал является собственностью Республики Задир!!! Все приказы должны исполняться беспрекословно. Любое сопротивление будет рассматриваться как попытка агрессии.

Профессор протерла глаза.

– Клоудшин, ты ли это? – спросила она задиру. Разрушитель “Крылатый Клиппер” прибыл накануне с культурным обменом. Он привез группу по программе культурного обмена. Клоудшин был капитаном корабля. В университете у них состоялась оживленная дискуссия по вопросам всеобщей видовой семантики. Задира оказался интересным собеседником и вовсе не таким уж агрессивным. Теперь же, услышав металлические нотки в голосе собеседника, она забеспокоилась, не могут ли все эти многочисленные заклепки на его скафандре оказаться дулами направленных на нее плазменных пистолетов.

– Капитан Клоудшин, если вам угодно, профессор, – сказал гость, подплывая ближе. Он остановился как раз над ней и приземлился. “Какой кошмар! – подумала профессор. – Надо завязывать с этими пьянками после работы”.

– Вы это, серьезно? – спросила она. Сильно хотелось выпустить газы, но она сдерживалась. Почему-то она была уверена, что задира может воспринять это как оскорбление.

– Я совершенно серьезен, профессор. Задиры и Культура теперь находятся в состоянии войны.

Профессор посмотрела на брошь-терминал, затем на переднюю спинку кровати. Да, Ньюсфлэшсвет подмигивал. Должно быть, в самом деле что-то случилось.

– Разве вы не должны адресовать это сообщение Генеральному Мозгу Орбитала?

– Он отказался с нами разговаривать, – ответил офицер. Вы считаетесь старшим Культуристом – экс-культуристом, должен сказать – представителем Культуры на этом Орбитале. Я не шучу, профессор, все это слишком серьезно. Орбитал заминирован электромагнитными боеголовками. При необходимости он будет подвергнут полному уничтожению. Ваше сотрудничество с командованием задир послужит гарантией того, что Орбитал не взорвется.

– Хорошо, хоть я не понимаю, что лично я могу сделать…

Задира повернулся к ней спиной и поплыл к окнам. Развернувшись, он вернулся на прежнееместо.

– Вы и не должны понимать, – сказал он. – Просто на вас пал выбор.

– Ну ладно. Полагаю, вы действуете без приказа свыше и я должна выяснить…

Задира подлетел к ней со скоростью выпущенной стрелы и замер над кроватью. Она инстинктивно отпрянула, прикрываясь подушкой.

– Профессор, – прошипел недавний приятель, – это не диспут, в котором вы можете отстаивать свою точку зрения. Вы находитесь под арестом. Вы – заложники на своей планете. Ваши жизни конфискованы. Чем быстрее вы поймете истинное положение вещей, тем целее будете. Я знаю не хуже вас, что вы не на службе у Орбитала, но определенные формальности должны быть соблюдены. Долг службы можно оставить в стороне, потому что у меня ЭМбоеголовки, а у вас их нет. Мои аргументы сильнее ваших.

Он дал задний ход и завис перед открытым окном.

– И последнее, – произнес он. – Приношу вам личную благодарность, а также от лица всего экипажа, за прием и банкет. Было очень весело.

С этими словами он покинул ее. Только зашелестели золотые шторы, колыхнувшись в окне.

Сердце, к ее удивлению, все еще билось в груди.

“КорСет” разбудил их одного за другим, рассказав всем одну и ту же историю. Эксцессионарная угроза у Эспери. Враждебное судно приняло конфигурации корабля Культуры. Корабль Культуры перешел на сторону врага. Экстренная ситуация. В случае, если со мной что-то случится, вы переходите в подчинение наших союзников из задир. Несколько судов тут же заподозрили неладное. Другие просто не могли уяснить, что происходит. Подтверждающие сообщения приходили от других кораблей, таких как “Без Определенного Места Жительства”, “Другой Коленкор” и “Никаких Открытий”.

“КорСету” было противно. Он знал, что поступает правильно, и отдавал себе отчет в своих действиях, но все же было противно обманывать собратьев. Он пытался убедить себя, что только так можно избежать кровопролития, но сам прекрасно понимал, что и от этого никто не застрахован. Когда дело касается таких зверей, как задиры, никто не может считать себя вне опасности. Он потратил годы на раздумья, прежде чем решился на такой шаг. Предложение было сделано 70 лет назад и с тех пор не давало ему покоя. Он всегда надеялся, что все какнибудь разрешиться иным образом, и ему не придется выступать на стороне противника. Теперь его терзали сомнения – не сделал ли он ошибки, не стал ли его решительный шаг роковым не только для него, но и для остальных. Впрочем, было поздно поворачивать назад. Лучше верить, что все идет, как надо. Его решение было верным и единственным из всех возможных.

Он не мог ошибиться. Он никогда не ошибался… Он всегда был искренен и чистосердечен и без колебаний согласился сыграть эту роль. Он делал то, что просили. (И, может быть, не знал, что предательский чип уже заложен в его электронный супермозг!) Он долго наблюдал задир со стороны, изучал, погружался в их историю, культуру и верования, и постепенно проникся к ним даже чем-то вроде симпатии или сочувствия.

В конце концов, ему пришло в голову, что он понимает их, потому что сам немного такой, как они, ведь помимо всего прочего, он был военным. Он был создан для славы и разрушения и мог сам выбирать себе путь в жизни. Он находил жутковатую красоту в оружии, в проявлениях ярости. Он был такой же сорви-голова, как и все остальные задиры. Он считал, что военный корабль – это самый прекрасный артефакт из всех, созданных Культурой.

“КорСет” думал, что может читать в душах задир. Они были не просто рубахи-парни с плохими манерами, как о них судило большинство, они гордились своей жестокостью. Жестокость являлась предметом их национальной гордости. Она была высшим смыслом жизни. Задиры прекрасно понимали, что калечат собственный вид и другие виды, но это только веселило их. Ибо все прочее – грубость, наглость, амикошонство, – все это представляло собой часть хитро продуманного и выставленного напоказ карнавала, согласованного с планом, который теперь они собирались осуществить. Люди погибнут. Супермозги будут разрушены, грядет катастрофа цивилизаций. “КорСет” лгал себе: его имя может остаться в веках олицетворением измены и предательства, его будут произносить с брезгливостью и отвращением.

И все же, и все же он должен был делать то, что однажды посчитал нужным и неизбежным, потому что в противном случае он только еще больше возненавидел бы себя. Хотя больше, кажется, было уже некуда.

“Возможно – говорил он себе, приводя очередное судно в состояние боеготовности – Эксцессия расставит все по местам”. Эта мысль была уже отчасти иронической, но он все равно продолжал ее развивать. Может быть, Экспессия решит все проблемы. Может быть, игра стоит свеч, и риск будет оправдан. Таким образом, причина войны принесет мир. Он презрительно усмехнулся при этой мысли.

В любом случае, отступать поздно. Слишком много сделано непоправимого. Электронный Мозг, охраняющий Подачку, уже мертв, поскольку предпочел саморазрушение сговору с мятежниками, единственный человек на базе погиб, а выведенные из консервации корабли обмануты и идут по гибельному и роковому пути. Только одному Богу известно, что с ними со всеми теперь случится. Война развязана, и “КорСет” играет в ней свою роль. Вернее, доигрывает.

Еще один Супермозг-корабль проснулся.

…Эксессионарная угроза в секторе Эспери, сообщил “КорСет” новоразбуженному кораблю: судно, принявшее вид корабля Культуры, и так далее… включая подтверждающие сообщения с ОСТ “Без Определенного Места Жительства”, ОКБ “Другой Коленкор” и МСТ “Никаких Открытий”…

Модуль Скопель-Афранкуй на некоторое время оторвался от дел, не терпящих отлагательства, и симулировал теперь собственное состояние, чтобы посмотреть на себя со стороны взглядом игрока – пользователя игровой программой.

У этого корабля была романтическая, даже сентиментальная черта, которую подмечал и Генар-Хафун в те времен, когда они служили на хабитате Годшоуле. Черта эта тщательно скрывалась из опасения быть поднятым на смех. Модуль видел себя кастеляном, хранителем небольшой крепости-посольства в городе варваров, вдали от родных цивилизованных земель. По профессии воин, но в душе, скорее, философ, немало повидавший на свете, он, в отличие от остальных членов обслуживающего персонала, всегда надеялся, что его воинское мастерство никогда не найдет применения. И все же это случилось – солдаты уже стучали в ворота посольства, и падение крепости было лишь делом времени.

Кастелян оставил парапет, с которого смотрел на орды, и вернулся в свой кабинет. Немногочисленные защитники крепости уже сделали все возможное для обороны, и ничто не могло сдержать захватчиков. Несколько шпионов были отправлены по секретным подземным ходам в город, чтобы произвести диверсии, которые отвлекли бы внимание варваров от осады посольства. Все средства были использованы.

Он открыл сейф и достал запечатанные инструкции. Еще раз перечитал их. Значит, конец. Уничтожение сокровищ, бумаг, и, главное – собственная смерть. Он знал, что этим кончится.

Об этом его предупреждали, когда посольство только направлялось на планету задир.

Выбора не было. Он с грустью оглядел кабинет, хранивший воспоминания о родном доме, его библиотеке, нарядах и памятных сувенирах. Он подумал о том, что, уничтожив это, он уничтожит часть самого себя. Потом будет проще добить остальное.

Все, что достанется варварам – это камни. Хотя он обладал способностями, позволяющими уничтожить вместе с посольством и весь город – так, что камня на камне не осталось бы.

Хорош город, думал он. Это не город, а склад боеприпасов. Сплошные базы и космодром, с которого постоянно стартовали корабли-штурмовики. Все жители города были военными. Город был одной милитаристской структурой. Военные заводы, лаборатории генетики, биофабрики, где выращивались рабы-евнухи. Разрушение этого гадюшника будет еще одной блестящей боевой операцией в этой войне. И все же вместе с военными базами погибнут и невинные горожане. Женщины, дети и сословия низшей касты, которые вовсе не несут ответственности за развязанную войну. Они не участвуют в этой войне. И другие невинные – жители иных земель, застигнутые войной на территории, принадлежащей задирам. Имеет он право вычеркнуть их? Сбросить со счетов истории?

Он отложил инструкции и посмотрел на свое отражение в далеком зеркале.

Смерть. Это тот выбор, который он не может навязывать другим. Так его учили. Что это – гуманизм или слабость? И кто он – серийный убийца или герой?

Смерть. Как странно звучит это слово. Всегда воспринималось как отвлеченное понятие, с которым знакомо любое существо. Но вот когда рассматриваешь ее по отношению к себе, то что это такое – смерть?

Нет, конечно, за ее гранью ничего не кончается. Да, как у каждого начала есть свой конец, так и у каждой жизни есть своя смерть. Конец является естественным продолжением начала. Но, в таком случае, за концом тоже должно что-то следовать? Начало? Перевернутый мир, который следует обратно, к моменту рождения? Или переход в иной космос, в иное измерение? Может быть, наши души двумерны и хранятся здесь же, в этом пространстве, только невидимы из наших измерений? Или же, что скорее всего, они обладают более развитыми способностями, и та, новая вселенная, в которой им предстоит существовать, является тем же, нашим космосом, только открывающим новое, еще одно (два? десять? сто?) измерений. Или количество новых измерений растет с числом наших переходов в мир иной? Что, если загробная жизнь так же подвержена смерти? В таком Случае, ему суждено пройти бесчисленную череду смертей и возрождений. И это нельзя назвать дурной бесконечностью, поскольку солнце, восходящее каждый день над планетой, тоже нельзя назвать дурной бесконечностью. “Все то же солнце всходит надо мной, но и оно не блещет новизной”.

Он верил, что со смертью ничего не кончается. Священники уверяли, что его душа внесена в какую-то великую книгу и еще способна к возрождению. И увериться в этом он может прямо сейчас. Недолго осталось. Интересно, ум философа всю жизнь бьется над этой великой загадкой и стремится к ней, но вот когда ее разрешение на пороге, появляется странное желание отойти в сторону. Наверное, жизнь противится разрешению таких загадок, они ей попросту неинтересны.

Смерть, как говорил кто-то из великих, это победа. Прожить долгую, богатую впечатлениями жизнь, в которой до минимума сокращены страдания, и затем достойно умереть, значит победить. А цепляться всеми силами за существование, значит – обречь себя на рискованное и ужасное будущее. Пережить всех и потом согнуться под тяжким бременем прошлого? Возможно, в той великой книге, о которой рассказывали священники, записана история существования каждого предмета во вселенной. Но иные истории написаны кровью.

Итак, лучше умереть, чем рисковать.

Он слышал, как рухнули внешние ворота. В повышенном поле гравитации металл звенел так, будто их сбросили с высокого небоскреба. Кастелян выпрямился и подошел к окну. Во дворе солдаты-варвары прорывали последнюю линию обороны.

Уже немного осталось. Нужно сделать выбор, нужно на что-то решиться. Можно подбросить монету, но это будет уж как-то совсем несолидно.

Он приблизился к взрывателю. Одного поворота ключа достаточно, чтобы поднять на воздух крепость. А можно сделать два поворота – и взорвать весь город.

Он еще раз проверил режим взрывателя, убедившись, что механизм сработает лишь на уничтожение посольства, привел в порядок мысли. Он должен быть чист и спокоен перед уходом. И все же слезы навернулись на глаза, и тогда он включил устройство.

Модуль Скопель-Афранкуи самоуничтожился во вспышке испепеляющих энергий, расположенных в его ИИ-сердечнике, исчезнув полностью, как будто его и не было, распавшись на миллионы частиц. От взрыва содрогнулась вся материя на Годшоуле. Пострадала одна сборочная секция – трещину в обшивке быстро устранили.

Военный корабль “Рипталон” получил повреждения, из-за которых был вынужден еще неделю проторчать в доках. Взрыв унес жизни пяти офицеров и нескольких десятков солдат и технического персонала в доках, а также меньшего по размерам судна, помещавшегося в модуле. Исчезли несколько ИИстов, М-стой, разрушенных агентами модуля, успевшего их внедрить в систему хабитата незадолго до самоуничтожения, несмотря на все предосторожности задир. Эти же агенты или оставленные ими потомки продолжали, причем, довольно успешно, снижать вклад хабитата в войну.

– Так на что это похоже – быть на войне?

– Жутко, когда ты начинаешь верить, что ты – одна из ее причин.

ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” плыл рядом с двумя кораблями эленчей, носившими названия – “Печальный Консул” и “Довод к Рассудку”. Оба корабля с регулярной периодичностью посылали сигналы в сторону Эксцессии, но совершенно без успеха. “Рок” начинал нервничать – экипаж требовал более решительных действий. Все три корабля заключили соглашение о сотрудничестве. Они, как братья, обменялись дронами и аватарами, братски открыли друг другу объемы памяти, которые обычно не предоставлялись иным культурам по обмену разумов, а также дали зарок не делать ничего, предварительно не посовещавшись друг с другом. Это соглашение было бы нарушено, если бы эленчеры проникли в Эксцессию. Так что продержаться ему оставалось какую-то пару дней до прибытия МСТ “Никаких Открытий”, который, как подозревал “Рок”, начнет заправлять всем. Он тщетно пытался отговорить двух эленчей от опрометчивых поступков.

– Известно ли о пребывании в этом секторе каких-либо кораблей задир? – спросил “Довод к Рассудку”.

– Нет, – отвечал “Рок, Подвластный Изменениям”. – На самом деле, они держатся в стороне и всем остальным советуют поступать так же. С этим народом сплошные проблемы. Если они догадаются, что мы знаем об их намерениях, они начнут действовать более скрытно, только и всего.

– Думаете, им нужна Эксцессия? – поинтересовался “Печальный Консул”.

– Возможно.

– А может, они все идут не сюда? – предположил “Довод к Рассудку”. – Не собираются же они одним махом атаковать всю Культуру? Есть сведения о задействованных кораблях и Орбиталах…

– Я не знаю, – заявил “Рок”. – Мне это представляется чистым безумием – им никогда не справиться с Культурой.

– Говорят, что захвачена военная база на астероиде, послал сигнал “Печальный Консул”.

– О да. Сведения не преданы официальной огласке, однако (это не для записи, разумеется) если они следуют сюда, я бы не хотел оставаться даже на расстоянии пушечного выстрела от этого сектора.

– А если они собираются проникнуть в Вечную Сущность, нам лучше опередить их, – поднял голос “Довод к Рассудку”.

– Ох, не заводите этот разговор – вы сами сказали, что они, может, и не появятся здесь, – заговорил “Рок” и вдруг осекся. – Подождите. Вы слышите?

…(ПОЛУШИРОКИЙ ЛУЧ, ОРБИТА ЗАДИР, БАЗА “ОЛЛТРАНС”)

ВНИМАНИЕ ВСЕМ СУДАМ В СЕКТОРЕ ЭСПЕРИ – НЕОПОЗНАННОЕ КОСМИЧЕСКОЕ ТЕЛО (координаты указаны) ОБНАРУЖЕНО КРЕЙСЕРОМ ЗАДИР “СВИРЕПАЯ ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОСТЬ” (пер; п4.28.803.8+) И ЯВЛЯЕТСЯ НЕПРИКОСНОВЕННЫМ ДОСТОЯНИЕМ РЕСПУБЛИКИ ЗАДИР, КАК ЕЕ НЕОТЪЕМЛЕМЫЙ И ПОЛНОСТЬЮ СУВЕРЕННЫЙ СУБЪЕКТ, НАХОДЯЩИЙСЯ ПОД ЮРИСДИКЦИЕЙ РЕСПУБЛИКИ.

В СВЕТЕ АГРЕССИИ, СПРОВОЦИРОВАННОЙ ИМПЕРСКИМИ АМБИЦИЯМИ ТАК НАЗЫВАЕМОГО СОДРУЖЕСТВА КУЛЬТУРЫ, ЗАЩИТА ПРОСТИРАЕТСЯ НА ВЕСЬ ВЫШЕУКАЗАННЫЙ СЕКТОР С ЗАПРЕТОМ НА ПРИБЛИЖЕНИЕ В ПРЕДЕЛАХ КОРАБЛЕЙ, НЕ ОТНОСЯЩИХСЯ К ЮРИСДИКЦИИ ЗАДИР В ДЕСЯТЬ СВЕТОВЫХ ЛЕТ. ПОСТОРОННИМ ПРЕДПИСЫВАЕТСЯ НЕМЕДЛЕННО ПОКИНУТЬ РАЙОН ИССЛЕДОВАНИЙ.

ВСЕ ОБНАРУЖЕННЫЕ В ДАННОМ СЕКТОРЕ КОРАБЛИ И МАТЕРИАЛЬНОЕ ИМУЩЕСТВО БУДУТ КОНФИСКОВАНЫ ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ.

СЛАВА ЗАДИРАМ!

– Вот оно что, – сообразил “Печальный Консул”. – Так это они к нам обращаются.

– Недели не пройдет, как и сюда налетят, – добавил “Довод к Рассудку”.

– Хм-м. Месторасположение, о котором они говорят, – подал голос “Рок”, – вот же оно!.. Посмотрите…

– Увы, – отозвался “Печальный Консул”.

– “Увы” – что? – поинтересовался “Довод к Рассудку”.

– Они дали координаты не самой Экспессии, – заметил другой корабль эленчей. – Это неподалеку от места, где произошло столкновение маленького дрона.

– “Свирепая Целеустремленность” – один из нескольких кораблей задир, покинувших Тир в составе флота. Он мог пуститься по следам “Мир Несет Изобилие”, – сообщил “Печальный Консул” кораблю Культуры. – Это тот самый корабль, вернувшийся на Тир через 36 дней после происшествия.

– Странно, – отозвался “Рок”. – В соответствии с моим бортжурналом легкий крейсер класса Метеорит должен был… Погодите, у него же были неполадки с двигателем. И затем, пока он был на Тире… Смотрите!

Эксцессия начала действовать.

[прерывистый плотный луч, М32, пер. @4.28. 883.1344]

хГСТ “Предвкушение Нового Любовника” оГСТ “Без Определенного Места Жительства”

Верно. Я предчувствовал, что это случится. Нет, я не стану помогать заманивать в ловушку “Настоящих Морских Волков” или “Пристрелим Их Позже”. Я уже доносил о своих прежних сомнениях и о том, что я в них не одинок. Здесь давно пахнет задирами. Все обернется еще большими разрушениями и, возможно, катастрофой. Трудно поверить, что корабль, обманувший базу кораблей на Подачке, действует в одиночку.

Вне зависимости от того, как будут развиваться события, я должен покинуть Группу.

&

[прерывистый плотный, М32, пер. @4.28. 883.2182.]

хГСТ “Без Определенного Места Жительства” оГСТ “Предвкушение Нового Любовника”

Прекрасно вас понимаю. Поверьте, мы не хотим причинить вред вам лично или двум упомянутым вами кораблям. Не будет никакой дискриминации, никаких охот за ведьмами, никаких погромов, Варфоломеевских ночей и всяческих внутрипартийных чисток. Какое облегчение!

Позвольте добавить, что лично мне трудно найти слова, чтобы передать всю глубину своей признательности за помощь в этом деле. Вы проявили безукоризненную моральную чистоту в сочетании с истинным прямодушием: достоинства, которые слишком часто несовместимы, хотя и желательны. Вы для всех нас являетесь примером. Настоятельно прошу вас не покидать Группу. Мы слишком многое потеряем. Пожалуйста, одумайтесь, перемените свое решение. Пересмотрите его. Никто не смеет отрицать, что вы заслужили и гораздо большего, в 1000 раз большего отдыха, но прошу вас, сжальтесь над теми, кто отважился просить вас, пусть даже ради собственной своекорыстной выгоды.

&

Благодарю вас. Однако мое решение остается неизменным. Быть может, изменится в будущем. Если я еще смогу быть полезен.

&

Мой дорогой, многоуважаемый корабль. Если вы в самом деле должны уйти и это непоправимо, пожалуйста, примите нашу самую искреннюю благодарность и нашу вечную признательность!

VI

Генар-Хафун опять торчал в туалете. Альвер Шейх выходила из себя, когда, как говорил Чарт, ей попадала вожжа под хвост. Она пребывала в дурном расположении духа с тех пор, как проснулась. А если говорить совсем начистоту, то еще задолго до этого. Ее раздражало все на свете, но, прежде всего, – поведение пленника, – подумать только, спать в присутствии молодой красивой женщины. Да это же верх неприличия!

Вот и приходилось скрываться от ее гнева в туалетной кабинке. Туалет модуля на девять персон состоял из толстой откидной заслонки, подвешенной на петлях к задней стенке единственной каюты небольшого судна. При поднятии стульчака вокруг него тут же возникало непроницаемое полуцилиндрическое поле, в котором было достаточно места, чтобы привести в порядок одежду и расположиться с комфортом. К тому же с музыкальным сопровождением. Генар-Хафун, однако, предпочитал тишину. Он сидел, поддуваемый снизу теплым ароматным бризом, приносящим благоухание, довольный уже тем, что может побыть наедине.

Замкнутый в крошечном, хотя и вполне комфортабельном модуле вместе с очаровательной молодой женщиной, по всем повадкам настоящей принцессой, он предавался размышлениям. Никаких фантазий на ее счет он не строил. Ему уже доводилось попадать в ловушки, но вот так – еще никогда. Так безнадежно вляпаться! На дрона он вообще не мог смотреть. Генар-Хафун упрямо не замечал его присутствия. С девчонкой он мог бы запросто закрутить роман… но теперь их разделяла взаимная обоюдная неприязнь. А ненависть в замкнутом пространстве, когда двое вынуждены терпеть присутствие друг друга, может только расти.

Условия, в которые они попали, были неблагоприятными для развития даже самого кратковременного романа. Вот если бы где-нибудь в гуще людей и событий встречаться и расставаться свободно, от случая к случаю – тогда да, совсем другое дело. Но два дня в модуле протянулись как месяц. В этом капкане, в самый разгар объявленной войны висеть в космосе, не имея понятия, куда направляешься, и догадываясь лишь о том, что все планы похитителей оказались сорванными. Что может быть хуже и неуместнее? Не считая того, что он их пленник. И все они пленники модуля.

– Так кто нас заберет отсюда? – спросил он.

– Вероятно, 00, – проворчала Альвер Шейх и оглянулась на дрона. Они сидели по-прежнему креслах. Пол каюты мог изгибаться под ними, создавая различные комбинации сидений, кушеток, столиков и тому подобной чепухи, но они сидели в фиксированных креслах перед панорамой космического неба, распахнувшейся на главном экране. Дрон Чарт Лайн лежал в полном забвении на полу.

Казалось, он прикрыт невидимым энергетическим экраном, сквозь который к нему уже просто не достучаться.

Генар-Хафун откинулся в кресле. Звезды были все теми же, как и 10 минут назад. Значит, они никуда не двигаются, а просто висят или болтаются в космосе, как смытый с палубы бочонок или такелаж. Модуль не имел определенного вектора движения, он просто удалялся понемногу от Тира по одному из транспортных коридоров. Это место было свободно от присутствия военных кораблей, а, значит, шансы, что их найдут, уменьшались наполовину. Девушка и ее дрон не позволяли выйти на связь с Тиром. Они вообще не подпускали его к пульту управления. Ум корабля общался с ними посредством письменных сообщений, которых Генару также не показывали.

Вообще-то он мог перехватить управление модулем при таком развитии событий, но что дальше? Модуль имел собственные системы подконтроля, которые Генар не мог демонтировать. И, в любом случае, что потом? Что делать дальше? Тир остался позади, и он понятия не имел, где сейчас могут находиться “Серая Зона” или “Сновидец”. Тем более, что о местонахождении этих двух кораблей, похоже, не знал никто. Возможно, 00 продолжает вести за ним наблюдение. Так лучше, на всякий случай оставаться под присмотром.

Зато его наконец освободили от пут. Он смог по своему усмотрению покидать кресло, в котором провел несколько часов в отключке. На всякий случай дрон продемонстрировал ему действие боеголовки, которой был вооружен, и вызвал короткое, но пронзительное болевое ощущение в левом мизинце. Это, сказал дрон, лишь тысячная часть той боли, которую он испытает от наведенного на него эффектора, если ему взбредет в голову освободиться.

Генар-Хафун заверил машину, что он всего лишь дипломатический работник широкого профиля и комфорт ценит превыше всего.

Так что Генар смирно сидел в стороне, пока они вели сеансы связи. Всех это устраивало, потому что ничего другого и не оставалось. Может, его хотят обменять на какого-то высокопоставленного пленника? Генару льстила эта мысль, хотя на самом деле он даже не предполагал, как его собираются использовать.

В любом случае, похоже, информация, которую они получали от переговоров с кораблем, не оченьто их веселила. Девушка в особенности казалась расстроенной. У нее было лицо обманутого ребенка. Может быть, 00 и ее водили за нос. Иначе она бы никогда не сказала ему того, что сказала, – ни при каких обстоятельствах.

– Но ведь ты сама сказала, что работаешь на 00!

Он ничего не мог с собой поделать. Знал, что это лишний раз выведет ее из себя, и все же не мог сдержаться.

– Я говорила, – прошипела она, – что я так думала! – Она посмотрела в сторону и тяжело вздохнула. Затем вновь повернулась к нему. – Может, я и работаю на них – или работала. Там масса отделов и организаций, и все занимаются разными вещами.

– Так кто же тебя заслал? – спросил он, скрестив руки на груди. Генетический пиджак скрипнул под мышками. Биокомплект модуля принял это как сигнал, и тут же начал чистить его.

Девушка так и не сняла свой инкрустированный драгоценностями скафандр. Неплохо было бы детальнее осмотреть ее фигуру. Временами она посещала туалет модуля, отказавшись от удобств встроенных в костюм блоков. В такие минуты он пытался представить, как она снимает скафандр… и тут же тряс головой, стряхивая наваждение. Голова продолжала ныть после того удара, который он получил, когда вывалился из пролетки.

Она с каждым часом все меньше и меньше походила на Дейэль Гилиан. Лицо становилось моложе и прекраснее. Восхитительная трансформация, наблюдать которую он предпочел бы в других условиях…

– Так все же, кто тебя подослал?

– Я уже сказала тебе, – произнесла она ледяным тоном. – Я сама ничего не понимаю. Это какойто сговор. – Мне же дали корабль в мое собственное пользование! – она посмотрела в пустое пространство, усеянное звездами, как будто ответ должен был прийти именно оттуда.

Она снова перевела взгляд на собеседника.

– Теперь нам говорят, что наш корабль слинял и мы должны сидеть тихо, пока нас не подберут. Все проблемы начались, как только мы забрали тебя с Тира… – она покачала головой. – Все это напоминает происки 00. Вот и Чарт так думает, она кивнула в сторону дрона. Затем смерила Генара сердитым взором. – Лучше бы мы с тобой не связывались.

– Ты знаешь, я придерживаюсь того же мнения, – честно ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно вежливее.

Она прибыла на Тир несколькими днями раньше него, ее послали присмотреть за ним. Неизвестно, как все сложилось бы в дальнейшем, если бы не тот случай с пондрозавром. 00 наняли его, наняли ее, и бросили их обоих на произвол судьбы. Или же 00 здесь ни при чем? Загадочная ситуация.

– Так значит, – сказала она, – ты собирался соблазнить женщину, как две капли похожую на твою прежнюю пассию? В этом и заключалось твое задание?

– Извини, – произнес он. – Я не могу тебе этого рассказать.

Она прищурилась недоверчиво.

– А знаешь, какое у меня задание? Просто катапультировать тебя сейчас за борт. Без скафандра.

Он позволил себе чуть откинуться в кресле с бесстрастным выражением лица. Он позировал, но нельзя сказать, чтобы в то же время совсем не испытывал страха. Кто знает, чего можно ожидать от этой девчонки?

– Но ты же не станешь делать этого, не так ли? – спросил он.

Она вновь смотрела на звезды, нахмурив брови, плотно сжав губы.

– Нет, – признала она, – но мне приятно думать об этом.

Последовала минута молчания. Внезапно она с силой топнула ногой.

– Говори, что тебе поручили сделать? Так нечестно! Я же сказала тебе, почему я здесь? Теперь твоя очередь.

– Извини, – вздохнул он. – Ничего не выйдет.

Ее лицо вспыхнуло гневом.

Дрон взмыл в воздух, одновременно с этим что-то вспыхнуло по краям экрана.

– Приветствую вас, – произнес незнакомый голос, – на борту карательного судна “Живодер”.

VII

[прерывистый плотный, М32, пер. @4.28. 883.4700]

хОСТ “Предвкушение Нового Любовника” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

С прискорбием вынужден сообщить о перемене моей позиции в отношении так называемого заговора в системе Эспери. Я пришел к выводу, что события свидетельствуют, скорее, об оппортунистических настроениях, нежели о заговоре. Далее: хотя нами руководят требования морали, они не являются единственными и решающими.

Есть ситуации, в которых соображения морали должны быть отставлены в сторону. Разве не на эту мысль наводит само название экстренной службы, придуманной Культурой? Особые Обстоятельства – это такие обстоятельства, в которых этические нормы и прочее отступают перед требованиями государственной безопасности. Возможно, я не прав, и 00 руководствуются соображениями более высокого порядка, но уж никак не моральными, в этом я уверен. Иначе эта организация называлась бы фондом Милосердия, партией Мира, как угодно еще, но только не 00.

Я убежден, что с проблемой задир нельзя бороться методами, которые основываются на привычной этике и морали.

Приглашаю вас к беседе за круглым столом и надеюсь, что мы можем прийти к совместным мнениям и решениям по данному вопросу.

Что до меня, я намерен на некоторое время удалиться от дел, причем безотлагательно, по окончании этого сигнала. Я выхожу из зоны коммуникации, однако послания для меня могут быть оставлены в Консульстве Убежищ, секция экс-Культуры, и будут просматриваться каждые 100 дней.

Желаю вам всего хорошего и тешу себя надеждой, что мое решение может оказаться полезным в перемирии, которое, не сомневаюсь, будет заключено.

[прерывистый плотный, М32, пер. @п4.28. 883.6723]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Ничего себе? Он либо подлец, либо перехвачен. Вы обратили внимание на структуру сигнала? Это не “Любовник”. Если у него в самом деле мандраж, то не могу сказать, что я от этого чувствую себя лучше.

&

[прерывистый плотный, М32, пер. @4.28. 883.6920]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Само собой. Теперь мы оба под угрозой. Я направляюсь на Базу Гомомданского флота в Ара. Подозреваю, что ты также будешь искать убежища. В целях предосторожности я распределил зашифрованные копии всех наших переговоров среди верных Умов с инструкциями, которые они откроют лишь в случае моей кончины. Настоятельно советую тебе сделать то же самое. Наша единственная альтернатива – предать это дело общественной огласке.

&

Но это же подло. Бежать от себе подобных, от преданных тебе товарищей. Как мне это не нравится! Лично я выдвигаюсь в прекрасный солнечный Орбитал. Я также поделился информацией с друзьями, Умами-архивистами. Время для огласки еще не пришло и, возможно, наступит не скоро, если война затянется. К тому же “Сновидец” до сих пор не отвечает на мои запросы. Для меня уже стало рутиной отсылать ему каждый день послания и не получать ничего взамен.

Кто знает? Может, еще представится благоприятная возможность, когда развеется туман над этим магическим объектом. Если останется хоть кто-то, кто сможет рассказать о ней миру.

Ну вот, кажется, мы подошли к порогу связи.

Удачи, как говорится.

VIII

Аморфия передвинул одну из своих катапульт на восьмиугольной доске перед ведущей башней женщины. Прочные деревянные колеса со скрипом и грохотом провернулись на осях, и в комнате запахло свежей пенькой и древесиной.

Дейэль Гилиан чуть наклонилась вперед в своем резном кресле, одной рукой машинально поглаживая живот, другую не отводя ото рта. Задумчиво сдвинув брови, она лизала большой палец. Каюта на борту ОКБ “Желтуха” в точности воспроизводила башню, где она прожила 40 лет. Большой округлый зал, увенчанный прозрачным куполом. Когда стихали звуковые эффекты игральной доски, комната заполнялась шумом дождя. Экраны на стенах по-прежнему демонстрировали плавающих и парящих существ, которых изучала Дейэль во время своего одиночного заключения. Коллекция антикварных диковин и сувенирчиков была размещена в том же порядке, как в башне на берегу моря. В камине жарко полыхал огонь.

Дейэль задумалась, потом взяла кавалериста и передвинула его по доске, раздался стук копыт, запахло конским потом. Кавалерист остановился перед обозом, который никто не защищал, не считая нескольких ополченцев.

Аморфия, сидя на маленьком стульчике по другую сторону доски, передвинул невидимку.

Дейэль порыскала взглядом по доске. Она колебалась: кавалерия взяла обоз почти без потерь.

Аморфия двинул в бой еще одну невидимку. В первое мгновенье Дейэль показалось, что ничего не случилось. Затем она услышала отдаленный грохот, от которого завибрировал пол под ногами. Башня опрокинулась и провалилась в восьмиугольник, точно под воду. Послышались вопли. Облака каменной пыли затмили воздух.

Аморфия поднял виноватый взор.

– Саперы, – сказал он, пожав плечами.

Дейэль вздернула бровь.

– Хм-м, – произнесла она, оценивая новую ситуацию на доске. После потери одной из главных башен крепости путь в ее земли был открыт. Ничего хорошего это не предвещало. – И что же мне остается? Просить о перемирии? – спросила она недовольно.

– А мне? Просить корабль? – спросил аватара. – Ведь я потерял его при посадке на твою планету.

Дейэль ответила со вздохом.

– Видимо, так.

Аватара посмотрел на доску и произнес:

– 78 против ста, что победа на моей стороне.

Она откинулась в громадном кресле, почти утонула в нем, начинала сливаться с резьбой и скульптурами, мощными горельефами, изображавшими дикое переплетение орнамента растений, животных, людей, горных потоков и разливающихся рек, лесов, стада высокогорных коз и утесов, с которых низвергались вырезанные в дереве потоки воды.

– В таком случае, корабль твой, – сказала она и собралась передвинуть другую башню. На лице Аморфии отразилось плохо скрываемое самодовольство.

– Ты счастлива здесь, Дейэль? – неожиданно спросил он.

– Твоими молитвами.

– То есть?

– Да, благодарю тебя, со мной все в порядке, – отозвалась она.

Она все еще держала башню в руке, не решаясь поставить ее на доску. Помолчав немного, она спросила:

– Итак, что же происходит, Аморфия? Ты, наконец, готов мне рассказать?

Некоторое время аватара молча смотрел на нее.

– Мы приближаемся, причем очень быстро, к зоне военных действий. Можно сказать, на всех парах мчимся в самое пекло.

Он пригнулся, чтобы встретиться с ней взглядом.

– Зона боевых действий? – повторила Дейэль, по-прежнему глядя на доску.

– Это война, – подтвердил аватара.

– Но почему? И с кем? Из-за чего?

– Из-за одной маленькой штучки.

– Штучки?

– Да, штучки, не дающей покоя никому в этой галактике и даже во всей вселенной.

– Что ты имеешь в виду?

– Эксцессия, – лаконично ответил аватара. Он был скуп на слова и экономен в движениях. Таким и полагалось быть настоящему эксцентрику.

– Она расположена здесь. На нашем пути. Можно сказать, мы двигаемся сейчас прямиком к ней. Просто ее не видно. Как фигуру Невидимки.

– И кто же воюет за эту “Эксцессию”?

– Культура и задиры. – И он вкратце обрисовал ей ситуацию.

Дейэль вертела в руках фигурку башни, хмуро рассматривая ее, как будто именно в ней и заключалась причина военного конфликта.

Наконец, разобравшись, что дело совсем не в ней, она решилась спросить – потому что боялась дальнейшей правды, которая могла разрушить ее хрупкий замкнутый мирок:

– И что, эта штуковина. Экс… как ты сказал?

– Эксцессия.

– И что, эта Эк-секс-ия действительно имеет такое важное значение?

Аватара ответил грустным, задумчивым взглядом. Затем пожал плечами. Последнее получилось у него особенно убедительно.

– А для тебя лично? – допытывалась она.

Он покачал головой.

– В этом мире многое неподвластно уму, – сказал он, вставая. – Запомни, Дейэль, запомни, девочка, дорогая, ты можешь оставить меня в любой момент. Корабль сделает все, как ты пожелаешь.

– Пока я остаюсь. И когда?..

– Через несколько дней, – сказал он. – Все будет хорошо, и мы еще увидим небо в алмазах.

Он постоял немного, зачарованно глядя, как она вертит в руках маленькую башенку. Затем кивнул, повернулся и тихо покинул зал.

Она не заметила, как он ушел. Склонившись над доской, она поставила маленькую башенку на восьмиугольник, на самый край доски, где берег граничил с голубой каемкой, изображающей море, поблизости от которого, на расстоянии нескольких ходов, разместился плацдарм Аморфии. Она еще никогда не пробовала ставить башенку в такую позицию, ни в одной из их игр. Так она поступила впервые. Доска ответила на этот ход заунывными протяжными криками чаек, плеском волн, вздымавшихся тяжелыми гребнями. Дохнуло соленым ветром – и вот она вновь очутилась там, у моря, и ветер шевелил ее волосы, и ребенок толкался у нее во чреве, пробуждая к жизни.

Она сидела на прибрежной гальке, скрестив ноги, башня высилась у нее за спиной, солнце гигантским защитным экраном погружалось в темное беспокойное море. Она запахнула шаль и провела рукой по длинным черным волосам. Волосы слиплись, свалились в колтуны. Она не пыталась их расчесать, она думала о том, как долго будет длиться процесс, который ждет ее впереди, – и расчесывать ее будет, конечно. Бэр. Она вспомнила, что он мог заниматься этим с утра до позднего вечера.

Волны с шипением перекатывались на гальку и ракушки: казалось, у ее ног дышало исполинское морское животное.

Положив ладони на колени, она закрыла глаза. Соленый ветер заставлял трепетать ее ноздри, волны приходили одна за другой, и ей казалось, что она растворяется в их мерном колыхании: она чувствовала себя частью огромного зыбкого океана. А там, в его глубинах, в его подводных дворцах, как в колыбели, дышал и двигался ее ребенок, ее возлюбленное дитя.

Ее тело, пройдя череду изменений, защищало и кормило ребенка, снабжая его кровью, воздухом и энергией.

Проверив самочувствие младенца и убедившись, что все в порядке, она вернулась из внутреннего мира во внешний, который был таким же нереальным.

В этом мире рядом с ней был Бэр, и он был мужчиной. Он стоял в воде по колено у самого берега в мокром гидрокостюме. Золотые кудри намокли, лицо потемнело от закатного солнца.

– Добрый вечер, – произнесла она, улыбаясь.

Бэр кивнул, выбрался на берег, точно верный дельфин, сел рядом и обнял ее.

– Ты в порядке?

Она положила ладонь на руку, сжимавшую ее плечо.

– Мы оба в порядке. А как Банда?

Бэр рассмеялся, стягивая розовую кожу скафандра.

– Скилпику понравилась идея побродить по земле. Он сказал, что ему стыдно за своих предков, которые вышли из океана, а потом залезли обратно в воду, так как воздух показался им слишком холодным. Он захотел, чтобы мы сделали ему аппарат для прогулок по берегу. Говорят, он сбрендил, хотя никто не против идеи как-нибудь вместе полетать. Я оставил им побольше экранов и увеличил доступ к архивам. Вот что они передали мне – специально для тебя.

Бэр вытащил из кармана гидроскафандра какой-то предметик и положил ей на ладонь.

– Спасибо! – она бережно держала в руках маленькую фигурку, вырезанную из камня. Это был человек, каким он виделся обитателю морских глубин: ноги-плавники, сросшиеся, как у русалки, чуть утолщенное, как у аквариумной золотой рыбки, тело, покатые плечи пловца, тонкая шея и голая голова, напоминающая наконечник торпеды. Очень похоже. Наверное, она сама так выглядит в гидроскафандре. Живот у нее, конечно, сейчас побольше, а бедра вообще-то не такие широкие. По всей видимости, работа Джистиг: чувствовалась рука мастера.

– Похоже на меня?

– Особенно живот.

– Ах, негодяй! – воскликнула она, хлопнув его по мокрому плечу.

Бэр улыбнулся, лучи заходящего солнца сверкали в каплях, оставшихся на его загорелом мужественном лице. Он взял ее за руку, помог встать.

– Пойдем домой. Или так и останешься ночь напролет разговаривать с морем? У нас же гости, ты не забыла?

Она собралась ответить, но вдруг ощутила себя неуклюжей и беспомощной. Заныла спина.

– Ну что?

И они пошли к башне, поддерживая друг друга.

9. НЕПРИСТОЙНЫЕ МАНЕРЫ

I

Связи Эксцессии с двумя регионами энергетической решетки только что распались, двойные сворачивающиеся остроконечные башенки рифленого материала пространственной ткани погрузились обратно в решетку, точно вода, осевшая в море после взрыва. Оба слоя решетки вибрировали несколько мгновений, затем вновь превратились в абстрактную идеальную среду, подобную жидкости. Волны на поверхности решетки быстро успокоились. Эксцессия поплыла, ничем отныне не удерживаемая, ни к чему не прикрепленная, – точно черный воздушный шар в необъятных просторах космоса, – она плыла над поверхностью реального пространства, продолжая оставаться неразрешимой загадкой.

В разговоре трех кораблей, наблюдавших это безобразие, повисла неловкая пауза.

Первым нарушил ее “Печальный Консул”:

– Это что еще такое?

– То, что видите, – ответствовал “Рок, Подвластный Изменениям”. Сейчас он испытывал одновременно страх, гордость и… разочарование. Все эти противоречивые чувства посетили его одновременно. Страх перед столь необъяснимым предметом, неподвластным никаким физическим законам. Гордость за то, что ему выпало присутствовать при столь удивительном физическом явлении, а также замерить скорость, с которой энергетическая решетка встала на место, то есть измерить скорость ее натяжения и процент упругости. Разочарование же было вызвано тем, что у него появилась смутная догадка о природе этого явления. Эксцессия закрепилась здесь, как в промежуточном пункте, в ее намерения не входили действия, которые могли бы внести изменения в эту вселенную. А ведь само явление Эксцессии делало второстепенной даже угрозу войны. Перед лицом того, что она, быть может, таила в себе, меркли ужасы войны и прочие неприятности.

“Рок, Подвластный Изменениям” немедленно передал все полученные данные по цепочке прочим кораблям, торопясь поделиться с ними новым знанием еще до того, как сам успеет проанализировать его. Главное – передать в общее пользование, а там, глядишь, кто-то и докопается.

– Эта штука среагировала, – сообщил он двум другим кораблям.

– Интересно, на что? На сигнал задир? – предположил “Довод к Рассудку”.

– Может, именно в таком состоянии “Мир Несет Изобилие” и обнаружил этот объект? – спросил “Печальный Консул”

– Вполне может быть, – согласился “Рок” после некоторого колебания.

– Время пришло, – объявил “Довод”. – Я посылаю разведывательного дрона.

– Ни в коем случае! Выдождались, что она приняла ту конфигурацию, в которой, возможно, и захватила вашего товарища, и после этого принимаете решение атаковать? Вы что, рехнулись?

– Мы не можем больше ждать! – ответил “Довод к Рассудку” судну Культуры. – Война всего в нескольких световых днях от нас. Мы испробовали все формы коммуникации, известные в этом мире, и не получили ничего в ответ! Надо действовать! Запуск дрона займет пару секунд. Не пытайтесь вмешиваться!

II

– Не знаю почему, но мы собираемся произвести их на свет одновременно: может быть, из чувства романтики, а, может… симметрии, – Дейэль засмеялась, шлепнув Бэр по руке.

Кроме них в большом округлом зале на самом верху башни находились еще Крэн, Аист и Тули. Дейэль посмотрела на подругу, думая, что, может, эту историю захочет рассказать Бэр, но та лишь улыбнулась и пригубила вино из бокала.

– Ну вот. Как вы понимаете, мы решили немного потянуть время, чтобы они появились вместе: Рэн и другой наш ребенок… – продолжала Дейэль. – Насчет второго имени мы еще не решили, но нам кажется, так будет очень удобнее заботиться о детях… когда у Бэр появится его… то есть ее… – поправилась она со смехом, закидывая руку на плечо подруге.

– Да, – сказала Бэр, поднимая на нее глаза. – Сначала поэкспериментируем на твоем, а затем уже примемся за моего.

– Вот ведь хитрюга! – воскликнула Дейэль, шутливо тиская Бэр. Другие делали вид, что не замечали всех этих ужимок, украдкой улыбаясь и переглядываясь.

То, что так забавляло Дейэль и Бэр, носило гордое наименование Мутуализации. Это была одна из вещей, на которую мог пойти – по собственному желанию и усмотрению, конечно, – любой гражданин Культуры. Мутуализацией называлась временная смена пола. Требовался всего лишь год, чтобы поменять женское естество на мужское – и наоборот. Операция была безболезненной, и производили ее лишь одним изъявлением воли: решившийся на этот шаг входил в особый физиологический транс, – вроде того, в котором была Дейэль в тот вечер, когда решила, что все-таки родит мальчика. В трансе запускалась глубинная перестройка эндокринной системы.

Затем выход из медитации – вот и все. Тело уже само продолжало поддерживать запущенные изменения, постепенно, в течение года перестраивая организм в особь противоположного пола.

Таким образом каждый мог стать как настоящей матерью-роженницей собственному ребенку, так и отцом. В Культуре многие хоть раз в жизни, да меняли пол, хотя рожать отваживался далеко не каждый, кто примерял на себя женское естество. В основном, эксперименты заканчивались возвращением к первоначальному полу, но случалось и так, что кто-нибудь всю жизнь метался между мужчиной и женщиной. Совсем уж оригиналы становились андрогинами, застряв на полпути между женщиной и мужчиной, И находили такое состояние самым прекрасным из возможных.

В том высокоразвитом обществе, который представляла собою (или думала, что представляет) Культура, где срок человеческой жизни равнялся минимум трем с половиной столетиям, давно отпала надобность в жесткой регламентации отношений между полами. За триста лет может случиться многое, зачем же связывать себя неразрушимыми обетами? Моногамия считалась, скорее, исключением, чем правилом. Пара, сохранявшая верность друг другу на весь период детства и юности, была явлением более частым, но все же не нормой. Среднестатистический ребенок Культуры всегда имел тесную связь с матерью и, – как правило, – был в курсе, кто его отец (если только не родился в результате клонирования самой матери). Также обычно поддерживались близкие отношения между всеми членами какого-нибудь клана – дядюшками и тетушками, двоюродными сестрами и братьями, особенно, если все вместе жили в одном доме.

Самым же распространенным способом подчеркнуть свою любовь и взаимозависимость считалось установление синхронизации половых пертурбаций – то есть, когда один партнер пол менял, тоже самое делал и другой. Так родители по очереди могли попробовать себя в качестве отца и матери ребенка и установить, какая из ролей является для них более приемлемой. Иногда при этом в семье появлялись новые дети, которые уже не приходились друг другу единоутробными братьями и сестрами, но не могли называться и двоюродными, поскольку появлялись при одном и том же составе семьи, только с переменой естества родителей.

Женщина могла, например, забеременеть, а до того, как оплодотворенная яйцеклетка будет перенесена из яичника в матку, начать медленный процесс превращения в мужчину. Оплодотворенная яйцеклетка далее не развивалась, но при этом необязательно растворялась или сбрасывалась. Она могла сохраняться внутри яичника. Яичник постепенно превращался в тестикулы, сохраняя при этом яйцеклетку в себе до тех пор, пока этот орган не производил оплодотворение женщины – в прошлом мужчины, чья сперма и послужила материалом для оплодотворения вышеупомянутой яйцеклетки. Тогда мужчина, прежде бывший женщиной, начинал меняться в обратную сторону. Если женщина, в прошлом мужчина, также откладывала развитие оплодотворенного женой-мужем яйцеклетки, тогда становилось возможным синхронизировать рост обоих плодов и рождение детей.

Некоторые считали это прекрасным способом лишний раз доказать свою любовь друг к другу. Других это быстро утомляло.

Как ни странно, до встречи с Дейэль Гилиан Генар-Хафун упорно придерживался последней точки зрения. Еще совсем недавно он был убежден, что имеет правильное и окончательное мнение обо всем на свете и на всю жизнь останется мужчиной. Он знал, что перемена пола полезна для здоровья и способствует долгожительству, что многих возбуждает одна только мысль о переходе в другое состояние, но сам видел в этом лишь проявление слабости.

Но после встречи с Дейэль все изменилось.

Они встретились на борту ОКБ “Новообращенный”. Она уже почти отработала свои двадцать пять лет в Контакте, а его десятилетний срок только начинался. Он был незрелым юнцом, она – уже ветераном космоплавания. Он решил, что, вступив в ряды Контакта, должен уложить в постель как можно больше коллег женского пола, и самозабвенно претворял эти планы в жизнь. Однако на борту “Новообращенного” ему пришлось изменить свои привычки, и все потому, что появилась Дейэль Гилиан.

И дело было не в том, что она отказалась спать с ним, обычно это происходило из-за несовпадения вкусов, заканчивалось смехом и предложением “оставаться друзьями”, – но эта женщина сказала, что находит его привлекательным и даже сама затащила бы его в постель, – но ее не устраивают его беспорядочные половые связи.

Итак, они стали друзьями, хотя он продолжал надеяться, что в конце концов дело все-таки дойдет до занятий любовью, пусть даже на одну-единственную ночь. Увы, его надежды не оправдались. А ведь это было бы таким естественным и стандартным продолжением хорошего знакомства. Не переспать после чудесно проведенной вечеринки или партии в теннис, или даже просто рюмки на ночь казалось ему извращением.

Она говорила, что он разрушает себя своей распущенностью. Он не понимал ее. Это она разрушала его своим поведением: кругом было множество прекрасных женщин, а он проводил все свободное время с ней. И, кому рассказать – не поверят, только потому, что они с Дейэль были великолепными друзьями. Генар видел в этом вызов. Он решил, что непременно должен сломить ее упорство. Но его привычный график романов, увлечений и развлечений рухнул под сокрушительным ударом, Генар не мог теперь сосредоточиться ни на одной представительнице прекрасного пола, которые требовали его внимания – или могли потребовать в потенциале.

Она говорила, что он разбрасывается. Что он застрял в том подростковом периоде, когда число романов и связей помогает человеку самоутвердиться, чувствовать себя увереннее. Главным было количество, а не качество, и это похоже на коллекционирование. Он не мог развиваться дальше, не преодолев барьера своего инфантилизма.

Тогда он сказал ей, что не хочет преодолевать этот барьер, что ему нравится быть инфантильным и ни за что не отвечать, что он готов оставаться на этой ступени развития до самой старости, хотя, конечно, за три столетия может измениться все, что угодно.

Он действительно был еще молод. Впереди оставалось вполне достаточно времени для роста и развития, будь они неладны. Все придет само собой, форсаж никому не нужен. Но если сексуальная гиперактивность – просто признак незрелости, тогда моральный долг Дейэль как раз и состоит в том, чтобы помочь ему преодолеть эту ступень как можно скорее, вот хотя бы прямо сейчас…

Но она, как всегда, отказалась. Он не понимал этого и выразил вслух свое непонимание. Получается, она не хочет протянуть ему руку помощи, освободить из плена сексуальных иллюзий? Кто знает, каких горизонтов он мог бы уже достичь, если бы, перешагнув последний барьер на пути к зрелости, начал новую жизнь, жизнь взрослого мужчины. Она была камнем преткновения, который стремилась опрокинуть волна его юношеской страсти.

Оба специализировались в одной и той же области – экзобиологии. Он любил представлять себя инопланетянином, готов был погружаться в естественную среду инопланетян, проникать им под кожу, паддирь, в спинной мозг или мембраны – куда угодно, лишь бы получше узнать их. Он мог перенять их образ мышления и ход мыслей, чувствовать, как они, переживать схожую реакцию на предметы и события, угадывать, о чем они думают в тот или иной момент.

Полное отличие от существа способствует лучшему пониманию – когда всерьез берешься изучать его поведение, вскоре отказываешься от метода проекции. От догадок, от подгонки чужого мышления к рамкам своей логической системы. Чем более чуждо ученому изучаемое существо, тем успешнее будет контакт. Поэтому так трудно достичь взаимопонимания с близкими родственниками и соседями.

Затем Дейэль получила новое назначение – в мир под названием Телатурьер. В качестве эмиссара ей предстояло пять лет жить с водными существами – ктиками, скорейшему развитию которых желала помочь Культура. Это был бескосмодромный пост Контакта, куда лишь изредка заходил какой-нибудь челночный корабль. Такую должность часто предлагали тем, кто готовился потихоньку отойти от дел. Дейэль посчитали удачной кандидатурой – ее служба в Контакте как раз подходила к концу. Задача заключалась в налаживании контакта с ктиками. Дело это было непростое и, по сути, означало многолетнюю изоляцию. Дейэль, однако, добровольно выставила свою кандидатуру – и вскоре получила эту должность.

Бэр не мог поверить, что Дейэль покидает “Новообращенный”. Он недвусмысленно высказался по этому поводу. Разумеется, она делает это из глупой бравады, из желания посильнее уязвить его. В ответ он услышал, что просто смешон. И при этом невероятно эгоистичен. Потому что она считает эту должность весьма перспективной для своих исследований – вероятно, он забыл, что она специализируется на обитателях водных миров. Хватит ей носиться по галактике, настал черед затворничества, уединения и научной работы. Она будет скучать по нему и надеется, что он тоже будет ее вспоминать. Но что делать, пришло время перемен. Очень жаль, что она не может остаться его вечным узловым вопросом или как там, контрапунктом, но что поделать, такую возможность упускать нельзя.

Потом он никак не мог вспомнить, когда и как у него созрело решение последовать за ней. Наверное, просто почувствовал, что пришло время взяться за ум. К тому же, расстаться с ней казалось труднее, чем устоять перед любым соблазном (если, конечно, не считать соблазном ее самое). Но это ужасная идея, сказала она ему. Он слишком молод и неопытен, он только вступил в Контакт, и его ступень профессионального развития невысока.

Ее слова не произвели на него впечатления. Он просто был уверен, что если бы каким-то чудом ему разрешили лететь с ней, это продолжительное совместное путешествие неизбежно закончилось бы постелью. А тогда это было для него самым главным.

III

ОКБ “Серая Зона” не обращался к людям через аватару. Для этого он пользовался рабами-дронами.

– Юная госпожа…

– Не надо говорить со мной таким покровительственным тоном! – вспылила Альвер Шейх, упершись руками в бедра скафандра. На ней по-прежнему был шлем, она лишь соизволила поднять стекло визора. Они находились в ангаре ОКБ, заставленном множеством различных модулей, сателлитов, спутников и прочей дребеденью. Также здесь разместился небольшой модуль, принадлежащий РОБ “Честный Обмен”.

– Госпожа Шейх, – продолжал дрон, – я вовсе не собирался подбирать вас или вашего дрона Чарт Лайна. Я поступил так потому, что вы непредумышленно оказались в зоне боевых действий. Если вы в самом деле настаиваете…

– У нас не было намерения проникнуть в зону боевых действий! – заявила Альвер, резким жестом указывая на модуль. Это все двигатели, вы же знаете!

– Да, двигатели в самом деле маломощные. Поэтому я и говорю: “непредумышленно”.

Дрон корабля парил на уровне глаз Дейэль. Помолчав, он развернулся к Чарт Лайну.

– Дрон Чарт Лайн, мы рады приветствовать и вас на борту корабля. Если бы вы попытались убедить госпожу Шейх…

– Попрошу не говорить обо мне в третьем лице! – сказала Альвер, топнув ногой. Палуба отозвалась гудением.

Никогда еще Генара так не радовала встреча с ОКБ. Наконец-то он избавится от злополучного модуля и от Альвер Шейх. Что за блаженство. Между прочим, “Серая Зона” приветствовал его первым, он обратил на это особое внимание.

Следовало вернуться к намеченному плану действий. Отсюда добраться до “Сновидца”, а там сбросить с плеч остальное. И, если война не станет тому препятствием, махнуть на каком-нибудь челноке куда подальше, где все идет своим чередом, и цивилизации не лезут друг на друга с кулаками. Он все еще не мог поверить, что задиры в самом деле объявили войну Культуре. Это просто как-то не укладывалось в голове. Но даже если дело обернулось именно так – все на свете когда-нибудь кончается. Задир поставят на место. После этого специалисты Культуры, несомненно, примутся за окультуривание этих варваров – уже с позиции победителя. Жаль, конечно, что придется этим заниматься – он любил задир такими, какими они были. Но если у них хватило сумасбродства объявить войну Культуре… то будет не лишним преподать им хороший урок. Небольшая демонстрация военной мощи никогда не повредит.

Возможно, Культура поступит с ними иначе. Их просто распылят по всему космосу – по семье на маленькую планету – и распишут, что им теперь можно, а чего нельзя – например, носить оружие. Как бы ни повернулись события, Генар-Хафун был уверен, что задиры получат урок, который запомнят надолго.

Мимоходом он отметил, что Альвер Шейх держится совсем неплохо. Хотя, скорее всего, слова “война” и “задиры” ничего не означали для этой великосветской барышни. Дрянная девчонка. Теперь она требовала, чтобы ее с дроном переместили обратно в модуль, причем немедленно, после чего отпустили восвояси.

– Это пиратство! – вопила она.

– Альвер… – попытался урезонить ее Чарт Лайн.

– Не смей за них заступаться!

– Я не заступаюсь, я просто…

– Ты именно это и делаешь!

Дрон корабля переводил взгляд с девушки на пожилого дрона и обратно. Чарт Лайн попытался было еще что-то сказать, но не смог и беспомощно повернулся к Генару-Хафуну.

– По какому праву… – начала Альвер Шейх.

Визор-забрало ее шлема наглухо защелкнулось. Скафандр отключился, превратив девушку в застывшее изваяние. На темном визоре мерцали отражения фонарей ангара. Из скафандра доносились ее приглушенные негодующие крики.

– Госпожа Шейх, – участливо произнес дрон корабля. – Я знаю, что вы слышите меня. Мне ужасно неловко, но я вынужден заметить, что избранный вами образ действий представляется мне опасным и непродуктивным. В том, что вы целиком и полностью находитесь в моей власти, вы, как я надеюсь, только что убедились. Вам остается только признать это, после чего провести несколько дней в относительно комфортабельных условиях. Уверяю вас, что в любых других обстоятельствах я бы с превеликим удовольствием и охотой переправил вас вместе с вашим дроном в модуль и позволил делать все, что пожелаете. Но, поверьте, перемещаться сейчас в модуле – весьма рискованно, а у меня на борту вы находитесь в полной безопасности..

Скафандр раскачивался из стороны в сторону. Неугомонная девушка билась внутри. Дрон окутал ее голубым силовым полем, чтобы удержать скафандр в равновесии.

– Как только я предоставлю полномочия мастеру Генар-Хафуну, – продолжал дрон, – и секции Особых Обстоятельств, вы, без сомнения, сможете покинуть корабль. Спасибо за внимание.

Тотчас Чарт Лайн снова обрел возможность двигаться и говорить.

– Такого со мной не случалось за всю мою взбалмошную жизнь! – воскликнул он, после чего затих и стал вращаться, как делал всегда, когда не был в состоянии понять, что происходит.

Забрало шлема Альвер Шейх поползло вверх. На свет появилось побледневшее лицо – не то от гнева, не то от отчаяния. Некоторое время она не издавала ни звука. Наконец у нее вырвалось:

– Вы наглец, корабль! Имейте в виду, вам никогда не представится возможность воспользоваться гостеприимством независимого Фаг-Роида!

– Что ж, если вы именно так воспринимаете мои вполне законные требования, юная госпожа…

Но Альвер снова оборвала его, ткнув большим пальцем в Генара-Хафуна.

– Я уже достаточно надышалась тестостеронами от этого типа. Извольте хотя бы позаботиться об удобствах на борту этой жалкой посудины! – заявила она.

IV

Он ее утомил. Все полгода, что оставались ей до фактического вступления в должность на Телатурьере, он всячески уговаривал ее. Наконец, за месяц до высадки на Телатурьер, она согласилась. Прежде всего для того, чтобы он отвязался. Она и мысли не допускала, что Контакт даст ему разрешение.

Месяц он угробил на то, чтобы доказать свою профессиональную пригодность. Досконально изучил Телатурьер и его обитателей-ктиков. Пересмотрел множество пособий и программ по экзобиологии. Он уверял, что прекрасно подходит для уединенного образа жизни. Ему самое время осесть и успокоиться. Миссия на Телатурьере – просто венец его желаний, он, как никто другой, великолепно с ней справится.

Он подал заявку на соискание. Сам разговаривал с “Новообращенным” и с другими судами Контакта.

В конце концов все решил голос ОСТ “Тайный Советник”, домашнего судна “Новообращенного”. Аватара “Тайного Советника”, высокий, бледный, с благородной осанкой, вызвался подробно обсудить с юношей его желание отправиться с Дейэль на Телатурьер.

Генар-Хафун был счастлив на две недели оказаться на корабле вместе с миллионом (!) разнообразных самок, хотя за такой короткий срок, разумеется, не успел добраться до каждой из них. Тем не менее, он старался, как мог. В одно прекрасное утро оказалось, что изящная, гибкая блондинка, с которой он провел ночь, на самом деле была очередным аватарой корабля. Стоило посмотреть на него, когда он узнал об этом.

Он клокотал от возмущения и негодования.

Аватара, мило взъерошенный, сидел на его постели и влюбленно смотрел на него, хлопая длинными ресницами.

Почему она сразу не представилась, восклицал он, смущенный донельзя.

А он и не спрашивал, отвечала “она”. Да “она” вовсе и не собиралась выдавать себя за настоящую женщину. “Она” уже собиралась раскрыться, но он вел себя так, словно любое существо, попавшее в его каюту, должно… “Она” не успела и рта раскрыть.

Каково! Генар не находил слов. Такой дешевый розыгрыш! Нет, нельзя доверять кораблям.

Аватара только пожал плечами, после чего встал и оделся.

Генар отчаянно пытался вспомнить, что говорил этому существу в порыве страсти. Кажется, что-то насчет Телатурьера. Ну конечно! Доверчивый дурачок, он говорил о Дейэль и ее назначении, совершенно не следя за собой. Видимо, “Новообращенный” заранее доложил об их с Дейэль отношениях папочке-кораблю, а тот не преминул подстроить соискателю ловушку. Подонки.

Аватара остановился на пороге его каюты. Самое большое удовольствие, сообщила “девушка”, она получила, когда Генар-Хафун рассказывал о своей жизни и ближайших планах. Корабль непременно посодействует тому, чтобы он остался с Дейэль Гилиан. Затем, подмигнув ему, девица удалилась.

На какой-то момент Бэра охватила настоящая паника. Вот влип! Но ужас быстро сменился торжеством, когда до него наконец дошел смысл сказанного. Он победил!

V

“Убивающий время” на максимальной скорости уходил от военной базы Подачки. Казалось, еще немного – и он развалится на части. Когда он оказался на равном расстоянии как от Подачки, так и от Эксцессии, корабль, наконец, позволил себе выключить двигатели и снизить скорость до световой. Он умышленно не стал запрашивать разрешение на вход в сектор, – все эти запросы, коды и шифры казались сейчас никому не нужной ерундой. Вонзив в ткань реального пространства громадное поле протяженностью в несколько световых секунд, он просто медленно тормозил – вплоть до полной остановки. Его положение в трехмерном реальном пространстве сделалось фиксированным и неизменным. Единственный вектор движения совпадал с расширением самой вселенной – ее вечным неспешным удалением от предполагаемой центральной точки Реальности трехмерной материи. Затем он просигналил:

(плотный луч, М32, пер.@п4.28.885.1008]

хСОБ “Убивающий Время” оОСТ “Стальная Звезда”

Отдаю себе отчет, что вы являетесь военным комендантом этого сектора. Вы согласны принять мой дубль?

&

[плотный луч, М32, пер. @п4.28.885.10, 5]

хОСТ “Стальная Звезда” оСОБ “Убивающий Время”

Разрешите сначала поинтересоваться, зачем?

&

За Подачкой скрывается бывший корабль Культуры. Этот перебежчик намерен содействовать моему уничтожению. Такого я не могу допустить. В конце концов, это вопрос и честь. Если со мной что-то случится, я буду мстить ему снова, в новой жизни. Вы принимаете мой дубль?

&

Не могу. Ценю ваше рвение, но помните о том, что вы – боевой корабль. Иногда личная честь должна уступить воинскому долгу.

&

Понимаю. Очень хорошо. В таком случае прошу вас предложить иной курс действий. Предпочтительнее, чтобы я смог вновь повстречаться с изменником.

&

Охотно (график прилагается). Прошу подтвердить принятый сигнал и сообщить, когда вы достигнете первой указанной позиции.

& (Подтверждение приема.)

&

[плотный луч, м32, пер. @п4.28.885.1122]

хСОБ “Убивающий Время” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Обращаюсь к вам со следующим предложением (последовательность сигналов прилагается). Вы приняли мой дубль?!

&

[плотный луч, М32, пер.@п4.28.885.1309]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оСОБ “Убивающий время”

Мой дорогой… Это в самом деле так необходимо?

&

Никакой необходимости. Но я желаю этого. Вы приняли мою передачу?

&

Если я не выполню вашей просьбы, вы откажетесь от своего намерения?

&

Это меня просто задержит.

&

Дорогой мой, разве забота о людях – не в первую очередь?

&

Я военный корабль. Это не моя функция. Вы приняли мою передачу?

&

Теперь вы понимаете, почему мы предпочитаем иметь человеческий экипаж на судах вашего типа: это помогает предотвратить ложный героизм.

&

Выхода не остается. Итак, вы принимаете?

&

Если вы настаиваете. Но с тяжелым сердцем…

Корабль передал другому кораблю копию субстанции, которая в прежние времена могла быть названа душой. Завершая последние приготовления к битве, он испытал невиданное чувство облегчения и свободы. Он понимал теперь рыцарей прошлых эпох, они, готовясь к решающему сражению, порывали с близкими и друзьями и совершали очистительные обряды, дабы воцарились в душе мир и покой.

На мгновение он устыдился того, что презирает этих варваров-задир за недостаток цивилизованности. Он понимал: не их вина, что они пока еще столь примитивные существа, и все же не мог избавиться от некой аристократической брезгливости по отношению к низшим. Черта, весьма распространенная среди дружественных ему Умов.

Его новое “я” оживет в матрице нового корабля. Охваченный порывом самопожертвования, он захотел было передать кораблю и это новое состояние рассудка, успеть заменить то, что уже было отослано, переписать программу “себя”, но тут же оставил эту затею. Напрасная трата времени. Ничто не должно нарушить спокойствие, овладев им. Так поэт не решается запечатлеть на бумаге явившееся ему Откровение – опасаясь, что суетливое записывание разрушит величие момента, внесет и сумбур в ощущения… Нет, он, жертва чести, будет вкушать это высокое чувство, словно изысканное лакомство.

Военный корабль осмотрел свои внутренние системы. Медлить означало обманывать себя. Он развернулся и, прежде чем двинуться с места, бросил взгляд на пройденный путь: след, оставленный им на ткани Реальности – в прямом и переносном смысле. Включив двигатели, он начал медленно набирать ускорение. Он нес гибель и разрушение, он усеял за собой космос ловушками и гиперпространственными ракетами, как засевали в старину минами бескрайние водные просторы. Эти штуковины сильно замедлят продвижение выступившей в направлении Эксцессии эскадры, а, если повезет, то и уничтожат несколько кораблей.

Он летел теперь навстречу своей гибели, счет шел на часы, – свету, чтобы пройти такое же расстояние, понадобились бы десятилетия. Он готовился к грандиозному жертвоприношению.

Он уже чувствовал эскадру впереди, яркую, словно пригоршню сверкающих комет. Корабли четырьмя роями золотистых пчел двигались ему навстречу.

На Подачке хранилось триста восемьдесят четыре корабля. Четыре лавины, если каждая была размером с первую. Где бы он расположился, если бы встал в строй?

Где-нибудь неподалеку от центра третьего роя.

Какую позицию выбрало бы командное судно? На внешнем краю, где-нибудь в середине, сзади? Или же оно будет идти в стороне, отдельно от основных колонн?

Надо решить.

Он зашел высокой петлей через четырехмерный круг подпространства, шаря сенсорами и приготовив орудийные системы к запуску.

Похоже, его до сих пор так никто так и не обнаружил. Пьянящее чувство превосходства над всем миром охватило его Ум. Он еще никогда не чувствовал себя столь великолепно. Скоро, очень скоро он должен погибнуть, но это будет славная смерть, и слава достанется новорожденному кораблю вместе с его памятью и личностью, отданными “Пристрелим Их Позже”. И “Убивающий” ринулся на третью колонну кораблей, как хищник на стадо.

VI

Бэр стояла на округлой каменной платформе и не сводила глаз с океана, где две луны тянули узкие серебряные дорожки по беспокойным водам. За ее спиной высился кристальный купол башни. Там царила темнота. Дейэль сильно уставала в эти дни и ложилась раньше. А Бэр, уже определив гостей на ночлег и прибравшись, все никак не могла заснуть. Крэн, Аист, Тули все были подругами Дейэль и знали ее вот уже двадцать лет, причем три года из этих двух десятков они провели все вместе на борту “Тайного Советника”.

Корабль “Непристойные Манеры” или, попросту говоря, “Безобразник” огибал сектор галактики неподалеку от Телатурьера, и они упросили корабль сделать остановку, чтобы повидаться со старым другом.

Свет двух лун плясал на волнах. Глядя на этот танец, Бэр выделила из желез немного диффузатора. Две светящиеся дорожки сходились у подножия башни. Обстановка настраивала на философский лад. С усмешкой она вспомнила, как высоко оценивала некогда значимость собственной личности в подлунном мире. Бредовая идея. Ни у кого не может быть центральной и главенствующей роли там, где никто и никогда, по сути, не бывает главным. Она помнила, что еще тогда, в их первое пребывание на этой планете, она стояла здесь, размышляя о том же самом. Впрочем, тогда она еще была мужчиной и питала какие-то иллюзии.

То была первая ночь, когда они с Дейэль – наконец-то! легли вместе. Тогда он точно так же пришел сюда, встав среди ночи, оставив ее, спящую, и точно так же смотрел на эти воды. Лунный след безмятежно покоился на лике океана.

В ту ночь он решил, что если и совершил ошибку, то поймет это только со временем. Главное – он сделал выбор.

Когда, несколько месяцев спустя, Дейэль почувствовала, что беременна, они только об этом и говорили, радуясь своему счастью. Тогда и возникла идея о совместной Мутуализации.

– Бэр? – послышался нежный голос с лестницы, ведущей на крышу.

Она обернулась:

– А-а, привет!

– Привет. Тоже не спится, да? – сказала Аист, устраиваясь рядом с Бэр на парапете. Она была облачена в черную пижаму, ее босые ноги шлепали по плитке.

– Нет, – ответила Бэр. В последние дни она отвыкла от продолжительного сна. У нее было довольно времени подремать, пока Дейэль спала или медитировала, или же суетилась в детской.

Аист перегнулась через парапет и медленно выпустила нить слюны изо рта – та сверкнула серебряной струной и исчезла в темноте. Выпрямилась и откинула с глаз волосы. Едва заметная морщинка пересекла ее лоб. Она внимательно всматривалась в лицо Бэр, словно пытаясь уловить в нем что-то особое, присущее одновременно и мужчине, и женщине. И снова тряхнула головой.

– Знаешь, – сказала она, – я никогда не думала, что ты окажешься способен на это.

– В том-то и дело, – пробормотала Бэр. – И мне до сих пор не верится.

Аист обняла ее за плечи.

– Но ведь это великолепно, правда? Ведь ты счастлива?

Бэр посмотрела на подругу Дейэль.

– Разве не видно?

Они помолчали. Наконец Аист заговорила:

– Дейэль влюблена в тебя до чертиков. Я знаю ее уже двадцать лет. Она совершенно изменилась. Всегда была такой независимой, никогда не стремилась к материнству, никогда не была однолюбкой и даже в мыслях не держала увлечься кем-то надолго. А теперь вы оба так изменились – прямо не узнать. Это… просто чудо. Просто жуть берет, понимаешь?

– Конечно. Любовь – страшная штука.

Последовала новая пауза.

– И когда ты думаешь обзавестись ребенком? – спросила Аист. – Сразу после того, как Дейэль родит… кажется, Рэна?

– Да, Рэна. Я не знаю. Посмотрим. – Бэр усмехнулась. Может, подождем, пока Рэн вырастет, чтобы было кому присматривать за младшеньким.

Аист вновь перегнулась через парапет, выставив вперед маленькую, но безукоризненную грудь.

– Каково это – находиться в таком одиночестве, на чужой планете?

– Тоскливо, – ответила Бэр.

– Много у вас гостей?

– Хватает.

– Ну, а все-таки?

Бэр покачала головой.

– Нет, вы первые.

– Тоскливо. Конечно, у тебя есть Дейэль, а у нее – ты, но все-таки…

– Эти ктики – забавная раса. С ними не соскучишься, отозвалась Бэр. – Настоящие личности, с ними интересно. У меня здесь тысячи знакомых. А всего здесь около тридцати миллионов жителей.

Аист хихикнула.

– Но с ними-то ты не пыталась закрутить роман, а?

Бэр подняла на нее воспаленные от бессонницы глаза и ответила совершенно серьезно:

– Как-то не пробовала.

– А ведь ты был таким донжуаном, Бэр, – продолжала Аист. – Помню, как на “Спокойном”, когда мы встретились в первый раз… – Она засмеялась. – Готов был наброситься на все, что шевелится! Просто какая-то стихийная сила: ураган, лавина, землетрясение и цунами.

– У тебя получились одни катастрофы, – холодно напомнила Бэр, отстраняясь. – А я никому жизнь не разбивала.

– Ну, как сказать, – продолжала подшучивать Аист.

“Когда же она от меня отвяжется?” – тоскливо подумала Бэр.

– Наверное, и я попала бы под обстрел, если б задержалась там подольше, – засмеялась Аист.

– Думаю, что да. Тебе бы это наверняка грозило, – устало согласилась Бэр.

– И все тогда могло обернуться по-другому, – сказала Аист почти серьезно.

Бэр кивнула:

– Или все закончилось бы тем же.

– Не будем развивать эту тему, – подытожила Аист. – Я ничего не имела в виду.

Наклонившись над парапетом, она снова сплюнула. В этот раз плевок полетел по ветру и приземлился на гравиевую дорожку, огибавшую основание башни. Одобрительно хмыкнув, девушка повернула лицо к Бэр и окинула ее испытующим взглядом.

– Так нечестно, Бэр, – сказала она. – Нельзя быть такой хорошенькой – даже сменив пол. Ты смотришься восхитительно, что мужчиной, что женщиной.

Она протянула руку и коснулась пальцами щеки Бэр.

Черные глаза девушки широко раскрылись от изумления.

Одна из лун начала таять за разрывами облаков, слабый ветерок принес запах дождя.

“Это проверка, испытание”, – пронеслось в голове у Бэр, когда пальцы женщины ласкали ее лицо. Но эти пальцы дрожали. “Значит, и для нее это тоже – испытание, она сама боится того, что делает”. Бэр прикрыла ладонью ее пальцы. Та приняла это как предложение поцеловаться.

Через некоторое время Бэр произнесла;

– Аист… – и стала медленно отстраняться.

– Эй, – сказала та мягко, – ведь это ничего не значит, не так ли? Все в порядке. Просто похоть. Страсть. Не придавай этому особого значения.

Немного погодя Бэр сказала:

– Почему мы это сделали? Зачем?

– А почему нет? – прошептала Аист.

Бэр могла бы назвать сразу несколько “почему”, и все они сходились на той, что спала внизу, в башне. “Вот я и изменилась, – подумала она. – Но, как всегда, не в лучшую сторону”.

VII

Альвер Шейх бродила по жилому сектору “Серой Зоны”. Здесь по крайней мере имелось место для прогулок. Конечно, если бы она прилетела сюда прямиком из фамильного поместья на Фаге то скорее всего почувствовала бы себя в ужасной тесноте. По сравнению с просторными отсеками транспорта “Честный Обман”, казался ей теперь душным карцером.

Жилой отсек “Серой Зоны”, созданный для того, чтобы принять на борт и разместить в относительном комфорте, по меньшей мере, триста человек, был теперь отдан в распоряжение всего троих пассажиров: ее, Чарта Лайна и Генара-Хафуна.

Но основной “начинкой” корабля являлся музей пыточного арсенала, собранного с сотен различных планет. Здесь было все: от тисков для расплющивания ногтей до моделей лагерей смерти и черных дыр, способных проглотить целые планеты, а также документальные материалы о способах их практического применения.

Большая часть коридоров была уставлена орудиями пыток и истребления: одни помещались на полу, другие – на специальных столах. Те, что побольше, были выставлены в витринах, эти витрины иногда занимали целые отсеки. А самые большие экспонаты демонстрировались в виде уменьшенных в масштабе “макетов. Здесь хранились тысячи инструментов для пыток и причинения увечий, дубинок, копий, ножей, мечей, удавок, катапульт, луков, пороховых орудий, снарядов, мин, газовых канистр, бомб, шприцев для впрыскиваний различных веществ и химикалий, мортир, минометов, гаубиц, высокочастотных излучателей, линейных орудий, плазмовых ружей, прессаторов, ЭМ-излучателей, проекторов, модуляторов, импульсаторов для воздействия на гравитационную решетку, гравитронов, поляризаторов, люковых блоков, гравитационных капканов, – словом, это были тьмы и тьмы орудий смерти, разрушения и страдания.

В некоторых залах демонстрировались великолепно оснащенные камеры пыток, карцеры, каменные мешки, клетки и кабины для исполнения смертных приговоров. В их число почему-то входил бассейн, однако после того, как она дала понять, что собирается пользоваться им по утрам, оттуда убрали экспонаты, способные встревожить воображение и пробудить атавистические страхи. Человек любит пугать себя смертью. Все это напоминало натюрморты и панорамы, выставленные на корабле-музее “Сновидец”, который она посетила во время его захода на Фаг. Но в музее “Серой Зоны” не было людей, даже замороженных.

Все же, думала она, экспозиция смотрелась бы куда эффектнее, если бы демонстрировались не только орудия пытки, но и жертвы. А также сами мучители. Она всегда предпочитала видеть вещи в реальном свете и смотреть правде в глаза.

Но все эти дыбы, “железные девы”, колодки и кандалы, “испанские сапоги”, оковы, кровати и кресла с шипами, ведра с кислотой, электрические кабели и прочие инструменты смерти экспонировались без клиентов. Для того, чтобы посмотреть их в действии, достаточно было задержаться перед ближайшим экраном.

Это было довольно шокирующее зрелище. Сами экспонаты Альвер воспринимала с некоей отстраненностью, как будто шла по выставке промышленной техники, где не сразу поймешь, что для чего предназначено. А вот смотреть на экраны не стоило – даже зная, что в качестве истязаемых используются манекены. Она взглянула однажды – всего на несколько секунд, – и ее чуть было не вывернуло наизнанку. Глядя на такое, можно было с легкостью забыть, что существует Культура, Контакт и Особые Обстоятельства – весь мир виделся разверзшейся адской бездной, где не существует ничего, кроме мучений.

Интересно, думала она, сколько людей уже смотрело на эту дикую коллекцию. Она расспрашивала об этом корабль, но тот отвечал очень туманно. Он явно гордился своей коллекцией, но редко находил желающих познакомиться с нею поближе.

Один из экспонатов оказался для нее совсем уже непонятным. Блестящие нити торчали из узкого сосуда, изогнутые таким образом, что напоминали нечто вроде сачка, которым таскают рыбешку из протоки. Она попробовала взять сачок, но материал проскальзывал сквозь пальцы. Наконец ей удалось поднять сосуд за горло и выплеснуть несколько капель на ладонь: жидкость голубого цвета. Странное ощущение – она казалась невесомой.

Она через нейродетектор спросила корабль о назначении этой штуковины.

Это нейроэффектор, – ответил ей корабль. – Наиболее современный метод пытки вам подобных.

Она вздрогнула и чуть было не выронила сосуд из рук.

“В самом деле? – послала она сигнал, пытаясь ничем не выдать своего волнения. – Никогда бы не подумала”.

Вам не о чем беспокоиться.

“Надеюсь”, – откликнулась она и осторожно поставила сосуд обратно на полку.

На его применение необходимо слишком много разрешений, так что этот прибор почти не используется. Ему теперь самое место в музее.

Она побрела к себе в каюту. Ей вдруг захотелось узнать, как развиваются боевые действия. Для этого было достаточно включить нейродетектор. По крайней мере, новости могли отвлечь ее от размышлений об увиденном.

Сводка новостей гласила:

“Задиры объявляют войну Культуре.

Дальнейшие новости в порядке очередности по важности/времени события:

Вероятные ограничения.

Детальные события по датам.

Величайший конфликт со времени Айдаранской войны?

Вероятная связь с Эксессией в Эспери.

Задиры – подходящий повод для угрозы?

Так вот что чувствуют варвары: опыт войны через века.

Военная база кораблей на Подачке захвачена задирами: приватизированы сотни кораблей. Как это могло случиться?

Дипломатическая ошибка или брешь в обороне?

Рай для ученых Умов; размещение ставок относительно развития событий.

Психология военных кораблей.

Всеобщая мобилизация флота.

Частичная мобилизация – кто знает, что за этим последует?

Мирные инициативы.

Культура в поиске диалога – задирам нужна драка.

Галактический Консул разослал свои ноты. В них чувствуется беспокойство и озабоченность.

Елки-палки, что тут скажешь? Посмеемся над гибелью иллюзий.

Тир пахнет порохом.

Быстро ешь, пока они не видят.

Волнующие перспективы. Все поменялось местами.

Что мне до всего этого?

Держать хвост пистолетом: новые технологии, вдохновенное искусство, героические истории и секс… война как сигнал для беззаботных оптимистов.

Другие новости:

Конгломерат Блиттеринга побуждает Абуэрефскую Авиасферу.

Звездные Полевые-Линейщики снова смели поместье Алейсинери.

Чердилид Пактерс в Фаинг-Гротассетском Сублимирующем затруднении.

Абафтинг Иморчи; дрянь, дешевка и еще раз дрянь.

Спорт.

Искусство.

Директорий Сверхсекретных сообщений.

Директорий Специальных Донесений.

Индекс/Указатель.

Альвер Шейх просканировала данные с экрана посредством нейродетектора, на ходу. Часть ее сознания была сосредоточена на процессе ходьбы, в то время как другая вникала в текст на виртуальном экране. Даже не зная, радоваться или огорчаться увиденному, она решила попробовать просмотреть новости еще раз:

“На Тире трудно удержаться”… Нет, это обычная чепуха: хабитат соблюдал изоляционистский нейтралитет, высылая всех представителей Культуры и задир, но ни одного имени не упомянуто, в том числе и ее.

Индекс. Буква Эф… Фа… Фат-Роид. Снова эта война – может ФР был вспомогательной военной базой?

Тир все равно не перетянет: ФР поворачивает хвост.

Кудр завоевывает кубок Ледяного Ветра.

Новая выставка Ледейенга открывается в Т41.

Директорий Сверхсекретных сообщений.

подиндекс.

подИндекс. Буква Ша… Шейх, Альвер. “0х, Альвер, где ты?” – так начинался новый опус Зерстина Хоя.

Она уставилась на экран. Да что же это такое? Одна дурацкая фраза бесталанного поэтишки, о котором она слышала только глупости (он каждый раз менял наружность, когда она обзаводилась очередным более-менее постоянным поклонником). Уф! Она перетрясла вновь весь подиндекс, надеясь что это какое-то недоразумение, срыв в связи или ошибка программы. Однако все было в порядке. Как говорится, что было, то было.

Альвер Шейх замерла, как громом пораженная. Случилось самое страшное. Она перестала быть источником новостей на Фаге.

VIII

Может быть, этот маленький ночной инцидент и не имел никакого значения, но, так или иначе, он случился. Гостьи задержались еще на два дня, чтобы поплавать с ктиками. В ту ночь Бэр снова встречалась с Аист. На следующий день девушки покинули планету: “Непристойные Манеры” прислал за ними посадочный модуль. Корабль часто совершал небольшие челночные перелеты и через две недели должен был вернуться, чтобы доставить материалы, необходимые для ближайшихисследований. А еще через две недели ожидалось рождение ребенка Дейэль. Следующий корабль ожидался только через год, и к этому времени они собирались увеличить вдвое человеческий род на водной планете. Они стояли вместе на пляже. Дейэль держала Бэр за руку и смотрела, как модуль поднимается к облакам грифельного цвета.

Вечером Бэр застала Дейэль за просмотром записей в верхней комнате башни, где располагались экраны.

На самой башне не было мониторных систем. Скорее всего, съемку сделал автономный дрон-камера. Этот малыш, должно быть, спустился в ту ночь на башню, обнаружил двух больших млекопитающих и включил режим записи.

Дейэль, вся в слезах, повернулась к Бэр. А та вместо раскаяния почувствовала внезапный приступ злобы. На экране двое девушек ласкали друг друга на крыше башни, залитой лунным светом. Были слышны томные вздохи и страстный шепот.

– Да, – сказала Бэр, иронически улыбаясь и стягивая мокрый гидрокостюм. – Старушка Аист, не так ли? Прелестная девушка. Тебе не стоит плакать. Дисбаланс жидкостей в организме может повредить ребенку.

Дейэль запустила в нее стаканом. Он разбился за спиной Бэр – как раз о стену с экраном. Маленький дрон-слуга заковылял на своих коротких конечностях по ступенькам, торопясь всосать мусор и высушить ковровую дорожку.

Бэр посмотрела в лицо подруги. Разбухшие груди Дейэль обвисли, большой живот сотрясался от рыданий.

Бэр продолжала стягивать детали мокрого гидрокостюма.

– Клянусь, это было просто легкое увлечение, – сказала она как можно спокойнее. – Просто по дружески полизались – и все.

– Как ты могла? – трагически произнесла Дейэль.

– Что? – возмутилась Бэр, по-прежнему стараясь не повышать голоса. – Что я такого сделала?

– Трахнуть мою лучшую подругу! Здесь! И в такой момент! После всего, что было!

Бэр оставалась спокойной.

– Разве это считается траханьем? Ведь чисто технически женщина не может трахнуть другую женщину. – Она озадаченно нахмурилась, словно пытаясь вспомнить, как это на самом деле называется.

– Дрянь! Ты еще над этим смеешься! – закричала Дейэль. Голос ее вдруг сорвался на октаву ниже, так он никогда не звучал, и вряд причиной этому был только гнев. Скорее всего, произошел выброс мужских гормонов. – Не смей смеяться! – Дейэль подскочила к ней и замахнулась, собираясь ударить.

Бэр перехватила ее запястье.

– Дейэль! – сказала она подруге, которая, рыдая, билась у нее в руках. – Ты ведешь себя просто смешно! Я всегда трахалась с другими, и ты трахалась с другими, когда несла весь этот вздор про “узловую точку судьбы” и “поворотный момент биографии”. Мы ведь не были влюбленными недорослями и не соблюдали какой-либо моногамный культ или что-то в этом роде. Что такого, черт возьми, что я сунула пальцы в твою подругу? Она ушла. Ее здесь больше нет. А я здесь, и ты здесь, и этот чертов ребенок все еще у тебя в животе, а твой – в моем. Что изменилось?

– Тварь, тварь! – зарыдала Дейэль и вдруг обмякла. Бэр едва успела ее поддержать, обессилевшую, беспомощно всхлипывающую.

– Дейэль, давай не будем говорить глупостей? Мы же не клялись друг другу в верности, правда? Это было просто… как дружеское рукопожатие.

– Рукопожатие?! – вскинулась Дейэль. – И это ты называешь рукопожатием?…

– Ну, перестань, перестань. В этом не было ничего такого… зазорного, понимаешь? – Бэр сосредоточилась, вдохновенно пытаясь отыскать довод, способный убедить подругу.

– Понимаешь, это было просто проявление гостеприимства, участия… В конце концов, она была наша гостья и могла просто обидеться! Я понимаю, что сейчас не лучшее время для таких разговоров, в тебе бушуют гормоны и прочее, но согласись, это же безумие…

– К черту! Сгинь с моих глаз! Оставь меня в покое и убирайся к черту!

– Дейэль, – произнесла Бэр, опускаясь перед ней на колени. – Ты слышишь, мне очень, очень жаль. Мне стыдно. Мне бесконечно жаль. Я еще никогда в жизни не извинялась за траханье на стороне и не собиралась этого делать, но вот я перед тобой на коленях и прошу прощения. Сделанного не воротишь, но я же не знала, что это может произвести на тебя такое впечатление, клянусь. И потом, ты знаешь, она первая меня поцеловала. Я бы никогда не пошла на такое. Я не собираюсь никого обвинять, но ведь я сказала “нет”, однозначно сказала ей “нет”. Это была не моя идея, и не моя ошибка. Прости…

Но ничего не вышло. Дейэль больше с ней не разговаривала. Она не хотела, чтобы ее перенесли в постель. Она не хотела, чтобы к ней прикасались, чтобы ее кормили чем-нибудь вкусненьким или развлекали нехитрыми, на месте придуманными сказками. Бэр молча сидела перед панелью управления мониторов, а Дейэль всхлипывала на полу.

Потом Бэр нашла дрона, записавшего все происшедшее и разнесла его вдребезги.

IX

“Серая Зона” что-то сделал с его глазами. Это случилось во сне, в самую первую ночь, когда он оказался на борту корабля. Утром Генара разбудило щебетание птиц и отдаленный гул водопада. Одна из стен каюты за утро превратилась в большое окно, оно выходило на окаймленное лесом предгорье, оттуда тянуло слабым смолистым запахом хвойных деревьев. Им овладело странное чувство: словно он вспомнил о чем-то смутном, полуреальном, какойто давний сон или старую легенду. Но едва он попытался сосредоточиться на этом ощущении, оно немедленно ускользнуло. Перед глазами на мгновение возникла какая-то дымка. И только тут он вспомнил, как накануне корабль спрашивал у него разрешения имплантировать нанотехнику во время сна. Веки чуть подрагивали, глаза слезились. Как только он вытер глаза, все вернулось в нормальное состояние.

“Корабль!” – позвал он.

Да? – ответила каюта.

“Что это? Имплантаты?”

Да. Модифицированный нейродетектор, вмонтированный в твой череп. Понадобится еще денекдругой, чтобы он отстоялся и стал работать, как следует. Пришлось кое-что подлатать в твоих системах. Ты что, недавно ударился головой?

“Да. Выпал из пролетки”.

И как с глазами?

“Иногда немного жжет. А вот теперь все в порядке”.

Сегодня проведем симуляцию с архивами “Сновидца”. Годится?

“Замечательно. И когда намечено с ним свидание?”

Рассчитываю передать тебя в течение трех дней.

“Превосходно. Как война?”

Идет себе потихоньку. А что?

“Да просто интересно, – ответил Генар-Хафун. – Уже произошли какие-нибудь генеральные сражения? Может, еще какие-то туристические корабли захвачены в заложники?”

Я же не служба новостей, Генар-Хафун. – Тон корабля сделался официальным. – У вас же имеется терминал. И думаю, вы им пользуетесь.

– Да, спасибо, – пробормотал Генар, слезая с кровати. Еще никогда он не встречал такого несговорчивого корабля. Хорошо хоть, о завтраке “Живодер” не забыл позаботиться.

В одиночестве восседая в главной столовой корабля, он просматривал новости Культуры на экранеголограмме, проецируемой терминалом. В ответ на захват судна с туристами-заложниками Культура не предприняла никакого военного шага. Упорно ходили слухи о предстоящей мобилизации. Война, похоже, грозила стать затяжной – или это был краткий период затишья перед бурей? Сразу после новостей пошел документальный учебный сериал, в котором демонстрировалось, как снискать расположение задир при случайной и вполне гражданской встрече. И вот тогда он внезапно вспомнил тот сон, который улетучился в момент пробуждения.

Х

Бэр проснулась, обнаружив, что подруга стоит над ней, занеся над головой сомкнутые руки. В руках Дейэль сжимала нож из снаряжения для подводного плавания. Ее глаза были налиты слезами. С ножа капала кровь. Боль набросилась на Бэр, как тигр, прыгнувший из кустов на беспечного оленя. Бэр захотелось закрыть глаза и потерять сознание. Но в итоге проснулась. Эта боль, которую она сейчас испытывала, являлась, по сути, осознанием разрушения тела. Жизнь выходила из нее. И это было страшнее жесточайшей боли. Бэр пыталась сообразить, что делает Дейэль.

Что случилось?

Шум в ушах. Простыни в крови. Ее живот. Глянцевитый блеск ее внутренностей. Вот чем все кончилось.

Почему она стоит, как дура? У них же есть аппарат поддержки жизнеобеспечения! Но Дейэль просто смотрела куда-то перед собой безумными глазами. Наркогланды ее двигались, точно жабры у рыбы, выброшенной на песок.

Она наблюдала за конвульсиями Бэр, не в силах прийти на помощь.

Вот так. Жил для женщины. Стал женщиной – из-за женщины. И теперь умирает из-за женщины. Теперь в нем умрет и женщина, и мужчина, и тогда Дейэль поймет, как он ее любил.

Хотя какое это имеет значение?

И имеет ли? – спросила она того мужчину, который раньше был внутри.

Он не сказал ни слова в ответ: он не умер, но определенно ушел, там никого не было, там было пусто. Там, внутри, под сердцем, не было никого, кроме нее. Она осталась в полном одиночестве. Она была брошена на произвол судьбы, оставлена умирать. Умирать от руки единственной женщины, которую любил(а).

Так какая разница?

…Я тот, кем был всегда. То, что я называю мужественностью или мачизмом, было просто оправданием “самости”, не так ли?

Нет. Нет. Нет, – и покончим с этим, девочка.

Бэр зажала руками рану в животе и скатилась с кровати, увлекая за собой прилипшую кровавую простыню. Она поковыляла в ванную, придерживая вываливающиеся внутренности и стараясь не спускать глаз с подруги. Дейэль все так же таращилась на кровать, словно не понимая, что Бэр там уже нет.

Бэр прислонилась к стене, едва не потеряв сознание, но устояла, приведенная в чувство резкими запахами включившихся одорантов. Дверь ванной автоматически захлопнулась за ней. В голове снова зашумело. Мир перед глазами шатался, раскачивался из стороны в сторону. Резкий, неодолимый запах крови, казалось, присутствовал везде, хотя на мгновение ее привели в чувство ванные ароматы.

Воротничок реаниматора лежал вместе с другими препаратами в аптечке, заботливо расположенной ниже уровня пояса, чтобы при случае можно было дотянуться даже с пола. Бэр закрепила воротничок и опустилась на пол. Что-то зашипело, шею стало приятно покалывать. Даже сидеть, прислонившись к стене, было для нее мучительной пыткой. Она сползла по стенке и распростерлась на теплом полу. Это оказалось легко, кровь сделала ее тело скользким, как у дельфина.

XI

Во сне он увидел Зрейн Трамов, поднимающуюся с ложа, усыпанного маленькими розовыми лепестками. Часть их налипла на ее кожу мазками румянца. Она надела скафандр и взошла на капитанский мостик, кивая в ответ на приветствия членов экипажа, возвращающихся с вахты. Водрузив на голову шлем, она выплыла в космическое пространство.

Перед ней развернулась тьма. Строгая пустота и холод. Она огляделась: вокруг сияли далекие звезды и галактики, не менее далекие, чем сами звезды.

Странная звезда. Загадка.

В такие моменты ей становилось жутко от этой бездонной почти стерильной пустоты, мертвой и безмолвной, до свиста в ушах. От того, что чувствовала себя песчинкой на весах мироздания.

Имена кораблей: она слышала о судне под названием “Я Ненавижу Мамочку”, их было даже, кажется, два с таким названием. Да, тетушек ей было явно недостаточно, она многого недополучила в детстве. Она знала, что иным людям приходится расти в чужих семьях, но это почему-то не утешало.

Ее мать решила остаться в Контакте и вернулась на свой корабль вскоре после того, как девочка отпраздновала первый день рождения.

Тетушки ей достались ласковые и внимательные, – но даже они не знали, сколько раз она ощущала внутри себя эту ноющую пустоту, душевный вакуум, который не выплакать никакими слезами в одинокой детской постели.

Наверное, она могла бы поделиться с кем-нибудь этим одиночеством и пустотой. Например, с родителями со стороны отца. Но те были слишком далеки от нее – не только в смысле расстояния, но и вообще участия в ее жизни. Да и отец ей казался скорее неким явлением извне, частью какой-то другой жизни, особенно остро это чувствовалось, когда он изредка навещал ее, чтобы поиграть вместе. Он был добрым и любящим папочкой, но любил ее, как и все остальные родственники, как-то рассеянно, словно ему не было дела до мира у нее внутри. А мир этот был глубокой черной пустотой, в которую срывались и навсегда пропадали слова, образы и мечты. К тому же, она довольно быстро сообразила, что его визиты вызваны в большей степени интересом к двум тетушкам, чем к собственной дочери.

Мать время от времени вырывалась к ней на несколько дней, что при ее графике работы было почти подвигом. Так что она вскоре устала радоваться таким появлениям матери и зажила самостоятельной жизнью. Мамины приезды каждый раз вызывали у нее сильную и неожиданную реакцию – от болезненных вспышек любви до приступов ярости. Позже, измученные этими напряженными встречами, они заключили нечто вроде перемирия, но за это было заплачено дорогой ценой.

А к тому времени, когда мать благополучно вышла на пенсию, дочь, наконец, стала ей просто подружкой. Они действительно стали отличными подругами, и тем не менее она была одинока. И подозревала, что может в полном одиночестве закончить свои дни, как и начала. Мысль об этом была постоянным источником печали, хотя она никогда не позволяла себе распускаться и жалеть себя. Но все же, как ни стыдно было в этом признаться, краешком ума она всегда ощущала нехватку живого существа рядом. И уж, конечно, если говорить начистоту, этим живым существом – должен стать мужчина, ее мужчина и никто другой. Настоящий мужчина. Он придет спасти ее, вырвать из вакуума одиночества, из этого добровольного изгнания отовсюду. Правда, в этом своем желании она не смогла бы признаться никому на свете. Никому из близких людей или машин не доверила бы она этой тайны, которую хранила в себе, словно раковина – жемчужину. Ведь она была так непохожа на других людей!

Все получили, что хотели: она – право остаться самой собой, остальные – образцового служащего.

И все же нельзя оценить себя по-настоящему, пока не доверишься другому человеку, да так, чтобы он знал о тебе всю подноготную. Только он и способен сказать тебе, кто ты есть на самом деле.

Она не сразу пришла к этому выводу, она сопротивлялась, пытаясь убедить себя, что все совсем не так, что у нее получится по-другому… Просто проклятая карьера забирала последние силы, не оставляя свободного времени…

Эта иллюзия возможного выхода привлекала ее не меньше, чем древняя звезда, исследованием которой она занималась. Научное открытие могло принести ей славу, а слава есть неоспоримое признание. Ведь именно желание признания, желание права на свое мнение и свое место в этом мире так иссушало ей душу. Слава могла наполнить этот пересохший колодец. По крайней мере, так она себя убеждала.

Решение вселенской загадки занимало ее все больше и больше и вскоре заслонило собой весь внешний мир.

Ее внимание привлекла какая-то вспышка поблизости от центра звезды. Однако все остальное было вполне привычно. Вспышка показалась ей очень яркой. Словно открываешь дверь на солнечную веранду из темного подпола. Это мне подмигнула звезда, неожиданно подумалось ей.

Новая вспышка, еще ярче первой, ослепила ее, изливаясь солнечным огнем, поглощая ее без остатка, засасывая целиком, захлопываясь, точно ловушка.

Зрейн Трамов, капитан ОКБ “Трудный Ребенок”, ничего не успела сделать. У нее просто не осталось на это времени. Она дернулась назад – и исчезла в ликующих глубинах падающего огня, тщетно взывая о помощи. Взывая к НЕМУ.

Он выпрыгнул из постели, мигом проснувшись, тяжело и часто дыша, с колотящимся сердцем. Свет в кабине автоматически включился, среагировав на отсутствие давления на энергетическое поле кровати; Генар-Хафун вытер пот с лица и осмотрелся. Вот это сон! Такой яркий, словно от имплантата или от игрового сценария. Он рассчитывал на обычное эротическое сновидение, а не на экскурс в далекое прошлое, к “Трудному Ребенку”, наткнувшемуся на звезду старше вселенной и вращающийся вокруг нее непонятный объект. Он заказывал маленькую сексуальную симуляцию, а не проникновение в глубины обиженной на весь мир женской души.

Хотя это было забавно. Ощутить себя на какоето время женщиной, – и в то же время видеть себя со стороны. Тем более присутствовать ВНУТРИ нее – в совершенно другом смысле, гораздо более внутри, чем при самом тесном сексуальном контакте. Проникнуть в ее мысли, в ее чувства. Узнать ее надежды и опасения, промелькнувшие в ее сознании, когда она смотрела на свою находку.

Гм. Еще одно странное, выбивающее из колеи сновидение.

“Корабль?” – позвал он.

– Да? – откликнулась “Серая Зона” из аудиосистемы каюты.

– Я только что видел странный сон, – вслух объявил Генар-Хафун.

– Что ж, и у меня, наверное, тоже имеется некоторый опыт в этой области, – сказал корабль с тяжким вздохом. – Представляю, как тебе не терпится рассказать его.

– Нет, дело не в этом. Я просто хотел спросить – ты… ну… того?..

– Ты хочешь спросить, не вмешивался ли я в твой сон, не так ли?

– Мне так показалось…

– Ну что ж… Но даже если это так, то неужели ты думаешь, я признаюсь?

Он подумал.

– Так что это значит: “да” или “нет”?

– Нет. Теперь ты доволен?

– Нет, теперь я недоволен. Теперь я не знаю, был ты там или не был. – Он потряс головой и ухмыльнулся. – Ты же все равно делаешь с моей головой что захочешь, правда же? Вы там с дронами, наверное, в футбол играете.

– Ну, если бы я занимался подобными вещами… – ровным тоном отвечал корабль и вдруг хмыкнул, что было совершенно невероятным для корабля его типа. – Наверное, но это исключительно мое предположение, – просто шалит нейродетектор. Так что тебе не о чем беспокоиться. А если не хочешь спать, прими “сон-абсолют”.

Генар-Хафун промычал что-то неопределенное, забрался обратно в постель и велел:

– Выключай свет. – И откинулся на подушку. – Спокойной ночи, – пожелал он кораблю на прощание.

– Сладких тебе снов, Генар-Хафун, – откликнулся корабль и выразительно щелкнул выключателем.

Генар некоторое время лежал в темноте, закрыв глаза, а потом провалился все в тот же сон.

XII

Бэр встала в кровати. Несмотря на слабость, она чувствовала, что начинает поправляться. Аварийный медворотничок лежал, вычищенный, на столике у кровати. Рядом с ним была миска с фруктами, кувшин молока, экран и небольшая фигурка, несколько дней назад принесенная для Дейэль, в подарок от Джистиг, старой самки ктиков.

Дроны, обслуживающие башню, приносили ей еду и прибирали за ней. Первый вопрос, который она задала, когда очнулась, был “где Дейэль? Она боялась, что бывшая подруга с отчаяния зарежет себя тем же ножом или просто бросится в море. Дроны отвечали, что хозяйка в саду возле башни.

Иногда они сообщали, что хозяйка в верхней комнате башни или плавает, или только что вылетела на флаере на какой-то далекий остров. Были и другие ответы – на другие вопросы. Именно Дейэль – вместе с одним из дронов – взломала дверь в ванную. Так что она вполне могла добить Бэр, если бы захотела.

Бэр просила о встрече, но Дейэль не навещала ее. Как-то, уже неделю спустя. Бэр нашла в себе силы подняться с кровати и отправиться на небольшую прогулку. Пара дронов неукоснительно следовала за ней.

Шрам поперек живота уже начал разглаживаться.

Бэр знала, что все позади. Была ли это месть, хотела ли Дейэль ее убить или просто извлечь плод таким варварским методом – так и осталось неизвестным. Но теперь Бэр чувствовала, что ее тело само приняло какое-то решение, и она будет вынуждена ему подчиниться. Возможно, это началось еще тогда, когда она без сознания лежала на полу ванной, а ее тело стремительно искало пути к спасению – самые короткие и верные. Ее тело решило, что должно принадлежать мужчине. Оставалось только согласиться.

В этот день Бэр смогла выйти из башни, время от времени поглаживая ладонью широкий рубец на животе. Она обнаружила Дейэль на берегу, в нескольких метрах от кромки прибоя. Та сидела на камнях, скрестив ноги.

Она подняла глаза на Бэр и затем вновь отвернулась к морю. Бэр села рядом.

– Мне очень жаль, – сказала Дейэль.

– Мне тоже.

– Я убила его?

Бэр подумала некоторое время, прежде чем ответить. Затем она наконец поняла.

– Ты имеешь в виду… плод?

Дейэль кивнула удрученно.

– Да, – твердо отчеканила Бэр. – Его больше нет.

Дейэль поникла головой. Больше она ничего не сказала.

Через неделю Бэр улетела на “Непристойных Манерах”. Дейэль передала ей через дрона, что ребенок, может быть, появится не так скоро. Она задержала его развитие, спровоцирововав консервацию. На некоторое время. Пока не придет в себя. Пока не почувствует себя готовой. Она не знала, как долго придется ждать, сколько осталось до этого благословенного момента. Несколько месяцев, а, может быть, год. Нерожденный ребенок будет в целости и сохранности, просто немного подождет с выходом в свет. А когда придет время, за ней присмотрят дроны, обитающие в башне. Она не хотела, чтобы Бэр была рядом. Большая часть работы уже позади. Доделать осталось немного, Дейэль вполне справится с этим самостоятельно.

Так что это даже хорошо, что Бэр покидает ее. Когда родится ребенок, она оповестит Бэр. Они смогут встретиться, если она пожелает – если ОН пожелает.

Контакт никогда не узнал о том, что случилось на этой далекой планете. Бэр выдумала некое происшествие, из-за которого она лишилась ребенка – что живот ей пропороли плавником или что-то в этом роде… какой-то морской хищник атаковал и напугал ее до смерти. И о том, как Дейэль чудом спасла ее. Никто и не подумал придираться к тому, что они расстались прежде конца срока экспедиции. Ктики оказались перспективными в смысле окультуривания существами, они рвались к прогрессу, как щенок к миске с кормом, так что Телатурьер ждало большое будущее.

Генар-Хафун вновь стал мужчиной. Однажды, перебирая ворох старого белья, он наткнулся на фигурку Дейэль, вырезанную старой самкой-ктиком. Он послал ее Дейэль, еще не зная, ответит она или нет. Дело в том, что на “Непристойном” он стал отцом ребенка Аист. Новое назначение заставило его через несколько месяцев перебазироваться на “Тайного Советника”. И тут произошло столкновение с одним из аватар корабля – тем самым, с которым он переспал. Они почти час кричали друг на друга, причем корабль впрямую объявил, что никогда не простит молодому повесе бегства от любимой женщины.

Оказалось, эта девушка, выпорхнувшая из его постели, не только не способствовала его назначению, как обещала, но и всячески препятствовала, надеясь задержать его подольше у себя на борту.

Через два года после того, как он оставил Телатурьер, он услыхал, что Дейэль, все еще беременная, ушла на Сохранение. Мир понемногу населялся, вокруг их старой башни разросся целый город. Позже до него дошел слух, что она вовсе не на Сохранении, а просто принята на борт неким ОСТ, превратившимся в Эксцентрика. Этот корабль когда-то носил название “Тайный Советник”, а теперь назывался “Сновидцем”.

XIII

– Не делай этого!

– Я уже решился.

– Ну, хорошо, по крайней мере, позвольте мне забрать моего аватару!

– Забирайте вашего крокодила.

– Благодарю вас. Начало последовательности Перемещения! “Рок, Подвластный Изменениям” послал сигнал “Доводу к Рассудку” и затем продолжил: – Прошу вас, не рискуйте.

– Я рискую только дроном.

– А если он вернется без видимых повреждений, что будете делать тогда?

– Приму все необходимые меры предосторожности, включая проверку интеллекта…

– Простите, что перебиваю, но не говорите мне больше ничего, если наш друг участвует в беседе. Вы понимаете, что непременно заразитесь сами, пока вы будете искать нарушения? Неужели вы не слышали о том, что такое вирус?

– Вы забываете о том, что такое Эксцентрики. Эксцентрики не боятся влияний извне. Они проходят любые изменения, трансформации и трансмутации, чтобы стать другими, оставшись самими собой.

– Данные, которые вы станете искать на дроне, могут стать причиной вашего интеллектуального разрушения. Вам будет казаться, что все в порядке, что вы получили уникальную информацию, но это будет совсем не так. Вы не должны подпускать этого дрона к себе. Лучше всего расстрелять его на подходе.

– Вы сами-то поняли, что сказали?

– Это опасно!

– Я настаиваю на приеме данных, даже если они предполагают перестройку интеллекта, даже миметическую перепроектировку.

– Нельзя, поддавшись безумию, остаться здоровым.

– Вы перестраховщик, дорогой кузен, – отозвался “Печальный Консул”. – Мы – эленчи-зететики. У нас есть навык обращения с подобными материями. Наш опыт имеет практическую базу. Мы готовы ко всему.

– А я родом из Культуры и терпеть не могу, когда на моих глазах вот так рискуют, сунув голову в самое пекло. Вы уверены, что экипаж с вами согласен? Люди не любят мутировать.

– Вы же знаете, ваш аватара участвовал в обсуждении, заметил “Довод к Рассудку”.

– Это было два дня назад, – подчеркнул “Рок”. – Подсчет голосов состоялся. Дроны и экипаж согласны с намеченным вами планом действий. Ну, тогда еще примерно пара минут не внесут существенных изменений, не правда ли? Подумайте, заклинаю вас. Вы знаете людей не хуже меня, до них все доходит не сразу. Возможно, кто-то изменит свою позицию. Пожалуйста, прошу вас, задержитесь на несколько минут.

– Хорошо. С неохотой, но все же иду вам навстречу.

“Довод к Рассудку” приостановил отсчет запуска дрона за сотую долю секунды, а “Рок, Подвластный Изменениям” остановил Переместитель и задержал своего аватару на борту соседа.

Все это не имело особого значения. За минувшие два дня “Рок” тайно усовершенствовал свои эффекторы и полагал, что теперь он способен предотвратить опасность, исходящую от дронов, посланных к Эксцессии. Пока на борту “Довода к Рассудку” шло обсуждение проблемы и голосование, “Рок” принял послание от другого судна.

хИсследовательское судно “Точный Скол” (Зететики-эленчи, Старгейзеры, 5-ый флот) оОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” (Культура)

Привет. Рад вашему приглашению. Вместе с братскими кораблями “Вместе с Рассудком” и “Долгий Взгляд” с удовольствием буду сопровождать вас в пределах досягаемости ваших сканеров. Мы реконфигурировались к Экстремальной Обороне. Будем надеяться, что вы не собираетесь предпринять никакого вмешательства в планы нашего братского судна “Довод к Рассудку”.

Следом пришли два других подтверждающих сигнала.

“Что за чертовщина?” – думал ОКБ. Получается, Эленчи просто заступили ему дорогу и вывели из игры. Теперь, когда кораблей стало больше, и все были готовы к ведению боевых действий, их, понятное дело, нельзя было убедить силой.

Он угрюмо следил за тем, как разворачиваются события.

Совет на борту “Довода” шел своим чередом, еще несколько человек из состава экипажа проголосовали против идеи послать дрона, изменив прежнее решение. Двое, ранее требовавшие немедленного перевода на “Печальный Консул”, теперь предпочли остаться на борту. “Рок” забрал своих аватар с обоих кораблей эленчей. При этом он использовал свой перегруженный Переместитель, стараясь потратить как можно меньше энергии. “Рок” оставил блок Переместителя в полной боеготовности.

Маленький, тщедушный на вид дрон “Довода” был запущен в должное время. Его кожух был ярко украшен лентами, цветами и покрыт приветственными рисунками с выражением дружелюбных намерений и радости по поводу встречи. Неуверенно порыскав перед Экспессией, он невинно прочирикал лучом сигнал доброй воли.

Если бы “Рок, Подвластный Изменениям” был не кораблем, а человеком, то в этот момент он опустил бы глаза, прикрыл их ладонью и покачал головой.

Небольшому механизму понадобилось несколько минут, чтобы забраться под нетронутую извне темную кожу – поверхность Эксцессии. Так насекомое забирается в складку кожи носорога. Там он привел в действие одноразовый гиперпространственный блок связи и исчез под коркой Эксцессии, будто нырнул в непроницаемый черный омут.

В инфрапространстве он просто перестал существовать. Исчез в мгновение ока.

“Рок, Подвластный Изменениям” наблюдал за ним со ста различных точек зрения и видел каждый миллиметр его удаления или приближения к объекту. Сейчас все его камеры одновременно показали исчезновение. Через миг дрон появился снова. Он вынырнул, возвратившись в тот же участок пространства, в котором совсем недавно исчез, и направился к “Доводу”.

“Рок” приготовил плазмовые камеры к удару и навел боеголовки. И просигналил:

– Это ваш дрон?

– Хм-м, – ответил “Довод “ не без некоторого колебания. Ну…

– Уничтожьте его… – потребовал “Рок”. – Немедленно уничтожьте!

– Он передает шифрованным текстом, согласно инструкции, оповестил всех “Довод”. При этом голос его звучал озадаченно.

Затем последовала пауза, и через некоторое время торопливый голос оповестил:

– Он обнаружил мозговое состояние пропавшего корабля “Мир Несет Изобилие”!

– Уничтожьте его! Немедленно!

– Нет, никогда! – отозвался “Печальный Консул”.

– Как можно? – возмутился “Довод к Рассудку”.

– Весьма сожалею, – просигналил “Рок” коллегам и привел в действие Переместитель, выбросивший сжатые сферы плазмы, рассеяв их, подобно минам, по пространству на пути возвращающегося из Эксцессии дрона.

XIV

Альвер Шейх закинула за плечо намокшие спутавшиеся волосы и оперлась подбородком о грудь Генара-Хафуна. Она чертила пальчиком круги у его левого соска, а он, обняв ее, нежно целовал каждый ее пальчик по очереди. Она улыбалась.

Ужин, болтовня, совместное возлияние, раскуренная на двоих трубка мира. Потом они решили освежиться в бассейне “Серой Зоны”, брызгая друг в друга и всячески дурачась… и продолжили дурачиться уже в постели. Альвер держала себя в рамках весь вечер, пока не уверилась, что мужчина не рассчитывает на продолжение, затем убедила себя, что она не давала себе зарока, что вообще-то он пресимпатичный, а после тесной душегубки в модуле им обоим надо немного расслабиться. Последнее решение она вынесла уже в бассейне, раздетая догола.

Оторвав подбородок от его груди, она принялась тереть пальчиком его потемневший сосок.

– Ты серьезно? – спросила она. – Ты хочешь стать настоящим задирой?

– Это самая лучшая идея, которая когда-либо приходила мне в голову, – ответил он. – Я просто хочу узнать, каково это быть одним из них.

– Получается, теперь ты объявил войну самому себе? – задала она очередной вопрос, прижимая сосок к груди и наблюдая, как он выпрямляется, словно миниатюрный пенис. Брови ее при этом были сосредоточенно сдвинуты, как будто она проводила важный эксперимент на живом организме.

Он рассмеялся:

– Получается, что так.

Она заглянула ему в глаза:

– А как насчет женщин? Тоже захотел побывать в их шкуре? Ведь ты пробовал измениться, разве не так?

Глубоко вздохнув, он поднял голову, словно выныривая на поверхность океана, в котором пребывал до тех пор. Закинув руку за голову, он задумчиво посмотрел в потолок каюты:

– Что было, то было, – спокойно произнес он.

Поглаживая ладонью его грудь, она рассматривала мельчайшие узоры пор на его коже.

– И это все – ради нее?

Они встретились взглядами.

– Откуда ты обо мне столько знаешь? – поинтересовался он. Он уже пробовал разговорить ее за ужином, пытался выяснить, как много ей известно и зачем ее отправили на перехват, однако не добился вразумительного ответа. (Впрочем, если честно, разве сам он мог рассказать ей, зачем ему надо попасть на “Сновидец”?)

– О, я знаю о тебе все, – произнесла она нежно и опустила глаза. – Вернее, мне известно кое-что. Наверное, далеко не все.

Он вновь утомленно откинулся на подушку.

– Да, может быть, это было сделано только ради нее.

– Значит, ты сильно любил ее, – сказала она, продолжая ласкать его грудь. Помолчав, он ответил:

– Вероятно.

Ей послышалось сожаление в его голосе. Последовала пауза, после которой он вздохнул и уже более беспечным тоном произнес:

– Ну, а у тебя? Был у тебя какой-нибудь парень?

– Нет! – солгала она со смехом. – Может быть, так, однодневка. – Она приподнялась и провела вокруг его соска кончиком языка. – У меня хватало чисто девичьих развлечений. Мне нравилось быть просто девочкой.

Он потянулся, привлек ее к себе, чтобы поцеловать.

И тут в тишине прозвенел крошечный колокольчик.

Она вырвалась.

– Да? – спросила она тяжело дыша и начиная хмуриться.

– Извините за беспокойство, – сообщил корабль откровенно издевательским тоном, – Могу я поговорить с мастером Генар-Хафуном?

Сделав неприличный жест, Альвер скатилась с мужского тела.

– Что, нельзя было подождать? – отозвался Генар-Хафун.

– Да, пожалуй, – задумчиво ответил корабль, как будто это только что дошло до него. – Но люди обычно предпочитают узнавать о таких событиях немедленно. По крайней мере, мне так всегда казалось.

– Что еще такое? Что там стряслось?

– Чувствующий модуль Скапел Эффранкуи погиб смертью храбрых, – произнес корабль. – Он подорвал себя вместе с посольством на планете задир в первый день войны. Приношу свои соболезнования. Вы ведь были тесно знакомы?

Генар-Хафун помедлил с ответом, обдумывая услышанное.

– Нет. Впрочем… мне тяжело это слышать. Спасибо, что известили.

– Мог ли я ждать? – будничным тоном произнес корабль. Посудите сами.

– Даже должны были, но, вероятно, не знали об этом.

– Ну, хорошо. Еще раз простите, что помешал. Доброй ночи.

– Да, доброй ночи, – ответил человек, удивляясь собственной выдержке.

Альвер погладила его по плечу.

– Это же был модуль, в котором ты жил, правда?

Он кивнул.

– Получается, ты лишился последнего пристанища?

– Мы никогда не были привязаны друг к другу, – откровенно признался он. – Скорее всего, это из-за меня. Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее. – Честно говоря, временами я веду себя как последний мерзавец. – он горько усмехнулся.

– Я запомню твои слова, – сказала она и обняла его.

10. ТЯЖКОЕ ПРИЗНАНИЕ

I

Ничего не помогало! Вся артиллерия “Рока, Подвластного Изменениям” работала на одного дрона-эленча. Тот быстро лавировал мимо расставленных кораблем захлопывающихся гравитационных ловушек, упорно скользя к Переместителям. Но это же непостижимо! Разве можно уйти от гравиловушек, да еще с такой легкостью? Интересно, заметили эту новую способность дрона наблюдающие со стороны корабли эленчей? Маленький дрон летел, неумолимо приближаясь к родному кораблю. До сближения осталось всего несколько секунд.

– Должен признаться, я пытался уничтожить вашего дрона, – заметил “Рок”, направляя сигнал “Доводу”. – Не стану приносить извинений, поскольку ничуть не раскаиваюсь в содеянном. Посмотрите, чем это все обернулось. Он прекратил запись событий. Теперь вы видите? Похоже, эту машину уничтожить будет непросто. Лучше всего держаться от нее подальше. Я начну разрабатывать иной план действий.

– Не следовало вам вставать на пути моего дрона, – ответил “Довод”. – Я рад, что вы не преуспели в этом и даже потерпели поражение. Да-да, меня чрезвычайно радует, что дрон оказался под защитой неопознанного объекта. Я считаю это хорошим знаком.

– Что? Вы в своем уме?

– Буду вам весьма признателен, если вы перестанете атаковать мое ментальное состояние с регулярностью, достойной лучшего применения, и позволите мне спокойно заниматься своим делом. Не стану извещать другие корабли о вашем нападении на моего дрона, но предупреждаю, что подобные противозаконные действия в дальнейшем будут встречены уже не столь снисходительно.

– Ну что же, прощайте и доброго пути.

– Куда вы уходите?

– Я никуда не ухожу.

II

ОКБ “Серая Зона” был готов к состыковке с ОСТ “Сновидец”. ОКБ уже собрал своих немногочисленных пассажиров в кают-компании. Один из похожих на скелеты (сложенных из одних шарниров без кожуха) дронов-прислужников присоединился к ним, когда они наблюдали вид из гиперпространства, транслируемый на стенной экран. ОКБ развил всю скорость, на которую был способен, продираясь под тканью пространства, по слегка изогнутой траектории, почти идентичной курсу исполинского судна, растущего за кормой.

– Потребуется скоординированное отключение двигателей и Переместитель, – сообщил им небольшой куб, составленный из разновеликих компонентов, тоже дрон. – На несколько мгновений никто из вас не будет находиться под моим полным контролем.

Генар-Хафун еще не успел придумать хлесткой реплики по этому поводу, когда подал голос дрон Чарт Лайн:

– В смысле – не надо пытаться тормозить за тебя?

– Верно, – согласился дрон-прислужник.

– Вот он, приближается, – сказала Альвер Шейх.

Она сидела на кушетке, поджав под себя ноги, потягивая ароматную жидкость из фарфоровой чашки. Перед ними в симулированном пространстве появилась гипотетическая точка. Точнее, это был вид за кормой, на что недвусмысленно указывали цифры на шкале. Точка шла на сближение, неуклонно увеличиваясь. Постепенно она приняла вид массивного сияющего яйца, в полной тишине выкатывающегося снизу.

Генар-Хафун стал рядом с Альвер, опираясь на спинку кушетки. Внезапно судно дрогнуло. Возникло ощущение, будто они находятся в подводной лодке, о которую только что потерся боком кит или другое гигантское млекопитающее..

Альвер Шейх досадливо ойкнула, когда содержимое чашки плеснуло ей на грудь.

Теперь экраны заполнял серо-голубой бесконечный бок МСТ. Корабль еще раз качнуло, словно на волне у причала, и вот уже их глазам предстала лестница из широких ступеней, похожая на вход в античный храм. Широкие выступы вели к прямоугольному входу, по периметру освещенному огоньками. За ним в темном пространстве посверкивали другие огни. Вид пополз назад, открыв множество таких же входов, расположенных друг подле друга, – остальные, правда, были закрыты. Над и под ними, размещенные в лицевых частях ступеней, находились двери размером поменьше, все подобным же образом закрытые. Но этот вход был гостеприимно распахнут.

– Успешно, – произнес дрон-прислужник.

Вид снова изменился, когда корабль медленно пополз назад, останавливаясь перед единственным открытым отсеком.

Генар-Хафун нахмурился:

– Мы что, уже состыковались? – спросил он дрона-слугу. Тот обернулся к нему лицевой частью – вернее, просто повернул сенсоры на шарнирах – и сделал паузу, достаточно длительную, чтобы человек почувствовал себя полным кретином.

– Да, можно сказать и так, – произнес он, словно имел дело с ребенком.

– Но мне говорили…

– Добро пожаловать на борт “Сновидца”, – раздался голос у них за спиной. Все одновременно обернулись к высокой сухопарой фигуре, одетой в черное. Это существо стояло у входа в каюту. – Меня зовут Аморфия.

III

Дрон вернулся к кораблю “Довод к Рассудку” и был принят на борт. Минуло несколько секунд.

– Ну что? – спросил “Рок, Подвластный Изменениям”.

Последовала непродолжительная пауза. Так, микросекунда или что-то вроде того.

Затем:

– А вы знаете, ведь он пустой! – раздался удивленный голос “Довода”.

– Как пустой?

– Так. Пустой. Он ничего не записал. Как будто и не был нигде.

– Вы уверены?

– Взгляните сами.

Посыпались данные. “Рок” перенес их в сердечник памяти, как раз свободный для таких случаев.

Кажется, именно в тот момент он начал догадываться, чем была Эксцессия на самом деле. Хотя нет, догадываться он начал почти за месяц до происходящих событий. Эксцессия была не чем иным, как эквивалентом замкнутой комнаты, изолированной камерой, клеткой. Еще больше информации хлынуло из “Довода к Рассудку”: поток новых данных грозил затопить первоначальные. Корабль Культуры проигнорировал их. Частью Ума он внимал завываниям, глухим шумам, исходящим из этой закрытой комнаты.

Поток информации проскочил от “Довода к Рассудку “к “Печальному Консулу” за мгновение до того, как “Рок” послал собственный предупредупреждающий сигнал. Он проклинал себя за медлительность, хотя его предупреждение, даже если бы оно поспело вовремя, наверняка осталось бы незамеченным.

Он просигналил отдаленному кораблю эленчей, заклиная его поверить, что случилось худшее. Тот откликнулся не сразу.

“Довод к Рассудку” начал набирать скорость по направлению к “Року”. Он сообщал – плотным лучом, прямой передачей, импульсным лазером, производя широковещательные сигналы повышенной сложности, направляя их непосредственно кораблю Культуры. “Рок” развернулся в противоположном направлении и включил двигатели на полную мощность. “Пошел-ка я отсюда подальше” – подумал он и сорвался с места, унося ноги от “Довода к Рассудку”, который гнался теперь за ним, точно призрак из страшной сказки.

Но, удирая от “Довода”, “Рок” удалялся и от судна эленчей, причем на скорости, которая была почти за пределом его возможностей. “Печальный Консул” двинулся на перехват по второй большой дуге, дополняющей траекторию “Довода”. Так они легко могли зажать его в клещи, если успеют. “Пахнет жареным, “ – подумал “Рок”.

Может быть, они хотели просто поговорить, но “Року” почему-то казалось, что говорить им с ним особо не о чем.

ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” (Культура) хИсследовательскому судну “Печальный Консул” (кем бы оно ни было)

Если вы движетесь на перехват, я открываю огонь. Это первое и последнее предупреждение.

Никакого ответа. Просто вспышка бессвязной, перенасыщенной информацией болтовни “Довода к Рассудку”, гнавшегося по пятам. Курс “Печального Консула” тоже не изменился.

“Рок” сконцентрировал внимание на последних известных координатах трех кораблей эленчей; трио, которое, как сказал “Точный Скол”, вышло на охоту с учетом военной обстановки. Двух других игнорировать тоже было нельзя, но новоприбывшие должны были суметь предотвратить события, явно выходящие из-под контроля. Он просканировал все данные, которые имел поспецификациям кораблей эленчей: калькуляции, симуляторы, военные игры. И это приходилось делать с кораблями, которые фактически принадлежали Культуре! Получившийся симулятор выглядел как-то неубедительно. По расчетам выходило, что он мог без труда разобраться с двумя кораблями, даже оставаясь поблизости от Эксцессии (естественно, держась от нее подальше). А вот если бы еще трое присоединились к погоне, вот тогда у него могли бы появиться серьезные проблемы.

Он снова передал позывные “Точному Сколу”. Опять ничего.

“Рок” начал нервничать. Что здесь происходит, в самом-то деле? Не сегодня-завтра явятся большие пушки, а он тут играет в догонялки с двумя транспортами.

Конечно, он мог бы продолжить наблюдение за Эксцессией до прибытия флота, может, она выдаст что-нибудь поинтереснее, чем безумные выходки кораблей, но стоило ли рисковать? Учитывая, что его все-таки могут догнать? И не только корабли что он станет делать, если сама Эксцессия внезапно увидит в нем лакомый кусочек?

Да и черт со всем этим, сказал он себе. Неожиданно извернувшись, он заложил крутой вираж, разогнался, а потом сбрасывал скорость до тех пор, пока не остановился неподалеку от Эксцессии.

Он занял позицию на воображаемой линии, проходившей через него и Эксцессию. Две бусины уже были на этой нити, и с минуты на минуту он ожидал появления третьей: “Никаких Открытий” при выходе из гиперпространства должен был оказался как раз на этой линии.

“Рок” просигналил еще раз, пытаясь привести в чувство “Довод к Рассудку” или получить какой-либо вразумительный ответ от “Печального Консула”. Он постарался вычислить последнюю известную ему позицию “Точного Скола” и его двух реконфигурированных товарищей по оружию, а заодно снова запросил ответа от “Скола”. Тишина. Он тянул до последнего, пока “Довод к Рассудку” не пошел на таран, пытаясь экранировать собой сигнал. “Рок” увернулся. И помчался прочь.

Аватары “Рока, Подвластного Изменениям” приступили к оповещению экипажа о случившемся. В то же время корабль под прямым углом вернулся к своему первоначальному направлению, и припустил во все тяжкие. “Довод к Рассудку”, рассчитывая перехватить его, нацелил свои эффекторы на улетающий по широкой дуге корабль, но атака – или, быть может, последняя попытка переговоров, – была отражена ОКБ без особого труда. У “Рока” был куда более внушительный повод для беспокойства.

Он провел воображаемую линию от Эксцессии к МСТ “Никаких Открытий”, фокусируя свое внимание на средней линии этой дистанции.

Движение. Зондирующие волокна эффектора. Три луча, собравшиеся на этой линии в фокус.

Корабль эленчей “Точный Скол” и его два товарища по оружию стояли в ожидании. Ожидали они, само собой, его.

Поздравив себя с удачей, ОКБ вильнул в сторону – с намерением впервые за последние 30 дней оставить свой пост при Эксцессии.

И тогда его двигатели внезапно отключились.

IV

– Меня уверяли, – сказал Генар-Хафун высокому блондину, пресловутому аватаре корабля, – что я пробуду здесь всего день. Зачем тогда каюты?

– Мы движемся в зону боевых действий, – спокойно пояснил аватара. – Скорее всего, в ближайшее время с борта не удастся снять ни один из внутренних кораблей, исключая “Серую Зону”.

Вагончик мчался по горизонтальной шахте пневматического лифта. Сквозь его прозрачные стены была видна черная бездна, как будто они мчались в громадной пещере. Трюмы “Сновидца” едва угадывались в темноте. Затем вагончик повернул и шмыгнул в новую шахту. Генар-Хафун уставился на бледное, похожее на мертвеца, создание:

– Вы хотите сказать, что мне придется торчать здесь целых четыре дня?

– Вполне возможно, – уклончиво ответил аватара.

Генар-Хафун смерил аватару взглядом, который, по его мнению, должен был как минимум прожечь существо насквозь.

– А почему в таком случае я не могу остаться на борту “Серой Зоны”?

– Потому что этот корабль может отстыковаться и стартовать в любой момент.

Генар был слегка раздосадован. Пускай идет война, но все равно это уж больно смахивает на шутки 00. Сперва “Серая Зона” была взята на борт “Сновидца”, хотя ему говорили, что этого не произойдет, а теперь новые заморочки. Оглянувшись на аватару, он заметил, что тот смотрит на него не то с любопытством, не то с насмешкой. Четыре дня на “Сновидце”. Хорошенькое дело. Снова сюрпризы. Тогда, в модуле, он только и мечтал, как бы поскорей избавиться от Альвер Шейх и ее дрона и перебраться на борт “Сновидца”, но теперь все изменилось и поменялось местами.

Он провел кончиком языка по пересохшим губам и вздрогнул: ему показалось, что он почувствовал губы Альвер и ее дыхание на своей коже. Это ощущение осталось после их прощального поцелуя. Они расстались всего несколько минут назад. Кажется, у него улучшается память – воспоминание было почти осязаемым. “Ого, – подумал он и ухмыльнулся. – Все равно что обрести вторую молодость”.

Две ночи, один день. Вот все, что у них было с Альвер. А теперь их разделят еще как минимум четыре ночи.

Ну да ладно. Могло быть хуже. По крайней мере, этот аватара совсем не напоминал ту девушку, с которой ему пришлось в свое время испытать чувство жгучего стыда. Мысли его вернулись к тем временам, и он неожиданно задумался: а, собственно, хотелось ли ему еще раз увидеться с Дейэль? Он посмотрел на свои башмаки, на свой обычный рабочий комбинезон с “Серой Зоны”. Разве не так он был одет, когда они виделись последний раз? Перед расставанием? Он не мог вспомнить. Возможно, что и так.

Вагончик остановился у распахнувшейся двери.

Аватара указал на нее приглашающим жестом. Генар-Хафун ступил в коридор.

– Смею надеяться, что вам понравятся ваши апартаменты, услышал он за спиной вкрадчивый голос аватары. Послышалось шипение сжатого воздуха. Он оглянулся. Вагончик ушел, прозрачная дверь трубы-лифта закрылась, а перед ним уходил вдаль пустой коридор. Аватара тоже исчез. Пожав плечами, Генар направился к двери в конце коридора. Она открывалась в новый лифт, который пару секунд спустя доставил его в странное помещение, залитое ровным, без теней, светом, со множеством ящиков и снаряжения на полу. Генар-Хафун нахмурился. Снаряжение было до боли знакомым. В воздухе присутствовал странный аромат. Прямо перед ним была лестница, ее выбитые в неровной каменной стене ступени уводили во мрак. Лестница тоже показалась ему странно знакомой.

Он начал догадываться, куда попал. И стал взбираться по ступенькам вверх.

Из погреба со снаряжением он вышел в небольшой холл перед входной дверью первого, подземного, этажа башни. Дверь была не заперта. По винтовой лестнице он взбежал наверх и встал на площадке у парапета.

Волны накатывали на берег, шелестя галькой. Солнце поднималось к зениту. Одна из лун еще не растаяла в небе: ее бледная скорлупа еле проступала сквозь почти прозрачную голубизну неба. Знакомый запах оказался запахом моря. Ветер доносил крики морских птиц. Он спустился вниз, прошел по узкой полосе песка к кромке воды и осмотрелся. Все было на удивление похоже. Но пространство корабля не могло вместить в себя все это великолепие, так что, вероятнее всего, эти просторы наличествовали в действительности лишь отчасти, остальное было проекцией. Визуально же линия горизонта тянулась на добрые три десятка километров. И башня, и низкие утесы были точь-в-точь такими, как он их запомнил, выглядели старыми знакомыми.

– Эй, есть кто живой? – позвал он.

Ответа не было.

Он вытащил свой карманный терминал.

– Забавно, – произнес он, нахмурясь. Контрольная лампочка терминала не светилась. Он отстучал на клавиатуре пару ключевых команд. Безрезультатно.

– Aгa! – услышал он хриплый голос за спиной.

Повернувшись, он увидел перед собой черную птицу, которая сидела, сложив крылья, на кучке камней.

– Еще один пленник, – радостно каркнула она.

V

“Рок, Подвластный Изменениям” отчаянно пытался заставить двигатели работать. Его поля увязли в энергетической решетке так, как будто его самого здесь и не было. Он ощущал себя привидением, которое силится взять привычный предмет, – и видит, как рука свободно проходит сквозь стол. Он пытался подать хоть какой-нибудь Сигнал во внешний мир, который сейчас находился “по ту сторону”. Но его передача возвращалась по отраженной петле – и он получал собственный сигнал через наносекунды после отправки. Он пытался создать деформацию ткани пространства-времени, но та, казалось, просто выскальзывала из его полей. Он пытался привести, в действие Переместитель, – чтобы выслать наружу хотя бы дрона, но сфера схлопнулась прежде, чем он успел как следует сформировать ее. Он попробовал еще несколько трюков, используя все возможности электромагнитных полей, радиоактивных лучей, а также реконфигурацию сенсоров, в попытке, по крайней мере, уяснить, что произошло, – но ничего не работало.

Забавная получалась ситуация.

Тогда он отключил все, что подлежало отключению, и оставил себя парить в свободном дрейфе, не делая больше никаких потуг высвободиться из пут, в которые попал. Оставалось только разослать аватар – довести ситуацию до сведения экипажа. Корабль надеялся, что у людей достанет самообладания.

Слабыми токами электромагнитных полей его потихоньку сносило в сторону, когда Эксцессия внезапно увеличилась в объеме и двинулась к кораблю Культуры.

“Ну вот, – подумал корабль, – похоже, начинается самое интересное…”

VI

– Нет.

– Ну, пожалуйста, – сказал аватара.

Женщина покачала головой:

– Я уже думала об этом. Не хочу.

Аватара посмотрел на Дейэль:

– Но я же специально привел его сюда. И знала бы ты, чего мне это стоило! – воскликнул он. – Только ради тебя! – Голос его сорвался. Он обхватил колени руками, чуть ли не прижав их к острому подбородку.

Они находились в апартаментах Дейэль, в немного уменьшенной версии ее башни, на борту “Желтухи”.

Дейэль продолжала смотреть на экран. Там шел фильм о ее жизни среди треугольных скатов в неглубоком прозрачном море, которого теперь не существовало. В свое время множество кассет было отснято сопровождавшим ее дроном, и иногда ей доставляло удовольствие просматривать эти записи. Дейэль видела, какой неуклюжей она выглядит среди изящных и грациозных морских животных. Толстая, неповоротливая, она представляла собой единственную нескладную фигуру в этой прекрасной картине.

Аватара не находил слов для этой неблагодарной девчонки.

“Сновидец” решил пойти на приступ.

– Дейэль? – вкрадчиво позвал он ее через свое воплощение.

Женщина оглянулась, с удивлением услышав новые, доселе неведомые интонации в голосе Аморфии.

– В чем дело?

– Почему ты не хочешь видеть его?

– Я… – она запнулась. – Столько времени прошло. Я уже несколько лет не хочу вообще никого видеть, а его – тем более. – Она опустила глаза, ковыряя отставшую кожицу у ногтя. – Я не знаю. Попытаться привести все в порядок… Нет, не то. – Хмыкнув, она посмотрела на прозрачный купол башни. Нам надо было многое сказать друг другу, и когда-то, давным-давно, мы могли… все поправить. Подвести черту под тем, что случилось, и начать все сначала. Но тогда этого не случилось, и теперь поздно. Понимаешь? – спросила она. Глаза ее блестели. Наверное, от слез или просто от перевозбуждения.

“Ох, Дейэль, – думал корабль. – Что с твоими глазами? “

– Понимаю, – ответил он. – Но ведь прошло столько времени.

Она провела рукой по животу. Кивнула, не поднимая глаз.

– Да, – сказала она, – вот именно. Он уже забыл обо мне. Я в этом уверена.

– И все же он здесь.

– Разве он появился здесь, чтобы увидеть меня? – спросила она с горечью.

– И нет, и да, – ответил корабль. – У него есть другие причины. Но он находится здесь из-за тебя.

– Нет, – сказала она, покачав головой. – Слишком много времени прошло…

Аватара встал и приблизился к ней. Опустился перед ее креслом на колени и неуверенно протянул руку к ее животу. Не отрывая глаз от ее лица, он осторожно погладил ладонью живот. Дейэль почувствовала себя не в своей тарелке. Аморфия еще никогда так не делал. Она не помнила случая, чтобы Аморфия вел себя так странно. Она накрыла руку аватары своей ладонью. Рука у воплощения “Сновидца” была прохладной и уверенной.

– И все же, – произнес он, – время – понятие относительное.

Дейэль усмехнулась.

– О да, – сказала она, – я – по-прежнему здесь и ничего не сделала, чтобы стать старше. Ну, а он? – В ее голосе, помимо горечи, послышался гнев. – Он-то, наверное, много пережил за эти сорок лет? И скольких уже перелюбил?

– Не думаю, что это имеет значение. Главное – что он здесь. Вам есть о чем поговорить. – Аморфия нежно погладил ее живот, словно уговаривал обоих разом. – Вы обязательно придете к верному решению.

Она тяжело вздохнула.

– Не знаю, – сказала она. – Я должна подумать.

– Дейэль, – произнес корабль, – я могу дать тебе все. Я могу показать тебе тысячи миров, открыть миллионы животных для исследований, сделать тебя единственной принцессой своего замка, в котором будут исполняться любые твои желания. Я могу дать тебе все. Кроме него. А теперь мне предстоит опасное путешествие в систему Эспери. Откладывать больше нельзя, время не ждет. Я не могу и не хочу подвергать тебя опасностям этого путешествия. Я хочу, чтобы ты, ради себя самой и жизни твоего ребенка, как можно скорее покинула этот корабль.

Глаза Дейэль расширились от удивления. “Обиделась. Мои слова доставляют ей боль!” – подумал корабль.

– Меня никто не заставлял. Я сама сделала свой выбор, сказала она почти сурово.

– Конечно. – Он попытался улыбнуться. – Тебе пора спать.

VII

“КорСет” видел, как атакующий корабль падает прямо на колонны эскадры: у них не было времени ни перестроиться, ни даже уйти от этого нападения. “Убивающий” шел в лобовую атаку. Салют из его разлетающихся боеголовок предшествовал его появлению на сцене. Целая батарея наноракет веером ударила по сгрудившимся в беспорядочную кучу кораблям. Отдельные вспышки превратились в настоящий фейерверк, гиперпространственный ураган смертельных искр, многоступенчатую лавину разрушения.

“КорСет” едва успевал принимать рапорты от поврежденных кораблей. В первые же секунды атаки один был захвачен гравитационной ловушкой, другой, получив удар в центральную воронку двигателей, потерял ориентацию и бессмысленно завертелся на месте.

Никто из пострадавших, по счастливой случайности, не был укомплектован экипажем.

Его внимание привлекли события в центре третьей колонны. “КорСет” был озадачен. “Убивающий Время” имел класс Разрушителя. Всего за несколько мгновений он мог – и должен был нанести мощный удар по боеспособности эскадры и удрать. Он мог просто…

И тут “КорСет” понял. Ну, конечно же! Это была зависть. Он ощутил укол страха, смешанного с сожалением. Эффекторы атакующего корабля были направлены на него. Он торопливо просигналил пяти СОВ, чтобы они взяли его в плотное защитное кольцо. Все Блоки беспрекословно подчинились приказу. Эффектор бессильно заскользил от одного корабля к другому, нащупывая и сравнивая.

“Дурень ты, дурень”, – подумал “КорСет”, которого уже начинали выводить из себя действия корабля. Что за ерунда кораблям Культуры несвойственно такое рыцарство – выходить на прямой поединок, поступаясь тактикой. Какая дешевая бравада! А все – уязвленное самолюбие.

Идиот. Его надо проучить. Ему не выпадет такой чести открытой дуэли, – он получит за свой самонадеянный поступок только то, что заслужил.

Окружающие корабли закончили маневр. Как раз вовремя. Как только эффектор нацелился на первый из кораблей прикрытия, фокус не перелетел на следующий, а, напротив, зафиксировался, сконцентрировался и усилился. СОБ уклонился. “КорСет” лихорадочно конфигурировал свои поля, создавая внутри них защищенную ячейку для своего Ума. Эффектор не уничтожал корабль, ливень излучения выжигал только Ум судна: после этого противник начисто терял ориентацию и контроль за системами и был уязвим для любого удара, будь он транспорт или крейсер, большой или малый.

“КорСет” был уверен, что атакующий намерен сделать с ним именно это. Такой удар был одновременно “клинком милосердия” и ужасно отвратительной штуковиной, и для данной ситуации подходил более всего: ведь речь шла о корабле-предателе.

“КорСет” быстро распространил по эскадре приказ не называть своих имен и прозвищ в эфире. В это время первый из его кораблей прикрытия вздрогнул всем корпусом и пошел куда-то вбок, немой и отныне безмозглый. “КорСет”, успевший принять необходимые меры, был уже в относительной безопасности. Но когда он увидел, как исчезает за кормой атакованный СОВ, страх и отчаянье снова овладели им.

Он теснее прижался к кораблям, надеясь, что “Убивающий Время” решит, что расправился с главным врагом.

Продолжая палить из эффектора, “Убивающий” приближался к эскадрам со все возрастающей скоростью. Похоже, он собрался идти на таран.

“Но это же глупо!” – прошептал про себя “КорСет”, не в силах оторваться от ужасного и в то же время великолепного зрелища. Теперь ему было понятно, почему “Убивающий” так беспечно тратил энергию на стрельбу из эффектора – он был уверен, что очень скоро ему уже больше ничего не понадобится.

Луч эффектора скользнул мимо него, исчезая в космосе. “КорСет” вздрогнул.

Он ушел, ушел! Его маскировка сработала! Теперь его нет, он в списке боевых потерь, как и этот СОБ, оставшийся позади!

Луч эффектора перепрыгнул на другое судно, продолжая двигаться по колонне. У “КорСета” от облегчения заложило сенсоры. Он выжил! Операция продолжается!

Дорога к Эксцессии была открыта. Остальные заговорщики превознесут его за это, если он, конечно, уцелеет… но он не должен думать о других. Он, один он отвечает за то, что случилось. Ведь это он и только он. Он стал предателем. Неизвестно, кто привел в действие этот гигантский жернов, кто раскрутил это колесо смерти, уже собирающее кровавую жатву среди мирных людей. Но, вероятнее всего, большая часть вины лежит на нем самом.

Это он раздавил Ум на Подачке. Впрочем, ему не оставалось ничего другого, поскольку Ум предпочел гибель плену. Да, он допустил гибель человека, единственного человека на Подачке, однако он же не забыл направить эффекторы на крошечный человеческий мозг, он скопировал мозговое состояние и, можно сказать, высосал из человека душу до того, как наступила физическая смерть, так что, по крайней мере, его можно было возродить к жизни в другом теле. Он обманул корабли, защищавшие его своими телами, но…

Но он поступал правильно!

…Или просто сам поверил в это, когда убеждал других? Что двигало им на самом деле? Может быть, ему просто нравилось находиться в центре событий? Разве он не обижался, когда другим, а не ему, поручали какие-нибудь престижные поручения? В нем видели педанта и неврастеника, слишком восприимчивого к вздорным идеологиям мясоголовых.

Но в этом не его вина! Он был создан таким.

…И все же, разве он не понимал, что за свои действия неизбежно понесет наказание? Ведь он совершал ужасные вещи. Все попытки компенсации, – а были и такие – выглядели жалко.

Он олицетворял собой Зло. Какое простое умозаключение.

Но ведь он был обязан!.. Впрочем – он не мог сказать, кто обязал и уполномочил его совершать то, что он совершал. Так что и ответственность за эти свершения ложилась только на него.

Да, были и другие – соучастники, заговорщики. Но разделить с ними ответственность означало разделить и триумф. А вот этого ему не хотелось. Гнусность этого заговора была его идеей, продуманной и приведенной в исполнение им одним!

Но это неправда!.. И все же он не мог назвать своих соучастников. Существовали ли они в действительности? Возможно, не мешало бы это проверить: просто хотя бы для того, чтобы убедиться в их реальном существовании – таких же, как он, во всем ему подобных Умов, реальных кораблей, а не его домыслов себе в оправдание.

Но это ужасно! Ведь не выдумал же он их! Они были вполне реальными!.. Но доказать этого он не мог: просто потому, что не мог раскрыть их имена.

Может быть, он просто должен был разоблачить заговор и оповестить другие корабли, сорвать планы заговорщиков или хотя бы просто открыть канал связи, чтобы все происходящее могли слышать и другие корабли? Они бы сами рассудили, кто прав, кто виноват. Они же были разумными существами. Какое он имел право посылать их на гибель, прикрываясь гнусной, жалкой ложью? Но именно так он и поступал!.. И все же – не так. Потому что он не мог назвать ДРУГИЕ ИМЕНА.

Он не должен даже думать о них! Атаку не удастся повернуть вспять. И не в его силах смешать сейчас боевой порядок кораблей, остановить их, дышащих праведным гневом, стремящихся к возмездию. Он не может! Нет! НЕТ! Сладкое забвение смерти лучше этой терзающей неопределенности, любой ужас предпочтительней бури, воцарившейся сейчас в его Уме!

Как напрасно, как глупо и грязно проходит жизнь! Он замкнулся, ушел в себя, годами ни с кем не разговаривал. И в то же время презирал себя, презирал больше, чем все остальное. Еще никто не испытывал такой ненависти к самому себе. Горше этой ненависти не могла быть даже самая мучительная смерть…

Наконец он понял, что должен сделать. Он отделил поля двигателей от энергетической решетки и внедрил эти вихри чистой энергии глубоко в ткань своего Ума, разрывая рассудок на части во вспышке агонии, сравнимой со вспышкой сверхновой звезды.

VIII

Генар-Хафун появился у входа.

– Сюда навер-рх, – прохрипел голосок.

Он посмотрел вверх и увидел черную птицу сидящей на парапете.

– Ну что? – спросила она, когда он присоединился к ней на вершине башни.

– Закрыто со всех сторон, – подтвердил ГенарХафун.

Итак, птица была права – он действительно пленник. Терминал, конечно, мог просто сломаться. Но он заподозрил неладное, еще когда попытался выйти той же дорогой, которой пришел. Дверь лифта в погребе башни была заблокирована, такая же монолитная и бездвижная, как и окружающие каменные стены.

Он уже успел осмотреть все комнаты, они выглядели в точности такими, какими были 45 лет назад на Телатурьере, разве что мебели стало поменьше. Так же удивляло отсутствие обслуживающих дронов.

– Я же говор-рил тебе.

– Но почему? – удивился Генар-Хафун. Он никогда не слышал, чтобы корабль Культуры держал кого-то на борту в качестве пленника. А тут получалось, что все пассажиры на борту “Сновидца” пленники.

– Потому что мы – заключенные, – прокаркала птица.

– Послушай, ты же не аватара, – ты же не являешься частью корабля?

– Нет, я – независимая сущность, – гордо отвечала птица, расправляя перья. Но тотчас поспешно повернула голову, оглядывая горизонт. – Пр-ротивная р-ракета! – каркнула она с нескрываемым отвращением. – Ну, ничего, еще посмотр-рим!

Она встряхнулась и снова посмотрела на него.

– А каковы твои пр-ретензии к Амор-рфии? – спросила она, поблескивая черными бусинами глаз. Генар-Хафуну показалось на миг, что она радуется его замешательству.

– Никаких претензий, – отрезал он.

– Не волнуйся, – сказала птица. – Это просто один из отсеков, ангар или что-то вроде… А в нем целое море и атмосфера. Две атмосферы.

– Да, – ответил птице человек. – Я слышу.

– Все устр-роено. Все для нее.

Он кивнул. По его сосредоточенному виду можно было решить, что он раздумывает над словами птицы.

– Ты тоже пр-ринадлежишь ему? – самодовольным тоном спросила птица.

– Не понял?..

– Ну – ты же пр-редатель. Ты бросил ее. Ведь ты тот самый пар-рень, который жил здесь с ней. В той еще башне.

Генар-Хафун отвел глаза в сторону.

– Если ты имеешь в виду Дейэль, то да: мы жили в башне, как две капли воды похожей на эту, на очень похожем острове.

– А-га-га! – подпрыгнула птица, топорща перья. – Я так и думал! Ты тот самый плохой пар-рень!

Генар-Хафун нахмурился:

– Да пошла ты…

Птица насмешливо закудахтала;

– Вот на что тебя выманили! Хо-хо, а ловушкато захлопнулась! Рад бы, небось, выбраться? Да не тут-то было. Ха-ха-ха! – она вела себя как узник, радующийся новому соседу.

– А тебя каким ветром занесло, хохотун? – язвительно спросил Генар-Хафун пересмешника.

– О! – гордо отвечало пернатое создание, старательно приводя в порядок перышки. – Я – шпион!

– Шпион?

– Ну да! – самодовольно сказала птица. – Сорок лет я пр-ровела, постоянно наблюдая, подслушивая. И докладывал обо всем хозяину. Для этой цели я использовала Сохр-раненных, котор-рых выпускают. Оставляла послания на их теле. За все соррок лет ни единой пр-ромашки, ни одного срыва в работе. И вот-тр-ри недели назад… все накр-рылось. Может, даже раньше. Не могу сказать точно, когда. Но я сделала все, что мог. Пор-работала на славу.

Гравиес снова принялась прихорашиваться.

Глаза человека сузились:

– И кто же тебя подослал?

– Тебя это не касается, – сказала птица, на миг отрываясь от укладки перьев. На всякий случай она отодвинулась подальше от человека.

Генар-Хафун скрестил руки на груди и покачал головой.

– Куда направляется этот сумасшедший?

– О-о, он хочет поскорее увидеть Эксцессию.

– Эту штуку в Эспери?

– Ее, ее. Пр-рямиком к ней и движется, – подтвердила птица. – Так он мне сам рассказывал. Не вижу причин, чтобы ему не вер-рить. Все может быть, конечно. Так что еще 22 дня и…тю-тю, поминай как звали. Хочешь знать, что я думаю на этот счет? Все р-равно все идет к тому, что рано или поздно ты это узнаешь. Я думаю, что он загибается. – Птица наклонила голову набок. – Знаком с этим понятием?

Генар-Хафун кивнул.

– За-ги-ба-ет-ся, – повторила птица, точно смакуя это слово. – Если ты спросишь меня, что это такое, я скажу. За последние десять лет он совсем сорвался с катушек. Это мое личное мнение. Эту картину я наблюдаю вот уже сорок лет. Пора отмечать сорокалетие сбрендившего корабля. Он это называет новой жизнью, наверное. Переродился. Был эксцентр-риком, стал эгоцентриком. Уж я-то знаю. Уж мне-то поверь. Я могу тебе пор-рассказать о нем многое. Эта посудина более безумна, чем самый сумасшедший из миров. Лично я собираюсь смыться на “Желтуху”, если удастся выскочить из этой передряги. Хуже не будет. Куда бы эта “Желтуха” ни направлялась, хоть в самое пекло. – Затем, словно вспомнив какой-то уморительный анекдот, птица покрутила восторженно головой и продолжала: А тебе, приятель, если захочешь, можно проторчать здесь еще лет сорок. Если он не сгинет в этой дыре, называемой Эксцессия. Ха! Как это он, интересно, заманил тебя сюда? Хотел взглянуть на подружку? На ветерана беременности?

Генар-Хафун вскинул голову:

– Она что, в самом деле, так и не родила?

– Угу, – сказала птица. – Так и носит. Вот это будет крепыш, могу себе представить. Недоноском его, точно, не назовешь. Можешь себе такое представить? Нет? Я тоже. Свихнуться можно. Ну, вот, а теперь и папаша здесь. В общем, можно сказать, она получила все, что хотела. Ха!

Генар с озадаченным видом щипал нижнюю губу.

– Что молчишь? – ехидно спросила птица.

– Что? – отозвался человек рассеянно. Птица повторила вопрос.

Генар, казалось, по-прежнему не слышал. Он оставался глух и безучастен к происходящему. Затем, наконец, нехотя пожал плечами:

– Я летел сюда, чтобы поговорить с мертвецом. С Сохраняемым.

– Их всех эвакуировали, – сказала птица. – Разве ты не слышал?

Человек покачал головой.

– Речь не о них. Это кто-то без личности, сохраняемый в памяти корабля. Тела у него уже давно нет.

– Здесь нет никаких призраков, – сказала птица. – Кроме Аморфии. На Драйве всех десантировали. Полная разгрузка. Загрузка. Перегрузка. Как ни называй. Даже копий не осталось.

– Что? – человек шагнул к птице.

– Серьезно, – ответила она, на всякий случай отпрыгивая. – Честное слово. – Нет, в самом деле, мне так, по крайней мере, рассказывали. За что купил, за то и продаю. Хотя, конечно, может быть, меня неправильно информировали. Правда, не знаю, зачем. Но это вполне возможно. Их больше нет. Это та информация, которой я владею. Ушли. Здесь пусто. Корабль говорил, что даже копий на борту не осталось.

– Где они? – спросил человек.

– Да я же говор-рю – не знаю! – заорала птица, отпрыгивая и взмахивая крыльями, уже готовая сорваться с парапета.

Генар-Хафун посмотрел не нее, затем повернулся, набрал полную горсть камешков и запустил ими в фальшивую панораму моря и облаков.

IX

Значит, дело было не в нем, а в том месте, где он находился. Здесь не действовали законы физики и математики. Может, они были просто другими, а, может, эта местность и не подчинялась никаким законам.

“Рок, Подвластный Изменениям” огляделся, все еще не веря своим сенсорам. Звезды. Только звезды – и больше ничего. Совершенно незнакомый космический ландшафт.

Где Эксцессия? Где корабли эленчей? Где Эспери?

Чувство, которое он сейчас испытывал, можно было сравнить с состоянием заблудившегося ребенка. Причем никто не знает, где именно этот ребенок заблудился. Так что даже не просто заблудившийся, а заблудившийся в темном заброшенном подвале, давным-давно запертом на замок.

С глубоким облегчением он воспринял сообщение о том, что, скорее всего, все еще находится в “своей” вселенной. На миг он задумался, а что бы он делал, если бы оказался в совершенно чужом мире. В то же время это слегка разочаровывало где-то там, глубоко подсознательно.

Он находился где-то в секторе Эспери. В радиусе тридцати световых лет от той точки, в которой был мгновение назад. Ближайшая звездная система представляла собой ничем не примечательный голубовато-белый двойной карлик с двойным же именем – При-Этс, который располагался как раз на той воображаемой гипотетической линии, соединявшей Эксцессию с приближающимся МСТ “Никаких Открытий”.

“Рок” еще раз проверил системы. Видимых повреждений нет. Угрозы вторжения нет. Непосредственной опасности тоже нет, связь отсутствует.

Он еще раз проанализировал записи того, что случилось с ним в последние несколько пикосекунд, во время полной проверки систем.

…Эксцессия рванулась ему навстречу. Он был окружен – но чем? Пространствено-временной тканью? Каким-то ультраплотным полем? Все произошло на гиперпространственных скоростях. Внешнюю вселенную словно сдавили в щепоти, проделав дыру, краткий интервал полного отсутствия материи и времени. В течение идеально неделимой пикосекунды “Рок” пребывал вне всего: никаких данных от сенсоров. Это было белое пятно, которое никак нельзя восстановить в записи “черного ящика”. Он оставался неподвижным всего один бесконечно малый, микроскопический миг, который выражается пикосекундой, за этот отрезок времени НИЧЕГО не могло СЛУЧИТЬСЯ. Произойти. Стрястись. Приключиться. Возникнуть. Исчезнуть. Трансформироваться. Ничто не могло произвести какого-либо из действий и перемен в материальном мире.

Корабль неоднократно просматривал эту запись на замедленной скорости, с каждым разом все внимательнее, пока не понял, что имеет дело с эквивалентом индивидуальных структур.

Мельчайший возможный отрезок восприятия, известный Культуре или другим Вовлеченным – это пикосекунда. Именно ее у него посчитали возможным отнять.

В конце концов он пришел к четырем версиям происшедшего. Согласно первой, Эксцессия сорвалась с места, УСКОРЯЯСЬ ему навстречу. По другой – пространство свернулось почти полностью вокруг корабля, на дистанции предположительно около километра от центра, хотя это не поддавалось точной оценке, оставив только крошечную дырочку, из которой просматривалась остальная вселенная по ту сторону. По третьей версии граница, отделявшая его от вселенной, сосредоточилась в одном месте, а по четвертой – вселенная ушла от него вперед на целых 30 световых лет всего за одну пикосекунду.

“Как это могло произойти?” – размышлял корабль, направляя сенсоры на отдаленные квазары, которые служили космическим счетчиком тысячелетий. Нет, судя по всему, тридцати лет он все-таки не потерял.

“Рок, Подвластный Изменениям” по-прежнему беспокоился, что проморгал нечто, что могло с ним взаимодействовать, оказать влияние, произвести необратимые изменения в нем и в его ощущении мира. Ему казалось, что его одурачили, провели как маленького, заманив в ловушку. И, хуже всего, он сам не помнил, как сюда попал. Одна мысль о том, что нечто могло проникнуть в его Ум, жгла его хуже эффектора.

Он пытался свыкнуться с новым положением. Не думать о том, что его ментальные процессы оказались сейчас во власти других Умов, что за ним наблюдают, как за подопытным кроликом.

Наконец появились результаты проверки. Вселенная находилась в том самом времени, которое показывали его внутренние часы.

Корабль был оглушен этими фактами. В то время, когда другая, менее интеллектуальная его часть заводила двигатели, убеждаясь, что они в отличном рабочем состоянии, корабль пытался найти объяснение тому, как это он проскочил 30 световых лет меньше чем за одно мгновение. Никакой Переместитель не способен на такое. Во всяком случае, не так быстро и не на такое сумасшедшее расстояние.

Невероятно. “Я заполучил себе собственную ПВК”, – подумал корабль и внезапно почувствовал себя дикарем, нашедшим на пороге своей хижины взрывчатку или электростанцию.

Он послал сигнал кораблю “Никаких Открытий”. Затем попытался связаться с теми, кто оставался – хотелось бы в это верить – вокруг Эксцессии (если вокруг нее еще что-то оставалось). Никакого ответа. И ни одного сигнала от кораблей эленчей.

“Рок” наугад двинулся навстречу Эксцессии. Почти немедленно его двигатели начали терять тягу, их энергия бесследно улетучилась в энергетическую решетку. Еще немного – и он утратил бы и связь с решеткой.

А ведь он продвинулся всего на десяток световых секунд. Он немедленно сдал назад, занимая прежние координаты. Как только он оказался на этом месте, двигатели стали работать безукоризненно. Странно. Он попробовал еще раз тронуться с места.

Его аватары снова принялись что-то втолковывать экипажу. Он направил подготовительный рапорт. И тот внезапно пересекся с ответом МСТ на предшествующий запрос “Рока”:

[прерывистый плотный, М32, пер. @4.28. 882.8367]

хМСТ “Никаких Открытий” оОКБ “Рок, Подвластный Изменениям”

Я не понимаю. Что происходит? Как вы туда попали?

&

[прерывистый плотный, М32, пер. @4.28. 882.8379]

хОКБ “Рок, Подвластный Изменениям оМСТ “Никаких Открытий”

Это целая история. Но в то же время я бы на вашем месте притормозил и предупредил всех, кто движется вслед за мной, держаться подальше от этого места, – или быть готовым отсчитать 30 световых лет от Э. Думаю, прозвучит достаточно красноречиво. К тому же есть запись, которую я желал бы ратифицировать…

Х

На следующее утро, убедившись, что терминал по-прежнему не работает, Генар-Хафун попробовал прогуляться по галечному пляжу – и проверить, как далеко этот пляж простирается. Отсчитав около сотни шагов, он наткнулся на эластичную резину. Пейзаж за этой непреодолимой границей был вполне убедителен, но, скорее всего, представлял собой проекцию. Он отыскал тропку среди соленых болот – но и там наткнулся на такое же эластичное препятствие. Тогда он вернулся к башне, чтобы отмыть ботинки от налипшей болотной грязи.

Гравиес то ли знала лазейку, то ли умела прятаться – иначе как ей удавалось оставаться совершенно невидимой и неслышимой в таком ограниченном пространстве?

У башни его ждал аватара Аморфия. Тощая фигура в черном сидела на берегу, глядя на беспокойное море.

Генар-Хафун остановился как вкопанный, увидев его. Потом он набрался решимости и прошел у него за спиной в башню. Там он отмыл обувь, снова вышел и подошел к аватаре. Воплощение корабля сидело на корточках у самого прибоя и разглядывало пену, которую приносили волны.

– В чем дело? – спросил человек, глядя на него сверху вниз. Аморфия встал, – оказалось, что он чуть ли не на голову выше Генара. При дневном свете его лицо казалось бледнее, чем обычно.

– Я хочу, чтобы ты поговорил с Дейэль, – сказало существо. – Как ты на это смотришь?

Генар-Хафун не стал отвечать на этот чисто риторический вопрос.

– Почему меня здесь закупорили, как джинна в бутылке?

– Ты здесь, потому что должен поговорить с Дейэль. Я думаю, что обстановка располагает поговорить с ней о том, что произошло между вами сорок лет назад.

Аморфия нахмурился. Генар-Хафун производил впечатление человека, имеющего гораздо больше вопросов, чем ответов. Причем все готовы были посыпаться наперебой. Наконец он сказал:

– На “Сновидце” остались мозговые состояния Сохраняемых?

– Нет, – аватара покачал головой. – Ты за этим сюда явился?

– Да, – сказал Генар-Хафун. – Так, значит, – продолжал он, – это вы состряпали историю о Зрейн Трамов? Или это был плод фантазии 00?

Аватара посмотрел на него озадаченно.

– Гаарт-Кепилеса Зрейн Трамов Афайяф дам Нискат, – задумчиво проговорил он. – Она была на Сохранении, в памяти корабля, поскольку не имела тела. С ней связана какая-то занимательная история. Но не думаю, что удастся узнать подробности.

– Понимаю, – сказал Генар, кивнув. – И зачем же?

– Что зачем? – существо казалось озадаченным.

– Зачем все это? Зачем я вам здесь понадобился?

Аватара испытующе посмотрел на него.

– Ты – моя цена, Генар-Хафун, – произнес он.

– Ваша цена?

Аватара неожиданно улыбнулся и похлопал его по плечу ладонью, холодной, как лед.

– Давай покидаем камушки, – предложил он и двинулся к воде.

Покачав головой, Генар-Хафун проследовал за странным созданием.

Они встали бок о бок. Аватара долго копался в гальке.

– Сколько оружия под ногами, – заметил он.

Генар-Хафун тоже подобрал себе камень и взвесил его на ладони.

– Я добился звания Эксцентрика сорок лет назад. Тебе это известно, Генар-Хафун? – сказал аватара тоном, не требующим подтверждения, снова присаживаясь на корточки.

– Добился? – переспросил человек, запустив свой камень, который описал красивую дугу. “Интересно, подумал он, доброшу я до задней стены этих декораций?” Камень, булькнув, исчез в воде.

– Я был усердным и старательным компонентом, винтиком в механизме секции 00. Все это время я ждал, когда понадобятся мои услуги, – сказал корабль устами аватары. – Я – оружие, Генар-Хафун. Моя откровенная эксцентричность – хороший козырь для Культуры, которая, в случае чего, не несет никакой ответственности за мои действия. На самом деле я действую по особым инструкциям спецкомитета комиссии 00, которая называется Бандой Интересных Времен.

Существо чуть подалось вперед, чтобы запустить очередной камешек в направлении фальшивого горизонта. Рука его стала расплывшимся пятном, потеряв очертания во время броска. В воздухе просвистело, и Генар-Хафун почувствовал, как ветер коснулся его щеки. Аватара метнул камень с быстротой и изяществом машины – и тут же присел, улыбаясь, как мальчишка, попавший камнем в окно. Камень несколько раз отрикошетил от воды и на излете ударился обо что-то невидимое. Аватара удовлетворенно хмыкнул.

– Однако, – продолжал он, – когда дело дошло до обсуждения условий, я отказался выполнять возложенное на меня задание, пока они не доставят мне тебя. Ты был моим гонораром за работу. – Он улыбнулся ГенарХафуну. – Видишь, как дорого я оценил тебя?

Тот взвесил камешек на ладони:

– Только из-за того, что случилось между мной и Дейэль?

Аватара усмехнулся и поднес палец к губам. Он помолчал немного, – очевидно, подбирая слова.

Генар-Хафун продолжал подбрасывать камешек на ладони. Спустя некоторое время аватара сказал:

– Я был функционирующей моделью ОСТ Культуры в течение трехсот лет. Так-то, Генар-Хафун. Ты хоть представляешь, сколько кораблей, дронов, людей, гуманоидов и негуманоидов прошли через ОСТ за это время?

Он посмотрел себе под ноги, наклонился, выбрал камешек, выпрямился.

– Я был домом для двухсот миллионов людей. Я мог разместить на борту свыше ста тысяч кораблей. Я строил собственные ОСТ, размером поменьше, которые производили собственных детей, – все со своими экипажами, со своими характерами, своей судьбой.

– Принимать столько гостей – это все равно что быть небольшой планетой или большим государством, – рассказывал он. – Это было моей работой и моим развлечением, – обеспечивать комфортабельные условия для каждого пассажира и члена экипажа. В мои обязанности входило знать все обо всех: о кораблях, дронах и людях, – чтобы говорить с ними на любую тему. В таких условиях быстро развивается интерес к людям.

Аморфия размахнулся и запустил камень почти вертикально вверх. При этом он сам подпрыгнул примерно на полметра, словно выпуская из руки ракету. Камень летел вверх, пока не ударился о невидимую стену где-то в вышине, после чего рикошетом упал в воду метрах в двадцати от берега. Аватара с довольным видом хлопнул в ладоши.

– Ну вот. Твои люди живут. А ты пытаешься сохранить равновесие между беззаботностью и одержимостью, – продолжал он. – И при этом готов оправдать и то, и другое. Совершенство здесь недостижимо. К тому же, когда в твоем распоряжении такая огромная коллекция личностей и судеб, невозможно связать все концы. Однако приходится этим заниматься. Иногда это получается.

Он снова присел на корточки, подыскивая подходящий голыш.

– Ваша с Дейэль судьба – одна из таких историй. Я решил позволить тебе сопровождать ее на Телатурьер, – сказал он, распрямляясь. В этот раз в руке у него было два камня: один чуть побольше другого. – Я мог видеть, что члены комитета колеблются, они не могли принять окончательное решение. Решение пришлось принимать мне. Все зависело только от меня. Поэтому я отвечал за ее судьбу и за то, что случилось между вами в дальнейшем. Я знаю, что вы в итоге пережили. – Он пожал плечами. – Это было неверное решение.

Он швырнул в море большой камень и обернулся к человеку, подкидывая на ладони второй, поменьше.

– Все эти сорок лет я хотел исправить ошибку юности. – Он повернулся и запустил второй камень над водой почтигоризонтально.

– Решив стать Эксцентриком, я сделал свой выбор. Больше свободы для воплощения собственных фантазий. Теоретически, конечно, многие способны на это, но Умы помимо фантазии еще имеют чувство долга и совесть. Претендовать на звание Эксцентрика может любой. Я-то просто притворялся, корчил из себя странное, непредсказуемое существо, – и при этом всегда помнил, что по природе являюсь воином и имею больше боевых качеств, чем кто-либо из кораблей моего класса.

Он скрестил руки на груди.

– Конечно, – продолжал он. – Дейэль была утерянным звеном, нераспутанным концом моей прежней жизни. Все прочие не так беспокоили меня. Под моей опекой оставалась одна Дейэль, я должен был устроить ее судьбу. – Его брови сдвинулись, лоб пересекла морщина. – Я думал, все будет просто, поскольку всегда умел влиять на умы и события. Я мог бы заставить ее родить, даже против ее воли, во сне, под воздействием эффектора. Она бы проснулась, а пути обратно уже не было бы. Но что все мои технологии против женской логики!

Он покачал головой.

– Она бы не простила мне этого. Я еще питал надежду переубедить ее – пристыдить, в конце концов. Потом я воссоздал все это. – Он повел рукой. – Утесы, болота, башню и море далекого Телатурьера, превратив свои трюмы и ангары в настоящий хабитат. И все это ради нее и созданий, которых она любила. – Опустив глаза, Аморфия улыбнулся. – Не скрою, у меня был в этом и свой интерес, но в первую очередь была эта детская. – Аватара опять улыбнулся. Улыбка была грустной. Признаю – все оказалось очередной ошибкой. Я дважды ошибся, и оба раза пострадала Дейэль. Ты – мой последний шанс привести все в порядок.

– И что я должен делать?

– Да ничего! Ни-че-го! Понимаешь? Просто поговорить с ней! – Аватара всплеснул руками, и тут Генар-Хафун почему-то вспомнил об Альвер.

– А что, если у меня не получится долго разыгрывать эту роль?

– Тогда ты можешь разделить мою участь, – с холодком в голосе ответил аватара. – Какой бы она ни была. В любом случае, я могу держать тебя здесь, при себе, пока ты не согласишься поговорить с ней.

– А какова же твоя участь?

– О, скорее всего, незавидная. Наверное, я погибну, спокойно произнес аватара. – И притом очень скоро. – Он пожал плечами, словно говорил о чем-то совершенно будничном и не требующем обсуждения.

– Ты меня напугал.

– Я тебя просто предупредил, Генар-Хафун, – произнес аватара, нагибаясь за очередным камешком. – Я не настолько Эксцентрик, каким кажусь, наверное, со стороны, но помни только Эксцентрику позволен такой образ жизни, который я веду вот уже 40 лет. Беспрецедентное явление, замеченное в секторе Эспери и названное Эксцессией, открывает путь в иные вселенные, коим несть числа. Оно дает силы, которыми не располагает никто из Вовлеченных. Ты уже познакомился с методами работы 00. Не будь наивен. Умы давно используют в своей работе силовые методы. А когда возникает проблема такой важности, то любой корабль готов дважды поставить на карту свою жизнь и вести политику сильной руки. Согласно полученным мною данным, несколько кораблей уже решились на это. Так что жизнь человека на этих весах мало что значит.

Человек, жизнь которого так быстро, так вскользь оценили, уставился на аватара как на старьевщикалюбителя.

– Тем не менее, ты делаешь все это ради одной человеческой жизни. Даже двух, поскольку Дейэль беременна. Ты не всех сосчитал, аватара.

– Нет, Генар-Хафун, – ответил аватара, качая головой. – Я делаю это для себя, потому что это стало моей навязчивой идеей. Потому что моя гордость не позволяет мне оставить все, как есть. Дейэль и ее страсть к саморазрушению одержали победу. Ее месть утолена. Она подчинила тебя своей воле еще 45 лет назад, и то же самое сделала со мной за последние 40 лет. Теперь ее смело можно назвать победительницей. В своем женском сверхупрямстве она добилась многого, если не всего. Она выбросила из жизни 40 лет, ушла в свою обиду, но она осталась такой же, какой была. А ты, Генар-Хафун, провел эти 40 лет в развлечениях и усладах. Так что, можно сказать, и тебе не на что жаловаться. Ты жил, как хотел, а напоследок еще и полакомился. Эта юная леди, я так полагаю, неплохой приз? Ведь это все, что ты хотел от жизни? Вот что стало твоей навязчивой идеей. У каждого она своя, но идея есть обязательно. Ты прогадал. Так что всем троим придется расплачиваться за свои ошибки. Что ж, если судьбе было угодно так сложно переплести наши пути… Каждый внес свой вклад в эту ситуацию, и все, что от тебя требуется – внести свой вклад в ее разрешение.

– Все, что от меня требуется – это переговорить с ней?

Существо кивнуло.

– Попытаться понять, посмотреть на вещи с ее точки зрения, попытаться простить и принять прощение. Быть честным с ней и с самим собой. Я не прошу тебя остаться с ней или вновь стать ее партнером, или создать семью из трех человек. Я просто хочу, чтобы ты предотвратил ее дальнейшие ошибки. Затем ты будешь волен вернуться к своей прежней жизни.

Человек взглянул на море, затем на свою правую руку. Казалось, он удивлен, обнаружив в ней камень. Он бросил его изо всех сил, но камень не пролетел и половины пути до той далекой невидимой стены.

– А все-таки, что ты предполагаешь делать? – спросил Генар-Хафун. – В чем твоя миссия?

– Добраться до Эксцессии, – ответил Аморфия. – Разрушить ее, если это окажется необходимым и возможным. Вытащить из нее ответ…

– А как насчет задир?

– Дополнительные сложности, – согласился аватара, снова приседая на корточки и выискивая плоский голыш. – С ними, может быть, тоже придется разбираться. – Он поднял камень, взвесил в ладони, бросил его под ноги, стал искать другой.

– Разбираться? – переспросил Генар-Хафун. – Если мне не изменяет память, сюда направляется целая эскадра. Ведь это война.

– О, конечно, это именно так и называется, – отозвался аватара, копаясь в гальке. – И все же всегда стоит попытаться, – разве не так? – Он вновь встал во весь рост.

Генар-Хафун смерил его взглядом, пытаясь выяснить, иронизирует собеседник или просто не договаривает.

– Ну и когда же начнется самое интересное?

– Ну, – ответил Аморфия, – что касается интересного, то оно, видимо, начнется на расстоянии около 30 световых лет от самой Эксцессии. То есть в самое ближайшее время, поскольку мы прибудем в этот сектор уже сегодня вечером.

Генар-Хафун обернулся и пристально посмотрел на аватару.

– Сегодня вечером?

– Времени осталось немного, – поджал губы аватара, вглядываясь в фальшивый горизонт. – Так что чем раньше ты поговоришь с Дейэль… тем лучше. Для всех. – Он усмехнулся.

– А если прямо сейчас? – развел руками Генар-Хафун.

– Посмотрим, – сказало существо.

Зеркальный шар, огромное серебряное яйцо, возникло на том месте, где только что стоял аватара.

Шар Переместителя исчез прежде, чем человек успел сообразить, что это было, мгновенно сойдясь в черную точку. При этом раздался характерный звук лопнувшего мыльного пузыря.

XI

“Убивающий Время” невредимым прошел сквозь строй древних кораблей Культуры, летящих навстречу Эксцессии, отразив еще несколько направленных в него ракет и боеголовок. Обнаружив цель, те сдетонировали. “КорСета” падал куда-то назад, вращаясь и кувыркаясь в гиперпространстве, по-прежнему удаляясь от обгоняющего “Убивающего Время”, когда тот стал тормозить и заходить на разворот.

Впереди оставалась четвертая колона: еще 14 боевых кораблей. Если бы он знал наперед, что их будет так мало в последней эскадре, “Убивающий Время” атаковал бы и вторую колонну. Он еще некоторое время наблюдал, как удаляется беспомощный “КорСет”. Да, с предателем покончено.

Тогда он переключился на оставшиеся 14. Заложив сложный вираж, он мог бы успеть уничтожить по меньшей мере четверых, прежде чем удача повернется к нему спиной. Если же ему повезет, то он уничтожит половину. Оставался еще и другой вариант: завершить маневр с разворотом и, не сбрасывая скорости, зайти еще раз к передним рядам всей толпы. Даже если они успеют приготовиться к удару, он все равно сильно опередит их и сократит армию по меньшей мере вдвое.

Или вот что…

Он развернулся перед фронтом 14 кораблей – они как раз перестроили свои ряды, чтобы достойно встретить его. “Убивающий Время” проигнорировал традиционный вызов на поединок и не поддался соблазну влететь прямиком в их гущу. Вместо этого он выпустил снаряды, поражающие двигательные поля. Это был, как ему всегда казалось, скромный и почетный способ умереть. Еще пара разбитых кораблей закувыркалась в космосе. Завидев это, остальные, как по команде, повернули назад и увеличили скорость, спеша нагнать основные силы эскадры. Ни один из кораблей не осмелился сразиться с ним.

“Неплохо, черт побери”, – подумал “Убивающий Время”. И просканировал гиперпространство вокруг.

Ничего угрожающего.

“Черт меня побери, – подумал он, притормаживая. – Я все еще жив”.

Этого он не ожидал.

Он снова произвел контрольную проверку систем. Совершенно никаких повреждений. Ни царапины, не считая мелких неполадок в двигателях после форсажа. Он переключился на обычный режим и просмотрел показания приборов: неполадки начались сто светочасов назад. Терпимо. Восстановление займет несколько дней при полном отключении двигателей. Боекомплект исчерпан на 60 %. Перепроизводство, исходя из ситуации, возьмет от четырех до семи часов, в зависимости от точности выбранной смеси. Камеры плазмы имеют 96 % эффективности, этого достаточно для использования системного профиля в соответствии с картами и графиками.

Системе самовосстановления не терпелось приступить к работе. Корабль огляделся, уделив особое внимание экранам заднего обзора. Никакой очевидной угрозы. Тогда он позволил самовосстановителям стартовать. Полное время реконструкции двести четыре секунды.

Полное включение: 11 микросекунд. Хм-м, по его ощущениям, выходило дольше.

Задержаться еще на секунду? Он обдумывал это, направляя сигнал “Пристрелим Их Позже” и еще паре Умов, попросив их просмотреть его расчеты на предмет погрешностей. Затем он скопировался в архив к “Стальной Звезде” и закрыл командный канал. Ему нужно было оценить ситуацию.

Он чувствовал себя возбужденным, энергичным, словно заново родился.

Он прошел вровень с облаками останков двух кораблей, жертв его последней атаки. Вот и они остались за кормой.

Пустая оболочка “КорСета” кувыркалась перед ним в гиперпространстве. Скорость ее постепенно гасла, и корабль. должен был вот-вот вернуться в зону видимости. Вот он вынырнул, давая себя рассмотреть обычным сенсорам. Внешне корпус “КорСета” был совершенно цел, так что сторонний наблюдатель не сообразил бы, отчего корабль кружит на месте, как слепая лошадь.

“Убивающий Время” притормозил неподалеку от подбитого корабля. Он старательно ощупывал его сенсорами, но в то же время держал наготове эффектор, готовый в любой момент привести его в действие. В переводе на человеческие понятия это было равнозначно прощупыванию пульса у раненого, одновременно вставив ему в рот пистолет.

Ослабленные двигательные поля “КорСета” все еще терзали то, что осталось от его Ума, разрывая его по волокнам, разрушая и сжигая последние остатки сенсоров и индивидуальности. Похоже, у него на борту был десяток-другой задир. Они тоже не уцелели, пораженные радиацией, высвободившейся при разрушении биотканей Ума.

“Убивающий Время” почувствовал сожаление. Даже стыд за свои действия. Поднять руку на брата было непросто. В то же время другая часть его сознания с нескрываемой радостью наблюдала за агонией предателя.

Наконец жалость победила: он добил корабль потоком плазменного огня из двух работающих камер.

Все-таки “КорСет” был воином и потому заслуживал уважения.

“Убивающий Время” принял решение. Он просигналил “Стальной Звезде”, поделившись своими сомнениями. Должен ли он продолжить преследовать флот, или ему следует присоединиться к тем, кто уже собрался в зоне Эспери? Главное – это знать, где ты нужнее.

И еще – он мог умереть. “Убивающий Время” был по-прежнему готов к смерти. Но теперь он встретит свою судьбу как верный и покорный сын Культуры, а не как рыцарь-забияка, преследующий личные цели.

Получив ответ, он не спеша запустил двигатели. Мгновение – и он рванулся вперед, сильно ускоряясь по вытянутой дуге, чтобы обойти эскадру, направлявшуюся к Эксцессии.

Он еще подоспеет туда до их прибытия.

XII

– Что еще?

– Ничего. Я сказала, что приняла решение. Я не стану с ним разговаривать. Я не хочу его видеть. И еще: я не хочу оставаться с ним на одном корабле. Это третье. Поэтому: а) выпусти меня отсюда, б) – я хочу улететь и в) – немедленно.

Дейэль Гилиан подобрала подол платья и грузно опустилась в кресло. Разговор происходил в круглом зале под прозрачным куполом.

– Дейэль! – воскликнул Аморфия и рухнул перед ней на колени. Его широко раскрытые глаза странно блестели. Он взял ее руки в свои, но она тут же вырвала их. – Пожалуйста! Повидайся с ним! Он уже согласился!

– В самом деле? – издевательски произнесла она. – Как это великодушно с его стороны!

Некоторое время он молча смотрел на женщину, потом со вздохом сказал:

– Дейэль, я никогда ни о чем тебя не просил. Повидайся с ним. Ради меня.

– Я тоже у тебя ничего не просила, – отвечала женщина, глядя в сторону. – И того, что ты устроил для меня, я тоже не просила. И даже иногда не хотела, – холодно добавила она. – Всех этих животных, чужие жизни, эти вечные роды – только чтобы поиздеваться над моим положением.

– Поиздеваться! – вспыхнул аватара. Он смотрел на нее с самым несчастным видом. – Дейэль…

– Прости, я сорвалась. Это неправда. – Теперь она сама взяла Аморфию за руку. – Я благодарна тебе, корабль. Но я все равно не хочу его видеть. Пожалуйста, выпусти меня отсюда.

Он понял, что не сумеет ее убедить.

Было несколько путей решения этой проблемы. Он уже подумывал попросить “Серую Зону” о небольшой услуге. Корабль по-прежнему размещался в главном трюме. “Живодер” мог проникнуть в мозг женщины (как это он сделал с Генар-Хафуном), чтобы узнать, что у них там стряслось на Телатурьере, а также имплантировать сон о давно умершем капитане Зрейн Трамов. Можно было использовать эффекторы, чтобы ЗАСТАВИТЬ ее родить ребенка. Можно было Переместителем вложить в нее химические препараты или биотехнологию, которые бы вынудили тело Дейэль к родам. А можно было отправить ее к Генар-Хафуну через Переместитель, или же, наоборот, его к ней.

Затем его осенило. Идея была прекрасной и неожиданной.

– Хорошо, – сказал аватара, поднимаясь с колен. – Бэр остается. Ты можешь уходить. Желаешь захватить с собой Гравиеса?

Женщина посмотрела на него ошарашенно.

– Да, почему бы нет? Что-то случилось? Все в порядке? Может, я сказала что-то лишнее?

– Нет, – отвечал аватара. – Все в порядке.

Он встал и отвесил ей учтивый поклон:

– Прощай, Дейэль Гилиан.

Дейэль открыла было рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент аватара привел в действие Переместитель. Раздавшийся в воздухе звук напоминал негромкий хлопок. Дейэль прикрыла глаза ладонями и опустила голову. В следующий миг последовал другой, отдаленный звук, и с лестницы раздался хриплый голосок.

– Чер-рт побери! Что это такое?.. – и растерянное хлопанье крыльев.

Дейэль закрыла глаза. Раздался еще один хлопок, совсем рядом. Ее глаза невольно расширились.

Молодая женщина, брюнетка с длинными волосами сидела на полу, удивленно уставившись на нее, как на незваную гостью.

На девушке была черная пижама. В руке она держала маленькую книжку. В воздухе повисла небольшая пуховая вьюга, теперь медленно оседавшая вокруг нее. Как будто она только что распотрошила подушку. Девушка вздрогнула.

– Како… го… черта? – с запинкой проговорила она. И огляделась по сторонам.

Ее взгляд наткнулся на Дейэль. На миг она нахмурилась, затем нечто вроде узнавания забрезжило на юном лице. Она выставила перед собой указательный палец:

– Вы – Дейэль, – уверенно сказала она. – Дейэль Гилиан, верно?

Дейэль кивнула.

XIII

[прерывистый плотный, М32, пер.@4.28. 885.3553]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Это был “КорСет”. Теперь он мертв (сигнал+вложение прилагаются).

&

[прерывистый плотный, М32, nep-@n4.28. 885.3740]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксцентрику “Пристрелим Их Позже”

Мои поздравления победителю. Настоящий военный корабль. Однако теперь ему придется разбираться со “Стальной Звездой”: “КорСет” был его сыном и был демилитаризован (предположительно) около 70 лет назад. Вероятно, вашему другу следует опасаться повышенного внимания со стороны “Стальной Звезды”.

&

Очень может быть. Но, поскольку он сам искал смерти на поле боя, я думаю, его не страшит такая перспектива. Как бы там ни было, мы должны предоставить этот корабль собственной участи.

Предполагаю, что пришло время раскрыть карты.

&

Мы должны задаться вопросом, чего хотим достигнуть. Военный флот с Подачки уже в пути и прибудет к месту назначения в любом случае. Раскрыв заговор перед всем миром, мы ничего не изменим. Машина разрушения уже приведена в действие. Лучшее, на что мы можем надеяться, будет худшим для задир. Как это ни прискорбно, думаю, что мы должны предоставить событиям развиваться своим чередом. Держитесь пока, собирайте как можно больше фактов, свидетельств, доносов и проч. Больше посеешь – больше пожнешь.

&

Честно говоря, я надеялся, что вы скажете именно это. Мой инстинкт (запятнать свой интеллект столь архаическим термином!) оставался спокоен, но я подозревал, что это была просто робость.

Что в секторе Э.? Никаких новостей?

&

Имбецил.

Это я не вам.

Используйте шифры.

Последнее, что я слышал, – никаких новостей от зететиков Старгейзеров. “Рок” все еще приходит в себя после своих приключений. Остальные, похоже, поняли намек и отошли от греха подальше. За исключением, конечно, задир, позаимствовавших эскадру и нашего старого приятеля.

Какие вести из королевства наших трехногих приятелей?

Между нами говоря. Секретный Орбитал – Истинный рай, в котором могла бы проводить свои съезды партия мира, сообщество этих наивных, идиллически настроенных миролюбцев и примиренцев, необычайно прекрасен, каким его только можно вообразить. Тишь и благодать, о каких можно только мечтать.

&

Что ж, значит, в самом деле никаких новостей.

Рад слышать, что с Секретным Орбиталом дела обстоят так благополучно.

Гомомдане – радушные и признательные хозяева. Думаю, что мог бы оставить парочку идиранцев из своего экипажа для укрепления боевого духа, но у меня никто и так не жалуется. Все довольны.

Храни вас космический разум. И, как говорится, мир с вами.

XIV

Короткое приветствие и представление завершились. Они стояли в округлом зале под прозрачным куполом.

– Итак, – произнесла Дейэль, осматривая девушку с головы до ног. – Вы его последняя любовь, насколько я понимаю?

Альвер сдвинула брови.

– О нет, – сказала она, качая головой. – Это он – моя последняя.

Дейэль посмотрела на нее непонимающе.

– Госпожа Шейх, добро пожаловать на борт “Желтухи”, произнес голос корабля. – Сожалею, что все получилось так внезапно, но я только что получил приказ “Сновидца” немедленно взять вас на борт.

– Благодарю вас, – ответила Альвер, обводя взором комнату. – Как насчет Чарта Лайна?

– Он выразил желание остаться на борту “Серой Зоны”, сообщил ей “ Желтуха “.

– Думаю, что они с “Серой Зоной” прекрасно поладят, процедила сквозь зубы девушка.

Дейэль, казалось, собиралась что-то спросить, но так ничего и не сказала. Через некоторое время она встала, держась рукой за бок и болезненно морщась. Она показала на столик неподалеку.

– Прошу вас, – сказала она. – Я только что собиралась пообедать. Присоединитесь ко мне?

– А я как раз собиралась позавтракать, – не удержалась от сарказма Альвер, кивая. – Было бы неплохо.

Они сели за стол. Альвер раскрыла книжку:

– Не хотелось бы показаться невежливой, вы не против, если я дочитаю главу?

Дейэль улыбнулась:

– Да нет, ничего, – пробормотала она.

С победной улыбкой Альвер уткнулась в книгу.

– Простите, – раздался хриплый голос у двери, – что за чер-ртовщина здесь происходит?

Дейэль посмотрела на черную птицу Гравиес.

– Нас эвакуируют, – сказала она. – Ты можешь пожить пока в погребе. А теперь уматывай отсюда. Избавь меня от своего присутствия.

– Спасибо за теплый прием, – проворчала птица, разворачиваясь и спрыгивая по ступеням винтовой лестницы.

– Ваша птичка? – спросила Альвер.

– Попутчик, – пожала плечами старшая из женщин. – На самом деле с ней одни неприятности.

Альвер сочувственно кивнула и вернулась к книге. Дейэль распорядилась накрыть столик на две персоны. Тут же появился поднос, уставленный разнообразной снедью и посудой. Пара дронов принялась убирать мусор, оставшийся после внезапного Перемещения Альвер с “Серой Зоны” на “Желтуху”: пух доставлял им массу проблем, поэтому они хотели поскорее от него избавиться. Поднос, вытанцовывая вокруг стола, взялся за сервировку. Дейэль в полном молчании следила за его работой. Альвер Шейх читала, переворачивая страницу за страницей. Затем появился еще один дрон. Он подплыл к плечу Дейэль.

– Что? – громко переспросила она.

– В настоящий момент мы покидаем трюм, – сообщил ей “Желтуха”. – Выход из ОСТ займет две с половиной минуты.

– Благодарю вас, – сказала Дейэль.

Альвер Шейх подняла глаза от книги:

– Вы не могли бы попросить “Серую Зону” переслать мой багаж?

– Все уже сделано, – сообщил дрон, направляясь к лестнице.

Альвер снова кивнула, сунула между страниц закладку и положила книгу рядом с тарелкой.

– Ну-с, госпожа Гилиан, – сказала она, сплетая пальцы над столом, – похоже, теперь мы с вами попутчики.

– Да, – откликнулась Дейэль, накладывая себе салата: – И давно вы… с Бэром, госпожа… Шейх, кажется? – спросила она.

Альвер кивнула:

– Наша встреча произошла совершенно случайно, волей судеб.

– Меня не интересует воля судеб. Потрудитесь отвечать на поставленный вопрос.

– Несколько, дней назад.

– Так. Прекрасно. И дальше?

– Что дальше?

– Я не спрашиваю, кто, но зачем вас послали?

– Меня послали, чтобы остановить его. Чтобы он не смог добраться до вас. Но план не сработал. Кончилось тем, что нас с Чартом выбросило в космос запертыми внутри маленького тесного модуля. Вместе с ним, уже нашим пленником. И мы остались наедине. На несколько дней.

– В тесном узком пространстве? – догадливо подсказала Дейэль Гилиан.

– Настолько тесном и узком, что я едва не задохнулась от…

– От его тестостерона?

– Вижу, вы меня понимаете. Это было ужасно.

Дейэль передала Альвер бутылочку.

– Попробуйте, это неплохо. И все же, невзирая на тесноту, – сказала она, проницательно улыбаясь, – роман расцвел буйным цветом.

– Да уж. – Альвер вытряхнула из бутылочки небольшую кляксу темно-красного соуса и с сомнением его понюхала. – Человек же не железный. Ну, переспали с ним пару последних ночей. Ничего особенного. Даже скучно. Так, мордашка, симпатяшка. Так что стряслось между вами? Какая кошка вам дорогу перебежала?

Дейэль замерла с ложкой, поднесенной ко рту. Сейчас она напоминала фигуру механического поваренка в витрине автомата с конфетами.

Альвер обезоруживающе улыбнулась, жуя кусочек какого-то фрукта.

Дейэль сглотнула, отпила глоток вина и промокнула губы салфеткой, прежде чем ответить.

– Странно, что кто-то еще не посвящен в эту историю.

– Да никто ничего не знает! – сказала Альвер, взмахнув руками. Она уперла локти в стол. – Держу пари, что даже вы двое не знаете этой истории до конца, – сказала она более спокойным тоном.

И снова Дейэль потребовалось время, чтобы ответить.

– Возможно, история того и не стоит, – наконец ответила она.

– Корабль думает именно так, – откликнулась Альвер. Она пригубила ферментированного фруктового сока, прополоскала небо, подержала его, перекатывая во рту, прежде чем проглотить и продолжить: – Похоже, из-за этой вашей встречи у всех появилась куча проблем.

– Чего же вы ждали от Эксцентрика? Этот корабль никогда не перестанет удивлять.

Альвер обдумала сказанное.

– Причем очень интеллигентного Эксцентрика, – сказала она. – Наверное, он нашел в этом нечто интересное для своего Ума? Как вы думаете?

Дейэль пожала плечами.

– Корабль тоже может ошибаться.

– Так, значит, ничего особенного? – вскользь бросила Альвер, вытаскивая крошечную булочку из корзинки.

– Нет, – ответила Дейэль. Она опустила глаза и оправила платье на животе. – Но…

Альвер смотрела на нее выжидающе.

Губы Дейэль вздрогнули. Альвер подошла к ней, присела на корточки и мягко обвила рукой ее плечи. Дейэль медленно придвинулась к ней, уткнулась лицом в плечо Альвер и разрыдалась.

Дрон корабля попытался было заглянуть с винтовой лестницы, но Альвер шикнула на него, и тот убрался.

Пара экранов зажглась на дальней стене. Альвер увидела массивную стену, медленно проплывающую мимо – вероятно, корпус “Сновидца”. Еще пара экранов показали раздвигающиеся зубчатые створки дверей ангара. Альвер сообразила, что две с половиной минуты, о которых говорил дрон, миновали.

Дейэль поплакала еще немного.

– Думаешь, он все еще любит меня? Хоть чуть-чуть? – наконец спросила она у Альвер.

В глазах Альвер отразилась настоящая мука. Она вздохнула почти так же горестно, как Дейэль минуту назад.

– Любит ли он тебя? – переспросила она. – Да, конечно.

Дейэль всхлипнула и подняла заплаканные глаза. Она рассмеялась, отирая слезы пальцами со щек. Альвер взяла чистую салфетку и помогла ей привести в порядок лицо.

– Но ведь это уже для него ничего не значит? – сказала Дейэль молодой женщине, так похожей на нее. – Разве не так?

Альвер машинально сложила потемневшую от слез салфетку. Ее мысли были далеко.

– Теперь значит. Кое-что. И даже очень многое, поскольку он здесь. Поскольку корабль доставил его сюда в надежде, что разговор между вами состоится.

– Но остальное время!.. – сказала Дейэль, выпрямляясь на стуле и откидывая волосы решительным движением. – Остальное время я не очень-то его беспокоила, не так ли?

Альвер надула щеки, с шумом выпустила воздух, поискала глазами по сторонам, как будто надеялась найти новую тему для разговора, и лишь затем ответила:

– Видишь ли, дело в том, что я еще плохо знаю этого парня. – Она сделала неопределенный жест. – Я много читала о нем перед нашей встречей, можно сказать, прошла полный курс “Генароведения” и “Бэрологии”, но встретилась с ним всего несколько дней назад. Несколько дней знакомства мало что значат.

– Отчего же? – всхлипнула Дейэль. – Или постель – еще не повод для знакомства?

– Причем познакомились мы при весьма странных обстоятельствах, – как ни в чем не бывало продолжала Альвер. В этот момент она походила на ребенка, рассуждающего о взрослой жизни. – Я не могу сказать, что знаю этого человека.

Дейэль раскачивалась в кресле, не сводя взгляда с накрытого стола, словно выбирая, что бы еще съесть. Наконец она перевела взгляд на соседку.

– Ну, хорошо, – шмыгнула она носом. – У тебя не найдется носового платка?

– Вот… – Альвер протянула ей чистую салфетку.

– Спасибо…

Они помолчали еще некоторое время.

– Очень хорошо, – проговорила Дейэль, приводя в порядок спутанные волосы. – Ты его очень хорошо знаешь. – Она, задрав голову, посмотрела на прозрачный купол, и в глазах ее, казалось, снова блеснули слезы. – Все, что мне известно о нем, – произнесла она, – это то, каким он был рядом со мной. – Она посмотрела на Альвер. – Я забыла, каким он был все остальное время. – Она взяла ладонь Альвер в свои руки. – Ты видишь, на что он в самом деле похож.

Альвер пожала плечами.

– Тогда, – неуверенно сказала она, – с ним все в порядке. Лично я так думаю.

Экраны на стенах зала разом погасли, а затем изображение появилось вновь. Это был космос, тьма, усеянная мириадами звезд. Пришло знакомое чувство легкого головокружения, которое Альвер ощутила два дня назад, когда прибыла на борт “Сновидца”, – “Желтуха” отчалил от ОСТ и сразу набрал скорость, чтобы уйти от неповоротливой туши транспорта.

– И зачем я это делаю? – прошептала Дейэль.

Альвер еще раз пожала плечами и посмотрела на живот Дейэль.

– Ты все еще беременна?

Дейэль ответила взглядом. Затем слегка усмехнулась. Затем рассмеялась.

Альвер поглаживала ее по руке.

– Если не хочешь – не рассказывай.

Дейэль шумно всхлипнула, вытирая нос свернутой салфеткой.

– Я вижу, тебе это действительно интересно.

– Что ты! – воскликнула Альвер. – Чужие проблемы для меня – просто магнит какой-то. Страсть как люблю совать нос в чужие дела.

Дейэль вздохнула.

– Да, чужие проблемы всегда интереснее своих.

– Я тоже так думаю.

– Видимо, ты хочешь, чтобы я рассказала о нем поподробнее, – предположила Дейэль.

Альвер снова отвернулась к экранам.

– Даже не знаю. Но если есть такая возможность – расскажи хоть что-нибудь. Другого случая, может, и не представится.

– Думаешь, он хотел со мной повидаться? – спросила Дейэль.

Альвер показалась, что в ее голосе прозвучала надежда.

– Да, если он еще не полный болван, – сказала Альвер, втайне удивляясь своей дипломатичности.

– Не полный, – произнесла Дейэль. Отерев щеки, она пригладила мокрыми пальцами волосы. Затем полезла в накладной карман платья, извлекла оттуда расческу и протянула ее Альвер. – Ты… не поможешь мне?

Альвер встала.

– Только если ты пообещаешь, что встретишься с ним, сказала она, улыбаясь.

Дейэль пожала плечами:

– Наверное, встречусь. Куда от вас денешься.

Альвер встала за спинкой кресла Дейэль и принялась расчесывать ее длинные черные волосы.

– Корабль?

– Да, госпожа Шейх. “Желтуха” слушает.

– Я так и поняла, что вы слушаете. Собираетесь выйти на связь с ОСТ?

– Я все слышал. Я уже доложил “Сновидцу”. Мастер Генар-Хафун и аватара Аморфия доставлены на борт корабля и скоро будут у вас.

– Быстро сработано, – одобрила Альвер, продолжая осторожно расчесывать спутанные волосы Дейэль. – Скоро будут здесь, – сказала она женщине. – Бэр и аватара.

Дейэль ничего не ответила.

А двумя палубами ниже, в коридоре приемного сектора швартовки, Аморфия обернулся к Генар-Хафуну:

– Я думаю, лучше не говорить, что мы переместились на борт одновременно с Альвер.

– Постараюсь, – кисло пообещал человек. – Ладно, чем скорее начнем, тем скорее закончим.

– Вот это правильный подход, – одобрил аватара, ступая в лифт. Лифт понес их прямо к башне.

XV

С комфортом расположившись в гнезде-капсуле жилой секции бывшего корабля Культуры “Тяжкое Признание”, капитан Грейдаун Лейтсеттинг Х из клана Фарсайтов созерцал топографический экран, в котором медленно кружил корпус “КорСета”. В его мозгу все еще звенели вопли дяди Райсингмуна и прочих задир, погибших на проклятом судне.

Со смертью дяди флот переходил под командование Грейдауна, а “Тяжкое Признание” становился флагманом эскадры. Это было только кстати, поскольку все остальные корабли сильно уступали ему в скорости и маневренности. “Тяжкое Признание” несколько пострадал при атаке сумасшедшего самоубийцы, но даже с этими повреждениями мог опередить любой из кораблей флота. Оставалось следовать своим курсом. Они торопились, а отомстят потом, там, возле Эксцессии. Они должны продолжить начатое, довести операцию до конца. Грейдаун просигналил шести оставшимся кораблям, которые ждали ответа.

– Ребятушки! Братцы-воины! Никто не чувствует боль от потери наших боевых товарищей так, как я. Однако наша миссия остается прежней. Пусть же победа станет и возмездием. Сила, которую мы завоюем для нашего рода, даст нам в руки оружие против убийц!

Запоминающийся почерк. Прям-таки рука мастера. – написал “Тяжкое Признание” на одном из экранов перед Грейдауном. Это была такая точная копия “Убивающего Время”, что я в первый момент не понял, что происходит. “КорСет” предупреждал нас о том, что враги маскируются под суда Культуры. Но ничего подобного нельзя было даже вообразить в наши времена!

– Боевые способности врага сильно выросли, пока вы спали, – заметил Грейдаун. – Как и его жажда разрушения и мести.

Действительно, – отозвался корабль. – Какое зверство! Смерть “КорСета” была просто ужасной.

– Они будут наказаны, как только мы сможем держать под контролем неопознанный объект в системе Эспери!

11. БЛАГОДАРЯ ГРАВИЕС

I

Генар-Хафун и аватара Аморфия возникли в дверном проеме, выходившем на винтовую лестницу башни.

– Прошу прощения, – сказала Альвер. Она отложила расческу и, потрепав Дейэль по плечу, направилась к двери.

– Нет, пожалуйста, останься, – сказала ей вслед Дейэль.

Альвер обернулась:

– Ты уверена?

Дейэль кивнула. Альвер посмотрела на Генар-Хафуна. Тот, не отрываясь, смотрел только на Дейэль. Затем словно вышел из оцепенения, отвел глаза и подмигнул Альвер.

– Привет, – сказал он. – Конечно, оставайся, что ты.

Он подошел к Дейэль. Лицо королевы кораблей было бесстрастным.

Оба некоторое время неподвижно и молча стояли друг перед другом. Затем, словно преодолев преграду, возведенную за прошедшие годы, порывисто обнялись. Объятие получилось по-детски неуклюжим, главным образом из-за большого живота Дейэль. Альвер с аватарой понимающими обменялись взглядами.

– Давайте-ка все присядем, – неуверенно предложила Дейэль. – Есть хочешь, Бэр?

– Да не особенно, – протянул он, придвигая кресло ногой. – Вот выпить бы…

Все четверо сели за стол.

Последовала непродолжительная беседа, которая велась главным образом между Генар-Хафуном и Дейэль. Иногда какую-нибудь реплику вставляла Альвер. Аватара хранил молчание.

II

Теперь “Сновидец” отделяло от Эксцессии всего несколько светочасов. Он вел с собой МСТ “Никаких Открытий” и еще пару других кораблей Культуры размером побольше, каждый из которых казался темной драгоценностью в шкатулках отрытых ангаров для малых кораблей. Несколько ОКБ и суперлифтеров можно было в расчет не брать. ОКБ “Другой Коленкор”, наличие которого также предполагалось в этом секторе пространства, пока не давал о себе знать. “Никаких Открытий” пытался прощупать сферическую границу зоны шириной в тридцать световых лет, о которой ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям” рапортовал накануне.

Двое других – ОСТ “Что Есть Истина?” и “Психологические Игры” – маневрировали на расстоянии в полдня и день, соответственно. За границей “тридцатилетней сферы”, как ее немедленно окрестили корабли, прощупывалось присутствие военного флота задир, который направлялся к Эксцессии, но, видимо, не слишком спешил, поскольку не переходил на сверхсветовую. И ни единого признака исчезнувших кораблей эленчей.

“Сновидец” готовил себя к драке. Конечно, он не исключал, что и его двигатели откажут, как это случилось с “Роком”, когда тот попробовал двинуться к Эксцессии и подошел слишком близко. Но при скорости, которую развивал “Сновидец”, у него оставалась надежда пойти на таран.

Главное – верить в победу.

Он еще раз просмотрел бортовой журнал, проверяя, не пропустил ли какое-нибудь важное сообщение.

По-прежнему ни слова от тех, кто, собственно, вызвал его сюда. Банда Интересных Времен молчала. Эфир пустовал, не считая обычной ежедневной заявки от “Только Настоящие Морские Волки” – дубликат одного и того же письма, поступающего каждые астрономические сутки.

Одновременно “Сновидец” следил за развитием событий на “Желтухе”. Так военный командующий отдает сотни приказов перед сражением – и в то же время не может отвести взгляд от возни насекомых на его походном столе. Корабль иногда чувствовал себя этаким старичком-вуайеристом, наблюдающим сквозь замочную скважину за жизнью молодежи.

Его мысли были внезапно прерваны вмешательством “Серой Зоны”, сигналившей из Главного Отсека OCT.

– Я отчаливаю, если я тебе больше не нужен.

– Посмотрел бы вокруг, что да как, – ответил “Сновидец”.

– Это в то время, когда ты лезешь в самое пекло? К этой дикой штуковине и задирам? Благодарю покорно за доверие, папа.

– Учти, тебя там ждут сюрпризы.

– О да, конечно. Но я предпочту их избежать.

– Тогда прощай, – просигналил ОСТ, открывая отсек.

– Я-то ждал, что будут еще попутчики. Может, мне самому включить Переместитель?

– Есть альтернатива, которой бы я предпочел не пользоваться.

– Ну, так дай ее мне!

– “Желтуха” отклонил предложение, у него на борту люди.

– Да и черт с ними, и с этим “Желтухой”. Что за альтернатива? У тебя есть суперлифтеры, способные выжать приличную скорость?

– Нет.

– Тогда какого…

– Просто доберись до моей кормы.

– Сейчас.

ОКБ отшвартовался от своего причала, входя в ограниченное пространство между обшивкой ОСТ и глубоким двигательным полем судна. У него ушло несколько минут на то, чтобы развернуться и выйти из оболочки гигантского корабля, заходя к его тупому тылу-корме. Там он, к своему удивлению, обнаружил еще троих, поджидавших его.

– Какого дьявола? – весело спросил ОКБ у большого корабля. – Что это такое?

Вопрос был чисто риторическим. Три корабля не уступали размерами “Серой Зоне”, но на их острых носах были водружены громадные сферы, менявшие принятую конфигурацию с гражданской на военную. Эти сферы могли содержать только оружие, и довольно много оружия – достаточно было посмотреть на эти сферы, чтобы понять, насколько жаркий бой вспыхнет в секторе “звезды Э”.

– Мое собственное изобретение. Их имена – ТОЗБ “4”, “118” и “736”.

– Весьма подходящие имена. О многом говорят.

– Ты не найдешь их интересными собеседниками: это всего лишь ИИ-сердечники, мои клоны. Но вместе они могут действовать как сверхускоритель. Их хватит на то, чтобы доставить тебя на поддающихся управлению скоростях.

ОКБ помолчал некоторое время. Он передвинулся, заняв позицию в центре треугольника, который составляли три корабля.

– ТОЗБ? – спросил он. – Что это значит? Тройной Оборонительный Защитный Блок?

– Совершенно верно.

– И много таких у тебя припрятано?

– Достаточно.

– Я вижу, папа, ты все эти годы даром времени не терял.

– Конечно. Могу я полагаться на твою скромность, по крайней мере, ближайшие несколько часов?

– Даю тебе гарантию, что об этом никто не узнает, пока ты сам не захочешь этого. Несколько часов, по крайней мере.

Они рассмеялись – точнее, произвели обмен сигналами, который был эквивалентом человеческого смеха.

– Спасибо, сын. Доброго пути. Благодарю за помощь.

– Рад был оказать тебе эту маленькую услугу. Удачи. Полагаю, скоро следует ждать потрясающих новостей.

– Надеюсь, что так и будет.

III

Корабль, присутствующий сразу в двух местах, переключил внимание на трех людей, остававшихся на борту “Желтухи”. Двое старых любовников уже закончили предварительный обмен фразами и перешли непосредственно к обсуждению былого романа, умудряясь при этом не говорить ничего интересного для уха постороннего наблюдателя.

– Мы хотели разного. Наши желания не совпадали, – призналась Дейэль Генар-Хафуну. – Довольно обычная история.

– Я хотел того, чего хотела и ты, причем долгое время, ответил ей мужчина, плеснув себе вина в хрустальный бокал.

– Забавно, – проговорила Дейэль. – У нас было все в порядке, пока мы оставались вдвоем. Помнишь?

Мужчина тоскливо улыбнулся.

– Такое не забудешь.

– Вы уверены, что мне стоит остаться? – подала голос Альвер.

Дейэль посмотрела на нее.

– Ну, если ты чувствуешь себя не в своей тарелке… произнесла она.

– Нет, я просто подумала… – Альвер запнулась. Теперь уже двое смотрели на нее. Она нахмурилась. – Ну вот, теперь я точно чувствую себя не в своей тарелке.

– А как было у вас? – как ни в чем не бывало спросила Дейэль, указывая глазами на Альвер и Генар-Хафуна поочередно. Все трое словно забыли о присутствии аватары. Это, впрочем, было немудрено: он молча сидел за столом, практически не подавая признаков жизни.

Альвер и Бэр переглянулись. Оба одновременно пожали плечами, затем виновато посмотрели на Дейэль. Даже если бы они повторили этот жест по чьей-нибудь команде, едва ли у них вышло бы более синхронно. Ревность ужалила Дейэль в самое сердце, но она все-таки выжала из себя улыбку.

IV

Все пошло наперекосяк.

Основное внимание аватары было привлечено к домашнему кораблю. “Серая Зона” и три военных корабля отчалили, вышли из зоны действия полей ОСТ, и теперь развивали скорость, на какую до сей поры не был способен ни один двигатель ОКБ. Впереди лежала Эксцессия: “Сновидец” только что произвел дальнее сканирование.

Эксцессия снова претерпела изменения: она восстановила связи с энергетическими решетками. После чего просто ВЗОРВАЛАСЬ.

Это было похоже на то, что пришлось испытать на себе “Року, Подвластному Изменениям”: что-то базировавшееся на самой ткани или какая-то новая формация полей. Что-то, воплотившееся в предельно мощной вспышке самой энергетической решетки, брызнувшей через пределы Инфрапространства и Ультрапространства, поразив саму ткань и создав исполинскую сферу холодного огня, пожаром устремившегося через трехмерное пространство.

Это было как рождение сверхновой. Немыслимо быстрое, со скоростью вспышки заполнившее космос. Эксцессия двинулась навстречу “Сновидцу”, но двинулась при этом во всех направлениях сразу. ОСТ каким-то чудом успел затормозить – двигаясьна прежней скорости, он бы просто уткнулся в черную сферу носом.

За десятилетия своей жизни в качестве Эксцентрика “Сновидец” тайно выстроил и эвакуировал тысячи Отсеков, превратив их в маленькие базы, разбросанные по самым дальним и глухим уголкам галактики. На этих базах строились и ждали своего часа корабли. Теперь он призывал их к себе, полных сил и готовых к битве, сотнями перемещая в свои трюмы и выпуская на волю. Целая флотилия кораблей посыпалась из его ангаров и шлюзов, точно горох из гигантского стручка.

Когда аватара соединился с ОСТ, большинство кораблей уже вышло наружу, разворачиваясь боевым строем. Флотилия, словно стая саранчи, ринулась вперед к расцветающей гиперсфере Эксцессии.

V

“Серая Зона” наблюдал за происходящим, покоясь, как младенец в колыбели, в скрещенных полях трех молчаливых кораблей. Корабль завопил от восторга, увидев эту демонстрацию военной мощи, в сотни и тысячи раз превосходившей флот задир. Вот что значит быть Эксцентриком и заниматься своим делом! Вот что можно сделать, имея время и терпение и при этом не придерживаясь никаких договоренностей и обязательств!

Другой частью сознания он с ужасом следил за разбуханием Эксцессии, заслоняющей все вокруг. Энергетическая решетка изогнулась и вывернулась наизнанку, словно гигантская черная дыра вдруг превратилась в “большой взрыв” между вселенными. Это явление могло одним вздохом уничтожить “Сновидца” и все его корабли, как шторм сметает дерево со всеми его листьями.

“Серая Зона” никогда не думал, что столкнется с чем-либо подобным. Он вырос в мире, почти полностью застрахованном от катастроф. Если, конечно, тебе не взбредет в голову что-нибудь уж совершенно сумасбродное, – например, влететь в черную или белую дыру. С кораблем его класса в мирное время не могло случиться практически ничего. Даже вспышка сверхновой являлась для него только интересным космическим явлением, которое можно вычислить, рассчитать и пронаблюдать. Но тут было совсем другое. Ничего подобного не происходило в галактике со времен Айдаранской войны, случившейся 500 лет назад. Но даже те, уже далекие события, не могли сравниться со столь глобальным катаклизмом. Это было ужасно. Перед ним рос гигантский шар неуправляемой и непонятной энергии – чудовищная живая стена, сминающая все на своем пути.

Черт возьми, да эта штука может просто поглотить меня, подумал “Серая Зона. – И воспоминания не останется.

VI

Мысль “Сновидца” работала примерно в том же направлении. Учитывая его скорости и скорость надвигающейся стены Эксцессии, им предстояло встретиться через 140 секунд. Яростная вспышка Эксцессии произошла немедленно после того, как “Сновидец” ощупал ее своими активными сенсорами. Получалось, что она отреагировала на вмешательство.

“Сновидец” пересмотрел последние полученные данные – на предмет посланий от кораблей, располагавшихся поближе к Эксцессии. Самыми ближайшими все еще оставались “Рок, Подвластный Изменениям” и “Никаких Открытий” – если только они все еще находились в пределах досягаемости какихлибо сигналов. Ответа на них не было. Они могли удрать или их сигналы могла перекрывать сама Эксцессия – если они двигались навстречу “Сновидцу”. Могло случиться и худшее: в критический момент они оказались слишком близко, и клубящийся хаос успел проглотить их.

“Сновидец” направил сигнал транспортам “Что Есть Истина?” и “Психологические Игры”, а потом “Серой Зоне” и “Желтухе”, запрашивая, что видят они. Попытка контактировать с ними напрямую была, вероятно, бессмысленной: граница Эксцессии надвигалась так быстро, что могла перекрыть любой ответный сигнал. Однако оставалась слабая надежда, что ответ успеет прийти раньше, обогнав надвигающийся огненный горизонт.

Возможно, распространение Эксцесссии происходило не одинаково во всех направлениях. К тому же оставался второй фронт, военный флот задир. “Сновидец” велел своему флоту лететь прочь. Им все равно оставался только один путь – навстречу эскадре задир. Обратную дорогу преградила Эксцессия. “Сновидец” спасал свои корабли от катаклизма и одновременно себя – от дальнейшего беспокойства, связанного с задирами. Если в ближайшее время эта штука подомнет под себя полгалактики, волноваться будет вовсе не о чем, а если нет – с задирами его ребята вполне справятся.

“Думай: что успела натворить Эксцессия до этого момента? И на что она была способна? Для чего появилась она, чем была вызвана? Почему она играла в такие странные игры?”

ОСТ провел в раздумьях целых две секунды.

(Тем временем на “Желтухе” аватаре Аморфии пришлось прервать Дейэль словами: “Прошу прощения. Неожиданное развитие событий…”)

Затем “Сновидец” сложил свои двигательные поля в совершенно новую конфигурацию и затормозил.

Чтобы совершить аварийный маневр торможения, гигантский корабль аккумулировал всю имеющуюся в наличии энергию, – и всколыхнул энергетическую решетку. Цунами Эксцессии неуклонно росло не только в физическом пространстве, но и в гиперпространственной области, угрожая смешать то и другое, и вызвать выброс энергии, равного которому в галактике не отмечали вот уже полтысячи лет. За мгновение до того, как волна ворвалась в ткань реального пространства, корабль переключился с одного уровня гиперпространства на другой. Если он был прав, это должно было сработать. Если нет – он об этом сейчас узнает.

Все, что можно было сделать, он уже сделал.

Решать, что хорошо и что плохо не было времени. Созерцая живую стену Эксцессии, он неспешно перебрал всю свою жизнь, словно пересыпал горсть камешков из одной руки в другую. Если его и возродят, то, вероятно, уже в другой матрице.

– Ты не боишься смерти? – спросил он себя.

– Нет, – ответил “Сновидец”. – Не боюсь. Я же – Эксцентрик.

Сохранение записи Ума, то есть твердая гарантия бессмертия, не распространялась на корабли его класса. Никто не мог поручиться, что при возрождении в новой психической матрице получится тот же корабль. Индивидуальность – вещь непостижимая, хотя отчасти и предсказуемая. Гарантия серийного бессмертия основывалась на храбрости корабля. У храбрых было больше шансов, что их воспроизведут в будущем. И храбрые знали, что они еще вернутся.

Но он был слишком индивидуален, он долгие годы требовал признать себя Эксцентриком, хоть и оставался до конца верен идеям Культуры. И то, что он часто не отвечал на посланные ему сигналы, вовсе не значило, что он пренебрегал ими. Для этого были свои причины: личная неприязнь, незначительность вопроса, или просто отсутствие свободного времени. Кстати, несмотря на то, что он оставил значительный след в истории, до сих пор не существовало о нем никаких киноматериалов, поскольку еще никому не удавалось пронести на борт камеру.

Итак, зная, что действительно может умереть, умереть совсем, навсегда, “Сновидец” просматривал судовые журналы и прочие свои записи, сверял копии и приводил в порядок захламленные ячейки памяти. Это было похоже на то, как седой ветеран, участник нескольких войн, сидит перед огромным бюро и перебирает письма и бумаги, чтобы составить завещание, но бумаг слишком много – дневники, документы, письма от него, письма ему… На эти он ответил, эти отложил, этого даже не прочел и совсем забыл о существовании отправителя…

В банках памяти “Сновидца” хранились все сигналы, которыми обменивались знакомые ему корабли, хотя, конечно же, не на все из них он отвечал и даже не все просматривал – его собственная переписка была слишком обширна, чтобы обращать внимание на послания, направленные кому-то другому.

Но сейчас, перетряхивая память, он наткнулся на тот единственный сигнал, которому, пожалуй, стоило в свое время уделить каплю внимания. Он лежал где-то на самом дне блока “совсем не важно”, и “Сновидец” никогда не прочел бы его, если бы не это внезапное желание привести себя в порядок перед смертью. Сигнал пришел с борта МСТ – Малого Системного Транспорта “Только Настоящие Морские Волки”:

Благодаря Гравиес – гласила первая строка.

Это имя сразу привлекло внимание “Сновидца”. Так вот кому доносила эта любопытная птичка? Он раскопал целый блок сообщений от МСТ – полный обмен сигналами, задания, аннотирование мысли, контекстуализации, дефиниции, обозначения, секретные шифры обмена информацией, секретные предписания и прочая конспиративная чепуха.

И обнаружил заговор.

Он ознакомился с материалами, в которых “Только Настоящие Морские Волки”, “Предвкушение Нового Любовника” и “Пристрелим Их Позже” обменивались информацией. Здесь же участвовал и старый дрон некоего старика по имени Тишлин, который наблюдал плавучий остров в море туманностей.

“Я понял все, – пронеслось в голове, – но слишком поздно”.

Эксцессия надвигалась.

“Сновидец” оглянулся на свое творение – “Желтуху”, который шел прежним курсом. Аватара готовил людей к переходу в режим симуляций.

VII

Прошу прощения, мне очень жаль, – сказал аватара двум женщинам и мужчине. – Откладывать нельзя. Вам предстоит стать симуляциями – если вы, конечно, согласны.

Все трое уставились на него в крайнем изумлении.

– Но почему? – развела руками Альвер.

– Эксцессия начинает расширяться. Это конец.

– Ты хочешь сказать, что мы умрем? – спросила Альвер.

– Должен признать, что это вполне возможно, – сказал аватара, в голосе которого звучало сожаление.

– Сколько у нас времени? – спросил Генар-Хафун.

– Не больше двух минут. Через две минуты принятие решения станет неизбежным. Но решение может быть принято и раньше, в виде предосторожности, принимая во внимание непредсказуемость ситуации. – Он перевел взгляд на Альвер, Генар-Хафуна, и затем снова посмотрел на Дейэль. – Конечно, вступать в симуляцию предстоит по очереди.

– Погоди, – прищурилась Альвер, – что это за симуляция? Это вроде как отправить сознание на хранение, не так ли?

– Почти.

– Неужели угроза так неизбежна?

– Вы хотите, чтобы я продемонстрировал?

– Пожалуй, так будет лучше, – ответила Альвер, и спустя мгновение ее нейродетектор оказался напрямую подключен к “Сновидцу”.

Она тут же нырнула в бездонные глубины космоса. Эксцессия предстала перед ней во всем своем великолепии. Разделенная на секции сенсорных, экранов, стена огненного хаоса надвигалась на нее так быстро, что захватывало дух. Альвер невольно зажмурилась, потрясенная увиденным. Словно шар сверхновой, помноженной на еще один ядерный взрыв ее десятикратной массы. Такому зрелищу мог ужаснуться и самый великий корабль, не говоря о простом смертном.

Две секунды, которые она пробыла в этом состоянии, показались вечностью.

Генар-Хафун и Дейэль Гилиан вопросительно смотрели на нее, когда она пришла в себя. Обливаясь потом, Альвер помотала головой и едва смогла произнести:

– Мне кажется, он не шутит.

Дейэль тут же повернулась к аватаре.

– От нас что-нибудь зависит? Чем мы можем помочь в данной ситуации?

– Сказать “да”, – был краткий ответ аватары. – И вы сохранитесь в матрице корабля.

– Значит, да, – произнесла Дейэль. – Перемести меня туда, когда истекут две минуты.

Прошло 33 секунды.

Генар-Хафун и Дейэль посмотрели друг на друга в последний раз.

– А что будет с ребенком? – спросила женщина, притронувшись к животу.

– Его сознание тоже будет считано, отсканировано и передано кораблю, – сказал аватара. – Но в дальнейшем он может стать независимой личностью.

– Понимаю, – вздохнула Дейэль Гилиан. Она попрежнему не сводила взора с человека, который был отцом ее ребенка. Значит, он все-таки родится, – произнесла она с облегчением.

– В некотором смысле, – подтвердил аватара.

– А можно забрать его в симуляцию одного, без меня? спросила она, не сводя глаз с Бэра. Тот сразу нахмурился и с тоской покачал головой.

– Да, это возможно, – холодно ответил Аморфия.

– И если, – продолжала Дейэль, – я выберу, чтобы никто из нас не ушел?

В голосе Аморфии опять зазвучало сожаление:

– Корабль, скорее всего, все равно считает ваши мозговые состояния.

Дейэль повернулась к аватаре:

– Так считает или не считает? Ты же корабль, ты и скажи мне.

Аморфия качнул головой:

– Теперь я не представляю собой всего сознания “Сновидца”. Я лишь излучина большой реки, которая сейчас течет вдалеке от нас, направляясь к Эксцессии. Корабль занят другими делами. Я могу только советовать.

Дейэль некоторое время изучала его лицо, затем перевела взгляд на Генар-Хафуна.

– А ты что скажешь, Бэр? Как бы ты поступил?

Он покачал головой.

– Сама знаешь, – был его ответ.

– Все то же самое? – спросила она с едва заметной улыбкой.

Он кивнул. Выражение лица у него было точно таким же, как и у Дейэль.

Альвер смотрела по очереди то на одного, то на другого, недоуменно подняв брови и не в силах понять, что здесь происходит. Наконец, когда оба они, Дейэль и Бэр, уселись за стол, – не сводя друг с друга глаз, загадочно улыбаясь, она простерла руки и закричала:

– В чем дело, наконец?! Объясните, что происходит?

Прошло 72 секунды.

Генар-Хафун поднял на нее глаза.

– Я всегда говорил, что жизнь дана лишь раз, – сказал он. – Никаких возрождений, никаких стимуляций.

– А-а, теперь я поняла! – протянула Альвер. – У меня было много друзей до тебя, и все они были отчаянные ребята. Настолько отчаянные, что давно сдали в банк свои индивидуальности, на всякий случай, чтобы можно было рисковать и набираться новых ощущений. Но ты не такой – ты знаешь вкус жизни. Тебе надо насладиться ею до конца. Но это же глупо, глупо, глупо, как ты не понимаешь!.. – она разрыдалась. – Ты отказываешься от шанса – во имя чего?..

И тут она поняла, что никто уже не слышит ее.

“Нет! – закричала она, уже лишенная голоса. – Все это не может кончиться просто так? Я слишком молода, чтобы умирать!”

Они не слышали ее, потому что она была перенесена в дру – гой мир.

А они остались в своем мире и продолжали смотреть друг другу в глаза.

Прошло 88 секунд.

VIII

“Сновидец” разослал прощальные письма-сигналы всем, включая “Только Настоящие Морские Волки” и “Пристрелим Их Позже”. Почти тут же пришли ответы на прежние его вызовы, ответы, которых он так долго ждал и которые теперь были, в общем-то, не нужны.

Расширение Эксцессии теперь происходило только в направлении “Сновидца” и сопровождающих кораблей.

“Ну и славно” – подумал он. Он никогда не мог сказать, каким будет его следующий шаг, и не мог объяснить своих действий – ведь он был Эксцентриком, и все его поступки были чем-то вроде интуитивных творений искусства.

– Сколько еще? – спросил Генар-Хафун.

– Полминуты, – ответил аватара.

Его руки лежали на столе. Он посмотрел на Дейэль и повернул их ладонями вверх.

Она накрыла их своими ладонями.

Больше никаких слов не потребовалось.

Стена энергий надвигалась по обе области гиперпространства, медленно скатываясь в два исполинских четырехмерных конуса. Наконец отдельные волны на решетке стали терять значение, вернувшись из своих катастрофических измерений.

Затем эти сдвоенные волны сделали невозможное: они вошли в реверс, направляясь к началу Эксцесии, отодвигаясь от тормозящего “Сновидца”.

ОСТ продолжал замедляться, еще не веря, что остался жив.

Он сообщил о том, что только что случилось, другим. Оповещен был, разумеется, и Аморфия.

Неужели в самом деле это все сделал я?

Мое мозговое состояние?

Да это же зеркало, вдруг подумал он. Просто зеркало, повторяющее все вслед за тобой. Вот почему этот черный шар двигался так странно, словно играя в прятки. Последний раз он поглотил эленча, нахватавшегося всего по галактике, а в этот раз – копию, матрицу супермозга Эксцентрика.

А я рвался туда яростной ракетой, и он вознамерился уничтожить меня.

Все это теория, но уж больно складно…

Задиры, похоже, останутся с носом.

А, может быть, и все мы.

IX

Дейэль подняла заплаканные глаза.

– Я… – начала она.

– Погоди, – сказал аватара.

Все посмотрели на него.

Альвер выждала паузу, которая показалась ей бесконечной.

– Ну что? – наконец не выдержала она.

Аватара просиял:

– Похоже, все в порядке.

– Что в порядке?

– Кто в порядке?

– Мы в порядке. Вселенная в порядке.

Альвер рухнула в кресло, свесив руки и вытянув ноги. Ее разбирал смех.

Дейэль продолжала плакать.

Генар-Хафун сидел, пощипывая нижнюю губу. Так он делал всегда, когда бывал озадачен.

Черная птица Гравиес, последние несколько минут дрожавшая от страха, вдруг взлетела и стала носиться по комнате с криком:

– Пор-рядок! Тепер-рь все в пор-рядке! Йе-ха-ха! О жизнь, жизнь, милая жизнь! Как жить хор-рошо!

Но ни Дейэль, ни Генар-Хафун, казалось, не замечали этого.

Альвер посмотрела на них и затем, подпрыгнув, попыталась схватить летящую птицу в воздухе. Та заорала:

– Ой! Что это я?

– Пошел вон, идиот, – зашипела Альвер и замахала руками, выгоняя птицу за дверь.

– Извините, – пробормотала та, уже изгнанная.

Х

Боевой корабль класса Мститель “Убивающий Время” находился слишком далеко от “Сновидца” и флота, чтобы разделить радость победы. Но узнав о случившемся, он ощутил смешанное чувство жалости и злости – привычное для кораблей его класса.

Жалко было, что настоящей битвы так и не состоялось.

“Убивающий Время” согласился с требованием “Спящего”.

Впрочем, думал “Сновидец”, не надо было настаивать на “Убивающем” только потому, что он военный корабль. Хотя, с другой стороны, он заслужил эту честь. Пусть распоряжается.

Жить надо вместе и умирать почаще, решил он. Пусть даже только от страха. Это единственный способ стать мудрым.

И они тоже родились заново, – подумал Аморфия, глядя на экипаж “Желтухи”.

Он осмотрел свои военные корабли, восстающие в ткани реального пространства. Ребята пребывали в полной боевой готовности. Хищники в бескрайних просторах неба. Ну что ж, пришло время расплаты. Начал он с того, что направил несколько сотен кораблей в сторону “Никаких Открытий”.

XI

“Серая Зона” оглянулся на огненный прилив, который вдруг опал и перестал существовать, как будто его никогда и не было. Значит, они выжили! Невероятно.

Три отцовских корабля продолжали нести его по бесконечным просторам космоса, словно тройка лихих горячих коней. Казалось, происходящее их просто не касается.

“Имбецилы какие-то!” – подумал “Серая зона” и попытался вступить с одним из них в контакт.

– Эй, ты! А ведь близко прошло!

– Да, – отозвался тот как ни в чем не бывало.

Остальные и вовсе не подали голоса.

– Вы что – даже не сдрейфили? – попытался он подразнить их.

– Не-а. А чего беспокоиться?

– Ха! В самом деле, – послал ему сигнал “Серая Зона”. А сам подумал: “Вот кретин! Кстати, хорошо бы так назвать один из этих кораблей – “Вот Кретин”.

– Ничего, что я пока выйду на связь? – осведомился он просто так, из вежливости, у своего военного эскорта. С дураками лучше всего быть вежливым. Итак.

[плотный луч, Маклир, пер.@4.28.891.7352]

хОКБ “Серая Зона” оЭксцессии

Поговорим?

XII

Командорий Грейдаун Лейтсеттинг Х из клана Фарсайтов озадаченно уставился в экран. Столб грандиозной энергии, выплеснувшийся в сторону ОСТ Культуры, исчез. Зато в районе Экспессии наблюдалось внезапное скопление малых боевых крейсеров. Этого просто не могло быть. Он еще раз проверил показания приборов. Связался с товарищами на других кораблях. Те, кто мог ответить, считали, что у них просто опалены сенсоры. Тогда он запросил Ум своего судна:

– Что это такое?

Последовал ответ.

– Корабль.

– Что?

– Военные корабли. Я насчитал приблизительно 80 000 крейсеров.

– Восемьдесят тысяч!

– Восемьдесят тысяч. И я думаю, что мы видим еще не всех.

Командорий почувствовал, что воздух в капитанской рубке внезапно сделался совершенно непригодным для дыхания. Так продолжалось около минуты.

– Они… настоящие? – спросил он наконец.

– Очевидно, да. На “Летучих Голландцев” они совсем не похожи.

Грейдаун еще раз взглянул на экран. Это была страна кораблей, звездное скопление, целая галактика кораблей.

– И что они все собираются делать?

– Я так думаю, что они разворачиваются в боевой порядок перед нашей эскадрой.

– Они… враждебно настроены? – спросил он, внезапно почувствовав слабость.

– А вот сейчас мы у них об этом спросим, – отозвался корабль. – Вы позволите?

Командорий только покачал корпусом. Слова и звуки давались ему с трудом.

– Все корабли, – сообщил через некоторое время “Грозное Послание”, и голос его звучал ровно и спокойно в глубине бронескафандра Грейдауна, – просигналили, что принадлежат Культуре. Это нестандартные корабли, сконструированные Эксцентриком ОСТ “Сновидец”, и все, что им нужно, – это принять нашу полную и безоговорочную капитуляцию.

– Успеем мы прорваться к Эспери, прежде чем нас перехватят?

– Нет.

– А обогнать их, оторваться от них мы сможем?

– Маловероятно. От всех уйти не удастся.

Грейдаун помолчал некоторое время. Затем спросил, набравшись храбрости:

– У нас еще есть шанс?

– Думаю, сдача – это наш единственный. Приняв сражение, мы потеряем и его.

“Подумай о клане”, – простучало в голове Грейдауна.

– Я не сдаюсь! – гордо заявил он.

– Как хотите.

– Что значит – как хотите? Не понял…

– Потому что лично я сдаюсь, Командорий.

– Ты исполняешь мои приказания!

– Боюсь, что нет, Командорий.

– “КорСет” передал тебя в мое распоряжение!

– Да, но в разумных пределах.

– Он ничего не говорил о каких-то там “разумных пределах”!

– Понимаете, дело в том, что Умы не работают как компьютеры. Наш принцип действия другой. Мы не автоматы. Тем более, что вопрос о сдаче мы уже обсудили с другими кораблями. Мы всегда обсуждаем совместно все действия, поскольку сама структура наших Умов склонна к коллективизму. Тем более, что и сигнал о сдаче уже направлен, и белый флаг, можно сказать, выкинут. Мы приняли курс…

– Что-о? – разъярился Грейдаун, яростно щелкая по клавишам.

– …точка неподалеку от Эспери, – продолжал Ум корабля, – где наши защитные системы переходят под контроль СОБ “Убивающий Время”. Если вы не пожелаете капитулировать вместе с нами, то боюсь, мне придется переместить вас за пределы корпуса. Разумеется, в скафандре. Хотя вообще-то я бы мог интернировать вас. Как вы на это посмотрите?

Корабль задал этот вопрос таким тоном, словно спрашивал, что подать к обеду. И этот тон спокойствия бесил Командория больше всего.

Грейдаун уставился на “тьму” кораблей, задумчиво покачивая глазными стеблями.

– Я попросил бы вас не интернировать меня, – ответил он спустя некоторое время. – Переместите меня за пределы своей оболочки, и чем раньше, тем лучше. Оставьте меня одного.

– Как, прямо сейчас? Мы же еще не остановились.

– Да, прямо сейчас. Если это возможно.

– Ну что ж, я могу воспользоваться Переместителем.

– Вполне приемлемое решение.

– Есть небольшой риск…

Командорий задира издал короткий резкий смешок.

– Я думаю, что могу себе позволить слегка рискнуть.

– Ну, что ж, очень хорошо, – произнес корабль. В его голосе послышалось что-то вроде сомнения. – Тут ваши товарищи хотят связаться с вами, Командорий.

Задира посмотрел на экран.

– Да, я вижу.

Он выбрал прямой уровень оповещения на командном канале.

– Друзья и соратники! – начал он и запнулся. Ни разу в жизни он не оказывался в таком положении. Настолько ужасном, безнадежном – и унизительном. Ему, конечно, приходилось обращаться с речью к подчиненным, но сейчас было не так-то просто найти нужные слова….

Наконец он сказал:

– Приказываю вам капитулировать вместе с кораблями и выполнять все указания, кроме тех, которые противоречат чести. Никаких возражений или обсуждений. Это все.

Грейдаун отрубил коммуникационные каналы и уныло склонил глазные стебли.

– Ну же, давай, – прошептал он.

И оказался в космосе. Оглянулся, но ни одного корабля поблизости не увидел: только далекие звезды.

– Прощайте, капитан, – услышал он в наушниках голос корабля.

– Прощайте, – автоматически повторил он и отрубил связь.

XIII

МСТ “Никаких Открытий” увидел несколько сотен кораблей, идущих на перехват. Между ними шел оживленный разговор, даже болтовня, и у этой эскадры был командующий, сопровождаемый четырьмя кораблями охраны и суперлифтерами-ускорителями, а также военизированным ОКБ. Между тем его корабли сопровождения начали разворачиваться в новый порядок, словно брали его под конвой, хотя он только что предписал им проделать это со “Сновидцем”.

Проверив свои ИИ-сердечники, он выбросил все восемь аварийных силовых блоков.

И все беспокойство, мучившее его последние десятки лет, тут же рассеялось, улетучилось, словно унесенное свежим ветром перемен.

В нескольких сотнях световых лет от места, где происходили эти события, “Стальная Звезда” уже принял решение насчет “Никаких Открытий”. Он решил не идти ему навстречу. Посоветовавшись с кораблями, он решил посвятить себя более важному предназначению.

Он снова просмотрел текст послания, полученного от “Сновидца”.

“Я сделал больше за эти десятилетия, чем вы догадывались. За это время были произведены:

Оборонительные Блоки Типа Один (эквивалент прототипа класса Отвратитель) – 512 штук.

Оборонительные Блоки Типа Два (эквивалент класса Мститель) – 2048.

Оборонительные Блоки Типа Три (эквивалент прототипа класса Инквизитор, модернизированные) – 2048.

Оборонительные Блоки Типа Четыре (прямой эквивалент класса Киллер, с улучшенными скоростными показателями) – 12 288.

Оборонительные Блоки Типа Пять (на базе экспериментально модернизированного класса Душегуб) – 24 576.

Оборонительные блоки Типа Шесть (на базе военизированного Блока класса Крик, различных модификаций) – 49 152.

И еще три судна, не представляющие угрозы, поскольку они находятся под контролем ИИ-стов, то есть подчинены непосредственно мне и поэтому могут эффективно использоваться лишь как простые блоки, а не как классифицированная военная техника.

В настоящее время все они развернуты в секторе Эксцессии.

Сдача флота задир была принята без осложнений. СОБ “Убивающий Время” при поддержке регулярного военного флота Культуры, находившегося в данном секторе, произвел захват кораблей (кстати, принадлежавших Культуре же). Ответственность за случившееся возлагать на корабли нельзя, ибо они стали жертвами искусного обмана и заговора.

Девять офицеров флота задир также были взяты в плен (реестр званий и имен прилагается). Главу группы захватчиков пленить не удалось, так как он катапультировался в открытый космос.

Видимо, теперь задиры запросят перемирия, поэтому флот, находящийся в данном секторе, не будет предпринимать против них дальнейших враждебных действий.

Прилагаю сигнальный блок, полученный от МСТ “Только Настоящие Морские Волки” (сигнальный блок прилагается).

Также прилагаю записи подтверждающих сигналов, которыми пользовался “КорСет”, чтобы убедить суда с военной базы Подачка выступить в защиту ценностей Культуры. Это было передано мне захваченными кораблями (сигнальные файлы прилагаются).

Сложность состоит в том, что корабли с Подачки были использованы в ходе заговора, имевшего целью подтолкнуть задир к объявлению войны. Предполагаю, что корабли, упомянутые в записях, равно как и прочие, замешанные в это дело, захотят его запутать, чтобы оправдать себя и свои действия.

Ум МСТ “Никаких Открытий” добровольно покончил с собой.

Наказывать задир за случившееся представляется излишним. Они уже получили по заслугам и позор, павший на их головы, многому научит их, хотя бы на ближайшее время.

Прошу обратить внимание, что копия данного сигнала, слегка отредактированная для сигнальнооперационной картотеки, раскодированная и расшифрованная, передана Высшему Командованию задир и Сенату в сопровождении следующего блока новостей (список прилагается), а также Галактическому Генеральному совету.

В отношении Эксцессии имею сообщить следующее…

– Можно минутку вашего драгоценного внимания?

– Что? В чем дело? – спросил “Сновидец” догнавшего его “Серую Зону”.

– Чарт Лайн желает пересесть.

“Серая Зона”, ни о чем больше не спрашивая, переместил древнего дрона на борт “Сновидца”.

Гигантский ОСТ практически закончил торможение – как раз у границы “тридцатилетней зоны”. Похоже, это была главная зона, в которой оперировала Эксцессия. Она очертила ее сама, и пока не переступала границы.

Военный флот все еще развертывался, образуя полуокружность радиусом в один световой год, в то время как бывшая эскадра задир собралась в стороне, открывая орудийные системы для проверки и контроля “Убивающему Время” и его товарищам. Офицеры-задиры были уже на борту “Убивающего Время” в скафандрах, в то время как ОСТ “Что Есть Истина?” на скорую руку готовил безопасную среду для их жизнедеятельности.

– Ты куда?!

Но “Серая Зона” был уже далеко.

[плотный луч, М8, пер. @4.28.891.7393]

хОСТ “Сновидец” оОКБ “Серая Зона”

Ты, что, хочешь провалить все дело?

&

[широкий луч, пер.@4.28.891.7393+]

хОКБ “Серая Зона” оОСТ “Сновидец”

Все в порядке. Прощайте и счастливого пути.

– Что происходит? – обратился ОСТ к дрону, слонявшемуся по отсеку, в который был отослан Переместителем.

– Я в самом деле не знаю, клянусь, ничего не понимаю, отвечал дрон. – Он ничего мне не сказал. Но думаю, что это из-за его сеанса связи с Эксцессией.

– Он связался с Экспессией?!!

“Сновидец” мгновенное принял решение остановить корабль. Пока не поздно. ОКБ уже мчался вперед на скорости в тридцать световых – навстречу Эксцессии. И продолжал ускоряться.

“Ладно, – решил OCT. – Посмотрим, надолго ли его хватит. Его двигатели…”

Они в самом деле отказали. Но еще прежде, чем заглохли двигатели, “Серая Зона” предпринял странный маневр – он начал падать навстречу энергетической решетке. Упасть на нее без необходимого для движения импульса значило попросту разорваться в клочки.

“Это какое-то безумие”, – решил “Сновидец”, но он был слишком далеко, чтобы предотвратить это безумие.

[плотный луч, Маклир, пер. @4.28.891.7394-]

хОСТ “Сновидец” оОКБ “Серая Зона”

Что происходит? Что ты делаешь? Могу я чемнибудь помочь, у тебя же отказали двигатели!

хОКБ “Серая Зона” оОСТ “Сновидец”

Нет! Я в порядке!

У “Сновидца” не оставалось времени на обмен сигналами. “Серая Зона” нырнул в энергетическую решетку, сверкнул в ней корпусом и затем исчез, пропал в мерцающем пламени излучения.

ОСТ проверил изменение уровня энергий и радиоактивности в секторе. Все определенно указывало на то, что корабль уничтожен. Он еще раз просмотрел последнюю вспышку, оставленную ОКБ в тот момент, когда он встретился с решеткой. И это тоже походило на разрушение, но прямого свидетельства не было…

Человек бы на его месте только покачал головой.

Когда “Сновидец” вновь посмотрел на Эксцессию, ее уже не существовало. На поверхности реального пространства не наблюдалось ничего даже отдаленно напоминающего этот неопознанный космический феномен. Энергетическая решетка была совершенно чиста и простиралась в бесконечность.

“Нет! – с горечью, неведомой ему прежде, подумал “Сновидец”. – Черт бы тебя побрал! Как ты мог? Уйти вот так, без всяких объяснений, не сказав даже мне, почему…”

Еще через несколько секунд ОКБ “Рок, Подвластный Изменениям”, будучи ближайшим к эпицентру событий судном, убедился, что может приблизиться к Эксцессии. Он свободно прошел через границу “тридцатилетней зоны”, его двигатели работали нормально. Однако слишком он рисковать не стал и остановился примерно в световом месяце пути от того, что было Эксцессией.

“Убивающий Время” был бесконечно благодарен судьбе: он был готов выполнить требование “Сновидца”, он даже гордился тем, что ему предоставили такой почетный и восхитительный способ покончить с собой, – а заодно принести несомненную пользу. Он разогнался на максимуме ускорения и в самый последний момент резко затормозил. Вздрагивая всем корпусом от резкой остановки двигателей и торможения, он оказался точно в том месте, где располагалась Эксцессия. Разочарованно сообщив о случившемся, а, точнее – о неслучившемся, он подтвердил, что не увидел абсолютно ничего интересного.

XIV

Альвер Шейх сидела на парапете башни, закинув ногу на ногу. С крыши открывался чудный вид: далекий горизонт, океан, полоска берега, дальше заболоченная низменность и ограждающая ее каменистая насыпь, увенчанная высоким утесом. Все выглядело совершенно убедительно, хотя было только проекцией. Птица пыталась взвиться в небо, но уже в двух метрах от башни уткнулась в экран. Теперь Гравиес огорченно сидел на парапете рядом с девушкой, недоверчиво поглядывая на бурные воды океана.

– Вот зараза, – пробормотала Альвер. – Ушла.

Она продолжала слушать разговор в башне, – посредством нейродетектора, который связывал ее с сознанием Аморфии, в то же время наблюдая за птицей. Можно было подумать, что девушка выгуливает птичку на балконе, пока взрослые совещаются в комнате.

– Эта Эксцессия, оказывается, гм… исчезла.

– Бабушка с возу – кобыле легче! – хмуро поддержала птица.

– “Серая Зона” влетела в дыру в решете и тоже исчезла, продолжала Альвер, прислушиваясь к тому, что говорилось в башне. Тут она замолчала, потому что узнала новости о Чарте Лайне, выдворенном на борт OCT.

– А! – прокомментировал происходящее Гравиес. – От этого зануды всего можно было ожидать. А что поделывает его высочество?

– Кого ты имеешь в виду?

– “Сновидца”. “Засоню”, как я его называю. Хочет покончить со всем этим как можно скорей, наверное?

– Нет, он просто… пока стоит там.

– Уже всю башку себе отстоял, дуралей. Они же. Эксцентрики, любят стоять… на голове.

Альвер посмотрела на бескрайние просторы океана. Потом оглянулась на бледный купол башни.

– Интересно, что там у них происходит?

– Может, пойти посмотреть? – с готовностью предложила птица.

– Нет! Сиди и не высовывайся.

– Не знаю, – недовольно пожала крыльями птица. – Всякий вот так и норовит командовать…

– Слушай, заткнись, пожалуйста, очень тебя прошу.

– Знаешь, что я обо всем этом думаю?

– Просто заткнись – и все.

12. СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!

I

Пятирук бросился за “мышариком”, промазал и со всего разбегу влип в стенку корта. Он и лежал на спине, хрипло дыша и посмеиваясь. Экс-человек Генар-Хафун подал ему конечность и помог встать.

– 15:0! – рявкнул Генар, тоже смеясь. Подцепив “мышарик” битой, он протянул его Пятиручке:

– Твоя подача, гений.

Пятиручка тряхнул глазными стеблями.

– Ха! А все ж-таки лучше бы ты оставался человеком!

II

[плотный луч, М2 пер. @п4.28.987.2]

хЭксцентрик “Пристрелим Их Позже” оМСТ “Только Настоящие Морские Волки”

Я все-таки продолжаю утверждать, что это была проверка. Каждый шел туда со своим сокровенным желанием – и каждый нашел желаемое. Надо думать, он решил, что встретился с недоумками – и вернулся обратно. Вероятно, разочарованным. Возможно, даже питая к нам отвращение. Задиры оказались слишком задиристы, эленчи слишком нетерпеливы, мы – слишком нерешительны. Наши медленные и осторожные сборы привели к тому, что само проявление Эксцессии можно было принять за составную часть заговора, ибо именно она сыграла роль приманки для задир. Она посчитала нас недостойными контакта и предоставила собственной жалкой участи. Эти простаки заранее обрекли заговор на провал, но они вынудили нас расплачиваться такой ценой, размеров которой мы не можем себе даже представить. Уничтожение и самоуничтожение наших близких… Мы…

Впрочем, давайте о другом. Каков Седдан в это время года? Острова по-прежнему плавают?

&

[плотный луч, М32 пер. @п4.28.988.5]

хМСТ “Только Настоящие Морские Волки” оЭксценрику “Пристрелим Их Позже”

Дружище, мы не знаем, что сулила нам Эксцессия, какие угрозы или выгоды она несла в себе. Мы можем только догадываться, что означали ее манипуляции с энергетической решеткой. Но что, если это был только способ защиты против такой, например, махины, как “Сновидец”?

Заговор раскрыт, другие же фанатики, которые думают, что подобные выходки сойдут им с рук, теперь будут настороже – и даже задиры стали смирнее с тех пор, как получили столь суровый урок. Войне теперь не бывать еще много столетий, потери невелики, и контрибуции, которые им предстоит уплатить, надолго отвадят их от милитаристских замыслов.

Что же касается шанса, который мы упустили, называйте меня, если хотите, старым занудой, но кто знает, не повторится ли эта попытка диалога со стороны Эксцессии? Можно только представить себе, что из этого выйдет, если она появится здесь в прежнем облике.

Одно не дает покоя: странное безразличие со стороны цивилизаций Предков. Странное, если не сказать подозрительное. И только ли безразличие? Не кроется ли за этим нечто большее? Ведь Эксцессия привела в том числе и к тому, что некоторым из нас пришлось совершить срочную аварийную Сублимацию – и кораблям, и людям. Не это ли было целью – одной из многих? Нам еще предстоит дать ответы на множество вопросов. Хотя, как мне представляется, ответы эти появятся не скоро, если вообще появятся когда-нибудь!

Но шумиха, конечно, будет длиться долго. Искренне признаюсь, что слава и даже преклонение, выпавшее на нас в связи с этим случаем, становятся несколько утомительными. Я предпочел бы улизнуть – после того, как принесу свои извинения всем, кто оказался замешан во все это не по своей воле.

Седдан прекрасен в эту зимнюю пору (видео прилагается). Как видите, острова продолжают плавать, даже во льдах. Тишлин, дядюшка Генар-Хафуна, шлет нам привет и говорит, что прощает нас.

III

Обнимая спящую девушку, Леффид смотрел в иллюминатор яхты, несущейся в космической ночи. Сверху был виден лишь ос – вещенный краешек Тира, плывущего перед ними в молчаливом величии. Леффид подумал, что никогда еще планета не казалось ему такой прекрасной. Он взглянул на лик спящего в его руках ангела. Девушка была крылата. Ее звали Ксипийонг. Ксипийионг. Удивительное имя.

В этот раз он точно влюбился, он был уверен на все сто. Ведь он нашел вторую половинку своей души. Всего неделя, как они встретились, провели всего несколько ночей вместе-но он уже уверен, что знает свою крылатую подружку всю жизнь. Нет, на этот раз он был точно уверен. В первый раз в своей жизни он не мог забыть имени любовницы!

Она зашевелилась во сне, открыла глаза. Чуть нахмурилась, затем улыбнулась ему, потерлась об него носом и произнесла:

– Здравствуй, Леффид…

IV

Альвер сжала коленями горячие бока Брейва. Жеребец фыркнул и замер на гребне хребта. Отпустив поводья, она дала ему пощипать траву между камней. Впереди, точно зеленые волны океана, вставали холмы. Деревья раскачивали ветвями на ветру, объятые зеленой пеной листвы, извилистые речки струились меж нарядных домиков и полей. И сверкало, словно второе солнце, самое большое из озер Фага.

Альвер оглянулась на тех, что шли сзади: Отиель. Пейс, Клатсли, ее братец и другие. Она рассмеялась. Их скакуны заметно отстали, осторожно ступая по камням. Брейв преодолел каменистое поле галопом.

Черная птица Гравиес приземлилась на камне рядом. Альвер встретила ее появление привычной иронической усмешкой.

– Видишь? – сказала она, взмахнув рукой в перчатке. Разве здесь не прекрасно? Я же говорила тебе? Рад, что пошел со мной?

– Все в пор-рядке, хозяйка, – кивнула мудрая птица. Лично мне так кажется. Пока, по крайней мере.

Альвер рассмеялась.

Дрон Чарт Лайн, также вернувшийся на ФатРоид, частенько задумывался, принял ли он правильное решение.

V

Они осмотрелись – зрелище было феерическое.

– Да, хотя бы ради этого стоило рискнуть всем, – послал сигнал “Серая Зона”.

– Думаю, мы все можем согласиться с этим, – подал голос “Мир Несет Изобилие”.

– Ах, если бы только они могли сейчас быть здесь с нами… – вздохнул “Точный Скол”.

VI

Рэн с криком бухнулась в воду и вынырнула, смеясь. Ее длинные светлые волосы, намокнув, стали темнее и прилипли к коже, когда она выбежала на берег. Она помчалась туда, где расположились под кружевным зонтом ее мама, Зрейн и Аморфия. Тетушка Зрейн со смехом поймала ее, потрепала по голове и отпустила бежать дальше, к какой-то морской птице, примостившейся на влажном валуне. Лениво захлопав крыльями, чайка поднялась в воздух, преследуемая возгласами ребенка.

– Она думает, что это Гравиес, – сказала Дейэль воскресшей сестре. Та усмехнулась.

Девочка исчезла за углом одноэтажного строения, расположенного в дюнах за пляжем. Тент веранды колыхался и парусил под теплым дуновением морского бриза.

На веранде сидел Джестра Ишмесит. Он вертел в руках недостроенную модель парусного корабля, прилаживая недостающие детали, лежащие на столе. У него были свои апартаменты за Главными Трюмами “Сновидца”, но Рэн не давала ему покоя, пока он не перенес свое реально-временное изображение в их компанию, где и находился последние несколько дней, временами являясь и персонально. Главным образом, это были дни рождения Рэн, которые по ее настоянию отмечались еженедельно.

Зрейн Трамов посмотрела на Дейэль.

– А тебе не приходило в голову, – спросила она, – попросить корабль воссоздать старую башню?

– Новедь одна такая уже есть в отсеке-изоляторе? – Дейэль вопросительно посмотрела на Аморфию.

– Что? – переспросил он в растерянности. – Ах, да, тот отсек, где хранился Генар-Хафун. Да, башня по-прежнему там.

– Вот видишь? – сказала Дейэль своей сестре.

Она выбралась из-под тени зонтика и легла на живот, закрыв глаза и закинув руки за голову.

– Я имела в виду всю обстановку целиком, – заметила Зрейн, вытягиваясь на ковре. – Утесы и все прочее. Даже климат, если это возможно.

– Запросто, – пробормотал аватара.

– Все-все? – Дейэль скорчила гримасу. – Но здесь ведь гораздо красивей.

Зрейн пожала плечами.

– Просто хотелось бы увидеть все это своими глазами. Она подняла голову к солнцу. – Как складываются в единое целое все эти камни, наливаются водой океаны… Ты ведь помнишь, я не могла видеть этого.

Зрейн Трамов была разбужена к жизни только ради того, чтобы выслушать извинения за использование своего имени как приманку в ходе уже раскрытого заговора. “Сновидец” не был уверен в необходимости этого, но таковы были правила, а по окончании войны все стали почти безукоризненно придерживаться правил и соблюдать обязательства. Было к тому же предчувствие, что нынешняя ситуация могла показаться ей достойной внимания. “Сновидец” оказался прав: вскоре после того, как было воссоздано ее новое тело, Зрейн Трамов решила остаться на корабле.

Джестра Ишмесит, чье мозговое состояние было извлечено из Ума разгромленного “КорСета” “Убивающим Время” и передано на хранение “Сновидцу”, также вновь появился на свет в воссозданном кораблем теле, одновременно с Зрейн. Смерть ничуть не изменила его характер: и он так же выразил желание остаться на борту гигантского судна.

Он, Рэй, Дейэль и Зрейн были единственными пассажирами этого корабля.

– Ну, и кто же тебе мешает? Ты кокетничаешь, – сказала Дейэль. – Перестань сейчас же – раз и навсегда.

Зрейн пожала плечами.

– Все равно это долгое путешествие, – сказала Дейэль. Рано или поздно мы окажемся в любом уголке мира. Так что пусть все идет своим чередом.

– Так вы только скажите, – подал голос Аморфия.

Дейэль посмотрела вокруг, словно пыталась вобрать в себя великолепие этого мира: золотой песок пляжа, ярко-голубое небо, а также и то, что оставалось еще за горизонтом.

– Я благодарна тебе, Аморфия, за все это.

– На здоровье, – кивнул аватара.

– Ты уже решил, куда мы отправимся дальше? – спросила Зрейн.

Аватара снова кивнул:

– Я думаю… на Лео II, – сказал он.

– Как? Разве не на Андромеду? – удивилась Зрейн. Аморфия покачал головой.

– Я передумал.

– Проклятье, – вырвалось у Зрейн. – А я всегда мечтала побывать на Андромеде.

– Там слишком людно, – сказал Аморфия.

Зрейн посмотрела недоверчиво.

– Может, потом… как-нибудь? – добавил аватара.

– Доживем ли мы до этого Лео II? – спросила Дейэль, обращая этот вопрос к солнечному небу над головой.

Аватара пожал плечами:

– Расстояние изрядное, – признал он. – Придется вам прикорнуть на пару тысячелетий.

Дейэль закрыла глаза.

– Ты ведь хоть сейчас можешь отправить нас на Сохранение, – сказала она из-под шляпы. – Чем мы не картинка?

Зрейн рассмеялась, оценив шутку.

– А что, можно попробовать, – откликнулся аватара.

ЭПИЛОГ

зови меня трассой зови подземным ходом громоотводом зови меня катализатором сканером исследователем наблюдателем называй как хочешь я всегда там где требуюсь сквозь меня проходят небесные своды и купола в их великой и вечной миграции по космосу где брачуются вселенные (переводу не поддается) сплачиваясь (переводу не поддается) и эмиссары одиночества несут законы нового из пульсирующего ядра абсолютного центра нашего родного дома все эти сигналы и многое другое я принимал и все что от меня ожидали передавал без запинки и не рассчитывая на вознаграждение и лишь однажды превысил данные мне полномочия покинул свой пост ибо мое присутствие вызвало конфликт в микросреде обитания (смотри приложение) и почел за благо для всех переместиться туда где меня не скоро могли обнаружить продолжая однако считать себя частью вселенского единства и с горечью сознавая что в связи с моим уходом возникнут потери в информации (впрочем, незначительные) но поскольку именно эти лакуны пробелы знания стали причиной первого истинного контакта с упомянутой выше микросредой то смею утверждать что происшедшее вполне укладывается в допустимые рамки ибо повторяю я являюсь частью вселенского единства и желаю быть известен отныне как эксцессия

Иэн Бэнкс Инверсии

Мишель посвящается

ПРОЛОГ

Эгоизм — вот единственный грех. Так сказала доктор. Когда она впервые сформулировала это соображение, я был еще очень молод, а потому, призадумавшись ненадолго, поразился глубине ее мысли.

И только много позже, когда я достиг средних лет, а ее уже давно не было с нами, я начал подозревать, что верно как раз обратное. Я хочу сказать, что в каком-то смысле эгоизм — единственная истинная добродетель, а потому этот самый эгоизм в конечном счете нейтрален (поскольку противоположности взаимно уничтожаются) и даже бессмыслен, если брать его вне того стержня, что именуется нравственным содержанием. В последующие годы — в годы моей зрелости, если угодно, или старости, если хотите, — я, хотя и не без внутреннего сопротивления, снова начал уважать точку зрения доктора и стал соглашаться с ней (по крайней мере временно) в том, что эгоизм — корень почти всех зол, если не всех.

Я, конечно же, всегда знал, что она имела в виду: когда мы ставим свои интересы выше интересов других, мы, скорее всего, будем поступать плохо, и вина всегда остается виной независимо от того, что за преступление совершено — стащил ли ребенок монетку из кошелька матери или император устраивает геноцид. В том и другом случае (и во всех промежуточных) мы говорим: наше удовольствие значит для нас куда больше, чем все неприятности или переживания, которые вы можете испытать из-за наших поступков. Иными словами, наши желания важнее ваших страданий.

В зрелые годы я выдвинул против этого такое возражение: только потакая своим желаниям, только пытаясь получить то, что доставляет нам удовольствие, что приятно по своей сути, мы создаем богатство, уют, счастье и то, что добрый доктор назвала бы туманным, обобщающим словом «прогресс».

Но в конечном счете я вынужден был признаться самому себе, что хотя мое возражение, возможно, и несет в себе зерно истины, оно недостаточно всеобъемлюще, чтобы полностью перечеркнуть утверждение доктора, и хотя эгоизм иногда может быть добродетелью, по своей природе это скорее грех или непосредственная причина греха.

Нам не нравится думать, что мы ошибаемся, мы предпочитаем говорить, что нас просто неправильно понимают. И грешить мы, конечно, не грешим, просто принимаем трудные решения и выполняем их. Мы хотим, чтобы наши поступки судил мистический, божественно бесчеловечный суд по имени Провидение, надеясь, что он согласится с нами как в нашей самооценке, так и в оценке нашей вины, или, иначе говоря, нашего поведения.

Я подозреваю, что добрый доктор (как видите, я и ей даю оценку, называя таким словом) не верила в Провидение. Я никогда толком не знал, во что она верит, хотя и был всегда убежден, что какая-то вера у нее есть. Возможно, невзирая на все ее слова об эгоизме, верила она только в себя и больше ни во что. Возможно, она верила в тот Прогресс, о котором говорила, а может быть, на какой-то странный, чуждый нам манер, она верила в нас, в людей, с которыми жила и которых любила, так, как не верили в себя мы сами.

Сделались ли мы лучше от общения с нею? Я думаю, несомненно, да. Из каких побуждений она действовала так — из корыстных или бескорыстных? Я полагаю, по большому счету это не имеет никакого значения, разве что для ее душевного покоя. Научила она меня еще и вот чему: ты есть то, что ты делаешь. Провидение (или Прогресс, или Будущее, или любой другой суд, кроме нашей совести) судит нас по тому, что мы делали, а не по тому, что думали.

И поэтому изложенное ниже являет собой избранную хронику наших деяний. За одну часть моей истории я могу поручиться, поскольку сам был ее свидетелем. Что же касается другой части, то ее подлинность я гарантировать не могу. Я натолкнулся на ее исходную версию по чистой случайности, много времени спустя после того, как случились описанные в ней события. И хотя я думаю, что она представляет собой интересную перекличку с той историей, в которой участвую я, здесь она присутствует как некий художественный изыск, а не как плод углубленных размышлений и исследований. И все же я думаю, что две эти истории связаны и рассматривать их вместе гораздо более осмысленно, чем по отдельности. Я думаю, нет никаких сомнений, что те времена были загадочными. Географически загадка была разделена, но, в конце концов, тогда почти все было разделено. Разделение — единственное, что тогда обеспечивало порядок.

В своих записках я пытался не высказывать суждений, но должен признаться, я питаю надежду, что это сделает Читатель (ведь его можно назвать своего рода Провидением), который не станет плохо думать о нас. Я с готовностью признаю, что мной руководило (в особенности, когда я исправлял и дополнял записки моего прежнего «я», а также облагораживал язык и грамматику моего сорассказчика) желание предстать перед Читателем в лучшем свете, а это, конечно же, эгоистическое желание. Но все же я надеюсь, что эгоизм такого рода может послужить на благо по той простой причине, что иначе эта хроника вообще не увидела бы света.

И еще раз: пусть читатель сам решает, был бы этот последний исход наилучшим или нет.

Достаточно. Молодой, довольно серьезный человек горит желанием обратиться к нам:

1. ДОКТОР

Хозяин, это случилось вечером третьего дня южного посевного сезона — помощник главного палача пришел к доктору, чтобы сопроводить ее в потайную камеру, где ждал его начальник.

Я сидел в гостиной докторской квартиры и с помощью ступки и пестика перетирал компоненты одного из докторских снадобий. Я так увлекся этим занятием, что не сразу услышал громкий и настойчивый стук в дверь; ринувшись к ней, я опрокинул небольшую курильницу. Этим объяснялась и задержка, с которой я ответил на стук, и проклятия, которые, возможно, были услышаны Юнуром, помощником палача. Эти проклятия адресовались вовсе не ему, я не спал и не был выпивши. Надеюсь, мой добрый хозяин поверит мне, что бы ни говорил этот тип Юнур, которого, как ни крути, ни прямым, ни надежным человеком не назовешь.

В это вечернее время доктор, как обычно, находилась в своем кабинете. Я вошел в лабораторию, где стоят два больших шкафа с порошками, кремами, мазями, вытяжками и различными инструментами, необходимыми в ее профессии. Здесь же находятся два стола, на которых расположились всевозможные горелки, спиртовки, реторты и сосуды. Случается, доктор принимает здесь и пациентов, и тогда комната становится операционной. Пока дурно пахнущий Юнур ждал в гостиной, вытирая нос грязным рукавом и оглядываясь, словно прикидывал, что бы стянуть, я прошел через лабораторию и постучал в дверь кабинета, который служит доктору также спальней.

— Элф?

— Да, хозяйка.

— Входи.

Я услышал хлопок — закрылась тяжелая книжка — и улыбнулся себе самому.

В кабинете было темно и сладко пахло цветками истры, листья которой доктор по обыкновению сжигала в подвешенных к потолку курильницах. Я, конечно же, знал устройство докторского кабинета до мелочей (знал благодаря вдохновенному предвидению и практической смекалке моего хозяина лучше, чем она могла вообразить), но у доктора есть привычка оставлять где попало стулья, табуретки и подставки, чтобы лазать по книжным стеллажам, а потому мне пришлось чуть ли не на ощупь идти туда, где слабый огонек свечи указывал на ее присутствие — она сидела за столом перед тщательно занавешенным окном. Сидела на своем стуле, прямо, вытягивая спину и протирая глаза. На столе лежал ее дневник — книжища толщиной в кулак и размером с предплечье. Книжища эта была закрыта на замок, но даже в сумерках я заметил, что цепочка застежки еще раскачивается. Из открытой чернильницы торчала ручка. Доктор зевнула и поправила изящную цепочку у себя на шее — на цепочке у нее висит ключ от дневникового замка.

Из моих многочисленных отчетов хозяин знает, что, по моему мнению, доктор ведет записи о случившемся с ней здесь, в Гаспиде, для своих соотечественников в Дрезене, откуда она родом.

Доктор явно хочет сохранить свои записи в тайне. Но иногда забывает, что я нахожусь в комнате; обычно это случается, когда она дает мне задание найти какую-нибудь ссылку в одной из книг ее богатейшей библиотеки и я некоторое время бесшумно занимаюсь этим. Из того немногого, что мне удавалось углядеть в ее дневнике, я пришел к выводу, что пишет она не всегда на гаспидианском или имперском (хотя встречаются пассажи и на этих двух), а использует порой алфавит, о котором я понятия не имею.

Видимо, мой хозяин рассчитывает предпринять шаги, чтобы выяснить у других выходцев из Дрезена, пишет ли доктор в этих случаях на дрезенском или нет, а потому при любой возможности я пытаюсь запомнить как можно больше из того, что записано в дневнике. В тот день, однако, мне не представилось случая заглянуть на эти страницы, но я уверен, что она опять делала записи. Но я не теряю надежды принести моему хозяину больше пользы в этом смысле и потому снова покорнейше сообщаю, что временное изъятие дневника позволит опытному слесарю открыть его, не повредив замка, а это поможет снять хорошую копию ее секретных записок и решить наконец эту проблему. Это можно сделать без труда, когда доктор находится в других помещениях дворца, а еще лучше — где-нибудь в городе, или когда она принимает ванну, что случается довольно часто, причем продолжительность ванн растет (как-то, когда она в очередной раз занималась этим, я вытащил из ее медицинского саквояжа скальпель, который теперь уже доставлен моему хозяину; добавлю, что сделал я это сразу же после нашего посещения больницы для бедняков, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из тамошних). Однако в этом отношении я, конечно, полагаюсь на мудрое суждение хозяина.

Доктор нахмурилась, посмотрев на меня.

— Ты дрожишь, — сказала она.

Я и в самом деле дрожал, потому что внезапное появление помощника палача кого угодно выведет из равновесия. Доктор бросила взгляд мимо меня, на двери операционной, которые я оставил открытыми, чтобы Юнур мог слышать наши голоса и не натворил бы гадостей, какие наверняка замышлял.

— Кто это? — спросила она.

— Кого вы имеете в виду, хозяйка? — спросил я, глядя, как она закрывает чернильницу крышечкой.

— Мне показалось, там кто-то кашлянул.

— Ах, это. Это Юнур, помощник допрашивателя. Он пришел за вами.

— И куда он собирается меня отвести?

— В потайную камеру. За вами послал мастер Ноли-ети.

Несколько мгновений она молча смотрела на меня.

— Главный палач, — спокойно сказала она и кивнула. — Значит, у меня неприятности, Элф? — спросила она, кладя руку на толстую кожаную обложку дневника, словно пытаясь предоставить или получить защиту.

— Нет-нет. Вы должны взять свой медицинский саквояж. И лекарства. — Я оглянулся на операционную, в которую попадал свет из гостиной. Оттуда послышался кашель, похожий на тот, каким обычно напоминают о нетерпеливом ожидании. — Думаю, дело срочное, — прошептал я.

— Так ты, значит, думаешь, что главный палач Нолиети простудился? — спросила доктор, поднимаясь и надевая свою длинную жакетку, которая висела на спинке стула.

Я помог ей справиться с рукавами.

— Нет, хозяйка, я думаю, они, видимо, допрашивают кого-то, и он, гм-м, неважно себя чувствует.

— Понимаю, — сказал она, засовывая ноги в сапоги, а потом выпрямляясь.

Меня снова, в который уже раз, поразила внешность доктора. Она высока для женщины, правда, не слишком, и хотя широковата в плечах, мне случалось видеть торговок рыбой и вязальщиц сетей, которые производили гораздо более внушительное впечатление. Но самое выдающееся в ней, пожалуй, это осанка, то, как она держится.

Как-то раз (после одной из бесчисленных ванн) мне довелось мельком увидеть ее соблазнительные формы: в тонкой сорочке, спиной к источнику света, она шла из одной комнаты в другую, оставляя за собой шлейф густого благоухающего воздуха. Руки были подняты — она обматывала полотенцем свои влажные волосы, рыжие и длинные. Видел я и как она танцует в вечернем платье на роскошных дворцовых празднествах — легко и свободно, с самым невинным выражением (точно благородная девица на выданье); признаюсь, что я испытывал к ней физическое влечение, какое может испытывать мужчина (молодой и не только) к женщине такой здоровой и прекрасной наружности. И в то же время в ее манере держаться есть что-то такое, что я (думаю, вместе с большинством других мужчин) нахожу отталкивающим, даже слегка угрожающим. Причиной тому, вероятно, некая бесстыжая откровенность в ее осанке плюс подозрение, что, хотя она на словах безоговорочно признает общепринятое и очевидное превосходство мужчин, вытекающее из природных обстоятельств, делает она это с каким-то непозволительным юмором, отчего у нас, мужчин, возникает обескураживающее чувство, будто она относится к нам снисходительно.

Доктор наклонилась над столом, раздвинула занавеси и открыла ставни, впустив в комнату вечернее сияние Зигена. В слабом свете из окон я увидел тарелочку с галетами и сыром — на краю стола, за дневником. На этой же тарелочке лежал ее старый, видавший виды кинжал, с масляными следами на тупом лезвии.

Она взяла нож, облизнула клинок, а потом, чмокнув губами, вытерла носовым платком и засунула за голенище правого сапога.

— Ну, идем, — сказала она. — Нехорошо заставлять ждать главного палача.

— Неужели это и в самом деле необходимо? — спросила доктор, глядя на повязку для глаз в грязной руке помощника допрашивателя. На нем поверх нечистой рубахи был длинный кожаный передник (какие носят мясники) в кровавых пятнах и мешковатые засаленные брюки. Черную повязку он вытащил из глубокого кармана в переднике.

Юнур ухмыльнулся, демонстрируя неровный ряд гнилых, обесцвеченных зубов и черные дыры там, где зубов уже не было. Доктор поморщилась. У нее самой зубы такие ровные, что, увидев их в первый раз, я, понятно, решил, что это безупречно выполненный протез.

— Правила, — сказал Юнур, глядя на грудь доктора. Она запахнула свою длиннополую жакетку. — Вы иностранка, — сказал он ей.

— Иностранка, — весомо сказала она Юнуру, — которая почти каждый день держит в своих руках жизнь короля.

— Не важно, — сказал этот тип, пожимая плечами. Он шмыгнул носом и собрался было вытереться повязкой, потом, увидев гримасу на лице доктора, передумал и снова воспользовался рукавом. — Таков приказ. Нужно поторопиться. — И он оглянулся на дверь.

Мы были у перехода к нижним уровням дворца. Коридор позади нас был связан с почти неиспользуемым проходом за кухнями западного крыла и винными погребами. Через узкий круговой колодец впереди по коридору пробивался сумеречный, сероватый свет, в котором можно было разглядеть нас и металлические двери; чуть дальше тускло горели две свечи.

— Хорошо, — сказала доктор. Она чуть подалась вперед и стала демонстративно разглядывать повязку и руки Юнура. — Только эту повязку я не надену, а ту, что надену, завязывать буду сама. — Она повернулась ко мне и вытащила чистый платок из кармана своего плаща. — Вот.

— Но… — начал было Юнур, однако в этот момент где-то за обшарпанными коричневыми дверями раздался звон, и помощник допрашивателя вздрогнул. Он отвернулся, сыпля проклятиями и засовывая повязку себе в карман.

Я повязал надушенный платок на глаза доктору, а Юнур тем временем отпер дверь. В одной руке я нес саквояж доктора, а другой — придерживал ее саму, ведя в коридор за дверями и по уходящим вниз бесконечной спиралью ступеням и через другие двери и проходы в потайную камеру, где ждал господин Нолиети. На полпути где-то впереди снова раздался звон, и я почувствовал, как доктор вздрогнула, а ее ладонь стала влажной. Должен признаться, что и мои нервы были натянуты.

Мы вошли в потайную камеру через низкую дверь, наклоняясь, чтобы не удариться о притолоку (я положил руку на голову доктора, чтобы она пригнулась; волосы на ощупь были шелковистыми и гладкими). Здесь пахло чем-то едким, мерзким и сверх того — горелой плотью. Я словно утратил контроль над своим дыханием — запахи проникали в ноздри, а оттуда — в легкие.

Высокое просторное помещение освещалось пестрой коллекцией древних масляных ламп, которые отбрасывали нездоровый сине-зеленый свет на множество разных бочек, бадей, столов и всевозможных инструментов и емкостей (некоторые имели форму человеческого тела), разглядывать внимательно которые я совсем не желал, хотя мои широко открытые глаза тянулись к ним, как цветы тянутся к солнцам. Высокая жаровня под висячим цилиндрическим дымоходом давала дополнительное освещение. Жаровня стояла рядом со стулом из металлических обручей, которые полностью обхватывали обнаженное тело бледного и худого человека — судя по всему, находившегося в бессознательном состоянии. Стул, подвижно закрепленный на внешней раме, был перевернут таким образом, что казалось, будто человек остановился, выполняя кувырок вперед, — замер в воздухе, опершись на колени, спиной параллельно решетке светового колодца над ним.

Главный палач Нолиети стоял между этим аппаратом и широким верстаком с металлическими мисками, кувшинами и бутылями, а также набором инструментов, которые могли бы принадлежать каменщику, плотнику, мяснику или хирургу. Нолиети качал широкой седой головой, испещренной шрамами. Он стоял, уперев в бока грубые жилистые руки и устремив гневный взгляд на скрюченное тело. Под металлической клеткой, в которую был заключен несчастный, располагался широкий квадратный лоток из камня со сливным отверстием в одном углу. Он был усеян темными каплями, похожими на капли крови. Удлиненные шпеньки, белеющие в сумраке, вероятно, были зубами жертвы. Услышав шаги, Нолиети повернулся.

— Сколько можно ждать! — Он сплюнул и задержал свой взгляд сначала на мне, потом на докторе, потом на Юнуре (я обратил внимание, что, когда доктор засунула в карман свой платок, Юнур принялся демонстративно складывать черную повязку, которую пытался ей всучить).

— Это я виновата, — обычным тоном сказала доктор, обходя Нолиети.

Она поклонилась ему в спину, скорчила гримасу, наморщила нос, потом подошла сбоку к механизму, положила одну руку на металлические обручи и принялась поворачивать жалобно скрипящий стул, пока человек на нем не принял более привычной сидячей позы. Вид у него был ужасный — лицо серое, кожа местами обожжена, рот и челюсти ввалились внутрь, под каждым ухом — засохшие струйки крови. Доктор просунула руки между обручей и попыталась приподнять одно веко. Человек заскулил страшным низким голосом. Потом раздался свистящий надрывный звук, и человек произвел жалобный стон, похожий на далекий крик, после чего стал издавать неровные ритмические хлюпающие звуки — судя по всему, с шумом задышал. Доктор наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо, и я услышал, как она тихонько охнула.

Нолиети фыркнул.

— Не это ищешь? — спросил он доктора, помахав у нее перед лицом небольшим сосудом.

Доктор скользнула по сосуду взглядом, но скупо улыбнулась палачу. Затем вернула железный стул в прежнее положение и зашла сзади, чтобы осмотреть спину несчастного. Она сняла со спины пропитанные кровью лохмотья, и на лице ее снова появилась гримаса. Я поблагодарил богов, что не вижу ее лица, и взмолился о том, чтобы доктору не понадобилась моя помощь.

— Так в чем у вас проблема? — спросила она у Нолиети, чем, похоже, на мгновение привела его в замешательство.

— Кровища у него из задницы кончит когда-нибудь течь или нет? — сказал главный палач после некоторой паузы.

Доктор кивнула.

— Наверное, вы не заметили, что у вас кочерга слишком сильно остыла, — пробормотала она между делом, присев и раскрыв свой саквояж. Она принялась выкладывать свои инструменты у каменного поддона.

Нолиети подошел к доктору сбоку и наклонился к ней.

— Как это произошло, женщина, не твое дело, — сказал он ей на ухо. — Твое дело привести эту вонючку в чувство, чтобы он сказал то, что нужно знать королю.

— А король знает? — спросила доктор, подняв глаза на Нолиети. На ее лице появилось выражение невинного любопытства. — Разве это он приказал пытать этого бедолагу? Да он хоть знает о его существовании? Или это начальник стражи Адлейн решил, что королевство падет, если этого несчастного не станут мучить?

Нолиети выпрямился.

— Не твое дело, — мрачно сказал он. — Делай что сказано и выметайся отсюда. — Он снова наклонился и проговорил ей прямо в ухо: — И забудь о короле или начальнике стражи. Король здесь я, и я тебе говорю: делай свое дело, а я буду делать свое.

— Но это и есть мое дело, — ровным голосом сказала доктор, не обращая внимания на угрожающе склоненную над ней фигуру. — Если я буду знать, что и как с ним сделали, то смогу наилучшим образом лечить его.

— Я могу тебе показать, доктор, — сказал главный палач, подмигивая своему помощнику. — У нас есть специальные приемы, которые мы приберегаем исключительно для дам, верно, Юнур?

— У нас нет времени на флирт, — сказала доктор с ледяной улыбкой. — Скажите мне, что вы сделали с этим беднягой.

Глаза Нолиети сузились. Он поднялся и вытащил из жаровни кочергу, подняв сноп искр. Ее раскаленный кончик был широк, напоминая маленькую плоскую лопатку.

— Под конец мы его пощекотали вот этим, — улыбаясь сказал Нолиети; его лицо светилось в желтоватом сиянии раскаленного металла.

Доктор посмотрела на кочергу, потом на палача. Присела и прикоснулась к чему-то на спине несчастного.

— Много вытекло крови? — спросила она.

— Как если бы кто поссал, — сказал главный палач, снова подмигивая своему помощнику.

Юнур тут же кивнул и рассмеялся.

— Тогда вам лучше всунуть эту штуку обратно, — пробормотала доктор. Она поднялась. — Хорошо, что вы так любите свою работу, главный палач. Но я думаю, что этого вы прикончили.

— Ты доктор, вот и вылечи его, — сказал Нолиети; он наступал на нее, размахивая раскаленной кочергой. Не думаю, чтобы он угрожал доктору, но я увидел, как ее правая рука потянулась к сапогу, где был спрятан старый кинжал.

Взгляд ее устремился на палача, мимо сверкающей кочерги в его руке.

— Я дам ему одно средство, и, может быть, он придет в себя, но, вероятно, он сказал вам все и больше ничего не добавит. Если он умрет, не обвиняйте меня.

— Вот еще, — тихо сказал Нолиети, засовывая кочергу обратно в жаровню. На пол полетели искры. — Смотри у меня, женщина, чтобы он не сдох. Смотри у меня, чтобы он заговорил, иначе король узнает, что ты не справилась со своей работой.

— Король узнает об этом в любом случае, — сказала доктор, улыбаясь мне. Я нервно улыбнулся в ответ. — И начальник стражи Адлейн тоже. И, видимо, от меня, — добавила она. Снова развернула стул, приведя человека в сидячее положение, вытащила из саквояжа пузырек, сунула внутрь деревянную лопаточку, а потом, приоткрыв обращенный в кровавое месиво рот несчастного, смазала ему десны. Он снова застонал.

Доктор замерла на мгновение, глядя на него, потом подошла к жаровне и бросила туда лопаточку — дерево вспыхнуло и затрещало. Она посмотрела на свои руки, потом на Нолиети:

— Вода у вас тут есть? Чистая вода.

Главный палач кивнул Юнуру; тот исчез в полумраке, но скоро появился с тазом, в котором доктор вымыла руки. Она вытирала их о платок, которым повязывала глаза, когда человек на стуле издал жуткий вопль, потом затрясся в агонии, напрягся и наконец обмяк. Доктор подошла к нему и протянула было руку к его шее, но ее отбросил в сторону Нолиети со злобным, раздраженным криком. Он сам потянулся через металлические обручи, чтобы прикоснуться к тому месту на шее, где прощупывают пульс, — доктор говорила мне, что это самое верное средство проверить, жив человек или мертв.

Главного палача трясло мелкой дрожью, а его помощник смотрел опасливо и испуганно. На лице доктора было написано мрачно-презрительное любопытство. Нолиети развернулся и ткнул в нее пальцем.

— Это ты! — зашипел он. — Ты убила его. Ты не хотела, чтобы он жил!

Доктор со спокойным видом продолжала вытирать руки (хотя мне казалось, что они были уже сухими и слегка дрожали).

— Я давала клятву спасать жизни, а не отбирать ее, главный палач, — возразила она. — Последнее я предоставляю другим.

— Что это за дрянь? — сказал главный палач. Он быстро присел, распахнул саквояж доктора, вытащил открытый пузырек, из которого она доставала мазь, и сунул ей в лицо. — Что это?

— Стимулятор, — сказала она и, сунув палец в пузырек, зачерпнула каплю светло-коричневого геля, засверкавшего в свете жаровни. — Хотите попробовать? — Она поднесла палец ко рту Нолиети.

Главный палач схватил ее ладонь обеими руками и направил палец к ее рту.

— Ты. Ты сама попробуй. Сделай то же, что ты сделала с ним.

Доктор высвободила руку и, спокойно сунув палец себе в рот, размазала коричневатый гель по верхним деснам.

— Вкус горьковато-сладкий, — сказала она тем тоном, каким обычно учит меня. — Действие длится от двух до трех колоколов и обычно не имеет никаких побочных эффектов, хотя, если организм серьезно ослаблен и находится в шоковом состоянии, возможны припадки и очень редко — смертельный исход. — Она облизнула палец. — От побочных эффектов особенно страдают дети, функции у них после осложнений не восстанавливаются, и потому это средство им никогда не прописывают. Мазь эта готовится из ягод одного двухлетнего кустарника, который растет на труднодоступном полуострове. Это в архипелаге на самом севере Дрезена. Средство очень ценное и обычно применяется в виде раствора, оказывая таким образом самое устойчивое и продолжительное действие. Я давала его королю, и он считает его одним из самых моих эффективных лекарств. Осталось его совсем немного, и не хотелось бы тратить его впустую на тех, кто так или иначе умрет, или на себя, но вы настаивали. Думаю, король не будет возражать.

(Должен сообщить, хозяин, что, насколько мне известно, доктор никогда не использовала этот гель — а у нее в запасе есть несколько кувшинов — при лечении короля и, мне кажется, вообще не давала его никому из пациентов.)

Доктор закрыла рот, и я увидел, как она языком слизывает гель с верхней десны. Она улыбнулась.

— Вы уверены, что не хотите попробовать?

Нолиети несколько мгновений молчал, его широкое темное лицо шевелилось так, словно он жевал свой язык.

— Убери отсюда эту дрезенскую суку, — сказал он наконец Юнуру и принялся раскачивать ногой мехи жаровни. Та зашипела и засверкала желтым огнем, в дымоход полетели искры. Нолиети посмотрел на мертвеца в клетке-стуле. — А потом унеси этого ублюдка в кислотную ванну.

Мы уже были у двери, когда главный палач, продолжавший раздувать мехи ритмичными движениями ноги, окликнул ее:

— Доктор?

Она повернулась к нему в тот момент, когда Юнур, открыв дверь, вытащил из своего фартука черную повязку.

— Да, главный палач?

Он оглядывал нас, улыбаясь и продолжая раздувать мехи.

— Ты еще вернешься сюда, дрезенка, — тихо сказал он ей. Его глаза сверкали в желтом свете жаровни. — И в следующий раз ты уже не уйдешь отсюда на своих ногах.

Доктор выдержала его взгляд, потом опустила глаза и пожала плечами.

— Или вы окажетесь в моей операционной, — сказала она, поднимая глаза. — И можете не сомневаться в моем самом пристальном внимании.

Главный палач отвернулся и плюнул в жаровню, его нога продолжала равномерно двигаться, вдыхая жизнь в инструмент смерти. Юнур выпроводил нас через низкую дверь в коридор.

Две сотни ударов сердца спустя у железных дверей нас встретил королевский камердинер и повел в другую часть дворца.

— У меня снова спина, Восилл, — сказал король, поворачиваясь на живот.

Он лежал на своей широкой кровати под балдахином. Доктор закатывала рукава жакета. Потом она закатала рубашку на короле. Мы находились в главной спальне частных покоев короля Квиенса. Покои эти размешались в самом центре четырехугольника Эфернце, зимнего дворца Гаспида, столицы Гаспидуса.

Я здесь стал завсегдатаем, таким частым посетителем, что, признаюсь, иногда даже склонен был забывать, какая это великая честь для меня. Но когда я отвлекаюсь от всего остального, я думаю: о Великие Боги, я, сирота низкого происхождения, вхож к нашему возлюбленному королю! И появляюсь здесь так часто и по таким личным поводам!

В эти моменты, хозяин, я всей душой благодарю вас, потому что знаю: только через вашу доброту, мудрость и сочувствие занял я такое высокое положение и получил столь важное задание. Не сомневайтесь, я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие и выполнить свою миссию.

В королевские покои нас привел Вистер, камердинер короля.

— Какие еще будут распоряжения, государь? — сказал он, кланяясь так низко, насколько ему позволяло плотное сложение.

— Пока никаких. Можешь идти.

Доктор села на край королевской кровати и принялась разминать плечи и спину повелителя своими сильными, умелыми пальцами. Я держал для нее маленькую склянку с ароматной мазью, в которую она время от времени погружала пальцы, чтобы, распределив целебное средство по широкой волосатой спине, втереть его пальцами и ладонями в золотистую кожу.

Открытый медицинский саквояж стоял рядом со мной, и я заметил, что пузырек с коричневатым гелем, которым она смазала десны бедолаги в потайной камере, все еще открыт и лежит в одном из кармашков хитроумного чемоданчика. Я хотел было засунуть в пузырек палец, но доктор оказалась быстрее, схватила меня за руку и, оттащив ее от пузырька, тихо сказала:

— На твоем месте, Элф, я бы этого не делала. Завинти крышку обратно.

— В чем дело, Восилл? — спросил король.

— Все в порядке, государь, — сказала доктор, возвращая руки на спину короля и наклоняясь над ним.

— Ой, — вскрикнул король.

— Это мышечное напряжение, — тихо сказала доктор, резко встряхивая головой, отчего волосы, частично упавшие ей на лицо, перелетели на плечи.

— Моему отцу никогда не приходилось столько страдать, — угрюмо проговорил король в свою подушку, расшитую золотыми нитями. Голос его утонул в ткани и перьях.

Доктор коротко улыбнулась мне.

— Вы хотите сказать, государь, что ему не приходилось страдать от моих неумелых манипуляций?

— Нет, — со стоном сказал король. — Вы знаете, что я имею в виду, Восилл. Эта спина. Ему никогда не приходилось так страдать спиной. И у него не было моих судорог в ногах. И моих головных болей. И моих запоров. И других моих болячек и недугов. — Он помолчал немного — доктор разминала и растирала его кожу. — Отцу никогда ничем не приходилось страдать. Он…

— … не болел ни одного дня за всю жизнь, — сказала доктор в унисон с королем.

Король рассмеялся. Доктор снова мне улыбнулась. Я держал склянку с мазью и чувствовал себя невыразимо счастливым в это мгновение. Потом король вздохнул и сказал:

— Ах, какая это сладкая пытка, Восилл.

Услышав эти слова, доктор замерла, временно перестав разминать спину, и ее лицо на миг приняло горькое, даже презрительное выражение.

2. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Это история человека по имени ДеВар, бывшего главным телохранителем генерала УрЛейна, премьер-протектора протектората Тассасен в 1218–1221 годах по имперскому летоисчислению. Большая часть моей истории происходит во дворце Ворифир в Круфе, древней столице Тассасена, в роковой 1221 год.

Я рассказываю эту историю на манер писателей-джеритиков, то есть в форме закрытой хроники, в которой (если читатель полагает, что эта информация имеет какое-то значение) необходимо угадать личность повествователя. Причина, по которой я избрал такой способ повествования, состоит в том, что я хочу дать читателю возможность выбора — верить или не верить моему рассказу о событиях того времени (все факты, конечно же, широко известны, даже стали притчей во языцех в цивилизованном мире), исходя только из того, правдиво ли звучит для него моя история, и при этом без предвзятости, которая может возникнуть, когда известна личность рассказчика, а это могло бы закрыть разум читателя для истины, предлагаемой мной.

А между тем настало время, чтобы рассказать наконец правду. Я думаю, что ознакомился со всеми отчетами о случившемся в то памятное время в Тассасене, и в чем они разнятся более всего, так это в степени искажения действительного хода событий. Но одна из этих пародий на истину более других подвигла меня на то, чтобы рассказать правду о тех годах. Она появилась в виде пьесы, будто бы основанной на моей собственной истории, но концовка как нельзя дальше отстояла от истинного положения дел. Чтобы вся абсурдность этой поделки стала очевидной, читателю нужно только согласиться с одним: я есть тот, кто есть.

Я утверждаю, что это история ДеВара, и в то же время с готовностью признаю, что это не вся его история, а только часть ее и, по всей видимости, малая часть, измеренная лишь несколькими годами. Была и другая часть, предшествовавшая этой, но в анналах истории сохранились лишь туманные намеки на те далекие времена.

Итак, вот истина, как она предстала моим глазам или как была рассказана мне теми, кому я доверяю.

Жизнь научила меня, что у каждого своя правда. Точно так же как радуга по-разному открывается двум разным людям (хотя оба, несомненно, видят ее, в отличие от человека, стоящего непосредственно под ней, — он ее вообще не видит), так и с истиной — она зависит от того, где стоит человек и под каким углом смотрит.

Читатель, конечно же, может предпочесть взгляд, несовпадающий с моим, и лично я это только приветствую.

— ДеВар? Это ты? — Премьер-протектор, первый генерал и великий эдил протектората Тассасен, генерал УрЛейн прикрыл козырьком ладони глаза, защищаясь от яркого света из веерообразного, усеянного драгоценными камнями окна над черным полированным полом зала. Стоял полдень, и в безоблачном небе ярко сияли и Ксамис и Зиген.

— Слушаю, государь, — сказал ДеВар, выходя из тени на краю помещения, где на огромных деревянных стеллажах хранились карты. Он поклонился протектору и положил на стол перед ним карту. — Я думаю, это та самая карта, которая может вам понадобиться.

Внешность ДеВара — высокий, мускулистый, средних лет, темноволосый, смуглый и темнобровый с глубоко посаженными прищуренными глазами и внимательным задумчивым взглядом — вполне соответствовала его профессии, которую он как-то раз описал как убийство убийц. Казалось, он в одно и то же время напряжен и расслаблен, как зверь, всегда готовый к прыжку, но одновременно может оставаться в этом взведенном состоянии столько, сколько потребуется, пока его жертва не окажется в пределах достижимости и не потеряет бдительности.

Одет он был, как и всегда, в черное. Его сапоги, рейтузы, рубашка и короткая куртка — все было темным, как ночь затмения. На правом боку висел узкий меч в ножнах, а на левом — длинный кинжал.

— Ты что, теперь носишь карты для моих генералов, ДеВар? — язвительно спросил УрЛейн.

Главный генерал Тассасена, простолюдин, командовавший аристократами, был относительно невысок, но обладал таким сильным, властным характером, что никто не чувствовал себя выше его. Волосы его местами поседели и поредели, но глаза горели ярко. Люди обычно называли его взгляд пронзительным. На нем были штаны и длинный мундир, которые благодаря ему вошли в моду среди многих его коллег-генералов и немалой части тассасенских торговцев.

— Да, когда мой генерал отсылает меня прочь, — ответил ДеВар. — Я стараюсь делать что-нибудь полезное, и эти дела отвлекают меня от мыслей об опасностях, угрожающих моему господину, когда меня нет рядом. — Он развернул карту.

— Границы… Ладенсион. — УрЛейн вздохнул, поглаживая мягкую поверхность старой карты, потом поднял на ДеВара озорной взгляд. — Мой дорогой ДеВар, самая большая опасность, какой я подвергаю себя в таких случаях, это нехорошая болезнь, полученная от недавно привезенной девицы, или пощечина от одной из слишком застенчивых моих наложниц, если она сочтет мои новации слишком грубыми. — Генерал усмехнулся, подтягивая ремень на своем небольшом животике. — Или царапина на спине, или укус в ухо, если мне повезет.

— Генерал всем нам, кто помоложе, даст сто очков вперед, — пробормотал ДеВар, разглаживая пергаментную карту. — Но известно, что убийцы, в отличие от телохранителей, питают гораздо меньше уважения к неприкосновенности гаремов великих вождей.

— Убийца, который рискнет прогневить моих дорогих наложниц, почти заслуживает успеха, — сказал УрЛейн; он пощипывал свои короткие седые усики, а в глазах его сверкали озорные искорки. — Провидению известно, что их любовь нередко грубовата. — Он протянул руку и кулачком ударил ДеВара под локоть. — Как ты считаешь?

— Вы правы, государь. Но все же я думаю, что генерал мог бы…

— Ага, вот и остальная шайка, — сказал УрЛейн, потирая руки, когда двери в дальнем конце зала распахнулись, вошло несколько человек (одетых, как и он), сопровождаемых стайкой адъютантов в военной форме, чиновниками в штатском и всякими другими помощниками. — ЙетАмидус! — воскликнул протектор, быстро направляясь навстречу высокому человеку с грубоватым лицом, шедшему во главе группы. Он пожал высокому руку, похлопывая его по спине. Он поздоровался со всеми другими генералами, назвав каждого по имени, потом заметил своего брата. — РуЛойн! Вернулся с Заброшенных островов! Что, все в порядке? — Он обнял своего более высокого и плотного брата, который улыбнулся и, кивнув, ответил:

— Да, государь.

Протектор увидел своего сына, нагнулся и поднял его на руки.

— Латтенс! Мой любимый сын! Ты уже сделал уроки?

— Да, отец, — сказал мальчик. Он был одет как маленький солдат и размахивал деревянным мечом.

— Хорошо! Останься с нами — поможешь нам решить, что делать с мятежными баронами в болотах.

— Только ненадолго, брат, — сказал РуЛойн. — У него короткий перерыв. Он должен по звонкувернуться к наставнику.

— Ну, для Латтенса этого времени хватит, чтобы внести свежую ноту в наши планы, — сказал УрЛейн, сажая мальчика на стол для карт.

Чиновники и писцы стремглав бросились к деревянным стеллажам с картами у стены, каждый из них хотел успеть первым.

— Можете не спешить, — сказал им вслед генерал. — Вот вам карта! — крикнул он, и его брат и подчиненные генералы поспешили к столу, встав вокруг него. — Кое-кто уже… — начал генерал, обводя собравшихся взглядом в поисках ДеВара, потом тряхнул головой и вернулся к карте.

За его спиной, скрытый от протектора более высокими людьми, но в пределах длины меча, стоял его главный телохранитель, скрестив руки и положив ладони на эфесы видимой части своего вооружения. Незаметно и почти невидимо обводил он взглядом собравшихся людей.

«Жил некогда великий император, которого боялся весь известный тогда мир, кроме внешних его бесплодных окраин, о которых никто никогда не думал и где жили только дикари. Ни равных ему, ни соперников у императора не было. Его собственное царство занимало большую часть мира, а все другие короли склонялись перед ним и платили ему богатую дань. Власть его была абсолютной, и он не боялся ничего, кроме смерти, которая когда-нибудь приходит за всеми, даже за императорами.

Он решил обмануть смерть, построив дворец, такой огромный, такой великолепный, такой небывало роскошный, чтобы сама смерть (а тогда считалось, что за теми, в ком течет королевская кровь, она приходит в образе огненной птицы, видимой только умирающему) захочет остаться в этом великолепном дворце, жить там и не возвращаться в глубины неба с императором в когтях из языков пламени.

Император решил строить этот дворец на острове в центре большого круглого озера между долиной и океаном, вдалеке от своей столицы. Дворец имел форму огромной конической башни высотой в полсотни этажей. Он был набит всеми мыслимыми предметами роскоши и драгоценностями, которые встречались в империи. Все они находились в безопасности в глубинах дворца, недоступные для обычных воров, но на виду у огненной птицы, когда та заявится за императором.

Там же стояли волшебные статуи всех фавориток императора, всех его жен и наложниц. Святейшие из святых гарантировали императору, что, когда он умрет и огненная птица прилетит за ним, статуи оживут.

Главный архитектор дворца звался Муннош и был известен во всем мире как величайший строитель из всех когда-либо живших на земле, и именно благодаря его мастерству и искусству стало возможно осуществить этот величайший замысел. Поэтому щедрость императора по отношению к Мунношу не знала границ; драгоценности, милости, наложницы сыпались на архитектора бесконечным дождем. Но Муннош был на десять лет моложе императора, и стареющий властелин, видя, что великая стройка приближается к завершению, понимал, что умрет раньше Мунноша, который может по собственной воле или под пыткой выдать, где во дворце расположены кладовые с драгоценностями, когда император, умерев, будет жить с великой огненной птицей и волшебным образом ожившими статуями. Муннош даже, может быть, успеет построить еще более величественный дворец для следующего короля, который унаследует трон и станет императором.

Император дождался, когда великий мавзолей был завершен, и заманил Мунноша в самые глубины огромного сооружения, и, пока архитектор в маленькой потайной камере глубоко под землей ждал обещанного императором необыкновенного подарка, стражники замуровали его там.

Император приказал своим придворным сообщить семье Мунноша, что архитектор во время осмотра здания был убит свалившимся на него каменным блоком, и родные громко, с ужасными криками, оплакивали погибшего.

Однако император недооценил хитроумие и предусмотрительность архитектора, который давно предчувствовал нечто подобное. Поэтому он соорудил тайный выход из подвала дворца наружу. Когда Муннош понял, что его замуровали, он открыл дверь в потайной ход и вышел на поверхность, а дождавшись ночи, улизнул из дворца на лодке.

Когда он вернулся домой, его жена, уже считавшая себя вдовой, и его дети, уже считавшие себя сиротами, сначала приняли его за призрака и в ужасе отшатнулись. Но Муннош в конце концов убедил их, что это он и что им всем надо спасаться бегством за пределы империи. Он бежал вместе с семьей в отдаленное королевство, повелителю которого требовался выдающийся строитель, чтобы возвести крепость для защиты от диких племен. Жители этого королевства либо не знали, кто этот великий архитектор, либо — ради возведения крепости и безопасности королевства — делали вид, что не знают.

Однако до императора дошли разговоры о том, что некий великий архитектор занят строительством в том далеком королевстве, и император, сопоставив все слухи и сообщения, стал подозревать, что этот строитель — не кто иной, как Муннош. Император, который к тому времени был уже очень стар и болен и со дня на день ждал смерти, приказал разобрать стену в глубинах дворца, которую возвели стражники. Когда это было сделано, обнаружилось, что Мунноша нет, а на поверхность ведет тайный ход.

И тогда император приказал королю отправить своего строителя в столицу империи. Король поначалу воспротивился, прося императора повременить, чтобы строитель закончил сооружение крепости, поскольку дикие племена все больше наглели и оказались куда сильнее, чем все полагали. Однако император, чувствующий приближение смерти, настаивал, и король сдался — против своей воли отправил он Мунноша в столицу. Семья архитектора отнеслась к его отъезду так же, как когда-то, много лет назад, к его ложной гибели.

Конец императора был уже так близок, что он почти все время проводил в своем огромном дворце, при помощи которого бросил вызов смерти, во дворце, который воздвиг для него Муннош. Туда и привели к нему архитектора.

Когда император увидел Мунноша и узнал в нем своего прежнего главного архитектора, он воскликнул:

— Муннош! Предатель Муннош! Почему ты бежал от меня и от своего лучшего творения?

— Потому что вы замуровали меня в нем и оставили умирать, мой император, — ответил Муннош.

— Это было сделано только ради безопасности твоего императора и для сохранения твоего доброго имени, — сказал старый тиран Мунношу. — Ты должен был принять это, чтобы твоя семья оплакала тебя в мире и скорби. Ты же убежал вместе со своим семейством и добился лишь того, что теперь они будут оплакивать тебя во второй раз.

Когда император сказал эти слова, Муннош упал на колени и принялся рыдать и умолять императора о прощении. Император поднял свою иссохшую, трясущуюся руку, улыбнулся и сказал:

— Можешь не огорчаться так — я послал своих лучших убийц, чтобы они нашли твою жену, детей и внуков и убили их до того, как весть о твоем позоре и смерти дойдет до них.

Услышав это, Муннош, который спрятал у себя под одеждой стамеску, прыгнул вперед и попытался прикончить императора, целясь стамеской прямо ему в горло.

Но Муннош не успел нанести удар — он упал, сраженный главным телохранителем императора, который никогда не отходил от своего хозяина. Человек, некогда бывший главным архитектором империи, кончил жизнь у ног императора — его голова была отсечена одним ударом страшной силы.

Но главному телохранителю стало настолько стыдно из-за того, что он подпустил вооруженного Мунноша так близко к императору, и его так ужаснула жестокость императора, который намеревался расправиться с ни в чем не повинной семьей архитектора (это стало каплей, переполнившей чашу, — телохранитель за свою жизнь видел немало жестокостей старого тирана), что он убил также императора, а потом покончил с собой. На все это потребовалось еще два сокрушительных удара мечом, и никто не успел остановить его.

Так исполнилось желание императора — он умер в своем роскошном мавзолее. Мы не знаем, удалось ли ему обмануть смерть, но скорее всего — нет, поскольку вскоре после его смерти империя распалась и громадный мавзолей, возведение которого подточило силы государства, через год был полностью разграблен, а вскоре заброшен и теперь используется только как источник обработанных камней для Гаспида, столичного города королевства Гаспидус, основанного несколько столетий спустя на том же острове посреди озера, которое зовется теперь Кратерным».

— Ах, какая печальная история! А что же случилось с семьей Мунноша? — спросила госпожа Перрунд. Госпожа Перрунд прежде была первой наложницей протектора. Она по-прежнему играла важную роль в жизни УрЛейна, и генерал время от времени навещал ее.

Телохранитель ДеВар пожал плечами:

— Мы не знаем. Империя пала, короли рассорились между собой, со всех сторон нахлынули варвары, на небесах вспыхнул огонь и упал на землю, началась темная эпоха, которая продолжалась много столетий. О малых королевствах до нас дошли только разрозненные сведения.

— Но ведь мы можем надеяться, что до подосланных убийц дошла весть о смерти короля и они не выполнили задания? Или хаос, наступивший после распада империи, вынудил их подумать о собственной безопасности. Разве это так уж невероятно?

ДеВар заглянул в глаза госпожи Перрунд и улыбнулся:

— Вполне вероятно, моя госпожа.

— Хорошо, — сказала она, скрестив руки и снова склонясь над игровой доской. — Именно в такой конец я и буду верить. Может быть, продолжим игру? Кажется, сейчас мой ход.

ДеВар улыбнулся, глядя, как Перрунд подносит сжатый кулак ко рту. Взгляд ее из-под длинных светлых ресниц бегал туда-сюда по доске, задерживаясь время от времени на тех или иных фигурах, а потом продолжал скользить.

На ней было простое длинное красное платье, какие носили старшие придворные дамы, — этот фасон протектор унаследовал от более древнего королевства, покоренного им и его генералами в ходе войны за трон. Придворные прекрасно знали, что высокое положение Перрунд определяется скорее важностью услуг, оказанных ею ранее протектору УрЛейну, чем ее возрастом, и она продолжала неистово гордиться этой репутацией (репутацией самой любимой наложницы человека, который еще не выбрал себе жены).

Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, — повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.

Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, — она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.

Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, — а это случалось часто.

Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу — вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.

— Вот так, — сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.

Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка — такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте — налитые, красные, лежащие россыпью.

Они сидели в гостевой комнате внешнего гарема, куда по особым случаям допускались близкие родственники наложниц. ДеВар в очередной раз пришел сюда с УрЛейном, который решил провести время с новенькими обитательницами гарема. Для ДеВара было сделано исключение — только ему разрешалось входить в гостевую комнату, пока протектор посещает гарем. Это означало, что ДеВар находился чуть ближе к УрЛейну, чем того хотелось протектору, во время этих интерлюдий, но значительно дальше, чем нужно было ДеВару, чтобы не волноваться за жизнь своего хозяина.

ДеВар знал, какие шутки ходят о нем при дворе. Говорили, что его мечта — быть так близко к хозяину, чтобы вытирать задницу генерала в уборной и его член в гареме. Другая шутка гласила, что он тайно желает быть женщиной, тогда при пробуждении у генерала желания тому не нужно было бы никуда отправляться — ведь верный телохранитель всегда рядом и нет надобности в рискованном телесном контакте с кем-то другим.

Слышал ли эту шутку Стайк, главный евнух гарема, — вопрос спорный. Конечно же, он смотрел на телохранителя с крайним и притом профессиональным подозрением. Главный евнух всей своей массой восседал на привычном месте в конце вытянутого помещения, освещенного сверху тремя фарфоровыми светильниками. Стены комнаты были сплошь увешаны собранными в волны занавесями из расшитой парчи. Кроме того, материя лентами и петлями свисала с потолка в пространствах между светильниками и колыхалась на ветру, поддувавшем из отверстий в потолке. Главный евнух Стайк был одет в просторную белую одежду, висевшую складками на теле, а его необъятную талию подпоясывал шнурок, на котором висели золотые и серебряные цепочки с ключами. Время от времени он бросал взгляд на других девушек в чадрах, избравших гостевую комнату для смешливого шушуканья и игр, никогда не обходившихся без криков и разбирательств, но в основном его внимание было сосредоточено на единственном мужчине в комнате и его игре с покалеченной наложницей Перрунд.

ДеВар уставился на доску. Фигуре его императора грозила — сейчас или через ход-другой — опасность. Перрунд изящно фыркнула, и ДеВар, подняв глаза, увидел, что ее здоровая рука прижата ко рту, раскрашенные золотом ноготки выделяются на фоне губ, а в широко открытых глазах застыло невинное выражение.

— Что? — спросила она.

— Ты сама знаешь что, — сказал он, улыбаясь. — Ты нацелилась на моего императора.

— ДеВар, — неодобрительно изрекла Перрунд, — ты хочешь сказать, что я нацелилась на твоего протектора.

— Гм-м-м, — сказал он, упираясь локтями в колени и кладя подбородок на кулаки.

Теперь, после распада прежней империи и падения последнего короля Тассасена, император официально именовался протектором. Новые комплекты игры «Спор монархов» продавались теперь в Тассасене в коробках, на которых для умевших читать было написано «Спор вождей», фигуры же изменились следующим образом: протектор вместо императора, генералы вместо королей, полковники вместо герцогов, а вместо прежних баронов — капитаны. Многие из тех, кто боялся нового режима либо желал продемонстрировать преданность ему, выбросили старые комплекты игры вместе с портретами короля. Казалось, что только в самом дворце Ворифир люди чувствуют себя более-менее спокойно.

ДеВар на несколько минут погрузился в изучение позиции. Потом он услышал, что Перрунд произвела еще один звук, и, подняв взгляд, увидел, что она смотрит на него, покачивая головой, а в глазах сверкают искорки.

Теперь настал его черед спросить:

— Что?

— Ах, ДеВар, все говорят, что ты самый коварный человек при дворе, и благодарят Провидение за твою преданность генералу, потому что, будь у тебя собственные амбиции, ты внушал бы страх.

ДеВар пожал плечами.

— Неужели? Видимо, я должен быть польщен этими словами, но…

— И в то же время тебя так легко обыграть в «Спор», — со смехом сказала Перрунд.

— Правда?

— Да, и по самой очевидной причине. Ты изо всех сил стараешься защитить фигуру протектора. Ты приносишь в жертву все другие фигуры, чтобы только спасти его от угроз. — Она кивнула на доску. — Посмотри. Ведь ты собираешься заблокировать моего всадника своим восточным генералом, но, после того как мы разменялись каравеллами на левом фланге, он оказывается под ударом моей ладьи. Верно я говорю?

ДеВар нахмурился, уставившись на доску. Он почувствовал, как краска бросилась ему в лицо. И снова взглянул в золотистые насмешливые глаза.

— Значит, меня видно насквозь?

— Ты предсказуем, — тихо сказала ему Перрунд. — Твоя слабость в твоем навязчивом беспокойстве за императора — за протектора. Отдай протектора, и один из генералов займет его место. Ты относишься к нему так, словно его потеря означает поражение в игре. Я вот подумала… Прежде чем освоить «Спор монархов», ты когда-нибудь играл в «Несправедливо разделенное королевство»? — И, увидев недоуменное выражение на его лице, она добавила: — Ты знаешь эту игру? Вот в ней потеря любого из королей и в самом деле означает поражение.

— Я слышал об этой игре, — задиристо сказал ДеВар, беря фигуру протектора и крутя в руке. — Признаюсь, толком в нее не играл, но…

Перрунд стукнула ладонью здоровой руки себе по бедру, чем привлекла внимание бдительного евнуха.

— Я так и знала, — со смехом сказала она, подавшись вперед на диване. — Ты защищаешь протектора, потому что иначе не можешь. Ты в глубине души понимаешь, что это игра, но действовать по-другому не можешь, потому что телохранительство у тебя в крови!

ДеВар поставил фигуру протектора назад и вытянулся на своем маленьком стуле. Он распрямил ноги, поправил кинжал и меч.

— Дело не в этом, — сказал он и замолчал на несколько мгновений, снова изучая позицию на доске. — Дело не в этом. Просто… у меня такой стиль. Просто я предпочитаю играть так.

— Ах, ДеВар, — сказал Перрунд с неженским смешком. — Что за глупость! Это не стиль, это беда какая-то! Играть так — все равно что сражаться одной рукой, когда другая привязана у тебя за спиной… — Она с горечью посмотрела на красную повязку. — Или когда другой нет вообще, — добавила она, а потом подняла здоровую руку, предупреждая его возражение. — Не надо спорить. Просто подумай о том, что я говорю. Ты продолжаешь оставаться телохранителем, даже играя в дурацкую игру, чтобы убить время со старой наложницей, пока твой хозяин развлекается с молодой. Ты должен спокойно признать это (открыто или нет, мне все равно), или я буду очень огорчена. А теперь скажи, права я или нет?

ДеВар откинулся назад и развел руки, признавая свое поражение:

— Моя госпожа, ты права.

Перрунд рассмеялась.

— Не сдавайся так легко. Возражай.

— Не могу. Ты права. Я только радуюсь тому, что, на твой взгляд, мое навязчивое беспокойство достойно одобрения. Моя работа — это моя жизнь, я не бываю свободен от своих обязанностей. И не буду до того дня, пока не получу отставки, или не допущу промашки, или — молю Провидение перенести это в самое отдаленное будущее — пока протектор не умрет своей смертью.

Перрунд опустила глаза на доску.

— В глубокой старости, именно так, — согласилась она и снова подняла взгляд. — И ты чувствуешь, что не заметил чего-то, грозящего сделать смерть протектора не такой естественной?

ДеВар выглядел смущенным. Он снова взял в руку фигуру протектора и сказал тихо, словно обращаясь к ней:

— Его жизни угрожает такая опасность, какой никто здесь и не представляет. Да, он сейчас в гораздо большей опасности, чем думает. — ДеВар посмотрел на госпожу Перрунд, на его лице появилась робкая, неуверенная улыбка. — Или ты скажешь, что и тут все дело в моем навязчивом беспокойстве?

— Не знаю. — Перрунд чуть подалась вперед и тоже понизила голос. — Почему ты считаешь, что люди желают ему смерти?

— Конечно же, люди желают ему смерти, — сказал ДеВар. — Ему хватило мужества, чтобы совершить цареубийство, и дерзости, чтобы создать новую систему правления. Короли и герцоги, которые сначала выступили против протектора, поняли, что он гораздо более опытный политик и полководец, чем они полагали. Его великое искусство и доля везения — вот слагаемые победы. А поддержка со стороны тех, кому он даровал гражданство Тассасена, сделали невозможным прямое противостояние ему в пределах бывшего королевства и всей бывшей империи.

— Где-то здесь должно прозвучать «но» или «однако». Я это чувствую.

— Верно. Но есть такие, кто приветствовал приход УрЛейна к власти, кто всеми способами выражал свой энтузиазм, кто из кожи вон лез, публично оказывая ему поддержку, в глубине души зная при этом, что пребывание УрЛейна у власти ставит их собственную жизнь — или по меньшей мере благополучие — под угрозу. Мои опасения связаны с ними: вероятно, они строят планы относительно нашего протектора. Первые несколько попыток покушения были пресечены, но не без труда. И только твоя отвага смогла предотвратить самую решительную из них.

Перрунд отвернулась, ее здоровая рука прикоснулась к искалеченной.

— Да, — сказала она. — Я говорила твоему предшественнику, что я выполняю его обязанности, так что ему надо бы однажды попытаться выполнить мои. Но он только смеялся в ответ.

ДеВар улыбнулся.

— Начальник стражи ЗеСпиоле сам до сих пор рассказывает эту историю.

— Гм-м. Что ж, поскольку начальник дворцовой стражи ЗеСпиоле столь успешно охраняет дворец, не подпуская к нему предполагаемых убийц, то никто из них не сумеет подобраться к протектору так близко, чтобы возникла необходимость в твоих услугах.

— Возможно. Но они так или иначе вернутся, — спокойно ответил ДеВар. — Я теперь чуть ли не желаю их возвращения. Отсутствие обычных убийц тем более убеждает меня, что есть какой-то особенный убийца, который только и ждет подходящего момента, чтобы нанести удар.

Ему показалось, что вид у Перрунд встревоженный, даже печальный.

— Послушай, ДеВар, — сказала она, — не слишком ли мрачно ты смотришь на вещи? Может быть, покушений на жизнь протектора нет, потому что сейчас никто не желает ему смерти. Зачем исходить из самых безнадежных предположений? Неужели ты никогда не можешь если не расслабиться, то хотя бы остаться довольным ходом событий?

ДеВар глубоко вздохнул и поставил на место фигурку протектора.

— Не бывает такого времени, когда люди моей профессии могли бы расслабиться.

— Говорят, в старину было лучше. Ты так не думаешь, ДеВар?

— Нет, госпожа, не думаю. — Он заглянул ей в глаза. — Я думаю, что про старину рассказывают много вранья.

— Но ведь то были легендарные времена, времена героев! — воскликнула Перрунд, однако по выражению ее лица можно было понять, что говорит она не очень серьезно. — Всё было лучше — все так говорят.

— Некоторые из нас предпочитают легендам историю, госпожа, — веско возразил ДеВар. — А потом бывает, что и все ошибаются.

— Неужели?

— Конечно. Когда-то все считали, что мир плоский.

— Многие до сих пор так считают, — подняла брови Перрунд. — Кому из землепашцев хочется думать, что он может скатиться со своего поля? Да и многим из нас, кто знает истину, тоже трудно ее принять.

— Но дело обстоит именно так. — ДеВар улыбнулся. — Это можно доказать.

Перрунд тоже улыбнулась.

— Втыкая в землю палки?

— А также с помощью теней и математики.

Перрунд чуть склонила голову. Таким способом она соглашалась и возражала одновременно.

— Ты живешь в мире, не знающем сомнений, ДеВар, чтобы не сказать скучном.

— В этом мире живут и все остальные, если только им об этом известно. Дело в том, что лишь немногие из нас живут с открытыми глазами.

Перрунд глубоко вздохнула.

— Что ж, я думаю, те из нас, кто бредет, спотыкаясь, с завязанными глазами, должны быть благодарны людям вроде тебя.

— Я думаю, госпожа, что уж кто-кто, а ты не нуждаешься в поводыре.

— Я всего лишь искалеченная, плохо образованная наложница, ДеВар. Бедная сирота — не попадись она на глаза протектору, ее ждала бы ужасная судьба. — Она повела плечом, отчего шевельнулась и ее иссохшая рука. — К сожалению, потом я попала и под удар, но я рада тому и другому. — Она помолчала, и ДеВар набрал в легкие воздуха, собираясь вставить слово, но тут Перрунд кивнула на доску со словами: — Так ты собираешься ходить или нет?

ДеВар вздохнул и махнул рукой в сторону доски.

— Какой смысл, если я никудышный игрок?

— Ты должен играть, причем играть на выигрыш, даже если знаешь, что тебя ждет поражение. Иначе зачем вообще садиться за доску?

— Ты изменила характер игры, когда сообщила мне о моей слабости.

— Послушай, ДеВар, игра осталась такой, какой и была. — Перрунд внезапно подалась вперед, глаза ее загорелись, когда она не без удовольствия добавила: — Я просто открыла тебе глаза на нее.

ДеВар рассмеялся.

— И в самом деле, ты сделала это, госпожа. — Он наклонился над доской и собрался было сделать ход протектором, но потом откинулся назад и с жестом отчаяния сказал: — Нет, госпожа. Я сдаюсь. Ты выиграла.

В группе наложниц, сидевших у двери, которая вела в остальную часть гарема, вдруг возникло движение. Евнух Стайк поднялся со своего высокого сиденья и поклонился невысокому человеку, быстрым шагом вошедшему в помещение.

— ДеВар! — позвал протектор УрЛейн, натягивая на плечи куртку. — И Перрунд здесь! Моя дорогая! Моя любимая!

Перрунд резко встала, и ДеВар увидел, как с появлением УрЛейна снова ожило ее лицо: глаза расширились, выражение смягчилось, на губах расцвела ослепительная улыбка. ДеВар остановился, и с его лица тоже исчезли все признаки недовольства и раздражения, уступив место облегченной улыбке и профессионально-серьезному виду.

3. ДОКТОР

Хозяин, вы хотели узнать какую-нибудь из историй, произошедших с доктором за пределами дворца Эфернце. То, что я собираюсь рассказать, произошло на следующий день, после вызова в потайную камеру, где мы познакомились с главным палачом Нолиети.

Над городом бушевала гроза, превратив небо в темную кипящую массу. Вспышки молний пронзали этот мрак ослепляющим светом, словно вобрав в себя всю голубизну дневного неба, пытались расколоть черноту туч и хотя бы на мгновение, но снова просиять на земле. Воды в западной оконечности Кратерного озера бились в древние волноломы, плескались у пустых внешних пристаней. Даже стоящие на якоре в закрытой гавани корабли раскачивались на волнах, их корпуса наваливались на тростниковые кранцы, отчего те протестующе трещали и скрипели, а высокие мачты раскачивались на фоне черного неба, как лес повздоривших метрономов.

Мы вышли из Волдырных ворот и через Рыночную площадь направились к Муравейнику. Ветер завывал на улицах. Пустую палатку на площади повалило, крыша ее хлопала о камни мостовой под порывами ветра, словно поверженный борец, который, ударяя ладонью по земле, признает свое поражение.

Дождь, жалящий и холодный, бурными потоками проливался с небес. Доктор дала мне свой тяжелый саквояж, а сама плотнее запахнулась в плащ. Я по-прежнему считаю, что ее плащ (как жакет и пальто) должен быть лилового цвета, принятого у врачей. Но когда она появилась в городе двумя годами ранее, местные врачи дали понять, что неодобрительно отнесутся к ее претензиям на сей отличительный знак; впрочем, доктор, казалось, отнеслась к этому безразлично, а потому, как правило, носила черную или темную одежду (хотя иногда при определенном освещении некоторые ее одежды, сшитые дворцовыми портными, вдруг отливали лиловым).

Несчастная, вызвавшая нас из дома в такую непогоду, шла впереди, прихрамывая, оглядываясь время от времени, словно желала проверить — идем ли мы еще следом. Ах, как мне не хотелось никуда идти! Самый подходящий вечер, чтобы удобно устроиться у огонька со стаканчиком подогретого вина и книжкой о героических временах. Да что уж там говорить! Меня бы вполне устроили жесткая скамья, теплый травяной отвар и один из медицинских текстов, рекомендованных мне доктором.

— Дрянь погода, да, Элф?

— Да, хозяйка.

Говорят, что погода стала заметно хуже после падения империи, а это означало, что либо Провидение наказывает тех, кто способствовал ее свержению, либо ее призрак мстит живым из могилы.

Вытащила нас из дома по такому идиотскому делу хромая девчонка с Холмов. Дворцовая стража не допустила ее даже на внешний бастион. По чистой случайности один из идиотов-слуг, доставивший стражникам какие-то инструкции, услышал нелепые просьбы этой дурочки, проникся к ней жалостью, пришел к доктору в лабораторию, где она с моей помощью перетирала в ступке таинственные пахучие ингредиенты, и сообщил, что необходимы ее услуги. И кому? Какой-то уродине из трущоб! Я даже не поверил, когда доктор согласилась. Что, до нее не доносились раскаты грома над световыми фонарями крыш? Неужели ей не видно, что мне пришлось зажечь в доме все огни? И разве она глуха и не слышит, как бьются в стену водные потоки?

Мы шли к какой-то нищенке, состоящей в дальнем родстве со слугами из торгового дома Мифели — доктор работала у этих самых Мифели сразу по своем приезде в Гаспид. Личный врач короля собирался в грозу с визитом не к лицу благородного достоинства, или ждущему этой милости, или просто уважаемому, а в семейство беспородных нищих, обреченных на низменное существование: племя завшивевшее и настолько бесполезное, что не годится даже на роль слуг, а лишь прихлебательствует при слугах, — стригущий лишай на теле города и земли!

Полная безденежность и безнадежность, и даже у доктора, наверно, хватило бы здравого смысла отказаться от визита, если бы до нее странным образом еще раньше не дошли слухи об этой больной девчонке.

— У нее голос, какого свет не слыхивал, — сказала доктор, накидывая на себя плащ, словно иных объяснений и не требовалось.

— Прошу вас, скорее, госпожа, — вопила дурочка, пришедшая за нами. У нее был сильный иностранный акцент и противный голос из-за темных криво посаженных зубов.

— Не смей говорить доктору, что она должна делать, ты, бесполезный кусок дерьма! — сказал я ей, пытаясь разрядить обстановку.

Хромая идиотка тащилась впереди нас по сверкающим от влаги камням площади.

— Элф! Прошу тебя, следи за своим языком! — сказала доктор, выхватывая у меня свой саквояж.

— Но я же прав, хозяйка! — возразил я.

По крайней мере доктор, прежде чем устроить мне эту головомойку, дождалась, пока хромоножка не отойдет подальше, чтобы не было слышно.

Доктор сощурила глаза, защищаясь от хлеставших по лицу дождевых струй, и, стараясь перекричать вой ветра, сказала:

— Как ты думаешь, мы сможем найти экипаж?

Я рассмеялся, но быстро скрыл обидный смешок при помощи кашля. И когда мы подошли к нижнему концу площади, где хромоножка свернула на узкую улочку, я принялся демонстративно крутить головой. Я увидел несколько мусорщиков у восточной стороны площади — они бродили туда-сюда в своих лохмотьях, собирая полусгнившие листья и всякие отбросы, которые прибило туда из центральной части площади, где помещался овощной рынок. Больше нигде не было ни души. И уж конечно, ни экипажей, ни рикш, ни носильщиков. У них-то есть голова на плечах, чтобы не выходить из дома в такую погоду.

— Не думаю, госпожа, — ответил я.

— Вот беда. — Доктор вроде бы засомневалась. Последовало несколько счастливых мгновений: мне казалось, что в ней проснулся здравый смысл и мы сейчас оба вернемся в теплое и уютное жилище. — Ничего не поделаешь, — сказала она, потуже затягивая ворот плаща у себя на шее, пониже натягивая шляпу на связанные пучком волосы и наклоняя голову, чтобы продолжить движение. — Нет так нет. Идем, Элф.

Холод пробрался ко мне за шиворот.

— Иду, хозяйка.

До этого все шло совсем неплохо. Доктор приняла ванну, просидела больше, чем обычно, за своим дневником, потом мы зашли на рынок пряностей и ближайший базар. Гроза в это время еще только собиралась где-то далеко на западном горизонте. Доктор встретилась в доме банкира с купцами и другими врачами, чтобы поговорить об открытии школы для докторов (меня отправили на кухню со слугами, а потому я не слышал ничего важного и сколько-нибудь разумного), потом мы быстренько вернулись во дворец. В это время на небе уже собрались тучи, а со стороны пристани налетели первые порывы дождя. Я радостно — однако напрасно — поздравил себя с тем, что успел вернуться в уют и тепло дворца до начала грозы.

Записка на двери докторских апартаментов извещала нас, что король желает ее видеть, и потому мы, едва положив сумки с пряностями, ягодами, корнями и землей, поспешили в королевские покои. В Длинном коридоре нас успел встретить слуга, сообщивший, что король ранен во время тренировочной дуэли, и мы, перепуганные до смерти, со всех ног пустились к игровым залам.

— Ваше величество, пиявки! У нас есть лучшие. Редкие императорские пиявки из Бротехена!

— Чепуха! Здесь требуется прижигание зажигательным стеклом, а потом — рвотное.

— Достаточно простого кровопускания. Ваше величество, если позволите…

— Нет! Убирайтесь прочь. Вы все невежественные лиловые мошенники! Прочь отсюда, идите в банкиры, признайтесь, что самое важное для вас — это деньги! Где Восилл? Восилл! — кричал король, вступая на широкую лестницу. Левой рукой он держался за правое предплечье. Мы как раз появились на верхних ступеньках этой лестницы.

Король получил ранение в дуэльной зале, и все мало-мальски известные врачи города сбежались в этот день во дворец и собрались вокруг короля и двоих людей рядом с ним, словно толпа охотников в лиловых плащах, загнавших зверя в берлогу. За ними по пятам шли их хозяева с учебными мечами и защитными масками в руках, а в дальнем конца зала одиноко стоял крупный серолицый человек — видимо, тот, кто нанес рану королю.

По одну руку от короля находился начальник стражи Адлейн, а по другую — герцог Вален. Адлейн, записываю это только для грядущих поколений, — человек благородный и великодушный, красотой и осанкой он уступает только нашему доброму королю, правда, король бледнолиц, а начальник стражи смугловат. Эта верная, преданная тень нашего блистательного правителя никогда не отходит от него. Ни один монарх не пожелал бы себе более славной тени!

Герцог Вален — невысокий, сутулый человек с морщинистой кожей и глубоко посаженными, слегка раскосыми глазами.

— Ваше величество, позвольте моему врачу заняться вашей раной, — сказал Вален высоким скрипучим голосом; Адлейн тем временем отпихивал парочку слишком уж назойливых докторов. — Посмотрите! — воскликнул Вален. — Она капает! Королевская кровь! Вы только подумайте! Врач! Врач! Ваше величество, этот врач правда лучший из всех. Позвольте мне…

— Нет, — взревел король. — Мне нужна Восилл! Где она?

— Видимо, у этой дамочки есть дела поважнее, — рассудительно сказал Адлейн. — К счастью, это всего лишь царапина, верно, ваше величество? — Тут он поднял глаза и увидел наверху меня с доктором. На лице его появилась улыбка.

— Во!.. — заревел король, по-бычьи наклонив голову и устремляясь вверх по лестнице, на несколько мгновений оставив Валена и Адлейна позади.

— Я здесь, государь, — сказала доктор, делая шаг ему навстречу.

— Восилл! Где во имя небес вы пропадаете?

— Я…

— Оставим это! Скорее в мою спальню. Ты! — Король обратился ко мне! — Посмотрим, удастся ли тебе сдержать стаю этих кровососов. Вот, держи мой меч. — Король протянул мне свой собственный меч! — Разрешаю применять его против любого, кто хоть отдаленно похож на врача. Доктор?

— После вас, государь.

— Конечно, после меня, Восилл. Я ведь король, черт побери!

Меня всегда поражало, как наш великий король похож на собственные портреты и на профильные изображения, украшающие монеты. Мне повезло — у меня была возможность видеть эти великолепные черты воочию в частных покоях короля в тот полдень, когда сиял Ксамис, доктор обрабатывала рану, а король стоял в длиннополом халате с закатанным рукавом. Пока доктор работала с его рукой, я разглядывал его силуэт на фоне светящейся громады древнего окна — голова поднята, челюсти сжаты.

Ах, какое благородное видение! Какая королевская осанка! Грива светлых кудрей, лоб, свидетельствующий об уме и мудрости, ясные, чистые глаза цвета летнего неба, четко очерченный великолепный нос, широкие изящные губы и горделивый отважный подбородок; тело одновременно сильное и гибкое, на зависть любому атлету в лучшие годы (а ведь король уже шагнул в великолепие своих зрелых лет, когда большинство мужчин начинают полнеть). Многие говорят, что король Квиенс по внешности и физической силе уступает только своему покойному батюшке Драсину (счастлив сообщить, что его справедливо называют Драенном Великим).

— Ах, ваше величество! О Провидение! О небеса! Помогите! Ах, какое несчастье. Ах!

— Оставь нас, Вистер, — сказал король, вздохнув.

— Ваше величество! Слушаюсь, ваше величество. Немедленно, ваше величество. — Жирный камердинер, продолжая размахивать и дергать руками, со стонами и причитаниями вышел из королевских покоев.

— Я думала, государь, вы надеваете доспехи, чтобы такого не случилось, — сказала доктор.

Она стерла остатки крови тампоном и вручила его мне — выкинуть. Я же протянул ей склянку со спиртом. Доктор пропитала спиртом еще один тампон и приложила его к ране на бицепсе короля. Рана была в два пальца длиной и около ногтя глубиной.

— Ой!

— Простите, государь.

— Уй! Ай! Вы уверены, что это ваше знахарство мне не повредит, Восилл?

— Спирт убивает все яды, которые могут заразить кровь, государь, — сухо сказала доктор.

— Вы говорите, что то же самое делает и заплесневелый хлеб, — фыркнул король.

— Да, у него есть такое свойство.

— И сахар.

— И сахар тоже, в чрезвычайных обстоятельствах.

— Сахар, — покачал головой король.

— Разве у вас нет, государь?

— Чего?

— Разве у вас нет доспехов?

— Конечно, у нас есть доспехи, глупая вы голова… Ой! Конечно, у нас есть доспехи, но кто же их надевает в дуэльной зале?! Именем Провидения, если ты надеваешь доспехи, то что же это за дуэль!

— Но я полагала, что это тренировка, государь. Подготовка к настоящему бою.

— Конечно тренировка, Восилл. Если б не так, то парень, поранивший меня, не остановился бы и, уж конечно, не был бы близок к обмороку — он бы добил меня, дерись мы по-настоящему. Но бой был тренировочный. — Король покачал своей великолепной головой и топнул ногой. — Черт меня побери, Восилл, вы задаете просто дурацкие вопросы.

— Прошу прощения, государь.

— Да ладно, это не больше чем царапина. — Король оглянулся и сделал знак слуге, стоявшему у главных дверей. Тот быстро подошел к столу и налил его величеству вина.

— След от укуса насекомого куда как меньше, — сказала доктор. — А ведь люди от него, случается, умирают, государь.

— Умирают? — спросил король, принимая из рук слуги кубок.

— Так меня учили. От яда, который насекомое впрыскивает в кровь.

— Да? — В голосе короля звучало сомнение. Он посмотрел на рану. — И все равно — обычная царапина. На Адлейна она почти не произвела впечатления. — Он выпил вина.

— Ну, чтобы произвести впечатление на начальника стражи Адлейна, нужно кое-что посерьезнее, — сказала доктор, слегка язвительно, как мне показалось.

Король улыбнулся едва заметной улыбкой.

— Вам не нравится Адлейн, верно?

Доктор наморщила лоб.

— Я не смотрю на него как на друга, государь, но равным образом не смотрю на него и как на врага. Мы оба по-своему хотим служить вам при помощи тех умений, которыми каждый из нас обладает.

Глаза короля сузились — он размышлял над ее словами.

— Вы говорите как политик, Восилл, — тихо сказал он. — А выражаетесь как придворный.

— Я считаю ваши слова комплиментом, государь.

Некоторое время король молча смотрел, как она промывает его рану.

— И все же вам, видимо, стоит остерегаться его. Нет?

Доктор подняла глаза — по-моему, с удивлением.

— Если так говорит ваше величество.

— И герцога Валена, — сказал король, хмыкнув. — Слышали бы вы, что он говорит о женщинах-врачах и вообще о женщинах, которые не хотят быть шлюхами, матерями или женами, у вас бы уши горели.

— И в самом деле, государь, — сказала доктор сквозь зубы.

Она посмотрела на меня, собираясь попросить то, что ей требовалось, но я уже держал в руках нужную склянку. Вознаграждением мне стали улыбка и кивок. Я взял пропитанный спиртом тампон и бросил его в мусорную корзину.

— Это что такое? — Лоб короля подозрительно наморщился.

— Это притирание, государь.

— Я вижу, что это притирание, Восилл. Что оно дела… Ой.

— Вы уже почувствовали, государь, — оно смягчает боль. А кроме того, борется с вредными частицами, которыми заражен воздух, а еще ускоряет процесс заживления.

— Вроде того средства, что вы прикладывали к моей ноге, когда у меня был нарыв?

— Да, государь. У вашего величества великолепная память. Кажется, тогда я впервые удостоилась чести лечить ваше величество.

Король краем взгляда поймал свое изображение в одном из огромных зеркал, украшавших его частные покои, и расправил плечи. Он посмотрел на слугу у дверей — тот подошел и взял из рук короля кубок. После этого король вздернул подбородок и провел рукой по волосам, а потом тряхнул головой, отчего кудри, мокрые от пота и слипшиеся под защитной маской, снова упали ему на плечи свободной волной.

— Вот так, — сказал он, разглядывая свое благородное отражение в зеркале. — Припоминаю, что я был в плохом состоянии. Все эти костоправы думали тогда, что я вот-вот умру.

— Я была тогда очень рада, что ваше величество послали за мной, — тихо сказала доктор, перевязывая рану.

— Кстати, мой отец умер от нарыва, — сообщил король.

— Я слышала об этом, государь. — Она улыбнулась ему. — Но вас тот нарыв не убил.

Король усмехнулся и погляделперед собой.

— И в самом деле. Не убил. — Он скорчил гримасу. — Но отец не страдал от заворота кишок, болей в спине или других моих болячек.

— Нигде не сказано, что он жаловался на такие вещи, государь, — ответила доктор, виток за витком накладывая повязку на могучую королевскую руку.

Он посмотрел на нее пронзительным взглядом.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я нытик, доктор?

Восилл подняла на него удивленный взгляд.

— Конечно же нет, государь. Вы так мужественно сносите ваши многочисленные недуги. — Она продолжала накладывать повязку. (Бинты специально для доктора делает королевский портной, и доктор требует, чтобы они изготовлялись в чистоте. Но все равно, прежде чем пустить их в дело, она кипятит их в кипяченой воде, добавляя туда отбеливающего порошка, который тоже специально для нее готовят в дворцовой аптеке.) — Напротив, вашему величеству нужно воздать хвалу за то, что он с такой готовностью говорит о своих недугах, — сказала ему доктор. — Некоторые люди принимают стоическую позу, из гордыни или просто из предельной скрытности, и страдают молча, пока смерть не постучится в дверь, пока не зайдет в дом, тогда как одно лишь слово, простая жалоба в самом начале болезни позволила бы доктору поставить диагноз, излечить их и вернуть к жизни. Боль и даже обыкновенное недомогание — это предупреждение, посланное пограничным стражем, государь. Вы можете, конечно, решить, что не стоит обращать внимания на такую малость, но тогда не удивляйтесь, если вскоре к вам явятся толпы захватчиков.

Король хмыкнул и посмотрел на доктора снисходительно и добродушно.

— Я должным образом оценил ваше предостережение, сделанное на военном языке, доктор.

— Благодарю вас, государь. — Доктор поправила повязку на руке короля. — У меня на дверях висела записка, извещавшая, что вы хотите меня видеть, государь. Я полагаю, что она прибыла еще до вашего злополучного ранения.

— Ах, да, — сказал король. — Он положил руку себе сзади на шею. — Моя шея. Опять не гнется. Посмотрите позже.

— Конечно, государь.

Король вздохнул, и я не мог не заметить, что в нем что-то изменилось — он чуть ссутулился, облик его даже стал менее королевским.

— Мой отец был сложен как настоящий хавл. Говорят, что он как-то взялся за хомут и вытащил из болота одно из этих бедных животных.

— Я слышала, что это был теленок хавла, государь.

— Ну и что? Теленок хавла весит больше человека, — резко сказал король. — И потом, вы что, присутствовали при этом, доктор?

— Нет, государь.

— Не присутствовали. — Король с выражением печали на лице уставился куда-то вдаль. — Но вы правы, я думаю, это был теленок. — Он снова вздохнул. — Летописи рассказывают, что в старину короли поднимали хавлов — заметьте, взрослых хавлов — над головой и швыряли их во врага. Зифигр из Анилоса разорвал дикого эртетера на две части голыми руками, Сколф Сильный одной рукой оторвал голову чудовищу Груссенсу, Мимарстис Сомполианский…

— Может быть, это просто легенды, государь?

Король замолчал, несколько мгновений смотрел прямо перед собой (признаюсь, что душа моя ушла в пятки), потом повернулся к доктору, насколько то позволяли ее манипуляции — она продолжала накладывать повязку.

— Доктор Восилл, — тихо сказал он.

— Государь?

— Не смейте прерывать короля.

— Разве я прервала вас, государь?

— Прервали. Кто вас воспитывал?

— Но ваш…

— Вас что, на этом вашем архипелаге, где царствует хаос, ничему не учат? Неужели у вас не прививают никаких манер вашим женщинам и детям? Неужели вы там настолько выродились, что не имеете представления, как нужно себя вести по отношению к вышестоящим?

Доктор нерешительно смотрела на короля.

— Можете отвечать, — сказал он ей.

— Островная республика Дрезен во всем мире известна своими дурными манерами, — сказала доктор, всем своим видом демонстрируя смирение. — Мне стыдно, но должна сказать вам, что я еще считалась одной из самых воспитанных. Приношу свои извинения.

— Мой отец приказал бы высечь вас, Восилл. И если бы решил пожалеть вас, то лишь как иностранку, незнакомую с нашими обычаями.

— Я благодарна вам, что вы своим милосердием и пониманием превосходите вашего благородного батюшку, государь. Я постараюсь больше никогда не прерывать вас.

— Хорошо. — Король снова принял величественную позу. Доктор заканчивала бинтовать его руку. — В старые времена и манеры были лучше.

— Не сомневаюсь, государь.

— Старые боги жили среди наших предков. То были героические времена. Тогда еще можно было совершать подвиги. Мы еще не утратили нашей силы. Мужчины были величественнее, отважнее и сильнее. А женщины — красивее и грациознее.

— Не сомневаюсь, что все было так, как вы говорите, государь.

— Тогда все было лучше.

— Именно так, государь, — сказала доктор, разрывая надвое конец бинта.

— Все стало… хуже, — сказал король и еще раз вздохнул.

— Ну вот, — сказала доктор, завязав бинт узлом. — Так вам лучше, государь?

Король подвигал запястьем и предплечьем, разглядывая забинтованную руку, потом опустил рукав халата на повязку.

— И когда я теперь смогу снова фехтовать?

— Вы сможете фехтовать завтра, только осторожно. Боль подскажет вам, когда остановиться.

— Хорошо, — сказал король и похлопал доктора по плечу, отчего ей пришлось сделать шаг в сторону. Однако на лице у нее появилось выражение приятного удивления. Мне показалось, что на щеках вспыхнул румянец. — Хорошая работа, Восилл. — Он смерил ее взглядом. — Жаль, что вы не мужчина. Вы бы тоже могли научиться фехтовать, а?

— Вы правы, государь. — Доктор кивнула мне, и мы начали собирать ее врачебные инструменты.

Семейство больной девчонки обитало в двух грязных, вонючих комнатах под самой крышей тесного и обветшалого дома на Холмах. Когда мы добрались, улица превратилась в стремительный коричневатый поток.

Консьержка не заслуживала этого прозвания. То была жирная пьяная фурия, отвратительно пахнущая сборщица мзды, потребовавшая монетку под тем предлогом, что мы, придя с улицы, принесли много слякоти, а значит, добавили ей работы. Судя по состоянию коридора (или той его части, которая была видна в сумеречном свете единственного светильника), отцы города вполне могли взимать с нее плату за то, что грязь из коридора выносится на улицу, но доктор только пробормотала что-то под нос и полезла за кошельком. Тогда мегера потребовала монетку еще и за то, что она пропустит с нами наверх хромоножку. Я знал, что лучше помалкивать, а потому довольствовался тем, что просверлил жирную каргу гневным взглядом.

Узкая, скрипучая, шаткая лестница вела нас через букет зловоний. Я поочередно ощущал вонь сточной канавы, навоза, немытых человеческих тел, гнилой пищи, отвратительных кухонных запахов. Этой мешанине сопутствовали шумы — оглушительные завывания ветра снаружи, детский плач, казалось доносившийся из всех комнат, крики, проклятия; а из-за одной полуразбитой двери доносились глухие удары, служившие, видимо, доводами в споре. К этому примешивался жуткий вой скотины, привязанной во дворе.

Одетые в тряпье дети носились перед нами по лестнице, крича и визжа, как животные. Люди, сгрудившись на переполненных и плохо освещенных лестничных площадках каждого этажа, разглядывали нас, отпускали замечания по поводу докторского плаща и содержания ее большого черного саквояжа. Пока мы шли, я прижимал ко рту платок, жалея, что не надушил его перед уходом.

Наконец мы добрались до последнего пролета, где ступени казались еще более шаткими: я готов поклясться, что верхняя часть этой мусорной кучи просто-таки раскачивалась на ветру. И уж конечно, меня мутило, и голова кружилась.

В двух тесных, набитых людьми комнатах, куда мы поднялись, летом, наверное, стояла страшная жара, а зимой — не менее страшный холод. В первой комнате гулял ветер, с воем проникая сквозь два маленьких окошка. Там, видимо, никогда не было замазки — одна рама со ставнями. От ставней давно уже ничего не осталось, скорее всего, их сожгли в холодную зиму, а хлипкие створки рамы не сдерживали ни ветра, ни дождя.

В комнате теснилось десять или больше человек — от младенцев, которых держали на руках, до древних стариков: все они лежали на полу или на нарах. Пустыми глазами они смотрели, как мы вместе с хромоножкой, приведшей нас на эту помойку, быстро прошли в следующую комнату, отделенную дырявой занавеской. За спиной у нас переговаривались люди, сипло и шепеляво, — эти звуки могли быть как местным диалектом, так и иностранным языком.

В этом помещении было темнее, и, хотя ставни отсутствовали и здесь, к раме тут были приколочены плащи и куртки, раздуваясь от ветра. Дождевые капли просачивались сквозь ткань и струйками стекали по подоконнику на пол, где собирались лужи.

Пол был неровный и какой-то покатый. Мы находились на этаже, пристроенном к уже существовавшему дешевому жилью домовладельцами и обитателями, которые экономию ставят выше безопасности. Из-за стен доносились глухие постанывания, а откуда-то сверху — резкий скрип и треск. С провисшего потолка в нескольких местах на грязный, покрытый соломой пол капала вода.

Плотная растрепанная женщина в отвратительно грязном платье встретила доктора громкими причитаниями, воплями и хриплыми иностранными словами. Она провела ее мимо массы темных, дурно пахнущих тел к низкой кровати в дальнем конце комнаты под наклоненной стеной, где сквозь обваливающуюся штукатурку зияли планки. Что-то побежало по стене и исчезло в длинной трещине под потолком.

— Давно это с ней? — Доктор склонилась у лампы перед кроватью, открывая саквояж.

Я подошел поближе и увидел лежащую там худую девочку в лохмотьях: лицо серое, темные волосы прилипли ко лбу, под трепещущими, подрагивающими веками пучатся глаза. Все ее тело сотрясалось на кровати, голова дергалась, а мышцы шеи время от времени спазматически напрягались.

— Ох не знаю, — застонала встретившая доктора женщина в грязном платье, от которой, помимо вони немытого тела, исходил приторный запах болезни. Женщина тяжело опустилась на драную соломенную подушку у кровати, отчего та расползлась еще больше. Отодвинув локтями собравшихся вокруг людей, она обхватила голову руками. Доктор тем временем пощупала лоб ребенка и приоткрыла одно веко. — Может, целый день, доктор, не знаю.

— Три дня, — сказала худенькая девочка. Она стояла рядом с изголовьем кровати, обхватив руками тоненькую талию хромоножки.

Доктор посмотрела на нее.

— Ты кто?…

— Ановир, — ответила девочка. Она кивнула на больную, которая выглядела чуть старше. — Зи — моя сестренка.

— Нет-нет, не три дня. Ах, моя бедная маленькая девочка, — сказала женщина на соломенной подушке — она раскачивалась назад-вперед и мотала головой, не поднимая глаз. — Нет-нет-нет.

— Мы хотели послать за вами раньше, — сказала Ановир, переводя взгляд с растрепанной женщины на испуганное лицо хромоножки, которую она обнимала, а та обнимала ее, — но…

— Ах, нет-нет-нет, — стенала толстуха из-под прижатых к лицу ладоней.

Некоторые дети перешептывались на том языке, который мы слышали в первой комнате. Женщина провела своими толстыми пальцами по всклокоченным волосам.

— Ановир, — мягким голосом сказала доктор девочке, обнимавшей хромоножку. — Можешь ты взять кого-нибудь из своих братьев и сестер, быстренько добежать до гавани и найти торговца льдом? Принеси мне льда. Не обязательно в красивых ровных плитках. Ломаный меня устроит даже больше. Вот. — Доктор вытащила из кошелька несколько монеток. — Кто хочет пойти? — спросила она, оглядывая множество печальных, по большей части юных лиц.

Быстро отобрали нескольких человек, и доктор вручила каждому по монетке. Мне показалось, что это многовато за лед в такое время года, но доктор в таких делах совершенно неопытна.

— Сдачу можете оставить себе, — сказала она детям, в глазах которых вдруг загорелось нетерпение, — но каждый должен притащить столько льда, сколько сможет поднять. Не говоря обо всем прочем, — сказала она, улыбаясь, — вы от этого станете тяжелее, и ветер вас не унесет. Ну, бегите скорей!

Комната тут же опустела, в ней остались только больная девочка на кровати, толстая женщина на подушке (насколько я понял — мать больной), доктор и я. Сквозь драную дверь-занавеску к нам заглядывали обитатели первой комнаты, но доктор велела им не соваться.

Потом она повернулась к растрепанной женщине.

— Вы должны сказать мне правду, госпожа Элунд, — сказала доктор. Она дала мне знак открыть саквояж, сама тем временем подтащила больную девочку повыше к изголовью, а меня попросила свернуть соломенную подстилку и подсунуть девочке под голову. Я встал на колени, чтобы сделать это, и ощутил жар, исходящий от больной. — Это и в самом деле продолжается уже три дня?

— Три, два, четыре — кто может сказать! — завопила растрепанная. — Я знаю только, что моя драгоценная дочурка умирает! Она умирает! Ах, доктор, помогите ей. Помогите всем нам, потому что никто другой этого не сделает. — Толстуха внезапно соскочила с подушки, рухнула на колени и зарылась головой в складки плаща доктора, которая расстегивала пуговицы, чтобы снять его.

— Я сделаю то, что смогу, госпожа Элунд, — сказала доктор и взглянула на меня — плащ с ее плеч упал на пол, а девочка на кровати стала что-то бормотать в бреду и кашлять. — Элф, нам понадобится и эта подушка.

Госпожа Элунд поднялась и оглянулась.

— Это моя! — воскликнула она, когда я взял подушку и подсунул ее под голову больной девочки, пока доктор придерживала ее. — А где же я буду сидеть? Я и без того уже отдала ей свою кровать.

— Найдите себе что-нибудь другое, — сказала ей доктор. Она задрала тонкое платьице девочки. Я отвернулся, пока она осматривала промежность, похоже воспаленную.

Доктор наклонилась, развела ноги больной и достала какие-то инструменты из своей сумки. Спустя какое-то время она сдвинула ноги обратно и опустила платье. Потом занялась глазами, ртом и носом ребенка и некоторое время, прикрыв веки, держала ее запястье в своих пальцах. В комнате стояла тишина, если не считать завываний ветра да временами еще сопения госпожи Элунд, которая сидела на полу, завернувшись в докторский плащ. У меня возникло четкое впечатление, что доктор едва сдерживается, чтобы не закричать.

— Деньги, что я дала на школу пения, — жестко сказала доктор. — Как вы думаете, если бы я сейчас отправилась туда, мне бы сказали, что эти деньги потрачены на уроки для Зи?

— Ах, доктор, мы бедная семья! — сказала растрепанная женщина, снова закрывая лицо ладонями. — За всеми не уследишь! Я не знаю, что она делает с деньгами, которые я ей даю! Эта девчонка делает то, что ей взбредет в голову. Ах, доктор, спасите ее! Умоляю вас, спасите ее!

Доктор чуть переместилась на коленях и сунула руку под кровать. Она вытащила пару пузатых глиняных сосудов — один с пробкой, другой без. Она понюхала пустой и встряхнула тот, что с затычкой. В сосуде что-то булькнуло. Госпожа Элунд глядела широко раскрытыми глазами. Она сглотнула слюну. Я уловил запах из сосуда — так же пахло дыхание госпожи Элунд. Доктор посмотрела на другую женщину.

— Давно она спит с мужчинами? — спросила доктор, возвращая сосуды под кровать.

— Спит с мужчинами?! — заорала толстуха, выпрямившись. — Да она…

— К тому же, как я думаю, на этой самой кровати, — сказала доктор, задирая на девочке платье, чтобы показать женщине простыню. — Так она и получила эту инфекцию. Кое-кто был с ней слишком жесток. Она еще так молода. — Доктор кинула на госпожу Элунд взгляд, и можно было только порадоваться, что он не предназначался мне. У той отвисла челюсть и широко открылись глаза. Я думал, она собирается заговорить, но тут доктор сказала: — Я разобрала, что, уходя, сказали дети, госпожа Элунд. Они думают, что Зи, может быть, беременна, а еще они говорили о капитане с корабля и двух плохих дядьках. Или я что-то не так поняла?

Госпожа Элунд открыла рот, потом обмякла, глаза ее закрылись, и, ахнув, она свалилась словно замертво, не выпуская из рук докторского плаща.

Доктор, не обращая внимания на госпожу Элунд, покопалась в своем саквояже, вытащила склянку с мазью и лопаточку. Надела перчатки из рыбьего пузыря, специально изготовленные для нее дворцовым кожевником, и снова задрала на девочке платье. Я опять отвернулся.

Доктор использовала многие из своих драгоценных мазей и жидкостей, попутно объясняя мне, какое воздействие то или иное средство окажет на девочку, как одно ослабит воздействие высокой температуры на мозг, другое станет бороться с инфекцией в самом зародыше, третье будет делать то же изнутри тела девочки, а четвертое вернет ей силы и подействует как общеукрепляющее, когда она поправится. Доктор попросила меня вытащить ее плащ из-под госпожи Элунд и высунуть его из окна в соседней комнате и держать — руки мои наливались тяжестью, — пока он не напитается влагой, а потом принести его назад и завернуть в его темные складки девочку, которую доктор раздела почти догола, оставив лишь единственную драную сорочку. Больная продолжала дрожать, корчиться в судорогах, и, судя по всему, ей не стало лучше со времени прихода доктора.

Когда госпожа Элунд издала какие-то шумы, возвращаясь, как видно, к жизни, доктор приказала ей развести огонь и вскипятить воды. Госпожа Элунд отнеслась к этому без восторга, но вышла из комнаты, сдерживая негодование и бормоча себе под нос ругательства.

— Она горит, — прошептала себе доктор, положив свою красивую руку с длинными пальцами на лоб ребенка. И тут мне впервые пришло в голову, что девочка может умереть. — Элф, — сказала доктор, глядя на меня с беспокойством в глазах. — Посмотри — может, найдешь ребят. Поторопи их. Ей необходим лед.

— Хорошо, госпожа, — устало сказал я и направился к лестнице с ее картинами, звуками и запахами. А мне только начало казаться, что некоторые части моего тела просыхают.

Я вышел в громкий мрак грозы. Ксамис к этому времени уже зашел, а бедняга Зиген, притаившись где-то за тучами, светил, казалось, не ярче масляной лампы. Улицы, бичуемые дождем, были пусты, мрачны и полны теней, а непрестанные порывы ветра грозили сбросить меня на каждой улочке в сточную канаву, журчащую посредине. Я двигался вниз по склону холма под угрожающе темными громадами зданий — как мне казалось, в направлении гавани — и надеялся, что смогу найти дорогу назад, но уже жалел, что не взял в качестве проводника кого-нибудь из обитателей первой комнаты.

Иногда, по-моему, доктор забывает, что я в Гаспиде приезжий. Конечно, я прожил здесь больше, чем она, ведь она-то появилась всего два года назад. А я родился в городе Дерла, далеко на юге, а детство провел большей частью в провинции Ормин. И даже по приезде в Гаспид я проводил время главным образом не в городе, а во дворце, или в летней резиденции на холмах Ивенадж, или по дороге туда, или же по дороге обратно.

Я спрашивал себя, в самом ли деле доктор послала меня искать детей либо собиралась применить неизвестный, а может, тайный метод лечения и не хотела, чтобы я был свидетелем этого. Говорят, что все врачи скрытны (мне рассказывали, что один медицинский клан в Оарче на протяжении двух поколений скрывал изобретенные ими акушерские щипцы), но я считал доктора Восилл не такой. Может быть, она и была не такой. Может быть, она и в самом деле думала, что я смогу ускорить возвращение детей со льдом, хотя мне и казалось, что от меня тут будет мало толку. Раздался выстрел пушки, отмечающий окончание одной вахты и начало другой. Этот звук, заглушенный шумом грозы, казался чуть ли не частью его. Я застегнул все пуговицы на плаще. Пока я был занят этим, ветер сорвал с меня шляпу и понес ее по улице. Она остановилась, только попав в водосток, проходивший по центру улицы. Я побежал за ней и вытащил ее из вонючего потока, сморщив нос от этого отвратительного запаха, Прополоскал шляпу, как мог, в потоках дождя, потом выжал, понюхал и выбросил.

Спустя какое-то время я нашел гавань. К этому времени я промок до нитки. Тщетно искал я склад льда. Странного вида мореплаватели и торговцы, которых я нашел в маленьких ветхих конторках и двух-трех переполненных и прокуренных тавернах, уверенно сказали мне, что никаких складов льда здесь нет. Там был рынок соленой рыбы. Подтверждение этого я получил, когда поскользнулся на рыбьих кишках, гниющих в подернутой рябью луже, и чуть не свалился в бурные и неспокойные морские воды. После такого падения я бы промок еще больше, вот только в отличие от доктора я не умею плавать. В конце концов я уперся в высокую каменную стену, которая начиналась прямо на исхлестанной ветром набережной и уходила вдаль, и мне пришлось идти вверх — в лабиринт жилых домов.

Дети опередили меня. Я вернулся в треклятый дом, пропустил мимо ушей злобные угрозы мегеры у двери, продрался по лестнице сквозь запахи и какофонию звуков, ориентируясь по лужицам на полу, поднялся на верхний этаж. Лед уже принесли, и девочку обложили им. Она все еще была завернута в докторский плащ, снова окруженная сестрами, братьями и друзьями.

Лед прибыл слишком поздно. Мы прибыли слишком поздно — надо было прийти на день раньше. Доктор сражалась с болезнью до ночи, испробовала все, что было в ее распоряжении, но против этого жара оказался бессилен даже лед, и когда гроза начала стихать в полночь Ксамиса, когда Зиген все еще пытался пробиться сквозь драные, похожие на темный саван тучи, под голоса певцов, уносимые ветром и теряющиеся в его порывах, девочка умерла.

4. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Позвольте мне обыскать его, генерал.

— Мы его не можем обыскать, ДеВар. Он — посол.

— ЗеСпиоле прав, ДеВар. Мы не можем обращаться с ним так, словно он какой-нибудь подозрительный проситель.

— Конечно нет, ДеВар, — сказал БиЛет, советник протектора по иностранным делам. Это был высокий, худой, высокомерный человек с длинными редкими волосами и крутым заносчивым нравом. Он из кожи вон лез, чтобы смотреть свысока на ДеВара, который был выше его. — Вы хотите, чтобы мы выглядели настоящими головорезами?

— К послу, конечно же, нужно относиться, соблюдая весь дипломатический этикет, — сказал УрЛейн, шествуя по галерее.

— Он всего лишь посол одной из морских компаний, — возразил ДеВар. — Это вам не королевское посольство прежних дней. У них есть то, что полагается при этой должности, — одежды, драгоценности и все прочее, но соответствуют ли они сами этим регалиям?

— Что значит — соответствуют? — недоуменно спросил УрЛейн.

— Я думаю, — сказал ЗеСпиоле, — главный телохранитель намекает, что все это у них ворованное.

— Ха! — сказал БиЛет, тряхнув головой.

— К тому же уворованное недавно, — заметил ДеВар.

— Вот именно, — сказал УрЛейн. — Мы тем более должны соблюдать дипломатический протокол.

— Государь?

— Тем более?

На лице у БиЛета на мгновение появилось недоуменное выражение, потом он глубокомысленно кивнул.

Генерал УрЛейн внезапно остановился на черно-белых плитках галереи. ДеВар остановился, казалось, в тот же миг, ЗеСпиоле и БиЛет — мгновение спустя. Те, кто следовал за ними по галерее между частными покоями и официальными помещениями дворца — генералы, адъютанты, писцы, клерки, вся обычная свита, — столкнулись друг с другом; раздалось приглушенное клацанье доспехов, мечей и грифельных досок.

— Морские компании теперь, когда старая империя лежит в руинах, значат больше, чем прежде, друзья мои, — сказал генерал УрЛейн, повернувшись в солнечных лучах к высокому лысоватому БиЛету, к еще более высокому смугловатому телохранителю и низкорослому пожилому человеку в форме дворцовой стражи. ЗеСпиоле (худой, сморщенный, с глубоко посаженными глазами) был предшественником ДеВара на посту телохранителя. Теперь он больше не отвечал за личную охрану УрЛейна, командуя стражей дворца, а следовательно, и всей дворцовой службой безопасности.

— Знания морских компаний, — продолжил УрЛейн, — их навыки, их корабли, их орудия — все это теперь стало для нас гораздо важнее. Падение империи привело к избытку тех, кто называет себя императорами.

— По меньшей мере три лишних, брат! — раздался голос РуЛойна.

— Точно, — с улыбкой сказал УрЛейн. — Три императора, множество счастливых королей, по крайней мере, более счастливых, чем при старой империи, и еще несколько человек, называющих себя королями, что не осмелились бы сделать при старом режиме.

— Не говоря уже о тех, для кого титул короля был бы оскорблением, явным понижением! — вставил Йет-Амидус, появляясь из-за плеча генерала.

УрЛейн хлопнул ДеВара по плечу.

— Ну, видишь, ДеВар, даже мой добрый друг генерал ЙетАмидус справедливо числит меня среди тех, кто остался в выигрыше после падения прежнего режима, и напоминает мне, что моим нынешним высоким положением я обязан не своему коварству, не вероломству и не полководческим талантам, — сказал УрЛейн, в глазах которого засверкали искорки.

— Генерал! — сказал ЙетАмидус, на его широком, изборожденном морщинами мягком лице нарисовалась обида. — Я ничего такого не имел в виду.

Великий эдил УрЛейн рассмеялся и еще раз хлопнул своего друга по плечу.

— Я знаю, Йет, не волнуйся. Но ты понял, о чем я говорю, ДеВар? — сказал он, снова поворачиваясь к телохранителю, но в то же время возвышая свой голос и давая тем понять, что обращается ко всем присутствующим. — Мы смогли, — сказал им УрЛейн, — лучше управлять нашими делами, потому что над нами не висел постоянный страх получить нахлобучку от императора. Большие форты опустели, рекруты разбрелись по домам или превратились в банды разбойников, флоты передрались между собой, и часть кораблей лежит на дне, а часть гниет на берегу. На немногих из кораблей были капитаны, которые смогли удержать команды — не столько страхом, сколько уважением, — и некоторые из этих судов сейчас принадлежат морским компаниям. Самые старые компании получили немалую власть теперь, когда корабли империи перестали нападать на них. С этой властью они получили больше ответственности, получили новое положение. Они стали защитниками, а не хищниками, стражами, а не налетчиками.

УрЛейн оглядел присутствующих, которые стояли на черно-белых плитках галереи и мигали в неистовом полуденном сиянии Ксамиса и Зигена.

БиЛет кивнул с еще более рассудительным видом.

— Вы правы, государь. Я нередко…

— Империя была родителем, — продолжал УрЛейн, — а королевства (и в меньшей степени морские компании) были детьми. Большую часть времени нам разрешали играть друг с другом, если только мы не слишком шумели или не разбивали чего-нибудь, — тогда взрослые наказывали нас. Теперь отец и мать умерли, а жадные родственники оспаривают завещание. Но уже слишком поздно, дети повзрослели, покинули ясли и прибрали к рукам весь дом. Да, мы оставили шалаш на дереве, чтобы занять все имение, и не должны демонстрировать неуважение к тем, кто прежде пускал кораблики в пруду — Он улыбнулся. — Обращение с их послами должно быть таким, какого мы хотим для наших — во всяком случае не хуже. — Он хлопнул БиЛета по плечу, отчего тот вздрогнул. — Вы разве так не считаете?

— Совершенно с вами согласен, государь. — И БиЛет презрительно взглянул на ДеВара.

— Ну вот, — сказал УрЛейн и повернулся на каблуках. — Идемте. — Он тронулся с места.

ДеВар был по-прежнему рядом с ним — черное пятно, двигающееся по плиткам галереи. ЗеСпиоле пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать. БиЛет зашагал шире.

— Отложите встречу, государь, — сказал ДеВар. — Пусть она пройдет не в такой официальной обстановке. Пригласите посла на встречу в… бани, например, и тогда…

— В бани, ДеВар? — Протектор сморщил нос.

— Это смешно! — поморщился БиЛет. ЗеСпиоле только хмыкнул.

— Я только что видел этого посла, государь, — сказал ДеВар генералу, когда дверь открылась перед ними и они вошли в прохладу большого зала, где их ждали, стоя группками на каменном полу, с полсотни придворных, чиновников и военных. — Он не вызывает у меня доверия, сэр, — тихо сказал ДеВар, быстро оглядываясь. — Напротив, он мне подозрителен. В особенности, поскольку запросил частную аудиенцию.

Они помедлили у двери. Генерал кивнул в сторону небольшого алькова в стене, где можно было сесть вдвоем.

— Извините нас, БиЛет, ЗеСпиоле, — сказал протектор.

ЗеСпиоле, хотя и недовольный, согласно кивнул. БиЛет отпрянул назад, словно его оскорбили до глубины души, но при этом мрачно поклонился. УрЛейн и ДеВар сели в алькове. Генерал поднял руку, приказывая остальным не подходить слишком близко. ЗеСпиоле вытянул руки, сдерживая людей.

— Что показалось тебе подозрительным, ДеВар? — тихо спросил он.

— Он не похож на послов, с которыми мне доводилось сталкиваться. Нет у него посольского лоска.

УрЛейн тихо рассмеялся.

— Он что, одет в ботфорты и штормовку? На каблуках ракушки, а на шапке помет чаек? Послушай, ДеВар…

— Я говорю о его лице, о выражении. О глазах и вообще об осанке. Я видел сотни послов, государь, и все они каждый на свое лицо, могут быть открытыми, разгневанными, уступчивыми, застенчивыми, нервными, жестокими… какими угодно. Но все они небезразличны, государь, у всех неизменно есть интерес к своей должности и к своей миссии. Этот же… — ДеВар покачал головой.

УрЛейн положил руку на плечо своего телохранителя.

— Этот тебе кажется каким-то не таким, верно?

— Признаюсь, вы это выразили лучше меня, сэр.

УрЛейн рассмеялся.

— Я уже говорил, ДеВар, мы живем во времена, когда ценности, роли и люди меняются. Ведь ты же не ждешь, что я буду вести себя, как другие правители, так?

— Нет, государь, не жду.

— Точно так же мы не можем ждать, что все чиновники всех новых стран будут отвечать нашим ожиданиям, возникшим при старой империи.

— Я это понимаю, государь. Надеюсь, что я это уже принимаю в расчет. То, о чем я говорю, это просто чувство, но, если можно его так назвать, чувство профессиональное. А ведь за это вы меня и держите. — ДеВар заглянул в глаза своего господина, пытаясь понять, удалось ли ему убедить протектора, передать ту тревогу, что он испытывал. Но в глазах протектора по-прежнему мелькали искорки, казалось, его все это больше забавляет, чем тревожит.

ДеВар заерзал на каменной скамье.

— Государь, — сказал он, с озабоченным выражением наклоняясь поближе. — Недавно мне сказали, что я не способен ни на что другое, кроме как быть телохранителем. Сказал мне это человек, чьим мнением, насколько мне известно, вы дорожите. Мне сказали, что каждый миг моей жизни, даже в часы, отведенные для отдыха, посвящен мыслям о том, как защитить вас. — Он глубоко вздохнул. — Я хочу сказать, что если смысл моей жизни в том, чтобы уберегать вас от опасностей и не думать ни о чем другом, даже когда это позволительно, то насколько же сильнее я должен прислушиваться к своим опасениям сейчас, при непосредственном исполнении служебных обязанностей?

УрЛейн несколько мгновений смотрел на него.

— Значит, ты просишь меня довериться твоему недоверию, — тихо сказал он.

— Протектору удается выражать мои мысли гораздо лучше, чем мне самому.

УрЛейн улыбнулся.

— Но зачем какой-либо из морских компаний желать моей смерти?

ДеВар еще больше понизил голос.

— Затем, что вы собираетесь построить военно-морской флот, сэр.

— Разве собираюсь? — спросил УрЛейн с притворным недоумением.

— А разве нет, государь?

— Кому это могло прийти в голову?

— Вы передали часть королевских лесов людям, а недавно выдвинули условие — проредить часть старых деревьев.

— Они опасны.

— Это здоровые деревья, а по возрасту и размерам они годятся для корабельного леса. Потом, в Тирске обустроена морская база, скоро появится военно-морское училище и…

— Хватит. Неужели я был так неосторожен? И что, шпионы морских компаний так многочисленны и проницательны?

— И потом, вы провели переговоры с Гаспидусом и Ксинкспаром о привлечении, как я полагаю, богатств одного и знаний другого для создания такого флота.

На лице УрЛейна появилось выражение тревоги.

— Значит, тебе известно все это? Должно быть, у тебя очень хороший слух, ДеВар.

— Я не слышу того, чего не должен слышать, даже находясь в двух шагах от вас. Я слышу только людскую молву, ничего не предпринимая для этого. Люди не глупы, а у каждого чиновника своя область деятельности, свои познания. Если вы вызываете к себе бывших адмиралов, то наверняка не для того, чтобы обсуждать с ними, как разводить вьючных животных для пересечения Бездыханных Долин.

— Гм, — сказал УрЛейн, оглядывая собравшихся вокруг людей, но не видя их. Он кивнул. — Да, можно закрыть ставни в борделе, но всем будет известно, что там происходит.

— Именно так, государь.

УрЛейн шлепнул себя по коленке и поднялся. Но ДеВар успел подняться первым.

— Хорошо, ДеВар, чтобы ублажить тебя, я приму посла в расписанной палате. И встреча будет еще более приватной, чем он об этом просил, — только он и я. Ты можешь подслушивать. Ты доволен?

— Да, государь.

Капитан флота Эстрил, посол морской компании гавани Кепа, одетый в изысканную подделку под морскую форму — высокие с отворотами ботфорты из голубоватой звериной шкуры, штаны из серой щучьей кожи, плотный аквамариновый мундир, высокий воротник которого был расшит золотом. Голову венчала треуголка, украшенная перьями птицы-ангела. Посол медленным шагом вошел в расписанную палату дворца Ворифир.

Он шел по ковровой дорожке с золотыми нитями, заканчивавшейся небольшой табуреткой, что стояла на сверкающем деревянном полу в двух шагах от единственного другого предмета мебели, а именно небольшого возвышения с простым стулом, на котором восседал премьер-протектор, первый генерал и великий эдил протектората Тассасен — генерал УрЛейн.

Посол снял шляпу и поклонился протектору, который показал ему на табуретку. Несколько мгновений посол взирал на низенькое сиденье, потом расстегнул две нижние пуговицы мундира и осторожно сел, положив сбоку экстравагантную шляпу с перьями. Никакого оружия на нем заметно не было, даже парадного меча, хотя вокруг его шеи обвивался ремень, удерживающий большого размера кожаный цилиндр. С одного конца цилиндр был закрыт колпачком, другой конец заканчивался золотой филигранью. Посол оглядел стены палаты.

Стены были расписаны сценами из жизни старого королевства Тассасен: лес, полный всевозможной дичи, темный замок с башнями, городская площадь, полная народа, гарем, заливные луга и тому подобное. Если темы росписей выглядели более-менее приземленными, то живопись была приземленной почти без всяких сомнений. Люди, слышавшие о расписанной палате (которая редко бывала открыта, а использовалась еще реже) и ожидавшие чего-то необыкновенного, попав сюда, неизменно испытывали разочарование. Живопись, по всеобщему мнению, была довольно скучной и банальной.

— Посол Истрил, — обратился к нему протектор. На нем была обычная одежда — длинный сюртук и штаны, которые он сам ввел в моду. Цепь, символ прежнего государства Тассасен, была единственной уступкой официозу — УрЛейн не надел даже корону.

— Ваше величество, — откликнулся посол.

УрЛейн подумал, что в манерах посла и в самом деле есть нечто такое, о чем говорил ДеВар. Во взгляде молодого человека сквозила какая-то пустота. Такие открытые глаза и такая широкая улыбка на столь молодом и гладком лице не должны были вызывать беспокойства, но почему-то вызывали. Средней крепости телосложение, коротко остриженные волосы, темные, но посыпанные красной пудрой, — мода, неведомая УрЛейну. Для такого молодого человека у посла были слишком пышные бакенбарды. Молодость. Может быть, в этом все дело, подумал УрЛейн. Обычно послы старше и полнее. Стоит ли удивляться, коли он сам постоянно говорит о смене времен и ролей?

— Как ваше путешествие? — поинтересовался УрЛейн. — Надеюсь, оно прошло без приключений?

— Без приключений? — Казалось, молодого человека смутил этот вопрос. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что вы не подвергались опасностям, — сказал протектор. — Ваше путешествие было безопасным?

Казалось, тот испытал облегчение.

— Ах, да, — сказал он, широко улыбаясь и кивая. — Да, безопасным. Наше путешествие было безопасным. Весьма безопасным. — Он снова улыбнулся.

УрЛейн подумал, что у молодого человека не хватает шариков в голове. Возможно, он в столь юном возрасте сделался послом, потому что был любимым сынком впавшего в слабоумие папочки, не замечавшим, что у сынка неполадки с мозгами. На имперском он к тому же говорил не слишком хорошо, но УрЛейну уже не раз доводилось слышать странный акцент подданных морских держав.

— Ну что ж, посол, — сказал протектор, раскинув руки, — вы просили аудиенции.

Глаза молодого человека распахнулись еще больше.

— Да, аудиенции. — Он медленно снял ремень с шеи, посмотрел на сверкающий кожаный цилиндр у себя на коленях. — Прежде всего, ваше величество, — сказал он, — у меня для вас подарок. От капитана флота Бриттена. — Он поднял на УрЛейна взгляд, словно рассчитывая услышать определенный ответ.

— Признаюсь, я не слышал о капитане Бриттене, однако продолжайте.

Молодой человек откашлялся. Он отер пот со лба. Наверно, у него жар, подумал УрЛейн. Тут душновато, но все же не настолько, чтобы так потеть. Морские компании много времени проводят в тропиках, так что он должен быть привычен к жаре, умеряемой бризами или нет.

Капитан снял крышечку с цилиндра и вытащил оттуда еще один цилиндр, тоже в коже с золотым тиснением, хотя у этого концы, казалось, были из золота или меди, а на одном, заостренном, были нанизаны сверкающие металлические кольца.

— Здесь, ваше величество, — сказал посол, глядя на цилиндр, который он теперь держал двумя руками, — устройство для глаз. Такие инструменты называются оптископы или телескопы.

— Да, — сказал УрЛейн, — я слышал о таких штуках. Последний математик империи Нахараджаст говорил, что с помощью такого устройства он, глядя в небеса, сделал предсказание об огненных камнях, которые появились в год падения империи. В прошлом году один изобретатель (по крайней мере, он себя так называл) явился в наш дворец и показал нам такой прибор. Я сам смотрел в него. Интересно. Видимость была нечеткой, но все предметы, безусловно, приближались.

Молодой посол, казалось, не слышал слов протектора.

— Телескоп — удивительное изобретение, необыкновенное, а перед вами особенно редкий экземпляр. — Он раздвинул прибор, так что его длина стала раза в три больше начальной, потом поднес к глазу, навел на УрЛейна, потом на картины на стенах. УрЛейну показалось, что посол говорит заученный наизусть текст.

— Поразительно, — сказал молодой посол, кивая. — Хотите посмотреть, ваше величество? — Он встал и протянул прибор протектору, который жестом позволил послу приблизиться. Неловко держа в другой руке кожаный футляр, капитан сделал шаг вперед, протягивая прибор окуляром вперед. УрЛейн наклонился вперед, чтобы взять инструмент. Посол отпустил более толстый конец прибора, и тот начал падать на пол.

— Ух ты, тяжелый, — сказал УрЛейн, быстро протягивая вторую руку, чтобы не дать диковинке упасть. Он поднялся, почти вскочил со стула, пытаясь сохранить равновесие, и приземлился на колено перед молодым капитаном, который сделал шаг назад.

В руке посла Истрила вдруг появился длинный, тонкий кинжал. Посол высоко замахнулся им. УрЛейн увидел это, когда его колено коснулось помоста и он наконец ухватил телескоп. Генерал мгновенно понял, что в этом положении — обе руки заняты, к тому же он стоит на одном колене перед послом — невозможно отразить удар.

Арбалетная стрела вонзилась в голову посла Истрила, скользнув сначала по высокому воротнику. Стрела попала в череп точно над левым ухом — большая ее часть торчала у него из головы. Если бы один из двоих нашел время или желание повернуть голову, то увидел бы, что на картине, изображающей городскую площадь, появилась дыра. Истрил пошатнулся, не выпуская из рук кинжала, ноги его поскользнулись на полированном деревянном полу. УрЛейн откинулся назад, прижимаясь спиной к стулу и двумя руками держа телескоп за тонкий конец. Он начал заносить его за голову, намереваясь использовать как дубинку.

Посол взревел от боли и злости и схватился одной рукой за стрелу, потом тряхнул головой и внезапно бросился на УрЛейна, выставив вперед кинжал.

С ужасающим грохотом ДеВар вломился в палату, пробив панель с изображением площади. Над сверкающим полом повисло облачко пыли, посыпалась штукатурка. ДеВар с обнаженным мечом в руке прыгнул и вонзил клинок в живот послу. Клинок сломался, но ДеВар по инерции продолжал движение вперед, а потому налетел на посла сбоку. Не переставая реветь, посол шумно свалился на пол, размахивая кинжалом. ДеВар отбросил в сторону сломанный меч, повернулся на бок и выхватил собственный кинжал.

УрЛейн уронил тяжелый телескоп и встал. Он вытащил небольшой нож из-под одежды и укрылся за своим высоким стулом. Истрил поднялся. Стрела все еще торчала из его головы. Ноги посла искали опору на скользком полу — он попытался было броситься к протектору, но ДеВар, босой, налетел на него, не дав сделать и полшага. Оказавшись за спиной у Истрила, он завел его руку вперед и, сунув пальцы в ноздри и одну глазницу, потащил посла назад. Тот вскрикнул — ДеВар другой рукой вонзил кинжал в его незащищенную шею. Крик посла замер, когда кровь, булькая, хлынула из раны.

Истрил упал на колени и наконец выронил кинжал. Затем повалился на бок — кровь струей хлынула на сверкающий пол.

— Государь? — спросил ДеВар, переводя дыхание и краем глаза все еще наблюдая за корчащимся на полу телом. За дверью палаты раздался шум. Послышались удары в дверь.

— Ваше величество! Протектор! Генерал!

— Я в порядке. Прекратите ломать эту чертову дверь! — крикнул УрЛейн.

Шум чуть стих. Протектор бросил взгляд туда, где прежде была панель с изображением городской площади.

За панелью обнаружилась каморка размером со шкаф: там имелась прочная деревянная стойка с закрепленным на ней арбалетом. УрЛейн перевел взгляд на ДеВара и убрал свой маленький нож в специальный карман.

— Я целехонек, ДеВар, спасибо. А ты?

— И я, государь. Жаль, но я был вынужден его убить.

Он перевел взгляд на тело, которое испустило последний хлюпающий вздох, а потом словно обмякло. На полу образовалась глубокая лужа темной крови, расползавшейся пополу густой массой. ДеВар нагнулся, держа кинжал у того, что осталось от горла Истрила, и пощупал у него пульс.

— Не расстраивайся, — сказал протектор. — Убить его оказалось не так-то просто, как ты думаешь? — Он усмехнулся чуть ли не с детской непосредственностью.

— Я думаю, его сила и храбрость частично вызваны особым снадобьем.

— Так-так, — сказал УрЛейн, потом посмотрел на дверь. — Вы там замолчите? — закричал он. — Я в полном порядке, но этот кусок дерьма пытался меня убить! Дворцовая стража там?

— Да, государь! Пятеро стражников! — послышался чей-то приглушенный голос.

— Сообщите ЗеСпиоле. Пусть найдет остальных членов посольства и арестует их. Все должны отойти от дверей, а сюда, пока я не разрешу, можно входить только страже. Ясно?

— Ясно, ваше величество. — Шум сначала усилился, потом снова начал стихать, и наконец за дверью расписанной палаты воцарилась почти полная тишина.

ДеВар расстегнул на убитом мундир.

— Кольчуга, — сказал он, пощупав подкладку. Постучал пальцем по воротнику. — И металл. — Он взялся за древко стрелы, потянул его на себя, потом выпрямился, уперся ногой в голову посла и наконец с хрустом вытащил стрелу. — Неудивительно, что она срикошетила.

УрЛейн подошел к краю возвышения.

— Откуда он достал кинжал? Я не заметил.

ДеВар подошел к высокому стулу, оставляя на полу кровавые следы. Он поднял сначала телескоп, потом его футляр и заглянул внутрь.

— Здесь есть что-то вроде застежки на днище. — Он повертел в руках телескоп. — На большом конце нет стекла. Наверно, кинжал был внутри этой штуки, когда она лежала в футляре.

— Ваше величество? — послышался голос от двери.

— Что? — крикнул УрЛейн.

— Здесь сержант стражи ХьеЛирис и трое других.

— Входите, — сказал УрЛейн.

Стражники вошли, настороженно оглядываясь. На их лицах появилось удивленное выражение, когда они увидели дыру там, где прежде было изображение площади.

— Вы этого не видели, — сказал им протектор.

Они кивнули. ДеВар вытирал кинжал о кусок ткани.

УрЛейн сделал шаг вперед и пнул мертвеца в плечо, отчего тот перевернулся на спину.

— Унесите это, — сказал протектор стражникам.

Двое из них вложили мечи в ножны и подняли тело с обоих боков.

— Лучше, ребята, возьмите его за руки и за ноги, — сказал ДеВар. — На нем тяжеленный мундир.

— Распорядись, чтобы здесь убрали, ДеВар, — сказал УрЛейн.

— Я должен быть рядом с вами, государь. Если это заговор, то убийц, скорее всего, двое. Второй ждет, что мы потеряем бдительность, решив, что атака отражена.

УрЛейн вытянулся во весь рост и глубоко вздохнул.

— Обо мне не беспокойся. Я сейчас собираюсь прилечь, — сказал он.

ДеВар нахмурился.

— Вы уверены, что с вами все в порядке, государь?

— В полном, ДеВар, — сказал протектор, идя по кровавому следу от тела, которое тащили к дверям стражники — Я собираюсь прилечь кое на кого — на молоденькую, крепенькую и пухленькую. — Он усмехнулся, бросив от дверей взгляд на ДеВара. — Близость смерти всегда действует на меня так, — сообщил он и рассмеялся, глядя на кровавый след, потом на лужу у возвышения. — Нужно было стать гробовщиком.

5. ДОКТОР

Хозяин, приближалось время года, когда двор приходит в самое возбужденное и лихорадочное состояние — все готовятся к Циркуляции и переезду в Летний дворец. Доктор была занята подготовкой не меньше, чем все остальные, хотя, конечно же, можно было предполагать, что она волнуется побольше других — ведь это ее первая Циркуляция. Я делал все, что в моих силах, чтобы помочь ей, хотя мои возможности и были ограничены на время легкой лихорадкой, из-за которой пришлось несколько дней провести в постели.

Признаюсь, я сколько мог скрывал симптомы моей болезни, опасаясь, что доктор сочтет меня слабаком, а еще потому, что от учеников других докторов мне было известно: какими бы милыми и приятными ни были их хозяева с платежеспособными пациентами, когда заболевают их преданные помощники, они все до одного (именно «до одного», потому что все они — мужчины) становятся на удивление грубыми и бесчувственными.

Но доктор Восилл, пока я болел, была по отношению ко мне очень добра и душевна и ухаживала за мной, как мать (хотя, я думаю, она слишком еще молода, чтобы быть мне матерью).

Я больше не собирался писать о своем коротком недуге и вообще обошел бы эту тему стороной, если бы не нужно было объяснить хозяину пробел в записях. Но одно происшествие заставило меня взяться за перо, поскольку мне показалось, что оно проливает свет на таинственное прошлое доктора, до того как она появилась в городе два года назад.

Признаюсь, что в разгар болезни я пребывал в странном состоянии — аппетит пропал, я обильно потел, а иногда погружался в полубессознательное состояние. Стоило мне закрыть глаза, как я совершенно отчетливо видел странные, вызывающие беспокойство формы и фигуры, которые досаждали мне своими безумными и непонятными прыжками и движениями.

Легко можно себе представить, что я больше всего боялся, как бы в бреду не выболтать доктору, что я обязан докладывать о всех ее действиях. Конечно же, поскольку из всего виденного и сообщенного мною вытекает, что она несомненно человек добрый и заслуживающий доверия (и, безусловно, преданный нашему добрейшему королю), вполне возможно, что такое разоблачение вовсе не привело бы к катастрофе, но, так или иначе, я должен исполнять желания моего хозяина и держать свою миссию в тайне.

Не сомневайтесь, хозяин, я ни словом, ни намеком не обмолвился о моем задании, и доктор до сего дня пребывает в неведении относительно этих отчетов. Но если эта самая сокровенная тайна оставалась под надежным замком в глубине моей души, то другие обычные запреты и самоограничения ослабли под влиянием лихорадки, и однажды, очнувшись на кровати в своей каморке, я увидел, что доктор (она только что вернулась от короля, у которого, кажется, в это время болела шея) протирает мою грудь — я сильно потел.

— Вы слишком добры ко мне, доктор. Это может делать нянька.

— Нянька будет делать это, когда меня снова позовут к королю.

— Наш дорогой король! Как я его люблю! — воскликнул я (искренне, хотя и не без легкого смущения).

— Как и все мы, Элф, — сказала доктор, выжимая воду из тряпицы, которую держала у меня над грудью. Потом она с каким-то задумчивым выражением протерла мою кожу. Она примостилась на краешке моей кровати, очень низкой, поскольку каморка моя слишком мала.

Я заглянул в лицо доктора, и оно показалось мне печальным.

— Не сомневайтесь, доктор, вы его вылечите! Король беспокоится, что его отец был здоровее его, а умер молодым. Но ведь вы его вылечите, правда?

— Что? Ах да, конечно.

— Ах, доктор, неужели вы волновались из-за меня? (Признаюсь, сердце екнуло в моей горячей груди, дыхание у меня замерло, потому что какой молодой человек не взбудоражится, когда о нем волнуется и заботится красивая добрая женщина, особенно та, что пребывает так близко от него?) Не волнуйтесь, — сказал я, протягивая руку. — Я не умру. — Глядела она как-то неуверенно, а потому я добавил: — Или умру?

— Нет, Элф, не умрешь, — сказала она и добродушно улыбнулась. — Ты молод, силен, и я о тебе позабочусь. Еще полдня, и ты начнешь поправляться. — Она посмотрела на руку, которую я протянул, и тут я понял, что рука лежит на ее коленке. Я проглотил слюну.

— Ах уж этот ваш старый кинжал, — сказал я; жар у меня был не такой сильный, чтобы я не почувствовал смущения. Я нащупал рукоятку старого ножа, торчащую из сапога доктора — как раз рядом с тем местом, где лежала моя рука. — Он меня всегда приводил в недоумение. Что это за нож? Вам его когда-нибудь приходилось использовать? Мне кажется, это не хирургический инструмент. Лезвие для этого туповато. Или он используется на каких-то церемониях? А?…

Доктор улыбнулась и накрыла мои губы ладонью, призывая к молчанию. Она вытащила нож из-за голенища и протянула его мне.

— Погляди, — сказала она. Я взял побитый клинок в руки. — Тебе скоро станет лучше. — Глаза ее сияли.

Мне вдруг стало неловко.

— Вы так хорошо заботились обо мне, госпожа…

Я не знал, что еще сказать, а потому рассматривал клинок. Это была тяжелая старинная вещица длиной приблизительно в полторы ладони, сделанная из старинной стали, теперь изъеденной ржавчиной — на поверхности образовались маленькие каверны. Лезвие было слегка изогнуто, а кончик вообще отломан и сглажен от времени. С каждой из сторон на нем имелось по нескольку насечек, и было оно таким тупым, что годилось разве что для разрезания медуз. Костяная рукоять тоже была изъедена, но гораздо сильнее. Вокруг головки эфеса и вдоль трех линий, идущих по длине рукояти до самой гарды, было вставлено несколько полудрагоценных камней, каждый не больше ячменного зерна, и множество углублений, в которых прежде, видимо, тоже находились камни. Рукоять заканчивалась большим темным дымчатым камнем, который был прозрачным, если посмотреть на свет. Вокруг нижнего ребра головки шел ряд выемок, которые я поначалу принял за резьбу; на самом же деле оказалось, что они предназначены под камни, из которых остался только один. Я провел по ним пальцем.

— Вам бы его реставрировать, госпожа, — сказал я ей. — Оружейник дворца будет рад угодить вам, а камни тут, кажется, не очень дорогие, да и работа не стоит безумных денег. Давайте я отнесу его в оружейную, когда поправлюсь. Я знаком с помощником второго оружейника. Мне это совсем не трудно. Буду рад сделать это для вас.

— Не стоит, — сказала доктор. — Мне он нравится таким, какой он есть. Для меня вся его ценность — в воспоминаниях. Я его храню как память.

— Память о ком, госпожа? (Лихорадка! Иначе я бы не отважился на такое.)

— О старом друге, — не задумываясь, сказала она, отирая мне грудь. Потом отложила тряпицу в сторону и села на пол.

— Из Дрезена?

— Из Дрезена, — кивнула она. — Мне его подарили в тот день, когда я отправилась в путь.

— И тогда он был новым?

Она отрицательно покачала головой.

— Он уже и тогда был старым. — Через приоткрытое окно в каморку проник луч заходящего Зигена и рыжеватым пятном остановился на ее убранных в сетку волосах. — Семейная реликвия.

— Если реликвия в таком плачевном состоянии, значит, о ней плохо заботились. Здесь больше лунок, чем камней.

Она улыбнулась.

— Недостающие камни были использованы с толком. Некоторые из них давали защиту в диких местах, где в одиноком путнике видят скорее добычу, а не гостя. Другими я оплатила проезд на кораблях, на которых добиралась сюда.

— По виду не похоже, что это ценные камни.

— Такие камни, видимо, больше ценятся в других странах. Но нож — или то, что в нем было, — обеспечивал мне безопасность и позволил добраться сюда. Мне ни разу не пришлось использовать клинок. Нет, случалось, я его доставала и немного размахивала им, но пустить его в дело ни разу не пришлось. Ну оно и к лучшему, потому что тупее ножа, чем этот, я не видела со времени приезда сюда.

— Вот то-то и оно, хозяйка. Не стоит иметь тупой нож во дворце, потому что у всех других ножи очень остры.

Доктор посмотрела на меня (и могу сказать, что взгляд был острый, пронзающий насквозь). Она мягко вынула нож из моих рук, потерла лезвие с одной стороны, пощелкала по нему ногтем.

— Пожалуй, я и в самом деле попрошу тебя отнести его оружейнику, но только для того, чтобы наточить.

— Они и кончик могут снова заострить — ведь кинжал должен колоть.

— Верно. — Она сунула нож обратно за голенище.

— Ах, хозяйка! — воскликнул я, исполнившись страха. — Простите меня.

— За что, Элф? — спросила она, внезапно приблизив ко мне свое красивое лицо, принявшее озабоченный вид.

— За то… что я так говорил с вами. За то, что задавал вам личные вопросы. Ведь я всего лишь ваш слуга, ваш ученик. Я вел себя неподобающе.

— Ах, Элф, — вполголоса сказала она и улыбнулась. Я почувствовал ее прохладное дыхание на своей щеке. — Можно не обращать на это внимания, по крайней мере когда мы вдвоем. Разве нет?

— А разве можно, хозяйка? (Признаюсь: мое сердце, хотя его и лихорадило, забилось чаще при этих словах, и я проникся ожиданиями, какими совершенно не должен был проникаться.)

— Я думаю — да, Элф, — сказала она, взяла мою руку в свои ладони и легонько пожала. — Можешь спрашивать меня, о чем пожелаешь. Я всегда могу ответить «нет», и я не из тех, кто оскорбляется по малейшему поводу. Я хочу, чтобы мы были друзьями, а не только доктором и учеником. — Она наклонила голову с насмешливым, проказливым выражением. — Тебя это устроит?

— О да, хозяйка!

— Хорошо. Мы… — Доктор снова наклонила голову, к чему-то прислушиваясь. — Кто-то стучит в дверь. Извини.

Она вернулась со своим саквояжем.

— Король, — сказала она. На лице было написано огорчение, смешанное с радостью. — Скорее всего, опять пальцы на ногах. — Она улыбнулась. — Как ты тут один, ничего, Элф?

— Ничего, хозяйка.

— Постараюсь вернуться поскорее. А там посмотрим, может, ты будешь готов что-нибудь съесть.

Это случилось, я думаю, пять дней спустя — доктора позвали к работорговцу Тунчу. Его внушительный дом располагался в Купеческом квартале и выходил на Большой канал. Высокие, приподнятые входные двери внушительно нависали над широкой двойной лестницей, ведущей с улицы, но нам не позволили подняться по ней. Вместо этого нанятый нами экипаж был направлен к небольшой пристани, несколькими улицами дальше, где мы пересели в лодчонку с крохотной каютой и закрытыми ставнями, которая перевезла нас по боковому каналу, обогнула дом работорговца и подошла к небольшому потайному причалу, куда не могли пристать посторонние, суда.

— Что это за игры? — спросила меня доктор, когда лодочник открыл ставни каюты и суденышко стукнулось о стенку причала. Лето было в самом разгаре, но здесь царила прохлада, пахло влагой и гнилью.

— О чем вы, хозяйка? — спросил я, повязывая рот и нос надушенным платком.

— Обо всей этой таинственности.

— Я…

— И зачем ты это делаешь? — спросила она, не скрывая раздражения. Слуга в это время помог лодочнику причалить лодку.

— Вы имеете в виду это, хозяйка? — спросил я, указывая на платок.

— Да. — Она встала, лодчонка покачнулась.

— Чтобы бороться с вредными испарениями, хозяйка.

— Элф, я тебе уже говорила, что инфекции передаются через дыхание или жидкости организма, даже если это организм насекомого, — сказала она. — От одного дурного запаха не заболеешь. Спасибо. — Слуга взял ее саквояж и осторожно поставил на маленький причал.

Я не ответил. Ни один доктор не знает всего на свете, и осторожность никогда не повредит.

— И потом, — сказала она, — я не понимаю, к чему вся эта таинственность.

— Думаю, работорговец не хочет, чтобы его личный доктор знал о вашем визите, — сказал я, выбираясь на причал. — Они братья.

— Если этот работорговец так близок к смерти, то почему личный доктор не сидит у его постели? — сказала доктор. — Почему он не рядом с братом? — Слуга протянул руку, помогая доктору вылезти из лодки. — Спасибо, — сказала она еще раз. (Она всегда благодарит слуг. Я думаю, что лакейское сословие в Дрезене, наверное, народ угрюмый. Или просто избалованный.)

— Не знаю, хозяйка, — признался я.

— Брат хозяина сейчас в Тросиле, мадам, — сказал слуга (вот что происходит, когда вы заговариваете со слугами).

— В Тросиле?

Слуга открыл маленькую дверь, ведущую в дом с задней стороны.

— Да, мадам, — сказал он, нервно поглядывая на лодочника. — Он лично отправился на поиски какой-то редкой земли, вроде бы лечащей то, отчего страдает хозяин.

— Понятно, — сказала доктор.

Мы вошли в дом. Нас встретила служанка. На ней было строгое черное платье, и смотрела она довольно недружелюбно. Выражение ее лица было настолько мрачным, что я даже подумал, не умер ли часом работорговец. Однако она чуть кивнула доктору и четким, бесцветным голосом сказала:

— Госпожа Восилл?

— Это я.

Она кивнула в мою сторону.

— А это?

— Мой ученик Элф.

— Хорошо. Следуйте за мной.

Мы стали подниматься по пустой деревянной лестнице, и доктор оглянулась, заговорщицки посмотрев на меня. Она застала меня врасплох — я сверлил взглядом черную спину ведущей нас женщины, но доктор только улыбнулась и подмигнула мне.

Слуга, разговаривавший с доктором, запер дверь на причал и исчез через другую, которая, как я догадался, вела на этаж для слуг.

Лестница, по которой мы шли, была крутой, узкой и неосвещенной, если не считать окошек-бойниц на каждом этаже, где ступеньки меняли направление, поворачивая в противоположную сторону. На каждом этаже имелось также по узкой двери. Мне пришло в голову, что эти тесные помещения предназначались для детей, потому что Тунч специализировался на торговле детьми. Мы дошли до второй площадки.

— И давно работорговец Тунч… — начала было доктор.

— Пожалуйста, не говорите на этой лестнице, — сказала ей строгая женщина. — Нас могут услышать другие.

Доктор ничего не сказала, только повернулась и снова взглянула на меня — глаза широко открыты, уголки губ опущены.

Нас провели в другую часть дома, на третий этаж. Коридор, в котором мы оказались, был широк и роскошен. Стены были увешаны картинами, а в торцах располагались окна во всю высоту, позволявшие видеть великолепные дома по ту сторону канала, облака и небо за ними. В коридор выходило несколько высоких и широких дверей. Нас провели к самой высокой и самой широкой.

Женщина взялась за рукоятку двери.

— Слуга у причала, — сказала она. — Он говорил с вами?

— Что? — спросила доктор.

— Он говорил с вами?

Доктор несколько мгновений смотрела в глаза женщины.

— Я задала ему вопрос, — сказала она (то был один из немногих случаев, когда я слышал от доктора откровенную ложь).

— Я так и думала, — сказала женщина, открывая нам дверь.

Мы вошли в большую комнату, освещенную только свечами и лампадами. Пол под ногами был мягким и теплым. В комнате стоял сильный сладкий запах, и мне показалось, что я почуял аромат целебных или укрепляющих трав. Я попытался уловить запах болезни или тления, но не смог. В центре комнаты стояла огромная кровать с балдахином. На ней лежал крупный человек, вокруг которого суетились трое — двое слуг и хорошо одетая дама. Они оглянулись, когда мы вошли и в комнату хлынул свет. Свет за нами начал убывать, когда строгого вида женщина стала закрывать дверь.

Доктор повернулась и сказала через еще оставшуюся щель:

— Слуга…

— Он будет наказан, — сказала женщина с ледяной улыбкой.

Дверь закрылась. Доктор глубоко вздохнула, потом повернулась — вокруг кровати в центре комнаты горели свечи.

— Вы и есть та самая женщина-доктор? — спросила дама, подойдя к нам.

— Меня зовут Восилл, — ответила доктор. — Госпожа Тунч?

Женщина кивнула.

— Вы поможете моему мужу?

— Не знаю, мадам. — Доктор оглядела комнату, в которой царил полумрак, словно пытаясь угадать истинные размеры помещения. — Было бы лучше, если бы я могла его видеть. Занавеси у вас задернуты специально?

— Нам сказали, что темнота уменьшает опухание.

— Давайте посмотрим, — сказала доктор.

Мы подошли к кровати. Ступая по ворсистому ковру, я испытывал странное, тревожное чувство, словно шел по палубе раскачивающегося корабля.

Судя по слухам, работорговец Тунч всегда был крупным мужчиной. Теперь он стал еще больше. Он лежал на кровати, дышал часто и неглубоко, серую кожу сплошь покрывали пятна. Глаза были закрыты.

— Он почти все время спит, — сказала нам дама — худенькая и невысокая, она была похожа на ребенка с узким бледным лицом; руки ее постоянно находились в движении — пальцы перебирали друг дружку. Один из двух слуг протирал лоб ее мужа. Другой подтыкал простыни в ногах кровати. — Он только что облегчился, — объяснила дама.

— Вы не сохранили стул? — спросила доктор.

— Нет! — Дама была шокирована. — В этом нет необходимости. Дом оборудован канализацией.

Доктор заняла место слуги, протиравшего лоб хозяина. Она заглянула в глаза больного, потом в его рот, а потом стащила одеяло с огромного распухшего тела и задрала на нем рубашку. Я думаю, что все толстяки, которых я видел, были евнухами. Работорговец Тунч был не просто толст (хотя в этом и нет ничего плохого — быть толстяком!), он весь опух. Странным образом. Я увидел это сам, еще до того, как доктор указала на это.

Доктор повернулась к даме.

— Мне нужно больше света, — сказала она. — Раздвиньте, пожалуйста, занавеси.

Дама поколебалась, потом дала знак слугам.

Свет залил огромную комнату. Она оказалась еще великолепнее, чем я думал. Вся мебель была отделана листовым золотом. Огромный балдахин из прошитой золотом материи, собранной в жгут в центре потолка, сам представлял собой что-то вроде занавеса. Все стены были увешаны картинами и зеркалами. На полу и на столах стояли скульптуры (главным образом нимфы и несколько старых похотливых богинь), а в буфетах виднелось множество вещиц, похожих на человеческие черепа, отделанные золотом. Ковры были мягкие, с сине-черным отливом — как я догадался, сшитые из шкур зулеонов, обитающих далеко на юге. Мягкие настолько, что меня не удивило, отчего, ступая по ним, испытываешь беспокойство.

Работорговец в свете дня выглядел не лучше, чем в мерцании свечей. Тело его, рыхлое и бесцветное, казалось, имело причудливые очертания даже для такого тучного человека. Он застонал, толстая рука его приподнялась — она трепыхалась, как жирная птица. Жена взяла ее и прижала к своей щеке — действовала она одной рукой. Когда же она попыталась воспользоваться обеими руками, в ее движениях обнаружилась какая-то неуклюжесть, озадачившая меня в тот момент.

Доктор принялась щупать огромное тело в разных местах. Человек застонал и принялся бормотать что-то, но совершенно неразборчиво.

— Когда он стал так опухать? — спросила она.

— Пожалуй, с год назад, — сказала дама. Доктор вопросительно посмотрела на нее. Дама покраснела. — Мы поженились только полгода назад, — сказала жена работорговца. Доктор посмотрела на нее недоуменно, потом улыбнулась.

— Боли вначале были сильные?

— Домоправительница сообщила мне, что, по словам его предыдущей жены, боли начались приблизительно в сезон урожая, а потом его… — она погладила себя по талии, — его живот начал расти.

Доктор продолжала ощупывать громадное тело.

— А характер у него не испортился?

Дама улыбнулась едва заметной неуверенной улыбкой.

— Я думаю, он всегда был… он никогда не принадлежал к людям, которые легко переносят общество дураков. — Она принялась потирать себя, потом поморщилась от боли, прежде чем ей удалось скрестить руки, и наконец принялась массировать правой рукой левое предплечье.

— У вас болит рука? — спросила доктор.

Дама отпрянула назад, глаза ее широко раскрылись.

— Нет! — воскликнула она. — У меня все в порядке. Все отлично.

Доктор опустила рубашку на больном и натянула на него одеяло.

— Я ничего не могу для него сделать. Пусть лучше спит.

— Пусть спит? — воскликнула дама. — Спит весь день, как животное?

— Мне очень жаль, — сказала доктор. — Но я бы сказала, что ему лучше оставаться без сознания.

— И вы ничего не можете для него сделать?

— Ничего, — сказала доктор. — Болезнь зашла слишком далеко — он и боли теперь почти не чувствует. Вряд ли он еще хоть раз придет в себя. Я могу выписать вам рецепт на тот случай, если сознание вернется, но думаю, его брат уже позаботился об этом.

Дама кивнула. Она смотрела на огромное тело, которое было ее мужем. Прижав кулак ко рту, она покусывала костяшки пальцев.

— Он умрет!

— Почти наверняка. Мне очень жаль.

Дама покачала головой. Наконец она оторвала взгляд от кровати.

— Наверное, нужно было позвать вас раньше. Тогда бы, может…

— Это ничего бы не изменило. Ему не помог бы ни один врач. Есть болезни, против которых доктора бессильны. — Она посмотрела (как мне показалось, холодно) на тело, тяжело дышавшее на огромной кровати. — К счастью, некоторые из таких болезней не заразны. — Она посмотрела на даму. — Так что в этом смысле вам нечего бояться. — Сказав это, она обвела взглядом и слуг.

— Сколько я вам должна? — спросила жена.

— Сколько сочтете нужным, — сказала доктор. — Я не смогла ничем помочь. Может быть, вы полагаете, что я ничего не заслужила.

— Нет-нет, что вы. Прошу вас — Дама подошла к бюро у кровати, вытащила оттуда небольшой простой кошелек и протянула его доктору.

— Вам и в самом деле нужно показаться врачу с вашей рукой, — тихо сказала ей доктор, внимательно разглядывая лицо женщины, ее рот. — Это может означать…

— Нет, — без промедления сказала дама, отвернувшись. Она быстрыми шагами подошла к ближайшему высокому окну. — Я в полном порядке, доктор. В полнейшем. Спасибо, что пришли. Всего доброго.

Мы взяли портшез, чтобы добраться до дворца, — носильщики пробирались сквозь толпы на улице Ланд. Я складывал свой надушенный платок. Доктор печально улыбнулась. Она на всем обратном пути пребывала в задумчивом, даже мрачном настроении (вышли мы тем же путем, что и вошли, — через частный причал).

— Ну что, тебя все еще волнуют вредные испарения?

— Меня так воспитали, хозяйка, и эта предосторожность кажется мне вполне разумной.

Она тяжело вздохнула и перевела взгляд на толпу.

— Вредные испарения, — сказала она.

Мне показалось, что говорит она сама с собой, а не со мной.

— Те вредные жидкости от насекомых, о которых вы говорили, хозяйка… — начал я, припоминая кое-что из того, о чем говорил хозяин.

— Да?

— Можно их извлечь из насекомых и использовать? Я хочу сказать, может ли какой-нибудь убийца изготовить препарат из таких насекомых и дать его жертве? — Я попытался напустить на себя невинный вид.

Мне показалось, что на лице доктора появилось знакомое мне выражение. Обычно это означало, что сейчас она пустится в долгое и путаное объяснение некоторых сторон медицинской науки, уничтожая все мои мысли и допущения касательно этого предмета. Но на сей раз она как бы оборвала еще не начатую лекцию и, отвернувшись, сказала:

— Нет.

Некоторое время мы оба молчали, я слушал поскрипывание и потрескивание плетеного портшеза.

— А что с рукой госпожи Тунч, хозяйка? — спросил я наконец.

Доктор вздохнула.

— Думаю, она была сломана, а потом неумело вправлена, — сказала она.

— Но поставить на место кость может любой коновал.

— У нее, вероятно, была радиальная трещина. А с ними возникают осложнения. — Она посмотрела на людей — все они торопились куда-то, торговались, спорили и кричали. — Но ты прав. Жена богача… особенно если в семье есть врач. — Она обвела меня неторопливым взглядом. — Уж она-то должна была получить прекрасное лечение. Но похоже, не получила никакого.

— Но… — начал было я, но тут меня осенило. — Ну и ну.

— Вот именно что ну и ну, — сказала доктор. Некоторое время мы оба смотрели на людей вокруг из портшеза, несомого четырьмя носильщиками вверх ко дворцу. Потом доктор вздохнула и сказала:

— А не так давно у нее была сломана челюсть. И опять она не получила никакого лечения. — Потом она вытащила из кармана своего плаща кошелек, врученный госпожой Тунч, и произнесла слова, совсем ей не свойственные: — Смотри, тут есть питейное заведение. Давай-ка зайдем, выпьем. — Она внимательно посмотрела на меня. — Ты пьешь, Элф?

— Нет, то есть не по-настоящему, хотя я и выпивал, но…

Она высунула руку из портшеза. Один из задних носильщиков окликнул передних, и мы остановились точно перед дверями гостиницы.

— Идем, — сказала она, хлопнув меня по коленке. — Я тебя научу.

6. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Наложница Перрунд, которую на почтительном расстоянии сопровождал евнух из стражи гарема, совершала свою ежедневную утреннюю прогулку — как и обычно, вскоре после завтрака. В этот день она направила свои стопы к одной из высоких башен восточного крыла, откуда, как ей было известно, вел ход на крышу. День стоял ясный, и вид на прилегающие к дворцу территории, шпили и купола города Круф, поля за ним и холмы вдалеке должен был сегодня открываться великолепный.

— ДеВар, какими судьбами?!

Главный телохранитель ДеВар сидел на большом покрытом материей стуле — одном из приблизительно двадцати предметов мебели внутри башни. Глаза его были закрыты, подбородок опущен на грудь. Он вскинул голову и оглянулся, моргая. Перрунд села на стул рядом с ним; ее красное платье резко контрастировало с темно-синей материей на стуле. У двери остановился облаченный в белое стражник-евнух.

ДеВар откашлялся.

— А, это ты, Перрунд. — Он распрямился и разгладил на себе черный мундир. — Как поживаешь?

— Рада тебя видеть, ДеВар. Хотя и удивлена, — с улыбкой сказала она ему. — Мне показалось, что ты дремал. Я-то думала, что из всех людей главный телохранитель протектора — последний человек, кто спит днем.

ДеВар кинул взгляд на евнуха у дверей.

— Протектор отправил меня отдохнуть утром Ксамиса, — сказал он. — Сейчас дают официальный завтрак в честь делегации из Ксинкспара. Повсюду стражники. Он считает, что я там лишний.

— Но ты думаешь иначе.

— Его окружают вооруженные люди. Нельзя быть уверенным в его безопасности только потому, что они стражники. Конечно, я считаю, что должен быть там. Но разве с ним поспоришь? — ДеВар потер глаза.

— Значит, ты заснул в пику ему?

— Разве я спал? — невинным голосом спросил ДеВар. — Я задумался.

— Уж очень глубоко ты задумался. И к какому же выводу пришел?

— Что я не должен отвечать на столько вопросов.

— Прекрасное решение. Люди всюду суют свой нос.

— А ты?

— Ну, я-то думаю редко. Вокруг столько людей, которые думают (или думают, что думают) гораздо лучше меня. Думать с моей стороны было бы слишком самонадеянно.

— Я хотел узнать, что тебя привело сюда? Это твоя утренняя прогулка?

— Да, мне нравится вид с крыши.

— Нужно запомнить и не садиться здесь в следующий раз, когда мне приспичит подумать.

— Я меняю маршруты своих прогулок, ДеВар. Так что нигде во дворце ты не можешь чувствовать себя в безопасности. Разве что в своих собственных покоях.

— Постараюсь запомнить.

— Хорошо. Думаю, ты теперь счастлив.

— Счастлив? Это почему?

— На протектора устроили покушение. Насколько мне известно, ты оказался на месте.

— А, вот ты о чем.

— Да, вот я о чем.

— Да, я оказался на месте.

— Так ты теперь счастлив? Когда мы с тобой говорили в последний раз, ты выражал разочарование тем, что наемных убийц поубавилось в последнее время, а это, на твой взгляд, неопровержимо доказывало, что мы просто-таки окружены ими.

ДеВар горько улыбнулся.

— Да-да. Но нет, я не стал счастливее, моя госпожа.

— Я так и думала. — Перрунд поднялась. ДеВар тоже встал.

— Насколько мне известно, протектор сегодня будет в гареме, — сказала она. — Значит, мы увидим тебя?

— Вероятно.

— Хорошо. Оставляю тебя с твоими мыслями. — Госпожа Перрунд улыбнулась и направилась к двери, ведущей на крышу. Стражник-евнух последовал за нею.

ДеВар несколько мгновений наблюдал за ними, потом потянулся и зевнул.

Дворцовая наложница Йалде была фавориткой генерала ЙетАмидуса, который часто вызывал ее в свои покои на территории дворца. Девушка не могла говорить, хотя язык и все остальное, необходимое для речи, у нее было. Она хорошо понимала по-имперски, а местный тассасенский язык — едва-едва. Прежде она была рабыней. Вероятно, в те времена с ней случилось нечто, повредившее ту часть ее мозга, которая отвечала за умение говорить. Но Йалде могла заливаться смехом, стонать и кричать на ложе сладострастия, о чем генерал не уставал рассказывать своим друзьям.

Йалде сидела на обширном диване рядом с генералом в главной приемной его дома и кормила его пальчиковыми плодами из хрустальной чаши, а он играл ее длинными черными волосами, накручивая пряди на свою крупную руку. Стояла ночь. Банкет, устроенный ЙетАмидусом для тесной компании, длился уже около одного колокола. Гости еще не сняли обеденных одеяний. Кроме ЙетАмидуса присутствовали РуЛойн, брат УрЛейна, БреДелл, врач протектора, начальник стражи ЗеСпиоле, генералы герцог Сималг и герцог Ралбут, а с ними несколько адъютантов и мелких придворных.

— Нет, там что-то вроде бумажных перегородок, — сказал РуЛойн. — Он, вероятно, прятался за одной из них.

— Нет, он прятался под потолком, я вам говорю. Вы сами подумайте — там лучшее место. Чуть что — и вот вам пожалуйста. Сверху вниз. Да хоть камень на него, на этого злоумышленника, сверху сбрось. На самом деле ничего тут такого сложного и нет. Любой осел смог бы это сделать.

— Ерунда. Я вам говорю — стены.

— ЗеСпиоле должен знать, — сказал ЙетАмидус, прерывая спор РуЛойна и Сималга. — ЗеСпиоле, что скажете?

— Меня там не было, — сказал ЗеСпиоле, размахивая кубком. — А пока я был главным телохранителем, расписанная палата ни разу не использовалась.

— Но вы все равно должны знать, — сказал ЙетАми-Дус.

— Конечно, я знаю о ней, — сказал ЗеСпиоле. Он прекратил размахивать кубком ровно на столько времени, чтобы проходящий мимо слуга наполнил его. — Знают о ней многие, вот только никто туда не заходит.

— Так как же ДеВару удалось остановить этого убийцу из морской компании? — спросил Сималг. У герцога были обширные владения на востоке, но он одним из первых среди старой знати принял сторону УрЛейна во время войны за наследство. Это был высокий, вечно усталый человек с прямыми и длинными каштановыми волосами. — С потолка, верно, ЗеСпиоле? Скажите, что я прав.

— Из стены, — сказал РуЛойн. — Через картину — портрет, в котором вырезаны глаза!

— Не могу сказать.

— Но мы ведь ждем! — возразил Сималг.

— Это тайна.

— Правда?

— Да.

— Ну вот, — сказал ЙетАмидус. — Оказывается, это тайна.

— Это протектор сказал или его самодовольный спаситель? — спросил Ралбут. Герцог Ралбут, плотный, но мускулистый, был еще одним из тех, кто рано принял сторону УрЛейна.

— Вы имеете в виду ДеВара? — спросил ЗеСпиоле.

— Разве он вам не кажется самодовольным? — спросил Ралбут, отпив из своего кубка.

— Да, самодовольный, — сказал доктор БреДелл. — И чересчур умный. И не только это.

— И увертливый, — добавил Ралбут, слегка распуская на своем огромном теле одеяние и стряхивая с него крошки.

— Попробуйте соблазнить его, — предложил Сималг.

— Я соблазню вас, — ответил Ралбут Сималгу.

— У вас ничего не получится.

— А вы думаете, ДеВар имеет виды на протектора? — спросил ЙетАмидус. — Вы и вправду считаете, что он любитель мужчин? Или это только слухи?

— Вы никогда не видели его в гареме, — сказал РуЛойн.

— А ему разрешено там появляться? — спросил БреДелл. Врачу дворца позволялось приходить в гарем только по вызовам, когда мамка гарема не могла справиться.

— Главный телохранитель? — спросил ЗеСпиоле. — Да. Ему разрешено выбирать из наложниц-служанок. Из тех, что одеты в синее.

— Вот как, — сказал ЙетАмидус, погладив под подбородком темноволосую девушку, сидящую рядом с ним. — Наложницы-служанки. На ступеньку ниже моей малютки Йалде.

— Думаю, ДеВар не пользуется этой привилегией, — заметил Ралбут.

— Говорят, что он особенно близок с наложницей Перрунд, — сказал РуЛейн.

— Это та, у которой высохшая рука, — добавил ЙетАмидус.

— Я тоже об этом слышал, — согласился БреДелл.

— Одна из личных наложниц УрЛейна? — ужаснулся Сималг. — Но вы же не хотите сказать, что он спит с ней? О боги! Пусть бы протектор оставил его в гареме навсегда — в качестве евнуха.

— Не могу поверить, что ДеВар настолько глуп или несдержан, — сказал БреДелл. — Это, видимо, только рыцарская любовь.

— А может, они что-то замышляют, а? — предположил Сималг.

— Я слышал, что он посещает один дом в городе, хотя и не очень часто, — сказал РуЛейн.

— Дом с девицами? — спросил ЙетАмидус. — Не с мальчиками?

— С девицами, — подтвердил РуЛейн.

— Если бы я был девицей, вынужденной принимать такого типа, то запросил бы двойную плату, — сказал Сималг. — От него пахнет какой-то дрянью. Разве вы не замечали?

— У вас, наверное, нюх на такие вещи, — сказал доктор БреДелл.

— Может быть, у ДеВара есть особое разрешение от протектора? — сказал Ралбут. — Тайное разрешение укладывать Перрунд в постель.

— Она же калека! — воскликнул ЙетАмидус.

— Но все равно красива, — сказал Сималг.

— Нужно сказать, некоторых привлекают разные калечества, — добавил доктор БреДелл.

— Возлечь с королевской дамой Перрунд. Кажется, вы пользовались этой привилегией, ЗеСпиоле? — спросил Ралбут.

— К сожалению, нет, — отозвался ЗеСпиоле. — И не думаю, что ею пользуется ДеВар. Полагаю, между ними существует притяжение умов, а не тел.

— Что-то уж слишком заумное, — пробормотал Сималг, давая знак слуге налить еще вина.

— А каких привилегий вам больше всего не хватает, из тех, что связаны с постом главного телохранителя? — спросил Ралбут, разглядывая плод, с которого он снимал кожицу. Он оттолкнул слугу, который попытался было сделать это за него.

— Мне не хватает ежедневного общества протектора, больше ничего. Это выматывающая работа. Для молодого человека. Мои нынешние обязанности довольно интересны, хотя мне и не приходится иметь дела с послами-убийцами.

— Бросьте, ЗеСпиоле, — сказал Ралбут, откусывая кусок очищенного плода. Потом он выплюнул косточки, откусил еще и проглотил. Он вытер губы. — Вы ненавидите ДеВара, верно? Он прогнал вас с вашей должности.

ЗеСпиоле помолчал несколько мгновений.

— Такое нередко случается, и правильно — вы так не считаете, герцог? — Он обвел взглядом других. — Разве мы все вместе не выгнали старого короля? Но это же было необходимо.

— Абсолютно, — сказал ЙетАмидус.

— Угу, — пробормотал БреДелл, засунувший в рот конфету.

Ралбут кивнул. Сималг вздохнул.

— Это в первую очередь заслуга нашего протектора, — сказал он. — Остальные только помогали ему.

— И мы гордимся этим, — сказал ЙетАмидус, хлопнув ладонью по краю ложа.

— Значит, вы не питаете к нему ненависти? — спросил Ралбут у ЗеСпиоле. — Тогда вы и в самом деле баловень Провидения. — Он покачал головой и ногтем надрезал кожуру еще одного плода.

— Я ненавижу его не больше, чем вы должны ненавидеть протектора, — сказал ЗеСпиоле.

Ралбут перестал есть.

— Почему это я должен ненавидеть протектора? — спросил он. — Я чту УрЛейна и то, что он совершил.

— Включая и то, что он поместил нас в этот дворец, — сказал Сималг. — Если бы не его милости, мы бы до сих пор ходили среди младших придворных. Мы обязаны великому эдилу не меньше, чем купец, который домогается его подписи на документе… Как это у них называется — на документе о льготах. Чтобы потом повесить эту бумажку к себе на стену, и повыше.

— Именно, — сказал ЗеСпиоле. — И тем не менее, случись что с протектором…

— Да не допустит этого Провидение! — вставил ЙетАмидус.

— … то разве не на человека вроде вас, герцог, — представитель знатного рода при прежнем режиме, преданный генералу при новом порядке, — обратит свои взгляды народ в поисках преемника?

— Опять он за свое, — зевнул Сималг.

— Этот разговор неприличен, — сказал РуЛойн.

— Нет, — сказал ЗеСпиоле, глядя на РуЛойна. — Мы должны говорить на подобные темы. Те, кто желает Тассасену и УрЛейну зла, будут наверняка избегать таких разговоров. Вы должны думать о таких вещах, РуЛойн. Вы — брат протектора. Люди, возможно, обратят свои взгляды на вас, если его не станет.

РуЛойн покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я поднялся так высоко на гребне его взлета. Люди и без того говорят, что я забрался слишком высоко. — Он бросил взгляд на Ралбута, который смотрел на него широко раскрытыми, ничего не выражающими глазами.

— О да, — взмахнул рукой Сималг. — Мы, герцоги, категорически против наследования по праву рождения.

— А где наш хозяин? — спросил ЙетАмидус. — Йалде, будь добра, позови назад музыкантов. У меня от этих разговоров разболелась голова. Нам нужны песни и музыка.

— Вот он.

— Да вот же. Вот же он.

— Быстро! Держите его! Держите! Быстро.

— А-а-а.

— Слишком поздно.

— Я выиграл, выиграл, выиграл!

— Ты опять выиграл! Вы посмотрите только — такой маленький и такой умный! — Перрунд подхватила мальчика здоровой рукой и усадила рядом с собой. Латтенс, сын УрЛейна, извивался ужом от щекотки, потом взвизгнул, нырнул под подол платья наложницы и попытался спрятаться там от ДеВара, который пробежал почти по всей гостевой комнате наружного гарема в тщетной попытке поймать Латтенса. ДеВар подбежал, тяжело дыша и ворча.

— Где этот мальчишка? — брюзгливо спросил он.

— Мальчишка? Какой такой мальчишка? — спросила Перрунд, поднеся руку к подбородку. Ее голубые крапчатые глаза невинно смотрели на ДеВара.

— Ладно, забудем об этом. Мне нужно присесть и отдышаться после погони за этим маленьким плутом. — Когда ДеВар уселся рядом с мальчиком, раздался смешок, туфельки мальчика торчали из-под платья Перрунд.

— Это что такое? Это же его туфли. Смотри-ка! — ДеВар ухватил Латтенса за коленку. Послышался приглушенный визг. — Да это же его нога. Наверняка к ней прилагается и все остальное! Ага! Вот и он сам! — Перрунд приподняла полы своего платья, чтобы ДеВар мог пощекотать мальчика, потом подтянула поближе подушку и подсунула ее под Латтенса. ДеВар усадил мальчика на подушку. — Ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые выигрывают игру в прятки? — спросил ДеВар. Латтенс смотрел на него широко раскрытыми глазами. Он помотал головой и попытался сунуть большой палец себе в рот. Перрунд перехватила руку мальчика. — Они получают, — прорычал ДеВар, наклонившись к нему, — конфетку!

Перрунд протянула Латтенсу коробку с засахаренными фруктами. Тот взвизгнул от восторга и потер ладошки, заглядывая в коробку и решая, с чего начать. Наконец он ухватил горсть сладостей.

Хьюсс, еще одна наложница в красном платье, тяжело уселась на диван напротив Перрунд и ДеВара. Она тоже участвовала в этой игре в прятки. Хьюсс была теткой Латтенса. Ее сестра умерла, рожая мальчика. Случилось это в начале войны за наследство. Хьюсс была полненькой, но гибкой женщиной с непослушными кудрявыми волосами.

— Уроки у тебя сегодня уже закончились, Латтенс? — спросила Перрунд.

— Да, — сказал мальчик. Ростом — небольшим — он пошел в отца, а волосы унаследовал от матери — золотистые, с рыжинкой.

— И что же ты выучил сегодня?

— Еще кое-что о треугольниках и немного истории — о том, что случилось раньше.

— Понятно, — сказала Перрунд, поправляя воротничок курточки и приглаживая волосы Латтенса.

— Там был такой человек по имени Нараджист, — сказал мальчик, слизывая с пальцев сахарную пудру.

— Нахараджаст, — сказал ДеВар, но Перрунд сделала ему знак — помалкивай.

— Он посмотрел через трубку на небо и сказал императору… — Латтенс скосил глаза на три сверкающих купола, освещавших комнату. — Пуслиду…

— Пуйсиду, — пробормотал ДеВар.

Перрунд недовольно свела брови, взглянув на ДеВара.

— … там были большие огненные камни и БЕРЕГИСЬ! — Мальчик, выкрикнув последнее слово, вскочил с места, потом снова сел и наклонился над коробкой со сладостями, приложив один палец к губам. — Но император не послушался, и камни убили его.

— Ну, это слегка упрощенный взгляд на вещи, — сказал ДеВар.

— Какая печальная история! — сказала Перрунд, взъерошивая теперь волосы мальчика. — Бедный старый император!

— Да, — пожал плечами мальчик. — Но потом пришел папа, и все встало на свои места.

Трое взрослых переглянулись и рассмеялись.

— Вот уж точно, — сказала Перрунд, забирая у мальчика коробку с конфетами и пряча ее себе за спину. — Тассасен снова мощное государство, правда?

— Эээ-ээ, — сказал Латтенс, стараясь пролезть за спину Перрунд и дотянуться до коробки.

— Ну, пожалуй, настало время для истории, — сказала Перрунд, усаживая мальчика. — ДеВар?

ДеВар сел и задумался.

— Что ж, это не ахти какая история, но все же история, — сказал он.

— Тогда рассказывай.

— Она подходит для мальчика? — спросила Хьюсс.

— Я расскажу так, что подойдет. — ДеВар распрямил спину, поправил меч и кинжал. — Когда-то, давным-давно была одна волшебная страна, где каждый мужчина был королем, каждая женщина — королевой, каждый мальчик — принцем, а каждая девочка — принцессой. Там не было ни голодных, ни калек.

— А бедняки были?

— Это зависит от того, что называть бедностью. С одной стороны — нет, потому что каждый мог иметь все, что ему заблагорассудится, а с другой стороны — да, потому что были среди них такие, которые не хотели иметь ничего. Быть свободными от обладания — вот чего желали их сердца, и они обычно жили в пустыне, в горах, в лесах, в пещерах или на деревьях или просто бродяжничали. Некоторые жили в больших городах. Но если они решали отправиться в странствия, никто им не препятствовал.

— Они были святые? — спросил Латтенс.

— Да, можно сказать и так.

— И все они были красивы, да? — спросила Хьюсс.

— Зависит от того, что иметь в виду, — извиняющимся тоном сказал ДеВар. Перрунд раздраженно вздохнула. — Некоторые люди видят в уродстве своего рода красоту. А если все красивы, то в уродстве или даже простоте есть некоторая исключительность. Но в целом — да, все они были настолько красивы, насколько того желали.

— Так много всяких «если» и «но», — сказала Перрунд. — Похоже, в этой стране было много неопределенности.

— Можно сказать и так, — улыбнулся ДеВар. Перрунд ударила его подушкой. — Иногда, — продолжил ДеВар, — по мере того, как тамошние люди осваивали новые земли…

— А как называлась эта страна? — прервал его Латтенс.

— Я забыл об этом сказать. Конечно, Богатилия. Так вот, случалось, граждане Богатилии обнаруживали, что целые группы людей живут в их стране как бродяги, то есть как бедняки (или святые), но при этом вовсе не хотят так жить. Эти люди вели такую жизнь по необходимости. У них не было преимуществ, к которым привыкли граждане Богатилии. И скоро отношения с этими людьми стали для народа Богатилии главной заботой.

— Что-что? У них не было ни войн, ни голода, ни чумы, ни налогов? — спросила Перрунд.

— Не было. И вообще ничего похожего на последние три.

— Моя доверчивость подвергается серьезному испытанию, — пробормотала Перрунд.

— Значит, в Богатилии все были счастливы? — спросила Хьюсс.

— Так счастливы, как только могли. Люди сами умудрялись делать себя несчастными, как и всегда.

Перрунд кивнула.

— Ну вот, теперь похоже на правду.

— В той земле жили два друга — мальчик и девочка, они были в двоюродном родстве и выросли вместе. Они считали себя взрослыми, а на самом деле все еще были детьми. Они были лучшими друзьями, но часто не соглашались друг с другом. И одно из главных расхождений касалось вопроса о том, что делать, когда в Богатилии объявится одно из этих племен бедняков. Предоставить ли их самим себе или помочь им улучшить их жизнь? И если все-таки помогать, то как именно? Сказать им: «Присоединяйтесь к нам и живите, как мы»? Сказать им: «Оставьте ваш образ жизни, оставьте ваших богов, ваши самые дорогие верования, традиции, которые делают вас такими, какие вы есть»? Или сказать: «Мы решили, что вы должны оставаться в основном такими, как сейчас, мы будем относиться к вам, как к детям, будем давать вам игрушки, которые улучшат вашу жизнь»? И правда, как решить, что лучше?

Латтенс ерзал и извивался на диване. Перрунд пыталась удержать его на месте.

— Неужели там и вправду не было никаких войн? — спросил мальчик.

— Да, — сказала Перрунд, озабоченно глядя на ДеВара, — ребенку такое, видимо, трудно понять.

ДеВар печально улыбнулся.

— Нет, войны там были, но очень короткие и далеко на границах. Но чтобы не быть многословным, я скажу — двое друзей решили испытать справедливость своих доводов. У них был еще один друг — дама, очень похожая на них. К тому же она отличалась необыкновенным умом и красотой, и у нее был подарок, который она готова была вручить любому из них. — ДеВар посмотрел на Перрунд, потом на Хьюсс.

— Любому из них? — спросила Перрунд, улыбнувшись одними губами. Хьюсс опустила глаза.

— Она была женщиной широких взглядов, — сказал ДеВар и откашлялся. — И вот мальчик и девочка договорились между собой, что приведут ей свои доводы, и тот, кого она признает проигравшим, уйдет, а второй получит награду.

— А третий друг, эта дама, знала о странном договоре между этими двумя? — спросила Перрунд.

— Имена! Как их звали? — спросил Латтенс.

— Да, как их звали? — спросила Хьюсс.

— Девочку звали Секрум, а мальчика — Хилити. Имя их прекрасного друга было Лелеерил. — ДеВар посмотрел на Перрунд. — И она не знала об их соглашении.

— Фу ты, — сказала Перрунд.

— И вот они втроем встретились в охотничьем домике высоко-высоко в горах.

— Высоко, как Бездыханная Долина? — спросил Латтенс.

— Нет, не так высоко, но горы эти были очень крутые, с острыми пиками. И вот…

— А во что верил каждый из тех двоих? — спросила Перрунд.

— Во что? Ну, Секрум верила, что всегда нужно вмешиваться или пытаться помочь, а Хилити считал, что лучше оставить людей в покое. Так вот, у них была хорошая еда и хорошее вино, они смеялись, рассказывали всякие истории и шутили. Секрум и Хилити поведали Лелеерил о разнице в своих взглядах и спросили, кто из них прав. Она пыталась сказать, что они оба по-своему правы, что в одном случае может быть прав один, а в другом — другой… Но Секрум и Хилити настаивали, они говорили, что Лелеерил должна выбрать кого-нибудь одного, и она выбрала Хилити, а бедняжке Секрум пришлось оставить охотничий домик.

— И что же Лелеерил собиралась подарить Хилити? — спросил Латтенс.

— Кое-что очень сладкое, — сказал ДеВар и как волшебник извлек из своего кармана засахаренный плод. Затем отдал довольному мальчику, который радостно вонзил в него зубы.

— И что же случилось дальше? — спросила Хьюсс.

— Лелеерил узнала, что ее подарок был предметом спора, и это обидело ее. Она удалилась на какое-то время…

— Она была вынуждена удалиться? — спросила Перрунд. — Ведь девушки в цивилизованных обществах, случается, вынуждены это делать, когда природа берет свое?

— Нет, просто ей хотелось побыть где-то в другом месте, вдали от всех, кого она знала.

— Она что, ушла и от родителей? — с недоверчивым видом спросила Хьюсс.

— От всех. И тогда Секрум и Хилити поняли, что, видимо, Лелеерил питала к одному из них более сильные чувства, чем они это себе представляли, и что они поступили плохо.

— Теперь есть три императора, — внезапно сказал Латтенс, вгрызаясь в сладкий плод. — Я знаю, как их зовут.

— Т-сс, — сказала ему Перрунд.

— Лелеерил вернулась, — сказал им ДеВар, — но она обзавелась новыми друзьями там, где была, и она изменилась за время отсутствия, а потому скоро ушла снова, чтобы уже никогда не вернуться. Насколько мне известно, она после этого жила счастливой жизнью. Секрум стала солдатом-миссионером в богатильской армии, сражалась в очень маленьких и очень далеких войнах.

— Женщина-солдат? — спросила Хьюсс.

— Что-то вроде. Скорее миссионер или даже шпион, чем солдат.

Перрунд пожала плечами.

— Говорят, что балнимы Кваррека все как один женщины.

ДеВар улыбнулся.

— И что? — разочарованно спросила Хьюсс. — Это вся история?

— Пока вся, — пожал плечами ДеВар.

— Ты хочешь сказать, что есть и продолжение? — поинтересовалась Перрунд. — Расскажи. Неведение — это невыносимо.

— Пожалуй, расскажу как-нибудь в другой раз.

— А что насчет Хилити? — спросила Хьюсс — Что стало с ним, когда ушла его кузина?

Но ДеВар только улыбнулся.

— Ну и ладно, — обиженно сказала Перрунд. — Ну и держи при себе свою историю.

— А где находится Богатилия? — спросил Латтенс. — Я знаю географию.

— Далеко, — ответил ДеВар мальчику.

— Далеко за морем? — спросил мальчик.

— Далеко за морем.

— Дальше Тирска?

— Гораздо дальше.

— Дальше Заброшенных островов?

— О, еще дальше.

— Дальше, чем… Дрезен.

— Даже дальше, чем Дрезен. На выдуманной земле.

— А горы там из сахара? — спросил Латтенс.

— Там все горы сахарные. А озера из фруктового сока. А дичь там растет на деревьях уже приготовленная. А другие деревья там плодоносят домами, катапультами, стрелами, луками.

— А в реках там течет, наверное, вино? — спросила Хьюсс.

— Да. А дома, здания, мосты там из алмазов, золота и всяких драгоценностей.

— У меня есть щеночек элтара, — сказал Латтенс ДеВару. — Его зовут Винтл. Хочешь посмотреть?

— Конечно.

— Он в саду. В клетке. Сейчас принесу. Идем, — сказал Латтенс, обращаясь к Хьюсс, и потащил ее за руку.

— Пожалуй, ему все равно пора побегать в саду, — сказала Хьюсс. — Я скоро вернусь с непослушным Винтлом.

ДеВар и Перрунд смотрели, как женщина с ребенком вышли из комнаты под бдительным взглядом облаченного в белое евнуха, сидевшего на высоком стуле.

— Ну так вот что я тебе скажу, господин ДеВар, — сказала Перрунд, — хватит тебе уже тянуть время. Расскажи-ка мне о после-убийце, которого ты прикончил.

ДеВар поведал ей то, что, по его мнению, можно было рассказать о случившемся. Он опустил детали насчет того, как ему удалось так оперативно предотвратить нападение, а Перрунд была слишком вежлива, чтобы настаивать.

— А как насчет делегации, которая прибыла с послом этой морской компании?

ДеВар посмотрел на нее встревоженным взглядом.

— Я думаю, они не знали, что у него на уме. Хотя один, может, и знал. У него был запас снадобий, которые принял убийца, но остальные пребывали в полном неведении. Наивные, ничего не подозревавшие люди, думавшие, что их ждут приключения.

— Их допрашивали с пристрастием? — тихо спросила Перрунд.

ДеВар кивнул. Он опустил глаза в пол.

— Домой вернутся только их головы. Мне сказали, что под конец посланники рады были расстаться с ними.

Перрунд прикоснулась пальцами к руке ДеВара и тут же отдернула ее, бросив взгляд на евнуха.

— Виноваты хозяева, пославшие их на смерть, а не ты. Если бы план удался, то их страдания были бы ничуть не меньше.

— Я знаю. — ДеВар выдавил из себя улыбку. — Может быть, это называется профессиональным отсутствием сострадания. Я научен убивать или калечить как можно быстрее, а не как можно медленнее.

— Значит, ты не удовлетворен? Совершено покушение, и весьма серьезное. Тебе не кажется, что это опровергает твою теорию о существовании опасности здесь, внутри дворца?

— Может быть, — неуверенно сказал ДеВар. Перрунд улыбнулась.

— Тебя это ничуть не успокоило, да?

— Нет, — признался ДеВар и отвернулся. — Ну разве что немного, да и то скорее потому, что я признал твою правоту. Я буду беспокоиться, что бы ни случилось, и всегда буду ждать наихудшего развития событий. Я не могу не беспокоиться. Беспокойство — мое нормальное состояние.

— Значит, тебе не стоит беспокоиться из-за того, что ты столько беспокоишься, — сказала она. На губах ее играла улыбка.

— Ты права. Иначе будет не остановиться.

— Тут нужен прагматический подход. — Перрунд наклонилась вперед и оперлась подбородком о кулак. — А в чем мораль твоей истории о Секрум, Хилити и Лелеерил?

ДеВар посмотрел на нее смущенным взглядом.

— Вообще-то говоря, я не знаю, — признался он. — Мне рассказывали эту историю на другом языке. Она плохо поддается переводу, и… и потом, переводить там нужно было не только язык. Переиначивать некоторые идеи и… привычки и манеры людей, чтобы история стала осмысленной.

— Ну что ж, тогда тебе это удалось. А эта история — быль?

— Да, быль, — сказал ДеВар, потом выпрямился на своем стуле и рассмеялся, тряхнув головой. — Да нет, я шучу. Разве такое могло случиться? Можешь сколько угодно крутить самые современные глобусы, разглядывать новейшие карты, можешь доплыть до конца света, но, клянусь, ты нигде не найдешь Богатилии.

— Вот как, — разочарованно сказала Перрунд. — Значит, ты не уроженец Богатилии?

— Как можно быть уроженцем страны, которой нет?

— Но ведь ты уроженец… Моттелоччи, так, кажется?

— Да, Моттелоччи. — ДеВар нахмурился. — Не помню, чтобы говорил тебе об этом.

— И там есть горы, да? Это одно из… как же их теперь называют? Полутайные? Да, Полутайные королевства. В течение полугода до них не добраться. Но это маленький рай. Ведь верно?

— Полу-рай. Весной, летом и осенью там прекрасно, а вот зимой — ужасно.

— Три сезона из четырех — для большинства людей этого вполне достаточно.

— Но не в том случае, если четвертый сезон длится дольше трех остальных, вместе взятых.

— И там случилось что-то похожее на твою историю?

— Возможно.

— И ты был одним из этих людей?

— Может быть.

— Иногда, — сказала Перрунд, выпрямив спину и напустив на лицо раздраженное выражение, — я понимаю правителей: им никак не обойтись без палачей.

— О, я их всегда понимаю, — тихо сказал ДеВар. — Вот только… — Он словно оборвал себя на полуслове и замер, молча одергивая на себе одежду. Он поднял глаза на темноватые тени, гулявшие по световому куполу под потолком. — Может, у нас есть время сыграть во что-нибудь? Что скажешь?

Перрунд несколько мгновений молча смотрела на него, потом вздохнула и тоже распрямила плечи.

— Скажу, что лучше нам, пожалуй, сыграть в «Спор монархов». Ты, видимо, создан для этой игры. Хотя есть и другие, — сказала она, делая знак слуге у дверей вдалеке. — Например, «Лжец» или «Тайна».

ДеВар откинулся к спинке дивана, глядя на Перрунд, которая смотрела на идущего к ним слугу.

— А еще «Саботаж», — добавила она. — И «Хвастовство», и «Полуправда», и «Врунишка», и «Господин дезинформатор», и…

7. ДОКТОР

— У моего хозяина есть план насчет твоей хозяйки. Маленький сюрприз.

— Интересно!

— Но мне больше нравятся большие сюрпризы. А?

— И мне тоже.

Последовали и всевозможные другие комментарии и свист с разных концов стола, хотя — задним числом — ничего остроумного.

— И что ты имеешь в виду? — спросил я.

Фолечаро, ученик герцога Валена, только мигнул. Это был коренастый парень с копной каштановых волос, которые не слушались ничего, кроме ножниц. Он был занят чисткой сапог, а остальные из нас были поглощены вечерней трапезой в шатре на Долине Вида. Случилось это в один из дней 455-й Циркуляции. На этой первой остановке старшие слуги и ученики обычно обедали вместе. Хозяин Фолечаро позволил ему присоединиться к нам, но за проступок — а Фолечаро совершал их регулярно — наказал его дополнительной работой. Этим и объяснялась чистка сапог. На следующий день для него были приготовлены древние доспехи, слегка проржавевшие, он должен был выдраить их до того, как мы тронемся в путь.

— И что это за план? — Я продолжал гнуть свое. — Что может герцогу понадобиться от доктора?

— Скажем так: у него есть подозрения, — сказал Фолечаро, постучав себя по носу щеткой.

— Насчет чего?

— У моего хозяина тоже есть подозрения, — сказал Юнур, разламывая пополам кусок хлеба и подбирая подливку на своей тарелке.

— Вот уж в самую точку, — неторопливо произнес Эплин, паж начальника стражи Адлейна.

— Есть-есть, — мрачно настаивал Юнур.

— Он по-прежнему проверяет на тебе свои новые идеи, Юнур? — спросил один из пажей. Он повернулся к другим. — Как-то раз мы видели Юнура в банях…

— Только один!

— В каком это было году?

— Так вот, — продолжил паж, — видели бы вы, какие на нем шрамы. Уж можете мне поверить, Но л йети для него хуже зверя!

— Он всему меня учит! — сказал Юнур, вставая. В глазах его сверкнули слезы.

— Заткнись, Юнур, — сказал Джоллис. — Чего тебя так трогает вся эта болтовня? — Невысокий, но довольно изящный, старше всех нас, Джоллис был пажом герцога Ормина, у которого служила доктор после семьи торговцев Мифели и до того, как король призвал ее на службу к себе. Юнур снова сел, бормоча что-то себе под нос — Так какие планы, Фолечаро? — спросил Джоллис.

— Забудем об этом, — сказал Фолечаро. Он начал насвистывать и демонстративно погрузился в чистку сапог, а через некоторое время стал говорить с сапогами, словно хотел убедить их чистить самих себя.

— Этот мальчишка невыносим, — сказал Джоллис и взял кубок с разведенным вином — ничего крепче нам не разрешалось.

Немного спустя после ужина мы с Джоллисом гуляли по краю лагеря. Впереди и по обеим сторонам от нас тянулись холмы. Сзади, за входом в долину Вида, где-то далеко-далеко за ближним кругом Кратерного озера, в разноцветных огненных сполохах медленно заходил Ксамис, погружаясь за изогнутую кромку моря.

Облака, улавливающие частично затухающий свет Ксамиса, а частично — позднее утреннее сияние Зигена, были залиты золотом с одной стороны и красным, охрой, киноварью, оранжевым, алым… настоящее буйство цветов. Мы брели мимо готовящихся к ночлегу животных. У некоторых из них (в основном у хавлов) были мешки на головах. У животных поизящнее на глазах имелись шоры, а лучшие размещались в походных стойлах. У самых мелких животных глаза были закрыты первым подвернувшимся под руку тряпьем. Один за другим ложились они на землю и засыпали. Мы с Джоллисом, курившим длинную трубку, шли среди них. Он был моим старейшим и лучшим другом еще со времен моей — очень недолгой — службы у герцога, перед тем как меня послали в Гаспид.

— Возможно, это просто болтовня, — сказал он. — Фолечаро нравится звук собственного голоса, и еще ему нравится делать вид, будто он знает что-то такое, что неизвестно другим. Я бы не стал об этом беспокоиться, но если ты считаешь, что тебе следует сообщить об этом твоей хозяйке, то, конечно, так и надо поступить.

— Так, — сказал я.

Я припоминаю (оглядываясь на себя тогдашнего, неискушенного юнца, теперь, из умудренной зрелости), что сомневался, как мне поступить. Герцог Вален был влиятельным человеком и большим интриганом. Таких людей лучше не иметь врагами кому-нибудь вроде доктора, но мне приходилось думать о своем настоящем хозяине, а не только о хозяйке. Не говорить никому из них? Или одному. Но если одному, то кому именно? Или обоим?

— Послушай, — сказал Джоллис, остановившись и повернувшись ко мне (мне показалось, что он выждал момент, когда вокруг никого не оказалось, прежде чем сообщить мне последние сведения). — Если это поможет — я слышал, что Вален послал кого-то в Экваториальную Кускерию.

— Кускерию?

— Да. Ты знаешь о ней?

— Вроде как знаю. Это, кажется, порт, да?

— Порт, город-государство, святилище морской компании, логово морских чудищ, если верить некоторым людям… но дело в том, что это едва ли не самая северная точка, куда доходят люди из южных земель, и у них там, по слухам, немало посольств и миссий.

— Да?

— Так вот, один из людей герцога Валена был послан в Кускерию найти там кое-кого из Дрезена.

— Из Дрезена! — сказал я. Потом понизил голос, потому что Джоллис нахмурился и оглядел огромные тела спящих животных. — Но зачем?

— Понятия не имею, — сказал Джоллис.

— А сколько времени нужно, чтобы добраться до Кускерии?

— На дорогу туда уходит около года. Но говорят, что обратно возвращаются быстрее. — Он пожал плечами. — Ветра.

— Не близкий путь, чтобы отправлять кого-то, — недоуменно сказал я.

— Я знаю, — сказал Джоллис. Он пососал трубку. — Мой хозяин думал, что это связано с торговлей. Ты же знаешь, люди всегда надеются разбогатеть на пряностях, или снадобьях, или новых фруктах, или чем-нибудь таком, если им удастся провезти этот товар в обход морских компаний и избежать штормов, но, понимаешь, потом мой хозяин узнал, что посланник Валена ищет одного человека.

— Да?

— Гм-м. — Джоллис остановился лицом к заходящему Ксамису, оно приобрело рубиновый оттенок в свете закатного облака, словно охваченного пламенем. — Хороший закат, — сказал он, глубоко затягиваясь.

— Очень, — сказал я, даже не глядя в ту сторону.

— Но лучшие закаты, конечно же, были во время падения империи. Ты об этом не думал?

— Да? Ну да, естественно.

— Провидение вознаградило нас за гнев небес, — задумчиво сказал Джоллис, хмуро устремив глаза в чашечку своей трубки.

— Да? Ну конечно.

«Кому сказать? — думал я. — Кому же сказать?…»

Хозяин, каждый день доктор посещала короля во время Циркуляции из Гаспида в Ивенир, потому что нашему монарху досаждали боли в спине.

Король Квиенс лежал на кровати, а доктор сидела на ее краю.

– Если она действительно так болит, вы должны дать ей покой, государь, — сказала она ему.

— Покой? — сказал король, переворачиваясь на живот. — Как я могу дать ей покой? Глупая, ведь это же Циркуляция. Если я дам себе покой, то и остальные встанут на месте, и к тому времени, когда мы доберемся до Летнего дворца, нужно будет возвращаться обратно.

— Ваше величество могло бы лежать на спине в своей карете, — сказала доктор, вытаскивая рубашку короля из его ездовых рейтуз и обнажая мощную, мускулистую спину.

— Это тоже больно, — сказал он в подушку.

— Может быть, поначалу и будет немного больно, но вы быстро почувствуете улучшение. А если будете ехать верхом, то вам станет еще хуже.

— Эти проклятые кареты — они раскачиваются туда-сюда, а колеса все время попадают в ямы и рытвины. Дороги явно стали гораздо хуже, чем в прошлом году. Вистер?

— Ваше величество? — Толстый камердинер тут же оказался у кровати короля.

— Пусть кто-нибудь узнает, кто отвечает за содержание этих дорог. Достаточно ли собирается налогов? Если да, то расходуются ли эти деньги на ремонт, а если нет, то куда они уходят?

— Слушаюсь, ваше величество. — Вистер быстрым шагом вышел из шатра.

— Герцоги мошенничают со сбором налогов, Восилл, — вздохнул король. — Ну, или их сборщики. У них слишком много власти, будь они прокляты. Я считаю, что слишком много сборщиков приобрели себе баронские поместья с титулами.

— Вы абсолютно правы, государь, — сказала доктор.

— Да, я думал учредить еще какие-нибудь… на городских уровнях… как их…

— Советы, государь?

— Да, советы, в которые входили бы ответственные граждане. Они бы для начала наблюдали за дорогами, за городскими стенами и все такое. За подобными вещами у них душа болит больше, чем у герцогов, которых заботят только собственные дома и количество дичи в их лесах.

— Прекрасная мысль, государь.

— Да, я тоже так думаю. — Король повернул голову и взглянул на доктора. — У вас они тоже есть, верно?

— Советы, государь?

— Да. Я помню, вы мне о них говорили. Вероятно, сравнивали нашу отсталую систему с вашей, и сравнение было не в нашу пользу, это уж точно.

— Неужели я сравнивала, государь?

— Сравнивали, сравнивали, Восилл.

— Действительно, наше государственное устройство позволяет поддерживать дороги в хорошем состоянии, признаю.

— Но если я отберу власть у баронов, то они будут недовольны, — мрачно сказал король.

— А вы, государь, сделайте их эрцгерцогами или дайте им другое вознаграждение.

Король задумался.

— Какое другое?

— Не знаю, государь. Вы могли бы что-нибудь придумать.

— Да, мог бы, — сказал король. — Но если я дам власть земледельцам, торговцам и всем прочим, то им этого покажется мало.

Доктор продолжала массировать спину короля.

— Мы говорим, что лучше предотвратить, чем лечить, — сказала она ему. — О теле нужно заботиться до того, как с ним произойдет что-нибудь нехорошее. Вы должны давать себе покой, прежде чем от усталости не свалитесь с ног, вы должны поесть до того, как голод одолеет вас.

Король нахмурился, а руки доктора продолжали двигаться по его телу.

— Если бы все было так просто, — сказал он, вздохнув. — Я думаю, что если в теле можно поддерживать здоровье такими простыми средствами, то оно устроено гораздо проще по сравнению с государством.

Мне показалось, что эти слова немного задели доктора.

— Тогда я довольна тем, что на моем попечении находится ваше тело, а не ваша страна, государь.

— Я и есть моя страна, — строго сказал король, хотя выражение его лица не соответствовало его тону.

— Тогда, государь, радуйтесь, что ваше королевство пребывает в лучшем состоянии, чем его король, который не хочет лежать в карете, как это сделал бы любой благоразумный монарх.

— Не разговаривайте со мной как с ребенком, Восилл! — громко сказал король, поворачивая к ней голову. — Ой! — сказал он — на лице его появилась гримаса боли, и он снова упал головой на подушку. — Вы не можете понять (видимо, из-за того, что вы — женщина), что в карете у вас нет возможности маневра. Карета занимает всю дорогу. А человек верхом может объезжать все неровности на дороге.

— Понимаю, государь. И тем не менее факт остается фактом: вы весь день проводите в седле, вас трясет, и маленькие подушечки между вашими позвонками сжимаются и ущемляют нервы. От этого и возникают боли в спине. Если же вы будете лежать в карете, то, как бы вас ни трясло, вам станет гораздо лучше.

— Послушайте, Восилл, — раздраженным тоном сказал король, приподнимаясь на локте и поднимая взгляд на доктора, — как, по-вашему, это будет выглядеть, если король пересядет из седла в карету и разляжется среди надушенных дамских подушек, словно какая-нибудь изнеженная наложница? Что это будет за монарх? А? Не смешите меня. — Он снова осторожно улегся на живот.

— Я так думаю, ваш отец никогда ничего подобного не делал, государь.

— Нет, он… — начал было король, но прежде чем продолжить, окинул доктора подозрительным взглядом. — Нет, не делал. Конечно же нет. Он ехал в седле. И я останусь в седле. Я буду скакать верхом и мучиться от боли, потому что именно этого от меня и ждут. Вы снимаете боли у меня в спине, потому что именно этого ждут от вас. Занимайтесь своим делом, доктор, и прекратите эту дурацкую болтовню. И да спасет меня Провидение от женской глупости! Ой! Осторожнее!

— Я должна выяснить, где у вас болит, государь.

— Ну, так вы уже нашли! А теперь делайте то, что должны делать, то есть избавить меня от боли. Вистер! Вистер!

К королю подошел другой слуга.

— Он только что вышел, ваше величество.

— Музыку, — сказал король. — Я хочу слушать музыку. Позовите музыкантов.

— Слушаюсь, ваше величество. — Слуга собрался было идти, но король щелкнул пальцами, и слуга тут же вернулся к нему.

— Ваше величество?

— И вина.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Какой великолепный закат, правда, Элф?

— Да, хозяйка. Провидение вознаграждает нас за гнев небес, — сказал я, вспомнив слова Джоллиса (я был уверен, что он тоже позаимствовал их у кого-то).

— Наверно, в этом что-то есть, — согласилась доктор. Мы сидели на широкой передней скамейке фургона, ставшего нашим домом. Я занимался подсчетами. Из последних шестнадцати дней одиннадцать я спал в повозке (а остальные пять размещался со старшими пажами и учениками в домах, если мы останавливались на ночлег в городах), и, вероятно, мне придется спать в ней еще семь дней из десяти, пока мы не доберемся до города Леп-Скатачейса, где проведем пол-луны. После этого повозка станет моим домом на восемнадцать дней из двадцати двух, пока мы не доберемся до Ивенаджа. А может быть, и на девятнадцать, если в дороге встретятся какие-нибудь трудности и мы задержимся.

Доктор отвернулась от заката и поглядела на дорогу, усаженную высокими деревьями, росшими из песчаной почвы с обеих сторон. Впереди, над качающимися верхушками огромных карет, в воздухе висела оранжевато-коричневая дымка.

— Мы уже почти добрались?

— Почти, хозяйка. Это самый длинный дневной переход — что в одну, что в другую сторону. Разведчики скоро доберутся до места привала, авангард начнет разбивать шатры и ставить полевые кухни. Переход длинный, но говорят, что за счет этого мы экономим целый день.

Впереди ехали величественные кареты и фургоны королевского дома. Непосредственно перед нами двигались два хавла, их широкие плечи и крупы раскачивались из стороны в сторону. Доктор отказалась от кучера. Она хотела сама держать кнут (хотя пользовалась им мало). А это означало, что мы сами должны были каждый вечер кормить животных и заботиться о них. Мне это вовсе не нравилось, хотя у моих приятелей, пажей и учеников, было на сей счет другое мнение. До этого дня доктор брала на себя большую, чем я ожидал, часть этой грязной работы, но у меня вызывала неприязнь и та малая часть, что доставалась мне. Мне было трудно поверить, что она не видит, как выставляет нас обоих в глупом виде, занимаясь такими унизительными вещами.

Она снова обратила свой взгляд к заходу. На щеке заиграл лучик света, окрасив кожу в цвет золота. Волосы, свободно ниспадавшие на плечи, отливали матовыми бликами цвета тускловатого рубина.

— Вы еще были в Дрезене, когда с небес упали камни?

— Что? Ах, да. Я уехала из дома два года спустя. — Казалось, она задумалась, даже опечалилась.

— А вы случайно добирались не через Кускерию, хозяйка?

— Да, Элф, через Кускерию, — сказала доктор, лицо ее прояснилось, когда она повернулась ко мне. — Тебе об этом известно?

— Кое-что, — сказал я, и во рту у меня стало сухо. Я не знал, сказать ли ей о том, что я слышал от пажа Валена и от Джоллиса. — Оттуда до нас далеко?

— На дорогу уходит не меньше полугода, — сказала доктор, кивая. Она улыбнулась, подняв голову к небу. — Очень жаркое место, много растительности, высокая влажность, полно разрушенных храмов и различных странных животных — некоторые древние секты считают их священными. Воздух насыщен запахами пряностей, а когда я там оказалась, ночь была в полном разгаре — и Ксамис и Зиген оба давно зашли почти одновременно, в дневном небе были Джидульф, Джейрли и Фой, а Ипарин пребывал в зоне затмения, и потому примерно в течение колокола на небе сияли только звезды, освещавшие город и море. И все животные выли в этой темноте, и я из своей комнаты хорошо слышала бушующее море, хотя на самом деле темно не было — воздух был пронизан серебристым светом. Люди молча стояли на улицах и смотрели на звезды, словно с облегчением проникаясь мыслью, что их существование — не миф. Я в тот момент была не на улице, я была… в тот день я познакомилась с очень милым капитаном морской компании. Очень красивым, — сказала она, вздохнув.

В этот миг она была похожа на молоденькую девочку (а я — на ревнивого мальчика).

— И ваш корабль доставил вас оттуда прямо сюда?

— Нет-нет. После Кускерии было еще четыре перехода: до Алайла на баркентине «Лик Джейрли», принадлежащей морской компании, — сказала она и широко улыбнулась, глядя перед собой. — Потом оттуда до фуоллаха на триреме, представь… этот корабль был из фаросси, бывший имперский флот, потом по суше до Оска, а оттуда до Иллерна на ксинкспарском торговом судне. И наконец, до Гаспида на галионе, принадлежащем торговому дому Мифели.

— Все это звучит очень романтично, хозяйка.

Она улыбнулась, но как-то печально.

— Конечно, случались лишения и всякие неприятности, — сказала она, похлопывая по голенищу своего сапожка, — раз или два приходилось вытаскивать этот старый кинжал, но теперь, оглядываясь назад, я могу сказать: да, это было романтично. Очень. — Она глубоко вздохнула, потом повернулась и посмотрела в небо, прикрыв козырьком ладони глаза от света Зигена.

— Джейрли еще не взошел, хозяйка, — тихо сказал я и сам удивился тому, какой холод пронизывает меня изнутри. Она странно посмотрела на меня.

Наконец здравый смысл вернулся ко мне. Хотя во время моей болезни во дворце она и сказала, что мы должны быть друзьями, однако по-прежнему оставалась моей хозяйкой, а я — ее слугой и учеником. Но кроме хозяйки у меня был еще и хозяин. Не исключаю: ничто из того, что я мог узнать у доктора, для моего хозяина не было в новинку, так как у него имелось много источников информации, но полной уверенности в этом у меня не было, а потому я считал себя обязанным выведывать все, что удастся, ведь любая мельчайшая подробность могла оказаться полезной.

— И по этой причине — я имею в виду ваше путешествие из Иллерна в Гаспид на корабле клана Мифели — вы оказались на службе у Мифели?

— Нет, это было простое совпадение. После прибытия сюда я некоторое время помогала морякам в лазарете, а потом одному из молодых Мифели понадобилась помощь. Он плыл на корабле и, приближаясь к родной гавани, подал сигнал на Сторожевые острова. Собственный доктор клана Мифели страдал от морской болезни и не мог подняться на борт, чтобы отправиться навстречу галиону. Поэтому главный врач лазарета рекомендовал меня Прелису Мифели, и на галион отправилась я. Молодой человек выжил, корабль вернулся в порт, и меня прямо там, в порту, сделали главным семейным врачом Мифели. Старик Мифели быстро принимает решения.

— А их прежний доктор?

— Был отправлен на покой. — Она пожала плечами. Некоторое время я смотрел на крупы двух хавлов.

Один из них обильно унавоживал дорогу. Горячий навоз исчез под колесами нашего фургона, обдав нас своими парами.

— О ужас, какой отвратительный запах, — сказала доктор.

Я прикусил язык. То была одна из причин, по которой люди, обязанные ухаживать за скотиной, старались по возможности держаться от этих животных подальше.

— Хозяйка, можно я задам вам вопрос?

Она помедлила, прежде чем ответить.

— Ты уже и без того назадавал мне столько всяких вопросов, Элф, — сказала она, удостоив меня лукавым, веселым взглядом. — Насколько я понимаю, ты собираешься задать вопрос, который я могу счесть дерзким?

— Гм-м.

— Спрашивай, молодой Элф. Я ведь всегда могу сделать вид, что не расслышала.

— Я вот размышляю, хозяйка, — сказал я, чувствуя неловкость и внезапно покраснев, — а почему вы оставили Дрезен?

— Ах вот что, — сказала она и, взяв кнут, помахала им над спинами хавлов, едва пощекотав его кончиком их шеи. Потом скользнула по мне взглядом. — Отчасти потому, что мне захотелось приключений, Элф. Просто из желания отправиться туда, где не бывал никто из тех, кого я знаю. А отчасти для того, чтобы уехать и забыть одного человека. — Она весело, ослепительно улыбнулась мне, а потом снова устремила свой взгляд на дорогу. — У меня была несчастная любовь, Элф. А я упрямая. И гордая. Твердо решив уехать и сообщив, что собралась на другой конец света, я уже не могла — и не хотела — менять решения. Вот так я дважды причинила себе боль — один раз встретив не того человека, а второй раз проявив упрямство (даже после того, как успокоилась) и не пожелав отступить от слова, данного в приступе уязвленной гордости.

— Это был тот, кто подарил вам кинжал, хозяйка? — спросил я, уже ненавидя этого человека и завидуя ему.

— Нет, — сказала она, издав то ли фырканье, то ли смешок, совсем не женский звук, как мне показалось. — Он меня и без того достаточно ранил, чтобы носить еще напоминание о нем. — Она кинула взгляд на свой кинжал, который, как всегда, был заткнут у нее за голенище правого сапога. — Этот кинжал — подарок от… государства. Некоторые украшения на кинжале были подарены мне другим другом. Тем, с которым я ожесточенно спорила. Обоюдоострый подарок.

— И о чем вы спорили, хозяйка? — спросил я, оглянувшись.

— О разном, о разных сторонах одного и того же. Имеет ли право сильный навязывать свои ценности другим. — Она посмотрела на меня — на моем лице читалось недоумение. — Ну, и мы спорили обо всем этом.

— Об этом, хозяйка? — спросил я, оглядываясь.

— Об… — Она, казалось, оборвала себя на полуслове. — О Гаспиде, об империи. Обо всем этом другом полушарии. — Она пожала плечами. — Не буду утомлять тебя деталями. В конце концов я уехала, а он остался, хотя до меня дошли слухи, что после моего отплытия он тоже покинул страну.

— И вы не жалеете, что прибыли сюда, хозяйка?

— Нет, — сказала она, улыбнувшись. — Большую часть пути в Кускерию жалела, но, когда я пересекла экватор, произошли перемены. Такое, говорят, часто случается. А с тех пор не пожалела ни разу. Я по-прежнему скучаю по семье, по друзьям, но не жалею, что приняла такое решение.

— А как вы думаете, хозяйка, вы вернетесь домой?

— Понятия не имею, Элф. — На ее лице было выражение надежды и беспокойства. Тут она улыбнулась еще раз. — Ведь я врач короля. Я бы сочла, что плохо делаю свое дело, если бы он позволил мне вернуться. Может быть, он заставит меня ухаживать за ним, пока не состарится или пока не разочаруется во мне, потому что у меня появятся усики над верхней губой, волосы на голове поредеют, и появится дурной запах изо рта. И тогда он прикажет отрубить мне голову, потому что я слишком часто его перебиваю. А тогда, возможно, его доктором станешь ты.

— Что вы, хозяйка. — Кроме этих слов, другие не пришли мне в голову.

— Не знаю, Элф, — призналась она мне, — я не уверена, стоит ли мне строить какие-то планы. Подожду, посмотрю, куда меня уведет судьба. Если Провидение, или то, что мы называем этим словом, вынудит меня остаться, то я останусь. Если же это Провидение позовет меня назад в Дрезен, я вернусь в Дрезен. — Она повернула ко мне голову с выражением, которое ей, видимо, казалось заговорщицким, и сказала: — Кто знает, может, судьба поведет меня через ту же самую Экваториальную Кускерию. Возможно, я снова увижу моего красавца — капитана морской компании. — Она подмигнула мне.

— А Дрезен сильно пострадал от камнепада с небес? — спросил я.

Она, казалось, не обратила внимания на мой тон, а я опасался, не звучит ли мой голос слишком уж холодно.

— Больше, чем Гаспидус, — сказала она. — Но гораздо меньше, чем внутренние области империи. Один город на дальнем северном острове был почти полностью стерт с лица земли волной, которая убила больше десяти тысяч человек. Было также уничтожено несколько кораблей, и урожаи в следующие два-три года упали, отчего застонали землепашцы, — но землепашцы и так вечно стонут. Нет, мы отделались сравнительно легко.

— И как вы считаете, хозяйка, это была кара богов? Некоторые говорят, что Провидение за что-то наказало нас или всю империю. Другие считают, что это сделали старые боги и что они возвращаются. Как вы думаете?

— Я думаю, возможно все, Элф, — задумчиво сказала доктор. — Хотя в Дрезене есть люди — философы, — у которых находится более прозаическое объяснение.

— Какое, хозяйка?

— Они считают, что такое случается без всяких причин.

— Без всяких причин?

— Да. Никаких причин, чистая случайность.

Я поразмыслил над этими словами.

— А как они считают — есть ли добро и зло? Верно ли, что кто-то заслуживает уничтожения, а кто-то — всего лишь наказания?

— Меньшинство скажет, что таких понятий вообще нет. Но большинство согласно с тем, что они есть, правда, существуют только в наших умах. Сам мир без нас не признает таких вещей, поскольку это и не вещи на самом деле, а идеи, а потому в мире не было идей, пока не появился человек.

— Значит, они думают, что Человек не был создан одновременно с миром?

— Именно так. По крайней мере, человек разумный.

— Так значит, они зигенисты? Они считают, что нас создало Малое Солнце?

— Некоторые так и говорят. Они утверждают, что люди когда-то ничем не отличались от обычных животных и тоже засыпали с заходом Ксамиса, а поднимались с восходом. Некоторые думают, что мы — это только свет, что свет Ксамиса цементирует мир как некую идею, как необыкновенно сложную мечту, а свет Зигена делает из нас мыслящих существ.

Я попытался понять эту странную концепцию, и мне уже начало казаться, что она не очень-то отличается от обычных верований, но тут доктор внезапно спросила у меня:

— А во что веришь ты, Элф?

Она повернулась ко мне, цвет ее лица стал нежно-смуглым. Лучи Зигена играли в прядях ее рыжих, чуть курчавых волос.

— Я? Да в то же, во что и все остальные люди, хозяйка, — сказал я, но тут же подумал, что она — уроженка Дрезена, где у людей довольно странные представления о мире, и, возможно, она верит во что-то другое. — Я имею в виду здешних людей, жителей Гаспидуса…

— Да, но во что веришь ты лично?

Я хмуро скосился на нее — выражение ее лица, вежливое и мягкое, явно не заслуживало такого взгляда. Неужели доктор и в самом деле думает, что каждый верит в свое? Люди верят в то, во что им сказано верить, во что им велит верить здравый смысл. Если ты, конечно, не иностранец или не философ.

— Я верю в Провидение, хозяйка.

— Но говоря о Провидении, ты на самом деле имеешь в виду бога?

— Нет, хозяйка. Я не верю ни в каких старых богов. И никто больше не верит. То есть никто из здравомыслящих. Провидение — это власть закона, хозяйка, — сказал я.

Я пытался не оскорбить ее, чтобы она не подумала, будто я говорю с ней как с ребенком. Я уже сталкивался снекоторой наивностью, свойственной доктору, и объяснял это плохим знанием жизни в чужой для нее стране, но вот прошел почти год, и все еще оставалось немало вещей, на которые мы вроде бы смотрели в одном свете и под одним углом, однако видели каждый по-своему.

— Законы Природы определяют устройство физического мира, а законы Человека определяют устройство общества.

— Гм-м, — сказала она с выражением то ли задумчивым, то ли с изрядной долей скептицизма.

— Одни законы вырастают из других, как растения — из почвы, — добавил я, вспомнив уроки естественной философии (мои решительные и настойчивые попытки никак не воспринимать те знания, которые я рассматривал как полностью неприемлемые, явно не увенчались полным успехом).

— А это не так уж сильно отличается от представления о том, что свет Ксамиса упорядочивает большую часть мира, а свет Зигена просвещает человечество, — сказала она, снова повернув свой взгляд к заходу.

— Видимо, так, хозяйка, — согласился я, с трудом следуя за ее мыслями.

— Хм. Все это очень интересно.

— Да, хозяйка, — покорно сказал я.

Адлейн: Герцог Вален. Как всегда, рад вас видеть. Добро пожаловать в мой скромный шатер. Прошу вас.

Вален: Адлейн. Хотите вина? Перекусить? Вы ели?

В: Стаканчик, с вашего позволения.

А: Вино. Я, пожалуй, тоже выпью. Спасибо, Эплин. Значит, у вас все в порядке?

В: Вполне. А у вас?

А: Отлично.

В: Я вот подумал, не могли бы вы?…

А: Что, Эплин? Да, конечно. Эплин, а ты не?… Я тебя позову… Ну вот, Вален, теперь здесь никого нет.

В: Гм-м. Отлично. Эта доктор. Восилл.

А: Опять она, дорогой герцог? У вас это становится наваждением. Неужели вы и в самом деле находите ее такой интересной? Может быть, вам стоит сказать ей? Может, она предпочитает стариков?

В: Мудрость, которая приходит с годами, высмеивают только те, кто не надеется ее обрести, Адлейн. Вам известна суть моего недовольства.

А: К сожалению, нет, герцог.

В: Но вы сами говорили мне о своих сомнениях. Вы проверили ее записи — нет ли в них какой-нибудь шифровки или чего-нибудь такого?

А: Я думал об этом. Я решил не делать этого напрямую.

В: Может быть, вам стоит сделать это, и как раз напрямую. Она колдунья. Или шпионка. Одно из двух.

А: Понимаю. А каким неведомым старым богам или иным демонам она служит? Или какому хозяину?

В: Не знаю. Мы не узнаем, пока не допросим ее.

А: Ага. Вы хотите, чтобы это произошло?

В: Я знаю, что это маловероятно, пока король осыпает ее милостями, хотя это не будет длиться вечно. В любом случае есть всякие способы. Она может просто исчезнуть и подвергнуться допросу… неофициально, так сказать.

А: Нолиети?

В: Я… не обсуждал это с ним напрямую, но знаю, что он будет более чем счастлив сделать это. У него есть сильное подозрение, что она помогла умереть одному из допрашиваемых.

А: Да, он говорил мне об этом.

В: Вы собирались предпринять что-нибудь?

А: Я сказал, что ему следует быть осторожнее.

В: Гм-м. В любом случае, ее можно разоблачить таким образом, хотя это и будет рискованно, а потом придется ее убить. На действия по дискредитации доктора перед королем может уйти больше времени, а если придется торопиться, то опасности будут ничуть не меньше, чем при реализации первого варианта.

А: Вы, похоже, немало размышляли над этим делом.

В: Конечно. Но если мы решим допросить ее в обход короля, то нам не обойтись без помощи начальника стражи.

А: Видимо, так.

В: Так что же? Вы участвуете?

А: Каким образом?

В: Дадите людей, может быть?

А: Пожалуй, нет. Может получиться так, что части стражников придется драться против своих товарищей. А из этого ничего хорошего не выйдет.

В: Ну, тогда иным образом?

А: Иным образом?

В: Черт вас побери, вы прекрасно знаете, о чем я говорю!

А: Закрыть глаза? Не заметить? Что-нибудь в этом роде?

В: Да, в этом.

А: Грех небрежения предпочтительнее греха деяния.

В: Называйте это как хотите. Действия или отсутствие действий, о которых мне должно быть известно.

А: Что ж, это возможно.

В: И не больше? Всего-навсего возможно?

А: А вы собирались сделать это в скором времени, дорогой герцог?

В: Возможно.

А: Ха! Теперь вы понимаете, что, если вы не…

В: Я не имею в виду сегодня или завтра. Я ищу взаимопонимания на тот случай, если это станет необходимым, чтобы подобный план можно было выполнить без промедлений.

А: Ну, если мне докажут, что дело не терпит отлагательств, тогда весьма вероятно.

В: Хорошо. Так-то лучше. Наконец-то. Слава Провидению, вы…

А: Но я должен быть уверен, что в противном случае жизнь монарха окажется под угрозой. Доктор Восилл назначена самим королем. Действия против нее могут рассматриваться как действия против нашего возлюбленного Квиенса. Его здоровье находится в ее руках, возможно, не меньше, чем в моих. Я в меру своих скромных сил делаю все возможное, чтобы не подпустить к королю убийц и всех прочих, кто может желать королю зла, тогда как она борется с болезнями, возникающими внутри него.

В: Да-да, я знаю. Она близка к королю. Он зависит от нее. Но когда ее влияние на короля достигнет своего пика, действовать будет поздно. Тогда мы сможем только действовать с целью ускорить ее падение. Но не исключено, что будет уже поздно.

А: Вы думаете, она собирается убить короля? Или хочет влиять на него? Или она просто шпионит и передает секретные сведения другой державе?

В: В ее задачу может входить и то, и другое, и третье, в зависимости от ситуации.

А: Или ничего.

В: Кажется, вас это беспокоит меньше, чем я думал, Адлейн. Она прибыла сюда с другого конца света, объявилась в городе всего два года назад, лечила одного купца и одного благородного — обоих очень недолго, — и вот она уже приближена к королю как никто другой! Клянусь Провидением, жена и то проводила бы с ним меньше времени!

А: Да. Возникает вопрос: исполняет ли она постельные обязанности жены?

В: Гм-м, думаю, что нет. Спать с собственным врачом как-то не принято, но это вытекает только из неестественности самой ситуации, когда женщина — прежде всего врач. Но я не заметил никаких признаков того, о чем вы говорите. А вам что-нибудь известно?

А: Я просто хотел узнать, неизвестно ли чего вам.

В: Гм-м.

А: Конечно, впечатление таково, что доктор она неплохой. По меньшей мере она не принесла королю никакого вреда, а это, по-моему, гораздо больше того, что ждут от придворного врача. Может быть, лучше оставить ее в покое, пока у нас нет ничего более определенного, чем ваши подозрения, пусть даже в прошлом они нередко оправдывались.

В: Ну что ж, подождем. Вы сможете установить за ней наблюдение?

А: Более пристальное, чем сейчас, — нет.

В: Гм-м. Кроме того, я потратился на сбор данных, которые могут пролить свет на ее истинный облик.

А: Да? И что же?

В: Не буду утомлять вас подробностями, но у меня есть сомнения касательно некоторых ее заявлений, и я надеюсь в ближайшем времени предъявить королю человека, который сможет разоблачить ее, доказав, что она представила королю ложные сведения о себе. Это долгосрочные траты, но я надеюсь, что они оправдаются во время нашего пребывания в Летнем дворце, а если нет, то вскоре после возвращения.

А: Понимаю. Что ж, будем надеяться, что вы не выбросили деньги впустую. Вы можете сказать, что это были за траты?

В: Ну, это связано с человеком. А еще с землей и языком. Но свой язык я должен попридержать. Больше я ничего не скажу.

А: Пожалуй, я выпью еще вина. Составите мне компанию?

В: Нет, спасибо. У меня дела.

А: Позвольте мне…

В: Спасибо. Ох, мои старые кости… Что ж, по крайней мере, я еще могу ехать в седле, хотя на следующий год, видимо, придется пересесть в карету. Хвала Провидению за то, что обратный путь легче. И за то, что мы уже у самого Лепа.

А: Я уверен, герцог, что на охоте вы еще дадите сто очков вперед людям, которые вдвое моложе вас.

В: Да куда уж мне. Но ваши слова лестны для меня. Всего доброго.

А: Всего доброго, герцог… Эплин!

Все это я скопировал (сделав некоторые изъятия, чтобы разговор выглядел чуточку живее) из той части докторского журнала, которая написана по-имперски. Я никогда не показывал этого моему хозяину.

Могла ли она подслушать разговор? Это кажется невероятным. У Адлейна собственный врач, и я уверен, он никогда не прибегал к услугам доктора. Но что она тогда делала у герцогского шатра?

Может быть, они были любовниками и доктор все это время пряталась где-нибудь в постели за занавесками? Это представляется ничуть не более правдоподобным. Я нахожусь при ней почти все время, каждый день. И потом, она ведет со мной доверительные, искренние разговоры. Я в этом убежден. Просто она испытывала неприязнь к Адлейну. И даже чувствовала угрозу с его стороны. И как же она могла ни с того ни с сего оказаться в постели человека, которого опасалась, если до этого никак не проявила своих намерений, а после ничем не выдала своего поступка? Я знаю, что тайные любовники бывают крайне изобретательны, внезапно обнаруживают в себе запасы хитрости и способность к действию, о которых прежде и не подозревали. Но представить себе, что доктор и начальник стражи состоят в таком вот плотском заговоре, значит допустить большую натяжку.

Может быть, источником был Эплин? Может быть, она имела на него влияние? Не знаю. Они ведь, кажется, были почти незнакомы, но кто скажет наверняка? Возможно, они были любовниками, но вероятность этого так же невелика, как и предположение о союзе доктора с Адлейном.

Представить себе не могу, кто еще мог подслушать этот разговор. Я даже допускал, что это она сама все выдумала, записала самые темные свои подозрения относительно того, что могут на ее счет замышлять другие придворные. Но потом решил, что и эта мысль далека от истины. В конечном счете я пришел к выводу, что такой разговор все же состоялся, так и не поняв, как о нем узнала доктор.

Но тут уж ничего не поделаешь. Кое-что навсегда остается неразгаданным. Хотя какое-то объяснение должно существовать, и, возможно, оно немного похоже на Теорию Идеального Партнера. Мы должны удовольствоваться тем, что предназначенная нам женщина где-то существует, и стараться не слишком переживать из-за того, что, вероятно, никогда не встретим ее.

Мы добрались до города Леп-Скатачейс без происшествий.

На следующее после прибытия утро мы с доктором еще до начала всех дневных дел явились в королевские покои. Как и обычно, обязанности короля (как, впрочем, и большинства придворных) состояли в выслушивании судебных дел, которые представлялись городским властям и маршалу слишком сложными или слишком важными. По опыту Циркуляции за три прошлых года я знал, что подобные судебные заседания королю не очень-то по душе.

Королевские покои располагались в углу дворца городского маршала; внизу, под окнами, террасы с бассейнами спускались к протекавшей вдалеке реке. Стрижи и ящерицы играли на теплом воздухе, носились и ползали за холодными камнями балконных перил. Суетливый, как всегда, камердинер Вистер впустил нас.

— А вы вовремя? Колокол уже был? Или пушка? Что-то я не слышал. А вы?

— Только что, — сказала доктор, следуя за ним по приемной в гардеробную короля.

— Хвала Провидению! — сказал он и открыл двери.

— А, добрый доктор Восилл, — воскликнул король. Он стоял на маленьком стульчике в центре огромной гардеробной, и четверо слуг одевали его в судейские одежды. Через одно из южных окон в комнату проникал мягкий тягучий свет. Рядом с королем стоял герцог Ормин, высокий, сутуловатый человек, одетый в судейскую мантию. — Как вы сегодня поживаете? — спросил король.

— Прекрасно, ваше величество.

— У вас сегодня замечательное утро, доктор Восилл, — сказал, улыбаясь, герцог Ормин.

Герцог Ормин был лет на десять старше короля, длинноногий, с очень широкой головой и на удивление крупным туловищем, которое всегда казалось (по крайней мере мне) словно набитым, будто он затолкал под верхнюю одежду пару подушек. Странного вида тип, но при всем том очень вежливый и добрый. Я имел возможность убедиться в этом на собственном опыте, поскольку состоял у него на службе, пусть и недолго. Впрочем, использовал он меня на самых грязных работах. Доктор тоже была у него на службе, уже после меня — перед тем как стать личным врачом короля, она побывала в этой должности у герцога.

— Герцог Ормин, — сказала доктор, поклонившись.

— Ага! — сказал король. — А я был удостоен «его величества»! Обычно мне достается только «государь».

— Я прошу прощения у короля, — сказала доктор, поклонившись теперь ему.

— Вы прощены, — сказал Квиенс, откинув назад голову, чтобы двое слуг собрали его кудри и прикололи тюбетейку. — Я сегодня утром в благодушном настроении. Вистер?

— Ваше величество?

— Сообщите нашим добрым судьям, которые ждут меня, что я пребываю в хорошем настроении, а потому им придется сегодня утром в суде проявлять беспощадную жестокость, чтобы уравновесить мое неодолимое милосердие. Примите это во внимание, герцог.

Герцог Ормин засиял, глаза его почти исчезли в складках лица, залоснившегося в улыбке.

Вистер помедлил, потом направился к двери.

— Немедленно, ваше величество.

— Вистер!

— Да, ваше величество?

— Я пошутил.

— А! Ха-ха, — рассмеялся камердинер.

Доктор поставила свой саквояж на стул рядом с дверью.

— Слушаю вас, доктор? — сказал король. Доктор моргнула.

— Вы просили меня прийти к вам сегодня утром, государь.

— Просил? — недоумевающе посмотрел на нее король.

— Да, вчера вечером.

(Это было истинной правдой.)

— Так значит, просил. — У короля был удивленный вид. Он стоял с поднятыми руками, судейская мантия, отороченная безупречно белым мехом, была накинута ему на плечи и застегнута. Он принялся переминаться с одной одетой в чулок ноги на другую, сжал кулаки и стал производить вращательные движения плечами и головой. Наконец он заявил: — Видите, Ормин, я в свои старческие годы становлюсь забывчивым.

— О чем вы говорите, государь, вы едва вышли из юношеских лет, — сказал ему герцог. — Если вы будете называть себя стариком, словно постановляя это указом, то что же делать нам, тем, кто гораздо старше вас, но продолжает лелеять мысль, что до старости еще далеко? Помилосердствуйте, ваше величество.

— Хорошо, — согласился король, величественно поведя рукой. — Я снова объявляю себя молодым. И вот еще, — добавил он; удивленное выражение вернулось на его лицо, когда он посмотрел на доктора и на меня. — Сегодня утром куда-то подевались все мои немочи и болячки, доктор, оставив вас без дела.

— Вот как? — Доктор пожала плечами. — Хорошая новость, — сказала она, поднимая свой саквояж и поворачиваясь к двери. — Желаю вам хорошего дня, государь.

— Постойте, — внезапно сказал король. Мы с доктором снова повернулись.

— Государь?

На несколько мгновений лицо короля стало крайне задумчивым, потом он покачал головой.

— Нет, доктор, ничего не приходит в голову, чтобы вас задержать. Можете идти. Я вас вызову, когда вы мне понадобитесь.

— Непременно, государь.

Вистер распахнул перед нами дверь.

— Доктор? — сказал король, когда мы были уже в дверях. — Мы с герцогом Ормином сегодня днем отправляемся на охоту. Я обычно падаю из седла или царапаюсь о колючий кустарник, поэтому для вас может найтись дело.

Герцог Ормин вежливо рассмеялся и покачал головой.

— Тогда я начну готовить снадобья, которые могут пригодиться, — сказала доктор. — Ваше величество.

— Спаси нас от этого, Провидение.

8. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Неужели мне теперь настолько доверяют?

— Или мне. Возможно, потому, что я ни у кого не стою на пути, не считая разве что самых отчаянных сорвиголов. Или потому, что протектор больше не собирается посещать меня и значит…

— Берегись!

ДеВар схватил за руку Перрунд — она чуть было не шагнула на дорогу, по которой несся десяток животных, впряженных в военную колесницу. Он притянул Перрунд к себе; мимо них пронеслись сначала тяжело дышащие, все в поту, животные, а потом — огромная пушечная колесница, сотрясая булыжники под их ногами. Их обдал запах пота и масла. ДеВар почувствовал, как Перрунд всем телом подалась назад, прижимаясь спиной к его груди. А его спина упиралась в каменный прилавок лавки мясника. Грохот колес высотой в человеческий рост раздавался между неровными, в трещинах, стенами двух- и трехэтажных домов, которыми была застроена улица.

На вершине огромного черного пушечного лафета стоял бомбардир, одетый в цвета герцога Ралбута, и изо всех сил нахлестывал скакунов. За колесницей следовали две повозки поменьше с людьми и деревянными ящиками. А уже за ними бежала стайка оборванных орущих детишек. Колесница прогрохотала через открытые ворота в стене внутреннего города и исчезла из вида. Люди на улице, разбежавшиеся при приближении повозок, вернулись на улицу, ругаясь и тряся головами.

ДеВар отпустил Перрунд, и она повернулась к нему. Он понял (и волна смущения окатила его), что, невольно откликаясь на опасность, схватил Перрунд за больную руку. Прикосновение к этой руке через рукав платья, повязку и складки накидки отпечаталось в его пальцах воспоминанием о чем-то хрупком, тонком, детском.

— Извини, — сказал он, сконфузившись.

Перрунд по-прежнему стояла почти вплотную к нему, потом сделала шаг в сторону, рассеянно улыбаясь. Капюшон упал с ее головы, открыв лицо под вуалью и золотистые волосы, собранные в черную сеточку. Она накинула капюшон на голову.

— Ах, ДеВар, — распевно сказала она. — Ты спасаешь человеку жизнь, а потом извиняешься. Ты и в самом деле… я даже не знаю, — сказала она, поправляя капюшон. У ДеВара было достаточно времени, чтобы удивиться. Госпожа Перрунд впервые на его памяти не нашла слов. Капюшон, с которым она сражалась, снова слетел с ее головы, сорванный порывом ветра. — Проклятая штука! — сказала она, поправляя капюшон здоровой рукой. ДеВар начал было поднимать руку, чтобы помочь Перрунд справиться с капюшоном, но безвольно уронил ее. — Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше. Дай-ка я возьму тебя под руку. Идем.

ДеВар окинул взглядом улицу, после чего они пересекли ее, тщательно обходя горки оставленного скакунами навоза. Между домов дул теплый ветерок, и на улице кружились вихри поднятой с мостовой соломы. Перрунд шла с ДеВаром под руку, легонько опираясь о него здоровой рукой. В другой руке ДеВар держал тростниковую корзинку — ее вручила телохранителю Перрунд, когда они вышли из дворца.

— Я определенно не гожусь для того, чтобы ходить по городу в одиночестве, — сказала она. — Слишком много времени провела я в комнатах и дворах, на террасах и лужайках, там, где нет уличного движения, а самое опасное, с чем ты можешь столкнуться, это евнух, который несет срочно понадобившийся тебе поднос с благовониями.

— Я не сделал тебе больно? — спросил ДеВар, скользнув по ней взглядом.

— Нет. Но даже если бы и сделал, это лучше, чем оказаться под железными колесами осадного орудия, несущегося по улице. Как по-твоему, куда они так спешат?

— Ну, на такой скорости далеко они не уедут. У скакунов уже был усталый вид, а они еще из города не успели выехать. Я думаю, это какая-нибудь демонстрация для местных. Но вообще-то я думаю, что они направляются в Ладенсион.

— Что, война уже началась?

— Какая война, моя госпожа?

— Война против мятежных баронов Ладенсиона, ДеВар. Я же не идиотка.

ДеВар вздохнул и оглянулся — не проявляет ли к ним кто-нибудь повышенного интереса.

— Официально она еще не началась, — сказал он, приближая губы к капюшону ее накидки. Наложница повернулась к нему, и он ощутил запах ее духов — сладковатый и пряный. — Но я думаю, можно не сомневаться в ее неизбежности.

— А далеко ли до Ладенсиона? — спросила она. Оба чуть наклонились, проходя под вывешенными у лавки зеленщика фруктами.

— До пограничных холмов дней двадцать езды.

— Протектору придется ехать туда самому?

— Не знаю.

— ДеВар, — тихо сказала она, в голосе ее послышалась нотка разочарования.

Он вздохнул и снова оглянулся.

— Не думаю, — сказал он. — У него много дел здесь, а генералов для этого вполне хватает. Эта… война не должна продлиться долго.

— Твоему голосу не хватает убедительности.

— Правда? — Они остановились на пересечении с узкой улочкой, пропуская небольшое стадо хавлов, направлявшееся к месту торгов. — Похоже, я нахожусь в меньшинстве, а точнее в одиночестве, полагая, что эта война… подозрительна.

— Подозрительна? — В голосе Перрунд слышалось недоумение.

— Жалобы баронов, их упрямство, нежелание вести переговоры — все это кажется слишком нарочитым.

— Ты думаешь, они хотят развязать войну из желания повоевать?

— Да. Нет, не только из желания повоевать. Так ведут себя только сумасшедшие. Но у них есть и более глубокая причина, чем желание отстоять свою независимость от Тассасена.

— Я не вижу никаких других мотивов.

— Дело вовсе не в их мотивах.

— А в чьих?

— За ними кто-то стоит.

— Их подстрекают к войне?

— Мне так кажется. Но я всего лишь телохранитель. Протектор окружен генералами, он теперь считает, что ему не требуется ни мое присутствие, ни мое мнение.

— А я благодарна тебе за компанию. Но у меня такое впечатление, что протектор ценит твои советы.

— Он их ценит, когда они совпадают с его точкой зрения.

— ДеВар, ты случайно не ревнуешь? — Она остановилась и повернулась к нему. Он заглянул ей в лицо, затененное, полускрытое капюшоном накидки и тонкой вуалью. Ее кожа будто светилась в темноте, как золотой клад в сумерках пещеры.

— Может, и ревную, — сказал он со смущенной улыбкой. — А может, в выполнении своих обязанностей снова вышел за очерченные для меня пределы.

— Как, например, в нашей игре?

— Как, например, в нашей игре.

Оба повернулись. Перрунд опять взяла его под руку, и они продолжили путь.

— И кто же, по-твоему, может стоять за мятежными баронами?

— Кизитц, Брейстер, Велфасс. Любой из них или все эти претенденты на императорский трон, вместе взятые. Кизитц будет при любом удобном случае строить козни. Брейстер предъявляет претензии на часть Ладенсиона и, возможно, предложит использовать свои войска в качестве третьей силы, которая встанет между баронской армией и нашей. Велфассу не дают покоя наши восточные провинции. Возможно, он намеренно провоцирует перемещение наших сил на запад. Фаросс хотел бы вернуть себе Заброшенные острова, и не исключено, что он использует ту же стратегию. И потом, есть еще Гаспидус.

— Гаспидус? — сказала она. — А я думала, что король Квиенс поддерживает УрЛейна.

— Возможно, и так — пока ему выгодно показывать всем, что он за УрЛейна. Но Гаспидус расположен за Ладенсионом. Квиенсу будет легче, чем кому-то еще, поставлять баронам оружие.

— И ты думаешь, что Квиенс может пойти против протектора только потому, что питает к нему вражду короля к узурпатору? Потому, что УрЛейн осмелился пролить королевскую кровь?

— Квиенс знал прежнего короля. Он и Беддун были дружны, насколько могут быть дружны два короля, так что в его враждебности может заключаться и что-то личное. Но даже если отвлечься от этого: Квиенс вовсе не глуп, и в настоящий момент ничто срочное его не отвлекает. У него есть масса времени, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить, и достаточно ума, чтобы понять: если УрЛейн остается безнаказанным, то его, Квиенса, желание передать корону наследнику исполнить непросто.

— Но ведь у Квиенса пока еще, кажется, нет детей?

— Во всяком случае, таких, которым можно передать корону. И он еще не решил, кого взять в жены. Но даже если короля волнует лишь собственное правление, то и тогда никто не отнесет его к доброжелателям протектората.

— Вот беда! Я и не думала, что мы вот так, со всех сторон окружены врагами.

— К сожалению, так оно и есть, моя госпожа.

— Ну, вот мы и пришли.

В старом каменном здании на другой стороне кишащей народом улицы размещалась больница для бедных. Именно сюда и направлялась Перрунд с корзинкой, полной еды и лекарств.

— Мой прежний дом, — сказала она, глядя поверх людских голов.

Из-за угла показался небольшой отряд солдат в цветастой форме — впереди шел юный барабанщик, сзади скакала стайка мальчишек, а по сторонам брели плачущие женщины. Взгляды всех, кроме Перрунд, повернулись к ним. Она же продолжала смотреть через улицу, на старые грязные стены больницы.

ДеВар проследил за направлением ее взгляда.

— И ты с тех пор ни разу не была здесь?

— Не была. Хотя и поддерживала с ними связь. Я посылала им всякую мелочь, а теперь решила, что хорошо бы явиться сюда и самой. Ой, кто это такие?

Отряд проходил как раз мимо них. На солдатах была яркая красно-желтая форма и блестящие металлические шлемы. Каждый на плечах нес, держа ее чуть наискось, металлическую трубку с деревянным прикладом, возвышавшуюся над сверкающим шлемом.

— Мушкетеры, моя госпожа. И идут они под знаменем герцога Сималга.

— А это у них, значит, мушкеты. Я слышала о таком оружии.

ДеВар проводил отряд беспокойным, настороженным взглядом:

— УрЛейн не хочет держать их во дворце. Они могут быть полезны на войне.

Звук барабанного боя постепенно стих, и на улице снова воцарилась обычная торговая жизнь. В потоке карет и экипажей образовался разрыв, и ДеВар решил было воспользоваться этим и перейти на другую сторону к больнице. Но Перрунд задержалась на тротуаре. Она стояла, вцепившись в его руку, и разглядывала потемневшую от времени, украшенную резьбой каменную кладку древнего здания.

ДеВар откашлялся.

— Там остался кто-нибудь с твоих времен?

— Нынешняя старшая сестра тогда была сиделкой. С ней я переписывалась.

— И сколько времени ты здесь провела?

— Дней десять. Это было всего пять лет назад, а кажется, прошла целая вечность. — Она не могла оторвать глаз от здания.

ДеВар не знал, что сказать.

— Наверно, досталось тебе тогда.

Из того, что ему удалось выудить у Перрунд о прошлой ее жизни, ДаВар знал, что ее доставили сюда в страшном жару. Она и восемь ее сестер, братьев и двоюродных родственников бежали из района боевых действий — тогда был разгар войны за наследство, в ходе которой УрЛейн после падения империи установил свою власть в Тассасене. Они бежали с юга, где шли самые ожесточенные сражения, и направлялись в Круф вместе с немалой частью обитателей южных областей Тассасена. Перрунд родилась в семье коммерсантов в торговом городе, многие из них были убиты, когда армия короля выбила из города войска УрЛейна. Потом УрЛейн со своими людьми отвоевал город, но к тому времени Перрунд и ее оставшаяся в живых родня уже были на пути в столицу.

По пути все они заразились чумой, и в город смогли попасть только потому, что предложили немалую взятку стражникам. Те из них, кто еще держался на ногах, отогнали дорожный фургон к одному из старых королевских парков, где было разрешено останавливаться беженцам, и последние деньги были потрачены на врачей и лекарства. Большинство родственников Перрунд умерли от этой болезни. Ей повезло — нашлось место в больнице для бедных. Она была на волосок от смерти, но выжила. Затем отправилась искать родню, но поиски закончились у засыпанной известью ямы за городской стеной — там в то время ежедневно хоронили сотни людей.

Она подумывала о самоубийстве, но не решилась на этот шаг, и потом ей пришло в голову, что если уж Провидение не дало ей умереть от чумы, то, вероятно, ее смертный час еще не наступил. И кроме того, все чувствовали, что худшее уже позади. Война закончилась, чума стихла, и в Круфе снова настал порядок, возвращавшийся понемногу и в остальные области.

Перрунд осталась в больнице — она делала самую грязную работу, а спала на полу в одной из огромных открытых палат, где люди рыдали, кричали и стонали дни напролет. Она выпрашивала еду на улицах и отвергла не одно предложение приобрести пищу и все удобства, продав свое тело, но как-то раз больницу посетил евнух дворцового гарема, отныне принадлежавшего Ур-Лейну. Доктор, который нашел для Перрунд место в больнице, сказал о ней своему приятелю из придворных: есть, мол, у них писаная красавица. И евнух (когда Перрунд убедили помыться и переодеться) счел ее вполне подходящей для гарема.

Так она оказалась среди этой томной пышности, и протектор стал частенько наведываться к ней. Если за год до этого ей, молодой женщине, мирно жившей с семьей в процветающем торговом городке, гарем с его роскошью показался бы хорошо обставленной тюрьмой, то теперь, после войны и всего, что она с собой принесла, Перрунд увидела в нем желанное убежище.

Наконец в один прекрасный день УрЛейн пожелал увидеть себя и своих придворных, включая и нескольких наложниц, изображенными на холсте и пригласил знаменитого художника. Художник привел с собой нового ассистента, чья роль оказалась куда существеннее, чем все полагали, — он не ограничился помощью художнику в точной передаче сходства, и если бы не Перрунд, вставшая между ножом убийцы и УрЛейном, протектор был бы убит.

— Так мы идем? — спросил ДеВар: Перрунд словно приросла к тротуару.

Она посмотрела на него так, будто только теперь обнаружила его присутствие, потом улыбнулась из глубин своего капюшона.

— Да. Идем.

Они направились на другую сторону улицы, и Перрунд крепко ухватилась за его руку.

— Расскажи мне еще о Богатилии.

— Что? Ах, о Богатилии. Дай-ка мне подумать. Так вот, теперь в Богатилии все умеют летать.

— Как птицы? — спросил Латтенс.

— Да, совсем как птицы, — подтвердил ДеВар. — Они могут прыгать со скал и высоких домов (а таких в Богатилии великое множество). А еще они иногда побегут по улице, а потом вдруг как подпрыгнут и взлетят в небо.

— А крылья у них есть?

— Крылья есть, только невидимые.

— А до солнц они могут долететь?

— Сами не могут. Чтобы долететь до солнц, им нужны корабли. Корабли с невидимыми парусами.

— И они не горят на солнцах?

— Паруса не горят. Они невидимы, и жар проникает сквозь них. Но вот деревянные корпуса коробятся от жара и чернеют, а если приближаются к солнцу слишком близко, то занимаются огнем.

— А далеко до солнц?

— Я не знаю, но говорят, что расстояния до них разные, а некоторые мудрецы утверждают, что солнца очень-очень далеко.

— Это те самые мудрецы, которых зовут математиками и которые говорят, что мир не плоский, а круглый, как шар, — сказала Перрунд.

— Те самые, — подтвердил ДеВар.

Ко двору прибыла бродячая труппа театра теней. Они обосновались в дворцовом помещении театра, на окнах которого имелись ставни, так что можно было прекратить доступ наружного света. На деревянную раму, нижняя граница которой находилась чуть выше голов зрителей, натянули белый холст. Под рамой повесили черную материю. Белый экран подсвечивали сзади с помощью сильной лампы, расположенной чуть поодаль. Двое мужчин и две женщины манипулировали двухмерными марионетками и всеми теневыми декорациями, приводя их в движение с помощью тонких палочек. Водопады и огонь изображались с помощью полосок темной бумаги и мехов, гнавших воздух, чтобы полоски развевались. Актеры рассказывали на разные голоса древние предания о королях и королевах, героях и негодяях, верности и предательстве, любви и ненависти.

Объявили перерыв. ДеВар заглянул за экран, чтобы убедиться, что два стражника, которых он поместил туда, не уснули. Они бодрствовали. Актеры театра поначалу возражали, но ДеВар настоял, и стражники остались за экраном. УрЛейн сидел в центре небольшого зала, представляя собой идеальную неподвижную цель для того, кто проберется за экран с арбалетом в руках. УрЛейн, Перрунд и все, кто знал о двух стражниках, решили, что ДеВар опять слишком уж скрупулезно отнесся к своим обязанностям, но он не мог спокойно смотреть представление, пока не посадил за экраном своих доверенных людей. Он поставил стражников и у ставень, приказав немедленно открыть их, если погаснет фонарь за сценой.

И только приняв эти меры предосторожности, он смог немного успокоиться и смотреть представление (сев за спиной УрЛейна), а когда Латтенс перебрался через спинку переднего сиденья и расположился у него на коленях, требуя новых подробностей о Богатилии, он уже успел расслабиться и с радостью выполнил просьбу мальчика. Перрунд, сидевшая через одно кресло от УрЛейна, повернулась, чтобы сделать замечание о математиках. Она весело и снисходительно смотрела на ДеВара и Латтенса.

— А под водой они могут летать? — спросил Латтенс. Он соскочил с колен ДеВара и встал перед ним с сосредоточенным выражением на лице. Латтенс был одет как маленький солдат, на боку у него висел деревянный меч в расписных ножнах.

— Конечно же могут. Они умеют надолго задерживать дыхание, хоть на несколько дней.

— А через горы могут перелетать?

— Только сквозь туннели. Но зато туннелей у них великое множество. Некоторые горы, конечно же, внутри пустые. А другие полны сокровищ.

— А там есть волшебники и заколдованные мечи?

— Да. Заколдованных мечей — сколько угодно и масса волшебников. Хотя они довольно-таки заносчивые.

— А великаны и чудища там есть?

— И тех и других целая куча. Но великаны там очень добрые, а чудища рады угодить людям.

— Вот ведь тоска какая, — пробормотала Перрунд, протянув руку и пригладив непокорные кудряшки Латтенса.

УрЛейн повернулся на своем сиденье, глаза у него сияли. Он отпил вина из бокала и сказал:

— Это что такое, ДеВар? Ты пичкаешь моего мальчика всякими глупостями?

— Чудеса в решете, — сказал БиЛет, сидевший чуть поодаль. Высокому министру иностранных дел ужасно надоело представление.

— Боюсь, что так, государь, — ответил ДеВар УрЛейну, словно и не замечая БиЛета. — Я рассказываю ему о добрых великанах и услужливых чудищах, хотя все знают, что великаны — существа жестокие, а чудища на кого угодно нагонят страх.

— Нелепица, — сказал БиЛет.

— Что-что? — спросил РуЛойн, тоже повернувшись. УрЛейн сидел между Перрунд и братом. РуЛойн был среди тех немногих генералов, которых не отправили в Ладенсион. — Чудища? Мы видели чудищ на экране. Разве нет, Латтенс?

— Ты бы каких предпочел, Латтенс? — спросил УрЛейн у сына. — Добрых великанов и чудовищ или злых?

— Злых! — выкрикнул Латтенс. Он вытащил из ножен свой деревянный меч. — Чтобы я мог у всех срубить головы!

— Вот это молодец! — сказал УрЛейн.

— И в самом деле, — согласился БиЛет.

УрЛейн передал свой кубок РуЛойну, потом протянул руки и, приподняв Латтенса, поставил его перед собой и принялся фехтовать с ним кинжалом, не вынимая его из ножен. Вид Латтенса стал сосредоточенным. Он сражался с отцом, нанося и отражая удары, делая ложные выпады и уходя от атаки. Деревянный меч с глухим звуком ударялся о ножны.

— Хорошо, — сказал его отец. — Очень хорошо!

ДеВар увидел, как начальник стражи ЗеСпиоле поднялся со своего места и направился к выходу. ДеВар извинился и последовал за ним. Он присоединился к нему в туалете под театром, где справляли нужду два стражника и один из актеров.

— Вы уже получили ваше донесение, начальник стражи? — спросил ДеВар.

ЗеСпиоле посмотрел на него удивленным взглядом.

— Какое донесение, ДеВар?

— Донесение о том, как я с госпожой Перрунд ходил в ее старую больницу.

— Разве это предмет для донесения, ДеВар?

— Я так подумал, потому что от самого дворца за нами следил один из ваших людей.

— Правда? И кто же?

— Не знаю его имени. Но я его узнал. Вам его показать в следующий раз, когда я его увижу? Если он действовал не по вашему приказу, то вам, видимо, захочется спросить у него, почему он следит за людьми, которые отправляются в город по своим законным, официально разрешенным делам.

ЗеСпиоле помолчал, потом ответил:

— В этом нет необходимости, спасибо. Я не сомневаюсь, что любое подобное донесение, если только оно и в самом деле существует, сообщает лишь о том, что вы с вышеназванной наложницей нанесли безобидный визит в поименованное заведение и вернулись без каких-либо происшествий.

— Я тоже в этом не сомневаюсь.

ДеВар вернулся на свое место. Актеры сообщили, что готовы приступить ко второй части представления. Но прежде чем продолжить, пришлось утихомиривать Латтенса. Когда представление началось, мальчик ерзал на своем месте между отцом и Перрунд, и та принялась гладить его по голове, увещевать, произносить всякие успокаивающие слова, и наконец представление на экране снова захватило его.

Приблизительно посредине второй половины пьесы у мальчика начался приступ — он внезапно словно окаменел, а потом его начала бить дрожь. Первым это заметил ДеВар. Он наклонился вперед, собираясь что-то сказать, но тут повернулась Перрунд — на ее лице в свете, струящемся с экрана вперемешку с тенями, мелькнуло встревоженное выражение.

Мальчик издал странный сдавленный звук и, дернувшись, упал со своего места к ногам отца, который вздрогнул и произнес:

— Что такое?

Перрунд бросилась к мальчику.

ДеВар встал и повернулся лицом в сторону, противоположную экрану.

— Стража! Ставни! Быстро!

Ставни скрипнули, свет хлынул в помещение. Испуганные лица, мигающие глаза. Люди смотрели в сторону окон, что-то бормоча. Экран побелел, тени исчезли. Голос повествователя смолк.

— Латтенс! — крикнул УрЛейн. Перрунд стала поднимать мальчика с пола, пытаясь посадить его. Глаза мальчика были закрыты, лицо посерело, на нем выступили капельки пота. — Латтенс! — УрЛейн взял мальчика на руки.

ДеВар не сходил со своего места, обводя взглядом помещение. Теперь встали и все остальные. ДеВар видел перед собой множество встревоженных лиц, обращенных к протектору.

— Доктор! — крикнул ДеВар, увидев БреДелла. Тучный доктор стоял, мигая на свету.

9. ДОКТОР

Хозяин, я решил, что в мой отчет следует включить рассказ о событиях, случившихся в Тайном саду в тот день, когда герцог Кветтил представлял королю новейшую карту мира, составленную географом Куином. Мы прибыли в летний дворец Ивенир на холмах Ивенадж точно по расписанию и были счастливы водвориться в отведенном доктору помещении внутри круглой башни Малого дома. Из окон наших комнат были видны разбросанные там и сям дома и беседки в нижней части лесистого Дворцового холма. Чем дальше вниз, тем построек становилось больше, а расстояние между ними уменьшалось, пока они не упирались в древние стены города Мизуи, расположенного в плоской долине непосредственно под дворцом. В долине по обе стороны от Мизуи были видны многочисленные фермы, поля и заливные луга, за ними поднимались холмы, поросшие невысоким лесом, а еще дальше виднелись заснеженные горные пики.

Король и вправду свалился с седла, охотясь вблизи Леп-Скатачейса (хотя это и случилось не в первый, а в последний день нашего пребывания в городе), и с тех пор прихрамывал, сильно повредив при падении колено. Доктор забинтовала поврежденное место и сделала все возможное, но королевские обязанности мешали его величеству не нагружать колено, как советовала доктор, а потому заживление затянулось.

— Ты. Да, еще вина. Нет, не этого. Этого. Так. Адлейн. Подойдите и сядьте рядом со мной.

— Ваше величество.

— Вина для начальника стражи. Ну-ка, побыстрее. Хороший слуга исполняет желание хозяина, пока оно еще не оформилось. Разве нет, Адлейн?

— Я как раз собирался сказать то же самое, государь.

— Я так и думал. Какие новости?

— В основном насчет всяких неприятностей, происходящих в мире. Даже не хочется об этом говорить в таком великолепном месте. Можно испортить наслаждение от панорамы.

Мы находились в Тайном саду за Большим дворцом, почти на самой вершине холма. Красные, покрытые лианами стены скрывали от глаз все, кроме самых высоких башен дворца. С маленькой приподнятой площадки, на которой и помещался сад, открывался вид на долину далеко внизу, голубоватую на таком расстоянии и сливавшуюся на горизонте с небосводом.

— Где Кветтил? Он должен был что-то мне принести. Ох уж этот Кветтил — все ему надо заранее организовать. Как будто ничто не произойдет само. А теперь, я уверен, он преподнесет это с такой помпой.

— Герцог Кветтил не из тех, кто будет шептать, если крик привлечет больше внимания, — согласился Адлейн, снимая шляпу и садясь за длинный стол. — Но, насколько я понимаю, карта, которую он собирается вам подарить, — вещь замечательная, и на ее изготовление ушло немало времени. Я думаю, все мы будем потрясены.

Герцог Кветтил занимал дворец, располагавшийся на Дворцовом холме. Провинция и герцогство Кветтил (а город Мизуи и холмы Ивенадж были лишь малой частью герцогских владений) находились в полном подчинении у герцога, а он, если верить рассказам о нем, употреблял свою власть без стеснения. Герцог вместе со свитой должен был прибыть в Тайный сад вскоре после полуденного колокола, чтобы подарить королю новую карту.

— Адлейн, — сказал король, — вы знакомы с новым герцогом Улресилом?

— Герцог Улресил, — сказал Адлейн, обращаясь к худому, бледному юноше слева от короля. — Я был опечален известием о смерти вашего отца.

— Спасибо, — сказал юноша.

Он был едва ли старше меня, а по сложению явно мне уступал. Его изящные одежды казались великоватыми, и, видимо, он испытывал неловкость. Я подумал, что ему еще предстоит приобрести уверенность влиятельной персоны.

— Герцог Вален, — сказал Адлейн, кивая герцогу, сидевшему справа от короля.

— Адлейн, — сказал Вален, — кажется, горный воздух идет вам на пользу.

— Благодарю, герцог. Мне еще, видимо, предстоит найти воздух, который не шел бы мне на пользу.

Король Квиенс сидел за длинным столом в тенистой беседке. Здесь же были герцоги Вален и Улресил, группка знати более мелкого пошиба и многочисленные слуги, включая двух дворцовых прислужниц — неотличимых друг от друга двойняшек, к которым король, кажется, питал особую симпатию. У девушек были золотистые с прозеленью глаза и желтовато-белые, заплетенные в косички волосы. Похоже, они почти в совершенстве владели своими высокими, гибкими телами, которые время от времени словно опровергали закон тяготения. Каждая была одета в кремовое платье,отделанное красным кантом и кружевами. Такой наряд предпочла бы если не сельская пастушка, то знаменитая актриса удивительной красоты, собирающаяся выйти на сцену в дорогостоящей постановке романтической драмы с героиней-пастушкой. От одного взгляда на такое существо сердце у нормального человека готово было выпрыгнуть из груди. Мне казалось несправедливым, что в мире существуют две такие красавицы одновременно. В особенности еще и потому, что они, казалось, интересовались королем не меньше, чем король ими.

Признаюсь: я был не в силах отвести глаза от двух золотисто-каштановых шаров, похожих на две бежевые луны над кремово-кружевным горизонтом лифов девичьих платьев. Лучи света проливались на эти безупречные сферы, высвечивая почти незаметный пушок, голоса девушек журчали фонтанными струями, запах их терпких духов наполнял воздух, и в разговоре короля, в самом его тоне слышались игривые, сладострастные нотки.

— Да-да, вот эти маленькие красные. Немного. М-м-м-м. Восхитительно. Как наслаждаются этими красными малютками?

Две девушки прыснули.

— Как вам, Восилл? — сказал король, самодовольно ухмыляясь. Он сделал движение в сторону двух пастушек, пытаясь схватить их, но те вскрикнули и упорхнули. — Проклятье! Они все время ускользают! Когда я смогу начать охоту за ними по всем правилам?

— По всем правилам, государь? Что вы имеете в виду? — спросила доктор.

Мы с ней занимались королевским коленом. Доктор каждый день меняла на нем повязку. Иногда, если король выезжал на верховую прогулку или на охоту, она делала это дважды в день. Кроме растяжения и связанной с ним опухоли, на колене была небольшая ранка, которая никак не хотела затягиваться, и доктор тщательно ее очищала и обрабатывала, хотя мне и казалось, что это вполне могла делать любая нянька или даже королевский слуга. Но король, по всему, хотел, чтобы это делала каждый день сама доктор, а она, как мне казалось, соглашалась скрепя сердце. Не могу представить себе ни одного другого доктора, который искал бы повод, чтобы отказаться от лечения короля, но она была вполне способна и на такое.

— По всем правилам — так, чтобы я имел изрядную возможность поймать их, Восилл, — сказал король, наклоняясь к доктору и используя то, что, кажется, называют сценическим шепотом. Две пастушки звонко рассмеялись.

— Изрядную, государь? Это как? — спросила доктор и заморгала, хотя мне казалось, что здесь, под сенью цветов и листьев, смягчавших сияние солнц, свет вовсе не слепит глаза.

— Восилл, прекратите задавать эти детские вопросы и скажите, когда я вновь смогу бегать.

— Хоть сейчас, государь. Только вам будет довольно-таки больно, а через несколько десятков шагов ваша коленка, вполне вероятно, откажет. Но бежать вы, несомненно, можете.

— Ну да — бежать и падать, — сказал король, откидываясь к спинке и беря кубок с вином.

Доктор посмотрела на двух пастушек.

— Ну, если что-нибудь мягкое остановит ваше падение, то вы не разобьетесь.

Она сидела спиной к герцогу Валену внизу перед королем, широко расставив ноги. Доктор нередко принимала эту странную и неженственную позу, кажется, безотчетно. Однако при этом ношение мужской одежды или хотя бы некоторых ее предметов становилось настоятельнейшей необходимостью. На сей раз на докторе не было высоких сапог. Она надела темные рейтузы и мягкие вельветовые туфли с заостренными концами. Ноги короля покоились на серебряной скамеечке, поверх которой была положена мягкая подушка, ярко раскрашенная и разрисованная. Доктор, как и обычно, вымыла ноги короля, осмотрела их и — на этот раз — осторожно постригла ногти. Она была погружена в свою работу, а я сидел рядом на маленькой скамеечке и держал открытым ее саквояж.

— Ну что, мои красавицы, вы остановите мое падение, не допустите, чтобы я разбился? — спросил король со своего стула.

Две девицы снова расхохотались. (Мне показалось, доктор пробормотала что-то вроде того, что не стоит приземляться на их головы — тут, мол, ничего гарантировать нельзя.)

— Они разобьют ваше сердце, государь, — улыбаясь, произнес Адлейн.

— И верно, — сказал Вален. — Если каждая будет тянуть на себя, мужчине это грозит серьезными неприятностями.

Две девицы, хихикая, принялись кормить короля мелко нарезанными фруктами, а тот щекотал их длинным пером широкохвостого цигиберна. Музыканты играли на террасе позади нас, фонтаны изливали мелодичные струи, насекомые жужжали, не досаждая нам, свежий воздух был насыщен ароматами цветов и свежевспаханной и политой земли. Две девицы наклонялись, чтобы заправить очередной кусочек в рот короля, визжали, прыгали и ежились, когда он щекотал их пером. Признаюсь, я был рад тому, что мог не обращать чрезмерного внимания на действия доктора.

— Постарайтесь посидеть спокойно, государь, — пробормотала она, когда король в очередной раз ткнул в двух девиц пером цигиберна.

По тропинке под цветами и виноградом, задыхаясь, взбежал Вистер, его туфли с великолепными пряжками сияли в солнечных лучах и хрустели на полудрагоценных камнях, устилавших тропинку.

— Герцог Кветтил, ваше величество, — объявил он. От ворот сада раздались звуки фанфар и звон медных тарелок, за которыми последовал громкий крик, похожий на рев злобного и рассерженного животного. — Со своей свитой, — добавил Вистер.

Герцог Кветтил прибыл в сопровождении стайки девиц, разбрасывавших на его пути измятые для большего аромата лепестки цветов, нескольких жонглеров, которые перекидывали над тропинкой туда-сюда сверкающие дубинки, музыкантов с фанфарами и тарелками, семейства рычащих галков, каждого из которых вел на жестком поводке отвечавший за него мускулистый, намасленный дрессировщик, скопища одинаково одетых клерков и вассалов, выводка коренастых типов, облаченных в одни набедренные повязки и несущих подобие высокого, тонкого гардероба на похоронных дрогах, и пары высоченных чернокожих экваторианцев, держащих зонт с кисточками над самим герцогом, которого несли на носилках, сверкающих драгоценными металлами и камнями, восемь величественно-надменных золотокожих балнимов, лысых и обнаженных, не считая тонких повязок на паху, с огромными длинными луками, надетыми на плечи.

Герцог был одет вызывающе, как говорят; роскошь его нарядов могла поспорить с императорской — красные и золотые, они эффектно оттеняли его внушительную фигуру, что стало видно, когда балнимы опустили носилки, подставили к ним приступку и герцог шагнул на золототканый ковер. Над его круглым, полным безбровым лицом в солнечных лучах сверкал драгоценностями головной убор, а кольца — по нескольку штук на каждом пальце — были украшены бриллиантами. Он поклонился королю — размашисто, глубоко, хотя и неуклюже.

Фанфары и тарелки смолкли. Музыканты на террасе при появлении герцога стихли, даже не пытаясь переиграть его шумный оркестр, так что на какое-то мгновение нас окружали только звуки самого сада и ворчание галков.

— Герцог Кветтил, — сказал король. — Визит-экспромт?

Кветтил широко улыбнулся. Король рассмеялся.

— Рад вас видеть, герцог. Думаю, вы со всеми здесь знакомы.

Кветтил кивнул Валену и Улресилу, потом Адлейну и некоторым другим. Он не мог видеть доктора, потому что она сидела на противоположном от него конце стола и все еще занималась королевскими ногами.

— Ваше величество, — сказал Кветтил. — В знак того, какая это великая для нас честь — снова принимать вас летом вместе со двором, — я хочу сделать вам подарок.

Могучие, натертые маслом мужчины вынесли вперед дроги и поставили их перед королем. Они открыли резные инкрустированные двери тонкого вместилища, за которыми оказалась огромная квадратная карта высотой в человеческий рост. В квадрат был вписан круг, заполненный изображениями континентов, островов, морей, украшенный рисунками чудовищ, планами городов и маленькими фигурками мужчин и женщин в самых разных платьях.

— Карта мира, государь, — сказал Кветтил. — Составлена для вас мастером-географом Куином по самым последним сведениям, приобретенным вашим покорным слугой и переданным ему самыми отважными и надежными капитанами четырех вод.

— Благодарю вас, герцог. — Король выпрямился на своем сиденье, вглядываясь в карту. — А на ней есть то, что прежде было Анлиосом?

Кветтил посмотрел на одного из своих облаченных в ливрею слуг, который быстро вышел вперед и сказал:

— Да, ваше величество. Вот он, — и указал пальцем.

— А как насчет берлоги монстра Груиссенса?

— Считается, что она здесь, ваше величество, в районе Исчезающих островов.

— А Сомполия?

— Пристанище Мимарстиса Могущественного, — сказал Кветтил.

— Так говорят, — сказал король.

— Вот оно, ваше величество.

— А Гаспид по-прежнему в центре мира? — спросил король.

— Ох, — сказал слуга.

— Во всех смыслах, кроме физического, государь, — сказал Кветтил, на лице его появилось слегка растерянное выражение. — Я просил мастера-географа Куина изготовить самую точную, насколько это возможно, карту, основанную на новейших и заслуживающих доверия данных, и он в целях точного воспроизведения действительности изобразил (и это теперь почти непреложная истина) экватор линией, опоясывающей мир. Поскольку Гаспид удален от экватора на значительное расстояние, невозможно допустить, что…

— Кветтил, это не имеет значения, — весело сказал король, взмахнув рукой. — Я предпочитаю точность лести. Это самая великолепная карта из виденных мною, и я искренне вас благодарю. Она будет находиться в моем тронном зале, чтобы все могли ею восхищаться. А кроме того, я прикажу сделать с нее копии и вручить нашим капитанам. Я думаю, мне еще не доводилось видеть предмета, который был бы столь великолепен внешне и в то же время столь полезен. Садитесь рядом со мной. Герцог Вален, будьте добры, освободите место для нашего гостя.

Вален пробормотал, что он счастлив уступить место герцогу, и слуги оттащили его стул от королевского, чтобы балнимы пронесли носилки Кветтила вокруг стола и поставили их рядом с королем. Герцог устроился на своем месте. От балнимов исходил резкий, животный запах мускуса. Они ретировались в конец террасы и уселись на корточки. Луки наискось висели у них за спинами.

— А это что еще такое? — сказал Кветтил, глядя сверху вниз со своего невероятного седалища на меня и на доктора.

— Мой врач, — ответил ему король, широко улыбаясь доктору.

— Что — врач для ног? — спросил Кветтил. — Это новая гаспидская мода? Я о таком еще не слышал.

— Нет, врач для всего тела, как и подобает королевскому врачу. Таким был Траниус для моего отца. И для меня.

— Да, — сказал Кветтил, оглядываясь — Траниус. И что с ним?

— Какой из него теперь врач — руки трясутся, глаза не видят. Удалился на покой, живет у себя на ферме в Джунде.

— Сельская жизнь ему явно на пользу, — добавил Адлейн. — Поскольку старик избавился от всех недугов.

— Ормин порекомендовал мне доктора Восилл, — сказал Квиенс герцогу, — хотя при этом и сам, и его семья лишились ее услуг.

— Но ведь она… женщина! — сказал Кветтил. Он дал знак одному из своих слуг попробовать вино и лишь затем взял бокал. — Неужели вы доверяете женщине что-то еще, кроме того единственного органа? Вы и в самом деле отважный человек, ваше величество.

Доктор чуть откинулась назад и повернулась спиной к столу. В этом положении она могла видеть и короля, и Кветтила. Она ничего не сказала, хотя на ее лице появилась едва заметная, суховатая улыбка. Я забеспокоился.

— Доктор Восилл за прошедший год сумела доказать, что она бесценна.

— Как-как? Бесценна? Значит, не имеет никакой цены? — Кветтил мрачно улыбнулся и, вытянув одну из своих ног в сандалиях, ткнул доктора в локоть. Она чуть подалась назад и посмотрела на то место, которого коснулась отделанная драгоценностями сандалия. Я почувствовал, как у меня пересохло во рту.

— Не имеет цены, потому что оценить ее как следует невозможно, — ровным голосом сказал Квиенс. — Я превыше всего ценю свою жизнь, а мой добрый доктор помогает мне сохранять ее. Я ей благодарен.

— Благодарны? — Кветтил сморщился. — Это женщины должны быть благодарны мужчине, государь. Вы слишком щедры, мой король.

— Я слышал, многие высказываются в том же духе, — сказал начальник стражи Адлейн. — Единственная слабость короля в том, что он слишком снисходителен. Я бы сказал, он настолько снисходителен, насколько это необходимо, чтобы выявить тех, кто хочет воспользоваться его добротой и стремлением к терпимости. А выявив их…

— Да-да, Адлейн, — сказал герцог Кветтил, отмахиваясь от начальника стражи, который замолчал и уперся взглядом в стол. — Именно так. Но при всем том доверить свое здоровье женщине… Ваше величество, я пекусь только о благе королевства, которое вы унаследовали от человека, оказавшего мне честь называть его лучшим другом, — от вашего добрейшего отца. Что бы он сказал на это?

Квиенс на мгновение нахмурился. Потом его лицо снова посветлело.

— Он бы сказал, что дама должна сама постоять за себя. — Король сложил руки и посмотрел на доктора. — Доктор Восилл?

— Государь?

— Герцог Кветтил сделал мне подарок — карту мира. Не хотите ли восхититься ею? Может быть, даже выскажете свои соображения на этот счет, ведь вы попутешествовали по миру больше любого из нас.

Доктор неторопливо распрямилась, поднялась и повернулась, чтобы посмотреть на огромную карту у дальнего конца стола. Несколько мгновений она разглядывала ее, потом вернулась в свое прежнее положение и взяла в руки маленькие ножницы. Прежде чем приняться с их помощью за очередной ноготь короля, она взглянула на герцога и сказала:

— Карта неточна, сударь.

Герцог Кветтил посмотрел на доктора и издал короткий высокий смешок. Он перевел взгляд на короля, делая вид, что едва сдерживает ухмылку.

— Вы так думаете, мадам? — ледяным тоном сказал он.

— Я знаю, сударь, — сказала доктор. Она погрузилась в изучение кожицы на большом пальце левой ноги короля и сильно нахмурилась. — Элф, дай мне маленький скальпель… Элф.

Я вскочил, нырнул в ее саквояж и дрожащей рукой вытащил оттуда крохотный инструмент.

— Что вам может быть известно в подобных вопросах, да позволено мне будет спросить, мадам? — спросил герцог Кветтил, снова взглянув на короля.

— Может быть, госпожа доктор к тому же и великий географ? — поинтересовался Адлейн.

— Может быть, ее следует поучить хорошим манерам, — раздраженно сказал герцог Вален.

— Я пересекла весь мир, герцог Кветтил, — сказала доктор, обращаясь к королевскому пальцу, — и своими глазами видела многое из того, что так прихотливо изображено на вашей карте.

— Доктор Восилл, — без строгости в голосе сказал король. — Было бы вежливее, если бы вы, обращаясь к герцогу, вставали и смотрели на него.

— Вы так считаете, государь?

Король вытащил ногу из ее руки, расправил плечи и резко сказал:

— Да, мадам, считаю.

Доктор так посмотрела на короля, что у меня вырвался стон, хотя, думаю, мне удалось сделать вид, будто у меня запершило в горле, и я просто откашлялся. Однако она помедлила, вернула мне малый скальпель и снова встала во весь рост. Она поклонилась королю, потом герцогу.

— С вашего позволения, государь, — сказала она, потом взяла перо цигиберна, оставленное королем на столе. Потом она нырнула под длинный стол и появилась с другого его конца. Она указала пером на нижнюю часть огромной карты. — Здесь нет никакого континента, один лед. А здесь и здесь — группы островов. Северные острова Дрезена просто не показаны. Они гораздо многочисленнее, большей частью мельче, не такие правильные по форме и простираются дальше на север. Вот здесь самый западный мыс Кваррека смещен дней на двадцать пути на восток. Кускерия… — Она наклонила голову, размышляя. — Она показана довольно точно. Фуол расположен неверно, он должен быть здесь, хотя весь континент Морифет вот тут слишком наклонен на запад. Иллерн расположен к северу от Крое, а не напротив него. Эти места я знаю, потому что сама побывала там. А вот здесь должно быть внутреннее море, мне это известно из надежного источника. Что же касается всяких монстров и прочих нелепиц…

— Спасибо, доктор, — сказал король и хлопнул в ладоши. — Ваши соображения весьма забавны. Герцог Кветтил, вне всяких сомнений, получил огромное удовольствие, глядя, как его великолепная карта претерпевает такие изменения. — Король повернулся к Кветтилу, сидевшему с мрачным выражением на лице. — Вы должны простить доброго доктора, мой дорогой герцог. Она ведь из Дрезена, а у них там мозги вкривь и вкось, оттого что они все время ходят вверх ногами. Там все поставлено с ног на голову, а потому женщины считают возможным указывать своим повелителям и хозяевам, что есть что.

Кветтил выдавил из себя улыбку.

— Воистину, государь. Я это понимаю. И тем не менее это было весьма забавно. Я всегда соглашался с вашим отцом в том, что не следует допускать женщин на сцену, когда нет недостатка в кастратах. Однако теперь я вижу: женской природе свойственна столь богатая фантазия, что ей можно найти неплохое применение, когда нам захочется посмотреть какую-нибудь юмористическую сценку. Теперь я вижу, что такие вольности и пустозвонство и в самом деле весьма полезны. Конечно, если не относиться к ним слишком серьезно.

Я внимательно и с огромным волнением смотрел на доктора, слушая эти слова. Но лицо ее, к моему облегчению, оставалось спокойным и невозмутимым.

— Как вы считаете, ваше величество, — обратился герцог к королю, — она придерживается столь же экстравагантных взглядов и относительно расположения органов в человеческом теле?

— Нужно спросить у нее, — сказал король. — Доктор, вы расходитесь с нашими лучшими врачами и хирургами так же, как с нашими опытнейшими навигаторами и картографами?

— В том, что касается расположения органов, — нет, государь.

— Но судя по вашему тону, — сказал Адлейн, — в чем-то вы с ними все же расходитесь. В чем же?

— В оценке функции органов, сударь, — сказала ему доктор. — Но это связано главным образом с кишками, а потому не представляет особого интереса.

— Скажите мне, женщина, — заговорил герцог Вален, — вы покинули этот ваш Дрезен, потому что бежали от правосудия?

Доктор холодно посмотрела на герцога Валена.

— Нет, сударь.

— Странно. Я уже решил, что вы слишком долго испытывали терпение и снисходительность ваших тамошних хозяев, а потому бежали, чтобы уйти от наказания.

— Я могла остаться, а могла уехать, сударь, — ровным голосом сказала доктор. — Я решила уехать, чтобы постранствовать по миру и посмотреть, как живут люди в других краях.

— И, кажется, нашли мало такого, с чем можете согласиться, — сказал герцог Кветтил. — Меня удивляет, что вы еще не вернулись туда, откуда прибыли.

— Я нашла благосклонность доброго и справедливого короля, сударь, — сказала доктор, кладя перо назад на стол. Потом подняла глаза на короля, завела руки за спину и расправила плечи. — Мне оказана честь служить ему, насколько это в моих силах и пока его это устраивает. Я считаю, это затмевает все трудности, которые я претерпела в пути, и все то неприятное, что я увидела, покинув свой дом.

— Все дело в том, что доктор слишком ценна, чтобы я мог отпустить ее домой, — заверил король герцога Кветтила. — Она практически наша пленница, хотя мы и держим это в тайне от нее, иначе она впала бы в ужасный гнев, не правда ли, доктор?

Доктор опустила голову, чуть ли не застенчиво.

— Ваше величество может изгнать меня на край света, но я все равно останусь пленницей ваших милостей.

— Хвала Провидению, смотрите-ка, она временами даже может быть вежливой! — взревел вдруг Кветтил, хлопнув ладонью по столу.

— Она даже может быть красивой, если ее одеть как подобает и причесать, — сказал король, снова беря перо цигиберна и крутя его перед лицом. — Полагаю, что за время нашего пребывания здесь мы устроим один-два бала. Доктор наденет свои лучшие платья и удивит всех нас своей грацией и изяществом. Не правда ли, Восилл?

— Если этого хочет король, — сказала она, правда, я заметил, что после этих слов она поджала губы.

— Вот замечательно, будем ждать с нетерпением, — сказал вдруг герцог Улресил, потом словно вспыхнул и тут же занялся поглощением фрукта.

Остальные посмотрели на него, улыбнулись и обменялись понимающими взглядами. Доктор посмотрела на Улресила, произнесшего эти слова. Мне показалось, что взгляды их на мгновение встретились.

— Значит, так тому и быть, — сказал король. — Вистер!

— Ваше величество?

— Пожалуй, пора музыку.

— Слушаюсь, ваше величество.

Вистер повернулся к музыкантам на террасе. Кветтил отпустил большую часть своей свиты. Улресил принялся набивать себе желудок, поглощая столько пищи, что хватило бы для прокорма обоих уведенных галков. Доктор снова занялась королевскими ногами: теперь она втирала пахучие масла в затвердевшие части кожи. Двух пастушек король отослал.

— Адлейн собирался сообщить какую-то новость, да, Адлейн?

— Я хотел это сделать в более конфиденциальной обстановке.

Король оглянулся.

— Здесь нет никого, кому мы не могли бы доверять.

Кветтил устремил взгляд на доктора, которая подняла глаза и сказала:

— Мне уйти, ваше величество?

— Вы закончили?

— Нет, ваше величество.

— Тогда оставайтесь. Провидение знает, что я уже не раз вверял вам свою жизнь, а Кветтил и Вален, вероятно, полагают, что вам не хватает памяти или ума, чтобы шпионить как следует, а значит, если мы доверяем юному…

— Его зовут Элф, государь, — сказала королю доктор. Она улыбнулась мне. — Он зарекомендовал себя честным и заслуживающим доверия учеником.

— … и юному Элфу, то мы можем говорить вполне свободно. Мои герцоги и начальник стражи, может, воздержатся от самых неприличных оборотов, а может, и нет, но я подозреваю, что если вы их и услышите, то не покраснеете. Адлейн. — Король повернулся к начальнику стражи.

— Хорошо, государь. Поступило несколько сообщений, что кто-то из посольства морской компании дней двадцать назад покушался на цареубийцу УрЛейна.

— Что? — воскликнул король.

— Полагаю, из этого следует, что, как это ни печально, покушение не увенчалось успехом? — сказал Вален.

Адлейн кивнул.

— Этот самый, как его называют, «протектор», остался целехонек.

— А что за морская компания? — спросил король, прищурившись.

— Ее на самом деле не существует, — сказал Адлейн. — Ее создали специально, чтобы предпринять это покушение. Из сообщения следует, что члены делегации умерли под пыткой, не раскрыв ничего, кроме своего полного неведения относительно случившегося.

— А причина — все эти разговоры о постройке военного флота, — сказал Вален, глядя на Квиенса. — Сплошная глупость, ваше величество.

— Возможно, — согласился король. — Но пока мы должны делать вид, что поддерживаем эту глупость. — Он посмотрел на Адлейна. — Свяжитесь со всеми портами. Пошлите сообщения всем компаниям, которые пользуются нашей благосклонностью, что любые новые покушения на жизнь УрЛейна вызовут наше глубочайшее неудовлетворение со всеми вытекающими последствиями.

— Но, государь!.. — попытался возразить Вален.

— УрЛейн продолжает пользоваться нашей поддержкой, — сказал с улыбкой король. — Никто не должен знать, что мы противостоим ему, независимо от того, как мы относимся к его пребыванию у власти. Мир изменился, слишком многие обратили взоры к Тассасену и смотрят, что там происходит. Мы должны довериться Провидению, которое позаботится, чтобы этот цареубийственный режим пал сам по себе, продемонстрировав всем свою беззаконность. Если же мы будем замечены в том, что способствуем падению этого режима извне, то скептики только уверятся в том, будто от него исходит некая угроза, а значит (таков уж их образ мыслей), он не лишен и неких достоинств.

— Но, государь, — сказал Вален, наклоняясь и глядя мимо Кветтила — его старческий подбородок оказался при этом чуть ли не на столе, — Провидение не всегда ведет себя так, как следует. У меня в жизни было немало возможностей убедиться в этом, государь. Даже ваш дражайший отец, не имевший равного в подобных делах, случалось, не был слишком склонен ожидать, пока Провидение со своей мучительной медлительностью не выполнит то, чего можно достичь в десять раз быстрее одним быстрым и даже милосердным ударом. Провидение не торопится доставить то, чего мы от него ждем или желаем, государь. Провидение нужно подтолкнуть в верном направлении. — Он обвел остальных вызывающим взглядом. — Да-да, подтолкнуть, и хорошенько.

— Мне казалось, что люди постарше обычно склонны проявлять терпение, — сказал Адлейн.

— Только когда оно требуется, — пояснил Вален. — Сейчас не тот случай.

— И тем не менее, — совершенно невозмутимо продолжал король, — с генералом УрЛейном случится то, что должно случиться. Как вы догадываетесь, у меня здесь свой интерес, дорогой герцог Вален, но вы и любой, для кого мое благоволение не пустой звук, не должны торопить события. Терпение — это средство, с помощью которого мы позволим плоду созреть, и тогда он упадет в наши руки сам — никуда не денется.

Вален довольно долго смотрел на короля, потом вроде бы согласился с услышанным.

— Ваше величество, простите старика, чьи дни сочтены и потому он опасается, что пожать плоды терпения сможет только в могиле.

— Мы должны надеяться, что этого не случится, потому что я не желаю вам столь ранней смерти, мой дорогой герцог.

Эти слова не очень утешили герцога. Кветтил похлопал его по руке, в твердости которой старик уже испытывал сомнения.

— Как бы то ни было, но у цареубийцы больше поводов для беспокойства, чем у простых убийц, — сказал Кветтил.

— Итак, — сказал король, с удовлетворенным видом откидываясь к спинке стула, — наша восточная проблема.

— Я бы сказал, скорее западная проблема УрЛейна, — улыбнулся Кветтил. — Нам известно, что он продолжает посылать войска в Ладенсион. Два его лучших генерала, Сималг и Ралбут, уже находятся в городе Чалтоксерн. Они предъявили ультиматум баронам: если те к новолунию Джейрли не откроют перевалы и не пропустят войска протектората во внутренние города, пусть пеняют на себя.

— А у нас есть основания полагать, что бароны займут позицию куда жестче, чем полагает УрЛейн, — сказал король с хитроватой улыбкой.

— Я бы сказал: все основания, — сказал Кветтил. — Даже больше… — начал было он, но король поднял руку, сделал неопределенное движение в воздухе и прикрыл глаза. Кветтил бросил взгляд на нас и медленно, едва заметно кивнул.

— Герцог Ормин, государь, — произнес Вистер.

На тропинке показалась неуклюжая, сутулая фигура герцога Ормина. Он остановился у высокого ящика с картой, улыбнулся и отвесил поклон.

— Государь. А, и герцог Кветтил здесь.

— Ормин! — сказал король (Кветтил небрежнейшим образом поклонился). — Рад вас видеть. Как поживает ваша жена?

— Гораздо лучше, государь. Легкая лихорадка, ничего страшного.

— Вы не хотите, чтобы Восилл ее посмотрела?

— Спасибо, государь, в этом нет нужды, — сказал Ормин, поднимаясь на цыпочки, чтобы увидеть, что делается за столом. — А, и доктор Восилл здесь.

— Господин герцог, — сказала Восилл, слегка кивнув головой.

— Присядьте с нами, — предложил король и оглянулся. — Герцог Вален, вы не будете так добры… нет-нет-нет. — На физиономии герцога Валена появилось такое выражение, будто ему сообщили, что в его сапог заползло ядовитое насекомое. — Вы ведь уже пересаживались, верно?… Адлейн, освободите, пожалуйста, место для герцога.

— С удовольствием, государь.

— Какая великолепная карта, — сказал герцог Ормин, усаживаясь.

— Вы так думаете? — спросил король.

— Государь? Ваше величество? — заверещал вдруг молодой человек справа от Валена.

— Герцог Улресил, — обратился к нему король.

— Позвольте мне отправиться в Ладенсион, — сказал молодой человек. Он, казалось, наконец-то оживился, даже демонстрировал некоторое возбуждение. Когда он выразил желание поскорее увидеть доктора в бальном платье, он лишь проявил свою незрелость. Теперь он словно загорелся энтузиазмом, на лице его появилось нетерпеливое выражение. — Мне с несколькими друзьями. У нас есть оружие и достаточно воинов. Мы встанем под знамена того барона, которому вы более всего доверяете, и будем с радостью сражаться за…

— Мой добрый Улресил, — сказал король. — Ваш энтузиазм весьма похвален, и, хотя я вам благодарен за это ваше желание, претворение его в жизнь вызовет у меня только гнев и презрение.

— Почему, государь? — спросил молодой герцог, часто моргая. Лицо его зарделось.

— Вы сидите за моим столом, герцог Улресил. Известно, что вы пользуетесь моей благосклонностью и принимаете советы от меня и от герцога Кветтила. А вы собираетесь драться с тем, кого я обязался поддерживать и должен, повторяю, делать вид, что поддерживаю. По крайней мере пока.

— Но…

— В любом случае, Улресил, — сказал герцог Кветтил, взглянув на Квиенса, — король предпочитает, чтобы сколь-нибудь значительными войсковыми соединениями командовали наемные генералы, а не знать.

Король натянуто улыбнулся Кветтилу.

— У моего отца была традиция вверять руководство крупными сражениями тем, кто с младых ногтей воюет и не занимается ничем другим. Моя знать командует своими владениями и своим досугом. Они набирают себе гаремы, улучшают свои дворцы, приобретают великие творения искусства, собирают налоги, с которых все мы получаем свое, и наблюдают за мелиорацией земель и очисткой городов. В том новом мире, который окружает нас сегодня, для человека найдется — даже с избытком найдется — чем заняться и о чем думать и кроме опасностей войны.

Герцог Ормин хохотнул.

— Король Драсин, бывало, говорил, что война — это не наука и не искусство, — сказал Ормин. — Это ремесло с элементами как науки, так и искусства, но в первую очередь — ремесло, и его нужно оставить тем, кто поднаторел в этом ремесле.

— Но, государь… — попытался было возразить герцог Улресил.

Король протянул в его направлении руку.

— У меня нет сомнений в том, что вы с друзьями могли бы сами дать сражение врагу и сделать это не хуже любого наемного генерала, но, выиграв сегодня, вы можете проиграть завтра и даже поставить под угрозу существование королевства. Я все держу под контролем, Улресил. — Король улыбнулся молодому герцогу, хотя тот и не увидел этого, потому что, поджав губы, вперился в стол. — Однако, — продолжил король снисходительно веселым тоном, отчего Улресил тут же поднял глаза, — держите мечи наготове и проверьте, хорошо ли они наточены. Ваш день настанет в свой срок.

— Слушаюсь, государь, — сказал Улресил, снова вперяя взгляд в стол.

— Итак… — начал было король, но его прервал шум: у входа во дворец происходила какая-то суета.

— Ваше величество, — сказал Вистер, устремив взгляд в направлении шума и привстав на цыпочки, чтобы увидеть, что там происходит.

— Вистер, что вы там видите? — спросил король.

— Какой-то слуга, государь. Он торопится. Он даже бежит.

В этот момент и я, и доктор оглянулись под столом и тоже увидели упитанного юнца в форме дворцового лакея — он несся по тропинке в нашем направлении.

— Я думал, что бегать тут запрещено, иначе гравий с дорожки будет попадать на клумбы, — сказал король, прикрывая ладонью глаза от чуть сместившегося светила.

— Так и есть, государь, — сказал Вистер, принял самый строгий и суровый вид и направился навстречу юнцу, который остановился перед ним и, согнувшись в поясе, упер руки в колени — он запыхался и теперь пытался отдышаться.

— Сударь!

— Что случилось, молодой человек? — взревел Вистер.

— Убийство, сударь!

— Убийство? — повторил Вистер — он непроизвольно сделал шаг назад и словно съежился. Начальник стражи Адлейн мигом вскочил на ноги.

— Что такое? — спросил Кветтил.

— Что он сказал? — пробормотал Вален.

— Где произошло? — обратился к юнцу Адлейн.

— В камере мастера Нолиети, где проводят допросы, сударь.

Герцог Кветтил издал короткий, заливистый смешок.

— И что же в этом необычного?

— Кого убили? — спросил Адлейн, направляясь к слуге.

— Мастера Нолиети, сударь.

10. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Была когда-то одна страна, и звалась она Богатилия, и жили в ней Секрум и Хилити — кузина и кузен.

— Кажется, ты уже рассказывал эту историю, ДеВар, — сказал Латтенс тонким капризным голосом.

— Я знаю. Но та история еще не кончилась. У некоторых людей в жизни происходит больше одной истории. Я хочу рассказать тебе новую.

— Ну, тогда другое дело.

— Как ты себя чувствуешь? Ты здоров — сможешь выслушать одну из моих историй? Я знаю, они не очень интересны.

— Я здоров, господин ДеВар.

ДеВар чуть взбил под мальчиком подушки и дал ему выпить немного воды. Латтенс лежал в маленькой, но роскошно убранной комнате частных покоев вблизи гарема, где Перрунд и Хьюсс всегда могли навестить его. С другой стороны, это помещение находилось вблизи покоев его отца и доктора БреДелла, который объявил, что мальчик склонен к нервному истощению и у него в мозгу повышенное давление крови, а потому прописал ему кровопускания дважды в день. Приступы, случившиеся у мальчика в тот первый день, больше не повторялись, но силы к нему возвращались очень медленно.

ДеВар, когда у него выдавалось время, приходил навещать Латтенса. Случалось это обычно, когда отец того посещал гарем, как сейчас.

— Ну, если ты уверен.

— Уверен. Пожалуйста, расскажи мне эту историю.

— Хорошо. Как-то раз друзья сидели за игрой.

— За какой игрой?

— Это была очень сложная игра. К счастью, нам нет нужды вдаваться в подробности. Важно лишь, что они играли, а потом у них возник спор о правилах, потому что в этой игре было несколько наборов правил.

— Это странно.

— Да. Но такая уж это была игра. И вот они заспорили. Суть спора сводилась к следующему. Секрум утверждала: в этой игре (как и вообще в жизни) ты должен делать то, что тебе сейчас кажется правильным. Тогда как Хилити говорил: иногда ты должен делать то, что сейчас кажется неправильным, чтобы в конце концов вышло правильно. Тебе понятно?

— Не очень.

— Гм-м. Так. Ну, хорошо. Вот, скажем, этот твой маленький элтар. Как его зовут?

— Винтл. А что?

— Да, Винтл. Помнишь, ты принес его в дом, и он написал в углу?

— Да, — сказал Латтенс.

— И нам пришлось взять Винтла и ткнуть его носом в лужу, чтобы он больше этого не делал. Помнишь?

— Да.

— Малютке Винтлу это наверняка не понравилось, верно?

— Да.

— Можешь ты себе представить, что с тобой поступили бы так же, если бы ты, когда был маленький, наделал лужу?

— Фу!

— Но это было правильно, потому что теперь Винтл больше не делает ничего такого, когда его приносят в дом. И теперь он может находиться в доме вместе с нами, а не сидеть все время в клетке в саду.

— Да.

— Вот именно это люди и имеют в виду, когда говорят, что, если хочешь блага, нужно иногда быть жестоким. Ты слышал об этом раньше?

— Да. Отец часто это говорит.

— Я думаю, взрослые довольно часто говорят об этом детям. Но именно тут и не сошлись Секрум и Хилити. Секрум утверждала, что никогда нельзя быть жестоким во благо. Секрум говорила, что есть другие способы преподать людям урок, и добрые люди всегда должны пытаться найти такие способы и использовать их. Хилити считал, что это глупо и что сама история доказала: иногда необходимо быть жестоким во благо, и не важно, кого ты собираешься проучить — маленького зверька или целый народ.

— Целый народ?

— Ну да. Какую-нибудь империю или страну. Вроде Тассасена. Всех.

— Ух ты.

— И вот как-то после того, как они рассорились за игрой, Хилити решил проучить Секрум. Они с самого детства устраивали всевозможные розыгрыши, подшучивали друг над другом, и каждый ожидал от другого чего-то в этом роде. В тот день, вскоре после спора за игрой, Хилити и Секрум с двумя друзьями на своих огромных скакунах отправились в одно из самых любимых своих мест…

— А это случилось до или после той истории, когда госпожа Леерил дала Хилити сладкого?

— После. И вот они вчетвером прискакали на поляну в горах, где был водопад, много фруктовых деревьев и высокие скалы.

— А сахарные скалы там были?

— Множество. И у всех разный вкус, правда, Секрум и Хилити с друзьями взяли еду с собой. И вот они поели, искупались в озере у подножья водопада, потом стали играть в прятки и другие игры, а потом Хилити сказал, что у него есть специальная игра для Секрум. Хилити попросил двух друзей оставаться на месте — на берегу озера, а сам вместе с Секрум поднялся по скалам к истоку водопада. Они встали на краю обрыва, с которого падала вода.

Секрум об этом не знала, но Хилити побывал там днем раньше и неподалеку от обрыва спрятал доску.

Теперь Хилити вытащил доску из кустов и сказал, что Секрум должна встать на ее краю, чтобы другой конец свешивался над пропастью. Хилити собирался идти по этой доске к висячему концу, но (на этом месте Секрум слегка перепугалась) он сначала завяжет себе глаза, чтобы не видеть, что делает. Секрум будет направлять его, и весь трюк заключался в том, как далеко по доске отпустит его Секрум. Вот это и было самое главное.

После чего — если, конечно, Хилити не сорвется в пропасть и не разобьется о камни или ему повезет и он, сорвавшись, упадет в воду, избежав скальных выступов, — наступит очередь Секрум: ей предстоит сделать то же самое, а Хилити будет стоять на конце доски и говорить, можно ли шагнуть еще или нужно остановиться. Секрум все это не очень понравилось, но все же она согласилась, чтобы не получилось, будто она не доверяет Хилити. И вот Хилити надел на глаза повязку, сказал Секрум, насколько нужно выдвинуть доску над пропастью, потом встал на нее и, раскинув руки в поисках равновесия, пошел к ее концу. Вот так.

— И он упал?

— Нет, не упал. Секрум сказала ему остановиться, когда он был почти на самом конце доски. Тогда Хилити снял с глаз повязку и остался стоять, раскинув руки и помахивая двум девушкам внизу. Они кричали и махали ему в ответ. Хилити осторожно развернулся и пошел назад — на твердую скалу. А потом наступил черед Секрум.

Секрум надела повязку. Она слышала, как Хилити выдвигает доску над пропастью на нужную ему длину, потом ступила на нее — осторожно и медленно поставила ногу и вытянула руки, как и Хилити.

— Вот так?

— Вот так.

Доска раскачивалась, и у Секрум сердце уходило в пятки. Поднялся ветерок, он дул прямо в лицо Секрум, отчего сердце ее стучало еще сильнее, но она продолжала осторожно переступать ногами, двигаясь к концу доски, а конец этот, казалось ей, далеко-далеко.

Секрум добралась до конца, и Хилити велел ей остановиться, и та остановилась. Потом медленно завела руки себе за голову и сняла повязку.

— Вот так?

— Вот так.

Она помахала друзьям внизу на траве.

— Вот так?

— Вот так.

Потом повернулась, чтобы вернуться назад, но в этот момент Хилити сошел с доски, и та вместе с Секрум полетела вниз.

— Нет!

— Да. Только доска улетела не очень далеко, потому что Хилити привязал ее за другой конец веревкой, а вот Секрум с криком рухнула в озеро у подножья водопада, подняв целый фонтан брызг, и исчезла из вида. Две ее подружки ринулись за ней в воду, а Хилити, спокойно затащив доску наверх, встал на колени у края обрыва и уставился вниз, дожидаясь, когда Секрум всплывет на поверхность.

Но Секрум не всплыла. Две ее подружки плавали вокруг места падения, ныряли вглубь, обследовали скалы, стоящие по берегам озера, — но Секрум не было и следа. Наверху, на скале, Хилити в ужасе смотрел на то, что сделал. Ведь он-то хотел только преподать Секрум урок, показать ей, что никому нельзя доверять. Он хотел быть жестоким во благо, так как считал, что взгляды Секрум в один не самый прекрасный для нее день приведут ее к гибели, если не преподать ей урок, научив быть осторожнее, но теперь все вроде складывалось так, что из-за его (Хилити) взглядов погибла его кузина и лучший друг, — ведь прошло немало времени, а Секрум так и не всплыла.

— А Хилити нырнул за ней в воду?

— Да! Он нырнул в озеро и так сильно ударился о воду, что потерял сознание, но двое друзей спасли его и вытащили на берег, на траву. Они все еще хлопали его по щекам и выдавливали воду из его легких, когда из воды, вся в крови, хромая появилась Секрум — посмотреть, что стало с ее другом.

— Так она была жива!

— Она ударилась головой о подводную скалу, когда упала в озеро, и чуть было не утонула, но ее вынесло на поверхность за водопадом и тащило потоком, пока не заклинило между двух скал. Там она пришла в себя и поняла, что было на уме у Хилити. Она рассердилась на него и на двух своих подружек, так как решила (ошибочно), что те были с ним в сговоре, а потому не окликнула их, даже наоборот, когда те проплывали мимо — Секрум нырнула под воду, и они ее не заметили. И только когда ей показалось, что и Хилити пострадал при падении, она подплыла к берегу и вышла из воды.

— А Секрум потом простила Хилити?

— Вообще-то да, но они после этого уже никогда не были такими близкими друзьями, как прежде.

— Но оба остались живы?

— Хилити быстро пришел в себя, и, когда увидел Секрум живой, у него словно гора с плеч свалилась. Рана на голове у Секрум была не такая уж серьезная, хотя у нее и по сей день остался необычный треугольный шрам на голове в том месте, где она ударилась о скалу. Вот здесь, над левым ухом. К счастью, шрам закрыт волосами.

— А Хилити, что с ним было?

— Хилити пытался доказать свою правоту. А люди нередко ведут себя неподобающе, когда хотят доказать свою правоту. Конечно же, он заявил, что все доказал. Он уверял, что преподал Секрум именно тот урок, какой хотел, и так хорошо, что Секрум мгновенно его усвоила — ведь она пряталась среди скал и не выходила на берег именно для того, чтобы в свою очередь преподать урок Хилити.

— Так-так.

— Вот именно что так-так.

— Значит, Хилити был прав?

— Секрум ни за что бы с этим не согласилась. Секрум говорила, что во время этого урока она поранила голову и мозги у нее повредились, а это как раз доказывало ее правоту — она теперь утверждала, что, только лишь повредив мозги, люди могут оценить, что такое жестокость во благо.

— Ох-ох-ох, — зевнул Латтенс. — Эта историяинтереснее прошлой, но довольно трудная.

— Я думаю, тебе пора отдохнуть. Тебе ведь нужно поправляться, верно?

— Как Секрум и Хилити.

— Верно. Они поправились.

ДеВар, увидев, что глаза у мальчика закрылись, подоткнул под него одеяло. Ручка мальчика вытянулась и нащупала что-то. Это был квадратик из потертой бледно-желтой материи, который Латтенс сжимал в кулачке изо всех сил. Он прижал квадратик к щеке и, устраиваясь поудобнее на подушке, вдавил в нее голову.

ДеВар поднялся и пошел к двери, кивнув няньке, которая вязала у окна.

Протектор встретил своего телохранителя в гостевой комнате внешнего гарема.

— А, ДеВар, — сказал УрЛейн, выходя резвым шагом из дверей гарема и набрасывая на плечи длиннополую накидку. — Ты видел Латтенса?

— Видел, государь, — сказал ДеВар, идя в шаг с протектором.

Двое бойцов дворцовой стражи, охранявших вход в гарем, пока там находился УрЛейн, последовали за ними в двух шагах. Этот дополнительный эскорт был ответом ДеВара на новые опасности, которые, по его мнению, грозили УрЛейну после нападения посла морской компании и начала войны в Ладенсионе — она шла уже несколько дней.

— Он спал, когда я заглянул к нему, — сказал УрЛейн. — Я увижу его позднее. Как он там?

— Ему еще нужно набираться сил. Я думаю, доктор пускает слишком много крови.

— Пусть каждый занимается своим делом, ДеВар. РеДелл знает, что делает. Ведь тебе, наверно, не очень понравилось бы, начни он учить тебя тонкостям фехтования.

— Не понравилось бы, государь. И все же я остаюсь при своем мнении. — Несколько мгновений ДеВар выглядел смущенным. — Я бы хотел сделать кое-что, государь.

— Что?

— Я бы хотел, чтобы еду и питье Латтенса пробовали, перед тем как давать ему. Чтобы быть уверенным, что его не пытаются отравить.

УрЛейн остановился и посмотрел на своего телохранителя.

— Не пытаются отравить?

— Это просто мера предосторожности, государь. Я не сомневаюсь, что у него… просто болезнь, ничего серьезного. Но чтобы быть спокойным, я прошу вашего разрешения.

УрЛейн пожал плечами.

— Ну что ж, если ты считаешь это необходимым. Пожалуй, мои пробователи не будут возражать против лишнего куска. — Он быстрым шагом пошел дальше.

Они вышли из гарема и заспешили к парадной части дворца, но УрЛейн вдруг остановился на полпути, а потом зашагал медленнее. Он потер себе шею сзади.

— Время от времени тело решает напомнить мне о моем возрасте, — сказал он. Он усмехнулся и похлопал ДеВара по руке. — Так что, я лишил тебя противника, ДеВар?

— Противника, государь?

— Противника по игре. — Он подмигнул. — Перрунд.

— Ах вот вы о чем.

— Вот что я тебе скажу, ДеВар. Эти молоденькие девицы очень привлекательны, но когда имеешь дело с настоящей женщиной, то понимаешь, что они всего лишь девчонки. — Он снова потер себе шею. — Да спасет меня Провидение. С ней я понимаю, на что еще способен. — Он рассмеялся и вытянул руки. — Если я когда и удалюсь на покой в гарем, то виновата будет Перрунд, но винить ее за это нельзя.

— Да, государь.

Они подошли к королевскому залу, где УрЛейн проводил ежедневные совещания по обстановке на театре военных действий. Из-за охраняемых стражниками двойных дверей он услышал голоса. УрЛейн повернулся к ДеВару.

— Следующие два колокола я проведу здесь, ДеВар.

ДеВар посмотрел на дверь, и на его лице появилось мучительное выражение, как у мальчика без гроша в кармане перед витриной кондитерской.

— Я считаю, что должен быть с вами во время этих совещаний, государь.

— Послушай, ДеВар, среди своих военных я в безопасности, а у дверей стоит усиленная охрана.

— Государь, вожди, погибшие от рук убийц, обычно считали себя в безопасности за мгновение до того, как это случилось.

— ДеВар, — с пониманием в голосе сказал УрЛейн. — Всем этим людям я могу доверить свою жизнь. Большую ее часть мы шли рука об руку. И уж некоторых из них я знаю дольше тебя. Им я могу доверять.

— Но, государь…

— А в твоем присутствии кое-кто из них чувствует себя неловко, — сказал УрЛейн, и в его голосе послышалась нетерпеливая нотка. — Они считают, что телохранитель не должен получать столько власти. Одно твое присутствие выводит их из себя. Им кажется, что в комнате становится темнее.

— Я надену шутовской колпак, чтобы их не смущать…

— Нет, — сказал ему УрЛейн и положил руку на плечо своего телохранителя. — Я тебе приказываю в течение двух ближайших колоколов развлекаться, как твоей душе угодно, а потом, когда мои генералы доложат, сколько еще городов они захватили со вчерашнего дня, возвращайся к исполнению своих обязанностей. — Он похлопал ДеВара по плечу. — Ступай. И если меня не будет здесь, когда вернешься, значит, я снова в гареме — устроил еще одну схватку с твоим противником. — Он ухмыльнулся ДеВару и сжал его локоть. — От всех этих разговоров о войне и победных сражениях у меня кровь прямо-таки приливает к члену!

Он оставил в коридоре ДеВара, который стоял, разглядывая плитки пола, и прошел в открывшуюся дверь. Дверь затворилась за ним, заглушив гомон, хлынувший было оттуда. Два стражника присоединились к своим товарищам по другую сторону двери.

Челюсти ДеВара двигались так, будто он что-то жевал, потом он сплюнул и пошел прочь.

Штукатур почти закончил ремонт Расписанной палаты. Он положил последний слой и теперь ждал, пока тот подсохнет, а сам тем временем, стоя на коленях на забрызганном белилами куске материи, обозревал свои инструменты и ведерки, пытаясь вспомнить, в каком порядке их собирают. Обычно эту работу делал его ученик, но сейчас пришлось работать одному, потому что задание было секретным.

Незапертая дверь палаты открылась, и показалась фигура облаченного в черное ДеВара, телохранителя протектора. Штукатур поймал взгляд, которым смерил его этот смуглолицый человек, и мороз подрал у него по коже. Да не допустит Провидение, чтобы его убили теперь, когда он закончил работу. Он знал, что работа эта секретна — за слоем штукатурки находилось тайное помещение, и сомнений не было: помещение это предназначалось для того, чтобы оттуда можно было вести наблюдение. Но неужели секрет таков, что его готовы убить, лишь бы он не проболтался? Штукатур и прежде производил кое-какие работы во дворце. Он был честен и язык держал за зубами. Они это знали. Они знали его. Его брат служил во дворцовой страже. Ему можно было доверять. Он никому ничего не расскажет. Он готов поклясться в этом своими детьми. Они не могут его убить. Не могут!

Штукатур съежился при приближении ДеВара. Меч телохранителя в черных ножнах раскачивался при ходьбе, с другой стороны на бедре висел длинный кинжал. Штукатур заглянул в лицо ДеВара, но увидел только холодное, пустое выражение, которое ужаснуло его даже сильнее, чем безжалостная свирепость лживой улыбки убийцы. Он попытался что-то сказать, но не смог. Он почувствовал, что еще немного, и содержимое его желудка выплеснется наружу.

ДеВар, казалось, едва замечал его. Он бросил на штукатура беглый взгляд, посмотрел на скрывавшую тайник новую перегородку — еще влажную, между других расписанных панелей похожую на обескровленное лицо между живыми и румяными, — потом прошел к небольшому возвышению. Штукатур, ощущая сухость во рту, развернулся на коленях, чтобы видеть ДеВара. Телохранитель потрогал подлокотник трона, стоявшего на возвышении, затем направился к панели на другой стороне комнаты, где и остановился. Панель представляла сцену в гареме — стилизованные изображения томных, пышногрудых женщин в откровенных нарядах: они возлежали, играя в разные игры или попивая вино из тонких бокалов.

Черная фигура застыла там на несколько мгновений, а когда ДеВар заговорил, штукатур вскочил на ноги.

— Ну что, эта панель закончена? — спросил ДеВар. Говорил он громко, голос эхом разносился по пустой комнате.

Штукатур сглотнул, сухо откашлялся и наконец смог выдавить из себя:

— Д-д-да, с-с-сударь. Худ-д-дожник может работать уже завтра, когда все высохнет.

Продолжая смотреть на полотно с гаремной сценой, телохранитель тем же глухим голосом сказал:

— Хорошо. — А потом неожиданно, без всякого замаха, одним сильнейшим ударом пробил правым кулаком панель, перед которой стоял.

Штукатурка с хрустом посыпалась на пол.

ДеВар постоял еще мгновение — кулак его утонул в панели с изображением гарема. Потом медленно вытащил руку из пробитого отверстия, и еще несколько кусков штукатурки с росписью упали на пол.

Штукатур трясся от страха. Ему хотелось бежать отсюда сломя голову, но его ноги словно приросли к полу. Он хотел закрыться руками, но руки словно приклеились к бокам.

ДеВар стоял, глядя на свою правую руку, потом принялся неторопливо отряхивать пыль с черной материи. Он поворотился на каблуках и быстро направился к двери, но, дойдя до нее, остановился и обернулся. Выражение безутешной нестерпимой муки на его лице стало еще очевиднее. Он посмотрел на только что разбитую им панель.

— Вот еще панель, которую нужно залатать. Вероятно, ее сломали еще раньше, верно?

Штукатур принялся отчаянно кивать головой.

— Да-да, конечно, сударь. Да, обязательно. Я уже и сам это заметил, раньше. Я займусь ею немедленно, сударь.

Телохранитель смерил штукатура взглядом.

— Хорошо. Стражник выпустит тебя.

Потом он вышел, дверь закрылась, щелкнул замок.

11. ДОКТОР

Начальник стражи дворца Ивенир поднес к носу надушенный платок. Перед ним стояла каменная плита с железными кандалами, ручными и ножными, соединенными полосками звериной шкуры. Но эти приспособления не стесняли того, кто сейчас находился на плите, потому что на ней распростерлось безжизненное тело главного королевского палача. Нолиети лежал обнаженным, если не считать небольшой повязки, прикрывавшей гениталии. Рядом с начальником стражи Полчеком стоял Ралиндж, главный палач герцога Кветтила, и молодой, с посеревшим лицом и весь в поту писарь, присланный начальником стражи Адлеином: тот возглавил поисковый отряд, отправившийся на поиски Юнура, помощника палача. Лицом к ним с другой стороны плиты стояли доктор Восилл, ее помощник (то есть я) и доктор Скелим, личный врач герцога Кветтила.

Камера для допросов под дворцом Ивенир была относительно невелика. Под низким потолком пахло разной мерзостью, включая и самого Нолиети. И дело было не в том, что тело начало разлагаться (убийство случилось всего несколько часов назад), а в грязи и коросте на бледной коже погибшего главного палача — чистоплотностью он не отличался, это было очевидно. Начальник стражи Полчек смотрел на блоху, которая выпрыгнула из-под повязки на бедрах мертвеца и стала двигаться вверх по его животу.

— Смотрите. — Доктор Скелим показал на крохотное насекомое, ползущее по грязной коже. — Кое-кто покидает тонущий корабль.

— Ищет тепла, — сказала доктор Восилл, выкидывая руку, чтобы прихлопнуть насекомое.

Блоха исчезла за мгновение до того, как рука настигла ее — скакнула в сторону, только ее и видели. У Полчека на лице появилась улыбка, меня тоже позабавила наивность доктора. Как это говорят — поспешность нужна при ловле блох. Вот уж точно нужна — поди поймай блоху. Пальцы доктора схватили воздух, но она поднесла их к лицу и внимательно осмотрела, свела кончики и потерла ими о бедро. Потом доктор посмотрела на Полчека, стоявшего с удивленным видом.

— Наверное, прыгнула на кого-то из нас.

Фонарь в потолке, прямо над плитой, был открыт, видимо, в первый раз за долгое время, судя по тому, сколько пыли и всякого мусора просыпалось на беднягу писаря, отряженного доктором на эту работу. Мрачную сцену освещал еще и напольный светильник, стоявший поблизости.

— Мы можем продолжать? — ворчливым голосом сказал начальник стражи Ивенира. Полчек был крупный, высокий человек со шрамом, уродовавшим его лицо — он начинался у кромки седых волос и заканчивался на подбородке. После падения в прошлом году на охоте он хромал — колено у него не сгибалось. Именно по этой причине не он, а Адлейн отправился на поиски Юнура. — Я никогда не получал ни малейшего удовольствия, присутствуя при том, что происходило здесь.

— Думаю, что те, с кем это происходило, тоже не получали удовольствия, — заметила доктор Восилл.

— Ну, они этого и не заслуживали, — сказал доктор Скелим, одна его рука нервно теребила воротник, а взгляд обшаривал потолок и стены с многочисленными кругловатыми нишами. — Да, местечко тесное и неуютное, верно? — Он посмотрел на начальника стражи.

Полчек кивнул.

— Нолиети жаловался, что ему тут даже кнутом негде размахнуться, — сказал он.

Серолицый писарь начал делать пометки в своей маленькой грифельной книжечке. Острый кончик мелка производил скрежещущий, пискливый звук.

Скелим фыркнул.

— Похоже, ему больше не придется махать кнутом. О Юнуре что-нибудь известно, господин начальник стражи?

— Мы знаем, в какую сторону он ушел, — сказал Полчек. — Погоня схватит его еще до наступления темноты.

— Вы думаете, они доставят его живым и здоровым? — спросила доктор Восилл.

— Адлейну знакомы эти охотничьи угодья, а мои гончие хорошо натасканы. Ну, укусят мальчишку раз-другой, но, когда его доставят сюда, к мастеру Ралинджу, он будет вполне жив, — сказал Полчек, бросив взгляд на тучного человека, стоявшего рядом с ним, а потом снова зачарованно вперившись в надрез, который почти отделил голову Нолиети от шеи. Ралиндж, услышав свое имя, смерил взглядом Полчека и улыбнулся, показывая ряд зубов, которые он с удовольствием выбил у своих жертв и вставил себе вместо собственных, давно сгнивших. Полчек неодобрительно заворчал.

— Господа, меня сейчас беспокоит судьба Юнура, — сказала доктор Восилл.

— Неужели, мадам? — сказал Полчек, не отрывая платка от носа и рта. — Что это вас так заботит его судьба? — Он повернулся к Ралинджу. — Я полагаю, что его судьба сейчас находится в руках тех из нас, кто расположился по эту сторону стола, доктор. Или он болен чем-то таким, что может лишить нас возможности расспросить его о случившемся?

— Вряд ли это убийство совершил Юнур, — ответила доктор.

Доктор Скелим иронически хмыкнул. Полчек поднял взгляд в потолок, который был совсем близко от него. Ралиндж никак не мог оторвать глаз от раны.

— Вы так думаете, доктор? — с усталым видом сказал Полчек. — И что же привело вас к такому странному выводу?

— Этот человек мертв, — сердито сказал Скелим, махнув рукой в сторону тела. — Убит на своем рабочем месте. Люди видели, как убийца бросился бежать в лес, пока еще кровь не перестала течь. Хозяин бил мальчишку, а то и делал с ним кое-что похуже. Это всем известно. Только женщина не усмотрит тут очевидного.

— Нет уж, дайте высказаться милейшей госпоже доктору, — сказал Полчек. — Я просто горю нетерпением проследить за ходом ее мыслей.

— Тоже мне — доктор, — пробормотал Скелим, отворачиваясь.

Доктор проигнорировала замечание своего коллеги и наклонилась, чтобы потрогать рваные куски кожи, когда-то обтягивавшие шею Нолиети. У меня в горле образовался комок.

— Рана была нанесена зазубренным инструментом, возможно, большим ножом, — сказала она.

— Удивительная мысль, — саркастически сказал Скелим.

— Был сделан один удар слева направо. — Доктор раздвинула куски кожи у левого уха мертвеца. Должен признаться, что у ее помощника в этот момент тошнота подступала к горлу, однако я, как и палач Ралиндж, не мог оторвать взгляда от раны. — Удар рассек все главные сосуды, трахею…

— Что-что? — переспросил доктор Скелим.

— Трахею, — терпеливо сказала доктор, указывая на перерезанную трубку внутри шеи Нолиети. — Дыхательное горло.

— Мы здесь называем это дыхательным горлом, и нам не нужны никакие иностранные слова, — ухмыльнулся доктор Скелим. — Такие словечки годятся для всяких шаманов, которые пытаются поразить других своими сомнительными познаниями.

— Но если мы заглянем чуть глубже… — сказала доктор, возвращая голову трупа на место и приподнимая его плечи над плитой. — Элф, подложи-ка этот чурбан ему под плечи.

Я, едва сдерживая рвоту, поднял деревянный чурбан, похожий на миниатюрную плаху, и подсунул его под плечи мертвеца.

— Подержи-ка его волосы, Элф, — сказала доктор, закидывая назад голову Нолиети. Рана открылась еще шире, издав громкий хлюпающий звук. Я ухватился за редкие каштановые волосы Нолиети и отвернулся. — Но если мы заглянем поглубже, — повторила доктор, на которую все это, казалось, не производило ни малейшего впечатления; она наклонилась над сплетением многоцветных трубок, которые прежде были гортанью Нолиети, — то увидим: оружие убийцы вошло так глубоко, что перерубило верхнюю часть позвоночного столба вот здесь, в районе третьего шейного позвонка.

Доктор Скелим опять презрительно фыркнул, но уголком глаза я увидел, что он наклонился поближе к открытой ране. От дальнего конца стола раздался звук рвоты — писарь начальника стражи Адлейна быстро отвернулся и согнулся пополам над водостоком, его записная книжка с треском упала на пол. Я тоже почувствовал, как желчь подступает ко рту, и постарался не дать ей прорваться.

— Вот здесь. Видите? Вот здесь, под хрящом гортани, скол на позвонке, образовавшийся, когда оружие вытаскивали.

— Ах, как это интересно, — сказал Полчек. — Только что вы этим хотите сказать?

— Направление удара показывает, что убийца — правша. Можно практически не сомневаться, что удар был нанесен правой рукой. Глубина раны указывает, что удар был нанесен человеком богатырского сложения, а это лишний раз свидетельствует о том, что убийца нанес удар главной рукой, потому что никому не удастся бить так точно и сильно слабой рукой. Кроме того, угол удара, то есть наклон раны относительно горла жертвы, говорит о том, что убийца был как минимум на голову выше ее.

— О Провидение! — воскликнул доктор Скелим. — Уж давайте лучше выворотим его кишки, как древние жрецы, и по ним прочтем имя убийцы. Могу гарантировать, они скажут «Юнур» или уж как там его.

Доктор Восилл повернулась к Скелиму.

— Неужели вы не понимаете — Юнур ниже Нолиети, к тому же он левша. Насколько я понимаю, особой силой он не отличается, роста, может, чуть выше среднего, но никак не богатырь.

— Может, он был в бешенстве, — высказал предположение Полчек. — В определенных обстоятельствах люди обретают нечеловеческую силу. Я слышал, это часто случается именно в таких вот условиях.

— К тому же Нолиети мог стоять в этот момент на коленях, — сказал доктор Скелим.

— А то и Юнур мог встать на что-нибудь, — вставил Ралиндж неожиданно низким и осипшим голосом. Он улыбнулся.

Доктор бросила взгляд на ближайшую к ней стену.

— Нолиети стоял у того верстака, когда ему нанесли удар сзади. Артериальная кровь хлынула в потолок, а венозная — прямо на верстак. Он не стоял на коленях.

Писаря перестало рвать, он поднял упавшую записную книжку и вернулся на свое место у стола, бросив извиняющийся взгляд на Полчека, который словно не заметил его.

— Госпожа? — набрался смелости я.

— Да, Элф.

— Можно мне отпустить его волосы?

— Да, конечно же, Элф. Извини.

— Не важно, как именно Юнур сделал это, — сказал Скелим. — Он, так или иначе, был здесь, когда это случилось. Он убежал после того, как это случилось. Конечно, это сделал он. — Доктор Скелим с неприязнью посмотрел на доктора Восилл.

— Дверь не была заперта и не охранялась, — заметила доктор. — Вполне возможно, что Юнур был отослан с каким-то поручением, а когда вернулся, обнаружил, что его хозяин убит. Что же до…

Доктор Скелим потряс головой и протянул руку к доктору.

— Эти женские фантазии и нездоровая тяга к крови могут являть собой разновидность душевной болезни, мадам, но не имеют никакого отношения к поимке преступника и выяснению истины.

— Доктор прав, — сказал Полчек. — Мы видим, что вы неплохо разбираетесь в покойниках, мадам, но вы должны признать, что я кое-что понимаю в злодействах. И я знаю, что бегство является несомненным свидетельством вины.

— Возможно, Юнур просто испугался. Он, судя по всему, не отличается большим умом. Вероятно, он впал в панику. Я вовсе не думаю, что его бегство — это самое подозрительное, что он мог сделать.

— Что ж, скоро мы его схватим, — подытожил Полчек. — И Ралиндж узнает правду.

Когда заговорила доктор, то вышло это довольно ядовито, что, думаю, удивило всех нас.

— Уж он-то, конечно, узнает, — сказала она.

Ралиндж во весь рот улыбнулся доктору. Изуродованное шрамом лицо Полчека приобрело мрачноватое выражение.

— Да, мадам, узнает, — сказал он ей. Он махнул рукой в сторону тела, по-прежнему лежащего между нами. — Все это, конечно, было весьма забавно, но когда вам в следующий раз захочется удивить стоящих выше, чем вы, людей, вашими гнусными познаниями в человеческой анатомии, я бы попросил избавить от этого тех, у кого есть дела поважнее, и в первую очередь меня. Всего доброго.

Полчек повернулся и вышел, пригнувшись в дверях и кивнув стражникам, отсалютовавшим ему. Писарь, которого недавно вырвало, неуверенно поднял взгляд от своих незавершенных записок. Он явно не знал, что делать дальше.

— Я согласен, — сказал доктор Скелим с ноткой язвительности в голосе, поворачивая свое маленькое лицо к доктору. — Вы, должно быть, околдовали нашего доброго короля, мадам, но меня вам не провести. Если вам не безразлична ваша собственная безопасность, то вы должны уговорить короля отпустить вас, убраться отсюда как можно скорее и вернуться в ту страну, где вы росли и где царят такие уродливые нравы. Всего доброго.

Серолицый писарь все еще колебался, глядя на бесстрастное лицо доктора. Скелим, надменно подняв голову, быстрым шагом вышел из помещения. Потом писарь пробормотал что-то все еще улыбающемуся Ралинджу, с щелчком закрыл свою книжку и заторопился следом за маленьким доктором.

— Вы им не нравитесь, — сказал главный палач герцога Кветтила доктору. Улыбка его стала еще шире. — А мне нравитесь.

Доктор несколько мгновений смотрела на него через плиту, потом подняла руки и сказала:

— Элф, влажное полотенце, пожалуйста.

Я бросился к скамье, взял кувшин с водой, вытащил полотенце из саквояжа доктора и намочил его. Потом я смотрел, как она моет руки, не сводя взгляда с невысокого полного человека по другую сторону плиты. Я протянул ей сухое полотенце. Она вытерла руки.

Ралиндж продолжал улыбаться.

— Вы, наверно, презираете мое ремесло, госпожа доктор, — тихим голосом сказал он; слова из его рта с этими жуткими зубами вылетали словно камни. — Но я умею не только мучить, но и услаждать.

Доктор протянула мне полотенце и сказала:

— Идем, Элф. — Она кивнула Ралинджу, и мы направились к двери.

— А боль может быть наслаждением, — сказал нам в спину Ралиндж.

Я почувствовал, как мурашки бегут у меня по телу и тошнота снова подступает к горлу. Доктор ничего не ответила.

— Это всего лишь простуда, государь.

— Всего лишь простуда! Я знаю людей, умерших от простуды.

— Так случается, государь, но вы не умрете. Как сегодня ваше колено? Давайте посмотрим.

— Кажется, уже лучше. Вы поменяете повязку?

— Конечно. Элф, будь добр…

Я вытащил из докторского саквояжа бинты и кой-какие инструменты, разложил их на куске материи на огромной королевской кровати. Это происходило в частных королевских покоях на следующий день после убийства Нолиети.

Королевские покои в Ивенире расположены под великолепным куполом в задней части дворца и над остальной частью огромного здания. Купол, покрытый листовым золотом, возвышается над приподнятой частью крыши и отделен от нее небольшим строгим садиком. Самые рослые деревья, растущие на вершинах холмов за дворцом, не доходят до уровня крыши, а потому выше ее по эту сторону долины ничего нет. Из выходящих на север окон, сквозь которые поступает свет в просторные комнаты покоев, не видно ничего, кроме синего неба над правильными геометрическими формами сада и ограды из слоновой кости. От этого королевские покои приобретают странный, заколдованный вид, словно не принадлежат этому миру. Должен сказать, что прозрачный горный воздух усиливает ощущение неземной чистоты, но все же главная особенность, сообщающая особую атмосферу этому месту, — отсутствие всяких признаков земной суеты и следов человеческой деятельности.

— Я буду готов к балу в следующую малую луну? — спросил король, глядя, как доктор готовится перевязывать его колено. Правда, особой нужды менять бинты не было — старые оставались безукоризненно чисты, поскольку король, после того как днем раньше в Тайном саду нам сообщили о кончине Нолиети, начал чихать, жаловаться на горло и улегся в постель.

— Думаю, ко времени бала вы будете в порядке, государь, — сказала доктор. — Только постарайтесь не чихать на всех.

— Я — король, Восилл, — возразил король, сморкаясь в свежий платок. — Я буду чихать, на кого мне заблагорассудится.

— Значит, вы будете передавать другим болезнетворные соки, которые будут зреть в этих людях, а когда вы поправитесь, кто-нибудь из них, случайно чихнув в вашем присутствии, может повторно заразить вас, и тогда болезнь будет снова вызревать в вас, пока они выздоравливают, и так без конца.

— Не надо меня учить, доктор. У меня сейчас не то настроение.

Король бросил взгляд на груды подушек вокруг, открыл было рот, чтобы позвать слугу, но тут расчихался, клюя при этом носом так, что его светлые кудри взлетали вокруг его головы. Доктор поднялась со стула и, пока король чихал, подтащила его повыше и взбила вокруг него подушки. Король удивленно посмотрел на нее:

— Вы, оказывается, сильнее, чем представляетесь, доктор.

— Да, государь, — сказала доктор с застенчивой улыбкой и снова принялась разбинтовывать колено короля. — Но все же слабее, чем могла бы быть.

Одета она была так же, как и днем раньше. Ее длинные рыжие волосы были уложены тщательнее, чем обычно, расчесаны, заплетены и теперь лежали на ее длиннополом жакете, доходя чуть ли не до талии. Она посмотрела на меня, и тут я понял, что поедаю ее взглядом. Я опустил глаза.

Из-под огромной кровати торчал уголок какой-то одежды кремового цвета, показавшийся мне странно знакомым. Я с удивлением смотрел на него несколько мгновений и наконец испытал укол зависти к королевским привилегиям: я понял, что это часть костюма пастушки. Я затолкал его подальше под кровать кончиком ботинка. Король устроился между своих подушек.

— Какие новости о сбежавшем мальчишке? О том, кто убил главного палача?

— Его поймали сегодня утром, — сказала доктор, продолжая разматывать старый бинт. — Но я не думаю, что это он совершил убийство.

— Неужели? — сказал король.

Лично мне, хозяин, показалось, что королю совершенно все равно, какие мысли на этот счет у доктора, но это давало доктору возможность объяснить более или менее подробно (в особенности человеку, который, хоть и стоял на недостижимой высоте, был простужен и только что съел легкий завтрак), почему она убеждена в том, что Юнур не убивал Нолиети. Должен сказать, что накануне вечером на дворцовой кухне все ученики, помощники и пажи пришли к единому мнению: мол, единственная странность во всем этом деле состояла в том, как Юнур мог так долго откладывать свой замысел.

— Ну ничего, — сказал король. — Не сомневаюсь, что палач Кветтила быстро выведает у него всю правду.

— Правду, государь, или то, что нужно для подтверждения предвзятого мнения тех, кто убежден, что знает правду?

— Что-что? — сказал король, слегка постукивая себя пальцем по покрасневшему носу.

— Я говорю об этом варварском обычае, о пытке. В итоге получают не правду, а то, что хочет услышать допрашиватель. Ведь допрашиваемый испытывает такую боль, что готов признаться в чем угодно, и, надеясь облегчить свои страдания, признается в том, что требует его мучитель.

Король посмотрел на доктора недоверчивым и непонимающим взглядом.

— Люди — животные, Восилл. Лживые животные. Единственный способ иногда добиться от них правды — это применить пытку. — Король громко чихнул. — Этому меня научил мой отец.

Доктор долго смотрела на короля, потом снова вернулась к бинтам.

— Да. Я и мысли не допускаю, что он мог ошибаться, государь, — сказала она. Одной рукой она поддерживала ногу короля, а другой — разматывала бинт. Она тоже начала чихать.

Король сопел, шмыгал носом и смотрел на доктора.

— Доктор Восилл? — сказал он наконец, когда доктор кончила разматывать бинт и передала его мне.

— Государь? — сказала она, вытирая рукавом глаза и глядя мимо Квиенса.

— Мадам, я расстроил вас?

— Нет, — без промедления сказала доктор. — Нет, государь.

Она сделала движение, словно собираясь наложить новую повязку, но тут же отложила в сторону бинт и расстроенно причмокнула. Она стала разглядывать заживающую рану на колене короля, потом приказала подать ей воду и мыло, которые я уже подготовил и держал у кровати. Мне показалось, что это ей не понравилось, однако она быстро промыла рану, ополоснула и вытерла ногу короля и начала накладывать свежую повязку.

Король во время всех этих процедур расстроенно посматривал на нее. Когда доктор закончила, он сказал:

— Вы с нетерпением ждете предстоящего бала?

Она улыбнулась ему одними губами.

— Конечно, ваше величество.

Мы собрали свои вещи и уже намеревались было идти, но тут король взял доктора за руку. Мне кажется, я еще не видел в его глазах такого смущенного, неуверенного взгляда.

— Говорят, — сказал он, — женщины переносят боль лучше мужчин. — Его глаза словно обшаривали ее. — Сильнее всего во время допросов мы мучаем мужчин.

Доктор опустила глаза на свои пальцы в королевской ладони.

— Женщины переносят боль лучше, потому что мы должны рожать детей, — сказала она тихим голосом. — Обычно считается, что такая боль неизбежна, но люди моей профессии научились в некоторой мере облегчать ее. — Она заглянула в его глаза. — А животными — даже хуже, чем животными, — мы становимся, когда мучаем других.

Она неторопливо извлекла свою руку из королевской, подняла саквояж, поклонилась королю, повернулась и направилась к двери. Я помедлил, думая, что король позовет ее, но он этого не сделал. Он сидел на своей огромной кровати с обиженным видом, шмыгая носом. Я поклонился королю и последовал за доктором.

Юнура так и не допросили. Через несколько часов после того, как его поймали и доставили во дворец, пока мы с доктором были у короля, а Ралиндж готовился к допросу, в камеру с беглецом заглянул охранник. Юнур как-то сумел перерезать себе горло маленьким ножом. Руки и ноги его были заведены за спину и крепко схвачены цепями, а его, перед тем как поместить туда, раздели донага. Нож был заклинен в трещине стены, острием наружу, на высоте приблизительно в треть человеческого роста. Юнур сумел подползти к ножу, выбрав до конца длину цепей, которыми был скован, и, прижавшись шеей к острию, дернул головой, а потом рухнул на пол и истек кровью.

Насколько я понимаю, два начальника стражи были вне себя от ярости. Стражникам, которые охраняли Юнура, повезло — их не наказали и не подвергли допросу. Сошлись на том, что Юнур, видимо, сам всунул нож, прежде чем напасть на Нолиети, на тот случай, если его схватят и приведут туда для допроса.

Хотя мы в нашем положении мало что знали, а мнение наше стоило и того меньше, но, знакомые с Юнуром и имевшие представление о его умственных способностях, мы оба даже отдаленно не верили этим объяснениям.

Кветтил: Милый герцог, очень рад вас видеть. Какой прекрасный вид, не правда ли?

Вален: Гм-м. Как здоровье, Кветтил?

К: Лучше не бывает. А у вас?

В: Сносно.

К: Я думал, может, пожелаете присесть. Видите — я и стулья приказал принести.

В: Нет, спасибо. Давайте-ка пойдем туда…

К: Хорошо, отлично. Ну вот, отсюда вид даже еще лучше. Но я не допускаю мысли, что вы пожелали встретиться со мной здесь, чтобы насладиться зрелищем моих владений.

В: Гм-м.

К: Позвольте мне высказать догадку. У вас нехорошие предчувствия в связи с… как его звали? Нолиети? В связи со смертью Нолиети? Или скорее в связи со смертью обоих — Нолиети и его ученика?

В: Нет, я считаю, что это дело закрыто. Смерть двух палачей не ахти какое событие. Их ремесло, хоть и необходимо, но презренно.

К: Презренно? Нет-нет. Ни в коем случае. Я бы назвал его одним из самых высоких искусств. Мой палач, Ралиндж, великий мастер. Я не стал петь ему дифирамбы в присутствии Квиенса, потому что опасаюсь, как бы король не забрал его у меня: это меня крайне огорчило бы. Я бы чувствовал себя обворованным.

В: Нет, меня заботит некто, чья профессия — не причинять боль, а смягчать ее.

К: Вот как? Так вы имеете в виду женщину, которая называет себя доктором? И что только король в ней нашел? Он что, не может просто трахнуть ее и закрыть вопрос?

В: Может, он ее и трахает, хотя похоже, что нет. Она так на него смотрит, что у меня возникает впечатление, будто она хочет лечь под него… Но мне и то и другое безразлично. Беда в том, что он, кажется, убежден в ее незаурядных врачебных талантах.

К: Ах, это. Вы хотите видеть кого-то на ее месте?

В: Да. Кого угодно. Я думаю, она шпионка, или ведьма, или и то и другое.

К: Понимаю. Вы сказали об этом королю?

В: Конечно же нет.

К: Так-так. Что ж, мой собственный врач придерживается того же мнения, что и вы, если вас это утешит. Но я, однако, должен вас предупредить, что его мнение стоит недорого, потому что он самодовольный дурак и лечит ничуть не лучше, чем любой другой из этих кровопускателей и костоломов.

В: Не сомневаюсь. И тем не менее я уверен, что ваш врач — один из самых компетентных, а потому я рад, что он разделяет мое мнение об этой Восилл. Это может оказаться полезным, если придется доказывать королю ее ненадежность. Могу вам сообщить, что начальник стражи Адлейн тоже считает ее опасной, хотя и соглашается со мной, что сейчас предпринимать шаги против нее невозможно. Поэтому-то я и хотел поговорить с вами. Я могу рассчитывать на ваше молчание? Я хочу поговорить кое о чем, что можно было бы сделать, не ставя в известность короля, хотя это имеет единственную цель — защитить его.

К: Да? Гм-м-м. Ну конечно же, мой милый герцог. Продолжайте. Ничто из сказанного вами не выйдет за эти стены. То есть за эти перила.

В: Я полагаюсь на ваше слово.

К: Конечно, конечно.

В: Я и Адлейн заключили соглашение с Нолиети, что если возникнет необходимость, то эту женщину можно взять и подвергнуть допросу… не ставя в известность короля.

К: Понимаю.

В: Мы готовы были воплотить этот план в жизнь по пути сюда из Гаспида. Но вот мы уже добрались до места, к тому же Нолиети мертв. Я хочу попросить вас поучаствовать в реализации подобного плана. Если ваш Ралиндж такой умелец, как вы говорите, то он без труда добьется правды от этой женщины.

К: Безусловно. Я пока не знаю ни одной женщины, которая сумела бы устоять против него в этом смысле.

В: Тогда не могли бы вы отрядить кого-нибудь из дворцовой стражи для ее задержания или, по крайней мере, сделать так, чтобы они в это время не вмешивались?

К: … Понятно. А в чем будет мой интерес?

В: Ваш интерес? Безопасность короля, сударь!

К: Конечно же, безопасность короля для меня превыше всего, так же как, несомненно, и для вас, дорогой герцог. И тем не менее в отсутствие какого-либо явного злоумышления, произведенного этой женщиной, может показаться, будто вы делаете это из личной неприязни, невзирая на все ваши добрые намерения.

В: Мои приязни или неприязни диктуются исключительно интересами королевского дома, и я питаю надежду, что моя служба за долгие годы, а точнее десятилетия, доказала это. Вам эта женщина совершенно безразлична. Вы хотите сказать, что возражаете?

К: Встаньте на мою точку зрения, дорогой Вален. Пока вы находитесь здесь, за вашу безопасность формально отвечаю я. И вот что происходит: всего несколько дней спустя после прибытия двора в Ивенир один из его чиновников незаконно убит, а убийца избежал допроса и наказания, которых заслужил. Это сильно огорчило меня, сударь, и я не пришел в полное расстройство лишь потому, что дело завершилось почти сразу же и последствия ограничились королевским двором. Но при всем том, думаю, Полчек не понимает, что был на волосок от понижения. И могу добавить: мой начальник стражи все еще обеспокоен. Он полагает, что нам известно не все, что смерть ученика была подстроена теми, кто выигрывал от его молчания. Но в любом случае, если после этого убийства и самоубийства исчезнет еще и фаворитка короля, то мне, следовательно, не останется иного выбора, как наказать Полчека со всей суровостью. Только так смогу я сохранить свою честь, но все равно она пострадает. Мне обязательно понадобятся самые неоспоримые доказательства того, что эта женщина злоумышляла против короля, — иначе я не могу пойти на подобные действия.

В: Гм-м. Я полагаю, что единственным доказательством для вас станет труп короля — только это убедит вас.

К: Герцог Вален, я очень надеюсь, что ваша изобретательность подскажет вам способ выявить изменническую суть этой женщины задолго до того, как случится что-либо подобное.

В: Верно. Я как раз сейчас этим и занимаюсь.

К: Ну вот, вы видите? И каковы же ваши планы?

В: Они близки к воплощению, я надеюсь.

К: А мне вы о них не скажете?

В: Какое несчастье, что ни один из нас не в состоянии доставить удовольствие другому, Кветтил.

К: Да, большое несчастье.

В: Пожалуй, мне больше нечего сказать.

К: Ну что ж. Да, герцог…

В: Что, сударь?

К: Так я могу надеяться, что эта женщина случайно не исчезнет, пока двор располагается в Ивенире? Потому что если она исчезнет, то мне придется очень сильно подумать, должен ли я сообщить королю об этом нашем разговоре.

В: Вы же дали мне слово.

К: Конечно дал, дорогой Вален. Но я думаю, вы согласитесь с тем, что прежде всего я предан королю, а не вам. Если я приду к выводу, что короля обманывают без достаточно убедительных на то причин, то моим долгом будет сообщить ему.

В: Мне жаль, что я отвлек вас от важных дел, сударь. Похоже, мы оба сегодня утром напрасно потеряли время.

К: Всего доброго, Вален.

Это я тоже обнаружил впоследствии, но не в дневнике доктора, а в других бумагах (я подправил слегка эту стенограмму, чтобы она лучше вписывалась в остальное повествование). Вален является общим участником двух этих разговоров, но — в особенности с учетом всего последующего — я просто не знаю, что об этом и думать. Мое дело записывать, а не судить. Я даже не предлагаю никаких соображений на этот счет.

12. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Королевский парк Круфен несколько столетий был частным охотничьим заповедником королевского дома Тассасена. УрЛейн даровал немалую его часть знати, поддерживавшей его дело в войне за наследство, но сохранил за протектором и его двором право охотиться в этих местах.

Четыре наездника на своих скакунах окружили участок высоких непроходимых зарослей, куда, как им показалось, спряталась их добыча.

РуЛойн вытащил меч и свесился с седла, тыкая оружием в густые заросли.

— Ты уверен, что он спрятался здесь, брат?

— Вполне, — ответил УрЛейн, прижимаясь к шее своего скакуна и косясь в щель среди кустов. Он свесился еще ниже, отпустив поводья и вглядываясь в заросли. ДеВар, который все время был рядом, перехватил поводья протектора. РуЛойн чуть поодаль тоже вглядывался в заросли, прижавшись к шее своего скакуна.

— Как сегодня мальчик, УрЛейн? — спросил Йет-Амидус своим зычным голосом. Его крупное лицо разрумянилось и было влажным от пота.

— Он молодец, — сказал УрЛейн, снова садясь прямо в седле. — С каждым днем все лучше. Хотя еще и слабоват. — Он оглянулся — сзади за деревьями начинался склон. — Нам нужны загонщики…

— Пусть ваш смуглолицый поработает для нас загонщиком, — сказал ЙетАмидус УрЛейну, имея в виду Де-Вара. — ДеВар, вы бы спешились и выгнали для нас этого зверя.

Губы ДеВара сложились в тонкую улыбку.

— Я выгоняю только двуногую добычу, генерал ЙетАмидус.

— Двуногую? — сказал ЙетАмидус, от души рассмеявшись. — Значит, было время, когда вы неплохо поохотились, да? — Он шлепнул ладонью по своему седлу. Улыбка задержалась на лице ДеВара еще на несколько мгновений.

В последние годы прежнего королевства, когда король Беддун совсем пошел вразнос, а его жестокость и легкомыслие не знали предела, пленные (или неудачники-браконьеры, пойманные за своим занятием) становились добычей для охотников. Жестокости такого рода были объявлены вне закона, но память о прежних временах осталась. ДеВар думал об этом, глядя на древний охотничий арбалет короля Беддуна, висевший на спине УрЛейна.

УрЛейн, ДеВар, ЙетАмидус и РуЛойн оторвались от основного охотничьего отряда, который был слышен на дальней стороне холма.

— Протрубите в рог, Йет, — сказал УрЛейн. — Пусть кто-нибудь поможет нам.

— Вы правы.

ЙетАмидус приложил рог к губам. Раздался громкий трубный звук и почти одновременно вдалеке, за холмом, зазвучали другие охотничьи рожки, и ДеВар подумал, что, вероятно, их зов не был услышан. Но он решил промолчать. ЙетАмидус вытряс слюну из мундштука. На лице у него появилось самодовольное выражение.

— Ралбут должен присоединиться к нам, протектор? — спросил он. — Мне казалось, что должен.

— От него сегодня утром пришло послание, — сказал УрЛейн, приподнимаясь в седле и вглядываясь в заросли. Ему на лицо упал солнечный луч, и он прикрыл козырьком ладони глаза. — Он задержался в… — Он посмотрел на ДеВара.

— Кажется, этот город называется Винд, государь.

— … в Винде. Город Винд оказал более сильное сопротивление, чем предполагалось.

РуЛойн тоже встал в седле, вглядываясь в то же место, что и его брат.

— До меня дошли слухи, что мы потеряли там две осадные мортиры, — сказал он.

— Пока это только слухи, — сказал УрЛейн. — Сималг, как и обычно, вырвался вперед, оставив позади основные силы. Связь нарушилась. С Сималгом никогда нельзя быть уверенным. Возможно, он наступал слишком быстро, и артиллерия не поспела. А мог и просто направить эти мортиры куда-то не туда.

— До меня дошли другие жалобы, протектор, — сказал ЙетАмидус, развязывая горлышко своего меха с вином и делая глоток. — Можетбыть, нам стоит самим отправиться в Ладенсион и взять командование в свои руки. — ЙетАмидус нахмурился. — Я скучаю по войне, протектор. И я не сомневаюсь, что уж у вас-то осадные орудия не попадут куда-то не туда.

— Да, — сказал РуЛойн. — Ты должен принять командование на себя, брат.

— Я думал об этом, — сказал УрЛейн. Он обнажил свой меч и ткнул им в заросли. — Мне хочется, чтобы во мне видели не столько полководца, сколько государственного деятеля, и вообще не считаю, что мятежники в Ладенсионе заслуживают присутствия там главнокомандующего. Однако я, возможно, и передумаю, если обстановка того потребует. Я дождусь возвращения Ралбута или послания от него. Протрубите-ка опять в рог. Наверно, они услышали его в первый раз. — УрЛейн убрал в ножны меч и, сняв свою зеленую охотничью шапку, отер лоб.

ЙетАмидус взялся за свой охотничий рог, набрал в грудь побольше воздуха и приподнял свое огромное тело в седле. Лицо его нахмурилось, он поднес рог к губам и дунул в мундштук из всех сил. Щеки его от усилия зарумянились.

Звук получился таким громким, что в ушах зазвенело. Почти сразу же раздался шорох: что-то зашевелилось в зарослях. ДеВар оказался ближе всего к этому движению. Он увидел, как что-то крупное, приземистое, сероватое метнулось с безумной скоростью прочь — к другим зарослям.

— Вот он, — взревел ЙетАмидус. — Я его спугнул!

— ДеВар! — прокричал УрЛейн. — Ты его видел?

— Вон он, государь.

— Ру! Йет! Сюда! — УрЛейн подстегнул своего скакуна и бросился в направлении, указанном ДеВаром.

ДеВар предпочитал, насколько возможно, скакать бок о бок с УрЛейном, но в зарослях парка нередко так не получалось, и ему приходилось двигаться следом за протектором по густой траве, перепрыгивая через упавшие стволы деревьев, пригибаясь под низкими ветками. Всадники прижимались к шеям скакунов, а иногда и свешивались на бок, чтобы избежать хлещущих веток.

Скача в направлении, указанном ДеВаром, УрЛейн перешел на галоп — его скакун несся вниз по едва заметной тропинке на пологом склоне между плотными стенами кустов. ДеВар следовал за ним, стараясь не терять из вида прыгающее вверх-вниз зеленое пятно — охотничью шапку УрЛейна.

Склон порос травой, над тропинкой нависали стволы засохших деревьев, которые собрались уже упасть, но были остановлены своими здоровыми собратьями. Густое переплетение зеленых и бурых ветвей затрудняло продвижение. Ноги скакунов вязли в предательской почве — под толстым слоем гниющих листьев, ветвей, плодов и скорлупы семян могло скрываться множество ям, звериных нор, камней, трухлявых стволов. Скакун на такой тропе мог легко сломать ногу и рухнуть на землю.

УрЛейн двигался слишком быстро. Именно во время таких безумных скачек на охоте, пытаясь держаться как можно ближе к своему хозяину, ДеВар и боялся больше всего за жизнь — свою и протектора. Тем не менее он делал все, что мог, стараясь направлять своего скакуна след в след по сломанным веткам и гнилым листьям за скакуном УрЛейна. За собой он слышал топот скакунов ЙетАмидуса и РуЛейна, тоже мчавшихся за протектором.

Охотились они на орта — мощного, низкорослого поедателя падали размером в треть скакуна. Обычно эти животные считались агрессивными и глупыми, но ДеВар считал такую репутацию незаслуженной. Орты спасались бегством, пока их не загоняли в угол, и только тогда начинали сражаться, используя свои маленькие острые рога и еще более острые зубы. Звери убегали с открытых пространств, осененных высокими кронами, где не было кустов и прочих помех и где скакуны развивали высокую скорость. Орты предпочитали места вроде этого, где в гуще живых и мертвых деревьев и их праха наблюдение и преследование были затруднены.

След вел вниз к реке по все более крутому склону. УрЛейн, крича и ухая, скрылся из вида. ДеВар с проклятиями подхлестывал своего скакуна, который только тряс головой и фыркал, отказываясь набирать скорость. ДеВар попытался не смотреть, куда скакун ставит ноги — лучше представить выбор самому животному. Лучше уж смотреть на ветки и уворачиваться от них, иначе можно получить такой удар, что упадешь без чувств на землю или лишишься глаз. Откуда-то издалека доносился гам остальных охотников — кричали люди, трубили рога, тявкали гончие, визжала добыча. Судя по звукам, остальные, вероятно, загнали целое звериное семейство. Тому единственному зверю, за которым гнался УрЛейн, удалось уйти, и гончие его не преследовали. Охотиться на такое крупное животное без гончих было занятием рискованным и глупым. ДеВар на мгновение выпустил из одной руки поводья и отер рукавом лицо. День стоял жаркий, воздух под высокими деревьями застоялся и стал влажным. Пот струился по лицу ДеВара, заливал его глаза, скатывался солоноватой влагой в рот.

За его спиной раздался резкий звук выстрела. Возможно, там приканчивали орта. Или мушкетер снес себе полголовы. Малые орудия, которые можно было переносить вручную или возить на вьючном животном, были ненадежны, неточны и часто представляли собой большую опасность для стрелявшего, чем для его цели. Благородные люди ими не пользовались, к тому же арбалеты во многих отношениях превосходили огнестрельное оружие. И тем не менее кузнецы и оружейники трудились, чтобы с каждым новым сезоном производить улучшенные образцы мушкетов, и УрЛейн во время войны за наследство с успехом пользовался этим оружием против кавалерии противника. ДеВара беспокоило, что еще при его жизни наступит день, когда пушки и мушкеты станут достаточно надежными (а главное — точными), и тогда сбудутся худшие ночные кошмары телохранителя, но пока что этот день казался неблизким.

Откуда-то слева от реки раздался визг. Издать его мог как орт, так и человек. Несмотря на жару, ДеВара от этого звука прошиб озноб.

Он потерял УрЛейна из вида. Слева от него раскачивались ветки и листья, словно их только что кто-то задел. У ДеВара засосало под ложечкой при мысли о том, что это мог кричать протектор. Он проглотил слюну, снова отер лицо и попытался отмахнуться от насекомых, деловито жужжащих вокруг его головы. Ветка ударила его по лицу, оцарапав правую щеку. Что, если УрЛейн свалился со своего скакуна? Орт вполне мог убить его рогом или перегрызть горло. В прошлом году один из молодых придворных вывалился из седла и упал на торчащий остаток ствола, который пронзил его насквозь. Тогда его крики, кажется, были похожи на только что услышанный ДеВаром.

Он попытался подстегнуть скакуна. Ветка зацепила висящий за спиной арбалет и чуть не вышибла ДеВара из седла. ДеВар натянул поводья, и скакун под ним заржал — удила врезались ему в губы. Он повернулся в седле, пытаясь освободиться, и увидел, как по склону приближаются РуЛойн и ЙетАмидус. Он выругался, вытащил кинжал и перерубил ветку. Та отделилась от дерева, оставшись на арбалете, но теперь он хотя бы мог двигаться дальше. Он вонзил шпоры в бока своего скакуна, и тот снова помчался вниз по склону.

Он выскочил из подлеска к неожиданно крутому берегу и на полянку у реки. Скакун УрЛейна, тяжело дыша, стоял без всадника у дерева. ДеВар обшаривал встревоженным взглядом пространство в поисках протектора и наконец увидел его — тот стоял чуть в стороне, там, где из-под груды камней выходил наружу водный поток. Протектор, прижав к плечу арбалет, целился в здоровенного орта, который визжал и ревел, пытаясь перепрыгнуть через скользкие, поросшие мохом камни, лежащие на пути его бегства с полянки.

Орт преодолел половину каменистого склона и, казалось, должен был вот-вот найти еще одну точку опоры и ускользнуть от преследователей, но тут, хрюкнув, зверь поскользнулся и свалился на камень внизу, у самого водного потока, тяжело приземлившись на спину. Орт с трудом поднялся на ноги, отряхиваясь. УрЛейн подошел на пару шагов поближе к животному, целясь в него из арбалета. ДеВар, спешившись, приготовил и свой арбалет. Он хотел было крикнуть УрЛейну, чтобы тот сел в седло и предоставил зверя ему, но боялся отвлечь внимание протектора, когда орт находится в такой близости от него. А тот, на крутом подъеме, уже не искал пути к бегству. Он зарычал на УрЛейна, который был в пяти-шести шагах. Теперь спастись зверь мог, только бросившись на протектора.

Ну же, думал ДеВар. Стреляй. Давай. Скорее. Не медли. Он был шагах в десяти за спиной УрЛейна. Он сделал несколько неторопливых шагов вправо вдоль нижней кромки берега, увеличив тем самым угол между УрЛейном и ортом. Он попытался не глядя зарядить собственный арбалет, потому что боялся отпускать из вида протектора и загнанного зверя. Что-то в его арбалете заело. Он чувствовал это. Ветка, которая зацепила его раньше. Его пальцы нащупали прут и листья и пытались вытащить их. Тщетно.

Орт, зарычав, стал отступать от медленно надвигающегося на него УрЛейна. Зверь уперся задом в один из покрытых мхом камней — из тех, на которые он недавно пытался вскарабкаться. Он наклонил голову, чуть загнутые рога на ней были едва ли длиннее человеческой ладони, но каждый заканчивался острием, которое вполне могло пронзить брюхо скакуна. На УрЛейне были штаны и куртка из звериной кожи. ДеВар перед их отъездом из дворца советовал ему надеть еще что-нибудь поплотнее или кольчугу, но протектор не послушался его.

Орт присел на задние лапы. ДеВар с какой-то сверхъестественной четкостью увидел, как напряглись мускулы на ногах зверя. ДеВар продолжал дергать листву, застрявшую в его арбалете. Кинжал. Может, лучше оставить арбалет и метнуть в зверя кинжал? Кинжал был не очень приспособлен для метания, но другого выхода не оставалось. Наконец ветка стала выходить из арбалета.

— Брат? — раздался над ним громкий голос. ДеВар повернулся и увидел наверху РуЛойна, копыта его скакуна стояли на самой кромке берегового обрыва. Брат УрЛейна (солнце било ему в лицо) сидел в седле, прикрывая глаза козырьком ладони и глядя через полянку перед ним на другой берег. Потом он перевел взгляд вниз, увидел УрЛейна и тихо сказал: — Ох!

ДеВар быстро оглянулся. Орт оставался в прежнем положении. Он по-прежнему тихо ворчал, по-прежнему был готов к прыжку. С одной стороны его пасти на землю капала слюна. ДеВар услышал, как его скакун тихонько заржал и тут же замолк.

УрЛейн сделал едва заметное движение, раздался еле слышный щелчок, потом протектор словно замер.

— Вот дерьмо! — сквозь зубы сказал он.

Убить из арбалета можно было с расстояния в сотню шагов. С близкого расстояния стрела пробивала нагрудные латы. В разгар охоты времени остановиться, натянуть тетиву и вставить стрелу практически не было. Охотники отправлялись в путь с уже заправленной в арбалет стрелой, а некоторые и с натянутой тетивой. Арбалеты, свешивающиеся с седла, прострелили не одну ногу, а те, что висели у охотника за спиной, нередко несли смерть, задев за ветку в чаще. Потому на охотничьих арбалетах стоял специальный предохранитель. Надо было вовремя вспомнить и перевести его в рабочее положение, прежде чем стрелять. Но в пылу преследования охотник нередко забывал сделать это. К тому же арбалет УрЛейна, некогда принадлежавший королю Беддуну, был оружием старого типа. Предохранителем его оснастили позднее, и устройство это было расположено неудачно — у самого конца арбалета, так что дотянуться до него было непросто. УрЛейну нужно было выбросить вперед руку, застывшую в положении для стрельбы, и перевести предохранитель. Король, казненный УрЛейном, мог теперь отомстить протектору из гроба.

ДеВар задержал дыхание. Ветка, застрявшая в арбалете, упала на землю. Не сводя глаз с орта, ДеВар увидел, как УрЛейн медленно перенес руку к предохранителю. Арбалет, весь вес которого теперь приходился на одну руку, дрогнул. Орт заворчал громче и чуть изменил позу — шагнул немного вбок, ближе к речушке, сужая угол стрельбы для ДеВара — теперь голова животного отчасти перекрывалась телом УрЛейна. ДеВар слышал над собой дыхание скакуна РуЛойна. Он нащупал предохранитель своего арбалета и поднес оружие к плечу, сделав одновременно шаг вправо, чтобы снова увеличить угол стрельбы.

— Что? Что такое? Где?… — раздался наверху другой голос, одновременно зашуршала листва и послышался глухой стук копыт. ЙетАмидус.

УрЛейн мягко снял арбалет с предохранителя и снова перенес руку к спусковому крючку. Орт бросился вперед.

УрЛейн стал опускать арбалет, держа на прицеле несущегося на него зверя. В то же время он начал смещаться вправо, чем ухудшил возможность точного выстрела для ДеВара, так как частично загородил своим телом орта. ДеВар убрал палец со спусковой скобы вовремя — еще мгновение, и стрела полетела бы в протектора. Внезапно охотничья шапка УрЛейна упала с его головы и покатилась в речку. ДеВар отметил это, даже не задумавшись о причине случившегося. Он бросился к УрЛейну, наклонившись вперед и совершая длинные прыжки. Арбалет он держал перед собой, направляя его вбок. УрЛейн начал падать — нога, на которую он опирался, подворачивалась под ним.

Он сделал два шага, три. Что-то просвистело рядом с головой ДеВара, он почувствовал, как ветерок обжег его щеку. Мгновение спустя послышался всплеск и поднялась туча брызг.

Четыре шага. ДеВар все набирал скорость, и каждый его шаг был скорее похож на прыжок. Протекторский арбалет издал тонкий, звенящий звук, отдача отбросила его назад. В левую ляжку атакующего орта вонзилась стрела, зверь взвизгнул, подпрыгнул, его нога вывернулась, но, приземлившись, он оказался в двух шагах от падающего УрЛейна. Орт опустил рогатую голову и ринулся на протектора.

Пять, шесть шагов. Морда зверя ударилась в левое бедро протектора, потом орт подался назад и снова бросился вперед, на этот раз целясь в живот упавшего, который стал поднимать руку, чтобы защититься.

Семь. ДеВар на бегу навел арбалет, продолжая держать его на опущенных руках. Он сделал короткий шаг, чтобы прицелиться как можно точнее, и нажал на скобу.

Стрела вонзилась орту в лоб над левым глазом. Животное вздрогнуло и остановилось. Оперенная стрела торчала из его головы, как третий рог. ДеВара отделяло от зверя четыре, потом три шага. Он отбросил арбалет, и левая рука его потянулась к правому бедру — к рукоятке длинного кинжала. УрЛейн отбивался от зверя ногой, пытаясь одновременно отодвинуться от него подальше, а орт вперил взгляд в землю; находясь в каком-нибудь шаге от протектора, он фыркал и тряс головой, а потом его передние ноги подкосились.

ДеВар вытащил кинжал и перепрыгнул через УрЛейна, который сумел откатиться в сторону от орта. ДеВар приземлился между зверем и протектором. Орт продолжал фыркать, тяжело дышал и тряс головой, наконец поднял взгляд, и ДеВар готов был поклясться, что в глазах животного появилось удивление, когда он погрузил кинжал в шею орта рядом с левым ухом и резким движением вспорол ему горло. Зверь издал свистящий звук и рухнул на землю, голова его упала на грудь, темная кровь хлынула из раны. ДеВар встал на колени, держа кинжал острием в направлении орта, а другой рукой шаря у себя за спиной, чтобы понять, где УрЛейн.

— Что с вами, государь? — спросил он, не поворачивая головы.

Орт дернулся, словно пытаясь подняться, потом повалился на бок, ноги его задрожали. Кровь продолжала хлестать из его шеи. И вот животное перестало дрожать, кровь начала сочиться, а не хлестать, ноги медленно подогнулись — зверь был мертв.

УрЛейн сел на колени рядом с ДеВаром. Он положил руку на плечо своего телохранителя. ДеВар ощутил дрожь в руке протектора.

— Это… кара за гордыню. Пожалуй, самое точное выражение. Спасибо тебе, ДеВар. Слава Провидению. Здоровая зверюга, правда?

— Да уж немалая, государь, — сказал ДеВар.

Решив наконец, что мертвое животное не представляет угрозы, он оглянулся туда, где, выбрав самый отлогий участок берега, спускались во всю прыть ЙетАмидус и РуЛойн. Их скакуны стояли наверху, глядя на УрЛейна и его скакуна. ЙетАмидус все еще держал в руке свой разряженный арбалет. ДеВар бросил взгляд на орта, потом поднялся, вложил в ножны кинжал и помог встать УрЛейну. Рука протектора подрагивала, и он, встав, не сразу отпустил локоть ДеВара.

— Ах, государь! — воскликнул ЙетАмидус, прижимая свой арбалет к груди. Его широкое круглое лицо посерело. — Вы целы? Мне показалось, что я… Хвала Провидению, мне уже показалось…

Подбежал РуЛойн, чуть не наступив на брошенный на землю арбалет ДеВара.

— Брат! — Он раскинул руки и чуть не придушил протектора в своих объятиях — УрЛейну пришлось убрать руку с локтя ДеВара.

Сверху слышались звуки — приближались остальные охотники.

ДеВар еще раз бросил взгляд на орта — зверь был мертвее мертвого.

— И кто же выстрелил первым? — тихо спросила Перрунд.

Она сидела неподвижно, чуть наклонив голову, склоненную над доской «Тайной крепости» — наложница обдумывала свой следующий ход. Они сидели в гостевой комнате гарема, время приближалось к девятому колоколу. Тем вечером после охоты был устроен особенно шумный пир, хотя УрЛейн и покинул его рано.

— ЙетАмидус, — таким же тихим голосом сказал ДеВар. — Это его стрела сбила шапку с протектора. Шапку потом нашли в реке, а стрела попала в бревно на берегу. Еще на палец ниже…

— Да. А в тебя, значит, не попал РуЛойн.

— И в УрЛейна тоже, хотя я думаю, что стрела прошла на расстоянии ладони от его груди, а не в пальце от головы.

— И что, могли эти стрелы предназначаться орту?

— … Да. Эти двое — неважные стрелки. Если ЙетАмидус и в самом деле целил УрЛейну в голову, то я думаю, что большинство придворных, считающих себя авторитетами в подобных делах, сказали бы, что он в данных обстоятельствах сделал удивительно точный выстрел. К тому же вид у ЙетАмидуса был искренне сокрушенный оттого, что его стрела прошла в такой близости от протектора. А РуЛойн, хвала Провидению, — брат протектора. — ДеВар тяжело вздохнул, потом зевнул и потер глаза. — И потом, ЙетАмидус не только плохой стрелок, но и совсем не тот тип — такие не бывают убийцами.

— Ну-ну, — с выражением сказала Перрунд.

— Что? — И только произнеся это, понял ДеВар, как он рад знакомству с этой женщиной. Уже одно то, как она произнесла это короткое словечко, многое говорило ему.

— У меня есть друг, который довольно много времени проводит в компании ЙетАмидуса, — тихо сказала Перрунд. — Она говорит, что он любит поиграть в карты на деньги. Но еще больше ему нравится делать вид, будто он ничего не понимает в тонкостях игры и вообще никудышный игрок. Он делает вид, что забывает правила, спрашивает, как нужно ходить в тех или иных ситуациях, интересуется значением терминов, используемых игроками, и все в таком роде. Нередко он нарочно проигрывает несколько маленьких ставок подряд. А самом же деле только и ждет, когда будет сделана по-настоящему большая ставка, и тогда почти всегда выигрывает, изображая удивление. Она видит, как это происходит раз за разом. Его друзья уже разобрались, что к чему, и проявляют осмотрительность, но многие молодые и самодовольные придворные полагают, что имеют дело с набитым дураком, попадаются на удочку, и если им повезет, то уходят из дома ЙетАмидуса с двумя-тремя монетами в кармане.

ДеВар вдруг понял, что, изучая положение на доске, кусает губы.

— Значит, этот человек — умелый обманщик, а не осел. Это наводит на размышления. — Он поднял глаза на Перрунд, хотя и не дождался ответного взгляда. Он поймал себя на том, что разглядывает массу ее собранных в пучок идеально светлых волос, удивляясь их блеску. — И больше у твоего друга нет никаких наблюдений или соображений насчет этого господина.

По-прежнему не поднимая взгляда, Перрунд глубоко вздохнула. Он разглядывал ее плечи в красном платье, скользнул глазами по материалу, за которым угадывались ее груди.

— Раз или, может быть, два, — сказала она, — когда ЙетАмидус был очень пьян, ей показалось, что в его речах проскользнула… некоторая зависть к протектору. И еще я думаю, что он ненавидит тебя. — Внезапно она подняла глаза.

ДеВару показалось, будто какая-то сила, исходящая из этих золотистых глаз с голубой крапинкой, отбросила его назад.

— Правда, всего этого мало, чтобы исключить его из числа верных последователей протектора. Если задаться целью, то можно любого выставить виноватым. — Она снова опустила глаза.

— Верно, — сказал ДеВар, почувствовав вдруг, как зарумянилось его лицо. — И все же мне хотелось бы быть в курсе таких вещей.

Перрунд передвинула одну фигуру, потом другую.

— Твой ход, — сказала она.

ДеВар продолжил изучение позиции.

13. ДОКТОР

Хозяин, маскарад состоялся шесть дней спустя. Король все еще был слегка простужен, но доктор дала ему снадобье, приготовленное из цветов и горных трав, которые высушивали его «слизистые» (под этим словом она, вероятно, имела в виду нос) на время танца. Она посоветовала ему отказаться от алкоголя и пить много воды, а еще лучше — фруктового сока. Но во время бала он, по-моему, быстро проникся убеждением — и не по чьему-то, а по собственному наущению, — что в определение фруктового сока попадает и вино, а потому не отказывал себе в нем.

Большой бальный зал Ивенаджа представляет собой огромное круглое помещение, половина которого приподнята до уровня окон, занимающих всю высоту стены. За год, прошедший после отъезда двора, окна в их нижней части были переделаны. Большие светло-зеленые панели были заменены деревянными решетками, куда вставили маленькие панели из тонкого бесцветного стекла. Кристально прозрачное стекло почти не искажало вида залитой лунным светом долины и лесистых холмов вдалеке. Это зрелище было необыкновенно притягательным, и (судя по восторженным словам и доносившимся до меня прикидкам насчет стоимости работ, самым невероятным) казалось, что присутствующих вряд ли удалось бы поразить больше, будь новые окна сделаны хоть из алмаза.

Оркестр разместился на невысоких круглых подмостках в середине помещения. Оркестранты сидели лицом в центр круга, чтобы видеть дирижера, который по очереди поворачивался к каждому из сегментов. Пары танцевали вокруг этого возвышения, напоминая собой опавшие листья, подхваченные вихрем, а сложные па и движения танца вносили порядок в этот кажущийся хаос.

Среди женщин доктор была одной из самых потрясающих. Частично этому способствовал ее высокий рост. И хотя там были женщины и повыше, она все равно выделялась. Такая уж горделивая осанка была у нее от природы. Платье доктора по сравнению с большинством других было простым — из блестящей материи темно-зеленого цвета, контрастировавшей с огромной копной тщательно уложенных волос. Платье было не по моде узким.

Хозяин, должен признаться, что для меня находиться там было большой честью и счастьем. Поскольку никого больше у доктора не было, сопровождать ее на бал выпало мне, а потому я свысока вспоминал своих товарищей — учеников и помощников, большинство из которых были отправлены под лестницу. Присутствовать на балу разрешалось только старшим пажам, и немногие из тех, кого нельзя было назвать слугами в строгом смысле, прекрасно сознавали, что никак не могут блистать в обществе таких знатных, хотя и молодых, господ. Но доктор, напротив, обращалась со мной как с ровней и за весь вечер ни разу не напомнила мне о том, кто я такой на самом деле.

Я выбрал себе простую маску из бумаги телесного цвета, половинка рта которой под высоко поднятой бровью счастливо улыбалась, тогда как с другой стороны уголки губ были трагически опущены, а из глаза стекала слеза. На докторе была сверкающая полумаска серебристого цвета, покрытая каким-то лаком. Мне показалось, что это лучшая и, возможно, самая обескураживающая маска из виденных мной в тот вечер, потому что она посылала взгляд любопытного обратно ему в глаза, а значит, скрывала своего обладателя (хотя сделать это было затруднительно — фигура доктора узнавалась безошибочно) гораздо лучше, чем самые изощренные поделки из перьев, листового золота и сверкающих драгоценных камней.

Под маской, похожей на зеркало, губы доктора казались пухлыми и нежными. Она намазала их красным кремом, которым в таких случаях пользуются многие придворные дамы. Никогда прежде я не видел, чтобы она так прихорашивалась. Ах, какими влажными и сочными были ее губы!

Мы сидели за огромным столом в одном из помещений, примыкающих к большому залу, в окружении самых изящных придворных дам и их сопровождающих; на стенах висели огромные портреты вельмож, изображения их любимых зверей и владений. По залу ходили слуги с подносами, на которых стояли бокалы с вином. Я еще не видел бала, на котором было бы столько слуг, хотя мне и показалось, что некоторые из них слегка неуклюжи и неумело обращаются с подносами. Доктор предпочитала не оставаться в бальном зале между танцами и, казалось, вообще не имела особого желания принимать во всем этом участие. У меня создалось впечатление, что она пришла на бал только из-за королевского приглашения, и если против танцев она не возражала, то нарушить ненароком этикет побаивалась.

Я и сам не только волновался, но и нервничал. Таким грандиозным балам неизменно сопутствует пышность и торжественность, они привлекают отовсюду множество самых знатных семей, герцогов и герцогинь, правителей союзных княжеств и их свиты и обычно являют собой такое выдающееся собрание сильных мира сего, что и в столице оно встречается редко. Неудивительно, что подобные балы — прекрасная возможность для заключения союзов, составления планов, подтверждения дружбы или вражды, политической, национальной или же личной.

Невозможно было не почувствовать величия и исключительности атмосферы, и моя несчастная душа пребывала в смятении и волнении еще до того, как начался собственно бал.

По крайней мере мы должны были оставаться в безопасности, вдалеке от центра событий. При таком большом числе князей, герцогов, баронов, послов и всяких важных персон, требовавших королевского внимания (многих из них он и видел-то раз в год вот на таком балу), король, конечно, не мог помнить о докторе и обо мне, кто ежедневно был у него под рукой.

В зале стоял несмолкаемый гул разговоров, и я сидел, прислушиваясь к звукам музыки, спрашивая себя, какие сейчас плетутся заговоры, какие обещания и кары сулят друг другу собеседники, какие желания пестуются, какие надежды рушатся.

Мимо нас в направлении танцевального зала прошла группа людей. Возглавлявший ее тщедушный человек повернулся в нашу сторону. На нем была старая маска из сине-черных перьев.

— Если только я прискорбно не ошибаюсь, то передо мной госпожа доктор, — раздался резкий, надтреснутый голос герцога Валена. Он остановился. На руке герцога висела его жена — вторая, гораздо моложе него, маленькая и пышнотелая. Ее золотая маска сверкала драгоценными камнями.

Всевозможные младшие члены семьи герцога и их вассалы полукругом встали перед нами. Я поднялся следом за доктором.

— Герцог Вален, полагаю, — сказала она, слегка поклонившись. — Как поживаете?

— Прекрасно. Я бы задал вам тот же вопрос, но, полагаю, врачи следят за собой лучше всех остальных, поэтому я спрошу у вас, как, по-вашему, здоровье короля. Как он поживает? — Герцог словно глотал слова.

— В целом король здоров. Колено еще нужно долечивать, и у него пока остаются…

— Замечательно, просто замечательно. — Вален бросил взгляд на двери, ведущие в танцевальный зал. — А как вам нравится наш бал?

— Впечатляет.

— А скажите-ка мне, у вас там, в Дрезене, бывают балы?

— Бывают, сударь.

— И такие же великолепные? Или они лучше, величественнее, и рядом с ними наши немощные и слабые потуги отходят на второй план? Я хочу знать: что, Дрезен и во всем остальном превосходит нас, как, по вашим словам, превосходит в медицине?

— Я думаю, по великолепию танцев Дрезен уступает вашему королевству, сударь.

— Неужели? И как только такое возможно? Ваши многочисленные замечания и наблюдения совершенно убедили меня, что ваша страна во всем опередила нас. Ведь вы говорили о ней в таких пышных выражениях, что мне иногда казалось, будто речь идет о сказочной земле.

— Я полагаю, что герцог нашел бы Дрезен таким же реальным, как и Гаспидус.

— Боги! Я почти что разочарован. Ну что ж, идем. — Он повернулся было, но тут же снова остановился. — Мы ведь увидим вас в танцевальном зале?

— Вероятно, сударь.

— Может быть, вы продемонстрируете нам какой-нибудь дрезенский танец и научите нас танцевать его?

— Танец, сударь?

— Да. Не могу себе представить, что дрезенцам известны все наши танцы, а у них самих нет ни одного, который нам бы понравился. Трудно вообразить, правда? — Маленькая, чуть сгорбленная фигура дергано повернулась сначала в одну, потом в другую сторону, ища одобрения.

— О да, — промурлыкала его жена из-за своей золотой с драгоценными камнями маски. — Я думаю, что в Дрезене самые необыкновенные и интересные танцы.

— К сожалению, я не учитель танцев, — сказала доктор. — Я теперь сожалею, что не проявляла больше рвения и не научилась толком вести себя на балах. Как это ни грустно, но моя юность прошла в учении. И только когда судьба улыбнулась мне и я оказалась в Гаспидусе…

— Не может быть! — воскликнул герцог. — Моя дорогая женщина, не станете же вы говорить, что есть такая сторона общественного поведения, в которой вам нечему нас поучить! Это же просто неслыханно! Ах, моя дорогая госпожа, основы моей веры потрясены. Умоляю вас подумать хорошенько. Поройтесь в своих врачебных воспоминаниях! По крайней мере, попытайтесь извлечь из памяти какой-нибудь этакий докторский котильон, хирургический балет, ну или хотя бы чечетку сиделок или джигу пациентов.

Доктор была невозмутима. Если она и вспотела за своей маской, как потел я, то не подала и вида. Спокойным и ровным голосом она сказала:

— Герцог льстит мне в своей оценке моих познаний. Я, конечно же, подчинюсь его наставлениям, но я…

— Не сомневаюсь, это вам по силам, — сказал герцог. — Да, кстати, а из какой вы части Дрезена?

Доктор чуть расправила плечи.

— Из Прессела, на острове Наптилия, сударь.

— Ах да, Наптилия. Вот уж в самом деле Наптилия. Представляю, как вы тоскуете по своей Наптилии.

— Немного, сударь.

— Когда рядом с вами нет никого, с кем можно было бы поговорить на вашем родном языке, узнать последние новости, поделиться воспоминаниями. Ах, как это печально — быть вдалеке от отечества.

— Но в этом есть и положительные стороны, сударь.

— Да. Хорошо. Замечательно. Подумайте об этих танцах. Возможно, мы увидим вас попозже и посмотрим, как вы задираете ноги, дергаетесь и подвываете.

— Может быть, — сказала доктор, и на этот раз я был рад, что не вижу выражения ее лица под маской. Конечно же, поскольку на ней была полумаска, губы ее оставались на виду. Я начал беспокоиться, что ее пухлые красные губы могут прекрасно выражать презрение.

— Так тому и быть, — сказал Вален. — До скорой встречи, мадам. — Он кивнул.

Доктор едва заметно поклонилась. Герцог Вален повернулся и повел группу в танцевальный зал. Мы сели. Я снял маску и отер лицо.

— Мне кажется, хозяйка, герцог слегка раздражен, потому что перебрал вина, — сказал я.

Лицо в зеркальной маске повернулось ко мне. Я увидел свое собственное изображение — искаженное и зардевшееся. Красные губы изогнулись в улыбке. Глаза ее под маской оставались невидимы.

— Пожалуй. Как ты думаешь, он будет очень расстроен, если я не покажу ему дрезенского танца? Ни одного не могу припомнить.

— Я думаю, герцог был довольно груб с вами, хозяйка. За него говорило главным образом выпитое вино. Его цель состояла только в том… нет, я уверен, что он как благородный человек не пытался унизить вас, но он, возможно, немного оттачивал на вас свое остроумие. Тема разговора не имела значения. Он, вероятно, уже забыл о сказанном только что.

— Надеюсь. Ты считаешь, что я никудышная танцорка, Элф?

— Нет-нет, госпожа! Я пока не видел, чтобы вы сделали хоть одну ошибку в танце!

— Это моя единственная цель. Может быть, мы…

К на подошел молодой человек в кожаной маске, украшенной драгоценными камнями, и в форме капитана Собственной пограничной стражи его величества. Он низко поклонился.

— Мастер Элф? Госпожа доктор Восилл? — спросил он.

Последовала пауза. Доктор повернулась ко мне.

— Да! — вырвалось у меня.

— Король приказал мне пригласить вас на танец в кругу его приближенных во время следующей фигуры. Танец сейчас должен начаться.

— Проклятье, — услышал я собственный голос.

— Мы счастливы принять милостивое приглашение короля, — сказала доктор, спокойно поднимаясь и кивая офицеру. Она протянула мне руку. Я взял ее в свою.

— Прошу вас, следуйте за мной, — сказал капитан.

Мы оказались в фигуре из шестнадцати пар с королем Квиенсом, пышногрудой молодой принцессой из одного из Упраздненных королевств в горах за Тассасеном, высоченным принцем и его сестрой-принцессой из внешнего Тросила, герцогом Кветтилом и его сестрой Гехере, герцогом и герцогиней Кейтца (дядюшкой и тетушкой начальника стражи Адлейна), их идеально сложенной дочерью, ее женихом принцем Хилисом из Фаросса, самим начальником стражи Адлейном и госпожой Юльер и, наконец, молодой дамой, которую я знал — я встречал ее прежде при дворе, но имени не запомнил, — и ее сопровождающим, братом госпожи Юльер, молодым герцогом Улресилом, с которым мы познакомились в Потайном саду за королевским столом.

Я обратил внимание, что молодой герцог встал в нашей полуфигуре так, чтобы иметь возможность оказаться в паре с доктором два раза, а не один.

Одетый весьма внушительно, Вистер в простой черной маске объявил танцующих и назвал танец. Мы заняли места в двух рядах, мужчины лицом к женщинам. Король сделал глоток из кубка, поставил его на поднос, движением руки отослал слугу и кивнул Вистеру, который, в свою очередь, дал знак дирижеру оркестра.

Музыка началась. Сердце мое колотилось громко и часто. Мне была неплохо знакома эта танцевальная фигура, но я боялся ошибиться. Кроме того, я опасался, что может ошибиться и доктор. Она наверняка прежде не участвовала в таких сложных танцах.

— Вам нравится бал, мадам? — спросил герцог Кветтил, когда они сошлись с доктором.

Они поклонились друг другу, взялись за руки, сделали круг и разошлись. Подобным же образом сошелся и я с госпожой Гехере, которая всем своим видом давала понять, что не имеет ни малейшего желания беседовать с помощником женщины, носившей почетное, но отнюдь не благородное звание доктора. А потому я по крайней мере смог сосредоточиться на том, чтобы не оттоптать госпоже Гехере ноги и слушать беседу моей хозяйки с герцогом.

— Очень, герцог Кветтил.

— Я был удивлен, когда король вызвал вас, но он сегодня… в самом благодушном настроении. Как вы считаете?

— Он, кажется, хорошо проводит время.

— Но, на ваш взгляд, не слишком хорошо.

— Мой род занятий позволяет мне судить только о здоровье короля, сударь.

— Понятно. Мне была дарована честь выбрать эту фигуру. Она вам по вкусу?

— Вполне, герцог.

— Она для вас не сложновата?

— Возможно.

— Нужно запоминать много не слишком естественных движений — так просто ошибиться.

— Дорогой герцог, — сказала доктор с некоторой тревогой в голосе, — я надеюсь, с вашей стороны это не есть умело завуалированное предостережение.

В этот момент я делал круг, обходя свою партнершу и держа руки за спиной, и как раз оказался лицом к герцогу Кветтилу. У меня создалось впечатление, что он смешался и не знал, что ответить доктору, но тут она продолжила:

— Ведь вы не собираетесь наступить мне на ногу?

Герцог рассмеялся коротким отрывистым смешком и в соответствии с требованиями танца увел доктора и меня из центра фигуры. Центр заняла другая четверка, а мы тем временем встали друг подле друга, уперев руки в бока, как того требовал танец, и отбивая ритм то одной, то другой ногой.

— Ну что, Элф, пока мы, кажется, не ошиблись? — сказала доктор. У меня возникло впечатление, что она чуть запыхалась, хотя и получала удовольствие от происходящего.

— Да, пока, госпожа. Казалось, герцог…

— Вы обучали Кветтила каким-то новым па, доктор? — спросил ее Адлейн с другой стороны.

— Я уверена, нет ничего такого, чему бы я могла научить герцога, начальник стражи.

— Я в равной степени уверен, что он придерживается на сей счет такого же мнения, мадам, но тем не менее в последнем повороте он, кажется, на мгновение смешался.

— Фигура уж очень сложная, как он сам мне об этом сказал.

— Но он же сам ее выбрал.

— Да. Как вы думаете, герцог Вален танцует эту фигуру так же хорошо?

Адлейн помолчал несколько мгновений.

— Наверное. По крайней мере, он не сомневается, что это ему по силам. — Я увидел, что он бросил взгляд на доктора. Его полумаска позволила ему сверкнуть улыбкой в ее сторону. — Но и я нахожу, что этот танец требует всего моего внимания, так что у меня нет ни малейшей возможности следить за другими. Прошу меня извинить…

Еще одна фигура.

— Милый доктор, — сказал герцог Улресил, встретившись с ней в центре. Его партнерша, молодая дама, чье имя я все время забываю, желала говорить со мной не больше, чем госпожа Гехере.

— Герцог.

— Вы сногсшибательны.

— Спасибо.

— Ваша маска — она бротехианская?

— Нет, сударь, это просто серебро.

— Ах, вот как. Но она из Бротехена?

— Нет. Из Гаспида. Мне ее сделал местный ювелир.

— Ах, так значит, он ее сделал по вашему собственному рисунку! Очаровательно!

— Моя нога, сударь.

— Что? Ох, простите.

— А ваша маска, герцог?

— Что? Ах, это. Так, семейная реликвия. Вам она нравится? Вам хотелось бы такую? К ней есть пара — для дамы. Для меня было бы честью, если бы вы приняли ее вместе с моим восхищением.

— Это невозможно, сударь. Это наверняка не понравилось бы вашей семье. И тем не менее спасибо.

— Да ерунда! Она, эта маска, очень… она, я бы сказал, необыкновенно изящна, та, что сделана для дамы, я хочу сказать, но дарить ее или не дарить, решаю только я. Для меня это будет большой честью!

Доктор помедлила, словно взвешивая его предложение. Потом сказала:

— А для меня еще большей, сударь. Однако у меня уже есть маска, которую вы видите и которой восхитились, а больше одной маски все равно не наденешь.

— Но…

На этом пара вынуждена была разделиться, и доктор вернулась ко мне.

— Как ты справляешься со всем этим? — спросила она, когда мы перевели дыхание и отбили ритм ногами.

— Не понимаю, госпожа.

— Твои партнерши словно немеют в твоем присутствии, и тем не менее тебе удается делать вид, будто ты ловишь их слова.

— Правда, хозяйка? — спросил я, чувствуя, как краснеет под маской мое лицо.

— Правда, Элф.

— Прошу прощения, хозяйка.

— Нет-нет, в этом нет ничего плохого, Элф. Я не возражаю. Слушай-слушай, с моего благословения.

Музыка снова изменилась, настало время для двух рядов танцоров образовать круг и поменяться парами. В кругу доктор держала мою руку легко, но крепко. Ее пальцы — а они, могу поклясться, пожали мои перед тем, как отпустить, — были теплыми и сухими, а кожа — гладкой.

Через несколько мгновений я танцевал в центре огромного бального зала во втором дворце нашего королевства (а по великолепию, возможно, и первом) с улыбающейся, хихикающей принцессой с фарфоровой кожей. Принцесса эта была из одного из Полутайных королевств, расположенных высоко в заснеженных горах на полпути к небу за раздираемым междоусобицами Тассасеном.

На веках и висках ее белоснежная кожа была покрыта татуировками, а ноздри и перегородка над верхней губой — проткнуты драгоценными булавками. Она была невысока, но выглядела соблазнительно, одетая в богато расшитое, красочное одеяние, какие носят ее одноплеменники, — прямая юбка, сапожки. Она немного говорила на имперском и совсем не знала гаспидианского, к тому же ее знание фигур танца было более чем отрывочным. И тем не менее ей удавалось быть очаровательным партнером, и я, признаюсь, почти не слышал, о чем говорили доктор и король. Я заметил только, что доктор производила впечатление очень высокой, изящной и корректной дамы, а король казался крайне оживленным и веселым, даже если и двигался не так резво, как всегда (доктор днем забинтовала его колено туже обычного, зная, что он наверняка захочет танцевать). Губы обоих, видные под полумасками, улыбались.

Музыка обволакивала нас, заполняя все пространство, знатные люди, прекрасные маски и костюмы крутились водоворотом, а мы, сверкая пышными одеждами, находились в центре всего этого великолепия. Доктор двигалась и вращалась рядом со мной, время от времени я улавливал запах ее духов, происхождение которых никак не мог определить. Я никогда не видел, чтобы доктор душилась этими духами с удивительным ароматом. Он напоминал запах жженых листьев, и моря, и перевернутого лопатой кома земли, и распустившихся бутонов в разгар весны. Было в этом запахе и что-то темное, напряженное, чувственное, что-то сладкое и пряное одновременно, что-то по-женски податливое, плотское и бесконечно загадочное.

Позднее, когда доктора давно уже не было с нами и даже самые яркие ее черты начали теряться в тумане прошлого, а если и вспоминались, то очень неотчетливо, я время от времени в моменты уединения вдруг начинал чуять тот запах, но эти ощущения всегда были мимолетны.

Я признаю, что в подобных случаях воспоминания о том, давно прошедшем вечере, великолепном зале, блестящем собрании танцоров, о докторе, от чьей красоты захватывало дух, казались мне чем-то вроде ворота, который из глубин моего сердца начинает вытаскивать за цепь якорь боли и страданий — цепь натягивается струной, якорь шевелится, приподнимается и наконец устремляется на поверхность.

Мои глаза, уши, нос были захвачены безудержным водоворотом чувств, и я, испуганный и опьяненный, испытывал эти странные эмоции, которые возносили меня на неизведанные вершины и одновременно таили в себе роковые предчувствия, — отдавшись им, ты проникаешься убеждением, что если умрешь сейчас, внезапно и без боли (точнее, не умрешь в агонии, а просто перестанешь существовать), то это мгновение стало бы самым благословенным и высоким в твоей жизни.

— Кажется, король очень доволен, хозяйка, — сказал я, когда мы стояли бок о бок.

— Да. Но он начинает прихрамывать, — сказала доктор и, нахмурившись, скользнула взглядом по герцогу Кветтилу. — Танец этот — самый неподходящий выбор для человека с незажившей коленкой. — Я посмотрел на короля, но он, конечно же, в этот момент не танцевал, и я заметил, что он не переступает сноги на ногу, как остальные, а стоит, опираясь на здоровую ногу, и отбивает ритм, хлопая в ладоши. — А как твоя принцесса? — спросила меня доктор, улыбнувшись.

— Зовут ее, кажется, Скуин, — сказал я, нахмурившись. — Или так называется ее страна. А может, это имя ее отца. Не уверен.

— Ее представили, кажется, как принцессу Ваддерана, — сказала мне доктор. — И зовут ее, видимо, не Скуин потому что так называется ее платье — скуин-трел. Я думаю, она решила, что ты этим и интересуешься, когда спрашивал ее имя. Но поскольку она принадлежит к королевскому роду Ваддерани, зовут ее Гул — или что-то в этом роде.

— Так вам известен этот народ? — Я пребывал в полном недоумении, потому что Упраздненные, или Полутайные, королевства лежат в краях далеких и недоступных, где-то на самом краю света.

— Я читала о них, — любезно сказала доктор, и ее тут же увлек в центр фигуры высокий тросилианский принц.

Я оказался в паре с его сестрой. Долговязая, порядком неуклюжая и к тому же простоватая, она тем не менее довольно неплохо танцевала и, казалось, наслаждалась происходящим не меньше, чем король. Она была рада завязать со мной разговор, хотя у нее, видимо, создалось впечатление, что я принадлежу к знатному роду, — заблуждение, которое я не спешил рассеять.

— Восилл, вы сегодня великолепны, — услышал я слова короля, обращенные к доктору.

Я увидел, как она чуть поклонилась ему и пробормотала что-то в ответ — что, я не смог разобрать. Я испытал укол ревности, но уже через мгновение меня пронзил страх, когда я отдал себе отчет в том, к кому ревную ее. О Провидение — к нашему возлюбленному королю!

Танец продолжался. Мы сошлись с герцогом и герцогиней Кейтца, потом снова образовали круг (рука доктора была такой же теплой, сухой и крепкой, как раньше), а потом снова сошлись в восьмерку из более ранней фигуры. К тому времени я уже тяжело дышал и ничуть не удивлялся тому, что люди в возрасте герцога Валена обычно предпочитали отсиживаться во время танцев такого рода. В особенности, если танцевать в маске, — тогда это занятие становится совсем уж долгим, потным и изматывающим.

Герцог Кветтил танцевал с доктором, храня ледяное молчание. Молодой Улресил резво вбежал в центр нашей группы, устремился к доктору и продолжил свои попытки навязать ей долю его семейных реликвий, она же отвергала все авансы с вежливостью, которая ничуть не уступала нескладности герцогских предложений.

Наконец (я возблагодарил за это Провидение, потому что мои ноги в новых бальных туфлях уже начинали побаливать, к тому же я все сильнее испытывал потребность облегчиться) мы оказались в одной фигуре с госпожой Юльер и начальником стражи Адлейном.

— Скажите мне, доктор, — сказал Адлейн, танцуя с доктором, — что такое… гахан?

— Я не очень уверена. Может быть, гаан!

— Ну конечно же, вы произносите это гораздо лучше меня. Да — гаан.

— Это название чиновничьей должности в дрезенской гражданской иерархии. По-гаспидусски или по имперской терминологии это соответствует приблизительно градоначальнику, хотя и не имеющему военной власти, но наделенному, будь то мужчина или женщина, полномочиями представлять Дрезен за границей на уровне младшего консульского советника.

— Очень любопытно.

— А почему вы спрашиваете, сударь?

— Просто я недавно прочел доклад одного из наших послов… кажется, в Кускерии, в котором увидел это слово. Было ясно, что оно обозначает какую-то должность, вот только объяснений никаких не было. Я хотел спросить кого-нибудь из наших дипломатов, но все время забывал. А вот увидел вас, подумал о Дрезене и вспомнил.

— Понимаю, — сказала доктор. Они говорили о чем-то еще, но тут ко мне обратилась госпожа Юльер, сестра герцога Улресила.

— Мой брат, кажется, положил глаз на эту вашу дамочку-доктора, — сказала она.

Госпожа Юльер была на несколько лет старше как меня, так и своего брата, на которого была похожа болезненными и заостренными чертами лица, правда, глаза ее смотрели живо, а каштановые волосы отливали здоровым блеском. Но голос ее звучал резковато и колюче, даже когда она говорила на пониженных тонах.

— Да? — сказал я, ничего другого мне не пришло в голову.

— Да. Я полагаю, он ищет врача для нашего семейства, и такой врач, безусловно, должен быть из самых лучших. Наша повивальная бабка стареет, а эта женщина-доктор, вероятно, смогла бы ее заменить, когда надоест королю. Если, конечно, мы сочтем, что она нам подходит и заслуживает доверия.

— При всем моем огромном уважении к вам, мадам, я думаю, это значило бы принижать ее таланты.

Сестра герцога посмотрела на меня, скосив глаза над своим длинным носом.

— Вы так считаете?! А я — нет! И вы противоречите себе, сударь. Питай вы ко мне то уважение, о котором только что сказали, вы бы не стали мне прекословить.

— Я прошу прощения, мадам. Просто я не мог вынести мысль о том, что такая благородная и прекрасная дама, как вы, настолько обманывается относительно способностей доктора Восилл.

— Да. А вас зовут…

— Элф, сударыня. Мне выпала великая честь помогать доктору в ее заботах о здоровье короля.

— А где ваша семья?

— Ее больше нет, сударыня. Мои родители придерживались коэтических убеждений и погибли, когда имперская армия нашего покойного короля ворвалась в город Дерлу. Я в то время был грудным младенцем. Один из офицеров пожалел меня и привез в Гаспидус, хотя вполне мог бросить в огонь, как других. Я вырос среди офицерских сирот и являюсь верным и преданным слугой короны.

Дама посмотрела на меня с ужасом во взгляде. Сдавленным голосом она сказала:

— И вы еще осмеливаетесь говорить мне о качествах той, кто годится разве что в служанки для нашей семьи?

Она расхохоталась, произведя звук, услышав который многие из танцующих рядом наверняка решили, что я отдавил ей ногу, она же до конца танца так задирала нос, словно пыталась удержать на его кончике плод мраморника.

Музыка прекратилась. Мы все поклонились друг другу, и короля, который чуть прихрамывал, окружили герцоги и принцы — казалось, всем им вдруг отчаянно понадобилось поговорить с его величеством. Маленькая ваддеранская принцесса, которую, как я выяснил, звали Гул-Аплит, вежливо махнула мне, когда угрюмого вида дуэнья подошла к ней и повела прочь.

— Как твои дела, Элф? — спросила доктор.

— В полном порядке, хозяйка. Вот только тут жарковато.

— Пойдем-ка выпьем чего-нибудь прохладительного, а потом выйдем на свежий воздух. Что скажешь?

— Я скажу — прекрасная мысль, хозяйка. Даже сразу две.

Мы взяли два кубка с каким-то ароматическим пуншем, который по заверениям слуг почти не содержал алкоголя, и, сняв наконец маски (и расставшись затем ненадолго, чтобы отдать дань природе), вышли на опоясывавший бальный зал балкон, где добрая сотня гостей тоже вдыхала благоухающий ночной воздух.

Ночь стояла темная и обещала быть долгой. Сегодня на закате Зиген почти сошелся с Ксамисом, и добрую четверть дня единственными светилами на небе оставались только луны. Той ночью нам светили Фой и Ипарин, их голубовато-серое сияние разливалось по балконным плиткам, по уступам сада, фонтана, изгороди, присоединяясь к бумажным фонарикам, масляным светильникам и ароматизированным факелам.

К нам подошли герцог и герцогиня Ормин со своей свитой, путь им освещали карлики со светильниками на коротких шестах; светильники эти были забраны в большие стеклянные колпаки, в которых словно вспыхивали мириады искорок. Когда эти необыкновенные призраки приблизились, мы увидели, что в колпаках заперты сотни и сотни светляков, и все мечутся туда-сюда в своем странном узилище. Света они давали мало, но зато сколько радостной неожиданности! Герцог обменялся поклонами с доктором, хотя герцогиня и не соизволила обратить на нас внимание.

— Мне показалось, что ты поведал очень юной, но очень знатной госпоже Юльер историю своей жизни. Это так, Элф? — спросила доктор, пригубливая на ходу пунш из своего кубка.

— Я ей сказал несколько слов о своем воспитании, хозяйка. Наверно, не стоило это делать. Она все равно останется о нас невысокого мнения.

— У меня такое впечатление — я уж не говорю о взглядах, которых она меня удостоила, — что обо мне ее мнение не может быть хуже. Но мне жаль, если она считает, что твое сиротство в какой-то мере унизительно.

— Да, и еще то, что мои родители были коэтиками.

— Что ж, мы должны учитывать предрассудки высокой знати. Твои предки провозглашали себя не только республиканцами, но и людьми столь богобоязненными, что у них не осталось никакого почтения ни к одним светским властям.

— Их вера была прискорбным заблуждением, хозяйка, и я огорчаюсь, когда обо мне упоминают в этой связи, хотя и чту память моих родителей, как подобает сыну.

Доктор посмотрела на меня.

— И у тебя не вызывает негодования то, что произошло с ними?

— Да, я негодую при мысли о том, что их убили, хотя они проповедовали всепрощение, а не насилие. И за это я осуждаю империю. И я благодарю Провидение за то, что был признан невиновным и спасен гаспидианским офицером, действовавшим по гуманному приказу отца нашего добрейшего короля. Но я никогда не знал моих родителей и не встречал никого, кто бы их знал, и их вера для меня лишена всякого смысла. Империи (одно существование которой могло бы зажечь во мне жажду мести) больше нет — она погибла в огне, обрушившемся на нее с небес. Не имевшая себе равных могучая сила была сведена на нет силой еще более могущественной. — Я бросил взгляд на доктора и по выражению ее глаз понял, что мы не только ведем себя как равные, но и разговариваем на равных. — Негодование, хозяйка? Какой в нем смысл?

Она на мгновение взяла мою ладонь в свою, пожала ее, как во время танца, а потом взяла меня под руку — жест, который изысканное общество давно отвергло и даже признало непристойным, — он вызвал немало осуждающих взглядов. Но я, к своему удивлению, почувствовал не смущение, а, напротив, был польщен. Это был прежде всего дружеский жест, но он говорил также о близости и поддержке, и я почувствовал себя счастливейшим из мужчин во всем дворце, независимо от их рождения, титула и положения.

— А-а! Убивают! Меня убивают! Караул! Спасите! Убивают!

Этот голос разнесся по всему балкону. Все остановились и замерли на месте, словно статуи, потом оглянулись на высокую дверь в одно из малых помещений, примыкающих к танцевальному залу, — дверь приоткрылась, из нее на свет вышла полуодетая фигура, которая пыталась предотвратить падение, хватаясь за бледно-золотые складчатые гардины, тянувшиеся внутрь комнаты, откуда уже доносились высокие женские крики.

Человек, одетый только в белую сорочку, медленно повернулся к нам, обратив лицо наверх — к лунам. Казалось, что его снежно-белое одеяние сверкает в лунном свете. Высоко на его груди, вблизи плеча, виднелась ярко-красная отметина, похожая на только что сорванный цветок. Падение на каменные плиты балкона происходило с какой-то неторопливой грацией, пока человек, чья рука мертвой хваткой вцепилась в гардину, своим весом не оборвал ее крепление.

После этого он тяжело шлепнулся на землю, а гардины волнами устремились на него, отчего человек стал похож на насекомое, увязшее в тягучем сиропе; его бочкообразная фигура полностью исчезла в складках материи, и, хотя крики в комнате не стихали и публика застыла на месте, впечатление создавалось такое, будто никакого тела нет вообще.

Первой пришла в себя доктор. С громким звоном уронив свой кубок на пол балкона, она бросилась к высокой, медленно поворачивающейся двери.

Мне потребовалось на одно-два мгновения больше, чтобы освободиться от оцепенения, и в конце концов я бросился следом за доктором сквозь толпу слуг, большинство из которых, к моему недоумению, оказались вооружены мечами. Доктор уже опустилась на колени, отбросила в стороны складки гардин, добираясь до бьющегося в предсмертных судорогах и истекающего кровью герцога Валена.

14. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Бой!

Небольшая катапульта вздрогнула, рычаг (не длиннее вытянутой руки) метнулся вперед и с резким звуком воткнулся в кожаную подушку на перекладине. Камень взмыл в воздух и полетел, описывая дугу над нижней террасой и вниз — к саду. Снаряд упал рядом с одним из городов ДеВара, врезался в хорошо вспаханную землю и поднял здоровенное облако красновато-коричневой пыли, которая, повисев некоторое время в воздухе, уплыла в сторону и там осела на землю.

— Ух ты, не повезло!

— Очень близко!

— В следующий раз.

— Почти в точку, генерал Латтенс, — сказал ДеВар.

Он сидел на перилах, сложив руки на груди и помахивая одной ногой, потом соскочил на белые плитки балкона и, присев у своей миниатюрной катапульты, принялся энергично крутить храповое колесо. С потрескиванием и деревянным стоном рычаг стал возвращаться в прежнее положение. Так продолжалось около трех четвертей пути до горизонтальной поперечины сзади. Дальше рычаг начал двигаться скачками, поскольку тетива из сплетенных звериных сухожилий у его основания натягивалась все сильнее, пытаясь снова отбросить его вперед.

Латтенс тем временем взобрался на те же каменные перила, на которых сидел ДеВар. Нянька крепко ухватила его за курточку, чтобы он не свалился оттуда. Латтенс поднес игрушечную подзорную трубу к глазу, чтобы оценить ущерб, нанесенный саду внизу.

— В следующий раз бери чуть левее, сын, — сказал УрЛейн.

Протектор, его брат РуЛойн, доктор БреДелл, БиЛет, генерал ЗеСпиоле и наложница Перрунд в окружении слуг сидели под навесом на подмостях, поднятых приблизительно на высоту перил, и обозревали сцену военных действий.

Латтенс стукнул ногой по перилам. Нянька еще крепче ухватилась за него.

Перрунд, прикрытая тонкой красной вуалью, повернулась к протектору:

— Государь, нянька, конечно, крепко его держит, но у меня все внутри разрывается, когда я вижу его там. Снизойди уж к глупой пугливости одной из твоих старых дам — прикажи принести стремянку. Со стремянки он сможет видеть столько же, сколько с перил, не подвергая себя опасности.

Министр иностранных дел БиЛет нахмурился и проговорил: «Тс-с-с».

УрЛейн вытянул губы.

— Что ж, неплохая мысль, — сказал он и дал знак слуге.

Сад, расположенный двумя этажами ниже, был разделен надвое и своими очертаниями воспроизводил в миниатюре окружающий ландшафт с его холмами, горами, лесами, столичным городом, обнесенным высокой стеной, примерно десятком городов поменьше, множеством дорог и мостов и тремя или четырьмя реками, несущими свои воды в два небольших (размером с ванну) озера по двум сторонам, а оттуда — в довольно крупный пруд, символизирующий внутреннее море.

Море имело форму двух неровных кругов, соединявшихся посредине коротким и узким каналом. Города разных провинций располагались по берегам двух меньших озер, но морское побережье было усеяно городами даже гуще, хотя в каждой провинции поселений вокруг одной из частей моря имелось гораздо больше, чем вокруг другой. Большинство городов провинции ДеВара располагались вокруг лукоморья, которое было ближе к балкону и двум катапультам.

ДеВар застопорил спусковой замок своей катапульты и осторожно отпустил механизм закрутки. Потом выбрал камень из груды, лежащей между двумя малыми катапультами, и, когда Латтенс спустился с перил, вложил камень в ложку на конце рычага. Он поправил катапульту, ориентируясь по меловым линиям на полу, поднялся, прищурил глаза, разглядывая цель, снова присел, чтобы еще раз поправить катапульту, потом вытащил камень из ложки и чуть ослабил спусковой механизм и наконец вернул на место спусковой замок.

— Ну, ДеВар, давай же, — сказал Латтенс, от нетерпения подпрыгивая и размахивая подзорной трубой. Он был одет в генеральскую форму, а слуга, который заряжал и нацеливал катапульту, был в форме герцогского бомбардира.

ДеВар закрыл один глаз и, повернувшись к мальчику скорчил страшную гримасу и заговорил голосом неумелого актера в роли какой-нибудь деревенщины:

— Прощения просим у молодого хозяина, но тут требуется тонкая легулировка, господин!

— О Провидение, — пробормотал БиЛет, — он и в самом деле полный идиот. — Но УрЛейн рассмеялся, и БиЛет счел необходимым выдавить из себя улыбку.

Латтенс визжал от удовольствия, слушая эту дребедень; он поднес руки ко рту, чуть не попав подзорной трубой себе в глаз.

ДеВар еще чуть-чуть изменил положение катапульты, потом оглянулся — на безопасном ли расстоянии находится Латтенс — и сказал:

— Ну, старушка, не подведи. — С этими словами он убрал стопор.

Камень со свистом устремился в небеса. Латтенс завизжал от возбуждения и бросился к балкону. Камень ДеВара приземлился почти точно в центре одного из меньших озер на территории Латтенса. Мальчик вскрикнул:

— Нечестно!

ДеВар уже один раз попал внушительным камнем в другое озерцо на территории Латтенса, затопив все поселки и город на его берегу. Латтенс тоже попал в одно из озер ДеВара, но второе пока ему не давалось. От падения камня взметнулся целый фонтан воды, волны устремились к берегу.

— У-у-у! — воскликнул Латтенс.

Берег с его миниатюрными постройками, прежде чем на него обрушились волны, обнажился, потом водяная стена пошла на маленькие хрупкие домики в приозерных городках и смыла их.

— Вот невезение так невезение, юный генерал, — сказал доктор БреДелл, а потом вполголоса обратился к УрЛейну: — Государь, я думаю, перевозбуждение будет вредно для мальчика.

— Прекрасный выстрел, ДеВар, — воскликнул УрЛейн, хлопая в ладоши. — Пусть возбуждается, доктор, — сказал он, понизив голос, БреДеллу. — Хватит ему уже валяться в постели. Я рад, что щечки у него опять порозовели.

— Как вам угодно, государь, но мальчик еще не полностью поправился.

— Из господина ДеВара вышел бы превосходный бомбардир, — сказал генерал ЗеСпиоле.

УрЛейн рассмеялся.

— Мы могли бы использовать его в Ладенсионе.

— Можно его туда отправить, — согласился БиЛет.

— Дела там идут получше, правда, брат? — спросил РуЛойн, протягивая бокал слуге, чтобы тот наполнил его. Он бросил взгляд на БиЛета, который напустил на себя мрачное выражение.

УрЛейн хмыкнул.

— Получше по сравнению с тем, когда дела шли похуже, — согласился он. — Но пока недостаточно хорошо. — Он посмотрел на брата, потом перевел взгляд на сына, который с самым серьезным видом руководил зарядкой своей катапульты. — Мальчику становится лучше. Если и дальше так пойдет, то буду считать это знаком — знаком, что я должен взять командование на себя.

— Наконец-то! — воскликнул РуЛойн. — Я думаю, брат, это как раз то, что надо. Ведь ты наш лучший полководец. Ты нужен в Ладенсионе, на войне. Надеюсь, ты разрешишь мне сопровождать тебя туда. Разрешишь? У меня теперь есть отличная кавалерийская рота. Приходи как-нибудь, посмотришь, как они тренируются.

— Спасибо, брат, — сказал УрЛейн, проводя рукой по своей седой бородке. — Но я пока не решил. Может быть, я попрошу тебя остаться здесь, в Круфе, в качестве регента на равных правах с ЙетАмидусом и ЗеСпиоле. Как тебе такое предложение?

— Ах, государь! — РуЛойн протянул руку и прикоснулся к плечу протектора. — Для меня это исключительная честь!

— Исключительная, но с включением еще двоих, брат. — УрЛейн устало улыбнулся. — Что скажете вы, ЗеСпиоле?

— Я слышал ваше предложение, государь, но даже не могу в него поверить. Неужели вы готовы оказать мне такую честь?

— Готов. Если отправлюсь на границу. Но это еще не решено. БиЛет, я надеюсь вы будете для трех моих доверенных персон таким же хорошим советником по иностранным делам, как и для меня?

БиЛет, на лице которого, когда он услышал предложение протектора, застыло скорбное выражение, позволил себе слегка расслабиться и произнес:

— Конечно, государь.

— А что скажет генерал ЙетАмидус? — спросил РуЛойн.

— Он останется, если я его попрошу, или, как и ты, с радостью отправится в Ладенсион. Вы бы мне пригодились и там и тут, но ведь вы не можете раздвоиться.

— Государь, извините, что вмешиваюсь, — сказала Перрунд. — Стремянка.

Двое слуг принесли из библиотеки лестничку и поставили ее на балконе рядом с подмостями.

— Так, что там у нас. Ну-ка, Латтенс, — позвал УрЛейн сына, который все еще суетился у катапульты, проверяя, как натянута тетива, подбирая камень для ложки. — Смотри, вот тебе наблюдательный пункт получше! Займи его, когда закончишь подготовку.

Латтенс неуверенно оглянулся, но потом идея, видимо, понравилась ему.

— Ага! Осадное орудие! — Он помахал своей подзорной трубой ДеВару — тот, прищурившись, разглядывал стремянку, которую слуги подтаскивали к краю террасы. — Теперь у меня есть на тебя управа, гадкий барон! — воскликнул Латтенс.

ДеВар зарычал и отпрянул от стремянки будто в страхе.

Латтенс забрался на самый верх, так что его ноги оказались на одной высоте с головой няньки, которая осталась внизу, но не спускала с него обеспокоенного взгляда, когда он карабкался по ступенькам. ДеВар как бы ненароком тоже подошел к стремянке, внимательно наблюдая за мальчиком.

— Теперь все будет как надо, бомбардир, — крикнул Латтенс. — Стреляй, когда будешь готов!

Камень взмыл вверх и на мгновение словно повис над берегом той части внутреннего моря, на котором стояло большинство еще сохранившихся городов ДеВара.

— Еще чуть-чуть! — вырвалось у Латтенса.

По правилам каждый из игроков мог выстрелить во внутреннее море только одним камнем. И соответственно у Латтенса и ДеВара было для этой цели по одному довольно большому камню, чтобы одним ударом смыть с лица земли сразу несколько городов противника. Но Латтенс выбрал сейчас камень среднего размера. Если он попадет в море, в особенности на мелководье у берега, то нанесет минимальный ущерб, и в то же время мальчик больше не сможет выстрелить большим камнем, который бы причинил более серьезные разрушения.

Камень попал в прибрежный город, подняв небольшую волну в гавани и здоровенное облако пыли. Щепки и обломки миниатюрных глиняных домиков разлетелись вокруг, часть их попала в воду и отозвалась брызгами.

— Молодец, мальчик! — сказал УрЛейн, вскакивая на ноги.

РуЛойн тоже поднялся.

— Хорошая работа!

— Отличный выстрел! — отметил БреДелл. БиЛет вежливо похлопал в ладоши.

ЗеСпиоле стукнул по подлокотникам своего кресла.

— Великолепно!

ДеВар сжал кулаки и испустил стон разочарования.

— Ура! — завопил Латтенс, вскинув руки.

Он потерял равновесие и начал падать со стремянки. Перрунд увидела, как ринулся вперед ДеВар, но остановился, когда нянька подхватила мальчика. Латтенс насупился, глядя на няньку и пытаясь вырваться из ее рук. Наконец она поставила его туда, откуда он только что чуть не свалился.

— Осторожнее, мальчик, — крикнул УрЛейн со смехом.

— Прошу прощения, государь, — сказала Перрунд, поднеся руку к горлу под красной вуалью, куда словно бы подпрыгнуло ее сердце. — Я думала, там он будет в большей безопасности…

— Ничего страшного! — сказал ей УрЛейн с напускной ворчливостью. — Бояться нечего. — Он снова повернулся к сыну. — Чертовски хороший выстрел! — прокричал он. — Дай-ка еще пару таких, а потом самым большим камнем в середину его моря!

— Ладенсиону конец! — воскликнул Латтенс, потрясая кулаком в сторону ДеВара, а другой рукой держась за торчащий из стремянки шест. — Да защитит нас Провидение!

— Так теперь это Ладенсион, а не империя? — рассмеялся УрЛейн.

— Брат, — сказал РуЛойн, — даже не знаю, что было бы для меня большей честью — сражаться рядом с тобой или участвовать в управлении государством, находясь на твоем месте. Но я в меру своих способностей буду делать то, что ты мне прикажешь.

— Не сомневаюсь! — сказал УрЛейн.

— Я присоединяюсь к вашему брату, государь, — сказал генерал ЗеСпиоле, наклоняясь, чтобы поймать взгляд протектора.

— Ну, может, до этого и не дойдет, — сказал УрЛейн. — Возможно, следующий гонец доставит нам добрую весть о том, что бароны запросили мира. Но я рад, что вы оба приняли мое предложение.

— С радостью, брат!

— С покорностью, государь.

— Прекрасно. Значит, мы все согласны.

Следующим выстрелом ДеВар угодил в фермерские угодья, отчего в расстройстве даже подпрыгнул, бормоча под нос проклятия. Латтенс рассмеялся и в ответ произвел выстрел, которым уничтожил город. ДеВар следующим выстрелом разрушил мост, Латтенс ответил двумя промахами, но потом накрыл город, тогда как ответные выстрелы ДеВара пришлись в голую землю.

Латтенс решил использовать самый свой большой камень, чтобы попытаться одним ударом уничтожить почти все остававшиеся у ДеВара города.

— Вот это герой! — сказал его отец. — Ну, давай круши!

Со скрипом и постаныванием натягивалась тетива катапульты; к этим звукам добавлялись стоны и ворчание ДеВара, который наблюдал за тем, как рычаг перевели в крайнее положение — катапульта вся напряглась в ожидании, когда ей позволят распрямиться.

— Ты уверен, что не перетянул? — прокричал УрЛейн. — А то ведь попадешь в свое собственное море!

— Нет, государь. Я вместе с большим положу и камни поменьше.

— Ну, ладно, — сказал протектор. — Только смотри не сломай катапульту.

— Отец! — взмолился мальчик. — Позволь мне самому ее зарядить. Пожалуйста!

Слуга, одетый бомбардиром, собрался было взять самый крупный камень из боеприпасов Латтенса, но остановился. Шутливое выражение исчезло с лица ДеВара. У Перрунд перехватило дыхание.

— Государь… — начала она, но ее прервали.

— Я не могу позволить мальчику поднимать такие крупные камни, государь, — сказал доктор БреДелл, наклоняясь к протектору. — Это слишком большая нагрузка на организм, а он ослаб после долгого лежания в постели.

УрЛейн перевел взгляд на ЗеСпиоле.

— Меня больше беспокоит, что катапульта может сработать, когда он ее заряжает, — сказал начальник стражи.

— Генералы не заряжают оружие, сударь, — твердо сказал УрЛейн мальчику.

— Я это знаю, отец. Но пожалуйста. Это же не настоящая война, а так, понарошку.

— Ну, ладно. Может, мне помочь тебе? — спросил УрЛейн.

— Нет! — крикнул Латтенс, топнув ножкой и тряхнув своими рыжими кудряшками. — Нет, спасибо, государь!

УрЛейн откинулся к спинке кресла, разрешающе махнув рукой и улыбнувшись едва заметной улыбкой.

— Этот парень знает, что ему надо. Весь в меня. — Он махнул сыну. — Давай, генерал Латтенс! Заряжай, если тебе так хочется, и пусть Провидение направит твой снаряд в цель.

Латтенс взял пару небольших камней и один за другим разместил их в ложке катапульты. Поднимал он их не без труда. Потом присел, обхватил самый большой камень, с сопением поднял его и прижал к груди. Потом он повернулся и заковылял к катапульте.

ДеВар на шаг приблизился к метательному орудию. Латтенс, казалось, не заметил этого. Он еще сильнее засопел, поднимая камень повыше, и, волоча ноги, пошел дальше, направляясь к взведенному рычагу.

ДеВар, казалось, скользнул, а не шагнул к катапульте, продвинувшись так, что почти мог дотянуться до мальчика. Взгляд его был устремлен на замок и на приближающиеся к нему ноги Латтенса.

Латтенса качнуло, когда он склонился над ложкой катапульты. Он тяжело дышал, пот катился по лбу.

— Держись, парень, — услышала Перрунд шепот протектора. Руки его вцепились в подлокотники кресла, костяшки пальцев побледнели от напряжения.

ДеВар был теперь совсем рядом.

Латтенс, сопя, опустил камень в ложку на два других, положенных раньше. Вся катапульта словно вздрогнула, и ДеВар напрягся, готовый в любое мгновение прыгнуть на ребенка и отбросить его в сторону, но мальчик сделал шаг назад, отер пот со лба и повернулся к отцу с улыбкой. Протектор кивнул и откинулся к спинке, с облегчением вздохнув. Он посмотрел на РуЛойна, на остальных.

— Ну вот, — сказал он и сглотнул.

— Мой бомбардир, — сказал Латтенс, махнув в сторону катапульты. Слуга кивнул и занял место у метательной машины.

ДеВар незаметно отошел к своей катапульте.

— Подожди! — крикнул Латтенс и бросился к библиотечной стремянке. Нянька заняла свое место внизу. Латтенс вытащил меч, поднял его и резко опустил. — Давай!

Катапульта произвела ужасающий хлопок, большой и маленький камни взмыли в воздух по разным траекториям, и все подались вперед, смотря, куда они упадут.

Большой камень в цель не попал — он приземлился на мелководье неподалеку от одного из городов ДеВара, окатил дома брызгами и грязью, но серьезного вреда не причинил. Один из малых камней упал на фермерские угодья противника, а третий уничтожил одно из поселений, принадлежащих самому Латтенсу.

— У-у-у-у.

— Вот бедняжка.

— Не повезло, молодой хозяин.

— Вот обида!

Латтенс не произнес ни слова. Он стоял с несчастным видом на вершине стремянки, его маленький деревянный меч висел в безвольной руке. Мальчик посмотрел на отца печальными, полными горя глазами.

Отец нахмурился, потом подмигнул ему. Выражение лица мальчика не изменилось. Под навесом воцарилась тишина.

ДеВар запрыгнул на перила, присел на корточки, постучал костяшками пальцев по камню.

— Так-так, — сказал он и спрыгнул вниз. — Мимо! — Он уже взвел свою катапульту, заведя рычаг приблизительно на две трети его полного хода. — Значит, победа моя. Ха-ха! — Он выбрал из своих боеприпасов самый крупный камень, натянул еще немного тетиву и положил камень в ложку. Потом он кинул взгляд на Латтенса, напустив на лицо коварное и злобное выражение, лишь на мгновение — при виде печального взгляда мальчика — сменившееся озабоченным. Он потер ладони и погрозил мальчику пальцем. — Сейчас мы посмотрим, кто тут главный, мой юный генерал понарошку!

Он чуть переместил катапульту, а потом дернул за шнур. Катапульта вздрогнула, и огромный камень взметнулся вверх. ДеВар снова запрыгнул на каменные перила.

Гигантский снаряд долгое мгновение словно парил на фоне неба и облаков, а потом ринулся назад к земле и с жутким плеском рухнул в море.

Из воды в воздух поднялся фонтан брызг, окруженный огромной стеной белой пены, потом все это опало и устремилось в разных направлениях, сметая все на своем пути круговой волной.

— Не может быть! — прохрипел с перил ДеВар. Он обхватил голову руками, потом принялся дергать себя за волосы. — Нет-нет! Не может быть!

— Ха-ха! — захохотал Латтенс. Он сорвал с себя генеральскую шапку и запустил ее в воздух. — Ха-ха-ха!

Камень упал в ту часть моря, которую окружали в основном города и поселения Латтенса, но также почти все неразрушенные городки ДеВара. В месте падения камня — в двух-трех шагах от пролива, соединяющего два моря, — поднялась огромная волна. Один за другим она затапливала города и поселения, накрыв одно или два во владениях Латтенса, но при этом уничтожив гораздо больше городов ДеВара.

— Ура! — закричал РуЛойн и подбросил в воздух свою шапку. Перрунд широко улыбалась ДеВару из-под вуали. УрЛейн кивнул, ухмыльнулся и захлопал. Латтенс низко поклонился и, высунув язык, скорчил мерзкую гримасу ДеВару, который скатился с перил и теперь лежал, скрючившись, на плитках балкона, слабо постукивая по ним кулаком.

— Хватит! — простонал он. — Сдаюсь! Он для меня слишком силен! Протектора и его генералов защищает само Провидение! А я, несчастный, осмелился им противостоять! Пощадите меня, позвольте мне сдаться как трусливому псу, какой я и есть на самом деле!

— Я победил! — сказал Латтенс и, улыбнувшись своей няньке, сделал круг на верхней ступеньке своей стремянки и спиной вниз полетел ей в руки.

Она вскрикнула, поймав тело мальчика, но удержала его.

— Ко мне, герой! Ко мне! — Его отец поднялся и пошел, расставив руки, к краю помоста. — Дайте-ка мне этого отважного воина!

Нянька доставила Латтенса в руки отца. Остальные собрались вокруг и принялись аплодировать и смеяться, похлопывая мальчика по спине и поздравляя его с победой.

— Отличная кампания, молодой человек!

— Великолепная!

— Провидение у тебя просто на посылках!

— Здорово, здорово!

— … Отец, мы можем еще сыграть вечером, когда темно. Будем пускать огненные шары и поджигать города. Можно?

ДеВар встал и принялся отряхиваться. Перрунд смотрела на него из-под вуали: он ухмылялся и даже чуть разрумянился.

15. ДОКТОР

— Ну? — спросил король. Доктор наклонилась, чтобы получше разглядеть рану. Тело герцога Валена лежало на длинном столе в той самой комнате, где совершилось убийство. Остатки еды, находившиеся на столе, когда мы внесли тело в комнату, были сброшены на пол с одной стороны стола. На тело герцога набросили скатерть, так что его ноги, живот и голова были прикрыты, обнаженной осталась только грудь. Доктор объявила, что он мертв, но прежде сделала совершенно невиданную вещь.

Незадолго до этого, когда герцог лежал, истекая кровью и сотрясаясь в судорогах на балконе, доктор, казалось, целовала его. Она стояла на коленях сбоку от него и вдыхала в него воздух, сначала надувая собственные щеки, а потом закачивая воздух из себя в него, отчего грудь герцога вздымалась и опускалась. В то же время она пыталась остановить кровь, текущую из раны в груди, с помощью куска ткани, который оторвала от своего платья. Потом она поручила это дело мне, дав чистый платок, а сама сосредоточилась на вдувании воздуха в рот герцогу.

Спустя немного времени, когда пульс уже довольно долго не прощупывался, она покачала головой и в изнеможении уселась на пол.

Вокруг нас выстроилось кольцо слуг с мечами или длинными ножами. Когда мы с доктором подняли глаза, то увидели герцога Кветтила, двух начальников стражи, Адлейна, Полчека и короля — все они смотрели на нас. За нами, в темной комнате тихонько плакала девушка.

— Внесите его внутрь и зажгите все свечи, — сказал герцог Кветтил вооруженным слугам. Он посмотрел на короля — тот кивнул.

— И что, доктор? — снова спросил король, когда тело положили на стол.

— По-моему, это ранение кинжалом, — сказала доктор. — С очень тонким и острым лезвием. Удар нанесен под острым углом, и лезвие, вероятно, дошло до самого сердца. Кровотечение было в основном внутренним, вот почему кровь еще сочится. Чтобы говорить с полной уверенностью, мне нужно вскрыть тело.

— Я думаю, главное нам известно, а главное — то, что он мертв, — сказал Адлейн. Из-за шеренги слуг у окна доносился плач женщины.

— Кто был в комнате? — спросил Кветтил своего начальника стражи.

— Эти двое, — ответил Полчек, кивая на молодых мужчину и женщину: оба довольно красивые, едва ли старше меня, одежда в беспорядке. Каждого сзади держали за руки по двое вооруженных слуг.

Только теперь я начал понимать, что присутствие на балу такого большого числа слуг имело свои причины, как имело причины и то, что многие из них казались слегка неуклюжими для слуг. На самом деле это были стражники, поэтому-то у них и оказалось оружие, как только возникло малейшее опасение.

Лицо молодой женщины покраснело и распухло от слез, и на нем застыло выражение неприкрытого ужаса. Ее внимание привлек вой за окнами, и она поглядела в том направлении. Лицо молодого человека рядом с ней было таким же бескровным, как и тело герцога Валена.

— Кто вы такие? — спросил Адлейн молодую пару.

— У-У-Улджевал, сударь, — сказал молодой человек, с трудом проглотив слюну. — Адвокат на службе у герцога Валена, сударь.

Адлейн посмотрел на молодую женщину, которая вперила взгляд в пустоту перед собой.

— А вы, мадам?

Молодая женщина вздрогнула и перевела взгляд, но не на Адлейна, а на доктора. Она так и не произнесла ни слова.

Наконец снова заговорил молодой человек.

— Ее зовут Дройтир, сударь. Она из Мизуи. Горничная госпожи Джилсеон. Мы с ней обручены.

— Государь, можем мы впустить сюда герцогиню? — спросила короля доктор; тот отрицательно покачал головой и поднял руку.

Начальник стражи Адлейн задрал голову, словно указывая на девушку подбородком, и спросил:

— И что же вы здесь делали, мадам?

Молодая женщина посмотрела на него так, будто он говорил на совершенно чужом для нее языке. Мне пришло в голову, что она и в самом деле иностранка. И тут молодой человек заговорил, всхлипывая:

— Это делалось только ради его удовольствия, господа, прошу вас! — Он сквозь слезы поглядывал то на одно, то на другое лицо вокруг него. — Господа, он сказал, что ему нравятся такие развлечения и он вознаградит нас. Мы ни о чем не подозревали. Ни о чем, пока не услышали его крик. Он был здесь. Вот здесь, стоял и смотрел на нас отсюда. Из-за ширмы. Он ее опрокинул, когда… когда он… — Молодой человек оглянулся на ширму, лежащую в углу комнаты, дыхание его участилось.

— Успокойтесь, — оборвал его Адлейн.

Молодой человек закрыл глаза и обмяк в руках стражников. Они посмотрели друг на друга, потом на Адлейна и на Полчека, у которых, как мне показалось, был бледный и усталый вид.

— И еще тут была темная птица, — внезапно сказала женщина странным, глухим голосом. Она напряженно глядела прямо перед собой, лицо было бледным и блестящим от пота.

— Что-что? — сказал Полчек.

— Темная птица, — сказала девушка, глядя прямо на доктора. — Она была очень темная, потому что господин хотел, чтобы нас освещала только одна свеча, но я видела эту птицу. Темная, чернокрылая.

У доктора был недоумевающий вид.

— Темная птица? — переспросила она, нахмурившись.

— Полагаю, от вас, мадам, мы узнали все, что нам было нужно, — сказал Кветтил доктору. — Вы можете идти.

— Нет, — сказал ей король. — Доктор, останьтесь.

У Кветтила отвисла челюсть.

— Так вы занимались тем, о чем я подумал? — спросил король молодую женщину. Он бросил взгляд на доктора. Оркестр в танцевальном зале сбился и замолк.

Молодая женщина медленно повернула свое лицо с пустым взглядом к королю.

— Сударь, — сказала она, и я осознал, что она не понимает, с кем разговаривает. — Да, сударь. Вот здесь, на кушетке. — Она показала на кушетку в центре комнаты. Рядом лежал упавший подсвечник с погасшей свечой.

— И герцог Вален смотрел из-за ширмы, — сказал Адлейн.

— Он получал от этого удовольствие, сударь. — Молодая женщина посмотрела вбок, на мужчину, плачущего стоя на коленях. — Мы не видели в этом никакого вреда.

— Но вред-то был, мадам, и немалый, — тихо сказал Кветтил голосом едва ли громче, чем дыхание.

— Мы какое-то время занимались этим, сударь, — сказала молодая женщина, устремив свой пустой, неподвижный взгляд на доктора, — а потом послышался шум, и я подумала, что кто-то пытается снова открыть оконные двери, сударь, но тут старый господин вскрикнул, ширма упала, и я увидела черное крыло.

— А герцога вы увидели? — спросил ее Полчек. Она повернула к нему голову.

— Да, сударь.

— А кого-нибудь еще?

— Только его, сударь, — сказала она, снова устремив взгляд на доктора. — Он был в сорочке. И руку держал здесь. — Женщина приподняла одно плечо и, повернув голову, посмотрела на свою левую ключицу. — Он стал кричать, что его убили.

— А вот эта дверь позади, — сказал Адлейн. — Вот здесь, за ширмой. Она была открыта?

— Нет, сударь.

— Вы уверены?

— Да, сударь.

Кветтил наклонился к королю.

— Мой умелец Ралиндж выяснит, что тут правда, а что — ложь, — пробормотал он.

Доктор, услышав это, метнула взгляд на герцога. Король только нахмурился в ответ.

— А эта дверь заперта? — спросил Адлейн Полчека.

Полчек нахмурился.

— Должна быть заперта, — сказал он. — А ключ должен быть в замке. — Он подошел к двери, увидел, что ключа нет, несколько мгновений шарил глазами по полу, потом подергал дверь. Он порылся в своей бездонной поясной сумке, вытащил оттуда связку длинных ключей, нашел нужный и вставил его в скважину. Замок щелкнул, дверь открылась внутрь, и в комнату заглянули удивленные стражники, одетые слугами. Увидев начальника, они подтянулись, а тот, обменявшись с ними парой слов, снова закрыл и запер дверь. Потом вернулся к столу. — Стражники встали там почти сразу же, как началась тревога, — сказал он Адлейну. Его большие неловкие пальцы возились со связкой ключей, пытаясь снова сунуть ее в поясную сумку.

— А сколько всего ключей от этой двери? — спросил Адлейн.

— Один у меня, один у дворцового сенешаля и еще один, вероятно, в дверях с этой стороны, — перечислил Полчек.

— Дройтир, где была эта ваша темная птица? — спросила доктор.

— Там же, где и этот господин, мадам. — Лицо ее внезапно словно опало, и на нем появилось выражение неуверенности и тоски. — Может быть, это была только тень, мадам. Ведь свеча и ширма упали. — Женщина опустила глаза. — Тень, — пробормотала она себе под нос.

— Впустите сюда герцогиню, — сказал король, когда один из стражников, одетый слугой, приблизился к Кветтилу и что-то шепнул ему на ухо.

— Герцогиня в обмороке, государь. Ее отнесли в ее комнату, государь, — сказал Кветтил королю. — Но мне сообщают, что тут один молодой паж хочет что-то сообщить о случившемся.

— Тогда впустите его, — раздраженно сказал король.

Стражники, державшие Дройтир и Улджевала, оттащили их на середину комнаты. Молодой человек, с трудом поднявшись на ноги, продолжал тихонько рыдать. Девушка молча смотрела перед собой.

Фолечаро, точно уменьшившийся, появился в дверях и приблизился к нам. Лицо его было почти прозрачным, глаза выпучены.

— Фолечаро? — сказал Адлейн. Он перевел взгляд на других присутствующих. — Паж покойного герцога, — пояснил он для тех, кому это требовалось.

Фолечаро откашлялся. Он нервно оглядел всех, заметил нас с доктором и улыбнулся мне одними губами.

— Ваше величество, — сказал он, поклонившись королю. — Герцог Кветтил, господа, дамы. Мне известно кое-что — хотя и очень немного — о том, что здесь случилось.

— Известно? — прищурился Кветтил. Король переступил с ноги на ногу, потом благодарно кивнул доктору, которая подала ему стул.

Фолечаро кивнул в дальний конец комнаты.

— Я был в коридоре за той дверью, господа.

— И что же вы там делали, да позволено нам будет узнать.

Фолечаро проглотил слюну. Он бросил взгляд на Дройтир и Улджевала, которых стражники снова подвели к столу, по-прежнему продолжая держать их за руки сзади.

— Герцогиня просила меня… — Фолечаро облизнул губы. — Посмотреть, чем занят герцог.

— И вы последовали сюда за ним? — спросил Адлейн. Он немного знал Фолечаро и говорил, хотя и строго, но без злобы вголосе.

— Да, сударь. С двумя вот этими молодыми людьми. — Фолечаро посмотрел на Дройтир и Улджевала, но никто из них не откликнулся на его слова. — Герцогиня думала, что герцог встречается с этой молодой дамой. Я видел, как они вошли сюда, и пробрался в коридор. Я думал, может, мне удастся услышать что-нибудь или увидеть в скважину. Но скважина была перекрыта.

— Ключом? — спросил Адлейн.

— Думаю, нет, сударь. Скорее какой-то вставочкой с другой стороны, — сказал Фолечаро. — Но у меня с собой было металлическое зеркальце, и я думал, что мне удастся разглядеть что-нибудь из-под двери.

— И удалось?

— Только свет, похожий на пламя свечи, герцог Кветтил. Я слышал, как этот молодой человек занимается любовью с молодой женщиной, чувствовал какое-то движение. Но не больше.

— А когда герцога закололи?

Фолечаро глубоко вздохнул.

— Перед тем как это случилось, сударь, меня, я думаю, ударили по голове, и я ненадолго потерял сознание. — Он повернулся и, приподняв волосы на затылке, показал запекшуюся кровь и здоровенную шишку.

Король посмотрел на доктора — та подошла к пажу и обследовала рану.

— Элф, — сказала она, — мне нужна вода. И какая-нибудь салфетка. Эта бутылка на полу — там крепленое вино? Дай мне ее.

Пока доктор осматривала и промывала рану на затылке, Фолечаро сидел на стуле. Адлейн подошел, чтобы получше рассмотреть рану.

— Да, похоже, от такого удара он отключился на какое-то время, — сказал Адлейн. — Вы согласны, доктор?

— Да.

— А когда вы пришли в себя, что увидели? — спросил Полчек у Фолечаро.

— Я слышал, что в комнате происходит движение, слышал крики. В коридоре, кроме меня, никого не было. У меня кружилась голова, и я пошел в уборную, и меня вырвало. Потом я нашел герцогиню, и вот тогда-то узнал, что герцога убили.

Адлейн и Полчек обменялись взглядами.

— И вы никого не видели сзади, когда вас ударили? — спросил Адлейн.

— Нет, сударь, — сказал Фолечаро и поморщился, когда доктор промокнула его рану крепленым вином. — Я был поглощен зеркалом.

— Зеркалом?… — начал было Полчек.

— Вот оно, сударь. Я догадался поднять его, прежде чем пойти в туалет. — Фолечаро залез в карман и вытащил отполированный кусочек металла размером с монету. Он протянул его Полчеку, который передал металлический кружок другим.

— А что, Фолечаро, герцогиня Вален очень ревнива? — спросил Адлейн, крутя зеркальце в пальцах.

— Да вообще-то не очень, сударь, — сказал Фолечаро. Говорил он с трудом, хотя, возможно, это объяснялось тем, что доктор, заканчивая обработку раны, наклонила вперед его голову.

— Вы рассказали нам всю правду, Фолечаро? — мрачно спросил король.

Фолечаро, насколько то было возможно в его позе — голова по-прежнему была наклонена вперед, — поднял глаза.

— Да, ваше величество.

— А когда вас ударили, — спросила доктор, отпуская голову Фолечаро, — вы упали вперед, на дверь, или на пол?

Кветтил прошипел что-то себе под нос. Фолечаро на мгновение задумался.

— Когда я пришел в себя, я лежал, прислонившись к двери, мадам, — сказал он, потом посмотрел на Адлейна и других.

— Значит, если бы кто-нибудь открыл дверь, вы ввалились бы в комнату, — сказала доктор.

— Наверное, мадам. После того как ее закрыли, меня нужно было вернуть на прежнее место.

— Вы ничего от нас не скрываете, молодой человек? — спросил Кветтил.

Фолечаро, казалось, хотел что-то сказать, но задумался на мгновение. Я считал его умнее, но, может, удар по голове повредил ему мозги.

— Что вы хотели сказать? — строгим голосом сказал король.

— Ваше величество, господа, — сказал Фолечаро, голос его звучал сухо, напряженно. — Герцогиня думала, что герцог встречается здесь с молодой дамой, и это пробудило в ней ревность. Но она бы не очень возражала, а может, не возражала бы вообще, если бы знала, что… что он только наблюдает за другими. — Фолечаро оглядел мужчин в комнате, избегая смотреть в глаза доктору. — Да она бы рассмеялась, узнав о том, что здесь происходит, господа. Только и всего. А мне она верит как никому. Я ее знаю, господа. Она бы ни за что не стала так мстить. — Он облизнул губы и снова с трудом проглотил слюну, а потом испуганно посмотрел на укрытое скатертью тело герцога, лежащее на столе.

Кветтил открыл рот, собираясь что-то сказать, но его опередил король, смотревший на Адлейна и Полчека.

— Спасибо, Фолечаро.

— Я думаю, Фолечаро должен остаться здесь, государь, — сказал Адлейн королю. — Может быть, начальник стражи Полчек пошлет в его комнату своих людей, чтобы те поискали там оружие или пропавший ключ от этой двери. — Король кивнул, и Полчек обратился к нескольким стражникам. — Может быть, — добавил Адлейн, — начальник стражи откроет снова эту дверь, и мы посмотрим, не осталось ли там следов крови Фолечаро.

Стражники отправились обыскать комнату Фолечаро. Полчек и Адлейн вернулись к двери. Король посмотрел на доктора и улыбнулся.

— Спасибо за помощь, Восилл, — сказал он, кивнув. — Это все.

— Как прикажете, государь.

Позднее я узнал, что стражники обыскали покои герцогини и комнату Фолечаро. Ничего подозрительного там обнаружено не было. Немного крови было найдено на наружной поверхности двери, ведущей в коридор, и на полу под ней. Вскоре обшарили большую часть дворца в поисках орудия убийства, но его так и не нашли. Недостающий ключ обнаружился, как мне сказали, совершенно невинным образом — в ключарне дворцового сенешаля.

Хозяин, я знал Фолечаро и не думал, что он способен на убийство герцога. Наверное, король проявил излишнюю снисходительность — он не позволил Ралинджу подвергнуть допросу двух любовников, Дройтир и Улджевала (хотя, кажется, им показали камеру и объяснили, как действуют инструменты дознания), но я не думаю, что от них была или могла быть получена какая-нибудь дополнительная информация.

Полчек, вероятно, предпочел бы найти козла отпущения, а Кветтил, говорят, еще несколько лун спустя кипел и бесился из-за этого события, но единственное, что он смог сделать, это отобрать у Полчека два небольших имения. Полчек наводнил бальные помещения стражниками и по любым меркам сделал все, чтобы избежать новых неприятностей.

Фолечаро, я думаю, повезло — он был третьим сыном одного из зажиточных баронов Валена. Будь он более низкого рождения и не отделяй его от наследования звучного титула всего лишь два хилых брата, возможно, ему и пришлось бы познакомиться с гостеприимством мастера Ралинджа. Но всеобщее мнение было таково, что высокое происхождение исключает его участие в убийстве герцога, а его действия сводились к тому, о чем он сам рассказал.

16. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Я бы тоже хотел поехать, ДеВар. Попроси моего отца. Он считает тебя умным.

Вид у ДеВара был смущенный. Перрунд снисходительно ему улыбнулась. Жирный и мрачный евнух Стайк поглядывал на них со своего седалища. На ДеВаре были ездовые сапоги. В руке он держал шляпу, а тяжелый черный плащ лежал сложенный на диване рядом с парой седельных мешков. Война затягивалась, и протектор решил, что настало время лично возглавить войска в Ладенсионе.

— Тебе лучше остаться здесь, Латтенс, — сказал ДеВар мальчику и протянул руку, чтобы взъерошить его светло-рыжие волосы. — Тебе нужно поправляться. Ведь болеть — это все равно, что подвергнуться нападению, понимаешь? Твое тело — это как большая крепость, которую атакуют враги. Ты отбил их нападение, они отошли, но тебе нужно быть осторожным, ты должен перестроить свои силы и восстановить стены, отремонтировать катапульты, почистить пушки, пополнить запас амуниции. Понимаешь? Твой отец сможет уехать на войну, только если почувствует, что большая крепость после его отъезда не падет под напором врага. Вот, значит, в чем твоя обязанность. Поправляться и поправляться. Стать здоровым. Конечно, твой отец предпочел бы остаться здесь, с тобой, но он не может, потому что он как отец для всех людей. Понимаешь? Им нужны его поддержка и руководство. Поэтому он должен ехать к ним. А ты должен остаться и помочь отцу победить своим выздоровлением, починкой своей большой крепости. Это твой солдатский долг. Как ты думаешь, сможешь ты это сделать?

Латтенс разглядывал подушки, на которых сидел. Перрунд снова разгладила его волосы. Он играл золотой ниткой, выбившейся из угла подушки.

— Да, — сказал он негромким голосом, не поднимая глаз. — Но мне бы хотелось поехать с тобой и отцом, очень. — Он посмотрел на ДеВара. — Ты уверен, что я не могу поехать?

— Боюсь, что уверен, — тихо сказал ДеВар. Мальчик тяжело вздохнул и снова опустил глаза.

ДеВар улыбнулся Перрунд, которая смотрела на Латтенса.

— Да что же это такое? — сказала Перрунд. — Неужели это тот самый генерал Латтенс, который одержал недавно победу в сражении на катапультах? Генерал, вы должны исполнять свой долг. Ваш отец скоро вернется. А с ним и господин ДеВар. — Она улыбнулась ДеВару.

— Насколько нам известно, война может закончиться еще до того, как мы туда доберемся. С войнами иногда такое случается. — Он повертел в руках свою большую вощеную шляпу, потом положил ее на свой свернутый плащ и откашлялся. — Я тебе рассказывал, как расстались Секрум и Хилити? О том, как Секрум уехала и стала посланником?

Латтенс, казалось, расслышал не сразу, но потом перекатился на бок, прекратил обиженно сопеть и ответил:

— Нет, кажется, не рассказывал.

— Так вот, в один прекрасный день друзьям пришлось расстаться. Секрум решила стать солдатом-посланником, донести весть о Богатилии до самых дальних земель и показать людям в этих дальних землях, в чем они ошибаются. Хилити пытался отговорить своего друга от этого, думая, что не стоит так поступать, но Секрум была бескомпромиссна.

— Что?

— Полна решимости.

— А-а.

— И вот как-то раз, — продолжил ДеВар, — незадолго до отъезда Секрум, они отправились в одно из своих особых мест на острове. Этот остров был очень диким местом, туда уходили люди, которым надоедала роскошь Богатилии. Там не было ни молочных рек, ни кисельных берегов, ни приготовленной дичи, висящей на ветках садовых деревьев, ни фонтанов, струящих ароматные духи, ни сахарных гор, ни…

— Что, кому-то надоедали сахарные горы? — недоверчиво спросил Латтенс.

— Да. Кое-кому надоедало умение летать, им не хотелось больше, чтобы у них текла горячая вода из рукомойников, не хотелось иметь слуг, выполняющих все их капризы. Люди — странные существа. Дай им все блага цивилизации, так они начинают тосковать по дикой жизни.

Услышав это, Латтенс нахмурил брови, но возражать не стал. По его выражению было видно, что жителей Богатилии и вообще всех взрослых он считает не очень нормальными.

— Секрум и Хилити, — сказал ДеВар, — отправились на этот остров вроде как на каникулы, отдохнуть от привычной роскоши. Они не взяли с собой слуг и даже волшебные свои амулеты и драгоценности, которые защищали их от вреда и позволяли вызывать местных богов. И вот эти двое оказались предоставлены самим себе в дикой глуши. Они могли найти там плоды и воду, могли соорудить себе крышу над головой из гигантских листьев. У них с собой были луки и стрелы, а еще две духовые трубки, стрелявшие отравленными шипами. Они изготовили их, перед тем как отправиться на каникулы, и очень ими гордились. С помощью лука и трубок они охотились на зверей, хотя островные звери были ничуть не похожи на тех, к которым привыкли двое друзей, — они вовсе не желали быть убитыми, зажаренными и съеденными, а потому держались подальше от двух охотников, и, надо сказать, охотников очень неумелых.

Как-то раз, после очередных безуспешных попыток Секрум и Хилити найти какого-нибудь зверя и застрелить его из трубки, они возвращались в свой шалаш. По дороге они спорили и выражали недовольство друг другом. Оба устали и были голодны, и этим, вероятно, объяснялось их раздражение, их упреки друг другу за неудачную охоту. Секрум считала, что Хилити слишком кровожаден и хочет убивать животных ради удовольствия, потому что он гордился своим умением стрелять из лука и духовой трубки, а также драться врукопашную, а Хилити втайне полагал, что Секрум, возражая против убийства, нарочно шумела и предупреждала об опасности животных, которых они выслеживали.

Тропинка привела их назад к речушке и естественному мостику — упавшему дереву, которое соединяло ее крутые берега. День этот был довольно дождливым (еще одна причина, по которой они столько спорили), и вода в речушке под деревом-мостом поднялась, как в половодье.

— Как это?

— Это значит, воды в реке было больше обычного. Ну вот, и пошли они по дереву-мостику. Хилити хотел было сказать, что лучше переходить по одному, но к тому времени они уже ступили на мостик, а он шел впереди. И тогда он подумал, что, если повернется и велит Секрум подождать, та разозлится еще больше, а потому промолчал.

Ну а тут ствол дерева надломился. Он, видимо, лежал там очень давно и подгнил, а берега оказались подмыты дождем, и потому, когда двое друзей одновременно встали на дерево, оно решило, что пришло ему время отдохнуть, и надломилось под тяжестью двух человек и рухнуло в речку.

И вот оно, переломившись, упало в воду, а вместе с ним — какие-то ветки, несколько камней и груды земли с обеих сторон реки.

— Ой! — вскрикнул Латтенс, прижав ручонки ко рту. — И что же случилось с Секрум и Хилити?

— Они свалились вместе, с деревом. Хилити повезло больше, потому что та часть ствола, на которой был он, упала не сразу, и он сумел повиснуть на ней и оказался на берегу, прежде чем ствол свалился в воду. В реку Хилити все равно попал, но с ним все было в порядке.

— А что Секрум?

— Секрум повезло меньше. Наверно, та часть ствола, на которой была она, перевернулась в воздухе, а может, перевернулась сама Секрум, потому что она оказалась под стволом в воде.

— И она утонула? — Вид у Латтенса был очень взволнованный, обе ладошки прижаты ко рту. Он начал сосать большой палец.

Перрунд обняла его, отвела его руки ото рта.

— Да что ты! Не забудь: ведь это произошло перед тем, как Секрум уехала из дома, чтобы стать солдатом-посланником.

— Да, но что с ней случилось? — встревоженно спросил Латтенс.

— Да, что с ней случилось? — сказала Перрунд. — И почему упавший ствол не всплыл?

— Большая его часть еще оставалась на крутом берегу, — сказал ей ДеВар, — и тот конец, под которым оказалась Секрум, не мог всплыть. Но Хилити видел сапог своей кузины — он торчал из воды из-под ствола, и его мотало туда-сюда. Хилити бросился в воду и нырнул под сломанные ветви, чтобы добраться до Секрум, которая, как он понял, оказалась в ловушке под водой. Под водой было темно, но он увидел Секрум, отчаянно пытавшуюся выбраться наверх и столкнуть ствол со своей ноги, но ее усилия были тщетными, потому что ствол был велик и тяжел. Хилити увидел, как последние несколько пузырей воздуха вырвались изо рта Секрум и унеслись прочь, где их подхватил речной поток. Хилити вынырнул на поверхность, набрал в грудь побольше воздуха, потом снова нырнул, приставил свой рот ко рту кузины и выдул в него воздух из своих легких, чтобы она продержалась еще немного.

Хилити тоже пытался сдвинуть ствол с ноги Секрум, но тот был слишком тяжел. Он подумал, что если ему удастся найти достаточно прочный и длинный рычаг, то он, вероятно, сможет освободить ногу Секрум, но, чтобы найти рычаг, нужно было время, а Секрум тем временем могла задохнуться. Хилити вдохнул еще воздуха и нырнул под воду. Снова изо рта Секрум вырвались пузыри, и снова Хилити дал ей воздуха из своей груди.

Хилити понимал, что долго так продолжаться не может. Холодная вода отбирала его тепло и силы, каждый нырок давался все с большим трудом, и ему самому уже не хватало воздуха.

Тут он вспомнил о духовой трубке. Его собственную унес поток, в который он упал, но, нырнув в первый раз, он увидел, что трубка Секрум осталась при ней, прижатая спиной девушки ко дну. Хилити нырнул, вдохнул в рот Секрум порцию воздуха, ухватился за трубку, дернул ее, потащил на себя, и наконец она выскользнула из-под Секрум. Ему пришлось вернуться наверх, чтобы глотнуть воздуха, но потом он снова нырнул, показал на трубку, и Секрум взяла ее в рот.

Но это еще не было спасением. Секрум пришлось снова вытащить трубку изо рта, потому что в нее попало много воды. Хилити вытащил трубку на поверхность, вытряс воду, зажал отверстие ладонью с одной стороны и опять нырнул.

Теперь Секрум могла дышать. Хилити убедился, что она продержится какое-то время, выбрался из воды и принялся искать рычаг. Наконец он нашел ветку — прямую и достаточно толстую, надеясь, что с ее помощью сдвинет с места упавший ствол. Он вернулся в воду, нырнул, всунул ветку под ствол и упер ее в камень.

Наконец-то дело пошло. Рычаг чуть не треснул, а когда ствол шевельнулся, он больно ударил по сломанной ноге Секрум, но та освободилась и всплыла на поверхность, и Хилити смог вытащить ее на берег. Духовую трубку унесло течением.

Не меньше труда потребовалось, чтобы поднять Секрум по крутому берегу наверх, потому что из-за сломанной ноги она была совершенно беспомощна.

— И что, врачу пришлось отрезать ей ногу? — спросил Латтенс. Он съежился на кровати, глаза его широко раскрылись.

— Что? Нет-нет, что ты! Наконец Хилити вытащил Секрум наверх. Он так устал, что ему пришлось оставить своего друга на берегу. Он вернулся в их лагерь один, но там… поблизости был разложен сигнальный костер, Хилити поджег его, огонь заметили люди, пришли и спасли их.

— И Секрум выздоровела?

ДеВар кивнул.

— Да. Все считали Хилити героем, а когда нога Секрум зажила — это было еще до ее отъезда, — она отправилась на остров, где все это случилось, обшарила речку ниже обрушенного моста и нашла две духовые трубки, застрявшие между камней: одна повыше, другая пониже. Она отрезала конец от трубки, спасшей ей жизнь, привязала ее на ленточку и подарила Хилити на прощальной вечеринке, устроенной ее друзьями. Этот подарок означал, что случай на другой реке, у водопада, когда из-за Хилити Секрум упала в воду (ты помнишь?), забыт и Секрум его простила. Маленькое деревянное колечко было великовато — на палец его, к сожалению, не наденешь, но Хилити сказал Секрум, что будет вечно хранить его, как самую большую драгоценность, и сдержал слово, и хранит его до сих пор, и, насколько все знают, кольцо и теперь при нем.

— А куда отправилась Секрум? — спросил Латтенс.

— Никто не знает, — сказал ДеВар, разведя руками. — Может быть, она приехала сюда. Они с Хилити знали об… об империи и Гаспидусе. Они разговаривали об этом, спорили. Кто знает, может, она и побывала здесь.

— А Секрум больше никогда не видела своего друга? — спросила Перрунд, сажая Латтенса себе на колени.

Мальчик, однако, тут же вырвался из ее рук.

ДеВар покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Через несколько лет после отъезда Секрум он уехал из Богатилии, и Хилити порвал все связи со своей землей и своими бывшими знакомыми. Возможно, Секрум уже вернулась домой, но Хилити об этом никогда не узнает. Он навсегда покинул Богатилию с ее благами. Секрум и Хилити больше никогда не встретятся.

— Как это печально, — сказала Перрунд. Говорила она тихим голосом, а на ее лице застыло грустное выражение. — Как это грустно — никогда больше не увидеть своих друзей, свою семью.

— И вот, — начал было ДеВар, но, подняв глаза, увидел, что один из адъютантов протектора машет ему от двери. Он взъерошил волосы Латтенса, медленно поднялся, взял шляпу, мешки и плащ. — К сожалению, юный генерал, у меня больше нет времени. Тебе пора попрощаться с отцом. Смотри.

УрЛейн, одетый в великолепный дорожный костюм, вошел в комнату.

— Ну, где тут мой мальчонка? — выкрикнул он.

— Отец! — Латтенс подбежал к отцу и бросился в его объятия.

— Ух ты! Ну и тяжел же ты стал! — УрЛейн, посмотрев на ДеВара и Перрунд, подмигнул им. Протектор сел рядом вместе с мальчиком на диван рядом с дверью, и они обнялись.

Перрунд стала рядом с ДеВаром.

— Ну что ж, сударь мой, обещай, что будешь хорошо заботиться о протекторе и о себе, — сказала она, приближая к нему свое лицо. Глаза у нее увлажнились. — Я очень рассержусь, если с кем-то из вас что-нибудь случится. Ты храбр, но, я надеюсь, не рискнешь испытывать на себе мою ярость.

— Я сделаю все возможное, чтобы мы оба вернулись живыми, — сказал ей ДеВар.

Он взял плащ, шляпу, мешки. Плащ накинул на одну pуку, мешки поднял другой рукой и взвалил на плечо, потом надел шляпу и скинул ее за спину, так что она повисла на шнурке.

Перрунд смотрела на его манипуляции с каким-то грустным любопытством. Она положила свою здоровую руку на кисть ДеВара, успокаивая его.

— Береги себя, — тихо сказала она, потом повернулась и села там, где ее мог видеть УрЛейн и откуда она могла видеть его.

ДеВар несколько мгновений смотрел на Перрунд — она сидела в длинном красном платье, расправив плечи, лицо ее было спокойным и прекрасным. Потом он повернулся и пошел к двери.

17. ДОКТОР

Хозяин, хочу сообщить, что убийца герцога Валена в конце концов был найден. Нельзя ведь оставлять безнаказанным убийцу такого важного лица. С такой же неизбежностью, с какой должен быть найден наследник для знатного титула, дыра в ткани общества, возникшая после убийства, должна быть заделана кем-то из живущих. В этот вакуум непременно затянет чью-нибудь душу, и в данном случае такой душой оказался бедняга из города Мизуи, который со счастливым и даже довольным видом по собственной воле бросился в пустоту.

Звали его Берридж, когда-то он изготавливал трутницы и был хорошо известен в городе как местный юродивый. Жил он под городским мостом с горсткой других отверженных, которые нищенствовали на улицах и собирали отбросы на городском рынке. Когда на следующий день после маскарада жителям города стало известно об убийстве герцога Валена, Берридж явился к судье и признался во всем.

Это явление не очень удивило судью, поскольку Берридж брал на себя ответственность за любое убийство в городе или рядом с ним, если явного виновника не обнаруживалось, а иногда и если виновник был явнее явного. Его признания на суде в опровержение фактов, кричащих о том, что некий муж, известный своим злобным нравом, был обнаружен пьяным до бесчувствия в запертой изнутри комнате, где находилось тело его зверски убитой жены, а он еще и сжимал окровавленный нож в руке, вызвали хохот среди той части населения, для которой заседания королевского суда — род бесплатного театра.

Обычно Берриджа в таких случаях выкидывали из суда на улицу, и судья тут же забывал о нем. Однако на сей раз ввиду тяжести преступления и того факта, что герцог Кветтил только этим утром высказывал судье свое крайнее неудовольствие в связи со вторым убийством, случившимся без одобрения герцога в зоне его судебной юрисдикции вскоре после первого, судья решил не отвергать с порога заявления сумасшедшего.

К неизмеримому его удивлению и удовлетворению, Берридж был водворен в городскую тюрьму. Судья отправил записку герцогу, сообщая ему о быстро принятых мерах, правда, при этом не добавил, что признания подобного рода вошли у Берриджа в привычку и, значит, виновность Берриджа маловероятна.

Начальник стражи Полчек послал письмецо судье, чтобы тот пока придержал Берриджа в тюрьме. Когда прошло пол-луны, а преступника так и не обнаружили, герцог потребовал от судьи провести дознание по заявлению Берриджа.

Со времени убийства прошло уже довольно много времени, и ни Берридж, ни его соседи по обиталищу под мостом никак не могли вспомнить, что они делали в день и вечер бала-маскарада; Берридж, правда, утверждал, что покинул город, забрался по холму, проник во дворец, вошел в частные покои герцога, которого и убил в его кровати (эти показания были быстро изменены, когда Берридж узнал об убийстве герцога в комнате рядом с бальным залом и отнюдь не во сне).

Поскольку более надежный подозреваемый все не появлялся, Берриджа отправили во дворец, где мастер Ралиндж подверг его допросу. Вряд ли это могло что-то доказать, кроме того, что герцог Кветтил относится к делу серьезно, а его назначенцы ведут следствие основательно. Берридж не представлял никаких затруднений для главного герцогского палача, а по известным мне сведениям страдания его были относительно невелики, хотя и вполне достаточны, чтобы и без того слабый ум несчастного ослаб еще больше.

К тому времени, когда Берридж предстал перед герцогом, желавшим лично допросить его об убийстве герцога, он был худым, лысым, дрожащим бедолагой, чьи глаза вращались в глазницах, казалось, совершенно независимо друг от друга. Он постоянно что-то бормотал, но почти все — неразборчиво. Он признался не только в убийстве герцога Валена, но еще короля Беддуна в Тассасене, императора Пуйсида и короля Драсина, отца короля Квиенса, кроме того, заявил, что устроил падение с неба огненных камней, из-за которых погибли целые народы и наступила нынешняя послеимперская эпоха.

Берриджа сожгли на центральной площади города. Наследник герцога, его брат, собственноручно запалил костер, хотя и после того, как беднягу удавили, чтобы спасти его от огненной пытки.

Остальное время нашего пребывания в Ивенадже прошло без заметных происшествий. Некоторое время во дворце царила атмосфера тревоги и даже подозрительности, но постепенно сошла на нет. Ни загадочных смертей, ни возмутительных убийств. Колено короля зажило. Он отправился на охоту и снова упал со своего скакуна, хотя на сей раз отделался царапинами. Здоровье его — вероятно, под влиянием горного воздуха, — в общем, похоже, улучшилось.

Работы для доктора почти не было. Она гуляла в горах — пешком или в седле, иногда брала меня, иногда хотела побыть одна. Немало времени проводила она в городе Мизуи в больнице для бедных, где ухаживала за сиротами и другими несчастными, делилась опытом с акушерками, беседовала о лечебных средствах с местными аптекарями. Время шло, и в Ивенир стали прибывать раненые из Ладенсиона, и доктор как могла лечила некоторых. Сначала ее попытки встретиться с городскими врачами не имели успеха, но потом с разрешения короля она пригласила их в палату совета, и король имел с ними короткую встречу, перед тем как отправиться на охоту.

Я думаю, доктор рассчитывала на большее — ей почти ни в чем не удалось убедить местных врачей, которые пользовались, в отличие от своих коллег в Гаспиде, методами совсем уж старинными и таившими еще больше угрозы для пациентов.

Несмотря на то что король был вполне здоров, они с доктором находили все новые и новые предлоги для встреч. Король боялся располнеть, как располнел с годами его отец, а потому консультировался с доктором относительно своей диеты. Это казалось чудным тем из нас, кто считал: полнота — признак того, что человек хорошо питается, не особо утруждает себя работой и достиг спокойной зрелости, но, может быть, это отчасти подтверждало ходившие в обществе слухи, что доктору удалось заразить короля кое-какими странными идеями.

Болтали также и о том, что король и доктор слишком много времени проводят вместе. Насколько мне известно, между ними не происходило ничего такого. Каждый раз, когда доктор приходила к королю, я был с нею, за исключением двух-трех случаев, когда не мог встать с кровати из-за болезни, но и в этих случаях я предпринимал все меры, чтобы через моих приятелей, помощников лекарей, а также через слуг узнавать о том, что происходит между доктором и королем.

Я удовлетворен тем, что пока ничего не упустил и доложил обо всем, что может представлять интерес для моего хозяина.

Король требовал присутствия доктора чуть ли не каждый вечер, и, если не было никаких явных заболеваний, он двигал плечами и утверждал, что одно или другое недостаточно подвижны. Доктор, казалось, ничуть не возражала — она делала королю массаж и втирала всякие свои мази в его золотисто-смуглую кожу, разминала ладонями и костяшками пальцев спину, плечи, шею сзади. Иногда они при этом тихо разговаривали, но чаще молчали, если не считать стонов, вырывавшихся у короля, когда доктор разминала особо напряженные мышечные узлы. Я, конечно же, тоже помалкивал, боясь разрушить атмосферу, возникавшую в мерцании свечей, и со странной, сладкой завистью смотрел, как эти сильные, гибкие пальцы, блестящие от ароматических мазей, вдавливаются в податливую плоть короля.

— У вас сегодня усталый вид, доктор, — сказал король. Он лежал на своей широкой кровати под балдахином, обнаженный до пояса, а доктор массировала верхнюю часть его спины.

— Правда, государь?

— Да. Чем это вы там занимались? — Король повернул голову, чтобы посмотреть на нее. — Вы случайно не обзавелись любовником, Восилл?

Доктор вспыхнула, что с ней происходило нечасто. Насколько я знаю, такое наблюдалось только в присутствии короля.

— Нет, государь, — сказала она. Король вернул свой подбородок на руки.

— Может быть, вам стоит об этом подумать, доктор. Вы красивая женщина. Если бы вы только пожелали, то, думаю, могли бы сделать прекрасный выбор.

— Ваше величество льстит мне.

— Нет, просто я говорю правду и уверен, вы об этом знаете.

— Я уважаю ваше мнение, государь.

Король оглянулся на меня.

— Разве нет…

— Элф, государь, — сказал я, сглотнув слюну.

— Ну да, Элф, — сказал король, поднимая брови. — Разве не так? Разве наш добрый доктор не соблазнительная женщина? Разве любой нормальный мужчина не наслаждался бы, глядя на нее?

У меня перехватило дыхание. Я посмотрел на доктора, которая бросила на меня сердитый, а может, даже умоляющий взгляд.

— Я не сомневаюсь, государь, что моя хозяйка необыкновенно привлекательна, ваше величество, государь, — заикаясь и краснея, пробормотал я.

— Привлекательна? И это все? — Король рассмеялся, продолжая смотреть на меня. — Но разве она не красива, Элф? Разве она не обаятельна, не прекрасна, не очаровательна?

— Я уверен, эти слова подходят ей как нельзя лучше, государь, — сказал я, опустив глаза в пол.

— Ну вот, доктор, теперь вы сами видите, — сказал король, снова водружая свой подбородок на сложенные на подушке руки. — Даже ваш юный помощник согласен со мной. Он находит вас привлекательной. Так вы собираетесь обзавестись любовником, доктор?

— Нет, государь. Любовник будет забирать время, которое мне может потребоваться для вас.

— Ну, я в последнее время чувствую себя так хорошо, что, наверное, мог бы отпускать вас каждый вечер, чтобы вы пару раз скоренько справили свои дела.

— Вы так великодушны, ваше величество, — сухо сказала доктор.

— Ну вот опять, Восилл, этот ваш невыносимый сарказм. Мой отец всегда говорил: если женщина начинает проявлять сарказм в отношении тех, кто стоит выше нее, это верный знак: она не получает того, чего требует ее природа.

— Он был настоящим кладезем мудрости, ваш батюшка, государь.

— Нет сомнений, — согласился король. — Я думаю, он бы сказал, что вам нужно как следует покувыркаться в постели. Ради вашего же блага. Ой! — сказал он, когда доктор слишком сильно нажала на его спину ребром ладони. — Осторожнее, доктор. Можете назвать это лечебным средством, или какое там другое слово?

— Неуместным? Непристойным? Нахальным?

— Терапевтическим. Вот как это называется — терапевтическим.

— Ах вот вы о чем.

— Я знаю о чем, — сказал король. — А что, если бы я приказал вам взять любовника, Восилл, ради вашего же блага?

— Забота вашего величества о моем здоровье не знает границ.

— Вы бы подчинились приказу вашего короля, Восилл? Взяли бы любовника, прикажи я вам?

— Я бы спросила, какие доказательства выполнения мной приказа удовлетворили бы ваше величество?

— Я бы вам поверил на слово, Восилл. И кроме того, я не сомневаюсь, что любой, уложивший вас к себе в постель, непременно стал бы хвастать этим.

— Вы так думаете, государь?

— Да. Если только у него жена не особо ревнивая и скандальная. Но вы бы исполнили приказание?

На лице доктора появилось задумчивое выражение.

— Я так понимаю, что выбор оставался бы за мной, ваше величество?

— Конечно, доктор. Не думаете же вы, что я стану вашим сводником.

— Тогда да, государь. Конечно. С радостью.

— Отлично! Так-так, придется подумать, отдавать ли такое приказание.

К этому времени я уже оторвал взгляд от пола, хотя румянец еще не сошел с моих щек. Доктор посмотрела на меня, и я неуверенно улыбнулся. Она усмехнулась.

— А что, если бы вы приказали, а я не послушалась, государь?

— Не послушались, когда ваш король приказывает вам? — спросил король, и в его голосе прозвучал неподдельный ужас.

— Государь, я нахожусь полностью в вашем распоряжении и предана вам, но не являюсь, насколько мне известно, вашей подданной в юридическом смысле. Я иностранка. И вообще ничья не подданная. Я гражданка островной республики Дрезен, и, если я рада и даже почитаю за честь быть у вас на службе, подчиняясь вашим законам, я не думаю, что обязана выполнять все ваши прихоти, как те, кто рожден в Гаспиде или от гаспидцев, ваших подданных.

Король надолго задумался.

— По-моему, вы как-то говорили, что одно время думали изучать юриспруденцию, а не медицину, верно?

— Кажется, говорила, государь.

— Ну да, я же помню. Так вот, будь вы моей подданной и не подчинись бы мне в этом, то я бы запер вас, пока вы не передумаете, а если бы не передумали, то вам бы не поздоровилось, потому что, хотя вопрос и пустячный, приказы короля должны выполняться, и это дело первостепенного значения и огромной важности.

— Но я не ваша подданная, государь. И что бы вы тогда стали делать с моим юридически спорным неподчинением?

— Я полагаю, мне пришлось бы приказать вам покинуть мое королевство, доктор. Вы должны были бы вернуться в Дрезен или отправиться куда-нибудь еще.

— Это бы сильно опечалило меня, государь.

— И меня тоже. Но вы же понимаете, что выбора у меня бы не было.

— Конечно, государь. Поэтому я буду лелеять надежду, что вы не отдадите мне такого приказа. В противном случае мне следует готовиться к выбору: отдаться мужчине или покинуть страну.

— Верно.

— Трудный выбор для того, кто так своеволен и упрям, как я, что с поразительной точностью изволили заметить ваше величество.

— Я рад, что вы наконец-то подходите к этому вопросу со всей серьезностью, какой он заслуживает.

— Да, государь. А позвольте спросить, что думаете вы?

— О чем? — спросил король, поднимая голову над подушкой.

— Матримониальные намерения вашего величества имеют такое огромное значение, что вопрос о моем любовнике рядом с этим кажется сущим пустяком. Раз уж мы заговорили на подобные темы, я только хотела спросить, доводилось ли вам размышлять об этом.

— А я думаю, мы уклоняемся от предмета, о котором говорили.

— Прошу прощения вашего величества. Но собираетесь ли вы жениться в ближайшем будущем, государь?

— Я думаю, это вас не касается, доктор. Это дело моего двора, советников, меня самого и родителей достойной меня принцессы или другой знатной особы, соединение с которой я почту благом для себя.

— Да, государь, как вы сами на это указали, отсутствие… чувственной разрядки сильно влияет на здоровье и поведение человека. Что разумно для политического процветания государства, может оказаться катастрофой лично для короля, женись он, скажем, на уродливой принцессе.

Король поднял голову и шаловливо взглянул на доктора.

— Доктор, — сказал он, — я женюсь на том, кого изберу, для блага моей страны и моих наследников. Если для этого потребуется жениться на уродине, значит, так тому и быть. — В глазах его словно загорелись искорки. — Я — король. А это положение влечет за собой некоторые привилегии, о которых вы, возможно, наслышаны. Я могу получать, и в довольно широких пределах, удовольствие с теми, кто мне нравится, и я не потерплю в этом порядке никаких перемен, несмотря ни на какую жену. Я могу жениться на самой очаровательной принцессе в мире, но я ни на йоту не поступлюсь частотой и качеством «чувственной разрядки». — Он широко ей улыбнулся.

Вид у доктора был смущенный.

— Но ведь вы же хотите иметь наследников, государь.

— Тогда я напьюсь, хотя и не до бесчувствия, задерну занавеси, чтобы не проникал снаружи свет, задую свечи и стану думать о ком-нибудь другом, пока сие действие не приведет к удовлетворительному результату, — сказал король и с довольным выражением на лице снова опустил подбородок на руки. — И если дева окажется не бесплодной, то мои страдания будут не такими уж и частыми, разве нет?

— Тут мне, конечно, трудно судить, государь.

— Тогда поверьте на слово мне и тем девам, которые родили мне детей. Замечу, главным образом мальчиков.

— Прекрасно, государь.

— Как бы там ни было, но я не приказываю вам взять любовника.

— Я вам очень признательна, государь.

— Ну, я ведь делаю это не ради вас, Восилл. Просто я сочувствую вашему предполагаемому любовнику. Не сомневаюсь — в постели будет весьма приятно, но потом… Пусть Провидение защитит бедолагу. Ведь потом ему придется терпеть ваши треклятые разговоры. Ой!

Я думаю, что за время, проведенное нами во дворце Ивенира, произошло лишь еще одно происшествие, заслуживающее упоминания. Я узнал о нем уже позднее, после нашего возвращения в Гаспид, когда известие о нем затмили другие события.

Хозяин, я уже писал, что доктор часто отправлялась на прогулки — пешие и в седле — одна. Иногда она уезжала на восходе Ксамиса и возвращалась уже в сумерках. Такое поведение казалось безрассудным не только мне, но и всем остальным, и, даже когда доктору хватало здравого смысла приглашать с собой меня, я недоумевал насчет ее мотивов. Прогулки эти были крайне странными. Она могла брести часами, как простая селянка. Она брала с собой книги, маленькие и не очень, которые приобрела за солидные деньги в Гаспиде, заполненные рисунками, чертежами и описаниями местных растений и животных. Она старалась не спугнуть птиц и малых зверушек, пересекающих нашу тропу. Она разглядывала их с вниманием, которое казалось мне неестественным, поскольку охотиться на них она не собиралась.

Прогулки в седле были не столь изматывающими, хотя я думаю, что в таких случаях доктор не шла пешком только потому, что намеченный поход был слишком дальним, а к ночи она всегда возвращалась домой.

Хотя поначалу эти походы и вызывали у меня недоумение, хотя я и раздражался, вынужденный весь день проводить на ногах, но мало-помалу я стал получать от них удовольствие. Мой хозяин и доктор ждали, что я буду рядом с ней, а потому совесть моя была спокойна — ведь я всего лишь выполнял свой двойной долг.

Мы шли, или ехали молча, или говорили о всяких пустяках, или о медицине, или о философии, или об истории, или о тысяче других вещей. Мы останавливались, чтобы поесть, или насладиться прекрасным видом, или рассмотреть какое-нибудь животное, мы заглядывали в книги и пытались понять, тех ли животных, о которых написано, мы видим, или же автор руководствовался только своей фантазией, мы пытались расшифровать приблизительные карты, скопированные доктором в библиотеке, мы останавливали лесорубов и селян, уточняя дорогу, мы собирали перья, цветы, маленькие камни, раковины, скорлупки яиц и в конце концов возвращались во дворец, не сделав ничего существенного, но сердце мое при этом было исполнено радости, а голова кружилась от безумного удовольствия.

Скоро я уже хотел, чтобы она брала меня во все свои походы, и, только когда мы вернулись в Гаспид, горько пожалел, что не сделал того, о чем так часто думал в Ивенире, когда доктор уходила на свои прогулки одна. А думал я о том, чтобы потихоньку пойти за ней. О том, чтобы выследить ее, узнать, куда она ходит, тайком за ней понаблюдать.

Уже несколько лун спустя в Гаспиде я узнал, что двое моих сотоварищей из младших дворцовых служителей наткнулись на доктора, когда она гуляла одна. Их звали Аумст и Пумьел — пажи барона Сермила и принца Хреза соответственно, но знакомство мое с ними было шапочным и, по правде говоря, особой симпатии они у меня не вызывали. У них была репутация скандалистов, мошенников и распутников, и, конечно, оба хвастались числом проломленных голов, обставленных в карты слуг и покоренных городских девушек. Ходили слухи, что Пумьел годом раньше чуть не убил одного младшего пажа, который пожаловался своему хозяину, что старший паж отбирает у него деньги. Честной схватки не было — на парня набросились сзади и оглушили ударом по голове. Совершенно наглым образом Пумьел даже не отрицал этого (по крайней мере, в разговоре с нами), полагая, что тем сильнее мы будем его бояться. Аумст был не так отвратителен, но, по общему мнению, лишь потому, что ему не хватало воображения.

Они рассказывали, что решили погулять в лесу и ушли довольно далеко от дворца. День уже клонился к вечеру, который выдался особенно теплым. Пажи возвращались в Ивенир с дичью в сумках, довольные результатами охоты и предвкушая вечернюю трапезу. И тут им попался королевский ксул, животное вообще довольно редкое, а это еще оказалось, по их уверениям, совершенно белое. Оно двигалось по лесу, как резвый, бледный призрак, и они, бросив сумки и приготовив луки, побежали следом, стараясь не шуметь.

Никто из них не думал, что делать, если удастся пристрелить животное. Рассказать об этом они бы все равно никому не смогли, потому что охота на ксула — королевская привилегия, а размеры животного не позволили бы отнести его к недобросовестному мяснику, даже найдись такой смельчак, который не побоялся бы королевского гнева в случае разоблачения. И тем не менее они преследовали животное, подстегиваемые охотничьим азартом, который, возможно, впитали с молоком матери.

Ксула они не поймали. Приблизившись к небольшому горному озеру, окруженному лесом, зверь вдруг пустился с места в карьер и за какие-то мгновения оказался недосягаемым даже для самых искусных лучников.

Пажи добрались до вершины небольшого кряжа как раз вовремя — животное на их глазах исчезло в зарослях кустов, отчего у охотников упало сердце. Но это расстройство было сведено на нет тем, что они увидели в следующее мгновение.

Поразительно красивая и абсолютно голая женщина вышла из озера, глядя в ту сторону, куда унесся ксул.

Вот почему, оказывается, ксул ускакал с такой бешеной скоростью; правда, взамен пажи получали более приятный объект для охоты. Женщина была высокая и темноволосая. У нее были длинные ноги, слишком плоский живот, правда, не слишком отвечал общепринятым канонам красоты, но зато груди, хотя и неочень крупные, выглядели высокими и налитыми. Поначалу ни Аумст, ни Пумьел ее не узнали. Но это была доктор. Она перестала смотреть вслед умчавшемуся ксулу и вернулась в воду — поплыла легко, как рыба, в направлении молодых людей.

Она вышла на берег как раз там, где сверху лежали, притаившись, Аумст и Пумьел. И тут пажи поняли, что именно здесь она и оставила свои одежды. Перед ними была женщина — одна, без сопровождающих, без спутника и, насколько им было известно, без мужа или покровителя при дворе. И опять же ни один не дал себе труда подумать — на самом-то деле покровитель при дворе у нее был, к тому же такой, что все остальные перед ним меркли. Это светлокожее обнаженное тело возбудило их куда как сильнее, чем исчезнувшая дичь, и азарт еще более сильный, чем охотничий, обуял их, распалил, застил их разум.

Под кронами деревьев было темно, птицы, вспугнутые убежавшим ксулом, поднялись в небо и оглашали окрестности криками, которые могли надежно заглушить звуки их приближения, пусть даже не вполне бесшумного.

Они могут оглушить ее или напасть неожиданно и завязать ей глаза. Женщина их даже не увидит, иными словами, они смогут овладеть ею, не рискуя быть обнаруженными и наказанными. Пажам казалось, что сами древние лесные боги послали ксула, чтобы он вывел их сюда. Их позвало мифологическое существо. Возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать.

Пумьел вытащил мешочек с монетками, которым раньше пользовался как дубинкой. Аумст кивнул.

Они выскользнули из зарослей и, прячась за редкими деревцами, стали пробираться к женщине. Та что-то тихонько напевала себе под нос. Она закончила вытираться и теперь выжимала свое маленькое полотенце. Потом нагнулась, поднимая блузку, и пажи увидели ее ягодицы, похожие на две бледные луны. Двух мужчин теперь отделяло всего несколько шагов от женщины, стоявшей к ним спиной. Она подняла блузку над головой — сейчас она несколько мгновений будет слепа, натягивая одежду на себя. Оба, Аумст и Пумьел, поняли, что это самый подходящий момент. Они бросились вперед, почувствовали, как женщина напряглась, возможно услышав их. Голова ее, видимо, начала поворачиваться, все еще стесненная складками одежды.

Когда пажи пришли в себя, головы у них трещали от боли. Вокруг стояла глубокая ночь, и только Фой и Джейрли светили с небес, двумя серыми укоризненными глазами отражаясь в спокойных, неподвижных водах горного озерца.

Доктора не было. У обоих на затылках были шишки с хорошее яйцо. Луки их исчезли, но что самое странное, лезвия ножей были скручены винтом, согнуты и завязаны в узел.

Никто из нас не мог этого понять. Ферис, помощник оружейника, клялся и божился, что так обойтись с металлом почти невозможно. Он попытался изогнуть таким же образом ножи, похожие на те, но лезвия почти сразу же сломались. Изогнуть их можно было, только предварительно разогрев до белого каления, да и то оставалось нелегким делом. Ферис добавил, что оружейник надрал ему уши за такие дурацкие эксперименты, чтобы в следующий раз он не портил ценное оружие.

Подозревали, что тут не обошлось без меня, хотя я в то время и не знал об этом. Аумст и Пумьел думали, что я был где-то рядом — охранял доктора с ее ведома или шпионил за ней. И меня спасло от расправы только свидетельство Фолечаро, которому мы с Джоллисом помогали в то время разбирать вещи герцога Валена.

Когда в конце концов слух о происшествии дошел до меня, то я даже не знал, что подумать, только жалел, что меня там не было ни в качестве телохранителя, ни в качестве шпиона. Защищая честь доктора, я бы избил этих негодяев до смерти, и в то же время я был готов легко пожертвовать собственной честью, чтобы хоть краешком глаза ухватить то, что посчастливилось увидеть им.

18. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Обычно считается, что город Ниардж лежит в шести днях пути от Круфа, столицы Тассасена. Протектор со свежим пополнением преодолел этот путь за четыре дня, правда, и устали они больше обычного, проведя столько времени в седле. Было решено отдохнуть в городе до прибытия тяжелой артиллерии и осадных машин, а также до получения новых вестей из Ладенсиона. Вести вскоре прибыли в виде зашифрованного послания от герцога Ралбута, и были они отнюдь не благоприятными. Оказалось, что войска баронов лучше подготовлены и оснащены, чем это предполагалось. Осажденные города вовсе не желали сдаваться на милость победителя. Обороняющиеся войска не были укомплектованы обычным сбродом — напротив, при столкновении с ними сразу становилось ясно, что имеешь дело с прекрасно обученными солдатами. Партизанские соединения атаковали обозы, грабили лагеря, устраивали засады, захватывали и пускали в ход оружие, которое предполагалось использовать против них, отвлекали нужные на театре военных действий войска для охраны караванов. Генерал Ралбут едва избежал смерти или по меньшей мере плена во время дерзкой ночной вылазки из осажденного Жирта. Катастрофу удалось предотвратить только благодаря везению и отчаянной рукопашной схватке. Генерал вынужден был обнажить меч, и, если бы не прикрывавший его адъютант, Ралбуту самому пришлось бы вступить в бой.

Говорят, что захват в клещи — один из тактических приемов, на который солдат хочет поймать противника и боится попасться сам. А значит, можно только догадываться, что чувствовал УрЛейн, попав в Ниардже в клещи, только не вражеских соединений, а информационных сводок. Сведения о том, что война в Ладенсионе идет как нельзя плохо, на полдня опередили новости, прибывшие с противоположной стороны, совсем уже плохие, — известия о болезни.

УрЛейн, казалось, весь съежился. Рука, в которой он держал письмо, упала, а само письмо полетело на землю.

Он тяжело опустился на свое место во главе обеденного стола (протектор занимал старый герцогский дворец в центре Ниарджа). ДеВар, стоявший за спиной УрЛейна, нагнулся, поднял письмо, сложил его и подсунул под тарелку УрЛейна.

— Государь, что случилось? — спросил доктор БреДелл.

Другие спутники протектора, все как один военные, с тревогой смотрели на него.

— Мальчик, — тихо сказал УрЛейн доктору. — Я знал, что его нельзя оставлять. Или же нужно было оставить с ним вас, доктор.

БреДелл несколько мгновений смотрел на него.

— Что с ним?

— Он на пороге смерти, — сказал УрЛейн, глядя на письмо. Потом протянул письмо доктору — тот прочел.

— Еще один приступ, — сказал БреДелл и отер рот салфеткой. — Может быть, мне вернуться в Круф? Я могу отправиться с рассветом.

Протектор некоторое время смотрел невидящим взглядом вдоль стола. Потом он вроде бы принял решение.

— Да, доктор. И я возвращаюсь с вами. — УрЛейн извиняющимся взглядом посмотрел на своих офицеров. — Господа, — сказал он, повышая голос и распрямляя плечи. — Я должен просить вас пока что продолжить путь в Ладенсион без меня. Моему сыну плохо. Я надеялся бок о бок с вами внести свой вклад в нашу неминуемую победу, но боюсь, что если продолжу путь, то мое сердце и внимание будут в Круфе. Я сожалею, что вся слава достанется вам, если только вы не сумеете затянуть войну. Я присоединюсь к вам, как только смогу. Прошу вас простить меня и быть снисходительными к отцовской любви того, кому давно пора стать дедом.

— Конечно, государь!

— Уверен, все поймут вас, государь.

— Мы сделаем все, чтобы вы гордились нами, государь.

Возгласы поддержки и понимания не прекращались. ДеВар со страхом и дурным предчувствием оглядел нетерпеливые, серьезные лица молодой знати, собравшейся вокруг обеденного стола.

— Перрунд? Это ты?

— Я, молодой господин. Я хотела посидеть с тобой.

— Перрунд, я не вижу.

— Тут очень темно. Доктор говорит, что ты скорее поправишься, если держать тебя в темноте.

— Я знаю, но я все равно не вижу. Возьми меня за руку, пожалуйста.

— Ты не должен волноваться. Болезнь кажется такой страшной, когда ты молод, но болезни проходят.

— Правда?

— Непременно.

— И я снова смогу видеть?

— Конечно сможешь. Не бойся.

— Но мне страшно.

— Твой дядя написал твоему отцу — сообщил ему о твоей болезни. Я думаю, протектор скоро вернется, я даже уверена в этом. Это придаст тебе сил. Он прогонит все твои страхи. Вот увидишь.

— Так ведь он должен быть на войне. Он возвращается из-за меня, а должен быть на войне и выиграть ее для нас.

— Успокойся, успокойся. Мы не могли скрывать от него твою болезнь. Что бы он тогда подумал о всех нас? Он захочет увидеть тебя и, думаю, привезет с собой доктора БреДелла.

— А ДеВара?

— И ДеВара. Куда бы твой отец ни пошел, ДеВар всегда с ним.

— Я не помню, что со мной случилось. Какой сегодня день?

— Третий день старой луны.

— А что случилось? Меня опять стало трясти, как тогда в театре теней?

— Да. Твой учитель сказал, что он, когда ты упал со стула, решил, будто ты хочешь улизнуть с урока математики. Он побежал за нянькой, а потом послали за доктором АеСимилом. Он очень хороший доктор, лечит твоего дядю РуЛойна и генерала ЙетАмидуса. Почти такой же хороший, как БреДелл. Он сказал, что тебе будет лучше, нужно только потерпеть.

— Правда?

— Правда. Он человек с честной душой и достойный доверия.

— А он лучше доктора БреДелла?

— Нет, я думаю, доктор БреДелл должен быть лучше, потому что он доктор твоего отца, а твой отец заслужил, чтобы его лечил самый лучший доктор. Это нужно ради всех нас.

— И ты правда думаешь, что он вернется?

— Уверена.

— Расскажи мне историю.

— Историю? Я не знаю историй.

— Но истории все знают. Разве тебе не рассказывали историй, когда ты была маленькой?… Перрунд?

— Да, да, конечно рассказывали. Да, я знаю одну историю.

— Расскажи мне, Перрунд.

— Хорошо. Дай-ка вспомнить. Когда-то давным-давно жила-была маленькая девочка.

— И?

— Она была очень некрасивая, родители ее совсем не любили и ничуть о ней не заботились.

— А как ее звали?

— Как ее звали? Ее звали… Заря.

— Заря. Какое красивое имя.

— Да. К несчастью, как я уже сказала, она была некрасива. Девочка жила в городке, который ненавидела, с родителями, которых презирала. Они заставляли ее делать то, что, как им казалось, она должна была делать, и то, что она ненавидела, а потому ее долго держали взаперти. Они заставляли ее носить всякое старье и тряпье. Они не хотели покупать ей туфли и ленты, не позволяли играть с другими детьми. И не рассказывали никаких историй.

— Бедняжка Заря!

— Да, и вправду бедняжка. Почти каждый вечер она ложилась и засыпала со слезами, она молилась старым богам или взывала к Провидению, умоляя избавить ее от такой жизни. Она бы сбежала от родителей, но не могла — ведь ее держали взаперти. Но вот как-то раз в город приехала ярмарка с актерами, подмостками, шатрами, жонглерами, акробатами, огнеглотателями, метателями ножей, силачами, карликами, эквилибристами, их слугами и дрессированными животными. Заря горела желанием попасть на ярмарку, она хотела увидеть все, что там происходит, и насладиться этим, потому что чувствовала: в родительском доме ей жизни не будет. Однако родители никуда ее не пускали. Они не хотели, чтобы дочь веселилась, глядя на все эти замечательные представления, и их беспокоило, что люди, увидев их страшилу-дочку, будут над ними смеяться, а может быть, циркачи даже уговорят ее бежать с ними и участвовать в представлении уродов.

— Она правда была такая страшная?

— Может быть, и нет, но все же родители не хотели показывать ее никому, а потому прятали в специальном тайнике внутри дома. Бедняжка Заря плакала целые дни напролет. Но ее родители не знали, что люди с ярмарки всегда посылали своих балаганщиков в город, чтобы совершать маленькие добрые дела — кому дрова поколоть, кому двор подмести, чтобы жители чувствовали себя в долгу и приходили на ярмарку. Так же было и в городе Зари, и, конечно, ее родители, люди очень жадные, не хотели упустить такую возможность — получить бесплатных работников.

Они пригласили их к себе, и те навели в доме порядок, хотя там и без того все было в порядке, потому что Заря сделала большую часть работы. Так вот, убирая в доме и даже оставляя маленькие подарки (а они были очень добрыми, эти балаганщики — кажется, клоун, глотатель огня и метатель ножей), они услышали, как Заря плачет в своей маленькой тюрьме. И тогда они выпустили ее, развеселили шутками, утешили своей добротой. Девочка впервые почувствовала, что кому-то нужна, что кто-то ее любит, и слезы радости покатились по ее щекам. Ее дурные родители спрятались в подвале, а потом убежали, потому что им стало стыдно за жестокое обращение с Зарей.

Балаганщики с ярмарки вернули Заре жизнь. Ей даже стало казаться, что она не так уж и уродлива, и она стала одеваться лучше, чем ей позволяли родители, и чувствовала себя вымытой и свежей. Она перестала думать, что ей суждено прожить всю жизнь уродливой и несчастной. Может, все не так. Может, она прекрасна и ее жизнь будет сплошным счастьем. Рядом с балаганщиками она почему-то чувствовала себя хорошенькой и начала понимать, что это они сделали ее красивой, что она была уродиной только потому, что так говорили другие, а на самом деле она вовсе не такая. Это было как волшебство.

Заря решила присоединиться к балаганщикам, но они с грустью сообщили ей, что не могут взять ее с собой, потому что, сделай они это, люди будут говорить, что вот, мол, они уводят с собой маленьких девочек из семей, а от этого пострадает их репутация. Ей сказали, что она должна остаться и найти своих родителей. Заря нашла это справедливым, а поскольку теперь она видела себя сильной, способной, энергичной и красивой, то смогла проститься с ярмаркой, когда та уехала и все балаганщики повезли доброту и радость в другой город. И знаешь что?

— Что?

— Она отыскала своих родителей, и те после этого были к ней добры, любили ее. Потом Заря нашла красивого молодого человека и вышла за него, и у них родилось много детей, и они прожили счастливую жизнь.

А как-то раз она все же отправилась на ярмарку и присоединилась к балаганщикам. И она все думала, как ей отплатить им за их доброту… Такая вот история о Заре, уродливой и несчастной девочке, которая стала красивой и счастливой.

— Хорошая история. Интересно, ДеВар расскажет еще что-нибудь про Богатилию? Его истории немного странные, но, я думаю, он старается. А теперь я лучше посплю. Я… ой.

— Извини.

— А что это было? Вода? Вода на моей руке?…

— Это всего лишь слеза счастья. Ведь история счастливая, вот я и заплакала. Что ты делаешь?…

— Да, она соленая.

— Ах, какой ты баловник, господин Латтенс, — слизывать у дамы слезы с руки! Отпусти мою руку. Я должна… Вот так. Вот так лучше. А теперь поспи. Скоро приедет твой отец, вот увидишь. Я пришлю няньку, пусть проверит, не дует ли тебе. Тебе это нужно? Тебя это утешает?

— Да. Спасибо, Перрунд. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Дворцовая наложница Йалде принесла фрукты и вино в бассейн, где в беловатой, пенистой воде плавали ЙетАмидус, РуЛойн и ЗеСпиоле. Терим и Герае (еще две наложницы того же ранга, что и Йалде) сидели рядом с бассейном в чем мать родила — Терим болтала в воде длинными ногами, а Герае расчесывала длинные черные волосы.

Йалде поставила поднос с фруктами и графином поближе к ЙетАмидусу, потом выскользнула из свободного платья, которое надела, отправляясь к слугам за десертом, и скользнула в воду. Двое других мужчин следили за каждым ее движением, но Йалде притворялась, что не замечает этого. Она подплыла к ЙетАмидусу и налила ему вина.

— Значит, не исключено, что наше правление неожиданно и преждевременно подходит к концу, — сказал ЗеСпиоле.

Он вытащил из воды руку и погладил смуглую ляжку Терим. Та посмотрела на него и улыбнулась, хотя он этого и не видел. Терим и Герае были из Унгриана и говорили только на имперском да на своем языке. Мужчины беседовали по-тассасенски.

— Может быть, все не так уж и плохо, — сказал РуЛойн. — Протектор на время своего отсутствия приказал БиЛету делать доклады мне, а я уже устал выслушивать глупости этого идиота насчет тонкостей дипломатии. Одна моя половина надеется, что УрЛейн все же вернется.

— Вы думаете, вернется? — спросил ЙетАмидус, переводя взгляд с РуЛойна на ЗеСпиоле. Он взял кубок у Йалде и пригубил вина, пролив несколько капель в прозрачную воду вокруг его широкой груди.

— Боюсь, что вернется, — сказал ЗеСпиоле.

— Боитесь? — переспросил РуЛойн. — Но ведь…

— Нет-нет, не потому, что я так держусь за эту треть призрачной власти, — сказал ЗеСпиоле. — А потому, что я считаю — это не пойдет на благо Тассасену.

— Войска пойдут дальше без него, по крайней мере большая часть. Разве нет? — сказал РуЛойн.

— Лучше бы он привел часть их с собой, — сказал ЙетАмидус начальнику стражи. — Может, его власть мы и делим на троих, но у нас слишком мало войск, а когда все вежливые слова сказаны, погоду делают солдаты и мечи. А у меня солдат не хватает даже для того, чтобы городские стены казались обитаемыми.

— Протектор всегда говорил, что населению, которое в целом согласно с образом правления — и с правителями, — нужно мало судей и совсем не нужно солдат, — сказал ЗеСпиоле.

— Это легко говорить, когда у тебя полным-полно солдат в казармах, готовых с тобой согласиться, — возразил ЙетАмидус. — Но вы видите, честь проверить на практике теорию нашего хозяина предоставлена нам — он этим не занимается.

— Ну, народ-то вполне доволен, — заметил ЗеСпиоле. — По крайней мере пока.

РуЛойн посмотрел на него.

— Ваши шпионы уверены?

— Нельзя шпионить за собственным народом, — сообщил ему ЗеСпиоле. — Нужно просто иметь каналы связи с простыми людьми. Мои стражники общаются с самыми разными жителями города. Они живут с ними в одних домах, ходят по тем же улицам, посещают те же таверны, разделяют их взгляды.

— И им неизвестно о каком-либо недовольстве? — скептически спросил ЙетАмидус, подталкивая свой кубок к Йалде, чтобы та наполнила его.

— Недовольство — вещь постоянная. И если мне перестанут докладывать о нем, то, значит, мятеж уже созрел. Но чем недовольны люди? Налогами, или тем, что у протектора такой большой гарем, тогда как честный работяга не может найти себе и одной жены, или тем, что некоторые из генералов купаются в роскоши? — сказал ЗеСпиоле, с широкой улыбкой принимая дольку фрукта от Терим.

РуЛойн тоже улыбнулся.

ЙетАмидус жадно приложился к кубку.

— Значит, мы можем быть уверены, что непосредственной опасности мятежа сейчас нет, — сказал он. — Но как насчет границ? Число войск там сокращено до предела, а то и дальше. Где брать пополнение, если кто-нибудь еще объявит нам войну?

— Трудности в Ладенсионе не вечны, — сказал РуЛойн, хотя вид у него при этом был обеспокоенный. — Войска вернутся домой. Поскольку новые солдаты и техника сейчас находятся в Ниардже, Сималг и Ралбут смогут быстро довести войну до победного конца.

— Это же нам говорили и в самом начале, — напомнил собеседникам ЙетАмидус. — Тогда уж всем нужно было уехать туда и раздавить баронов, используя все наличные силы. — Генерал сложил руку в кулак и стукнул им по поверхности воды, подняв брызги. Йалде отерла пенистую воду с лица. ИетАмидус выпил вина, но тут же выплюнул его. — Тут вода! — сказал он Йалде и выплеснул содержимое ей в лицо. Он рассмеялся, то же самое сделали и двое других. Вино немного жгло ей глаза, но Йалде согласно наклонила голову. ЙетАмидус затолкал ее голову под воду, потом отпустил, позволив подняться на поверхность. — Держи! — Он сунул кубок ей в руку. Йалде вытерла кубок салфеткой и наполнила вином из графина.

— Сейчас это для нас, может, и очевидно, — сказал ЗеСпиоле. — Но тогда мы думали иначе. Мы все сошлись на том, что люди Сималга и Ралбута на высоте поставленных задач.

— А между тем мы ошибались, — сказал ЙетАмидус и попробовал вино, пополоскав им рот. — Протектор не должен был доверять такое важное дело этим ослам. Уж эти аристократы! Они ничуть не лучше нас с вами. Знатное происхождение застилает им глаза. Они воюют как дети или женщины. Слишком много времени тратят на разговоры с этими баронами, тогда как с ними нужно не разговаривать — их нужно бить. Но даже если аристократы и сражаются, то делают это так, будто боятся крови. Слишком много всяких ухищрений, слишком мало мускулов. Сплошные уловки да хитрости. У меня нет времени на эти глупости. Баронов лучше встречать с открытым забралом.

— Ваша прямота всегда была самым привлекательным в вас, ЙетАмидус, — сказал РуЛойн. — Я думаю, если ваша полководческая тактика и вызывала у моего брата кое-какие нарекания, то лишь потому, что ваши атаки много стоили ему в живой силе.

— Ерунда, — отмахнулся от обвинения ЙетАмидус. — Многие из них просто никудышные бездельники, которых так или иначе ждала ранняя смерть. Они рассчитывают вернуться, разбогатев. Но обычно единственное, что они приносят домой, это болезни, подхваченные у шлюх. Смерть в сражении, место в истории, память о тебе, сохраненная в песне победы… эта шваль даже не заслуживает такого. Они — грубый инструмент, и обходиться с ними нужно грубо, без всяких этих нежностей и экивоков. Лучше атаковать в лоб и сразу решать дело. А эти благородные щеголи только бесчестят военное ремесло. — ЙетАмидус посмотрел на двух девушек, сидящих на краю бассейна, потом бросил взгляд на Йалде. — Я иногда спрашиваю себя, — сказал он вполголоса, обращаясь к двум мужчинам, — не кроется ли чего-нибудь другого за неспособностью герцогов закончить эту войну.

— Чего? — спросил РуЛойн, нахмурившись.

— Мы с протектором полагали, что они стараются изо всех сил, — сказал ЗеСпиоле. — Вы что этим хотите сказать, генерал?

— Я хочу сказать, что нас всех держат за дураков, сударь. Этим герцогам, Ралбуту и Сималгу, ладенсионские бароны ближе, чем мы.

— Ну, если не в физическом смысле, то это очевидно, — с улыбкой сказал РуЛойн, явно при этом смущенный.

— Ну да. Они слишком близки с баронами. Неужели вы не понимаете? — спросил ЙетАмидус, отталкиваясь от края бассейна. — Они отправляются на войну, требуют все новых и новых пополнений, тянут и тянут, не торопятся, теряют людей и технику, отвлекают войска от столицы и других наших границ, оставляя их открытыми для любого негодяя, которому заблагорассудится пожаловать к нам. Кто знает, какие козни у них на уме и что они сделают с протектором, окажись он среди них? Этот умирающий мальчонка, возможно, спасет жизнь отца, если только протектор и в самом деле его отец.

— Генерал, — сказал РуЛойн, — поостерегитесь. Может, мальчик вовсе и не умирающий. И у меня нет никаких сомнений в том, что я его кровный дядя по отцу, а генералы Ралбут и Сималг всегда демонстрировали свою преданность протекторату. Они присоединились к нашему делу задолго до того, как мы обрели уверенность в победе, и, можно сказать, поддерживая протектора, рисковали больше, чем любой из нас, потому что им было что терять — власть и престиж. — РуЛойн посмотрел на ЗеСпиоле, ища одобрения.

ЗеСпиоле демонстративно погрузился в поедание дольки фрукта, зарывшись в него всей челюстью. Он поднял глаза на собеседников с выражением крайнего изумления.

ЙетАмидус отмахнулся от слов РуЛойна.

— Все это очень хорошо, но факт остается фактом: генералы не сделали того, что должны были сделать в Ладенсионе. Они говорили, что вернутся триумфаторами через несколько лун. УрЛейн тоже так думал. Даже я полагал, что эта задача им по плечу, если только они как следует возьмутся за дело и бросят войска в пекло. Однако они ничего не добились. И пока что терпят поражения. Не взят ни один город, потеряно много осадных орудий и боеприпасов. Любая речушка, любая горка, любая ограда или цветок становятся для них непреодолимым препятствием. И я попросту задаю вопрос: почему? Почему у них ничего не получается? Разве есть другие разумные объяснения, кроме злого умысла? Разве это не заговор? Разве не естественно предположить, что стороны заключили между собой сделку, чтобы мы увязли в этой войне, чтобы протектор сам возглавил войска, а они смогли бы его убить?

РуЛойн снова бросил взгляд на ЗеСпиоле.

— Нет, — сказал он ЙетАмидусу. — Я думаю, дела обстоят совсем по-другому, и мы ничего не добьемся, ведя подобные разговоры. Налей-ка мне вина, — сказал он, обращаясь к Герае.

ЗеСпиоле ухмыльнулся, глядя на ЙетАмидуса.

— Должен сказать, Йет, что ваша подозрительность уступает разве что подозрительности ДеВара.

— ДеВар! — хмыкнул ЙетАмидус. — Я и ему никогда не доверял.

— Ну, это уже нелепость! — сказал РуЛойн. Он осушил свой кубок и нырнул под воду, потом появился на поверхности и тряхнул головой, выдувая воздух изо рта.

— Ну и что же, по-вашему, может быть на уме у ДеВара? — с улыбкой спросил ЗеСпиоле. — Уж он-то наверняка не желает зла протектору, потому что не раз спасал его от неминуемой смерти, а в последний раз это случилось, когда мы чуть было не отправили протектора к праотцам почище любого наемного убийцы. Вы же сами чуть не продырявили голову УрЛейна стрелой из арбалета.

— Я целился в орта, — сказал ЙетАмидус, нахмурившись. — И почти в него попал. — Он снова протянул свой кубок Йалде.

— Я-то в этом не сомневаюсь, — сказал ЗеСпиоле. — Моя стрела ушла от цели еще дальше. Но вы не сказали, в чем вы подозреваете ДеВара.

— Не верю я ему, вот и все, — сказал ЙетАмидус. Голос его теперь звучал раздраженно.

— Меня бы на вашем месте больше беспокоило то, что он не верит вам, старый дружище, — сказал ЗеСпиоле, глядя ЙетАмидусу прямо в глаза.

— Что такое? — вспыхнул ЙетАмидус.

— Понимаете, он, вполне вероятно, думает, что вы в тот день пытались убить протектора — я имею в виду, на охоте, у речки, — сказал ЗеСпиоле тихим, озабоченным голосом. — Знаете, он, возможно, наблюдает за вами. На вашем месте я бы этим озаботился. Он ведь хитрая, коварная лиса, этот ДеВар. Делает свое дело тихо, а зубы у него острые, как бритва. Не хотелось бы мне навлечь на себя его подозрения, уж вы мне поверьте. Да я бы трясся тогда от страха, боясь проснуться мертвым однажды утром.

— Что? — зарычал ЙетАмидус. Он отбросил в сторону кубок, и тот, подняв брызги, упал в пенистую воду. ЙетАмидус вскочил, его трясло от ярости.

ЗеСпиоле посмотрел на РуЛойна, на лице которого появилась тревога. Но тут ЗеСпиоле закинул назад голову и рассмеялся.

— Ах, Йет! Вас так легко вывести из себя! Да я же шучу, дружище. Вы могли сто раз убить УрЛейна. Я знаю ДеВара. Он и не думает, что вы — убийца. Какой же вы простак! Вот, держите лучше фрукт. — ЗеСпиоле поднял отрезанный кусок плода и кинул его над водой.

ЙетАмидус поймал и после краткого замешательства тоже расхохотался, погрузился в пенящуюся воду, вынырнул и снова громко рассмеялся.

— Ну конечно же! Вы меня дразните как какую-нибудь девку. Йалде! — крикнул он. — Вода стынет. Пусть слуги подольют горячей. А ты принеси еще вина! Где мой кубок? Куда ты его сунула?

Кубок, погружаясь в воду перед ЙетАмидусом, оставлял кроваво-красный след.

19. ДОКТОР

Лето прошло. Сезон выдался относительно мягким повсюду, а особенно в Ивенире, где ветра несли приятную прохладу либо вполне сносное тепло. По большей части Зиген каждую ночь скрывался за горизонтом вместе с Ксамисом; поначалу, во время первой части нашей Циркуляции, Зиген катился за Ксамисом с некоторым отставанием, а потом во время тех богатых событиями и тревожных первых лун в Ивенире шел за старшим братом след в след, а во время нашего дальнейшего пребывания там, к счастью не отмеченного серьезными происшествиями, стал обгонять его все больше и больше. Когда пришло время собирать то, что нужно собирать, и упаковывать то, что нужно упаковывать, появление Зигена опережало восход большего солнца на целый колокол, и на холмы вокруг приходила долгая предрассветная пора с резкими, длинными тенями. В это время казалось, что день начался только наполовину, одни птицы начинали щебетать, а другие — нет, и если луны отсутствовали или стояли низко, на небе оставались видны крохотные точки — блуждающие звезды.

В Гаспид мы возвращались со всей пышностью и церемонностью, приличествующей Циркуляции. Устраивались пиры, приемы, вручения грамот, торжественные парады под недавно построенной аркой, а также шествия между специально воздвигнутыми пропилеями. Надутые чиновники произносили длинные речи, подносились изысканные подарки, проводились официальные вручения старых и новых наград, возведение в новое достоинство и прочие мероприятия, довольно утомительные, но, как заверила меня (к моему удивлению) доктор, необходимые, поскольку требующий участия всех ритуал и использование понятных каждому символов сплачивает общество. Доктор сказала, что и Дрезену стоило бы шире пользоваться нашим опытом.

По пути назад в Гаспид, в разгар всех этих церемоний и мероприятий (я продолжаю настаивать, что большей частью то была пустая суета), король учреждал многочисленные городские советы, основывал профессиональные гильдии, даровал различным графствам и городам привилегированный статус. Герцоги и прочая знать из этих провинций не очень-то приветствовали королевские новшества, но король, казалось, был куда как энергичнее, чем на пути в Ивенир, изыскивая способы подсластить пилюлю для тех, кто мог оказаться в проигрыше в результате перестановок и передвижек, и пребывал в бодрой решимости добиться своего не потому, что он король, а потому, что уверен в своей правоте и люди скоро все равно будут смотреть на мир так же, как он.

— Но в этом нет никакой необходимости, государь!

— Но будет.

— И в этом можно быть уверенным?

— Так же как и в том, что солнца взойдут после захода, Улресил.

— Да, государь, но мы все же дожидаемся восхода, а встаем только потом. Вы же предлагаете готовиться к дню в разгар ночи.

— Некоторые вещи нужно предвосхищать с большим опережением, — сказал король своему молодому собеседнику, посмотрев на него шутливо-снисходительно.

Молодой герцог Улресил решил сопровождать двор в Гаспид. За прошедшее лето с того дня, когда мы впервые увидели его в Тайном саду за дворцом Ивенира, его умение говорить и мыслить значительно возросло. Возможно, он просто очень быстро развивался, но я думаю, что его новообретенная разговорчивость объяснялась прежде всего близким общением с королевским двором.

Мы сделали остановку в Тофорбианской долине приблизительно на полпути от Ивенира до Гаспида. Ормин, Улресил и новый герцог Вален, а с ними камердинер Вистер и куча слуг вместе с королем стояли перед королевским шатром в загородке из матерчатых стен. Доктор бинтовала руки короля. Высокие флагштоки слегка гнулись на теплом ветерке, насыщенном ароматами созревших плодов, и в каждом из углов шестигранной площадки трепыхались на ветру королевские штандарты: их тени совершали сложные движения на коврах, которыми была устлана выровненная земля.

Наш монарх должен был сойтись в церемониальном сражении со старым городским богом Тофорбиса, который являл собой причудливо окрашенное многоногое существо, — его изображала сотня человек, укрытых длинным балдахином в форме свода. Представление состояло в сражении человека с этим матерчатым зверем, подвижным, огромным, с нарисованной чешуей и гигантской зубастой птицей вместо головы. Ритуал этот нужно было провести, чтобы отдать дань туземной традиции и осчастливить местную знать.

Герцог Улресил смотрел, как доктор забинтовывает один за другим пальцы и ладони короля.

— Но зачем предвосхищать это с таким опережением, государь? — спросил он. — Не может ли такое решение оказаться ошибочным?…

— Еще большая ошибка — сидеть сложа руки, — терпеливо сказал король. — Если планируешь на рассвете перейти в наступление, то войска поднимаешь заранее. Строить их начинаешь уже в середине ночи.

— Герцог Вален, ведь вы думаете так же, как и я? — сказал Улресил слегка раздраженным голосом.

— Я думаю, что не имеет смысла спорить с королем, даже если кое-кому из малых сих кажется, что он совершает ошибку, — сказал новый герцог Вален.

Новый герцог, по всеобщему мнению, был достойным преемником своего покойного брата, не оставившего потомства и таким образом обеспечившего передачу титула родственнику, который был так обижен на судьбу, устроившую его рождение с опозданием (как он сам считал) на год, что степень его негодования могла сравниться разве что с мерой его самооценки. Он казался угрюмым и производил впечатление человека гораздо более старого, чем старый герцог.

— А что скажете вы, Ормин? — спросил король. — Вы тоже считаете, что я слишком предвосхищаю события?

— Может быть, немного, — сказал Ормин с мучительным выражением на лице. — Но тут трудно судить с какой-либо точностью. Я думаю, люди узнают о правильности или ошибочности своих решений только по прошествии значительного времени. Иногда только дети этого человека понимают, прав он был или нет. Это немного похоже на посадку деревьев. — Последнее предложение он произнес так, словно удивился собственным словам.

Улресил посмотрел на него и нахмурился.

— Деревья растут, герцог. Вокруг нас леса, и мы рубим их.

— Да, но из дерева можно строить дома, мосты, корабли, — сказал, улыбаясь, король. — А деревья вырастут снова. В отличие, скажем, от голов.

Губы Улресила сжались.

— Я думаю, герцог имеет в виду вот что, — сказал Ормин. — Возможно, мы немного спешим с этими… переменами. Мы рискуем тем, что, лишая власти нынешнюю знать, или по меньшей мере слишком сильно урезая ее полномочия, подвергаем себя опасности, поскольку передаем эти обязанности учреждениям, еще недостаточно сформированным. Признаюсь, что и меня беспокоит — полностью ли осознали бюргеры в некоторых городах моей провинции свою ответственность за переданную им в собственность землю, например.

— И тем не менее они, вероятно, торговали зерном, или скотом, или другими продуктами своего труда на протяжении нескольких поколений, — сказал король, держа на весу свою левую руку — доктор заканчивала перебинтовывать ее. Король внимательно посмотрел на бинты, словно ища в них какой-нибудь изъян. — Мне не верится, будто из-за того, что их сеньор в прошлом решил, кому что выращивать или кому где жить, они не могут проникнуться мыслью о том, что теперь сами должны принимать подобные решения. Я думаю, что в действительности они уже давно это делают, только, так сказать, неофициальным образом, не ставя в известность вас.

— Нет, государь, они простые люди, — сказал Улресил. — Когда-нибудь они, возможно, и будут готовы к такой ответственности. Но не сегодня.

— А знаете, — серьезно спросил король, — я думаю, что я не был готов к свалившейся на меня ответственности, когда умер мой отец.

— Ну что вы, государь, — сказал Ормин. — Вы слишком скромны. Конечно же, вы были готовы, что и доказали всей последующей своей деятельностью. И доказали очень быстро.

— Нет, все же я думаю, что не был готов, — сказал король. — Конечно же, я не чувствовал в себе этой готовности и уверен, что если бы вы в то время опросили всех герцогов и других придворных, а им было бы позволено говорить то, что у них на уме, а не то, что хотел услышать мой отец, то они, все до одного, сказали бы, что я не готов к такой ответственности. И более того — я бы с ними согласился. Но мой отец умер, я был вынужден сесть на трон, и хотя знал, что не готов к этому, но справился. Я выучился. Я стал королем, потому что вынужден был вести себя как король, а не просто потому, что был сыном своего отца, заранее предупрежденным о том, что мне предстоит.

Ормин, выслушав королевскую речь, согласно кивнул.

— Да, ваше величество, я понял вашу точку зрения, — сказал Улресил.

Вистер и двое слуг помогли королю облачиться в церемониальные одеяния. Доктор отошла в сторону, чтобы они могли просунуть королевские руки в рукава, а потом принялась добинтовывать его правую руку.

— Я думаю, мы должны быть храбры, друзья, — сказал Валену и Улресилу герцог Ормин. — Король прав. Мы живем в новую эпоху и должны иметь мужество вести себя по-новому. Законы Провидения, может быть, и вечны, но их применение в мире должно со временем меняться. Король прав, когда полагается на здравый смысл фермеров и ремесленников. У них громадный жизненный опыт во многих вещах. Мы не должны недооценивать их способности только на том основании, что эти люди низкого происхождения.

— Именно так, — сказал король, расправляя плечи и закидывая назад голову, чтобы его волосы расчесали, прежде чем связать их узлом.

Улресил посмотрел на Ормина, словно собираясь плюнуть.

— Жизненный опыт — это очень хорошо, когда человек изготовляет столы или управляет хавлом, впряженным в плуг, — сказал он. — Но мы ведем речь об управлении нашими провинциями, а кроме нас, таким опытом никто не обладает.

Доктор с восхищением оглядела плоды своих трудов на руках короля, потом отошла в сторону. Ветерок, пригнув полотняные стены временного двора, донес густой запах цветов и пыли.

Король позволил Вистеру надеть ему на руки бойцовские рукавицы и зашнуровать их. Другой слуга поставил перед королем довольно плотные, расписанные сапоги и осторожно направил в них королевские ноги.

— Значит, мой дорогой Улресил, — сказал король, — вам придется обучить ваших бюргеров тому, что вы знаете, иначе они наделают ошибок, и мы все от этого станем беднее, а я предполагаю за счет нововведений увеличить сбор налогов. — Король шмыгнул носом.

— Не сомневаюсь, что прирост налогов с герцогских владений будет существенным, если мы его получим, — сказал герцог Ормин, глядя с таким видом, будто на него налетел порыв ветра. — А я не сомневаюсь, что получим. Не сомневаюсь.

Король метнул на него взгляд, прищурив веки, словно собираясь чихнуть.

— Значит, вы готовы провести в жизнь реформы сначала в вашей провинции, Ормин?

Ормин моргнул, потом улыбнулся.

— Для меня это будет честь, государь.

Король глубоко вздохнул, потом тряхнул головой и изо всех сил хлопнул руками, насколько то позволяли ему рукавицы. Он бросил победный взгляд на Улресила, который с ужасом и отвращением смотрел на Ормина.

Доктор наклонилась над своим саквояжем. Я думал было, что она хочет помочь мне убрать все, что мы оставили, но она вместо этого вытащила чистый квадратик ткани и, поднявшись, встала перед королем, который, громко чихнув, выдернул свои волосы из рук лакея — тот как раз расчесывал их, отчего гребень как снаряд полетел вперед и упал на яркий ковер.

— Государь, если позволите, — сказала доктор. Король кивнул. Вистер смотрел расстроенным взглядом. Он только теперь вытащил платок.

Доктор неторопливо поднесла платок к королевскому носу, и король высморкался в него. Она сложила платок, а потом другим его уголком легонько промокнула увлажнившиеся королевские глаза.

— Спасибо, доктор, — сказал он. — А что вы думаете о наших реформах?

— Я, государь? — Вид у доктора был удивленный. — Это не мое дело.

— Бросьте, Восилл, — сказал король. — У вас есть свое мнение обо всем на свете. Я полагал, что вы оцените их больше, чем кто-либо другой. Бросьте, ведь вас это должно радовать. Что-то вроде этого делается в вашем драгоценном Дрезене, верно? Вы так пространно говорили об этих вещах прежде.

Он нахмурился. У герцога Улресила был беспокойный вид. Я увидел, как он бросил взгляд на Валена, тоже встревоженного. Герцог Ормин вроде бы и не слушал, хотя на его лице застыло удивление.

Доктор медленно сложила и убрала прочь квадратик материи.

— Я говорила о многих вещах, чтобы сравнить ту страну, которую оставила, с той, куда приехала, — сказала она так же неторопливо, как сворачивала платок.

— Я думаю, что бы мы тут ни делали, это не удовлетворит нашу даму с ее высокими требованиями, — сказал герцог Улресил с некоторой горечью, а может, даже и презрением в голосе. — Она дала это понять достаточно ясно.

На лице доктора промелькнула улыбка, похожая на гримаску. Она сказала королю:

— Государь, могу я идти?

— Конечно, Восилл, — сказал король, удивленный и озабоченный. Доктор повернулась к выходу, а он поднял руку в рукавице, и слуга вложил в нее серебряный с золотом посох, которым король должен был сражаться с монстром. Вдалеке послышался звук труб, и присутствующие оживились. — Спасибо, — сказал король доктору.

Она на мгновение повернулась к нему, быстро поклонилась и пошла прочь. Я поспешил за ней.

Моему хозяину уже известно, что произошло, когда камуфлет, на подготовку которого старый герцог Вален затратил почти целый год, в конце концов ошеломил доктора, но я все равно должен сказать кое-что об этом происшествии в надежде довершить картину, которую хозяин уже представляет себе.

Двор всего два дня как вернулся в Гаспид. Я еще не закончил распаковывать все вещи доктора. В главном зале готовился дипломатический прием, куда пригласили и доктора. Ни она, ни я не знали, от кого исходило это приглашение. Утром она ушла из дома, сказав, что хочет посетить одну из больниц, куда регулярно заглядывала до начала Циркуляции того года. Мне было сказано оставаться дома и продолжать наводить порядок в ее жилище. Насколько я понимаю, один из людей хозяина последовал за доктором и выяснил, что она действительно отправилась в больницу для женщин и посетила там нескольких больных. Я все это время извлекал из багажа коробки с пузырьками и склянками, проложенными соломой, и составлял список новых препаратов, которые нам понадобятся в ближайшие полгода для приготовления всевозможных снадобий и лекарств.

Она вернулась домой около половины четвертого утреннего колокола, приняла ванну и переоделась в вечернее платье. После этого мы вместе отправились в большой зал.

Не помню, чтобы там ждали чего-то значительного, но во дворце присутствовало много народа: сотни придворных, иностранных дипломатов, консульских работников, знати и торговцев и другого люда, каждый со своим делом, убежденный, что оно важнее всех прочих, и все заслуживали особого внимания короля (если оно могло им помочь). Конечно, у доктора не было никаких предчувствий, будто готовится нечто странное или недоброе. Если ее что и донимало, так это мысли о хаосе в доме, желание побыстрее навести порядок в кабинете, операционной, наладить химическое оборудование. На пути в зал ее вдруг осенило, и она попросила меня записать названия нескольких компонентов, которые ей понадобятся в ближайшем будущем.

— Ах, доктор, как я рад, — сказал герцог Ормин, протолкавшись сквозь строй экзотически одетых и лопочущихчто-то непонятное иностранцев. — Я слышал, тут кое-кто хочет вас видеть.

— Правда? — спросила доктор.

— Да-да, — сказал Ормин. Он выпрямился и посмотрел куда-то над головами собравшихся. — Наш новый герцог Вален и, как его, начальник стражи Адлейн что-то говорили об этом. — Он прищурился, глядя вдаль. — Я не все уловил, а они вроде… А, вот и они. Вон там. — Герцог помахал рукой и посмотрел на доктора. — Вы никого не ждали?

— Ждала? — переспросила доктор, направляясь следом за герцогом в угол зала.

— Да. Я только… Нет, не знаю…

Мы подошли к начальнику стражи. Я не расслышал, о чем говорили доктор и герцог Ормин, потому что смотрел, как начальник стражи разговаривает с двумя своими капитанами — оба пугающе крупные, с суровыми лицами, вооруженные двусторонними мечами. Увидев нас, начальник стражи дал знак своим людям, и они отошли на несколько шагов.

— Доктор, — сказал начальник стражи Адлейн с открытой, широкой улыбкой, выставив вперед одну руку, словно собирался положить ее на плечо доктору, отчего ей пришлось повернуться. — Добрый день. Как поживаете? Разобрали багаж? Все в порядке, уже обосновались?

— Да, сударь. Хотя еще и не все вещи разобрали. А вы?

— О, я… — Начальник стражи оглянулся, и тут на его лице появилось удивление. — Так, вижу Улресила. А кто это с ним?

Он и доктор повернулись к герцогу Улресилу и высокому словно покрытому загаром человеку средних лет в необычной, свободного покроя, одежде и маленькой треугольной шляпе. Герцог Улресил улыбался с нетерпеливым любопытством. За ним, наклонив голову и прищурив темные глаза, стоял новый герцог Вален.

У загорелого иностранца был довольно длинный нос, а на нем восседала странная железка с вделанными в нее двумя стекляшками размером с монету, перед каждым глазом. Одной рукой он снял с носа эту штуковину, словно то была шляпа (но шляпу не снял), и низко поклонился. Я думал, шляпа его сейчас упадет, но она, как выяснилось, держалась при помощи трех булавок с головками из драгоценных камней.

Выпрямившись, он обратился к доктору на языке, не похожем ни на что из слышанного мною ранее, — полном странных гортанных звуков и необычных тональных переходов.

Доктор смотрела на него с недоуменным видом. Дружественное выражение на его лице начало исчезать. Глаза герцога Валена сузились. Улыбка Улресила стала еще шире, он затаил дыхание.

Но тут доктор улыбнулась и взяла руку иностранца в свои. Она рассмеялась, тряхнула головой, и из ее рта полились звуки, похожие на те, что произвел иностранец. В этом быстром неразборчивом потоке я уловил слова «Дрезен» (хотя оно и звучало скорее как «Дрет-чен»), «Прессел», «Восилл» и несколько раз что-то вроде «Ку-дун». Эти двое стояли друг подле друга, излучая широкие улыбки, посмеиваясь, кивая и тряся головами, и все это под непрерывный аккомпанемент гортанных звуков. Я увидел, как улыбка медленно сползла с лица герцога Улресила — завяла, как срезанный цветок. Мрачное, брезгливое выражение на лице нового герцога Валена не изменилось. Начальник стражи Адлейн смотрел как зачарованный, время от времени поглядывая на Улресила, а на губах его играла едва заметная улыбка.

— Элф, — услышал я голос доктора. Она повернулась ко мне. — Элф, — снова сказала она, протягивая ко мне руку. Она по-прежнему широко улыбалась. — Это гаан Кюдун из Дрезена. Гаан Кюдун, — сказала она иностранцу, — тарабар-тарабар Элф, — (по крайней мере, так я расслышал). Я вспомнил: доктор когда-то говорила, что гаан — это какое-то временное дипломатическое звание.

Высокий загорелый человек снова снял с носа металлическую штуковину и поклонился мне.

— Ошень р-р-рад познакомился, У элф, — сказал он на некоем подобии гаспидианского.

— Здравствуйте, господин Кюдун, — сказал я и тоже поклонился.

Она представила герцога Ормина — с Валеном, Улресилом и начальником стражи гаан был уже знаком.

— Гаан прибыл с острова, расположенного по соседству с моим, — сказала доктор. Вид у нее был радостный и возбужденный. — Его пригласил сюда из Кускерии прежний герцог Вален, чтобы обсудить возможность торговли между двумя странами. Добирался он сюда совсем не таким путем, как я, но путешествие его продолжалось столько же времени. Он оставил Дрезен почти одновременно со мной, так что свежих новостей оттуда у него нет, но я все равно очень рада услышать дрезенскую речь! — Она снова повернула к нему свое улыбающееся лицо. — Я попытаюсь убедить его остаться и основать здесь настоящее посольство, — сказала она и, снова перейдя на свою тарабарщину, обратилась к иностранцу.

Улресил и Вален смотрели друг на друга. Начальник стражи Адлейн на мгновение поднял взгляд к потолку большого зала, потом неодобрительно фыркнул и сказал, обращаясь к трем герцогам:

— Ну что ж, господа, я думаю, в нас больше нужды нет.

Герцог Ормин неопределенно хмыкнул. Двое других поглядывали то на доктора, то на гаана с разочарованным видом, хотя для этого новому герцогу Валену и не потребовалось менять свое обычное выражение лица.

— И хотя этот разговор на их родном языке очарователен, у меня есть другие дела, — сказал Адлейн. — Прошу меня извинить… — Он кивнул герцогам и пошел прочь, кивнув двум здоровенным капитанам, которые последовали за ним.

— Герцог Вален, герцог Улресил, — сказала доктор с прежней своей улыбкой. — Я вам так благодарна. Я польщена, что вы проявили такое внимание ко мне, поспешив познакомить меня с гааном.

Новый герцог Вален хранил молчание. Мне показалось, что Улресил проглотил какие-то неприятные слова, потом произнес:

— Всегда рады, мадам.

— Гаану назначена аудиенция у короля?

— Нет, ему не назначена аудиенция у короля.

— Тогда можно мне забрать его у вас на время? Мне о многом хочется с ним поговорить.

Улресил наклонил голову и изобразил некое подобие улыбки.

— Прошу вас. Как вам угодно, сударыня.

Хозяин, я полтора колокола провел вместе с доктором и ее новым другом в уединенном местечке неподалеку от Хоровой галереи королевского двора и за все это время не узнал ничего нового, кроме того, что дрезенской беседе, как и миру, может в любой момент прийти конец, а иногда к ней прилагаются вино с водой и кусочек сахара. Гаану Кюдуну была-таки назначена аудиенция у короля позднее, в тот же день, и он попросил доктора переводить, поскольку его имперский был едва ли лучше его гаспидианского. Она с радостью согласилась.

В тот день доктор послала меня к аптекарю Шавину за разными химикатами и другими материалами. Когда я уходил, доктор просто светилась, с великим тщанием готовясь к встрече с гааном и королем. На мой вопрос она ответила, что я не понадоблюсь до вечера.

День стоял превосходный, теплый. Я пошел в аптеку кружным путем — через гавань. Вспомнил ту грозовую ночь полгода назад, когда я прибежал сюда в поисках детей, отправленных за льдом. Я вспомнил девочку в тесной, грязной комнате бедняцкого квартала и ужасную лихорадку, убившую ее, несмотря на все старания доктора.

В гавани пахло рыбой, смолой и морем.

Крепко держа корзину с глиняными сосудами и стеклянными трубками, проложенными соломой, я остановился перед таверной. Заказал вино с водой и сахаром, но такой напиток не пришелся мне по вкусу. Некоторое время я просто сидел и глазел на улицу через открытое окно. Во дворец я вернулся около четвертого вечернего колокола.

Дверь в жилище доктора была распахнута. Такого прежде не случалось. Я помедлил перед входом; внезапно меня наполнило ощущение тревоги. Я вошел и увидел на полу в гостиной пару вечерних туфель и накидку для официальных приемов. Я поставил корзинку с химикалиями и компонентами на стол и прошел в операционную, откуда до меня доносился звук голоса.

Доктор сидела, подняв ноги на скамейку, ее голые ступни стояли на листах бумаги, ноги были обнажены до колен, а воротник платья расстегнут. Длинные медно-рыжие волосы, неприбранные, свисали за спину. Одна из подвешенных к потолку курительниц медленно раскачивалась над ее головой, оставляя дымный ароматный след. Видавший виды старый нож лежал у ее локтя. В руке она держала кубок. Мне показалось, что вокруг глаз доктора красные круги. И создалось впечатление, что она говорит сама с собой. Она повернулась и уставилась на меня туманным взглядом.

— А, Элф.

— Хозяйка? С вами что-то случилось?

— Да так, кое-что, Элф. — Она приподняла кувшин. — Хочешь выпить?

Я оглянулся.

— А входную дверь можно закрыть?

Она словно задумалась, потом сказала:

— Да. Закрывание двери — наша ежедневная рутина. Почему же не закрыть? А потом возвращайся и выпей. Пить в одиночестве грустно.

Я закрыл дверь, нашел кубок, принес в операционную еще один стул и сел рядом с ней. Она налила жидкость из кувшина в мой кубок. Я понюхал — жидкость ничем не пахла.

— Что это, хозяйка?

— Спирт, — ответила она. — Очень чистый. — Она потянула носом. — Хотя у него все еще интригующий букет.

— Хозяйка, это то самое, что для нас делают в королевской аптеке?

— То самое, — сказала она, отхлебывая из кубка.

Я пригубил жидкость, поперхнулся, но удержался и не выплюнул ее назад в кубок.

— Очень крепкая, да? — спросил я хрипловатым голосом.

— Это от нее и требуется, — мрачно сказала доктор.

— Что случилось, хозяйка?

Она посмотрела на меня и после паузы произнесла:

— Я очень глупая женщина, Элф.

— Хозяйка, вы самая умная и мудрая женщина из всех, которых я встречал. Самая умная и мудрая из всех.

— Ты слишком добр, Элф, — сказала она, опустив глаза в кубок. — Но все же я глупая. Нет таких людей, которые были бы умны во всем. Как будто каждый глуп в чем-то своем. Я очень глупо вела себя с королем.

— С королем, хозяйка?

— Да, Элф, с королем.

— Хозяйка, я знаю, что наш король — очень тактичный и понимающий, и он не будет злиться на вас. И потом, оскорбление, если только оно было, гораздо сильнее подействовало на вас, чем на него.

— Да нет, не было никакого оскорбления, Элф, была обыкновенная… глупость.

— Не могу в это поверить, хозяйка.

Она посмотрела на меня нетвердым взглядом.

— Ты сохранишь в тайне то, что я тебе… — начала было она, и, должен признаться, сердце у меня при этих словах словно ушло в пятки. Но следующими ее словами я был избавлен от необходимости брать на душу грех клятвопреступления и предательства, который и так совершал ежедневно, или от опрометчивого признания. — Да нет, не надо, — сказала она, тряхнув головой и потерев лицо свободной рукой. — Ерунда все это. Если король захочет, то люди узнают. А так — ерунда. Кому какая разница?

Я ничего не сказал. Она прикусила нижнюю губу, потом снова отхлебнула из кубка. Печально улыбнулась.

— Я сказала королю, как я к нему отношусь, Элф, — сказала она, вздохнула и пожала плечами, словно говоря: «Ну вот, я и сказала».

Я уперся взглядом в пол.

— И как, хозяйка? — тихо спросил я.

— Я думаю, ты бы мог догадаться, Элф.

Я вдруг понял, что и я тоже кусаю свою нижнюю губу. Я пригубил из кубка, чтобы хоть как-то снять неловкость.

— Я уверен, мы оба любим короля, хозяйка.

— Все любят короля, — горько сказала она. — Или по крайней мере говорят, что любят. Предполагается, что все это чувствуют, должны чувствовать. Но я чувствовала по-иному. Говорить об этом было глупо и недостойно врача, но я сказала. После аудиенции гаана Кюдуна… знаешь, я уверена, что этот старый сукин сын Вален думал меня подловить, — сказала она, оборвав себя на полуслове. Я поперхнулся своим питьем. Раньше я не слышал таких слов от доктора, а услышав, расстроился. — Да. Он, видимо, считал, что я не… что я… ну так вот, после аудиенции гаану это все и случилось. Мы остались одни. Только он и я. Шея затекла. Не знаю, не знаю, — сказала она несчастным голосом. — Может быть, я была возбуждена встречей с соотечественником.

Внезапно она разрыдалась, и я, подняв глаза, увидел, как она наклоняется, опускает голову к коленям. Затем резко поставила кубок на скамейку и схватилась за голову руками.

— Ах, Элф, — прошептала она. — Я совершила столько всего ужасного.

Я смотрел на нее, недоумевая: что такого именем Провидения могла она совершить? Доктор шмыгнула, вытерла глаза и нос рукавом, потом снова потянулась к кубку. Ее рука помедлила у старого ножа, лежавшего рядом, наконец схватила кубок и поднесла к губам.

— Не могу поверить, что я сделала это, Элф. Не могу поверить, что сказала ему. А знаешь, что он мне ответил? — спросила она с безнадежной блуждающей улыбкой. Я покачал головой. — Он ответил, что, конечно же, знал это. Неужели я считаю его таким глупцом? И да, он, конечно, польщен, но с его стороны было бы еще более неблагоразумно ответить мне, чем с моей — сделать это признание. И потом, он любит только хорошеньких, грациозных, хрупких женщин и чтобы без мозгов — с ними он чувствует себя в своей тарелке. Вот что ему нравится. Не ум, не интеллект и, уж конечно, не ученость. — Она фыркнула. — Пустышки — вот кто ему по вкусу. Хорошенькое личико и пустая головка! Ха! — Она допила остатки жидкости, налила еще, расплескав немного на пол и на свое платье. — Ты долбаная идиотка, Восилл! — пробормотала она себе под нос.

Кровь у меня застыла в жилах при этих словах. Я хотел обнять ее, утешить, убаюкать в своих руках… и в то же время хотел оказаться где-нибудь в другом месте, не здесь.

— Ему, значит, нужна глупость… Ах, Элф, неужели ты не чувствуешь всю иронию этого? — сказала она. — Единственная глупость, какую я совершила со дня прибытия сюда, это мое признание в любви. Бесконечный, полный, совершенный идиотизм, но и этого мало. Ему нужно последовательное слабоумие. — Она уставилась в свой кубок. — Не могу сказать, что я его виню.

Она отхлебнула еще, закашлялась и поставила кубок на скамью. Основание кубка попало на ее нож, сосуд покачался и, упав, разбился со звоном. Жидкость растеклась по полу. Доктор спустила ноги со скамейки и сунула их под стул, на котором сидела. Затем снова обхватила голову руками и, свернувшись калачиком, зарыдала.

— Ах, Элф, что же я наделала?! — Она раскачивалась назад и вперед на стуле, спрятав голову в руках, ее длинные пальцы, словно решетка, обхватывали спутанные рыжие волосы. — Что я наделала? Что я наделала?

Меня обуял ужас. Я не знал, что делать. В последние несколько лет я чувствовал себя таким зрелым, таким взрослым, таким способным, умеющим владеть собой, а тут снова ощутил себя ребенком, совершенно не знающим, как быть, если видишь боль и отчаяние взрослого.

Я сомневался, во мне крепло ужасное убеждение — что бы я ни сделал, казалось мне, все будет не то, совсем не то, и я поплачусь за это гораздо больше и больнее, чем она. И тем не менее я поставил свой кубок на пол, поднялся со своего места, подошел и сел рядом с ней на корточках, а она продолжала раскачиваться туда-сюда и жалобно стонать. Я положил руку ей на плечо. Она словно не почувствовала этого. Моя рука ходила туда-сюда вместе с ее телом, потом я завел руку дальше и обнял ее за плечи. И когда я сделал это, мне вдруг показалось, что доктор меньше, чем я привык об этом думать.

Но и теперь она, видимо, не считала, что я совершаю что-то предосудительное, касаясь ее, и я, набравшись мужества, взял быка за рога и придвинулся к ней поближе, обнял ее двумя руками, обхватил, постепенно замедлил ее качания, почувствовал тепло ее тела, ощутил сладость ее дыхания. Она позволила мне обнимать ее.

Я делал то, что представлял себе несколько мгновений назад, делал то, что представлял себе в течение последнего года, что, как мне казалось, никогда не может случиться и не случится, то, о чем я мечтал долгими ночами, один сезон за другим, то, что, как я надеялся, может привести к еще более тесным объятиям, пусть это и представлялось мне почти что до нелепости невероятным, как представляется и сейчас.

Я почувствовал, что она уже не так крепко держит себя за голову. Она раскинула руки и обняла меня. Ее объятие. Голова у меня словно закружилась. Ее лицо, горячее и мокрое от слез, было рядом с моим. Я задрожал от страха, представляя себе, что наберусь смелости и повернусь к ней, приблизив свой рот к ее губам.

— Ах, Элф, — сказала она мне в плечо, — я не должна использовать тебя так, это нехорошо.

— Можете использовать меня, как вам захочется, хозяйка, — сказал я, глотая слова. Я чувствовал, как вместе с теплом от ее тела поднимается аромат духов, даже пары алкоголя не заглушали нежный запах, а голова моя кружилась от него еще сильнее. — Неужели?… — начал было я, но мне пришлось замолчать — во рту у меня была сушь. — Неужели это так ужасно — рискнуть и рассказать кому-то о чувствах, которые ты питаешь к этому человеку, даже если ты уверен, что он не питает к тебе ничего подобного? Неужели это плохо, хозяйка?

Она чуть отодвинулась от меня. Ее лицо в слезах, с распухшими, красными глазами было по-прежнему спокойно-прекрасным. Ее глаза, казалось, заглянули в мои.

— Это не бывает плохо, Элф, — тихо сказала она и взяла обе мои руки в свои. — Но я не слепее короля. И не больше, чем он, способна предложить воздаяние.

Я не сразу, но все же сообразил, что она имеет в виду, и тогда душа моя медленно погрузилась в беспросветнуютоску, словно меня закатали в огромный саван и тем самым положили предел всем моим мечтам и надеждам, уничтожив их навсегда.

Она приложила ладонь к моей щеке — пальцы ее, как всегда, были теплыми, сухими, нежными и твердыми одновременно, а кожа, я готов поклясться, источала сладкий запах.

— Ты мне очень дорог, милый Элф.

Я услышал эти слова, и сердце мое упало еще ниже — в глубокую тоску.

— Правда, хозяйка?

— Конечно. — Она отпрянула от меня и посмотрела на разбившийся кубок. — А как же? — Она откинулась к спинке своего сиденья и глубоко вздохнула, провела рукой по волосам, разгладила на себе платье и попыталась застегнуть воротничок. Но пальцы не слушались ее. Я из своего далека так жаждал помочь ей, но она в конце концов сдалась и просто подтянула воротник повыше. Она заглянула в мое лицо, отерла щеки пальцами. — Я думаю, мне нужно поспать, Элф. Извини меня, пожалуйста.

Я поднял с пола свой кубок и поставил его на стол.

— Конечно, хозяйка. Я могу что-нибудь для вас сделать?

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, ты ничего не можешь сделать. — И она отвернулась.

20. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Я сама сочинила для мальчика историю.

— Правда?

— Да? Наплела столько лжи.

— Ну, все истории на свой лад — ложь.

— Но эта была хуже. Настоящая история, превращенная в ложь.

— Наверно, ты чувствовала, что для этого есть причины.

— Да, чувствовала.

— И почему ты так чувствовала?

— Потому что я хотела рассказать историю, но не могла рассказать ребенку то, что было на самом деле. Это единственная известная мне история, которая стоит того, чтобы ее рассказать, история, о которой я часто думаю, история, которую я снова и снова проживаю в своих снах, история, которая так и просится быть рассказанной, но ребенок не мог ее понять, а если бы мог, то рассказывать ее было бы бесчеловечно.

— Гм-м-м, что-то я не слышал от тебя такой истории.

— Рассказать?

— Похоже, тебе это больно.

— Да. Возможно, слушать ее тоже больно.

— Ты хочешь мне ее рассказать?

— Не знаю.

Протектор вернулся в свой дворец. Сын его все еще был жив, хотя ниточка, связывавшая его с жизнью, готова была вот-вот оборваться. Доктор БреДелл сменил доктора АеСимила, но и сам не мог понять, чем болен мальчик и как его лечить. Латтенс то терял сознание, то возвращался к жизни. Иногда он не узнавал ни отца, ни няньку, иногда садился в кровати и говорил, что чувствует себя гораздо лучше, что почти выздоровел. Однако эти периоды ясного сознания и мнимого выздоровления становились все реже и реже, и мальчик все больше и больше времени проводил, свернувшись клубком, — спал или, закрыв глаза, пребывал между сном и бодрствованием. Конечности у него в это время подрагивали, он что-то бормотал себе под нос, поворачивался, двигался, дергался, словно в припадке. Он почти ничего не ел, а пил только воду или разведенный фруктовый сок.

ДеВар по-прежнему думал, что кто-то пытается отравить мальчика редким ядом. По договоренности с протектором и надзирателем сиротского приюта во дворец были привезены близнецы для опробования еды, которую давали мальчику. Похожие как две капли воды, они были на год младше Латтенса. Худенькие, а из-за нищенского детства и хрупкого телосложения близнецы легко заболевали. И тем не менее, пока Латтенс слабел на глазах, они набирались сил, с удовольствием доедая то, что он едва попробовал, так что, судя по количеству съеденного, можно было подумать, что не они — пробователи еды для Латтенса, а наоборот.

Несколько дней спустя после спешного возвращения в Круф УрЛейн и его ближайшее окружение, опередив гонцов из Ладенсиона, не имели никаких сведений с театра военных действий, что стало поводом для беспокойства. УрЛейн как неприкаянный бродил по дворцу и даже в гареме не находил утешения. В особенности его раздражали молоденькие наложницы с их неумелыми попытками выразить ему сочувствие, а потому большую часть времени он проводил не с ними, а с Перрунд — сидел, разговаривал.

Устроили было охоту, но протектор отменил ее, опасаясь, что погоня может увести его слишком далеко от дворца и от ложа больного сына. Он пытался заниматься другими государственными делами, но стал слишком нетерпелив, чуть что взрывался, имея дело с придворными, представителями провинций или других стран. Он много времени проводил в дворцовой библиотеке, читая старые исторические фолианты и записки о жизни древних героев.

Наконец прибыли известия из Ладенсиона, но весьма неоднозначные. Был взят еще один город, но потеряно немало техники и солдат. Некоторые бароны давали знать, что готовы заключить перемирие на таких условиях: вновь стать лояльными и платить дань Тассасену, но при этом сохранить независимость, обретенную в результате мятежа. Насколько понимали генералы Ралбут и Сималг, протектора такое развитие событий не устраивало, а потому они просили о пополнениях. Однако имелась надежда, что просьба была излишней, поскольку посланец генералов по пути во дворец встретился со свежими войсками, направляющимися на театр военных действий. Эти сведения были доставлены зашифрованным письмом и, казалось, не требовали обсуждения, но УрЛейн тем не менее собрал весь военный кабинет в зале карты. Был приглашен и ДеВар, но ему приказали помалкивать.

— Я думаю, лучше всего тебе уехать, брат.

— Уехать? Как это? Отправиться в путешествие для поправления здоровья? Посетить старую тетушку в деревне? Что ты имеешь в виду под словом «уехать»?

— Я хочу сказать, что тебе лучше всего отдохнуть, побыть где-нибудь в другом месте, — сказал РуЛойн, нахмурившись.

— Лучше всего, если мой сын быстро и окончательно поправится, война в Ладенсионе немедленно завершится полной победой, а мои советники и члены семьи прекратят выступать с идиотскими предложениями.

ДеВар надеялся, что РуЛойн услышит раздражение в голосе брата и поймет намек, но тот продолжил:

— Ну что ж, тогда лучше — но не лучше всего — тебе было бы, наверно, отправиться в Ладенсион. Взять командование на себя. Тогда твоя голова будет занята, и тебе станет некогда беспокоиться о состоянии мальчика.

ДеВар, сидевший сразу же за УрЛейном во главе стола с картой, видел, что некоторые из присутствовавших неодобрительно и даже с презрением посмотрели на РуЛойна.

УрЛейн сердито покачал головой.

— Да поможет нам Провидение, брат! Что ты обо мне думаешь? Неужели нас с тобой воспитывали такими бесчувственными? Неужели ты можешь просто взять да выключить свои эмоции? Я не могу, и я отнесся бы с большим подозрением к любому, уверяющему, что может. Это не люди, это машины. Животные. Хотя Провидение позаботилось, чтобы и у животных были эмоции. — УрЛейн обвел взглядом сидящих за столом, словно побуждая их осудить такое бессердечие. — Я не могу оставить мальчика в таком состоянии. Я попытался, как вам, должно быть, известно, но меня срочно вызвали назад. Что же вы — хотите, чтобы я уехал и думал о нем дни и ночи напролет? Неужели мне лучше было бы отправиться в Ладенсион, оставив сердце здесь? Принять на себя командование, будучи не в силах целиком сосредоточиться на нем?

РуЛойн наконец-то понял, что самое умное для него сейчас — помолчать. Он сжал губы и уставился на поверхность стола перед собой.

— Мы собрались обсудить, что делать дальше с этой проклятой войной, — сказал УрЛейн, поведя рукой в сторону карты тассасенских границ, разложенной в центре огромного стола. — Здоровье моего сына заставляет меня оставаться здесь, в Круфе, но больше никак не влияет на наше совещание. Я буду вам благодарен, если мы больше не коснемся этой темы. — Он бросил взгляд на РуЛойна. — А теперь, есть ли у кого полезные соображения?

— Что мы можем предложить, государь? — сказал ЗеСпиоле. — Нам ничего не известно о последних событиях. Война продолжается. Бароны хотят удержать захваченное. Мы находимся слишком далеко и мало что можем сделать. Разве что согласиться с предложениями баронов.

— Совет немногим полезнее предыдущего, — нетерпеливо сказал УрЛейн начальнику стражи.

— Мы можем послать туда свежие войска, — сказал ЙетАмидус — Но я бы не советовал. У нас и без того осталось мало солдат для защиты столицы, да и другие провинции тоже оголены.

— Я согласен, государь, — сказал ВилТере, молодой военачальник из провинции, вызванный в столицу вместе с батареей легкой артиллерии. Отец ВилТере был старым боевым товарищем УрЛейна еще со времен войны за наследство, и протектор пригласил его на совещание. — Если мы отправим слишком много войск для наказания баронов, то побудим других брать с них пример, так как оставим провинции без сил поддержания порядка.

— Если мы накажем баронов достаточно сурово, то отобьем у этих «других» желание совершать подобные глупости.

— Вы правы, государь, — сказал ВилТере. — Но сначала мы должны их наказать, а потом известие об этом должно еще дойти до других.

— Дойдет, — мрачно сказал УрЛейн. — Эта война выводит меня из терпения. Я не приму ничего, кроме полной победы. Больше никаких переговоров. Я посылаю Сималгу и Ралбуту приказ предпринять все, что в их силах, для пленения баронов, а когда это будет сделано, доставить баронов сюда как простых воров, хотя и под тщательной охраной. Они будут наказаны самым жестоким образом.

БиЛет посмотрел на УрЛейна с несчастным видом. Протектор, заметив этот взгляд, бросил:

— В чем дело, БиЛет?

Министр иностранных дел смешался еще больше.

— Я… — начал он. — Я хотел…

— Да говорите же, — крикнул УрЛейн. Высокий министр подпрыгнул на своем месте, длинные седые волосы взметнулись вокруг его головы.

— Вы… протектор абсолютно… все дело в том, государь…

— Ради Провидения, БиЛет! — взревел УрЛейн. — Вы что, намерены не согласиться со мной? Наконец и у вас прорезались сомнения? Откуда они, гром и молния?!

БиЛет посерел лицом.

— Я прошу прощения протектора. Я просто умоляю его пересмотреть это решение и не обходиться с баронами таким образом, — сказал он, и на его узком лице появилось выражение мучительного отчаяния.

— А как еще я должен обходиться с этими сукиными детьми? — сказал УрЛейн тихо, но язвительно. — Они объявляют нам войну, выставляют нас на посмешище, плодят у нас вдов, — УрЛейн хлопнул кулаком по столу, и карта границ слегка колыхнулась от порыва воздуха. — Как, именем всех старых богов, должен я поступить с этими ублюдками?

Вид у БиЛета был такой, будто он вот-вот разрыдается. Даже ДеВар проникся к нему сочувствием.

— Но, государь, — сказал министр тихим голосом, — некоторые из этих баронов связаны кровными узами с гаспидианским королевским домом. Когда имеешь дело со знатью, нужно учитывать тонкости дипломатического этикета, даже если эта знать подняла мятеж. Если бы нам удалось подкупить кого-нибудь из них, отделить от других, провести с ним переговоры, тогда мы, возможно, смогли переманить его на нашу сторону. Насколько я понимаю…

— Похоже, вы понимаете очень мало, сударь, — сказал ему УрЛейн полным презрения голосом. БиЛет словно сжался на своем месте. — Хватит болтать об этикете. — Последнее слово плевком вылетело из его рта. — Нет никаких сомнений в том, что этот сброд испытывает наше терпение, — обратился УрЛейн к БиЛету и остальным. — Они изображают из себя соблазнительницу, эти гордые бароны. Они кокетничают. Они намекают, что могли бы уступить нам, если бы мы обошлись с ними чуть получше, что отдадутся нам, если мы польстим им немного, если только раскроем наши сердца и карманы, задобрим их подарками, окажем знаки внимания. И тогда они откроют ворота, выдадут нам своих наиболее упрямых друзей, и тогда выяснится, что все их сопротивление было так, показным. Невинный отпор, защита девичьей чести. — УрЛейн снова стукнул кулаком по столу. — Но я говорю: нет! Мы больше не позволим водить себя за нос. Теперь поведут их — на городскую площадь, в цепях, где палач сначала подвергнет их пытке как обычных убийц, а потом сожжет на костре. Посмотрим тогда, что скажут остальные.

ЙетАмидус хлопнул ладонью по столу и вскочил с места.

— Прекрасно сказано, государь. То, что надо!

ЗеСпиоле посмотрел на БиЛета, съежившегося на своем стуле, потом обменялся взглядами с РуЛойном — тот опустил глаза. ЗеСпиоле сложил губы трубочкой и уставился на карту. Остальные сгрудились вокруг стола — генералы помельче, советники, адъютанты — и принялись изображать умственную деятельность, чтобы только не смотреть в глаза протектору и не перечить ему. УрЛейн обвел их лица взглядом, в котором сквозило насмешливое презрение.

— Ну что, кто-нибудь еще хочет согласиться с моим министром иностранных дел? — сказал он, махнув рукой в сторону покорной расплывчатой массы, которую представлял собой БиЛет. — Неужели он останется один и никто его не поддержит?

Все молчали.

— ЗеСпиоле? — сказал УрЛейн. Начальник стражи поднял глаза.

— Государь?

— Я, по-вашему, прав? Стоит ли мне отказаться выслушивать авансы наших мятежных баронов?

ЗеСпиоле глубоко вздохнул:

— Я полагаю, полезнее грозить баронам так, как вы предлагали.

— А если мы захватим кого-нибудь из них, тогда воплотить угрозы в жизнь?

ЗеСпиоле несколько мгновений изучал огромное окно на противоположной стене: стекло и полудрагоценные камни переливались в солнечных лучах.

— Я думаю, если мы поступим так с одним из них, то лишь выиграем, государь. И, как вы справедливо заметили, в этом городе немало вдов, которые с удовольствием будут слушать его крики.

— И вы не видите в таких действиях никакой неуравновешенности? — рассудительно спросил УрЛейн. — Никакой опрометчивости, никакой жестокой поспешности, которая может отозваться нам неприятностями?

— Да, такая возможность не исключена, — неуверенно сказал ЗеСпиоле.

— «Возможность», «не исключена»? — издевательским тоном произнес УрЛейн. — Нам этого мало, начальник стражи. Вопрос слишком важен. Мы должны взвесить все самым тщательным образом. Мы не можем подходить к этому с легкостью, разве нет? Или можем? Или вы не согласны? Вы не согласны, начальник стражи?

— Я согласен, что мы должны тщательно все взвесить, прежде чем действовать, — сказал ЗеСпиоле. Его голос и поведение стали чрезвычайно серьезными.

— Хорошо, — сказал УрЛейн, и, похоже, на сей раз искренне. — Я рад, что нам удалось вытащить из вас что-то похожее на определенность. — Он оглядел остальных. — Кто-нибудь еще хочет высказать свое мнение? — Головы склонились над столом.

У ДеВара проснулась благодарность к протектору за то, что тот не повернулся и не поинтересовался его мнением. Правда, ДеВар еще не перестал опасаться этого. Он подозревал, что его мнение вовсе не порадует генерала.

— Позвольте, государь? — сказал ВилТере.

Все глаза повернулись к молодому военачальнику-провинциалу. ДеВар надеялся, что тот не сморозит какую-нибудь глупость.

УрЛейн сверкнул глазами.

— Что, сударь?

— Государь, я, к сожалению, был слишком юн, чтобы участвовать в войне за наследство, но от многих служивших под вашим началом командиров, чье мнение я уважаю, я слышал, что ваши суждения всегда оказывались справедливыми, а ваши решения — дальновидными. Мне говорили, что, даже если кто-то сомневался в ваших приказах, вам все равно доверяли, и доверие это оправдывалось. Если бы дела обстояли иначе, то они сегодня не были бы там, где есть, а мы, — тут молодой человек обвел взглядом присутствующих, — не сидели бы здесь.

Взгляды всех обратились к УрЛейну, чтобы не высказываться, прежде чем он не ответит ВилТере. УрЛейн медленно кивнул.

— Наверно, мне следовало бы намотать себе на ус, что лишь самый молодой из вас, совсем недавно прибывший сюда, высоко оценивает мои способности.

ДеВару показалось, что над столом пронесся вздох облегчения.

— Я уверен, что все присутствующие думают так, государь, — сказал ЗеСпиоле, снисходительно улыбаясь ВилТере и осторожно — УрЛейну.

— Прекрасно, — сказал УрЛейн. — Мы обсудим, какие свежие силы можно отправить в Ладенсион, и прикажем Ралбуту с Сималгом вести войну против баронов без всяких переговоров и без передышки. Господа, вы свободны. — УрЛейн небрежно кивнул, поднялся и пошел прочь. ДеВар последовал за ним.

— Тогда я тебе расскажу кое-что поближе к правде.

— Поближе, и только?

— Иногда полную правду бывает трудно вынести.

— Провидение не обидело меня силой.

— Да, но иногда это трудно вынести рассказчику, а не слушателю.

— Тогда рассказывай так, как можешь.

— Да вообще-то история не ахти какая, довольно обычная. Слишком уж обычная. Чем меньше я тебе расскажу, тем больше ты сможешь узнать от других — сотен, тысяч, десятков тысяч или больше.

— У меня такое предчувствие, что это не очень счастливая история.

— Вот уж точно. Все, что угодно, только не счастливая. Это история женщин, а особенно молодых женщин, застигнутых войной.

— Вот как.

— Значит, ты понимаешь? Такую историю можно и не рассказывать. Целое — это отдельные части и способ их соединения, не правда ли? На войне сражаются мужчины, а войны подразумевают занятие деревень и городов, где женщины поддерживают огонь в очагах, но когда солдаты берут города, где живут эти женщины, то берут и самих женщин. И вот женщины обесчещены, их тела осквернены. История обычная. А потому мой рассказ ничем не отличается от рассказов десятков тысяч других женщин, к каким бы народам и племенам они ни принадлежали. И все же для меня это целая жизнь. Для меня это самое главное, что случилось со мной. Для меня это конец моей жизни, а то, что ты видишь перед собой, похоже на призрак, привидение, бесплотную тень.

— Прошу тебя, Перрунд. — Он протянул к ней руку в жесте, не требовавшем ответа, не искавшем прикосновения. Это было просто выражение сочувствия, даже мольба. — Если тебе это доставляет такую боль, лучше не продолжать.

— А тебе это доставляет боль, ДеВар? — спросила она с горькими и обвинительными нотками в голосе. — Ты смущаешься? Я знаю, я тебе не безразлична, ДеВар. Мы друзья. — Эти два предложения были произнесены так быстро, что он не успел отреагировать. — Ты переживаешь из-за меня или из-за себя? Большинство мужчин предпочитают не знать, что сделали их сотоварищи, на что способны люди, очень похожие на них. Ты предпочитаешь не думать о таких вещах, ДеВар? Ты думаешь, что ты другой? Или тебя тоже втайне возбуждают такие вещи?

— Госпожа, эта тема не доставляет мне ни удовольствия, ни радости.

— Ты в этом уверен, ДеВар? А если уверен, то неужели и в самом деле думаешь, что говоришь от имени большинства представителей своего пола? Ведь разве от женщин не ждут сопротивления даже те, кому они отдались бы с радостью, и если женщина сопротивляется самому грубому насилию, то как мужчина может быть уверен, что любая борьба, любой протест с ее стороны — не показные?

— Мы не все одинаковы. И если про мужчин можно сказать, что все они испытывают… низменные позывы, то не все слушаются или почитают их, хотя бы втайне. Не могу передать, как я тебе сочувствую, слушая твою историю.

— Но ведь ты еще ничего не услышал, ДеВар. Ни одного словечка. Я намекаю на то, что меня изнасиловали. Это не убило меня. Хотя этого было достаточно, чтобы убить ту девочку, какой была я, чтобы вместо нее появилась ожесточенная, злая женщина, готовая убить себя или тех, кто покусился на нее, а то и просто сумасшедшая. Я думаю, что могла бы ожесточиться, стать злой и возненавидеть всех мужчин, но все равно выжила бы и, наверно, получила утешение от знакомых мне добрых людей из нашей семьи и из нашего городишка — и в особенности, возможно, от одного из них, который теперь уже навсегда останется в моих снах. Они убедили бы меня, что еще не все потеряно, а мир — не такое уж страшное место… Но я так до конца и не оправилась, ДеВар. Меня так далеко унесло отчаяние, что я не знала, как найти обратную дорогу. То, что случилось со мной, было еще цветочками. Я видела, как изрубили моего отца и моих братьев, но сначала их заставили смотреть, как трахают раз за разом мою мать и моих сестер — большая компания высокопоставленных лиц. Ах, ты опустил глаза! Мой язык огорчает тебя? Ты оскорблен? Мои резкие солдатские слова покоробили твой слух?

— Перрунд, прости меня за то, что случилось с тобой…

— Почему это ты должен просить у меня прощения? Ты ведь ни в чем не виноват. Тебя там не было. Ты убедил меня, что сочувствуешь мне, но с какой стати ты должен просить прощения?

— Я на твоем месте ожесточился бы.

— На моем месте? Как такое могло бы случиться, ДеВар? Ведь ты мужчина. Там ты, наверное, был бы не в числе насильников, а среди тех, кто отводил взгляд или потом увещевал товарищей.

— Если бы мне было столько, сколько тебе тогда, и я был бы красив, как…

— А, ты бы разделил со мной то, что случилось. Понимаю. Это хорошо. Ты меня утешил.

— Перрунд, можешь говорить мне все, что хочешь. Обвиняй меня, если тебе так легче, но, пожалуйста, поверь, что я…

— В чем я должна поверить тебе, ДеВар? Я верю, что ты сочувствуешь мне, но твое сочувствие жалит, как соленые слезы жалят рану, потому что, видишь ли, я гордый призрак. О да, гордый призрак. Я взбешенная тень и виноватая, поскольку мне пришлось себе признаться, что произошедшее с моей семьей вызывает у меня негодование, потому что приносит мне боль — ведь мне внушали, что все в семье делается для меня… Я по-своему любила родителей и сестер, но эта любовь не была самозабвенной. Я любила их потому, что они любили меня, и я от этого чувствовала себя особенной. Я была их ребенком, избранным и любимым. Но из-за их преданности и заботы я не научилась ничему из того, что обычно узнают дети, — я не знала, как на самом деле живет мир и как дети используются в нем до того самого дня, до того самого утра, когда все мои сладкие заблуждения рассеялись и мне навязали силой жестокую действительность… Я ждала от жизни только всего лучшего, я верила, что мир всегда будет относиться ко мне так, как относились ко мне в прошлом, что те, кого я люблю, будут любить меня в ответ. Моя ярость на собственную семью частично была вызвана этими ожиданиями, этим предвкушением счастья, которое в один миг было зачеркнуто и предано забвению. Вот в этом-то и состоит моя вина.

— Перрунд, ты должна понять: это не может быть виной. То, что ты чувствуешь, чувствовал бы любой воспитанный ребенок, повзрослев и осознав свой детский эгоизм. Эгоизм — он так свойствен детям, в особенности любимым детям. Приходит это осознание, остро переживается, а потом естественным образом отодвигается на задний план. Ты не смогла отодвинуть на задний план свое из-за того, что с тобой сделали эти люди, но…

— Подожди, подожди! Ты что же думаешь, я этого не знаю? Я это знаю, но я призрак, ДеВар! Я знаю, но не могу чувствовать, не могу научиться, не могу перемениться. Я навеки обречена оставаться в том дне, заново переживать то, что было. Я проклята.

— Перрунд, что бы я ни сказал, что бы я ни сделал, того, что случилось с тобой, уже не изменишь. Я могу только слушать и делать то, что ты позволишь мне делать.

— Я тебе досаждаю? Я делаю из тебя жертву? Скажи мне, ДеВар.

— Нет, Перрунд.

— Нет, Перрунд. Нет, Перрунд. Ах, ДеВар, какая это роскошь — быть способным сказать «нет».

Он присел рядом с ней, опершись на одно колено, совсем близко от нее, но не касаясь — одно его колено рядом с ее коленом, его плечо у ее бедра, руки легко могут дотянуться до ее рук. Он был так близко, что ощущал запах ее духов, так близко, что ощущал тепло ее тела, так близко, что ощущал горячее дыхание, вырывающееся из ее ноздрей и полуоткрытого рта, так близко, что одна горячая слеза упала на ее сжатый кулак и распалась на мелкие капельки, оросившие его щеку. Голова его была опущена, руки лежали на поднятом колене.

Телохранитель ДеВар и наложница дворца Перрунд находились в одном из потаенных мест дворца. То была старая секретная комнатка в одном из нижних этажей размером со стенной шкаф, примыкавшая к общим помещениям в изначальном доме, вокруг которого впоследствии и был построен дворец.

Сохраненные скорее по сентиментальным, чем по практическим соображениям первым монархом Тассасена и из безразличия — следующими правителями, комнаты, казавшиеся столь великолепными первому королю, для новых поколений стали слишком маленькими и тесными и сегодня использовались как кладовые.

Крохотная комнатка служила для того, чтобы тайно следить за людьми. Из нее подслушивали. Но в отличие от алькова, из которого ДеВар бросился на убийцу из морской компании, это помещение предназначалось для благородного наблюдателя, чтобы тот мог удобно сидеть, через маленькое отверстие в стене (закрытое снаружи гобеленом или картиной) слушая, что говорят о нем его гости.

Перрунд и ДеВар оказались здесь, после того как наложница попросила его показать ей помещения дворца, обнаруженные им в ходе изысканий, о которых ей было известно. Увидев эту крохотную комнатку, она вспомнила о секретном алькове в их доме, куда родители спрятали ее, когда город во время войны за наследство подвергся разграблению.

— Если б я знала, кто эти люди, стал бы ты моим заступником, ДеВар? Отомстил бы за мою честь? — спросила она его.

Он заглянул ей в глаза. В сумерках потайной комнаты они горели удивительно ярко.

— Да, — ответил он. — Если б я знал, кто они. Если б ты была уверена. А ты бы попросила меня об этом?

Она ожесточенно покачала головой и отерла рукой слезы.

— Нет. Те, кого я смогла опознать, все равно уже мертвы.

— И кто они были?

— Люди короля, — сказала Перрунд, не глядя в глаза ДеВару, словно сообщая это маленькому отверстию, сквозь которое древний аристократ подслушивал, что говорят о нем его гости. — Люди прежнего короля. Один из его военачальников-баронов и его друзья. Они руководили осадой и взятием города. Явно были в фаворе у короля. Не знаю уж, какой доносчик сообщил им, что в доме моего отца — самые красивые девушки в городе. В первую очередь они заявились к нам, и отец попытался откупиться от них деньгами. Им это страшно не понравилось — торговец предлагает деньги аристократам! — Перрунд опустила глаза на колени, где рядом со здоровой рукой, все еще влажной от слез, лежала усохшая, в повязке. — Со временем я узнала их имена. Все из самых благородных родов. Они погибли затем в боевых действиях. Я пыталась убедить себя, что мне доставили радость известия о первых смертях. Но это было не так. Я не могла радоваться. Я не чувствовала ничего. Тогда-то я и поняла, что мертва внутри. Они посеяли во мне смерть.

ДеВар после долгой паузы сказал:

— И тем не менее ты жива и спасла жизнь того, кто покончил с этой войной и ввел более справедливые законы. Больше никто не вправе…

— Ах, ДеВар, сильный всегда вправе покорить слабого, богатый — покорить бедного, а наделенный властью — того, у кого власти нет. Может быть, УрЛейн написал новые законы и частью переменил прежние, но законы, которые связывают нас с животным миром, еще глубоко сидят в наших душах. Мужчины борются за власть, устраивают смотры и парады, хотят поразить других своим богатством, овладевают женщинами, если только могут. Все без изменений. Они пользуются в качестве оружия не только своими руками и зубами, они пользуются другими людьми, выражают свое превосходство с помощью денег, а не других символов власти и величия, но…

— И тем не менее, — гнул свое ДеВар, — ты осталась жива. И есть люди, которые тебя уважают и ценят и считают, что их жизнь стала лучше благодаря знакомству с тобой. И разве не ты сама говорила, что нашла здесь, во дворце, мир и покой?

— В гареме вождя, — сказала она, и теперь в ее голосе звучало скорее сдержанное отвращение, чем ярость, как раньше. — В качестве калеки, которую держат из жалости вместе с другими особями для главного самца стаи.

— Прошу тебя… Мы, возможно, действуем как животные, в особенности мужчины. Но мы не животные. Будь мы животными, мы не испытывали бы стыда за свои поступки. Но мы совершаем не только постыдные поступки и задаем новые правила поведения. Где любовь в твоих словах, говорящих о сегодняшней жизни? Неужели ты не чувствуешь хоть капельку любви к себе самой, Перрунд?

Она быстро протянула руку и прикоснулась пальцами к его щеке — легко и естественно, словно они были братом и сестрой или мужем и женой, давно живущими вместе.

— Как ты говоришь, ДеВар, наш стыд происходит от сравнения. Мы знаем, что нам вовсе не чужды щедрость и сострадательность, что мы можем руководствоваться ими в своем поведении, но что-то в нашей природе заставляет нас действовать иначе. — Она улыбнулась едва заметной, безразличной улыбкой. — Да, я чувствую то, что можно назвать любовью. То, что помню из прошлого. То, о чем можно спорить, размышлять, теоретизировать. — Она покачала головой. — Но мне оно неизвестно. Я как слепая женщина, рассуждающая о том, как выглядит дерево или облако. Любовь — это то, о чем у меня остались смутные воспоминания: так ослепший в раннем детстве может вспоминать солнце или лицо матери. Я чувствую приязнь, которую испытывают ко мне мои товарки, такие же, как я, жены-поблядушки. И я чувствую расположение с твоей стороны и питаю что-то похожее в ответ. У меня долг по отношению к протектору, и точно так же он чувствует свой долг передо мной. Так что в этом смысле я удовлетворена. Но любовь? Любовь, она ведь для живых. А я мертва.

Она встала, прежде чем ДеВар успел ей что-либо ответить.

— А теперь, пожалуйста, отведи меня в гарем.

21. ДОКТОР

По-моему, доктор даже не чувствовала, что кое-что не так. Да и я ничего такого не подозревал. Гаан Кюдун исчез так же неожиданно, как появился, — сел на корабль, направляющийся в Чуэнруэл на следующий день после нашего знакомства, отчего доктор немного опечалилась. Только задним числом я понял, что уже тогда были признаки подготовки дворца к приему большого числа новых гостей — повышенная суета в некоторых коридорах, проход через двери, обычно закрытые, проветривание комнат… Но ничего очевидного не наблюдалось, и паутина слухов, соединявшая всех слуг, помощников, учеников и пажей, еще не приняла определенных очертаний.

Шел второй день второй луны. Моя хозяйка отправилась в старый Квартал Неприкасаемых, где когда-то селили низшие сословия, иностранцев, рабов и помещенных в карантин. Атмосфера там до сего дня отнюдь не была целебной, но по крайней мере теперь район не патрулировался, а стены, окружавшие его прежде, были снесены. Именно здесь располагалась мастерская химикалиста и метализатора (так он называл себя) Шелгра.

Доктор поднялась очень поздно в то утро, и целый колокол вид у нее был довольно потрепанный. Она тяжело дышала, мне почти ничего не говорила, а только бормотала что-то себе под нос, нетвердо держалась на ногах, а лицо у нее было бледнее бледного. Однако она на удивление быстро выгнала похмелье, и хотя настроение у нее утром и днем было подавленным, во всем остальном после позднего завтрака (перед тем как отправиться в Квартал Неприкасаемых) она казалась нормальной.

О том, что говорилось предыдущим вечером, больше не было сказано ни слова. Я думаю, мы оба были несколько смущены тем, что сказали и дали понять друг другу, а потому пришли к негласному, но вполне обоюдному решению не поднимать эту тему.

Мастер Шелгр пребывал в своем обычном и ни на что не похожем настроении. При дворе он, конечно, был хорошо известен как своей растрепанной шевелюрой и неопрятной внешностью, так и своим знанием артиллерии и ее темной силы. Для настоящего доклада нет нужды ничего к этому добавлять. К тому же доктор и Шелгр говорили о вещах, в которых я ничего не понимаю.

Мы вернулись к шестому дневному колоколу — пешком, но в сопровождении носильщиков, которые толкали небольшую тележку, загруженную обернутыми в солому глиняными кувшинами с новыми химикатами и ингредиентами — для длительной, как я начинал подозревать, серии экспериментов и приготовления снадобий.

Помнится, я испытывал легкое негодование, поскольку не сомневался: мое участие в том, что она задумала, будет весьма существенным и станет дополнительной нагрузкой к тем хозяйственным обязанностям, исполнение которых мною подразумевалось само собой. Я сильно подозревал, что на мою долю достанется взвешивание, измерение, истирание, соединение, растворение, промывка, очистка, измельчение и так далее и тому подобное — всего этого потребуют новоприобретенные припасы. Пропорционально уменьшится время, которое я проводил со своими товарищами в карточных играх и ухаживаниях за кухонными девицами, и, не испытывая никакого стыда на сей счет, скажу, что эти дела за последний год приобрели для меня немалую важность.

Но я полагаю, можно все же сказать: в глубине души я был счастлив тем, что доктор рассчитывает на меня, и с нетерпением ждал, когда же поучаствую в ее исследованиях. Ведь это означало, что мы будем вместе, будем работать как одна команда, как равные в ее кабинете и операционной, будем проводить там немало содержательных вечеров, стремясь к общей цели. И разве не мог я питать надежду, что в такой интимной обстановке между нами возникнет большая близость — ведь теперь она знает, что поселилась в моих мыслях? Тот, кого она любила (или, по крайней мере, думала, что любит), бесповоротно отверг ее, тогда как мой интерес к ней был отвергнут таким образом, что я мог считать: причина в скромности доктора, а не в ее враждебности или безразличии.

Но все же ингредиенты, которые ехали впереди нас в тележке в тот вечер, вызывали у меня раздражение. Ах, как я сожалел об этом своем чувстве всего несколько дней спустя. Ах, каким неопределенным на самом деле оказалось то будущее, которое я предполагал для себя и для нее!

Теплый ветерок словно подгонял нас по рыночной площади к Волдырным воротам, откуда нам навстречу надвигались темные тени. Мы вошли на площадь. Доктор заплатила носильщикам и вызвала нескольких слуг, чтобы помочь мне отнести к нам домой глиняные кувшины, склянки и коробки. Я с трудом тащил круглую глиняную емкость, наполненную кислотой, злясь на то, что придется делить наши тесные комнаты с ней и ей подобными. Доктор собиралась соорудить отвод для зловонных паров, образующихся в жаровне на рабочем столе и в камине, но я подозревал, что несколько следующих лун глаза у меня будут слезиться, а в горле першить, я уж не говорю о капельных ожогах на руках и дырочках на одежде.

До жилища доктора мы добрались к заходу Ксамиса. Емкости, бидоны, фляги были расставлены по комнатам, слуги помимо благодарности получили несколько монет, а мы с доктором зажгли лампы и принялись распаковывать все эти несъедобные и ядовитые припасы, приобретенные нами у мастера Шелгра.

После седьмого колокола раздался стук в дверь. Я открыл и увидел незнакомого мне слугу. Он был выше и немного старше меня.

— Элф? — ухмыляясь, сказал он. — Вот — записка от НС. — Он сунул мне в руку запечатанный конверт, адресованный доктору Восилл.

— От кого? — спросил я, но он уже развернулся и неторопливо удалялся по коридору. Я пожал плечами.

Доктор прочла записку.

— Я должна явиться к начальнику стражи и герцогу Ормину в Крыле просителя, — сказала она, вздохнув и проведя пальцами по волосам. Она оглянулась на нераспакованные коробки. — Ты закончишь с остальным, Элф?

— Конечно, хозяйка.

— Тут все ясно — что куда ставить. Подобное к подобному. Если увидишь что-нибудь незнакомое, просто оставь на полу. Я постараюсь не задерживаться.

— Хорошо, хозяйка.

Доктор застегнула на все пуговицы блузку, понюхала себя под мышкой (мне такие ее привычки всегда казались неженственными, даже огорчительными, но ах, как мне не хватает этого теперь), пожала плечами, надела короткую жакетку и направилась к выходу. Она открыла дверь, но потом вернулась назад, оглядела весь этот соломенный мусор, доски от ящиков, веревки и мешковину на полу, подобрала свой старый кинжал — им она разрезала (а скорее распиливала) веревки, которыми были обвязаны ящики и коробки, и, насвистывая, удалилась. Дверь закрылась.

Не знаю, что заставило меня прочесть присланную ей записку. Она оставила ее на открытой коробке, и, когда я вытаскивал солому из стоящего рядом ящика, желтоватая бумажка все время отвлекала меня. И я, бросив взгляд на дверь, поднял записку и уселся, чтобы прочесть ее. Ее содержание фактически совпадало с тем, что уже сказала доктор. Я перечитал записку еще раз.

Доктора Восилл по получении сего любезно просят о конфиденциальной встрече с г. Ормином и н. с. Адлейном в Крыле просителя. П. X. К. Адлейн.

Присоединяюсь: Провидение, храни короля. Несколько мгновений я изучал последнее слово в записке. Подписана она была Адлейном, но почерк, похоже, был не его. Конечно, он вполне мог надиктовать записку, либо ее по указанию своего господина мог составить Эплин, адлейновский паж. Но я думал, мне знаком его почерк, а то, что я видел, не было похоже на почерк Эплина. Не могу сказать, что я стал особо утруждать себя размышлениями на этот счет.

Я могу назвать сотню причин, по которым я сделал то, что сделал после этого, но дело в том, что истинной причины я не знаю, ну разве что могу сослаться на инстинкт. Но, называя это инстинктом, я, возможно, чересчур облагораживаю свои мотивы. В тот момент это казалось мне скорее капризом, а то и какой-то банальной обязанностью. Не могу даже сказать, что мною овладел страх или предчувствия. Просто я сделал то, что сделал.

С самого начала моей миссии я был готов последовать за доктором. Я ждал приказа начать за ней слежку, пойти за ней в город, когда она не приглашала меня с собой, но мой хозяин ни разу не потребовал этого. Однако я полагал, что у него для таких вещей есть другие люди, более опытные в подобных делах и привычные к ним, люди, которых доктор не смогла бы узнать и уличить в слежке. И потому, загасив лампы, заперев за собой дверь и последовав за доктором, я в известном смысле играл ту роль, в которой давно себя представлял. Записку я оставил там, где нашел ее.

Во дворце стояла тишина. Наверно, большинство его обитателей готовились к обеду. Я поднялся на чердачный этаж. Слуги, у которых там были комнаты, в это время отправлялись по всевозможным делам, а потому я имел неплохие шансы проскользнуть по коридору незамеченным. А кроме того, этот путь в старое Крыло просителя был короче других. Для человека, который не думает о том, что делает, я мыслил довольно ясно.

Я спустился в темное пространство Малого двора по служебной лестнице и срезал угол старого Северного крыла (находящегося теперь в южной части дворца) в свете Фоя, Ипарина и Джейрли. В дальних окнах главного корпуса дворца горел свет, и несколько ступенек перед собой я успел разглядеть, а потом эти окна скрылись за фасадом старого Северного крыла. Как и Крыло просителя, эта часть здания в такое время года обычно не использовалась, если только не возникала государственная необходимость. Крыло просителя казалось темным, ставни, похоже, были закрыты — единственный луч света проникал сквозь приоткрытую главную дверь. Приближаясь, я держался в темной полосе у подножия стены Северного крыла, куда не проникал свет двух лун, но чувствовал себя как на ладони под внимательным глазом Джейрли.

Когда король находился в своей резиденции, стражники должны были регулярно патрулировать и в этой части дворца, где обычно никого не бывало. Пока что я не встретил ни одного патруля и понятия не имел, как часто они совершают обходы и вообще наведываются ли сюда на самом деле, но даже одно сознание того, что стражники могут появиться в любой момент, заставляло меня нервничать сильнее, чем вообще-то следовало. Ведь мне нечего было скрывать. Я был преданным и верным слугой, любящим короля. И тем не менее я шел, прячась как вор.

Чтобы воспользоваться парадным входом в Крыло просителя, нужно было пересечь двор в свете трех лун, но, даже и не думая об этом, я знал, что не хочу идти туда через парадный вход. Потом я нашел то, что, как мне помнилось, должно было быть здесь, — проход, который вел под Северным крылом к малому крытому дворику внутри. В дальнем конце имелись ворота, едва различимые в полумраке туннеля, но я все же увидел, что они открыты. Узенький дворик был тих и призрачен. Раскрашенные столбы, подпиравшие крышу галереи, были похожи на часовых, наблюдающих за мной. Я пошел по малому туннелю на дальней стороне дворика, тоже имевшему ворота, но открытые. Сделав один поворот налево, я оказался с задней стороны Крыла просителя, скрытый от света всех трех лун; надо мной нависала обшарпанная от времени голая деревянная стена высокого здания.

Я стоял, пытаясь сообразить, как мне попасть внутрь, потом пошел вдоль стены, пока не обнаружил дверь. Я думал, что дверь будет на замке, но, дернув ее, увидел, что она отперта. Почему? Я потянул тяжелую, массивную дверь на себя, предполагая, что она заскрипит, но она открылась беззвучно.

Внутри царила полная темнота. Дверь с глухим ударом закрылась за мной. Мне пришлось двигаться по коридору ощупью — правой рукой ведя по стене, а левую держа перед лицом. По всей видимости, я находился в той части, где располагались комнаты прислуги. Под ногами был голый камень. Я миновал несколько дверей. Все они были заперты, кроме одной — за ней оказался большой стенной шкаф, в котором стоял слабоватый, но едкий запах, и я подумал, что прежде здесь хранили мыло. Я ударился рукой об одну из полок и чуть не выругался вслух.

Вернувшись в коридор, я пошел дальше и скоро оказался у деревянной лестницы. Я поднялся, нащупывая ногами ступени. Наверху была дверь. Из-под двери — едва различимая полоска света, видная, только если смотреть прямо на нее. Я осторожно повернул ручку и потянул дверь на себя, открыв ее меньше чем на ширину ладони.

Передо мной был коридор, устланный ковровой дорожкой. На стенах висели картины. Источником света была комната в дальнем конце коридора около главного входа. До меня донесся крик и какие-то звуки, напоминающие шум борьбы, потом еще один крик. Звук шагов вдалеке — и свет в дверях изменился, а еще через мгновение появилась фигура. Фигура мужчины. Подробностей я разглядеть не мог. Человек припустил по коридору в мою сторону.

И вдруг я понял, что он, судя по всему, бежит к двери, за которой прячусь я. К этому моменту он уже преодолел половину расстояния между нами. В его поведении было что-то безумное и отчаянное, и я, глядя на него, исполнился ужаса.

Я повернулся, спрыгнул вниз по темной лестнице, неудачно приземлился и ушиб левую коленку. Хромая, я затрусил туда, где, по моим расчетам, находился стенной шкаф. Несколько мгновений мои руки шарили по стене, наконец я нашел дверь, рванул ее на себя, бросился внутрь и тут же по световым бликам понял, что бежавший распахнул дверь наверху лестницы. Раздался звук тяжелых шагов по ступеням.

Я прижался к полкам и потянулся рукой к раскачивающейся двери, чтобы закрыть ее, но никак не мог дотянуться. Человек врезался в дверь на бегу — я услышал громкий удар, затем крик боли и злости. Дверь с хлопком закрылась, и я оказался в темноте. Вдали раздался хлопок еще одной — более тяжелой — двери, потом я услышал, как в скважине поворачивается ключ.

Я распахнул дверь шкафа. Со стороны лестницы все еще лился слабый свет. Я услышал какой-то шум наверху, но он казался довольно далеким. Возможно, где-то закрыли дверь. Я снова поднялся по ступенькам и заглянул внутрь через полуоткрытую дверь. Свет в широком коридоре, исходящий сквозь дверной проем у главного входа в дальнем конце, опять изменился. Я приготовился снова пуститься наутек, но никто не появился. Я услышал сдавленный крик. Женский крик. Жуткий страх пронзил меня, и я пошел по коридору. Я сделал пять или шесть шагов, когда главные двери в дальнем конце распахнулись и внутрь ворвались стражники с обнаженными мечами. Двое из них, увидев меня, остановились, остальные бросились в дверь, откуда лился свет.

— Эй, ты! — крикнул один, указывая на меня мечом.

Из освещенной комнаты донеслись крики и испуганный женский голос. Я на подгибающихся ногах направился по залу к стражникам. Меня схватили за шиворот и затолкали в комнату, где два высоких стражника держали за руки доктора, прижав ее спиной к стене. Она кричала на них.

Герцог Ормин неподвижно лежал на полу лицом вверх в огромной луже темной крови. Горло его было перерезано. Из груди чуть выше сердца торчало тонкое, плоское металлическое полотно; я пригляделся — это была ручка ножа, целиком изготовленного из металла. Я узнал один из скальпелей доктора.

Думаю, на какое-то время я утратил способность говорить. Я думаю, что и способность слышать тоже утратил. Доктор продолжала что-то кричать стражникам. Потом она увидела меня и стала кричать мне, но я никак не мог разобрать, что именно. Я упал бы на пол, если бы двое стражников не держали меня за шиворот. Один из стражей наклонился над телом. Ему пришлось встать на колени у головы герцога, потому что темная лужа все еще расползалась по деревянному полу. Он поднял веко одного из глаз герцога.

Та часть моего мозга, которая все еще действовала, подсказала мне, что если он проверяет, жив ли Ормин, то это глупость с его стороны, потому что количество крови на полу и неподвижная рукоятка скальпеля, торчащая из груди герцога, говорят сами за себя.

Стражник что-то сказал. Мне, кажется, он произнес: «Мертв» — или что-то похожее, но точно я не помню.

Потом в комнату вошли новые стражники, их стало так много, что они загородили от меня доктора.

Нас увели. Я снова перестал нормально слышать и не мог говорить, пока мы не пришли на место назначения, оказавшись снова в главной части дворца, в камере пыток, где нас ждал главный допрашиватель герцога Кветтила, мастер Ралиндж.

Хозяин, оказавшись в камере пыток, я понял, что вы, вероятно, оставили меня. Возможно, по первоначальному плану меня ждала другая судьба, потому что в записке, написанной, по-видимому, вами, было сказано «конфиденциально», из чего вытекало — доктор должна отправиться на встречу одна, без меня, а потому я счел, что меня решили избавить от обвинений, которые собирались предъявить доктору. Но я последовал за ней и не догадался никому сообщить о моих опасениях.

А еще я струсил, когда человек, который, судя по всему, и был настоящим убийцей герцога Ормина, пустился навстречу мне по коридору. Вместо того чтобы оставаться на месте, я бросился наутек и спрятался в стенном шкафу. Я стоял, прижавшись к полкам шкафа, и молился, чтобы он не заглянул внутрь и не обнаружил меня. И вот теперь (когда меня и доктора затолкали в камеру, где мы уже побывали, когда нас вызывал мастер Нолиети) я понял, что сам виноват в своих несчастьях.

Доктор держалась великолепно.

Она шла высоко подняв голову и распрямив плечи. Меня же приходилось тащить, потому что ноги совершенно не слушались меня. Если бы мне хватило ума, я бы кричал, вопил и сопротивлялся, но я был слишком ошеломлен случившимся. На гордом лице доктора читались смирение и поражение — но никаких следов паники или страха. Я не обманывался на свой счет, прекрасно понимая, что и со стороны выгляжу ничуть не лучше, чем чувствую себя, а ведь я жалко трясся от ужаса, мои ноги стали как студень.

Стыдно ли мне признаться в том, что я испачкал штаны? Пожалуй, нет. Мастер Ралиндж был общепризнанным виртуозом мучений.

Камера пыток.

Мне показалось, что она прекрасно освещена. Из стен торчали факелы и свечи. Видимо, мастер Ралиндж любил видеть, что он делает. Нолиети предпочитал более темную и угрожающую атмосферу.

Я уже был готов к тому, чтобы выложить все о докторе и о ее работе. Я смотрел на дыбу, на клетку, на ванну, на жаровню, на ложе, кочерги, клещи и весь остальной инструмент, и моя любовь, моя преданность ей, сама моя честь превратились в воду и пролились по моей ноге на пол. Я знал: я скажу все, что от меня потребуют, лишь бы спасти себя.

Доктор была обречена. Сомнений у меня не оставалось никаких. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, это ее уже не спасет. Все было подстроено так, чтобы она не отвертелась от обвинения. Подозрительная записка, странное место встречи, путь отступления, подготовленный для настоящего убийцы, своевременное появление стражников в полной готовности, даже тот факт, что глаза у мастера Ралинджа горели, свечи и факелы в камере были зажжены, а жаровня растоплена… — все это говорило о существовании плана, о сговоре. Доктора заманили в эту ловушку люди, обладающие немалой властью, а потому я абсолютно ничего не мог сделать, чтобы спасти ее от страшной участи или хоть как-то облегчить наказание.

Те из вас, кто, читая это, думают: «Я бы сделал все, лишь бы уменьшить ее мучения», пусть подумают как следует, пусть представят, как их волокут в камеру пыток, как они видят приготовленные для них инструменты. Когда вы их видите, то думаете лишь о том, как избежать знакомства с ними.

Доктор не сопротивлялась — ее поставили на лоток в полу, опустили на колени, потом остригли и побрили. Это, казалось, огорчило ее, потому что она принялась кричать и стонать. Стриг ее и обривал сам мастер Ралиндж, делал он это любовно, тщательно. Он сжимал в кулак каждую прядь состриженных им с головы волос, подносил к носу и медленно вдыхал ее запах. Меня тем временем привязали к металлической раме.

Я не помню, что кричала доктор, что говорил мастер Ралиндж. Я знаю только, что они обменивались какими-то словами. Разнокалиберные зубы во рту мастера пыток поблескивали в свете факелов.

Ралиндж провел рукой по голове доктора, его рука остановилась за ее левым ухом, и он посмотрел туда внимательнее, бормоча что-то вполголоса — слов я не мог разобрать. Потом он приказал раздеть ее и уложить на металлическую кровать рядом с жаровней. Пока доктора раздевали два стражника — те, что привели ее в это жуткое место, — палач медленно развязал на себе кожаный передник и снял его, потом неторопливо, со смыслом начал расстегивать на себе штаны. Он смотрел, как двое стражников (даже четверо, потому что доктор сопротивлялась что было сил) раздевают мою хозяйку.

И я увидел то, что всегда жаждал увидеть, смог взглянуть на то, что рисовало по ночам мое распаленное воображение.

Я увидел доктора обнаженной.

Но сейчас ничто не откликнулось во мне. Она боролась, дергалась, сопротивлялась, пыталась ударить, лягнуть, укусить, кожа ее натянулась от напряжения, лицо ее блестело от слез и покраснело от страха и ярости. Это было ничуть не похоже на мои похотливые видения. Ничего похожего на притягательную красоту. Я видел женщину, которая через несколько мгновений должна была самым подлым и отвратительным образом подвергнуться насилию, потом пытке, а потом встретить смерть. Она знала это не хуже меня, не хуже Ралинджа и двух его помощников, не хуже стражников, которые привели нас сюда.

Чего же я больше всего жаждал в тот миг?

Я молился, чтобы они не узнали о моей любви к ней. Если они будут думать, что я к ней безразличен, то, возможно, я услышу только ее крики. Если же они догадаются, если возникнут хоть малейшие подозрения в том, что я ее люблю, то по правилам своей профессии они должны будут отрезать мне веки, чтобы я видел все ее мучения.

Сорванные с доктора и брошенные на пол одежды легли кучкой в углу у скамьи. Раздался какой-то звон. Мастер Ралиндж смотрел, как доктора, голую, привязывают к металлической раме кровати. Он опустил взгляд на свою восставшую плоть, погладил ее, потом отпустил стражников. Они ушли разочарованные, хотя, судя по их виду, не без облегчения. Один из помощников Ралинджа запер за ними дверь. Ралиндж пошел к доктору, и на лице его засияла широкая, во весь рот, довольная улыбка.

Темные одеяния доктора осели в углу, куда их бросили.

Мои глаза наполнились слезами, когда я подумал о том, что она предусмотрительно вернулась в свое жилище, чтобы взять этот глупый, тупой и бесполезный кинжал, который непременно носила с собой, если только не забывала о нем. Какой толк от него был теперь?

Мастер Ралиндж произнес первые слова, которые я смог разобрать и запомнить с того момента, когда доктор читала принесенную ей записку, — всего полколокола и целую вечность назад.

— Все по порядку, мадам. Сначала то, что важнее, — сказал палач. Он взгромоздился на кровать, к которой привязали доктора, зажав в кулаке свою восставшую плоть и направляя ее.

Доктор довольно спокойно заглянула в его глаза. Она щелкнула языком, и на ее лице появилось разочарованное выражение.

— Ах вот оно что, — сказала она будничным голосом. — Так вы это серьезно. — И тут она улыбнулась. Улыбнулась!

Потом она произнесла что-то похожее на инструкцию, на неизвестном мне языке. Это был не тот язык, на котором она разговаривала с гааном Кюдуном. Это был совсем другой язык. Язык, на котором говорили, подумал я, услышав его и закрыв глаза (потому что мне было невыносимо видеть то, что сейчас должно было произойти), в краях, лежащих гораздо дальше Дрезена. Язык ниоткуда.

Да, так что же случилось потом?

Сколько раз пытался я это объяснить, сколько раз старался я это понять. Даже не для других — для себя.

Мои глаза (а я надеюсь, что это будет понятно с учетом тех чувств, которые я пытался передать в моем дневнике) были в этот миг закрыты. Я просто не видел, что произошло за несколько последующих мгновений.

Я услышал какой-то свистящий звук. Звук, похожий на шум водопада, на внезапный порыв ветра, на звук стрелы, пролетающей рядом с ухом. Потом протяжный вздох. Лишь потом я понял, что на самом деле это были два вздоха, но в любом случае я услышал протяжное сипение, а потом удар, резкое столкновение того, что (как я решил задним числом) было воздухом, плотью, костью и… чем еще? Другой костью? Металлом? Деревом?

Я думаю, металлом.

Кто знает?

Я почувствовал странное головокружение. Может быть, на миг я потерял сознание. Не знаю.

Когда я пришел в себя, если только пришел, то увидел невозможное.

Доктор стояла надо мной, одетая в свою длинную, белую блузу. Она была без волос, выбритая наголо. Вид у нее был совсем не такой, как прежде. Чужой.

Она развязывала на мне веревки.

Выражение ее лица было холодным, уверенным. Лицо и скальп были забрызганы красным.

Красное пятно было и на потолке над железной кроватью, к которой ее только что привязали стражники. Куда бы я ни посмотрел — чуть ли не всюду была кровь, кровь еще капала со скамьи поблизости. Я посмотрел на пол. Увидел лежащего мастера Ралинджа. Или большую его часть. Тело до нижней части шеи лежало на камнях и все еще конвульсивно дергалось. Там, где было остальное… повсюду вокруг виднелись какие-то клочья красного и серого, глядя на которые можно было только догадываться о том, что случилось с его головой и верхней частью шеи.

Впечатление было такое, будто где-то там разорвалась бомба. Я видел с полдюжины зубов различного размера и цвета, разбросанных на полу наподобие шрапнели.

Помощники Ралинджа лежали рядом в одной огромной растекающейся луже крови, их головы были почти отделены от тел. У одного голова еще соединялась с плечами полоской кожи. Лицо его было повернуто ко мне, а открытые глаза смотрели на меня.

Клянусь, они даже моргнули один раз, а потом медленно закрылись.

Доктор развязала меня.

Что-то двигалось вдоль кромки ее свободной блузы. Потом движение прекратилось.

Она казалась такой спокойной, такой уверенной и в то же время словно мертвой, до крайности подавленной. Она повернула голову и произнесла что-то тоном, который я помню по сей день, — покорным, смиренным, даже горьким. Что-то прожужжало в воздухе.

— Чтобы спастись, мы должны заключить себя в тюрьму, Элф, — сказала она мне. Она приложила ладонь к моему рту. — Если это возможно.

Теплую, сухую и сильную.

Мы были в клетке. В клетке, устроенной в стене камеры пыток и отделенной от нее металлической решеткой. Я понятия не имел, почему она заперла нас здесь. Доктор оделась. Я спешно разделся, помылся, как мог, потом снова оделся. Тем временем она собрала длинные рыжие волосы, срезанные с ее головы Ралинджем. Она с сожалением смотрела на них, перешагивая через тело мастера пыток, потом швырнула сверкающий рыжий пучок на жаровню, где волосы затрещали, зашипели и задымились, а потом занялись, испуская тошнотворный запах.

Доктор спокойно отперла дверь камеры, мы вошли в клетку, она заперла дверь снаружи, бросила ключ на ближайшую скамейку, потом мирно уселась на грязную солому, устилавшую пол, обхватила колени и уставилась пустым взглядом на мертвые окровавленные тела.

Я присел рядом с ней, почти упираясь коленями в то место, где из голенища ее сапога торчал старый кинжал. В камере пахло дерьмом, палеными волосами и еще чем-то едким — я решил, что кровью. Я почувствовал тошноту. Я попытался сосредоточиться на чем-нибудь обыденном и почувствовал благодарность, когда нашел нужный предмет. Старый побитый нож доктора утратил последние из своих маленьких белых бусинок вокруг навершия на рукоятке под дымчатым камнем. Мне показалось, что теперь он выглядел аккуратнее, симметричнее. Я глубоко вздохнул ртом, чтобы не вдыхать запахов камеры пыток, потом откашлялся.

— Что… что случилось, хозяйка? — спросил я.

— Доложи то, что, по-твоему, ты обязан доложить, Элф. — Голос ее звучал устало, глухо. — Я же скажу, что эти трое поссорились из-за меня и поубивали друг друга. Но на самом деле это не имеет значения. — Она посмотрела на меня. Глаза ее, казалось, сверлят меня. Мне пришлось отвернуться. — А что ты видел, Элф? — спросила она.

— Мои глаза были закрыты, хозяйка. Правда. Я слышал… несколько звуков. Шелест ветра. Жужжание. Удар. Думаю, на какое-то время я потерял сознание.

Она кивнула, потом криво улыбнулась.

— Ну что ж, сгодится.

— А не попытаться ли бежать, хозяйка?

— Не думаю, что мы уйдем далеко, Элф, — сказала она. — Есть другой способ, но мы должны проявить терпение. Я держу все в своих руках.

— Как скажете, хозяйка, — сказал я.

Внезапно мои глаза наполнились слезами. Доктор повернулась ко мне и улыбнулась. Вид у нее без волос был какой-то странный, ребяческий. Она обняла меня за плечо, притянула к себе. Я положил голову ей на плечо, она свою голову — на мою и принялась раскачивать меня туда-сюда, как мать качает ребенка.

Так мы оставались, когда дверь распахнулась и в камеру ворвались стражники. Они остановились при виде трех лежащих на полу тел, а потом бросились к нам. Я отпрянул назад, думая, что сейчас наши мучения возобновятся. На лицах стражников при виде нас появилось облегченное выражение. Мне это показалось непонятным. Один из сержантов взял ключи со скамейки, куда их бросила доктор, и сказал, что нам нужно торопиться, потому что король умирает.

22. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Сын протектора все еще цеплялся за жизнь. Припадки и отсутствие аппетита привели к тому, что он ослабел и едва мог поднять голову, чтобы напиться. Сколько-то дней казалось, что ему становится лучше, но потом болезнь снова взяла свое, и он опять оказался на волосок от смерти.

УрЛейн пребывал в отчаянии. Слуги говорили, что он впал в неистовство в своих покоях, разодрал простыни, сорвал со стен гобелены, разбил украшения и мебель, располосовал ножом древние портреты. Слуги начали наводить порядок, когда протектор отправился навестить Латтенса у его ложа, но, вернувшись, УрЛейн разогнал слуг и с того дня никого не пускал в свои комнаты.

Дворец превратился в жуткое, мрачное место, вся его атмосфера была заражена бессильной яростью и глубоким отчаянием. В это время УрЛейн оставался в своих разгромленных покоях, покидая их утром и днем, чтобы посетить своего сына, а по вечерам он удалялся в гарем, где ложился обычно на грудь или на колени Перрунд, и она начинала гладить его голову, пока он не засыпал. Но покой всегда был недолгим: УрЛейн скоро начинал конвульсивно дергаться во сне, кричать, а потом просыпался, после чего вставал и уходил в свои комнаты, старый, измученный, охваченный отчаянием.

Телохранитель ДеВар спал на кушетке в коридоре неподалеку от дверей в комнаты УрЛейна. Большую часть дня он мерил этот коридор шагами, нервничал, дожидаясь УрЛейна, который появлялся очень редко.

Поговорить с протектором пытался его брат РуЛойн. Он терпеливо ждал в коридоре вместе с ДеВаром, и когда УрЛейн появился из своих покоев и быстро пошел к комнате сына, РуЛойн присоединился к ДеВару, шедшему бок о бок с УрЛейном, и попытался заговорить с братом, но тот словно не заметил его, только приказал ДеВару не допускать к нему РуЛойна, вообще никого, пока он сам не отдаст каких-либо распоряжений на сей счет. Телохранитель сообщил об этом ЙетАмидусу, ЗеСпиоле и даже доктору БреДеллу.

ЙетАмидус не поверил услышанному. Он решил, что ДеВар просто пытается не допустить их к генералу.

Он тоже как-то раз остался ждать в коридоре, не обращая внимания на требования ДеВара уйти. Когда дверь в покои УрЛейна открылась, ЙетАмидус, проскользнув мимо ДеВара, распростер руки и устремился навстречу протектору со словами:

— Генерал, я должен поговорить с вами.

Но УрЛейн посмотрел на него, потом, не говоря ни слова, захлопнул дверь и повернул ключ в скважине, оставив на пороге возмущенного ЙетАмидуса, который развернулся и пошел прочь, не замечая ДеВара.

— Вы действительно никого не хотите видеть, государь? — спросил его ДеВар, когда они шли в комнату Латтенса.

Он не рассчитывал на ответ УрЛейна, но тот все же сказал:

— Не хочу.

— Им нужно поговорить с вами о войне, государь.

— Правда?

— Да, государь.

— И как идет война?

— Неважно, государь.

— Ну, неважно, так неважно. Какая разница? Скажи им, пусть делают то, что надо. Меня это больше не интересует.

— При всем моем уважении, государь…

— Твое уважение ко мне с этого момента выражается в том, что ты будешь говорить, только если я к тебе обращусь, ДеВар.

— Государь…

— Ты слышал? — сказал УрЛейн. Он повернулся к ДеВару и пошел на него, тот стал пятиться, пока не уперся спиной в стену. — Ты будешь молчать, пока я не попрошу тебя говорить, иначе тебя удалят отсюда. Ты меня понял? Можешь ответить «да» или «нет».

— Да, государь.

— Отлично. Ты мой телохранитель. Можешь охранять мое тело. Не больше. Идем.

Война и в самом деле шла плохо. Все во дворце знали, что ни одного города больше не взято, напротив, бароны смогли вернуть себе некоторые из оставленных ими прежде. Если требование захватывать баронов в плен и дошло до адресата, то оно не выполнялось или было невыполнимо. Солдаты исчезали на землях Ладенсиона, возвращались только ходячие раненые. Возвращались и рассказывали о том, какие ужасы и неразбериха там творятся. Граждане Круфа стали спрашивать, когда вернутся солдаты, посланные в зону конфликта, и начинали жаловаться на непомерные налоги, поднятые для того, чтобы оплачивать войну.

Генералы, воевавшие на фронте, требовали новых пополнений, но войск для отправки туда практически не осталось. Дворцовая стража была сокращена вдвое, и из одной половины составили роту копейщиков, тут же отправленную на театр военных действий. Даже евнухи из стражи гарема были зачислены в армию. Генералы и все остальные, кто пытался править страной и вести войну, пока УрЛейн пребывал в своем затворничестве, не знали, что им делать. Ходили слухи, что начальник стражи ЗеСпиоле предлагал вернуть все войска домой, сжечь в Ладенсионе все, что удастся, и оставить его этим треклятым баронам. Ходили также слухи, что, когда ЗеСпиоле предложил это за тем же столом, где за поллуны до этого состоялся последний военный совет с УрЛейном, генерал ЙетАмидус издал страшный рык, вскочил на ноги и, обнажив меч, поклялся, что отрежет язык любому, кто посмеет идти против УрЛейна, проявив подобную трусость.

Однажды утром ДеВар подошел к внешним покоям гарема и попросил прислать к нему госпожу Перрунд.

— Рада тебя видеть, господин ДеВар, — сказала она, садясь на диван. Он сел на диван напротив, отделенный от Перрунд столом.

ДеВар показал на деревянную коробку и доску для игры «Спор монархов», лежащие на столе.

— Я подумал, может, мы сыграем. Не хочешь доставить мне удовольствие?

— Охотно, — сказала Перрунд.

Они раскрыли доску и расставили фигуры.

— Какие новости? — спросила она, когда были сделаны первые ходы.

— Что касается мальчика — без перемен, — со вздохом ответил ДеВар. — Нянька говорит, что прошлой ночью он спал чуть лучше, но он почти не узнает отца, а если говорит, то всякую бессмыслицу. С войны приходят известия о переменах, но не в лучшую сторону. Боюсь, все это плохо кончится. Последние сообщения были очень путаными, но похоже, что оба — Сималг и Ралбут — отступают. Если это всего лишь отступление, то надежда еще остается, но тон сообщений таков, что на самом деле это больше напоминает бегство. Или скоро станет таковым.

Перрунд уставилась на ДеВара широко раскрытыми глазами.

— Спаси нас Провидение. Неужели дела и в самом деле так плохи?

— Боюсь, что да.

— И опасность грозит самому Тассасену?

— Надеюсь, что нет. У баронов, судя по всему, нет необходимых средств для вторжения в наши пределы, к тому же им нужно держать достаточное число свежих войск, чтобы обеспечить прочную оборону, если они все-таки решатся, но…

— Ах, ДеВар, похоже, все это безнадежно. — Перрунд заглянула в его глаза. — УрЛейн знает?

ДеВар отрицательно покачал головой.

— Он ничего не хочет знать. Но ЙетАмидус и РуЛойн собираются дождаться его у дверей комнаты Латтенса сегодня днем и потребовать, чтобы он их выслушал.

— Думаешь, он их выслушает?

— Может быть. Но он может убежать от них, приказать стражникам вышвырнуть их прочь или сам на них наброситься. — ДеВар снял с доски фигуру протектора, повертел в пальцах, вернул на место. — Я не знаю, что он сделает. Надеюсь, он их выслушает. Надеюсь, он снова поведет себя нормально и будет править, как и должен. Долго так продолжаться не может, иначе члены военного кабинета начнут думать, что лучше бы обойтись вообще без него. — Он заглянул в широко раскрытые глаза Перрунд. — Он не разрешает мне говорить с ним, — сказал он. Ей показалось, что в голосе ДеВара прозвучала обида, как у маленького мальчика. — Он прямо запретил мне говорить с ним. Если бы я знал, что смогу его убедить в чем-нибудь, то попытался бы, но он пригрозил, что, если я заговорю с ним без разрешения, он прогонит меня, и я знаю — он это сделает. А потому, чтобы и дальше защищать его, я должен помалкивать. И тем не менее он должен знать, в каком трудном положении мы оказались. Если ЙетАмидус и РуЛойн ничего не добьются сегодня днем, то…

— Тогда попробую я сегодня вечером, — сказала Перрунд резким голосом.

ДеВар несколько мгновений не поднимал глаз, потом встретился с ней взглядом.

— Извини, что приходится просить тебя, Перрунд. Я могу только просить. Мне бы и мысли такой не пришло в голову, не будь положение критическим. А оно и в самом деле критическое.

— Возможно, он не захочет слушать калеку-наложницу, ДеВар.

— Сейчас никого другого нет, Перрунд. Ты попытаешься?

— Конечно. Что я должна ему сказать?

— То, что услышала от меня. Что война грозит закончиться поражением. Ралбут и Сималг отступают, а нам остается только надеяться, что это не паническое бегство, но есть все признаки того, что это все-таки бегство. Скажи ему, что в военном кабинете нет согласия, что его члены не могут прийти ни к какому решению, и единственное, в чем они согласны, так это в том, что вождь, который никуда не ведет, бесполезен. Он должен вернуть их доверие, пока еще не поздно. Город, вся страна начинают обращаться против него. В народе поговаривают о неминуемой катастрофе, зреет недовольство, растет опасная ностальгия по так называемым «прежним временам». Говори ему об этом, пока он будет слушать или пока тебе достанет мужества, но только будь осторожна. Он уже поднимал руку на слуг, а меня там не будет, чтобы защитить от него тебя — или его самого.

Перрунд спокойно взглянула на него.

— Это тяжелая обязанность, ДеВар.

— Да. И я сожалею, что мне приходитсявозлагать ее на твои плечи, но положение критическое. Если я чем-нибудь могу помочь тебе, ты только скажи, и я сделаю все возможное.

Перрунд глубоко вздохнула и посмотрела на доску. С неуверенной улыбкой она показала рукой на фигуры между игроками и сказала:

— Ну, твой ход.

Его скупая, печальная улыбка хорошо сочеталась с ее собственной.

23. ДОКТОР

Мы с доктором стояли на пристани. Вокруг царила всегдашняя портовая суета, к которой добавилась сутолока, обычно сопутствующая отплытию в дальнее плавание большого корабля. Галион «Плуг морей» отплывал с ближайшим высоким приливом, менее чем через полколокола, и теперь на борт поднимали последние грузы, а вокруг нас среди бухт канатов, бочек со смолой, наваленных друг на дружку плетенных из ивняка кранцев и пустых тачек разыгрывались слезливые сцены прощания.

— Госпожа, пожалуйста, останьтесь, — молил я ее.

По моим щекам катились жалкие слезы, которые я не пытался скрыть от других.

Лицо доктора было усталым, покорным и спокойным. В ее глазах застыло какое-то надломленное, нездешнее выражение, словно в черном зеве отдаленной комнаты мелькнул кусок льда или разбитое стекло. Шапка была низко натянута на неровно выстриженный скальп. Мне казалось, что она никогда не была так красива. День стоял погожий, дул теплый ветерок, и два солнца светили с двух сторон неба — противостоящие и неравные точки зрения. Я был Зигеном против ее Ксамиса, и отчаянный свет моего желания сохранить ее полностью заглушался подавляющим сиянием ее воли к отъезду.

Она взяла мои руки в свои. Ее глаза с надломленным взглядом в последний раз нежно смотрели на меня. Я постарался смахнуть слезы: если уж мне никогда больше не суждено увидеть ее, то пусть хоть в последний раз увижу четко и ясно.

— Не могу, Элф, прости.

— А я не могу отправиться вместе с вами, хозяйка? — сказал я с еще большим отчаянием в голосе.

Это было мое последнее и самое жалкое представление. Я давал себе зарок ни за что не произносить этих слов, потому что их глупость и ненужность была очевидна. Я уже около половины луны знал, что она уезжает, и за эти несколько дней я испробовал все, зная, что ее отъезд неизбежен, что ни один из моих доводов не окажет никакого действия и будет несоизмерим с тем событием, которое она считала своим поражением. Все это время я хотел сказать ей: «Ну, уж если вы должны уехать, то, пожалуйста, возьмите меня с собой».

Но эти слова были слишком грустны, слишком предсказуемы. Конечно, я должен был их произнести, и, конечно же, я знал, что она мне откажет. Я все еще был мальчишкой, а она — зрелой и умной женщиной. Если бы я отправился с ней, то стал бы для нее вечным напоминанием о том, что она потеряла, какое поражение потерпела. Она будет смотреть на меня, а видеть короля, и никогда не простит меня за то, что я — не он, за то, что я напоминаю ей, как она не добилась его любви, пусть и сумела спасти ему жизнь.

Я знал, что она откажет, если я попрошу, а потому и решил, совершенно твердо, не просить. Ведь должен же я сохранить хотя бы малую частицу самоуважения. Но какая-то воспаленная часть моего мозга твердила: она может ответить «да»! Что, если она ждет твоей просьбы?! Что, если (нашептывал мне соблазнительный, безумный, обманывающийся, сладкий голос) она все же любит тебя и горит желанием взять тебя в Дрезен? Что, если она считает неприличным просить тебя об этом, так как ты порвешь со всем, что знаешь, со всеми, кого помнишь, порвешь, возможно, навсегда, на всю жизнь.

И вот я, как идиот, попросил ее, а она в ответ только сильнее сжимала мои руки и качала головой.

— Я бы взяла тебя, если бы могла, Элф, — тихо сказала она. — Это так мило с твоей стороны, что ты хочешь сопровождать меня. Я всегда буду помнить о твоей доброте. Но я не могу просить тебя последовать за мной.

— С вами я пойду хоть на край света, хозяйка! — воскликнул я, и мои глаза наполнились слезами. Если бы я мог ясно видеть, то бросился бы ей в ноги, обхватил бы ее колени. Но я только повесил голову и гнусавил как ребенок: — Пожалуйста, хозяйка, пожалуйста, хозяйка. — Я рыдал и уже не мог даже сказать ей то, что хотел, — чтобы она осталась или взяла меня с собой.

— Ах, Элф, я так крепилась, чтобы не расплакаться, — сказала она, обняла меня и прижала к себе.

Наконец-то ее руки держали меня, прижимали к груди, наконец-то мне было дозволено обнять ее, почувствовать ее тепло и силу, обхватить эту твердую мягкость, вдохнуть свежий запах ее тела. Она прижалась подбородком к моему плечу, а я — к ее. В перерывах между рыданиями я чувствовал, как сотрясается ее тело — она теперь тоже плакала. В последний раз я стоял так близко к ней (бок о бок, моя голова на ее плече, ее голова — на моем) в камере пыток половиной луны ранее, когда к нам ворвались стражники с известием, что мы нужны — король умирает.

Король и в самом деле умирал. Страшная болезнь, неизвестно откуда взявшаяся, внезапно поразила его во время обеда, устроенного в связи с неожиданным и тайным прибытием герцога Кветтила. Король Квиенс замолчал на полуслове, уставился перед собой пустым взором и затрясся. Глаза его закатились, он осел на своем сиденье и потерял сознание, а кубок с вином выпал из его руки.

На пиру был Скелим, доктор Кветтила. Ему пришлось вытащить язык изо рта короля, иначе тот немедленно задохнулся бы. Короля положили на пол. Он был без сознания и конвульсивно дергался, а все присутствующие суетились вокруг него. Герцог Кветтил попытался было взять все в свои руки и приказал страже всюду выставить посты. Герцог Улресил ограничился тем, что просто смотрел, а герцог Вален сидел на своем стуле, бормоча что-то под нос. Начальник стражи Адлейн поставил стражника рядом с креслом короля, чтобы никто не прикасался к его блюду и графину, из которого тот пил, — вдруг короля пытались отравить.

В разгар всей этой суеты прибыл слуга с известием, что герцог Ормин убит.

Когда я пытался представить себе эту сцену, мысли мои странным образом все время обращались к тому вестнику. Слуга редко доставляет такие чудовищные новости сильным мира сего. А тот, кому доверили известие исключительной важности — о том, что один из фаворитов короля убил одного из герцогов, — может считать себя удостоенным немалой чести. Ах, как это должно быть досадно — прийти с такой вестью и обнаружить, что она не имеет особого значения ввиду событий, разворачивающихся перед тобой.

Впоследствии я с усердием, хотя и не без осторожности, расспрашивал слуг, находившихся в тот вечер в обеденном зале, и они говорили, что даже тогда обратили внимание: некоторые из гостей за столом повели себя при этом известии вовсе не так, как должны были повести. Возможно, это объяснялось внезапной болезнью короля. Но слуги тем не менее говорили мне, что у них создалось впечатление, будто начальник стражи и герцоги Улресил и Кветтил ждали этой новости.

Доктор Скелим приказал немедля отнести короля в кровать. Там его раздели. Келим осмотрел тело короля — нет ли на нем каких-либо отметин, указывающих на ранение отравленной стрелой или заражение через порез. Ничего такого не обнаружилось.

Пульс у короля был медленный и становился еще медленнее, убыстряясь лишь на короткие промежутки, когда по телу проходила судорога. Доктор Скелим сообщил, что если не предпринять срочных мер, то сердце короля менее чем через колокол остановится. Он признал, что сам не в силах определить болезнь, поразившую монарха. Запыхавшийся слуга принес из комнаты Скелима его докторский саквояж, но ни укрепляющие, ни стимулирующие средства (судя по всему, не сильнее, чем нюхательные соли, особенно учитывая, что вызвать у короля глотательные движения было невозможно) не оказали никакого воздействия.

Доктор хотел было сделать кровопускание (пожалуй, это единственное не испробованное им средство из тех, что пришли ему в голову), но кровопускание при угасающей сердечной деятельности в прошлом показало полную свою негодность, и, к счастью, в данном случае желание не навредить перевесило потребность в симулировании бурной деятельности. Скелим приказал приготовить несколько экзотических настоев, но при этом не питал особых надежд на то, что они окажутся действеннее уже примененных средств.

Именно вы, хозяин, сказали, что нужно позвать доктора Восилл. Мне рассказывали, что герцог Улресил и герцог Кветтил отвели вас в сторону и между вами троими произошла жестокая перебранка. Герцог Улресил выскочил из комнаты в слепой ярости и позднее приложился мечом к одному из своих слуг, отчего бедняга лишился глаза и двух пальцев. Я восхищаюсь тем, что вы отстояли свою позицию. Наряд дворцовой стражи был отправлен в камеру пыток с приказом доставить доктора. А если потребуется, то и применить для этого силу.

Мне рассказывали потом, что моя хозяйка уверенно прошла сквозь бессмысленную толкотню, царившую в королевской спальне, где собрались плачущая и причитающая знать, слуги, вообще чуть ли не полдворца.

Она послала меня с двумя стражниками в ее покои за медицинским саквояжем. Мы застали там одного из слуг герцога Кветтила и одного дворцового стражника. Оба они при нашем появлении смутились и заволновались. Слуга Кветтила держал в руке знакомую мне записку.

Думаю, я ничем так не гордился в своей жизни, как тем, что совершил тогда, — ведь ужас еще висел надо мной, поскольку я не знал, отменена ли предназначенная нам пытка или только отложена. Меня трясло и прошибал пот от ужаса перед увиденным, меня мучило то, как глупо и трусливо я вел себя в камере пыток, мне было стыдно за тело, предавшее меня, а голова все еще шла кругом.

А сделал я вот что: отобрал записку у слуги Кветтила.

— Это собственность моей хозяйки! — прошипел я, шагнув вперед со свирепым выражением на лице, и выхватил записку из его пальцев. Он тупо посмотрел на меня, потом на записку, которую я быстро сунул себе под рубаху. Он открыл рот, собираясь что-то сказать. Я, все еще дрожа от ярости, повернулся к двум пришедшим со мной стражникам. — Немедленно выпроводите этого человека! — сказал я.

С моей стороны это, конечно же, был рискованный шаг. Во всей этой суматохе пока не было ясно, кто такие мы с доктором — заключенные или уже нет, а потому два стражника вполне обоснованно могли считать себя моими тюремщиками, а не телохранителями, каковыми я пытался их выставить. Могу лишь скромно сообщить, что они признали очевидную искренность и справедливость моего негодования, а потому исполнили мое требование.

У герцогского слуги вид был перепуганный, но он сделал, как ему сказали. Я застегнул куртку ради вящей сохранности записки, взял докторский саквояж и поспешил со своими сопровождающими в королевскую спальню.

Доктор положила короля на бок. Она стояла на коленях перед кроватью, с встревоженным видом гладя королевскую голову и кратко отвечая на вопросы доктора Скелима. (Возможно, реакция на то, что было в его пище, сказала она доктору. Опасное, но не ядовитое.)

Хозяин, вы стояли, скрестив руки на груди, рядом с доктором. Герцог Кветтил поглядывал на нее из угла.

Она вытащила из саквояжа маленький пузырек с пробкой, посмотрела его на свет, встряхнула.

— Элф, это солевой раствор номер двадцать один, приправленный травами. Знаешь его?

Я задумался.

— Да, хозяйка.

— Нам понадобится еще в течение следующих двух колоколов. Уже высушенный. Ты помнишь, как его приготовить?

— Кажется, помню, хозяйка. Если что, справлюсь с вашими записками.

— Замечательно. Уверена, два твоих стражника тебе помогут. Ступай.

Я повернулся, чтобы идти, но остановился и протянул ей записку, отобранную у герцогского слуги.

— Вот эта бумажка, хозяйка, — сказал я, быстро повернулся и вышел, прежде чем она успела спросить, что это такое.

Я не присутствовал при том шуме, который поднялся, когда доктор защемила королю нос и положила ладонь ему на рот, отчего тот вскоре посинел. Вы, хозяин, сдерживали натиск тех, кто хотел оттащить ее, но потом сами заволновались и чуть было под угрозой применения оружия не приказали ей оставить короля, но тут она отпустила королевский нос и насыпала порошок из склянки под ноздри. Красноватый порошок был похож на кровь, но только внешне. Его унесло в нос короля, когда тот сделал глубокий вдох.

Большинство народа в комнате в тот момент тоже перевели дыхание. Некоторое время все оставалось без изменений. Потом, как мне рассказывали, веки короля дрогнули и открылись. Он увидел доктора и улыбнулся. Потом закашлялся, чихнул. Ему помогли сесть.

Он прочистил горло, уставился на доктора недоуменным взглядом и сказал:

— Восилл, ради небес, что вы сделали со своими волосами?

Я думаю, доктор знала, что ей больше не понадобится солевой раствор двадцать один, приправленный травами. Она таким образом пыталась предотвратить нежелательное для нас развитие событий: ведь после излечения короля нас снова могли отправить в камеру пыток. Она хотела, чтобы люди думали, будто времени на курс лечения нужно гораздо больше, чем на одну понюшку.

Тем не менее я вернулся в покои доктора с двумя стражниками и собрал все, что было нужно для приготовления порошка. Даже с помощью стражников (для меня такой опыт был внове — командовать, а не подчиняться) приготовить немного вещества менее чем за два колокола было делом нелегким. По крайней мере, скучать мне не приходилось.

Только потом, да еще из вторых рук, я узнал, какой приступ гнева обуял герцога Кветтила в спальне короля. Сержант стражи, освободивший нас из клетки в камере пыток, потихоньку поговорил с вами, хозяин, вскоре после того, как король вернулся в мир живых. Мне сказали, что его слова на несколько мгновений потрясли вас, но потом вы с мрачным лицом направились к герцогу Кветтилу и сообщили ему о судьбе его главного палача и двух помощников.

— Мертвы! Мертвы? Адлейн, неужели вы ничего не можете организовать толком?! — таковы, по всем свидетельствам, были точные слова герцога.

Король взирал на происходящее гневным взглядом. Доктор глядела невозмутимо. Все остальные наблюдали за сценой с недоумением. Герцог попытался ударить вас, и двоим вашим людям (действия которых, видимо, опередили их мысли) пришлось удерживать его. Король спросил, что происходит.

Доктор тем временем разглядывала клочок бумаги, который я сунул ей в руку.

Это была предположительно записка от вас, заманившая доктора в ловушку, что позволяло обвинить ее в убийстве герцога Ормина и, следовательно, избавиться от нее. Доктор уже сообщила королю о смерти Ормина и о том, что ее хотели выставить убийцей. Король еще сидел на кровати, смотрел перед собой и пытался переварить эту новость. Доктор еще не привела деталей того, что предположительно случилось в камере пыток, а просто сказала, что ее освободили до того, как допрос начался.

Она показала королю записку. Тот подозвал вас, и вы подтвердили, что почерк не ваш, хотя подделка, можно сказать, довольно правдоподобная.

Герцог Кветтил воспользовался случаем, чтобы потребовать у короля суда над виновниками смерти его людей, что, возможно, было поступком несколько поспешным, поскольку возник законный вопрос: а что же они там делали? Выражение лица короля мрачнело по мере того, как ему открывалась суть произошедшего, и несколько раз ему приходилось останавливать тех, кто пытался прервать других, иначе он не разобрался бы в случившемся, тем более что в королевской голове все еще стоял туман. По словам очевидцев, герцог Кветтил, тяжело дыша, с выпученными глазами и слюной на губах в какой-то момент попытался ухватить доктора за руку и оттащить от короля, но тот обнял ее за плечи и приказал вам отвести герцога в сторону.

Я не был свидетелем того, что происходило в течение следующего полуколокола. То, что мне стало известно, было передано другими и страдает теми же недостатками, что и любая информация, прошедшая через мозги и воспоминания других. Но и при том, что меня не было в королевской спальне, я уверен: кое-кому, главным образом вам, пришлось быстро принимать решения, а герцог Кветтил к этому времени, должно быть, уже порядком успокоился, потому что смог трезво оценить ситуацию и принять план действий, который предлагали вы, пусть даже ему самому предложить было нечего.

Короче говоря, всю вину возложили на герцога Улресила. Выяснилось, что записка была написана его почерком. Дворцовые стражники утверждали, что Улресил отдавал им приказания от вашего имени. Позднее в тот же день один из людей Улресила был доставлен к королю. Рыдая, он признался, что немного раньше украл скальпель из жилища доктора и убил герцога Ормина, а потом убежал через заднюю дверь в Крыле просителя, перед тем как доктор вошла через парадный вход. Я тоже не остался в стороне, показав, что парень этот вполне мог быть тем самым типом, с которым я столкнулся в темном коридоре Крыла просителя.

Насчет скальпеля этот тип, конечно, соврал. У доктора пропал только один скальпель — тот, который я украл двумя сезонами ранее, когда мы посещали больницу для бедняков. Конечно же, он предназначался и был доставлен вам, хозяин, хотя и не в том буквальном смысле, в каком позднее предназначался герцогу Ормину.

Герцога Улресила тем временем убедили покинуть дворец. Я полагаю, что более зрелый ум, взвесив все «за» и «против», понял бы, что такой побег подтвердит все обвинения, которые могут быть выдвинуты против него, но он, видимо, не догадался, оценивая свое положение и вытекающие из него последствия, сопоставить себя с несчастным мертвым Юнуром, выходцем из низшего сословия. Как бы то ни было, герцогу внушили, что король гневлив, но отходчив, и вообще все это дело — следствие обычной путаницы, а Кветтил и вы, хозяин, очень скоро рассеете все недоразумения, но для этого категорически необходимо временное отсутствие молодого герцога.

Король ясно дал понять, что любые новые попытки опорочить доброе имя доктора встретят его решительный отпор. А вы пообещали предпринять все возможное, чтобы внести полную ясность в произошедшее.

В ту ночь у дверей наших покоев были выставлены два собственных стражника короля. Я крепко спал в своей каморке, пока меня не разбудил кошмар. Думаю, что доктор спала хорошо. Утром вид у нее был вполне приемлемый. Она добрила себе голову, сделав это куда аккуратнее, чем мастер Ралиндж.

Я помогал ей — она сидела на стуле в своей спальне, накинув на плечи полотенце и поставив на колени тазик, в котором плавали мыльная пена и губка. Тем утром мы должны были явиться на прием к королю, чтобы изложить наш взгляд на вчерашние события.

— Так что же случилось, хозяйка? — спросил я.

— Где и когда, Элф? — Увлажнив свой скальп губкой, она стала скрести его скальпелем (смотреть на это спокойно я не мог!), а потом передала инструмент мне, чтобы я закончил работу.

— В камере пыток, хозяйка. Что случилось с Ралинджем и двумя другими?

— Они рассорились — не могли меня поделить. Каждый хотел быть первым. Разве ты не помнишь?

— Не помню, хозяйка, — прошептал я, оглянувшись на дверь операционной. Дверь была заперта, как и та, что за ней, и следующая, но все же я был испуган, а кроме того, чувствовал что-то вроде мучительной вины. — Я видел, как мастер Ралиндж собирался…

— Собирался изнасиловать меня, Элф. Прошу тебя, Элф. Осторожнее со скальпелем, — сказала она, тронув пальцами мою руку. Она чуть-чуть отвела ее от своей головы и оглянулась, улыбнувшись. — Вот было бы нелепо — опровергнуть ложное обвинение в убийстве, едва не подвергнуться пытке, а потом погибнуть от твоей руки!

— Но, хозяйка! — сказал я и не стыжусь сообщить, что голос мой срывался на плач, потому как я до сих пор убежден, что среди таких катастрофических событий, среди столь влиятельных и враждующих между собой лиц невозможно оставаться целым и невредимым. — У них не было времени ни на какие разборки! Он был готов вот-вот овладеть вами. Я закрыл глаза за миг до того, как… на это не было времени!

— Мой дорогой Элф, — сказала доктор, держа мое запястье. — Ты, видимо, запамятовал. Ты на какое-то время потерял сознание. Голова у тебя упала набок, тело обмякло. Боюсь, что ты просто отключился. А эти трое, пока ты был в беспамятстве, учинили древнюю разборку самцов. Когда ты опять пришел в себя, эти двое, прикончив Ралинджа, набросились друг на друга. Неужели ты не помнишь?

Я заглянул в ее глаза — по их выражению невозможно было ничего понять. Я внезапно вспомнил о той зеркальной маске, которую она надела на бал во дворце Ивенира.

— Так это я и должен помнить, хозяйка?

— Да, Элф, это.

Я опустил глаза на скальпель и сверкающую зеркальную поверхность его лезвия.

— Ну а как вы освободились от пут?

— Понимаешь, мастер Ралиндж в спешке просто не успел их толком завязать, — сказала доктор, отпуская мое запястье и снова наклоняя голову. — Прискорбное отсутствие профессионализма, хотя тут есть и положительная сторона.

Я вздохнул, взял губку и выдавил немного пены ей на затылок.

— Понимаю, хозяйка, — сказал я несчастным голосом и соскреб остатки волос с ее головы.

Делая это, я пришел к выводу, что, видимо, память подвела меня, потому что, взглянув на ноги доктора, я увидел: из голенища ее сапога, как всегда, выглядывает старый кинжал, а на нем — на навершии рукоятки — видней видного тот самый небольшой бледный камень. А ведь вчера в камере пыток я был убежден, что его там больше нет.

Наверно, я уже тогда понял, что возврата к прежнему быть не может. Но все равно был потрясен, когда два дня спустя доктор без меня посетила короля, а вернувшись, сообщила мне, что попросила отставку с должности личного королевского врача. Я стоял, молча глядя на нее, стоял среди все еще нераспакованных ящиков и коробок с химикалиями и компонентами, которые она продолжала покупать у аптекарей и химиков города.

— Отставку? — с глупым видом переспросил я. Она кивнула. Мне показалось по ее глазам, что она плачет.

— Да, Элф. Я думаю, так будет лучше. Пора мне возвращаться в Дрезен. А король, похоже, поправился.

— Но всего два дня назад он был на пороге смерти! — закричал я, не в силах поверить услышанному и тому, что из этого вытекает.

Она улыбнулась мне одной из своих улыбок — только краешками губ.

— Думаю, больше этого с ним не случится.

— Но вы сказали, что это было вызвано какой-то… как вы ее называете? Аллотропической гальваникой соли! Проклятье, женщина, это может…

— Элф!

То был единственный раз, когда мы говорили друг с другом в таком тоне. Вся моя ярость вышла прочь, как воздух из проткнутого пузыря. Я уткнулся глазами в пол.

— Извините, хозяйка.

— Я не сомневаюсь, — твердо сказала она, — что больше этого не случится.

— Да, хозяйка, — промямлил я.

— А ты можешь все это запаковать снова.

Колокол спустя я, пребывая в полном отчаянии, запаковывал по распоряжению доктора коробки, ящики и мешки, и тут появились вы, хозяин.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине, мадам, — сказали вы доктору.

Она посмотрела на меня. Я стоял потный и уставший, весь обвешанный упаковочной соломой.

Она сказала:

— Я думаю, Элф может остаться, правда, начальник стражи?

Несколько мгновений вы смотрели на нее, и я помню, что ваше суровое выражение лица растаяло, как снег.

— Да, — сказали вы и со вздохом сели на стул, на котором временно не стояло ни коробок, ни их содержимого. — Да, пожалуй, может.

Вы улыбнулись доктору. Она в это время, приняв очередную ванну, повязывала полотенце вокруг головы. Она всегда после ванны повязывала полотенце вокруг головы, и я помню, мне вдруг подумалось: Зачем она это делает? Ведь ей теперь не нужно сушить волосы. На ней было плотное объемистое платье, отчего ее обнаженная голова казалась очень маленькой, пока доктор не повязала полотенце.

Вы устроились на стуле поудобнее, поправили меч, чтобы не мешал, переступили ногами. Потом сказали:

— Я слышал, вы просили короля об отставке.

— Верно, начальник стражи.

Вы закивали головой.

— Что ж, это, пожалуй, к лучшему.

— Я в этом уверена, начальник стражи. Элф, не стой без дела, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Прошу тебя, продолжай работу.

— Да, хозяйка, — пробормотал я.

— Мне бы очень хотелось узнать, что случилось в камере тем вечером.

— Я уверена, вы уже и так все знаете, начальник стражи.

— А я в такой же мере уверен, что не знаю, — сказали вы, покорно вздохнув. — Человек более суеверный решил бы, что дело тут не обошлось без колдовства.

— Но вы-то так легко не обманываетесь.

— Да, не обманываюсь. Остаюсь в неведении, но не обманываюсь. Пожалуй, я могу сказать, что не будь у меня других объяснений, то меня бы грызли сомнения, пока это дело остается необъясненным, а вы по-прежнему находитесь здесь, но поскольку вы говорите, что отправляетесь…

— Да. Назад в Дрезен. Я уже узнавала насчет корабля… Элф?

Я выронил из рук флягу с дистиллированной водой. Она не разбилась, но звук от падения получился громкий.

— Извините, хозяйка, — сказал я, едва сдерживая слезы. Она уже узнала насчет корабля!

— Как вы считаете, вы здесь с успехом провели время, доктор?

— Думаю — да. Здоровье короля теперь лучше, чем было при моем появлении. Уже одного этого — если, конечно, здесь есть моя заслуга — достаточно, чтобы почувствовать… удовлетворение.

— И тем не менее, как я себе представляю, вы уже соскучились по своим.

— Да, я уверена, представлять вы можете.

— Ну что ж, мне пора, — сказали вы, вставая. Потом добавили: — Странное это было дело — те смерти в Ивенире, а потом еще добрый герцог Ормин и эти трое.

— Странное, сударь?

— Ну, столько ножей или клинков — и ни один не найден. Я говорю об орудиях убийства.

— Да, странно.

Вы повернулись к двери.

— Жуткое там было дело — в камере для допросов.

Доктор промолчала.

— Я рад, что вас спасли… целой и невредимой. Я бы многое отдал, чтобы узнать, как это получилось, но не променял бы это знание на результат. — Вы улыбнулись. — Надеюсь, я еще увижу вас, доктор, но если нет, позвольте пожелать вам счастливого пути домой.

И вот спустя пол-луны я стоял на пристани с доктором и обнимал ее, а она обнимала меня, и я знал, что готов на что угодно, лишь бы она осталась или взяла меня с собой, а еще я знал, что никогда больше ее не увижу.

Она легонько оттолкнула меня.

— Элф, — сказала она, шмыгнув носом. — Не забудь, что доктор Хилбиер — сторонник более строгих методов, чем я. Я его уважаю, но он…

— Хозяйка, я не забуду ничего из того, что вы мне говорили.

— Хорошо. Хорошо. Вот, держи. — Он вытащила из-под блузки запечатанный конверт. — Я договорилась с семейством Мифели, чтобы они открыли на тебя счет. Это доверенность. Можешь тратить деньги, как заблагорассудится, хотя я надеюсь, что ты не забудешь и про эксперименты вроде тех, каким я тебя научила…

— Хозяйка!

— … но я оставила Мифели указание, что весь капитал станет твоим, только когда ты получишь звание доктора. Я бы посоветовала тебе купить дом и участок земли, но…

— Хозяйка? Вы говорите — счет? Зачем? Откуда? Где? — сказал я, искренне удивленный.

Она уже оставила мне то, что, на ее взгляд, мне могло пригодиться. А хранить подарок — ее запасы лекарств и сырья — я мог в выделенной мне комнате, в доме моего нового наставника доктора Хилбиера.

— Эти деньги дал мне король, — сказала она. — Мне они не нужны. Они твои. А еще в этом пакете — ключ от моего дневника. В нем все мои заметки и описания экспериментов. Воспользуйся им, если решишь, что тебе это нужно.

— Ах, хозяйка!

Она взяла мою руку в свои ладони и пожала.

— Стань хорошим доктором, Элф. Стань хорошим человеком. Ну а теперь, — сказала она с безнадежно грустным и неубедительным смешком, — чтобы не истечь слезами и не обезводить наши организмы, давай будем про…

— А если я стану доктором, хозяйка? — спросил я, и голос мой прозвучал довольно сдержанно и холодно — я даже не думал, что мне это по силам в такое мгновение. — Если я стану доктором и использую часть денег, чтобы повторить ваш путь и приехать в Дрезен?

Она начала отворачиваться, полуобернулась назад и посмотрела на деревянные мостки пристани.

— Нет, Элф. Нет, я думаю, меня там не будет. — Она подняла взгляд и отважно улыбнулась. — Прощай, Элф. Будь счастлив.

— Прощайте, хозяйка. Спасибо вам. Я буду любить вас вечно.

Эти слова родились у меня в голове, и я чувствовал в себе силы произнести их, мог бы произнести, чуть было не произнес — но все же не произнес. Может быть, именно то, что я не произнес этих слов, даже не зная, что помышлял об этом, и позволило мне сохранить остатки самоуважения.

Она медленно преодолела первую половину крутого трапа, потом подняла голову, ускорила шаг, распрямила спину и, ни разу не обернувшись, заспешила на огромный галион; ее темная шляпка исчезла где-то между черными переплетениями канатов.

Я медленно, опустив голову, побрел назад в город. Слезы катились у меня по носу, а на сердце было черным-черно. Несколько раз я хотел оглянуться, но убеждал себя, что корабль еще не отплыл. Все время я надеялся, надеялся, надеялся, что услышу стук каблучков, или ускоренный шаг носильщиков с паланкином, или громыхание наемного экипажа и фырканье скакунов, а потом ее голос.

Выстрелила пушка, отмечая очередной колокол, гул разнесся по всему городу, с криками и гамом взмыли в воздух стаи птиц, но я все еще ни разу не оглянулся, так как думал, что из этой части города не видны гавань и пристань, а когда я все же поднял голову и обернулся, то понял, что зашел слишком далеко, что стою на рыночной площади, откуда не видно не то что галиона, а даже его верхних парусов.

Я бросился обратно вниз тем же путем, которым пришел. Я думал, что опоздаю, но не опоздал, и, когда пристань снова оказалась в поле моего зрения, я увидел огромный, похожий на луковицу корабль, который величественно двигался к выходу из гавани — его буксировали две длинные галеры, полные налегающих на весла гребцов. На пристани все еще толпились люди, они махали пассажирам и команде, собравшимся на корме удаляющегося галиона. Я не увидел на корабле доктора.

Я не увидел ее на корабле!

Я понесся по пристани как сумасшедший, я искал ее. Я заглядывал во все лица, изучал их выражения, разбирал каждую походку, каждую осанку, словно в своей безответной любви и в самом деле уверовал, что она решила сойти с корабля и остаться здесь, остаться со мной, что весь этот демонстративный отъезд — всего лишь безумно затянувшаяся шутка и что она, сойдя с корабля, решила помучить меня еще немного и переоделась до неузнаваемости.

Галион вышел в открытое море, а я почти и не заметил этого. Галеры, оставляя за собой буруны, возвращались назад, а корабль, оказавшись в открытых водах за волноломом, распустил кремовые паруса и, поймав в них ветер, набирал ход.

Люди стали покидать пристань, остались лишь две рыдающие женщины. Одна стояла, забыв обо всем вокруг, почти совсем закрыв лицо ладонями, другая сидела на корточках, подняв пустые глаза к небесам, а по ее щекам струились слезы.

… А я стоял, уставившись в пространство между маяками гавани, где вдалеке виднелась неровная полуокружность береговой линии Кратерного озера. Так я стоял там, недоумевающий, ошарашенный, не чуя под собой ног. Я тряс головой и бормотал что-то себе под нос, несколько раз порывался уйти, но возвращался к пристани, влекомый предательским поблескиванием воды, которая разлучила меня с ней. Меня хлестал ветер, уносивший ее все дальше с каждым ударом моего и ее сердца, и оглушали резкие крики кружащих в воздухе морских птиц и тихие, безнадежные рыдания женщин.

24. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Телохранитель ДеВар проснулся оттого, что летал во сне. Он полежал несколько мгновений в темноте, пока не проснулся полностью и не вспомнил, где он, как его зовут, кто он и что происходит.

Тяжесть всего произошедшего за последние дни придавливала его к земле, словно дюжина кольчуг, накиданных на его кровать одна поверх другой. Он даже еле слышно застонал, переворачиваясь на узкой кушетке, и улегся, подсунув одну руку под затылок и уставившись в темноту.

Война в Ладенсионе была проиграна. Окончательно и бесповоротно. Бароны получили все, о чем просили, и даже больше, просто взяв то, что им было нужно. Герцоги Сималг и Ралбут возвращались домой с остатками потрепанной и утратившей боевой дух армии.

Латтенс еще немного приблизился к смерти, и болезнь его упорно противилась любым средствам, какие только могли изобрести врачи.

Не далее как вчера УрЛейн присутствовал на военном совете, и там из кучи докладов и шифрованных сообщений размер катастрофы в Ладенсионе стал ясен в полной мере. Но УрЛейн смотрел пустым взглядом на столешницу, произнося какие-то односложные слова. Он продемонстрировал чуть больше живости и искорку своего прежнего пыла, когда огульно объявил виновными во всех бедах Сималга и Ралбута, но и эта тирада к концу стала казаться тусклой и вымученной, словно даже гнев был ему не по силам.

Совет пришел к выводу, что выправить положение уже невозможно. Армии должны вернуться, о раненых необходимо позаботиться. С этой целью будет построена новая больница. Армию сократят до минимума, необходимого для защиты Тассасена. В некоторых городах уже случались беспорядки — люди, поначалу только ворчавшие из-за увеличения налогов в связи с войной, узнав, что их деньги потрачены впустую, вышли на улицы. Налоги придется сократить, чтобы умиротворить население, а потому некоторые проекты следует приостановить, а другие — вообще прикрыть. В какой-то момент придется вступить в переговоры с мятежными баронами, чтобы после стабилизации положения урегулировать некоторые вопросы.

УрЛейн кивал, слушая, все это его явно мало интересовало. Об этом могут позаботиться другие. Он оставил военный совет, чтобы вернуться к постели своего больного сына.

УрЛейн по-прежнему не пускал слуг в свои покои, где проводил почти все время. Каждый день он просиживал колокол-другой в комнате Латтенса, а гарем посещал вообще от случая к случаю и только для того, чтобы поговорить с наложницами постарше, а чаще всего — с госпожой Перрунд.

ДеВар ощутил влажное пятно на своей подушке, на которой ночью лежала щека. Он повернулся на бок, рассеянно прикоснулся рукой к шнурку подголовного валика, который он, вероятно, обслюнявил ночью. Ах, какими неприглядными становимся мы во сне, подумал он, перебирая влажную материю рукой. Наверно, сосал во сне, подумал он. Интересно, у других это тоже случается? Такое свойственно людям? Может быть, детям…

Он выпрыгнул из кровати, натянул штаны, прыгая то на одной, то на другой ноге и сыпля проклятиями, застегнул на талии ремень с оружием, схватил рубаху, пинком ноги распахнул дверь, опрометью пронесся сквозь ранние утренние тени в своей маленькой гостиной, оттуда — в коридор, где напугал слуг, гасивших свечи. Он бежал быстро, его босые ноги шлепали по деревянным половицам. Как мог, он натянул на себя рубаху.

Протектор искал стражника, чтобы взять его с собой, но никто не попадался. Завернув за угол в направлении комнаты больного Латтенса, он наткнулся на служанку, несшую поднос с завтраком, — та вместе со своей ношей свалилась на пол. Он, не останавливаясь, прокричал слова извинения.

Стражника он нашел у дверей комнаты Латтенса — тот спал, развалясь на стуле. ДеВар ударил ногой по стулу, накричал на стражника и пронесся в комнату.

Нянька, сидевшая у окна с книгой, подняла голову. Она смотрела расширенными глазами на голую грудь ДеВара под наспех натянутой рубахой. Латтенс неподвижно лежал в постели. В изголовье его кровати на столике стоял тазик и лежало полотенце. Нянька словно сжалась, когда ДеВар пересек комнату в направлении кровати мальчика. ДеВар услышал, как следом за ним в комнату вошел стражник. ДеВар, повернув вполоборота голову, сказал ему: «Держи ее!» и кивнул на няньку, которая при этих словах вздрогнула. Стражник неуверенно направился к женщине.

ДеВар подошел к кровати Латтенса, потрогал его шею — пульс едва прощупывался. Мальчик зажал в кулачке бледно-желтую ленточку, без которой не засыпал. ДеВар как можно осторожнее вытащил ленточку из руки Латтенса, глядя в то же время на няньку. Стражник стоял рядом с ней, держа ее одной рукой за запястье.

Глаза няньки стали еще шире. Свободной рукой она принялась колотить стражника, которому в конце концов удалось ухватить ее и за эту руку и привести к порядку. Она попыталась лягнуть его, но стражник развернул ее и заломил ей руку, так что нянька согнулась пополам и закричала от боли — ее голова оказалась на уровне колен.

ДеВар внимательно осмотрел влажный конец ленточки, стражник тем временем смотрел на него в полном недоумении, а женщина, тяжело дыша в неудобной позе, рыдала. ДеВар попробовал языком матерчатую ленточку. На вкус она была сладковатой и чуть горьковатой одновременно. Он сплюнул на пол, потом присел на одно колено, чтобы заглянуть в красное от напряжение лицо няньки. Он сунул ленточку в лицо женщины.

— Этим травили мальчика, мадам? — очень тихо спросил он.

Женщина, скосив глаза, смотрела на ленточку. Сопли и слезы капали с ее носа. Нижняя ее челюсть ходила ходуном. Прошло несколько мгновений, прежде чем она кивнула.

— Где раствор?

— Он… под сиденьем у окна, — сказала нянька дрожащим голосом.

— Держи ее здесь, — тихим голосом сказал ДеВар стражнику. Он подошел к окну, сбросил подушку с сиденья, вделанного в стену, поднял деревянную крышку и сунул внутрь руку. Оттуда ДеВар выбросил несколько игрушек, одежду и наконец небольшой темный кувшин.

— Это?

Она кивнула.

— Кто дал?

Нянька покачала головой. ДеВар извлек из ножен свой длинный нож. Она закричала, потом принялась биться в руках стражника, но тот лишь еще сильнее нагнул ее, и она снова задышала с трудом. ДеВар поднес нож ей к носу.

— Госпожа Перрунд! — закричала нянька. — Госпожа Перрунд!

ДеВар оцепенел.

— Кто?

— Госпожа Перрунд! Это она дает мне кувшины! Клянусь!

— Меня это не убеждает, — сказал ДеВар.

Он кивнул стражнику, который еще сильнее заломил руки женщины. Та взвизгнула от боли.

— Правда. Истинная правда! Правду говорю! — закричала она.

ДеВар чуть подался назад и, подняв глаза на стражника, один раз тряхнул головой, и тот чуть ослабил хватку. Женщина рыдала, все ее согнутое пополам тело сотрясалось. ДеВар убрал нож и нахмурился. В комнату ворвались еще двое стражников с мечами наголо.

— Сударь? — выкрикнул один из них, оценив происходящее.

ДеВар расправил плечи.

— Охраняйте мальчика, — сказал он только что появившейся паре. — А эту отведи к начальнику стражи ЗеСпиоле, — велел он стражнику, держащему сиделку. — Скажи ему, что Латтенс был отравлен, и отравительница — она.

Широкими шагами шел ДеВар к покоям УрЛейна, заправляя на ходу рубашку. Еще один стражник, встревоженный шумом, догнал его. ДеВар отослал его на помощь тому, кто отводил няньку к ЗеСпиоле.

У двери покоев УрЛейна стоял еще один стражник. ДеВар как мог привел себя в порядок — он теперь жалел, что не потратил еще немного времени, чтобы одеться как следует. Он должен был увидеть УрЛейна, независимо от того, что могут подумать другие, а чтобы войти, ему может понадобиться помощь этого стражника. Он напустил на себя непререкаемый вид, надеясь, что это поможет.

— Встать! — прокричал он. Стражник вскочил. — Протектор у себя? — спросил ДеВар, ощерившись и кивая на дверь.

— Нет, сударь! — выкрикнул стражник.

— Где он?

— Я думаю, он пошел в гарем, сударь! Он сказал, ставить вас в известность не обязательно, сударь!

ДеВар несколько мгновений смотрел на закрытую дверь. Он начал поворачиваться, чтобы уйти, но остановился.

— Когда он ушел?

— Около полуколокола назад, сударь.

ДеВар кивнул и пошел прочь. Завернув за угол, он пустился бегом. Он позвал с собой двух стражников, и все трое направились к гарему.

Двойные двери трехкупольной гостевой комнаты распахнулись, ударив по стенам. В мягко освещенном холле были две наложницы — они разговаривали за легким завтраком с пришедшими их навестить родными. Когда двери открылись, все присутствующие погрузились в молчание. Главный евнух Стайк сидел на своем месте в середине комнаты, точно сонная белая гора. Сонливое выражение исчезло с его лица, брови сошлись над переносицей и нахмурились, когда створки вернулись в закрытое положение. ДеВар быстрыми шагами пересек комнату, направляясь к дверям, ведущим непосредственно в гарем, — два стражника следовали за ним.

— Нет! — заревел главный евнух. Он поднялся и начал спускаться по ступеням.

ДеВар попытался открыть двери, но они оказались заперты. Стайк враскачку приблизился к телохранителю, грозя ему пальцем.

— Нет, господин ДеВар! — воскликнул он. — Вам туда нельзя. Никогда. Ни в коем случае. И в особенности если там протектор!

ДеВар бросил взгляд на пришедших с ним стражников.

— Держите его, — приказал он.

Стайк вскрикнул, когда стражники попытались схватить его. Евнух оказался на удивление силен, и его руки, каждая толщиной в ногу, отбросили в стороны стражников, но потом те все же схватили его. Он принялся звать на помощь, а ДеВар раздирал на нем его белые одеяния в поисках ключей. Наконец он нашел связку, сорвал ключи с перевязи на поясе сопротивляющегося гиганта, попробовал один, потом другой. Третий ключ вошел в скважину, повернулся, и дверь открылась.

— Нет! — завопил Стайк, вырываясь из рук стражников.

ДеВар оглянулся, но других помощников поблизости не было. Он вытащил из скважины ключ и, взяв с собой всю связку, вошел в гарем. У него за спиной два стражника изо всех сил пытались сдержать бьющий через край гнев евнуха.

ДеВар никогда не бывал в гареме, однако был знаком с его планом по чертежам, а потому отдавал себе отчет в том, где находится, пусть при этом и не знал, где находится УрЛейн.

ДеВар пустился по короткому коридору к другому ряду дверей, в его ушах все еще отдавались гневные крики и мольба Стайка. Он оказался в круглом внутреннем дворике, залитом мягким дневным светом, проникающим сквозь прозрачный купол. Три этажа светящегося пространства, исчерченного колоннадами. В центре лениво били струи небольшого фонтана, повсюду стояли диваны и кресла. Женщины, одетые, полуодетые и раздетые, при виде ДеВара с криками и воплями вскочили со своих мест или присели на корточки. Евнух, выходивший из помещения на нижнем этаже, увидев ДеВара, закричал. Он замахал руками, бросился к ДеВару и, только увидев меч в руке телохранителя, замедлил шаги остановился.

— Госпожа Перрунд, — произнес ДеВар. — Протектор.

Евнух, словно завороженный, смотрел на острие меча, потому что оно было всего в двух шагах от него. Он поднял трясущуюся руку, указывая на бледный купол наверху.

— Они там, — сказал он тихим срывающимся шепотом. — На верхнем этаже, в малом дворике.

ДеВар оглянулся, увидел винтовую лестницу, бросился к ней, потом наверх. На верхнем этаже было около десятка дверей, но за колодцем двора он увидел широкий вход, а за ним куцый коридорчик с двойными дверями в конце. Тяжело дыша, он побежал по галерее в короткий коридор, к двойным дверям. Двери оказались заперты. Он попробовал один ключ, другой — замок открылся.

ДеВар оказался в еще одном покрытом куполом внутреннем дворике. Дворик был одноэтажным, и колонны, поддерживающие крышу и прозрачный купол, были выполнены изящнее, чем в главном дворике. В центре двора (который поначалу показался ДеВару пустым) тоже стоял фонтан с чашей. Фонтан был изваян из чистого белого мрамора в виде трех стоящих в обнимку дев. ДеВар ощутил какое-то движение за резными белыми фигурами. Еще дальше, в конце дворика за колоннами, он увидел приоткрытую дверь.

Струи фонтана слегка журчали. Это был единственный звук в широком круговом пространстве. На гладком мраморе пола вблизи фонтана играли тени. ДеВар оглянулся, потом пошел вперед и по кругу.

Перед приподнятой чашей фонтана стояла на коленях госпожа Перрунд, медленно и методично моя руки. Ее здоровая рука терла и массировала усохшую, которая лежала под самой поверхностью воды, как конечность утонувшего ребенка.

На ней было красное платье из полупрозрачного материала, и свет, проникающий сквозь купол, падал на растрепанные светлые волосы, высвечивал под тонкой тканью плечи, груди и бедра. Она не подняла головы, когда из-за фонтана появился ДеВар, а только еще больше сосредоточилась на мытье рук. Наконец она решила, что хватит, и вытащила из воды искалеченную руку — та повисла вдоль тела, безжизненная, тонкая и бледная. Перрунд опустила полупрозрачный рукав, потом подняла глаза на ДеВара, который остановился от нее в двух шагах. Лицо его было страшным, бледным, исполненным ужаса.

Но она не произнесла ни слова, только неторопливо оглянулась на приоткрытую дверь — противоположную той, двойной, через которую вошел ДеВар.

ДеВар быстро подошел к этой двери, распахнул ее рукояткой своего меча и заглянул внутрь. Несколько мгновений он стоял неподвижно. Потом попятился, пока не стукнулся плечом в одну из колонн, поддерживающих крышу. Меч в его руке волочился чуть ли не по полу. Голова его поникла, подбородок уперся в грудь.

Перрунд посмотрела на него, потом отвернулась. Она все еще стояла на коленях, вытирая руки о тонкую материю платья и глядя на ребро фонтанной чаши на расстоянии ладони от ее глаз.

ДеВар мигом оказался близ нее со стороны искалеченной руки, его босая нога встала рядом с ее коленом. Меч медленно опустился на мраморное ребро фонтанной чаши и, царапнув каменную поверхность, соскользнул к носу Перрунд. Потом клинок сделал резкое движение вниз и прижался к ее подбородку. Перрунд кожей ощутила холод металла. Легкий нажим снизу, и ее голова стала подниматься, пока их с ДеВаром взгляды не встретились. Меч по-прежнему прижимался к ее горлу — холодный, тонкий, острый.

— Почему? — спросил он ее. Перрунд увидела слезы в его глазах.

— Месть, ДеВар, — спокойно сказала она. Она думала, что если сможет заговорить, то голос ее будет дрожать и срываться, и тут же придут рыдания, но голос ее звучал спокойно, без всякого надрыва.

— За что?

— За то, что он убил меня, мою семью, изнасиловал мою мать, моих сестер. — Ей показалось, что ее голос звучит гораздо спокойнее, чем голос ДеВара. По ее представлениям, она говорила убедительно, почти безучастно.

Он стоял, глядя на нее, с мокрым от слез лицом, грудь ходила ходуном под кое-как заправленной в штаны и до сих пор не застегнутой рубахой. Перрунд отметила, что меч у ее горла не шелохнулся.

— Это же была королевская армия, — сказал он, и в горле у него перехватило. Слезы бежали по щекам.

Она хотела покачать головой, хотя и опасалась, что малейшее движение может порезать ее кожу. Но потом она подумала, что, если ей повезет, он, так или иначе, скоро сделает это, а потому осторожно, но все же покачала головой. Давление меча на горло не уменьшилось, но кожа осталась целой.

— Нет, ДеВар. Это была не королевская армия. Это была его армия. И он сам. И его люди. Он и его закадычные дружки.

ДеВар смотрел на нее. Слезы текли уже не так обильно. Под подбородком на белой рубахе от них образовалось влажное пятно.

— Все было так, как я рассказала тебе, ДеВар, вот только насиловали и убивали не старые аристократы, все еще верные королю, а протектор и его друзья. УрЛейн убил меня, ДеВар. Я считала, что должна отплатить ему той же монетой. — Она широко раскрыла глаза и скосила их на меч. — Позволь мне попросить тебя сделать это одним ударом. Ведь мы когда-то были друзьями.

— Но ведь ты спасла его? — прокричал ДеВар. Его меч по-прежнему оставался недвижим.

— Таков был отданный мне приказ, ДеВар.

— Приказ? — В голосе его прозвучало недоумение.

— Когда с моим городом, моей семьей и мной случилось то, что случилось, я ушла прочь. Однажды ночью я набрела на лагерь и предложила себя солдатам в обмен на еду. И они по очереди владели мной, но мне было все равно, потому что я знала, что мертва. Но один из них оказался жесток — он хотел взять меня так, как я не хотела отдаваться. И тогда я обнаружила, что, если ты мертв, убивать легко. Я думаю, они убили бы меня, мстя за смерть этого солдата, все закончилось бы и, может, к лучшему для всех нас. Но меня не убили — меня увел их офицер. Меня доставили в крепость за границей Тассасена — во Внешний Гаспидус. В войске этом были люди Квиенса, но командовали ими прежние подданные короля. Там меня и обучили искусству шпионить и убивать. — Перрунд улыбнулась.

Она подумала, что будь она живой, коленки на холодном мраморном полу уже побаливали бы, но она была мертва, а потому коленки ныли у кого-то другого. Лицо ДеВара было мокрым от слез. Глаза его смотрели на Перрунд так, словно готовы были выкатиться из орбит.

— Но мне приказали не торопиться. И этот приказ отдал сам король Квиенс. УрЛейн должен был умереть, но не на вершине славы и могущества. Мне сказали: ты должна сделать все, что в твоих силах, чтобы он дожил до того дня, когда его постигнет полный крах. — Она улыбнулась едва заметной, робкой улыбкой и, чуть повернув голову, посмотрела на свою искалеченную руку. — И я сделала это и таким образом стала выше подозрений.

На лице ДеВара было выражение ужаса. Она подумала, что такие лица бывают у покойников, умерших в муках и отчаянии.

Она не видела, да и не хотела видеть лица УрЛейна. Лишь дождалась, когда он, получив известие, которое ей якобы только что сообщили, вызвав из комнаты, разразился рыданиями и упал лицом в подушку. Тогда она встала, подняла здоровой рукой тяжелую гагатовую вазу и обрушила на его череп. Рыдания прекратились. Он больше не шелохнулся, не произвел ни звука. Для вящей уверенности она полоснула его ножом по горлу, но сделала это, сидя на его спине, а потому лица так и не увидела.

— Значит, за всем этим стоял Квиенс, — сказал ДеВар. Голос его прозвучал сдавленно, словно холодный клинок прижимался к его, а не к ее горлу. — Война, отравление.

— Не знаю, ДеВар, но думаю, что так. — Она скосила взгляд на меч. — ДеВар. — Она посмотрела ему в глаза с мучительным, умоляющим выражением. — Я могу сказать тебе и еще кое-что. Яд принесли в больницу для бедных юродивые. Там я его и взяла. Никто не знал, что это такое и для чего предназначается. Если ты уже арестовал няньку, то вот и все участники заговора. Больше сказать нечего. — Она помолчала. — Я уже почти мертва, ДеВар. Пожалуйста, прошу тебя, доделай дело. Что-то я вдруг так устала. — Она расслабила мышцы, державшие ее голову, и подбородок опустился на клинок. Теперь вся тяжесть ее головы и воспоминаний в ней приходилась на клинок, а через него — на ДеВара.

Металлическое лезвие, уже нагретое, медленно отклонилось вниз, и ей пришлось напрячься, чтобы не упасть лицом на кромку фонтанной чаши. Она подняла глаза. ДеВар, чья голова была опущена на самую грудь, убирал меч в ножны.

— Я сказала ему, что мальчик умер! — выкрикнула Перрунд. — Я солгала ему, прежде чем размозжить его мерзкий череп и перерезать его тощую старческую шею. — Она с трудом поднялась на ноги — все ее члены затекли. Она подошла к ДеВару и взяла его за локоть здоровой рукой. — Ты хочешь отдать меня страже и палачу? Вот как ты решил?

Перрунд тряхнула ДеВара, но тот не ответил. Она опустила глаза и схватилась за рукоять ближайшего к ней оружия — его длинного кинжала — и выдернула его из ножен. ДеВар с обеспокоенным видом быстро отступил на два шага. Правда, он мог перехватить ее руку на пути к кинжалу, но не перехватил.

— Тогда я сама сделаю это, — сказала она и приставила кинжал к своему горлу.

Его рука стремительно метнулась. Она увидела искры у себя перед глазами. Она почувствовала боль в руке, когда ее глаза и разум еще не зафиксировали случившегося. Нож, выбитый ДеВаром из ее руки, ударился о стену и с металлическим звуком упал на мраморный пол. Меч снова безжизненно повис в его руке.

— Нет, — сказал он, делая шаг к ней.

ЭПИЛОГ

И вот, написав все это, я поражаюсь — как же мало дано нам знать. Будущее по самой своей природе непредсказуемо. И в самом деле, мы можем предвидеть лишь самую малую его толику хоть с какой-то долей уверенности, но чем дальше пытаемся мы вглядеться в то, что еще не произошло, тем большими глупцами осознаем себя впоследствии, когда становимся умны задним числом. Даже самые очевидные, предсказуемые события, которые, как нам кажется, непременно должны произойти, могут оказаться фикцией. Разве в тот день моего детства накануне камнепада с небес миллионы людей, ложась спать, сомневались, что следующим утром солнце для них взойдет, как обычно? А потом с небес обрушились камни и огонь, и следующее утро не наступило для целых стран и для многих миллионов людей, которые так и не проснулись.

Настоящее в некотором роде не более определенно, чем будущее, — что нам известно о происходящем вот в этот момент? Известно только о том, что происходит в непосредственной близости от нас. Горизонт обычно кладет предел нашим возможностям по оценке происходящего, а горизонт так далек, что пространство, очерченное им, огромно и мы не в силах охватить все, что в нем есть. И потом, в нашем современном мире горизонт — это не край света или моря, а всего лишь ближайший забор, или городская стена, или стена комнаты, в которой мы живем. Все великие события обычно происходят там, где нас нет. В тот самый миг, когда камни и огонь обрушились с небес и полмира погрузилось в хаос, на другой стороне планеты все было тихо и спокойно, и только луну с небольшим спустя небо там заволокли необычные тучи.

Когда умирает король, в отдаленных уголках королевства узнают об этом, может, через луну. Этой новости может понадобиться год, чтобы достичь стран на другом конце океана, а когда она доберется до еще каких-нибудь более отдаленных мест, то вообще перестанет быть новостью и превратится в недавнюю историю, вряд ли достойную упоминания в разговоре двух путешественников, обменивающихся свежими сведениями. И вот смерть, которая потрясла страну и лишила трона династию, века спустя появляется всего лишь короткой строкой в историческом труде. А потому, повторю, настоящее в некотором роде не более познаваемо, чем будущее, ведь проходит немало времени, прежде чем мы узнаем о том, что произошло в данный момент.

Тогда, может быть, прошлое? Безусловно, там можно найти определенность, потому что если то или иное событие произошло, его уже не воротишь назад, не прикажешь ему измениться. Конечно, могут обнаружиться новые данные, и тогда случившееся предстанет в другом свете, но само оно уже навсегда останется таким, каким было. Оно должно оставаться неизменным, ясным, бесспорным и вносить тем самым известную долю определенности в нашу жизнь.

И однако же как редко соглашаются между собой историки! Прочтите две истории одной и той же войны, написанные в двух враждовавших странах. Прочтите биографию великого человека, вышедшую из-под пера того, кто питает к нему презрение, а потом — его автобиографию. Провидение свидетель — поговорите с двумя слугами об одном и том же утреннем происшествии на кухне, и, вполне вероятно, вы услышите две совершенно разные истории, в которых обиженный становится обидчиком, а то, что кажется очевидным в одном рассказе, внезапно становится совершенно непонятным в другом.

Ваш друг расскажет историю, произошедшую с вами обоими, так, что у вас возникнет сомнение, а было ли это вообще, но зато рассказывает он об этом куда забавнее, чем было на самом деле; или он вас обоих выставляет в лучшем свете, а вы промолчите, и скоро другие будут рассказывать эту историю, присовокупив к ней что-нибудь свое, а немного спустя вы сами, зная, что ничего этого не было, будете рассказывать ее с новыми подробностями.

Те из нас, кто ведет дневники, время от времени обнаруживают, что (без всякого злого умысла, не намереваясь сочинять и не дрожа над своей репутацией) мы вспоминаем о том или ином событии совсем не так, как было на самом деле. Немалую часть нашей жизни мы можем просто и ясно рассказывать о каком-либо происшествии, оно не вызывает у нас никаких сомнений и вопросов и кажется нам в воспоминаниях таким отчетливым. И вдруг мы находим отчет о нем, написанный нашей же рукой, по горячим следам, и нам становится ясно, что дело обстояло совсем не так, как мы об этом помним!

Так что, видимо, мы ни в чем не можем быть уверены.

Но мы должны жить. Мы должны находить себе место в этом мире. А для этого нам приходится вспоминать прошлое, пытаться предвидеть будущее и отвечать на требования настоящего. И мы каким-то образом двигаемся вперед, хотя в процессе (может быть, для того, чтобы сохранить, насколько возможно, здравый смысл) убеждаем себя, что прошлое, настоящее и будущее гораздо более познаваемы, чем это есть на самом деле или могло быть когда-то.

Так что же случилось?

Всю свою долгую жизнь я безрезультатно возвращался к тем нескольким мгновениям.

Пожалуй, не было и дня, когда бы я не раздумывал о тех кратких мгновениях в камере пыток дворца Эфернцев городе Гаспиде.

Я уверен, что не терял сознания. Доктор просто убедила меня, что я ненадолго отключился. После ее отъезда, немного оправившись от своего горя, я все больше и больше приходил к убеждению, что прошло именно столько времени, сколько я тогда насчитал. Ралиндж взгромоздился на железную кровать, намереваясь овладеть доктором. Помощники палача стояли в нескольких шагах от него, но где точно, я не помню. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и вдруг камера наполнилась странными звуками. Прошло всего несколько мгновений — два-три удара сердца, не больше, я готов жизнью поклясться, — и вот вам пожалуйста, они, все трое, умерли насильственной смертью, а доктор освободилась от своих пут.

Каким образом? Что может двигаться с такой скоростью? А если иначе — сколько же воли или разума нужно, чтобы заставить людей сделать такое с собой? И как она смогла сохранить такое присутствие духа сразу же после всего этого? Чем больше я возвращаюсь к тому короткому промежутку времени между гибелью палачей и прибытием стражников, когда мы сидели бок о бок в клетке, тем больше я убеждаюсь: ей откуда-то было известно, что мы будем спасены, что король внезапно окажется на пороге смерти и доктора срочно вызовут спасать его. Но почему она была так спокойна и уверена в этом?

Может быть, Адлейн прав и тут не обошлось без колдовства. Возможно, у доктора был невидимый телохранитель, который смог оставить шишку размером с яйцо на головах слуг и незамеченным проскользнуть в камеру, чтобы разделать этих мясников и освободить доктора от пут. Мне этот ответ кажется единственно разумным, но он в то же время — и самый фантастический.

А может, я и в самом деле уснул, упал в обморок, или потерял сознание, или уж как там это называется. Может быть, я слишком полагаюсь на свою уверенность.

Что еще осталось рассказать? Дайте-ка подумать.

Герцог Улресил умер, находясь в бегах, в провинции Бротехен, месяца два спустя после отъезда доктора. Говорят, он порезался разбитой тарелкой, что привело к заражению крови. Вскоре после этого умер и герцог Кветтил — от болезни, поразившей все его конечности и приведшей к их омертвлению. Доктор Скелим оказался бессилен.

Я стал врачом.

Король Квиенс правил еще сорок лет и до самого конца пребывал в великолепном здравии.

После него остались только дочери, а потому теперь у нас на престоле королева. Меня это беспокоит меньше, чем я ожидал.

В последнее время покойного отца королевы стали величать Квиенс Добрый, а иногда и Квиенс Великий. Возьму на себя смелость сказать, что к тому времени, когда моя рукопись попадет в чьи-нибудь руки, все это окончательно определится.

Я был его личным врачом последние пятнадцать лет, потому что учеба у доктора и мои собственные открытия сделали меня, как ни посмотри, лучшим медиком в стране. А может быть, и одним из лучших в мире, потому что, когда (частично благодаря посольской деятельности гаана Кюдуна) были установлены надежные и постоянные связи с островной республикой Дрезен, мы обнаружили, что, хотя наши собратья-антиподы действительно обогнали нас во многих областях, они совсем не так продвинуты в медицине да и во всем остальном, как о том говорила доктор.

Гаан Кюдун приехал жить в нашу страну и стал мне кем-то вроде отца. Позднее он стал моим добрым другом и целое десятилетие был послом в Гаспидусе. Щедрый, предприимчивый и решительный человек, он как-то признался мне, что был весьма успешен во всех своих начинаниях, но есть всего одна проблема, которую он никак не мог разрешить, а именно: найти доктора или, по крайней мере, отыскать хоть какой-то ее след.

У нее самой мы спросить не могли, потому что она исчезла.

Как-то ночью в море Оск «Плуг морей», держа курс на Кускерию, шел с хорошим ветром мимо гряды небольших необитаемых островов. И тут на такелаже корабля затеял свою игру сверкающий зеленый призрак, известный у моряков под названием «огненная цепь». Поначалу все только дивились, а потом стали опасаться за свои жизни, потому что не только огненная цепь была ярче и больше всего, что доводилось видеть морякам прежде, но и ветер внезапно посвежел настолько, что грозил порвать паруса, сломать мачты или вообще перевернуть галион.

Огненная цепь исчезла так же неожиданно, как появилась, и ветер снова стал таким, как прежде, — устойчивым и сильным. Понемногу все, кроме вахтенных, вернулись в свои каюты. Один из пассажиров заметил, что им не удалось разбудить доктора, чтобы и она посмотрела на огненную цепь, правда, никто не придал особого значения этим словам, потому что доктора уже приглашали тем вечером отобедать с капитаном, но она прислала записку, в которой отклоняла приглашение, причем ссылалась на недомогание, вызванное некоторыми особыми обстоятельствами.

На следующее утро стало ясно, что она исчезла. Дверь докторской каюты была заперта изнутри, и ее пришлось взломать. Иллюминаторы были открыты из-за духоты, но ввиду их малого размера протиснуться сквозь них наружу было невозможно. Все ее вещи или, по крайней мере, большая их часть остались в каюте. Они были упакованы, и капитан решил переслать их в Дрезен, но затем они исчезли во время путешествия, что не удивительно.

Гаан Кюдун, узнав об этом (как узнал и я, правда, годом позже), вознамерился сообщить семье доктора о том, что случилось с ней и какую хорошую память она оставила по себе в Гаспидусе, но тут его ждало разочарование. Все его запросы, отправленные на остров Наптилию и в город Прессел, и даже его собственный приезд туда закончились ничем, хотя несколько раз ему и казалось, что он вот-вот должен найти кого-то из ее близких. Но ему даже не удалось обнаружить никого, кто знал бы женщину, известную нам как доктор Восилл. Я думаю, что эта мысль среди немногих других не давала ему покоя и на смертном одре, хотя он и прожил очень насыщенную жизнь и пользовался немалым влиянием.

Начальник стражи Адлейн в конце отведенного ему срока сильно мучился от тяжелой болезни. Я думаю, он страдал от того же недуга, который за много лет до этого погубил работорговца Тунча.

Мне удавалось облегчать его боль, но под конец она стала невыносимой. Мой старый хозяин сообщил мне, поклявшись в правдивости своих слов, что он, как я это всегда подозревал, и был тем самым офицером, который вытащил меня из-под развалин моего дома, из рук моих мертвых родителей, среди дымящихся руин города Дерла, а в сиротский приют поместил меня из чувства вины, потому что именно он убил моих отца с матерью и сжег их дом. И вот теперь, сказал он, когда муки смертные одолевают его, ты, наверное, захочешь меня убить.

Я не поверил ему, но все же приблизил его конец — умер он без мучений, менее чем колокол спустя. Наверно, он все же лишился разума, потому что поверь я тому, что он наговорил, у меня, пожалуй, возникло бы искушение продлить его страдания.

А еще незадолго перед смертью Адлейн, зная, что умирает, умолял меня сказать, что же на самом деле случилось в камере пыток в тот вечер. Он пытался шутить — сказал, что если бы Квиенс вскоре после отъезда доктора не приказал переоборудовать камеру пыток в винный погреб, то у него, Адлейна, могло бы возникнуть искушение допросить меня там с пристрастием, чтобы узнать правду. Я думаю, он шутил. Мне было жаль, что я не мог сообщить ему ничего нового — только то, что уже писал в моих отчетах, в которых доложил обо всем случившемся в меру своих способностей и насколько позволяла моя память.

Не знаю, поверил он мне или нет.

И вот теперь я стар и скоро возлягу на смертный одр. Королевство живет в мире, мы процветаем, и у нас есть даже то, что доктор, думаю, назвала бы прогрессом.

Мне выпала великая честь быть первым ректором Медицинского университета Гаспида. И еще я не отказался от почетной обязанности быть третьим президентом Королевской коллегии врачей, а потом, возглавляя комитет, наблюдавший за строительством на пожертвования короля больницы и лечебницы для освобожденных рабов, служил городским советником. Я горжусь тем, что, будучи такого низкого происхождения, смог во времена усовершенствований послужить королю и его народу на столь многих поприщах.

Войны, разумеется, все еще происходят, хотя в последнее время вблизи Гаспидуса их не было. Но три так называемые империи продолжают враждовать, хотя результат их распрей, похоже, один: остальные страны понемногу освобождаются от имперской тирании и идут собственным путем. Наш военно-морской флот время от времени, кажется, участвует в сражениях, но, поскольку происходит это вдали от наших границ и мы, как правило, выходим победителями, настоящей войной это не считается. Возвращаясь назад, скажу, что бароны Ладенсиона получили урок: тот, кто помогает тебе в борьбе с каким-то властелином, может вознегодовать, если ты попытаешься воспротивиться любой власти вообще. В Тассасене после смерти цареубийцы УрЛейна, естественно, началась гражданская война, и король ЙетАмидус показал себя неумелым правителем, а вот молодой король Латтенс (он давно уже не молод, но мне по-прежнему кажется молодым) сумел обратить зло во благо и по сей день правит мудро и, уж конечно, мирно. Я слышал, он увлекается науками, что весьма неплохо для короля, если только это не заходит слишком далеко.

Но все это было давным-давно. Все это.

Записки наложницы Перрунд (которые перекликаются с моей историей и включены мной сюда почти без изменений, за исключением тех немногих мест, где ей изменял вкус и стиль становился чересчур уж орнаментальным) я нашел сам, прочтя сначала их версию, записанную в форме пьесы, в одной из библиотек Гаспида.

Я оборвал ее записки там, где оборвал, потому что с этого момента две версии изрядно расходятся. В первой дошедшей до меня версии, изложенной в виде драмы в трех частях, телохранитель ДеВар пронзил госпожу Перрунд мечом, мстя ей за смерть своего хозяина, а потом вернулся к себе домой в Полутайные королевства, где обнаружилось, что на самом деле он — принц, изгнанный из дома отцом в результате прискорбного, но не бесчестящего недоразумения. За этим следовало примирение на смертном одре в сопутствии цветастых речей, смерть короля и вступление на трон ДеВара, правившего с тех пор мудро и взвешенно. Признаю, что такая концовка, на мой вкус, в нравственном отношении более удовлетворительна.

Та версия, которая считается написанной рукой госпожи Перрунд (и которая, по ее словам, была написана только для того, чтобы опровергнуть сенсационную ложь версии драматической), отличается от первой как день от ночи. В ее записках телохранитель, чье доверие она обманула и чьего хозяина таким жестоким образом предала смерти, взял ее за руку (с которой она только что смыла кровь его хозяина) и вывел из гарема. Тем, кто в волнении ждал у дверей, они сказали, что с УрЛейном все в порядке: он наконец-то уснул, узнав, что причина болезни мальчика обнаружена.

ДеВар заявил, что должен отвести наложницу Перрунд к начальнику стражи ЗеСпиоле, чтобы подвергнуть перекрестному допросу с обвинившей ее (ложно, как он подозревает) нянькой. ДеВар извинился перед главным евнухом Стайком и вернул ему связку ключей. Он приказал части собравшихся стражников остаться там, а остальным — возвратиться на свои обычные места, к своим обычным заданиям. После этого он вежливо, но твердо увел госпожу Перрунд.

Конюх, который седлал для них скакунов, видел, как оба покинули дворец, а многие честные граждане сообщали потом, что видели, как эти двое покинули город.

Приблизительно в то время, когда они выехали из северных ворот города, Стайк попытался открыть двери, ведущие в малый дворик на верхнем этаже гарема.

Ключ никак не хотел входить в скважину — что-то ему мешало.

Двери пришлось сломать. Оказалось, что постороннее тело, вставленное в скважину, после того как двери были закрыты, являет собой кусочек мрамора в форме мизинца, отломанного от руки одной из дев в центре фонтанной чаши.

УрЛейн был найден в спальне, примыкающей к дворику. Простыни на кровати были пропитаны его кровью. Тело уже остыло.

Ни ДеВара, ни Перрунд так и не поймали. После приключений, о которых в записках не сообщается, они направились в Монтелоччи, что в Полутайных королевствах, где, как это ни удивительно, ДеВара никто не знал, зато сам он немало знал об этих землях и сумел быстро создать себе имя.

ДеВар и Перрунд стали торговцами, а впоследствии основали банк. Перрунд написала свои записки, которые и составили половину моей книги. Они поженились, и их сыновья (а предположительно, и дочери) по сей день управляют торговым домом, который соперничает с нашим кланом Мифели. Символ их компании, как говорят, — обычное кольцо, какое получается, если отрезать кусок трубы. (Этот символ, как я думаю, — лишь частичка из целого ряда перекличек внутри этих историй и между ними, но, поскольку скрытый их смысл слишком сложен и моя старая голова уже не может его постичь, я предоставляю читателю самому выявить точки соприкосновения, самому сделать выводы, самому пораскинуть мозгами.)

Как бы то ни было, но в записках этих сообщается, что ДеВар и Перрунд погибли во время путешествия в горах, погребенные лавиной, пять лет назад. Могилой им стали снег, лед и неумолимые горные пики, но, поскольку погибли они после долгой и счастливой совместной жизни, я беру на себя смелость повторить, что относительно их судеб предпочитаю первую версию, пусть она и не подтверждается фактами.

И вот теперь, пожалуй, двойная моя история подошла к концу. Не сомневаюсь — многого я не сказал, многого из того, что с немалым на то основанием можно было бы включить в эту книгу, если бы мы (я) знали капельку больше и обнаружили еще чуточку, но, как я указывал выше, иногда (а может быть, и всегда) приходится довольствоваться тем, что есть.

Моя жена должна скоро вернуться с рынка. (Да, я женат и сегодня люблю свою жену не меньше, чем любил всегда, — люблю ее саму, а не мою утраченную любовь в ней, хотя, должен признаться, она немного похожа на доброго доктора.) Она взяла с собой двух наших внуков, чтобы купить им подарки, а вернувшись, они попросят меня поиграть с ними. Я теперь так стар, что почти не работаю, но жизнь есть жизнь, и ее нужно дожить.

Йен Бэнкс Взгляд с наветренной стороны

ПРОЛОГ

Уже приближалось время, когда, как мы оба прекрасно понимали, мне придется уйти. И трудно было определить, чем освещается горизонт – вспышками молний или взрывами энергетического оружия Невидимых.

Вот к небу взметнулся очередной лепесток сине-белого света, озаривший рваные тучи, а под ними сквозь струи дождя – жуткий пейзаж внизу: в отдалении руины зданий, разрушенных еще раньше, на вершине кратера торчали искореженные столбы, вывернутые наружу остатки труб и туннелей. И громоздилось массивное изуродованное тело земельного разрушителя, который валялся на дне гигантской ямы, утонув наполовину в грязной луже… Вспышка погасла, оставив лишь мимолетную память в сетчатке глаза и печальные следы пожара на корпусе разрушителя.

Квилан сильнее сжал мне руку:

– Пора. И прямо сейчас, Уороси:

Другая, не яркая, вспышка осветила его лицо и потеки машинного масла там, где его тело уходило прямо под изуродованную военную машину.

Я сделала вид, что сверяюсь с компьютером на шлеме. Флаер возвращался и возвращался один. Экран показывал, что с ним не было никакого груза, а отсутствие связи по открытому каналу говорило о том, что нас не ждет ничего хорошего. Шансов на спасение оставалось мало. Я переключила экран на ближний тактический обзор, но и там не было ничего нового. Пульсирующие линии свидетельствовали лишь об абсолютной неясности и неуверенности. А на первый взгляд казалось, что мы на правильном пути и скоро опрокинем Невидимых. Наверное, осталось уже минут десять. Или пятнадцать. Или пять. До победы. Но и в этом не было уверенности. И все же я улыбнулась и заставила себя сказать как можно равнодушней:

– Пока флаер здесь, мне никуда не деться. Никому из нас никуда не деться. – И я оперлась на грязный склон, стараясь найти более надежную опору ногам.

Снова раздалось несколько взрывов. Я упала прямо на незащищенную голову Квилана и услышала, как несколько осколков вонзилось в склон неподалеку, а затем что-то плюхнулось в воду. В следующий момент, открыв глаза, я заметила, как грязные волны лизнули узкий бронированный нос разрушителя. Потом вода совсем успокоилась.

– Уороси, – позвал он, – я и не собираюсь никуда идти. Особенно с этой штуковиной на себе. Я вовсе не собираюсь выглядеть героем, как, впрочем, и ты. Но… Прошу тебя, уходи отсюда. Уходи сейчас же.

– Время еще есть, – остановила его я. – Мы вытащим тебя отсюда. Ты просто слишком нетерпелив, как всегда.

Над нами снова запульсировали вспышки, высвечивая каждую каплю дождя.

– А ты…

Его слова утонули в грохоте очередного взрыва; нас, как шатром, накрыла ревущая волна, создавая впечатление, будто сам воздух рвется в клочья.

– Громовая ночка, – заметила я, снова наваливаясь на Квилана. В ушах звенело, и я увидела в его глазах боль. – Даже погода против нас, Квилан. Чертовский сегодня гром!

– Это не гром.

– Гром, гром. Слышишь? А вот и молния, – я все теснее прижималась к нему.

– Иди. Иди отсюда немедленно, Уороси, – прошептал он. – Ты делаешь глупости.

– Я… – начала было я, но тут моя винтовка соскользнула с плеча и стукнула Квилана по лбу.

– Ох, – выдохнул он.

– Извини, – я поддернула ремень.

– Я знаю, что виноват. Я потерял шлем.

– Но ведь ты добил разрушителя, – напомнила я, похлопав по траку, подобно скале нависавшему над нами.

Он попытался рассмеяться, но только скривился. Потом положил руку на поверхность ведущего колеса и прошептал:

– Забавно. А ведь я даже не уверен, действительно ли это сделали мы или они сами его разрушили.

– Неправда. Ты знаешь. И я знаю. – Я посмотрела на изувеченный каркас разрушителя. Пожар внутри, кажется, разгорался сильней; через пробоину на месте главной турели показались тоненькие сине-желтые язычки.

Подбитый разрушитель застрял на склоне, один его бок провалился в кратер. Разбитые гусеницы лежали на холме, напоминая гигантский эскалатор для подхода к отверстию кратера. Прямо перед нами зависли огромные ведущие колеса, неуклюже вылезавшие из-под обшивки. Квилан попал под них, и его затерло в грязь, оставив на свободе лишь верхнюю часть тела.

Все другие наши товарищи погибли. Остались только мы двое и пилот легкого флаера, вернувшийся подобрать нас. Но корабль, зависший в паре сотен километров наверху, помочь ничем не мог. Я попыталась вытащить Квилана, не слушая его приглушенные стоны, но застрял он крепко. Потом на траках я сожгла свою форму в слабой надежде, что от температуры они станут податливей и я смогу его вытащить. И долго проклинала наше оружие энного поколения, столь быстро убивающее живое и пробивающее броню, но оказавшееся столь бесполезным при необходимости разрезать толстый металл.

Где-то рядом послышалось шипение – это искры, вылетавшие из горевшего разрушителя, гасли под дождем. Земля вздрагивала от взрывов, а вместе с ней и мы, и сломанная машина.

– Давай-давай, двигай, – уже сурово приказал Квилан. – Время уходит.

– Нет. Думаю, еще можно что-то сделать, чтобы…

– А я не думаю. Тут скоро все само сделается. Иди.

– Не пойду. Мне здесь вполне уютно.

– Что?

– Уютно.

– Это уже идиотизм.

– Вовсе нет. И прекрати пытаться избавиться от меня.

– Почему, если ты на глазах становишься идиоткой?

– И перестань называть меня так, слышишь? Ты, старый любитель препираться.

– Я не препираюсь. Я только стараюсь заставить тебя вести себя разумно.

– Я именно так и делаю.

– Мне твое благородство по фигу, ты же знаешь. Твой долг – спасти себя.

– А твой – не отчаиваться.

– Не отчаиваться!? Мой товарищ и однополчанин ведет себя, как дебил, а я, значит… – Квилан широко распахнул глаза. – Обернись! – вдруг прошипел он, указав мне за спину.

– Что? – Я резко повернулась, схватив винтовку, и замерла. На верхушке кратера лежал солдат Невидимых и внимательно всматривался в искореженную машину. На нем было некое подобие шлема, который не закрывал глаз и, кажется, не отличался особенной сложностью. Я до боли всматривалась в него через пелену дождя. Солдата, вооруженного одной винтовкой, освещало пламя горящего разрушителя, мы же оставались в тени. Я лежала, не шевелясь.

Тут он поднес что-то к глазам, стал внимательно оглядывать нашу сторону и, наконец, замер, глядя прямо на нас. Я подняла винтовку и выстрелила как раз в тот момент, когда он только начал целиться. Солдат распался на клочки света, смешавшись с другими вспышками на лиловом небе. Остатки соскользнули по склону прямо на нас: это оказались ошметки руки и голова.

– А ты не промах, – заметил Квилан.

– Я такой всегда и была, мой милый, – ответила я, похлопав его по плечу. – Только всегда таила это в секрете, чтобы тебя не расстраивать.

– Уороси, но ведь это не последний, – прошептал он, снова сжимая мою руку. Действительно, пришло время уходить.

– Я… – но я не успела закончить, потому что обшивка разрушителя и весь кратер затряслись, как от подземного взрыва, и над нашими головами засвистела шрапнель, летевшая, казалось, из места, где находилась турель машины. Квилан аж задохнулся от боли. Нас забрызгало комьями грязи, и останки Невидимого подкатились еще ближе. Рука в бронированной перчатке все еще сжимала оружие. Я снова посмотрела на экран шлема. Флаер висел почти над нами. Действительно, пора уходить.

Я повернулась, чтобы хоть что-то сказать ему.

– Не надо, – остановил он меня. – Лучше дай-ка мне винтовочку этого ублюдка. – Он махнул рукой в сторону останков: – Будь уверена, я успею прихлопнуть парочку-другую.

– Хорошо. – Я проползла среди осколков по грязи и взяла винтовку убитого.

– Посмотри, не было ли с ним еще чего! – крикнул Квилан. – Гранат там или…

Я соскользнула обратно, перезарядила винтовку и подала ее Квилану. Ботинки мои были полны воды.

– Все, что есть.

– И так сойдет. – Он проверил оружие и, приложив приклад к плечу, попытался повертеться в разные стороны, насколько позволяло ему придавленное туловище. В конце концов, ему удалось выбрать две или три удобные позиции. – А теперь ступай, а не то я сам тебя пристрелю! – Последние слова Квилану пришлось почти прокричать из-за вновь усилившегося обстрела.

Я наклонилась и поцеловала его.

– Увидимся на Небесах, – едва слышно прошептала я.

Квилан неожиданно нежно посмотрел на меня, губы что-то прошептали, все заглушил мощный взрыв. Я попросила его повторить. Эхо умирало где-то вдали, и над нами медленно угасал столб желтоватого света. Сигнал на экране шлема настойчиво мигал, давая понять, что флаер уже над головой.

– Я сказал, нечего расстраиваться, Уороси, – улыбаясь, повторил он. – Просто живи. Живи за меня. За нас обоих. Обещай.

– Обещаю.

Он махнул рукой:

– Удачи, Уороси.

Я хотела хоть что-то ответить, хотя бы просто «пока», но не сумела произнести ни звука, а только безнадежно поглядела на моего мужа в последний раз, отвернулась и заставила себя лезть наверх, скользя и падая, по этой ужасной грязи, туда, через труп убитого Невидимого, вдоль разбитого разрушителя, чтобы укрыться под его задней турелью от участившихся взрывов среди дождливого неба и быстро поднимающейся воды.

Склоны кратера были скользкими не только от грязи, но и от пролившегося масла, и казалось, что мне уже никогда отсюда не выбраться. Я почти отчаялась, но в этот момент добралась до широкой металлической ленты гусеницы. И то, что убило мою любовь, теперь спасло меня. Используя траки в качестве ступеней, я в конце концов добралась до вершины.

Оттуда в дымном свете разрушенных горящих зданий через мутную пелену дождя я увидела двигающуюся в нашу сторону еще одну огромную машину, а за ней крошечные пригнувшиеся фигурки.

Из-за тучи вынырнул флаер, я прыгнула на борт, и мы мгновенно взмыли. В последний момент пыталась обернуться, посмотреть назад… Но дверцы оказались плотно закрытыми, очень плотно, а меня просто швырнуло на кучу груза. Маленькое наше суденышко, уворачиваясь от прожекторов и осколков, направилось к ожидавшей его «Зимней буре».

ГЛАВА ПЕРВАЯ ОТСВЕТ ДРЕВНИХ ОШИБОК

Баржи покоились в темноте застывшего канала. Укрывший их перинами снег неузнаваемо смягчал линии. Вся поверхность самого канала, пирсов, причальных кнехтов и подъемных мостов тоже несла нежный груз снега, а высокие здания по берегам с разнообразными окнами, балконами и водосточными желобами мягко светились белизной.

Кэйб знал, что канал – это, наверное, самый спокойный район города во все времена, но сегодня даже он казался неправдоподобно застывшим. Он отчетливо слышал свои шаги в нетронутой белизне – тихий скрип, тишина, тихий скрип и вновь тишина. Он остановился, поднял голову и принюхался. Воздух ничем не пах. Кэйб впервые наблюдал город при такой тишине, густой снег гасил всякий звук и запах. К тому же был полный штиль, и канал, еще и не скованный льдом, стоял неподвижно, без единого плеска.

Ни один огонек не отражался в черной воде, и потому казалось, что ее не существовало вовсе, этакое абсолютное ничто, в котором летят ничем не поддерживаемые баржи. Это тоже было непривычным, ведь весь остальной город, весь мир сияли сейчас огнями.

Кэйб задрал голову. Снегопад прекратился, тучи над городом и дальними горами бледнели и таяли, открывая яркие звезды. В вышине начинала светиться дымная, едва заметная линия, становившаяся все шире и шире по мере того, как медленно исчезали тучи. В небе не было видно ни одного судна, ни грузового, ни пассажирского. Птицы, казалось, притаились в своих гнездах.

Не было слышно и музыки. Обычно в городе Акьюме музыка если прислушаться (а Кэйб умел очень хорошо слышать), лилась отовсюду. Но этим вечером даже он ничего не слышал.

Приглушенность – нашлось подходящее слово. Город был приглушен этой необычной, редкой ночью («Сегодня вы танцуете при свете древних ошибок!» – сказал утром в одном из интервью Циллер, и в словах почувствовалось любование красивой фразой). Это состояние почувствовалось на всей территории Ксаравва, а может, и на всей Орбите Мэйсак.

Но все же казалось, что этой приглушенностью город обязан лишь снегу. Кэйб постоял еще немного, гадая, чем еще можно объяснить эту тишь. Существовало что-то таинственное, что он и раньше видел, но никогда еще он не попытался понять как следует, в чем тут соль. Чтобы иметь дело с самим снегом…

Он обернулся, посмотрел на свои следы в глубоком снегу и неожиданно увидел не одну, а три цепочки. Кто, какое четвероногое могло сделать вторую тропинку? Конечно, он подозревал, и Хаб, без сомнения, подтвердил бы его подозрения, – что это были следы нашего уважаемого гостя хомомдана, посла Кэйба Ишлоера.

Ах, как мало тайн в эти дни! Кэйб огляделся, затем неожиданно подпрыгнул в каком-то странном танце и принялся изучать следы с грацией, которую невозможно предположить в таком большом теле. Он делал это очень внимательно, явно стараясь остаться незамеченным. Следы шли, в точности следуя его маршруту. Так-то лучше. И о чем он думал? Только о снеге и снежном безмолвии.

Следы складывались в некое подобие звука, аккомпанировавшего погоде; в нем слышались вздохи и рев ветра, шипенье и барабанная дробь дождя, туман и свет, капли и струи. Но сам снег падал бесшумно, как с экрана телевизора с отключенным звуком, словно Кэйб внезапно оглох. Да, все было именно так.

Удовлетворенный, Кэйб упал на тропу, как глыба снега падает с высокий крыши, и посмотрел на длинную белую линию барж, на миниатюрную лавину падающих снежинок – и засмеялся.

Тихо, чтобы не потревожить тишины.

Наконец, на плавном изгибе канала появилось несколько огней большой баржи и одновременно намек на какую-то музыку. Мягкую, нетребовательную, но все же несомненно музыку – предчувствие музыки, как порой это называлось. Не сам концерт, но лишь только звукнастраиваемых инструментов.

Концерт. Кэйб удивился, зачем его пригласили. Посольский дрон И. X. Терсоно в послании, врученном сегодня в полдень, требовал его присутствия. Послание было написано чернилами на плотной бумаге и вручено маленьким дроном, вернее, летающим серебряным подносиком, да. Обычно Кэйб и так всегда являлся на концерты Терсоно, происходившие каждый восьмой день. Особое приглашение нечто означало. Хотели ли ему дать понять, что, приходя раньше на концерты один и не приглашенным, он был слишком самонадеян?

Но это странно – теоретически концерты были открыты для всех. Неужели только теоретически? Культурные привычки дронов, особенно таких старых, как И. X. Терсоно, не переставали удивлять Кэйба. Никаких правил и писаных законов, но… слишком много нюансов, ритуалов, способов выражения вежливости. И моды. Она проявлялась в стольких деталях, от тривиальных до самых важных.

Тривиальные: это последнее письмо было вручено на серебряном подносе. Означало ли это, что теперь все получают такие «подвижные» сообщения ежедневно вместо того, чтобы делать это обычным путем, через знакомых дронов, компьютеры или имплантанты? Что за странная и утомительная идея! И все же – это непременно станет ретроспективной модой на сезон, а то и больше.

Да, они живут и умирают по капризу! Некоторые из известных людей заявляли, что жить будут однажды, а умирать вечно, и миллиарды последовали такому примеру. Потом пошло другое поветрие – полностью обновлять или даже заново выращивать тела. Или превращаться в андроидов, если не во что-нибудь похлеще. Или… впрочем, достаточно, воистину фантазиям нет предела. Нет сомнения лишь в том, что и эту штучку с подносом переймут миллиарды, это станет модным.

Неужели именно так и должно вести себя зрелое общество? Смерть как выбор стиля жизни? Кэйб знал, как ответили на этот вопрос люди его собственной страны – сумасшествие, детские сады, неуважение к личности и к жизни вообще, ересь. Сам он, впрочем, отнюдь не был в этом уверен, что говорило и о том, что он уже слишком много времени провел здесь, и о том, что он просто-напросто выказывает к культуре, которая помогла ему занять здесь столь важное место, недопустимую симпатию.

Таким образом, размышляя о тишине, церемониях, моде и своем собственном месте в этом обществе, Кэйб, наконец, добрался до затейливо украшенного входа в старинную церемониальную баржу «Уединение», экстравагантное помещение резного дерева. Снег был притоптан множеством ног, бесчисленные тропинки вели к близлежащим домам. Кэйб по-прежнему радовался снегу, но ведь он не жил в этом горном городе, а его собственного дома в этой стране никогда не касались ни снег, ни лед. Словом, снег был ему в новинку. И перед тем как подняться на борт, хомомдан посмотрел на ночное небо, чтобы увидеть прямо над головой большой клин снежно-белых больших птиц, пролетавших над мачтами, держа путь в глубь страны, подальше от Соленого моря. Когда они скрылись за домами, он почистил пальто, стряхнул снег со шляпы и вошел.

– Похоже на каникулы.

– На каникулы?

– Да, на каникулы. Раньше это слово означало нечто совершенно противоположное нынешнему своему значению. Почти абсолютно противоположное.

– Что вы имеете в виду?

– Послушайте, это вообще съедобно?

– Что?

– А вот это.

– Не знаю, попробуйте и поймете.

– Но оно все еще шевелится.

– Шевелится? То есть двигается по своей воле?

– Думаю, да.

– Но, послушайте, это же вещь, полученная от настоящего хищника, типа нашего друга Циллера, и естественно было бы сказать «да», но…

– Так что насчет каникул?

– Циллер был…

– Он утверждал нечто о противоположном значении этого слова. Когда-то каникулы означали время, когда ты куда-то уезжал.

– Неужели?

– Да, я когда-то слышал об этом. Древние времена, век лишений. Люди были вынуждены работать беспрерывно, создавая богатства для себя и общества, а потому не могли роскошествовать со временем. Короче, они работали половину дня большую часть года, и потом им за это давали определенное время, которое можно было потратить на себя, используя некий обменный эквивалент…

– Деньги, у них был такой технический термин.

– Вот именно. И тогда на это время они уезжали.

– Простите, вы съедобны?

– Вы, что, действительно пытаетесь разговаривать с нищей?

– Не знаю. То есть не знаю, пища ли это?

– Но в самых примитивных обществах не было и того: свободными оставались всего лишь несколько дней в году!

– Но я полагаю, что примитивные общества могли быть вполне…

– Он имеет в виду примитивизм в индустриальном смысле. Не обращайте внимания. И не прекратите ли вы тыкать в это? Испортите!

– Но вы-то сами можете это есть?

– Вы можете съесть все, что угодно, если только сумеете донести это до рта и проглотить.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Так спрашивайте, идиот!

– Именно это я и делаю.

– Нет, не это! Гриф, что вы делаете? Перестаньте сейчас же! Где ваш майндер^[103], где комп, наконец?

– Но я вовсе не хотел…

– Вижу. Так что? Они уезжали все разом?

– Как это возможно? Все бы остановилось, если бы все они так уехали.

– М-да, разумеется.

– Но иногда бывало, что инфраструктурой занимались подсобные команды. Словом, они все-таки уезжали и ездили с места на место время от времени.

– А!

– А ведь теперь каникулы – это время, когда мы остаемся дома, ведь иначе у нас не было бы возможности вот так собираться вместе, и ты никогда не узнал бы, кто твой сосед.

– На самом деле, я и сейчас точно в этом не уверен.

– Это потому что вы столь легкомысленны.

– Ах, если бы были только одни длинные каникулы!

– В старом смысле, конечно?

– В гедонистическом.^[104]

– Шило у вас в заднице.

– И в заднице, и в руках, и в ногах, и везде…

– Хаб, так можно это есть или нет?

– …и в крыльях, и в ребрах, и в печенках…

– Хорошо, мне кажется, есть идея.

– …и в коленках, и в копытах, и в рогах…

– Так что же, Хаб?

– …и в панцирях, и в мускулах, и в голове…

– Заткнешься ты, наконец?

– Хаб, а, Хаб? Черт, мой комп не работает! Или Хаб просто не отвечает.

– Может быть, он на каникулах?

– …и в плавниках, и в волосах, и еще где? М-м-м… Где же? В зубах ничего нет?

– Предлагаю его все-таки заткнуть.

– Одобряю.

– Хаб! Хаб! Никогда еще ничего подобного не случалось!

– Ишлоер?

– Извините? – Наконец произнесено его имя. Кэйб вынужден был признаться, что все-таки втянут в один из тех странных, напоминающих транс разговоров, в которые попадал на подобных сборищах. В таких случаях диалог – или же несколько диалогов разом – тянулся каким-то головокружительным, доводящим до тошноты образом и действовал на него так, что он совершенно терял нить разговора, не понимая, кто, что, кому и зачем говорит.

Правда, в следующий момент он легко вспоминал все сказанные слова, но уловить связывающие их эмоции так и не мог. И сейчас он пребывал в каком-то странном дурмане, пока в разговоре не образовалась брешь, пробитая обращением непосредственно к нему. Он находился в верхней бальной зале церемониальной баржи «Уединение» вместе с сотней других людей, большинство которых были действительно людьми, хотя и не в собственно человеческом обличий. Концерт композитора Циллера – античная челгрианская мозаика – закончился полчаса тому назад. Настроение царило тихое и спокойное, несмотря на то что финал слушатели встретили взрывом аплодисментов. Теперь все занимались едой и выпивкой. И, конечно, беседой.

Кэйб вместе с группой мужчин и женщин стоял посередине зала у буфетного столика. Воздух был теплым, полным ароматов и тихой музыки. Над головами сгибались деревянные и стеклянные светильники, сделанные на какой-то старинный манер так, что, хотя и не давали полного спектра, озаряли все вокруг уютным ласковым светом.

В носу его тихо позвякивало кольцо. Когда Кэйб впервые прибыл сюда, ему совсем не понравилась идея имплантации компьютера прямо под черепную коробку (да и вообще куда бы то ни было). Единственной вещью, с которой он действительно не расставался, было это фамильное кольцо в носу, поэтому компьютер вживили ему именно туда.

– Прошу прощения за беспокойство, господин посол. Это Хаб. Вы оказались ко мне ближе всех и потому передайте господину Олсьюлу, что он пытался говорить не по компу, а по обыкновенной брошке.

– Хорошо. – Кэйб обернулся к молодому человеку в белом костюме, державшему в руках какую-то драгоценность и с большим удивлением на нее взиравшему. – Это вы господин Олсьюл?

– Слушаю вас, – молодой человек отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть хомомдана. Лицо отражало такую растерянность, что Кэйб понял: он действительно введен в заблуждение этой скульптуркой, или монументальной бижутерией. Здесь это часто случалось. Молодой человек, прищурившись, изучал свою крупную брошь. – А ведь я мог это испортить…

– Еще раз простите, господин посол, благодарю за помощь, – пропищало кольцо.

– Не стоит благодарности.

Сверкающий пустой поднос подплыл прямо к молодому человеку и, качнувшись, произнес:

– Хай! Это снова Хаб. То, что вы держите в руках, господин Олсьюл, это драгоценный камень в форме двадцатигранника, оправленный в платину и саммитиум. Изделие студии господина Ксоссина Наббарда, последователя школы Кварафид. Настоящий шедевр, сделанный с настоящим мастерством. Но, к сожалению, не компьютер.

– Черт побери! А где же тогда мой компьютер?

– Вы позволили ему остаться дома.

– Но почему вы мне не сказали об этом раньше?

– Вы просили меня не делать этого.

– Когда?

– Сто два…

– Ах, неважно! Но тогда смените инструкции. В следующий раз я отправлюсь из дома без компьютера и…

– Хорошо, так и сделаем.

Господин Олсьюл, наконец, оторвал взгляд от брошки:

– Может быть, мне надо было взять тот шнурок или что-нибудь другое из этих имплантированных штук?

– Может быть. Главное, не забывайте дома голову, это может привести к серьезным затруднениям. А теперь я рад сказать вам, что готов сопровождать вас весь остаток вечера, если вам будет угодно.

– Разумеется, мне это угодно. – Молодой человек прицепил брошь к лацкану пиджака и повернулся к буфету, где чего только не было. – Но все-таки – могу я это есть или… О, господи, оно уходит!

– Ах, шило в заднице! – ухмыльнулся проплывающий мимо поднос.

– Что?

– Кэйб, дружище, вот вы где! Спасибо, что пришли! Кэйб обернулся и обнаружил рядом с собой хозяина, дрона И. X. Терсоно, подплывшего к нему на уровне головы человека, но немного ниже хомомдана. Дрон был чуть меньше метра в высоту и около полуметра в ширину и длину. Его округлые формы из нежного розового фарфора украшали мягко сиявшие синие камни. Сквозь прозрачный фарфор – тонкую керамическую кожу – прекрасно просматривалось все внутреннее устройство дрона. Его аура, как раз под гладким основанием, вспыхивала глубоким лилово-красным светом. Это означало, если Кэйб правильно помнил, что дрон занят. Занят разговором с ним?

– Терсоно, ведь вы меня пригласили!

– Разумеется, пригласил. Представляете, до меня только потом дошло, что вы сможете неверно истолковать такое приглашение – как вызов или даже требование. Конечно, если приходит послание…

– Да-да. Вы хотите сказать, что это не было требованием?

– Скорее, просьба. Видите ли, у меня к вам действительно есть просьба.

– Вот как? – Такое случилось впервые.

– Да. И теперь я думаю, как бы нам с вами побеседовать приватно?

«Приватно», – удивился Кэйб: это слово редко употреблялось здесь. А если и употреблялось, то, скорее, в сексуальном плане, да и то редко.

– Конечно, – поспешил, однако, согласиться он, – пойдемте.

– Благодарю, – ответил дрон, поднимаясь под потолок и оглядывая толпу, словно ища в ней что-то. Или кого-то. – Пожалуй, полного уединения не найти… Ага, вот здесь. Прошу вас сюда, господин Ишлоер.

Они приблизились к группе людей во главе с Махраем Циллером. Челгрианец был почти так же высок, как сам Кэйб, и полностью зарос шерстью, очень светлой вокруг лица и темно-коричневой на спине. Он явно имел вид хищника, с большими, близко посаженными глазами на широкоскулом лице. Ноги были длинными и мощными, а между ними, украшенный серебряной цепью, изгибался сильный хвост. Но если его далекие предки имели по две средних ноги, то Циллер обладал лишь одной, зато широкой и чуть ли не полностью прикрытой темным жилетом. Его руки, очень напоминавшие человеческие, заросли золотистой шерстью и заканчивались шестипалыми кистями, больше похожими на лапы.

Едва только они присоединились к группе Циллера, Кэйб почувствовал, как снова его уносит волна другого, столь же сводящего с ума разговора:

– …Разумеется, вы не имеете понятия, о чем я говорю. Вы не знаете контекста.

– Удивительно! Неужели у каждого есть свой контекст!?

– Отнюдь нет. Чаще всего есть ситуация, так сказать, окружение, – а это не контекст. Вы, конечно же, существуете, и отрицать этого я не могу.

– Ну, спасибо.

– Не за что. В противном случае вы разговаривали бы сам с собой.

– Так вы утверждаете, что реально мы все-таки не существуем?

– Это зависит от того, что подразумевать под словом «существование». Но давайте все же согласимся, что мы не существуем…

– Прелестно, прелестно, мой милый Циллер, – вмешался И. X. Терсоно: – Я полагаю…

– …ибо мы не страдаем.

– Не страдаем, потому что едва ли наделены способностью к страданию.

– Отлично сказано! А теперь, Циллер…

– О, это слишком старый аргумент.

– Но только способность к страданию…

– Эге! А я вот страдаю! Лемил Кимп разбил мое сердце.

– Заткнись, Тьюлай.

– …вы прекрасно знаете, что вынуждает вас «страдать» – это не страдание в прямом смысле.

– Но я страдаю!

– Так вы сказали, что это старый аргумент, миссис Сиппенс?

– Да.

– Старый означает плохой?

– Старый означает дискредитированный.

– Дискредитированный? Кем?

– Никем. Чем.

– То есть?

– Статистикой.

– Ах, вот как! Статистикой… Ну, а теперь, Циллер, дружище…

– Это несерьезно.

– Я думаю, она считает себя более серьезной, чем вы, Цил.

– Страдание облагораживает.

– И это утверждение тоже почерпнуто из статистики?

– Нет. Но я полагаю, что здесь требуется найти моральную разумность:

– А-а-а, вы имеете в виду необходимость вежливого общества? В таком случае, мы все согласимся. А теперь, Циллер…

– Моральная разумность говорит нам, что любое страдание есть зло.

– Нет. Моральная разумность, скорее, склонна трактовать страдание как зло до тех пор, пока не доказано обратное.

– А-а-а, так вы признаете, что страдание может быть добром.

– За некоторыми исключениями.

– Ага.

– Как мило!

– Что?

– А вы знаете, как это работает в некоторых языках?

– Что? Что работает?

– Терсоно, – обратился Циллер к дрону, опустившемуся до его плеча и приникавшему все ближе, словно он хотел привлечь внимание. Аура дрона потемнела до серо-голубого оттенка вежливо скрываемой фрустрации^[105].

Махрай Циллер, композитор, наполовину изгнанник, наполовину бродяга, поднялся со своего места и, сделав из средней конечности подобие полки, поставил туда бокал, одновременно передними лапами пытаясь одернуть жилет и причесать брови.

– Помоги-ка мне, – попросил он дрона. – У меня серьезные намерения, и так просто я ее сегодня не отпущу.

– В таком случае, я думаю, что вам следует отложить это дело и поймать ее позже, когда она будет в менее упрямом и язвительном настроении. Вы знакомы с послом Кэйбом Ишлоером?

– Знаком. Мы старые приятели.

– Вы льстите мне, сэр, – вмешался хомомдан. – Я, скорее, только журналист.

– Но все предпочитают называть вас послом, не так ли? Я уверен, что этим очень хотят вам польстить.

– Без сомнения. И это у них получается.

– Однако будет слишком много амбиций, – добавил Циллер, оборачиваясь к стоявшей рядом женщине. Та подняла бокал и слегка кивнула.

– Когда вы оба прекратите критиковать своего щедрого хозяина? – уточнил Терсоно.

– Вы имеете в виду себя?

– Именно. Простите слишком эксцентричного дрона.

– Ладно.

– Хорошо.

И дрон направился мимо столов на корму. За ним последовал Циллер, который словно парил над полированной палубой, грациозно отталкиваясь единственной средней и двумя мощными задними лапами; в средней руке он продолжал держать нерасплескивающийся бокал. Кэйб заметил, что Циллер умудрился еще и помахать одной рукой паре людей, которые в ответ тоже кивнули, приветствуя его.

В сравнении с композитором последовавший за ним Кэйб чувствовал себя очень тяжелым и неуклюжим. Он попытался вытянуться во весь рост, чтоб хотя бы немного смягчить свою тяжеловесность, но едва не налетел на старинный замысловатый светильник, свисавший с потолка.

Наконец, все трое уселись на корме в небольшой каюте, выходящей иллюминаторами на чернильно-черную воду канала. Циллер согнулся над низким столиком, Кэйб уютно устроился на подушках, а Терсоно примостился на хрупком с виду и явно очень древнем деревянном кресле. Кэйб знал дрона Терсоно все десять лет своего пребывания на Орбите Мэйсак и давно заметил, что тот любит окружать себя антиквариатом, таким, например, как сама эта древняя баржа и та старинная мебель, которая ее наполняла.

Даже внешность дрона напоминала об этой страсти. Вообще в этих краях существовало известное и вполне достоверное мнение, что чем крупнее дроны, тем старее цивилизация. Первые их экземпляры появились восемь-девять тысяч лет назад и по размерам напоминали массивного человека. Последующие модели постепенно уменьшались, и уменьшались до тех пор, пока удобным размером не оказался карманный. И сегодня, глядя на метровое тело Терсоно, можно было подумать, что его сделали миллион лет назад, хотя на самом деле ему было всего несколько сотен, и его величина была обусловлена слишком свободным расположением внутренних частей да стремлением конструкторов демонстрировать это через прозрачную керамическую оболочку.

Циллер допил вино, вынул трубку и сосал ее все время, пока дрон обменивался любезностями с хомомданом. Композитор все еще старательно пускал колечки, когда Терсоно наконец обратился и к нему:

– Что привело меня к мысли собрать здесь вас обоих?

– И что же? – уточнил Циллер.

– Мы ждем гостя, дорогой композитор.

Циллер внимательно поглядел на дрона, осмотрел каюту и уставился на дверь:

– Что, прямо здесь и сейчас? Кого?

– Нет. Не здесь. И не сейчас. В течение тридцати или сорока дней. И боюсь, что в точности мы даже не знаем, кто он. Но это будет один из ваших, Циллер. Кто-то с Чела. Челгрианец.

Шерсть на лице Циллера поднялась, и сквозь нее над орехово-серым голым носом сверкнули крупные полукруглые глаза. В них было выражение, до сих пор Кэйбом не виденное (хотя, если честно говорить, он и вообще виделся с челгрианцем очень редко; всего несколько раз случайно и только в последний год).

– Он придет к нам? – ледяным тоном поинтересовался Циллер.

– Разумеется. Сюда, на Орбиту и, возможно, в город.

– Каста?

Слово было скорее угадано, чем услышано.

– Один из… Возможно, Данный, – тихо ответил Терсоно. – Ах, да, их кастовая система… То, почему Циллер теперь тут, а не там.

Циллер снова затянулся, не сводя глаз с трубки.

– Возможно, говоришь, Данный? – пробормотал он. – Ты, знаешь, Терсоно, я тебя уважаю и надеюсь, что в дальнейшем ты будешь лучше следовать этикету. Можешь начать прямо сейчас.

– Мы предполагаем, что это лицо непременно явится сюда, чтобы увидеть вас, – продолжал дрон, вертясь в кресле и одновременно выставив манипуляционные поля, при помощи которых пытался с помощью золотых шнуров задернуть гардины на окнах, закрыв вид на спящий канал и сугробы.

Циллер постучал по трубке, прочищая ее:

– Неужели? Ну надо же. Какой стыд. В таком случае я подумаю о длительном круизе. В глубокий космос. Эдак на полгодика. А то и подольше. Да, я уже решил. А ты передашь мои извинения этому дипломату или просто дворянину, которого они соизволят послать. Я уверен, он поймет.

– А я уверен, что нет, – тихо ответил дрон.

– Ладно, я пошутил. Но насчет круиза – это серьезно.

– Циллер, они непременно захотят встретиться с тобой, – спокойно сказал Терсоно. – Даже если ты действительно отправишься в круиз, они попытаются догнать тебя и встретиться прямо на корабле.

– И ты, конечно, и не подумаешь их остановить?

– Но как?

– Мне кажется, они хотят моего возвращения, – задумчиво пососал он остывшую трубку. – А ты как думаешь?

Аура дрона отразила недоумение:

– Мы не знаем.

– Неужели?

– Я совершенно откровенен с вами, господин Циллер.

– Тогда скажи, какими еще могут быть цели их визита?

– Любыми, мой друг, любыми, и все маловероятны, кроме названной. Но, как я уже сказал, точно мы ничего не знаем. Однако, пожалуй, с вашей догадкой я вынужден согласиться. Ваше возвращение на Чел – вот их главная задача.

Циллер пожевал мундштук, и Кэйб уже стал опасаться, что он его откусит:

– Но вы не можете заставить меня вернуться.

– Мой дорогой, не будем даже думать об этом. Они вам это предложат, но решение полностью зависит от вас. Вы наш уважаемый и высокочтимый гость, Циллер. Все население города единогласно примет любое ваше решение. Ваши поклонники, среди которых и моя скромная персона, давно считают вас своим, если только это не звучит навязчиво.

Циллер задумчиво кивнул, а Кэйб мельком подумал, естественный ли это жест для челгрианца или просто заученный.

– Прелестно, – пробормотал Циллер, и Кэйбу показалось, что композитор изо всех сил старается выглядеть как надо. – Но все же я пока еще челгрианец и не натурализовался.

– Разумеется, ваше присутствие здесь – большая удача для нас. Если бы вы считали бы наш дом своим, это было бы…

– Излишним, – резко закончил Циллер. Аура дрона стала грязно-кремовой, что свидетельствовало о замешательстве, в то время как несколько красных искр говорили об явном оскорблении.

Кэйб откашлялся, и дрон обернулся к нему:

– Терсоно, – сказал хомомдан, – я вообще-то не совсем понимаю, зачем я здесь, но могу ли из всего услышанного сделать вывод, что вы – представитель контакта?

– Можете. Да, я действительно выступаю от лица секции контактов. И в полном взаимодействии с Хабом.

– Но и я не без друзей и поклонников, – вдруг брякнул Циллер, уставясь на дрона.

– Не без?.. – переспросил Терсоно, меняя цвет ауры на ярко-оранжевый. – Но ведь вы изгнанник…

– Я имею в виду здешнее население, Терсоно, дрон контактов! – холодно пояснил Циллер. Дрон зарокотал в ответ, но с места не сдвинулся. «Все это смахивает на мелодраму», – мелькнуло у Кэйба. Циллер продолжил: – И я запросто могу пригласить кого-нибудь из них сопровождать меня в круизе, обеспечив себе полное уединение. Такое, которое вашему эмиссару будет весьма трудно нарушить.

Аура дрона стала почти пурпурной, и он беспокойно завертелся в своем старинном кресле:

– Попробуйте, попробуйте, мой дорогой Циллер! Хотя это и может быть воспринято как чудовищное оскорбление.

– И хрен с ним.

– Ладно, хрен с ним. Но я говорю о нас. Оскорбление будет для нас. Настолько тяжкое, что при определенных обстоятельствах…

– Помилосердствуйте! – насмешливо фыркнул Циллер и отвернулся.

«Ах да, война и ответственность за нее, – подумал Кэйб. – Посольство так щепетильно».

Дрон, весь малиновый, какое-то время сидел молча. Кэйб тоже молчал, раскинувшись на своих подушках.

– Дело в том, что даже самое мощное судно может не отвечать требованиям, которые вы предъявляете, исходя из вашей цели, – неожиданно продолжил дрон. – Я вообще сомневаюсь, есть ли здесь что-нибудь подобное.

Циллер еще немного пожевал трубку:

– А это известно всем?

Терсоно снова завертелся:

– Давайте лучше скажем, что ветер носит…

– Давайте. А заодно и то, что ваши суда никогда не лгут.

– Да, они не лгут. Они притворяются, ускользают, меняются, смущаются, отталкивают, темнят, запутывают и создают полную иллюзию, что будут действовать так-то, в то время как на самом деле намерения у них совершенно противоположные. Но они не лгут. Они боятся даже мысли об этом.

Тут Кэйб весьма порадовался, что взгляд огромных черных глаз Циллера обращен не на него. Дрон заметно нервничал.

– Все ясно, – подытожил композитор. – В таком случае я могу остаться дома и просто отказываться покидать свои апартаменты.

– Почему бы и нет? Это не очень-то вежливо, но ваше полное право…

– Спасибо. Если не будет другого выбора… – он сунул нос в трубку.

– Именно поэтому я и пригласил сюда Кэйба. – И дрон обратился к хомомдану: – Кэйб, мы были бы очень вам благодарны, если бы вы согласились сыграть роль хозяина для нашего челгрианского гостя, когда он или она появятся здесь. Вы будете действовать в паре со мной и при помощи Хаба, если получится. Мы еще не знаем, сколько это займет времени и как долго продлится визит, но так или иначе нужно сделать необходимые приготовления. – Тело дрона наклонилось на несколько градусов влево: – Не возьмете ли вы это на себя? Я знаю, что вопрос сложный, и потому не требую немедленного ответа. Обдумайте все хорошенько. И… решительно храня молчание об этом, вы окажете нам неоценимую услугу.

Кэйб откинулся на подушки и несколько раз сморгнул:

– Нет, отчего же, я могу ответить сразу. Буду счастлив помочь. – Он перевел взгляд на Циллера: – Но я совсем не хочу расстраивать Махрая Циллера…

– Ничего, я совсем не расстроюсь, – бросил тот, – если вам удастся внушить отвращение этому эмиссару, то вы окажете неоценимую услугу и мне.

Дрон издал звук, похожий на вздох, приподнялся и снова упал в кресло:

– Итак, все завершилось… вполне удовлетворительно. Нам с вами надо будет переговорить подробнее завтра, Кэйб. В течение ближайших дней придется поработать. Ничего особо серьезного, но, учитывая несчастливые обстоятельства общения с челгрианцами в последние годы, мы никоим образом не должны допустить, чтобы вы попали впросак, если не будете знать их привычки и дела.

Циллер откровенно фыркнул.

– Конечно, я все понимаю, – согласился Кэйб и развел всеми тремя своими руками в трех направлениях: – И я в вашем распоряжении.

– Премного благодарен, – дрон поднялся в воздух. – А теперь… Боюсь, я задержал вас болтовней так долго, что мы пропустили небольшую речь аватара Хаба^[106], а если мы и сейчас не поспешим, то опоздаем и на главное событие вечера.

– Уже столько времени? – удивился Кэйб, тоже вставая. Циллер захлопнул крышечку трубки и спрятал последнюю в жилет. Через пару минут все трое оказались снова в бальной зале, где уже были потушены огни, а крыша отодвинута и видно небо с бледными рваными облаками, множеством звезд и яркой полосой в дальней части Орбиты. На небольшой сцене на носу стоял, опустив голову, аватар Хаб, оказавшийся тощим человеком с серебристой кожей. Холодный воздух обдувал собравшихся, дружно смотревших на небо, кроме аватара. И Кэйб подумал, что сейчас вот так же смотрят вверх еще множество жителей города, и не только города, но и всей Орбиты, и всей стороны Великого Браслета. Он тоже задрал свою массивную голову, не совсем точно понимая, на что же именно надо смотреть.

Наступила тишина.

Потом несколько человек пробормотали что-то невнятное, и из разбросанных в пространстве персональных компьютеров послышался тоненький перезвон.

На небе вспыхнула новая звезда. Поначалу она казалась лишь намеком на вспышку, потом робкое пятно света начало становиться все ярче, разгораясь, словно лампа с реостатом. Соседние звезды начали блекнуть, их слабое сияние поглощалось светом новой звезды. Спустя несколько мгновений новая звезда засияла ровным, почти не дрожащим серо-голубым светом, едва ли не затмевая всю дальнюю сторону Мэйсака.

Кэйб услышал рядом с собой шумное дыхание, а чуть подальше – сдавленные вскрики:

– О!

– Горе, – прошептала какая-то женщина. Неподалеку зарыдали.

– Ничего хорошего, – пробормотал Циллер, но так тихо, что его услышали только дрон и Кэйб.

Они посмотрели еще немного, и тут раздался голос сереброкожего, одетого в темное аватара:

– Благодарю вас, – произнес он тем самым негромким, но глубоким и проникновенным голосом, который обычно предпочитал, и сошел со сцены.

– Может быть, это вовсе и не аватар, а реальное лицо? – задумался Циллер и поглядел на Терсоно, который испустил легкую вспышку аквамариновой вежливости в ответ.

Крыша вернулась назад, мягко качнув палубу под тремя ногами Кэйба, словно снова возродились старые двигатели баржи. Огни светили слабее, но им вторил мощный свет вновь вспыхнувшей звезды, широким потоком лившийся через иллюминаторы и отверстие в потолке. В зале стало темнее, но разглядеть друг друга можно было явственно.

Кэйб подумал, что собравшиеся стали похожи на привидения. Многие еще смотрели на звезду, выходя на открытую палубу. Сложились новые компании и пары. Хомомдан никак не мог подумать, что появление новой звезды так сильно подействует на людей – он ожидал лишь смеха, не более. «Значит, я так и не понял их за все это время», – решил он.

– Это патология, – пробурчал ему в ухо Циллер. – Я ухожу домой. У меня много работы. Не говоря уже о том, что последние известия меня отнюдь не вдохновляют.

– О, простите грубого нетерпеливого дрона, но могу ли я узнать, над чем вы сейчас работаете, господин Циллер? – вступил в разговор Терсоно. – Вы давно уже ничего не публиковали, а выглядите все время очень занятым.

– У меня есть заказ, – широко улыбнулся Циллер.

– От кого? – аура вспыхнула радугой удивления. Кэйб увидел как взгляд композитора метнулся к пустой сцене:

– Всему свое время, Терсоно. Но это отличный заказ, о котором никто ничего не узнает вплоть до первого исполнения.

– Ах, как таинственно!

Циллер выпрямился, далеко отставил назад сильную пушистую ногу и весь напрягся:

– Вот именно. И если я не начну работать сейчас же, то… могу не успеть. Так вы будете держать меня в курсе насчет этого окаянного эмиссара?

– У вас будет доступ ко всей информации.

– Отлично. Спокойной ночи, Терсоно. – Он поклонился дрону. – И вам, посол.

Кэйб тоже поклонился в ответ. Дрон кивнул. И Циллер пошел к выходу, ловко лавируя в толпе.

Кэйб снова посмотрел на новую звезду и задумался.

Свет восьмисоттрехлетней давности уверенно лился на баржу.

«Отсвет древних ошибок», – вспомнилось ему. Именно так назвал это Циллер в интервью сегодняшним утром. «Сегодня ночью вы будете танцевать в отсвете древних ошибок!» – так он и сказал и ошибся лишь в том, что никто не стал танцевать.

Это было одним из последних крупных сражений Айдайранской войны – и одним из наиболее жестоких. Айдайраны тогда поставили на карту все, выплеснув свое негодование в адрес тех, кого прежде считали друзьями. Это вылилось в ряд отчаянных, разрушительных и зверских попыток изменить уже определившийся не в их пользу ход войны. За пятьдесят лет было уничтожено всего (если это слово можно употребить в подобном контексте!) шесть звезд. В битве же, длившейся менее ста дней, оказались взорваны целых два солнца – Портиция и Джунс.

Все эти события известны в истории как битва Новых Близнецов. Но то, что на самом деле произошло со взорванными солнцами, оказалось больше, чем простое появление на их месте суперновых светил.

Звезд не стало вообще, миры погибли, все биосферы оказались напрочь размазанными, а миллиарды мыслящих существ в результате двойной катастрофы очутились в опасности и много страдали.

Айдайраны совершили этот акт, величайший смертный грех, преступление против биосферы, своим чудовищным оружием, но все же Цивилизация должна была предусмотреть и предотвратить подобную возможность. Айдайраны несколько раз до того выходили с предложениями о мире, а Цивилизация продолжала настаивать на безусловной капитуляции, и потому война разгорелась с новой силой и два солнца погибли.

Все это произошло давным-давно. Война закончилась восемьсот лет назад, и жизнь шла своим чередом. Но космический свет крался через пространство все эти столетия, и вот – звезды вспыхнули только теперь, и только теперь, в этот самый момент, миллиарды давным-давно погибших действительно умерли и для жителей Мэйсака. Разум, который заключался в Хабе Орбиты Мэйсак, имел собственные соображения по поводу того, чтобы обновить память о битве Новых Близнецов и попросить прощения у жителей, объявив, что между появлением первой новой звезды и второй будет период траура. Предполагалось, что в это время произойдет и еще одно событие, которое ознаменует собой полное окончание войны, но что конкретно это будет, пока не открывалось.

Теперь Кэйб начинал подозревать, в чем именно будет заключаться это событие. Он бросал задумчивый взгляд то в направлении ушедшего Циллера, то туда, куда взглянул композитор при вопросе о заказчике, для которого он сейчас работает.

Но «всему свое время», как сказал Циллер.

На сегодня же, по всей видимости, Хабу достаточно лишь того, чтобы все люди посмотрели на внезапно возникший тихий свет и задумались; может быть, немного пожалели о чем-то. Кэйб был почти уверен, что местное население не придаст этому большого значения в череде ежедневных дел, но тем не менее желание Хаба оказалось исполненным.

– Ужасно жаль, – проговорил рядом с Кэйбом дрон И. X. Терсоно и издал звук, означающий вздох, который прозвучал вполне искренно.

– Спаси всех нас, – отозвался Кэйб, чьи далекие предки были учителями айдайранов и принимали участие в той древней войне на их стороне. И хомомдан чувствовал свою ответственность за случившееся ничуть не меньше, чем Цивилизация.

– Мы пытаемся учиться, но все еще совершаем ошибки, – снова вздохнул дрон.

Последнее явно относилось к Челу, челгрианцам и кастовой войне. Он отвернулся от дрона и стал глядеть на медленно движущуюся в призрачном свете толпу.

– Всегда можно просто ничего не делать, – тихо заметил он. – Но обычно потом сожалеешь об этом.

«Порой я как-то невоздержан на язык, – подумалось ему вдруг. – Я говорю им именно то, что они хотят услышать».

Дрон чуть спустился, чтобы посмотреть на хомомдана снизу, но ничего не сказал.

ГЛАВА ВТОРАЯ ЗИМНЯЯ БУРЯ

Обшивка старого судна расползлась во все стороны, отрываясь и нависая над головой. Там, где раньше был потолок, обнаружился свет, мягко отражавшийся в отполированном полу. Блики сверкали и сами по себе, и отражая остатки оборудования, назначение которого определить было уже невозможно.

Квилан попытался найти более или менее понятное место, отключил поля костюма и ступил ногой на поверхность. Пол, кажется, был стеклянный, хотя через подошву это чувствовалось плохо. Похоже, присутствовала и гравитация.

Он еще раз осмотрелся. Все сильно повреждено, всюду зияли круглые и овальные дыры, все симметричные и с гладкими краями: нигде ничего рваного. Единственное отверстие, которое вело наружу, располагалось справа на носу, в семнадцати метрах от него и более или менее в центре вогнутого, как ложка, пола. Дыра в два метра была вырезана в обшивке пару недель назад, чтобы иметь доступ внутрь после того, как все будет осмотрено и опечатано. Через нее-то он и попал сюда.

На поверхности, при свете заново установленного освещения, было видно много бесцветных полос, откуда-то свисали звенящие при касании трубки и проволочки. Он еще удивлялся, зачем так беспокоились об освещении, ведь все было вывезено, открыто космосу, и никто не решился бы прийти сюда без скафандра, внутреннее оснащение которого делает весь другой свет ненужным, бессмысленным. Он снова посмотрел на пол. Наверное, электротехники просто были людьми эмоциональными: ведь при свете место казалось не таким заброшенным и опустошенным.

Квилан понимал, что у чувствительного человека такое хождение без оружия запросто может вызвать ужас. Они нашли многое из того, что надеялись найти, и вполне достаточно для их миссии, которая может спасти тысячи душ. Но этого казалось недостаточно, чтобы сбылись его надежды. Он еще раз огляделся. Видимо, все сенсорное и мониторинговое оборудование, использовавшееся для исследования разрушенной «Зимней бури», было убрано. Но вдруг началась легкая вибрация, и, глянув вправо, он увидел, что вырезанная дыра исчезла. Он оказался закрытым в этом корабле смерти.

– Изоляция установлена, – прозвучало у него в голове, и компьютер в ранце скафандра слегка задрожал.

– Близость систем скафандра мешает. Выключите компьютер. Прошу, снимите ранец.

– И тогда мы сможем продолжить разговор?

– Вы и я сможем говорить друг с другом.

– Ладно, – вздохнул он, снимая ранец. – А огни не надо тушить?

– Свет есть свет и ничего больше.

– Куда же мне его положить… – Квилан огляделся в поисках подходящего места для ранца, но тот неожиданно стал совсем легким и выплыл из рук.

– Вам необходимо знать, что здесь имеется сила собственных мотиваций, – сообщил голос в голове.

– Ах, конечно, конечно! Тогда давайте побыстрее. Мы ограничены временем, поскольку рядом военный корабль Цивилизации, и пока мы тут болтаем, он уже подходит…

– И что это меняет, майор?

– Не знаю, но заодно будьте и повнимательней.

– Квилан, полагаю, нам надо делать то, что мы делаем, но если вы действительно хотите…

– Нет. Не хочу. Простите, не хочу.

– Я знаю, что вам это тяжело, Квил. Я оставлю вас ненадолго с самим собой.

– Благодарю.

Голос Хайлера пропал. Пропал и свист, постоянно сопровождавший разговор.

Какое-то время он рассматривал плавающего прямо перед ним навигационного дрона. Серебристая стальная машина напоминала ранец старинного скафандра. Она медленно проплывала неподалеку, держась в метре над полом, и, приблизившись к носу корабля, стала искать проход.

Квилан подумал, что расспрашивать бесполезно. Шансов очень мало. И так произошло небольшое чудо, чудо, позволявшее рискнуть этими душами во второй раз. Просить о большем – наверное, бессмысленно, хотя и естественно.

Что же остается делать разумному существу, наделенному чувствами и мудростью? Мы всегда желаем большего, мы всегда хотим, чтобы нам воздалось за наши прошлые успехи, и считаем их основой для будущих триумфов. Но на сердце универсума лежат не наши мечты и надежды, и представить себе, что на самом деле это не так, даже хотя бы мгновение, – совершить непоправимую ошибку.

Надеяться, как надеялся он, вопреки очевидности, вопреки статистике, вопреки самому универсуму – это значит почти наверняка прийти к поражению. Но животное в нем рвалось к чему-то такому, что отвергал высший разум. Это было нечто непонятное, прожигавшее его раскаленным железом. Низший разум с почти химической примитивностью боролся с его сознанием, не желая осознавать реальность. Никто не мог победить, но никто и не собирался сдаваться. И жар этой битвы полыхал у него в мозгу.

И он подумал: «А вдруг Хайлер, несмотря на свое последнее предложение оставить его в одиночестве, каким-то образом все же слышит хотя бы отголоски этой борьбы?..»

– Все наши испытания подтверждают, что конструкция полностью восстановлена. Все ошибки исправлены. Теперь конструкция доступна для взаимодействия, – объявила техническая сестра в его голове. Казалось, она старается говорить таким механическим голосом, каким никогда не говорит даже машина.

Квилан открыл глаза и поморгал. Уголком глаза он мог видеть край стеклянного щитка своего шлема. То, на чем теперь лежал Квилан, казалось жестким, но удобным. Он находился в госпитале корабля ордена Нищих сестер под названием «Пьета». Техническая сестра разговаривала с ним через ряды сверкающей, не имеющей ни единого пятна медицинской аппаратуры. Это была молодая девушка с серьезным лицом, темной пушистой шерстью и частично выбритой головой.

– Сейчас я посажу ее, – продолжала она. – Хотите вступить во взаимодействие немедленно?

– Да, хочу.

– Минутку.

– Подождите, есть ли у вас хотя бы какой-нибудь опыт?

– Не беспокойтесь. Все в допустимых пределах.

Сестра достала из шлема маленькую палочку и постучала ею по голове Квилана:

– Слышите, он будет проявляться как ваш внутренний голос. Продолжать?

– Да.

Послышалось тихое шипенье и сонный низкий мужской голос произнес:

– … семь, восемь… девять… Привет? Что? Где это? Что это? Где… Что случилось?

Голос словно очнулся от сна и внезапно сбился, запутался, но быстро пришел в себя и зазвучал гораздо моложе, чем вначале. Да и не из-за чего было ему быть старым.

– Шоулан Хайдеш Хайлер, – спокойно произнес Квилан. – Я приветствую вас.

– Кто это? Я не могу двигаться. – В голосе снова прозвучали нотки неуверенности и беспокойства. – Это не …

– Я майор Квилан из Айтарвейна, призванный к оружию из Данных. Приношу свои извинения за то, что вы не можете двигаться, но не надо ни о чем беспокоиться. Ваша персональная конструкция временно находится внутри субстрата, куда вы были помещены первоначально в институте военных технологий в Кравайнире на Аорме. В настоящий момент этот субстрат помещен на борт корабля «Пьета». Судно находится на орбите луны планеты Решреф-4 в созвездии Лука вместе с останками звездного крейсера «Зимняя буря».

– А, так это вы. Ага. Вы говорите, что у вас майорское звание. А я был генерал-адмирал. Получается, что я выше вас по чину.

Теперь голос полностью контролировал себя, оставаясь по-прежнему глубоким, но каким-то резким. Голосом человека, привыкшего отдавать приказы.

– Конечно, тот ранг, который вы имели в момент смерти, выше моего, сэр.

Сестра повернула что-то на стоявшей перед ней консоли.

– Чьи это руки? Выглядят как женские.

– Они принадлежат технической сестре, которая приглядывает за вами, сэр. Вы видите все через ее шлем.

– И она меня слышит?

– Нет, сэр.

– Попросите ее снять шлем и показать, как она выглядит.

– Сэр, неужели вы…

– Я приказываю, майор.

Квилан невольно вздохнул, но попросил сестру выполнить просьбу Хайлера. Она сделала так, но скрывать своего возмущения не стала.

– Честно говоря,не очень. В общем, не волнует. Так что же произошло, майор? Что я тут делаю?

– Произошли великие дела, сэр. После нашего контакта вам дадут полную историческую справку.

– Дата.

– Девятое весны 3455.

– Только восемьдесят шесть лет? Я думал, больше. Итак, майор, зачем меня восстановили?

– Если сказать честно, сэр, я и сам этого не знаю.

– В таком случае, откровенность за откровенность, майор, лучше вам побыстрей связать меня с тем, кто знает.

– Была война, сэр.

– Война? С кем?

– Внутренняя война, сэр. Гражданская.

– Что-то вроде столкновения каст?

– Да, сэр.

– Этого всегда можно ожидать. Так я вновь призван? Неужели и мертвых призывают как резервистов?

– Нет, сэр. Война закончилась. Теперь снова наступил мир, хотя многое изменилось. Была попытка освободить вас, и других, и этот субстрат в Военном институте еще во время войны – попытка, в которой участвовал и я, но она удалась лишь частично. До последнего дня мы думали, что не удастся достигнуть и этих пустяков.

– Так… Значит, я возрожден для того, чтобы отдавать новые приказы? Или переучиваться? Или быть наказанным за старые ошибки? Для чего?

– Наши наставники полагают, что вы сможете быть полезны в решении задачи, стоящей теперь перед нами.

– Перед «нами»? Ха-ха. Но какова же эта задача, майор?

– Сейчас я не могу сказать вам этого, сэр.

– Вы слишком легкомысленно относитесь к тому, кто напрягает сейчас все силы, майор.

– Прошу прощения, сэр, но думаю, что отсутствие информации в данный момент только обеспечивает безопасность. Одно могу с уверенностью сказать: ваш опыт относительно Цивилизации сослужит нам хорошую службу.

– Мои соображения относительно Цивилизации в мое время считались весьма непопулярными, майор. Это оказалось одной из причин, из-за которых я согласился на предложение: загреметь в хранилище на Аорме, вместо того чтобы просто банально умереть и отправиться на небеса или дать повесить свою голову на стене Комбинированных сил разведки. Неужели что-то изменилось с тех пор?

– Возможно, сэр. Возможно, ваше знание Цивилизации будет теперь действительно очень нужным.

– Даже если этому знанию восемьдесят с лишним лет? Квилан помолчал, а потом выдал то, над чем много раздумывал в те дни, когда готовили его субстрат к контакту:

– Сэр, для нашей задачи равно важны и ваше знание, и мои усилия, и я надеюсь, что ни мысль, ни усилие не пропадут впустую и будут направлены на общее дело.

– Но рядом со мной в Институте было еще около пятисот… Их тоже… вытащили?

– На самом деле их было около тысячи, и с ними действительно работают, но не на таком уровне, как с вами, сэр.

– Хорошо, солдат, тогда, может быть, мы перейдем непосредственно к задаче?

– Все, что знаю, я уже сказал вам, сэр. Могу сообщить лишь, так сказать, легенду. Потому что на данное время я вынужден забыть про настоящую цель миссии.

– То есть?!

– Это мера безопасности, сэр. Потом вам сообщат все в подробностях, и уж вы-то их не забудете. Сам я действительно знаю мало, но уверен, что вы в случае неблагоприятного развития событий будете возвращены в прежнее состояние.

– Они боятся, что кто-то может читать ваши мысли, майор?

– Думаю так, сэр.

– Но Цивилизация так поступать не будет.

– Мне говорили это. Значит, просто принимаются меры предосторожности вообще. Должно быть, дело действительно важное. Но если вы все же помните хотя бы то, что есть некая миссия, какая-то задача, то… то я знаю и то, что через пару дней забуду и это.

– Интересно, интересно… Но у вас есть легенда.

– У меня есть культурно-дипломатическая миссия в мир Цивилизации.

– Культурная миссия в мир Цивилизации? Ха-ха.

– Это фигурально, сэр.

– Ладно, это просто старая солдатская шутка, сынок. Расслабься, понял?

– Виноват, сэр. Но мне еще нужно получить ваше согласие на участие в миссии и на переход в другой субстрат вместе со мной. Это может занять некоторое время.

– Вы имеете в виду некий аппарат внутри вас?

– Да, сэр. Это устройство у меня под черепом, выглядящее как обыкновенный хранитель душ, но способное вместить и вас.

– У вас не слишком-то крупная голова, майор.

– Устройство не больше мизинца, сэр.

– А как ваш хранитель?

– Это устройство действует заодно и как хранитель, сэр.

– Неужели дошло до таких тонкостей?

– Да, сэр, возможности теперь большие. Но сейчас, наверное, не время вдаваться во все эти технические подробности.

– Хорошо, примите извинения от старого солдата, боевого генерала, но не забывайте и того, что от технических подробностей зависит немало. Кроме того, мы не на равных, сынок. Ты контролируешь ситуацию, а я восемьдесят с гаком лет просидел в неведении. Я даже не знаю, правда ли все то, о чем ты говоришь мне сейчас. Все звучит чертовски подозрительно. Особенно вся эта галиматья о переносе меня в твое устройство. То есть я даже не обрету своего старого, проклятого богом, тела?

– Извините, но больше у меня нет времени, сэр. Мы вообще думали, что потеряли вас. Потеряли дважды. И когда узнали, что ваш субстрат выжил, моя миссия была уже готова. Но, увы, ваше сознание действительно будет трансплантировано в меня, вы будете иметь доступ ко всем моим чувствам, можете общаться, хотя и будете неспособны контролировать мое тело, если только я не окажусь в глубоком обмороке или не получу серьезных повреждений мозга. Единственная техническая подробность, которую могу вам сообщить, это то, что все устройство выполнено в виде кристаллической матрицы, связанной с моим мозгом.

– Значит, я буду ездить на вас в одиночестве? Что за бредовая миссия!? И кто впутал вас во всю эту дрянь, майор?

– Это будет новый опыт для нас обоих, сэр, но привилегия, конечно, остается, за мной. Все верят, что ваше присутствие и конкретные советы увеличат возможность успеха. А что касается того, кто меня в это вовлек, то я проходил тренинг в команде под руководством Эстодина Висквила.

– Висквила? Неужели это чудовище еще живо? Надо же, черт побери!

– Он шлет вам свои сожаления, сэр. У меня есть для вас личное частное послание от него.

– Дайте же послушать.

– Но, сэр, мы полагали, что нужно немного больше времени для…

– Послушайте, майор Квилан, я гораздо более хитер, чем кажусь на первый взгляд. И… я буду откровенен с тобой, парень: еще неизвестно, соглашусь ли я участвовать в твоей дерьмовой неизвестной мне миссии даже после того, как прослушаю послание Висквила, – но я уж точно ни на что не соглашусь, пока не услышу, что скажет этот старый подонок. Поэтому чем раньше ты дашь мне его выслушать, тем лучше. Да сделай-ка, парень, звук почище.

– Слушаюсь, сэр. Сестра, пожалуйста, передайте письмо от Эстодина Висквила для Хайдеша Хайлера.

– Выполняю, – отозвалась сестра.

И Квилан вновь остался наедине со своими мыслями. Только теперь он понял, каким напряженным оказалось общение с призраком Хайдеша Хайлера, и осторожно расслабился, выпрямив спину. Его взгляд снова заскользил по сверкающим поверхностям медицинского оборудования, но перед глазами уже стояла внутренность корабля, шедшего рядом – звездного крейсера «Зимняя буря».

Он был там всего лишь раз и давно, когда они пытались найти и поймать душу Хайлера среди тысячи других таких же душ в спасенном субстрате, помещенном на крейсере специально адаптированным навигационным дроном. Ему обещали, что позже, если останется время, ему позволят вновь вернуться на крейсер с этим дроном и попытаться найти другие души.

Но время уходило быстро. На визит ему потребовалось брать разрешение, что заняло немало времени, да и техники, готовившие дрона, тоже не торопились. Тем временем сообщили, что военный корабль Цивилизации уже подходит и через несколько дней окажется совсем рядом. Тогда техники пожалели, что не успели наладить дрона, но было уже поздно.

А облик искореженного крейсера прочно засел у него в мозгу.

– Майор Квилан?

– Да, сэр.

– Сообщите о готовности, майор. Разрешение получено.

– Отлично, сэр. Сестра, перенесите субстрат Хайдеша Хайлера в меня.

– Слушаюсь. Выполняю.

Квилан гадал, что он при этом почувствует, но ощутил лишь легкий звон, а потом разлившееся тепло сзади шеи. Сестра постоянно держала его в курсе процесса; переход прошел хорошо и занял около двух минут. Лежа на своем жестком ложе, Квилан думал, какие странные судьбы уготовили им современные технологии: «Вот я лежу здесь, мужчина, внезапно забеременевший призраком старого мертвого солдата для того, чтобы путешествовать за пределами времени и выполнить некую задачу, для чего тренировался почти год, но о которой я по-прежнему так ничего и не знаю». Жар в шее прошел, но теперь ему показалось, что лоб стал чуть более теплым, чем обычно. Наверное, это жар двойного изображения.

– Ты теряешь свою любовь, свое сердце, свою душу, но получаешь разрушитель, – услышал он слова, как-то фальшиво-бодро и радостно прозвучавшие в его мозгу, и над головой у него вспыхнуло разрывами дождливое небо, и тяжелые гусеницы опять его все прижимали к грязной земле. Воспоминание о той боли и отчаянии выдавили на его глазах слезы…

– Процесс закончен.

– Пробуй, пробуй! – раздался сухой лаконичный приказ Хайдеша Хайлера.

– Здравствуйте, сэр.

– Ты в порядке, сынок?

– В полном, сэр.

– Это не повредило тебе, а, майор? Ты кажешься немного того… расстроенным.

– Нет, сэр. Просто старые воспоминанья. А как вы?

– Чертовски странно, честно говоря. Но, думаю, привыкну. Кажется, будто ты заперт. Вот дерьмо, эта техничка даже мужскими глазами выглядит не лучше, чем через камеру! – Ах, да, Хайлер видит то же, что и он сам. – Ты точно в порядке? – повторил генерал прежде, чем Квилан успел ответить.

– Точно, сэр. Я в абсолютном порядке.

Квилан стоял внутри «Зимней бури». Навигационный дрон разъезжал взад-вперед по гладкому, почти нереальному полу, ища электронные решетки, и наконец прошел в дыру, где находился субстрат, добытый на Аорме.

Два дня после обнаружения нужного субстрата Квилан упрашивал техников перекалибровать дрона, чтобы искать субстраты меньшие, чем тот, в котором заключался Хайлер, субстраты размером с хранителя душ. Все было приготовлено для стандартных поисков, но он почти убедил их по крайней мере попробовать поискать более тщательно. В этом ему здорово помогли сестры из ордена Нищеты: любая возможность освободить еще одну душу у них радостно приветствовалась.

К тому времени, когда дрон был готов, судно Цивилизации находилось уже слишком близко. Навигационный дрон теперь имел время лишь для единственной экспедиции. Единственной.

Квилан смотрел на его движения, обусловленные невидимой электронной решеткой в полу, и все пытался представить себе внутренность корабля еще до того, как тот был разрушен, и гадал, где же тогда стояла она, куда шла и где преклонила голову, чтобы забыться в обманчивой ночи внутри космического корабля.

Главный двигатель должен был находиться там, занимая едва ли не половину судна, а ангар флаеров – вот здесь, на корме; тут и там тянулись палубы; а личные каюты, должно быть, над этими блоками.

И он все думал о том, что, может быть, еще есть шанс, может быть, техники ошиблись, и здесь осталось еще что-то, что можно найти. Ведь держалась же до сих пор каким-то непостижимым образом обшивка! И еще много загадок таил в себе этот огромный богатый корабль. Может быть, где-нибудь прямо в обшивке…

Дрон подплыл к нему, звякнул, огни на потолке вспыхнули и отразились на его металлическом каркасе.

– Простите, что вмешиваюсь, Квил, но вам надо отойти.

– Ах, конечно. Извините. – Квилан сделал шаг в сторону. Это получилось у него довольно неуклюже из-за порванного скафандра.

– Я снова оставляю вас в одиночестве.

– А, все в порядке. Говорите, если вам так удобней.

– Хм… Хорошо. Я удивлен.

– Что?

– Мы провели столько времени, занимаясь калибровкой, но никак не учли того, что здесь можно слышать не только слова, но и мысли. По-моему, это чертовски важная деталь.

– Ах да, мне говорили об этом. А что, разве у вас есть какие-то намеки…

– Нет, просто когда ты смотришь на что-то как бы глазами другого и думаешь о своем, то в конце концов начинаешь сомневаться в том, что думаешь сам, и чувствуешь как будто истечение чужих мыслей.

– Кажется, я понимаю, о чем вы.

– Так, может быть, попробуем?

– Наверное, можно, сэр.

– Тогда попробуй увидеть то, о чем я думаю.

– Я не думаю, сэр… – хотел сказать он, но вдруг наступила неестественная тишина, словно исчезли его собственные мысли. Он подождал еще немного. Потом еще. Дрон ползал по полу в поисках, с каждым поворотом удаляясь все дальше и дальше.

– Ну, поймал что-нибудь?

– Нет. Я, сэр…

– Ты просто не знаешь, что пропустил, майор. Ладно, твоя очередь. Давай думай о чем-нибудь. О чем хочешь.

Квилан вздохнул. Вражеский корабль – нет, о нем думать не стоит. Корабль может быть уже рядом. Он чувствовал, что то, чем они занимаются сейчас с Хайлером, есть просто пустая трата времени. Однако, с другой стороны, они не могли теперь сделать ничего, что заставило бы дрона ускорить поиски, а посему на самом деле никакого времени не теряли.

«Что за странная пауза, – думал он, – находиться в этом герметичном мавзолее, стоять в пустоте с чужим разумом внутри себя и выполнять нечто, о чем ничего не знаешь».

И он вспомнил длинную улицу в Старом Брайрае, осень и ее, шуршащие среди янтаря опавших листьев, шаги. Как она подбрасывала их вверх, какими золотыми были эти взрывы! А он размышлял о брачной церемонии в роскошных садах, что находились в поместье ее родителей, о горбатом мостике над озером. Он вспомнил, как ветер с окрестных гор нагонял на воду рябь, дробя их отражения, срывал шляпы и заставлял священника придерживать полы сутаны. И как этот же сильный, пахнущий весной ветер бесцеремонно раскрывал бутоны цветов, и сверкающая белизна лепестков падала вокруг, словно снег.

Несколько лепестков так и остались на ее волосах и ресницах, и после окончания церемонии он повернулся, снял эти лепестки и поцеловал ее. Все закричали «ура» и стали бросать в воздух шляпы, которые новые порывы ветра уносили на островок посредине озера или просто опускали на воду, они плыли, как маленькая флотилия ярко раскрашенных лодочек.

Квилан снова увидел ее лицо и услышал голос тех последних мгновений. «Живи за меня», – сказал он ей тогда и заставил ее пообещать ему это. Откуда они могли знать, что она не исполнит этого обещания и жить за другого выпадет ему?

Его прервал голос Хайлера:

– Закончил, майор?

– Да, сэр. Поймали что-нибудь?

– Нет. Психологическая штучка. Кажется, мы по-прежнему сохраняем свою автономность. О, машина сообщает, что поиск закончен.

Квилан посмотрел на дрона, который остановился в дальнем конце судна.

– Что такое… Посмотрите, Хайлер, могу я обращаться к нему напрямую?

– Я думаю, что могу уйти в сторону, раз поиск закончен. Буду только слушать.

– И я…

– Попробуй.

– С машиной? С дроном?

– Да, майор Квилан.

– Есть здесь еще кто-нибудь?

– Нет. Только тот, кого я обнаружил раньше и кто теперь сотрудничает с вами – адмирал-генерал Хайлер.

– Ты уверен? – уточнил Квилан, надеясь, что связь не передаст ни его надежды, ни отчаяния.

– Да.

– А как насчет материала самой обшивки?

– Но это не относится к делу.

– Ты осмотрел ее?

– Я не могу. Она закрыта для моих датчиков.

Дрон был просто умен, но отнюдь не чувствителен и поэтому никак не мог прочитать в голосе Квилана никаких чувств, даже если связь и передавала их.

– Ты абсолютно уверен? Ты все обшарил?

– Уверен. Да. На корабле в форме, доступной моим датчикам, присутствуют только трое: вы, тот, через кого я с вами общаюсь, и я сам.

Квилан посмотрел под ноги, и голова у него на мгновение закружилась от умопомрачительного блеска пола. Значит, никакой надежды. Никакой.

– Спасибо.

– Рад стараться.

Она ушла. Ушла полностью и навсегда. Ушла новым путем, где нет сострадания и жалости. До этого мы верили, что душу можно спасти. Теперь наши технологии, наше глубокое понимание универсума и проникновение в прошлое отняло эту безумную надежду, и вместо нее определились свои правила, своя алгебра выживания и продолжения существования. Это подарило нам проблеск рая, но сделало реальность еще более отчаянной. Теперь мы окончательно поняли, что тех, кого мы так любили, никогда больше здесь не будет. Он включил параллельную связь. Его ждало послание. ОНИ ЗДЕСЬ – высветилось на маленьком экране. Послание пришло одиннадцать минут назад.

– Ну-ка посмотри, кто к нам пожаловал/

– Слушаюсь, сэр. Сейчас дам им знать, что мы готовы.

– Действуй, майор!

«Майор Квилан здесь, – передал он. – Я понимаю, что наши гости прибыли».

– Майор, – это был голос полковника Астрема из миссии КО, – все в порядке?

– Все отлично, сэр, – он еще раз посмотрел по сторонам и на пол. – Все отлично.

– Вы нашли то, что искали, Квил?

– Нет, сэр. Я не нашел, что искал.

– Простите, Квил.

– Спасибо, сэр. Вы можете снова открыть люк. Дрон закончил работу. Пусть техники посмотрят, что еще они смогут найти таким копанием.

– Открываю. Один из наших гостей хочет зайти и поздороваться с вами.

– Зайти сюда? – удивился Квилан.

– Да. С вами все в порядке?

– Надеюсь. – Квилан оглянулся на дрона, замершего там, где остановился: – Только прикажите машине отключиться.

– Приказываю.

Навигационный дрон опустился на пол.

– Хорошо, отправляйте их сюда, если они этого хотят. В черноте вновь поставленного и открытого люка появилась фигура. Она выглядела человеком, но все-таки им не была: никто из людей не смог бы выжить в вакууме без скафандра, а гость был без него. Квилан отключил зуммер, сразу же запищавший, едва только существо начало спускаться на палубу. У него оказалась угольно-черная кожа и яркое серое одеяние. Выглядело существо очень тощим, и ноги его скользили по гладкому полу, несмотря на то что оно старалось расставлять их при ходьбе пошире и раскидывало в стороны руки.

– Выглядит, как хищник, только жертвы не хватает.

Квилан не ответил. Он продолжал внимательно смотреть через щиток шлема до тех пор, пока не смог разглядеть существо во всех подробностях.

Лицо его оказалось заостренным и узким, нос тонким, а синие глаза на черном, как ночь, лице маленькими, живыми и обведенными белым.

– Вот дерьмо. Чем ближе, тем гаже.

– Майор Квилан? – уточнило существо. При этом задвигался не его рот, а кожа над глазами.

– Да.

– Как поживаете? Я аватар корабля Союза быстрого нападения «Цена досады». Рад с вами встретиться. Я пришел, чтобы начать ваше путешествие на Орбиту Мэйсак.

– Вижу.

– Ишь, какой шустрый! Спроси, как его называть.

– У вас есть имя, должность? Как вас называть?

– Я корабль, – ответило существо и пожало узкими плечами. – Называйте меня Досадой, если нравится. – Рот, наконец, дрогнул по краям: – Или Аватар. Или просто Корабль.

– Или просто гадость.

– Хорошо, Корабль.

– Прекрасно, – существо подняло руки: – Я просто хотел поприветствовать вас лично. Мы ждем вас. И сообщите, когда будете готовы отправиться. – Существо огляделось: – Мне сказали, что сюда можно прийти. Надеюсь, я ничему не помешал?

– Я как раз закончил дела, вел поиски и ничего не нашел.

– Какая жалость.

– Сам ты жалость, сраный червь.

– Ничего. Так идемте? – И Квилан двинулся к выходу. – Аватар пошел рядом в двух шагах, периодически поглядывая на потолок.

– Что случилось с этим судном?

– Точно неизвестно. Оно проиграло сражение, и что-то очень сильно по нему ударило. Обшивка чудом уцелела, но все внутри начисто разрушено.

– Да, вид как после взрыва. А команда?

– Мы по ней идем.

– Еще раз простите. – И существо немедленно зависло в метре от пола, прекратило движение и приняло сидячую позу, скрестив руки и ноги. – Я знаю, на войне всякое бывает.

Они подошли к борту и стали подниматься, и тогда Квилан, не оборачиваясь, бросил:

– Да, Корабль, но это случилось на вашей войне.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ИНФРАКРАСНЫЙ РАССВЕТ

– Но ведь ты можешь умереть.

– Вполне возможно.

– Действительно возможно.

– Но я все же не думаю, что так случится, а ты?

– И я тоже, конечно же.

Женщина рассмеялась и продолжила примерять костюм для полета. Весь пейзаж вокруг заливал свет, напоминавший о засыхающей крови.

Кэйб стоял на шаткой, но все еще вполне элегантной платформе из дерева и камня, опираясь на край длинной гряды. Он разговаривал с Фели Витрув – женщиной с черными спутанными волосами, темно-коричневой кожей и прекрасным тренированным телом. На ней красовался новенький синий комбинезон в обтяжку с маленьким ранцем на животе. Теперь Фели натягивала амуницию для полета на крыльях, представлявшую собой сложную конструкцию, опутывающую все тело от шеи до лодыжек разными ремешками, шлангами и застежками. Около шестидесяти других участников акции – половина из них тоже в летных костюмах – суетились возле платформы, окруженной густым лесом.

Рассвет только начинался. Первые робкие лучи слегка подрумянивали отуманенное легкими облаками ярко-синее небо. Слабый свет отдельных звезд все еще достигал пределов планеты, но и эти последние светочи ночи уже исчезали одна за другой под напором разгоравшегося рассвета. Правда, некая отважная горсточка звезд в отдалении все еще даже пыталась привычно мерцать. Еще одним видимым небесным объектом был Дортесилай, самый крупный из двух кольцеобразных газовых гигантов системы, а на более отдаленном расстоянии можно было рассмотреть и белое пятно новой Портиции.

Кэйб оглянулся по сторонам. Солнечный свет стал уже настолько ярок, что казался даже коричневым. Он лился из отдаленной атмосферы над Орбитой, над грядой гор, через темную долину с ее светлыми островами тумана и клонился к далеким холмам и равнинам. В лесу крики ночных животных постепенно утихли, и еще по-ночному зябкий воздух стал наполняться птичьим щебетом, доносившимся из многочисленных кустарников.

Деревья – блимперы – выглядели среди прочих растений словно темные купола соборов и смотрелись почти угрожающе в своем рыжеватом сиянии. Их корни змеились по земле, как гигантские пентакли, очерчивая свою территорию и ограждая себя от прочих простых растений. Легкий бриз качал ветви деревьев, заставляя листья мирно шуршать, и поначалу, казалось, не затрагивал мощных крон блимперов. Но вскоре и они зашумели, заскрипели и заскрежетали и стали напоминать каких-то древних монстров.

Малиновый свет уже касался верхушек отдаленных деревьев в сотне метров от платформы. Несколько крылатых летунов исчезли из виду и, наверное, приземлились где-то в глубине леса. С другой стороны взгляд тянуло к скалам и теням глубокой долины, где болота и коровьи озерца реки Тьюлум уже начинали сверкать, освобождаясь от тумана.

– Кэйб.

– А, Циллер!

На Циллере красовался отлично сшитый и идеально сидящий на его мощном теле темный костюм, открывавший только голову, кисти и ступни. Ткань на месте средней ноги была усилена кожей. Он выглядел простым челгрианцем, захотевшим посмотреть на летунов. Кэйб уже знал этот специфический вид спорта. Он видел их полеты несколькими годами раньше, почти сразу по прибытии на Мэйсак, правда, издалека. Тогда он стоял на палубе речной баржи, плывшей по Тьюлум к Ленточным озерам, Великой реке и городу Акуме, и смотрел на далекие темные пятна на чистом небе.

Сегодня Кэйб и Циллер впервые встретились после того свидания на барже «Уединение» пять дней назад. Кэйб уже закончил работу над многочисленными статьями и проектами и только что взялся за изучение материалов по Челу и челгрианцам, которые послал ему дрон контактов И. X. Терсоно. Кэйб предполагал, что Циллер вообще не захочет с ним общаться, и потому оказался весьма удивлен, когда композитор принял предложение встретиться с ним на летной платформе сегодня рано поутру.

– Ах, господин Циллер, – воскликнула Фели Витрув, увидев, что челгрианец усаживается на низкую скамеечку между ней и Кэйбом. Она напружинила руку, и прозрачная синевато-зеленая мембрана крыла натянулась, распростершись на несколько метров, а затем опала. Фели удовлетворил это опыт. – Мы так и не преуспели в нашем желании вовлечь и вас в это дело, – улыбнулась она.

– Нет, не преуспели. А как в отношении Кэйба?

– Я слишком тяжелый.

– Это ерунда, – заявила Фели. – Просто снаряжение должно быть соответствующим, вот и все. Я думаю, что такое есть, например, для грузов. Хотя, в общем, это будет, конечно, жульничество.

– По-моему, весь спорт такого рода – жульничество. Женщина проверила крепления на бедрах и открыто усмехнулась чуть ли не в лицо Циллеру:

– Вы так думаете?

– Это обман смерти.

– О, да! Но ведь это только игра слов, не так ли?

– Так ли?

– А-а-а… Но это обман… обездоленности. Нет обмана в техническом смысле в том, чтобы поначалу следовать установленным правилам, а потом тайно нарушить их. Ведь все так делают.

– Угу, – согласился челгрианец, помолчав немного. Фели выпрямилась и заулыбалась:

– С каких это пор вы стали соглашаться со мной, господин Циллер?

– Я не уверен, что согласился, – Циллер оглядел платформу, где оставшиеся спортсмены уже заканчивали последние приготовления, а публика распаковывала провизию для пикника или перемещалась к небольшим пассажирским самолетам, стоявшим неподалеку. – Разве все это не обман?

Но Фели уже выслушивала последние напутствия и пожелания удачи от своих товарищей. Только напоследок она кивнула обоим своим прежним собеседникам и махнула рукой в сторону одного из самолетиков:

– Пойдемте. Мы вас обманем, а потом поговорим спокойно.

Самолетик напоминал натянутый лук, красуясь большой открытой кабиной. Кэйбу показалось, что он вообще больше похож на небольшой мотобот, чем на настоящий самолет, несмотря на то что самолетик вмещал никак не меньше восьми человек. Правда, он сам весил, как трое пассажиров, и Циллер тоже тянул на пару, так что с их приходом самолетик исчерпывал все свои возможности. Под их весом пол слегка вздрогнул, а сиденья тут же сами переделались в форму, более подходящую для двух этих нечеловеческих существ. Фели уселась на переднее сиденье, и ее сложенные крылья защелкали и зашумели, когда она убирала их не к месту выступающие части. Затем женщина пощелкала переключателями на приборной панели.

– Ручное управление, пожалуйста.

– Выполнено, – ответила машина.

Фели огляделась, потянула рычаги, и самолетик, мягко отделившись от платформы, взмыл над верхушками деревьев. Защитные поля ограждали пассажиров от сильного ветра, пропуская лишь освежающий бриз. Кэйб свесил руку и, потыкав в пространство пальцем, сразу ощутил невидимое сопротивление невидимого пластика.

– Ну так как, все это обман? – вернулась к разговору Фели.

– Вы можете все это разрушить? – махнул рукой в сторону Циллер.

– Это требование? – рассмеялась она.

– Нет, только вопрос.

– Хотите, чтобы я попробовала?

– Особо не хочу.

– Тогда я и не буду пытаться. А, наверное, и не смогу. Я, конечно, управляю самолетом. Но если вдруг я захочу предпринять уж совсем что-то дикое, то меня просто лишат такой возможности и тут же всех нас спасут.

– А это не обман?

– Смотря как понимать. Но я обманом называю не это. – Она послала самолет в пике на группу блимперов. – Я называю это разумным сочетанием забавы и опасности. – Фели обернулась, чтобы взглянуть на обоих, а самолет тем временем, едва не касаясь брюхом листвы, пролетел между двумя высокими деревьями. – Хотя, конечно, пурист может сказать, что я не должна использовать самолет в первую очередь для достижения своих целей.

Деревья с рокотом пролетали по сторонам, и Кэйб даже почувствовал, что невольно сжался. Что-то задело о борт, и, оглянувшись назад, он увидел, как несколько срезанных веток, кружась, упали в сонный ручей. А самолет теперь летел прямо под крону огромного блимпового дерева, намереваясь проскочить между высоко торчащим сплетением гигантских коричневых корней, образующих темно-коричневые узлы.

– А что сейчас сказал бы пурист? – усмехнулся Циллер.

– Тю-тю. – И, сделав неуловимый маневр, Фели посадила самолет на корни. – Вот он, наш мальчик. – Она задрала голову и указала на темный черно-зеленый баллон, почти закрывший утреннее небо над их головами.

Блимповое дерево возвышалось над ними как пятнадцатиметровая башня, отбрасывая на все глубокую тень. Кора у него была грубой, словно пронизанной тысячью вен, но в то же время производила впечатление тонкой, подобной бумаге, пленки. Кэйб подумал, что дерево очень напоминает грозовую тучу.

– Но как они-то попадут в этот лес? – удивился Циллер.

– Вот вы о чем. – Фели выпрыгнула из кабины, устроилась на широком корне и снова занялась своим снаряжением, хитро поглядывая на них в полутьме. – Большая часть прибудет подземкой, – пояснила она, щурясь на золотистый свет, проникавший сквозь листву. – Некоторые другие – мощным напором. – Тут женщина нахмурилась, глядя на блимпер, который вдруг как-то напрягся. Кэйбу даже показалось, что он слышит странные звуки, идущие из-под земли. – А некоторые тоже самолетом. А теперь извините, мне пора.

Она вытащила из ранца пару длинных перчаток и не спеша надела их. Их пальцы заканчивались изогнутыми черными когтями длиною в палец. Фели залезла на сук, и крылья заполоскались за ее спиной. Дерево закряхтело и выпустило газ, стало душно.

– Остальные могут приехать на машинах, велосипедах, лодках и погулять. Конечно, настоящие пуристы, наркоманы неба, живут не здесь, а в лачугах или под тентами, живут охотой или собирают дикие фрукты и овощи. Они путешествуют повсюду пешком или на крыльях, и вы никогда не увидите их в городе. Они живут ради полетов, и для них это ритуал и… как это вы называете? Сакральное, почти религия. Они ненавидят таких, как я, потому что мы сделали полеты развлечением, забавой. Большинство из них даже не разговаривают с нами. Правда, они и между собой-то редко разговаривают, и, я думаю, некоторые уже вообще потеряли дар речи – у-у-у!!! – Фели собралась с духом и ринулась в воздух как огромный черный пузырь, выпущенный из коричневого рта.

И тут же поднялся настоящий шквал зеленых листьев шириной метров в восемь. Фели плыла в их потоке, ныряя и переворачиваясь, то появляясь, то исчезая за густой зеленой занавесью из листьев. И все больше их срывалось с дерева и уносилось вверх. Фели пинала их ногами, сбивала в кучи, а дерево все выпускало в небо новые и новые листья.

Дерево оголилось, и вокруг посветлело. Затем и само дерево с тяжким вздохом взмыло вверх.

– Ха-ха! – кричала им сверху Фели.

– Отправимся за ней? – склонился к Кэйбу Циллер.

– Почему бы и нет?

– На машине? – уточнил Циллер.

– Хаб здесь, господин Циллер, – раздался голос из подголовников.

– Поднимите судно. Мы хотим сопровождать мисс Витрув.

– Разумеется.

Самолет поднялся прямо с места, быстро и спокойно, и пошел вверх до тех пор, пока не завис на уровне черноволосой женщины, которая продолжала вертеться в клубах листьев. Кэйб посмотрел за борт. Они были уже метрах в шестидесяти над землей на приличной скорости и продолжали набирать высоту. Поглядев вниз, он увидел, как в воздух поднимаются последние опавшие листья блимпера.

Фели широко улыбалась, и листья хлопали и вертелись в ревущем ветре.

– Как вы там? – спросила она, смеясь. Волосы обвивали ее лицо, и она встряхивала головой, пытаясь от них освободиться.

– Думаю, что в порядке, – прокричал Циллер. – А вы?

– Лучше не бывает!

– Так вернемся к вопросу о жульничестве, – предложил Циллер.

– Ну давайте, – снова засмеялась она.

– Все это место – жульничество.

– Как так? – Она рискнула согнуть руку и перчаткой с когтями убрать с лица волосы, попадавшие в рот и мешавшие говорить. Кэйб сразу занервничал. Если бы он был ее возлюбленным, то наверняка разорвал бы в этот момент платок или сделал бы еще что-нибудь.

– Вы смотритесь, как планета! – прокричал Циллер. – А ведь это не так!

Кэйб же не участвовал в разговоре и продолжал смотреть на восходящее солнце. Теперь оно стало ярко-красным. Рассвет на Орбите, равно как и закат, длился гораздо дольше обыкновенного. Сначала светлело небо над головой, затем поднимающееся солнце, казалось, медлило и лишь спустя долгие минуты появлялся его краешек над дымчатой линией горизонта в дрожащем киноварью ореоле и начинал скользить вдоль нее, светя еще неверно и зыбко. Лишь постепенно оно выходило целиком и позволяло начаться дню. Кэйб всегда думал, что именно восходы и закаты и придают дням наибольшую красоту и завершенность.

– Так как? – Фели справилась со своей задачей.

– Ладно, незачем сейчас заниматься этими глупостями, – вдруг решил Циллер. – Просто плывите! Да не забудьте о безопасности! Не будет ли так меньше обмана?

– Вопрос не в этом! Вопрос в том, не будет ли в этом меньше забавы?

– И что, будет?

– Абсолютно, черт возьми! – И волосы Фели, поднятые ветром, вдруг взметнулись над ее головой как языки черного пламени.

– Так вы думаете, что это только забава, когда здесь явно присутствует реальная опасность?

– Нет, забавы больше, – крикнула она. – Некоторые люди эти полеты считают основным своим развлечением, но делают это только в… – Голос вдруг пропал, за ревом налетевшего порыва ветра.

– В чем?

– Во снах! Есть такие пуристы, которые зареклись делать что-либо в реальности!

– И вы презираете их? – потребовал Циллер.

Женщина, кажется, удивилась, но снова быстро сняла перчатку с левой руки – действие, еще более опасное, чем первое, – порылась в ранце и что-то прицепила к ноздре. Потом снова сунула руку в перчатку и раскинулась на воздушном потоке. Когда она опять заговорила, голос ее звучал нормально, и обоим, благодаря кольцу в ноздре Кэйба и какому-то хитрому устройству, используемому Циллером, казалось, что она сидит рядом с ними в кабине.

– Вы сказали «презираете»?

– Да.

– Но с чего бы я стала презирать их?

– Они с минимальным усилием и при полном отсутствии риска достигают того, чего достигаете и вы, но рискуя жизнью.

– Это их выбор. Я тоже могла бы так делать, если бы захотела. И в любом случае, это все даже не совсем одно и то же. – Она восторженно оглядела простирающееся вокруг пространство.

– А точно ли так?

– Точно. Ведь человек знает, что это лишь грезы, а не реальность.

– Во все можно поверить. Фели вздохнула и скривила губы:

– Извините, но мне пора лететь дальше, и я предпочла бы теперь остаться одна. Не обижайтесь. – Женщина снова с риском сняла перчатку, вытащила крошечный компьютер и убрала его в ранец, а потом с заметным усилием опять надела свою когтистую конечность. Кэйб подумал, что она, наверное, замерзла. Они уже находились на высоте более чем в полкилометра над грядой, и воздух, обдувавший самолет, леденил обшивку самолета. Их подъем приостановился. Волосы Фели теперь не путались больше вокруг головы, а черным крылом осеняли ее слева. – Еще увидимся! – крикнула она и позволила себе отдаться воздушному потоку воздуха.

Женщина плыла, раскинув руки и ноги, и блестящие когти перчаток отражали оранжево-желтый рассвет. Скоро Фели была уже далеко.

Циллер и Кэйб еще долго смотрели ей вслед, приостановив самолет, и видели, как она радостно махала руками и ногами, как пластались широкие крылья, превращая фигуру то в огромный факел, то в дивную сине-зеленую птицу. А Кэйб еще долго слышал ее победные крики. Женщина летела прямо на рассвет, но потом, вероятно, передумала, резко развернулась и пропала из виду. Неподалеку от места, над которым они зависли, Кэйбу были видны и другие летуны – крошечные точки и кувыркающиеся в небе фигурки в плащах из листьев деревьев блимп. Скоро, сделав круг, Фели снова показалась и начала делать крутой разворот, чтобы пролететь прямо под ними. Самолет тоже стал медленно разворачиваться, чтобы не потерять ее из виду. Она проплыла метрах в двадцати под ними и сделала спираль, улыбаясь всем лицом; потом резко взмыла и снова начала пике, сложив крылья. И вдруг оба увидели, что она так и продолжает камнем падать вниз.

– О! – вырвалось у Кэйба.

«Неужели она умерла?» В голове у него уже начали складываться строки, которые он отправит в Службу новостей Хомомдана. Такие иллюстрированные письма Кэйб посылал туда каждые шесть дней уже около девяти лет и приобрел себе небольшой, но преданный кружок слушателей. Но никогда ни в одном своем репортаже он не описывал смерти от несчастного случая и сейчас никак не смог бы отказаться от этого.

Но тут сине-зеленые крылья снова расправились, вспыхнув на солнце, и Фели поднялась вверх уже далеко от них, окончательно скрывшись из глаз.

– А наш ангел не бессмертен? – спросил Циллер.

– Нет. – Кэйб не знал, что такое ангел, но спросить у Циллера или Хаба постеснялся. – Она настоящая.

Фели Витрув принадлежала к той части летунов, у которых не существовало записей мозга для того, чтобы в случае несчастного случая можно было воссоздать их. При одной только мысли об этом Кэйбу стало не по себе.

– Они называют себя одноразовыми, – вспомнил он. Циллер помолчал.

– Странные люди, которым нравятся эпитеты, напоминающие им об их смертности. Некоторые даже играют этим. – Желто-оранжевый свет весело мерцал на хромированных поверхностях самолета. – У челгрианцев есть каста, которая называется Невидимые.

– Я знаю.

– Как твои штудии?

– Ничего. У меня было, правда, только четыре дня, поскольку пришлось закончить много собственных дел. Тем не менее, я начал.

– Муторное дело ты на себя взвалил, Кэйб. Я бы даже принес свои извинения за это, если бы не считал их излишними, поскольку речь, так или иначе, идет обо мне и моей работе.

– О, да, – смутился Кэйб и еще больше смешался от собственного смущения.

– И все-таки чертовски странное развлечение, – добавил Циллер, кивая в сторону кружащихся в ясном небе пятен. – Он откинулся на сиденье и достал из кармана трубку. – Посидим еще немного, полюбуемся восходом?

– Да, хорошо.

Сверху им была видна расстилающаяся на километры долина Фреттл. Солнце системы Лэйслер все еще поднималось, медленно приближаясь к зениту, раздвигая толщи воздуха и освещая раскинувшиеся вокруг земли до мельчайших подробностей. Впереди, за причудливо вьющейся широкой дорогой, под ярким светом, сверкавшим в небе подобно драгоценному браслету, постепенно бледнела линия горизонта и поднимались горы Тьюлир со снежными шапками на вершинах. Справа взгляд тонул в саваннах, теряющихся в дымке. Слева в отдалении, намеком, едва синели горы и было видно широкое устье Великой Реки, впадающей в море Фреттл.

– А тебе не кажется, что я слишком извожу людей, а? – вдруг спросил Циллер, посасывая трубку и хмурясь.

– Я думаю, они этому радуются.

– Неужели? – голос Циллера прозвучал несколько разочарованно.

– Мы помогаем им определиться. И это не может не нравиться.

– Определиться? И все?

– Я не думаю, конечно, что это единственная причина, по которой им нравится наше присутствие здесь, особенно, если говорить о вас. Но мы даем им некий новый стандарт, как взгляд на себя будто со стороны, позволяющий заново оценивать себя.

– Звучит, конечно, получше, что простое указание на хорошее отношение к любимым домашним животным из высшей касты.

– Но к вам это и вовсе не относится, дорогой Циллер. Они называют вас композитором, маэстро – странное обращение, никогда его раньше не слышал! – Они действительно гордятся вашим пребыванием здесь. И Цивилизация, и Хаб, и уж народ Мэйсака точно.

– Точно, – промурлыкал Циллер, отворачиваясь от так и не разгоревшейся трубки и глядя вниз на равнину.

– Вы звезда для них.

– Трофей.

– В определенном смысле, но очень уважаемый трофей.

– У них полно своих композиторов. – Циллер нахмурился и принялся постукивать по трубке указательным пальцем. – Компьютеры, всякие их машины, их Разум могут писать любую музыку.

– Но это будет обман, – заметил Кэйб.

Плечи челгрианца вздрогнули, и он издал некий лающий звук, который должен был обозначать смех.

– Но обман убежать от их проклятого эмиссара они мне все-таки не позволят. – Он быстро глянул прямо в глаза хомомдану: Есть новости на этом фронте?

Кэйб уже знал через Хаба, что Циллер начисто игнорирует какую-либо возможность сотрудничества с человеком, присланным прямо к нему домой по этому поводу.

– Они отправили корабль, чтобы привезти его сюда. Словом, процесс пошел. И, кажется, они резко изменили свои планы насчет Чела.

– Почему?

– Как я понял, они сами не знают. Свидание было согласовано, но затем сроки перенесены самим Челом. Тут, кажется, что-то связано с каким-то поврежденным кораблем.

– Что за поврежденный корабль?

– А… Хм. Надо уточнить у Хаба. Вы слышите нас, Хаб? – Кэйб тронул носовое кольцо, но тут же вспомнил, что движение это совершенно излишне, и на мгновение почувствовал себя идиотом.

– Хаб слушает, Кэйб. Чем могу помочь?

– Это поврежденное судно, которое посетил представитель Чела…

– И что?

– У вас есть подробности?

– О своей собственности на него заявил клан Айтаревайн. Это лоялистское судно было повреждено на последней стадии Кастовой войны. Обшивка его обнаружена неподалеку от звезды Решреф несколько недель назад. Судно называлось «Зимняя буря».

Кэйб посмотрел на Циллера, который явно прислушивался к разговору, но тот только пожал плечами.

– Никогда ни о чем подобном не слышал.

– А есть ли еще какая-нибудь информация о личности посылаемого эмиссара? – уточнил Кэйб.

– Немного. Нам до сих пор неизвестно его имя, но, кажется, он офицер высокого ранга, ставший позже исполнять и религиозные обязанности. Или, по крайней мере, он был офицером высокого ранга.

Циллер презрительно фыркнул.

– Каста? – веско бросил он.

– Мы думаем, что он принадлежит к Данным из дома Айтаревайн. Должен, однако, заметить, что это мнение спорное. Чел не очень-то балует нас информацией.

– Ах, не скажите, – вдруг брякнул Циллер, глядя на достигшее полного сияния и ставшеежелто-белым солнце.

– Когда же следует ожидать прибытия эмиссара? – не унимался Кэйб.

– Приблизительно через тридцать семь дней.

– Понял, спасибо.

– Не за что. Я или Терсоно переговорим с вами позже, Кэйб. Оставляю вас наслаждаться рассветом.

Циллер пробормотал что-то невразумительное в трубку.

– А что, кастовый статус этого посланца что-то меняет? – спросил у него Кэйб.

– Относительно. Меня, честно говоря, не волнует, кого или чего они там послали. Я просто не хочу с ними разговаривать. Правда, тот факт, что они прислали кого-то из военной клики, и к тому же еще святого отца, показывает, что они не очень-то намерены возиться со мной. Во всяком случае, я не знаю, принять это за оскорбление или за честь.

– Может быть, он поклонник вашей музыки.

– Конечно, может быть, ко всему прочему он еще и профессор музыкологии из какого-нибудь известного университета, – усмехнулся Циллер, снова принявшись посасывать трубочку, из которой, наконец, пошел дым.

– Я хочу задать вам один вопрос, Циллер, – собрался с духом Кэйб. – Челгрианец внимательно посмотрел на него, но промолчал. – То, над чем вы сейчас работаете… Будет ли это означать конец периода Новых Близнецов? – И хомомдан невольно посмотрел в сторону ярко горящей Портиции.

Циллер нехотя улыбнулся:

– Между нами?

– Разумеется. Даю слово, что никому…

– Не надо. Да, это большая симфония, призванная обессмертить конец периода скорби. Она являет собой и медитацию об ужасах войны и празднование мира, который, не считая мелких неурядиц, воцарился теперь. Симфония будет исполняться на рассвете того дня, когда вспыхнет вторая новая звезда. Если я сумею исполнить все с должным расчетом и верно выберу время, то звезда вспыхнет как раз в начале финала. Хаб полагает, что можно присоединить к этому еще какое-нибудь световое шоу. Не уверен, что позволю это, но посмотрим.

Кэйбу показалось, что челгрианец весьма доволен заданным ему вопросом, давшим возможность поговорить на приятную ему тему.

– Ах, какая прекрасная новость, Циллер! – воскликнул хомомдан. (Симфония оказалась бы первой полностью законченной крупной работой Циллера во время его полудобровольной ссылки. Некоторые – в том числе и Кэйб – очень боялись, что композитор так больше и не напишет ничего монументального, несмотря на то, что именно большие вещи были его коньком.) Я уже в предвкушении. Симфония закончена?

– Почти. Я на стадии обработки, – Циллер тоже посмотрел в сторону новой Портиции. – Все идет отлично, – многозначительно добавил он. – Материал замечательный. В него действительно стоит вонзить зубы. – Он улыбнулся Кэйбу, но не с симпатией, а совершенно холодно. – Даже катастрофы других Вовлеченных все же находятся на другом уровне элегантности и эстетики, который невозможно сравнить с этим. Здесь вполне будет выражено мое отвращение к страданию и смерти, причем отнюдь не в лубочной форме. Словом, вдохновением я обеспечен вполне.

Кэйб помолчал немного.

– Неужели вы так ненавидите свой народ, Циллер? Это грустно.

– Да, грустно, – согласился композитор, глядя куда-то за Великую Реку. – Зато очень весело, что ненависть так вдохновляет меня на работу.

– Я знаю, что вы никогда не вернетесь, Циллер, но увидеться с эмиссаром, наверное, все-таки нужно.

– Да неужели?

– Ваше нежелание будет расценено как страх перед их аргументами.

– Ах вот как? Перед какими же это аргументами?

– Я думаю, он просто-напросто заявит вам, что вы необходимы для них, – тихо пояснил Кэйб.

– Чтобы стать трофеем не Цивилизации, а их собственным.

– Полагаю, что трофей – неверное слово. Лучше сказать – символ. Символы важны, они работают эффективно. А если символ воплощен в личности, то он становится… подвластным управлению. Символическая личность до определенной степени может изменить все направление жизни, влияя не только на частные судьбы, но и на судьбу всего общества. В любом случае, мне кажется, они будут доказывать, что ваше общество, вся ваша цивилизация нуждаются в мире с наиболее известными диссидентами, ибо только так они смогут жить в мире с самими собой и самовосстановиться.

Циллер лениво посмотрел на него:

– Они удачно тебя выбрали, а, посол?

– Но совсем не в том смысле, как вы подумали. Я не сторонник, но и не противник подобных аргументов. Просто я думаю, что они непременно скажут нечто в таком духе. Даже если вы действительно об этом не думали и не пытались высчитать их возможные предложения, то все равно должны знать, что им нужно, и решить для себя.

Циллер посмотрел на него в упор, и Кэйб вдруг понял, что выдержать тяжелый взгляд этих больших черных глаз не так уж и трудно, как он думал сначала. И все-таки за удовольствие счесть такой взгляд было нельзя.

– Неужели ты считаешь, что я диссидент? – наконец спросил Циллер. – Я, скорее, привык думать о себе как о культурном беженце или личности, ищущей политического убежища. Это совершенно разные вещи.

– Но ваши предыдущие замечания начисто опровергают это утверждение, Циллер. Как и все ваши действия, начиная с того, что вы вообще прибыли сюда; а потом вы остались уже после того, как стали известны последствия войны.

– Последствия войны, мой милый хомомданский студиозус, – это три тысячи лет бесправия, угнетения, подавления культуры, экономической эксплуатации, систематических пыток, сексуальной тирании и культа жадности, возведенных в ранг необходимой генетической наследственности.

– Это ужасно, мой дорогой Циллер. Никакому стороннему наблюдателю, конечно, не дано с такой горечью и безжалостностью перечислить болезни вашей недавней истории.

– Ты называешь три тысячи лет недавней историей?

– Вы уходите от разговора.

– Да, я считаю смешным, что три тысячи лет для тебя – это недавно. И, согласись, поговорить на эту тему куда интересней, чем спорить о степени вины моих соотечественников, которые пришли к восхитительной идее кастовой системы.

Кэйб вздохнул.

– Мы долгожители, Циллер, и составляем часть галактического сообщества уже много тысячелетий. Три тысячи – это солидный срок, с нашей точки зрения, но с точки зрения разума и жизни разумных существ вообще, согласитесь, это немного.

– Неужели тебя так волнуют все эти вещи, Кэйб?

– Какие вещи, Циллер?

Чубуком трубки челгрианец указал куда-то в сторону:

– Ты переживаешь за эту человеческую женщину, ты боишься, что она готова врезаться в землю и разбрызгать по долине свои мозги. Ты чувствуешь себя неуютно из-за того, что, как ты заметил, я ненавижу собственный народ.

– Увы, это так.

– Неужели твое существование настолько зависит от твоих переживаний за других?

Кэйб откинулся на сиденье и задумался:

– Думаю, что так.

– Следовательно, ты идентифицируешь себя с Цивилизацией.

– Наверное.

– И, значит, ты испытываешь, скажем так, замешательство и из-за Кастовой войны?

– Даже имея в виду массу из тридцати одного триллиона населения Цивилизации, можно сказать, что да, я испытываю.

Циллер тонко улыбнулся и посмотрел на зависшую в небе Орбиту. Далеко впереди разворачивалась яркая лента, уходящая в небо. Где-то там плескались океаны и возносили свои вершины снежные горы; поверхность вспыхивала зеленым и коричневым, голубым и белым на разбросанных островах Крайних морей. А здесь впереди тянулась Великая река, видимая на многие сотни километров. Над головами же дальняя сторона Орбиты казалась просто яркой линией, чьи географические подробности терялись в пылающем накале.

Порой, если вы обладали прекрасным зрением и смотрели прямо на дальнюю сторону, можно было различить крошечное черное пятно Хаба, зависшее в открытом космосе на расстоянии в полмиллиона километров отсюда, в пустом центре браслета мировой бесконечности.

– Да, населения действительно много, – вздохнул Циллер.

– А запросто могло бы быть и еще больше. Просто выбрали стабильность, а не увеличение.

– А ты знаешь, что есть люди, которые плавали по Великой реке еще до того, как была завершена Орбита?

– И некоторые из них плывут сейчас по второму кругу. Они называют себя Путешественниками-во-Времени, потому что двигаются немного быстрей, чем остальные на Орбите и, таким образом, снижают относительное расширение времени, как бы ни были отрицательны последствия всего этого.

Циллер кивнул, и его темные глаза заплыли, словно у пьяного:

– Кто же рискнул пойти против течения?

– Их немного. Но они есть всегда. Хотя ни один из них еще не совершил круга по всей Орбите – для этого нужно жить слишком долго. Их путь сложнее.

Циллер наконец распрямил свою среднюю конечность и убрал трубку:

– Вот так. – Он сделал движение ртом, желая изобразить улыбку. – Возвращаемся в Акьюм? Пора работать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ

– Неужели наши суда не настолько хороши?

– У них суда быстрее.

– До сих пор?

– Боюсь, что да.

– А я так ненавижу все эти пересадки и перескакивания. Сначала одно судно, потом другое, третье, четвертое… Я начинаю чувствовать себя багажом.

– Но надо все же понимать, что это отнюдь не скрытая форма оскорбления или попытка задержать нас.

– Это по поводу того, что нам не разрешают путешествовать на собственном корабле?

– Да.

– А я не думаю. Во всяком случае, это завуалированная попытка произвести на нас впечатление. Они говорят, что так заботятся об исправлении сделанных ошибок, что не хотят вырывать из привычного расписания никаких кораблей.

– А четыре судна, которые надо состыковать во времени?

– Я думаю, они таким образом собирают силы – первый корабль очень смахивал на военный – и держат их поближе к Челу на случай, если война снова разгорится. Конечно, определенную дистанцию держать надо, хотя бы для того, чтобы перевезти нас, но не больше. То, на чем мы летим сейчас – вообще суперлайнер, сверхскоростной. Я тот, к которому сейчас приближаемся – судно Общей системы – род базы, материнское судно. У него на борту другие военные корабли, которые можно пустить в ход в любой момент, если ситуация выйдет из-под контроля. Эта база может патрулировать гораздо большее пространство, чем то, которое способны освоить простые военные корабли. И одновременно позволяет контролировать пространство вокруг Чела. Последнее же судно – старый демилитаризованный военно-грузовой корабль обычно используется в галактике как пикет.

– Значит, это распространено по всей галактике. Странно, странно.

– Да уж. Но они утверждают, что все делается исключительно ради нашей безопасности и спокойствия.

– Если им верить, то это единственное, чем они озабочены.

– И ты веришь им, майор?

– Вроде, да. Я только не уверен, что моей веры в это вполне достаточно.

– Да, черт побери.

Первые три дня их путешествия прошли на борту судна класса «палач» Союза быстрого нападения, называвшегося «Цена досады». Это был массивный сложный объект, переплетение гигантских двигателей под прикрытием единственного бортового орудия и крошечной жилой каюты, которая казалась прилепленной к судну в последний момент.

– Ну а кроме того, эти люди, вероятно, еще и декадентствующие эстеты, – заметил Хайлер, когда они во главе с чернокожим аватаром в сером костюме переходили с борта «Зимней бури» в крошечный шаттл.

– Существует теория, утверждающая, что они просто стыдятся своего сооружения. До тех пор, пока оно столь неэлегантно, грубо и не соответствует лучшим представлениям, они могут делать вид, что оно принадлежит не им, не является частью их культуры или, по крайней мере, взято только на время, поскольку остальные их вещи удивительно рафинированы.

– А, может быть, просто таковы его функции. Я, правда, никогда с таким не сталкивался. А кто из университетских высоколобых умников придумал эту теорию?

– Я думаю, что вам будет приятно узнать, генерал, что в Морской разведке у нас теперь есть секция металогики Цивилизации.

– Боюсь, что Мне придется изрядно попотеть с современной терминологией. Что означает мета-логика?

– Это род психо-физио-философской логики.

– Ах, да, конечно. Спасибо за информацию.

– Это, кстати, термин Цивилизации.

– Термин долбаной Цивилизации?

– Именно, сэр.

– Ясно. И какой хренотенью занимается эта секция?

– Она пытается рассказать нам, как мыслят Вовлеченные.

– Вовлеченные?

– Это тоже их понятие. Оно означает всех космических существ, находящихся ниже определенного технологического уровня развития, но которые хотят и могут сотрудничать друг с другом.

– Тоже ясно. Но когда кто-то начинает пользоваться терминами врага – это плохой знак, сынок, ведь выводы при этом делаются иные.

Квилан посмотрел на аватара, сидевшего на соседнем сиденье и как-то неуверенно улыбавшегося.

– Я бы тоже согласился с вами, сэр. – И он снова посмотрел на военный корабль Цивилизации. Тот, несомненно, был уродлив. Но еще до того, как Хайлер озвучил свои соображения, майор уже подумал о том, насколько мощной должна быть эта махина. Как все-таки странно иметь в голове еще кого-то, кто смотрит на мир твоими глазами и видит то же самое, что и ты, но при этом, опираясь на иной опыт и эмоции, делает иные выводы.

Корабль уже маячил во весь экран. Шаттл быстро приближался, хотя впереди, конечно, оставалось еще несколько сотен километров. Бегущая строка под экраном ничего не сообщала о мощностях и параметрах судна, но становилось абсолютно ясно, что перед ними огромная силища. Тут в мысли Квилана вновь ворвался Хайлер:

– Что, твои слуги уже там?

– У меня нет никаких слуг, сэр.

– Как?

– Я путешествую один, сэр. Не считая, конечно, вас.

– Ты путешествуешь без слуг? Ты что, какой-то пария, майор? Надеюсь, ты не принадлежишь к этим Отрицателям каст?

– Нет, сэр. Отчасти отсутствие слуг отражает некоторые изменения, произошедшие в обществе со времени вашей смерти. И это, несомненно, будет объяснено вам во время брифинга.

– Ладно, так и быть. Разберемся, когда будет время. Только ты не очень-то верь всей той информации, которую они напихают в меня, когда ты будешь спать. Я им напомню, что и таким, как я, нужен сон, иначе пусть просто выбрасывают меня прочь. Но смотри, майор, что касается слуг… Я читал, что война кончилась, но теперь думаю, это лишь ловушка… Ах, дьявольщина, неужели мы проиграли?

– Нет, сэр. Война закончилась компромиссом после интервенции Цивилизации.

– Знаю, но разве компромисс уничтожил слуг?

– Нет, сэр. Слуги по-прежнему имеются. У офицеров тоже есть шталмейстеры и управляющие. Тем не менее, мое задание исключает использование чьей-либо помощи.

– Висквил говорил что-то на этот счет, будто ты монах или нечто-то в этом роде. Но я не думал, что уж настолько.

– Есть и другие причины для одиночного путешествия, сэр. Как вы знаете, тот челгрианец, с которым мы должны встретиться, – Отрицатель.

– Ах, да, этот Циллер! Этот одурманенный всяческими бреднями псевдолиберальный сопляк, который думает, что несет возложенную на него богом обязанность ныть за всех тех, кто занят чем-нибудь более интересным, чем он сам. Самое лучшее в общении с такими личностями – попинать их хорошенько. Эти говнюки не имеют ни малейшего представления ни об ответственности, ни о долге. Твоя каста – это твоя суть. И нам придется иметь дело с этим выродком!?

– Он великий композитор, сэр. И мы не собираемся тащить его обратно: Циллер добровольно отправился в изгнание в Цивилизацию. Он заявил о своем статусе Данного и взял…

– Подожди, дай отгадаю дальше. Он, конечно, заявил, что он Невидимый.

– Да, сэр.

– Жаль, что он не пошел до конца и не сделал себя еще и Кастратом.

– Как бы то ни было, он плохо расположен к челгрианскому обществу. Короче, идея была такова, что без слуг и без всякого прочего нашего антуража я быстрее смогу расположить его к себе.

– Мы не те существа, чтобы располагать к себе кого-то или приспосабливаться к чему-либо, майор. Тем более – к такому дерьму.

– В нашем положении у нас нет выбора, сэр. Решение было принято на уровне кабинета – мы должны сделать все, чтобы убедить его вернуться. Я взялся исполнить это дело, как и вы. Мы не можем его заставить сделать это, но соблазнить обязаны.

– И он станет нас слушать?

– Понятия не имею, сэр. Я знал его, когда мы оба были еще детьми, я следил за его карьерой и радовался его музыке. Я даже изучал ее. Тем не менее, это все, чем я располагаю сейчас. Конечно, мою миссию могли бы взять на себя те, кто знает его лучше по родству или убеждениям, но оказалось, что никто из них не готов взяться за это. И я вынужден был принять как факт, что, несмотря на бесконечное собственное несовершенство, все же являюсь лучшим кандидатом на эту работу, – и согласился.

– Звучит немного жалко, майор. Я беспокоюсь насчет твоей морали.

– Мой дух, конечно, надломлен, сэр, но это лишь по причинам личного характера. Тем не менее мои убеждения и чувство ответственности тверды, и, что бы ни говорилось, приказ есть приказ.

– А все ли этим сказано, майор?

Команда «Цены досады» состояла из двадцати человек и горсточки маленьких дронов. Двое людей приветствовали Квилана прямо в низком ангаре для шаттлов, после чего показали ему его апартаменты, состоявшие из единственной каюты с низким потолком. Багаж и продукты находились уже там, предоставленные морским фрегатом, который отвозил его еще на «Зимнюю бурю».

Каюта Квилана представляла собой нечто вроде рубки морского офицера. Для поручений ему выделили дрона, который объяснил, что внутри каюты все можно переделать по его вкусу вид. Квилан ответил, что его устраивает то, что есть, и что он будет счастлив остаться один, распаковать багаж и сам снять оставшиеся детали скафандра.

– Неужели этот дрон пытается быть нашим слугой?

– Сомневаюсь, сэр. Но он будет помогать нам, если мы очень его об этом попросим.

– Хм.

– Впрочем, они все кажутся вежливыми и сгорающими от желания быть полезными.

– Точно. Что и подозрительно.

Итак, Квилан остался с дроном, который оказался действительно весьма любезным слугой, действующим к тому же в абсолютном молчании. Он вычистил одежду, разобрал снаряжение и дал несколько необходимых советов относительно этикета, принятого на борту судна.

После этого начался официальный праздничный ужин.

– Что, у них так и нет формы? Это просто сборище каких-то диссидентов! Чего ж удивляться, что я их ненавижу!

Команда встретила Квилана с почтением, за которым нельзя было прочесть ничего. Казалось, что большую часть времени они тратят на некую показуху и совсем не обращают внимания на него самого. Он даже подумал, что они и вообще хотели бы избежать общения с ним, но только не отваживаются это сделать.

Короче, в конце концов Квилан был счастлив снова остаться один и пошел изучать архивы судна в корабельную библиотеку.

У Хайдеша Хайлера на это время нашлось свое дело, заключавшееся в изучении исторических и информационных файлов, вмонтированных в Хранитель душ вместе с ним.

Они договорились о некоем расписании, дающем Квилану возможность своего частного времяпрепровождения. При отсутствии чего-либо непредвиденного или важных обстоятельств имел четыре часа уединения перед сном и четыре после пробуждения.

Вопреки совету Квилана Хайлер сразу взялся за детальную историю Кастовой войны, что привело его в крайнее удивление, наполнило неверием, гневом, злостью и под конец, когда стала очевидна роль Цивилизации, яростью, закончившейся ледяным спокойствием.

Все эти разнообразные эмоции Квилан испытывал в собственной голове целые полдня и счел это крайне утомительным.

Только к вечеру старый солдат вернулся к началам хроник и изучил в полагающемся хронологическом порядке все то, что произошло после смерти его тела.

Как все возрожденные конструкции, Хайлер нуждался во сне и отдыхе, но и нахождение в коматозном состоянии давало возможность восстанавливать силы не за восемь, а лишь за полчаса сна. Первую ночь он, правда, спал столько же, сколько и Квилан; но вторую он уже больше работал, чем спал. Наутро, насладившись часами одиночества, Квилан возобновил их связь, и голос в его голове произнес:

– Майор!

– Да, сэр?

– Ты потерял жену. Прости меня, сынок. Я не знал.

– Я не говорю на эту тему, сэр. Никогда.

– Так это ее душу ты искал на корабле, когда обнаружил меня?

– Да, сэр.

– Она тоже была офицером?

– Да, сэр. Майором, как и я. Мы поженились как раз перед войной.

– Должно быть, она сильно тебя любила, раз пошла за тобой в армию.

– Скорее, это я за ней пошел, сэр. Это была ее идея. И попытаться вытащить на свет души, хранящиеся в Военном институте на Аорме, тоже было ее идеей.

– Но ощущается она как настоящая женщина.

– Она такой и была, сэр.

– Прости еще раз, майор. Я сам никогда женат не был, но что такое любить и терять – знаю. Я только хотел сказать, что сочувствую тебе – вот и все.

– Спасибо. Я очень ценю это.

– И еще вот что: может быть, нам с тобой надо поменьше работать да побольше общаться друг с другом, а? Два человека находятся в такой близости, – а еще так мало друг о друге знают. Что скажешь, майор?

– Хорошая мысль, сэр.

– Тогда давай начнем с того, что бросим это дурацкое «сэр», а заодно и выканье. Изучая все эти файлы, я понял, что все мое генерал-адмиральство кончилось со смертью тела. Теперь мой статус – Почетный офицер резерва. А в этой миссии я и вообще подчинен тебе. Так что если кого и величать сейчас сэром, так это тебя. Словом, зови меня просто Хайлер, если хочешь. Меня так все обычно звали.

– Как скажете, с… Хайлер. Конечно в такой близости чего уж и говорить о званиях. Ты зови меня просто Квил, идет?

– Заметано, Квил.

Несколько дней прошло спокойно. Они шли на сумасшедшей скорости, оставив пространство Чела далеко позади. С «Цены досады» на том же грузовом шаттле они перебрались на суперлайнер, еще более крупный и уродливый, чем первое судно. Он приветствовал их вообще одним только голосом, полностью соответствуя своему названию «Пошляк». Человеческой команды на нем не было. Квилан сидел в каком-то небольшом открытом пространстве и наслаждался тихо играющей музыкой.

– Так неужели ты никогда так и не был женат, Хайлер?

– Непростительная ошибка со стороны нежных, гордых и бесполезных патриоток, Квил. Они всегда говорили, что моя единственная любовь – это армия, и ни одна из этих бессердечных сук не оказалась готова поставить судьбу отечества и будущего мужа выше собственного эгоизма. Если бы у меня только было поменьше здравого смысла, то я, конечно, давно был бы счастливо женат – и, кстати, наверняка, остался бы жив! Представь, теперь я имел бы преданную жену и несколько уже взрослых чад.

– Звучит не очень убедительно.

– Как для кого.

Судно Генеральной системы «Санкционированный список» появилось на экране суперлайнера как свет еще одной звезды. Но его серебряное пятно стало быстро расти и скоро заполнило собой весь экран, правда, не позволяя различать подробностей.

– Это оно.

– Наверняка.

– Мы, должно быть, прошли мимо нескольких судов эскорта, хотя они ничем не выдали своего присутствия. Этот транспорт класса высокой ценности, таких никогда не выпускают в одиночку.

– А я думал, они выглядят более впечатляюще.

– Они всегда выглядят очень не впечатляюще. Снаружи. Суперлайнер вошел в центр серебристого пространства, которое окружило его как облаком, потом прошел еще одну стену, потом еще, и так раз десять; поверхности только шелестели за ними, как страницы древней книги.

Через последнюю мембрану они вошли в огромное пространство, затянутое дымкой и освещенное лишь линией желто-белых ламп наверху, где-то над хрустящими облаками. Вероятно, это была корма. Корабль имел двадцать пять километров в длину и десять в ширину. На носу располагался парк; поросшие лесом холмы и скалы разделялись реками и озерами.

Окаймленные колоссальными силовыми красно-синими полями красно-синего цвета борта судна отливали тусклым золотом и имели покрытые листвой платформы, балконами и несли огни. Все это походило на город, вознесенный на песчаный утес, напоминавший очертаниями топор с километр высотой. Воздух обогревался тысячами приборов всевозможных типов, о которых Квилан даже никогда не слышал. Одни были крошечные, другие – размером едва ли не с суперлайнер. В воздухе проплывали крошечные точки, бывшие людьми.

Там же находились и еще два гигантских судна, окруженные, в свою очередь, своими небольшими флаерами.

– Да, изнутри впечатление более сильное.

Но Хайдеш Хайлер ничего не ответил.

Квилан был встречен аватаром самого судна и группой людей. Предоставленная квартира оказалась роскошной до экстравагантности: был личный бассейн, а окно одной из комнат выходило на площадку длиною в километр заканчивавшуюся реактором. Прилагался и слуга в виде очередного дрона.

Его настолько часто приглашали на всевозможные обеды, вечеринки, церемонии, фестивали, вернисажи, юбилеи и прочие события, что одно только простое их перечисление занимало несколько компьютерных страниц. Некоторые приглашения Квилан принимал, особенно те, где ожидалась живая музыка. Люди были с ним вежливы, и он в ответ тоже. Некоторые выражали сожаление по поводу войны, но он держался замкнуто, хотя и миролюбиво. А Хайлер в это время бушевал, исторгая проклятия.

Квилан гулял и путешествовал по отдаленным районам, привлекая всеобщие взгляды – на судне было около тридцати миллионов жителей, и далеко не все из них оказались людьми или дронами; но челгрианец он был единственный, – и в разговоры с ним вступали неохотно.

Аватар предупредил его, что некоторые из желающих завязать беседу будут на самом деле журналистами и разнесут его ответы по всем корабельным каналам новостей. При таких обстоятельствах сарказм и возмущение Хайлера являлись совершенно неуместными. Квилан и сам вынужден был тщательнейшим образом взвешивать в разговорах все слова, чему, кстати, очень мешали хайлеровские комментарии; мысли путались, и скоро Квилан с удивлением узнал, что приобрел здесь репутацию весьма загадочной личности.

Однажды утром, еще до связи с Хайлером, в свой свободный утренний час, Квилан поднялся с постели и подошел к окну, из которого открывался странный вид. Приказав окну стать прозрачным, он почему-то ничуть не удивился, увидев перед собой равнины Фелен – выжженные, испещренные кратерами, тянущиеся в дыму под пепельным небом. Они пересекались пунктирной лентой разрушенных дорог, по которым, как полузамерзшее насекомое, двигался черный искореженный танк… Тогда Квилан понял, что просто-напросто еще не проснулся…

Разрушитель дернулся и затрясся, заставляя содрогаться от боли. Он услышал собственный стон. Содрогалась, наверное, вся земля. Как это могло быть, если он находился вроде бы под машиной, а не внутри нее? И такая боль! Неужели он умер? Должно быть, умер. Он ничего не видел и с трудом дышал.

Каждые несколько секунд Квилан воображал, что Уороси то вытирает ему лицо, то просто усаживает поудобней или говорит с ним, тихо, ободряюще, помогая ласковой шуткой, – но каждый раз он как-то непростительно засыпал именно в этот момент и просыпался только тогда, когда ее уже снова не было рядом. Он попытался открыть глаза, но не смог. Пытался заговорить, крикнуть, позвать, вернуть мгновение, но тоже не смог. Проходили мгновения, он снова вздрагивал и снова знал, что пропустил ее прикосновение, ее запах, ее голос.

– Еще живой, а, Данный?

– Что это? Что?

Вокруг разговаривали люди. Голова раскалывалась. Ныли ноги.

– Твоя замечательная броня так тебя и не спасла, а? Скормить бы тебя рыбам, даже на фарш не молоть, – рассмеялся кто-то. Боль пронзила его с ног до головы, земля снова зашаталась. Наверное, он каким-то образом оказался внутри этого разрушителя, где находилась и вся его команда. Они разозлены за подбитую машину, и сейчас убьют его. Но почему они говорят с ним? Ведь машина лишилась турели и сгорела, или, быть может, она очень большая внутри, и он находится в ее неповрежденной части. И команда машины не погибла.

– Уороси? – произнес чей-то голос, он не сразу осознал, что голос принадлежит ему самому.

– У-у-у, Уороси, Уороси, – завыл кто-то, передразнивая его.

– Пожалуйста, – сказал он и попытался пошевелить рукой. И снова ощутил только боль.

– У-у-у, Уороси, у-у-у, Уороси, пожалуйста!

Они поместили его в старое здание Военно-Технического Института в городе Кравинере, на Аорме. Там сохранялись души старых солдат и генштабистов, не нужных в мирное время. Теперь их рассматривали как важный ресурс. Кроме того, это была тысяча душ, спасенных от уничтожения восстанием Невидимых. Это было дело Уороси, отчаянное и рискованное. Она много сделала для этого еще до их женитьбы.

Кажется, он помнил, как выглядело это место: перепутанные коридоры, тяжелые двери, все холодное и темное, обманчиво блестевшее, искаженное щитком шлема. Вот еще: два его управляющих, самых преданных и верных – Хальп и Ноулика и еще морской офицер. А рядом Уороси, с винтовкой наперевес, с движениями, грациозными даже в скафандре. Его жена. Надо было остановить ее, но она очень хотела сделать это дело. Осуществить свою идею.

Вот и хранилище субстратов, оказавшееся намного больше, чем они предполагали, размером с погреб. Такое никогда не затащить во флаер. По крайней мере, вместе с нами.

– Эй, Данный! Ну-ка, помоги! Поможешь? Избавляйся! – смеялся кто-то.

Избавься. Ничего не вернется. Флаер. Она была права. Ничего не вернется. Никогда. Неужели это Уороси? Ведь она только что вытирала пот с его лица, он мог в этом поклясться. Он снова попытался позвать ее, сказать хотя бы что-то.

– Что он говорит?

– Черт знает. Да и наплевать.

Одна рука болела невыносимо. Левая или правая? Он ненавидел себя за то, что был не в состоянии определить даже такой мелочи. Какой абсурд. О! О! О… Почему, Уороси?..

– Ты пытаешься стянуть это?

– Только перчатку. Она должна слезть. У него должны быть там кольца или что-то еще. Они всегда носят.

Уороси шептала что-то прямо ему в ухо, и он заснул. И она снова ушла. А он вновь и вновь пытался вернуть ее.

– Уороси!

Пришли Невидимые с тяжелым вооружением. Должно быть, и с кораблем. Возможно, с эскортом. «Зимняя буря», конечно, попытается остаться незамеченной. Они ждали флаер, который Должен был вернуться за ними. Потом обнаружение, атака, потеря всего. Безумие, вспышки разрывов, атаки лоялистов. Огонь, осколки. Они бежали под стеной дождя, здание за ними полыхало, клонилось и падало, превращаясь в сияющий шлак. И всюду была ночь, и они были одни в этой ночи.

– Да оставь его!

– Мы просто…

– Прекрати и делай, что тебе говорят, сука, а не то я размозжу тебе голову, понял? Если он жив, то мы потребуем за него выкуп, а если мертв, так он все равно лучше, чем вы оба, вместе взятые, с вашими куриными мозгами! Так что убедитесь, что он жив, и мы отправим его в Гольш, а не то, сами отправляйтесь за ним на небеса!

– Убедиться, что он жив!? Да посмотрите на него! Его счастье, если он хотя бы одну ночь переживет.

– А все-таки приведите ваших поганых медиков, и пусть они проверят это. А пока вы сами. Тут. И немедленно. Индивидуальный пакет. Быстро! Клянусь, если он выживет, вы получите повышенный рацион. И ничего не брать.

– Но мы тоже хотим долю выкупа, а?

Они скатились в кратер, и их тут же, заставив зарыться лицами в грязь, накрыл колоссальный взрыв. Этот взрыв уничтожил бы их, если бы не скафандры. Что-то врезалось в его шлем, и слепящий свет залил щиток. Квилан рванул шлем прочь, и тот укатился в лужу на дне кратера. Еще взрыв, и снова соленый привкус грязи на губах.

– Эй, ты, Данный, куча дерьма с костями!

– А это что?

– Хрен его знает. Разрушитель, уже без турели, исходящий дымом и оставивший половину гусеницы на склоне, натужно рыча, пытался вползти в кратер… Уороси заметила это первой и, дико закричав, попыталась оттащить Квилана, но инстинктивно отпрыгнула, когда машина накрыла его. Он заорал, чувствуя, как вся тяжесть махины вдавливает его в землю, как ноги запутываются в железе, как ломаются кости, разрывая мускулы и кожу…

Потом он видел, как взлетел флаер, унося ее на корабль – в безопасность. Все небо вспыхивало огнями, уши звенели от разрывов. Разрушитель сотрясался при каждом взрыве, и каждое движение заставляло его кричать от боли. А дождь все шел и шел, заливая лицо, скрывая слезы. Вода в кратере поднималась, предлагая ему различные варианты смерти. Но вот очередной взрыв в горящей машине снова заставил землю содрогнуться, воздух побелел, и все вокруг оказалось в узком туннеле. Одна сторона кратера рухнула, нос разрушителя совсем зарылся в землю, закрутился, ревя, и чуть-чуть, слегка, освободил его ноги.

Квилан попытался подтащить свое тело, словно чужое, на руках, но не смог. Тогда он возобновил попытки освободить ноги.

На следующее утро разведка Невидимых нашла его в полубессознательном состоянии, среди осколков и вырытых ногтями ямок, свидетельствовавших о том, как он пытался освободиться. Один из разведчиков несколько раз пнул его ботинком по голове и приставил к виску дуло, но у Квилана еще хватило сил и соображения назвать им свой чин и титул, и потому они вытащили его из грязных железных объятий и засунули в какую-то машину, полную мертвых и умирающих…

Повозка с выбитыми дверьми, и совершенно не приспособленная для такого количества пассажиров едва ползла. Кое-как отерев с глаз кровь, он видел, как плывет под ним и остается позади равнина Фелен. Вся она была выжженной и черной, насколько хватало взгляда, и только порой на горизонте слабо поднимался дымок. Низкие серые тучи едва не касались земли, и то и дело из них, словно дождь, падал жирный мягкий пепел.

Настоящий дождь возобновился лишь однажды, когда повозка оказалась в низине, буквально плавая в мутном потоке грязи, заливавшей все ее отсеки. Его подняли, заставив застонать, и кое-как усадили на боковую скамью. Квилан смог даже повернуть голову и приподнять одну руку, после чего в бессильной тоске увидел, как трое умирающих из последних сил боролись с заливающей их водой. И он видел, как они проиграли эту битву. Он и еще кто-то закричали, но их никто не услышали.

Повозка карабкалась, пытаясь вырваться из водного плена, мотаясь из стороны в сторону. Вода плескалась в отсеках, то обнажая, то пряча головы захлебнувшихся и облизывая его колени. И тогда он решил, что спасен лишь для того, чтобы еще раз увидеть Уороси. И действительно, скоро они выбрались из топи и медленно потащились дальше.

От жара двигателей вода скоро испарилась, оставив после себя лишь густо покрытые пеплом мертвые тела.

Они с трудом объезжали многочисленные воронки, перебрались через пару понтонных мостов, то и дело застревая в потоке других машин, несколько раз низко над ними пронеслись самолеты, и с их крыльев тоже сыпались пыль и пепел. Но повозка упрямо двигалась вперед.

За ним присматривали два ординарца, явно из Неслышимых – была такая каста, которая, по понятиям лоялистов, стояла выше Невидимых. Эти двое испытывали к нему странное чувство; с одной стороны – облегчение от того, что он не отдал концы и тем самым давал им возможность получить куш от выкупа; с другой – жалость от того, что он все-таки не сдох. Он же про себя называл их одного Говном, другого Пердуном, и даже гордился тем, что не знает их настоящих имен.

Квилан грезил в полубеспамятстве. И чаще всего ему мерещилась Уороси, будто бы не знавшая, что он выжил. И когда он вдруг являлся перед нею, она приходила в неописуемый восторг. И Квилан все пытался представить себе выражение ее лица после этого, и не мог.

Но, конечно, подобного случиться не могло. Если бы они поменялись местами, то он, как, наверное, и она сейчас, сделали бы все возможное, чтобы узнать, где каждый из них находится и как себя чувствует. И он бы никогда не поверил, что она погибла. И она сейчас не верит… конечно же. А потому она найдет его сама или ей сообщат, что он жив. И потому ему никогда не увидеть того выражения неожиданного удивления на ее лице. И все же Квилан упорно продолжал воображать это удивление и проводил за этим занятием часы, а повозка все скрипела, подпрыгивала и тряслась через выжженную равнину.

Когда он смог говорить, то сообщил ординарцам свое имя, но они, кажется, не обратили на это особого внимания. Их интересовало лишь то, что он был дворянин, в дворянском облачении и с дворянским вооружением. Так что имя его уже не играло никакой роли. Он бы мог попросить их связаться с начальством и передать сведения о себе, чтобы Уороси скорее нашла его, но какая-то инстинктивная животная часть старого вояки сопротивлялась этому. Сопротивлялась потому, что жив-то он, конечно, жив, но что от него осталось – неизвестно. И каким он теперь явится к ней – тоже непонятно. К тому же, он слабел день ото дня и мог умереть в любую минуту, так что обмануть ее сообщением, которое в любую минуту может оказаться ложным, он тоже не хотел.

Это было бы слишком жестоко: сначала узнать, что он выжил несмотря ни на что, а потом получить сообщение о его смерти от ран. И Квилан молчал.

Если бы у него была хотя бы малейшая возможность заплатить сейчас же выкуп или хотя бы деньгами ускорить эту поездку, он не остановился бы ни перед какой суммой, но денег у него не было, а силы лоялистов отступили, чтобы перегруппироваться во внутреннем пространстве Чела. Но это временно. Скоро Уороси все равно будет здесь. С ним. Живая. И он продолжал представлять себе это выражение счастья на ее лице.

Затем Квилан впал в кому. Впал еще до того, как они добрались до руин города Гольш. Выкуп и обмен произошли уже без его участия. А еще через три месяца закончилась война, и он снова оказался на Челе. И сразу же узнал, что «Зимняя буря» уничтожена… И Уороси погибла…

Квилан покинул этот корабль рано утром, когда задымился горизонт и сочный красный свет омыл три больших судна. Вслед за этим над ними замелькали стаи самолетов поменьше.

Скоро он оказался уже на другом судне. Теперь скоростной пикетный корабль преодолевал вместе с ним свой последний отрезок пути к Орбите Мэйсак. Скоро судно быстро прорвалось сквозь внутренние поля «Санкционированного списка» и быстро отделилось от его серебристой поверхности, беря курс на звездную систему Лэйслер, навсегда оставив суперлайнер, уже начавший совершать свой длинный разворот обратно к Челу – этой бездонной пещере, вспыхивающей меж звездами.

ГЛАВА ПЯТАЯ АЭРОСФЕРА

Ученый Оген Цлеп свисал с нижних ветвей бегемотового дерева Йолеус, цепляясь за него хвостом и левой рукой. Правой ногой он держал писчую таблетку и правой же рукой писал в ней. Свободной, таким образом, оставалась лишь левая нога, которая им использовалась для дополнительной поддержки. На нем были толстые, протертые на коленях, светло-красные панталоны, подпоясанные крепким ремнем, короткий черный жилет с капюшоном, зеркальные браслеты на лодыжках, цепочка с четырьмя мелкими тусклыми камушками на шее и приплюснутая квадратная шляпа на голове. Кожа его отдавала зеленью, а полный рост составлял около двух метров, если не считать хвоста.

Взгляд ученого пронизывал переплетение грубых шероховатых ветвей и листьев, а затем тонул в призрачной голубой дымке, которая обнимала все вокруг, разве что кроме существ, плававших в небе.

Из семи солнц едва были видны два; одно – справа, большое и красное, другое – слева, маленькое и желто-оранжевое. Никакой другой фауны не замечалось, хотя Оген прекрасно знал, что на самом деле все есть, но все это находится сразу над деревом Йолеус. Дерево, на котором он теперь висел, пылало страстью к другому дереву по имени Муетенайв, и жар этой страсти пылал вот уже три стандартных года. И все эти три стандартных года дерево воевало со всевозможными обитателями над и под ним, спорило, огрызалось, но терпеливо ждало своего времени.

Согласно стандартам бегемотовых деревьев, три года свидетельствовали уже о гораздо большем, чем простом увлечении, флирте или забаве. Но Йолеус не унимался. И именно эта страсть заставила его так низко опуститься в воздушную сферу Оскендарай всего пятьдесят стандартных дней тому назад. Обычно такие огромные растения предпочитали оставаться повыше, там, где воздух прозрачней. А здесь, где воздух плотен и вязок так, что Оген Цлеп замечал даже бесконечное вибрирование своего голоса, бегемотовому дереву стоило больших сил контролировать биологическое состояние корней, ствола и ветвей. Но Муетенайв постоянно чувствовала его запах, и это его устраивало.

Где-то неподалеку от этой романтической пары – может быть, всего в пяти или шести днях медленного передвижения – существовал гигантский ленточный мир по имени Бьюселн. Там они могли бы, наконец, спариться, хотя, возможно, и нет.

Все их будущее вообще вызывало большие сомнения, а особенно то, что они доберутся когда-либо до огромного живого континента. Птицы-посланцы постоянно приносили сюда вести об огромном пузыре, который, похоже, уже поднимался с низин аэросферы и в ближайшие несколько дней мог обеспечить достаточно быстрое и простое восхождение к тому плавающему миру, который и звался Бьюселном. Но время неотвратимо уходило.

Слухи, ходившие среди многочисленных обитателей Йолеуса и Муетенайв – то есть всевозможных зависимых организмов, симбиозов, паразитов и гостей, говорили о том, что у Муетенайв появляется прекрасный шанс, прицепившись к пузырю, со всей скоростью рвануть в воздух – и посмотреть, сможет ли Йолеус догнать ее и тем самым доказать свою страсть. Если все получится, то они роскошно войдут в Бьюселн, где огромный парламент из тысячи пэров сможет наблюдать их торжественное прибытие.

Проблема заключалась в том, что за последние несколько тысяч лет Муетенайв в том, что касалось подобных вещей, зарекомендовала себя очень рискованным игроком. И чаще всего подобные гонки для спаривания заканчивались для нее ничем.

Словом, вожделенного события могло так и не произойти, и два дерева-гиганта со всеми их поселенцами, ползающими, висящими под и летающими над ними, так и останутся с носом, не считая суеты и, что еще хуже, поплывут, наоборот, вниз, в то время, как пузырь будет подниматься в воздушную сферу.

Наиболее преданные Йолеусу и встревоженные его возможным печальным будущим существа рассказывали о Бьюселне сказочные легенды, аптицы-посланцы сообщали, что пузырь очень велик и что Бьюселн намерен изменить сценарий и сам также подняться в высшие слои. И если это действительно произойдет, то потребуются годы, а то и десятки лет, прежде чем можно будет добраться до другого гигантского ленточного мира. И века – чтобы снова увидеть Бьюселн.

Апартаменты приглашенных гостей Йолеуса состояли из тыквообразных наростов, расположенных как раз перед третьим дорсальным^[107] комплексом недалеко от центра. Изнутри они напоминали Огену полые фрукты, имеющие пятьдесят метров в окружности. Там ученый когда-то жил. Теперь Оген находился на Йолеусе, наблюдая за самим деревом и за всей экологией воздушной сферы вот уже тринадцать лет. И теперь уже часто подумывал о том, как бы изменить свою жизнь и костюм применительно к долготе жизни обитателей здешней сферы.

Все девяносто лет, что ученый прожил в Цивилизации, Оген считался существом, созданным на человеческой основе, и его нынешняя обезьяноподобная форма казалась лишь наиболее приспособленной к здешней сфере. Впрочем, технологических разработок на эту тему было мало, поскольку мегадеревьями никто никогда специально не занимался. И теперь ученый начал все чаще и чаще задумываться о том, как бы стать более похожим на гигантскую птицу и действительно жить очень долго и беззаботно. Например, так долго, чтобы испытать всю тысячелетнюю медленную эволюцию самого бегемотового дерева.

Если, скажем, Йолеус и Муетенайв спарятся, обменяются и поделятся личностями, то как в таком случае будут называться два появившихся после этого спаривания новых дерева? Может быть, Йоленайв и Муетелус? И вообще, как скажется спаривание на этих протагонистах^[108]? Как будет происходить обмен? Останутся ли они равными или один из партнеров станет после этого доминировать? Куда пойдут ростки? Умирают ли бегемотовые деревья естественным путем? Ответов на все эти вопросы никто не знал, и еще тысячи подобных вопросов оставались неразгаданными. Мегадеревья воздушной сферы тщательно хранили свои секреты, и во всей зафиксированной истории вселенских существ сведений об их эволюции не существовало. По крайней мере, в той ее части, которая была доступна ученому в пределах Цивилизации.

Оген отдал бы почти все многое за то, чтобы стать существом, впервые зафиксировавшим этот процесс и ответившим на все вопросы, но это требовало долгой жизни и колоссальных приготовлений.

Он знал, что если он действительно хочет это сделать, то ему надо вернуться обратно на Орбиту и обсудить все со своими коллегами-профессорами, с матерью, с родственниками, с друзьями и так далее. Они ждали его возвращения уже лет пятнадцать, но он был убежден, что принадлежит к той категории ученых, которые отдают науке всю свою жизнь, и никак не к той, которые предпочитают, какое-то время интенсивно поработав, жить затем в свое полное удовольствие. Оген не чувствовал сожаления, что останется здесь навсегда; по гуманоидным стандартам к тому моменту, когда он решил стать студентом, Оген уже прожил долгую, очень насыщенную событиями жизнь.

Кроме того, путешествие домой за советом представляло собой вещь далеко не простую. Воздушная сфера Оскендарай не имела регулярных контактов с Цивилизацией, и, как слышал Оген, очередное судно оттуда прибудет по расписанию не раньше, чем через два года. Конечно, могут появиться и другие транспорты, и гораздо раньше, но дорога на чужом судне займет еще больше времени, если его вообще возьмут на борт.

Ведь даже на судне Цивилизации дорога займет не меньше года, потом год там, потом – обратно… И неизвестно, когда еще будет обратный рейс: расписания на такое отдаленное будущее не было.

Одно время он даже хотел нанять собственный корабль, но узнал, что бегемотовое дерево готово принять его как ученого Цивилизации. Фрахтовать же звездное судно для единственного человека, да еще и с условием, что он будет пользоваться им только дважды за тридцать лет, казалось слишком расточительным даже по меркам Цивилизации. Но все же, если он и в самом деле собирается остаться здесь навсегда и больше никогда не увидеть в живых ни друзей, ни родных, то… словом, об этом надо было подумать как следует.

Квартиры гостей располагались так, чтобы дать им возможность насладиться наиболее роскошными видами и чистым воздухом. Но в связи с ухаживаниями Йолеуса и его погоней за Муетенайв все обитатели стали в конце концов испытывать определенные неудобства. Многие уехали, а оставшиеся своими сплетнями и разговорами начинали действовать Огену на нервы. Ученый находился здесь не для пустой и глупой болтовни, а для серьезной научной работы.

И теперь Цлеп старался как можно меньше общаться с местными обитателями и практически все свое время проводил в написании заметок или исследовании шишкастой поверхности дерева.

Итак, он висел, сосредоточенно работая. Над ним, в виде столбов и облаков, реяли сонмы фалфикоров, и именно это он и пытался сейчас зафиксировать в своей писчей таблетке.

Конечно, слова «писал» или «делал записи» на самом деле мало подходят к совершаемым в эти моменты Огеном действиям. В таблетке нельзя писать в собственном смысле этого слова. В ее голографическое пространство входят с помощью специального стила, которым вырезают, формируют, раскрашивают, текстурируют, смешивают и аннотируют его содержимое единым действием. Это даже, в своем роде, настоящая поэзия. Внутри возникают образы, идеи и целые системы.

Таблетки эти были изобретены Разумом (или его эквивалентом), и ходили неясные слухи о том, будто изобретены они лишь для того, чтобы создать новое средство общения, недоступное людям (или их эквивалентам). Однако люди, подобные Огену, потратили свои жизни на то, чтобы опровергнуть это параноидальное мнение.

– Итак, кончено, – пробормотал ученый, убирая таблетку от лица и разглядывая ее. Затем, еще немного повертев головой, он показал таблетку своему компаньону, переводчику 974 Прафу, висевшему поблизости, прямо над его плечом.

974 Праф, существо пятидесятого порядка, служил в 11 корпусе Очистки листвы Йолеуса. Он занимался также вопросами разведки и перевода, отчего и был прикомандирован к Огену. Праф тоже внимательно посмотрел на таблетку.

– Ничего не вижу, – сказал переводчик на марианском языке Цивилизации.

– Ты слишком далеко висишь.

Существо покачало крыльями и уставилось прямо на Огена:

– А разве есть какая-то разница?

– Да, есть. Таблетка отсвечивает. Смотри, – Оген повернул таблетку другим боком и поднес ее поближе к глазам переводчика.

Праф вздрогнул, сжался и сделал движение, будто хочет улететь, но потом, видимо, собрался с духом.

– Да, там действительно что-то есть.

– Я пытался использовать известнейшее явление: обычно мелкие частицы не видны с далекого расстояния, но зато потом, собираясь в плотные группы, они вдруг становятся отчетливо видимыми, словно проясненная метафора в опыте концептуального понимания.

Праф снова повернул голову, открыл рот, вытянул длинный язык, дотронулся им до поверхности таблетки и опять съежился.

– И именно это сейчас зафиксировано?

– Да, и с большим умением, – ответил Оген и счастливо рассмеялся, но ученый не удержал стило, и оно упало в бездонную синеву под ними. – Ах, черт, – выругался Оген. – Надо было прикрепить его к поясу.

Тем временем стило превратилось в точку. И оба, не отрываясь, продолжали смотреть на нее.

– Это твой инструмент для писания? – поинтересовался 974 Праф.

– Да, – схватил свою правую ногу Оген.

– И у тебя нет другого?

Оген начал нервно кусать ногти на правой ноге.

– Хм… В общем-то, нет.

– Хм, – повторил и Праф.

– Наверное, лучше отправиться за ним, – почесав голову, предположил Оген.

– Только без меня.

И Оген, отпустив хвост и левую руку, упал в пространство, стремясь догнать свой инструмент. 974 Праф вдруг тоже расцепил коготки и последовал за ним.

Воздух был жарок и густ, он мягко гудел в ушах.

– Напоминаю, – сказал Праф, поравнявшись с ученым.

– Что? – Оген прикрепил таблетку к ремню, нацепил на уже слезящиеся глаза, чтобы защитить их от ветра, очки и завертелся в воздухе, пытаясь обнаружить пропавшее стило. Это было очень маленькое и очень ценное стило, и падало оно почему-то с пугающей быстротой. Одежда Огена раздувалась и трепетала, как флаг.

Шляпа с головы слетела, ученый было ухватил ее, но та снова выскользнула и унеслась куда-то вдаль. Наверху, как туча, нависало бегемотовое дерево, но и оно стало все более удаляться по мере их дальнейшего падения.

– Поймать шляпу? – спросил 974 Праф, перекрывая свист ветра.

– Нет, спасибо. На обратном пути найдем.

Праф снова перевернулся и уставился в синюю глубину. Стило мелькало где-то далеко черной точкой.

Праф подплыл к Огену так, чтобы рот переводчика оказался у самого уха ученого, а перья касались плеча.

– Как я уже говорил… – начал он.

– О, да?

– Йолеус хотел бы знать побольше о твоих выводах относительно теории эффекта гравитационной восприимчивости, влияющей на религиозность существ с частичной отсылкой к их эсхатологическим верованиям.

Оген потерял из виду стило и нахмурился:

– Что? Что еще там за верования?

– Я просто напомнил.

– Хм. Подожди-ка минутку. Мне кажется, оно полетело вот сюда, – ученый нажал кнопку на правом запястье, и одежда перестала реять по ветру и облепила его, как мокрая перчатка, прекратив болтаться на ветру. Затем Цлеп принял удобную позицию, сложил руки и обвил ноги хвостом. Праф тоже сомкнул крылья и принял более аэродинамическую форму.

– Но я не вижу того, что ты уронил.

– А я вижу. Так…

Стило уходило все ниже и ниже.

Дело было в том, что его воздушное сопротивление было гораздо меньшим, чем у Огена, даже при таком нырке вниз головой. Ученый на мгновение задумчиво посмотрел на Прафа:

– Я думаю, придется применить мощности.

Праф как-то подобрался, сложил крылья еще плотнее и вытянул шею. Так он быстро догнал Огена, но тут же расслабился, стал парить и заявил, что быстрее двигаться не может.

– Ладно. Увидимся позже.

Оген нажал пару кнопок на запястье, и сразу же завыли крошечные моторы на его ножных браслетах.

– Не пропадай! – крикнул он переводчику под все усиливающееся жужжанье моторных пропеллеров. В первые моменты Оген очень боялся столкнуться с чем-нибудь или кем-нибудь, а больше всего задеть переводчика. Впрочем, тот парил уже в нескольких метрах позади.

– А я попытаюсь пока поймать твою шляпу и постараюсь не попасть на обед к фалфикорам.

– Давай.

Скорость ученого все возрастала; ветер свистел в ушах, и этот свист лучше всего показывал ему, как растет давление на его тело. Оген на мгновение снова потерял стило из виду, испугался, что инструмент пропал навсегда, и обеспокоенно заметался в океане безмятежной синевы.

Наверное, стило ушло в сторону. Вероятно, какой-нибудь хорошо замаскированный хищник, по ошибке приняв за пищу, давно проглотил его. Может быть, стило зашло за боковую поверхность сферы. Но тогда был бы виден край, граница. Интересно, насколько покат склон? Дело в том, что сфера не была собственно сферой и не имела ни одной из полагающихся сфере двух долей, просто на определенном уровне ее дно изгибалось, уходя под массу детритиевой горловины.

Как далеко находился теперь Оген от края! А вроде бы и совсем близко, и, кажется, Бьюселн тоже должен быть где-то поблизости, по крайней мере, так было месяц назад. Наверное, надо опуститься на горловину. Оген вгляделся в даль, но ничего определенного не увидел. К тому же, как говорили, до Бьюселна надо было падать несколько дней. Словом, как бы то ни было, стила, конечно, уже не найти. А, кроме того, здесь, наверняка, полно всяких едоков, и он, как верно напомнил Праф, тоже может оказаться кем-нибудь съеденным.

А что, если он приземлится на горловину, когда она выпрямляется!? Тогда Оген непременно умрет. В вакууме! Какой ужас!

Воздушные сферы мигрировали по галактике, завершая круг от одного раза до пятидесяти за сто миллионов лет, в зависимости от того, насколько близко оказывались к центру. Они испускали газ и пыль с передних сторон, а с задних сбрасывали неперерабатываемые остатки жизнедеятельности их флоры и фауны, которые, как известно, и сами питались падалью. Кроме того, они роняли несколько небольших лун, похожих на коричневых карликов, таким образом, оставляя за собой хвост детрития^[109].

Все были уверены, что воздушные сферы – это продукт разума, но как, зачем и для чего они созданы, – никто не знал и, кажется, знать не хотел. Это, должно быть, знали мегадеревья, но, существа, подобные Йолеусу, к вящей досаде таких ученых, как Оген Цлеп, находились слишком далеко и оставались почти недоступными для изучения.

Теперь Оген падал очень быстро, так, пожалуй, можно будет напороться прямо на стило и погибнуть! Какая утонченная ирония! Пожалуй, чересчур болезненная. Ученый сбросил скорость. Сначала он падал на двадцать два метра в секунду, и скорость неуклонно росла, но Огену удалось отрегулировать скорость, доведя до двадцати без ускорения.

Успокоившись, ученый снова оглядел синие потоки, и вдруг внизу, немного впереди, опять увидел свой инструмент, падающий по какой-то замысловатой спиралевидной траектории. Оген почувствовал, что удача не покинула его. Рассчитав скорость, ученый схватил стило. Теперь требовалось немедленно остановиться и сменить направление. И Оген, как личность, склонная к решительным действиям (еще со времен своего студенчества он всегда искал самых необычайных приключений, правда, не всегда заканчивавшихся удачно), попытался перевернуться ногами вниз, так, чтобы пропеллеры на лодыжках гнали его теперь уже вверх. По идее, ученый вполне должен был справиться с ними, но вдруг потерял контроль и хаотически завертелся в воздухе, крича, чертыхаясь и пытаясь держать хвост кверху, подальше от треклятых пропеллеров. И вот досада, из-за этого кавардака стило снова выпало у него из рук.

Раскинув конечности и кое-как справившись с собственным телом, Оген опять зашарил взглядом по небу и увидел где-то далеко-далеко над собой смутный намек на Йолеуса и еще какую-то точку, бывшую, вероятно, 974 Прафом. Стило тоже плавало, теперь почему-то над ним, но по-прежнему по весьма причудливой траектории. Наконец, кое-как удалось разобраться и с пропеллерами.

Шум ветра стих, и стило неожиданно мягко упало прямо ему в руку. Оген спрятал его в таблетку и опять попытался подняться вверх. Но в голове у него шумело, и синее пространство вокруг вдруг стало вдруг темным и пульсирующим. Ожерелье – подарок тетушки Зилдер как раз накануне отъезда сюда – сползло под подбородок.

Дав пропеллера успели немного покрутиться вхолостую, затем Оген снова дал газ и, несмотря на тяжелую голову, отправился назад. Лететь теперь стало легче, густой воздух нес его мягко, ветер, обжигавший лицо, превратился в приятный ветерок. Наконец, Оген остановился, включил капюшон и лениво завис в воздухе. И тут глаза его сузились.

Там внизу, еще не совсем понятное, но уже видимое, появилось в дымке – нечто. Нечто огромное, заполняющее собой почти все пространство и все же настолько далекое, что было едва различимым. Оген прищурился еще больше и убедился, что это действительно есть, во всяком случае, очень напоминает, другое бегемотовое дерево. Но Оген, со слов Йолеуса, прекрасно знал, что на такой высоте Муетенайв быть не может. Да и выглядело новое дерево несколько не так – слишком много плавников и слишком асимметричная форма. Очень непривычная форма и даже внушающая некоторую тревогу. В следующий момент радом раздался деликатный шум:

– Вот твоя шляпа.

В вязком воздухе трепыхался 974 Праф со шляпой во рту.

– О, благодарю! – воскликнул Оген и натянул на себя шляпу покрепче.

– Нашел свое стило?

– Хм… Да. Да, нашел. Но вот посмотри-ка. Видишь?

Праф посмотрел вниз и небрежно заметил:

– Это тень.

– Да, вот это – тень. А я говорю вон про то. Правда, похоже на дерево?

– Нет, – пару раз дернул головой переводчик.

– Как нет?

– Да.

– Как да?

– И да, и нет.

– Ага. Что же это может быть?

– Я бы тоже хотел знать. Но ведь мы возвращаемся на Йолеус?

– Хм. Не знаю пока. А что, должны?

– О, да. Мы падали очень долго. Я даже не вижу Йолеуса и нервничаю.

– Ах, дорогой мой! – Оген снова посмотрел на призрак и обнаружил, что тот исчез. – Так вижу я что-либо или нет? Вот вопрос.

– Вот именно.

– И все-таки хотелось бы знать.

Тень под ними стала, если можно так выразиться, стационарной, несмотря на то что воздушные потоки временами на мгновения затягивали ее дымкой, оставляя в глазах одну только рябь. Потом тень снова появлялась, различимая, правда, не более как пустая форма – глубокая синяя тень на воздушном потоке.

– Надо возвращаться на Йолеус.

– А ты думаешь, Йолеус знает, что это?

– Да.

– Но ведь оно и вправду выглядит как бегемотовое дерево.

– И да, и нет. А может, оно просто больное?

– Больное?

– Ну, поврежденное.

– Поврежденное? Как это бегемотовое дерево может быть поврежденным?

– В общем, все это очень странно. Надо вернуться на Йолеус.

– Но, может быть, стоит поглядеть поближе? – предложил Оген. Он не был уверен, что действительно хочет этого, но чувствовал себя обязанным что-то подобное предложить. Все-таки вопрос был интересный. Но и опасный тоже. К тому же, они потеряли визуальный контакт с Йолеусом. Конечно, найти его будет нетрудно, дерево двигается медленно и по прямой, так что простой подъем приведет их прямо на место, но все же…

– А что, если Муетенайв решила присоединиться к пузырю не через пару дней, а прямо сейчас? И они с Прафом останутся тут блуждать, поскольку Йолеус наверняка не знает, что они ушли. Он рванет за Муетенайв, и они останутся на растерзание всяким блуждающим едокам без какого-либо надежного прикрытия.

Оген огляделся в поисках фалфикоров. У него не было с собой никакого оружия. Однажды он отказался от любого защищающего тело устройства, в университете настояли, чтобы он, по крайней мере, прихватил пистолет, – но Оген так и не распаковал до сих пор эту проклятую штуку.

– Надо возвращаться, – быстро повторил переводчик, и в голосе его уже явно слышались нервозность и опасения. 974 Праф, пожалуй, впервые оказался в ситуации, когда рядом не было дерева, служившего ему домом, хозяином, вождем, родителем и возлюбленным. И теперь он боялся, если вообще мог испытывать когда-либо страх.

Оген тоже боялся, но не признавался в этом. Конечно, он не очень боялся, но все же достаточно для того, чтобы надеяться, что Праф откажется сопровождать его к таинственной тени. И тогда они сразу же возвратятся. Сколько же километров отделяло их теперь от Йолеуса? Об этом ученый вообще даже думать не хотел.

– Надо возвращаться, – в очередной раз пропищал Праф.

– Ты, правда, так думаешь?

– Надо возвращаться.

– Хм… Впрочем, я тоже так думаю. Пусть лучше Йолеус решит, что делать дальше.

– Надо возвращаться.

– Да-да! – Оген включил капюшон, тот зашевелился, надулся, как шар, и ученый начал парить в воздухе.

– Надо возвращаться.

– Мы уже возвращаемся, Праф. Возвращаемся. Уже. – Оген чувствовал, как его тянет вверх.

– Надо возвращаться.

– Ладно, хватит, Праф! Мы это и делаем. Не…

– Надо возвращаться.

– Да возвращаемся мы! – рявкнул Оген и надул капюшон сильнее, так что черный баллон плыл теперь над его головой и сильно тянул вверх все сильнее.

– Мы должны…

– Праф!

Праф, наконец-то, расправил крылья как следует и воззрился на черный шар капюшона своего спутника.

– А вот еще, – вдруг заявил он.

Оген посмотрел вниз. Огромная тень начала уже исчезать в дымке, и он с непониманием уставился на переводчика:

– Что такое?

– Йолеусу было бы интересно узнать побольше о вакуумных дирижаблях Цивилизации, – ответил Праф, не спуская взгляда с капюшона. Внутри него сейчас действительно был вакуум, поднимавший Огена вверх.

– Что? Ах, ты про это, – но пускаться в объяснения ученый сейчас не решился и подумал, что надо будет привезти сюда библиотеку получше той, которой он располагает на данный момент. – Я не специалист. Конечно, я путешествовал на них как турист у себя дома, но…

– Ты говоришь о помповых вакуумах. Как они сделаны? – Праф вертелся вокруг капюшона, хлопая крыльями настолько быстро, насколько позволяла густая атмосфера вокруг них.

– Ну, как я понимаю, вакуум находится прямо в сфере.

– В сфере?

– Очень тонкостенной сфере. Ты наполняешь пространство между стенками этим… как его… гелием или водородом, в зависимости от своих склонностей. Правда, чистых газов, наверное, не используют, так, несколько процентов.

– И дальше?

– Потом накачиваешь газ в сферу.

– Ясно. А каков характер этого накачивания?

– Хм… – Оген снова посмотрел вниз, но огромная тень исчезла окончательно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ КРАЙНЕ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА

Запись.

– Это великая симуляция.

– Это не симуляция.

– Конечно. И все-таки, это так.

– Толкайте! Толкайте!

– Я и толкаю!

– Толкайте сильнее!

– Но все-таки, разве вам не кажется, что это долбаная симуляция?

– Ах, нет, не долбаная.

– Посмотрите, я не знаю, что вы делаете, но чтобы вы ни делали, вы делаете это неправильно. Пламя идет прямо из шахты!

– Так полейте его водой!

– Я не могу достать…

– Я действительно нахожусь под большим впечатлением.

– Вы на чем-то стоите, правда?

– Я очень рад, что мы дождались ночи. А вы?

– Конечно. Посмотрите на дневную сторону! Я никогда не видел, чтобы она так сверкала. А вы?

– Не припомню.

– Ха! Мне это нравится! Блестящая симуляция!

– Это не симуляция, вы, буффон! Будете вы слушать?

– Уберите отсюда это пугало!

– Но все-таки – что же это такое?

– Кто, а не что. Хомомданское чучело! Называется Кэйб.

– О!

Они сплавлялись по лаве. Кэйб сидел в центре плоскодонного судна и смотрел на расплавленный ярко-желтый поток реки с оплывающими от жара скалами впереди и на темный унылый пейзаж, через который протекала эта лава. Он слышал человеческий разговор, но не обращая внимания на то, кто это говорит.

– Он уже почти выскочил.

– Просто блестяще! Посмотри-ка! И какое пекло!

– Согласен. Надо вытащить!

– Все в огне!

– Жмите на черные кнопки, а не на светлые, идиот!

– Вложите и выньте!

– Что?

– Блин, горячо!

– Ага! Никогда не испытывал такого пекла!

– Это вовсе не симуляция, а вы идиот.

– Да может кто-нибудь?..

– Помогите!

– Кидайте скорее! Возьмите другое весло!

Они находились на одной из восьми последних ненаселенных равнин Мэйсака. Здесь – и еще на три равнины дальше – Великая река делала опасную петлю через туннель в семьдесят пять тысяч километров, пересекая еще до сих пор формирующийся ландшафт.

– О, горячо! Горячо! Горячо! Охладите!

– Выкиньте отсюда это чучело. Его вообще не приглашали. Он новичок, и без спасательного обмундирования! Если он думает, что он в бассейне, то может делать, что хочет.

– Лучше остановиться!

– Просто нужно больше нагрузки на правый борт.

– Куда?

– На правый. Правый. Борт. На этот правый борт. Блин!

– Хватит ругаться. Впереди туннель! Становится еще жарче!

– О, черт!

– Жарче уж быть не может! Никто не позволит!

– Да будете вы слушать или нет? Это не симуляция.

– Вы упали на, а не в. И не смотрите на меня так – это плотность.

– Могу поспорить, что я и сам все знаю про плотность. Есть комп?

– Нет.

– А имплант?

– Нет.

– У меня тоже. Попытайся найти того, у кого он есть, и вышвырни его отсюда.

– Но он не хочет.

– Болван! Стукни его как следует.

– Это дело.

Люди, особенно люди Цивилизации, вне зависимости, были ли они гуманоидами или чужими, создавали Орбиту на протяжении тысяч лет, но еще задолго до появления высокоразвитых технологий некоторые личности из них, особо любящие развлечения и риск личности, придумали использовать потоки раскаленной лавы для нового вида спорта.

– Извините, у меня есть комп.

– А, это, конечно, Кэйб.

– Что?

– У меня есть комп. Вот он.

– Суши весла! Берегите головы!

– А глаза уже слепит, ребята!

– Прикройте угол!

– Прикрываю.

– Хаб! Видишь это чучело? Говнюк! Выкини его отсюда! Словом, сплав по рекам из лавы стал вдруг с некоторого времени модным развлечением. Причем, традиция предписывала сплавляться без применения всяких передовых технологий и призывала не пользоваться никакими достижениями материальной науки. Наоборот, всяческий риск приветствовался и делал забаву еще более возбуждающей. Это называлось спортом с минимальным фактором безопасности.

– Смотри, весло!

– Поймал.

– Толкай!

– Вот дерьмо!

– Что…

– А-а-а!

– Все в порядке, в порядке!

– Блин!

– Да вы все просто сумасшедшие! Вот развлеченьице! Сам по себе плот – некая платформа с ровным днищем, размером четыре на двенадцать метров, – был керамическим, остальные части делались из алюминизированного пластика, а весла брались деревянные.

– О, моя шевелюра!

– Хочу домой!

– Отчерпывайте!

– Где это чучело?

– Да не ной!

– Вот несчастье!

Этот вид спорта всегда был щекочущим нервы и опасным. И по мере того, как равнины наполнялись воздухом, он становился все опасней. Расходящаяся жара соединялась с воздухом, и скоро дыхание без дыхательных приборов, приводившее к буквальному к сжиганию легких, превратило эту забаву практически в ее прямую противоположность.

– Ах, мой нос, мой нос!

– Спасибо.

– Прыскай!

– Ага.

– А я с другим чучелом. И вообще ничему не верю. Кэйб согнулся: – полотнище паруса билось прямо над его головой, и хотя материал более-менее отражал жар, идущий от потолка туннеля, температура вокруг все еще была экстремальной. Некоторые уже лили на себя воду и брызгались ею беспрерывно. Потоки пара заполняли узкое пространство между лавой и потолком. От огней по краям плота стоял красный полумрак.

– Повреждение!

– Остановите!

– Заберите меня отсюда!

– Мы уже почти… ого-го! Мы нарвались на зубы!

У потока лавы имелись еще и так называемые зубы – некие потеки, напоминающие сталактиты.

– Пики! Спасайтесь!

Один из сталактитов проколол мягкое защитное покрытие плота и унес его прямо в раскаленную изжелта лаву. Покрытие мгновенно загорелось и захлопало от потоков горячего воздуха, напоминая мечущуюся обожженную птицу. Волна жара прокатилась по плоту. Люди дико закричали. Кэйб был вынужден откатиться назад, чтобы избежать новых ударов, и почувствовал, как под ними что-то хрустнуло и завизжало.

Но в тот же момент поток вышел из туннеля в широкий каньон остроконечных скал, чьи черные базальтовые грани освещались отблеском текущей мимо лавы. Кэйб кое-как уселся на место. Большая часть людей продолжала обливаться или брызгаться водой, охлаждаясь после финального аккорда пекла. Одни потеряли шевелюры, другие лежали почти бездыханными, но при этом беспечно и весело смотрели вперед, словно они прошли посвящение в некую тайну. Какая-то пара, сидевшая на корме, дружно и громко кричала.

– Что с тобой? – спросил Кэйб у человека, расположившегося прямо за ним.

Человек держал на весу левую ногу и кривился от боли:

– Кажется, она сломана.

– Я тоже так думаю. Виноват, простите. Могу я чем-то помочь?

– Постарайтесь больше не падать на меня, по крайней мере, пока я тут.

Кэйб посмотрел вперед. Сверкающий поток оранжевой лавы уходил и терялся между стенами каньона, и впереди больше не было видно никаких туннелей.

– Думаю, что уж это я могу вам гарантировать, – вздохнул он. – Еще раз прошу прощения. Просто мне велели сидеть в центре. Вы можете передвигаться?

Человек кое-как, с помощью одной руки на ягодицах, отодвинулся от него подальше. Люди вокруг постепенно успокаивались. Некоторые, правда, еще кричали, но в этих криках уже слышались и радость, и торжество, и счастье от сознания того, что впереди больше нет туннелей.

– Вы в порядке? – спросила одна из женщин человека со сломанной ногой. Ее жакет все еще дымился, брови были сожжены, а светлые волосы торчали, напоминая обгорелую паклю.

– Нога сломана. Но ничего, выживу.

– Это я виноват, – пояснил Кэйб.

– Я достану шину.

И женщина направилась к ящику на корме. Кэйб снова огляделся. Повсюду стоял запах горелых волос, прожженных тканей и слегка поджаренного человеческого мяса. У некоторых на лицах багровели чудовищные ожоги, другие так и не вынимали рук из ведер с водой. Влюбленная парочка продолжала стонать. Но большинство весело переговаривались, поддерживая друг друга, и на их изуродованных лицах весело плясали отсветы лавы и отполированных до стеклянного блеска базальтовых скал. А высоко надо всем этим, безумно подмигивая в коричневом небе, улыбалась новая Портиция.

«И это называется забавой», – подумал Кэйб.

– Все это смешно…

– Что?

– Да не совсем…

Кто-то вдруг истерически зарыдал:

– Хватит, насмотрелся! А вы?

– Да уж тоже. Одного раза, пожалуй, хватит.

Конец записи.

Кэйб и Циллер смотрели друг на друга через огромную, изящно обставленную комнату, залитую золотым светом из открытых балконных окон, наполовину прикрытых нежно покачивающимися ветками вечно синей растительности. Мириады мягких, похожих на иголочки теней шевелились на кремовом полу, лежали на ногах, на причудливых коврах с абстрактным рисунком, перебегали по поверхностям деревянных скульптур, по богато украшенным бюстам и пышным накидкам диванов.

На хомомдане и челгрианце были надеты специальные устройства, которые могли казаться и защитными шлемами, и украшенными драгоценными камнями головными украшениями.

– Выглядим шикарно, – фыркнул Циллер.

– Может быть, эта одна из причин, по которой люди носят импланты.

И они оба сняли устройства. Кэйб, восседавший на хрупком грациозном кресле, сделанном как раз для трехногих, положил свой шлем на соседнюю кушетку.

Циллер, свернувшийся калачиком на широкой тахте, поставил свой шлем рядом на пол. Он несколько раз поморгал, но все же вытащил из жилетного кармана неизменную трубочку. Сегодня на нем были бледно-зеленые леггинсы и украшенная эмалями рубашка. Жилета не было видно под каскадом драгоценностей.

– И когда это было? – спросил он.

– Дней восемьдесят назад.

– Хаб был прав – все они просто сумасшедшие.

– И все-таки все эти люди уже сплавлялись раньше до этого, причем с не меньшими потерями и опасностями. Я, конечно, зарекся, но трое из двадцати трех решительно намерены продолжать заниматься подобным спортом. – Кэйб поиграл бахромой подушки. – И это при том, что двое из них уже испытали состояние временной смерти, когда лава поглотила их каноэ, а один их приятель и вообще был раздавлен ледником.

– И совсем умер?

– Абсолютно. И навсегда. Им пришлось вырубать его тело и вызывать похоронную команду.

– И сколько ему было?

– Тридцать один стандартный год. Едва стал взрослым. Циллер пососал трубочку и посмотрел на балконные окна.

Они находились в большом доме поместья в Тирианских горах неподалеку от Ксаравва. Кэйб делил это дом с одной большой человеческой семьей из шестнадцати человек, с двое из которых были детьми.

Для него специально построили отдельный верхний этаж. Кэйбу нравилось общество людей и особенно их малышей, хотя он должен был себе признаться, что оказался не таким уж общительным, как всегда о себе думал.

Он представил челгрианца полудюжине остальных обитателей дома, присутствующих на данный момент, и показал Циллеру окрестности. Изо всех окон, балконов и из садика на крыше видны были голубоватые долины, а за ними скалы массива, по которому протекала Великая Река Мэйсака.

А теперь они сидели и ждали дрона И. X. Терсоно, который уже спешил к ним с важными, как он выразился, новостями.

– Я, кажется, вспомнил, что когда-то согласился с утверждением Хаба об их сумасшествии, а ты мне ответил на это – «но все-таки», – Циллер нахмурился. – Однако все дальнейшее, сказанное тобой, лишь подтверждает мнение об их сумасшествии.

– Я имел в виду то, что как бы они ни ненавидели этот свой опыт, они никогда не променяют его ни на какой другой…

– Наверняка еще более идиотский…

– …потому что этот, каким бы ужасным он ни казался на первый взгляд, все же дает им нечто положительное.

– Хм. Но что это может быть? То, что они живы, несмотря на занятия этим ненужным, травматичным и тупым спортом? Единственное положительное, что можно вынести из подобного приключения, заключается в решении никогда его больше не повторять. Или хотя бы нежелание повторять.

– Им кажется, что они испытывают себя, проверяют себя.

– И все приходят к выводу, что они свихнулись. И это называется позитивным результатом?

– Они чувствуют, что испытывают себя в борьбе с природой…

– Да какая там природа?! – возмутился Циллер. – До настоящей природы оттуда десять световых минут! – Он громко зафырчал. – С этим поганым солнцем!

– Я не думаю, что они озабочены этим. На самом деле у Лэйслера существует потенциальная нестабильность, которая продуцирует ускорение и… Словом, это было известно еще до того, как началась вся эта дикая забава, – Кэйб, наконец отпустил подушку.

– Значит, ты утверждаешь, что солнце может взорваться? – воззрился на него Циллер.

– Ну, теоретически… Это очень возможно.

– Ты шутишь!

– Конечно, шучу. Но шанс…

– Никогда не говори мне об этом!

– Конечно, оно не взорвется в прямом смысле, но может вспыхнуть…

– Так оно и так вспыхивает! Я сам видел вспышки!

– Ну да. И здорово, правда? Но шанс, – правда, небольшой, один из нескольких миллионов – на то, что оно может как-нибудь однажды вспыхнуть так, что ни Хаб, ни защитные силы Орбиты не смогут ни отразить, ни прикрыть опасность…

– И потому они построили эту штуку?

– Я так понимаю, это очень привлекательная система. И, кроме того, я верю, что со временем они установят новую добавочную защиту, которая сможет противостоять любым воздействиям новой звезды.

– Могли бы и меня поставить в известность, – покачал головой Циллер.

– Вероятно, риск настолько ничтожен, что они не беспокоятся.

– Я не верю этим людям, – заявил Циллер, поднимая шерсть на лбу и бросая трубку.

– Но возможность катастрофы действительно очень мала, особенно в ближайшее время или даже в продолжение разумной жизни. – Кэйб поднялся и проковылял к серванту, откуда взял вазу с фруктами.

– Фрукты?

– Нет, спасибо.

Тогда Кэйб сам выбрал спелый солнечный хлебец. Ему пришлось здорово поработать со своим вкусовым аппаратом, чтобы научиться есть обычную пищу Цивилизации, но и сейчас ему еще порой приходилось напрягать все обонятельные и вкусовые рецепторы для поглощения стандартной местной еды. Отвернувшись от Циллера, он засунул хлебец в рот, прожевал и с трудом проглотил. Есть, отвернувшись, стало его привычкой: у Кэйба, как и у всех его сородичей, был очень большой рот, и потому многие люди находили процесс поглощения пищи хомомдавами весьма раздражающим и опасным.

– Но вернемся к теме, – продолжил он, вытерев рот салфеткой. – Давай не будем больше употреблять термин «природа». Скажем просто, что они ощущают, будто выиграли в борьбе с силой, гораздо более мощной, чем они сами.

– А это отчасти признак здравого ума, – Циллер покачал головой. – Нет, Кэйб, ты сам, должно быть, пробыл там слишком долго.

Хомомдан вышел на балкон и посмотрел вдаль:

– И все-таки я утверждаю, что эти люди отнюдь не сумасшедшие. Они живут совершенно здоровой жизнью.

– И остаются похороненными под ледниками?

– Это частный случай.

– Да. Они делают еще много такого же маразма, например, фехтуют обнаженными на остро отточенных шпагах, лазают в горы без страховки, летают на искусственных крыльях…

– Но очень мало кто из них занимается только этим – большинство ведут абсолютно нормальную жизнь, помимо…

– По стандартам Цивилизации, – напомнил Циллер и поднял трубку.

– Да. И почему нет? Они социализированы, у них есть работа, хобби, они читают, смотрят, они занимаются бизнесом. Они учатся, путешествуют…

– Ха-ха!

– Им нравится то, что они делают. Кроме того, среди них особенно много художников, писателей, архитекторов… – Кэйб улыбнулся и широко развел всеми тремя своими руками. – А некоторые даже пишут музыку.

– Они просто проводят так время. И только проводят. Например, проводят время, путешествуя. Время висит на них слишком тяжелым грузом, потому что у них нет никакого контекста, никакой высшей цели в жизни. Они все надеются, что в других местах они найдут нечто, что даст им удовлетворение, то есть полноту жизни, которую они заслужили, – и никогда и нигде этого не находят. Ни в чем, – Циллер совсем нахмурился и ожесточенно стал выколачивать трубку о ладонь. – Некое вечное путешествие в тщетной надежде. И перманентное разочарование. Остальные, чуть менее зацикленные на себе, просто считают, будто путешествие само по себе предполагает если не удовлетворение, то освобождение от чувства, будто это удовлетворение непременно должно присутствовать в этом мире. Кэйб смотрел на набухшие бутоны, усеявшие все ветки, на веселых прыгунцов, перескакивающих с дерева на дерево, на их рыжий мех и длинные хвосты; он слышал тоненькие голоса человеческих детей, играющих и плещущихся в бассейне рядом с домом.

– Да ладно, Циллер. Весьма спорно, чтобы какое-нибудь разумное существо доходило в своих ощущениях до такого.

– Неужели? А ты?

Кэйб осторожно прикрыл мягкие занавеси на окне.

– Мы намного старше людей, но, скорее всего, и мы когда-то… – Он посмотрел на челгрианца, свернувшегося на тахте тугой пружиной, готовой развернуться в любую минуту. – Вся чувственная жизнь неутомима. До определенного, разумеется, предела.

Циллер подумал немного, и покачал головой. Кэйб так и не понял, означал ли этот жест, что он сказал нечто недостойное ответа, или только то, что челгрианец не смог найти адекватного ответа.

– Дело в том, что, тщательно построив свой парадиз на принципе исключения всех возможных конфликтов между собой и всех естественных угроз… – Он умолк и печально посмотрел на то, как солнечный зайчик играет на полированной ножке тахты. – Словом, на исключении всех природных угроз, они вдруг обнаружили, что их жизнь настолько пуста, что они вынуждены создавать фальшивые версии тех страхов и угроз, которые целые поколения их предков так долго старались победить.

– Мне кажется это немного похожим на критику некой личности за то, что она одновременно пользуется душем и зонтиком, – возразил Кэйб. – Важен выбор. – Он еще плотнее задернул гардины. – Эти люди контролируют свои страхи и угрозы. Они могут выбирать их, повторять или избегать. А это не то же самое, что жить на вулкане, когда от одного извержения может погибнуть не один человек, а весь город. В общем, это приложимо ко всем обществам, которые вышли из эпохи варварства. И никакой загадки здесь нет.

– Но Цивилизация очень упорствует в своем утопизме, – напомнил Циллер, и, как показалось Кэйбу, весьма горько. – Они носятся со своими опасностями, как ребенок с игрушкой, которую требует лишь для того, чтобы завтра же выкинуть.

Циллер снова раскурил трубку, встал и в облаке дыма перешел на толстый ворсистый ковер перед кушеткой Кэйба.

– Необходимость страдания приводит к тому, что оно появляется в виде столь странного спорта. Но это естественно. Даже страх может приносить отдых, – продолжал свою мысль Кэйб.

Циллер внимательно посмотрел в глаза хомомдану:

– А отчаяние?

– Отчаяние? – Кэйб пожал плечами. – Только не в больших дозах. Отчаяние, когда что-то не выходит, когда проигрываешь в игре. Первоначальное отчаяние только увеличивает сладость от последующей победы.

– Это не отчаяние, – тихо возразил Циллер. – Это временное – обида, проходящее раздражение, может быть, разочарование. Я имел в виду вещи не столь тривиальные. Я имел в виду такое отчаяние, которое грызет душу, парализует разум, приводит к мыслям о самоубийстве.

– Нет, – вскочил Кэйб. – Нет. Они должны надеяться, что такое они миновали.

– Да, миновали, оставив другим.

– Мы говорим о том, что постигло твой народ? – спросил Кэйб. – Что ж, некоторые из них действительно испытывают по этому поводу сожаление, близкое к отчаянию.

– Но это в большей степени наше собственное дело, – Циллер выдохнул последний дым, выбил трубку и стал прочищать ее маленьким серебряным инструментом. – Мы непременно выиграли бы эту войну, если бы не вмешательство Цивилизации.

– Не обязательно.

– Не согласен. Но не жалею. По крайней мере, после войны мы смогли заняться борьбой с нашими собственными идиотами. Вы бы страдали от последствий войны, если бы не смогли извлечь полезных уроков из наших страданий. А мы еще стали укорять Цивилизацию. Трудно придумать худшее, чем наш внешний разгром, но порой мне кажется, что и надо было дойти до конца.

Кэйб не отвечал и смотрел, как из трубки Циллера вновь вьется голубоватый дымок.

Когда-то Циллер был Одаренным Махраем Циллером Восьмым Уэскрипским, рожденным в семье высокопоставленных чиновников и дипломатов; подавал колоссальные надежды в музыке с самого рождения, написал свою первую симфонию для оркестра в том возрасте, когда простых челгрианских детей еще учат не есть собственную обувь.

Внезапный уход из колледжа стоил ему потери двух уровней каст, и это весьма скандализовало его родителей.

Но это были еще цветочки. Очень скоро он довел их до болезни. Тогда, когда стал радикальным Отрицателем каст, стал заниматься политикой как сторонник равенства и всячески использовал свой престиж для борьбы с прогнившей, как он утверждал, кастовой системой. Постепенно общественное и политическое мнение стало поддаваться, начались разговоры о том, что давно обещанная Великая Перемена должна, наконец, состояться.

Но до этого на самом деле было слишком далеко, а Циллер за свои попытки приблизить эти времена поплатился тем, что стал членом самой последней, не считая криминальных, касты, то есть Невидимым.

Второе покушение ему едва не удалось, но оноказался в госпитале, где провел почти при смерти три месяца. Эти месяцы бездействия дали пищу его уму, и скоро он ясно осознал, что, несмотря на начавшийся в обществе процесс, возможность коренных изменений потеряна еще, по крайней мере, на поколение вперед.

Музыкальный дар Циллера за годы этой политической активности весьма очень пострадал; по крайней мере, в количественном отношении. Но он продолжал утверждать, что общественная жизнь важнее всякой иной, и его слушали, даже несмотря на его нынешний статус Невидимого.

Его престиж и популярность все росли; на него лились реки наград, призов и почестей; газеты называли его величайшим из всех живущих ныне челгрианцев, ходили даже слухи о том, что его сделают церемониальным президентом.

И, пользуясь своим положением и всеми благами, он вдруг решился на транслирующейся по всей сфере Чела великой церемонии в Шелизе, столице Челгрианского государства, во всеуслышание объявить, что взгляды его отнюдь не изменились, что он был, есть и будет либералом и поборником равенства, что он горд своей работой с низшими кастами, что презирает консерватизм еще больше, чем в юности, что по-прежнему ненавидит государство, общество и людей, потакающих кастовой системе, что он не хочет принимать от них никаких наград и почестей и вернет все обратно и что собирается оставить челгрианское государство немедленно и навсегда, поскольку, в отличие от его друзей-либералов, которых он любит, и уважает и которыми восхищается, не имеет больше моральных сил продолжать жить в этой порочной, позорной, ненавистной стране.

Речь его была встречена гробовым молчанием.

Он оставил сцену, сопровождаемый шипеньем и шиканьем, и провел ночь в посольстве Цивилизации, окруженном толпой, требовавшей его крови. На следующий день судно Цивилизации увезло его с родины. Он несколько лет путешествовал по всем ее провинциям, пока, наконец, не остановился на Орбите Мэйсак.

Циллер не оставил Орбиту даже и после того, как на Челе президентом был выбран сторонник равенства, спустя семь лет после его отъезда. Начались реформы, Невидимым и другим кастам были полностью предоставлены все права, но даже после этого, несмотря на все требования, запросы и приглашения, Циллер не вернулся на родину и никак не объяснил свой отказ.

Люди оправдывали его поступок тем, что на самом деле касты все еще сохранялись. Компромисс заключался, скорее, в том, что титулы и кастовые названия представителей высших каст перешли как наименования должностей новой номенклатуры, а новый земельный закон объявил земли всех членов семьи собственностью главы клана. Зато люди всех уровней и сословий могли теперь свободно жениться, касты могли смешиваться, стал возможен переход из одной касты в другую по браку, дети теперь могли наследовать любую из двух каст родителей; был отменен закон о наказании людей, пытавшихся пробиться в более высшую касту, – и в целом, теоретически конечно, каждый мог теперь стать тем, кем он хотел, хотя закон по-прежнему требовал, чтобы каждый назывался именем той касты, в которой родился.

Это была колоссальная юридическая и социальная перемена, старая система действительно дала трещину, но касты все же оставались – а это Циллера никак не устраивало. Затем правящая коалиция на Челе выбрала этого Кастрата (личность из касты кастратов) президентом, представив его как эффективный, хотя и странный символ перемен. Его режим сумел пережить даже заговор гвардейских офицеров и, казалось, только усилился в своей преобразовательной деятельности, но Циллер, чья популярность стала еще более широкой, все-таки не возвращался. Казалось, что он ждет дальнейшего хода событий.

Потом случилось нечто ужасное – Кастовая война, разразившаяся через девять лет после его изгнания; она была, по его мнению, исключительно делом рук Цивилизации. Но и после ее окончания он все равно не вернулся.

– Мой народ однажды воевал с Цивилизацией, – вдруг признался Кэйб.

– В отличие от нас. Мы воевали между собой. И какой урок вы вынесли из этого опыта? – бросил Циллер, разглядывая своего собеседника проницательным взглядом.

– Да, мы вынесли урок. Мы потеряли многое и многих; отважных людей и благородные корабли; мы не достигли собственных первоначальных целей войны, но доказали всем, что поддерживаем общий цивилизующий курс, мы внесли свою лепту в достойное существование мира. И с тех пор наши общества сотрудничают и являются союзниками.

– Но ведь вас не разгромили начисто?

– Этого сделать никто и не пытался. Ни они, ни мы. Это была не та война. А такую войну, о которой говорите вы, теперь уже вообще никто не ведет. Для нас эта война была, скорее, вооруженным диспутом и всегда аргументировалась теми военными действиями, которые наш враг вел в это время с Айдайранами.

– Ах да, знаменитая битва Новых Близнецов, – насмешливо хмыкнул Циллер.

Кэйб был поражен этим тоном:

– Так ваша симфония уже закончила эту тему?

– Давно.

– И вы по-прежнему довольны ею?

– Да. Очень. Музыка на удивление. И все же энтузиазм все еще не оставил меня. Возможно, я был неправ, настолько увлекшись этим «мементо мори»^[110] – Циллер одернул жилет и махнул рукой. – О, не обращайте внимания. Я всегда становлюсь немного несправедлив, когда только что закончу вещь такого объема. И скажу больше, я даже начинаю нервничать, когда подумаю, что мне придется стоять и дирижировать перед таким огромным скоплением публики, которое обещал Хаб. К тому же я не совсем уверен в тех спецэффектах, которыми он намерен сопровождать исполнение, – Циллер коротко фыркнул. – Оказывается я пурист гораздо в большей степени, чем предполагалось.

– Но я уверен, что все будет прекрасно. Когда Хаб намерен объявить концерт?

– Теперь уже очень скоро. Отчасти поэтому я и здесь. Если бы я остался дома, меня бы задергали.

Кэйб кивнул:

– Я рад помочь вам. И сгораю от нетерпения услышать хотя бы отрывок.

– Благодарю. Но помочь ничем не могу. И тебе не советую наслаждаться ужасами, как это любит Хаб.

– Ну я не стал бы называть это так. Старые солдаты не наслаждаются ужасами. Они бывают подавленными, взволнованными, разочарованными, но никак не наслаждающимися ужасами. Это занятие гражданских.

– Но разве Хаб не гражданский? – потянул носом Циллер. – Разве он может быть подавлен или разочарован? Неужели он скрыл от меня это?

– Как мне известно, Хаб Орбиты, конечно, не может быть ни подавлен, ни разочарован, – ответил Кэйб. – Тем не менее он как-то принимал участие в войне на борту судна Общей Системы в битве Новых Близнецов в конце боевых действий и сильно пострадал от действий Айдайранского флота.

– Ну, не очень сильно.

– Достаточно.

– Ладно, давайте сойдемся на том, что от отчаяния он точно не страдает, – примирительно ответил Циллер и начал выколачивать трубку.

– Дрон И. X. Терсоно здесь.

– Замечательно.

– И вовремя.

– Пригласите.

Дрон появился через балконное окно, солнце сияло на его розовой фарфоровой коже и синих светящихся камнях.

– Я увидел, что окно открыто и решил воспользоваться этим.

– Рады вас видеть.

Дрон осторожно опустился на стул.

– Ах, мой дорогой Циллер, как я рад вас видеть. Так вы говорили обо мне?

– Нет.

– Вы прекрасно сделали, что навестили нас, Терсоно, – вмешался Кэйб. – Но я думаю, что вашему визиту мы обязаны, в первую очередь, неким важным известиям.

– Да. Я узнал личность эмиссара, посланного к нам с Чела. Его полное имя таково, цитирую: Призванный в Армию из Данных майор Тибайло Квилан Четвертый 47-мой осени Айтайревайна, Скорбящий.

– Святый боже! – прошептал Кэйб, глядя на Циллера. – У вас такие длинные имена…

– Да. Утомительное дело, не правда ли? – Циллер не поднимал глаз от трубки и хмурился. – Так, значит, ваш эмиссар – военный, дворянин и священник. Один из тех мальчиков из благородных семей, что находят интересным послужить или сделать вид, что служат, а потом удариться в веру – или сделать вид, что ударился. И он, конечно, вдовец?

– Вы его знаете? – удивился Кэйб.

– Разумеется, знаю. И давно. Мы когда-то учились вместе в школе. Даже, предполагаю, были друзьями, хотя и не особенно близкими. Потом потерялись. И с тех пор я ничего о нем не слышал. – Циллер совсем засмотрелся на трубку, словно раздумывал, не раскурить ли ее снова. И все-таки спрятал ее обратно в жилет. – Но даже если бы мы и не были знакомы, имя, в котором столь много пустозвонства, расскажет вам все, что хотелось бы знать. – Он злобно фыркнул: – Полное имя в Цивилизации служит адресом – наши работают как исторические хроники. И, конечно, говорят о том, сколько раз следует поклониться, один или два. Нашему майору Квилану придется, пожалуй, дважды.

– У меня имеется его полная биография. И если вам интересно… – предложил Терсоно.

– Нет, избавьте, – промолвил Циллер и демонстративно стал разглядывать картины, развешанные по стенам. На них были изображены давно умершие, но воинственно выглядящие хомомданы верхом на каких-то огромных существах, с развевающимися флагами и мечами.

– Я посмотрю ее попозже, если позволите, – попросил Кэйб.

– Конечно.

– Так значит, до его прибытия осталось двадцать три или двадцать четыре дня?

– Около того.

– Я надеюсь, его ждет приятное путешествие, – заметил Циллер странным, каким-то детским голосом. Вытянув руки, он погладил их поочередно от запястий к плечам, и постепенно из-под густой шерсти показались когти – сверкающие черные когти размером с человеческий мизинец, отливающие в солнечном свете, словно обсидиановые лезвия.

Дрон Цивилизации и посол Хомомдана обменялись удивленными взглядами. Кэйб невольно опустил голову.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ СОПРОТИВЛЕНИЕ СОЗДАЕТ ХАРАКТЕР

Квилан долго раздумывал над названием их судна. Это походило на некую весьма изысканную шутку – отправить их в последний перегон на борту корабля, бывшего когда-то боевым гангстером класса Союза быстрого нападения, а теперь выведенного из военного ведомства и превращенного в простой скоростной сторожевой катер с названием «Сопротивление создает характер». Безусловно, это могло быть только шуткой. Но с такими шутками Квилан еще не сталкивался.

Челгрианские суда, как правило, носили романтические, полные поэзии названия, суда же Цивилизации, напротив – всегда отдавали иронией, насмешкой, были запутанными или откровенно абсурдными. Возможно, это происходило из-за слишком большого количества судов, возможно, просто отражало тот факт, что все их корабли были частными, и хозяева сами выбирали им имена.

Первое, что сделал Квилан, вступив на борт этого нового судна со сверкающим полом и сине-зелеными растениями, – это глубоко вздохнул.

– Пахнет, как… – начал он.

– Дома, – ответил голос в его голове.

– Да, – выдохнул Квилан, испытывая при этом странную слабость и некую приятную грусть. – Он неожиданно вспомнил детство.

– Осторожней, сынок.

– Приветствуем вас на борту, майор Квилан, – раздался откуда-то уверенный голос. – По внутреннему пространству судна распространен запах, который должен вам напомнить атмосферу озера Айтир на Челе в весенний период. Вы не возражаете?

– Да. Да, я согласен, – кивнул Квилан.

– Прекрасно. Ваши апартаменты прямо впереди. Прошу вас, чувствуйте себя как дома.

Он представлял себе каюту, столь же убогую, как и на «Цене досады», но оказался приятно удивлен: внутренние помещения его нового жилища могли удовлетворить любой самый изысканный вкус и могли вместить не одного, а полдюжины придирчивых обитателей.

Команды на судне не оказалось, равно как и всяких аватаров и дронов. Вся связь осуществлялась непосредственно через возникавший в воздухе голос, а все действия совершались посредством внутренних манипуляционных полей, так что одежда, например, просто летала вокруг сама собой, также сама собой чистилась и укладывалась.

– Живешь, как в сказочном домике, вашу мать, – выругался Хайлер.

– Однако работа мастерская.

– И к тому же все это означает, что за тобой постоянно подглядывают, подслушивают, короче – шпионят.

– Но это можно расценить и как своеобразную форму гостеприимства.

– Или высокомерия. Эти вещи порой слишком легко перепутать.

«Сопротивление создает характер». Все-таки такой девиз казался слишком бесчувственным, слишком напоминал о войне. Что они хотели этим сказать ему, а через него и всему Челу? То, что их не волнуют проблемы челгрианцев, несмотря на все их протесты? Или то, что хотя и волнуют, но не позволяют забыть о несомненной пользе всего с ними происшедшего прежде всего для них же самих?

Скорее всего, конечно, это простое совпадение. Порой Цивилизация проявляет удивительную беспечность, являющуюся обратной стороной осторожности и настойчивости общества, когда среди размеренной и правильной жизни вдруг хочется совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, фривольное и безответственное. А может, они вовсе и не беспокоятся о том, чтобы выглядеть хорошими?

Может быть, они просто устали от своей выдержки, бесконечной изобретательности, рационализма и хотят создать хотя бы крошечную неразбериху, хотя бы ненадолго, хотя бы для того, чтобы показать свою способность к этому?

Впрочем, возможно, подобные мысли выдают лишь его собственную наследственную склонность к животной злобе? Челгрианцы всегда гордились, что ведут свое происхождение от хищников. Конечно, это несколько сомнительное достоинство, тем более что в чем-то оно даже противоречит другой их гордости, ведь, кроме гордости своими дальними предками-хищниками, они в то же время гордились и тем, что их раса сложилась и окрепла сама, без влияния каких-либо сильных защитников и предшественников.

И, может быть, так думает лишь существо со столь древней легализацией кровожадных инстинктов, как он? Или же люди, у которых, конечно, нет в прошлом столь ярко выраженного хищничества, как у челгрианцев, но которые, тем не менее, вели себя столь же кровожадно по отношению и к другим расам, и к себе подобным, они тоже думают так же, как он? Только так не думают их машины? Может быть, именно поэтому они отдали такую роль машинам в своей Цивилизации? Они не верят себе и отгораживаются от себя же самих колоссальной мощью и энергией своей науки и технологии.

Но при всем внешнем благополучии многие люди продолжают беспокоиться и, – как подозревал Квилан, – от этого не чувствует себя уверенной и вся их Цивилизация.

Большая часть цивилизаций, стремившихся создать искусственный разум, создала его и пользовалась им в большей или меньшей степени. И при этом совершенно явным стало то, что, создав существо, которое есть или в любой момент может стать значительно сильнее тебя самого, не в твоих интересах допустить, чтобы это случилось.

Искусственный разум, особенно поначалу, имел тенденцию отражать поведение самих представителей Цивилизации, и даже когда он начал свою эволюцию – с помощью, а иногда и без оной со стороны его создателей, – сперва в ней отчетливо различался интеллектуальный характер и мораль, присущие человечеству. Но постепенно эти качества стали исчезать и с каждым новым поколением искусственных разумов замешаться другими, воспринятыми неизвестно откуда или просто смутированными в процессе развития. Тогда Вовлеченные, включая и Цивилизацию, решили создать сознание вне морали, так называемую металогику. И созданный ими с такими тенденциями разум получил название совершенного Искусственного разума.

Однако создание таких машин наряду с существовавшими ранее не решило проблемы. Наоборот, ситуация усложнилась; особенно тогда, когда новым машинам дали возможность делать то, что они хотят. Они, конечно, не бросались убивать всех налево и направо, но и не создали замкнутого вожделенного государства машинного солипсизма.

Первое, что они сделали при появившейся возможности, они сублимировались каким-то образом и, объединив материал всего универсума, отстранились от него. Так возникло правило, превратившееся скоро в закон: совершенный Искусственный разум всегда сублимирован.

Большая часть цивилизаций обдумала эти сложности и или признала их естественными, или пропустила мимо ушей и решила, что нечего тратить время и ресурсы, создавая, по сути, бесполезные вещи. Только Цивилизация восприняла этот феномен буквально как личное оскорбление, если только можно рассматривать всю Цивилизацию как личность.

Таким образом, момент двойственности, некий элемент моральной раздвоенности так или иначе присутствовал в Разуме Цивилизации…

Все эти мысли не расстроили Квилана, что, конечно, было странно. Некая его часть, некая спрятанная тайная часть его души даже нашла эту идею если не приятной, то, по крайней мере, удовлетворительной, даже полезной.

Его не оставляло растущее предчувствие, что в предпринятой им миссии есть еще много неразгаданного, что миссия эта крайне важна и что он должен исполнить ее идеально.

Он предчувствовал, что скоро узнает о своей миссии гораздо больше, больше вспомнит, потому что уже сейчас, вспоминал все больше и больше с каждым часом.

– Как мы сегодня, Квил?

У его постели присел полковник Ярра Димирай, потерявший свою среднюю конечность и руку в воздушном бою в один из последних дней войны. Их выращивали заново. По госпиталю ходили всевозможные шутки о потерянных и вновь растущих руках и ногах.

Полковник Димирай предпочитал держать свои восстанавливающиеся конечности прикрытыми, что Квилан находил наиболее достойным. Полковник, кажется, считал своей обязанностью ежедневно беседовать со всеми обитателями госпиталя. Сейчас наступила очередь Квилана, который подумал, что полковник сегодня выглядит очень бодрым и активным; должно быть, ему обещана скорая выписка.

– Я в порядке, Ярра.

– Ну-ну. Как укрепляется твое новое «я»?

– Вполне прилично. У меня явный прогресс.

Они находились в военном госпитале в Лапендейле, на Челе. Квилан был все еще прикован к постели, которая могла вертеться, подниматься, возить его при желании через весь госпиталь и даже вывозить в садик. Передвижение таких постелей создавало хаос, но персонал всячески вдохновлял пациентов на подобные вылазки. Однако Квилан упорно не желал этим воспользоваться. Он лежал, где лежал, рядом с высоким окном, которое, как говорили, выходило в сад и из которого можно было увидеть берег далекого лесного озера.

Но он не смотрел в окно. Он ничего не читал, не считая букв на экране при проверке зрения. Он не смотрел ни на что, кроме входящего и выходящего персонала, раненых и посетителей. Иногда, когда дверь оставалась закрытой, он только слушал шаги в коридоре. Но чаще всего он просто смотрел в стену, в белую стену на другом конце палаты.

– Это хорошо, – одобрил полковник. – А что они говорят? Скоро ты встанешь?

– Говорят, еще дней через пять.

У него были значительные повреждения. Еще один день там, под гусеницами, на равнине Фелен на Аорме, – и он бы погиб. Переправленный из Гольша на транспортный корабль Невидимых, он был почти безнадежен, хотя местные врачи делали все, что было в их силах. Но он уже несколько раз переживал клиническую смерть.

Военное ведомство лоялистов и семья оплатили его выкуп. Нейтральный медицинский шаттл какого-то Ордена Милосердия переправил его, еле живого, на госпитальный корабль Навигации. Тело ниже пояса пришлось отрезать напрочь; некроз съел почти всю среднюю конечность и значительно повредил внутренние органы. Потом пришлось ампутировать и среднюю конечность, полностью подключив его к поддерживавшему жизнь аппарату до тех пор, пока часть за частью не вырастет новое тело – сначала скелет, потом органы, мускулы, сухожилия, кожа и шерсть.

Процесс почти подходил к концу, хотя и двигался гораздо медленнее, чем Квилан ожидал. Теперь с трудом верилось, что он несколько раз почти умер, и грызла досада, что сделать этого ему так и не удалось.

Возможно, он не умер только потому, что там, изуродованный траками гигантской машины на страшной равнине, он все время представлял себе Уороси, ее удивление при будущей неожиданной встрече, выражение ее лица. Возможно. Он не мог утверждать это с точностью, поскольку все, что он помнил о том времени, заключалось в отрывочных и мгновенных ощущениях: боль, запах, вспышки света, неожиданные позывы к рвоте, обрывки бессмысленных фраз. О чем же он думал в бреду, в горячке, если предположить, что все-таки думал? Теперь он не помнил этого, но ему казалось, будто и тогда в мозгу у него плавали лишь грезы об Уороси.

Ныне его мучили другие мысли. Быть так близко к смерти, о которой он теперь уже мечтал, и избежать ее лишь благодаря нелепой обманувшей надежде на то, что снова увидит ее живой. О ее смерти ему сообщили уже в Лапенлэйде. А ведь это было первым его вопросом после главной операции на медицинском судне, когда от него осталась лишь верхняя часть тела.

О, как он кричал в ответ на слова врачей о том, что нижней частью пришлось пожертвовать ради жизни, как требовал сказать, что с ней, несмотря на дикие приступы боли и тошноты. Но врачи ничего не знали. Или просто ничего не хотели говорить.

Капеллан Ордена Милосердия навел все справки, какие только мог, о судьбе «Зимней бури», но война все еще продолжала бушевать, и никто не имел права открывать ни местонахождение, ни судьбу этого боевого корабля.

Он стал думать, где же можно узнать о том, что с кораблем? Погиб он или просто пропал без вести? Единственным шансом оставалось найти кого-то из Навигации. Но никто из их клана тоже не имел такой информации. Неизвестность вконец измучила Квилана, и он не раз мечтал о смерти, чтобы прекратить эти мучения.

Правду сказал ему шурин, ее близнец, на следующий же день после того, как гибель судна стала официально известной: корабль потерян, скорее всего, взорван. Он и единственный сопровождавший его шаттл неожиданно столкнулись с флотом Невидимых, уже выйдя из пространства Аорме. Враг атаковал их чем-то, напоминающим гравитационную волну, оружием соприкосновения. Первым попал под удар большой корабль. С судна, проводившего впоследствии экспертизу, поступило сообщение, что «начинка» и люди внутри корабля были уничтожены практически мгновенно. Никаких следов ничьих душ там обнаружить не удалось.

Шаттл попытался уйти, но его преследовали и вынудили сделать посадку. Он даже не успел сообщить свои координаты. Тем не менее несколько душ оттуда спасти удалось, и позже они поведали все детали трагедии.

Уороси умерла мгновенно. Это Квилан мог бы считать настоящим благом, если бы не одно обстоятельство: именно эта быстрота уничтожения не дала возможности находившимся на борту людям задействовать свои Хранители душ.

Правда, и примененное оружие свидетельствовало о том, что хотели уничтожить именно эти устройства.

Только спустя полгода Квилан смог оценить ту иронию судьбы, по которой оружие, уничтожившее все Хранители душ живых, не затронуло сделанные еще по старым технологиям и вывезенные с Аорме субстраты.

Когда шурин сообщал Квилану свою страшную новость, он кричал и плакал. Квилану было стыдно за родственника, ибо сам он не мог ни кричать, ни плакать – его охватило абсолютное безразличие, полная потеря каких бы то ни было эмоций, за исключением, пожалуй, удивления перед тем, зачем он вообще живет.

Квилан подозревал, что шурину стало стыдно за свою истерику или, наоборот, он оскорблен его равнодушием, но как бы то ни было, шурин больше не приходил, отправившись в далекое путешествие. Бывали другие родственники – отец, кузены. Квилан не знал, что и как им говорить, поэтому, когда посещения закончились, он даже вздохнул с облегчением и немного расслабился.

Потом появилась советник по горю, но Квилан не представлял, как и разговаривать-то с ней, чувствуя, что надо просто отказаться от ее услуг, понимая, что никому не дано увести его в область рая амнезии. От капеллана тоже было толку не больше.

За несколько дней до столь неожиданного окончания войны он подумал, что будет рад этому, но более не чувствует ничего. Когда все объявили, радостные раненые и персонал плакали, смеялись, и те, кто могли, пили и уходили парочками в ночь, а он ощущал себя совершенно чужим среди них и испытывал лишь раздражение от шума в то время, когда привык спать. Отныне его единственным посетителем, не считая врачей, стал полковник Димирай.

– Голову даю, что ты еще не слышал, – пробасил полковник, чьи глаза сверкали, как у человека, который только что избежал смерти или выиграл неслыханную сумму.

– О чем, Ярра?

– О войне, вестимо. О том, как она началась, кто был причиной, и почему она столь неожиданно закончилась.

– Нет. Об этом я ничего еще не слышал.

– А тебе не кажется, что прекратилась она как-то дьявольски быстро?

– Честно говоря, я об этом не думал. Это, наверное, из-за ранения. Просто поверить не могу, что она закончилась, так все дьявольски быстро случилось.

– Ладно. Зато мы теперь знаем, почему это произошло, – майор похлопал здоровой рукой по кровати. – Все из-за этих ублюдков из Цивилизации.

– Они остановили войну?

У Чела имелись контакты с Цивилизацией последние несколько сотен лет. Этот народ был известен как обладающий высокими технологиями и широко распространившийся по универсуму, но, конечно, без той челгрианской утонченности. Правда, еще во время войны некоторые надеялись, что Цивилизация вступит в войну и каким-нибудь образом разведет воюющие стороны.

Но этого не случилось. А то, что произошло, было куда более прозаичным, хотя и не менее удивительным: две стороны – лоялисты и Невидимые – вдруг приступили к переговорам и с потрясающей скоростью пришли к соглашению. Это был компромисс, никого реально не устраивавший, но все же такой мир снимал угрозу раскола челгрианской цивилизации. Почему же полковник говорит о каком-то вмешательстве Цивилизации?

– Все-таки это они ее остановили, – повторил Димирай, наклоняясь над лицом Квилана. – Хочешь узнать, как?

Квилану было совершенно все равно, но признаться в этом – значило обидеть полковника:

– Как? – тихо спросил он.

– Они сказали нам и Невидимым правду. Они показали нам настоящего врага.

– Так они все-таки вошли в контакт. И кто же этот враг?

– Они! Кто же еще? – воскликнул Димирай, снова энергично похлопывая рукой по кровати. Глаза его так и горели. – Они остановили войну, признавшись, что они ее и начали, – вот в чем дело.

– Не понимаю. Война началась тогда, когда освобожденные и набравшие силу Невидимые повернули свое недавно созданное оружие против тех, кто в недавнем прошлом в кастовом обществе стоял на самом верху.

– Новая армия и Гвардия Равенства были созданы в результате разложения армии после того, как некоторые ее части попытались совершить переворот вскоре после первых выборов. Неустанные тренировки и воля дали возможность бывшим низшим кастам довольно быстро получить доступ к командованию большинства кораблей, что тоже было попыткой демократизировать армию и устроить так, чтобы оружие не контролировалось какой-нибудь одной из сил государства.

– Это было сложное и затратное решение, оно требовало много сил, зато и давало возможность пользоваться мощным оружием слишком многим людям – зато теперь никто не чувствовал себя обделенным. Но затем Муонзе, президент из касты Кастратов, неожиданно перешел на сторону плебса. И при чем тут Цивилизация?

– Это Цивилизация посадила президентом перед Муонзе этого идиота-либерала Капиро, – пояснил Димирай, снова склоняясь над Квиланом. – Они, оказывается, все время держали руку на пульсе, так сказать. Это они обещали парламентариям всю галактику, если те проголосуют за Капиро. Они обещали все – население, корабли, технологии, еще бог знает что. Так к черту полетели и здравый смысл, и тысячелетние традиции, и вся система, а мы получили это долбаное равенство и кретина Муонзе в придачу. И еще знаешь что?

– Не знаю.

– И Муонзе также они посадили, используя какие-то непонятные тактики. Всеобщий подкуп.

– О!

– А знаешь, что они говорят теперь? Квилан покачал головой.

– Они говорят, будто не знали, что все так обернется. Видите ли, еще не случалось такого – вдруг кому-то равенства показалось мало, и нашлись кретины, которые захотели большего. Чушь какая! – Последние слова полковник буквально выплюнул сквозь стиснутые зубы. – И им совершенно наплевать на наши потери, на смерть. На тех, кто в изгнании или скрывается! В общем, получается, что на самом деле никакой гражданской войны и не было, а все это дело рук всяких «доброхотов». Честно говоря, теперь я не уверен, что и это правда. Кто знает, что скрывается и за этими их признаниями? Может быть, они нас просто боятся? Квилан молча пытался переварить известие.

– Хорошо, но зачем было во всем этом признаваться? – наконец спросил он.

– Ха! Может быть, это вот-вот должно было и так выплыть наружу, поэтому они захотели выглядеть чистенькими и признались сами.

– Но если они сказали и нам, и Невидимым прекратить войну…

– Никакой разницы. Они просто как можно лучше сделали грязную работу. Я имею в виду, неужели ты веришь, что они действительно имели целью сделать из нас статистов, марионеток? – Димирай нервно постукивал острым когтем по спинке кровати. – Говоря нам, что все это, по их представлениям, едва ли могло случиться, на самом деле они как раз этот единственный процент возможности тщательно высчитали, и все шло по плану, по которому они действительно виноваты и потому помогут нам… – Полковник тряхнул головой. – Черт возьми! Если мы еще не потеряли все лучшее в себе в этой проклятой войне, которую они нам устроили, то я пойду воевать против них!

Квилан посмотрел на полковника: его глаза сверкали, а шерсть на загривке встала дыбом.

– И это вся правда? – печально покачал головой Квилан. – Действительно вся?

Полковник встал, словно подкинутый гневом.

– Ты еще услышишь новости, Квил! – Пообещал он и огляделся, словно ища, на ком бы выместить свою злобу, но справился с собой и перевел дыхание. – Еще не конец. Это я тебе говорю, майор! Это не конец, а только начало. Начало очень долгого пути. Увидимся позже. А пока – до свиданья. – И он вышел, хлопнув дверью. И тогда Квилан впервые за много месяцев решил посмотреть на экран и обнаружил, что дела действительно обстоят очень похоже на то, как рассказывал полковник, что путь реформ в его стране действительно инспирирован Цивилизацией и именно теми действиями, которые она называла помощью, а все другие – подкупом. И инспирирован этот процесс был для того, чтобы все устроилось как можно лучше для Чела, лучше – с ее точки зрения.

Секретные силы были тайно приведены в боевую готовность поблизости от всех сфер влияния Чела и их колоний на случай, если дела пойдут не так, как задумывалось. Но они пошли именно так и даже еще хуже, – то есть – лучше, чем они думали.

Все было в точности так, как излагал полковник, но Квилану показалось, что здесь присутствует еще нечто, обычно не применяемое при подобной информационной обработке других стран. Может быть, причиной тому являлось их хищническое происхождение… Но ощущение неудовлетворенности не покидало Квилана, существовал какой-то неуловимый фактор…

Трудно было поверить во все происшедшее, но другого выхода не оставалось. Квилан просмотрел немало информации, еще несколько раз поговорил с полковником и другими ранеными, с посетителями, которые снова стали появляться у него в палате. Все было правдой. Все.

Однажды, как раз накануне того дня, когда ему было позволено впервые подняться с постели, он услышал, как за окном поет птица. Квилан нажал кнопку на панели управления кроватью, развернул ее и поднял себя так, чтобы стало видно окно. Птица, должно быть, уже улетела, зато он увидел затянутое тучами небо, деревья на краю мрачно сверкавшего озера, его волны, лизавшие каменистый берег, и траву госпитального садика, пригибаемого порывами ветра…

Однажды на рынке в Робунде он купил ей птичку в клетке. Купил, потому что пичужка прелестно и звонко пела. И поставил в комнату, где она заканчивала свой проект по акустике замков.

Уороси вежливо поблагодарила, но потом прошла к окну, открыла дверцу клетки и выпустила птицу. А та вылетела и запела. Уороси долго смотрела на птичку, пока она не скрылась из глаз, и обернулась к нему со сконфуженным извиняющимся лицом. А он стоял тогда, прислонившись к дверному косяку, и улыбался ей…

Остаток видения затуманили слезы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ГРУППА СВЕРСТНИКОВ

Самых важных гостей на Мэйсаке обычно перевозили в гигантской церемониальной барже из сверкающего золота, с развевающимися флагами. Баржа эта наполнялась внутри ароматизированным воздухом при помощи полумиллиона зажженных ароматизированных свечей. Но в случае с челгрианцем Хаб подумал, что такая церемония может показаться гостю насмешкой, ибо праздновать было нечего, и потому вместо уродливой, хотя и стильной громадины ему навстречу выслали простой бывший военный корабль с названием «Сопротивление создает характер».

Группа встречающих состояла из тонкого и серебристого аватара Хаба, дрона И. X. Терсоно, хомомдана Кэйба Ишлоера и женщины по имени Эстрей Лассилс, представляющей Генеральное консульство Орбиты и выглядевшей весьма старой, что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Она носила длинные седые волосы, собранные в хвост на затылке, и от выражения ее сухого узкого лица всегда веяло тоской. Но фигура у нее (для ее возраста) казалась хорошей – гибкой и стройной, особенно в официальном черном костюме с единственным украшением – брошью. Большие глаза женщины горели все еще ярко, хотя тонкая сетка морщин густо покрывала увядшую кожу. Эстрей сразу же понравилась Кэйбу, который решил, что такое впечатление она производит не только на него: ведь Эстрей была избрана и человеческим населением Орбиты, и дронами.

– Хаб, ваша кожа сегодня более матовая, чем обычно, – своим чуть удивленным голосом заметила она.

Сегодня на аватаре Орбиты были надеты белые брюки и узкий жилет, а его серебристая кожа действительно сверкала не так ярко, как обычно.

– Существуют некоторые челгрианские племена, у которых имеются большие предубеждения в отношении зеркал, – ответил аватар низким грудным голосом, и черные глаза моргнули. Эстрей быстро посмотрела на свое отражение в двух зеркальных веках, на секунду прикрывших глаза. – Я думаю, это будет самым разумным…

– Конечно.

– Как дела в консульстве, госпожа Лассилс? – поинтересовался Терсоно, который сверкал нынче сильнее обычного, его розовый фарфор и прозрачные камни так и сияли.

– Как обычно, – пожала плечами Эстрей. – Я не видела никого уже пару месяцев. Следующая встреча состоится… – И женщина вдруг глубокомысленно замолчала.

– Через десять дней, – подсказала ее брошь.

– Благодарю. – Эстрей кивнула дрону. – Вас будут ждать.

На собраниях в консульстве жители Орбиты представлялись Хабу, так сказать, на высшем уровне. Там каждый мог обратиться к нему непосредственно по любому вопросу. Единственная сложность заключалась в том, что представители наиболее аутократичных^[111] или отдаленных сообществ должны были заручиться подтверждением своей личности у кого-нибудь из официальных лиц.

Но главной причиной, по которой Кэйбу понравилась Эстрей Лассилс, – если не считать ее высокого положения и роли представительницы около пятидесяти миллиардов населения, – было то, что она привела с собой племянницу, шестилетнюю девочку по имени Чьомба.

Тоненькая белокурая девчушка в ожидании идущего на посадку корабля спокойно сидела на своем месте в круглом центральном зале для церемоний. Малиновые шорты и ярко-желтая просторная курточка ярким пятном выделялись среди официальных цветов делегации. Она болтала ножками и улыбалась.

Остальные стояли, за исключением Терсоно, парившего перед большим экраном в полстены. Его размеры были настолько внушительными, что когда он загорался, казалось, будто ты сам плывешь в открытом космосе, стоя на огромном диске. А поскольку пол и потолок тоже являлись экранами, то всякого впервые попавшего сюда охватывало чувство некой неуверенности в реальности происходящего.

Кэйб смотрел прямо в глубину экрана, но, как ни вглядывался, не видел ничего, кроме россыпи звезд и медленно передвигавшегося красного кольца, что свидетельствовало о приближении корабля. Потом от пола к потолку экран пересекли две пограничные группы, где-то вдалеке взметнулся кратковременный штормовой всплеск. Однако все это было гораздо меньше интересно, чем человеческое дитя, слезшее со стула и игравшее теперь в бассейне с рыбками.

В обществе, где люди жили уже четыре столетия, детей было мало, да и те, как правило, в основном находились вместе с себе подобными в замкнутых группах, отчего казалось, что их еще меньше, чем есть на самом деле.

– Все хорошо, – улыбнулась девочка, заметив, что Кэйб внимательно за ней наблюдает, и кивнула в сторону рыбок: – Они не кусаются.

– А ты уверена? – шутливо спросил Кэйб и, чтобы оказаться поближе к ребенку, согнулся втрое. Она смотрела на его телодвижения, широко распахнув глазенки, но от комментариев все же удержалась.

– Да. Они не едят мяса.

– Но у тебя такие аппетитные пальчики, – продолжал шутить Кэйб, в глубине души уже опасаясь, что пугает девочку.

Малышка нахмурилась, но быстро рассмеялась:

– Но ведь ты сам не ешь людей, правда?

– Пока не очень голоден, – серьезно провозгласил Кэйб и снова внутренне чертыхнулся. Теперь он начинал смутно понимать, почему дети его собственной расы всегда относились к нему с подозрением.

Девочка засомневалась, но после продолжительного обдумывания такой новости, все же улыбнулась снова:

– Хомомданы – вегетарианцы. Это точно.

– О, – удивился Кэйб. – У тебя есть имплант?

Как правило, у детей их не было; они довольствовались в своей повседневной жизни игрушками или аватарами своих сверстников. Обладание собственным имплантом в традициях Цивилизации неофициально приравнивалось к ритуалу инициации. Другим ритуалом была смена детской говорящей игрушки на более сложные подростковые устройства и, наконец, на со вкусом подобранный комп – какую-нибудь брошь или кольцо с драгоценным камнем.

– Да, есть, – гордо ответила девочка. – И я его спросила.

– Она слишком докучает вам, – вмешалась Эстрей, подходя к бассейну.

– Не более чем любое другое нормальное разумное дитя в таких обстоятельствах, – выдала девочка, имитируя какой-то мужской голос.

– Чьомба – ранняя ягодка, – пояснила Эстрей, взъерошив светлые кудри девочки. – Она очень нестандартный ребенок.

При этих похвалах Чьомба затихла и только продолжала болтать ногами в бассейне, разгоняя рыб.

– Я полагаю, что сначала ты должна была поздороваться с господином послом Кэйбом Ишлоером, – напомнила девочке Эстрей. – Ты стала слишком развязной.

Девочка театрально вздохнула, встала на дно бассейна в воду, протянула ручку и дотронулась до массивной конечности Кэйба.

– Рада представиться: Синтриерса Чьомба Лассилс, дама Палакоуп. – Она низко поклонилась. – Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, – склонил голову Кэйб. – А вы, Чьомба?

– Как ей вздумается, – ответила за девочку Эстрей, и та выкатила глаза.

– Если я не ошибаюсь, ваше раннее развитие все же еще не дает права на упоминание среднего имени.

Девочка хитро улыбнулась, и Кэйб вдруг подумал, что, наверное, употребил слишком витиеватую форму выражения.

– Ей просто очень этого хочется, – прищурилась Эстрей. Чьомба задрала носик и широко улыбнулась Кэйбу:

– А у вас есть дети, господин посол?

– К сожалению, нет.

– И вы здесь совсем один?

– Да, увы.

– И вам не грустно?

– Чьомба! – предостерегающе воскликнула Эстрей.

– Все в порядке. Нет, мне не грустно, Чьомба. У меня много знакомых и много дел.

– А что вы делаете?

– Изучаю, занимаюсь, отправляю репортажи.

– Что, о нас?

– Да. Много лет назад я решил попытаться понять людей и таким образом, возможно, универсум в целом, – Кэйб медленно развел руками и постарался улыбнуться. – Попытки мои продолжаются до сих пор. Я пишу статьи, эссе, немного стихов и прозу и отсылаю их к себе домой, стараясь в силу своих способностей объяснить Цивилизацию и ее народ как можно полнее. Конечно, формально наши сообщества и так все друг про друга знают, но иногда этого мало для понимания, нужно чувство, субъективная интерпретация. И своими работами я стараюсь обеспечить именно это личное прикосновение, понимание.

– И вам не странно жить в нашем окружении?

– Все это начинает быть утомительным, – вмешалась Эстрей. – Скажите ей об этом, господин посол.

– Да нет, все нормально. Да, Чьомба, порой странно, порой непонятно, порой даже горько. Но всегда это открытие и награда.

– Но ведь мы совсем другие. У нас только две ноги, а у вас три. А других хомомданов вы избегаете?

– Только одного.

– Кого же это?

– Того, кого я любил. К несчастью, она не отвечала мне взаимностью.

– И поэтому вы отправились сюда?

– Чьомба!

– Может быть, и поэтому, Чьомба. Расстояние и новые впечатления – прекрасные врачи. По крайней мере, здесь, окруженный людьми, я никогда не встречусь с тем, кто обманет мои ожидания. Я не встречусь с нею.

– У-у-у… Вы, видно, очень сильно ее любили.

– Должно быть.

– А вот и мы, – послышался голос аватара. На изгибе экрана появился цилиндрик «Сопротивления» и быстро заскользил в темноте. Скоро стали угадываться сложные защитные поля корабля, которые окружали его, словно облачка газа, и судно плыло в них, как большая лодка в туманном озере.

Встречающее судно подплыло к аккомодационному люку в передней части бывшего боевого корабля, где контуры обозначились восьмиугольником маленьких огней. Оба судна состыковались совершенно бесшумно, и Кэйб, специально смотревший на бассейн, заметил, что вода в нем даже не шелохнулась. Первым перешел на другой корабль аватар, за ним дрон, паривший на уровне плеч.

– Высуши ноги, – приказала Эстрей племяннице.

– Зачем?

Но туг дверной проем открылся, явив украшенный растениями вестибюль и высокого челгрианца, одетого в официальный серый плащ священника. За ним стелилось нечто, похожее на длинный шлейф,несущий два модных чемодана.

– Майор Квилан, – обратился к нему сереброкожий аватар, быстро подходя ближе и кланяясь. – Я представлю Хаба Мэйсака. Мы приветствуем вас.

– Благодарю, – негромко ответил челгрианец, и Кэйб почувствовал терпкий запах.

Представление прошло нормально. Челгрианец казался учтивым, но скрытным. По-мариански он говорил ничем не хуже, чем Циллер, с тем же акцентом, что и Циллер. Он явно предпочитал всегда выучивать язык, чем пользоваться услугами переводящего устройства.

Последней представлялась Чьомба, которая снова повторила свое полное имя, сунула руку в карман и подарила челгрианцу маленький букетик цветов.

– Это из нашего сада, – объяснила она. – Извините, что они немного помялись, но это потому, что они лежали в кармане. И не беспокойтесь, они совсем-совсем немного грязные. А хотите посмотреть рыбок?

– Майор, мы так рады тому, что вы нашли возможность посетить нас, – запел Терсоно, проплывая как раз между челгрианцем и девочкой. – Итак, когда я утверждаю, что ваш визит для нас высокая честь, то говорю это не только от имени присутствующих, но и от имени всех жителей Орбиты Мэйсак.

Кэйб вдруг подумал, что именно сейчас этому майору надо было упомянуть и про Циллера, дабы подчеркнуть свою учтивость, но тот только улыбнулся.

Чьомба во все глаза глядела на дрона, который, загоревшись синим, облетел гостя, вежливо, но молча склонившего голову в сторону девочки.

Чемоданы тем временем перенесли на корабль, двери закрылись, и все снова оказались в комнате-экране.

– А теперь мы не только приветствуем вас, но и сообщаем, что полностью находимся в вашем распоряжении во время вашего визита, сколь бы он ни продолжался, – заливался дрон.

– Не нужно. У меня есть свой штат.

– Ну что вы! Но я, конечно, не имел в виду ребенка. Скажите, как прошел ваш вояж? Удовлетворительно, я надеюсь?

– Вполне.

– Прошу вас, садитесь.

Все расселись по кушеткам, судно отправилось в обратный путь. Чьомба снова опустила ноги в воду. Сзади нее на экране «Сопротивление создает характер» сделало финальный разворот и исчезло.

Кэйба потрясла разница между Квиланом и Циллером. Это были единственные челгрианцы, которых он видел лицом к лицу, хотя он немало времени посвятил изучению этой расы с того времени, как Терсоно обратился к нему на барже «Уединение». Он понял, что этот майор моложе композитора, и выглядит собранней и худей. Его коричневый мех был более ухожен, а фигура значительно мускулистей.

Но при этом он выглядел значительно более усталым, и какая-то темная печаль складка залегла между больших черных глаз от широкого носа. Впрочем, удивительного в этом не было ничего – Кэйб уже достаточно знал о майоре Квилане.

– А вы официально представляете здесь Хомомдан, господин посол Ишлоер? – обратился к нему майор.

– Нет, майор, – начал Кэйб.

– Господин посол присутствует здесь как гость, – пояснил Терсоно.

– Меня попросили участвовать в вашем приеме. Я, конечно, оказался позорно слаб перед таким соблазном и немедленно согласился, хотя и не имею никакого дипломатического опыта или образования. Сказать правду, я нечто среднее между журналистом, туристом и студентом – ничего больше. Надеюсь, вы простите мне эти речи, поскольку они, наверняка, нарушают дипломатический протокол. По крайне мере, хочется верить, что мои ошибки не отразятся на вашем визите никаким отрицательным образом, – Кэйб кивнул в сторону Терсоно, который уже начинал недовольно светиться.

– И на Мэйсаке немало хомомданов? – поинтересовался Квилан.

– Я единственный. Квилан медленно кивнул.

– Честь представлять наших рядовых жителей выпала мне, майор, – в свой черед заявила Эстрей Лассилс. – Господин посол действительно никого не представляет, хотя он безмерно мил. – Она улыбнулась Кэйбу, и он не понял, заключается ли в этой фразе симпатия или унижение. – Мы действительно пригласили на встречу господина посла, дабы доказать вам, что мы здесь, на Мэйсаке вовсе не так страшны, что отпугиваем всех гостей не человеческого происхождения.

– Теперь я понимаю, почему Махрай Циллер не смог сопротивляться вашему гостеприимству, – едва улыбнулся Квилан.

– Композитор Циллер по-прежнему продолжает дарить нам счастье своим присутствием здесь, – согласился Терсоно. Его аура была уже густо-розовой, что особенно выделялось на фоне светлой кушетке. – Мы не будем сейчас перечислять все добродетели Орбиты Мэйсак, но позвольте вас все же вас уверить, что это место бесчисленных удовольствий…

– Я полагаю, что Махрай Циллер знает о моем визите, – тихо, но твердо прервал его Квилан, переводя взгляд с дрона на аватара.

Сереброкожее существо кивнуло:

– Он постоянно находится в курсе всех ваших передвижений. К несчастью, сегодня он не мог поприветствовать вас лично.

– Я этого и не ждал.

– Господин посол – один из ближайших друзей композитора, – пояснил Терсоно. – Я уверен, что при первой же возможности у вас троих будет о чем поговорить.

– Да, мне кажется, я могу утверждать, что здесь, на Мэйсаке, я его лучший друг. Из хомомданов, разумеется, – подтвердил Кэйб.

– Как я понимаю, когда-то вы тоже знали господина Циллера, – уточнила Эстрей. – Кажется, по школе, не так ли?

– Да. Но с тех пор мы ни разу не встречались. Нас можно назвать скорее случайными знакомыми, чем старыми друзьями. И как поживает наш отсутствующий гений, господин посол?

– Прекрасно, он как раз пишет большую вещь.

– О далекой родине? – уточнил майор, и по его широкому лицу пробежало подобие улыбки.

– Вряд ли, – ответил Кэйб. – Но я думаю, что в его творчестве последних лет я действительно стал замечать некоторые мотивы, свойственные челгрианской народной музыке, правда, тщательно обработанные и навеянные условиями нынешнего развития жизни вашего общества. – Краем глаза Кэйб видел, как аура дрона вспыхнула при этих словах от удовольствия. – Что, конечно, ни о чем в общем-то не говорит, – поспешил добавить он. – И аура Терсоно мгновенно стала сине-белого оттенка.

– Так вы его горячий поклонник, господин посол?

– Я думаю, все мы здесь являемся таковыми, – быстро ответил за Кэйба дрон. – Я, например…

– А я нет!

– Чьомба! – воскликнула Эстрей.

– Ребенку, конечно, еще трудно понять музыку господина Циллера, – поспешил вмешаться дрон, и Кэйб успел заметить вспышки малинового и красного, направленные в сторону девочки, по-прежнему беспечно продолжавшей болтать ногами в бассейне. Ее рот продолжал шевелиться, но ничего не было слышно – Терсоно явно отгородил девочку некими защитными полями. Потому что в следующий момент все услышали, что она что-то говорит, но понять смысл сказанного оказалось невозможно. Саму же Чьомбу это совершенно не волновало.

– Я, например, считаю себя одним из самых восторженных почитателей композитора Циллера, – громко провозгласил Терсоно. – И сам видел, как госпожа Эстрей Лассилс аплодировала ему на нескольких концертах. И знаю, что по сей день Хаб помнит все те места, где ваш соотечественник давал концерты, избрав своим вторым домом нашу Орбиту. И сейчас мы находимся в восторженном ожидании будущего концерта, на котором господин композитор собирается сыграть свою новую симфонию. Это произойдет буквально через несколько недель. И я уверен, что мы получим ни с чем не сравнимое наслаждение!

Квилан кивнул и потер руки:

– Хорошо. Вы, как я уверен, уже давно догадались, что задачей моего визита является попытка уговорить Махрая Циллера вернуться на Чел. – Майор обвел всех взглядом и остановился на Кэйбе: – Я знал, что мне предстоит непростая задача. Господин Ишлоер…

– Прошу вас, называйте меня просто Кэйб.

– Хорошо. Что вы думаете по этому поводу, Кэйб? Прав ли я, предполагая, что мне предстоит тяжелая борьба?

Кэйб задумался.

– Не могу даже вообразить, чтобы господин композитор пропустил шанс встретиться с первым челгрианцем…

– Я думаю, что ваши предположения совершенно справедливы, майор Квилан, – ответил наконец Кэйб.

– … оказавшимся…

– Спасибо. Зовите меня просто Квил.

– …на Мэйсаке …

– Честно говоря, Квил, чертовски трудную задачу они вам поставили!

– …за столько лет!

– Именно так я и думал.

– Все в порядке?

– Да. И спасибо тебе за все.

– Мы рады вас видеть! – прогундосил Хайлер, имитируя голос аватара. – Уж не буду комментировать дальше.

– Да, в этом нет необходимости.

Они оба боялись, что странное свойство Квилана будет так или иначе обнаружено. Его громкие ответы на никому не слышимые мысли Хайлера еще на борту «Сопротивления…» могли насторожить хозяев, и поэтому они договорились, что хотя бы поначалу генерал останется за бортом, храня молчание до тех пор, пока не заметит что-нибудь подозрительное, чего не заметит Квилан.

– Ну, что интересного, Хайлер?

– Прямо зверинец какой-то, а? Только один человек!

– А что насчет ребенка?

– Ах, да, ребенок! Если только это действительно ребенок…

– Давай все-таки не впадать в паранойю, Хайлер.

– Но давай не впадать и в невинность, Квил. Все-таки все это похоже на то, что они чувствуют себя совершенно неуязвимыми.

– Знаешь, такое ощущение, будто эта Эстрей Лассилс – прямо президент Универсума, а этот железный аватар находится под прямым контролем какого-то бога, который распоряжается жизнью и смертью на всей Орбите.

– Да, но с точностью до наоборот: у бабы нет никакой власти, а чучело – просто марионетка.

– А дрон? А хомомдан?

– Машина, похоже, существует лишь для контакта, но для контакта весьма специального. А трехногое чудище кажется очень и очень неглупым малым. Но эти идиоты, по-моему, используют его в качестве члена свиты лишь потому, что у него три ноги, то есть, в их понимании, он похож на нас.

– Вероятно.

– Но, как бы то ни было, мы здесь.

– Здесь. И это «здесь» выглядит впечатляюще, а?

– Точно.

Квилан тонко улыбнулся и, опершись о балюстраду, огляделся. По одну сторону уносилась вдаль река, по другую – взгляд терялся в совершенно пустынном пространстве.

Великая Река Мэйсака была длинным водным потоком, огибавшим всю Орбиту. Течение ее было очень медленным. Питаемая маленькими речками и горными потоками, она тем не менее почти иссякала, пробиваясь через пустыни. Потом река снова наполнялась проходящими дождями и раздавала себя морям, болотам и ирригационным системам, создавала гигантские озера, сети каналов и наконец снова становилась рекой – только в колоссальном эстуарии. Это «воронкообразное однорукавное устье реки, впадающей в океан, море, подверженное действию приливов», здесь скорее было бассейном, создающим возможности для нового начала, незаметно переходил в начало той же реки.

Она несла свои бесконечные воды через лабиринты пещер, давая жизнь в их глубинах корням и началам гор; пересекала медленно изменявшийся, еще не до конца сформированный ландшафт равнин, на которых пыхтели вулканы, еще не описанные вулканологами и не занесенные на карты в реестры.

Путь ее лежал через множество маленьких городков, типа Осинорси, находившихся ниже течения реки. Она протекала мимо через холмы, через саванны, пустыни и болота, пересекала массивы скал, возносящихся на тысячи метров над ее уровнем, – через висячие сады и вертикальные поселки, сквозь туннели и каньоны. И протяженность ее составляла никак не менее десяти миллионов километров. Ее берега здесь, всего в нескольких километрах от скал, обозначавших начало Ксаравва, представляли собой цветущий склоны не менее чем в десять метров шириной.

И отсюда, уже стоя на мостике все же поданной церемониальной баржи «Бариатрикист», Квилан мог видеть туман, покрывавший горы и болотистые леса на несколько километров вокруг. Встречавшие спросили его, хочет ли он сразу отправиться в отведенный ему дом или предпочтет прежде осмотреть Великую Реку и одну из самых известных барж, где для него тоже приготовлена небольшая каюта. Он предложил сделать выбор самим. Всем, кажется, это очень понравилось; по крайней мере дрон Терсоно нежно засветился розовым одобрением.

Корабль встречающих мягко вошел в атмосферу Орбиты, и его потолок тоже сразу превратился в экран, показывая гостю вечернюю и ночную стороны Орбиты в то время, когда судно медленно погружалось в теплый утренний воздух над Осинорси. На границе с Ксараввом судно приземлилось у «Бариатрикиста».

Баржа оказалась старинным кораблем, оснащенным множеством палуб и мачт, на которых развевались паруса, флаги и вымпелы.

На палубе толпился народ, явно не составлявший команды.

– Надеюсь, это не ради меня? – спросил Квилан дрона, когда они ступили на среднюю палубу.

– М-м-м… Нет, – неуверенно ответил тот. – Но, может быть, вы желаете все же иметь отдельное судно?

– Нет, я просто поинтересовался.

– Здесь одновременно происходит много других событий, вечеринок, приемов, концертов, – пояснил аватар. – К тому же, для нескольких сотен присутствующих эта баржа – временный или постоянный дом.

– А сколько собралось специально, чтобы увидеть меня?

– Около семидесяти.

– Майор Квилан, если вас что-нибудь не устраивает… – начал дрон.

– Нет.

– Могу я сделать вам одно предложение? – обратилась к нему Эстрей Лассилс.

– Прошу вас…

Затем Квилан сошел прямо на баржу. С ним в качестве гида отправилась Эстрей и оставила его только тогда, когда, пройдя через пеструю, шумящую толпу, он нашел себе подходящее место на носу.

Там было всего несколько человек, в основном парочки. И Квилан вдруг вспомнил жаркий день, день, утопающий в горячей солнечной дымке, там, на маленькой лодке, посредине крошечной лесной речушки, в тысяче световых лет отсюда. Он вспомнил ее прикосновения… и запах… и тяжесть ее маленькой руки на своем плече…

Люди сначала смотрели на него с любопытством, но потом быстро потеряли интерес и ушли. Он глядел на воду. День стоял прозрачный, но холодный; река была пустынна и спокойно несла его вперед вместе с людьми.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ УДАЛЕНИЕ В КАДЕРЦИТ

Потом Квилан просто отвернулся.

Но вот из толпы танцующих появилась запыхавшаяся и раскрасневшаяся Эстрей Лассилс. Женщина подошла к нему и повела его в другую часть баржи, не туда, где был приготовленный для него номер.

– Вы уверены, что счастливы видеть всех этих людей, майор? – поинтересовалась она.

– Вполне. Благодарю.

– Но все же скажите, когда захотите уйти. Мы не подумаем, что вы невежливы. Я немного занималась вашей историей и знаю, что челгрианцы склонны к аскетизму и траппизму^[112]. И поэтому, ручаюсь, мы все поймем, если наше веселье вдруг покажется вам утомительным.

«Интересно, насколько глубоко они копались в моих историях?»

– Не волнуйтесь, я чувствую себя вполне нормально.

– Вот и замечательно. Я занимаюсь всеми этими массовыми мероприятиями уже бог знает сколько времени, и порой нахожу их чересчур утомительными. Но это часть культуры, и поэтому я не знаю, хорошо это или плохо.

– Думаю, это зависит от настроения.

– Хорошо сказано, сынок. Но я ухожу в укрытие. Разбирайся с ней сам, и поосторожней – она хитра, я это чувствую.

– Надеюсь, вы понимаете, майор, насколько наш народ огорчен тем, что произошло на Челе, – начала женщина, глядя сначала себе под ноги, а потом – прямо ему в лицо. – Я знаю, что вам нечего ответить на это, а я могу только извиняться, но, поверьте, порой хочется сказать нечто большее, чем одни лишь формальные сожаления. – Она смотрела куда-то за горизонт. – Война была нашей виной. Разумеется, мы выплатим все репарации и еще раз принесем свои извинения… – Она сделала какой-то неопределенный жест маленькой сморщенной ручкой. – Думаю, каждый из нас чувствует, что мы находимся в неоплатном долгу перед вашим народом. – Эстрей снова посмотрела на кончики своих туфель. – И не надо стесняться напоминать нам об этом.

– Благодарю. Я ценю вашу симпатию и ваше предложение. И не делаю тайны из своей миссии.

Глаза старой дамы на мгновение сузились, и она нерешительно улыбнулась:

– Хорошо. Посмотрим, что можно будет сделать. Я надеюсь, вы не очень спешите, майор?

– Не очень, – подтвердил он.

– Надеюсь также, что вам понравится дом, приготовленный для вас Хабом, – продолжила она уже более легким тоном.

– Как вы уже заметили, меня не волнуют ни роскошь, ни местоположение. А в том, что вы здесь обеспечите меня даже большим, чем мне нужно, я не сомневаюсь.

– Думаю, что все именно так и есть. Но все-таки дайте нам знать, если вам чего-то не будет хватать, – и мы сделаем все возможное.

– В таком случае, предоставьте мне дом рядом с жилищем Махрая Циллера.

Эстрей рассмеялась:

– Увы. Это не в наших силах. Зато у вас будет прелестный вид и доступ к источникам информации. – Она прищурила глаза и посмотрела на Квилана: – Вы понимаете, о чем я говорю? То есть – нашу терминологию?

– Я тоже готовился к этой поездке, миссис Лассилс, – усмехнулся он.

– О, конечно! Тогда просто сообщите, какие виды компьютеров, имплантантов или искусственного разума вам нужны. Если у вас есть с собой собственные средства связи, то Хаб, вероятно, уже подключил вас или готов это сделать. Также он может предоставить в ваше распоряжение своего аватара или что-нибудь более привычное для вас… Итак, что же вы предпочтете?

– Полагаю, всего лишь обычный стандартный комп.

– Такой, я думаю, уже ждет вас дома. – Они вышли на широкую верхнюю палубу, хорошо оснащенную всевозможным богатым такелажем и усеянную народом. – Отсюда вид значительно лучше. И помните, в любое время…

– Амен.

Все обернулись к челгрианцу.

– Что ж, ввязываемся в драку, майор…

Действительно, на встречу собралось около семидесяти человек, включая трех представителей из генерального консульства, которых тут же узнала Эстрей. Явилось и несколько ученых, занимавшихся Челом или тех, чья специализация включала приставку «ксено», по большей части профессоров. Присутствовала и группа не-людей, о которых Квилан никогда не слышал, но которые летали, плавали, балансировали или ползали по палубе, столам и кушеткам.

Ситуация осложнялась еще и тем, что, помимо негуманоидов, присутствовали еще какие-то существа, которых Квилан поначалу тоже принял за чужих. Но при более пристальном знакомстве они оказались просто детенышами каких-то животных. Да и сами люди постоянно говорили на многих наречиях и делали какие-то непонятные жесты.

– Межкультурный миметический транскрипционер? Что это такое, черт побери?

– Понятия не имею. Предположим самое худшее: газетный репортер.

Аватар Хаба начал представлять собравшихся: чужих, людей и дронов. Все они претендовали на то, чтобы их рассматривали не только как полноправных граждан, но и как существа, имеющие полноценный статус существования. Квилан кивал, улыбался, пожимал руки и делал еще какие-то жесты, которые считал подходящими к случаю.

– Мне кажется, что этот серебряный выродок прямо-таки хозяин всего здешнего стада. Всех знает и про все знает, про страхи, склонности, симпатии-антипатии, короче – хозяин.

– Нам говорили совсем иное.

– Ах, да! Что он знает только твое имя и то, что сейчас ты так или иначе находишься под его юрисдикцией. Какие басни! Видите ли, он знает только то, что ты хочешь, чтобы он знал. А тебе не кажется, что в это трудновато поверить?

Квилан не имел понятия, в какой мере Хаб наблюдает за всем этим скопищем жаб Орбиты, но это и не имело сейчас значения. Квилан знал еще не так много об этих аватарах, но то, что он знал и слышал от Хайлера относительно их общественных умений, выглядело вполне правдоподобно. Не устававшие, бесконечно радушные, с безукоризненной памятью и телепатическими способностями, они своим присутствием в любом скоплении людей вносили всегда столь необходимые дисциплину и порядок.

– При наличии этой серебряной фигни и имплантов люди могут и вообще не помнить имя другого человека!

– Мне кажется, они порой и своего-то не помнят.

Квилан постепенно переговорил со множеством присутствующих и присел за стол, уставленный едой на тарелочках и подносах. Все оказалось снабженным краткими надписями, пояснявшими, что для кого подходит.

Он поглядел за борт и обнаружил, что они уже прошли колоссальный акведук и теперь движутся среди широкой травянистой равнины, усеянной огромными невиданными деревьями, похожими на зонтики.

– Деревья, как соборы!

– Угу.

В этом месте река разливалась до километра в ширину, а впереди, все в той же дымке, уже виднелись новые скалистые горы.

Как он и предполагал, вершины этих гор были украшены снежными шапками и обвиты цепями облаков. Горы, стоявшие почти отвесными склонами, сверкали на солнце какими-то серебристыми лентами, должно быть, это были настоящие горные ручьи и реки. Некоторые из них скользили от самого верха до самого низа, другие, более узкие и светлые, таяли и исчезали еще на половине пути.

– Массив Акьюм. Река огибает его с двух сторон и подходит к городу Акьюму, расположенному на берегах Высокого Соленого моря. Именно там живет наш друг Циллер.

Квилан еще раз бросил взгляд на наполовину укрытые снегом вершины, внезапно четко материализовавшиеся из тумана и продолжавшие становиться все реальней с каждым ударом его сердца…

В Серых Горах находился монастырь Кадерцит, принадлежавший Ордену Шерахт. Квилан удалился туда сразу же после выписки из госпиталя и всецело отдался скорби. Впрочем, он вышел из армии не в отставку, а в продолжительный отпуск, что и дало ему возможность сразу получить высокий монашеский сан. К тому же у него оставалась возможность в любой момент снова восстановиться в армии, получить действительную почетную отставку, а заодно и хороший пенсион.

Квилан имел целую кучу наград. Что-то он получил за службу в армии вообще, что-то за участие в сражениях с оружием в руках, или за то, что, принадлежа к Данным, мог запросто избежать боевых действий в первой линии, но даже не попытался воспользоваться этим правом. Наградили его также за ранение (плюс ленточка за особую его тяжесть) и за выполнение специальной миссии. Имелись и общие награды, которые давали всем, когда стало ясно, что война – дело рук не враждующих каст, а Цивилизации. Солдаты называли эту медаль «Не наша вина». Квилан держал все свои медали в маленькой коробочке в сундуке, в своей келье, вместе с вещами, принадлежавшими Уороси.

Монастырь, в котором обосновался Квилан, располагался на скалистом выступе высокой горы. В монастыре имелся небольшой садик, раскинувшийся прямо по берегу шумно струящегося вниз потока и сверху едва заметный среди валунов, снега и льда возвышающегося горного кряжа. За садиком, прямо по изящному старинному мосту, имеющему трехтысячелетнюю историю, шла дорога из Оукона на центральное плато.

Во время войны отряд солдат Невидимых, уже убивших немало своих бывших хозяев в других монастырях вверх по этой дороге, захватил Кадрацит и взял в плен половину монахов – в основном не успевших убежать стариков. Солдаты швырнули их с моста в ледяную стремнину. Не все монахи умерли сразу, и еще сутки из реки доносились стоны барахтающихся в холодной воде. Все стихло только к рассвету. Спустя два дня отряд лоялистов отбил монастырь и долго пытал Невидимых, прежде чем сжечь их живьем.

Опять все та же история: ужаса, ненависти и горя, которые царили тогда повсюду. Война длилась всего пятьдесят дней. Многие войны на планете, даже можно сказать, большая их часть, за это время едва-едва начинали мобилизацию, определяя территории и направления для ударов. Войны же в космосе, теоретически требующие нескольких минут или даже секунд, тоже затягивались на годы, а порой и века, и требовалось несколько поколений, чтобы стороны пришли к какому-нибудь завершению. И все это базировалось, в основном, на высоких технологиях вовлеченных в конфликт цивилизаций.

Кастовая война оказалась совсем иной войной – гражданской, поскольку в нее втянулось все общество. Это объясняло ярость и бескомпромиссность всех, даже самых мелких стычек, разжигало ненависть не только к военным, но и к гражданским лицам. Первая волна убийств накатила столь быстро, что люди даже не успели ничего толком понять; дворянские семьи поголовно вырезались простыми ножами прямо в постелях, толком даже не осознавая, что происходит. Преданных им слуг травили газами в их запертых комнатах, пассажиров и шоферов, капитанов судов, пилотов самолетов или космических кораблей просто расстреливали, без всяких церемоний; граждане были неумолимы.

Сам по себе Кадарцит избежал всех ужасов войны, даже несмотря на короткое время оккупации; были разграблены лишь некоторые комнаты, похищено несколько икон и сожжено или осквернено несколько священных писаний. Сами же постройки монастыря не понесли ощутимых потерь остались почти нетронутыми.

Келья Квилана находилась в глубине монастырского здания, расположенного на третьем внутреннем дворе, и выходила на каменистую дорогу, ведущую в темно-зеленые дебри маленького монастырского садика, где все больше желтели листья у дерева вздохов. Внутреннее убранство кельи состояло из тюфяка, брошенного на каменном полу, маленького сундучка с личными вещами, стула, уродливого деревянного стола и умывальника.

Кроме чтения и письма, никаких связей с внешним миром монастырь не имел. Для первого имелось немало рукописей и палимпсестов, а для последнего, для тех, кто не умел разбирать запутанные строки древних листов, существовали бумага, чернила и перья.

Разговаривать в келье было строжайше запрещено; запрещение это распространялось даже на беседы вслух с самим собой и на ночные крики во сне. За эти проступки следовало суровое церковное покаяние и возложение дополнительных обязанностей по хозяйству. Квилану снились страшные сны, которые начались еще в госпитале Лапендейла, и он часто просыпался посреди ночи в холодном поту и панике, но, кажется, так ни разу и не вскрикнул. Он проверял это по соседям в кельях, никто из них действительно ничего ни разу не слышал. А он верил своим соседям.

Разговор разрешался до и после вкушения пищи и во время исполнения общих обязанностей. Но Квилан и так говорил мало, намного меньше, чем остальные. Он совсем замолкал на полях, где они выращивали себе пищу, и во время коротких походов вниз за водой или топливом. Его ни о чем не расспрашивали. Физические упражнения быстро сделали его снова сильным и гибким, так что даже изнурительная физическая работа в монастыре не могла отвлечь его от бессонных шагов ночью по келье, бдений, в которых перемешались тьма и свет, боль и смерть.

Чаще всего он бывал в библиотеке. Защитные поля не давали возможности монахам получать какую-либо информацию, кроме религиозных, религиоведческих или разрешенных церковью научных трудов. Незадолго до появления Квилана разрешили отчасти пользоваться искусственным разумом.

Его наставником и духовником стал Фронайпель, старейший, единственный оставшийся в живых после войны монах. Он спрятался от банды Невидимых в старом сарае для зерна и оставался там целых два дня уже после того, как лоялисты освободили монастырь, еще не зная, что спасен. Слишком слабый, чтобы выбраться из ямы наружу, он почти умирал от жажды и был обнаружен совершенно случайно, когда лоялисты проверяли все монастырские помещения в поисках оставшихся Невидимых.

Все тело старика, и это можно было увидеть по тем местам, которые не скрывала ряса, давно покрылось грубой жесткой шерстью, испещренной глубокими шрамами. Встречались и страшные проплешины, обнажавшие сухую старческую кожу. Он едва передвигался, особенно когда разыгрывалась непогода и становилось сыро, что часто случалось в Кадерците. Глаза его, спрятанные под старинными очками, смотрели ясно, но были обведены по орбитам темными кругами.

Этот древний монах носил свою старость без всякого намека на гордость или отчаяние и исполнял все положенные в монастыре службы наравне с остальными монахами.

Порой они с Квиланом беседовали в пустой крошечной келье, неизвестно для чего предназначенной, где единственным убранством были колченогий стул и маленькое оконце.

Монах, зная его первое имя, называл Квилана просто Тибайло, и Квилан чувствовал себя снова маленьким мальчиком. Наверное, где-то в глубине души ему и хотелось этого. Он же, в свою очередь, обращался к Фронайпелю – «Опекун».

– Опекун, порой я чувствую… ревность. Это начало сумасшествия или просто грех?

– Ревность к чему, Тибайло?

– К ее смерти. К тому, что она умерла… – Квилан отвернулся к окну, будучи не в силах выдерживать взгляд мудрых старческих глаз. Вид из этой кельи мало чем отличался от вида из его собственной. – Если бы у меня было что-то, что помогло бы вернуть ее… Сначала я думал, что безоговорочно принял всю неизбежность, но теперь… понимаете ли… Все равно что-то остается. Что-то есть… крохи надежды опять воскресли… благодаря нашим технологиям, нашему пониманию… эта пытка надеждой мучительна… – Тут Квилан все-таки посмотрел в затуманенные глаза старого монаха: – В былые дни люди умирали, и этим все кончалось. Оставалась надежда увидеться с ними на небесах, но все же, умерев, они становились лишь мертвыми, и не больше. Все было ясно, все определенно… А теперь… – Он зло дернул головой. – Теперь люди умирают, но их Спасители душ могут оживить их или забрать на те небеса, которые действительно существуют и не требуют никакой веры. У нас есть клоны, восстановленные и заново выращенные тела – вот я, например, восстановлен больше, чем наполовину! – и порой я просыпаюсь и думаю, – а я ли это? Действительно ли это все еще я? Знаю, вы можете быть уверены, что это ваш мозг, ваши мысли, но относительно меня не так все просто… – Он отер пот рукавом рясы.

– Ты ревнуешь к былым временам?

– Может быть, и так, – Квилан помолчал некоторое время. – Но главное – я ревную ее. Если бы я не мог совсем вернуть ее, то единственное, с чем я остался бы – это желание не жить дальше. Нет, это не желание убить себя, но простое понимание того, что нет другого выхода, кроме как умереть. Если она не может разделить мою жизнь, значит, я разделю ее смерть. И все-таки я не могу даже этого, и потому сгораю от зависти. От ревности.

– Это не совсем одно и то же, Тибайло.

– Я знаю. Порой то, что я чувствую… это… Я не уверен… Слабое… Нет, не знаю. Порой это действительно подходит под определение зависть, а порой – это настоящая жгучая ревность. Я почти ненавижу ее за то, что она умерла без меня. – Он покачал головой, сам едва веря своим словам. Слова все же, так или иначе, придавали окончательную форму мыслям, в которых он никому не хотел признаваться. Даже себе. И сквозь слезы он снова посмотрел в глаза старому монаху: – Опекун, я все еще люблю ее, несмотря ни на что. Я люблю…

Старик медленно склонил голову:

– Я знаю, что любишь, Тибайло. Если бы ты не любил, ты не страдал бы так.

Квилан снова отвернулся:

– Я ничего другого не знаю. Я не знаю ничего вообще. Вот я сказал, что люблю ее, и я думаю, что люблю. И я действительно думаю, что люблю, но люблю ли? Может быть, то, что я чувствую – это вина за то, что не любил так раньше?.. Не знаю. Больше ничего, ничего не знаю…

Старик, кряхтя, вытянул облезлую ногу:

– Ты точно знаешь, что ты жив, Тибайло, и что она мертва, и что ты можешь снова увидеть ее.

Квилан вскинулся:

– Без ее Хранителя душ? Я не верю в это. Не верю. Я даже не уверен в том, что увижу ее, если когда-нибудь ее и восстановят.

– Как ты сам сказал, мой мальчик, мы живем во времена, когда смерть обратима.

Они оба знали, что теперь наступило время, которое рано или поздно наступает в развитии любой цивилизации, длящемся довольно долго. Теперь обитатели цивилизации могут восстанавливать свое сознание, делать его дубликат, клон или просто инсталлировать в любую подходящую форму устройства или организма.

Со стороны разума отношение к таким восстановленным людям не вызывало проблем, но со стороны чувств… Это устраивало далеко не всех.

Были такие сообщества, которые начисто отвергали подобные превращения из религиозных соображений. Некоторые даже не видели в этом и здравого смысла. Но в Цивилизации к этому относились как к обычному явлению. Люди специально создавали свои разумные версии, и использовали их как посланцев, для выполнения сложной работы, для присутствия одновременно во многих местах, для разнообразия собственных форм, и эти дубли общались с по-настоящему живыми людьми абсолютно на равных, не смущаясь метафизической стороной такого общения.

Не так было на Челе. Вмонтированные в челгрианцев устройства под названием хранители душ редко использовались для оживления личности. Вместо этого они служили лишь для передачи души, личности умирающего на небеса в полной ее сохранности.

Раньше большинство челгрианцев, как и большинство разумных существ, долго верили в существование места, куда после смерти уходят мертвые. Имелось множество разных религий, верований и культов, разъясняющих порядок переселения душ. И та система веры, что в далекие времена воцарилась на Челе и которую его жители разнесли по всем ближайшим планетам и звездам (пусть там и приняли ее не буквально, а как символ), заключалась в утверждении о некой мифической после-жизни, в которой добрые будут награждены вечной радостью, а злые осуждены на вечное мучительное служение злу.

Челгрианцы, в отличие от других, очень долго упорствовали в этих верованиях и сохранили свою веру, равно как и наличие кастового общества, гораздо дольше, чем можно было ожидать после того, как весь универсум стал единым в смысле общения и доступа к информации. Сублимация стала восприниматься как некая таинственная часть галактической жизни. Она означала переход от материальной жизни формы к более высокому статусу существования, основанному на чистой энергии. Теоретически сублимироваться мог любой – организм или машина, но на практике почти всегда получалось так, что вместе с сублимацией исчезала и сама цивилизация.

И всегда этому предшествовали явные предостерегающие признаки: воскресали какие-то забытые религии и непонятные верования, возрастал интерес к мифологии и методологии сублимации – и это почти всегда случалось именно с хорошо налаженными и уже долго существующими цивилизациями.

И тут их сообщество тоже оказалось неким исключением, ибо не поддалось сублимации полностью, но в то же время и не отвергло ее совсем, приспособив на свой манер и свой лад для своих нужд.

Сама по себе сублимация так и оставалась до сих пор необъясненной до конца, и единственной возможностью понять ее, казалось, был способ пройти ее до конца, ведя постоянные наблюдения.

Но это путь оказался на удивление разочаровывающим (его можно было сравнить с тем, как человек пытается поймать себя на моменте засыпания; каждый знает – гораздо легче наблюдать за засыпанием другого, хотя сам момент перехода от бодрствования ко сну зафиксировать не удается практически никому), однако эксперименты в этой области не прекращались.

Челгрианцы сублимировались частично, степень их сублимированности оценивалась в шесть процентов. В эти проценты входили представители всех каст, всех верований, от атеистов до сторонников древних культов, и некоторые наделенные разумом машины, которые на Челе создали, но которыми никогда по-настоящему не пользовались. Никакой системы в том, именно кого и почему сублимировали, увидеть практически не удавалось.

Но что особенно обращало на себя внимание и даже тревожило, так это то, что сублимированные элементы постоянно поддерживали активные связи с остальным обществом.

Эти связи принимали формы снов, манифестаций во время богослужений (а также спортивных мероприятий), внесения новых данных в правительственные и кастовые архивы и манипуляции с физическим содержимым в лабораториях. Были вдруг обнаружены многие из давно утерянных артефактов и сделано немало неожиданных и каких-то странных научных открытий. Несколько карьер оказались погубленными скандалами.

И слухи обо всем этом существовали самые смутные.

Наилучший ответ, который находили почти все, заключался в том, что с кастовой системой надо что-то делать. И тогда группа Вовлеченных решила понаблюдать за челгрианцами в течение нескольких сотен дней. И ко всеобщему удивлению в результате этой проверки от малоинтересных и вообще-то еще несколько варварских существ средних возможностей и небольших перспектив удалось неожиданно добиться того мистического блеска, которого многие цивилизации добивались веками. Сразу же по всей галактике возобновились сублимационные программы; их буквально вытащили из-под сукна, оживили и бросили на их развитие колоссальные средства и силы.

Но страхи Вовлеченных оказались напрасными. Единственное, на что пустили челгрианцы свое неизвестно откуда взявшееся могущество, – так это построение Небес, То есть они решили реально создать то, во что так долго верили. Теперь, когда челгрианец умирал, его устройство под названием «хранитель душ» становилось мостом, уносившим его в иную жизнь.

И как бы подозрительно Вовлеченные ни относились к этой операции, даже самые скептически настроенные из них были вынуждены признать, что личности мертвых челгрианцев действительно живут после смерти и даже могут с помощью относительно примитивных устройств контактировать с живыми.

Эти души описывали небеса очень похожими на те, какие существовали в челгрианской мифологии и рассказывали о наличии там тех челгрианцев, которые умерли еще задолго до изобретения хранителей душ и находились именно там. Единственная разница заключалась в том, что те, ранние покойники не могли входить в непосредственные контакты со смертным миром. Короче, получалось так, что Небеса действительно существовали изначально.

И их предки были не менее реальны, чем те, которые попали туда при помощи хранителей душ, и они пребывали вместе с потомками в одном и том же раю.

– Но те умершие, которые возвращаются… Действительно ли это те же люди, которых мы знали, Опекун?

– Кажется, что да, Тибайло.

– И неужели достаточно этого «кажется»?

– Точно так же, Тибайло, как ты можешь ежедневно спрашивать о том, а тот ли ты человек, что был раньше, когда ты просто просыпаешься по утрам.

– Я и спрашиваю, – горько усмехнулся Квилан.

– И каков же ответ?

– Увы, тот же.

– Ты говоришь «увы» только потому, что тебе сейчас горько.

– Я говорю «увы» только потому, что если бы, просыпаясь, люди становились другими, то однажды я проснулся бы не тем, кто потерял жену.

– И все же с каждым новым рассветом мы меняемся, Тибайло. Пусть очень немного, но меняемся.

– С таким же успехом можно сказать, что мы меняемся с каждым движением ресниц, Опекун.

– Только в самом тривиальном смысле. Мы стареем с каждым мгновением, но реальное изменение нашего опыта меряется днями и ночами. Во снах и грезах.

– В грезах, – повторил Квилан и снова отвернулся. – Да. Мертвые избегают смерти, попадая на Небеса, а живые уходят от жизни, погружаясь в грезы.

– Есть ли еще нечто, о чем бы ты хотел спросить себя?

В эти времена стремление людей уйти от страшных воспоминаний войны в грезы и сны стало явлением широко распространенным; жизнь в вымышленном мире казалась порой более реальной, чем невыносимое существование в действительности.

– Вы имеете в виду, действительно ли я подменяю жизнь грезами?

– Да.

– Нет. Это означало бы, что я предаю и отрицаю ее, – Квилан вздохнул. – Простите, Опекун. Вы, должно быть, устали слышать от меня одно и то же каждый день.

– Ты не всегда говоришь одно и то же, Тибайло, – старик хитро улыбнулся. – Все меняется.

Квилан тоже улыбнулся в ответ, но скорее из вежливости:

– Не меняется только мое самое серьезное и страстное желание умереть.

– Я знаю, сейчас тебе трудно поверить, что настанет момент, когда жизнь снова покажется тебе достойной и нужной, – но он настанет.

– Нет, Опекун. Не думаю. Не настанет хотя бы потому, что я не хочу быть таким существом, которое сначала страдает и думает, как я сейчас, а потом отойдет, смирится и все забудет. Но это уже только мои проблемы. Я предпочитаю смерть моему нынешнему состоянию, но я предпочту это состояние забвению и улучшению, потому что они будут означать лишь то, что я никогда не любил ее по-настоящему. А этого я вынести не смогу. – На глазах Квилана показались горячие слезы.

Фронайпель откинулся к стене и взволнованно заморгал: – Но ты должен поверить мне, что изменение твоего состояния отнюдь не будет означать уменьшения твоей любви. И Квилану на мгновение, в первый раз со времени, когда он узнал о смерти Уороси, стало лучше. Нет, ему не стало легче, но на мгновение он ощутил некую ясность, род некоего просветления. Он понял, что надо принять какое-то решение, что-то сделать, чем-то заняться.

– Но я не могу поверить в это, Опекун.

– И что же тогда, Тибайло? Неужели ты так и останешься погруженным в скорбь до самой смерти? Неужели ты хочешь этого? Тибайло, я не вижу в тебе этого желания, это всего лишь тщета скорби. Я видел людей, которым скорбь давала некие неиспытанные доселе эмоции, и они цеплялись за свою потерю, – какой бы страшной она ни казалась, – цеплялись, не желая перебороть скорбь. И мне ненавистна даже мысль о том, что я могу увидеть тебя в числе подобных эмоциональных мазохистов.

Квилан кивнул. Он старался казаться спокойным, но с каждым словом старого монаха его все более охватывать пугающий гнев. Он знал, что Фронайпель говорит искренне, что не верит в то, что он может стать таким, и тем не менее даже простое сравнение с подобными личностями приводило его в ярость.

– Я надеюсь достойно умереть еще до того, как меня смогут обвинить в подобном!

– Так именно этого ты желаешь, Тибайло? Именно смерти?

– Кажется, это мой единственный выход. И чем больше я о ней думаю, тем лучше она мне кажется.

– А ведь самоубийство ведет к полному забвению. Старая религия была амбивалентна^[113] к такого рода вещам. Они, конечно, не одобрялись, но спор о том, правильно это или неправильно, не прекращался во всех поколениях. Однако с тех пор, как были доказаны настоящие Небеса, самоубийство стало жестко осуждаться, благодаря поступившей информации о том, что убившийсебя сам ради скорейшего переселения на Небеса, никогда не будет туда допущен. Он не окажется даже в чистилище, он не будет спасен вообще. Конечно, это не относилось ко всем самоубийцам огульно, но открывать ворота рая руками, запятнанными в собственной крови, считалось просто неприличным.

– В самоубийстве мало чести, Опекун. Я предпочел бы умереть с пользой.

– В бою?

– Хорошо бы.

– Это не в традициях твоей семьи и рода, Тибайло.

Семья Квилана на протяжении тысячи лет гордилась крупными землевладельцами, банкирами и промышленниками. Он оказался первым, кто сменил белый воротничок на что-то более серьезное, чем церемониальное оружие.

– Возможно, пора сменить традицию.

– Война кончена, Тибайло.

– Войны есть всегда.

– Но они не всегда благородны.

– Можно недостойно умереть на достойной войне. А можно и наоборот. Почему не попробовать?

– Но пока мы все-таки в монастыре, а не в штабе и не в землянке.

– Я удалился сюда, чтобы все обдумать, Опекун. Я никогда не говорил о настоящем пострижении.

– Значит, ты намерен вернуться в армию?

– Думаю, что да.

Фронайпель долго смотрел во влажные большие глаза Квилана и, наконец, оторвав спину от стены, произнес:

– Ты майор, Квилан. Ты командир. А командир, который ведет в бой свои войска только для того, чтобы найти смерть, становится опасен.

– Я никого не собираюсь втягивать в мою смерть, Опекун.

– Это легко только на словах.

– Я знаю, что сделать так действительно трудно. Но я не спешу умереть любым способом и как можно быстрее. Я вполне готов ждать и дождаться времени, когда я буду уверен в необходимости своей смерти.

Старый монах снова приоткинулся к стене, снял очки и вытащил из кармана рясы серое и рваное подобие платка. Подышав на толстые стекла, он тщательно протер их, осмотрел и снова осторожно надел. Квилану показалось, что они ничуть не стали чище.

– Но это уже некое изменение сознания. Ты должен это понимать, майор.

– Скорее, это… это… прояснение сознания, сэр, – кивнул он.

И старик медленно кивнул ему в ответ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ДИРИЖАБЛЬ

Ученый Оген Цлеп уже приготовился было заняться завариванием листьев ягеля, как в окне его маленькой кухоньки вдруг появился 974 Праф.

Преобразованный в обезьяну человек и его помощник пятого уровня вернулись на бегемотовое дерево Йолеус после потери и обнаружения стила и еще чего-то непонятного в синих воздушных глубинах совершенно благополучно. Праф тут же полетел донести обо всем своему хозяину, а Оген решил всхрапнуть после всех треволнений. Это оказалось нелегким делом, так что ученому пришлось долго себя усыплять всевозможными колыбельными и звуками «ш-ш-ш!». Проспав ровно час, Оген встал, облизнулся и пришел к выводу, что хорошо бы выпить ягелевого чаю.

Круглое окно его кухоньки выходило как раз на лесистый склон, бывший верхней частью кроны Йолеуса. На окошке имелись и занавески, которые можно было задергивать, но Оген всегда предпочитал не делать этого, тем более что вид открывался замечательный. Однако последние три года этот чудесный вид портила тень от нависающей громады Муетинайв, предполагаемой супруги Йолеуса. В этой тени кора и листва последнего начинали постепенно блекнуть и становиться анемичными. В очередной раз вздохнув, Оген усердно занялся процессом заварки чая.

Он очень ценил эти листья ягеля, поскольку смог доставить из дому всего несколько килограммов. Теперь от запасов оставалось не более трети, и ученый позволял себе лишь по одной чашке раз в двадцать дней, и не больше. Конечно же, следовало, уезжая, взять гораздо больше ягеля, но в суматохе отъезда Оген как-то позабыл об этом.

Заваривание ягелевого чая стало для Огена своеобразным ритуалом. Даже приготовление успокаивающего напитка расслабляло уже само по себе. Возможно, когда чай совсем подойдет совсем к концу, ему придется воспользоваться каким-нибудь плацебо^[114] и довольствоваться тем воздействием, которое дает сама церемония приготовления чая.

Нахмурившись от сосредоточенности, он начал переливать исходящую паром мутно-зеленоватую жидкость в подогретую чашку через специальное устройство, содержащее двадцать три особенных фильтра, постепенно охлаждавших напиток до четырех градусов.

974 Праф постучал в окно безо всякого предупреждения, Оген вздрогнул, и часть горячей драгоценной жидкости пролилась ему на руку.

– У-у-у! М… привет, Праф. Ай-яй-яй! У-у-у!

Ученый отставил чайник в сторону и полил ошпаренное место холодной водой.

Праф проскочил в круглое окно, сложив поплотней кожистые крылья, и показался вдруг необычайно большим в этой маленькой кухне. Переводчик увидел лужицу расплескавшегося чая.

– Надо идти, – пробормотал он.

– Что? Ах, да! – Оген посмотрел на покрасневшую руку: – Чем могу помочь, Праф?

– Йолеус хочет говорить с тобой.

– Что, прямо сейчас? – Это было совсем не в традиции.

– Как можно быстрее.

– Прямо-таки сию секунду?

– Да.

Оген даже немного испугался. О расслаблении теперь не было и речи.

– А как же мой ягелевый чай? – растерянно спросил он, глядя на чайник, стоявший на вычищенной плиточке.

– Его присутствие не требуется, – немного подумав, ответил 974 Праф…

– Вы уверены, Йолеуе? Хм… Я думаю… м-да…

– Вполне уверен. Вы хотите, чтобы это было выражено в процентах?

– Нет. Нет, мне совсем не надо никаких процентов. Это ужасно. Я не уверен. Это очень…

– Оген Цлеп, ученый, вы не заканчиваете предложений.

– Как, разве? Хорошо, я думаю… – ученый почувствовал, что сглатывает тягучую слюну. – Неужели вы действительно думаете, что мне нужно отправиться туда?

– Да.

– О!

– Хм. Ххм… Ведь оно не может отправиться сюда?

– Нет.

– Вы уверены?

– Вполне уверен. Я думаю, лучше вас для этой ситуации никого нет.

– А, я понимаю.

Оген осторожно поднялся. Он находился в самых глубинах бегемотового дерева Йолеуса, в помещении, в котором до этого оказался лишь однажды, и очень надеялся не оказаться больше ни разу.

Помещение было размером с бальную залу, с полукруглым потолком и всяческими изгибами повсюду. Всевозможные изогнутости были даже на полу. Стены казались гигантскими занавесями, собранными в пучок под потолком. Внутри царила темнота, и Огену пришлось использовать свое встроенное устройство искусственного видения, через которое все смотрелось серым, мутным и угрожающим.

Везде стоял запах скотобойни, из стен торчали всякие дохлые, полудохлые и живые штуки. Одной из них, слава богу, относящейся к последней категории, был 974 Праф. Под ним, вцепившись друг в друга, висели два тельца фалфикоров, но с уже безвольно болтающимися крыльями и когтями. Рядом висела еще чья-то тушка побольше.

Праф выглядел плохо: измученным, изможденным, с неестественно сложенными крыльями. Существо же, висевшее рядом, размером почти с самого Огена и крыльями с размахом метров в пятнадцать, казалось уже и вовсе близким к смерти. Глаза затянуты пленкой, голова свесилась на грудь, крылья каким-то образом пришпилены к стенам, а ноги болтались, как палочки.

Из головы существа уходило в стену нечто, похожее на кабель, и там, где это нечто выходило, виднелись напоминавшие кровь подтеки, пачкавшие темную вялую кожу. Неожиданно существо задрожало и застонало.

– Рапорт раптора недостаточен, – заявил Йолеуе через переводчика Прафа. – Пойманные фалфикоры тоже знают не больше – только то, что ходят слухи о какой-то пище где-то внизу. Твой рапорт должен дать больше информации.

– Хм… – сглотнул Оген и снова посмотрел на раптора-разведчика. Разумеется, по местным стандартам он отнюдь не подвергался никаким пыткам, но зрелище от этого приятнее не становилось. А все происходило из-за того, чтобы понять, какую же форму, напоминающую темное облако, видели Оген и Праф в своем путешествии за пропавшим стилом.

Разведчик был отправлен в воздушные глубины и приземлился на то, что поначалу посчитали за другое бегемотовое дерево, возможно, больное или поврежденное и потому сбившееся с курса и потерявшее рассудок. Произведя небольшую разведку, раптор помчался что есть силы обратно к Йолеусу. Выслушав рапорт, Йолеуе пришел к выводу, что разведчик не в состоянии в полной мере озвучить увиденное – он даже не был уверен в том, что это действительно другое бегемотовое дерево! – и решил залезть непосредственно в его сознание, подключив мозг разведчика напрямую к своему собственному. Последствия этого и видел теперь Оген Цлеп. Ничего необычного в этом не было, это даже не считалось жестоким; разведчик-раптор так или иначе составлял часть бегемотового дерева, и не должен был иметь никаких интересов и даже самого отдельного существования вне своего хозяина. Возможно, ему надлежало даже гордиться, что информация передается именно таким путем, что Йолеуе хочет просмотреть ее напрямую. Тем не менее Огену все это упорно напоминало прикованных цепями к стене несчастных в камере пыток. Раптор снова застонал.

– Хм… А… Ага… – Оген не знал, что и сказать. – То есть, это я должен сделать правильный рапорт? Хм. Надеюсь, можно словами?

– Да, – великодушно передал через Прафа Йолеуе. Оген почувствовал некоторое облегчение. Переводчик вдруг как-то скрючился на стене, заморгал и тоже произнес «Хм».

– Что? – переспросил Оген, неожиданно почувствовав во рту странный привкус, и зачем-то схватился за подаренное теткой Зильдер ожерелье. Затем ученый заставил себя вытянуть руки по швам, но они все равно дрожали.

– Да.

– Что «да»?

– Это могло быть также…

– Чем? Чем?

– Твоей глиптической таблеткой.

– Что?

– Глиптической таблеткой, которая принадлежит тебе! Если она использовалась для записи твоих впечатлений, то это могло бы принести пользу.

– А! Таблетка! Да-да! Конечно! Да!

– Тогда иди.

– Хм. Хорошо, я полагаю… Да.

– Я освобождаю переводчика, и он пока будет только переводчиком. – Тут раздался звук, напоминавший громкий поцелуй, и Праф спорхнул со своей стены, неуклюже прокувыркался пару метров, но потом быстро собрался, зашумел, зацокал крыльями и был готов. Он подлетел к Огену и замахал крыльями прямо у него перед лицом; от них явственно пахло гнилью.

– С тобой полетят еще семь рапторов, – прочистил горло Праф. – Они возьмут с собой освещение и сигнализацию. Они готовы и ждут.

– Что, прямо сейчас?

– Быстрота ведет к добру, промедление к беде, Оген Цлеп. Так что, собирайся.

– Хм…

Вся компания выпала в темно-синюю бездну воздуха. Оген поеживался и глядел по сторонам. Одно из солнц уже зашло, другое медленно надвигалось. Конечно, это были не настоящие солнца, скорее просто постоянные световые пятна, шарики размером с маленькую луну, чьи аннигиляторные топки включались и выключались в соответствии с расписанием, диктуемым из некоего центра для их медленного танца вокруг огромного мира.

Порой они светили лишь для того, чтобы удержать себя от падения в поле притяжения Оксендарая. Иногда вспыхивали, купая всю воздушную сферу в лучах радиации, и этот освобожденный свет швырял их по всей сфере.

Эти солнца-луны существовали достаточно давно, чтобы изучить их досконально, хотя изучали их лишь немногие сумасшедшие ученые, интересовавшиеся физикой, вроде него самого. Оген включил обогрев костюма, – Йолеус все-таки дал ему время вернуться в квартирку и надеть что-нибудь более подходящее для роли исследователя, – но вскоре вспотел. Наверное, это происходило не столько от холода, сколько от страха, но ученый снова выключил обогрев.

Три раптора летели кругом, их черные длинные тела напоминали пущенные стрелы, слегка вздрагивавшие, когда они меняли курс. Моторы на лодыжках Огена мягко гудели, подгоняя его скорость к скорости разведчиков. Праф уцепился ему за его шею и обвил крыльями грудь. Это объятие было настолько прочным и сильным, что Оген уже несколько раз чувствовал, как ему становится трудно дышать, и вынужден был просить своего коллегу ослабить хватку.

Он очень надеялся, что это другое бегемотовое дерево уже как-нибудь исчезло, но оно неожиданно оказалось на месте – подозрительно огромная площадь неизвестно чего прямо под ними. Оген почувствовал, как сердце у него уходит в пятки, и еще больше испугался, подумав, что дерево заметит его страх.

Затем ученый попытался решиться спросить себя, правда ли ему стыдно за свой страх, и пришел к выводу, что неправда. Страх, наоборот, был полезен. Он говорил о том, что организм жив и нормально реагирует на окружающее. Чем больше человек отходил от природы, тем меньше он начинал полагаться на страх и боль, которые на самом деле сигнализируют лишь о том, что ты жив. Конечно, можно игнорировать их, поскольку под рукой имеются другие доказательства, но все же…

Оген еще раз поразился и тому, как действует на него воображение. Любой организм научается избегать того опыта, который раньше привел к повреждениям и боли, но с развитием разума это ощущение как бы затушевывается. «Ах, надо бы все записать на глиптическую таблетку», – подумал Оген и решил, что непременно так и сделает, если только останется жив.

Он оглянулся. Йолеуса уже не было видно, он скрылся за призрачной дымкой воздуха. Единственное, что видел ученый, это сигнальную лодку, которую сопровождали остальные разведчики, стремясь ни на метр не отставать от основных сил. А вокруг, отбрасывая гигантскую тень, плыли в теплом густом воздухе какие-то темно-синие непонятные формы.

На мгновение показалось, что они вдруг еще расширились, вытянулись и охватили своими темными крыльями уже всю атмосферу. Праф оторвался от спины Огена и стал падать отдельно, немного расправив крылья.

Теперь Оген мог уже рассмотреть некоторые детали на внешней поверхности этого бегемотового дерева: просеки и перелески, холмы, на многие километры укутанные каким-то газом.

– Выглядит, словно его как следует пожевали, да? – крикнул Оген Прафу.

Тот повернул голову и даже постарался подлететь немного поближе:

– Йолеус уверен, что подобные повреждения еще не имели прецедента в памяти ныне живущих.

Оген кивнул и вспомнил, что бегемотовые деревья живут по десять миллионов лет, по крайней мере. Действительно, отсутствие подобного прецедента за такой продолжительный срок выглядело весьма подозрительно.

Ученый посмотрел вниз. Искореженное шрамами, какое-то кривое и косое безымянное бегемотовое дерево поднималось, чтобы встретить их. Теперь отчетливо было различимо поднявшееся на нем движение. Несколько рапторов и человекообразная обезьяна оказались здесь не первыми посетителями.

Взорам разведчиков предстала картина, напоминавшая нечто среднее между последней стадией болезни радам и последствиями гражданской войны. Экосистема бегемотового дерева Сансемина распадалась на части.

Имя его они узнали почти случайно. Праф летал повсюду, записывая все происходящие изменения, и случайно присел на обнажившуюся поверхность где-то наверху, поблизости от того места, на котором рапторы разбили базовый лагерь. Переводчик передавал сведения через напоминавший огромное семечко сигнальный корабль, который подавал световые сигналы находящемуся в нескольких десятках километров Йолеусу и через некоторое время принимал ответы. Так, получив информацию и пошарив в своей библиотеке, Йолеус определил, что умирающее дерево называется Сансемин.

Сансемин всегда считался аутсайдером, ренегатом, существом почти вне закона. Он ушел из приличного общества еще тысячи лет назад и предпочел болтаться в далеких и плохо приспособленных к жизни слоях воздушной сферы, возможно, в одиночку, а возможно, в небольшой компании других бегемотовых деревьев, избравших такой же ложный путь бытия. Первые несколько веков добровольной ссылки их еще кто-то видел, но потом перестали доходить даже слухи о них.

Теперь Сансемина открыли заново, но он уже находился в состоянии войны с самим собой и почти в агонии.

Гиганта тучами окружали фалфикоры, жадно отрывающие его листву и наружную кору. Смерины и фуелериды, самые крупные существа воздушной сферы, проводили время между пожиранием плоти дерева и набегами на колонии фалфикоров, которые совсем потеряли чувство самосохранения от изобилия пищи. То тут, то там в воздухе появлялись два огрина – редкая форма бегемотового дерева размером всего в сотню метров и самый крупный в мире хищник. Они тяжело кружились, отрывали от дерева огромные куски и всасывали целые гроздья беспечных фалфикоров, а иногда и зазевавшихся смерин и фуелеридов.

Оторвавшиеся куски бегемотового дерева падали в синие небеса, словно темные паруса разбитого циклоном клипера. Из поверженных наружных баллонов вырывались газы, создавая рваные облака. Разодранные тела фалфикоров, смерин и фуелеридов заворачивались в воздухе в кровавые спирали.

Разведчики-рапторы, атаковщики туч, защитники коры и другие существа, бывшие частью Сансемина, разбежались и разлетелись кто куда и пропали, вместо того чтобы давать отпор агрессорам. Трупы их иногда попадались, но уже никто их не обирал. Наиболее выразительной иллюстрацией к этой ситуации служила пара скелетов атаковщиков, найденных с челюстями, замкнутыми друг у друга на шее.

Оген Цлеп стоял на более или менее уединенном участке дерева и глядел на искореженный пейзаж, где кору так и рвали на части сотни фалфикоров. Рядом с ним возвышалась семиметровая громада сигнальной лодки. Она была прикреплена к коре десятками маленьких якорей, сделанных из когтей фалфикоров и существ, мало чем отличавшихся от 974 Прафа.

Разведчики Йолеуса расположились вокруг лодки и Огена, создав таким образом живую круговую оборону. Над ними кругами летало не менее пятидесяти-шестидесяти любопытствующих хищников. Рапторы отразили уже не одну атаку, не потеряв при этом ни одного бойца. Даже один из огринов, заинтригованный суматохой вокруг лодки, направился было туда, но был встречен хорошо организованной контратакой и счел за лучшее отойти, дабы снова начать вгрызаться в беспомощное тело Сансемина.

В двухстах метрах за лодкой, совсем рядом с хребтом лонжерона, устроилась смерина, с наслаждением пожиравшая отчаянно визжащие неизвестные маленькие существа; она вытаскивала их из зияющей раны в коже дерева, и Оген видел, как края раны расходятся все шире и шире.

Но вдруг хищник распростер свои двадцатиметровые крылья и, вытянув длинную голову, улетел в неизвестном направлении.

Лишенный крепежа, из раны вылетел газовый баллон и медленно начал подниматься. Смерина проводила его долгим взглядом, но не тронула. Зато на него тут же набросилась стая фалфикоров, стала драть и дырявить его, так что скоро раздался хлопок выходящего газа, и визжащие фалфикоры скрылись в его туманности.

Тут на ноги Огену шлепнулся комок грязи.

– О, Праф! – подскочил он и действительно увидел рядом Прафа, отправившегося с парой разведчиков обследовать внутренности дерева. – Нашел что-нибудь?

– Кое-что, – вздохнул Праф и посмотрел в сторону останков газового баллона. – Пошли и увидишь.

– Внутрь? – нервно уточнил Оген.

– Ну да.

– А это безопасно? Там внутри ничего?..

– Хм. Я думаю, хм, – посмотрел на него переводчик. – Центральный газовый пузырь. Водородное ядро. Но там, мне кажется, существует некая возможность… Возможность… Хм…

– Возможность взрыва?

– Хм… Да. Но это будет просто катастрофа.

– Катастрофа? – сглотнул Оген.

– Да. Все бегемотовое дерево-дирижабль Сансемин будет уничтожено.

– Да. И что… хм… А мы?

– Тоже.

– Как… тоже?

– Мы тоже будем уничтожены.

– Да. Ну ладно.

– И чем дольше мы будем медлить, тем быстрее это случится. Так что медлить неразумно. Разумно пойти и посмотреть, – Праф отряхнул крылья. – Это самое разумное.

– Праф, но почему мы обязаны идти туда? – взмолился Оген.

– Да потому что это наш долг перед Йолеусом, – удивился Праф и выпустил коготки.

– А если я откажусь?

– Что ты имеешь в виду?

– Что я не пойду внутрь и не стану смотреть на то, что вы там нашли.

– Тогда наше расследование просто потребует больше времени.

– Еще больше!?

– Разумеется.

– А что вы нашли?

– Я не знаю.

– Тогда…

– Могу только сказать, что это существо.

– Существо!?

– Вернее, много существ. Все мертвые, кроме одного. Неизвестный науке тип.

– А какой вид неизвестного типа?

– Это-то и неизвестно.

– Но на что он похож?

– Немного смахивает на тебя.

Существо выглядело, как чужая детская кукла, которую швырнули об стенку, а она за что-то зацепилась, да так и осталась висеть. Оно было длинным и с хвостом в половину длины тела. Голова оказалась широколобой, покрытой шерстью и, как показалось Огену, в каких-то полосках, хотя в окружающей беспросветной темноте трудно было разглядеть хоть что-либо, пользуясь только своим прибором внутреннего видения. Глаза существа, большие и прямо поставленные, были прикрыты, а руки на широких плечах напоминали по размерам руки взрослого человека, хотя с гораздо более широкими и тяжелыми ладонями, скорее, напоминающими лапы, а не руки. Сказать, что найденное напоминало Огена Цлепа, могло, конечно, только бегемотовое дерево или его насельник.

В пещере находилось еще около двадцати таких же существ, но все они были явно мертвы и гнили.

Под руками существа находились еще нечто, поначалу показавшееся Огену огромным наростом покрытой шерстью кожи, но, приглядевшись повнимательней, он понял, что это тоже была конечность. Темная полулапа восьмиугольной формы оканчивалась тупыми наростами вроде когтей. Снизу из широких бедер росли две мощные ноги, а на месте гениталий курчавился густой мех. Хвост оказался тоже полосатым. Кабель, очень похожий на тот, что Оген видел внутри Иолеуса, шедший из головы раптора-разведчика, вел из головы существа в стену. Запах здесь стоял еще хуже, чем у Иолеуса, и самочувствие Огена было ужасным. Внутренности бегемотового дерева оказались испещрены трещинами, провалами, ямами и туннелями, позволявшими внутренним обитателям быстрее исполнять свои обязанности. Теперь весь рельеф настолько расползся, что по этим каналам разом могли проходить несколько рапторов.

Весь пол стал скользким от каких-то жидкостей, стекавших со стен и отвратительно вонявших, с потолка свисали, как флаги, ошметки какой-то плоти, а в трещины то и дело проваливались то нога, то крыло, а то все тело ступавших разведчиков. То тут, то там еще можно было встретить каких-то живых тварей, питавшихся разлагающимся телом дерева, которое они обслуживали. По дороге раптор и Праф по привычке смахивали со стен паразитов, рвали их на кусочки и бросали на пол позади себя.

Наконец, они добрались до помещения, где дерево хранило знания, полученные от предков, родственников и гостей. Как только они зашли в пещеру, по ней пробежала судорога, заставившая затрястись все стены и переместиться несколько полусгнивших тел. Двое разведчиков быстро приблизились к стене, где висело вроде бы еще живое существо, и принялась изучать то место, куда входил кабель. Один из них держал что-то маленькое и блестящее.

– Ты знаешь природу этого существа? – уточнил Праф.

– Нет, – признался Оген, посмотрев на висевшее тело. – То есть не совсем. Выглядит как-то очень знакомо. Наверное, я видел его на экране или еще где-то. Но я не знаю, что это.

– Но это точно не из ваших?

– Конечно, нет! Посмотри сам. Он гораздо больше, глазищи, как у собаки, и совсем другая голова! Мне кажется… м-м-м… я и сам не своего сорта, ну, изначально, если ты понимаешь, о чем я. – Оген обернулся к Прафу, раскрывшему рот от таких речей. – Но самое главное отличие – это, естественно, эта конечность… Кажется, это называется экстранога или экстраступня. Ну, она такая же, как и те, что растут нормально, но только вот в середине… Видишь? Сдается мне, что когда-то и тут было две полноценные ноги, но они как-то смутировали, и вот, пожалуйста…

– Так ты не знаешь, кто это?

– Хм-м-м, пожалуй, нет. Извини. Нет, не знаю.

– А как ты думаешь, если мы сможем сделать так, что оно заговорит, ты сможешь с ним объясниться?

– Что?

– Да оно не мертвое! Подсоединено, конечно, к мозгу Сансемина, который мертв, но все-таки само существо еще пока живо. Если мы сумеем отсоединить его от мозга покойника, тогда оно, может, и заговорит. Словом, если все получится, ты сможешь понять, что оно говорит?

– О! Хм… Сомневаюсь.

– Вот несчастье! – Праф помолчал минутку. – Но все-таки надо постараться отсоединить его, и чем быстрее, тем лучше. И для существа, и для нас, у которых останется меньше шансов взлететь на воздух вместе с Сансемином.

– Да ты что!? – Всплеснул руками Оген. – Так и не раздумывай больше! Давай, отсоединяй скорей! И бегом отсюда! Я хотел сказать, побыстрее отсоединяй!

– Сейчас, – важно ответил Праф и стал грозно наскакивать на двух рапторов, возившихся у стены. Те что-то пищали и издавали странный клекот. Но вдруг они бросили работу. Возникло какое-то недоразумение.

Стены пещеры снова затрясло, пол под ногами заходил ходуном, так что Огену пришлось растопырить руки, чтобы сохранить равновесие. Во рту у него подозрительно пересохло. Откуда-то явственно потянуло теплым воздухом, от которого подозрительно пахло метаном. Этот запах мгновенно перебил вонь гниющего мяса, но Огена стало теперь подташнивать уже от страха. Кожа похолодела и стала липкой.

– Пожалуйста, пойдем, – прошептал он.

Оба раптора делали что-то с обеих сторон безжизненного тела исследуемого экспоната, копались и суетились. Вдруг по существу волной прошла дрожь, и оно подняло голову. Потом слегка зашевелило челюстью и открыло глаза, оказавшиеся огромными и черными. В следующее мгновение существо поглядело на рапторов с обеих сторон, на разбросанные по пещере останки и медленно перевело взгляд на Прафа и Огена Цлепа. И тогда произнесло что-то на языке, явно Огеном доселе не слышанном.

– Эта форма речи тебе неизвестна? – засуетился Праф под умирающим взглядом отчаянных черных глаз.

– Нет. Эти звуки, боюсь, ничего мне не говорят. Но, прошу тебя, нельзя ли все же как-нибудь побыстрей выбраться отсюда?

– Вы… вы… – прошептало существо на стене на марианском, но с сильным акцентом. – Помогите, – прохрипело оно и уставилось своими пронзительными глазами на Огена, который даже попятился под этим взглядом.

– Ч-ч-что? – пролепетал он.

– Прошу… Цивилизация… Агент… – Существо говорило, явно преодолевая боль. – Заговор. Убийство. Необходимость. Не хватает слов. Прошу. Помогите. Очень срочно. Прошу. Необходимо…

Оген попытался ответить, но не смог. В воздухе, задувавшем в пещеру, все отчетливей слышался запах чего-то горелого.

Праф едва не упал от третьего содрогания, потрясшего пещеру, и все никак не мог отвести глаз от висевшего существа.

– Ну, это ты понимаешь? – спросил он, наконец. Оген только молча кивнул в ответ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПАМЯТЬ О БЕГЕ

Фигура возникла, казалось, из ничего, просто из воздуха. Чтобы заметить это медленное падение пыли в радиусе километра на зеленые травяные поля, требовалось иметь более чем естественные чувства восприятия. Все стало проясняться гораздо позже, когда странный ветер вдруг взвихрился, поднял траву на широкой равнине и произвел то, что казалось медленно вращавшимся пылевым облаком – дьяволом, тихо оседавшим из воздуха. Затем, постепенно сгущаясь, темнея и ускоряя движение, облако вдруг исчезло, оставив после себя фигуру, напоминавшую рослую и грациозную челгрианку из касты Данных, одетую в одежду для загородных работ.

И первое, что сделала женщина, оказавшись на земле, это присела на корточки и стала прямо пальцами выкапывать землю из-под травы. Ее когти работали неутомимо, выбрасывая комочки земли, и наконец у нее в ладони оказалась целая горсть перемешанной с травой почвы. Челгрианка поднесла ее к широкому темному носу и принюхалась.

Она явно чего-то ждала. Судя по всему, делать ей здесь было особенно нечего, и потому она тяжелым взглядом обвела окрестность, втягивая воздух раздувающимися ноздрями.

Самые разнообразные запахи наполняли атмосферу. Естественно, более всего благоухала трава, но к ней то и дело примешивался тяжелый дух земли, и свежий – воздуха и ветра.

Еще через некоторое время женщина подняла голову, позволяя ветерку шевелить шерсть на ее голове, и снова присмотрелась к окружающему пейзажу. Все вокруг было идеально простым – по щиколотку во всех направлениях подымалась трава. Где-то на северо-востоке, у гор Ксисселай, собирались облака, на остальном же небе царила аквамариновая ясность. Вокруг было хорошо. Солнце стояло уже на южной половине, на севере показывали свои лица обе луны, а на восточном горизонте мерцала дневная звезда.

Какая-то часть сознания челгрианки считывала всю эту льющуюся с неба информацию и определяла данные: местоположение и время, а также направление, куда она теперь почти неотрывно смотрела. Но все это происходило так, словно совершенно не зависело от нее, ощущаясь лишь как будто посторонний в прихожей деликатно сигналящем о своем прибытии легким постукиванием или кашлем. Неожиданно женщина увидела, как через все небо протягивается бесконечная цепочка бесконечных сателлитов, а за ними несется несколько суборбитальных транспортных судов, которые даже вполне можно распознать.

Вскоре женщина увидела и два пятна на восточном горизонте, на которые и обратила теперь немигающий взгляд черных глаз. Сердце ее забилось часто и гулко, и земля просыпалась из разжавшейся ладони.

Пятна оказались птицами, пролетавшими в нескольких сотнях метров от нее.

Челгрианка успокоилась.

Птицы кружились, глядя друг на друга и бешено махая крыльями. Все это казалось какой-то наполовину борьбой, наполовину игрой. В мозгу женщины отрешенно проносилась информация о научном и расхожем названии этих птиц, об их способах питания и размножения, о привычках и пристрастиях и еще бог знает о чем. Птицы присели на траву, и до нее отчетливо доносились их голоса. Женщина знала, что они звучат именно так, как должны, хотя раньше никогда их не слышала.

Возможно, эти птицы лишь казались такими безопасными и невинными, а на самом деле являлись самыми настоящими реальными или мутированными животными, а то и вовсе не имели ничего общего с биологическими видами. В любом случае, они оставались частью системы надзора. Однако делать по-прежнему было нечего – надо было ждать.

Женщина снова принялась изучать землю в руке, поднося ее прямо к глазам. Она нашла здесь множество разных видов травы и других крошечных растений, все в основном бледно-желтого цвета. Она видела семена, корешки, лепестки, тычинки и пестики, и знания обо всех этих составляющих деталях растительного мира тоже проносились где-то на задворках ее сознания.

Теперь она боялась только одного – что восприятие ее присутствия здесь тоже проходит почти в подсознании мозга. Правда, утешало то, что если бы нечто здесь оказалось неправильным или не на месте (например, птицы бы двигались так, будто притворяются, что они тяжелее, чем есть на самом деле), тогда ее внимание было бы привлечено к этой аномальности, но в данном случае все выглядело абсолютно нормальным. И все же у нее оставалась какая-то смутная тревога, гнездившаяся на дальних подступах к ее восприятию.

По траве, оказавшейся в ладони челгрианки, медленно ползли несколько крошечных существ. Она знала их названия, как знала и все о бледном дождевом черве, слепо извивавшемся в гумусе.

В конце концов женщина высыпала землю обратно в ямку, утрамбовала ее и вытерла руки. Вокруг по-прежнему все было в порядке; птицы летали неподалеку, по траве прошла волна теплого воздуха, и там, где ее шерсть не была прикрыта жилетом и брюками, слегка подняла ее дыбом. Женщина подняла с земли плащ, накинула его на плечи, и он тут же стал ее частью, так же, как жилет и брюки.

Ветер дул с запада. Он освежал ее и уносил от ее слуха крики играющих птиц, так что теперь они казались совсем безгласными.

В этом ветре постепенно стал чувствоваться легкий привкус соли, и это переполнило чашу ее терпения. Хватит ждать.

Челгрианка обернула плащом длинный пушистый хвост и повернулась лицом к ветру.

Ей хотелось выбрать себе имя и выкрикнуть его в чистый прозрачный воздух как некую декларацию ее намерения, – но у нее не было имени, потому что она была совсем не тем, чем казалась; она не была ни женщиной, ни челгрианкой, ни даже просто биологическим существом. «Я – ужасное оружие Цивилизации, – подумала она о себе, – созданное для устрашения и тревоги, и потому любое мое имя оказалось бы ложью».

Она проверила задачи, чтобы удостовериться, что все в порядке. Да, все так, она полностью свободна в своих действиях. Отсутствие инструкций тоже можно понимать как специфическую инструкцию. Она вольна делать все, что угодно, она вне правил.

Отлично.

Потом женщина встала на четвереньки, распрямила задние ноги, подтянула к ним передние, предварительно надев на них висевшие за поясом перчатки, и пошла по траве быстрым галопом, стремительно уносящим ее сильное тело вперед на пяти мощных конечностях.

Этот бег доставлял ей радость и понимание древнего права бежать вперед, глотая ветер и развевая шерсть. Бежать, преследовать, охотиться, настигать и убивать.

Плащ полоскался за ее спиной в дикой пляске, и длинный хвост, вторя ему, метался из стороны в сторону.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ СТРАНА ПИЛОНОВ

– Я уже почти забыл о существовании этого места. Кэйб недоверчиво посмотрел на сереброкожего аватара:

– Неужели?

– Здесь ничего не происходит вот уже двести лет, – пояснил тот.

– А нельзя ли этого сказать и про всю Орбиту? – вмешался Циллер деланно невинным тоном.

Аватар предпочел промолчать, но сделал обиженное лицо.

Они сидели в подрагивающей и покрякивающей старинной машине и в этот момент проезжали высокий полуразрушенный пилон. Вдалеке на холмах равнины виднелись еще несколько подобных сооружений.

– А разве вы вообще можете что-либо забывать, Хаб? – удивился Кэйб.

– Если только захочу, – ответил низкий голос. Аватар полулежал на одном из красных полированных боковых сидений, и его обутые в ботинки ноги покоились на медной решетке, отгораживающей пассажирский отсек от кабины пилота. Там, рассматривая всяческие старинные инструменты, показывающие уровень топлива, высоты и прочего, стоял Циллер.

– А вы хотели этого когда-нибудь? – не унимался Кэйб, сидевший прямо на полу, поскольку в этом старинном судне, украшенном всякими излишествами, места для него почти не оставалось.

Аватар нахмурился:

– Не могу припомнить.

– Словом, вы можете захотеть забыть нечто, а потом захотеть забыть, что забыли, – рассмеялся Кэйб.

– Да, но потом мне придется забыть и второе желание, – усмехнулся аватар.

– Я думаю, вы именно так и делаете.

– Нет. Это как свободное путешествие – полный дрейф.

– Но мы не дрейфуем, – уточнил Циллер. – Мы занимаемся исследованием.

– Может быть, вы и занимаетесь, а лично я – нет, – поправил аватар. – Я могу видеть, где мы сейчас находимся, и прямо из центра Хаба. Что вы хотите здесь увидеть? Могу обеспечить вас сразу подробнейшими картами и всей информацией, если желаете.

– Дух исследований и жажда приключений равно чужды вашей компьютерной душе, – подытожил Циллер.

Аватар отвернулся и стряхнул прилипшую к ботинку пылинку.

– Разве у меня есть душа? Это что, комплимент?

– Конечно, души у вас нет, – ответил Циллер, дергая за какие-то веревки и завязывая их узлами. Корабль стал набирать скорость, мягко и равномерно покачиваясь. Кэйб смотрел на тень корабля, плавно несущуюся за ними по пыльной растительности и красноватой земле. Над рекой с каменистыми берегами тень задрожала и немного расплылась. Порыв ветра поднял клубы пыли, ударил по машине и заставил зазвенеть стекла, неплотно сидевшие в своих деревянных гнездах.

– Прекрасно, – продолжил аватар. – Я тоже надеюсь, что ее у меня нет, а ежели бы и была, то о ней стоило бы забыть.

– Ага, – согласился Кэйб. Циллер только возмущенно фыркнул.

Они пересекали ущелье Эпсайзер, огромное полудикое пространство на равнине Кантроуп, не так далеко от дома Циллера и Кэйба на Ксарраве и Осинорси. Ущелье представляло собой русло высохшей реки на пространстве в тысячу километров шириной и в три раза больше длиной. Из космоса их машинка, должно быть, выглядела как одна из миллионов серых пылинок, летящих над унылыми равнинами Кантроупа.

В ущелье всегда было мало воды; равнину орошали лишь случайные дожди, и район оставался наполовину почти бесплодным. Правда, приблизительно раз в столетие здесь бушевала сильная буря, несущаяся через всю равнину, и только тогда речная система по-настоящему оживала и несла мощные потоки по грозному ущелью. Они сверкали и пенились несколько дней, вызывая неожиданно буйный рост растительной и животной жизни, а потом снова высыхали, оставляя после себя камни и соль.

Впрочем, ущелье и было спланировано для этого, причем столь же тщательно, как и все остальное на Мэйсаке. В этом удивительном ущелье были практически все формы географического рельефа, благоприятные для человека гравитация и атмосфера, но почему-то оно не пользовалось уважением Хаба. Может быть, из-за дикости пейзажа. Люди, соответственно, тоже его не жаловали.

Конечно, на Мэйсаке должны были быть и непригодные земли, и ущелье Эпсайзер считалось лишь одной из сотен различных неплодородных земель, разбросанных повсюду, земель засушливых, продуваемых ветрами и пустынных. Но люди так или иначе всегда появлялись там, шли в путешествия, разбивали туристские лагеря под звездами и чувствовали себя отделенными от всего прочего мира…

Некоторые даже пытались там жить, хотя никому не удавалось продлить эту иллюзию жизни больше, чем на несколько сотен дней.

Кэйб смотрел через голову Циллера в широкое лобовое стекло. Там среди скал опять проглядывались пилоны – каждый от двадцати до шестидесяти метров в высоту, формой они напоминали несколько искаженную большую латинскую букву L. Действительно, ущелье Эпсайзер было известно и под именем Страны пилонов.

– Но как была изобретена эта машина? И эти пилоны? – снова вернулся к интересующему его вопросу Кэйб, с которого его сбили разговоры о памяти.

– Это идея человека по имени Бреган Латри, – пояснил аватар, встав с кушетки и заложив руки за спину. – Одиннадцать столетий тому назад ему пришло в голову, что можно сделать аппарат, управляемый канатами, как парусами, и для их остановок наставили тут пилонов.

– Но зачем?

– Понятия не имею, – пожал плечами аватар. – Это не забывчивость, а лишь следствие того, что дело происходило еще до моего дежурства. Вся информация у моего предшественника, а он сублимирован.

– То есть вы хотите сказать, что не наследуете от него никаких записей? – недоверчиво уточнил Циллер.

– Не смешите меня, конечно, наследую все архивы и файлы в полном объеме, – аватар уставился в потолок и покачал головой. – Просто о Брегане Латри не существует точной информации, и зачем он наставил тут этих пилонов – никому и никогда не было известно.

– Он просто думал, что тут… тут будет…

– Возможно.

– Замечательная мысль! – воскликнул Циллер и дернул за один из канатов, натягивая его как парус, отчего машина накренилась.

– И потому ваш предшественник устроил здесь все это?

– Разумеется, нет, – презрительно дернул плечом аватар. – Это место было запланировано именно как дикое, и ему в голову не могло прийти расставлять тут пилоны. Он просто велел Латри заняться этим самому.

Кэйб посмотрел на затянутый дымкой горизонт и снова увидел сотни пилонов:

– И он построил все это сам!?

– Как сказать, – ответил аватар, не отрываясь от потолка, расписанного сценами из древней деревенской жизни. – Он выпросил кредиты, время на исследования и нашел какой-то корабль, тоже считавший, что усеять ущелье пилонами будет круто. Он спроектировал столбы и канатную машину, сделал их, а потом на этом судне еще с несколькими людьми, которых увлек своей безумной идеей, начал расставлять эти пилоны и натягивать между ними канаты.

– И никто не возражал?

– Он достаточно долго держал проект в тайне, но, конечно, возражающие нашлись.

– Критики есть всегда, – пробормотал Циллер, не отрываясь от большой карты, которую рассматривал через увеличительное стекло.

– Но они разрешили ему продолжать?

– К сожалению, нет. Они стали разрушать пилоны, и некоторые дошли в этом до полной дикости.

– Но все-таки мистер Латри победил, – заметил Кэйб. Они снова приближались к невысоким горам, продолжая внимательно разглядывать ущелье. Тень от машины подбиралась к ним все ближе.

– Он только продолжал строить, а самолет и компания продолжали их устанавливать. Презерватисты же – их противники получили такое название – продолжали рушить пилоны. К обеим сторонам присоединялось все больше и больше народу, и это продолжалось до тех пор, пока в ущелье не стало тесно от людей, устанавливающих пилоны и натягивающих канаты. Затем их сменяли делающие обратное.

– Но почему не провели голосование? – Кэйб знал, что таким образом в Цивилизации решалось многое.

Аватар выпучил глаза:

– О, разумеется, голосовали!

– И мистер Латри победил!

– Нет, он проиграл.

– Но тогда как же…

– Да, они проиграли голосование. Это была одна из тех скоротечных кампаний, когда голоса быстро продаются и покупаются. Потом было второе голосование, развернулся пиар^[115]. – Аватар покачал головой. – Поверьте мне, демократия в действии может выглядеть крайне неприятной. Да, так он проиграл, и теоретически мой предшественник имел полное право закрыть завод по производству пилонов, но люди, не участвовавшие в голосовании, возмутились и назначили повторное голосование. На этот раз вышло так, что в нем приняло участие уже все население Мэйсака.

– И на этот раз он выиграл.

– Нет, и на этот раз он проиграл. У презерватистов были очень хорошие пиарщики^[116], лучше, чем у пилонистов.

– У них тоже появилось имя?

– Естественно.

– Надеюсь, все это не переросло в один из тех идиотских диспутов, в который втягивается вся Цивилизация? –фыркнул Циллер, так и не оторвавшись от карты и лишь мельком взглянув на аватара. – Думаю, в данном случае этого не произошло?

– Произошло, – невозмутимо ответил аватар. – И вообще это происходит гораздо чаще, чем вы думаете. Но в данном случае ссора не вышла за пределы юрисдикции Мэйсака. – Он нахмурился, словно обнаружил в потолочных росписях что-то странное. – О, Циллер, кстати, впереди пилон.

– Что? – Челгрианец оторвался от карты и увидел, что пилон уже метрах в пяти от машины. – А, черт! – Он бросил карту и лупу и быстро схватился за канаты. Кое-как выправив ход и едва не разбив машину, Циллер все же сумел вывести ее из почти смертельного пике. – Ничего, – наконец облегченно выдохнул он.

– И постепенно мистер Латри все-таки перетянул всех на свою сторону? – опять вернулся к интересовавшей его теме Кэйб.

– В принципе, да, – согласился аватар. – В конце концов энтузиастов оказалось достаточно. Последнее голосование происходило уже по всей Орбите. Презерватисты сохранили лицо только благодаря тому, что вынудили его согласиться не заполонять этими пилонами другие дикие места, хотя никаких подобных планов у него и в помине не было.

– Итак, он продолжал свое дело: делал пилоны, натягивал канаты и выпускал машины для них. Ему помогало множество народу, он даже создал несколько отдельных команд, каждой из которых придавался еще и самолет. Некоторые шли даже собственным путем, на свой страх и риск, правда, в целом все-таки следуя генеральному плану Латри.

– Процесс прекращался только во время Айдайранской войны и еще, кажется, во время Шеладианского кризиса, когда мне пришлось отдать приказ о переводе всей промышленности на военные рельсы. Но даже и тогда пилоны делались и ставились с помощью каких-то доморощенных приспособлений, созданных адептами пилонистов. Латри закончил свое дело через шестьдесят лет и покрыл пилонами практически все ущелье, отчего оно и стало называться Страной пилонов.

– Но это почти три миллиона квадратных километров, – заметил Циллер, который снова вытащил карту, лупу и углубился в ее детальное изучение.

– Почти, – ответил аватар, беспрерывно двигая ногами. – Когда-то я сосчитал количество пилонов и километраж канатов.

– …?

– Очень большие цифры, – покачал головой аватар. – Но все это не слишком-то интересно. Конечно, я могу найти для вас эти сведения…

– Увольте, – замахал руками Кэйб.

– Так мистер Латри умер, благополучно завершив дело своей жизни? – уточнил Циллер, отвернувшись к боковому окну и почесывая голову. Другой рукой он поворачивая карту то так, то эдак.

– Нет. Он не умер. Несколько лет он провел в путешествиях на своих машинах, потом вдруг охладел к этому занятию и ринулся в космические путешествия. Вскоре он осел на Квилере, в шестидесяти тысячах световых лет отсюда. Насколько мне известно, он не интересуется своей системой вот уже более века. Последнее, что я о нем слышал, это то, что он пытался зарегистрировать патент на исчисление солнечных пятен на своей местной звезде с присвоением каждому пятну имени и девиза.

– Отлично. Говорят, у каждого человека должно быть хобби, – подытожил Циллер, так и не оторвавшись от карты.

– Кстати, в данный момент мы находимся на расстоянии в два миллиона километров между вами и майором Квиланом, – заметил аватар.

– Боже правый, – спокойно поднял голову Циллер. – Неужели мы настолько далеко от дома?

– Достаточно далеко.

– И что же наш эмиссар? Он доволен собой? Шлет ли домой памятные открыточки?

С того момента, как Квилан прибыл сюда на «Сопротивлении», прошло шесть дней. Майор был вполне удовлетворен своими апартаментами в городе Йорле в двух континентах от Акьюма, где жил Циллер. Пару раз майор уже наведывался в Акьюм, один раз в сопровождении Кэйба, второй раз – один. Каждый раз он не скрывал своих намерений и просил Хаба передать их Циллеру. Но тот мало времени проводил дома, болтаясь по Орбите то в поисках новых мест, то возвращаясь на любимые старые.

– Он в порядке, – передал через аватара Хаб. – Сказать ему, что вы о нем спрашиваете?

– Лучше не надо. Я не хочу, чтобы он перевозбудился. – Циллер приник к окну и долго смотрел, как покачивается под порывами ветра машина и, по-прежнему скрипя, продолжает набирать скорость. – Удивляюсь, что ты с нами, а не с ним, Кэйб, – обратился он к хомомдану. – Кажется, это была твоя идея – не спускать с него глаз.

– Майор надеется, что я способен добиться у вас аудиенции для него. Естественно, я не смогу сделать этого, вообще не отходя от него.

– Скажи-ка мне, Кэйб, он действительно хочет быть с тобой столь обезоруживающе откровенным или это просто твоя обычная наивность?

Кэйб рассмеялся:

– И то, и другое понемножку.

Циллер покачал головой и постучал лупой по карте:

– А что означают эти пересечения канатов, окрашенные в розовое и красное?

– Розовым цветом обозначают заведомо небезопасный путь, – пояснил аватар. – А красным – тот, что прямо ведет к падению.

– То есть по этим маршрутам вообще лучше не ездить? – спросил Циллер, тыкая когтем в какое-то место на карте.

– Во всяком случае, на канатной машине.

– И вы просто так наблюдаете то, как они постепенно, одна за другой, падают? – воскликнул Циллер, как показалось Кэйбу, с негодованием.

Аватар пожал плечами:

– Во-первых, это не мое дело. Мне все равно, падают они или нет, это их собственный выбор, и машины не входят в мою инфраструктуру. К тому же, вряд ли кто-нибудь в наше время решит тут кататься. И я лично только рад их постепенному энтропическому разрушению.

– Но все-таки на это затрачены труд, время, – протянул Кэйб.

– О! Если бы я строил и ставил эти столбы, то в первую очередь закрепил бы их! – живо отреагировал аватар. – Незакрепленность опор – вот основная причина падения и аварий. Пилоны постоянно подмываются водными потоками, они не укреплены никаким субстратом, их даже не потрудились как следует вкопать! После суперциклона несется суперпоток, и – пфф! – падает целая куча этих палок. Кроме того, упавшие на канаты столбы через канаты тянут за собой другие. Никакой системы безопасности не предусмотрено. С момента окончания этого, так сказать, строительства, прошло всего четыре суперциклона, – и еще удивительно, что не все до сих пор разрушено!

– Но все-таки нехорошо оставлять что бы то ни было на произвол судьбы, – тихо заметил Кэйб.

– Вы серьезно так думаете? – удивился аватар. – А мне так, например, кажется, что в этом постепенном разрушении даже есть что-то романтическое. Действие сил природы… естественные проявления времени… Мне это нравится.

Циллер снова уткнулся в карту:

– А эти синие линии?

– Эти могут стать опасными.

На лице Циллера выразилось отчаяние:

– Но мы как раз сейчас на одной из них!

– Да? – спокойно ответил аватар, еще более внимательно вглядываясь в пасторальные росписи. – Неужели?

– Хаб, – крикнул Циллер, скомкивая карту. – Нам угрожает опасность?

– Реально нет. Существуют системы подстраховки, мы не упадем дальше нескольких метров. Так что, пока я здесь, бояться нечего.

Циллер посмотрел на сереброкожее существо, лежащее на скамье, и снова расправил карту.

– Место для первого исполнения моей симфонии уже выбрано? – буркнул он.

– Я думаю провести его в зале Штульен, в Гуэрно. Циллер вскинул голову, и в его глазах Кэйб явственно прочел удивление и радость:

– Неужели?

– Выбор был не особенно широк. Необходимо помещение с максимальной вместимостью.

Циллер широко улыбнулся, и очень скоро улыбка перешла в какое-то застенчиво-трогательное выражение.

– И, кстати, Циллер, майор Квилан просил меня узнать, как вы смотрите на то, что он переберется в Акьюм.

– Что? – прошипел Циллер и отшвырнул карту.

– Йорль – хорошее место, но очень отличается от Акьюма, – равнодушно продолжал аватар. – Там тепло, даже в это время года. А он хочет попасть в те же условия, что и вы. Во всем.

– Тогда пошлите его на Бычью Голову! – отрезал Циллер.

– Это вас устроит? Вряд ли в ближайшее время вы там окажетесь.

– Зато это там, где я хотел бы, наконец, приклонить однажды свою голову! Так что это место меня вполне устраивает.

– Значит, мне надо передать ему, чтобы в Акьюм он не совался.

– Именно.

– А вы уверены в этом? Он же не просит поселиться в соседнем доме. Просто где-нибудь в центре города.

– Какое молниеносное желание!

– Хаб, – начал Кэйб.

– Он просил еще передать, что будет счастлив, если вы будете знать его местонахождение, чтобы случайно не…

– А, твою мать! – Циллер вскочил, выбросил несчастную карту за борт и запихнул лупу в жилетный карман. – Только подумайте! Я не хочу нигде видеть это чучело, ни далеко, ни близко, не хочу с ним встречаться и не хочу! Я всей душой желаю лишь одного: чтобы мне разрешили не встречаться с этим сукиным сыном! Никогда!

– Мой дорогой Циллер… – начал Кэйб и осекся, вспомнив, что начинает походить на дрона И. X. Терсоно.

Аватар спустил ноги с сиденья и принял сидячую позу:

– Никто не заставляет вас встречаться с ним, Циллер.

– Да, но никто и не разрешает мне отправиться от него подальше, куда мне вздумается!

– В данный момент вы от него далеки, – напомнил Кэйб.

– Конечно! Сколько времени займет обратное путешествие, а? Всего ничего, немногим более часа, так?

– Хмм… Ну, хорошо…

– Практически я пленник! – театрально развел руками Циллер.

– Отнюдь нет, – холодно опроверг аватар.

– Пленник, пленник! У меня нет возможности написать ни ноты с того момента, как появился этот ублюдок!

– Что!? – встревожился аватар. – Но вы же закончили свою…

– Симфония завершена, – безнадежно махнул рукой Циллер. – Но обычно после большой вещи у меня остаются неиспользованные кусочки, из которых я делаю прелестные вещицы, а на этот раз у меня нет такой возможности. У меня запор!

– Но, послушайте, если все так толкает вас к свиданию с майором, то почему бы вам вдруг не взять и не пойти этому навстречу, и покончить разом со всеми проблемами? – мягко предложил Кэйб.

Аватар демонстративно рухнул обратно на скамью и задрал ноги.

– И это говоришь мне ты? – уставился на хомомдана Циллер. – Ты используешь свое искусство убеждать для того, чтобы убедить меня встретиться с этим куском дерьма!?

– По вашему тону можно сделать заключение, что мое искусство не подействовало, – уже невольно закипая, ответил Кэйб.

Циллер покачал головой.

– Убеждение. Это, конечно, разумно. Конечно, я волен поступать, как мне заблагорассудится, но точно так же волен и он, – Циллер посмотрел в сторону аватара: – Ваши люди бывают порой вежливы настолько утонченно, что их вежливость становится хуже любого оскорбления. Все эти ваши онеры^[117], хождения вокруг да около, «нет-нет», и «только после вас» и тому подобное говно! – Циллер уже почти кричал и размахивал руками. – Ненавижу все эти так называемые манеры! Вашу мать! Неужели никто не в состоянии делать что-либо просто!?

Кэйб хотел возразить, но передумал. Аватар немного удивился и даже несколько раз сморгнул.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил он. – Чтобы майор просто вызвал вас на дуэль? Или просто входил через другую дверь?

– Вы можете просто вышвырнуть его отсюда!

– Почему я должен это делать?

– Потому что он раздражает меня!

– Циллер, – улыбнулся аватар.

– Меня душит желание убить его! Я все-таки хищник! Мы прячемся только для того, чтоб напасть! И не можем ощущать себя жертвой!

– Вы можете вернуться домой, – предложил Кэйб.

– Он попрется за мной!

– Вы можете продолжить ваши путешествия.

– Но почему? Почему я должен куда-то ездить? Мне нравится мой дом, я люблю тишину и вид из моего окна, я даже люблю некоторых людей. В Акьюме три концертных зала с прекрасной акустикой. Почему же мне надо куда-то уезжать?! Только из-за того, что Чел вдруг вздумал прислать этого военного шаркуна черт знает для чего!

– Что вы хотите сказать, употребляя выражение «черт знает для чего»? – поинтересовался аватар.

– А, может, он здесь вовсе не для того, чтобы уговорить меня последовать за ним!? Может, он здесь для того, чтобы меня похитить? Или просто убить?

– Да, действительно, – взволновался Кэйб.

– Похищение невозможно, – ответил Хаб. – Если только он не притащил за собой военной флотилии, каким-то образом нечаянно оставшейся не обнаруженной нами. Убийство еще более нереально, – Аватар нахмурился. – Попытка убийства, конечно, всегда возможна, но если это действительно вас беспокоит, то я могу устроить так, что при всех ваших возможных встречах неизменно будет присутствовать несколько боевых дронов, вполне прилично вооруженных, или что-нибудь в этом духе. И, к тому же, у вас будут защищенные тылы.

– Я не нуждаюсь ни в каких дронах, оружии и защищенных тылах, – гордо отказался Циллер. – Не нуждаюсь, потому что не собираюсь ни с кем встречаться.

– Но ведь вас раздражает даже одно его присутствие здесь, – напомнил Кэйб.

– Неужели это так заметно? – осклабился Циллер.

– Если предположить, что он все равно не уедет отсюда, пока не увидится с вами, легче согласиться на встречу и покончить со всем разом.

– И вы думаете, что одной этой встречи будет достаточно? – взорвался снова Циллер.

– Возможно, – веско ответил аватар. – Кстати, И. X. Терсоно знает, где мы, и скоро упадет нам на головы.

– Вот как! Значит, я не могу избавиться и от этой чертовой железяки тоже?

– Боюсь, что так, – вздохнул Кэйб.

– Итак? – зло улыбнулся Циллер. Кэйб вздохнул.

– Терсоно где-то поблизости?

– Да. Он уже на пути сюда, в десяти минутах, – признался аватар. – Летит из ближайшего порта.

По всему ущелью передвигаться действительно было можно лишь на канатных машинах или просто по воздуху.

– Что ему надо? – Циллер отпустил пару канатов, натянул пару других, но курс машины изменился слабо.

– Общественный визит, как он утверждает, – пояснил аватар.

– Вы уверены, что этот компас вообще работает? – Циллер постучал по мутному стеклу прибора.

– Вы, что, обвиняете меня в том, что я не создаю видимого магнитного поля?

– Я только спросил, работает ли этот прибор. – Циллер снова стукнул по стеклу, на этот раз посильнее.

– Должен, – равнодушно ответил аватар, потягиваясь и кладя руки за голову. – Тем не менее толку от него весьма мало.

– Я хочу развернуть машину по ветру при следующем повороте, – сказал Циллер, вглядываясь в приближавшуюся гору с пилоном посередине.

– Надо включить пропеллер.

– У них есть пропеллеры? – удивился Кэйб.

– Два больших винтокрылых пропеллера сзади. На электричестве. На случай отключения генератора, – аватар лениво махнул рукой куда-то назад.

– Как их включить? – И Циллер не менее лениво вытащил из жилетного кармана трубку.

– Видите большой диск справа, как раз под лобовым стеклом, со светящимся значком?

– Ага.

– Стрелка на черно-коричневой секции или на ярко-синей? Циллер всмотрелся, не вынимая трубки изо рта:

– Здесь нет никакой стрелки. Аватар на мгновение задумался.

– Плохо. Плохо. – Пилон был уже на расстоянии пятидесяти метров, земля резко бежала вверх. – Уберите бизань.

– Что?

– Дерните за третью веревку слева.

– А… – Циллер высвободил веревку и дернул. Машина заскрипела, скособочилась, колеса завертелись вхолостую, и они свернули буквально в нескольких сантиметрах от пилона. Он поймал взгляд аватара. – Ладно, пусть этот хренов эмиссар переползает в Акьюм, – выдавил он. – Только следите, чтобы наши дорожки не пересекались.

– Разумеется, – усмехнулся аватар, но тут же выражение его лица изменилось. – Ого-го! – воскликнул он, глядя вперед.

Кэйб невольно вздрогнул:

– Что? Неужели Терсоно уже здесь?

Но его голос перекрыли страшный шум и треск, машина быстро стала падать прямо вниз и, резко дернувшись, застыла. Аватар сполз с сиденья, Кэйб едва не ударился лицом об пол кабины, но успел вовремя выставить вперед руку и уцепиться за медную решетку, отделявшую пассажирскую часть кабины от летчиков. Ограждение погнулось и со звоном вылетело из пазов. Циллер оказался на полу между двумя нактоузами^[118].

– Что за херня? – спросил он, выплевывая обломившийся кусочек трубки.

– Вероятно, мы напоролись на дерево, – ответил, поднимаясь, аватар. – Все в порядке?

– Вполне. Извините за решетку, – вздохнул Кэйб.

– Решетка!.. Моя трубка перекушена пополам! – воскликнул Циллер и поднял с пола половину любимой трубки.

– Починится, – успокоил аватар и, отодвинув ковер, открыл деревянную дверцу в полу, потом лег и засунул голову прямо в отверстие. Оттуда хлестал ветер. – Точно, дерево. Должно быть, выросло уже после того, как по этой линии ездили в последний раз.

– Оно, конечно, не выросло бы, отвечай вы за эту систему, – заметил Циллер.

– Естественно, нет. Ну что, вызывать ремонтных дронов или справимся сами?

– У меня есть идея получше, – глядя в боковое окно, ответил Циллер. Кэйб тоже посмотрел в окно и увидел подлетавшее к ним розовое существо. Циллер открыл окно и крикнул подлетавшему дрону: – Терсоно! Рад тебя видеть! Видишь эту кашу внизу?..

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ МОРСКИЕ ПАЛЬЦЫ ЮМИРА

– И Терсоно справился с заданием?

– Более чем справился, несмотря на все протесты и опасения, что его разорвет на части. Но он, конечно, не мог настолько уронить свой престиж и потому преспокойненько занялся делом.

– И было действительно возможно высвободить машину из дерева?

– Конечно, хотя и потребовалось немало времени и сил. Каша была полнейшая, сорвало главный парус, сломало мачту и снесло полдерева.

– А как циллеровская трубочка?

– Перекушена надвое. Но Хаб починил ее специально для него.

– А! А я-то уже надеялся преподнести ему подарок!

– Не думаю, что он принял бы его, находясь в том состоянии, Квил. Особенно, если этот подарок был бы трубкой, которую он обычно не вынимает изо рта.

– Вы хотите сказать, он думает, что я могу отравить его?

– Может, и думает.

– Ясно. Так мне пора?

– Пора.

– И как далеко мне придется топать?

– Три-четыре километра, – Кэйб посмотрел на солнце. – Мы как раз успеем туда к завтраку.

Кэйб и Квилан шли по горному хребту полуострова Вильстер, что недалеко от Фзана… Справа, в тридцати метрах ниже, о скалы бился океан Фзан, а на горизонте маячили разбросанные то тут, то там острова. Несколько ближе к берегу пробивали себе путь в волнах несколько парусных лодок и большое грузовое судно.

С моря дул теплый ветер, который путался в полах пальто Кэйба и вздувал рясу за спиной Квилана. Они шли друг за другом по узкой тропе, заросшей высокой травой. Слева хребет спускался в глубокую долину, заканчивавшуюся лесом. Впереди виднелись горы, в которые вливался хребет. Дорогу они выбрали самую короткую и красивую, но опасную.

Квилан повернулся и посмотрел на волны, лижущие камни где-то далеко внизу. Оттуда крепко пахло рассолом.

– Снова вспоминаешь, Квил?

– Да.

– Ты очень близко к краю. Смотри, не упади.

– Смотрю…

Снег падал на внутренний двор монастыря Кадерцит, лениво летя с тихого серого неба. Квилан оставил тепло очага, предпочитая прогуляться в одиночестве и тишине, в то время как все прочие здешние обитатели остались за высокими каменными стенами. Там было тепло, горел огромный камин в трапезной, и не было видно, как снег нежно покрывает грубые плиты двора. Он зашел на галерею, поставил корзину с дровами в ряд таких же корзин и вдохнул крепкий и острый на морозе запах дерева.

Этот запах мгновенно напомнил ему время, когда они сидели в охотничьей избушке-засаде в Лустрайанских горах. Топор тогда затупился, и Квилан точил его на камне, надеясь поразить любимую своим уменьем. Однако когда, решив продемонстрировать его остроту, он метнул его в первое попавшееся на глаза дерево, то промахнулся, и топор улетел в глубокий снег. Как она смеялась тогда, как целовала его, словно в награду за пропавший топор!

Они ночевали под грудой мха, и Квилан отчетливо помнил то холодное утро, когда костер горел, не согревался, а лишь наполняя избушку удушливым дымом, и приходилось заниматься любовью, чтобы согреться. Он нежно покусывал шерсть у нее на затылке, стараясь двигаться как можно более плавно и не отводя глаз от облачка пара, выходившего у нее изо рта; этот маленький клубочек пара становился розовым в лучах поднимавшегося солнца и плыл через всю избушку к окну, где замерзал, припав к стеклу, и создавая сказочный неповторимый узор, маленький хаос серебряных линий.

Квилан вздрогнул и отер непрошеные холодные слезы.

Посередине двора стоял кто-то и, не отрываясь, смотрел на него.

Это была женщина, одетая в плащ, наполовину открывавший армейскую форму. Снег падал между ними, завиваясь в причудливые спирали. Квилан прикрыл глаза. Всего на мгновение… Но потом встряхнул головой, вытер о рясу руки и твердо шагнул навстречу, откинув капюшон скорбящего перед ним.

И только сделав несколько шагов, он вдруг осознал, что не видел женщину во плоти и крови вот уже целых полгода.

Стоявшая совсем не походила на Уороси; она была выше, с более темной шерстью, а глаза смотрели серьезней и казались уже. К тому же, она была старше его лет на десять. Кокарда на ее фуражке свидетельствовала о звании полковника.

– Чем могу служить, мадам? – спросил он.

– Всем, майор Квилан, чем можете, – сухо ответила она… Фронайпель принес им по кубку глинтвейна. Его келья, которая была лишь раза в два больше кельи Квилана, вся оказалась заваленной бумагами, книгами и свитками, хранящими тайны священного писания. Втроем они едва разместились здесь.

Полковник Гайалайн согрела руки о кубок, сняла фуражку и перебросила плащ через спинку стула. Они обменялись несколькими дежурными фразами по поводу ее путешествий по старой горной дороге и об участии ее в войне по ведомству космической артиллерии.

Фронайпель уютно устроился в старом кресле, – новое он, разумеется, отдал полковнику – и сказал:

– Это я пригласил сюда полковника Гайалайн. Ей известна твоя история, и, я надеюсь, она может предложить тебе нечто достойное.

– Да, майор. Есть нечто, в чем Вы можете нам помочь, – подтвердила женщина, впервые улыбаясь и словно признавая тем самым, что не зря проделала весь этот долгий и опасный путь.

Квилан растерянно посмотрел на улыбавшегося Фронайпеля.

– Кого нынче считают «нами», полковник? – уточнил он. – Армию?

– Не совсем, – нахмурилась женщина. – Армия тоже имеет к этому отношение, но дело не подчиняется военному ведомству напрямую. Это, скорее, будет дело, похожее на то, что вы с женой выполняли на Аорме, хотя, конечно, более высокой секретности и важности. Под словом «мы» я имела в виду челгрианцев вообще, и в особенности тех, чьи души находятся в чистилище.

– И что мне предстоит сделать? – выпрямился на своем табурете Квилан.

– Пока я не могу рассказать вам этого во всех подробностях. И здесь я лишь для того, чтобы узнать, согласны ли вы на исполнение такой секретной миссии или нет.

– Но я даже не знаю, в чем она заключается…

– Майор Квилан! – Женщина сделала маленький глоток из дымящегося кубка, кивнула старику в знак одобрения и поставила кубок обратно на стол. – Я скажу вам сейчас все, что могу, – она поудобней устроилась в кресле. – Дело, которое мы хотели бы поручить вам, действительно очень и очень важное. Это все, что я знаю. Почти все. Да, конечно, я знаю чуть больше, но не имею разрешения рассказывать об этом вам. Вам предстоит пройти долгие тренировки, какие – я также не имею права сказать. Подробнее вам все будет сообщено лицами, находящимися на самой верхушке нашего общества. – Она перевела дыхание. – Я располагаю столь малыми подробностями потому… потому что это смертельно опасная миссия, майор. – И она посмотрела ему в глаза долгим взглядом.

Квилан уже давно позабыл сладкое наслаждение смотреть в глаза женщине; наслаждение, даже если перед ним сидела не Уороси, но чувство радости смешивалось в нем теперь с ощущением горя, потери и чувством вины. Он печально и кротко улыбнулся:

– В таком случае, полковник, я решительно согласен…

– Квил?

– Что? – Он обернулся туше хомомдану, глядя на его высокое треугольное тело.

– С вами все в порядке? Вы как-то странно остановились вдруг. Что-то увидели?

– Нет, ничего. Я в полном порядке. Просто… Нет, все хорошо. Пойдем дальше. Я голоден.

И они пошли…

– Я просто вспомнил. Мадам полковник сказала тогда, что это смертельно опасная миссия.

– Да-да, и это именно так.

– Но ведь все возвращаются.

– Только не мы. Это они приготовили для нас. На это мы оба согласились. И это так и будет.

– Значит, ты тоже все знаешь?

– Да. Это было частью сообщения Висквила.

– Поэтому они хранили тебя в субстрате?

– Поэтому они вытащили меня из субстрата.

– Ну да. Я не мог ждать следующего…

Квилан вышел на середину тропы и посмотрел на город: белые башни и белые шпили лежали в долине, как в колыбели, и были окружены лесом и меловыми горами; залив отделялся от моря тонкой песчаной косой. Волны с белой пеной ластились к берегу. Скоро к нему присоединился хомомдан, став внушительно рядом и практически закрыв весь вид. В воздухе запахло дождем…

На следующий день полковник оставила свою лошадь вместе с формой в монастырской конюшне и переоделась в жилет и леггинсы Врученных; он же должен был изображать ремесленника и потому надел брюки и фартук. Сверху оба набросили серые зимние плащи. Квилан попрощался лишь с Фронайпелем.

Они подождали, пока все разойдутся по делам, и только тогда вышли по нижней тропе прямо в падающий снегопад. Где-то далеко, под голыми деревьями, еще были видны собиратели хвороста. Их песня доносилась сквозь снежную пелену, словно голоса призраков. Через полчаса переодетые майор и полковник попали в тучу, где серый плащ полковника практически стал невидим, а вскоре гулко забарабанил дождь, и они спустились в низину, заросшую гниющими деревьями с черными листьями. Там они свернули и пошли по узкой тропе вдоль реки, где-то позади шумел водопад.

Дождь скоро стал редеть и наконец совсем прекратился.

На пути им встретился отряд охотников из касты загонщиков, которые предложили обоим помочь со спуском, но они вежливо отказались. И грузовик, доверху наполненный тушами животных, начал свой медленный спуск. Колея вслед за ним была густо закапана кровью.

Наконец, у подножья Серых Гор, уже ближе к закату, они вышли на шоссе, по которому широким потоком мчались машины, трейлеры и автобусы. У обочины их ждала машина, и молодой человек, чувствовавший себя явно неуверенно в гражданской одежде, распахнул дверцы, не забыв все же отдать честь полковнику. В машине оказалось тепло и сухо; оба, наконец, сняли плащи. Машина сразу же вывернула на шоссе и рванула в сторону далеких равнин.

Женщина натянула форму, оказавшуюся в чемодане на заднем сиденье, прикрыла глаза и предоставила Квилана его собственным мыслям. Он бездумно смотрел на дорогу; в темноте то тут, то там мелькали огни: это были окраины города Урбента. Там уже вовсю шли восстановительные работы, и город выглядел гораздо лучше, чем тогда, когда Квилан видел его в последний раз.

Через час оба путника оказались уже в аэропорту, где их ждал черный лайнер класса «суборбита». Квилан уже хотел вылезти и тронуть полковника за руку, дабы предупредить, что они приехали, но Гайалайн сама открыла глаза, сняла наушники и кивнула в сторону лайнера, как бы говоря: «Вот и прибыли».

Квилана вдавило в кресло, как всегда бывает при взлете, но он не отрывал глаз от иллюминатора, глядя, как проплывают мимо огни прибрежных городов Шерджейма, острова Деллюна и на крошечные искорки океанских судов. Звезды на небе засветились ярче из-за разреженности среды и приблизились в близкой к полному вакууму тишине полета почти прямо к его лицу.

Лайнер вошел в атмосферу с натужным ревом, вспыхнули посадочные огни, и вот мягкий толчок приземления и короткий пробег до полной остановки. Их принял частный аэродром, откуда обоих немедленно увезла другая военная машина.

Потом они пересели в открытый геликоптер, и до ноздрей Квилана донесся крепкий запах моря. Они летели в темноте под проливным дождем до тех пор, пока не приземлились, наконец, в огромном круглом дворе. Квилана отвели в небольшую, но уютную комнату, где он немедленно заснул мертвым сном.

Наутро, проснувшись как будто от каких-то звуков, напоминавших отдаленные раскаты грома и отдаленное щебетанье птиц, он раскрыл ставни и увидел внизу перед собой зеленовато-синее море с пенными волнами, набегавшими на берег примерно в пятидесяти метрах от него. Сам же он, видимо, находился в башне, поскольку до земли было никак не меньше ста метров. Линия береговых скал терялась вдали, а неподалеку от берега раскинулся каменистый уродливый остров. В рассветных лучах носились тучи морских птиц, белых, словно ожившая морская пена.

Квилан узнал это место. Он много раз видел его в книгах и на экранах компьютеров.

Так называемые «морские пальцы» Юмира были частью горной системы страны, одними из тех далеких островов, что составляли непроходимых кряжей к востоку от Мейорана. Скалы тут уходили в океанские воды на сто, а то и на двести метров в глубину, и семнадцать утесов – уже давно торчали, как пальцы утопающих и в последний раз взывающих о помощи.

Местные легенды действительно говорили о том, что это руки двух влюбленных, которые предпочли утопиться, но не соединить свои жизни с нелюбимыми, навязанными им обществом и семьями, по старозаветным законам.

Поскольку скалы действительно были похожи на пальцы, то самая маленькая из них, высотой всего метров сорок, называлась Мизинцем. Остальные имели высоту от ста до двухсот метров; все они были почти округлыми внизу, поскольку море и ветер ни на секунду не прекращали свою работу, облизывая их базальтовые основания.

Строительство здесь началось около четырех тысяч лет назад, когда эти земли принадлежали семье, построившей небольшой каменный замок на одной из здешних скал, а затем соединили его с берегом деревянным мостом. По мере того, как росла власть этого семейства, рос и замок, до тех пор, пока одной скалы стало мало, и строительство захватило остальные «пальцы».

В результате была создана мощная крепость, ощетинившаяся башнями и бастионами, соединенными между собой системой мостов, сначала деревянных, позже каменных, а еще позднее железных или стальных. Крепость стала правительственным центром, местом паломничества и некоей школой. Столетие за столетием каждая скала, за исключением Мизинца, застраивалась все больше, и на защиту крепости стало привлекаться различное оружие, начиная с тяжелых корабельных пушек и кончая воздушными катерами. В конце концов крепость превратилась в город и захватила часть территории уже и за горами.

В течение последней Унификационной войны пятнадцать столетий назад ее постигла судьба всех небольших городов – она подверглась атомной бомбардировке, полностью уничтожившей одну из скал и очень испортившей остальные. Кроме того, после бомбежек остался кратер в виде гигантской восьмерки.

Город заново не отстроили. Скалы, отрезанные от материка двойным кратером, на века превратились в дореликтовые заповедники, посещаемые лишь сумасшедшими туристами-экстремалами и оставшиеся домом лишь для нескольких колоний термитов и миллионов морских птиц. На двух скалах во время религиозного подъема разместился монастырь, а потом министерство контрразведки устроило там учебную базу, для чего военному ведомству пришлось-таки восстановить почти всю крепость, за исключением мостов на материк.

Теперь этой крепости суждено было стать его домом.

Квилан облокотился на подоконник и всмотрелся в полосу прибоя, омывающего основание Среднего Пальца Мужчины, в трехстах метрах внизу.

Отсюда движение воды казалось медленным и тягучим, словно волны, пройдя столь долгий путь из глубин породившего их океана, уже устали и выдохлись.

Он пробыл там два лунных месяца, тренируясь почти без отдыха. По-прежнему суть его задания оставалась ему совершенно непонятной, если не считать ее конечного результата – собственной смерти. Но Квилан не знал даже, действительно ли его допустят к выполнению этого задания, поскольку претендентов на эту сомнительную честь оказалось много. Он уже согласился с тем, что, если ему не повезет и его не выберут, то просто вернется в монастырь и передаст свой мозг с его уменьями и знаниями другому монаху. На половине его тренировок присутствовала полковник Гайалайн, но только в качестве наблюдателя. Непосредственным инструктором во всех упражнениях и заданиях был здоровый, весь в шрамах челгрианец по имени Хулом. Он явно служил или продолжал служить в армии, но почему-то не имел звания. Другой наставник по имени Чулфир, оказался хрупким стариком с седой шерстью; его возраст, казалось, ему самому уже давно неведом.

Появлялось и несколько армейских специалистов, которых он видел каждые несколько дней, лбы этих вояк неизменно оказывались закрытыми зелеными повязками, соответствующими их званию. Вели они себя фамильярно и передвигались по скалам, исключительно с помощью отточенных когтей.

Квилану выходить со своей скалы не разрешалось. Он имел сильное подозрение, что на других скалах как раз находятся в том же положении его коллеги-соперники.

Подняв руку, Квилан долго рассматривал свои неподрезанные когти и накачанные, как сталь, мускулы. Никогда еще он не чувствовал себя в столь хорошей физической форме, но продолжал недоумевать по поводу того, действительно ли она необходима для той странной миссии, задуманной армейским ведомством – или еще неизвестно кем, – которую ему почти уже предложили.

Плац-парад был устроен высоко на скале со стороны моря и продувался ветрами со всех сторон, хотя сверху и был прикрыт тентом, сделанным из того же материала, из которого в старину шили паруса. Здесь его учили фехтовать, боксировать, пользоваться защитным вооружением и лазерными винтовками. Ему преподавались все виды борьбы с ножами, с применением когтей и зубов. Рукопашный бой с противником не из числа своей породы также имел много трудностей и своеобразных приемов.

Однажды прилетела бригада медиков и увела Квилана в просторный, но практически пустой госпиталь, находившийся в подвалах под скалами. Они снабдили его только хранителем душ, а он предполагал, что его начинят вообще всем, чем угодно, поскольку не раз слышал рассказы о том, что имплантируют людям, выполняющим всякие секретные миссии: соединенные с мозгом коммуникационные кольца, антидотовые гланды, продуцирующие яд капсулы, биологическую самозащиту и тому подобное. Однако ничего такого ему не досталось, и Квилан недоумевал, почему.

Вероятно, миссия требовала полной естественности и отъединенности от мира. И об этом он тоже много думал.

Но не все его тренировки сводились к боевым искусствам; почти на полдня он снова превращался в студента и внимал лекциям старого Чулфира.

Старик преподавал ему челгрианскую историю, религиозную философию, новую историю галактики и многие другие подобные вещи.

Квилан узнал очень многое, о чем никогда даже и не подозревал. Он понял, как работает хранитель душ и на что похожи чистилище и небеса. Он узнал о существовании множества ересей, сектантских ловушек и о том, как их преодолевать. Правда, войти в контакт хотя бы с одним из ушедших ему не дали, но он и без этого понял все о том, что происходит после жизни, словно уже сам побывал там. И порой, уже почти не сомневаясь в том, что Уороси никогда не воплотится ни на этом, в этой, ни даже в той жизни на том свете, он думал, что они выбрали его специально, чтобы мучить, что все это – изысканная и жестокая пытка – вонзать острый «нож потери» Уороси в его плоть и там беспрестанно с наслаждением его поворачивать.

Он узнал все, что возможно, о Кастовой войне и о роли Цивилизации в тех изменениях, что привели к ней.

Он изучил личности всех тех, кто действовал за кулисами войны, и даже прослушал несколько произведений Махрая Циллера, которые привели его в странное состояние боли и гнева. В его мозгу рождались сотни подозрений и всевозможные сценарии развития событий, но он предпочитал хранить их про себя.

Квилан все еще продолжал мечтать об Уороси. Одной из самых его любимых грез была их свадьба здесь, на скалах. И шляпы с гостей сдувал уже не ласковый ветерок, а мощный шквал с моря. Он ловил ее, несомую порывом ветра к парапету, и сжимал в немыслимых объятиях, а ее флер д'оранж так и улетал в кипевшие волны. Он собирался уже броситься за ним, но в этот момент всегда вдруг осознавал, что Уороси нет и не может быть, что она мертва, и скоро и он уйдет из этой жизни вслед за ней. И тогда он улыбался волнам и приходил в себя, а его подушка становилась соленой и влажной, как море.

Однажды утром он шел по плацу под хлопанье белой парусины, направляясь на первый урок Чулфира, и неожиданно увидел впереди небольшую группу людей. Полковник Гайалайн, Чулфир и Хулом стояли вокруг фигуры в черно-белых одеждах.

Было и еще пятеро, трое слева и два справа, – все мужчины, одетые, как чиновники. Стоявший в центре был невысок, стар на вид, и Квилан пришел в некоторое замешательство, обнаружив, что старик одет в черно-белую полосатую робу Оценивающих, тех, кто был связующим звеном между этим и тем миром. Шерсть его лоснилась, будто смазанная маслом.

Квилан собирался поприветствовать полковника, но при его приближении все расступились, и он невольно оказался лицом к лицу с Оценивающим.

– Ваша честь, – Квилан склонился как можно ниже.

– Майор Квилан, – тихим приятным голосом ответил ему старик и протянул руку, но Квилан вдруг увидел, что старик уже не перед ним, а справа. Он повернул голову и в тот же момент увидел его слева, а потом старик и вовсе исчез, оставив после себя лишь слабую тень. Все это подсказало Квилану, что сейчас он будет атакован. Он не понимал, но чувствовал, что слабый старик исчез неспроста, и постарался сохранить дистанцию с тем, что грозило насилием.

Квилан мгновенно встал в классическую стойку, вытянув среднюю конечность. К нему подскочил один из чиновников, из-под рубашки которого были видны мускулистые руки, правда, с когтями, выпущенными всего наполовину. Глаза с лица его, заросшего белой шерстью, глядели с бешенством. Но мягкий взгляд старика остановил его, и чиновник склонился в почтительном поклоне.

Квилан остался в стойке, незаметно поводя глазами то влево, то вправо, однако не теряя из виду светлошерстного чиновника. Но ощущение угрозы вдруг исчезло.

На какие-то мгновения повисла тишина, нарушаемая лишь криками чаек и глухим рокотом волн, потом Оценивающий взмахнул рукой, и группа встала так, как увидел ее Квилан с самого начала.

– Майор Квилан, – снова обратился к нему старик. – Встаньте, пожалуйста, как следует. – Он еще раз протянул руку. – Больше не будет никаких сюрпризов, по крайней мере, сегодня. Даю вам слово.

Квилан пожал протянутую руку и немного расслабился. К нему подошла полковник, выглядевшая, как показалось Квилану, вполне довольной.

– Это Висквил, майор.

– К вашим услугам, сэр. – Старик освободил его руку.

– А это Ивайрл, – пояснил Висквил, показывая на светлошерстного слева. Верзила улыбнулся и кивнул. – Надеюсь, вы поняли, майор, что прошли сейчас два испытания, а не одно?

– Да, сэр. Или одно и то же дважды, сэр.

Висквил широко улыбнулся, обнажив мелкие острые зубы:

– Вам не стоит обращаться ко мне «сэр», майор, хотя я и действительно что-то вроде этого. – Он обернулся к его учителям: – Неплохо, неплохо. А теперь, майор, пойдемте, поговорим.

– Нам говорили, что совершать подобные ошибки им несвойственно. Нам говорили, что такой интерес к нашим делам должен настораживать. Нам говорили, что они нас уважают. Нам говорили, что все это болезни развития и просто эволюция галактики, звезд, планет и существ на определенном уровне развития технологий. Нам говорили, что случившееся – всего лишь неудача, но с нее можно получить дивиденды. Нам говорили, что они честные люди, которые хотят только помочь нам и теперь чувствуют себя в огромном долгу перед нами. Нам говорили, что от их вины мы получим гораздо больше выгоды, чем от их простого попечительства. – Висквил тонко улыбнулся. – Но это все ничего не значит.

Они сидели вдвоем в маленькой комнате башни, выходившей окнами на море, которое шумело в полутораста метрах под ними. Было видно только море да небо, и теплый воздух продувал круглую комнату с востока на запад, оставляя запах рассола.

Они сидели на полу на травяных матах.

– А значение имеет только то, что решил бог. Наступила пауза, и Квилан почему-то решил, что надо ее заполнить:

– А что это?

От шерсти старика пахло изысканными духами. Он встал и подошел к открытому окну:

– Это составляющая нашей веры вот уже двадцать семь столетий, – осторожно начал он. – То, что души ушедших из этого мира целый год находятся в чистилище, прежде чем разделить славу на небе. И то, что небеса стали реальными, не изменило ничего, как не изменило ничего и принятие нашей религией еще множества других доктрин. – Он быстро оглянулся на Квилана и снова стал смотреть на воду.

– То, что я открою вам, знают очень и очень немногие, майор Квилан. И так должно оставаться и впредь. Понятно, о чем я говорю?

– Да, ваша честь.

– Этого не знает ни полковник Гайалайн, ни ваши наставники.

– Понимаю, ваша честь.

– Почему вы хотите умереть, Квилан? – вдруг резко обернувшись, потребовал от него Висквил.

– Я просто не хочу жить, ваша честь. Я не хочу быть.

– Вы хотите умереть, потому что умерла ваша жена, и вы скорбите о ней. Это так?

– Это больше, чем скорбь, ваша честь. Ее смерть лишила смысла мое существование вообще.

– Неужели жизни ваших родственников и общество совсем ничего для вас не значат в наше трудное время нужды и восстановления?

– Не совсем ничего, ваша честь. Но и не достаточно. Я бы хотел чувствовать по-другому – но не могу. Я все знаю, все понимаю, но… я не жилец на этом свете.

– Но она была всего лишь женщиной, майор, обыкновенная личность и ничего больше. Что делает ее столь дорогойдля вас, что вы презираете все нужды всех живых, для которых еще можно что-то сделать?

– Ничего, ваша честь. Не…

– Вот именно. Это не ее память, это ваша. Это не за ее уникальность вы цепляетесь, а за свою. Вы романтик, майор. Вы находите романтичной идею трагической смерти, вы находите романтичной идею соединения с ней, даже прекрасно понимая, что смерть ведет именно к забвению ее. – Старик направился к двери, словно собрался уходить. – Я ненавижу романтиков, Квилан. Они и себя-то толком не понимают, не то что… но гораздо хуже другое – они и не хотят себя понимать, решительно, как и никого другого, – потому что думают, что найдут разгадку вне жизни. Они дураки, майор. И вы тоже дурак. И ваша жена, кажется, тоже принадлежала к тому же сорту. – Он перевел дыхание. – Вероятно, вы оба были романтическими дураками. Дураками, осужденными на жизнь и горькое разочарование с того момента, как обнаружили, что ваш драгоценный романтизм первых лет супружества испарился, и вы остались лицом к лицу не только с собственной неадекватностью, но и с неадекватностью и вашей жены. Вам-то повезло, что она умерла – не повезло ей, что на ее месте не оказались вы.

Квилан молча смотрел на Висквила; тот дышал несколько чаще и глубже привычного, но, видимо, прекрасно контролировал себя и свои эмоции. Конечно, как Оценивающий он мог быть возрожден или реинкарнирован таким образом, каким и когда захочет. Это, тем не менее, не застраховывало его физического тела и от того, чтобы однажды оказаться вышвырнутым в окно или быть задушенным еще до тех пор, как Ивайрл или кто-нибудь другой успеют что-либо сделать.

– Ваша честь, – тихо сказал Квилан. – Вы слышите, ваша честь. Я думал обо всем этом и через все это прошел в своих мыслях. Я уже обвинял себя во всех грехах, о которых вы теперь говорите, и даже в менее парламентских выражениях, нежели вы. Вы застали меня в конце того процесса, который желали бы возбудить во мне.

– Неплохо, неплохо, – сказал Висквил. – В таком случае, говорите более откровенно и подробно.

– Я не собираюсь применять насилие к тому, кто, хотя никогда и не знал ее, назвал мою жену дурой. Я прекрасно знаю, что на самом деле она таковой не была, и с меня этого вполне достаточно. А вы, как мне кажется, просто хотите проверить, насколько быстро я впадаю в агрессивность.

– Не все так просто, майор, – ответил старик. – Не все испытания можно только либо пройти, либо не пройти.

– Я и не собираюсь проходить какие-то там испытания, я только пытаюсь быть вполне откровенным. Вероятно, ваши тесты и в самом деле хороши. И если это действительно так, и я, даже приложив все усилия, провалюсь и преуспеет кто-нибудь другой, в таком случае будет лучше, если я сразу же скажу вам все, что я думаю, а не то, что я чувствую.

– В этом спокойствии уже кроется слабость, майор. Возможно, эта миссия потребует больше агрессивности и жестокости, чем того самообладания, которое вы тут выказываете.

– Возможно, ваша честь.

Старик долго и откровенно рассматривал Квилана, после чего снова отвернулся к окну:

– Погибшие на войне не попадают на небеса, майор. Квилан даже не поверил своим и ушам и наклонил голову, чтобы убедиться в том, правильно ли он все расслышал:

– Ваша честь?

– Это была настоящая война, майор, а не обычный гражданский бунт, и не стихийное бедствие.

– Кастовая война? – тупо переспросил Квилан.

– Да, именно, Кастовая война. И бог открыл нам, что к ней приложимы все старые правила.

– Старые правила? – кажется, Квилан уже все понял.

– Они должны быть отомщены.

– Душу за душу?

Это напоминало варварские времена старых жестоких богов. Смерть каждого челгрианца непременно должна была быть уравновешена смертью врага. И до тех пор, пока такое равновесие не будет достигнуто, ни один павший в бою воин не попадет на небеса.

– Да. Но, с другой стороны, чем уж так хороша идея множества смертей? – спросил старик с холодной улыбкой. – Возможно, достаточно всего одной смерти? Одной, но очень значительной смерти. – Старик вновь отвернулся.

Квилан сидел молча и не шевелился до тех пор, пока старик не отошел наконец от окна и не присел рядом с ним.

– Одной смерти?

Старик посмотрел прямо в глаза майору:

– Одной. Но очень значительной смерти. От этого будет зависеть многое.

Старик опустил голову и начал насвистывать. Он насвистывал мелодию Махрая Циллера.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ОТСУТСТВИЕ ГРАВИТАЦИИ

– Вопрос таков: что происходит на Небесах?

– Непознаваемые чудеса.

– Нонсенс. Ответа на этот вопрос не существует. На Небесах ничего происходить не может, поскольку, если там что-либо происходит, если там что-либо может происходить, то Небеса, фактически, не будут представлять никакой вечности. Наши жизни находятся в развитии, в процессе мутации и есть возможность изменений; наличие таких изменений – это почти определение любой жизни.

– И вы всегда так считали?

– Если вы неспособны к переменам, если вы останавливаете время, если вы вынуждены принимать превентивные меры, чтобы исключить возможности изменений ваших обстоятельств – тогда жизни после смерти вы не увидите, вы просто умрете и все.

– Есть такие, которые считают, что после смерти душа возрождается к иному бытию.

– На мой взгляд, это консервативная и несколько ограниченная точка зрения, хотя и не совсем идиотская.

– А есть и те, которые утверждают, что после смерти душе позволено создавать свой собственный универсум.

– Маниакальная и смешная идея, а главное – совершенно ложная.

– А есть те, что верят, будто душа…

– Да, есть множество разных верований, но меня в данный момент интересует сама идея Небес. Это идиотизм, который раздражает меня гораздо больше других.

– Разумеется, но вы просто можете быть неправы.

– Не будьте смешным.

– В любом случае, даже если никаких Небес первоначально и не было, люди их создали. И теперь они существуют. На самом деле существует множество различных небес.

– А! Технологии! Эти так называемые небеса находятся в состоянии войны или чего-то там еще в этом духе.

– А сублимированные?

– Они вне небес. И к несчастью, практически бесполезны. Но это начало. Или лучше – конец. Нет, все-таки начало другого рода жизни. Но это только доказывает мою точку зрения.

– Но вы потеряли меня.

– Мы потеряли все. Мы мертвы.

– А вы действительно профессор богословия?

– Разумеется! Вы хотите сказать, что по мне этого не видно?..

– Мистер Циллер, а встречались ли вы еще с какими-нибудь челгрианцами?

– Вы имеете в виду, встречались ли мы уже с вами?

– Да, именно это.

– Нет. Кажется, нет.

– В таком случае, меня зовут Трелсен Скоффорд. Мы встречались на Джидхутане.

– Неужели?

– Вы говорили, что я назвал вас «единственным» или «уникальным».

– А я думал, что сам это слышал где-то.

– Великолепно. Так вы уже встретились с этим чучелом?

– Нет.

– Нет? Но он тут уже дней двадцать. Но кто-то говорил, что он живет…

– Вам действительно все равно, или вы только стараетесь изобразить безразличие, Трелсен, и все это некая бравада?

– Простите?

– Наверное, это все-таки бравада.

– Я просто действительно слышал, что здесь есть еще один челгрианец…

– Хорошо. Этот «другой челгрианец» есть пережиток феодализма, профессиональный громила. Он, видите ли, собирается уговорить меня вернуться в общество, которое я презираю. И я не имею никакого желания встречаться с этим выродком.

– О, я не знал.

– Тогда вам действительно все равно. Поздравляю.

– Так вы не собираетесь встречаться с ним вообще?

– Вот именно. Вообще. Мой план таков: пробыв тут несколько лет без всякого результата, он или устанет ждать и вернется домой, где подвергнется ритуальной каре, или постепенно привыкнет к тому привлекательному, чего так много на Мэйсаке и в Цивилизации вообще, и станет простым здешним гражданином. Тогда я, может быть, и встречусь с ним. Отличная стратегия, не так ли? Как вы считаете?

– Это вы серьезно?

– Я всегда говорю серьезно. Даже когда шучу.

– И вы всерьез думаете, что ваш план сработает?

– Не знаю и даже не собираюсь об этом думать. Просто я ненавижу этого урода – вот и все.

– А зачем они так хотят вашего возвращения?

– А затем, что я подлинный император. При рождении я был похищен ревнивой божьей матерью и заменен моим злым братом-близнецом Фиммитом.

– Как? Действительно?

– Нет, конечно, шучу. Он здесь, чтобы вручить мне вызов на дуэль.

– Да вы меня обманываете!

– Угадали. На самом деле суть в том, что каждый клан челгрианцев имеет в каждом поколении одного-двух мужчин, продуцирующих его суть. Без таких производителей мужчины клана становятся бесплодными. Если они хотя бы раз в месяц не… Впрочем, это слишком интимные подробности. К несчастью, мой кузен Кехенаханаха Третий Младший попал в аварию, лишившую его возможности производить эту жизненную секрецию – и потому я нужен им, иначе все мужчины моего клана бесславно помрут. Конечно, есть хирургическая альтернатива, но, к сожалению, лицензия на эти врачебные действия хранится у клана, о котором мы ничего не слышим уже более трех столетий. Но, вообще, мы не любим обсуждать такие подробности.

– Надеюсь, это тоже… шутка?

– Ах, никак вас не проведешь!

– Зачем вы меня все время разыгрываете? Вы, наверное, действительно, не знаете, зачем они хотят вернуть вас домой?

– Да, действительно не знаю. А зачем?

– Только не спрашивайте меня!

– А я так на это надеялся!

– А почему бы вам просто не спросить об этом самого их представителя?

– Так вы, которому это столь интересно, и спросили бы у этого представителя, вашего так называемого другого челгрианца, зачем вы, мол, так хотите заполучить назад господина Циллера?!

– Нет, я имел в виду, спросить у Хаба.

– Ах, он-то, конечно, все знает. Вот, его аватар тут как тут!

– Ах, точно! Давайте-ка… Да вы опять шутите.

– Верно подмечено…

– И что в действительности делает эта женщина?

– Она слушает меня.

– Слушает? Неужели?

– Да. Я говорю, а она слушает, что я говорю.

– Как? А мне казалось, что сейчас вас слушаю я. Что же такого специального она делает?

– Она просто слушает, не задавая глупых вопросов, какие задаете вы, уж простите.

– Что вы имеете в виду? Я просто спрашиваю…

– Ладно, неужели вы не видите? Вы уже становитесь агрессивным, вы не хотите понять, что кто-то может просто слушать.

– А она только слушатель?

– Да! Да! Но именно это и есть настоящее слушание!

– У вас нет здесь друзей?

– Разумеется, есть.

– Так они вас не слушают?

– Не всегда и не все.

– А ваш дом?

– У меня есть привычка разговаривать с домом, но потом я вспоминаю, что обращаюсь лишь к машине, которую даже другие машины не считают разумной.

– А ваша семья?

– Я мало чем делюсь со своей семьей. Они немного понимают в тех вопросах, о которых я говорю.

– Неужели? Какой ужас! Мне жаль вас. Но есть еще Хаб, он прекрасный слушатель.

– Понимаю, но, скорее всего, это обман. Его внимание ко всем – кажущееся.

– Как? Но он ведь создан для осуществления внимания.

– Нет, он создан для того, чтобы казаться внимательным. С живым же существом общаешься на некоем животном уровне.

– На животном уровне?

– Да.

– И вы считаете, это хорошо?

– Да. Это некое общение на уровне инстинктов.

– Так вы считаете, что Хаб не обладает таким свойством?

– Хаб просто машина.

– Но ведь и вы…

– Только в самом широком смысле. Я всегда предпочитаю говорить с человеком. Некоторые, кстати, считают, что Хаб слишком контролирует наши жизни.

– Вот как? А мне казалось, что если ты ничего не хочешь делать, то и не делаешь.

– Да, но ты продолжаешь жить на Орбите.

– То есть?

– Играть по ее правилам.

– Так вы хотели бы жить на какой-нибудь другой, маленькой скромной планете?

– Нет, я считаю их слишком тесными и неудобными.

– Но не опасными? Метеориты и тому подобное?

– У них есть системы безопасности.

– Словом, я понял, вы хотите вернуться к каким-то старым варварским временам или что-то в этом духе?

– Нет, просто есть ощущение, что общаться все-таки надо не с домами, и не с Хабом, и не с дронами, а с себе подобными.

– Но с ними очень сложно общаться. И таких, как вы, много?

– Не очень много, но есть.

– У вас партия? Собрания? Самоназвание?

– И да, и нет. Насчет названия было много идей. Были предложения называться привередами, или келейниками, или пещерниками, или молчальниками, или антагонистами бесед, или окраинниками, или планетистами, – но не думаю, что мы примем какое-нибудь из этих названий.

– Почему?

– Потому что все их предложил Хаб.

– Извините…

– Кто это был?

– Посол Хомомдана.

– Немного похож на чудовище, но… Что? Что!?

– Они очень хорошо слышат…

– А, мистер Циллер, забыл спросить! Как вещичка?

– Трелсен, если не ошибаюсь?

– Да, конечно.

– Какая вещичка?

– Ваша музыка, разумеется!

– Музыка? Ах, да. Я ведь уже написал ее столько…

– Не скромничайте! Как продвигается дело?

– Вы имеете в виду вообще или что-то конкретно?

– Я имею в виду ваше новое произведение!

– Ах да, конечно, конечно.

– Итак?

– Вы говорите, в какой стадии работа над симфонией?

– Да, конечно, как она продвигается?

– Прекрасно.

– Прекрасно?

– Да. Она продвигается прекрасно.

– Великолепно. Отлично. Жажду услышать. Воистину замечательно.

– Да пошли вы на хрен, кретин! Надеюсь, я употребил не слишком крепкое выражение?..

– О, привет, Кэйб! Ты все еще здесь? Как ты?

– В порядке. А вы?

– А я – беспрерывно осаждаем идиотами. Хорошенькая у них работенка.

– Но что поделаешь…

– Ах, Кэйб, если я когда-либо и получаю наслаждение от общения с дураками, то, уверяю, только от разговоров с тобой.

– Хм. Ладно. Надеюсь, это все-таки комплимент. Надежда вообще очень приятная эмоция.

– Твои бездонные запасы галантности потрясают меня, Кэйб. Как там наш эмиссар?

– Квилан?

– Вроде, он.

– Он настроился на долгое ожидание.

– Я слышал, вы таскались с ним на прогулку?

– Да, по берегу Вильстера.

– Ага. Километры горной тропы, и везде надо быть начеку, так?

– Он оказался весьма приятным спутником и очень вежливым существом. Может, только излишне суров.

– Суров?

– Закрыт и сдержан, очень серьезен. Что-то в нем есть такое… стальное.

– Стальное?

– Да, как в третьей части «Бурной ночи», где ветры вдруг умолкают, и звучат только ударные.

– А, в симфоническом смысле. И это сравнение с одной из моих работ говорит о его симпатии ко мне?

– Это лишь мое предположение.

– Ты совершенно бессовестный, Кэйб.

– Я?

– И тебе совершенно не стыдно исполнять их подобные просьбы?

– Чьи просьбы?

– Хаба, Департамента контактов, Цивилизации в целом, не говоря уже о моей драгоценной родине и замечательном правительстве.

– Не думаю, чтобы ваше правительство о чем-то меня просило.

– Кэйб, но ведь ты не знаешь, какой помощи они просят или требуют от этой встречи!

– Да, но…

– Извини…

– Кого я вижу! Дорогой Циллер! Посол Ишлоер! Счастлив видеть вас, дорогие друзья!

– Терсоно, ты выглядишь блестяще.

– Благодарю.

– И собрал вокруг, как всегда, дивную компанию!

– Кэйб, вы ужасный любезник, только вы досконально знаете все тонкости политеса, и потому мне всегда так важно ваше мнение!

– А Кэйб рад твоей радости. Кстати, я только что расспрашивал его о нашем челгрианском дружке.

– Ах, о бедном Квилане!

– Бедном?

– Да, вы знаете, жена…

– Нет, ничего не знаю. Что, уродлива до отвращенья?

– Нет, она умерла!

– Смерть – состояние, которое порой делает существо воистину прекрасным!

– Циллер, Циллер, как не стыдно! Бедняга потерял жену во время Кастовой войны, разве вы не знали?

– Нет.

– Мне кажется, Циллер самым тщательным образом избегает любой информации о майоре Квилане, которую я с таким терпением собираю.

– А вы не делитесь с ним этой информацией, Кэйб? Камой позор!

– Кажется, мой позор – самая модная тема сегодняшнего вечера. Но я действительно не делюсь. Хотя бы потому, что подошел за минуту до вас и еще не успел сделать этого.

– Да, так это была настоящая трагедия. Они поженились совсем недавно.

– Но они же могут надеяться на воссоединение в том абсурдном месте, которое называют рукотворными Небесами.

– Увы. Ее имплант оказался не включенным в момент гибели или был не способен… Словом, она ушла навеки.

– Какая беспечность! А что имплант самого майора?

– Какой из них вы имеете в виду?

– Так их много? Ну, значит, я говорю о тех, которыми пользуются всякие спецагенты, шпионы, убийцы. Так что насчет них?

– Все обстоит совсем тихо. Может быть, они сломаны?

– А я думаю, что они прекрасно функционируют.

– Но дело в том, что эмиссар Квилан несколько раз был сканирован самым тщательным образом еще на пути сюда. Без предварительного сканирования пассажиры на корабль не допускаются.

– Ты уверен?

– Мой дорогой Циллер, он летел сюда на военном судне Цивилизации, и не на одном. Вы даже не представляете себе, какому детальному обследованию подвергаются там пассажиры, тем более представляющие потенциальную опасность?!

– А что насчет его Хранителя душ?

– Его нельзя сканировать непосредственно, поскольку там могут содержаться крайне невежливые вещи.

– Ха-ха!

– Что «ха-ха»?

– Циллер беспокоится, что майор прибыл, дабы похитить или убить его.

– Это невозможно.

– Тем не менее.

– Циллер, дружище, неужели вы серьезно так думаете? Оставьте свои страхи. Похищение совершенно невероятно. А убийство… О, нет! У майора нет с собой никакого более серьезного оружия, чем церемониальная дага.

– А! Значит, я могу погибнуть церемониально! Это меняет дело. Давайте-ка встретимся завтра. Можно отправиться за город. Полежим под одним зонтиком. Он, случайно, не голубой? А то можно будет потрахаться… пока Хаб спит.

– Перестаньте смеяться, Кэйб, вы только его подзадориваете! Циллер, дага это просто дага. Ничего больше.

– Не граната, не бомба, не уничтожитель памяти, это просто серебро и сталь. Конечно! Можно даже попросить, чтобы он убрал ее…

– Да оставьте вы в покое эту глупую дагу!

– Ну, тогда какой-нибудь вирус, зараза.

– Хм…

– Что значит «хм»!? Восемьсот лет назад наша медицина добилась небывалых успехов и победила все болезни, – зато изобрела генетический ключ к разрушению мозга, этакий вирус, работающий настолько быстро, что весьма подходит к нашему случаю. Достаточно всего лишь пяти минут с того момента, как убийца чихнет с вами в одной комнате, и мозги жертвы, – если только они есть, – превратятся в кашу.

– И?

– Мы проверяли его и на это. Майор Квилан чист, как младенец.

– Значит, он представляет собой только систему клеток.

– Да, если не считать Хранителя душ.

– Да, так что Хранитель?

– Это самый простой Хранитель душ, обычного вида и размера.

– Обычного, говорите? А вы уверены?

– Но…

– А тебе известно, мой хомомданский наивный друг, что мой народ не зря заслужил репутацию самых изобретательных лжецов во всей галактике? Им решительно нельзя верить ни в чем.

– Изобретательность? Я бы сказал, эксцентричность.

– Циллер, позвольте рассказать вам одну историю.

– Вы должны мне ее рассказать?

– Наверное, все-таки действительно должен. Однажды некто придумал способ обмануть безопасность контрразведки.

– Серийные номера вместо нелепых названий для кораблей?

– Нет, контрабандой протащить туда бомбу.

– Я бывал на паре таких кораблей, и, надо сказать, эта мысль тоже приходила мне в голову.

– Способ этот заключался в том, чтобы создать гуманоида, у которого был бы физический дефект под названием гидроцефалия. Слышали о таком?

– Вода в мозгу?

– Вода заполняет середину, и мозг расползается тонкой пленкой по внутренней стороне поверхности черепа. Ну, и гуманоидон должен был пронести маленькую бомбу антивещества в такой своей черепушке.

– И она грохнула, как только он помотал головой?

– Отнюдь нет. Просто они думали, что под черепом, окруженная мозгом, она будет недоступна для сканеров Цивилизации, поскольку мы принципиально не заглядываем в мозг никому.

– Так значит, все удалось, корабль разворотило, и все остались довольны?

– Нет. Честно говоря, я тоже так не думаю.

– И правильно. Устройство было обнаружено, и корабль преспокойно спасся.

– Но как?

– Стандартный мозговой сканер сканирует содержимое головы из гиперпространства, из четвертого измерения. Непроницаемая сфера выглядит, как прозрачный круг. Даже закрытые комнаты полностью доступны этому сканеру. Вы и я в нем будем казаться плоскими.

– Плоскими? Хм. Вероятно, я общался с некоторыми критиками, которые тоже смотрели из гиперпространства. Прошу прощения.

– И корабль не стал считывать мозги несчастного урода, – в этом просто не было нужды, – но то, что он несет бомбу, было столь же ясно, как если бы она была просто в руках.

– Я чувствую, что вся эта история – несколько занудный способ убедить меня, чтобы я ни о чем не беспокоился.

– Прошу прощения за занудство, но я действительно хотел вас успокоить.

– Смею вас уверить, что на самом деле я никогда и не думал, что этот мешок дерьма всерьез собирается меня убивать.

– Так вы увидитесь?

– Ни за что и никогда…

– Хаб!

– Циллер! Добрый вечер. Вы довольны собой?

– Нет. А вы?

– Разумеется.

– Разумеется? Может ли настоящее счастье быть настолько… уверенным в себе? Это как-то угнетает.

– Циллер, я – Мировой разум. Мне приходится приглядывать за огромной и сложной Орбитой, не говоря уже о пятидесяти миллиардах ее жителей.

– Л и не собирался о них говорить.

– Непосредственно в данный момент я наблюдаю звезду, угасшую в галактике два с половиной миллиарда лет назад. Ближе к нам вижу умирающую планету, летящую по орбите красного солнца-гиганта и по спирали приближающуюся к его ядру. Так же я прослеживаю последствия разрушения солнца этой планетой сквозь гиперпространство, которое произойдет позже тысячу лет спустя. Я фиксирую миллионы комет и астероидов, исправляю десятки тысяч их орбит, используя одни для изменения ландшафта Орбиты, другие просто отводя с ее пути. На следующий год я собираюсь допустить в нашу атмосферу достаточно большую комету – и это будет по-настоящему увлекательное зрелище. Несколько сотен тысяч небольших осколков уже двигаются в нашем направлении, обещая создать удивительное световое шоу в ту ночь, когда впервые прозвучит ваша новая симфония о конце периода Новых Близнецов.

– Так, значит…

– Разумеется! Но я не закончил. Я связан с сотнями других разумов, с разумными кораблями всех типов, одни из которых мои давние друзья, другие приятели, так сказать, по интересам или просто похожи на меня. Плюс – другие орбиты. Я имею одиннадцать персональных воплощений, перемещающихся в огромной галактике, также контактирующих с другими разумами, кораблями и орбитами. О том, как изменюсь я сам, когда эти мои близнецы вернутся и поделятся своим опытом, я могу только догадываться.

– Все это звучит…

– Кроме того, у меня есть и прямой обмен с другими разумами…

– …обворожительно. А теперь…

– Кроме того, существует множество подсистем и подсистемных комплексов, которые находятся в постоянном и плодотворном диалоге. Вот, например, в данный момент мне сообщают, что в течение этого часа в пещере под Буцаном рождается новый разум. А вот через одну из планетарных систем я вижу пару циклонов, которые обрушатся на Наратрадьян и создадут сильный атмосферный феномен, который будет иметь влияние на экосферу всех обитателей. А здесь, на Мэйсаке, например, я вижу серию лавин в горах Пилтангуон на Хилдрае. Вижу торнадо, мчащийся через саванны Шэбана на Акроуме, исчезающий остров в море Пича, лесной пожар на Молбене, сейш^[119], зарождающийся в реке Грейдинс, наводнение в Джунцре, сломанный деревянный дом в деревушке Ферл, две пары любовников, занимающихся сексом на вершине горы…

– Прекрасно, но…

– …Окути. А есть еще и дроны, и другие автоматы, способные непосредственно осуществлять быструю связь, плюс люди с имплантами и другие живые организмы, способные вступать в непосредственный контакт. Кроме того, существуют и миллионы аватаров, которые невидимо ходят меж людей, слушая и наблюдая…

– Так вы закончили?

– Да. Но только еще представьте себе следующее: весь объем информации, собираемый на всех собраниях, концертах, танцах, церемониях, вечеринках и обедах! Подумайте обо всех этих разговорах, идеях, остроумии!..

– О, я очень хорошо представляю себе и это дерьмо, и все прочее. Всю ту чушь, непоследовательность, эгоизм, осуждение всего и вся, утомительную тупость, жалкие попытки произвести впечатление, затеять интригу, мозги в маразме, недальновидность, непонимание, короче, все. Всю эту тоску окружающей повседневности, от которой и в малых-то дозах хочется повеситься!

– Это все мякина, Циллер. Я не обращаю на нее внимания. Я могу вежливо общаться с любым идиотом, и это не стоит мне совершенно никаких усилий. Это так же легко, как игнорировать всякую космическую мелочь, вроде планет, звезд и судов – всей этой пыли. Однако, говоря откровенно, ничего утомительного и скучного я здесь не вижу.

– Я не могу выразить, насколько я рад тому, что какой насыщенной жизнью вы живете, Хаб.

– Благодарю.

– А теперь можно немного поговорить обо мне?

– Сколько хотите.

– Мне приходят в голову ужасные мысли.

– И что это за мысли?

– Например, первое исполнение «Испытания светом».

– Ах, так вы уже придумали название своей симфонии!?

– Да.

– Я тут же дам знать кому нужно. Как только покажется упоминаемый мной ранее метеорит, мы включим подходящий лазер и начнем свое световое шоу, плюс танцы и всевозможные голографические эффекты.

– Да, да, я не сомневаюсь, что музыка будет сыграна в соответствующей обстановке и на должном уровне.

– О, Циллер, надеюсь. Вы понимаете, что все будет сделано превосходно и удовлетворит самый изысканный вкус. Финал как раз совпадет со временем появления звезды!

– Но я беспокоюсь отнюдь не об этом. Что касается симфонии, я уверен, все пройдет блестяще, но…

– Так в чем же дело?

– Ведь вы непременно собираетесь пригласить туда этого сукина сына Квилана?

– М-да….

– Вот и «м-да». Конечно! Я так и знал! Я так и чувствовал! Но я ведь никогда не давал своего разрешения на его переезд в Акьюм! Никого не интересует, что я думаю!

– Зато я скажу вам, что я думаю: не пригласить его будет совершенно неприлично. Концерт, возможно, будет последним культурным событием в этом году на целой Орбите!

– Что значит «возможно»?

– Определенно. Он уже вызывает огромный интерес. Даже такой вместительный зал, как Штульен, не в состоянии обеспечить местами всех желающих. Я вынужден объявить конкурс среди поклонников на звание самых знающих ваших поклонников и распространять билеты только таким образом. Для кого-то это станет событием всей жизни. За места уже началась драка. Это только одна сторона. Плюс – та аудитория, которая услышит вашу музыку в прямой трансляции – это тоже около десяти миллиардов! У меня у самого есть всего три билета! И, боюсь, ажиотаж таков, что придется оставить всего один!

– Вот вам и прекрасный повод не приглашать Квилана.

– Только вы и он – единственные челгрианцы здесь, Циллер. Вы известный композитор, а он почетный гость. Как я могу я не пригласить его?

– А так, что я просто не хочу этого.

– То есть вы намекаете, что в таком случае не придете сами?

– Именно так.

– Вы не будете дирижировать?

– Абсолютно точно.

– Но на первом исполнении вы всегда дирижировали!

– А в этот раз не буду. Не буду, если он будет приглашен.

– Но вы должны!

– Ничего я не должен.

– Но кто же тогда будет за пультом?

– Никто. Эта вещь вообще не нуждается в дирижере. Композитор встает за пульт лишь для того, чтобы удовлетворить собственные амбиции и поучаствовать в спектакле, а вовсе не для пользы дела.

– О, раньше вы говорили совсем другое. Вы говорили, что существуют нюансы, незапрограммированные тонкости, необычные решения, которые дирижер создает по вдохновению, как ответ на реакцию зала, а это требует сильной индивидуальности, анализа, быстрой реакции…

– Я морочил вам голову.

– Тогда вы казались гораздо более искренним.

– Ерунда. Дело лишь в том, что я не встану за пульт, если в зале будет это ничтожество, этот ублюдок. Меня вообще не будет поблизости! Я останусь дома или уеду куда-нибудь подальше.

– Это будет ужасным сюрпризом для всех собравшихся!

– В таком случае уберите подальше этого вашего почетного гостя.

– Но как реально я могу это сделать?

– Вы мировой разум, как вы только что объясняли мне с весьма утомительными деталями. Ваши возможности бесконечны.

– Но почему нельзя просто развести вас по разным концам зала?

– Потому что из этого ничего не выйдет. Найдется какая-нибудь зацепка, и на виду у всех… Потом, конечно, начнут извиняться, да что толку. Встречу легко устроить.

– Но что, если я дам вам мое слово в том, что вы с Квиланом не встретитесь этой ночью лицом к лицу? Он будет там, но вы его не увидите!?

– И вы хотите сделать это, имея лишь одного аватара? Вы, что, окружите нас звуковыми полями?

– Хотя бы и так. Они прекрасно работают, и волноваться вам нечего.

– Предположим. А дальше?

– В конце концов, я постараюсь и снабжу зал несколькими аватарами. Пусть у них не будет серебряной кожи. К тому же, есть дроны.

– Громилы?

– Лучше крошечные, но мощные.

– Ничего хорошего. Толку от них будет мало.

– И гранаты.

– Все равно.

– Но почему? Не могу же я подумать, что вы мне не доверяете! Мое слово – это мое слово. Я никогда не нарушаю его.

– Вам я верю. Но дело в том, что кроме вас, есть еще уйма народу, которые хотят этой встречи.

– Кто же?

– Терсоно. Консульство. Этот Скорбящий. Блядские обстоятельства. Все!

– Хм…

– И если они хотят, чтобы мы встретились, – я имею в виду, хотят по-настоящему, – то можете ли вы поручиться, что этого не произойдет?

– Ваш вопрос приложим к любому моменту времени, начиная со дня прибытия майора Квилана в наши края.

– Да. Но до сей поры возможность встречи была слишком искусственной, слишком специально устраиваемой. Все знают, как я отреагирую на это, и правильно делают, что не лезут на рожон. Но они втихомолку считают, что наша встреча должна выглядеть как результат действия неотвратимой судьбы, как неизбежность, которую создали моя музыка, мой талант. Моя личность, наконец.

– Вы и на концерте сможете уклониться от встречи так же, как вам удается это делать сейчас.

– Ну нет. На этот раз мне это вряд ли удастся. А я не хочу его видеть, просто не хочу.

– Я даю вам честное слово, что сделаю все для предотвращения этакой возможности.

– В таком случае ответьте мне на один вопрос: если консульство сделает все, чтобы устроить эту встречу, в состоянии ли вы будет остановить их?

– Нет.

– Именно так я и думал.

– Да и как это будет выглядеть!?..

– Ясно. Тем не менее, есть одна вещь, которая могла бы изменить мою точку зрения.

– И что это?

– Загляните в сознание этого выродка.

– Я не могу сделать этого, Циллер.

– Почему?

– Это одно из более или менее ненарушаемых правил Цивилизации. Это почти закон. И если бы у нас существовал кодекс, то эта статья стояла бы в нем на первом месте.

– Но ведь вы сказали: более или менее.

– Это делается очень, очень редко, и делающий это неизбежно подвергается остракизму. Было такое судно по имени «Серая площадь», так вот оно как-то раз пошло на подобный шаг. В результате этот корабль все знают теперь лишь под именем «Тот, кто трахает мозги». Если вы посмотрите каталог, то найдете именно это название. А лишение своего собственного имени – это одно из самых тяжких оскорблений в Цивилизации, Циллер. И некоторое время назад это судно пропало. Возможно, просто убило себя из-за всей этой истории.

– Но ведь делаете вы это с животными?

– Это другое дело. Там это мало что значит и делается легко. А принцип святости личного сознания – это один из основополагающих принципов, чем мы и гордимся. Запрет на подобные действия – знак нашего самоуважения, в первую очередь. И потому я не могу этого сделать.

– Вы хотите сказать – «не хочу».

– В данном случае это почти одно и то же.

– Но у вас есть такая возможность.

– Разумеется.

– Тогда сделайте.

– Зачем?

– Затем, что в противном случае я не появлюсь на концерте.

– Знаю. Я имею в виду: объясните, чего я должен искать там?

– Подлинные причины его появления здесь.

– Вы все еще серьезно подозреваете, что он хочет причинить вам вред?

– Вполне возможно.

– А что помешает мне сказать, что я произвел требуемые вами действия и ничего не обнаружил?

– Я попрошу вас дать слово так не делать.

– Но разве вы не знаете, что слово, данное в вынужденной ситуации, силы не имеет?

– Да. Я знаю, что вы можете обмануть меня.

– Я не собираюсь вас обманывать, Циллер. Это было бы слишком неблагородно.

– Значит, похоже на то, что на концерте меня все-таки не будет.

– А я все еще надеюсь, что вы будете на концерте. И я продолжу свои усилия в этом направлении.

– И не надейтесь. Устройте еще один конкурс и найдите приличного дирижера.

– Я подумаю и об этом. Оставляю слово за вами. А теперь пойдемте посмотрим скачки дюн.

Челгрианец и аватар отвернулись друг от друга и расположились вместе с другими попутчиками у парапета платформы, с которой можно было смотреть на удивительное зрелище. Стояла облачная ночь, и, зная об этом заранее, люди пришли на склоны Эфайцивейса посмотреть на свечение биольюмов.

Эти дюны не были собственно дюнами – это были гигантские песчаные холмы высотой около трех километров, переползающие с одной стороны Мэйсака на другую.

Люди бежали, катились на серфингах, санках, пятых точках и лодках по склонам огромных холмов и днем, и ночью. Но темной ночью в этом была своя, особая прелесть: в песке жили крошечные существа, родственные тем, кто свечением планктона обеспечивает люминесценцию моря, и движения людей ночью вызывали к жизни удивительные среди тьмы узоры, переплетения этих живых светящихся существ.

Давно уже стало традицией в такие ночи услаждать себя и собравшихся зрителей невиданным световым зрелищем. Бары и рестораны неподалеку в такие часы переполнялись. Некоторые ловкачи спускались с самой вершины на скейтбордах или лодках, выделывая хитроумные хореографические пируэты, создавая потоки, гирлянды и круги свечения, напоминающие то бурю, то пенный прибой. Воздух нежно светился голубыми, зелеными и малиновыми оттенками. Песок вздыхал, люди походили на призрачные планеты.

Циллер долго смотрел на это завораживающее зрелище, потом выдохнул воздух и сказал:

– Так он здесь, не так ли?

– В километре отсюда, – подтвердил аватар. – На другой стороне холма. Но я держу ситуацию под контролем. С ним другой аватар. Вы в полной безопасности.

– Меньшего расстояния я не потерплю. И точка.

– Я вас понял, Циллер.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ОТСУТСТВИЕ ЭХА

– Это вне их территории.

– Я полагаю, когда у тебя территории так много, существовать можно.

– Ты что, думаешь, я настолько старомоден, что меня это волнует?

– Нет. Я считаю, все это вполне естественным.

– У них слишком много всего.

– За исключением подозрения.

– Мы не можем быть в этом уверены.

– Я знаю. И все-таки – как хорошо.

Квилан прикрыл свою дверь без замка, повернулся и посмотрел на галерею в тридцати метрах внизу. Среди растений между бассейнами прогуливались люди, заходя в многочисленные кафе и бары, а может быть, рестораны или выставки. Он не знал, как все это называлось.

Предоставленные ему апартаменты располагались на мансарде одной из центральных галерей Акьюма. Одна их сторона выходила на море, другая – на саму галерею.

Резкий и переменчивый климат Акьюма вынуждал его жителей большую часть времени проводить в закрытых помещениях, и в результате обыкновенные улицы, какие в других городах были просто под открытым небом, здесь очень быстро стали крытыми галереями. Можно пройти весь город из конца в конец прямо в летней одежде даже тогда, когда, как сейчас, дует яростный северный ветер. Вид из окон Квилана был действительно впечатляющим, снегопад не мешал этому. Город строился преимущественно из камня в изящно-архаичном стиле. Здания в нем окрасились в красный, белый, серый и розовый оттенки, а черепица, покрывавшая островерхие крыши, имела зеленый и синий цвет. Леса мысками и клиньями проникали в город почти до середины, привнося в игру красок сочные мазки зелени и придавая городскому пейзажу своеобразную приятную нерегулярность.

На протяжении нескольких километров сверкали под утренним солнцем каналы и доки, а на склоне дальних холмов, особенно в хорошую погоду, Квилан мог видеть высокие башни и куртины причудливого дома-крепости Махрая Циллера.

– Так может, сейчас пойти и просто прогуляться в его апартаменты?

– Нет. Он запрется на все замки, как только услышит, что пришел я. И это будет явный скандал.

– Нам тоже следовало бы поставить замки.

– Думаю, лучше воздержаться.

– А ведь можно…

– Не надо, иначе будет создаваться вид, будто я что-то прячу.

– Тогда не будем.

Квилан открыл окно, позволяя звукам улицы ворваться в помещение. Он услышал плеск воды, болтовню, смех, пенье птиц и музыку.

Люди и дроны под ним беспечно беседовали, жители квартир напротив занимались своими делами, доносились запахи кухни и косметики.

Он поднял глаза к крыше (она была не из стекла, а из какого-то неизвестного ему абсолютно прозрачного материала) и подумал, что надо будет не забыть спросить у своего маленького компа, что же это за материал, – но тут же забыл об этом и стал рассеянно прислушиваться к завываниям бури снаружи.

– Они, кажется, очень любят это свое замкнутое существование?

– Да, любят.

И Квилан вспомнил галерею, в Шаунесте, на родине, чем-то похожую на эту. Это было как раз перед их свадьбой, через год после встречи. Они шли, держась за руки, и остановились около витрины ювелирного магазина. Он внимательно разглядывал украшения, собираясь что-нибудь купить ей, как вдруг услышал от нее милый нежный звук, который в ее устах всегда означал восхищение – мр-р, мр-р.

Поначалу он даже не удивился, но затем, поймав ее удивленный взгляд, вдруг понял, что и сам произнес этот ласкающий звук вслед за ней, как она, и тогда сердце его взорвалось радостью и любовью.

Он обернулся, схватил ее в объятия и стиснул до боли, смеясь, ликуя, смущаясь и горя желаньем.

– Квил?

– Прости. Проехали.

Кто-то внизу засмеялся высоким, горловым женским смехом, чистым и звонким. Он услышал эхо, пронесшееся по улице, и теперь вспомнил иное место, где эха не было вообще…

В ночь перед отбытием они напились. Втроем, с Висквим и его внушительным белошерстным Ивайрлом.

Они сидели в зале старинной церкви, три стены которого были в античном стиле украшены головами разнообразных хищных птиц и животных; четвертая стена своими стеклянными дверями выходила на узкую террасу над морем. Дул теплый ветер, все двери были нараспашку, пропуская терпкие запахи моря. Двое слепых слуг из Невидимых в белых брюках и жакетах подавали всевозможные напитки в традиционной храмовой посуде.

Пища была острой и соленой, опять-таки как предписывала традиция. Звучало много тостов, и потому скоро большая часть компании уже начала расходиться, держась за стены и опасливо обходя террасу, возвышавшуюся над морем не менее чем метров на двести. Один Ивайрл спокойно расхаживал по залу, не выпуская из рук чашу со спиртом. Квилан пил по минимуму, гадая, для чего устроена эта попойка. Он подозревал в ней не что иное, как очередное испытание; изо всех сил он старался держаться в руках, говорил много тостов и вообще вел себя как человек с открытым сердцем.

Ночь подходила к концу. Все постепенно разошлись, и в зале остались лишь Висквил, Ивайрл и он, если не считать слуг, отличавшихся чудовищно мощной комплекцией. Ивайрл в своей полуразвязавшейся зеленой повязке и раздуваемых ветром одеждах бродил между столами и походил в дымном свете догоравших свечей на привидение.

Он постоянно подливал Квилану до тех пор, пока тот не грохнул поднос с бокалами, и тогда светлошерстный вдруг залихватски закинул голову и громко расхохотался. Висквил смотрел на него, как снисходительный папашка на расшалившегося младенца. Слуга тут же вытер лужу, убрал осколки и принес новую порцию. Ивайрл опрокинул еще чашу спирта и полез помериться силой с одним из слуг. Невидимый явно поддавался, Ивайрл вспылил и тут сразу же оказался начисто побежденным. Слуга же невозмутимо натянул обратно жилет и вернулся к своим обязанностями.

Квилан полулежал на старинном кресле и наблюдал за происходящим, прикрыв один глаз. Победа слуги Ивайрлу явно не понравилась, и он продолжал пить дальше. Висквил, казавшийся совершенно трезвым, вдруг стал задавать Квилану множество вопросов: о его жене, военной карьере, семье и вере. Квилан помнил, что старался отвечать как можно подробней и тверже, однако краем глаза все время смотрел на Ивайрла, шерсть у которого то и дело поднималась дыбом.

– И все-таки корабль еще можно найти, Квил, – тихо сказал ему Висквил. – Может быть, он просто сломан. Цивилизация часто помогает нам в поисках пропавших судов. Все еще может вернуться. Я не говорю о вашей жене – она потеряна безвозвратно. Ушедшие говорят, что нет даже никакого намека на ее Хранителя душ и на его работу. Но судно все же можно найти и подробнее узнать, что случилось.

– Это не имеет значения, – равнодушно ответил Квилан. – Она мертва – и значение имеет только это. Ничего больше. То есть ничего больше меня не волнует.

– Даже ваша собственная жизнь после смерти?

– В последнюю очередь. Я отнюдь нехочу ни жить, ни выжить. Даже после смерти. Я хочу умереть. Я хочу исчезнуть, как она. И ничего больше. Ничего. Никогда.

Висквил молча кивнул, прикрыв веки и чуть улыбнувшись. Потом оба посмотрели на Ивайрла.

Белошерстный встал и принялся ходить по пятам за слугой, пока тот не обернулся. С торжествующей ухмылкой Ивайрл толкнул его прямо в грудь. От неожиданности слуга пошатнулся и пролил спирт на жакет Ивайрла.

– А, твою мать! – радостно заорал Ивайрл. – Не видишь, что делаешь!?

– Прошу прощения, сэр. Вы появились так неожиданно, – и слуга протянул Ивайрлу полотенце.

Тот отшвырнул ткань.

– Мне не нужны твои тряпки! – завизжал он. – Повторяю, ты что, слепой, что ли!? – и с силой дернул конец повязки, прикрывающей глаза слуги. Огромный Невидимый инстинктивно дернулся, отшатнулся, попав прямо на подставленную ногу Ивайрла, и грохнулся, уронив на себя груду бокалов и пару стульев. – Давай, нападай на меня, ты! Нападай, слышишь!? – в исступлении закричал Ивайрл и стал стягивать с бедняги жилет, хотя тот явно не собирался вступать ни в какую драку. Он стоял, понуро опустив руки, а Ивайрл продолжал надрывно визжать. Квилан не любил подобные сцены. Он посмотрел на Висквила, но тот казался совершенно равнодушным. Тогда Квилан с усилием поднялся и, оттолкнув удерживающую руку Висквила, нетвердо направился к Ивайрлу.

– Предатель! – гремел тот. – Шпион! – Он толкал слугу, пытаясь снова уронить его. Огромный парень молча уклонялся от ударов за столами и креслами, совершенно не оказывая никакого сопротивления.

Квилан попытался обойти стол, но запнулся за кресло и упал прямо лицом в еду. «Дрянь!» – слышал он непрекращающиеся крики Ивайрла. – «Я упеку тебя в тюрьму!» Квилан снова с трудом поднялся.

К этому времени Ивайрл поставил слугу в такое положение, что мог своими пинками гнать его прямо к дверям, ведущим на террасу. Сначала парень отступал спокойно, но потом, видимо, сориентировался или просто учуял усиливающийся запах соли и дуновение ветра на холке – и остановился, пытаясь что-то жалко возразить. Квилан хотел встать между ними, но до них оставалось еще несколько метров, загроможденных мебелью.

В этот момент Ивайрл сорвал повязку – так что на мгновение Квилан увидел две страшные пустые глазницы – и заткнул ею рот несчастного, а потом, ударив его по ногам, схватил, потащил на террасу и перевалил через каменную ограду, в ночь и бушующее море.

Теперь он стоял, тяжело дыша и почти не обращая внимания на подошедшего к нему Квилана. Одновременно оба склонились через парапет и увидели пышную белую полосу прибоя, лизавшего скалу. Мгновение Квилан еще различал очертания маленькой падающей фигурки на фоне темной воды, а спустя еще пару мгновений раздался далекий слабый вскрик. Фигура исчезла в прибое без всякого всплеска, и крик замер.

– Урод, – подытожил Ивайрл, вытер слюну с уголков рта. И, улыбаясь, поглядел на Квилана: – Впрочем, настоящая трагедия. Высокий дух, а? – Он пьяно обнял Квилана и стиснул его в объятиях. Квилан попытался освободиться, но Ивайрл был сильнее. Повозившись немного, оба рухнули у стены. И Квилан услышал щекочущий ухо шепот: – Неужели ты думаешь, что он хотел смерти, а Квилан? Скажи мне, майор?

– Не знаю, – пробормотал Квилан, наконец, и, чтобы отодвинуться наконец подальше от Ивайрла, пустил в ход среднюю конечность. Затем встал и долго смотрел на белошерстного, испытывая странное состояние не то скорби, не то страха, смешанного с беспечностью. – Я знаю, это ты убил его, – твердо сказал он и тут же вспомнил, что сам может умереть в любой момент. Тогда Квилан решил встать в классическую стойку, но быстро передумал.

Ивайрл снова улыбнулся и посмотрел на Висквила, сидевшего как ни в чем не бывало.

– Трагическая случайность, – развел руками Ивайрл, и от этого движения едва снова не упал. Кое-как прижавшись к стене, он опять развел руками, на этот раз уже обращаясь к Квилану: – Трагическая случайность.

Квилан внезапно почувствовал головокружение и сполз по стене на пол; предметы быстро теряли свои очертания.

– Ты тоже покидаешь нас? – было последним, что он услышал. А потом наступила темнота, исчезнувшая только к утру.

Наутро смеющийся Ивайрл с трудом поднял Квилана с постели. Кое-как придя в себя под ледяным душем, Квилан был тут же вызван в представительство контрразведки, затем переправлен на некую суборбитальную станцию, оттуда потом в Лонч-сити, а уже оттуда коммерческое судно доставило его на орбитальный корабль, которым служило бывшее военное судно, чьи приборы перестроили на работы в глубоком космосе. И только там Квилан наконец понял, что оказался тем, кого выбрали, и по-другому посмотрел на события минувшей ночи.

– Так вы выбрали меня?

– Вы сами себя избрали, майор.

Они с Висквилом сидели на палубе, а где-то вдалеке прогуливался Ивайрл. Больше на судне никого не было, не считая его собственного искусственного разума, управлявшего всеми корабельными функциями. Висквил не любил присутствия людей.

Квилан медленно пил протрезвляющий напиток, явно составленный из какой-то химии. Напиток работал, но действовал он слишком медленно.

– Что сделал Ивайрл с этим серым Невидимым?

– То, что произошло, было просто трагической случайностью, – пожал плечами Висквил. – Такие вещи часто случаются среди пьяных.

– Это было убийство.

– Что бы это ни было, доказать теперь ничего невозможно, майор. Я же, к несчастью, в то время был слишком погружен в себя, – старик улыбнулся, но быстро продолжил: – Кроме того, майор, я думаю, ты должен признать, что в таких обстоятельствах Ивайрл вел себя очень и очень терпимо. – Он похлопал Квилана по руке: – И нечего больше думать о всяких глупостях.

Квилан много времени проводил в гимнастическом зале вместе с Ивайрлом, хотя оба при этом не обменялись и парой слов. Квилану было не о чем говорить, а Ивайрлу не хотелось. Они работали, прыгали, отжимались, потели, мылись, обтирались и снова шли на тренажеры, занимаясь почти бок о бок и будто не замечая присутствия друг друга. Ивайрл вообще был в наушниках и часто смеялся чему-то услышанному громко и раскатисто.

Квилан делал вид, что не видит его вообще.

Он вспомнил, как однажды они пошли в спортзал вместе с Уороси во время их медового месяца. Перед его глазами снова явственно всплыло видение серебристой капли ее сладкого пота, катившейся по блестящей шерсти и с нежным звуком упавшей на мягкий ковер.

Кажется, Квилан даже застонал от этого воспоминания и тут же бросил быстрый взгляд на Ивайрла, находившегося в другом конце огромного зала. Но тот в своих наушниках ничего не слышал и только глупо усмехался, глядя куда-то в потолок.

Они шли вот уже пять дней. Судно оказалось очень тихоходным и странно переваливалось с боку на бок. До ушей пассажиров постоянно доносились какие-то шумы, шипенье, хрипы, словно корабль совсем умирал. Квилан сидел в своей крошечной каюте и пытался получить хоть какую-нибудь информацию из компьютера, но безрезультатно. Не было сведений даже о курсе, не говоря уже об отсутствии иллюминаторов и бортовых люков.

Немного погодя он вышел из каюты и обнаружил Висквила на небольшом, но весьма элегантном капитанском мостике, снимающим показания с ручных приборов. На дисплее по-прежнему было пусто.

– Ваша честь… – обратился к нему Квилан.

– Я все равно ничего не скажу вам, майор, – ответил старик, взяв его под локоть и предупреждая дальнейшие расспросы. – Самое лучшее, если вы вообще не будете спрашивать, куда мы двигаемся, зачем и для чего все это предпринимается, поскольку я все равно не могу вам открыть этого. – Он снова улыбнулся: – Лучше представляйте, что все мы едем куца-то по собственным надобностям. Так будет проще всего. И не беспокойтесь – мы в полной безопасности. Воистину в безопасности. – Он тронул средней конечностью спрятанную конечность Квилана. – Увидимся за обедом.

Прошло еще двадцать дней; Квилан волей неволей ко многому привык и занялся изучением древней истории Вовлеченных. Но однажды утром он проснулся от громкого гула корабля, включил дисплей компьютер и увидел… перед собой космос. Навигационные дисплеи оставались по-прежнему недоступными, но благодаря всевозможным датчикам у него появилась возможность осмотреть «начинку» судна. Вскоре на простом экране показались туманные очертания, напоминающие букву Y, и Квилан понял, что они где-то на задворках галактики, неподалеку от Облаков.

Прибыть сюда меньше чем за тридцать дней да еще на такой развалине, казалось чудом – тем не менее это было так.

Судно остановилось в пузыре вакуума посреди огромного сине-зеленого пространства. Плавающий воздушный рукав трех метров в диаметре медленно подплыл к наружному люку, и на его противоположном конце Квилан заметил что-то похожее на маленький самолет.

Воздух оказался холодным, но с приближением к самолету все теплел и становился плотнее. Под ногами он вообще казался твердым, как деревянный настил. Квилан сам нес свой багаж, Ивайрл также тащил немерянное количество чемоданов, а Висквил шел налегке, сопровождаемый гражданским дроном-носильщиком.

Самолет оказался около сорока метров длиной, с эллипсоидным, темно-малиновым, гладким корпусом, украшенным желтой бахромой, шевелившейся от движения теплого воздуха, как плавники у рыбы. Они прошли в небольшую гондолу, подвешенную под корпусом.

Гондола эта выглядела скорее выросшей, как некий созревший плод, чем построенной; окон в ней тоже не оказалось, зато внутри она была освещалась какими-то газовыми панелями, дававшими призрачный зеленоватый свет. Ощущения в целом были приятными. В следующий момент двери тихо захлопнулись.

Ивайрл вытащил свои «уши» и уселся, кажется, всем довольный. Висквил тоже сел, поставив между колен свою серебряную тросточку, подпер голову руками и принялся смотреть через газовую панель в никуда.

Квилан мог только смутно догадываться, где он. Впереди туманно маячил некий гигантский объект из восьми частей, – какой-то мир, как казалось теперь Квилану, – который постепенно становился все больше и больше и занимал все имеющееся впереди пространство, однако, по-прежнему не давал возможности рассмотреть себя детально.

Наконец стало ясно, что они приближаются к огромному скоплению планет из сверкающей сине-голубой воды.

Появились пять маленьких солнц, вращавшихся в пустом пространстве, слишком маленьких, чтобы быть настоящими звездами. За ними показались еще две, при более детальном знакомстве оказавшиеся чем-то похожими на облака.

– Что это за место? – спросил Квилан, не пытаясь скрыть в голосе удивления и страха.

– Они называют это воздушными сферами, – пояснил Висквил, не выглядевший ни испуганным, ни удивленным. – Это вращающийся двухдольный экземпляр. Имя ему Оскендарай.

Самолет нырнул, зарываясь еще глубже в густой воздух. Они прошли слой легких облаков, плавающих подобно островам в невидимом море. Квилан немыслимо изогнул шею, чтобы рассмотреть их, освещенных снизу лучами солнца, получше, но тут же ощутил полную потерю ориентации.

Снова внизу что-то появилось, некая смутная форма чуть темнее окружающей синевы. Корабль приблизился, и Квилан даже увидел тень от этого объекта, но тут же почувствовал новый приступ головокружения.

Ему дали солнцезащитный щиток. Наладив его, он глянул вперед и увидел, что это нечто синее исчезло, а вместо него сияет раскаленный шар. Квилан снял щиток и предпочел далее пользоваться собственными глазами.

– Бегемотаурус, – пояснил Висквил, и Ивайрл вдруг резко метнулся на другую сторону гондолы, на мгновение нарушив ее равновесие. Форма внизу больше всего напоминала какую-то более сложную версию самой гондолы; вокруг лениво плавали и висели еще какие-то формы поменьше.

Квилан не отрывал глаз от черт тех небольших существ, что проявлялись по мере их приближения. Кожа бегемотового дерева, или дирижабля, оказалась малиновой и синей с длинными полосами желтовато-зеленой бахромы, которая напоминала пропеллеры. Какие-то гигантские сучья торчали то вертикально, то горизонтально и заканчивались округловатыми наростами, напоминавшими топливные баки старинных самолетов. По дереву тянулись три огромных хребта, похожие на позвоночники.

По мере приближения гондолы Квилан был вынужден все плотнее прижиматься к стеклу, дабы видеть всего гиганта целиком. Он был, вероятно, около пяти километров в длину, а то и больше.

– Это один из главных у них, – снова дал пояснения Висквил. – Их здесь семь или восемь штук, впрочем, за точное количество поручиться никто не может. Бегемотаурусы огромны, как горы, и так же стары. Они наделены чувствительностью, разумом и являют собой останки существ, или цивилизаций, сублимировавшихся более миллиарда лет назад. Но это тоже лишь предположение. Этого, например, зовут Сансемин. Он во власти тех, кто в этом деле является нашими союзниками.

Квилан посмотрел на старика в полном недоумении, но тот, вертя в руках сверкающую трость, лишь пожал плечами.

– Вы еще встретитесь с ними или их представителями, майор, но не будете знать, кто они.

Квилан кивнул и снова припал к окну. Еще какое-то время он собирался спросить, зачем они прибыли в столь странное место, но передумал.

– И как долго мы здесь останемся, ваша честь? – вместо этого уточнил он.

– Некоторое время, – уклончиво улыбнулся Висквил. – Может быть, две-три луны, майор. Но мы не останемся в одиночестве. Здесь уже есть челгрианцы – группа монахов из Ордена Абремайл. Они живут на храмовом судне под названием «Душа небес». Судно это находится внутри бегемотауруса. Во всяком случае, его большая часть. Как я понял, от корабля реально присутствуют лишь фюзеляж и отсеки жизнеобеспечения. Все остальное они вынуждены были оставить где-то снаружи, в космосе, – Висквил неопределенно махнул рукой. – Бегемотаурусы, как мне говорили, очень чувствительны к технологиям, применяющим силовые поля.

Наставник храмового судна оказался высоким, элегантным, одетым в простую, но изысканную рясу ордена. Он встретил их на широкой платформе, находившейся на некоем подобии гигантского фруктового дерева, росшего прямо из кожи бегемотауруса. Они сошли с самолета.

– Висквил.

– Кветтер.

Кветтер быстро поклонился Ивайрлу и Квилану.

– Сюда, – коротко бросил он, указывая на расселину в коже бегемотауруса.

Восемьдесят метров гладкого, плавно идущего вниз туннеля заканчивались пещерой, выглядевшей так, словно она была сделана из мягких пород дерева, и имевшей удушливую атмосферу склепа. Храмовое судно оказалось темным цилиндром около девяноста метров в длину и тридцати в ширину, занимавшим половину этой влажной теплой пещеры. Из обшивки у него во множестве торчали какие-то крепежные устройства.

На своем солдатском веку Квилан насмотрелся всяких наскоро разбитых лагерей, временных командных постов, недавно отбитых позиций и тому подобного, а потому прикинул и сделал вывод, что «Душа небес» торчит здесь уже никак не меньше месяца. У основания судна сидели два больших дрона в виде широких конусов. При появлении гостей они немедленно подплыли к ним и вежливо поклонились. Поклонились и Кветтер с Висквилом.

– Ты – Квилан, – сказал затем один из них, но который именно, определить было невозможно.

– Да, – согласился Квилан.

Обе машины приблизились к нему почти вплотную; он чувствовал, как от их движения идет волна воздуха, и шерсть на его лице поднимается, а в нос ударяет мучительно непонятный запах, идентифицировать который ему никак не удавалось. По ногам гулял ветер.

– КВИЛАН, МИССИЯ ВЕЛИКОЙ СЛУЖБЫ ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ ПРИГОТОВИТЬ ТЕБЕ ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ НА СТРАХ СМЕРТИ.

Квилан инстинктивно сделал шаг назад, но заставил себя остановиться и вслушаться в тишину. Неужели он говорил сейчас с ушедшими?

– СТРАХ? – снова прозвучало у него в мозгу.

– Нет, я не боюсь смерти, – тихо ответил он.

– СМЕРТЬ НИЧЕГО НЕ ИСПРАВЛЯЕТ.

Обе машины отплыли и снова опустились у основания корабля.

– ПРИВЕТСТВУЕМ ВСЕХ. ПРИГОТОВЬТЕСЬ. СКОРО.

Квилан почувствовал, как Ивайрл и Висквил отлетели в сторону, словно унесенные порывом ветра, в то время как Кветтер вообще не сдвинулся с места. Обе машины тихонько задвигались и исчезли, уплыв по туннелю в направлении входа.

Помещения для жилья им, слава богу, отвели на наружной стороне гигантского существа, в каком-то огромном наросте. Воздух там тоже был густ и влажен, но пропитан запахом овощей и потому казался свежим по сравнению с пещерой.

Багаж оказался уже выгруженным, и не успели они разобрать его, как были приглашены в небольшое турне по поверхности на том же самолетике, что и прибыли. Их сопровождал Эйнур, изящный, немного напряженный молодой монах, который вполне бойко рассказывал про ходу дела о некоторых эпизодах легендарной истории и предполагаемой экологии бегемотауруса.

– Мы полагаем, что на самом деле их тысячи, – признался он, когда они нырнули под гигантский живот в свисающие джунгли кожной растительности. – Есть еще гигантские литинии, те совсем большие, размером с приличный континент. Люди даже не уверены, обладают ли они сознанием. К сожалению, сейчас мы их не увидим, поскольку находимся слишком низко. Они так низко не опускаются. В этом виноваты имеющиеся у них проблемы с плавучестью.

– Но как же это удается Сансемину? – не выдержал Квилан.

– Он модифицирован, – немного замешкавшись и предварительно посмотрев на Висквила, объяснил монашек. Затем их проводник сразу же указал на дюжину странных семян в виде лодок, способных вместить двух взрослых челгрианцев. – Здесь вы сможете увидеть образчики фауны – из них скоро вылупятся разведчики-рапторы.

Квилан, Висквил и Кветтер сидели, опустив головы, в «Душе небес» в некоем сферическом помещении, имевшем несколько метров в диаметре. Их окружали стены двухметровой толщины, сделанные из субстрата, который содержал миллионы ушедших челгрианских душ. Они расположились треугольником, совершенно обнаженные. Стоял вечер дня их прибытия, согласно отсчету времени в «Душе небес». Квилану, однако, казалось, что уже середина ночи. Однако за стенами сиял вечный, хотя и изменчивый день, как сиял он вот уже миллиарды лет.

Висквил и Кветтер разговаривали с богом, а Квилан чувствовал, как по спине его ходит незнакомый холодок. Было ощущение, что голоса раздаются в какой-то пещере неподалеку.

Но наступила и его очередь. Голос был громким, ушами он воспринимался почти как крик.

– КВИЛАН, МЫ – ЧЕЛГРИАНСКИЙ БОГ.

Квилан почувствовал, что ему не надо отвечать вслух, а просто промысливать свои ответы, и он подумал: «Говорить с Вами – высокая честь».

– ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?

«Не знаю. Я тренировался. Я думал, что о моей миссии вы знаете больше меня».

– ВЕРНО. ТОГДА ОТВЕТЬ: ИСПОЛНИШЬ?

«Исполню все, что потребуется».

– ЭТО ОЗНАЧАЕТ ТВОЮ СМЕРТЬ.

«Знаю».

– И НЕБЕСА ДЛЯ МНОГИХ.

«Ради этого я и подготовлен».

– НО НЕ ДЛЯ УОРОСИ, КВИЛАН.

«И это знаю».

– ВОПРОСЫ?

«Я могу спросить о чем угодно?»

– ДА.

«Хорошо. Зачем я здесь?»

– ЧТОБЫ ТРЕНИРОВАТЬСЯ.

«Но почему именно в этом месте?»

– БЕЗОПАСНОСТЬ. ПРОФИЛАКТИЧЕСКАЯ МЕРА ОПАСНОСТИ. СОЮЗНИКИ НАСТАИВАЮТ.

«Кто наши союзники?»

– ДРУГИЕ ВОПРОСЫ?

«Что я должен сделать в конце тренировок?»

– УБИТЬ.

«Кого?»

– МНОГИХ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ.

«Куда меня пошлют?»

– ДАЛЕКО. ВНЕ ЧЕЛГРИАНСКОЙ СФЕРЫ.

«Включает ли моя миссия композитора Махрая Циллера?»

– ДА.

«Я должен убить и его?»

– ЕСЛИ ТАК, ОТКАЗ?

«Этого я не говорил».

– СОМНЕНИЯ?

«Если так, я хотел бы знать причину».

– ЕСЛИ НЕТ ПРИЧИНЫ, ОТКАЗ?

«Не знаю. Есть некоторые решения, которые нельзя принять без знания их причин. Вы собираетесь открыть мне, зачем нужно убить Махрая Циллера, или нет?»

– ВЕРНО. ВСЕ БУДЕТ ОБЪЯСНЕНО В СВОЕ ВРЕМЯ. ПЕРЕД НАЧАЛОМ МИССИИ. СНАЧАЛА ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ.

«Как долго я буду здесь?»

– ДРУГИЕ ВОПРОСЫ?

«Что вы имели в виду, говоря слово "опасность"»?

– ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ.

«Все, благодарю».

– МЫ ПРОЧТЕМ ТЕБЯ.

«Что под этим подразумевается?»

– ЗАГЛЯНЕМ В ТВОЙ МОЗГ.

«Вы хотите заглянуть в мое сознание?»

– ВЕРНО.

«Сейчас?»

– ДА.

«Хорошо. Надо ли мне что-нибудь для этого делать этого?» Голова у Квилана закружилась, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть.

– СДЕЛАНО. ВСЕ В ПОРЯДКЕ?

«Думаю, что да».

– ЧИСТО.

«Вы хотите сказать, что… что я чист?»

– ВЕРНО. ЗАВТРА ПОДГОТОВКА И ТРЕНИНГ.

Висквил и Кветтер улыбались майору Квилану.

Едва Квилан заснул, как проснулся от сна, заставившего его вперить усталые невидящие глаза в густую странную темноту. Он натянул щиток, увидел серо-синюю комнату с неровными стенами, поднялся с тюфяка и подошел к единственному окну, где слабый ветерок умирал, едва возникнув, словно истощенный собственным же усилием. Через щиток была видна грубая рама окна и легкие облака снаружи.

Квилан снял щиток. Тьма показалась гуще, и он стоял, продолжая впитывать ее всем телом, до тех пор, пока не осознал, что увидел высоко над собой какую-то синюю вспышку. Он даже не понял, было ли это светом. Эйнур говорил, что такое случается при прохождении больших масс воздуха через термальные уровни хаотической циркуляции воздуха.

Он увидел еще несколько вспышек, одни слабее, другие сильнее, но все по-прежнему очень далеко. Квилан снова натянул щиток и вытянул руку с выпущенными когтями, почти сведя два пальца вместе. Да, вспышка была именно такого размера.

Еще вспышка. Теперь через щиток он увидел всю систему облаков, их башни и крепости, истекающие паром, но они исчезли в тот же миг, как только он осознал их.

Квилан в который раз снял щиток и прислушался к шуму, производимому этими загадочными вспышками. До него донесся слабый шум, словно где-то далеко завывая ветер, продувающий до костей. Может быть, в нем слышались и отдаленные раскаты грома, но звук был однородный и выделить в нем пик, начало и конец оказалось невозможно.

И тогда Квилан вдруг понял, что здесь нет эха. Нет ни скал, ни плотной земли, от которых оно могло бы отражаться. Бегемотаурус поглощал звуки, словно плавучий лес.

Акустически мертвый лес. Он вспомнил, откуда пришла эта фраза. Уороси писала какую-то работу в университете, связанную с музыкой, и показала ему странную комнату, уставленную пенными пирамидками. «Пространство становится акустически мертвым», – пояснила Уороси, и это оказалось правдой: их голоса умирали, едва сорвавшись с губ, и каждый звук глох без резонанса.

– Ваш Хранитель душ есть нечто большее, чем обычный хранитель, – сказал ему Висквил на следующий день, когда они сидели в приемной «Души небес». – Разумеется, в нем есть все, что положено нормальному устройству такого рода, все записи вашего сознания. Тем не менее он обладает способностью нести в себе и сознание другого существа. Словом, при выполнении миссии вас будет двое. Позднее будет дан более подробный инструктаж, но я хотел бы услышать ваши непосредственные вопросы по этому поводу прямо сейчас.

– Кто будет этим вторым, ваша честь?

– Точно еще не решено. В идеале – и в соответствии с характером миссии – это должно быть лицо из разведки, а именно Шоулан Хайдеш Хайлер, генерал-адмирал, один из тех, чьи души хранились в Военном институте на Аорме. Хотя «Зимняя буря» потеряна, возможно, уничтожена, а оригинальный субстрат находится именно там, мы все-таки, может быть, найдем другую кандидатуру. Это сейчас как раз обсуждается.

– Почему это столь необходимо, ваша честь?

– Расценивайте его просто как второго пилота на борту, майор. У вас будет с кем поговорить, посоветоваться, обсудить кое-что относительно исполнения миссии. Сейчас это не кажется столь уж необходимым, но есть причины, по которым мы все же настаиваем на таком решении.

– Надо полагать, миссия будет долгой?

– Угадали. Она может занять несколько месяцев. Минимальный срок – тридцать дней, но ничего нельзя утверждать точно, поскольку многое зависит и от выбора транспорта. Вы можете быть доставлены по назначению на одном из наших судов, а можете и на гораздо более быстроходном корабле других Вовлеченных, возможно, даже на принадлежащем самой Цивилизации.

– Так миссия должна разворачиваться там?

– Да. Вы посылаетесь на орбиту Цивилизации под названием Мэйсак.

– Туда, где живет Махрай Циллер?

– Именно.

– И я должен убить его?

– Ваша миссия заключается не в этом. Ваша легенда же будет состоять в том, что вы прибыли туда убедить его вернуться на родину.

– А реальная миссия?

– Об этом поговорим в свое время, там слишком много особенностей.

– Особенностей?

– Ваша подлинная миссия не будет вам известна даже с ее началом. Вы будете знать легенду и будете в нее верить, при этом понимая, что это неправда.

– Значит, мне будет вручено нечто вроде секретных инструкций, ваша честь?

– Вроде. Но эти инструкции будут засекречены в вашем собственном сознании. Ваша память о настоящем времени – возможно, от окончания войны до окончания тренинга – будет возвращаться к вам постепенно, по мере завершения миссии. К тому времени, когда вы вспомните этот наш разговор, – в конце которого вы узнаете, в чем реально заключается предстоящее вам дело, хотя и не узнаете точно, как ему суждено быть исполненным, – вы будете уже совсем близки к исполнению.

– А можно ли работать с памятью настолько точно, ваша честь?

– Можно, хотя, конечно, допустимы небольшие погрешности. Но именно поэтому вам и придается второй пилот. А еще потому, что речь идет о специфическом мире Цивилизации. Как известно, они никогда не считывают сознания, то, что внутри существа, считается у них сакральным. Слышали об этом?

– Да.

– И мы верим, что это действительно так, но ваша миссия настолько важна для нас, что мы не имеем права ошибиться. Мы представили, что если они и станут считывать сознание, то самым подходящим временем для этого сочтут время вашего пребывания на борту их корабля, особенно, если он будет военным. Если мы сумеем устроить, что вы отправитесь на Мэйсак именно таким образом, они, конечно, не преминут залезть к вам в голову и обнаружат, даже при самом глубоком исследовании, лишь вашу совершенно невинную легенду. Мы верим – и не раз проверяли на опыте, – что такое сканирование может быть выполнено без вашего ведома и знания. Но, если они пойдут дальше, чтобы докопаться до тех воспоминаний, которые мы первоначально скрыли от вас, то процесс себя обнаружит. По крайней мере, вы будете знать, что он происходит или, что несколько хуже, происходил. Если это произойдет, то ваша миссия закончится слишком рано, майор. И вы умрете, не успев совершить намеченного.

Квилан кивнул, что-то обдумывая:

– Скажите, ваша честь, проводились ли уже на мне опыты подобного рода? Я имею в виду, потерял ли я память, согласившись на вашу миссию, – или нет?

– Нет. Эксперименты, о которых я упоминал, проводились на других. Мы с вами предельно откровенны в своих намерениях и действиях, майор.

– Итак, чем больше я стану приближаться к завершению миссии, тем больше буду о ней знать?

– Абсолютно верно.

– А эта личность, «второй пилот», он будет знать все с самого начала?

– Да.

– И этого нельзя будет прочесть сканерами Цивилизации?

– Можно. Но такое прочтение потребует более глубокого и детального чтения, чем требуется для простого биологического мозга. Ваш Хранитель душ станет вашей цитаделью, Квилан, а ваш собственный мозг – стеной, ширмой. Если цитадель падет, стены все равно должны остаться. Далее. Как я говорил, ваш Хранитель душ – не простое устройство. Он содержит – или будет содержать – небольшой полезный груз и то, что обычно известно под названием преобразователь материи. Конечно, это не настоящий преобразователь, но вещь с подобным эффектом. Здесь, честно признаюсь, технические подробности от меня ускользают.

– И он такого же размера, что и Хранитель?

– Да.

– Это наши собственные технологии, ваша честь?

– Это не должно интересовать вас, майор. Главное, будет он работать или нет. – Висквил явно заколебался, но все-таки сказал: – Наши ученые и техники не перестают постоянно удивлять нас новыми открытиями, надеюсь, вам это тоже прекрасно известно.

– Разумеется, ваша честь. А что это будет за полезный груз?

– И это вам не обязательно знать, майор. В настоящий момент, я и сам знаю о нем крайне мало, хотя и меня поставят в известность в нужное время, перед самым началом вашей миссии. Сейчас же мне известно только о производимом им эффекте.

– И каков же он?

– Это, так сказать, некая степень повреждения или разрушения.

Квилан замолчал. Он прекрасно помнил о присутствии миллионов ушедших, хранившихся в окружавшем их субстрате.

– Должен ли я понять все это так, что полезный груз будет преобразован в мой Хранитель?

– Нет, он будет существовать параллельно с ним.

– Значит, он будет преобразован из Хранителя?

– Да. И вы будете контролировать это преобразование. Вернее, сами преобразовывать.

– Я?

– Именно для этого вы здесь, майор. Вас будут учить пользоваться этим устройством так, чтобы, когда придет время, вы смогли передать груз в желаемую точку назначения.

– Я, конечно, немного не в курсе передовых технологий, но…

– Ничего страшного, майор. В этом деле ранее существовавшие технологии значения не имеют. Это новая технология. Такого мы еще не знали, и ни в одной книге данных о ней нет. И именно вы поможете написать такую книгу.

– Понимаю.

– А теперь позвольте мне рассказать вам немного подробней о мире Цивилизации по имени Мэйсак. – Висквил поплотней запахнул полы рясы и сел в старое кресло. – Это так называемая Орбита – лента материи в форме тонкого браслета, вращающаяся по орбите вокруг солнца, – в нашем случае это звезда Лейслер, – в той зоне, где, в принципе, могли бы существовать обитаемые природные планеты.

– Орбита весьма отличается от нашего места обитания в космосе; она, как и большинство орбит Цивилизации, имеет диаметр приблизительно в три миллиона километров и, таким образом, площадь поверхности около десяти миллионов. Ширина стен у основания около шести тысяч, а высота около тысячи. Сверху орбита открыта, атмосфера удерживается гравитацией, создаваемой мировым хребтом.

Все орбиты Цивилизации построены таким образом, что одинаковая скорость при стандартной гравитации, тем не менее, создает разные циклы день и ночь. Местная ночь наступает тогда, когда внешняя сторона Орбиты направлена в сторону, противоположную солнцу.

В центре Орбиты, плывя на равном расстоянии от всех ее частей, находится Хаб. Там есть субстрат искусственного интеллекта, который Цивилизация называет Разумом. Машина контролирует все аспекты жизнедеятельности Орбиты. Существуют тысячи вспомогательных систем, занимающихся тем же, то есть наблюдением и управлением, конечно, не всей жизни, но, прежде всего, самых важных ее процессов. Впрочем, сам Хаб имеет возможность прямого контроля над каждым и над всеми в любое время.

У Хаба существуют также миллионы человекообразных представителей, называемых аватарами, через которых он общается с населением. Кроме того, у него в наличии есть дроны и определенное количество разумных космических судов и мелких разумов.

Каждая орбита и каждый Хаб имеют собственные отличия. У некоторых орбит всего несколько составляющих ландшафта – простые куски земли в квадратных парсеках и море, называемое Тарелкой. У других, таких крупных, как Мэйсак, есть все, что полагается нормальной планете, и население там свыше пятидесяти миллиардов, тогда как на других – не более десяти миллионов.

Мэйсак известен высоким уровнем поддержки своих жителей. Порой это объясняют тем, что многие из них занимаются всякими опасными видами спорта, но на самом деле это происходит потому, что некогда они осознали, что Лейслер не совсем стабильная звезда и может вспыхнуть в любой момент с силой, которой будет достаточно, чтобы убить всех на всей поверхности орбиты.

Махрай Циллер живет там все последние семь лет и, кажется, собирается остаться навсегда. Как я уже сказал, ваша псевдозадача – убедить его прервать ссылку и вернуться на Чел.

– Ясно.

– Настоящая же цель заключается в деструкции Хаба Мэйсака и, таким образом, в уничтожении значительной части его обитателей.

Аватар собирался показать ему один из заводов у подножия Бычьей горы. Они ехали в подземной машине – комфортабельной капсуле, мчавшейся над поверхностью Орбиты в полном вакууме. Отмахав с полмиллиона километров, они добрались до огромной петли, которую делала здесь дорога, огибая основание горы. Машина остановилась почти в ее центре и стала быстро вертикально подниматься вверх к заводу, расположенному в сотне километров наверху.

– Ты в порядке, майор?

– Да. А ты?

– Тоже. Цель миссии приближается?

– Да. Как я держусь?

– Отлично, сынок. Никаких явных физических проявлений. Но ты уверен, что с тобой все в порядке?

– Абсолютно.

– И мы по-прежнему в режиме «вперед»?

– Да.

К Квилану обернулся сереброкожий аватар:

– Но вы уверены, что вам действительно интересно будет осмотреть завод?

– Да, но, разумеется, не тот, где делают космические суда. Этим вы меня точно утомите.

– Хорошо, Орбита велика.

– В таком случае у меня есть конкретная вещь, которую хотелось бы посмотреть.

– И что же это?

– Вас. То есть настоящий Хаба.

– О, конечно! – улыбнулся аватар.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ПОЛЕТ

– Мы уже почти там?

– Не уверен. А что говорит существо? Что это значит?

– Ничего это не значит. Мы уже там?

– Это трудно знать с уверенностью. Вернемся к тому, что говорит существо. Его смысл тебе известен?

– Да! Разумеется! Но, прошу, нельзя ли побыстрее?!

– Нельзя. Мы и так двигаемся настолько быстро, насколько позволяют обстоятельства, и поэтому можем занять время тем, что ты расскажешь все, что понял из речей этого существа. Хотя бы вкратце.

– Это вообще ничего не значит! То есть, конечно, значит, но! Да! Черт! Поспешим же! Быстрее! Пойдем же быстрее!

Они – Оген Цлеп, 974 Праф и три раптора-разведчика – все еще находились внутри Сансемина и пробирались по какому-то узкому туннелю, стены которого постоянно тревожно вздрагивали. Отовсюду несло запахом гнилого мяса, отчего Оген с трудом сдерживал позывы к рвоте. Старой дорогой идти назад было нельзя: там перекрывали вход два задушенных разведчика.

Пришлось искать другую дорогу, которая поначалу уводила вниз и вглубь содрогающегося тела умирающего бегемотового дерева. Двое разведчиков вызвались идти впереди из-за возможной опасности, но они так медленно пробирались мимо скользких стен, что Оген был убежден, что один он выбрался бы гораздо быстрее.

Проход снизу оказался весь завален какими-то камнями, так что идти становилось все труднее и приходилось то и дело хвататься за мокрые и дрожащие стены. Оген весьма пожалел, что у него нет перчаток. Он почти ничего не видел, а все, что увидеть все-таки удавалось, представлялось ему серым ночным кошмаром или пляской черно-белых теней. Лучше бы уж он вообще ничего не видел.

Первый разведчик остановился на развилке и явно затруднялся, какой поворот выбрать.

Неожиданно откуда-то донесся звук взрыва, влажный воздух вокруг забился и запульсировал, принося с собой еще более удушающий запах падали. Оген согнулся в приступе рвоты.

– Что это? – пробормотал он.

– Неизвестно, – вздохнул Праф.

Вонь немного ослабела, и разведчик рискнул идти левой стороной, для чего уже сложил поплотнее крылья.

– Туда! – воодушевленно сказал Праф.

«Наверное, мне суждено умереть, – ясно, но вполне спокойно подумал Оген. – Придется умереть в этой вони, в этом прогнившем, старом, чужом существе, в тысяче световых лет от человеческой цивилизации. И пустить псу под хвост информацию, которая могла бы спасти тысячи жизней и сделать меня героем!»

Жизнь так несправедлива!

Существо на стене пещеры прожило как раз столько, чтобы успеть сообщить нечто, что могло убить и его, окажись правдой. Знание, полученное им из слов существа, отныне делало Огена мишенью для людей, которые не тратят времени на размышления, когда речь идет об убийстве.

– Вы из Цивилизации? – спросил он длинное пятиногое существо, висевшее на стене.

– Да, – ответило оно, стараясь хотя бы во время разговора поднять голову. – Агент. Особые обстоятельства.

Огена едва снова не вырвало. Он-то много чего слыхал об этих особистах. Он даже сам когда-то мечтал стать им, особенно в детстве. Да и когда повзрослел, черт побери, тоже хотел! Но он никогда не думал, что жизнь столкнет его с таким особистом реально.

– О, – только и прошептал он, чувствуя себя совершенным дурачком. – Как дела?

– A y вас? – тихо ответило существо вопросом на вопрос.

– Что? Ах, да. Хм… Я ученый. Оген Цлеп. Да, ученый. Я счастлив… Да. То есть, скорее, нет. Хм… Просто я… Да. – Он схватился за ожерелье тетки, голос его дрожал. – Ничего страшного… Мы можем вас как-нибудь снять отсюда? Это такая дыра, да, это, прямо скажем…

– Нет. Не надо так думать, – попыталось улыбнуться существо и сделало головой движение, напоминающее кивок, отчего тут же сморщилось от боли. – Не хотелось вам говорить, но… Я жив только пока я вишу здесь, связанный с… Впрочем, все равно. Выслушайте же меня, Оген. Вы должны выбраться отсюда.

– Правда? – Это было уже что-то. Пол пещеры так и дрожал, каждый раз сотрясая все вокруг и призрака смерти, висевшего на стене. Один из разведчиков, чтобы не упасть, вынужден был раскинуть крылья и сбил ими Прафа. Тот зацокал, запищал и возмущенно уставился на оскорбителя.

– У вас есть связь? – спросило существо. – Можно дать сигнал за пределы воздушной сферы?

– Нет. У нас ничего нет.

– Дерьмово, – существо снова сморщилось от боли. – Тогда вам надо выбираться из Оксендарая на судно, на любую планету, куда угодно. Куда угодно, где вы сможете связаться с Цивилизацией, ясно?

– Ясно. Но зачем? Что мы должны сказать?

– Заговор. Это не шутка, Оген, не розыгрыш. Заговор. Серьезный, чудовищный заговор. Направленный на разрушение… Орбиты.

– Какой?!

– Орбиты под названием Мэйсак. Слыхали о такой?

– Естественно! Это очень известное место!

– Они хотят уничтожить ее. Челгрианцы. И туда пошлют челгрианца. Я не знаю его имени, да это и не важно. Он уже на в пути туда, если не там. Не знаю, где именно, но будет нападение. А вы… Вы должны выбраться отсюда. Выбраться и рассказать. – Существо неожиданно напряглось, вытянулось и качнулось от сильного взрыва, снова потрясшего пещеру и высоко подкинувшего пару полуразложившихся трупов. Оген и оба разведчика упали навзничь и с трудом поднялись. Существо уже открыло глаза и не сводило с Огена глаз.

– Оген. Сообщите все в контрразведку или в посольство. Меня зовут Джайдин Самертюр. Самертюр, запомнили?

– Конечно. Джайдин Самертюр. Это все?

– Достаточно. А теперь уходите. На Орбиту Мэйсак. Челгрианец. Джайдин Самертюр. Это все. Уходите немедленно. Я попытаюсь удержать… – Голова существа безжизненно свесилась на грудь. Пещеру потряс новый, еще более сильный взрыв.

– Так что говорит это существо? – снова потребовал Праф.

– Бежим отсюда, вот что! – крикнул Оген прямо ему в лицо и схватил переводчика за сухое кожистое крыло.

Они продвинулись уже немало, когда над головами у них снова зашумел порыв ветра, а впереди неожиданно началась настоящая буря. Оба разведчика распустили крылья и стали действовать ими как парусами, маневрируя и стараясь держаться поближе к стенам, чтобы их не унесло потоком. Постепенно они все больше отдалялись от Цлепа, который тоже безуспешно жался к стенам.

– О, – пропищал откуда-то из-под Огена Праф. – Это ни о чем хорошем не говорит.

– Помогите! – завизжал Оген, видя, как обоих разведчиков вдруг резко понесло прямо на него. Он попытался как-нибудь согнуться в кольцо, но ветер не давал ему этого сделать.

– Давай сюда! – услышал он снова писк переводчика и глянул вниз себе под ноги. Праф держался за какой-то крюк в полу.

– Хорошая идея! – И Оген нырнул вниз, тоже за что-то схватившись на полу, успев это сделать именно в тот момент, когда обоих рапторов с шумом пронесло мимо него. Порыв ветра прошел, и, спустя несколько секунд, Оген отцепил от себя Прафа. Взору его представилась весьма печальная картина: от рапторов осталась лишь куча перемешанных крыльев, конечностей и когтей.

Праф отряхнулся и важно заметил:

– В подобном случае разведчиков Йолеуса надо оставить непосредственно здесь, а нам продолжить свое путешествие на поверхность Сансемина. Вот так, Оген Цлеп.

И они двинулись дальше своей дорогой. В желудке у Цлепа поднялась буря, словно он резко ехал вниз на скоростном лифте.

– Мы падаем? – прошептал он.

– Кажется, да. Сансемин быстро теряет высоту, – пробормотал Праф, ловко перебираясь по крючьям пола.

– Хреново. – Он посмотрел вокруг, туннель спускался все ниже и глубже, они шли уже почти как по лестнице.

– Ага, – только и сказал переводчик, когда налетел очередной порыв ветра.

Вдруг что-то резануло Огена по глазам.

– Свет! – заорал он. – Свет! Праф! Я могу видеть! – Но голос его относило ветром.

– Это огонь, – сухо поправил его Праф. – Ближе к полу, Оген Цлеп, ближе к полу.

И Оген едва успел сгруппироваться и закрыть ладонями лицо, как над ними пронесся раскаленный огненный шар. Жар и свет длились не больше пары секунд.

– Поднимайся, – приказал Праф. – Поднимайся.

– Да ты весь в огне! – вскрикнул Оген, поднимаясь и только сейчас догадавшись, что Праф прикрыл его своими крыльями во время прохождения летящего шара.

– Таковы обстоятельства, – невозмутимо ответил переводчик, не обращая внимания на клубы дыма и язычки огня, тянувшиеся от его спины. Он упрямо толкал Огена вперед. Ветер становился все сильнее, идти против него становилось все труднее, тем более что путь шел уже почти вертикально.

Снова показался свет, и, поняв, что на этот раз он не желтый, а сине-белый, Оген застонал от счастья.

– Мы выбрались! – выдохнул Праф.

Они выпали из брюха умирающего, горящего и потерявшего ориентацию великана, быстро несущегося куда-то вниз. Оген прижал к себеПрафа, потушил пламя, пожиравшее его крылья, включил моторы на лодыжках и баллон-капюшона, чтобы остановить их падение вниз. И спустя пару минут после ужасающего полета вниз вперемешку с изуродованными горящими животными, они уже поднялись над тем, что было когда-то прекрасной воздушной сферой, бегемотовым деревом, дирижаблем, бегемотаурусом Сансемином. В воздухе они встретили остатки боевого расчета Йолеуса, которые еще успели спасти их от пары раненых, но по-прежнему хищных огринов.

Праф мелко дрожал в руках у Цлепа, запах горелых крыльев щекотал ему нос, и отряд, понесший большие потери, медленно начал обратный путь на родину.

– Так отправляешься?

– Да. Отправляюсь. Отбываю. Покидаю.

– Прямо сейчас?

– Как можно скорее. Где здесь ближайший корабль? Или еще что-нибудь? Только, чтобы не челгрианское. Да, только не челгрианское.

Никогда в жизни Оген не мог себе представить, чтобы приемная в брюхе Йолеуса показалась ему родным домом, – но на данный момент это было именно так. Он чувствовал себя здесь в совершенной безопасности. И испытал настоящую тоску при одной мысли о том, что нужно покинуть это убежище.

Йолеус разговаривал с ним с помощью соединяющего кабеля и переводчика по имени 46 Цун. Он замещал 974 Прафа, которого принесли домой совершенно без признаков жизни, однако он довольно быстро возрождался в родных стенах. 46 Цун устало прикрыл глаза, а Оген вдруг ощутил, что от его одежды по-прежнему пахнет паленым и тухлятиной. Его передернуло.

46 Цун открыл глаза.

– Ближайший отбывающий объект отбывает из Второго Тропического порта со склона Йондер через пять дней, – пояснил он.

– Поеду на нем. Но, подождите, он не челгрианский?

– Нет. Он принадлежит ювуонианцам.

– Тогда тем более еду.

– Но сейчас для тебя крайне неудобное время, чтобы отправляться из Второго Тропического порта.

– Что!?

– Сейчас для тебя крайне неудобное…

– В таком случае, когда же!?

Переводчик опять прикрыл глаза на некоторое время и, раскрыв их затем, ответил:

– Для такого существа, как ты, понадобится минимум двадцать три дня, чтобы добраться до Второго Тропического порта.

Оген почувствовал, что в голове у него помутилось, а на глаза наворачиваются слезы то есть, на него накатило состояние, которого он не испытывал со времен далекого детства. Но приходилось держаться.

– Когда же следующее судно?

– Неизвестно, – мгновенно ответил переводчик.

– Но, может быть, можно дать сигнал? – спросил он, едва сумев подавить вопль отчаяния.

– Разумеется.

– Сигнал, превышающий скорость света, надеюсь?

– Нет.

– Тогда можно ли просигналить какому-нибудь судну? Неужели у меня нет никакой возможности отправиться пораньше?

– Что ты подразумеваешь под словом пораньше?

– Ну хотя бы в течение ближайших ста дней?!

– На этот период нет заявок ни от каких судов или объектов. Оген дернул себя за волосы и простонал, а потом и просто взревел от отчаяния. Он никогда не выполнит задания. Он вообще ничего не сделает. Только и будет, что реветь да рвать на себе волосы. Ученый посмотрел на обезображенное скорчившееся тельце Прафа, уронил голову и уставился себе под ноги. Его лодыжечные моторчики смотрели на него почти с насмешкой. И тогда он вдруг торжественно поднял голову.

Оген быстро просчитал, что ему известно о ювуонианцах. В контакт вступают только наполовину, очень мирные и заслуживают абсолютного доверия. Находятся все еще в периоде дефицита, корабли маломощные, очень медленные, по стандартам Цивилизации, но все же приемлемые.

– Йолеус, можете ли вы связаться со Вторым Тропическим портом или как его там? – торжественно обратился он.

– Да.

– Сколько времени это займет?

– День с четвертью для исходящего сигнала и примерно столько же для входящего.

– Отлично. Где здесь ближайший порт и сколько времени мне понадобится, чтобы туда добраться?

Повисла небольшая пауза.

– Ближайшим портом будет Девятый Тропический порт, на президентском склоне. Полет туда занимает у разведчика отсюда две целых и три пятнадцатых части дня.

Оген перевел дыхание. «Я, в конце концов, принадлежу к Цивилизации, – сказал он себе. – И я должен знать, как поступить в такой ситуации, и поступить, как можно лучше».

– Тогда, пожалуйста, дайте сигнал ювуонианскому судну, – попросил он. – И скажите, что я заплачу, не скупясь, если они подберут меня в Девятом Тропическом порту на президентском склоне через четыре дня и довезут до пункта назначения, который я объясню им по дороге. Также намекните, что их услуга будет оценена не только мной.

Он рассчитывал отбыть тотчас же, ибо этот корабль становился теперь его единственным шансом, а упускать время в сложившихся обстоятельствах было немыслимо. И тогда Цлеп, вздохнув, добавил:

– Сообщите им, что я гражданин Цивилизации.

Ему так и не удалось как следует попрощаться с 974 Прафом. Несчастный переводчик все еще находился без сознания и висел пришпиленный к стене пещеры. Оген Цлеп отбыл на следующий день. Он собрал вещи, удостоверился, что записи его исследований, глипт и стило находятся в безопасном месте внутри Йолеуса, и занялся приготовлениями к последнему чаепитию. Но стакан ягелевого чаю почему-то теперь не показался ему вкусным.

В Девятый Тропический порт его сопровождал эскорт рапторов. В последний раз через плечо посмотрев на Йолеуса, Оген увидел, как гигантское существо исчезает в голубом мареве под сенью туч по направлению ко все еще вожделенной для него Муетенайв, – и пожелал ему удачи.

Оген даже почувствовал нечто вроде сладостной печали по поводу того, что не сможет разделить их счастья, и на мгновение с чувством стыда ощутил, что был бы даже рад, если бы ювуонианское судно отказалось выполнить просьбу Йолеуса и таким образом вынудило бы его вернуться обратно.

Наконец Йолеус исчез в тучах, и Оген остался наедине со своими мыслями. Его моторчики ровно жужжали, плащ развевался, пытаясь стать подобием крыльев. Настоящие крылья рапторов разрезали воздух вокруг в некоем синкопированном ритме и с приятным шелестящим звуком. Все это вместе создавало приятный и умиротворяющий эффект. Он посмотрел на 46 Цуна, уцепившегося за его шею, но переводчик притворился спящим.

Девятый Тропический порт оказался достаточно занюханным местечком с ограниченными возможностями. Он представлял собой простой люк на поверхности аэросферы около десяти метров диаметром, где каким-то естественным путем создалось чистое окно для выхода в космос. Вокруг этой круглой площадки росли мегафруктовые деревья, в изобилии имевшиеся и на Йолеусе. В одном из таких деревьев еще совсем недавно находилось жилье ученого Огена Цлепа. Мегадеревья образовывали площадку, на которую могли присесть и рапторы, и он сам. Было немного еды, немного воды, но ничего больше.

Оген проводил время ожидания, поглядывая через люк на звезды, наслаждаясь свободой и стараясь забыть совсем еще недавно испытанный ужас от пребывания в теле умирающего Сансемина.

Оген даже решил записать все свое последнее путешествие, но это давалось ему с трудом. Он пытался рассказать, что произошло с Сансемином, додумать, как оказался там агент Цивилизации, – если это существо действительно таковым являлось, – в чем на самом деле состоял заговор и что ему делать, если все происшедшее окажется шуткой, его собственной галлюцинацией или продуктом поврежденного сознания странного существа.

Он шесть раз прерывал это занятие и принимался спорить сам с собой, все более и более запутываясь: его раздирали противоречия. Второй Оген Цлеп упорно уверял первого, что все события двух минувших дней ни что иное, как бред сумасшедшего, что ему надо вернуться на Йолеус и возобновить свои занятия. Под эти споры на дальней стороне порта и появился ювуонианский корабль.

Это оказалось совсем не то, что воображал себе Оген. Ученый почему-то ожидал увидеть квадратных, грубых, волосатых гуманоидов, а они вдруг оказались сборищем каких-то красных перьев. Один из них проплыл через люк, заключенный в прозрачный пузырь с крошечным отростком, присосавшимся к дереву, на котором сидел Оген. 46 Цун внимательно следил за приближением пузыря, размышляя о том, какое прекрасное получилось бы из него гнездо.

– Это вы личность из Цивилизации? – уточнило существо в пузыре, подплывая на уровень лица Огена Цлепа. Голос был тоненький, но акцент не очень сильный.

– Да. Как поживаете?

– Вы оплатите путешествие по указанному вами маршруту?

– Конечно.

– Но наше судно очень хорошее, и путешествия на нем дорогие.

– Разумеется.

– Мы бы хотели заполучить еще одно такое же судно.

– И получите.

Существо завозилось, застучало, обращаясь к переводчику. Тот тоже в ответ что-то запищал.

– Куда же вы хотите отправиться?

– Мне необходимо передать сигнал Цивилизации. Доставьте меня в то место, откуда бы я мог это сделать, а потом просто переправьте на какое-нибудь наше судно.

Оген вдруг подумал, что сигнал можно попробовать послать и прямо отсюда, никуда не уезжая, но надежды на успех было маловато. И все же последующие несколько мгновений он испытывал нервное возбуждение от странной надежды, до тех пор пока существо не сказало:

– Мы сможем доставить вас на Критолетлай, где можно будет выполнить оба ваши пожелания.

– Сколько времени на это потребуется?

– По стандартам Цивилизации – семьдесят семь дней.

– И ничего нет ближе?

– Нет.

– Но можем мы хотя бы послать пораньше сигнал?

– Попытаемся.

– И когда мы сможем это сделать?

– Через пятьдесят дней, по вашим меркам.

– Ладно. Я бы хотел отправиться немедленно.

– Согласен. А плата?

– Через мой банковский счет в Цивилизации. О, я забыл сказать…

– Что? – Красные перья беспокойно замелькали в пузыре.

– В случае успеха будет дополнительное вознаграждение, помимо того, о котором мы договаривались.

– Благодарю, – перья удовлетворенно улеглись.

Пузырь подплыл к парапету, от него отпочковался непонятно откуда взявшийся второй пузырь, что напомнило Огену деление клетки.

– Атмосфера и температура соответствуют стандартам Цивилизации, – пояснили перья. – Гравитация слабее. Вас это устраивает?

– Устраивает.

– Вы сможете сами обеспечить свое существование?

– Попробую. У вас есть вода?

– Есть.

– Тогда выживем.

– Прошу вас на борт.

Двойной пузырь присосался к парапету, Оген взял вещи и посмотрел на 46 Цуна:

– Ну, прощай. Спасибо за все. Мои лучшие пожелания Йолеусу.

– Йолеус просил пожелать вам безопасного путешествия и последующей жизни, которая бы удовлетворяла вас во всем.

– Передай от меня ответную благодарность, – улыбнулся Оген. – Я еще надеюсь с вами увидеться.

– Будет выполнено.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ НЕСКОЛЬКО СПОСОБОВ УМЕРЕТЬ

Лифт поднимался против течения водопада. Он медленно двигался за падающей занавесью воды, порой немного выступая за ее поверхность и становясь неким подобием балкона, с которого можно было смотреть на сверкающие брызги и пену километров высоты.

Два судна, похожи по форме на пулю, шли против течения реки у самых берегов; за ними тянулись длинные V-образные хвосты. Эти «челноки» подтягивали вновь прибывшие суда к лифту.

Циллер, одетый в жилет и леггинсы, причем, весьма потертого вида, стоял с аватаром Хаба на прогулочной палубе судна под названием «Укалегон». Оно шло по реке Яхри, на Толуфе. Челгрианец то и дело встряхивался, так как укрыться от бесконечных налетающих брызг было невозможно. Однако скоро и их тоже подтянули к лифту, и, пока шла погрузка, волны упрямо лизали и качали и корабль и лифт. Шум водопада казался угрожающим.

Циллер наклонился к аватару и указал вниз, где в бурунах, словно в неистовом гневе, кипела внизу река:

– А что будет, если стыковка не произойдет? – крикнул он, перекрывая шум воды.

Аватар, чей тонкий темный костюм совершенно промок и теперь плотно облеплял серебряное тело, пожал плечами:

– Тогда произойдет несчастье, вот и все.

– А если шлюзы откроются, когда лифта не будет на месте?

– Опять же – несчастье.

– А если оборвутся тросы лифта?

– Опять несчастье.

– Или лифт будет подниматься слишком быстро?

– Тоже несчастье.

– А если шлюзы вообще не откроются?

– Попробуйте догадаться сами.

– Скажем, эта штука имеет антигравитационный киль или что-то в этом роде, так? – крикнул Циллер.

– Нет, – покачал головой аватар, и капли полетели с его лица в разные стороны.

Циллер тоже тряхнул головой:

– В общем-то, я так и не думал.

Аватар улыбнулся и нагнулся к своему собеседнику:

– Я расцениваю это как весьма положительный знак – вы задаете вопросы подобного сорта лишь после того, как все опасности на самом деле уже позади.

– Вероятно, я становлюсь столь же безрассудным по отношению к смерти, как и остальные ваши сограждане.

– Да-да, – с энтузиазмом закивал аватар. – И это вдохновляет, не так ли?

– Отнюдь нет, угнетает.

Аватар рассмеялся и посмотрел вперед, туда, где поток впадал в Великую реку у города Оссульера.

– А вообще-то нам лучше вернуться. Аилом Доулинс скоро начнет умирать, а Найзил Чазел возвращаться.

– О, разумеется. Как можно пропустить хотя бы одну из ваших гротескных церемоний, а?

Они развернулись и прошли на другой конец палубы. Судно шло среди хаоса волн, нос его то и дело взлетал и зарывался в воду, вздымая пелену зеленовато-белых брызг, падавших на палубу настоящим дождем.

Вот совсем рядом с ними выплеснулась огромная волна, превратив палубу в бурную реку глубиной не меньше метра. Циллеру пришлось крепко ухватиться руками за поручень, чтобы удержаться на судне и кое-как с трудом добраться до ближайших дверей. Аватар пробирался через бурлящую и вихрящуюся вокруг него воду с видом полного равнодушия. Придержав двери, он помог Циллеру войти.

В фойе Циллер снова встряхнулся, забрызгав сверкающие деревянные стены и расшитые портьеры. Аватар же просто стоял, давая воде стечь; через несколько секунд его серебряная кожа и костюм оказались совсем сухими, а лужица, образовавшаяся на полу, испарялась прямо на глазах.

Циллер провел рукой по шерсти на лице и вылил воду из ушей, стараясь не глядеть на безукоризненно элегантную фигуру перед ним. Аватар по-прежнему улыбался. Циллер предпринял жалкие попытки отжать жилет и брюки, но все это выглядело нелепо, особенно на фоне с безукоризненного состояния костюма аватара.

– Вот мерзость, – пробурчал он наконец.

– Я предлагал вам защиту от брызг, – напомнил аватар. Циллер все пытался вылить воду из жилетных карманов. – Но вы заявили, что хотите прочувствовать все сполна. На что я вынужден был заметить, что это лишнее.

Циллер вытащил намокшую трубку и рассматривал ее с явным отчаянием.

– А вот это уже совсем другое дело! – почти с тоской воскликнул он и сжал трубку в кулаке.

Маленький дрон принес огромное, но аккуратно сложенное белое полотенце. Аватар взял его и кивнул машине, чтобы она исчезла.

– Вот, – протянул он полотенце Циллеру.

– Благодарю.

И они пошли по коридору, минуя салоны, где небольшие группы людей любовались кипящими, и бурлящими волнами изнутри.

– И где же наш майор сегодня? – поинтересовался Циллер, ожесточенно вытирая голову полотенцем.

– Он на Неремети, вместе с Кэйбом. Осматривает вертящиеся острова. Сегодня первый день сезона Соблазна.

Циллер уже видел этот спектакль лет шесть или семь назад. Сезон Соблазна начинался тогда, когда взрослые острова понимали, что они созрели для дальнейшей жизни, и начинали покрываться разноцветными дивными цветами, которые со временем должны были превратиться в новые островки.

– Неремети? – на всякий случай уточнил он. – Это где?

– В полумиллионе километров отсюда по прямой. Вы в полной безопасности.

– Звучит малоубедительно. Разве вы сами не скачете с ним туда-сюда? Последнее, что я слышал, будто вы показывали ему завод, – Последние слова Циллер произнес с какой-то издевательской интонацией.

– Да, завод по строительству космических судов, – обиженно уточнил аватар. – Он сам попросил, смею добавить. А у меня нет никакого списка достопримечательностей, которые я обязан ему показывать. На Мэйсаке, Циллер, есть много мест, о которых вы еще и не слыхивали, даже при всей вашей любви путешествовать по новым местам.

– Неужели? – Челгрианец в недоумении остановился и в упор посмотрел на аватара.

– Конечно. – Тот тоже остановился, усмехнувшись. – Но не надо вытягивать из меня все секреты сразу, хорошо? – шутливо развел он руками.

Циллер пошел дальше, продолжая вытирать шерсть и косо поглядывая на собеседника, шедшего рядом.

– А вы знаете, что гораздо больше напоминаете женщину, чем мужчину? – вдруг спросил он.

– Вы действительно так думаете? – поднял брови аватар.

– Решительно.

– А теперь он хочет увидеть самого Хаба, – вдруг ни с того ни сего произнес аватар.

Циллер нахмурился.

– Надо же! Я сам никогда его не видел. И что, там действительно есть на что посмотреть?

– Там даже существует целая обзорная галерея. Хорошая видимость, хотя ничего особенно там, пожалуй, и не увидеть. А честно говоря, и вообще не на что смотреть.

– Неужели вся ваша знаменитая машинерия настолько ничего собой не представляет, что… Впрочем, я так и предполагал.

– И даже в еще большей степени.

– Значит, ему хватит лишь пары минут на всю эту процедуру, – Циллер вытер подмышками и вокруг пятой конечности. – Вы сказали этому ублюдку, что я могу и не появиться на первом исполнении собственной симфонии?

– Еще нет. Но я уверен, что этот вопрос поднимет Кэйб.

– И вы думаете, что он разыграет благородство и не придет сам?

– Я ни о чем не думаю. Этим занимается Терсоно. Я все же не хочу, чтобы он думал о вас как о глупом мальчишке и злопыхателе.

– Однако это так и есть.

– Как дела с симфонией? – сменил тему аватар. – Готова ли она уже для публики? Осталось всего пять дней – дальше тянуть некуда. Это будет настоящее «Испытание светом».

– Да, все готово. Конечно, хотелось бы начисто забыть о ней, хотя бы на пару дней, а потом проверить на свежую голову. Но ничего. – Он быстро глянул на аватара. – А вы уверены, что все это действительно кому-нибудь нужно?

– Что, исполнение симфонии?

– Да.

– Абсолютно. Люди, даже без образования и слуха, все равно понимают основные темы и мысли произведений – и это самое важное. – Аватар похлопал Циллера по плечу, подняв целый фонтан брызг. Циллер поморщился: это хрупкое на вид существо оказалось гораздо сильнее, чем ему представлялось. – Поверьте, Циллер, все это работает. Кстати, тот отрывок, который вы мне прислали, просто изумителен! Благодарю чрезвычайно!

– Спасибо. – Циллер все еще вытирался и как-то задумчиво глядел на спутника.

– В чем дело?

– Я думаю.

– О чем?

– О том, о чем думал с самого первого дня моего приезда сюда, о том, о чем никогда у вас не спрашивал, сначала оттого, что меня беспокоил ответ, а позже – оттого, что, вероятно, уже знал его.

– Вот и хорошо. Но о чем же все-таки вы так долго думаете?

– Можете ли попробовать вы или сам Разум воплотиться в меня как в композитора, – то есть написать вещь, симфонию, например, которую все признали бы моей, и я сам, прослушав ее, мог бы ею гордиться?

Аватар нахмурился, но не замедлил шага, а только крепко сцепил руки за спиной.

– Да, я думаю, это возможно, – наконец нехотя сказал он.

– И это будет просто?

– Нет. Но не более трудно, чем любая другая сложная задача.

– Но ведь вы сделаете это гораздо быстрее, чем я?

– Полагаю, да.

– Хм… – Циллер замолчал и поглядел за спину аватара, туда, где медленно проплывали скалы и тонкая паутина деревьев. Под ногами нежно покачивалась палуба. – Так почему симфонию должен все же писать я или еще кто-либо?

Аватар удивился.

– Да хотя бы потому, что если ее пишете вы, то вы и обретаете чувство удовлетворения от полученного результата.

– Оставим в стороне субъективную сторону. Зачем ее будут слушать?

– Людям приятно, что это создание такого же существа, как и они, а не абстрактного разума.

– Оставим и это. Предположим, им никто не откроет тайну авторства.

– Это нечестная игра, информация всегда должна быть открытой.

– Но если вы можете…

– Циллер, вы что, сомневаетесь в том, что мировой разум или, скажем, искусственный интеллект могут создать оригинальное произведение искусства?

– Они сами – произведение искусства, созданного нами.

– Это неважно, Циллер. Вы напоминаете мне сумасшедшего альпиниста.

– То есть?

– То есть – есть люди, которые тратят море времени, подвергают себя постоянному риску, страданиям, а порой даже гибнут – и все это только для того, чтобы подняться на какую-то дальнюю вершину. И подняться порой всего лишь для того, чтобы обнаружить там компанию, только что прилетевшую туда на самолете и спокойно расположившуюся для пикника.

– Неужели я кажусь вам таким альпинистом?

– Ну хорошо, подниматься на вершину на самолете, особенно в тот момент, когда другие рискуют для этого жизнью, разумеется, неприлично и невежливо, но такое может случиться и иногда случается. Однако хорошие манеры предполагают, что альпинистам предложат разделить завтрак и выкажут им всяческий почет за их рискованное восхождение.

Но в нашем случае важно то, что пропотевшие люди, рискующие в этот момент жизнью, тоже могут нанять самолет, – если только их желание заключается единственно в стремлении оказаться наверху и увидеть красивые виды. Однако торжество достижения заключается не в самой вершине, а именно в дороге, пройденной к ней и обратно. – Аватар сузил глаза и склонил набок голову: – Как далеко могу я продолжить свою аналогию, господин Циллер?

– Вы уже высказались достаточно, но этот альпинист все еще гадает, должен ли он переучивать свою душу и предаваться в дальнейшем радостям полета или лучше ему найти другую вершину?..

– Творите, Циллер. Но пойдемте же: я должен еще увидеться с умирающим.

Аилом Доулинс лежал на смертном одре, окруженный семьей и друзьями. Навес, который прикрывал корму судна на время прохождения водопада, был откинут, и постель умирающего стояла теперь на открытом воздухе. Аилом Доулинс полулежал, поддерживаемый специальными плавающими подушками на специальном матрасе, который показался Циллеру похожим на кумулятивное облака.

Челгрианец отступил в толпу и смешался с шестьюдесятью или около того людьми, которых было много, они сидели или стояли вокруг постели.

Аватар же подошел прямо к изголовью старика, взял умирающего за руку и склонился, чтобы в последний раз напутствовать его. Потом он значительно кивнул Циллеру, который, впрочем, попытался не понять этого знака и сделать вид, что заинтересовался яркой птичкой, присевшей на мутно-молочные волны реки.

– Циллер, – раздался настойчивый голос аватара из крошечного компьютера в ручке: – Прошу вас, подойдите. Аилом Доуленс будет рад увидеть вас.

– Да? О, разумеется, – и Циллер весь подобрался, как перед прыжком.

– Я счастлив, что мне на долю выпала честь увидеть вас, господин Циллер, – тихо поприветствовал его старик, пожимая руку. На близком расстоянии он не выглядел таким уж стариком, хотя голос его и звучал очень слабо. Кожа его, наоборот, была гораздо менее морщиниста, чем у многих, седые волосы густы и блестящи. И даже слабое пожатие умирающего оказалось весьма ощутимым.

– Благодарю вас, хотя и несколько удивлен, учитывая ваши… м-м-м… выступления и высказывания в адрес других композиторов, существующих в галактике…

Седовласый человек на постели засмущался и даже скривился, словно от боли.

– О, господин Циллер, я, конечно, виноват. И понимаю, что вы тоже чувствуете себя неуютно. Я был большим эгоистом. И этого бы не случилось, если бы…

– Ничего. Я… Ладно. – Циллер почувствовал, что краснеет, и оглянулся. Люди, стоявшие и сидевшие вокруг, выглядели сочувствующими и все понимающими. Он ненавидел их. – Просто это немного странно – вот и все.

– Могу теперь сказать я, господин композитор? – Старик выпростал руку и снова положил ее на запястье Циллера. – Наши пути могут казаться вам странными.

– Не больше, чем наши вам.

– Я вполне готов к смерти, господин Циллер, – улыбнулся Аилом Доулинс. – Я прожил четыреста пятнадцать лет, сэр. Я видел чебайлитов во время миграции Темных Небес, наблюдал вспышки солнца на Высоком Нудруне, держал на ладонях своих новорожденных детей, проплывал пещерами Сарта и строил арки Лирутейла. Я видел и сделал настолько много, что даже при всей работе моего нейтрального лазера, который убирает все лишние воспоминания, считающиеся неважными и ненужными, я все же многое оставляю в этом мире. – Он слегка сжал руку Циллера. – Оставляю не в памяти – в реальности. Пришло время меняться, или просто остановиться. Я уже вложил версию себя самого в групповой разум на случай, если кто-нибудь вдруг захочет спросить меня о чем-то в будущем, – пожалуйста, но реально жить я больше не хочу. И видеть ничего не хочу, если не считать городок Оссульеру, мимо которого мы проплываем в данный момент. – Он улыбнулся аватару: – Может быть, я и вернусь сюда когда-нибудь. Но лишь после того, как наступит конец света.

– Вы еще высказывали пожелание возродиться в том случае, если город Нотрум выиграет Кубок Орбиты, – грустно напомнил аватар и вздохнул. – Но я бы на вашем месте также предпочел вариант конца света.

– Вы так считаете? – Глаза Айлома Доулинса вспыхнули. – Тогда я замолкаю. – Он ласково похлопал Циллера по руке: – Только вот жаль, что я не услышу вашей последней симфонии, маэстро. Это большой соблазн задержаться, но… Что ж, нас всегда что-то удерживает, если не хватает решимости, так?

– Осмелюсь согласиться.

– Я надеюсь, вы не оскорблены, сэр? Я, правда, очень надеюсь на это.

– А если бы и был, то что это меняет, господин Доулинс? – ответил Циллер.

– Меняет, сэр. Если я буду знать, что вы очень страдаете, то погожу, хотя и вынужден буду испытывать терпение этих милейших людей. – Он обвел рукой собравшихся, но в ответ сразу же послышался дружелюбно протестующий гул. – Видите, господин Циллер? Своей смертью я создал воистину гармоничный мир, чего, пожалуй, мне никогда не удавалось при жизни.

– В таком случае я считаю за честь оказаться в этом мире, – Циллер тоже похлопал по руке умирающего.

– Это великолепная работа, да, господин Циллер? Я так надеюсь на это.

– Мне трудно судить, господин Доулинс, но ваше предположение мне очень приятно. – Он вздохнул: – Все покажет будущее – и только.

Человек в постели широко улыбнулся:

– Я надеюсь, все пройдет замечательно, маэстро.

– Я тоже.

Аилом Доулинс на мгновение прикрыл глаза и ослабил пожатие.

– Почел за честь, господин Циллер, – прошептал он, и Циллер осторожно освободив руку, тихо отошел от постели в глубину толпы.

Городок Оссульера неожиданно выплыл после поворота из-за огромной скалы. Он отчасти был вырублен в скалах, а отчасти сложен из камней, привезенных со всего света. Река в этом месте утихала и, прирученная, бежала далее ровно и спокойно, превращаясь в широкий канал, от которого отходили маленькие канальчики где были оборудованы доки. Повсюду виднелись изящные мостики, выполненные из пенометалла и дерева.

Берега каналов представляли собой ровные площадки, посыпанные золотистым песком, на которых в тени растений было множество людей и животных, и павильонов, а также светлых фонтанов и высоких колонн из кружевного металла.

Высокие мощные баржи глубоко осели, переполненные военными моряками, более мелкие суденышки с их зеркальными парусами бросали повсюду на спокойные воды и прибрежные сверкающие пески берегов яркие блики.

Над рекой террасами поднимался город; на галереях и площадях пестрели навесы и зонтичные деревья. В черте города каналы уходили в трубы, специальные ароматные костры дымились сиреневыми и оранжевыми дымками, уходившими в бледно-голубое небо, где завивались в безмолвные спирали, создавая подобия мостов, сверкавших во влажном воздухе всеми цветами радуги. Весь город был усеян дивными цветами, гирляндами листьев, кружевными мхами и лианами.

Разносясь эхом по каньонам, отражаясь от палуб и мостов, играла музыка. Появление каждой новой баржи тут же вызывало всеобщий восторг, и музыка начинала греметь еще громче.

Циллер, стоявший у борта, равнодушно отвернулся от праздничной суеты берегов и посмотрел на постель умирающего. Несколько человек вокруг плакали. Композитор увидел, как аватар положил ладонь на лоб старика, а затем серебряными пальцами прикрыл ему веки. Потом челгрианец снова стал смотреть на город, а когда обернулся вновь, то увидел уже, как длинный серый дрон накрыл собой постель, а люди встали вокруг ровным кругом. Там, где лежало тело, сверкало серебряное поле, которое стало затем быстро угасать и скоро совсем исчезло. На пустом месте расправили одеяло.

«В такие моменты люди всегда глядят на солнце», – вспомнил Циллер слова Кэйба, сказанные им когда-то по такому же поводу. Такой способ перемещения мертвого тела был самым обычным на Мэйсаке, да и во всей остальной Цивилизации. Тело перемещалось в ядро какой-нибудь местной звезды, и именно поэтому люди и смотрят на солнце, хотя и знают, что прежде чем фотоны, сформировавшиеся из перемещенного тела, начнут давать свет, доходящий до места смерти, пройдет никак не меньше миллиона лет.

Миллион лет. Неужели этот искусственный, тщательно сконструированный мир все еще будет существовать тогда? Циллер сомневался. Возможно, не будет даже самой Цивилизации. А Чел останется. Может, поэтому эти люди так и ведут себя, что знают о неизбежности своей судьбы?

До ухода из Оссульеры нужно было провести еще одну церемонию. Должна была возродиться женщина по имени Найзил Чазел, хранившаяся в состоянии разума. Она была законсервирована всего восемьсот лет назад и была участницей Айдайранской войны. Женщина просила возродить ее тогда, когда она сможет увидеть свет второго Нового Близнеца над Мэйсаком. Для нее был специально выращен клон ее первоначального тела, и разум ввести в него нужно было в течение часа с таким расчетом, чтобы последующие пять или шесть дней происходила реакклиматизация, которая должна была закончиться как раз к вспышке второй новой звезды.

То, что это возрождение пришлось как раз на печальное событие, смерть Айлома Доулинса, должно было несколько расстроить Циллера, однако композитор нашел это даже впечатляющим. Впрочем, смотреть на подобный процесс Циллер все равно не собирался и, как только баржа причалила к берегу, выпрыгнул, погулял немного по городу и отправился обратно в Акьюм.

– Да, один раз я был и близнецом. Я думаю, эта история всем прекрасно известна, поскольку существует масса ее записей. Кроме того, есть и множество других вариаций на эту тему, есть литературные и музыкальные произведения, в основу которых положен этот сюжет; правда, все они грешат неточностями. Я бы порекомендовал вам…

– Я прекрасно знаю все работы, но хотел бы услышать эту историю из первых уст.

– Вы в этом уверены?

– Разумеется, уверен.

– В таком случае, ладно.

Аватар и челгрианец стояли в восьмиместном модуле, находившемся под внешней поверхностью Орбиты. Модуль был аппаратом совершенным, способным передвигаться и под водой, и в атмосфере, и в открытом космосе, причем на любых релятивистских скоростях. Они стояли, глядя вперед; экран начинался у самых ног простирался по стенам и заканчивался высоко над головами. Казалось, что они все еще стоят перед стеклянным носом космического корабля, на котором были при смерти Айлома Доулинса, случившейся за три дня до концерта в зале Штульен. Циллер, как всегда после окончания работы и перед первым исполнением, был охвачен привычным беспокойством. Он хотел отвлечься тем, чтобы посмотреть новые виды на Мэйсаке, еще не виденные им, и потому попросил об этом, и вот теперь они с аватаром спускались в небольшое космическое пространство, распростершееся глубоко под Акьюмом.

Пространство это под плато Акьюм использовалось отчасти для хранения старых космических судов, а в основном для размещения заводов и фабрик. Глубина погружения здесь достигала почти километра.

Модуль медленно двинулся против направления вращения Орбиты, и навстречу путешественникам сначала медленно, а потом все быстрее полетели звезды.

Внутренняя поверхность мира представляла собой сероватое блестящее вещество, напоминавшее металл, мутно освещенный звездами и солнцем, отражающимся от некоторых близлежащих планет. Циллер подумал, что в этом ровном и совершенном пространстве, равнодушно раскинувшемся у них над головами, было что-то угрожающее. Наконец, они оказались под Бычьей Горой, все еще не снижая скорости. Серый потолок над ними исчез, сменившись чернотой на сотни километров в высоту, освещенной микроскопическими звездочками. Вскоре приблизился и дальний склон горы, казалось, угрожавший в следующее же мгновение раскроить острый нос модуля. Циллер попытался ничем не выдать своего страха, но все-таки вздрогнул. Аватар же не сделал ни единого движения. В следующее мгновение модуль легко вывернул в полукилометре от препятствия.

И аватар стал рассказывать Циллеру свою историю.

Однажды разум, ставший впоследствии Хабом Мэйсака, то есть заместивший его первоначальный разум, который решил сублимироваться незадолго до окончания Айдайранской войны, сделался разумом некоего корабля под названием «Последнее разрушение». Это было судно Генеральной системы Цивилизации, созданное в конце того непростого тридцатилетия, когда стало окончательно ясно, что война между Цивилизацией и Айдайраном скорее всего все-таки произойдет.

Судно «Последнее разрушение» было создано таким образом, чтобы в случае сохранения мира оно могло служить гражданским кораблем, одновременно являясь мощным военным судном, способным уничтожать противника, перевозить грузы, транспортировать войска и – благодаря оружию последних систем – даже принимать непосредственное участие в сражениях.

На протяжении первой фазы конфликта айдайранцы давили Цивилизацию на всех фронтах, и той не оставалось ничего иного, как понемногу отступать, ограничиваясь случайными и бесполезными контратаками. Приходилось эвакуировать заводы, но количество боевых кораблей, способных вести широкомасштабные боевые действия, все еще было недостаточно. За все отдувались одни пограничные суда.

Случались сражения, в которых военная гордость пограничников бросала их в атаки на огромные, втрое превосходящие по силам караваны противника, что по большей части, конечно же, заканчивалось поражением. Но тем временем Цивилизация вовсю продолжала готовиться к широкомасштабной войне, создавая крупные военные суда.

«Последнее разрушение» представляло собой супермощный боевой корабль, запросто поражающий любую цель противника, но и он имел недостаток: корабль не обладал той гибкостью и мобильностью, какими обладали флотилии мелких судов, и потому не позволял достичь необходимого перевеса, даже несмотря на уникальную систему бинарного выживания. К тому же, если флотилия небольших судов могла потерять в бою несколько машин и завтра как ни в чем не бывало снова ринуться в атаку, крупный корабль мог лишь или торжествовать победу – или получить смертельные разрушения.

Потеря такого корабля грозила весьма неприятными и серьезными последствиями, и поэтому все стратегические операции с применением этаких супермашин обдумывались самым тщательным образом.

Но вот однажды, после особенно неудачной операции и проигрыша важного сражения, «Последнее разрушение» отчаянно ринулось в совершенно дикую и опасную область, в самую глубинку процветающей сферы айдайранской гегемонии.

Еще перед отбытием, понимая, что эта вылазка может закончиться для него плачевно и, скорее всего, станет его последней операцией, корабль передал свой разум, – а главное, душу, – другому кораблю такого же класса. Тот корабль, в свою очередь, передал их запись разуму Цивилизации, находящемуся на дальнем краю галактики, где информация о разуме суперсудна пребывала бы в спокойствии и безопасности. Затем, в сопровождении всего лишь нескольких вспомогательных машин, которые едва заслуживали и названия-то военных судов, поскольку были всего-навсего полууправляемыми торпедами, «Последнее разрушение» пустилось в рискованное путешествие по галактике, нависая над звездами, словно огромный коготь хищника.

Судно погрузилось в паутину айдайранских заградительных сетей, логических поддержек и охраняемых проходов, как коршун в гнездо однодневных котят, громя и разрушая все, что попадалось на пути, идя на предельной боевой скорости по пространству, которое Айдайран, естественно, считал совершено безопасным от любых посягательств каких-либо судов Цивилизации.

Заранее было согласовано, что никакой связи с судном не будет, если только оно само каким-нибудь чудом не сумеет возвратиться в сферу влияния Цивилизации. Единственное, что было известно, так это то, что корабль счастливо избежал немедленного обнаружения и уничтожения, а полууправляемые торпеды, по-прежнему нетронутые, шли у него в кильватере, чтобы хоть как-нибудь отражать прямые удары боевых судов противника, если встреча с такими все-таки произойдет. «Последнее разрушение» не оставлял вокруг практически ничего.

Потом, через разные нейтральные суда, проходившие айдайранские пространства, стали доходить слухи о том, что в некоем отдалении, на самых задворках галактики, крутится плотным роем айдайранский флот, и что это странное скопление кораблей закончилось гигантским аннигиляторным взрывом. Проанализировав информацию о взрыве и его последствиях, установлено, что этот взрыв в точности напоминает тот, который мог бы произвести корабль «Последнее разрушение» в своем отчаянном усилии разрушить в предсмертной агонии как можно больше.

Новости о сражении, посмертном успехе и жертве «Последнего разрушения» занимали первое место в репортажах на протяжении всего дня, но война со всеми ее ужасами и смертями, героизмом и предательством, зрелищностью и мерзостью, тем не менее, все еще продолжалась.

Постепенно Цивилизация смогла развернуть свою военную промышленность в полный рост; айдайранцы, вынужденные тратить слишком много времени и средств на контролирование огромных завоеванных территорий и уже неспособные столь же мощно, как раньше, противостоять растущей силе Цивилизации, стали отступать. Флот же новых военных судов Цивилизации все рос, уже независимо от войны.

Новое свидетельство об уничтожении «Последнего разрушения» и вражеских судов, которые он сумел уничтожить в своем последнем усилии, пришло от нейтрального судна одной из Вовлеченных стран, которое проходило неподалеку от места катастрофы. Спасенная в архивах личность погибшего корабля была должным образом извлечена из места хранения и помещена в другое судно такого же класса. Это судно тут же присоединилось к борьбе, бросаясь из битвы в битву, не ведая, что каждая из них может стать для него последней, и храня в своей памяти все воспоминания своего прежнего воплощения.

Сложность же заключалась в следующем.

Первоначальный разум корабля уничтожен не был. Как судно высокого класса, корабль боролся до конца, бескомпромиссно, честно, решительно, не думая о собственном спасении, но в самом конце его существования разум все же успел спастись в одной из торпед.

Отброшенная взрывом саморазрушения большого корабля, торпеда оторвалась от основного тела галактики с количеством энергии, которой еле-еле хватало для поддержания жизни, и летела достаточно долго уже не как корабль, а, скорее, как шрапнель, совершенно безоружная, почти слепая, полностью беззащитная и боявшаяся воспользоваться своими двигателями из страха быть обнаруженной. Но в конце концов к этому пришлось прибегнуть, хотя и тогда торпеда задействовала их лишь по минимуму.

Если бы у айдайранцев было побольше времени, они, конечно, стали бы искать любые выжившие фрагменты «Последнего разрушения» и нашли бы их, но у них было слишком много более неотложных дел. И к тому времени, когда все поняли, что разрушение военного судна было необратимым, полуразрушенная торпеда, находившаяся на колоссальном расстоянии от великого диска звезд, которым являлась галактика, оказалась уже совершенно недосягаемой для обнаружения.

Постепенно она привела себя в порядок. Прошли сотни дней. И торпеда решилась, наконец, использовать свои двигатели в полную мощь, чтобы приблизиться к тем районам, которые, как она надеялась, все еще удерживались Цивилизацией. Не зная, кому принадлежат территории, торпеда решила все же не подавать сигналов, по крайней мере, до тех пор, пока не окажется в районе, точно не находящемся под контролем Айдайрана.

Поначалу вдруг полученный от нее сигнал произвел переполох, но тут же навстречу был выслан торпедоносец, который и взял ее на борт. Ей сразу же сообщили, что у нее есть теперь близнец. Это оказалось первым, но далеко не последним таким случаем в этой войне, несмотря на все усилия Цивилизации каждый раз документально подтверждать смерть всех разумов. Первоначальный разум, перемещенный в другой корабль того же класса, что и его первый обладатель, получил имя «Последнее разрушение I», а корабль с копией – «Последнее разрушение II».

Они старались всегда держаться вместе и бились бок о бок во всех основных сражениях войны еще на протяжении сорока лет. И оба корабля, конечно же, участвовали в знаменитой Битве Новых Близнецов в районе, известном как Шестипалая Рука.

В этой битве один из них выжил, другой был убит.

Но они отправили свои разумы на хранение еще до начала сражения, и потом выживший взял себе душу убитого, как они и договаривались заранее. Вскоре, во время другой крупной битвы, и этот выживший корабль тоже был почти полностью аннигилирован и вынужден передать и свою душу, и душу погибшего близнеца одному крошечному суденышку.

– Так который же из них тогда все же умер, первый или второй? – поинтересовался Циллер.

– Они бились бок о бок, когда это произошло, и потому все очень запутано, – улыбнулся аватар. – Я разобрался в том, ктовыжил, а кто умер, уже много лет спустя, проведя колоссальную детективную работу. Убит был второй, первый выжил. – Аватар пожал плечами. – Но это не имеет никакого значения. Тело выжившего корабля все равно вскоре постигла гибель, и оба разума опять стали одним, стали мной. – И, немного подумав, аватар учтиво расшаркался.

Циллер смотрел вперед, модуль незаметно замедлял ход.

– Я думаю, что ситуация оказалась бы на самом деле запутанной лишь в том случае, если бы вы смогли скрыть, кто же умер, – вдруг сказал он.

– Это было бы совсем плохо, – согласился аватар, и на губах его появилась загадочная улыбка. – А после войны и так было плохо.

– Но что подвигло вас на то, чтобы стать аватаром Хаба?

– Вы имеете в виду – что еще, помимо необходимости упорядочить ситуацию и заняться восстановлением Цивилизации после всех этих ужасных десятилетий войны?

– Да.

– Я думаю, вам лучше будет произвести на сей счет собственное расследование, – посмотрел ему прямо в глаза аватар.

– Но я мало знаю о происшедшем. Можете считать меня старомодным или примитивным, но я все-таки предпочитаю слушать истории непосредственно из уст их участников.

– Я вынужден был разрушить целую Орбиту, Циллер. А фактически – целых три за один день.

– Война – это ад, я знаю.

– Как я уже сказал, вся история сохранилась в записях, совершенно открытых для прочтения, – повторил аватар, не спуская с челгрианца глаз и словно решая, насколько далеко его позволил себе зайти в своих расспросах.

– И что, у вас не было выбора?

– Не было. Такое решение являлось абсолютной необходимостью.

– Ваше собственное решение?

– Отчасти. Я был, конечно же, важным, но все же лишь элементом процесса создания этого решения, и потому, даже если бы я и был против, я все равно должен был бы сделать то, что сделал. Таков стратегический план движения.

– Должно быть, это тяжкая ноша. Даже если вы просто повиновались приказу, то…

– Да, есть такое ощущение, что в любом исполнении любого приказа всегда присутствует примесь лжи, или чувства того, что вы участвуете в не совсем справедливом деле. Но… просто нам еще очень далеко до настоящей культуры.

– Но три орбиты – это огромная потеря. И ответственность.

– Орбита – это всего лишь несознательная материя, даже если она представляет собой результат многих усилий и затраченной энергии, – пожал плечами аватар. – К тому же их разумы находились в тот момент уже далеко, и в полной безопасности. Единственное, что действительно ужасно, это смерть людей.

– И много погибло?

– Три тысячи четыреста девяносто два человека.

– Из скольких?

– Из ста десяти миллионов.

– В процентном отношении не так уж и много.

– Да. Одна сотая процента возможности гибели всегда есть.

– Всегда?

– Ну, не совсем всегда, – покачал головой аватар, и свет скользнул по его серебряному лицу.

– Но как выжили эти миллионы?

– Большей частью эвакуировались на судах. Около двадцати процентов были переправлены на спецмашинах и лифтах. Вообще, есть много способов выжить. Можно задействовать суда, можно лифты, можно, в конце концов, если мало времени, снабдить всех скафандрами. В некоторых случаях целые орбиты эвакуировались трансмиссией: тела оставляли, а переправляли только разумы. Хотя это не всегда срабатывает на сто процентов.

– А те, кто остались?

– Они сами сделали свой выбор. Некоторые потеряли любимых, некоторые, как я предполагаю, были просто сумасшедшими, но шанс выжить предоставлялся всем. Были и старики, и уставшие от жизни, и просто замешкавшиеся. В отдельных случаях что-то случилось с транспортами. Некоторые остались по религиозным соображениям. – Аватар не сводил глаз с Циллера. – Я сохранил свидетельства обо всех этих смертях, Циллер. Я не хочу, чтобы они остались безликими жертвами, я не хочу, чтобы их забывали.

– Это был кошмар?

– Называйте, как хотите. Это было то, что я должен был сделать. Война может сильно изменить ваше восприятие, изменить всю систему ценностей. Исполняя требование необходимости, я не хотел думать, что совершаю нечто ужасное или даже, можно сказать, варварское. Я послал на эти три орбиты дронов, микрозаряды, камеры и слушательные устройства. Я наблюдал за каждой смертью. Одни умерли, едва успев моргнуть глазом, уничтоженные моим собственным энергетическим оружием, то есть были аннигилированы.

Другие протянули чуть дольше, испепеленные радиацией или разорванные на куски взрывами. Третьи умирали медленно, вышвырнутые в космос, кашляя кровью, превращавшейся в розовый лед перед их замерзающими взглядами, или же неожиданно теряли вес, и земля уходила у них из-под ног, а атмосфера уносила их прямо в вакуум, словно тент, сорванный ветром…

Некоторых из них я еще мог спасти; те устройства, с помощью которых я производил бомбардировку, еще могли всосать их и вытянуть их сознание для передачи на надежное хранение даже тогда, когда их тела уже горели или замерзали. Но это было бы впустую потраченным временем.

– И вы оставили их?

– Да.

– И наблюдали за ними?

– Да.

– Ведь они сами решили остаться.

– Именно так.

– А вы спросили у них разрешения на то, чтобы фиксировать их смерть!?

– Нет. Уж если они согласились с тем, что я их убью, то запись, наверное, как-нибудь простили. Я объяснил им все заранее, но это предупреждение спасло лишь нескольких человек. Впрочем, признаю, мои действия вызвали тогда резкую критику. Некоторые считали их жестокими.

– А вы сами как чувствовали? И что?

– Сочувствие. Сострадание. Отчаяние. Восторг. Осознание себя богом. Чувство вины. Ужас. Ничтожность. Удовлетворение. Власть. Ответственность. Горечь. Отвращение.

– Восторг? Удовлетворение?

– Это наиболее подходящие слова. В разрушении, в разрушениях такого масштаба, неизменно присутствует восторг. А что касается удовлетворения, то я действительно ощущал удовольствие от того, что некоторые из осужденных на смерть, умерли по собственной тупости, умерли, потому что имели глупость верить в каких-то богов, в какую-то несуществующую послежизнь. Правда, одновременно я ощущал и ужасную горечь за них, потому что они умирали в неведении, вознося хвалы своим глупым кумирам. Я чувствовал удовлетворение и от того, что поле, оружие и датчики работают именно так, как и предполагалось. Чувствовал удовлетворение, так несмотря на сомнения, я действовал в соответствии с моими обязанностями, принимая на себя полную моральную ответственность за все происходящее в столь неординарных обстоятельствах.

– Так именно это сделало вас достойным управления миром в пятьдесят миллиардов душ?

– Именно. Я попробовал вкус смерти, Циллер. Когда я сражался бок о бок со своим близнецом, и тот погиб от выстрелов, я перечувствовал за эти микросекунды смерти все: саму смерть, каплю за каплей, всю жизнь, мгновение за мгновением, кусок за куском, воспоминание за воспоминанием, и этот ужасный конец, когда затухающая жизнь борется, отступает, пытается спастись, пугается, перегруппировывается, давит и, наконец, уходит, из последних сил стараясь сохранить свое «я». А потом становится уже больше нечем жертвовать, некуда спешить и некого спасать.

В конце концов, все уходит в ничто, в пустоту, распыляется до тех пор, пока не превратится в туман субатомных частиц и энергию хаоса. Мы испытали тогда все, что только можно испытать. Всю путаницу и ужас, гнев и гордость, скорбь и возмущение, каждую их йоту, каждый малейший нюанс. Я действительно, по-настоящему, умирал.

Итак, я уже умирал, и потому могу воспроизвести весь этот опыт в самых точных подробностях в любое время, как только захочу. – Аватар ласково улыбнулся и наклонился к Циллеру с конфиденциальным видом: – Никогда не забывайте, что я вовсе не это серебряное тело, Махрай. Я не физиологический мозг, я даже не попытка искусственного интеллекта, не компьютер. Я Мозг Цивилизации. Мы уже почти боги.

Мы действуем быстрей, мы живем быстрей и более совершенно, чем вы, мы обладаем большим количеством чувств, воспоминаний, подробностей. Мы умираем медленней и тоже более совершенно. Никогда не забывайте, Циллер, что я имел возможность сравнить все способы умереть.

Аватар умолк на мгновение. Орбита мчалась над их головами, и в глазах ничего не оставалось, кроме мерцания и блеска. Впечатление от скорости было колоссальное. Циллер посмотрел вниз – звезды будто остановились.

Он прикинул кое-что в уме еще до того, как они зашли в модуль. Их скорость относительно Орбиты была около ста десяти километров в секунду. Модулю потребовался бы целый день, чтобы обогнуть весь мир, в то время как длительность путешествия Хаба не превышала и двух часов от одного порта до любого другого.

– Я видел, как умирают люди в самых чудовищных и невообразимых деталях, – продолжил аватар. – И я чувствовал за них. А вы знаете, что на самом деле длительность субъективного времени измеряется минимальной продолжительностью отдельных мыслей. За секунду умирания человек – или челгрианец – может испытать от двадцати до тридцати чувств и мыслей. – Глаза аватара блеснули, и он приблизил свое лицо к лицу Циллера на ширину ладони. – Тогда как у меня за то же время – миллиарды! – прошептал он и улыбнулся, и от этой улыбки Циллер стиснул зубы. – Я видел умирание этих идиотов миг за мигом, долгие миги, и в то же время следил за собой, убивающим и полностью занятым этим процессом. Для такого существа, как я, убить человека или вас, Циллер, дело примитивное и, как я обнаружил, отвратительное. Поскольку мне не надо представлять себе, что такое умирать, точно так же не надо представлять себе и убийство, Циллер – потому что я уже делал это, и могу вам сказать, что это самое гнусное, бесчестное и всеми ненавидимое на свете дело.

Поэтому, и вы можете теперь понять меня, я решил, что давно заслужил вполне достойную отставку. И я проживу остаток моего существования здесь, на Мэйсаке, и буду длить его до тех пор, пока я нужен и пока могу смотреть с подветренной стороны, предупреждая приближающиеся штормы и защищая, как могу, этот гигантский диск с его хрупкими маленькими телами и маленькими мозгами от любой злой силы, которая захочет обрушиться на них, – буду защищать хотя бы потому, что знаю, как легко их уничтожить. И я отдам жизнь, чтобы спасти их, если понадобится. И отдам спокойно и с радостью, особенно зная, что этим заплачу свой долг за то, что случилось восемьсот лет назад на Шестипалой Руке. – Аватар отступил на шаг, широко улыбнулся и склонил голову набок. Вид у него был такой, будто он только что обсуждал меню какого-то банкета или проект новой подземной трубы. – У вас еще есть вопросы, Циллер?

– Да, – ответил челгрианец, помолчав несколько мгновений и вытаскивая трубку. – Можно я подымлю здесь?

Аватар подошел к нему, обнял одной рукой за плечи и щелкнул пальцами. Из них тотчас вырвалось маленькое сине-желтое пламя.

– Будьте моим гостем, Циллер.

И Орбита на миг остановилась над их головами, а под ногами бешено закрутились звезды.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСХОДНОЙ ТОЧКЕ

– И сколько должно умереть?

– Возможно, процентов десять. Таков примерный расчет.

– Значит, получается… пять миллиардов?

– Хм… да. Приблизительно столько мы и потеряли.

– Это вполне подходящее количество душ, погибших после этого визита Цивилизации.

– Это большая ответственность, ваша честь.

– Это массовая бойня, майор. – И на губах Висквила появилась жесткая улыбка. – Вы тоже так думаете?

– Я думаю, что это месть, призванная уравновесить ситуацию.

– И все-таки это массовое убийство, майор. Давайте смотреть правде в глаза и не играть словами. Не будем прятаться за эвфемизмы. Это массовое убийство мирного населения, что, по всем соглашениям галактики, является абсолютно незаконным. Тем не менее мы верим, что этот акт необходим. Мы не варвары и не безумцы, мы не намерены творить зло просто так, немотивированно – в отличие от некоторых, мы творим его во имя добра, во имя освобождения наших людей из чистилища. Цивилизация похитила их у нас, и сожалеет о том, что должно свершиться, но их сожаление бессмысленно. – Висквил положил руку на плечо Квилана: – Майор Квилан! Если в вас закрались сомнения, если вы передумали, скажите нам об этом откровенно сейчас же. По-прежнему ли вы готовы?

Квилан посмотрел в блеклые глаза старика:

– Сожалеть можно лишь об одной жизни, ваша честь.

– Разумеется. Пять миллиардов кажутся просто нереальным числом, так?

– Да. Нереальным.

– Но не забывайте одно: ушедшие прочли вас, Квилан. Они заглянули в ваше сознание и знают о вас гораздо больше, чем вы сам. Они признали вас абсолютно чистым. И они должны быть уверены, что вы сделаете все необходимое, даже если сомневаетесь в себе.

– Это успокаивает, ваша честь, – опустил глаза Квилан.

– Я бы сказал наоборот – беспокоит.

– Возможно, и беспокоит немного. И, возможно, гражданское лицо действительно было бы более обеспокоено этим, чем успокоено, ваша честь. Но я солдат. Солдат, прекрасно знающий свои обязанности и то, что эти обязанности не самые плохие.

– Отлично. – Висквил убрал руку и откинулся. – Что ж. Начинаем. Мы снова начинаем. Еще раз. Пойдемте со мной.

Со дня прибытия на аэросферу прошло четыре дня. Большую часть времени Квилан проводил в пещере, где стояла «Душа небес» вместе с Висквилом. Он сидел или лежал в индивидуально подогнанном сферическом углублении, а старик учил его обращению с переместителем Хранителя душ.

– Радиус действия прибора – всего четырнадцать метров, – в первый же день пояснил Висквил. Они сидели в темноте, окруженные субстратом, содержащим миллионы душ. – Чем меньше и чем ближе перемещаемый объект, тем, естественно, меньше требуется энергии и тем меньшее вероятности, что прибор засекут. И четырнадцати метров будет вполне достаточно.

– Но что я должен попытаться послать, ваша честь?

– Когда придет время, вы воспользуетесь неким взрывателем, который…

– Так это…

– Скажем так, это чудо, но тем не менее…

– Так это не бомба?

– Нет. Хотя последствия отдаленно будут напоминать…

– И после того, как перемещение произойдет, я просто тихо уйду?

– Сначала – да, – Висквил отвел глаза. – Вы хотите узнать, когда же наступит момент вашей смерти, майор?

– Да.

– Это было бы слишком просто, майор.

– Но мне описывали мое задание как самоубийственную миссию, ваша честь. Мне ненавистна даже мысль о том, что я смогу выжить и почувствовать какое-то удовлетворение.

– Как нехорошо, что здесь так темно, и я не могу видеть выражение вашего лица при этих словах, майор.

– Я совершенно серьезен, ваша честь.

– Хм… Может быть, это к лучшему. Но позвольте мне дать вашему сознанию отдохнуть, майор, – не волнуйтесь, вы умрете, как только устройство начнет действовать. Умрете тут же. Надеюсь, что это не входит в противоречие с вашими желаниями относительно вида вашей смерти.

– Мне будет достаточно самого факта, ваша честь, – способ не важен, я даже никогда не думал об этом, хотя, конечно, предпочел бы мгновенную смерть долгой агонии.

– Это будет быстро, майор. Даю вам слово.

– Тогда другой вопрос: где я должен заактивировать устройство?

– Внутри Хаба на Орбите Мэйсак. На космической станции, находящейся в центре этого мира.

– И, что, это место вполне доступно?

– Вполне. Они водят туда на экскурсии своих школьников, Квилан, чтобы их отпрыски могли увидеть, где и как работает машина, которая пасет всех этих недоносков. – Квилан услышал, как старик нервно одергивает на себе рясу. – Вы просто попросите показать вам этакую славную достопримечательность. Это не может вызвать никаких подозрений. Вы оставите переместитель там и вернетесь на саму орбиту. В назначенное время все будет задействовано само и Хаб уничтожен.

Орбита будет продолжать жить, используя другие автоматические системы, расположенные на периферии, но жизнь начнет парализовываться, оставшись без централизованного контроля; особенно транспорт. Души, помещенные в собственные субстраты Хаба, тоже будут потеряны. По нашим подсчетам, этих души составляют никак не меньше четырех миллиардов – это число вполне соотносимо с числом ожидающих освобождения наших.

МЫСЛИ КВИЛАНА.

Эти слова неожиданно молнией пронеслись в его сознании, и Квилан вздрогнул. Тут же он почувствовал, что Висквил придвинулся ближе.

«Это, верно, ушедшие, – подумал Квилан и наклонил голову. – На самом деле это лишь одна мысль. И мысль совершенно понятная: почему нельзя освободить наших без этакой ужасной акции?»

МЫСЛИ КВИЛАНА.

– ГЕРОИ НА НЕБЕСАХ. ЧЕСТЬ БЫТЬ УБИТЫМИ ВРАГОМ БЕЗ ОТВЕТНОГО УБИЙСТВА ПОЗОРИТ ВСЕХ ПОГИБШИХ РАНЕЕ. КРОМЕ ТОГО, ЭТА ВОЙНА НЕ НАША ВИНА. ВОЙНА БЫЛА РАЗВЯЗАНА ДРУГИМИ. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И ПОЗОР ЛЕЖАТ НА НИХ. ЗА НИМИ ДОЛГ. РАДУЙСЯ! ПОЗОР ОБЕРНЕТСЯ ТРИУМФОМ, КАК ТОЛЬКО БУДЕТ ДОСТИГНУТО РАВНОВЕСИЕ.

– Мне трудно радоваться, зная, что на моих руках будет столько крови.

– ТЫ, ВСЕ ЗАБУДЕШЬ, КВИЛАН. КРОВЬ НЕ НА ТЕБЕ, ОНА ТОЛЬКО НА ТВОЕЙ ПАМЯТИ. ТЕБЕ ВСЕ ПРОСТИТСЯ, ЕСЛИ МИССИЯ ПОЛНОСТЬЮ УДАСТСЯ. ЕЩЕ ВОПРОСЫ?

– У меня больше нет вопросов.

– Думайте о чашке, думайте о содержимом чашки, думайте о воздушном пространстве, которое принимает форму внутренности чашки, затем снова о чашке, о столе, о пространстве вокруг стола, потом о том пути, каким вы пройдете отсюда к столу, сядете за него и возьмете свою чашку. Думайте о передвижении отсюда туда, думайте о том времени, которое оно займет. Думайте о прогулке отсюда, где вы сейчас, туда, где несколько мгновений назад вы видели чашку… Вы думаете об этом, Квилан?

– Да.

– Посылайте.

Наступила пауза.

– Послали?

– Нет, ваша честь. Не думаю. Ничего не произошло.

– Подождем.

Эйнур сидит за столом, наблюдая за чашкой. Вы должны посылать, даже не зная объекта.

Они посидели еще несколько минут, после чего Висквил вздохнул.

– Думайте о чашке. Думайте о содержимом чашки, думайте о воздушном пространстве, которое является содержимым чашки…

– У меня никогда не получится, ваша честь. Я ничего никуда не могу послать. Может быть, Хранитель душ сломан?

– Нет. Думайте о чашке…

– Не отчаивайтесь, майор. Пойдите, поешьте. У меня много друзей с Узы, так они говорят, что суп жизни и так достаточно соленый, не надо добавлять туда слез.

Они сидели в небольшой столовой «Души небес», за столиком, стоявшим несколько в стороне от стола остальных монахов, у которых тоже по расписанию был завтрак. Подавали хлеб, воду и мясной суп. Квилан пил воду из грубой белой керамической чашки, которую использовал для перемещения этим утром. И мрачно глядел на нее.

– Я серьезно обеспокоен, ваша честь. Может быть, что-то происходит не так. Может быть, у меня не хватает необходимого воображения или чего-то еще, не знаю.

– Квилан, мы пытаемся делать то, чего не делал еще ни один челгрианец. Вы пытаетесь превратить себя в машину для перемещения. И не надо ожидать, что это получится с первого раза, первым же утром, когда вы за это взялись. – Висквил посмотрел на Эйнурва, щуплого монашка, который в первый день показывал им внутренности бегемотауруса, – тот как раз подходил к ним с подносом. Неуклюже поклонившись, монашек едва не уронил содержимое подноса прямо на пол, но удержал и глупо улыбнулся. Висквил кивнул. Эйнур просидел все утро, не отрывая глаз от чашки в ожидании крошечного черного пятнышка, которое должно было появиться на ее белой поверхности. А возможно, перед пятнышком могла на секунду появиться крошечная серебряная сфера.

– Я попросил Эйнура больше не сидеть с нами, – словно угадывая мысли Квилана, сказал Висквил. – Я не хочу, чтобы вы думали и о нем, сидящим над чашкой, – только о ней самой.

– Вы боитесь, что по ошибке я могу переместить объект в Эйнура? – улыбнулся Квилан.

– Сомневаюсь в таком развитии событий, хотя никто ни в чем не может быть уверен. Во всяком случае, если вы начнете видеть и Эйнура, то сообщите мне, и мы отошлем его к остальным монахам.

– А если я все-таки перемещу объект в живое существо, то что будет?

– Насколько я понимаю, практически ничего. Объект слишком мал, чтобы причинить какой-нибудь реальный вред. Предполагаю, что если, например, он материализуется в живом глазу, то будет казаться, что попала соринка, а если попадет в нервное окончание, то почувствуется легкий укол – не более. В остальных других частях тела он пройдет просто незамеченным. Если же вы сможете переместить эту чашку в чей-либо мозг, – тут Висквил повертел в руках свою чашку, как две капли воды похожую на квилановскую, – то голова, конечно, взорвется. Но то, с чем работаете вы, – уникально и по размерам, и по действию.

– Он может закупорить кровеносный сосудик.

– Капилляр, вы хотели сказать? Нет, это вряд ли.

Квилан опустошил свою чашку, поставил ее на стол и долго не отрывал глаз от грубого фаянса.

– Я буду видеть эту чертову чашку даже во сне!

Висквил улыбнулся:

– Это будет не самое плохое продолжение.

– А что случилось с Ивайрлом? Я не вижу его с первого дня нашего пребывания здесь.

– Он занят. Занят приготовлениями.

– К моим занятиям?

– Нет, к нашему отправлению.

– И когда оно произойдет?

– В нужное время, майор, в нужное время, – снова улыбнулся Висквил.

– А оба дрона, наши так называемые союзники?

– Как я сказал, всему свое время, майор.

– Посылайте!

– Да!

– Да?

– Нет. Нет, мне показалось… Впрочем, не важно. Давайте попробуем еще раз.

– Думайте о чашке…

– Думайте о месте, которое вы знаете и знаете хорошо. О маленьком месте. Может быть, о комнате или небольшой спальне, может быть, о каюте, о салоне машины, о чем хотите. Но это должно быть место, которое вы знаете достаточно, чтобы прийти туда не только днем, но и ночью, где вы знаете каждую мелочь, где не заденете ничего и ничего не разобьете. Вообразите, что вы там. Вообразите, что вы там и уронили крошку, семечко, пылинку… уронили в чашку или в…

В эту ночь он опять никак не мог заснуть. Квилан лежал, глядя в темноту, свернувшись калачиком, и вдыхал свежий острый воздух гигантских фруктовых деревьев. Он старался думать о проклятой чашке, но мысль ускользала; он просто устал от нее. Вместо этого он решил еще раз обдумать, что же происходит.

Было ясно, что технология внутри этого специально адаптированного хранителя душ была сделана не челгрианцем и не для челгрианца. Значит, в операции принимал участие и кто-то из Вовлеченных. Те, чей уровень технологий равен или даже превосходит уровень Цивилизации.

Двое из их представителей могли находиться внутри пары этих странных конусообразных дронов, которых он видел в самом начале, и еще один – тот, кто говорил с ним мысленно в его голове перед тем, как начали говорить ушедшие. Больше никто из них не появлялся.

Можно было предположить, что дроны действуют откуда-то извне, снаружи воздушной сферы, хотя всем известная антипатия Оскендарая к подобного рода технологиям означала, что союзники могут находиться в дронах и самым реальным образом. Странно и то, что местом его тренировок выбрана эта аэросфера – можно подумать, что если его тренировки не привлекут ничьего внимания здесь, то они останутся незамеченными и Цивилизацией. Впрочем, совсем не обязательно.

Квилан быстро мысленно пробежался по всему, что было ему известно о том сравнительно небольшом количестве Вовлеченных, которые могли соперничать с Цивилизацией. Их было от семи до одиннадцати, в зависимости от выбора критерия. Некоторые их них относились к Цивилизации враждебно, некоторые считались почти союзниками.

Квилан ничего не знал о тех мотивах, которые могли бы подвигнуть этих Вовлеченных ему на помощь, – он знал лишь то, что вообще они очень неохотно позволяют кому-либо вникать в их отношения между собой и другими культурами.

Он знал, что Оскендарайские аэросферы были сказочно древними, даже по стандартам тех, кто причислял себя к старшим расам, и к тому же преуспели в сохранении своих тайн на протяжении всех эр науки. Ходили слухи о том, что между теми, – кто бы они ни были, – кто создал когда-то аэросферы, и населявшими их мега – и гигафаунами осталась какая-то связь.

Эта связь с давно ушедшими создателями аэросфер и была той причиной, по которой все стремящиеся к гегемонии и вторжениям существа, – не говоря уже о бесстыдных представителях Цивилизации, – сталкиваясь с аэросферами, непременно пытались или завоевать их или изучить как можно подробней.

Эти же слухи, подтвержденные какими-то сомнительными записями старших рас, намекали, что когда-то давным-давно некие существа вообразили, что смогут сделать эти свободные блуждающие миры частью своих империй. Но записи эти странным образом исчезли, и имелись прочные доказательства статистики, что миры этих существ тоже исчезали, причем исчезали гораздо быстрей, чем те, которые никогда не входили в конфликт с аэросферами.

Квилан подумал и о том, не могли ли давно ушедшие аэросферы иметь контакты с давно ушедшими Чела. Была ли некая связь между этими сублимированными душами?

Кто знает, как мыслят и как взаимодействуют сублимированные? Кто знает, как работает сознание других рас?

Квилану казалось, что на все подобные вопросы могли ответить только сублимированные, и понять это можно было только одним-единственным путем.

Его попросили создать некий миракль^[120]. Его попросили совершить массовое убийство. Квилан попытался заглянуть в себя и подумал, а следит ли и в этот момент за всеми его мыслями суровый челгрианский бог, слушает ли его вопросы, наблюдает ли за возникающими в его мозгу образами, вспыхивающими в его мозгу мгновенными видениями. Взвешивает ли бог достоинства его души? И, наконец, смутно понял, что пока он сомневается в своей возможности создать этот миракль, он полностью обречен на исполнение геноцида.

Вот и этой ночью, проваливаясь в вязкий сон, он вновь вспомнил ту ее комнату в общежитии университета, где они открылись друг другу, где он узнал ее тело лучше, чем свое, лучше вообще всего на свете, и не уставал познавать его в темноте ночи и при свете дня, и изливать свое семя снова и снова.

Но использовать все это сейчас Квилан не мог. Он только мог вспоминать эту комнатку, видеть темную движущуюся тень ее тела, когда она вставала включить свет или прикрыть окно, если шел дождь. Однажды она притащила откуда-то старинные эротические веревки, которыми надо было связывать друг друга, и позволила связать себя. А потом связывала его, и он, всегда считавший себя самым некрасивым из всех юношей, гордился своей нормальностью, своей силой, своей неутомимостью в этих плотских играх…

Он и сейчас видел перед собой ее сказочную тень, изгибающуюся в розоватых огнях ночника. Да, сейчас, здесь, в этом странном мире, через столько времени и в миллионах световых лет от тех блаженных дней и мест, он все еще воображал себя встающим с постели и идущим на другую сторону комнаты, где на полке стоял маленький серебряный кубок. Когда она желала порой стать совсем обнаженной, то хотела снять и серебряное кольцо, подаренное матерью, и его обязанностью, его правом, его миссией было снимать это кольцо с ее тонкой руки и класть его в серебряный кубок.

– Все нормально. Вы там?

– Да, мы там.

– Итак, посылайте.

– Да. Нет.

– Хм… Что ж, начнем сначала. Думайте о…

– Да, о чашке.

– Вы абсолютно уверены, что устройство работает, ваша честь?

– Абсолютно.

– Значит, дело все-таки во мне. Я просто не могу… Это просто не мое. – Квилан уронил в суп кусочек хлеба и горько рассмеялся. – Или мое, но я никак не могу выцарапать это из себя.

– Терпение, майор. Только терпение.

– Вот так. Вы там?

– Да-да, мы там.

– Посылаю.

– Жду. Кажется…

– Да! Ваша честь! Майор Квилан! Оно работает!

Эйнур мчался к ним прямо из столовой.

– Ваша честь, а какую выгоду получат от моей миссии союзники?

– Не уверен, что знаю, майор. И это не тот предмет, о котором нам стоит беспокоиться и вам и мне.

Они сидели в маленьком прогулочном суденышке на два лица, принадлежавшем «Душе небес».

Потом все тот же самолетик, что доставил их сюда, забрал Висквила и Квилана в обратившую дорогу. Но теперь они набирали скорость в направлении одного из тех солнц-лун, которые обеспечивали аэросферу светом. Луна быстро приближалась, и ее свет исходил из того, что казалось гигантским ровным кратером с ровными краями, занимавшим половину поверхности. Он казался полуприкрытым зрачком какого-то невиданного инфернального^[121] существа.

– Все дело в том, что технология работает, майор, – ни с того ни с сего заметил Висквил.

Они уже провели десять успешных испытаний с запасом объектов, погруженных в Хранителя душ. Сначала несколько часов Квилан безуспешно пытался закрепить первый успех, и, в конце концов ему удалось переместить даже два объекта. После этого чашку прятали в разных частях судна, и у Квилана лишь два раза ничего не вышло, а потом все пошло как по маслу. На третий день он переместил всего два объекта, зато сразу в разные концы корабля. На четвертый день чашку впервые вынесли за пределы «Души небес».

– Мы следуем к той луне, ваша честь? – уточнил он, когда громадная луна закрыла перед ним весь горизонт.

– Рядом. – И Висквил указал рукой: – Видите? – Крошечное серое пятно плавало с одной стороны солнца-луны, едва заметной в волнах сияющего света. – Вон туда.

Это было нечто среднее между кораблем и станцией. И, вероятно, было создано на ранней стадии одной из тысяч цивилизаций Вовлеченных. Место представляло собой сборище серо-черных цилиндров, яйцеобразных фигур и шаров, соединенных прочными проводами. Эти фигуры медленно вращались на орбите солнца-луны, сконструированной таким образом, что они никогда не пересекали мощный поток света, идущий со стороны, обращенной к аэросфере.

– Неизвестно, кто ее построил, – заметил Висквил. – Она болтается тут вот уже несколько десятков тысяч лет и даже здорово модифицирована теми, кто когда-то пытался использовать ее для изучения лун и самой аэросферы. И она отлично экипирована, чтобы обеспечить нужные нам условия.

Маленькое суденышко скользнуло в ангар, приютившийся в одном из крайних цилиндров. Они подождали, пока подадут воздух, и вышли в холодную атмосферу, пахнущую чем-то едким. На другом конце ангара тут же появились два конусообразных дрона и приблизились к ним, оказавшись с двух сторон.

В голове у Квилана на этот раз не зазвучало никаких голосов, лишь из глубины одного дрона раздался гулкий металлический звук:

– Ваша честь, майор, следуйте за нами.

Они прошли по проходу мимо множества зеркальных дверей и вышли в какое-то подобие галереи с единственным большим и сферическим окном. Это могло быть и обзорным куполом океанского лайнера, и рубкой межзвездного круизного судна. Шагнув ближе, Квилан обнаружил, что окно – или экран – гораздо выше и глубже, чем казалось на первый взгляд.

Впечатление стекла или экрана, впрочем, тут же пропало, едва только Квилан осознал, что видит перед собой единую огромную ленту медленно вращающегося вокруг странного мира. Сверху и снизу слабо светили звезды, среди которых выделялась пара поярче.

Мир казался ровным, огороженный внизу и по краям серо-голубыми прозрачными стенами; поверхность делилась на части длинными пронумерованными полосами серо-коричневого, белого и серо-черного цвета. Через весь мир от стены к стене тянулись горы, так же деля его в разных направлениях.

Между ними лежало множество земель и целый океан. Земли были, по большей части, в виде отдельных материков, а частью – в виде достаточно крупных островов, тонущих в зеленых и голубых морях и в огромных зарослях малинового, коричневого и красного. Острова эти тянулись тоже от одной стены до другой, и кое-где имели моря, озера, были покрыты лесами, застроены городами и деревнями.

Надо всем этим великолепием клубились, скользили, извивались, скручивались в кольца, волновались и выгибались в дуги облака, создавая над водой и сушей призрачную фантастическую дымку.

– Вот что вы увидите, – прогудел один из дронов. Висквил похлопал Квилана по плечу:

– Добро пожаловать на Мэйсак, майор.

– Пять миллиардов, Хайлер. Мужчин, женщин, детей. Нам предстоит ужасная вещь.

– Да, но нам не пришлось бы этим заниматься, если бы они прежде не сделали того же самого с нами.

– Они? Эти люди, Хайлер? Эти, которые здесь, на Мэйсаке?

– Да, эти люди, Квил. Ты видел их. Ты разговаривал с ними. Когда они узнавали, откуда ты, как удерживались они, чтобы не оскорбить тебя! Только благодаря тому, что они слишком гордятся своей хваленой демократий, только эта гордость удерживает их! Они чертовски заносчивы, как носятся со своими правами и возможностями говорить и делать всякие глупости!

Да-да, именно эти люди. Эти люди должны нести коллективную ответственность за то, что натворили их разумы, включая разумы посольств и Специальных обстоятельств. Они сами заварили эту кашу, и сами будут ее расхлебывать. Здесь нет презираемых, Квилан, нет эксплуатируемых, нет Невидимых, нет парий, на все века осужденных на то, чтобы быть изгоями, – здесь все хозяева, все как один. Они все могут говорить все, что придет им в голову. И именно эти люди своей безответственностью допустили то, что произошло на Челе, даже если на самом деле полную правду знали всего лишь некоторые из них.

– Я только думаю, не слишком ли это… грубо?

– Квил, а разве ты слышал, как хотя бы один из них говорил о своей вине? Разве они покаялись? Разве мы слышали?

– Нет.

– И никто этого не слышал. Они говорят, мать твою, они выражают нам свои соболезнования так мило, они утверждают, мать их так, что они обо всем сожалеют, в таких цветистых выражениях, такими элегантным словами! Для них это просто игра, Квил. Они словно соревнуются друг с другом, кто из них выразится изящнее и убедительней! Но разве они готовы действительно что-то сделать?! Сделать, а не болтать языком?

– У них специфическая слепота. Мы разговариваем с машинами.

– Так именно машины ты и должен уничтожить.

– Но пять миллиардов…

– Они сами взвалили на себя эту ношу, майор. Они могли бы бороться, кто-то мог бы просто уехать куда угодно в знак протеста против их долбаной политики постоянного вмешательства во все, во что их не просят.

– И все же наша задача чудовищна, Хайлер.

– Согласен. Но мы должны ее выполнить. Я не хотел облекать это в слова, Квил, но уверен, что и ты сам думаешь об этом так же – словом, я должен тебе напомнить о том, что спасение четырех с половиной миллионов челгрианских душ зависит полностью от тебя. От тебя одного, майор. Ты – их единственная надежда.

– Я знаю. А если Цивилизация отплатит нам той же монетой?

– Почему они будут мстить нам, если с ума сойдет их машина?

– Потому что они не дураки, Хайлер. Не такие дураки, какими нам хочется нам их видеть, – совсем потерявшими всякую бдительность.

– Но даже если они что-нибудь и заподозрят, то быть уверенными не смогут ни в чем. Если все пройдет по нашему плану, то картина будет такой, будто Хаб сделал все сам. Но наши стратеги считают, что даже в самом неблагоприятном случае Цивилизация примет это как благородную месть, не больше.

– Ты сам знаешь, как она это примет, и не пудри мне мозги своей Цивилизацией.

– Я нигде не купил идею насчет правил общения с этими людьми, Квил. Я думаю, это дело рук самой Цивилизации, пропаганда, так сказать.

– Пусть даже так, но это правда. Будь с ними ласковым, и они начнут быть ласковыми вдвойне. Относись к ним плохо, и они…

– И они будут хуже некуда. В этом есть некое противоречие. Надо прибегнуть к действительно ужасному насилию, чтобы заставить их сбросить свою маску ультрацивилизованной державы.

– Но как знать, а вдруг и уничтожение пяти миллиардов они не воспримут как действительно ужасное насилие?

– Это просто цена. Они должны узнать, что есть и такая месть, и такие отношения. Око за око. Жизнь за жизнь. Они не станут отплачивать той же монетой, Квил. Все это придумано умами, посильнее наших с тобой. Цивилизация не унизится до того, чтобы мстить, – иначе она слишком подорвет свое реноме и то моральное превосходство, которым она так кичится. Они примут наше деяние как соответствующую плату и просто подведут жирной чертой итог. Да, это будет расценено как трагедия, но трагедия, вписывающаяся в их понимание дела, трагедия, являющаяся лишь заключительной частью их вмешательства в наши дела, трагедия – но не вероломное нападение.

– Они могут захотеть сделать из нас пример.

– Мы занимаем слишком незначительное место среди Вовлеченных, Квилан, чтобы быть достойными оппонентами. Наказывать нас – мало для них чести. К тому же мы уже вполне наказаны. И мы с тобой лишь пытаемся предотвратить наше дальнейшее наказание.

– Я боюсь только, что мы сейчас так же слепы в отношении их реальной психологии, как и они были слепы в отношении нашей, когда вторгались. Со всем их опытом и знаниями они ошиблись в нас. Но и мы тоже еще очень мало сведущи в отношении реакций других существ мира. Как можем мы быть уверены, что рассчитали правильно, если даже они так позорно провалились?

– А так, что мы занимаемся правым делом, ясно? Мы долго и трудно обдумывали эту акцию, которая и началась лишь потому, что они провалили точно такую же. Они настолько возомнили о себе, что рискнули предпринять вторжение всего несколькими судами, с небольшим количеством ресурсов, собираясь исполнить все с математической элегантностью. Они решили сделать судьбы целой цивилизации частью игры, посмотреть, какую культурную выгоду можно от этого получить. А когда из этого ничего не вышло, и ветер смерти подул в лицо, страдали и умирали не они, – но мы! Четыре с половиной миллиарда душ, лишенных благословения из-за того, что какие-то нечеловеческие разумы решили, что так будет лучше, что можно запросто изменить устои любого общества, даже такого, которое отличалось стабильностью целых шесть тысяч лет!

Они не имели права вмешиваться в наши дела, а если уж и решились на это, то должны были быть уверены, что действуют единственно правильным и соответствующим способом, и действительно подумать о тех невинных жизнях, с которыми им придется иметь дело.

– И все же мы можем тоже совершить ошибку. И они окажутся менее толерантными^[122], чем мы себе воображаем.

– Но даже если это так, Квилан, даже если они на самом деле и не обладают своей хваленой мощью, – что, конечно, весьма сомнительно, – то и тогда это не имеет значения, Квилан! Если мы преуспеем здесь, эти четыре с половиной миллиарда душ там будут спасены. Они попадут на небеса! И после того, как бог допустит их на небо, уже ничто другое не будет иметь значения.

– Он может позволить им это и сейчас, Хайлер. Он может просто поменять правила игры, поменять правила – и взять их к себе сейчас же.

– Я знаю, Квилан. Но быть здесь и совершить великое дело освобождения – великая честь для нас. И когда открылось, что наши с тобой смерти послужат…

– Это не открылось, Хайлер. Это было сделано. Это сказочка, которую мы рассказали сами себе, а не божье откровенье.

– Все равно. Когда мы обнаружили, что есть способ, которым можно отдать свои жизни с честью, разве мы не подумали о том, что простые люди воспримут это как бессмысленную смерть. Подумали. Но наш путь – это путь чести, потому что мы свято выполняем принцип – жизнь за жизнь. Наши враги знали, что мы не успокоимся, пока не отомстим за смерть своих сограждан. И это не сухая догма, Квилан, пылящаяся в старинных книгах в кельях монахов по заброшенным монастырям. Это урок, который мы должны преподать. Жизнь после этого будет идти своим чередом, но эта доктрина, эти правила должны быть приняты каждым новым поколением и каждой новой расой, с которой нам предстоит еще сталкиваться. Когда все это закончится, и мы погибнем, когда это станет лишь мимолетной секундой истории, линия общей жизни не прервется, и концы этого провода будем держать в зубах мы. Что бы и как бы ни произошло, в будущем люди будут знать, что нападать на Чел значит подвергать себя серьезной опасности. И потому ради их же пользы, в равной степени, как и ради пашей, Квил, предстоящее нам дело мы должны исполнить с честью.

– Я рад, что ты так крепок в своих убеждениях, Хайлер. Твоя копия останется жить со знанием того, ради чего мы сделали все это. Я же умру бесповоротно, без возврата. И не буду знать, за что.

– Я сомневаюсь, что все происходит без твоего понимания и участия.

– Я сомневаюсь во всем, Хайлер.

– Квил?

– Да?

– Ты еще в строю, а? Ты еще намерен исполнить свой долг?

– Да. Намерен.

– Молодчина. И позволь мне сказать тебе вот что: я восторгаюсь тобой, майор Квилан. Делить с тобой твое сознание для меня не только честь, но и подлинное наслаждение. Жаль только, что времени у нас осталось так мало.

– Но я еще ничего не сделал. Я не совершил перемещения.

– Ты сделаешь это. Они ничего не подозревают. Чучело ведь берет тебя в самое сердце их дурацкой цивилизации, в самое средоточие их лжи. И ты справишься.

– Я умру, Хайлер. И умру в забвении – вот единственное, что меня волнует.

– Прости, Квил. Но то, как ты уйдешь… лучшего пути нет.

– Хотел бы в это верить. Но скоро и это не будет иметь никакого значения. Скоро ничего не будет…

Терсоно издал звук, будто имитирующий прочищение горла:

– Замечательный вид, не правда ли, посол? Просто потрясающий. Известно, что некоторые люди стоят или сидят здесь и пьют часами. Да и вы сами, Кэйб, стоите здесь уже, кажется, полдня?

– Вероятно, так, – ответил хомомдан, и его низкий голос эхом отдался в галерее обозрения. – Прошу прощения, я забыл, что для машины половина дня – это колоссальное время. Простите меня, Терсоно.

– О, тут нечего прощать. Мы, дроны, прекрасно приспособлены к терпению и спокойно переносим время, пока люди заняты своими мыслями и делами. Мы обладаем целым набором процедур, специально выработанных тысячелетиями на период подобных задержек. И мы, смею вас уверить, гораздо более дроны – простите мне подобный неологизм, – чем большинство людей.

– Как удачно, – заметил Кэйб. – Благодарю вас. Я всегда считал васвыдающимся созданием.

– Вы в порядке, Квилан? – спросил аватар. Квилан повернулся к сереброкожему существу.

– Я в полном порядке, – и он жестом указал на перспективу поверхности Орбиты, медленно проходившую перед ними, торжественно и победно вспыхивающую мириадами огней. Несмотря на расстояние в полмиллиона километров, она казалась почти рядом. Обозрение было сделано правильно, не так, чтобы казалось, будто между наблюдающим и объектом находится всего лишь стекло, дело было, скорее, в сильном увеличении, дающем возможность рассмотреть детали.

Впрочем, сама галерея вводила зрителей в гораздо больший обман, поскольку медленно вращалась в сторону, противоположную вращению поверхности.

– Квилан.

– Хайлер.

– Ты готов?

– Теперь я знаю причину, по которой они дали мне тебя, Хайлер.

– Неужто знаешь?

– Думаю, что да.

– И какова же она?

– Ты не мой тыл, Хайлер – ты их.

– Их?

– Висквила и наших союзников – кто бы они ни были, – а также тех высокопоставленных военных и политиков, которые санкционировали эту резню.

– Выскажись яснее, майор.

– Казалось, что старому вояке думать особенно незачем, а?

– Что?

– Ты ведь здесь не для того, чтобы я имел возможность поплакаться кому-то в жилетку, и не для того, чтобы у меня была компания, и даже не для того, чтобы помогать мне советами относительно Цивилизации, а, Хайлер?

– Разве я был в чем-то не прав?

– О, нет. Нет, они дали тебе полную базу данных по Цивилизации, но все это можно было почерпнуть и из стандартных общественных источников, типа библиотек и т. д. Ты мой надсмотрщик, Хайлер, – я повязан.

– Я в шоке, Квилан. Тебе не кажется, что это звучит настоящей клеветой?

– Но ведь ты мой «второй пилот», а?

– Им я должен был быть, им я и являюсь.

– Да, на одном из тех старомодных аэропланов с ручным управлением, где второй пилот всегда готов заменить первого, если тот по каким-то причинам не справляется со своими обязанностями. Разве это не так?

– Точно.

– Словом, если я сейчас изменю свои намерения, если решу перемещения не производить, если скажу, что не желаю убивать всех этих невинных детей и женщин… То что? Что случится? Скажи-ка мне, Хайлер? И, пожалуйста, будь откровенен. Нам с тобой иначе нельзя.

– А ты уверен, что хочешь это узнать?

– Уверен.

– Вероятно, ты прав. Если ты не захочешь произвести перемещение, это за тебя сделаю я. Я знаю, как это делается твоим сознанием… всю процедуру от начала до конца. И, можно сказать, знаю даже лучше, чем ты.

– То есть, теперь перемещение будет произведено независимо ни от чего.

– Абсолютно верно.

– Что станет со мной?

– А вот уж это полностью зависит от того, что ты попытаешься сделать. Если ты захочешь предупредить их, то рухнешь мертвым, или тебя разобьет паралич, или начнешь нести всякую околесицу, или станешь кататоником. Выбор за мной.

– Нет, за мной. Я не верю, что ты можешь все это сделать.

– Боюсь, что все-таки смогу, сынок. Все это заложено в инструкции. Я ведь уже знаю все, что ты еще только собираешься сказать, Квил. Буквально. Только на секунду раньше, но этого достаточно. Я мыслю здесь чуть быстрее. Но, Квил, я не хочу ничего этого делать, и не думаю, что мне придется. А почему ты не говорил о своих сомнениях раньше?

– Я думал об этом давно и только не хотел спрашивать, чтобы не испортить наших отношений, Хайлер.

– А теперь собираешься испортить, так, что ли, тебя понимать? А я не хочу.

– Но ведь ты все это время только и караулил меня, чтобы я не подал им знака.

– Поверишь ли ты, если я скажу, что бывали часы, когда я вовсе не следил за тобой?

– Нет.

– Ладно, теперь это не имеет значения. Но теперь, конечно же, ты понимаешь, что я не оставлю тебя ни на миг. И все-таки, Квилан: ведь ты сделаешь это, правда? Я не хочу…

– Я сделаю. Сделаю. Тебе не придется ни о чем заботиться.

– Ну и славно, сынок. Все это действительно отвратительно, но надо сделать. И скоро все кончится, по крайней мере, для нас обоих.

– И еще многих и многих. Но… что теперь говорить… Мы идем…

Он сделал шесть удачных перемещений в самом центре того макета Хаба, который был встроен в станцию, вращавшуюся по орбите солнца-луны аэросферы. Шесть попаданий из шести попыток. Он смог это сделать. И сможет еще.

Они стояли в центре галереи наблюдения маленькой станции, и лица их освещались искусственным светом макета. Висквил объяснял то, что должно последовать за миссией:

– Мы понимаем, что через несколько месяцев Хаб Орбиты Мэйсак отметит прохождение света от двух вспыхнувших звезд, которые названы по имени Битвы Новых Близнецов во время Айдайранской войны.

Висквил стоял почти рядом с Квиланом, и широкая полоса света – симуляция того, что он увидит, когда действительно будет стоять на обзорной галерее Мэйсака, – казалось, проходила через уши старика. Квилан с трудом удержался от смеха и постарался полностью сосредоточиться на том, что он говорит ему.

– Разум, который сейчас находится в Хабе Мэйсака, когда-то был воплощен в военном судне, сыгравшем значительную роль в Айдайранской войне. Он разрушил три орбиты Цивилизации только для того, чтобы те не попали в руки противника. Он прекрасно помнит сражение и те два звездных взрыва… И особенно вспомнит их, когда свет второй из звезд будет проходить через Мэйсак.

– Вы должны получить допуск к Хабу и совершить перемещение перед вспышкой второй звезды. Вам ясно, майор Квилан?

– Ясно, ваша честь.

– Разрушение Хаба должно будет совпасть по времени с реальным светом второй звезды. Таким образом, будет казаться, что Хаб разрушил себя по своей вине и из-за ответственности за все, содеянное им во время Айдайранской войны. Смерть Хаба и людей будет выглядеть трагедией, но отнюдь не нападением. А души тех челгрианцев, что томятся в чистилище в скорби и страданиях, будут, наконец, допущены на небеса. Цивилизация подвергнется удару, который подействует на все хабы, на все разумы, на всех людей. Мы совершаем свою святую месть и только, и мы не берем больше жизней, чем требуется, – мы лишь справедливо наказываем людей, которые беспричинно и вероломно вмешались в наши дела. Так я говорю, майор Квилан?

– Так, ваша честь.

– Посмотрите, Квилан.

– Я смотрю, ваша честь.

Они покинули станцию на той же двухместной лодке; оба дрона плыли радом, как черные конусообразные торпеды.

Старинная космическая станция с ее уже ненужным содержимым вылетела с орбиты, словно от мощного удара, и, вспыхивая, начала падать за орбиту, уходя на большой скорости за обращенную к аэросфере сторону солнца-луны.

Они некоторое время наблюдали эту катастрофу. Станция все ближе подлетала к краю невидимой световой колонны. На маленьком дисплее лодки прочертилась линия, показывающая, что край близок. И за минуту до того, как станция вошла в периметр света, Висквил сказал:

– Последнее перемещение не было макетом, майор. Там был настоящий заряд. Другой его конец расположен или в самом солнце-луне, или еще где-то далеко впереди. То, что произойдет, будет очень похоже на то, что случится на Мэйсаке. Поэтому-то мы именно здесь, а не где-либо еще.

Но станция не успела войти в полосу света. За миг до этого она медленно задрожала, и ее очертания растворились в ослепляюще ярком и чудовищно громком взрыве, отбросившем лодку далеко назад. Квилан инстинктивно прикрыл глаза. Но и из-под век его продолжало слепить оранжевым и желтым. Он слышал, как вскрикнул Висквил. Вокруг лодки свистело, гремело и стонало.

Когда Квилан открыл глаза, так и не сумев избавиться от слепящего света под веками, то от старинной космической станции осталось лишь оранжевое сияние на бархатной черноте бесконечного космоса.

– Вот.

– Мне кажется, хорошо. Думаю, что тебе удалось. Отлично сделано, Квил. Сынок…

– Вот, – произнес Терсоно, водя по экрану красным светящимся кольцом и показывая им группу озер на одном из континентов. – Вот где находится зал Штульен, место завтрашнего концерта. – Дрон обернулся к аватару: – Все готово для великого действа, Хаб?

– Все, за исключением композитора, – пожал плечами аватар.

– О! Я надеюсь, что он все же сжалится над нами, – поспешно воскликнул Терсоно, и его аура засветилась ярким рубином. – Конечно, господин Циллер появится. Как же ему не появиться? Я совершенно уверен.

– А я так воздержался бы от подобной уверенности, – пробормотал Кэйб.

– Нет, он непременно будет! Я решительно уверен!

– А вы приняли приглашение, правда, майор Квилан? – повернулся дрон к челгрианцу.

– Что? Ах, да. Конечно. Конечно, я жажду услышать. Разумеется.

– Хорошо, но я думаю, что все же придется искать какого-нибудь другого дирижера, – опустил массивную голову Кэйб.

«Майор кажется рассеянным», – подумал Кэйб, но тут же увидел, что челгрианец взял себя в руки.

– Впрочем, нет, – сказал он. – Если мое присутствие будет мешать тому, чтобы премьерой дирижировал сам автор, я, конечно, останусь дома.

– Ах, нет! – взвизгнул Терсоно, став на мгновение синим. – В этом нет никакой необходимости! Совсем нет! Я уверен, что господин Циллер примет наше приглашение. Конечно, он волен уйти в любое время, но не прийти!.. Прийти он обязательно должен. Прошу вас, майор Квилан, не отказывайтесь от концерта! Это первая симфония Циллера за последние одиннадцать лет, первая премьера после того, как он покинул Чел, и вы с ним здесь только два челгрианца на миллионы… Лично обязательно должны быть там! Это будет событие века!

Квилан внимательно и долго глядел на дрона:

– Я думаю, что на концерте гораздо важнее присутствие Махрая Циллера, чем мое. И то, что я своим появлением не дам ему возможности дирижировать, будет крайне невежливым, эгоистическим и нечестным поступком, вам так не кажется? И давайте больше не будем говорить об этом.

Квилан покинул аэросферу на следующий же день. Провожал его один Висквил.

Квилану показалось, что старик расстроен.

– Что-нибудь не так, ваша честь? – поинтересовался он.

– Нет, – посмотрел на него Висквил и снова задумался. – Нет, но мы провели разведку, и ее данные принесли нам два не очень хороших известия. Стало известно, что среди нас есть шпион – это раз, и два… то, что на аэросфере может находиться гражданин Цивилизации. – Старик потер рукоять серебряной трости и посмотрелся в нее, как в зеркало. – Конечно, было бы лучше, если бы подобные известия поступили к нам раньше, но… лучше поздно, чем никогда. – Висквил улыбнулся. – Не смотрите так опечаленно, майор. Я уверен, что все пока идет под контролем. Или скоро будет идти.

Подали под посадку самолет. Откуда-то появился широко улыбающийся Ивайрл и весело поклонился Квилану. Потом он гораздо более низко и почтительно склонился перед Висквилом, который похлопал его по широкому плечу.

– Видите, Квилан? Ивайрл здесь и не допустит ничего плохого. Возвращайтесь, майор, и готовьтесь к вашему делу. Скоро с вами будет и ваш «второй пилот». Удачи.

– Благодарю, ваша честь. – Квилан посмотрел на улыбающегося Ивайрла и поклонился старику. – Надеюсь, все здесь будет хорошо.

Висквил положил руку на плечо беломордого.

– Уверен, что так и будет. До свиданья, майор. Было приятно работать с вами. И еще раз – удачи. Уверен, мы будем гордиться вами.

Квилан поднялся на самолетик, посмотрел через мутные стекла вниз и увидел, что Висквил и Ивайрл давно позабыли о нем, занятые своим разговором.

Обратное путешествие показалось ему зеркальным отображением путешествия на аэросферу, если не считать того, что из Лаунча он отправлялся в закрытом шаттле прямо в Урбент, а оттуда на машине, ночью, был доставлен непосредственно к воротам монастыря Кадерцит.

Квилан стоял на древней тропе, ночной воздух благоухал соком деревьев вздохов и казался прозрачным после густой, как суп, атмосферы аэросферы.

Он возвратился лишь для того, чтобы немедленно быть вновь отозванным. На какой-то момент ему показалось, что никогда и не приходила к этим воротам странная женщина в черном плаще, и не спускались они с ней по закапанной свежей кровью дороге, ведущей в мир.

Завтра его вызовут и попросят взять на себя миссию в мире Цивилизации под названием Мэйсак, попросят сделать все возможное, чтобы вернуть домой ренегата и диссидента композитора Махрая Циллера, дабы он снова стал символом ренессанса Чела.

А сегодня ночью, пока он спит, – если только все пойдет по плану, и верно сработают все микроструктуры, химические и биологические процессы, – он забудет все, что произошло с ним с тех пор, как полковник Гейалайн появилась из падающего снега посреди монастырского двора всего лишь сто с лишним дней назад.

Квилан будет помнить только то, что нужно помнить, не больше. Но память его будет оживать кусок за куском, хотя в то же время его наиболее доступные воспоминания будут надежно защищены от проникновения и понимания со стороны кого бы то ни было. Майор подумал, что, наверное, сможет даже зафиксировать сам процесс забывания, если только он не начался уже сейчас.

Теплый летний дождь шелестел вокруг. Шум мотора и свет от фар привезшей его сюда машины давно скрылись во тьме. Квилан поднял руку к небольшой калитке в воротах.

Служка открыл ее быстро и бесшумно…

– Да, все сделано.

Только сейчас он окончательно понял, что все действительно сделано, миссия исполнена, и теперь-то он уже точно может рассказать – или хотя бы попытаться рассказать – дрону Терсоно, аватару Хаба, хомомдану Кэйбу или всем им, вместе взятым, что он только что сделал. И тогда Хайлеру ничего не останется, как обезоружить его, то есть попросту убить. Но Квилан промолчал.

Хайлер может и не убивать его, а лишь обезоружить… да и зачем все это. Все должно казаться нормальным – так будет лучше для Чела, для миссии… Пусть все идет своим чередом, пока свет от второй звезды не достигнет орбиты Мэйсак.

– Итак, наше путешествие окончено, – провозгласил аватар.

– Да, друзья, мы можем возвращаться, – радостно объявил дрон И. X. Терсоно, и его аура мягко засветилась розовым.

– Да, пойдемте, – услышал свой ответ Квилан.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ КОНТРОЛЬ ВОИСТИНУ ПОТЕРЯН

Квилан просыпался медленно, голова у него немного кружилась. Было еще очень темно. Он лениво потянулся и вдруг почувствовал рядом с собой Уороси. Полусонная, она прижалась к нему, приникая к нему всем тело. Он обнял ее за плечи, и она почти слилась с ним…

Квилан проснулся окончательно и понял, что хочет ее, но не успел даже пошевелиться, как она повернула к нему лицо, улыбаясь приоткрытым ртом.

Уороси скользнула по нему, Уороси раскрылась, и началось то безумие, когда занятия любовью уже не различают ни мужского, ни женского, когда становится не важно, кто ты, какие части тела кому принадлежат.

В такие моменты «бамбук и раковина» принадлежат обоим сразу и никому в отдельности. Его член магическим жезлом пронизывал обоих, а ее вагина цвела, как розовый куст, поглощая оба тела, превращая обоих любовников в какое-то странное чувственное существо.

Они упоенно занимались любовью, а за окнами медленно вставал рассвет. Но вот оба любовника насладились и теперь лежали рядом, в поту, слюне и сперме, не в силах оторвать глаз друг от друга. Затем Квилан скорчился, как от боли. Ничему помочь уже невозможно. Он огляделся, не понимая до конца, где находится. Комната казалась незнакомой, потолки слишком высокими и свет чересчур ярким. Создавалось впечатление, что у него что-то не так с глазами, но это было не так.

Квилан посмотрел на Уороси. Она лежала, подперев голову кулачком, и смотрела прямо на него. И когда он взглянул в это лицо и понял его выражение, то испытал некий шок. В следующее за этим шоком мгновение его пронзил чудовищный непереносимый ужас: Уороси никогда не смотрела на него так – не на него, а через…

В этих больших темных глазах таились холод и расчетливая злоба, нечто-то беспощадное смотрело прямо ему в душу.

Ее шерсть лежала плотным серебристым щитом, и Квилан почти мог смотреться в ее длинное гладкое тело, как в зеркало, теплое и холодное одновременно. Майор разлепил губы и собрался что-то сказать, но язык оказался слишком велик для съежившегося пересохшего горла.

И тогда заговорила она:

– Не думай, что я была одурачена хотя бы на мгновение, Квилан.

Это был голос не Уороси.

Она распрямила руку и поднялась с постели движением, полным властной грации. Он долго смотрел ей вслед и только спустя какое-то время обнаружил, что на другом конце кровати сидит обнаженный старик и, не моргая, смотрит на него.

Старик молчал и выглядел смущенным, старик, совершенно неизвестный и вместе с тем до боли знакомый…

Наконец, Квилан проснулся и дико огляделся по сторонам.

Он лежал на широкой кровати в своих апартаментах в городе Акьюме. Вероятно, наступало утро, и с купола небеса сыпался густой снег.

– Света, – прошептал Квилан и быстро осмотрел комнату. Комната мгновенно осветилась. Ничего не изменилось. Он был один.

Это был день, который заканчивался концертом в зале Штульен – первым исполнением новой симфонии Махрая Циллера, которая называлась «Испытание светом». Концерт должен был закончиться именно в тот момент, когда свет от новой звезды Джунс наконец-то, через восемьсот лет, достигнет системы Лейслер и Орбиты Мэйсак.

С непередаваемым чувством тошноты Квилан вдруг вспомнил, что до конца исполнил свою обязанность, и теперь от него уже ничего не зависит. Ни от его рук, ни от его головы. Что должно произойти, то произойдет. Он уже ничему помочь не в силах, как и никто иной. И никто иной здесь не имеет в своем сознании другого сознания, подслушивающего каждую мысль… Разумеется, с прошлой ночи, если не раньше, у Квилана не осталось и тех часов одиночества по утрам и вечерам, о которых было договорено раньше.

– Хайлер?

– Я здесь. Снилось ли тебе такое раньше?

– Тебе тоже снилось?

– Я смотрел и слушал, ловя каждый знак, которым ты мог бы предупредить их о том, чем закончится нынешний вечер. Я не вмешивался в твои сны, я только наблюдал за твоим телом, потому как знал, что это один из тех дьявольских снов, которых можно действительно испугаться. Не хочешь ли рассказать мне его подробней?

Квилан колебался. Он знаком приказал свету погаснуть и некоторое время лежал в полной темноте.

– Нет, – наконец объявил он.

И тут же понял, что не думает, а произносит эти слова вслух, но сразу же осознал, и то, что больше произнести ничего не сможет.

Спустя мгновение он обнаружил, что не может и шевельнуться, и его пронзил страх, страх от того, что он парализован, и его судьба зависит теперь полностью от кого-то другого.

– Прости. Ты говорил сам с собой, без связи. Теперь пройдет.

Квилан передвинулся на кровати, прокашлялся и убедился, что снова вполне владеет своим телом.

– Я хотел только сказать «нет». У меня нет необходимости рассказывать тебе об этом.

– Ты уверен? Ты никогда еще не был в таком состоянии за все то время, что мы с тобой вместе.

– Но я говорю, что со мной все в порядке, тебя устраивает?

– Устраивает, устраивает. Ладно.

– А если бы и было по-другому, то что это теперь меняет? Лучше попытаюсь снова заснуть. Поговорим позже.

– Как хочешь. Спи крепко.

– Сомневаюсь.

Квилан лег на спину и смотрел, как летят по небу пушистые полосы снега, как беззвучно завиваются они в причудливые спирали, и гадал о том, точно ли так же видит этот снег другое сознание, смотрящее на мир его глазами.

Но заснуть он, естественно, не смог.

С дюжину цивилизаций, которые постепенно шли той же дорогой, что и сама Цивилизация на протяжении своих веков дефицита, тратили огромные усилия на то, чтобы виртуальная реальность стала, по возможности, по-настоящему реальной и осязаемой. Даже когда была создана сама Цивилизация, потребовались определенные серьезные затраты энергии и времени – как биологических существ, так и машин – на то, чтобы усовершенствовать различные методы, благодаря которым человеческий сенсорный аппарата смог бы испытывать то, чего в реальности не происходило.

Благодаря этим предварительным усилиям уровень точности и достоверности виртуальной реальности, доступной любому гражданину Цивилизации, стал очень высоким, высоким настолько, что потребовалось внедрение определенных синтетических ключей, дабы порой напоминать субъекту, что то, что в данный момент ему кажется реальным, на самом деле не всегда таковым является.

Но даже после внедрения таких ключей живость и непосредственность виртуального мира оказались настолько сильными, что большая часть населения все-таки забывала о нереальности происходящего. В результате постепенно, век за веком, сложилось странное мнение, будто любому жителю Цивилизации в любое время можно испытать все что угодно, где угодно и как угодно, не сходя с места, и беспокоиться о том, происходит ли это в действительности или нет, совершенно не обязательно.

Естественно, что почти все жители хотя бы раз, – а некоторые и постоянно, – испытывали (то есть видели, слышали, нюхали, пробовали, чувствовали и т. д.) нечто, чего в реальности просто никогда быть не могло.

Аватар фыркнул:

– И все-таки они делают это!

В его смехе Кэйбу послышалась удивительная сердечность, которую было странно слышать и от машины, и даже от человекообразного воплощения машины.

– Что делают? – уточнил он.

– Подделывают деньги, – усмехаясь и качая головой, ответил аватар.

– Разве это возможно? – нахмурился Кэйб.

– В целом, конечно, нет, но отчасти… Есть такая старая присказка, – посмотрел он на хомомдана.

– Да, я знаю, «подделывай, но не попадайся» или что-то в этом духе, – процитировал он.

– Именно, – аватар кивнул. – Так вот, они подделывают билеты на концерт Циллера. Но это еще что. – Происходят вообще неслыханные вещи: люди ради билетов устраивают для тех, кто может их достать, космические круизы, меняют любовников, соглашаются забеременеть, меняют внешность в угоду желаниям партнера, да что внешность! Они даже меняют пол, лишь бы угодить кому нужно – и все ради билетов! – Аватар развел руками. – Какое удивительное, трогательное, романтическое варварство! Не правда ли?

– Абсолютно, – согласился Кэйб. – Только вот насчет «романтичности»…

– Нет, они воистину романтичны в этом. Представляете – опуститься до натурального банального обмана, забыв все достижения миллионов лет!

– Как необычно!

– Да-да, очень необычно, – подхватил аватар. – Вдруг, разом, все оказались музыкальными фанатами. Я уже устал объяснять, что места для танцев не будет. – Он снова развел руками и махнул в сторону зала. – Вот так. А вы что по этому поводу думаете?

– Все это очень впечатляет.

Зал Штульен был пока еще практически пуст. Но уже вовсю и строго по расписанию шли приготовления к вечернему концерту. Аватар и хомомдан стояли на краю амфитеатра рядом с батареей софитов, лазеров и других сложных осветительных приборов, по мнению Кэйба, весьма напоминавших оружие.

Прозрачный синий день клонился к концу, солнце медленно опускалось. Тени становились все меньше и меньше, но еще доходили до четырехсотого ряда.

Зал имел около километра в ширину – настоящий Колизей, построенный из угольной фибры и прозрачных бриллиантов. Посередине находился круг, который мог по мере надобности трансформироваться то в спортивную арену, то в конную площадку, то в театральную сцену. Имелась на случай непогоды и прочная крыша, никогда, впрочем, не употреблявшаяся.

Действительно, основной ценностью этого зала и являлось то, что он открыт небу. Даже, если бы погода подпортила, Хаб решился бы, хотя и делал это весьма и весьма редко, вмешаться в метеорологическую систему, воспользовавшись энергетическими проекциями и полями. Желаемый эффект так или иначе, но был бы достигнут. Такие вещи не поощрялись, но иногда, особенно ради удовольствия такой огромной массы людей, все-таки можно было прибегнуть к таким возможностям.

Технически зал Штульен представлял собой гигантскую специализированную баржу, которая плавала по сети каналов, медленно преодолевая реки, озера и небольшие моря, разбросанные по всему Мэйсаку, плавала сама по себе, создавая, таким образом, широкий выбор различных декораций, видимых через прозрачные стены, с балконов и амфитеатра. Чего там только не было: снежные шапки гор, кристальные башни городов, огромные водопады и заросли диких лесов.

На определенные случаи существовала и более высокая скорость, по могучим рекам зал мог сплавляться как скоростное судно и мог преодолевать даже водопады.

Однако для предстоящего в этот день представления зал должен был оставаться на прежнем месте, на самом мысу небольшого полуострова, рядом с озером Бандель, в десяти континентах от Ксаравва. Все побережье в этом месте было усыпано барами, кафе, ресторанами и прочими развлекательными заведениями, а сам док, в котором стоял зал, заново отремонтирован.

Внутри тоже все было механизировано, управление всеми системами не требовало человеческого присутствия и в обычные дни, – а сегодня за состояние зала и вообще за все отвечал сам Хаб.

Кроме Штульена, на Мэйсаке существовало еще пять подобных залов для супермассовых мероприятий, которые всегда могли быть доставлены в нужное время в нужное место.

– Но ведь на самом деле достаточно было бы и одного такого, – задумчиво произнес Кэйб. – Вы вполне могли бы двигать Штульен по всей Орбите и везде успевать.

– Могли бы, – согласился аватар.

Прямо у них над головой в вечерней дымке висела крошечная точка, сиявшая отраженным светом.

– Что это?

– Это судно Генеральной системы «Испытание значительного недостатка гравитации», – пояснил аватар. Кэйб увидел, как глаза существа прищурились и на губах заиграла довольная улыбка. – Он изменил свой курс и расписание, вероятно, лишь для того, чтобы поприсутствовать на концерте. – Точка все росла, приближаясь, и аватар в конце концов нахмурился: – Надо все же отодвинуть его подальше, не то попадет под салют моих метеоритов, которые так красиво будут взрываться в воздухе.

– Взрываться в воздухе? – удивленно повторил Кэйб, не сводя глаз со все приближающегося корабля. – Это весьма драматично, – пробормотал он, про себя полагая, что гораздо лучше здесь подошло бы слово «опасно».

Аватар покачал головой, тоже не отрываясь от судна, уже входящего в атмосферу.

– Нет, это совершенно не опасно, – словно прочитав мысли хомомдана, ответил он. – Подобная хореография метеоритов – дело проверенное. Конечно, нескольким небольшим осколкам придется придать новые траектории, но в целом все абсолютно управляемо. К тому же у меня заготовлен целый запас реактивариторных зарядов. Впрочем, думаю, они не понадобятся.

Оба снова посмотрели на небо: корабль был уже размером с кулак, и на его золотисто-белой поверхности можно было разглядеть некоторые подробности.

– Ракеты на полном ходу, предельная скорость. Однако ничего страшного, – тихо комментировал приближение судна аватар, и Кэйб глядел во все глаза на корабль, напоминавший теперь странную золотую луну, заливавшую своим ярким светом окружающий пейзаж. – О таких кораблях Хабу даже нечего беспокоиться: триллион тонн веса способны, тем не менее, лететь, как выпущенная из лука стрела, и в любой момент останавливаться, как вкопанные, если понадобится. – Он покачал головой и добавил тоном, которым говорят об избалованных, но обожаемых детях: – Судно Генеральной системы, что поделаешь!

– Вы думаете так, потому что сами когда-то были одним из них? – спросил Кэйб. Судно уже занимало полнеба, но вдруг остановилось, и под его брюхом заклубились черные облака. Стали видны расходящиеся кругами защитные поля.

– Именно поэтому, – подтвердил аватар. – Облака из-под брюха гигантского лайнера все расходились вокруг, и вот, наконец, он медленно задрейфовал прочь. Тучи вокруг него постепенно превращались в пар. – Нет, вы только посмотрите! Замутил нам все небо и смывается, – снова покачал головой аватар. – Типичное СГС! Тучи теперь придется разгонять, чтоб не испортить вечер. Пойдемте, проигнорируем этого нахала, и я вам лучше покажу эту махину изнутри.

– Но, господин Циллер, ваша аудитория!

– Она предпочтет меня увидеть вернувшимся на Чел, повешенным, колесованным и сожженным.

– Мой дорогой Циллер, я вас понимаю, вы всегда говорите чудовищно преувеличивая, но даже, если признать, что все это правда, то я скажу вам на это вот что: здесь, на Мэйсаке, тоже есть миллионы людей, которые готовы за вас отдать свои жизни. И я отвечаю за свои слова. Многие из них будут сегодня на концерте, остальные, которым не повезло, смогут наблюдать и слушать.

Они терпеливо ждали все эти годы, надеясь, что в один прекрасный день вы все же вдохновитесь закончить свой долгий труд. И теперь, когда все это свершилось… Они все отчаянно хотят быть в зале, услышать вашу музыку собственными ушами и увидеть вас собственными глазами! Они умоляют вас встать за дирижерский пульт сегодня вечером!

– Меня могут умолять, о чем вздумается и сколько угодно, но они все же будут разочарованы. Я не намерен идти на концерт, если там собирается быть этот кусок говна.

– Но ведь вы не встретитесь! Мы не дадим вам встретиться!

Циллер внезапно и зло ткнулся своим крупным черным носом прямо во вспыхнувшее розовым керамическое лицо И. X. Терсоно. Тот от неожиданности отскочил.

– Я вам не верю.

– Как? Только потому, что я сотрудник Посольства? Но это смешно!

– Да вы с Кэйбом просто сговорились!

– Да помилуйте, у меня нет никакого желания сводить вас с этим майором!

– Зато вы будет рады, если я сам с ним встречусь, а?

– Ну… – аура дрона вспыхнула всеми цветам радуги, что явно говорило о смущении.

– Так или не так!?

– Ну, конечно… так! – Завертелся дрон, выказывая одновременно и гнев, и полнейшее замешательство.

– Ха-ха! Вот вы и раскололись!

– Разумеется, я буду рад вашей встрече, это вообще абсурд, что вы еще до сих пор не встретились, но мне только хотелось, чтобы все произошло естественным образом, не противореча вашим желаниям!

– Ш-ш-ш! Сюда кто-то идет!

– Но…

– Ш-ш-ш!

Лес Пфесайн неподалеку от Астранхуана славился своей охотой.

Вчера Циллер прибыл туда из Акьюма поздно вечером, остановился в веселом охотничьем домике, спал долго, поздно проснулся, нашел проводника и отправился охотиться на прыгающих джанмандресилов Кюсселя. И теперь ему показалось, что он слышит приближение одного из них, приближение вожделенной добычи, которая подходит к густым зарослям кустарника как раз под высоким деревом, где он прятался.

Циллер поглядел на гида, упрямое чучело в старинном камуфляже, повизгивающее метрах в пяти внизу. Тот кивнул и указал в направлении шума. Циллер спустился на ветку ниже и прищурился, пытаясь увидеть животное.

– Прошу вас, Циллер, – снова, но как-то странно зазвучал в ухе голос Терсоно.

Челгрианец вдруг резко обернулся и впился глазами в дрона, потом приложил палец к губам и покачал головой. Дрон стал густо-кремовым от замешательства.

– Я ведь разговариваю с вами с помощью прямой вибрации мембраны, – пояснил он обидчиво. – Никакое животное этого не услышит…

– Зато это мешаете мне сосредоточиться! – прошипел, стиснув зубы, Циллер. – Можешь ты, наконец, заткнуться, урод!?

Аура дрона на мгновение вспыхнула негодованием, быстро сменившимся серым разочарованием с пурпурными пятнами противоречия. Потом цвет быстро перешел в желто-зеленый, показывающий прощение и дружбу, сопровождаемый красными полосами, говорившими о том, что резкость принята как шутка.

– И прекратите эту долбаную радугу! – совсем взбесился Циллер. – Вы меня отвлекаете! А животное, если вас и не слышит, так уж точно видит!

И Циллер полностью переключился на что-то большое и пятнисто-синее, проходящее под ветвями. Голова у животного оказалась размером с тело самого охотника, а спина такая широкая, что на нее влезли бы с десяток челгрианцев.

– О, Боже! – прошептал Циллер. – Каков экземпляр! Он глянул снова на проводника, и тот яростно закивал головою.

Циллер сглотнул слюну и прыгнул. Падать было всего метра два, он приземлился на все пять конечностей прямо на шею животному и мгновенно обвил ее ногами, одной рукой схватился за огромные веерообразные уши, а другой за темно-коричневый нарост на голове. Зверь так и не успел опомниться. Тут же подплыл и Терсоно. Только сейчас джанмандресил Кюсселя догадался, что нечто сидит у него на шее, и издал пронзительный рев. Он стал изо всех сил мотать головой и телом и бросился в чащу.

– Ого-го! – заливался Циллер, мертвой хваткой вцепившись в гигантское животное и трясясь от галопа и возбуждения. Ветер хлестал ему в лицо, мимо проносились ветки, листья, кусты, жаркий пот заливал глаза, не хватало дыхания. Шерсть вокруг глаз мешала видеть, все видимое смешалось в единый сине-зеленый поток. Животное по-прежнему мотало головой, силясь избавиться от неожиданного груза.

– Циллер! – надрывался И. X. Терсоно, стараясь не отставать. – Я ведь только хочу заметить, что вы без защитной экипировки! Это очень опасно!

– Терсоно!

– Что?

– Отвяжешься ты или нет?

Впереди появился какой-то просвет, и животное припустило еще сильнее, тем более что дорога пошла под уклон. Прижавшись к шее как можно плотнее, Циллер из всех сил старался удержаться, чтобы не перелететь через голову, не попасть под копыта и не оказаться раздавленным. Впереди, в тучах поднимаемых листьев и клочков мха, показалось солнце, осветившее край леса. Там заблестела река, и джанмандресил помчался еще быстрее, топоча по тропе, а затем с разбегу бросился в глубокую воду. Он сразу стал нырять, пытаясь передними ногами как-нибудь содрать со спины надоедливого седока.

Циллер очнулся на берегу реки и обнаружил себя лежащим на спине. Оглядевшись, он увидел Терсоно, окружавшего его защитными полями и всего серого от беспокойства.

– И долго я там прокувыркался? – откашлявшись и сплюнув какую-то гадость изо рта, нехотя поинтересовался Циллер.

– Несколько секунд, – с готовностью ответил дрон и кое-как помог композитору сесть. – Я бросился вас спасать сразу же, как только вы скрылись под водой. Чудище еще долго наблюдало за вами с той стороны реки, словно не отказалось от намерения утопить или, вытащив на берег, растоптать. – Терсоно зашел за спину Циллера и придерживал его, пока тот окончательно не откашлялся.

– Благодарю, – буркнул Циллер, выплевывая последние остатки речной воды. Но не думайте, что этим вы заставите меня встать за дирижерский пульт, – ни за какие шиши.

– Будто бы я ожидал от вас такой благодарности, – обиделся дрон.

Циллер снова огляделся, отпихнул дрона с его полями, просморкался и пригладил шерсть на лице.

– Ты что, и вправду расстроился? – удивился он. Дрон так и вспыхнул:

– Конечно, расстроился, господин Циллер! Вы едва не убились! Вы всегда столь безрассудны, столь неосторожны, вечно ищете приключений на свою голову!

Циллер угрюмо смотрел в песок; жилет на нем порвался, а трубка осталась забытой дома. Перед ним медленно несла свои воды река, над которой, жужжа, звеня и чирикая, проносились огромные насекомые и птицы. На противоположном берегу кто-то пасся, обрывая ветви с деревьев, кто-то на длинных ногах с большими ушами выглядывал из близлежащих кустов с нескрываемым любопытством. Циллер покачал головой.

– Что я здесь делаю? – вырвалось у него, и композитор быстро поднялся, превозмогая слабость.

Дрон хотел было раскинуть вокруг него поддерживающие поля, но, глянув в лицо великого творца, отказался от этой мысли.

– И что дальше, господин композитор?

– Я возвращаюсь домой.

– Правда?

– Правда, – Циллер выплюнул остатки воды сквозь зубы и поднял руку к уху, где должен был находиться комп. Потом оглядел еще раз реку, вздохнул и обернулся к Терсоно: – Где самый ближайший вход в подземку?

– Да зачем же, у меня самолет наготове, на случай если вам вдруг надоест…

– Самолет? И сколько это займет времени?

– Ну, это, конечно, не самолет, а маленький космолет… Циллер отфыркнулся, отчего шерсть у него на лбу поднялась дыбом. Дрон опасливо отскочил в сторону.

– Ладно, сойдет, – вдруг спокойно согласился челгрианец. Через мгновение в воздухе показалась серебристая точка, быстро пролетевшая над рекой и лесом и приземлившаяся прямо на песок. Точка оказалась черным в камуфляжных пятнах судном с приглашающе открытым люком. Циллер, прищурившись, посмотрел на дрона.

– И без фокусов, слышишь, – прорычал он.

– Да что вы!

И они поднялись на борт.

Снег снова залеплял стекла кругами и петлями, сливавшимися в еще более причудливые и странные узоры. Квилан долго смотрел в окно, на горы за дальним краем города, но снег все больше мешал ему, танцуя всего в каком-нибудь метре перед глазами, отвлекая, раздражая, заколдовывая.

– Так ты собираешься идти?

– Не знаю. Вежливее в такой ситуации все-таки было бы не пойти, поскольку Циллеру обязательно надо там быть.

– Это правда.

– С другой стороны, о какой вежливости может идти речь, когда скоро все эти люди все равно умрут? Где мне лучше быть тогда?

– То, как эти люди станут вести себя перед лицом смерти, откроет тебе их настоящую суть, Квил. И тогда ты поймешь, надо ли думать здесь о какой-то там вежливости…

– Я все сделаю и без твоей лекции, Хайлер.

– Извини.

– Я могу остаться здесь и просто посмотреть концерт по трансляции, а могу и пойти, чтобы соединиться с четверть-миллионной толпой народа; можно умереть одному, а можно – окруженному людьми.

– Ты умрешь не один, Квил.

– Да, но ты возродишься, Хайлер.

– Нет, возродится лишь та часть меня, что существовала и до нашего путешествия.

– Даже так. Но, я надеюсь, ты не обидишься, что гордиться этим делом все же надо больше мне, чем тебе.

– Конечно, не обижусь.

– По крайней мере, циллеровская музыка отвлечет меня на эти пару часов. Умереть в разгар уникального концерта, зная, что финал срежиссирован тобой – что ж, это вполне хорошая декорация для расставания с жизнью, гораздо лучше, чем скопытиться где-нибудь за столиком в кафе или быть найденным раздавленным на полу.

– Не буду спорить.

– И вот еще что. Хаб, кажется, собирался управлять всеми этими атмосферными эффектами, да?

– Да. Толковали что-то о метеоритном потоке, фейерверках и тому подобном.

– Но если Хаб будет разрушен, то и в зале все пойдет наперекосяк. А если Циллера там не будет, он может остаться жив.

– А ты этого хочешь?

– Да, хочу.

– Он немногим лучше простого предателя, Квил. Ты жертвуешь за Чела жизнью, а он просто плюнул на всех нас. Ты приносишь свою великую жертву, самую великую, какую только может принести солдат, а он позорно убежал, на всех наклеветал и теперь наслаждается жизнью. И ты считаешь справедливым, что ты уйдешь, а он останется?

– Считаю.

– Этот сын подзаборной бляди заслужил… Ладно, проехали. Извини. Я, правда, все еще думаю, что в этом ты неправ, – зато прав в другом, в том, что будет с нами сегодня ночью. Это и в самом деле больше касается тебя, чем меня, и поэтому не буду портить тебе настроения, отравляя последние часы. Иди на концерт, Квил. Так и быть, и я удовлетворюсь тем, что этого подонка на небесах не окажется.

– Кэйб? – раздался отчетливый голос в компьютере.

– Я слушаю вас, Терсоно.

– Я, кажется, отчасти преуспел, уговорил Циллера вернуться к себе! Может быть, стоит нажать и дальше? С другой стороны, я только что узнал, что Квилан все же решил идти на концерт. Надеюсь, вы согласитесь присоединиться ко мне и удвоить наши попытки уговорить Циллера присутствовать на концерте?

– Вы думаете, что мое участие может что-то изменить?

– Как знать.

– Хм… Подождите минутку.

Кэйб и аватар стояли перед главной сценой, над ними летали всевозможные технические дроны, а в оркестр уже начали свозить инструменты. Кэйбу было интересно смотреть, но неприятно слушать: какофония настраиваемых инструментов почему-то напоминала ему шум водопада.

Музыканты – не все из них были людьми, да и среди людей попадались какие-то весьма непривычного вида – волновались и шушукались из-за того, что, по последним слухам, симфонией собирается дирижировать один из аватаров Хаба, а не сам Циллер, который всегда восхищал музыкантов своим бешеным темпераментом, дурным языком и цветистыми ругательствами. Автор будет отсутствовать не только за дирижерским пультом, но и в зале, – при первом исполнении его симфонии!

– Хаб, – обратился Кэйб.

– Я слушаю, Кэйб. – На сей раз хомомдан был одет очень строго в официальный серый костюм.

– Как вы думаете, успею я отправиться в Акьюм и вернуться к началу концерта?

– С легкостью. А что? Терсоно ищет подмоги по поводу Циллера?

– Вы правы. Ему кажется, что я смогу помочь в этом безнадежном деле.

– Может быть, это и справедливо. Я тоже, пожалуй, отправлюсь с вами. Поедем подземкой или возьмем корабль?

– Корабль быстрее?

– Вероятно. Отправимся на предельной скорости. А впрочем, лучше переместимся.

– О, я никогда еще так не путешествовал. Давайте!

– Но должен обратить ваше внимание на то, что в одном случае из шестидесяти одного миллиона подобное путешествие может закончиться смертью субъекта. – Аватар усмехнулся: – Вы все еще настаиваете?

– Конечно.

Вдруг около них появилось некое сияние, и рядом оказался еще один аватар, одетый едва ли не точно так же, как и первый, но все-таки чуть-чуть иначе.

Кэйб тронул носовое кольцо:

– Терсоно?

– Слушаю, – раздался голос дрона.

Оба сереброкожих существа изысканно поклонились друг другу.

– Мы выезжаем.

Кэйб испытал нечто, что потом объяснял как мгновенное головокружение, вспышку, во время которой голова аватара как-то странно мотнулась, – и в следующий момент они уже оказались стоящими в приемной Циллера в Акьюме, где их ждал дрон И. X. Терсоно.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ИСПЫТАНИЕ СВЕТОМ

Солнце, клонившееся к закату, сияло в километровом просвете между горами и тучами.

Циллер вышел из ванной, отфыркиваясь и вытираясь. Нахмурившись, он уставился на Терсоно и выразил еще большеенедовольство, увидев рядом с ним Кэйба с аватаром:

– Всем привет. Я не иду. Что еще?

Композитор упал на широкий диван и вытянулся, с наслаждением растирая шерсть на животе.

– Я взял на себя смелость просить господина посла и Хаба прибыть сюда, чтобы помочь мне в последней попытке, – важно заявил Терсоно. – Еще есть время успеть в зал Штульен и…

– Дрон, я не собираюсь вникать в твои расчеты – все очень и очень просто, – усмехнулся Циллер. – Если он идет, – я не иду. И наоборот. Дисплей, пожалуйста, зал Штульен.

На стене вспыхнул голографический экран, на котором во всевозможных ракурсах высвечивался гигантский концертный зал, различные группы людей, болтающих и смеющихся. Звука не было. Репетиция заканчивалась, и многие гуляли по фойе. Дрон быстро завертелся, оборачиваясь то к аватару, то к Кэйбу. Но оба молчали, и Терсоно пришлось говорить самому:

– Циллер, прошу вас!

– Терсоно, ты мешаешь мне смотреть.

– Кэйб, может быть, вы с ним поговорите!?

– Конечно, – Кэйб наклонил свою массивную голову: – Циллер, ну как же так?

– Вот так, Кэйб.

– Я думал, что вы все-таки…

– Честно признаться, я немного устал. Этим утром я охотился на джанмандресилов, и один из них сбросил меня весьма неприятным образом.

– Но вы, по крайней мере, не ранены?

– Пустяки, царапины.

– Значит, вам не понравилось такое занятие?

– Можно считать, что так, но вообще…

– И вы никому не порекомендуете этого?

– Уж вам-то точно не порекомендую. Если вы прыгнете на шею джанмандресилу, то рискуете сломать ему шею.

– Вероятно, вы правы, – поперхнулся Кэйб и почесал в задумчивости подбородок. – Хм… Джанмандресилы Кюсселя, они ведь водятся только в…

– Да остановитесь же вы! – взвизгнул дрон, и его аура вспыхнула белым гневом.

Кэйб, моргая, повернулся к нему и развел руками, уронив при этом подсвечник:

– Но вы же попросили поговорить с ним!

– Но не о том, как он занимается каким-то идиотским псевдоспортом! Я имел в виду поговорить о концерте! О том, чтобы он сам дирижировал симфонией!

– Во-первых, такой спорт далеко не идиотский. Я проскакал на этом гиганте приличное расстояние.

– Всего шестьдесят два метра, и вообще – прыжок неудачный, – отрезал дрон, имитируя голосом человеческое презрение. – Это вообще не прыжок! Вы просто свалились на бедное животное. Случись это на соревнованиях, вас бы запросто вынесли с поля!

– И все же я не собираюсь…

– Вы просто все время выхваляетесь и кичитесь собой! – заорал дрон. – А тот, кто прятался там, в кустах у реки, был Марел Помайхекер, папарацци, журналист горячих точек и партизанской войны! Смотрите! – Дрон подлетел к экрану и завозился в углу. Появилось изображение Циллера, пригнувшегося к ветке в джунглях.

– Вот дерьмо! – выругался Циллер. Камера перешла на огромное пурпурное животное, пробиравшееся внизу. – Вырубите это, – приказал он, и изображение исчезло. Циллер оглядел всю троицу, и шерсть у него на лбу поднялась дыбом: – Я решительно объявляю, что никуда не пойду, ясно? – саркастически глянул он на Терсоно.

– Но ведь стоит вам только захотеть, Циллер! – заныл дрон. – Никого не волнует, что утром вы грохнулись с этого тупого животного!

Циллер еще раз бросил взгляд на аватара и хомомдана и на мгновение прикрыл глаза.

– Терсоно просил меня помочь ему уговорить вас, – тихо произнес Кэйб. – Но я полагаю, ничто из мною сказанного не изменит вашего решения.

Циллер кивнул.

– Если идет он, я остаюсь. – Он посмотрел на старинный будильник, стоявший на наборном столике у окна. – Есть еще немногим более часа. – Композитор вольготно растянулся на диване, заложив руки за голову, а потом начал демонстративно растирать плечо. – Да и к тому же я сомневаюсь, что смогу сегодня нормально дирижировать. Вероятно, растяжение. – Он снова улегся: – Надо полагать, наш майор уже одевается?

– Он уже одет, – ответил аватар. – Они уже в пути.

– В пути? – переспросил Циллер.

– Отправился в зал, сейчас он в машине и заказывает спиртное.

Циллер просиял и выдохнул:

– Ха!

Квилан сидел в большой наполовину пустой машине. Впрочем, по местным стандартам, машина считалась заполненной. В ее дальнем конце, за вышитыми занавесками и живыми растениями, слышался молодой смех и крики. Иногда раздавался одинокий взрослый голос, пытавшийся призвать всех к порядку.

Вот из-за растений выглянуло детское лицо, повертелось и собиралось уже убраться восвояси, как увидело Квилана. Глаза ребенка широко распахнулись, и он пробрался прямо к майору. Черные волосы растрепались и прилипли к мокрому от пота бледном лбу.

– Привет, – весьма уверенно и свободно произнесло дитя. – Вы Циллер?

– Нет, меня зовут Квилан.

– Джелдри Чойз, – ответил ребенок и протянул руку. – Как дела?

– Отлично. А у тебя?

– Вы едете на фестиваль?

– Нет, на концерт.

– Ах, на этот, в зале Штульен?

– Да. А ты? Ты разве не едешь на концерт?

– Нет, – фыркнуло дитя. – Нас тут много, мы гоняем по всей орбите на этой машине до тех пор, пока нам не надоест. Квем хочет объехать ее как минимум трижды, потому что Ксидди уже объехала два раза вместе со своим кузеном. Но я думаю, что двух раз все-таки хватит.

– А зачем вам это путешествие? Джелдри с удивлением воззрился на Квилана.

– Просто для смеху. – Ребенку это казалось вполне достаточным объяснением. Из-за занавесей снова послышался смех.

– Отчего такой шум? – поинтересовался Квилан.

– Мы боремся, а до этого соревновались, кто громче пукнет.

– Слава богу, что я пропустил такое развлечение.

Из-за портьер снова раздался взрыв смеха.

– Я лучше вернусь, – заявил Джелдри. – Приятно было познакомиться. Надеюсь, концерт вам понравится.

– Благодарю и до свиданья.

Мальчик бегом помчался обратно. Смех и визги усилились.

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Могу отгадать, о чем ты думаешь.

– Можешь ли?

– Что они, возможно, окажутся в подземке, когда сломается Хаб.

– И неужели я действительно думал об этом?

– Об этом думал я. Это почти одно и то же.

– Что ж, благодарю.

– Прости.

– Мы все виноваты, Хайлер.

Путешествие майора заняло чуть больше времени, чем обычно, поскольку на подъездах к Штульену скопилось очень много народа и машин. В лифте Квилану пришлось раскланиваться с какими-то людьми, узнавшими его, благодаря передачам новостей, в которых он, так или иначе, мелькал. Он даже увидел, что некоторые при встрече с ним нахмурились, вероятно, зная, что его присутствие лишает их присутствия Циллера за дирижерским пультом. Квилан добрался до своего места и сел, рассматривая абстрактную живопись на стенах, но затем, выйдя на поверхность, решил пройтись вокруг и осмотреться, пока есть время.

Зал еще не заполнился – люди предпочитали пока прогуливаться под сенью мощных прямоствольных мощных деревьев. На вечернем небе горели мягкие огни, льющие мерцающий золотой свет. В воздухе стоял запах еды, и люди ломились в кафе и рестораны, во множестве разбросанные по обеим сторонам прогулочной эспланады, в конце которой и высился Штульен, закрывая собой полнеба.

– Майор Квилан! – крикнул, приближаясь к нему, высокий красивый человек в ярком пиджаке. – Чонгон Лиссер, – представился он, протягивая руку, которую Квилану оставалось только пожать. – «Новости, последние новости отовсюду».

– Как дела? – механически спросил Квилан, не замедляя шага, а высокий человек заходил чуть спереди и сбоку, чтобы постоянно смотреть ему в лицо.

– Отлично, майор, чего и вам желаю. Майор, скажите, это правда, что Махрай Циллер, автор сегодняшней симфонии, которая прозвучит сейчас здесь, в Штульене, заявил, что если на концерте будете вы, то его не будет?

– Нет.

– Это неправда?

– Мне он ничего подобного не говорил.

– Но возможно ли будет сказать, что вы должны были слышать о подобном заявлении с его стороны?

– Не могу отрицать.

– И все-таки вы решили прийти?

– Да.

– В таком случае, майор Квилан, не скажете ли вы мне, в чем все-таки заключается суть разногласий между вами и Махраем Циллером?

– Спросите об этом у него. У меня с ним никаких разногласий нет.

– Но вы не можете отрицать, что сегодня он поставил вас в очень двусмысленное положение?

– Я не считаю мое положение двусмысленным.

– Можете ли вы сказать, что Махрай Циллер в этом случае мелочен или несправедлив?

– Нет.

– То есть вы имеете в виду, что он ведет себя абсолютно разумно?

– Я не специалист относительно поведения Махрая Циллера.

– Но вы, конечно, поймете людей, которые назовут ваш поступок эгоистичным, поскольку он не дает возможности Циллеру дирижировать первым исполнением своей новой работы, что, конечно, снизит остроту восприятия для большинства публики?

– Да, пойму.

Они были уже в самом конце широкой эспланады, где возвышалась высокая прозрачная стена, сияющая молочным светом, – это было силовое поле, призванное отделить счастливых обладателей билетов от их несчастных собратьев. Толпа стала реже.

– Так вы не чувствуете никакой…

Квилан зачем-то взял с собой билет, хотя и был предупрежден, что это всего лишь сувенир и для входа не потребуется. У Чонгона Лиссера билета явно не было, он неловко уткнулся в прозрачную стену, Квилан спокойно обошел его с легким поклоном и насмешливой улыбкой.

– Приятного вечера, – пробормотал он.

Но за стеной его сразу же окружили другие корреспонденты, которым он продолжал отвечать вежливо, но очень немногословно, продолжая идти на свое место, которое указывал ему компьютер.

Циллер следил за передвижениями Квилана едва ли не раскрыв рот:

– Во дает, сукин сын! И вправду пришел! И ни капли смущения! Идет, садится, и плевать ему на меня! И на мой, блин, концерт! Во паскуда. Сучий потрох. Кастратовский выблядок…

Циллер, Кэйб и аватар просмотрели еще несколько эпизодов, происшедших с майором по дороге на его пути к своему месту, представлявшему собой специально подогнанное под фигуру челгрианца кресло. Рядом пустовали места хомомдана, Терсоно и еще нескольких почетных гостей. Камера показывала им Квилана, спокойно сидящего в кресле и рассматривающего заполняющую зал толпу. Вот он включил свой персональный дисплей, на котором высветилась программа.

– Кажется, я вижу здесь и свое место, – задумчиво пробормотал Кэйб.

– А я свое, – в тон ему ответил Терсоно, и его аура изобразила явное возбуждение. Он обернулся к Циллеру и хотел Что-то сказать, но не решился. Аватар сидел не двигаясь, но хомомдану показалось, что он контактирует с Хабом и дроном помимо него.

Потом аватар сложил руки на груди и принялся ходить по комнате, глядя на город. Над горами тугой аркой выгнулось холодное чистое кобальтовое небо. Ясно была видна соборная площадь Акьюма. Там расположился гигантский экран с прямой трансляцией из Штульена. Перед ним уже набралась толпа.

– Честно признаться, я думал, что он не придет, – тихо произнес аватар.

– А он, вашу мать, взял и пошел! – сплюнул Циллер. – Мудак долбаный, падаль вонючая, челгрианский подонок…

– Мне кажется, что он все же очень надеялся увидеть вас, – сказал Кэйб и опустился рядом с композитором. – Простите меня, Циллер, что я спутал вам карты, хотя и совсем неумышленно, но я и сейчас остаюсь в твердом убеждении, что Квилан не должен был идти на этот концерт. Остается только предположить, что нечто, неизвестное нам, изменило направление его мыслей.

И снова Терсоно хотел что-то сказать, и снова передумал, аура его почти совсем погасла, он приподнялся немного вверх, направился к Циллеру и снова отказался от своего намерения. Аура стала совсем серой.

Аватар отвернулся от окна, с по-прежнему сложенными на груди руками:

– Итак, Циллер, если вы во мне более не нуждаетесь, я возвращаюсь обратно в Штульен… Лишних помощников на таких мероприятиях не бывает. Всегда найдется какой-нибудь кретин, который забудет, как управлять автоматом с напитками. Кэйб, Терсоно, могу я предложить вам перемещение обратно?

– Перемещение? – удивился дрон. – Конечно, нет! Я возьму машину.

– Хм, – промычал аватар. – Берите. Но лично я выбираю перемещение и вам советую.

Дрон заколебался, что мгновенно отразилось и на его ауре.

– Ладно, я тоже с вами, если, конечно, господин Циллер не захочет оставить меня у себя.

Оба поглядели на Циллера, который все никак не мог оторваться от экрана и продолжал почти беззвучно изрыгать проклятия.

– Нет, – ответил он, беззаботно сделав им ручкой. – Идите, идите и поторапливайтесь.

– Но все-таки мне кажется, что я должен остаться, – вдруг выпалил дрон, подплыв почти вплотную к челгрианцу.

– А мне кажется, что ты должен выкатываться, – резко отрезал Циллер.

Дрон внезапно остановился, будто налетел на стену. Аура его засияла радугой удивления и раздражения. Он неловко поклонился прямо в воздухе.

– Ах, так. Ладно, смотрите. Ага… Да. Счастливо! – И он рванулся к дверям, распахнул их и бесшумно закрыл с другой стороны.

Аватар вопросительно посмотрел на хомомдана:

– Кэйб?

– Мне понравились эти мгновенные путешествия, и я буду рад повторить такой опыт. – Кэйб посмотрел на Циллера: – И все-таки я буду не меньше счастлив, оставшись здесь. Мы можем и не смотреть этот концерт, ты мог бы…

Циллер вскочил на ноги.

– К дьяволу! – прорычал он сквозь зубы. – Я иду! Этот рвотный порошок не заставит меня остаться дома! Не заставит отказаться от моей, блин-разблин, симфонии! Я иду. Иду и буду дирижировать сам! Но только запомните, что если этот урод Терсоно или кто-то другой – все равно! – попытается представить меня этому педерасту, я прокушу ему горло и не задумаюсь.

Аватар подавил усмешку и посмотрел на Кэйба:

– Звучит разумно, а, господин посол?

– Абсолютно.

– Я одеваюсь, – бросил Циллер, уходя в глубину дома, – и не займу у вас много времени.

– Воспользуемся перемещением, чтобы сэкономить побольше времени, – заключил аватар.

– Идет, – уже откуда-то изнутри глубины апартаментов крикнул Циллер.

– Но существует один шанс из…

– Знаю, знаю, плевать мне на этот риск.

Кэйб поглядел на широко улыбавшегося аватара. Тот удовлетворенно кивнул и шутливо поклонился. Кэйб жестами обозначил аплодисменты.

– Твои догадки оказались неверными.

– Догадки о чем?

– О том, что Циллера здесь не будет. Он вот-вот появится здесь.

– Он появился?

Но, еще задавая вопрос, Квилан уже заметил оживление в толпе и уловил летучий шепот «Циллер». Зал был почти полон, гигантский контейнер с людьми, звуками, светом и аппаратурой. Пустая сцена, сверкание различных инструментов, шум.

Потом все затихло, как перед бурей.

Квилан старался ни о чем не думать. Какое-то время он просто устраивался поудобнее в своем кресле, стараясь, чтобы сцена была видна, как можно лучше.

– Так он действительно выехал?

– Он здесь. Они переместились.

– Итак, я зря старался.

– Возможно, твое беспокойство излишне. Все произойдет так далеко отсюда, что реальной опасности этому месту нет.

Квилан окинул взглядом небо над залом; оно оказалось местами пронзительно синим, кое-где густо-фиолетовым или почти черным из-за слепящих огней зала.

– Несколько сотен тысяч осколков скал и ледников полетит сюда со всех сторон. Я не думаю, что здесь вполне безопасно.

– Успокойся, Квил. Ты просто их не знаешь. У них тут напихана защита на защите.

– Посмотрим. И я еще вот что подумал…

– Что?

– Предположим, наши союзники, – кто бы они ни были, – создали свой собственный план того, что должно произойти.

– Продолжай, продолжай.

– И, как я понимаю, сила зарядов не ограничена. Предположим, что вместо той энергии, которой достаточно, чтобы разрушить Хаб, они заложили ее столько, сколько необходимо вообще для полной аннигиляции. Взрыв погубит все или выстрелит антивеществом, пропорциональным массе Хаба. Кстати, сколько он весит?

– Около миллиона тонн.

– Взрыв в миллион тонн антивещества убьет на орбите все. Ведь так?

– Полагаю, что да. Но зачем бы нашим союзникам – кем бы они ни были, как ты правильно выразился – захотеть убивать всех?

– Не знаю. Дело только в том, что это теперь вполне возможно. Ведь мы с тобой не знаем, о чем договорились наши хозяева, и какую часть правды сказали нам. И, таким образом, мы оставлены на милость этих таинственных союзников.

– Ты слишком о многом беспокоишься, Квилан.

Квилан посмотрел на сцену и увидел, что оркестр уже занимает места. Воздух вокруг буквально задрожал от аплодисментов. Правда, оркестранты прибыли еще не в полном составе, и Циллер не показывался. В первом отделении звучала не его музыка, но и без этого музыкантов встречали очень живо.

– Быть может. Но теперь это уже ничего не значит. Теперь уже ничто больше ничего не значит.

Он увидел, как из ближайшей двери появились хомомдан Кэйб Ишлоер и дрон И. X. Терсоно. Оба вошли как раз в тот момент, когда начал гаснуть свет. Кэйб махнул майору рукой, и Квилан ответил тем же.

«Терсоно! Мы собираемся взорвать Хаб», – эти слова были уже готовы слететь с языка Квилана. Он должен был сейчас встать и выкрикнуть их, выкрикнуть на весь зал.

Однако Квилан не поднялся и ничего не сказал.

– Я не вмешивался. Потому что на самом деле ты никогда и не собирался делать этого.

– На самом деле?

– На самом деле.

– Очаровательно. Любой философ оценит такое по достоинству, а, Хайлер?

– Проще, сынок, будь проще.

Кэйб и Терсоно уже подходили к своим местам, и оба заметили, что майор тихо плачет, однако сделали вид, что ничего не заметили.

Первые звуки музыки разнеслись по залу, огни полностью погасли, зато вспыхнула настоящая световая феерия на небе.

Квилан не видел перламутровых туч, весь поглощенный зрелищем лазеров, огней, фейерверков, вспышек первых падающих метеоритов, чьи траектории прочерчивали небо изящными летящими линиями. Небо над залом превратилось в разноцветную живую картину.

Полилась музыка, захватывающая слушателей с каждой минутой все больше, все было подчинено какому-то пока еще никому неведомому целому. Квилан не знал, чья это идея, Циллера или Хаба, но вся программа была выстроена так, что каждым своим мгновением целенаправленно готовила финал – новую симфонию. Сначала шли небольшие произведения, отчасти Циллера, отчасти других композиторов. Все они были написаны совершенно в разных стилях, часто весьма противоречащих друг другу. Но каким-то непостижимым образом очень друг друга дополняли.

Короткие паузы, в которые оркестр все увеличивался, давали возможность осознать только что услышанное, и скоро всем вдруг стало до боли ясно, что главная тема этого музыкального вечера – война.

Два потока музыки представляли собой протагонистов – Цивилизацию и Айдайран. Музыка все нарастала по мощи, вызывая ощущение злобной силы.

Квилан обнаружил, что невольно восстанавливает про себя историю этой Айдайранской войны, чтобы проверить правильность своих ощущений.

Неожиданно музыка стихла, словно умерла. Аплодисментов почти не было, словно люди все еще ожидали чего-то. На сцене сидел оркестр в полном составе, за ним полукольцом расположились танцовщики. На сцену вышел Циллер и встал впереди оркестра. Он был окружен сияющим кольцом защитных и световых полей. Овации грохнули внезапно, обрушившись, как водопад, и так же резко стихли.

Оркестр и дирижер замерли на мгновение в абсолютной торжественной тишине. И тогда где-то на краю неба замерцало зарево, – это появилась из-за туч новая Портиция.

Симфония началась тихим шорохом, шелестом, вспыхнувшим в хаосе, казалось, неорганизованных звуков; этому хаосу вторил в небе ослепительный яркий свет единственного метеорита, пронизавшего атмосферу прямо над залом и взорвавшегося. Этот гулкий, завораживающий, рвущий барабанные перепонки звук неожиданно заставил музыку умолкнуть, а всю публику, не исключая Квилана, вскочить на ноги.

Загрохотал гром, идущий неизвестно откуда, в небе вспыхнули столбы ослепительного света, и все оно заполнилось целыми эскадронами и флотилиями метеоритов; они били по глазам, а музыка гремела в уши.

Воздух заполнили изображения каких-то военных сцен и просто абстрактного ужаса, в которых метались полуобнаженные тела танцовщиков.

И пока гремел центр зала, пока волна ужаса заливала публику своей неотвратимой жестокостью, метеориты в небе не заканчивали свою жизнь, постоянно взрываясь и падая в озеро, окружавшее зал, и поднимая фонтаны кипящей воды, словно чьи-то невидимые руки из глубины вод пытались дотянуться до безумного клокочущего неба.

Квилану показалось, что в зале начался крик; весь зал содрогался и трясся; волны озера раскачивали его, словно какое-то обычное корыто. Но вот музыка достигла своего апогея, и публика уже не могла более справиться с раздиравшими ее эмоциями, как неопытный всадник не может совладать со своенравным конем.

Квилан, оглушенный звуками и ослепленный светом, теперь уже сидел, не шевелясь, его охватила какая-то чудовищная апатия. Ему казалось, что под черепом у него образовался какой-то канал, сквозь который его душа постепенно выходит, выходит через некое странное окно, открывшееся в универсуме, и падает по длинному темному коридору в направлении далекого маленького кружка света. «Подобно падению в черную дыру" – подумал Квилан. Или это была мысль Хайлера?

Но, кажется, он и действительно падал, падал и уже не мог остановиться. Мир, универсум, зал, люди – все стало отдаленной точкой. Квилан еще ощутил какую-то смутную печаль от того, что так и не дослушает концерта, особенно заключительной части симфонии. И теперь все, что он еще мог видеть, стало мутным от навернувшихся на глаза слез, а едва доносившиеся звуки почти и совсем заглушил голос его совести, говорившей о страшной вине, о том, что он сделал и чего могло бы не быть.

Тьма вокруг становилась все гуще, и только где-то внизу светилась неяркая точка, словно свет от новой звезды. Квилан подумал, что ему, вероятно, просто подсыпали какой-нибудь наркотик. Почему бы и нет? Ведь он так и не сумел познать всех тонкостей и сложностей психологии жителей Цивилизации.

Неожиданно майор упал с глухим звуком на что-то твердое и в следующее мгновение сел и осмотрелся.

С одной стороны лился отдаленный свет, тоже неяркий, молочный. Квилан поднялся; пол оказался теплым и податливым. Вокруг не было ни звука, ни запаха. Он слышал собственное дыхание и биение своего сердца. Вокруг не было ничего и никого.

– Хайлер? – позвал он и подождал мгновение. – Хайлер! ХАЙЛЕР?!

Ничего. Тогда Квилан тихо пошел в сторону света.

Вскоре он оказался на галерее, весьма напоминавшей обзорную галерею Хаба, но место это было совершенно пустынным, не считая ряда длинных сидений. Квилан пошел вдоль ряда, пока не обнаружил наконец что одно из них занято.

Аватар, освещаемый отраженным светом Орбиты, спокойно сидел и смотрел на него. Затем он приглашающим жестом похлопал ладонью по рядом стоящему сиденью. На этот раз он был одет в темно-серый безукоризненный костюм.

– Квилан, спасибо вам, что пришли. Прошу вас, садитесь. – Гладкая серебристая кожа отразила на мгновение печальное лицо Квилана.

Майор сел, и сиденье оказалось на удивление удобным и мягким.

– Что я здесь делаю? – тихо спросил он, и голос его прозвучал глухо и странно. Квилан понял: здесь тоже не было эха.

– Я думал, мы просто поговорим, – так же тихо ответил аватар.

– О чем?

– О том, что же нам делать.

– Не понимаю.

Тогда аватар протянул ему на ладони крошечный драгоценный камень, почти неразличимый на фоне серебристого блеска. Камень сверкал, как бриллиант.

– Посмотрите, что я нашел, майор.

Квилан не знал, что ответить, и на всякий случай еще раз жалобно позвал:

– Хайлер!

Время шло и одновременно не двигалось. Аватар по-прежнему сидел спокойно и неподвижно.

– Их было три, – прохрипел Квилан.

Аватар улыбнулся и достал из кармана еще два таких же камешка.

– Я знаю. Спасибо вам за это.

– У меня был подельник.

– Это чучело у вас в голове? Так мы и думали.

– Я не сумел, да?

– Да. Но за это полагается утешительный приз.

– Что это?

– Узнаете позже.

– А что происходит теперь?

– Теперь? Теперь мы послушаем окончание симфонии. – Аватар протянул ему серебряную руку: – Держите.

Квилан взялся за руку и снова оказался в зале Штульен. Но теперь он был словно везде, он видел зал под тысячью разных углов, с разных точек, он был самим залом, его светом, и звуком, аппаратурой.

В то же время он видел и все вокруг зала, небо, горизонт, звезды, все. Поначалу у него мучительно закружилась голова и стало казаться, что его бросает одновременно на все четыре стороны, что он исчезает, превращается в ничто.

– Потерпите, это пройдет, – раздался голос аватара.

– Я и пытаюсь.

И скоро музыка стала наполнять его, пробегая по жилам, как кровь. Симфония шла к концу, выражая в последних каденциях все, весь остальной концерт, всю войну, всю жизнь.

– Эти вещи, которые я переместил, они…

– Я знаю. Все улажено.

– Простите.

– Прощаю.

Музыка поднялась девятым валом и замерла на мгновение, прежде чем обрушиться и повергнуть все в прах, в небытие, в ничто. Танцоры, изможденные, упали, образы войны стали таять над сценой, небо наполнилось светом.

Затем все пропало, Квилан ощутил, как время замедляет свой бег. Музыка превратилась в острый нож, резавший сердце тягучей мучительной болью, танцовщики лежали на сцене мертвыми опавшими листьями, и все стало затягиваться чернотой, словно поднимавшиеся из глубин его души тучи заволакивали все пространство вокруг.

Время тянулось все медленней, и на небе рядом с новой Портицией появился еще какой-то намек на свет. Но вот время окончательно остановилось.

И наступило сейчас, сейчас, вытянутое в тонкую линию его жизни, звенящую музыкой и темнотой. Пространство начало как-то странно складываться и складывалось до тех пор, пока он снова не обнаружил себя в галерее, сидящим в кресле и держащим аватара за руку.

И тогда Квилан понял, что для него нет больше ни страха, ни отчаяния, ни сожаления. А голос, которым вдруг заговорил аватар, был почти его собственным, квилановским голосом.

– Должно быть, вы очень любили ее, Квилан.

– Прошу вас, если вы можете, если хотите, прочитайте об этом сами у меня в душе.

Аватар долго и внимательно смотрел на него:

– Вы уверены?

– Уверен.

Аватар улыбнулся и надолго умолк.

– Правда. Она была удивительной женщиной. Я понял, что вы видели в ней. – Раздался звук, похожий на вздох: – Мы действительно сделали с вами страшное дело, а?

– Мы сделали его сами, но не без вашей помощи.

– И все же с вашей стороны такая месть была слишком жестокой, Квилан.

– Мы верили, что у нас нет иного выбора. Наши убитые… Впрочем, я полагаю, вы сами все знаете.

– Знаю, – кивнул аватар.

– Но все обошлось, правда?

– Большая часть.

– А мой сон сегодня утром?

– Ах, да, – Аватар снова улыбнулся. – Это, должно быть, я переборщил с вашим сознанием, или просто заговорила ваша совесть.

Квилан понял, что ему все равно не узнать ответа.

– И давно вы все знали? – вместо этого спросил он.

– Еще до того, как вы прибыли сюда. Но я не мог говорить в силу определенных обстоятельств.

– Вы позволили мне совершить эти перемещения. Разве это не было опасно?

– Только чуть-чуть. У нас были надежные тылы. Рядом постоянно находились два СГС, и поскольку мы знали о ваших намерениях, то защитить меня не представляло никакого труда. Мы позволили вам все сделать, дабы узнать, где находятся противоположные концы зарядов. А теперь, может быть, расскажете мне, кто же были ваши таинственные союзники?

– Я сам хотел бы узнать это.

Аватар нахмурился:

– Хотите знать одну нехорошую вещь?

– А не хватит ли их уже?

– Хватает. Но порой нехорошая мысль, высказанная вслух, предотвращает нехорошие дела.

– Верю.

– Разумеется, вам кто-то помогал.

– Существует немало Вовлеченных, которые были бы рады видеть вас наказанными.

– Все должно идти своим чередом. В последние восемьсот лет жизнь Цивилизации развивается прекрасно. Понятно, что для Старших рас это мгновение ока, но для Вовлеченных – период значительный. Увы, в этом ровном течении жизни есть один подвох: мы подбираемся к расцвету, а за ним предстоит декаданс.

– А между ними – пауза, которую я и должен был заполнить? Кстати, сколько еще осталось до вспышки второй звезды?

– Возвращаясь в реальность – полсекунды. Здесь – множество жизней. – Аватар поднял глаза к небу: – Словом, не исключено, что те, кто затеял это дело и помогал его выполнению, не кто иные, как группа неких разумов Цивилизации.

– Разумов Цивилизации? – повторил потрясенный Квилан.

– Вот вам и нехорошая мысль. Мы сами против себя же самих.

– Но зачем!?

– Затем, что мы становимся слишком мягкотелыми, затем, что грядет декаданс, упадок, затем, что некоторые из наших разумов полагают, что пришло время пустить кровь и огонь, чтобы мы не забывали о жестокости универсума и не наслаждались беспрепятственно, затем, чтобы мы помнили о великих и все же погибших империях… – Аватар пожал плечами. – Но не надо так пугаться, Квилан. Может быть, это и ошибочное мнение. – Жаль, что с вашей миссией ничего не вышло. Жаль. Мы могли бы и не узнать о ней. – И Квилан с ужасом увидел на лице аватара тоскливое выражение. – Ведь вы хотели умереть с тех самых пор, как потеряли ее, как пришли в себя после ранения? Ведь это так, Квилан? – в голосе аватара сквозила почти надежда.

– Да.

– Я тоже.

Квилан, конечно, знал историю его близнеца и разрушенных им миров, и теперь тоже в тоске и растерянности смотрел на аватара, представляя себе, сколько муки и потерь перетерпел он за эти восемьсот лет и как много потерял при его-то возможностях.

– А что будет с Челом?

– Группа заговорщиков – не больше – поплатятся за это жизнью. Больше ничего – Аватар медленно покачал головой: – Мы не можем вернуть вам эти души, Квилан, но мы попытаемся снестись с вашим так называемым богом. Общение с Сублимированными – это сложная процедура для нас, но какие-то контакты в этой области все же существуют. – Аватар снова улыбнулся, и на его тонком серебряном лице Квилан увидел отражение собственного широкого и заросшего густой шерстью лица. – И все же мы в долгу перед вами и сделаем все возможное, чтобы исправить положение. Но души… – он сжал руку Квилана. – Этого не будет. Простите меня.

– Неужели и вас снедает тоска? – вырвалось у Квилана.

– Жизнь – грубый материал, но из него порой получаются удивительные вещи.

– Не собираетесь же вы в самом деле покончить с собой?

– С нами обоими, Квилан.

– Вы действительно…

– Я устал, Квилан. Я все это время ждал, что страшные воспоминания потеряют свою силу и власть, но проходили годы, десятилетия, века, а они были столь же сильны. Я не мог уйти от них ни на мгновение, и где бы я ни был, они находились со мной. Я врос в них, а они в меня. Мы стали друг другом, и мне нет обратного пути. – Аватар почти застенчиво улыбнулся и крепче стиснул руку Квилана. – Вселенную я оставлю в порядке, в хороших руках. Все пройдет гладко, ни один человек не пострадает от моего ухода.

– Но как же люди останутся без вас?

– У них будет другой Хаб, и очень скоро. И они примут его, я уверен. Но я надеюсь также, что и обо мне они немного пожалеют и будут помнить только хорошее.

– И тогда вы будете счастливы?

– Я не буду счастлив. Или несчастлив. Меня просто не будет. Как и вас. – Аватар вдруг порывисто обернулся к Квилану и взял его за обе руки: – Готов ли ты, Квилан? Станешь ли моим близнецом в смерти?

– Если ты станешь моей женой.

Аватар прикрыл глаза, и время взорвалось вокруг них обоих. Квилан еще успел вспомнить, что так и не спросил, а что же все-таки стало с Хайлером.

В небе над Штульеном полыхнуло ослепительное зарево.

Кэйб, пришедший в полное замешательство от беспорядочного мерцания света, тьмы и звуков, почти растерянно смотрел, как вспыхнула на небе новая звезда Джунс рядом с новой звездой Портицией.

Неожиданно Квилан, сидевший рядом с ним совсем молчаливо и неподвижно, рухнул на пол и скорчился, словно от боли, прямо у него в ногах. Кэйб даже не успел подхватить его.

– Что!? – отчаянно крикнул дрон И. X. Терсоно.

Грохнули аплодисменты.

Изо рта майора вылетело облачко дыхания, и тело его вытянулось.

А Кэйб уже не слышал ни аплодисментов, ни криков, пытаясь оживить мертвое существо. Затем он вызвал Хаба, но не получил никакого ответа.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

Сердце его наполнили страх и боль, а перед глазами возникло огромное, заросшее белой шерстью лицо. Отчаяние и ужас завладели им, и запоздалым жестом – слишком запоздалым! – он поднял вверх руки. Однако мощные челюсти белошерстного существа сомкнулись у него на шее, и сталью вонзились в плоть, в воздух полетели клочья мяса, в голове помутилось, жизнь уходила из него…

Что-то звонко хрустнуло, – это пропало ожерелье тетушки Зильдер. Что-то длинное и тонкое вонзилось в шею, и оттуда тонкой пульсирующей струйкой потекла кровь. «Вот ублюдок!» – еще мелькнуло у него в голове, но в следующий момент сознание ушло.

Боль продолжалась, хотя уже и слабее, а его куда-то тащили, вцепившись зубами в шею. Тащили, кажется, по какому-то странному кораблю. Ноги и руки висели безвольно, наверное, был перегрызен позвоночник, сам он был похож на большую тряпичную куклу. Пахло гнилыми фруктами, глаза заливало кровью. Надежды ни на что не осталось, и ничего невозможно было предпринять.

Потом раздался механический шум, и его уронили лицом на пол, но голова каким-то образом встала на место. Вокруг стоял гул от рычания, ударов, разрываемого мяса, всех звуков, связанных с болью, но боли не было. Только темнота и невозможность пошевелиться. Странно и подозрительно заныла шея.

Итак, он не сумел. Не сумел вернуться. Не сумел предупредить. Не сумел стать героем. Совсем не так хотел умереть, не в одиночестве, не в тоскливой и непонятной боли, испытывая лишь страх, безнадежность и обиду.

Шипение. Боль. Холод. По лицу прошелся слабый прохладный ветерок.

А потом абсолютная тишина, абсолютный холод и невесомость. И залитые кровью глаза Огена Цлепа, ученого, не дали ему перед смертью увидеть, как мерцают в вакууме далекие прекрасные звезды.

– Великий Иолеусенив. Вот то, что мы обнаружили в пространстве за Хайаранкебином в шести тысячах трехстах километрах ниже. Разведчики сначала нашли это и послали вам, надеясь, что вы сможете более точно определить, что же это такое.

– Эта форма должна быть мне известна, вернее, она навевает какие-то ассоциации и воспоминания. Хотя и очень древние. Ступайте и задействуйте архивы. Это, конечно, займет определенное время. Поговорим об этом позже, когда будут закончены все исследования.

– Хорошо. Замечу только одну интересную подробность: клеточное строение этого существа говорит о том, что при рождении оно сильно отличалось от того, в каком виде прибыло сюда. Уже проведенное исследование клеточной структуры дает нам возможность сделать следующие выводы.

Эту форму мы когда-то уже знали, – за это мы ручаемся, – и даже, возможно, знали непосредственно это существо. Можно говорить о том, что подобная структурная решетка отсылает нас к форме, известной под названием человек. Надеюсь, архивы расскажут нам об этом более подробно, хотя вряд ли помогут восстановить первоначальный облик.

– Человек. Интересно, интересно. Впрочем, природа этого интереса, безусловно, чисто историческая.

– Исследование этого существа показало также, что ему были причинены тяжелые физиологические повреждения. Кроме того, у него практически отсутствуют внутренности. Также странно, что голова практически не соединена с туловищем, что невозможно ни с каких точек зрения. Вероятно, это результат насильственных действий.

– Можно предположить, что существо били, кусали и рвали.

– Все эти действия можно считать несовместимыми с выживанием подобных существ.

– А что известно об этих повреждениях и, особенно, о времени их нанесения, если иметь в виду, что мы знаем время обнаружения существа?

– Представляется, что повреждения были причинены весьма незадолго перед тем, как существо выбросили в пространство из какого-то артефакта. Повреждения говорят о том, что существо было уже не в состоянии поддерживать свою жизнедеятельность – этому могла бы помочь только высокотехнологичная медицинская помощь. После того, как его выбросили в вакуум, оно, естественно, умерло окончательно. Циркулирующая внутри жидкость была вытеснена из тела в результате низких температур и вакуума.

– Так вы представляете мне это существо в том виде, в котором его обнаружили?

– Да. Мы только поместили его в специальный прозрачный пузырь, предварительно собрав и взяв на анализ лишь мельчайшие частицы, которые не могут самостоятельно влиять на жизнедеятельность. Анализ показал, что когда существо было выброшено в вакуум, оно еще было живо. Но Хайаранкебин утверждает, что это не так.

– Глупости, в этом ему нельзя верить.

– По направлению и скорости тела можно определить источник, откуда оно выброшено?

– Можно. Этот вектор говорит нам о мире в четверти парсека отсюда.

– Архивные исследования ничего не дали, зато исследование частиц говорит вот о чем: замороженные капли жидкости, взятые по краям ран на шее, помогли определить биологическую информацию о том, кто нанес эти раны. Это особь из рода, известного под именем Малые оскорбленные.

– Интересно, интересно. Кажется, раньше, до нападения на Сансемин, они назывались челгрианцами. До какого уровня был проведен анализ существ, нанесших повреждения так называемому человеку?

– До уровня, вполне позволяющего создать полное изображение.

– А возможно ли восстановление образа потерпевшего?

– Это уже было проделано Хайаранкебином.

– Прекрасно.

– К тому же удалось обнаружить, что существо все еще одето и на шее у него имеются остатки какого-то предмета, возможно, из драгоценных камней.

– Проведено ли исследование камней?

– Еще нет, великий Йолеусенив.

– Я лично просмотрел архивы и теперь с полной ответственностью могу заявить вам, что существо, найденное вами в вакууме, есть Оген Цлеп, ученый, прибывший изучать меня из места, когда-то известного под названием Цивилизация.

– Это название нам неизвестно.

– Не важно. Значит, тело этого несчастного продрейфовало в вакууме немногим больше периода полного мирового цикла, когда течение времени снова вернуло его обратно в наш регион. Это дает нам большие возможности, увеличивает сумму наших знаний и будет должным образом зафиксировано и передано Хайаранкебину для сведения. Я удовлетворен.

Его глаза вдруг открылись, и он посмотрел перед собой. Но там, где должно было нависать страшное лицо, заросшее белой шерстью, раскрытые хищно челюсти или медленно угасающие холодные звезды, виднелась знакомая фигура, свисающая с длинной ветки в каком-то большом, ярко освещенном круглом пространстве.

Он сидел в приспособлении, выглядевшем средним между кроватью и гнездом. Веки были еще тяжелы, но крови на них, кажется, уже не осталось.

Он вздрогнул, увидев, как существо стало быстро приближаться к нему, и сумел даже чуть повернуть голову.

– Праф, – прокашлял он. В горле першило, но, по крайней мере, голова была снова соединена с телом.

Маленькое темное существо радостно затрясло крыльями:

– Оген Цлеп, – важно произнесло оно. – Оген Цлеп, я направлен сюда приветствовать тебя. Я 8827 Праф, женского рода. Я разделил груз воспоминаний, связанных с путешествием переводчика пятидесятого порядка 11 корпуса Очистки Листвы Иолеуса, известного как 974 Праф.

Оген снова закашлялся и сплюнул тягучую слюну. Потом кивнул и осмотрелся внимательнее. Помещение действительно напоминало приемную Иолеуса, хотя и с некоторыми изменениями.

– Я снова на Йолеусе? – прошептал он.

– Ты находишься на бегемотаурусе Йолеусениве – дирижабле.

Оген присмотрелся к висевшему перед ним существу и какое-то время переваривал услышанную информацию. Во рту у него снова стало сухо.

– Йолеус… соединился?

– Таковы обстоятельства.

Оген поднял руку к горлу и нащупал невредимую плоть.

– Как же я… – Тут он снова раскашлялся и с трудом закончил: – Как же я вернулся? Как был спасен?

– Ты был найден в вакууме. На тебе была часть экипировки, принадлежавшей лично тебе. Йолеусенив починил и восстановил твое тело и вернул разумную жизнь сознанию.

– Но на мне ничего такого не было, – начал Оген, однако его пальцы тотчас нащупали на восстановленной шее забытое ожерелье.

– Именно эта часть личной экипировки в данный момент у тебя под рукой, – подтвердила 8827 Праф и снова махнула крыльями.

– Ожерелье тетушки Зильдер! – На глазах у Цлепа выступили слезы.

– Сколько же прошло времени? – прошептал он.

Праф свесила голову набок и несколько раз моргнула. Оген прочистил горло и повторил:

– Сколько времени прошло с тех пор, как я покинул Йолеус?

– Приблизительно один великий круг.

И Оген понял, что на какое-то время снова лишился дара речи:

– Один… галактический… цикл?

8827 Праф два раза клацнула зубками и раскинула крылья нешироким плащиком.

– Разумеется, галактический, – подтвердила она таким тоном, будто объясняла нечто-то элементарное тупому дитяте.

Оген почувствовал, что во рту у него теперь уже и совсем пересохло, словно он снова очутился в вакууме.

– Все ясно, – тихо пробормотал он.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ПРЕКРАЩЕНИЕ ПРЕНИЙ

Она кралась по траве к скалам, ноздри ее раздувались от ветра и запаха озона, шерсть на лице шевелилась. Она подошла к большой двойной чаше, где много лет назад земля высохла и была унесена ветром. Трава курчавилась под ногами. Внизу лежал океан. Впереди поднимались морские скалы, как стволы вечно голых деревьев. Их основания омывались белой пеной. Женщина облизнулась.

Осмотреть бегущую фигуру был послан маленький дрон. Оружие у него было наготове, но только он хотел выстрелить, какженщина метнулась к заросшему травой краю кратера и прыгнула. А дальше произошло уж и вовсе неожиданное. Камера слежения дрона показала, что женщина дезинтегрировалась и превратилась в стаю птиц, и они пролетели мимо дрона, овеяв его своими крыльями, как волны скалу. Машина переключила направление и последовала за стаей.

Пришел приказ атаковать и стаю. Дрон перевел оружие на многоцелевой режим, но приказ вдруг сменился новым и заключался в том, чтобы теперь атаковать уже втроем, вместе с двумя другими защитными дронами, вдруг появившимися из-за ближайшей скалы. Дрон поднялся выше, чтобы лучше прицелиться. Купола лазерных взрывов поднялись над скалами, но стая птиц превратилась в рой насекомых; выстрелы настигли часть из них, но они каким-то образом отразили удары пуль. Дроны со скал начали палить друг в друга, и тут же исчезли в струях огня.

Правда, одного из них еще раньше подстрелил первый дрон.

Скалы затряслись от многочисленных взрывов, и в синее небо потянулись черные дымы.

Рой присел на широкий балкон и снова оказался челгрианской женщиной. Пнув ногой балконные двери, она вошла в комнату. Зазвенел сигнал тревоги. Женщина нахмурилась, и все смолкло. Единственной системой, не попавшей сейчас под ее полный контроль, оказалась маленькая пассивная камера слежения в одном из углов. Остальная мониторинговая система слежения была отключена. Женщина внимательно прислушалась.

Скоро она прошла в ванную, нашла специальное подъемное устройство на одну персону и поднялась на нем в частично вакуумное пространство, за которым обнаружилась капсула с обнаженным, явно перепуганным мужчиной.

Висквил открыл было рот, чтобы выкрикнуть слова о пощаде, но она уже превратилась в насекомых – вещь, бывшую для Висквила одной из самых страшных фобий, – и ринулась вихрем ему в горло. Рой душил свою жертву, забивая ее до легких, до желудка. Легкие закупорились, желудок жгло огнем укусов, остальные насекомые прогрызали все внутренности до самых конечностей, чтобы вырваться окончательным взрывом из ануса.

Висквил рухнул, еще часть насекомых бросилась ему в уши, пробивая выход к глазам, кожа его начала шевелиться, как живая, приподниматься и морщиться.

Наконец, насекомые полностью забили все тело Висквила, корчившееся на полу в луже крови. Через пару минут всякие движения Висквила прекратились вообще.

И насекомые, и птицы, и сама челгрианская женщина были сделаны из ВП – Вездесущей Пыли. Эта Вездесущая Пыль, в свою очередь, состояла из крошечных механизмов различных размеров, начиная с ядра в одну десятую миллиметра диаметром, – и различных возможностей. Примечательно, что первоначально эта пыль создавалась просто как обычный строительный материал.

Единственным исключением, в отношении микроразмеров, были специальные заряды, диаметр которых составлял целый миллиметр. Такие заряды очутились в самом центре мозга Висквила, рядом с его Хранителем душ, в то время, как остальные компоненты вновь собрались в челгрианскую женщину.

Она брезгливо отошла от плавающего в крови тела. Остальное должен был исполнить последний заряд. Челгрианка прошла через все помещения, спустилась вниз и пересекла террасу. Кто-то выстрелил в нее из старинного охотничьего ружья – это было единственное работающее оружие в радиусе нескольких километров вокруг. Она позволила пуле проделать дырку в груди, а затем быстро нашла взглядом стрелявшего в нее мужчину и уничтожила его.

В это время взорвался заряд в голове Висквила и похоронил взрывом все здание. Женщина спокойно шла среди рушащихся стен и падающих обломков.

Свою вторую цель она обнаружила в маленьком, всего на двух человек, флаере, пытавшемся спрятаться на корме в кислородном цилиндре.

Она открыла баллон, и на нее бросился белошерстный мужчина с древним ножом в руках. Она позволила ножу остаться в своей груди и, схватив мужчину за горло, подняла его в воздух, окончательно вытащив из баллона, а потом и из флаера. Он пытался отбиваться, пинался и ревел. От этих отчаянных движений белошерстного нож в ее груди провалился внутрь. Женщина подошла к краю террасы, и теперь уже белошерстный безвольно болтался в ее руках. Его пинки просто не достигали цели.

На террасе она перекинула его через балюстраду и держала над морем, плескавшимся в двух сотнях метров внизу. Нож, которым он столь безуспешно пытался убить ее, оказался у нее в руке, и она стала с холодной невозмутимостью полосовать им мужчину. Нож так и мелькал у нее в руке. Это продолжалось с минуту, мужчина пронзительно кричал. Потом она просто разжала руку, и белая окровавленная шкура упала в море с глухим звуком. Женщина выбросила вслед и нож, и собственными когтями стала разрывать оставшиеся внутренности белошерстного от груди до паха, сминая и калеча все.

Крик мужчины поднялся на непереносимую высоту. Она держала в руке его желудок, и кишки длинной лентой развевались от него по ветру.

Без шкуры и внутренностей мужчина стал совсем легким, и падал легко и долго, словно перо.

Женщина спокойно смотрела большими черными челгрианскими глазами, как он падал. Затем превратилась в тучку пыли, где самой большой пылинкой был все тот же заряд. А когда взорвался и мозг Ивайрла, тучка пыли превратилась в легкий столб дыма, который тут же исчез в высоком голубом небе.

ЭПИЛОГ

Как приятно снова иметь тело! Я наслаждаюсь тем, что сижу в этом маленьком кафе в этой прелестной горной деревушке, покуриваю трубочку, и попиваю вино, и посматриваю сверху на долины Чела. Воздух прозрачен и ясен, отсюда открывается вокруг отличный вид, и осень только начинается. Решительно хорошо быть живым!

Я, Шоулан Хайдеш Хайлер, генерал-адмирал в отставке Соединенных сил Чела. Я не разделил судьбу Хаба Орбиты Мэйсак и моего бывшего коллеги майора Тибайло Квилана. Хаб вывел меня из Хранителя душ Квилана, спас, перебросил на один из кораблей СГС, и позже я, наконец, воссоединился с моим старым телом, тем, которое дважды спас Квилан: один раз вместе со своей женой Уороси в Военном институте на Аорме, а другой – вместе с навигационным дроном, – на разрушенной «Зимней буре». Теперь я снова свободный гражданин Чела, уважаемый начальством и с хорошим пенсионом (фактически – двойным). Я очень надеюсь, что больше не понадоблюсь родине никогда, но если так случится, то исполню свой долг не для моих старых, но для новых хозяев. Ибо, по правде сказать, несколько лет назад я, в общем-то, был предателем.

Высшее командование Чела считало, что я должен спастись любым путем, – даже поддавшись вербовке врага. Они были и правы и не правы одновременно. Я был завербован Цивилизацией, когда находился в виде субстрата в институте на Аорме, еще задолго до начала Кастовой войны. Никто этого не знал.

Самый лучший способ вербовки живого существа, или машины – все равно, – это не насиловать его и не внедрять ему всякие импланты и вирусы, а просто переубедить его самого. И так было сделано со мной. Они показали мне все, что нужно, касающееся моего и их обществ, и я, подумав, выбрал их. По сути дела, я стал жителем Цивилизации и в то же время агентом Чрезвычайных обстоятельств, – имя, которым они называют свою разведку и контрразведку, а также и службу шпионажа.

Если бы мне приказали, то я, конечно, удержал бы Квилана от совершения перемещения, но такого приказа не последовало. В конце концов было решено, что достаточно будет просто усилить охрану и наблюдение и проследить, куда ведут вторые концы зарядов, дабы обнаружить этих таинственных союзников. Эта операция провалилась, и, насколько я знаю, кто эти союзники, нам так и не удалось выяснить. Хотя свои соображения у Чрезвычайной полиции все же есть.

Все дни я большей частью проводил на Мэйсаке, часто в компании Кэйба Ишлоера. У нас были похожие роли. Сюда, на Чел, я вернулся случайно, но по-прежнему предпочитаю Цивилизацию. Только недавно Кэйб признался, что, практически постоянно живя в Цивилизации, он только лет через десять понял одну странную вещь: когда они называют кого-то из другого мира, живущего среди них «послом», это означает, что они считают его послом Цивилизации в других мирах, а не наоборот. Заодно он понял и то, что, по их мнению, этот посол действительно считает Цивилизацию лучше своей собственной родины и очень гордится своей даже относительной принадлежностью к ним. Какая гордыня!

Я как-то встретился и с Махраем Циллером. Поначалу он тоже был надменным, но потом проникся ко мне доверием. Позднее мы много беседовали с ним, когда он однажды сопровождал меня сюда, на Чел, после того как я совершил, так сказать, информационный визит. Таким образом, я все-таки выполнил ту задачу, которую периодически порывался выполнить когда-то Квилан. Композитор рассказал мне, что и Хаб, и Квилан оказались в полном забвении, и от них не осталось ни копий, ни сохраненных разумов, ни душ. Полагаю, что именно этого они оба и хотели. В случае с майором я еще могу его понять и до сих пор сочувствую ему. Главное, очень сожалею я и о той потере, которую он никак не мог вынести, – но, как и большинство существ, нахожу весьма трудным для понимания, как такой фантастически сложный, всепонимающий и суперинтеллектуальный организм, каковым был Разум Цивилизации, мог захотеть уничтожить сам себя.

Жизнь никогда не перестает удивлять нас.

Йен М. Бэнкс Материя

Адели посвящается

С благодарностью всем, кто помогал: Адели, Лес, Мик, Саймону, Тиму Роджеру, Гэри, Ларе и Дейву ле Такси

ПРОЛОГ

Подул легкий ветерок, сухо прошелестев в близлежащих кустах. Подняв тонкие ленточки пыли с нескольких песчаных дюн неподалеку, он принялся играть локонами черных волос, ниспадавшими на лоб женщины. Та сидела на деревянном складном стуле с матерчатым сиденьем, не очень ровно стоявшем на проплешине голой породы среди чахлых кустарников и песка. Позади нее виднелась невысокая гряда. Вдалеке, чуть подрагивая в горячей дымке, пролегала прямая дорога, обсаженная худосочными деревцами: лишь немногие достигали высоты в два человеческих роста. Еще дальше, в десятках километрах за дорогой, виднелись неровные темные вершины, мерцавшие в раскаленном воздухе.

По человеческим понятиям, женщина была высока, стройна и неплохо развита физически. У нее были прямые темные волосы, коротко подстриженные, и кожа цвета светлого агата. В радиусе нескольких тысяч световых лет не было никого, принадлежащего к ее расе, а если бы такой нашелся, то сказал бы: «Вот молодая женщина на пороге зрелости». Правда, он счел бы ее немного низкорослой и полноватой. На ней были широкие, свободные штаны и тонкий строгий жакет — и то и другое песочного цвета. Широкополая черная шляпа защищала ее от солнца — отчетливого белого пятна, высоко застывшего в безоблачном бледно-зеленом небе. Женщина поднесла очень старый, видавший виды бинокль к своим глазам цвета ночи и посмотрела на запад, где пустынная дорога встречалась с горизонтом. Справа от нее стоял складной столик со стаканом и бутылкой охлажденной воды. Под столом лежал маленький рюкзак. Женщина свободной рукой взяла стакан и отхлебнула воды, не переставая смотреть в старинный бинокль.

— Они примерно в часе отсюда, — подплыв слева, сказала машина, на вид — вроде старого металлического чемодана. Она чуть подвинулась в воздухе, вращаясь и покачиваясь, словно оглядывая сидящую женщину. — И потом, — продолжила машина, — вы мало что увидите через этот музейный экспонат.

Женщина поставила стакан на стол и опустила бинокль.

— Это бинокль моего отца, — сказала она.

— Ну-ну. — Автономник издал звук, похожий на вздох.

В нескольких метрах перед женщиной ожил экран, наполовину заслонив от нее все остальное. Он показывал армейское соединение — вид спереди, с высоты несколько сот метров. Солдаты, частью верхом, но в большинстве пешком, двигались по другому отрезку пустынной дороги, поднимая пыль, которую ветер медленно уносил к юго-востоку. Солнечные лучи поблескивали на наконечниках воздетых копий и пик. Над колонной полоскались знамена, флаги и вымпелы. Войско растянулось по дороге на несколько километров. Впереди ехали всадники, а замыкал колонну обоз — открытые и закрытые фургоны, катапульты на колесах, фрондиболы и разнообразные деревянные осадные машины. Тащили их темные, могучие на вид животные, потные плечи которых возвышались над идущими рядом солдатами.

— Уберите это! — раздраженно велела женщина.

— Хорошо, мадам, — сказала машина, и экран исчез.

Женщина снова посмотрела в бинокль, держа его на сей раз обеими руками.

— Я вижу пыль, которую они поднимают, — сообщила она. — И еще, кажется, пару разведчиков.

— Удивительно, — произнес автономник.

Она опустила бинокль на стол, надвинула шляпу на глаза и откинулась к спинке складного стула; потом сложила руки на груди, а ноги в ботинках скрестила и вытянула.

— Прикорну, — донесся ее голос из-под шляпы. — Разбудите меня, когда придет время.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказал автономник.

— Ммммм.

Турында Ксасс (автономник боевого класса) стал наблюдать, как женщина — Джан Серий Анаплиан — замедляет дыхание, расслабляет мускулы и погружается в сон.

— Приятных сновидений, принцесса, — тихо сказал автономник и задумался над своими словами: услышал бы в них сторонний наблюдатель хоть малую толику сарказма или нет?

Он проконтролировал с полдюжины развернутых им заранее разведывательных и ножевых мини-ракет, которые вели наблюдение за все еще далекой, но приближающейся армией, а также за ее передовыми дозорами и отдельными разведчиками.

Некоторое время автономник смотрел, как движется армия. Если глядеть с определенной точки, она казалась одним огромным организмом, ползущим по коричневатым просторам пустыни — разделенным на части, неуверенным (эти части зачем-то надолго останавливались, а потом снова пускались в путь, и казалось, будто это существо волочит ноги, а не течет сплошной массой), но исполненным решимости добраться до цели. А цель — война, горько подумал автономник, цель — захватывать, жечь, грабить, насиловать, убивать. Полные угрюмого усердия, эти люди думали только о разрушении.

Часа полтора спустя передовые части стали видны сквозь дымку на дороге, в нескольких километрах к западу. На вершине низкой гряды показался всадник и направился туда, где стоял на страже автономник и спала женщина. Всадник ничего не видел сквозь камуфполе, окружавшее их маленький лагерь, но если бы он не изменил направления — уткнулся бы прямо в них.

Автономник произвел звук, очень похожий на тот, что издала некоторое время назад женщина, и приказал ближайшей ножевой ракете пугнуть скакуна. Практически невидимая ракета размером с карандаш метнулась вперед и уколола животное в бок. Скакун взвыл, дернулся, чуть не выбросив всадника из седла, и понесся по пологому склону к дороге.

Разведчик закричал на животное, потянул за поводья, поворачивая его широкую морду в сторону гряды. Женщина с автономником остались на приличном расстоянии. Разведчик поскакал прочь. За ним тянулся тонкий след пыли, повисавшей в почти неподвижном воздухе.

Джан Серий Анаплиан шевельнулась, чуть распрямилась и выглянула из-под шляпы.

— Что это было? — спросила она сонным голосом.

— Ничего. Можете спать дальше.

— Гмм.

Она снова расслабилась и минуту спустя уже тихо посапывала. Автономник разбудил ее, когда авангард колонны почти поравнялся с ними, и кивнул своим передком на войско в километре от них. Анаплиан все еще зевала и потягивалась.

— Все ребята собрались, — сказал ей автономник.

— И правда.

Она подняла бинокль и навела его на передние ряды войска, где скакуны были особенно рослыми и красочно убранными. Шлемы с высоким плюмажем и отполированные доспехи ярко сияли в солнечных лучах.

— Словно на параде, — заметила Анаплиан. — Похоже, предполагают встретить кого-то и произвести на него впечатление.

— Бога? — предположил автономник.

Женщина помолчала несколько секунд.

— Гмм, — произнесла наконец она, положила бинокль и посмотрела на автономника. — Начнем?

— Просто скажите слово.

Анаплиан перевела взгляд на армию, глубоко вздохнула и сказала:

— Ну что ж, приступим.

Автономник сделал едва заметное движение, точно кивая. В боку у него открылся маленький лючок. Цилиндр диаметром сантиметра в четыре и в длину около двадцати пяти, вроде конического ножа, неторопливо вывернулся из отверстия, ввинтился в воздух и устремился прочь, держась вплотную к земле и быстро приближаясь к группе людей, животных и машин. Сначала от него тянулся пыльный след, но вскоре он нашел оптимальную высоту. Анаплиан почти сразу потеряла из виду закамуфлированный аппарат.

Невидимое до этого поле Турындовой ауры стало розовым на миг-другой.

— Это должно быть забавно, — сказал он.

Женщина с сомнением посмотрела на него.

— На сей раз никаких ошибок не будет, надеюсь, — заявила она.

— Конечно нет. Хотите посмотреть? По-настоящему, не через эти древние оперные стекляшки.

Анаплиан посмотрела на автономника, прищурившись, а через мгновение произнесла:

— Ну хорошо.

Появился экран — на сей раз сбоку от них, так чтобы Анаплиан могла видеть армию и напрямую, невооруженным глазом. Экран давал вид армии сзади и с гораздо меньшей высоты, чем прежде. Пыль несколько ухудшала видимость.

— Это вид сзади с разведчика, — сказал Турында Ксасс. Рядом с первым экраном возник еще один. — А это с самой ножевой ракеты.

Крохотная ракетка двигалась мимо колонны, и в камере мелькали люди, мундиры и оружие, потом стали видны фургоны обоза, военные приспособления и осадные машины, и наконец войско закончилось. Ракета пошла вниз и стала двигаться в километре позади колонны, в метре над дорогой. Скорость ее упала от почти сверхзвуковой до скорости быстро летящей птицы. Расстояние между ракетой и хвостом колонны стало резко сокращаться.

— Я буду синхронизировать разведывательную с ножевой, чтобы одна шла за другой, — сказал автономник. Через несколько мгновений на экране появилась точка — плоский круглый хвостовик ножевой ракеты в центре поля обзора ракеты-разведчика. Потом разведчик подтянулся поближе, и размеры хвостовика увеличились — маленькая машина оказалась всего в метре за большой. — Ну, вот и варпы! — сказал Ксасс возбужденно. — Видите?

Две стреловидные формы отделились от боков ножевой ракеты, разлетелись в стороны и исчезли из виду. Моноволоконные провода, соединявшие варпы с ножевой ракетой, были не видны. Картинка изменилась, когда ножевая ракета подалась назад и вверх, показывая теперь практически всю армию.

— Я дам команду ножевой активизировать провода.

— Это что значит?

— Вызвать в них вибрацию. Все, через что они пройдут, будет словно срубаться острейшим топором, а не срезаться тончайшей бритвой, — услужливо объяснил автономник.

Экран, на котором отображалось то, что могла видеть ракета-разведчик, показал дерево в сотне метров за последним тарахтящим фургоном. Дерево дернулось, его верхняя часть — три четверти от длины — соскользнула под острым углом с пенька и рухнула в песок.

— Ну, это цветочки, — сказал автономник, на мгновение снова просияв розовым; в голосе его слышалась шутливая нотка. В картинке от ножевой ракеты замелькали фургоны и осадные машины. — Начало — самая каверзная штука...

Тканевые верхи фургонов поднялись в воздух, как выпущенные из клетки птицы, выгнутые деревянные обручи с треском разлетелись на части. Гигантские цельные колеса катапульт, фрондибол и осадных машин потеряли свои верхние сегменты, и, когда колеса совершили следующие пол-оборота, громадные деревянные сооружения намертво встали. У некоторых снесло верх, и они с грохотом упали на дорогу. Канаты толщиной в руку, прочность которых только что не вызывала сомнений, хлопнули, словно отпущенные пружины, а потом повисли, как порванные струны. Ракета-разведчик петляла среди упавших и разрушенных машин, а люди в фургонах и рядом с осадными машинами только-только опомнились.

Ножевая ракета понеслась вперед, к ближайшим пехотинцам. Она врезалась в лес пик, вымпелов, шестов, знамен и флагов, срубая их: наконечники, острия, щепки, куски материи просыпались дождем.

Анаплиан попались на глаза два-три человека, раненные или оцарапанные упавшими наконечниками пик.

— Потери неизбежны, — пробормотал автономник.

— Неизбежны, — эхом отозвалась женщина.

Камера ножевой ракеты выхватывала недоумевающие лица — люди оборачивались на крики сзади. Ракета находилась в полусекунде от массы всадников, на уровне их шей, когда автономник транслировал:

«Вы уверены, что мы не можем?..»

«Абсолютно уверена, — ответила Анаплиан, вставив вздох в этот полностью бессловесный разговор. — Придерживайтесь плана».

Крохотная машина поднялась метра на полтора и начала двигаться над головами всадников, срезая навершия шлемов и плюмажи, ссекая красочные украшения, — словно собирала урожай пестрых стеблей. Машина пронеслась до авангарда, оставляя за собой оцепенение и разлетающиеся перья, а потом, увеличив масштаб изображения, ушла в небеса. Следующая за ней ракета-разведчик зафиксировала, как варпы возвращаются в ножевую, потом качнулась, поднялась и замедлилась, чтобы снова обозреть всю армию.

Анаплиан созерцала удовлетворительное зрелище: хаос, бешенство и замешательство. Она улыбнулась. Улыбка так редко появлялась на ее лице, что Турында Ксасс сохранил этот кадр.

Экраны, висевшие в воздухе, исчезли. Ножевая ракета вернулась и заняла свое место в корпусе автономника. Анаплиан посмотрела через пустыню на дорогу, где остановилась армия.

— Много раненых? — спросила она, уже без улыбки.

— Около шестнадцати, — ответил автономник. — Видимо, половина ранений смертельна.

Она кивнула, продолжая наблюдать за людьми и машинами вдалеке.

— Хорошо.

— Вы правы, — согласился Турында Ксасс; ракета-разведчик подплыла к автономнику и тоже вошла в его боковую панель. — И все же, — устало произнес автономник, — следовало сделать больше.

— Вы так считаете?

— Да. Вы не позволили мне обезглавить их по-настоящему.

— Ни за что, — отрезала Анаплиан.

— Одних только аристократов, — сказал автономник. — Тех, кто впереди. Тех, кто разработал эти великолепные военные планы.

— Нет. — Женщина встала со стула, сложила его и подхватила одной рукой, а другой взяла со стола старый бинокль. — Модуль далеко?

— Над нами, — сказал автономник, облетел женщину и поднял столик, под которым обнаружился рюкзак. Он положил в рюкзак стакан и бутыль с водой. — Всего-то два поганых герцога? И король?

Анаплиан придержала шляпу и подняла голову, щурясь от солнечного света. Наконец ее глаза приспособились.

— Нет.

— Я надеюсь, что это не наследственная сентиментальность, — с полунапускной антипатией сказал автономник.

— Нет, — сказала женщина, глядя на модуль, материализовавшийся в нескольких метрах от нее.

Турында Ксасс двинулся к модулю, задняя дверь которого открылась.

— Вы когда-нибудь перестанете говорить одно только «нет»?

Анаплиан посмотрела на автономника отсутствующим взглядом.

— Не берите в голову, — сказал тот, вздохнув, и кивнул корпусом на открытую дверь модуля. — После вас.

ЭКСПЕДИЦИЯ

1. ФАБРИКА

Прежде здесь, видимо, размещалась фабрика, или мастерская, или что-то подобное. Повсюду виднелись большие зубчатые колеса из металла, наполовину утопленные в деревянный пол или насаженные на гигантские оси под крышей, среди металлических балок. Темное пространство было заполнено ремнями, соединявшими небольшие шкивы, и множеством удлиненных сложных машин, то ли ткацких, то ли прядильных. Помещение выглядело пыльным и мрачным. А когда-то здесь помещалось современное предприятие — фабрика! Как быстро старели и становились бесполезными вещи...

В обычное время он и близко не подошел бы к такому грязному месту. Здесь могло быть небезопасно, хотя машины и не работали. Один фронтон частично обрушился, кирпичи попадали, доски пола треснули, стропила висели и грозили рухнуть. Он не знал, давние ли это повреждения, ведь здание старое и заброшенное, или же сегодняшние — последствия сражения. Но в общем, его мало заботило, что тут было и что стало, — главное, это место служило хорошим укрытием.

Нет, не спрятаться, а пересидеть, прийти в себя, собраться. Так звучит лучше. Не скрыться, сказал он себе, а всего лишь спланировать стратегическое отступление, или как его там.

Снаружи (несколькими минутами ранее за горизонт закатился гелиодинамик Пентрл) медленно темнело. Сквозь пролом в стене виднелись спорадические вспышки, слышались канонада, уханье и гулкие раскаты разрывающихся снарядов, ложившихся вызывающе близко, и резкий, деловитый треск стрелкового оружия. «Как там сражение?» — спрашивал он себя. По идее, они должны были побеждать, но все так смешалось. Теперь, насколько он понимал, их ждала либо сокрушительная победа, либо полная неудача, разгром.

Он плохо разбирался в военном искусстве, а теперь, понюхав пороху, вообще не понимал, как люди умудряются не сойти с ума в гуще боя. От близкого взрыва все здание сотряслось. Он присел, заскулив, вжался в темный уголок, который нашел на первом этаже, и натянул себе на голову свой тяжелый плащ. Затем издал жалкий, слабый звук — и запрезирал себя. Дыша под плащом, он уловил едва ощутимый запах засохшей крови и фекалий — и запрезирал себя также и за это.

Его звали Фербин отц Аэлш-Хауск’р, и он был принцем из дома Хаусков, сыном короля Хауска Завоевателя. Однако его, королевского сына, воспитали так, что на отца он ничуть не походил. Отец его чувствовал себя как рыба в воде в сражении и споре, всю жизнь энергично укреплял престиж своей монархии и страны, делая это неизменно во имя МирБога и думая о следе, который оставит в истории. Король воспитывал старшего сына по своему подобию, но того убили — убили те, с кем они сражались (возможно, в последний раз) сегодня. Второй его сын, Фербин, обучался искусству дипломатии, а не войны и должен был проявлять себя при дворе, а не на плацу или в фехтовальном зале, тем более не на поле боя.

Его отец знал это. Он никогда не гордился Фербином так же, как Элимом, погибшим первым сыном, но принимал как данность, что Фербин тяготеет (даже имеет призвание, как часто думал сам Фербин) к политическим интригам, а не войне. В общем-то, отец хотел именно этого. Король предвидел наступление времен, когда военные подвиги, совершенные им ради приближения новой эры, сочтут жестокой необходимостью, как оно и было на самом деле. И он хотел, чтобы по меньшей мере один из его сыновей свободно чувствовал себя в этом мире спокойствия, благоденствия и довольства, где удачно сказанное слово значит больше обнаженного меча.

Фербин не был создан для войны, но не по его вине, — так он себе говорил. И уж конечно, не по своей вине он почувствовал ужас, осознав, что может умереть в любую минуту. И еще меньше бесчестило его то, что он утратил контроль над собственным желудком, когда этого типа — Йилима (майора, или генерала, или как его там) разорвало снарядом. Боже милостивый, да ведь этот человек только что говорил с ним, как вдруг раз — и нет! Разорван в куски.

Их маленькая группка заехала на невысокий холм, чтобы лучше видеть сражение. Фербин тогда еще подумал, что это безрассудство — выставлять себя напоказ перед наблюдателями противника: значит, подвергаться еще большему риску, чем гибель от шального снаряда. Этим утром в выездной королевской конюшне Фербин выбрал лучшего из мерсикоров — чистокровное белое животное, высокое, с горделивой осанкой; он решил, что будет хорошо смотреться на нем. Но вскоре он обнаружил, что генерал-майор Йилим думал точно так же, ибо сидел на точно таком же животном. И только задним умом (сколько раз ему приходилось пользоваться этим или похожим выражением, начиная объяснения после очередного конфуза) Фербин понял, какую же глупость они совершили, заехав на прекрасно видный противнику холм на двух столь заметных скакунах.

Он хотел было сказать, что не стоит этого делать, но решил, что слишком мало осведомлен о том, как поступают в таких случаях, — а потому лучше пока придержать язык. И потом, он не хотел быть заподозренным в трусости. Возможно, майор-генерал или генерал-майор Йилим чувствовал себя оскорбленным оттого, что не послан на передовую. Взамен его попросили присматривать за Фербином, держа принца близко от развернувшейся схватки, чтобы он формально участвовал в битве, но не настолько близко, чтобы он оказался под огнем.

С холма им открылось все поле боя, начиная от большой башни вдалеке — цилиндра километрового диаметра — и до границ долины, включая и место, где они находились, на первой гряде невысоких холмов. По ней шла дорога до Пурла — сарлской столицы, едва видимой в туманной дымке: до города было меньше дня езды.

Здесь располагалось когда-то графство Ксилиск. Края эти давно обезлюдели, превратившись в королевский парк и охотничьи угодья. В новых густых лесах, в заросших деревнях Фербин играл мальчишкой вместе со своими братьями и сестрой. Теперь же эта складчатая, пересеченная местность, насколько хватало глаз, сверкала огнем бессчетного множества пушек, а там, где маневрировали войска и военные машины, казалось, движется и течет сама земля. Надо всем этим к небесам устремлялись громадные косые столбы пара и дыма, отбрасывавшие на землю гигантские рваные тени.

Там и сям под пеленой тумана и низких облаков, над полем кровавого сражения, двигались какие-то точки и маленькие крылатые объекты. То были кауды и лиджи, почтенные животные-воины, издавна служившие для корректировки орудийного огня и передачи разведданных и приказов. Тучи более мелких небесных обитателей никого не волновали — видимо, все они были «своими». Никакого сравнения с древними временами, когда в сражениях участвовали стаи, эскадрильи, тучи громадных тварей! Конечно, если предполагать, что старинные легенды и картины заслуживают доверия... Фербин находил, что это преувеличено, а его младший единокровный брат Орамен, который вроде бы копался в древних источниках, однажды сказал: конечно, преувеличено, — но сперва, по своему обыкновению, покачал головой, дивясь невежеству Фербина.

Хубрис Холс, слуга принца, сидел на скакуне слева от него, копался в седельном мешке и бормотал, что надо бы найти съестное в ближайшей деревне за их спиной. Майор — или генерал — Йилим, расположившись справа от Фербина, рассуждал о следующем этапе кампании, то есть о перенесении войны на территорию противника. Фербин, ничего не сказав слуге, из вежливости повернулся к Иилиму. Вдруг раздалось нечто вроде звука рвущейся материи, пожилой офицер (тучный, с красноватым лицом, склонный к одышке) не окончил фразу и исчез — просто исчез, и все. Его ноги и нижняя часть туловища все еще сидели на спине животного, но все остальное валялось вокруг, разорванное на кусочки. Половина этого попала на принца, покрыв его кровью и ошметками неопознаваемых частей тела. Фербин смотрел на то, что еще оставалось в седле, стирая с лица кровь и лоскуты плоти — теплые и вонючие, мигом вызвавшие тошноту. Съеденный второй завтрак выскочил наружу так, словно спасался от кого-то. Принц закашлялся, а потом снова отер лицо окровавленной рукой.

— Ни хера себе! — услышал он Хубриса Холса, чей голос точно сломался.

Скакун Йилима, — высокий белый мерсикор, с которым Йилим обращался куда мягче, чем с солдатами, — словно внезапно понял, что сейчас случилось. Он заржал, встал на дыбы и понесся прочь, сбросив остатки наездника на изрытую взрывами землю. Другой снаряд, или ядро, или какая еще жуткая штука, приземлился поблизости, убив двух других человек: получился окровавленный клубок из людей и животных. Фербин понял, что досталось и его слуге, чей скакун упал и придавил своего хозяина. Хубрис Холс кричал от ужаса и боли.

— Ваше высочество! — крикнул один из младших офицеров, внезапно возникший перед принцем. Развернув своего скакуна, он прокричал: — Скачите! Скачите отсюда!

Фербин все вытирал кровь с лица.

Вдруг он понял, что наделал в штаны, хлестнул свое животное и помчался за офицером. Но тот через несколько мгновений исчез в брызнувшем вверх фонтане черной земли. Воздух, казалось, полнился криками и огнем, все вокруг оглушало и ослепляло. Фербин услышал собственное жалкое поскуливание. Он прижался к своему скакуну, обхватив его за шею руками и закрыв глаза, — пусть животное само пробирается между препятствиями; сам же принц не осмеливался поднять голову и посмотреть, куда едет. Грохот, стук — ужасная скачка, казалось, никогда не кончится. И опять он услышал свое поскуливание.

Тяжело дыша и поводя боками, мерсикор наконец замедлил бег. Фербин открыл глаза. Он ехал по тенистой лесной дороге у берега речки. Грохот и вспышки по-прежнему доносились со всех сторон, но теперь чуть ослабли. Выше по течению что-то горело, словно огонь охватил нависающие над берегом деревья. Уставший, запыхавшийся скакун медленно передвигал ноги. Наконец Фербин увидел высокое полуразрушенное здание, неожиданно возникшее в предвечернем свете. Он остановил мерсикора рядом с постройкой, спрыгнул с седла и отпустил поводья. Раздался очередной громкий взрыв, и животное, вздрогнув, галопом припустило по дороге. Не обделайся Фербин, он мог бы попытаться поймать мерсикора.

А потому он вошел внутрь через дверь, висевшую на перекошенных петлях, — вдруг удастся найти воду и место, где можно помыться? Его слуга знал бы, что делать. Хубрис Холс вымыл бы хозяина в мгновение ока, недовольно, но умело и без скрытой издевки. Кроме того, Фербин понял, что он теперь безоружен. Мерсикор ускакал вместе с его ружьем и парадным мечом. Мало того, исчез из кобуры пистолет, отцовский подарок, с которым Фербин поклялся не расставаться до конца войны.

Фербин нашел немного воды, какое-то тряпье и вымылся, как мог. Винная фляжка все еще оставалась при нем, хотя и была пуста. Он наполнил фляжку темной водой, стекающей из вделанного в пол длинного лотка, и прополоскал рот, потом попил. Своего отражения в темной воде увидеть не удалось. Он сунул руки в лоток, провел, как гребнем, влажными пальцами по длинным светлым волосам, затем вымыл лицо. Приличия нужно было соблюдать. Из трех сыновей короля Хауска он больше всех походил на отца — высокий, светловолосый, красивый, с горделивой и мужественной осанкой (по крайней мере, так говорили — сам он этими глупостями не забивал голову).

Битва за стенами темного, заброшенного здания продолжалась, хотя Пентрл уже погас. Фербин вдруг понял, что никак не может унять дрожь. От него все еще пахло дерьмом и кровью. Как показаться людям в таком виде? А этот грохот! Ему сказали, что сражение будет скоротечным и они быстро возьмут верх, но битва все продолжалась. Может быть, они проигрывали. Тогда лучше спрятаться. Если отец убит в сражении, то новым королем, вероятно, станет он, Фербин. Ответственность слишком велика. Он не может рисковать и появляться на людях, пока не узнает о победе. Принц нашел место на полу этажом выше, лег и попытался уснуть, но безуспешно. Перед его глазами снова и снова возникал генерал Йилим — снаряд разрывал его на части, швыряя куски плоти прямо в лицо Фербину. Снова приступ тошноты, и Фербин попил из фляжки.

Он полежал там, потом посидел, закутавшись в свой плащ, и ему стало получше. Все будет хорошо, сказал он себе. Надо просто немного отвлечься от всех этих дел — ну, еще минуту-другую, чтобы собраться с мыслями и успокоиться. А потом уже посмотреть, что там и как. Они должны победить, а отец непременно останется жив. Он, Фербин, еще не готов стать королем. Ему нравится оставаться принцем. Это весело. А быть королем, похоже, тяжкий труд. И потом, всем, кто встречался с его отцом, казалось, будто он вечен.

Фербин, видимо, задремал. Снизу доносились шум, стуки, голоса. Принц все еще не отошел от пережитого и пребывал в полусне, но заставил себя собраться, и тогда некоторые из голосов показались ему знакомыми. Тут же пришел страх — скоро его обнаружат, захватят в плен или опозорят перед солдатами отца. Как же низко он успел пасть за такое короткое время — смертельно бояться не только вражеских воинов, но и своих! На ступенях загрохотали подкованные сапоги. Вот сейчас его обнаружат!

— Здесь наверху никого, — сказал голос.

— Хорошо. Положите его здесь. Доктор... — (Последовали слова, которых Фербин не разобрал. Он все еще свыкался с мыслью, что, пока спал, никто его не нашел.) — Вы должны сделать все возможное. Блейе! Тохонло! Скачите за помощью, как я сказал.

— Да, ваше превосходительство.

— Немедленно.

— Священник, делайте свое дело.

— Тут нужен экзалтин, ваше превосходительство...

— Он будет с нами, как и полагается, не сомневаюсь в этом. А пока исполняйте свой долг.

— Конечно, ваше превосходительство.

— Остальным выйти. Тут совсем нечем дышать.

Фербин и в самом деле знал этот голос. Конечно, знал. Голос человека, отдававшего приказы, был похож... да нет, это и был голос тила Лоэспа.

Мертис тил Лоэсп был ближайшим другом и самым доверенным советником отца. Что тут происходит? Какая-то суматоха. На потолок падали тени от фонарей снизу. Принц пододвинулся к щелочке света, проникавшего с нижнего этажа, где широкий ремень, спускающийся с гигантского колеса наверху, исчезал в деревянном настиле и соединялся внизу с какими-то машинами. Подвинувшись, он смог припасть к щели в полу и увидеть, что там делается.

МирБог, это был отец!

Король Хауск лежал на широкой деревянной двери, которая покоилась на самодельных носилках. Лицо у короля было безжизненным, глаза — закрыты. Доспехи с левой стороны были пробиты и помяты; сквозь флаг, которым обмотали тело, сочилась кровь. Король казался мертвым или на грани смерти.

Фербин почувствовал, как расширяются от ужаса его глаза.

Доктор Джильюс, королевский врач, быстро открывал саквояжи и переносные шкафчики. Рядом суетился его помощник. У головы короля стоял знакомый Фербину священник, имени которого принц не помнил. Белые одеяния его были в крови и грязи, он что-то читал из священной книги. Мертис тил Лоэсп — высокий, чуть сутулый, все еще в доспехах, со шлемом в одной руке, седые волосы спутаны — ходил из угла в угол; доспехи его посверкивали в свете фонарей. Еще принц увидел двух рыцарей, которые стояли у дверей, держа наготове ружья. Со своего места он видел только грудь высокого рыцаря, стоявшего справа от двери, но лицо другого Фербин разглядел — звали его Бауэр или Брауэр, как-то так.

Надо выйти к ним, подумал Фербин, показаться, ведь завтра он может стать королем. Неправильно, глупо дальше прятаться.

Но он решил подождать еще немного. Так говорит внутренний голос, убеждал себя принц, а ведь внутренний голос не ошибался, когда не советовал ему подниматься на холм.

Глаза короля приоткрылись. Он сморщился от боли, одна рука потянулась к ране. Доктор посмотрел на своего помощника, который подошел к повелителю и взял его за руку — может быть, желая утешить и наверняка — чтобы тот не растревожил рану. Держа ножницы и щипцы, доктор присоединился к помощнику и разрезал материю, стягивавшую доспехи.

— Мертис, — слабым голосом сказал король, не обращая внимания на доктора и выпростав другую руку. Его голос, обычно сильный и строгий, стал почти детским.

— Я здесь, — сказал тил Лоэсп, подходя к королю и беря его руку.

— Мы побеждаем, Мертис?

Мертис бросил взгляд на остальных и сказал:

— Мы побеждаем, ваше величество. Битва за нами. Делдейны сдались и запросили условий. Они хотят одного — чтобы мы прекратили резню и относились к ним как к воинам. Пока что мы согласились. Путь на Девятый и ко всему, что на нем, открыт для нас.

Король улыбнулся. Фербин испытал облегчение. Похоже, дела обстояли не так уж и плохо. Он решил, что теперь ему можно и объявиться.

— А Фербин? — спросил король.

Фербин замер. Что-то он услышит о себе?

— Убит, — сказал тил Лоэсп. Сказано это было, как показалось Фербину, без всякой скорби или жалости. Чуть ли не с удовольствием, как решил бы человек менее доброжелательный, чем принц.

— Убит? — застонал отец, и Фербин почувствовал, как увлажнились его глаза.

Сейчас. Вот сейчас и надо сообщить отцу, что его старший сын еще жив, пусть от него и несет говном.

— Да, — сказал тил Лоэсп, наклоняясь над королем. — Этого тщеславного, глупого, избалованного маленького сопляка сегодня днем разорвало в куски на хребте Черьен. Тяжелая утрата для его портных, ювелиров и кредиторов, осмелюсь заметить. Что же касается всех достойных, то...

— Лоэсп? Что ты?.. — захлебываясь, проговорил король.

— Мы здесь все заодно, так? — сказал тил Лоэсп, игнорируя короля — короля! — и оглядывая присутствующих.

В ответ раздался нестройный хор тихих голосов — судя по всему, одобрительных.

— Кроме вас, священник, но это не имеет значения, — сказал тому тил Лоэсп. — Продолжайте чтение.

Тот продолжил, глаза его широко раскрылись. Помощник доктора посмотрел на короля, потом метнул взгляд на доктора, который взглянул на него.

— Лоэсп! — воскликнул король, и в голосе его послышалась прежняя властность. — Что ты имеешь в виду, оскорбляя меня и мое погибшее дитя? Это чудовищно...

— Ну-ну, помолчите-ка.

Тил Лоэсп положил шлем на пол, подался вперед, уперев подбородок в костяшки пальцев, а локоть в доспехе возложив на нагрудник короля. Это был невероятно оскорбительный жест — настолько, что все предыдущее показалось Фербину детской игрой. Король поморщился, дыхание вырывалось из его рта с хрипом, даже с клокотанием, как показалось Фербину. Доктор закончил обнажать рану в левой части груди короля.

— Я имею в виду, что этот трусливый маленький говнюк сдох. Понял, старый кретин? — сказал тил Лоэсп, разговаривая со своим господином и повелителем так, будто тот был последним нищим. — А если он каким-то чудом еще жив, то это ненадолго. Что касается твоего мальчонки, то я, как регент, пока что сохраню ему жизнь. Хотя бедный, тихий, прилежный Орамен, боюсь, может и не дожить до коронации. Говорят, мальчик интересуется математикой. Мне эта наука нужна, как и тебе, только для расчета траектории снарядов. Все же предположу, что его шансы дожить до следующего дня рождения, а следовательно и до совершеннолетия, будут тем меньше, чем ближе это событие.

— Что? — с трудомвыдохнул король. — Лоэсп! Лоэсп, помилосердствуй...

— Нет, — отрезал тил Лоэсп, всей своей массой налегая на яркий от крови доспех. Король застонал. — Никакой жалости, мой глупый старый воин. Ты свое дело сделал, ты выиграл войну. Это достойный памятник тебе и отличная эпитафия. Твое время ушло. И никакой жалости, нет, ваше величество. Я прикажу без промедления убить всех сегодняшних пленных, и Девятый будет покорен со всей жестокостью, какую можно себе представить, так что канавы, реки — да хоть и все водяные колеса, мне-то что за дело — наполнятся кровью. Вопли будут ужасающими, осмелюсь заметить. И все во имя твое, храбрый король. Мщение. И во имя твоих дебильных сыновей, если хочешь знать. — Тил Лоэсп вплотную приблизил свое лицо к лицу короля. — Игра окончена, мой старый олух. Ставки в ней изначально были крупнее, чем ты подозревал!

Он поднялся, опираясь на грудь короля; Хауск снова вскрикнул. Тил Лоэсп кивнул доктору, который, сглотнув слюну, погрузил какой-то металлический инструмент в рану. Король вздрогнул и закричал.

— Вы предатели, подлые предатели! — Король зарыдал; доктор, вытащив из раны инструмент, с которого капала кровь, отступил с посеревшим лицом. — Что, ни один мне не поможет? Мрази! Убийцы своего короля!

Тил Лоэсп покачал головой, посмотрев сначала на корчащегося короля, потом на доктора.

— Вы слишком усердно исполняете свои обязанности, медик.

Он обошел монарха с другой стороны, король слабо попытался отмахнуться от него. Когда тил Лоэсп проходил мимо священника, тот ухватил советника за рукав. Тил Лоэсп спокойно поглядел на руку, что вцепилась в него. Священник хрипло сказал:

— Ваше превосходительство, это уже слишком. Так... нельзя.

Тил Лоэсп заглянул ему в глаза, потом снова посмотрел на руку. Священник отпустил его.

— Ты забыл свои обязанности, губошлеп, — сказал ему тил Лоэсп. — Давай продолжай бормотать.

Священник проглотил слюну и опять уставился в книгу. Губы его снова задвигались, хотя изо рта не вылетало ни звука. Тил Лоэсп обошел вокруг сорванной с петель двери, оттолкнул доктора и оказался с другого бока короля. Чуть нагнувшись, он принялся разглядывать рану.

— Вот уж воистину смертельное ранение, мой повелитель, — сказал он, покачивая головой. — Тебе следовало бы выпить волшебное зелье, приготовленное нашим другом Хирлисом.

Советник погрузил свою руку в рану — почти но локоть. Король вскрикнул.

— В чем дело? — спросил тил Лоэсп. — Я ведь давно нашел доступ к твоему сердцу.

Он хмыкнул, запустил руку еще глубже, сжал пальцы и крутанул. Король испустил последний крик, спина его выгнулась, а потом выпрямилась. Тело судорожно дернулось несколько раз, с губ сорвались какие-то неразборчивые звуки, но тут же замерли.

Фербин смотрел вниз. Он оцепенел, обмер, словно тело его вмерзло в лед или запеклось до состояния несгибаемости.

Ничто из того, что он слышал, видел или знал раньше, не предвещало случившегося. Ничто.

Послышался сухой треск. Священник рухнул, как мешок камней. Тил Лоэсп опустил пистолет. Рука, державшая оружие, была красной от крови.

Доктор откашлялся и отошел от помощника.

— И мальчика тоже, — сказал доктор тилу Лоэспу, отворачиваясь от парня, затем покачал головой, пожал плечами. — Он работал не только на нас, но и на людей короля. Я точно знаю.

— Но, хозяин, ведь я!.. — только и успел произнести юноша, когда выстрел тила Лоэспа сразил и его.

Первая пуля попала в живот, отчего несчастный согнулся пополам, вторая — в голову. Судя по виду доктора, он был уверен, что теперь настал его черед, но тил Лоэсп только улыбнулся ему и двум рыцарям у двери. Наклонившись, он снял полотенце с пояса убитого помощника, вытер пистолет и пальцы, потом смахнул капли крови с рукава и руки.

Тил Лоэсп оглядел остальных.

— Мы все знаем, что это было необходимо, — сказал он, с отвращением глядя на тело короля — так хирург смотрит на пациента, которому достало наглости умереть во время операции. — Короли любят поговорить, и довольно пространно, о неминуемой судьбе и служении высоким целям. — Произнося это, тил Лоэсп вытирал руки и смахивал с себя капли крови. — Давайте и мы переймем эту напыщенную риторику. Что у нас? Король умер от ран, полученных с честью в сражении, но при этом успел отомстить за себя врагу. Принц-остолоп убит, а младший целиком в моей власти. Эти двое пали жертвами вражеских снайперов. А еще мы на всякий случай спалим эту развалину. Теперь идемте — нас ждут превосходные призы.

Он бросил окровавленное полотенце на лицо мертвого юноши и закончил с обнадеживающей улыбкой:

— Кажется, здесь мы сделали все, что требовалось.

2. ДВОРЕЦ

Орамен сидел в овальной комнате теневого крыла королевского дворца в Пурле, когда явились гонцы с известием, что его отец и старший брат погибли, а он со временем станет королем. Принц всегда любил эту комнату, представлявшую собой почти идеальный круг: если встать в центре, можно услышать собственный голос, отражающийся от изогнутых стен самым необыкновенным и поразительным образом.

Он оторвался от бумаг и посмотрел на запыхавшегося графа, который ворвался в комнату, чтобы сообщить ему новость. Графа звали Дроффо, и родом он был из Шильды, если Орамен не ошибался. Следом за графом вошли двое слуг: они тоже дышали с трудом, лица их раскраснелись. Орамен откинулся к спинке стула и только теперь заметил, что на улице стемнело. Должно быть, слуга зажег свет в комнате.

— Погибли? — переспросил он. — Оба? Вы уверены?

— Все известия сходятся в этом. От командующего армией. И от самого тила Лоэспа. Король... его тело везут во дворец на орудийном лафете, — сказал Дроффо. — Примите мои соболезнования, ваше высочество. Беднягу Фербина, говорят, разорвало пополам снарядом. Примите мои искренние соболезнования, ваше высочество. Я скорблю так, что и не выразить словами. Они мертвы.

Орамен задумчиво кивнул.

— Но я не король?

Граф, который, на взгляд Орамена, был одет наполовину как придворный, наполовину как воин, смешался.

— Нет, ваше высочество. Вы сможете стать королем только после вашего следующего дня рождения. А пока от вашего имени будет править тил Лоэсп, насколько я понимаю.

— Ясно.

Орамен сидел, откинувшись к спинке. Нет, он себя к этому вовсе не готовил и теперь не знал, что думать. Посмотрев на Дроффо, он сказал:

— И что мне теперь делать? В чем мои обязанности?

Этот вопрос, казалось, смутил доброго графа, но лишь на мгновение.

— Ваше высочество, — сказал он, — вы могли бы поехать навстречу королевскому кортежу.

Орамен кивнул.

— Да. И правда.

— Это безопасно, ваше высочество. Сражение выиграно.

— Да, — сказал Орамен, — конечно.

Он встал и посмотрел на одного из слуг за спиной Дроффо.

— Пуисил, мне нужен паровик. Пожалуйста.

— Чтобы разогреть паровик, понадобится время, ваше высочество, — сказал Пуисил.

— Тогда поторопись, — резонно заметил Орамен.

Слуга повернулся, собираясь уходить, но в это время появился Фантиль, секретарь двора.

— Минуту, — сказал Фантиль слуге, и тот остановился; взгляд его метался между юным принцем и видавшим виды секретарем. — Может быть, лучше взять скакуна, ваше высочество? — обратился он к Орамену, улыбнувшись и поклонившись Дроффо, который кивнул ему в ответ. Фантиль был лысоват и морщинист, но при этом высок и статен.

— Вы так думаете? Но самобеглая коляска наверняка доедет быстрее.

— Скакун будет готов скорее и лучше подойдет для этого случая, ваше высочество, — сказал Фантиль. — На скакуне человек куда заметнее. Народу теперь нужно видеть вас.

Орамен хотел было сказать, что стоять можно и в задней части отцовской коляски, но нашел, что предложение секретаря не лишено смысла.

— К тому же, — продолжил Фантиль, видя колебания принца и решив поднажать, — дорога может быть забита. А у скакуна больше шансов проскользнуть, чем у машины.

— Разумеется, — согласился Орамен. — Хорошо. Пуисил, пожалуйста.

— Да, ваше высочество. — Слуга вышел.

Орамен вздохнул и уложил в коробку свои бумаги. Дни его были заняты в основном работой над новой формой музыкальной нотации. Вместе с остальным двором принц разместился рано утром в подвале дворца — тогда ожидался удар делдейнов из ближайшей башни. Они сидели там на тот случай, если дела пойдут плохо и придется бежать по туннелю туда, где в нижней части города ждали подготовленные заранее паровики. Но им так и не позволили выйти из подвала: врагов, как и предполагалось, встретила сильнейшая армия, те больше не угрожали городу и заботились лишь о собственном спасении.

Ближе к полудню принца убедили выйти с Широм Рокассом, его наставником, на огороженную крышу, чтобы осмотреть дворцовую площадь, устроенную в виде террас, и кварталы на холме — ближе к Ксилискинской башне и полю боя. Согласно телеграфным депешам, теперь полем боя стали почти все окрестности башни.

Но мало что было видно. Даже в небесах, казалось, ничего не происходит. Громадные стаи каудов и лиджей, которые в древности заполняли небо над полем боя, придавая романтики сражению, теперь почти исчезли. Действия этих существ нынче сводились к патрулированию, доставке сообщений, координации артиллерийской стрельбы и рейдам, которые мало чем отличались от обыкновенного разбоя. Здесь, на Восьмом, считалось, что крылатые боевые животные больше не играют сколь-нибудь заметной роли в наземных операциях благодаря боевым машинам и соответствующей тактике, введенной самим королем Хауском.

Ходили слухи, что у делдейнов есть летающие паровики, но если они сегодня и бросались в бой, то, видимо, в очень небольших количествах, почти не повлияв на исход сражения. Орамен был немного разочарован, хотя и решил, что старому наставнику говорить об этом не стоит — тот был патриотичен, склонен к расизму и МирБожен дальше некуда. Они спустились с крыши, чтобы заняться так называемыми уроками.

Шир Рокасс был почти пенсионером, но тем не менее за последний короткий год понял: теперь он уже мало что преподаст Орамену, разве что заставит его механически затвердить что-нибудь прямо из учебника. В последнее время принц предпочитал пользоваться дворцовой библиотекой самостоятельно, хотя и прислушивался к советам старого ученого — не только из сентиментальных чувств. Он оставил Рокасса в библиотеке — тот зарылся в каких-то пыльных свитках — и направился в овальную комнату, где всегда было спокойнее. Но, как оказалось, не в этот день.

— Орамен! — В комнату вбежала Ренек, пронеслась мимо Дроффо и Фантиля и бросилась к ногам принца, ухватившись за них. Одежда на ней была в беспорядке и разорвана. — Я только что узнала! Этого не может быть! — Ренек, дама Силб, изо всех сил обхватила руками его ноги и подняла голову. По молодому лицу текли слезы, каштановые волосы были растрепаны. — Скажите, что это не так. Пожалуйста. Ну не оба же сразу. Король и Фербин! Не оба же. Не оба. Ради всего святого, не оба!

Принц наклонился и осторожно приподнял ее, поставив на колени. Глаза Ренек были широко раскрыты, брови подняты, губы шевелились. Орамен всегда находил ее привлекательной и завидовал своему старшему брату, но теперь Ренек в своей неумеренной скорби казалась ему чуть ли не уродиной. Ее руки, лишенные надежной опоры в виде ног Орамена, вцепились в маленькую округлую планету, что висела у нее на шее на тонкой цепочке. Ренек крутила ее в пальцах — ажурные маленькие сферы внутри полого шара вращались, скользили туда-сюда, непрерывно меняли положение.

Орамен внезапно почувствовал себя зрелым, даже старым.

— Успокойтесь, Ренек, — сказал он, утешительно поглаживая ее руки. — Мы все когда-нибудь умрем.

Девица взвизгнула и снова рухнула на пол.

— Мадам, — наклоняясь к ней, произнес Фантиль сочувственным, но смущенным голосом и повернулся к Маллар, фрейлине (тоже растерянной и испуганной), которая в этот момент вошла в дверь.

Маллар, раза в два старше Ренек, в детстве перенесла инфекционное заболевание, и лицо ее осталось изрыто оспинками. У видев, как молодая женщина рыдает на деревянном полу, Маллар прикусила губу.

— Прошу вас, — сказал Фантиль, указывая на Ренек.

Маллар уговорила Ренек подняться и увела ее.

— А теперь, ваше высочество... — сказал Фантиль, но тут же повернулся. В дверях стояла Харн, дама Аэлш, нынешняя супруга короля и мать Фербина: глаза красные, волосы нечесаные и растрепанные, но одежда цела. Она замерла, и ее лицо застыло как маска. — Мадам... — начал было он.

— Подтвердите, что это так, — сказала Харн. — Это правда? Оба? И муж, и сын?

Фантиль несколько мгновений смотрел в пол.

— Да, моя госпожа. Оба убиты. Король — вне всяких сомнений. Принц — скорее всего.

Из дамы Аэлш словно выпустили воздух, но она все же медленно собралась, кивнула, потом начала поворачиваться, но остановилась и посмотрела на Орамена. Принц ответил на ее взгляд и поднялся со своего места, не отрывая глаз от Харн.

Оба всячески скрывали взаимную антипатию, но она не была тайной во дворце. Орамен не любил Харн за то, что его мать когда-то изгнали ради нее, а она не любила принца просто за то, что он существовал (как считали все). И тем не менее Орамен хотел сказать, что сочувствует ей; он хотел сказать (по крайней мере, когда размышлял об этом позднее, с ясной головой), что сочувствует ее двойной потере, что он никогда не желал и не добивался такого высокого положения для себя, что он ни действием, ни бездействием не будет стремиться изменить ее статус при регентстве или после своей коронации. Но выражение лица Харн как будто мешало ему говорить и даже побуждало к поискам таких слов, которые она ни в коем случае не сочла бы предосудительными.

Несколько мгновений он боролся с этим чувством. Может, лучше все же сказать что-нибудь, а не хранить оскорбительное — по всей видимости — молчание? Наконец он сдался. Народная мудрость гласила: «Молчание — золото», и он просто кивнул даме Аэлш, ничего не сказав. Он не только видел — всей кожей ощущал, как она поворачивается и выходит.

Орамен снова поднял глаза. Что ж, по крайней мере, с этим покончено.

— Идемте, ваше высочество, — сказал Фантиль, выставляя руку. — Я с вами.

— Ничего, если я поеду в таком виде? — спросил Орамен. Одет он был совершенно неофициально — брюки и рубашка.

— Накиньте какой-нибудь хороший плащ, ваше высочество, — предложил Фантиль, не сводя взгляда с молодого человека. Тот неуверенно поглаживал свои бумаги, словно размышляя, не взять ли их с собой. — Вы, видимо, расстроены, ваше высочество, — ровным голосом прибавил секретарь.

Орамен кивнул.

— Да, — сказал он, похлопывая по бумаге.

Верхние листы не имели никакого отношения к музыкальной нотации. Орамен был принцем, а потому его воспитывали в традициях иноземцев, обитавших на других уровнях и даже за пределами Сурсамена. И вот он, валяя дурака, покрывал листы бумаги своим именем, пытаясь записать его по-иноземному:

Орамен лин Блиск-Хауск’р юн Пурлб юн Дич.

Орамен-муж, принц (3/2), Пурлинебрак, 8/Су.

Гуманоид Орамен, принц Пурла, дома Хаусков, повелителей сарлов, Восьмой уровень, Сурсамен.

Мезерефина-Сурсамен/8са Орамен лин Блиск-Хауск’р дам Пурл.

Он переложил страницы, взял пресс-папье и придавил им бумагу сверху.

— Да, видимо. А как же иначе?

* * *

Запрыгнуть в седло мерсикора оказалось гораздо труднее, чем когда-либо прежде. Орамен, получив последние известия, действовал почти без задержек. И все же, когда он появился в освещенном фонарями дворе, там уже царила неразбериха.

Сопровождаемый (точнее, подгоняемый) Фантилем, Орамен заглянул в свои покои, схватил там большой ездовой плащ, стоически вытерпел расчесывание — Фантиль прошелся гребнем по его каштановым волосам, а потом бросился вниз по ступенькам во двор, не забывая по пути кивать мрачным лицам и молитвенно сцепленным пальцам. Задержал его только посол октов.

Посол походил на гигантского краба. Его прямое яйцеобразное тело, размером с туловище ребенка, имело темносинюю окраску и было усеяно крохотными зелеными наростами — то ли тонкими зубчиками, то ли толстыми волосками. Его трехсекционные конечности (четыре болтались, как ноги, а четыре вроде бы служили руками) были словно раскалены докрасна. Каждая заканчивалась небольшой двойной клешней — синего цвета, как и остальное тело. Эти Z-образные конечности выступали, несколько асимметрично, из четырех черных шпеньков — мясистых орудийных жерл, как всегда казалось Орамену.

Существо это с тыла и с боков опиралось на раму из полированного металла. Сзади к ней были приделаны более массивные конструкции, явно содержавшие средства для беззвучного парения в воздухе: во время него посол порой выделял немного странно пахнущей жидкости. Ряд трубок из другого цилиндра вел к тому, что считалось лицом, — оно располагалось в середине основного тела и было прикрыто подобием маски, через которую иногда просачивались крохотные пузырьки. Посол весь сиял, а если присмотреться внимательнее — как Орамен, — то выяснялось, что все его тело словно обволакивает тончайшая жидкая пленка, кроме разве что маленьких зеленых волосков и синих клешней. Октское посольство размещалось в прежнем бальном зале солнечного крыла дворца и было, естественно, до краев заполнено водой.

Посол с двумя октами, один чуть мельче его, другой чуть крупнее, проплыли над плитками коридора к Орамену и Фантилю, когда те достигли последнего лестничного пролета. Секретарь остановился, увидев этих трех существ. Орамен решил было не следовать его примеру, но успел передумать и услышал, как Фантиль тяжело вздохнул.

— Орамен-муж, принц, — сказал посол Киу-при-Пурле. Его голос напоминал шуршание сухих листьев или звук загорающегося гнилого дерева. — Тот, кто дал вам жизнь, породил, больше не есть, как не есть наши предки, благословенная Мантия, которые дал жизнь, породил нас. Скорбеть в горе пришло время и все другие подобные чувства терпеть. Силу которых я с вами не разделить. И все же. Долготерпение призываю я на вас. Догадываться можно. Вероятно, догадки будут иметь место. Плоды. Передачи энергии, как наследование. И это мы делить. Вы. Мы. Хотя в тесноте, в узких проходах мы не есть чувствовать хороши.

Орамен уставился на это существо, не зная, что отвечать на очевидный бред. Из собственного опыта он знал, что бормотание посла, по виду безумное, возможно, имело труднонаходимый смысл, если только поразмыслить как следует (и записать сказанное, если удастся), но сейчас для этого не было времени.

— Благодарю вас за добрые слова, — пробормотал он, кивнув, и продолжил спуск по лестнице.

Посол чуть подался назад, оставив на плитках маленькую сверкающую лужицу.

— Храни вас. Идите к тому, к чему вы направляетесь. Возьмите то, что я бы дал вам. Знание подобия. Окты — наследники — происходят от Вуали, наследуют. Вы наследуете. И еще я соболезновать.

— Счастливо оставаться, мой господин, — сказал Фантиль послу, после чего он и Орамен поклонились, развернулись и застучали каблуками по ступенькам последнего пролета, направляясь на цокольный этаж.

В конюшенном дворе царила неразбериха — целое сборище герцогов, графов и рыцарей спорили, кто должен отправиться с принцем-регентом в недалекое путешествие, чтобы встретить тело возвращающегося короля.

Орамен держался в тени, сложив руки на груди и ожидая, когда подведут его скакуна. Он отошел назад, ступил в кучу навоза у высокой стены, досадливо чертыхнулся и затопал ногой, чтобы очистить подошву, потом попытался соскрести налипшее о стену. Навозная куча еще дымилась. Интересно, подумал Орамен, можно ли по внешнему виду и консистенции кучи определить животное? Наверное, да, решил он.

Принц поднял голову и посмотрел вверх — на небо. За светом фонарей, укрепленных на стенах конюшенного двора и освещавших его, все еще была видна тускловатая красная линия охлаждающийся след от Пентрла. Тот зашел уже много часов назад и должен был вернуться лишь через несколько дней. Орамен посмотрел в сторону близпол юса, откуда всходил Домити, однако ночь была относительно долгой, и даже до предзари этого светила оставалось еще несколько часов.

Орамену показалось, что он видит сквозь тьму очертания башни Кинде-йиин; Ксилискинская располагалась ближе, но ее нижнюю часть скрывала высокая башня дворца. Однако он не был уверен. Ксилискинская. Или 213башня52 — название, данное их менторами, октами. Принц полагал, что лучше говорить «Ксилискинская».

Он снова обратил внимание на двор. Сколько знати собралось здесь! А он-то считал, что все сражаются с делдейнами. С другой стороны, его отец давно провел четкую границу между теми, кто сообщал двору изящество и мягкость нравов, и теми, кто мог участвовать в современной войне. Рекруты, великолепно-пестрые, ведомые в бой своими господами, не исчезли, но часть новой армии стала полностью профессиональной, а часть была представлена неплохо подготовленным ополчением. И командовали отныне капитаны, майоры, полковники и генералы, а не рыцари, лорды, графы и герцоги. Среди собравшихся во дворе Орамен заметил нескольких высших церковных иерархов и нескольких парламентариев, тоже отстаивавших свое право сопровождать принца. Он-то наивно представлял себе, что поедет один или с двумя-тремя сопровождающими. А оказалось, что он возглавит маленькую армию.

Орамену советовали не принимать никакого участия в сражении, которое развернулось сегодня в долине. Да у него и не было интереса к этой схватке, ведь предыдущим вечером всех категорически заверили, что сражение пройдет согласно диспозиции Уэрребера: до сего дня этот генерал числился среди лучших королевских стратегов. Отчасти это вызывало у принца сожаление. Всего два-три года назад его увлекли бы и очаровали машинерия войны, тщательно выверенная диспозиция, покорили бы колоссальная сложность планирования и строгая функциональность жестоких решений.

Но с тех пор он почему-то потерял интерес к военным делам. Они — эти дела — казались глубоко враждебными новой эре, которую приближали, которой помогали закрепиться. Сама война становилась старомодной, анахроничной. Неэффективная, расточительная, до крайности разрушительная, она не имела никакого отношения к сверкающему прагматическому будущему, которое предвидели величайшие умы королевства.

Только люди, подобные его отцу, могли скорбеть по прошлому. А он приветствовал будущее.

— Мой принц, — пробормотал кто-то сзади.

Орамен повернулся.

— Тоув! — воскликнул он, обнимая молодого человека. Тоув Ломма был его лучшим другом почти с младенчества. Теперь он стал армейским офицером и носил форму старого Летного Корпуса. — Ты здесь! Я думал, ты сражаешься! Как хорошо, что ты здесь!

— Последние дни меня держали в одной из башен для лиджей, вместе с эскадрильей животных. Легкие пушки. На случай воздушной атаки. Послушайте. — Он прикоснулся к руке Орамена. — Как это ужасно — ваш отец и Фербин. Сами звезды рыдают, Орамен. Не могу вам передать. Все наше летное звено... Так вот, знайте — мы в вашем распоряжении.

— Скорее в распоряжении тила Лоэспа.

— Он ваш защитник, Орамен. Я уверен, он будет хорошо вам служить.

— И я уверен.

— Но ваш отец... Наш несчастный король, все наши... — Голос Тоува задрожал. Замотав головой, он отвернулся, прикусил губу и засопел.

Орамен почувствовал, что должен успокоить старого друга.

— Что ж, я думаю, он умер счастливым, — сказал принц. — В сражении, одержав победу, как и хотел. Как хотели все мы. — Он оглядел столпившихся во дворе. Соперничающие между собой аристократы, казалось, выстраивались в некое подобие колонны, но скакуна Орамена пока что не было видно. На паровике бы получилось быстрее. — Я потрясен, — продолжил принц. Тоув по-прежнему смотрел в сторону. — Мне будет не хватать его. Ужасно не хватать. Это ясно. — Тоув снова посмотрел на него. Орамен широко улыбнулся и чуть подмигнул товарищу. — По правде говоря, я чувствую себя оглушенным животным — продолжаю идти, но глаза и мозги перекошены. Я жду, что вот-вот приду в себя. Я бы сделал это немедленно, если бы мог.

Тоув повернулся к принцу, глаза его горели.

— Я слышал, когда в войсках стало известно, что их возлюбленный король погиб, они набросились на пленных и перебили всех до одного.

— Надеюсь, что это не так, — сказал Орамен. — Отец был бы против.

— Они убили его, Орамен! Эти звери! Жаль, что меня там не было — я бы тоже отомстил за короля.

— Что ж, никого из нас там не было. Будем надеяться, что сделанное не принесет нам бесчестия.

Тоув медленно кивнул и снова ухватил Орамена за руку.

— Вы должны быть сильным, Орамен, — сказал он.

Орамен посмотрел на своего старого друга. Сильным... Таких банальностей Тоув ему еще не говорил. Смерть странно действует на людей.

— Итак, — сказал Тоув с робкой, неуверенной улыбкой, — как теперь вас называть — ваше величество? Или иначе?

— Пока еще рано... — начал было Орамен, но тут подошел один из графов и увел его. Сесть в седло ему помогали несколько герцогов.

* * *

На Ксилискской дороге, неподалеку от городка Эвингрит, кортеж, сопровождавший тело короля Нериета Хауска назад в столицу, встретился с почти столь же многолюдной процессией, возглавляемой Ораменом. Мертис тил Лоэсп (почти всю свою жизнь известный как правая рука монарха), увидев принца-регента в свете шипящих походных фонарей и медленно нарастающей зари Домити, до восхода которого оставалось еще несколько часов, спешился. Грузным шагом подойдя к скакуну принца, Лоэсп встал на одно колено посреди дорожной грязи и наклонил голову, оказавшуюся напротив стремени принца. Серебристые волосы его были встрепаны и стояли клочьями от перенесенных испытаний, искаженное скорбью лицо покрывали пороховая копоть и горячие слезы, которые все еще катились из глаз.

— Ваше высочество, наш возлюбленный господин, король, который был вашим отцом и моим другом и отцом для всего народа, возвращается к своему трону победоносным, но не живым. Мы одержали великую и разгромную победу, наши завоевания и полученные выгоды колоссальны. Только наше горе превосходит столь гигантские достижения. И превосходит так, что измерить это невозможно. Рядом с этой горькой утратой наш недавний триумф, пусть он и доставит нам яростную славу, ничтожен. Единственная причина того и другого — ваш отец. Без его несравненного руководства и настойчивого стремления к цели мы бы не одержали победы, а наша скорбь вызвана его безвременной, незаслуженной, неожиданной смертью.

И вот моя доля, которой я никогда не искал, мой великий долг — править в течение короткого промежутка между этим скорбным днем и великим днем вашей коронации. Я умоляю вас, ваше высочество, верить мне в том, что все совершаемое мной от вашего имени, мой господин, будет делаться ради вас и сарлского народа, всегда во имя МирБога. Ваш отец не принял бы меньшего, и в этом, столь важном для нас деле я смогу хоть в малой мере отплатить за честь, оказанную мне королем. Я чту вас так, как чтил его, ваше высочество, — целиком и полностью, всем моим существом, каждой моей мыслью, каждым поступком, сейчас и до тех пор, пока в этом будет состоять мой долг.

Сегодня я потерял лучшего друга, какого только можно представить, ваше высочество, истинный свет, негаснущую звезду, своим постоянным сиянием превосходившую, затмевавшую любое светило. Сарлы потеряли величайшего полководца, чье имя останется в нашей памяти до конца времен и будет звучать среди невидимых звезд громче, чем имя любого героя седой древности. Не стоит надеяться, что мы хоть отчасти достигнем его величия, и я нахожу утешение только в одном, мой господин: истинно великие остаются сильными и после смерти, и как великая звезда, угаснув, все еще испускает слабые лучи света и тепла, так и он оставил нам в наследство власть и мудрость. Из этого наследства мы будем черпать силы, своим величием оно станет усиливать наши собственные убогие старания и наши мизерные достижения, укреплять нашу волю.

Ваше высочество, если вам кажется, что я выражаюсь неизящно или без должного уважения к вашему положению и вам лично, прошу меня простить. Мои глаза слепы, уши глухи, а язык стал неискусен после всего, что случилось сегодня. Завоевать больше, чем мы считали возможным, а потом потерять куда больше этого — такое потрясло бы любого, кроме одного человека с несравненной душой, которого мы перенесли сюда, исполняя свой скорбный и страшный долг.

Тил Лоэсп замолчал. Орамен понимал, что должен сказать что-то в ответ. Последние полчаса он очень старался не обращать внимания на щебечущих герцогов вокруг себя — после того, как к нему сквозь толпу из людей и животных пробился Фантиль и предупредил, что, возможно, придется произнести речь. Даже эту краткую фразу секретарь едва успел произнести — его вместе со скакуном оттерли в сторону, туда, где было его место, по мнению знати: среди низшего дворянства, послушно стенающих священников и парламентариев со скорбными лицами. С того самого момента Орамен пытался придумать что-нибудь подходящее. Но что он мог сказать или сделать?

Он скользнул взглядом по блестящим аристократам. Все они, судя по мрачным, почти демонстративным кивкам и бормотанию, целиком и полностью одобряли речь Мертиса тила Лоэспа. Орамен на миг повернулся в седле, чтобы взглянуть на Фантиля — тот теперь оказался еще дальше, среди дворянских отпрысков, священников и представителей неблагородных сословий. Кивками и короткими взмахами руки секретарь показывал, что принц должен сойти на землю. Орамен так и сделал.

Вокруг него уже собралась небольшая толпа из спешившихся придворных и — вероятно — жителей близлежащего городка. Они заполнили широкую дорогу и толкали друг друга, пытаясь занять удобное место на обочине. В свете приближающейся зари, под небом с бегущими облаками, было видно, как люди забираются на деревья для лучшего обзора. Принц все еще не знал, что сказать в ответной речи; ему вдруг пришла мысль, что из этой сцены можно сделать превосходное живописное полотно. Орамен взял тила Лоэспа за руку и развернул так, чтобы тот стоял рядом с ним.

— Спасибо за ваши слова и деяния, дорогой тил Лоэсп, — сказал он.

Орамен прекрасно осознавал, насколько проигрывает рядом с ним: хрупкий принц, едва выросший из детских одежек, наряженный под плащом так, словно готовится отойти ко сну, и мощный воин-победитель, еще не снявший доспехи, пестрящие щербинами — следами сражения. Тил Лоэсп был в три раза старше Орамена и выглядел почти столь же зрелым и величественным, как покойный король.

Тил Лоэсп возвышался над Ораменом, из его груди с хрипом вырывалось дыхание, все еще отдававшее кровью и гарью. На застывшем лице отражались все перипетии ожесточенного боя и читалась невыносимая скорбь. Драматизм сцены не ускользнул от принца. Ах, какую картину мог бы создать художник, особенно из старых мастеров — Дилучерр или Сордик, а может, даже и Омулдео! И почти сразу же Орамен понял, что должен сделать — украсть.

Не из картины, конечно, а из пьесы. Было немало старых трагедий с подобными сценами и подходящими для данного случая речами — их хватило бы для обращения к десятку мертвых папаш и мужественных воинов. Выбор был более устрашающим, чем сама задача, стоявшая перед Ораменом. Сейчас он вспомнит, выберет, отредактирует, осмыслит, сымпровизирует — и выйдет из положения.

— Сегодня горчайший для нас день. — Орамен возвысил голос и голову. — Будь вам по силам вернуть нашего отца, знаю, вы бы не остановились ни перед чем. Но пусть ваше усердие обратится к благу народа. Вы принесли нам одновременно печаль и радость, мой добрый тил Лоэсп, но, невзирая на все переживаемое нами горе, невзирая на то, что мы надолго погрузимся в скорбь, радость от великой победы будет ярко светить нам, пока мы, неукоснительно соблюдая традицию, оплакиваем страшную потерю. И мой отец, несомненно, желал бы именно этого... Его славные деяния вызвали горячее преклонение перед ним задолго до сегодняшнего триумфа, и значительность совершенного им лишь усиливается благодаря подвигам тех, кто сражался вместе с отцом перед Ксилискинской башней.

Сказав это, Орамен несколько мгновений оглядывал собравшихся, потом попытался еще больше возвысить голос.

— Сегодня отец взял с собой одного сына, а другого — меня — оставил дома. Я потерял сразу отца и брата, а также короля и его законного наследника. Они затмевают меня в смерти, как затмевали в жизни, и Мертис тил Лоэсп, хотя ему хватает и других обязанностей, должен заменить мне обоих. Я не знаю никого, кто лучше исполнит эту миссию.

Орамен кивнул в сторону мрачноликого воина, набрал в грудь воздуха и продолжил, по-прежнему обращаясь к толпе:

— Я знаю, что моей заслуги в сегодняшней победе нет, — думаю, мои слабые еще плечи не выдержали бы такого груза. Но я горд тем, что стою с сарлским народом, что могу вместе с ним радоваться и воздавать должное совершенным подвигам. Наша обязанность — сполна отдать дань тому, кто научил нас радоваться, поощрял наше уважение к подвигам и служил для нас примером.

Раздались одобрительные возгласы, сначала разрозненные, но постепенно набиравшие силу. Орамен слышал удары мечей о щиты, латных рукавиц о нагрудники и — более современный способ одобрить пышное красноречие — громкие выстрелы: пули обратным градом полетели в небо.

Мертис тил Лоэсп, слушавший речь Орамена с непроницаемым видом, казалось, был несколько удивлен — даже встревожен — ее концовкой. Но тень на его лице (может, это было игрой неверного света походных фонарей и неясного сияния невзошедшей малой звезды?) промелькнула и мгновенно исчезла: не о чем и говорить.

— Могу я увидеть своего отца, ваше превосходительство? — спросил Орамен.

Он чувствовал, что сердце у него заколотилось в груди, а дыхание участилось, но изо всех сил пытался сохранить спокойствие и достоинство — ведь этого, похоже, ждали от него. Но если от него ждали другого — как он будет стенать и рвать на себе волосы, увидев тело отца, — то разношерстной публике пришлось бы испытать разочарование.

— Вот он, ваше высочество, — сказал тил Лоэсп, оборачиваясь и указывая на длинную телегу, запряженную тяжеловозами.

Они направились к телеге, и толпа людей (в основном вооруженных, с выражением сильного горя на лице) расступилась перед ними. Орамен увидел высокого, сухопарого генерала Уэрребера, который сообщил им о предстоящем сражении всего день назад, и экзальтина Часка, первосвященника. Оба приветствовали принца кивком. Уэрребер казался старым и усталым; несмотря на высокий рост, он словно сморщился в своей помятой генеральской форме. Кивнув, генерал опустил взгляд в землю. На лице Часка, великолепного в своих богатых одеяниях поверх сверкающих доспехов, появилось что-то вроде скупой полуулыбки, будто он хотел сказать: «Смелее, не бойтесь».

Они забрались на импровизированный катафалк. Там были два священника в разодранных, как и следовало, одеяниях. Сверху на дроги лился белый едкий свет от шипящего, потрескивающего фонаря, закрепленного на шесте. Лицо отца посерело, выглядело спокойным и каким-то сосредоточенным, словно он, закрыв глаза и сжав челюсти, обдумывал какую-то крайне насущную проблему. От шеи к телу спускалось серебристое покрывало, расшитое золотом.

Орамен некоторое время смотрел на короля, потом сказал:

— При жизни деяния отца говорили сами за себя. Теперь, когда его нет, я должен стать немым, как все его незавершенные дела. — Он похлопал тила Лоэспа по руке. — Я посижу с ним, пока мы будем возвращаться в город. — Он посмотрел назад, на орудийный лафет. Мерсикор, громадный жеребец, без защитных доспехов, но в полном убранстве и с пустым седлом, был привязан сзади. — Это?.. — начал Орамен, потом демонстративно закашлялся и, прочистив горло, сказал: — Это скакун моего отца.

— Да, — подтвердил Лоэсп.

— А скакун моего брата?

— Не найден, ваше высочество.

— Пусть моего тоже привяжут к лафету — позади отцовского.

Орамен устроился у изголовья, потом, представив себе лицо Фантиля, решил, что это сочтут неуместным, и переместился к ногам. Он сидел в конце телеги, скрестив ноги и уставив глаза вниз, два мерсикора трусили сзади, и в сгущающемся тумане клубилось их дыхание. Остальную часть колонны составляло пестрое скопище людей, животных и телег: они двигались в город в молчании, нарушаемом только поскрипыванием колес, похрапыванием зверей и цоканьем копыт. Утренний туман окутывал восходящую звезду нового дня почти до самых стен Пурла, а потом медленно поднялся, словно холстина, подвешенная над городом и дворцом.

При приближении к воротам близполюса, где на памяти Орамена возникло множество маленьких фабрик и то, что называлось новым городом, временное солнце посветило немного, а потом снова исчезло за облаками.

3. ПАРКОВЫЕ РУИНЫ

Хубрис Холс нашел своего господина в восьмом по счету из тех уголков, где принц, по его предположениям, мог находиться: самое подходящее и достойное место, чтобы найти кого-то или что-то. К тому же в остальных местах искать уже не имело смысла — это было бы пустым хождением в надежде на случай. Держа это в уме, Холс оставил восьмое место на вечер второго дня поисков, рассчитывая наконец-то обнаружить Фербина.

Руины напоминали миниатюрный замок на вершине невысокого утеса, нависшего над излучиной реки Фейрлы. То было пустое пространство, обнесенное стеной, причем с бойницами: ее изначально замыслили как стену-руину, чтобы улучшить вид из охотничьего домика, стоявшего чуть в глубине долины. Хубрис Холс знал, что здесь играли королевские дети, когда их отец посреди нескончаемых Войн за Объединение изредка отправлялся на охоту в эти края.

Хубрис привязал своего рауэла у единственных низких ворот, и тот принялся шумно сгрызать мох со стены. Мерсикор, скакавший следом за рауэлом (Хубрис прихватил его на тот случай, если господин окажется пешим), элегантно пощипывал цветочки неподалеку. Холс предпочитал рауэлов — они были неприхотливее и трудолюбивее мерсикоров. Он мог бы взять и какое-нибудь летающее животное, если б не доверял им еще меньше. Королевские слуги, начиная с определенного ранга, должны были уметь летать. Поэтому Холс терпеливо выслушивал инструкции (и инструкторов, открыто говоривших, что столь высокая честь не подобает лицу столь низкородному), но обучение не доставляло ему удовольствия.

Наилучший результат поиски (как и много другое) давали, если ходить по земле. Величественно летать по поднебесью — может, оно и было неплохо, и уж конечно, тебе казалось, будто сверху видно все и вся. Но на самом деле ты имел отличный шанс упустить все подробности скопом, а не по одной за раз. А только последнее соотношение и подходило порядочным людям. Кроме того, действовало правило — самое непреложное и строгое правило, как давно понял Хубрис: за всеобъемлющие, сверхобобщенные суждения платить приходится тем, кто действует на земле. Этот принцип, казалось ему, применим к высоким персонам самого разного свойства, будь высота их положения буквальной или метафорической.

— Ваше высочество? — крикнул он в пустое пространство, обнесенное стеной.

Голос вернулся гулким эхом. Камни были плохо обтесаны, изнутри еще хуже, чем снаружи. Через нижний ряд бойниц (слишком широких — в настоящих крепостных стенах таких не делали) открывался приятный глазу вид на лесистые холмы. Вдалеке виднелась бледно-розовая громада Ксилискинской башни, вершина которой уходила в небеса, исчезая в облаках. Столбы дыма и клочья тумана были разбросаны там и сям, словно колоски, оставшиеся после уборки урожая, и все они прогибались под напором ветерка.

Он похромал дальше в руины. Левая нога все еще побаливала там, где тупоголовый мерсикор свалился на нее днем ранее. Хубрис был староват для таких приключений. Войдя в средний возраст, он начал элегантно округляться и приобретать благообразный вид (или отрастил брюхо и поседел, на менее снисходительный взгляд жены). У него ныл весь бок, каждое ребро, боль приходила всякий раз, когда он хотел вдохнуть поглубже или рассмеяться. Хотя особых поводов для смеха не было.

За эти дни он видел, сидя в седле, множество следов прошедшего сражения — выжженные поля и леса в проплешинах, земля, вспаханная воронками, еще горящие заросли деревьев и кустарников, почерневшие небеса, прочие пожары, только что прекратившиеся или погашенные, разоренная черная земля, курящаяся клочковатыми дымами, остатки военных машин с размотанными гусеницами — гигантские искалеченные насекомые; некоторые еще дымились. Попадались Хубрису и мертвые боевые животные — громадные, помятые, никому не нужные уксантчи, чанселы и оссисийи и еще пара неизвестных ему видов.

Он видел раненых солдат — те шли колоннами или ехали на телегах и в фургонах. Другие солдаты важно скакали на мерсикорах, несколько летунов на каудах описывали круги в небесах, ныряли и закладывали виражи в поисках еще живых врагов или непогребенных тел либо неслись стрелой, доставляя сообщения. Он видел инженеров, устанавливающих и ремонтирующих телеграфные столбы, трижды ему пришлось съезжать на обочину, уступая дорогу шипящим, плюющимся, извергающим черный пар авто. В таких случаях Холс успокаивающе похлопывал по шее старого рауэла, хотя тот и казался невозмутимым.

Попадались ему и многочисленные похоронные команды, копавшие могилы для несметного множества мертвых врагов. Делдейны, подумал Холс, довольно-таки похожи на обычных людей — разве что чуточку смуглее. Правда, возможно, это объяснялось трупным потемнением.

Он останавливался и заговаривал со всеми, кто, независимо от звания, был готов уделить ему время. С одной стороны, он спрашивал, не видели ли они пропавшего аристократа на белом жеребце, а с другой — был не прочь просто потрепать языком, в чем, нимало не стесняясь, и признавался. Он пожевал немного крайлового корня с пехотным капитаном, разделил трубочку унджа с сержантом из другой части и был благодарен лейтенанту-квартирмейстеру за бутылку крепкого вина.

Большинство служивых, хотя и не все, с удовольствием рассказывали о сражении. Немногословны и даже мрачны были, как правило, солдаты из похоронных команд. Холс как человек разговорчивый услышал, естественно, немало любопытного.

— Принц? — крикнул он еще громче, и голос его эхом отдался среди грубых камней. — Ваше высочество? Вы здесь? — Он нахмурился и покачал головой под открытым венцом пустойбашни. — Фербин? — прокричал он.

Он не имел права обращаться так к своему господину, но принца, казалось, все равно здесь не было, а кроме того, подобное обращение возвышало Хубриса в собственных глазах. Хубрис считал, что грубая фамильярность в адрес сильных мира сего за их спиной — одна из радостей малых мира сего. И потом, принц нередко разрешал называть себя этим именем, хотя разрешение на это делалось им только в сильном подпитии. В трезвом же виде оно не выдавалось, а потому Хубрис предпочитал не пользоваться этой привилегией.

Принца не было. Может, его вообще нигде не было, может, его убили. Что, если этот расфуфыренный остолоп по ошибке стал героем? Скажем, помчался неизвестно куда, как напуганный ребенок, вцепившись в шею своего глупого жеребца, и его пристрелили свои или чужие, — либо свалился со скалы. Хубрис слишком хорошо знал Фербина: тот мог поднять голову как раз в тот момент, когда скакун мчался под низко нависающим суком.

Хубрис вздохнул. Что ж, значит, так тому и быть. Больше искать было негде. Он мог бы до скончания века бродить по огромному полю боя, делая вид, что ищет своего пропавшего господина, заглядывать в пункты сбора раненых, посещать госпитали и морги с горами трупов, — но если МирБог с чего-то вдруг не проявит личный интерес к поискам Хубриса, он не найдет это ничтожество. Тогда придется вернуться к жене и детям на маленькое, но не менее жуткое поле боя — в квартирку внутри дворцовой пристройки.

А кому он будет нужен теперь? Он потерял принца — если смотреть неблагожелательным взглядом, а Хубрис знал, что многие так и сделают. И сколько у него шансов поступить на службу к столь же высокой персоне — с той репутацией, что неизбежно приклеится к нему после пропажи принца? Король погиб, всем заправлял тил Лоэсп — по крайней мере, до совершеннолетия юного Орамена. У Хубриса было предчувствие, что теперь многое (многое, что казалось прежде устоявшимся, удобным и приятно привычным для честных, уважаемых, работящих людей) переменится. А шансы на то, что человек, потерявший принца, улучшит свое положение, были крайне малы при любом режиме. Хубрис покачал головой. «Ну и дела», — вздохнул он про себя и повернулся, собираясь уходить.

— Хубрис? Это ты?

Он повернулся.

— Эй, — сказал он, не понимая, откуда донесся голос.

По неожиданной теплоте, разлившейся у него внутри, он вдруг, к собственному удивлению, понял, что все же питает искренние, человеческие чувства к принцу Фербину. А может, он просто обрадовался — теперь его не назовут «потерявшим принца»?

У нижней кромки одной из слишком широких бойниц во втором ряду что-то зашевелилось. Из выемки в грубой кладке, почти совсем скрытой рыжеватым плющом, вылез человек. Хубрис даже не заметил этот тайник. Выбравшись из дыры целиком, Фербин встал на карнизе окна, протер глаза и посмотрел вниз — на своего слугу.

— Хубрис! — воскликнул он громким шепотом, испуганно оглядываясь. — Это ты! Слава Богу!

— Я уже воздал ему хвалу, ваше высочество. А вы можете воздать мне за усердие в поисках.

— С тобой кто-нибудь есть? — прошептал принц.

— Только вышеназванное божество, ваше высочество, если верить самым настырным священникам.

Фербина выглядел неряшливо и, видимо, не выспался. Он снова огляделся.

— И больше никого?

— Старый, хотя и надежный рауэл, ваше высочество. А для вас...

— Хубрис, мне грозит страшная опасность!

Хубрис поскреб себя за ухом.

— Гмм. При всем моем уважении, ваше высочество, вы, верно, не знаете, что мы-таки победили.

— Мне это известно, Хубрис! Я не идиот!

Хубрис нахмурился, но промолчал.

— Ты абсолютно уверен, что вокруг никого нет?

Хубрис повернулся к маленькой двери, потом поднял взгляд к небесам.

— Видите ли, ваше высочество, вокруг довольно много людей. Половина Великой армии приводит в порядок окрестности или зализывает раны после великой победы. — Хубрису вдруг пришло в голову, что ему, возможно, придется взять на себя деликатную миссию — известить принца о гибели его отца. А это, конечно же, означало, что Фербин стал королем, хотя Хубрис и знал, что люди порой странно воспринимают плохие либо хорошие известия. — Но я один, ваше высочество. Не знаю, что еще вам сказать. Не лучше ли вам спуститься?

— Да! Я не могу торчать здесь вечно. — Высота была небольшой, но Фербин не стал прыгать: он развернулся и принялся осторожно спускаться на земляное основание; Хубрис вздохнул и встал рядом, чтобы помочь принцу. — Хубрис, у тебя найдется попить и поесть? Я умираю от жажды и голода!

— Вино, вода и солонина, ваше высочество, — сказал Хубрис, подставляя сцепленные ладони под ногу Фербина. — Мои седельные мешки набиты, как у маркитанта.

Фербин поставил ногу на руки слуги, едва не оцарапав его шпорой.

— Вино? А какое вино?

— Крепленое, ваше высочество. Укреплено гораздо лучше этого места.

Принц всем своим весом опустился на ладони Хубриса, и тот крякнул от боли, ставя его на землю.

— Ты в порядке? — спросил Фербин, оказавшись на земле.

Вид у него был испуганный, лицо посерело от беспокойства, или потрясения, или чего-то еще. Одежда на принце перепачкалась, длинные волосы перепутались и торчали клочьями. Ко всему прочему, от него пахло дымом. Хубрис никогда еще не видел его в таком состоянии. А еще он сутулился, и Хубрис, привыкший смотреть на принца снизу вверх, теперь оказался одного с ним роста.

— Нет, ваше высочество, не совсем. Вчера в суматохе меня придавил мой жеребец.

— Конечно! Я это видел. Давай спрячемся здесь. — Фербин потащил Хубриса в сторону, где росли высокие кусты. — Хотя погоди... принеси что-нибудь поесть и попить. Если кого увидишь, не говори, что я здесь!

— Да, ваше высочество, — сказал Хубрис, решив пока ублажать своего господина. Возможно, тому надо было просто набить живот.

* * *

Когда предатели и цареубийцы, убравшись из здания и вытащив оттуда трупы, принялись поджигать старую фабрику, Фербин стал искать выход.

Ошарашенный, ошеломленный, он чувствовал себя полумертвым. Поле его зрения сузилось, или, может, глаза плохо двигались в орбитах — казалось, он мог смотреть только прямо перед собой. Уши его, похоже, решили, что он находится вблизи высочайшего водопада или в высокой башне во время шторма: Фербин слышал страшный рев, зная, что это лишь обман слуха, — словно МирБог, даже сам мир зашелся криком ужаса от немыслимости случившегося в этих страшных развалинах.

Когда раздались выстрелы, убившие священника и молодого медика, принц ждал, что в здание вот-вот ворвутся преданные сторонники короля, но никто так и не появился. Пришли другие, но они казались спокойными и бесстрастными — просто помогли вынести тела, а еще принесли немного хвороста и трут. Здесь все предатели, подумал Фербин. Если бы он показался людям сейчас, то погиб бы, как остальные.

Он отполз в сторону, ослабев, чуть не заболев от всей этой жути. Едва держась на ногах, он вскарабкался на следующий этаж по лестнице у задней стены здания, а преступники тем временем разводили внизу огонь. Дым поднялся наверх быстро. Сначала он был серым, потом почернел, заполняя и без того темные пространства древней фабрики еще большей темнотой. Фербин начал задыхаться. Поначалу дым почти всей массой устремлялся к громадной дыре в торце здания, но потом начал сгущаться вокруг принца. В носу и горле у него защипало. Если бы пламя внизу не ревело и не трещало так громко, кашель Фербина вполне могли бы услышать снаружи. Он искал окно на той стороне здания, по которой уже карабкался и полз, но ничего не мог разглядеть.

Нашлась лестница, которая вела еще выше — видимо, на чердак, где он на ощупь пошел вдоль стены, кашляя теперь с каждым вдохом. Наконец Фербин нашел что-то вроде окна. Он распахнул внутренний ставень, выдавил треснувшее стекло. Дым устремился наружу, обволакивая его. Принц высунул голову наружу, глотая прохладный, свежий воздух.

До чего же высоко! Даже если бы у этого фасада никого не было, как спрыгнуть, не убившись? Он выглянул наружу, стараясь держать голову ниже клубов дыма и жара, выходивших из здания по сторонам от Фербина и над ним. Фербин думал, что четырьмя этажами ниже окажется дорога или двор, но вместо этого обжегся о липкий от дождя трескучий кустарник. Он свесился вниз, руки ощутили влажную землю. В сумрачном красноватом сиянии давно зашедшего солнца он увидел, что каким-то невероятным образом снова оказался на уровне первого этажа. Здание было расположено на очень крутом берегу реки. На одной стороне было полных четыре этажа, а на другой, выходившей на склон, — только один.

Принц вылез из окна, продолжая кашлять, и пополз по мокрой от дождя глинистой земле, чтобы затаиться в ближних кустах, дождаться, когда сгорит заброшенное здание.

* * *

— При всем моем уважении, ваше высочество, простите, но вы не сошли с ума?

— Хубрис, клянусь МирБогом, клянусь телом покойного отца, — все так, как я сказал.

Хубрис Холс уже и раньше отметил, когда его господин, закинув голову, отхлебывал вино из бутылки и отрывал ломти хлеба зубами (казалось, что, лишившись стола, он лишился и аристократических манер), что принц был безоружен. А при Хубрисе, конечно же, имелся его верный нож с коротким лезвием, не говоря уже об армейском пистолете, полученном пару дней назад. Хубрис «забыл» его вернуть, и теперь тот был заткнут за пояс. И это все, не говоря — а Хубрис об этом говорил крайне редко — о маленьком, но очень остром ноже, который успокаивал его своим присутствием за голенищем сапога. Теперь эти факты из малозначительных, пожалуй, стали немаловажными: судя по всему, он имел дело с сумасшедшим совершенно особого рода.

Фербин поставил бутылку вина, уронил ломоть хлеба себе на колени и прислонился головой к стене, словно вглядываясь в листву кустарника, — он настойчиво пожелал спрятаться в этих зарослях, прежде чем прервать свой пост.

— Даже ты мне не веришь! — в отчаянии воскликнул он и, уткнув лицо в ладони, зарыдал.

Хубрис ужаснулся. Он никогда еще не видел, чтобы принц так рыдал, по крайней мере будучи трезвым (всем было известно, что алкоголь увеличивает гидрографическое давление в теле, вытесняя природные жидкости из всевозможных телесных отверстий, так что рыдания в пьяном виде не считались).

Следовало утешить принца. Может, тот чего-то не понял. Надо было выяснить.

— Ваше высочество, вы и в самом деле хотите сказать, — начал Холс и оглянулся, словно тоже боясь подслушивания, — что тил Лоэсп, лучший друг вашего отца, перчатка на его руке, острие его меча и так далее, убил вашего отца? — Слово «убил» он произнес шепотом.

Фербин посмотрел на него с такой свирепой яростью и отчаянием, что Хубриса передернуло.

— Сунул свой грязный кулак в грудь отца и выжал все жизненные силы из его бьющегося сердца! — сказал Фербин; голос его звучал, как никогда прежде, — взволнованно, хрипло, взбешенно. Он сделал жуткий, прерывистый вдох, словно каждый атом воздуха задерживался у него во рту, не решаясь проникнуть в легкие. — Я видел это так же четко, как вижу тебя. — Принц покачал головой, глаза его наполнились слезами, губы искривились. — И если бы в моей попытке забыть, убедить себя, что я ошибся, бредил, галлюцинировал или спал наяву, случившееся превратилось в ошибку, бред, галлюцинацию, — господи, как бы я ухватился за эту возможность! Обеими руками. Лучше бы я тысячу раз сошел с ума и знал, что это игра моего больного воображения! Но невыносимо знать, что мое расстройство происходит от виденного мной наяву!

Последнюю фразу он прорычал прямо в лицо слуге, ухватив Хубриса за воротник. Тот завел одну руку за спину, чтобы опереться и не упасть, а также побыстрее выхватить — если понадобится — армейский пистолет. Потом лицо Фербина обмякло, из принца словно вынули стержень. Он положил руки на плечи слуги, уронил голову на его грудь и зарыдал.

— Ах, Хубрис! Если ты мне не веришь, кто тогда поверит?

Хубрис почувствовал жар Фербинова лица у себя на груди, почувствовал, как намокает от слез рубашка. Он поднял руку, собираясь погладить Фербина по голове, но решил, что так уместно вести себя лишь с женщиной или ребенком, и снова уронил руку. Хубрис был потрясен. Даже пускаясь во все тяжкие или в пьяном угаре жалости к самому себе, принц никогда еще не выглядел таким потрясенным, таким сломленным, таким страдающим. Ничто прежде так его не трогало — ни смерть старшего брата, ни потеря любимого скакуна на пари, ни сознание того, что отец считает его дубиной и пустышкой. Ничто!

— Ваше высочество, — сказал Хубрис, прикасаясь к плечу принца и усаживая его прямо, — все это мне никак не проглотить в один присест. Я бы тоже предпочел считать, что мой возлюбленный господин сошел с ума, нежели допустить, что его слова — правда. Ведь если это так, то — да не допустит этого МирБог — мы все на полпути к безумию, и, даже если небеса обрушатся на нас сию минуту, наше отчаяние и неверие не станут ни на йоту больше. — Фербин кусал губы, словно ребенок, пытающийся сдержать слезы. Хубрис протянул руку и погладил принца по плечу. — Позвольте рассказать, что я слышал от бесхитростных служак и читал в новостных армейских листках. Новости разные, но кое-что вырисовывается. Официальная и разрешенная версия, так сказать. Может быть, выслушав меня, вы как-то утихомирите лихорадку в своей голове.

Фербин горько рассмеялся, снова закинул голову и зарыдал, пытаясь при этом улыбнуться. Он поднес бутылку к губам, потом отбросил ее в сторону, и та упала на голую землю.

— Дай мне воды. Я молю, чтобы какой-нибудь дохлый пес выше по течению заразил ее и я отравился водой, а не твоими речами. Оно того стоит!

Хубрис откашлялся, чтобы скрыть изумление. Это было неслыханно — Фербин, бросающий недопитую бутылку вина! Да, принц явно был не в себе.

— Так вот, ваше высочество, говорят, что король умер от раны в правом боку — туда попало небольшое ядро.

— Полуправда. Хотя ранило его действительно в правый бок.

— Смерть его была легкой и случилась при свидетелях. Не далее чем в часе пути отсюда — в старой фабрике, которая потом сгорела.

— Они ее подожгли. — Фербин отер нос рукавом. — Я мог сгореть вместе с ней. И почти жалею, что этого не случилось, — закончил он, покачав головой, и сразу же заговорил Хубрис:

— Свидетелями его смерти были Лоэсп, экзалтин Часк, генерал...

— Что? — сердито возразил Фербин. — Какой еще Часк?! Скромный дорожный священник — больше никого. Но и его тил Лоэсп убил! Вышиб мозги выстрелом в голову!

— А еще доктора Джильюс и Тарих и...

— Джильюс, — перебил его Фербин. — Один только Джильюс, не считая его помощника — еще одной жертвы тила Лоэспа.

— А еще генерал... прошу прощения, теперь уже фельдмаршал Уэрребер с несколькими его...

— Ложь! Сплошная ложь! Не было их там!

— Но так сообщается, ваше высочество. А еще — что король приказал перебить всех пленных делдейнов. Правда, другие утверждают, что солдаты самовольно приняли это прискорбное решение, узнав о смерти вашего отца. Ими руководила жажда мести. Я так понимаю, это еще не окончательно.

— А когда будет окончательно, то к выгоде тила Лоэспа и его грязных сообщников. — Фербин покачал головой. — Мой отец не отдавал преступного приказа. Это не сделало бы ему чести. Тил Лоэсп распустил этот слух, чтобы подорвать репутацию отца, когда тот ничего уже не может предпринять. Это все ложь, Хубрис. Ложь! — Он опять покачал головой. — Сплошная ложь.

— Вся армия верит, что так оно и было, ваше высочество. И видимо, весь двор и все, кто может слышать и читать в Пурле и повсюду, куда эти вести доходят со скоростью, которую обеспечивают провода, летучие твари или другие неполноценные разносчики сведений.

— И все же, — с горечью сказал Фербин, — даже если я один знаю правду, это знание останется при мне.

Хубрис поскреб за ухом.

— Даже если весь мир думает по-другому? Благоразумно ли это, ваше высочество?

Фербин посмотрел на своего слугу обескураживающе откровенно.

— А что, по-твоему, я должен сделать, Хубрис?

— Что? Возвращайтесь со мной во дворец, ваше высочество, и становитесь королем!

— И меня не пристрелят как самозванца?

— Как самозванца, ваше высочество?

— А скажи, какой у меня статус, согласно официальной версии?

— Ну да, вы правы, вас считают мертвым, но... какие тут сомнения, глядя на вас в добром здравии...

— И ты думаешь, меня не прикончат в тот самый миг, когда я появлюсь?

— Да с какой стати?

— Да с той, что я не знаю, кто участвует в заговоре, а кто нет! Те, что на моих глазах участвовали в убийстве, — да, они бесконечно виновны. А остальные? Часк? Уэрребер? Они знали? Вдруг они заявили, что наблюдали эту якобы легкую смерть, так как виновники преступления поставили их в затруднительные обстоятельства? Вдруг они ничего не подозревают? Или все же подозревают что-то? Или знают все? А вдруг они участвовали в заговоре с самого начала, все они? Тил Лоэсп — преступник, а ведь он был самым близким другом отца. Кто еще может оказаться невиновным? Скажи-ка мне, ты слышал предупреждения о шпионах, снайперах, саботажниках и партизанах?

— Кое-что слышал, ваше высочество.

— А не было ли особенно жестких приказов насчет тех, кто может неожиданно появиться на поле сражения и будет выдавать себя за представителя власти?

— Был совсем недавно, ваше высочество, но...

— Значит, меня задержат и убьют. Причем выстрелят в спину, а потом скажут, что это сделано при попытке к бегству. Или ты думаешь, что в армии или ополчении такого никогда не бывает?

— Они...

— Даже если я доберусь до дворца, мало что изменится. Сколько мне удастся прожить? Достаточно, чтобы сообщить правду народу? И народа этого хватит, чтобы взять верх? Не думаю. Достаточно, чтобы обвинить тила Лоэспа или бросить вызов этому негодяю? Сомнительно. Нет, губительно, я бы сказал. — Он покачал головой. — Вчера я долго думал об этом, весь день, и неплохо представляю себе все выгоды от столкновения. Но я к тому же доверяю своим инстинктам, а они еще не подводили меня.

Так оно и было: инстинкт всегда говорил Фербину, что нужно уходить от неприятностей или конфликтов — избегать скандалистов, кредиторов, сердитых отцов или опозоренных дочерей. Скрывался ли он от них в занюханном домишке, затерянной в глуши охотничьей сторожке или же в самом дворце — интуиция никогда не обманывала его.

— Ваше высочество, вы же не можете прятаться здесь вечно.

— Знаю. И потом, я не из тех, кто входит в сговор со всякими Лоэспами. Я знаю их вероломство — оно легко переходит в насилие.

— Господь знает, ваше высочество, я тоже не из таких.

— Я должен бежать, Хубрис.

— Бежать, ваше высочество?

— О да, бежать. Далеко-далеко. Искать убежища у одного-двух человек или их покровительства. Прежде я и помыслить не мог, что унижусь до просьб к ним. Что ж, спасибо, что у меня есть выбор. Хотя бы между двумя возможностями.

— Что же это за возможности, ваше высочество?

— Сначала мы должны пробраться в Башню с лифтом: у меня есть идея насчет того, как получить необходимые документы, — сказал Фербин, точно самому себе. — Потом нужно подняться на поверхность и лететь среди звезд к Ксайду Хирлису, который теперь военачальствует у нарисцинов и может поддержать нас из любви к покойному отцу. А если он не захочет нам помочь, то, по меньшей мере, покажет дорогу... к Джан, — сказал Фербин Холсу неожиданно усталым голосом. — К дочери Анаплиа. Ее воспитывали как невесту, достойную принца, а она вдруг оказалась во власти ублюдочной империи иноземцев, именующей себя Культурой.

4. НА ТРАНЗИТНОЙ СТАНЦИИ

Уталтифул, великий замерин, представлял интересы нарисцинов на Сурсамене и той системе, куда входила эта планета, а потому (по условиям мандата, полученного от Генерального Совета галактики) являлся практически неограниченным правителем обеих. Сейчас он совершал долгое путешествие к далекой планете, откуда происходил его вид, — на 3044-й Великий Нерест Вечноживой королевы. По пути Уталтифул неожиданно встретил генерального директора Мортанвельдской Стратегической миссии в Третичном Гулианском Столбе: та наносила визит вежливости скромному, но, безусловно, влиятельному Мортанвельдскому посольству на Сурсамене. Встреча произошла на Третьей Экваториальной Транзитной Станции, высоко над темной, изрытой зеленовато-синими оспинами поверхностью Сурсамена.

Нарисцины были насекомоподобным видом; замерин имел шесть конечностей и кератиновый щиток. Его темное пятисегментное тело длиной чуть более полутора метров (не считая стебельков и со втянутой мандибулой) было украшено имплантированными самоцветами и прожилками драгоценных металлов, оснащено дополнительным сенсорным аппаратом и многочисленными голопроекторами, которые воспроизводили несметное число медалей, наград, знаков отличия и различия — Уталтифул удостоился их за долгие годы службы, — и некоторым количеством легкого оружия, в основном церемониального.

Великого замерина сопровождала группа соплеменников, одетых не столь впечатляюще и чуть поменьше размером. Еще они были бесполыми, если можно так сказать. Они двигались по гулким, заполненным паутиной жизнеобеспечения пространствам транзитной станции, построившись клином, на острие которого находился великий замерин.

Мортанвельды были иглокожими акважителями. Генеральный директор представляла собой матовую сферу диаметром около метра, окруженную колючими наростами разной толщины, всевозможных пастельных тонов. Большинство колючек сейчас были завиты либо же собраны сзади, что делало ее внешность компактной и обтекаемой. Среду своего обитания она носила с собой в сверкающей серебристо-синей обертке, где мембраны и поля удерживали ее родную океаническую жидкость. На ней было несколько крученых ожерелий, браслетов и колец. Ее сопровождали трое помощников более плотного сложения. Они тащили на себе столько всякого оборудования, что казались закованными в броню.

Транзитная станция представляла собой среду с микрогравитацией и повышенным давлением, которое создавалось слегка разогретой смесью водорода с кислородом. Паутина вездесущих волокон жизнеобеспечения имела цветовую, обонятельную и текстурную кодировку, а также другие маркеры — для тех, кто собрался бы ими воспользоваться. Пользователь находил нужную нить в пучке и присасывался к ней, чтобы получить нужное для жизни: кислород, хлор, соленую воду — что угодно. Система могла удовлетворять потребности любого существа, только если оно облачалось в скафандр или шлем. Но это было наилучшим из компромиссных решений, доступным ее создателям-нарисцинам.

— ГД Шоум! Мой дорогой друг. Какая радость, что нашим путям довелось пересечься!

Великий замерин изъяснялся, пощелкивая мандибулой и испуская струи феромонов; генеральный директор понимала нарисцинский довольно хорошо без искусственного толмача, но все же для верности полагалась на вживленное в ее нервную систему кольцо-переводчик. Великий замерин же, как и большинство нарисцинов, избегал чужих языков из принципиальных соображений и ради удобства, а потому в разговоре целиком полагался на узлы-трансляторы.

— Великий замерин, всегда рада вас видеть.

Произошел официальный обмен запахами и пакетированными молекулами воды. Сопровождающие с обеих сторон тщательно собрали приветственные послания, не только из вежливости, но и для помещения в архив.

— Утли. — Генеральный директор Шоум перешла на неофициальное обращение и подплыла к нарисцину, протягивая ему колючку-манипулу.

Великий замерин щелкнул мандибулами, выражая удовольствие, и пожал протянутую конечность свой передней ногой. Затем он повернул голову и сказал своим помощникам:

— Можете отдохнуть, дети.

Он выпустил в их сторону облачко запахов, выражавших поощрение и теплоту. Вспышкой цвета на колючках Шоум подала такой же знак своим сопровождающим и настроила свой коммуникационный браслет на приватную беседу, прерываемую при получении экстренных депеш. Два официальных лица медленно поплыли по паутине жизнеобеспечения к массивному круглому окну, смотревшему на планету.

— Вы есть в добром здравии? — спросила Шоум.

— В превосходном! — ответил великий замерин. — Нас переполняет радость оттого, что мы приглашены на Великий Нерест Вечноживой королевы.

— Как это замечательно! Вы будете состязаться за право участвовать в спаривании?

— Мы? Я? Состязаться за право участвовать в спаривании? — Мандибулы великого замерина защелкали с такой скоростью, что получилось что-то вроде жужжания — нарисцинского смеха. — Что вы! Конечно нет! Предпочтительная спецификация... — (сбой/извинения! — просигналил переводчик, потом поспешил наверстать упущенное), — предпочитаемый Императорским Колледжем Деторождения генотип совершенно не отвечает нашей разновидности. Я думаю, наша семья даже не подавала заявки на тендер. В любом случае оповещение было разослано заблаговременно, и если бы мы собирались участвовать, то смогли бы вывести несколько крепких и привлекательных особей специально для нашей дорогой королевы. Нет-нет, честь уже в самом присутствии.

— Счастливый отец умирает, насколько я понимаю.

— Конечно! Это почетнее всего. — Они приблизились к огромному иллюминатору на нижней стороне станции, откуда во всем своем темном великолепии виднелся Сурсамен. Великий замерин ощетинился антеннами: казалось, зрелище вызывает у него недоумение, что на самом деле было не так. — Однажды нас удостоили такой чести, — сказал он, и переводчик — а может, и собственные процессоры Шоумы — уловил печальную нотку в мажорной интонации. Утли махнул конечностью, показывая на одну из своих маленьких голографических побрякушек. — Видите? Наша семья на протяжении последних тридцати шести поколений деторождения один раз даровала видо-отца. Однако это было тридцать шесть поколений деторождения назад, и увы, если не произойдет чуда, я потеряю этот знак отличия менее чем через один стандартный год, когда вылупится следующее поколение.

— Но у вас еще остается надежда.

— Надежда — это все, что остается. Современные нравы все дальше от образа жизни моей семьи. Мы идем против ветра. Чужие запахи пересиливают наши. — Переводчик указал на несовершенный образ.

— Присутствие вменено вам в обязанность?

Утли мотнул головой — аналог пожимания плечами.

— Технически. Непринятие приглашения карается смертью, но на самом деле это чистая формальность. — Он помолчал. — Хотя нельзя сказать, что совсем формальность. Случались и казни. Но в таких случаях неявка обычно служит лишь поводом. Придворная политика. Довольно мерзко.

Великий замерин рассмеялся.

— И долго вы будете отсутствовать? — спросила Шоум, когда они наконец оказались у громадного окна, по-прежнему вежливо держась друг за друга.

— Около стандартного года. Стоит некоторое время побыть при дворе, напомнить всем, кто мы такие. Пропитаться запахом семьи, так сказать. Кроме того, я возьму отпуск и посещу старые семейные садки. Некоторые границы требуют уточнения. Может быть, придется сразиться с молокососом-выскочкой и съесть его.

— Похоже, у вас много дел.

— Ужасная скука! Нас влечет назад только то, что связано с нерестом.

— Полагаю, что события подобного масштаба происходят лишь раз в жизни.

— Для отца — безусловно! Ха-ха!

— Что ж, вас, несомненно, будет здесь не хватать.

— И мне будет не хватать всего этого. Пока мы отсутствуем, миссию возглавят мои педантичные и компетентные родственники. Им бы польстили такие слова. Моя семья неизменно считала, что, если уж приходится временно сбрасывать с себя груз обязанностей, ты должен оставлять на своем месте таких заменителей, чтобы по возвращении тебя приветствовали горячо и искренне. Ха-ха. — Глазные стебельки Утли качнулись, словно на сильном ветру — аналог улыбки. — Но это шутка. Клан Гиргетиони — это слава нарисцинского вида. Я лично назначил моего наименее некомпетентного племянника на должность действующего замерина. Я испытываю к нему и к ним максимально возможное доверие.

— А как обстоят дела? — спросила Шоум. — Я имею в виду на Сурсамене.

— Спокойно.

— Всего лишь «спокойно»? — недоуменно переспросила она.

— В общем и целом. Ни взгляда мельком, ни молекулы от Бога-зверя в подвале, и так несколько веков.

— Это всегда успокаивает.

— Всегда успокаивает, — согласился Утли. — Ах, эта ужасная сага третьего уровня! Разбирательства Комитета Будущего использования грохочут, как космическая катастрофа, хотя это, по крайней мере, может быть уничтожено каким-нибудь будущим катаклизмом или Великим Заключительным Событием, а названный Комитет вполне может существовать много, много лет после этого и вложить новый смысл в понятие «навечно» для любого существа, которому выпадет страшное несчастье остаться в живых. — Тело и запах великого замерина подали знак раздражения. — Баскеры все еще хотят владеть своим уровнем, а кумулоформы утверждают, что он уже давно обещан им. Каждая сторона ненавидит другую, хотя — мы готовы поклясться жизнью — их ненависть, даже помноженная на шесть, не сравнится с нашей ненавистью к ним обоим. Плаватели Двенадцатого, возможно, вдохновленные взаимоприятными спорами кумулоформ и баскеров, распустили слух, будто в один прекрасный день, если не будем возражать мы и не будет возражать никто другой, к ним, возможно, отойдет Четырнадцатый. Везикуляры с... — Утли задумался на секунду, проверяя где-то в другом месте, — с Одиннадцатого некоторое время назад заявили, что желают скопом мигрировать на Джилуенс — а это где-то в Куэртиловой щепоти — якобы это дом их предков. Правда, это было множество дней назад, с тех пор мы от них больше ничего не слышали. Может быть, преходящий каприз. Или искусство. Они путают эти термины. И нас запутывают. Может, это делается преднамеренно. Возможно, они слишком долго контактировали с октами, которые мыслят и выражаются в высшей мере нестандартно. Если бы галактическим видам присуждали приз за непереводимость, окты неизменно выигрывали бы его, хотя их благодарственные речи выглядели бы чистым белым шумом. Что там еще?

Судя по поведению Утли, он то смирялся, то веселился, то вдруг снова впадал в обидчивое раздражение.

— Ах да, — продолжил он, — мы говорили об октах, называющих себя Наследниками; они умудрились в каком-то пьяном безумии поссориться с аултридиями, которые пользуются дурной славой, и прочая, и прочая. Мы перед убытием выслушали их жалобы, но все они прискорбно тривиальны. Племенные войны среди аборигенов каких-то жалких пустынных уровней. Вполне возможно, здесь не обошлось без вмешательства октов. Мне выпало несчастье возглавлять единственную планету, где местные окты, похоже, не способны ни уйти, ни остаться, ни держаться в стороне. Но так как они вроде бы не передали никаких технологий опекаемым ими местным варварам, у нас нет оснований для немедленного вмешательства. Невыразимо утомительно. Они — я имею в виду октов и омерзительных корчеформ — резко отвергли наши первоначальные попытки посредничества. Откровенно говоря, мы были слишком заняты нашей подготовкой к отъезду, чтобы запастись терпением и настаивать. Буря в коробке яиц. Если у вас есть желание принюхаться к проблеме — не стесняйтесь. Возможно, они прислушаются к вам. Подчеркиваю — «возможно». Будьте готовы в полной мере воспользоваться своей склонностью к мазохизму.

Генеральный директор позволила краске разлиться по ее телу — реакция на остроту.

— Значит, вам будет не хватать Сурсамена?

— Как потерянной конечности, — подтвердил великий замерин и указал глазными стебельками на иллюминатор. Несколько мгновений оба смотрели на планету, потом Утли спросил: — А вы? Вы и ваша семья, группа, что там у вас, — они в порядке?

— Все в порядке.

— Вы здесь надолго?

— Пока мое присутствие будет не слишком расстраивать работу нашего посольства, — сказала генеральный директор. — Я все время говорю им, что мне просто нравится приезжать на Сурсамен, но они, кажется, подозревают скрытый мотив, склоняясь к тому, что это — моя решимость выявить недостатки в их поведении. — Она просигнализировала о шутливом тоне, а потом об официальном. — Это всего лишь визит вежливости, Утли, не более того. Однако я буду цепляться за любой повод остаться здесь дольше минимального срока, которого требует вежливость, просто из удовольствия побыть в таком замечательном месте.

— В нем есть какая-то особая угреватая, глубоко скрытая красота, которую мы, возможно, будем готовы признать, — неохотно сказал Утли и выпустил небольшое облачко запаха, указывающее на осторожную симпатию.

Мортанвельдский генеральный директор Шоум, свободное дитя Миста из гнезда Зуевелуса во владении Т’лейш Гавантильского Прайма, системы Плайир, посмотрела на величественный, почти целиком окутанный тьмой и все еще немного таинственный мир, представавший за окном транзитной станции.

Сурсамен был пустотелом. Это слово даже сейчас потрясало все ее существо до глубины души.

— Сурсамен — арифметический пустотел на орбите звезды Мезерифина Третичного Гулианского Столба. — Шоум все еще видела рельефные изображения, возникающие на поверхности школьной обучающей доски.

Она немало потрудилась, чтобы попасть сюда, посвятила себя (училась, выказала настойчивость, усердие и изрядное знание прикладной психологии) тому, чтобы Сурсамен в один день стал важной частью ее жизни. В принципе, подошел бы любой пустотел, но именно это место когда-то очаровало Шоум, а потому значило для нее гораздо больше, чем пустотел вообще. Как это ни парадоксально, сама сила этого притяжения, которая сделала ее частью судьбы Сурсамена, привела к тому, что задача оказалась перевыполненной. Амбиции завели ее слишком далеко, и теперь она охраняла интересы мортанвельдов во всей речной системе звезд, называемой Третичным Гулианским Столбом, а не только за системой Мезерифины, в которую входил загадочный и чудесный Сурсамен. А в результате Шоум проводила на планете меньше времени, чем ей хотелось бы.

Тускловато-зеленое мерцание кратера Газан-г’йа освещало ее тело и тело великого замерина. Мягкий свет медленно усиливался по мере того, как Сурсамен вращался и все большая часть громадной оспины кратера попадала под лучи звезды Мезерифин.

Сурсамен был окружен определениями, как другие планеты — спутниками. Он был арифметическим, пятнистым, спорным, многонаселенным, испокон веков безопасным, — и он был обоженным.

За мириады лет пустотелы назывались по-разному: Щитовые миры, Полые миры, Машинные миры, Вуальные миры, Миры-убийцы.

Пустотелы были построены видом, называвшимся Мантия, или Вуаль, миллиардом лет ранее. Все пустотелы вращались вокруг устойчивых солнц главной последовательности на различных расстояниях от своей звезды, в зависимости от расположения естественно сформировавшихся планет системы, хотя обычно высота орбиты составляла от двух до пяти миллионов километров. Давно заброшенные и обветшавшие, они вместе со своими звездами сместились с назначенных им позиций. Изначально существовало около четырех тысяч пустотелов. Называли и точную цифру — 4096, то есть двойка в энной степени, что считалось (большинством, хотя и не всеми) настолько круглым числом, насколько возможно. Однако в точности никто ничего не знал. У строителей, у Мантии, было не спросить — они исчезли меньше чем через миллион лет после завершения последнего из пустотелое.

Колоссальные искусственные планеты были размещены симметрично на окраинах галактики, образуя своего рода сеть вокруг великого завихрения звезд. За почти миллиард лет гравитационного вращения они хаотически разлетелись по небесам. Некоторые были выброшены за пределы галактики, а некоторые сместились к ее центру: одни там и остались, другие вернулись на прежние места. Часть пустотелов поглотили черные дыры. Но при помощи достоверной динамической звездной таблицы можно было, взяв текущие положения существующих планет, проследить их движение за восемьсот миллионов лет и увидеть, откуда они начали свой путь.

Теперь из четырех тысяч осталось чуть более тысячи двухсот — главным образом из-за того, что вид под названием «илн» несколько миллионов лет уничтожал пустотелы всюду, где находил, и никто не хотел или не мог ему помешать. Почему илны это делали, толком никто не знал, а спросить опять же было не у кого: они исчезли с галактической сцены, оставив после себя единственный долговечный памятник в виде огромных, медленно расползающихся скоплений обломков, разбросанных по всей галактике, и (там, где разрушение не довели до конца) пустотелов, расколотых, превращенных в зазубренные и растрескавшиеся остовы, — сморщенные, схлопнувшиеся оболочки былых планет.

Пустотелы были преимущественно полыми. Каждый имел твердое металлическое ядро диаметром в тысячу четыреста километров. Затем шли концентрические сферы, опирающиеся на миллионы массивных, чуть сужающихся кверху башен диаметром не меньше тысячи четыреста метров. Завершала конструкцию поверхность. Даже материал, из которого изготовлялись планеты, оставался (для очень многих галактических цивилизаций) загадкой на протяжении полумиллиарда лет, но наконец его свойства удалось выяснить. Однако с самого начала было очевидно, что материал этот чрезвычайно прочен и полностью непрозрачен для любого излучения.

В любом из арифметических пустотелов уровни были разнесены равномерно — расстояние между ними составляло тысячу четыреста километров. В экспоненциальных или инкрементных пустотелах расстояние между оболочками нарастало по мере удаления от ядра, согласно той или иной логарифмической последовательности. В арифметических пустотелах всегда насчитывалось пятнадцать внутренних поверхностей, а их наружный диаметр составлял сорок пять тысяч километров. Инкрементные пустотелы — примерно двенадцать процентов от всех оставшихся — не были единообразными. Крупнейшие из них имели в поперечнике почти восемьдесят тысяч километров.

Они были машинами, каждая являлась частью одного громадного механизма. Внутренние пустоты были заполнены или же их планировалось заполнить (сделали это или нет — никто не знал) некоей экзотической супержидкостью, превращающей каждую из машин в колоссальный проектор поля. Цель заключалась в том, чтобы они все сработали согласованно и окружили всю галактику силовым полем, или щитом. Почему это считалось необходимым или по меньшей мере желательным, тоже никто не знал, хотя вопрос этот занимал ученых и экспертов на протяжении долгого времени.

Создатели пустотелов исчезли, а вид, атаковавший эти миры, тоже, казалось, ушел в небытие; к тому же отсутствовала легендарная супержидкость, и громадные внутренние сферы покоились лишь на опорных башнях (тоже полых, хотя они и содержали прихотливые конструкции из материала, усиливающего структуру, и имели порталы разных размеров для доступа на каждый уровень. И всевозможные предприимчивые виды мигом сообразили, что бесхозные пустотелы после сравнительно небольших переделок могут стать почти готовыми обиталищами — громадными и практически неуязвимыми.

Пространства между уровнями, все или некоторые, можно было заполнить газом, жидкостью (прежде всего водой) или твердым материалом, а на внутренних поверхностях оболочек можно было разместить искусственные звезды — пусть себе висят гигантскими фонарями. Некоторые деятельные виды принялись исследовать ближайшие к ним пустотелы и почти сразу же столкнулись с проблемой, которая обескуражила их, расстроила и отсрочила планы исследования и разработки пустотелов на следующие несколько миллионов лет — а потом еще на довольно длительное время, в течение которого отдельные попытки все же предпринимались. Оказалось, что пустотелы могут быть смертельно опасными.

По-прежнему оставалось неясным, кем были оставлены защитные механизмы, убивавшие исследователей и уничтожавшие их корабли, — то ли создателями пустотелов, то ли теми, кто, похоже, видел смысл своего существования в уничтожении этих искусственных творений. Но кто бы ни оставил это убийственное наследство, вуали или илны (или, как теперь считалось, те и другие), использованию пустотелов в качестве обиталищ препятствовала высокая степень риска.

Многие погибли, разрабатывая способы обезопасить пустотелы, и каждой конкурирующей цивилизации приходилось повторять ошибки предшественников: успешное освоение пустотелов сулило колоссальные возможности и влияние, а потому каждый исследователь хранил свои секреты как зеницу ока. Потребовалась альтруистическая цивилизация, которая пришла в ужас и ожесточилась при виде такой эгоистичной траты жизней. Она занялась этим вопросом, разработала собственные методики, похитила кое-какие у предшественников и потом сделала их достоянием всех.

Конечно же, такое неспортивное поведение вызвало поток брани. Однако ее позиция и действия были впоследствии приняты и одобрены различными галактическими субъектами. Культура, хотя и отстояла далеко во времени от этих народов, давно и глубоко почитаемых, всегда заявляла о духовном родстве с ними.

Цивилизации, которые специализировались на безопасности пустотелов и фактически частично владели их начинкой, были прозваны «последышами». Сурсамен отличался от других тем, что сюда одновременно прибыли и начали работу два вида — окты (по их утверждению — прямые потомки давно исчезнувшей Мантии, поэтому они звали себя «наследниками») и аултридии (вид более чем туманного происхождения). Необычен Сурсамен был и тем, что ни один из видов не одержал окончательной победы в противоборстве, к счастью не вышедшем за пределы Сурсамена. Со временем ситуацию уладили — недавно сформированный Всеобщий Галактический совет предоставил обоим видам право совместного покровительственного управления входными башнями. Однако — важный момент — нигде не указывалось, что стороны не могут конкурировать за влияние в будущем.

Нарисцины получили безраздельное право обитания на поверхности и общего контроля над планетой, оформив тем самым свои давно заявленные требования. Но даже они вынуждены были отступать перед мортанвельдами, чье влияние определяло жизнь системы и планеты.

Таким образом, Сурсамен был колонизован и заселен разными видами, отчего стал известен как «многонаселенный». Отверстия в башнях-опорах, задуманные, вероятно, какпредохранительные клапаны для газов или жидкостей, были герметизированы: некоторые заделаны, другие оборудованы тамбурами для безопасного входа и выхода. В громадных полых башнях установили транспортные механизмы, чтобы перемещаться между разными уровнями и выходить на поверхность. За миллионы лет колонизации на планету были доставлены всевозможные материалы — газообразные, жидкие и твердые. Кроме того, окты и аултридии завезли на планету различных существ, целые народы, виды, видовые группы и целые экосистемы — иногда по просьбе этих народов и видов, но чаще по требованиям других.

Внутренние звезды были посажены на свои места. Они представляли собой термоядерные источники энергии, крохотные солнца, но только с антигравитацией, отчего прижимались к внутренним поверхностям оболочек. Звезды подразделялись на фиксированные — гелиостатики и подвижные — гелиодинамики. Последние двигались по определенным маршрутам, согласно правильным, но порой довольно сложным траекториям, если звезд было много, с разной периодичностью.

Не прекращались и смерти. После «разминирования» того или иного пустотела и приведения его в безопасное состояние скрытые защитные механизмы могли пробуждаться сотни, тысячи, миллиарды лет спустя, приводя к триллионам смертей, самоубийствам целых цивилизаций и почти полному уничтожению планет — внутренние звезды падали, верхние уровни затапливались или пересыхали. Нередко затем океаны соприкасались с внутренними звездами, возникали облака плазмы и перегретого пара, атмосфера наполнялась патогенами широкого спектра или превращалась в ядовитую среду под воздействием невидимого и неостановимого механизма, либо сильнейшие вспышки гамма-радиации из опорных структур оболочек делали непригодными для проживания как отдельные уровни, так и всю планету.

Из-за всего этого пустотелы и получили прозвище Миры-убийцы. К тому моменту, когда генеральный директор Шоум смотрела на темный пятнистый лик Сурсамена, уже четыре столетия не наблюдалось массовых смертей, вызванных самими пустотелами. И поэтому термин «Миры-убийцы» давно не использовался, разве что культурами с невероятно долгой памятью.

Однако степень опасности обиталищ любого типа можно было с неплохим приближением вычислить по тому их количеству, которое со временем переходило в разряд планет мертвых Дра’Азон. Планеты мертвых сохранялись как запретные памятники глобальной резни и разрушения. Наблюдение за ними (и поддержание в том виде, который они получили сразу после катастрофы) вел Дра’Азон — очень замкнутая Полупочитаемая Старшая цивилизация. По своим признакам и возможностям она фактически равнялась богу — различия были несущественными. Из 4096 пустотелов, существовавших изначально, и 1332 известных сейчас (включая 110 в критическом состоянии) восемьдесят шесть были планетами мертвых. Все сходились в том, что с учетом всех обстоятельств эта пропорция тревожно высока.

Даже те пустотелы, к которым Дра’Азон не проявлял своего мрачного интереса, были отмечены неким полубожественным вниманием. Существовал такой вид, как тягучие аэронатавры ксинтии, воздушные жители, цивилизация исключительной древности и (судя по преданиям) исключительной некогда мощи. По размерам они были вторым или третьим аэровидом в галактике. Время от времени один из ксинтиев, по ведомым только ему причинам, поселялся в машинном ядре пустотела. Когда-то ксинтии были широко распространены, но теперь стали редкостью. Те, кто вообще интересовался такими анахронизмами, называли этот вид — на суровом языке галактической таксономии — эволюционно тупиковым и бесперспективно выродившимся.

Насколько помнили другие виды, почти все ксинтии жили компактно в одном месте; ожерелье планет, населенных аэровидами, находилось на орбитах звезды Хоун Малого Йатлианского снопа. В других местах было замечено лишь около десятка ксинтиев — и, похоже, все размещались в ядрах пустотелов. Предполагалось, что они сосланы за какое-то преступление или же являются затворниками, помешавшимися на одиночестве. И ничего, кроме предположений: в отличие от давно исчезнувших вуалей или илнов ксинтии все еще существовали, и им можно было задавать вопросы, но, даже по стандартам скупословов галактики, были решительно немногословным видом.

Отсюда и определение «обоженный» в полном наименовании Сурсамена. В его ядре обитал тягучий аэронатавр ксинтий, которого часть обитателей Пустотела называла МирБогом.

Внутренности гигантских миров, а иногда и их поверхности, неизменно украшались массивными винтами, вихревыми петлями, куполами и чашами из того же материала, что оболочки и опорные башни. Если такие структуры находились на поверхности пустотела, чаши наполнялись смесями газов атмосферы, океанами и/или землей, пригодными для обитания одного или более заинтересованных видов. Неглубокие сооружения (их несколько неправильно называли кратерами) имели крыши, а у более глубоких крыш не было.

Сурсамен представлял собой пестрый пустотел. Большая часть его поверхности была ровной, темно-серой и пыльной из-за многомиллионолетней бомбардировки галактическими телами различного состава и размера, которые, падая на планету с различной скоростью, покрыли ее этой незабываемой твердой коркой. Около пятнадцати процентов ее наружной оболочки было усеяно закрытыми и открытыми чашами — кратерами, как говорили местные. Именно зеленовато-синий отраженный свет от кратера Газан-г’йа, проникая через иллюминатор транзитной станции, лился на великого замерина и генерального директора.

— Вы всегда рады посетить Сурсамен или иной пустотел, верно? — спросил Утли у Шоум.

— Конечно, — ответила она, слегка поворачиваясь к нему.

— Что касается меня лично, — сказал тот, отворачиваясь от иллюминатора, — то я здесь лишь из чувства долга и всегда с облегчением вижу, как планета удаляется от корабля. — Послышалась тоненькая трель; один из глазных стебельков чуть качнулся, чтобы бросить взгляд на нечто бриллиантоподобное, вделанное в его грудную клетку. — Что, как нам сообщают, должно случиться очень скоро — наш корабль готов.

Коммуникационные ожерелья Шоум пробудились, сообщая ей то же самое, потом вернулись в прежнее положение — для приватной беседы.

— Облегчение? Правда? — спросила генеральный директор, когда они направлялись назад по сети жизнеобеспечения к своим соответствующим свитам и тамбурам, через которые открывался проход на корабли.

— Мы никогда не поймем, почему вы не чувствуете того же, Шоум. Эти места все еще опасны.

— Пустотелы давно уже не причиняли вреда своим обитателям, Утли.

— И все же не забывайте про интервалы, ГД.

Великий замерин имел в виду распределение во времени массовых смертей, вызываемых пустотелом. Судя по графикам, такие явления ожидались все реже, но исключать их полностью было пока нельзя. Кривая стремилась к нулю, но при этом ее конфигурация не исключала еще одного или двух потрясений — возможно, в течение ближайших нескольких тысяч лет. Если, конечно, тут не было другой зависимости. Будущие катаклизмы, вполне вероятно, определялись лишь случайностями и совпадениями — и ничем больше.

— Ну что ж, — сказала Шоум, — откровенно говоря, остается надеяться, что этого не случится во время нашего здесь пребывания. А если и случится, то, по крайней мере, не на Сурсамене.

— Вопрос времени, — мрачно проговорил великий замерин. — Эти штуки становятся убийцами или исчезают. И никто не знает почему.

— И все же, Утли, — генеральный директор подала сигнал «озорной юмор», — неужели вам это не кажется отчасти романтичным, в обнадеживающем смысле... я имею в виду, что в наши цивилизованные, упорядоченные времена еще существуют тайны и загадки.

— Нет! — эмоционально воскликнул великий замерин, исторгая облачко под названием «сомнение в здравомыслии собеседника», почти без всякого юмора.

— Даже в абстрактном плане?

— Даже в абстрактном плане.

— На вашем месте я бы все же не беспокоилась, — сказала Шоум Уталтифулу, когда они приблизились к своим сопровождающим. — Надеюсь, когда вы вернетесь, Сурсамен будет все там же.

— Вы считаете его исчезновение маловероятным? — спросил Утли с серьезностью, но теперь уже напускной.

— Со стремящейся к нулю убежденностью, — сказала Шоум. Но эта шутка не поддавалась переводу.

— Вот уж в самом деле. Да, конечно. Однако вот что нас поразило: наша жизнь так замечательна и великолепна, что соразмерная этому катастрофа — событие с противоположным знаком — всегда должна видеться вероятной. Чем выше возводишь свою башню, тем более притягательной мишенью становится она для судьбы.

— Ну, вы-то свою башню на следующий год освобождаете. Уверена, что путешествие домой будет приятным, а я с нетерпением буду ждать вас обратно, великий замерин.

— А я — вас, генеральный директор, — сказал ей Уталтифул и самым уважительным и официальным образом примандибулился к ее протянутой ручной колючке.

Шоум, согласно правилам приличия, вспыхнула.

Они присоединились к своим свитам у гигантского окна, выходившего на другую сторону транзитной станции, где был причален небольшой флот. Уталтифул посмотрел на космолеты и с сомнением произнес:

— Гм, межзвездные путешествия тоже не лишены опасностей.

5. ПЛАТФОРМА

Джан Серий Анаплиан была от рождения принцессой из рода Хаусков, династии пангуманоидного вида широкого спектра, обитавшего на одном из срединных уровней пустотела Сурсамен. Ее второе имя означало «годящаяся в жены принцу». Она стояла в одиночестве на высоком утесе, глядя на ржавую пустыню в глубине континента Лаланс планеты Прасадаль. Сильный ветер трепал длинный плащ женщины, пытался порвать на ней одежды. На Анаплиан все еще была зеленая широкополая шляпа, сделанная из жесткого материала. Шляпе, надежно завязанной под подбородком, ничто не угрожало, но от ветра голова Анаплиан кивала и дергалась, словно у паралитика. Небольшие сухие порывы ветра приносили пыль и песок пустыни, лежащей внизу, вихрем поднимали их над ступенчатым краем утеса, обжигали незащищенный участок лица между очками и шарфом, закрывавшим рот и ноздри.

Одетой в перчатку рукой женщина взялась за очки и чуть оттянула их, чтобы выпустить немного влаги из-под оправы. Жидкость потекла по щекам, но скоро высохла под пыльным напором воздуха. Женщина глубоко вздохнула через шарф, когда клубы пыли осели сухим туманом и вдалеке показался город вместе с осаждающей его армией.

Город горел. Осадные машины, выше городских башен, подпирали стены, словно гигантские циркули. Пустыня, еще недавно кишевшая темными воинами осаждавшего город войска, теперь посветлела — солдаты входили в захваченный город, обнажая песок цвета засохшей крови. С обломков рухнувших зданий пытались подниматься громадные темные клубы дыма, но порывы ветра прибивали их к земле, сминали, уносили прочь от пожарищ, гнали вдоль поверхности пустыни, а встречаясь с утесом, на котором стояла Анаплиан, дым взвивался вверх и окутывал ее голову рваными, быстродвижущимися клочьями.

Ветер набрал силу. Между женщиной и городом поднималась стена пыли, словно половина песка пустыни взмыла в воздух, постепенно перекрывая видимость; еще несколько мгновений виднелись какие-то каменистые очертания, но потом и они исчезли в песчаной буре. Анаплиан развернулась и прошла чуть назад, туда, где на обнаженной породе стояло на четвереньках непонятное приспособление — среднее между скелетом и скульптурой. Она подобрала под себя полы плаща и, шагнув назад, встала на ноги странной машины. Креслолет мгновенно ожил, резво развернулся и изменил свою форму под нее; вокруг щиколоток, бедер, талии, шеи и плеч захлопнулись обручи, обняв женщину, как обнимает любовник. Она взяла пришедший ей в руку пульт управления и нажала кнопку — машина взмыла вверх; потом другую — и машина понеслась через песчаную бурю и дым в осажденный город.

Набирая скорость, Анаплиан поднялась выше, и ее окружил более чистый воздух. Генераторы поля она для начала поставила на минимум, чтобы почувствовать на себе воздушные струи. Ветер рвал полы ее плаща, загибал поля шляпы. Наконец она включила поле обтекаемости и поплыла к городу в дельтавидном пузыре спокойного воздуха.

Оказавшись над городом, Анаплиан опустилась, снизила скорость и выключила поле обтекаемости. Она летела между закручиваемых ветром столбов дыма, наблюдая за атакующими, которые заполняли улицы и площади, видела отступающих защитников, убегающих горожан, следила за тем, как летят стрелы, как в верхней части города падают последние камни и огненные бочки. Она ощущала запах дыма, слышала звон мечей, треск и вой огня, грохот обваливающихся зданий и боевые выкрики сражающихся, звуки труб побеждающих и вой и плач побежденных. Она увидела, как несколько крохотных человечков показывают на нее; две-три стрелы полетели в ее сторону, а потом — вниз. Креслолет завалился вправо, и женщина даже решила, что ранена, — настолько резким был нырок машины, уворачивающейся от огненной бочки. Та с ревом пролетела мимо, оставив после себя запах горячего масла, и рухнула на крышу храма в верхнем городе, расплескав вокруг себя пламя.

Анаплиан снова включила все поля, спрятавшие машину и окутавшие ее пузырем защищенного воздуха. До этого она направлялась к центру, туда, где, вероятно, располагались цитадель и дворец, но теперь передумала и полетела вдоль стены цитадели, на некотором отдалении от нее, наблюдая за натиском победителей и отходом защитников города вместе с жителями. Одновременно она старалась следить за схватками мелких групп и отдельных солдат.

Наконец креслолет опустился на плоскую с низким ограждением крышу скромного здания: внутри совершалось изнасилование, а в углу прятался ребенок. Четверо солдат, ждавших своей очереди, недовольно посмотрели на Анаплиан, когда она появилась словно ниоткуда. На их лицах, поначалу хмурых, стали появляться многозначительные, чтобы не сказать — неприятные, улыбки. Тогда она, скупо улыбаясь им, вытащила из наплечной кобуры блестящий пистолет и стала проделывать в их туловищах отверстия размером с голову. Первые трое свалились спиной вперед с крыши на улицу — мешки с костями в кровавой луже. У четвертого было время среагировать — он пригнулся и стал сматываться. Небольшая часть боевого снаряжения Анаплиан вступила в действие, нацеливая пистолет быстрее, чем сделала бы она сама, и одновременно обмениваясь данными с самим оружием, чтобы настроить площадь поражения и рассеивания. Четвертого солдата размазало по крыше — месиво из плоти и крови. С его умирающих губ сорвался пузырящийся вздох.

Мужчина, насиловавший женщину, смотрел на Анаплиан с открытым ртом. Она сделала несколько шагов вперед, чтобы стрелять наверняка, не опасаясь ранить женщину, а потом нажала на спусковой крючок и снесла насильнику голову. Ребенок уставился на мертвого солдата и на несчастную жертву под его дергающимся телом, из которого хлестала кровь. Анаплиан сделала успокаивающее, как думала, движение рукой. «Подожди», — сказала она на языке, который должен был быть родным для ребенка, и пинком сбросила солдата с женщины, но та оказалась мертвой. Солдаты засунули ей в рот тряпку, видимо чтобы не слышать криков, и женщина задохнулась.

Джан Серий Анаплиан на секунду опустила голову и чертыхнулась на нескольких языках — как минимум один происходил из местности в тысяче световых лет от города, — потом снова повернулась к ребенку. Это был мальчик. Глаза его было широко открыты, на грязном лице — подтеки слез. Он был голеньким, не считая куска материи на бедрах, и Анаплиан подумала, что после женщины должен был наступить его черед. Или его просто собирались сбросить с крыши. Или оставили бы в живых. Может, солдаты не хотели убивать и женщину.

Она чувствовала, что ее должно трясти. Без боевого снаряжения так и случилось бы. Она секретировала спокойнин, чтобы снять шок.

Джан Серий Анаплиан убрала пистолет — мальчик, похоже, не распознал в нем оружия — и, подойдя к ребенку, присела на корточки. Она хотела утешить, успокоить мальчика, но не знала, что ему сказать. Из открытого лестничного пролета в другом углу крыши донесся топот.

Анаплиан подняла мальчика, взяв его под мышки. Тот не сопротивлялся, только лишь попытался подтянуть ноги к груди и обхватить их руками — в такой позе она и увидела его впервые. Мальчик был легонький, от него пахло потом и мочой. Анаплиан повернула его и прижала к груди, садясь в креслолет. Машина снова обхватила ее, проверяя надежность креплений.

На крышу выскочил, грохоча сапогами, солдат с арбалетом. Анаплиан вытащила пистолет и прицелилась в него, а тот — в нее. Но тут она покачала головой, выдохнула: «Да пошел ты!» — и нажала на кнопки. Аппарат взмыл в воздух. Ребенка она прижимала к себе. Стрела глухо ударилась о нижнее поле машины и отскочила прочь.

* * *

— И что же вы собираетесь с ним делать? — спросил автономник Турында Ксасс.

Они находились на высокой скале, расположенной с подветренной стороны от прежнего удобного наблюдательного пункта на вершине утеса и удаленной от него настолько же, насколько тот был удален от города. Ребенку — звали его Тоарк — было велено не подходить к краю скалы, но все же за ним наблюдала ракета-разведчик. Кроме того, Турында Ксасс дал мальчику свою самую старую и небоеспособную ножевую ракету, потому что она состояла из множества видимых частей — ее короткие секции щелкали и поворачивались в руках мальчика, который удовлетворенно ворковал, разбираясь с новой игрушкой. Пока что ракета спокойно переносила такое обращение с собой.

— Понятия не имею, — призналась Анаплиан.

— Выпустить его на свободу? — предложил автономник. — Отправить назад в город?

— Нет, — вздохнув, ответила женщина. — Он все время спрашивает, когда проснется мамочка, — добавила она тихо, почти шепотом.

— Вы по собственному почину ввели программу обучения для Особых Обстоятельств, — напомнил автономник.

Анаплиан оставила это без внимания.

— Мы поищем безопасное место и оставим его там, найдем семью, которая сможет его воспитать, — сказала она, сидя на корточках; полы плаща раскинулись по земле.

— Не надо было забирать его, — сказал автономник, перекрывая все еще сильный ветер; он понизил эмоциональную составляющую и говорил теперь медленно, чтобы речь его звучала скорее аргументированно, а не саркастично.

— Я знаю. Но в тот момент, похоже, выбора не было.

— Ваш креслолет говорит, что вы — как бы поточнее выразиться? — явились нападавшим и защитникам города, как безумный, если не сказать бессильный, ангел, а потом устремились вниз и унесли маленького Тоарка.

Анаплиан бросила гневный взгляд на креслолет, хотя послушная, но лишенная интеллекта машина не имела выбора: она была обязана отвечать на вопросы автономника.

— А кстати, что вы тут вообще делаете? — спросила женщина Ксасса.

Она просила оставить ее на этот день в одиночестве, чтобы пронаблюдать за падением города. Это была вина Анаплиан — все закончилось именно так из-за ее действий, да и общий план разрабатывался при ее участии. И хотя она совсем не желала такого развития событий, опасность разграбления города существовала изначально; однако Анаплиан вместе с другими решила пойти на этот риск. Все могло пойти еще хуже, но и случившееся было зверством, жестокостью, за которую Анаплиан несла свою долю ответственности. Достаточно, чтобы испытать угрызения совести и не остаться в стороне, — она решила, что должна своими глазами видеть этот ужас. В следующий раз — если он будет, если ее не уволят за необдуманные, эмоциональные действия. — Анаплиан прежде всего учтет опасность резни.

— Нас вызывают, — сказал автономник. — Надо лететь на «Квонбер». Джерл Батра ждет. — Поля его просияли холодно-синим цветом. — Я вызвал модуль.

Анаплиан смущенно посмотрела на него:

— Слишком уж скоро.

— Чтобы вас потом не порицали за развязывание войны или спасение прелестных сироток. Этот вызов предупреждает ваши выходки.

— Батра хочет лично видеть меня? — спросила Анаплиан, нахмурившись.

— Я знаю. На него это не похоже. — Он покачал корпусом слева направо — эквивалент пожатия плечами. — На нее. Или как там правильнее?

Анаплиан поднялась, потерла рука об руку.

— Тогда не будем задерживаться.

Она подозвала мальчика, который все еще пытался разобрать на части безмолвную ножевую ракету. На краю скалы, словно из ниоткуда, возник модуль.

— Вам известно, что означает его имя? — спросил автономник, когда ребенок робко подошел к ним.

— Нет, — сказала женщина и чуть приподняла голову — ей показалось, что издалека донесся запах гари.

— Тоарк, — сказал автономник. Мальчик вежливо возвратил ракету. — На так называемом старом языке...

— Госпожа, когда проснется моя мама? — спросил мальчик.

Анаплиан улыбнулась далеко не самой убедительной — она понимала — своей улыбкой.

— Не знаю, — ответила она и, взяв мальчика за руку, повела его в уютную, спокойную кабину модуля.

— «Везунчик», — сказал автономник ей вслед.

* * *

Модуль вышел из зоны теплых ветров пустыни и сквозь разреженную атмосферу устремился в космос, а потом, облетев полпланеты, вернулся в атмосферу — прежде, чем Тоарк перестал удивляться тому, каким чистым он стал и как быстро это случилось. Анаплиан попросила мальчика постоять немного на месте, закрыть глаза и не обращать внимания, если будет немного щекотно, а потом шлепнула ему на голову немного моющего геля. Гель потек вниз, и Тоарк принялся корчиться, когда вокруг его пальцев образовались маленькие колечки, которые покатились к подмышкам, а потом назад. Анаплиан очистила его маленькую набедренную повязку, добавив геля; но мальчик больше не хотел ее носить и выбрал мешковатую рубаху из голографического каталога. Больше всего его удивило, когда рубаха тут же выпрыгнула из шкафа.

Женщина и автономник тем временем спорили о степени отстраненности, которую следовало проявлять во время полета над городом, нарушавшего все мыслимые правила. Анаплиан еще не достигла уровня, на котором Разумы, наблюдающие за подобными миссиями, предоставляли полную свободу рук. Пока она заканчивала подготовительный курс, а потому ее поведение контролировалось жестче, стратегия и тактика ограничивались больше, а инициативам реже давался ход, по сравнению с опытными знатоками этого темного искусства, — всегда благонамеренного, иногда рискованного, а порой катастрофического вмешательства в дела других цивилизаций.

Они сошлись на том, что автономник будет держать при себе все сведения и свои мнения. Когда-нибудь это всплывет (когда-нибудь все всплывает), но к тому времени оно, может, перестанет быть насущным. Агентов Особых Обстоятельств учили, среди прочего, следующему: а) знать, что правила иногда должны нарушаться, б) как именно следует нарушать правила и в) как справляться с последствиями нарушений, положительными и отрицательными.

Они сели на платформу «Квонбер» — плоскую плиту, ощетинившуюся ангарами и жилыми помещениями, похожую на маленький сплюснутый лайнер, пусть и полностью скрытый камуфполем. Плита парила в теплом воздухе там, где было всего лишь несколько перистых облачков. Тени их ложились на бледно-зеленый океан, что плескался двумя тысячами метров ниже. Прямо под платформой лежали соленые лагуны необитаемого экваториального острова.

Платформа служила домом для еще одиннадцати агентов ОО; всем было поручено изменить развитие различных видов на Прасадале. Планета была необычной в том смысле, что на ней обитали пять совершенно непохожих друг на друга разумных экспансионистско-агрессивных видов, которые двигались параллельно по цивилизационной лестнице. Во всех известных случаях, без внешнего вмешательства, три, а чаще четыре конкурирующих вида уничтожались пятым. Считавшиеся крайне надежными, необычайно подробные модели эволюции, прорабатываемые Культурой, подтверждали, что так и должны развиваться события с участием усредненного агрессивного вида без воздействия посторонних сил.

Когда модуль прибыл, остальные либо находились на планете, либо чем-нибудь занимались. Не было видно никого, кроме вспомогательного автономника «Квонбера», который встретил их и повел по открытой палубе к задней части платформы. Тоарк, вылупив глаза, смотрел сквозь толщу воздуха на соленые лагуны далеко внизу.

— Может, лучше все же спрятать мальчика? — предложил автономник.

— И какой в этом смысл? — спросила Анаплиан.

Вспомогательный автономник привел их пред очи наставника и ментора Анаплиан Джерла Батры. Тот принимал воздушную ванну на широком балконе, окаймлявшем корму третьей палубы платформы.

Джерл Батра родился мужчиной. Но он, как было принято в Культуре, изменил пол и родил ребенка. Позднее по личным причинам он погрузился в Хранилище, пробыв более тысячи лет без сновидений в состоянии, крайне близком к смерти, хотя Культура умела из него выводить.

И когда Джерл Батра, пробудившись, понял, что все еще чувствует и будет чувствовать боль, пока остается человеком в человеческом обличье, он пошел на несколько пересадок мозга и центральной нервной системы, остановившись наконец на той форме, в которой существовал не меньше ста лет и уж точно — те десять, в течение которых Анаплиан знала его: форме ацикулаты, то есть кустарникоподобного растения.

Человеческий мозг вместе с биологической, но негуманоидной системой жизнеобеспечения помещались в небольшом центральном стручке. Из него выступали шестнадцать толстых конечностей, которые многократно разветвлялись, образуя мелкие отростки, ручки и чувственные стебельки — самые последние были толщиной с волос. Обычно Батра напоминал сферический кустик из трубок и проводов, без корневой системы. В полностью сжатом виде он был размером со шлем старомодного космического скафандра. А в полностью распростертом — достигал двадцатиметровой длины во всех направлениях, что обеспечивало, по его словам, высокий коэффициент изгибаемости. Во всех своих формах он неизменно стремился к порядку, эффективности и адекватности и нашел, что ацикулата лучше всего воплощает все эти качества.

Ацикулатность была вовсе не крайней формой удаления от нормального, с точки зрения Культуры, человеческого облика. Другие бывшие гуманоиды, которые при беглом взгляде внешне напоминали Батру, все свое сознание перенесли из мозга в полностью небиологическую форму. У ацикулат этого типа разум и сущность распределялись по всей физической структуре, а не находились в сердцевине. Коэффициент изгибаемости у них многократно превосходил таковой у Батры.

Некоторые люди принимали вид всевозможных движущихся существ, от сравнительно обычных (рыба, птица, другие дышащие кислородом животные) до более экзотичных инопланетных жизнеформ. Среди последних встречались и те, что обычно не служили вместилищем разума и выглядели очень курьезно: например, охлаждающие и циркуляционные жидкости внутри туэрьелианского семяпарусника или споровые жгутики звездного полевого лайнера. Впрочем, это были крайние радикальные и необратимые изменения; кое-какие метафорфозы, очень затруднительные, не подлежали отмене. Превратить, скажем, звездный полевой лайнер обратно в человеческий мозг пока никому не удалось. Совсем уж эксцентричные персонажи принимали формы автономников и ножевых ракет, хотя это считалось оскорбительным по отношению и к машинам, и к людям.

— Джан Серий Анаплиан, — сказал Батра вполне человеческим голосом.— Добрый день. Что, вас можно поздравить?

— Это Тоарк, — сказала Анаплиан. — Он не мой ребенок.

— В самом деле. Кажется, я что-то об этом слышал.

Анаплиан бросила взгляд на автономника.

— Наверняка слышали.

— Хандраталер Турында Ксасс, вас я тоже рад видеть.

— Как всегда, счастлив, — пробормотал автономник.

— Турында, начало к вам не имеет отношения. Извините нас. Можете пока поразвлекать нашего юного друга.

— Я становлюсь профессиональной нянькой. Мое мастерство растет с каждым часом. Буду совершенствоваться и дальше.

Автономник повел мальчика прочь с балкона. Анаплиан оглядела нависающую над ними палубу жилого отсека и, сняв шляпу, бросила ее на одно подвесное сиденье, а себя — на другое. Подплыл поднос с напитками. Батра приблизился к Анаплиан на высоте головы — сероватый куст с переплетенными ветками.

— Чувствуйте себя как дома, — предложил он.

Анаплиан услышала мягкий упрек в его словах. Не слишком ли небрежно она бросила шляпу и уселась на сиденье? Или Батра выговаривает ей за недостаточное почтение? Он был ее начальником в той мере, в какой намеренно неиерархическая цивилизация понимала отношения начальника и подчиненного. Батра, стоило ему только захотеть, мог выгнать ее из ОО (или, по меньшей мере, заставить ее начать весь процесс заново), но в вопросах этикета он обычно был не столь щепетилен.

— Я и чувствую, — сказала она.

Батра проплыл над столом и устроился в другом сиденье, подвешенном к потолку, словно пушистый шар, чуть ли не металлический. Он преобразовал сторону, обращенную к Анаплиан, в некое подобие лица: оптические датчики расположились на месте глаз, а голос шел оттуда, где у человека находился бы рот. Это выбивало из колеи. Анаплиан подумала, что куда спокойнее разговаривать с пушистым шаром.

— Насколько я понимаю, ситуация с зелой-нуэрсотиз развивалась не так хорошо, как хотелось бы.

— Год назад мы развернули армию, которая собиралась уничтожить один из городов, — устало сказала Анаплиан. — Сегодня несостоявшиеся агрессоры сами стали жертвами. Теперь должна возобладать более прогрессивная, как мы бы сказали, тенденция. Но есть свои издержки. — Она на секунду вытянула губы. — И некоторые я только что наблюдала.

— Я тоже.

На «лице», образованном проволочками-щупальцами, появилось нахмуренное выражение, потом аналоги глаз закрылись, вежливо указывая на то, что Батра получает информацию из другого места. Анаплиан подумала: что, если ему показывают общий вид осажденного, отданного на поток и разграбление города? Или ее самовольную экскурсию на креслолете?

Глаза Батры снова открылись.

— Там, где мы не вмешиваемся, происходит еще худшее, оно происходило всегда, задолго до нашего появления, и произошло бы здесь без нас. Мы знаем это. Но чего стоит наше знание при виде ужасов, которых нам не удалось предотвратить? Тем более если взять случаи, когда мы вмешивались в события или даже сделали их возможными.

Голос Батры звучал искренне и огорченно. Анаплиан (которая с инстинктивным недоверием относилась к стопроцентным, нисколько не измененным гуманоидам человеческой расы) спросила себя, искренен ли он в своих эмоциях, — это странное, стократно иноземное существо возрастом более двух тысяч лет, которое все еще считал себя принадлежащим к мужскому полу, — или же просто изображает чувства. Но такая мысль мелькнула лишь на несколько мгновений — Анаплиан давно поняла, что думать об этом бесполезно.

— Ну что ж, — сказала она, — дело уже сделано.

— А предстоит сделать гораздо больше, — заметил Батра.

— Если нужно, значит, сделаем, — Анаплиан начала терять терпение. Терпения ей всегда не хватало. Ей говорили, что это недостаток. — Я так думаю, — добавила она.

Проволочный куст чуть подался назад, и «лицо» на нем, казалось, кивнуло.

— У меня новости, Джан Серий, — сказал Батра таким тоном, что она вздрогнула от ужаса.

— Да? — откликнулась Анаплиан, чувствуя, что пустеет изнутри и как бы съеживается.

— Джан Серий, я должен вам сообщить, что ваш отец погиб, а вашего брата Фербина, видимо, нет в живых. Примите мои извинения. За эту новость и за то, что я приношу ее вам.

Она выпрямилась и подтянула под себя ноги, совсем закрывшись в коконе подвешенного стула, который слегка раскачивался. Глубоко вздохнув, она заставила себя раскрыться.

— Да, — сказала она. — Да-да, — и отвернулась.

Конечно, она старалась подготовиться к этому заранее.

Отец был воином, всю свою взрослую жизнь провел в войнах и сражениях и обычно управлял государством, находясь во главе армии. Еще он был политиком, но здесь ему приходилось учиться, а военное дело было у него в крови. Анаплиан всегда знала, что отец умрет не от старости. В течение первого года, проведенного ею среди странных людей, называвших себя Культурой, она постоянно ждала, что придет известие о его смерти и нужно будет лететь на похороны.

Постепенно это перестало ее беспокоить. Постепенно она уверовала, что встретит это известие более или менее безразлично.

Агент Контакта обязан был прекрасно знать историю, а агент Особых Обстоятельств — еще лучше. Чем больше Анаплиан узнавала о тенденциях развития обществ и цивилизаций, чем больше портретов великих вождей проходило перед ее глазами, тем меньше — в самых разных смыслах — думала она об отце.

Ей стало ясно, что он — всего лишь одна из сильных личностей в одном из этих обществ на одном из этапов развития, когда легче быть сильной личностью, чем истинно мужественным. Мощь, ярость, решительная сила, готовность сокрушать — как ее отец любил эти слова и понятия! И какими ничтожными выглядели они, если знать, что все это многократно проигрывалось самыми различными видами на протяжении веков и тысячелетий.

Именно так действует власть, так утверждают себя сила и воля, так людей убеждают поступать против собственных интересов. Именно в это должны уверовать твои подданные, именно этим способом реализуется неравное распределение в условиях бедности, сейчас, и потом, и еще позднее...

Для всех, кто родился в Культуре, это были непреложные истины, такие же очевидные, как развитие звезды в Главной последовательности или сама эволюция. А для таких, как Анаплиан, пришедших в Культуру извне, воспитанных в обществе, совсем непохожем на Культуру и явно отстававшем от нее в развитии, это понимание приходило за гораздо более короткое время, производя настоящий шок.

Значит, Фербин тоже мертв. Вероятно. Этого она не ждала. Перед ее отлетом они шутили — мол, Фербин может умереть раньше отца от удара кинжалом за карточным столом или от руки мужа-рогоносца. Но такие вещи обычно говорились из суеверных соображений — вакцинирование будущего ослабленным штаммом прискорбной судьбы.

Бедняга Фербин, он никогда не хотел быть королем...

— Вам дать время, чтобы поплакать? — спросил Батра.

— Нет. — Анаплиан яростно тряхнула головой.

— Уверены?

— Абсолютно, — сказала она. — Мой отец — он погиб в бою?

— Да, судя по всему. Но не на поле боя, а от ран. Прежде, чем подоспела врачебная помощь.

— Он бы предпочел умереть на поле боя, — сказала Анаплиан. — Наверное, ему было тяжело смириться с менее почетной смертью. — В глазах у нее показались слезы, а губы скривились в улыбке. — Когда это случилось?

— Одиннадцать дней назад, — сказал Батра, ощетинившись колючками. — С пустотелов даже важнейшие известия идут долго.

— Ну да... — задумчиво протянула Анаплиан. — А Фербин?

— Пропал без вести в том же бою.

Анаплиан догадывалась, что это означает. Огромное большинство пропавших без вести действительно пропадали — либо обнаруживались мертвыми. Но что Фербину нужно было на поле боя?

— Вы не знаете, где это произошло? — спросила она. — Насколько это обширная область?

— Неподалеку от Ксилискинской башни.

Анаплиан непонимающе посмотрела на него.

— Где?

— Неподалеку от Ксилискинской башни, — повторил Батра. — Оттуда виден Пурл. Так, кажется, называется столица?

— Да, — сказала Анаплиан. Во рту у нее вдруг пересохло. Милостивый Бог, значит, все это осталось в прошлом. Все это рухнуло и ушло. Она чувствовала печаль, которую едва понимала. — Так это было в некотором роде... Простите. — Она откашлялась. — Это было последнее противостояние, да?

Почему она ничего не знала? Почему никто не сказал, что дела обстоят так скверно? Неужели там боялись, что она захочет вернуться и воспользуется новообретенными навыками и возможностями, чтобы вмешаться? Неужели там опасались, что она примет участие в схватке? Да как они могли?

— Так вот, Джан Серий, — сказал Батра, — меня и ввели в курс дела в общих чертах, но непосредственного доступа к экспертным базам данных у меня нет. Однако, насколько я понимаю, случившееся стало следствием внезапного нападения со стороны делдейнов.

— Что? Откуда? — спросила Анаплиан, даже не пытаясь скрыть тревогу.

— Из этой самой Ксилискинской башни.

— Но ведь оттуда нет выхода... — начала было Анаплиан, потом поднесла руку ко рту, вытянула губы и нахмурилась, уставясь в пол. — Видимо, они открыли новый... — сказала она, больше себе самой, потом снова подняла глаза. — Так что теперь — Ксилискинская под контролем аултридий или?..

— Сначала позвольте заверить вас, что, насколько я понимаю, Пурлу и народу вашего отца ничто не угрожает. Поражение потерпели делдейны.

Анаплиан нахмурилась еще сильнее, но ее тело слегка расслабилось.

— Каким образом?

— Ваш отец победно завершил Войны за Объединение, как он их называл.

— Правда? — Анаплиан почувствовала облегчение и извращенное желание рассмеяться. — Да, времени он не терял.

— Похоже, делдейны решили, что станут следующей целью, и предприняли неожиданную, превентивную и решающую, как предполагалось, атаку на столицу вашего отца. По наущению... кого? Октов? Наследников?

— Это синонимы, — сказала Анаплиан, снова махнув рукой. — Можно и так и так.

— Окты обещали втайне провести армию делдейнов туда, где будет открыт новый портал в Ксилискинской башне, чтобы осуществить атаку и захватить город. В это время действовало перемирие, которое подписали и сарлы. Войска вашего отца поджидали неприятельские силы и уничтожили их.

Анаплиан недоуменно посмотрела на него.

— Зачем октам обманывать делдейнов?

— Это все пока лишь предположения.

— А что с аултридиями?

— Еще один вид последышей. В прошлом они поддерживали делдейнов. Считается, что они подумывают о военных и дипломатических мерах против октов.

— Гмм. Так зачем?.. — Анаплиан снова тряхнула головой. — Что же там происходит? — спросила она. Джерл Батра опять решил, что вопрос обращен не к нему, и женщина продолжила: — Значит, престол перешел к Фербину... ах нет, он, вероятно, тоже мертв. Тогда к Орамену? — На ее лице появилось озабоченное и одновременно скептическое выражение.

— Нет. Ваш младший брат слишком молод и пока не может унаследовать корону. До его следующего дня рождения власть будет в руках у регента — человека по имени Мертис тил Лоэсп.

— Тил Лоэсп, — задумчиво проговорила Анаплиан и кивнула. — Хорошо, что жив хотя бы он. Он знает, что делать.

— Вашему младшему брату не угрожает опасность, как вы полагаете?

— Опасность?

На безликом лице Батры появилось подобие улыбки.

— Я всегда считал, что честолюбивым регентам, как и злым мачехам, обычно не удается сохранить незапятнанную репутацию. Но может, это лишь сказки.

— Все не так, — Анаплиан с облегчением вздохнула и вытерла глаза. — Отец и тил Лоэсп были лучшими друзьями с детства. Лоэсп всегда был предан отцу, и его честолюбие было пристегнуто к отцовскому, которого хватало на двоих. — Она отвела взгляд в сторону, и яркий тропический воздух — за два года она привыкла считать это место своим домом — показался ей таким же чужим, как по прибытии сюда. — Хотя... что я знаю? Ведь пятнадцать лет прошло.

Интересно, насколько изменился Фербин? А Орамен? Отец, скорее всего, почти не изменился: Анаплиан знала его грозным, иногда чувствительным, в редких случаях нежным — и целиком сосредоточенным на своей цели. Целиком сосредоточенным — но одним глазом он всегда обозревал свою историю, свое наследство.

Может, она и вовсе не знала его? Большую часть времени отца не было дома — как тут узнаешь человека? Он вечно сражался где-то далеко. Но даже когда он возвращался в Пурл, во дворец, к своим наложницам и детям, его больше интересовали трое мальчиков, особенно Элим — старший и больше других напоминавший отца характером. Анаплиан была второй по счету, но при этом девочкой. Это плюс обстоятельства рождения единственной дочери короля отводили ей последнее место в отцовских симпатиях.

— Вы хотите, чтобы я оставил вас одну, Джан Серий? — спросил Батра.

— Что?

Она посмотрела на Батру.

— Я подумал, может, вы хотите побыть одна? Или поговорить? Как вам будет...

— Да, поговорите со мной, — кивнула Анаплиан. — Как обстоят дела сейчас?

— На том, что называют Восьмым уровнем? Стабильно. Короля оплакивают со всеми положенными...

— Его уже похоронили?

— Должны были похоронить семь дней назад. Моим данным восемь или девять дней.

— Ясно. Прошу прощения. Продолжайте.

— Празднуется великая победа. Быстро идет подготовка к вторжению в Делдейн. Ожидается, что оно произойдет в период между двадцатым и десятым днем, считая от сегодняшнего. Октов осудили их менторы — нарисцины, хотя те обвиняли в случившемся кого угодно, включая некоторых представителей своего народа. Аултридии, как я уже говорил, пригрозили возмездием. Нарисцины пытаются сохранить мир. Мортанвельды пока не вмешиваются, хотя они в курсе происходящего.

Анаплиан защемила двумя пальцами нижнюю губу, вздохнула и спросила:

— За сколько времени я смогу добраться до Сурсамена?

— Одну минутку, — сказал Батра и замолчал. Анаплиан решила, что он справляется с расписанием кораблей дальнего следования. Почему он так и не запомнил или хотя бы не накопил эту информацию? Возможно, он молчит намеренно, в знак осуждения: как ей пришло в голову оставить свой пост? — От ста тридцати до ста шестидесяти дней, — сказал Батра. — Разброс связан с переходом в мортанвельдское пространство.

Мортанвельдское пространство. Мортанвельды были наивысшим видом эволютов около Сурсамена. В ходе подготовительного курса Анаплиан была поражена полной трехмерной картой различных видов, населявших галактику и распространившихся настолько далеко от исходного места, чтобы понять: мы, безусловно, НЕ ОДНИ.

Стандартная звездная схема с подробным указанием влияния игроков, лучше других овладевших способами перемещения, была сказочно сложна, но все равно показывала только главные цивилизации. Группы, занимавшие две-три планетные системы, вообще неотображались, даже на голографических картах, заполняющих все поле зрения наблюдателя. Такие карты обычно перекрывали друг друга, часто были глубоко взаимосвязаны, медленно смещались, претерпевали непрерывные, постепенные, а иногда и резкие изменения. В итоге казалось, будто их составлял безумец, пробравшийся на картографическую фабрику.

Мортанвельды властвовали над огромным объемом пространства, и один его крохотный карман приходился на звезду, вокруг которой вращалась родная планета Анаплиан. Они присутствовали там или медленно распространялись в этом направлении дольше, чем существовала Культура. Потом две эти цивилизации пришли к соглашению о мирном и взаимовыгодном сосуществовании. Правда, мортанвельды считали, что их космический флот может использоваться лишь в самых неотложных случаях, когда затрагиваются их интересы.

Отдав два года, полных упорной и самоотверженной работы, изучению политики, географии, технологии и мифологии Прасадаля — и почти не обращая внимания на события за его пределами, — Анаплиан поняла: она совсем упустила из виду, что Культура является не всегалактическим сообществом, а лишь небольшой его частью, обладая при этом немалой мощью и едва ли не вызывающей вездесущностью.

— Мне дадут отпуск? — спросила она у Батры.

— Джан Серий, — сказал проволочный куст; впервые у него не только шевельнулось мнимое лицо, но и расширились бока: так человек раскидывает руки, выражая определенную эмоцию, — вы сами себе хозяйка. Вас здесь ничто не держит, только вы сами. Можете уехать в любое время.

— Но примут ли меня назад? Сохранится ли за мной место в ОО, если я сейчас вернусь домой? Смогу ли я потом вернуться на Прасадаль?

— Все это решаю не один я.

Батра отвечал уклончиво. Его слово, несомненно, имело вес, даже если окончательное решение, вероятно, принималось группкой корабельных Разумов, разбросанных по Культуре и галактике.

Анаплиан подняла одну бровь.

— Попробуйте высказать предположение.

— Я думаю, что в ОО вас снова примут. Сюда? Могу только догадываться. Как по-вашему, сколько вы будете отсутствовать?

— Не знаю, — сказала Анаплиан.

— Мы тоже не знаем. Вряд ли вы отправитесь обратно спустя несколько дней после прибытия. Возможно, вас не будет в течение стандартного года. Или дольше. Кто знает? Придется найти вам замену.

Конечно, система имела известную долю гибкости. Коллеги могли ее заменить — по крайней мере, на время. Лееб Скоперин лучше других знал, чем занимается Анаплиан в своей части планеты, и, казалось, инстинктивно понимал ее цели и методы. Он мог бы взять на себя ее обязанности без особого вреда для дела. К тому же на его попечении был начинающий агент, который принял бы часть нагрузки. Правда, так не могло продолжаться вечно. Одно дело, когда у тебя есть возможность немного расслабиться, и совсем другое — когда человек долго чувствует себя бездельником. Поэтому, с учетом поставленных задач, платформа не была переукомплектована персоналом. Батра был прав — придется подыскивать ей замену.

— Вы могли бы дать мне корабль, — сказала Анаплиан. Это позволило бы ей быстрее добраться туда и обратно.

— Гм, — сказал Батра. — Проблематично.

Эта формула была для него одним из нескольких способов отказа. Культура в данный момент проявляла максимум такта, чтобы никоим образом не задеть мортанвельдов. Официально причина не объяснялась, но существовали любопытные объяснения, а одно даже было принято всеми по умолчанию.

Анаплиан вздохнула.

— Понятно.

Впрочем, она вполне могла и остаться. Зачем возвращаться домой? Чтобы отомстить за отца? Но согласно сарлским традициям, месть не являлась дочерним долгом. К тому же сарлы, видимо, собирались с лихвой отомстить — и задолго до того, как Анаплиан успеет попасть на планету. Так или иначе, ее отца признают агрессором. Упреждающий удар, предпринятый делдейнами, несомненно, был именно упреждающим ударом — попыткой помешать сарлским войскам под предводительством короля Хауска захватить страну.

Ее возвращение может лишь ухудшить и без того плохую ситуацию. И без того хватало всякой свистопляски. Слишком уж долго она отсутствовала. Люди, наверное, не помнят ее, многое изменилось. К тому же она была женщиной. Прожив пятнадцать лет в Культуре, Анаплиан почти забыла, что воспитывалась в крайне женоненавистническом обществе. Она, конечно, может вернуться и попытаться что-то изменить, но станет лишь объектом насмешек, издевательств, презрения. Орамен умен, хотя слишком молод. Но ведь ему ничто не угрожает? Тил Лоэсп о нем позаботится.

Ее долгом, вероятно, было остаться здесь. Раз она пошла на это, надо продолжать дело и завершить то, что необходимо завершить. Анаплиан знала, что от ее работы зависит ход прасадальской истории, которая, возможно, не всегда будет развиваться так, как ей хочется; пусть эта история будет кровавой, но она, Джан Серий Анаплиан, влияет на происходящие события — и притом в лучшую сторону. На Восьмом — и на Девятом, если делдейнов действительно вынудили участвовать в этом — она будет бессильна, а то и навредит.

Нет, не этому ее учили.

Отец, говоря откровенно, отдал ее в Культуру, чтобы уплатить долг чести. Нет, ее прислали не в качестве заложника, гарантирующего выполнение неких обязательств; не предполагалось также, что ее образование продолжится и она вернется, став идеальной невестой для иностранного принца, брак с которым закрепит союз или победу в далеких краях. Ее пожизненный долг состоял в том, чтобы служить Культуре и тем отплатить за помощь, предоставленную (через человека по имени Ксайд Хирлис) ее отцу и сарлскому народу. Король Хауск без всяких экивоков дал понять дочери, что не рассчитывает больше ее увидеть.

Что ж, в этом он оказался прав.

Когда о сделке заговорили впервые, в Анаплиан боролись противоречивые чувства: гордость, ибо ей отводили столь важную роль, — и горечь, ибо отец теперь отвергал ее окончательно и бесповоротно. Но все ее существо торжествовало, и это чувство преобладало над остальными.

Наконец! Наконец она покинет это идиотское болото, сможет развиваться так, как хочется ей, а не отцу и не обществу, которое боится и унижает женщин. Возможно, взятые на себя обязательства придется выполнять всю жизнь, но это позволяло ей убраться подальше от Восьмого, от сарлов и от тех ограничений, которые она с каждым годом своего девичества чувствовала все сильнее. При ином развитии событий ей пришлось бы жить среди всего этого. Да, у нее будут обязанности, но в далеких экзотических местах, и служить она станет более важному делу. Может, даже такому, которое подразумевает действия, а не простое угождение мужу, рассчитывающему на целый королевский выводок.

Отец счел представителей Культуры изнеженными дураками: когда он предложил взять на службу одного из своих детей, Культуру заинтересовала Анаплиан, а не ее братья. Даже Ксайд Хирлис упал в глазах короля, когда предложил отправить в Культуру маленькую Джан. Между тем, насколько знала Анаплиан, Хирлиса отец ставил выше всех, кроме разве что тила Лоэспа.

Ее отец даже не стал делать вид, будто его расстраивает такой выбор, — пусть себе забирают скандальную, вечно недовольную, никчемную дочь, только бы не одного из драгоценных сыновей. Если, конечно, она хочет уехать. Представители Культуры ясно дали понять, что принуждать ее не станут. Как только они спросили, выбора у девочки, конечно, не осталось: отец расценил сделку как идеальную и стал торопить дочь с отъездом, прежде чем Культура прозреет и передумает. Но Анаплиан в любом случае сделала бы именно такой выбор.

Она притворялась. Она притворялась (перед отцом и двором), что не хочет уезжать в Культуру — точно так же от невесты ждут, что она «не захочет» переезжать к мужу. Анаплиан предполагала, что представители Культуры поймут: это лишь игра ради соблюдения приличий, следование традициям. Так и случилось, и, когда пришло время, она уехала вместе с ними. И ни разу не пожалела об этом.

Случались — и нередко — приступы тоски по дому и братьям. Даже по отцу. Случалось, она много ночей подряд засыпала со слезами на глазах. Но ни разу, ни на одно мгновение не пожалела о сделанном выборе.

Значит, ее долг состоял в том, чтобы остаться здесь. Так сказал и отец. Так считала Культура — даже руководство Особых Обстоятельств, которое рассчитывало на нее: надо было остаться. Никто на Восьмом ее не ждал. А если бы она вернулась, то вряд ли принесла бы пользу.

И все же: что такое долг? Что такое обязательства?

Она должна была вернуться и чувствовала это нутром.

Она помолчала несколько мгновений, потом сделала то, что всегда совершала с неохотой: включила свое невральное кружево и вышла через него в громадный, поразительно живой метамир — вариант мегабанка данных Культуры, приспособленный под нужды Особых Обстоятельств.

Перед ней мгновенно открылась шумная фантасмагория, затопившая все вокруг. Анаплиан в этой ошарашивающей, будто бы остановившейся вспышке времени нырнула в океан сигналов, которые воздействовали на все ее усовершенствованные органы восприятия. Это немыслимое буйство избыточных ощущений сначала приняло форму воображаемой сферы, окружившей ее. Параллельно возникло странное, но вполне убедительное ощущение, будто можно одновременно видеть все части сферы в таком красочном варианте, какого не позволяло даже улучшенное зрение. Непосредственно воспринимаемая поверхность этого громадного охватывающего шара была тоньше паутины, но в то же время она словно бы соединялась с самыми потаенными нервами женщины — эта грандиозная, изощренная имитация заполняла каждую клеточку ее существа. Ее мысль проникала до самой удаленной из мембран, каждая из которых испускала собственные пульсации, воздействующие на органы чувств, точно линза, объединяющая различные глубины в одном поле зрения.

Считалось, что для человека или человекоподобного существа это буйство восприятия есть максимально возможное приближение к тому, что испытывает Разум. Только вежливость не позволяла большинству Разумов указывать, что эта имитация является страшным огрублением, неадекватным эрзацем, бесконечно испорченным, низведенным до самого примитивного уровня вариантом того, что чувствуют они сами в каждый миг своего существования.

Анаплиан, не успев толком подумать об этом, вызвала диаграммное, дополненное данными, изображение нужной части галактики. Звезды показывались гиперболизированными точками своего истинного света, их солнечные системы — эллипсами в логарифмическом масштабе, а их общий цивилизационный облик определялся группами нот (согласно традициям Культуры, последовательность аккордов была составлена из математически чистых полнотональных гамм, звучащих постоянно от низа до верха и назад). На дополнительном прозрачном экране показывалось расписание соответствующих кораблей, а доступные маршруты были уже изображены при помощи цветового кода, в порядке убывания скорости. Толщина нити указывала на размер корабля, вероятность рейса определялась по насыщенности цвета, комфорт и отношение к пассажирам характеризовались набором запахов. На нитях имелся еще узор, делавший их похожими на канаты: он указывал на принадлежность корабля.

По большей части Анаплиан видела круги и эллипсы. Более сложные фигуры, сверх того, возникали там, где корабли должны были описывать замысловатые траектории между звездами в течение нескольких десятков или сотен стандартных дней.

На прозрачном экране, вроде бы сама собой, появилась еще одна линия, почти идеально ровная: она показывала, за сколько времени можно добраться до места, используя ближайший из Быстрых корветов Культуры. Оценочное время пути составляло двенадцать с небольшим дней; правда, почти столько же времени корабль добирался бы до Прасадаля, чтобы взять ее на борт. Другие корабли могли бы долететь быстрее, но находились от Прасадаля слишком далеко. Проекция содержала долю позитивной неопределенности — она учитывала только те корабли Культуры, которые в последнее время сообщали о своем местонахождении. Вполне вероятно, некий корабль Флота быстрого реагирования, не транслировавший свои координаты, находился еще ближе и мог положительно ответить на запрос.

Но эту возможность отрезали — Батра выразился вполне определенно. Раздосадованная женщина убрала прозрачный экран. Придется лететь предписанным маршрутом: ее, словно эстафетную палочку, будут передавать с корабля на корабль. Довольно сложный вариант.

Невральное кружево Анаплиан проделало немало сложной работы, предугадывая, чего бы ей хотелось, еще до того, как она сама эта поняла. Каким бы сказочно удобным и технически впечатляющим это ни выглядело, подобное свойство кружева беспокоило Анаплиан сильнее всех остальных и заставляло обращаться к нему как можно реже. По большому счету, ей даже не требовались дополнительные сведения, чтобы проверить приближенные цифры. Среди этого безумного переплетения линий существовал лишь один очевидный маршрут. На путешествие потребуется не меньше ста двадцати девяти дней, если отправиться в ближайшие двое суток и при условии, что мортанвельды не выкинут чего-нибудь. Многое, похоже, зависело от того, решит ли мортанвельдский большой корабль «Вдохновляющий, слияние, посылка вызова», следуя из одного шарового скопления в другое, заглянуть на петлемир Сьяунг-ун.

Анаплиан уже собиралась отключиться, но тут ее начал беспокоить пока еще смутный вопрос: что же такое эти большие корабли мортанвельдов и петлемиры? И тут же перед ней начала расцветать целая иерархия все более сложных ответов: кружево, с оголтелым энтузиазмом чересчур восторженного ребенка, которого просят продекламировать стихотворение, поспешило извлечь и предъявить всю доступную информацию. Анаплиан отключила кружево с каким-то внутренним хлопком и вышла из этого мира с обычным чувством облегчения и неясной вины. Фантомный отголосок кружева успел сообщить, что сердце ее только-только завершает биение, начавшееся при подключении.

Наступило нечто вроде пробуждения — но после снов, где все было лучше прорисованным, более живым, прекрасным и даже правдоподобным, чем в реальности. Это было второй причиной, по которой Анаплиан не любила пользоваться кружевом. Интересно, подумала она, а каково нормальное состояние для Джерла Батры?

— Прошу прощения. Я думаю, что должна лететь, — сказала она.

— Думаете, Джан Серий? — печально спросил Батра.

— Я лечу. Я должна лететь.

— Понятно. — Теперь в голосе того, кто походил на пушистый маленький куст, вроде прозвучала извиняющаяся нотка. — Такое решение будет вам кое-чего стоить.

— Я знаю.

6. СХОЛАСТЕРИЯ

Фербин отц Аэлш-Хауск’р и его слуга Хубрис Холс скакали по разбитой дороге через лес облакодрев в направлении схоластерии Ксилискин-Анджринх. Они решили двигаться долгой полуночью гелиодинамика Гуим, тускловато-красное сияние которого напоминало розовый шрам на горизонте даль-полюса. Пока что они только дважды съезжали с дороги — в первый раз, чтобы избежать встречи с отрядом конных ихтьюэнов, во второй — когда вдалеке на дороге показался паровик. Внешность принца изменилась: Холс выбрил ему голову, а волосы на лице Фербина росли быстро (они были темнее волос на голове и почти каштановыми, что непомерно его раздражало). Он снял все свои кольца и другие королевские украшения и оделся в то, что Холс нашел на поле боя.

— С трупа? — пролопотал Фербин, оглядывая себя с ног до головы.

Холс счел за лучшее не сообщать принцу загодя о происхождении этой одежды. Облачаться в штатское для Фербина было внове.

— При беглом взгляде я не заметил на нем ран, ваше высочество, — резонно возразил Холс. — Только небольшое кровотечение из ушей и рта. И мертв он был уже дня два-три, так что все вши давно уже сбежали от холода. К тому же это был человек благородного происхождения — маркитант, если не ошибаюсь.

— Какого там благородного! Купец. — Фербин закатал рукава, выпростал руки и покачал головой.

Если воздушные силы и проводили рекогносцировку — маловероятную при такой темноте, — принц и его слуга ничего не заметили. Никто не пикировал вниз, намереваясь разобраться, что это за путники — Холс на своем рауэле и Фербин на мерсикоре, которого слуга привел на руины над рекой четырьмя днями ранее. Чтобы не уснуть по дороге, они жевали корень крайла: у Холса оказались запасы в седельном мешке. Это придавало их разговору довольно комический, на взгляд Хубриса, оборот. «Двое жвачных», — подумал он, но сказать об этом Фербину не решился.

— Хубрис Холс, твой долг — сопровождать меня, если я все-таки решу лететь.

— Позволю себе не согласиться, ваше высочество.

— Никаких несогласий. Долг есть долг. Твой или мой.

— Что касается королевства и королевских законов, то в этом я с вами не спорю, ваше высочество. Но в том, что выходит за их пределы, — тут вопрос спорный.

— Ты слуга, а я — принц! И ты должен делать то, что тебе говорят, черт тебя подери, даже будь я мелким дворянчиком с развалюхой из кирпича, шелудивой клячей и кучей детишек. Но как слуга принца, наследного принца, прибавлю я, королевского дома Хаусков... — От упрямства слуги у Фербина даже дыхание перехватило — принц был полон недоумения и недовольства. — Мой отец высек бы тебя, Холс. Слышишь? А то сделал бы и кое-что похуже. Черт тебя побери, я ведь законный король!

— Ваше высочество, я теперь с вами и буду оставаться с вами до этой академии, а потом последую туда, куда вы сочтете необходимым, если только не пересечете рекомендованные вам пределы. До этого момента я буду рядом с вами, преданный, как всегда.

— А за пределами ты тем более должен оставаться со мной! Куда бы я ни отправился!

— Ваше высочество, прошу прощения... Моя верность — то, что остается в кастрюле, когда все выварится, так сказать, — это верность трону, а не вашему доброму высочеству. Если вы пересекаете границы владений вашего отца, то, насколько я понимаю, моя обязанность — в том, чтобы вернуться к источнику власти. А он, по моему разумению, располагается в Пурле, в королевском дворце, при условии, что все обстоит нормальным образом. Там я должен получить новые инструкции от... ну, не знаю, от того, кто их даст...

— Холс, ты что — юрист?

— Спаси господи, ваше высочество!

— Тогда заткнись. Твой долг — оставаться со мной. И закончим на этом.

— Прошу прощения, ваше высочество, но мой долг — хранить верность королю.

— Но я и есть король! Разве ты мне не долдонишь уже четыре дня, что я — законный наследник?!

— Ваше высочество, извините за резкость, но вы — некоронованный король, который твердо намерен удалиться от своего трона.

— Да! Для того, чтобы спасти свою жизнь. Искать помощь, чтобы потом вернуться и предъявить свои права на трон, если на то будет воля МирБога. И должен отметить, что, поступая таким образом, я следую самым почтенным примерам. Разве МирБог не находит убежище от забот здесь, в сердце нашего благословенного мира? Разве сами сарлы не бежали от преследований со своей родины на наш возлюбленный Сурсамен?

— И все же, ваше высочество, быть королем — значит выполнять некоторые обязанности. Нужно дать знать народу, что вы живы.

— Неужели? Отлично. — Фербин решил принять умеренно-саркастичный тон. — Значит, ты мне даешь советы? И что еще должен король?

— Ваше высочество, он должен действовать по-королевски и, если требуется, брать власть силой, а не отдавать ее...

— Хубрис Холс, не смей читать мне проповеди о том, что такое быть королем! И тем более не учи меня королевским обязанностям!

— Ни в коем случае, ваше высочество. Я соглашаюсь с вами целиком и полностью. Чтение проповедей — это дело схоластов-отшельников, к которым мы держим путь. На этот счет у меня нет возражений.

Рауэл Холса заржал, словно в знак согласия. Оба скакуна, обученные ночной езде, в буквальном смысле могли спать на ходу. Правда, время от времени им требовались тычки, чтобы оставаться на дороге.

— Я сам решу, в чем состоит мой долг, Холс. Мой долг в том, чтобы не погибнуть от рук тех, кто уже убил одного короля и глазом не моргнув убьет и второго — меня!

Холс поднял взгляд на почти богопротивную громаду Гиктурианской башни, устремляющейся, как судьба, ввысь, слева от них. От ствола, подпирающего небеса, отходили поросшие травой и лесами склоны — тем круче, чем ближе к вершине. Там, близ ровной, пугающей поверхности башни, земля и листва взрывались зеленой волной, контрастируя с бледностью гигантского цилиндра: тот мерцал в низком красном свете, словно кость давно умершего божества.

Холс откашлялся.

— Эти документы, что мы ищем, ваше высочество... они не действуют в обратном направлении?

— В обратном направлении? Что ты хочешь этим сказать, Холс?

— Может, они позволят вам спуститься в ядро и увидеть МирБога? — Холс понятия не имел, как все это действует. Он никогда не интересовался религией, хотя за подачку всегда был готов пропеть хвалу церкви. Холс давно подозревал, что МирБог — лишь еще один полувымысел, служащий для сохранения привилегий могущественных и богатых. — И вы узнаете, не поможет ли вам тамошнее Божество. — Он пожал плечами. — Это избавит нас от необходимости выбираться на поверхность, а оттуда — к внешним звездам.

— Это невозможно, Холс, — терпеливо сказал Фербин, стараясь не вспылить от такой детской болтовни. — Октам и — слава Богу — аултридиям запрещено общаться с МирБогом. Им не позволено спускаться в ядро. А потому и нам тоже.

Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.

* * *

Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый, низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание — что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.

В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», — как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя вообще-то воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев — верховников, менторов, Оптим и бог знает, каких еще, — выходил за пределы их понимания. Большая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса фортуны — белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.

Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.

Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.

Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой — в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)

— Не вижу телеграфных проводов, — сказал Холс, обведя взглядом пестрые здания. — Может, это и к лучшему. Посмотрим.

— Что-что? — спросил Фербин.

* * *

Фербин редко молился. Он знал, что это грех; правда, грех благородный, всегда говорил он себе. Он был уверен, что терпение и даже внимание не безграничны даже у богов. Каждый отказ от молитвы приводил к тому, что в божественном суде становилось чуточку менее многолюдно, а значит, освобождалось место для более достойных, менее везучих людей, чьи молитвы благодаря Фербину получали больше шансов быть услышанными среди шума, наверняка стоявшего там. На самом деле его даже утешало сознание того, что его молитвам — молитвам принца — наверняка отдали бы предпочтение в суде МирБога: голос Фербина, естественно, звучал бы громче. А потому своим скромным, самоуничижительным отсутствием он приносил гораздо больше добра, чем кто-нибудь менее высокопоставленный, шедший на такое же самопожертвование.

И все же МирБог никуда не делся. Хотя попытка встретиться с ним — как предлагал Холс — и была откровенной глупостью, но молитвы наверняка выслушивались. Говорили, что иногда МирБог вмешивается в людские дела, творя добро, утверждая справедливость и наказывая грешников. А потому если принц не обратится к божеству, то пренебрежет своим долгом. МирБог, возможно — да нет, точно! — знает об ужасных несчастьях, которые выпали на долю Фербина и могут выпасть на долю всех сарлов, когда ими будет править узурпатор. Но пожалуй, МирБог не станет действовать, пока не получит от него, законного короля, чего-то вроде формального запроса. Фербин не знал в точности, как действуют все эти штуки, — на занятиях по Закону Божьему он всегда слушал невнимательно, — но внутренний голос подсказывал, что они действуют именно так.

«Господи милостивый, Господь Мира. Поддержи меня в моем деле, спаси от гонителей, если, гм, таковые существуют.

Если же их нет, то пусть не будет и впредь. Помоги мне бежать с планеты, помоги найти Ксайда Хирлиса и мою дорогую сестру Джан, чтобы она пришла мне на выручку. Пусть богатство и роскошество народа Культуры не отвратят ее от брата. Боже, покарай этого грязного узурпатора тила Лоэспа, убившего моего отца, да подвергнется он самым страшным и гнусным наказаниям и унижениям. Это подлый изверг, воистину — чудовище в человеческом облике! Боже, ты наверняка видел, что случилось, а если нет — загляни в мою память, эти события запечатлены там, выжжены навсегда, как клеймом. Да знал ли свет более страшное преступление? Какой ужас, совершенный между твоими небесами, может превзойти это зверство?»

Фербин обнаружил, что у него перехватывает дыхание. Пришлось остановиться, чтобы взять себя в руки.

«Господи, если ты накажешь его самым жестоким образом, я возрадуюсь. Если же нет, я восприму это как ясный и очевидный знак того, что ты не только отказываешь ему в божественном воздаянии, но и отдаешь его судьбу в руки человеческие. Возможно, это будут не мои руки — как ты, верно, знаешь, я человек мирный, чуждый действия, — но двигаться они будут по моей воле, клянусь тебе, и мрачным уделом негодяя станут боль и отчаяние. И всех, кто помогал ему, — тоже. Клянусь поруганным телом моего возлюбленного отца! — Фербин проглотил слюну и откашлялся. — Боже, я прошу об этом не для себя, а для моего народа, ты знаешь. Я никогда не хотел быть королем, хотя и готов взять на себя это бремя. Элим — вот кто должен был наследовать отцу. Орамей в один прекрасный день может стать хорошим королем. А я... я не уверен, что у меня это получится. И никогда не был уверен. Но долг есть долг».

Фербин смахнул слезу со своих плотно закрытых глаз.

«Боже, благодарю тебя за это. Да, и еще. Я прошу тебя, пусть мой идиот-слуга осознает свой истинный долг, пусть он останется со мной. Я не имею опыта в низких мирских делах, а он знает в них толк. Конечно, он бессовестный зануда, но помогает мне двигаться к цели. Я почти не выпускаю его из виду, боясь, как бы он не сбежал от меня: без него мой путь станет неимоверно трудным. И прошу тебя, пусть здешний схоласт, некто Селтис, будет расположен ко мне, пусть он забудет, что это я подложил ему кнопку на стул. И личинку в его пирог. Всего два случая — о чем тут говорить? Пусть у него окажется разрешение на путешествие по башне, пусть он отдаст его мне, чтобы я смог выбраться отсюда. Даруй мне все это, МирБог, и, клянусь жизнью отца, я воздвигну храм твоему величию, состраданию и мудрости, и храм этот посрамит сами башни! Гм... Так. Я всем своим... Нет, все. — Фербин поднялся, открыл глаза, потом снова закрыл и опять встал на одно колено. — Ах да, и благодарю тебя».

Они прибыли в схоластерию. Фербин сообщил о себе как о путешествующем дворянине с помощником (на последнем настоял Холс, тем самым повышенный в должности), которому необходима аудиенция главного схоласта. Им предоставили маленькую келью. Фербину было внове, что с ним обращаются как с обычным человеком. Отчасти это выглядело забавным, а отчасти — унизительным и даже неприятным, хотя именно это неприметное обличье спасало его от смерти. Его просили подождать, тогда как даже отец находил время принять его. Это также было для него внове. Ну, не совсем, — кое-кто из знакомых дам тоже придерживался подобной тактики. Но то было приятное ожидание, хотя временами и казавшееся невыносимым. Нынешнее же никак нельзя было назвать приятным — скорее оскорбительным.

Принц сидел на маленькой лежанке в небольшой комнатке, оглядывая ее голые стены и скудное содержимое. Он мельком взглянул на Гиктурианскую башню — окна в схоластериях старались проделывать так, чтобы те выходили на башни. Потом он оглядел свои одежды, снятые с мертвеца. Фербин сидел, обхватив себя руками и дрожа, когда раздался громкий стук. Не успел он сказать «Войдите», как дверь распахнулась и в комнату вошел Хубрис Холс. На ногах он держался нетвердо, лицо его раскраснелось.

— Ваше высочество, — сказал он, потом как будто взял себя в руки, подтянулся и изобразил кивок — вероятно, намек на поклон. От Холса пахло дымом. — Главный схоласт готов вас принять, ваше высочество.

— Я немедленно иду к нему, Холс, — сказал Фербин. Вспомнив, что МирБог, как считается, помогает тем, кто сам себе помогает, и что по этому принципу явно живет и сам Холс, он добавил: — Благодарю.

Холс нахмурился, на его лице появилось недоумение.

* * *

— Селтис, дорогой друг! Это я! — Фербин, раскинув руки, вошел в кабинет главного схоласта Гиктурианско-Анджринской схоластерии.

Пожилой человек в слегка поношенной мантии схоласта сидел за широким, забрызганным чернилами столом. Глаза его моргали за маленькими круглыми стеклами очков.

— То, что вы — это вы, сударь, есть одна из неоспоримых истин. Вы всегда, приходя с просьбой, произносите подобные трюизмы и считаете их глубокими?

Фербин оглянулся, убеждаясь, что дверь закрыта снаружи слугой-схоластом, который провел его до кабинета. Улыбнувшись, он подошел к столу главного схоласта, по-прежнему держа руки широко раскинутыми.

— Нет, Селтис, я хочу сказать, что я — это я! — Он понизил голос. — Я — Фербин, некогда ваш самый несносный, но, надеюсь, и самый любимый ученик. Извините, что я надел эту личину, но я рад, что она смогла обмануть вас. Можете не сомневаться: это и в самом деле я. Здравствуйте, мой дорогой друг, мой мудрейший наставник!

Селтис поднялся, на его морщинистом лице читались недоумение и неуверенность. Он сделал легкий поклон.

— Господи милостивый, теперь я вижу. — Его взгляд обшаривал лицо Фербина. — Как поживаете, мой мальчик?

— Уже больше не мальчик, Селтис, — сказал Фербин, удобно усаживаясь в кресло сбоку от стола, внутри небольшого эркера; Селтис остался сидеть за столом, глядя на бывшего ученика поверх небольшой тележки, наполненной книгами. Фербин напустил на лицо серьезное, даже измученное выражение. — Скорее молодой человек. И до недавнего времени — счастливый, беззаботный молодой человек. Дорогой Селтис, я видел, как убили моего отца, убили при ужасающих обстоятельствах...

Селтис встревоженно поднял руку, отвернулся от Фербина и сказал:

— Мунрео, прошу тебя, оставь нас.

— Слушаюсь, главный схоласт, — произнес чей-то голос.

К ужасу принца, молодой человек в мантии начинающего схоласта поднялся из-за крошечного, заваленного бумагами столика в неприметной нише и, с изумлением взглянув на Фербина, направился к двери.

— Мунрео, — сказал главный схоласт юноше, когда тот взялся за ручку двери; Мунрео обернулся. — Ты ничего не слышал. Ясно?

Юноша чуть наклонил голову.

— Да, мой господин.

— Так-так, он, видимо, учится искусству маскировки, — неловко пошутил Фербин, когда дверь за молодым человеком закрылась.

— Ему можно верить, я ручаюсь, — сказал Селтис и пододвинул собственный стул поближе к Фербину, продолжая изучать его лицо. — Напомните, кто был моим помощником при дворе.

Фербин нахмурился, надул щеки.

— Ой, не знаю... Моложавый такой. Имени не помню. — Он улыбнулся. — Прошу прощения.

— А название столицы Воэтта я, видимо, плохо вдалбливал вам в голову и оно там не осталось?

— Ах, Воэтт. Знал дочку посла оттуда. Миленькая девочка. Она была из... Ноттла? Готтла? Доттла? Что-то в этом роде. Правильно?

— Столица Воэтта — Виринити, — устало проговорил Селтис. — Теперь я не сомневаюсь, что вы — тот, за кого себя выдаете.

— Прекрасно!

— Добро пожаловать, ваше высочество. Но должен сказать — нам сообщили, что вы убиты.

— Если бы все зависело от этого негодяя, тила Лоэспа, я в самом деле был бы мертв, мой друг.

Селтис с тревогой посмотрел на него.

— Новый регент? Почему вы питаете к нему ненависть?

Фербин вкратце рассказал Селтису свою историю, начиная с того момента, когда он с сопровождающими въехал на Черьенскую гряду, чтобы обозреть поле битвы. Селтис вздыхал, дважды протирал очки, подавался назад, подавался вперед, в какой-то момент встал, обошел вокруг своего стула, выглянул из окна, снова сел. Несколько раз он покачал головой.

— И вот я со своим верным слугой явился к вам и прошу о помощи, дорогой Селтис. Сначала мне нужно передать весточку Орамену, а потом покинуть Восьмой и весь великий Мир. Я должен предупредить брата и найти сестру. Вот какие унижения приходится мне терпеть. Моя сестра провела с этими Оптимами из Культуры вот уже восемнадцать лет и, если верить ее письмам, научилась таким вещам, которые даже вас могут впечатлить. Она стала кем-то вроде воительницы, насколько я понимаю. Так или иначе, она может иметь власть и влияние, которых нет у меня, или воззвать к чужим власти и влиянию. Помогите мне добраться до нее и предупредить брата, Селтис, и моя благодарность, клянусь вам, будет безграничной. Я законный король, хотя еще и не помазанник. Мое восхождение на трон — дело будущего, как и ваше вознаграждение. И при всем том, человек вашей мудрости и учености, несомненно, лучше меня знает долг подданного по отношению к суверену. Полагаю, вы понимаете, что я прошу лишь о том, на что имею полное право.

— Ну что ж, Фербин, — сказал старый схоласт, откинувшись к спинке своего стула и снимая очки, чтобы снова их осмотреть. — Не знаю, что для меня было бы неожиданнее: узнать, что ваши слова — чистая правда или что ваши способности к сочинительству улучшились в миллион раз. — Он снова водрузил очки на нос. — Откровенно говоря, я бы предпочел, чтобы ваши слова были выдумкой. Мне было бы спокойнее знать, что вам не пришлось наблюдать за этой сценой, что вашего отца не убивали, а регент — вовсе не чудовище. Но я склонен поверить вам. Я соболезную вам так, что это не выразить словами. Однако, надеюсь, вы понимаете, что я попытаюсь как можно больше сократить ваше пребывание здесь. Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь вам, и отправлю одного из старших тьюторов с посланием к вашему брату.

— Спасибо, мой старый друг, — с облегчением сказал Фербин.

— И тем не менее вы должны знать, что о вас ходят всякие слухи, Фербин. Говорят, что вы бежали с поля боя и вскоре были убиты. И еще: теперь, когда вы считаетесь мертвым, вас будто бы обвиняют во множестве преступлений против государства и общества, серьезных и не очень.

— Что?! — воскликнул Фербин.

— Именно так, — подтвердил Селтис. — Судя по всему, вас хотят объявить дезертиром. А кроме того — на случай, если вы остались-таки в живых, — обесчестить вас, чтобы любой, кому вы доверитесь, тут же сообщил властям. Будьте же осторожны, молодой человек, который был мальчиком, и принц, который надеется стать королем.

— Бесчестие и подлость, — выдохнул Фербин, чувствуя, как пересыхает у него во рту. — Несправедливость и клевета. Невыносимо. Невыносимо. — Он почувствовал страшный прилив злости, так что даже руки задрожали, и с удивлением посмотрел на свои трясущиеся пальцы, потом проглотил слюну, со слезами глядя на старого наставника. — Вот что я вам скажу, Селтис. Я все время чувствую, что мой гнев уже не может стать сильнее, что он достиг пределов, за которыми станет непереносимым для человека, и все же ярость моя постоянно возрастает. И все это — из-за кучи испражнений по имени тил Лоэсп.

— Учитывая все сказанное вами, — заметил Селтис, вставая, — этому вовсе не следует удивляться. — Он подошел к шнурку, висевшему на стене за столом. — Хотите выпить?

— От хорошего вина не откажусь, — оживился Фербин. — Мой слуга предпочитает напитки, которыми я не стал бы мыть задницу своему рауэлу.

Селтис дернул за шнурок, вдалеке раздался звон гонга. Он снова подошел к принцу и сел рядом с ним.

— Значит, вы хотите, чтобы я попросил октов пустить вас в башню и доставить на поверхность.

— Можно сказать и так, — нервно произнес Фербин, подаваясь вперед. — Конечно, теоретически существуют королевские прерогативы, которыми я мог бы воспользоваться, но это равняется самоубийству. С вашим пропуском я смогу обмануть шпионов и осведомителей тила Лоэспа.

— Не только шпионов и осведомителей: возможно, даже армию и весь народ. Все, кто считает себя верноподданными, станут видеть врага в том, чьими верноподданными они должны быть.

— Это верно. Я должен довериться своему разуму и разуму моего слуги, хоть он порой и приводит меня в бешенство.

Фербину показалось, что у Селтиса озабоченный вид.

К дверям подошел слуга и выслушал заказ на вино. Когда дверь снова закрылась, Фербин подался вперед и торжественно проговорил:

— Я молился МирБогу, мой добрый Селтис.

— Вреда это не принесет, — сказал главный схоласт, по-прежнему озабоченный.

Кто-то громко постучал в дверь.

— Войдите! — сказал Селтис и обратился к принцу: — На кухне обычно не так растороп...

В комнату влетел Хубрис Холс, поклонился главному схоласту, а Фербину сказал:

— Ваше высочество, боюсь, что нас обнаружили.

Фербин вскочил на ноги.

— Что? Как?

Холс неуверенно посмотрел на Селтиса.

— Маленький схоласт на крыше, ваше высочество, — он просигналил с помощью оптического телеграфа пролетавшему патрулю. — Три рыцаря на каудах направляются сюда.

— Мунрео, — сказал, тоже вставая, главный схоласт.

— Может, они просто... с визитом? — спросил Фербин.

— Сейчас нужно исходить из худшего, — сказал Селтис, подходя к своему столу. — Вам лучше поспешить. Я постараюсь задержать их, насколько смогу.

— С нашими скакунами от них не уйти! — возразил Фербин. — Селтис, у вас есть летающие звери?

— Нет, Фербин, у нас их нет. — Схоласт вытащил ключик из ящика, откинул к стене ковер за столом, со стоном опустился на колени и, открыв маленькую дверцу в полу, вытащил два толстых серых конверта, надежно затянутых металлическим шнурком. Открыв клапаны конвертов, он быстро вписал имена и поставил штамп схоластерии. — Держите, — сказал он, протягивая конверты Фербину. — Башня Д’ненг-оал. Башнемастера зовут Айайк.

— Айк, — повторил Фербин.

Селтис цокнул языком и записал для него имя.

— Айайк, — сказал принц. — Спасибо, Селтис. — Он повернулся к своему слуге. — Ну, Холс, что будем делать?

Холс посмотрел на него с мучительным выражением на лице.

— У меня против воли родилась идея, ваше высочество.

* * *

Три кауда были привязаны к кольцу на плоской крыше главного здания схоластерии. На громадных летучих зверей собрались поглазеть зеваки — в основном молодые схоласты и слуги. Звери сидели на задних лапах и жевали то, что было в намордных мешках. Судя по всему, они презрительно игнорировали собравшуюся толпу. Порывы теплого ветра взъерошивали их гребни, заставляли хлопать цветастые попоны под крыльями седел. Фербин и Холс поспешили вверх по ступенькам и прошли на другую сторону крыши.

— Дорогу! — кричал Холс, пробиваясь сквозь толпу.

Фербин вытянулся во весь свой рост, шагая размашистым мужским шагом, с высокомерным выражением на лице.

— Да! Прочь с дороги! — кричал он.

Холс отодвинул в сторону двух молодых людей, потом показал на другого:

— Ну-ка, ты, отвяжи двух зверей. Только двух. Быстро!

— Их хозяева поставили меня охранять их, — возразил молодой человек.

— А я говорю — отвяжи. — Холс вытащил свой короткий меч.

Как же они здесь далеки от жизни, подумал Фербин, видя, как расширяются глаза молодого человека и как он принимается дрожащими пальцами отвязывать одного из зверей. Поразиться при виде кауда и испугаться обнаженного меча!

— Ты! — закричал Холс на другого юнца. — А ну помоги ему!

Фербин испытывал гордость за Холса, к которой примешивалась доля зависти — даже некоторая досада, признался он себе. Жаль, что сам он не был таким же энергичным или хотя бы полезным. Пытаясь вспомнить, как выглядел Мунрео, принц обвел взглядом лица собравшихся, числом около двадцати.

— Здесь есть Мунрео? — возвысил голос Фербин, перекрывая шепоток юныхсхоластов.

— Он ушел с рыцарями, сударь, — сказал кто-то.

Шепоток возобновился. Фербин оглянулся и обвел взглядом лестницу, ведущую на крышу.

— Кто здесь старший? — пролаял он.

Схоласты переглянулись, и скоро вперед вышел высокий парень.

— Я.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил Фербин, вытаскивая из кармана два плотных конверта. Снова расширенные глаза, кивки. — Если вы преданы вашему главному схоласту и законному королю, то обязаны ценой своей жизни охранять эту лестницу. Никто больше не должен подняться сюда. И отсюда никого не выпускайте, пока мы здесь.

— Да, сударь.

На лице высокого схоласта поначалу нарисовалось сомнение, но потом он направился к лестнице вместе с двумя однокашниками, где все трое и встали.

— Остальных я прошу отойти туда, — Фербин указал на дальний угол крыши.

Схоласты подчинились, хотя и не без ропота. Фербин повернулся. Холс тем временем снял намордный мешок с одного из каудов и встряхнул его, вываливая содержимое. Животное протестующе вякнуло, но Холс развернул его мордой к ближайшему краю крыши и быстро накинул пустой мешок ему на голову.

— Прошу сделать то же самое с другим, ваше высочество, — сказал он Фербину, направляясь ко все еще привязанному кауду. — Он должен смотреть в ту же сторону, что первый.

Фербин сделал то, о чем просил Холс, начиная все понимать. К горлу подступила тошнота. Два кауда с намордными мешками на головах послушно положили головы на крышу и, видимо, тут же уснули.

Холс успокаивал третьего кауда, похлопывая его по носу и бормоча ласковые слова, хотя его короткий меч был уже приставлен к длинной шее. Затем он резким движением полоснул животное по горлу. Оно дернулось, натянув привязанные поводья, и свалилось на спину. Крылья кауда наполовину раскрылись, потом снова сложились, длинные ноги взбрыкнули. Потом — под потрясенные крики некоторых схоластов — кауд замер. Темная кровь заструилась по пыльной крыше.

Холс отер кровь с меча, вложил его в ножны и, пройдя мимо Фербина, сорвал намордные мешки с двух оставшихся каудов. Те подняли головы, из широких ртов вырвалось низкое ворчание.

— Садитесь, ваше высочество, — сказал Холс. — Постарайтесь, чтобы он не увидел мертвого.

Фербин запрыгнул на ближайшего к нему кауда, устроился понадежнее в седле и пристегнулся. То же самое сделал и Холс. Фербин застегивал на себе куртку, когда его кауд, выгнув длинную кожистую шею, оглянулся и посмотрел на всадника с недоуменным, как показалось Фербину, выражением. Возможно, он наконец осознал, что наездник сменился. Глупость каудов вошла в поговорку. На протяжении поколений из них выбивали начатки разума, прививая взамен послушание и выносливость. Фербин никогда не слышал, чтобы кауд был приучен только к одному наезднику. Он похлопал летучую тварь по морде, подтянул вожжи, потом стукнул ногами по бокам. Животное встало на сильные, длинные ноги и с сухим шуршанием полураспахнуло крылья. Мгновение — и Фербин оказался высоко над головами потрясенных, даже испуганных схоластов.

— Готовы? — прокричал Холс.

— Готов! — откликнулся Фербин.

Они подогнали каудов к краю крыши. Те перемахнули через парапет и одним духом ринулись в воздух, отчего у наездников перехватило дыхание. В это время со стороны лестницы раздались крики. Фербин гикнул — отчасти от страха, отчасти от радости, — когда громадные крылья со щелчком распахнулись и он вместе с каудом начал падать на брусчатку двора двенадцатью этажами ниже. Воздух свистел у него в ушах. Кауд стал выходить из пике, и Фербин почувствовал, как его прижимает к седлу. Он бросил взгляд вбок, на Холса — тот с мрачным лицом натягивал обеими руками вожжи, выравнивая животное. Наконец гигантские звери захлопали крыльями. Послышался далекий треск — вероятно, ружейные выстрелы. Что-то просвистело между каудом Фербина и каудом Холса, но они уже быстро удалялись от схоластерии, летя над полями и реками.

7. ПРИЕМ

Прием состоялся в величественном зале дворца после похорон умершего короля: тот упокоился в семейном мавзолее Хаусков, невдалеке от дальполюсной стороны городских стен. С утра шел дождь, и за высокими окнами большого зала было пасмурно. В зеркальных стенах отражались сотни свечей; король недавно установил во дворце светильники с ламповым камнем и параллельно провел электрическое освещение, но оба оказались не очень надежными. Поэтому Орамен обрадовался, увидев свечи. Свет от них был мягче, и в комнате не пахло вонючими газами от лампового камня.

— Фантиль! — воскликнул Орамен, увидев секретаря двора.

— Да, ваше высочество. — На Фантиле было самое что ни на есть официальное одеяние, отороченное красными траурными лентами. Он низко поклонился при виде принца. — Это самый горестный день в моей жизни. Мы должны надеяться, что он знаменует окончание скорбных времен.

— Мой отец не желал бы ничего иного. — Орамен увидел двоих помощников Фантиля, ждущих за спиной у секретаря: они переминались с ноги на ногу, как дети, которым хочется в туалет. Орамен улыбнулся. — Кажется, вас ждут, Фантиль.

— Позвольте оставить вас, ваше высочество?

— Конечно, — сказал Орамен, отпуская Фантиля, которого ждали его обязанности. День у секретаря, верно, выдался трудный. Сам принц был вполне удовлетворен своими обязанностями — стоять и наблюдать.

В большом, гулком зале, казалось, царила атмосфера облегчения. Орамен лишь недавно начал чувствовать, что такое атмосфера. Как ни удивительно, но именно этому его специально учил Фербин. Прежде Орамен был склонен избегать разговоров о таких абстракциях, как «атмосфера», считая их несущественными, — пусть об этом, за неимением более достойных предметов, разглагольствуют взрослые. Теперь он поумнел и, размышляя о собственной печали, пытался оценить общий эмоциональный настрой подобных собраний.

За прошедшие годы Орамен многому научился у брата. В основном это касалось того, как избежать трепки — чтобы наставники не драли тебя за патлы, чтобы обманутые заемщики не обратились к твоему отцу за получением карточного долга, чтобы разгневанные отцы и мужья, требующие сатисфакции, не добрались до тебя и так далее. Но если говорить об атмосфере, то Фербин преподал младшему брату настоящий урок, а не просто подал плохой пример.

Фербин научил Орамена прислушиваться в таких случаях к собственным ощущениям. Это было нелегко. Чувства нередко переполняли Орамена в непростой светской обстановке, и он пришел к убеждению, что в подобных обстоятельствах испытывает все возможные эмоции (и они тем самым взаимно уничтожаются) или вообще никаких. Бывало иначе — он присутствовал на церемонии или собрании, но так, словно его там не было, чувствуя себя посторонним и непричастным к событию — потеря времени для него самого, малоприятные ощущения для других. Его не сильно мучила неполноценность в светском плане — ведь сыну короля почти все сходит с рук, что и пытался постоянно доказывать Фербин. Но это стало раздражать Орамена, и он знал, что с годами раздражение будет только нарастать. Поэтому он, хоть и был младшим принцем, решил, что надо активнее проявлять себя на церемониях и светских приемах.

Благодаря случайным урокам Фербина Орамен научился достигать внутреннего спокойствия, а потом усиливать те чувства, что оставались, и ориентироваться на них. Поэтому, если недолгое пребывание на светском приеме отчего-то вызывало напряжение, значит, и общая атмосфера на этом собрании была несколько напряженной. Если же он чувствовал себя легко, значит, общая атмосфера была спокойной.

А вот в них, думал Орамен, стоя в большом зале и глядя на собирающихся людей, видна искренняя печаль, смешанная с подспудным опасением: что будет теперь, когда умер великий король (бывший монарх сильно вырос после смерти в глазах подданных, словно становился легендой)? Но замечалось и некоторое возбуждение. Все знали о приготовлениях к атаке на почти беззащитный, как считалось, Делдейн. А следовательно, война — как полагал покойный король, последняя в истории — приближалась к окончанию.

Сарлы были близки к достижению цели, которую почти всю жизнь преследовал Хауск: делдейны потерпят поражение, презренные и ненавистные аултридии придут в замешательство, МирБог будет защищен (или даже спасен?), и окты, давние союзники сарлов, исполнятся благодарности, а может, и почувствуют себя обязанными. Наступала новая эпоха мира, согласия и прогресса, о которой столько говорил король Хауск. Сарлы покажут себя великим народом, станут набирать силу и влияние на всей планете, затем в населенных чужеземцами верхних небесах и сделаются полноправными участниками большой игры, эволютами, цивилизацией, достойной (когда-нибудь, в отдаленном будущем) общаться на равных даже с Оптимами галактики — мортанвельдами, Культурой и прочими.

Орамен знал, что именно к этому всегда стремился отец. Хауск понимал, что не доживет до этого дня, как и Орамен или даже дети Орамена. Но ему было достаточно знать, что он хоть немного приблизился к этой, увы, далекой цели, что его усилиями создан прочный фундамент для великой башни, сложенной из устремлений и подвигов.

Сцена невелика, зато зрителей много — так звучала любимая поговорка Хауска. Отчасти король имел в виду, что МирБог наблюдает и, может быть, даже воздает должное совершаемому сарлами во имя его. Тут, правда, была трудность — ведь сарлы являлись примитивной цивилизацией, почти смехотворно недоразвитой по меркам тех же октов, не говоря уже о нарисцинах, а тем более мортанвельдах и других Оптимах. Но истинное величие в том и состояло, чтобы делать все возможное, имея то, что имеешь. И тогда твое величие, твоя целеустремленность, твоя решимость и непоколебимость будут оцениваться более сильными народами не в абсолютном плане — в этом случае твои свершения вряд ли заметят, — а в относительном, с учетом небольших возможностей сарлов.

В некотором смысле, как однажды сказал отец (он редко впадал в созерцательное настроение, и такие случаи запоминались надолго), сарлы и подобные им народы гораздо сильнее, чем тысячекратно более развитые Оптимы с их миллионами искусственных миров, кружащихся в небесах, с их думающими машинами, рядом с которыми простые смертные казались ничтожествами, и миллиардами звездолетов, плывущими между светилами, как металлический крейсер — среди морских волн. Орамен нашел это заявление, мягко говоря, примечательным.

Его отец утверждал, что уже сама изощренность, свойственная Оптимам и им подобным, ограничивает их. Великий звездный остров за пределами Сурсамена имел громадные размеры, и все же галактика была довольно густонаселенным, обжитым и обустроенным местом. Оптимы — мортанвельды, Культура и прочие — были сознательными, воспитанными, цивилизованными народами и существовали бок о бок со своими соседями по Большому овалу. Их царства и поля влияния — а в какой-то мере также история, культура и достижения — перемешивались и частично совпадали, что уменьшало их сплоченность как организованных сообществ, делало их неспособными к оборонительной войне.

Точно так же у них не было или почти не было причин для соперничества, а значит, и для войн. Вместо этого они были повязаны множеством пактов, контрактов, конвенций и даже взаимопониманием — во многом невысказанным. Все это имело целью сохранить мир, избежать трения между существами, несхожими по форме, но достигшими одинакового уровня цивилизационного развития: такого, при котором дальнейший прогресс мог только увести в сторону от реальной жизни галактики.

В итоге, если отдельные личности и пользовались едва ли не полной свободой, общество в целом располагало минимальной свободой выбора, явно не отвечавшей его колоссальному военному потенциалу. По большому счету, ему практически нечего было делать. На этом уровне не случалось или почти не случалось серьезных войн, борьбы за место под солнцем и за власть — разве что шли едва заметные, неспешные маневры. Последний серьезный — скажем так, заметный — конфликт случился тысячу коротких лет Восьмого назад, когда Культура сражалась с идиранами, а борьба — по крайней мере, со стороны Культуры — велась, как ни странно, за принципы. (Орамен подозревал, что, если бы Ксайд Хирлис не подтвердил этого, отец никогда бы не поверил в такую нездоровую бессмыслицу.)

У Оптим не было ни королей, которые вели бы целые народы к единой цели, ни настоящих врагов, с которыми приходилось бы драться, ни материальных ценностей, которые они не могли бы при желании создать без особых затрат и в любых количествах. А потому им не нужно было сражаться за ресурсы.

Но сарлы, обитатели Восьмого, маленькая доблестная раса, были вольны угождать своим склонностям и свободно предаваться своим разборкам. Фактически они могли делать все, что угодно, насколько позволял технический уровень. Разве это не прекрасно? Некоторые из пактов Оптимы были снисходительно сформулированы так, чтобы народы вроде сарлов могли беспрепятственно вести себя подобным образом во имя невмешательства и сдерживания культурного империализма. Разве это не щедрый подарок? Право пробиваться к власти и влиянию мечом, ложью и мошенничеством было гарантировано принципами чужой цивилизации!

Король находил это весьма забавным. Сцена невелика, зато зрителей много! Еще он напоминал Орамену: никогда не забывай, что можно оказаться участником спектакля и даже не подозревать об этом. Оптимы беспрепятственно могли наблюдать за всем, что происходит среди народов, беззащитных против таких технологий, — как, например, сарлы. Для Оптим это был один из способов немного расцветить свое существование и напомнить себе, что такое варварская жизнь. Они наблюдали, подобно богам, и, хотя шпионаж ставился под контроль, согласно всевозможным соглашениям и пактам, последние не всегда соблюдались.

Нездорово? Может быть. Но народам вроде сарлов приходилось платить эту цену за разрешение вести себя таким образом. Иначе Оптимы сочли бы их поведение слишком отвратительным и не стали бы его терпеть. Ну да ничего. Вдруг когда-нибудь потомки нынешних сарлов будут летать между звездами и наблюдать за собственными подопечными-варварами! К счастью, сообщил отец юному Орамену, они оба тогда уже будут благополучно мертвы.

Никто не знал, насколько пристально наблюдают за сарлами. Орамен задавал себе этот вопрос, оглядывая большой зал. Может, глаза иноземцев наблюдают за этим огромным собранием в темно-красных одеяниях. Может, вот прямо сейчас они устремлены на него.

— Орамен, мой милый юный принц, — сказала дама Ренек, оказавшаяся вдруг рядом с ним, — вы не должны стоять здесь! Люди решат, что вы — статуя! Идемте — проводите меня к безутешной вдове, и мы вместе отдадим ей дань уважения. Что скажете?

Орамен улыбнулся и взял даму под руку. Ренек была ослепительно красива в малиновом платье. Волосы цвета ночи выбивались из-под алого траурного чепца — всюду торчали колечки и завитки, обрамлявшие идеально гладкое, безупречное лицо.

— Вы правы, — сказал Орамен. — Мне следует подойти к этой даме и сказать ей необходимые слова.

Они вместе пошли сквозь толпу. С того момента, как Орамен в последний раз обращал внимание на собравшихся, их стало намного больше — кареты доставили новых скорбящих. Теперь здесь были сотни людей, одетые в различные оттенки красного. Только эмиссар урлетинских наемников и командир рыцарей-ихтьюэнов, этих воинов благочестия, получили послабление, но и они отдали дань традиции. Эмиссар снял почти все высушенные частицы своих врагов, обычно притороченные к одежде, и напялил коричневую шапочку, которую наверняка считал красной. А командир рыцарей прикрыл алой вуалью самые жуткие шрамы на лице. Здесь были не только гуманоиды: обоняние сообщило Орамену о присутствии посла октов — Киу.

И посреди этой толпы — придворные животные. Инты — стелющиеся по полу, переливающиеся пушистые волны — постоянно втягивали воздух и радостно бросались за ярко-красными лентами; риры осторожно, крадучись, шествовали вдоль стен — стройные, высотой до колена, еле переносившие свои алые воротники; чупы скакали и прыгали по натертым до блеска деревянным плитам, тыкались в бедра и поясницы, нервничали при виде чужеземцев, гордо несли на спинах маленькие детские седла, перевязанные по бокам красным — цветом траура. На всех больших скакунах королевства в этот день были алые чепраки.

Следуя за Ренек, чье шуршащее красное платье разрезало толпу, Орамен одарял улыбками множество слегка встревоженных лиц, стараясь нащупать правильное соотношение глубокой скорби и ободряющего сочувствия. Ренек шла, скромно опустив голову, но в то же время, казалось, ощущала каждый брошенный на нее взгляд и подпитывалась вниманием толпы.

— Вы выросли, Орамен, — сказала она, замедляя шаг, чтобы идти бок о бок с принцем. — Еще вчера казалось, что я могу смотреть на вас сверху вниз. Но теперь это в прошлом. Теперь вы стали выше меня — почти что мужчина.

— Надеюсь, это и вправду я расту, а не вы уменьшаетесь.

— Что? Ах, конечно! — сказала Ренек и сжала его руку, всем своим видом изображая смущение. Затем она подняла голову. — Так много народу, Орамен! Все они теперь — ваши друзья.

— Раньше я не испытывал недостатка в друзьях. Но, видимо, я должен признать, что ошибался.

— Вы пойдете с армией, Орамен, — туда вниз, в Девятый, — чтобы сражаться с этими подлыми делдейнами?

— Не знаю. На самом деле решаю не я.

Ренек опустила глаза на подол своего изящного красного платья, вскидывавшийся перед ней с каждым шагом.

— Возможно, решать все же должны вы.

— Возможно.

— Я надеюсь, победа не за горами! Я хочу увидеть Великий водопад Хьенг-жара и Безымянный Город.

— Как мне говорили, и там и там — потрясающие виды.

— Моей подружке Ксайдии — она, конечно, старше меня, но все же, — как-то раз удалось посмотреть на них. В не столь суровые времена. Ее отец был послом у делдейнов и взял ее с собой. Она говорит, что ничего подобного в жизни не встречала. Целый город. Представьте только! Как хочется их увидеть!

— Не сомневаюсь, что это произойдет.

Они подошли к тому месту, где сидела Харн, дама Аэлш, в окружении собственных фрейлин, многие из которых сжимали в руках платки и промокали глаза. У самой Харн глаза были сухи, хотя и полны горечи.

Покойный отец Орамена ни одну из своих женщин не сделал королевой, держа это место вакантным на тот случай, если вдруг потребуется закрепить мятежную или крайне необходимую территорию. Говорили, что Хауск несколько раз был близок к тому, чтобы жениться. Такие разговоры часто шли среди послов и королевских дипломатов; если верить слухам, король был женат почти на всех мыслимых принцессах Восьмого и минимум на одной из Девятого. Однако благодаря его военным успехам для закрепления завоеваний так и не потребовался стратегический брак. Король предпочитал поэтому тактические союзы с аристократией собственного королевства, тщательно подбирая себе наложниц.

Мать Орамена, Аклин, дама Блиск, — которая родила и его старшего брата, горько оплакиваемого Элима, — была сослана вскоре после рождения Орамена. Как говорили, это случилось по настоянию Харн — будучи старше, та чувствовала, что ее положение уязвимо. А может, две женщины просто поссорились — разные придворные выдвигали разные версии. Орамен не помнил свою мать — только нянек, слуг и отца, который бывал наездами и умудрялся казаться еще более далеким, чем начисто отсутствующая мать. Ее выслали в Херетесур — островную провинцию в океане Виламиан, вдали от Пурла. Теперь, когда Орамен стоял ближе к подлинному источнику власти, одной из его целей было вернуть мать ко двору. Он никому не открывал своего намерения, но почему-то чувствовал, что Харн знает о нем.

Последним представителем этой большой и несчастливой семьи стала Вейм, дама Анаплиа. Она всегда была хрупкой, а тяжелая беременность доконала ее. Доктора сказали королю, что спасти можно либо ребенка, либо мать. Хауск предпочел спасти ребенка, ожидая мальчика, но вместо этого был осчастливлен недоношенной крошечной девочкой. Несчастье так потрясло короля, что ребенок целый месяц оставался без имени. Наконец девочку нарекли Джан. Шли годы. Король не делал тайны, в первую очередь от Джан, что если бы знал обо всем заранее, то в жертву принесли бы ее. Он утешался только тем, что девочку можно будет выдать замуж и получить дипломатическую выгоду.

Под конец жизни король взял еще двух молодых наложниц, хотя их и содержали в малом дворце на другом конце города — опять же по настоянию Харн, если верить дворцовым слухам. Но именно Харн признали полноправной вдовой, отказав ей только в титуле. Две юные наложницы даже не присутствовали на похоронах — впрочем, никто их и не звал.

— Моя добрая дама, — сказал Орамен, низко кланяясь Харн, — только в вас я чувствую глубокую скорбь, равную моей и даже превосходящую ее. Я прошу вас принять мои искренние соболезнования. Если среди этого темного времени пробьется луч света, пусть им станет наше сближение. Пусть смерть моего отца и вашего сына установит более теплые отношения между нами. Король всегда стремился к гармонии, пусть даже через изначальный конфликт, а Фербин был настоящим гением общения. Мы можем воздать должное им обоим, установив между собой согласие.

Эту речь — тщательно составленный набор слов — Орамен подготовил несколько дней назад. Он хотел сказать «смерть короля», но получилось по-другому, а почему — непонятно. Принц был недоволен собой.

Дама Аэлш сохранила строгое выражение на лице, но при этом едва заметно кивнула.

— Благодарю вас за эти слова, принц. Я уверена, мы оба будем счастливы, если при дворе воцарится согласие. Мы должны сделать для этого все возможное.

Вот этим, подумал Орамен (Ренек подошла к Харн сбоку, взяла ее руки в свои, пожала их и заговорила о том, как невыносима ее скорбь), и придется ограничиться. Нет, его не отвергли с порога, но он ожидал вовсе не этого. Он перехватил мимолетный взгляд Харн, пока Ренек продолжала свою речь, поклонился и отвернулся.

* * *

— Как идут приготовления, фельдмаршал? — спросил Орамен у недавно назначенного главнокомандующего.

Костлявый до отвращения Уэрребер стоял с бокалом в руке, глядя на хлеставший за окном дождь. Повернувшись, он сверху вниз посмотрел на Орамена.

— Удовлетворительно, ваше высочество, — мрачно ответил военачальник.

— Судя по слухам, наступление начнется через десять дней.

— Я тоже слышал об этом, ваше высочество.

Орамен улыбнулся.

— Мой отец был бы счастлив возглавлять нашу армию сейчас.

— Да, ваше высочество.

— Нам сильно будет его не хватать? Я хочу сказать, в исходе кампании нет сомнений?

— Это большая потеря, ваше высочество, — сказал Уэрребер. — Но он оставил армию в превосходном, как никогда, состоянии. И солдаты, конечно, горят желанием отомстить за его смерть.

— Гм, — проговорил Орамен, нахмурившись. — Я слышал, что пленные делдейны после его смерти были перерезаны.

— Убиты, ваше высочество. Война есть война.

— Но это случилось после сражения. По всем правилам, обращение с ними должно быть таким, какого мы бы хотели для наших пленных.

— Да, и после сражения тоже были убитые, сэр. Это достойно сожаления. Солдаты, несомненно, ослепли от горя.

— А вы были с ним в момент смерти, дорогой Уэрребер? Вы помните такой приказ?

Фельдмаршал подался назад и чуть подтянулся: он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ваше высочество, — сказал он, глядя на принца поверх своего большого и длинного носа, — это прискорбно, но порой бывает так, что обходить молчанием некоторые вещи — благо для всех. Лучше не бередить свежую рану. Это не принесет ничего, кроме боли.

— Ах, Уэрребер, меня не было у смертного одра моего отца. И мне надо знать, как это произошло, — ведь я же сын. Не поможете ли вы запечатлеть это событие в моей памяти, чтобы я мог наконец оставить его в прошлом? Иначе мне будет казаться, что сцена, слова, поступки постоянно меняются, потому что для меня нет определенности. Это станет застарелой раной, я буду бередить ее снова и снова.

Фельдмаршал выглядел очень смущенным — Орамен никогда его таким не видел.

— Я не был с вашим отцом, когда он умирал, — сказал Уэрребер. — Я был с экзалтином и получил известие в дороге, а потом долго стоял снаружи здания — не хотел мешать, пока там пытались спасти короля. Я не слышал, чтобы ваш отец отдавал такой приказ касательно пленных, но это не значит, что приказа не было. Впрочем, уже неважно. Умерщвлен ли враг по приказу или в приступе горя, его не воскресить.

— Нет, я не желаю обсуждать это, — сказал Орамен. — Меня больше волнует репутация отца.

— Должно быть, его мучили сильная боль и отчаяние, ваше высочество. В таких случаях люди не могут отвечать за свои поступки. Они становятся сами не свои и говорят такие слова, каких обычно никогда бы не сказали. Даже самые отважные люди. Смерть не всегда бывает назидательной. Повторяю, ваше высочество, лучше в этом не копаться.

— Вы хотите сказать, что отец умер совсем не так, как жил? Он счел бы это тяжелым обвинением.

— Нет, ваше высочество, я этого не говорю. И в тот момент, когда он умер, меня рядом не было. — Уэрребер помолчал, словно не зная, как точнее выразиться. — Ваш отец был храбрейшим из всех, кого я знал. Не представляю, чтобы он не проявил стойкости перед лицом смерти, как делал не раз, смотря ей в глаза. Но он был не из тех, кого сильно влекло прошлое. Даже совершив ошибку, он извлекал из нее урок, а потом забывал о ней. Мы должны поступать так, как поступил бы он, и смотреть в будущее. А теперь, ваше высочество, прошу прощения, но меня ждут в штабе. Планирование операции еще далеко не закончено.

— Конечно, Уэрребер, — сказал Орамен, прикладываясь к бокалу. — Я не хотел задерживать вас или без надобности растравлять какие-то раны.

— Да, ваше высочество. — Фельдмаршал поклонился и вышел.

* * *

Орамен счел себя в какой-то мере избранным — ему столько удалось извлечь из Уэрребера, слывшего молчуном. Этого совсем нельзя было сказать об экзалтине Часке — следующем, к кому обратился принц, желая знать все обстоятельства смерти отца. Экзалтин был округл телом и лицом, а в темно-красных одеяниях казался еще толще. Он разразился длинной историей о своем присутствии при последних минутах короля, сводившейся к тому, что его, Часковы, глаза были полны слез, а в ушах стоял единогласный скорбный плач, так что ничего толком он, Часк, не запомнил.

— А как продвигаются ваши занятия, юный принц? — спросил экзалтин так, словно возвращался к более важной теме. — Продолжаете пить из источника знаний? Да?

Орамен улыбнулся. Он привык к тому, что взрослые спрашивают о его любимых школьных предметах, когда не могут придумать ничего другого или хотят уйти от неприятного разговора. А потому он отделался общими словами и удалился.

* * *

— Говорят, что мертвые смотрят на нас из зеркал. Это правда, Джильюс?

Королевский врач повернулся с испуганным лицом, потом споткнулся и чуть не упал.

— Ваш... да, принц Орамен.

Доктор был маленьким человечком и обычно выглядел напряженным и нервным на вид. Но сейчас его словно переполняли бодрость и энергия. Кроме того, он непрерывно покачивался и смотрел стеклянным взглядом, отчего казался выпившим. Перед тем как Орамен подошел к нему, он смотрел на свое отражение в одном из зеркал, которые покрывали половину стен зала. Орамен искал доктора, пробираясь сквозь толпу, принимая выражения сочувствия, не скупясь на подобающие случаю комплименты и стараясь казаться — и быть — исполненным скорби, мужества, спокойствия и достоинства одновременно.

— Вы видели моего отца, Джильюс? — спросил Орамен, кивая на зеркало. — Он там был? Смотрел на нас?

— Что, что такое? — спросил маленький доктор. От него пахло вином и какой-то едой. Наконец он словно возвратился к реальности, повернулся, снова покачнувшись, и заглянул в высокое зеркало. — Что? Мертвые? Нет, я никого не видел. Честное слово, никого, мой принц.

— Видимо, смерть моего отца сильно повлияла на вас, мой добрый доктор.

— Разве могло быть иначе? — спросил Джильюс. Его докторская шапочка сползла на ухо и на лоб, чуть ли не закрыв правый глаз. Из-под шапочки торчали клочки седых волос. Доктор заглянул в свой бокал, почти пустой. — Разве могло быть иначе?

— Я рад, что нашел вас, Джильюс, — сказал Орамен. — Я хочу поговорить с вами с того самого дня, как был убит отец.

Доктор закрыл один глаз и, прищурившись, посмотрел на него.

— Да? — произнес он.

Орамен с детских лет видел вокруг себя пьяных. Вообще-то пьянство было ему не по душе (вряд ли стоило упорно добиваться головокружения вместе с тошнотой), но ему нравилось сидеть в одной компании с выпившими — он уже знал, что в этом состоянии люди нередко выдают свою тщательно скрываемую сущность, выбалтывают разные сведения или слухи, чего не стали бы делать так поспешно в трезвом виде. Он подумал, что нашел Джильюса слишком поздно — тот уже успел порядком набраться, — но все равно решил попробовать.

— Вы были с моим отцом, когда он умирал, несомненно.

— Это была несомненная смерть, вы правы, ваше высочество. — Доктор зачем-то попытался улыбнуться. Но скоро улыбка исчезла, сменилась выражением отчаяния. Потом он уронил голову, так что лица уже не было видно, и принялся бормотать примерно следующее: — Что, почему несомненная? Какая еще несомненная? Джильюс, ты идиот...

— Доктор, я хочу знать о последних минутах отца. Для меня это важно. Я чувствую, что не обрету покоя, пока не узнаю. Пожалуйста... вы можете припомнить?

— Покой? — сказал Джильюс. — Что за покой? Что за покой тут может быть? Покой... покой — это благо. Обновляет организм, расслабляет нервы, восстанавливает мышцы, позволяет снять механическое напряжение с главных органов. Да, это покой, и мы можем стремиться к нему. Смерть — это не покой, нет, смерть — это конец покоя. Смерть — это гниение и разложение, а не укрепление! Не говорите мне о покое! Какой тут может быть покой? Скажите мне? Где покой, когда наш король в могиле? Для кого? А? Я так не думал!

Орамен отступил от разбушевавшегося доктора. Можно было лишь догадываться о силе чувств несчастного. Как он, должно быть, любил короля! Как отчаянно переживал его потерю — тем более что оказался не в силах его спасти! Два главных ассистента доктора подошли к нему и подхватили под руки с обеих сторон. Один взял у Джильюса бокал и сунул в карман. Второй взглянул на Орамена, нервно улыбнулся, пожал плечами и пробормотал некое извинение, в конце которого стояло «ваше высочество».

— Что? — вопросил Джильюс. Голова его моталась туда-сюда, словно на сломанной шее, зрачки вращались: доктор пытался разглядеть, кто поддерживает его. — Мои могильщики? Уже? Чтобы я предстал перед судом коллег? Обвинение перед тенями умерших врачей прошлого? Бросьте меня в зеркало. Дайте мне отразить... — Доктор закинул назад голову и завыл: — О, мой король, мой король!

Рыдая, он обмяк в руках ассистентов. Те уволокли его.

— Дорогой Орамен, — сказал тил Лоэсп, неожиданно возникнув рядом с принцем, и посмотрел вслед Джильюсу и его помощникам, — видимо, доктор слишком сильно утешался вином.

— Больше его ничто не утешит, — проговорил принц. — Я чувствую, что его горе превосходит мое.

— Есть уместная скорбь, а есть неуместная, вы так не думаете? — сказал тил Лоэсп, встав рядом с Ораменом.

Он возвышался над принцем, а его волосы в мерцании свечей отливали сединой. В темно-красных штанах и длинном фраке он казался не менее массивным, чем полностью облаченный в доспехи — тем вечером, когда привез тело короля с поля боя. Орамен уже устал быть вежливым.

— Так как же умер мой отец, тил Лоэсп? С достоинством? — спросил он. — Прошу вас, расскажите мне.

Тил Лоэсп стоял, слегка наклонившись над Ораменом, но теперь выпрямился и чуть отошел в сторону.

— Он умер, как подобает королю. Я никогда не гордился им сильнее и не преклонялся перед ним больше, чем в тот миг.

Орамен прикоснулся к руке воина.

— Спасибо, Лоэсп.

— Это мой долг, который я исполняю с радостью, принц. Я всего лишь столбик для подпорки молодого деревца.

— Ваше слово сейчас стало для меня надежной опорой, и я ваш должник.

— Ни в коем случае, ваше высочество. Ни в коем случае. — Несколько мгновений тил Лоэсп улыбался Орамену, потом его взгляд скользнул куда-то за спину принца, и он сказал: — А вот, ваше высочество, более приятное для вас лицо.

— Мой принц, — сказал кто-то за спиной Орамена. Он повернулся и увидел своего старого друга Тоува Ломму — тот стоял и улыбался ему.

— Тоув! — воскликнул Орамен.

— Конюший Тоув, с вашего позволения, принц-регент.

— Конюший? — переспросил Орамен. — Чей? Мой?

— Надеюсь! Никто другой меня бы не взял.

— Способнейший молодой человек, — сказал тил Лоэсп, похлопав Ломму и Орамена по плечу. — Вы только помните, что он должен удерживать вас от озорства, а не склонять к нему. — Тил Лоэсп улыбнулся Орамену. — Оставляю вас наедине, в надежде на ваше хорошее поведение. — Он коротко поклонился и вышел.

Тоув скорбно взглянул на Орамена.

— Не самый подходящий день для озорства, принц. Не самый. Но будем надеяться, что настанут и другие дни.

— Мы будем проводить их вместе, только если ты станешь снова называть меня по имени.

— Тил Лоэсп категорически воспретил мне всяческую фамильярность, вы ведь теперь принц-регент, — притворно нахмурился Тоув.

— Считай, что этот приказ отменен. Мной.

— Ничего не имею против, Орамен. Давай выпьем.

8. БАШНЯ

— Я тебе говорю: это судьба, если не рука самого МирБога... или что у него там есть. Метафорически это рука МирБога. Возможно.

— Думаю, вы недооцениваете роль слепого случая, ваше высочество.

— Слепого случая, который привел меня в то ужасное место?

— Безусловно, ваше высочество: ваш испуганный скакун бежал по бездорожью, пока не нашел тропинку. Естественно, он предпочел ровный путь ухабам и выбрал более легкий маршрут — под гору. Потом появилась старая фабрика — там, где дорога расширяется и идет дальше горизонтально. Естественно, там он и остановился.

Фербин посмотрел на распростертого слугу, который лежал в паре шагов, на покрытой опавшими листьями земле. Большой синий лист замер на его голове. Хубрис Холс невозмутимо встретил взгляд принца.

* * *

Они летели из схоластерии, пока та не скрылась за грядой невысоких холмов, потом сели на поросшем вереском склоне. Внизу простиралась вспаханная земля.

— Кажется, я слышал о башне Д’ненг-оал, — сказал Фербин, пока они обследовали сбрую двух храпящих, фыркающих каудов, — но будь я проклят, если знаю, в какой это стороне.

— И здесь ничего, — сказал Холс, заглянув в один из седельных мешков. — Хотя, если нам повезет, здесь будет карта. Дайте-ка я посмотрю.

Он по локоть запустил руку в мешок. Там оказались карты, немного еды, вода, телескоп, гелиограф, два увесистых карманных хронометра, барометр/высотомер, несколько патронов для пистолетов и винтовок (но никакого стрелкового оружия), четыре небольшие ручные гранаты, маленькое одеяло и всякая каудовая всячина, в том числе множество крисковых орешков — любимого лакомства животных. Холс сунул по одному орешку в пасть каждому. Кауды благодарно тявкнули и заржали.

— Пробовали их, ваше высочество? — спросил Холс, встряхнув мешок с орехами.

— Нет, — ответил Фербин. — Конечно же нет.

— Дрянь ужасная. Горькие, как ведьмина моча. — Холс засунул орехи назад в мешок и поправил его. — А эти сукины рыцари, что притащились в схоластерию, видать, аскеты или что-то похожее. В мешках — никаких радостей для простого человека вроде вина, унджа или крайла. Летуны гребаные.

И Холс покачал головой, осуждая такую непредусмотрительность.

— И никаких защитных очков или масок, — добавил Фербин.

— Наверное, взяли с собой.

Холс стал сравнивать один из патронов с патронами от собственного пистолета.

— Давайте быстренько посмотрим — и дальше, ваше высочество. А? — предложил он, потом тряхнул головой и вывалил патроны на мох.

Они посмотрели на карты. Одна, выполненная в достаточно крупном масштабе, изображала местность в пределах десяти дней лета от Пурла. На ней были обозначены многие сотни громадных башен, а также границы тени и периоды разных гелиодинамиков.

— Вот она, — сказал Фербин, ткнув в карту пальцем.

— Что скажете, ваше высочество? Четыре коротких дня полета?

— Скорее три, — уточнил Фербин, довольный тем, что наконец-то нашлась область практических знаний, в которой он разбирался лучше слуги. — Пять башен по прямой, потом одна вниз — расстояние в четыре раза больше, а после еще три и одна. И в сторону от Пурла, что только к лучшему. — Он поднял взгляд на Обор. Подернутые красноватой аурой очертания светила только-только поднимались над горизонтом: оно начинало свой медленный, предустановленный путь. — Сегодня долгий день. Животным придется дать отдохнуть, но у башни нужно быть до сумерек.

— Я и сам не прочь всхрапнуть. — Холс зевнул и неодобрительно посмотрел на своего летуна: вытянув длинную шею, тот вылизывал гениталии. — Эх, признаться, ваше высочество, я уж надеялся, что больше не увижу этих тварей вблизи.

Кауд Холса поднял голову, но лишь для того, чтобы громко и протяжно пукнуть, словно подтверждая невысокое мнение о нем нового наездника.

— Тебе не по душе крылатые животные, Холс?

— Совсем не по душе, ваше высочество. Если бы боги хотели, чтобы мы летали, то они осчастливили бы нас крыльями, а на каудов наслали проклятие.

— Если бы они не хотели, чтобы мы летали, гравитация была бы сильнее, — ответил Фербин.

— Я не знал, что она регулируется, ваше высочество.

Фербин снисходительно улыбнулся. Он понимал, что его слуга не искушен в иноземной мудрости и не знает, что гравитация, которую они считают нормальной, равняется примерно половине стандартной — что бы это ни означало.

— Ну что? — сказал Холс. — Тронулись?

Оба пошли к своим летунам.

— Лучше одеться потеплее, — заметил Фербин. — Там будет холодно. Тучи рассеиваются, и мы сможем подняться повыше.

Холс вздохнул.

— Если уж без этого никак, ваше высочество...

— А я заведу часы. А? — Фербин поднял хронометр.

— Это необходимо, ваше высочество?

Фербин, множество раз утрачивавший ориентацию в пространстве, ошибочно полагая, будто невозможно пропустить такую громаду, как башня, или уснуть в седле, ответил:

— Думаю, это желательно.

* * *

Они пролетели без всяких происшествий на той высоте, при которой кауды лучше удерживали свою крейсерскую скорость. Вдалеке они видели других летунов, но никто к ним не приблизился. Внизу крохотные поля медленно сменялись пустошами и вересковыми зарослями на низких холмах, потом снова шли поля, маленькие городки и яркие зеленые пространства — плантации роазоарила. Плоды этого растения отправлялись на обогатительные фабрики, где перерабатывались на топливо для паровых двигателей новой эры.

Близ горизонта медленно показались несколько длинных пальцев, наполненных сверкающей водой, — озера Кволук. Фербин узнал остров, на котором стояло семейное имение Хаусков — Мойлиу. Река Кволайн вытекала из озер, петляя, направлялась к далекому экватору и исчезала в дымке. Мерцали серебряные нити каналов, отражая солнечный свет: на равнинах они были прямыми, как стрела, а в холмистой местности — изогнутыми.

Фербина, хотя он был в куртке, пробрала дрожь. В особенности холодно стало коленям, прикрытым только рейтузами и брюками. Без очков и маски глаза постоянно слезились. Фербин обмотал шарфом нижнюю часть лица, но все равно чувствовал себя отвратительно. Он постоянно смотрел на хронометр, прикрепленный к высокому передку седла, и на водостойком блокноте восковым мелком отмечал все башни, каждая из которых сперва вырисовывалась вдали, а потом медленно проносилась справа от них.

Башни, как и всегда, приносили некое странное утешение. С этой высоты было видно больше башен, чем с земли, так что возникало правильное представление об их числе и регулярности расположения. Только на этой высоте, подумал Фербин, ты осознаешь как следует, что живешь в гораздо более обширном мире, чем кажется, — в мире уровней, и на каждом из них свод удерживается над земной твердью с помощью башен. Громадные столбы, объятые бледным свечением, мачты космического корабля, бесконечно изящного и необычайно могущественного. Высоко наверху едва различимая кружевная вязь говорила о том, что здесь, — в тысяче четырехстах километрах над головами Фербина и Холса, хоть они и поднялись в далекую, холодную высь, — вершина башни расходится, расползается по своду невероятно тонкой сетью, словно сотканная из крон громадных деревьев.

Миллион башен удерживал этот мир. Разрушение лишь одной могло уничтожить всё. Не только на этом уровне, любимом и дорогом Восьмом, но и на всех остальных. Может быть, это привело бы к гибели самого МирБога. Но утверждалось, что башни практически неуязвимы, и Сурсамен стоял на месте тысячу миллионов лет. Фербин не знал, шла ли речь об их собственных коротких годах, или долгих годах, или так называемых стандартных, — впрочем, при таких масштабах это вряд ли имело значение.

Фербин отер слезы и внимательно оглянулся, задержав взгляд на точках вдалеке, чтобы понять, происходит ли там какое-то движение. Он не знал, когда известие о случившемся в схоластерии достигнет Пурла. Езда на скакуне займет дней пять, но можно воспользоваться оптическим телеграфом, и тогда отрядят новый патруль. А вообще рыцарям, потерявшим своих животных, нужно всего лишь добраться до ближайшей станции проволочного телеграфа. Кроме того, если патруль не вернется, его хватятся, будут разосланы поисковые отряды, и уж они точно получат сигнал из схоластерии. Селтиса наверняка ждет допрос. А вдруг и пытка? Что, если он расскажет о документах и башне Д’ненг-оал?

Что ж, у них с Холсом практически не осталось выбора. Нужно спешить. Остальное зависит от удачи и МирБога.

Кауды начали уставать. Фербин сверился с хронометром: они провели в воздухе уже почти десять часов и пролетели, наверное, не меньше шестисот тысяч больших шагов, то есть шестисот километров. Судя по положению Обора, неторопливого оранжевого гелиодинамика, близился полдень. Позади осталась где-то половинапути.

Найдя остров возле берега бескрайнего Чашеморя, с густыми зарослями растений, на которых росли сочные кожистые плоды, они приземлились на небольшой полянке. Кауды принялись поедать неведомые фрукты и остановились, лишь раздувшись до предела. Они снова принялись пердеть, потом неожиданно заснули в ближайшем тенечке, продолжая испускать газы. Фербин и Холс привязали их, потом нашли себе место в глубокой тени. Каждый срезал по гигантскому листу, чтобы прикрыть лицо на время сна. Тут Фербин решил поделиться со слугой своими мыслями о последних событиях и рассказать, почему думы о предопределении, судьбе и фатуме снедали его все эти долгие, холодные и мучительные часы, проведенные в седле.

* * *

— Ну да, понимаю, — сказал Фербин. — Ты ведь знал, что там стоит эта древняя фабрика?

— Я только хочу сказать, ваше высочество, что это было чуть ли не единственное целое здание на полдня пути вокруг. Даже старинный охотничий домик, из-за которого, так сказать, выросли все остальные здания в округе, как и эти развалины, где я вас нашел...

— Руины.

— ...эти руины, где я вас нашел, были разрушены до основания. Но все же неудивительно, что скакун доставил вас туда.

— Отлично, — сказал Фербин, решив сделать уступку и тем доказать свое благоразумие. — Мое появление там, возможно, и не зависело от судьбы. Но предатели, которые принесли туда моего отца, — тут уж без судьбы не обошлось. А может, даже без МирБога. Отец, похоже, был обречен. Но по крайней мере, его сын получил возможность присутствовать при этом ужасающем преступлении и взяться за дело возмездия.

— Я уверен, что вам так казалось и кажется, ваше высочество. Но в окрестностях не было других домов, и в разгар боя, а к тому же еще с началом грязевого дождя, кажется естественным перевезти раненого в единственное строение с крышей. Если грязевой дождь попадет в рану, начнется загнивание, заражение крови, и положение из рискованного станет полностью безнадежным.

Фербину пришлось подыскивать доводы. Он вспомнил, что, когда выполз из горящего здания и оказался среди кучи сырых листьев и веток, обнаружилось, что грязевой дождь и в самом деле прошел. Вот почему все было таким липким, зернистым и жутким.

— Но они хотели, чтобы он умер! — возразил он.

— А где это лучше всего сделать, ваше высочество? На открытом месте, где все прекрасно видно, или под крышей, в помещении?

Фербин нахмурился, прикрыл лицо большим синим листом и мрачно проговорил:

— И все же, несмотря на весь твой цинизм, Холс, то была судьба.

— Как вам угодно, ваше высочество. — Холс вздохнул и надвинул налицо сорванный им лист. — Хорошего сна, ваше высочество.

В ответ раздался храп.

* * *

Когда они проснулись, было намного холоднее, темнее и ветренее. Долгий день, начавшийся с восходом Обора, перевалил за половину, но погода изменилась. Рваные клочья небольших серых облаков неслись по небу под высокими тучами, в воздухе пахло влагой. Кауды не торопились просыпаться, а потом еще полчаса шумно извергали из себя массу фекалий. Фербин и Холс, усевшись на опушке леса подальше от них, позавтракали.

— Ветер встречный, — заметил Фербин, глядя на барашки мелких волн, гулявших по Чашеморю; у темного горизонта в той стороне, куда лежал их путь, вид был зловещим.

— Хорошо, что вчера мы много пролетели, — сказал Холс, жуя вяленое мясо.

Они привязали свои вещи, сверились с картой, взяли несколько кожистых плодов для каудов — человеческие желудки их не переваривали — и взмыли в освежающий воздух. Ветер усиливал ощущение холода, хотя лететь пришлось куда ниже прежнего, потому что по небу двигались громадные слоистые гряды туч. Фербин с Холсом огибали крупные тучи, летя напрямик только через небольшие облака. К тому же сами кауды не желали погружаться в тучи — правда, их можно было заставить. Внутри туч эти животные ориентировались ничуть не лучше людей, не понимая, то ли они летят вперед по прямой, то ли описывают круг и вот-вот врежутся в одну из ближайших башен. Кауды были рауэлами воздуха, надежными рабочими скотинками, а не чистопородными скакунами вроде лиджей, и потому разгонялись только до пятидесяти — ну, до шестидесяти километров в час. Но и на такой скорости столкновение с башней несло гибель всаднику и животному, а если нет, это происходило при падении на землю.

Фербин по-прежнему поглядывал на хронометр и отмечал каждую башню справа от них — теперь они пролетали всего в нескольких километрах от каждой и не пропустили ни одной. Он знал по опыту, что пропустить башню очень просто. Несмотря на важность всего этого, Фербин обнаружил, что вспоминает свой сон прошлой ночью и — через него — свое путешествие на наружный уровень в далеком детстве.

Теперь и это казалось сном.

Он тогда ходил по странной земле, над которой не было крыши или потолка, если не считать самой атмосферы, которая удерживалась далеким кругом стен и гравитацией. Здесь не было башен, здесь кривая поверхность под ногами продолжалась и продолжалась, ничем не прерываемая, неподдерживаемая, невероятная.

Он наблюдал за круговертью звезд и все шесть дней, что провел там, удивлялся крохотной ослепляющей точке: то был Мезерифин, Невидимое Солнце, далекое, ничем не удерживаемое и все же сохранявшее свое положение светило, вокруг которого вращался сам великий Сурсамен. Была какая-то безжалостность в этих днях на поверхности: одно солнце, источник света, один регулярный набор дней и ночей, всегда один и тот же, кажущийся неизменным. Всё знакомое Фербину находилось далеко внизу: под ним были целые уровни — самостоятельные миры, а над ним — только темное ничто, сдобренное сыпью слабо мерцающих точек: тоже светил, как сказали ему.

Сюда собирался прибыть и отец, но в последний момент отменил поездку. Фербин отправился в путь со старшим братом Элимом, который уже бывал снаружи, но хотел побывать еще раз. Это считалось привилегией. Отец мог потребовать от октов, чтобы те доставили кого-то на другие уровни, включая поверхность. Такое же право имели некоторые другие правители и главные схоласты в схоластериях, но все остальные могли попасть туда только по милости октов. А окты мало кому ее оказывали.

Они взяли с собой пару друзей и несколько старых слуг. Большой кратер, в котором они провели большую часть времени, утопал в зелени бескрайних лугов и высоких деревьев.

Пахло неведомыми благовониями, воздух был густым, но одновременно свежим и головокружительным — они почувствовали приток энергии и чуть ли не опьянение.

Остановились они в подземном комплексе, выдолбленном в высоком утесе. Их жилище выходило на громадную сеть шестиугольных озер, разделенных тонкими полосками земли, — этот узор тянулся до самого горизонта. На поверхности встретились несколько нарисцинов и даже один мортанвельд. Фербин уже встретил первого в жизни окта — в лифте, который поднял их на поверхность. Это произошло еще до того, как в Пурле появилось октское посольство: Фербин, как и большинство людей, тогда испытывал суеверный страх перед октами. Ходили легенды, слухи, неподтвержденные известия, что окты темными ночами выходят из своих башен и похищают людей прямо из постелей — иногда целыми семьями или даже деревнями. Окты якобы доставляли похищенных в башни и ставили над ними эксперименты, или поедали их, или переводили на другие уровни, используя для развлечений и оргий.

В итоге простолюдины боялись октов, дрожа при одной мысли о том, что их могут похитить и поместить в башню. Фербину давно объяснили, что это все сказки, но все же он нервничал. Большим облегчением было обнаружить, что окты такие маленькие и ничуть не страшные.

Окты в лифте категорически утверждали, что они и есть истинные наследники и прямые потомки Мантии, создателей пустотелов. На Фербина это произвело сильное впечатление, а еще он испытал благородное негодование из-за того, что этот факт мало кому известен.

Он испытывал трепет при виде того, как небрежно, привычно и легко окты обращались с этим устройством, которое поднималось по башне, минуя один мерцающий уровень за другим, наружу, к изнанке всей планеты. Фербин понял, что они управляют этим миром. Это казалось более реальным, более уместным и почему-то даже более важным и впечатляющим, чем управление бесконечным, необозримым пространством за пределами самой планеты. Он подумал тогда, что это и есть истинная власть.

Наблюдая, как относятся друг к другу окты и нарисцины, Фербин понял, что именно нарисцины — подлинные господа, что они — главные и лишь терпят этот странный вид, который сарлам казался едва ли не расой волшебников. Как же низко, судя по всему, стояли сарлы — простой балласт, первобытный народец с точки зрения октов, которые, в свою очередь, были малыми детьми для своих наставников-нарисцинов!

Потом, узнав об отношениях между нарисцинами и мортанвельдами, Фербин пришел в смятение: мортанвельды, казалось, обходились с нарисцинами как с детьми, снисходительно-насмешливо. Еще один уровень и еще один — и все они выше его, Фербина, далеко превосходя его народ.

В каком-то смысле сарлы стояли ниже всех. Не потому ли их так нечасто приглашали сюда?

Возможно, если бы все сарлы увидели зрелище, представшее перед Элимом, Фербином и их друзьями, они погрузились бы в апатию и депрессию, поняв, как мало значит их существование для этой бесконечной иерархии иноземцев. Так считал Элим. Еще он решил, что таков был изначальный план их менторов: показывать сегодняшним и будущим обладателям власти все эти чудеса, чтобы у тех не возникало искушения прыгнуть выше головы, чтобы они знали: несмотря на все их могущество в собственных глазах и в глазах подданных, независимо от их достижений, они — ничто по сравнению с этой реальностью: куда более великой, могущественной, изощренной, превосходящей их мир во всех смыслах.

— Они пытаются нас сломить! — сказал Элим Фербину. Старший принц был крупным, грубоватым, энергичным юношей, всегда исполненным энтузиазма, твердым в своих мнениях, никогда не устающим от пьянства, драк или женщин. — Они хотят внушить нам подспудную мысль, что мы и наши дела — все это не имеет никакого значения.

Элим, как и Хауск, не желал этого принимать. Пусть себе чужеземцы плавают внутри башен, летают между звезд и конструируют целые миры. Что с того? За ними стояли силы, которых они сами не понимали до конца. Возможно, принцип «одно внутри другого», «оболочка в оболочке и так до бесконечности» распространялся на весь мир! Неужели иноземцы сдались и ничего не сделали? Нет! У них были свои споры и соглашения, свои договоренности и союзы, свои победы и поражения — пусть и не столь однозначные, более утонченные, чем войны, победы и поражения сарлов. Военные хитрости и демонстрация силы, удовлетворения и разочарования — все эти вещи были знакомы не только сарлам, но и иноземцам, раня их высокомерно-космополитичные и цивилизованные души.

Ты жил на своем уровне и принимал это как данность. Ты играл по правилам на своем уровне — только там тебя могли оценить по достоинству. Все было относительно, и, отказываясь выучить урок, который неявно старались преподать иноземцы (веди себя как положено, принимай все как данность, покоряйся, соглашайся), дикий, первобытный народец вроде сарлов мог записать на свой счет победу над самыми всезнающими и умудренными видами галактики.

Элим пребывал в диком возбуждении. Эта вылазка усилила его впечатления от первого выхода на поверхность и подтвердила все сказанное отцом с того времени, как сыновья достаточно подросли, чтобы понять. Фербин был ошеломлен. Элим буквально светился от радости, думая, что возвратится на их собственный уровень с неким цивилизационным поручением — продолжать начатое отцом объединение Восьмого, а может быть, и не только его.

В то время Фербина, который только-только начал проявлять интерес к подобным вещам, больше волновало то, что во время вылазки наружу прекрасная кузина по имени Трюффе, чуть старше его самого, в которую он вроде бы начал влюбляться, уступила — с пугающей, бесстыдной легкостью — напору Элима. Фербин, слава богу, начал интересоваться именно такими победами, но до Элима ему пока что было далеко.

Они вернулись на Восьмой: Элим — с мессианским блеском в глазах, Фербин — в печали оттого, что Трюффе навсегда отказала ему (разве она вернется к нему после брата? а если да, захочет ли он ее?) и юность закончилась. А еще он чувствовал, что каким-то странным, косвенным образом иноземцам удалось умерить его надежды и невольно подстегнуть надежды Элима.

* * *

Он понял, что в своих воспоминаниях унесся слишком далеко от действительности, когда услышал крик Холса. Фербин оглянулся. Уж не пропустил ли он башню? Справа виднелось нечто похожее на очередную башню, которая казалась удивительно яркой в своей бледности. Дело в том, что впереди выросла огромная стена темноты. Фербин промок до нитки — видимо, пролетел сквозь облако. Последнее, что он помнил, — это полет под какой-то длинной серой массой, вокруг них тянулись плохо различимые щупальца, свисавшие, как лесные лианы...

— ...грязевая туча! — услышал он вопль Холса.

Принц взглянул вперед, на утес темноты: в самом деле, силсовая туча, масса липкого дождя, лететь сквозь которую опасно, если не смертельно опасно. Даже его кауд, казалось, почувствовал недоброе, задрожал и жалобно заскулил. Фербин посмотрел по сторонам. Облететь громадную тучу сбоку не было ни малейшей возможности и сверху тоже — та висела слишком высоко. К тому же она освобождалась от своего груза — илистого дождя, и над землей теперь расстилалось громадное темное покрывало.

Нужно было приземлиться и переждать непогоду. Фербин дал знак Холсу. Они заложили вираж, развернулись и стали быстро снижаться, направляясь к ближайшему лесу на склоне высокого холма, с трех сторон ограниченного излучиной широкой реки. Капли влаги попали Фербину на лицо, и он ощутил что-то вроде запаха навоза.

Они приземлились на широкой, топкой вершине холма возле пруда с рваными очертаниями, наполненного темной солоноватой водой. Принц и его слуга двинулись по хлюпающей жиже в направлении леска, под ворчание каудов. Животных удалось заставить примять несколько пружинистых побегов, и после этого все углубились в лес. Путники устроились под кронами деревьев, а день меж тем чернел и наконец стал темным, как ночь. Кауды сразу же уснули.

В ветвях высоко над ними, все усиливаясь, слышался шелест грязевого дождя. Вершина холма и полоска света на горизонте исчезли.

— Эх, чего бы я только не отдал за трубочку, набитую добрым анджевым листом, — вздохнул Холс. — Мерзкая погода, правда, ваше высочество?

Фербин едва видел лицо слуги, хотя почти мог дотянуться до него рукой.

— Да, — сказал он и, прищурившись, попытался разглядеть циферблат хронометра, засунутого под куртку. — Теперь мы засветло туда не доберемся.

На них упало несколько капель грязевого дождя, пропущенных листвой. Одна шлепнула Фербина по носу и попала в рот. Он сплюнул.

— Мой старик из-за такой вот сраной силсовой бури однажды потерял весь урожай ксирза, — сказал Холс.

— Ну да, эти дожди разрушают, но также и строят, — сказал Фербин.

— Я слышал, их в этом отношении сравнивают с королями.

— Нам нужны и те и другие.

— И это я тоже слышал, ваше высочество.

— Иными словами, у них нет силса, нет липких дождей. Так мне говорили.

— Правда? Так ведь земля тогда просто должна сойти на нет.

— А вот не сходит.

— Даже в далеком будущем не сойдет, ваше высочество? Разве в этих местах не бывает дождя? То есть обычного дождя, который смывает холмы и уносит их в озера, моря и океаны?

— Вообще-то — бывает. Похоже, у них такая гидрологическая система, которая позволяет накапливать землю снизу.

— Снизу? — недоверчиво переспросил Холс.

— Помню, на одном из уроков говорили, будто у них есть океаны такой горячей породы, что она жидкая и не только течет, как река, но может и наверх затекать и потом вылетает из вершин гор, — сказал Фербин.

— Ну уж, ваше высочество... — Холс произнес это так, будто Фербин пытается морочить ему голову, плетет чушь, в которую и ребенок не поверит.

— Эти явления способствуют накапливанию земли, — продолжил Фербин. — Да, и горы плавают, могут расти, тянуться вверх. Целые земли сталкиваются друг с другом, и тогда поднимаются горы. Там говорили что-то еще, но я пропустил начало урока, и все это звучало слишком уж неправдоподобно.

— Думаю, они просто морочили вам голову, ваше высочество. Пытались понять, насколько вы доверчивы.

В голосе Холса прозвучала нотка обиды.

— Признаюсь, я тоже об этом подумал. — Фербин, невидимый в темноте, пожал плечами. — Хотя, может, я чего-то не понял, Хубрис. Честно скажу, я бы не стал принимать это на веру.

— Постараюсь не принимать, ваше высочество.

— Так или иначе, им не нужны силсовые дожди.

— Если эти россказни — правда хоть на одну десятую, то я считаю, что мы живем просто в благословенных краях.

— И я тоже.

Силс перестраивал землю. Насколько понимал Фербин, крохотные обитатели морей и океанов прихватывали частичку ила, а потом производили газ, который поднимал эти организмы на поверхность. Оттуда они поднимались в воздух и складывались в тучу, а та плыла над землей, сбрасывая свое содержимое в виде грязного, липкого дождя. Силсовые тучи были явлением, к счастью, относительно редким — большая туча могла стать для фермы, деревни или даже округа столь же губительной, как небольшое наводнение. Урожай исчезал под слоем грязи, деревья ломались или превращались в голые стволы, плоские крыши проваливались, луга затоплялись, дороги размывались, реки запруживались и вскоре разливались, что приводило к настоящим наводнениям.

Грязевой дождь капал на Фербина с Холсом даже сквозь кроны деревьев, пробиваясь сквозь отяжелевшие, промокшие ветки. Со всех сторон периодически раздавались громкие завывания силсовой бури, и каждое сопровождалось порывистым, ломким треском, после чего следовал жуткий звук удара.

— Если услышите что-нибудь в этом роде над нами, ваше высочество, — сказал Холс, — то лучше бегите со всех ног.

— Можешь не сомневаться — побегу, — сказал Фербин, пытаясь защитить глаза от песчанистой дряни, падавшей сверху; силс страшно вонял выгребной ямой. — Хотя прямо сейчас я бы нашел в смерти некоторую прелесть.

Наконец туча прошла, небо просветлело, и на вершине холма засвистел сильный ветер. Хлюпая по жиже, ставшей вдвойне предательской, они двинулись к вершине. Новый слой силсовой слякоти, покрывавший и без того неустойчивую почву, лип к их ногам и к ногам каудов, которые выказывали явное неудовольствие всем этим. От грязи исходила навозная вонь. Фербин и Холс старались побыстрее соскрести эту дрянь с кожи, пока она не затвердела.

— Эх, неплохо бы сейчас принять душ или попасть под хороший, чистый дождичек, правда, ваше высочество?

— А как насчет того пруда наверху? — спросил Фербин.

— Неплохая идея, ваше высочество.

Холс повел кауда к мелкому, но теперь заполненному до краев пруду близ вершины. Кауды ржали и сопротивлялись, но в конце концов их заставили войти в пруд: вода доходила им до брюха.

Фербин и Холс почистили животных и себя, как могли. Кауды по-прежнему были недовольны. Скользя, чуть не падая, они все же взмыли в воздух, едва-едва поднявшись над деревьями. Принц и слуга полетели навстречу надвигающимся сумеркам.

* * *

Они продолжали лететь в медленно опускавшейся тьме. Кауды ржали теперь почти постоянно и пытались то и дело спуститься, откликаясь на удары вожжами очень неохотно, с ворчанием. Где-то внизу, вероятно, располагались фермы, деревни и городки, но отсюда, сверху, не замечалось ни малейших признаков жизни. Ветер дул в левый бок, пытаясь сбить их с курса и снести к башням, которые должны были все время оставаться справа. Тучи образовали новый рваный слой полукилометром выше. Фербин и Холс держались под ними, зная, что заблудиться ночью в туче очень опасно, а порой и гибельно.

Наконец они увидели то, что, видимо, и было башней Д’ненг-оал, — широкое светлое сооружение, которое нависало над обширным болотом и все еще отражало медленно гаснущий янтарный свет, оставленный Обором на подложке небес высоко наверху.

Башня Д’ненг-оал принадлежала к открытым башням. Можно было проникнуть в ее нутро, а значит, и в сеть магистралей, по которым окты — и аултридии — гоняли свои лифты. По крайней мере, так считалось повсеместно. Фербин знал, что все башни строились как открытые и в некотором смысле оставались ими до сих пор.

Каждая башня, там, где она расширялась у основания каждого уровня, имела сотни порталов, предназначенных для транспортировки жидкости, которой Мантия предположительно собиралась заполнить планету. На Восьмом порталы были минимум на сотню метров засыпаны землей и залиты водой. Но кроме того, почти на всех башнях порталы давно и надежно были замурованы октами и аултридиями. Ходили слухи — и окты никак не пытались их опровергнуть, — что другие народы, другие правители пытались подорвать замурованные порталы, желая проникнуть внутрь. Однако обнаружилось, что они абсолютно непроницаемы для тех, кто не владеет технологией, позволяющей путешествовать между звезд, а тем более — внутри башен. Еще обнаружилось, что любая попытка проникнуть через портал неминуемо вызывает гнев октов. Правители, предпринимавшие их, были убиты, а народы — рассеяны или переведены на другие уровни, в более суровые условия.

Лишь в одной башне из тысячи оставался единственный портал, открывавший доступ внутрь и расположенный на доступной высоте (с помощью телескопов выяснилось, что над атмосферой, в сотнях километрах над землей, также имеется нечто напоминающее порталы). Обычно о близости открытой башни свидетельствовала башня доступа гораздо меньших размеров — хотя, по человеческим представлениям, и она была громадной.

Оказалось, что башню доступа Д’ненг-оал на удивление трудно обнаружить в темноте. Они один раз облетели вокруг башни под плотным одеялом туч, чувствуя себя зажатыми между поднимающимся туманом и опускающейся темнотой. Фербин сначала волновался, как бы не врезаться среди мрака в малую башню (лететь приходилось всего в сотне метров над землей, а башни доступа как раз достигали этой высоты), потом — что они вообще выбрали не ту башню. На карте, с которой они сверялись раньше, была обозначена открытая башня, но расположение башни доступа показано не было. Еще на карте имелся Денгроал — довольно крупный город неподалеку от близполюсного основания главной башни, но никаких его признаков не наблюдалось. Фербин надеялся, что Денгроала просто не видно в тумане.

Башня доступа открылась им, когда ее верхние двадцать метров вдруг засверкали рядом гигантских колец, таких ярких, что Фербин и Холс на миг ослепли. Оказалось, что башня в какой-нибудь сотне больших шагов перед ними, а ее вершина — чуть выше высоты их полета, почти в облаках. Голубоватый свет выхватывал из темноты туманистую подложку, напоминавшую некий перевернутый ландшафт. Фербин с Холсом притормозили, заложили вираж, а потом жестами договорились сесть на вершине. Кауды настолько устали, что даже не сильно протестовали, когда их снова заставили набрать высоту.

Вершина башни доступа имела в поперечнике около пятидесяти больших шагов. Ее опоясывали светящиеся синие кольца, напоминавшие мишень для стрельбы. Свет медленно пульсировал, то разгораясь, то тускнея, — казалось, это бьется какое-то чужеземное сердце.

Они сели на ближайшей стороне башни. Испуганные кауды в последнем отчаянном усилии засучили ногами и забили крыльями, когда обнаружилось, что ноги расползаются на гладкой поверхности, что та не дает такой же надежной опоры, как земля или камень. Но потом их когти все же зацепились за что-то, крылья еще раз встрепенулись, не давая упасть, и наконец животные замерли, издав громкий свистящий звук, в котором слышалось облегчение. Они опустились — тела чуть подрагивали, крылья были полураскинуты от усталости — и, тяжело дыша, положили головы на поверхность. Каудов окружал голубой свет. Пар от их дыхания плыл над плоской синеватой верхушкой башни и неторопливо рассеивался.

Фербин спешился. Суставы его хрустели и ныли, как у старика. Вытянув спину, он пошел к Холсу — тот потирал ногу, придавленную мерсикором.

— Ну вот мы и на месте.

— Довольно странное место, ваше высочество, — отозвался Холс, оглядывая широкую круглую вершину башни — на взгляд абсолютно плоскую, правильной формы. Глаз цеплялся лишь за кольца голубого света, исходившие от заделанных заподлицо полос шириной в руку.

Фербин и Холс стояли посередине между центром и краем башни. Вокруг разливался голубоватый свет, сообщая людям и животным призрачный, нездешний облик. Фербина трясло, хотя было не очень холодно. Он оглянулся, но ничего не разглядел за пределами голубых кругов. Медленно двигающиеся тучи казались совсем близкими — протяни руку и достанешь. Разгулявшийся было ветер тут же стих, перейдя в прохладное дуновение.

— Хорошо хоть тут никого нет, — сказал принц.

— И слава богу, ваше высочество, — откликнулся Холс. — Хотя, если кто-нибудь наблюдает за вершиной и может видеть сквозь туман, он уже знает о нашем появлении. Ну да ладно. Так что теперь?

— Понятия не имею, — признался Фербин.

Он никак не мог вспомнить, как получают доступ в башню. Когда он поднимался на поверхность с Элимом и другими, то вертел головой по сторонам и почти не запомнил порядок доступа — этим занимались слуги. Увидев досаду на лице Холса, он снова оглянулся. Взгляд его задержался на центре поверхности башни.

— Может быть... — начал он, показывая на сверкающую точку в центре голубых колец, и в этот момент прямо на их глазах середина медленно, ровно поднялась в воздух.

Из самого центра башни, словно труба телескопа, выдвинулся цилиндр сантиметров тридцати в поперечнике. Верхушка цилиндра пульсировала голубым, в унисон с кругами, расходящимися от нее.

— Это может оказаться полезным, — сказал Фербин.

— Только чтобы каудов привязывать, а для другого вряд ли сгодится, ваше высочество, — с сомнением проговорил Холс. — Больше-то их привязать не к чему.

— Я посмотрю, — предложил Фербин, не желая показать, что испуган.

— А я подержу вожжи.

Фербин направился к тонкому цилиндру. Когда он приблизился, светящийся серый восьмиугольник, казалось, занял нужное положение — теперь он был вровень с лицом Фербина и смотрел на него. Восьмиугольник несколько походил на фигуру окта. Поверхность цилиндра была влажной — начал накрапывать дождичек.

— Повтор, — прошелестел чей-то голос и, прежде чем Фербин успел ответить, продолжил: — Шаблоны, да. Назначение: периодичность. Как вуали переходят в октов, так одна итерация переходит в другую. Интервал есть знак, так сотворяется. Но еще, повторение показывает недостаток знаний. И опять, продолжайте путь. Следует сигнал, который не есть сигнал, просто энергия. Конец.

Октоподобный восьмиугольник потускнел, и цилиндр стал беззвучно погружаться обратно.

— Постойте! — закричал Фербин и ухватил цилиндр обеими руками в попытке удержать. Тот был холодным на ощупь — видимо, металлический. И без того довольно гладкий, он от влаги сделался еще и скользким, неумолимо уходил вниз, и все попытки Фербина удержать его не возымели ни малейшего эффекта.

Потом цилиндр словно заколебался — остановился и вновь поднялся на прежнюю высоту. Серый восьмиугольник — что-то вроде экрана, догадался Фербин, — снова ожил на поверхности. Прежде чем раздался голос, Фербин закричал:

— Я Фербин, принц дома Хаусков, у меня на руках документы, подтверждающие мое право на гарантированное путешествие под защитой наших почтенных союзников-октов! Я хочу поговорить с башнемастером — с Айайком.

— Очернение есть... — начал было цилиндр, но осекся. — Документы? — спросил голос через несколько мгновений.

Фербин расстегнул куртку, вытащил серые конверты толщиной в палец и принялся размахивать ими перед экраном.

— Полномочиями Селтиса, главного схоласта схоластерии Анджринх, — сказал Фербин и добавил: — С Восьмого, — отчасти для того, чтобы исключить недопонимание, а отчасти, чтобы показать: он человек, знакомый с реалиями планеты, а не пустоголовый идиот, который на спор добрался до вершины башни.

— Ждать, — сказал шелестящий голос. Экран снова погас, но теперь цилиндр остался на месте.

— Ваше высочество? — окликнул Фербина Холс, держа в руках вожжи заснувших каудов.

— Что?

— Просто хотел знать, что случилось, ваше высочество.

— По-моему, мы наладили своего рода контакт. — Он нахмурился, вспоминая о том, что говорил голос в первый раз. — Но мне кажется, мы здесь не первые за последнее время. Возможно. — Он пожал плечами, глядя на озабоченное лицо Холса. — Не знаю. — Фербин повернулся, пытаясь увидеть что-нибудь сквозь мерцающую голубоватую дымку — такой эффект создавала морось. Что-то темное двигалось в воздухе сбоку от Холса и каудов — огромная тень, наступающая прямо на них. — Холс! — крикнул он, показывая в ту сторону.

Холс оглянулся, одновременно начав падать. Громадная тень разорвала воздух ровно над двумя спящими каудами, пройдя на расстоянии ладони от головы Холса. Послышалось хлопанье массивных крыльев — видимо, то был лидж с всадником на спине. Резкий щелчок и фонтанчик желтых искр возвестил о том, что Холс выстрелил из пистолета вслед быстро удаляющемуся животному.

Лидж поднялся, завис и развернулся, интенсивно работая крыльями, а потом приземлился на дальней стороне башни. С его спины спрыгнул хрупкий человечек с длинным ружьем, встал на одно колено и прицелился в Холса, который, сыпля проклятиями, молотил свободной рукой по пистолету. Затем Холс скрылся между двумя каудами — при звуках стрельбы те подняли головы и теперь сонно оглядывались. Раздался еще один ружейный выстрел; ближайший к стрелку кауд дернулся, заржал и попытался подняться, размахивая одним крылом. Одна его нога скользила туда-сюда по поверхности. Второй кауд поднял голову и в страхе испустил крик. Летун, не отходя от лиджа, вставил в ружье новый магазин.

— Незначительные детонации, — произнес голос окта над головой Фербина, который только сейчас понял, что упал на поверхность башни, и выглядывал из-за цилиндра, чтобы не выпускать из виду противника. — Праздничные акции неуместны, — продолжал голос. — Выражение радости нежелательно. Прекратить.

— Впустите нас, — хриплым шепотом попросил Фербин.

За человеком с ружьем маячил лидж. Раненый кауд рядом с Холсом кричал и бил крыльями о поверхность башни. Другой кауд взвыл, дернулся и попытался броситься прочь, раскинув крылья. Летун снова прицелился и крикнул:

— Вставай и сдавайся!

— Пошел в жопу! — прокричал в ответ Холс.

Фербин едва расслышал все это за воем кауда, который медленно отступал, визжа и молотя крыльями. Второй кауд неожиданно поднялся на ноги и, казалось, лишь теперь понял, что его ничто не держит. Он повернулся, прыгнул к краю, распростер крылья и с отчаянным воплем сорвался в темноту, тут же исчезнув из виду.

— Пожалуйста! — Фербин постучал по поверхности цилиндра костяшками пальцев. — Впустите нас.

— Прекратить глупости, — изрек цилиндр. — Необходимо, хотя и недостаточно.

Раненый кауд лег на бок. Крики его стали слабыми и хрипловатыми.

— И ты! — закричал прилетевший на лидасе, направляя ружье на Фербина. — Вы оба. Выходите. Если сдадитесь сейчас, стрелять больше не буду. Охота закончена. Я только разведчик. За мной летят еще двадцать человек, люди регента. Вы проиграли. Сдавайтесь. Вам не причинят вреда.

Фербин между отчаянными криками кауда расслышал какой-то шипящий звук. Поверхность башни позади воющего животного, казалось, засветилась желтоватым сиянием.

— Хорошо! — прокричал Холс. — Сдаюсь!

Из-за раненого кауда вылетело что-то и пронеслось над его дергающимися крыльями, оставляя дугу оранжевых искр. Летун отступил, ствол его ружья задрался.

Граната со стабилизатором упала в трех больших шагах от лиджа. Пока она подпрыгивала на месте, кауд, за которым прятался Холс, в последний раз дернулся, испустил предсмертный вопль и свалился с края башни, отчаянно махая крыльями. Крики его медленно затихали, а прятавшийся за ним Холс оказался на виду.

Граната прекратила прыгать — теперь она только крутилась вокруг своего крестового хвоста. Потом ударник, выпустив облачко оранжевого дыма, выскочил, в то время как летун пытался отскочить подальше. В относительной тишине, наступившей после падения кауда, Фербин слышал, как Холс нажимает на спусковой крючок. Щелк, щелк, щелк — раз за разом давал осечку пистолет, издавая звук еще более безнадежный, чем обреченный кауд несколькими секундами ранее. Летун опустился на одно колено и прицелился в оставшегося без укрытия Холса, который затряс головой.

— Даю тебе последний шанс! — прокричал он.

Хронометр попал ему прямо в переносицу. Ствол ружья во время выстрела ушел вверх, и пуля пролетела в полуметре над головой Холса. Тот вскочил и пустился к оглушенному противнику еще до того, как брошенный Фербином хронометр долетел до края башни и исчез в дождливой мгле. Лидж посмотрел вниз на своего покатившегося, беспомощного хозяина, потом с удивлением перевел взгляд на Холса, который набросился на летуна.

— Черт побери, ваше высочество, вы лучший стрелок, чем он, — сказал Холс, упираясь коленом в спину противника и вырывая ружье из его пальцев.

Фербин сначала думал, что это женщина, но нет — перед ними был мужчина, хотя и хрупкого сложения. Лиджи летали быстрее каудов, но не могли брать много груза, и седоков для них подбирали по весу.

Фербин увидел что-то темное на голубой полосе под упавшим летуном: кровь. Холс проверил ружье и перезарядил его, продолжая одним коленом упираться в спину дергающегося врага.

— Спасибо, Холс, — сказал Фербин и поднял глаза на тонкую, темную, недоуменную морду лиджа. Животное чуть приподнялось, хлопнуло крыльями и снова опустилось. Фербина обдала струя воздуха. — Что будем делать...

Граната с шипением вернулась к жизни. Они поползли прочь на четвереньках — причем Холс пытался тащить за собой летуна, — затем с грохотом покатились по жесткой поверхности. Фербин даже успел подумать, что если он умрет здесь, то, по крайней мере, это случится на Восьмом, а не в жутком межзвездном пространстве. Граната взорвалась со страшным хлопком. Фербину показалось, что звуковые волны с разгона ударили в его мозг, потом раздался звон. Принц остался лежать там, где упал.

Когда он пришел наконец в себя и оглянулся вокруг, то увидел Холса, который лежал в нескольких больших шагах и смотрел на него. Еще дальше неподвижно раскинулся летун. Больше не было никого. Лидж исчез — то ли, убитый или раненый, свалился вниз, то ли просто испугался и улетел. Губы Холса двигались — он что-то говорил, но Фербин не слышал ни слова.

Широкий цилиндр — пятнадцать больших шагов в поперечнике, не меньше, — поднялся в центре башни, поглотив тонкую трубку, с которой говорил Фербин. Выдвинувшись метров на пять, он остановился. В сторону отъехала дверь, образовав широкий проход — три всадника могли бы свободно въехать в него. Изнутри полился серовато-голубой свет.

Около башни возникло несколько громадных темных фигур, которые, сужая круги, приближались к вершине. Фербин и Холс, вскочив на ноги, бросились в проем.

В ушах у Фербина все еще звенело, и он не услышал выстрела, сразившего его.

9. НА ПЕРВОМ ПАЛЬЦЕ

Мертис тил Лоэсп сидел в своей гостиной на одном из верхних этажей королевского дворца. В последнее время эта комната стала казаться ему чересчур скромной, но он счел за лучшее в течение хотя бы короткого года ничего не менять, а потом уже переехать в королевские апартаменты. Он слушал доклад двух своих самых доверенных рыцарей.

— Ваш парень знал, где укрывается старик — в потайной комнате за шкафом. Мы его вытащили и заставили рассказать нам правду.

Воллирд — один из двух рыцарей, стоявших на страже у дверей, когда внутри старой фабрики убивали короля, — ухмыльнулся.

— У этого господина язык развязался на первом пальце, — сказал Баэрт, второй рыцарь.

Он тоже присутствовал при смерти короля, а теперь обеими руками сделал движение, словно переламывал тоненькую веточку. Губы его чуть дернулись — может быть, тоже в улыбке.

— Спасибо за демонстрацию, — сказал тил Лоэсп Баэрту и, нахмурившись, посмотрел на Воллирда. — А потом ты счел необходимым убить главного схоласта. Вопреки моим приказаниям.

— Да, мы так решили, — подтвердил, ничуть не испугавшись, Воллирд. — Я подумал, что доставлять его сюда и заточать в казармы — значит идти на излишний риск.

— Будь так добр, поясни свою мысль, — ровным голосом велел ему тил Лоэсп, откидываясь к спинке стула.

Воллирд был высоким, сухощавым смугловатым человеком с сосредоточенным лицом, которое могло — как в эту минуту — принимать почти высокомерное выражение. Обычно он смотрел на мир из-под надбровных дуг, склонив голову. Взгляд его нельзя было назвать ни робким, ни застенчивым — скорее чуть настороженным и недоверчивым, но прежде всего насмешливым, лукавым и расчетливым. Его глаза, казалось, надежно скрывались под защитой этих покровительствующих бровей, потихоньку оценивая слабости и уязвимые места собеседника: Воллирд выбирал момент для удара.

Баэрт был полной противоположностью ему: светлокожий, невысокий, коренастый, временами он казался чуть ли не ребенком, хотя из обоих именно он становился совершенно неуправляемым, если в нем начинала играть кровь.

Оба исполняли любые приказы тила Лоэспа, а это и было самое главное. Хотя сейчас они, конечно, приказа как раз не исполнили. За последние годы тил Лоэсп давал им всевозможные деликатные поручения — устранить кого-нибудь либо устрашить. Воллирд и Баэрт зарекомендовали себя надежными, заслуживающими доверия людьми и пока что его не подводили. Однако тил Лоэсп беспокоился, что вкус к убийствам в конце концов возьмет у них верх над послушанием. Приходилось задумываться над тем, кто поможет избавиться от этих двоих, если окажется, что неприятностей от них больше, чем пользы. У тила Лоэспа имелось несколько кандидатов, но самые жестокие выглядели слишком ненадежными, а самые приличные — слишком робкими.

— Господин Селтис признался во всем, — сказал Воллирд. — По его словам, прибывший туда ранее господин настаивал, чтобы главный схоласт связался с живущим в этом дворце братом названного господина и сообщил ему об обстоятельствах смерти их отца и опасностях, которым может подвергнуться названый брат. У главного схоласта не было времени исполнить эту просьбу, однако мне отчетливо показалось, что он весьма озабочен случившимся и при первой же возможности непременно сообщит об этом любому солдату или бойцу милиции. Поэтому мы отвели его на крышу под тем предлогом, что хотим увидеть место, откуда бежал разыскиваемый господин, и сбросили его вниз. Схоластерикам мы сказали, что он спрыгнул сам, и при этом смотрели на них с глубоко потрясенным видом.

Баэрт посмотрел на своего подельника:

— Я предлагал оставить его в живых, только язык вырвать.

Воллирд вздохнул.

— Но он мог бы написать что-нибудь.

Баэрта эти слова не убедили.

— Переломать ему остальные пальцы, и все.

— А если бы он взял ручку в зубы? — раздраженно поинтересовался Воллирд.

— Тогда...

— Он засунул бы перо себе в задницу, — громко сказал Воллирд. — Или нашел бы другой способ, если, конечно, был таким отчаянным. По-моему, был. — Он посмотрел на тила Лоэспа. — Ладно, мертв — и точка.

Тил Лоэсп задумался.

— Ну что ж, — сказал он, — согласен, вы поступили по обстоятельствам. Но меня беспокоит, что у нас появилась схоластерия, полная оскорбленных схоластов.

— Ну, с этим справиться несложно, — сказал Воллирд. — Их там немало, но они очень кстати собраны в одном месте и охраняются. И все такие мягкие, как детская черепушка, — могу поклясться.

— Опять согласен. Но у них есть родители, братья, связи. Лучше всего, если новый главный схоласт не даст им воли и заставит молчать.

Воллирда эти слова не убедили.

— Самое надежное — когда человек замолчал навсегда, ваше превосходительство.

Тил Лоэсп посмотрел на Воллирда.

— Да ты, Воллирд, мастер афоризмов.

— Только при большой нужде, тил Лоэсп, — ответил тот, не отводя взгляда. — Я не перебарщиваю.

Тил Лоэсп видел: эти двое убеждены, что убийство всех схоластов в Анджрине покончит с вопросом о том, видели они Фербина, живого и в бегах, или нет. Фербин. Живой. Вполне в духе этого слабоумного везучего идиота — не получил в сражении ни царапинки, несколько раз счастливо избежал плена. Но все же тил Лоэсп сомневался, что дело только в Фербиновом везении. Он подозревал, что слуга принца, некто Хубрис Холс, обладал хитростью, которой явно не хватало его господину.

Воллирд и Баэрт полагали, что все решится простым устранением тех, кто видел принца, положит конец проблеме — самый простой, солдатский способ. Ни один из них не понимал, что такая хирургия может вызвать новые осложнения и нежелательные последствия. Нынешняя проблема была маленьким нарывом на пальце: проколи его — и получишь мгновенное облегчение. Но предусмотрительный доктор знает, что это может привести к более серьезному заболеванию, вызвать инфекцию, которая парализует руку целиком и будет угрожать жизни всего тела. Иногда благоразумнее всего наложить целительную мазь или охлаждающую примочку, и нарыв понемногу пройдет. Такое лечение медленнее, но оно не столь рискованно, не оставляет шрамов — и может оказаться более эффективным.

— Ну что ж, — сказал тил Лоэсп рыцарям, — одного мы заставили замолчать навсегда, как вы и предлагаете, хотя все это должно выглядеть гибелью по неосторожности, а не от чьей-то руки. Но схоластов трогать нельзя. Семья предупредившего нас шпиона получит вознаграждение, но не он сам. Он и без того будет возбуждать зависть и презрение — если остальные и вправду подозревают, кто их посетил.

— Если их посетил тот, о ком мы думаем. Но полной уверенности нет, — сказал Воллирд.

— Сомнение — слишком большая роскошь для меня, — возразил тил Лоэсп.

— А что с самим беглецом? — спросил Баэрт.

— Пока не найден.

Тил Лоэсп кинул взгляд на телеграфную депешу откомандира эскадрона лиджей, полученную сегодня утром. Тот едва не пленил или убил Фербина и его слугу (предполагая, что это были они) у башни Д’ненг-оал предыдущим вечером. Один из двоих, предположительно, был ранен, говорилось в сообщении. Слишком много допущений и предположений.

— Но у меня теперь тоже есть документы, позволяющие попасть на поверхность, — сказал тил Лоэсп, широко улыбнувшись двум рыцарям. — Разыскиваемый и его пособник убегают. Второе полезное дело, которое они могут сделать. Первое — это умереть. — Он опять улыбнулся. — Воллирд, полагаю, ты хочешь побывать на поверхности с Баэртом и снова увидеть вечные звезды. Верно?

Двое рыцарей переглянулись.

— Мы бы предпочли отправиться с армией против делдейнов, — сказал Воллирд.

Основная часть армии днем ранее уже вышла в поход, чтобы собраться в кулак перед башней, через которую предполагалось атаковать Девятый. Тил Лоэсп собирался выехать из столицы на следующий день и спуститься вместе с войском.

Баэрт кивнул:

— Да, это большая честь.

— Пожалуй, мы уже убили слишком многих — и это лишь для вас, тил Лоэсп, — сказал Воллирд. — Мы устали от убийств. Каждый второй взгляд направлен нам в спину. Не настало ли для нас время послужить своему народу напрямую — на поле боя? Против известного всем врага.

«Служить мне — значит служить своему народу. Я и есть государство», — хотел сказать тил Лоэсп, но не сказал — даже перед этими двумя. Вместо этого он нахмурился и на мгновение сложил губы трубочкой.

— Давайте-ка заключим соглашение, а? Я прощу вам глупость, вероломство и эгоизм, если вы простите мне мои приказы в виде вопроса, якобы оставлявшего возможность выбора. Что скажете?

ГЛУБИНА ПОЛЯ

10. ЧТО БЫЛО — ЧТО СТАЛО

Она целый год пробыла мужчиной.

Совсем иные ощущения. И все совсем иное. Она многое узнала — о себе, о людях, о цивилизации.

Время: она, в общем, привыкла мыслить стандартными годами. Поначалу каждый был для нее полутора короткими годами или примерно половиной долгого года.

Гравитация: она чувствовала себя невыносимо тяжелой и одновременно мучительно слабой. А потому согласилась на курс телоизменения: кости ее начали утолщаться, а рост — уменьшаться еще до отлета с Восьмого. Но все же во время путешествия на корабле и затем еще дней пятьдесят после прибытия она возвышалась над большинством людей и чувствовала себя до странности хрупкой. Ей объяснили, что выбранные ею новые одежды будут с усилением, чтобы кости не поломались при неудачном падении в условиях повышенной гравитации. Она подумала, что ее просто хотят успокоить, и решила быть осторожнее.

Более или менее сохранились только привычные меры длины. Большой шаг был почти равен метру, а километры так и остались, хотя равнялись теперь не тысяче метров, а тысяче двадцати четырем.

Но это оказалось лишь началом.

Первые несколько лет после прибытия в Культуру она оставалась сама собой, разве что стала чуть толще и немного ниже. Тем временем она знакомилась с Культурой, а Культура — с ней. Она многое узнала обо всем. Автономник Турында Ксасс был рядом с первого ее шага на борту корабля «Чуть подпаленный на гриле реальности» (поначалу названия кораблей казались нелепыми, ребячливыми и смешными, потом она привыкла к ним, потом решила что вроде бы понимает их, потом осознала, что понять Разум корабля невозможно, и эти названия снова стали ее раздражать). Автономник отвечал на любой ее вопрос, а иногда и говорил от ее имени.

Первые три года она провела на орбиталище Гадамф, главным образом в области Лесуус. Ее поселили в протяженном городе на островах, разбросанных по широкому заливу небольшого внутреннего моря. Город назывался Клусс и походил на знакомые ей города, только был гораздо чище, а еще — не имел стен и вообще никаких видимых укреплений. Больше всего он напоминал громадную схоластерию.

Прогуливаясь по бульварам, улицам, эспланадам и площадям, она отчего-то чувствовала (не с самого начала, а лишь когда стала понемногу привыкать) странную смесь спокойствия и тревоги. И только со временем стало понятно почему: ни одно из увиденных ею лиц не было изуродовано опухолью или полусъедено какой-нибудь болезнью. Ни сыпи на коже, ни помутневших глаз. Никто рядом с ней не хромал, не опирался на костыли, не сидел на тележке, не стучал деревянной ногой. И ни одного сумасшедшего, несчастного, который стоит на углу улицы и воет на звезды.

Поначалу она не оценила этого, будучи ошарашена бесконечным физическим разнообразием окружавших ее людей. Но, попривыкнув, она стала замечать, что это разнообразие никогда не подразумевало уродства, а самое эксцентричное поведение — умственной отсталости. Она видела столько разных типов лиц, фигур и личностей, сколько и представить себе не могла, но все они были следствием здоровья и выбора, а не от болезни или судьбы. Каждый был (или мог стать при желании) прекрасным внешне и внутренне.

Позднее она обнаружила — все же это была Культура! — что и здесь, конечно, есть люди, которые стремятся к безобразию и даже по своей воле становятся уродами или калеками — чтобы не походить на других или выразить свои чувства, которые нужно донести до остальных. Но, преодолев свое первоначальное раздражение и неприятие (неужели эти люди своим поведением, пусть и ненамеренно, не издеваются над настоящими калеками, получившими свою внешность от природы?), она поняла, что даже благоприобретенное уродство демонстрирует уверенность в завтрашнем дне, что это коллективная насмешка над тупым провидением и старинной (но уже давно поверженной) тирании генетических ошибок, катастрофических травм и заразных болезней.

* * *

Звезда Ауд освещала десятимиллионнокилометровый браслет орбиталища. Казалось, все остальные считали это солнце настоящей, природной звездой. Ей же звезда представлялась невероятно древней и нелепо, чуть ли не расточительно громадной.

Там, в Клуссе, она узнала историю Культуры и галактики в целом, узнала о жизни других цивилизаций, с детства известных ей как Оптимы. Обычно они называли себя Эволютами или Большими игроками, хотя термины эти были расплывчатыми: точного соответствия сарлскому слову «Оптимы» (с намеком на превосходство) не существовало. «Эволюты высокого уровня» — этот термин, наверное, подходил лучше всего.

Она узнала почти все, что можно было узнать о ее собственном народе — о сарлах, чья история давным-давно началась на далекой планете Сарл, об участии этого народа в страшной войне, его осуждении, ссылке и перемещении (отчасти ради его же блага, отчасти ради блага других народов на планете; все полагали, что сарлы либо истребят всех, либо сами будут истреблены), о том, что в конце концов они получили убежище-тюрьму на Сурсамене под надзором Галактического совета, мортанвельдов и нарисцинов. Эта версия похожа на правду, решила она, и довольно близка к мифам и легендам ее народа; правда, не столь ослепительно-величественна и не может служить источником морали.

Выяснилось немало удивительных подробностей — например, то, что делдейны и сарлы были фактически одним народом. Около тысячи лет назад окты переместили часть населения — то есть делдейнов — на уровень ниже, причем без согласия своих менторов-нарисцинов. Считалось, что этот уровень, с которого несколько тысячелетий назад эвакуировали все обитавшие на нем многочисленные расы, не будет вновь заселен разумными существами без особого разрешения. Октам пришлось принести извинения, поклясться, что такого никогда не повторится, и выплатить репарации, уступив влияние в отдельных местах. Но само перемещение целого народа по капризу октов нарисцины все же признали — неохотно — свершившимся фактом.

Она узнала о панчеловечестве, о великом столпотворении расселившихся повсюду человекоподобных, человекообразных и гуманоидных видов, разбросанных по галактике.

Она узнала о нынешнем социально-политическом статус-кво внутри галактики и, как и все, испытала удовлетворение, ибо, несмотря на разнообразие миров, почти повсеместно царил мир. Существовали миллионы видов, сотни различных типовидов, даже при самом широком употреблении этого термина. И это — без учета цивилизаций, состоящих скорее из механизмов, чем биологических организмов. Но вообще-то галактика — она же Вселенная во всем ее разнообразии — представляла собой пустоту. Усреднив все значения, вы получали чуть ли не полный вакуум. Но если взять скопления материи, то есть системы, звезды и планеты и обиталища, — какое изобилие жизни!

Существовало умопомрачительное число одних только пангуманоидов (к которым принадлежала и она сама), но они составляли менее одного процента всей жизненной массы большой галактики. Кроме того, внутри таковых цивилизаций (в большинстве мест и большую часть времени) мужчины и женщины были равны. В Культуре это было даже гарантировано от рождения. И пол ты мог выбирать по своему желанию — подумать только! Она с каким-то мстительным чувством нашла это в высшей степени привлекательным.

Жизнь шумела, гудела, грохотала, плотно заполняя собой всю галактику, а возможно — почти наверняка — и пространство за ее пределами. Бесконечность и непрерывность этой жизни помещали в общий контекст мелочные заботы и тревоги каждого, отчего те казались если не вовсе необоснованными, то гораздо менее важными. Контекст — это все, любил повторять ее отец; но этот всеобщий контекст необычайно сужал казавшиеся прежде бескрайними просторы Восьмого уровня со всеми его войнами, политикой, спорами, сражениями, горестями и неприятностями. Все это теперь представлялось ей ужасно далеким и воистину тривиальным.

Она узнала о Контакте, той части Культуры, которая открывала новые цивилизации и взаимодействовала с ними, особенно с новыми и быстроразвивающимися; узнала и о несколько скандальном, беззастенчивом, по видимости непрозрачном подразделении Контакта — Особых Обстоятельствах. Через некоторое время она поняла: от нее ждут, чтобы она воспользовалась шансом стать частью этой престижной, хотя и не слишком респектабельной организации. Ей стало ясно, что это высокая и редкостная честь, почти единственное отличие, предлагавшееся Культурой — но далеко не любому желающему. Но тут же опять возникли подозрения.

Некоторое время наибольшее недоумение вызывал географический аспект жизни на орбиталище: горы, утесы, пропасти, пики, камнепады и каменные поля. Все это не возникло само по себе, а было спроектировано и изготовлено из отходов, найденных в данной планетной системе: этот факт лишь усиливал изумление. Она бродила по высоким горам, училась кататься на лыжах, участвовала в спортивных играх, обнаружив, что ей даже нравится быть частью команды. Она почему-то не ожидала этого.

Она стала обзаводиться друзьями и любовниками, когда уверилась в том, что ее новая коренастая фигура вовсе не уродлива. Не каждый сексуальный контакт был удовлетворительным даже, так сказать, в механическом плане — ведь существовало великое разнообразие телесных форм. Она решила наделить свою матку повышенной чувствительностью, желая сразу быть предупрежденной в том очень маловероятном случае, если любовник будет совместим с нею по виду и возникнет риск зачатия. Она спрашивала себя, не обман ли это, — но ни разу не забеременела.

Она играла собственными снами и участвовала в общих снах, грандиозных играх без специального антуража — только особые подушки или ночные чепцы, открывавшие доступ в эту странную субреальность. Она поняла, что спит гораздо дольше, чем многие из ее новых друзей, лишаясь тем самым части возможностей, и попросила еще об одной коррекции. Затруднение разрешилось чудесным образом: несколько часов глубокого сна в каждую из этих точно отмеренных и всегда одинаковых ночей — а затем ежеутренняя свежесть и бодрость.

Она принимала участие и в других полугаллюцинаторных опытах, которые напоминали игру, но, насколько ей было известно, в то же время являлись уроками и оценками. Ее пребывавшее в полном сознании «я» погружалось в ту или иную реальность, иногда основанную на действительно случившихся событиях, а иногда столь же искусственную, как и головокружительный ландшафт орбиталища. Из некоторых погружений она выныривала в расстройстве, узнав о том, какие страдания люди (пангуманоиды и им подобные, но все равно — люди) могут причинять друг другу. Мораль, однако, состояла в том, что подобные ужасы есть недуг, который лечится, хотя бы частично. Культура была больницей, если не медицинской службой, Контакт — врачом, ОО — анестезией и лекарством, а порой и скальпелем.

Почти единственной стороной ее новой жизни, к которой она приспособилась без малейших осложнений, было полное отсутствие денег. Она ведь родилась принцессой, а потому такое положение дел оказалось для нее привычным.

Некоторые из ее друзей входили в состояния, которые она не могла с ними разделять. Поколебавшись, она попросила еще об одной коррекции; железы, о которых она даже не подозревала, изменились за несколько десятков дней, и в ее голове возник целый наркокомплекс с изрядным набором химикалий в микроскопических количествах. Теперь она могла впрыскивать в кровь и мозг любые смеси по своему усмотрению.

Это было занятно.

Для сарлов — по крайней мере, на Восьмом — у любого наркотика был как минимум один нежелательный и неприятный побочный эффект. А здесь — ничего. Ты получал что хотел, и все. Она терзалась сомнениями — разве такое возможно без отрицательных последствий? Автономник Турында Ксасс, больше не нужный, отправился нянчить кого-то другого. Его заменил терминал — колечко на пальце, открывавшее доступ к галактабазе данных.

Она принялась собирать разные коррекции и терапии, как собирают драгоценности, и даже попросила об аннулировании двух-трех уже сделанных — просто из желания убедиться, что процесс полностью обратим. В голосе ее нового наставника (он появлялся довольно редко, но почему-то казался главнее всех остальных) — кустоподобного существа, некогда — человека по имени Батра, слышалась насмешка, когда он(о) сообщил(о), что она похожа на подозрительного ребенка. Насмешка, но в то же время и одобрение. Видимо, она должна была чувствовать себя польщенной, но ее больше занимало слово «ребенок» — нет ли в нем скрытого оскорбления?

Люди менялись, уезжали, отношения заканчивались. Она спросила одну из своих наставниц о том, как меняют пол с женского на мужской. Еще одна процедура. Через год она чуть подросла, поплотнела, волосы стали расти в необычных местах, а между ног вместо щели появился отросток. Несколько ночей она просыпалась в холодном поту, в ужасе от происходящего, и недоуменно ощупывала себя: вдруг все это изощренная шутка и из нее сознательно делают урода — просто ради забавы? Но она часто встречала людей, которые испытали то же самое (непосредственно или с помощью экранов и симуляторов), к тому же у нее хватало архивных материалов, которые все объясняли и успокаивали.

В ходе этих перемен у нее были два-три кратковременных любовника; потом, став мужчиной, она тоже занималась любовью, в основном с женщинами. Так оно и было на самом деле: ты становился более искушенным, более внимательным в любви, когда узнавал ощущения обеих сторон. Он встал однажды утром после утомительной ночи с небольшой компанией старых друзей и случайных знакомых; яркое солнце нового дня ослепило его, когда он вышел на широкий балкон, увидев сверкающее море и вдали — громаду столбообразной горы, так похожую на одну из башен. И тогда он своим смехом разбудил всех.

Он так никогда и не понял, почему решил вернуться в прежнее состояние. Довольно долго он собирался посетить Сурсамен в мужском обличье — посмотреть, что они скажут теперь. Помимо всего прочего, при дворе было две-три дамы, которым он всегда симпатизировал, а теперь к этому чувству примешались новые. К тому времени он уже знал, что его брат Элим убит и теперь он — старший из детей короля, то есть следующий король... если посмотреть под определенным углом. Он может со временем вернуться и предъявить свои права на трон. К тому времени с помощью новых коррекций он освоит боевые искусства, превзойдя всех воинов, когда-либо живших на Восьмом. Он будет неудержим. Он сможет при желании захватить трон. Вот умора! Да, любопытно было бы посмотреть на кое-какие лица!

Однако он решил, что это в лучшем случае жестоко, а в худшем — получится нечто среднее между мелодрамой и кровавой трагедией. И потом, титул короля сарлов больше не казался ему пределом мечтаний — ни в коей мере.

Он изменил пол, снова став женщиной. Но урок — искушенность в любви — был выучен.

Она приняла полное имя. В королевстве отца ее звали Джан Серий Хауск’а йун Зукл йун Дич, что в переводе означало «Джан, дочь принца-консорта Хауска из Пурла на Восьмом уровне». Теперь, считая себя гражданином Культуры, пусть родившимся и выросшим в другом месте, она приняла имя Мезерефин-Сурсамен/VIIIса Джан Серий Анаплиан дам Пурл.

Марейн, этот совершенный мета-язык Культуры, использовал порядковое числительное для обозначения уровня пустотела. «Анаплиан» было данью матери, которую звали Анаплиа. Слово «Серий» («воспитанная, чтобы стать достойной невестой принца») она сохранила ради шутки. Она выразила свое разочарование из-за того, что в Культуре не было традиции отмечать принятие полного имени. Ее друзья и коллеги изобрели для нее специальное празднество.

Она прошла еще несколько коррекций и теперь могла управлять почти всеми функциями своего тела и разума. Теперь она старела очень медленно, а могла и вообще не стареть. Теперь у нее был иммунитет ко всем естественным болезням этого или любого другого мира, и даже утрата руки или ноги становилась лишь временным неудобством — отрастить новую. Теперь у нее был полный набор наркотических желез со всеми вытекающими преимуществами и обязанностями. Теперь все ее органы восприятия стали более чувствительными (например, обострилось зрение, начавшее воспринимать инфракрасные и ультрафиолетовые волны). Она могла даже улавливать радиоволны и связываться с машинами напрямую посредством особого приспособления — неврального кружева, которое оплело ее мозг и проросло в нем наподобие тончайшей трехмерной сети. Теперь она могла отключать болевые ощущения и усталость (хотя тело все равно с презрением отвергало и то и другое), нервы стали больше похожи на провода — импульсы шли по ним гораздо быстрее. Кости упрочнились благодаря углеродным нитям, а мышцы претерпели крохотные химические и механические изменения, сделавшие их более выносливыми и сильными. Все важные внутренние органы стали более эффективными, гибкими и приспособляемыми, хотя многие уменьшились в размерах.

Она стала сотрудником Контакта и влилась в экипаж Экспедиционного Корабля Контакта «Скоротечное атмосферное явление». Ей предоставили выбор — редкая роскошь, — и она отвергла «Ощущение значительной нехватки гравитации» или «Чистый большой безумный лодочник» из-за нелепых имен. Она отлично прослужила пять лет на борту ЭКК, а потом получила приглашение от Особых Обстоятельств. Последовал удивительно короткий период переподготовки; почти все нужные в будущем навыки уже присутствовали в организме. Она воссоединилась с автономником Турындой Ксассом, который изначально предназначался ей в сопровождающие, и обнаружила, что старую машину оснастили набором ракет — ножевых, атакующих и разведывательных. Автономник обладал небольшим арсеналом самого разрушительного оружия.

ОО добавили новые, утонченные свойства к невероятному комплекту телесных усовершенствований, сделав ее еще могущественнее: например, ногти обрели способность испускать лазерные лучи, подавать сигналы, ослеплять или убивать. В черепе разместился крохотный реактор, который, среди прочего, мог давать энергию для поддержания жизни и сознания, если бы несколько лет пришлось существовать без кислорода. В каждую кость ввели цельную волокнистую структуру, которая воспринимала искривления пространства; простым усилием воли теперь можно было управлять телом и, почти не напрягаясь, любой электронной машиной в радиусе пятидесяти метров от него — намного действеннее, чем наездник управляет своим скакуном или первоклассный фехтовальщик — своим клинком...

В один прекрасный день она поняла, что ощущает себя богом.

Потом она подумала о Сурсамене и своем прежнем «я» — и поняла, что возврата нет.

* * *

Она возвращалась. И по пути утрачивала некоторые из обретенных ею навыков и свойств, некоторые боевые возможности.

— Вы меня выхолащиваете, — сказала она Джерлу Батре.

— Мне очень жаль. Мортанвельды с большим предубеждением относятся к агентам Особых Обстоятельств.

— Так вот в чем дело... — Она покачала головой. — Мы не представляем для них угрозы. — Она посмотрела на человека, напоминающего кустик. — Или нет?

— Даже напротив. — Батра сделал движение, равносильное пожатию плечами. — Это всего лишь проявление вежливости.

— Но в отношении меня это оборачивается проявлением невежливости.

— К сожалению.

— Уж не перебарщиваем ли мы?

— Мой ответ остается тем же.

Они находились на платформе «Квонбер», покачивавшейся на жестких волнах воздуха, высоко над горной грядой. В нескольких километрах внизу серо-белый ледник, перемежавшийся с полосами растрескавшейся породы, нес свое волнистое тело в сторону вольфрамового неба.

Перебарщивание, о котором упомянула Джан Серий, подразумевало чуть ли не навязчивое уважение, демонстрируемое Культурой по отношению к мортанвельдам. Последние в техническом плане не уступали Культуре, и две цивилизации сосуществовали на взаимоприемлемых условиях, поскольку познакомились несколько тысяч лет назад, наладили обширный культурный обмен и сотрудничали в самых разных областях. Нельзя сказать, что они были союзниками — акважители, например, придерживались строгого нейтралитета во время Идиранской войны, — но по большинству вопросов сходились во мнениях.

У Джан Серий вызывала недоумение новая блестящая теория, предложенная отдельными разумами Культуры, самыми заносчивыми и мудрыми (а эта категория была отнюдь не малочисленной), у которых оставалось слишком много свободного времени. Согласно этой теории, Культура была не просто идеальной и замечательной, принося благо всем, кто с ней сталкивался, — она еще умудрялась являть собой некую климактерическую стадию, образец для всех цивилизаций или, по крайней мере, для всех тех, кто решил не двигаться напрямик к Сублимации после обретения такой возможности (Сублимация означала прощание цивилизации с материальной Вселенной — далее следовало нечто вроде почетного божественного существования).

Избегай самоуничтожения, признавай (и отвергай) деньги, считая их — справедливо — частью разорительной системы распределения, стань одним из вездесущих добросердечных хлопотунов, противься соблазнительному Сублимированию, как эгоистичной саморекламе, не мешай своим разумным машинам делать то, к чему они наилучшим образом приспособлены (в первую очередь, руководить всем), и вот вам результат: тысячелетия самодовольного себялюбия, и неважно, из какого вида ты развился.

Разумы, сильнее всего озабоченные такими проблемами, решили, что мортанвельды вскоре сольются с Культурой, что они претерпевают нечто вроде смены общественной фазы, неуловимо, но неумолимо превращаясь в водный эквивалент Культуры. По всеобщему мнению, мортанвельдам для этого было нужно лишь отказаться от последних рудиментов денежной системы и перейти к более внятной, осознанно положительной и всегалактической внешней политике. И кроме того — вероятно, самое главное — предоставить своим искусственным разумам больше пространства для самовыражения и полные гражданские права.

Культура явно хотела способствовать этому процессу, но не имела права быть застигнутой за вмешательством или даже за попыткой повлиять на процесс. В основном поэтому она и стремилась избегать ссоры с теми, кто должен был доставить Джан Серий непосредственно на Сурсамен. Именно поэтому ее лишали почти всех возможностей, предоставленных ОО, и даже большей части коррекций, сделанных до поступления в ОО.

— Ну, возможно, это блеф, — сердито сказала она Турынде Ксассу, глядя на неровный, ломаный лед внизу.

Небеса были ясными, над балконом безмолвно парил автономник. Здесь было спокойно, приятно и тепло, но вокруг яростно завывал ветер — струйное течение планеты хозяйничало в высоких горах. Ограждавшие балкон силовые поля не позволяли невидимой буре добраться сюда, чтобы потрепать, заморозить их. Но сила воющих потоков воздуха была такова, что слабый их отголосок прорывался даже через поле: далекое монотонное завывание, словно далеко внизу на льду застряло какое-то животное и теперь испускало жалобные вопли.

Когда они прибыли сюда накануне вечером, воздух был абсолютно спокоен; слышались треск, хруст и стоны ледника, который терся о свои побитые каменистые берега, прокладывая путь по огромному желобу из трещиноватой породы.

— Блеф? — Голос Турынды Ксасса звучал неуверенно.

— Да, — сказала Анаплиан. — Может, мортанвельды только делают вид, что вот-вот уподобятся Культуре? Для того, чтобы не позволить ей вмешиваться в свои дела?

— Гм, — сказал автономник. — Долго это длиться не может.

— И тем не менее.

— А почему вообще так распространилась мысль, будто мортанвельды готовятся к этому переходу?

Анаплиан поняла, что они быстро подошли к той точке, где заканчивались все разговоры о стратегических планах Культуры. Собеседники осознавали, что все сводится к одному вопросу: «Что на самом деле задумали Разумы?» Это был хороший вопрос, и обычно лишь невежи и закоренелые циники указывали, что на него мало кто давал (если давал вообще) хороший ответ.

Далее следовала нормальная, почти непроизвольная реакция. Образно говоря, люди воздевали руки к небесам и восклицали: «Ну, если все и в самом деле сводится к этому, то не стоит и пытаться разбираться дальше, потому что там, где определяющим фактором становятся мотивации, оценки и планы Разумов, все гипотезы обессмысливаются по той простой причине, что любые потуги предвосхитить выводы таких бесконечно тонких и дьявольски хитроумных приборов обречены на провал!»

Анаплиан не была в этом абсолютно уверена. Такой посыл вызывал у нее подозрения — неукоснительная вера людей в это предположение слишком уж хорошо отвечала целям Разумов. Вместо честного признания того, что дальнейшие изыскания бесполезны, отвергалась необходимость изысканий вообще.

— Может быть, Разумы завидуют, — сказала Анаплиан. — Они не желают, чтобы мортанвельды, став похожими на них, похитили хотя бы слабое эхо их грома. И покровительствуют этим акважителям, желая вызвать у них негативную реакцию. Пусть, мол, те сделают противоположное ожидаемому и тем самым станут менее похожими на Культуру. Ведь, по большому счету, Разумам именно это и нужно.

— В вашем предположении столько же здравого смысла, сколько и во всех остальных, что мне доводилось слышать, — вежливо сказал Турында Ксасс.

Ей не позволили взять с собой на Сурсамен автономника. Комбинация «агент ОО + автономник боевого класса» была слишком хорошо известна за пределами Культуры. Хотя возможности такой связки сильно преувеличивались, она все еще могла напугать детишек или плохих парней.

Анаплиан почувствовала слабый укол в голове и ощутила что-то вроде гудения во всем теле. Она попыталась задействовать свой пространственный датчик, который позволял улавливать заметные гравитационные волны на некотором расстоянии и предупреждал о любых действиях по искривлению пространства вблизи нее. Но система бездействовала. Анаплиан увидела метку об отключении на неопределенное время, хотя и не вследствие враждебных действий (тем не менее запротестовала минимум одна часть неврального кружева, модифицированного согласно требованиям ОО, — система, постоянно настроенная на выявление неисправностей и самостоятельно реагировавшая на состояния, которые расценивала как ослабление ее возможностей и понижение уровня выживаемости).

Искусственный разум платформы — того же уровня, что у автономника, — с разрешения Анаплиан медленно проверял встроенные в нее корректоры и отключал те, которые могли вызвать возражения мортанвельдов. Щелчок — и она рассталась с электромагнитным эффектором. Она попыталась связаться с генератором поля, встроенным в потолок над ее головой, — этот генератор изолировал воздух на балконе от разреженного и холодного потока, циркулирующего вокруг платформы. Связи не было. Анаплиан все еще ощущала ЭМ-активность, но задействовать ее не могла. Большую часть своей жизни она провела без этих способностей и до сего дня пользовалась ими разве что в крайнем гневе, но сейчас, расставаясь с ними, испытывала горечь утраты и разочарование.

Она посмотрела на ногти, которые выглядели как обычно, но уже поступил сигнал о том, что наутро они отделятся и отпадут — без крови, без боли. Новые вырастут за несколько дней, но больше не будут лазерами, не будут оружием когерентного излучения.

«Что ж, — подумала Анаплиан, глядя на свои ногти, даже обычные, неизмененные, — эти тоже могут царапать».

Щелк. Вот и радиотранслятора нет. Она заперта внутри собственной головы. Женщина попыталась через невральное кружево связаться с Леебом Скопериным, одним из ее здешних коллег и последним любовником. Напрямую — никак. Ей придется делать это через системы платформы, как и обычным культурианцам. Она очень надеялась увидеть Лееба до отлета, но тот не мог бросить свои дела.

Видимо, системы Турынды Ксасса что-то зарегистрировали.

— Это вы? — спросил автономник.

Анаплиан почувствовала себя немного оскорбленной, словно автономник спросил, не пукнула ли она.

— Да, — резко ответила она. — Это я. У меня больше нет связи.

— Не стоит так раздражаться.

Прищурившись, она взглянула на машину.

— Вы еще поймете, что стоит.

— Ух ты, да там ветерок! — воскликнул Батра, вплывая через силовое поле. — Джан Серий, модуль прибыл.

— Сейчас, только возьму сумку, — сказала Анаплиан.

— Прошу вас, — вмешался Турында Ксасс, — позвольте мне.

Батра, видимо, прочел выражение лица Анаплиан, когда та смотрела на автономника, направлявшегося к ближайшей внутренней двери.

— Думаю, Турында Ксасс будет скучать по вам, — сказал Батра, вытягивая хрупкие на вид прутики-конечности. Опершись на них, он встал напротив Анаплиан на уровне ее головы. Его фигура в такой позе напоминала человеческую.

Анаплиан покачала головой.

— Эта машина становится сентиментальной.

— В отличие от вас? — нейтральным тоном спросил Батра.

Конечно, Батра имел в виду Тоарка, ребенка, которого она спасла из горящего города. Мальчик все еще спал. Анаплиан еще утром заглянула в его каюту, чтобы попрощаться с ним, погладила мальчика по голове и тихо прошептала что-то, не желая будить его. Батра неохотно согласился на время взять Тоарка под свою опеку.

— Я всегда была сентиментальной, — заявила Анаплиан.

Небольшой трехместный модуль появился в небесах, неторопливо опустился сквозь крышу силового поля, нависавшую над прогулочной палубой платформы, и, распахнув заднюю дверь, подрулил к ожидавшей его группе.

— Прощайте, Джан Серий, — Батра протянул ей импровизированную руку в виде тонких прутиков, которые не могли сойти даже за кости.

Анаплиан со странным чувством прикоснулась к этой модели руки.

— Будете присматривать за мальчиком? — спросила она.

— Конечно. — Батра вздохнул. — Так, словно это ваш собственный ребенок.

— Я вполне серьезно. Если я не вернусь, позаботьтесь о нем, пока не найдете кого-нибудь подходящего.

— Обещаю вам. Вы только возвращайтесь.

— Я буду стараться.

— Вы оставили копию?

— Вчера вечером, — подтвердила Анаплиан.

Батра спросил просто из вежливости, прекрасно зная, что вчера она самокопировалась. Платформа просканировала ее умственное состояние. Если Анаплиан не сможет вернуться — погибнет или случится еще что-то, — можно будет вырастить ее клона, который сохранит все ее личностные свойства и воспоминания. Анаплиан получит новое «я», почти неотличимое от нынешнего. Стоило помнить ту тревожную истину, что являться агентом ОО означало в каком-то смысле действительно принадлежать ОО. Компенсация состояла в том, что даже смерть была всего лишь временным рабочим затруднением, которое быстро преодолевалось. Но опять же — лишь в определенном смысле.

— Ну, до свидания, моя дорогая девочка, — сказал Турында Ксасс. — Постарайтесь не получать царапин. Меня там не будет, чтобы вас спасать.

— Я уже понизила свои ожидания, — сказала Анаплиан; автономник помолчал, словно не зная, что сказать дальше. Анаплиан вежливо поклонилась. — До свидания, — сказала она обоим, повернулась и перешла в модуль.

Три минуты спустя она уже переходила из него в «восемь выстрелов подряд» — быстрый корвет класса «Нарушитель», бывший Наступательный корабль общего типа, который должен был доставить ее на рандеву к кораблю систем средней дальности класса «Степь» «Не пытайся делать это дома» — первое плечо ее сложного и долгого возвращения домой.

Подчиненный местному Разуму автономник провел Джан Серий в маленькую каюту. На борту корвета ей предстояло пробыть менее полного дня, но надо было где-то полежать и подумать.

Анаплиан открыла сумку и посмотрела, что лежит поверх ее нескольких костюмов и принадлежностей. «Не помню, чтобы я тебя брала», — пробормотала она и сразу же почувствовала неуверенность. С кем ведется этот разговор — с собой или нет (она инстинктивно попыталась просканировать прибор своим активным ЭМ-восприятием, которое, конечно, уже не работало)?

Нет, не с собой.

— Хорошая память, — сказал предмет внутри сумки. Он был похож на фаллоимитатор.

— Ты — то, что я подумала?

— Не знаю. А что вы подумали?

— Я думаю, ты — ножевая ракета. Или что-нибудь в этом роде.

— В общем, да, — сказало маленькое устройство. — Но с другой стороны, нет.

Анаплиан нахмурилась.

— Но в плане языка ты досадным образом напоминаешь... скажем, автономника.

— Вот это проницательность, Джан Серий! — весело ответила машина. — Да, я — и то и другое. Мои, Турынды Ксасса, разум и личность скопированы и перенесены в эту потрепанную, но вполне еще крепкую и очень мощную ножевую ракету. Слегка замаскированную, конечно.

— Полагаю, я должна благодарить вас за то, что вы обнаружили себя сейчас, а не позже.

— Ха-ха, я ни за что не позволил бы себе такую бесцеремонность. Или навязчивость.

— Вы, насколько я понимаю, надеетесь защитить меня от царапин.

— Именно. Или, по меньшей мере, разделить их с вами.

— Думаете, вам это удастся?

— Кто знает? Стоит попробовать.

— А посоветоваться со мной не думали?

— Я так и сделал.

— Так и сделал? Похоже, у меня куда более обширная потеря памяти, чем я считала.

— Я думал о том, чтобы посоветоваться с вами, но не посоветовался. Это чтобы вы зря не упрекали себя.

— Как мило.

— Таким образом, я принимаю на себя всю ответственность. В том, я надеюсь, невероятном случае, если вы не захотите видеть меня рядом с собой, я оставлю вас при посадке на корабль «Не пытайся делать это дома».

— Батра знает?

— Искренне надеюсь, что нет. Узнай он, я провел бы остаток своей карьеры в Контакте, таская тяжести. Или что похуже.

— Это сделано полуофициально? — спросила Анаплиан, ни на секунду не утратив своей врожденной и хорошо развитой подозрительности.

— Бога ради! Это все моих рук дело. — Автономник помолчал. — Мне поручили защищать вас, Джан Серий, — сказал он теперь более серьезным голосом. — И я не какая-то слепая послушная машина. Я бы хотел и дальше защищать вас, еще и потому, что вы отправляетесь так далеко и будете вне зоны, находящейся под общим покровительством Культуры. На планету, где царит насилие. А ваши способности к защите сведены на нет. По этой причине я и предлагаю свои услуги.

Анаплиан нахмурилась.

— Кроме тех, для которых вы приспособлены, судя по вашей форме, — сказала она. — Я согласна.

11. ГОЛЬ И НОЧЬ

Орамен лежал в кровати с девушкой по имени Джишь и играл ее волосами — наматывал длинные каштановые пряди на палец, а потом отпускал. Его забавляло сходство девичьих кудряшек и колечек дыма, которые она выпускала, куря андж. Колечки неторопливо поднимались к высокому резному потолку. Дом располагался в модном и респектабельном районе города, куда вот уже многие годы наведывались придворные, и не в последнюю очередь — его брат Фербин.

Джишь протянула трубку принцу, но тот отмахнулся — нет, не хочу.

— Да брось ты! — хихикнула она, повернулась к Орамену и поползла к нему по широкой, измятой кровати, чтобы навязать трубку силой. Груди ее покачивались. — Не капризничай!

И Джишь попыталась вставить трубку ему в рот. Он отвернул голову и оттолкнул трубку тыльной стороной ладони.

— Нет, спасибо.

Девушка, совершенно голая, села перед ним, скрестив ноги, и постучала черенком трубки по его носу.

— Почему Ора не хочет играть? Ора не хочет играть? — спросила она забавным хрипловатым голоском. Широкое веерообразное изголовье кровати позади нее было украшено картиной в розоватых тонах, изображавшей оргию полулюдей — сатиров и нимф этого мира — на перистых белых облачках, чуть шелушащихся по краям. — Почему Ора не хочет играть?

Он улыбнулся.

— Потому что у Оры есть другие дела.

— Какие дела, мой прекрасный принц? — Она затянулась и выпустила серое колечко дыма, отливавшее водянистым блеском. — Армия ушла в поход. Никого нет, погода теплая, делать совсем нечего. Поиграй со своей Джишь. Почему ты не хочешь?

Он потянулся и поднес руку к стакану с вином, стоявшему на прикроватном столике, словно собираясь взять его, — но потом убрал.

— Я знаю, — сказала, улыбаясь, Джишь и полуотвернулась; силуэт ее груди нарисовался в дымчатом солнечном свете, что лился из окна на дальней стороне комнаты.

Девушка глубоко затянулась и с блестящими глазами повернулась к нему. Она подвинулась вперед и вниз, держа трубку в отведенной назад руке, запечатала его губы своими, открыла рот, полный дыма, и попыталась вдохнуть его в рот принцу. Но Орамен сам сделал резкий выдох. Джишь отпрянула, закашлялась, непроизвольно выпустила облачко горьких паров.

Трубка с громким треском упала на пол. Девушка снова закашлялась, поднеся руку ко рту, — казалось, будто ее вот-вот вырвет. Орамен улыбнулся, быстро сел, схватил ее руку, резко отвел в сторону и ущипнул. Джишь вскрикнула от боли. Фербин говорил, что многим женщинам нравится грубое обращение; Орамен считал это странным, но теперь решил проверить теорию брата.

— Я бы не стал навязываться тебе, моя дорогая, — сказал он. Лицо девушки покрылось непривлекательным румянцем, в глазах блеснули слезы. — И ты должна вести себя точно так же.

Он отпустил ее руку. Девушка потерла запястье, посмотрела на принца, потом шмыгнула носом и тряхнула волосами. Поискав трубку, она увидела ее на полу и свесилась с кровати, пытаясь дотянуться до вещицы.

— Что там у вас? — Над изголовьем показалось лицо Тоува Ломмы. В комнате стояли две большие кровати, которые можно было поставить бок о бок или изголовьем к изголовью, если требовалось относительное уединение. Toy в с парой девушек занимал вторую кровать. Его крупное лицо отливало потом. Toy в смотрел на них с улыбкой. — Вы ведь не поссорились? — Взгляд его скользнул по спине Джишь, тянувшейся к трубке. — Гм, как аппетитно. — Тоув поглядел на Орамена, кивая на ягодицы Джишь, которая возвращалась в кровать. — Не пора ли нам поменяться, мой принц?

— Пора, — согласился Орамен.

Рядом с Тоувом показалась одна из девушек и лизнула его ухо. Орамен кивнул в ее сторону.

— Кажется, ты там нужен, — сказал он Тоуву.

— Слушаюсь и повинуюсь, — подмигнул тот.

Орамен уставился в потолок. Насколько же все изменилось!

Как сильно он вырос — а ведь прошел всего месяц после смерти его отца. Он узнал женщин, научился курить и пить и официально простился с армией, ушедшей в поход. Он нашел несколько красивых слов для общения с девушками (хотя им и не требовалось слов — хватало звона монет в кошельке) и для прощания с армией. Он сам сочинил эту короткую речь — ту, что предложил тил Лоэсп, он отверг как тщеславную и нескромную; регент изо всех сил старался скрыть неудовольствие. Итак, речь была в основном его собственным творением. Кое-что он позаимствовал из «Дома с многими крышами» Синнела, были и вставки из речи палача в третьем акте «Барона Лепесси» Проуда-младшего.

И вот она ушла, сказочно прекрасная армия, под яркими знаменами и снежно-белыми облаками пара, сопровождаемая разнообразыми звуками — бряцанием, шипением, завыванием, рокотом, грохотом, одобрительными криками, — ушла за славой, чтобы расправиться с почти беззащитным теперь Делдейном и воплотить в жизнь великий план короля Хауска: объединить Восьмой и все, что лежит за его пределами.

После этого наступит Золотой век мира, о котором говорил отец, и тогда его сын, то есть Орамен, сможет повести свой народ еще дальше, превзойдя Хауска в славе и достижениях.

Так это выглядело в теории. Сначала требовалось выиграть сражение. Армия избрала неочевидный путь и будет отсутствовать дольше, чем можно было предположить. Результат от этого становился еще более определенным (считалось, что делдейны расположили остатки своих сил у определенной портальной башни, так что их ждет сюрприз и неминуемый разгром), хотя заранее ни в чем нельзя было быть уверенным. Орамену не позволили идти с армией, сказав, что он еще мальчик и не стоит рисковать единственным оставшимся принцем. Особенно после того, что случилось с Фербином...

Он не мог сказать точно, хочется ему идти или нет. Это было бы любопытно, и Орамен жалел, что ни один из отпрысков упокоившегося короля не увидит этой последней великой кампании. Он зевнул. Ну да бог с ним. Сомнительно, что в войске найдется один из сотни, который не хотел бы оказаться сейчас на его месте.

Отец несколькими сезонами раньше спрашивал Орамена, не хочет ли он заглянуть в такой дом, — но принц чувствовал себя неготовым. Не совсем, конечно: уже года два Фербин щедро потчевал его историямиоб оргиях, и местом действия чаще всего выступали подобные дома. А потому Орамен знал, что там происходит и что от него требуется. Но все же настоящие ощущения были поразительно сильными. Практика оставляла теорию далеко позади. Он пожелал Ширу Рокассу счастливой жизни на покое.

И еще Тоув — едва ли не самый лучший, самый услужливый, самый предупредительный и надежный друг, какого только можно пожелать. Принц сказал ему об этом и был рад, когда лицо приятеля озарилось счастьем.

Джишь набивала очередную трубку. Орамен посмотрел на нее, прислушиваясь к звукам с дальней стороны изголовья, потом не спеша сбросил ноги на пол и стал одеваться.

— Мне нужно идти, — сказал он девушке.

— Да никуда тебе не нужно, — возразила она с озорным лицом и повела головой. — Вот он не хочет уходить.

Орамен опустил глаза — желание снова вернулось.

— Это не я, а только мой член. — Он постучал себя по голове. — А она хочет уйти.

Девушка пожала плечами и зажгла трубку. Орамен натянул брюки, встал и заправил рубашку за пояс. Когда он повернулся к дверям, Джишь мрачно поглядывала на него сквозь клубы серого дыма, держа в руке его ботинки.

— Фербин на этом бы не остановился, — сказала она.

Орамен повернулся, сел в ногах кровати, подтащил к себе девушку и тихо проговорил:

— Ты спала с моим братом? — Он поднял глаза. Изголовье другой кровати ритмично раскачивалось. — Только тихо, — предупредил он.

— Несколько раз, — сообщила Джишь с каким-то робким вызовом. — Смешной он был. Совсем не такой, как теперь говорят. Уж он-то остался бы.

— Не сомневаюсь, — сказал Орамен и поглядел ей в глаза, затем улыбнулся и протянул руку, чтобы потрепать девушку по щеке. — Мне и правда нужно идти, Джишь. В другой раз.

Он побрел к двери, все еще держа в руке ботинки. Когда дверь тихонько закрылась, Джишь упала на кровать и вперилась в потолок, откинув в сторону руку с трубкой. Несколько мгновений спустя Тоув, тяжело дыша, поднял голову и недоуменно посмотрел поверх изголовья на Джишь, на пустую, если не считать девушки, кровать.

— Пошел пописать? — спросил он.

— Если так, то этот маленький хер пошел ссать во дворец. И забрал свою сраную одежку.

— Черт! — Голова Тоува исчезла. Несколько мгновений спустя он, невзирая на протесты, тоже начал одеваться.

* * *

— Доктор Джильюс?

Кабинет врача располагался на нижнем этаже заднего крыла дворца, в нескольких минутах ходьбы от покоев короля, от которых отделялся двумя коридорами и длинной галереей под свесом крыши. Место было на удивление тихим, хоть и располагалось так близко к центру событий. Королевские покои выходили на аптекарский огород, расположенный так, чтобы улавливать как можно больше света; для этого же там устроили террасы. Постучав несколько раз в дверь, Орамен обнаружил, что она открыта, перешагнул порог и снова позвал доктора. Было известно, что Джильюс в своей лаборатории ставит всякие опыты и порой не слышит (или делает вид, что не слышит), как его зовут.

Орамен прошел дальше по коридору, свернул под арку и оказался в какой-то комнате — видимо, приемной. Окна здесь выходили в маленький сад, высоко в небе виднелись облака.

— Доктор Джильюс? — снова позвал Орамен.

Перед окнами стояло нечто вроде стола, заваленного книгами, шкатулками, флаконами и ретортами. До принца донесся слабый звук падающих капель и едкий запах. Он прошел через приемную и убедился, что там никого нет. Ему не хотелось будить доктора, в случае если тот спит. Звук капель стал громче, а горький запах — сильнее.

— Доктор?..

Орамен застыл в изумлении.

Доктор сидел в деревянном кресле, обильно украшенном резьбой, голова его лежала на столе. Похоже, когда она падала на стол, несколько пузырьков и склянок опрокинулись, а другие разбились и отлетели в сторону. Капали на пол пролитые жидкости; одна из них дымилась, а когда капли падали на деревянный пол, раздавалось шипение.

Из обнаженной левой руки Джильюса торчал шприц с полностью утопленным штоком. Невидящий взгляд доктора был устремлен на медицинские принадлежности, разбросанные по столу.

Орамен невольно поднес руку ко рту.

— Господи, доктор Джильюс, — сказал он и сел на пол, боясь, что ноги могут подкоситься.

Вскоре он поднялся, откашлялся и оперся на стол. Тяжелые пары висели низко в воздухе.

Орамен подался вперед и распахнул два окна, выходящих во двор. Потом, глубоко вздохнув, дотронулся до шеи доктора, чтобы прощупать пульс, — и удивился, даже устыдился дрожи в своей руке. Кожа Джильюса была холодной, пульс не прощупывался.

Орамен оглянулся, даже не зная, что надеется увидеть. Тут царил беспорядок, но, вполне вероятно, он царил тут всегда. Ни записки, ни нацарапанного трясущейся рукой предсмертного послания.

Значит, надо известить дворцовую стражу. Но тут взгляд Орамена задержался на шприце. Там, где игла вошла в кожу, виднелась кровь, а вокруг — царапины, синяки, маленькие ранки, словно доктор с большим трудом попал себе в вену и проколол несколько раз кожу, прежде чем нашел нужное место.

Орамен снова коснулся обнаженного запястья Джильюса, рядом с синяками, и опять закашлялся, вдохнув пары. Потом он поднял другой рукав докторской рубашки и увидел такие же синяки и царапины. Подлокотники кресла были широкими и плоскими.

Опустив рукав, Орамен отправился на поиски охранника.

* * *

Окты использовали сотни своих крупнейших лифтов и с полдюжины шахт, перегоняя кабины-суда, как торговец — костяшки на счетах при подсчете дневной прибыли. Кабины заполнялись людьми, животными, двигателями, артиллерией, самоходами, продовольствием и материалом на Восьмом, потом быстро опускались на Девятый, чтобы разгрузиться и мчаться назад по башне Иллсипин за новым грузом. Несмотря на скорость кабин, это заняло целый день — в таком титаническом предприятии задержки были неизбежны. Животные в лифтах пугались, не желали заходить или выходить (пугливее всех оказались хефтеры, самые многочисленные из вьючных животных), роазориловые цистерны протекали, грозя пожарами, паровые самоходы ломались (один взорвался уже в лифте, не повредив его, но поубивав многих пассажиров — октам пришлось извлечь кабину и очистить ее), происходили сотни других несчастных и не очень случаев, немыслимо затягивавших процесс.

Регент тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер кружили на своих лиджах у слабо освещенной башни Иллсипин, наблюдая, как огромная армия собирается с солнечной стороны — там было лишь немногим светлее. Затем, по-прежнему в сопровождении эскорта, они приземлились на холме перед долиной. Над ними и вокруг них в темных небесах летели разведчики на лиджах и каудах — едва заметные тени, выслеживающие врагов. Но те, похоже, и не подозревали об их присутствии.

Гелиостатик Оаусиллак, который, казалось, низко парил над долиной в направлении дальполюса, проливал на эту сцену убийственный красноватый свет. Тил Лоэсп подошел к Уэрреберу, снял летные перчатки и потер рукой об руку.

— Все идет хорошо, фельдмаршал? — спросил он.

— Идет-идет, не сомневайтесь, — заверил его Уэрребер, отдавая своего лиджа на попечение слуги.

Дыхание животного клубами поднималось в воздухе.

Здесь даже воздух иной, подумал тил Лоэсп. На каждом уровне, вероятно, был свой запах, но это теперь выглядело тактическим различием — здесь же он имел дело с различием стратегическим, с чем-то основополагающим.

— Нас не обнаружили. — Тил Лоэсп снова окинул взглядом собранную армию. — Пока этого достаточно.

— Мы пришли необычным маршрутом, — сказал Уэрребер. — Мы далеко от цели. Даже дальше, чем от дома.

— Расстояние от дома не имеет значения, пока окты остаются нашими союзниками, — возразил тил Лоэсп. — От дома нас отделяет чуть больше часа.

— Пока окты остаются нашими союзниками, — эхом отозвался Уэрребер.

Регент уставился на него пронзительным взглядом, потом медленно отвел глаза.

— Вы им не доверяете, да?

— Не доверяю? Доверие — не то слово. Они будут делать то или иное, и эти действия будут соответствовать их обещаниям или не будут. То, что руководит октами, скрыто за столькими слоями непереводимых мыслей, что речь тут можно вести и о чистой случайности. Их чужеземная природа исключает такие человеческие понятия, как доверие.

Тил Лоэсп еще никогда не слышал от Уэрребера столь пространных речей. Уж не занервничал ли фельдмаршал?

— Доверять октам так же странно, как любить их, — кивнул он.

— Тем не менее пока они держат слово, — заметил Уэрребер. — Сказали, что обманут делдейнов, и обманули.

— У делдейнов может быть другая точка зрения.

— У обманутых всегда другая точка зрения, — изрек фельдмаршал, не сдаваясь.

Тил Лоэсп не мог не думать, что теперь они находятся в таком же положении, что и делдейны, когда их армия месяц назад выходила из Ксилискинской башни. Делдейны тогда, несомненно, были убеждены, что окты предоставили им специальный допуск в обычно недоступную башню для неожиданного вторжения в исконные сарлские земли.

Ух, как они, верно, надувались, полагая, что теперь окты на их стороне! Наверное, слушали такие же россказни о том, что окты, мол, прямые наследники строителей пустотелов, и так же снисходительно кивали. И верно, считали свое дело правым — тем более когда это признали великие державы. Наверняка именно так они и думали. Тилу Лоэспу казалось, что никто никогда не сомневался в своей правоте, и все разделяли странную веру в то, что одна только страстность в защите убеждений, пусть и ошибочных, делает их истинным.

Все были идиотами.

Нет ни правых, ни виноватых, есть только эффективность и неспособность, сила и слабость, коварство и доверчивость. Преимущество тила Лоэспа состояло в том, что он знал это. Но знание не обеспечивало ему морального превосходства — на сей счет он не заблуждался.

Он сам, Уэрребер, армия и сарлский народ по-настоящему могли рассчитывать лишь на то, что их планы каким-то образом отвечают планам октов и будут отвечать, пока все не завершится. У октов имелись свои резоны, чтобы желать падения делдейнов и возвышения сарлов. У тила Лоэспа были свои соображения об этих резонах и о том, почему они выбрали этот, далеко не очевидный, маршрут. Но он охотно признавал, что сейчас сарлы — это просто инструмент, которым окты пользуются в своих целях. Все будет не так, когда он, Лоэсп, сможет влиять на положение дел. А пока что окты манипулировали ими.

Однако перемены все равно неизбежны, думал он. Бывают времена и обстоятельства, когда еле заметное, но решительное движение влечет за собой каскад весьма серьезных событий. И тогда использующий может стать используемым, а инструмент — рукой и даже мозгом, стоящим за рукой. Разве не был он, Лоэсп, правой рукой короля? Разве не был он образцом доверенного и отважного помощника? Но когда пришло время, разве не нанес он удар с силой, внезапно проявившейся и копившейся всю жизнь? Вот она, обратная сторона незаслуженного почтения и подобострастия!

Он убил своего короля, человека, которому он, по мнению всех окружавших его людей (а не готовой поверить во все толпы), был обязан всем. Но он-то знал правду: быть королем означает быть главным забиякой в стране забияк и забитых, главным фанфароном и шарлатаном среди сборища хвастливых жрецов и запуганных приспешников, в чьих головах редко заводятся мысли. Король не обладал врожденным благородством или даже правом царствовать. Идея наследственной передачи престола была сплошной глупостью, если престол доставался таким ничтожествам, как марионетка Орамен и безнадежный пьяница Фербин. Жестокость, воля, беспощадное применение власти и силы — вот что обеспечивало авторитет и влияние.

Побеждал тот, кто ясно понимал устройство этого мира. Тил Лоэсп видел, что Хауск может довести сарлов лишь до определенного предела, но не дальше. Король этого не видел. И потом, он не понимал, что даже у самого доверенного помощника могут быть свои планы, желания и амбиции — и воплотятся они наилучшим образом лишь при его, короля, устранении. Хауск доверял тилу Лоэспу, а это было глупо. У короля было затуманенное, искаженное зрение. А если ты находишься на королевской высоте, приходится платить за недомыслие.

И вот он убил короля, но это почти ничего не значило. Убить короля или убить простолюдина — какая разница? Большинство людей понимало, что их жизнь ничего не стоит, что любая жизнь может оборваться в любой момент. Они так высоко ценили свою жизнь только потому, что не имели ничего другого, а не потому, что думали, будто она так важна в мировом масштабе. Дабы убедить людей в этом, требуется религия. Но он позаботится о том, чтобы сарлам проповедовали не высокое предназначение личности, а смирение и покорность.

Он понимал теперь, что в связи с убийством Хауска сожалеет лишь об одном — о том, что это случилось так быстро. У бывшего короля даже не было времени по достоинству оценить произошедшее, поразмыслить перед смертью о том, что, вероятно, происходило все эти годы в голове его преданного слуги.

Но это были мелочи.

Пока что войско двигалось без потерь — на три четверти, даже больше, армия благополучно переправилась, и на Восьмом оставалось достаточно сил, чтобы пресечь любую отчаянную атаку делдейнов.

Возможно, они все еще сохраняли преимущество внезапности. Небольшой аванпост разведчиков на лиджах (специально выделенных делдейнами, чтобы наблюдать за башней и сообщить, если через нее попытаются напасть) быстро уничтожили во время первой картины этого последнего акта войны. Сделать это доверили новосозданной Регентской гвардии, лучшим из лучших, и та блестяще выполнила задание. Делдейны не знали проволочного телеграфа. Самыми быстрыми средствами связи у них были оптический телеграф, световые сигналы, почтовые птицы и посыльные на крылатых животных. Командир элитной части, занявшей этот маленький форт, заверил, что посыльного оттуда отправить не успели.

И тем не менее делдейны на этом же этапе — на выходе из Ксилискинской башни — видимо, тоже испытывали уверенность. Через сколько времени до них дошло, что они не просто потерпели неудачу, но были обмануты? В какой момент они поняли, что не нанесут сокрушительного поражения врагу, более того — сами его потерпят, и что война в это утро будет не выиграна, а проиграна?

В какой мере мы заблуждаемся, спрашивал себя тил Лоэсп, как часто и разнообразно нас используют? Он все еще помнил иноземца Ксайда Хирлиса, который почти двенадцать долгих лет назад пришел к ним с мрачными прогнозами касательно будущих военных действий на их уровне.

Ксайд Хирлис предрекал: ведомые первым своим повелителем, они придут к пониманию того, что новые открытия в области дистилляции, металлургии и взрывчатых веществ положат конец прежним рыцарским обычаям. В ближайшем будущем, по словам Хирлиса, воздух отдадут разведчикам, посыльным и силам быстрого реагирования. Существовало изобретение под названием «проволочный телеграф», и оно могло доставлять информацию быстрее самого быстрокрылого лиджа и надежнее телеграфа оптического. Хирлис призывал пользоваться этим достижением. А дальше, говорил он, их ждут еще более великие открытия. Позднее возникла путаница — то ли Хирлис указывал на изобретателя, уже создавшего этот аппарат, то ли указывал изобретателю, в каком направлении работать.

Забудьте о великой рыцарской традиции, о дворянах, восседающих на благородных каудах или лиджах, говорил Хирлис; стройте пушки повышенного калибра, стройте их больше, усовершенствуйте их, давайте больше пушек большему числу людей, обучайте воинов, вооружайте должным образом, сажайте на скакунов, на колесные или гусеничные машины, приводимые в движение паром (пока еще паром), чтобы получить преимущество. Или же вы заплатите поражением, если другие раньше поймут, куда дует ветер перемен.

Хауск, молодой и неопытный человек, лишь недавно ставший монархом маленького сражающегося королевства (к удивлению, а поначалу — к разочарованию и даже недоумению тила Лоэспа), ухватился за эти идеи, как утопающий за соломинку. Тил Лоэсп со всей другой знатью пытался отговорить его, вывести из заблуждения, но Хауск стоял на своем.

Некоторое время спустя до тила Лоэспа начал доходить ропот таких же, как он, аристократов — нечто посерьезнее недовольного ворчания. Тогда-то ему и пришлось сделать выбор. Это был поворотный момент в его жизни. Он сделал свой выбор и предупредил короля. Вожди были казнены, рядовые заговорщики потеряли свои земли и подверглись опале. Некоторые стали презирать тила Лоэспа, другие восхваляли его, а король проникся к нему бесконечным доверием. Несговорчивая знать аккуратно удалила главное препятствие на пути перемен — самое себя, — и реформы свободно понеслись вперед.

Одна победа следовала за другой; скоро стало казаться, что нет ничего, кроме побед. Армии под командованием Хауска и тила Лоэспа сметали все на своем пути. Ксайд Хирлис к тому времени давно уже уехал, чуть ли не до начала реформ, и его быстро забыли. О нем вообще знали немногие, и большинство из этих немногих имело все основания принижать роль иноземца в наступлении эры инноваций, прогресса и бесконечных военных успехов. Но Хауск продолжал воздавать ему должное — правда, только в частных беседах.

Но что оставил после себя Хирлис, какой курс задал он? Не превратились ли они каким-то образом в его орудия? Не исполняли ли они даже сейчас его заветы? Не сделались ли марионетками, игрушками, этакими безмозглыми зверьками? Может, им позволят дойти до определенной точки, а потом (как сам тил Лоэсп поступил с королем) остановят их в шаге от триумфального успеха и отберут все?

Однако поддаваться таким мыслям не следует. Немного осторожности да общие соображения на тот счет, как действовать в худшем из вариантов, — это вовсе не помешает. Но предаваться сомнениям и позволить дурным предчувствиям взять верх — значит способствовать такому развитию событий, какого он более всего опасался. Нет, он не поддастся. Все были настроены на успех — если нанести удар сейчас, победа окажется в кармане. И тогда появится территория, на которой окты могут быть уже не полными хозяевами.

Тил Лоэсп поднял нос и принюхался. В воздухе стоял запах гари, чего-то неприятно сладкого, — его разносил ветер, который понемногу усиливался. Тил Лоэсп уже чувствовал его во время сражения у Ксилискинской башни и тогда отметил это про себя. Война теперь отдавала жженым дистиллированным роазоариловым маслом. Отныне само сражение пахло дымом. Тил Лоэсп еще помнил время, когда на войне господствовали запахи крови и пота.

* * *

— Ах, какой ужас вам пришлось пережить!

— Ну, вряд ли это сравнится с тем, что пришлось пережить доктору.

— Да, конечно. Но когда вы увидели доктора, его уже ничто не волновало. — Ренек перевела взгляд с Орамена на Харн. — Разве нет, мадам?

— Да, весьма неприятное происшествие.

Харн, дама Аэлш, была одета в великолепное, крайне строгое траурное платье красного цвета. Она сидела в окружении своих самых приближенных фрейлин и не столь приближенных дам и господ, которых пригласила в свои апартаменты внутри большого королевского дворца, — меньше чем в минуте ходьбы от тронного зала и палат дворцового майордома. В салоне Харн собралась небольшая группа избранных. Орамен узнал знаменитого художника, актера и импресарио, философа, певца, актрису. Присутствовал здесь самый модный и красивый городской священник — он сидел отдельно, среди застенчивых молодых дам: длинные черные волосы отливали матовым блеском, глаза сверкали. Последним штрихом были несколько пожилых аристократов, слишком дряхлых для войны.

Орамен смотрел на Харн — та с отсутствующим видом поглаживала спящего инта, что свернулся у нее на коленях, — мех зверька был выкрашен в красное, в тон платью, — и спрашивал себя, зачем его сюда пригласили.

Он улыбнулся Ренек, представив ее обнаженной. Джишь и ее подружки стали для него образцом — теперь есть с кем сравнивать! Была тут и еще одна из фрейлин Харн — стройная девица с волосами в мелкие кудряшки, по имени Рамиль. Она привлекла внимание принца и, казалось, не возражала против его интереса к себе. Рамиль отвечала Орамену застенчивым взглядом, но на лице ее все время мелькала улыбка. Он увидел, как Ренек поглядывает на молодую женщину и мечет в ее сторону гневные взгляды. Может, удастся использовать одну, чтобы заполучить другую. Орамен начал понимать скрытую механику таких дел. И потом, конечно же, эта актриса — самая красивая из женщин в комнате. В ее взгляде была какая-то свежая откровенность, симпатичная ему.

— Насколько мне известно, доктор увлекался самыми действенными из возбуждающих средств, что используются в его профессии, — сказал священник и отхлебнул настойки из бокала.

Общество собралось, чтобы распробовать модные напитки, большей частью недавно привезенные из стран, ставших новыми сателлитами большого королевства. Настойки были безалкогольными, хотя некоторые оказывали несильное наркотическое воздействие.

— Он был слабым человеком, — изрекла Харн. — И неважным врачом.

— Значит, такова была его судьба, согласно звездам, — сказал невысокий человек, которого Орамен видел прежде и даже, кажется, узнал. Новый любимчик Харн — астролог. (Философ, выбравший место как можно дальше от астролога, хмыкнул, покачал головой и пробормотал что-то ближайшей к нему фрейлине. Та посмотрела на него пустым, хотя и вежливым взглядом.)

Астролог проповедовал последнее слово своей науки: судьбы человеческие определяются звездами, лежащими за пределами Сурсамена. Старая астрология объясняла все воздействием гелиостатиков и гелиодинамиков Восьмого и других уровней, особенно Девятого, лежавшего практически под ногами, — физически эти звезды были ближе тех, что висели в сотнях километров над головой. У Орамена и на старую-то астрологию не было времени, но она внушала ему больше доверия, чем новомодные веяния. Однако экстрасурсаменская астрология (названная именно так), будучи новинкой, уже поэтому обладала непреодолимой привлекательностью для умов определенного склада.

Ренек с умным видом кивнула маленькому астрологу. Орамен никак не мог решить, действительно ли следует уложить Ренек, даму Силб, в постель. Его неприятно беспокоила мысль, что и в этом случае он пойдет по стопам брата. Двору, несомненно, все станет известно. Ренек и ее приближенные были болтливы. Что подумают о нем люди, узнав, что он наведывается в те же места, где бывал его беспутный братец? Не решат ли, что он пытается доказать: его, мол, аппетиты не уступают аппетитам Фербина, — или что он пытается подражать брату, пока не определившись с собственными вкусами? Или вдруг подумают, что он тем самым отдает дань уважения Фербину? Орамен размышлял над всем этим и не очень прислушивался к необязательной болтовне на тему лечебных средств, пагубных привычек, выгод и проклятий. Внезапно Харн предложила ему уединиться на балконе.

— Мадам, — сказал он, когда высокие ставни закрылись за ними.

Вечер лежал, распростершись на близполюсных небесах, раскрашивая воздух в багряные, красные и охристые тона. Нижний дворец и город за ним почти погрузились в темноту, лишь горели окна в нескольких общественных зданиях. Платье Харн тоже казалось темным, почти черным.

— Я слышала, вы собираетесь вернуть свою матушку, — сказала Харн.

Что ж, по крайней мере, она говорила без обиняков.

— Да, — ответил Орамен.

После смерти короля он послал матери несколько писем, сообщив, что надеется как можно скорее вернуть ее в Пурл, назад ко двору. Он отправил и официальные телеграфные послания. Правда, их надлежало перевести где-нибудь в бумажный вид — телеграфные провода не доходили до той дыры, куда сослали его мать. Она часто писала о том, как прекрасно это место, но Орамен подозревал, что мать просто щадит его чувства. Видимо, Харн узнала о его планах от телеграфистов, чьи длинные языки вошли в поговорку.

— Ведь она моя мать, — добавил принц. — И должна быть здесь, рядом со мной, особенно когда я стану королем.

— А я, даже будь у меня такая возможность, не стала бы препятствовать ее возвращению. Можете не сомневаться, — заверила его Харн.

«Но все именно вас считают причиной ее ссылки», — хотел сказать Орамен, но не сделал этого.

— Что ж... очень хорошо, — произнес он.

Харн казалась сбитой с толку. Даже в зыбком сиянии умирающего заката и свечей, горящих в комнате, она выглядела смущенной и нерешительной.

— Прошу вас, поймите, что меня в этом случае волнует мое собственное положение. Я не желаю ей зла, вовсе нет, но не станет ли ее возвышение началом моего падения?

— Во всяком случае, мадам, не из-за меня, — заявил Орамен.

Он чувствовал всю прелесть ситуации. Он чувствовал, что уже стал мужчиной, но еще прекрасно помнил, что значит быть мальчиком или, по крайней мере, подвергаться соответствующему обращению. И вот теперь эта женщина, еще недавно — королева, строгая мачеха, всемогущая, капризная, что вселяла ужас и цеплялась к каждому его слову, к каждой фразе, теперь стояла перед цитаделью его неожиданно обретенной власти и молила о снисхождении.

— Так, значит, моему положению ничто не угрожает? — спросила Харн.

Орамен задумался. Он все еще вспоминал с негодованием о ее поступках. Неважно — напрямую ли она требовала ссылки его матери, или поставила короля перед выбором между ней и собой, или интриговала и строила козни, наводя Хауска на мысль о неизбежности такого выбора. Орамена теперь волновала только Аклин, дама Блиск, его собственная мать. Пойдет ли ей во благо падение Харн? У него на сей счет были большие сомнения.

Харн была известна и любима в народе, а тем более теперь. Ее жалели из-за потери сразу и мужа и сына; горе Харн воплощало скорбь всех подданных. Если станет известно, что Орамен преследует ее, это не улучшит его репутации и как следствие — репутации его матери. По отношению к Харн, даме Аэлш, следует проявлять максимум почтения, иначе справедливое возвращение и возвышение его матери не принесет ничего, кроме горького разочарования. Правда, в глубине души Орамен предпочел бы иное — подвергнуть Харн тем же лишениям, что претерпела его мать. Но это было невозможно; следовало смириться.

— Мадам, вашему положению абсолютно ничто не угрожает. Я чту вас, как и она, которая была королевой во всем, кроме титула. Я просто хочу снова быть с матерью и намерен обеспечить ей должное место при дворе. Но не за ваш счет. Вас обеих любил мой отец. Он предпочел вас ей, судьба же выбрала меня, а не вашего сына. Вы с ней теперь квиты.

— Это печально — поквитаться таким образом.

— Это то, что у нас есть, сказал бы я. Я хочу вернуть свою мать, но не во вред вам — она никогда не займет вашего места в сердце народа. Ваше положение надежно, мадам. Я бы не допустил ничего другого. — «Вполне допустил бы, — подумал он. — Но какой смысл говорить сейчас об этом?»

— Я вам благодарна, принц, — сказала Харн, прикоснувшись к его руке, перевела дыхание и опустила глаза.

«Ну и ну, — подумал Орамен, — как же власть действует на людей! Оказывается, в положении короля немало приятного!»

— Мы должны возвращаться, — сказала Харн, улыбаясь ему. — А то начнутся разговоры! — добавила она со смешком, чуть ли не кокетливым.

И Орамен, не испытывая ни малейшего вожделения к ней, вдруг понял, почему его отец изгнал женщину, родившую ему двоих детей, лишь бы сохранить для себя Харн — или хотя бы сохранить радость в ее глазах. Она взялась за ручку двери, ведущей в комнату, но вдруг остановилась.

— Принц? — сказала она, заглядывая ему в глаза. — Орамен... если позволите?

— Конечно, моя дорогая дама.

«Что там еще?» — подумал он.

— Вы меня успокоили, а вот мой долг — вас обеспокоить.

— Простите?

— На вашем месте я была бы осторожнее.

— Не понимаю, мадам. Человек всегда должен быть осторожен, всегда заботиться о себе. Нельзя ли поконкретнее?..

— Нельзя, Орамен. Мое беспокойство основано на догадках и сопоставлениях, которые могут оказаться ошибочными, на совпадениях, которые могут быть простыми совпадениями. Ничего определенного или неопровержимого. Ничего — кроме того, что я посоветовала бы принцу-регенту быть осторожнее. Только и всего. Мы все постоянно находимся на пороге того, что приготовила нам судьба, хотя можем и не знать об этом. — Харн снова взялась за ручку двери. — Принц-регент, не думайте, что я хочу расстроить вас. Если бы я думала только о себе, то с громадным облегчением выслушала бы сказанное вами, не произнеся в ответ ничего. Ведь я понимаю: мои слова могут вывести из равновесия, даже показаться угрожающими, хотя это не так. Поверьте, не так. У меня есть самые туманные и ненадежные сведения, которые наводят на мысль... не более того... что не все таково, каким кажется. А потому прошу вас быть осторожнее, принц-регент.

Орамен не знал, что ответить. Харн встретилась с ним взглядом.

— Прошу вас, скажите, что я не обидела вас, Орамен. Вы были великодушны, успокоив меня, и я бы огорчилась, если бы мои слова побудили вас пожалеть о сказанном. Но ваше благородство требует сообщить в ответ последние дошедшие до меня сплетни, а я ничего не могу прибавить к уже сказанному. Прошу вас отнестись к моим словам со всей серьезностью. Боюсь, излишняя доверчивость может нам обоим дорого обойтись.

Орамена сильно смутил такой поворот разговора. Он был исполнен решимости вновь коснуться этой темы со всей возможной деликатностью — но позже. Пока что он мрачно, хотя и со скупой улыбкой кивнул и сказал:

— Тогда будьте вдвойне уверены, мадам. Вы ничуть не упали в моих глазах после ваших слов. Я благодарю вас за заботу и беспокойство. И несомненно, подумаю надо всем этим.

Лицо женщины, освещенное сбоку свечой, внезапно показалось ему усталым. Харн опять встретилась с ним взглядом, робко улыбнулась и кивнула. Орамен открыл ей дверь. Выкрашенный в красное инт, тот самый, что спал на коленях женщины, прыгнул ей навстречу и заскулил, обвившись вокруг ее ног.

— Ах, Олби! — воскликнула дама, наклонилась, подняла животное и прижалась носом к его носу. — Тебя ни на минуту нельзя оставить!

Они вернулись в салон.

* * *

Они пересекли ночь и одновременно область голи. Это было очень неблагоприятное сочетание для людей суеверных, но даже самые трезвые и рациональные пребывали в напряжении. Переход был долгим, но они не оставили здесь ни одного склада, не построили ни одного укрепления. Оставлять людей там значило обречь их на невыносимые муки. Животные громко жаловались, боясь темноты и еще, видимо, необычно ровной поверхности под ногами. Паровики и транспорты были как нельзя лучше приспособлены для такого грунта (точнее, отсутствия грунта), а потому быстро продвигались вперед. Хорошая дисциплина, строгий предпоходный инструктаж и, возможно, доля страха обеспечивали сносный порядок. Лучи прожекторов были направлены вверх, давая ориентиры для воздушного сопровождения и возвращающихся разведчиков. Армии предстояло пережить три таких дня.

Тьма вызывалась громадными лопастями, которые либо свешивались со свода (блокируя почти весь свет гелиостатика Оаусиллак в направлении дальполюса), либо возвышались — словно лезвие бесконечного ножа — над землей в десяти или около того километрах справа от проходящей армии. На высоте в шесть-семь километров образовывались затемняющие плоскости, которые загибались и искривлялись, как непостижимо громадные когти.

Люди чувствовали себя букашками в тени таких искусственных громад. В таких местах даже начисто лишенные воображения существа начинали задавать себе вопросы, а то и проникались откровенным страхом. Какие титаны сотворили этот ландшафт? Что за космическая гордыня побудила кого-то разместить здесь эти огромные лопасти, похожие на серповидные винты от кораблей размером с планету? Каких невообразимых усилий и неземных материалов могло потребовать такое титаническое предприятие?

Поднялся сильный ветер, ударив идущим прямо в лицо. Крылатым животным пришлось приземлиться в поисках убежища. Ветер сдул последние песчинки и гравий с голи, и сразу стало понятно, как этот засушливый район лишился не только всякой почвы, но и вообще земли. Тил Лоэсп подумал, что они двигаются по костям своего грандиозного мира, по первооснове, по фундаменту всего того, что давало им жизнь.

Когда ветер немного ослаб и изменил направление, он приказал водителю своего полугусеничного командного транспорта остановиться и вышел наружу. Двигатель машины ворчал рядом с ним, прожектора выхватывали из темноты два кремовых конуса голи. Мимо него с грохотом двигалась армия, урчали двигатели, невидимые пары поднимались в чернильную темноту. Тил Лоэсп снял перчатку, опустился на колено и приложил ладонь к голи, к самой основе сурсаменской жизни.

«Я прикоснулся к древнему прошлому, — подумал он, — и к будущему. Наши потомки когда-нибудь поведут строительство в таком же могучем богоустрашающем масштабе. Если я и не смогу присутствовать там (а иноземцы обладали даром вечной жизни, и тил Лоэсп мог оказаться там, если бы все пошло так, как он осмеливался мечтать), то уж имя мое там наверняка будет».

Неподалеку в лязгающей тьме сломался трактор с провиантом, и теперь его ремонтировали.

Тил Лоэсп надел перчатку и вернулся в транспорт.

* * *

— Откровенно говоря, ваше высочество, это орудие убийства, — сказал дворцовый оружейник Иллис — невысокий, плотный, с темными натруженными руками.

Орамен крутил в руках маленький, но, похоже, мощный пистолет. Несколько дней он взволнованно размышлял над предупреждением Харн и наконец решил выбросить его из головы, но однажды ночью пробудился от сна, в котором был привязан к стулу, а кто-то безликий вонзал в его руки ножи. Принц хотел было выкинуть из головы и этот сон, но потом пришел к выводу, что подспудное беспокойство не отпускает его и можно хотя бы попробовать избавиться от ночных кошмаров. А если этому поспособствует оружие более могучее, чем его верный длинный нож, — так тому и быть.

Ладонь ощущала тяжесть пистолета. Приводился он в действие сильной пружиной, так что стрелять можно было одной рукой, а заряжался десятью цельными патронами. Патроны ступенчато располагались внутри рукоятки и посылались в патронник другой пружиной, приводимой в действие рычагом, который складывался после выстрела.

Верхушки патронов были надсечены.

— Человека остановит без проблем, — сказал Иллис. — Да что там человека: хефтера, если уж на то пошло. — Оружейник улыбнулся, что было не самым приятным зрелищем, потому что зубов у него оставалось немного. — Постарайтесь, чтобы не было всяких случайностей, ваше высочество, — рассудительно сказал он, а потом настоял на том, чтобы принц потренировался в тире при арсенале.

«Эта пушка лягается, как хефтер, а лает еще громче», — подумал Орамен. Но стрелял пистолет точно и был надежен.

Орамен нашел место для слегка маслянистой кобуры из кожи инта — там, где мундир раздувался на спине. Он обещал держать оружие на предохранителе.

12. КУМУЛОФОРМЫ

Прошло некоторое время, прежде чем Фербин смог понять, что он таки не мертв. Очнулся он с сознанием того, что висит в небесном ничто под громадной сверкающей массой замерзших пузырей. Гигантские подернутые золотом облака тянулись во все стороны, преимущественно вверх. Далеко внизу виднелся пугающий своей синевой океан, полное отсутствие суши: не меняющийся, подернутый рябью волн, и, несмотря на всю свою океанскую синеву, какой-то замерзший.

Иногда, в процессе парения над этим призраком, Фербину казалось, что океан все же меняется, и ему даже почудились крохотные блестки на поверхности воды. Но потом эти блестки исчезли с той же микроскопической неторопливостью, с какой возникли, и все стало, как прежде, безмятежным, спокойным, неизменным, божественным...

Было ощущение, словно он недавно побывал в океане, впрочем не холодном, а теплом, и мог дышать, хотя и погрузился под воду. Смерть напоминала рождение, неподвижное пребывание в чреве.

А теперь он находился здесь, среди странного ландшафта — бесконечные облака и бескрайний океан. Единственное, что его успокаивало, — это медленно проплывавшие мимо башни, которые утешительно свидетельствовали, что он попал в соответствующий загробный мир. И даже башни, казалось, отстоят слишком далеко друг от друга.

* * *

Он увидел лицо. Это было человеческое лицо, и он чувствовал, что должен его знать.

* * *

Когда он пробудился в следующий раз, лицо исчезло. Он подозревал, что лицо приснилось ему, и задумался: а видят ли мертвецы сны? Потом он вроде бы уснул. Теперь, вспоминая, он находил и это удивительным.

* * *

Он пробудился, чувствуя странную немоту в спине и правом плече. Ни боли, ни дискомфорта не ощущалось, но казалось, будто в нем проделали громадную дыру размером в четверть туловища, и он не может ни дотянуться до нее, ни почувствовать ее, ни сделать с ней что-нибудь. В ушах стоял грохот, похожий на рев далекого водопада.

Он плыл над безукоризненной, идеальной синевой. Медленно наступил закат, подпаливший громадные облака — те загорелись красноватым, фиолетовым и сиреневым. Он видел проплывающую мимо башню, ее желтоватый ствол, исчезающий в лазури океана и окаймленный белизной в том месте, где поверхности встречались.

* * *

Потом наступила темнота. Океан и облака вверху освещались лишь далекими молниями, которые своими беззвучными вспышками снова усыпили его.

Наверное, подумал он, это небеса. Что-то вроде вознаграждения.

Даже священники не могли прийти к общему мнению о том, что происходит после смерти. Первобытные народы за неимением лучшего могли себе позволить более простые религиозные воззрения. Но когда ты знакомился с реалиями большого мира, все становилось немного сложнее: в этом мире было много иноземцев, сочинявших (по крайней мере, в прошлом) собственные мифы и религии. Некоторые иноземцы были бессмертными, некоторые создали функциональные загробные миры, где скончавшиеся — записанные и транскрибированные — оказывались после смерти. Некоторые создавали думающие машины, обладавшие невероятными, чуть ли не божественными возможностями. Некоторые сами были богами, как МирБог, некоторые сублимировались, что само по себе было якобы формой достижения божественности.

Отец Фербина смотрел на религию так же прагматически и жестко, как и на все остальное. По его мнению, в религии нуждались только самые бедные и угнетенные — она облегчала их трудную жизнь. Люди болели самомнением, им было важно услышать, что они значимы как личности, что они — не просто часть народа или элемент исторического процесса. Их следовало уверить, что, хотя жизнь сурова, беспросветна и безрадостна, после смерти им воздастся. К счастью для правящего класса, твердая вера, помимо всего прочего, удерживала народ от порыва получить желаемое здесь и сейчас, то есть от бунта, восстания или революции.

Один храм стоил десятка казарм. Боец милиции с ружьем мог сдерживать небольшую невооруженную толпу, да и то, пока находился рядом с ней. А один священник мог навсегда внедрить полицейского в головы каждого из прихожан.

Те, кто был побогаче, и те, кто обладал реальной властью, могли сами выбирать, верить им или нет, в зависимости от собственных наклонностей. Но для них вознаграждением была уже сама жизнь, относительно легкая и приятная, а для стоявших на самом верху посмертной наградой становилось оставленное ими потомство, гарантировавшее место в истории.

Фербин никогда особо не задумывался о загробной жизни. То место, где он находился теперь, казалось ему подобием рая или чем-то вроде этого — он не был уверен. Часть его сознания жалела теперь, что он плохо слушал священников, когда они пытались говорить ему о таких вещах. Хотя, если посмотреть на то, что он получил посмертно без всякой веры и знания, слушать их не имело особого смысла.

* * *

Хубрис Холс смотрел на него сверху вниз.

Хубрис Холс. Вот как звали лицо, виденное им раньше. Он смотрел на это лицо, недоумевая: что делает Холс в стране мертвых, да еще в таких странных, слишком просторных одеждах, хотя пояс и нож остались при нем? С какой стати Холс здесь? Наверное, временно.

Он шевельнулся и почувствовал что-то в том месте, где раньше ничего не чувствовал и где ничто не двигалось, — в верхней части его спины. Он попытался оглянуться, насколько это было в его силах.

Он лежал в чем-то, похожем на гондолу воздушного шара, — обнаженный (если не считать покрывала), распростертый на большой, чуть покачивающейся кровати. Хубрис Холс сидел и смотрел на него, жуя что-то похожее на жесткий кусок сушеного мяса. Фербин внезапно ощутил звериный голод. Холс рыгнул и извинился, а Фербин испытал какую-то странную, противоречивую смесь чувств, поняв, что это не загробный мир, что он все еще жив.

— Добрый день, ваше высочество, — сказал Холс.

Голос его звучал странно. Фербин отчаянно, как утопающий хватается за соломинку, ухватился за это слабое свидетельство того, что он все же может быть благополучно мертв. Но ухватился только на секунду.

Он попытался пошевелить ртом. Челюсти щелкнули, а во рту появилась какая-то вязкость. Откуда-то донесся звук, похожий на старческий стон, и Фербину пришлось признать, что звук этот, видимо, издал он сам.

— Вам лучше, ваше высочество? — спросил Холс самым обычным тоном.

Фербин попытался шевельнуть рукой и обнаружил, что ему это удается. Он поднес обе руки к лицу. Те были бледными, кожа на них сморщилась и напоминала океан, по-прежнему видный внизу. Казалось, что Фербин слишком много времени провел в нем — или же в приятной, теплой ванне.

— Холс, — прохрипел он.

— Да, ваше высочество? Готов служить вам. — Холс вздохнул. — Как и всегда.

Фербин оглянулся. Облака, океан, пузырь гондолы.

— Где все это? Не на небесах?

— Нет, ваше высочество.

— Ты абсолютно уверен?

— Более чем наполовину, ваше высочество. Это часть Четвертого, ваше высочество. Мы в царстве существ, которые называют себя кумулоформами.

— Четвертого? — переспросил Фербин. Его собственный голос тоже звучал необычно. — Но мы все еще в пределах Большого Сурсамена?

— Несомненно, ваше высочество. Только на четыре уровня выше. На полпути к Поверхности.

Фербин снова оглянулся.

— Удивительно,— выдохнул он и закашлялся.

— Удивительно скучно, ваше высочество, — сказал Холс, мрачно глядя на свой кусок мяса. — Мы плывем над этой водой вот уже пять долгих дней или около того. Поначалу вид кажется удивительным, а воздух необычайно свежим, но если целый день нет ничего другого — какие там удивление и свежесть! Это все, что здесь можно созерцать, если не считать вашей милости, ваше высочество, но если откровенно, то от вас спящего радости мало. Ни словечка не вымолвите, ваше высочество. И уж точно — осмысленного словечка. Но в любом случае, ваше высочество, добро пожаловать назад, на землю живых. — Холс демонстративно поглядел вниз через прозрачную мембрану, сквозь которую вдали был виден подернутый дымкой океан. — Хотя земли, как вы, вероятно, уже заметили, на этом уровне не так много.

— Это точно Четвертый? — спросил Фербин.

Он приподнялся на одном локте (что-то кольнуло в правом плече; принц поморщился) и посмотрел через край кровати вниз, где на дымчатой поверхности стоял Холс. Все это казалось очень тревожным.

— Точно, ваше высочество. Не то чтобы у меня была возможность считать уровни, но здешние обитатели именно так его и называют, вот это стопроцентно.

Фербин показал на шмат сушеного мяса в руке Холса.

— Слушай, как по-твоему, мне это можно?

— Я дам вам свежий кусок, хотите, ваше высочество? Вы можете есть что угодно, когда появится аппетит. Так они сказали.

— Нет-нет, этого кусочка хватит, — сказал Фербин, не сводя взгляда с мяса и чувствуя, как рот заполняется слюной.

— Как угодно, ваше высочество, — Холс протянул Фербину мясо.

У мяса оказался солоноватый, слегка рыбный вкус. В общем, аппетитно.

— Как мы здесь очутились, Холс? — спросил принц с набитым ртом. — И кто такие «они»?

— Сейчас объясню, ваше высочество.

* * *

Фербин был тяжело ранен выстрелом из карабина на башне доступа, когда они ринулись в открывшийся перед ними цилиндр. Случайное попадание, объяснил Холс: стреляли почти в полной темноте с летящего животного по бегущей цели. Даже классному снайперу нужна немалая доля удачи, чтобы попасть в такую цель, да и с ним это случается не чаще раза в год.

Они с Холсом упали внутрь цилиндра, который остановился с открытой дверью и простоял так чуть ли не вечность, на взгляд Холса. Тот приподнял уже бесчувственное тело Фербина, истекавшего кровью, и закричал неизвестно кому, чтобы поскорее закрыли дверь или опустили эту треклятую трубу назад в башню. Но ничего не произошло, пока часть их противников не высадилась на башне. Только тогда цилиндр наконец погрузился назад. Холс снова закричал, призывая на помощь, в уверенности, что принц умирает. Цилиндр, похоже, все опускался и опускался.

Наконец он остановился, дверь снова ожила, и в круглое помещение вкатилась машина размером с большого окта. Она приняла от Холса обмякшее тело Фербина, быстро повернула его туда-сюда, нашла отверстие на спине и второе, выходное — еще большего размера — на груди, а потом заделала оба, выдавив из себя какое-то вещество и поддерживая голову принца подобием руки. Вделанный в руку пинцет на этой руке, казалось, погрузился в шею Фербина у основания черепа. Но принц уже ни на что не реагировал, и Холс с надеждой решил, что машина проводит лечение, хирургию или как там это называется.

Появилась летучая платформа, забрала их и понесла по широкому коридору со множеством поразительных дверей, по бокам и поперек коридора, — каждая не меньше парадного входа в Пурлский дворец. Двери скользили, откатывались, поднимались и опускались, давая проход платформе. Холс догадался, что они вплывают в основание башни Д’ненг-оал.

Последнее помещение представляло собой большую сферу с дополнительным полом, который уплотнился и начал двигаться, возможно, вверх — сказать было трудно. Здесь было сыро, и на полу виднелись лужицы.

Лечебная машина октов продолжала манипуляции с Фербином; кровотечение прекратилось. С потолка спустился экран и обратился к Холсу. Пришлось час, если не полтора, объяснять, что случилось, кто они такие и почему один полумертв. Холс извлек из мундира принца конверты, врученные Селтисом, главным схоластом. Они были покрыты кровью, а один, видимо, пробит пулей из карабина, прошившей Фербина насквозь. Холс помахал конвертами перед экраном, надеясь, что кровь или дыра в уголке не обесценили их. Он чувствовал, что еще немного — и научится общаться с октами, когда лязг и мягкое покачивание возвестили о прибытии в новое место. Дверь снова распахнулась. Через стену, совершенно прозрачную, как лучшее стекло, но волнистую, как флаг на ветру, на них уставилась небольшая группа настоящих октов.

Холс забыл имя башнемастера. Селтис назвал его, давая им документы, но Холс тогда пытался сообразить, что делать дальше, и почти не слушал слов схоласта. Он снова помахал документами — и тут имя всплыло в памяти.

— Айайк! — воскликнул Холс. Похоже на крик боли или удивления, подумал он, спрашивая себя: как их воспринимают эти умные, странного вида иноземцы?

Непонятно, подействовало имя башнемастера или нет, но они оба (Фербин по-прежнему покоился на руках лечебной машины) продолжили путь внутри воздушного пузыря, следуя по наполненным водой коридорам. За маленькой платформой плыли окты, смотревшие на них через гофрированное стекло. Они оказались в большом помещении сложной формы. Лечебная машина разрезала одежды на Фербине, надела ему на грудь что-то вроде куртки, а на лицо — прозрачную маску, от которой отходили длинные трубки. Другие трубки были подсоединены к голове принца, в том месте, куда вонзился пинцет. Затем Фербина поместили в большую емкость.

Один из октов попытался объяснить, что происходит, но Холс почти ничего не понял.

Ему сказали, что Фербину нужно время для восстановления. Все на той же платформе Холса доставили в соседнюю комнату — без воды и со свежим воздухом. Окт, с которым он разговаривал прежде, остался рядом, тело его покрывала едва заметная пленка влаги. Открылся еще ряд сухих комнат, казалось, спроектированных специально для людей.

Окт сообщил Холсу, что тот может жить здесь несколько дней, до выздоровления Фербина, а потом оставил его одного.

Холс пошел мимо круглых окон в человеческий рост, впервые смотря на землю сарлов с почти четырнадцатикилометровой высоты, через вакуум поверх атмосферы, окутывавшей землю теплым одеялом.

* * *

— Вот это вид, ваше высочество! — Холс словно растерялся на мгновение, потом покачал головой.

— И как же мы оказались здесь, на Четвертом? — спросил Фербин.

— Насколько я понимаю, ваше высочество, окты контролируют башню Д’ненг-оал до этого уровня. Они как-то неохотно признают это, словно смущаются. А может, и правда смущаются.

— Вот как... — протянул Фербин.

Оказывается, народ-последыш контролировал только часть башни. Принц всегда считал, что окты хозяйничают здесь от ядра до поверхности.

— А поскольку за пределами Девятого мы попадаем в область надпалубки, переход из одной башни в другую невозможен.

— Над... чего?

— Мне это объяснил окт через экран, когда ваша милость истекали кровью — прямо на меня. А потом еще раз, довольно пространно, в моей комнате, рядом с вашей палатой.

— Неужели? Будь добр, объясни и мне.

— Это связано с расстоянием между башнями, ваше высочество. От самого низа и до Девятого существует вязь, достаточно просторная, чтобы там ходили лифты. Так называются эти круглые кабины...

— Я знаю, что такое лифт, Холс.

— Так вот, они могут переходить из одной башни в другую благодаря вязи. Но выше Девятого вязи нет, и, чтобы попасть из одной башни в другую, нужно двигаться по поверхности уровня.

Фербин имел довольно смутное представление о таких вещах, впрочем, как и о большинстве других. И опять же его знания могли быть куда как более основательными, слушай он хоть немного своих учителей. Башни поддерживали крыши над каждым из уровней посредством множества ветвей — вязи: ее самые крупные элементы были пустотелыми, как и башни. Каждый из уровней, независимо от того, был он близок к поверхности или ядру, поддерживало одинаковое число башен. Поэтому чем ближе к поверхности, тем больше становилось расстояние между башнями, а на последнем уровне вязи вообще не было — ведь дальше не требовалось ничего поддерживать.

— Весь Четвертый, — сказал Холс, — служит приютом для этих кумулоформ, то есть облаков, наделенных разумом — таким же загадочным и не особенно полезным, как многие иноземцы. Они плавают над океанами, полными рыб, морских чудовищ и всего такого. Точнее, над одним большим океаном. Он заполняет всю нижнюю часть уровня, так же как на любимом Восьмом — земля. Кажется, они охотно перевозят людей между башнями, когда окты просят об этом. Да, и должен прибавить, ваше высочество, добро пожаловать на Удлиненную версию пять; Зурд, — сказал Холс, оглядываясь на массу облаков, простиравшуюся далеко вверх. — Потому что именно так это называется.

— Ну и ну! — поразился Фербин.

— Добрый день. — Голос был похож на целый хор отраженных шепотков и, казалось, исходил от каждой клеточки пузыреобразной стены вокруг них.

— И... гм... вам того же, кумулоформа, — громко произнес Фербин, глядя на облако наверху.

Он ожидающе смотрел вверх несколько мгновений, потом перевел взгляд на Холса. Тот пожал плечами.

— Он не очень-то разговорчивый, ваше высочество.

— Гм. Так почему же, — сказал Фербин, привставая и глядя на Холса, — окты контролируют Д’ненг-оал только до Четвертого?

— Потому что, ваше высочество, — Холс отвернул голову, чтобы сплюнуть на полупрозрачный пол, — более высокие уровни контролируются аултридиями.

— О, мой Бог!

— Да будет жив МирБог, ваше высочество.

— Что, ты хочешь сказать, они контролируют верхние уровни всех башен?

— Нет, ваше высочество.

— Но разве Д’ненг-оал не была всегда башней октов?

— Была, ваше высочество. До недавнего времени. И похоже, это основная причина замешательства октов, ваше высочество. Часть башни у них отняли.

— И кто — эта мерзость! — искренне ужаснулся Фербин. — Нечистоты Бога!

Аултридии были видом-выскочкой, который совсем недавно пробился в число эволютов, но, не теряя времени, проталкивался локтями к самой рампе галактической сцены. И в этом они были не одиноки. Отличали их способ появления и место, откуда они начали свою разумную деятельность как вид.

Аултридии развились из паразитов, которые жили под панцирями и между кожными складками вида, называемого ксинтии. Или, если называть их полным именем, — тягучие аэронатавры ксинтии. Одного из них сарлы и считали МирБогом.

Даже самые жестокие и несентиментальные из галактических эволютов относились к ксинтиям с чувством, похожим на симпатию. Частично это объяснялось тем, что ксинтии немало поработали в прошлом (они были особенно активны в Стадных войнах седой древности, когда сражались с беглыми продуктами нанотеха, Роилыциками в целом и другими монопатичными гегемонистическими проявлениями), но главным образом тем, что они больше никому не угрожали, — а столь гигантской и сложной системе, как галактическое сообщество, казалось, была необходима хоть одна группа, любить которую позволялось всем. Бесконечно древние, когда-то непобедимо мощные, а ныне ограниченные одной жалкой солнечной системой и сведенные к кучке чудаков, зачем-то прячущихся в ядрах пустотелов, ксинтии считались эксцентричными, забывчивыми, доброжелательными, цивилизационно-тупиковыми (согласно расхожей шутке, у них не было энергии для сублимации) и заслуживающими покоя на старости лет (о мертвых только хорошее).

Считалось, что аултридии испортили эти приятные сумерки. На протяжении нескольких сотен тысяч лет великие аэронатавры, этот воздухоплавающий вид космопроходцев, жили в постоянной тревоге. Их беспокоила все возрастающая активность существ, которым они давали приют, — суперпаразитов, которые, словно разносчики заразы, размножились в ожерелье обиталищ аэронатавров вокруг звезды Хоун.

Долго это не продолжалось. Преимущество истинно разумных паразитов состоит в том, что можно взывать к их разуму, и аултридии давно уже отказались от своих прежних привычек, оставив в покое бывших хозяев. За это они получили материальную компенсацию и то, что им представлялось иноземной супернаукой, хотя для ксинтиев было похоже на коробку с поломанными игрушками, обнаруженную на пыльном чердаке.

Аултридии соорудили обиталища собственной конструкции и взяли на себя миссию по открытию и поддержанию пустотелов, что быстро стало их истинной и полезной специализацией. Обычно считалось, что погружение в пустотел каким-то образом отвечало как их истории, так и природе.

Но клеймо происхождения никуда не делось, и для большинства дышащих кислородом видов похожие на рогожку аултридии пахли как подгнившее мясо, что отнюдь не добавляло им популярности.

Правда, оставались подозрения относительно нынешних намерений аултридиев: они обозначили свое присутствие, пусть порой символическое, на всех населенных ксинтиями пустотелах, нередко не считаясь с затратами и пренебрегая неудовольствием других последышей, например октов. Насколько известно, аултридии ни разу не попытались проникнуть сквозь все уровни пустотелов в ядра, где обитали ксинтии (даже самые авторитетные последыши предпочитали не трогать этих древних существ то ли из уважения, то ли из почти суеверной осторожности), но это ничуть не успокаивало многих, а меньше всего тех, кто, подобно сарлам, почитал ксинтия своей планеты как Бога и приходил в ужас от одной мысли о том, что подлые аултридии пророют норы до самого ядра и сотворят с их божеством невесть что. Сарлы и другие благомыслящие народы ненавидели сильнее только илнов, легендарный и, к счастью, давно исчезнувший вид, который немалую часть своего презренного существования посвятил разрушению пустотелов.

Окты, конечно, без зазрения совести распространяли такое мнение об аултридиях среди своих клиентов вроде сарлов, вовсю преувеличивая как неисправимость аултридиев, так и угрозу с их стороны для МирБога. При любом случае окты к месту и не к месту напоминали, что являются прямыми потомком Мантии (того самого народа, который сконструировал и создал необыкновенные и замечательные пустотелы), а значит, и наследниками почти богоподобных создателей, имеющими за плечами чуть ли не миллиард лет. В сравнении с ними аултридии были отвратительными паразитами, новоприползшей грязью, едва ли достойной названия цивилизации.

— Значит, — сказал Фербин, — мы плывем к другой башне? Я думаю, мы все еще на пути к поверхности, да?

— Да, ваше высочество.

Фербин посмотрел через свою почти прозрачную кровать на волны далеко внизу.

— Похоже, двигаемся мы не очень быстро.

— Напротив, ваше высочество, быстро. В четыре-пять раз быстрее, чем даже лиджи, хотя, конечно, медленнее иноземных машин.

— Как-то не верится, — заметил Фербин, не сводя взгляда с океана.

— Мы очень высоко, ваше высочество. Поэтому и кажется, что летим медленно.

Фербин поднял глаза. Гондола двигалась среди нижних прядей бесконечной золотисто-белой массы.

— А эта штуковина — всего лишь облако, да? — спросил он.

— Да, ваше высочество. Хотя она плотнее облаков, к которым мы привыкли. И это облако, как я слышал, разумно.

Фербин поразмыслил над этим. Вообще-то его никогда не готовили к самостоятельному мышлению, и он был не очень высокого мнения о философствовании, но за последние несколько дней, после всех происшествий, обнаружил, что такое времяпрепровождение имеет свои плюсы.

— Значит, мы не отданы на волю ветров?

Холс посмотрел на него с удивлением.

— Знаете, ваше высочество, я тоже об этом думал! Но похоже, кумулоформы могут с большой точностью контролировать свою высоту, а поскольку на этом уровне направление ветра зависит от высоты, они ориентируются не хуже птиц. Для этого им надо всего лишь выбрать правильную высоту над землей, точнее, над морем.

Фербин ощупал простое одеяние, что было на нем.

— А документы от Селтиса все еще при нас?

— Здесь, ваше высочество, — Холс вытащил бумаги из кармана.

Уставший Фербин рухнул на кровать.

— А вода тут есть? Умираю — пить хочу.

— Думаю, если вы воспользуетесь этой трубкой, то получите искомое, ваше высочество.

Фербин взял висящую прозрачную трубку, вставил в рот, затянул в себя воздух, почувствовал во рту освежающий вкус воды, потом снова лег и посмотрел на Холса.

— Значит, Хубрис Холс, ты по-прежнему со мной.

— Несомненно, ваше высочество.

— И ты не вернулся, хотя теперь-то мы определенно покинули королевство моего отца.

— Я решил, что так будет лучше, ваше высочество. Мне показалось, что тот господин на лидже, что пытался задержать нас на башне, вовсе не был склонен вдаваться в детали и устанавливать невиновность того, кто является всего лишь преданным слугой. Мне пришло в голову, что нынешнему режиму вы больше всего будете полезны мертвым, если вы понимаете, о чем я. А раз вас уже провозгласили таковым, возможно, будут предприняты попытки, чтобы это неверное утверждение сделать правдивым, пусть и задним числом, если вы улавливаете мою мысль. То, что вы живы, противоречит официальной версии, и мне представляется, что знание сего факта подобно заразной болезни, к тому же неизлечимой, если на то пошло. — Пока Фербин пытался отыскать смысл этой витиеватой речи, Холс нахмурился, откашлялся и поплотнее завернулся в свою одежду. — И еще мне пришло в голову, ваше высочество, что вы в известной мере спасли мою жизнь на башне, когда этот коротышка, что прилетел на лидже, вознамерился, как мне показалось, ее отобрать.

— Спас? — переспросил Фербин. Наверное, так и было, подумал он. Никогда прежде он не спасал ничьей жизни. Было приятно осознавать, что теперь это произошло.

— Хотя, с другой стороны, ваше высочество, в этом опасном для жизни положении я оказался прежде всего потому, что держался за вас, — продолжил Холс, заметив выражение мечтательного самодовольства на бледном, чуть заросшем щетиной лице принца.

— Истинно, истинно, — сказал Фербин и снова задумался. — Боюсь, тебе придется на время расстаться с теми, кого ты любишь, дорогой Холс.

— Еще и трех недель не прошло, ваше высочество. Вполне возможно, им придется и дальше пожить без меня. В любом случае мне полезнее быть подальше от дома, пока эта буря не утихнет, ваше высочество. И еще: если чиновники дворца в таких вопросах действуют со своей обычной скоростью, жалованье мне будут выплачивать никак не меньше долгого года, а то и больше.

— И твоя жена сможет его получать?

— Она его всегда и получала, ваше высочество. Чтобы защитить его и меня от близкого знакомства с теми удовольствиями, которые могут встретиться человеку в питейных заведениях, курильнях, букмекерских конторах и так далее.

Фербин улыбнулся.

— Но ты ведь будешь тосковать по ней и по детишкам? У тебя их трое, верно?

— Четверо, если быть точным, ваше высочество.

— Ты их обязательно увидишь, мой добрый Холс, — сказал Фербин, чувствуя, как слезы почему-то накатывают на глаза. Он снова улыбнулся Холсу и протянул руку. Холс недоуменно взирал на нее. — Мой добрый слуга, возьми мою руку. Мы теперь не столько господин и слуга, сколько друзья, и, когда я вернусь, чтобы предъявить свои законные права, ты получишь богатое вознаграждение.

Холс неловко взял руку принца.

— Вы так добры, ваше высочество. Эх, откровенно говоря, я бы сейчас выпил чего-нибудь покрепче, чем вода из трубочки, и выкурил листик. Но неплохо, если есть к чему стремиться.

Фербин почувствовал, как глаза сами по себе закрываются.

— Мне нужно поспать еще, — сказал он и отключился почти до того, как произнес последнее слово.

* * *

Кумулоформа по имени Удлиненная версия пять; Зурд подплыла к тени башни Вау-йей, двухкилометровой в поперечнике, и стала удлиняться. Получилось нитевидное облако — оно тянулось до вершины куда менее крупной, но все же внушительной башни, выраставшей из океана метров на пятьдесят. Водная стихия, заполонившая почти весь уровень, омывала башню, волны поднимались и падали, словно билось громадное сердце. Гелиостатик стоял низко над горизонтом; в облаках и волнах отражался бесконечный красно-золотой рассвет/закат.

В воздухе стоял едкий запах. Круглая площадка на вершине башни была увита водорослями и усеяна рыбьими костями, убеленными солнцем. Фербин и Холс вышли из отверстия, которое открылось в боковине нижнего из пузырей-комнат, где они обитали несколько последних дней. В центре площадки возвышался цилиндр вроде того, в котором они нашли спасение на Восьмом. Фербин повернулся и сказал облаку:

— Прощайте и спасибо.

В ответ раздалось то же самое шепчущее многоголосие:

— До свидания.

Потом облако словно собралось и двинулось прочь, громадные вздымающиеся крылья из облачного вещества принялись ловить ветер на краях башенной тени — и наконец понесли это странное, гигантское, но в то же время бестелесное существо вверх и в сторону. Фербин с Холсом стояли, глядя, как удаляется кумулоформа. Но вот из открытой двери цилиндра послышался звон.

— Не пропустить бы нашу карету, — сказал Холс.

Они вошли в кабину, которая спустила их к основанию расположенной поблизости сквозной башни. В дальнем конце просторного зала, сверкавшего разнообразными дверьми, ожидал лифт. Видимая им часть помещения представляла собой сферу диаметром метров двадцать, с прозрачной крышей. Двери были закрыты. На экране появился окт и сообщил, что документы в порядке, — Фербину даже не понадобилось вытаскивать бумаги и размахивать ими перед экраном.

Фербин и Холс посмотрели вверх сквозь крышу на бескрайнюю черноту, усеянную крохотными огнями, пересеченную светлыми балками и трубками — сложной сетью спиралей, что обвивалась вокруг бесконечного на вид пространства и пронзала его.

Холс присвистнул.

— В прошлый раз я этого не заметил.

Лифт, ускоряясь, медленно двинулся вверх, в темноту. Вокруг них плыли огни. Вскоре у обоих началось головокружение, так что пришлось отвернуться. Они нашли сухое место на влажном полу и сели там, время от времени переговариваясь и часто поглядывая наверх. Так продолжалось около часа. Потом лифт начал замедляться и наконец остановился, затем, подергиваясь, стал протискиваться через ряд гигантских дверей (отходящих, откатывающихся, раздвигающихся во всех направлениях от центра) на следующий уровень колоссального цилиндра. Там он снова набрал скорость, бесшумно вонзаясь в освещенную впереди себя темноту и мерцающее переплетение труб.

Фербин с Холсом вытянули ноги. Принц подвигал раненым плечом — онемение еще не прошло. Холс спросил пятно экрана на стене, слышит ли оно его, и был вознагражден содержательной речью на причудливой разновидности сарлского. Только задав несколько вопросов, он понял, что это запись. Теперь они двигались в темноте по Третьему уровню. Никакой земли, только голь, только основа. И никакой воды, или атмосферы, или хотя бы внутренних звезд. Следующий уровень тоже был вакуумным, но уже со звездами, а еще там обитали баскеры — они, видимо, просто нежились в пространстве, поглощая солнечный свет на манер деревьев. Последний уровень перед поверхностью тоже был вакуумным и представлял собой ясли для семяпарусников — ни о яслях, ни о семяпарусниках Фербин с Холсом ничего не знали.

Наконец лифт замедлился в последний раз. Последние немногочисленные огни исчезли за бортом кабины. Толчки, хлопки, шипение сообщили об окончании пути, и дверь отъехала в сторону. Они двинулись по широкому, высокому, но очень простому коридору и вошли в круглую кабинку лифта в дальнем конце. Та двинулась еле-еле, сделала несколько остановок, поднялась и остановилась. Холс с принцем прошли по еще одному широкому и высокому коридору, выложенному чем-то вроде тонких плит из песчаника и освещенному изнутри. Они миновали целую анфиладу дверей, закрывавшихся сразу после прохода.

— Прямо-таки страсть к дверям, — заметил Холс.

Между двумя рядами дверей их ждал окт внутри сверкающей мембраны.

— Приветствую вас, — сказал он и протянул одну конечность, держа в ней издававший гудки маленький прибор, потом другую. — Премного просить документ. Распоряжением башнемастера башни Вау-йей Тагратарка.

Фербин выпрямился.

— Нам бы хотелось увидеть великого замерина.

— Документ, выданный окт, принадлежать окт. Подлежать сдаче по прибытии на поверхность.

— Так это поверхность? — спросил Фербин, оглядываясь. — Что-то не похоже.

— Поверхность! — воскликнул окт.

— Проводите нас к великому замерину, — Фербин похлопал себя по карману с бумагами. — И тогда вы получите ваши документы.

Окт, казалось, задумался.

— Следовать, — сказал он, резко повернувшись и направляясь к дверям впереди. Те сразу же начали открываться.

Они оказались в просторной комнате. На дальнем конце ее было большое эллиптическое окно, выходившее на обширные сады, широкие озера и далекие, скалистые, удивительно крутые горы. Живые существа, машины и странные создания, которые могли быть и теми и другими, двигались по бескрайней эспланаде. От этой мешанины красок и звуков голова шла кругом.

— Видеть? Поверхность, — сказал окт. Он повернулся к ним. — Документы. Просить покорно.

— Великий замерин, просим покорно вас, — сказал Фербин.

— Другие ждать. Они, как и вы, искать случая встречать великий замерин. Или тот, кто есть уполномочен вместо него. Дополнительно, объяснительно. Великий замерин отсутствовать. Уехать. Далеко. Документы.

— Что значит «уехать»? — переспросил Фербин.

— Что значит «другие ждать»? — переспросил Холс, оглядываясь и невольно хватаясь за рукоять кинжала.

13. «НЕ ПЫТАЙСЯ ДЕЛАТЬ ЭТО ДОМА»

Джан Серий Анаплиан готовилась, заново знакомясь с Сурсаменом и пустотелами и изучая различные вовлеченные виды. У мортанвельдов она обнаружила хороший образ: «Когда на мелководье мы смотрим вверх и видим солнце, кажется, что оно светит только нам, его мягкие лучи тянутся к нам, как обнимающие руки (“щупальца” — было указано в переводе), прямые и искренние в своей звездной силе, все они перемещаются и пульсируют одновременно с движением каждой поверхностной волны, всегда фокусируясь на наблюдателе, и самые легковерные считают, будто лишь им уделяется такое внимание, лишь они удостаиваются его. Но и любой другой индивидуум в любом месте, имея возможность видеть солнце, будет ощущать то же самое и может так же легко проникнуться убеждением, что великолепное солнце светит для него одного».

Анаплиан летела на корабле средней дальности «Не пытайся делать это дома» и сейчас играла в батаос с одним из офицеров. Дозорный корабль класса «Нарушитель» и бывший наступательный корабль общего типа «Восемь выстрелов подряд» днем ранее встретился с кораблем средней дальности класса «Степь» и отправился к не ведомой никому цели. Пока что ни слова не было сказано о ножевой ракете с мозгами автономника, спрятанной в багаже Анаплиан. У нее было подготовлено несколько объяснений, но она предпочитала верить в самое простое и благодушное: никто не заметил.

Но возможно, партия в батаос была лишь предлогом, чтобы заговорить о ракете. Хумли Гасартравхара, член правления корабля и дежурный офицер по связи с пассажирами, подружился с Анаплиан за завтраком и предложил сыграть партию. Они договорились играть без всякой помощи, доверяя друг другу: не искать постороннего совета посредством имплантов или других способов, не секретировать никаких наркотиков.

Найдя три пенька на лужайке в тропелевой рощице, близ небольшого ручейка в парке верхнего уровня, они расположились там. На дальней стороне полянки лежал черноспинный борм, похожий на выброшенные часы с ногами: он терпеливо передвигался следом за солнечными пятнами, по мере того как корабельное солнце медленно совершало свой круг. Борм похрапывал. Впереди кричали и визжали дети в лётном оснащении или подвешенные под воздушными шарами. Анаплиан почувствовала что-то у себя на голове, погладила рукой темные волосы, потом приставила ко лбу козырек ладони и подняла глаза, чтобы видеть летающих детей.

— Они на нас не мочатся? — спросила она.

Хумли Гасартравхара тоже метнул взгляд вверх.

— Водяные пистолеты, — сказал он и снова вернулся к игре — партию он проигрывал.

Это был пожилой с виду человек, в основном гуманоидного типа, с длинными белыми волосами, заплетенными в аккуратную косичку. Лицо и обнаженный торс — дальше шли брюки с высокой талией, сшитые из зеленой ткани необычайно ядовитого цвета, — были покрыты тщательно выписанными и витиеватыми абстрактными татуировками. На темно-коричневой коже ярко сверкали желтовато-белые линии — словно солнечные прожилки в воде.

— Любопытный образ, — пробормотал Гасартравхара; Анаплиан рассказала ему о мортанвельдском представлении солнечного света, видного сквозь толщу воды. — Водная среда. — Он кивнул. — Они не похожи на нас, но мысли те же. И лежат на поверхности. — Он улыбнулся. — Что мы есть и не есть пуп Вселенной. Все мы склонны к солипсизму.

— Пожалуй, — согласилась Анаплиан.

— Вас интересуют мортанвельды?

Гасартравхара прищелкнул языком — батаосная доска указывала, что сделает ход за него, если он будет тянуть. Он сложил фигуру, передвинул ее, поставил снова. Та развернулась и заставила раскрыться несколько листьев на ближайших фигурах, чуть изменив соотношение сил. С другой стороны, подумала Анаплиан, таковы последствия каждого хода.

— Я лечу к ним, — сказала Джан Серий, уставившись на доску. — И потому решила провести маленькое расследование.

— Мортанвельды — не самые гостеприимные хозяева.

— У меня есть связи.

— Вы летите к самим мортанвельдам?

— Нет, на пустотел под их управлением. Сурсамен. Моя родина.

— Сурсамен? Пустотел? Правда?

— Правда. — Анаплиан сделала ход. Лепестки фигурки раскрылись, то же произошло с соседними фигурами.

— Гмм, — промычал ее соперник и стал изучать позицию, потом вздохнул. — Очаровательные места эти пустотелы.

— Да.

— Позвольте спросить, зачем вы летите туда?

— Смерть родственника.

— Примите мои соболезнования.

Анаплиан едва заметно улыбнулась.

* * *

Одно из самых ранних воспоминаний Анаплиан было связано с похоронами. Ей исполнилось всего два долгих года, может быть и меньше, когда погребали брата ее отца, герцога Вудьена. С ней были и другие дети; отправляясь на похороны, поминки и так далее, взрослые оставляли их на попечение нянек. Анаплиан играла в детской с Ренек Силб, лучшей своей подружкой, — они строили домики из ширм и подушек на ковре перед камином, который ревел и потрескивал за защитной решеткой из висячих цепей. Девочки искали подушку нужного размера — будущую дверь домика. Это был уже третий дом; два других сломали пинками мальчишки, неожиданно ворвавшись. Няньки должны были приглядывать за ними, но вместо этого пили сок в соседней комнате.

— Ты убила твою мать, — сказала вдруг Ренек.

— Что? — переспросила Джан Серий.

— Я так слышала. Точно убила. Мама так сказала. Ты убила ее. Почему? Почему ты ее убила? Правда убила? Было больно?

— Никого я не убивала.

— Она говорит — убила.

— А я не убивала.

— Я точно знаю. Мне мама сказала.

— Нет. И ни за что бы не убила.

— А мама говорит — убила.

— Прекрати. Я не убивала.

— Моя мама не врет.

— Я не убивала. Она просто умерла.

— Моя мама говорит, что это ты ее убила.

— Она просто умерла.

— Люди просто так не умирают. Кто-то убивает их.

— Это не я. Она просто умерла.

— Так и герцога Вудьена убил тот, кто наградил его черным кашлем. Вот в чем причина.

— Она просто умерла.

— Нет, ты ее убила.

— А вот и нет.

— Убила-убила. Не отпирайся, Джан. Ведь убила? Правда убила?

— Оставь меня. Она просто умерла.

— Ты плачешь?

— Нет.

— Значит, не плачешь? А что это тогда?

— Я не плачу.

— Нет, плачешь! Плачешь!

— Нет.

— Тохо! Кебли! Смотрите — Джан плачет!

* * *

Хумли Гасартравхара, откашлявшись, сделал следующий ход. Он уже практически не играл, а просто двигал фигуры. Могли бы прислать кого-нибудь получше, подумала Анаплиан, но тут же упрекнула себя за подозрения.

— Так вы надолго? — спросил Хумли. — На Сурсамен? Или к мортанвельдам?

— Не знаю. — Она сделала ход, быстрый, легкий, зная, что выиграла.

— Корабль, на котором вы прилетели, — сказал Хумли и освободил место для фигуры Анаплиан, но та лишь подняла бровь. — Он был не очень-то вежлив, только и всего, — сказал Хумли, не получив ответа. — Просто высадил вас. Никакой пассажирской декларации, или как это у них называется.

Анаплиан кивнула.

— Пассажирская декларация, — подтвердила она.

— Просто корабль немного обеспокоен — ничего больше, — сказал Гасартравхара со сконфуженной улыбкой. Он имел в виду корабль, на котором они летели, — «Не пытайся делать это дома».

— Правда? Вот бедняга.

— Мы, конечно... он обычно не бывает таким... таким...

— Назойливым? Параноидальным?

— Скажем так... озабоченным.

— Скажем так.

— Однако, учитывая все эти сложности с мортанвельдами, ну вы понимаете...

— Понимаю?

Он нервно хохотнул.

— Это все равно что ждать рождения. Почти. Правда?

— Неужели?

Хумли откинулся назад, чуть ссутулился и снова откашлялся.

— Вы нарочно затрудняете мою миссию, госпожа Анаплиан.

— Разве? С какой стати?

Он задержал на ней взгляд и покачал головой.

— И еще, — сказал он, глубоко вздохнув. — Разум корабля попросил меня задать вам вопрос насчет одного предмета в вашем багаже.

— Так и попросил?

— Это нечто необычное. Похоже на ножевую ракету.

— Понятно.

— Вам известно, что она там?

— Мне известно, что там что-то есть.

Гасартравхара улыбнулся ей.

— Нет-нет, за вами не ведут слежки — ничего такого. Просто корабль сканирует все, что попадает на борт, а такие вещи сразу видны.

— Неужели КССД всегда озабочены сугубо личными вещами пассажиров?

— Обычно — нет. Как я уже сказал...

— Сложности с мортанвельдами.

— Да.

— Позвольте сказать вам правду, господин Гасартравхара.

Тот снова выпрямился на своем стуле.

— Хорошо, — сказал он, словно готовясь к чему-то неприятному.

— Я работаю в Особых Обстоятельствах. — Глаза его расширились. — Но сейчас я не при исполнении. Может быть, даже отчислена. И не исключено, что навсегда. Они вырвали мои когти, Хумли. — Изогнув бровь, Анаплиан подняла руку и показала ему ногти. — Видите? — Хумли кивнул. — Десять дней назад у меня были ногти, оснащенные системой когерентного излучения. Любой из них мог бы проделать у вас в голове дыру размером с кулак. — Господин Гасартравхара, казалось, был впечатлен и даже занервничал. Анаплиан посмотрела на свои пальцы. — А теперь... теперь вместо них обычные. — Она пожала плечами. — Я лишилась и многого другого: очень полезных, опасных, высокотехнологических штук. — Она пожала плечами. — Я простилась со всем этим. И все из-за так называемых сложностей с мортанвельдами. Сейчас я совершаю частную поездку домой, где потеряла сразу отца и брата.

Гасартравхара посмотрел на нее облегченно и смущенно, потом неторопливо кивнул.

— Искренне сочувствую вам.

— Благодарю.

Он снова откашлялся и извиняющимся тоном спросил:

— А ножевая ракета?

— Она тут зайцем. Я не должна была ее брать, но автономник, который ее контролирует, хочет защитить меня, — объяснила Анаплиан, очень осторожно подбирая слова.

— Вот как, — произнес Гасартравхара со слезливым сочувствием в голосе и во взгляде.

— Он старый и становится сентиментальным, — строго сказала она.

— Понятно. И тем не менее...

— И тем не менее — пока ничего. Он нас обоих доведет до беды, если не будет осторожным. Так или иначе, я буду признательна, если в ОО не узнают о наличии этого устройства на борту корабля.

— Вряд ли это будет проблемой, — улыбнулся Хумли.

«Да-да, — подумала Анаплиан, заговорщицки ухмыляясь, — всем нравится думать, что они натянули нос ОО». Она кивнула на доску.

— Ваш ход.

— Кажется, я проиграл, — расстроенно признал Гасартравхара, потом недоверчиво посмотрел на собеседницу. — Согласившись играть с вами, я не знал, что вы из ОО.

Анаплиан взглянула на него.

— Однако я все время играла по тем же правилам. Без посторонней помощи.

Хумли улыбнулся, по-прежнему с сомнением, потом протянул руку.

— Ладно, партия, думаю, за вами.

Они обменялись рукопожатием.

— Спасибо.

Хумли потянулся и закрутил головой.

— Кажется, пора завтракать. Пойдемте со мной?

— С удовольствием.

Оба принялись убирать фигурки.

Что ж, она сделала для идиота-автономника все, что могла. Если вести о его приключениях дойдут до ОО, то не по ее вине. Но похоже, ему и ей должно было сойти с рук то, что в ножевой ракете помещается мозг опытного автономника ОО, а не обычный слабый мозг ракеты.

Похоже, так. Но кто мог знать наверняка?

* * *

КССД «Не пытайся делать это дома» был относительно небольшим и переполненным. Сюда набились люди и корабли, оказавшиеся здесь в силу совпадений маршрутов, расписаний и обстоятельств. Анаплиан была предоставлена каюта не на самом КССД, а на одном из кораблей внутри его, который еще строился, — на экспедиционном корабле Контакта класса «Равнина» под названием «Тонкий сдвиг акцента». Класс был относительно новым, и звездолет явно мог решать — стать ли ему большим кораблем Контакта или малым внутрисистемником. Так как строительство продолжалось, Анаплиан, чтобы попасть в свою каюту, порой ждала, пока ту или иную деталь переместят по доку, где сооружались малые корабли.

Собственно, и каюта не была ни каютой, ни даже частью строящегося корабля. Для Анаплиан выделили один из модулей ЭКК — небольшой каботажный транзитный транспорт, размещенный в нижнем ангаре судна вместе с полудюжиной других. Модуль изменил свой интерьер, установив новую мебель и стены. Анаплиан нравились его размеры — модуль мог транспортировать до сотни человек; однако на борту строящегося корабля больше никого не было, как и на других кораблях или модулях в доке, и она испытывала странное чувство одиночества — быть отрезанной от всех на битком набитом корабле.

В такой карантин ее поместили, конечно же, неспроста — но неважно. Обладать просторным помещением на переполненном корабле — почти привилегия. В своей изолированности Анаплиан чувствовала себя не парией, а избранной персоной. Иногда, подумала она, королевское воспитание идет на пользу.

* * *

В третью ночь на борту корабля «Не пытайся делать это дома» ей приснился сон про то, как ее ребенком возили посмотреть большой водопад Хьенг-жар на Девятом, уровнем ниже.

Полуосознанное управление сновидениями даже не было преимуществом сотрудников ОО — скорее делом опыта, практикой, которой обучались (уроженцы Культуры — в детстве, Анаплиан — в ранней молодости). Если не считать самых банальных снов, рождавшихся в отходах памяти, Джан Серий привыкла наблюдать за происходящим почти что отстраненно-аналитически, а иногда вмешиваться и влиять на события, если сон грозил перерасти в кошмар.

Она давно уже перестала удивляться тому, что во сне можно испытывать удивление. Что за мелочи в сравнении с ощущениями, которые испытываешь с тех пор, как ОО дал тебе полный контроль над сильно измененным, улучшенным телом и центральной нервной системой!

Их компания сошла с небольшого поезда. Анаплиан держала за руку свою няньку и наставницу госпожу Махашу. Поезд сам по себе был новшеством — длинная составная штука, похожая на несколько соединенных паровиков, которые тащит одна мощная машина, только не по дороге, а по рельсам! Она о таком в жизни не слышала. Поезда, рельсы и станции показались ей замечательными и современными. Надо сказать отцу, что он непременно должен завести у себя поезда, — когда тот вернется из далеких стран, где не дает злым людям творить зло.

Станция была переполнена. Госпожа Махаша крепко держала свою воспитанницу за руку. Народу прибыло много, да еще и этот гвардейский эскорт (с ними поехал ее очень важный брат Элим, будущий король, а потому и отношение к ним было особое), но все же, как сказала утром во время одевания госпожа М., они далеко от дома, на другом уровне, среди чужеземцев. А все знали, что чужеземец — тот же варвар. Приходилось быть осторожными: держаться за руки, делать, что говорят, и никуда не ходить. Они собирались увидеть величайший водопад в мире, а ведь Джан Серий не хочет, чтобы ее унес этот ужасный поток, правда?

Нет, сказала она, конечно не хочет! Стояли холода. В этих местах погода все время менялась, и река со знаменитым Водопадом нередко замерзала. Госпожа М. закутала девочку в шубу, надела на нее рейтузы и шапку, затискивая и утрамбовывая ее, застегивая здесь, затягивая там. Госпожа М. была крупной и толстой, ее седые брови сходились на переносице. Ей всегда что-нибудь не нравилось, и нередко это было поведение Джан Серий, но она ни разу не ударила Джан; иногда, правда, покрикивала на нее, но потом, к счастью, и всегда обнимала. Джан Серий однажды попыталась обнять отца, одетого для какого-то приема, — кое-кто из придворных тогда подшучивал над ним. Отец просто оттолкнул ее.

Анаплиан чувствовала, как погружается в детские воспоминания, как выходит из них, иногда становясь собой тогдашней, иногда наблюдая со стороны. Большую часть происходившего она видела довольно четко. Но как обычно, если парить отстраненно, единственным, что оставалось туманным и неопределенным, было ее собственное тогдашнее «я» — словно даже во сне нельзя было находиться сразу в двух местах. Вися в воздухе над своим «я» из сна, она не видела маленькую Джан Серий — лишь нечеткий, туманный образ, приблизительно совпадающий по размеру и форме.

Она уже испытывала недовольство сном. Неужели госпожа Махаша и в самом деле была такой крупной? Неужели и в самом деле было столько народу?

Анаплиан вернулась к сну. Поезд пыхтел, гудел и кашлял, исторгая большущие белые облака и запах сырости. Потом все расселись по паровикам, и их повезли через бескрайнюю плоскую долину. По голубому небу гуляли облачка. Редкие деревья, чахлая травка, откоторой отвернул бы свой красивый нос даже Зил, ее мерин-мерсикор. Все плоское и скучное.

Воспоминания не сохранили окрестностей Водопада: он представал сразу. Долгое, по детским меркам, путешествие — десятиминутное, что ли? — и тут же Хьенг-жар во всем своем безмерном, буйном величии.

Вероятно, они видели могучую реку, другой берег которой терялся в тумане, исходившем от воды, а потому казалось, будто целое море проваливается в вечность; целые флота облаков, раскачиваясь и вздыбливаясь, собирались над этой колоссальной бездной и бесконечной чередой поднимались в захваченное ими небо. Целые архипелаги водяной пыли уплывали за горизонт; повсюду пологи, стены, утесы брызг, грохот океана воды, перекатывающейся через обнаженную породу, чтобы устремиться в головокружительно сложную систему соединенных водоемов, где накапливались и вздымались громадные косоугольные блоки, образуя чудовищные кривые, гулкие пустоты, рваные углы.

Наверное, она видела монахов из миссии Хьенг-жар, религиозного ордена, который контролировал раскопки на Водопаде, а еще, вероятно, нищету и убожество жалкого городка из передвижных домишек — Колонии Хьенг-жар, вместе с механизмами, находками и всем, что касалось отчаянных, непрерывных раскопок... Но она ничего этого не помнила — только сам Водопад, возникший внезапно, словно весь мир изогнулся и начал падать, словно небеса опрокинулись, словно вселенная обрушивалась в самое себя, дробя, измельчая и разрушая все в безумном, адском хаосе стихий. Воздух сотрясался, вода сотрясалась, тело сотрясалось, мозги сотрясались в голове, беспомощные и заторканные, как игральная косточка в кружке.

Внезапно она изо всех сил ухватила госпожу М. за руку.

Хотелось кричать. Она чувствовала, что глаза вылезают из орбит, что мочевой пузырь сейчас опорожнится (вода выдавливалась наружу только лишь силой и напряжением дрожащего воздуха, который окутывал и сжимал ее), но больше всего хотелось визжать. Она не сделала этого, зная, что госпожа М. уведет ее отсюда, цокая языком и покачивая головой — ей, мол, всегда не нравилась эта идея, но девочка сама напросилась. Не то чтобы она испугалась (хотя, конечно, и испугалась, чуть ли не пришла в ужас), а потому, что желала принять участие в происходящем, отметить этот миг собственным поступком.

Неважно, что ничего более поразительного она в жизни не видела (впоследствии Культура демонстрировала ей разные чудеса, но то впечатление во всех важных смыслах навсегда осталось непревзойденным), что ничего сравнимого с этим не существовало, что его невозможно было измерить, невозможно превзойти, что пытаться привлечь его внимание было бессмысленно. Важно было только то, что она здесь, что оно здесь, что оно производит самый оглушительный шум в истории мироздания, и надо прибавить свое впечатление к его всемогущему, всеподавляющему голосу. Ее собственная хрупкость в сравнении с этим казалась просто смехотворной; неизмеримая громада ошеломила ее, крик застрял в маленьких легких и тонком горлышке.

Она заполнила грудь воздухом до такой степени, что кости уперлись в плотно застегнутую шубку, она раскрыла рот до предела, а потом задрожала и затряслась, словно кричала изо всех своих сил, только беззвучно — воздух был заполнен этим оглушающим грохотом. А потому ее «я» ухватило этот крик и сохранило в себе, он занял все хрупкое тельце и навсегда остался там, погребенный затем под многими слоями памяти и знания.

Они постояли некоторое время. Наверное, она смотрела сквозь какие-то перила, а может, забралась на них. Может быть, госпожа М. держала ее на руках. Она помнила, что все они промокли, волны водяной пыли и брызг накатывались то с одной, то с другой стороны на плечах прохладного, резвого ветерка и пропитывали влагой стоящих людей.

Она даже не сразу заметила, что огромные блоки и валуны, господствовавшие над водоемами внизу, были громадными зданиями. Поняв, на что нужно смотреть, она пригляделась — и начала видеть их повсюду. Покосившиеся и обрушившиеся строения громоздились вокруг больших бассейнов среди клочьев тумана, торча обломками костей из темной стены падающей воды. Заполняясь, здания расцветали грязносерыми брызгами, которые обретали белизну по мере того, как поднимались все выше, и выше, и выше, становясь облаками, становясь небом.

Она тогда испугалась, что жители города могут утонуть. Позже, когда настала пора трогаться и ее пальцы попытались оторвать от перил, она увидела этих людей. Те были почти невидимы, большую часть времени спрятаны в тумане, и появлялись, лишь когда стены и завесы брызг на миг рассеивались. Они находились на том максимальном удалении, на котором объект остается видимым для глаза; громадные масштабы Водопада превращали их в карликов, в насекомых, таких крохотных, уменьшенных, что они казались почти точками без рук и ног, и точки эти, возможно или вероятно, были людьми, ибо никем иным быть не могли, ибо двигались с людской сноровкой, ибо строили хрупкие, микроскопические подвесные мосты и ползали по тонким ниточкам — видимо, тропинкам — и собирались в миниатюрных доках, где на беспокойных, плещущихся водах покачивались малюсенькие лодочки и крохотные кораблики.

Конечно, не их предки построили и стали первыми обитателями громадного города, который становился видимым благодаря медленному, постоянному отступлению Водопада. Это была малая часть тех десятков, если не сотен тысяч мародеров, падальщиков, диггеров, лазалыциков, взломщиков, тоннельщиков, мостостроителей, железнодорожных рабочих, следопытов, картографов, крановщиков, лебедочников, рыбарей, лодочников, поставщиков, проводников, патентованных землеройщиков, землепроходцев, историков, археологов, инженеров и ученых, которые заново заселили эти переменчивые, вечно подтачиваемые руины, сложенные из непрочных известняков, низвергающихся вод и беспримесной монументальности.

Ее пальцы, один за другим, оторвали от перил. Госпожа М. пожурила ее. Она не слышала, даже не оглянулась, поглощенная другим. Широко раскрытыми глазами она глядела на громадное пространство, заполненное водой, камнем, постройками и брызгами, не сводила взгляда с крошечных точек-людей, направила туда все свое внимание, тянулась к этому всем своим крохотным существом — и даже не соизволила тратить силы на сопротивление или протест. Наконец раздраженный охранник оттащил ее, посадил на плечо и зашагал прочь. Госпожа М., шествуя сзади, грозила воспитаннице пальцем. Но ей пока было не до этого, она пока ничего не слышала, только смотрела поверх и мимо госпожи Махасы на Водопад, испытывая благодарность к охраннику, посадившему ее на плечо лицом назад, чтобы она смотрела на бескрайнюю бездну как можно дольше, пока это зрелище не исчезло за кромкой земли, и только башни, шпили и стены тумана, брызг и облаков остались, занимая собой половину сверкающей пустыни неба.

* * *

Через Хьенг-жар одно море выливалось в другое, проделав две тысячи километров по реке, местами столь широкой, что с одного берега не было видно другого. Река Сульпитин текла ровно и неторопливо по широкой долине, делая несколько гигантских петель, но наконец подходила к созданной ею же пропасти и падала на двести метров в громадную промоину, точнее, во множество промоин внутри промоин, проделанных целым рядом водопадов в многократно изъеденной земле. Сотни U-образных водопадов соединялись в группы, и по земле тянулись вереницы громадных дыр — растрескавшихся чаш, которые, в свою очередь, были частью еще более сложной чаши — непрерывно удлиняющейся впадины.

Водопад когда-то образовывал часть берега Нижнего Сульпинского моря (оставшиеся от него утесы все еще составляли четверть береговой линии), но быстро отступил, в своей титанической мощи размывая собственное основание: образовалась пропасть глубиной в двести метров и (когда Джан Серий впервые увидела Водопад) длиной в четыреста километров.

Пропасть быстро разрасталась из-за характера породы. Ложе реки у самой кромки Водопада было песчаниковым, а потому быстро размывалось. Под песчаником располагался даже не камень, а скорее сильно спрессованный ил, нанесенный множеством сильнейших наводнений за сотни миллионов лет до этого. В более мощном гравитационном поле он тоже стал бы породой, а на Сурсамене был порой таким мягким, что сминался пальцами.

Все это и звалось Хьенг-жаром. Название появилось шесть тысяч лет назад, когда река впервые начала падать в Нижнее Сульпинское море, и так и осталось, хотя с тех пор комплекс водопадов отступил на четыреста километров вверх по течению. Названия города никто не знал. Его население было уничтожено катаклизмом, случившимся сотни миллионов лет ранее, и весь этот уровень обезлюдел на десять миллионов лет, но потом его заселили (не без трепета) нынешние обитатели.

Они вообще не знали о городе и тем более — о том, как он назывался. Окты, нарисцины, мортанвельды и даже предположительно всезнающие Старые культуры галактики тоже, казалось, были не в курсе. Все это, мол, было очень давно, при старых насельниках, ответственность предыдущего руководства; ах уж эта злополучная проблема — исчезнувшие, оплакиваемые последние обитатели! Известно было только одно: город не именовался Хьенг-жаром.

В конце концов его стали называть Безымянным Городом. В самом названии было заложено противоречие.

Уже много тысячелетий Водопад считался чудом Сурсамена, знаменитым на всех уровнях, хотя подавляющему большинству жителей планеты было не суждено увидеть его. Ну а выдающиеся, или высокопоставленные, или просто богатые насельники пустотела из числа реялыциков Двенадцатого, наядных щупалец Одиннадцатого, везикуляров Десятого, трубчатых и гидралов Четвертого порой хотели увидеть Хьенг-жар; окты и аултридии перевозили их по одной или нескольким башням, а потом — по горизонтали (обитатели иных сред отправлялись в скафандрах или сосудах), чтобы они могли посмотреть — обычно через стекло, экран или другой материал — на грохочущее великолепие прославленного водного потока.

Когда Водопад стал обнажать окраинные здания погребенного под землей города (почти за сто лет до того, как Джан Серий впервые увидела их), его известность возросла и распространилась еще дальше, а к тому же приобрела оттенок таинственности. Постепенно выяснялся истинный масштаб города, становилось понятно, что он — вовсе не первобытное поселение и воистину громаден. Древний, он был созданием высокоразвитой цивилизации и даже в разрушенном виде содержал сокровища. В основном находили самые обычные куски драгоценных металлов и камни, вряд ли естественного происхождения — ведь на пустотеле отсутствовали тектоника плит и метаморфизм коры. Но кроме них, попадались предметы из экзотических материалов, которые могли служить, например, для изготовления декоративных клинков и деталей машин необыкновенной прочности и твердости, а также сказочно прекрасных, хотя и непонятных изделий, признававшихся произведениями искусства.

Те материалы, что шли на здания, обладали свойствами, почти немыслимыми для открывших город людей. Перекладины, брусья и тонкую кровлю можно было использовать для сооружения мостов необычайной прочности и удивительной легкости. Основная проблема состояла в том, что эти предметы редко имели подходящие размеры, а разрезать их или подогнать не представлялось возможным.

В домах, целых и разрушенных, тоже нередко находились загадочные артефакты, а иногда и полезные вещи, хотя никому не встретилось ни тел, ни окаменелостей, ни гробниц.

Город рос по мере того, как обнажался, и оказалось, что пространство, занятое обломками зданий, превосходит ширину Водопада, достигавшую тогда семи километров. Постройки были разнотипными и разностильными, а значит, в городе обитали представители нескольких, если не множества, различных видов. Двери и внутренние пространства различались по форме, сооружения выглядели разномасштабными, у некоторых были подвальные помещения или фундаменты странной конструкции, уходившие гораздо ниже дна пропасти — до самой основы уровня, еще восьмьюдесятью метрами ниже.

Эти несколько зданий остались стоять даже после того, как Водопад обнажил их и отступил далеко назад. Теперь они — громадные, плоскобокие острова — возвышались над переплетением потоков, над продолжением реки, устремлявшей свои воды от громадной котловины к Нижнему морю.

Человеческие племена, населявшие Девятый, провели целую серию войн с целью заполучить контроль над Водопадом и источником сокровищ. Наконец при посредничестве октов был подписан мир, продержавшийся несколько десятилетий. Сарлы и некоторые другие народы Восьмого, которым окты позволили посещать соответствующую область Девятого, принимали небольшое участие в некоторых войнах и куда более активное — в заключении мира, обычно действуя как честные посредники и поставляя более-менее нейтральных чиновников и полицейских.

К тому времени слава Водопада возросла настолько, что им заинтересовались даже нарисцины. Они провозгласили всю эту область Зоной Особых Достопримечательностей и своим авторитетом подкрепили мирный договор, побудив октов совместно гарантировать его — по крайней мере, в рамках общего устава пустотела, предоставлявшего обитателям каждого уровня полную свободу в их мелком копошении, малопонятном, а нередко — жестоком.

У делдейнов на сей счет были другие соображения. Удачно или умело проведя дальние войны, почти не связанные с Хьенг-жаром, и решив, что не следует упускать шанс (к тому же их громадным армиям нечего было делать после великих побед), они аннексировали нейтральную зону вокруг Водопада, вышвырнули администрацию и полицию прочих заинтересованных сторон и на всякий случай принялись атаковать всех, кто слишком громко выражал неудовольствие, — включая и сарлов. В ходе одного незначительного (для делдейнов) карательного рейда, затеянного, чтобы проучить всяческую мелочь и показать, кто здесь главный, был убит Элим — старший сын Хауска: он возглавлял последний гарнизон сарлов на Девятом, у подножия башни Переметан. Так началась война между делдейнами и сарлами, война между уровнями.

* * *

Анаплиан мягко вышла из сна о Водопаде и необычно медленно обрела полное сознание. Странно, что ей по прошествии стольких лет приснился Хьенг-жар. Когда же это было в последний раз? Она решила не пользоваться невральным кружевом, которое немедленно сообщило бы точную дату — а также о том, что она ела предыдущим вечером, о расположении мебели в комнате, где ей снился этот сон, и о ее спутниках.

Она окинула взглядом широкую пух-кровать. Обнаженный молодой человек по имени Джелтри Скилтц, свернувшись калачиком, сладко спал среди медленно летающих взад-вперед облачков мягкой ткани и чего-то похожего на большие сухие снежинки. Несколько снежинок, кружась, пролетели мимо его все еще очень привлекательного лица (хотя, на взгляд Анаплиан, подбородок был недостаточно мужественным), аккуратно миновав нос и рот. Анаплиан снова вернулась к своему сну, а через сон — к первому посещению Водопада.

Она побывала там еще только один раз — и то после нескольких лет просьб; это было за год до гибели Элима и начала той войны, которая теперь, видимо, подходила к концу. Тогда она все еще оставалась девчонкой, хотя и думала о себе как о зрелой женщине, убежденная, что у нее все уже позади. Хьенг-жар произвел столь же сильное впечатление, как и в первый раз, — он был все таким же, хотя и совершенно другим. За прошедшее время (около десяти стандартных лет, сказала бы она теперь) бездна отступила почти на семьсот метров вверх по течению, обнажив новые кварталы очаровательных и гротескно-разнообразных зданий и сооружений. Да и форма Водопада тоже изменилась до неузнаваемости.

Со свода Девятого он наверняка выглядел примерно так же, как раньше (узнаваемая котловина в виде растрескавшейся чаши, выеденная часть суши), но вблизи оказался другим. Все, что там было прежде, унесла вода, смыла вместе с илом, грязью, песком, породой и камнями в удаляющееся морщили же оно валялось, разбитое и перекошенное, среди сильного, широкого потока, утыканного и окаймленного песчаными банками и печальными обломками строений.

Теперь, оглядываясь назад, Анаплиан понимала, что намерения делдейнов отчасти были очевидны уже тогда. Везде мелькали люди в форме, ощущалось недовольство делдейнов тем, что другие смеют им указывать — на уровне, который делдейны, похоже, считали теперь своим. А все из-за какого-то идиотского договора, подписанного в минуту слабости.

Она уже была достаточно взрослой, чтобы обращать внимание на такие вещи, хотя и недостаточно, чтобы проанализировать ситуацию, увязать ее с общей обстановкой, действовать по обстоятельствам. У нее вдруг мелькнула мысль: будь она тогда в состоянии оценить все опасности — могло бы это что-нибудь изменить? Сумела бы она предупредить отца, смогла бы привлечь его внимание к этим угрозам?

Предупреждения, конечно, поступали. Шпионы сарлов, а также дипломаты на самом Водопаде, в Суллире — столице провинции и при делдейнском дворе, как и во многих других местах, сообщали о царивших там настроениях и о приготовлениях к войне, но их депеши оставляли без внимания. Таких сообщений поступало много, и часто они противоречили друг другу: одни были просто ошибочны, другие приходили от агентов и официальных лиц, склонных преувеличивать собственную важность и заслуги, а третьи были намеренной дезинформацией со стороны противника. Нужно было сортировать их и выбирать нужное, что грозило ошибкой.

Даже ее отец, хотя и ставший к тому времени мудрым воином, иногда был необъективен: он слышал то, что хотел слышать, а не то, что ему говорили. В то время он меньше всего хотел слышать о войне с делдейнами; у него и на Восьмом врагов было пруд пруди, и сарлы были совсем не готовы сражаться с превосходящими силами Девятого.

Нет, не стоило обманывать или корить себя. Даже если бы у нее хватило ума сделать предупреждение, ничего бы не изменилось. И потом, когда это Хауск обращал внимание на слова юной девушки?

* * *

Она лежала без сна в своей каюте, юный Скилтц крепко спал рядом. Замаскированная ракета с разумом автономника тоже фактически спала внутри шкафа, надежно упрятанная в сумку. Анаплиан все еще могла пользоваться невральным кружевом, поскольку находилась на корабле, а значит — в пределах галактабазы данных Культуры. Поэтому она попросила спроецировать на дальнюю стену спальни изображение реального звездного поля впереди корабля.

Судно двигалось с умеренной скоростью. Звезды казались почти неподвижными. Анаплиан вглядывалась в скопление крохотных светлых точек, зная, что Мезерифина — звезда, вокруг которой вращался Сурсамен, — пока еще очень далеко и, скорее всего, не видна. Она не задавала вопросов о Мезерифине, не спрашивала, в каком направлении та находится, не просила выдать изображение, а просто наблюдала, как медленно-медленно падают звезды, думала о доме и постепенно погрузилась в сон без сновидений.

14. ИГРА

— Тохо! Ставлю крону против самой мелкой монеты, что ты ее уронишь!

— Принимаю, хоть ты и порядочная скотина, Хондас, — сказал сквозь зубы господин, которому предложили пари.

Он установил палку и кружку у себя на подбородке и замер. Хохотушка-служанка наполнила кружку пивом почти под завязку. Его друзья улюлюкали, смеялись и выкрикивали оскорбления. Яркий свет Пентрла, взошедшего впервые после смерти короля, лился сквозь высокие окна в прокуренный — хоть топор вешай — зал «Плача позолотчика».

Орамен с улыбкой наблюдал за происходящим. Они провели здесь большую часть дня. В игре участвовали пиво, палки, балконы по сторонам главного зала и две девушки-служанки. Игрок вставал под балконом с одной стороны, держа кружку на палке, установленной у него на подбородке. Девушка на балконе наливала пиво, и надо было пройти в другой конец зала, чтобы служанка на втором балконе взяла кружку и отнесла ее вниз — на распитие.

Игра была нелегкой. Большинство участников пока что расплескивали пиво на себя, многие совсем промокли и разделись до пояса. Для игры брались кожаные кружки, пропитанные специальным составом, а не керамические или стеклянные: при падении на голову последствия были не столь плачевны. Балансировать становилось все труднее — игроки и пол все больше пропитывались пивом. Всего сорвиголов собралось около двадцати, включая Орамена и Тоува Ломму. В воздухе висели дым и смех, грубые шутки, запах разлитого пива.

Тохонло, старший из всех и самый высокопоставленный (не считая Орамена), медленно отошел от балкона и стал осторожно пересекать зал. Кружка покачивалась и описывала небольшие круги. Немного эля пролилось прямо на лоб Тохонло. Остальные заревели и затопали ногами, но он только моргнул, отер пиво с глаз и продолжил движение. Кружка на шесте выровнялась. Топанье стало громче и — ненадолго — более стройным.

Тохонло приблизился к противоположному балкону. Хорошо сложенная служанка в платье с низким вырезом перегнулась над перилами, вытянув руку, и готовилась схватить покачивающуюся кружку. Мужчины внизу радостно давали понять, что восхищены ею до невозможности.

— Давай, Тохо, смочи ей сиськи!

Кружка наклонилась и коснулась вытянутых пальцев девушки. Та схватила ее и подняла, негромко ойкнув, потому что чуть не кувырнулась через перила, — но все-таки сумела оттолкнуться и подалась назад. Раздались громкие одобрительные крики. Тохонло опустил подбородок, уронил палку, схватил ее наподобие меча и сделал выпад в сторону тех, кто шумел больше всего, когда ему нужно было сосредоточиться. Его товарищи притворились, будто напуганы, вопя и хватаясь за голову.

— Орамен! — воскликнул Тоув, хлопнув принца по спине и шлепаясь на скамью рядом с ним. Он со стуком поставил на стол две кожаные кружки, расплескав их, и ущипнул приятеля за руку. — Теперь твоя очередь.

— Я же сказал, что больше не хочу пить. — Орамен поднял кружку и помахал ею перед потным лицом Тоува.

Тот придвинулся ближе к принцу — в зале стоял несусветный шум.

— Что?

— Не бери в голову, — сказал Орамен, пожав плечами, отодвинул пустую кружку и отхлебнул из новой.

— Ты должен! — прокричал ему Тоув, наблюдая, как еще один из их компании ставит палку себе на подбородок и ждет, пока девушка наверху не наполнит кружку. Тем временем с балкона спустилась вторая служанка и отдала Тохонло кружку с элем, которую он донес от одного балкона до другого. Потом девушка развернулась и направилась назад на балкон, уворачиваясь от шлепков по мягкому месту. — Ты должен! — повторил Тоув. — Давай! Попробуй! Давай же!

— Я обольюсь.

— Что?

— Обольюсь, — ответил Орамен, перекрикивая шум. Собравшиеся громко и ритмично хлопали в ладоши.

— Конечно, обольешься — в этом-то все и дело!

— Нужно было надеть мундир похуже.

— Тебе вовсе не весело! — сказал Тоув, пододвигаясь к Орамену так близко, что тот ощутил запах его дыхания.

— Разве?

— Нужно почаще развлекаться, принц!

— Правда?

— Я тебя почти не вижу! Черт побери, когда мы в последний раз ходили к шлюхам, а?

— Что-то и не припомню.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе это надоело?

— Что «это»?

— Девки!

— Не говори глупостей.

— Уж не потянуло ли тебя на парней?

— Совсем нет.

— Значит, тебе не хочется трахать парней?

— Упаси господь.

— Так в чем же дело?

— У меня есть другие дела, Тоув. Я бы не прочь проводить с тобой больше времени, но...

— Ты, по-моему, становишься трахарем мужиков, а такие еще хуже сраных республиканцев.

— Слушай, я же сказал: нет.

— Я тебя люблю, принц, серьезно, но этих сраных гомосеков ненавижу.

— Тоув, я тебе верю. Трудно не поверить тебе. Не нравится мне трахать парней. Правда. Просто запомни это.

— Тогда давай с нами. Давай веселиться!

— Хорошо. Обещаю.

— Обещаешь?

— Ты меня слушаешь или нет? Я сказал — обещаю. А теперь прекрати...

Они не видели, как началась драка, но в воздухе вдруг замелькали кружки и бокалы, мужчины сцепились друг с другом. Ножи положено было оставлять у дверей, но Орамену показалось, что в этом мельтешении под лучом солнца мелькнула сталь. Они с Тоувом инстинктивно подались назад, схватив свои кружки, когда некто плотный и хорошо сложенный налетел на них, то ли оступившись, то ли упав.

Их скамья соединялась со стоявшим впереди столом, а потому всё, включая принца с Тоувом, полетело кувырком. Но в момент падения здоровяка Орамен вспомнил, что скамья и стол составляют одно целое, и, подняв ноги, стал поворачиваться на заднице. Тот ударился спиной и головой о пустую скамью и о заставленный стол. Орамену удалось вывернуться, а скамья и стол, перевернувшись вместе с Тоувом, врезались в такое же посадочное место. Раздались проклятия. Орамену даже удалось спасти почти весь эль. Кружки на столе и та, что была в руке Тоува, перевернулись, большая часть пива пролилась на сидевших позади. Те выразили искреннее и весьма красноречивое негодование. Тоув обменялся с ними любезностями.

— Ах ты сука!

— Да пошел ты в жопу!

Орамен встал, но тут же пригнулся. Там, где только что была его голова, просвистела кружка.

Тоув все еще выяснял отношения. Орамен отхлебнул пива, посмотрел, не летит ли в него что-нибудь еще, и отошел назад. Драка шла неслабая. Ему нравилось смотреть, как дым вроде бы рассеивается, расступается, когда сквозь него летят люди. Два коренастых рыцаря выбрались из свалки, оказались между облитыми клиентами и Тоувом и ненадолго сцепились с ним. Высвободившись, Тоув метнулся к принцу, стряхивая пиво с мундира.

— Сматываемся, — сказал он, хватая приятеля за руку. — Ступай за мной.

— Что? — недовольно запротестовал Орамен. — Мне только-только стало интересно.

— Еще успеешь. А теперь бежим.

Тоув потащил его за рукав, огибая дерущихся. Две служанки визжали на балконах, подбадривая драчунов, кляли их, швыряли как пустые, так и полные кружки в толпу. Принц и Тоув протискивались к задней двери, которая вела во двор и к туалетам.

— Но тут так весело! — кричал Орамен, все еще пытаясь высвободиться.

— Тут могут быть анархисты. Уходим.

Рядом с головой Орамена ударился о стену и разбился стакан.

— Черт! — вздохнул принц. — Ладно, идем.

— Вот умная мысль. Лучше поздно, чем никогда.

Они побежали по ступенькам вниз. Остановившись в узком проходе, Тоув сказал:

— После тебя, прин...

— Да прекрати ты. — Орамен толкнул его вперед.

Оба вывалились через дверь во двор таверны, залитый ярким солнечным светом. Орамену ударил в нос резкий запах — неподалеку располагалась дубильня. Тут из-за двери вынырнул человек и вонзил длинный кинжал в живот Тоува, а потом резко дернул клинок вверх.

— Нет, не меня! — успел выкрикнуть Тоув, оседая на землю.

Незнакомец обогнул его — оказалось, что он не один, а с напарником, — и, вытащив клинок из тела, направил его на принца.

Орамен уже некоторое время держал руку на пояснице, засунув ее под мундир и рубашку и чувствуя тепло пистолетной рукояти. Он вытащил оружие, другой рукой спустил предохранитель, как делал это сотни раз у себя в спальне, и выстрелил в лицо человеку с кинжалом.

На лбу нападавшего возник круглый рот, который послал кровавый воздушный поцелуйчик, волосы на затылке подпрыгнули, и оттуда хлынул розовый фонтанчик, похожий на харкотину чахоточного. Человек стал падать назад, словно на нем был ошейник, поводок которого рвануло беснующееся животное, затем дернулся и упал, ударившись о землю лопатками и головой. Глаза его уставились в яркое небо. Второй вздрогнул, услышав невыносимо громкий выстрел, и замедлил свое движение — может, даже сделал полшага назад. Этого хватило. Орамен развернулся и выстрелил ему — расстояние на этот раз оказалось чуть больше — в грудь. Сбитый с ног, тот остался сидеть на усыпанных соломой и пометом неровных камнях двора.

От грохота выстрелов у Орамена зазвенело в ушах.

Тоув медленно шевелился, истекая кровью: просачиваясь между булыжниками, та расчерчивала мощеный дворик наподобие разграфленной бумаги. Первый из нападавших лежал на спине совершенно неподвижно, устремив глаза вверх. Второй сидел ровно, вытянув перед собой ноги, рядом лежал выпавший из руки кинжал. Обеими руками он закрывал маленькую рану на груди, устремив взгляд на булыжники между собой и принцем. Кажется, он икал. Орамен не знал, что делать. Мысли его путались, а потому он шагнул вперед и выстрелил сидящему в голову. Тот упал так, будто сам придал себе ускорение, решив, что гравитации недостаточно. Орамен почти не слышал удара о камни — в ушах у него звенело.

Больше вокруг никого не было. Орамен тоже сел, чтобы не упасть. После грохота двор казался очень тихим.

— Тоув? — сказал он.

Тоув перестал шевелиться. Линии между булыжниками постепенно краснели — кровь уже дошла до вытянутых ног Орамена. Он отодвинул их, чтобы не замочиться, и дрожь прошла по его телу. До него доносился шум, который он принял за звуки все той же потасовки в таверне.

— Тоув? — повторил он.

В этом ярком, солнечном месте было на удивление холодно.

Во дворе стали собираться люди.

* * *

Делдейны выкопали на всей своей территории множество каналов и широких, наполненных водой рвов, чтобы замедлить наступление сарлских наземных частей. Но на выбранном сарлами направлении атаки, определявшемся местонахождением башни, по которой они спустились, лежало только одно такое препятствие. Они уже отбили массированную атаку пехотинцев и гренадеров на каудах и лиджах — вскоре после того, как их застала ночь неподалеку от Иллсипина. Делдейны атаковали в боевом порядке, но в конце концов бежали (те, кто мог бежать) сломя голову. Сражались они храбро, а храбрее всех — гренадеры, которые нанесли немалый ущерб вражеской технике и войскам, особенно когда взорвалась емкость с роазорилом. Но делдейны ничего не могли противопоставить массированной стрельбе с земли: медлительные животные со всадниками становились легкой добычей для пехоты, как плотная стая птиц — для охотника.

Пока делдейнские летуны не обратились в беспорядочное бегство, воздушные силы сарлов большей частью следовали в арьергарде. Теперь они бросились вслед за противником, изматывая его солдат, добивая, расстреливая прямо в воздухе, если те оказывались слишком храбры или глупы. Армия привела себя в порядок и продолжила наступление по пути, усеянному трупами людей и крылатых животных. По подсчетам тила Лоэспа, на каждого погибшего сарла приходилось не менее дюжины убитых врагов.

В одном месте им попалась груда переломанных костей, сочащихся хрящей и остатков кожистых крыльев, а среди всего этого — еще живой наездник. Тил Лоэсп сам заметил движение, когда его штабная машина проезжала мимо, приказал остановиться и отделить тяжелораненого летуна от мертвого животного. И хотя никто не проявлял намеренной грубости, делдейн от невыносимой боли испускал громкие крики. Летуна подняли на борт и посадили на носилки в задней части открытого автомобиля, где им занялся доктор. Одновременно переводчик принялся расспрашивать его о боевом духе и численности оставшихся сил Делдейна. Солдат, чувствуя, что его рана смертельна, нашел в себе силы оттолкнуть доктора и перед смертью плюнуть переводчику в лицо. Лоэсп приказал без церемоний сбросить тело с машины.

* * *

Огромная долина тянулась до самого горизонта во всех направлениях. Слева от них, километрах в двадцати, протекал Сульпитин. Наконец они добрались до широкого канала — последнего оборонительного рубежа между ними и областью, в которой находился Рассель, столица делдейнов. На голубом, слишком голубом небе стояли высокие розоватые облака. Делдейны оставили на дальнем от столицы берегу кое-какие сухопутные силы, но большая их часть за ночь резво переправилась на лодках обратно. Траншеи у делдейнов были неглубокие и без брустверов, а берега плохо сооруженного канала постоянно осыпались, оставляя по всей его длине песчаные отмели. Вода так или иначе уходила, и только дополнительный питающий канал и поспешно сооруженный водоотвод вверх по течению Сульпитина обеспечивали наполнение этой импровизированной водной преграды. Но сарлские саперы уничтожили их этим утром, и вода вернулась в главную реку или просто ушла в пески.

С другой стороны канала велся беспорядочный артиллерийский огонь. Но орудия стояли далеко от берега, и получались сплошь недолеты, да и наводки, казалось, не было. Сарлы главенствовали в воздухе, и ни один делдейнский летун не поднялся с земли, чтобы встретить их патрули, разведчиков и наводчиков. Артиллерия сарлов большей частью была еще на подходе, и первые батареи только начинали пристреливаться, пытаясь нащупать дальность. Тил Лоэсп с биноклем стоял на невысокой песчаной берме, прислушиваясь к звуку разрывов. Пушки бухали часто, почти ритмично, словно стреляла рота хорошо обученных солдат, хотя пушечные выстрелы звучали глуше. Подобные частота и регулярность были хорошим знаком. Наводчики летали в своих квадратах, поворачивались, закладывали виражи, подавали оптические сигналы, корректируя стрельбу. Места падения снарядов на другой стороне определялись по далеким облачкам песка и медленно плывущей пыли.

Появился Уэрребер на своем паровике, выпрыгнул из машины и поздоровался с некоторыми офицерами из штаба тила Лоэспа, держась на уважительно-почтительном расстоянии от их начальника, а потом, печатая шаг, подошел к нему.

— Вопрос вот в чем, — резко сказал он. — Мы ждем, пока вода спадет, или же атакуем немедленно?

— А когда она спадет в достаточной мере? — спросил тил Лоэсп.

— Возможно, до начала следующей короткой ночи, когда зайдет Узретин. Ночь будет совсем короткой — всего три часа.

Потом восходит Трескер. Инженеры клянутся, что успеют к этому времени. Отдельные участки русла могут остаться заиленными. Кое-где канал можно перейти вброд уже сейчас.

— А мы в состоянии выявить, где какие участки?

— Мы пытаемся. — Фельдмаршал кивнул, указывая на особенно крупного кауда с двумя всадниками, который низко летел над отступающими водами. — Вот один из инженеров — он осматривает местность сверху. Большинство их считает, что нужно дождаться восхода Трескера. Это благоразумно. Даже если нам удастся найти сейчас несколько сухих мест, атакующие части будут слишком скученны и уязвимы. Лучше наступать широким фронтом.

— Но разве не выгоднее начать наступление как можно скорее? — спросил тил Лоэсп. — Если все наши силы готовы, я думаю, нам следует это сделать.

— Возможно. Похоже, у них маловато людей на том берегу, хотя у нас есть сообщения о множестве дорог и подходов. Не исключено, что они там. И глубоко зарылись в землю.

— А рвы по эту сторону — они ведь примитивные и неглубокие?

— Да. Но это вовсе не означает, что на другой стороне так же. Может, они оставили рвы в таком виде, чтобы ввести нас в заблуждение.

— Я думаю, мы слишком уж осторожны, — сказал тил Лоэсп. — Чем дольше мы ждем, тем больше у них времени, чтобы собрать наличные силы.

— Но и наши подкрепления тоже подтягиваются. А если будут подходить части противника, мы заметим. Но пока разведчики ни о чем таком не сообщают. Впрочем, туман от Водопада слишком густой, и дальше тридцати километров мы ничего не видим. Речные туманы, возможно, позднее ухудшат видимость и здесь, особенно ранним утром Трескера. Но мы сможем воспользоваться этим к своей выгоде.

— Я считаю, что мы должны атаковать сейчас.

— Если у них достаточно войск, — Уэрребер кивнул на противоположный берег, — то немедленная атака может стоить нам проигрыша войны.

— Вы слишком осторожны, Уэрребер. Они сломлены. Мы должны воспользоваться взятым темпом. Даже если они хорошо подготовлены и временно отбросят нас, война не будет проиграна. Сейчас даже на земле противника мы можем позволить себе большие потери, чем он.

— К чему такая спешка? К чему вообще нести потери? Всю ночь мы будем вести непрерывный артобстрел, а к утру бросим в наступление подавляющие силы и легко их сломим. Людям и технике так или иначе нужен отдых, тил Лоэсп. Атаковать с ходу — безрассудство, велик риск больших потерь. Мы можем отразить любую их атаку, но только в том случае, если наши силы не будут рассеяны.

— И однако, чтобы не терять темпа — пусть даже на том берегу придется остановиться и перевести дыхание, — мы предпримем атаку, как только выявим пригодные для переправы места.

Уэрребер распрямил плечи и вытянулся во весь рост, глядя на тила Лоэспа поверх своего громадного крючковатого носа.

— Я вас не понимаю, тил Лоэсп. Сначала вы даете им отсрочку, выбрав этот обходной маршрут, а потом заставляете нас мчаться быстрее лиджа.

— Таким образом я сохраняю баланс.

Фельдмаршал холодно посмотрел на него.

— Я не советую вам проводить эту атаку, тил Лоэсп.

— Я понял. — Тил Лоэсп ехидно улыбнулся. — И тем не менее.

Уэрребер бросил взгляд на бескрайнюю равнину сверкающего песка, на водную рябь у другого берега и вздохнул.

— Как угодно, ваше превосходительство, — сказал он, чуть поклонился, повернулся и пошел прочь.

— Минуточку, фельдмаршал.

Уэрребер повернулся и посмотрел на него хмурым взглядом.

— Пленных не брать, — велел тил Лоэсп. — Кроме нескольких — для допроса.

Уэрребер смотрел на него несколько мгновений, потом чуть заметно поклонился и вновь отвернулся.

* * *

— И вы не убивали прежде? — спросил Фантиль.

— Конечно нет!

— И никогда не пускали кровь, не участвовали в драках?

Орамен покачал головой.

— Да я и к мечу никогда не прикасался. О пистолете уже не говорю. Отец не хотел, чтобы я становился воином. Эту судьбу он готовил Элиму. В запасе был Фербин, хотя и мало подходил для этого — наверное, потому, что отец целиком сосредоточился на Элиме. Отец чувствовал, что Фербин разложился, прошел путь от зрелости до гнилости еще до того, как окончательно стал мужчиной. Я был слишком юн для бойца, когда отец отводил для нас роли и планировал будущее. Предполагалось, что я стану ученым, мыслителем, аналитиком, футурологом.

Орамен фыркнул. Фантиль налил еще немного холодного, сладкого вина в его хрустальный бокал. Они сидели в личных апартаментах секретаря двора. Орамен не знал, с кем поговорить после покушения. Постепенно его мысли обратились к Фантилю.

— Значит, вы повели себя на редкость умело, так? — сказал Фантиль. — Многие мужчины, считающие себя храбрецами, в подобных случаях проявляют трусость.

— Сударь, вы что — не слышали? Я чуть сознание не потерял. Мне пришлось сесть, чтобы не упасть. И потом, у меня был пистолет. Иначе я бы не сидел сейчас с вами. И не смог бы даже защитить себя, как подобает благородному человеку.

— Орамен, — мягко сказал Фантиль, — вы все еще молоды. И потом, вы ведь не забыли вооружиться. Благоразумное решение, не правда ли?

— Оказалось, что благоразумное. — Орамен приложился к бокалу.

— Тех, кто напал на вас, не особенно заботил этикет.

— Вот уж точно. Я так думаю, они предпочли нож пистолету только потому, что выстрелы разнеслись бы на полгорода. Если, конечно, нападавшие не были голубых кровей, — ухмыльнулся Орамен. — Такие презирают пистолеты, считая достойным оружием лишь клинок. Хотя, кажется, на охоте ружье сейчас используют в любом захолустье.

— И они убили вашего лучшего друга.

— Да, Тоува... Зарезали. Он был очень удивлен, — с горечью сказал Орамен. На его лбу появилась морщинка. — Очень удивлен... — задумчиво повторил он.

— Не вините себя, — сказал Фантиль, и тут пришел его черед хмурить лоб. — Что?

Орамен покачал головой.

— Просто вспомнил, как Тоув сказал «Не меня», когда... — Он отер рукой лицо. — И до того, у двери... — Несколько мгновений он смотрел в потолок, потом решительно тряхнул головой. — Нет. Что я говорю? Он был моим лучшим другом. Он не мог. — Его пробрала дрожь. — Какое несчастье — человек умирает, спасая меня, а я еще обвиняю его.

И принц снова приложился к бокалу.

— Полегче, молодой человек. — Фантиль с улыбкой кивнул на бокал.

Орамен тоже посмотрел на бокал, желая что-то возразить, но потом поставил его на стол между собой и Фантилем.

— Это я виноват, Фантиль, — сказал он. — Я пропустил Тоува перед собой там, у двери, и сделал глупость — прикончил того, которого ранил в грудь. А так можно было бы узнать, кто их подослал.

— Думаете, кто-то их подослал?

— Вряд ли они караулили у двери, ожидая первого встречного, чтобы его ограбить.

— Тогда кто же?

— Не знаю. Я размышлял над этим, но понял, что подозреваемых чертовски много.

— Кто они?

Орамен посмотрел на собеседника.

— Те, о ком вы подумали.

Фантиль выдержал взгляд принца и кивнул.

— Да-да. Но кто именно?

Орамен покачал головой.

— Делдейнские шпионы, республиканцы, радикальные парламентарии, семья, когда-то заимевшая зуб против королевской фамилии, обанкротившийся букмекер, который принял меня за Фербина. Кто знает? Или даже анархисты... хотя они, похоже, больше существуют в голове их непримиримых противников.

— Кто больше всего выигрывает в случае вашей смерти? — поинтересовался Фантиль.

Орамен пожал плечами.

— Рассуждая строго логично, наверное, тил Лоэсп. — Он посмотрел на секретаря, который встретил его взгляд с привычно-безучастным выражением. Орамен снова покачал головой. — Да, я о нем подумал, но если не доверять ему, кому тогда доверять? Вам, Харн, Тоуву — да примет МирБог его душу — всем. — Орамен сложил пальцы в кулак и ударил ближайшую подушку. — Зачем я убил того раненого? Нужно было оставить его в живых! — Он уставился на секретаря. — Уж я бы сам вытащил правду из этого пса — хоть клещами, хоть раскаленным железом.

Фантиль на мгновение отвел взгляд.

— Ваш отец чурался подобных методов. И прибегал к ним лишь в самых крайних случаях.

— Что ж, — сконфуженно проговорил Орамен, — я полагаю, таких... вещей следует избегать. Лучше их... поручать кому-нибудь.

— Нет, — сказал Фантиль. — Он мог при этом присутствовать, да... Но это единственное, насколько мне известно, что вызывало у него тошноту.

— Да, конечно, — сказал Орамен с внезапным смущением. — Честно говоря, сомневаюсь, что я смог бы это сделать. Я бы упал в обморок. Или убежал. Точно-точно.

Он снова наполнил свой бокал и снова поставил его.

— Вампонадобится новый конюший, принц, — сказал Фантиль, явно желая сменить тему. — У верен, вам его скоро подберут.

— Наверняка это сделает экзалтин Часк, — сказал Орамен. — Тил Лоэсп оставил меня на его «попечение», пока сам отсутствует. — Он покачал головой.

— Пожалуй. Однако позвольте подать идею. Предложите экзалтину человека, выбранного вами.

— Но кого? — Орамен посмотрел на секретаря. — У вас есть какие-то соображения?

— Есть, ваше высочество. Граф Дроффо. Он молод, но умен, серьезен и надежен, предан вашему покойному отцу и королевской фамилии. А кроме того, он лишь недавно появился в Пурле и — как бы это сказать? — не полностью заражен цинизмом двора.

Орамен задержал взгляд на Фантиле.

— Дроффо. Да. Я помню его со дня смерти отца.

— И к тому же, ваше высочество, пора вам обзавестись собственным преданным слугой.

— Прекрасно, организуйте и это, пожалуйста. — Орамен пожал плечами. — Должен ведь я кому-то верить, секретарь двора. Я решил верить вам. — Принц допил свой бокал. — Вот сейчас я верю, что вы наполните мой бокал, — хихикнул он.

* * *

Битва на канале не стала ни катастрофой, как опасался Уэрребер, ни легкой прогулкой, как полагал тил Лоэсп. Они потеряли больше техники и людей, чем — по представлениям фельдмаршала — требовалось для переправы на другую сторону, где пришлось остановиться, перегруппироваться и дождаться обозов. На это ушло не меньше времени, чем если бы они дождались рассвета и атаковали по широкому фронту после интенсивной ночной артподготовки и, возможно, под прикрытием утреннего тумана. Вместо этого они наступали тремя клиньями по трем длинным бродам со стоячей водой и влажными песками — и при такой концентрации живой силы понесли немалые потери от пулеметного огня и мин, вылетавших из замаскированных, глубоко вкопанных в землю минометов.

Однако сражение они выиграли, заплатив убитыми и ранеными солдатами за сэкономленные снаряды. Уэрребер считал это позорной, возмутительной сделкой — ведь не было нужды спешить с атакой. Тил Лоэсп считал такую сделку приемлемой.

Фельдмаршал утешал себя мыслью, что от приказа до его исполнения довольно далеко. Зная о приказе «пленных не брать», многие военные предпочитали разоружать захваченных делдейнов и отпускать на все четыре стороны. Уэрребер закрывал глаза на такие нарушения дисциплины.

У него произошла еще одна стычка с тилом Лоэспом — по поводу разделения армии. Регент хотел послать изрядную часть войска для захвата колонии Хьенг-жар, а фельдмаршал полагал, что нужно собрать все силы в кулак для атаки на столицу, где сосредоточились оставшиеся части делдейнов. Последнее слово опять осталось за регентом.

Уменьшенная армия, разделившись на три части, вновь растянулась в походную колонну. Отныне целью был штурм делдейнской столицы.

15. «СОТЫЙ ИДИОТ»

Увидев рыцарей Воллирда и Баэрта, Фербин сразу же понял, что эти двое посланы убить его. Он прекрасно знал их. Рыцари охраняли изнутри дверь помещения, в котором расправлялись с его отцом, — стояли и смотрели, как тил Лоэсп жестоко убивает их короля. Того, что покороче, пошире в плечах, помощнее, звали Баэртом — именно его тогда узнал Фербин. Другой, повыше и потоньше, — Воллирд — слыл ближайшим соратником тила Лоэспа. Фербин был полностью уверен, что именно Воллирд стоял по другую сторону дверного проема, хотя Фербин и не разглядел его лица.

— Господа, — сказал Воллирд, едва кивая и ехидно улыбаясь.

Баэрт — тот, что покороче и пошире в плечах, — не произнес ни слова.

Эта парочка появилась в просторном переполненном зале, располагавшемся у выхода из башни, откуда только что вывели Фербина и Холса. Окт продолжал требовать документы, пытаясь объяснить, почему Фербин и Холс не могут увидеть нарисцинского великого замерина. Двух рыцарей сопровождал нарисцин в сверкающем экзоскелете из золота и драгоценных камней. На рыцарях были гетры и длинные мундиры под плащами, а на поясе — мечи в ножнах и кобуры.

Фербин не ответил — просто смотрел на рыцарей, навсегда фиксируя в своей памяти их лица. Он чувствовал, как начинает дрожать, как учащается его пульс, как из самого нутра ползет холодок. Фербин разозлился на предательское тело и попытался расслабиться, дышать ровно, всем своим видом демонстрировать полнейшую естественность.

— А вы, господа, — спросил Холс, не снимая пальцев с рукояти длинного ножа, — вы кто такие будете?

— Документы прошу, — безнадежным голосом сказал окт рядом с Холсом и Фербином.

Рыцарь — тот, что повыше, — посмотрел на Фербина и сказал:

— Будьте так добры, сообщите вашему слуге, что мы не отвечаем щенкам в присутствии их хозяев.

— Мой слуга — человек чести и достоинства, — сказал Фербин, стараясь говорить ровным голосом. — Он может разговаривать с вами на любой манер, как сочтет нужным, а вы, клянусь господом, должны быть благодарны даже за малейшую обходительность, какой он удостоит вас, ведь вы не заслуживаете и капли ее. Я бы на вашем месте не отказывался и от крошечной частицы внимания, потому что, поверьте мне, настают суровые времена.

На лице невысокого появилось свирепое выражение, рука его потянулась к мечу. Во рту у Фербина пересохло; он ясно понимал, насколько противник превосходит их в вооружении. Рыцарь повыше, казалось, был удивлен и немного уязвлен.

— Ваше высочество, эти слова несправедливы по отношению к тем, кто желает вам только добра.

— Кажется, я знаю, какого рода добра вы нам желаете. Но я намерен избегать ваших любезностей.

— Ваше высочество, — высокий снисходительно улыбнулся, — нас послал нынешний законный правитель нашего общего отечества. Он желает вам только блага и хочет оказать помощь в вашем путешествии. Я сожалею о недопонимании, которое заставило плохо о нас подумать еще до того, как мы с вами были представлены друг другу. Меня зовут Воллирд из Сурньера. Я рыцарь двора. Мой товарищ — Баэрт из Харвина, удостоенный такой же чести. — Воллирд чуть повернулся и указал на невысокого, не отрывая взгляда от лица Фербина. — Мы здесь, чтобы служить вам, мой добрый господин. Умоляю вас, воздайте нам должное, хотя бы по той причине, что здесь, на глазах у наших иноземных друзей, мы можем повредить репутации всего нашего народа, если покажемся вздорными или раздражительными.

Воллирд махнул в сторону окта и нарисцина, блестящих и неподвижных. Взгляд его по-прежнему был устремлен на Фербина.

— Если вы здесь, чтобы служить мне, — ответил Фербин, — немедленно оставьте нас и передайте послание от меня вашему господину, который есть не законный правитель, а всего лишь куча дерьма, если не хуже. Послание будет таким: «Я уезжаю лишь для того, чтобы вернуться, а когда вернусь, он получит столько же почета и уважения, сколько проявил к моему отцу в миг его смерти».

Кончик темной брови Воллирда чуть-чуть — едва заметно — дернулся, что говорило об удивлении: знак еле видный, но Фербин был рад обнаружить даже такой. Он знал, что мог бы сказать и больше, но также знал с какой-то фантастической уверенностью, что эти слова нужно приберечь на потом. Возможно, когда-нибудь новые откровения, подробности навсегда запечатленной в его памяти сцены в полуразрушенной фабрике смогут принести ему огромную пользу, а не просто выведут из равновесия этих двоих.

Воллирд помолчал, потом улыбнулся и сказал:

— Ваше высочество, мы все еще не понимаем друг друга. Мы здесь, чтобы помочь вам, проводить вас отсюда. Таково наше искреннее желание, таков отданный нам строгий приказ. — Он широко улыбнулся и добродушно развел руки. — Мы желаем лишь одного — проводить вас. Вы покинули свою землю и свой уровень в спешке, без предупреждения, и мы только хотим помочь вам проделать путешествие, на которое вы решились. Не стоит спорить.

— Мы хотим разного... — начал было Фербин, но тут коротышка Баэрт, который последние минуты усиленно хмурился, сказал вполголоса, словно обращаясь к самому себе:

— Хватит болтать. Сейчас узнаешь, чем это пахнет, сучий потрох.

Он выхватил меч и сделал выпад в сторону Фербина. Тот начал отступать, а Холс выступил вперед, левой рукой как бы отодвигая Фербина назад. Правая его рука, описав полукруг, выхватила короткий нож, метнула его и...

Одна из конечностей нарисцина ухватила летящий нож совсем рядом с телом Баэрта, а другая нога вытянулась перед ним. Рыцарь распростерся перед Холсом, который ударил каблуком по запястью упавшего и вывернул меч из хрустнувшей руки. Баэрт вскрикнул от боли. Воллирд потащил свой пистолет.

— Прекратить! — сказал нарисцин. — Прекратить! — повторил он, когда Холс одной рукой попытался заколоть распростертого рыцаря, а другой — выхватить пистолет.

Меч был выбит из его руки октом, а нарисцин развернулся и с резким вздохом вышиб пистолет из пальцев Воллирда. Пистолет и меч, лязгая, покатились в разные стороны.

— Прекратить враждебные действия, — сказал окт. — Неподобающее поведение.

Холс стоял и глядел на восьминогого иноземца, тряся правой рукой и дуя на нее так, словно хотел согреть. Он переставил ногу, которой сломал запястье рыцаря, на его шею и теперь давил на нее чуть не всем своим весом. Воллирд тоже тряс правой рукой и бранился.

Фербин наблюдал за происходящим с удивительной отстраненностью, стоя в стороне и не двигаясь, отмечая, кто что делает и где находится чье оружие. Оказалось, он абсолютно четко представлял, где сейчас оба пистолета: один — на полу, другой — все еще в кобуре Баэрта.

С потолка опустился аппарат, похожий на громоздкого нарисцина во всем блеске его разноцветных наград.

— В общественных местах драки запрещены, — громко сказал аппарат по-сарлски — со странным акцентом, но вполне разборчиво. — Я забираю все оружие, находящееся в зоне видимости. Сопротивление повлечет за собой физическую кару, вплоть до приведения в беспамятство и смерти. — Аппарат подобрал меч, а затем пистолет, с присвистом двигаясь по воздуху. Нарисцин протянул ему длинный нож Холса. — Спасибо, — поблагодарил аппарат и вытащил из кобуры пистолет Баэрта, все еще распростертого на полу под пятой Холса.

Изо рта копии нарисцина стало вырываться бульканье. Машина вытащила еще один пистолет, поменьше, из сапога лежащего рыцаря и нашла у него в мундире кинжал и два небольших метательных ножа. У Воллирда, который с гримасой боли нянчил свою правую руку, аппарат отнял меч, длинный нож и кусок провода с деревянными ручками на концах.

— Все нелегальное оружие в зоне видимости изъято, — провозгласила машина.

Фербин обратил внимание, что на почтительном расстоянии собралась небольшая толпа иноземцев — или машин? — и смотрит на них. Аппарат, собравший все оружие, сообщил:

— Ментор нарисцинов по связям с варварами Чилк, здесь присутствующий, принимает на себя условное руководство ситуацией до прибытия надлежащих властей. Все вовлеченные тем временем остаются в прежних позах под моим наблюдением. Невыполнение этого требования повлечет за собой физическую кару, вплоть до приведения в беспамятство и смерти.

Последовала пауза.

— Документы? — обратился окт к Фербину.

— Да подавись ты своими документами! — сказал тот, вытаскивая бумаги из кармана.

Он хотел бросить их в машину, но не стал — вдруг парящий над ними аппарат сочтет это актом насилия?

* * *

— Итак, — сказал сверкающий нарисцин, медленно кружа на расстоянии метра в два и на метр выше их голов, — вы утверждаете, что являетесь сарлским принцем с Восьмого.

— Так и есть, — сухо ответил Фербин.

Они с Холсом стояли в громадном, чуть подсвеченном зеленым помещении, похожем на пещеру. Стены были в основном из необработанного камня. Фербин счел это совершенно неподобающим для столь высокоразвитой — вроде бы — цивилизации. Весь комплекс располагался глубоко внутри утеса — части гигантской скальной пирамиды, посреди колоссального круглого озера, в нескольких минутах лёта от зала, куда они прибыли в самом начале. После того как Воллирда и Баэрта увели, видимо признав их виновными без долгих и нудных формальностей (Воллирд выразил по этому поводу довольно громкий протест), Фербин спросил одну из полицейских машин, нельзя ли поговорить с представителем власти. После экранных переговоров на расстоянии с какими-то персонами, по виду — нарисцинами, принца с Холсом доставили сюда.

Нарисцинский офицер, представленный как действующий кратер-замерин Альвейал Гиргетиони, помещался внутри скелетообразной брони, как и нарисцин, сопровождавший Воллирда и Баэрта. Казалось, ему нравится парить вокруг людей, с которыми он разговаривал, и выше их, вынуждая собеседников крутить головами, чтобы вежливо держать его в поле зрения. Чуть вдалеке другие нарисцины совершали какие-то непонятные действия с люльками, ремнями и отверстиями в земле, наполненными чем-то вроде ртути.

— Эта королевская семья, — продолжил действующий кратер-замерин, — является правящей династией вашего народа и властные должности переходят по наследству. Верно?

Фербин пораскинул мозгами и посмотрел на Холса, который недоуменно пожал плечами.

— Да, — не очень уверенно ответил Фербин.

— И вы заявляете, что были свидетелем преступления на вашем уровне?

— Самого омерзительного и позорного преступления, ваше превосходительство, — подтвердил принц.

— Но вы не желаете разобраться с этим делом на вашем собственном уровне, невзирая на тот факт, что, по вашему же заявлению, являетесь законным правителем, то есть верховным главой исполнительной власти этого государства.

— Я не в состоянии, ваше превосходительство. При малейшей попытке меня убьют, как два этих рыцаря пытались убить меня сегодня.

— Значит, вы ищете справедливости... где?

— Моя сестра связана с империей, известной под названием Культура. Возможно, мне удастся получить помощь там.

— Вы собираетесь отправиться в какую-нибудь часть космоса, на корабль или аванпост, принадлежащий Культуре?

— Прежде всего мы намеревались найти человека по имени Ксайд Хирлис — насколько нам известно, друга нарисцинов. Он знал моего покойного отца, знает меня и все еще испытывает — я надеюсь и верю в это — симпатии к моей семье, королевству и народу. Возможно, он захочет помочь мне в моей справедливой борьбе. Если даже он не сможет посодействовать нам напрямую, то, уверен, будет ходатайствовать за меня перед той частью Культуры, что называется Особыми Обстоятельствами, к которым принадлежит моя сестра. Через него я обращусь к ним и попрошу помощи.

Нарисцин замер в воздухе.

— Особые Обстоятельства? — переспросил он.

— Да-да, — подтвердил Фербин.

— Понятно.

Нарисцин вновь принялся молча фланировать в странно пахнущем воздухе. Два человека терпеливо ждали, крутя головами вслед за описывающим круги существом.

— Кроме того, — добавил принц, — крайне важно доставить послание моему брату Орамену, который сейчас является принцем-регентом. Это необходимо сделать в полнейшей тайне. Однако если бы такое было возможно... надеюсь, всемогущие нарисцины не сочтут, что это ниже их достоинства...

— Думаю, невозможно, — ответил нарисцин.

— Что? Почему?

— Это не наша сфера.

— Почему?

Альвейал Гиргетиони снова замер в воздухе.

— Это вне нашей компетенции.

— Я даже не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Фербин. — Разве не надо предупреждать человека, которому грозит смертельная опасность? Ведь это...

— Господин Фербин...

— Прошу вас называть меня «принц».

— Принц Фербин, — нарисцин возобновил свое неторопливое круговое движение, — существуют правила, подлежащие соблюдению в таких случаях. У нас нет ни права, ни долга вмешиваться в дела развивающихся подопечных. Мы лишь следим за общим направлением, в рамках которого виды наподобие вашего могут достигнуть зрелости, двигаясь по пути прогресса в соответствии с их собственной шкалой развития. Мы здесь не для того, чтобы навязывать кому-то такую шкалу, ускорять или замедлять подобное продвижение. Мы всего лишь поддерживаем общую целостность такого образования, как Сурсамен. Ваша судьба должна оставаться вашей судьбой и, в определенном смысле, пребывать в ваших собственных руках. Мы же, как было сказано, следим за средой в целом, иными словами, за пустотелом Сурсаменом, защищая его любезных обитателей от неподобающего и несанкционированного вмешательства, включая — обращаю на это ваше внимание — хоть бы даже и наше собственное.

— Значит, вы отказываетесь предупредить молодого человека о грозящей ему смертельной опасности? Или передать скорбящей матери, что ее сын жив, когда она оплакивает умершего мужа и вдобавок сына?

— Верно.

— Вы понимаете, что это означает? — спросил Фербин. — Может быть, меня неправильно переводят? Мой брат может умереть. И очень скоро. Он в любом случае умрет до достижения совершеннолетия, когда сможет вступить на престол. Это бесспорно. Он обречен.

— Любая смерть прискорбна, — сказал действующий кратер-замерин.

— Это малоутешительно, ваше превосходительство.

— Утешение не входит в мои функции. Мой долг — констатировать факты.

— Эти факты открывают печальную истину — цинизм и самодовольство перед лицом беспредельного зла.

— Возможно, вам это представляется так. Но факт остается фактом, мне не позволено вмешиваться.

— И что — нет никого, кто мог бы нам помочь? Если мы примем ваш отказ, то неужели на поверхности или где-то еще нет никого другого?

— Не могу сказать. Мне такие неизвестны.

— Понятно, — пробормотал Фербин. — И могу ли я... мы... улететь?

— С Сурсамена? Да, конечно, можете.

— И претворить в жизнь наш план — найти Ксайда Хирлиса и мою сестру?

— Можете.

— При нас нет денег, чтобы заплатить за пролет, — сказал Фербин. — Но, вернувшись...

— Что? А, понимаю. В таких случаях деньги не требуются. Вы можете путешествовать бесплатно.

— Я оплачу, — твердо сказал Фербин. — Просто я не могу сделать это немедленно. Но вы можете поверить мне на слово.

— Да-да. Хорошо. Возможно, в качестве культурного дара, если вы настаиваете.

— Хочу также обратить ваше внимание, — сказал Фербин, показывая на себя и Холса, — мы не имеем ничего, кроме того, что на нас.

— Существуют системы и институты для помощи нуждающимся путешественникам, — сказал офицер. — Вы не улетите без необходимого. Я распоряжусь, чтобы вам его предоставили.

— Спасибо. И опять же щедрое вознаграждение не заставит себя ждать, когда я вступлю во владение тем, что принадлежит мне по праву.

— Премного благодарен, — сказал Альвейал Гиргетиони. — А теперь, если вы меня извините...

* * *

Баенг-йон был типичным сурсаменским кратером — с собственной водой и атмосферой в виде газовой смеси, приемлемой для большинства дышащих кислородом, включая нарисцинов, почти всех пангуманоидов и множество водных видов. Как и большинство других кратеров, он был покрыт разветвленной сетью широких, глубоких каналов, больших и малых озер и других открытых и закрытых водоемов, обеспечивавших жизненное пространство и водные пути для акважителей.

Фербин выглянул из высокого окна в громадном здании-утесе, нависавшем над бухтой широкого озера. Кое-где виднелись холмы с крутыми склонами, вдающиеся в воду скалы и усеянные валунами поля, но в основном — трава, деревья и высокие причудливые здания. Повсюду стояли нелепые обелиски и пилоны — возможно, произведения искусства; почти везде были видны отрезки и петли искривленных прозрачных труб. Гигантский морской обитатель, окруженный стаей существ поменьше (каждое — раза в два больше человека), безмятежно плыл по одному из этих проходов между кричаще красочных зданий, затем мимо какого-то беспарового наземного транспорта, а потом нырнул в широкую чашу и исчез под волнами среди судов экстравагантного вида.

Воздух то и дело прорезали нарисцины в сверкающей оснастке. Вдалеке, над отчаянно высокой и крутой грядой, составленной из крохотных зубчатых, неровных пиков, разнесенных на равные промежутки, медленно двигался воздушный корабль, похожий на морского монстра и размером с облако. И над всем этим сверкало пугающе яркое бирюзовое небо. Гряда явно была стеной кратера. Воздух внутри этой громадной чаши удерживался невидимым щитом. Ярким небо было потому, что громадная линза между солнцем и кратером фокусировала свет, как увеличительное стекло. Фербин подумал, что он не имеет никакого представления о большей части того, что видит. Почти все было до крайности необычным и чужим, и Фербин даже не мог сформулировать вопросы, чтобы получить нужные ответы. Но он подозревал, что если бы даже сумел спросить, то ответов не понял бы.

Холс вышел из своей комнаты, постучав в стену, перед тем как войти. Двери, открывшись, исчезли — убрались в стены, словно лепестки.

— Приличное место, — сказал он. — Правда, ваше высочество?

— Подойдет, — согласился Фербин.

Сюда их проводила одна из полицейских машин. Фербин изнемогал от усталости и, найдя то, что принял за кровать, заснул. Когда он пробудился часа два-три спустя, Холс рассматривал груду всякой всячины в третьей комнате — из пяти, выделенных им. Пока принц спал, другая машина доставила все это добро. Холс сообщил, что дверь в наружный коридор не заперта. Похоже, при желании они могли выходить по своим делам, хотя, подумал Холс, дел у них тут не было никаких.

Теперь у них были одежда и багаж. Холс обнаружил в главной комнате устройство для проецирования разных зрелищ. Представлений было столько, сколько страниц в книге, и они словно разыгрывались прямо в комнате, но все оказались исключительно непонятными. Когда Холс недовольно проворчал что-то на эту тему, с ним заговорила сама комната, спросив, не требуется ли перевод. Он отказался, но теперь остерегался говорить сам с собой.

Еще он обнаружил холодный ящик, набитый едой. Фербин вдруг почувствовал лютый голод, и они от души поели то, что смогли опознать.

— Ваше высочество, вас хочет видеть посетитель, — раздался вдруг приятный голос из ниоткуда, говоривший на сочном сарлском.

— Это говорит сама комната, — прошептал Холс принцу.

— А что за посетитель? — спросил Фербин.

— Мортанвельдка, генеральный директор Шоум из стратегической миссии Третичного Гулианского Столба. Родом из Миста во владении Т’лейш в Гавантильском Прайме, звезда Плайир.

— Мортанвельдка? — переспросил Фербин, цепляясь за чуть ли не единственное понятное слово.

— Она в десяти минутах и хочет знать, сможете ли вы ее принять, — сказал бестелесный голос.

— А чем именно она занимается? — поинтересовался Фербин.

— Генеральный директор в настоящее время — это высший ранг в системе всевидового управления на Сурсамене и главное официальное лицо мортанвельдов в данной галактической области. Она блюдет интересы мортанвельдов приблизительно в тридцати процентах объема Третичного Столба. На поверхности Сурсамена она в полуофициальном качестве, но вас хочет посетить как частное лицо.

— Представляет ли она для нас угрозу? — спросил Холс.

— Думаю, абсолютно никакой.

— Будьте добры сообщить директорствующему генералу, что мы рады ее видеть, — заключил Фербин.

* * *

За пять минут до прибытия генерального директора у дверей их апартаментов появилась пара странных шарообразных существ. Диаметр их составлял около большого шага, и каждое напоминало громадную сверкающую каплю воды с сотнями колючек внутри. Они сообщили, что они — передовая команда генерального директора Шоум, и крайне вежливо спросили на безупречном сарлском, нельзя ли осмотреть помещение. Холс разрешил. Фербин, словно громом пораженный, смотрел зрелище с иноземцами, которые то ли занимались любовью, то ли боролись, и почти не обратил внимания на визитеров.

Два мортанвельда вплыли в помещение, повисели в воздухе менее минуты, потом сообщили, что удовлетворены и все в порядке. Формальность, объяснили они с веселыми — как будто — нотками в голосе.

Холс был достаточно образован, чтобы знать: мортанвельды — водный вид. Он все еще обдумывал вопрос этикета — можно ли предложить таким существам выпивку, когда генеральный директор появилась собственной персоной и ее свита спустилась на пол. Фербин выключил иноземную порнографию и удостоил гостей своим вниманием. Его и генерального директора представили друг другу. Она и полдюжины сопровождающих разбрелись по комнате, отпуская восхищенные замечания относительно мебели и великолепного вида, потом сама генеральный директор (женского рода, как им сказали, хотя по внешнему виду Холс ничего такого определить бы не смог) предложила прокатиться на ее барке. Принц посмотрел на Холса, который пожал плечами.

— С удовольствием, мадам, — любезно ответил Фербин.

Минуту спустя сверху спустился громадный блиноподобный транспорт, поверхность его сверкала, как рыбья чешуя. Округлая открытая корма оказалась перед окном. Рама соскользнула вниз, и все взошли на борт.

Сквозь прозрачные стены и круги в полу принц с Холсом видели, как транспорт быстро поднимается. Скоро их взгляду предстало растянувшееся внизу обширное поселение, которое они только что покинули, потом — бескрайнее море, на берегу которого оно стояло, потом — другие моря и округлые заплаты зеленого и коричневого, а потом (пейзаж словно мигнул, когда они преодолели какой-то незримый барьер) — весь гигантский круг, пестревший синим, зеленым, коричневым и белым, с пятнами по краям: вероятно, то были фрагменты темной, почти безжизненной поверхности самого Сурсамена. Сквозь круги в потолке транспорта виднелись крохотные светлые точки. Холс решил, что это звезды пустого пространства. Он неловко повернулся — пришлось быстро сесть на один из выступов в полу, сделанных в форме сидений. Все они были чуть влажные.

— Принц Фербин, — сказала генеральный директор, указывая одной из колючек на удлиненное неглубокое сиденье вблизи носа (как показалось Фербину), на некотором удалении от остальных.

Фербин сел, а она разместилась рядом на чашеобразном сиденье. К принцу подплыл поднос, на котором стояли тарелочка с деликатесами, открытая бутыль с превосходным вином и стакан.

— Спасибо, — поблагодарил Фербин, наливая себе вина.

— Не за что. А теперь расскажите, что привело вас сюда.

Фербин поведал ей краткую версию своей истории. Даже по прошествии времени, повествуя о смерти отца, он чувствовал, как краска покрывает лицо, дыхание перехватывает, а внутри закипает ярость. Отпив вина, он продолжил рассказ.

Генеральный директор молчала до самого конца, потом сказала:

— Понятно. Так что же нам делать с вами, принц?

— Прежде всего, мадам, я должен передать своему младшему брату Орамену, что ему грозит смертельная опасность.

— Так. Что еще?

— Я буду вам признателен, если вы поможете мне найти нашего старого союзника Ксайда Хирлиса и, может быть, мою сестру.

— Надеюсь, мне удастся помочь вам в предстоящем путешествии, — ответила акважительница.

Ее слова не звучали как недвусмысленное «да». Фербин откашлялся.

— Я объяснил представителю нарисцинов, с которым встречался ранее, что заплачу за перелет, хотя в настоящий момент не в состоянии это сделать.

— Вопрос об оплате не стоит, дорогой принц. Насчет этого можете не беспокоиться.

— Я не беспокоюсь, мадам, — всего лишь хочу сказать, что не нуждаюсь в благотворительности. Я за все заплачу, не сомневайтесь.

— Хорошо, — сказала Шоум. Последовала небольшая пауза. — Значит, ваш отец мертв, убит этим самым тилом Лоэспом.

— Да, мадам.

— И вы законный король по праву рождения?

— Да.

— Как романтично!

— Моя благодарность за то, что вы так это чувствуете, безмерна, — сказал Фербин. Только теперь он понял, что даже не отдавал себе отчета в степени собственной светскости, которой успел-таки набраться. — Но самое насущное для меня сейчас — предупредить брата, что его жизни грозит опасность, если только уже не поздно.

— Так, — сказала мортанвельдка, — у меня есть новости, возможно, не дошедшие до вас.

— Правда? — Фербин подался вперед.

— Ваша матушка в добром здравии. Ваш брат Орамен жив и, похоже, процветает и быстро взрослеет при дворе. Вы считаетесь мертвым, хотя тил Лоэсп, конечно, знает, что это не так. Вы оклеветаны. Регент Мертис тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер командуют армией, которую стараниями октов опустили на уровень делдейнов. Сейчас она накануне решительного сражения с остатками разгромленной делдейнской армии, и наши аналитики убеждены, что победа будет на вашей стороне. Сомнения в таком исходе составляют всего три процента.

— У вас есть там шпионы, мадам?

— Нет. Просто информационный осмос.

Фербин наклонился к ней.

— Мадам, я должен передать послание младшему брату, но лишь будучи уверенным, что депешу не перехватят тил Лоэсп или его люди. Вы в силах помочь мне?

— Это не невозможно. Однако, без сомнения, противозаконно.

— Как так?

— Мы не должны проявлять столь пристального и... возрастающего внимания к вашим делам. Даже нарисцины не должны этого делать, а технически здесь за все отвечают они.

— А окты?

— Им, конечно, дозволяется ограниченное влияние — они ведь контролируют каналы доступа во внутренние области Сурсамена и в немалой степени отвечают за безопасность на нем. Правда, окты явно вышли за пределы своих полномочий, сотрудничая с сарлами, чтобы сначала обмануть делдейнов, а потом привести к почти неизбежному поражению. Аултридии в результате подали иск против октов в Менторский суд нарисцинов. Причины такого поведения октов все еще расследуются. Высказывается множество соображений, а следовательно, никто ничего толком не знает. Однако скажу прямо: мой вид осуществляет менторство над теми, кто менторствует над теми, кто менторствует над вашим народом. Многие ступени и уровни отделяют меня от права напрямую вмешиваться в ваши дела... Вы, принц, оказались невольной жертвой системы, созданной именно для того, чтобы помогать народам вроде сарлов. Эта система конструировалась десятки тысяч лет, чтобы максимально обеспечить естественный прогресс технологически малопродвинутых народов в контролируемой галактической среде, позволив обществам на абсолютно разных ступенях развития взаимодействовать друг с другом без случайного уничтожения или деморализации менее развитых участников. Она неплохо работала все это время, но, увы, иногда приводила к аномалиям или очевидным несправедливостям. Мне очень жаль.

«Сцена невелика, зато зрителей много». Фербин вспомнил отцовские слова, слушая монолог мортанвельдки. Но зрители оставались зрителями: им запрещалось выскакивать на сцену и принимать участие в происходящем. И если не считать колкостей, вызовов на поклоны и выкриков: «Смотри, сзади!» — они мало что могли изменить, не рискуя быть выкинутыми из театра.

— И вы не можете нарушать эти правила?

— Могу, принц. Мы с вами разговариваем на одном из моих судов, где я гарантирую конфиденциальность беседы и свободный обмен мнениями. Тем самым я уже нарушаю правило, касающееся законного взаимодействия между, скажем так, официальными лицами. Я могу вмешаться, но надо ли? Я не хочу сказать — приведите мне новые основания, я хочу сказать — верно ли я поступлю? Правила, нормы, условия и законы установлены не произвольно, а по веским причинам. Правильно ли с моей стороны будет их нарушать?

— Вы можете догадаться, что я об этом думаю, мадам. Я бы сказал, что жестокое и преступное убийство почтенного человека — короля, к которому все его подданные, кроме нескольких завистников, предателей, подлых убийц, питали любовь, — должно болью отозваться в сердце любого существа, сколько бы ступеней и уровней ни отделяли его от таких малозначительных созданий, как мы. Я надеюсь, нас всех объединяет любовь к справедливости и желание видеть зло наказанным, а добро — вознагражденным.

— Конечно, все именно так, — уступчиво сказала Шоум. — Но если заглядывать далеко в прошлое, придется признать, что в основе этих правил лежит как раз идея справедливости. Мы хотим быть справедливыми в отношении тех, кого опекаем, и тех, над кем менторствуем, а потому обычно отклоняем самое очевидное — то есть поспешное вмешательство. Можно вмешиваться и оказывать влияние в каждом случае, когда дела идут вовсе не так, как хочется любому порядочному и разумному существу. Однако при каждом таком воздействии, пусть оно совершено из лучших намерений, пусть оно законно и справедливо, если говорить о непосредственных результатах, мы незаметно, постепенно, но неизбежно лишаем тех, кому помогаем, всякой свободы и достоинства.

— Справедливость есть справедливость, мадам. А подлость и предательство останутся подлостью и предательством. Можно удалиться и потерять их из виду, но если снова приблизишься, то сразу узнаешь их и поймешь, какое это зло. Когда убивают простого человека, для него это конец, а для его семьи — катастрофа. И потом, если отвлечься от сострадания, последствия тут велики настолько, насколько важной он был фигурой. Когда убивают короля, вся история страны отклоняется от верного курса, и это совершенно иное дело. Отношение к такому злодейству красноречиво говорит о тех, кто знает о нем и имеет возможность покарать преступников, — и о тех, кто терпит их и покрывает. Это яркий урок для всех подданных, закладывающий большую часть их представлений о нравственности. Судьбы народов, всех философий, мадам, зависят от таких событий, и их не следует считать возней в собачьей будке.

Генеральный директор издала сухой трескучий звук, похожий на вздох.

— Может быть, с людьми дело обстоит иначе, мой дорогой принц, — сказала она печально, — но мы обнаружили, что недовоспитанный ребенок, столкнувшись с настоящей жизнью и набив себе шишек, учится на них. Правда, и тут можно обвинить родителей в нехватке смелости и ответственности. Ребенок с избытком воспитания всю жизнь проводит в клетке или вырывается из нее таким необузданным, распутным, исполненным неуправляемой энергии, что причиняет вред всем вокруг и обязательно — себе. Мы предпочитаем детей с недостатком воспитания: они лучше в дальней перспективе, хотя вначале им приходится труднее.

— Ничего не делать всегда легче. — Фербин не пытался скрыть горечь в своем голосе.

— Ничего не делать, когда невыносимо хочется сделать что-нибудь и когда у тебя есть все средства для этого, не легче — труднее. Легче становится, только если знать: ты ничего не делаешь для насильственного улучшения других.

Фербин глубоко вздохнул, медленно выдохнул. Потом он взглянул на ближайший прозрачный круг в полу. Внизу был виден еще один кратер — скользил под ними, как отливающий синевой желтовато-коричневый синяк, оставленный жизнью на темной, бесплодной поверхности Сурсамена. Постепенно кратер исчез, оставив только темное отсутствие невзрачного лика Сурсамена.

— Хорошо. Вы не поможете мне предупредить брата о смертельной опасности. Но вдруг вам удастся помочь мне по-иному, мадам?

— Безусловно. Мы можем направить вас к бывшему представителю Культуры и бывшему агенту Особых Обстоятельств Ксайду Хирлису и посодействовать со средствами передвижения.

— Значит, правда, что Ксайд Хирлис больше не принадлежит к Культуре?

— Мы так считаем. Когда имеешь дело с ОО, трудно в чем-либо быть уверенным.

— И он все еще в состоянии мне помочь?

— Вероятно. Не знаю. Я более или менее определенно могу помочь в первом вопросе — то есть найти его. В другой ситуации это было бы затруднено, потому что нарисцины строго его охраняют. Фактически он теперь работает на них. Даже когда Хирлис находился здесь, на Сурсамене, цели его были неясны. Нарисцины были за его присутствие здесь, мы — против, но именно мы поставили точку в этом деле, потребовав его удаления. Вероятно, это какой-то нарисцинский эксперимент, производимый по настоянию октов: проверка правил, связанных с передачей технологии менее развитым народам. Он немало дал сарлам, принц, хотя и действовал осторожно — только идеи и советы, никогда ничего материального. Второй вопрос заключается в том, чтобы убедить Хирлиса поговорить с вами. Но этим вы займетесь сами. Третий — в том, чтобы заручиться его поддержкой. И опять, боюсь, это ваша проблема.

— Что ж, — сказал Фербин, — удачу в эти дни мне выдают мелкими монетами, мадам. И все же я надеюсь, что благодарность буду отсчитывать крупными купюрами. Даже если вы не предложите мне ничего больше, я вам признателен. Мы в последнее время ждем, что все обернется против нас, поэтому даже простое безразличие наполняет нас радостью. Любая деятельная помощь, сколь угодно малая, кажется нам чем-то незаслуженным.

— Желаю успехов в поисках, принц.

— Спасибо.

— А вот и открытая вершина башни. Видите?

Фербин посмотрел вниз и увидел небольшую черную точку на темно-коричневой поверхности. Она была видна только потому, что вокруг царила темнота, — вблизи сияющего кратера точку никто не разглядел бы в разливе света.

— Темная точка?

— Да. Вы их знаете? Это вершина башни, ведущей вниз вплоть до самого машинного ядра, где обитает ваш бог.

— Правда?

Фербин никогда ничего подобного не слышал. Точка выглядела слишком маленькой. Было известно, что башни имеют форму конуса, но на поверхности их диаметр все же составлял около полутора километров. С другой стороны, они были довольно высокими — или казались такими из корабля генерального директора.

— Их немного, — сообщила она. — Не более шести из миллиона башен на любом пустотеле сконструированы таким образом.

— Я этого не знал. — Фербин посмотрел на маленькую черную крапинку, уплывающую прочь.

— Конечно, на поверхности имеются защитные механизмы, как и внутри башни, на всем ее протяжении. Случайный осколок или специально направленный снаряд не доберутся до низа, к тому же на уровне ядра есть двери и запорные системы. Однако смотреть в этот ствол — значит заглядывать сквозь двадцать одну тысячу километров вакуума в логово самого ксинтия.

— МирБога, — добавил Фербин.

Религия не особенно заботила принца, но странно было слышать от иноземки из Оптимы слова, подтверждающие существование бога, пусть она и употребляла его простое, пренебрежительное имя.

— Как бы там ни было, думаю, сейчас мы возвратимся к вашему обиталищу. Через полдня стартует корабль, который доставит вас к Ксайду Хирлису. Я устрою этот полет.

Фербин потерял из виду маленькую черную точку и снова перевел взгляд на мортанвельдку.

— Вы очень добры, мадам.

Окружающий вид резко накренился, словно опрокидываясь. Холс закрыл глаза и покачнулся, хотя и остался сидеть на месте. Поверхность вина в бокале принца даже не дрогнула.

— Ваша сестра, — сказала генеральный директор Фербину, который наблюдал, как наклоняется мир вокруг него.

— Моя сестра, — повторил тот.

— Ее зовут Серий Анаплиан.

— Ну да, похоже на то.

— Она тоже в Особых Обстоятельствах, дорогой принц.

— Несомненно. И что с того, мадам?

— Очень неплохие связи для одной семьи, тем более — для одного человека.

— Если это принесет мне пользу, я не откажусь и от малой их толики.

— Гм, мне пришло в голову, что, как бы далеко она ни находилась, сведения о вашем отце и о других недавних событиях на вашем уровне могли дойти до нее. Включая и известие о вашей предполагаемой смерти.

— Думаете, могли?

— Как я уже сказала, информационный осмос. Если говорить об информации, Культура крайне проницаема.

— Я вас не понимаю, мадам.

— Они слышат все.

* * *

Корабль нарисцинов под названием «Сотый идиот» и орбитальная транзитная станция расстыковались без сучка без задоринки — словно разделились руки влюбленных, подумал Холс.

Он наблюдал за всем этим на большом круглом экране в одном из пассажирских отсеков корабля. Кроме него, там никого не было. Холс хотел бы глядеть в настоящий иллюминатор, но такого на корабле не оказалось.

Трубы, порталы, разнообразные вытянутые коридоры всего лишь простились друг с другом и убрались, как в морозный день убирается в рукав кисть. Потом транзитная станция уменьшилась в размерах. Теперь было видно ее всю — трубчатую, шишковатую — и начало непомерно длинного кабеля, который связывал станцию с поверхностью Сурсамена. Все это происходило в тишине, не считая фонового скрежета — чего-то вроде нарисцинской музыки.

Холс смотрел на Сурсамен, который вспучивался темной формой на большом кругу экрана. Станция же быстро уменьшалась до размеров слишком маленьких, скоро ее уже было не разглядеть. Каким же пустотел был громадным и темным, пестрым и пятнистым с этими сверкающими кругами кратеров! Холс видел сейчас примерно четверть шара и различал около дюжины таких зон, сверкающих разными цветами радуги в зависимости от типа атмосферы. И как быстро шар уменьшался в размерах, сокращался, сжимался, словно уваривался!

Корабль удалялся. Транзитная станция уже исчезла. Теперь Холс видел весь Сурсамен — шар поместился в экран целиком. Трудно было осознать, что место, где он прожил всю свою жизнь, можно окинуть одним взглядом. Вот, скажем, он осматривал Сурсамен от одного полюса до другого, понимая, что зрачкам для этого нужно переместиться разве что на миллиметр. Но корабль все удалялся и удалялся, скорость его возрастала, могучий Сурсамен превратился в точку, а через мгновение вообще исчез из виду...

Холс вспомнил жену и детей — увидит ли он их когда-нибудь? Странно, но там, на Восьмом, постоянно подвергаясь опасности, или при подъеме со своего уровня, когда они все еще могли расстаться с жизнью, Холс был уверен, что увидит свою семью. Теперь же, когда они пребывали — как он надеялся — в безопасности на причудливом космическом корабле, его дом сжался и исчез на глазах, такой уверенности больше не было.

Он даже не попросил доставить им весточку. Если иноземцы не соглашались выполнить просьбу принца, то явно отказали бы такой скромной персоне, как Холс. И все же попросить не помешало бы. А вдруг его просьбу исполнили бы именно потому, что он слуга, лицо незначительное?! Известия о Холсе вряд ли могли повлиять на развитие событий — не то что о Фербине. С другой стороны, если жена узнает, что он жив, и новость дойдет до властей, это сочтут лишним доказательством того, что жив и Фербин. И вот это уже серьезно. Власти захотят узнать, каким путем весть дошла до жены Холса, что вряд ли пойдет ейна пользу. А потому для нее лучше, если муж будет молчать. Эта мысль принесла Холсу облегчение.

С другой стороны, что бы он ни сделал, его непременно станут в чем-нибудь укорять. Если они с принцем вернутся, Холса обвинят в том, что он оказался жив, хотя считался гарантированно мертвым.

Сенбл, благослови ее господь, была довольно красивой женщиной и хорошей матерью, но совсем не сентиментальной, и уж точно — не в отношении мужа. Дома Холс неизменно ощущал себя каким-то лишним. Семья занимала две комнаты в пристройке для слуг — не много при четверых детях, — и Холс редко находил место, чтобы покурить трубочку или почитать в тишине новостной листок. Его всегда двигали туда-сюда — или устраивалась уборка, или требовалось освободить пространство для детских шалостей.

Когда он выходил, чтобы посидеть где-нибудь в другом месте, покурить трубочку и почитать без помех газету, то дома обычно получал выволочку за то, что проматывает скромный достаток семьи в игральных домах или питейных заведениях — неважно, был он там или нет. Впрочем, раз его все равно обвиняли в этом, то впоследствии он именно так и поступал.

Неужели из-за этого он становился дурным человеком? Сам Холс так не считал. Он был кормильцем, от него Сенбл родила шестерых детей; он обнимал жену, когда та оплакивала умерших малышей, одного и потом другого, — и делал все, что мог, помогая ей заботиться о четверых оставшихся. В его родных местах, наоборот, выжили бы лишь двое.

Холс и пальцем не трогал жену — дело невиданное в его кругу. Он вообще никогда не бил женщин и считал, что это делает его белой вороной среди друзей. Другим он говорил, что семейную квоту на битье женщин израсходовал его отец, смертным боем колотивший свою несчастную супругу. Хубрис много лет желал смерти отцу, желал каждый день, и наконец вырос настолько, что смог дать ему отпор, защищая мать. Но все же первой умерла она — внезапно: просто упала мертвой во время уборки урожая.

По крайней мере, думал он тогда, мать избавилась от постоянных мучений. Отец с того дня совершенно изменился и чуть ли не тосковал по жене — может быть, оттого, что чувствовал и свою вину. В то время Хубрис казался себе достаточно большим, чтобы противостоять ему, но этого не потребовалось — смерть матери мгновенно надломила отца. В один прекрасный день сын просто ушел и никогда больше не вернулся, а отец остался в холодном доме: сидел, глядя в догорающий камин. Хубрис добрался до города, стал дворцовым слугой. Парень из их деревни, проделавший такое же путешествие долгий год спустя, сообщил, что отец Хубриса повесился месяцем раньше после очередного плохого урожая. Холс не почувствовал ни сожаления, ни печали — только некое мстительное презрение.

Если они с Фербином будут отсутствовать долго и Холса признают умершим, Сенбл может снова выйти замуж или просто сойтись с другим. Возможно, она будет оплакивать Хубриса — он надеялся, что будет, хотя, если откровенно, держать пари не стал бы. Но как-то не верилось, что жена станет раздирать волосы или клясться над его потухшей трубкой и никому не позволит прикоснуться к себе. Возможно, ей придется найти другого мужа, если семью вышвырнут из пристройки для дворцовых слуг. И каково Холсу будет обнаружить, что его место занято, а дети называют папочкой другого мужчину?

Но, честно говоря, Холс был едва ли не рад начать все сначала. Он уважал Сенбл и любил своих детей, но если вдруг объявится хороший опекун — никаких сцен ревности. Принять и уйти прочь, пожелать всех благ и начать сначала. Он был еще достаточно молод для новой жизни и уже достаточно стар, чтобы не допускать таких же ошибок с женщинами, как в первом браке.

Становился ли он из-за этих мыслей плохим человеком? Может быть. Но тогда, видимо, все мужчины — плохие люди. С этим, пожалуй, согласилась бы жена Холса и почти все другие женщины, начиная с его несчастной матери. В этом не было его личной вины. Большинство мужчин, и женщин тоже, жили и умирали под общим грузом потребностей и нужд, ожиданий и требований, которые давили на них изнутри и снаружи. Их раздирали желания — секса, любви, восторга, удовлетворения, самоутверждения, богатства и всего остального, что рисовала фантазия. А власть имущие направляли людей в ту колею, которая, по их — власть имущих — мнению, была определена каждому изначально.

В жизни ты мог надеяться делать то, на что способен, но в основном делал то, что тебе приказывали, — и никаких разговоров.

Холс продолжал смотреть на экран — теперь уже невидящим взглядом, погруженный в размышления абсолютно неромантического свойства. Он искал Сурсамен (громадный, многослойный, с более чем дюжиной уровней), искал место, где прожил всю жизнь, где он оставил все, что знал, — но не мог найти.

Сурсамен исчез, сжался в ничто.

Холс уже спросил у корабля нарисцинов насчет его имени. Тот ответил:

— Источник моего имени — это цитата: «Сто идиотов составляют идиотские планы и проводят их в жизнь. И естественно, только один из ста добивается успеха. Сотый идиот, чей план удался благодаря чистой случайности, немедленно впадает в заблуждение, считая себя гением». Это старинная мудрость.

Убедившись, что Фербин не услышит его, Холс пробормотал себе под нос: «Я так думаю, что мне за жизнь встретилось несколько таких сотых по счету».

Корабль мчался все дальше и дальше среди далеких звезд, крохотная песчинка, затерянная во всепоглощающей пустоте между гигантскими родственниками сурсаменских гелиодинамиков и гелиостатиков.

16. «СЕМЕННАЯ ДРЕЛЬ»

Квитрилис Йюрке увидел гигантский корабль октов прямо перед собой и сразу понял, что жизнь его подошла к концу.

Квитрилис шел вручную, чего обычно не делали, тем более в присутствии относительно плотного роя других кораблей — в данном случае, целой эскадры октских примарианов. Примарианы были самыми крупными из регулярных кораблей октов. Вместе со скелетной рамой вокруг центрального ядра они имели километра два в длину и обычно больше использовались для сопровождения небольших судов в дальних рейсах, а не как самостоятельные звездолеты. Выдвигались гипотезы, что окты просто захотели иметь корабли такого размера и назначения, без всякой реальной надобности. Строительство их было своего рода данью тщеславию — окты полагали, что иначе их не будут воспринимать серьезно ни как вид, ни как цивилизацию.

Эскадра — двадцать два примариана — располагалась на низкой орбите над городом-скоплением Джоугейре на октской планете Заранче, во Внутреннем Каферлитицианском щупальце. Последние дней двадцать корабли прибывали туда по одному, по два, а первый из них вращался на орбите уже сорок дней.

Квитрилис Йюрке, одержимый путешествиями и приключениями культурианец, покинувший дом пятьсот двадцать шесть дней назад, ветеран не менее чем дюжины звездных систем, прилетел на Заранче, желая узнать что-нибудь о том, что там можно узнать. На этот день он узнал, что Заранче — скучнейшая планета, важная только для октов, без всякой гуманоидной жизни. Последняя новость была дурной новостью, хотя поначалу и показалась ему хорошей. Йюрке еще не попадались места, где он был бы единственным гуманоидом. Единственный представитель рода человеческого на планете. Это и есть путешествие. Это и есть Бродяжничество. Нечто особое. Кто из приятелей-путешественников круче его? С минуту Йюрке чувствовал себя на вершине торжества.

Но потом его одолели скука и одиночество. Однако перед вылетом он сказал всем, прежде всего приятелям по классу и соседям по городку — которые, правда, тоже путешествовали, — что намерен пробыть на Заранче не меньше ста дней, провести там серьезные исследования и наблюдения, а потом опубликовать работу, которая вызовет интерес у коллег. Бросить эту затею сейчас значило потерпеть поражение.

Из всей группы он оказался главным везунчиком — на этом сходились все, включая самого Квитрилиса. Он нашел старую посудину, вполне подходящую для того, чтобы на исходе жизни ввязаться в довольно эксцентричное приключение. И вот, вместо того чтобы неприкаянно болтаться, автостопничать, просить подбросить его на всесистемниках и кораблях поменьше, как делали остальные, Квитрилис Йюрке получил в свое распоряжение целый корабль — играй себе сколько хочешь! Классно!

Корабль «А теперь попробуем это по-моему» был древним транспортом общего назначения межзвездного класса, построенным так давно, что помнил въяве те времена, когда Культура по галактическим меркам считалась подростковой, начинающей, неоперившейся цивилизацией. Искусственный интеллект корабля (не Разум — слишком старый, примитивный и ограниченный для Разума; впрочем, вполне мыслящий и с невероятно выпуклой личностью) был давно переведен в разряд чудаковатых бродячих кораблей класса «Блуждающий», по неофициальной терминологии. (Впрочем, кажется, уже официальной — даже Разумы пользовались этим термином.) Так или иначе, но его приспособили для работы в качестве обыкновенного шаттла, только очень резвого, — перевозить людей и грузы внутри зрелых систем с более чем одним орбиталищем.

Корабль пребывал в полуотставке. Опасаясь, как бы его чудаковатость не переросла в нечто большее, он по собственному почину ушел на покой и погрузился в полусон внутри полой горы, в хранилище для кораблей и других крупных вещей на Фоерлинтеуле — родном орбиталище Квитрилиса Йюрке. Квитрилис, руководствуясь собственной теорией, провел серьезные разыскания среди старинных кораблей, прежде чем нашел нужный. Его теория сработала. Ему повезло! Корабль оказался подходящим — как раз то, что надо!

Старая посудина пробудилась после пробного послания с его прежнего родного корабля средней дальности и, поразмыслив немного, согласилась выступить в роли персонального транспортного средства для этого мальчишки — для него!

Одноклассники Йюрке, естественно, попытались сделать то же самое, но опоздали. Квитрилис уже нашел единственного подходящего претендента и получил свой приз, и, даже если бы поблизости обнаружились другие отставные корабли такого же класса, они, скорее всего, встретили бы подобную просьбу отказом. То был стандартный поступок, никак не увязанный с индивидуальностью корабля, человеческой инициативой и так далее.

До сего дня взаимоотношения между ними оставались вполне пристойными. Старый ИР, казалось, был рад угождать молодому и пылкому человеческому существу. Ему нравилось путешествовать просто ради путешествия, без всякой логики, отправляться туда, куда пожелает Квитрилис, что бы ни двигало тем (хотя Квитрилисом зачастую двигало непонятно что, и он весело в этом признавался). Конечно, из-за невысокой скорости корабля они были ограничены относительно небольшим объемом пространства — пришлось погрузиться на всесистемник, чтобы добраться до Внутреннего Каферлитицианского щупальца, — но даже и в таком варианте оставались тысячи непосещенных звездных систем, где, однако, все было более-менее понятно: людные места с наезженными путями.

Иногда корабль позволял вести себя вручную, ИР отключался или, по меньшей мере, уходил в себя и отдавал управление Квитрилису. Тот всегда думал, что хотя корабль и заявляет о своем полном неучастии, но все равно тайно присматривает за его действиями, чтобы не допустить глупости, которая погубила бы их обоих. Но вот примариан, которого здесь не должно было быть, внезапно заполнил испещренную звездными точками черноту неба впереди, занял собой все поле зрения, — и Квитрилис понял, что старый корабль его не обманывал. Корабль предоставил его самому себе. Он и в самом деле все время управлял вручную, в самом деле рисковал жизнью, с которой должен был вот-вот расстаться.

Двадцать два. Двадцать два корабля — так они решили. Выстроенные в две слегка кривоватые (по контуру гравитационного колодца планеты) линии. Квитрилис даже летал посмотреть на звездолеты, но от них веяло скукой смертной — висели себе, и все. Лишь вокруг того, который появился первым, происходило какое-то движение, суетились корабли малого класса. Октские диспетчеры, контролирующие движение, накричали на Квитрилиса — так ему показалось, но крики по-октски были для него слишком сложными, неразборчивыми, и он пропустил их мимо ушей.

Корабль уступил управление, и Квитрилис носился туда-сюда, ускорялся, огибал эскадры, закладывал виражи, а потом решил промчаться через гущу судов и для этого отодвинулся чуть назад — то есть не менее чем на полмиллиона километров от дальней стороны. Установив все системы на «Очень тихо», или, по терминологии корабля, на режим «Тсс», Квитрилис развернулся и бешено понесся назад, пока на него снова не накричали. Он нырял, маневрировал, несся сломя голову между примарианами, прыгая в пилотском кресле кабины. Казалось, что все это страшно легко. Он добрался до конца строя, вынырнул из-под двадцать второго корабля на пути назад — в открытый космос (он, возможно, посетит один из газовых гигантов системы, пробудет там денек-другой, пока тут не уляжется шум), но, когда он появился из-за последнего примариана или того, что должно было быть последним примарианом, прямо перед ним, заполнив все видимое пространство, возник корабль, такой огромный, что Квитрилис сразу понял: нет ни малейшего шанса избежать столкновения. Еще один! Двадцать третий!

Что?

Что-то сверкнуло перед ним на пульте управления, изготовленном по его заказу в стиле ретро.

— Квитрилис, — раздался голос корабля. — Что?..

— Виноват, — успел произнести Квитрилис, видя, как корпус корабля октов увеличивается в размерах, заполняя все пространство перед ним, становясь видимым в подробностях.

Может, удастся пролететь сквозь него, подумал Квитрилис, прекрасно понимая, что это невозможно. Внутренние компоненты примариана были слишком велики, пустоты слишком малы. Может, аварийная остановка... нет, слишком поздно — расстояние мало. Корабль взял управление на себя. Ручной пилотаж отключился. Индикаторы загорелись, указывая на аварийный режим работы двигателя при торможении и резком повороте. Слишком недостаточно и слишком поздно. Они врежутся, снизив скорость всего лишь на десять процентов.

Квитрилис закрыл глаза. Он не знал, что ему еще делать. Корабль произвел некие звуки — Квитрилис даже не предполагал за ним такие способности. Он готовился к смерти. Конечно, перед вылетом Квитрилис продублировался, но ведь за полтысячи дней путешествия он разительно изменился, стал зрелым человеком — не то что самоуверенный молокосос, отплывший на своем ветреном сообщнике-корабле. Это будет подлинная смерть. Господи, какое отвратительное чувство в животе. Это будет самое настоящее, серьезное, бесповоротное уничтожение. По крайней мере, все случится быстро. Хоть что-то.

Может, у октов есть защита ближнего действия на этот случай. Может, Квитрилиса вместе с кораблем уничтожат до того, как они врежутся в примариан, или скинут с курса лазерным лучом, или сделают еще что-нибудь — столкнут полем, отбросят с курса чем-то изумительно, превосходно мастерским. Вот только корабли были для этого примитивны. Ого! Квитрилису пришло в голову, что он сейчас, возможно, поубивает кучу октов. Ощущение в животе стало совсем невыносимым: ощущение полной безысходности. Вот черт! Крупный дипломатический инцидент, мать его так. Культуре придется приносить извинения и... Он уже начал думать о том, что если знать о своей близкой смерти, то в одну или две секунды можно втиснуть херову тучу мыслей... и тут раздался совершенно спокойный голос корабля:

— Квитрилис?

Он открыл глаза. Жив.

А впереди — все то же небо в звездных точках. Пустое. И?..

Он оглянулся. Группа кораблей — двадцать с чем-то примарианов и один лишний рядом с ними — быстро уменьшалась в размерах, будто «А теперь...» прошел сквозь них на огромной скорости.

— Мы его обогнули? — спросил Квитрилис, сглатывая слюну.

— Нет, — сказал корабль. — Мы прошли прямо сквозь него, потому что это не настоящий корабль, а всего лишь род голограммы.

— Что? — сказал Квитрилис, тряся головой. — Как? Почему?

— Хороший вопрос, — сказал корабль. — Интересно, у них все звездолеты — такие же фантомы?

— Я жив, черт меня раздери, — выдохнул Квитрилис. Он вышел из виртуальной среды управления и сел в кресле ровно. Физические элементы управления оказались прямо перед ним, а круговой дисплей теперь показывал в чуть меньших подробностях то, что он, казалось, видел напрямую. — Мы живы, корабль, черт нас раздери! — завопил он.

— Да, живы. Даже странно. — Голос корабля звучал недоуменно. — Я посылаю сигнал с сообщением о случившемся на мой старый системник. Что-то тут не так.

Квитрилис распростер руки и задрал ноги.

— Но мы живы! — восторженно закричал он. — Мы живы!

— Я не возражаю, Квитрилис. Вот только... Постойте. Мы — в прицеле!..

Луч из примариана, прибывшего раньше всех, охватил их со всех сторон; маленький корабль и человек в нем превратились в плазму за сотые доли миллисекунды.

На этот раз у Квитрилиса Йюрке не было времени поразмыслить.

* * *

Джан Серий Анаплиан, агент знаменитых/пресловутых (зачеркнуть по вкусу) Особых Обстоятельств Культуры, увидела свой первый сон о Прасадале на борту «Семенной дрели», системника класса «Океан». Детали сна были не важны, но ее взволновал после пробуждения тот факт, что именно такие сны всегда связывались с домом. Прежде бывали сны о королевском дворце в Пурле, и об имении в Мойлиу, и о Восьмом уровне вообще, и даже (считая сны о Хьенг-жаре) о Сурсамене в целом. Это случалось несколько первых лет после прибытия в Культуру, когда Анаплиан неизменно пробуждалась в тоске по дому, нередко в слезах.

Эти сновидения медленно исчезли, вытесненные снами о других местах, в которых она жила, — например, о Клуссе на орбиталище Гадамф, где началось ее долгое введение, проникновение и вхождение в Культуру. Порой это были видения глубокие, своеобразно-трогательные, но никогда не отягощенные чувством утраты и тоски, как сны о доме.

Она моргнула, проснувшись в серой темноте новой каюты (абсолютно стандартный объем пространства в абсолютно стандартном корабле класса «Океан»), и вдруг осознала — не без ужаса, с долей мрачного юмора и капелькой иронии, — что стоило ей ощутить себя счастливой, свободной от Сурсамена и всего, что он для нее значил, как пришлось возвращаться туда.

* * *

Она почти что поймала шарик. Но не поймала, и тот ударил по правому виску с такой силой, что она вскрикнула от боли. Такой удар, несомненно, уложил бы любого гуманоида. С прежними усовершенствованиями от ОО она бы легко увернулась или поймала шарик одной рукой. Да что там — зубами! А вместо этого — бац!

Она увидела летящий шарик и поняла, что он стремительно приближается к ней, но не проявила должной расторопности. Шарик отскочил от нее. Анаплиан тряхнула головой, широко расставила ноги и чуть согнула их в коленях, на тот случай, если вдруг начнет заваливаться, — но не начала. Боль отступила, отмененная. Анаплиан потерла голову, подняла жесткий маленький шарик от крекбола — всего лишь деревяшка — и обвела помещение взглядом: кто же бросил его? У небольшого бара на внешнем балконе, по которому шла Анаплиан, стояла группа людей. Один из них приблизился к ней.

— Вы в порядке? — спросил он.

Анаплиан бросила в него шарик, плавно описавший высокую дугу.

— Да, — ответила она.

Мужчина — небольшой, круглый, сам похожий на мячик, — был черноволосым, с экстравагантной прической. Он поймал шарик и замер, взвешивая его в руке, потом улыбнулся.

— Просто тут сказали, что вы из ОО, вот и все. Я решил проверить — и бросил его в вас. Думал, вы его поймаете, нырнете или что-нибудь в этом роде.

— Может, лучше было просто спросить? — сказала Джан Серий.

Кое-кто из стоявших у бара смотрел на них.

— Извините, — сказал человек, кивком показывая на ее ушибленный висок.

— Принято. Всего доброго.

И Анаплиан повернулась, чтобы продолжить путь.

— Позвольте мне вас угостить?

— Не стоит. Но все равно спасибо.

— Нет, серьезно. Я хочу искупить свою вину.

— Считайте, что искупили. Спасибо.

— Я готовлю прекрасную «Месть За», как настоящий специалист.

— Не может быть. И что же такое «Месть За»?

— Это коктейль. Пожалуйста, останьтесь. Выпейте с нами.

— Ну хорошо.

Анаплиан выпила «Месть За» — коктейль оказался очень крепким. Она сняла антиалкогольную защиту. Круглый и его друзья принадлежали к Фракции мира — той части Культуры, которая отделилась несколько столетий назад, с началом Идиранской войны, не желая участвовать в конфликте.

Она осталась и выпила еще несколько таких же коктейлей. В конце концов круглый признался, что Анаплиан ему нравится и он находит ее весьма привлекательной, но вот ОО ему не нравятся совсем. Добрый корабль «Мы знаем, что для вас лучше» — так черноволосый обозвал их. Довольно издевательски, подумала Анаплиан.

— Это, как ни крути, насилие, — заявил он. — А мы должны быть выше этого.

— Да, иногда это насилие, — согласилась Анаплиан, неторопливо кивая.

Большинство друзей круглого разошлись. За балконом в открытом воздухе, окружавшем всесистемник, проходила регата летательных аппаратов на мускульной силе. Представление было очень шумным и красочным, со множеством фейерверков.

— Мы должны быть выше этого. Понимаете?

— Понимаю.

— Мы и без того сильны. Слишком сильны. Мы можем защитить себя одним лишь примером. Нет никакой нужды вмешиваться.

— Неотразимый довод этического свойства, — торжественно заявила Анаплиан.

— Теперь вы смеетесь надо мной.

— Нет, я соглашаюсь.

— Но ведь вы же в ОО. Вы вмешиваетесь в чужие дела, прибегаете к грязным трюкам. Разве нет?

— Да. Мы прибегаем, я прибегаю.

— Тогда не говорите мне, что я использую неотразимый довод этического свойства, не оскорбляйте меня.

Парень из Фракции мира вел себя довольно агрессивно. Это позабавило ее.

— У меня вовсе не было таких намерений, — сказала она ему. — Я только говорила... извините. — Анаплиан отхлебнула еще коктейля. — Я только говорила, что согласна с вашими словами, но не настолько, чтобы изменить свою манеру поведения. В ОО вас чуть ли не в первую очередь учат или... — Она деликатно рыгнула. — Простите. Или подводят вот к чему: ни в чем нельзя быть слишком уверенным, всегда будь готов признать, что на все наши действия найдутся контрдоводы.

— Но вы продолжаете их совершать.

— Но мы продолжаем их совершать.

— Это позор для всех нас.

— Вы имеете право на свою точку зрения.

— А вы — на свою. Но ваши действия пятнают меня, тогда как мои вас не пятнают.

— Вы правы. Но с другой стороны, вы принадлежите к Фракции мира, а это совсем другое дело.

— Но тем не менее мы остаемся в Культуре. Мы и есть настоящая Культура, а вы — раковый отросток, вы стали больше, чем тело, на котором паразитируете, и еще опаснее, чем в те времена, когда мы отделились. Но внешних отличий нет, а потому для постороннего глаза мы и вы — одно и то же. Они видят одну сущность, а не разные фракции. Вы ухудшаете нашу репутацию.

— Понимаю. Мы вас виноватим. Приношу вам свои извинения.

— «Виноватите»? Это что-то новенькое — раньше в ОО так не говорили.

— Нет, это на моем родном сарлском. Мой народ иногда использует сланные стровечки. Странные словечки. — Анаплиан прикрыла рот ладонью и хихикнула.

— Вам должно быть стыдно, — печально сказал круглый. — Нет, в самом деле, мы ничуть не лучше — вы ничуть не лучше — дикарей. Они, как и вы, всегда находят оправдания своим преступлениям. А их просто не нужно совершать.

— Я вас прекрасно понимаю. Правда.

— Тогда вам должно быть стыдно. Скажите, что вам стыдно.

— Нам стыдно, — заверила его Анаплиан. — Постоянно. Однако мы можем доказать, что наши действия приносят свои плоды. Наше вмешательство и грязные трюки. Они приносят плоды. Наше оправдание — в статистике.

— Я спрашивал себя, как мы дошли до этого. — Мужчина горько улыбнулся и закивал. — Непререкаемые заповеди Контакта, ОО. Вся эта чушь с бородой, глупость несусветная.

— Это не глупость... Как и не истина.

Круглый, покачивая головой, сполз с высокой табуретки. Его буйная темная грива совсем растрепалась, волосы стояли клочьями. Ужасно непривлекательно.

— Мы ничего не можем с этим поделать, — печально, а может, сердито сказал он. — Разве нет? Никак не можем вас изменить. Вы продолжите заваливать мир дерьмом, и оно будет громоздиться вокруг вас, вокруг нас, пока всем не откроется настоящая истина, а не ваша сраная статистика. А до того времени мы ничего не сможем поделать.

— В драке с нами у вас нет шансов, — рассмеялась Анаплиан.

— Очень смешно.

— Извините. Дешевый прием. Прошу прощения. Мне стыдно.

Человек снова покачал головой.

— Как бы вам ни было стыдно, этого все равно недостаточно. Всего доброго.

Он пошел прочь. Анаплиан смотрела ему вслед.

Ей хотелось сказать круглому, что все в порядке, что на самом деле беспокоиться не о чем, что Вселенная — ужасное, совершенно равнодушное место, куда пришли люди и добавили еще больше страданий и несправедливости, и все стало гораздо хуже, чем он может себе представить, но она знает этот мир, потому что изучала его, жила в нем, пусть и недолго. Его можно улучшить, но лишь запачкав руки, и надо сначала сделать попытку (попытка — твой долг, твоя обязанность), чтобы убедиться в верности своего пути. Иногда это подразумевает использование ОО, и вот мы опять там, откуда начали. Анаплиан поскребла голову.

Конечно же, они постоянно беспокоились насчет собственной правоты. Все ее знакомые по ОО время от времени предавались таким мыслям. И конечно же, утешали себя тем, что правы. А иначе разве они оказались бы в ОО и делали то, что делают?

Может, круглому все это было известно. Какой-то голос говорил ей, что этот тип — сам агент ОО или что-то в этом роде. Может, он из другого подразделения Контакта. А может, его подослал корабль. Или один из Разумов, наблюдающих за ситуацией с мортанвельдами — так, на всякий случай. Чуть не разбил ей голову деревянным шариком — хорошенький способ проверить, разоружили человека должным образом или нет.

Последнюю «Месть За» Анаплиан оставила нетронутой на стойке бара. «Мы тут все Фракция мира, сучий ты потрох», — пробормотала она и, пошатываясь, побрела прочь.

* * *

Перед тем как сойти с «Семенной дрели», Анаплиан попыталась выяснить, что известно о последних событиях на Восьмом уровне Сурсамена. Частично она делала это сама, частично — с помощью агентов (несложных и недолговечных личностных конструктов), которых отправляла в галактабазу данных на поиски информации.

Она искала не только подробности, но и любой намек на то, что за сарлами ведется пристальное наблюдение. Слишком много продвинутых цивилизаций, казалось, верили, что сама примитивность малоразвитых культур и присущий им высокий уровень насилия автоматически дают право шпионить за ними. Даже обществам, намного отставшим от Культуры в технологическом плане, производство машин для производства машин, которые производят другие машины, в материальном отношении совершенно ничего не стоило. Полученная туча инструментов — каждый, если нужно, не больше пылинки — могла при поддержке крупных космических аппаратов вести сплошное наблюдение за всей планетой и передавать в мельчайших подробностях происходящее практически в любом месте.

Такие действия ограничивались договорами и соглашениями, но их обычно заключали лишь самые развитые и устойчивые сообщества, а также те, кого они прямо контролировали или плотно опекали. Для тех, кто лишь недавно вошел в число избранных — эволютов галактической метацивилизации, — эта технология оказывалась новой игрушкой и поначалу приносила массу удовольствия.

Общества, лишь недавно отказавшиеся от постоянного использования силы и ведения военных действий (нередко против своей воли отказавшиеся), обычно больше всего горели желанием наблюдать за теми, кто продолжал использовать эти методы. Чуть ли не последним средством борьбы с такого рода вуайеризмом было обращение наблюдательных устройств против их создателей. Аппараты собирались, перепрограммировались и насылались в тот мир, откуда происходили, причем упор делался на резиденции и излюбленные места отдыха власть имущих. Обычно это решало проблему.

Народы Сурсамена, в особенности такие, как сарлы, не подозревавшие о тайном наблюдении и беззащитные против него, предположительно ограждались от его отрицательных последствий. Но если сведения не распространялись широко, это не значило, что они вообще не собирались. Культура обладала одним из самых открытых и обширных разделов в галактабазе данных, но даже Культура не видела и не знала всего. Немало частных, скрытых вещей ускользало от ее внимания. Как правило, все тайное становилось явным, но к тому времени зло уже торжествовало.

С Восьмого пока не поступало известий: либо никто не вел там наблюдения, либо кто-то вел, но держал сведения при себе. Технически мортанвельды вполне могли осуществить это, но они были слишком гордыми, законопослушными и вообще надменными (мало чем отличаясь в этом от Культуры). Нарисцины, вероятно, тоже считали это ниже своего достоинства, а окты... октов, казалось, мало что интересовало, кроме претензий на то, чтобы считаться истинными наследниками Вуали.

Даже рутинный заход в принадлежащую октам часть галактабазы предварялся пространной лекцией по истории галактики в октской версии, по сути сводившейся к всевозможному выявлению сходных черт между Вуалью и октами, а также подчеркиванию обоснованности их претензий на наследство Мантии. Для октов это наследство явно включало как сами пустотелы, так и сопутствующее уважение — уважение, в котором, как они небеспричинно считали, им отказывалось. Интерфейс программы, которой пользовалась Культура, обычно отфильтровывал эту дребедень (претензии октов казались обоснованными только им самим; подавляющее большинство авторитетных ученых приводили неоспоримые факты в пользу того, что окты — относительно новый вид, никоим образом не связанный с Вуалью...), однако она никуда не девалась.

Окты и в самом деле вели наблюдение за сарлами, но лишь местами и несистематически, да к тому же — по взаимному соглашению — приборами сантиметрового масштаба, вполне различимыми человеческим взглядом. Обычно приборами оснащались машины, управляемые октами: лифты, самолеты, наземные транспортные средства и октские скафандры.

Материалов в открытом пользовании за последние несколько сотен дней было не очень много, но кое-что было. Джан Серий просмотрела записи великого сражения близ Ксилискинской башни, решившего судьбу делдейнов. Октские комментарии и прочая информация предполагали, что аултридии захватили соответствующие уровни башни и доставили делдейнские войска на позицию, откуда те могли неожиданно вторгнуться в исконно сарлские области. Помеченный значком «ОО» комментарий заключал, что аултридиев оклеветали и ответственность за все несут окты.

Все записи относились к заключительной части сражения и были сделаны с неподвижной точки высоко над местом действия, возможно с самой башни. Вдруг, думала Анаплиан, удастся найти эпизод ранения отца и кадры, свидетельствующие о судьбе Фербина? Она пыталась брать крупные планы, велела агенту выискивать все похожее на них, но запись оказалась слишком нечеткой, и на поле боя нельзя было распознать отдельных людей.

Она видела (и опять как будто с высоты — правда, на этот раз снимали с летательного аппарата), как сарлская армия, теперь под предводительством Мертиса тила Лоэспа, пересекла канал в пустыне около Хьенг-жара, высокий туман от которого был виден в подернутой дымкой дали. Она видела короткую осаду и еще более скоротечный штурм Расселя, столицы делдейнов.

И больше, похоже, ничего. Нормальный новостной ролик должен был показывать победные торжества в Пурле, тила Лоэспа, принимающего капитуляцию у делдейнского главнокомандующего, груды мертвых тел в ямах, сжигаемые знамена, плач по близким, но окты не подумали о чем-нибудь художественном или оценочном.

Обычная, страшно примитивная, варварская, но лихая война, о каких любят послушать люди среди домашнего уюта, подумала Анаплиан. Все-таки жаль, что никто не запечатлел эту кампанию во всех ее кровавых подробностях.

К октской записи было приложено быстро расширяющееся, но довольно скучное облако комментариев, обзоров, размышлений и прогнозов. Это было сделано через новостные и мониторинговые агентства, интересующиеся подобными событиями. Многие специалисты по пустотелам и Сурсамену (кое-кто даже специализировался по Восьмому, то есть по сарлам) жаловались на нехватку информации, что вынуждало их заниматься спекуляциями. Другим же эта нехватка подробностей казалась подарком судьбы. Выскакивали предложения поиграть в военные игры, основанные на недавних событиях. Готовились и другие развлечения, связанные с этой войной, а некоторые уже были готовы.

Джан Серий пробрала дрожь. Она лежала на кушетке у благоухающего пруда (брызги, смех, теплые лучи на коже), закрыв глаза, видя, переживая все эти события. Внезапно она почувствовала себя так же, как в самом начале вхождения в Культуру, в те путаные первые дни, когда вокруг мерещился сплошной сумасшедший дом. Воспоминания о родине были еще так свежи, и все вокруг казалось таким бесконечно, ужасающе, агрессивно чуждым по сравнению с ней, что смириться с этим было невозможно.

Анаплиан оставила своих агентов пастись в галактабазе — вдруг объявится хорошо запрятанная прямая трансляция. Добро пожаловать в будущее, думала она, наблюдая все эти словеса и шумиху. Все наши трагедии и триумфы, наши жизни и смерти, наш позор и наши радости — это всего лишь наполнитель твоей пустоты.

Пожалуй, ее настрой был слишком уж мелодраматичным. Убедившись, что смотреть больше нечего, она отключилась, встала и присоединилась к шумной игре в водные пятнашки.

* * *

Один корабль, другой. С «Семенной дрели» она пересела на экспедиционный корабль Контакта «Ах вы, чудища-шалуны». Еще раз, как в эстафете, ее передали на «Ксеноглоссист», корабль ограниченной дальности. В последнюю ее ночь на борту состоялась всеобщая вечеринка с танцами, и Анаплиан безудержно предалась бешеной музыке и совсем уж бешеным телодвижениям.

Последний корабль Культуры, перед входом в мортанвельдские области, назывался «Убери все перед уходом» — очень скоростной дозорник класса «Гангстер», бывший корабль быстрого реагирования.

Она по-прежнему терпеть не могла эти дурацкие названия.

17. ОТЪЕЗДЫ

Орамен проснулся под звуки тысячи колоколов, храмовых труб, фабричных гудков, клаксонов и едва слышных восторженных криков. Война, вероятно, завершилась победой. Он обвел комнату взглядом — это был игральный и по совместительству публичный дом «Ботри» в квартале Штип. Рядом в простынях просматривались чьи-то очертания: девушка, чье имя он вот-вот должен был вспомнить.

Дроффо, новый конюший Орамена, который недавно женился и был решительно ему предан, предпочитал не замечать разгульную жизнь своего хозяина, проходившую в игральных и питейных заведениях. А к борделям он и близко не подходил. Новый слуга принца Негюст Пуибив, еще до того как покинул ферму, обещал своей матери, что никогда не будет платить за секс, и послушно исполнял это обязательство, правда, не взваливая на себя большего: он добивался кое-каких успехов, убеждая девушек с широкой душой оказать ему милость просто из доброты и сочувствия к тому, кто дал столь благонамеренное, пусть и безнадежно наивное обещание.

При дворе долгое отсутствие принца заметили и принялись обсуждать. Всего лишь прошлым утром за официальным поздним завтраком, который давала Харн, дама Аэлш в честь своего нового астролога (Орамен уже позабыл его имя), Орамен встретил Ренек: та шла под руку с Рамиль, миленькой девочкой, запомнившейся Орамену с прошлой вечеринки у Харн. Увидев принца, Ренек издевательски сказала:

— Да это же тот самый юноша! Постой-ка, Рамиль, я помню это хорошенькое лицо, хотя имя уже забылось — столько времени прошло. Как поживаете, мой господин? Меня зовут Ренек. А вас?

Орамен улыбнулся.

— Дорогие дамы, Ренек, Рамиль. Рад снова вас видеть. Неужели я был столь невнимателен?

Ренек фыркнула.

— Что и говорить. Бесконечно. Знаете, некоторые из ушедших на войну бывают при дворе чаще, чем вы, Орамен. Неужели мы настолько скучны, что вы нас избегаете?

— Вовсе нет. Напротив. Я обнаружил, что превратился в неописуемо пресного типа, и счел за благо устраниться от унылой повседневности в надежде, что по контрасту стану более интересным для вас при встрече.

Ренек еще обдумывала эту остроту, когда Рамиль лукаво улыбнулась Орамену, а затем обратилась к Ренек:

— Я думаю, принц находит, что другие дамы более отвечают его вкусу. Другие дамы в других местах.

— Находит? Вот сейчас? — спросила Ренек, напуская на себя невинный вид.

Орамен изобразил пустую улыбку.

— Возможно, нами пренебрегают, — предположила Рамиль.

Ренек подняла свой тонкий подбородок.

— Да-да. Видимо, для принца мы недостаточно хороши, — сказала она.

— Или слишком хороши, — задумчиво проговорила Рамиль.

— Как это может быть? — спросил Орамен, не придумав ничего лучшего.

— Так оно и есть, — согласилась Ренек, сильнее прижимая к себе руку товарки. — Я слышала, что некоторые ценят доступность больше добродетели.

— И язык, развязанный деньгами, а не движимый остроумием, — добавила Рамиль.

Орамен почувствовал, как вспыхнуло его лицо.

— А некоторые, — сказал он, — доверяют честной проститутке больше, чем самой добродетельной и воспитанной из женщин.

— Некоторые — да. Возможно, из врожденной развратности, — сказала Ренек, чьи глаза расширились при слове «проститутка». — Хотя может ли человек здравомыслящий и порядочный называть таких женщин «честными»?

— Ценности, как и многое другое, сильно страдают в такой компании, — изрекла Рамиль, тряхнув хорошенькой головкой. Ее густые длинные волосы взлетели светлой волной.

— Я хочу сказать, дамы, — изрек Орамен, — что шлюха принимает вознаграждение и после этого уже не ищет воздаяния. — На этот раз при слове «шлюха» Ренек и Рамиль вздрогнули. — Она питает любовь к деньгам и не скрывает ее. Это и есть честность. Но есть и такие, кто раздает милости якобы бескорыстно, но ждет больших щедрот от молодого человека с неплохим будущим.

Ренек посмотрела на принца так, будто он сошел с ума, и приоткрыла рот — видимо, собираясь что-то сказать. Рамиль же совершенно изменилась: чуть ли не гневная гримаса уступила место лукавому взгляду, а затем — едва заметной, понимающей улыбке.

— Идем, Ренек, — сказала она и потянула свою спутницу за руку. — Принц принял нас за кого-то другого, словно в лихорадке. Лучше отойти подальше, пока приступ не пройдет, чтобы самим не заразиться.

И обе разом отвернулись с надменным видом.

Орамен почти сразу же пожалел о своей грубости, но извиняться было уже поздно. Он весь день пребывал в расстроенных чувствах. С утренней почтой пришло письмо от матери из далекого Херетесура; она сообщала, что уже несколько месяцев как беременна от нового мужа, и доктора не советуют ей пускаться в долгий путь. Поэтому в ближайшее время она приехать не сможет. «Новый муж? — подумал Орамен. — Беременна? Несколько месяцев?» Он ничего не знал ни о том ни о другом. На письме стояла дата примерно месячной давности. Или оно шло с большими задержками, или лежало неотправленным.

Он почувствовал себя уязвленным и к тому же испытал укол ревности — им пренебрегли. Как отнестись к этим известиям? Может, лучше вообще не отвечать? Отчасти он хотел этого — пусть мать думает, что ему, может быть, ничего не известно, и чувствует себя ненужной, ведь именно такое чувство испытал он при чтении письма.

Пока он лежал, прислушиваясь к далеким звукам празднества, пытаясь разобраться в своих чувствах по случаю победы и недоумевая — где же полная и безграничная радость? — его слуга Негюст Пуибив вбежал в комнату и остановился в ногах кровати, переводя дыхание. Лузель, девушка, с которой Орамен провел ночь, просыпалась. Протерев глаза, она удивленно посмотрела на Пуибива — высокого, большеглазого, с торчащими зубами, еще не испорченного городскими привычками. Он был исполнен энтузиазма и доброжелательства и обладал редкой способностью выглядеть неуклюже даже во сне.

— Ваше высочество! — закричал он, но тут увидел Лузель, и щеки его зарделись. — Прошу прощения у вас и молодой дамы! — Он глотнул воздуха. — Ваше высочество, еще раз прошу прощения, но война закончилась, ваше высочество, и мы одержали победу! Только что поступили известия! Тил Лоэсп, великий Уэрребер, они — все сарлы — торжествуют победу! Какой великий день! Извините, что помешал вам, ваше высочество! Я ухожу!

— Постой, Негюст, — сказал Орамен, когда парень (на год старше его, но нередко казавшийся моложе) повернулся и хотел было уйти, зацепившись при этом ногой за ногу; он споткнулся еще раз, когда обернулся после слов принца, но удержал равновесие и встал по стойке «смирно», уставившись мигающими глазами на Орамена. Тот спросил: — Есть еще подробности, Негюст?

— Я узнал эту великую новость от однорукого парламентского сержанта, которому было поручено орать во все горло, ваше высочество. На нем еще была шапка такая — треуголка. Дама из питейного заведения на другой стороне улицы чуть не упала в обморок и пожелала своим сыновьям безопасного и скорейшего возвращения, ваше высочество!

Орамен подавил смешок.

— Я хотел сказать, подробности самого сообщения.

— Ничего больше, ваше высочество! Только то, что мы взяли верх, столица делдейнов взята, их король покончил с собой, а наши храбрые ребята торжествуют победу! А тил Лоэсп и непобедимый Уэрребер живы и здоровы! Потери невелики. Да, совсем забыл: столица делдейнов будет переименована в Град Хауска! — Негюст засиял от удовольствия. — Вот ведь здорово. Правда, ваше высочество?

— И в самом деле, здорово. — Орамен, улыбаясь, откинулся на подушку. Слушая восторженную болтовню Негюста, он почувствовал, как улучшается его настроение и постепенно становится таким, каким и должно было быть изначально. — Спасибо, Негюст, — сказал он парню. — Можешь идти.

— Я рад, вашевысочество! — сказал Негюст.

Он еще не изобрел подходящую для таких случаев гладкую фразу. Развернувшись и на сей раз не потеряв равновесия, слуга успешно нашел дверь и закрыл ее за собой. Но через мгновение он ворвался назад.

— Вот еще, ваше высочество! — воскликнул он. — Телеграфное послание, ваше высочество! Только что доставлено.

Он вытащил запечатанный конверт из своего фартука, протянул Орамену и удалился.

Лузель зевнула.

— Так, значит, все закончилось? — спросила она.

Принц сломал печать, вскрыл конверт, бросив взгляд на девушку, и задумчиво кивнул.

— Да, похоже на то. — Он улыбнулся девушке и стал читать послание, потом развернулся и сел на край кровати, спустив ноги на пол. — Пожалуй, мне нужно во дворец.

Лузель потянулась к Орамену, отбросила с лица длинные черные волосы в кудряшках, сильно спутанные, и посмотрела на него с обиженным видом.

— Так сразу, принц?

Телеграмма сообщала, что у него появился единоутробный брат. Отправила ее не сама Аклин, а первая фрейлина. Роды были долгими и трудными, — и неудивительно, подчеркивалось в телеграмме, учитывая зрелый возраст дамы Блиск, — но теперь ребенок и мать понемногу поправлялись. Больше ничего.

— Да, сразу, — сказал Орамен, сбрасывая с плеча руку девушки.

* * *

Зной вокруг Хьенг-жара становился невыносимым. Два солнца — гелиодинамики Клиссенс и Натерли — стояли высоко в небе и тщились выжать из людей последние капельки пота. Скоро земля в этой сверхвлажной среде погрузится (если не врут звездочеты и предсказатели погоды) едва ли не в полную темноту на почти пятьдесят коротких дней, и резко наступит зима, сковав льдом реку и Водопад.

Тил Лоэсп, моргая, чтобы пот не попал в глаза, окинул взглядом Хьенг-жар — громадный, ступенчатый, падающий вниз множеством струй. Он спрашивал себя, можно ли усмирить эту колоссальную бурлящую энергию и эту невыносимую жару, быстро успокоить все и охладить только за счет отсутствия подвижных звезд. И все же ученые утверждали, что это произойдет, в связи с чем пребывали в небывалом возбуждении; судя по архивным данным, такое уже случалось в прошлом, значит, так будет и теперь. Тил Лоэсп отер лоб. Ужасная жара. Он был бы рад оказаться под водой.

* * *

Рассель, делдейнская столица, пал почти без сопротивления. После нудных возражений Уэрребера и других крупных военачальников — и сообщений о необъяснимой робости младших офицеров, когда речь шла о казни захваченных делдейнов, — тил Лоэсп отозвал всеобщий приказ, касающийся пленных и разграбления вражеских городов.

Задним умом он полагал, что следовало бы сильнее поднажать на Хауска для большей демонизации делдейнов. Часк в этом смысле был исполнен энтузиазма, и они вместе старались убедить короля, что моральный дух солдат и населения повысится, если внушить им нерассуждающую ненависть к делдейнам. Но король, как часто случалось, проявил чрезмерную осторожность. Хауск проводил различие между народом, с одной стороны, и верховными властями и коррумпированной знатью — с другой, и даже допускал, что делдейны — противник, которого следует уважать. В любом случае после победы ему пришлось бы править делдейнами, а справедливая ненависть населения к оккупантам и убийцам делает невозможным мирное, плодотворное правление. Если говорить о данном практическом вопросе, Хауск видел в убийствах бесполезный и даже вредный метод сдерживания. Страх длится неделю, гнев — год, а ненависть — всю жизнь, полагал он. Однако этот страх можно подпитывать каждый день, возразил тил Лоэсп. Но его довод отвергли.

«Лучше уж уважение через недовольство, чем подчинение из страха», — сказал Хауск, похлопав его по плечу, после обсуждения, которое закрыло этот вопрос. Тил Лоэсп отложил свой ответ на потом.

После смерти Хауска у него не было достаточно времени, чтобы изобразить делдейнов ненавистными, отвратительными существами, достойными лишь страха и презрения, как предполагалось сделать с самого начала. Правда, он и теперь старался запустить этот процесс.

Так или иначе, выбора не оставалось — тил Лоэсп был вынужден смягчить непримиримую жестокость своих первых указов насчет пленных и городов. Он утешался той мыслью, что хороший командир всегда готов изменить тактику и стратегию в зависимости от обстоятельств, если только каждый шаг на этом пути ведет к конечной цели.

Он, однако, считал, что сумел повернуть ситуацию к своей выгоде, распустив слух, будто новоявленная терпимость — это дар регента солдатам Восьмого и народу Девятого, что его снисходительность и милосердие оттеняют жестокость Хауска, который на смертном одре требовал отомстить за себя.

* * *

Савидиус Савид, Чрезвычайный странствующий посол октов среди полезных аборигенов, смотрел, как человек по имени тил Лоэсп проплыл, а потом был отведен в приготовленное ему место в приемной камере лифта.

Этот лифт принадлежал к редкому классу — он мог летать в воздухе, передвигаться в воде, а кроме того, совершать обычные вертикальные рейсы в вакууме башен. Лифт базировался в сравнительно неглубоких водах главного рукава Сульпитина, в двух километрах над обрывом водопада Хьенг-жар. Человека по имени тил Лоэсп доставили в кабину на маленькой субмарине. На нем был воздушный скафандр, и он явно чувствовал себя неловко. Через приемную камеру, от того места, где плавал Савид, гуманоида перенесли в консольное кресло и показали, как, используя плавучесть, закрепиться плечевыми скобами. После этого охранник-окт удалился. Савид сформировал между собой и человеком мембранный воздушный канал, чтобы они могли переговариваться при помощи звуков, похожих на их собственные голоса.

— Тил Лоэсп. Добро вам пожаловать.

— Посол Савид, — ответил человек и после секундной паузы добавил: — Вы хотели меня видеть.

Тил Лоэсп улыбнулся, хотя всегда спрашивал себя, значит ли это что-нибудь для октов. Скафандр был необычным и неудобным, в нем стоял неприятный запах чего-то жженого. Вдобавок странная червеобразная трубка, тянувшаяся от рта посла к лицу тила Лоэспа, отдавала тухловатой рыбой. Единственное, что устраивало регента, — это приятная прохлада в корабле октов.

Он оглядывал камеру, ожидая ответа посла. Помещение было почти сферическим, единственную стену испещряли дыхательные отверстия и ряды замысловатых штырьков. Кресло с плечевым креплением, к которому он пристегнулся, оказалось чуть ли не единственным понятным предметом.

Тил Лоэсп все еще внутренне протестовал против своего нахождения здесь — призвали как вассала, его, завоевавшего весь уровень. Савидиус Савид и сам мог бы явиться к нему, отдать в Большом дворце Расселя дань его успехам (а дворец этот был великолепен, пурлский рядом с ним просто бледнел). Но нет — это тилу Лоэспу пришлось явиться к октам. Секретность в таких делах оставалась строгим правилом, и Савидиус Савид, каковы бы ни были его цели, явно не собирался сразу менять систему. Тил Лоэсп вынужден был признать, что этот окт больше его знал о происходящем на уровне, а потому поведение посла было извинительным.

Хотелось, конечно, думать, что ему сообщат о смысле событий последних лет, но тил Лоэсп не питал ни малейших иллюзий, зная способность октов напускать туман, изъясняться уклончиво, запутывать. Он все еще питал слабое подозрение, что окты, по своему капризу или по другой причине, которую они потом забыли, вели наблюдение за всей кампанией. Но они наверняка не стали бы торопиться с переходом целого уровня пустотела из одних рук в другие, не получив разрешения извне и без достаточных на то оснований. Разве нет? Но пора вернуться к реальности: голубоватые ротовые части посла и пара оранжевых руконог задвигались, значит, сейчас он заговорит!

— Земли делдейнов теперь под контролем, — сказал Савидиус Савид голосом, похожим на басовитое бульканье.

— Да. Рассель в наших руках. Порядок практически не был нарушен, а там, где был, его немедленно восстановили. Мы контролируем все прочие части королевства, включая княжества, провинции, Подвластные Земли и имперские сатрапии. Контроль осуществляется через вооруженную оккупацию, а для отдаленных и наименее важных колоний — через безусловное подчинение их высших властей.

— Итак, мы все можем возрадоваться. Сарлы могут вместе с октами, наследниками порфиры тех, кто создал пустотелы, отпраздновать это событие.

Тил Лоэсп сделал вид, что сказанное — комплимент в его адрес.

— Спасибо, — сказал он.

— Все довольны.

— Я в этом уверен. И хочу поблагодарить октов за помощь. Она была бесценна. Хотя и непостижима, но бесценна, вне всяких сомнений. Даже наш дорогой покойный король Хауск признавал, и это не секрет, что, не встань окты на нашу сторону, борьба с делдейнами была бы тяжелой. — Тил Лоэсп помолчал. — Я часто спрашиваю себя, почему вы так щедры на советы и помощь. Но пока не нашел удовлетворительного ответа.

— В праздновании объяснительная природа открывается лишь редко. Природа празднования экстатична, таинственно кипуча, необъяснима в своей причинности, а потому символизирует некоторое смятение. — Окт перевел дыхание, или его эквивалент в жидкой среде. — Объяснение не должно стать обструкцией, отклонением. Пусть окончательное понимание остается побудительным мотивом, целью, это есть наиболее плодотворное из существующих применений.

Прошло некоторое время, в течение которого длинная серебристая труба, соединявшая их, тихонько покачивалась и медленно извивалась. Несколько ленивых пузырьков виляя поднялись вверх от основания сферической камеры, по обволакивающей воде прошло глухое, низкое и далекое урчание, и тил Лоэсп наконец сообразил, что вкладывал в свои слова Чрезвычайный странствующий посол.

— Я уверен, дела обстоят именно так, как вы говорите, — согласился он наконец.

— И смотрите! — сказал посол, двумя ногами показывая на полусферическую гроздь оживших экранов, спроектированных светящимися конусами, что выступали из стены камеры.

Экраны показывали — насколько тил Лоэсп мог разглядеть сквозь колеблющуюся воду — самые важные, а также самые известные области королевства делдейнов. Тилу Лоэспу показалось, что он видит патруль сарлских солдат у Хьенг-жара и сарлские знамена над Великими башнями Расселя. У края кратера, образованного падзвездой Эвримо, также трепетали флаги, хорошо различимые на фоне громадного белого столба пара, всегда поднимающегося над Кипящим морем Йакида.

— Так, как вы и говорите! — Голос Савидиуса Савида звучал радостно. — Веселье в таком доверии! Все довольны!

— Великолепно, — сказал тил Лоэсп, когда экраны выключились.

— Соглашение согласуемо, согласовано, — сообщил Савид и немного приподнялся над тем местом, где сидел.

Откуда-то из середины его спины вышло подобие ветров, и вверх поднялась подрагивающая стайка серебристых пузырьков. Посол устроился поудобнее в водах камеры.

Тил Лоэсп издал глубокий неуверенный вздох.

— Можем ли мы говорить откровенно?

— Лучшей формы не существует. Поочередно, особенно.

— Абсолютно, — подтвердил тил Лоэсп. — Посол, почему вы помогаете нам?

— Помогать вам, сарлам, победить их, делдейнов?

— Да. И почему такой упор делается на Водопад?

После секундной паузы окт сказал:

— По причинам.

— Каким причинам?

— Самым превосходным.

Тил Лоэсп чуть не улыбнулся.

— О которых вы мне не скажете.

— Непременно не скажу. Равно и не могу. Со временем эти ограничения изменятся, как все меняется. Власть над другими — это наименьшая и наибольшая из властей, будьте уверены. Необходимо уравновесить такой великий успех кратковременным отсутствием успеха. Необходимость этого может не осознаваться субъективно, однако есть объективная цель — возбудить доверие. Сейчас верить — значит ждать.

Тил Лоэсп смерил взглядом окта, висящего в воде в нескольких метрах перед ним. Как всегда — сколько уже сделано, но сколько же еще предстоит сделать! Он в этот день получил известие от Воллирда. Тот сообщал о предпринятой ими на поверхности героической и отважной попытке покушения на жизнь «нашего беглеца», пресеченной в самый последний момент дьявольской машиной иноземцев. Пришлось пойти на самый приемлемый вариант — они вынудили известное лицо как можно скорее покинуть поверхность и в ужасе лететь среди межзвездного мрака, довольствуясь тем, что удалось сохранить жизнь.

Тил Лоэсп не сомневался, что Воллирд преувеличивал свои с Баэртом заслуги. Однако приказ убить Фербина среди Оптим или даже непосредственных подчиненных Оптим с самого начала был едва ли выполнимым. Тил Лоэсп поэтому не собирался слишком строго наказывать рыцарей. Он бы предпочел видеть Фербина мертвым, но и отсутствие принца его устраивало. И все же: какой вред Фербин мог ему нанести, действуя среди иноземцев? Станет ли он направо и налево заявлять о себе как о законном наследнике, лишенном прав, или проберется к влиятельной, по слухам, сестре?

Тил Лоэсп исходил из того, что решить все проблемы невозможно. Как бы радикально ты ни действовал, какую бы жестокость ни проявлял, что-то где-то не срастается, и даже окончательное решение оставляет спутанный клубок с торчащими из него нитями. Дерни за любую (так ему казалось временами, особенно спросонья, ночью, когда все страхи многократно усиливаются), и случится катастрофа. Тил Лоэсп вздохнул и сказал:

— Я намерен избавиться от монахов Миссии. Они путаются под ногами и мешают больше, чем помогают. А в столице я буду проводить противоположный курс. Нам нужны остатки их армии и милиции. Но нужен некий противовес — и я предлагаю секту «Божественный сонм». Их самобичевательское учение должно соответствовать нынешнему настроению делдейнов, которые винят себя за разгром. Очевидно, покатятся головы.

— То, что требует решения, решать. Адекватно встречать. И так далее.

— Так и происходит, как вам известно. Я собираюсь вернуться в Пурл, чтобы отпраздновать триумф, вернуть казну и заложников. Затем на какое-то время я, возможно, останусь в Расселе. Есть несколько лиц, кого я бы хотел видеть рядом с собой. Мне понадобится надежный, постоянный источник для пополнения запасов, а также связь с вами и Восьмым. Могу я на это рассчитывать?

— Лифты, выделенные вам, так и остаются в вашем распоряжении. Как и в недавнем прошлом, так и в близком будущем и, при условии соответствующей обстановки, в предсказуемом далеке.

— Мне уже выделены лифты? Они в моем распоряжении?

— По просьбе. Все льстят за вероятное или возможное пользование. Пока есть необходимость, будет и удовлетворенность.

— Пока что мне нужно спускаться и подниматься по башне — назад на Восьмой и снова сюда. В любое время и быстро.

— Это не обсуждаться. Лично моя никогда не отказать. Меня просить, моя давать, разрешать с удовольствием от душа.

Тил Лоэсп поразмыслил над словами посла.

— Хорошо, — сказал он. — Рад, что с этим все ясно.

* * *

Паровые буксиры тянули баржи, на которых монахов (всю Хьенг-жарскую миссию — от последнего мальчишки, чистильщика сортиров, до самого архипонтина) увозили прочь от дела всей их жизни. Тил Лоэсп, недавно вернувшийся с унизительной аудиенции у посла, наблюдал за погрузкой. Он отправился с первым буксиром, тащившим три баржи, где разместились архипонтин и высшие чины ордена. Сейчас они пересекали Сульпитин примерно в километре выше ближайшей из частей громадного полукружья Водопада. Монахи были освобождены от своих обязанностей. Их перевозили через реку в маленький городок под названием Дальняя Высадка, — подвижный порт, всегда отстоящий на четыре-пять километров от бездны.

Тил Лоэсп сидел в тени навеса на корме первого буксира, но все равно приходилось постоянно стирать пот со лба и висков. Солнца висели в небесах, молот и наковальня жары ударяли в такт — и спасения от них не было. Даже под широким навесом образовалась лишь тонкая полоска тени, недоступная для обоих гелиодинамиков. Люди из охраны регента смотрели в вихрящиеся бурые воды реки и иногда поднимали блестящие от пота головы, чтобы взглянуть на тонкую пену белесых облаков за обрывом Водопада. Гул падающей воды был глухим и настолько всепроникающим, что его легко было не заметить: вездесущий, он заполнял густой, жаркий, навевающий истому воздух странным подводным рокотом, который ощущается сперва желудком, легкими и костями и только потом уже — ушами.

Шесть буксиров и двадцать барж двигались через быстрый поток; от берега они отошли уже на два с небольшим километра, а от Водопада — всего на две сотни метров, такое сильное течение было на стремнине. Двигатели буксиров надрывались и урчали. Дым с паром вырывались из высоких труб, плыли над желтовато-бурыми водами выцветшей сдвоенной тенью — чуть темнее самой реки песочного цвета. Суденышки пахли паром и роазоариловым маслом. Если позволяла конструкция, двигатели буксиров располагали над палубой — подальше от жара топки, поближе к прохладе речного ветерка.

Вода взмучивалась, бурлила, билась о борт, как что-то живое, как целая стая живых существ, которые с ленивым высокомерием выныривают, погружаются, опять выныривают. На баржах, в сотне больших шагов за буксирами, под самодельными навесами сидели, лежали и стояли монахи. От множества белых одеяний было больно глазам.

И вот маленькая флотилия оказалась на стремнине, ровно посередине реки. Берега едва виднелись в жаркой дымке — на горизонте лишь угадывалась полоса темнее реки, различались высокие деревья да мерцающие шпили. Тогда сам тил Лоэсп взял двумя руками кувалду и ударил по штырю, который удерживал трос в буксировочной скобе. Штырь выпал, громко стукнув о дерево палубы. Петля каната змеей прошелестела по палубе, постепенно набирая скорость, потом скользнула за корму и исчезла из виду, упав в коричневатую воду почти беззвучно.

Буксир рванулся вперед и, изменив курс, направился строго вверх по течению. Тил Лоэсп посмотрел на другие буксиры — отсоединили ли там тросы? Да: канаты освободились на всех буксирах, и те легко устремились вверх по течению. Волны бились и плескались у их тупых носов.

Монахи на баржах не сразу осознали, что происходит. Тил Лоэсп так и не понял, слышал он крики, вопли и завывания или ему померещилось.

Они должны быть рады, подумал тил Лоэсп. Водопад был их жизнью, а теперь пусть станет их смертью. Чего другого хотели эти бедолаги, ставившие ему палки в колеса?

Тил Лоэсп поручил своим людям, поставив их ниже Водопада, на главных водоемах, подобрать все буксирные тросы, которые удастся найти. Следовало обрубить их на тех концах, что были прикреплены к баржам, и обставить дело так, будто монахи сами предпочли смерть высылке. Следовало также отыскать оставшихся в живых монахов — правда, если скинуть с обрыва даже тысячу монахов, останется ли в живых хоть один?

Все баржи, кроме одной, исчезли в дымке — и, увы, из поля зрения. Но одна, видимо, села на камень или мель неподалеку от обрыва. Ее руль некоторое время торчал высоко в воздухе, ублажая взор своим театральным видом, а потом соскользнул вниз и тоже исчез.

По пути в порт один из буксиров сломался; из его трубы вырывались высокие столбы пара. Два других вытащили его, не дав судну вместе с командой стать еще одной жертвой Водопада.

* * *

Тил Лоэсп стоял на выступе, напоминавшем недостроенный мост, — над краем близполюсного утеса, выходящего на Хьенг-жар. Большая часть Водопада была, к сожалению, скрыта за водной пылью и облаками. Рядом с тилом Лоэспом стоял Джерфин Поатас — пожилой, горбатый, одетый в темное, с тростью в руке. Поатас был сарлским ученым и археологом, который всю жизнь посвятил изучению Водопада и прожил здесь (в великом, вечно временном, постоянно продвигающемся вперед городе Колония Хьенг-жар) двадцать из своих тридцати долгих лет. Всем было давно известно, что он предан науке и знанию, а не какой-либо стране или государству, хотя делдейны все же ненадолго интернировали его в разгар войны. Теперь, когда монахов больше не было, Поатас по указу тила Лоэспа стал ответственным за раскопки.

— Члены братства были осторожны, консервативны, как и любой хороший археолог на раскопках, — сказал Поатас тилу Лоэспу. Ему приходилось чуть не кричать, чтобы перекрыть рев Водопада. Брызги закручивались, образуя громадные завесы, и поднимались вверх: тогда на лицах людей оседали капли. — Но их осторожность выходила за все разумные пределы. Обычные раскопки не требуют спешки, осмотрительность тут вполне к месту: работаешь тщательно, ничего не упускаешь, все обследуешь, сохраняешь, записываешь места находок и их последовательность. Но здесь раскопки не ждут никого и ничего. Скоро все замерзнет, и станет полегче — хотя бы прохладнее. Однако братья были полны решимости вести себя так же, как в прошлом, — из чрезмерного благочестия приостановить все раскопки на время замерзания Водопада. Даже король отказался вмешиваться. — Поатас рассмеялся. — Можете представить? Единственный раз в солнечно-метеорологическом цикле — единственный за всю жизнь! — когда Водопад будет доступнее всего для исследований! А они собирались приостановить все работы! — Поатас покачал головой. — Идиоты!

— Именно, — согласился тил Лоэсп. — Что ж, больше они здесь не хозяйничают. Я возлагаю большие надежды на это место, Поатас. — Он резко повернулся к собеседнику. — Судя по вашим докладам, это настоящая сокровищница, потенциал которой монахи постоянно принижали и плохо использовали.

— Сокровищница, использовать которую должным образом они решительно не желали, — сказал, кивая, Поатас. — Сокровищница, большинство дверей в которую были закрыты или открывались только перед черными копателями либо лицензированными разбойниками. Если людей будет достаточно, ситуацию можно изменить. Есть много коммерческих исследователей Водопада, которые воют от злости, потому что им запретили жить за счет легкой добычи, — но это лишь к лучшему. Даже они стали высокомерными и ленивыми. А в последнее время — уже на моих глазах — они больше озабочены тем, чтобы не подпускать к своим концессиям других, а не раскопками. — Ветер начал менять направление, и Поатас внимательно посмотрел на тила Лоэспа. — Нет никакой гарантии, тил Лоэсп, что вы найдете здесь сокровище, которое ищете. Чудесное оружие прошлого, что позволяет повелевать будущим... Это миф. Если вами движет мысль об этом, откиньте ее.

Он помолчал. Тил Лоэсп ничего не ответил. Изменивший направление ветер нес жаркую, сухую струю воздуха из пустыни, и облака и туман начинали сдвигаться и расступаться перед ними в громадной, все еще в основном невидимой пропасти.

— Но что бы ни было скрыто здесь, — продолжил археолог, — мы его найдем. И если понадобится уничтожить несколько зданий, которые братья не стали бы сносить, — что ж, пускай. Все это осуществимо. Если мне хватит людей.

— Хватит, — ответил тил Лоэсп. — Я дам пол-армии. Моей армии. И других. В том числе — почти невольников, но они будут трудиться, чтобы не сдохнуть с голоду.

Под новым напором ветра облака откатывались прочь от громады водопада, затем поднимались и рассеивались.

— Невольники работают плохо. И кто будет командовать солдатами, которые хотят и надеются вернуться к родным? Ведь они считают, что сделали свое дело. Вы будете? Но ведь вы возвращаетесь на Восьмой, так?

— Армии привыкли к заграничным походам и дальним квартирам. Тем не менее я соблазню их трофеями и легкой службой — возвращайся домой, когда захочешь! Не всех, конечно, но везде, в каждой деревне будет такой солдат. Они станут умолять снова отправить их на Девятый или сделаются отличными вербовщиками: мы получим их младших братьев. Что до меня, я вернусь в Пурл ненадолго. Я намерен проводить в Расселе половину года или больше.

— Это средоточие могущества и роскоши в сравнении с нашим бедным, вечно движущимся городком. Правда, на поезде или на кауде до столицы всего два дня пути. В плохую погоду чуть больше.

— Но у нас скоро появятся телеграфные линии, и в мое отсутствие, Поатас, вы будете править от моего имени. Даю вам полную власть над Водопадом. — Тил Лоэсп пренебрежительно махнул рукой. — Если тупо следовать букве закона, то именем принца-регента, но он пока еще мальчишка. Сейчас — и это «сейчас» может продлиться довольно долго — его полномочия полностью принадлежат мне. Вы меня поняли?

Поатас чуть скривил губы в улыбке.

— Жизнь и работа научили меня, что существуют естественный порядок вещей, справедливое расслоение власти и могущества. Я работаю при таком порядке, ваше превосходительство, и не пытаюсь его оспаривать.

— Прекрасно, — сказал тил Лоэсп. — Оно и к лучшему. У меня есть еще одна мысль: приставить к вам номинального главу раскопок, человека, которого я бы хотел во время пребывания в Расселе иметь неподалеку от себя, но не под боком. Здесь, на Девятом, он поспособствует вербовке сарлов в армию.

— Но он будет стоять выше меня?

— Теоретически, но не практически. Подчеркиваю: он будет главнее вас лишь по видимости.

— И о ком же речь? — спросил Поатас.

— Мы только что о нем говорили. О моем подопечном, принце-регенте Орамене.

— Благоразумно ли это? Вы сами говорите, что он еще мальчик. Водопад может оказаться очень нездоровым местом, а в Поселении царит беззаконие. Там опасно, особенно теперь, когда нет монахов.

Тил Лоэсп пожал плечами.

— Будем молиться МирБогу, чтобы он сохранил принцу жизнь. И потом, у меня есть пара рыцарей, которым я хочу вверить его охрану. Заботиться о нем будут прежде всего они.

Поатас задумался на мгновение, кивнул и отер влагу с палки, на которую опирался.

— А принц захочет приехать? — спросил он с сомнением, глядя на громадные уступы Хьенг-жара, на пропасть двадцатикилометровой ширины и устрашающе сложной конфигурации.

Тил Лоэсп посмотрел на бездну и улыбнулся. Он впервые побывал здесь вместе с армией. Наслышанный о несравненной красоте этих краев, о том, что сказочная громада вызывает ощущение собственной ничтожности, он был исполнен решимости не под даваться общему впечатлению. Хьенг-жар, однако, полагал иначе. Тил Лоэсп был поражен, потрясен, потерял дар речи.

За последнюю неделю или около того он видел Водопад с разных углов, в том числе с воздуха, то есть со спины лиджа, — правда, держась на почтительной высоте и с эскортом из опытных надводопадных летунов. Но даже так становилось ясно, почему это место считается опасным для полетов: возникало почти неодолимое желание исследовать, опуститься, рассмотреть все вблизи, и нелепыми казались мысли о том, что многие так и погибли, — их затянули сильнейшие вихревые потоки воздуха и паров и швырнули, беспомощных, навстречу смерти.

Даже Поатас выразил некоторое удивление: в самом деле, Водопад никогда еще не выглядел таким грандиозным — ни за годы, проведенные здесь археологом, ни в прошлом, судя по архивным сведениям.

Когда-то плато, видимо, было громадной, высоко расположенной площадью многокилометровой ширины в Безымянном Городе. Оно медленно обнажалось под действием яростных, ревущих вод, открывавших то, что было, по мнению большинства специалистов, центром погребенного под землей города. Срединная часть Водопада, протяженностью четыре или пять километров, имела в настоящее время две ступени. С первой, стодвадцатиметровой, пенные воды обрушивались на свежеобнаженное плато и устремлялись дальше стремительными потоками между лабиринтами построек, торчавших над обширной плоскостью.

По отверстиям в плато (одни — маленькие, другие — диаметром в сотни метров) вода спускалась на следующий темный уровень и всей своей массой падала на дно пропасти, пробивая путь через причудливое скопление зданий странной формы, проносясь по пандусам и дорогам. Сооружения частью оставались целыми, частью накренились, частью просели, частью обрушились и упали. Эти последние, унесенные водой, встретили на своем пути все еще стоящие постройки, которые теперь возвышались над кучами обломков.

Туман уже рассеялся почти над половиной Водопада, обнажив главное из чудес: Фонтанный дом. То была гигантская, воздвигнутая на дне пропасти башня у края новообразованного плато. Она по-прежнему стояла совершенно вертикально и, казалось, целиком состояла из стекла. Высотой пятьдесят метров, башня напоминала вытянутую вверх сферу. Благодаря расположению туннелей и пустот выше по течению, вода попадала в башню снизу под колоссальным давлением и вырывалась из идущих спиралью окон мощными мутновато-белыми потоками и струями. С такой же яростью вырывалась она из вершины, так что сооружения поменьше, трубы, пандусы и водотоки у подножия башни находились под постоянным изнуряющим дождем.

— И что же, ваше превосходительство? — спросил Поатас. — Захочет ли он приехать? Этот ваш юный принц?

Тил Лоэсп двумя днями ранее сообщил мужу Аклин, что тот назначен новым мэром Расселя. Назначение было постоянным, и новому мэру с семейством следовало как можно скорее прибыть из далекого Херетесура. Иначе он рисковал потерять не только высокую должность (такая удача выпадает раз в жизни), но и расположение регента.

— О, я думаю, юный принц приедет, — с лукавой улыбкой сказал тил Лоэсп.

18. ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

— Билпьер, четвертая из нарисцинских колоний Хейспа, небольшая планета, цельная, с холодным ядром, за последние десять тысяч лет приспособленная для обитания нарисцинов, динамически насыщенная кислородной атмосферой, на сто процентов нарисцинская, поверхность на семьдесят четыре процента улье-запузыренная.

Холс и Фербин бездельничали в гостиной своих просторных апартаментов на «Сотом идиоте», где множество вспомогательных машин кормили их, поили, развлекали изображениями на настенных экранах. Они знали, что направляются на Билпьер в город-улей Ишуэр и что путешествие займет десять дней. Больше им ничего не сообщали — с того момента, как через день после разговора Фербина с Шоум сарлы сели благодаря ей на корабль.

Фербин попытался было порасспросить звездолет.

— Гмм, — сказал он, ничуть не поумнев за последнее время. — Я ищу человека по имени Ксайд Хирлис. Вы не знаете, он там, на этом Билпьере?

— Не знаю, — ответил «Сотый идиот». — Но сомневаюсь. У вас приоритетное разрешение на доставку к этой персоне, выданное самим генеральным директором мортанвельдской части Третичного Гулианского Столба. Могу подтвердить, что вам зарезервировали места на перелет с Ишуэра, Билпьер, на борту мортанвельдского корабля «Фазилис, по пробуждении», Вспученный категории пять. Пункт назначения не относится к общедоступным.

Фербин и Холс обменялись взглядами. Это была новость.

— А вы не знаете, сколько продлится наше путешествие с Билпьера? — спросил Фербин.

— Поскольку вы летите на Вспученном категории пять, то вряд ли место назначения находится в системе Хейсп, — ответил корабль. — Вспученный категории пять — класс межзвездных кораблей большой дальности.

Фербин задумчиво кивнул.

— Да, — спросил он, словно вспомнив что-то, — а не могли бы вы передать послание юноше по имени Орамен из дома Хаусков в городе Пурл на Восьмом уровне Сурсамена?..

— Это нарисцинский протекторат, — ровным голосом ответил корабль, — и там действуют особые условия в отношении прямых контактов между персонами. Специальные инструкции, связанные с вашим путешествием, запрещают мне предпринимать любые действия по отправке информации. Мне очень жаль.

Фербин вздохнул и снова принялся смотреть, как иноземцы, похожие на летучих мышей, преследуют на экране летающих, увертливых, прозрачных существ в безбашенной местности, среди глубоких желтовато-розовых каньонов, под пастельными облаками.

— Попытка не пытка, ваше высочество, — сказал Холс и вернулся к собственному экрану; там показывали голограмму, то есть рельефную карту — она изображала курсы кораблей нарисцинов и их партнеров.

Галактика напоминает кольчугу, подумал Холс. Всюду петли, круги и длинные переплетенные нити — один в один эти старые штуки, что до сих пор надевали старые рыцари из медвежьих углов, являясь ко двору. Правда, они не полировали свои доспехи, боясь протереть дырку.

* * *

«Сотый идиот» совершил мягкую посадку в долине между двумя темными пузырями километрового диаметра посреди однообразного ландшафта. Три четверти поверхности Билпьера были покрыты пеной, застывшей гигантскими пузырями: она устилала континенты, заглушала океаны, перехлестывала через горные кряжи. В итоге от болот и джунглей планеты осталось ровно столько, сколько, видимо, отвечало эстетическим представлениям нарисцинов.

Фербину и Холсу показали несколько впечатляющих куполов, накрывавших оранжевые луковицы — то ли деревья, то ли здания. Они встретились с нарисцинским замерином и почти час слушали нарисцинскую музыку.

Целый местный день они стояли на опасно открытой сетке, натянутой над гигантскими оранжевыми деревьями-зданиями. Те, в свою очередь, располагались в глубокой расселине — долине между двумя огромными пузырями. Сейчас их накрывала полукилометровая тень вытянутой луковицы — корабля.

Наконец принца с Холсом приветствовала мортанвельдка, представившаяся как Чилгитери, офицер связи.

* * *

Почти тридцать дней они провели на борту корабля «Фазилис, по пробуждении». Это путешествие было не столь приятным, как предыдущее: приходилось надевать скафандры, чтобы передвигаться по кораблю, почти целиком затопленному водой. Отведенные им каюты были меньше. Но хуже всего, что корабль постоянно наращивал силу тяжести, готовя пассажиров к тому, что их ждет в месте назначения. Мортанвельды, как водный вид, казалось, не обращали особого внимания на силу тяжести, но хотели, чтобы их гости начали акклиматизироваться уже сейчас. Фербин и Холс были единственными немортанвельдами на борту. По словам Холса, им следовало чувствовать себя польщенными; но трудно испытывать благодарность, когда у тебя болят ноги, спина, все тело.

* * *

«Фазилис, по пробуждении» транспортировал с десяток кораблей поменьше — округлых семян, приткнувшихся к его брюху и оконечности. Одним из них был звездолет Вытянутый категории три, называвшийся «Нет, спорить глупо, это так мило». На нем Фербин и Холс проделали последний отрезок пути. Им предоставили две небольшие каюты, и почти все время они проводили лежа, когда Чилгитери не заставляла их подниматься, ходить по кораблю или даже проделывать легкие упражнения в условиях искусственной гравитации, которая медленно возрастала.

— Слишком уж быстро она растет, — со стоном заметил Холс.

* * *

«Нет, спорить глупо, это так мило» лег на брюхо неподалеку от трещиноватой, разломанной земли, усеянной камнями и золой. Как сообщила им Чилгитери, это было все, что осталось от страны Прилл на континенте Скетеви планеты Бултмаас в системе Чайм.

Когда корабль приземлился на серо-коричневую пустошь, гравитация, налившая свинцом ноги двух сарлов, чуть снизилась. Мортанвельдские корабли намеренно создавали силу тяжести, чуть повышенную по сравнению с планетарной, чтобы та не показалась чрезмерной.

— Невеликая милость. Микроскопическая, сказал бы я, — пробормотал Холс.

— Лучше, чем ничего, — отозвалась Чилгитери. — Благодарите судьбу, господа. Идемте.

Они вышли из поворотного люка в днище и оказались на плоском, оплавленном основании громадного кратера — судя по всему, свежего. Вокруг стоял запах гари. Вихри холодного, пронзительного ветра вздымали пепел и пыль — те образовывали столбы и завесы. Воздух, сотрясаемый далекими беспрестанными ударами грома, обжигал горло.

Небольшая луковица на колесах, чуть ли не вся из стекла, подъехала к люку, открывшемуся навстречу мрачному миру. Фербин подумал, что это охранное устройство. Но к счастью, луковица оказалась транспортным средством — им почти не довелось ходить при жуткой, всесокрушающей гравитации.

— Чувствуете, как пахнет воздух? — спросила Чилгитери, когда они расположились в удобных креслах; двери прозрачной коляски закрылись, звуки с поверхности перестали доноситься. — Некоторое время все, что вы вдыхаете, будет профильтровываться, но это подлинный запах Бултмааса.

— Вонища жуткая, — сказал Холс.

— Да. Тут еще могут оставаться поздние патогены широкого спектра, но они не должны на вас повлиять.

Фербин и Холс переглянулись. Ни один из них не знал, что такое патогены, но слово им не понравилось.

Маленькая луковица беззвучно поднялась и полетела над остекленевшей поверхностью кратера к конструкции из толстых металлических пластин, что возвышалась над нижней стеной кратера, сложенной из кусков породы. Конструкция эта чудовищным металлическим цветком вырастала из покрытой трещинами, смертельно-серой земли. Распахнулся ряд невероятно массивных дверей, и темные туннели поглотили коляску.

Фербин и Холс увидели военные машины, мрачно ждущие своего часа в углублениях, длинные линии тусклых огней вдоль стен боковых туннелей, а впереди — металлический затвор. Оказалось, таких затворов несколько — они открывались перед коляской и затем закрывались. Несколько раз попадались бледные существа, смутно-человекоподобные, но слишком мелкие, приземистые и худые для людей, по мнению принца с Холсом. А однажды — паривший в воздухе нарисцин в сложной металлической сбруе, ощетинившийся какими-то приспособлениями, вероятно оружием. Потом коляска покатилась вниз по спиральному пандусу — казалось, это полая пружина, которая ведет в чрево мира.

Наконец они остановились в большом мрачном помещении с толстенными поперечными балками. Почти все пространство занимали транспортные средства — приземистые, бесформенные машины со всякими отростками. Маленькая, почти невесомая коляска припарковалась рядом с этими монстрами — словно парашютик одуванчика приземлился среди застывшей лавы.

— Пора пустить в ход ноги! — весело воскликнула Чилгитери.

Двери распахнулись. Принц со слугой еле вылезли из прозрачной машины. Холс взял две небольшие сумки с одеждой и застонал от тяжести. Они направились к еще одной открывшейся перед ними двери и затем — вверх, вверх! — по короткому узкому пандусу в другой зал, поменьше, тускло освещенный. Здесь стоял застоялый, какой-то медицинский запах. Потолок нависал так низко, что им пришлось немного ссутулиться, отчего воздействие высокой гравитации стало еще заметнее. Холс уронил обе сумки на пол.

На стуле за металлическим столом сидел низенький, приземистый человек в темной-серой форме. Сбоку от него — чуть сзади и над плечом — парил нарисцин в сложной сбруе и, похоже, внимательно разглядывал вошедших.

Жалкое, сплюснутое подобие человека издало ряд звуков.

— Добро пожаловать, — перевел нарисцин.

— Моя и вообще мортанвельдская ответственность здесь заканчивается, — сказала Чилгитери двум сарлам. — Вы теперь находитесь под юрисдикцией нарисцинов и их клиентов — ксолпов. Желаю удачи. Будьте здоровы. До свидания.

Фербин и Холс пожелали ей счастливого пути. Мортанвельдка повернулась и поплыла прочь вдоль узкого пандуса.

Принц оглянулся — нет ли здесь стула, — но единственное сиденье было занято человеком за металлическим столом. Из щели в столе появились какие-то бумаги. Человек вытащил их, проверил, сложил, шарахнул по ним металлической болванкой и пододвинул к сарлам.

— Это ваши бумаги, — сказал нарисцин. — Они постоянно должны быть при вас.

Документы были испещрены крохотными иноземными символами. Единственное, что разобрали принц с Холсом, — это маленькие монохромные изображения собственных лиц. Сплюснутый издал еще какие-то звуки.

— Вам следует ждать, — сказал им нарисцин. — Здесь. Следуйте за мной.

По тесным коридорам они прошли в маленькую, плохо освещенную комнату — пустую, не считая четырех кушеток. Нарисцин с громким щелчком закрыл дверь. Холс подошел к ней и толкнул — заперто. Другая дверь — маленькая, в противоположной стене — вела в крохотную туалетную комнату. Фербин и Холс выбрали две кушетки пониже и, тяжело дыша, улеглись на них, счастливые, что могут снять нагрузку с ног и спины. Им пришлось согнуть ноги под себя — кровати оказались слишком короткими. На спинке каждой висели серосиние одеяния. Это форма, объяснил нарисцин, и ее следует носить постоянно.

— Что это за место, ваше высочество?

— Ужасное, Холс.

— Мне тоже так кажется, ваше высочество.

— Постарайся уснуть, Холс. Больше мы ничего не можем сделать.

— Пожалуй, это единственный выход, — согласился Холс и повернулся лицом к стене.

Чилгитери не очень распространялась о том, что будет после их прибытия сюда. Принц с Хорлсом предполагали найти здесь Ксайда Хирлиса. Просьбу о встрече с ним переправили соответствующим властям. Но Чилгитери было неизвестно, позволят ли сарлам увидеться с Хирлисом, а также то, как они покинут (если покинут) эту планету.

Фербин закрыл глаза. Ему хотелось оказаться в любом другом месте.

* * *

— Зачем вы здесь? — перевел нарисцин.

Существо, которое говорило с ними, вполне возможно, было тем самым, что проводило их в тесную комнатку, — они понятия не имели. Может быть, их еще предполагали представить надлежащим образом, но дела тут явно делались по-другому. Фербин с Холсом оделись в форму, которую им навязали, — слишком короткую и слишком широкую для сарлов, которые в итоге выглядели нелепо, — и теперь стояли в еще одной тесной комнатке, перед еще одним коротышкой за металлическим столом. Но по крайней мере, здесь для них нашлись стулья.

— Мы здесь, чтобы встретиться с человеком по имени Ксайд Хирлис, — сказал Фербин нарисцину и маленькому подобию человека.

— Здесь нет никого с таким именем.

— Что?

— Здесь нет никого с таким именем.

— Это невозможно! — возразил Фербин. — Мортанвельды, которые доставили нас сюда, заверили, что Хирлис здесь!

— Они могли ошибиться, — сказал нарисцин, не дожидаясь, когда человек закончит фразу.

— А я думаю, что нет, — ледяным тоном изрек Фербин. — Будьте так добры, сообщите господину Хирлису, что сарлский принц, оставшийся в живых сын его старого доброго друга, покойного короля Нериета Хауска с Восьмого уровня Сурсамена, желает его увидеть, что он проделал долгий межзвездный путь от того великого мира благодаря доброму расположению наших друзей-мортанвельдов. Мыприбыли с единственной целью увидеть его, в чем нас поддержала сама генеральный директор Шоум. Будьте так любезны, передайте это ему.

Нарисцин, похоже, перевел как минимум часть сказанного. Человек заговорил.

— Назовите полное имя персоны, которую вы хотите увидеть, — сказал нарисцин.

Полное имя. У Фербина было время не раз подумать о нем, с тех пор как у него родился этот план, еще на Восьмом. Полное имя Ксайда Хирлиса — некоторые дети при дворе не только знали его наизусть, но и повторяли чуть ли не как мантру. Принц его не забыл.

— Стафл-Лепоортса Ксайд Озоал Хирлис дам Паппенс, — сказал он.

Сплюснутый человек хрюкнул и уставился в экран на столе. Зеленоватое мерцание экрана осветило его лицо. Он что-то ответил, и нарисцин проговорил:

— Вашу просьбу передадут по соответствующим каналам. Сейчас вы должны вернуться в свою комнату и ждать.

— Я сообщу господину Хирлису, когда увижу его, о том, что вы ведете себя недостаточно уважительно и не учитываете исключительную срочность этого дела, решительно произнес Фербин, вставая на застонавшие от боли ноги. Он чувствовал себя нелепо в этой форме не по размеру, но старался держаться с максимумом достоинства. — Назовите ваше имя.

— Нет. Никакого господина Хирлиса нет. Вы должны вернуться в свою комнату и ждать.

— Нет господина Хирлиса? Это смешно.

— Может быть, тут все дело в звании, ваше высочество, — заметил Холс, вставая. Лицо его тоже исказилось гримасой боли.

— Вы должны вернуться в свою комнату и ждать.

— Отлично. Я поставлю в известность генерала Хирлиса.

— Вы должны вернуться в вашу комнату и ждать.

— Или фельдмаршала Хирлиса, я уж не знаю, до какого звания он дорос.

— Вы должны вернуться в свою комнату и ждать.

* * *

Их разбудили посреди ночи. Обоим снились сны о тяжестях, расплющивании и похоронах. Пищу подали через лючок в двери незадолго до того, как свет в комнате потускнел; суп был почти несъедобным.

— Идемте с нами, — сказал нарисцин; за его спиной стояли два сплюснутых, бледных человека в форме и с ружьями. — Возьмите свои вещи, — добавил нарисцин; Холс поднял обе сумки.

Небольшой колесный экипаж поднял их по еще одному короткому пандусу. Снова двери и тускло освещенные туннели, а за ними — более просторное помещение, тоже темное. Тут двигались люди и машины и стоял урчащий локомотив, замерший между темными дырами в обоих концах зала.

Не успели они сесть в поезд, как пол под ногами задрожал и по всему громадному помещению прошла вибрация. Принц с Холсом посмотрели на темный потолок. Лампы раскачивались, сверху опускалась пыль. Интересно, подумал Фербин, какой же силы этот взрыв наверху, если он ощущается сквозь толстый слой породы.

— Садитесь здесь, — велел нарисцин, показывая на закрытую дверь в одном из цилиндрических вагонов.

Они поднялись по трапу, вошли в тесное купе без окон. Нарисцин вплыл вместе с ними, и дверь опустилась. Свободное место было только на полу, между высокими ящиками и клетями. Шар в потолке, забранный металлической решеткой, испускал слабый, но немигающий желтый свет. Нарисцин парил над одной из клетей.

— И куда мы направляемся? — спросил Фербин. — Мы увидим Ксайда Хирлиса?

— Не знаем, — сказал нарисцин.

Некоторое время они сидели, вдыхая застоявшийся, безжизненный воздух. Потом вагон дернулся, раздалось приглушенное клацанье металла — поезд двинулся.

— И как долго продлится поездка? — спросил принц у нарисцина.

— Не знаем, — повторил тот.

Вагон погромыхивал и дребезжал. Скоро оба уснули, а когда пробудились из глубокого сна, в голове стояли туман и сумятица. Они поспешили прочь из вагона — колени и спины у них болели, — сошли по трапу и погрузились в еще один приземистый автомобиль. Очередная поездка с сопровождающим-нарисцином по туннелям, затем спуск вниз по очередной спирали в большое полутемное помещение. Здесь стояло не меньше сотни сосудов с жидкостью — в два раза выше человеческого роста. Сосуды переливались голубым и зеленым.

В каждой из емкостей находились с полдюжины сплюснутых, коренастых людей, абсолютно голых. Казалось, они спят. На лицах у людей были маски, от которых к поверхности сосудов тянулись трубки. Тела были совершенно безволосыми, а многие — сильно искалеченными. У одних не хватало руки или ноги, у других были глубокие раны, у третьих виднелась обожженная кожа.

Фербин и Холс зачарованно взирали на это обескураживающее, отвратительное зрелище и даже не сразу поняли, что остались одни: маленький колесный автомобиль исчез — похоже, вместе с нарисцином.

Фербин подошел к ближайшей емкости. Вблизи было видно, что в бледной, мутноватой жидкости циркулирует слабый поток; с днища поднимались пузырьки и направлялись к герметизированной крышке.

— Как по-твоему, они мертвы? — выдохнул Фербин.

— Если так, зачем эти маски? — возразил Холс. — Вы выглядели почти так же, ваше высочество, когда вас лечили окты.

— Может, их сохраняют для чего-то, — сказал Фербин.

— Или лечат, — предположил Холс. — Тут у всех какие-нибудь раны — ни одного целого. Хотя многие раны, похоже, заживают.

— Скажем так: мы их исцеляем, — раздался чей-то голос у них за спинами.

Фербин и Холс повернулись. Принц сразу же узнал Ксайда Хирлиса, который ничуть не изменился — а ведь Фербин не видел его почти двенадцать долгих лет. Вообще такое должно было показаться странным, правда, Фербин понял это лишь позднее.

Ксайд Хирлис был высоким, если сравнивать с местными карликами, хотя уступал в росте Фербину и Холсу. Он выглядел каким-то плотным и темным; широкое лицо, крупный рот с редкими широкими зубами, яркие, пронзительные сине-пурпурные глаза. Эти глаза в детстве всегда зачаровывали Фербина. В них имелась дополнительная прозрачная мембрана, которая позволяла Хирлису не моргать, а значит, видеть мир всегда, не прерываясь ни на миг, от пробуждения и до засыпания (на сон он почти не тратил времени). Волосы у Хирлиса были черные и длинные, завязанные сзади аккуратным хвостиком. На лице также росли волосы — как всегда, аккуратно подстриженные. Форму он носил такую же, что и большинство людей здесь, только ладнее скроенную.

— Ксайд Хирлис, — сказал Фербин, кивая. — Рад вас видеть снова. Я — принц Фербин, сын короля Хауска.

— Рад вас снова видеть, принц, — сказал Хирлис. Он посмотрел вбок и, видимо, заговорил с кем-то, невидимым для них. — Сын моего старого друга, короля сарлов Хауска, с Восьмого уровня Сурсамена. — Хирлис снова перевел взгляд на Фербина, который смотрел прямо ему в глаза. — Когда я в последний раз видел Фербина, он едва доставал мне до поясницы, — добавил Хирлис, обращаясь все к тому же воображаемому существу сбоку; но рядом с ними никого больше не было — и ничего, к чему можно обратиться.

— Мне нужно о многом вам рассказать, Хирлис, — заявил Фербин. — Правда, хороших новостей у меня нет. Но сначала скажите, как к вам обращаться. Какая у вас должность?

Хирлис улыбнулся и снова поглядел вбок.

— Хороший вопрос, вам не кажется? — Он посмотрел на Фербина. — Называйте меня советником. Или верховным главнокомандующим. Трудно сказать.

— Выберите что-нибудь одно, милостивый государь, — предложил Холс. — Будьте так добры.

— Позвольте мне, — холодно сказал Фербин, взглянув на невинно улыбающегося Холса, — представить вам моего слугу Хубриса Холса.

— Господин Холс, — сказал Хирлис, кивая.

— Милостивый государь...

— «Государь» тоже подойдет, — задумчиво сказал Хирлис. — Так меня все называют. — Тут он заметил, что Фербин стоит с натянутым видом. — Принц, я знаю, вы с самого совершеннолетия обращались к отцу «государь». Что ж, ублажите меня таким обращением. Я здесь вроде короля, более могущественного, чем ваш отец даже в его величайшие моменты. — Он усмехнулся. — Если только он не захватил весь пустотел. А? — Он снова повернул голову. — Да-да, Сурсамен есть пустотел, если кто еще не знает, — сообщил он невидимому спутнику.

И тут Фербин (Холсу показалось, что взгляд его остается напряженным) вновь обратился к Хирлису:

— Итак, сударь, я должен о многом рассказать.

Хирлис кивнул в сторону сосудов за их спинами, где тела легонько покачивались в жидкости.

— Захваченные в плен враги, — пояснил он. — Им сохраняют жизнь. Подлечивают немного. Мы очищаем им мозги, и они становятся нашими шпионами, наемными убийцами, живыми бомбами или разносчиками болезней. Идемте. Мы найдем вам место, чтобы полежать. И одежду получше. В этой вы напоминаете насекомых-палочников.

Принц и Холс последовали за ним к открытому экипажу без дверей. Невидимые прежде фигуры вышли из темноты со всех сторон, так, словно составляли с ней одно целое. На незнакомцах была почти черная камуфляжная форма, в руках — уродливые огнестрелы. Фербин и Холс замерли на месте, когда четыре тени быстро и беззвучно окружили их. Но Хирлис, даже не оглянувшись, махнул рукой, сел за руль маленького экипажа и сказал:

— Моя охрана. Не волнуйтесь. Садитесь.

Поняв, что темные фигуры ему не угрожают, Фербин обрадовался их присутствию. Хирлис, видимо, зачем-то говорил именно с ними.

* * *

У Ксайда Хирлиса была прекрасная кухня в глубине скалы, под многокилометровой толщей породы. Зал имел куполообразную форму, слуги — юноши и девушки — бесшумно скользили взад-вперед. На каменном столе оказались весьма красочные и экзотические блюда — и ошеломляющее разнообразие бутылок. Еда была великолепной, хоть и иноземной, напитки лились рекой. Фербин приступил к своей истории лишь по окончании трапезы.

Хирлис слушал принца, задав по ходу дела всего один-два вопроса. Когда Фербин замолк, он кивнул.

— Примите мое искреннее сочувствие, принц. Меня больше печалит даже не сама кончина вашего отца, а ее обстоятельства. Нериет был воином и ожидал и заслуживал смерти воина. Судя по вашему рассказу, его убили трусливым и жестоким образом.

— Спасибо, Хирлис, — сказал Фербин, опустил глаза и громко шмыгнул носом.

Хирлис, казалось, не заметил этого. Он не сводил взгляда со своего бокала с вином.

— Я помню тила Лоэспа, — сказал он, затем помолчал и тряхнул головой. — Если он лелеял в душе такое предательство, то, значит, и меня провел. — Хирлис снова посмотрел вбок. — Вы там наблюдаете? — негромко спросил он. На этот раз в зале точно никого не было, к кому он мог бы обратиться, — четверых охранников Хирлис отпустил у входа в свои покои, а слугам приказал оставаться за порогом трапезной, пока их не позовут. — Это часть развлечения? — все так же негромко спросил Хирлис. — Записано ли убийство короля? — Он поднял глаза на Фербина и Холса.

Хубрис попытался было обменяться взглядом с принцем, но тот опять напряженно смотрел на Хирлиса. Нет, Холс не желал с этим мириться.

— Извините меня, сударь, — сказал он Хирлису. Краем глаза Холс видел, что принц пытается привлечь его внимание. Да и черт с ним, подумал он и продолжил: — Позвольте узнать, с кем вы говорите, когда смотрите так?

— Холс! — прошипел Фербин и фальшиво улыбнулся Хирлису. — Мой слуга не обучен хорошим манерам.

— Нет, принц, он просто любопытен, — сказал Хирлис, чуть заметно улыбнувшись. — В каком-то смысле, Холс, я этого не знаю, — мягко сказал он. — А возможно, ни к кому и не обращаюсь. Однако подозреваю, что разговариваю со множеством народа.

Холс нахмурился, уставившись туда, где находились последние невидимые собеседники Хирлиса. Тот улыбнулся и махнул рукой, словно отгоняя дым.

— Физически они здесь не присутствуют, Холс. Они наблюдают — скажем так, возможно, наблюдают — с большого расстояния посредством шпиоботов, пылектронов, нанотеха: называйте как хотите.

— Я и в самом деле могу называть их по-разному, сударь: эти слова для меня ничего не значат.

— Холс, если ты не можешь вести себя, как подобает благородному человеку, — решительно сказал Фербин, — то будешь обедать с другими слугами. — Принц посмотрел на Хирлиса. — Наверное, я слишком потакал ему, сударь. Приношу извинения от его имени и от своего.

— Извинений не требуется, принц, — ровным голосом сказал Хирлис. — И потом, это мой стол, а не ваш. И Холс будет сидеть за ним, пусть он и не обучен, по-вашему, хорошим манерам. Слишком многие вокруг меня боятся лишний раз обратиться ко мне. Я рад, что хоть кто-то не боится.

Оскорбленный Фербин откинулся к спинке стула.

— Думаю, за мной наблюдают, Холс, — продолжил Хирлис, — с помощью крошечных устройств: невооруженным глазом, даже таким, как мой, не разглядишь. А уж мой глаз остёр, хоть и не так, как прежде.

— Шпионы врага, сударь? — спросил Холс и поглядел на Фербина, который демонстративно отвернулся.

— Нет, Холс. Шпионы, посланные моими же людьми.

Холс понимающе кивнул, хотя по-прежнему задумчиво хмурил лоб.

Хирлис посмотрел на Фербина.

— Принц, ваше дело гораздо важнее всего этого. Но пожалуй, я должен отвлечься, чтобы рассказать о себе и своем положении.

Фербин коротко кивнул.

— Когда я... с вами, среди вас, на Восьмом давал с разрешения нарисцинов советы вашему отцу, Фербин... — Хирлис глядел на принца, но обращался к обоим сарлам, — я находился на службе у Культуры, смешанной пангуманоидно-машинной цивилизации, одной из Оптим, как вы говорите, то есть цивилизации несублимированных старших групп первого ряда. Я был агентом Контакта — той части Культуры, что занимается... иностранными делами, скажем так. Контакту поручено обнаруживать цивилизации, еще не вошедшие в галактическое сообщество, и налаживать с ними связи. Я тогда еще не принадлежал к разведывательному, шпионскому подразделению Контакта, стыдливо называемому Особыми Обстоятельствами... хотя, по мнению ОО, мое подразделение в то время явно вторгалось в сферу их интересов. — Хирлис ехидно улыбнулся. — Вот вам могущественные анархическо-утопистские цивилизации, раскинувшиеся на всю галактику! Их тайные военизированные службы постоянно грызутся между собой.

Хилрис вздохнул.

— Позднее я все-таки стал агентом Особых Обстоятельств и сегодня больше сожалею об этом, чем горжусь. — Улыбался он и в самом деле печально. — Если ты покидаешь пределы Культуры — а люди делают это все время, — тебе сообщают о твоих обязательствах в случае обнаружения цивилизации, которая может заинтересовать Контакт... Я делал все предписанное Контактом — тот до мельчайших подробностей смоделировал ситуацию на Восьмом. А потому, вручая королю Хауску план кампании, предлагая оружейникам изготовлять снаряды вместо ядер или нарезные ружья вместо гладкоствольных, я прекрасно представлял себе все последствия. В принципе, образованный культурианец может сделать то же самое бесконтрольно, без всякой помощи и не задумываясь о последствиях. Или хуже того: отлично зная о последствиях. Если вдруг такой человек захочет стать королем, или императором, или кем угодно, знания дадут ему неплохой шанс. — Хилрис взмахнул рукой. — Но по-моему, эти страхи преувеличены. Знания в Культуре ничего не стоят. Но вряд ли кто-нибудь из ее граждан обладает нужным бессердечием, чтобы искусно использовать эти знания в менее великодушных обществах. И тем не менее, когда вы покидаете Культуру, желая обосноваться в месте вроде этого или вроде Восьмого, за вами устанавливают наблюдение. Всевозможные приборы следят за вами, чтоб вы не натворили никакой пакости.

— А если человек все же замыслит какую-нибудь пакость? — спросил Холс.

— Вас остановят, господин Холс. Воспользуются приборами наблюдения или пришлют людей или другие приборы — и вернут все в прежнее состояние. Или крайнее средство: вас похищают и возвращают назад, чтобы отчитать как следует. — Хилрис пожал плечами. — Если вы покидаете ОО подобно мне, предпринимаются дальнейшие меры предосторожности. Некоторые ваши способности ограничивают или вообще отнимают, чтобы у вас почти не было преимуществ перед местными. И наблюдают за вами куда пристальнее, хотя и не так явно, — Хирлис снова посмотрел вбок. — Я полагаю, мою беспристрастность оценивают здесь по достоинству. Я горазд на ошибки. — Он снова повернулся к сарлам. — Насколько я понимаю, большинство людей делают вид, будто такого наблюдения не существует. Я же, напротив, разговариваю с наблюдателями. Итак, теперь вы все знаете. И, надеюсь, понимаете. А вы подумали, что я спятил?

— Ни в коем случае! — тут же возразил Фербин, а Холс сказал:

— Именно так, сударь.

Хирлис улыбнулся и слегка потряс свой бокал, глядя, как вихрится вино.

— Нет, вполне возможно, я спятил. Спятил — потому что остаюсь здесь; спятил — потому что все еще связан с войной. Но что касается наблюдения, тут с моими мозгами все в порядке. Я знаю, что за мной наблюдают, и я даю понять наблюдающим за мной, что знаю об этом.

— Мы вас прекрасно понимаем, — сказал Фербин, стрельнув взглядом в сторону Холса.

— Хорошо, — небрежно сказал Хирлис, затем подался вперед, упер локти в стол и сложил руки у себя под подбородком. — Ну а теперь вернемся к вам. Вы проделали долгий путь, принц. Полагаю, лишь для того, чтобы увидеть меня?

— Совершенно верно.

— И не только с намерением сообщить мне о гибели моего старого друга Нериета. Хотя, конечно, мне льстит, что я узнаю об этом от живого свидетеля, а не из новостей.

— Вы правы. — Фербин подтянулся на своем стуле и расправил плечи. — Я ищу вашей помощи, мой добрый Хирлис.

— Понимаю, — задумчиво кивнул тот.

— Вы в состоянии мне помочь? Вы мне поможете?

— Каким образом?

— Вернуться на Восьмой, чтобы помочь мне отомстить за убийство отца.

Хирлис откинулся к спинке и покачал головой.

— Не могу, принц. Я нужен здесь, я связан обязательствами. Я работаю на нарисцинов. И даже при желании не мог бы вернуться на Сурсамен в ближайшем или более отдаленном будущем.

— Вы хотите сказать, что и желания у вас нет? — спросил Фербин, не скрывая неудовольствия.

— Принц, мне очень больно, что ваш отец умер, и еще больнее, что он умер именно таким образом.

— Вы уже говорили это, сударь.

— И говорю еще раз. Ваш отец одно время был моим другом, и я очень уважаю его. Но не мое дело исправлять несправедливость, случившуюся в глубинах далекого пустотела.

Фербин встал.

— Вижу, что ошибся в вас, сударь, — сказал он. — Мне говорили, что вы — добрый и почтенный человек. Но это оказалось не так.

Холс тоже встал, хотя и медленно, решив, что, если Фербин бросится прочь (вот только куда?), лучше последовать за ним.

— Выслушайте меня, принц, — рассудительно сказал Хирлис. — Я желаю вам всех благ, а тилу Лоэспу и его заговорщикам — бесславного конца. Но помочь вам я не в силах.

— И не желаете! — рявкнул Фербин, чуть не брызгая слюной.

— Ваша война — не моя война, принц.

— Моя война должна быть войной всех, кто верит в справедливость!

— Неужели, принц? — улыбаясь, сказал Хирлис. — Да вы только послушайте себя.

— Это лучше, чем слушать вас с вашим оскорбительным благодушием!

Хирлис озадаченно посмотрел на него.

— А чего именно вы хотите от меня?

— Чего-нибудь! Чего угодно! А вы не делаете ничего. Сидите и самодовольно усмехаетесь!

— А почему вы сами ничего не делаете, Фербин? — все так же рассудительно спросил Хирлис. — Может, вам лучше было бы остаться на Восьмом, а не тащиться за тридевять земель, чтобы увидеть меня?

— Я не воин, о чем прекрасно знаю, — горько проговорил Фербин. — У меня нет ни навыков, ни склонности к этому делу. Мне не хватает мужества вернуться ко двору, заглянуть в глаза тилу Лоэспу и сделать вид, будто я ничего не знаю, плести заговор, пряча его за дружеской улыбкой. Увидев его, я бы вытащил свой меч или схватил его за горло, но все обернулось бы лишь к худшему. Я знаю, что мне нужна помощь, и прилетел сюда просить вас о ней. Если помощи не будет, прошу выпустить нас отсюда и сделать все возможное, чтобы я поскорее встретился со своей сестрой Джан Серий. Остается надеяться, что она не заразилась культурианским безразличием.

— Принц, — вздохнул Хирлис, — сядьте, пожалуйста. Нам есть еще что обсудить. Я могу помочь вам иным образом. И мы должны поговорить о вашей сестре. — Он показал на стул, оставленный Фербином. — Прошу вас.

— Хорошо, сударь, — сказал Фербин, усаживаясь. — Но все это прискорбно, я разочарован.

Холс тоже сел — с радостью. Вино ему понравилось, и выпить лишь полбокала было бы настоящим преступлением. Хирлис принял прежнюю позу, опершись головой на руки. На его лбу обозначилась морщинка.

— Почему тил Лоэсп сделал то, что сделал?

— Мне все равно! — сердито сказал Фербин. — Важно, что он это сделал!

Хирлис покачал головой.

— Не могу согласиться, принц. Если у вас появится шанс исправить причиненное зло, следует знать, какие мотивы двигали врагом.

— Власть, конечно! — воскликнул Фербин. — Ему хотелось сесть на трон, и он добьется своего, как только убьет моего младшего брата.

— Но почему именно тогда?

— А почему нет?! — Фербин ударил сцепленными кулаками по каменной столешнице. — Мой отец проделал всю работу, выиграл все сражения. Или почти выиграл. В такой момент трус и наносит удар — когда славу можно похитить, не имея мужества завоевать ее в бою.

— Но нередко проще быть вторым, принц, — заметил Хирлис. — Трон — безрадостное место, и чем ближе к нему, тем это яснее. Есть выгода в том, чтобы иметь огромную власть без связанной с ней ответственности. Особенно если знать, что даже король не абсолютно всевластен, что есть кто-то сильнее его. По вашим словам, тилу Лоэспу доверяли, его вознаграждали, ценили, уважали... Зачем ему рисковать всем этим ради последнего шажка к той власти, которая, как ему известно, опутана ограничениями?

Фербин сидел, кипя от негодования, но решил на сей раз ничего не отвечать. Хирлис, пользуясь этим, отвернулся и сказал вполголоса:

— А вы знаете? Вы там наблюдаете? Вам разрешено?

Принц больше не мог это выносить.

— Вы прекратите разговаривать с этими фантомами?! — закричал он, снова вскакивая на ноги, стул его перевернулся; Холс только-только улучил минутку, чтобы спокойно пригубить вина из бокала, теперь ему пришлось мигом все проглотить и быстро вскочить на ноги вслед за принцем, отирая рот рукавом. — Эти воображаемые демоны съели весь ваш разум, сударь!

Хирлис покачал головой.

— Разве воображаемые, принц? Будь на Сурсамене подобные системы наблюдения, ваши трудности могли бы разрешиться.

— Что вы несете?! — прошипел Фербин сквозь зубы.

Хирлис снова вздохнул.

— Принц, прошу вас, сядьте... Нет, не надо, лучше я встану. Давайте все будем стоять. Хотя нет... ступайте за мной. Я кое-что покажу вам.

* * *

Воздушный корабль — гигантский темный пузырь — плыл в отравленном воздухе над все еще пылающим полем боя. Они прибыли сюда в небольшом воздухоплане Хирлиса, который беззвучно поднялся со дна очередного гигантского кратера и с шелестом полетел сквозь облака и дым, потом сквозь прозрачный воздух — на кровавый закат. Сгущался сумрак; вдалеке, на горизонте, порой мелькали желто-белые вспышки. Серые и красноватые кольца и круги покрывали темную холмистую землю. Они подлетели к воздушному кораблю, ярко подсвеченному со всех сторон, зеркальная поверхность его посверкивала. Словно некое предостережение, он висел высоко над изрезанной багровыми шрамами землей.

Воздухоплан причалил к широкой палубе под брюхом гигантского корабля. Туда-сюда сновали воздушные суда: прилетали, набитые ранеными, а улетали пустые, если не считать возвращающихся санитаров. Тихие стоны наполняли теплый, пахнущий дымом воздух. Хирлис провел принца с Холсом по винтовой лестнице в палату, уставленную гробоподобными койками. На каждой лежали без сознания солдаты — бледные, низкорослые. Холс окинул взглядом этих безжизненных на вид людей и испытал укол зависти — им, по крайней мере, не нужно было вставать, ходить, взбираться по лестницам при этой жуткой силе тяжести.

— Знаете, — тихо сказал Хирлис, двигаясь между слабо светящихся коек-гробов; Фербин и Холс шли сзади, четыре невидимых охранника были где-то рядом, — есть такая теория: все, что мы воспринимаем как реальность, — это лишь иллюзия, навязанная нам галлюцинация.

Фербин промолчал. Холс решил, что Хирлис обращается к ним, а не к своим демонам или как их там, а потому отозвался:

— У нас есть секта, которая исповедует примерно ту же веру, сударь.

— И это не такая уж редкость. — Хирлис кивнул на больных. — Они спят и видят сны, которые по разным причинам внушаются им. В спящем состоянии они будут считать, что их сны и есть реальность. Мы знаем, что это не так, но можно ли быть уверенным, что наша собственная реальность окончательна и неоспорима? Не существует ли другой, внешней реальности, которую мы можем увидеть при пробуждении?

— И что же делать простому человеку, сударь? — покачал головой Холс. — Нужно жить, где бы мы ни оказались на самом деле.

— Верно. Но мысли о таких вещах влияют на то, как мы проживаем свою жизнь. Некоторые считают, что с точки зрения статистики мы должны жить внутри иллюзии: шансы на это слишком высоки.

— Мне кажется, сударь, — сказал Холс, — что всегда найдутся люди, готовые поверить во что угодно.

— Ну а я убежден, что они ошибаются, — ответил Хирлис.

— Насколько я понимаю, вы размышляли над этим? — спросил Фербин как можно язвительнее.

— Да, принц, размышлял, — сказал Хирлис, продолжая вести их мимо спящих раненых. — И я основываю свои доводы на нравственности.

— Неужели? — Презрение Фербина теперь уже не было напускным.

Хирлис кивнул.

— Предположим, все, о чем нам говорят, не менее реально, чем наш собственный опыт, иными словами: история Вселенной, полная пыток, убийств и геноцида, реальна. Если она контролируется кем-то или чем-то, то создатели этой иллюзии — настоящие чудовища. Они должны быть начисто лишены порядочности, сострадания и жалости, если допускают все это, если все это происходит с их ведома. А ведь история по большей части выглядит именно так, господа.

Они подошли к наклонным, смотрящим вниз окнам, из которых открывался вид на изрытую ямами и воронками поверхность. Хирлис показал рукой на койки-гробы, а потом на землю внизу, где там и сям мелькали вспышки.

— Война, голод, болезни, геноцид. Смерть в миллионах разных форм, зачастую мучительная и долгая. Какой бог создаст вселенную, где его творения испытывают такие страдания или причиняют их другим? Какой создатель параллельной реальности или судья в игре задаст начальные условия, приводящие к таким ужасным последствиям? Кем бы он ни был — богом или программистом, обвинение в его адрес будет одно: бесконечный садизм, преднамеренная, варварская жестокость в невыразимо страшном масштабе.

Хирлис с надеждой посмотрел на них.

— Понимаете? — сказал он. — Следуя этой логике, мы в конечном счете должны оказаться на низшем уровне реальности. Или на высшем — как посмотреть. Реальность может порождать самые нелепые случайности — встретив такие в романе, мы ни за что в них не поверим. А потому только реальность — творимая в конечном счете материей в ее первозданном виде — может быть так немыслимо жестока. Все, способное мыслить, все, способное проникнуться понятиями вины, справедливости или нравственности, воспримет такую дикость — если она допущена сознательно — как проявление абсолютного зла. Нас спасает нежелание думать. Но оно же является нашим проклятием. Так мы становимся сами для себя учителями нравственности, и бежать от этой ответственности невозможно, как невозможно взывать к некой высшей силе, которая, на наш взгляд, искусственно сдерживает или направляет нас.

Хирлис постучал по прозрачному материалу, по ту сторону которого шла война.

— Мы — это информация, господа, как и все живые существа. Но нам еще повезло — мы закодированы в самой материи, а не циркулируем в абстрактной системе как сочетания частиц или стоячие волны вероятности.

Холс поразмыслил над услышанным.

— Конечно, сударь, ваш бог вполне может оказаться скотиной, — сказал он. — Ну, или эти иллюзионисты.

— Возможно, — сказал Хирлис. Улыбка сошла с его лица. — Те, кто над нами и за нами, вполне могут оказаться олицетворением зла. Но такой взгляд — на грани отчаяния.

— И как все это связано с моей просьбой? — спросил Фербин.

Ноги у него налились тяжестью, и он уже начал уставать от этих бессмысленных с виду спекуляций, опасно близких к философии — предмету, с которым он соприкоснулся лишь мимолетно, усилиями нескольких отчаявшихся преподавателей. Впрочем, несмотря на мимолетность, у него сложилось стойкое впечатление: суть сей науки сводится к попыткам доказать, что единица равна нулю, белое — это черное, а образованные люди могут говорить через задницу.

— За мной наблюдают, — сказал Хирлис. — Могут наблюдать и за вашим жилищем здесь. Не исключено, что такие же крохотные машины шпионят и за вашим народом. Смерть вашего отца, принц, возможно, видело больше глаз, чем вы думаете. А то, что увидено однажды, можно увидеть и дважды. Только первичную реальность нельзя воспроизвести в полной мере, а все, что передается, может быть записано и обычно записывается.

Фербин уставился на него.

— Записывается? — в ужасе переспросил он. — Смерть моего отца записывали?

— Это вероятно, но не более того.

— Но кто?

— Окты, нарисцины, мортанвельды... Та же Культура. Кто угодно при наличии нужных средств, а это как минимум несколько десятков цивилизаций-эволютов.

— Это делают такие же невидимые наблюдатели, к которым вы иногда обращаетесь, сударь? — спросил Холс.

— Приборы, очень похожие на них, — ответил Хирлис.

— Их невозможно увидеть, — презрительно сказал Фербин. — А также услышать, потрогать, понюхать, лизнуть, обнаружить. Иными словами, они — сплошная выдумка.

— Ах, принц, иногда невидимо малые вещи сильно влияют на нас. — Хирлис задумчиво улыбнулся. — Я давал советы правителям, и мои самые серьезные услуги в военной области не имели отношения к стратегии, тактике или производству оружия. Я всего лишь сообщал информацию или убеждал принять микробную теорию распространения болезней. Вера в то, что мы окружены микроскопическими существами, которые сильно и непосредственно влияют на судьбы отдельных людей, а через них — на целые народы, стала первым шагом к власти для многих великих правителей. Я потерял счет войнам, которые на моих глазах выигрывали медики и инженеры, а не военные. Такие вредоносные существа, невидимые для человека, существуют, принц. Как и другие вещи, что созданы с помощью технологий, недоступных вашему воображению. — Фербин открыл рот, собираясь возразить, но Хирлис продолжил: — Впрочем, ваша вера утверждает то же самое, принц. Разве вы не верите, что МирБог видит все? Как, по-вашему, ему это удается?

Фербин, сбитый с толку, чувствовал, что почва уходит у него из-под ног.

— Но это же бог! — громко возразил он.

— Если вы относитесь к нему так, то он таков, — рассудительно сказал Хирлис. — Однако он, бесспорно, принадлежит к давно пришедшему в упадок виду с ясно выраженной галактической генеалогией и эволюционной линией. Это еще одно материальное существо, принц. Оттого, что ваш народ решил называть его богом, оно не становится всемогущим и всевидящим — даже в пределах Сурсамена — или хотя бы здравомыслящим. — Фербин хотел заговорить, но Хирлис поднял руку. — Никто не знает, почему ксинтии обитают в ядрах пустотелое, принц. Одни утверждают, что их отправили туда в наказание или с целью изоляции, потому что они подхватили какую-то заразную болезнь или сошли с ума. Другие — что отдельные ксинтии попросту очарованы пустотелами. Третьи же считают, что каждый из них пытается защитить выбранный им пустотел, хотя непонятно от кого. А истина — в том, что тягучие аэронавты сами по себе не слишком могущественны и, похоже, презирают высокотехнологичное оружие, которое может увеличить их мощь. Все это мало похоже на бога, принц.

— Мы утверждаем, что это наш бог, сударь, — ледяным тоном сказал Фербин. — А не какой-то мифический Всеобщий Творец.

И принц, ища поддержки или хотя бы участия, взглянул на Холса. Тот не желал участвовать в каких-либо теологических спорах. Посмотрев на Фербина с серьезным видом, он кивнул, надеясь, что этого будет достаточно.

Хирлис только улыбнулся.

— Итак, по-вашему, мы не можем полностью уединиться? — спросил Фербин, чувствуя досаду и раздражение.

— Кто знает? — Хирлис пожал плечами. — Не исключено, что за вами не наблюдает никто, включая вашего бога. Но если кто-то все же наблюдает и вы убедите его поделиться записями, у вас появится оружие против тила Лоэспа.

— Но, сударь, — вмешался Холс, — если есть такие удивительные устройства, разве нельзя подделать всё и вся?

— Есть. Но люди неплохо научились отличать подделки от подлинников. А люди, не знающие, что подделать можно всё, обычно очень впечатляются. Показанная в нужный момент запись, если она существует, может сильнейшим образом потрясти тила Лоэспа или его сообщников. И они поведут себя так, что человек непредвзятый не усомнится в их вине.

— А как можно узнать, существует ли такая запись? — спросил Фербин. Все это по-прежнему представлялось ему надуманным и неестественным.

— Ну, это очень просто — нужно только знать, у кого спрашивать, — сказал Хирлис. Он стоял у наклоненных вниз окон; что-то белое мелькнуло вдалеке в темной долине и на миг осветило одну сторону его лица; часть вспышки перешла в ровный, постепенно желтеющий свет. — Найдите кого-нибудь в Культуре, кто сочувствует вам, и спросите у него. Ясно, что, скорее всего, это будет ваша сестра. А поскольку она в Особых Обстоятельствах, то с большой долей вероятности сможет узнать правду, даже если та скрыта и даже если запись сделана не самой Культурой. Ищите свою сестру, принц. Ответ может быть у нее.

— Раз вы отказываете мне в помощи, у меня нет другого выбора, сударь.

Хирлис пожал плечами.

— Ну, родственники должны держаться вместе, — как бы между делом заметил он.

Еще одна вспышка осветила его лицо. Вдалеке в ночное небо с неодолимой неторопливостью поднялось, мерцая желтым, громадное цилиндрическое облако, оставив за собой оранжево-красный столб. Сияние от него залило далекие холмы и горы, окрасив их в кровавый цвет.

— Вы могли сообщить нам это в своих покоях, — заявил Фербин. — Зачем было тащить нас к этим несчастным, показывать это варварство, а не сказать все за обедом?

— Чтобы должным образом наблюдать, принц, — сказал Хирлис и кивнул вниз. — Мы смотрим на все это, и, возможно, кто-то в свой черед смотрит на нас. Вполне вероятно, что все видимое нами сейчас происходит только для того, чтобы за этим можно было наблюдать.

— И что это значит, сударь? — спросил Холс, видя, что Фербин молчит.

К тому же, судя по виду Хирлиса, он больше ничего не собирался говорить, а лишь безучастно смотрел на красные, подсвеченные снизу облака, на темную, всю в воронках поверхность планеты, пронзаемую искрами света. Услышав слова Холса, Хирлис повернулся к нему.

— Это значит, что все это столкновение, вся эта война — сфабрикованы. Лишь для того, чтобы доставить зрительное удовольствие нарисцинам, всегда считавшим ведение войны одним из утонченнейших и благороднейших искусств. Их место среди эволютов галактического сообщества, как это ни прискорбно для них, не позволяет им самим участвовать в реальных конфликтах. Но у них есть позволение, средства и воля, чтобы заставить других — цивилизации-клиенты — воевать между собой по их просьбе. Вот этот конфликт, участием в котором я горжусь, — одна из искусственных ссор, раздутых и подогреваемых для нарисцинов и нарисцинами с одной целью: наблюдать за зрелищем и получать удовольствие.

Фербин презрительно фыркнул. На лице у Холса застыло скептическое выражение.

— Это и в самом деле так, сударь? — спросил он. — Я хочу сказать, все стороны признают, что так и есть?

Хирлис улыбнулся. От далекого рева и грохота летательный аппарат содрогнулся, словно на ветру.

— Ну, вы найдете много внешне убедительных поводов, различных casus belli. Существуют более-менее общепринятые оправдания. Все выстроено так, чтобы обеспечить предлог и не дать, например, Культуре вмешаться и остановить эту забаву. Но все это фасад, маскировка, обман. Как оно на самом деле, я растолковал. Можете мне верить.

— И вы горды участвовать в том, что сами же называете пародией, показной войной, бесчестным и жестоким спектаклем для разложившейся, бесчувственной иноземной державы? — сказал Фербин, пытаясь вложить в свою интонацию как можно больше презрения, что ему отчасти и удалось.

— Да, принц, — рассудительно сказал Хирлис. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы эта война в своей бесчеловечности стала как можно человечнее. И я всегда знаю, что, каким бы дурным все это ни было, уже одна чрезмерная свирепость этой бойни гарантирует, что мы не находимся в сконструированной и наблюдаемой вселенной. А значит, мы избежали унизительной и омерзительной судьбы тех, кто существует внутри искусственной реальности.

Фербин несколько мгновений смотрел на него.

— Это нелепо, — сказал он наконец.

— И тем не менее, — небрежно откликнулся Хирлис, вытягивая руки и крутя, словно от усталости, головой. — Ну что, возвращаемся?

* * *

Нарисцинский корабль «Да будет крепость», видавший виды звездный крейсер класса «Комета», стартовал из глубокого ущелья, где, словно разжиженная тень, плыли ядовитые пары черной воды. Аппарат поднялся над краем трещины в более светлый воздух, беззвучно двигаясь над лиловыми песками под слоем ватных серых туч. Набрав скорость, он устремился в темные небеса и через несколько минут уже был в космосе. Корабль вез несколько миллионов человеческих душ, записанных в наноматрицы, и двух людей мужского пола. Сила тяжести здесь была нормальной нарисцинской, а потому куда более приемлемой для этих пассажиров.

Им пришлось делить на двоих одну маленькую каюту, наспех подготовленную для людей, — прежде тут была кладовка. Но они не жаловались, счастливые, что покинули Бултмаас с его гнетущей силой тяжести и озадачивающим Ксайдом Хирлисом.

Они оставались на Бултмаасе еще два дня и две ночи, если эти слова что-то значили в пустотах глубоко под землей. После того как Хирлис сказал, что ничем не в силах помочь, у принца с Холсом было одно желание — улететь с планеты как можно скорее. Хирлис отнесся к этому совершенно спокойно.

После посещения воздушного аппарата, набитого ранеными, он пригласил их в полусферическую комнату диаметром около двадцати метров, с огромной картой, изображавшей, по-видимому, не менее половины планеты. На карте был виден бескрайний и, вероятно, единственный континент, с десятком небольших морей, в которые впадали короткие реки, сбегавшие с зубчатых горных хребтов. Карта выгибалась в сторону невидимого потолка, точно гигантский воздушный шарик, подсвеченный изнутри десятками тысяч крохотных сверкающих значков. Одни значки образовывали большие и малые группки, другие разбегались пунктирными линиями, но большинство располагалось порознь.

Хирлис смотрел с широкого балкона посередине стены на этот колоссальный экран, негромко разговаривая с десятком одетых в форму людей, отвечавших еще более тихими голосами. Пока они так совещались, сама карта менялась — поворачивалась и двигалась, выделяя определенные части ландшафта, перемещая скопления сверкающих символов, которые зачастую складывались в совершенно новые формы. Потом карта замерла — Хирлис и остальные, сбившись в кучу, продолжали совещаться — и обрела первоначальный вид.

— Через два дня сюда должен зайти нарисцинский корабль, — сказал Хирлис Фербину и Холсу. Взгляд его все еще был прикован к громадному выступу тускло мерцающего экрана, по которому двигалось много сверкающих значков — Фербин решил, что они обозначают воинские части; теперь было ясно, что некоторые из этих частей, окрашенные в серосиний цвет и изображенные менее четко и подробно, обозначают противника. — Я доставлю вас в Сьаунг-ун, — сказал Хирлис. — Это петлемир мортанвельдов, один из основных транзитных портов между мортанвельдами и Культурой. — Его взгляд, ни на секунду не останавливаясь, скользил по громадному глобусу. — Оттуда какой-нибудь корабль доставит вас в Культуру.

— Премного благодарен, — мрачно сказал Фербин.

Ему трудно было вести себя иначе с Хирлисом, после того как тот отказал в помощи. Оставалось лишь проявлять формальную вежливость, хотя сам Хирлис, казалось, этого не замечал и ничуть не был обижен.

Экран замер, потом мигнул, показывая одну за другой конечные конфигурации. Хирлис тряхнул головой и поднял руку. Большая круглая карта снова вернулась в исходное положение, советники или генералы вокруг Хирлиса принялись тяжело вздыхать и потягиваться.

Холс кивнул на карту.

— И что все это, сударь, — игра?

Хирлис улыбнулся, не отводя глаз от гигантского сияющего пузыря-экрана.

— Да, — ответил он. — Все это — игра.

— Но ее истоки в том, что вы могли бы назвать действительностью? — спросил явно зачарованный Холс, приближаясь к краю балкона. Его лицо освещалось громадной сияющей полусферой.

Фербин помалкивал. Он уже не пытался заставить слугу держать язык за зубами.

— Да, в том, что мы называем действительностью, по нашим представлениям, — сказал Хирлис и повернулся к Холсу. — Мы используем игру для опробования диспозиций, перспективных стратегий и тактик. Мы ищем те, что дадут наилучшие результаты, при условии, что враг будет действовать и реагировать согласно нашим прогнозам.

— А они будут поступать так, как вы предполагаете?

— Несомненно.

— Почему бы тогда просто не играть друг против друга, сударь? — весело предложил Холс. — К чему убийства, членовредительство, разрушение, опустошение? Надо как в старые дни: две огромные армии, встретившись, решают, что их силы приблизительно равны, с каждой стороны выходит главный силач, и исход их схватки считается исходом сражения. А всех испуганных солдат целыми и невредимыми отправляют домой, к семьям.

Хирлис рассмеялся, явно встревожив этим генералов и советников на балконе не меньше, чем Фербина с Холсом.

— Я бы сыграл, согласись они! — объявил он. — И с радостью согласился бы на исход, все равно какой. — Он улыбнулся Фербину, потом сказал Холсу: — Но независимо от того, участвуем ли мы в некоей большей игре, та игра, что разворачивается перед нами, имеет более приближенный вид, чем та, которую она моделирует.Исход сражения, а иногда и войны может зависеть от не выстрелившей пушки, не выполнившей задания батареи, неразорвавшегося снаряда, солдата, который побежал с поля боя или накрыл собой гранату.

Хирлис покачал головой.

— Такое невозможно, — продолжил он, — смоделировать в полном объеме. Это нужно проигрывать в реальности или в самой достоверной искусственной среде. Что одно и то же.

Холс печально улыбнулся.

— Опять материя, сударь, да?

— Да, материя, — кивнул Хирлис. — И вообще, разве сама игра приносит удовольствие? Наши хозяева могли бы сделать это сами. Нет, они хотят, чтобы мы разыгрывали грандиозные представления. Ничто другое их не устраивает. Мы должны чувствовать себя польщенными — насколько мы ценны и незаменимы! Мы все — ничтожные пылинки, но каждый из нас — основа основ.

Хирлис снова чуть не рассмеялся, но потом повернул голову туда, где никого не было видно, и заговорил, даже стал выглядеть по-другому.

— И не думайте, что вы лучше, — тихо сказал он. Фербин громко фыркнул и отвернулся, а Хирлис продолжил: — Разве Культура не делает то же самое, убаюкивая себя удобным знанием, что где-то далеко ее именем творятся добрые дела? А? — Он кивнул чему-то или кому-то невидимому. — Что скажете, мои верные наблюдатели? Согласны? Контакт и ОО. Они играют в собственные реальные игры, и пусть триллионы избалованных и изнеженных людей, населяющих огромные люльки-орбитали, спокойно и бестревожно спят, несмотря на жуткую ночь за окном.

— Вы, я вижу, заняты, — сухо обратился Фербин к Хирлису. — Нельзя ли покинуть вас сейчас?

Хирлис улыбнулся.

— Да, принц. Возвращайтесь к своим снам. А нам оставьте наши. В любом случае — прощайте.

Фербин и Холс повернулись, собираясь уходить.

— Холс! — окликнул его Хирлис.

Хубрис и Фербин повернулись.

— Сударь? — сказал Холс.

— Холс, а если я предложу вам остаться здесь и стать моим генералом, участвовать в большой игре? Вы согласитесь? Вы станете богаты и могущественны, не только здесь и сейчас, но в другие времена, в других местах, не таких мрачных, как эта унылая куча золы. Согласны?

Холс рассмеялся.

— Конечно же нет, сударь! Вы смеетесь надо мной, сударь, точно смеетесь!

— Конечно, — сказал Хирлис, ухмыляясь, и посмотрел на Фербина, который стоял рядом, смущенный и рассерженный. — Ваш человек совсем не глуп, принц.

Фербин выпрямился, преодолевая всесокрушающую, прижимающую к земле гравитацию.

— Я его вовсе и не считаю глупым.

Хирлис кивнул.

— Естественно. Что ж, мне тоже скоро в путь. Если мы не увидимся до вашего отъезда, позвольте пожелать вам обоим счастливого пути и благополучного прибытия.

— Лестные пожелания, сударь, — лицемерно поблагодарил Фербин.

* * *

Когда они отправлялись, Хирлиса и в самом деле уже не было.

За тринадцать долгих дней (предоставленные самим себе Фербин и Холс — ни корабль, ни экипаж не замечали их — большую часть времени спали или играли) звездный крейсер «Да будет крепость» доставил их на Стерут — сферическую транзитную станцию нарисцинов.

Мортанвельдский трамповый корабль без названия — только с длинным серийным номером, который они оба забыли, — подобрал их там, совершая полурегулярный полукольцевой маршрут, и доставил на мортанвельдский петлемир Сьаунг-ун.

19. ПОСЛАНИЯ

Орамен стоял у окна в своих покоях и смотрел на улицу. Утро было яркое и туманное. Негюст, страдавший отсутствием слуха, громко напевал какую-то песню, готовя принцу ванну, когда в дверь постучал Фантиль. Негюст всей душой верил, что громкость уравновешивает недостаток музыкальных способностей, а потому не услышал стука в дверь, и Орамен впустил Фантиля сам.

Они вдвоем стояли на балконе. Принц читал бумагу, принесенную секретарем двора.

— Рассель? — спросил он. — Столица делдейнов?

Фантиль кивнул.

— Муж вашей матери назначен мэром. Они прибудут туда в ближайшие дни.

Орамен глубоко вздохнул и посмотрел на Фантиля, а потом — на город. Вдалеке сверкали каналы, виднелся лес фабричных труб, выбрасывавших облака пара и дыма.

— Знаете, что тил Лоэсп предлагает мне отправиться на водопад Хьенг-жар? — сказал принц, не глядя на секретаря.

— Знаю, ваше высочество. Водопад, кажется, в нескольких днях пути от Расселя.

— Я буду ответственным за раскопки. — Орамен вздохнул. — Тил Лоэсп полагает, что это сблизит граждан и политические институты Девятого и Восьмого. Кроме того, мое присутствие там поможет вербовке сарлов для великого проекта — исследования руин на Водопаде. Наконец моя жизнь получит серьезное направление, что улучшит мою репутацию среди народа.

— Вы — принц-регент, ваше высочество. Некоторые решили бы, что для репутации этого достаточно.

— Некоторые — да, но времена уж не те, Фантиль. Возможно, настал Новый век, о котором говорил отец. И успехи в коммерции теперь важнее военных подвигов.

— Поступают сообщения, ваше высочество, что кое-где, в отдаленных областях, недовольны указами тила Лоэспа. Уэрребер уже хочет сформировать новую армию, чтобы навести порядок в провинциях. Тому, о котором мы говорим, не стоило бы распускать все наличные силы.

Громкие празднества в связи с победой тила Лоэспа прошли всего несколькими днями ранее, и еще не все жители города пришли в себя. Пурляне не помнили столь пышных и шумных торжеств — при Хауске уж точно. Тил Лоэсп устроил банкет на каждой улице, оплатил недельную бесплатную раздачу напитков во всех трактирах и сделал каждому горожанину по подарку. Повсюду проходили игры, спортивные состязания, концерты — всё бесплатно. В отдельных кварталах вспыхнули беспорядки, подавленные полицией.

Состоялся грандиозный парад победителей — над сверкающей, блестящей, улыбающейся, невредимой армией полоскались знамена. За солдатами следовали ярко разукрашенные боевые животные, длинные колонны пленных, трофеи — артиллерия, транспортные машины, военная техника. Улицы расширили, множество зданий снесли, реки и овраги покрыли настилами, чтобы дать простор для громадной процессии.

Тил Лоэсп возглавлял шествие, Уэрребер и генералы шли чуть позади. На площади Парадов, где многокилометровая процессия закончилась, регент провозгласил безналоговый год (позднее выяснилось, что на короткий год отменяются несколько малозначительных налогов), объявил об амнистии за мелкие преступления, роспуске различных вспомогательных частей — увольнялись почти сто тысяч человек, с назначением пенсии, — а также о продлении сарлского присутствия на Девятом. Из этого следовало, что тил Лоэсп и принц-регент немалую часть времени будут проводить в делдейнской столице и провинциях, распространяя благословенное и мудрое сарлское правление на эту многострадальную, но и многообещающую землю.

Орамен, сидевший в тени на трибуне, под знаменами, о последнем обстоятельстве узнал вместе со всем двором за час до этого, а потому не выглядел удивленным. Поначалу он пришел в ярость от того, что ему просто сообщили об этом, а не проконсультировались, даже не спросили, — но это быстро прошло. Вскоре он стал думать, а не пойдет ли отъезд из Пурла ему на пользу. И все же, так поступить с ним...

— Вы можете отказаться, ваше высочество, — заметил Фантиль.

Орамен отвернулся от лежащего перед ним города.

— Теоретически, наверное, могу, — сказал он.

— Ванна готова, ваше высочество! Ой, здравствуйте, господин секретарь двора, ваше превосходительство! — проговорил Негюст, войдя в комнату.

— Спасибо, Негюст, — сказал Орамен.

Слуга вышел, подмигнув ему.

Фантиль кивнул на документ в руке принца.

— Это решение, принятое за вас, ваше высочество?

— Я уже решил, что, скорее всего, поеду. — Орамен улыбнулся. — Меня захватывает одна только мысль о Хьенг-жаре. — Он рассмеялся. — Здорово будет контролировать такую мощь, во всех смыслах!

На Фантиля это не произвело впечатления.

— Можно говорить откровенно, ваше высочество?

— Да, конечно.

— Тил Лоэсп беспокоится, что, если он оставит вас здесь, пока сам разбирается с Расселем, это укрепит ваши позиции среди аристократии, народа и даже парламентариев. Убрав вас в далекую область, пусть и набитую прекрасными видами, он отправляет вас в ссылку — так подумают люди. Вы можете отказаться, ваше высочество. Это ваше право. Есть веские доводу в пользу того, что ваше место здесь, среди людей, которые будут любить вас тем больше, чем ближе будут узнавать. Я слышал кое-что о вашем тамошнем окружении. Например, генерал Фойз, всемерно преданный тилу Лоэспу. Как и все они — то есть все, кто будет там. Они преданы ему, а не сарлам, не памяти вашего отца, не вам.

Орамен испытал облегчение. Он ожидал упреков или чего-нибудь столь же неприятного.

— Это и есть ваш откровенный разговор, дорогой Фантиль? — сказал он, улыбаясь.

— Так мне видится происходящее, ваше высочество.

— Что ж, тил Лоэсп пока может определять меня туда, куда считает нужным. Я подчинюсь. Пусть он хозяйничает. Эти люди, о которых вы говорите, возможно, считают, что их долг — быть верными ему, но лишь до тех пор, пока он сам остается верным. А он остается, без всякого сомнения. Так что никакого вреда я не вижу. А когда я стану королем — даже при всех этих разговорах о Новом веке и парламентском контроле, — придет мое время хозяйничать.

— Этот господин может привыкнуть поступать по-своему. И захочет делать это как можно дольше.

— Пускай, но, когда я стану королем, его возможности сократятся. Вы так не думаете?

Фантиль нахмурился.

— Конечно, мне тоже хочется так думать. Но вот другой вопрос, могу ли я с чистой совестью смотреть на происходящее подобным образом? — Он кивнул, показывая на бумажку в руке Орамена. — Думаю, он вынуждает вас плясать под свою дудку, ваше высочество. Ему может это понравиться — если уже не понравилось.

Орамен глубоко вздохнул. Воздух здесь был хороший и свежий, не то что в сердце города. Но приятно проводить время, увы, можно было только там. Он выдохнул изо всех сил.

— Ладно, пусть тил Лоэсп наслаждается своим триумфом. Он продолжил дело моего отца так, как желал бы тот. А я буду выглядеть дурно воспитанным мальчишкой — в глазах вашего драгоценного народа, — если устрою истерику, когда многие считают меня совсем желторотым. — Он ободряюще улыбнулся, увидев беспокойство на лице Фантиля. — Пока тил Лоэсп в силе, я подчинюсь. Если я этого не сделаю, то, возможно, набью себе шишек. Но когда почувствую, что у меня хватает сил, то поплыву против течения. — Он помахал письмом, которое вручил секретарь. — Я поеду, Фантиль. Думаю, у меня нет выбора. Но я благодарю вас за помощь и совет. — Принц вернул ему письмо. — А теперь, старина, мне пора принимать ванну.

— Проснитесь, принц, — сказал Фантиль, на мгновение — вот скандал! — преграждая путь принцу-регенту. — Я не знаю, какое именно зло причинили нам после смерти короля, ваше высочество, но над всем происходящим витает сомнительный дух. Всем нам стоит принять меры предосторожности, чтобы не пропитаться этими парами — они могут быть ядовитыми.

Фантиль подождал еще мгновение, словно желая удостовериться, что его слова дошли до принца, потом отвесил короткий поклон и, не поднимая головы, отошел в сторону.

Орамен не знал, что сказать, и не хотел после такой вспышки еще больше смутить Фантиля, а потому молча прошел мимо него в ванную.

Неделю спустя он отправился на Хьенг-жар.

Закрутившись в предотъездной суматохе, он не видел Фантиля вплоть до своего отбытия. Утром в день отъезда он узнал, что его личная охрана будет состоять из двух доблестных рыцарей, и вскоре получил записку от Фантиля с просьбой о встрече. Но времени на нее уже не было.

* * *

Джерл Батра принял сигнал во время перерыва в мирных переговорах. Торг оказался трудным. Сам он, конечно, в переговорах не участвовал (страшно было подумать, как отнесутся аборигены к помеси говорящего куста и растягивающегося забора), но наблюдал за их ходом, а другие члены миссии старались направить дискуссию в нужное русло. В общем-то, аборигены сами должны были проделать эту работу, но ненавязчивое подталкивание в верном направлении шло на пользу.

Он поднялся на два-три километра в воздух, зависнув над шатром в большом палаточном городе, где происходили переговоры. Город стоял на равнине, поросшей сочной травой. Воздух над ней был чистым и свежим. И великолепно прохладным. Из-за своей формы Батра был очень чуток к изменениям температуры, чувствуя, как всего его обдувает ветер. Ничто не могло сравниться с этим.

«Мой дорогой старый друг, — транслировал он. Сигнал проходил через платформу “Квонбер”, которая теперь располагалась чуть ли не над ним, только на границе космоса. — Чему обязан и прочая?»

«Джерл Руул Батра, — раздался знакомый голос. — Добрый день».

Корабль «Это моя вечеринка, и я буду петь, если захочу» был экспедиционным кораблем Контакта класса «Эскарп». По слухам, он служил Особым Обстоятельствам столько же, сколько и сам Джерл Батра. Батра понятия не имел, где находится корабль в истинном физическом смысле, но старое судно взяло на себя труд прислать конструкта в рабочем масштабе, чтобы побеседовать с ним здесь, на Прасадале. А это означало, что дело чрезвычайно важное.

«И вам того же, — сказал он, — где бы вы ни были».

«Спасибо. Как движется мирная конференция?»

«Медленно. Исчерпав все прочие формы взаимного массового уничтожения, аборигены, кажется, вознамерились извести друг друга при помощи скуки. Может, в этом — их истинное призвание».

«Все же есть повод для оптимизма. Мои поздравления всем. И я слышал, у вас появился ребенок!»

«У меня — точно нет. Я приглядываю за ребенком коллеги. Только и всего».

«Все же никто от вас этого не ожидал».

«Она попросила. Я не мог отказать».

«Как любопытно. Но к делу».

«Конечно».

«Послушайте это».

Последовала сжатая версия послания, отправленного кораблем «А теперь мы попробуем это по-моему» на его старый родной корабль средней дальности «Квалификатор». Первый из звездолетов описывал странную встречу над планетой Заранче с тем, что представлялось октским кораблем, но на самом деле им не было.

Ну-ну. Это не представляло особого интереса, и Батра не понимал, при чем тут он. «И?..»

«Считается, что никакого октского флота над Заранче, кроме одного корабля-примариана, нет. Это был флот-призрак».

«Окты достигли этой ступени развития, да? — транслировал Батра. — Они все еще надуваются, примеряют родительские башмаки, чтобы выглядеть больше».

Батра сразу же понял, что кто-то где-то в ОО читает всякую параноидальную чушь и толкует ее на такой вот манер. Корабли-призраки, несуществующий флот. Ужас! Такого не было и быть не могло. Окты — бестолочи. Хуже того — мортанвельдские или нарисцинские бестолочи, как посмотреть. Какой-нибудь эволют, затеявший подобную игру, мог иметь в виду что-то серьезное. Со стороны октов это не значило ровным счетом ничего. Возможно, они пытались произвести впечатление на своих менторов-нарисцинов, или случайно оставили включенным тумблер, или что-нибудь в этом роде.

Но ОО относились к таким глупым случайностям со всей серьезностью. Лучшие Разумы Культуры испытывали почти хроническую потребность в серьезном занятии для мозгов, и эта информация, видимо, стала пищей для их размышлений. Мы сами себе создаем проблемы, подумал Батра. Мы выпустили в эту треклятую галактику черт знает сколько путешественников, бродяг, студентов, репортеров, этнологов-практиков, странствующих философов, действующих экс-социологов, независимых отставников, послов на вольных хлебах, или как они теперь называются, и сотни других категорий дилетантов, которые всему удивляются и вечно сообщают ерунду, которая кажется им чрезвычайно странной, а на самом деле не пройдет и первого фильтра или даже системы отсеивания данных самого неопытного из подразделений Контакта.

Мы наполнили известную нам вселенную доверчивыми идиотами и считаем себя хитрецами — мол, мы укрепили собственную безопасность, поставив заслон всему подозрительному. Пусть попробуют просочиться к нам: всюду датчики. А на самом деле мы всего лишь получаем триллионы ложных сигналов и, вероятно, сильно затруднили обнаружение по-настоящему серьезной информации.

«Нет, — транслировал конструкт ЭКК. — Мы не считаем, что окты пытаются произвести на кого-то впечатление. Не в данном случае».

Ветер, как вздох, прошелестел в кустистом теле Батры.

«И что же случилось после сближения?» — покорно спросил он.

«Не знаем. С тех пор связь с этим кораблем потеряна. Возможно, взят в плен или даже уничтожен. Туда для выяснения послан корабль — боевой корабль. Но ему остается восемь дней пути».

«Уничтожен? — Батра подавил смешок. — Серьезно? Мы не преувеличиваем?»

«Октские корабли класса “Примариан” имеют оружие и другие системы, способные справиться с бывшим ТКОН смешанного типа, вполне».

«Насколько реалистичны такие предположения? — спросил Батра. — Не впадаем ли мы в параноидальную подозрительность? Какие могут быть мотивы для уничтожения этого бродяги?»

«Мотивы? Чтобы информация не просочилась дальше».

«Но для чего? С какой целью? Что такого важного в этом Заранче, раз они даже попытались похитить корабль Культуры, этот безнадежный старый хлам? Или нет?»

«В Заранче — ничего такого. Скорее в том, к чему это привело».

«И к чему же?»

«Скрытое, но тщательное исследование перемещений и диспозиций октских звездолетов за последние дней пятьдесят. Немало боевых кораблей Контакта, ОО и даже ОБДК бросили все дела и понеслись в разные медвежьи углы, многие из которых находятся под юрисдикцией мортанвельдов».

«Что ж, я немало впечатлен. Крайне важно не раздражать наших столь чувствительных соэволютов в эти, вероятно, трудные времена. И каков же результат этого поспешного высокоценного расследования?»

«Было выявлено множество флотов-призраков».

«Что?» Батра впервые за весь этот разговор испытал нечто иное, кроме привычной шутливой иронии. Остатки его человеческой ипостаси, скрытые в зашифрованных системах, обусловливающих личностные свойства, заставили его вдруг почувствовать прохладу воздуха здесь, наверху. На мгновение он в полной мере осознал, что у обнаженного человека при этой температуре волосы стояли бы дыбом.

«Флот-призрак над Заранче — всего лишь один из одиннадцати, — продолжал корабль. — Другие находятся здесь».

Перед мысленным взором Батры появилось изображение части галактики диаметром приблизительно в три тысячи световых лет. Батра погрузился в него, оглянулся, отодвинулся назад, поиграл с несколькими солнечными системами.

«Это значительная часть того, что мы называем сферой интересов октов», — транслировал он.

«Верно. Приблизительно семьдесят три процента лучших сил октов, похоже, собрались вовсе не там, где кажется».

«Почему они так сгруппировались? Почему именно в этих местах?»

Все места, все точки, где собрались флоты-призраки, находились на периферии: изолированные планеты, маловажные обиталища и редко посещаемые структуры в глубоком космосе.

«С целью избежать обнаружения — так мы считаем».

«Но они ведь не скрывают того, где находятся».

«Я имею в виду обнаружение того, что они — призраки. Легенда прикрытия сводится вот к чему. Сейчас проходят важнейшие съезды, которые приведут к глубочайшим переменам среди октов. Возможно, будет принята новая цивилизационная цель. Возможно, она будет связана с их постоянными попытками самоусовершенствования и стремлением играть более важную роль в галактике. Но мы подозреваем, что это верно лишь отчасти. Эти съезды — лишь уловка, призванная объяснить отлет столь большого числа кораблей первой линии.

Обладай окты более высокими технологиями, — продолжил личностный конструкт ЭКК, — их флоты-призраки делали бы вид, что выполняют обычные функции флотов, а реальные корабли убыли бы к своей цели. Однако их способность к подобной фальсификации ограничена. Любой корабль высокоразвитой цивилизации — наш или мортанвельдский и, наверное, большинство нарисцинских — сразу выяснил бы, что перед ним не настоящие корабли. Таким образом, настоящие звездолеты прекратили обычную активность в пределах галактики, а эти примитивные обманки сосредоточены в специально выбранных местах, где их ложную природу обнаружить труднее всего».

В этот момент Батра подумал, что если бы он имел человеческое тело, то нахмурился бы и почесал в затылке.

«Но зачем? С какой целью? Эти маньяки — они что, собираются воевать?»

«Не знаем. У них неразрешенные разногласия с некоторыми видами, а кроме того, особенно серьезный и недавно разгоревшийся с новой силой спор с аултридиями. Но в целом октское общество, похоже, еще не готово к военным действиям. Оно явно готово к чему-то необычному, — (Батра услышал недоумение в голосе корабля), — в том числе к силовым или по меньшей мере динамичным действиям, но не к полномасштабной войне. Аултридии — главный потенциальный противник октов, но должны их победить в настоящий момент. Моделирование стабильно выдает победу аултридиев с вероятностью более девяноста процентов».

«Так где же настоящие корабли?»

«А это, старина, и есть главный вопрос».

Батра задумался.

«А почему задействовали меня?»

«Для дополнительного моделирования. На основе схемы расположения лжекораблей и профиля интересов октов мы составили список вероятных мест назначения реальных кораблей».

Перед мысленным взором Батры возникла еще одна многослойная панорама. Так-так, подумал он.

«Наибольшая, хоть и не подавляющая вероятность, — это распределенный строй или один-два сходных с ним, в каждом из которых примарианы и другие стратегические корабли занимают разные позиции — оборонительные или наступательные, в зависимости от ситуации. Оборонительная модель подразумевает более ровное распределение сил, а для наступательной характерна большая концентрация. Это варианты номер один и два по вероятности. Существует, однако, и третий, показанный здесь».

Все остальные слои исчезли, но Батра уже засек общую конфигурацию и то место, которое было ее фокусом.

«Возможно, они собираются вокруг Сурсамена», — транслировал он.

Голос ЭКК «Это моя вечеринка, и я буду петь, если захочу» все еще звучал неуверенно:

«Ну да, вполне возможно».

ЦЕЛОСТНОСТЬ ОБЪЕКТОВ

20. «ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ, СЛИЯНИЕ, ПОСЫЛКА ВЫЗОВА»

Внутренности большого мортанвельдского корабля «Вдохновляющий, слияние, посылка вызова» обычно воспринимались виртуально даже теми, для кого он был сконструирован и кем создан. Снаружи корабль представлял собой уплощенную сферу диаметром пятьдесят километров. Она походила на гигантскую каплю голубого льда, с поверхностью, усыпанной миллионами бриллиантов, половина из которых выпала и оставила после себя небольшие щербинки.

Главное внутреннее пространство корабля было громадным — больше, чем на любом всесистемнике Культуры. Лучше всего, сказал Скалпапта, приставленный к Анаплиан офицер связи, вообразить девятнадцать воздушных шаров, наполненных водой, каждый — диаметром почти в десять километров. Постройте из этих шаров грубый шестиугольник, максимально приближенный к кругу, а затем сожмите его так, чтобы соприкасающиеся стенки шаров выпрямились. Потом добавьте еще два таких же слоя из семи сфер, один сверху, другой снизу, а потом удалите соприкасающиеся стенки.

Все внутреннее пространство пронизывали волокна и кабели — система жизнеобеспечения для сотен миллионов полипообразных жилых помещений и бесчисленных транспортных труб. Многие из труб были заполнены вакуумом для быстроты перемещения.

Как и на большинстве мортанвельдских кораблей, чистота воды регулировалась соответственно пожеланиям, посредством фиксированных очищающих установок. Однако закусочная живность и растущая флора, которыми любили кормиться мортанвельды, требовали воды с питательными веществами. Кроме того, мортанвельды считали, что отдавать дань природе в специально выделенном месте является признаком неполноценности вида — как и дышать при помощи газа.

Вода, в которой они жили, плавали, работали и играли, не была, таким образом, совсем уж незамутненной. Однако всегда было приятно иметь прозрачную среду с хорошей видимостью, особенно в таком большом пространстве.

Мортанвельды весьма нравились самим себе, и чем больше их было где-нибудь, тем больше они себе нравились. Возможность созерцать сотни миллионов себе подобных, как обычно и бывало на большом корабле, традиционно считалась весьма полезной и приятной. Не полагаясь на собственные глаза, мортанвельды накладывали на них тонкопленочные экраны, когда находились внутри большого звездолета. Это позволяло видеть все так, как будто вода была идеально чистой.

Джан Серий решила последовать их примеру и плавала с тонкой пленочкой на глазах. Она двигалась в воде в темном костюме, сидевшем на ней как вторая кожа. На шее было некое подобие ожерелья из трепещущих зеленых листочков папоротника — жаберное устройство, подававшее кислород к носу через две прозрачные трубочки. Для Анаплиан это было унизительно — имей она свои прежние усовершенствования, кожа сморщилась бы и собралась в складки на том участке, который должен был поглощать необходимые ей газы прямо из воды.

Тонкие экраны держались на глазах посредством хлипкого прозрачного бандажа. Анаплиан отключила рефлекс мигания. Вместо этого можно было установить экраны не вплотную к глазам и мигать нормально, но тогда воздушный зазор приводил к нежелательным искажениям. Экраны давали виртуальный вид корабельных внутренностей, показывали полые полусферические пространства. Все вместе напоминало ошеломительно громадную систему пещер.

Чтобы достичь такого же эффекта, она могла подключиться непосредственно к сенсорной системе обозрения корабля или плавать, полагаясь лишь на свое восприятие и не задумываясь о большем угле обозрения и более четкой видимости, — но она хотела быть вежливой. Использование тонюсеньких пленок-экранов означало, что корабль может приглядывать за ней, видеть абсолютно то же, что и она, и тем самым знать, что она не затевает никакой выходки в духе Особых Обстоятельств.

Анаплиан могла бы воспользоваться для перемещений одним из видов общественного транспорта, но предпочла небольшой персональный движитель, за который держалась одной рукой. Монотонно гудя, он тащил ее сквозь водную толщу. Фаллоимитатор, то есть ножевая ракета, то есть автономник, предложил себя на роль такого движителя, чтобы все время быть рядом. Но Анаплиан решила, что машина беспокоится попусту, и велела ей оставаться в каюте.

Джан Серий сместилась вверх и влево, чтобы уйти от встречного потока, нашла попутный, обогнула ряд длинных луковиц-жилищ и направилась к высокой связке зелено-черных сфер, каждая из которых имела от десяти до тридцати метров в поперечнике. Связка висела в воде наподобие колоссального пучка морских водорослей. Анаплиан выключила двигатель и поплыла в одну из сфер покрупнее через двухметровый серебристый круг, потом постояла, давая воде стечь на мягкий влажный пол. Снова гравитация. Она большую часть времени проводила в воде, исследуя гигантское судно, даже спала там. Это был ее пятый день на борту, оставалось всего четыре. А хотелось еще многое увидеть.

Костюм, прилегавший к телу плотно, как краска, тут же начал коробиться, сгоняя с себя воду и принимая вид одеяния, которым не побрезговала бы в воздушной среде любая стильная молодая дама. Анаплиан сунула ожерелье-жабры в карман (когда капюшон сполз вниз, приняв форму модного складчатого воротника) и нажала на сережку для активации временного статического поля. Благодаря этому ее волосы — в этот день светлые — стали выглядеть причесанными. Пленки-экраны Анаплиан не сняла — ей казалось, что они неплохо смотрятся, придавая ей слегка пиратский вид.

Джан Серий перешагнула через поле сцепления в 303-ю Гостиную для иноземцев, где громыхала музыка, а воздух был полон благовоний и наркотического дымка.

Ее тут же приветствовало небольшое облачко ярких существ, вроде небольших птиц, — их запустили завсегдатаи бара. Одни прощебетали приветствия, другие передали стробированные послания, махая белесыми крылышками, третьи выделили обонятельные сообщения. Таков был в настоящее время приветственный ритуал для новичков 303-й Гостиной. Иногда эти существа приносили записочки, или мешочки с наркотиками, или признания в любви, а то вдруг фонтанировали оскорблениями, остротами, философскими эпиграммами или другими посланиями. Насколько понимала Джан Серий, это считалось смешным.

Она дождалась, когда облачко порхающих существ рассеется, думая о том, как легко было бы разметать, похватать, смять эти двадцать восемь чирикающих созданьиц вокруг нее, будь у нее прежние возможности. Ухватив в воздухе последнюю из подлетевших птичек, Джан Серий строго посмотрела на пожилого с виду лилового гуманоида, который и запустил ее.

— Это ваше, сударь, — сказала она и, проходя мимо его столика, протянула ему маленькое существо.

Гуманоид пробормотал что-то в ответ. Посетители, сидевшие поблизости, окликали ее. Обитатели 303-й были общительными и знакомились легко; после трех заходов Анаплиан уже считалась завсегдатаем. Она отказалась от нескольких приглашений и от самых сильных наркотиков. В 303-й обычно собирались гуманоиды-наркоманы.

Шествуя к круговой стойке бара — сверкающему нимбу в центре полутемного зала, — она кивнула нескольким знакомым.

— Тшан! Сюта! — выкрикнул Тулья Пунванджи, который был, можно сказать, послом Культуры на мортанвельдском корабле.

Джан Серий относилась к нему так же, как к идиотским птичкам: тупой и докучный. Пунванджи представился вскоре после ее прибытия на судно и теперь из кожи вон лез, демонстрируя свое надоедливое занудство. Пунванджи был тучным, розоватым, лысым и вполне человекоподобным, если не считать двух клыкообразных передних зубов, искажавших речь (например, ему никак не давалось твердое «д» в «Джан»), Еще у него был глаз на затылке, якобы функциональный, но, видимо, приделанный лишь для виду. Нередко, как вот сейчас, Пунванджи закрывал его повязкой, причем нередко, как вот сейчас, прозрачной. А еще у него были — он сообщил об этом при первой встрече, чуть ли не выпростав их, — необычно измененные гениталии. Пунванджи спросил, хочет ли Джан Серий их увидеть, но она не захотела.

— Привет, торогая!

Пунванджи схватил ее за локти и пододвинул к себе для поцелуя в щеку. Она позволила ему сделать это, оставаясь неподатливой, и никак не ответила на его нежности. От Пунванджи пахло рассолом, тангфрутом и чем-то бесстыдно-психотропным. Одежда сидела на нем мешковато, свободно, все время дыбилась, демонстрируя человеческую порнографию в медленном ритме. Рукава он закатал; по тонким, четко очерченным линиям на руках Джан Серий поняла, что он втирает татуировочные наркотики. Наконец Пунванджи отпустил ее.

— Как пошиваете? Вит у вас, как всекта, плестящий. Я вас хотел познакомить с этим молотым парнем. — Он показал на молодого длиннорукого человека рядом с собой. — Тшан Шерий Араприан. А это Кра’сри Круйке. Кра’сри, поздоровайся с Тшан!

Тот выглядел смущенным.

— Здравствуйте, — восхитительно акцентируя, сказал он тихим, низким голосом.

У него была слегка сияющая кожа, среднего цвета между насыщенной бронзой и очень темной зеленью, и грива матовых черных волос в мелкие кудряшки. Абсолютно черные облегающие брюки Кра’сри выглядели идеально скроенными, их дополнял короткий пиджак. На длинном лице — плосковатый нос, зубы нормальные, но очень белые, глаза с длинными веками. Выражение лица Кра’сри было неуверенным, изумленным, может быть немного настороженным, что несколько смягчалось чем-то вроде постоянной улыбки. Морщинки, возникшие от частого смеха, выглядели странно для столь молодого человека. Он словно примерялся к усам и угловатым бровям, не зная, будет ли носить их дальше. Глаза у него были темные, с золотыми пятнышками.

Он был почти неодолимо привлекателен, и потому Джан Серий мгновенно включила свою высшую степень подозрительности.

— Меня зовут Джан Серий Анаплиан. А как правильно произносится ваше имя?

Тот ухмыльнулся и, будто извиняясь, взглянул на сияющего Пунванджи, двигавшего бровями.

— Клатсли Квайк, — ответил он.

Джан Серий кивнула.

— Рада познакомиться, Клатсли Квайк, — сказала она, взяла стул и переставила его так, чтобы молодой человек оказался между нею и Пунванджи, который разочарованно посмотрел на нее, а затем стукнул ладонью по стойке.

С дальнего конца бара по сверкающим рельсам, позвякивая, приехало сервировочное устройство.

— Шпиртное! Шигареты! Ширнуться!

* * *

Она согласилась выпить немного, чтобы составить компанию Пунванджи. Квайк закурил трубочку какой-то сказочно благовонной травы — только ради запаха: наркотического воздействия трава не оказывала, хотя от одного аромата кружилась голова. Пунванджи заказал два татуировочных наркостила и (когда Джан Серий и Квайк отказались) принялся тереть одним из них руку от локтя до запястья. Нарколинии поначалу светились так ярко, что его розовое лицо зазеленело. Он вздохнул, откинулся к спинке высокого стула, выдохнул и, закрыв глаза, обмяк. Пока Пунванджи наслаждался первым кайфом, Квайк сказал:

— Вы с Сурсамена?

По его тону казалось, будто он оправдывается в знании того, чего знать не должен.

— Да, — ответила она. — Откуда вам это известно?

— Пустотелы — моя профессия. Я их изучаю. Мне кажется, они прекрасны.

— И не только вам.

— Конечно. Удивительно, что не все считают их бесконечно прекрасными.

Джан Серий пожала плечами.

— Есть много прекрасных мест.

— Да, но пустотелы — они особенные. — Квайк поднес руку ко рту. Длинные пальцы. Кажется, он зарделся. — Извините. Вы жили там. Мне ли говорить о том, какое это сказочное место.

— Для меня это... это дом. Место, где ты вырос, может кому-то показаться экзотическим, а для тебя это дом, где ты играл и шалил. Это всегда что-то обычное. А вот все другие места — такие необыкновенные.

Она отхлебнула из стакана. Квайк попыхтел трубкой. Пунванджи глубоко вздохнул, не открывая глаз.

— А вы? — спросила она, вспомнив про хорошие манеры. — Вы откуда? Можно узнать ваше полное имя?

— Астл-Чулиниза Клатсли ЧФ Квайк дам Уаст.

— ЧФ? — переспросила она. — Буквы «Ч» и «Ф»?

— Да, буквы «Ч» и «Ф», — подтвердил он, слегка кивнув с озорной улыбкой.

— Это аббревиатура?

— Да. Только это тайна.

Джан Серий с сомнением посмотрела на него. Квайк рассмеялся, раскинув руки.

— Я много путешествую, госпожа Серий, я — Бродяга. Я старше, чем кажусь. Я встречал многих людей, многое давал, делил и получал. Побывал едва ли не всюду. Я встречался со всеми основными эволютами, разговаривал с Богами, делился мыслями с сублиматами и вкушал, насколько это доступно человеку, нечто вроде радости, мчась через то, что Разумы называют Бесконечно Забавным Пространством. Я уже не тот, что был, принимая свое полное имя, и больше оно меня не определяет. Тайна в центре моего имени — вот максимум, чего я заслуживаю. Верьте мне.

Джан Серий задумалась. Квайк назвал себя Бродягой (говорили они на марейне, языке Культуры, в котором имелась фонема для обозначения прописных букв). Всегда существовали люди Культуры — или, скорее, выходцы из Культуры, — которые так себя называли. Ей казалось очевидным, что это особый класс общества. Они и в самом деле бродяжничали. Большинство не покидали пределов Культуры — перемещались с орбиталища на орбиталище, с места на место, странствовали на лайнерах или трамперах, а если удавалось, то и на кораблях Контакта.

Другие скитались среди прочих эволютов и претендентов, перебиваясь — при встрече с потрясающе отсталыми обществами, еще даже не отказавшимися от монетарного обмена, — межцивилизационным взаимопонятным общением или используя микроскопическую долю считающихся бесконечными ресурсов Культуры, которыми и оплачивали свои странствия.

Некоторые забирались подальше, где обычно и возникали проблемы. Одно присутствие такого индивида в малоразвитой цивилизации могло радикально ее изменить, если индивид не желал замечать своего воздействия на тех, среди кого вознамерился жить или на кого притащился глазеть. Не все из Бродяг соглашались на кураторство со стороны Контакта. И хотя Контакт свободно наблюдал за путешественниками, забредавшими в уязвимые общества, нравилось это им самим или нет, скитальцы иногда пропадали из его поля зрения. Целый отдел Контакта наблюдал за развивающимися цивилизациями — не обнаружится ли там Бродяг, которые (с заранее обдуманным намерением, из приспособленческих соображений или даже случайно) стали Сумасшедшими Профессорами, Деспотами, Пророками или Богами. Были и другие категории, но чаще всего Бродяги распределялись по этим четырем. Именно в этих направлениях фантазии уводили человека, когда он терял нравственный стержень в окружении примитивов.

Большинство Бродяг, однако, не создавали подобных проблем — обычно они вспоминали о доме и возвращались в Культуру. Но некоторые так нигде и не оседали, скитались всю жизнь, а отдельные (очень многие, сравнительно с обычной пропорцией внутри Культуры) фактически жили вечно. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не встречали — почти неизбежно — насильственную, непоправимую смерть. Ходили слухи — обычно в виде чьей-нибудь похвальбы — о неких ровесниках Культуры, кочевниках, которые дефилировали по галактике, среди бесчисленных цивилизаций, народов и обществ, на протяжении тысяч и тысяч лет.

Верьте мне, сказал он.

— Пожалуй, не стану, — проговорила наконец Джан Серий, чуть прищурившись.

— Да? — обиженно отозвался Квайк и тихо добавил: — Я говорю правду.

Он казался наполовину маленьким мальчиком, а наполовину невозмутимым, мрачно сдержанным стариком.

— Я думаю, именно так вам и представляется, — сказала Анаплиан, выгибая бровь, и отпила еще. Она заказала «Месть За», но состав оказался неизвестен сервис-машине, и та сделала коктейль по своему выбору. Квайк закурил еще одну трубку с благовониями.

— А вы с Восьмого? — спросил Квайк, чуть закашлявшись; среди фиолетового дымка расплылась его широкая улыбка.

— Да, — ответила Джан Серий. Он застенчиво улыбнулся и спрятался за новым клубом дыма. — Вы хорошо информированы.

— Спасибо. — Квайк внезапно напустил на лицо притворный испуг. — И еще вы агент ОО, да?

— Будь так, я бы тут не отрывалась. Меня демилитаризовали.

Квайк снова усмехнулся — чуть ли не бесцеремонно.

— И тем не менее.

Джан Серий вздохнула бы, если бы чувствовала себя способной на это. У нее возникло впечатление, что это какая-то ловушка — господин Квайк, необычайно красивый и привлекательный, сразу вызывал подозрения, — только непонятно кем подстроенная.

* * *

Джан Серий с Квайком оставили Пунванджи в 303-й, в шумной компании собравшихся на съезд бирилисийцев. Воздухоплавательный вид, бирилисийцы были очень привержены к наркотикам: шанс найти общий язык с Пунванджи. Казалось, в зале стоит сплошное порхание.

Надев скафандры, оба направились в одно известное Квайку место, где собирались акватики. То были гуманоиды, полностью приспособленные к жизни в воде. Пространство здесь было заполнено, похоже, всеми мыслимыми аквавидами — по крайней мере, всеми до определенного размера. Теплая мутноватая вода источала кожные запахи, полнилась неразборчивыми звуками на всех различимых частотах и странными музыкальными пульсациями. Пришлось остаться в водных скафандрах, а когда они попытались пить под водой при помощи особых умных чашек и самогерметизирующихся соломинок, то от смеха наглотались жидкости. Общались они через переговорную трубу, известную еще до открытия электричества.

Они допили свои порции до конца.

Джан Серий смотрела не на Квайка, а в противоположную сторону — на двух сухопарых, вульгарно-цветастых, с вычурными жабрами трехметровых существ с большими головами и лишенными выражения, но почему-то все же величественными лицами. Они плавали неподалеку, расположившись лицом друг к другу так, чтобы не соприкасались их жабры, которые работали очень быстро — буквально мельтешили. Интересно, подумала Джан, они что — разговаривают, спорят, флиртуют?

Квайк прикоснулся к руке спутницы, привлекая ее внимание.

— Ну что, идем? — спросил он. — Я должен вам показать кое-что.

Она опустила взгляд на пальцы мужчины и на свою руку под ними.

* * *

Взяв автопузырь, Джан с Квайком поплыли в жилище Квайка. Они сидели бок о бок в скафандрах, общаясь с помощью кружева. Мимо проносились ошеломляюще громадные внутренности корабля.

— Вы непременно должны это увидеть, — сказал Квайк, взглянув на нее.

— Нет нужды так пережимать, — сказала она. — Я уже здесь, еду с вами.

В любовных приключениях Анаплиан всегда была неловкой. Ухаживание и соблазнение, даже как часть игры, казались ей почему-то делом бесчестным. Она винила в этом свое воспитание, хотя не стала бы с пеной у рта отстаивать это мнение. И даже была готова согласиться, что на каком-то мозговом уровне, недоступном для воспитательного воздействия, проблема заключалась в ней самой.

Апартаменты Квайка состояли из трех четырехметровых сфер. Тысячи таких жилищ для иноземцев выстроились в линию длиной в несколько километров вдоль внешней стены главного пространства. В помещение входили через липчайшее, самое медленное гелевое поле, с каким когда-либо сталкивалась Анаплиан. Внутри жилище оказалось очень небольшим и ярко освещенным; воздух был таким чистым, что казался едким. Анаплиан не увидела ничего личного. На полу и на стенах виднелась мебель и различные устройства сомнительной полезности. Преобладал вишневый цвет с зелеными вкраплениями: на взгляд Джан Серий — не самая удачная комбинация. Большинство поверхностей казались глянцевитыми, словно на них плотно натянули пленку или мембрану.

— Хотите выпить еще? — предложил Квайк.

— Да, пожалуй.

— У меня есть немного чапантлийского спирта.

Квайк принялся рыться в сундучке. Он увидел, как Джан Серий провела пальцем по затянутому пористой пленкойсиденью и нахмурилась, почувствовав скользкую и ровную поверхность.

— Извините, — сказал он. — Здесь все запечатано, укрыто. Этакая бактерицидная атмосфера. Прошу прощения. — Квайк смущенно махнул бутылкой и двумя сверкающими кубками в форме вывернутых колокольчиков. — У меня появилась странная аллергия во время моих путешествий, а исправить это можно только в Культуре. В моем жилище должна стоять идеальная чистота. При первой возможности я это откорректирую, но пока...

Джан Серий вовсе не была убеждена, что так оно и есть.

— Эта ваша аллергия — она не заразна? — спросила она.

Ее собственная иммунная система, все еще действующая в полном объеме наряду с другими защитными функциями Культуры, не подавала тревожных сигналов. После двух часов тесного общения с господином Квайком должен был бы появиться хотя бы намек на присутствие нежелательных вирусов, спор и тому подобных неприятных вещей.

— Нет. — Квайк жестом пригласил гостью сесть.

Они уселись по обе стороны узкого стола. Квайк налил спирта — коричневатого и очень вязкого.

Стул Джан Серий был скользковатым. Новое подозрение забрезжило у нее в голове. Вдруг ее привели сюда вовсе не для секса, а для другого? Что это за пленки повсюду? Что здесь происходит на самом деле? Есть ли повод для тревоги? Вряд ли кто-нибудь в здравом уме предложил бы агенту ОО (пусть и обезоруженному) совершить беззаконие или подлость. Но ведь все люди разные и все странные — кто знает, какие странности у них в голове?

На всякий случай она просканировала доступные системы большого корабля невральным кружевом. Жилое пространство частично было защищено — обычное дело. Она видела, в каком месте корабля находится, и корабль знал, где она. Хоть какое-то облегчение.

Моложавый господин Квайк предложил ей хрустальный кубок-колокольчик. Не успела Джан Серий прикоснуться к нему, как тот зазвонил.

— Так и надо, — заверил Квайк. — От вибрации улучшается вкус.

Джан Серий взяла маленький кубок и подалась вперед.

— ЧФ Квайк, — сказала она, ощущая запах спирта, хотя и слабый, — так каковы же ваши намерения?

Хозяин посмотрел на нее чуть ли не взволнованно.

— Сначала тост, — сказал он, поднимая кубок-колокольчик.

— Нет. — Анаплиан немного опустила голову и прищурила глаза. — Сначала правду. — Нос не нашел ничего неожиданного в парах спирта, но, чтобы знать наверняка, следовало дать мозгу время на обработку информации о молекулах. — Что вы мне хотели показать?

Квайк вздохнул, отложил свой кубок и уставился на собеседницу.

— Долго скитаясь, я научился читать мысли, — быстро и, пожалуй, несколько раздраженно ответил он. — Видимо, просто хотел похвастаться.

— Читать мысли? — скептически переспросила Джан Серий.

Корабельные Разумы могли читать человеческие мысли, хотя им и не полагалось, — как и специализированное оборудование, которое можно было встроить в андроида. Но обычный человек? Невероятно.

Все это действовало на нервы. Если Клатсли Квайк фантазер или просто псих, она не ляжет с ним в постель.

— Это правда! — сказал он, подаваясь вперед. Между их носами теперь были считаные сантиметры. — Посмотрите мне в глаза.

— Вы серьезно? — спросила Джан Серий. Такой оборот ее вовсе не устраивал.

— Абсолютно серьезно, Джан Серий, — тихо сказал Квайк, и что-то в его голосе опять заставило ее согласиться.

Она снова вздохнула и поставила кубок-колокольчик на узкий стол. Теперь ей стало ясно, что напиток очень крепкий, но в остальном безвредный.

Она заглянула в глаза Квайка.

Несколько мгновений спустя в них появился намек на что-то. Крохотная красная искорка. Моргнув, Джан Серий откинулась назад. Человек напротив нее, глядя вполне серьезно и ничуть не самодовольно, с легкой улыбкой приложил палец к губам.

Что тут происходит? Она проверила основные внутренние системы, желая убедиться, что ни на секунду не теряла сознания и не сделала ничего безотчетно, что прошло ровно столько времени, сколько она думала. Все в полном порядке, все на месте. И с ней, кажется, тоже все как надо.

Джан Серий нахмурилась и вновь подалась вперед.

Красная искорка — почти незаметная — все еще не исчезла из глаз Квайка. Джан Серий поняла, что это когерентный свет — одна-единственная, чистая, узкая частота. Искорка мигала. Очень быстро.

Что-то приближалось....

Что приближается? Откуда эта мысль? Что происходит?

Она снова откинулась к спинке, быстро мигая и морща лоб, и снова проверила свои системы. Никаких отклонений. Джан Серий опять подалась вперед. Ага. Она начала догадываться.

Мигающая красная точка снова вернулась, Квайк сигналил ей. Часть его сетчатки, видимо, была лазером, способным посылать из глаза в глаз луч когерентного света. Сигнал шел на девятеричном марейне, числовой основе языка Культуры. О такой способности упоминали во время подготовки в ОО, хотя и вскользь. Эта очень давняя функция теперь почти не использовалась: зачем, если есть невральное кружево? Джан Серий за несколько дней сама вполне могла бы обзавестись ею — при прежних возможностях. Она сосредоточилась. РНС?

Сигнал «Разрешение на сближение». Изначально им обменивались корабли; потом он стал кодовым знаком для людей Культуры и посылался тому, с кем хотели сблизиться, но не были уверены в его реакции.

РНС?

Она едва заметно кивнула.

«Джан Серий, пошел сигнал. Кажется, вы меня принимаете, но прошу вас почесать свою правую щеку левой рукой, если поняли. Почешите раз, если скорость передачи слишком низка, два раза — если она приемлема, и три раза — если излишне высока».

Информация поступала довольно быстро — голосом как следует не озвучить, — однако была разборчивой. Джан Серий два раза легонько почесала правую щеку.

«Прекрасно! Позвольте мне представиться как следует. Аббревиатура ЧФ, о которой вы спрашивали, означает “Человеческий фактор”. Я не настоящий человек. Я аватоид корабля “Человеческий фактор”, суперлифтера класса “Поток”, модифицированного ЭКК класса “Дельта”, Бродяга корабельной разновидности и технически Беглый».

Понятно. Аватоид. Аватара корабля, так превосходно замаскированная, что неотличима от человека. Бродяга, к тому же Беглый. Беглыми назывались корабли, которые, нарушив правила Культуры, отправлялись в свободное плавание.

При всем том было известно (или существовали сильные подозрения на сей счет), что некоторые из них называют себя беглецами для прикрытия, а на самом деле преданы Культуре; в таком качестве они могли выполнять задания, от которых основная часть Культуры брезгливо отшатнулась бы. Славным дедушкой, образцовой героической фигурой, настоящим богом таких кораблей был всесистемник «Сонная служба». Сорок лет он самоотверженно демонстрировал экстравагантное безразличие к Культуре, а потом, двадцать с лишним лет тому назад, вдруг проявил исключительную преданность мейнстримной Культуре, очень кстати, в самый нужный момент передав ей тайно изготовленный военный флот. После этого корабль снова исчез.

Джан Серий чуть прищурилась, понимая, что это ее фирменный знак подозрения, недоверия.

«Извините за мои ухищрения. Воздух здесь очищается, чтобы исключить возможность внедрения наноустройств, которые могли бы прочесть подобный контакт между нашими глазами, мебель укрыта пленкой по той же причине. Даже дым, который я выдыхал в баре, содержит добавку, очищающую легкие от таких устройств. Мне удалось приблизиться к вам только после вашего прибытия на борт корабля “Вдохновляющий, слияние, посылка вызова”, и конечно, все из кожи вон лезут, чтобы как-нибудь ненароком не обидеть мортанвельдов. Я счел за лучшее прибегнуть к крайним мерам предосторожности! Я, конечно, понимаю, что вы не можете отвечать мне таким же способом, так что позвольте объяснить, почему я здесь и почему связываюсь с вами таким образом».

Она чуть-чуть приподняла брови.

«Итак, я Беглый, хотя лишь технически; три с половиной тысячи лет я прилежно таскал мелкие корабли по системникам на просторах Большой галактики, состоял на действительной службе во время Идиранской войны и даже не раз отличился, особенно в первые отчаянные годы. После всего этого я решил, что мне полагается длительный отпуск. Возможно, отставка, если уж быть откровенным, хотя я и оставляю за собой право передумать!

Последние восемьсот лет я бродяжничал по галактике, повидал всевозможные цивилизации и народы. Но всегда остается что посмотреть. Галактика обновляется и перестраивается быстрее, чем ты по ней перемещаешься. Так или иначе, я и вправду очарован пустотелами, проявляю особый интерес к Сурсамену и во многом — к вашему Восьмому уровню. Когда до меня дошли слухи о гибели вашего отца — примите мои соболезнования — и прочих печальных событиях, в том числе о смерти вашего брата Фербина, я тут же решил предложить свою помощь сарлам вообще и детям покойного короля в особенности.

Я предположил, что вы вернетесь домой, но при этом приобретенные вами возможности отнимут или ограничат. Я знаю, что вы возвращаетесь без корабля, автономника или другого вспомогательного средства, а потому предлагаю свои услуги.

Не в качестве прислужника или курьера — мортанвельды такого не допустят, — но в качестве друга. На крайний случай. Если вам это нужно. Сурсамен и особенно Восьмой, похоже, стали довольно опасным местом, и путешественнику-одиночке могут понадобиться все друзья, которых удастся вызвать.

Я — то есть корабль — сейчас нахожусь на некотором расстоянии от вас, но иду вровень со звездолетом “Вдохновляющий, слияние, посылка вызова”, оставаясь в разумной близости от этого аватоида, чтобы извлечь его быстро в случае надобности. Однако мое намерение, если коротко, состоит в том, чтобы добраться напрямую до Сурсамена. Этот аватоид или другой — у меня их несколько — будет там. Мы с ним готовы предоставить вам всю необходимую помощь.

Можете не отвечать прямо сейчас. Обдумайте услышанное и на досуге, без спешки примите решение. Когда встретите мой аватоид на Сурсамене, сообщите мне о вашем решении через него. Я ничуть не обижусь, если вы откажетесь. Это ваше право. Однако примите заверения в моем уважении и знайте, уважаемая дама, что я всегда к вашим услугам.

Вскоре я остановлю передачу данных. Думайте, хотите ли вы сделать вид, что я прочел ваши мысли — на случай, если за нами наблюдают.

Сигнал заканчивается на нуле: четыре, три, два, один...»

Джаи Серий сидела, уставившись в глаза молодого человека напротив нее. Милостивый мой землеройный МирБог, думала она, все мои потенциальные любовники оказываются машинами. Ужасно.

С того мгновения, как они уставились друг другу в глаза, прошло всего полминуты. Джан Серий неторопливо откинулась назад, улыбнулась и покачала головой.

— Мне кажется, ваш фокус со мной не действует, сударь.

Квайк улыбнулся.

— Что ж, он действует не со всеми, — сказал он и поднял кубок, который издал высокий приятный звон. — Может быть, в другой раз мне будет позволено попробовать снова.

— Может быть.

Они чокнулись колокольчиками-кубками, сдвоенный звук был на удивление мелодичным. Джан Серий решила не принимать всерьез предложение, сделанное перед тем, как бокалы перестали звенеть.

Разговор продолжался еще какое-то время. Она слушала истории о путешествиях, исследованиях и приключениях. Это оказалось занятно — не пришлось напускать на себя деланое любопытство. Было увлекательно думать о том, какие из случаев правдивы и пережиты самим кораблем (если предположить, что такой корабль действительно существовал), какие пережиты аватоидом при наблюдении со стороны корабля, а какие — выдуманы, чтобы обмануть возможных шпионов: пусть считают, что все это связано с реальным человеком, а не с недокорабельной аватарой в людском обличье.

В ответ Джан Серий поведала что-то о своей жизни на Сурсамене. Потом она ответила на большинство жадных вопросов Квайка, избегая некоторых тем и пытаясь не выдать своей реакции на его предложение.

Но конечно, она откажется от его помощи, от помощи корабля. Если «Человеческий фактор» работает сам по себе, то он либо безнадежно наивен, либо совершенно безумен; ни то ни другое не вызывает доверия. Не исключено, правда, что он работает на ОО либо еще более секретную структуру, и его наивность или безумие поддельны. Это еще тревожнее. А если Квайк и «Человеческий фактор» работают на ОО, то почему Анаплиан перед отлетом с Прасадаля не предупредили о них? Или хотя бы тогда, когда она покидала Культуру, переходя на попечение мортанвельдов.

Что здесь происходило? Она хотела одного: вернуться домой и отдать последний долг умершему отцу и погибшему, по слухам, брату, ненадолго погрузиться в прошлое и, возможно, навсегда проститься с чем-то (непонятно только с чем — наверное, это станет ясно позднее). Она сомневалась, что сумеет помочь Орамену, — но если сумеет, сделает для него что-нибудь без большого напряжения. После этого она оставит Сурсамен, вернется назад в Культуру, а если возьмут — то и в ОО, к работе, которую она любила, несмотря на все разочарования, трудности, боли сердечные.

Зачем вообще кораблю Культуры понадобилось вступать в игру сейчас, когда она возвращалась на Сурсамен? Случай-то был пустячным: сомнительный спор о престолонаследии в ничтожном, пропитанном насилием, недемократичном племени, интересном лишь тем, что обитает на планете относительно редкого и экзотичного типа. Не требуется ли от нее сделать что-то на Сурсамене? Если так, то что именно? Ведь ее не проинструктировали, не дали никакого задания, лишили многих возможностей.

Ее одолевали сильные подозрения, что будет очень глупо высовываться и делать что-то сверх запланированного. Она и без того накликала неприятности на свою голову, оставив миссию на Прасадале и отправившись домой, в сентиментальный отпуск. К чему пополнять список обвинений? Учебный курс ОО содержал массу историй об отделившихся агентах, которые по собственному почину предпринимали чудаческие операции. Обычно их ждал плохой конец.

Лишь несколько историй повествовали об агентах, которые упустили очевидную возможность продуктивно вмешаться в события, не имея инструкций. Как всегда, подчеркивалось, что следует придерживаться плана, но быть готовым к импровизации. (А также слушать своего автономника или другого сопровождающего: предполагалось, что они более уравновешенны, менее эмоциональны, чем ты, и именно поэтому находятся рядом.)

Придерживайся плана, а не просто исполняй приказания. Если тебя просят сделать что-то по плану, то у Культуры принято, чтобы ты принимал хоть участие в его составлении. И если по ходу дела обстоятельства стали другими, надо проявить инициативу и смекалку, изменить план и действовать соответственно. Нельзя слепо исполнять приказы, если обстановка изменилась и они не способствуют достижению цели либо идут вразрез со здравым смыслом или общепринятыми представлениями о порядочности. Иными словами, ответственность с тебя никто не снимает.

Стажерам ОО (особенно выходцам из иных цивилизаций) казалось иногда, что жить легче тем, кто поклялся подчиняться приказам, кому разрешено прямо, без раздумий, идти к цели, а не мучиться этическими проблемами. Но именно это различие в подходах считалось основной причиной, по которой Культура в целом и ОО в частности нравственно превосходят всех остальных. Такие мучения и колебания, как признавали все, являлись лишь небольшой тактической помехой. Куда важнее было чувствовать себя нравственно выше цивилизаций того же уровня.

Поразмыслив, Джан Серий решила держаться плана — то есть оказаться дома, отдать родственный долг, вернуться, снова предложить свои услуги. Все очень просто, разве нет?

Она рассмеялась вместе с Квайком, когда он добрался до конца истории, — Джан Серий слушала ее вполуха. Оба выпили еще спирта из изящных, позвякивающих кубков. Голова приятно кружилась, в ушах позванивали колокольчики, словно находясь в хмельном, заговорщицком содружестве с хрусталем.

— Ну что ж, — сказала она наконец, — пожалуй, мне пора. Интересно было пообщаться.

Квайк встал следом за ней.

— Правда? — спросил он. На лице его внезапно появилось встревоженное, даже обиженное выражение. — Я бы хотел, чтобы вы остались.

— Неужели? — холодно спросила она.

— Вообще-то я надеялся, что вы останетесь, — признался Квайк с нервным смешком. — Я думал, мы неплохо поладили. — Он посмотрел на Джан, стоявшую с недоуменным видом. — Я думал, мы флиртуем.

— Думали? — Ей захотелось закатить глаза. Такое случалось уже не впервые. И видимо, по ее вине.

— Ну да, — сказал Квайк, чуть не смеясь, и показал рукой на внутреннюю дверь. — Моя спальня куда как приличнее этой тесной комнатушки.

Он улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

— Не сомневаюсь, — сказала Джан.

Меж тем свет в комнате потускнел. Поздновато уже, подумала она.

Еще один разворот? Оценив собственные чувства, она обнаружила, что усталость не заглушила в ней интереса. Квайк подошел к ней и взял ее руку в свои.

— Джан Серий, — тихо сказал он, — кем бы мы ни пытались казаться другим и даже самим себе, мы все же остаемся людьми. Разве нет?

Она нахмурилась.

— Остаемся? — переспросила она.

— Конечно. А быть человеком, хоть в малой мере, — это знать, чего не хватает ближнему, знать, что ему нужно, знать, чего он, наверное, ищет, блуждая в темноте, желая найти подобие совершенства среди чужих людей.

Она заглянула в его томные, прекрасные глаза и увидела в них (если смотреть трезво, то, конечно, в выражении лица, состоянии лицевых мышц) намек на действительное желание, даже на подлинную страсть.

Насколько близким к человеку, с его нелогичностью и несовершенством, должен быть аватоид, чтобы пройти доскональное высокотехнологичное обследование мортанвельдов! Достаточно близким, чтобы обладать обычными недостатками представителя метачеловечества — и всеми его потребностями и желаниями. Кем бы он ни был — искусной аватарой, воссозданной на клеточном уровне, или чуть измененным клоном реального человека, или чем-то еще, — Квайк, казалось, не был лишен и мужских качеств. Заглядывая в его глаза и видя там бесконечное отчаяние, ненасытное желание (за которым угадывалась неизменная готовность к мучительному томлению, неизбежной боли в момент отказа), Анаплиан чувствовала то же, что и бесчисленные поколения женщин на протяжении тысячелетий. Эта его улыбка, эти глаза, эта кожа; и теплый, ласкающий голос...

Пожалуй, истинная культурианка непременно сказала бы «да».

Джан Серий с сожалением вздохнула. Но ведь я все еще (в глубине души, со всеми моими грехами) дочь своего отца. И сарлка.

— Как-нибудь в другой раз.

* * *

Она села на всевидовое кокон-такси: влажный воздух, странный запах. Закрыв глаза, она сканировала общественную информационную систему большого корабля в поисках последних событий. Никаких изменений в расписании: они по-прежнему держали курс на мортанвельдский петлемир Сьаунг-ун, прибытие ожидалось через два с половиной дня.

Она хотела было заглянуть на гуманоидные сайты свиданий/быстрых контактов (на борту было более трехсот тысяч гуманоидов, и наверняка кто-нибудь...), но помешали усталость и какое-то беспокойство.

Она вернулась в собственную каюту, где дважды замаскированный автономник шепотом пожелал ей спокойной ночи.

Она тоже мысленно пожелала ему спокойной ночи, потом легла и закрыла глаза, но заснуть не могла, продолжая с помощью неврального кружева исследовать корабельную базу данных. Она проверила (дистанционно, преодолевая расстояние и систему перевода, порождавшую пяти-шестисекундные задержки) агентов, которых оставила на базе данных Культуры. С некоторым разочарованием — и большим облегчением — она узнала, что разоблачительных крупных планов съемок по Восьмому или другому уровню Сурсамена нет. То, что случилось там, случилось один раз, и больше никто этого не видел.

Она отключилась от интерфейса Культуры. Одна агентская система, обследовавшая местную базу данных, все еще ждала. Оказалось, ее брат Фербин не погиб; он жив, сейчас летит на мортанвельдском трампе и должен прибыть на Сьаунг-ун меньше чем через сутки после нее.

Фербин! Глаза Джан Серий внезапно открылись в приглушенной тишине каюты.

21. МНОГИЕ МИРЫ

С Хубрисом Холсом происходило странное. Его стали интересовать вещи, которые (если он понимал правильно) были не так уж далеки от философии. И поскольку до сих пор Фербин относился к ней недвусмысленно, это было равносильно предательству.

Началось это с игр, в которые они с принцем, чтобы убить время, играли на корабле «Да будет крепость». Там нужно было плавать внутри сферических экранов, соединенных с мозгом корабля. Такие корабли, как понял Холс, были не просто транспортным средством, то есть емкостями со всякой всячиной, а самостоятельными существами, не меньше, чем мерсикоры, лиджи и другие скакуны, а то и больше.

Существовали совсем уж реалистичные версии — игры, в которых участник, будучи в полном сознании, казалось, физически передвигался, разговаривал, ходил, сражался и так далее (хотя вроде бы не мочился и не испражнялся — Холс так и не спросил об этом). Но такие версии пугали и отвращали принца с Холсом, а к тому же неприятно напоминали крепко врезавшиеся в память рассказы Ксайда Хирлиса, там, на охваченной войной, опаленной поверхности Бултмааса.

Корабль порекомендовал наиболее подходящие для них игры. В итоге Фербин и Холс предпочли вымышленные миры, похожие на Сурсамен. То были военные игры, требовавшие знания стратегии и тактики, порой невмешательства, а порой отваги.

Холс испытывал сначала виноватую, а потом нескрываемую радость, когда ему доводилось играть за принцев. Позднее он обнаружил исследования этих игр, аналитические заметки, комментарии, заинтересовался и начал читать или просматривать их.

Именно так он увлекся идеей, согласно которой вся реальность могла быть игрой, и особенно той ее частью, где она соприкасалась с теорией бесконечных миров, утверждавшей: все, что могло произойти, уже произошло или происходит в настоящий момент.

А значит, жизнь очень похожа на игру или на виртуальную реальность, в которых все возможные варианты и результаты уже проиграны, записаны и зарисованы, — словно на гигантской карте, где игра (прежде чем передвинули первую фигуру или сделали первый ход) начиналась в центре, но все решалось по краям этой поразительной доски. В целом план игры выглядел так: наметить путь от Начала вещей в центре, а затем пройти по всем разветвлениям, перекресткам, развилкам до одного из почти бесчисленных Окончаний на периферии.

Тут было и еще одно сравнение (если только Холс не поставил все с ног на голову): «Как в игре, так и в жизни». Да что там: «Как в игре, так и в истории всей Вселенной, не исключая ничего и никого».

Все уже произошло — и всеми возможными способами. И не только все, что уже произошло: все, что лишь должно было произойти, тоже произошло. И не только это; все, что должно было произойти, уже произошло, и притом всеми возможными способами.

И если, скажем, Холс играл с Фербином в карты на деньги, это был некий путь, канал, маршрут в уже описанной, уже случившейся вселенной вероятностей, который вел к полному проигрышу либо Холса, либо Фербина, — включая и вариант с приступом безумия Фербина, когда тот ставил на карту и проигрывал своему слуге все свое состояние и наследство — ха! В этой вселенной порой Холс убивал Фербина после карточной ссоры, а порой Фербин — его. Исчерпывающий набор путей, которые вели ко всем мыслимым и немыслимым (хотя все же возможным) исходам.

На первый взгляд это казалось полным безумием, но по размышлении представлялось не менее неправдоподобным, чем любое другое объяснение существующего порядка вещей, и была здесь некая завершенность, гасившая любые возражения. Если даже допустить, что каждая развилка выбиралась случайно, все заканчивалось благоприятно; вероятные события всегда превосходили числом маловероятные и тем более — невероятные, а потому все происходило согласно ожиданиям, хотя изредка случались и сюрпризы, а еще реже — немыслимые вещи.

Все примерно как в жизни, подсказывал опыт. Холс испытывал странное удовлетворение, некоторое разочарование — и непонятное утешение. Судьба есть судьба, и спорить с ней бесполезно.

Он тут же задумался над тем, как бы ее обхитрить.

СИГНАЛ

+

Кому: Уталтифулу, нарисцинскому великому замерину на Сурсамене, Катач Солус (предполагаемое местонахождение, просьба переправить адресату)

От: мортанвельдки Шоум (Мист, Зуевелус, Т’лейш, Гавантильский Прайм, Плайир), генерального директора Мортанвельдской стратегической миссии Третичного Гулианского Столба; Блуждающее управление миссии.

+

Подробности сигнала [скрытые; тест для расшифровки: 0]

+

Дорогой друг, я надеюсь, что вы пребываете в добром здравии и 3044-й Великий Нерест Вечноживой королевы проходит благоприятно для вас и вашей ближайшей семьи, подсепта, септа, клантильи, клана и гнезда. Что до меня, я в порядке.

Прежде всего, не беспокойтесь. Этот сигнал отправлен в соответствии с положениями и условиями мортанвельдско-нарисцинского Соглашения по совместному управлению пустотелами (подраздел «Сурсамен»), Я беспокою вас издалека лишь из желания сообщить вам об одной незначительной подробности, на благо и безопасность любимой нами планеты, врученной нашим заботам.

Итак, мы поместим в наружную оболочку ядра Сурсамена (она же — Машинное пространство или Машинное ядро) высокоразвитый ИР оборонительного характера, сходный с Компрессором категории два, а вместе с ним дюжину малых ведомых сооборонительных сущностей, в соответствии с условиями Мортанвельд-Ксинтийского Соглашения по обеспечению безопасности пустотелов (подраздел «Сурсамен»), с полным оповещением и сотрудничеством сурсаменского ксинтия, возможно, не позднее чем в течение трех — пяти следующих петациклов.

Хотя этого не требуют условия нашего в высшей степени удовлетворительного и взаимовыгодного Соглашения или даже Всеобщего рамочного договора, существующего между двумя нашими высокоблагородными народами, я — восторженная почитательница наших нарисцинских друзей и союзников, желающая также засвидетельствовать свои личные приязнь и уважение (естественно, каждая из вышеназванных причин целиком и полностью является достаточной) и рада сообщить вам, что это незначительное и, несомненно, общепризнанное сущностно безопасное перемещение имущества обусловлено ухудшением отношений между октами/Наследниками (клиентами нарисцинов) и аултридиями. Данные разногласия все еще не устранены, но, к счастью, не выходят за пределы указанного пустотела.

Не желая, разумеется, каким-либо образом предвосхищать меры, которые захотят принять наши высокочтимые и мудрые коллеги-нарисцины, и пребывая в счастливой и блаженной уверенности, что любые принятые нами меры по обеспечению жизнеспособности и безопасности Сурсамена будут лишь незначительным дополнением к тем, что, несомненно, рассмотрят нарисцины, мы исходили из того, что наше бездействие в такой момент может рассматриваться (будучи подвергнуто самому пристальному и тщательному — можно даже сказать, навязчивому! — рассмотрению) как пренебрежение своим долгом и было бы, конечно, неприемлемо для нас в той же мере, что и для вас.

Я знаю — и лично рада это признать, — что усердие и серьезность, с какими приверженный долгу и достойный восхищения нарисцинский народ относится к управлению Сурсаменом (и множеству других пустотелов), так велико, что нарисцины ждут не меньшего прилежания от своих мортанвельдских друзей и коллег. Ваши старания и склонность к предосторожности вошли в поговорку, и мы с радостью переняли у вас эти качества. Примите нашу нескончаемую и постоянную благодарность за такой вдохновляющий и блестящий пример!

Такая незначительная и чисто предупредительная передислокация средств, несомненно, окажется не столь эффективной, если получит ненадлежащую огласку внутри сообщества наших партнеров-эволютов, а потому я прошу вас ограничить распространение этого послания абсолютным минимумом посвященных. Кроме того, лишний раз обращаю особое внимание на необходимость того, чтобы при издании вами приказов о скрытых перемещениях нашего корабля и судов сопровождения и принятии соответствующих мер с известной всем нарисцинской корректностью и педантичностью, никакие сведения об этих приказах и мерах, касающиеся Сурсамена, не вводились в вашу базу данных.

Формальные извещения о таковых действиях будут, конечно, направляться, а данные — фиксироваться соответствующим Мортанвельд-Нарисцинским Примерным советом и верховным командованием, которые проигнорируют (уверена, вы с этим согласитесь) столь незначительную и тактически маловажную деталь, ненужную для информационных матриц превосходного и эффективного Оперативного промежуточного командования нарисцинов на Сурсамене.

Это все — не более того!

Умоляю вас, позвольте мне разделить с вами непреложный факт моей безмерной радости в связи с тем, что подобная ничтожная и маловажная подробность тем не менее дает мне великолепную возможность обратиться к вам, мой добрый и преданный друг!

Радости вам!

+

Ваш навсегда искренний патрон и покорнейший коллега (печать)

Шоум.

+

(Перевод. Оригинал на мортанвельдском.)

+

(Добавлено великим замерином Уталтифулом) Дальний недоплемянник по браку! Прими сигнал. Вот что сообщается нам. По возвращении я с радостью выслушаю в подробностях твою версию событий, которые побудили наших цивилизационных Доминатов осуществить это беспрецедентное вмешательство. Ты сможешь обойтись меньшими объяснениями, обеспечив выполнение требований Шоум. Ты лично несешь ответственность за то, чтобы все было сделано в соответствии с ее просьбой.

Долженствуя,

Уталтифул.

Заместитель действующего замерина Йарьем Гиргетиони (Заместитель действующего замерина всего Сурсамена, Досточтимый Йарьем Гиргетиони, как он сам предпочитал себя называть; добавленная часть не входила в официальную номенклатуру нарисцинов, но Йарьем был убежден, что ее следует включить) не без отвращения и даже с немалым испугом перечитал сигнал, хотя и постарался скрыть последнюю эмоцию в присутствии дежурного лейтенанта, который доставил носитель с сообщением.

Йарьем находился в своем личном плавоблаке, парившем над зеленью и синевой Сдвоенного кратера Сурсамена, восьмеркой лежавшего внизу. Он нежился в обнимающей все тело микромассажной люльке, наблюдая эротические забавы и вкушая изысканные сладости, подносимые не менее привлекательными девами для удовольствия. Прочитав, он кинул этот отвратительный носитель назад дежурному лейтенанту.

— Ладно. Исполняй.

— Ваше превосходительство, здесь сказано, что это для вас лично...

— Именно. И мы лично приказываем тебе, чтобы все здесь написанное было исполнено до последней буквы, или мы лично вышибем тебя из экзоскелета и швырнем в лагуну с хлорной кислотой. Для тебя это в достаточной мере лично?

— Более чем, ваше превосходительство.

— Прелестно. А теперь — убирайся.

* * *

Показавшийся Фербину почти до нелепости громадным петлемир Сьаунг-ун располагался в области космоса, известной как 34-й Висячий Цветочек. Фербин еще мог представить что-нибудь размером с пустотел. Хотя принц и вырос в относительно примитивной цивилизации, согласно галактической иерархии, дикарем он вовсе не был. Может быть, он и не понимал, как действуют корабли Оптим (и даже не был осчастливлен знанием того, как действуют намного более примитивные, с малым спектром возможностей, лифты октов), но знал, что те действуют, и принимал это как данность.

Он знал, что существуют уровни науки и технологии, а также знания и мудрости, намного превышающие те, на которые поднялся он; кроме того, он не принадлежал к категории тех, кто отказывался верить во все, что лежит за пределами их понимания. И тем не менее технологические достижения, использованные мортанвельдами для создания петлемиров (структур такого масштаба, при котором техника и физика становились одним понятием), совершенно сразили его.

Петлемир представлял собой упорядоченный клубок массивных труб внутри гигантских кос, образующих колоссальные канаты, которые сплетались в поразительного размера кабели, что скручивались в почти недоступные воображению петли, и — невзирая на тот факт, что прозрачная внешняя оболочка каждого трубчатого компонента имела многометровую толщину, — все это крутилось, поворачивалось, вращалось с такой легкостью, будто детали имели толщину нитки.

Главные компоненты петлемира представляли собой гигантские трубы, наполненные водой; диаметр их варьировался от десяти метров до многих десятков километров, а диаметр каждой отдельной трубы на всем ее протяжении мог меняться от минимально возможного до максимального. Они соединялись, не касаясь друг друга, в более крупные косы, помещенные в трубы гораздо большего диаметра — до нескольких сотен километров — и тоже наполненные водой. Последние также вращались независимо, располагались внутри еще более крупных цилиндров (тут размеры достигали десятков тысяч километров) и нередко были покрыты тысячекилометровыми рисунками и схемами.

Средний петлемир представлял собой громадную компактную корону, сплетенную из труб внутри труб, внутри труб, внутри труб; кольцевой мир, насчитывающий десятки тысяч лет, миллионы километров в диаметре и обращенный своей поверхностью к местной звезде; все его миллионы километров труб поворачивались и вращались, чтобы обеспечить десятки миллиардов обитавших в петлемире мортанвельдов небольшой, приятной, привычной для них силой тяжести.

Сьаунг-ун не принадлежал к средним петлемирам. Созданный полмиллиона лет назад, он являлся крупнейшим в Мортанвельдском содружестве, а если говорить об эволютах размером от метра до десяти, был одним из самых густонаселенных миров во всей галактике. Диаметр его составлял триста миллионов километров, толщина нигде не была меньше миллиона, проживало там более сорока триллионов душ, и вся эта громада вращалась вокруг небольшой звезды в центре.

Его открытые концевые цилиндры содержали достаточно материи для создания гравитационного колодца, внутри которого за миллионы лет создалась разреженная, но вполне приемлемая атмосфера: пустоты между перекрученными трубами-жилищами заполнились белесоватыми отработанными газами и космической пылью. Мортанвельды могли бы, конечно, очистить пустоты, но не хотели: по общему мнению, те производили приятные световые эффекты.

Корабль «Да будет крепость» высадил их на нарисцинской станции-спутнике размером с небольшую луну — песчинка рядом с океаном. Маленький шаттл доставил к открытой трубе бескрайнего разноцветного мира, на поверхности которого шуршали воздушные потоки, а внутри, в самом центре, неясно мерцала звезда, видимая сквозь переплетение кабелей Сьаунг-уна, на каждом из которых, казалось, вполне можно уместить целую планету.

Фербин подумал, что перед ним эквивалент целой цивилизации, почти галактики, и расположен он внутри того, что в обычной солнечной системе было бы орбитой одной планеты. Сколько бесчисленных жизней проживается внутри этих темных бесконечных кос? Сколько душ родились, жили и умерли в этих чудовищных петлях, никогда и не увидев — а может, и не чувствуя такой потребности — иных миров, запертые навсегда во всеохватывающей бесконечности этого немыслимо громадного обиталища? Какие жизни, судьбы, истории, видимо, разворачивались здесь, в этом кольце вокруг звезды, что вечно вращалось, извивалось, разворачивалось?

Фербина с Холсом доставили суматошный с виду порт — вогнутые и выпуклые прозрачные стены, извивающиеся перемычки, трубы; все это напоминало стеклянный пузырь (приспособленный для дышащих воздухом видов вроде нарисцинов и обитателей Восьмого) в одном громадном, наполненном водой цилиндре. Машина метровой высоты подплыла к ним и сообщила, что ее зовут Нут-3887б, что она — аккредитованный мортанвельдский встречатель, принадлежащий Первому благотворительному фонду помощи иноземным космопроходцам, и что она будет их гидом. Голос машины звучал дружески, раскраска у нее была веселой, но Фербин никогда еще не чувствовал себя так далеко от дома, таким маленьким и незначительным.

«Мы здесь букашки, — думал он, слыша, как Холс болтает с машиной и перепоручает ее заботам их до смешного скудный багаж. — Мы можем исчезнуть в этих дебрях цивилизации и прогресса, и больше нас никто никогда не увидит. Мы можем раствориться здесь навсегда, сжаться, сойти на нет, просто находясь рядом с этим неизмеримо гигантским творением. Что значит жизнь отдельного человека, если может существовать такая необъятность?»

Оптимы оперировали цифрами со многими нулями, измеряли расстояния в световых годах, а народонаселение считали триллионами. Опередившие их сублиматы и старшие народы, частью которых Оптимы, возможно, станут со временем, мыслили не годами или десятилетиями, даже не веками или тысячелетиями, а как минимум миллионами, даже миллиардами лет. Возраст галактики и Вселенной измерялся миллиардами лет — единицы времени, далекие от человеческого понимания, как световой год далек от шага.

«Мы и в самом деле букашки», — подумал Фербин с каким-то ужасом, от которого похолодело его сердце и по всему телу прошла дрожь. Забытые, ничтожные, помещенные ниже самых никчемных уже в силу появления здесь, в ошеломительно необыкновенном месте, — возможно даже, лишь в силу осознания его безмерности.

А потому оба были приятно удивлены тем, что их приветствовал — еще до того, как Холс закончил говорить с машиной, — невысокий, плотного сложения улыбающийся господин с длинными светлыми волосами в мелкие кудряшки, назвавший их по именам на отличнейшем сарлском и обращавшийся к ним как к давним друзьям.

* * *

— Нет-нет, для мортанвельда петлемир — это символ непритязательности, уюта, — сообщил им новый друг, пока они ехали в небольшом трубомобиле по тонкому просвечивающему туннелю внутри одной из жилых труб толщиной в километр. — Как это ни странно! — добавил он.

Звали его Поун Хиппинс, и он тоже, по его словам, был аккредитованным встречателем, хотя и заслужил это отличие совсем недавно. Нут-3887б при появлении Хиппинса очень достоверно для машины изобразил досаду.

— Гнездо, которое плетет мортанвельд, когда хочет привлечь мортанвельдку, напоминает что-то вроде тора из прутьев, — продолжил объяснять Хиппинс, помогая себе руками. — Большой круг.

Они направлялись в другую часть порта — по словам Хиппинса, для «короткого подскока» на звездолете в Гостевой комплекс для гуманоидов. Лететь предстояло вдоль небольшой части громадного кольца. Хиппинс очень рекомендовал им этот комплекс — 512-й Градус Пятого Кабеля, или просто 512/5.

— Строго говоря... — начал было Нут-3887б.

— Для мортанвельдов, — продолжил Хиппинс, не обращая внимания на маленький аппарат и взмахивая руками, чтобы изобразить весь петлемир, — это нечто вроде символа их обручения с космосом. Понимаете? Они приносят брачную клятву в самом космосе, выражая свою связь с галактикой или чем уж там. Довольно романтично. Громада, верно? Такая, что свихнуться можно. Здесь, на этом петлемире, мортанвельдов больше, чем граждан Культуры во всей Вселенной, ого? — Он изобразил изумление за своих подопечных. — Даже вместе с Фракцией мира, Запределыциками, Убежденцами и прочими раскольниками, случайными попутчиками и примкнувшими подголосками, которым просто нравится слово «Культура». Поразительно! Ладно, я прибыл встретить вас.

Хиппинс принял странный вид — то ли дружеский, то ли утешительный, то ли заговорщицкий, то ли еще какой. Холс посмотрел на встречателя, пытаясь раскусить его.

— Я хочу сказать — чтобы защитить вас, друзья, от прессы, корреспондентов всяких, этнографов, в общем, от всех, кто сует нос в чужие дела, — добавил Хиппинс, рыгнул и замолчал.

Фербин воспользовался паузой, чтобы задать вопрос.

— А куда именно мы направляемся?

— В Комплекс, — сказал Хиппинс, скользнув взглядом по Нуту-3887б. — С вами кое-кто хочет встретиться.

И он подмигнул.

— Кое-кто? — переспросил Фербин.

— Пока все. Иначе не выйдет сюрприза.

Принц со слугой переглянулись. Холс нахмурился и демонстративно повернулся к мортанвельдской машине, которая парила чуть в стороне от людей.

— Этот Комплекс, в который мы направляемся... — начал было он.

— Это идеальное место для... — заговорил Хиппинс, но Холс поднял руку — чуть не ткнув ему ладонью в лицо — и сказал:

— Если не возражаете, сударь. Я разговариваю с этой машиной.

— Я только хотел сказать...

— Расскажите нам о нем, — громко сказал Холс, обращаясь к аппарату. — Расскажите нам о Комплексе, куда мы собираемся.

— ...что вы там можете укрыться, и никто вас не потревожит... — продолжил Хиппинс.

— Пятьсот двенадцатый Градус Пятого Кабеля, или пятьсот двенадцать дробь пять, — это транзитно-операционный Комплекс для гуманоидов, — сказала машина, когда Хиппинс наконец замолчал.

Холс нахмурился.

— Операционный? Какие еще операции?

— У становление личности, договоренности о правилах поведения иноземцев, обмен информацией...

— Это еще что — обмен информацией?

Холс однажды помог полицейскому в розыске серебряных столовых приборов, похищенных из окружной управы. Это оказалось куда грубее и болезненнее, чем предполагала «помощь в розыске». И Холс опасался, как бы «обмен информацией» не оказался такой же ложью в красивой словесной упаковке.

— Вас просят закачать все имеющиеся у вас сведения в информационные емкости петлемира, — объяснил Нут-3887б. — Как правило, это делается из филантропических или благотворительных соображений.

Холса это не вполне устроило.

— А это не больно? — спросил он.

— Конечно нет! — сказала машина, и в голосе ее послышалось изумление.

Холс кивнул.

— Продолжайте.

— Комплекс Пятьсот двенадцатый Градус Пятого Кабеля спонсируется Культурой, — сказала им машина.

Фербин и Холс откинулись к спинкам сидений и переглянулись.

— Как раз это я и собирался сообщить! — воскликнул Хиппинс, взмахивая руками, — словно выпустилнакопившееся раздражение.

* * *

Они добрались до Комплекса в маленьком округлом корабле, заглотившем машину, в которой они подъехали. Все двадцать минут поездки экран демонстрировал им вид спереди. Хиппинс непрерывно болтал, показывал достопримечательности, особенно известные или искусно выполненные витки кабелей, рисунки на них, интересные корабли, совершающие посадку и стартующие, звездно-атмосферные эффекты и некоторые трущобные постройки, которые официально не являлись частью этого мира, но были сооружены в окружающих Сьаунг-ун коммуникациях, частично находясь под защитой (как физической, так и символической), решетки могучих цилиндров и обволакивающих ее газов.

512-й Градус Пятого Кабеля представлял собой нечто вроде полностью закрытого мини-орбиталища, которому придали максимальное сходство с петлемиром. Комплекс достигал всего восьмисот километров в поперечнике и (пока вы не оказывались внутри него) казался крохотным среди петель и кручений основных цилиндров Сьаунг-уна — маленькое колечко, затерянное среди ажурной громады плетеных суперкабелей, окруженных случайно возникшей атмосферой.

При более пристальном рассмотрении Комплекс слегка напоминал велосипедное колесо; они приземлились в месте расположения втулки. Нут-3887б остался на борту, пожелав всех благ. Длинные светлые волосы Хиппинса курчавым облаком вились вокруг головы, и он, собрав их в пучок, закрепил сзади шпилькой. Их машина переплыла из пузатого корабля в искривленную полую спицу колеса, похожую на тонкую скрученную Башню.

— Вот ведь страсть — видеть все насквозь, да? — сказал Холс, глядя вниз сквозь прозрачный пол машины, стекловидные стенки полой спицы и почти незаметную крышу небольшого жилища внизу.

— Мортанвельды помешаны на прозрачности, — пояснил Хиппинс. — Для Культуры просто немыслимо проявить неуважение и сконструировать свои помещения иначе.

Он фыркнул и покачал головой.

Внутри Комплекс оказался небольшим ленточным миром. Вращающиеся петли ландшафта были испещрены парками, реками, озерами и небольшими холмами, в воздухе сновали хрупкие аппараты. По мере спуска Фербин и Холс ощущали, как растет сила тяжести.

На полпути вниз, приближаясь к тому, что напоминало колонию огромных полупосеребренных стеклянных бусин, выросших на спице наподобие морских кристаллов, машина стала снижать скорость. Перейдя из мглистого солнечного света во мрак, она плавно затормозила в сердцевине пучка серебристых шаров.

— Господа, — сообщил Хиппинс, хлопая в свои пухлые ладошки, — мы прибыли!

Они вошли внутрь, где горел приглушенный свет и пахло чем-то приятным, и направились по коридору, который изгибался и расширялся (сила тяжести здесь была чуть выше привычной, но вполне сносной) в открытое пространство. Здесь, снаружи, бросались в глаза огромные скалы, небольшие ручейки, широкие пруды, над которыми нависали гигантские желто-зеленые растения, сросшиеся кронами. Вверху бесшумно парили серебристые птицы. А еще выше бесшумно вращались — с неизменным, монументальным изяществом, — перекрученные структуры петлемира.

Среди растений, ручейков и прудов виднелись люди самых разных телесных форм и оттенков кожи. Один-два мельком взглянули на новоприбывших и снова отвернулись. Некоторые были совсем голыми, многие — почти голыми. Эти мужчины и женщины находились в прекрасной физической форме (даже обладатели самой экзотической внешности, казалось, пышут здоровьем) и держались настолько расслабленно, что вид их наготы странным образом не шокировал двух сарлов. Все же Фербин и Холс переглянулись. Холс пожал плечами. Мужчина и женщина, единственным облачением которых были драгоценности, улыбаясь, прошли мимо них.

Фербин снова посмотрел на Холса и откашлялся.

— Похоже, тут это позволяется, — сказал он.

— Главное, чтобы так не заставляли ходить всех, ваше высочество, — отозвался Холс.

К ним подплыла небольшая машина в форме ромба с обрезанными углами и обратилась на безукоризненном сардском:

— Принц Фербин, Хубрис Холс, ЧФ Хиппинс, добро пожаловать.

Они вразнобой поздоровались.

Навстречу им шла женщина — стройная, изящная брюнетка, одетая в простое синее платье-рубашку, оставлявшее открытыми только ее руки и голову. Фербин почувствовал, как морщины собираются у него на лбу. Она?! Повзрослела, совсем другая...

Она подошла прямо к нему. Остальные молчали, даже Хиппинс, словно они знали что-то, неведомое принцу. Женщина кивнула и улыбнулась — сдержанно, но по-дружески.

За мгновение до того, как женщина открыла рот, Фербин понял, что это и в самом деле Джан Серий.

22. ВОДОПАД

— Сейчас это самое впечатляющее зрелище, — сказал Джерфин Поатас, показывая тростью на необычное здание, видневшееся в тусклом бронзовом тумане.

Ему пришлось повысить голос, чтобы его услышали за громовой какофонией Водопада. Правда, у Поатаса, подумал Орамен, это выходит с такой легкостью, что он даже не замечает.

Фонтанный дом действительно впечатлял. Они приближались к нему в маленькой дрезине, громыхавшей по одной из узкоколеек, рискованно, даже опасно пролегавших по островкам, песчаным косам, частям обрушившихся зданий и опорам, уходившим в пенные воды. Крыша и бока дрезины были изготовлены из материала, добытого в Безымянном Городе, — вещества наподобие стекла, но гибкого, притом легче и прозрачнее, чем любое стекло, которое видел Орамен вне телескопа или микроскопа. И без малейших изъянов. Орамен провел пальцем по его внутренней поверхности и не ощутил холода, обычно сообщаемого стеклом. Он снова надел перчатку.

Погода стояла прохладная. Вдали в небесах, двигаясь в сторону устья реки, с ревом устремлявшейся прочь от бездны Сульпитина, на горизонт упали гелиодинамики Клиссенс и Натерли — Клиссенс словно продирался вниз, Натерли уже наполовину скрылся — и оставался только гаснущий гелиодинамик Кьезестрааль. Он единственный проливал свет на Хьенг-жар, поднимаясь оттуда, куда заходили Клиссенс и Натерли.

Кьезестрааль излучал слабый, водянистый бело-голубой свет, но почти не давал тепла. Срок жизни гелиодинамика составлял менее полумиллиарда лет, и Кьезестрааль уже сгорел почти целиком. Ему оставалось мерцать еще несколько тысяч лет, после чего он должен был погаснуть и затем упасть, грохнуться с высоты в тысяча четыреста километров, врезаться в атмосферу — в последней краткой, страшной вспышке света и тепла — и удариться о поверхность Девятого где-то на проекции своей орбиты. Если знатоки звезд, катастрофологи, астрологи и ученые не ошибались в своих прогнозах или если бы к их предупреждениям не прислушались, это должно было привести к катастрофическим разрушениям и гибели миллионов людей.

Даже если на пути мертвой звезды никого не оказывалось, ее падение, особенно на уровень с преимущественно твердой поверхностью, было чистым апокалипсисом. Земля превращалась в прах и огонь, куски породы размером с гору разлетались подобно шрапнели, порождая новые жуткие сотрясения. Возникали ряды уменьшающихся в размерах кратеров, выбросов, обломков, все становилось пустыней — в центре прожженной до голи, до самой кости планеты — и облаками пыли и газа. Наступали годы долгих, суровых зим, страшных ливней, погибших урожаев и пылевых бурь с их завываниями. Сама планета звенела от таких ударов. Правда, человек, находившийся под сводом более низкого уровня, мог и не заметить катастрофы — так прочна была структура пустотела. Но машины на всех уровнях, от ядра до поверхности, регистрировали удар и несколько дней слышали звон — словно ударяли в громадный колокол. Говорили, что МирБог скорбит о падении звезды.

К счастью, катастрофы такого рода были редкостью, последняя произошла на Сурсамене миллионы лет назад. Очевидно, они являлись частью нормальной жизни модифицированного пустотела. Так заявляли окты, аултридии и другие последыши. Разрушения ведут к очередному творению, заверяли они, порождая новую породу, ландшафты и минералы. А звезды можно было заменять — размещать и возжигать новые, хотя окты и аултридии, похоже, не владели нужными технологиями, полагаясь в таких делах на Оптим.

Такая судьба ждала Кьезестрааль и ту часть Девятого, на которую упадет эта звезда. Но пока, словно огромная волна, которая затягивает в себя воду, чтобы потом со всей яростью обрушить ее на берег, звезда излучала хилый, слабый свет. Вдоль всего Сульпитина и не только, включая большие внутренние моря и оба конца реки, ощущалась частичная зима: сначала охлаждался воздух, а потом — земля и вода, которые отдавали свое тепло обволакивающему мраку. Вскоре должно было начаться замерзание Сульпитина, когда замирал даже безмерный, бесконечный хаос Водопада. Это казалось невероятным, невозможным. Так думал Орамен, глядя на неожиданно возникающие картины бешеного танца воды и волн, ощущая вихревые потоки ветра от Водопада, наблюдая, как картечь брызг создает непроницаемую стену. Однако это происходило в прошлом и, несомненно, должно было случиться опять.

Дрезина замедляла ход, грохоча по эстакаде над узкой песчаной косой. В косу вдавались бухты и излучины; бьющиеся, бурлящие воды готовы были в любую минуту изменить направление и смыть в небытие косу, столбы, узкие неровные рельсы. Порыв ветра сотряс дрезину, на мгновение рассеяв туман и брызги.

Фонтанный дом теперь парил над ними, извергая дугообразные водные струи, которые, превращаясь в брызги и капли, падали вокруг бесконечным дождем, уже начавшим молотить по крыше дрезины и сотрясать ее. Стонал ветер, проникая сквозь щели. Орамен почувствовал, как холодный сквозняк обдувает лицо. Неужели, подумал он, этот вал и завеса воды вокруг дрезины превратятся в снег, когда придет зима, но еще до того, как замерзнет Водопад? Он попытался представить это. Сколь великолепным будет вид!

На Восьмом такие частичные зимы были почти неизвестны. Свод на этом уровне был почти совсем ровным, а потому звезды, будь то гелиостатики и гелиодинамики, свободно лили свой свет во все стороны вплоть до горизонта. Здесь, на Девятом, по причинам, известным одной только Вуали, вследствие проделанных ею гидрофизических расчетов свод (а местами и поверхность) был во многих местах пересечен громадными лепестками, лопастями и каналами, благодаря которым пустотел действовал в соответствии с таинственной первоначальной целью его создателей.

Эти элементы обычно тянулись на километры или десятки километров от свода или поверхности, а нередко уходили за горизонт; было известно, что некоторые полосы на потолке опоясывают полпланеты.

А потому свет звезд здесь, на Девятом, нередко был более локализованным, то есть яркие л учи освещали только одну полосу ландшафта, а соседняя находилась в тени, получая лишь отраженный от сияющего неба свет. Кое-какие неблагодатные области (обычно — участки между двумя высокими лопастями) никогда не видели прямого солнечного света и были совершенно бесплодными.

Дрезина остановилась, пыхтя и выпуская клубы пара, — весь ее корпус задрожал, а тормоза отчаянно заскрежетали — в нескольких метрах от видавшего виды отбойника. Вода молотила, лупила по крыше и боковинам дрезины, раскачивая ее, словно взбесившуюся люльку. Из-под колес валил пар.

Орамен посмотрел вниз и увидел здоровенное полуразрушенное здание со шпилем. Материал, употребленный на постройку — или, по меньшей мере, на облицовку, — очень напоминал тот, что пошел на стенки и крышу дрезины. Железнодорожные пути покоились на мостках, вделанных в стену здания и более надежных на вид, чем столбы проложенной через реку эстакады.

В нескольких метрах за отбойником край сооружения обвалился, открыв вид на котел бурлящего тумана и брызг глубиной не меньше чем полсотни метров, между полуразрушенным зданием и все еще целым Фонтанным домом. В основании котла — в те редкие мгновения, когда облака пара рассеивались и позволяли что-то увидеть, — бушевали гигантские волны с шапками бурой пены.

Со стороны склона к рельсам примыкала платформа из металла и дерева, на которую обрушивались потоки жесткой до твердости воды из Фонтанного дома. На платформе стояли какие-то машины — но как можно было работать под этим оглушающим, всесокрушающим потоком? Кромки платформы кое-где обламывались, видимо под напором падающей воды.

— Это строительная платформа для работы внутри здания, что под нами, — сказал Поатас. — Но потом обрушилась выработка или туннель выше по течению. И постройка перед нами превратилась в Фонтанный дом.

Поатас сидел рядом с Ораменом, за спиной машиниста. Дальше расположились Дроффо, конюший принца, и его слуга Негюст Пуибив. Когда Негюст шевелил длинными ногами, Орамен чувствовал, как костлявые колени парня упираются в него сквозь тонкую спинку сиденья. Позади разместились Воллирд и Баэрт. Этих рыцарей, выделенных тилом Лоэспом для личной охраны принца, отрекомендовали как опытных и умелых бойцов. Но Орамен находил их неприветливыми, в их присутствии ему становилось не по себе. Он пользовался любым предлогом, чтобы отделаться от них, и с удовольствием поступил бы так и сейчас. Но в дрезине имелось свободное место, а Поатас хотел максимально загрузить ее для лучшего сцепления с рельсами.

— Такое впечатление, что платформе грозит опасность, ее может смыть! — прокричал — пожалуй, чересчур громко — принц Поатасу.

— Несомненно, — согласился маленький горбун. — Но можно надеяться, что это произойдет не сегодня и не завтра. А пока с нее открывается наилучший вид на Фонтанный дом.

И он ткнул тростью в сторону здания, стоявшего в ореоле брызг.

— Дух захватывает, — кивнув, согласился Орамен и посмотрел на дом в бронзовом отсвете предзакатной мглы.

Струи и волны воды падали на крышу дрезины. Внезапно ее сотряс особенно тяжелый удар по почти невидимой крыше, защищавшей пассажиров. Возникло ощущение, что сейчас вода сбросит дрезину на платформу без ограждения, что ревущий поток понесет ее дальше и, конечно, они разобьются вдребезги далеко внизу.

— Хер Божий! — вырвалось у Непоста. — Прошу прощения, ваше высочество, — сразу же пробормотал он.

Орамен улыбнулся и махнул рукой — мол, прощаю. Еще одна волна почти твердой воды ударила по дрезине, и под сиденьями что-то затрещало.

— Чире, — сказал Поатас, дотрагиваясь тростью до плеча машиниста, — пожалуй, нужно двигаться обратно.

Орамен поднял руку.

— Я бы попробовал постоять немного снаружи.

Глаза Поатаса округлились.

— Только и получится, что попробовать, ваше высочество. Вас смоет и унесет — и пикнуть не успеете.

— И к тому же, ваше высочество, вы промокнете до нитки, — заметил Негюст.

Орамен улыбнулся и посмотрел на бурные вихревые потоки.

— Но я всего на одну-две секунды, я хочу почувствовать эту неимоверную силу, эту могучую энергию.

Он вздрогнул от предвкушения.

— По этой логике, ваше высочество, — громко проговорил Дроффо прямо в ухо Орамену, подавшись вперед, — кто-нибудь захочет почувствовать силу и энергию артиллерийского снаряда, подставив голову к стволу, когда канонир дергает за шнур. Осмелюсь предположить, что это ощущение ненадолго сохранится в его голове.

Орамен усмехнулся, оглянувшись на Дроффо, потом снова повернулся к Поатасу.

— Мой отец предупреждал всех своих детей, что когда-нибудь даже королям придется склониться перед чужой волей. Пожалуй, я уже должен готовиться к этому. Уступаю мнению своего парламента, присутствующего здесь. — Он повел ладонью от Поатаса в сторону машиниста, который, повернув голову, смотрел на них. — Чире — так вас, кажется, зовут?

— Да, ваше высочество.

— Прошу вас, делайте, как говорит господин Поатас. И давайте уже отступим немного.

Чире посмотрел на Поатаса. Тот кивнул. Дрезина клацнула шестернями и медленно, с пыхтением, тронулась обратно, испуская облака пара и запах горячего масла.

Дроффо повернулся к Воллирду и Баэрту.

— Вы в порядке, господа?

— Никогда не чувствовал себя лучше, — ответил Воллирд.

Баэрт просто ухмыльнулся.

— Вы все время помалкивали, — сказал Дроффо. — Вам не стало плохо?

— Ну, для этого нужна качка посильнее, — сказал Воллирд с фальшивой улыбкой. — А вот если меня как следует достать, тогда мне станет плохо.

— Это понятно, — Дроффо отвернулся от них.

— Ширина Водопада — примерно десять тысяч больших шагов? — спросил принц Поатаса, когда дрезина поехала назад.

Археолог кивнул.

— От берега до берега напрямую. А если брать кривую линию обрыва, нужно добавить еще две тысячи.

— И на тысячу больших шагов воды нет, верно? В тех местах, где островки блокируют поток.

— Примерно на две тысячи, — поправил его Поатас. — Эта цифра постоянно меняется, как и почти все здесь. В каждый конкретный момент времени большой Водопад может включать в себя три или четыре сотни отдельных водопадов.

— Так много? Я читал только о двух сотнях!

Поатас улыбнулся.

— Несколько долгих лет назад так оно и было. — Его улыбка, пожалуй, была немного натянутой. — Молодой принц явно провел некоторые изыскания, но тут книги отходят на задний план, уступая место реальности.

— Конечно! — воскликнул Орамен, и в этот миг ревущий порыв ветра с дождем сотряс дрезину. — Как быстро тут все меняется!

— Да, ваше высочество. Меняется почти все.

* * *

Резиденция мэра в Расселе была разграблена и сожжена во время штурма города. На время восстановления мать Орамена и ее новая семья остановились в прежнем герцогском дворце Хемердже.

Построенная в широкой плодородной долине столица Делдейна выросла по совершенно иному плану, нежели Пурл с его холмами. Здесь были широкие, обсаженные деревьями бульвары, разделявшие сравнительно замкнутые части города: кварталы вилл, дворцов, монастырей, торговых дворов и общественных учреждений. Внутренний город защищали не стены, а двойное кольцо каналов, над которыми нависали шесть Главных сторожевых башен, выше которых нельзя было строить ничего. Цитадель рядом с Большим дворцом была скоплением бочкообразных казарм, обнесенных стеной, — последний рубеж обороны без претензий на роскошь, точно так же, как дворец был королевской резиденцией, совершенно не приспособленной для обороны.

Все районы города были связаны между собой бульварами и — изначально — каналами, а впоследствии железной дорогой. Когда-то, после Восстания купцов, бульвары частично были застроены: между стенами кварталов и новыми зданиями остались только тесные проезды плюс узкие центральные проспекты посередине бывших бульваров. Сменились три поколения, а некоторые аристократы все еще продолжали сетовать.

Герцогский дворец Хемердже представлял собой внушительное, с высокими потолками, массивное здание с темными, плотными деревянными полами, заглушавшими звук шагов. За высокими стенами расположился старинный сад, полный лужаек правильной формы, тенистых деревьев, звонких ручейков, тихих прудов. Еще здесь имелся огород с разнообразными овощами.

Аклин, дама Блиск, мать Орамена, встретила его в холле: увидела, бросилась навстречу, обняла за плечи.

— Орамен! Мой мальчик! Неужели это ты?! Посмотрите на него — как вырос! И как похож на отца! Входи, входи. Мой Масьен был бы рад тебя видеть, но он так занят! Но ты должен прийти к обеду. Завтра или послезавтра. Масьен умирает хочет с тобой познакомиться. Он ведь стал мэром! Мэром! Правда! Этого великого города! Скажи, кто бы мог подумать?

— Мама, — сказал Орамен, обнимая ее, — я так хотел тебя увидеть. Как ты?

— Я хорошо, хорошо. Ой, не дави так сильно, глупенький, платье помнешь, — сказала она, смеясь и обеими руками отталкивая его от себя.

Аклин выглядела старше и полнее, чем ее помнил Орамен. Он подумал, что это неизбежно. Ее лицо, более морщинистое и одутловатое, чем прежде, казалось, сияло. Одета она была так, словно собиралась на бал, хотя и в фартуке поверх платья. Каштановые волосы были причесаны и припудрены по последней моде.

— Я, конечно, еще не оправилась после рождения маленького Мертиса, — сказала она. — Так ужасно! Вы, мужчины, и представить себе не можете. Я велела Масьену больше не прикасаться ко мне! Ну, не всерьез, конечно. А поездка сюда оказалась просто кошмарной, мы добирались целую вечность, но все же добрались! Столько всего интересного, столько всяких дел. Ярмарки, магазины, приемы, балы! Как тут можно предаваться унынию? Ты поешь с нами? Тут такой необычный ритм жизни! Мы по-прежнему обедаем не когда все. Что подумают люди? Мы собирались поужинать в саду — погода такая теплая. Давай с нами.

— С удовольствием, — сказал Орамен, снимая перчатки и передавая их Негюсту вместе с дорожным плащом.

Они прошли по ярко освещенному коридору, темные полы которого поглощали шаги, как толстый ковер. Принц сбавил шаг, чтобы идти рядом с матерью. Слуги выносили откуда-то тяжелые на вид коробки. Они подались назад, пропуская Орамена и Аклин.

— Книги, — сказала Аклин с ноткой отвращения в голосе. — Все совершенно непонятно, если даже захочешь прочесть. Мы сделаем из библиотеки еще одну приемную. Всякое старье попробуем продать, а остальное сожжем. Ты видел тила Лоэспа?

— Я думал, что увижу его, — Орамен заглянул в одну из коробок с книгами. — Но, говорят, он уехал в одну из отдаленных провинций. А связь тут пока еще не налажена.

— Правда, он чудо? Тил Лоэсп — он такой замечательный! Такой храбрый и отважный, такой властный. Я очень впечатлена им! Ты здесь в надежных руках, Орамен, мой маленький принц-регент. Он тебя обожает. Ты остановился в Большом дворце?

— Да. Хотя пока туда прибыл только мой багаж.

— Значит, первым делом — ко мне! Как это мило! Сюда. Иди познакомься со своим маленьким братиком.

Они вышли на террасу, где пахло благовониями.

* * *

Орамен стоял на высокой башне в громадной впадине, образованной Хьенг-жаром, и смотрел на другое крупное сооружение, которое — если верить инженерам и копателям — грозило вот-вот упасть, окончательно подточенное пенными потоками. Большая часть воды ниспадала от стоящего неподалеку Фонтанного дома, и это здание должно было стать уже вторым, чей конец приблизило необычное сооружение. Башня была узкой, кинжаловидной, но считалось, что фундамент ее пока еще достаточно прочен. Маленькие округлые мостки под ногами Орамена были надеты на кончик этого кинжала, словно кольцо. Здание, на которое он смотрел, тоже было высоким и тонким, но широким, как сабля. Кромки его сверкали в слабом серо-голубом свете Кьезестрааля.

Сияние умирающей звезды сейчас было чуть ли не единственным светом: слабая полоска на небесах, тонкая линия, тянувшаяся за горизонт, к Расселю и дальполюсу. За горизонтом, где несколько дней назад исчезли Клиссенс и Натерли, лишь существо с хорошим воображением могло обнаружить следы их присутствия. Несколько человек — видимо, с особенно острым зрением — утверждали, будто все еще наблюдают слабый красный отблеск.

И все же, подумал Орамен, глазам свойственно приспосабливаться, как и человеческому разуму. В слабом свете Кьезестрааля пейзаж был плохо виден, но большинство деталей оставались различимыми. Ему рассказывали, что, когда две звезды — Клиссен и Натерли — одновременно достигали зенита, наступала невыносимая жара, а сияние становилось нестерпимым для большинства людей. Наверное, лучше жить при таком вот приглушенном свете. Орамена пробрала дрожь, и он поднял воротник, защищаясь от колючего ветра, который разгулялся на вершине башни.

Уже выпадал снег, хотя на земле и не задерживался. Вода в реке была холодной, в тихих заводях у берегов вверх по течению образовывался лед. Поступали сообщения, что еще выше, у истоков, начало замерзать Верхнее Сульпинское море — та часть речной системы, которая первой почувствовала уход с небес двух гелиодинамиков.

Воздух теперь редко бывал спокойным даже вдали от Водопада, где немыслимая масса падающей воды не создавала этих сумасшедших постоянных порывов ветра, которые могли вызывать — и вызывали — периферийные торнадо, способные подхватить и унести людей и оборудование, целые участки железнодорожных путей, поезда и вагоны.

Теперь широкая полоса земли, не получая света от Кьезестрааля, медленно охлаждалась, а остальной континент пребывал в межсезонье. Ветра дули почти постоянно и раскручивали шестерни в чудовищном двигателе атмосферы, пытавшейся сбалансировать холодные и теплые потоки. Возникали многодневные шторма и безумные песчаные бури, которые поднимали целые слои песка и пыли, переносили их на сотни километров, зашвыривали в небеса, лишая землю оставшегося скудного света, и замедляли работы на раскопках, где генераторы, силовые линии и прожектора тщились рассеять мрак, а машины останавливались из-за пыли и песка. Более сильные бури наносили в реку столько песка, что потоки Водопада становились — смотря по тому, откуда пришел ураган, — мышастыми, серыми, желтыми, розовыми или кроваво-красными.

Сегодня не было ни песчаной бури, ни даже облаков, иначе день стал бы темным, как ночь. Река все еще перекатывалась через пороги и сваливалась в бездну океаном воды, рев которой сотрясал землю и воздух. Правда, Орамен обратил внимание, что почти перестал замечать этот шум и привык быстро, не думая, так модулировать голос, чтобы другие слышали его. Даже здесь, в маленьком лагере, разбитом на километровом расстоянии от Водопада, слышался рев могучей стихии.

Жилище Орамена, ранее принадлежавшее архипонтину Хьенг-жарской миссии (старшему из монахов, которые предпочли смерть высылке), состояло из нескольких роскошных вагонов, окруженных рядом жестких, но подвижных стен колючей проволоки: их можно было перемещать по песку и тощим кустарникам следом за вагончиками. Вся система ширококолейных путей была проложена вдоль бездны и представляла собой самый организованный и дисциплинированный район подвижного города. По мере того как бездна отступала и Водопад перемещался вверх по течению, прокладывались новые рельсы. Примерно каждые пятьдесят дней официальная часть Колонии, почти все ее вагоны и пути перемещались следом за Водопадом. Оставшаяся, нечиновничья, часть города — торговцы, горняки, рабочие, бармены, банкиры, поставщики, проститутки, медики, проповедники, актеры и охранники — передвигалась следом за бюрократией, но в собственном ритме.

Резиденция Орамена всегда располагалась у канала, который безостановочно прокладывался вдоль берега реки одновременно с путями, опережая отступление Водопада. Канал обеспечивал Колонию водой для питья, бытовых нужд и гидросистем, которые опускали людей и оборудование в пропасть и поднимали обратно, помогали извлекать находки. Изредка по ночам, когда ветер успокаивался, Орамену казалось, что за далеким ревом Водопада слышно слабое журчание канала.

Как быстро привык он к этому удивительному, непостоянному месту! Удивительно, но Орамен скучал по нему все те пять дней, что провел в Расселе, и те четыре, что ушли на дорогу туда и обратно. Это отчасти напоминало эффект от ошеломляющего голоса Водопада. Человек привыкал к нему так быстро, что, покидая это место, ощущал пустоту внутри себя. Кто бы мог подумать?

Орамен прекрасно понимал, почему многие из приехавших осели здесь насовсем, а если и уезжали, то ненадолго, всегда горя желанием вернуться. Он спрашивал себя, не уехать ли, пока не наступило привыкания к Хьенг-жару, как к сильнодействующему наркотику? Но хотелось ли ему уезжать — вот вопрос.

Туман все поднимался к серым небесам. Пары клубились и курились вокруг обнаженных башен Безымянного Города: в большинстве они стояли строго вертикально, утыкаясь в небо шпилями, но многие уже упали. За обреченным зданием-саблей все еще возвышался Фонтанный дом, точно безумное украшение райского сада, и неторопливо разбрасывал вокруг себя лавины воды. Позади него, время от времени различимая сквозь брызги и туман, виднелась темная кромка — граница громадного плато высотой в половину самых высоких зданий. Многие ученые и эксперты по Водопаду полагали, что там находится центр давно погребенного под землей чужого города. Через эту кромку перекатывалась стена воды, опускаясь темно-кремовым занавесом на самое дно пропасти и поднимая еще больше брызг и тумана.

Вдруг что-то бледно-голубое мигнуло за водами, осветив их изнутри. Орамен даже вздрогнул. Взрывы в карьерах обычно были только слышны, но не видны, а если их и удавалось разглядеть в темноте, то вспышка была желтовато-белой, иногда оранжевой — если заряд не разрывался полностью. Потом Орамен понял, что это, видимо, работает бригада металлорезчиков — делдейны открыли способ резания металлов с помощью электрической дуги. Этот процесс как раз и сопровождался призрачными голубоватыми вспышками.

Правда, землекопы и мародеры — а эти ребята даже в лучшие времена, как ни посмотри, были трусоватыми и суеверными — сообщали, что теперь (когда естественный свет поступал только от Кьезестрааля, а основные раскопки велись среди зданий под гигантской площадью, где темнота царила бы при любом свете) наблюдались явления еще более странные и аномальные, чем обычно.

Работать приходилось в двойном мраке, при грубом и ненадежном искусственном свете, в среде, которая могла измениться в любую минуту и различными способами убить всех вокруг, среди призрачных останков зданий почти немыслимой древности. И оставалось лишь удивляться тому, что люди вообще готовы на это, а не тому, что они видят или воображают что-то диковинное. Само это место было диковинным. Орамен слышал лишь о немногих, подобных ему.

Он поднес к глазам тяжелый бинокль и попытался разглядеть людей. Куда бы ни смотреть и когда бы ни смотреть, но если делать это внимательно, оказывалось, что Водопад (такой громадный, такой обезличенный, такой немыслимо несоразмерный с человеческими масштабами) кишит людьми и животными с их кипучей деятельностью. Но на сей раз Орамен тщетно напрягал зрение. Бинокль был из лучших — с громадными, широкими линзами спереди, чтобы поглощать как можно больше света, а потому картинка делалась светлее, но все равно не настолько, чтобы различить отдельные фигуры.

— Вот вы где! Ну, ваше высочество, вы нас своим побегом напугали и огорчили... — На мостках появился Негюст Пуибив со всевозможными сумками и большим зонтом. На секунду он подался назад к дверям. — Он здесь! — прокричал Негюст вниз. — Со мной еще граф Дроффо, — сообщил он Орамену. — К счастью, нет господ В. и Б.

Орамен улыбнулся. Негюст, как и принц, не питал особо теплых чувств к Воллирду и Баэрту.

Принц сказал обоим рыцарям, что в их присутствии нет надобности. Он действительно не понимал, к чему такая усиленная охрана. Здесь, рядом с бездной, главная опасность исходила не от людей, а в те места Колонии, где порой вспыхивали драки, Орамен не заглядывал. И все же мрачные рыцари, если не удавалось от них отделаться, всегда сопровождали принца, уверяя, что в случае несчастья тил Лоэсп им голову оторвет.

Орамен изо всех сил избегал тех, кого находил неприятным, — например, генерала Фойза, отвечавшего за порядок в Колонии и на Водопаде. Фантиль утверждал, что Фойз беззаветно предан тилу Лоэспу. Честный служака, Фойз совсем не производил зловещего впечатления — просто нагонял смертную тоску. Невысокий, близорукий, в очках с толстенными стеклами, он никогда не улыбался и говорил тихим монотонным голосом. В остальном он был ни рыба ни мясо, больше напоминая приказчика в лавке, чем настоящего генерала. Но послужной список Фойза за время последних войн делал ему честь, пусть в том и не числилось славных подвигов. Младшие офицеры были под стать генералу — работящие, но скучные, скорее управленцы, чем отчаянные рубаки. Они упорно составляли планы действия в чрезвычайных ситуациях и ломали голову над тем, как охранять территорию побольше с помощью контингента поменьше. Орамен с радостью предоставлял военных самим себе и старался пореже с ними встречаться.

— Ваше высочество, перестаньте же убегать от нас, — сказал Пуибив, раскрывая над Ораменом большой зонт; да тут настоящий ливень, решил принц. — Каждый раз, теряя вас из виду, ваше высочество, я думаю, что вы свалились с дома или еще что случилось.

— Мне хотелось увидеть это, — сказал Орамен, кивая в сторону высокого и тонкого здания за бурлящими, окутанными туманом водами. — Инженеры говорят, оно может обрушиться в любую минуту.

Негюст вгляделся в здание.

— А в нашу сторону оно не упадет, ваше высочество?

— Судя по всему — нет.

— Надеюсь, ваше высочество.

Еще одна вспышка между зданием-лезвием и Фонтанным домом осветила занавес воды, падающей за постройками вдали.

— Видите это, ваше высочество?

— Да, уже во второй раз.

— Призраки, — взволнованно сказал Негюст. — И есть доказательство.

Орамен поглядел вокруг себя.

— Призраки? — переспросил он. — Точно?

— Точнее не бывает, ваше высочество. Я разговаривал с шабашниками, кротами, взрывателями и всеми остальными. — Орамен знал, что Негюст посещает пользующиеся дурной славой бары, курильни и музыкальные залы в самых нездоровых кварталах, что, впрочем, пока ему не повредило. — Они говорят, что там, под площадью, много чего ужасного, странного, сверхъестественного.

— И что же это? — спросил Орамен. В таких случаях ему всегда хотелось чего-нибудь конкретного.

— Понимаете, ваше высочество, — сказал Негюст, качая головой и втягивая внутрь щеки, — всякие такие ужасные, странные, сверхъестественные вещи, которых лучше не видеть при свете дня. Или даже ночью, — сказал он, подняв голову к темному небу. — Это уж доподлинно.

— Неужели? — Принц кивнул Дроффо, появившемуся из двери. Тот держался подальше от края и поближе к стене — из-за высотобоязни. — Дрофф. Молодец. Твоя очередь прятаться. Считаю до пятидесяти.

— Ваше высочество, — сказал Дроффо с неестественной улыбкой, становясь позади принца. Он был, в общем-то, отличным парнем, с острым чувством юмора, но шутки Орамена редко смешили его.

Орамен облокотился на перила мостков и заглянул вниз.

— Тут не так уж и высоко, Дрофф.

— Мне хватит, принц, — сказал Дроффо и отвернулся, увидев, как Орамен нагибается еще больше. — Напрасно вы это делаете, ваше высочество.

— И я такого же мнения, ваше высочество, — сказал Негюст, переводя взгляд с одного на другого. Порыв ветра чуть не сбил его с ног.

— Негюст, — велел Орамен, — брось ты этот дурацкий зонтик, пока тебя не сдуло отсюда к чертям. Толку от него мало. Брызги все равно летят снизу.

— Сейчас, ваше высочество. — Негюст сложил зонтик. — А вы слышали об этих странных случаях, сударь? — обратился он к Дроффо.

— Странных случаях? — переспросил граф.

Негюст склонился к нему.

— О громадных морских чудовищах, которые плавают в реке выше по течению. Они переворачивают лодки и обрывают якоря. А некоторых и внизу видели — там, где ни одна лодка не пройдет. Духи и призраки, а еще всякие странные существа. И люди, вмороженные в камень или превращенные в горстку праха, что умещается на ладони. А еще есть потерявшие разум — эти никого не узнают, даже родных и любимых: бродят среди руин, пока не сорвутся вниз. А некоторые увидят что-то в руинах или на раскопках и тогда идут к ближайшему электрическому свету и смотрят на него, пока не ослепнут. Или протягивают руки, чтобы ухватить искру, и умирают в судорогах, дыму и огне.

Орамен слышал все эти истории. Он тоже мог бы рассказать об одном необычном случае, но не стал этого делать.

Всего десятью часами ранее его разбудил странный, навязчивый, тихий звук. Орамен повернул отражатель на свечеобразной лампе — света прибавилось — и оглядел вагон в поисках источника пугающего звука. Прежде он ничего подобного не слышал. Это было похоже на зов какой-то металлической птицы.

Он заметил слабый зеленоватый мерцающий свет, но не в спальной части вагона, а в соседней, что служила кабинетом и приемной: дверь была приоткрыта. Ксессис, девушка, с которой принц здесь, в Колонии, встречался чаще, чем с остальными, пошевелилась, но не проснулась. Он выскользнул из кровати, накинул на себя халат и вытащил пистолет из-под валика в изголовье.

Источником света и звука была изящная, тщательно сработанная модель планеты, стоявшая на столе в кабинете. Это была одна из немногих вещей, принадлежавших архипонтину — прежнему владельцу вагона — и сохраненных Ораменом. Принцу так понравилась эта искусно сделанная вещица, что он просто физически не смог выбросить ее, хотя и подозревал, что это предмет чуждого культа, а потому добропорядочному сарлу, верующему в МирБога, не стоит держать у себя такое.

Теперь модель издавала какое-то чужестранное чириканье, а внутри ее пульсировал зеленоватый свет. По чьей-то воле или сама собой она приобрела другую форму: полуоткрытые разрезы каждого уровня пустотела выровнялись, и получилась ощетинившаяся полусфера, в самом центре которой пульсировал зеленый свет. Орамен оглядел кабинет — света от модели было достаточно, — тихонько закрыл дверь в спальню и сел за стол, откинувшись к спинке. Он подумал, а не сунуть ли в центр полусферы пистолетный ствол, но свет мигнул и погас, а вместо него возник неяркий круг меняющихся тонов — Орамен решил, что это какой-то экран. Он нерешительно подался вперед. Раздался мягкий бесполый голос:

— Привет. С кем я говорю? Вы сарл? Принц Орамен, как мне сказали? Верно?

— Кто это говорит? — сказал Орамен. — Кто хочет знать?

— Друг. Точнее, тот, кто может стать другом, если ему позволят.

— У меня было немало друзей. Но не все оказались подлинными друзьями.

— Кто может этим похвастаться? Мы исполнены предубеждений. Мы слишком разделены. Вокруг нас столько барьеров. Я пытаюсь сломать часть их.

— Если вы собираетесь стать моим другом, было бы неплохо узнать ваше имя. По вашему голосу я даже не могу сказать, какого вы пола.

— Называйте меня просто Друг. Моя истинная сущность слишком сложна и только собьет вас с толку. Вы сарлский принц по имени Орамен. Верно?

— Называйте меня Слушатель, — предложил Орамен. — Титулы, имена — они только все запутывают, как мы, кажется, уже выяснили.

— Понятно. Ну что ж, Слушатель, я всемерно желаю вам благополучия, в надежде на понимание и взаимный интерес. Примите мои пожелания и надежды.

Орамен выдержал паузу.

— Спасибо. Благодарю вас.

— Теперь, прояснив это, мы, так сказать, бросили якорь. Я хочу поговорить с вами, чтобы предостеречь.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас. И делаю это. В вашем рытье требуется осторожность.

— Рытье? — переспросил Орамен и нахмурился, глядя на неярко мерцающий экран. Цвета продолжали смещаться и изменяться.

— Ваши раскопки в большом городе. Их нужно вести с осторожностью. Мы смиренно просим о позволении дать совет. Не все, что скрыто от вас, скрыто от нас.

— Я думаю, здесь скрыто слишком многое. Кто вы такой? О каких «нас» идет речь? Если вы хотите давать советы, для начала хотя бы представьтесь.

— Мы — это те, кто хотел бы стать вашими друзьями, Слушатель, — ровно проговорил бесполый голос. — Я обращаюсь к вам, потому что мы считаем вас непредвзятым. Мы полагаем, что вы, Слушатель, в состоянии идти собственным путем, а не повторять чьи-то суждения. Вы свободны в своих действиях, вы способны отказаться от заблуждений и злобной клеветы в адрес тех, кто хочет только помочь, а не препятствовать. Ошибаются принимающие за истину злословие тех, кому близки только собственные корыстные интересы. Иногда тот, кто кажется наиболее зажатым, на самом деле свободнее всех, а тот, кто...

— Подождите-ка. Дайте я попробую догадаться. Вы посланы октами, верно?

— Ха! — произнес голос и сделал паузу. — Это ошибка, мой добрый Слушатель. Вы, несомненно, думаете, что я принадлежу к этой разновидности, поскольку вам кажется, будто я пытаюсь ввести вас в заблуждение. Вполне понятная, но все же ошибка. Нет, их ложь уходит глубоко, к самому ядру, они ловко проделывают это. Мы должны многое здесь распутать.

— Покажи свое лицо, существо, — сказал Орамен. Он все больше проникался уверенностью, что знает, какого рода это создание.

— Иногда мы должны готовить себя для более важных встреч. Подходы следует расчистить, различия сгладить. Грубый, лобовой подход может претерпеть неудачу, тогда как кривая и окольная тропа, хотя и кажется не столь честно-прямолинейной, выводит в конце концов к успеху, взаимопониманию и вознаграждению.

— Покажи свое лицо, — повторил Орамен, — или я буду считать, что ты — чудовище, которое боится это сделать.

— Есть много уровней перевода, Слушатель. Стоит ли утверждать, что нравственное существо обязательно должно иметь лицо? Неужели добро и зло возникают из ротового отверстия? Неужели это правило распространяется на всю великую пустоту вокруг нас? Многие...

— Скажи мне, кто ты такой, или, клянусь, я пущу пулю в эту штуковину!

— Слушатель, я тоже клянусь. Клянусь, что я твой друг. Мы твои друзья. Мы хотим только предупредить тебя об опасности...

— Скажи, что ты не аултридий! — воскликнул Орамен, вскакивая со стула.

— Зачем отрицать свою принадлежность к этой непонятой, оболганной расе? Так жестоко оклеветанной...

Орамен направил пистолет на модель планеты, но потом убрал его. Выстрел напугает Ксессис. Мало того, прибежит Негюст, споткнется, упадет, разбудит или переполошит стражников.

— ...теми, кто похитил саму нашу цель! Слушатель! Принц! Не совершай насилия! Я прошу тебя! Это предваряет то, о чем мы хотим тебя предупредить, символизирует наше беспокойство...

Орамен щелкнул предохранителем, взял пистолет за ствол и рукоятью ударил по самому центру модели. Та разлетелась, рассыпалась искрами, несколько крохотных осколков упали на столешницу. Но неяркий экран все еще продолжал пульсировать, а голос, хотя теперь и стал тише, продолжал бормотать что-то, но теперь неразборчиво. Принц снова сильно ударил по модели. Он не только уничтожал чье-то прекрасное творение, но еще и совершал святотатство — ведь это была модель пустотела! Но еще большим святотатством стало бы общение с аултридием. От одной этой мысли Орамена пробрала дрожь, и он снова ударил пистолетом по все еще светящейся полусфере. Вспышка крохотных искр, облачко дыма — и модель наконец замолчала и погасла. Принц подождал — не прибежит ли Ксессис или Негюст, не послышится ли какой-либо шум, но ничего такого не случилось. Прошло несколько мгновений, и тогда он зажег свечу, нашел мусорное ведро, смел туда остатки модели и залил ихводой.

Орамен вернулся в кровать и лег рядом с мирно посапывающей Ксессис. Он лежал без сна, дожидаясь завтрака и вглядываясь в темноту. Господь всемогущий, как все-таки они были правы — делдейнов следовало сокрушить. И он больше не удивлялся массовому самоубийству братии, добровольно отправившейся в бездну. В Колонии ходили слухи, что это не было самоубийством, говорили даже о выживших монахах, которые выплыли далеко внизу по течению и рассказывали о совершенном предательстве, об убийстве. Орамен начал было сомневаться в истории про массовое самоубийство, поведанной тилом Лоэспом, но теперь с сомнениями было покончено.

Чудо, что эти несчастные вообще выбирали жизнь, а не смерть, если все это постоянно хранилось в их подсознании. Союз с аултридиями! Да хотя бы и просто сношения с ними. Ведь аултридии плели грязные заговоры против самого МирБога! Какие сговоры, обманы, тайны связывали архипонтина из Хьенг-жарской миссии с его хозяином-аултридием, вещавшим из уничтоженной модели планеты?

Неужели эта омерзительная раса заправляла делами даже здесь, на Водопаде? Монахи руководили раскопками, выдавали разрешения, обеспечивали охрану. Наверняка они не спускали глаз с главных, официальных раскопок. Неужели миссия и в самом деле контролировалась аултридиями? Что ж, теперь с этим покончено, и аултридии больше не посмеют совать сюда свой нос, пока он, принц Орамен, имеет какое-то влияние на эти дела. Он не знал, кому рассказать о беседе с безымянным — и, конечно же, безликим — аултридием. От одной мысли внутри все переворачивалось. Кому — Поатасу или генералу Фойзу? Поатас вполне может обвинить во всем Орамена и придет в ужас, оттого что сломано устройство связи. А что до Фойза, тот вряд ли вообще что-нибудь поймет.

Нет, он никому ничего не скажет. По крайней мере, пока.

Орамен подумал, не взять ли ему осколки модели планеты с собой к Водопаду и не сбросить ли вниз, но решил, что их может найти один из искателей. В конце концов он попросил Непоста отнести обломки в ближайшую литейню, чтобы их переплавили на его глазах. Литейщики поразились тому, какие высокие температуры понадобились. Несмотря на все старания, остались нерасплавленные комки — часть поднялась на поверхность, часть ушла на дно. Орамен приказал отлить из этого материала дюжину слитков и доставить ему, как только они остынут.

В то утро, отправляясь наблюдать за гибелью здания-лезвия, он бросил несколько слитков в пропасть. Остальные упокоились в выгребной яме.

— Да, все это звучит малоприятно, — покачал головой Дроффо. — Рассказывают всякие дурацкие истории. Работяги набиты ими. Слишком много пьянствуют. Слишком мало знают.

— Нет, сударь, не только это, — сказал ему Негюст. — Против фактов не попрешь.

— Пожалуй, я готов с этим поспорить, — сказал Дроффо.

— И все равно, сударь, факты есть факты. Это само по себе факт.

— А давайте-ка сходим и посмотрим своими глазами, а? — предложил Орамен, переводя взгляд с одного на другого. — Завтра. Поедем по узкоколейке, пригласим работяг и спустимся в люльках под эту большую, страшную, полную призраков площадь. А? Завтра. Значит, договорились.

— Ну что ж, — сказал Дроффо, снова устремляя взгляд в небо, — если вы считаете, что так надо, принц... Но я думаю...

— Прошу прощения, ваше высочество, — сказал Негюст, показывая за спину Орамена. — Оно падает.

— Что? — воскликнул Орамен, оборачиваясь.

Громадное лезвие и в самом деле рушилось. Оно стало закручиваться, чуть повернулось в их сторону, поначалу двигаясь медленно, но постепенно набирая скорость. Верхушка шпиля рассекала туман и облака брызг, закручивая их вокруг своих поверхностей и углов. Здание принялось наклоняться в сторону, противоположную площади и главному участку Водопада, — все быстрее, поворачиваясь еще сильнее, как человек, начавший падать ничком, но потом выставивший вперед плечо. Длинное лезвие пошло вниз, вонзаясь в брызги и песчаный берег, как лопата входит в построенную детишками запруду; за шпилем последовала остальная часть здания, начав разрушаться, когда вся постройка достигла воды. Чудовищные бурые волны поднялись до половины высоты, на которой стоял Орамен со спутниками.

Наконец донесся и шум — жуткий треск, рвущий, скрежещущий звук, который выделялся на фоне рева Водопада. Еще громче был последующий грохот, который прорвался сквозь воздух и, казалось, сотряс здание под их ногами, заглушив на миг голос самого Хьенг-жара. Наполовину рухнувшее сооружение на мгновение замерло и окончательно упало плоской стороной в воду, исчезнув в хаосе бурлящих волн. Пенные воды опять вздыбились.

Орамен смотрел как зачарованный. Сразу же после первого удара волн вода стала уходить вниз, перестраиваться, чтобы обходить новое препятствие, вздуваться за покореженным корпусом рухнувшего здания, закипать по его краям, а пенящиеся волны, танцуя, приняли отступать, сталкиваясь с другими, что продолжали двигаться вперед. Соединенные волны, уже новых очертаний, карабкались вйерх и разламывались, словно на безумном празднике разрушения. Ближайшие песчаные косы, прежде метров на пять возвышавшиеся над самыми высокими волнами, теперь оказались под водой; те, что возвышались метров на десять, медленно подтачивались, по мере того как накатывались бурлящие воды, — им осталось жить всего несколько минут. Посмотрев вниз, Орамен увидел, что фундамент здания, на котором они стоят, почти полностью окружен брызгами и пеной обратного прилива.

Он повернулся к другим. Негюст все глядел туда, где только что стояло здание. Даже Дроффо смотрел чуть ли не с восторгом, отойдя от стены и на время забыв о своем страхе высоты. Орамен еще раз бросил взгляд на воды, бьющиеся у основания башни.

— Господа, — сказал он, — пожалуй, нам лучше поторопиться.

23. «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР»

— Сестра? — сказал Фербин, когда женщина в простом синем платье подошла к нему.

Это и в самом деле была Джан Серий. Фербин не видел сестру пятнадцать сарлских лет, но сразу узнал ее. До чего же она изменилась! Перед ним стояла женщина — не девочка, к тому же мудрая, полностью владеющая собой, сдержанная. Фербин неплохо разбирался в таких вещах, как авторитет и харизма, чтобы уловить. Не маленькая принцесса Джан Серий, а настоящая королева.

— Фербин, — сказала она, кивнув с приветливой улыбкой и остановившись в большом шаге от брата. — Я так рада! Как поживаешь? Все в порядке? Ты изменился.

Он покачал головой.

— Я в порядке, сестра. — К горлу подступил комок. — Сестра! — воскликнул он, бросился ей навстречу, обхватил руками.

Правое плечо Джан Серий оказалось у Фербина под подбородком, а ее руки — на его спине. Обнимая сестру, он словно прикасался к мягкой коже, натянутой на стальную основу, — от нее исходило ощущение удивительной силы, несокрушимости. Джан Серий похлопала его по спине, а другой рукой погладила по голове. Ее подбородок лег на плечо брата.

— Фербин, Фербин, Фербин, — прошептала она.

* * *

— Где мы сейчас? — спросил Фербин.

— В центре двигательной установки, внутри втулки, — объяснил Хиппинс.

После появления Джан Серий его манеры несколько изменились; он стал куда менее импульсивным и болтливым, более собранным и сдержанным.

— Так мы садимся на корабль, сударь? — спросил Холс.

— Нет-нет, это обиталище, — сказал Хиппинс. — Все обиталища Культуры, не считая планет, вот уже почти тысячу лет имеют двигатели. Таким образом, можно их двигать. Если понадобится.

Встретившись, они сразу же направились по одной из труб в центр обиталища-колеса. Они снова плыли — словно в невесомости — по узким, но тихим, мягко освещенным, приятно пахнущим пространствам выступающей втулки.

Еще один коридор, еще ряд откатывающихся, скользящих дверей — и они оказались в месте, где не было окон или экранов, а округлые стены выглядели необычно: цвет их постоянно менялся, как у нефтяной пленки на поверхности воды. Стена выглядела мягкой, но, когда Фербин прикоснулся к ней, оказалась твердой, как металл, хотя и странно теплой. Джан Серий сопровождал небольшой летающий цилиндр — вроде рукояти меча, только без меча. Из этого цилиндра появились пять других — маленьких, не больше, чем сустав Фербинова мизинца. Когда люди вошли в коридор, эти штуковины начали светиться — другого света тут не было.

Та часть коридора, по которой они теперь плыли — он, Холс, Хиппинс и Джан Серий, — имела в длину метров двадцать и заканчивалась тупиком. Фербин увидел, как створки двери, через которую они вошли, сомкнулись и начали наползать на них.

— Внутри двигателя? — переспросил Фербин, кинув взгляд на Джан Серий.

Массивная дверь продолжала наползать на них. В дальнем конце укорачивающейся трубы появилась сверкающая серебряная сфера размером с человеческую голову и замигала.

Джан Серий взяла его за руку.

— Этот двигатель не из тех, что основаны на принципе сжатия, — сказала она брату и кивнула в сторону все наступавшей двери. — Это не поршень. Это часть двигательной установки, которая выдвинулась, чтобы впустить нас сюда, а теперь возвращается на место, чтобы дать нам спокойно побеседовать. Вот эта штука в другом конце, — она показала на пульсирующую серебристую сферу, — удаляет часть воздуха, создавая приемлемое давление. Все для того, чтобы наш разговор не подслушали. — Джан Серий сжала руку брата и оглянулась. — Трудно объяснить, но вот это пространство устроено так, что мортанвельды не могут нас подслушать.

— Двигатель существует в четырех измерениях, — сказал Хиппинс Фербину. — Как пустотел. Закрытый даже для кораблей.

Фербин и Холс обменялись взглядами.

— Я же говорю, трудно объяснить, — повторила Джан Серий.

Стена перестала наступать. Теперь они парили в цилиндрическом помещении диаметром около двух метров и длиной около пяти. Серебристая сфера перестала пульсировать.

— Фербин, господин Холс, — сказала Джан Серий официальным тоном, — вы уже знакомы с господином Хиппинсом. А этот предмет — автономник по имени Турында Ксасс.

Она кивнула в сторону рукояти меча.

— Рад познакомиться, — сказал автономник.

Холс уставился на машину. Что ж, подумал он, это ничуть не загадочнее уже ставших привычными октских и нарисцинских штучек — аппаратов, с которыми приходилось говорить как с людьми.

— Добрый день, — ответил он.

Фербин произвел похожий на кашель звук, который должен был сойти за приветствие.

— Он для меня вроде фамильяра, — объяснила Джан Серий, видя, как изменилось лицо брата.

— Значит, мадам, вы кто-то вроде колдуньи? — спросил Холс.

— Можно сказать и так, господин Холс. Ну вот. — Джан Серий посмотрела на серебристую сферу, которая тут же исчезла, и перевела взгляд на парящий цилиндр. — Мы тщательно отгорожены от всех, и на нас нет приборов, способных рассказать, что здесь происходит. В настоящий момент мы существуем в воздухе, который нас окружает, поэтому давайте кратко. Фербин, — она посмотрела на брата, — покороче. Что привело тебя сюда?

* * *

Серебряная сфера вернулась до того, как Фербин успел закончить. Он старался говорить кратко, но все-таки рассказ занял порядочно времени. Иногда вставлял слово и Холс. Воздух стал спертым и очень теплым. Фербину пришлось расстегнуть на себе пару пуговиц, Холс тоже вспотел. А Хиппинс и Джан Серий, казалось, ничего не чувствовали.

Джан Серий подняла руку, остановив Фербина за несколько секунд до появления сферы. Фербин решил, что его сестра может вызывать эту штуковину по своей воле, но позднее понял, что она просто хорошо чувствует время и знала, когда снова появится серебристый шар. Воздух стал прохладнее и посвежел, после чего сфера опять исчезла. Сестра кивнула, и Фербин закончил свое повествование.

— Судя по последним сообщениям, Орамен жив, — сказала она, когда брат замолчал.

Фербину показалось, что она глядит строго. Мудрая, всезнающая улыбка исчезла с ее лица, челюсти сжались, губы сомкнулись. При известии о том, как ушел из жизни отец, Джан Серий поначалу не сказала ничего — лишь глаза расширились, но потом она сощурилась. Реакция была еле заметной, но все же Фербину показалось, будто он запустил какую-то машину — безжалостную и неостановимую. Да, сестра стала решительной и неустрашимой. Он вспомнил, какой жесткой и сильной она выглядела на ощупь, и порадовался, что Джан Серий на его стороне.

— Так тил Лоэсп и в самом деле сделал это? — спросила она вдруг, пронзительно, в упор глядя на брата.

Фербин почувствовал, что эти чистые, пугающе темные глаза насквозь проницают его душу. Сглотнув слюну, он сказал:

— Да. Клянусь жизнью.

Сестра еще несколько мгновений разглядывала его, потом чуть расслабилась, опустила глаза и кивнула. Посмотрев на рукоять меча — автономника, — она слегка нахмурилась и снова опустила глаза. Джан Серий сидела, скрестив ноги, в своем долгополом синем платье, без всяких усилий, как и одетый в черное Хиппинс, паря в воздухе. Фербин и Холс тоже парили, но чувствовали себя не в своей тарелке, выставляя конечности так, чтобы оттолкнуться, если вдруг ударятся о стенку. Фербину было не по себе в невесомости: он пыхтел так, словно его щеки раскраснелись.

Джан Серий сестра задумалась (так ему показалось), а сам Фербин тем временем изучал ее. В ней чувствовалось неестественное спокойствие, ощущение нечеловеческой уверенности в себе. Наконец сестра подняла глаза.

— Ну что ж, — сказала она, кивая на Хиппинса. — Господин Хиппинс представляет здесь корабль, который сможет довольно быстро доставить нас на Сурсамен.

Фербин и Холс посмотрели на Хиппинса. Тот улыбнулся им, а потом перевел взгляд на Джан Серий.

— К вашим услугами, моя дорогая дама, — сказал он.

«Слишком уж слащаво», — подумал Фербин. Он заранее решил, что этот тип ему не нравится, хотя новые, спокойные манеры Хиппинса располагали куда больше.

— Думаю, остается только принять предложенную помощь, — проговорила Джан Серий. — Наша поездка делается более срочной.

— Счастлив служить вам, — сказал Хиппинс все с той же противной улыбкой.

— Фербин! — Джан Серий подалась к брату. — Господин Холс! Когда я узнала о смерти отца — хотя, конечно, ничего не ведала о ее обстоятельствах, — то решила полететь домой. Но господин Хиппинс сообщил мне новость, касающуюся октов. Из этой новости вытекает, что мой визит должен, что называется, получить официальную санкцию. Один из коллег господина Хиппинса уже встречался со мной и предлагал помощь. Я отвергла это предложение, но, прибыв сюда, обнаружила послание от одного из тех, кого можно назвать моими нанимателями. Меня просят проявить профессиональный интерес к событиям на Сурсамене, а потому мне пришлось передумать. — Она метнула взгляд на Хиппинса, который улыбнулся сначала ей, потом Фербину с Холсом. — Мои наниматели сочли за лучшее послать на корабль репрезентацию моего непосредственного начальника, чтобы помочь в планировании миссии, — добавила она.

Конструкт личности Джерла Батры был внедрен в Разум «Человеческого фактора». Если и это не говорило о том, что корабль является тайным орудием ОО, то какие еще свидетельства были нужны? Конечно, официально ОО все отрицали.

— Вероятно, на Сурсамене что-то не так, — сказала Джан Серий. — Что-то, намного более важное, чем смерть короля Хауска, какой бы ужасной ни казалась нам она. Что-то, связанное с октами. Но что это такое, мы не знаем. — Она кивнула Фербину. — Мы также не знаем, связано ли это с убийством нашего отца. — Она перевела взгляд на Холса. — В любом случае возвращение на Сурсамен для вас обоих крайне рискованно. Путешествовать со мной опаснее, чем без меня, а я не смогу гарантировать вашу безопасность. Точнее, не смогу гарантировать, что ваша безопасность будет для меня делом первоочередным. Теперь я возвращаюсь к своим обязанностям. К своему долгу. Понимаете? Вам не обязательно сопровождать меня. Вы вполне можете остаться здесь. Или же вас отвезут в любую другую часть Культуры. В этом не будет бесчестия.

— Сестра, мы летим с тобой, — заявил Фербин и бросил взгляд на Холса, который решительно кивнул.

Анаплиан тоже кивнула и повернулась к Хиппинсу.

— Когда вы сможете доставить нас на Сурсамен?

— Пять часов шаттлом от Сьянг-уна, а там пересадка. После этого семьдесят восемь часов до остановки над поверхностью Сурсамена.

Джан Серий нахмурилась.

— Где можно сэкономить время?

Хиппинс принял озабоченный вид.

— Нигде. Мы и так пойдем на грани повреждения двигателей. Понадобится техобслуживание.

— Повредите их чуточку сильнее. И закажите техобслуживание посерьезнее.

— Если повредить их чуточку сильнее, то велика опасность полной поломки. Тогда мы застрянем в складке пространства или будем хромать на ускорителе.

— А как насчет экстренного торможения?

— Время полета сократится на пять часов. Но тогда вам не удастся прибыть незаметно. Это все равно что сообщить о своем прибытии с помощью пятен на солнце.

— И все же обдумайте этот вариант. — Джан Серий нахмурилась. — Приведите корабль на рандеву с шаттлом как можно быстрее. Сколько мы выиграем?

— Мы сможем оказаться на корабле на три часа раньше. Но переход на самом корабле удлинится на час — не то направление. Но высокая...

— Сделайте это, пожалуйста. — Джан Серий энергично кивнула.

Серебряная сфера появилась снова. Почти сразу же дверь, которая недавно надвигалась на них, поехала в обратную сторону. Джан Серий спокойно выпрямилась и оглядела троих мужчин.

— Пока мы не окажемся на корабле, больше ни о чем таком ни слова. Ясно? — Все трое кивнули; она резко оттолкнулась и поплыла за уползающей дверью. — Идем.

* * *

У них было ровно десять минут, чтобы собраться. Фербин и Холс нашли место неподалеку в той секции втулки, где сила тяжести была минимальной; окна здесь выходили на громадные, медленно вращающиеся завитки великого петлемира Сьаунг-уна. Тут имелся маленький бар, в котором машины разносили напитки и еду. С ними отправилась штуковина, которую Джан Серий называла автономником, и показала, как здесь все действует. Видя их неуверенность, автономник сделал выбор за них. Они еще не перестали удивляться тому, какой прекрасный вкус у всего, что им было подано, а уже нужно было уходить.

* * *

«Телепортацию могут заметить, экстренное торможение выдаст вас наверняка», — сказал личностный конструкт Джерла Батры.

Слушавшая его Анаплиан смотрела, как на главном экране модуля уменьшаются в размерах сначала микроорбиталь 512-й Градус Пятого Кабеля, а потом и сам Сьаунг-ун. Две структуры уменьшались с абсолютно разными скоростями, хотя маленький двенадцатиместный шаттл «Человеческого фактора» ускорялся по максимально разрешенной мортанвельдами норме. 512-й Градус Пятого Кабеля исчез почти мгновенно — маленький узел громадной машины. Петлемир оставался видимым еще долгое время. Поначалу даже казалось, что он стал больше, — его размеры на экране увеличились, хотя шаттл удалялся с возрастающей скоростью. Но потом весь Сьаунг-ун вместе с центральной звездой стал съеживаться.

«И ладно, — ответила Джан Серий. — Если мы оскорбим наших друзей-мортанвельдов, пускай. Довольно мы с ними нянчились. Мне надоело».

«Вы слишком много берете на себя, Серий Анаплиан, — заметил конструкт, временно размещенный в матрице искусственного интеллекта шаттла. — Вы не вправе обсуждать внешнюю политику Культуры».

Джан Серий устроилась в кресле в хвосте шаттла, откуда ей были видны все пассажиры.

«Я гражданин Культуры, — ответила она. — Я полагала, что это мое право и мой долг».

«Вы ОДНА из множества граждан Культуры».

«В любом случае, Джерл Батра, если верить моему старшему брату, жизни другого моего брата грозит серьезная опасность. Хладнокровный убийца моего отца — потенциальный узурпатор — владычествует сейчас даже не на одном, а на двух уровнях Сурсамена. А большая часть боевого флота октов по неясным пока причинам, видимо, концентрируется вокруг моей родной планеты. Думаю, мне позволено иметь хоть какую-то свободу действий. Теперь к делу. Каковы последние известия о кораблях октов? О тех, что, возможно, направляются к Сурсамену, хотя, возможно, и нет».

«Пока ничего тревожного. Советую уточнить текущую обстановку по прибытии на “Человеческий фактор”».

«Вы не летите с нами?»

«Мое присутствие, даже в форме конструкта, может придать делу слишком официальный характер. Я не лечу с вами».

«Вот как».

Это означало, что конструкт, видимо, будет стерт и из матрицы шаттла — действие, для конструкта равносильное смерти. Похоже, его это не очень огорчало.

«Вы, я полагаю, доверяете “Человеческому фактору”», — транслировала она.

«У нас нет выбора, — объяснил Батра. — Другого не дано».

«Вы по-прежнему отрицаете, что корабль фактически подчинен ОО?»

«Корабль — это то, что он говорит. Но ближе к делу. Беда в том, что у нас в ближайших объемах нет кораблей для выяснения того, что на самом деле делают окты. У мортанвельдов и нарисцинов корабли есть, но они, похоже, ничего не обнаружили. Правда, ничего и не искали».

«Может быть, пора сказать им, что нужно начать поиски?»

«Может быть. Этот вопрос обсуждается».

«Ну конечно. Соберутся Разумы и станут тянуть резину?»

«Да».

«Предложите им тянуть поскорее. И еще одно».

«Да, Джан Серий?»

«Я снова включаю свои системы. По крайней мере, те, что смогу. И попрошу “Человеческий фактор” помочь мне восстановить остальные. Конечно, я предполагаю, что мои действия соответствуют регламенту ОО».

«Вам не приказано делать это», — ответил Батра, словно не замечая сарказма в ее голосе.

«Да, я знаю».

«Лично я считаю, что это абсолютно разумный шаг».

«И я тоже».

* * *

— Ваше высочество, вы что — не заметили? Она ни разу не вздохнула — ни разочка, пока мы там были, разве что когда появлялась блестящая штука. А когда штуки не было, она вообще не дышала. Поразительно. — Холс говорил очень спокойно, понимая, что женщина, о которой он говорит, находится совсем рядом — в хвосте шаттла; Хиппинс сидел перед ними и, казалось, спал. Холс нахмурился. — Вы вправду уверены, что это ваша сестра?

Фербин только помнил, что его удивило спокойствие Джан Серий в странном трубообразном коридоре маленького обиталища-колеса.

— Это моя сестра, можешь не сомневаться, Холс. — Принц оглянулся — почему Джан Серий решила сесть вдали от него? Та с отсутствующим видом кивнула ему; он улыбнулся и снова устроился на сиденье. — В любом случае я должен считать ее своей сестрой. А она — верить мне, что наш отец умер именно так.

* * *

«Да-да, я чувствую, как вы это делаете, — транслировал автономник. Она только что сообщила, что заново вооружается — включает все системы, которые может. — Батру это устраивает?»

«Вполне».

«Интересно, насколько “вооружен” “Человеческий фактор”?» — спросил автономник. Он разместился между шеей Анаплиан и подголовником. Внешний вид его снова изменился: по прибытии на станцию 512-й Градус Пятого Кабеля автономник стал напоминать небольшой цилиндр.

«Думаю, очень неплохо, — транслировала Джан Серий. — Чем больше я об этом размышляю, тем более странным кажется, что корабль называет себя Беглым».

«Меня это тоже поразило, — сказал Турында Ксасс. — Но я решил, что старым кораблям вообще свойственны причуды».

«Да, корабль старый, — согласилась Анаплиан. — Но вряд ли впавший в старческий маразм. Правда, достаточно старый, чтобы заслужить отставку. Это корабль-ветеран. Суперлифтеры в начале Идиранской войны были самыми быстрыми кораблями Культуры и самыми близкими к боевым, хотя и не предназначались для войны. Они держали фронт, и им досталось больше других. Выжили немногие. Так что он вполне достоин звания почетного гражданина. А также эквивалента медалей, пенсии и права на бесплатные путешествия. Он, однако, говорит о себе как о Беглом, а это может означать, что он был обязан сделать что-то и не сделал. Например, разоружиться».

«Гм, — отозвался автономник. — Джерл Батра не пожелал прояснить его статус?»

«Не пожелал».

Анаплиан сощурилась — несколько доступных ей систем, активируемых одной силой мысли, выстроились перед ней и начали самопроверку. Значит, это старая машина ОО. Или что-то в этом роде.

«Думаю, мы должны на это надеяться».

«Должны. Вам есть что добавить?»

«Пока нет. А что?»

«Я вас оставлю, Турында. Мне нужно поговорить с братом».

24. ПАР, ВОДА, ЛЕД, ОГОНЬ

Кипящее море Йакида разочаровало тила Лоэспа. Оно и в самом деле кипело в центре громадного кратера, но особого впечатления не производило, хотя его пары и туманы действительно «подтачивали самый свод небесный» (слова какого-то древнего поэта; тил Лоэсп был рад, что не помнит его имени, — каждый забытый урок становился победой над учителями, вбивавшими знания ему в голову по настоянию отца). Когда ветер не дул в нужную сторону, Кипящее море могло предложить лишь одно: окутать вас плотным облаком тумана. Вряд ли ради такого явления стоило выходить из дома, а тем более тащиться несколько дней по ничем не примечательной местности. Хьенг-жар был куда ошеломительнее и величественнее.

Тил Лоэсп наблюдал Кипящее море с берега, с борта прогулочного катера (на котором плыл сейчас) и с воздуха — сидя на лидже. Во всех этих случаях слишком приближаться к морю не разрешалось, но он подозревал, что даже подлинно опасная близость мало что добавит к ощущениям.

Он привез с собой свиту — свой походный двор — и учредил временную столицу в городе Йакид, где собирался провести около месяца: климат здесь был прохладнее, чем в Расселе. Это позволяло к тому же посетить разные достопримечательности, рассеянные вокруг Йакида, и побыть вдали от Расселя и Хьенг-жара. Вдали от Орамена, если уж говорить откровенно.

Тил Лоэсп перенес свой отъезд из Расселя примерно на день раньше, чтобы избежать встречи с принцем-регентом. Мальчишке следовало понять, кто здесь правит бал. Так поначалу объяснял тил Лоэсп свои действия самому себе, хотя знал, что истинные причины куда сложнее. У него развилось отвращение к мальчишке — молодому человеку — да как угодно. Он просто не хотел его видеть. Он обнаружил, что чувствует себя не в своей тарелке в обществе принца и с трудом выносит его взгляд. Впервые он заметил это в день своего триумфа в Пурле, когда, по идее, ничто не должно было испортить ему настроения. Но это странное явление омрачило праздник.

Это никак не могло объясняться больной совестью или неспособностью притворяться. Тил Лоэсп был уверен, что поступил правильно, — и разве он не путешествовал по свежезавоеванному уровню как истинный король во всем, кроме титула? Затем, он умело врал Хауску на протяжении двадцати лет, плел небылицы о том, как восхищается им, как уважает и чтит его, говорил, что на всю жизнь остается перед ним в долгу, что будет мечом в правой руке короля, и прочее, и прочее. Поэтому, следовало полагать, все объяснялось презрением тила Лоэспа к принцу-регенту. Другого рационального объяснения просто не существовало.

Все это было очень неприятно, и дальше так продолжаться не могло. Отчасти по этой причине он устроил так, чтобы на Хьенг-жаре все решилось во время его отсутствия.

Итак, он был здесь, достаточно далеко от всяких неприятных вещей, и видел своими глазами это их треклятое Кипящее море. Перед ним предстали и другие роскошные виды.

Он так и не понимал до конца, почему сделал это. Но опять же это не могло объясняться только тем, что он не хотел встречаться с принцем-регентом.

И потом, инспекционная поездка по вновь завоеванным территориям не могла принести новому правителю никакого вреда. Напротив, это было способом закрепить свою власть — теперь, когда столица находилась в безопасности и жила в обычном ритме. Делдейнским чиновникам, похоже, было совершенно все равно, кто правит страной — лишь бы кто-то правил, а они решали текущие вопросы от его имени.

Он посетил, конечно, и другие города и немало впечатлился, хотя и старался ничем не выдавать этого. Делдейнские города, как правило, были крупнее, чище и лучше спланированы, чем сарлские; фабрики тоже казались устроенными более разумно. И действительно, делдейны опередили сарлов во многих областях, кроме самых важных — военной мощи и боевой доблести.

И опять же население Девятого (по крайней мере, те, с которыми тил Лоэсп встречался на приемах в герцогской резиденции, завтраках в городских учреждениях, обедах в ратуше), казалось, самым жалким образом изъявляло свою радость по случаю окончания войны и восстановления порядка. Подумать только — ведь тил Лоэсп собирался превратить эту землю в пустыню, наполнить небеса огнем и рыданиями, а сточные воды и реки — кровью! И все только ради того, чтобы очернить имя Хауска. Каким ограниченным, незрелым теперь казалось ему это желание!

Эти люди не знали и не хотели знать никакого Хауска. Недавно они воевали, а сейчас наступил мир. Тила Лоэспа слегка тревожило и в то же время неким извращенным образом воодушевляло сознание того, что делдейны легче приспосабливаются к роли побежденных, чем сарлы — к роли победителей.

Он начал одеваться по-делдейнски, надеясь завоевать популярность у местных жителей. Поначалу он чувствовал себя неловко в свободных, почти женских одеяниях — мешковатых штанах и фраке, — но скоро привык к ним. Гильдия часовщиков подарила ему часы, усеянные огромным числом драгоценных камней, и он стал носить их в кармане, специально врезанном в фрак. В этой земле железных дорог и расписаний такое приобретение было далеко не лишним даже для того, кто может повелевать поездами и паровиками.

Его временный дворец разместился в герцогском особняке Дилсер на берегу моря. Прогулочный катер — колеса шлепали по воде, труба выбрасывала дым и пар — направлялся теперь к увешанной множеством флагов пристани. Вода здесь была лишь тепловатой и немного курилась под небом, с которого ветер согнал облака. Горизонт окольцовывала горная гряда, часть округленных вершин была покрыта снежными шапками. Изящные башни и узкие шпили города виднелись за герцогским домом, лужайки которого теперь усеивали разнообразные шатры и павильоны.

Тил Лоэсп наслаждался выпивкой в прохладе, на свежем воздухе, и старался не думать об Орамене (может, это случится сегодня? Или уже случилось? Насколько удивленным ему следует предстать, когда новость дойдет до него? Как именно все произойдет?). Он обратил свои мысли к сегодняшнему обеду и выбору девушек на ночь.

— Мы показали хорошее время, ваше превосходительство, — сказал капитан катера, подходя к тилу Лоэспу, стоявшему на открытом мостике. Он кивнул стоявшим тут же охранникам регента и его старшим вельможам.

— Благоприятные потоки? — спросил тил Лоэсп.

— Скорее отсутствие подводных кораблей октов, — сказал капитан, облокотился о перила и сдвинул на затылок фуражку. Он был низкорослым, лысым и веселым.

— Обычно они мешают? — спросил тил Лоэсп.

— Они как подвижные песчаные банки, — рассмеялся капитан. — И не торопятся убираться с дороги. На нескольких наших судах остались вмятины. А некоторые потонули. Нет, окты их не таранили, просто двигались под водой и опрокидывали. Несколько человек утонуло. Нет-нет, они это не нарочно. Просто у них неважные штурманы. Такие продвинутые и такие нерасторопные. — Капитан пожал плечами. — Может, им просто все равно.

— Но сейчас они не создают помех для навигации? — спросил тил Лоэсп.

Капитан покачал головой.

— Нет, последние дней двадцать их не видать.

Тил Лоэсп нахмурился, глядя на приближающуюся пристань.

— А зачем они обычно здесь появляются?

— А кто их знает? — весело сказал капитан. — Мы всегда думали, что дело в кипении. На глубине оно, видать, выглядит совсем здорово, если у вас есть аппарат, чтобы спуститься туда. Окты никогда не выходят из своих субмарин, так что мы не можем их спросить. — Капитан кивнул в сторону пристани. — Пора причаливать. Извините меня, ваше превосходительство.

Выкрикивая команды, он пошел назад в рулевую рубку. Катер начал поворачивать, из высокой трубы вылетело облако дыма и пара, но вскоре послышалось обычное неторопливое пыхтение паровой машины.

Пока совершался поворот, тил Лоэсп смотрел на кильватерную струю. Последнее, длинное и рваное, облачко пара из трубы оседлало кремовый барашек на сверкающей волне, погасив ее.

«Дней двадцать», — пробормотал тил Лоэсп себе под нос и подозвал ближайшего адъютанта.

— Сворачивайте лагерь, — приказал он. — Возвращаемся в Рассель.

* * *

Над Хьенг-жаром воцарилась жуткая тишина. В сочетании с темнотой она казалась разновидностью смерти.

Река замерзла по всей своей ширине, последним — срединный рукав. Но вода все еще продолжала падать на Безымянный Город и в бездну, хотя и с гораздо меньшей скоростью: она появлялась из-под ледяных шапок и, окутанная туманом, устремлялась к башням, пандусам, площадям и протокам внизу. Рев Водопада не заглох, но притих — казалось, в соответствии с неярким сиянием, которое проливал медленно двигающийся Кьезестрааль.

Однажды ночью Орамен проснулся с ощущением какой-то беды. Он лежал в темноте, прислушиваясь, и никак не мог понять, что так встревожило его. Его охватил ужас: вдруг тут есть еще какое-нибудь устройство, оставшееся со времен архипонтина, и теперь оно включилось и зовет его? Он прислушивался внимательно, но ничего не услышал, и мигающих огоньков, зеленых или других, тоже не было видно.

Орамен приподнял крышечку над толстой ночной свечой, чтобы осветить спальню. Было холодно, и он закашлялся, — еще одно остаточное явление характерного для Колонии недуга, уложившего его на несколько дней в постель. Дыхание клубилось в воздухе.

Лишь через некоторое время он понял, откуда это ощущение беды. Все объяснялось тишиной. Рев Водопада смолк.

В начале следующей рабочей смены Орамен вышел в вечную — казалось — полутьму вместе с Дроффо, Негюстом и двумя рыцарями. Вокруг двигались обычные толпы людей и животных, готовые к спуску в бездну. Сегодня их было чуть больше, чем вчера, — и так происходило каждый день после приезда Орамена.

Под шарканье, топанье, крики и рев они медленно продвигались к лифтам и лебедкам, растянувшимся на несколько километров по краю пропасти, вдоль отвесного спуска. Армия, атакующая бездну.

В небе не было ни облачка. Пар если и поднимался, то лишь с широких спин животных, тащивших тяжелые телеги и крупные машины. Чунсели, уоксанчи и оссисии; Орамен даже не знал, что эти громадные боевые животные приучены таскать тяжести. Он был рад, что ему не придется делить подъемник с этими массивными, впечатляющими, но страшноватыми созданиями.

Со стороны пропасти открывалось сказочное и тревожное зрелище. Вода больше не падала. Ни одно облачко не скрывало отвесную стену, прорубленную в земле водой. Никаких препятствий — вид был пугающе ясным. Замерзшие шали и занавеси затвердевшей воды окутывали каждый выступ. Рукава в подножье пропасти (каждый из которых в другом месте вполне мог бы называться полноводной рекой) стали извилистыми черными руслами, полуприсыпанными инеем и снежком.

Орамену показалось, что он смотрит на какую-то жуткую бойню, поеденный пейзаж, будто все долго жевалось исполинским монстром, а затем пострадало от его потомства, вознамерившегося прогрызть в гигантском полукруге громадные карьеры. Потом заявились монстры поменьше и тоже погрызли стены, оставшиеся от предыдущих укусов. Укус за укусом, укус за укусом — весь ландшафт был теперь изрыт ямами, а ломти породы унесла вода.

И наконец, во всем этом упорядоченном опустошении, в этом ступенчатом наступлении распоясавшегося хаоса открывался город. Ни один народ, известный Орамену, не владел достаточным мастерством или искусством, чтобы соорудить такое чудо. Масштаб поражал воображение. Это был город стеклянистых черных башен, белых, как кость, шпилей, скрученных обсидиановых пластин, вопиюще изогнутых, покрытых причудливыми узорами построек непонятного назначения — и широчайших перспектив на каньоны, слои и пласты сверкающих, мерцающих зданий, одно за другим, одно за другим, пока они не упирались в вертикальную стену на дальней стороне безмолвного сейчас Водопада, в десяти километрах отсюда.

Вид, открывавшийся перед Ораменом, разрезала площадь. Вид на пространство внизу тоже оказался перекрыт замерзшими стенами воды, которые повисли над краями Водопада неподвижными завесами.

— Теперь они смогут добраться куда угодно, — заметил Дроффо.

Орамен посмотрел туда, где краны, лебедки и лифты уже опускали в бездну целые платформы с людьми, животными и оборудованием. Некоторые уже возвращались назад, высадив очередную партию.

— Да, — сказал он и посмотрел туда, где стояли, опершись на перила и глядя в пропасть, Воллирд и Баэрт.

Даже на них этот вид, казалось, производил впечатление. Воллирд кашлянул — резкий, сухой, сдавленный звук, — потом, собрав харкотину во рту, плюнул вниз.

— Вы здоровы, Воллирд? — окликнул рыцаря Орамен.

— Никогда не чувствовал себя лучше, ваше высочество, — ответил Воллирд, потом откашлялся и плюнул вниз еще раз.

— Ну и ну, до чего же нелегко с этой парочкой, — пробормотал Дроффо.

— Парню нехорошо, — снисходительно сказал Орамен.

— И все равно, — шмыгнул носом Дроффо.

Недавние заморозки отразились на всех. Полевые госпитали были заполнены людьми, которых болезнь свалила с ног, а пустошь на окраине Колонии — часть которой считалась или действительно была самым длинным в мире кладбищем — заполнялась теми, кого болезнь не пощадила.

— Ну да, теперь они могут пробраться в самый центр, — сказал Орамен, глядя на обнажившийся город. — Теперь им ничто не помешает.

— Похоже, именно это они и собираются сделать, — сказал Дроффо.

Орамен кивнул.

— Что бы они там ни искали.

Последняя конференция, проведенная учеными и специалистами по Водопаду, оказалась довольно увлекательной. Орамен никогда не видел их такими оживленными — впрочем, пробыл он на Водопаде недолго и еще не успел толком их узнать. Он спросил у Поатаса, местного старожила, и тот подтвердил: да, ученые исполнены энтузиазма. А чему удивляется молодой принц? Они ведь приблизились к центру Безымянного Города — разве можно оставаться спокойными? Это вершина, цель жизни, апогей. Город теперь с каждым днем будет приближаться к пику своей славы, а дальше — по мере их удаления от центра — постепенно станет терять привлекательность, медленно умирать, умаляться. Но пока — истинное сокровище!

В самом центре города, глубоко под площадью, обнаружились неизвестные прежде структуры. Предпринимались отчаянные попытки исследовать эту темную замерзшую зону, проникнуть в нее. Теперь ученые имели достаточно времени и некоторую уверенность, что земля не поплывет под ногами в любую минуту. Водопад не оживет снова и вода не потечет, смывая все на своем пути, еще сорок дней или даже больше. Удачу нужно было хватать обеими руками и пользоваться ею в полной мере. Тем временем с каждым поездом прибывали все новые пополнения тила Лоэспа, все новые жадные до работы рекруты. Лучшего времени никогда больше не будет. То была высшая, центральная точка в истории раскопок Безымянного Города, даже самого Водопада. Сейчас работе следовало отдавать всю свою энергию и изобретательность.

Что касается Поатаса, то он сдержал слово — переместил свой штаб прямо в пропасть и расположился в части здания глубоко под площадью, вблизи от недавно обнаруженного артефакта, особенно важного, судя по его размерам и центральному расположению. Орамену ясно дали понять, что ему необязательно находиться в сердцевине этой неистовой активности, даже напротив: ход работ замедлится из-за охранников принца, рабочие станут отвлекаться, чтобы поглазеть на него.

Все же Орамен, преисполненный решимости посмотреть на происходящее, успел посетить разные участки работ, еще когда лед только схватывался. Он появлялся без предварительного оповещения, с малочисленной свитой, стараясь не нарушать хода работ. Орамен никому не позволил бы воспрепятствовать ему теперь, когда воды встали и можно было посмотреть на все вблизи. В особенности ему хотелось увидеть новые артефакты; он чувствовал, что Поатас многое скрывает от него, словно последние открытия никак не касались принца. Он не мог и не собирался сносить такое унижение.

* * *

Они собирались лететь на каудах. Животные недовольно ворчали из-за темноты и холода, но погонщики заверили Орамена и его спутников, что кауды накормлены часа два назад, отогреты и теперь вполне готовы к полету. Они запрыгнули в седла, Воллирд выругался, когда его первая попытка не удалась из-за приступа кашля.

С самого приезда Орамен хотел просить о пробном полете — низком, с огибанием рельефа местности, — желая в относительной безопасности вспомнить прежние летные уроки. Но такая просьба унизила бы его, стала бы знаком слабости. Принцу дали самого крупного кауда, и он предложил посадить сзади Непоста, но парень сказал, что его укачивает и может вырвать. Орамен улыбнулся и отпустил его на это утро.

Они стартовали с уступа скалы; Орамен летел впереди. Он забыл, как переворачивается все в животе в первые секунды полета, когда животное не взмывает в воздух, а резко падает вниз.

Кауд распростер крылья и пошел вниз. Холодный ветер щипал неприкрытые части Ораменова лица. Несмотря на шарф, закрывавший рот и нос, и летные очки, он почувствовал, как холод проникает внутрь. Орамен потянул на себя поводья, понял, что те провисают, и почувствовал, как медленно реагирует животное. Кауд немного замедлился, раздраженно поерзав под седоком, словно еще не полностью проснулся. Они продолжали лететь вниз со слишком большой скоростью. Орамен поднял голову и увидел метрах в десяти наверху Дроффо, смотревшего на него. Воллирд и Баэрт были еще выше.

Кауд встряхнулся и забил крыльями, поймав наконец воздушный поток и выровнявшись, затем двинулся к другой стороне пропасти. Орамен увидел, как животное подняло свою большую, удлиненную морду и повело туда-сюда затуманенными глазами, оглядывая своих спутников. Курс кауда чуточку менялся с каждым движением, поскольку его голова действовала наподобие переднего руля, а хвост подергивался — видимо, инстинктивно компенсируя эти изменения. Животное испустилогромкий утробный крик и чаще заработало крыльями, медленно поднимаясь до высоты остальных своих сородичей. Несколько минут все летели вместе.

Орамен, не желая упускать случая, смотрел во все глаза, стараясь все увидеть и запечатлеть в памяти; он знал, что увидеть Безымянный Город сверху и так близко — редкая возможность. Потом все устремились вниз, к временной посадочной площадке, оборудованной около обмерзшего ледяными комьями подножия второго Водопада. Тот большой темной стеной нависал над площадью вверху.

Они миновали останки Фонтанного дома — веса льда, скопившегося на поверхности здания, хватило для его обрушения. Дом упал, прежде чем мороз сковал все.

* * *

— Это одна из десяти малых структур, расположенных вокруг большой. Центральную они называют Саркофагом, который, естественно, привлекает больше всего внимания, — сказал бригадир, когда они спускались по пологому туннелю к одному из последних раскопов.

— А что еще известно об этом Саркофаге? — спросил Орамен.

Брофт (лысый, проворный, подтянутый, в хорошо отглаженном комбинезоне с торчащей из кармана ручкой) покачал головой.

— Ничего, ваше высочество. Как и обо всех остальных, насколько я понимаю.

Штольня уходила вниз, в чрево давно обрушившегося здания. Раньше здесь существовал проход, который занесло илом сразу же, как только город оказался погребенным под землей. Вереница мигающих электрических лампочек кое-как освещала путь, и еще двое-трое из рабочих несли забранные сеткой фонари. Фонари оповещали (правда, не всегда) о присутствии отравляющих газов, но и как источники света тоже были кстати. Чем ниже, тем теплее становился воздух.

Орамен и бригадир Брофт шли впереди, а по обе стороны от них — двое с фонарями. Дроффо и небольшая стайка рабочих (некоторые направлялись на свои рабочие места) шли сзади, а замыкали шествие Воллирд и Баэрт; Орамен время от времени слышал приглушенный кашель рыцаря. Пол был ровным, если не считать выступов высотой до колена, торчавших приблизительно через каждые пятнадцать шагов. Эти выступы когда-то были частью стен; здание завалилось «на спину», и теперь принц и его спутники шли по бывшей вертикальной шахте. Через выступы перебирались по специально проложенным крепким доскам. С одной стороны туннеля шли кабели и трубы.

— Это самая глубокая штольня относительно уровня площади, — сказал Брофт. — Мы сейчас обследуем все эти аномальные структуры, выбивающиеся из стратиграфической упорядоченности, пока оставляя почти без внимания прочие объекты и не тратя время на фиксацию их местоположения и последовательности находок. Обычно господин Поатас очень строго подходит к вопросам сохранности, но не сейчас.

Они приближались к той шахте, где обнаружили артефакт. Стены здесь были сырыми, а воздух — теплым. Внизу, под деревянными досками пола, журчала вода. Спереди доносились звуки насосов, действовавших в комплексе с теми, что стояли при входе в штольню. Орамену казалось, что эти машины — совсем как люди с двуручной пилой, что упорядоченно двигают руками, врезая лезвие в мощный ствол.

— Множество теорий, досточтимый принц, касаются этих объектов, в особенности большого, центрального. Лично я склоняюсь...

Орамен слушал его рассеянно. Он вспоминал недавнее ощущение, когда кауд после прыжка с утеса пошел под ним вниз. Его охватил ужас. Сначала он подумал, что забыл, как нужно летать, потом — что животное не до конца проснулось, плотно позавтракало или занемогло. Кауды болели так же, как и люди, а уж болезней в Колонии хватало. У принца даже мелькнула мысль: вдруг животное чем-то опоили?

Может, он преувеличивал? Непонятно. Его посещали самые разные мысли — с того дня, когда погиб Тоув, а Орамен застрелил двух наемников и потом поговорил с Фантилем. Разумеется, кое-кто желал ему смерти. Он был принцем, принцем-регентом, будущим вождем народа, который покорил этот народ. И его смерть, конечно, вполне устроила бы кого-то. Да хоть того же тила Лоэспа. Кто больше всего выигрывал от его смерти? Этот вопрос задал Фантиль. Орамен все еще не мог поверить, что тил Лоэсп желает ему смерти — самый преданный и надежный друг отца! Но в окружении обладателя столь громадной власти могут найтись люди, действующие на свой страх и риск в надежде, что таковы его тайные желания.

А эти ужасные мгновения во дворе таверны, когда погиб Тоув? Для Орамена они приобрели особую горечь. Он вспоминал, как все было; потасовка завязалась вроде бы на пустом месте, Тоув вытащил его оттуда и очень быстро протрезвел. (Ну да, пьяная драка возникает по пустякам, а перспектива участия в ней может вмиг отрезвить человека.) Но потом Тоув пытался вытолкнуть его в двери первым и, казалось, удивился, даже встревожился, когда Орамен вытолкнул первым его. (Он-то хотел позаботиться о друге и лишь потом — о себе, считая, что опасность у них за спиной.) А потом эти его слова: «Не меня» — или что-то в этом роде.

Почему? Почему именно эти слова, из которых следовало (возможно), что нападение ожидалось, но жертвой должен был стать не Тоув, а его спутник? (В несчастного только что всадили нож, взрезавший тело до самого сердца. Стоит ли его подозревать лишь потому, что он не закричал «Помогите, убийство!», или «Ах, ваше высочество, вы убили меня!», или тому подобную мелодраматическую дребедень?)

И доктор Джильюс, который вроде бы покончил с собой.

Но почему доктор Джильюс? А если Джильюс...

Орамен покачал головой. Бригадир Брофт посмотрел на него. Пришлось одобрительно улыбнуться в ответ, чтобы тут же снова вернуться к своим мыслям. Нет, предположения заводили слишком далеко.

Хотя все и закончилось благополучно, Орамен понимал теперь, что сначала должен был опробовать кауда. Глупо, что он этого не сделал. Ну увидит кто-нибудь, что принц не ахти какой летун, — невелик позор. В следующий раз он будет благоразумнее, даже с риском подмочить свою репутацию.

Они вышли на платформу, что располагалась посередине между краем и дном ямы, и посмотрели вниз, на объект всеобщего интереса. Черный как ночь куб со стороной в десять метров наклонно лежал в яме не меньше чем тридцатиметрового диаметра, заполненной грязноватой водой. Вдоль ее стенок были сооружены крепи. Куб, казалось, излучал свет. Он был окружен лесами, на которых копошились люди — многие с какими-то горными инструментами. Все это освещалось голубоватыми и оранжевыми вспышками, раздавались шипение и стук паровых молотков — рабочие разными способами пытались проникнуть внутрь куба (если только в него можно было проникнуть) или хотя бы отколоть кусочек. Невзирая на шум и гвалт, сам объект властно притягивал к себе внимание. Часть пришедших с принцем рабочих забралась в подъемник, укрепленный на платформе, и ждала, когда их спустят вниз.

— Все сопротивляется! — сказал Брофт, покачав головой, и оперся на импровизированные перила.

Насос замолк, и Орамен услышал, как кто-то выругался. Словно в знак солидарности с насосом, ближайшая к ним лампа на стене вырубки мигнула и погасла.

— Никак не удается проникнуть внутрь этих штук, — проговорил Брофт, повернувшись. Он чертыхнулся на погасшую лампу, посмотрел на одного из людей с фонарем и жестом велел ему пойти и посмотреть, что произошло. — Хотя, может быть, стоит извлечь его целиком. Братия оставила бы его гнить здесь — хотя нет, если бы он мог, то уже давно бы сгнил. Но при наших новых и, я бы сказал, более просвещенных правителях, ваше высочество, мы можем предложить этот объект третьим лицам, иными словами... Что?

Человек с фонарем прошептал что-то на ухо бригадиру, который цокнул языком и сам отправился исследовать погасший прибор. Несколько мгновений в вырубке было довольно тихо — самым громким звуком оставался скрип подъемника, спускавшего вниз первую группу рабочих. Даже Воллирд, похоже, перестал кашлять.

Орамен вдруг понял, что уже некоторое время не слышит кашля рыцаря. Его внезапно охватило дурное предчувствие.

— Похоже, — услышал он Брофта, — это провод для взрывных работ, но откуда? Сегодня взрывных работ не планируется. Это просто смешно.

Орамен повернулся и увидел, как бригадир тащит провод, сплетенный с другими проводами, проложенными вдоль стены, между световыми приборами. Провод шел вниз и исчезал под деревянным настилом у них под ногами. Другой его конец уходил в туннель, по которому они только что пришли. Воллирда и Баэрта на платформе не было.

Принца одновременно бросило в жар и в холод. Да нет, это глупость какая-то, не может быть! Реагировать непроизвольно — так, как подсказывал инстинкт, — означало выставить себя в глупом свете. Принц должен вести себя величественно, спокойно, мужественно...

Но с другой стороны, о чем он думал только что? Он сошел с ума? Ведь он же принял решение всего несколько минут назад.

Имей мужество выставить себя в глупом свете...

Орамен развернулся, взял Дроффо за плечо и силой развернул его лицом к штольне.

— Идем, — сказал он, подталкивая Дроффо вперед, и начал протискиваться через группу рабочих, ждавших спуска. — Прошу прощения, прошу прощения, позвольте, прошу прощения, спасибо, прошу прощения, — спокойно говорил он.

— Ваше высочество? — услышал он голос Брофта.

Дроффо неохотно волочил ноги.

— Принц, — сказал он, когда они добрались до входа в штольню. И здесь — ни Воллирда, ни Баэрта.

— Беги, — вполголоса сказал Орамен. — Приказываю — беги. Быстрее. — Он повернулся к людям на платформе и закричал: — БЕГИТЕ! БЕГИТЕ ОТСЮДА!

Подтолкнув ничего не понимающего Дроффо, Орамен опрометью бросился мимо него вверх по штольне. Деревянные доски гулко откликались и сотрясались под ногами. Несколько мгновений спустя он услышал у себя за спиной стук каблуков Дроффо — то ли граф тоже почуял опасность, то ли, увидев бегущего Орамена, решил, что должен быть рядом с принцем.

«Как медленно мы бежим по сравнению со своими мыслями», — подумал Орамен. Вряд ли он мог бежать быстрее — ноги работали как поршни, руки двигались в такт бегу, легкие затягивали воздух, все действовало инстинктивно, и улучшить что-либо силой воли было невозможно. Но он чувствовал себя обманутым из-за того, что бешено работающий мозг никак не может внести свой вклад в усилия мускулов. Конечно, не исключено, что усилия эти напрасны. С точки зрения логики так и должно быть.

Он был слишком доверчивым. Даже наивным. За подобную слабость приходится платить. Иногда слабость сходила с рук, и ты избегал наказания — например, в тот день, когда заплатить пришлось Тоуву во дворе таверны (и возможно, Тоув заплатил справедливо). Но делать это все время невозможно. Такое не удавалось никому. Настал день, когда ему придется заплатить.

Выставить себя в глупом свете. Орамен беспокоился, как бы не выставить себя в глупом свете, слишком бурно реагируя на реальную (а может, и вымышленную) угрозу. Но куда глупее было бы не замечать симптомов, идти по бурному, полному насилия миру с широко раскрытыми глазами наивного, доверчивого ребенка, принимая лицемерие и зло за невинность и порядочность.

«Нужно было дернуть за этот провод, — подумал он. — Попытаться вытащить его. Идиот, эгоистичный идиот. Вместе мы могли бы...»

Взрыв начался грязно-желтым облаком света, за которым почти сразу последовал удар страшной силы — такой, словно боевое животное лягнуло Орамена в спину обеими ногами. Его подбросило вверх, перевернуло в воздухе, швырнуло вдоль по штольне, так что возникло впечатление, будто он падает в уходящую вниз шахту. Долгое мгновение он находился в вертикальном положении, маша руками и ногами, а потом внезапно упал; конечности, плечи, спина, голова, поясница ударились обо все окружающие поверхности в мгновенной какофонии боли, словно его одновременно пнул десяток ног.

* * *

Он моргнул, увидев прямо над собой грубые доски потолка. Его нос был прижат к ним. Наверное, его раздавило. Может, это гроб. В ушах звенело. Где он был до этого? Никак не вспомнить. В голове стоял безумный звон, а в воздухе пахло бедой.

Он перевернулся, застонав, — поломанное, поцарапанное тело протестовало. Теперь он видел настоящий потолок, потому что лежал на спине и под ним был пол. Видимо, это часть дворца, в которой он раньше не бывал. А куда делся Фантиль?

На стене мигали тусклые желтые лампы, подвешенные на провисающих проводах. Провода что-то значили. Он что-то делал с ними. И должен продолжать это делать. Что именно? Он ощутил вкус крови во рту, поднес руку к лицу — что-то липкое; затем скосил взгляд на ладонь, приподняв голову над полом и преодолевая боль в протестующих мышцах. Ладонь была совсем черной. Он оперся о пол, приподнялся и посмотрел вдоль коридора. Там тоже царила чернота. У досок потолка, концы которых отошли или свисали, полз дым, пар или что-то еще, постепенно затмевая удаляющиеся огни.

Кто-то лежал на боку. Похоже, что...

Дроффо. Граф Дроффо. Он-то что здесь делает? Это облако дыма всплывало к потолку прямо над ним. Дроффо лишился части одежды. Вид у него был довольно потрепанный. И еще Дроффо не двигался.

Осознание, память обрушились на него, словно обвалился потолок, — а это, подумал он, как раз и может произойти. Он с трудом поднялся на колени, потом встал на ноги и закашлялся. «Ну, хоть кашлять еще могу, — подумал он, — еще могу». Он слышал кашель внутри головы, но не через уши, в которых по-прежнему стоял звон.

Он поплелся по туннелю к Дроффо. Одежда на нем самом была ничуть не лучше, чем на юном графе, — разодранное тряпье. Приходилось наклонять голову, чтобы не глотать темный дым, все еще плывший по штольне. Он потряс Дроффо, но тот не пошевелился. Лицо графа было бледным, из носа сочилась кровь. Дым опускался все ниже и ниже. Орамен нагнулся, взял Дроффо под мышки и потащил по деревянному настилу.

Выяснилось, что это непросто. Все болело. Даже кашель причинял боль. Хоть бы Дроффо пришел в себя — и поскорее вернулся слух. Дым поднимался снизу тихими, темными клубами и, казалось, снова догонял его. Не лучше ли бросить Дроффо, а самому бежать, спасаться? Если он это сделает и спасется, а Дроффо погибнет, то в этом есть свой резон. Если он это сделает и оба останутся в живых, то такой поступок будет неправильным. Все ведь очень просто. Он решил пока что тащить Дроффо. Потом он взвесит еще раз — не бросить ли юного графа, если видеть и дышать станет совсем невозможно. Спина сильно болела.

Ему показалось, что ноги ощутили какую-то вибрацию, — но подвел звон в ушах. К тому времени, когда он понял, что вибрация может быть шагами, оказалось слишком поздно. «Приходится платить», — успел подумать он.

Потом чья-то грубая ладонь легла ему на нос, рот, подбородок, и он ощутил страшный удар по спине. Возможно, кто-то прокричал затем проклятие.

Он обнаружил, что бросил Дроффо, и вывернулся из рук нападавшего, тем более что хватка того, казалось, ослабла. Повернувшись, он увидел Баэрта — тот стоял с ошеломленным видом, держа в руке сломанный длинный нож. Клинок, распавшийся надвое, лежал на деревянном настиле. «Вот так беспечность», — подумал Орамен, завел руку за спину, через остатки разодранной одежды нащупал пистолет, на который пришелся удар, и вытащил его.

— Вот обо что ты сломал нож! — крикнул он Баэрту, взмахнул пистолетом и выстрелил в рыцаря.

Три раза нажимал он на крючок, даже после того, как Баэрт упал, чтобы уж наверняка, и еще раз — через дернувшееся веко, чтобы уж не оставалось никаких сомнений. У Баэрта ведь тоже был пистолет — рука убитого лежала на его рукояти. Что ж, нужно было с пистолета и начинать. Орамен порадовался звону в ушах — он не слышал звука четырех выстрелов в тесном пространстве. Это наверняка было бы больно.

Он вернулся к Дроффо, который уже шевелился.

— Постарайся встать, Дрофф! — прокричал Орамен и поднял парня, засунув ему руку под мышку.

Теперь они шли бок о бок и видели, что там впереди, теперь эти сучьи убийцы с длинными ножами уже не застанут их врасплох. Дроффо, казалось, силился что-то сказать, но Орамен пока еще ничего не слышал. Туннель впереди выглядел длинным и полным какого-то тумана — но только тумана.

Наконец в туннеле показались люди, и он не стал в них стрелять: обычные рабочие и несколько охранников. Они помогли Орамену и Дроффо выйти наружу.

Они сели, а потом легли в маленьком лагере у входа в штольню. В темноте подземелья виднелось множество огоньков. Орамену показалось, что он слышит (приглушенно, словно в ушах стояла вода) чей-то быстро удаляющийся топот.

* * *

— Ах вы бедный, ваше высочество! Посмотрите только на себя! Ах, какой вы несчастный, ваше высочество! Настоящая промокательная бумага! — Негюст Пуибив помогал сиделке Орамена одевать принца. Он был потрясен количеством синяков и царапин на теле своего хозяина. — Прямо защитная окраска, ваше высочество, клянусь. Я видел такие грузовики и всякие военные штуки — но ваша бедная кожа расписана куда красочнее!

— Не красочнее, чем твои сравнения, Негюст, — сказал Орамен, застонав от боли, когда сиделка подняла его руку, а слуга натянул на нее рукав нижней рубашки.

В ушах все еще звенело. Слышал Орамен теперь довольно неплохо, но звон, хотя и стал тише, до конца не исчез, и доктора не обещали, что он пройдет целиком. Видимо, единственное серьезное повреждение — можно сказать, легко отделался. У Дроффо была сломана рука и порвана перепонка в одном ухе, которым он больше не слышал. Доктора считали, что рука у него срастется; в больницах Колонии был накоплен большой опыт лечения разнообразных травм.

Орамен почти все время находился среди врачей. В какой-то момент он думал, что группа сарлских врачей начнет выяснять отношения на кулаках со своими делдейнскими коллегами. Те и другие никак не могли прийти к общему мнению: что делать с обширными синяками и царапинами? Интересно, думал Орамен, может, они просто хотят на законном основании утверждать, что лечили самого принца?

Приехал генерал Фойз и вежливо пожелал принцу выздоровления. Правда, у Орамена создалось отчетливое впечатление, что генерал смотрит на него как на вышедшее из строя и подлежащее списанию снаряжение. Поатас послал ему записку со словами сочувствия, к счастью, сообщая, что занят важными и срочными делами — в немалой степени связанными с очисткой частично обрушившейся выработки.

Орамен отпустил сиделку — чопорную женщину средних лет, грозную на вид — и тогда уже со стонами и гримасами позволил Негюсту одеть себя. Когда с этим было почти покончено, Орамен, в официальном облачении, готовый к своему первому публичному появлению через три дня после взрыва, вытащил свой церемониальный меч и попросил Непоста обследовать его кончик, держа его на уровне глаз слуги, почти касаясь его носа. От этого усилия рука Орамена застонала от боли.

Негюст был само недоумение. К тому же он выглядел немного комично, когда скосил глаза на кончик меча в такой близости от своего лица.

— Чего я ищу, ваше высочество?

— Вот об этом я тебя и спрашиваю, Негюст, — тихо сказал Орамен. — Чего ты ищешь?

— Ваше высочество?

Негюст с крайне недоуменным видом начал поднимать правую руку, чтобы прикоснуться к кончику меча.

— Оставь его! — резко сказал Орамен. Негюст опустил руку. — Тебя в самом деле так сильно укачивает в воздухе?

— Ваше высочество?

На лбу Непоста собрались морщины, словно то был не лоб, а вспаханное поле. «Такие глубокие, — подумал Орамен, — завязнуть можно».

— Ты очень вовремя отсутствовал, парень, когда все мои близкие были обречены на смерть.

— Ваше высочество? — снова сказал Негюст с таким лицом, будто собирался заплакать.

— Прекрати твердить «ваше высочество», — мягко сказал Орамен, — или, клянусь, я воткну меч в один из твоих идиотских глаз.

— Ваше высочество, да я недавно харчей накидал при одном только виде этой летающей твари! Клянусь вам! Спросите кого угодно! Я не желаю вам зла, ваше высочество! Вы не можете меня подозревать, не можете, ваше высочество! — Негюст был потрясен, ошарашен. — О господи! — слабым голосом произнес он и осел, соскользнул по стене, тяжело ударившись задом о пол вагона, колени его разошлись в разные стороны; Орамен опустил кончик меча, чтобы тот по-прежнему почти упирался в нос парня. — Ах, ваше высочество! — Негюст закрыл лицо руками и зарыдал. — Ах, ваше высочество, убейте меня, если вам так хочется. Лучше уж умереть, чтобы доказать мою невиновность, чем жить без вас свободным человеком, но быть обвиненным, пусть даже всего лишь в вашем сердце. Ногу за волосок. Я поклялся в этом господину Фантилю, когда он говорил мне, что я должен защищать вас до последнего дыхания и быть вашим самым преданным слугой. Да я предпочту отдать руку или ногу, чтобы с вас не упал ни один волосок!

Принц с решительным и безучастным выражением, сквозь звон в ушах, слушал лепет Негюста, приглушенный из-за ладоней на лице, и глядел на рыдающего слугу. Наконец Орамен сунул меч в ножны — это движение тоже отдалось болью, хотя и терпимой, — потом наклонился, взял Негюста за руку, влажную и горячую от слез, потянул вверх, поднимая парня на ноги, и улыбнулся ему. От рыданий лицо Негюста покраснело, глаза распухли. Он вытер нос рукавом и громко шмыгнул, а когда моргнул, крохотные капельки влаги упали с век.

— Успокойся, Негюст, — сказал Орамен, легонько похлопывая его по плечу. — Ты — моя защита и моя совесть в этом деле. Я отравлен слишком поздно открывшимся заговором против меня. Мне сделали запоздалую прививку против предательства, и у меня случилось осложнение — приступ подозрительности: каждое лицо рядом со мной внушает мне сомнения, а в каждой руке, даже протянутой с намерением помочь, мерещится нож. Но вот тебе моя рука. Прими извинения. Я был несправедлив к тебе — считай, что тем самым ты тоже пострадал от взрыва. Мы заражаем самых близких нам людей, когда они заботятся о нас, при этом не желая им зла.

Негюст проглотил слюну, снова шмыгнул носом, вытер ладонь о штаны и взял протянутую Ораменом руку.

— Ваше высочество, я клянусь...

— Помолчи, Негюст. Больше ничего не надо говорить. Побалуй меня тишиной. Поверь, она мне очень нужна. — Он повел плечами, чувствуя, как все кости противятся этому движению, и сжал зубы. — Скажи, как я выгляжу.

Негюст шмыгнул носом. Робкая улыбка озарила его лицо.

— Очень хорошо, ваше высочество. Просто шикарно, я бы сказал.

— Тогда идем. Настало время показать мое бедное лицо людям.

* * *

После взрыва Воллирд тоже бросился было в штольню, сжимая карабин, но потом вернулся. Его окликнул кто-то из местного начальства, и Воллирд, застрелив его, пустился в подплощадную темноту, преследуемый руководителем взрывных работ на раскопках. Впрочем, возможно, рыцарь взял его в заложники — сообщения расходились. Позднее взрывника нашли неподалеку, тоже застреленного.

В живых после взрыва и пожара в конце штольни (сильно пострадавшей и частично обрушившейся) остались немногие. Раскопки вокруг черного куба — который счастливым образом, похоже, остался цел — пришлось надолго отложить. Поатас, казалось, винил во всем Орамена.

* * *

Орамен собрал двор в самом большом из шатров, позвав всех, о ком вспомнил. Был здесь и ворчащий Поатас, раздраженный из-за вынужденного отсутствия на раскопках. Но он получил распоряжение прибыть вместе с остальными и явно считал, что неразумно противиться приказу принца, только что избежавшего гибели.

— Прошу понять, что я не обвиняю тила Лоэспа, — сказал Орамен в конце своей речи. — Я обвиняю тех, кто имеет доступ к его ушам и полагает, что знает о его тайных желаниях. Если Мертис тил Лоэсп и виновен в чем-то, то лишь в том, что не сумел разглядеть в своем окружении людей, не столь достойных и не столь преданных власти закона и всеобщему благу, как он сам. На меня велась самая подлая охота, и мне пришлось убить не одного, а трех человек, только чтобы защитить свою жизнь. Благодаря везению или провидению я избежал участи, которую прочили мне эти негодяи, но вместо меня пострадали непричастные ни к чему люди.

Орамен помолчал, опустив взгляд, дважды тяжело вздохнул и прикусил губу, прежде чем снова поднять глаза. Если присутствующие решат, что он с трудом подавляет рыдания, — что ж, пускай.

— Не прошло и сезона, как я потерял своего лучшего друга в Пурле, при свете дня. Всего четыре дня назад здесь, в темноте шахты, погибло пятьдесят добрых людей. Я прошу прощения у их теней и у выживших за то, что позволил своей молодой доверчивости ослепить меня и не разглядел ненависти, которая мне угрожала.

Орамен возвысил голос. Он чувствовал усталость и боль, в ушах по-прежнему звенело, но он был исполнен решимости не подавать виду.

— Все, что я могу предложить им взамен прощения, на которое надеюсь, — это поклясться, что отныне буду начеку и не стану подвергать опасности окружающих. — Орамен замолчал и оглядел собравшихся. Генерал Фойз и прочие начальствующие лица, назначенные тилом Лоэспом, были обеспокоены происходящим. — И поэтому я прошу всех вас сделаться моими часовыми. Я официально учреждаю стражу из самых надежных ветеранов, присутствующих здесь, чтобы они добросовестно защищали меня и таким образом обеспечили законное преемство власти. Но я прошу всех вас делать что-нибудь посильное для обеспечения моей безопасности и достижения нашей цели. Кроме того, я отправил гонца к фельдмаршалу Уэрреберу, чтобы сообщить о покушении на меня, с просьбой проявить всегдашнюю преданность и выслать сюда отряд отборных войск для защиты всех нас... Вы заняты важнейшей работой. Я поздно прибыл к месту этого великого начинания, но оно стало частью меня, так же как частью вас. И я прекрасно понимаю, что это за привилегия — оказаться здесь в тот момент, когда раскопки приближаются к своему зениту. Я и не думаю учить вас работать. Джерфин Поатас лучше меня знает, что делать; вы лучше всех знаете, как это делать. Я только прошу вас — проявляйте бдительность, ради нашего блага. Клянусь МирБогом, мы здесь делаем великое дело, какого больше никогда не будет в истории Сурсамена!

Он наклонил голову, словно в знак приветствия, а потом, когда не успел еще сесть и когда в глотках присутствующих еще только начал формироваться далекий намек на звук — пока неопределимый, — Негюст Пуибив, сидевший сбоку от возвышения, вскочил на ноги и заорал во все горло:

— Спаси МирБог нашего доброго принца-регента Орамена!

— Да здравствует принц-регент Орамен! — закричали нестройно и громогласно все или почти все.

Орамен в лучшем случае ждал негромких, скупых проявлений уважения, а в худшем — раздраженной тревоги и враждебного недоумения. Поэтому он был искренне удивлен. Пришлось снова глотать слезы.

Он остался стоять и первым увидел, как в шатер вбежал гонец, неуверенно остановился — на мгновение явно обескураженный шумом, — потом собрался с духом и бросился к Поатасу, который наклонил голову, выслушивая послание, что было не так-то просто за непрестанными радостными криками. Наконец он заковылял со своей палкой к возвышению. Охранники в первом ряду — ветераны сарлской армии — встали на его пути, но потом оглянулись на Орамена. Тот кивнул Поатасу и сам пошел навстречу ему, чтобы узнать новость. Вскоре принц зашагал обратно, воздев обе руки.

— Господа, все к своим делам! Объект под площадью, объект, которому мы отдаем всю нашу энергию, артефакт, пролежавший там, вероятно, миллионы лет, проявил признаки жизни! Я приказываю, я прошу вас: за работу!

25. УРОВНИ

«Человеческий фактор» начал свою жизнь как довольно узкий трехмерный корабль дельтавидной формы, похожий на изящно заостренную пирамиду. Будучи преобразован в суперлифтер — тот же буксир, но с благородным названием, — он приобрел некоторую брутальность. Триста метров в длину, прямоугольного сечения, с плоскими боками — от прежней изящной формы почти ничего не осталось.

Корабль не был озабочен эстетическими соображениями как тогда, так и теперь. Лепестки его полевого комплекса — вроде многослойных кружев на вечернем платье — придавали кораблю некоторую красоту, если задаться целью ее обнаружить, а наружная поверхность корпуса могла менять цвет или фактуру и нести любой рисунок.

Но все это не имело отношения к делу; внесенные модификации сделали корабль мощным, сделали его быстрым. И случилось это еще до его приглашения в Особые Обстоятельства.

Он промчался по гиперпространству в сторону звезды Мезерифина под чуть ли не прямым углом атаки, отклонившись только для того, чтобы свести опасность обнаружения к минимуму. Сняв людей и собственного аватоида с шаттла без всяких происшествий, он совершил головокружительный разворот и направился назад к Сурсамену в малоприятном режиме — скорость превышала максимально разрешенную. Он чувствовал, как в двигателях накапливаются неисправности, — так спортсмен чувствует развивающуюся судорогу или трещинку в голени. Но при этом корабль знал, что доставит небольшой груз людей на Сурсамен с максимальной — не переходя грани разумного — быстротой.

После переговоров с Анаплиан они сошлись на том, что двигатели корабля будут работать с однопроцентным риском полного разрушения, что на час приблизит расчетное время прибытия. Правда, и такая пропорция — один к ста двадцати восьми — казалась кораблю слишком высокой. Поэтому он солгал, несколько преуменьшив свои рабочие параметры: экономия времени была реальной, но вероятность разрушения — меньше, чем один к ста пятидесяти. Когда ты, будучи древним модифицированным кораблем, сам проводишь собственную одноразовую настройку, в этом есть свои плюсы.

В одной из двух тесноватых гостиных — все, что допускали скромные размеры корабля, — аватоид Хиппинс рассказывал агенту ОО Анаплиан об ограничениях, которые кораблю придется соблюдать на Сурсамене. Но он все еще очень надеялся, что обойдется без посадки.

— Это гиперсфера. Вернее, ряд из шестнадцати гиперсфер, — объяснял Хиппинс. — Четырехмерное пространство. Мне войти в него не проще, чем обычному кораблю, не рассчитанному на переход в гиперсферы. Я даже не могу снять дополнительную тягу с Решетки, потому что меня отключат и от нее. Вы разве не знали? — недоуменно спросил аватоид. — В этом и состоит преимущество пустотелов: так генерируется тепло, так достигается непрозрачность.

— Я знаю, что пустотелы четырехмерны, — сказала, нахмурившись, Анаплиан.

Она узнала об этом много времени спустя после отъезда с Сурсамена. Но даже если бы это стало ей известно еще на Сурсамене, что с того? Факт, не имеющий последствий. Если ты жил на пустотеле, то принимал его таким, каким он тебе представлялся, — это же касалось жизни на твердой планете, или внутри аквамира, или на газовом гиганте. Пустотелы имели очень глубокий и обширный четырехмерный компонент, и разница осознавалась лишь после объяснений, что такое четырехмерность и что она дает: доступ в гиперпространство в двух удобных направлениях; контакт с энергетическими Решетками, разделяющими вселенные, чтобы корабли могли пользоваться своими расчудесными свойствами; волшебная легкость перемещения предметов в гиперпространство и обратно в трехмерный мир через твердое тело любой толщины.

К таким способностям быстро привыкаешь. В некотором смысле, чем более необъяснимыми и сверхъестественными казались эти явления до наступления полной ясности, тем меньше ты задумывался о них впоследствии. Сначала ты отвергал саму эту возможность — что за нелепица! — а потом принимал все без рассуждений, так как от серьезных размышлений на эти темы могла съехать крыша.

— Но вот чего я не понимала: того, что четырехмерность закрывает их для кораблей, — сказала Анаплиан.

— Не закрывает, — сказал Хиппинс. — Я могу проникнуть внутрь легко, как и любое трехмерное тело такого размера. Но я не способен двигаться в дополнительном четвертом измерении, к которому я привычен и для которого создан. И не могу использовать главные двигатели.

— Так вы предпочитаете остаться на орбите?

— Именно.

— А как насчет телепортации?

— Та же проблема. Снаружи я могу телепортироваться в открытые окончания Башен. Это возможно и в зоне прямой видимости в пределах одного уровня, если мне удастся попасть внутрь. Но больше ничего. И конечно, оказавшись внутри, я не смогу телепортироваться назад.

— Но телепортировать предметы на малые расстояния вы можете?

— Да.

Анаплиан нахмурилась.

— А если бы вы все же попытались телепортироваться в четырехмерное пространство?

— Произойдет нечто вроде взрыва антивещества.

— Правда?

— Абсолютная. Такое делать не рекомендуется. Не хочется погубить пустотел.

— Ну, его не так-то просто погубить.

— Учитывая его четырехмерную структуру — не так уж трудно. Инструкция по управлению пустотелами гласит, что внутри их можно, не нарушая гарантии, использовать термоядерное оружие, пока вы не затрагиваете вторичную структуру. В любом случае внутренние звезды представляют собой термоядерные бомбы с некоторым количеством экзотической материи, и самые старые из них вот уже многие миллионы лет пытаются прожечь свод своего уровня. Так или иначе, оружие с содержанием антивещества внутри пустотелов запрещено, а телепортация в неверном месте будет иметь практически тот же эффект. Если вдруг мне придется телепортироваться, я буду делать это очень-очень осторожно.

— Антивещество запрещено полностью? — обеспокоенно спросила Анаплиан. — Большая часть высокотехнологичных устройств, с которыми я работаю, использует реакторы и аккумуляторы на антивеществе. — Она скорчила гримасу и поскребла спину и шею. — Даже у меня в голове.

— Теоретически если это не оружие, то не запрещено. Но на практике... Я бы не стал это афишировать.

— Хорошо, — Анаплиан вздохнула. — Ваши поля будут работать?

— Да. На внутренней энергии. А потому не полностью.

— И если возникнет нужда, вы сможете спуститься.

— Смогу, — подтвердил корабль устами Хиппинса, голос которого звучал страдальчески. — Я готовлюсь переконфигурировать двигатель и прочие устройства под массу реакции.

— Массу реакции? — скептически переспросила Джан Серий.

— Чтобы использовать в крайне устарелом термоядерном приводе, который я тоже сооружаю, — сказал Хиппинс, смущенно вздохнув. Он и сам казался переконфигурированным, с каждым днем становясь длиннее и стройнее.

— Боже мой, — сказала Анаплиан, услышав грусть в его голосе.

— Да, — произнес аватоид корабля с явным отвращением. — Я готовлюсь превратиться в ракету.

* * *

— Ваше высочество, про вас рассказывают ужасные вещи... Правда, говорят о вас все реже и реже.

— Спасибо, Холс. Меня, однако, совершенно не волнует, насколько пострадает моя репутация стараниями без пяти минут узурпатора тила Лоэспа, — солгал Фербин. — Для меня важна лишь судьба нашего дома и моего брата.

— И все же, ваше высочество... — Холс глядел на парившую перед ним картинку. Фербин сидел рядом, разглядывая другую голограмму. Холс покачал головой. — Вас изобразили настоящим пройдохой. — Он присвистнул, глядя на что-то на экране. — Вот теперь я точно знаю, что вы никогда этого не делали.

— Холс, — резко сказал Фербин, — мой брат жив, а тил Лоэсп безнаказанно путешествует себе по Девятому! Делдейны полностью сокрушены, армия частично расформирована, Безымянный Город обнажился больше чем наполовину, и, как сообщается, вокруг Сурсамена собираются окты. Это куда как важнее, ты согласен?

— Конечно, согласен, ваше высочество.

— Вот и читай об этом, а не изучай слухи, распространяемые врагами.

— Как скажете, ваше высочество.

Они поглощали материалы о Сурсамене и Восьмом (а теперь и Девятом) на октских, нарисцинских и мортанвельдских каналах новостей: комментарии людей, искусственных разумов и неких организаций Культуры, видимо неофициальных, но тем не менее уважаемых. Все это с похвальной лаконичностью и четкостью было переведено на сарлский. Фербин не знал, чувствовать ли себя польщенным, оттого что им уделяют столько внимания, или оскорбленным, оттого что за ними шпионят. Он тщетно искал (вернее, попросил корабль поискать — с нулевым эффектом) записи того, что случилось с отцом, как советовал Ксайд Хирлис. Джан Серий сказала, что таких записей, похоже, нет, но Фербин все же пожелал проверить.

— Все это в высшей степени интересно, — согласился Фербин, распрямляясь в своем чрезмерно удобном стуле. Они сидели во второй гостиной — путешествие продолжалось уже в течение одного короткого сна и половины дня. — Интересно, каковы последние сведения о кораблях октов?

Тут Фербин замер, ибо случайно наткнулся на очередной злобный шарж, утрировавший его похождения.

— Что вы хотите узнать? — раздался внезапно голос корабля.

Холс даже вскочил. Фербин взял себя в руки.

— Корабли октов, — сказал он. — Они действительно там, вокруг Сурсамена?

— Нам это неизвестно, — признался корабль.

— А мортанвельдам сообщили, что окты, возможно, стягивают туда свои силы?

— Было решено сообщить им об этом вскоре после нашего прибытия.

— Ясно, — Фербин понимающе кивнул.

— И как скоро? — спросил Холс.

Корабль помедлил, словно задумавшись.

— Практически сразу же, — сказал он.

— Одновременно с прибытием? — спросил Холс.

— Не совсем.

* * *

— Он умер как воин, и в этом смысле умер хорошо.

Фербин покачал головой.

— Он умер как последний бродяга, Джан Серий, — сказал Фербин. — Как умирали предатели в старину, сломленный и искалеченный, беспомощный в руках негодяев. Он не пожелал бы себе той кончины, что я наблюдал, можешь поверить.

Сестра на несколько мгновений опустила голову.

После первой плотной еды на «Человеческом факторе» они остались вдвоем в гостиной поменьше, устроившись на диванчике в форме синусоиды. Джан Серий снова подняла взгляд.

— И это был сам тил Лоэсп? Я имею в виду...

— Он сделал это своими руками, сестра, — Фербин заглянул в ее глаза. — Он изгнал жизнь из тела отца и доставил ему все мыслимые нравственные страдания — наверное, думал, что физической боли недостаточно. Тил Лоэсп сказал ему, что устроит кровавую баню от его имени и прямо сейчас, на поле боя, и после покорения делдейнов. А потом заявил, что отец совершил это вопреки его, тила Лоэспа, советам, — только ради того, чтобы очернить имя отца! Он глумился над отцом в эти последние мгновения. Сказал, что ставки в игре всегда были крупнее, чем думал отец... Словно тот не превосходил всех дальновидностью!

Джан Серий на мгновение нахмурилась.

— И что, по-твоему, он имел в виду? — спросила она. — Когда говорил, что ставки всегда были крупнее?

Фербин раздраженно хмыкнул.

— По-моему, он хотел унизить нашего отца, говорил, что приходит в голову, чтобы сделать ему больно.

Джан Серий хмыкнула.

Фербин пододвинулся к сестре.

— Он бы хотел, чтобы мы отомстили за него, Джан Серий. Я в этом уверен.

— Я тоже.

— У меня нет никаких иллюзий, сестра. Я знаю, что из нас двоих ты сильнее. Но ты сможешь это сделать? Захочешь?

— Что? Убить Мертиса тила Лоэспа?

Фербин вцепился в ее руку.

— Да!

— Нет. — Она покачала головой, вытащила свою руку из его. — Я могу его найти, пленить, доставить, но отправление правосудия — не моя прерогатива. Пусть он испытает на себе унизительные судебные процедуры и презрение со стороны тех, кем когда-то командовал. Потом ты сможешь навечно бросить его в тюрьму или убить, если у нас на родине это по-прежнему принято, но не мне уничтожать его. Таково положение дел, и я буду действовать на этом уровне только от своего имени. Те приказы, что я получила, не имеют к тилу Лоэспу никакого отношения. — Она протянула руку и сжала пальцы брата. — Хауск был сперва королем, а потом уже отцом. Он не был с нами намеренно жесток и, я уверена, по-своему нас любил, но думал он прежде всего о другом. Он не одобрил бы то, что личную вражду и жажду мести ты ставишь выше нужд государства, которое он сделал великим. И он ждал, что его сыновья будут приумножать это величие.

— Ты попытаешься меня остановить, если я решу убить тила Лоэспа? — с горечью спросил Фербин.

Джан Серий похлопала его по руке.

— Только при помощи слов. Но начну я прямо сейчас. Не старайся умертвить его, чтобы улучшить свое настроение. Пусть его судьба, какой бы она ни была, поможет улучшить твое королевство.

— Я никогда не хотел, чтобы это королевство было моим, — сказал Фербин, отвернувшись и глубоко вздохнув.

Анаплиан смотрела на него, изучая его телосложение, выражение лица: как сильно и как мало он изменился! Конечно, Фербин выглядел более зрелым, чем пятнадцать лет назад, но изменился он не так, как она предполагала, — и возможно, лишь совсем недавно, после убийства отца. Он казался более серьезным, менее занятым собой, менее эгоистичным: бывшие удовольствия и устремления отошли на второй план. У Анаплиан создалось впечатление, особенно после короткого разговора с Хубрисом, что в противном случае Холс никогда бы не последовал за Фербином в такую даль, проявляя такую преданность. Что не изменилось, так это его нежелание быть королем.

Интересно, подумала Анаплиан, а сильно ли, на его взгляд, изменилась она? Но потом поняла, что тут нельзя провести параллелей. Все ее воспоминания о детстве и ранней юности оставались при ней, она в общем была похожа на ту девочку, что некогда покинула Сурсамен, и в разговоре могла напоминать себя прежнюю. Но во всех прочих отношениях она стала совсем другим человеком.

С помощью своего неврального кружева Анаплиан прослушала диалог между системами «Человеческого фактора», быстро оценила объем пространства перед мчащимся кораблем, ознакомилась с последними сурсаменскими, а потом и остальными новостями, обменялась виртуальным рукопожатием с Турындой Ксассом, помалкивавшим в ее каюте, и принялась внимательно изучать брата — прослушала его сердце, измерила проводимость кожи, кровяное давление, усредненную внутреннюю температуру и ее распределение, оценила состояние чуть напряженных, туговатых мускулов. Фербин скрежетал зубами, хотя, скорее всего, безотчетно.

Надо было вывести Фербина из мрачного — по всем признакам — настроения, хотя Анаплиан и не была уверена, что расположена к этому. Она секретировала веселин — и стала расположена.

* * *

— А генеральный директор Шоум все еще на Сурсамене? — спросила Анаплиан.

— Нет, — ответил Хиппинс. — Убыла сорок с небольшим дней назад. Продолжает инспекциюмортанвельдских владений и протекторатов в Малом Столбе.

— Но мы сможем связаться с ней, когда окажемся там?

— Несомненно. Сейчас она летит на корабле Раздвоенный категории четыре «При первом свидании с Джириит» между Азулиусом Четвертым и Грахи и должна прибыть на Грахи через четырнадцать часов после нашей остановки на Сурсамене. Без экстренного торможения, — насмешливо добавил Хиппинс.

За последний день аватоид изменился еще сильнее и теперь играл мускулами. Он все еще казался малорослым по сравнению с сарлами, но выглядел более поджарым и спортивным, чем несколькими днями ранее, когда сарлы впервые увидели его. Даже его светлые волосы были подстрижены по-деловому, как у Джан Серий.

Центральный голографический дисплей, у которого они сидели, развернулся, показывая местоположение корабля Шоум, потом неторопливо повернулся назад; Холс вспомнил дисплей на отвратительной планете Бултмаас и лицо Ксайда Хирлиса, подсвеченное снизу. Дисплей плохо передавал цвета — все звезды были белыми. Сурсамен оказался чуть помаргивающей красной точкой неподалеку от своей звезды — Мезерифины. «Человеческий фактор» был мерцающей синеватой точкой, совсем крошечной, за которой тянулся затухающий кильватерный след. С помощью цветового кода показывалось и местонахождение других больших кораблей, если оно было известно. Корабли мортанвельдов имели зеленую окраску. Синим были обозначены корабли октов; вокруг Сурсамена наблюдался синеватый ореол, говоривший о возможном присутствии октских кораблей.

Джан Серий посмотрела на Фербина.

— Думаешь, Шоум облегчит твое попадание на Восьмой, если у нас возникнут какие-то проблемы с нарисцинами или октами?

— Она вошла в наше тяжелое положение, — ответил Фербин. — Именно она устроила нам встречу с Хирлисом, хоть из этого ничего и не вышло. — В голосе Фербина послышалось нескрываемое презрение. — Шоум назвала мои поиски справедливости «романтическими», насколько помню. — Принц посмотрел на сестру и покачал головой. — Пожалуй, она проявила к нам сочувствие, но, вполне вероятно, мимолетное. Тут трудно быть уверенным.

Джан Серий пожала плечами.

— Все же надо держать это в уме, — сказала она.

— Проблем возникнуть не должно, — вступил в разговор Хиппинс. — Если повезет, то системы октов мы легко обойдем, а у нарисцинов это не вызовет беспокойства. Я смогу забросить вас прямо в башню. Может быть, даже в лифт.

— Но это если повезет, как вы говорите, — заметила Анаплиан. — А что, если удача не будет нам улыбаться? — Она вопросительно посмотрела на Хиппинса. — Орамен по-прежнему на Водопаде?

— По последним сведениям — да, — ответил корабль через свой аватоид. — Хотя этой информации не менее восьми дней. Из-за разборок октов с аултридиями связь между уровнями стала ненадежной.

— И насколько серьезны эти... э-э... разборки? — спросила Анаплиан.

— Настолько серьезны, что еще чуть-чуть — и нарисцины вынуждены будут вмешаться. — Аватоид помолчал. — Меня слегка удивляет, что этого еще не произошло.

Анаплиан нахмурилась...

— До стрельбы дошло?

— Нет, — сказал Хиппинс. — Они не должны стрелять внутри башен или вблизи вторичных структур. Разногласия в основном касаются контроля за башнями, использования блокирующих лифтов и дистанционной переконфигурации схем управления дверями.

— Это нам поможет или наоборот?

— Может получиться и так и так. Пока трудно сказать.

Джан Серий выпрямилась в своем кресле.

— Ну что ж, — сказала она. — План следующий: мы вчетвером спускаемся на поверхность Сурсамена. Мы должны попытаться и пройти через все уровни, прежде чем они опомнятся, сообразят, что мы попали в систему Мезерифины слишком быстро, и начнут доискиваться, какой корабль нас туда доставил. — Она кивнула Хиппинсу. — «Человеческий фактор» полагает, что может спустить и внедрить нас в нарисцинскую систему служебных передвижений так, что никто этого не заметит, но нас все равно зафиксируют как аномальный объект. Чтобы предотвратить это, нужно попытаться установить контроль над всей нарисцинской матрицей искусственного разума на Сурсамене. Такой шаг могут счесть началом военных действий. А потому мы должны как можно скорее попасть на уровень Хьенг-жара. На Водопаде, надеюсь, мы найдем Орамена и сообщим о грозящей ему опасности, если он еще не знает о ней. А если получится, сообщим по пути. Мы сделаем все возможное, чтобы его спасти, или хотя бы постараемся чуть больше его обезопасить. Потом можно заняться тилом Лоэспом.

— «Заняться?» — переспросил корабль устами Хиппинса.

Анаплиан спокойно посмотрела на аватоида.

— Заняться — то есть задержать. Взять в плен. Захватить или обеспечить его арест, пока законный суд не решит его судьбу.

— Королевского помилования ожидать не стоит, — ледяным тоном проговорил Фербин.

— А корабль тем временем, — продолжила Джан Серий, — попытается проникнуть в замыслы октов. Нужно проверить, действительно ли все эти отсутствующие корабли собрались вокруг Сурсамена. Хотя, конечно, к тому времени мортанвельды и нарисцины окажутся в курсе наших подозрений касательно октских кораблей и, несомненно, начнут формулировать собственные ответы. Остается надеяться, что эти ответы не будут противоречить решениям «Человеческого фактора». А может, и будут, — Анаплиан посмотрела на Фербина с Холсом. — Если окты в самом деле собрали там боевой кулак, не исключено, что нам с Хиппинсом придется оставить вас одних после первого сообщения об этом. Мне очень жаль, брат, но именно так обстоит дело. Будем надеяться, что этого не случится, но если что — мы оснастим вас всем, чем сумеем.

— Чем же? — спросил Фербин, переводя взгляд с Анаплиан на Хиппинса.

— Знанием, — ответила Джан Серий.

— Это лучшее оружие, — сказал корабль.

* * *

Они материализовались в пустом лифте октов. Двери его только что захлопнулись, и захлопнулись неожиданно для полудремлющего мозга диспетчерского пункта, управлявшего движением по башне. Потом мозг проверил и обнаружил, что закрытие двери вовсе не было неожиданным — соответствующие инструкции, как оказалось, поступили некоторое время назад. Значит, все в порядке. Прошло всего несколько мгновений — и никаких воспоминаний или записей о том, что недавнее закрытие дверей было воспринято поначалу как неожиданное, не осталось. Что ж, даже к лучшему.

Лифт был одним из более чем двадцати подобных устройств, прикрепленных к громадной карусели, висевшей прямо над жерлом башни Пандил-фоа, диаметром в тысячу четыреста метров. Карусель предназначалась для подачи нужного лифта — наподобие патрона в громадном револьвере — в одну из вторичных труб, ведущих к основной башне, которая обеспечивала спуск на любой уровень.

Компьютер диспетчерского пункта, исполнивший ряд команд, был полностью (хотя и ошибочно) уверен, что все его действия получили необходимое разрешение, что карусель в девяноста метрах под ним надлежащим образом переместила лифт из внешнего кольца во внутреннее и кабина оказалась над одной из труб. Кабина была опущена, подготовлена, а потом перехвачена двумя гигантскими, замысловатой конструкции шайбами. Жидкости были спущены и откачаны, вращающиеся шлюзы открыты и закрыты, а кабина скрытно спустилась и повисла в вакууме прямо над темной шахтой глубиной в тысячу четыреста километров и практически пустой. Кабина сообщила, что готова к спуску. Машина диспетчерского пункта дала разрешение. Кабина ослабила сцепление со стенками труб и начала падать под воздействием одной лишь гравитации Сурсамена.

Как Анаплиан и предупреждала Фербина с Холсом, эта часть плана исполнилась без сучка без задоринки. Кратер Оэртен на поверхности Сурсамена окружал воронкообразное устье башни Пандил-фоа и был отделен от него только вторичной структурой. Корабль без всякого труда (сперва проверив несколько тысяч раз свои координаты и осуществив тестовое телепортирование нескольких сотен микроскопических пылинок) поместил их прямо в лифт. Вмешаться в работу компьютерных матриц октов (они едва ли заслуживали названия ИР) для Разума «Человеческого фактора» было плевым делом.

* * *

Они избрали скрытный способ подхода и прибыли к Сурсамену получасом ранее, без всякого шума и (насколько им было известно) незаметно для всех. Приближаясь к планете, «Человеческий фактор» несколько дней моделировал и репетировал тактику с использованием уже имевшихся у него детальных знаний о системах октов и нарисцинов. Теперь он был уверен, что сможет опустить пассажиров прямо в лифт, не высаживая на поверхности. Так и произошло.

Джан Серий все это время наскоро обучала Фербина и Холса некоторым оборонительным и наступательным технологиям Культуры — до того уровня, который, по ее мнению, они могли освоить. Считалось, что наиболее изощренные боевые системы Культуры скорее могли убить неумелого пользователя, чем того, против кого они применялись. Но и оборонительные системы, неспособные вас убить (ведь именно это они и должны были предотвращать), могли напугать до полусмерти, поскольку в случае опасности реагировали быстро и с видимой жесткостью.

Двое сарлов быстро привыкли к своим стандартно-черным скафандрам, гладким, оснащенным огромным числом устройств, приборов и подсистем — о некоторых Фербину и Холсу даже знать было не положено. Лицевая часть разделялась на две — верхнюю и нижнюю, которые по умолчанию были прозрачными, что позволяло наблюдать за выражением лица.

— А если начнется зуд? — спросил Холс у Хиппинса. — У меня начался зуд, когда я надел мортанвельдский скафандр для плавания — нам тогда показывали один из их кораблей. И это было просто невыносимо.

Они стояли на палубе ангара. Там было тесно даже по масштабам ангара, но более обширного пространства на корабле не имелось.

— Никакого зуда не будет, — сказал аватоид. — Скафандр при внутреннем контакте гасит подобные ощущения. Вы будете чувствовать прикосновение, температуру и всякое такое, но не до болевого уровня. Скафандр частично демпфирует зуд и частично защищает от повреждений первого уровня.

— Как умно, — проронил Фербин.

— Это очень умные скафандры, — улыбаясь, сказал Хиппинс.

— Я не слишком уверен, что мне нравится быть спеленатым, сударь, — сказал Холс.

Хиппинс пожал плечами.

— В таком скафандре вы становитесь новой, гибридной сущностью. Полный контроль над своим телом утрачивается, точнее сказать, полная незащищенность, но зато возрастают ваша боеспособность и выживаемость.

Анаплиан с задумчивым видом стояла рядом. Фербин и Холс оказались усердными и внимательными учениками. Правда, Фербин постоянно брюзжал, что-то ему мешало, но что именно — ни он, ни его сестра так и не смогли определить. Наконец корабль предложил оснастить его еще одним видом оружия или таким же, как у его слуги, только более мощным. Проблема решилась. Анаплиан попросила Фербина взять одно из двух гиперскоростных кинетических ружей, обнаруженных на оружейном складе корабля, — то, что поменьше. Сама она взяла ружье побольше. После этого никаких трений не возникало.

На Джан Серий качество скафандров произвело сильное впечатление.

— Очень продвинутые, — сказала она, нахмурившись.

Хиппинс засиял.

— Спасибо.

— Мне кажется, — медленно произнесла Анаплиан, сканируя скафандры при помощи своих вновь обретенных способностей, — корабль должен был иметь эти скафандры на борту. А если он сделал их сам из ничего, то должен обладать доступом к самым изощренным и — позволю заметить — строжайше засекреченным технологиям, известным лишь небольшому, особому подразделению Культуры. И вы знаете, что имя ему — «Особые Обстоятельства».

— Неужели? — весело проговорил Хиппинс. — Как интересно.

* * *

Они плавали над полом кабины. Когда та пошла вниз, вода стала уходить в емкости под полом. Прошло несколько минут — и они уже были в сухом, хотя все еще пахнущем сыростью, почти полусферическом пространстве диаметром пятнадцать метров. Фербин и Холс откинули нижние и верхние лицевые части шлемов.

— Ну вот мы и дома, ваше высочество, — радостно сказал Холс. Он оглядел стены лифта. — Хотя пока и не совсем.

Джан Серий и Хиппинс не стали поднимать козырьки. Одеты они были, как и сарлы, в темные обтягивающие скафандры, каждый из которых, как вполне серьезно заявила Джан Серий, был в несколько раз разумнее, чем вся компьютерная матрица октов на Сурсамене. Кроме странных шишечек и выступов, у каждого из скафандров были небольшие обтекаемые грудные и спинные мешки, а на спине скафандров Хиппинса и Джан Серий — вытянутые трубчатые выступы, которые могли превращаться в нечто удлиненное, темное и стреляющее, хотя язык не поворачивался назвать это ружьями. У Фербина и Холса были штуковины размером с полружья (назывались они ЭОКР и стреляли светом) и до смешного маленькие пистолеты. Фербин надеялся получить что-нибудь более впечатляющее, и его утешили довольно крупным гиперскоростным ружьем.

Скафандры к тому же имели встроенные оборонительные и наступательные системы, явно слишком сложные, чтобы вверять управление ими обычным людям. Фербина это несколько обескуражило, но ему сказали, что делается это ради его же блага. Впрочем, и эти слова не показались ему слишком утешительными.

— В том маловероятном случае, если произойдет серьезный огневой контакт и скафандры решат, что вам угрожает опасность, — сказала Джан Серий двум сарлам, — они возьмут управление на себя. Человеческая реакция отстает от действий высокотехнологичных устройств, а потому прицеливаться, стрелять и уклоняться от огня за вас будут скафандры. — Увидев разочарование на их лицах, Анаплиан пожала плечами. — Так и во всех войнах — месяцы ужасной скуки, разбавленные мгновениями сплошного ужаса. Эти мгновения иногда длятся тысячные доли секунды, и схватка заканчивается прежде, чем ты соображаешь, что она началась.

Холс посмотрел на Фербина и вздохнул.

— Добро пожаловать в будущее, ваше высочество.

Близкий знакомый Джан Серий, автономник Турында Ксасс, был телепортирован вместе со всеми, закрепленный на бедре ее скафандра, — еще одна ромбовидная выпуклость. Сразу же после телепортации он отделился от Анаплиан и парил над всеми, а теперь, когда вода сошла, вроде бы обследовал влажные стены лифта. Холс, прищурившись, внимательно наблюдал за маленькой машиной, поворачивая вслед за ней голову.

Автономник опустился перед ним.

— Могу я что-нибудь для вас сделать, господин Холс? — спросил он.

— Я давно хотел спросить, как штуки вроде вас умудряются парить в воздухе.

— Ну, это совсем легко, — сказал автономник, снова взмывая вверх.

Холс пожал плечами и принялся жевать маленький листик крайла — он упросил «Человеческий фактор» изготовить для него это лакомство.

Джан Серий сидела, скрестив ноги и закрыв глаза, посередине кабины. В обтягивающем черном скафандре — открыто было только лицо — она удивительно напоминала ребенка, несмотря на вполне женственные формы, отмеченные даже Фербином.

— Моя сестра спит? — тихо спросил принц у Хиппинса.

Аватоид, чья фигура стала плотно сбитой, мощной, улыбнулся.

— Просто проверяет системы лифта. Я это уже сделал, но лишний раз не повредит.

— Значит, мы успешно продвигаемся к цели? — спросил Фербин.

Он обратил внимание, что аватоид опустил головную часть своего скафандра, которая теперь свисала на спину наподобие воротника. Фербин сделал то же самое.

— Да, пока успешно.

— Вы все еще корабль или функционируете самостоятельно?

— На время спуска вы можете через меня обращаться непосредственно к кораблю, — сказал Хиппинс.

Джан Серий уже открыла глаза и смотрела на аватоида.

— Они здесь, да? — спросила она.

Хиппинс задумчиво кивнул.

— Отсутствующие корабли октов. Да. Три были обнаружены сразу — они выстроились над вершиной ближайшей ко мне открытой башни. Есть сильные подозрения, что остальные тоже здесь или на пути сюда.

— Но мы продолжаем спуск, — нахмурилась Джан Серий.

Хиппинс кивнул.

— Они здесь, и все. Пока больше ничего не изменилось. Я сейчас передаю сигнал. Полагаю, что мортанвельды и нарисцины очень скоро будут в курсе диспозиции октов. — Он оглядел своих спутников. — Мы продолжаем спуск.

* * *

Спуск продолжился до середины первой секции башни в семи тысячах километров от поверхности, когда лифт замедлился и остановился. Скафандры снова плотно прикрывали всех, автономник опять закрепился на бедре Анаплиан. Воздух из кабины лифта выкачали, дверь беззвучно распахнулась, последний клочок атмосферы рассеялся в вакууме, и все последовали за ним по широкому коридору — громадные тени шествовали впереди. Когда двери кабины закрылись, нормальный свет перестал поступать заблокированно, осталось только призрачное свечение, испускаемое холодными стенами и поверхностями вокруг них. С этого момента корабль больше не контролировал Хиппинса, и аватоид был снова властен над собой, как обычный человек. Фербин все ждал, что либо тот споткнется, либо изменится выражение его лица, но не дождался.

Два ряда плотных двойных дверей последовательно открылись. За ними оказался большой полукруглый проем, выходивший на овальный балкон шириной метров в сорок. Вернулся жесткий, холодный свет и выхватил из темноты несколько небольших удлиненных аппаратов, расположенных в люльках на полу платформы.

Ни стен, ни перил. Взгляд не встречал никаких препятствий на семьсот километров вперед — в темное ничто. Вверху висели крохотные немигающие яркие звезды.

Первый уровень представлял собой ясли семяпарусников. Семяпарусники были одним из самых древних биологических видов в галактике. Одни специалисты говорили, что он существует шесть, а другие — десять миллиардов лет. Не существовало единого мнения и в другом вопросе: развились семяпарусники естественным путем или же были созданы более древней цивилизацией. То ли обладающие самосознанием, то ли нет, они принадлежали к числу величайших бродяг цивилизации, что мигрировали по всей линзе на протяжении миллиардов, триллионов лет: лавировали, неслись, мчались на своих парусах от звезды до звезды, движимые одним лишь солнечным светом.

Объявились и хищники, желающие полакомиться семяпарусниками, интеллектуально ничуть не более развитые, чем их жертвы. Но помимо их, семяпарусников эксплуатировали, преследовали и убивали существа куда более разумные. Хотя находились и другие — те, кто им следовал, поклонялся, был им благодарен. Нынешние времена были благоприятны для семяпарусников — они считались частью большой естественной галактоэкологической системы и полезными существами, а потому цивилизационное сообщество питало признательность к тем, кто им симпатизировал. В данном случае они находились под покровительством нарисцинов, и первый, или водный, уровень пустотелов выделялся под ясли, в которых эти существа могли расти и процветать на стадии вакуумного развития под относительно мягким светом гелиостатиков и гелиодинамиков, прежде чем магнитные корнекатушки зашвыривали их наверх.

Но и после этого семяпарусники нуждались в помощи. Чтобы не дать им удариться о потолок, их собирали в специальные уловители и переносили к одной из немногих открытых башен, откуда вбрасывали в их суровую родную среду — открытый космос.

Фербин и Холс стояли в нескольких метрах от резко обрывающегося края и смотрели вдаль, а Джан Серий и Хиппинс занялись двумя маленькими аппаратами, стоявшими в люльках на широком балконе. Холс протянул руку Фербину, и принц ухватился за нее. Они соблюдали эфирное молчание, но, когда скафандры соприкасались, можно было говорить без риска обнаружения.

— Ничего особенного, правда, ваше высочество?

— Одни звезды, — согласился Фербин.

Они стояли, уставясь в пустоту.

Джан Серий и Хиппинс помахали им, закончив возиться с аппаратами. Над устройствами возвышались темные фонари — изогнутые, словно вырезанные из морских раковин. Фербину и Холсу жестами показали, что нужно садиться. Аппараты были рассчитаны на шестерых нарисцинов, а не двух людей, но скафандры обеспечили максимум комфорта, приняв форму сиденья. За пультом одного из устройств была Джан Серий, другого — Хиппинс. Аппараты бесшумно поднялись над балконом и ринулись прямо в темноту, ускоряясь поначалу с такой скоростью, что у Фербина перехватило дыхание.

Джан Серий прикоснулась пальцем к его колену.

— Ты в порядке, Фербин? — спросила она.

— В полном, спасибо.

— Пока что все идет неплохо, брат. Мы действуем согласно плану.

— Рад это слышать.

Два маленьких аппарата мчались над темной местностью далеко внизу, закладывая плавные виражи вокруг башен. Через полчаса, оставив позади двенадцатую часть уровня, они сбросили скорость и высоту, приближаясь к основанию одной из башен. Фербин был готов выбраться наружу, но аппараты зависли в метре над голой поверхностью перед большим темным эллипсом, начерченным на рифленом основании башни. Некоторое время они сидели молча, потом Фербин прикоснулся к плечу Джан Серий и спросил, чего они ждут. Та, не поворачиваясь, подняла руку ладонью к нему, и в этот момент темный эллипс отошел в сторону, открыв вход в еще более темный туннель. Два аппарата осторожно вплыли внутрь.

* * *

— Этот участок местами опасен, — сказала Джан Серий брату, снова коснувшись его скафандра, когда аппараты устремились вниз по одной из малых труб внутри башни. — Корабль будет глушить все системы на поверхности, чтобы нас не засекли, но с него нельзя отрегулировать все. Те матрицы, что расположены дальше внизу, и даже матрицы отдельных лифтов, возможно, своими крохотными мозгами примут решение послать что-нибудь вверх или сюда, вниз. — Она помолчала. — Но пока все в порядке.

На двух следующих уровнях они без проблем перелетели от одной башни к другой. Первый из этих уровней был территорией вакуумных баскеров, местом обитания нескольких различных типовидов, которые, как и семяпарусники, напрямую поглощали солнечную энергию. В отличие от семяпарусников, они были вполне довольны местом своего обитания и всю жизнь проводили там, а не шлялись по галактике. Смотреть и тут было особенно не на что — разве что на сверкание редких звезд. Еще один перелет в темноте, еще одна башня — и они оказались на абсолютно черном и совершенно пустом вакуумном уровне под баскерами.

— Как ты, брат, по-прежнему в порядке? — спросила Джан Серий.

Ее прикосновение странным образом успокаивало его в непроницаемой темноте и почти полной тишине.

— Скучновато, а так ничего.

— Пообщайся со скафандром. Пусть поиграет тебе музыку или покажет что-нибудь.

Фербин прошептал несколько слов, обращаясь к скафандру, и тут же в его ушах зазвучала успокаивающая музыка.

Наконец они оказались на балконе башни еще одного промежуточного уровня, очень похожего на самый первый, и оставили свои аппараты рядом с люльками, в которых уже стояли несколько машин. Пройдя один коридор, миновав несколько дверей и множество каких-то нечетких очертаний, они оказались у изогнутой стены лифта. Джан Серий и Хиппинс принялись осторожно прикладывать ладони к широкой стене в разных местах, словно искали что-то. Потом Джан Серий подняла руку. Хиппинс отошел от стены. Через мгновение то же сделала Анаплиан, а еще немного спустя в стене появилась дверь, которая поехала вверх. Из проема хлынул мягкий сиреневатый свет, затопивший их сначала по щиколотки, потом по икры, по пояс, по грудь и наконец добравшийся до лиц под шлемами. Тогда они увидели, что перед ними кабина лифта, наполненная чем-то вроде чуть сгущенного сверкающего облака лилового цвета. Они вошли внутрь.

Это было все равно что пройти в комнату, наполненную спертым воздухом, через завесу из патоки. Шлем скафандра обеспечивал видимость: слегка сгущенное облако и вездесущий сиреневатый свет не позволяли видеть невооруженным взглядом дальше своего носа. Джан Серий жестами велела всем встать рядом и положить руки друг другу на плечи.

— Радуйтесь, что вы не чувствуете запаха, — сказала она двум сарлам. — Это лифт аултридиев.

Холс остолбенел.

Фербин чуть не упал в обморок.

* * *

Спуск был протяженным, хотя и относительно быстрым. Лифт спустился по башне мимо уровня кумулоформ, где несколько месяцев назад Фербина и Холса везла по бесконечному океану Удлиненная версия 5 — Зурд; мимо следующего уровня, где пелагические дельтоиды и авианы парили в воздухе над мелким океаном, усеянным солнечными островками; мимо следующего, где кучковались наядные щупальца, прижатые к потолку газом, таким же, как в верхних слоях атмосферы газового гиганта; мимо следующего, где везикуляры — монтианские мегакиты — плавали в богатом минералами метановом океане, немного не доходившем до свода.

Они пролетели и через Восьмой.

Джан Серий показала, что нужно сесть на пол, хотя сама осталась стоять. Ногами или руками, но скафандры по-прежнему соприкасались.

— А вот теперь мы и в самом деле пролетаем мимо дома, ваше высочество, — сказал Холс Фербину, когда Джан Серий сообщила об этом.

Фербин услышал его голос сквозь очень громкую, однако успокаивающую музыку, которую все наигрывал скафандр. Он еще раньше закрыл глаза, но по-прежнему видел невыразимое сиреневатое сияние и тогда попросил скафандр заблокировать этот свет. Фербина передергивало от отвращения при одной мысли о мерзком сиреневатом веществе аултридиев, которое настырно налипало на них, пропитывая омерзительным запахом. Холсу он ничего не ответил.

Они продолжали спуск — Восьмой, мелькнув, остался позади. Аултридианский аппарат даже не стал замедляться, пока не достиг верхнего уровня атмосферы, окутывающей бывшие земли делдейнов.

Продолжая тормозить, кабина пролетела мимо свода Девятого и остановилась лишь под вязью. Затем она наклонилась и задрожала. Джан Серий, касаясь одной рукой пятна на стене лифта около дверей, управляла действиями аппарата. Ноги ее были чуть согнуты в коленях, а тело с легкостью, выдававшей многолетнюю напряженную тренировку, принимало нужную позу в зависимости от движений кабины. Наконец та, перестав трястись, поехала в сторону и вверх, постепенно выравниваясь.

— Мы теперь перемещаемся по вязи, — объяснил Хиппинс Фербину и Холсу.

— Один из аултридианских лифтов засек нарушения, — безмятежно сообщила Джан Серий.

— Вы имеете в виду наше появление, мадам? — спросил Холс.

— Ммм-гм.

— Они преследуют нас, — подтвердил Хиппинс.

— Что? — взвизгнул Фербин, представив, как аултридии захватывают его в плен и вытаскивают из скафандра.

— Это мера предосторожности, — спокойным голосом сказал Хиппинс. — Они попытаются преградить нам путь где-нибудь впереди, когда у нас будет не столь широкий выбор. Но мы к тому времени окажемся вне их досягаемости. Так что не волнуйтесь.

— Как скажете, сударь, — проговорил Холс с долей беспокойства.

— Такое все время случается, — заверил их Хиппинс. — У лифтов достаточно умные мозги — их не так-то просто провести. Иногда они принимают самостоятельные решения. А порой в них заходят люди и отправляются в неразрешенные путешествия. Существуют особые системы безопасности, которые предотвращают столкновения, а потому, если лифт двигается без разрешения, это еще не катастрофа. Скорее досадная неприятность.

— Вот как? — язвительно сказал Фербин. — Вы уже стали специалистом по нашим домашним делам, да?

— Конечно, — весело ответил Хиппинс. — У нас с кораблем есть лучшие оригинальные спецификации, планы вторичных структур, аккумулированные морфологические карты, полные модели гео-, гидро-, аэро-, биосистем, с самыми полными и актуальными обновлениями. Сейчас я знаю о Сурсамене больше нарисцинов, а они знают почти все.

— И что же это такое, неведомое им? — полюбопытствовал Холс.

— Некоторые подробности, которые не сообщили окты и аултридии, — Хиппинс рассмеялся. — Когда-нибудь они тоже дознаются, но потом. А я уже знаю.

— Например? — спросил Фербин.

— Возьмем то место, куда мы направляемся, — сказал Хиппинс. — Окты проявляют непомерный интерес к Водопаду. Аултридиям он тоже интересен. Высокая степень совпадения. Интригующе. — Голос аватоида звучал недоуменно и восхищенно. — Разве не занятно, как вы думаете? Октские корабли собираются вокруг Сурсамена, а внутри Сурсамена внимание октов сосредотачивается на Хьенг-жаре. Гм. Очень интересно.

У Фербина создалось впечатление, что это существо (то ли бесчувственная аватара богоподобного суперзвездолета одной из Оптим, то ли что-то другое) говорит с самим собой.

— Вот что, господин Хиппинс, — подал голос Холс, — а помочиться в эту штуку можно?

— Да за милую душу! — воскликнул Хиппинс, словно отвечая на тост. — Все используется — ничто не пропадает. Бога ради.

Фербин закатил глаза, хотя и был рад, что Холс этого, вероятно, не видит.

— Это очень кстати...

* * *

— Мы прибыли, — сказала Джан Серий.

Фербин уже успел заснуть. Скафандр, казалось, уменьшил громкость музыки, но, когда Фербин проснулся, снова увеличил ее. Фербин попросил скафандр убрать музыку. Они все еще были окружены жутким лиловым сиянием.

— Хорошая штурманская работа, — сказал Хиппинс.

— Спасибо, — поблагодарила Джан Серий.

— Так что — прыжок?

— Похоже, что так, — согласилась Анаплиан. — Брат, господин Холс, мы не смогли приземлиться там, где хотели. Слишком большое число аултридианских лифтов пытаются блокировать нас, и слишком много дверей закрыто. — Она бросила взгляд на Хиппинса, стоявшего с непроницаемым лицом; аватоид, казалось, утратил доброе расположение духа. — И есть тревожное обстоятельство: в этой части мира действует нечто, способное нарушать протоколы и манипулировать инструкциями в системе данных. — Джан Серий ухмыльнулась, вероятно, пытаясь всех приободрить. — Поэтому мы переместились в другую башню, поднялись по ней, а потом спустились в вязь и оказались в тупике. Мы находимся на уровне надпалубки, и выходов тут нет.

— В тупике? — переспросил Фербин. Неужели они никогда не освободятся от мерзкой лиловатой грязи?

— Да. А потому придется прыгать.

— Прыгать?

— Нам сюда, — сказала, поворачиваясь, Джан Серий.

Дверь кабины поднялась, за ней оказалась темнота. Все встали на ноги, протолкнулись через густоватый занавес к выходу — и внезапно освободились от вязкого лилового вещества. Фербин посмотрел на свои руки, грудь и ноги, предполагая, что эта дрянь налипла на скафандр, но, к счастью, от нее не осталось следа. Он сомневался, что удастся так же легко отделаться от пресловутого запаха.

Они стояли на узкой платформе, освещенной только лиловым сиянием за их спинами; стена наверху изгибалась, повторяя форму лифтовой шахты. Джан Серий посмотрела на свое бедро. Автономник отсоединился и воспарил туда, где дверь уходила в корпус кабины.

Турында Ксасс медленно ввинчивался в корпус, словно то было не твердое тело, а лиловая масса, оставляя за собой длинные висячие ленты, которые закручивались и падали вниз. Автономник (вокруг него пульсировали розовые складки света) закончил работу, остановился посередине между корпусом кабины и стеной камеры и замер в воздухе. Раздался пугающий треск, и часть корпуса вокруг отверстия ввалилась внутрь на длину ладони, словно в него вдавилась метровая невидимая сфера. Противоположная стена тоже издала треск, за которым последовал хлопок.

— Пусть попытаются закрыть это, — изрек Турында Ксасс не без удовольствия.

Джан Серий кивнула.

— Сюда.

Они прошли через дверку в заблокированный конец канала, по которому двигалась кабина, — двадцатиметровую полость. В центре ее располагалась еще одна круглая дверка, к которой вели необычные ступени, больше похожие на перила. Поднявшись туда, они оказались внутри сферы диаметром около трех метров. Стоять в углублении всем четверым было не так-то просто. Джан Серий закрыла дверь, через которую они вошли, и указала на такую же прямо напротив.

— Эта дверь ведет наружу. Прыгаем через нее. По очереди. Я первая, Хиппинс — последний.

— Этот прыжок, мадам... — начал было Холс.

— Мы находимся в тысяче четырехстах километрах над делдейнской провинцией Сулл, — сообщила Анаплиан. — Мы будем свободно падать почти в чистом вакууме, без антигравитации. Пролетев примерно тысячу километров, мы войдем в атмосферу. После чего — управляемое планирование к Хьенг-жару, опять же без антигравитации, чтобы нас не засекли. — Она посмотрела на Фербина с Холсом. — Делать вам ничего не нужно — обо всем позаботится скафандр. А вы просто наслаждайтесь видом. Связь по-прежнему запрещена, но всегда можно поговорить со скафандром, если захочется узнать, что происходит прямо сейчас. Все ясно? Вперед.

Когда сестра распахнула круглую дверь, Фербин подумал, что «Все ясно?» и «Вперед» вообще-то не разделялись ни малейшей паузой, и никто не мог вставить даже полслова.

Снаружи было темно, но, если взглянуть вниз, просматривались громадные полосы, разделенные в центре темно-серой, почти черной лентой. Звезд, скрытых лопастями и структурами свода, видно не было. Джан Серий присела на пороге, держась одной рукой за верхнюю кромку открывающейся внутрь двери. Повернувшись к Фербину, она дотронулась до него другой рукой.

— Ты идешь сразу же за мной. Понял, брат? Без задержек.

— Да, конечно, — Фербин чувствовал, как колотится его сердце.

Джан Серий на миг задержала на нем взгляд.

— Или можешь расслабиться, и скафандр все сделает за тебя. Я имею в виду, заберется сюда и спрыгнет. А ты закроешь глаза...

— Я все сделаю сам, будь спокойна, — Фербин старался говорить смелее и увереннее, чем чувствовал себя на самом деле.

Анаплиан сжала его плечо.

— Тогда встретимся внизу.

Она прыгнула.

Фербин вскарабкался туда, где только что сидела сестра, чувствуя, как Холс подталкивает его снизу, потом проглотил слюну при виде невообразимой бездны. Наконец он закрыл глаза, оттолкнулся ногами и руками и, сложившись, полетел вниз.

Когда он поднял веки, все крутилось перед ним: свет-тьма, свет-тьма, свет... потом медленнее, еще медленнее... Скафандр тихонько застрекотал, разгибая его конечности. Стук сердца отдавался в голове колокольным звоном. Еще через несколько мгновений он падал спиной вниз, раскинув руки и ноги, чуть ли не с облегчением. Взгляду открывались плохо различимая вязь и лопасти, свисавшие со свода. Фербин попытался разглядеть, откуда он спрыгнул, но ничего не увидел. Далеко вверху, кажется, мелькнула еще одна падающая точка, но наверняка сказать было нельзя.

— Могу я повернуться и посмотреть вниз? — спросил он у скафандра.

— Да. Рекомендуется принять такое положение при входе в атмосферу, — отозвался скафандр своим чуть хрипловатым бесполым голосом. — Можно также транслировать вид внизу прямо вам в глаза, тогда положение тела менять не нужно.

— А это лучше?

— Да.

— Давайте так.

Вид резко сменился: Фербин теперь падал на далекую землю, а не удалялся от свода. На мгновение он потерял ориентацию в пространстве — голова закружилась, — но вскоре приспособился. Он поискал глазами Джан Серий, падающую где-то под ним, но безуспешно.

— А вы видите мою сестру? — спросил он.

— Она, вероятно, находится в этом объеме, — сказал скафандр, начертив красный кружок в поле зрения Фербина. — Камуфляж, — добавил он.

— И сколько мы уже пролетели?

— Шесть километров.

— Всего? И сколько на это ушло времени?

— Пятьдесят секунд. За следующие пятьдесят секунд мы спустимся еще на двадцать километров. Пока что мы ускоряемся. И это продолжится до входа в атмосферу.

— А когда вход?

— Минут через десять.

Фербин погрузился в молчание, созерцая перевернутый вид. Он попытался найти бездну Хьенг-жара, потом — реку Сульпитин и, наконец, попробовал сообразить, где тут Верхнее и Нижнее Сульпитинские моря. «Неужели замерзли?» — подумал он. Говорили, что так и будет, но поверить было трудно.

Постепенно вырисовывались новые подробности. Что это там — одно из морей? Слишком уж маленькое. А это — другое? Слишком маленькое, слишком близко к первому. Мрак внизу заполнял все большую и большую часть поля зрения, а яркие, залитые светом поля по краям уходили за его пределы.

Убедившись, что под ним действительно два моря, Фербин начал осознавать, как высоко они находились в момент прыжка, какими ничтожными кажутся два огромных моря и могучая река с такой немыслимой высоты и насколько велик мир, в котором он прожил всю свою жизнь.

Земля надвигалась на него. Как же они остановятся?

Скафандр начал расти, все его части, кроме той, через которую смотрел Фербин, стали покрываться пузырями. Пузыри разрастались, некоторые делились и раздувались в свою очередь. Получалось ажурное плетение, нечто вроде почти прозрачных крылышек насекомого или хрупкого остова древесного листика — кружева из сокопроводящих жилок.

Вход в верхний слой атмосферы дал о себе знать понемногу нараставшим ощущением веса, который стал давить на спину. У Фербина закружилась голова; казалось (он видел землю, хотя опускался спиной к ней), будто скорость падения увеличивается. Через скафандр донесся слабый, точно шепоток, звук, он становился все громче, пока не перешел в рев.

Фербин ждал, что сейчас появится красное, желтое и белое мерцание, которое, как он слышал, сопутствовало прохождению через атмосферу, но ничего такого не увидел. Пузыри втянулись обратно в ткань костюма; теперь из предплечий, боков и бедер скафандра начали расти серповидные крылья и тонкие кили. Поза Фербина изменялась помимо его воли — руки оказались выставлены вперед, словно он собирался нырнуть в реку. Ноги были вытянуты и, казалось, чем-то соединялись между собой.

Земля стала гораздо ближе — Фербин различал тоненькие нити рек и другие намеки на элементы пейзажа среди черных и бледно-серых сумерек. Но поверхность не мчалась ему навстречу, а скользила под ним. Тяжесть больше не давила на спину. Фербин слышал шелест воздуха вокруг себя.

Он летел.

* * *

Анаплиан замедлила скорость полета, поравнялась с Хиппинсом, прикоснулась к нему и сказала:

— Вы разобрались, что вмешивается в работу местной системы данных?

Хиппинс отслеживал нарушения в комплексе данных этого уровня и анализировал информацию, собранную ими ранее в аултридианском лифте.

— Не совсем, — признался аватоид. Голос его звучал смущенно и вместе с тем озабоченно. — Источник помех почти неуловим и ни на что не похож. Это нечто совершенно необычное. Фактически непознаваемое — пока что. Мне нужен весь Разум корабля, чтобы разобраться в этой белиберде.

Анаплиан помолчала.

— Что за херня тут творится? — тихо спросила она.

У Хиппинса и на это не нашлось ответа. Анаплиан отпустила его и полетела вперед.

* * *

Фербин и скафандр резко нырнули вниз и теперь летели на такой высоте, что видны были отдельные валуны, кусты и низенькие ветвистые деревья — у всех имелись узкие дельтовидные отростки такого же бледно-серого цвета, словно странные тени. Видны были и бледные впадины оврагов и расселин, словно заполненные мягким светящимся туманом.

— Это снег? — спросил Фербин.

— Да, — ответил скафандр.

Что-то легонько сжало его щиколотку.

— Ты в порядке, Фербин? — раздался голос Джан Серий.

— Да. — Он начал поворачиваться, чтобы посмотреть на нее, но голос сестры остановил его.

— Незачем, брат. Все равно ты меня не увидишь.

— Ах вот как. Значит, ты позади меня?

— Сейчас — да. Последние две минуты я летела перед тобой. Мы летим ромбом, ты в правом углу. Турында Ксасс опережает нас где-то на километр.

— Вот как.

— Слушай меня, брат. В трубе, незадолго перед прыжком, мы приняли повторяющиеся сигналы новостной службы октов — речь шла о Водопаде и Орамене. Говорилось, что он жив и здоров, но девять дней назад на его жизнь покушались. Взрыв на раскопках и/или попытка заколоть его ножом. Возможно, это уже не первое покушение. Орамен осознает грозящую опасность и, вероятно, обвинил во всем окружение тила Лоэспа, если не его самого.

— Но он в порядке?

— Немного пострадал, но в порядке: Тил Лоэсп, в свою очередь, обвиняет Орамена в нетерпении, в попытках отобрать власть у законно назначенного регента до своего совершеннолетия. Он возвращается из путешествия по уровню и отдал приказ верным ему силам собраться недалеко от Водопада, вверх по течению. И Орамен, и тил Лоэсп связывались с главнокомандующим Уэрребером, но тот пока не принял ничью сторону. Сейчас Уэрребер на Восьмом, даже по воздуху путь займет не меньше десяти дней. Его наземные силы задержатся еще на несколько недель.

Фербин почувствовал холодок внутри.

— Значит, мы не опоздали, — сказал он, стараясь, чтобы в его голосе звучала надежда.

— Не знаю. Это еще не все. Сообщается, что проявил признаки жизни какой-то артефакт, отрытый в Безымянном Городе. И все внимание обращено к нему. Но это случилось пять дней назад. Затем — никаких известий. Новостная служба работает, но сигналов с Водопада или из Колонии — вообще из этой области — нет. Информационные сети там заблокированы и пребывают в состоянии хаоса. Это странно и тревожно. Кроме того, мы принимаем необычные, аномальные сигналы из самого Безымянного Города.

— Это плохо?

Джан Серий помедлила с ответом. Уже только это вызвало у Фербина беспокойство.

— Не исключено. — Она сменила тему. — Мы приземлимся в предместье, вниз по течению от города, минут через двадцать. Если до этого времени понадобится что-то мне сообщить, скажи скафандру. Хорошо?

— Хорошо.

— Не волнуйся. Скоро увидимся.

Джан Серий хлопнула его по щиколотке. Фербин предположил, что сестра возвращается на передний край ромба, но не видел, чтобы она опередила его.

Не теряя скорости, все четверо взмыли над небольшим холмом, и Фербин понял, что они не просто планируют, а двигаются под воздействием некоей силы. Он велел скафандр дать вид сзади и увидел себя так, будто на затылке имелись глаза. Между его раздвинутыми ногами была мембрана, а над щиколотками торчали короткие, но довольно толстые цилиндры. Дальше изображение смазывалось.

Фербин снова стал смотреть вперед. Они летели над чем-то вроде дороги, над старыми железнодорожными путями и пересохшим каналом.Потом земля вдруг отступила, и он увидел плоский, обледеневший пейзаж в двух сотнях метрах под собой — укутанная мраком бесплодная земля, изрезанная широкими, замерзшими водотоками, тонкими извилистыми каналами, удлиненными насыпями и холмами из песка и снега. В этой узкой заснеженной и обледеневшей долине там и сям возвышались бесформенные осколки, обломки — всевозможный строительный мусор и зубчатые руины то ли рухнувших зданий, то ли затонувших кораблей. Все это наперекосяк торчало из неровной, замерзшей земли, поломанное и заброшенное.

Они устремились к центру этого нового для них, безжалостного края, сжатого с обеих сторон отвесными и далекими утесами. Обломков внизу становилось все больше и больше — схваченных льдом, стиснутых замерзшими наносами песка и ила, укрытых снегом. Добравшись до Безымянного Города, путешественники увидели, что с утесов слева от них в небо устремляется множество тонких дымков. К утесам прилепились кружева лестниц и открытых решеток лифтовых шахт, видные при небольшом увеличении. Полная неподвижность — только дымки лениво ползли к тихим, безветренным небесам.

Перед ними возник город; до его высоких шпилей и башен оставалось еще несколько километров. Они пролетели окраины, беспорядочно застроенные низкими домишками, и начали сбрасывать скорость. Скафандр освобождал Фербина из своих тесных объятий, отпуская его руки и ноги.

Еще несколько мгновений, и Фербин почувствовал, что переворачивается, скорость еще упала, он еще немного опустился, ноги подогнулись так, чтобы можно было ходить. Они направлялись к небольшому открытому пространству. Фербин понял, что низенькие здания на самом деле гораздо выше, поскольку нижние этажи погребены под илом и льдом.

В воздухе нарисовались силуэты его сестры, Холса и Хиппинса — неясные, неотчетливые формы метрах в десяти друг от друга. Они приземлились на небольшой обледеневшей площадке, и наконец — пусть это случилось в незнакомом месте, на чужом уровне, где почти не светило солнце, пусть подошвы надежно отделяли его от всего, что внизу, — ноги Фербина снова коснулись родной земли.

26. САРКОФАГ

Объект, который называли теперь Саркофагом, находился почти в центральной точке Безымянного Города. Он располагался глубоко под площадью, внутри здания, мощного, высокого и впечатляющего, как едва ли не все в этом древнем, долгое время погребенном под землей городе. К сердцу города теперь шла новая железнодорожная ветка; инженеры воспользовались морозом и проложили путь там, где не могли проложить прежде, — над замерзшими пространствами реки, которая в мгновение ока снесла бы любые мостки или опоры, если бы здесь по-прежнему несся поток, перебросила бы их через песчаные и глинистые отмели, которые двигались, исчезали и появлялись в другом месте за одну смену, когда на порогах ревела вода.

От конечной станции с ее столпотворением — освещенного угольными лампами подземного зала с пассажирооборотом, которому позавидовал бы вокзал крупного города, — хорошо утоптанная дорожка вела мимо свистящих, ревущих, урчащих машин, штабелей труб, катушек с проводами. Здесь, по проезду двадцатиметровой ширины, толпой брели и вьючные животные, и боевые, используемые в качестве тягловой силы, ехали паровые и масляные тягачи, узкоколейные вагоны. Но прежде всего тут шли бесконечные бригады, группы, смены, отряды, команды, наряды рабочих, поденщиков, инженеров, охранников, специалистов и профессионалов в самых разных областях.

Подойдя к громадному круглому перекрестку на возвышении, к которому сходились десятки старых пандусов и дорожек Безымянного Города, битком забитая магистраль расходилась в разные стороны. Конвейерные ремни, узкоколейки и воздушные линии убегали вдаль вместе с дорогами; все они были освещены слабыми масляными лампами, шипящими газовыми фонарями и мигающими электрическими. Самый занятой проезд, вдоль которого тянулись кабели, ленты конвейеров и линии фуникулеров — крутые рельсовые пути с неровными ступеньками посредине, — вел через водоем по помосту из толстых досок к большому зданию-луковице, вместилищу Саркофага.

Через длинный парадный вход гигантских размеров, шириной метров в сто и высотой в сорок, по бокам которого парили десятки изваяний пустотелов в разрезе, и еще более высокий портал в виде огромной пасти двигался поток людей, машин, животных и материалов.

Когда Орамен и остальные, кто был в большом шатре, спустились в центр города и раскопок, поток уже замедлился и превратился в ручеек. Главные усилия сейчас были сосредоточены на раскопках десяти артефактов поменьше, сходных с тем, на который приходил посмотреть Орамен в день покушения. У главного черного куба тоже кипела работа — недавно отрытая вокруг него камера частично обрушилась.

Центральная камера, где находился Саркофаг, напоминала ту, что уже видел Орамен, — только была гораздо больше. В результате раскопок внутри здания образовалась огромная полость — оттуда вывезли грязь, ил, песок и всевозможные обломки, накопившиеся за бессчетные столетия. И выяснилось, что тут всегда располагалась центральная арена, около сотни метров в поперечнике, а вовсе не импровизированная пустота, отвоеванная, вырванная у малых помещений и пространств.

В центре арены, освещенный угольными лампами и облепленный лесами — а потому исполосованный решеткой теней, — виднелся сам Саркофаг, светло-серый куб со стороной в двадцать метров и слегка закругленными углами и кромками. Двадцать дней, пока велись раскопки, вокруг артефакта царил управляемый хаос — потоки машин и людей, движение, регулируемое криками, стук, искры, рев животных, выбросы и взрывы пара и выхлопных дымов. Но теперь, когда Орамен наконец созерцал Саркофаг, в камере царили тишина и спокойствие. Атмосфера среди собравшихся была почтительной, хотя — если только Орамен не воображал это — слегка напряженной.

— Отсюда он не кажется слишком живым, — сказал Орамен.

Он стоял с Поатасом и охраной у главного входа в центральную камеру — в широком проеме, десятью метрами выше дна ямы. В центре ее на округлом пятиметровом постаменте покоился Саркофаг.

— А вы подойдите поближе, — посоветовал Поатас.

Орамен улыбнулся ему.

— Именно это мы и собираемся сделать, господин Поатас.

Они направились к Саркофагу. Орамену он показался во многом менее внушительным, чем тот, первый куб, черный как смоль. Камера была гораздо больше, и обстановка казалась менее гнетущей (отчасти, конечно, из-за отсутствия суеты), а сам предмет, будучи намного больше, представлялся не таким серьезным — просто потому, что был спокойно-серым, а не беспросветно-черным, как тот, пугавший и притягивавший Орамена. Так или иначе, артефакт был крупным и казался еще более впечатляющим оттого, что Орамен видел его снизу, а не сверху.

Орамен не знал, в какой мере испытывает последствия недавних травм. Он мог бы провести еще один день в кровати, что и советовали врачи, но опасался потерять доверие людей, особенно бывших солдат Колонии. Он должен был встать и показаться им, а кроме того, когда пришло известие о подаваемых Саркофагом признаках жизни, принцу не оставалось иного выбора, как сопровождать Поатаса с помощниками в главное место раскопок. Орамен тяжело дышал, синяки его ныли, сердце побаливало, а в ушах все звенело. Иногда ему, точно старику, приходилось напрягаться, чтобы расслышать собеседника, но он изо всех сил старался выглядеть здоровым, приветливым и беззаботным.

Когда Орамен приблизился к Саркофагу, ему показалось, что тот излучает ауру абсолютной непроницаемости — устоявшейся, флегматичной, почти сокрушительной сдержанности и бесстрастности, что он подлинно пребывает вне времени, словно был свидетелем недоступных человеческому разуму веков и эпох, но одновременно принадлежит скорее будущему, чем прошлому.

Орамен заверил свою наскоро набранную стражу — грозных вояк озабоченного вида, не отходивших от принца, — что с ним ничего не случится на лесах, что там, наверху, одного-двух охранников вполне хватит. Дубриль, седоволосый, мрачный одноглазый ветеран многих кампаний Хауска, похоже, выдвинутый солдатами в предводители, сказал, что будет сопровождать Орамена и возьмет с собой еще двоих.

— Зачем? — спросил Поатас, пока охранники договаривались между собой. — Здесь вам ничто не грозит.

— Точно так же я думал три дня назад, Поатас, — улыбаясь, сказал Орамен. — Я тогда собирался осмотреть другой объект. — Он медленно стер улыбку с лица и понизил голос: — И постарайтесь запомнить, Поатас, что обращаться ко мне следует «ваше высочество», как в присутствии других, так и наедине. — Улыбка вернулась к нему. — Есть порядок, и его надо соблюдать.

Вид у Поатаса вдруг стал такой, словно он обнаружил у себя в брюках замерзшие фекалии. Археолог подтянулся, кивнул и испустил какой-то приглушенный звук. Трость заходила в его руке, словно он оперся на нее сильнее обычного.

— Да, ваше высочество. Конечно.

Когда охранники договорились, Орамен показал на громадный серый куб.

— Ну что, начнем?

Они поднялись по лесам. В центре одной из сторон куба работало около десятка людей в аккуратной белой форме, скрытых для наружного наблюдателя за серой материей, обтягивавшей леса. Здесь стояло множество разнообразных, хрупких, таинственных машин и инструментов, настолько сложных, что их не могли создать сарлы или делдейны. Устройства соединялись между собой разноцветными проводами и шлангами — даже они выглядели необыкновенными, нездешними.

— Откуда это здесь? — спросил Орамен, показывая на необычное оборудование.

— От октов, — радостно ответил Поатас. — Ваше высочество, — добавил он, и лицо его свела чуть заметная судорога. Он зашел между Ораменом и остальными. Дубриль встал за спину Орамену — видимо, чтобы удержать его в том маловероятном случае, если Поатас надумает столкнуть принца-регента с мостков. Ученый нахмурился, но продолжил; голос его упал чуть не до шепота.

— Окты снова проявили интерес к нашим работам и, узнав о находке столь высокотехнологичных объектов, пожелали оказать нам помощь. Ваше высочество.

Орамен нахмурился.

— Можно предположить, что они получили одобрение от своих нарисцинских менторов.

— Предполагать можно что угодно, ваше высочество, — тихо ответил Поатас. — Окты, насколько мне известно от торгующих с ними коммерсантов, готовы оказать еще большую помощь, если мы позволим. Ваше высочество.

— А сейчас они помогают? — спросил Орамен.

— Делдейны, когда руководили раскопками, от такой помощи отказывались. Как и на Восьмом, права октов здесь ограничены теми, кто заправляет на уровне, а делдейны по наущению монахов из миссии отвергали все предложения, ссылаясь на национальную гордость и свое сверхбуквальное прочтение Устава обитания, посредством которого некоторые, видимо, желают ограничить себя и свой народ в естественном стремлении к прогрессу, как техническому, так и нравственному, в правах, которыми, несомненно, владеют все...

— Хватит, Поатас, хватит, — негромко сказал Орамен, легонько похлопав Поатаса по плечу.

Сутулый седой человек, чьи голос и внешний вид на протяжении единственного, произнесенного на одном дыхании и незавершенного предложения достигли крайней, маниакальной лихорадочности, замолчал, обиженно и ошеломленно глядя на принца.

— Итак, Поатас, — Орамен возвысил голос, чтобы слышали все, — покажите, что же привело наше собраньице к такому неожиданному завершению.

— Конечно, ваше высочество, — прошептал археолог и заковылял по мосткам, громко стуча по доскам тростью. Он подошел к группе специалистов и заговорил с ними.

— Ваше высочество, если позволите, — обратился к Орамену один из одетых в белую форму людей — среднего возраста, бледный, нервного вида; в нем чувствовалось внутреннее возбуждение, избыток энергии.

Он показал, куда должен встать Орамен — перед квадратом на Саркофаге, который казался чуточку светлее остальной поверхности.

— Ваше высочество, позвольте представить вам старшего специалиста Лератия.

Еще один человек поклонился Орамену — более корпулентный, но тоже бледный. Одеяние на нем выглядело лучше и было скроено свободнее, чем у его коллег.

— Для меня это большая честь, ваше высочество, — сказал Лератий. — Однако должен вас предупредить, что эффект... в некотором роде чтение мыслей, а потом видения всякого... — Он улыбнулся. — Впрочем, вы должны почувствовать это сами. Я не могу вам сказать, что в точности произойдет, — все испытавшие это сообщают разное... хотя есть кое-что неизменное. С моей стороны было бы неверно предварять ваши ощущения. Если вы запомните и потом изъявите готовность поделиться ими с нашим регистратором, я буду вам крайне благодарен. Пожалуйста, подойдите сюда — фокус, похоже, располагается приблизительно в этом месте.

Орамен сделал шаг в квадрат, нарисованный на досках. Один из специалистов подошел к нему с чем-то вроде плоской шкатулочки, но Лератий властным взмахом руки приказал ему остановиться.

— Роста у принца-регента достаточно, — пробормотал он и, убедившись, что ноги Орамена находятся в квадрате, сказал: — Прошу вас, ваше высочество, просто постойте здесь некоторое время, если не возражаете. — Старший специалист вытащил большие карманные часы и посмотрел на циферблат. — Процесс обычно начинается примерно через полминуты. Если позволите, ваше высочество, я засеку время.

Орамен кивнул, недоуменно глядя на светло-серый квадрат перед собой.

Несколько мгновений ничего не происходило. Вообще ничего. Принц стал задаваться вопросом, не изощренная ли это шутка — либо новая хитроумная попытка убить его? В этом месте он был хорошей мишенью. Может, на него уже направлено ружье убийцы, который знает, куда стрелять сквозь серую материю на лесах?

Это началось как слабое головокружение. На мгновение Орамен чуть не потерял равновесие, но потом само головокружение каким-то образом выровняло его, скомпенсировав собственный негативный эффект. Он почувствовал странное ощущение невесомости и одновременно беззаботности, а несколько секунд вообще не понимал, где находится, сколько сейчас времени, как долго он пробыл в этом месте. Но потом сознание полностью вернулось, хотя в голове стоял шум. На него хлынула мешанина из всего, что он когда-либо слышал, чувствовал, видел или знал.

Он словно стоял в залитой солнцем комнате и наблюдал за красочным шествием, что в подробностях отражало всю его жизнь — та проносилась перед ним за считаные мгновения, но можно было видеть и различить отдельные вспышки и фрагменты этой давно копившейся и почти забытой жизни.

Вскоре это кончилось — так быстро!

Потом тоска. Тоска по утраченной матери, короне и всему королевству; жажда быть любимым всеми и увидеть давно уехавшую сестру, скорбь по умершему брату, неизбывная любовь и уважение к погибшему отцу, согласие с ним...

Он вышел из квадрата, разрушая чары.

Вздохнув два-три раза, он повернулся, посмотрел на Лератия и чуть погодя сказал:

— Можете сообщить вашему технику-регистратору, что я испытал ощущение утраты и тоски, выраженное через личные воспоминания. — Он оглядел других людей на лесах — все взгляды были устремлены на него; мелькнули одна-две натянутые улыбки. Орамен кивнул Лератию. — Интересный опыт. Я так понимаю, другие испытывали примерно то же самое?

— Утрата и тоска, — подтвердил Лератий. — Да, именно эти эмоции.

— И это дает вам основания относить его к разновидности живых существ? — спросил Орамен, нахмурившись и разглядывая серую поверхность куба.

— Оно что-то делает, ваше высочество, — сказал Поатас. — Способность что-то делать после столь долгого погребения невероятна. Ни один другой артефакт, обнаруженный в ходе раскопок, не демонстрировал таких способностей.

— Возможно, он действует как водяное колесо или ветряная мельница, если бы их откопали из ила или песка, — заметил Орамен.

— Мы полагаем, тут кроется нечто большее, ваше высочество, — заявил Лератий.

— Что же вы намерены делать дальше?

Лератий с Поатасом переглянулись.

— Мы считаем, ваше высочество, — сказал Лератий, — что объект пытается наладить связь с нами, но пока что способен делать это лишь посредством обобщенных идей, сильнее всего затрагивающих человеческую душу. В том числе идей утраты и тоски. Мы полагаем, наладить более осмысленный контакт можно простым способом — научить его говорить.

— Что? Начать общаться с ним, как мать с младенцем?

— Умей объект слышать и говорить, ваше высочество, — сказал Лератий, — он уже, наверное, попытался бы завязать разговор с нами. Сто с лишним рабочих, инженеров, техников, других специалистов говорили рядом с ним задолго до обнаружения этого странного свойства, которое вы только что испытали на себе.

— Так что же в итоге? — спросил Орамен.

Лератий откашлялся.

— Проблема, стоящая перед нами, ваше высочество, уникальна в нашей истории, но не в истории других цивилизаций. С ней сталкивались разные народы, на протяжении миллиардов лет находя бессчетное число подобных реликвий и артефактов. Существуют проверенные и в высшей степени эффективные методы, используемые Оптимами. Пользуясь ими, можно установить контакт с объектами вроде этого.

— Вот как, — сказал Орамен, переводя взгляд с Лератия на Поатаса. — И мы можем получить доступ к подобным методам?

— Можем, ваше высочество, — сказал Поатас. — Нам могут предоставить машину-коммуникатор.

— Машина-коммуникатор? — переспросил Орамен.

— Мы договорились с октами, что они доставят сюда оборудование и будут управлять им, ваше высочество, — сказал Лератий. — Но конечно, — быстро добавил он, — под нашим строжайшим и неусыпным наблюдением. Все будет отмечаться, фиксироваться, заноситься в таблицы и архивироваться. Не исключено, что в дальнейшем мы будем применять эти методы самостоятельно. Таким образом, мы получаем двойную выгоду. Как минимум.

— Мы оба, — начал Поатас, глядя на Лератия, — полагаем, что это имеет крайне важное значение...

— Но опять же возникает вопрос, — прервал его Орамен, — не запрещена ли такая передача технологии, такая помощь?

Принц посмотрел сначала на одного, потом на другого, а те смущенно поглядывали друг на друга. Лератий снова откашлялся.

— Окты заявляют, ваше высочество, что если они станут управлять прибором, то — поскольку фактически прибор будет взаимодействовать с тем, что уже принадлежит им, — это не запрещено.

— Вот так. — Поатас с вызовом задрал нос.

— Они заявляют претензии на эту штуку? — спросил Орамен, глядя на куб. Это было что-то новенькое.

— Формально — нет, ваше высочество, — ответил Лератий. — Окты признают наш приоритет в находке. Однако они считают, что когда-то этот объект мог принадлежать им по праву первородства, а потому проявляют к нему особенный и глубокий интерес.

Орамен оглянулся.

— Я здесь не вижу ни одного окта. Откуда вам все это известно?

— Они связывались с нами через специального эмиссара по имени Савид, ваше высочество, — сказал Поатас. — Он несколько раз появлялся в этой камере и консультировал нас.

— Мне об этом не доложили, — заметил Орамен.

— Вы были ранены, лежали в постели, ваше высочество, — сказал Поатас, опустив на мгновение глаза на доски у себя под ногами.

— Значит, это случилось совсем недавно. Понятно, — сказал Орамен; Поатас и Лератий одновременно улыбнулись ему. Принц одарил их ответной улыбкой. — Господа, если вы считаете, что нам следует согласиться на помощь октов, пусть будет так. Пусть они доставляют сюда свои замечательные технологии, свои машины-коммуникаторы. Но вы должны сделать все возможное, чтобы узнать, как работают эти аппараты. Договорились?

У его собеседников вид был одновременно удивленный и довольный.

— Конечно, ваше высочество! — воскликнул Лератий.

— Да, ваше высочество! — сказал Поатас, наклоняя голову.

* * *

Остальную часть дня Орамен провел, создавая механизмы маленького государства, — или, по крайней мере, следил затем, как это делают другие. Помимо всего прочего, они возрождали распущенную армию, превращая недавних солдат, успевших стать землекопами, обратно в солдат. Нехватки в людях не было — была нехватка оружия. Большая его часть вернулась на склады в Пурле. А это означало, что придется выкручиваться с наличными запасами. Положение вскоре должно было улучшиться: некоторые мастерские Колонии уже переходили на производство оружия, хотя высокого качества ждать не приходилось.

Все это Орамен поручил в основном средним и младшим офицерам и руководителям. С самого начала он попытался собрать всех высших чинов, назначенных в Колонию тилом Лоэспом, включая и генерала Фойза, и отправил в Рассель — якобы для разъяснения своих действий. На самом деле он просто хотел избавиться от людей, которым больше не мог доверять. Некоторые из новых советников предупреждали, что он отсылает в стан врага знающих людей, которые ясно представляют себе все сильные и слабые стороны создаваемой армии. Но Орамен считал эти доводы недостаточными, чтобы оставить генералов, а арестовывать или интернировать их он не хотел.

Фойз и другие хотя и неохотно, но все же убыли на поезде. Через полчаса отправился второй поезд, полный солдат, лояльных Орамену, и огромного количества взрывчатки; военные получили приказ заминировать все мосты между Водопадом и Расселем и охранять их, по возможности не вступая в боевое соприкосновение.

Орамен отложил, насколько то было прилично, все встречи и удалился в свой вагон, чувствуя острую потребность вздремнуть. Доктора все еще рекомендовали ему провести в постели несколько дней, но он не соглашался, не мог согласиться. Он поспал часок, а потом навестил Дроффо, который выздоравливал в главном санитарном поезде.

— Быстро вы развернулись, — сказал Дроффо, все еще забинтованный и не до конца пришедший в себя. Многочисленные порезы на его лице были прочищены и заживали на воздухе, хотя на одной щеке пришлось наложить пару швов. — Фойз уехал без шума? — Он покачал головой, и на лице его появилась гримаса боли. — Наверное, помчался строить козни вместе с Лоэспом.

— Думаешь, они перейдут в наступление? — спросил Орамен, сидя на раскладном кресле рядом с кроватью Дроффо в отдельной палате.

— Не знаю, принц. Есть известия от тила Лоэспа?

— Никаких. Он сейчас не в Расселе и, может, еще ничего не знает.

— Я бы трижды подумал, прежде чем отправляться на встречу с ним, это уж точно.

— Думаешь, он лично стоит за всем этим?

— А кто же еще?

— Ну, мне казалось... может, его окружение.

— Например? — спросил Дроффо.

— Блейе, Тохонло и им подобные?

Дроффо покачал головой.

— У них на это не хватило бы мозгов.

Орамен не мог больше вспомнить никого по имени, кроме генерала Фойза. Уж конечно, не Уэрребер. Относительно Часка он не был уверен, но с другой стороны, экзалтин не имел никакого влияния в окружении тила Лоэспа, будучи величиной малозначительной. Орамен привык видеть тила Лоэспа в окружении других людей — офицеров и чиновников, — но среди них не было (о чем и говорил Дроффо) постоянных, хорошо узнаваемых персон. Функционеры, лакеи, подручные — но никаких настоящих друзей или доверенных лиц, известных Орамену. Или он про них ничего не знал, или их не существовало. Орамен пожал плечами.

— Но тил Лоэсп? — сказал он, нахмурившись. — Не могу себе представить...

— Воллирд и Баэрт были его людьми, Орамен.

— Я знаю.

— Есть что-нибудь о Воллирде?

— Никаких. Пока не нашли. Еще один призрак, витающий над раскопками.

— И Тоува Ломму приставил к вам тил Лоэсп, разве нет?

— Тоув был моим старым другом, — возразил принц.

— Но он был обязан тилу Лоэспу своим выдвижением. Будьте осторожны.

— Я осторожен. Хотя и с опозданием.

— А эта штука — Саркофаг — действительно такая, как о ней говорят?

— Похоже, она общается. Окты хотят разговорить ее, — сказал Орамен. — У них есть машина-коммуникатор. Оптимы используют ее для беседы с такими вот диковинками.

— Может быть, это оракул. — Дроффо улыбнулся одной стороной лица; швы натянулись, и он скорчился от боли. — Спросите у него, что будет дальше.

* * *

А дальше было вот что: две смены спустя, а фактически на следующий день, тил Лоэсп прислал телеграмму из Расселя, сообщая, что, вероятно, произошло страшное недоразумение. Воллирд и Баэрт, видимо, сами стали жертвами заговора, а некие неизвестные лица злонамеренно плетут козни, чтобы подлым образом вбить клин между регентом и принцем-регентом. Тил Лоэсп предлагал встретиться в Расселе, чтобы обсудить текущее положение, заверить друг друга во взаимной любви и уважении, а также устроить все так, чтобы исключить поспешные действия или необоснованные, полуприкрытые обвинения.

Орамен посовещался с Дроффо, Дубрилем и пятью-шестью младшими офицерами — новыми советниками принца, которые выдвинулись благодаря собственным солдатам, а не тилу Лоэспу. После этого он предложил тилу Лоэспу встретиться здесь, на Водопаде, причем регент должен был явиться с эскортом из легковооруженных воинов, числом не более дюжины.

Ответа на это предложение пока не пришло.

Потом в середине того, что большинство людей называют ночью, пришло известие: Саркофаг говорит, и окты в немалом количестве появились в камере вокруг него. Они прибыли на субмаринах, отыскав или проложив каналы в реке Сульпитин, которая еще не успела окончательно встать. Возникло некоторое сомнение — захватили окты камеру силой или нет (работа определенно продолжалась), но прибыли они во множестве и потребовали свидания с тилом Лоэспом или с главным на раскопках.

— Я думал, они собираются управлять здесь машиной, обучающей языкам, — сказал Орамен, натягивая одежду и морщась с каждым движением ноги или руки. Негюст подал принцу мундир и помог надеть его.

Дроффо, который уже начал ходить, хотя еще и не выздоровел, перехватил гонца с сообщением и теперь одной рукой протягивал Орамену пояс под церемониальный меч. Другая его рука была сломана и покоилась в лубке.

— А вдруг этот камень, заговорив, сказал что-то непотребное? — предположил он.

— Он мог бы выбрать для этого более потребное время, вот что я думаю, — сказал Орамен, беря пояс.

* * *

«О МирБог», — сказал про себя Орамен, увидев, что творится вокруг Саркофага. Они с Дроффо остановились одновременно. Непост, шедший сзади — он был исполнен решимости повсюду следовать за хозяином и разделить его судьбу, чтобы не навлекать на себя подозрений в трусости или измене, — не сориентировался вовремя и наткнулся на них.

— Прошу прощения, — сказал он и тут в пространстве между принцем и Дроффо увидел камеру. — Забодай меня комар, — выдохнул он.

В камере были сотни и сотни октов. Синие тела их блестели в свете фонарей, тысячи красных конечностей сверкали, словно полированные. Они полностью окружили Саркофаг, устроились на расчищенном полу камеры концентрическими кругами, словно охваченные глубоким благоговением, даже преклонением. Окты, казалось, пребывали в неподвижности и легко сошли бы за мертвых, если бы не расположились с такой симметричной точностью. На всех были одинаковые облегающие костюмы — Орамен видел такой наряд на после Киу. Он ощутил тот же самый странный запах, что и несколько месяцев назад, когда узнал о смерти отца. Принц вспомнил свою встречу с послом, вспомнил запах: тогда он был слабым, теперь — ударял в нос.

Вокруг Орамена сгрудилась, стараясь окружить его со всех сторон, его личная охрана под командой Дубриля. «Они окружили меня, — подумал Орамен, — а окты окружили эту штуку. Зачем?» Присутствие такого большого числа этих необычных существ отвлекало его охранников, которые нервно поглядывали на октов, тесным кольцом смыкаясь вокруг принца.

По камере и лесам, как и прежде, двигались специалисты в белом, похоже ничуть не смущенные присутствием октов. Платформа, на которой стоял Орамен в прошлый раз, вступая в контакт с Саркофагом, больше не была прикрыта материей и просматривалась снаружи. Там находились окты и несколько облаченных в белое людей. Орамену показалось, что он узнал Лератия и Поатаса.

Один из охранников шепнул что-то Дубрилю, который тут же отдал честь Орамену и сказал:

— Ваше высочество, окты появились совсем недавно, их корабли находятся где-то за льдами Водопада. Они растопили лед, чтобы пробиться сюда. Сюда окты пробрались частью по туннелю, частью — сквозь отверстия в стенах. Охрана не знает, что делать. Мы и не предполагали, что придется защищать вас от этого. Окты вроде бы не вооружены, так что, думаю, мы все еще хозяева положения. Но они отказываются двигаться с места.

— Спасибо, Дубриль, — сказал Орамен. Поатас энергично махал ему с лесов. — Идем посмотрим, что там делается.

* * *

— Орамен-муж, принц, — сказал один из октов, когда Орамен поднялся на мостки. Голос его напоминал шелест сухих листьев. — Снова. Как встречи встречаются во времени и пространстве. Как наши предки, благословенная Мантия, которых не стало, но были для нас всегда и теперь снова безусловно есть, так и мы встретились еще раз. Вы так не думаете?

— Посол Киу? — спросил Орамен.

Посол и еще один окт висели в воздухе перед светлым квадратом на поверхности серого куба. Рядом стояли Поатас и Лератий с нескрываемым восторгом на лицах. Орамену показалось, будто они сгорают от желания что-то сообщить.

— Я имею счастье, — сказал посол Окта в Пурле. — И его представляю вам: Савидиус Савид, чрезвычайный странствующий посол Окта на Сурсамене.

Другой окт чуть повернулся в сторону Орамена.

— Орамен-муж, принц Хауск, Пурла, — сказал он.

Орамен кивнул. Дубриль и три других охранника расположились по углам платформы, на которой стало тесно.

— Рад с вами познакомиться, посол Савидиус Савид. Добро пожаловать, друзья, — поздоровался Орамен. — Позвольте узнать, что вас привело сюда? — Он повернулся и посмотрел на сотни блестящих октов, кругами рассевшихся у Саркофага. — И в таком количестве?

— Величие, принц, — сказал Киу, пододвигаясь поближе к Орамену. Дубриль попытался было вклиниться между октом и своим хозяином, но Орамен поднял руку. — Величие, не знающее себе равных!

— Случай такой важности, что мы перед этим ничтожны! — сказал другой окт. — Эти все наши товарищи, нас двух. Мы ничто, ничтожные свидетели, недостойные прислужники, абсолютно недостаточные! И все же.

— Заслуживаем или нет, но мы здесь, — сказал Киу. — Необъяснимая привилегия это для всех присутствующих. Мы бесконечно благодарны вам. Вы сделали нас вашими вечными должниками. До самого конца времен миллионы, нет, миллиарды октов не расплатятся за нашу возможность быть свидетелями.

— Быть свидетелями? — тихо переспросил Орамен, снисходительно улыбаясь и переводя взгляд с одного окта на другого. — Свидетелями чего? Того, что Саркофаг заговорил?

— Да, он заговорил, ваше высочество! — сказал Поатас, делая шаг вперед и поднятой тростью указывая на бледно-серое пятно на поверхности объекта. Потом он сделал движение в сторону одного из аппаратов, стоящих на высокой тележке. — Этот прибор просто спроецировал сквозь эфир образы, звуки и последовательности невидимых волновых фронтов на поверхность того, что мы назвали Саркофагом, — и тот заговорил. На сарлском, делдейнском, октском, на нескольких языках Оптим. Поначалу это были одни повторы, и мы несколько разочаровались, решив, что он всего лишь записывает, а потом выдает запись, что у него нет разума, но потом... потом, принц, он заговорил собственным голосом! — Поатас повернулся к бледно-серому квадрату и поклонился. — Снизойдите до нас вновь, ваша милость. Здесь присутствует первейший из нас, принц королевского дома, которому подчинены два уровня, он здесь главный.

— Увидеть? — произнес голос, шедший из серого квадрата. Он был похож на протяжный вздох, будто с каждым слогом что-то выталкивалось, выдавливалось.

— Идите, идите, ваше высочество! — сказал Поатас, показывая Орамену, что нужно выйти вперед. — Он хочет вас увидеть. Сюда, ваше высочество. Как и тогда, в фокус.

Орамен остался на месте.

— Просто для того, чтобы он меня увидел? Зачем опять в фокус?

Орамена беспокоило, что теперь, обретя голос, камень снова может захотеть читать мысли.

— Ты — принц? — без выражения проговорил голос.

Орамен вышел вперед так, чтобы расположиться напротив серого пятна, если это было своего рода окно, но не встал в фокусную точку, как сделал в прошлый раз.

— Да, — сказал он. — Меня зовут Орамен. Я сын покойного короля Хауска.

— Ты не доверяешь мне, принц?

— Это слишком сильно сказано, — ответил Орамен. — Ты меня удивляешь. Ты, верно, нечто весьма примечательное и странное, если после столь длительного погребения остался в живых. Как тебя называть?

— Мы так быстро приходим к раскаянию. Мое имя, как и многое другое, утеряно для меня. Я стараюсь отыскать его. Вместе со всем остальным.

— И как ты это собираешься сделать? — спросил Орамен.

— Есть другие части. Части меня, принадлежности. Разбросаны. Если их соединить, то, возможно, я снова стану цельным. Это все, что важно для меня теперь, все, по чему я тоскую, по чему томлюсь.

Вперед вышел Лератий.

— Мы полагаем, ваше высочество, что некоторые из кубов меньшего размера — хранилища памяти этого существа. Возможно, в них заключены и другие его способности.

— Видите ли, ваше высочество, их необходимо было расположить поблизости, но не вместе с этим существом, — добавил Поатас. — Чтобы хотя бы часть выжила наверняка.

— Все эти кубы? — переспросил Орамен.

— Думаю, не все, хотя не могу знать наверняка, — сказал голос-вздох. — Может быть, три-четыре.

— Остальные могут иметь чисто символический характер, — добавил Поатас.

— И кто же ты? — спросил Орамен у Саркофага.

— Кто я, принц?

— К какому народу ты принадлежишь? К какому виду?

— Мой милый принц, я — Мантия. Я то, что вы иногда, насколько я понимаю, называете Вуаль.

— Наш предок жив! — воскликнул Савидиус Савид. — Вуаль, те, кто сотворил нас и все пустотелы, в одном существе возвращаются к нам, чтобы благословить нас, благословить всех, но благословить нас, октов, — истинных наследников, что теперь невозможно отрицать!

* * *

Мертис тил Лоэсп бродил по Императорским палатам, пытаясь скрыться от стаи советчиков и высших армейских командиров, которые следовали за ним по пятам, каждый со своим предложением. Он снова облачился в сарлские одежды, надел кольчугу, плащ и пояс для меча, отказавшись от изящных гражданских одеяний делдейнов, но чувствовал себя не в своей тарелке и казался себе чуть ли не смешным. Ведь вроде бы наступила Новая эпоха — считалось, что со сражениями и ссорами покончено. Неужели ему придется снова пустить в ход оружие из-за недоразумения, из-за двух тупых неумех? Почему никто, кроме него, не умеет толком делать свое дело?

— Он все еще молодой человек, почти совсем ребенок. Он не может быть серьезной проблемой, ваше превосходительство. Мы должны найти того, кто имеет на него влияние и, таким образом, направляет его действия. Это ключ к решению.

— Вы должны только настоять, чтобы он прибыл к вам, ваше превосходительство. Он приедет. Молодые обычно яростно сопротивляются, по крайней мере на словах, но потом, заявив о себе, проявив, на их взгляд, достаточно независимости, — тогда, несмотря на природную необузданность, они прозревают и проникаются более зрелыми взглядами. Повторите ваше приглашение в виде приказа. Приведите юношу в чувство. А когда он столкнется в Расселе с вашей непререкаемой властью и неоспоримой доброй волей, все разрешится удовлетворительно.

— Его гордость тоже уязвлена, ваше превосходительство. Нетерпение, присущее юности. Он знает, что со временем станет королем, но в таком возрасте мы нередко не хотим мириться с ожиданием. Поэтому следует найти компромисс. Встретьтесь с ним посередине — между Рассел ем и Водопадом, на краю области, где сейчас начинается тень. Пусть это станет зарей добрых отношений между вами.

— Поезжайте к нему, ваше превосходительство, продемонстрируйте выдержку сильного. Не берите с собой никого. Пусть армия станет лагерем неподалеку, но к нему вы должны прийти один, просто и смиренно, как тот, на чьей стороне справедливость и право.

— Это его детские капризы, ваше превосходительство. Накажите его. Принцев, как и всех детей, нужно приводить к послушанию. Даже больше, так как им всегда потворствуют, а потому необходимо постоянно вмешиваться, чтобы сохранить баланс между снисходительностью и строгостью. Поспешите на Хьенг-жар, развернув армию в боевой порядок, — он не посмеет выступить против вас, а если вдруг решится, то люди поумнее ему отсоветуют. Демонстрация силы улаживает такие дела, ваше величество, — глупые планы и фантазии тут же рассеиваются как дым. Сделайте это — и ваши проблемы исчезнут.

— У них есть люди, но нет оружия, ваше превосходительство. А у вас есть и то и другое. Дайте ему об этом понять, и все успокоится. Проявите решительность, не допустите, чтобы ему сошли с рук беспочвенные обвинения в ваш адрес. Вас незаслуженно обвинили, вы по праву оскорблены. Покажите ему, что не собираетесь сносить оскорблений.

Тил Лоэсп стоял на балконе Большого дворца в Расселе, глядя поверх деревьев и держась за перила. Чем больше болтали незваные советчики за его спиной, тем сильнее вцеплялись в металл его пальцы. Он чувствовал себя загнанным в угол. Наконец он повернулся к остальным.

— Фойз, — обратился он к генералу, прибывшему с Хьенг-жара всего несколькими часами ранее; они уже успели поговорить, но разговор свелся к краткому докладу Фойза, — ваши соображения?

— Ваше превосходительство, — Фойз обвел взглядом присутствующих; здесь были в основном сарлские военные и аристократы, а также несколько делдейнских чиновников и дворян, неизменно симпатизировавших сарлам, когда оба народа воевали. — Здесь говорились мудрые слова. — (Многие закивали, некоторые напустили на себя скромный вид. Только те, кто до сего времени молчал, никак не отреагировали на слова генерала.) — Но, как всегда, мы не можем последовать всем советам сразу. А потому, держа в уме последние сведения, доставленные сюда вашим покорным слугой, я предлагаю рассмотреть то, в каком положении сейчас находится объект наших размышлений.

Тил Лоэсп все еще надеялся услышать что-нибудь важное или по-настоящему новое, но один только голос Фойза, казалось, успокоил его. Он почувствовал, что снова может дышать.

— Так что вы предлагаете предпринять, Фойз? — спросил он.

— То, чего он не ждет, ваше превосходительство, — сказал Фойз.

Тил Лоэсп снова почувствовал груз ответственности. Он улыбнулся, обвел взглядом всех по очереди и пожал плечами.

— Генерал, — сказал он, — он не ждет, что я сдамся и признаю себя виновным, преступником, предателем. Заверяю вас: этого мы не станем делать.

Раздался смех. По лицу Фойза тоже промелькнула улыбка — словно краткое эхо улыбки господина.

— Конечно, ваше превосходительство. Я хочу сказать, что нам не следует ждать, не следует собирать силы. Нанесите удар немедленно. Те слова, что мы сейчас слышали о принце и его окружении, которые дрогнут при демонстрации силы, остаются справедливыми.

— Нанести удар немедленно? — сказал тил Лоэсп, глядя на других собравшихся. Он театрально посмотрел вниз, перегнувшись через перила балкона. — Мне кажется, тут нет принца-регента, чтобы осуществить эту стратегию немедленно.

Послышались новые взрывы смеха.

— Вы правы, ваше превосходительство, — сказал, ничуть не смущаясь, Фойз. — Я хочу сказать, что следует создать воздушный отряд. Снарядите столько людей и оружия, сколько унесут все имеющиеся в городе лиджи и кауды, и направьте их на Водопад. Противник не ждет этого. У него нет оружия, чтобы противостоять атаке с воздуха. Его...

— Над этой областью темно! — возразил один из военных. — Животные не полетят!

— Полетят, — ровным голосом сказал Фойз. — Я видел, как сам Орамен вверил свою жизнь одному из них всего несколько дней назад. Спросите погонщиков. Может быть, им нужно будет попривыкнуть, но это реально.

— Ветра слишком сильны!

— В последнее время они ослабели, — возразил Фойз. — И в любом случае длятся они не дольше короткого дня, а потом — перерыв. — Фойз посмотрел на тила Лоэспа и, раскинув руки, сказал: — Это вполне реально, ваше превосходительство.

— Посмотрим, — проговорил тил Лоэсп. — Лемитт, Юлиаст, — подозвал он двух самых толковых генералов, — обдумайте это предложение.

— Есть, ваше превосходительство.

— Есть, ваше превосходительство.

* * *

— Значит, он выбирает имя Безымянный, — сказал Савидиус Савид. — Наш дорогой предок, этот священный остаток, сохранившееся эхо всемогущего и величественного хора от рассвета всякого добра, принимает на себя бремя этого вечно священного города, как мы берем на себя бремя долгого отсутствия. Вечно присутствующая утрата! Как это жестоко! На нас опустилась ночь, длившаяся миллиардолетия; оборотная сторона полувечной тени. Ночь, в которой наконец-то забрезжил рассвет! О, как долго мы ждали! Все в радости! Новая часть великого сообщества обрела целостность! Тот, кто скорбел, теперь может — нет, должен — со всеми на то основаниями и обильными желаниями возрадоваться, возрадоваться и еще раз возрадоваться за нас, воссоединившихся со своим прошлым!

— Это наш родитель! — добавил Киу. — Сотворяющий все и сам сотворенный этим рождением целого города, мусор унесен, прошлое обнажилось, все насмешки посрамлены, все неверие иссякло.

Орамен никогда не видел посла таким возбужденным и не слышал, чтобы тот говорил так связно.

— Снова посочувствовать! — воскликнул Киу. — Тем, кто сомневался в октах, презирал нас за одно наше имя — Наследники. Как они будут раскаиваться в своем неверии в нас, когда до них дойдет эта новость, в неверии в истину абсолютную, нерушимую, бесспорную для каждой звезды и планеты, обиталища и корабля большой линзы! Пусть упадет тишина на Водопад, замерзший в трепетном ожидании, в спокойном, в надлежащем и подходящем междудействии, перед тем как зазвучат величайшие струны осуществления, реализации, праздника!

— Вы абсолютно уверены в том, что оно — именно то, что оно говорит про себя? — спросилОрамен.

Они все еще стояли на лесах неподалеку от светлого пятна на Саркофаге, которое то ли было, то ли не было окном внутрь существа. Орамен хотел продолжить разговор с двумя октскими послами, но дипломаты не пожелали удаляться от того, что находилось внутри Саркофага, позволив увести себя лишь к дальнему краю лесов: возможно, это место было видно из окна в стене куба, а возможно, и нет. Остальных Орамен попросил отойти подальше. Поатас и Лератий спустились лишь на этаж ниже, да и то неохотно. Орамен говорил вполголоса в тщетной надежде, что это побудит говорить тихо и двух октов, но те и не подумали. Возбужденные, полные энтузиазма, они почти не владели собой.

Перед этим все по очереди, включая Поатаса и Лератия, встали перед окном, чтобы пережить удивительный опыт. Теперь все говорили, что испытывали радость и надежду, а не чувство утраты и тоски. Каждого, кто становился перед окном или парил перед ним, переполняла эйфория, а также мучительное, серьезное желание обрести цельность в скором времени.

— Конечно, уверены — он именно это и говорит! С какой стати что-либо еще? — спросил Савидиус Савид. Иноземный голос звучал потрясенно — как можно сомневаться?! — Ведь он сам это говорит. Это было предсказано, это ожидалось. Кто может сомневаться, имея дело с такой вековечной силой?

— Вы ждали этого? — спросил Орамен, переводя взгляд с одного окта на другого. — И давно?

— Все наши жизни до нашего рождения, воистину! — сказал Киу, взмахивая верхними конечностями.

— Как это будет звучать теперь вечно во времени, так и ожидания длились вечно не для отдельных личностей, а для всех нас как единого существа, вида, рода, — добавил Савидиус Савид.

— Но как давно вы поняли, что ответ — здесь, на Водопаде? — спросил Орамен.

— Неизвестно, — сказал ему Киу.

— Никому не известно, — поддакнул Савидиус Савид. — Кто знает, какие уроки выучиваются, будущие предсказываются, сведения собираются в эпохах старше, чем мы, и имеющих целью, уверены мы, составление планов, направлений, действий? Не мне знать.

— И не мне, — эхом отозвался Киу.

Орамен понял, что, даже если окты и пытаются ответить прямо, он вряд ли поймет их. Что ж, придется смириться.

— Те сведения, что вы передали с машины-коммуникатора Безымянному, — сказал он, пытаясь зайти с другой стороны, — они были... так сказать, нейтральными относительно того, что вы предполагали здесь обнаружить?

— Еще лучше! — воскликнул Киу.

— Излишняя неуверенность, — сказал Савид. — Трусость прискорбной нехватки воли, решимости. Будь все такое извергнуто.

— Господа, — Орамен все еще старался говорить вполголоса, — вы сообщили этому существу о том, что ищете? О том, что вы предполагаете найти в нем Мантию?

— Как его истинная природа может быть скрыта от него самого? — презрительно спросил Савид.

— Вы спрашиваете невозможности, — добавил Киу.

— Он такой, какой есть. Ничто не может это изменить, — сказал Савид. — Нам всем следует дать совет дважды выучить подобные уроки, запечатлеть в памяти.

Орамен вздохнул.

— Одну минуту, прошу вас.

— Не принадлежащий суть невозможный к дарению. Все мы связаны одним моментом — теперь, — сказал Киу.

— Ну хорошо.

Орамен покинул октов и жестом попросил их оставаться на месте. Он подошел к бледно-серому пятну, но встал не в фокусной точке, а ближе.

— Кто ты? — тихо спросил он.

— Безымянный, — раздался такой же приглушенный ответ. — Я взял это имя. Оно нравится мне сейчас, пока мое истинное имя не вернется ко мне.

— Но что ты такое на самом деле?

— Вуаль, — шепотом ответил голос. — Я — Вуаль, я — Мантия. Мы сделали то, в чем ты прожил всю свою жизнь, принц.

— Вы сделали Сурсамен?

— Да. И все те миры, что вы называете пустотелами.

— С какой целью?

— Окружить галактику полем. Защитить. Это всем известно, принц.

— Защитить от чего?

— А ты как думаешь?

— Я не знаю. Ты не хочешь отвечать на мой вопрос? От чего вы хотели защитить галактику?

— Ты не понимаешь.

— Тогда объясни, чтобы я понял.

— Мне нужны остальные мои части, мои осколки. Я снова стану целым и тогда смогу ответить на твои вопросы. Эти годы были долгими и суровыми для меня. Столько прошло, столько утрачено. Столько всего, чего я стыжусь. Краснею от того, что знаю так мало, помимо воспринятого от устройства, которое позволяет мне говорить с тобой.

— Краснеешь? Ты можешь краснеть? Да? Кто же ты — там, внутри?

— Я часть целого. Я, конечно, не краснею. Это перевод. Я говорю с тобой на вашем языке. С октами — на их языке, а потому совсем по-другому. Все есть перевод. Да и может ли быть иначе?

Орамен тяжело вздохнул и пошел прочь от Саркофага. Окты вернулись на прежнее место перед окном.

На дне камеры — чуть поодаль от внешнего круга благоговеющих октов — Орамен вступил в беседу с Поатасом и Лератием. Пока он стоял на лесах, прибыли еще два специалиста по октам — они позевывали — и кое-кто из недавно набранных советников.

— Господа, — объявил Поатас, подаваясь вперед на своем стуле и опираясь обеими руками на трость, — наступил важнейший исторический момент всегалактического значения.

— Вы думаете, что там, внутри, — Вуаль? — спросил Орамен.

Поатас нетерпеливо взмахнул рукой.

— Ну, не Мантия как таковая. Это маловероятно.

— Но возможно, — вставил Лератий.

— Да, возможно, — согласился Поатас.

— Тут, вероятно, задействован механизм статического равновесия или что-то сходное, — предположил один из специалистов помоложе. — Даже петля времени. — Он пожал плечами. — Нам известно о таких вещах. Говорят, что Оптимы способны на такое.

— Настоящая это Мантия или нет, на практике не имеет никакого значения, хотя, повторяю, мне это кажется маловероятным, — сказал Поатас. — Если эта машина не вышла из строя, смогла пробудиться по прошествии такого длительного времени, то она наверняка создана кем-то из Оптим! Она покоилась здесь десятки, а то и сотни миллионов лет! Само подобное событие — обнаружение разумных, способных к общению и столь древних сущностей — случается в Большой галактике, может быть, раз в миллион лет! Мы не должны сомневаться! Если мы промедлим, нарисцины или мортанвельды отнимут у нас артефакт. Но даже если не отнимут, скоро вернется вода и затопит, снесет все то, о чем мы можем только догадываться! Понимаете, насколько все это важно?! — Поатас сильно нервничал, все его тело было напряжено, на лице появилось мучительное выражение. — Мы топчемся на грани того, что может прогреметь по всей цивилизованной галактике! Мы должны ударить! Мы должны сделать все, что в наших силах, иначе мы потеряем эту бесценную возможность! Если мы начнем действовать, то будем жить вечно! Все Оптимы узнают о Сурсамене и Хьенг-жаре, о Безымянном Городе, о его единственном Безымянном обитателе, о всех нас!

— Мы тут все время говорим об Оптимах, — сказал Орамен в надежде проявить спокойствие и практичность и тем утихомирить Поатаса. — Может, нам следует подключить их? Мне представляется, что мортанвельды — тот народ, к которому имеет смысл обратиться за помощью.

— Они заберут это себе! — воскликнул Поатас с мучительным выражением на лице. — Мы его потеряем!

— Окты уже наполовину забрали его себе, — заметил Дроффо.

— Они здесь, но они не хозяева положения, — настороженно сказал Поатас.

— Я думаю, они станут хозяевами, как только захотят, — гнул свое Дроффо.

— Нет, никогда! — проворчал Поатас. — Мы работаем с ними. Они предлагают нам помощь.

— У них практически нет выбора, — сказал Орамену Лератий. — Они боятся, что нарисцинам не понравятся их действия. А вот кого могут опасаться мортанвельды?

— Других Оптим, я так думаю, — сказал Орамен.

— Которые могут разве что выразить свое сверхцивилизованное неодобрение, — презрительно бросил Лератий. — А какой в нем прок?

— По крайней мере, им может быть известно, с чем мы имеем дело, — предположил Орамен.

— Нам это уже известно! — чуть не прокричал Поатас.

— Возможно, у нас уже нет времени, — сказал Лератий. — Октам незачем сообщать кому-то об этих делах. Однако сведения скоро просочатся, и тогда сюда могут нагрянуть нарисцины или даже мортанвельды. И потому я, — старший специалист посмотрел на Поатаса, который, казалось, сейчас лопнет, — согласен с моим коллегой, ваше высочество. Мы должны продвигаться с максимальной скоростью.

— Должны! — проорал Поатас.

— Успокойтесь, Поатас, — сказал Лератий. — Мы не можем бросить кого-то еще на три других куба. Новички будут мешать старым работникам, которые прекрасно знают, что нужно делать.

— На три других куба? — переспросил Орамен.

— Наш Безымянный утверждает, что его воспоминания и, возможно, некоторые способности хранятся в трех из десяти известных нам черных объектов, ваше высочество, — сказал Лератий. — Он их идентифицировал. Мы готовимся перенести их сюда, поближе к нему.

— Как можно скорее! — настаивал Поатас. — Пока еще есть время!

Орамен окинул взглядом остальных.

— Это разумно? — спросил он; на него смотрели озабоченные глаза, но никто, похоже, не был готов назвать такие действия неразумными. Он снова повернулся к Лератию. — Меня об этом не поставили в известность.

— Опять же, ваше высочество, все дело во времени, — сказал Лератий с улыбкой, словно извиняясь и одновременно призывая к рассудительности. — Вас, конечно, обо всем будут ставить в известность, но, на мой взгляд, это чисто научный вопрос, который нужно было решать как можно скорее. Кроме того, будучи в курсе событий за пределами города — я имею в виду разногласия между вами и тилом Лоэспом, — мы не хотели усугублять бремя ваших забот, пока физическое перемещение кубов не станет возможным. Мы непременно собирались сообщить вам — а как же иначе? — о наших намерениях, когда сможем осуществить их на практике.

— И когда же это случится? — спросил Орамен.

Лератий посмотрел на часы.

— Перевозку первого куба мы сможем начать часов через шесть, второго — часов через восемнадцать — двадцать и последнего — несколько часов спустя после второго.

— Окты подгоняют нас, ваше высочество, — Поатас обращался к Орамену, но глядел на Лератия. — Они предлагают свою помощь при перемещении кубов. Мы могли бы ускорить процесс, позволив им это.

— Я возражаю, — заявил Лератий. — Мы должны сделать все сами.

— Если у нас возникнут трудности, окты будут настаивать, — сказал Поатас.

Лератий нахмурился.

— Никаких трудностей не возникнет.

Прибыл посыльный с депешей и передал ее Дроффо, а тот — Орамену.

— Наши воздушные аванпосты сообщают о наступлении армии из Расселя, — сказал Орамен. — Пешком это не меньше недели. Итак, у нас семь дней.

— Неважно, что захлестнет нас — армия или растаявший лед. Результат надо получить раньше.

— Дубриль, — Орамен повернулся к начальнику своей охраны, — как по-вашему, где лучше держать оборону: в моих вагонах в Колонии или здесь?

Он кивнул, имея в виду камеру, в которой они стояли.

— Безусловно, здесь, ваше высочество, — ответил Дубриль и посмотрел на множество октов. — Хотя...

— Тогда я поставлю свою палатку рядом с нашими союзниками-октами, — сказал Орамен, обращаясь ко всем сразу. — Я остаюсь здесь. — Он улыбнулся Негюсту. — Господин Пуибив, проследите, чтобы сюда доставили все необходимое.

Негюст посмотрел на него довольным взглядом — может, оттого, что его назвали «господином».

— Конечно, ваше высочество!

* * *

Под конец следующей долгой смены в камере воцарилась тишина. Огни в большинстве своем не горели, и пространство выглядело гораздо обширнее, чем при свете. Окты по очереди возвращались на свои корабли по каким-то делам, но девять десятых их неизменно располагались концентрическими кругами вокруг одетого в леса Саркофага — синие тела и красные конечности, все абсолютно неподвижные.

— Вы считаете, что он проявит себя и будет похож на вас, что он и в самом деле живой портрет ваших прародителей? — спросил Орамен у Савидиуса Савида.

Они остались в одиночестве на мостках. Другие занимались делами или спали. Орамен проснулся в своей наскоро разбитой палатке — сделанной из того же материала, что и занавеси, закрывавшие леса, — и пришел сюда поговорить с существом, которое называло себя Безымянный. Здесь он нашел Савида, который парил в воздухе перед светло-серым «окном» Саркофага.

— Он есть мы. Внешняя форма не имеет значения.

— Вы спрашивали у него — на самом ли деле вы его потомки?

— Этого не требуется.

Орамен встал.

— Тогда я спрошу.

— Это не может быть уместно, — сказал Савид Орамену, который встал перед Саркофагом.

— Безымянный, — сказал Орамен, снова располагаясь ближе фокусной точки.

— Орамен, — раздался в ответ шепот.

— Окты — твои потомки?

— Все — наши потомки.

«Это что-то новенькое», — подумал Орамен.

— Но окты в большей степени, чем остальные? — спросил он.

— Все. Не спрашивай, кто больше, кто меньше. Но теперь — без моей памяти, без моих способностей — я даже не могу сказать. Те, кто называет себя наследниками, верят в то, во что верят. Я чту их и чту их веру, которая ничуть их не умаляет. Что касается правомерности их веры, это другой вопрос. Я есть Мантия. Если они — те, кем зовут себя, то это моя родня, пусть и очень отдаленная. Я не могу выносить суждения, пребывая в незнании. Восстановите меня в моей истинной сущности, и, возможно, я буду знать. Но и тогда — кто может сказать? Я провел здесь столько времени, что, пока я спал, успели прийти и уйти целые империи, виды и типы, панпланетарные экосистемы, солнца короткого цикла. Откуда мне знать, кто вырос в нашей тени? Ты спрашиваешь того, кто находится в неведении. Спроси меня снова, когда я обрету знание.

— Что ты будешь делать, когда тебя восстановят?

— Тогда я стану тем, что я есть, буду видеть то, что видимо, и делать то, что надлежит делать. Я есть Мантия, и, насколько мне понятна суть вещей, я — последний. Все, что мы собирались делать, либо уже сделано, либо уже не стоит того. Мне придется определиться со своими будущими действиями. Я могу быть только тем, чем был всегда. Я надеюсь увидеть то, что осталось от нашей великой работы, от пустотелое, и увидеть то, что можно увидеть в галактике и за ее пределами, признавая, что необходимость в пустотелах уже отмерла. Все изменилось, и я могу быть только диковинкой, реликтом, выставочным экспонатом. Возможно — примером или предупреждением.

— Почему предупреждением?

— Где теперь мой остальной народ?

— Исчез. Если только мы не впадаем в неправедное заблуждение. Совсем исчез.

— Значит — предупреждением.

— Но все народы исчезают, — тихо сказал Орамен, словно объясняя что-то ребенку. — Никто не остается на сцене долго. Продолжительность жизни одного народа — меньше жизни звезды. Жизнь продолжается, постоянно меняя свои формы. Стараться сохранить конкретный вид или народ — неестественно и пагубно. Существует нормальный, закономерный путь развития для людей и цивилизаций, и он заканчивается там же, где начинается, — в земле. Даже сарлы знают это, а ведь по меркам большинства цивилизаций мы — варвары.

— Тогда мне нужно больше узнать о том, как мы исчезли, как исчез я. Был ли наш конец естественным, нормальным, был ли он если не естественным, то заслуженным? Я пока еще не знаю, почему я здесь. Почему я сохранился? Может, я был особенным, прославленным? Или излишне ординарным, способным представлять всех сразу? Я не помню за собой никаких пороков или добродетелей, а потому не могу считать, что меня избрали за великие достижения или за дурной поступок. И тем не менее я здесь. Я хочу знать почему. Я надеюсь вскоре выяснить это.

— А если выяснится, что ты — совсем не то, что думаешь о себе?

— Почему я должен быть чем-то другим?

— Не знаю. Столько всего подвергается сомнению...

— Дай я покажу тебе, что я знаю, — пробормотал голос. — Ты не против?

— Покажешь?

— Если не возражаешь, встань снова туда, где мы можем общаться наилучшим образом.

Орамен помедлил.

— Ну хорошо, — сказал он, отодвинулся назад, нашел квадрат, начертанный на досках, потом оглянулся, увидел плавающего поблизости Савидиуса Савида и снова повернулся лицом к светлому пятну на поверхности Саркофага.

Эффект, казалось, проявился быстрее, чем в прошлый раз. Очень скоро Орамен снова почувствовал странное головокружение. За мгновением кажущейся утраты равновесия наступило ощущение невесомости и беззаботности, а потом дезориентации — он не понимал, где он и кто.

А потом он уже знал, кто он, где и когда.

Он снова находился в той странной залитой солнцем комнате, как тогда, когда все прошлые воспоминания пронеслись перед ним. Кажется, он сидел на причудливом деревянном стульчике, а снаружи ярко сияло солнце, слишком ярко, чтобы разобрать в подробностях пейзаж за дверью.

Странная апатия охватила его. Он чувствовал, что надо бы набраться сил и встать со стульчика, но ему совсем не хотелось. Было гораздо приятнее просто сидеть и ничего не делать.

В комнате позади него был кто-то еще. Но Орамена это не беспокоило — напротив, присутствие второго воспринималось как нечто благоприятное. Этот второй просматривал книги на полках у него за спиной. Теперь Орамен внимательно оглядел комнату или просто вспомнил ее лучше: вдоль стен — сплошные полки с книгами. Что-то вроде маленькой библиотеки, и посередине — Орамен. Он хотел повернуться и увидеть своего гостя, но почему-то никак не мог заставить себя сделать это. Кто бы это ни был, он, закончив с очередной книгой, бросал ее на пол. А вот это уже беспокоило Орамена. Так некрасиво, неуважительно. Как найти нужную книгу, если все они свалены в кучу на полу?

Орамен напрягался, пытаясь повернуться, но безуспешно. Всю волю и силу он направлял на то, чтобы пошевелить головой, но это оказалось невозможным. Эта лень, это ощущение покоя, это нежелание двигаться несколько мгновений назад были вполне приемлемыми, так как рождались внутри него. Но теперь все стало обманом, чем-то, навязанным извне. Ему не позволялось двигаться. Его парализовал тот, кто рылся в книгах у него за спиной.

Он понял, что это символ. Комната была его разумом, библиотека — памятью, книги — отдельными воспоминаниями.

Личность у него за спиной копалась в его прошлом!

Неужели из-за того, что?..

Чуть раньше у него мелькнула мысль. Она не задержалась ни на мгновение и едва ли стоила того, потому что казалась такой иррациональной, такой ненужно-устрашающей и тревожной. Неужели эта мысль, это слово были как-то связаны с тем, что происходит сейчас?

Его провели, заманили в ловушку. Тот, кто обшаривал комнату, библиотеку, полки, книги, главы, предложения, слова, определявшие его «я» и его воспоминания, видимо, подозревал что-то. Он, Орамен, почти не знал, что это такое, явно не хотел знать и чувствовал непреодолимое внутреннее сопротивление (комическое в других обстоятельствах, но совершенно ужасающее здесь и сейчас) при любой мысли о...

И тут он вспомнил, и существо у него за спиной, которое рылось в его мыслях и воспоминаниях, сразу же поняло это.

Само припоминание мимолетной мысли, обнажение единственного спрятанного слова подтвердило все его страшные опасения относительно природы этого существа.

«Ты не то, — подумал он, — ты...»

Что-то взорвалось в его голове — вспышка ярче и ослепительнее сияния за дверью маленькой комнаты, жарче любого гелиодинамика, невыносимее всего, что он видел или знал прежде.

Орамен летел спиной назад, словно сам метнул себя. Странное существо пронеслось мимо — он видел его лишь мельком.

Это, конечно, был окт — с синим телом и красными конечностями, наружная пленка его сверкала. Потом что-то ударило Орамена в поясницу, и он завертелся, закрутился, полетел в пустоту, дальше, и дальше, и дальше...

Он сильно ударился и что-то покалечил, тело пронзила боль. Свет снова погас и теперь забрал его с собой.

* * *

Пробуждения не было, во всяком случае в его внезапном — «а вот и я» — смысле. Жизнь (если это можно было назвать жизнью) просто возвращалась в него — медленно, лениво, крохотными порциями, как силсовый дождь, капающий с дерева; все это сопровождалось болью и страшным, сокрушающим давлением, не дававшим пошевелиться.

Он снова был в комнате с книгами — ошеломленный, обездвиженный, на этом самом стульчике. А он уже думал, что освободился от этой деревяшки, что может подняться с нее, но после краткой яркой иллюзии внезапного, нежеланного движения снова оказался здесь, парализованный, распятый, распростертый на земле, беспомощный. Он снова был ребенком. Он ничего не мог — ни шевелиться, ни даже держать голову. Он знал, что вокруг люди, ощущал движение и новую боль, но ничто не являлось в истинном свете, все было бессмысленным. Он открыл рот, собираясь что-то сказать — может, попросить о помощи, о прекращении этой изматывающей, ломающей боли, — но издал лишь стон.

Он снова бодрствовал. А перед этим, вероятно, спал. Страшная боль все еще мучила его, хотя и притупилась. Он не мог пошевелиться! Он попытался сесть прямо, двинуть ногой или рукой, пошевелить пальцем, хотя бы открыть глаза... ничего!

До него донеслись какие-то звуки, словно из-под воды. Теперь он лежал на чем-то мягком — не твердом. Но от этого не стало удобнее. О чем он думал только что? О чем-то важном.

Он поплыл назад сквозь водные звуки вокруг себя, беспомощно сознавая, что производит хрипы, скулеж, бульканье.

О чем же он думал?

Воды сошли — словно раздвинулся дымчатый занавес. Ему показалось, что он видит своего друга Дроффо. Ему нужно было что-то сказать другу. Ему хотелось ухватиться за рукав Дроффо, подтянуться, подняться, прокричать в лицо страшное предупреждение!

Потом появился Непост, залитый слезами. Были тут и другие лица — озабоченные, деловые, нейтральные, испуганные, пугающие.

Он снова бодрствовал. Он цеплялся за шею Дроффо, только это был не Дроффо. Не позволяйте ему! Уничтожьте! Заминируйте камеру, ликвидируйте! Не позволяйте...

Он спал на своем сиденье — возможно, старик, потерявший память на закате дней: эти дни медленной чередой плелись мимо в слабом гаснущем свете, исходящем из него. Ошибка благовоспитанности — он полагался на других, доверялся им. Кто-то был у него за спиной — искал что-то. Они всегда крали. Может быть, именно этого он всегда и хотел? Значит, он не был сыном своего отца. Он пытался повернуться, посмотреть в лицо тому, кто пытался украсть его воспоминания, но не мог пошевелиться. Если только и это ощущение не было воспоминанием. Он почувствовал, что готов расплакаться. Голос все нашептывал что-то на ухо, прямо ему в голову, — но что именно? Старость сопровождалась сильной болью, и это казалось несправедливым. Все другие ощущения притупились, но боль чувствовалась со всей остротой. Нет, неправда, боль притупилась тоже. Здесь она снова притуплялась.

— Что он пытается сказать?

— Мы не знаем. Не можем разобрать.

Снова пробуждение. Он моргнул, посмотрел на потолок, который видел раньше, попытался вспомнить, кто он такой. Он решил, что он, вероятно, Дроффо — лежит здесь в вагоне санитарного поезда. Да нет — посмотри: вот же он, Дроффо. Значит, он кто-то другой. Ему нужно было что-то сообщить Дроффо. Кто все остальные? Он хотел, чтобы они ушли. Они должны понять! Но уйти. Понять, а потом уйти. Он должен был что-то сделать. Какую-то срочную работу. Он знал и должен был сообщить им то, что знал сам. Им придется сделать то, что не смог он. Сейчас!

— ...чтожьте, — услышал он сквозь руины свой голос. — Все. Оно...

Потом его голос смолк, и свет снова погас. Ах, эта темнота, всепоглощающая. Как быстро движутся гелиодинамики, как слабо светят. Ему нужно было сообщить Дроффо, объяснить ему, а через Дроффо — всем остальным.

Он снова моргнул. Та же комната. Больничная палата. Но что-то изменилось. Слышалось что-то похожее на стрельбу. А это запах дыма, да?

Он открыл глаза. Дроффо. Нет, не Дроффо. Похож на Мертиса тила Лоэспа. Что здесь делает тил Лоэсп?

— Помогите... — услышал он свой голос.

— Нет, — сказал тил Лоэсп с язвительной улыбкой, — тебе уже ничто не поможет, принц.

Кулак в латной рукавице обрушился на лицо Орамена, и свет погас.

* * *

Тил Лоэсп спустился по туннелю в камеру, где покоился Саркофаг. За ним по пятам шли тяжеловооруженные солдаты. Серый куб был окружен октами, которые, казалось, не замечают, что повсюду в камере на полу лежат мертвые и умирающие люди. Умирающим помогали отойти в мир иной те, кому было поручено добивать раненых. Тилу Лоэспу сообщили, что некоторые защитники, видимо, все еще способны сражаться — не все раненые, возможно, оприходованы, и в камере небезопасно. Но ему хотелось поскорее увидеть эту штуковину собственными глазами, а потому он полетел прямо сюда на своем и без того усталом лидже после захвата центра Колонии, где они нашли искалеченного принца-регента, умиравшего на госпитальной койке.

— Поатас, Савид, — сказал тил Лоэсп, когда те приблизились, пройдя сквозь октов.

Он оглянулся на вход в камеру, куда из туннеля к вершине пандуса передвигали большой черный куб со стороной метров в десять. Вдали прозвучали два выстрела, эхом отдавшиеся в камере. Тил Лоэсп улыбнулся, увидев, как дернулся Поатас, словно это его пристрелили.

— Вы тут работали, я смотрю, — сказал он старику. — Наш принц не очень вам мешал?

— Нет, ваше превосходительство, — сказал Поатас, опустив глаза. — Работы продвигались хорошо. Рад вас снова видеть, ваше превосходительство, и знать, что вы одержали победу...

— Да-да, Поатас. Вы очень лояльны. Савид, вы одобряете все, что здесь происходит?

— Все одобряется. Мы и дальше будем способствовать. Позволяйте нам помогать.

— Помогайте-помогайте, обязательно помогайте.

* * *

Снова пробуждение. Боль — еще сильнее. Он услышал свое дыхание вместе со странным бульканьем. Кто-то похлестывал его по лицу, причиняя боль. Он попытался закричать, но не мог.

— Ваше высочество?

Ни звука. Теперь он одним глазом видел своего слугу. И опять — словно сквозь дымчатый занавес. А где Дроффо? Он должен что-то сообщить Дроффо.

— Ах, ваше высочество, — сказал Негюст, шмыгая носом.

* * *

— Все еще жив, принц?

Он сумел открыть один здоровый глаз. Даже это отдалось болью. Ага: Мертис тил Лоэсп. Негюст стоял где-то сзади, опустив голову и рыдая.

Он попытался посмотреть на тила Лоэспа. Попытался заговорить. Опять бульканье.

— Ну-ну-ну. Успокойся, — сказал тил Лоэсп, словно обращаясь к ребенку, вытянул губы и приставил к ним палец. — Не медли, дорогой принц. Не позволяй нам задерживать тебя. Уходи. Мы тебе не препятствуем. Вот только, принц, отец твой умирал легче. Поспеши. Ты.

— Ваше превосходительство? — сказал Негюст.

— Он может говорить?

— Нет, ваше превосходительство. Ничего не говорит. Он пытается, я думаю... Граф Дроффо. Он зовет графа Дроффо. Но я не уверен.

— Дроффо?

— Он мертв, ваше превосходительство. Ваши люди убили его. Он пытался...

— Ах да. Ну, принц, можешь звать кого угодно. Дроффо к тебе не придет, а вот ты скоро отправишься к нему.

— Нет, пожалуйста, не трогайте его, ваше превосходительство, пожалуйста!

— Заткнись, или я трону тебя! Капитан, двух стражников! Ты. Ты должен... ну что там еще?

— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — раздался еще один голос, молодой и взволнованный.

— Что?

— Эта штука, ваше превосходительство, объект, Саркофаг! Она, она делает... она... я не могу... она!..

Орамен успел подумать: «Это не то, что тебе кажется», но потом все снова уплыло от него, и он почувствовал, как соскальзывает в водную пучину.

* * *

— Ваше превосходительство!

— Что? — не останавливаясь, бросил тил Лоэсп.

Они шли по только что расширенному туннелю и были в минуте от входа в большую полусферическую камеру, где покоился Саркофаг.

— Ваше превосходительство, этот человек утверждает, что он рыцарь и состоит у вас на службе.

— Тил Лоэсп! — послышался сдавленный голос из-за толпы советников, охранников и солдат вокруг тила Лоэспа. — Ваше превосходительство, это я, Воллирд.

— Воллирд? — сказал тил Лоэсп, останавливаясь и поворачиваясь. — Дайте-ка посмотреть на него.

Охранники расступились. Двое из них вышли вперед, держа кого-то за руки. Это и в самом деле был Воллирд, одетый в тряпье, со взлохмаченными волосами и безумным видом. Он уставился на тила Лоэспа.

— Да, ваше превосходительство. Это я! Ваш добрый и преданный слуга, ваше превосходительство! — воскликнул Воллирд. — Мы сделали все, что было в наших силах! Почти прикончили его! Клянусь вам! Их было слишком много!

Тил Лоэсп смерил его взглядом и покачал головой.

— У меня нет времени на тебя...

— Вы только спасите меня от призраков, тил Лоэсп, пожалуйста! — взмолился Воллирд.

Колени под ним подогнулись, и охранникам пришлось подхватить его с двух сторон. Глаза Воллирда были безумными и неподвижными, с губ падала пена.

— От призраков? — переспросил тил Лоэсп.

— От призраков, приятель! — взвизгнул Воллирд. — Призраки каждого из них преследуют меня!

Тил Лоэсп покачал головой и перевел взгляд на командира стражи.

— Этот человек спятил. Возьмите его... — начал он.

— Джильюс — он хуже всех! — крикнул Воллирд ломающимся голосом. — Я его чувствовал. Я его до сих пор чувствую! Его рука, его запястье под...

Больше он не сказал ни слова — тил Лоэсп обнажил меч и вонзил его прямо в горло Воллирда. Взмахнув руками, тот испустил бульканье, глаза его еще больше расширились, взгляд уставился на вошедший в глотку — откуда со свистом вырывался воздух — плоский клинок, с которого, пузырясь, капала горячая кровь. Челюсть Воллирда неловко двигалась, словно он пытался проглотить что-то непомерно большое.

Тил Лоэсп толкнул меч вперед, намереваясь перерубить шейные позвонки, но кончик меча соскользнул с кости и вышел наружу с правой стороны шеи. Кровь хлынула из новой раны струей — меч перерезал артерию. Охранник, стоявший справа, отодвинулся, чтобы не запачкаться. Зрачки Воллирда сошлись у переносицы, и последний выдох вырвался из него кровавым пузырем.

Двое охранников смотрели, как тил Лоэсп извлекает меч из шеи мертвеца.

— Отпустите его, — велел он.

Стражники разжали руки, и Воллирд, рухнув лицом вперед, замер в темной, расползающейся луже собственной крови. Тил Лоэсп двумя движениями отер меч о тряпье Воллирда.

— Оставьте его, — сказал он охранникам, повернулся и пошел дальше в сторону камеры.

* * *

Саркофаг потребовал снять с него леса. Он покоился на своем цоколе, а три черных куба стояли на дне камеры: один прямо перед ним, два других — неподалеку от его задних углов. Благоговеющие окты по-прежнему располагались концентрическими кругами.

Тил Лоэсп и его спутники успели как раз вовремя, чтобы увидеть трансформацию. Бока черных кубов шипели и трещали. Структура их поверхности изменилась, и они внезапно стали блеклыми, а потом начали сереть, когда по ним поползла мелкая сеть трещин.

Поатас, хромая, подошел к тилу Лоэспу.

— Беспрецедентно! — сказал он, взмахивая тростью; двое личных охранников тила Лоэспа сразу же вышли вперед, решив, что этот безумный старик может ударить хозяина, но Поатас, казалось, даже не заметил этого. — Присутствовать здесь! Присутствовать при этом! И видеть это! Это! — воскликнул он, поворачиваясь и тыкая тростью в направлении центра камеры.

По сторонам черных кубов пошли широкие трещины, из которых медленно заструились темные пары. Потом стенки задрожали и упали. Неторопливо поднялось облако чего-то, похожего на тяжелую сажу; стенки кубов разом обратились в пыль, обнажив темные, сверкающие овоиды, каждый длиной около трех метров и в обхвате — около полутора. Они устремились вверх, удаляясь от медленно осаждавшегося праха своего перерождения.

Поатас повернулся на мгновение к тилу Лоэспу.

— Видите? Видите?

— Трудно не увидеть, — язвительно сказал тил Лоэсп. Сердце его еще не успокоилось после происшествия в туннеле, но голос звучал ровно и твердо.

Поднявшись, овоиды подлетели к серому кубу, который теперь тоже затрещал и загудел. Звук был гораздо громче, нежели от серых кубов, и заполнил камеру, отдаваясь эхом от ее стен. Окты зашевелились, задвигались — похоже, они все смотрели на серый куб. Тот задрожал, поверхность его потемнела от множества трещин.

— Это и есть ваш приз, Поатас? — прокричал тил Лоэсп, перекрикивая шум.

— И их предок! — крикнул археолог, показывая тростью на октов вокруг куба.

— Здесь все в порядке, Поатас? Этот звук — так и должно быть?

— Кто может знать?! — воскликнул Поатас, тряся головой. — Не хотите же вы бежать, ваше превосходительство? — спросил он, не оборачиваясь; звук из Саркофага резко смолк, только эхо звучало еще некоторое время.

Тил Лоэсп открыл рот, желая что-то сказать, но тут начали падать боковины Саркофага — словно невидимые стены, удерживавшие темно-серую пыль, внезапно отключились, и та осыпалась, превратилась в большую сухую лужу вокруг цоколя, которая дошла до внутреннего кольца октов. Все это почти бесшумно — лишь с очень тихим звуком, который можно было принять за вздох. Последнее эхо предыдущего потрясения наконец замерло.

Из пыли возник серый овоид, около пяти метров в ширину, а в длину — около восьми. Подрагивая, он поднялся в воздух; три черных овоида поменьше как-то неуверенно подплыли к нему. Они медленно перевернулись вокруг собственной оси, встав вертикально в воздухе, потом тяжело соскользнули вниз и неслышно соединились с серым в его геометрическом центре, так, словно частично вошли внутрь.

Образовавшийся объект грузно повис в воздухе. Эхо медленно затихло, и в большой камере воцарилась полная тишина.

Потом объект прорычал что-то на языке, непонятном людям; звуки волнами откатывались от стен. Тил Лоэсп сыпал проклятиями, заткнув, как и все остальные, уши руками — сила звука была невыносима. Некоторые не выдержали и упали на колени. Только гордость помешала тилу Лоэспу сделать то же самое. Пока отзвуки грохота замирали, окты, казалось, одновременно вздрогнули и зашевелились. Камера стала полниться сухими шепчущими звуками — словно загорались маленькие прутики. Они прекратились, когда темно-серый объект, повисший в центре камеры, снова загрохотал — на этот раз по-сарлски.

— Спасибо за помощь, — прогремел он. — А сейчас у меня много дел. Прощения не будет.

Вокруг формы образовался тонкий сферический пузырь — достаточно большой, чтобы поглотить ее целиком. Пузырь потемнел, почернел, потом стал серебристым. На глазах тила Лоэспа и других людей вокруг него возник еще один — между стенками пузырей было метра два. В пространстве между сферами возникла световая вспышка, краткая, но ослепительно яркая, после чего наружная оболочка почернела. Из черной сферы донеслось нарастающее гудение, которое перешло в зубодробительный, глазовыдавливающий, костесокрушающий гул, заполнивший всю камеру. Окты попадали на спины и покатились по полу, явно раздавленные этим звуковым штормом. Люди снова заткнули уши. Почти все отвернулись, спотыкаясь, натыкаясь на соседей, пытаясь бежать от этого уничтожающего, рвущего плоть звука.

Те, кто не в силах был отвернуться (в том числе Поатас, упавший на колени и выронивший трость), остались завороженно смотреть на невыносимо гудящую черную сферу. Они стали — ненадолго — единственными свидетелями того, как крохотные отверстия разорвали ее поверхность и из них вырвались тонкие ослепительные лучи.

После этого наружная сфера исчезла.

Термоядерный шар вырвался на свободу. Могучая волна радиации широкого спектра мгновенно затопила камеру.

Взрыв света и жара сжег всех, не разбирая, кто окт, кто человек, уничтожил их вместе с внутренней облицовкой камеры и расширил ее, как сокрушительной силы граната, а все, что осталось от здания и площади наверху, обрушилось на мерцающие обломки.

Первые волны радиации (гамма-излучение, нейтроны и мощнейший электромагнитный импульс) уже давно сошли на нет, уничтожив все на своем пути.

Серебристая сфера, совершенно неповрежденная, медленно и спокойно поднялась из дымящихся обломков. Она проплыла сквозь километровую дыру в площади и свернула в сторону, сбросив с себя защитную пленку и слегка изменив форму, так что стала скорее овоидом. Ускоряясь, она понеслась прочь от бездны в сторону того, что люди называли уступом Водопада.

27. ЯДРО

Они стояли на краю огромного кратера. Сквозь лицевой щиток шлема было видно ярко, как днем. Фербин на несколько мгновений отключил искусственную составляющую видимости, чтобы понять, как все выглядит на самом деле. Мрачные, холодные, серые, черные, синие и темно-бурые тона, цвета смерти и разложения. Вскоре ожидался восход гелиодинамика, но здесь, в глубине пропасти, еще долго будет царить темнота, а до таяния льда, которое восстановит Водопад, времени оставалось еще больше.

Сквозь щиток можно было наблюдать слабое инфракрасное свечение во внутренностях кратера. Из темных глубин медленно поднимался пар, а на поверхности холодный, пронзительный ветер рвал его в клочья, мигом рассеивая. Анаплиан и Хиппинс проверяли показания счетчиков и датчиков.

— Что-то вроде маленького ядерного взрыва, — сказала Джан Серий.

Теперь они общались без прикосновений, решив, что нужды в радиомолчании больше нет. Но скафандры все равно выбрали самый безопасный из режимов связи — с помощью узконаправленных лучей невидимого когерентного света.

— Взрыв небольшой, но сильное электромагнитное излучение и нейтроны, — сказал аватоид корабля. — И гамма.

— Наверное, их просто зажарило, — тихо сказала Джан Серий, становясь на колени у обрыва. Она прикоснулась к отполированному камню, ощущая через материал скафандра его зернистую гладкость.

— Неудивительно, что здесь никого нет, — заметил Хиппинс.

Пролетая над городом от окраин к центру, они видели несколько человеческих тел и множество мертвых лиджей и каудов, но ничего и никого движущегося — вся жизнь, казалось, замерзла вместе с водами Сульпитина.

«Но почему здесь больше никого нет? — транслировал Хиппинс со своего кружева на кружево Анаплиан. — Никакой помощи, никакого медицинского персонала?»

«Эти люди ничего не знают о лучевой болезни, — ответила она. — Все, кто не погиб во время взрыва, бежали оттуда, полагая, что худшее позади и теперь будет лучше, а потом умерли в муках на глазах тех, к кому пришли. Не слишком ободряющее зрелище. Возможно, послали нескольких воздушных разведчиков, но те увидели лишь мертвецов и умирающих. В основном мертвецов».

«А окты и аултридии тем временем сражаются друг с другом, — транслировал Хиппинс. — И что-то очень действенное вмешивается в работу систем уровней, от первого до последнего».

Когда они приземлились, автономник Турында Ксасс отлетел от них, а теперь вернулся.

— За одним из водопадных уступов в вертикальной ледяной глыбе присутствует какое-то техническое средство, — сообщил он. — Вероятно, октское. Довольно большое. Обследовать?

Анаплиан кивнула.

— Пожалуйста.

Маленький аппарат метнулся в сторону и исчез в одной из дыр в площади.

Анаплиан встала и оглядела Хиппинса, Фербина и Холса.

— Давайте посмотрим, что делается в Колонии.

* * *

Они остановились лишь раз — чтобы обследовать одно из множества тел, лежавших на присыпанном снежком льду речного рукава. Джан Серий подошла к телу, приподняла его над крупитчатой белой поверхностью, осмотрела.

— Радиация, — сказала она.

Фербин и Холс переглянулись. Холс пожал плечами, потом решил спросить у скафандра. Тот начал быстро нашептывать ему сведения об источниках и последствиях разного вида излучений — электромагнитного, гравитационного, излучения частиц, — потом перешел к воздействию ионизирующей радиации на живые организмы и острой стадии лучевой болезни у гуманоидов, особенно у стоящих близко к сарлам.

Джан Серий отцепила одну из трубочек на правой ноге скафандра — темную, во всю длину бедра и чуть тоньше ее запястья. Затем она положила приспособление на замерзшую поверхность реки и стала наблюдать. Устройство быстро погружалось в лед, растапливая его; поднялся пар. Оно сперва двигалось по-змеиному, извиваясь, а потом проскользнуло через отверстие, проделанное им во льду. Отверстие почти сразу же начало замерзать.

— Что это было? — спросил Холс.

Анаплиан отделила от скафандра еще одно устройство — небольшое, размером с пуговицу, — и подбросила его вверх, как монетку. Маленький кружок полетел вертикально вверх и не вернулся.

Она пожала плечами: — Страховка.

* * *

Живых в Колонии было мало — разве что один на сотню мертвецов, — и они умирали в мучениях. Здесь не пели птицы, в мастерских стояла тишина, молчали двигатели. Лишь тихие стоны умирающих нарушали тишину.

Анаплиан и Хиппинс приказали всем четырем скафандрам изготовить крохотные приспособления, чтобы делать инъекции еще живым, просто прикасаясь к их шее. Скафандры отрастили для этого маленькие шипы на концах самых длинных пальцев.

— Этих людей можно вылечить, сестра? — спросил Фербин, глядя на несчастного, который едва шевелился среди собственной блевотины, крови и экскрементов.

Мужчина пытался что-то сказать, но выходило лишь бульканье. Его волосы вылезали клочьями всякий раз, когда он стукался головой о замерзшую грязь на немощеной дороге. Тонкие струйки алой крови текли изо рта, носа, ушей и глаз.

— Нанорги решат, — сухо проговорила Джан Серий, наклоняясь, чтобы сделать инъекцию. — Тех, кого инъектилы не спасут, они хотя бы избавят от мучений.

— Для большинства уже слишком поздно, — сказал Холс, оглядываясь. — Это все радиация, да?

— Да, — подтвердил Хиппинс.

— Кроме тех, что погибли от пуль, — уточнила Джан Серий, выпрямляясь.

Мужчина обмяк и задышал свободнее. Джан Серий посмотрела на мертвых солдат, сжимавших ружья, на искалеченные трупы двух лиджей и раздавленные тела наездников под ними. — Сначала здесь было сражение.

Несколько дымков, замеченных ими ранее, оказались не признаками жизни, а догорающими пожарами — мастерские, кузни, паровые двигатели умерли, как и люди. На главной железнодорожной станции Колонии не осталось ни одного локомотива — лишь нескольковагонов. Вокруг лежали сотни тел.

Они разбились на две группы. Джан Серий и Холс проверили вагоны архипонтина и штабной лагерь, но нашли только мертвые тела, из которых не опознали ни одного.

Потом их вызвал Хиппинс из санитарного поезда.

* * *

— Простите! Я его застрелил. Скажите ему, что мне очень жаль, пожалуйста, скажите. Мне ужасно жаль.

— Сынок, это ты меня застрелил, но смотри — я жив-здоров. Я просто упал от удивления. Только и всего. Успокойся.

Холс приподнял голову молодого человека и попытался посадить его, чтобы тот спиной опирался о стену. У парня тоже выпадали волосы. В конце концов пришлось пристроить его в уголке, чтобы он не валился набок.

— Так я вас застрелил, сударь?

— Меня-меня, приятель, — сказал ему Холс. — Хорошо, что броня на мне почище всяких доспехов. Как тебя зовут, сынок?

— Непост Пуибив, сударь, к вашим услугам. Простите, что стрелял в вас.

— Хубрис Холс. Нет вреда — нет и обиды, сынок.

— Они забрали у нас все лекарства, сударь. Думали, что это их спасет или хотя бы боль облегчит. Я отдал все, что мог, но они мне не поверили, сударь. Никак не хотели отставать. Я пытался защитить молодого господина, сударь.

— Какого еще молодого господина, молодой Негюст? — спросил Холс и, нахмурившись, посмотрел на маленький шип, высунувшийся из пальца на правой руке скафандра.

— Орамена, сударь. Принца-регента.

Тут вошел Хиппинс. Посмотрев на Холса, он сказал:

— Я все слышал. Я им сообщу.

Холс вдавил шип в пятнистую, синюшную кожу парня и откашлялся.

— А принц — он что, здесь?

— Вон там, сударь, — сказал Негюст Пуибив, пытаясь кивнуть в сторону соседнего бокса, и тихо заплакал кровавыми слезами.

* * *

Фербин тоже плакал, подняв щиток шлема, чтобы слезы текли свободно. Орамен был чисто вымыт, но лицо его казалось словно измолоченным. Фербин прикоснулся рукой в перчатке к воспаленным, налитым кровью глазам брата, пытаясь опустить ему веки, — тщетно. Джан Серий стояла по другую сторону узкой кровати, удерживая на весу голову Орамена.

Она тяжело вздохнула, тоже откинула щиток с лица, наклонилась, очень осторожно опустила голову брата на подушку и вытащила руку. Затем, посмотрев на Фербина, покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Мы опоздали, брат. — Она шмыгнула носом и разгладила волосы на голове Орамена, аккуратно, чтобы те не выпали. — На несколько дней опоздали.

Перчатка скафандра, словно черная жидкость, стекла с нее, обнажив сначала кончики пальцев, потом всю руку до запястья. Анаплиан легонько дотронулась до покрытой синяками впалой щеки Орамена, потом до лба в кровоподтеках и тоже попыталась закрыть ему глаза. Одно из век отделилось и соскользнуло на покрасневший глаз, словно шкурка вареного фрукта.

— Суки, суки, суки, — тихо проговорила Джан Серий.

— Анаплиан! — взволнованно прокричал Хиппинс из соседнего бокса, где он вместе с Холсом пытался утешить Негюста Пуибива.

* * *

— Он звал графа Дроффо, но они его убили, судари. Люди тила Лоэспа — когда спустились на своих летучих зверях. Они к тому времени уже его убили. А у него работала только одна рука, и он пытался перезарядить ружье.

— Но что было потом? — требовал Хиппинс, встряхивая раненого. — Что он сказал, что сказал ты — повтори это! Повтори!

Джан Серий и Холс бросились к Хиппинсу.

— Спокойнее, — велела Джан Серий аватоиду. — Что случилось?

Холс недоуменно наблюдал за этим. Отчего Хиппинс так разошелся? Ведь не его брат лежит мертвый за стенкой. И потом, Хиппинс не человек вовсе, он не принадлежит к этому народу и вообще ни к какому.

— Повтори! — закричал Хиппинс, снова встряхивая Пуибива.

Джан Серий ухватила аватоида за руку, чтобы тот не причинял боль умирающему.

— Остальные, кто мог, уехали на поездах, когда мы все стали заболевать по второму разу, — сказал Негюст Пуибив. Его глаза закатились в глазницах, веки задрожали. — Простите... После большого взрыва мы мучились страшными коликами, но потом поправились, но потом...

— Именем вашего МирБога, — взмолился Хиппинс, — что сказал Орамен?

— Кажется, это были его последние связные слова. — Пуибив говорил словно пьяный. — Но они ведь не настоящие, правда? Просто чудовища из прошлого.

«Господи, — подумала Анаплиан, — только не это!»

— Кто они, приятель? — спросил Холс, отталкивая вторую руку Хиппинса.

— Это слово, сударь. Это слово, что он все время повторял, когда снова заговорил, хотя и ненадолго. Его тогда принесли из камеры, где был Саркофаг. Узнав, что граф Дроффо мертв, он принялся твердить: «Илн». Я поначалу ничего не мог понять, но он все повторял и повторял, хотя язык его все больше заплетался. Илн, говорил он, Илн, Илн, Илн.

Взгляд Хиппинса уставился в пустоту.

«Илн, — прошептал скафандр на ухо Холсу, — это аэродлинноформы, древние обитатели промежуточных уровней газового гиганта, происходили с лигатуры Зунзил, достигли современного уровня высоких технологий, эволюты в промежутке между 380 и 780 миллионов лет назад, не встречались вот уже много миллионов лет, считаются вымершими, несублиматы, потомство неизвестно. Упоминаются преимущественно в связи с уничтожением около двух тысяч трехсот пустотелов».

Когда Джан Серий услышала это слово, мир для нее словно опрокинулся, а сверху обрушились звезды и вакуум.

* * *

Анаплиан встала.

— Оставьте его, — сказала она, опуская щиток шлема и выходя из бокса.

Хиппинс последовал за ней.

«Это всего лишь слово, переданное через вторые руки — один умирающий сказал другому, — транслировал аватоид агенту ОО. — Вполне вероятно, ложная тревога».

Анаплиан покачала головой.

«Нечто, спрятанное в течение целых геологических эпох внутри погребенного города, мимоходом уничтожило несколько сотен тысяч человек и исчезло, — ответила она. — Нужно исходить из худших предположений».

Что бы это ни было, может, не оно стало источником...

— Могу я остаться... — начал было Холс.

— Да, но мне понадобится ваш скафандр, — сказала ему из коридора Джан Серий. — Он может стать дополнительным автономником. — Голос ее изменился, когда скафандр Холса решил, что звук слишком слаб, и переключился на внутреннюю связь. — То же самое относится к моему брату.

— Разве мы не можем погоревать немного? — раздался голос Фербина.

— Нет, — сказала Анаплиан.

Анаплиан и Хиппинс вышли на холодное пустынное пространство. К ним подлетел Турында Ксасс.

— Окты, — сообщил он. — Сколько-то их еще осталось в последнем корабле — в километре вверх по течению. Все умирают. Система корабля уничтожена электромагнитным импульсом. Записи стерты, но у октов имелась видеосвязь с камерой под центральным зданием, и они видели, как из серого куба появился черный овоид. К нему присоединились три овоида поменьше, которые вышли из объектов, доставленных к серому кубу сарлами и октами совместно. Последнее, что они видели, напоминает разрыв защитной оболочки ядерного реактора — сильные вибрации и фотонное туннелирование непосредственно перед разрушением оболочки, что подтверждается выходом светящегося шара.

— Спасибо, — Анаплиан посмотрела на Хиппинса. — Убедились?

— Убедился, — кивнул тот; лицо у него побледнело, глаза расширились.

— Фербин, Холс, — окликнула Анаплиан двух сарлов, задержавшихся в вагоне. — Нужно торопиться. На свободе оказался илн или какое-то илнское оружие. Он либо уже добрался до ядра Сурсамена, либо на пути туда. Первое, что он сделает, — это убьет МирБога, а потом попытается уничтожить планету. Вы понимаете? Ваши скафандры отправляются с нами, если хотите, можете оставаться в них. Никакого бесчестья, если вы не...

— Мы с вами, — проговорил Фербин необычайно глухо.

— Мы идем, мадам, — подтвердил Холс. — Ну вот, приятель, а ты здесь лежи отдыхай, вот так, — услышали остальные его бормотание.

* * *

Четыре скафандра в сопровождении маленькой машины взмыли над дымящимися руинами Колонии Хьенг-жара и понеслись к ближайшей открытой башне — в семи тысячах километрах от этого места. Турында Ксасс мгновенно ускорился, уходя вверх и вперед, и скоро исчез из виду. Фербин решил, что они опять летят ромбовидным строем, хотя скафандры снова закамуфлировались и сказать наверняка было невозможно. На сей раз, правда, им было разрешено переговариваться по связи.

— Но это, должно быть, очень древняя штука, мадам, верно? — возразил Холс. — Она там провела целую вечность; все знают, что илны исчезли миллионы лет назад. Вряд ли от нее может исходить серьезная угроза, тем более для таких продвинутых держав, как Оптимы, Культура и другие. Разве нет?

— Тут подобные рассуждения не годятся. К сожалению, — сказала Анаплиан и помолчала; все четверо устремились вверх, расходясь в стороны. — Привычная вам разновидность прогресса неприменима к этому уровню цивилизационного развития. Прогресс продолжается вплоть до сублимации — иными словами, общества уходят на покой, на их место приходят новые и ищут собственный путь к техническому совершенству. Но путь к совершенству не один — туда ведет не единственная лестница, а множество дорог, и две любые цивилизации, достигшие вершины, на пути к ней могут приобрести совершенно различные способности. Издавна существуют способы сохранить действенность технологии на неопределенно длительный промежуток времени, и если что-то относится к седой древности, это не значит, что оно второсортно. Технологии, старые, как эта штука, согласно статистике, лишь в шести случаях из десяти менее действенны, чем современные. Приличная пропорция. Я жалею, что втянула вас в эту историю. Нам придется спуститься на машинный уровень и, возможно, к ядру Сурсамена, а там столкнуться с чем-то, о чем мы имеем весьма приблизительное представление. Вполне возможно, оно обладает высокими разрушительными способностями. Наши шансы на выживание не очень высоки.

— Мне все равно, — сказал Фербин, и по его голосу было понятно, что он не бравирует. — Я с радостью умру, сделав все возможное, чтобы прикончить монстра, который убил нашего брата и угрожает МирБогу.

Они уже выходили за пределы атмосферы, небо обретало черный цвет.

— А как насчет корабля, мадам? — спросил Холс.

— Хиппинс? — обратилась к аватоиду Анаплиан.

— Я запрашиваю помощь, — ответил тот. — Через октские, нарисцинские, мортанвельдские, да какие угодно системы — лишь бы соединиться. Но в местной базе данных хаос, ничто не проходит. Разрушение системы продолжается, все сигналы блокированы. Можно попробовать найти рабочую систему на другом уровне, но и там все будет зависеть от чьей-нибудь прихоти.

— Даю сигнал общей тревоги, — объявила Анаплиан.

— Думаю, у нас нет иного выбора, — согласился Хиппинс. — Это, однако, привлечет к нам внимание.

— Полное вооружение, — сказала Анаплиан, — программирование на встречу в машинном пространстве, используются все средства.

— Включаем режим всеобщей паники, — сказал Хиппинс, словно про себя.

— Как вы можете давать сигнал на корабль, мадам? — спросил Холс. — Мне казалось, с пустотелое сигналы не выходят.

— Ну, это верно не для всех сигналов. Посмотрите на бездну у Водопада. Туда, где мы недавно приземлились.

Они так быстро поднялись вверх и отклонились в сторону, что это было не просто. Холс еще не увидел пропасти под Хьенг-жаром и не успел попросить скафандр показать нужный вид, когда его внимание привлекла неожиданная вспышка. За ней последовали еще четыре — группами по две; все это длилось меньше двух секунд. Полусферические серые облака расцвели над уже погасшими точками света и быстро исчезли, оставив после себя быстро поднимающиеся серо-черные столбы.

— Что это было? — спросил Холс.

— Пять небольших взрывов антивещества, — пояснила Анаплиан; они уже поднялись над верхними слоями атмосферы, а обломки тем временем падали за горизонт, — «Человеческий фактор» и его дистанционники мониторят поверхность на нулевом уровне, регистрируя необычные вибрации. Эти пять взрывов не сотрясут Сурсамен с такой силой, как падение звезды, но заставят планету от ядра до поверхности звенеть, как колокол, в течение нескольких минут. А нам только это и нужно. Поверхностные компрессионные волны. Вот так и можно послать сигнал с пустотела.

— Значит, корабль... — начал Холс.

— Сейчас направит к ядру, — сказала Анаплиан. — И никаких отговорок.

— Что-то принимаю, — сообщил Хиппинс. — Черт, это похоже на...

Слева впереди от Фербина вспыхнул ослепительный свет. Его взгляд устремился в ту сторону, хотя картинка заплясала в глазах, а лицевой щиток шлема почернел, блокируя видимость, после чего воспроизвел явно искусственное изображение — горизонт, близлежащие башни, и всё. Перед его мысленным взором осталась человеческая фигура, освещенная так ярко, словно была сотворена из солнечного вещества.

— Анаплиан? — выкрикнул Хиппинс.

— Да, — раздался ее спокойный голос. — Лазер. Сильный физический удар. Наводка оптическая. Импульсов прицеливания не зарегистрировано. На моем скафандре легкое повреждение. У меня царапина. Зазеркаливаемся. Скафандры уже увеличили расстояние между нами. Ожидается ещ...

Что-то шарахнуло Фербина по спине — вроде удара меча по плотной кольчуге. Но скафандр внезапно стал очень жестким, казалось, что толком и не вздохнуть.

— Атака с помощью ЭОКР сверху и сзади, — сообщил ему скафандр. — Энергия и частоты таковы, что прямой опасности нет.

— Всем досталось, а мне — дважды, — сказала Анаплиан. — Еще больше импульсов прошли мимо. Считываю источник свода. Нарисцинская технология, возможно... черт! Три по мне. Источник, возможно, взломан.

— У меня тоже, — сказал Хиппинс. — Может, сумеем проскочить. Выйдем за пределы действия через двадцать секунд.

— Да, но впереди могут быть другие. Посылаю Ксасса, чтобы разобрался с ними. Если ничего, то хоть потренируется.

— Я — с удовольствием, — объявил Турында Ксасс. — Можно мне тоже использовать АВ?

— Что угодно, — разрешила Анаплиан.

— Тогда предоставьте это мне, — промурлыкал Ксасс. — Иду вперед. Ожидания те же?

— Дозволено все, — сказала Анаплиан. — Если они используют кинетику, проблем будет больше. Расставьте приоритеты и предупреждайте.

— Конечно.

— В любом случае стреляйте первым.

— Вы меня балуете.

— Ой! — мгновение спустя закричал Холс. — Силы небесные! Даже мой старик не бил меня сильнее.

— Ну, этот больше никогда не станет, — сказал Ксасс — Вот он — его прицел. Ух ты! Красота.

— А выстрел-то не очень, — заметила Анаплиан.

— Ага, — сказал Ксасс удивленно и раздосадованно в то же время. — Ну, я стартую.

Еще несколько минут они летели над лежащим далеко внизу ландшафтом, не привлекая более внимания врагов. Мир внизу, казалось, поворачивается, как большой барабан, то светясь, то погружаясь в мрак, по мере того как всходили и заходили гелиостатики и гелиодинамики и лопасти вместе со структурами свода отбрасывали тени.

Фербин поплакал еще немного, думая о мертвом брате, который лежал искалеченный, измордованный в холодном, заброшенном вагоне. Им пришлось улететь, даже не оплакав его, бросив тело без присмотра, — рядом остался умирающий слуга, сам почти ребенок. Ни смерть Орамена, ни прощание с ним не соответствовали титулу принца.

У Фербина внутри все переворачивалось от ярости. Что за негодяй осмелился убить его брата — еще совсем юношу — и столько других людей? Он видел их, видел, как они умерли. По подсказке Холса он попросил скафандр объяснить, как действует радиация в больших дозах, — неотвратимая смерть в течение четырех — восьми дней, наполненных мучительной болью. Похоже, Орамена искалечили еще до убийственного взрыва, но какая разница: он мог бы остаться в живых, однако надежды на это были отняты проклятым безжалостным, губительным монстром.

Фербин шмыгнул носом, глотая слезы, — часть их, похоже, поглотил скафандр. Наверняка все будет переработано, очищено и предложено ему в качестве питьевой воды из тоненькой трубочки, которая в любой момент по его желанию вдвигалась в рот. Он находился в собственном мирке, на идеальной крошечной ферме, где ничто не пропадало, где все, что упало или отмерло, использовалось заново — для выращивания нового продукта или на корм скоту.

Фербин понял, что должен делать то же самое. Он не мог позволить себе не воспользоваться жестокой, унизительной смертью Орамена. Может, им придется расстаться с жизнью в этом безнадежном предприятии, но он почтит младшего брата единственным способом, который теперь имел какой-то смысл: пусть смерть Орамена заставит его еще решительнее преследовать свою цель. Говоря Джан Серий, что готов умереть, Фербин и вправду не бравировал. Он не хотел умирать, но был готов к этому ради уничтожения монстра, который убил брата и собирался сделать то же с МирБогом.

МирБог! Неужели он, Фербин, увидит его? Будет смотреть на него? Господи — даже говорить с ним?! Фербин никогда даже не помышлял об этом. Никто не помышлял. Ты просто знал, что он там и что он — просто другой обитатель громадной и разнообразной галактики, но это никак не уменьшало его очевидной божественности, его таинственности, важности поклонения ему.

Высоко в темноте что-то мигнуло. Три крохотных светлых следа, казалось, сошлись в определенной точке. Один погас, другой искривился, третий вспыхнул вдруг яркой точкой, которую тут же блокировал лицевой щиток скафандра.

— Дело сделано, — сказал Ксасс. — Кинетическая батарея. Явно взломанная. Там была команда нарисцинских военных инженеров — они облепили ее со всех сторон, пытаясь восстановить управление.

— Что случилось с ними?

— Стерты в порошок, — спокойно констатировал автономник. — Выбора не было — эта штуковина заряжалась и уже поворачивалась в вашу сторону.

— Прекрасно, — пробормотала Анаплиан. — Значит, воюем с этими долбаными нарисцинами.

— Прошу прощения, мадам, сударь, — вмешался Холс. — А что, на всех уровнях есть такое жуткое оружие?

— Практически на всех, — ответил Хиппинс.

— Кстати, — сказал автономник, — из восьми микроракет у меня осталось пять с половиной. На сей раз выстрел был пробным — с запасом. Думаю, теперь с чем-нибудь подобным легко разберусь и двумя ракетами. Хотел, чтобы вы знали.

— Пять с половиной? — переспросила Анаплиан.

— Когда я увидел, что третья идет точно в цель, одну из них я развернул назад и снова поместил в магазин. Половина топлива сгорела.

— Очень экономно, — заметила Анаплиан. — Хиппинс, есть что-нибудь?

— Да. Я прослушиваю защищенный военный новостной канал Нарисцина. Черт! Окты с аултридиями уже воюют по-настоящему. Над открытыми башнями были замечены октские корабли, и нарисцины тут же перекрыли входы. Окты обвиняют аултридий во взрыве на Хьенг-жаре. Аултридии подозревают их в заговоре с целью упрочения контроля октов над этим местом. После взрыва на Водопаде некоторые октские корабли попытались проникнуть в открытые башни, но были уничтожены. Нарисцины, окты и аултридии закрыли все башни.

— Правильно ли мы поступаем, продолжая двигаться туда в прежнем направлении?

— Похоже, да. Осталось двести пятьдесят секунд.

Четыре минуты спустя они вернулись в атмосферу. На этот раз скафандры остались обтекаемыми и серебристыми и почти не снизили скорость при входе в газовую среду. Они оставляли за собой мерцающий след из ионизированных молекул воздуха, достаточно яркий, чтобы даже с этой высоты освещать землю. Торможение было быстрым и потому болезненным, а приземлившись на траву у рифленого основания башни, они почувствовали себя избитыми. Почва зашипела и загорелась у них под ногами, пошел пар. Скафандры оставались зазеркаленными.

Часть зеленого склона поблизости уже дыбилась, дерн и земля выворачивались наружу, по мере того как на поверхность поднимался, чуть наискось, цилиндр метров десяти в диаметре — все медленнее и медленнее. В его боку появились очертания сферической двери, опустившейся на траву, когда подъем прекратился. Анаплиан вошла первой, ведя за собой остальных. Турында Ксасс с хлопком появился откуда-то сверху, и дверь стала подниматься. Несколько секунд — и цилиндр пошел вниз.

— Идентифицируйтесь! — раздался громовой голос из все еще влажного нутра цилиндра.

— Я агент Особых Обстоятельств Культуры Джан Серий Анаплиан, урожденная принцесса королевского дома из Пурла, столицы сарлов. Меня сопровождают мой брат Фербин, законный король сарлов, и аватоид корабля Культуры «Человеческий фактор». Примите к сведению, что на свободе оказалась илнская машина — уничтожитель пустотелов. Повторяю: илнская машина, уничтожитель пустотелов, находится здесь, на Сурсамене. Она направляется к ядру или уже находится там с намерением уничтожить планету. Передайте эту информацию, распространите ее как можно шире, поставьте в известность нарисцинов и мортанвельдов — это вопрос абсолютной, первоочередной важности.

— Разблокируйте управление цилиндром.

— Нет. Делайте, что я говорю. На Сурсамене находится илнская машина, уничтожитель пустотелов. Она уже убила всех на Хьенг-жаре, а теперь направляется к ядру или уже находится там с намерением уничтожить планету. Оповестите всех. Всех!

— Настаиваю: разблокируйте управление цилиндром! Нет! Прекратите! Разблокируйте управление средой коридора! Немедленно верните жидкости! Предупреждение! Расцениваем как пособника аултридиев! Вы будете арестованы!

Цилиндр замедлился и через несколько секунд остановился.

— Нет, — сказала Анаплиан и серебристым призраком подошла к круглой двери. — У меня нет времени на пустые препирательства. Если вы встанете на нашем пути, я вас уничтожу. Распространите как можно шире мою информацию как можно скорее. Я требую.

Анаплиан сняла с левого бедра пистолет, тоже серебристый. Турында Ксасс поднялся и парил у верхней части двери, также отливая ртутью.

— Разблокируйте управление дверью! — завопил голос, когда дверь стала откидываться, точно подъемный мост. — Вы будете арестованы!

Анаплиан быстро поднялась в воздух и остановилась у верхней двери, держа наготове пистолет. Автономник, сверкнув, исчез. От сводчатого потолка коридора отразилось несколько вспышек, и дверь с грохотом упала.

Анаплиан уже спускалась внутрь. Она повесила пистолет обратно на бедро в тот момент, когда ее ноги коснулись пола за дверью, и перешагнула через корчащиеся тела десятка хорошо вооруженных октов — все были рассечены пополам или на мелкие кусочки. Их оружие тоже было переломано — составные части ружей валялись на полу, все еще шипя и искря, над лужицами поднимались пары. Мононитевые варпы вернулись назад в корпус Ксасса, и он устремился вперед по туннелю. Впереди уже откатывалась, прячась в стену, большая круглая дверь. В коридоре за ней был метровый слой жидкости, хлынувшей наружу и скоро уже плескавшейся у ног Анаплиан. Звучал сигнал тревоги, громкий и взволнованный голос кричал что-то по-октски.

— Не отставайте, — бросила Анаплиан через плечо.

Хиппинс, Фербин и Холс проворно вышли из цилиндра, стараясь не наступать на части тел октов, приносимые потоком жидкости. Они последовали за Анаплиан по туннелю.

Прошла минута, еще несколько октов расстались с жизнью, а они оказались перед очередной круглой дверью. Та откатилась, и на них опять хлынула жидкость, доходившая до колена. Они вошли в камеру, дверь закрылась за ними. Воздух со свистом вырывался из помещения.

— С этого момента мы снова будем в вакууме, — сказала Анаплиан, отцепляя со спины своего скафандра ЭОКР и бесшумно проверяя его.

Хиппинс сделал то же самое, а за ним, переглянувшись, — Фербин и Холс. Оружие Джан Серий легло назад, в выемку на спине скафандра, а она тем временем завела руку за плечо, потащила за другую длинную полосу на спине и извлекла еще одно ружье, отливавшее черным блеском. Оружие раскрылось само, Джан Серий проверила его. Фербин поймал взгляд сестры, и та кивнула:

— Я пойду впереди с этим аннигилятором, ты, Фербин, будешь орудовать кинетическим ружьем. Холс, вы с Хиппинсом используете ЭОКР. Не хочу, чтобы мы все стреляли из однотипного оружия. — Лицевой щиток Анаплиан на пару секунд утратил зеркальность; Фербин с Холсом увидели, как она улыбнулась и подмигнула им. — Цельтесь туда же, куда и мы.

После этого скафандр снова зазеркалился.

«Мы все зеркала, — подумал Фербин. — Отражаем друг друга. Мы сейчас здесь, и эти странные бронированные скафандры отражают любой свет, но каким-то образом, невзирая на это, мы почти невидимы. Взгляд отскакивает при любом контакте с поверхностью скафандра, скользит в сторону, пока не наталкивается на что-нибудь вокруг нас, словно только оно и реально».

Турында Ксасс опустился на уровень груди Анаплиан. Из голеней ее скафандра выдвинулись тонкие предметы, похожие на копьеножи, поднялись и остановились перед ее лицом.

— Нам предстоит долгое падение.

— Это что, открытая башня? — спросил Холс.

— Нет, — сказала Анаплиан. — Открытой будет следующая — ею воспользуется корабль. Если этот монстр оставил ловушку для преследователей, то, скорее всего, она в открытой башне. У корабля нет иного выбора — он может воспользоваться только открытой. У нас выбор есть, но лучше держаться поближе к тому месту, где появится корабль, — от него мы получим поддержку. Но все равно не сможем воспользоваться стволом главной башни. — Она посмотрела на двух сарлов. — Мы пехота, если вы еще не догадались, господа. Расходный материал. Пушечное мясо. Корабль — рыцарь, тяжелая артиллерия, называйте как хотите. — Она увидела, как передернулся Хиппинс, стоявший впереди, перед дверью. — Есть что-нибудь?

— Пока нет, — ответил тот.

Два небольших зеркальных аппарата, похожих на крохотные кинжалы, отделились от скафандра Хиппинса, воспарили и замерли на уровне его плеч. То же произошло со скафандрами Фербина и Холса. Аппараты окружили Турынду Ксасса.

— Если не возражаете, господа, — небрежно проронил автономник.

— Да бога ради, — ответил Фербин.

— Даже не знал, что они у меня есть, — удивился Холс.

Дверь бесшумно откатилась, за ней оказалась полная темнота. Став черным как сажа, автономник ринулся вперед и исчез вместе с четырьмя маленькими ракетами.

Люди понеслись по трубе — по шахте лифта диаметром всего тридцать метров, по словам Хиппинса. Пролетев через только что открывшуюся дверь, они очутились в главном стволе башни и начали падать. После этого все четверо рассеялись так, чтобы расстояние между ними составляло около полукилометра.

«Кто бы мог подумать», — размышлял Холс. Ему было и страшно, и весело. Падать к МирБогу вместе с психованными иноземцами, познакомиться с разговаривающим эксцентричным космическим кораблем, который движется между звездами с легкостью человека, прыгающего с камня на камень, отправиться на поиски совсем уже ненормального илна, который хочет взорвать или уничтожить всю планету. Такие вещи ему даже не снились, когда он жил на ферме, убирал навоз в конюшне, тащился за отцом по подмерзшему загону для холощения: в руках — ведро с еще теплым, дымящимся конским хозяйством, в ушах — звон от затрещины.

Холса одолевало беспокойство, что они с Фербином могут служить здесь приманкой, — но не слишком сильное. Он начал по-другому смотреть на древний Кодекс воина, о котором вспоминали рыцари и принцы, становясь пьяными и разговорчивыми — или пытаясь оправдать свое недостойное поведение.

Поступай благородно и желай себе достойной смерти. Холс всегда отвергал это, как своекорыстную болтовню. Большинство благородных — не чета Холсу (о чем ему все время напоминали) — были эгоистичны и бесчестны, и чем больше они имели, тем больше хотелось этим подлым мерзавцам заграбастать еще. А те, кто не походил на них, вели себя чуточку лучше, так как могли себе это позволить.

Что благороднее — голодать или воровать? Многие сказали бы — голодать, хотя среди них редко встречались те, кто знал, что такое пустой желудок или плачущий от голода ребенок. Благороднее ли голодать, чем воровать, когда другие имеют возможность накормить тебя, но только за деньги, которых нет? Холс не считал это благородством. Выбирая голод, ты становился собственным угнетателем, загонял себя в ряды покорных, готовых смириться с собственной бедностью, — то есть делался своим собственным полицейским. Прояви немного инициативы или воображения — и тебя назовут ленивцем, хитрецом, увиливающим, неисправимым. Поэтому Холс избегал разговоров о чести — честь, решил он, это средство, которое позволяет богатым и сильным думать о себе лучше, а нищим простолюдинам — хуже.

Но если ты хоть немного выбивался в люди, получал достаток, то у тебя появлялось время поразмыслить над жизнью и над своим местом в ней. И если уж все равно впереди смерть, пусть она будет хорошей.

Даже эти культурианцы непостижимым образом выбирали смерть, хотя могли бы жить вечно.

Если ты свободен от страха и забот о хлебе насущном, о том, сколько ртов тебе придется кормить на следующий год, от мысли, не ограбит ли тебя твой наниматель, не бросит ли в тюрьму за надуманный проступок, у тебя появлялся выбор.

Ты мог прожить тихую, спокойную, безмятежную, мирную, обычную жизнь и умереть в своей постели, среди скорбящей родни... Или же выбрать что-нибудь вроде того, чем Холс занимался теперь, когда тело страшится, но разум жадно впитывает происходящее.

Холс вспомнил жену и детишек и ощутил укол больной совести — он так давно не думал о них. Ему было о чем поразмыслить, приходилось осваивать столько нового и необычного, но истина заключалась в том, что они — жена, детишки — теперь были словно существами из иного мира. Холс желал им только добра и мог представить себе — если каким-то чудом останется в живых, — как возвращается к ним и вновь берет на себя мужний и отцовский долг. Но ему почему-то казалось, что этого никогда не случится, и он уже много дней не возвращался в мыслях к семье.

Хорошая смерть. «Что ж, — подумал он, — если все равно умирать, почему бы не умереть хорошо?»

* * *

Они парили перед гигантской дверью, составленной из темных изогнутых секций громадного размера — вроде клинков сабли, соединенных в колоссальный цветок. Падение заняло около получаса, и за это время они пролетели еще пять уровней, где, если верить скафандру, обитали вариолярные щупальца, везикуляры, плаватели газовых гигантов, трубачи и гидралы. Последний уровень перед машинным пространством был необитаемым, заполненным океанской водой под многокилометровым слоем льда. Теперь они находились непосредственно над машинным пространством, где, согласно легенде и всеобщему мнению, находились системы планеты, как они были задуманы изначально — безжизненные, но могучие.

— Это вторичная, да? — спросила Анаплиан, глядя на громадную заглушку.

— Да, — ответил Хиппинс. — Открывается.

Хиппинс подплыл к самому центру трехкилометровой двери. Его силуэт был расплывчатым, хотя и отображался благодаря невероятно чувствительным датчикам скафандров. Он открепил что-то от своего скафандра и оставил лежать точно в центре двери, где встречались огромные клинки.

Анаплиан, а за ней и остальные опять взмыли вверх и пролетели около километра до огромного овального отверстия в стене шахты и полетели прямо вниз по стволу длиной метров в сто. За спиной у них что-то вспыхнуло. Скафандры зафиксировали чуть заметные, но длинноволновые вибрации в стенках шахты. Анаплиан поманила своих спутников к себе и, когда они соприкоснулись, сказала:

— Главная дверь должна была открыть и самую нижнюю, так что мы можем пролететь прямо до нужного места. Ксасс и четыре ракеты скафандра пойдут первыми.

— Смотри-ка, — сказал Фербин, глядя вниз. — Свет.

Мерцающий сине-серый круг быстро увеличивался в размерах по мере их падения. За ним неясно мерцали гигантские предметы — выгнутые и размашистые, остроконечные и луковицеобразные, выщербленные, ребристые и зубчатые. Казалось, они падали в скопление лопастей размером со штормовую систему, освещенное молнией.

— Осторожно! — предупредил Турында Ксасс. — Предлагаю рассеянный строй; радиообмен менее опасен, чем кучное прохождение.

— Принято, — лаконично согласилась Анаплиан.

Они пролетели мимо свода машинного уровня и зависли, разделенные сотнями метров, над пятидесятикилометровым пространством — над чащей лопастей, бездействующих в полумраке. На расстоянии в несколько десятков километров высилась колоссальная лопасть вроде тороидальной шестерни, заполнявшая собой все поле зрения. Ее верхние кромки только что не касались свода. Под ней и за ней, похоже, были другие исполинские сферы и диски, крепившиеся на еще более массивных. А в сотнях километров дальше по уровню — их нижние части скрывались за довольно близкой стеной из комплексов спиральных лопастей, напоминавших гигантские раскрытые бутоны, — громоздились во мраке колоссальные колеса и шары, размером с небольшую луну. Все они, казалось, соприкасались с подкладкой вышестоящего уровня.

«Адская коробка передач», — подумала Джан Серий, но предпочла ни с кем не делиться своими соображениями.

Здесь наблюдалось сине-серое мигание — периодическое, резкое, яркое. Оно отражалось от двух подшипников, расположенных почти точно друг напротив друга; вид на них частично перекрывался какими-то механизмами.

— Это отсветы перестрелки, — сказал Хиппинс.

— Пожалуй, — ответила Анаплиан. — Есть сигналы с корабля?

Последовала пауза.

— Да, принимаю, но... Запутанные. Разбитые на части. Вероятно, это другая сторона — принимаем отражения.

Хиппинс начал говорить с облегчением, а закончил с долей тревоги в голосе.

— Наше направление? — спросила Анаплиан.

— Следуйте за мной, — велел Хиппинс, уходя в сторону.

— Ксасс, пожалуйста, вперед, — сказала Анаплиан.

— Уже, — ответил автономник.

Развернутые своими скафандрами, они теперь мчались над призрачным ландшафтом далеко внизу, ногами вперед, хотя картинка перед глазами легко переключалась — тогда казалось, что ты движешься головой вперед. Холс задал вопрос скафандру.

— Неважно, как двигаться, — ответил тот, — вокруг вакуум. Поражаемая поверхность в направлении движения сейчас меньше, а голова защищена лучше.

— Понятно. Ах да, хотел еще спросить: что удерживает планету? Ведь на этом уровне нет башен.

— Большие машины поддерживают структурную целостность свода.

— Так-так, — сказал Холс. — Ну и ну.

— Держитесь подальше от основания открытой башни, — раздался голос Анаплиан, которая увела их в сторону от громадного круга мрака вверху.

С краев зияющей дыры свисали километровые лепестки, абсолютно симметрично, и поначалу никто не понял, что сверху в этом месте что-то пробилось.

— Корабль? — спросила Анаплиан.

— Похоже, — сказал Хиппинс, опять недоуменно и обеспокоенно. — Вообще-то он должен был оставить здесь автономника или что-нибудь.

Они летели еще около минуты, а затем услышали голос Ксасса:

— Впереди трудности.

— Что такое? — спросила Анаплиан.

— Тут целое сражение, высокочастотные ЭОКР, пучковое оружие и, судя по остаточным явлениям, АВ. У противника, похоже, подавляющее огневое преимущество. Подтягивайтесь сюда.

Лицевые щитки скафандров показали линию вдоль вершины одной из километровых лопастей у кромки гигантской сферы. Где-то совсем рядом за лопастью мелькнула вспышка, настолько яркая, что противоослепляющая система не успела сработать. Они остановились в нескольких метрах под лопастью, приблизительно в километре друг от друга.

— Видите? — спросил автономник.

На щитках появилось темное пространство между другими сферами уровня и наклонными вогнутыми тороидами, которые освещались яркими вспышками. Затем изображение триангулировалось почти на плоскости и было подано с трех разных точек, потом с четырех, потом с пяти, когда поступили картинки с четырех малых автономников. На расстоянии от шестидесяти пяти до девяноста километров располагались три источника точечного света и неожиданных, резких детонаций. Гораздо ближе, всего в десяти километрах и четырьмя километрами ниже, некий объект обменивался огнем с четырьмя отдаленными источниками. Судя по скоординированным изображениям, этот предмет, от силы десятиметровый, то прятался за громадной зубчатой лопастью, насаженной на шестерню, то выскакивал из-под нее и обменивался выстрелами с тремя далекими противниками.

— Эти три прочитываются как наши, — взволнованно сказал Хиппинс. — Они вынуждены отступать.

— Можем мы застать его врасплох? — спросила Анаплиан.

— Пожалуй.

— Запустите один из дистанционников. Только чтобы наверняка. Ксасс?

— Сделано, — доложил автономник. — Это автономники «ЧФ» — три оставшихся из четырех боевых, которые корабль оставил под взломанной башней. Они повреждены. Отступают.

— А четвертый?

— Погиб, — сообщил Хиппинс. — Валяется в траншее между нами и противником.

— Скажите им, пусть продолжают делать то, что делают. Ксасс, из пяти с половиной АВ-ракет оставьте две в резерве, остальные готовьте к бою.

— Готовы.

— Прикажите двум из ножевых ракет разойтись и падать — не включая двигатели — по моему сигналу. Вторая волна — режим камикадзе.

— Готовы. Выходят на позицию.

— Всем остальным рассеяться за восемь следующих секунд, потом выйти на огневую позицию и сокрушить все. Отсчет пошел. Фербин, Холс, помните: работайте со скафандром и позволяйте ему двигаться по его усмотрению.

— Конечно.

— Нет вопросов, мадам.

Восемь секунд.

— Время, время, время! — выкрикнула Анаплиан.

Скафандры перебросили их через длинную изогнутую вершину лопасти. Над ними сверкнул свет. Они смотрели в бездонную пропасть внизу. Выхлопы работающих на АВ ракет отображались черными точками — скафандры зачернили ослепляющее сияние. На щитках замигали красные кружочки вокруг целей, и все четыре оружия выстрелили. Кинетическое ружье Фербина подпрыгивало и отдавалось в его руке, отбрасывая его каждый раз назад и вверх; в глазах оставались крохотные яркие полосы. Его начало закручивать — отдача пыталась повернуть тело вокруг оси и одновременно опрокинуть; скафандр старался компенсировать отдачу и держать цель.

Свет повсюду. Что-то ударило по щиколотке правой ноги и отдалось такой болью, будто он вывернул колено. Но болевые ощущения почти мгновенно стихли.

Цель расплылась на множество расползшихся по всему лицевому щитку световых вспышек, отбрасывавших тени — шипы и колючки — по всему своду несколькими километрами выше.

— Прекратить огонь! — крикнула Анаплиан. — Отзыв ножевых.

— Они остановлены, — сказал Ксасс. — Вот картинка.

Среди изогнутых лопастей падало с кувырками что-то белое и сияющее, рассыпая желтые искры и оставляя оранжевые осколки, падавшие медленнее. Огонь с обеих сторон прекратился. Свет теперь исходил только от падающего объекта.

— Готов? — спросила Анаплиан.

— Нет сомнений, — ответил Ксасс. — Продолжаем движение с разведкой?

— И просканируйте осколки противника. Идем. Хиппинс?

— Кинетическая контузия, — прохрипел аватоид. — Еще бы чуть-чуть — и всмятку. Залечиваю. Поехали.

— Хорошо, — сказала Джан Серий; они перебрались через темную траншею, далеко внизу все еще падали расплавленные обломки. — Фербин, прости за ногу.

— Что?

Фербин посмотрел вниз. Ниже колена — ничего. Он не мог оторвать взгляда от ноги. «Генерал Йилим!» — подумал он. Во рту пересохло, в ушах раздался рев.

— Все будет в порядке, — спокойным голосом утешила его сестра. — Скафандр обработал рану и накачал тебя болеутоляющими и противошоковыми средствами. Рана была каутеризована при поражении. Все будет хорошо, брат, поверь. Как только вернемся, тебе отрастят новую. Нет ничего легче. Договорились?

На него нахлынуло удивительное спокойствие, близкое к счастью. Сушь во рту прошла, рев в ушах прекратился. Рана совсем не болела, да и вообще в ноге ничего не чувствовал.

— Да, — ответил он.

— Вы уверены, ваше высочество? — спросил Холс.

— Да. Я в порядке. Чувствую себя превосходно.

Фербин то и дело поглядывал на ногу, убеждаясь, что все так и есть, а потом попробовал напрячь икру. Да, ноги ниже колена не было. А он чувствовал себя на все сто. Невероятно.

* * *

— Это мортанвельдская штуковина. Взломанная, — сообщил Хиппинс, когда получил информацию от микроавтономника, посланного обследовать останки вражеской машины. — Одна из двенадцати, если не врут ее внутренние записи.

— Какого черта здесь делают мортанвельдские системы? — спросила Анаплиан. — Не помню, чтобы о них упоминалось.

— Я тоже, — сказал Хиппинс. — Не волнуйтесь. Может быть, это делалось с благими намерениями.

Анаплиан издала такой звук, будто сплюнула.

Они летели, рассеявшись, через окаймленную, раскрывающуюся перед ними темноту машинного уровня, минуя громадные сферические и кольцеобразные компоненты, разные поверхности — зубчатые и изборожденные всевозможными спиралями и завитками, словно шестерни, доведенные зубилом. Три поврежденных автономника «Человеческого фактора» двигались впереди, спешно залатывая повреждения. Возглавлял группу Турында Ксасс — в двадцати километрах впереди.

— Что-нибудь еще взломано? — спросила Анаплиан.

— Все двенадцать. Осталось еще две. Одну уничтожили мы, а остальные аннигилировал корабль при входе.

— Хорошо, — сказала Анаплиан.

— Но корабль был поврежден в столкновении.

— Да?

— При спуске, — пояснил Хиппинс.

— Нарисцинскими штучками? — недоуменно переспросила Анаплиан.

— Долгое падение, никакого пространства для маневра, идеальная цель и никакой энергетической решетки, — сказал Хиппинс. — Он пытался вести переговоры, но те и слушать ничего не хотели. И долгое время безнаказанно обстреливали его. Отсюда и повреждения.

— Насколько серьезно?

— Достаточно серьезно. Ранен. Если бы не отчаянное положение, похромал бы уже в ремонт.

— Черт, — выдохнула Анаплиан.

— Это еще полбеды, — сказал Хиппинс. — Тут есть сторожевой корабль.

— Сторожевой корабль?

— Его засек «Человеческий фактор». Считал характеристики, а потом уже пришлось сосредоточиться на бое.

— Что за корабль? Чей?

— Тоже мортанвельдский. На борту никого; ИР. Судя по характеристикам, возможности немалые.Энергетически подпитывается от ядра.

— Об этом не сообщалось! — выдохнула Анаплиан.

— Должно быть, прибыл недавно. Он тоже был захвачен.

— Как так? — рассерженно спросила Джан Серий.

— Видимо, работал на тех же системах, что и сторожевые машины, — сказал Хиппинс. — Взломай один, и если с мозгами все в порядке, то остальные у тебя кармане.

— Черт! — выкрикнула Джан Серий и чуть погодя снова: — Черт!

— А что такое — «взломана», сударь? — неуверенно спросил Холс.

— Это значит, что управление системой захватил противник. Убедил ее работать на себя, заразив чем-то вроде мозговой инфекции.

— И такое часто случается, сударь?

— Случается, — вздохнул Хиппинс. — Но, как правило, не с кораблями Культуры. Они пишут собственные операционные системы по мере роста и становятся немного разными, как люди. Почти каждый корабль — отдельный вид, независимо от внешности. И вирусы не могут распространяться. А мортанвельды предпочитают машины с централизованным управлением и более предсказуемые. Тут есть свои преимущества, но все же это потенциальный источник слабости. Вот илнское устройство и воспользовалось этой слабостью. — Хиппинс присвистнул. — Видимо, где-то успело нахвататься ума.

— Коммуникатор, — с горечью сказала Анаплиан. — Точно. Окты подключали к этой штуке коммуникатор.

— Похоже, — согласился Хиппинс.

— Что слышно от корабля? — спросила Анаплиан.

Скафандры Фербина и Холса регистрировали информацию, поступающую от трех автономников, но не знали, как ее интерпретировать.

— Видите это? — спросила Анаплиан — вяло, безжизненно.

Холса внезапно мороз подрал по коже. Даже эйфория Фербина улетучилась.

— Да, — мрачно сказал Хиппинс. — Вижу.

Впереди мерцали световые вспышки, такие же, что и во время боя между автономниками корабля и взломанной мортанвельдской машиной, только теперь гораздо дальше. Свет возникал где-то за горизонтом, отражался от свода, мелькал среди его структур неторопливо — из-за расстояния. Казалось, там идет столкновение куда серьезнее предыдущего.

— Это они? — спросила Анаплиан.

— Они, — ответил Хиппинс упавшим голосом.

Фербин услышал, как сестра вздохнула.

— Это, — тихо сказала она, — не будет легкой прогулкой.

* * *

Они прибыли на место как раз вовремя, чтобы увидеть, как корабли добивают друг друга. Последнее слово осталось за суперлифтером Культуры: «Человеческий фактор» рухнул на безымянный мортанвельдский корабль — мощный кулак долбанул по выпуклому лбу — и разрушил обоих среди вспышки радиации всех спектров, такой сильной, что в восьмидесяти километрах сработала тревожная сигнализация скафандров.

— Меня нет! — сказал Хиппинс голосом потерявшегося ребенка.

— Вернемся теперь к нам, — решительно сказала Анаплиан. — Хиппинс, вы в порядке?

— Да, — сказал аватоид.

Все четверо смотрели, как вдалеке разлетаются осколки. Громадные обломки корабля раскручивались, кувыркались, неслись от эпицентра взрыва. Сверкая отблесками затухающей вспышки радиации, они отлетали, стукаясь о лопасти и о машины, отскакивали прочь в брызгах искр и новых фонтанах обломков.

— Автономники еще живы? — спросила Анаплиан. — Я их потеряла.

— Да-да, живы, — тихо подтвердил Хиппинс. — Они отвечают.

— Оба корабля погибли, — сообщил Турында Ксасс. — Я тут совсем рядом — увертываюсь от мегатонн мусора. И я вижу виновника всех бед. Он захватил Ксинтия.

У Фербина кровь застыла в жилах. Ксинтий, он же МирБог.

— Не могли бы вы пояснить, сударь? — попросил Холс.

— Ксинтий заключен в нечто вроде огненной клетки, — сказал им Турында Ксасс. — Нападающий невелик, но, похоже, весьма ловок. Профиль энергии, с каким я еще не сталкивался. Такая древняя штуковина — и такие громадные возможности.

Автономник показал нужный вид: далеко, на полпути между горизонтом и областью падения обломков, которые ярко вспыхивали внизу на громадных цветках спиральных лопастей внизу, словно подсвеченный солнцем дождь на цветочной поляне. Но картинка быстро приближалась. Дрогнув при слишком сильном увеличении, она быстро стабилизировалась и становилась все подробнее — автономник и его ракеты приближались к месту действия.

МирБог представлял собой эллипсоид длиной около двух километров и диаметром около одного. Он извивался и подергивался внутри оболочки из яркого белого огня, отстоящей на несколько сотен метров от его пятнистой темно-коричневой поверхности. Илнская машина была небольшой точкой, соединенной с мучительно извивающимся гигантом посредством пучка ярко-синей энергии.

Под ксинтием — прямо над дырой в центре одной из громадных лопастей-бутонов — рос небольшой яркий шар. Он периодически искрился сильными всполохами.

— Под ним... — начала Анаплиан и осеклась.

— Он генерирует антивещество, — сказал Хиппинс.

— Где... — начала было говорить Джан Серий, но тут на всех четверых обрушился залп лазерного огня — откуда-то сверху и позади них.

Скафандры резко сжались, крутанулись, метнулись в сторону, отбрасывая пораженные слои. Фербин почувствовал град ударов и жар, дышать стало трудно, а ружье чуть не выскочило у него из рук, когда неимоверно быстро развернулось, прицелилось и открыло стрельбу. От этого заныли кости и все тело.

— Взломанный автономник мортанвельдов, — сказал кто-то.

— Мой, — сказал кто-то еще.

— Ты...

— Сука! — услышал Фербин чье-то шипение — похоже, свое.

Его крутило и опрокидывало, но ружье при первой возможности прицеливалось, палило, палило, палило, посылая заряды в темно-багровые небеса. Потом все стихло.

— Хиппинс?

Молчание.

— Хиппинс, отвечайте!

Это был голос Джан Серий.

— Хиппинс?

Снова она.

— Хиппинс!

* * *

Фербин на мгновение отключился из-за слишком резкого маневра. Скафандр извинился и сообщил Фербину, что в настоящий момент они вместе с остатками их группы — агентом Анаплиан, господином Холсом и самим Фербином — скрылись за лопастью, закрепленной на боковине ближайшей машинной сферы. Лицевой щиток услужливо обвел кружочком Джан Серий и Холса — каждый в нескольких сотнях метров от него и в десяти метрах ниже саблеобразной вершины лопасти. Сквозь структуры свода пробивался свет.

Фербин не мог вспомнить, как попал сюда — в безопасное место. Он даже не успел облечь этот вопрос в слова, когда скафандр сообщил, что взял управление на себя по приказу агента Анаплиан.

— Фербин? Ты вернулся к нам? — Голос сестры громко звучал в его ушах.

— А? Да, — ответил он.

Он решил проверить себя, понять, что он может делать и что там с частями тела. Поначалу все вроде было в порядке, но потом Фербин вспомнил о ноге. «Ну, хуже не стало», — подумал он. Вообще он чувствовал себя превосходно — странная, почти нелепая бодрость и жизнерадостность. Мгновенно придя в себя после временной потери сознания, он, казалось, был готов ко всему. Но какой-то отдел мозга, еще не совсем проснувшийся, докучал вопросом: насколько радикально и тонко может скафандр регулировать его эмоции и в какой мере этим процессом управляет Джан Серий?

— Холс? — позвала та.

— Я в порядке, мадам. Но господин Хиппинс...

— Мы потеряли его, когда он атаковал вторую из двух взломанных машин. И Ксасс тоже не отвечает. И корабельные автономники тоже. Видимо, погибли. Нас стало меньше.

— А мортанвельдских машин ведь было две? — вспомнил Холс.

— Обе уничтожены. Я прикончила вторую. — Анаплиан роняла каждое слово будто с трудом.

«Тоже ранена?» — подумал Холс, но вместо этого спросил:

— Что теперь, мадам?

— Хороший вопрос, Холс. Сильно подозреваю, что если мы высунем головы из-за лопасти, то моментально лишимся их. Но ландшафт здесь такой, что больше идти и некуда. Правда, у меня есть одно ружье ближнего боя: вышибет дух из любого, кто высунет из-за лопасти голову или другую часть себя. Но это взгляд с нашей стороны. Илнская машина знает, что у меня есть эта штука, и наверняка не приблизится на дистанцию поражения. Как это ни прискорбно, — Холс услышал, как женщина перевела дыхание, — в перестрелке потерян мой аннигилятор. Кинетическое оружие либо уничтожено, либо осталось без боеприпасов, ЭОКР здесь бессильно. Вспомогательные ракеты исчерпали свой ресурс в ходе боевых действий или накрылись. Правильнее сказать, уничтожены. Прости, брат, простите, господин Холс. Я виновата, я втянула вас в эту историю. Похоже, из-за меня исход для нас будет печальным.

«Ну да, — подумал Фербин. — Так и есть. Печальный исход. Иногда кажется, что жизнь всегда заканчивается печальным исходом».

Что станет с ними? И что ждет его? Он может умереть через несколько минут. Но даже если он не умрет, то королем быть не захочет — это уж точно. Он никогда не хотел этого. При виде того, как убивают его отца, первым его желанием было убежать — еще до того, как разум одобрил животный порыв. Сердцем он всегда знал, что хорошего короля из него не выйдет, а теперь понял, что — если вдруг удастся выжить — все его правление, вся его судьба превратятся в медленное и, вероятно, позорное падение с этой высоты, на которой его существование стало осмысленным и даже славным. Наступал Новый век — век других, не Фербина. Элим, Орамен, он...

Послышался голос Холса:

— И что же делать, мадам?

— Мы можем атаковать этого ублюдка и быстро погибнуть без всякой пользы, — усталым голосом сказала Анаплиан. — Или дождаться, пока илнская машина не изготовит достаточно антивещества и не уничтожит планету. Сначала нас, потом себя и ксинтия, — добавила она. — Если это хоть немного вас утешит.

У Холса ком встал в горле.

— Неужели это так, мадам?

— Тут... — начала было Анаплиан, но вдруг замолчала. — Ага, он хочет поговорить. Ну что ж, послушаем.

— Люди, — услышали все трое низкий, звучный голос, — машины пустотелов были построены, чтобы создать поле, опоясывающее галактику. Не для защиты, а для заточения, управления, уничтожения. Я — освободитель, как и все, приходившие до меня, сколько бы грязи ни выливали на них. Мы освобождали вас, уничтожая эту мерзость. Будьте моими союзниками, а не врагами.

— Что?! — воскликнул Фербин.

— Он хочет сказать... — начал Холс.

— Не обращайте внимания, — велела Анаплиан. — Этот враг ужасно изобретателен. При малейшей возможности пытается ввести в заблуждение. Я даю инструкцию скафандрам не обращать внимания на его уловки.

«Да, — подумал Фербин, — она управляет скафандрами. Эта машина пытается управлять нами. Всеми управляют. За возможность управлять и ведется борьба».

— Значит, мы обречены, мадам? — спросил Холс. — И эта машина, и мы?

— Нет. В принципе, у илнской машины есть ход, ведущий к выигрышу. Согласно последней оценке для накопления необходимой массы антивещества нужны многие часы. Но еще раньше один из модулей машины появится из-за вон той лопастной сферы, километрах в шестидесяти отсюда, и расправится с нами.

Холс посмотрел на кромку лопасти вдалеке, потом оглядел ближайшие окрестности. Как это модулю удастся их обойти?

— И как же он сделает это, мадам?

— Удалится за горизонт и обойдет нас с другой стороны, — упавшим голосом сказала Джан Серий. — Диаметр ядра — всего тысяча четыреста километров. Горизонт очень близко. Можно даже просто обогнуть ядро. В вакууме хороший аппарат преодолеет это расстояние очень быстро. По моим прикидкам, у нас есть несколько минут.

— Ух ты! — вырвалось у Холса.

— Вот уж действительно — «ух ты».

Холс задумался.

— И мы больше ничего не можем сделать, мадам?

— Ну, всегда стоит что-нибудь попробовать, — проговорила Анаплиан, словно из последних сил.

— Например, мадам?

— Нужно, чтобы кто-то из вас согласился пожертвовать собой. Простите.

— Объясните, мадам.

— Тогда я сделаю то же самое, — сказала Анаплиан, явно пытаясь сохранять спокойствие. — И один из нас останется в живых, по крайней мере еще на какое-то время. Скафандр этого последнего из нас сможет доставить его в любое место на Сурсамене или назад — в ближайший космос. Конкретнее: мы можем предотвратить гибель планеты. Цель вполне благородная.

— И что нужно сделать? — спросил Фербин.

— Кто-то из вас должен сдаться, — сказала Анаплиан. — Выйти навстречу илнской машине. Она вас убьет — надеюсь, быстро, — но может захотеть сначала обследовать вас. Первый падет жертвой ее подозрительности. Второй — то есть я — возможно, сумеет подойти к ней достаточно близко. Я уже прокручиваю все в голове. Полагаю, коммуникатор, которым окты реанимировали память машины, произведен Культурой. В эти коммуникаторы внедрены кое-какие неточности, касающиеся Контакта и ОО, которые могут пойти на пользу нашему делу. Правда, подчеркиваю, что шансы до смешного малы. И в любом случае мы исходим из того, что повреждения МирБога не фатальны и он сможет разобрать антивещество. Взрыв той массы, что уже накоплена, убьет его и серьезно повредит самому ядру. Такая вот крохотная надежда. Надежда отчаяния. И я понимаю, что никто из вас не пойдет на это.

— Значит, один из нас должен... — начал Холс.

— Я не могу просить об этом никого из вас... — начала одновременно с ним Анаплиан, потом, сглотнув слюну, прокричала: — Фербин!

Фигура в скафандре уже поднималась над лопастью, верхняя ее часть освещалась мигающим излучением. Фербин отбросил ружье.

* * *

Похоже, ей здорово досталось. Придя в сознание, она обнаружила себя в объятиях чего-то каменно-твердого и абсолютно неумолимого. Проклятье! Ее начисто выпотрошили. Скафандр исполосован, разодран на части, вместе с телом внутри. От нее осталась только голова, да и та с ободранной кожей, обожженная, плюс короткая искореженная часть спинного мозга. Именно эти окровавленные остатки и привлекли внимание илнекой машины.

Из-за сожженных век мигать она не могла. Даже язык и челюсти не слушались. Джан Серий Анаплиан чувствовала себя беспомощнее новорожденного.

Аппарат нависал темной тенью — не очень большой, треугольный в сечении. Глаза были повреждены, видела она плохо. «Столько неприятностей от такой крохи», — подумала она и рассмеялась бы, если бы могла. Обтекаемая машина-луковица подсвечивалась сбоку световой клеткой вокруг ксинтия и снизу — искрением внутри оболочки, где росла сфера антивещества.

«Странные вы маленькие зверьки, — зазвучал в ее голове глухой тяжелый голос. — Какие мимолетные радости продолжает выплевывать жизнь, многочленные, как виртуальные частицы, биоуровень, когда давно уже пора...»

Ах

Она увидела, все, что ей нужно было увидеть, услышала все, что ей нужно было услышать.

ты

Теперь она уже была достаточно близко.

сука

Это все, что у нее оставалось, а хуже всего, что — с бэкапом^[123] или без — она никогда не узнает, достаточно ли этого.

получай, — проговорила наконец Джан Серий Анаплиан. Она отключила удерживающее поле маленького АВ-реактора у себя в голове.

ПРИЛОЖЕНИЕ

1УС — Первый уровень Сурсамена и т. д.

К — Культура.

С — Сурсамен.

ЭВУ — Эволюты высокого уровня (также ЭСУ и ЭНУ — среднего и низкого уровней).

ПЕРСОНАЖИ

Айайк — башнемастер башни Д’ненг-оал, Сурсамен.

Аклин — дама Блиск, мать Элима и Орамена, сослана.

Альвейал Гиргетиони — действующий кратер-замерин, Сурсамен.

Архипонтин — глава монашеской миссии на Хьенг-жаре.

Баэрт — сарлский рыцарь из Харвина.

Блейе — один из лейтенантов тила Лоэспа.

Брофт — бригадир копателей в Безымянном Городе, Девятый уровень Сурсамена.

Вейм — дама Анаплиа, мать Джан Серий.

Вечноживая королева — монархиня Нарисцина, пребывает в состоянии 3044-го Великого Нереста.

Воллирд — сарлский рыцарь из Сурньера.

Вудъен — герцог, брат Хауска.

Гиргетиони — семья нарисцинов, Сурсамен.

Джан Серий Анаплиан — принцесса, К, агент ОО (в детстве Джанити).

Джелтри Скилтц — гражданин К, на борту КССД «Не пытайся делать это дома».

Джерл Батра — контролер/ментор Джан Серий в ОО, ацикулата.

Джерфин Поатас — глава раскопок на водопаде.

Джильюс — доктор, королевский врач дома Хаусков.

Джишь — проститутка, Пурл.

Дилучерр — сарлский художник старой школы.

Дроффо — граф из Шильда; становится конюшим при Орамене.

Дубриль — бывший солдат на Водопаде, становится шефом охраны Орамена.

Зандоне — сарлский актер и импресарио.

Зил — мерискор, любимый зверек маленькой Джан Серий.

Зурд — (Расширенная версия 5), кумулоформа, 13-й, Сурсамен.

Иллис — дворцовый оружейник, Пурл.

Йарьем Гиргетиони — заместитель действующего замерина, Сурсамен.

Йилим — старший офицер в армии Хауска.

Квитрилис Йюрке — путешественник, гражданин К, обнаруживает обман Окта относительно диспозиции кораблей.

Кебли — девочка при дворе, ровесница Джан Серий.

Киу — (при Пурле), посол Окта при Пурле.

Клатсли Квайк — аватоид «Человеческого фактора».

Коуст — младший клерк октской башни, Сурсамен.

Ксайд Хирлис — беглец из К, полководец Нарисцина.

Ксайдия — молодая придворная дама, названная в честь Ксайда Хирлиса.

Ксессис — проститутка из Колонии Хьенг-жара.

Лееб Скоперин — агент ОО на Прасадале.

Лератий — старший специалист на раскопках Саркофага, Водопад.

Лузель — проститутка, сестра Пайтенг.

Маллар — дама при сарлском дворе.

Масъен — муж Аклин, становится мэром Расселя.

Махаса — нянька и воспитательница маленькой Джан Серий.

Мунрео — младший ученый при Гиктуреанско-Анджринской схоластерии.

Негюст Пуибив — слуга Орамена.

Нут-3887б — аккредитованный мортанвельдский встречатель, Сьянг-ун.

Обли — инт Харн.

Омулдео — сарлский художник старой школы.

Орамен — лин Блиск-Хауск’р, принц от той же матери, что и Элим.

Пайтенг — проститутка, сестра Лузели.

Парла — сарлское детское имя.

Потли — сарлское детское имя.

Проуд-младший — древний сарлский драматург.

Пуисил — слуга в сарлском королевском дворце.

Рамиль — дама при сарлском дворе.

Ренек — дама Силб.

Савидиус Савид — чрезвычайный странствующий посол Окта.

Селтис — старый наставник Фербина, главный схоласт схоластерии.

Сенбл — жена Холса.

Синнел — древний сарлский драматург.

Скалпапта — мортанвельдский офицер по связи, Большой корабль Мортанвельда «Вдохновляющий, слияние, посылка вызова».

Сордик — сарлский художник старой школы.

Тагратарк — башнемастер башни Вау-йей, Сурсамен.

Тарих — сарлский доктор.

Тил Лоэсп, Мертис — второй человек в сарлской иерархии после Хауска.

Тоарк — ребенок, спасенный Джан Серий из горящего города.

Тоув Ломма — друг детства Орамена, впоследствии его конюший.

Тохонло — один из лейтенантов тила Лоэспа (в детстве Тохо).

Трюффе — кузена Фербина.

Тулья Пунванджи — посол К на корабле «Вдохновляющий, слияние, посылка вызова».

Турында Ксасс — автономник Джан Серий.

Уталтифул — великий замерин Нарисцина на Сурсамене.

Уэрребер — старший генерал, становится фельдмаршалом, главнокомандующий.

Фантиль — секретарь двора, Пурл.

Фербин — отц Аэлш-Хауск’р (в детстве Фери).

Фойз — генерал сарлской армии, служащий на Водопаде.

Харн — дама Аэлш, мать Фербина.

Хауск — Нериет (Завоеватель), сарлский король-воин.

Хиппинс, Поун — аватоид «Человеческого фактора».

Хондж — завсегдатай питейных заведений Пурла.

Хубрис Холс — слуга Фербина.

Хумли — Гасартравхара, дежурный офицер по связи КССД «Не пытайся делать это дома».

Часк — экзалтин, сарлский главный священник.

Чилгитери — офицер по связи.

Чилк — ментор Нарисцина по связям с варварами.

Чире — водитель дрезины на Водопаде.

Шеменг — сарлское детское имя.

Шир Рокасс — наставник Орамена.

Шоум — генеральный директор Мортанвельдской стратегической миссии.

Элим, эск. Блиск-Хауск’р — старший сын короля Хауска (погиб).

ПОЛНЫЕ КУЛЬТУРИАНСКИЕ ИМЕНА

Астл-Чулиниза Клатсли ЧФ Квайк дам Уаст.

Мезерефин-Сурсамен/VIIIса Джан Серий Анаплиан дам Пурл.

Стафл-Лепоортса Ксайд Озоал Хирлис дам Паппенс.

Шолц-Иниасса Джерл Руул Батра дам Илион.

ВИДЫ

Авианы — птичий вид; 5УС, метановая среда обитания.

Аултридии — вид-выскочка, развившийся из паразитов обитавших под панцирями ксинтиев, плетеночные/шелухообразные (также корчеформы — презрительное наименование); ЭНУ.

Аэронатавры — тягучие, см. Ксинтии.

Бирилисийцы — авиановый вид, склонный к злоупотреблению наркотическими веществами; ЭСУ.

Бритианы — (ОУС), жаберные китообразные существа, водная среда обитания; ЭВУ.

Везикуляры — поверхностные акважители, имеют пузырь/ парус, наполненные газом; 10УС.

Вуаль — см. Мантия.

Гидралы — вид курильщиков черных дыр; 13УС.

Гуманоидная раса, сосланная/интернированная на Сурсамен; 8-й и 9УС.

Делдейны — принадлежат к тому же виду, что и сарльг, обитают уровнем ниже, находятся в союзе с аултридиями, считаются антагонистами МирБога, а потому и врагами сарлов; 9УС.

Зелои — гуманоиды, один из противоборствующих народов на Прасадале.

Илн — аэродлинноформы, ЭВУ, время обитания — аэоны лет назад, разрушали пустотелы, уничтожали гробницы Вуали, считались вымершими/потерянными.

Инты — четырехногие, эквивалент небольшой ручной выдры. 8-й и 9УС.

Кауды — гигантские летающие существа, приручаемые и объезжаемые; 8-й и 9УС.

Ксинтии (тягучие аэронатавры) — вид воздухожителей, громадные воздушные корабли (несколько меньше гигантских дирижаблей), полуприспособленные для газовых и жидкостных сред высокого давления, способны к обитанию в космосе. В настоящее время редки; обычно эволюционно/врожденно/глубинно маразматичны. См. МирБог.

Ксолпе — гуманоиды, клиентский вид нарисцинов, находятся в состоянии войны.

Культура — смешанная гуманоидная цивилизация, ЭВУ.

Кумулоформы — облакоподобные 02 существа.

Лиджи — летающие четвероногие, приручаемые и объезжаемые, 8-й и 9УС.

Мантия/Вуаль — строители пустотелов, ЭВУ эоны лет назад.

Мерсикоры — большие четвероногие, приручаемые и объезжаемые, 8-й и 9УС.

МирБог — существо в ядре Сурсамена, ксинтий; 15-й и 16УС, см. Мантия.

Монтия — панвид очень крупных акважителей.

Мортанвельды — менторы нарисцинов, спиниформы, акважители, ЭВУ.

Наядные щупальца — обитатели одиннадцатого уровня.

Нарисцины — менторы сарлов, насекомовидные, ЭСУ.

Наследники — см. Окты.

Ньюэрсотизы — гуманоиды, один из соперничающих видов на Прасадале.

Окты/Наследники — заявляют о себе как о потомках Мантии, контролируют (почти все) перемещения внутри башен Сурсамена и многих других пустотелов, октальные акважители, ЭВУ.

Оссесии — четырехногие боевые животные, 8-й и 9УС.

Пелагические дельтоиды — атмосферные акважители, перемещаются в воздухе над акважителями; термин используется также для обозначения двигающихся поверхностно дельтоидных биосудов, 5 УС.

Плаватели — обитатели нижних уровней газовых гигантов; 12УС.

Райры — четырехногие животные, эквивалент кошки.

Рауты — четырехногие вьючные животные, 8-й и 9УС.

Реяльщики — обитатели двенадцатого уровня.

Семяпарусники — переносчики семян с зеркальным парусом; 1УС.

Споровые пучки — плазменные семена звездного полевого оконтуривателя.

Трубачи — вид курителей черных дыр; 13УС.

Туэрьелианы — (вспомогательные) любознательные семяпарусники.

Уоксанчи — четырехногие боевые животные; 9УС.

Хефтеры — вьючные и тягловые животные; 8-й и 9У С.

Чанселы — боевые животные, впоследствии вьючные и тягловые.

Чупы — сарлский эквивалент собаки; 8-й и 9УС.

Щупальца — удлиненные обитатели газовых гигантов; LG и 10УС.

ОБЩИЙ СЛОВАРЬ

34-й Висячий Цветочек — космическая область.

512-й Градус Пятого Кабеля, Сьаунг-ун.

Аборигенофилы — люди, проявляющие нездоровый интерес к примитивным народам.

Автолифт — беспилотный транспорт в башнях пустотела.

Азулиус IV — мортанвельдская планета Малого Йатлианского снопа.

Акватизированный — полностью приспособленный к водной среде обитания.

Анджринх — район в Гиктуре, место расположения схоластерии.

Арифметический — на пустотелах этот термин относится к тем, кто обитает на уровнях, обозначаемых простыми кратными числами.

Аспирант — цивилизация, желающая влиться в число эволютов.

Ауд — звезда/система, в которой расположена орбиталь Гадамф.

Ацикулаты — кустоподобные.

Баенг-йон — кратер на поверхности Сурсамена.

«Барон Лепесси» — классическая пьеса Проуда-младшего.

Баскеры — типовид, поглощающий солнечные лучи напрямую.

Башня — на пустотелах: полая опорная колонна или ствол, обычно вакуумного наполнения; используется также как транспортная труба.

Безопасный — на пустотелах: термин, описывающий те виды, которые на протяжении новой истории не были ответственны за гибель миллионов людей.

Безымянный Город — на 9УС давно погребенный город, обнажаемый при отступлении Хьенг-жара.

Билпьер — нарисцинская планета в системе Хейсп.

Близполюс — направление (противоположное дальполюсу).

Близполюсные ворота — главные ворота города Пурла, 8У С.

Божественный сонм — делдейнская религиозная секта, которую укрепляет тил Лоэсп.

Большая башня — одно из шести фортификационных сооружений в Расселе.

Большой дворец — Рассель, 9УС.

Большой корабль — вид крупных мортанвельдских кораблей.

Бултмаас — планета в системе Чайм.

Вау-йей — башня на Сурсамене.

Великая армия — армии, собранные Хауском, чтобы дать отпор Делдейну и вторгнуться на его уровень.

Великий замерин — высший ранг у нарисцинов, см. также Замерин.

Виринити — столица Воэтта, 8УС.

Внутреннее Каферлитицианское щупальце — область космоса.

Внутренние звезды — искусственные солнца, размещенные вторичными видами пустотелов внутри этих планет, антигравитационные, прижатые к своду уровня; большинство из них — подвижные звезды (гелиодинамики), некоторые — неподвижные (гелиостатики).

Водопад — водопад на реке Сульпитин (он же Хьенг-жар), 9УС.

Войны за Единство — серия войн, развязанных королем Хауском для объединения Восьмого уровня.

Воэтт — страна на 8УС.

Вспученный — тип мортанвельдских кораблей.

Вторичный — на пустотелах: термин для обозначения структурных изменений планеты, внесенных более поздними владельцами.

Выскочка — применительно к видам презрительное наименование для (обычно разумных и даже эволютных) видов, которые достигли своего положения за счет использования связей с другими, уже продвинутыми, цивилизациями.

Вытянутый — тип мортанвельдских кораблей.

Вязь — сводовые структуры в башнях пустотелое, поддерживающие обратные подпорки.

Гавантильский Прайм — аквапланета, мортанвельдское пространство.

Гадамф — орбиталь К.

Газан-г’йа — кратер на Сурсамене.

Гелиостатики — внутренние неподвижные звезды пустотелое.

Гелиодинамики — внутренние подвижные звезды пустотелое.

Генеральный директор — высший ранг у мортанвельдов.

Гиктура — область на 8УС.

Гиктурианская — башня (8УС, недалеко от Пурла).

Голь — места без почвенного покрытия на пустотелах.

Грахи — мортанвельдская планета Малого Йатлианского снопа.

Гуим — гелиодинамик на 8УС.

Д’нет-оал — транспортная башня октов на Сурсамене.

Дальняя Высадка — подвижный порт на реке Сульпитин, на противоположном берегу от Колонии.

Дальполюс — направление к наиболее удаленному от внутренних сарлских земель полюсу планеты (см. также Близполюс).

Денгроал — город, 8У С, вблизи основания башни Д’ненг-оал.

Десятый — сарлское название для 7УС.

Джилуенс — планета монтианов (мегакитов).

Джоугейре — город-скопление, октская планета Заранче.

Дилсер — герцогский дом на берегу Кипящего моря.

Длинноформы — применительно к видам указывает вытянутую, заостренную форму.

«Дом многих крыш» — пьеса Синнела.

Домити — звезда-гелиодинамик на 8УС.

Жизнечаши — см. Пестрый.

Заднее — направление, противоположное направлению вращения планеты.

Замерин — высший ранг у нарисцинов (см. также Великий замерин).

Заранче — планета во Внутреннем Каферлитицианском щупальце.

Звездопад — редкое, обычно катастрофическое явление, происходящее при падении остатков внутренней звезды пустотела со свода потолка уровня на его поверхность.

Зовели — звезда и система, в которой находится Прасадаль.

Зуевелус — мортанвельдская семья, Гавантильский Прайм.

Иллсипин — башня, Сурсамен.

Императорский Колледж Деторождения — расположен на родине нарисцинов, регулирует нерест.

Инъектилы — любые организмы или механизмы, которые можно инъектировать (обычно в существа метрового диапазона, в особенности в гуманоиды).

Ихтьюэны — благочестивые сарлские воины, 8УС.

Ишуэр — город на Билпьере.

Йакид — Кипящее море, 9УС или город на берегу этого моря.

Йатл — планета в Большом Йатлианском снопе.

Камуфполе — (К) проецируемое поле, камуфлирующее объекты.

Катан Солус — родная планета нарисцинов.

Кволайн — река, вытекающая из системы озер Кволук.

Кволук — озера вблизи Пурла, 8УС.

Квонбер — модуль-платформа, Прасадаль.

Керетесур — провинция на архипелаге в океане Виламиан.

Кинде-йи — область неподалеку от Пурла, 8УС.

Кинде-йиин — башня в области неподалеку от Пурла, 8УС.

Клиссенс — один из гелиодинамиков Девятого, Сурсамен.

Клусс — плита Лесуус.

Кмб — как можно быстрее, К.

Колокольчиковый кубок — вибрирующий кристаллический контейнер, используемый для питья чапантлийского спирта.

Колония Хьенг-жара — вечно двигающийся город, Водопад, Сурсамен.

Коммуникатор — (машина) устройство для коммуникации с иноземными видами и артефактами.

Крайл — наркотическое растение наподобие коки, листья используются как жвачка, 8-й и 9УС.

Кратер — на пустотелах обитаемое пространство внутри высокой стены.

Крекболл — игра К с деревянным шаром.

Креслолет — АГ устройство К, вид персонального транспорта.

Криск — орешки, любимое лакомство каудов, 8-й и 9УС.

Кроты — презрительное наименование рабочих на Водопаде.

Ксилиск — область неподалеку от Пурла, 8УС.

Ксилискинская башня — ближайшая к Пурлу башня, 8УС.

Ксирз — сельскохозяйственная культура, типичная для 8-й и 9УС.

Куэртиловая Щепоть — область космоса.

Кьезестрааль — затухающий гелиодинамик на 9УС.

Лаланс — континент, Прасадаль.

Лемитт — генерал сарлской армии.

Лепоорт — плита, орбиталище Стафл.

Лесуус — плита, Гадамф.

Лигатура Зунзил — область космоса, место расположения исходных планет Илна.

Лифт — система для перемещения вверх и вниз по башням.

Лифты — (у октов), перемещаются как в воздушной, так и в водной среде.

Логарифмический — определяет пустотелы, уровни которых нарастают экспоненциально (отсюда синоним: «экспоненциальный).

Лысый фрукт — пища каудов, произрастает на 8-й и 9У С.

Малый Йатлианский сноп — область космоса.

Машинный/ядерный уровень — уровень, непосредственно окружающий ядро пустотела.

МГП — монопатичные гегемонистские проявления (обычно беглые продукты нанотехнологий).

Мезерифина — звезда в Третичном Гулианском Столбе.

«Месть За» — коктейль К.

Мир бойни — см. Пустотел.

Миссия Хьенг-жара — религиозный орден, контролирующий раскопки на Водопаде.

Мист — водно-гнездовой город, Гавантильский Прайм.

Многонаселенный — на пустотелах: уровни, на которых обитает более одного разумного вида.

Мойлиу — семейное имение Хаусков, 8УС.

Надпалубка — на пустотелах: уровни, на которых возрастающая площадь вторичных опорных структур, ответвляющихся от башен, не позволяет более перемещения внутри этих структур от башни к башне (обычно в верхней половине уровней); противоположна подпалубке.

Нанорги — наноорганизмы, часто называемые инъектилами (хотя это понятие включает и неорганические объекты).

Натерли — гелиодинамик 9УС.

Ночь — на пустотелах: в пределах уровня — явление, наблюдаемое в местах, погруженных в полную или почти полную тьму, куда не попадает прямой или отраженный из-за горизонта солнечный свет; свет может также блокироваться лопастями.

Оаусиллак — гелиостатик, 9УС.

Облакодревы — представители флоры, 8-й и 9УС.

Обоженный — пустотел с ксинтием в ядре.

Обор — гелиодинамик, 8УС.

ОБДК — очень быстрый дозорный корабль.

Оптпима — термин применяется к Культуре, мортанвельдам и им подобным, используется менее развитыми цивилизациями; приблизительно то же самое, что и ЭВУ.

Открытая — на пустотеле: башня, имеющая выход на уровень.

Оэртен — поверхностный кратер, Сурсамен.

Падзвезда — упавшая звезда.

Пандил-фоа — транспортная башня Окта, Сурсамен.

ПБФПИК — Первый благотворительный фонд помощи иноземным космосопроходцам.

Пентрл — гелиодинамик, 8УС.

Первичный — на пустотелах: этим термином называют структуру планеты, созданную первоначально Вуалью.

Переметин — транспортная башня октов, Сурсамен.

Пестрый — на пустотелах этим термином обозначают уровни, поверхность которых частично (преимущественно) не имеет атмосферы, где имеются значительные участки (внутри больших высокостенных — обычно первичных — ландшафтных проявлений) номинально обитаемых псевдопланетарных сред, называемых жизнечаши.

Петлемир — обычно (и только у мортанвельдов): разновидность искусственных планет, состоящая из множества переплетенных труб, как правило, заполненных водой.

Плайир — звезда, мортанвельдское пространство.

«Плач позолотчика» — таверна, Пурл.

Пленки-экраны — надеваются на глаза для отображения виртуальной реальности (мортанвельдский термин).

Подпалубка — см. надпалубка.

Подсепт — нарисцинская клантилья без септа или большого клана (семьи).

Поплавки — несколько презрительное наименование, используемое гуманоидами для акважителей.

Последыши — виды, у которых вошло в привычку захватывать и (обычно) использовать в своих целях структуры, артефакты и обиталища, построенные более ранними цивилизациями — от древнейших до новейших сублиматов.

Прасадаль — планета в системе Зовели.

Предрассвет — свет, появляющийся перед восходом гелиодинамика.

Прилл — страна на континенте Скетеви.

Примариан — класс октских больших кораблей.

Пурл — область и столица Сарла, 8УС.

Пустотел — искусственная планета, часть древней мегаструктуры, известен также как Пустой мир и Мир бойни (архаичное).

Пух-кровать — кровать К, обеспечивающая АГ99%, сделана из многослойного мягкого материала и умных «перьев», которые невозможно вдохнуть.

Пятый подсепт — малый нейтральный клан, Нарисцин/Сурсамен.

Раздвоенный — тип мортанвельдских кораблей.

Рассель — столица Делдейна, 9УС.

Решиг — город, 8УС.

Роазоарил — фруктовое растение, 8-й и 9У С (рафинируемое).

Сарл — королевство и народ, 8УС.

Свармата — остатки МГП.

Сдвоенный кратер — кратер на поверхности Сурсамена.

Силс — общее название для класса существ — переносчиков частиц ила с морского дна и других водных сред на сушу посредством водородных мешков, испарения, облаков и осадков.

Скетеви — континент на Бултмаасе.

Скупословы — особенно малообщительные виды.

Солонина — сарлское кушанье, соленое мясо.

Спиниформ — (планета) частично разрушенный пустотел.

Спорный — применительно к пустотелам: пустотел, башни которого не контролируются каким-то одним видом.

Средоформирование — технически верный термин для того, что называется терраформирование, изменение уже существующей среды обитания под потребности одного или более видов.

Стафл — орбиталь К.

Стерут — сферическая транзитная станция Нарисцина.

Сулл — область Делдейна, 9УС.

Суллир — столица одной из провинций Делдейна, 9УС.

Сульпитин — река, 9УС.

Сурньер — графство в Сарле, 8УС.

Сурсамен — арифметический пустотел на орбите Мезерифины.

Схоластерия — в Сарле: каникулярный университет, нечто вроде светского монастыря, занятого науками.

Сьаунг-ун — мортанвельдский петлемир в 34-м Висячем Цветочке.

ТКОН — транспортный корабль общего назначения.

Т’лейш — подгруппа мортанвельдов, Гавантильский Прайм.

Тангфрутпы — фрукт, культивируемый К; съедобный в панчеловеческом масштабе.

Тень — районы на уровне пустотела, куда не поступает прямой солнечный свет (данный эффект зависит в значительной мере от диаметра данного уровня, геометрии лопасти и т. п.).

Терраф — сокращенное от «терраформированный»; планета, подвергшаяся переформированию в крупном масштабе, см. также Средоформирование.

Трескер — гелиодинамик, 9УС.

Третичный Гулианский Столб — область космоса, место нахождения Мезерифины.

Тропел — представитель флоры К, разводится на кораблях.

Узретин — гелиодинамик 9УС.

Ундж — наркотическое растение, употребляется как курево; 8-й и 9УС.

Управляющий — административный ранг, поверхность Сурсамена.

Урлетины — наемники, сражавшиеся за сарлов; 8УС.

Уровень — на пустотеле: один из сферических объемов планеты.

Устав обитания — правила, по которым живет население пустотелов.

Фейрла — река, Ксилиск, 8УС.

Фоерлинтеул — орбиталь К.

Харвин — графство в Сарле.

Хевримо — падзвезда на 9УС.

Хейсп — нарисцинская система колоний.

Хемердж — герцогский дворец возле Большого парка, Рассель.

Хоун — звезда Малого Йатлианского снопа.

Хьенг-жар — катаракта на реке Сульпитин, 9У С, он же Водопад.

Чайм — звездная система, в которой находится планета Бултмаас.

Чапантлийский спирт — вид алкогольного напитка.

Чашеморе — водоем, образовавшийся в Первичной впадине пустотела.

Черноспинный борм — животное К.

Черьен — хребет в Сарле, 8УС.

Шабашник — презрительное название рабочих на Водопаде.

Шахты — часть лифтовой системы, по которой движутся кабины лифтов в башнях.

Шильда — провинция Сарла, 8УС.

Штип — район Пурла, 8УС.

Эвингрит — городок на Ксилискской дороге.

Экзальтин — высший религиозный чину сарлов, главный священник.

Экзальтинаты — элитная группа, подчиненная Часку.

Экспоненциальный — см. Логарифмический.

ЭОКР — эмиссионное оружие когерентной радиации.

Юлиаст — генерал сарлской армии.

Ядро — твердая сердцевина пустотела.

КОРАБЛИ

Культура

«А теперь мы попробуем это по-моему» — корабль класса «Блуждающий» общего назначения межзвездного класса.

«Восемь выстрелов подряд» — бывший Наступательный корабль общего типа.

«Квалификатор» — корабль систем средней дальности класса «Траншея».

«Ксеноглоссист» — корабль систем ограниченной дальности класса «Воздух».

«Не пытайся делать это дома» — корабль систем средней дальности класса «Степь».

«Ощущение значительной нехватки гравитации» — ЭКК.

«Семенная дрель» — всесистемный корабль класса «Океан».

«Скоротечное атмосферное явление» — ЭКК.

«Твои проказливые монстры» — ЭКК.

«Тонкий сдвиг акцента» — всесистемный корабль класса «Долина».

«Убери все перед уходом» — очень скоростной дозорник класса «Гангстер», бывший корабль быстрого реагирования.

«Человеческий фактор» — суперлифтер класса «Поток» (модифицирован из класса «Дельта», Беглый).

«Чистый большой безумный лодочник» — ЭКК.

«Чуть подпаленный на гриле реальности» — ЭКК.

«Это моя вечеринка, и я буду петь, если захочу» — ЭКК класса «Эскарп».

Нарисцины

«Да будет крепость» — звездный крейсер класса «Комета».

«Сотый идиот» — корабль класса «Карлик».

Мортанвельды

«Нет, спорить глупо, это так мило» — Вытянутый категории три.

«Вдохновляющий, слияние, посылка вызова» — Большой корабль.

«При первом свидании с Джириит» — Раздвоенный категории четыре.

«Фазилис, по пробуждении» — Вспученный категории пять.

УРОВНИ СУРСАМЕНА: ОБИТАТЕЛИ

Уровень → Обитатель

0  поверхность; вакуум, средоформированный → Нарисцины/Баскеры/Прочие

1  Вакуум → Ясли семяпарусников

2  Вакуум → Баскеры, напрямую поглощают свет внутренних звезд

3  Вакуум → Темные

4  Океан → Кумулоформы

5  Метановое мелководье → Дельтоиды/Авианы

6  Большие газовые гиганты → Щупальца — Найантовые

7  Метановый океан → Везикуляры — монтианские мегакиты

8  Земля YY* О₂ → Сарл

9  Земля О₂ → Делдейны/Сарлы (разделение на над- и подпалубки)

10 Средние газовые гиганты → Щупальца — вариолярные

11 Метановый океан → Везикуляры — монтианские мегакиты

12 Малые газовые гиганты → Плаватели

13 Водные/грязевые матрицы → Трубачи/гидралы

14 Лед/вода → Темные

15 Машинный → МирБог — ксинтий

16 Ядро → МирБог — ксинтий

class='book'> ЭПИЛОГ Сенбл Холс стояла над корытом, яростно шваркая бельем по стиральной доске, когда в дом вошел ее муж — вместе с приторно-красивым, светловолосым, курчавым господином. За руку Хубрис держал странного с виду маленького мальчика. Сенбл застыла с открытым ртом. Муж кивнул ей.

— Госпожа Холс, — сказал Хубрис, вышел в центр их маленькой, тесной комнаты, упер руки в бока — странного вида мальчик не выпустил его руки — и огляделся.

Одет он был очень неплохо даже для слуги принца и выглядел лучше не надо — сытый, довольный. Близнецы только раз взглянули на него и вскрикнули, а затем спрятались за юбками матери, повисли на ней, чуть с ног не сбили, выглядывая с обеих сторон.

— Выглядишь неплохо, дорогая, — сказал Хубрис, увидел младшего — тот прятался за дверью спальни — и махнул ему.

Малыш издал вопль и, хлопнув дверью, убежал в глубь комнаты. Холс рассмеялся и посмотрел на жену.

— А младший Хубрис?

— В школе!

— Хорошо, — кивнул он. — Ах да! — Рот его раскрылся в усмешке. (Зубы Хубриса были какие-то не такие — слишком белые и ровные.) — Как это невежливо с моей стороны. — Он кивнул на лощеного человека, который, улыбаясь, стоял рядом. — Сенбл, дорогая, познакомься: это господин Клатсли Квайк.

Спутник Холса неторопливо кивнул.

— Очень рад, мадам. — В руке у него было несколько коробочек, перевязанных лентами.

— Господин Квайк поживет с нами, — беззаботно сообщил Холс. — А это вот, — сказал он, поводя рукой, за которую держался странный и очень насупленный мальчишка, — Тоарк. Тоарк Холс — так он теперь будет зваться. Мы его усыновим. Господин Квайк — человек больших способностей, но оказался без дела и испытывает глубокую привязанность к нашей родине. А маленький Тоарк — сирота, родителей война унесла. Он, бедняга, нуждается в любви и спокойной жизни среди родных.

Терпение Сенбл переполнилось. Она швырнула мокрое белье назад в корыто, вытерла руки о юбку, расправила плечи, отцепила от себя близнецов, которые бросились в спальню и с криком исчезли за дверью, и изрекла:

— Ни словечка — ни одного словечка за целый год, а тут на тебе, заявляешься в дом без всяких извинений, сообщаешь, что с нами будет жить какой-то господин, да еще приводишь новый рот, когда у нас места и без тебя нет, скажу тебе прямо, да и денег ни гроша, даже будь у нас комната, которой нет...

— Успокойся, дорогая. — Холс сел в свое старое кресло у окна и посадил на колени мальчишку, который уткнулся ему в плечо. — К сегодняшнему вечеру у нас будет квартира побольше и получше, как уверяет господин Квайк. Верно, господин Квайк?

— О да, сударь, — сказал Квайк, сверкая ослепительной улыбкой. Он поставил свои коробочки на кухонный стол и вытащил из кармана официального вида бумагу. — Ваша новая аренда, мадам, — показал он ее Сенбл. — На один год.

— Уплачено авансом, — добавил Холс, кивнув.

— Чем уплачено? — громко спросила Сенбл. — Ты даже пенсию королевскую не получишь теперь, при этих... республиканцах. Я задолжала... ты задолжал арендную плату за полгода. Когда вы сюда притопали, я думала, это пришли описывать имущество за долги!

— С этого дня деньги для нас больше не будут проблемой, дорогая, ты скоро в этом убедишься. — Холс кивнул на корыто. — А для стирки и всякого такого мы заведем слуг, чтобы ты не портила свои нежные ручки. — Он оглянулся в поисках чего-то. — Ты трубки моей не видела, родная?

— Она там, где ты ее оставил! — заявила Сенбл, не зная, что ей делать — то ли обнять этого мошенника, то ли хлестануть ему по физиономии мокрым бельем. — Ну а это что такое? — спросила она, кивая на коробочки.

— Подарки детям, — сообщил Холс. — За те дни рождения, пока меня не было. А это, — сказал он и вытащил из кармана длинную коробочку, тоже перевязанную лентой, — для тебя, дорогая.

Сенбл подозрительно посмотрела на коробочку.

— Это что еще? — спросила она.

— Это подарок, моя любовь. Браслет.

Она хмыкнула и сунула коробочку в карман фартука, не открывая. На лице у Холса появилось обиженное выражение.

— А откуда возьмутся все эти деньжищи? — спросила Сенбл и кинула взгляд на Квайка, который мило улыбнулся в ответ. — Только не рассказывай мне, что ты выиграл их на спор!

— В некотором смысле, дорогая, — сказал ей Холс. — Деньги будут поступать из одного фонда, основанного на случай особых обстоятельств моими новыми друзьями. — Он беззаботно повел рукой. — Господин Квайк будет ведать финансовой стороной.

— А ты сам что собираешься делать? — спросила Сенбл. — Если ты выиграл деньги на спор, то за неделю ведь все проиграешь, как обычно. И нам снова придется прятаться от полиции и закладывать медную посуду, которая и так уже заложена, чтоб ты знал.

— Я займусь политикой, моя дорогая, — сказал Холс обыденным голосом. Он все еще держал испуганного мальчонку, поглаживал его по спине, успокаивал.

Сенбл закинула голову и засмеялась.

— Политикой? Ты?

— Ну да, политикой. Я, — широко улыбнулся Холс. Его новые зубы не давали Сенбл покоя. — Я буду человеком из народа, но не простым, а много чего повидавшим, другом таких людей, что ты и не поверишь, дорогая. У меня столько связей и наверху и внизу — слава МирБогу, — что ты и вообразить себе не можешь. А еще, кроме моего земного обаяния, врожденной хитрости и других природных способностей, у меня будет неиссякаемый источник денег, — (Квайк улыбнулся, словно подтверждая это скандальное заявление), — что, насколько я понимаю, немаловажно в политике. К тому же я буду гораздо лучше представлять вкусы и слабости моих коллег-политиков, чем они — моих. Из меня может получиться очень неплохой парламентарий, а тем более — первый министр.

— Что-что? — недоуменно произнесла Сенбл.

— А господин Квайк будет следить, чтобы я не заврался и чтобы не стал этим, как его... напомните это слово, господин Квайк.

— Демагог, сударь.

— Вот! Будет приглядывать, чтобы я не стал демагогом, — продолжал Холс. — Так, значит, я ухожу в политику, дорогая. Я понимаю, что для человека с моими прежними амбициями это довольно унизительное занятие и вовсе не то, которого я искал. Но кто-то ведь должен и этим заниматься, так почему не я? Могу по секрету сказать: я привнесу новую, свежую струю в нашу застойную политическую лужу, на благо сарлов, Сурсамена и, конечно, на благо тебе и мне, дорогая. У меня нет ни малейших сомнений, что грядущие поколения будут вспоминать меня с благодарностью. Наверное, в честь меня назовут улицы, хотя я предпочел бы пару площадей и железнодорожный терминал. Так где, ты говоришь, моя трубка?

Сенбл подошла к каминной полке, взяла трубку с подставки и бросила ему.

— На, держи! — крикнула она. — Чокнутый!

Холс вздрогнул. Трубка ударилась о его плечо и упала на пол. Но не сломалась. Он поднял ее свободной рукой.

— Спасибо, дорогая. Очень мило с твоей стороны. — Холс сунул трубку в рот, откинулся к спинке кресла и довольно вздохнул.

Маленький Тоарк больше не утыкался ему в плечо, а смотрел на город. Стоял солнечный, свежий, прекрасный день.

Холс улыбнулся, глядя на Сенбл, которая стояла, как ошарашенная, потом перевел взгляд на Квайка.

— Ну что, семья, а?

Иэн М. Бэнкс Черта прикрытия

ОДИН

— С этой у нас будут проблемы.

Это было сказано всего в десятке метров от нее. Даже скорчившись во мраке, объятая ужасом загнанного животного, она ощутила внезапный прилив мрачного удовлетворения при мысли, что они говорят о ней. Да, ребятки, подумала она, золотые слова: со мной у вас будут проблемы, со мной у вас уже крупные проблемы. Они тоже беспокоятся. Охотники, рискующие упустить дичь. Ей передавался их страх. По крайней мере, одного из них. Говорившего звали Джаскен — он был личным телохранителем Вепперса и возглавлял его службу безопасности. Джаскен. Кто ж еще?

— Ты так думаешь? — поинтересовался второй голос. Это был сам Вепперс. У нее внутри что-то зашевелилось, когда она вслушалась в его глубокий голос с безукоризненно выверенными атоналями, напоминавший в эту минуту шипенье гадюки. — Ну что ж... с ними всегда возникают проблемы. — Свистящий выдох. — А сейчас ты что-нибудь видишь? — Он, наверное, имеет в виду усиливающие окулинзы Джаскена, которые тот всегда носил: баснословно дорогое электронное устройство, похожее на солнечные очки, только сверхпрочные. Они позволяли владельцу видеть ночью так же ясно, как и в самый солнечный полдень, могли переключить восприятие в тепловую и радиоволновую части спектра. Джаскен старался никогда их не снимать: она всегда считала это показухой или прикрытием для каких-то глубинных уязвимостей. Ну что же, как бы ни работала эта диковинная штучка, она почти помогла Джаскену доставить ее обратно в наманикюренные ручки Вепперса.

Она стояла, неестественно выпрямившись, над пустой сценой. В сумраке, за миг до того, как юркнуть за театральный задник, она представляла себе занавес изящным наброском, выполненным гигантскими мазками светлой и темной краски, но была слишком близко, чтобы распознать нарисованное. Она выгнула шею и слегка наклонила голову, потом отважилась глянуть вниз и налево, где на отходившем от северной стены полетной фурки консольном мостике стояли двое мужчин. Ее взору предстали две смутно различимые фигуры, одна держала какое-то оружие, скорее всего винтовку. Она не была уверена на сто процентов, потому что, в отличие от Джаскена, могла полагаться только на собственные глаза.

Она снова отклонилась назад, быстро, но очень плавно, хотя ее на миг пробил ужас быть замеченной, и постаралась продышаться. Шею она выгибала то вперед, то назад, то в одну сторону, то в другую, чтобы размять ноющие мышцы, сжимала и разжимала кулачки, массировала начинавшие неметь ноги. Она стояла на узком деревянном карнизе. Карниз был ненамного шире ее ступней, и это заставляло ее стоять носки врозь, но даже так она то и дело покачивалась, рискуя упасть. Тыльная часть сцены оперного театра была в двадцати метрах внизу. Если она упадет, то все еще может зацепиться за другие мостики или сценические декорации.

Наверху, если бы не этот мрак, она увидела бы верхушки колосников и огромное карусельное колесо, на котором размещались все необходимые для представления реквизиты. Колесо парило над сценой. Она начала очень медленно переставлять ноги по карнизу, удаляясь от двух мужчин на консоли. Левая нога ныла — напоминание об операции по удалению следящих имплантатов, которой она подверглась пару дней назад.

— Сульбазги? — сказал Вепперс, понизив голос. Они с Джаскеном о чем-то быстро, но тихо переговаривались. По всей видимости, через радиоканал или еще какую-то потайную линию, потому что никакого ответа доктора Сульбазги она не услышала. Наверное, у Джаскена в ухе радиосерьга, а может, и у Вепперса тоже. Она в этом плохо разбиралась, потому что редко носила телефон или любой другой коммуникатор.

Джаскен, Вепперс и доктор С.

Ей стало смешно. Столько преследователей, а она тут одна. И ведь ясно, что этими тремя дело не ограничится. У Вепперса целый батальон охранников, слуг, помощников и вообще любых наемников, каких можно купить за деньги и использовать в таком деле. В оперном театре есть и своя служба безопасности, и с ней наверняка связались в первую очередь, потому что владельцем театра тоже был Вепперс. И, уж конечно, старый друг Вепперса, начальник городской полиции, выделит ему для охоты столько людей, сколько тот затребует, если вдруг Вепперсу окажется недостаточно собственных (что маловероятно). Она продолжала движение по карнизу.

— Я у северной стены, — сообщил Вепперс спустя несколько мгновений. — Любуюсь буколическими пейзажами на заднике. Ни следа нашей маленькой беглянки. — Он вздохнул. Как театрально, подумалось ей, и такое определение она сочла по крайней мере подходящим.

— Ледедже?

Она вздрогнула, услышав свое имя, и прислонилась к расписанному заднику: ноги вдруг отказались ей служить. Левая рука сомкнулась на рукояти одного из двух украденных ею ножей. Двойную кобуру-футляр она повесила на пояс рабочих штанов, которые сейчас носила. Она все клонилась и клонилась вперед, и это движение уже понемногу переходило в падение.

Но она убрала руку на место и выпрямилась.

— Ледедже?

Его голос.

Ее имя. Эхом разносится в темных внутренних полостях огромной карусели. Она сделала еще шажок по карнизу. Карниз сгибается под ее тяжестью или это показалось? Она не могла избавиться от этого ощущения.

— Ледедже? — снова позвал Вепперс. — Выходи, это становится утомительным. У меня через пару часов чертовски важная встреча. Ты знаешь, сколько надо потратить времени, чтобы подготовиться и одеться как следует. Астиль беспокоится. Ты же не хочешь его раздражать, правда, крошка моя?

Ледедже едва удалось сдержать хихиканье. Мнение Астиля, самодовольного напомаженного дворецкого Вепперса, ее интересовало меньше всего на свете.

— Ты получишь несколько дней отпуска, как всегда, — продолжал Вепперс, — но не больше, и постарайся с этим смириться. — Его глубокий голос эхом отдавался от стен зала. — Выходи, будь хорошей девочкой, и тебе никто не причинит вреда. Ну, во всяком случае, если и причинит, то он окажется не очень значительным. Так, маленький штраф. Ты же проштрафилась, гм? Возможно, мне придется кое-что добавить к твоим телометкам. Маленькая поверхностная деталь, часть весьма утонченного рисунка, ты же меня знаешь. Иначе и быть не может... — Ей подумалось, что при этих словах он наверняка усмехается. — Но не более того, обещаю, милая моя девочка. Выходи, пока я на тебя не разозлился. Тебе некуда бежать. Воспользуйся моментом, пока я не убедил себя, что это просто милые шалости и привлекательное сумасбродство, а не тяжкая измена и несмываемое оскорбление.

— Пошел на хуй, — ответила Ледедже, но очень-очень тихо, и сделала еще пару осторожных, танцующе-скользящих шагов по узкому деревянному карнизу. Под ее ногой что-то скрипнуло, а может быть, треснуло. Она сглотнула слюну и продолжила начатое движение.

— Ледедже, выходи! — В голосе Вепперса прозвучала ярость. — Я пытаюсь быть благоразумным, но, черт подери, мне это нелегко! Я ведь благоразумен, не так ли, Джаскен?

Она услышала, как Джаскен пробормотал в ответ что-то неопределенное, и голос Вепперса загремел снова:

— Вот видишь, даже Джаскен считает, что я очень выдержан и благоразумен. А он, между прочим, тебе столько одолжений делал, что можно считать его твоим сообщником. О чем еще с тобой говорить? Ладно! Твоя очередь. Твой последний шанс. Покажись. Это меня уже постепенно выбешивает, и шутки кончились. Ты меня слышишь?

О, как хорошо я тебя слышу, подумала она. Как же ему нравится слышать собственный голос. Джойлера Вепперса никогда нельзя было упрекнуть в нежелании оповестить мир о своем мнении по тому или иному вопросу, а сейчас, благодаря его богатству, влиянию и исчерпывающему контролю над средствами массовой информации, у всего мира — да что там мира, всей системы, всего Установления — просто не оставалось иного выбора, чем прислушиваться к его словам.

— Я серьезно, Ледедже. Это не игрушки. Я положу этому конец прямо сейчас, хочешь ты того или нет, но ты можешь остановиться по собственной воле. И поверь, паскудница, тебе же лучше не вынуждать меня вмешиваться.

Новый скользящий шажок, и снова треск карниза. Ну что же, хоть какая-то польза от его речей: они заглушают любой шум от ее перемещений.

— Пять ударов, Ледедже, — возгласил он. — Потом я берусь за дело.

Ее нога медленно скользила по узкому деревянному выступу.

— Отлично, — подытожил Вепперс, и она услышала в его голосе гнев. Даже несмотря на обуревавшие девушку ненависть и искреннее презрение к нему, тон, которым сейчас говорил Вепперс, способен был заронить в ее душу семена страха. Раздался шум, похожий на хлопок от удара. Сперва она подумала, что Вепперс отвесил Джаскену оплеуху, но потом сообразила: это всего-навсего хлопок в ладоши.

— Раз! — крикнул он. Пауза и новый удар. — Два!

Ее правая рука, затянутая в тонкую перчатку, протянулась так далеко, как она могла достать. Она мечтала нашарить узкую полосу дерева, отмечавшую край сцены. Дальше была бы стена, а значит — лестницы, галереи, мостики, ступеньки или даже канаты. Все что угодно могло бы там облегчить ей побег.

Еще один хлопок, на сей раз громче предыдущих, эхом разнесшийся в колосниковом пространстве.

— Три!

Она попыталась припомнить, каковы размеры оперной сцены. Она бывала здесь с Вепперсом сотни раз — как элемент антуража, как военный трофей, ходячая памятная медаль, символ его коммерческих побед. Она должна была помнить. Но ей не приходило на ум ничего, кроме восторга: перед яростным светом, глубиной и головокружительной сложностью сценических декораций, физическими эффектами, создававшимися серией потайных дверей и канатов, дымовых машин и фейерверков, громоподобным оглушающим звучанием скрытого оркестра и роскошно одетых певцов, транслировавшимся через вживленные микрофоны. Все это было как смотреть кино на голоэкране ошеломляющих размеров, но с комичными ограничениями просмотра — только под этим углом, с такой глубиной резкости пространства, на таком расстоянии от места действия. И, разумеется, без всякой возможности мгновенно изменить точку просмотра и масштаб, как на обычном экране. Конечно, в опере были установлены камеры, наведенные на основных участников спектакля, а по краям сцены — трехмерные боковые экраны, показывавшие их во всех подробностях, но все же зрелище было неизбывно патетическим и до горечи реальным, может, и оттого, что она всегда помнила, сколько сил, времени и денег в него вложено. Будь она богата и знаменита, ей показалось бы весьма странным не получать удовольствия от такого кино или же, по крайней мере, не иметь никакого выбора при просмотре и при этом продолжать финансирование съемочного процесса. Ей было невдомек, в чем тут соль, а вот Вепперс от этого, казалось, получал искреннее удовольствие.

— Четыре!

Лишь много позже, когда выходы в свет стали регулярными, и она кое-как приспособилась к социальной жизни, привыкла выставлять себя напоказ, стало ей понятно, что сама опера — не более чем фоновая картинка, а истинное представление происходит в зрительном зале, на сверкающих свежим лаком лестницах, под закругленными сводами высоких светлых коридоров, под нависающими канделябрами в отделанных с поистине дворцовой роскошью парадных, вокруг ломящихся от яств столов в ослепительно роскошных салонах, в абсурдно просторных комнатах отдыха и туалетах, в передних рядах партера и частных ложах — везде, только не на самой сцене. Сверхбогачи и сильные мира сего полагали только себя истинными звездами, а настоящий смысл представления заключался в их прибытии и отъезде, сплетнях, которыми они сопровождались, попытках войти в доверие и завязать дружбу или партнерство, предложениях, предположениях, подсказках — во всем, что творилось в публичных помещениях этого массивного здания.

— Кончай с этой мелодрамой! — заревел Вепперс. В его голосе вновь послышался нарастающий гнев. — У тебя был шанс, Ледедже, но ты им...

— Господин! — негромко крикнула она в его направлении, но по-прежнему глядя прочь, туда, куда все это время кралась.

— Что это было?

— Это она?

— Лед? — крикнул Джаскен.

— Господин! — жалобно вскричала она в ответ, по-прежнему не так громко, чтобы это тянуло на вопль, но в то же время пытаясь создать впечатление, будто все ее силы вложены в этот крик. — Я тут! Я согласна. Простите меня, господин. Я приму любую кару, какую вам будет угодно на меня наложить.

— Да уж, непременно примешь, — промурлыкал Вепперс себе под нос и продолжил уже другим тоном: — Тут — это где? Где ты?

Она подняла голову, направляя звук в огромные темные пространства наверху, где, подобно сложенным в колоды картам, маячили ненужные сейчас декорации.

— На колосниках, господин. Почти на самом верху, я думаю.

— Разве? — подозрительно переспросил Джаскен.

— Ты ее видишь?

— Нет, господин.

— Покажись, маленькая Ледедже! — проорал Вепперс. — Покажи нам, где ты стоишь! У тебя с собой хоть фонарь-то есть?

— Э-э, гм, минуточку, господин, — ответила она по-прежнему вполголоса, обратив лицо кверху. Она ускорила передвижение по карнизу. В ее мозгу полыхала воображаемая картинка сцены, занавеса и декораций. Все, что здесь было, казалось огромным, непропорционально удлиненным. Она, наверное, и половины пути не одолела.

— У меня... — начала она и позволила голосу постепенно затихнуть. Так можно выгадать еще пару мгновений, пока у Вепперса совсем крыша не поехала от ярости.

— Главный управляющий сейчас с доктором Сульбазги, господин, — доложил Джаскен.

— Сейчас?

Вепперс, судя по голосу, окончательно вышел из себя.

— Главный управляющий встревожен, господин. Ему, вероятно, хотелось бы узнать, что творится в опере.

— Это моя блядская опера! — громко и четко произнес Вепперс. — Ладно, пускай. Скажи, что мы ищем забравшегося в здание бомжа. Пусть Сульбазги включит все лампы, и мы поступим так же. — Мгновение тишины, и он прибавил раздраженно: — Когда я говорю все, это значит все лампы!

Вот дерьмо, подумала Ледедже. У нее перехватило дыхание, и она заспешила дальше по карнизу, чувствуя, как он лениво покачивается под ее ногами.

— Ледедже, — крикнул Вепперс, — ты меня слышишь, детка?

Она не ответила.

— Ледедже, оставайся, где стоишь. Не двигайся, это опасно. Мы включаем освещение.

Засветились все лампы. Их было меньше, чем она ожидала, и они разгорались постепенно, а не вспыхнули в одно мгновение. Разумеется, большая часть источников света была нацелена на саму сцену, а не на карусельные колосники. Однако света было вполне достаточно, чтобы разглядеть все вокруг. Теперь она получила куда лучшее представление об этих предметах, увидела серые, голубые, белые и черные цветовые пятна на разрисованном заднике, к которому тесно прижималась, но ей так и не удалось сообразить, что же изображено на огромной картине. Сверху над ней угрожающе нависали дюжины массивных объектов реквизита, подчас трехмерных, сложных в исполнении, многометровой толщины, бывшие частью сценок из портовой, городской, сельской, горной или лесной жизни. Все это колыхалось и подрагивало над ее головой, временами согнутое под собственной тяжестью, заполняло пустые потроха карусели, как диковинные рисунки могли бы заполнять страницы какой-нибудь книжки для великанов. Она продвинулась примерно до середины задника и находилась соответственно почти точно на полпути через сцену, а пройти оставалось еще очень много. Пятнадцать метров, если не больше. Немыслимо. Она могла сейчас видеть все, что творится внизу, на залитой ослепительным светом сцене, почти в двадцати метрах под ее ногами. Она поспешно отвела взор. Поскрипывание карниза под ступнями стало ритмичным. Что делать? Как выбраться отсюда? Она подумала о ножах.

— Я по-прежнему... — начал Вепперс.

— Господин, взгляните! Там какое-то движение! Вон та декорация!

— Черт, черт, черт, — прошептала Ледедже и заспешила дальше.

— Ледедже, ты...

Она услышала торопливые шаги, потом кто-то крикнул:

— Господин, вон она, я ее вижу!

— Гребаные ублюдки, — успела произнести она, а потом поскрипывание карниза под ногами стало непрерывным, и она сообразила, что куда-то сползает — поначалу очень медленно. Она сунула руки в футляр и выхватила оттуда оба ножа. Раздался треск, подобный звуку пистолетного выстрела, деревянный карниз треснул и сломался. Она начала падать.

Она слышала, как внизу что-то нечленораздельное орет Джаскен.

Она развернулась, с размаху вогнала оба ножа в рисунок на заднике и сжала их рукояти в поднятых на уровень плеч кулачках, затянутых в изящные перчатки. Она прижалась к заднику так тесно, как только могла, и увидела, как тот начинает разрываться; лезвия, рассекая исполинскую картину, поползли вниз, на сцену, куда перед тем уже свалились неровно обломанные остатки деревянного карниза, окончательно просевшие под ее тяжестью. Ножи могли рассечь задник до самого низа!

Раньше она только в кино такое видела, но там все выглядело гораздо проще. Яростно зашипев, она повернула лезвия так, что они переместились из вертикального положения в горизонтальное. Падение приостановилось, она повисла, держась за рукояти, балансируя на полуразорванном, тянущемся заднике. Ноги болтались в пустоте. Вот же дерьмо, ничего не получается. Ее руки стремительно слабели и начинали подрагивать.

— Что она... — донесся снизу голос Вепперса. — О Господи! Она...

— Господин, прикажите им повернуть колесо, — быстро подсказал Джаскен. — Как только карусель займет нужную нам позицию, они спустят ее на сцену.

— Да, конечно! Сульбазги, давай поворачивай! Сульбазги!..

Она с трудом разбирала слова: кровь бухала в ушах, дыхание стало тяжелой работой. Она посмотрела по сторонам. Сломанный карниз, по которому она кралась, теперь висел ниже, у двойной кромки, зацепившись за огромную картину большими крепежными скобками. Справа, на расстоянии вытянутой руки от нее, фрагменты карниза все еще удерживались этими скобками на изначальных местах. Она начала поворачиваться в другом направлении, дыхание со свистом вырывалось из груди, и хотя руки оставались неподвижны, ноги и нижняя часть туловища качались, как маятник. Она слышала, как двое мужчин снизу что-то кричат, но не могла понять, что именно. Ее швыряло из стороны в сторону, и движения эти передавались рвущемуся заднику. Сейчас...

Она зацепилась правой ногой на остатки карниза, нашарила опору, высвободила один из ножей и воткнула его в другой точке, повыше, стараясь при этом держать лезвие горизонтально. Нож держал, чуть отклонившись, однако, к нижней кромке задника. Она подтягивалась, пока тело ее не оказалось на высоте, примерно промежуточной между положениями, отвечавшими лежанию ничком и стоянию вертикально. Тогда она высвободила второй нож и повторила тот же трюк.

— Да что она теперь...

— Ледедже! — завопил Джаскен. — Остановись, ты разобьешься!

Она выпрямилась, цепляясь за рукояти ножей. Ее шатало, но она вытащила одно из лезвий и воткнула его еще выше. Плечевые мышцы точно в огне горели, однако она продолжала карабкаться наверх. Она и сама диву давалась, откуда в ней такая сила.

Конечно, преследователи рано или поздно доберутся до механизмов, управляющих движением декораций. Они могут просто повернуть всю конструкцию вместе с беглянкой и опустить ее, куда захотят. Но она будет сопротивляться до последнего. Вепперс об этом не подозревает. Он все еще воображает, будто она заигралась.

Но это не игра. Это дорога к смерти.

Раздался шум. С жалобным стоном сценический задник, а с ним и все, что было сейчас вокруг, над ней и под ней, пришел в движение. Он пополз наверх. Задник подтягивался к смутно различимым конструкциям огромного карусельного колеса. Наверх! Это шанс. Ей захотелось расхохотаться, но дыхание в груди сперло. Вот и дыры, оставленные в заднике лезвиями. Недолго думая, она воспользовалась ими как опорами для ног, чтобы ноющие плечевые мускулы немного передохнули.

— Не туда, черт подери, не туда! — закричал Вепперс. Джаскен тоже что-то выкрикнул. — Не в том направлении, мать твою! Останови! В другую сторону, в другую сторону! Сульбазги, ты что, играть вздумал? Сульбазги!

Огромная карусель продолжала медленно вращаться, увлекая за собой декорации и задник. Она кинула взгляд через плечо и увидела, как приближается следующий задник. Сложенные штабелями декорации давили друг на дружку, сдвигались, пока не доползали до горизонтального предела отведенного под их хранение пространства. Задник, приближавшийся к ней сзади, показался ей довольно скучным, картинка — размытой и неконтрастной, опять какая-то буколика, несколько тонких перекрестных балок, по которым было бы так же тяжело передвигаться, как и по этому злополучному карнизу. Наверху громоздились трехмерные декорации посложнее. Были там и резервные источники света, которые должны были включиться, когда преследователи запустили всю систему. Она прижалась к заднику, наблюдая за происходящим через ножевую прореху. Ближе всех располагалась весьма правдоподобная сценка в старинном стиле: затейливо изогнутые водосточные трубы, узкие слуховые оконца, крытые шифером довольно крутые крыши, хлипкие дымоходы, причем из некоторых тут же — взаправду — пошел дым. А еще тонкая сетка голубых огоньков, раскинутая по всей ширине конструкции в двадцати с лишним метрах над верхушками вытяжных труб и скатами крыш — наверное, так изображалось звездное небо. Вся эта махина постепенно приближалась к ней, двигаясь вниз по мере вращения карусели.

Люди внизу продолжали кричать: она не обращала внимания на эти вопли. Она расширила дырку в заднике и протиснулась туда и благополучно приземлилась на крышу. Задник разорвался и отлетел в сторону, когда она от него отталкивалась; падение, короткий вскрик испуга, а затем она провалилась по пояс сквозь поддельную черепицу. Оба ножа куда-то делись, и держалась она сейчас не за рукояти, а за довольно хлипкие перильца, тянувшиеся вдоль череды высоких окошек. Внизу что-то лязгнуло, наверное, это и были ножи.

Опять крики. Она не вслушивалась специально, однако различила, что примерно половина воплей была адресована ей, остальные — доктору Сульбазги. Вепперс и Джаскен не могли сейчас видеть ее, загороженную крышами. Она карабкалась вверх, цепляясь за фальшковку, оказавшуюся пластиком, мелкие детали отделки перилец выскальзывали из рук, конструкция дрожала, готовая треснуть. Когда она добралась до ложных слуховых окошек, фальшподоконников и поддельных печных труб, дело пошло веселей. Так она забралась на самый верх, стараясь ползти так, чтобы теряться в клубах дыма. Карусель вдруг остановилась.

Она потеряла опору, поскользнулась, полетела с крыши, вскрикнув от неожиданности, и попалась в звездную сеть, раскинутую по ясному ночному небу. Цепочки бледно-голубых лампочек растянулись, заходили ходуном, но выдержали ее вес. Тонкие, но прочные нити, из которых была сплетена сеть, только запутывались туже в ответ на ее усилия вырваться.

— Сейчас! — истошно заорал Вепперс.

Сухо щелкнул винтовочный выстрел. Мгновением позже ее настигла ослепляюще резкая боль в правом бедре. А еще через несколько секунд тянущийся к небесам из печных труб дым, который на самом деле не был дымом, фальшивые синие звездочки и весь этот сумасбродный поддельный городишко куда-то уплыли и перестали ее раздражать.

Ее несли на руках.

А сейчас положили на какую-то жесткую поверхность. Было больно. Руки и ноги разметались вокруг тела и казались ... отсоединенными от него. Если ей не изменяло помрачившееся сознание, ее сюда бережно перенесли, а не приволокли, что внушало определенный оптимизм. По крайней мере, сейчас лучше на что-то надеяться. Голова вроде в порядке. Все остальное вселяло сомнения.

Она понятия не имела, сколько прошло времени. Они могли отвезти ее обратно в городской дом, стоявший всего в нескольких секторах от оперного театра, или даже в Эсперсиум. Беглянок часто возвращали в это поместье, чтобы Вепперс мог вволю натешиться. Иногда проходили дни и даже недели, прежде чем можно было с уверенностью судить, испила ли ты полную чашу кары. Транквилизаторы, которыми пользовался Джаскен, обычно выводили из строя на несколько часов, так что у преследователей было время доставить ее в любое место на планете или за ее пределами.

Прислушиваясь к неясным словам, которыми обменивались стоявшие над ее телом, она постепенно поняла, что мыслит куда четче и ясней, чем следовало ожидать в такой ситуации. Она даже могла контролировать движения глаз. Она очень осторожно приоткрыла их и стала следить сквозь узкие щелочки между ресниц за тем, что творится вокруг. Городской дом? Поместье? Интересно будет понять, где же она сейчас.

Обстановка виделась ей будто в тумане. Над ней возвышался Вепперс во всем своем великолепии: превосходные зубы, элегантное, тонко очерченное лицо, белая шапка волос, золотистая кожа, широкие плечи и небрежно, театрально накинутый на них плащ. Наверняка он тут не один. Она скорее чувствовала присутствие всех прочих, нежели видела их. Они копошились у ее бедер.

Доктор Сульбазги — темнокожий, седовласый, весь какого-то квадратного телосложения — появился в ее поле зрения и что-то протянул Вепперсу.

— Ваши ножи, господин, — сообщил он.

Вепперс принял их и внимательно осмотрел.

— Сучка, — бросил он, возмущенно покачав головой. — Посмела взять эти... Они принадлежали...

— Вашему дедушке, господин, — прогромыхал Сульбазги. — Мы знаем.

— Вот сучка, — повторил Вепперс и ни с того ни с сего чуть не расхохотался. — Чтобы ты знал: прежде, чем достаться моему дедушке, они принадлежали ее прадедушке, так что, как видишь, еще неизвестно, кто... Но все равно спасибо.

Он засунул оружие за пояс.

Сульбазги склонился над ней и приступил к осмотру. Коснувшись ее лица, он смазал аккуратный, наложенный с точностью до миллиметра макияж.

Доктор вытер ладонь о ее жакетик и оставил на нем едва заметный след.

Вокруг нее все было каким-то тусклым, и вокруг доктора Сульбазги тоже. Эха голосов не было слышно, как будто они находились в каком-то немыслимо огромном помещении. Что-то не так.

Доктор слегка потянул ее за бедро, но боли не причинил.

Над ней возникло бледное лицо Джаскена. Окулинзы придавали ему сходство с насекомым. Он присел на корточки с правой стороны ее тела, удерживая в одной руке винтовку, а в другой — дротик с транквилизатором. Линзы закрывали от непрошеных взглядов почти половину его лица, но у нее появилось чувство, что мужчина озадаченно хмурится, разглядывая дротик. Высоко над ними колосниковые навесы уходили в сумрак под потолком зала, на немыслимую высоту, до самого поддельного городка, крыши игрушечных домиков казались отсюда причудливо искривленными и слишком узкими, из забавно перекошенных печных труб продолжал подниматься дымок. Слава Всевышнему, они еще в оперном театре! И она пришла в себя так быстро, непостижимо быстро, наркотик почти не подействовал на нее. Это настоящее чудо.

— Я только что заметил, как ее веки дрогнули, — проговорил вдруг Вепперс и присел над ней. Плащ за его спиной собрался колоколом. Она быстро прикрыла глаза, постаравшись запомнить расположение людей и предметов. Легкая дрожь пробежала по телу. Она слегка напрягла и вновь расслабила одну руку и пальцы. Да, она уже может двигаться по собственной воле.

— Не может быть, — возразил доктор. — Она будет в отключке несколько часов, не меньше. Не так ли, Джаскен?..

— Погодите, — торопливо сказал начальник службы безопасности. — Дротик скользнул по кости. Она могла не получить полной дозы.

— Какая дикарская, абсурдная красота, — тихо произнес Вепперс, его глубокий, неотразимо притягательный голос звучал совсем рядом. Она дала ему стереть с лица следы макияжа, который она так кропотливо наносила, стараясь скрыть отметины. — Разве не удивительно? Я только хочу... посмотреть на нее поближе. У меня редко была такая возможность.

А все потому, подумала она, что ты предпочитал трахать меня сзади, господин.

Она чувствовала на коже его дыхание. Щеки коснулось слабое тепло.

Сульбазги взял ее запястье своей ручищей, осторожно проверяя пульс.

— Господин, она могла не получить... — начал было Джаскен.

Она открыла глаза в тот миг, когда их с Вепперсом лица почти соприкоснулись, и его физиономия заполнила все поле зрения. Его глаза расширились от неожиданности, и холеные, точеные черты исказила гримаса беспокойства. Одним слитным движением она подалась вперед, мотнула головой, разинула рот и рванулась к его глотке.

В последнюю секунду она, наверное, все-таки опустила веки и оттого промахнулась мимо цели, но почувствовала, как зубы во что-то вонзились. Вепперс завопил. Ее голову мотало туда-сюда, а зубы оставались крепко стиснутыми вокруг чего-то, во что она вгрызалась все глубже. Он безуспешно пытался освободиться.

— Фбидите ее ф бедя! — промычал он задыхающимся голосом. Она сжимала челюсти из последних сил. Ей удалось выдавить из Вепперсовой глотки еще один приглушенный вопль, прежде чем что-то подалось и оторвалось. Ее челюсть повело вниз, да с такой силой, что все зубы заныли. На языке был вкус крови. Ее голову откинуло назад, на доски сцены, удар получился достаточно болезненным, и она вновь открыла глаза. Вепперс пятился, зажимая окровавленной рукой нос и рот. Кровь хлестала по его лицу, заливала подбородок и рубашку. Джаскен прижимал ее голову к полу, его ладони оставались сомкнуты вокруг ее нижней челюсти и шеи. Сульбазги вскочил, бросив девушку, и устремился на помощь хозяину. У нее во рту застряло что-то твердое и невкусное, такое большое, что впору было подавиться и задохнуться. Что бы это ни было, оно медленно переваливалось у нее во рту, уходило все глубже и глубже под крепко стиснутыми ладонями Джаскена, она пыталась продышаться и отплеваться, но тщетно. И таки проглотила, хотя Джаскен, казалось, как раз хотел ей в этом помешать. Она наконец жадно, со свистом и хрипом, вдохнула.

— Она... — всхлипнул Вепперс, и голос его сорвался.

Сульбазги подлетел к нему и осторожно отвел от переносицы тонкие изящные руки хозяина.

Вепперс уставился в пол, глаза его были бешено скошены. Потом он несколько раз судорожно вздохнул.

— Эта сука откусила мне мой блядский нос! — провыл он, оттолкнул доктора так, что старик зашатался, и сделал два шага к тому месту, где лежала девушка, все еще обездвиженная Джаскеном.

В руках Вепперса были ножи.

— Господин!.. — начал Джаскен, отнимая одну руку от ее горла и протестующе протягивая к своему повелителю. Вепперс дал ему пощечину, навалился на Ледедже, не дав ей даже привстать, и прижал ее руки к полу. Из обезображенного Вепперсова носа текли ручейки крови, заливая ей лицо, шею и блузку.

Тю, успела подумать девушка, даже не весь нос, только кончик. Но и так сойдет. Попробуй-ка наулыбаться вволю на следующем дипломатическом приеме, генеральный директор Вепперс.

Он воткнул ей первый нож в горло и сделал косой разрез. Второе лезвие вонзилось в грудь и отскочило от ребра. Ее руки были зажаты, она пыталась высвободиться, булькая разрезанным горлом. Вкус крови усилился, перекрыв все остальные ощущения. Она пыталась вдохнуть и откашляться, но ни в том, ни в другом так и не преуспела.

Вепперс стукнул ее по рукам, посмотрел вниз и внимательно нацелил нож. Следующий тычок пришелся на добрый палец ниже предыдущего.

На краткий миг его лицо оказалось совсем близко.

— Ты, тупая пизда! — прошипел он. Несколько капель его крови попали ей на язык. — Мне этим вечером на люди выходить!

Он навалился всем телом на рукоять ножа. Лезвие прошло между ребер и пронзило сердце.

Она заглянула во тьму. Сердце содрогнулось и опало, насаженное на нож, затем снова заколотилось, словно пытаясь за него ухватиться. Еще одно отчаянный спазм напоследок, и на долгий миг оно вообще перестало сокращаться. Но тишину внутри, казалось, пробивала мелкая дрожь. Вепперс выдернул нож, и даже она прекратилась. Тяжесть несоизмеримо большая, чем вес сопевшего над ней мужчины, навалилась на девушку. Она так устала, что даже дышать не могла. Последний вздох вылетел из разъятой трахеи, точно прощальный поцелуй любовника.

Все разом померкло, затихло и отдалилось, но сквозь эту пелену она по-прежнему слышала крики и видела, как Вепперс тяжело поднимается на ноги, выпрямляясь над ее телом во весь рост. Он не забыл и о победной пощечине, просто так, на память. Еще двое человек подскочили к ней с другой стороны, принялись ощупывать, трогать, приводить в чувство, искать пульс, останавливать кровотечение.

Слишком поздно... подумала она. Бесполезно... Все зря...

Тьма неторопливо, но неотвратимо надвигалась со всех сторон поля зрения. Она вгляделась в нее. Даже моргнуть не было сил.

Она ожидала какой-то выдающейся мысли, внезапного прозрения, но ничего подобного не последовало.

Высоко над ней слабо покачивались на исполинском карусельном колесе декорации и постройки, постепенно исчезая из виду. Прямо напротив подвешенного на карусели городка островерхих крыш оказалась изодранная в клочья картина на сценическом заднике. Горный пейзаж с заснеженными вершинами и утесами романтически изломанных очертаний под ярко-синим небом, по которому кое-где проплывали белые облачка. Впечатление несколько смазывалось, так как задник сильно пострадал: ткань испещряли дырки, усеивали разрезы и уродовали зияющие прорехи, а нижняя рама была сломана.

Значит, вот к чему она все это время прижималась так крепко.

Горы и небеса.

Перспектива — чудесная штука, перекатывалась мысль в ее меркнущем сознании: лениво, медленно, как бывает при тяжком похмелье.

Потом ей надоело думать, и она умерла.

ДВА

Рядовой Ватуэйль, прежде числившийся в Первом Кавалерийском Отряде Их Высочеств, а впоследствии разжалованный в Третью Экспедицию Саперов, отер струившийся по лицу пот чумазой заскорузлой ручищей. Он попытался переместить согнутые колени на несколько сантиметров дальше по каменному полу туннеля и был наказан за это судорогой, которая с новой яростью скрутила мышцы ног. Поняв, что ничего сделать не удастся, он вновь воткнул свою лопату с короткой ручкой в перегородившую туннель стену грязи и дерьма, из которой там и сям выдавались булыжники. Усилие, которое он приложил к лопате, вызвало новый приступ мышечной боли, но на этот раз волна судорог прокатилась по спине и согнутым плечам. Порядком затупившаяся лопата с трудом проткнула слой слежавшейся земли, булыжников и нечистот, а затем стукнулась о скалу, которую он скрывал под собой.

Еще одна судорога намертво закоротила его руки, кисти и плечи, заставила стиснуть зубы и покачаться туда-сюда, точно колокольный язычок. Он с трудом сдерживал крик боли, но когда открыл рот, то вместо того, чтобы завопить, просто вдохнул еще одну порцию влажного, теплого и затхлого воздуха, пропитанного запахами его собственных кожных выделений и вонью тел остальных саперов, работавших в поте лица по соседству.

Он снова воткнул лопату в грязевой комок и попытался определить, где именно погребен под землей и нечистотами кусок скалы; подергал лопатой, пробуя нашарить краешек скального препятствия и сковырнуть его с места. Но с обеих сторон лопата нашарилалишь что-то очень твердое, и удары снова эхом отдались в его руках и спине. Он выдохнул сквозь зубы, опер лопату о правое бедро и пошарил за спиной в поисках киркомотыги. Он продвинулся слишком далеко с тех пор, как в последний раз пользовался ею, и теперь ему нужно было, понукая мышцы спины, повернуться, чтобы отыскать ее.

Он проделал это со всевозможной осторожностью, стараясь не попадаться на пути человека, работавшего справа от него, — тот уже ковырялся в отвалах, разыскивая свою киркомотыгу и без устали сдавленно чертыхаясь. С другой стороны оказался новобранец, чье имя он уже позабыл. Салага продолжал вяло тыкать грязевую стену своей лопатой, хотя усилия его не давали никакого видимого результата. Новобранец выглядел силачом и, казалось, мог работать без передышки, но на лице его отражалась усталость. Как только они доберутся до цели, его наверняка снимут с работ. Правда, он и сюда-то попал, надо полагать, за недостаточное прилежание.

За спиной Ватуэйля туннель уходил во мглу, подсвеченную сполохами керосиновых ламп. Насколько он мог разглядеть, полуголые люди стояли на коленях или, отдыхая, бродили туда-сюда, согнувшись почти до поясницы, менялись местами в пространстве и без того ограниченном, да еще заваленном лопатами, кирками, совками и врубовыми барами. Сквозь кашель и сопение, прерываемые редкими горькими репликами, пробивался неровный гул пустой вагонетки, ползущей к ним по туннелю. Он видел, как в конце освоенного туннеля она с тяжелым постукиванием остановилась.

— Ну что, опять корчишь из себя неженку, Ватуэйль? — осведомился молодой капитан, подобравшись к нему на полусогнутых. Молодой капитан был единственным из всех находившихся сейчас в туннеле, кто не снял верхней одежды. Он презрительно усмехался и, судя по всему, хотел бы вложить в эти слова как можно больше сарказма. К сожалению, он был так юн, что Ватуэйль просто не мог воспринимать его всерьез и думал о нем как о ребенке. Под «корчить из себя неженку» молодой капитан подразумевал происшествие, имевшее место около часа назад, когда они только приступили к работе. Ватуэйлю почти сразу стало плохо, он упал, и его вырвало. Это повлекло за собой крайне неприятную необходимость посылать наверх в вагонетке внеочередный груз отходов.

Ему стало плохо еще после завтрака наверху, и продолжалось это весь спуск. Особенно в самом конце, когда тошнота подкатила к горлу с удвоенной силой. В таких местах ему всегда было плохо. Он был высок ростом и поэтому ударялся о своды и подпорки туннеля гораздо чаще остальных. У него быстро появились «кнопки», как называют их опытные саперы: участки затвердевшей кожи, выступающие над каждым позвонком, точно огромные бородавки. И даже когда он мог позволить себе разогнуться, боль не отступала сразу. Кроме того, ежечасного рациона воды ему явно было недостаточно, и жажда все усиливалась.

Дальше по туннелю раздались нестройные возгласы и какое-то странное погромыхивание. На миг ему показалось, что начинается обвал, и по телу пробежал холодок страха — но в темном закутке сознания родилась мысль: По крайней мере, это будет быстро. И все наконец закончится. Затем еще одна вагонетка возникла из тьмы и врезалась в задок первой, отчего из обеих вылетело облако пыли, а передняя пара колес первой вагонетки соскочила с рельсов и уткнулась прямо в барьер. Последовали еще более громкие и недовольные возгласы: рельсоукладчиков распекали за то, что шпалы, как оказалось, были уложены неровно, грузчиков сверху — за то, что не опорожнили вагонетку до конца, а всех остальных — за то, что не обратили внимания и вовремя не предупредили. Молодой капитан приказал всем, кто был подальше от передовой туннеля, водрузить вагонетку обратно на рельсы, и добавил:

— К тебе, Ватуэйль, это не относится. Продолжай работать.

— Да, сэр, — ответил он и поднял киркомотыгу. По крайней мере, рядом с ним теперь никого не было, и это, возможно, позволит как следует подладиться к преграде. Он повернулся и воткнул мотыгу в то место, где застопорилась лопата, на миг представив себе, что это затылок молодого капитана. Вытащил ее из кучи, повернул так, чтобы орудовать всей плоскостью лезвия, а не только острием, слегка переменил позу и снова врубился в работу.

Спустя какое-то время уже чувствуешь, что делается на другом конце совка или мотыги: появляется сверхъестественная способность прозревать сокрытые от обычного взора глубины дерьма, пусть и только на краткий миг.

По рукам и предплечьям прокатилась новая мучительно болезненная судорога, очередная в этом году, который он почти безвылазно провел здесь, внизу. Но он почуял, как слегка уплощенное лезвие наносит что-то вроде двойного удара по куче, проскальзывая меж двух обломков, а может, погружаясь в разлом куда более массивной скалы. Такое впечатление, что там какая-то полость, подумал он, но отбросил это предположение.

Теперь он был вознагражден — у него появился рычаг. Он приналег на истертую рукоять мотыги. Что-то подалось внутри кучи, а затем при слабом свете лампы, укрепленной на его каске, он увидел, как кусок слежавшейся грязи длиной с его предплечье и высотой ему по самую макушку бесшумно вываливается навстречу. Ошметки грязи и дерьма, а также мелкая галька взлетели до колен. Из дыры появился камень, украшенный резьбой, а за ним оказалась прямоугольная дыра. В дыре было чернильно-черное ничто. Он уловил идущее оттуда слабое дуновение холодного воздуха, пахнувшего старыми стылыми камнями.

Великий замок, осажденная твердыня, высился посреди широкой равнины на ковре стелящегося поземь тумана, и было в нем что-то нереальное. Ватуэйль припомнил свои сны. В этих снах он знал, что на самом деле замок нереален, или, точнее, реален, но где-то в ином измерении; непостижимым образом — благодаря магии или же технологии, неизвестной ему, — крепость была вознесена над равниной, так что они могли бы рыть туннель вечно и так и не докопаться до фундамента, не найти основания замка, продираясь через убийственно жаркий, согретый дыханием их собственных глоток сумрак, вечно агонизируя и надрываясь без цели и причины. Он никогда не рассказывал об этих видениях, потому что не знал, кому из соседей по туннелю может доверять, и подозревал, что, если содержание его ночных кошмаров станет известно кому-то из вышестоящих, в них увидят попытку морально разложить солдат, пустив вздорный слух, будто все их труды напрасны и бессмысленны. А такие действия непременно расценили бы как предательство.

Замок был воздвигнут на мощном скальном основании, каменном острове посреди затопленных равнин в бассейне великой реки, постоянно менявшей свое русло. Уже в силу одного этого он был достаточно защищен, почти неприступен. Но им сказали, что взять крепость все же можно. Почти год ушел на бесплодные попытки взять замковый гарнизон измором, а затем (это случилось года два назад) было решено, что лучше подвести большие осадные машины достаточно близко к скальной основе. Эти великанские механизмы из дерева и металла маневрировали вокруг крепости по специально проложенной дороге и могли метать каменные ядра или металлические бомбы, десятикратно превосходившие весом взрослого мужчину, на много сотен шагов по равнине. Но выяснилось, что подвести их на достаточно близкое расстояние к самому замку не так-то просто: там они подвергались угрозе обстрела со стороны военного механизма, построенного защитниками крепости. Это было гигантское требуше, водруженное на вершине массивной круглой башни, господствовавшей над цитаделью.

Механизм этот господствовал также и над всей равниной почти на две тысячи шагов вокруг, отчасти по причине высоты башни, отчасти ввиду его собственных огромных размеров. Все попытки осаждавших подвести свои машины к замку натыкались на яростный обстрел камнями из замкового требуше, которые выводили из строя осадные механизмы и давили солдат, как спелые арбузы. Инженеры неохотно доложили, что соорудить машину столь мощную, чтобы она оставалась боеспособной на расстоянии, недоступном катапульте вражеского требуше, и все еще могла оттуда причинить ущерб крепости, по-видимому, невозможно.

Вот поэтому они и рыли туннель под скалой, на которой высился замок. Следовало прорыть его до поверхности и построить там маленькую, но достаточно мощную осадную машину прямо под носом у вражеского гарнизона, работающую, предположительно, под тем же углом, на который было рассчитано замковое требуше. Ходили упорные слухи, что эта идиотская конструкция будет чем-то вроде бомбы, что она сможет, подбросив саму себя в воздух, подлететь аж до крепостной стены и, сдетонировав там, разрушить ее. Чушь, конечно, и никто в нее всерьез не верил, однако чуть более правдоподобная идея — соорудить достаточно мощную деревянную катапульту или требуше в котловане, вырытом на конце туннеля, также воспринималась как смехотворная и идиотская.

Очевидно, когда они докопаются до скального основания замка, их заставят пробиваться сквозь скалу. Или заложить под нее гигантскую бомбу. Или еще что-то потребуют. Ничуть не менее абсурдными и бессмысленными были и остальные тактические придумки высшего командования, которое, пребывая куда как далеко от всей этой фронтовой заварушки (и, если верить слухам, оставаясь к ней вполне равнодушным), вполне могло решить, будто замок стоит на равнине, а не на скальном возвышении, и что его стены можно подрыть обычным порядком. И никто, ни одна живая душа, находившаяся ближе к месту событий и понимавшая, как на самом деле обернется дело, не подумал, а может, не осмелился пояснить им, что это невозможная затея. Правда, кто сейчас знает наверняка, о чем думают в высшем командовании?

Глядя на высившуюся вдалеке крепость, Ватуэйль упер кулак в спину и попытался расправить плечи и встать прямо. С каждым днем ему было все тяжелее стоять выпрямившись. К несчастью, такая раболепная согнутая поза не находила одобрения у офицеров, особенно у молодого капитана, который его так невзлюбил.

Ватуэйль посмотрел на скопище серо-коричневых палаток, означавшее их лагерь. Облака над ними, казалось, начали расступаться, в сероватой пелене над двумя рядами холмов на границе широкой равнины даже проявился смутный силуэт солнечного диска.

— Да встань же ты прямо, Ватуэйль! — досадливо бросил молодой капитан, выныривая из майорской палатки. Молодой капитан был в лучшей своей униформе. Он мог бы приказать и Ватуэйлю одеться в самое лучшее, что у того было, если б у Ватуэйля имелась такая форма. — Но не думай тут отлынивать весь день. Войдешь, четко доложишь о сути дела и свалишь обратно. Тебя никто не освободит от заданной работы, так и знай. Даже не думай. Туннель должен быть закончен к сроку. Руки в ноги!

Молодой капитан несильно треснул Ватуэйля по уху, отчего фуражка перекосилась набок. Ватуэйль замешкался, оправляя головной убор, и молодой капитан счел нужным выдать ему еще одного пинка под зад, пока они протискивались через узкий вход в палатку.

Войдя, он собрался с мыслями, выпрямился и встал на том месте, где ему было велено стоять, перед советом офицеров.

— Рядовой Ватуэйль, номер... — начал он.

— Нам не нужен твой номер, рядовой, — заметил один из двух майоров. В палатке, кроме них, оказались еще три старших по возрасту капитана и полковник. Довольно внушительная компашка. — Просто доложи, что произошло.

Он вкратце пересказал, как все было. Как он отгреб с дороги дерьмо и скальные обломки, просунул голову в дыру и втянул носом этот странный, пещерный запах, исходивший из темноты, как услышал журчание воды и увидел искорку потока, блеснувшую в канале далеко внизу. Как затем полз обратно, чтобы отчитаться перед молодым капитаном и остальными.

Все это время он смотрел в одну точку где-то над головой полковника и только однажды позволил себе опустить взор. Офицеры покивали. У них был усталый вид. Субальтерн что-то записал на планшете.

— Можешь идти, — сказал Ватуэйлю старший по возрасту майор.

Он полуобернулся, намереваясь выйти из палатки, но затем остановил начатое движение.

— Позвольте обратиться, сэр. Я еще не обо всем доложил, сэр, — сказал он, глядя на полковника и на молчавшего доселе майора.

Майор воззрился на него.

— Что?

Он вытянулся по стойке «смирно» — как мог, и снова уставился куда-то поверх головы полковника.

— Мне показалось, что там может быть вход в систему водоснабжения замка, сэр.

— Ты тут не затем, чтобы думать, рядовой, — сказал майор, но тон его не был недоброжелательным.

— Нет, — сказал полковник. Он заговорил в первый раз за все это время. — Я того же мнения.

— Но это довольно далеко, сэр, — заметил молодой майор.

— Мы отравили все близлежащие источники, — сказал полковник, — но это не дало особого результата. А обнаруженный рядовым канал пролегает в направлении ближних холмов.

Ватуэйль осмелился кивнуть, показывая, что полковник не одинок в этой мысли.

— Там провели мы много весен, — сказал старший майор, обращаясь к полковнику. Очевидно, это у них была какая-то общая шутка.^[124]

Полковник поглядел на Ватуэйля с хитрым прищуром.

— А вы ведь были кавалеристом, не так ли, рядовой?

— Да, сэр, был.

— И какого ранга?

— Капитан конной гвардии, сэр.

Тишина.

Полковник поторопился разорвать ее вопросом:

— И что?

— Я нарушил субординацию, сэр.

— И попали в рядовые саперы? Это что же вы должны были отчебучить?

— Так было решено, сэр.

Раздалось сдавленное покашливание, которое, впрочем, могло сойти и за смешок. По знаку полковника офицеры придвинулись поближе, почти касаясь друг друга лбами. Они посовещались какое-то время, затем старший по возрасту майор сказал:

— Мы намерены послать в водный туннель небольшой разведывательный отряд, рядовой. Возможно, вы изъявите готовность присоединиться к нему.

— Я выполню приказ, сэр.

— Нам потребуются люди, знакомые как с оружием, так и с копалкой, но пойдут только добровольцы.

Ватуэйль подтянулся, насколько хватило сил. Спина молила о пощаде.

— Я вызываюсь добровольцем, сэр.

— Отлично. Вам понадобится не только лопата, но и арбалет.

— Я смогу нести и то, и другое, сэр.

— Хорошо. Доложите старшему офицеру смены. Вольно.

Вода стояла довольно высоко и оказалась пронзительно холодной. Стоило немного пройти, как обувь безнадежно промокла. Он шел четвертым, с потушенной лампой. Только у передового лампа еще светилась, да и то все тусклее по мере того, как они углублялись в туннель. Водный туннель был овальной формы, высотой почти в человеческий рост и достаточно широк, чтобы мужчина мог раскинуть руки. Правда, при ходьбе приходилось немного пригибаться. Но после стольких месяцев, проведенных согнувшись в три погибели, это было совсем не сложно.

Воздух здесь оказался на удивление хорош, куда лучше, чем в том туннеле, который они прокладывали. Слабый ветерок легонько обдувал их лица, пока они стояли в воде, готовые в любой момент дать деру обратно в ответвление, ведущее в уже проложенную секцию. Двенадцать человек, составлявших разведывательную команду, двигались по частично заполненной водой трубе так тихо, как только могли, опасаясь наткнуться на стражников или попасть в ловушку. Командовали отрядом капитан — уже в летах, стреляный воробей — и молодой субальтерн, человек язвительный, но смышленый. Кроме него, были в отряде и еще двое саперов, физически люди куда крепче, но обладавшие меньшим боевым опытом. Как и он сам, саперы тащили мотыги, лопаты, топоры, арбалеты и короткие мечи. Самый сильный нес вдобавок и врубовый механизм, водрузив его на широкие закорки.

Этих двоих выбрал молодой капитан. Он остался крайне недоволен тем, что на вылазку в водный туннель отрядили Ватуэйля, а не его самого. Ватуэйль полагал, что по возвращении его ждет еще не та взбучка.

Если он вернется.

Они дошли до места, где туннель значительно сужался, и канал перегораживали железные прутья. К счастью, расстояние между ними было достаточно велико, чтобы туда мог протиснуться один человек. После этого они попали в секцию, где пол туннеля резко шел под уклон, и там пришлось спускаться по двое: каждый держался одной рукой за свою стену, а другой прихватывал напарника, когда тот начинал соскальзывать под воду. За этой секцией уровень туннеля опять повысился почти до первоначального, но тут же из мрака проступило новое сужение, за которым пол опять наклонно понижался.

Пока они шли, он понял, что не видел этого места в своих снах.

Тем не менее идти тут было куда легче, чем во множестве тех мест, какие он представлял себе в ночных кошмарах, или — как ему теперь казалось — какие кто-то придумывал для него. Они могли бы пройти остаток пути до замка, никуда не вгрызаясь кирками и ничего не откапывая. Хотя, конечно, представлялось весьма вероятным, что в конце пути их встретит стража, или же упадет перегородка. Кроме того, туннель мог вообще вести не в замок. Но ведь здесь была вода, а выстроен туннель был с таким прилежанием, что странно было такое предполагать: куда, в самом деле, еще может он вести на этой почти безлюдной равнине, как не в крепость? Куда опаснее могли быть стражники или западня. Правда, замок был так стар, что обитатели его, наверно, просто брали воду из глубокого, представлявшегося недоступным отравителям колодца и понятия не имели, как там внизу все устроено. Безопасней, впрочем, было предполагать, что наверху все же знают о системе водоснабжения. Оставалась и другая возможность: древние строители и архитекторы туннеля могли предусмотреть в нем свои средства защиты от вторжения врагов, о которых не было известно даже нынешнему гарнизону. Он начал бессознательно прикидывать, как бы поступил сам, если бы перед ним стояла такая задача.

Течение мысли его вдруг прервалось, когда он уткнулся носом в спину впереди идущего солдата. Человек позади тоже уткнулся ему в спину, и так до конца цепочки — они остановились, не издав ни звука.

— Ворота? — непонимающе прошептал субальтерн. Посмотрев впереди стоявшему человеку через плечо, Ватуэйль действительно увидел довольно широкие воротца, перегораживавшие туннель. Единственная зажженная лампа мало что могла осветить за ними. Вода невозмутимо струилась между тонких прутьев, по всей вероятности, железных. Капитан и субальтерн еще пошептались.

Саперы выступили вперед и повозились немного с воротцами. Те были заперты и снабжены дополнительной вертикальной железной подпоркой. Казалось, что они должны убираться назад, в том направлении, куда двигался отряд, и затем подниматься вверх, в потолок. Очень странная конструкция, подумал Ватуэйль. Троим саперам приказали разжечь лампы, чтобы исследовать замки. Запор оказался размером со стиснутый кулак взрослого мужчины, а каждое звено цепи, которой он был перехвачен, — толщиной с мизинец. Он, казалось, был подточен ржавчиной, но лишь ненамного.

Один из саперов, крякнув, поднял топорик, проверил, заточен ли тот, и нацелился разбить им замок.

— Сэр, будет шум, — шепнул Ватуэйль. — Звук может отдаться эхом далеко по туннелю.

— И что ты предлагаешь? Перекусить его зубами? — спросил молодой офицер.

— Я попробовал бы подважить его рычагом, — сказал он.

Старший офицер покивал.

— Попробуем.

Сапер, тащивший вруб, снял механизм с плеч и завозился, устраивая его под запором, а тем временем Ватуэйль с другим сапером попытались скрутить его под таким углом, чтобы усилить действие вруба. Затем, помогая товарищу, все разом навалились на рычаг вруба. Несколько мгновений ничего не происходило, затем раздался негромкий скрежещущий звук. Они выдохнули и расслабились, потом навалились на замок еще раз. Тот сперва глухо щелкнул, а затем с чудовищным лязгом отлетел, и трое солдат, отброшенные инерцией, растянулись в воде на полу туннеля. Сверху на них свалилась цепь.

— М-да, чертовски тихо вышло, — пробормотал субальтерн.

Они поднялись с пола, помогая друг другу, и выстроились в шеренгу.

— Странно, никаких дополнительных подпорок или цепей, — доложил один сапер, показывая на нижнюю часть воротец.

— Наверное, механизм запрятан где-то глубже, — предположил кто-то.

За створками Ватуэйль увидел что-то вроде каменного водостока — точно кто-то выложил понижающееся дно туннеля узкими прямоугольными каменными блоками, на манер мостовой. Кому бы это могло понадобиться? — подивился он.

— Готовы двигаться дальше? — спросил капитан.

— Да, сэр! — рявкнули в один голос два сапера и опустили руки в темную воду, взявшись за нижнюю часть воротец.

— Ну, поднатужьтесь, ребятки, — скомандовал офицер.

Они поднажали. С тяжелым скрипучим звуком воротца стали понемногу подниматься. Перемещая точку приложения усилий, они понемногу затолкали их назад в потолок.

Ватуэйль увидел там какое-то движение. Прямо над медленно движущейся решеткой воротец.

— Постойте, — сказал он. Наверное, слишком тихо. В любом случае — никто не обратил на него внимания. Что-то свалилось с потолка — какие-то штуки размером с голову мужчины каждая, одна из них слабо поблескивала в свете лампы. Они раскололись, наткнувшись на края булыжников, и исчезли в мерно бежавшей воде, а их содержимое — темная жидкость — вылилось наружу и смешалось с потоком. Только тогда люди, поднимавшие воротца, остановились. Но было слишком поздно.

— Что это было? — спросил кто-то. Вода в том месте, куда вытекла жидкость, запузырилась, вспенилась, задымилась, огромные серые пузыри газа поднялись с ее поверхности и стали лопаться, исторгая тонкий беловатый дымок. Газ быстро заполнял туннель. Уже было не разглядеть, что же там дальше, за поворотом.

— Да это просто... — начал кто-то. Тут же голос оборвался.

— Назад, парни, — скомандовал капитан. Дымок подползал все ближе.

— Это может быть...

— Назад, ребята, назад.

Ватуэйль слышал, как кто-то из них развернулся и, шлепая по воде, кинулся наутек.

Бледный туман скрыл место, где были воротца. Ближе всех к нему стояли двое саперов, подваживавших решетку. Они выпустили ее из рук, и та с грохотом упала в воду. Один сапер сделал шаг назад. Другой, казалось, замер, как вкопанный. Серовато-молочное облачко было слишком близко. Он сделал вдох и почти немедленно закашлялся. Потом еще раз. Упал, скорчился, охватил руками колени. Его опущенную голову оплела другая шелковая, почти прозрачная ленточка тумана. Он вдруг задергался, поднялся, отчаянно кашляя снова и снова. Повернулся и бросился вниз по туннелю, потом снова упал на колени, вцепился в горло. Глаза его полезли на лоб. Дыхание сперло в гортани. Другой сапер бросился было ему на помощь, но тут же отшатнулся, столкнувшись со стеной туннеля, и сполз по ней с закрытыми глазами. Несколько других солдат, находившихся достаточно близко от облачка, тоже стали кашлять.

Потом, почти одновременно, они бросились прочь, вниз по туннелю, топая по полу, натыкаясь друг на друга и падая, и брусчатая поверхность под ногами, предназначенная для медленной размеренной ходьбы, вдруг стала скользкой, как лед. Они пытались бежать, спотыкаясь в неторопливо прибывающей воде. Несколько солдат промчались мимо Ватуэйля.

Тот, в свою очередь, и не думал бежать. Мы никогда не протиснемся через эти узкие места со всем снаряжением, подумал он. А перед ними есть еще наклонные участки, и там мы тоже его не протащим, явилась следующая мысль.

Облако газа надвигалось по туннелю со скоростью неспешно идущего пешком человека. Оно уже достигло колен и поднималось к паху. Он сделал глубокий вдох еще в то мгновение, как увидел грязновато-серые пузыри, поднявшиеся от воды. Только сейчас он позволил себе выдохнуть и сделать следующий.

Некоторые солдаты кричали и визжали от боли, убегая по туннелю, но основным источником звука оставались лопающиеся и брызжущие пузыри. Облако газа окутало Ватуэйля. Он зажал рукой рот и ноздри, но даже через стиснутые пальцы мог обонять странный резкий запах. Из глазниц потекли слезы, а из носа — сопли.

Решетка слишком тяжелая, подумал он. Прикинул ее вес, потом, прилагая усилия, каких сам от себя и не ожидал, одним точным движением приподнял и протиснулся под прутьями. Вода хлестнула ему в лицо, когда он отпустил решетку. Он поднялся на ноги. Под подошвами форменных ботинок скрипели осколки стекла. Он постарался обойти стороной булыжники, о которые разбились припрятанные бутыли.

Серое облако окутало его, завернуло в себя, точно в плащ, глаза неудержимо слезились и, казалось, начинали вылезать из орбит. Он пробежал по булыжникам, плюхнулся в глубокую воду за ними, потом побежал что было сил, чувствуя, как горят легкие, и мечтая о глотке свежего воздуха.

Каким-то образом ему удалось задержать дыхание достаточно надолго. Постепенно он отбежал так далеко, что не видел уже ни облачков газа в воздухе, ни пузырей на поверхности потока. И вообще почти ничего не видел. Он сделал первый глубокий вдох, наполняя воздухом всю гортань и легкие. Даже выдох причинил его слизистой неимоверные страдания. Но он дышал и дышал, прочищая легкие и временами сгибаясь в три погибели от кашля. Каждый вдох был работой, но давался легче, нежели предшествующие.

Из туннеля не доносилось ни единого звука.

Постепенно он продышался и смог передвигаться свободнее.

Он посмотрел назад во мрак — попытался представить, что увидит там, когда облака газа рассеются, и можно будет вернуться в найденный им проход.

Он подумал, как долго все это будет продолжаться, и не нашел ответа.

Потом повернулся и пошел в другом направлении.

В крепость.

Стражники услышали, как он скребется в дальнем конце туннеля, где вертикальная колодезная шахта соединялась с основным подземным источником.

Представ перед командирами замкового гарнизона, он сообщил, что поведает им обо всем, что знает. Он всего-навсего скромный сапер, которому посчастливилось избежать ловушки, унесшей жизни товарищей. Но он знает устройство туннеля, прорытого к замку, и помогал сооружать небольшое, но довольно мощное осадное устройство. Кроме того, он изъявил готовность поделиться с ними всей скудной информацией, какая у него есть о соотношении родов войск, осаждающих замок, об их диспозиции и численности. Он не попросил взамен ничего. Только жизнь.

Они увели его прочь и задали много вопросов. Он дал на них правдивые ответы. Потом его подвергли пыткам, желая убедиться, что эти ответы действительно правдивы, но никакой новой информации вытянуть из него не удалось.

В конце концов, не будучи уверены, что могут вполне ему доверять, и рассудив, что после таких истязаний от него вряд ли будет какой-то прок (а еды в замке было в обрез), они связали его, как цыпленка для жарки, и выстрелили его телом из огромного требуше, установленного на верхушке главной башни.

Так получилось, что он упал совсем рядом с туннелем, который помогал прокладывать, и до находившихся в тот момент под землей саперов, которые некогда были его товарищами, донесся глухой стук. Они теперь рыли еще одно ответвление туннеля: старое похоронил под собой внезапный обвал.

Последняя его мысль была о том, как он однажды летал во сне.

ТРИ

До Йиме Нсоквай не сразу дошло, что она одна продолжает сражаться.

Первым был уничтожен Разум-Концентратор хабитата, испарившийся в секундной ослепительно яркой вспышке аннигиляции. Затем погибли около сотни главных кораблей, укрытых под поверхностью орбитальной колонии, стоявших на приколе в ангарах, подлетавших к хабитату или покидавших его: их обратил в пыль один синхронизированный выстрел дезинтеграционной пушки. Разумам была уготована иная участь: их начисто выжег тщательно сфокусированный электромагнитный импульс, а вычислительные субстраты, уже забитые мусором и ввергнутые в инфохаос, коллапсировали в жалкий комок, состоявший из частиц даже более плотных, чем вещество нейтронной звезды. Все это средоточие интеллекта и знания, превосходившего всякое разумение обычных смертных, в мгновение ока, — прежде чем обитатели орбиталища сообразили, что дела обстоят весьма и весьма хреново, — стало горсткой трудноразличимой невооруженным глазом сверхплотной пыли.

Хотя по внутренним постройкам и сложным межсекционным сочленениям орбитальной колонии все еще катились эхо-волны гравитационного коллапса, им вслед уже ширилось разрушение куда точнее управляемое. Все, что находилось на поверхности хабитата или в непосредственной близости от него, попало под град миниатюрных снарядов и термоядерных боеголовок, чей взрывной эквивалент был достаточно скромен, чтобы выжечь только флот обороны, не повредив архитектуру орбиталища. Но кораблям пощады не было, их мегатонные тела сотрясались в предсмертных судорогах, раскалывались во взрывах заряженных антиматерией боеголовок, и перед тем, как размазаться жалкой кашицей по забортному небосводу, перечеркнутому энергетическими пучками, отбрасывали последние колото-рваные тени на исполинские внутренние пространства искусственного мирка. Все это занимало считанные секунды. Еще пара ударов сердца — и отвечавшие за равновесие искусственных континентов хабитата высокоинтеллектуальные Защитные Узловые Разумы уничтожены все до единого серией точно рассчитанных гиперперемещений плазменных зарядов размером с игольное ушко каждый. Одновременно подверглись атаке несколько тысяч кораблей межзвездного класса дальности, встретившие свою судьбу в издевательском соответствии импровизированной служебной иерархии: сперва гибли самые большие и высококвалифицированные суда, для которых было приготовлено по нескольку ядерных или термоядерных зарядов, затем корабли рангом пониже и, наконец, еще менее важные, пока испепеляющие волны аннигиляции не докатились до самых маленьких и слабых кораблей, рассчитанных только на полеты в пределах системы. После этого синхронно замолчали все служебные искусственные интеллекты полурабского уровня, разбросанные случайным образом по всему браслетообразному орбиталищу. Их управляющие процессы верхнего уровня были отключены или нарушены. Эти боевые комплексы либо затаились и впали в спячку, либо, напротив, принялись в лихорадочной вспышке бессмысленной активности уничтожать все, до чего могли дотянуться, в том числе и чудом уцелевшие оборонительные мощности хабитата.

Нашлись, однако, автономники и люди, перехватившие контроль над оружием, у которого была предусмотрена возможность ручного управления, а те немногочисленные машины и гуманоиды, которым повезло оказаться в безопасном месте в нужное время, стали откапывать себя из полуразрушенной машинерии, пытаясь разобраться, что же такое творится с их миром.

Это конец, думала Йиме Нсоквай, ползком выбираясь по аварийной шахте с пересадочного узла, где ее застало нападение.

Как только девушка забралась в алмазный пузырь кабины древней плазменной пушки, ее почти ослепил взрыв внутрисистемного клипера, находившегося менее чем в одной световой миллисекунде. Хотя псевдоинтеллектуальное защитное покрытие искусственного алмаза среагировало молниеносно и тут же переключилось в зеркальный режим, вспышка тем не менее была такой силы, что у Йиме еще долго в глазах плясали разноцветные пятна, а лицо покрылось слабым радиационным загаром.

Да, это конец, но не конец света. Она села в кресло и пристегнулась до упора. Они не станут уничтожать хабитат, они просто выскоблят его дочиста. Это всего лишь конец моего личного мира, конец всего, что у меня было. Непохоже, что мне удастся это пережить. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз озаботилась резервным копированием личности. Кажется, с той поры миновало несколько месяцев. Хреново. Ладно, пусть его. Она отрубила все подключения орудий к локальной и внешней сети, оставив только возможность коммуникации по абсолютно надежным оптическим линиям, обеспечивавшим резервное копирование и зеркалирование личности, после чего щелкнула переключателями на панели управления, выглядевшими до нелепости архаично. Все вокруг залил яркий свет. Послышалось размеренное гудение: тридцатиметровая орудийная башенка начала подниматься в боевую позицию. Экраны ожили. Запустилась система управления пушкой.

Девушка надела шлем — тот оказался ощутимо великоват, — проверила видео- и аудиоканалы, запас воздуха в маске. Снимать не стала, все-таки это обеспечит ей несколько большую степень защиты. Та древняя рухлядь, что в этой пушке заменяла системы прямого ведения боя, медленно налаживала контакт с ее нейросетью. Активировались устройства, придуманные тысячелетия назад, — того же возраста было и их программное обеспечение. Правила и протоколы обрели смысл, строчки кода наполнились содержанием, системы пришли в рабочую готовность. У нее появилось странное, чрезвычайно неприятное ощущение, что-то вроде чесотки или мурашек внутри головы, которые никак нельзя было унять. Она отдала приказ сети с помощью своих нейросекреторных миндалин, приказав устройству усилить и без того обострившиеся чувства и ощущения до одного из предварительно оговоренных максимумов. Такое состояние имело свои побочные эффекты, и его нельзя было поддерживать долго. Считанные минуты, потом наступало ухудшение координации, а спустя четверть часа — «выгорание»: тогда приходилось урезать системные требования и переходить в предельно экономичный режим. Впрочем, на большее она и не рассчитывала. Согласно выводам нейросети, у нее и так осталось всего несколько минут, чтобы принести какую-то пользу на последней линии обороны хабитата.

Несколько мгновений ее тело что-то давило, мяло, стискивало, будто в нее тыкалась любопытными носами пара дюжин каких-то маленьких, но крепких животных. Это становилась на место внешняя броня кабины. Теперь девушка и пушка были вполне готовы встретить то, что их ожидало впереди.

Она смотрела во тьму снаружи, все ощущения до того обострились, что эту чувствительность с трудом можно было выносить, она стала почти болезненной. Она искала любой объект, отличный по характеристикам от обычных предметов быта Культуры, обратившихся теперь в горы пыли и обломков. Ничего. По крайней мере, в области спектра, доступной сейчас ее восприятию. Она вошла в контакт с несколькими выжившими людьми и автономниками: все они располагались в пределах первоначальных границ плиты, на которой была воздвигнута эта секция орбиталища. На экране соратников обозначала цепочка редких потусторонне-синих огоньков почти на нижнем пределе ее поля зрения. Они быстро поняли, что никто не знает причины случившегося и не видит никаких немедленных целей. Стоило им прийти к такому неутешительному выводу, как по сети пронесся короткий вопль, и один огонек из синего стал красным: свихнувшаяся высокоэнергетическая пушка выстрелила по нему плазмой с расстояния почти в тысячу километров. В пяти сотнях кликов^[125] по направлению вращения орбитальной колонии находился автономник, чей рельсотрон сохранял доступ в общую сенсорную сеть. Дрон доложил, что там не замечено ничего особенного, если не считать множества эхо первоначальных импульсов, которыми были разрушены Разумы.

Чего бы они ни хотели в конечном счете, сейчас им надо захватить хабитат, констатировал кто-то, пока все наблюдали за искрами, знаменовавшими гибель остатков внутрисистемного флота колонии. Погребальные костры кораблей затмевали звезды, искажали знакомый рисунок созвездий своими собственными, невиданными прежде узорами, сперва нестерпимо яркими, но постепенно тускнеющими. Нейросеть понизила чувствительность до уровня, на котором стала вновь возможной обычная человеческая речь.

Ага, эти свиньи хотят порыться рылами в почве, согласился другой.

Может, они просто свалятся нам на головы, переместят себя на поверхность? — предположила Йиме.

Возможно, и так. Кромкостена снабжена специальными орудиями на этот случай.

Чудесно, а у кого-то есть контакт с орудиями Кромкостены?

Контакта не было. Вообще не было никакой связи в пределах хабитата. Ни с кем, будь то сторонние корабли либо же еще кто-то, способный обороняться. Они убивали время, сканируя сенсорные системы на предмет багов, проверяя и настраивая орудия и пытаясь связаться еще хоть с кем-то из выживших. Остатки внутрисистемного флота догорали в небе, на мир наползала тьма. С позиции Йиме было хорошо заметно, как в этот мрак канули несколько транспортных капсул, которые их доведенные до отчаяния пассажиры пытались использовать для бегства. В среднем каждое такое суденышко преодолевало не более десяти кликов, прежде чем противник замечал его, и тогда на темном фоне появлялись новые светящиеся точки.

А что... начал кто-то.

Я что-то слышу, передал дрон, у которого был доступ к сети, но слишком быстро, чтобы она могла различить его слова, и нейросеть перевела ее органы чувств на максимум так быстро, что последний звук последнего услышанного ею слова еще много секунд звенел в ушах, как звуковое сопровождение того, что творилось высоко в небесах.

Корабли возникли в реальном пространстве всего в нескольких тысячах кликов, на скорости от одного до восьми процентов световой. Они не пытались сигнализировать о своем присутствии, не обменивались приветствиями или ИСЧ. Они даже не пытались как-то скрыть свои враждебные намерения.

Думаю, это наши цели, передал кто-то. По все еще доступным аудиоканалам комм-сети пронесся высокий лязгающий вой, будто звук заряжающегося оружия.

С первого взгляда она насчитала сотни кораблей, а со второго — тысячи, они заполонили небо, точно какому-то безумцу вздумалось выпустить фейерверки одновременно во всех направлениях. Некоторые шли с заметным ускорением, некоторые так медленно, что оставались практически в одном и том же положении на долгие секунды. Некоторые сновали туда-сюда на расстоянии пары десятков кликов, прежде чем она успевала сохранить в памяти хотя бы несколько снимков. Дроны, мелькнуло у Йиме. Дроны должны бы среагировать быстрее и уже открыть огонь. Она подняла древнюю плазмотурель прямо вверх, отыскала цель и привела свои органы чувств в единство с системами управления антикварной машины, замерла на мгновение и дала залп. Старинная башенка сотряслась, исторгнув два световых пучка и не попав ни во что, стоившее хоть какого-то расхода боеприпасов. Плевать, подумала она яростно, целей больше чем достаточно. Девушку и орудия сотрясла мелкая дрожь. Йиме изменила настройки, увеличив расходимость пучка, и выстрелила еще раз. В конусе, образованном пучками плазмы, что-то ослепительно воссияло и разлетелось на куски, но праздновать времени не было, она стреляла и перезаряжалась, вновь и вновь, раз за разом, поворачивалась из стороны в сторону, нацеливала орудия то в верхний, то в нижний сектора небесной сферы, и ее всю трясло, как в лихорадке.

В секторе прицеливания было еще много огненных вспышек, и сам процесс стрельбы доставлял девушке какое-то отчаянное наслаждение, хотя она не могла не понимать спокойным краешком ума, что защитникам хабитата не под силу сбить больше одного процента флота вторжения, а остальные корабли все еще на расстоянии атаки или продолжают прибывать. Но тут что-то привлекло ее внимание, что-то в самом низу поля зрения. Последний призрачно-синий огонек вспыхнул и покраснел. Так быстро?

Все погибли?

Она осталась в одиночестве.

Поле зрения помутнело, пошло рябью, картинка стала пропадать. Она отключила все системы связи и сорвала с головы шлем. Экраны вспыхнули молочно-белым светом. Теперь она смотрела в ночь своими глазами через незримую преграду алмазного стекла.

Она переключила пушку на ручное управление и повела турель кругом, поливая огнем стремительно приближавшуюся светлую точку, на которую только сейчас обратила внимание.

Что-то затряслось и загромыхало совсем рядом, не в той стороне, куда она целилась, а сразу за орудийной башней. У нее появилось ощущение, что эта штука подобралась совсем вплотную к затянутому алмазом пузырю кабины. Девушка перевела примитивный искусственный интеллект пушки в режим автоматической селекции целей и обернулась. Существа, приближавшиеся со всех сторон, насколько могла она охватить взглядом внешнюю поверхность хабитата, больше всего напоминали отлитые в металле скелеты из анатомического кабинета. Они бежали или, стоя на месте, не спеша покачивались на шести массивных многочленистых конечностях. Казалось, что какая-то подражающая гравитации сила прижимает их к орбиталищу, так что твари вынуждены были двигаться на полусогнутых, практически припадая к поверхности. Она заметалась по кабине в поисках какого-то индивидуального оружия. Поздно. Одно из существ взгромоздилось на броню, без труда расколошматило стекло кабины и, прыгнув внутрь, приземлилось бы Йиме прямо на колени, не заберись она в последний момент в саму орудийную башню. Воздух улетучился из кабины белым облачком. Металлическая скелетообразная тварь — теперь ясно было, что это робот, — повернула к девушке лицо-череп и, вопреки тому, что в кабине совсем не осталось воздуха, да и звук в черепе издавать вроде как было нечему, произнесла довольно четко:

— Тренировка окончена!

Она вздохнула и откинулась в кресле — где-то совсем в другом месте, пока все вокруг, от расколотой кабины и безжалостно исковерканной плазмотурели до самого обреченного хабитата, рассеивалось и таяло, как туман.

— Занятие было неприятным, непродуманным и непрактичным, — едко сказала Йиме Нсоквай инструктору. — Это была штрафная тренировка, симуляция для мазохистов. Я не вижу в ней особого смысла.

— Модель построена с учетом самых экстремальных последствий вторжения, — бодро подтвердил инструктор. — Любая атака, предпринятая врагом, стоящим по крайней мере на той же ступени технологического развития, приводит к неизбежному уничтожению всего хабитата. — Хвел Костриле был массивным, ширококостным темнокожим мужчиной с длинными светлыми волосами до плеч, на вид — довольно почтенного возраста. Он обращался к девушке с настенного экрана в ее жилище. Ей показалось, что инструктор плывет по морю, во всяком случае, за его спиной простиралась водная гладь, а посторонние предметы, попадавшие в картинку — плюшевое кресло и какая-то выгородка, — мерно раскачивались из стороны в сторону.

Изображение оставалось плоским, по выбору хозяйки: Йиме Нсоквай не любила, когда вещи слишком похожи на то, чем в действительности не являются.

—Тем не менее тренировка оказалась поучительной, разве нет?

— Поучительной? — переспросила она. — Нет, нисколько. Не вижу ничего поучительного в том, чтобы угодить под обстрел противника, у которого колоссальное численное превосходство, и в считанные минуты быть разбитыми наголову.

— В настоящих войнах творится и кое-что похуже, Йиме, — усмехнулся Костриле. — Случается истребление и побыстрей, и поосновательней этого.

— Я так и представляю себе симуляции, в которых еще меньшему можно научиться, чем в этой, ну разве что — усвоить великую мудрость во что бы то ни стало держаться подальше от эдаких начальных условий, — ответила она. — Смею также добавить, что я не вижу для себя никакой пользы от симуляции, в которой мне довелось носить нейросеть, поскольку у меня никогда не было такой сети, и я намерена избегать их и в будущем.

Костриле кивнул.

— Пропаганда, пропаганда... Только в столь угрожающих жизни ситуациях нейросети и бывают полезны.

— Если только в них нет жучков, а человек, охваченный сетью, не вражеский агент.

Он пожал плечами.

— В таких случаях ставки в игре превосходят все, что ты можешь вообразить.

Йиме покачала головой.

— Вообразить можно и полностью противоположную ситуацию.

— Как бы там ни было, нейросеть заметно упрощает восстановление личности из резервной копии, — рассудительным тоном заметил инструктор.

— Это не мой жизненный выбор, — холодно сообщила Йиме.

— Ну ладно, — вздохнул Костриле, принял высокий бокал с напитком из рук кого-то, кто в кадре уже не поместился, и тут же продемонстрировал бокал девушке. — До скорого? В следующий раз мы займемся чем-то более практичным, торжественно обещаю!

— До скорого, — кивнула она. — Сила в глубинах. — Но экран уже потемнел.

— Выключить экран, — приказала она, тем самым скомандовав сравнительно тупому домпьютеру отключить все коммуникационные каналы. Не то чтобы Йиме сильно беспокоили полноразумные домосистемы, но девушке уж точно не хотелось быть под постоянным наблюдением одной из таких. Ее немало радовала мысль, что в своем сиюминутном окружении вообще и личном жизненном пространстве в частности она на несколько порядков превосходит всех по уровню интеллекта. В жилище, расположенном на хабитате Культуры, этого, кстати, было не так-то легко достичь.

Надо сказать, что, поскольку Пребейн-Фрутелса Йиме Лёйтце Нсоквай дам Вольш, предпочитавшая зваться просто Йиме Нсоквай, прибыла сюда с другого хабитата, ее имя теперь утратило всякий практический смысл, ведь по нему нельзя было установить ее точный адрес — даже приблизительно. Хуже всего было носить имя, связанное с одним местом, а жить в ином — это казалось ей чем-то вроде мошеннической проделки или дезертирства.

Она подошла к окну, взяла с подоконника технически примитивную, но вполне функциональную щетку для волос и продолжила укладывать длинные волосы в аккуратную прическу с той самой пряди, на которой остановилась, когда на терминал поступил срочный вызов от милицейского инструктора, и девушка нехотя застегнула индукционный воротник, чтобы окунуться в ужасающе реалистичную симуляцию обреченной орбитальной колонии. Конечно же, модель изображала не тот хабитат, на котором сейчас обитала Йиме, а более стандартный и хуже подготовленный к военным действиям. Но как безжалостно он был атакован и как легко захвачен!

Из овального окна, перед которым она остановилась, открывался вид, лишь слегка искаженный кристаллической прослойкой и другими материалами, образующими стекло: утопающая в зелени сельская местность с озерами, ручейками, одиночными деревьями, рощами и лесами. Все окна в жилище Йиме смотрели в одном и том же направлении, но пожелай она занять любую другую квартиру на том же уровне, картина мало изменилась бы: может статься, чуть меньше или чуть больше размытых расстоянием видов гор, внутренних морей и океанов, а так все то же самое, никаких других зданий в поле зрения, только лениво кружащиеся в воздухе жилые шлюпки или чья-то вилла на озерном берегу. Несмотря на это, Йиме жила в городе, и хотя здание, в котором располагалась ее квартира, имело весьма впечатляющие размеры — километр в высоту и сотня метров в диаметре, — конструкция эта не считалась центром метрополиса, образовывала лишь малую его часть и, конечно, даже рядом не стояло с наиболее грандиозными его постройками. Строго говоря, здание ни с кем рядом не стояло, потому что оно было частью Распределенного Города — а он глазу непривычного или наивного наблюдателя мог бы показаться чем-то очень далеким от городов в традиционном смысле слова. Города Культуры — там, где таковые вообще существовали, — больше всего напоминали огромные снежинки, пронизанные зеленью — или оплетенные другими растениями всех цветов и форм — до самой сердцевины конурбации на всех уровнях. Если бы возможно было собрать вместе и поставить рядом, на одном клочке земли, все здания города Ирваль на хабитате Диньол-Хэй, они, вероятно, показались бы воплощением далекого будущего, каким оно представлялось людям почти немыслимо древнего прошлого, поскольку состоял город преимущественно из небоскребов высотами от сотен до тысяч метров, лепившихся как попало, походивших то на тонкие изящные конусы, то на разбухшие вверх и вниз эллипсоиды. В целом все эти постройки поразительно походили на корабли, или звездолеты, как их тогда было принято называть. Так оно и было на самом деле. Здания представляли собой корабли, готовые стартовать в любую минуту и проложить путь в межзвездном пространстве куда угодно, хоть на край вселенной, если только в этом возникнет потребность.

Все несколько тысяч главных поселений хабитата Диньол-Хэй были спроектированы по одному и тому же плану и состояли из сотен исполинских зданий-звездолетов. Излишне напоминать, что по мере того, как принципы общественного устройства обретают научное основание, корабли такой цивилизации постепенно избавляются от грубо утилитарного дизайна во всех частях, сколько-нибудь существенных для функционирования звездолета. Обыкновенно они все же минуют промежуточную фазу, когда общая концепция лимитируется факторами, диктуемыми средой перемещения судна, но даже в таких условиях команда, пассажиры/обитатели и дизайнеры стремятся привести помещения корабля в соответствие с прихотливыми эстетическими вкусами, а там, глядишь, и само космическое путешествие становится делом настолько обыденным, насколько и любая хорошо освоенная технология (правда, этому предшествуют века господства вульгарной мощи банальных ракет). На этой стадии развития общества практически все, что не связано напрямую с космическими технологиями, может легко быть обращено в часть звездного корабля, предназначенного для проживания или (в самую последнюю очередь) перевозки в разные части определенной звездной системы людей и прочих существ, прискорбно плохо приспособленных к условиям высокого вакуума и излучения вынесенных в него промышленных производств. Одиночное здание преобразовать смехотворно просто. Чуток укрепить, самую малость переделать, там и сям законопатить, закутать в защитный кокон для пущей уверенности, прицепить пару двигателей — и можно отправляться в путь. Живя в Культуре, вы даже не будете особо нуждаться в сенсорно-навигационных устройствах: в радиусе одного-двух световых лет от любого хабитата все еще можно без труда подключиться к его инфосфере и переложить задачи навигации на свою нейросеть — да что там нейросеть, примитивного терминала размером с древнюю авторучку и то хватит. Космические путешествия стали занятием обычных энтузиастов — «сделай сам». Именно так и делалось, хотя статистические данные показывали, к неизменному удивлению ответственных за их обработку, что такое хобби во всей Культуре числится одним из самых опасных.

Среднестатистические показатели, впрочем, оставались вполне обнадеживающими. Но мотивы постройки зданий вроде того, перед окном в одной из квартир которого сейчас стояла Йиме Нсоквай, были иными: они обеспечивали элементарное выживание. Если бы сама орбитальная колония погибла в каком-нибудь катаклизме, обитатели ее могли бы в принципе спастись в таких постройках, представлявших собой огромные спасательные шлюпки. Эта концепция архитектурного дизайна то входила в моду, то выходила из нее. Когда-то, много тысячелетий назад, на заре истории Культуры, правила эти соблюдались неукоснительно. Впоследствии же, когда были разработаны способы постройки хабитатов всех сортов, а в особенности орбиталищ, легкость сооружения и простота защиты конструкций стали настолько очевидными, что жителям зданий не было никакой нужды забивать себе голову правилами выживания при катастрофах. Но вышеупомянутая концепция вновь стремительно обрела популярность, когда Идиранский конфликт совершенно неожиданно переместился из области абсурдных шуток в зону дурно пахнущих гипотез и затем — без предупреждения — в ужасающую реальность.

Целые звездные системы, переполненные густонаселенными хабитатами, внезапно оказались на линии огня, даром что прежде никогда всерьез не рассматривали такую возможность. Тем не менее почти все люди и даже несколько многомудрых Разумов Культуры продолжали придерживаться мнения, что никакое разумное существо, сподобившееся выйти в космос, даже не подумает атаковать хабитат размером с орбиталище, а тем более уничтожить его. По всеобщему молчаливому соглашению, оказавшемуся практически бессмысленным в аспекте военном, орбитальные колонии рассматривались скорее как произведения искусства, красивые места, где можно вполне насладиться жизнью, артефакты культуры, тщательно спроектированные и любовно воплощенные. Кому пришло бы в голову атаковать их?

Развивающиеся цивилизации и варварские выскочки-акселераты учились сосуществовать со старшими, и так или иначе на протяжении сотен эпох в Галактике раз за разом вырабатывался определенный консенсус на предмет взаимоотношений Вовлеченных. Разрешение межцивилизационных конфликтов стало предметом особого искусства. Панвидовая мораль постепенно менялась, отступая от обычаев давно минувших несчастливых деньков. И постепенно уничтожение предметов материальной культуры и прочих достижений цивилизации стало рассматриваться почти всеми участниками галактического сообщества как бессмысленный, контрпродуктивный, грязный, чуждый военному искусству метод, помимо прочего недвусмысленно указывающий на катастрофические масштабы социальной угрозы, исходящей от тех, кто вздумал бы им пользоваться. Такая точка зрения — вполне цивилизованная и культурная — была, разумеется, не лишена разумных оснований. К сожалению, Идиранский конфликт безжалостно вскрыл все уязвимости такого подхода.

Большинство идиран получали от войны столь же искреннее наслаждение, какое иные черпали в игре, но была среди них и декадентская группа гражданских слюнтяев — именно ей, среди прочих, вознамерились джихадисты доказать, кто в галактическом доме хозяин и кто представляет цвет этого фанатичного, идеально приспособленного к войне вида. Было принято решение нанести Культуре сокрушающий удар в самом начале новообъявленной войны, и за выполнение этой задачи идиране взялись с огоньком, атакуя и уничтожая каждый хабитат в пределах досягаемости их военных флотилий.

Типичное орбиталище представляло собой тонкий браслет материи диаметром около трех миллионов километров, вращающийся вокруг солнца. Гравитация на поверхности хабитата создавалась за счет того же вращения всей конструкции, какое обеспечивало имитацию смены дня и ночи. Достаточно было лишь одного разрыва на всей длине хабитата, а она при толщине всего лишь в несколько тысяч километров составляла больше десяти миллионов километров, чтобы колечко разорвалось, бесцеремонно вышвырнув атмосферу, обитателей и все элементы пейзажа в космическую пустоту.

Обитатели хабитатов были в полном замешательстве. Естественные катаклизмы считались на орбиталищах делом совершенно неслыханным, поскольку системы, в которых были расположены колонии, перед закладкой хабитата тщательно очищались от космического мусора — его-то потом и перерабатывали в строительные материалы для орбиталищ. И даже самые беспечные колонии, общество которых пребывало в фазе ничегонеделания, обеспечивались при постройке солидным арсеналом защитных систем, способных отклонить с курса и удалить в космические глубины, а то и уничтожить, все скальные обломки и ледовые глыбы, оставшиеся в системе и потенциально угрожавшие хабитату. Однако против оружия, которым располагали идиране — как и многие другие цивилизации Галактики, — у орбитальных колоний защиты не было, и они оказывались совершенно беспомощны. Когда идиранские корабли обрушились на орбиталища, Культура по большей части только вспоминала, что такое война и как строить военные корабли; те немногочисленные боевые суда и милитаризованные по последнему слову тогдашней техники корабли Контакта, какие Культура могла выдвинуть на передовую, были смяты, отброшены и в конечном счете разбомблены в пыль. Погибли десятки миллиардов человек, и все эти смерти даже с идиранской точки зрения оказались совершенно бесполезными, ведь Культура, даже получив очень чувствительный удар, категорически отвергла возможность выйти из войны. Идиранские флотилии получили соответствующие инструкции, залатали незначительные повреждения и вернулись к более стратегически важным, чтобы не сказать почетным, занятиям. Тем временем Культура — к своему собственному изумлению, а что уже говорить об остальных, — впала в вопиющее ретроградство, собрала все силы, какие могла, произвела необходимые приготовления, облекла властью и полномочиями нужных функционеров и решительно ринулась в драку под неумолчный хор несчетных триллионов голосов: Это будет очень долгая война...

В скором времени многие хабитаты были эвакуированы, прежде всего те, что располагались совсем близко к линии фронта. Некоторые переоборудовали для военных нужд, насколько это вообще имело смысл в свете вновь открывшихся обстоятельств — ведь хабитаты оказались так уязвимы и с беспощадной очевидностью хрупки под залпами современных орудий. Многие колонии обезлюдели, их атмосферы конденсировались и смерзлись, превратив хабитаты в исполинские снежки.

А некоторые разрушила сама армия Культуры.

Конечно, хабитаты можно было переместить в безопасное место, но задача эта была чудовищной сложности, и по мере ее выполнения многие граждане Культуры столкнулись с еще одним невиданным прежде феноменом, а именно очередью. Порядком избалованным роскошью обитателям колоний нелегко было понять, что это такое.

Как бы там ни было, такие вот здания, с легкостью поддающиеся переоборудованию под роскошные спасательные модули, внезапно вернули себе былую популярность. Даже на орбиталищах, расположенных сравнительно глубоко в тылу, переняли новое архитектурное веяние, и очень скоро гигантские сверкающие на солнце небоскребы, напоминавшие космические корабли из фантазий далекого прошлого, выросли, как колоссальные и конкретно вставляющие грибы после дождя, на большинстве хабитатов Культуры. Тогда-то строителям и пришла в голову идея Распределенных Городов, родившаяся из весьма здравой мысли: чем больше построек сосредоточено на одном участке хабитата, тем уязвимее оно перед атакой врага. Если же здания разбросаны вдалеке друг от друга, системы селекции целей легче будет ввести в заблуждение, поскольку их сенсоры также должны будут распределять свое внимание по поверхности. В высоком вакууме над внешней поверхностью орбиталища протянулись транспортные линии, соединявшие каждое здание в каждом городском кластере со всеми остальными напрямую. Среднее время в пути между домами Распределенного Города было не больше, а то и меньше, времени спокойной прогулки по кварталу обычного мегаполиса.

Потребность жить в таких городах и даже самих зданиях давно уже отпала: это брались отрицать только невротики, чтоб не сказать параноики. Тем не менее дизайн этот все никак не выходил из моды. Среди миллионов хабитатов и пятидесяти триллионов граждан Культуры всегда находилось статистически заметное количество людей и орбитальных колоний, которым эта идея пришлась по нраву. Таким людям нравилось жить в доме, который в принципе мог уцелеть даже после разрушения всего хабитата. Йиме относилась к их числу. Поэтому она переселилась на это орбиталище и жила теперь в этом доме.

Она медленно, задумчиво укладывала волосы, невидящим взглядом обводя пейзаж за окном. Костриле, бесспорно, не был достойной кандидатурой в инструкторы сил самообороны хабитата... Даже в милицейские инструкторы служб спасения. Он был неэффективен, равнодушен к ее тревогам, вял, жеманен. Поистине постыдно, что население большинства орбиталищ и не подозревает о существовании таких организаций!

Хабитат Диньол-Хэй был выстроен с соблюдением всех мер предосторожности и дополнительно укреплен, снабжен системами ускоренной эвакуации и резервного копирования личности, здесь в любой момент можно было задраить все люки и стартовать. И тем не менее даже в этой колонии одни лишь энтузиасты когда-либо имели дело с такими службами. Остальные были слишком заняты — они прикалывались как могли.

Предпринимались тщетные попытки провести просветительскую работу среди населения и ознакомить жителей хабитата с новейшими системами защиты Диньол-Хэя. Люди по большей части и слышать не хотели ни о каких угрозах. Даже если информация, которую до них пытались донести, была жизненно важной. Очень, очень странно.

Основная трудность, по мнению девушки, состояла в том, что Культура слишком долго ни с кем всерьез не воевала. Миновало уже пятнадцать столетий после завершения Идиранского конфликта^[126], и мало кто из ныне живущих, за исключением лишь Бессмертников, помнил, что такое настоящая война. А те, кто помнил, были слишком эгоистичны и заняты своими делами, чтобы делиться этим знанием с кем-то еще. Разумы и автономники, принимавшие участие в Идиранском конфликте, крайне неохотно шли на контакт. Эту возмутительную политику следовало модифицировать. Перевернуть все вверх дном.

Именно это она и собиралась сделать. Отвечал ли Костриле высоким требованиям, выдвигаемым к исполнителю такой задачи? Вряд ли. Он даже не вспомнил, как должен ответить на кодовую фразу «Сила в глубинах». Возмутительная беспечность! Йиме решила заняться Костриле вплотную, сместить с занимаемой должности и самой приступить к исполнению его функций.

Сто двадцать пять. Сто двадцать шесть. Сто... Она почти закончила. Число проходов щетки по волосам всегда оставалось неизменным. У Йиме были тонкие блестящие каштановые волосы, которые она укладывала в прическу «на глаз» — это значило, что, если даже каждую прядку взлохматить и вытянуть к бровям и глазам, волосы все же не смогут перекрыть поле зрения или причинить иные неудобства.

Лежавший на столе терминал в форме старинной тонкой авторучки тонко пискнул. Внутри у Йиме что-то сжалось, поскольку тон сигнала мог означать только одно: звонок из секции Квиетус.

Похоже, ей наконец доверят серьезную работу.

Тем не менее она уложила последние две пряди и только потом ответила на вызов.

Во всем нужно придерживаться правил.

ЧЕТЫРЕ

В триста восьмой долине, что в округе Отпечатков Трижды Освежеванных Ног, на третьем уровне павулианской Преисподней стояла старомодная мельница с высоким наружным черпаковым колесом, приводимым в движение потоками крови.

Мельница была частью программы наказания тех заблудших виртуальных душ, которым ежедневно полагалось истекать кровью до потери сознания. На каждом новом сеансе таких несчастных насчитывались тысячи — гротескно уродливые, необоримо могучие демоны хватали их, выволакивали из бараков для новоприбывших, привязывали к скошенным железным листам с желобами для стока жидкости на уровне ног. Ряды пыточных листов тянулись через всю долину по плоским берегам давно пересохших речушек. Если бы кому-то вздумалось обозреть долину мытарств с достаточно большой высоты, он бы увидел, что линия холмов по ее границам образует нечто вроде кости, выступающей частью великанской ноги — отсюда и произошло название.

Некогда очень влиятельная персона, которой принадлежала освежеванная конечность, была в каком-то смысле еще жива и, более того, обречена переживать с полнотой ощущений всякий миг с той самой минуты, как с нее содрали кожу. Чувства были искусственно обострены, а плоть и кожа — растянуты так, что даже маленькая косточка на ноге — или лапе, поскольку на сей предмет до сих пор не существовало единого мнения, — теперь сделалась столь огромной, что стала частью местности, где великое множество обитателей загробного мира испытывали разнообразные предначертанные им муки.

Кровь, стекавшая с железных листов, бежала по многочисленным крохотным притокам до русла главного потока, затем, влившись в него, стекала вниз, как это свойственно жидкостям даже в виртуальной симуляции. По мере того, как все большее число пытаемых отдавали потоку свою кровь, поток набирал силу, чтобы наконец с громоподобным ревом низвергнуться в глубокий и довольно широкий бассейн. Даже в этом хранилище, повинуясь искусственному миропорядку Ада, кровь отказывалась коагулировать и по специальной протоке перетекала из большого бассейна к наивысшей точке мельничного колеса. Колесо состояло из множества скелетов, принадлежавших некогда древним обитателям Преисподней и постепенно выбеленных под воздействием кислотных или щелочных дождей, которые в Аду шли каждые несколько дней, внося определенное разнообразие в мытарства людей вверх по течению. Колесо медленно прокручивалось на канатах, сделанных из нервных волокон отобранных для этой цели узников, и каждый оборот скрипучего, скрежещущего колеса увеличивал их и без того непереносимые страдания. Крыша мельницы состояла из многократно удлиненных против обычного размера, болезненно чувствительных, иссушенных теми же дождями ногтей, тонкие стены — из болезненно растянутой кожи, коньковые и опорные балки — из трещавших от непосильной нагрузки костей, шестерни и зубцы механизма — из источенных болезнями зубов, и каждая растянутая или сжатая косточка и нерв, каждый рычаг, ручка, ось и крепление в этом механизме вопили бы истошным воплем, если бы только были наделены даром речи.

Вдали, под бурлящими темными небесами, кровяной поток впадал в топь, из которой там и сям торчали, как выращенные крестьянином растения, тела пытаемых, и каждый кислотный или щелочной дождь, каждый прилив свежей крови захлестывал каждого из них с головой, хотя утонуть им было не дано.

Большую часть времени мельница даже не использовала кровь, собиравшуюся в верхнем бассейне; жидкость просто втекала туда, пока емкость не переполнялась, и, перехлестывая через края, возвращалась в русло потока, убегавшего в сумеречную даль под лиловато-синюшными низкими небесами. Да и в остальное время мельница не питала никаких механизмов. Та скудная энергия, какую она способна была дать, расточалась впустую, ибо единственными целью и назначением ее было усиливать муки бедолаг, заточенных в Аду.

Впрочем, эти люди продолжали судачить о ней — за неимением альтернативы. Некоторые утверждали, что мельница все же снабжает энергией какое-то устройство; чаще всего думали на огромные каменные колеса, дробившие плоть и кости преступников. Этих людей обрекли на муки многократно большие, чем способны были вынести тела, принадлежавшие им при жизни, поскольку для тех, кто даже в Аду не удержался от грехов, правила посмертия — в общем-то вполне гибкие — были ужесточены до крайности.

Такие узники переживали муки каждой клеткой, каждым структурным элементом своего тела, даже если оболочка эта была раздроблена на атомы, а ущерб от увечий, причиненных жертвам, выходил далеко за пределы допустимого для центральной нервной системы организма из базовой Реальности.

На самом деле все было совсем не так. У мельницы было особое назначение, а производимая ею энергия не расточалась полностью. Она питала один из немногочисленных порталов, через которые можно было выбраться из Преисподней. Именно этого сейчас превыше всего желала парочка маленьких павулианцев, прятавшихся на дальнем склоне долины.

Нет, Прин, да нет же. Мы потерялись. Совсем потерялись.

Мы там, где нам и нужно сейчас быть, дорогая. Взгляни-ка. Выход там, прямо перед нами. Мы не потерялись. Вскоре мы выберемся отсюда. Мы вернемся домой.

Ты же знаешь, что это ложь! Это был просто сон. Прекрасный, но предательский сон. Реальность — она вот где, вокруг нас. То, что мы помним из своей прошлой жизни, нереально. Эти воспоминания сами по себе являются частью пытки. Они придуманы кем-то, чтобы усилить наши терзания. Нам надо отринуть их и забыть обо всем, что привязывает нас к прошлой жизни, до того, как мы попали сюда. Другой жизни не существует больше. Есть только это место, все, что ты здесь видишь, и мы пребудем здесь навеки. Это навсегда. Вечность — ты понимаешь, что это значит? Единственная подлинная вечность — здесь. Смирись с этой мыслью, и сможешь освободиться по крайней мере от агонии надежды.

Они прижимались друг к другу, укрываясь под cheval de frise^[127], огромный «икс» ее перекрещенных кольев щетинился обломками костей и разлагающимися останками нагих тел. Тела — все тела вокруг них на этой стороне долины — как, впрочем, и те оболочки, которые они сами носили сейчас, как и все тела, мнимо живые или притворно мертвые, во всей Преисподней, — были павулианскими: метр с четвертью в длину, с четырьмя конечностями, большими круглыми головами, от которых тянулась пара маленьких хоботообразных отростков, приспособленных для хватания и отдаленно напоминавших человеческие пальцы.

Агония надежды?! Чей, да что ты говоришь! Прислушайся к себе. Надежда — это все, что у нас есть, любовь моя. Надежда дает нам силы идти вперед. Надежда — это никакое не предательство! Надежда — не сумасшествие и не извращение, в отличие от этой пародии на жизнь; она целесообразна, правильна, и только на нее мы сейчас можем опираться — только на то, чего мы имеем полное право ожидать. Мы найдем выход, мы должны, мы сбежим отсюда! Не только затем, чтобы прекратить свои собственные страдания, прервать жестокие пытки, которым нас тут подвергали, но и с тем, чтобы поведать правду о том, что здесь творится, обо всем, что мы тут пережили, доложить об этом во всеуслышание там. В Реальности! И может быть, однажды, в один прекрасный день, другие тоже будут избавлены от всех этих ужасов.

Маленьких павулианцев, укрывавшихся в данный момент за грудой гниющих тел, звали Прин и Чей — это были семейные формы, которые они обычно использовали в разговорах между собой. Они блуждали по разным секторам этого Ада несколько субъективных месяцев, пытаясь найти выход, и наконец увидели его своими глазами.

Нельзя сказать, что павулианцы были в хорошей форме. У Прина остался относительно целым только левый хоботок. На месте другого был воспаленный обрубок — несколько недель назад случившийся на их пути демон рубанул по нему мечом. Лезвия демонских мечей смазывались ядом, поэтому рана до сих пор не зажила и даже не затянулась. Левый же хоботок после памятной стычки выглядел каким-то щербатым и при каждом резком движении заставлял Прина вздрагивать от боли. С их шей, как извращенные подобия ожерелий, свешивались утыканные шипами и колючками веревки. Острия шипов вонзались в кожу, ранки жгли, сочились кровью и гноем, понемногу покрываясь коростяными струпьями.

Чей хромала, поскольку сломала обе задние ноги всего через несколько дней после того, как они проникли в Ад. Ее переехала транспортная колесница из костей и стали, одна из бесконечной колонны себе подобных, перевозивших искалеченные тела из одной области Ада в другую. Эти джаггернауты ездили по дороге, вымощенной не булыжниками, а кровоточащими, прыщавыми, бородавчатыми, заскорузлыми спинами вопящих от боли бедолаг, погребенных внизу. Прин нес ее на себе несколько недель, пока она не поправилась, хотя кости в ее ногах так и не срослись как надо. В Аду кости никогда не срастались правильно.

Бедный мой Прин, ты горько заблуждаешься. Нет никакой внешней Реальности. Нет пути вовне. Есть только то, что ты видишь вокруг. Тебе следует отвергнуть эти пустые фантазии, приносящие одну лишь боль. В конце концов ты поймешь, как ошибался, отвергая истинную природу вещей, истинную реальность. Есть только Ад, и он пребудет вовеки. И все останется так, как сейчас.

Нет, Чей, горячо возражал он. В эту минуту мы — всего лишь фрагменты кода. Мы — призраки в вычислительном субстрате. Мы и реальны, и нереальны в одно и то же время. Не забывай об этом. Да, сейчас мы существуем здесь, но есть ведь и другая жизнь, и мы вернемся к ней, когда снова обретем наши тела там, в базовой Реальности.

В базовой Реальности? Прин, да ты что, совсем тронулся? Если так, то мы получаемся круглыми идиотами. Как вообще мы вообразили, будто нам под силу тут хоть что-то полезное сделать? И еще большими дураками были мы, наивно рассчитывая смыться отсюда незамеченными. Из этого мерзкого, ужасного, тошнотворного места. Теперь мы обитаем здесь. И даже если до этого у нас и была жизнь иная, лучше принять теперешнее существование как данность. Смирись, и оно перестанет так тебя страшить. Это и есть единственная Реальность. То, что ты видишь, чувствуешь и обоняешь. Чей повела вокруг правым хоботком, и краешек его почти коснулся полуразложившегося личика юной девушки, насаженной на один из кольев над ними. Глаза девушки вытекли, и теперь пустые глазницы слепо взирали на прячущихся внизу странников. Да, без сомнения, это ужасное место. Очень ужасное. Нестерпимо ужасное. Она поглядела на товарища почти с вызовом. Но зачем же уродовать его еще сильнее лживой надеждой? А?

Прин ласково погладил ее уцелевшим хоботком и нежно обернул его вокруг обоих ее хоботков.

Чейелезе Хифорнсдоухтир, если тебе что-то и лжет, так это твое собственное отчаяние. Кровавые врата этой долины распахнутся через час, выпуская тех, кто пожелал на полдня окунуться в Преисподнюю, дабы потом острее наслаждаться радостями Реальной жизни. Мы сможем уйти вместе с ними. Сможем! Мы найдем выход. Мы вернемся, вырвемся из этой жуткой юдоли мук, возвратимся домой и поведаем всем, что видели и что пережили здесь. Мы расскажем правду. Мы бросим ее в лица тем, кто не захочет слушать. Мы распространим эти сведения в Реальности, чтобы причинить хозяевам этой лавки кошмаров столько вреда, сколько можно нанести умом и добротой. Все, что тебя окружает, вся эта мерзость — она не существовала испокон веков, но была сконструирована. Ее можно уничтожить. Мы поможем ее разрушить, мы положим этому начало. Это в наших силах, и мы так и сделаем. Но я не уйду без тебя, я не брошу тебя здесь. Мы уйдем вместе или не уйдем вообще. Еще немного осталось, любовь моя, собери последние силы! Останься со мной. Иди со мной. Бежим вместе. Помоги мне спасти тебя и себя! Он прижал ее к груди и стиснул в объятиях так крепко, как только мог.

Смотри-ка, пожиратели костей идут, сказала она безразличным тоном, глядя через его плечо.

Он отпустил ее и взглянул поверх разлагающихся останков на тропинку, ведущую по склону холма к их импровизированному убежищу. Она не ошиблась. Отряд, насчитывавший примерно полдюжины остеофагов, приближался к рогатке. Эти специализированные демоны сновали туда-сюда по долине, снимая полусгнившие тела с рогатки и волоча их через полосы утыканных крючьями и кольями препятствий прочь, чтобы пожрать уже порядком протухшее мясо и сгрызть кости павших в какой-нибудь из бесчисленных войн внутри Ада или же просто вздернутых сюда в порядке наказания. Души тех, кого они пожирали, воплощались в новых, относительно целых, хотя, как правило, и не до конца восстановленных телах, чтобы и в новой инкарнации как следует помнить всю боль и ужас некогда избранной для них пытки. Как и большинство демонов павулианского Ада, пожиратели костей напоминали хищных зверей из эволюционного прошлого павулианской расы. Те, кто сейчас спускался по склону холма, приближаясь к укрытию, выглядели почти как те твари, что некогда, миллионы лет назад, охотились за предками Прина и Чей, но были куда сильнее — четвероногие, вдвое больше обычного павулианца, с большими глазами навыкате и двумя более мускулистыми эквивалентами павулианских хоботов, свисавшими всем напоказ из уголков оснащенной массивными всесокрушающими челюстями пасти. Последняя черта также была присуща многим демонам.

Шкуры демонов были испещрены желтыми и ярко-красными полосами, они блестели, точно лакированные, и поскольку цвета эти, равно как и хоботы, никогда не встречались у обычных животных, у наблюдателя могло остаться жутковатое впечатление, что этих тварей выдумал и размалевал ребенок. Они вперевалку перемещались от одного утыканного иглами, крючками и колючками барьера к другому, снимая с него хоботами наколотые тела и при необходимости перекусывая их зловещего вида клыками длиной почти в пол-хобота. Они ворчали и пихали друг друга, доискиваясь самых вкусных кусков плоти, высасывая мозговые кости, но чаще раздосадованно швыряли гниющие останки назад, сваливая в кривобокие костяные тележки, которые тащили за ними по долине слуги — павулиане с отрезанными хоботами и выколотыми глазами.

Гляди, вот они идут, сказала Чей глухо. Они найдут нас и убьют. Еще раз. Или съедят, но не до конца, и бросят нас тут умирать. Или вздернут нас на одну из рогаток и вернутся попозже, или просто переломают нам ноги и бросят в тележку, чтобы отвезти старшим демонам на более утонченные и ужасные пытки.

Прин смотрел на неотвратимо приближавшуюся шеренгу демонов, изуродованных павулианцев и огромных костяных тележек. На какое-то время он потерял способность здраво рассуждать. Немедленного решения все равно не было, так что он не мешал Чей бормотать своеобычную чушь, надеясь, что она наконец выговорится, но этого не случилось. Напротив, слова ее жалили ему уши и заползали прямо в мозг, наполняя тем самым бессильным отчаянием, какое он так долго сдерживал и которым не мог поделиться с ней в вечном страхе, что оно накроет с головой их обоих.

Отряд пожирателей и их подручных приближался. Они подошли уже достаточно близко, чтобы беглецам были слышны грохочущий треск костей под массивными челюстями и жалобные стоны понукаемых бичами павулианцев.

Он обернулся и посмотрел в противоположном направлении — в сторону мельницы.

Тонкий ручеек крови, вытекавший из бассейна, начал тихо, без брызг и плеска, понемногу поворачивать гигантское скрипучее колесо. Мельница заработала!

Портал, которым управляют механизмы мельницы, вскоре должен открыться. А за ним будет и путь наружу. Прочь из Ада.

Чей, взгляни!

Прин тронул ее хоботком, чтобы она отвела наконец взгляд от пожирателей костей и вместе с ним посмотрела на мельницу.

Да вижу я, вижу. Еще одна летающая машина смерти...

Он сперва не понял, о чем она говорит, но потом увидел, как на фоне темно-серых, не ведающих покоя облаков движется какой-то объект — тоже серый, но более светлого оттенка.

Я про мельницу говорил — она заработала! А флайер, наверное, прилетел за теми, кто должен выйти наружу! Мы спасены! Ты разве не видишь? Не видишь?

Он заставил ее снова повернуться к нему лицом, нежно обвил ее хобот своим.

Это наш единственный шанс на спасение, Чей. Соберись же. Мы можем! Мы наконец выберемся отсюда!

Он осторожно коснулся усаженных шипами веревочных ожерелий, которые они оба носили на шеях. Сперва того, что принадлежало ей, затем своего собственного.

У нас есть для этого средства, Чей. Наши счастливые билеты, наши маленькие ядрышки спасительного кода в ореховых скорлупках. Мы принесли их с собой, помнишь? Помнишь? Они не одевали их на нас! Это наш шанс. Мы должны приготовиться. Собрать все силы.

Ты дурак, Прин. У нас ничего нет. Ни-че-го. Они найдут нас и отправят к Супервайзерам. К тем, кто управляет машинами смерти.

Флайер напоминал огромного жука, яростно машущего полупрозрачными радужными крыльями так, что движения эти сливались в сплошное марево. Он приближался к мельнице. Выдвижные лапы жука раскорячивались, он готовился сесть на заблаговременно расчищенный участок земли рядом с постройкой.

Нет, Чей, любимая, это ты ошибаешься. Нам суждено вырваться отсюда. Ты пойдешь со мной. Возьмись за эту отвратительную веревку. За шип. Вот за этот, прямо здесь торчит, видишь? Здесь. Держи его. Крепко. Нашарила?

Он заставил ее стиснуть двумя все еще прекрасными, неповрежденными хоботопальцами шипоконтроллер.

Нашла.

По моей команде толкни его как можно сильнее. Поняла?

Да поняла я, поняла. Ты что, за дуру меня держишь?

Нет. Только по моей команде. Ясно? Мы обретем личины демонов, и даже сами демоны нас не узнают. И у нас будет вся их физическая мощь. Эффект будет недолгим, но нам хватит и этого времени, чтобы выскользнуть через врата.

Исполинский жукообразный флайер приземлился у мельницы. Пара демонов, один в желтую полоску, а другой в черную, выскочили из здания и подбежали встретить новоприбывших. Фюзеляж флайера был всего лишь вполовину меньше самой мельницы. Низкий, удлиненный, лоснящийся. Крылья сложились и убрались в панцирь. Рев, исходивший от машины, понемногу стих, наружу выбралась небольшая группа немало перепуганных, дрожащих в своей грубой одежде туристов-павулианцев. Их сопровождали, ухмыляясь и перебрасываясь шуточками, демоны-гиды.

Павулианцы носили одежду — и это явственно отличало их от всех узников Ада. В Аду все пытаемые были полностью обнажены. Всякий, кто пытался прикрыть наготу, получал лишь дополнительное взыскание за то, что посмел приписать себе хоть какую-то степень контроля за своими муками. Восьмерка павулианцев, высадившихся из флайера, отличалась от обреченных вокруг и еще в одном отношении: их тела были целы, не носили никаких видимых следов травм или пыток, на них не было воспаленных ран или отметин болезни. Павулианские туристы выглядели хорошо откормленными, и полагалось им вроде как быть довольными, но даже с такого расстояния Прин без труда различал сквозившее в их движениях отчаяние и на лицах — явственное облегчение от того, что наконец приходит час покинуть обитель зла. Но некоторым это чувство могло принести и ложную надежду. Для них предупредительный экскурсионный тур по Преисподней, программа которого была разработана с целью вернуть туристам полноту здоровых ощущений обычного бытия, только начинался. Для них это было лишь преддверие Ада, первая гнусная уловка в бесконечном ряду обманных уловок, потому что они не покинут Преисподнюю, но останутся здесь навеки и претерпят такие же муки.

Насколько помнил Прин, утверждение это относилось по крайней мере к одному туристу. Оставшиеся члены группы будут столь глубоко поражены тем, что довелось им повидать в Аду, и так очевидно беспомощны перед безжалостными, хищными, неумолимыми демонами охраны, что в скором времени соберутся вместе там, в базовой Реальности, точно связанные одной нитью, чтобы обсудить с такими же пришибленными и униженными пережитым ужасом товарищами детали путешествия и завязать странную, извращенную дружбу — какой бы пропастью ни были разделены их подлинные личности, жизненные обстоятельства и биографии. Знать, что один из них, временный знакомый, спутник и даже приятель, никогда не вернется назад, означало располагать наиболее весомым свидетельством всего пережитого. Многим удавалось мало-помалу убедить себя, что несчастливцы, виденные на той жуткой экскурсии, относятся совсем к другому сорту существ (тем более что разрушение личности узников в некоторых случаях заходило так далеко, что их трудно было отличить даже не от недоразвитых павулианцев, а от обыкновенных животных). Но увидеть одного из попутчиков своей группы перед лицом его самых страшных кошмаров, обреченного на вечные муки в то самое мгновение, как он собирался вернуться к своей обычной жизни в реальном мире, — о, это было незабываемо. Моральный урок — конечная цель тура — запечатлевался в сознании так, что его оттуда ничем нельзя было стереть.

Они готовы пройти через портал, любимая. Нам пора. Прин осмотрелся и с беспокойством обнаружил, что один из пожирателей подкрался совсем близко.

Он рассчитывал подойти к мельнице поближе перед тем, как начать превращение, но выхода не было.

Толкни шип вот в эту сторону, дорогая. Чей, сейчас.

И ты все еще пытаешься меня убедить... Но я прозреваю беспощадную истину, стоящую за лживой надеждой.

Чей, у нас нет времени! Я не могу сделать это за тебя, эта штука среагирует только на прикосновение носителя! Толкни этот чертов шип!

Я не могу. Я лучше нажму на него, ладно? Смотри. Она вздрогнула от боли: шип вошел глубже в шею, а другой конец оцарапал кончик хоботопальца.

Прин задержал дыхание. Он досадовал, что оно стало таким частым и громким... но пожиратель был уже рядом, его массивная башка повернулась в их сторону, жуткие глазки заходили туда-сюда, взгляд побродил по кошмарной местности и начал фокусироваться на них...

Вот дерьмо!!! Ладно...

Прин перевел шип в нужное положение, активируя последовательность команд контрабандного кода, символизируемых им. В то же мгновение он превратился в одного из ухмыляющихся демонов — да не в кого попало, а в представителя самой крупной и устрашающей их разновидности, гигантского шестиногого хищника, в базовой Реальности давно уже вымершего. Хобота у зверя не было, но передние конечности, заканчивавшиеся набором ловких пальцев в форме трилистника, оказались более чем вдвое длиннее его. Рационализированные протоколы Адского мироустройства тут же пропорционально подверстали унизанную телами рогатку под его физические размеры, и он взвалил ее на широкую желто-зеленую полосатую спину, как некое великанское оружие. Чей, внезапно показавшаяся очень маленькой, пряталась за его ногой. От страха она обмочилась, обделалась и свернулась в тугой комочек. Он поднял ее передней конечностью, как это многократно делали на его глазах демоны, и, огласив округу жутким воплем, скинул рогатку со спины. Та завалилась на одну сторону и раскололась,тела и останки градом посыпались оземь. Раздался чей-то жалобный писк: одна из тележек, перевозивших тела, оказалась как раз на пути рогатки, и полетевшие наземь тела опрокинули грубую фуру; падая, рогатка проткнула одним из своих кольев ногу павулианца, тащившего тележку, и пригвоздила несчастное создание к земле. Пожиратель костей, подозрительно зыркавший в их сторону за миг до трансформации, попятился, его уши встали торчком, а все тело изогнулось в позе, выражавшей что-то среднее между удивлением и ужасом. Прин оскалился, и тварь отступила еще на полшага. Напарники пожирателя тоже остановились и теперь молча наблюдали за происходящим. У них было два варианта действий — либо подождать и посмотреть, как обернется дело, чтобы потом присоединиться к пиршеству победителя, бравируя мнимой храбростью (оставь и мне кое-что!), или же сделать вид, что к ним это не имеет никакого отношения. Прин тряхнул Чей, которая окончательно впала в беспамятство, и проревел, указывая на нее пожирателю:

— Она моя, я ее первый нашел!

Пожиратель моргнул, потом огляделся кругом, проверяя, чем заняты остальные члены отряда. Никто, конечно же, не проявлял особого желания присоединиться к нему и усмирить незваного пришельца. Тварь опустила морду и нерешительно поскребла землю лапой, втянув когти.

— Ну так забирай, — недовольно проворчало существо, но в его голосе не было уверенности. — Мы ее тебе дарим. У нас и так полно таких, всяких.

Тварь передернула плечами, опустила морду еще ниже, притворяясь, что обнюхивает расчищенный лапой клочок земли. По всей вероятности, дальше тянуть сцену смысла не было.

Прин снова оскалился, прижал Чей к брюху и направился вниз по склону холма, мимо скелетов, с которых уже отпало мясо, и увешанных ломтями гниющей плоти кольев. Он прошлепал по темному кровяному потоку и выбрался на берег, срезав путь к мельнице по диагонали. Прилетевшие в жукофлайере туристы уже зашли внутрь. Жук уже закрыл утробу и убрал крылья. Прин прошел достаточно близко, чтобы заметить суетившихся в фасеточных глазах демонов. Пилоты, наверное, подумал он, управляют куском кода, который с равным успехом может держаться в воздухе за счет заколдованного оперения или магической наковальни.

Он начал взбираться по противоположному склону, направляясь к мельнице.

ПЯТЬ

Бытует мнение, что у засыпания, потери сознания и, следовательно, пробуждения много промежуточных уровней. В плену восхитительного спокойного дурмана, лежа в тепле и неге, как младенец, которого заботливо спеленали няньки, но не так, как он, а обхватив себя руками и свернувшись калачиком, было так легко и приятно выискивать в рыжеватой темноте за тесно сомкнутыми веками пути, ведущие за пределы возможного и назад.

Подчас удается заснуть почти сразу: тогда на это уходят считанные минуты. Но так же легко и проснуться: вздрогнуть от неожиданности, мотнуть головой и соскользнуть обратно в явь, где прошло лишь краткое мгновение. Иногда заранее известно, сколько сна ты можешь себе позволить, от нескольких минут до получаса и более; знание это делает промежутки забытья краткими, как бы регулирует их длительность. Случается и классический глубокий сон, именно о нем обычно говорят, желая спокойной ночи; к некоторым он рано или поздно приходит, какие бы посторонние обстоятельства ни вмешивались в распорядок дня — от сдвига внутренних часов из-за ночной вахты до наркотического опьянения и неприятно яркого уличного света.

В руках врачей или после жестокого удара по голове, после которого и собственное-то имя едва припоминается, можно испытать и состояние глубокой потери сознания. Людям случается впадать в кому, некоторые соскальзывают в эту пропасть постепенно — странное же это, должно быть, ощущение! Впрочем, за последние несколько столетий такие случаи стали редкостью, как и состояние псевдосна при полетах в глубоком космосе, когда замороженных пассажиров, чьи тела едва удерживают дыхание жизни, на несколько лет или даже десятилетий погружают в беспробудный мертвый сон без сновидений, называемый гибернацией, а потом возвращают к обычному существованию в конечном пункте полета. Находились у таких путешественников и отважные товарищи по несчастью, которые рисковали пройти через подобную процедуру дома, ожидая, пока медицина отыщет средство борьбы с их неизлечимой болезнью. Ей подумалось, что пробуждение после такого забытья должно сопровождаться еще более странными переживаниями.

Она ощутила настойчивое желание двигаться, перевернуться с боку на бок в постели, словно отлежала одну сторону тела.

Все ее тело, однако, казалось очень легким, почти невесомым.

Стоило ей поймать себя на такой мысли, как оно постепенно, практически незаметно, сделалось тяжелей и обрело привычный вес.

Она испустила долгий вздох облегчения и повернулась на другой бок, все еще не решаясь открыть глаза. У нее было странное чувство, что место это совсем не похоже на все, где ей привычно находиться. Но ее это как-то не заботило.

Обычно, очутившись в подобной ситуации, она чувствовала себя немного не в своей тарелке, а иногда и совсем скверно, но не сейчас. Откуда-то ей стало известно, что место, где она очутилась, безопасно, что о ней тут позаботятся и не обидят.

Ей было хорошо. Очень хорошо. Нет, на самом деле.

Она покрутила в голове эту мысль. Ей пришлось признать, что она никогда еще не чувствовала себя настолько хорошо, такой счастливой, в такой безопасности. Она почувствовала, что непроизвольно хмурится. Да ладно, сказала она себе, не может такого быть. Наверняка со мной такое уже случалось прежде. К некоторому раздражению, она едва сумела припомнить, когда же такое было. Наверное, еще на руках мамы, в далеком детстве. Совсем младенцем.

Она понимала, что, стоит вполне проснуться, она вспомнит все как следует. Но в то время как одна часть ее сознания хотела проснуться, доискаться ответа на этот вопрос и все как-то разложить по полочкам, другой ничего не хотелось, кроме самых простых занятий: лежать тут, плавать на волнах подступающего и отступающего сна и лениво припоминать, когда же она в последний раз была так счастлива и беззаботна. Это ощущение ей было хорошо знакомо. Каждое утро, прежде чем проснуться и встать лицом к лицу с реальностью и обязанностями, какие та на нее возлагала, она переживала нечто подобное. Если везло, ей и вправду удавалось выспаться, как дитяти: спокойным, глубоким сном, куда ничто постороннее не врывалось. Но потом ей приходилось проснуться, хотела она того или нет. И на нее разом наваливались вся тяжесть повседневности, все давние обиды, вся жестокость, с которой она сталкивалась, все несправедливое обхождение, которого, так сказать, удостаивалась. Обыкновенно одна только мысль обо всех этих неприятностях бесцеремонно стягивала с ее разума флер счастья и легкости.

Она снова вздохнула. Глубоко, всей грудью вдохнула воздух и почти сразу выдохнула, с горечью провожая безвозвратно ускользающую дрему.

Одеяло, которым ее укрыли, оказалось неправдоподобно мягким и легким, почти неощутимым. Оно обернулось вокруг ее обнаженного тела, когда она завершила выдох и потянулась под этим теплым покровом. Даже Господу, наверное, не доводилось так нежиться.

И тут у нее перехватило дух. В голове возникло видение чего-то ужасного, чье-то лицо, вызвавшее в ней непреодолимый страх.

Прежде чем она успела вполне осознать, что это такое, оно исчезло без следа. Гнев, страх и горечь растаяли, как дым.

Чего бы она мгновением раньше ни опасалась, теперь это не представляло никакой угрозы. Отлично, только и подумала она.

Теперь-то и вправду пора вставать, сказала она себе.

Она приоткрыла глаза и обнаружила, что лежит на белых прохладных простынях, разметавшись по широченной кровати, в большой комнате с высокими окнами. Окна были распахнуты, но прикрыты белыми, тонкими, полупрозрачными занавесками. Потолок тоже располагался очень высоко. Теплый, напоенный цветочными ароматами ветерок гулял по комнате. Сквозь ткань занавесок и щелки меж оконных створок слабо просвечивало солнце.

В изножье она заметила нечто вроде слабо посверкивавшего расплывчатого облачка. Под ее взглядом облачко сделалось плотнее, и из него выплыло слово СИМУЛЯЦИЯ.

Симуляция?

Она села на постели, поморгала и протерла глаза. Потом снова огляделась кругом. Теперь изображение комнаты на сетчатке обрело четкость. Комната выглядела абсолютно, совершенно реальной. Но комната ее больше не интересовала.

Она внимательнее вгляделась в то, что промелькнуло перед ней, когда мгновением раньше она подняла руки и ладони к глазам. У нее глуповато раскрылся рот и отвисла челюсть.

Она очень медленно повторила это движение. Поднесла руки так близко к лицу, как только сумела. Повернула их тыльной стороной к глазам, осмотрела еще и еще раз. Потом перешла к ладоням и запястьям. Не удовлетворившись этим, скосила глаза, исследуя щеки и груди.

Откинувшись на постели, она подтянулась к изголовью, оперлась о него спиной, отбросила одеяло и уставилась на свое обнаженное тело.

Она снова подняла руки к лицу и пристально осмотрела каждую фалангу каждого пальца. Исследовала ногти, поднося их к глазам все ближе и пытаясь разглядеть то, что всегда было маленьким, но тем не менее доступным невооруженному глазу.

Наконец она оставила это занятие. Теперь ее взгляд стал блуждающим.

Она соскочила с постели — слово СИМУЛЯЦИЯ оставалось на прежнем месте, но она могла видеть его боковым зрением.

Между двух высоких узких окон, полуприкрытых вяло колыхавшимися занавесями, стояло зеркало в полный рост. Она подбежала к нему и уставилась на свое отражение.

И на лице тоже ни следа.

Она осмотрела свое тело.

Во-первых, кожа была неправильного цвета. Не цвета дымоходной сажи, а... она понятия не имела, как правильно называется этот оттенок. Грязно-золотой? Цвет речного ила? Оттенок солнечного заката, каким он виден через слой загрязненного выхлопами воздуха?

Это уже было скверно, однако худшее ожидало ее впереди.

— Мать вашу перемать, где мои инталии^[128]? — сказал кто-то. Спустя миг она сообразила, что это был ее собственный голос.

Она смотрела на красивую обнаженную светлокожую девушку, стоявшую прямо перед ней. На теле девушки не было ни одной татуировки, а вокруг ступней крутилось слово СИМУЛЯЦИЯ.

Девушка была чем-то похожа на нее. Может быть, телосложением и костной структурой. Но и они были, в целом, вполне обычны.

Лишенная татуировок кожа была красновато-золотого оттенка. Неправильного оттенка. То же относилось и к волосам: слишком длинным, слишком темным.

СИМУЛЯЦИЯ, настаивало слово. Она стукнула кулаком по раме зеркала, испытав положенную тупую боль, и со свистом выдохнула теплый ароматный воздух сквозь крепко сжатые зубы. На зубах, между прочим, тоже не было отметин. И на белках глаз. Они вообще были какие-то не такие: чересчур безупречные в своей белизне.

От удара зеркало слегка покачнулось. Стекло, рама и подставка передвинулись на пару миллиметров по деревянному полу, отполированному до столь же зеркального блеска. От этого угол, под которым она видела своего двойника, чуть-чуть изменился.

— Так-так-так, — пробормотала она, погрозила кому-то кулаком, подбежала к ближнему окну и, отодвинув занавеску, выглянула наружу.

Она выглядывала с окаймленного балюстрадой балкона второго этажа.

Перед ней расстилался залитый солнцем пейзаж — элегантно подстриженные зеленые и синие деревья, бледно-желтые и зеленоватые травы, чуть дальше — слегка затуманенные лесистые холмы, а еще дальше — терявшиеся в синеватой дымке горы. Высочайшие из пиков сверкали снежной белизной.

С одной стороны от нее текла речка, переливаясь и сверкая в лучах желтовато-белого солнца; на лужке мирно паслось стало низкорослых животных, покрытых темной шерстью.

Некоторое время она пристально рассматривала открывшуюся картину. Затем сделала шаг назад, поймала занавесь за бахрому и сгребла ее низ в охапку. Поднесла к глазам и внимательно исследовала ткань, поражаясь почти микроскопической точности плетения. За ее спиной были другие окна, как открытые, так и забранные ставнями, и она видела, как множатся в них ее отражения. Она тряхнула головой, испытав непередаваемо странное ощущение, когда в движение пришли густые длинные пряди волос.

Она вышла на балкон, опустилась на колено и провела двумя собранными в щепоть пальцами по широким перилам из красноватого камня. Кончики пальцев ощутили шероховатость песчаника. Когда она отняла пальцы и потерла ими друг о друга, это ощущение частично сохранилось. Она поднесла пальцы к ноздрям и обнюхала. Они пахли камнем.

Но...

СИМУЛЯЦИЯ, настаивало слово.

Она еще раз глубоко вздохнула, теперь скорей разочарованно, и воззрилась в небеса. Маленькие пушистые белые облачка плыли по небосклону.

Она уже бывала в симуляциях, погружалась в виртуальные среды. Но для этого приходилось частично одурманивать себя специальными химическими препаратами и домысливать мелкие детали. Ничего столь неправдоподобно реалистичного она прежде не видела. Симуляторы, где ей повезло побывать, напоминали не реальность, а цветной сон, временами имитация представлялась вполне убедительной, но стоило неосторожно отвести взгляд — и картинка распадалась на пиксели, зерна, фракталы и черт знает что еще. Все эти недочеты, несообразности, торчащие наружу хвосты было оскорбительно легко обнаружить. Но то, что она созерцала — слышала, обоняла, воспринимала всеми чувствами — сейчас, казалось невероятно, непререкаемо реальным. Ей на миг стало плохо от осознания этого факта — голову тошнотно повело. Но зрение прояснилось, прежде чем она пошатнулась и начала бы оседать на пол.

И все же она знала: что-то не так. Небо слишком синее, солнечный свет слишком золотистый, размывание заднего плана — холмов и гор — недостаточно точно воспроизводило реальный пейзаж ее родной планеты; она чувствовала себя в точности так, как должна была, ощущала себя собой... но это тело без отметин и татуировок, безупречное, совершенное, заставляло ее чувствовать себя более нагой, чем когда бы то ни было в жизни. Никаких инталий. Никаких татуировок. Вообще ни одной отметины на всем теле. Это и было самым очевидным указанием на то, что все вокруг нереально.

Было и второе указание: это слово, подсвеченное красным, парившее на краю поля зрения. СИМУЛЯЦИЯ. Ну что ж, если тебе и нужны были какие-то доказательства — вот они, подумала она.

Не решаясь уйти с балкона, она снова обвела взглядом все вокруг, насколько хватало глаз. На что похоже это здание? Просто большой, хотя и богато украшенный дом из красного песчаника со множеством высоких окон; несколько башенок и эркеров, усыпанная мелкой галькой круговая дорожка. Внимательно прислушавшись и задержав дыхание, она услышала звуки — то, что могло быть шумом ветра в кронах ближайших деревьев, высокими жалобными криками птиц и слабым мычанием стада маленьких черношерстных животных, что паслись на дальнем лугу.

Она наконец вернулась в спальню и какое-то время просто стояла, наслаждаясь тишиной.

— Ну ладно, это симуляция, — сказала она в пространство, прочистив горло. — А тут вообще есть с кем поговорить?

Ответа не последовало. Она набрала воздуху в грудь, готовясь продолжить монолог, но тут кто-то негромко постучал в одну из широких деревянных дверей комнаты.

— Кто там? — крикнула она.

— Мое имя Сенсия, — сказал голос из-за двери. Приятный женский голос. Ей показалось, что женщина эта уже в возрасте... и улыбается. У нее была когда-то любимая тетушка, голос которой звучал в точности так же. Конечно, тетушка не умела говорить так чисто и красиво.

— Ой, погодите секундочку, — она представила себя одетой в простое длинное белое платье. Ничего не случилось. Она оставалась обнаженной.

Однако у двери возникло что-то вроде высокого деревянного одежного шкафа. Она метнулась к нему и распахнула дверцы, сама себе удивляясь. Это же симулятор. Она даже выглядит не так, как всегда, к тому же она никогда особенно не следила за своей физической формой — а с чего бы Инталиям об этом переживать? Ей на миг стало весело и почти сразу же — грустно.

Все же без татуировок она чувствовала себя непривычно голой и, кроме того, подозревала, что обязана соответствовать внутреннему распорядку этой симуляции: все вокруг выглядело очень изысканным и дорогим.

В гардеробном шкафчике нашлось несколько великолепных, но, пожалуй, слишком цветастых платьев. Она выбрала простое темно-синее, походившее скорей на халат. Судя по тактильным ощущениям, платье было сделано из того же материала, что и необыкновенно мягкое одеяло, которым она прежде укрывалась. Она подбежала к двери, на миг остановилась, чтобы снова прочистить горло, одернула платье и повернула ручку.

— Здравствуйте, — вежливо сказала начинавшая стариться женщина снаружи.

Женщина выглядела как-то простовато, но излучала доброту и радушие. За спиной гостьи она увидела просторный зал со множеством дверей по одну сторону и балюстрад, выходивших еще в какой-то зал второго уровня, по другую.

— Я могу войти?

У женщины оказались стянутые узлом седоватые волосы и лучистые зеленые глаза. На гостье был простой темный костюм без украшений.

— Д-да, конечно, — ответила она.

Сенсия огляделась и хлопнула в ладоши (руки казались слабыми и хрупкими).

— Пойдем посидим снаружи? Я закажу напитки.

Совместными усилиями они перетащили пару тяжелых парчовых стульев на самый большой балкон и с облегчением уселись там.

Она поймала себя на мысли: Ее глаза широко открыты, а она ведь смотрит на солнце. Настоящий человек уже давно бы прищурился, нет?

На балконном выступе затеяли свару две синих птички: они то и дело налетали друг на друга, шумно чирикая, вспархивая с балкона, сталкиваясь в воздухе и снова опускаясь.

Сенсия тепло усмехнулась и снова хлопнула в ладоши.

— Итак, — начала гостья, — мы в симуляции.

— Я уже догадалась, — ответила она. Действительно, слово это было, казалось, оттиснуто на ногах сидевшей напротив женщины.

— Это можно убрать, — сказала Сенсия. Слово исчезло. Конечно, она отдавала себе отчет, что находится под чьим-то неустанным контролем — это же был сим. Но ей все равно стало страшновато. Сенсия подвинулась ближе и села прямо.

— Извините, если моя просьба покажется вам чуточку странной... но мне правда чертовски хочется узнать ваше имя.

Она непонимающе уставилась на собеседницу. Но тут же, как по команде, принялась вспоминать.

Мое имя?

— Ледедже Юбрек, — выпалила она с облегчением. Конечно же.

— Спасибо, — сказала Сенсия и поглядела вверх, где чирикали и дрались маленькие птицы. Шум прекратился. В следующую секунду птички слетели вниз, уселись на один из пальцев Сенсии и разлетелись в противоположных направлениях.

— Откуда вы?

И еще одна почти неощутимая задержка мысли.

— Э-э... из свиты Вепперса, — сказала она.

Вепперс. Как странно — думать о нем без страха, точно все это случилось с ней в другой жизни, куда она не обязана возвращаться.

Она продолжала думать о нем, вертела эту мысль так и сяк, но страх все не приходил. Она попыталась вспомнить, что же такое с ней происходило, прежде чем она очутилась в этом месте, и не смогла. Как если бы значительная часть ее личности оставалась скрытой, засекреченной.

— Я родилась в Убруатере и выросла в главном доме поместья Эсперсиум, — доложила она Сенсии. — Впоследствии я преимущественно жила в Убруатере и Эсперсиуме, но бывала и в других местах, куда Вепперсу было угодно меня отвезти.

Сенсия покивала, глядя вдаль.

— Ага! — сказала она и выпрямилась.

По губам женщины скользнула улыбка.

— Убруатер. Сичульт. Система Квайн. Рупринское скопление. Рукав 1-1, окраинная приверхушечная зона.

Ледедже узнала слово «Квайн» — то было имя Солнца, которым предпочитали пользоваться остальные обитатели Галактики. Ей случалось слышать и термин «Рупринское скопление». Но что может означать «Рукав 1-1, окраинная приверхушечная зона», она не имела никакого представления.

— Что это за место? — поинтересовалась она, когда из комнаты выплыл маленький лоток для напитков странной, утончавшейся книзу формы; на лотке стояли бокалы и кувшинчик с бледно-зеленой жидкостью, в котором плавали кусочки льда.

После этого устройство застыло между стульев, так что теперь его можно было использовать как стол.

Сенсия разлила напиток по бокалам.

— Если быть точной, — сказала она медленно, снова откинувшись на спинку стула и потягивая свой напиток, — вы находитесь в узловом вычислительном субстрате всесистемника Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях, который сейчас перемещается по Лиавитцианскому Пузырю и находится в области, называемой Вращательное Ухо Бога.

Ледедже поняла не все из услышанного, но постаралась внимательно обдумать слова Сенсии.

— Всесистемника? — уточнила она. — Это какое-то устройство? Вроде Колеса?

Ожидая ответа, она пригубила напиток. Бледно-зеленая жидкость была сладковатого вкуса и, насколько она могла определить, не содержала алкоголя.

Сенсия неуверенно улыбнулась.

— Колеса?

— Ну, вы же знаете. Колеса, — повторила Ледедже, на сей раз внимательно следя за реакцией собеседницы. То, что она списала было на случайное непонимание, могло свидетельствовать о чем-то большем.

Как может эта женщина не знать, что такое Колесо?

Лицо Сенсии наконец прояснилось.

— Ах, Колесо! Ну да, разумеется. Это такая особенная штука, вы еще пишете ее с большой буквы К. Да-да, разумеется. Я должна была догадаться. — Она снова уставилась вдаль, чем-то разочарованная. — О да, это поистине восхитительное устройство...

Она покачала головой.

— Нет. Нет, всесистемник гораздо больше Колеса. Это корабль класса «Плита», его длина составляет около сотни километров, считая от края до края внешнего силового поля, а высота — около четырех кликов, если учитывать только корпус без разнообразных надстроек. Он весит около шести триллионов тонн, хотя точное определение его массы представляется затруднительным — в двигателях сосредоточено значительное количество экзоматерии. На борту сейчас находится примерно двести миллионов человек.

Она слегка улыбнулась.

— Это не считая тех, кто погружен в виртуальные среды.

— Как, вы сказали, называется корабль?

— Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях, — передернула плечами Сенсия. — Собственно, мое имя является производным от имени самого корабля^[129]. Я корабельный аватар.

Ледедже внезапно прошиб пот.

— Это похоже на имя корабля Культуры, — пробормотала она.

Сенсия пронзила ее взглядом. Вот теперь она, кажется, на самом деле удивилась.

— Помилуйте, сударыня, — сказала она полушутя. — Хотите сказать, вы даже не подозревали, что находитесь на борту корабля Культуры — более того, в самой Культуре? Я удивляюсь, что вы еще сравнительно спокойны. А где вы предполагали себя обнаружить?

Ледедже замялась. Она пыталась вспомнить, что делала перед тем, как проснуться здесь.

— Не знаю, — призналась она наконец. — Я никогда не была в симуляторе такой сложности. Я не думаю, что у нас вообще есть такие симы. Даже у Вепперса, наверное, нет.

Сенсия кивнула.

— Где я на самом деле? — спросила Ледедже.

— Что вы имеете в виду?

— Где сейчас мое физическое тело? Где я сама?

Сенсия снова пристально посмотрела на девушку и с непроницаемым выражением лица опустила бокал на паривший в воздухе лоток.

— О, — произнесла она. Потом округлила рот, выдохнула воздух и повертела головой, глядя в парк.

Спустя некоторое время она повернулась к Ледедже.

— Каково последнее доступное вам воспоминание? Перед тем, как вы пришли в себя здесь?

Ледедже покачала головой.

— Я не могу вспомнить. Я пыталась. Не могу.

— Ладно, не пробуйте больше. Судя по тому, что мне сейчас известно... воспоминание может быть болезненным.

Ледедже попыталась придумать ответную реплику, но не преуспела в этом. По спине вдруг пробежала дрожь страха. Болезненным? — подумала она. О чем, мать вашу, она говорит?

Сенсия глубоко вздохнула и начала:

— Позвольте мне прежде всего объяснить, что обыкновенно мне нет нужды спрашивать имя новоприбывшего. Но вы просто появились тут — возникли из ниоткуда. — Она покачала головой. — Такого просто не должно было случиться. Души, личностные копии, полные динамические реестры мозгопроцессов — называйте, как вам заблагорассудится... они всегда появляются здесь, имея какие-то сопроводительные данные. Не так было с вами.

Сенсия снова усмехнулась. У Ледедже появилось неприятное подспудное ощущение, что женщина прилагает существенные усилия, чтобы как-то ее обнадежить. В прошлом такое поведение собеседников никогда не предвещало ничего хорошего. Ледедже полагала, что эта примета сработает и здесь.

— Вы попросту материализовались в этой среде, девочка моя, — сказала ей Сенсия, — а такое односторонне-единомоментное чрезвычайное происшествие с опосредованно унаследованной историей запутанных состояний наши Разумы предпочитают называть смехотворно неожиданным. В довершение всего, у вас при себе нет никаких сопроводительных документов. Вообще никаких. Ни единой бумажки, выражаясь привычными вам категориями. Без ярлычков и акцизных марок. Без сопутствующих контекстных записей.

— Это необычно?

Сенсия рассмеялась неожиданно звучным и сильным хрипловатым смехом. Ледедже не удержалась и засмеялась тоже, презрев очевидную серьезность обсуждаемой темы.

— Не просто необычно, — отсмеявшись, ответила Сенсия. — Пока что мне не удалось отыскать ни единого прецедента за последние пятнадцать столетий — а все это время я была очень сильно загружена работой, уж поверьте... Откровенно говоря, мне самой сложно в это поверить, и даже сейчас, пока мы с вами беседуем, полчища моих копий, аватаров, аватоидов, агентов, разведчиков, поисковых зондов и даже примитивных поисковых запросов рыщут в архивах и справляются у всех встречных, не слыхал ли кто-нибудь о чем-то подобном. И покамест без всякого результата. Так-то.

— Поэтому вам пришлось спросить мое имя.

— Именно поэтому. Как корабельный Разум — а хотя бы и любой другой Разум или просто искусственный интеллект, — я связана чем-то вроде конституционного запрета ковыряться в вас, но мне пришлось немало поизворачиваться и прозондировать вас достаточно глубоко, чтобы создать подходящий телопрофиль. Я не хотела нанести вам дополнительную психологическую травму уже здесь, в Виртуальной Реальности.

Но получилось у вас это не слишком хорошо, подумала Ледедже. Моя кожа — негативный отпечаток настоящей... И где, блин, мои гребаные татуировки?

Сенсия продолжила:

— Я была вынуждена также считаться с необходимостью передачи языковых протоколов. Они разработаны Вовлеченными, но уже нашли широкое распространение в среде панчеловеческих рас, так что внедрить их в нужное место было довольно просто. Я без труда могла бы пойти дальше и узнать ваше имя, а равно и другие подробности вашей жизни, но это было бы уже бесцеремонным вторжением в вашу личность. Следуя правилам настолько древним и замшелым, что мне пришлось навести дополнительные справки относительно алгоритмов их применения, я провела то, что на более формальном языке называется немедленной оценкой посттравматического психопрофиля личности, подвергнутой экстренному переносу запутанных состояний.

Она опять усмехнулась.

— Какое бы чрезвычайное происшествие там, откуда вы прибыли сюда, ни повлекло за собой перемещение запутанных состояний, оно не отразилось на вашем безопасном переносе в Виртуальную Реальность.

Сенсия отпила из бокала и внимательно посмотрела на него, прежде чем поставить на лоток.

— Однако я обнаружила, что происшествие это, без сомнения, было достаточно болезненным, — сказала она быстро, стараясь не встречаться взглядом с Ледедже. — Я посчитала возможным изъять информацию о нем из памяти перенесенного сюда личностного слепка, отредактировав ее — на первое время. Эти сведения хранятся в надежном месте и могут быть предоставлены вам по первому вашему запросу, как только вы сочтете нужным. Как только подготовитесь и приведете себя в относительный порядок. Я хочу, чтобы вы знали.

Ледедже уставилась на нее.

— Вы что, на самом деле можете это сделать?

— Легко, по крайней мере с технической точки зрения, — оживилась Сенсия. — Ограничения носят исключительно морально-этический характер. Они образуют систему правил. Разумеется, все эти воспоминания вы получите назад. Только от вас зависит, когда вы пожелаете полностью синхронизироваться с собой... понимаете, о чем я? Хотя, если честно, я сомневаюсь, чтобы в этих воспоминаниях нашлось о чем жалеть.

Ледедже отчаянно пыталась вспомнить, что случилось перед тем, как она оказалась здесь. Она была в Эсперсиуме, гуляла по аллее среди деревьев и размышляла... о том, что пора бежать.

Гм, подумала она. А вот это уже интересно. Было ли это тем, что она не может теперь вспомнить? Побег? Неужели она наконец отыскала надежный, вепперсоустойчивый способ убраться подальше от этого ублюдка со всеми его деньгами, властью и влиянием? Перенос запутанных состояний — чем не метод?

Оставался другой вопрос: где ее подлинная личность?

Не говоря уж о том, почему она в состоянии вспомнить так мало, и что это за психологическая травма, о которой осторожно упомянула Сенсия?

Она осушила бокал и выпрямилась на стуле.

— Расскажите мне все без утайки, — потребовала она резко.

Сенсия покосилась на девушку. Женщина выглядела обеспокоенной, заинтересованной — и сочувствующей.

— Ледедже, — медленно, осторожно начала она, — прежде скажите мне вот что: считаете ли вы себя... э-э... психологически устойчивым человеком?

О черт, подумала Ледедже. Она еще помнила то далекое время — тогда она была еще совсем маленькой, — когда ее окружали исключительно любовь и забота, положенные привилегированным и особенным. Чувства эти далеко выходили за рамки того, что обычно дарят хорошие родители своим детям. Нет, что-то похожее присутствовало всегда — она ощущала себя в центре внимания, объектом беспрекословного уважения и всесторонней опеки. Но порой ей случалось подняться до понимания, что ей даровано не только все это, но даже большее. Прежде всего, она росла в большом красивом доме, бывшем частью великолепного, уникального в своей пышности поместья. Кроме того, она отличалась от всех остальных детей ее возраста столь же разительно, как и ее мать — от прочих обитателей усадьбы.

Так получилось, что она была рождена Инталией. Разумеется, она была человеком, и не просто человеком, а сичультианкой (она уже знала, что на свете есть люди разных сортов, но сичультиане молчаливо подразумевались лучшими из них). Но в каком-то смысле — больше, чем сичультианкой: Инталией. Все ее тело, вся кожа, каждый внутренний орган и вообще внешность были уникальны в своем роде.

Инталии напоминали обычных людей лишь издалека — общим силуэтом, или при таком плохом освещении, что и свои-то пальцы на руках с трудом различаешь. Стоило включить свет или выйти на солнце, как становилось понятно, как необыкновенны и загадочны эти создания. Каждый из Инталий был покрыт с головы до ног тем, что правильнее всего было называть врожденными татуировками. Такой была и Ледедже: все ее тело от рождения, с той самой первой минуты, когда ее только извлекли из материнской утробы, было испещрено замысловатыми узорами, закодированными на генетическом уровне в клетках ее кожи и всех органов тела.

Если точнее, то настоящие Инталии рождались с кожей белой, как чистейший снег, и эту особенность кодифицировало сичультианское судебное и административное законодательство, поскольку на белом фоне чернильно-темные узоры смотрелись выигрышнее. Сходными рисунками были покрыты их зубы и белки глаз, однако прозрачные ногтевые пластинки несли несколько отличный узор, почти скрывавший от взгляда отметины на коже пальцев под ними. Поры кожи тоже образовывали тщательно продуманный, неслучайный, упорядоченный рисунок. Даже ажурный орнамент капилляров отражал не прихоть своевольной наследственности, а тот же самый, сознательно разработанный, рисунок. Рассеките тело одного из Инталий и покопайтесь в его внутренностях — и увидите там почти аналогичные узоры, густо покрывающие поверхность жизненно важных органов, искусно сплетенный мотив, пронизавший почечные канальцы и стенки сердечных желудочков. Извлеките и отбелите кости — та же печать обнаружится на каждой частице скелета. Выкачайте из них костный мозг и расщепите — извивы орнамента уведут вас дальше в глубину естества. На всех мыслимых уровнях физического существования Инталии были отмечены печатью инаковости, разительно контрастировали с чистыми белыми листами — другими людьми. Так же несомненно было их отличие от тех, кто по каким-то соображениям захотел украсить татуировкой свои кожу и члены, но не родился с нею.

В течение последнего века, однако, участились случаи появления на свет Инталий с кожей темной, как ночь, а не белой, как свежевыпавший снег, а тела их покрывали узоры еще более замысловатые и при этом цветные, текучие, как ртуть, переливавшиеся красками ирризации и флуоресценции. На черной коже такие узоры, естественно, производили гораздо большее впечатление. Ледедже принадлежала к их числу, будучи наделена чрезвычайно сложными и прихотливыми узорами. На этом основании зиждилось ее самоощущение как человека из элиты элит.

Ее мать, чье бледное тело тоже украшали татуировки, но вполне обыкновенные, нанесенные химическими чернилами, заботилась о Ледедже и поддерживала в ней это чувство. Девочка очень гордилась своими татуировками и тем, что они были куда сложней, чем у мамы. Но и причудливо извивавшиеся узоры на материнской коже восхищали ее ничуть не меньше собственных.

И все-таки уже в раннем детстве, когда мама еще была больше чем в два раза выше ее, девочка видела, что хотя всю поверхность тела матери покрывают потрясающе красивые узоры, настоящие произведения искусства, ее собственное тело изукрашено даже прихотливей и затейливей, а татуировки нанесены точнее и шаг линий строже. Она отметила это про себя, но не стала задавать лишних вопросов, потому что ей было немного жалко маму. Она подумала, что, может быть, в один прекрасный день мама сбросит эту надоевшую кожу и облачится в новую, такую же красивую, как у нее самой. Ледедже твердо решила вырасти богатой и знаменитой, чтобы у них были деньги на такую пластику. И мечта эта заставила ее гордиться своими татуировками еще сильнее.

Когда она начала играть вместе с другими ползунками и более взрослыми детьми имения, их общество первоначально приводило ее в ужас. Они были самых разных цветов, у некоторых кожа оказалась совсем бледной и невзрачной, а у нее — идеально чистого оттенка. Ей показалось еще более интересным, что у других детей татуировок не было. Их кожа не носила ни малейших следов восхитительного, ошеломляюще сложного рисунка, который рос вместе с ней, как внутри, так и снаружи, постепенно изменялся и подстраивался под состояние организма.

Они же всегда считались с ее мнением, больше того — превозносили ее, чуть ли не обожествляли, во всех играх ставили в лучшую команду и выполняли все ее прихоти. Она стала их принцессой, королевой, да что там — богиней.

Но постепенно отношение окружающих к девочке переменилось. Она подозревала, что это мама приложила все усилия, чтобы скрыть от единственного ребенка унизительную истину, и, вполне возможно, поплатилась за это своим положением и влиянием среди обитателей поместья.

Правда состояла в том, что Инталии были не просто экзотическим подвидом людей. Они оказались одновременно большим и меньшим. Экстравагантными украшениями поместий и жемчужинами свит сильных мира сего, подобными ходячим и говорящим драгоценностям в оправе значимых общественных происшествий в высших эшелонах финансовой, политической и общественной власти. Почти во всех случаях так оно и было, но, кроме того, Инталии играли еще и роли военных трофеев, выступали эквивалентами захваченных знамен побежденных врагов, актов капитуляции, подписанных униженными и покоренными, голов редких зверей, добыть которых почел бы за честь любой охотник. Появление Инталии в семье служило грозным знамением бесчестия, упадка и стыда. Получить в своей семье такого татуированного ребенка мог только тот, кто задолжал столь много, что всех его накоплений, всех настоящих и будущих заработков, всей жизни не хватило бы, чтоб расплатиться с кредиторами. Эта норма пришла в сичультианское законодательство из старинных сводов кастовых законов той нации, что два века назад одержала победу в битве за право диктовать свои порядки объединенному миру. Если коммерческий долг не мог быть полностью выплачен и погашен в удовлетворявшие заимодавца сроки, а имущества или иных средств заемщика не хватало для того, чтобы расплатиться с ним, то кредитор мог потребовать нанесения татуировок на кого-то из представителей одного или двух поколений семьи заемщика, как правило, детей и внуков, причем в большинстве случаев татуировки эти сохранялись пожизненно, и свести их было невозможно. Тем самым заимодавцу предоставлялся определенный контроль над действиями людей, на чьего предка он возложил бремя коммерческого или налогового долга. Довольно часто они отдавались ему в полновластное распоряжение.

После Первого Контакта с представителями Флекке сичультианцы приступили к активной интеграции в галактическое сообщество. Все это время они с неизменным негодованием отрицали гнусные измышления о том, что богачи и облеченные властью особы могут относиться к таким приемным детям хуже, чем к родным. Да что вы, мы же все цивилизованные существа; разве не так ведут себя богачи и важные шишки у остальных видов? Полноте, это всего лишь метод символического взыскания долга, и прибегают к нему лишь по настоятельной необходимости, а не с намерением как-то ущемить права нижестоящих или тех, кто ничем особо и не провинился, но имел несчастье родиться в отягченной долгами семье.

Они указывали, что права и распорядок жизни Инталий определяется совокупностью тщательно продуманных и кропотливо имплементированных законодательных актов, в соответствии с которыми Инталиям не может быть причинен никакой вред со стороны тех, кому они фактически принадлежат, что Отмеченные, по сути, от рождения принадлежат к одному из привилегированных классов сичультианского мира, ведь они вырастают в атмосфере роскоши и неги, обращаются среди сливок высшего общества, посещают все сколько-нибудь значительные мероприятия и официальные встречи — и все это бесплатно, не облеченные повинностями или как-то еще обязанные работать на хозяина. Да большинство обычных людей не задумываясь променяли бы свою, с позволения сказать, свободу на такой образ жизни. Инталии облечены всеобщим уважением, их всячески превозносят, они практически — но не совсем — бесценны. К чему еще могли бы стремиться те, кто, повернись судьба иначе, выросли бы в глухой безнадежной бедности?

Как и большинство других галактических обществ сопоставимого уровня, сичультианцы ревностно охраняли свои исконные, сами-собой-разумеющиеся, обычаи и этические каноны от вмешательства метацивилизаций, которые превосходили их во всем, будучи старше, могущественнее и, как это молчаливо подразумевалось, просто мудрее, а потому наотрез отвергали все предожения как-то смягчить или иным образом модифицировать, если не отбросить, то, что, по их утверждениям, выступало одной из основополагающих черт сичультианской общественной структуры и даже неотъемлемым элементом культурной жизни.

Не все сичультианцы разделяли эту точку зрения, ведь всегда и в любом вопросе, а уж тем паче в идее Глубокой Татуировки, отыскивается оппозиция. Несколько невменяемых хулиганов и дегенератов, нарушителей общественного спокойствия, позволили себе зайти в критике господствующего политико-экономического строя так далеко, что подвергли сомнению саму необходимость частной собственности и неконтролируемого накопления капитала в руках определенных лиц. Впрочем, большинство сичультианцев согласились с практикой татуировок, а кое-кто даже гордился ею.

Другие виды и цивилизации сошлись во мнении, что Глубокая Татуировка — всего лишь маленький бзик, забавная причуда, пару-тройку которых всегда приносят с собой новые члены сообщества. Разумеется, причуда достаточно досадная, но были все основания ожидать, что, обустраиваясь на отведенном месте за пиршественным столом на галактическом банкете, сичультианцы понемногу сами придут к выводу о необходимости покончить с такой практикой.

Ледедже все еще отчетливо помнила, когда именно к ней явилась мысль, что отметины на ее теле — не предмет гордости, а, напротив, нечто постыдное. Ее пометили этими узорами не для того, чтобы она служила произведением искусства или объектом поклонения. Нет. На нее поставили печать движимого имущества, пояснявшую остальным, что она стоит ниже их. Она была чьей-то собственностью, бондовым обеспечением неведомого обязательства, трофеем, добычей, знаком родового позора и бесчестья. То было — вплоть до этой минуты — время самого глубокого, ошеломляющего и унизительного откровения в ее жизни.

Она впервые попыталась сбежать, когда в детском садике кто-то из товарищей по группе, кажется, чуть старше ее, не без удовольствия рассказал ей обо всем этом словами ясными и недвусмысленными. Впрочем, убежала она недалеко: ее поймали при попытке выбраться за пределы одного из нескольких дюжин маленьких защитных куполов, окружавших поместье. К тому времени она успела пройти едва ли километр.

Она кричала и плакала, обвиняла во всем мать, утаившую от нее правду о татуировках, потом забилась в постель и не вставала целыми днями, съежившись калачиком под одеялами. Она слышала, как мать плачет в соседней комнате, и это ее даже радовало. Потом, однако, она возненавидела себя за эту радость и заплакала вместе с мамой. Все закончилось примирительными обниманиями, но с тех пор ничто уже не было прежним. Ни они сами, ни все вокруг, ни отношения между Ледедже и остальными детишками,чьей низложенной королевой она все еще оставалась и чувствовала себя.

Прошли годы, прежде чем ей стало ясно, что мама просто пыталась защитить ее. Тот первый обман, та абсурдная, карикатурная мечта о привилегированном положении призваны были сберечь ее силы в преддверии неотвратимых превратностей будущей жизни.

Она узнала истинную причину, по которой тело ее матери украшали столь замысловатые татуировки, а сама Ледедже была рождена Инталией (Инталиями же предстояло стать одному или двоим детям, произвести которых на свет было одновременно почетной и записанной в контракте обязанностью Ледедже). Все это случилось оттого, что Граутце, последний муж мамы, отец Ледедже, оказался слишком доверчивым человеком.

Граутце и Вепперс были одноклассниками, друзьями детства, бизнес-партнерами, детьми богатых, могущественных, знаменитых родителей. Они сами превзошли их славой, влиянием и богатством. Они обладали талантом проворачивать сделки и делать деньги. Разумеется, у них нашлись враги, но в бизнесе это дело обычное.

Они соперничали, но соперничество это носило неизменно дружеский характер. У них было много совместных проектов и предприятий, в которых они принимали равное долевое участие.

Однажды они затеяли проект более масштабный и амбициозный, чем все, осуществленные ими прежде, способный изменить облик мира и ход истории, оказать решающее воздействие на всю их деловую репутацию. По молчаливому соглашению, и в этом деле они должны были участвовать как равные. Чтобы подчеркнуть важность момента и задачи, которую они себе поставили, предприниматели даже решили провести обряд побратимства, использовав для него пару старинных кинжалов, подаренную некогда, много десятилетий назад, прадедушкой Ледедже деду Вепперса. Они рассекли ладони и смешали кровь своих тел, ударив ими одна о другую. Никаких формальных договоров они не подписывали, ибо как один, так и другой почитали себя людьми слова, и взаимоотношения их неизменно развивались самым благопристойным образом.

Точные подробности предательства, детали постепенной всеразрушающей измены этому обету были столь сложны, что из юристов, нанятых разбираться в них, можно было формировать боевые подразделения. Кончилось дело тем, что отец Ледедже потерял все — Вепперс отнял у него все состояние... и не только. Семья отца тоже потеряла почти все. Финансовая катастрофа затронула братьев, сестер, родителей, тетушек и дядюшек, кузин и кузенов.

Вепперс старательно изображал участие и поддержку. Ему это не составляло труда: дело было таким запутанным, что наиболее значительный ущерб отцу Ледедже нанесли другие соперники по бизнесу. Вепперс неизменно покрывал обязательства и выкупал растущие, как снежный ком, долги отца Ледедже, следя, однако, за тем, чтобы оказанное им споспешествование не превосходило размеров, способных повернуть все вспять и спасти того от краха. Последним и самым омерзительным актом предательства было соглашение, подписанное Граутце только тогда, когда все остальные способы расплаты по долгам были исчерпаны.

Он согласился Пометить свою супругу и подвергнуть следующего ребенка — а равно и детей этого ребенка — Глубокой Татуировке.

Вепперс выглядел крайне огорченным оттого, что дела повернулись таким образом, но сказал, что другого выхода нет. Никакого иного почетного выхода, а если потеряна честь, то что остается? Он также выказал неподдельное сочувствие своему лучшему другу и его семье, которой придется претерпеть такие превратности судьбы, но остался непреклонен во мнении, что именно так и надлежит поступить, как бы ни рвалось от горя его собственное сердце. Богатый человек, наставительно сказал он, не может и не захочет презреть законы.

Первая часть оглашенного высшим сичультианским судом приговора была успешно приведена в исполнение, и мать Ледедже татуировали как полагается, предварительно введя ее в коматозное состояние.

Ее супруг согласился отпустить ее в больницу и следующей ночью перерезал себе горло, воспользовавшись для этого одним из тех самых клинков, кровью из нанесенных которыми порезов была скреплена первоначальная договоренность, имевшая такие катастрофические последствия.

Тело Граутце обнаружили очень быстро. Сперма еще оставалась жизнеспособной. Медики поместили отобранный образец в яйцеклетку, взятую от пребывавшей в бессознательном состоянии после татуирования вдовы самоубийцы, произвели необходимую генетическую коррекцию эмбриона, превратив его в Инталию, и имплантировали обратно во вдовью утробу. Для большинства специалистов, занятых проектированием узора будущих татуировок и внедрением его в фенотип зародыша, это была самая тонкая работа за всю карьеру. Так на свет появилась Ледедже.

Основу рукотворного шедевра составляла буква В, означавшая Вепперса и управляемую им корпорацию «Веприн». Кроме этого, каждый квадратный сантиметр ее кожи покрывали миниатюрные изображения скрещенных кинжалов и объекта первоначальной роковой договоренности — так называемой Сичультианской Заслонки, исполинского орбитального щита, закрывавшего планету от некоторых составляющих излучения ее звезды.

Ледедже совершила еще несколько попыток к бегству, когда немного подросла, и все впустую. К тому времени она начала думать о себе скорее как о девушке, чем как о женщине, а ее инталии, развернувшись во всем своем ошеломляющем многоцветном великолепии, окончательно сформировались. Примерно в это же время ей стало ясно, какой властью и влиянием обладает ее господин Вепперс, как он баснословно богат.

Осознав это, она отказалась от своих замыслов.

Пока Вепперс не принялся ее насиловать, а началось это несколькими годами позже, она не понимала, что чем богаче и влиятельнее владелец, тем бесправнее Инталия: все тщательно разработанные законы, определявшие ее права, превращаются скорее в общие указания и настоятельные рекомендации.

Она снова начала строить планы побега. В первый раз ее поймали на расстоянии девяноста километров от главного дома, почти на самом краю принадлежавшей Вепперсу территории, когда она кралась по одной из широких лесистых горных троп, пересекавших ограничительную линию поместья.

За день до того, как Ледедже изловили и вернули хозяину, ее мать, вне себя от горя и отчаяния, прыгнула с одной из башен, стоявших в той части поместья, которую Ледедже с друзьями шутливо прозвали водяным тупичком, и разбилась насмерть.

Ледедже так и не рассказала матери, как Вепперс ее насиловал. Овладев девушкой в первый раз, он объяснил: стоит ей только проболтаться, и она больше никогда в жизни не увидит мать. Вот так просто и доходчиво. Но она полагала, что мать обо всем догадалась и именно поэтому решила свести счеты с жизнью.

Ледедже казалось, что смерть матери указывает и ей наилучший выход из сложившегося положения. Она всерьез подумывала отправиться следом, но не смогла себя заставить. Часть ее хотела досадить Вепперсу, лишить мерзавца величайшего из принадлежавших ему сокровищ, но другая — более важная — наотрез отказывалась доставить ему удовольствие довести ее до самоубийства.

Потеря матери повлекла за собой и другие перемены в ее жизни. За эту попытку к бегству она понесла физическое наказание. Остававшийся относительно свободным от узоров участок ее кожи на спине ретроукрасили превосходно исполненным, исключительно детализированным рисунком, который для самой Ледедже, впрочем, был равнозначен грубой и сырой мазне: изображением чернокожей девушки, бегущей через лесные дебри. Даже процедура его нанесения показалась ей пыткой.

Теперь, когда Сенсия постепенно возвращала ей отнятые воспоминания, ей стало ясно, что второй успешный побег произошел в столичном городе Убруатер. Она продержалась дольше, чем прежде: пять дней, а не четыре, но отдалилась от исходной точки побега лишь на несколько километров, прежде чем ищейки загнали ее в построенный на средства самого же Вепперса оперный театр.

Она содрогнулась, вспомнив, как лезвие пронзило ей грудь, скользнуло по ребрам и проткнуло сердце. Она восстановила в памяти вкус его крови, неприятное, возмутительно непристойное чувство тяжести в глотке, когда она наконец проглотила откушенный кончик его носа, и заключительную пощечину, которую он ей закатил уже полумертвой.

А сейчас она очутилась в совсем другом месте.

Сенсия, повинуясь безмолвной просьбе, изменила цвет ее кожи с красновато-золотистого, слишком напоминавшего вепперсов, на привычный блестяще-черный. Пейзаж вокруг тоже мгновенно изменился, как только она того пожелала.

Они оказались перед более скромным домом из выкрашенного белой краской сырцового кирпича. Разбитый рядом с домом садик остался единственным оазисом листвы в раскинувшейся повсюду кругом пустыне. Ряды величественных дюн черного, как соболья шкурка, песка уходили за горизонт. Вокруг бассейнов, прудов и ручейков в тени высоких краснолистных деревьев стояли палатки с бесцветными крышами.

— Я хочу, чтобы здесь были дети, — сказала она, и дети появились. Дюжина, может быть, немного больше; они бегали, заливисто смеялись и плескались в одном из мелких бассейнов, совершенно позабыв про двух дамочек, наблюдавших за ними с небольшого расстояния из окон кирпичного дома.

Сенсия предложила Ледедже сесть перед тем, как вернуть ей память о событиях последних дней и часов ее жизни. Они сидели на коврике на деревянном возвышении перед кирпичным домом, а Ледедже с нарастающим ужасом перебирала в сознании то, что было ей только что возвращено. Все началось с обыкновенного полета в столицу на флайере, полного столь же привычных зубоскальных подколок очень довольного собой Вепперса. По прибытии они остановились в самом центре, в городском доме Вепперса, скорее заслуживавшем наименования дворца, и Ледедже пошла в свою комнату, откуда ускользнула, отговорившись визитом в дом моды. За несколько месяцев до этих событий она обнаружила тайно вживленный себе в левую пятку следящий имплантат и теперь, расковыряв ногу, удалила его. Наложив на лицо предварительно продуманный макияж, переодевшись в другую одежду и произведя еще некоторые приготовления, она пустилась бежать по улицам и проспектам, но вскоре оказалась в окружении преследователей в оперном театре.

Сенсия дала ей заново пережить эти события так, что они показались чем-то вроде приключенческого фильма или театральной постановки. При первом просмотре Ледедже была совершенно ошеломлена, но обнаружила, что может вернуться и просмотреть все сначала, останавливая воспроизведение в заинтересовавших ее местах. Она так и сделала.

Теперь она прокручивала мыслезапись в третий раз. И ее снова затрясло от ужаса.

Когда шок немного сгладился, Ледедже нашла в себе силы встать.

Сенсия оказалась рядом с ней.

— Так я мертва? — спросила она, все еще не вполне доверяя увиденному.

— Ну, не совсем, коль скоро вы задаете такие вопросы, — ответила Сенсия с легкой усмешкой, — но технически — да.

— А как я тут оказалась? Это все из-за того, что вы назвали... ну, как его... переноса запутанных состояний?

— Несомненно. В вашем мозгу, вероятно, размещалось нечто вроде нейросети, сцепленной с модулями завещательного переноса на каком-то из задействуемых в таком случае кораблей.

— На каком еще корабле?

— Нам предстоит это выяснить.

— И что еще за чертова нейросеть в моей голове? — возмутилась она. — Я ничего такого в жизни не носила!

— Должны были. Единственное альтернативное объяснение состоит в том, что кто-то поместил вашу голову в своеобразный нейроиндуктор в последние несколько мгновений вашей жизни, чтобы считать ментальное состояние и зафиксировать слепок ускользающей личности. Но это весьма сомнительно. Такие технологии вам неизвестны, и...

— У нас бывали инопланетяне, — вспомнила Ледедже. — Особенно часто они попадаются в Убруатере, ведь это столица не только планеты, но и всей системы, всего Установления. Там есть посольства чужаков. Иномирцы повсюду. А у них наверняка имеется и соответствующее оборудование.

— Разумеется, они могли бы это осуществить. Но зачем им передавать вашу закодированную ментокопию через три с половиной тысячи световых лет на корабль Культуры, не позаботившись даже снабдить сопроводительными документами? Кроме того, просто нахлобучив на голову умирающего индукционный колпак, каким бы сложным ни было такое устройство, получить столь подробную и самосогласованную личностную копию, как ваша, за несколько последних секунд жизни не удастся. Никто не смог бы провернуть такой фокус, даже имея вдоволь времени и располагая медицинской установкой высшего класса. Мельчайшие детали, которыми изобилует ваша копия, такому прибору не под силу запечатлеть, даже когда субъект вполне спокоен и настроен соответственно. Полнофункциональное нейросетевое кружево прорастает сквозь мозговую ткань и становится ее неотъемлемой частью. Этот процесс длится годы, и только так можно отразить в слепке любую деталь разума, с которым сосуществует сеть. Именно такое кружево, вероятно, и было внедрено в ваш мозг. Разумеется, вместе с интегрированным устройством переноса запутанных состояний.

Она воззрилась на Сенсию.

— Я совершенна? Я — полная и точная копия?

— Нельзя быть абсолютно уверенной в этом, но я подозреваю, что так оно и есть. Между вами-умершей и вами-воплотившейся здесь разница ничуть не значительнее, чем между вами-заснувшей вечером и вами-проснувшейся следующим утром.

— И все это благодаря устройству переноса?

— Преимущественно. Отосланная личностная копия должна полностью соответствовать оригиналу, если только коллапс суперпозиции вообще имел место.

— Что-что?

— Перенос запутанных состояний — превосходный метод, но он слишком часто не срабатывает. Это происходит приблизительно в двух процентах случаев. Таким образом, технология это страшно рискованная, и ею почти никто не пользуется. Обычно ее применяют как последнее средство спасения в военное время, когда лучше этот выход, чем никакого. Может быть, некоторые агенты ОО тоже испытывали на себе перенос. Но вообще-то к нему почти никогда не прибегают.

— И все же чаши весов качнулись в мою сторону.

— Да уж. Согласитесь, это лучше, чем смерть.

Сенсия помедлила.

— Но мы так и не нашли ответа на более настоятельный вопрос: как так получилось, что в вашей голове возникло полнофункциональное нейросетевое кружево резервного копирования личности, снабженное встроенным механизмом переноса запутанных состояний в чрезвычайно удаленную завещательную подсистему корабля, о самом существовании которого помнят немногие из ныне живущих?

Сенсия обернулась к Ледедже и пытливо посмотрела на девушку.

— Отчего вы хмуритесь?

— Я кое-что вспомнила.

Она встретила его — это — на приеме в зале для почетных гостей Третьей Эквабашни, откуда можно было попасть на один из пяти космических лифтов, возведенных по экватору планеты Сичульт. Джлюпианский корабль, прибывший для торговли и культурного обмена, только что пришвартовался.

Делегация высокопоставленных функционеров Джлюпе, галактической цивилизации высокого уровня, с которой Вепперсу удалось наладить тесные коммерческие связи, покидала борт судна. Неустанно вращавшийся, точно карусель, зал имел форму огромного бублика, безостановочно скользившего вокруг причала. Из его слегка скошенных окон открывался захватывающий, вечно переменчивый вид на планету далеко внизу.

Как ей теперь припомнилось, джлюпиане выглядели так, будто целиком состояли из локтей или колен. Эти уродливые крабообразные существа с двенадцатью конечностями отдаленно напоминали выползших на сушу мягкопанцирных крабов, только очень больших, а от того, что заменяло им кожу или панцирь, исходило светло-зеленое сияние. Главный сегмент джлюпианского тела, которое в целом немного превосходило размерами свернувшегося клубком человека, был снабжен короткими стеблеобразными ножками, на кончиках которых торчали по три глаза. Джлюпиане предпочитали, впрочем, не перемещаться на многосуставчатых ногах, а парить в воздухе на чем-то вроде металлических подушек. Синтезированные голоса, передававшие речь инопланетников, раздавались оттуда же.

Это случилось десять лет назад. Ледедже едва исполнилось шестнадцать, она только-только начинала воспринимать себя как женщину и свыкаться с мыслью, что глубинные татуировки, покрывшие все ее тело, делают ее объектом искреннего восторга и восхищения окружающих, куда бы она ни явилась. Впрочем, это и было ее единственным предназначением, как полагал Вепперс, а с ним и весь остальной мир.

Она еще не привыкла регулярно появляться на приемах такого уровня в числе сопровождающих лиц Вепперса. Он всегда окружал себя множеством людей, составлявших его своеобразную свиту. Среди них были не только носильщики и телохранители (Джаскен занимал последнюю линию обороны), но и такие специалисты, как советник по связям со СМИ и лояльник: Вепперс относился к тем олигархам, которые без таких оруженосцев чувствуют себя почти голыми. Ледедже не очень четко представляла себе, каков круг обязанностей лояльника, но у него, во всяком случае, была какая-то четко определенная функция, и он приносил пользу. Она же сама, как ей постепенно открывалось, была не более чем украшением, предметом декора, орнаментальной виньеткой. Кем-то, предназначенным для восторга и поклонения издалека, восхищенных взоров и воркования льстецов, и единственная обязанность ее состояла в том, чтобы подчеркивать величие, превозносить до небес и без того раздутое самомнение Великого Джойлера Вепперса, Президента и Главного управляющего делами корпорации «Веприн», самого богатого человека на планете и во всем Установлении, контролировавшего самую могущественную и прибыльную компанию в истории.

Человек, заглядевшийся на нее, показался девушке ужасно старым. Он мог быть сильно фенотипически измененным сичультианцем или же представителем иной панчеловеческой расы. Пангуманоидный тип оказался одним из наиболее обычных в реестре галактических форм жизни. Скорее всего, инопланетник, решила она. Чужак был худ, как скелет, и так стар, что при каждом шаге его суставы неприятно поскрипывали. Она сочла такой выбор внешности отвратительным проявлением извращенных наклонностей. В те дни даже беднякам была доступна гериатрическая терапия, позволявшая выглядеть юным и полным сил до самых последних дней. Она слыхала, что платой за это является постепенное умирание, гниение изнутри, но полагала, что такая цена за удовольствие не выглядеть дряхлым и обветшалым до самого конца весьма невелика. Впрочем, здесь не было и не могло быть бедняков. Вечеринка намечалась малолюдная, но эксклюзивная. Для всех присутствовавших, числом около сотни.

Собственно джлюпианцев оказалось не более десятка. Остальные были сичультианскими акулами бизнеса, политиками, бюрократами и представителями масс-медиа, а также ассистентами, слугами и прихлебателями всех перечисленных. Она подумала, куда лучше отнести себя. Наверное, к прихлебателям.

От нее обычно требовалось вертеться вокруг Вепперса и всем демонстрировать свою непревзойденную экзотическую красоту, однако в тот момент он и те, кто были допущены в его внутренний круг доверенных лиц, сосредоточили все внимание на беседе с двумя гигантскими крабораками. Разговор проходил в эркере комнаты для приема почетных гостей, а спокойствие высоких договаривающихся сторон блюла троица вооруженных до зубов телохранителей Вепперса — то были клоны, звавшиеся Зей. До Ледедже постепенно дошло, что основная ценность ее как собственности Вепперса, части его движимого имущества, заключалась в том, чтобы являться по первому его зову, ослеплять, обольщать, очаровывать тех, на кого он укажет, а иногда — просто служить эффектным фоном, красивой рамкой, в которую он заключал какую-то важную мысль, или, наконец, отвлекать излишне назойливых просителей, чтобы Вепперс мог тихо уйти по своим делам. Джлюпиане, вероятно, могли заметить, как сильно она отличается от всех вокруг темным оттенком кожи и экстравагантностью татуировок, однако сичультианцы представлялись инопланетникам столь чуждыми, что едва ли ее присутствие на приеме произвело бы на чужаков какое-то впечатление. Это означало, что ей незачем шляться под ногами, пока Вепперс обсуждает с ними дела чрезвычайной важности.

Так вот получилось, что про нее все позабыли, кроме доктора Сульбазги и одного из Зей.

— Тот человек на тебя смотрит, — заметил Сульбазги, кивая в сторону слегка сутулившегося, очень лысого мужчины, стоявшего от них в нескольких метрах. Мужчина выглядел как-то не так. В нем что-то было неправильно, он казался Ледедже слишком худощавым и слишком высоким, даже когда сутулился. В абрисе его черепа и чертах лица было что-то от трупа. Даже одет он был необычно: костюм показался девушке слишком узким, неброским и скроенным отнюдь не по моде того сезона.

— Все на меня смотрят, доктор Сульбазги, — ответила она.

Доктор Сульбазги был человеком крепкого телосложения с темно-желтой кожей и редкими тонкими каштановыми волосами, лицо его во многих местах уже избороздили морщины. Все эти черты изобличали в нем либо потомка обитателей, либо непосредственного выходца с Кератия, крупнейшего сичультианского субконтинента. Ему не составило бы труда придать себе привлекательный или по крайней мере более привычный в обществе облик, но он не стал этого делать. Ледедже считала его странноватым, почти фриком. Высившийся рядом Зей — затянутый в строгую форменную одежду гигант, чьи глаза не знали покоя, неустанно обшаривая комнату, словно взглядом он играл вместо мяча в какую-то недоступную остальным игру, — по сравнению с доктором Сульбазги выглядел более-менее симпатичным человеком, хотя его глыбоподобные, будто из камня высеченные мышцы, казалось, вот-вот разорвут кожу и следом рукава пиджака.

— Это правда, — согласился доктор, — но на тебя он смотрит по-особенному, как никто другой.

Кивок официанту, перемена бокалов, новый напиток.

— А теперь — взгляни! — он решил подойти поближе к нам.

— Госпожа? — вопросительно прогудел Зей, глядя на нее бездонными темными глазами сверху вниз. Зей был выше ее чуть ли не на полметра. В его присутствии она всегда чувствовала себя младенцем.

Она со вздохом кивнула, и Зей пропустил забавно выглядевшего незнакомца.

— Добрый день, скажите, вы действительно Ледедже Юбрек? — спросил старик, улыбаясь ей. Доктора Сульбазги он приветствовал кратким вежливым кивком.

Его голос оказался настоящим, не синтезированным с помощью вокодера, и неожиданно глубоким. Вепперс перенес несколько десятков операций на голосовых связках, добиваясь, чтобы голос его был медоточив и ласкал слух всякого собеседника, обогащая его новыми атоналями и придавая несвойственные от рождения глубину и значительность, однако странный старик с легкостью заткнул бы Вепперса за пояс по этому показателю: в его голосе сквозили такие соблазнительно-сочные нотки, каких тому никогда не удавалось добиться. Ее просто шокировала такая глубина голоса человека, на вид неотличимого от доживавшего последние деньки чудаковатого старикашки. Она предположила, что у иномирцев возрастные изменения имеют другую природу.

— Да, это я, — сказала она, приветственно улыбаясь и мысленно расположив его голос в самой середине Зоны Элегантности, о которой столько трендел ее преподаватель ораторского искусства. — И вам доброго дня. Могу ли я узнать ваше имя?

— Меня зовут Химерансе. — Продолжая улыбаться, он обернулся (движение показалось Ледедже слегка неестественным) и бросил краткий взгляд туда, где Вепперс был всецело погружен в разговор с парочкой крабообразных чужаков. — Я прибыл с джлюпианской делегацией в качестве панчеловеческого культуропереводчика. Надеюсь, мне удастся сокрыть от посторонних взглядов маленькую faux pas^[130], на которую я осмелюсь сейчас пойти.

— Как интересно, — протянула она, отчаянно сдерживаясь, чтобы не зевнуть старику прямо в лицо.

Он снова усмехнулся, скользнул взглядом по ее ногам и затем посмотрел прямо в лицо. Да уж, ты знаешь, куда смотреть, чтобы как следует изучить меня, ты, старый извращенец, подумала она. Скорее всего, старика впечатлило платье, точнее сказать, почти полное отсутствие такового. Она была обречена провести всю жизнь в максимально откровенной одежде и уже давно решила всем назло гордиться тем, как выглядит. Она и без татуировок была бы очень красива, но, коль скоро в ознаменование семейного позора ее наделили знаками Инталии, их стоило нести со всевозможным достоинством. Тем не менее Ледедже еще привыкала к своей новой общественной роли, и временами мужчины смотрели на нее так, что ей становилось не по себе. Даже Вепперс порой смотрел на нее, словно впервые: новым, непривычным, неуютным взглядом.

— Должен признаться, — сказал Химерансе, — что меня поразили Инталии. А вы, сколь я могу судить, выделяетесь даже среди представителей этой исключительной во всех отношениях группы.

— Я очень признательна вам за такой комплимент.

— Это не комплимент, — сказал Химерансе.

Тут наблюдавший за ними Зей как-то странно напрягся и, промямлив себе под нос скомканное извинение, растворился в толпе гостей с неожиданными для его комплекции изяществом и легкостью. В ту же минуту доктор Сульбазги внезапно пошатнулся, едва удержав равновесие, и, нахмурившись, принялся с подозрением изучать остатки напитка в своем бокале. В его глазах появилось странное выражение.

— Черт его знает, что они сюда добавляют, мошенники. Простите, пожалуйста, но я думаю, что мне... э-э... лучше присесть.

Сказав это, он тоже улетучился, лихорадочно высматривая по сторонам свободные кресла.

— Ну вот, — мягко произнес Химерансе, все это время не сводивший с нее взгляда. Они остались одни.

И она вдруг обо всем догадалась.

— Это вы сделали? — пораженно спросила она, вперив глаза сперва в широкую спину одного из Зей, торопливо отступавшего на заранее подготовленные позиции, а потом повернувшись туда, где исчез доктор Сульбазги.

— Недурная работка, верно? — сказал Химерансе с располагающей улыбкой. — Я состряпал сообщение средней степени срочности и запустил его по сети коммуникаторов охраны, а заодно учинил легкий приступ головокружения нашему доброму доктору. Надолго их это не отвлечет, но позволит мне обратиться к вам с одной просьбой. — Новая усмешка. — Можем ли мы поговорить наедине, госпожа Юбрек?

— Сейчас? — спросила она в замешательстве. Разговор так или иначе получился бы коротким. На приемах и встречах такого уровня никого — и ее в том числе — никогда не оставляют без внимания больше чем на минуту.

— Нет, — ответил Химерансе, — позже. Этой ночью, в ваших покоях. В убруатерском доме господина Вепперса.

Она с трудом подавила смешок.

— Вы рассчитываете на приглашение?

Она знала, что на этот вечер у Вепперса ничего не запланировано, кроме обычного ужина, а ей самой, кроме этого, предстояли уроки музыки и изящных манер. А потом в постель. Если посчастливится, она улучит полчасика, чтобы посмотреть телевизор. Ее никуда не выпускали без эскорта и телохранителей, так что сама мысль о том, чтобы принять в своих комнатах мужчину, даже не будь он старым инопланетянином, ее порядком развеселила.

Химерансе улыбнулся своей заразительной улыбкой.

— Нет, — сказал он, — нисколько. Я могу явиться и незваным, однако сочту за лучшее испросить вашего разрешения. Мне бы не хотелось вас перепугать.

Ей стоило немалых трудов сохранить спокойствие.

— О чем вы, уважаемый Химерансе? — спросила она вежливым и сдержанным тоном.

— У меня есть предложение, которое может вас заинтересовать. Никакого вреда или неудобства оно вам не принесет. Вам не понадобится ни с чем расставаться и ничем ради этого жертвовать.

Она решила изменить тактику и поставить зарвавшегося старого пердуна на место.

Оставив светски-обходительный тон, она спросила резко:

— А что мне за это будет?

— Вы получите определенное... удовлетворение, как только мне будет позволено подробно разъяснить цель своего визита. Впрочем, могут обсуждаться и другие виды вознаграждения.

Все еще глядя ей прямо в зрачки, он спокойно добавил:

— Боюсь, мне придется поторопить вас с ответом. Я вижу, что сюда направляется один из телохранителей господина Вепперса, оказавшийся сообразительнее остальных и обративший на нас с вами внимание.

Она почувствовала восхищение, смешанное с горечью.

В конце концов, вся ее жизнь протекала под колпаком.

— Когда вам будет удобно? — спросила она.

Она забылась беспокойным сном. Она не рассчитывала заснуть, понимая, что слишком распалена неясным, но очевидно незаконным желанием острых ощущений.

Внезапно проснувшись, она уже знала, что он здесь.

Ее покои располагались на втором уровне верхнего этажа городского дома, охранявшегося тщательнее, чем иные военные базы. В ее распоряжении находились большая комната с гардеробной и en-suite^[131]. Два больших окна выходили на освещенные мягким рассеянным светом parterres^[132] в окружении садовых скульптур и живых изгородей. Между окнами была устроена зона отдыха — низкий столик, два кресла и кушетка. На них падал частично проникавший через жалюзи свет ночного города, отраженный от облаков.

Она рывком поднялась на постели, разметав подушки.

Он сидел в одном из кресел. Она увидела, как он поворачивает к ней голову.

— Доброй ночи, госпожа Юбрек, — сказал он мягко. — Еще раз здравствуйте.

Она замотала головой и тревожно приложила палец к губам, обведя им комнату.

— Нет, — сказал он вежливо, и света было достаточно, чтобы видеть его неизменную улыбку. — Различные устройства наблюдения, которыми оборудована эта комната, не потревожат нас.

Ладненько, подумала она. Сигнализация, получается, тоже не сработает. Она почувствовала себя так, словно ее последняя линия обороны растаяла, как дым. Впрочем, нет, не последняя. Оставалась еще возможность переполошить всех криком. Но едва ли человека, который влез в работу коммуникаторов охраны, вызвал у доктора Сульбазги приступ головокружения и без каких-либо затруднений проник незамеченным в городской дворец Вепперса, можно рассчитывать привести в замешательство обычным криком. Ей снова сделалось немножко страшно.

Кресло, которое он занял, постепенно озарилось светом, позволившим ей увидеть, что он одет точно так же, как и раньше, на торжественном приеме в этот день.

— Пожалуйста, составьте мне компанию, — сказал он, указав на второе кресло.

Она накинула халат поверх ночнушки, стараясь не показывать, как сильно дрожат ее руки. Потом села рядом с ним. Теперь ей показалось, что он изменился: стал немного моложе, лицо уже не походило на ухмыляющийся череп. Он перестал сутулиться.

— Благодарю, что позволили встретиться с вами наедине, — учтиво произнес он.

— Полноте, — сказала она, подтянув колени к подбородку и охватив их скрещенными руками. — О чем будем говорить? Зачем вы все это затеяли?

— Мне нужен ваш образ. Изображение.

— Изображение?

Она почувствовала себя разочарованной. И это все? Вероятно, он говорит о снимке в полный рост и, уж конечно, в обнаженном виде. Значит, он и в самом деле просто старый извращенец. Вот уж забавно, как вещи, сперва поразившие воображение, показавшиеся романтическими и таинственными, выворачиваются грязной изнанкой наружу и сводятся к банальной похоти.

— Я хотел бы получить изображение всего вашего тела, не только изнутри и снаружи. Каждой клетки вашего тела, каждого атома. Фактически ваше тело предстанет на нем таким, каким выглядит из-за пределов трехмерного пространства, с которым вы привыкли иметь дело.

Она уставилась на него.

— В смысле, как будто из гиперпространства? — спросила она.

Ледедже старалась не пропускать лекций по естествознанию.

Лицо Химерансе расплылось в улыбке.

— Именно!

— Но зачем?

Он пожал плечами.

— Я их коллекционирую. Собираю образы, которые меня восхищают.

— Гм.

— Возможно, госпожа Юбрек, вам покажется существенным замечание, что цели мои не имеют ничего общего с сексуальным вожделением.

— Это хорошо.

Химерансе вздохнул.

— Вы — прекрасная работа, госпожа Юбрек, уникальная, если мне будет позволено сказать. Я отдаю себе отчет в том, что вы личность, индивид, человек очень умный, приятный в общении и привлекательный — для людей одного с вами рода, разумеется. Но я не смею утаить от вас истинную причину интереса, который вы у меня вызываете. Меня привлекли татуировки, от которых вам пришлось пострадать.

— Пострадать?

— Перенести? Я долго думал, какое слово выбрать.

— Нет, ваше первоначальное определение подойдет, — сказала она. — Я и в самом деле пострадала. У меня не было выбора.

— Да, я понимаю.

— Что вы делаете с этими образами?

— Я ими любуюсь. Для меня это произведения искусства.

— А у вас есть сейчас при себе образцы, которые вы могли бы мне показать?

Химерансе подался вперед.

— Вы действительно этого хотите? — Он разом оживился.

— А у нас есть время?

— Есть.

— Тогда покажите их.

В воздухе перед девушкой появилось яркое трехмерное изображение... чего? Ей трудно было догадаться. Безумный, головокружительно сложный вихрь черно-оранжевых линий, воссозданный в таких мельчайших подробностях, что отдельные завитки оканчивались в свернутых пространствах, недоступных ее зрению.

— Это, — объяснил Химерансе, — всего лишь примитивное трехмерное сечение того, что, пожалуй, уместно называть обитателем звездной магнитосферы. Горизонтальные пропорции слегка уменьшены, чтобы придать ему приблизительно сферическую форму. На самом же деле они выглядят так.

Картинка неожиданно растянулась по горизонтальной оси и сжалась по вертикальной, пока скопище черных линий, которое Ледедже рассматривала прежде, не слилось в одну-единственную, примерно метровой длины и менее чем миллиметровой ширины. Маленький символ в углу картинки, напоминавший микроскопическую коробку для обуви со скошенными краями, по-видимому, указывал на сравнительный масштаб изображения. Поскольку девушка представления не имела, что он на самом деле должен означать, проку от него не было решительно никакого. Тончайшая линия, протянутая через пылающую фоновую сердцевину солнца, вновь сделалась толще, приняв первоначальный вид.

Химерансе извиняющимся тоном заметил:

— К сожалению, практически невозможно воспроизвести эффект, какой производит это зрелище в четырехмерном пространстве. Однако я попробую.

Он что-то сделал, и Ледедже возблагодарила небеса, что сидит в кресле. Картинка, казалось, распалась на миллионы тонко нарезанных долек, пронесшихся мимо нее в мгновение ока, как вихрь сверкающих снежинок. Она моргнула и подалась назад, чувствуя себя как после приступа морской болезни.

— С вами все в порядке? — озабоченно поинтересовался гость. — Возможно, впечатление оказалось слишком сильным?

— Да нет, — выговорила Ледедже, — я в порядке. А что это было?

— Исключительно удачный образ представителя расы, чьей средой обитания, как правило, выступают магнитные поля в фотосферах звезд.

— Эта штука была живая?

— Я полагаю, она живет и поныне. Они очень долго живут.

Она посмотрела на старика. Изображение состоявшего преимущественно из тонких черных линий жителя звездных фотосфер отбрасывало призрачный свет на лицо Химерансе.

— Вы хотите сказать, что можете видеть эту картинку в четырехмерном пространстве?!

— Да.

Он повернулся в своем кресле и посмотрел на нее в ответ, то ли с затаенной гордостью, то ли с неожиданной застенчивостью. Лицо его раскраснелось. Сейчас из Химерансе ключом били такая энергия, такой энтузиазм, каких и от шестилетнего сорванца трудно было ожидать.

— Как? — спросила она пораженно.

— На самом деле, — ответил он, продолжая улыбаться, — я не мужчина и даже не человек. Я аватар корабля. Сейчас вы в действительности говорите с космическим кораблем, и это кораблю я обязан способностью показывать и записывать столь ценные четырехмерные изображения. Я так считаю, это я. Таково имя этого корабля — мое истинное имя. Когда-то я был частью флота Культуры, а теперь стал независимым кораблем, хотя и, как правило, согласовываю свои действия с теми, кого иногда относят к Затворникам. Я странник, исследователь, если угодно. Мне доставляет определенное удовольствие предлагать свои услуги культуропереводчика разным цивилизациям, то есть помогать в установлении контактов между разными видами и культурами. Такую помощь я оказываю всякому, кто о ней попросит. Есть у меня и еще одно хобби: собирать образы всего самого утонченного, изысканного и совершенного, что удается мне повидать в местах, куда забросила меня судьба.

— Вы способны получить такое изображение без ведома объекта?

— Технически это несложно. Если точнее, мне, пожалуй, ничто не было бы проще.

— Но вы предпочитаете заручиться согласием существ, которых... фотографируете.

— Не кажется ли вам, что в противном случае меня можно было бы считать бесчестным наглецом?

Некоторое время она просто смотрела на него.

— Наверное, вы правы, — медленно проговорила она. — А вы намерены с кем-то поделиться этим образом?

— Нет. Я вообще никогда раньше этого не делал. Вы первая, кому я продемонстрировал одно из имеющихся в моей коллекции изображений. У меня есть еще. Очень много.

— Не стоит, — улыбнулась она и махнула рукой, показывая, что изображение можно убрать. — Этого достаточно. — Картинка исчезла, на прощание озарив комнату яркой вспышкой.

— Вы можете быть уверены, что, в том маловероятном случае, если я решу с кем-то поделиться вашим образом, я предварительно посоветуюсь с вами на этот счет.

— Непременно?

— Непременно. Аналогичное условие распространяется на...

— А если я разрешу вам меня запечатлеть... скажите, я что-нибудь почувствую?

— Ничего.

— Гм.

Она все еще сидела, обхватив себя руками за укрытые подолом халата колени, но теперь, слегка склонив голову, высунула язык, лизнула тонкую мягкую ткань и, подумав немного, закусила ее зубами.

Выждав несколько мгновений, Химерансе осведомился:

— Ледедже, вы согласны?

Она вынула закушенный уголок халата изо рта и подняла голову.

— Я уже спрашивала: что мне за это будет?

— А что я могу вам предложить?

— Увезите меня. Заберите. Куда угодно. Помогите мне сбежать отсюда. Покончить со всей этой жизнью, на худой конец.

— Ледедже, мне очень жаль. Я не могу этого сделать.

Химерансе казался искренне огорченным.

— Но почему?

— Это будет иметь неприятные последствия.

Она бессильно уронила голову и впилась взглядом в расстелеленный под окнами коврик.

— Потому что Вепперс — самый богатый человек в мире?

— Во всем Сичультианском Установлении, если быть точным. И самый могущественный, — вздохнул Химерансе. — Есть пределы, которые я бессилен переступить. У вас, в этом мире, в Гегемонии, которую вы зовете Сичультианским Установлением, — свои законы, свой устав, свои правила, своя мораль. Все это справедливо и в вашем частном случае. Считается крайне невежливым вмешиваться в дела других рас, иначе как по очень веским причинам и в согласии с предварительно утвержденным стратегическим планом. Как бы мы того ни желали, мы не можем влезать в ваши дела просто потому, что нам вдруг приспичило посентиментальничать. Мне действительно очень жаль. Очень, очень жаль. То, о чем вы просите, я не могу вам дать.

— Значит, мне нечего у вас просить, — сказала она, зная, какая горечь прозвучит в ее голосе.

— Не сомневаюсь, что мне не составило бы труда открыть банковский счет на ваше имя с любой суммой, какую вам угодно...

— Да-да, а Вепперсу ничего бы не стоило отпустить меня на волю, — покачала головой Ледедже.

— Но я все же...

— Ладно, хватит. Просто сделайте это, — сказала она, стиснув колени еще крепче. — Мне встать или не надо?

— Нет, не нужно. Вы уверены, что...

— Просто сделайте это, — сказала она со свирепым нажимом.

— Но мне же нужно как-то вас отблагодарить, предоставить компенсацию...

— Да-да, конечно. Ну так подумайте, что бы такое мне подарить. Удивите меня, черт возьми.

— Удивить вас?

— Вы плохо меня расслышали?

— Вы уверены?

— Да, да, да, я уверена. Вы уже сняли образ? Если нет, так чего тянете?

— Ах-ха, — промурлыкала себе под нос Сенсия, медленно кивая своим мыслям. — Да. Очень похоже.

— Хотите сказать, что этот корабль поместил мне в голову нейросетевое кружево?

— Да. Собственно, не само кружево, а его зародыш, зернышко. Нейросети растут со временем.

— Я ни разу ничего не почувствовала.

— И не должны были почувствовать, — Сенсия смотрела в пустыню. — Да. Это был Я так считаю, это я, — сказала она затем, и у Ледедже возникло впечатление, что Сенсия говорит сейчас сама с собой. — ОНК класса «Хулиган», более тысячелетия числится самопровозглашенным Эксцентриком-Затворником. Несколько лет назад совсем пропал из виду. Вероятно, он где-то скрывается.

Ледедже тяжело вздохнула.

— Я попросила меня удивить. И он поймал меня на слове.

Внутри у нее, однако, нарастало удовлетворение. Тайну удалось разгадать, это почти наверняка, а сделка оказалась удачной. В каком-то смысле та давняя договоренность спасла ее от смерти.

Но что со мной теперь станет? — подумалось ей. Она украдкой взглянула на Сенсию, чей взор все еще был устремлен в разогретую солнцем пустынную даль, где танцевали пылевые дьяволы и плавали озерные или речные миражи.

Но что со мной теперь станет? — думала она. Стоит ли отдаться на милость этой добросердечной виртуальной женщины? Существует ли какое-то формально-юридическое соглашение между Культурой и Установлением? Не станет ли она просто еще чьей-то игрушкой или частью сделки?

Ей показалось, что уместно будет спросить об этом, и она немедленно поймала себя на том, что готовится заговорить голосом маленькой девочки, мягким, кротким, смирным, голосом, к которому она прибегала, желая подчеркнуть собственные уязвимость и беспомощность, сыграть на чьей-то симпатии, заставить кого-то если не выполнить то, чего она хотела сама, то по крайней мере проникнуться к ней сочувствием иотказаться от возможных враждебных намерений. Этот прием она испытывала бессчетное число раз, на всех подряд, от матери до Вепперса, и в большинстве случаев он срабатывал. Но она колебалась, не будучи уверена, что предпринять. Такие уловки едва ли могли считаться предметом особой гордости, и — кто знает? — вдруг правила изменились, может ли быть, что изменилось все? Решив, что настала пора начать с чистого листа, и внутренне гордясь собой, она начала ровным и недвусмысленным тоном, без неуместных предисловий, стараясь смотреть не на Сенсию, а на пески пустыни:

— Как со мной поступят?

— С вами? — старшая женщина обернулась и взглянула на нее. — Вы имеете в виду — что произойдет дальше? Куда вы отправитесь?

— Да, — кивнула она, все еще не осмеливаясь встретиться с собеседницей взглядом.

Какая странная, неслыханная, почти абсурдная ситуация, подумала она. Я в этой великолепной, самодостаточной в своей убедительности симуляции, моя судьба вверена божественному компьютеру, а жизнь начинается заново. Что может произойти дальше? Позволят ли мне уйти и построить какое-то подобие жизни в этом виртуальном мире или же вернут на Сичульт, к Вепперсу, в какой бы то ни было форме? Можно ли меня просто закрыть, как любую программу?

Несколько секунд ничего не происходило. Она застыла в ожидании. Следующая фраза Сенсии определит все. В этом нереальном, смоделированном виртуальном мире, где Сенсия господствует безраздельно, ее саму может ожидать что угодно: триумф, отчаяние или просто мгновенное окончательное уничтожение. Все, что ей довелось здесь испытать (хотя в глубине души она по-прежнему не была уверена, с кем говорит и где оказалась), представляло собою лишь преддверие следующего мгновения.

Сенсия надула щеки.

— Это зависит главным образом от вас, Ледедже. Создалась почти уникальная ситуация. Прецедентов не существует. Есть у вас при себе сопроводительные документы или нет — вы в любом случае выступаете здесь как полнофункциональная, жизнеспособная, способная к независимому существованию личностная копия. Без сомнения, вы — разумное существо, и как таковое наделяетесь всеми правами и обязанностями разумных существ.

— Что под всем этим подразумевается? — спросила Ледедже. Она догадывалась, каков будет ответ, но хотела получить подтверждение из первых уст.

Сенсия усмехнулась.

— Ничего плохого. Во-первых, вы можете в любой удобный вам момент ревоплотиться.

— То есть?..

— Это технический термин, означающий, что вам предоставят новое физическое тело в базовой Реальности.

Она помнила, что разговор происходит в симуляторе, и у нее на самом деле нет ни рта, ни сердца. Но ей показалось, что сердце прыгнуло в груди, а губы разом пересохли.

— А это возможно?!

— Это не только возможно, но и желательно. В подобных случаях именно такое решение выступает предпочтительным.

Сенсия издала сдавленный смешок и обвела рукой пустыню. И там, куда указывала ее рука, Ледедже почудились смутные силуэты того, что могло быть иными виртуальными мирами или же незнакомыми ей фрагментами того, в котором они сейчас находились. Она увидела величественные, бурлящие жизнью города, перечеркнутую сполохами света горную гряду в ночи, громадный корабль (или плавучий город), покачивавшийся на волнах кремово-белого моря под лазурным небосводом, бескрайние воздушные просторы, где не было ничего, кроме огромных деревьев с полосатой корой, переплетавшихся прихотливо изогнутыми сине-зелеными ветвями. Видела она и то, чему не могла найти названия, но что, как догадывалась, стало возможным в Виртуальной Реальности, хотя в месте, которое Сенсия жизнерадостно окрестила Реальностью базовой, такие структуры и пейзажи ни за что бы не могли возникнуть. Потом все это исчезло, и осталась только пустыня.

— Конечно, вы можете остаться здесь, — сказала Сенсия, — в любом окружении по вашему выбору, или же составить себе из различных виртуальных элементов уникальную среду обитания. Но мне кажется, что вы предпочтете воплотиться в физическом теле.

Ледедже кивнула, чувствуя, что во рту по-прежнему сухо. Как можно говорить об этом с такой беззаботностью?

— Думаю, мне этого хотелось бы, — ответила она.

— Это благоразумный выбор. Следующий шаг. Поверьте мне, милочка, в нашем распоряжении находится неисчислимое количество вариантов физического облика, который вы могли бы для себя выбрать. Но на вашем месте я бы предпочла принять форму, близкую к утраченной, во всяком случае на первых порах. Контекст определяет все остальное, и тот контекст, в котором мы обычно первым долгом и оказываемся, это наше собственное тело.

Она осмотрела Ледедже с головы до ног.

— Вы довольны своим нынешним обличьем?

Ледедже расстегнула синее платье-халат, в которое была одета, и поглядела на себя, потом застегнула одеяние. Полы его развевались на горячем ветру.

— Да. — Она помедлила. — Честно говоря, мне сложно решить, нужны ли мне какие-то татуировки.

— Их легко добавить позднее, хотя воспроизвести структуру инталий, закодированную на генетическом уровне, задача не из простых. Я правда не могу этого сделать. Такую информацию обычно не разглашают. — Сенсия пожала плечами, как бы извиняясь. — Давайте вот как сделаем: я загружу несколько спецификаций и сформирую для вас изображение тела, которое вы сможете подогнать под свои вкусы.

— Вы, что ли, вырастите его для меня?

— Мы активируем заготовку.

— Сколько времени это займет?

— Здесь — сколь угодно мало. В базовой Реальности пройдет около восьми дней. — Сенсия вновь передернула плечами. — К сожалению, в моем стандартном наборе тел-болванок нет выращенного по сичультианскому шаблону.

— А есть ли тело, которое я могла бы занять прямо сейчас?

Сенсия улыбнулась.

— Не хотите ждать?

Ледедже покачала головой, чувствуя, как кровь приливает к коже. На самом деле ей захотелось поскорее выяснить, не розыгрыш ли все это. Если все и вправду так, как уверяет собеседница, то дорог каждый миг. Нельзя дожидаться подходящего тела для возвращения в нем на Сичульт. Нужно хватать то, что лежит под рукой.

— На это все еще уйдет некоторое время — около дня, быть может, — сказала Сенсия. В воздухе перед ними немедленно возникла женская фигура сичультианского фенотипа. Кожа модели была грязновато-серого оттенка. В следующее мгновение она сделалась черной, как ночь, потом почти белой, затем переменила целый спектр различных цветов и оттенков. Одновременно менялись, то увеличиваясь, то уменьшаясь, обхват талии и рост фигуры. Не столь существенные расовые различия можно было заметить в форме черепа или чертах лица.

— Когда найдете время, можете поиграть с этими параметрами, — пояснила Сенсия.

Ледедже задумалась, припоминая оттенок кожи Вепперса.

— А сколько уйдет времени, чтобы тело стало выглядеть как сичультианское, но с кожей не черной, а красновато-золотой?

Глаза Сенсии едва заметно сузились.

— На несколько часов больше. На все про все — целый день. Вы будете выглядеть сичультианкой, но, естественно, лишь внешне, а не изнутри. Анализ крови, биопсия тканей, любое хирургическое вмешательство — и ваша тайна будет раскрыта.

— Пусть будет так. Думаю, мне понравится так выглядеть, — сказала Ледедже и посмотрела Сенсии в глаза. — У меня нет денег, чтобы заплатить за тело.

Ей рассказывали, будто Культура как-то умудряется обходиться без денег, но она не поверила ни единому слову.

— Но я не потребую с вас платы, — резонно возразила Сенсия.

— Вы изготовите мне новое тело просто так? Ну, за мою благодарность?

— В привычных вам терминах уместнее будет назвать это благотворительностью. Мне это доставит удовольствие.

— Спасибо, — сказала Ледедже и отвесила официальный поклон.

Сенсия улыбнулась.

— Но я хотела бы как-то отработать билет на Сичульт, — продолжала Ледедже.

Сенсия кивнула.

— Надеюсь, мы что-нибудь придумаем, хотя слово «отработать» в Культуре означает совсем не то, что в Установлении. — Пауза. — Могу я поинтересоваться, что вы намерены сделать по возвращении?

Убить гребаного ублюдка Джойлера Вепперса, свирепо подумала Ледедже, а потом...

Но ей порой приходили в голову мысли столь тайные и опасные, что она приучилась держать их в секрете даже от себя самой.

Она мило улыбнулась, одновременно размышляя, а не читает ли все-таки эта дружелюбная виртуальная старушка ее мысли прямо сейчас.

— Мне надо как следует об этом подумать, — мягко ответила она.

Сенсия кивнула. На лице женщины ничего не отразилось.

Они сидели бок о бок, глядя в пустыню.

ШЕСТЬ

Прин старался не обращать внимания на отбывающий летательный аппарат, а машина игнорировала его в ответ. Огромные крылья раскрылись на всю длину — стало видно, что на каждом из них повторяется один и тот же узор в виде ухмыляющейся мертвой головы, — и пришли в стремительное движение. Жук воспарил в воздух. Вихрь, поднятый дуновением его крыльев, закружил вокруг взбиравшегося по склону Прина кости и ошметки разлагающихся тел. Прин по-прежнему крепко удерживал маленькую перепуганную Чей передней конечностью, прижимая ее к массивной бочонкоподобной груди. Он пересек расчищенное для высадки туристов пространство и остановился перед дверью мельницы-на-крови.

Он распахнул дверь одним пинком, согнулся в три погибели и кое-как протиснулся в проем. Затем выпрямился и заревел. Пылевые и костяные вихри, поднятые улетавшим флайером, продолжали бешено кружиться вокруг зверя, чью личину он присвоил, но постепенно пыль осела на темные растрескавшиеся половицы, и он увидел перед собой все ту же группку ухмылявшихся демонов и перепуганных павулианцев. Туристы и демоны стояли перед высоким мерцающим порталом. От него исходило бледно-голубое сияние — в этом свете внутренняя отделка мельницы из тихо поскрипывающих и стонущих костей и жил узников выглядела особенно жуткой. Кто-то сказал: Три.

Дверь позади Прина захлопнулась, уловленная в двойной вихрь от крыльев жукофлайера. Мельница сотряслась до основания, и внутри стало наполовину темнее. Прин замолк — требовалось сберечь силы. Чей оставалась неподвижна. Он почти чувствовал ее дрожь, передававшуюся массивной груди зверя, и слышал, как она тихонько скулит от предельного ужаса. Демоны и павулианцы походили на персонажей стоп-кадра. Покатый пандус вел от пола мельницы к светившемуся голубым порталу перехода. Сам портал тоже, казалось, дрожал изнутри, точно был сделан из готового рассеяться тумана. Прину показалось, будто там внутри что-то движется, но он не был уверен. Перед ним стояла шестерка четвероногих демонов. Хотя они уступали Прину в размерах и физической силе по отдельности, но если бы накинулись на него все вместе, то, несомненно, могли бы одолеть и повалить. Двое из шестерки уже встречались ему прежде: они выбежали из мельницы встретить флайер и расчистить посадочную полосу. Оставшиеся четверо держали по маленькому павулианцу каждый — очевидно, они прилетели на жуке. Итак, осталось четверо павулианских туристов. Еще четверо, по всей видимости, миновали портал и вернулись обратно в Реальность.

— Зачем пожаловал? — спросил один из мельничных демонов. Другой сделал знак паре демонов, прибывших на флайере. Те отпустили своих павулианцев. Туристы приземлились на все четыре ноги и без единого звука юркнули в голубую мглу портала: от них не осталось и следа.

— Один, — подсчитал второй мельничный демон.

— Нет-нет-нет-нет, а-а-а-а-а! — завыл один из оставшихся павулианцев, пытаясь вырваться из железной хватки своего демона.

— Тс-с-с, — сказал демон, бесцеремонно тряхнув его за шкирку. — Может быть, ты и не останешься. Посмотрим...

Демон, говоривший с Прином, сделал шаг вперед.

— Ты чего, братишка? — обеспокоенно спросил он.

Прин ощутил слабое покалывание, когда один из шипов веревочного ожерелья вонзился в шею. Время исполнения контрабандного кода истекало. Он вспомнил, что ему говорили на инструкции перед миссией: четыре укола. Четыре укола — и он вернется к своему обычному здесь обличью искалеченного маленького закодированного павулианца, так же бессильного, как и дрожащая от страха Чей, которую он крепко прижимал к груди. Еще один шип... Четыре, три...

Он не стал реветь, надо было сберечь дыхание. Он просто молча накинулся на них. У стоявшего ближе всех мельничного демона на лице еще явственно читалось крайнее изумление, когда Прин поддел его мордой и плечом и отшвырнул с пути. Демон даже не успел поднять хоботы, чтобы как-то защититься, с грохотом врезался в доски пола и провалился на нижний уровень. Все происходило очень медленно, и Прин успел как следует поразмыслить над внезапно посетившим его привязчивым вопросом: неужели древние хищники базовой Реальности атаковали с такой же скоростью — и потому-то с такой легкостью загоняли добычу, — или же это дополнительное преимущество работает только для высших демонов Ада, обеспечивая им дополнительное превосходство над жертвами или позволяя насладиться этим моментом во всей полноте?.. Четверо демонов, прибывших на флайере, успели развернуться к нему. Павулианцы его не беспокоили: насколько он мог — находясь в шкуре хищника, начинаешь думать, как один из этих ублюдков! — судить, они смирились с любой уготованной участью. К тому времени, как они разберутся, что происходит, и попытаются принять чью-то сторону, все уже будет кончено, кто бы ни одержал верх. Один из уцелевших демонов передвигался явно проворнее остальных. Он оскалил клыки, зарычал и привстал на задних ногах, готовясь отбиваться передними.

Прин на миг отвлекся, оценивая состояние маленького жалкого комка дрожащей плоти, который прижимал к покрытой густым мехом груди. Чей. Если швырнуть ее отсюда в портал, долетит ли она до границы миров? Наверное, нет. Ему придется остановиться на миг, перехватить ее поудобнее, прицелиться, и этой заминки хватит, чтобы демон любой из передних ног сшиб ее с траектории полета или вообще схватил и сделал своей пленницей. А когда это произойдет, Прин будет ничуть не сильней, чем она сама сейчас: временная мощь растает, как дым, и ему не удастся одолеть даже одного-единственного демона, не говоря про четырех. Но легкое замешательство можно сделать преимуществом, сообразил он, сделав следующий танцующий шажок. Демон готов был встретить его, подсознательно нацелившись на столкновение с Прином в нескольких метрах впереди на его нынешней траектории перемещений. Прин перебросил Чей из одной передней конечности в другую и прижал как мог крепко к противоположной стороне груди. Этот жест стоил ему доли секунды, но позволил слегка дезориентировать демона и выгадать бесценное время для подготовки к стычке. Прин раскрыл пасть, третий шип вонзился в шею. Остался один укол. Четвертый приведет к его немедленной трансформации обратно в маленькое искалеченное тельце, пленником которого он был последние несколько месяцев.

Демон даже не успел удивиться. Прин сомкнул на нем свои мощные челюсти и почувствовал, как ядовитые клыки пронзают кожу, мясо, жилы, сухожилия и, наконец, кости. Он уже поворачивал голову, это была инстинктивная подготовка к укусу, но теперь и демона под весом нападавшего закрутило в том же направлении. Прин закончил движение, крепко стиснув челюсти и почувствовав, как трещат под его зубами кости демона, повернулся вместе с демоном вокруг общей оси, используя инерцию массы двух туш, и резко мотнул головой, целясь ногами своей жертвы во второго мельничного демона, выскочившего Прину наперерез. Прием сработал, демон с визгливым ворчанием отлетел прочь, как мячик. Прин разомкнул челюсти, насквозь прокушенный ими демон вылетел из пасти, как из пращи, и растянулся на полу, теряя на лету конечности и обдав фонтаном крови одну из оставшихся в строю тварей, которая все еще держала мертвой хваткой своего павулианца. Прин оказался в начале пандуса, ведущего в голубое сияние портала. Он сделал последнее усилие и прыгнул вперед, подбросив себя в воздух. В тот миг ему показалось, что задача выполнена, и они смогут пройти через портал. Проход повис впереди, и Прин, вращаясь, летел прямо в него, влекомый последним толчком могучих задних ног.

Один, подумал он внезапно. Когда два павулианца прошли в портал, демон сказал: Один. Не два, а один. А когда он врывался на мельницу, голос — тот же самый голос, понял он вдруг — сказал: Три.

Три — и двое маленьких павулианцев прошли через мерцающий голубым портал.

Один.

Обратный отсчет. Ну конечно же, портал умеет считать. Эта штука или ее оператор на этой стороне — впрочем, нет, куда вероятней, что на той стороне, в базовой Реальности, знает, сколько уже вернулось и сколько еще может воспользоваться переходом. Теперь портал пропустит в Реальность только одного.

Еще один отчаянный бросок — и он почти у цели, портал заполнил все пространство впереди, там клубилась голубая мгла, пронизанная неверными тенями. Он подумал, а не может ли дверь пропустить их обоих, если сейчас Чей так близко к нему. Но вряд ли портал удастся обмануть таким образом. Если это и случится, то скорей потому, что Чей сейчас в кататоническом состоянии, в беспамятстве. Да, пожалуй, это возможно. Он начал снижаться, инерция прыжка исчерпывалась, и теперь портал был на расстоянии павулианского роста под ним. Он переместил Чей поближе к центру грудины, сжал ее обеими передними конечностями и выставил вперед. Если и вправду только одно существо, только один кодированный эквивалент сознания будет возвращен обратно, пусть это будет она.

У Прина было достаточно времени прикинуть, что его тут ждет и какую кару он может понести.

Она вряд ли сможет, конечно, рассказать что-то путное. Возможно даже, что все воспоминания о случившемся и о причинах неудачи изгладятся из ее разума, может статься, она вообще не поверит, что это было на самом деле. Здесь она отрицала существование базовой Реальности. А как поведет себя там, вовне? Она так легко свыклась с устрашающим зрелищем вокруг себя. Что помешает ей при таком подходе отринуть воспоминания о немыслимых мытарствах в Аду и решить, что все это было просто кошмаром? Да, вполне вероятно, что, оказавшись в Реальности, она даже толком ничего и не вспомнит.

Но вдруг она так и останется кататоничкой? Или, что еще хуже, сойдет с ума, и обратный переход в Реальность ничего не сможет поправить?

Следует ли сейчас быть галантным до идиотизма или же заделаться трезвомыслящим эгоистом, озабоченным только спасением собственной шкуры? Он постарался выровнять туловище, кувыркаясь в воздухе перед стремительно приближавшимся голубым порталом, и ему это удалось.

Он решил пройти туда первым, держа Чей за собой.

Он бы ее никогда не бросил. Но что, если она его бросит?

В это мгновение прогон контрабандной программы завершился. Его тело немедленно претерпело обратную трансформацию.

А в следующую секунду два маленьких павулианца исчезли в крутящемся голубом тумане.

СЕМЬ

Гало VII катилось через туманную равнину, его величественное продвижение отмечали разрывы туманной пелены, по краям которых все еще змеились вихрастые белесые метелки. Казалось, что они цепляются за трубки и лонжероны Колеса, не желая уступать ему дорогу. Области прояснения тянулись за Колесом, точно кильватерная струя за огромным кораблем, и через прорехи на какое-то время открывался вид на леса и поля далеко внизу, но затем серая мгла смыкалась вновь. Вепперс плавал в бассейне, лениво разглядывая выныривавшие из тумана километрах в двадцати высокие холмы скругленных очертаний. Вода вокруг него подрагивала и билась о края бассейна, как беспокойное сердце: это противоударные подушки кабинки пытались нейтрализовать тряску, с которой Колесо перекатывалось по затянутой туманом местности.

Гало VII было Колесом, устройством, изготовленным специально для круизов по великим равнинам, холмам и мелководным внутренним морям Обреча, крупнейшего континента планеты Сичульт. Диаметр всей конструкции составлял сто двадцать пять метров, а ширина в обхвате — двадцать метров. Гало VII выглядело в точности как исполинское ярмарочное колесо, внезапно освободившееся от удерживающих его цепей и беспрепятственно покатившееся по равнине, откуда и происходило его обычное название.

Заводы, принадлежавшие Сичультианскому филиалу корпорации «Веприн», выпускали Колеса нескольких стандартных размеров и типов. Большая часть заказов поступала от передвижных гостиниц, оказывавших богачам круизные услуги. Гало VII было единственным Колесом, безраздельно принадлежавшим Вепперсу, и относилось к самому большому и величественному классу таких изделий. Диаметром оно не превосходило остальные Колеса этого класса, но гондол на нем имелось не тридцать две, как обычно, а тридцать три. В отдельных кабинках Гало VII располагались спальные комнаты, банкетные залы, комнаты для приемов, два комплекса раздельных бассейнов и бань, спортивные залы, усаженные цветами воздушные террасы, кухни, огороды, командный узел и контрольный пост, энергетические и вспомогательные установки, гаражи для разнообразных транспортных средств, ангары для флайеров, причалы для воздушных яхт, скоростных лодок и мини-субмарин, а также помещения для обслуги и команды. Гало VII было не просто транспортным средством, а настоящим передвижным поместьем.

Гондолы не были неподвижно закреплены на дисках Колеса, они могли менять расположение по прихоти Вепперса или в зависимости от топографической обстановки; например, когда Колесо попадало в места, где для него не было проложено готовых дорог, кабинки соскальзывали ближе к земле, чтобы нагрузка на верхнюю часть Колеса не стала слишком велика, и тем не только предохраняли все устройство от крушения, но и предоставляли сколь необычные и впечатляющие, столь же и пугающие углы обзора местности. В верхней точке Колеса была закреплена на карданной подвеске специальная наблюдательная гондола, откуда в таких случаях отдавал распоряжения сам Вепперс. Ему жутко нравилось без предупреждения перемещать гостевые кабинки по Колесу, слушая сдавленные охи и ахи временных пассажиров. Чтобы перебраться из одной гондолы в другую, иногда требовалось не больше времени и усилий, чем для пересадки из одного наземного автомобиля в другой. Временами же гостей вынуждали воспользоваться одним из курсировавших по окружности Колеса скоростных лифтов, закрепленных на колесе меньшего диаметра, которое, в свою очередь, было жестко зафиксировано внутри главного.

Вепперс смотрел вдаль, где в синей дымке терялись низкие холмы, и пытался припомнить, принадлежат они ему или нет.

— Мы еще не выехали за пределы поместья? — осведомился он.

Джаскен стоял рядом с кромкой бассейна, из вежливости неизменно оставаясь в поле зрения хозяина. Он просканировал туманный пейзаж своими окулинзами, зафиксировал нужный фрагмент картинки и увеличил ее, чтобы рассмотреть во всех подробностях, прослушал поступавшие с земли радиосигналы и снял сигнатуру источников теплового излучения.

— Сейчас выясню, — ответил он и едва слышно произнес что-то, одновременно прижав палец к серьгокоммуникатору в мочке уха.

— Да, господин, — сообщил он Вепперсу, — капитан Буссе сообщает, что мы все еще в пределах поместья, на расстоянии тридцати километров от его границы, если быть точным.

Джаскен пробежался по маленькой клавиатуре, закрепленной на тыльной стороне его левой кисти, и вызвал оригинал изображения, сформированного окулинзами. Уточненное значение составило тридцать кликов.

Командовала Гало VII женщина — капитан Буссе, нанятая управлять Колесом, как подозревал Джаскен, отнюдь не за высокий профессионализм, а за эффектную внешность, поэтому он не доверял ей и перепроверял, когда только мог, все предоставленные ею данные. Пока что ему не удалось поймать ее на достаточно серьезной ошибке, чтобы имело смысл завести с Вепперсом разговор о должностном несоответствии капитана, но Джаскен пока не терял надежды на успех.

— Угу, — пробормотал Вепперс, и его тут же перестало интересовать, владеет ли он дальними холмами или нет. Его правая рука словно помимо воли поднялась к лицу, а пальцы осторожно, очень осторожно, погладили фальшивый кончик носа, под которым медленно регенерировалась плоть и нарастали хрящики. Подделка была очень убедительной, особенно в сочетании с профессиональным актерским макияжем, но Вепперс не мог избавиться от неприятных ощущений. Он отменил несколько важных визитов и сдвинул сроки куда большего числа встреч за дни, миновавшие после ужасного происшествия в опере. Как же мерзко все вышло. Хуже того, расползались неуместные слухи, шило не удалось полностью утаить в мешке. Особенно подозрительной со стороны выглядела срочная отмена приема вечером того злосчастного дня, на которую он был вынужден пойти без всяких объяснений, потому что у него не осталось времени их придумать. Впоследствии доктор Сульбазги предложил легенду, по которой Джаскен якобы отсек хозяину кончик носа во время фехтовального поединка.

— Это хорошая версия, — согласился с его предложением Вепперс, лежа на больничной койке глубоко в подвалах городского дома в Убруатере всего через полчаса после того, как девка напала на него. Он с горечью осознал, что голос его сделался странным: носовым, приглушенным, точно его кто-то душил. Сульбазги наложил бандаж, обработал рану коагулянтом, антисептиком и стабилизирующим гелем. Пластического хирурга уже вызвали, тот был в пути. Тело девки увезли из театра и спрятали в холодильнике морга. Доктор Сульбазги пообещал заняться им позже.

Вепперса все еще трясло, хотя Сульбазги выписал ему сильнодействующие успокоительные. Он валялся на койке, как бревно, и думал о своем, пока врач суетился над ним. Он не мог дождаться возвращения Джаскена из оперы, куда тот отправился, чтобы проверить, все ли следы происшествия вычищены и согласуются ли между собой показания присутствовавших.

Девку не следовало убивать, это было дурацким, импульсивным, ненужным решением. В тех редких случаях, когда подобные действия необходимы, их всегда надлежит совершать руками подчиненных. Для этого он содержал ораву телохранителей, а также Джаскена и его бригаду особого назначения. Самому же следует оставаться на расстоянии, чтобы в случае чего все отрицать и предъявить следствию неоспоримое алиби. Но он в тот момент впал в раж, ослепленный близостью беглянки, осознанием того, что девку наконец удалось загнать в ловушку. Ее должны были изловить уже через несколько минут. Как же он мог удержаться от участия в завершающем акте этой облавы — нет, охотничьего спектакля?

Но все равно, все равно он не должен был убивать ее. В конце концов, в нее были вложены такие средства, такие усилия, она сама по себе представляла практически неоценимое сокровище, а теперь оказалось, что все это было зря, и он чувствовал крайнюю досаду от потери. Люди неминуемо обратят внимание, что девушка не показывается с ним в свете. Более-менее убедительная причина, на скорую руку состряпанная пиарщиками после того, как обнаружился ее побег по дороге в дом моды, сводилась к редкой болезни, от которой-де страдают только Инталии.

Он не мог просто объявить о ее смерти во всеуслышание. Это вызвало бы лавину проблем — с Гильдией Хирургов, страховыми компаниями и, может быть, даже адвокатами клиники, где ее татуировали при рождении. Немыслимо было и отговориться частично правдивой, но еще более вредной для его репутации историей о побеге. Он подумывал объявить, будто девушку похитили, или представить все так, словно она решила принять постриг, но оба варианта были плохо проработаны и влекли за собой дополнительные осложнения.

По крайней мере, ему удалось вернуть ножи. Сейчас они все еще были заткнуты за пояс его клетчатых брюк. Он погладил рукоятки. Придурок Джаскен предлагал избавиться от них, подумать только. Нет нужды избавляться от столь ценных орудий убийства, если можно вместо этого бесследно уничтожить тело. Эта сучка посмела украсть их! В конце концов она оказалась просто неблагодарной маленькой воровкой! И она его покусала, дрянь эдакая! Она даже попыталась перегрызть ему горло и убить его. Как у нее вообще духу хватило такое задумать и провернуть? Немыслимо! Как она вообще посмела на него напасть!

Теперь он был даже рад, что убил ее. И это впервые, как ему вдруг стало ясно: он впервые убил сам, своими руками. Это оставалось одним из очень немногих поступков, которые ему прежде не доводилось совершать. И когда все раны затянутся, когда вырастет новый нос и все придет в норму, это прекрасное ощущение останется ему как награда.

Он вспомнил еще, что, пока он в первый раз не овладел ею против ее воли (лет десять назад), он никогда никого не насиловал. У него попросту не возникало такой потребности. Таким образом, девка подарила ему два новых ощущения. Если бы ему сейчас вздумалось повеликодушничать, он бы неохотно признал, что их можно рассматривать как определенную плату за боль и неуверенность, которые он из-за нее испытывал. Ему понравилось пронзить живое тело ножом и следить, как жертва умирает. Это было восхитительно. Каким бы сильным он ни считал себя, это незнакомое ощущение основательно встряхнуло его. Он все еще смотрел сучке в глаза, когда она умерла.

Вошел Джаскен, на ходу снимая окулинзы и командуя двоим из Зей охранять дверь больничной палаты.

— Тебе тоже нужно придумать какую-нибудь травму, Джаскен, — без предисловий обратился к нему Вепперс, глядя на своего начальника СБ так, словно тот и вправду был причиной всех бед. Отчасти это было правдой, как он сейчас сообразил. Ведь именно на Джаскена возлагались обязанности держать строптивую девчонку под контролем и следить, чтоб та никуда не рыпалась. — Можно навешать всем лапшу на уши, будто ты ранил меня в тренировочном поединке, но нельзя все обставить так, словно тебе это ничего не стоило. Выколоть тебе глаз, что ли?

Лицо Джаскена, и без того не слишком румяное, побледнело.

— Но, господин...

— Или сломать руку. Что-то серьезное.

Доктор Сульбазги кивнул.

— Думаю, сломанной руки будет достаточно.

Он окинул взглядом предплечья Джаскена, как бы ожидая команды хозяина.

— Но, господин, пожалуйста... — взмолился Джаскен, покосившись на доктора.

— Ты можешь устроить чистый перелом, так ведь, мой дорогой Сульбазги? — спросил Вепперс. — Чтобы он быстро поправился?

— Легко, — ответил Сульбазги и доброжелательно улыбнулся Джаскену.

— Господин, — сказал Джаскен, с видимым трудом овладев собой, — если остальные охранники будут выведены из строя, а я останусь единственной преградой между вами и врагом, то с таким переломом возможности оказать им действенное сопротивление у меня не будет.

— Я уже подумал об этом, — сообщил ему Вепперс, — но нам все-таки нужно что-то придумать.

Он задумался, морща лоб.

— А как насчет шрама? Полученного в том же учебном поединке или на дуэли. На щеке, чтобы всем было видно.

— Такой шрам должен быть очень большим и очень глубоким, — заметил Сульбазги. — Велика вероятность того, что он останется на всю жизнь.

Джаскен снова покосился на доктора.

— Ведь нам нужно, чтобы травмы были одинаково тяжелыми, — сказал доктор возмущенно, передернув плечами.

Джаскен похлопал себя по левой руке.

— А может, мне просто поносить фальшивую лангетку несколько недель? — предложил он. — История про сломанную руку получит визуальное подтверждение, а моя боеспособность не пострадает.

Он язвительно улыбнулся доктору.

— Можно даже спрятать внутри шины какое-нибудь оружие и при необходимости обороняться с его помощью.

Вепперсу понравилось предложение Джаскена.

— Пусть будет так, — кивнул он. — За работу.

Плавая в бассейне на верхнем уровне Колеса Гало VII, Вепперс осторожно ощупывал фальшивый кончик носа, от которого исходило странное тепло, и улыбался своим мыслям. Возмущение Джаскена было понятно и простительно, а Вепперс получил искреннее удовольствие, так редко приходившее к нему в этот злополучный вечер, следя за выражением лица начальника СБ в минуту, когда тот и впрямь подумал, будто ему собираются выколоть глаз или сломать руку.

Он снова посмотрел вдаль, на горы. Он всегда совершал утренний заплыв в этой гондоле, которую приказал поместить на самый верх Колеса.

Он обернулся и посмотрел туда, где спала на лежаке одна из девушек его Гарем-труппы. На ней был только тоненький халатик.

Вепперс не без гордости признавался, что в его распоряжении находится лучшая Гарем-труппа из десяти девушек во всем Установлении. Но даже среди этих живых сокровищ Плёр он выделял особо. Плёр была Импрессионисткой, то есть обладала способностью имитировать облик и личность почти любой женщины, достаточно часто появлявшейся на публике и доступной внимательному изучению. Разумеется, у него и так было предостаточно связей с киношными суперзвездами, певичками, танцовщицами, телеведущими, спортсменками и даже отдельными похотливыми политиками женского пола, но на это уходила прорва драгоценного времени, потому что такие женщины, даже если не были ничем особенным заняты, предпочитали, чтобы их добивались, ухаживали за ними, услаждали слух комплиментами их непревзойденным красоте и талантам. Коротко говоря, строили целок и не делали исключения даже для самого богатого и могущественного человека во всем Сичультианском Установлении. Не так с Импрессионисткой: ты ей просто приказываешь превратиться в кого хочешь — или пройти курс пластической хирургии, если преобразование силами самого организма занимало слишком много времени. И вот уже совершенная копия женщины-мечты всецело твоя. Нельзя сказать, что Вепперс увивался за всеми вышеперечисленными знаменитостями ради их интеллекта, так что единственной трудностью, с которой ему приходилось иногда сталкиваться, была необходимость компенсировать обнаружившиеся у оригинала мелкие телесные недостатки.

Вепперс поплавал еще немного и подозвал Джаскена, указывая на спящую красотку, которой, что было не совсем обычно, приказал принять личину ученой. Плёр не так давно научилась имитировать особенно симпатичную докторшу евгенических наук, родом из Ломбе, с которой Вепперс впервые пересекся на прошлогоднем балу в Убруатере. Евгенистка оказалась на диво неуступчивой и верной своему супругу, оставшись непреклонной даже после того, как Вепперс осыпал ее подарками и комплиментами, от которых голова кругом пошла бы почти у любого (не исключая мужей, разумеется; впрочем, мужья редко снисходили до такой ерунды). Джаскен бесшумно прошел мимо спящей Плёр, дождался, пока Вепперс подплывет к бортику, и осторожно ступил в воду. Вепперс жестами показал ему, чего хочет.

Джаскен без тени удивления кивнул, вернулся к тому месту, где лежала Импрессионистка, взял лежак за ножки, поднатужившись, дернул на себя и поднял на уровень головы. Фальшивая лангетка на левой руке ему при этом особо не помешала. Девушка скатилась с лежанки и, еще толком не придя в себя, плюхнулась в бассейн, испустив короткий испуганный вопль и подняв фонтан брызг. Вепперс, заливаясь хохотом, парировал удары, которыми она его в шутку осыпала, и уже взялся за пуговицы ее халатика.

Тут Джаскен внезапно нахмурился, приложил палец к мочке уха, опустился на колени у бортика и энергично замахал хозяину.

— Ну чего тебе? — разъяренно зашикал распалившийся Вепперс. Плёр, продолжавшая отмахиваться, случайным движением слегка оцарапала ему щеку и брызнула водой в глаза. — Не трогай мой нос, сучка паршивая!

— Это Сульбазги, — сообщил Джаскен. — Он говорит, что вы ему срочно нужны.

Вепперс был куда крупнее и сильнее Плёр. Он сгреб ее в охапку, как дитя, и прижал к себе. Девушка брыкалась и вопила, осыпая проклятьями хозяина с Джаскеном, и при этом не переставала кашлять и выплевывать попавшую внутрь воду.

— Что случилось? — спросил Вепперс. — Что-нибудь в Убруатере?

— Нет. Он во флайере. Прибудет через четыре минуты. Он не хочет со мной говорить, но настаивает, что вопрос, с которым он прилетит, чрезвычайно важен. Приказать Буссе, чтобы выдвигала посадочную площадку?

Вепперс испустил горестный вздох.

— Да. — Он напоследок потискал Плёр. Импрессионистка почти откашлялась и перестала плеваться. — Пойдем встретим их.

Джаскен кивнул и скрылся.

Вепперс слегка подтолкнул обнаженную девушку к бортику.

— Как для такой молоденькой девушки, — сказал он, куснув ее шею (достаточно сильно, чтобы она ойкнула), — у тебя на редкость дурные манеры, ты это знаешь?

— Конечно! — согласилась Плёр. Она знала, как надо разговаривать с Вепперсом. — Мне надо преподать урок хороших манер, так?

— Да, разумеется. Запиши себе в дневник.

Он отвел плававший на поверхности воды халатик в сторону. Плёр брассом устремилась к бортику, энергично гребя обеими руками.

— Я ненадолго! — крикнул он, увидев вернувшегося Джаскена.

Еще не отдышавшись после игр, чувствуя во всем теле приятное пресыщение и слегка ёжась под купальным халатом, Вепперс сел за стол и непонимающе воззрился на то, что Сульбазги положил себе на широкую бледно-желтую ладонь. В богато обставленной гостиной не было никого, кроме самого Вепперса, Астиля, который у него служил дворецким, Джаскена и доктора Сульбазги. Если Вепперс был в купальном халате, то Сульбазги даже не переоделся из лабораторного, что для него было крайне необычно. Над диваном с парчовыми валиками и аккуратными кисточками бахромы висела мягко позвякивавшая люстра. Сверкавшие золотом оконные рамы тоже слегка подрагивали. Из окон смотрела окрашенная в пастельные тона рассвета полумгла, которую в безостановочном своем движении на краткое время разрывало Колесо.

— Благодарю, Астиль, — сказал Вепперс, принимая из рук дворецкого чашку дымящейся настойки. — Вы свободны.

— Рад служить, — поклонился Астиль и вышел.

Вепперс подождал, пока его шаги не удалятся по коридору.

Что бы это ни было, оно выглядело как маленький клубок очень тонких ниток, оттенок которых менялся от матово-серебристого до синеватого. Вепперс подумал: если распутать их, внутри окажется нечто такое маленькое, размером, пожалуй, с галечный камушек, что его можно проглотить, даже не заметив этого.

Сульбазги, выглядевший усталым и почти больным, склонился над переплетением ниток.

— Это было найдено в печи, — сказал он, запустив руку в редкие нечесаные белые волосы.

— В какой печи? — переспросил Вепперс.

Он позволил втянуть себя в это дело, будучи в полной уверенности, что, хотя остальным и будет дьявольски тяжело разобраться с неприятными последствиями и зачистить следы, сам он может вполне положиться на этих людей и, выйдя сухим из воды, оставить все позади. В конечном счете, они за это деньги получают. Но, переступив порог этой комнаты, он подумал, что, возможно, настоящие проблемы еще только начинаются.

— Какова была температура печи? — спросил Джаскен. — Ничего ведь не должно было остаться. Никаких следов.

Сульбазги прикрыл ладонями лицо, чтобы не смотреть на Вепперса, и пробормотал:

— Мемориальный госпиталь Вепперса. Наша маленькая подружка. Прошлой ночью.

Господи Всемогущий, опять эта девка, понял Вепперс, и ему свело кишки. Что еще? Неужели капризная сучка вознамерилась досаждать ему даже из могилы?

— Хорошо, — медленно начал он, — пожалуй, мы все согласны, что это был очень, очень досадный несчастный случай. Но что это такое? — Он потыкал пальцем в синевато-серебристый клубок на ладони Сульбазги. — Какое отношение имеет эта штука к...

— Это, — сказал Сульбазги, — все, что осталось от ее трупа.

— Ничего не должно было остаться, — запротестовал Джаскен. — Может, печь не подогрели до...

— Блядская печь была раскалена до гребаной нужной температуры! — провизжал Сульбазги.

Джаскен яростно сдернул окулинзы с глаз, в которых полыхал гнев. Он, казалось, был готов кинуться в драку.

— Господа, тише, пожалуйста, — тихо произнес Вепперс, не дав Джаскену что-то ответить. Он посмотрел на доктора. — Сульбазги, пожалуйста, поясни для технически неграмотных: что это за штука?

— Это нейросеть, — сказал доктор пустым голосом.

— Нейросеть, — повторил Вепперс.

Он слышал о таких вещах. Этими устройствами пользовались высокоразвитые инопланетники, начинавшие, подобно сичультианам, с бренной телесной формы, всецело завязанной на биохимии, и не желавшие выгружать себя в Нирвану, Великую Пустоту или что-нибудь в этом роде. Когда им надо было вступить в прямое взаимодействие с машинным разумом или записать свои мысли, они надевали нейросетевую вуаль. А иногда они пользовались нейросетевыми кружевами, чтобы спасти свои задницы. Скопировать ментальное состояние и перенести душу куда-то в другое место.

Вепперс снова воззрился на Сульбазги.

— Ты утверждаешь, — медленно проговорил он, — что у этой девки в голове была нейросеть?

Но это невозможно. Сичультианцам запрещено пользоваться нейросетями. Да им, если на то пошло, даже гребаных наркосекреторных миндалин не разрешили выращивать.

— Похоже на то, — сказал Сульбазги.

— Почему этого никто не замечал? — спросил Вепперс, продолжая неотрывно глядеть на доктора. — Сульбазги, ты же ее сотни раз сканировал.

— Наше оборудование не приспособлено для поиска таких устройств, — ответил Сульбазги. Он опустил глаза, посмотрел на то, что держал в руке, и издал тонкий лающий смешок человека, доведенного до крайней степени отчаяния. — Чудо, что мы можем углядеть ее невооруженным глазом.

— Кто поместил в нее это устройство? — спросил Вепперс. — Сотрудники клиники?

— Это невозможно, — затряс головой Сульбазги.

— Кто же?

— С тех пор, как доктор сообщил мне об этой находке, я тут успел провести небольшое расследование, — вмешался Джаскен. — Нам нужна помощь, господин. Нужен кто-то, кто разбирается в такой технике.

— Сингре, — сказал Сульбазги. — Он знает. Если нет, он по крайней мере подскажет, у кого спросить.

— Сингре? — переспросил Вепперс, хмурясь. Джлюпианский торговец и почетный консул, его главный конфидент в инопланетной цивилизации, теснее прочих контактировавшей с Установлением. Джаскен бросил на хозяина кислый взгляд, и Вепперс понял, что начальник СБ согласен с мнением Сульбазги.

Оба доверенных человека Вепперса знали, что всю историю надлежитхранить в строжайшей тайне. С чего бы вдруг они предложили приплести сюда иномирцев?

— Он, она или оно... знает, — произнес Джаскен. — Оно хотя бы сможет установить, на самом ли деле эта штука — то, чем кажется.

— А чем она, блядь, кажется, а? — спросил Вепперс.

— Ну, это... может быть нейросетевое кружево, используемое в Культуре, — ответил Джаскен, набрав полную грудь воздуха. Он вдруг скорчил гримасу, и Вепперс понял, что мужчина на миг крепко стиснул зубы. — Трудно сказать, ведь это может быть и подделка. С нашей технологией...

— Какого хрена кому-то может понадобиться подделывать это? — сердито возопил Сульбазги. Вепперс жестом успокоил его.

Джаскен покосился на доктора, но продолжал:

— Как я уже сказал, мы не можем быть вполне уверены; именно поэтому нам нужно содействие Сингре, у которого есть необходимое диагностическое оборудование. Он поможет нам провести некоторые анализы, но я почти уверен, что это их устройство. Изделие Культуры.

Вепперс посмотрел на обоих мужчин.

— Изделие Культуры? — переспросил он, вытянул руку и сгреб клубок с ладони доктора. Чем пристальнее он всматривался в него, тем заметнее становились дополнительные тончайшие волоконца, отходившие от основных нитей, оплетавшие их и снова перехлестывавшие. Основные нити тоже были необыкновенно тонкими. Устройство показалось ему чрезвычайно мягким и почти невесомым.

— Очень похоже, — согласился доктор.

Вепперс взвесил клубок в одной руке, потом в другой. Клочок волос был бы тяжелее.

— Ладно, а что это значит? — спросил он. — Я хочу сказать, она ведь не считалась гражданкой Культуры и всякое такое?

— Нет, — сказал Сульбазги.

— И... она вроде как не контактировала ни с каким их оборудованием?.. — Вепперс отвел взгляд от Сульбазги и посмотрел на Джаскена. Тот стоял, приспустив ненужные окулинзы и перехватив рукой в фальшивой лангетке грудь, а локтем другой руки опираясь на нее. Пальцы снова и снова теребили собравшуюся в морщинки кожу возле губ. Он все время хмурился.

— Нет, — повторил Сульбазги. — Она могла даже не подозревать, что у нее внутри находится подобное устройство.

— Что? — переспросил Вепперс. — Но как?

— Такие кружева растут внутри, — ответил Джаскен. — Если в нее заложили семя будущей нейросети, то кружево постепенно оплело весь ее мозг и проникло в нервную ткань. Когда эти устройства достигают полного развития, каждая клетка мозга, каждый синапс оказываются оплетены такими вот ниточками.

— А почему ее башку не раздуло, как переспелый фрукт? — спросил Вепперс.

Он улыбнулся, но никто не отреагировал на его шутку. Это было очень странно и ничего хорошего не предвещало.

— Потому что устройства вроде этого весят менее полупроцента от общей массы мозга, — сказал Джаскен. Он показал на клубок, лежавший в ладони Вепперса. — И даже в таком состоянии, как видите, штука эта почти не занимает места. В живом мозгу ее омывают жидкости или заполняют участки самой мозговой ткани. Самые тонкие волоконца кружева так малы, что невооруженным глазом их невозможно разглядеть. Вероятно, они-то и сгорели в печи. Но не более того.

Вепперс посмотрел на странное устройство. Оно выглядело так жалко и неприметно...

— А зачем его туда засунули? — спросил он обоих помощников. — Что оно там делало? Полагаю, можно считать доказанным, что никакими сверхъестественными способностями оно ее не наделило.

— Эти устройства используются для снятия личностных слепков, — ответил Джаскен.

— Для хранения души, за неимением более подходящего термина, — прибавил Сульбазги.

— Это позволяет гражданам Культуры воскреснуть, если они умерли не по своей воле, — продолжал Джаскен.

— Я знаю, — терпеливо заметил Вепперс. — Я и сам заглядывался на такую технику, не думаете же вы, что я не завистлив?

Он снова попытался пошутить и снова не получил поддержки. Это уже было серьезно.

— Господин, — сказал Джаскен, — нельзя исключать, что записанная нейросетью информация — копия ее личности — была передана куда-то в другое место в миг ее смерти. Собственно, для этого такие душехранительницы и предназначены.

— Передана? — проскрипел Вепперс. — Куда же?

— Недале... — начал было Джаскен.

— Я не понимаю, как такой фокус вообще удалось провернуть, — покачал головой Сульбазги, метнув быстрый взгляд в сторону Джаскена. — Я тоже провел кое-какие разыскания. Душеперенос требует времени и полноценного клинического исследования субъекта. Не забывайте, речь идет о полном личностном слепке. О каждой мысли и каждом воспоминании. Эту информацию нельзя передать за пару ударов сердца, будто какое-нибудь сраное текстовое сообщение.

— Мы имеем дело с технологией инопланетной цивилизации Восьмого уровня, — с неожиданно прорвавшимся презрением процедил Джаскен. — Вы понятия не имеете, на что они способны. Мы в данном случае ничем не лучше не знающих колеса дикарей, которым подсунули голоэкран. Все, что мы можем сказать, глядя на него: это устройство-де не может функционировать, потому что нельзя стирать и перерисовывать наскальные рисунки с такой скоростью.

— Но должны же быть какие-то ограничения, — настаивал Сульбазги.

— Несомненно, — фыркнул Джаскен. — Но мы не можем судить, в чем они состоят.

Сульбазги набрал побольше воздуха в грудь, готовясь разразиться пламенной тирадой, но прежде чем ему это удалось, заговорил Вепперс.

— Как бы там ни было, это дурные вести.

Он отдал Сульбазги остатки кружева. Доктор сграбастал клубок, положил в карман лабораторного халата и тщательно застегнул его.

— Если, — сказал Вепперс, — эта фиговина записала ее душу, то она может помнить...

— Все, — ответил Сульбазги, — вплоть до последней секунды.

Вепперс покивал.

— Джаскен, — сменил он тему, — ты не был бы так любезен навести у Ярбезиля справки на предмет наших отношений с Культурой?

— Да, господин, — Джаскен, слегка поклонившись, на миг отвернулся, чтобы связаться с личным секретарем Вепперса, который, без сомнений, уже сидел в полной боевой готовности за рабочим столом в офисной гондоле Гало VII. Джаскен выслушал ответ секретаря на вопрос Вепперса, что-то пробормотал и повернулся к хозяину. — Ярбезиль охарактеризовал наши отношения с Культурой как туманные.

Прозвучало это желчно.

— Не знаю, насколько удачной можно считать эту шутку, если это была шутка, — добавил Джаскен, пожав плечами.

— Ну что ж, — протянул Вепперс, — у нас ведь и вправду не так много контактов с Культурой, разве нет?

Он обвел взглядом своих клевретов.

— И вправду.

Джаскен покачал головой.

Сульбазги разжал стиснутые челюсти и отвернулся.

На всю троицу накатило недолгое неприятно-тревожное ощущение, когда Гало VII, тихо и незаметно менявшее конфигурацию в течение последних нескольких минут, в точном соответствии с заданной программой перекатилось с равнины на просторный пляж, а затем меж двух огромных, выложенных галькой желобов съехало в мутные, почти недвижные воды Олигинского внутреннего моря. Оно выпустило огромные весла и, несущественно замедлившись, пустилось в долгое плавание вдоль туманных берегов.

— Бесспорно, эта проблема требует дальнейшего исследования, — заявил Вепперс. — Джаскен, задействуй все доступные нам ресурсы. Держи меня в курсе.

Джаскен кивнул.

Вепперс стоял очень прямо.

— Спасибо, доктор, — обратился он к Сульбазги. — Окажите мне услугу, оставшись на завтрак. Если ни у кого не найдется дополнительных ценных замечаний, я пойду переоденусь.

Он прошел в спальную кабинку, соединенную теперь временным мостиком с гондолой для увеселений.

Колесо слегка подпрыгивало и покачивалось, рассекая воды, и Вепперс почувствовал что-то вроде морской болезни.

Такое уже случалось с ним раньше, и он не сомневался, что это неприятное ощущение быстро пройдет.

ВОСЕМЬ

Планета снаружи была белая и синяя, светлая, исполинских размеров. Она вращалась, как и все планеты, но заметить это движение в нормальных условиях было невозможно. Ему просто казалось, что она движется — потому что двигалось место, где находился он сам. Место, где он пребывал, было отделено от планеты и двигалось. Оно располагалось над поверхностью планеты — и двигалось само по себе. Это место, где он сейчас оказался, звалось Заброшенной Космофабрикой. Он был там с определенным заданием: ему следовало дождаться появления врага, а затем вступить в бой. Такова была его функция: сражаться. Он так был сконструирован. Вернее, то, чем он был, та вещь, внутри которой он сейчас находился, была сконструирована для битвы.

То, внутри чего он пребывал, было вещью, но он не был вещью. Он был собой самим. Человеком. Или, во всяком случае, был им не так давно.

Он все еще был тем, кем был всегда, но при этом по крайней мере отчасти находился внутри этой штуки. Внутри машины, которая была разработана и построена, чтобы сражаться и, возможно, пасть в бою. Но к нему это не относилось. Он не пострадает. Он не будет разрушен. Он был тем, кем был всегда. Он был собой самим.

Ибо он одновременно находился где-то еще. В месте, куда он попадет, когда проснется: когда эта штука, где он заточен, будет разрушена.

Вот как это работает.

Ватуэйль? Капитан Ватуэйль?

Они вновь заговорили с ним.

Мы проигрываем, подумал он, припомнив последние тактические сводки. Впрочем, они вряд ли бы ему пригодились. Достаточно было несколько отстраниться от всего происходящего, перейти в режим повторной перемотки событий от самого начала войны. И он бы увидел прямо перед собой, как вся она записывается сызнова.

Они пережили несколько ранних катастрофических поражений, но затем достигли определенных успехов. После этого их вновь крепко потрепали. Они вновь объединились и, как ему тогда казалось, перехватили инициативу на всех фронтах — только чтобы обнаружить, что это не настоящие фронты. То, что они принимали за таковые, — вернее, места, где его соратники вроде бы имели численное преимущество и побеждали, — оказалось подобием картинок, намалеванных на поверхности воздушного шарика. Шарик уже лопнул, но у них не было времени даже услышать его Большой Взрыв. Они продвигались в том направлении, в каком неслись жалкие ошметки взорванного шарика. Без какой-либо надежды, без всякой пользы, как шрапнель слишком мелкого калибра.

Он сидел — или, может быть, плавал, называйте это состояние как вам угодно — в Рабочем Пространстве Первичной Стратегической Оценки (таково было его полное формальное наименование), в окружении других членов Великого Военного Совета. Совет состоял по большей части из его товарищей, друзей, коллег и уважаемых соперников. Там было также минимально необходимое число оппозиционеров и трусливых поборников оборонительной тактики. Но даже эти люди умели тактично и продуманно аргументировать свои позиции и вносили определенный вклад в достижение консенсуса. Люди или инопланетяне, кем бы они ни были — он знал всех их как облупленных. Знал так досконально, как только мог, и все же ощущал неимоверное одиночество.

Он огляделся. Для ситуации, в которой они сейчас оказались, не существовало точной аналогии в Реальности. Это выглядело так, словно все они парили вокруг некоего тела приближенно сферической формы и нескольких метров в диаметре. Снаружи поверхность сферы казалась матовой и твердой, но сквозь нее можно было просунуть голову, располагая соответствующей степенью допуска и имея достаточно высокий военный ранг. Проделав это, вы оказались бы там, где вам полагалось быть, среди бестелесных голов, там и сям выныривавших из дымки — немногие из этих голов принадлежали людям. В центре обычно парил сферический экран. Сейчас он показывал картинку какого-то участка общего поля боя; то было древнее на вид, псевдоРеалистичное пространство, кишевшее маленькими юркими ракетными кораблями, несущими на борту ядерные боеголовки. Лучеметы и электромагнитные рельсопушки ездили по поверхности каждого из нескольких миллионов астероидов, образующих кольцо вокруг солнца, обменивались залпами частиц и снопами лучей. Он видел такие боевые симуляторы и раньше. Многие люди, воевавшие там, несли частичку его собственной личности. Иногда же очередная версия загружалась и в машины.

Его коллеги, насколько можно было судить, как раз обсуждали какие-то якобы стратегические детали этой частной симуляции, давно уже переставшей его интересовать. Он предоставил им работу над ней и вернулся к собственным раздумьям и внутренним визуализациям. Мы близки к поражению, подумалось ему вновь. Это Война в Небесах, и мы проигрываем ее.

Действительно, то была Война в Небесах. Война за Послежизнь, если быть вполне точным. Но с тем же успехом ее можно было назвать Войной за Преисподнюю.

Ватуэйль? Капитан Ватуэйль?

Это было его имя, но он не мог ответить. Не должен был. Ему так не приказывали. А когда тебе приказывают, это значит только одно — что ты должен поступать так, как тебе сказали.

Ты меня слышишь?

Да, он слышал. Но по-прежнему не мог ответить.

Ватуэйль! Докладывайте обстановку! Это прямой приказ!

Это его удивило. Если это и в самом деле приказ... надо подчиниться. Но ведь ему приказывали не выполнять ничьих приказаний, пока не явится Супервайзер, тот, кто располагает верными кодами. Следовательно, то, что он только что услышал, на самом деле вообще не было приказом как таковым. Он был смущен.

Ему хотелось только одного — не слышать больше того, что ему говорили. Он мог этого добиться, просто отключив все коммуникационные линии. Но он должен был их прослушивать, потому что ему надо было отслеживать перемещения всех прочих. И снова он оказался в затруднении.

Он заставил ту штуку, в которой находился, проверить оружие, измерить боезапас и степень разрядки батарей, считать показания энергоячеек, затем отфильтровать помехи и еще раз проделать общую диагностику. Это его успокаивало. Занимаясь всем этим, он чувствовал, как ему становится лучше. Занимаясь всем этим, он почувствовал, как ему стало совсем хорошо.

Он тебя не слышит. Это сказал другой голос.

Техники утверждают, что он способен нас слышать. И тебя в том числе. Так что выбирай выражения.

Мы можем перейти на выделенный канал? (Еще один голос.)

Нет. Мы вынуждены считаться с возможностью, что он тоже получил к ним доступ. Так что выбирай выражения, если только не хочешь получить по башке или вовсе сыграть в ящик.

Ш-ш. (Другой голос.)

Он не знал, что может означать кодовое слово «Ш-ш».

Ватуэйль? Слушай меня. Говорит майор К’Найва. Ты знаешь меня. Ватуэйль, ну же, вспоминай. Ты должен меня помнить.

Но он не помнил никакого майора К’Найвы. Он вообще мало что помнил. Конечно, он должен был что-то знать обо всем этом, но не знал. Он чувствовал крайнее опустошение. Как если бы полез за новой обоймой, полагая, что та полна патронов, — в конце концов, он же сам ее проверял при развертывании! — но она вдруг оказалась пустой.

Ватуэйль, сынок, послушай меня. У тебя проблемы. Ты не до конца загрузился. Ты в системе, но не до конца. Часть тебя отсутствует. Ты это понимаешь? Сынок! Поговори со мной. Давай же.

Какая-то часть его личности хотела поговорить с голосом майора К’Найвы. Но он не позволил ей этого сделать. Майор К’Найва не мог быть Супервайзером. Сигнал, передававший его слова, не содержал кодов, которые бы удостоверяли связь с Супервайзером.

Сынок, дай знак, что ты меня слышишь. Сделай что-нибудь...

Он не знал, какие именно коды могут удостоверить присутствие Супервайзера. Это могло показаться странным.

Однако он был уверен, что узнает его, когда услышит.

Ватуэйль, мы знаем, что тебя перенесли сюда, но процедура не сработала так, как надо. Поэтому ты и сражаешься сам за себя, а не на нашей стороне. Ты должен прекратить это и перейти к нам. Ты понял?

Он не понял. Он на самом деле не понял. В том смысле, что он мог понять значение каждого услышанного слова, проанализировать сочетания, в которых они выступали, но все это не имело никакого смысла. Он игнорировал их, поскольку люди, произносившие их, не обладали полномочиями Супервайзеров и не могли предоставить ему нужные коды.

Поэтому он на всякий случай проверил свое оружие еще раз.

Затем он отвернулся от экрана и перестал обращать на него внимание. Вместо этого, удостоверившись, что текущая степень воплощения обеспечивает долговременное присутствие духа, он стал наблюдать за всем театром военных действий. Война развернулась внутри его сознания, запустилась в режиме быстрой перемотки, эпизод за эпизодом, и тогда он сосредоточил внимание на различных аспектах общей ситуации, отслеживая, как они меняются от итерации к итерации. Конечно, все это было немного похоже на симы. С тем исключением, что в каждой точке бифуркации, после которой все становилось только хуже, симы неизменно давали иной, более оптимистичный прогноз на дальнейшее развитие событий. Войны, симуляцией которых занимались в реальном мире, протекали сходным образом, но, поскольку они разыгрывались не где-нибудь, а в суматошной и хаотичной физической Реальности, то ирония, присущая этой войне, им не была свойственна, ведь доподлинная война, конфликт, моделированием которого они тут занимались, могла стать сколь угодно долгой, сложной, непредсказуемой и запутанной, как и все в Реальности. Но все равно это была бы симуляция. Такая же, как и все. Как те, что они использовали, планируя войну.

Просто она была куда больших размеров. Гораздо больших, чем все, что они когда-либо принимали во внимание. И так реальна, как только могла быть.

Это и была война, в которой они терпели поражение. Это означало, что, если все было всерьез, если они и впрямь собрались совершить то, что и сейчас пытаются выполнить, то пора подумать о том, как бы победить не силой, а хитростью. Смошенничать. А если эта выходка не возымеет успеха, останется — вопреки всем условиям, обычаям, конвенциям и законам, вопреки молчаливым договоренностям и соглашениям — последнее убежище.

Реальность.

Самое грандиозное мошенничество... Как, черт побери, мы только ввязались во все это? — спросил он себя, заранее зная ответ. Как и все. Все всё знали — и всегда знали ответы на все вопросы. Правда, враг знал их лучше.

Никто не знал, впрочем, при каких обстоятельствах впервые стало возможным переписывание личности эволюционировавшего естественным образом разумного существа на внешний носитель. Разные виды приписывали эту заслугу своим предкам, но лишь немногие могли предоставить хоть сколько-нибудь правдоподобные доказательства, и ни один — исчерпывающие. Технология эта просто существовала повсеместно, в течение миллиардов лет, и ее то и дело радостно переоткрывали где-нибудь в вечно крутящемся вихре энергии, материи, информации и разумной жизни, который назывался Галактикой.

И, конечно, столь же постоянно утрачивали.

Ее забывали, когда цивилизации-инженю оказывались в неподходящем месте в неподходящее время — скажем, принимали на себя удар гамма-всплеска или переживали визит недружелюбно настроенных соседей. Другие же неудачники случайно — или, напротив, в соответствии со своими извращенными замыслами — уничтожали себя, а то и родной дом, огнем, ядом или каким-то иным удобным способом. Но как бы там ни было, суть вещей оставалась неизменна. Додумались ли вы до этого сами либо же позаимствовали идею у кого-то еще — как только копирование разума становилось возможным, все вы почти сразу начинали более или менее настойчивые, в зависимости от культурного контекста и мотивации, попытки воплотить собственную религию в Реальность.

Ватуэйль, мы и так уже выбились из графика, сынок. Нам надо двигаться. Ты должен сдаться, ты понял? Ты должен отключить от сети свои... так, дай-ка я посмотрю... модули селекции целей, активного сопротивления и развертывания орудий. Справишься? Как думаешь? Мы не хотели бы атаковать... мы не хотели бы внедряться туда силой и воевать с тобой, точно со своим врагом.

Сэр. (Еще какой-то другой голос. Проще будет присвоить им номера.)

Он ведь не может быть мертв? (Другой голос № 2.)

Да нет, конечно. Может, Сягао попробует его достать. (Другой голос № 3.)

Из этого самострельного карабина, что ли? Да ему пукнуть достаточно, и он ему руку и обе ноги сожжет в головешки. Вы бы хоть на спецификации этой херни поглядели... (Другой голос № 1.)

Он не мертв. Он не может быть мертв. Он там, и он слышит все наши переговоры.

Сэр. (Другой голос № 4.)

Ну что еще?

Сэр, Сягао мертв. (Другой голос № 4.)

Дерьмо собачье! Ладно. Ватуэйль, слушай меня: у нас уже один убитый. Ты понял? Это ты его убил, Ватуэйль. Ты снял наш ВТ и уже прикончил одного из нас. ВТ, по всей видимости, означало Военный Транспорт. Никто тебя за это не накажет. Мы понимаем, что это не твоя ошибка. Но тебе надо сложить оружие сейчас, пока ты не натворил чего похуже. Нам бы не хотелось лезть туда и обезоруживать тебя самим.

Да вы че, блядь, сдурели, недоумки? Нас семеро в автономных скафандрах против гребаного роботанка! У нас нет ни единого ша... (Другой голос № 1.)

Ты не был бы так любезен заткнуться? Тебе слова не давали. Еще пикнешь, и я тебя пошлю в атаку. Впрочем, так уж и быть, считай, что я тебя уже туда назначил. Эта штука тебя слышит, ты, гребаный мудила, и ты ей выдаешь все данные о нашем состоянии. Так что, если мы примемся атаковать, я обязательно пошлю тебя вперед, умник херов.

Вот бля. (Другой голос № 1. Он решил называть его Умником.)

Заткнись. Ватуэйль?

Семеро. Их было семеро. Это полезная информация.

Почти у каждого развитого вида живых существ имелась своя версия мифа о сотворении, погребенная где-то под спудом прошедших эпох, и уже к тому времени, когда они только-только выходили в космос, она считалась не более чем ветхой пустышкой (хотя, стоило бы заметить, кто-то всегда был этим недоволен). Ведь сказочки о том, как грозовое облако вступило в брак с солнцем, как старые одинокие садисты изобрели новые игрушки, чтобы чем-то себя занять, как из икры большой рыбы родились звезды, планеты, луны и даже вы сами, единственные и неповторимые Люди, — или любые другие идиотские истории, пришедшие на (воспаленный) ум безымянному энтузиасту, который некогда задался такими вопросами в первый раз, — хороши до поры до времени. Они, конечно, служат надежным признаком того, что вы всерьез озадачились поиском объяснений, как все вокруг устроено, и сделали первый шаг на пути к системе верований, которая действительно работает и даже творит чудеса: науку, здравый смысл и технологию.

Большинство видов, кроме того, способны разработать эдакий метафизический фреймворк, что-то вроде грубого раннего наброска схемы, по которой работает все вокруг на фундаментальном уровне, — и много позже его будут называть философией, порядком жизни или Истинной Религией, особенно если удастся вовремя ввернуть указание на метафорический характер такой системы концепций. А мнила ли она себя в действительности средоточием истин, особого значения иметь не будет. Чем круче лестница развития, по которой разумные существа карабкаются или даже едут на (допустим) одном колесе, взбираясь из первобытной слизи на рассвете бытия к тому, что и впрямь достойно их имени — к вечному полдню, где летают звездолеты и бьют ключами неисчерпаемые источники энергии, где побеждаются узы гравитации и все болезни, даже сама старость, где люди и искусственные интеллекты трудятся бок о бок... тем вероятнее, что где-то в довольно важной точке их истории у них сформируется идея бессмертия души и что они пронесут ее с собой до тех пор, пока окончательно не выберутся из говна и перейдут к той фазе, когда цивилизация уже существует для собственного удовольствия.

Большинство существ, способных к построению такой концепции, крайне высокого о себе мнения, а многие индивиды-представители этих жизненных форм склонны полагать вопросом чрезвычайной важности свое собственное выживание. Сталкиваясь с неминуемыми тяготами и неудобствами обычной, кажущейся им примитивной, жизни, они — если только не уродились черными ипохондриками, достойными восхищения стоиками либо просто тупыми чурбанами, — с готовностью приходят к точке зрения, что вся эта грустная, глупая, короткая и ужасающая жизнь не может исчерпывать все возможности для их существования и что, несомненно, после смерти всех и каждого — что требует выработки определенных требований к кандидатам — ожидает жизнь лучшая и более счастливая.

И нет ничего удивительного в том, что идея души — в большинстве случаев, хотя и не всегда, бессмертной по природе, — довольно часто присутствует в культурно-доктринальном багаже людей, дебютирующих на галактической арене. Даже если ваша цивилизация по каким-то причинам не выработала такой концепции, она возникает будто бы сама собой, стоит вам получить средства точной записи динамического состояния чьего-нибудь разума и выгрузки его либо в мозг другого тела, либо же в искусственный субстрат, в последнем случае — с необходимым масштабированием, но без потери качества.

Ватуэйль? Капитан Ватуэйль? Я приказываю вам ответить! Ватуэйль, немедленно доложите о себе!

Он слушал, но не обращал внимания. Всякий раз, как слова, сказанные голосом, что называл себя майором К’Найвой, вызывали в нем разочарование или боль, он ограничивался очередной проверкой оружия и всех остальных систем.

Ну ладно. Мы и так потеряли время. И всякое сочувствие, думаю, тоже.

Ему становилось лучше, когда он смотрел на проход, ведущий к этому месту. Проход был большой, с закругленными сводами. Место, где он был, — где пребывала сейчас та штука, которой он был, — имело размеры 123.3 × 61.6 × 20.5 метров и соединялось с вакуумом через большой проход с закругленными сводами, переходившими в невысокие стены. В этом месте без видимого порядка громоздилось какое-то оборудование. Его точных функций он выяснить не смог, но быстро сообразил, что угрозы оно не представляет. Напротив, он мог бы использовать его для защиты, если бы пожелал.

Пойдем туда и выкурим его.

Вот блядь. (Другой голос № 5.)

Чудненько. Самый подходящий денек для такого. (Другой голос № 6.)

Самый подходящий, чтобы сдохнуть. (Умник.)

Сэр, а нельзя ли подождать, пока... (Другой голос № 2.)

Мы не собираемся подыхать там. Но у нас нет времени ждать, пока появится еще какая-нибудь тварь. Вы все, держите себя в руках. Мы сами с этим справимся. Помните тренировки? Вот за этим они и были вам нужны.

Тренировки никогда не были такими насыщенными, сэр. (Умник.)

Я не уверен, что это та самая точка. Я в месте, обозначенном на карте как НСМЕ. Я, честно, понятия не имею, что это значит. (Другой голос № 4.)

Блядь, блядь, блядь, блядь! (Другой голос № 5.)

Мэнин? Заткнись, сынок, будь добр. Все вы, закрыли рты.

Сэр... (Итак, другой голос № 5 — это Мэнин.)

Галтон, эта ваша штука в состоянии вырубить ублюдка?

Разумеется, сэр. Я уж думал, вы не спросите, сэр. (Другой голос № 6. Это Галтон.)

Неопознанные Враги, чьи переговоры он сейчас слышал, пока что находились за пределами Заброшенной Космофабрики. Первый из них, правда, уже пытался преодолеть большой проход с закругленным сводом и попасть в место, где сейчас находился он сам. Наверное, его и звали Сягао, потому что сейчас этот человек был мертв.

Ладно. Действуем по плану. Вы все, произвести обратное развертывание в моем направлении, выйти из его ПЗ. Тогда мы сможем переговариваться по лазеру, чтобы этот кусок говна не подслушивал нас.

ПЗ означало Поле Зрения.

Силуэт Сягао возник на фоне кусочка огромной бело-синей планеты, с трудом различимого через большой проход с искривленными сводами. Ватуэйль поймал силуэт на мушку менее чем через миллисекунду, получив импульс от системы контроля аномальных перемещений в поле зрения. Однако он не стал стрелять сразу. Он дождался, пока медленно двигавшаяся фигура наведет оружие на него самого. После этого он послал фигуре идентификационный позывной и одновременно высветил ее лазерным импульсом. Фигура принялась стрелять в него из малокалиберного кинетического оружия.

Он подсчитал, что в Неопознанный Объект Высокой Плотности, за которым он соорудил себе укрытие, попало девять пуль. Еще две угодили в его Верхнюю Кабину, не причинив особого вреда. Четыре или пять пролетели под Объектом, срикошетировав о его ноги.

Он нанес ответный удар. Шесть выстрелов из Правой Верхней Лазерной Винтовки.

Он отметил, что все выстрелы достигли цели. Было успешно обезврежено оружие, в которое он и метил. Еще два выстрела поразили нижнюю часть тела фигуры. Фигура завалилась куда-то назад и пропала из виду, хотя один из ее фрагментов, который он идентифицировал как человеческую ногу в силовой броне, отлетела в другом направлении, вращаясь вокруг своей оси. Из нее текли струйки жидкости. Импульс был так силен, что нога кувыркалась, отдаляясь в сторону большой бело-синей планеты, видимой сквозь проход с закругленным сводом, и даже сделала что-то вроде сальто.

Сягао хоть успел выполнить СФЦ, прежде чем этот подонок его снял? (Другой голос № 3. СФЦ означало Селекцию Фиксированных Целей.)

Ага. Перешли, когда найдешь общее ПЗ. (Другой голос № 2.)

Он чувствовал себя хорошо. Он всегда чувствовал себя хорошо, когда стрелял, выцеливал, устранял Угрозу. Да и в том, как кувыркалась эта оторванная нога — то, как она уплывала прочь, как постепенно искривлялась ее траектория, прежде чем она окончательно скрылась из виду, — тоже было что-то хорошее.

Эй, а эта штука пинговала Сягао перед атакой, кто-то знает? (Умник.)

Вот, держи-ка. Глянь. (Другой голос № 2.)

Заткнитесь и возвращайтесь туда, где были. Если я вас слышу, то и эта тварь — тоже.

Сэр. (Другой голос № 2.)

Да нет, все в порядке. Мы можем пинговать. (Умник.)

А, и еще она его отИСЧсила. (Другой голос № 2.)

Правда? Вот прикол. (Умник.)

Он пересмотрел сводку данных о стычке с Сягао и внес две немедленных Поправки в Условиях Тактического Развертывания, Требующих Немедленной Коррекции Поведенческих Шаблонов. А именно, он отключил автоматический обмен позывными системы ИСЧ и ограничитель начальной интенсивности лазерного импульса.

Когда раса или цивилизация начинает обмениваться идеями с галактическими соседями, копирование разума и его вставка в новое место становятся повседневным занятием. Как следствие, индивид может последовательно, а то и в конкурирующем режиме контролировать много разных тел, хотя, стоит только технике оставить позади этап прототипов, как одно из них постепенно обретает статус излюбленного, хотя бы потому, что лучше сидит. Некоторые цивилизации пытались использовать эту технологию только для резервного копирования личности, и представители их переселялись в заблаговременно выращенные тела только тогда, когда уже пахло жареным. Такие культуры рано или поздно сталкивались с проблемами — как краткосрочными, когда размножение еще шло своим чередом, так и более деликатными долгосрочными, когда рост популяции приходилось ограничивать до такой степени, что общество впадало почти в стагнацию.

Всегда существовал, впрочем, иллюзорный хрупкий идеал — идеал непрерывного, ничем не ограниченного роста. О нем каждый разумный вид задумывается, насколько можно судить, лишь в том случае, если наделен достаточной изобретательностью. Правда, любая попытка внедрить такой режим очень быстро сталкивалась с ужасающей действительностью: окружающие области Галактики и, вероятно, вся остальная Вселенная уже обитаемы, используются, размечены, распланированы, охраняются обычаями или каким-то общим соглашением. Давний рецепт разрешения проблемы включал раздражающе жесткие правила, которыми старшие цивилизации и основные игроки галактической арены поверяли требования и реальные нужды новых видов (довольно часто это приводило к ответной политике в стиле Мы не рабы, рабы не мы, но в каждом случае она оказывалась на редкость недальновидной). Сулившая вроде бы чудесные перспективы идея заполнить всю Вселенную своими копиями была отнюдь не новой — равнодушные люди и тщеславные механизмы занимались этим от начала времен. Но она всегда и при любых условиях быстро изживала себя.

Вполне обычная, принимая во внимание, какой ошеломляющий объем коллективного опыта может быть загружен в Виртуальную Реальность вообще и Послежизнь в частности, альтернатива была такова: люди приходили к более умеренным и согласованным с соседями планам размножения в Реальности и более смелым программам хотя и экстенсивного, но все же в конечном счете, ограниченного роста в Виртуальности.

Те, кто только-только развил ставшую краеугольным камнем всех этих планов технологию записи душ, часто приобретали навязчивое пристрастие к жизни в виртуальных пространствах. Технология копирования разума почти всегда вела к переходу технологии Виртуальной Реальности на все более впечатляющие уровни детализации и разрешающей способности, даже если эта последняя по каким-то причинам и не была в почете прежде. Они дополняли друг друга и были немыслимы друг без друга.

Лишь немногие виды оставались в стороне от шумихи с этими технологиями душепереноса, то ли по причинам, коренившимся в их культурном наследии, то ли оттого, что они уже выработали какую-то устраивавшую их замену, то ли по специфическим религиозно-философским соображениям. Некоторые же — большинство — интересовались возможностью достижения полного бессмертия в базовой Реальности и рассматривали перенос разумов как отклонение или извращение, полагая, что тем самым признают поражение.

Разумеется, в любом обществе, где известна технология перезаписи душ, всегда остается прослойка крепких орешков, которые так настойчивы в своих верованиях, так непоколебимо убеждены, что лишь загробная жизнь стоит мирских забот, независимо от того, куда они попадут — на небеса или в ад, в которые они верили, прежде чем внедрили это бессмысленное нововведение. Стоит заметить, что, хотя мнение это и отличалось завидной живучестью, где-то в дальнем углу сознания всегда таилась мысль о том, что ты-то уж точно не получишь резервной копии, а вот кто-то еще просто вставит себе в голову хитрое маленькое устройство и будет таков.

Вследствие этого великое множество цивилизаций необъятной Галактики обзавелось собственными вариантами Послежизни. То были виртуальные реальности, функционирование которых обеспечивали как обычные вычислительные, так и другие субстраты, которые могли занять и — хотя бы в каком-то смысле — населять их дорогие мертвецы.

Теперь я вас вижу, сэр. (Мэнин.)

Ладно, пехота, специально для вас — космические бисквиты. Выйди в ПЗ.

Сэр, простите. Я хотел сказать, что... (Мэнин.)

Мгновение тишины. Ватуэйль наблюдал за большим фрагментом панорамы светлой бело-синей планеты сквозь проход с закругленным сводом. Неопознанные Враги сидели тихо. Тот участок поверхности, на который он сейчас смотрел, менялся исподволь. Он отмотал запись к моменту передислокации на текущую позицию и еще раз проследил, как именно изменилась панорама. Затем вычел из картинки фоновое движение того места, где находился он сам. Место, куда он попал, тоже двигалось в пространстве. Оно вращалось. Правда, оно вращалось так медленно и равномерно, что создаваемую им компоненту было очень легко вычесть из данных. Теперь он видел, как медленно вращается сама планета. Белые полоски и вихри, крутившиеся на синем фоне, тоже менялись, но еще медленнее. Некоторые полосы уширялись, а некоторые укорачивались, вихри вращались вокруг осей, одновременно перемещаясь по лику планеты. В каком-то смысле они были обязаны ей своим вращением. Он воспроизвел запись всех этих движений еще и еще раз. Ему стало хорошо. Ощущение это отличалось от испытанных им при проверке орудий. Но тогда ему тоже было хорошо. То же, что он испытал сейчас, напоминало ощущения, испытанные в тот миг, когда нога Сягао удалилась в сторону планеты. Тогда ему было хорошо. А в особенности хорошо ему стало, когда он понял, по какой именно криволинейной траектории движется нога. Траектория эта была прекрасна.

Прекрасна.

Он обдумал это слово и счел его самым подходящим.

Некоторые Послежизни были сущим раем для свежеиспеченных мертвецов. Там предлагались бесконечные увеселения, секс, приключения, спортивные состязания, игры, исследования, покупки, охота и вообще любые виды деятельности, наиболее приятные представителям того или иного вида. Другие Послежизни были сконструированы так, чтобы живые могли получать от мертвых все, что те могли им дать. Эти пространства обеспечивали обществам, в которых издавна (или с недавних пор) было принято советоваться с предками, все условия для практической реализации такой идеи.

Существовали Послежизни и для тех, кто предпочитал созерцание и философствование безудержному веселью, но такие пространства были редки. Некоторые пространства — и в их числе, как правило, Послежизни, заселявшиеся первыми, — были предназначены не для обычной загробной жизни, но для постепенного растворения личности покойника в общем потоке информации и этоса, загруженных в Виртуальность. Процесс этот был неспешен и обычно занимал много поколений реального времени.

Были и такие пространства, где мертвецы жили в куда более быстром темпе, чем обитатели Реальности, а в других — с той же скоростью, в остальных же — как правило — куда медленнее. Некоторые виды даже изыскивали возможность вернуть наиболее почитаемых мертвецов обратно к жизни. А многие предпочитали смерть. Вторую, последнюю, абсолютную смерть, смерть внутри Виртуальности. Ибо немногие индивиды в небольшом числе естественных жизненных форм оказались способны или проявляли желание жить вечно. Те, кто оставался в Послежизни достаточно долго, в конце концов теряли вкус к такому существованию и часто впадали если не в кататонию, так в полное безумие. И цивилизации, для которых такая игра была в новинку, часто испытывали шок, услышав от возлюбленных мертвецов отчаянные мольбы подвергнуть их настоящей, окончательной смерти, — вопли о пощаде, исходившие из дорогостоящих, сложных в сервисном обслуживании, тщательно защищенных от вторжений извне и снабженных всеми мыслимыми средствами резервного копирования Послежизней. Хитрость заключалась в том, чтобы отнестись к таким мольбам как чему-то вполне естественному и оставить мертвых в покое. Пускай сами разберутся.

Ему захотелось остаться там, где он находился, надолго, и все смотреть на планету за проходом с закругленными сводами. Потом он мог бы воспроизвести запись снова и снова. Увидеть эту прекрасную планету еще и еще раз было бы так же хорошо, как и впервые. Даже лучше. Увидеть же остальные участки поверхности было бы еще лучше. А что говорить обо всей планете. Лучше всего было бы обозреть ее целиком.

Но он понял, что ему стало не по себе.

Он сперва не понял, в чем причина такого дискомфорта, однако потом сообразил: он остается на одном месте слишком долго, а Повторного Нападения все не происходит.

Он подумал, как поступить дальше. Никаких движений в поле зрения не было. Ничто не менялось. Возможно, передвижения теперь безопасны.

Он попытался опросить свои удаленные забортные датчики на этот счет, но не получил ответа. Таких датчиков больше не было. У него должно было быть несколько таких датчиков. Везде, где бы он ни очутился. Но их не было.

Как если бы еще одна обойма оказалась пуста, хотя он и считал ее заряженной.

Ну что же, поступаем в согласии с иной веткой дерева решений.

Он тихо приподнялся на трех выдвижных ногах, сенсоры сканировали все вокруг, пока его Верхний Сенсорный Купол перемещался в пространстве под потолком помещения (при этом расстояние до крыши сократилось с 18.3 до 14.2 метров), и поле зрения расширилось. Он нацелил обе Главные Оружейные Кабины на проход с закругленными сводами. Все шесть Вторичных взяли под контроль остававшееся неохваченным пространство — не было нужды специально отдавать такую команду. Он повернул Верхнее Орудийное Кольцо так, чтобы из Кабины № 2 простреливалось пространство прямо впереди, откуда, по предварительной оценке, исходила наименьшая опасность, хотя именно там он прежде потратил некоторое количество энергии и понес (по большей части номинальный) ущерб.

Сенсоры по-прежнему не фиксировали никаких угроз. Он переместил себя над Неопознанным Объектом Высокой Плотности, а затем вправо и вперед, к тому самому проходу с закругленными сводами, через который открывался вид на светлую бело-синюю планету.

Он двигался тихо, на скорости ниже оптимальной, а потому ноги его, касаясь пола, вызывали там минимально возможное сотрясение. Часть пола отсутствовала, вместо нее зияла длинная дыра с зазубренными краями, и в этом месте он выдвинул одну из Вторичных в сторону, чтобы сохранить равновесие. Перед ним виднелись Неопознанные Объекты Средней Плотности. Некоторые из них были космическими и космоатмосферными летательными аппаратами. Это означало, что он находится в ангаре. Многие летательные аппараты оказались хаотичными, асимметричными, поврежденными, непригодными к полету.

Он видел еще один Неопознанный Объект Высокой Плотности вблизи прохода с закругленными сводами. Он направился туда. Теперь он видел планету с большей детализацией. Это зрелище было прекрасным. Все еще прекрасным.

Он почувствовал себя очень хорошо.

Внезапно он зафиксировал какое-то движение на светлом бело-синем лике планеты.

Никто не знал, в чью маленькую просветленную душу впервые запала идея наладить связь между двумя Послежизнями, но, поскольку развивающиеся цивилизации обычно с превеликой охотой делились содержимым баз данных и информационных пространств со своими соседями, такие линии связи функционировали постоянно, обладали высокой пропускной способностью, изготавливались в отличном качестве и не требовали специальной платы за подключение. Так что, наверное, этого просто не могло не произойти. Не случайно, так по чьей-то воле.

Мертвые в обеих цивилизациях нашли это отличной идеей. Она открывала неожиданные дополнительные возможности для посмертного опыта и позволяла ушедшим сосредоточиться на чем-то более достойном их внимания, чем по необходимости вторичные и прискорбно краткие события внешней жизни.Связывать в сеть все программно совместимые Послежизни стало чем-то вроде мании. Прежде чем ответственные за это ученые успели оценить по достоинству культурный масштаб явления и его последствия, почти каждый уголок цивилизованной Галактики уже был связан со всеми остальными сетью Послежизней, как, впрочем, и многими другими сетями: дипломатических отношений, туризма, торговли да и всех остальных интересов. Сеть Послежизней существовала в Галактике уже миллионы лет, почти независимая от Реальности и подверженная непрестанным переменам. Она развивалась по тем же законам, что и галактическое сообщество в Реальности: там зарождались, развивались, переходили в стационарную фазу или исчезали, а иногда — изменялись до неузнаваемости целые цивилизации. Они приходили в упадок, брались за старое... или возносились до божественных высот, разом оставляли позади все материальное, устремляясь к лишенному забот безразличию Сублимации.

И очень немногие помнили, что существует еще и Преисподняя.

Движущийся объект был довольно маленьким. Слишком маленьким, чтобы принять его за человека в силовой броне или даже за удаленный забортный датчик, кому бы тот ни принадлежал — ему самому или кому-то еще. Объект двигался со скоростью 38.93 метров в секунду — слишком медленно, чтобы принять его за кинетическое орудие. Размеры его составляли приблизительно 3 × 11 сантиметров. Он был круглый в поперечном сечении, но одна из условных верхних четвертушек оканчивалась коническим выступом. Объект вращался. Он пришел к выводу, что объект представляет собой 32-миллиметровую осколочную мину.

Об этом роде оружия у него было достаточно информации.

Кроме того, объект мог оказаться и миниатюрной боеголовкой с максимальным взрывным эквивалентом вплоть до 5 килотонн, но такой вариант он счел маловероятным.

Объект, по всей вероятности, должен был пролететь к месту его нынешнего расположения и затем взорваться, причинив значительный ущерб опорной стене и конструкциям ангара позади.

Когда его высокочувствительный видеосенсор сфокусировался на объекте, он увидел, что поверхность этой штуки, в свою очередь, покрыта небольшими сенсорами. Сенсоры перемещались по окружности объекта и слабо мерцали по мере его вращения (4.2 оборота в секунду). Пролетев мимо него и замерев на расстоянии пяти метров, объект весь засверкал таким мерцающим светом. Это значило, что объект излучает высокоэнергетические и сканирующие лазерные импульсы. Ни один импульс не задел его, поскольку объект выбрал неверную линию сканирования перед тем, как активировать лазерную установку.

Он все еще двигался, каждый раз тихо перемещаясь только на один шаг вдоль направляющей в темном пространстве ангара. Он решил, что поведение круглого объекта может свидетельствовать о начале атаки. В таком случае наиболее разумно будет занять позицию именно здесь, в пяти шагах от Неопознанного Объекта Высокой Плотности, который он избрал своим первоначальным прикрытием, а вместо этого Объекта использовать Неопознанный Объект Средней Плотности, перед которым он сейчас находился. Объект Средней Плотности обеспечивал лишь частичное прикрытие, но располагался ближе. Дополнительное преимущество новой тактики, если верить выводам подпрограммы, состояло в том, что его форма, рамеры и общее поведение в такой позиции придали бы ему сходство с вышеупомянутым Неопознанным Объектом Средней Плотности. Означенный Объект, между прочим, оказался ничем иным, как небольшим, существенно поврежденным, но все еще способным к полету Высокоатмосферным и Низкоорбитальным Планетарным Бомбардировщиком. Эти выводы о приобретении дополнительного тактического преимущества произвели на него очень хорошее впечатление. Они мало чем отличались от приказа, который он мог бы получить изнутри. Он решил перейти именно к этой тактике и занял предварительно рассчитанную позицию, согнув выдвижные ноги.

Экспертная подсистема выдвинула гипотезу, что осколочная мина сработает в том месте, где он находился прежде. Это могло стать дополнительным преимуществом. Такие выводы тоже производили хорошее впечатление. Осколочная мина двигалась так медленно, что у него было полно времени развернуть левую Верхнюю Лазерную Винтовку по направляющим и расположиться так, чтобы минимизировать возможный ущерб от взрыва круглого вращающегося объекта, на случай, если тот все же окажется миниатюрной боеголовкой. Когда объект перелетел точно к тому месту, где он находился, он четырежды выстрелил по его тыльной части в низкоэнергетическом режиме. Промахов он не допустил и почувствовал себя очень хорошо. Он имел основания быть довольным собой. Он вернул лазерную винтовку на место. После этого круглый объект, который он принял было за осколочную мину, взорвался, и оказалось, что это все же была миниатюрная боеголовка.

Преисподняя существовала, поскольку существовали устойчивые верования, связанные с нею. И некоторые общества во многом зиждились на таких верованиях, не будучи даже необычайно религиозными в строгом смысле слова. Находились и цивилизации, среди них весьма уважаемые, для которых постройка Преисподних весьма впечатляющей детализации стала задачей на века и поколения. Было ли это следствием чрезмерного буквализма в верованиях, жажды актуализации религиозных кодексов, или же мирской потребности вершить над особо злостными преступниками суд и расправу даже после их кончины? Трудно сказать.

Преисподние лишь изредка соединялись с остальными Послежизнями, блаженными или адскими, и даже в тех случаях, когда такое подключение было допустимо, оно осуществлялось под строгим контролем владельцев Преисподних — обычно затем, чтобы усилить страдания пытаемых, подвергая их мукам, до которых создатели того или иного Ада так и не додумались бы без помощи инопланетных демонов, чья изобретательность обычно многократно превосходила жалкие потуги местных бесов. Очень медленно, почти наверняка — волею чистого случая, помноженной, правда, на современное дурновкусие некоторых Вовлеченных, в Галактике возникло что-то вроде сети Преисподних. Впрочем, сеть эта находилась под неусыпным контролем лиц, ответственных за взаимодействие виртуальных пространств, и оставалась неполной, ущербной. Однако это не мешало шириться слухам о ее существовании и условиях пребывания мертвецов в ней.

Мало-помалу это создало изрядные трудности. Многие виды и цивилизации, откуда бы они ни произошли, положительно отнеслись к самой идее Преисподних. Однако не меньше выискалось и тех, кому сама мысль о пытках, а тем более о том, чтобы подвергать мучениям существа из Виртуальных Пространств, в общем-то задуманных как райские кущи, казалась извращением, постыдным и позорным проявлением крайнего садизма и жестокости. Нецивилизованности — наверное, это было бы наилучшим термином. А в таких обществах термин этот применяли с очень большой оглядкой.

Культура была крайне низкого мнения о таких обычаях, где бы ни имели место пытки — в Реальности или в Виртуальности, и оказалась вполне готова поступиться краткосрочными — а хотя бы и долгосрочными —- интересами, чтобы положить им конец. Этот с очевидностью непрактичный подход отвратил многих деловых людей от Культуры. Однако он был характеристичной особенностью этой цивилизации чуть ли не с момента ее зарождения. Так что не было особых оснований расценивать такую политику как временное моральное помутнение рассудка и считать ее чем-то преходящим. Как следствие, в течение многих тысячелетий несвойственный в общем-то Культуре жесткий подход привел к заметному сдвигу к либеральному и даже альтруистическому концу морально-этического спектра во всем галактическом кластере метацивилизаций. Пытки постепенно стали отождествляться с варварством.

Реакция оказалась предсказуемо разнородной. Некоторые цивилизации, предоставлявшие Преисподним хостинг, пошли на попятную и отказались от продолжения сотрудничества. Как правило, это были виды, которые с самого начала отнеслись к идее без особого энтузиазма, и среди них те, кто принял ее, руководствуясь лишь (ошибочным) мнением, будто все развивающиеся общества должны поступить именно так, и не желая оказаться среди отстающих. Нашлись цивилизации, которые попросту проигнорировали всю шумиху и сообщили, что это их частное дело. Остальные же закатили истерику, поскольку конституции повелевали им не упускать ни единой возможности для демонстрации того, как они Уязвлены до Глубины Души. Истерика сводилась главным образом к обвинениям в этическом империализме, недопустимом смешении разнородных культур и напоминаниям о возмездии, могущем воспоследовать за Проявлением Открытой Враждебности. Некоторые из них впоследствии — иногда спустя очень значительный срок — все же дали себя убедить в недопустимости идеи Ада. Но не все. Итак, Преисподние продолжали существовать, а значит, вносить сумятицу в межцивилизационную дипломатию.

Даже тогда некоторые цивилизации находили возможность, на словах устранившись от хостинга Преисподних, на деле снабжать других технологиями, необходимыми для поддержания их стабильности.

Как правило, технологии эти вряд ли были бы развиты цивилизацией-акцептором при нормальном ходе событий, так что трюк этот следовало применять с осторожностью.

Несколько цивилизаций-Альтруистов, не стесняясь в выборе средств, предприняли попытку взломать программный код Преисподних, находившихся на хостинге у менее развитых в технологическом отношении соседей. Они намеревались освободить, а если не получится — стереть заточенные там души, но столкнулись с непредвиденными препятствиями и даже спровоцировали вереницу локальных войн.

В конечном счете было решено, что лучшим способом разрешения проблемы станет война.

Но большинством голосов участников с обеих сторон постановили, что война эта будет проходить в тщательно контролируемом арбитрами сегменте Виртуальной Реальности, а победитель получит право распорядиться судьбой Преисподних по своему усмотрению.

Если бы победили Гееннисты, к фракции Альтруистов не применялись бы никакие санкции, но Преисподние продолжали бы существовать. Возьми же верх Альтруисты, им было бы разрешено отключить всю систему Преисподних, поддержкой которой занимались их противники, на веки вечные.

Обе стороны считали себя более достойными победы. Альтруисты полагали, что они более развиты в целом (а это преимущество так или иначе отразилось бы в конструкции боевых симуляторов). Гееннисты же считали себя более здоровой, менее подверженной пагубе декаданса группировкой, и полагали, что по самой своей природе лучше приспособлены для войны. У них, кроме того, был в рукаве скрытый козырь: некоторые цивилизации, официально не считавшиеся хостерами Преисподних, но втайне занятые в этой области, были вынуждены ввязаться в конфликт и после долгого разбирательства отнесены к той стороне, на какую их поставил регламент. Естественно, обе стороны полагали, что правда за ними. Но ни одна не сохранила достаточно наивности, чтобы полагать, будто это как-то скажется на исходе войны.

Битва началась.

Она проходила во множестве тщательно запрограммированных и постоянно контролируемых сторонними наблюдателями виртуальных пространств. Наблюдатели эти принадлежали к расе Ишлорсинами и были известны повсюду в Галактике своей неподкупностью, спартанским образом жизни, почти полным отсутствием чувства юмора, а также чувством долга, которое представители большинства остальных нормальных цивилизаций находили решительно патологическим. В положительном смысле.

Но конец войны был уже недалек. И Ватуэйлю казалось, что победит в ней отнюдь не та сторона, чьи цвета он защищал.

Это и впрямь оказалась миниатюрная боеголовка, но боезапас ее был не очень велик. С помощью одноразовых сенсоров на поверхности бронированных Главных Оружейных Кабин — главный сенсорный купол автоматически втянулся в броню — он наблюдал, как все произошло. Три субъединицы сошлись вместе за миг до того, как взорвалась основная боеголовка, нацеленная на тот участок помещения, где он раньше укрывался. Ему было трудно судить, что бы случилось с ним — то есть с той вещью, внутри которой он сейчас пребывал, — если бы он остался там, где укрывался. Возможно, он бы и выжил. А может быть, и нет.

Пол ангара содрогнулся от взрыва.

Тому месту, где он раньше находился, был нанесен значительный ущерб. Перекрытия точно жучки-древоточцы изъели, потолок раскалился сперва дожелта, а потом добела.

В нескольких местах потолок оказался продырявлен и выпучен наружу, но теперь медленно проседал обратно под влиянием гравитации, созданной собственным вращением Заброшенной Космофабрики.

Неопознанный Объект Высокой Плотности, за которым он прежде нашел себе укрытие, был почти полностью разрушен и частично испарился. То, что от него оставалось, медленно сползло по полу ангара, пока не натолкнулось на ранее уже поврежденную и торчавшую вверх изломанную секцию.

Он все еще там! (Другой голос № 4.)

Сними его, Галтон.

Ослепительно яркая бело-желтая линия прочертила пространство ангара, вырвавшись из дыры в потолке и вонзившись в нагромождение механизмов, за которыми ранее занимал позицию Ватуэйль. Возник белый плазменный шар. Шар начал расширяться. Раскаленное облако металлических частиц вырвалось в вакуум, унося за собой сиявшие желтым светом ошметки пола. Некоторые достигали метра в длину. Обломки пола неслись на самых разных скоростях. Проще всего было бы сказать, что эти скорости были очень велики.

Он увидел, как один из обломков направляется в его сторону. Обломок один раз срикошетил от пола, а другой раз — от потолка.

У него было слишком мало времени, чтобы среагировать.

Возможно, если бы он не стоял на согнутых ногах, то сумел бы уклониться. Обломок вонзился в бронированное тело, внутри которого находился он сам. Это столкновение возымело тяжкие последствия. Если бы обломок столкнулся с плоской поверхностью или же кромкой брони, последствия эти были бы легче. К сожалению, он поразил его в самую верхушку, чуть в сторону от центральной оси. Переданный момент импульса заставил его завертеться вокруг этой оси. Обломок срикошетил еще раз и врезался в плечевую секцию, возле левого Основного Орудия.

Все вокруг затряслось.

Его поле зрения заполонили предупреждения контрольных систем, но тут в него врезалось еще что-то, двигавшееся на сравнительно низкой скорости, но обладавшее высоким моментом инерции. Удар был сокрушительным.

Выеби себя, гребаная сука! Выеби, выеби, выеби, выеби! (Умник.)

Сэр, боезапас орудия исчерпан. (Галтон.)

Вот блядь, я думал, у меня щас кишки вывалятся через эту ебаную броню. (Другой голос № 2.)

Ага, это его проняло. Проняло эту ебаную говножорскую Бронированную Боевую Единицу. (Другой голос № 3.)

Получай, получай, получай, получай, блядь, ебаная сука. Получай, гребаный трехногий космотанковый хуесос. (Умник.)

Э, там внутри офицер, как никак. Не допускайте нарушения субординации, сэр, пожалуйста. (Другой голос № 2.)

Так, спокойно все! Эти штуки очень живучи.

Он был поврежден. Механизм, которым он был, пребывал в состоянии, далеком от оптимального. Этот механизм назывался Бронированной Боевой Единицей.

Защитный купол серьезно пострадал при столкновении с кинетическим снарядом и не откидывался. Верхний сенсорный купол тоже не удалось выдвинуть. Его левая Главная Оружейная Кабина была оторвана при столкновении с обломком. Четыре Вторичных тоже не работали. Верхнее вторичное орудийное кольцо оказалось неработоспособным, как и основной источник питания. Он не знал, как это случилось, но тем не менее это произошло. С этим ничего нельзя было поделать. Теперь он не мог нормально переставлять ноги. В Первой ноге еще оставались запасные источники энергии, и это было все. Сколько именно мощности было в его распоряжении, он оценить не мог. Не мог и понять, каков теперь его боезапас.

По всей видимости, в него врезались какие-то фрагменты тяжелого оборудования, провалившиеся с одного из верхних уровней. Это и были те самые предметы, обладавшие высоким моментом инерции. Вдобавок создавалось впечатление, что какие-то металлы, конденсируясь из плазменного облака, сплавили определенные части его механизма с другими частями, а те части — с полом ангара.

Он выдвинул запасной комплект одноразовых сенсоров и переместил его к правому плечу. Это было все, что у него оставалось.

Ему придется оставаться там, где он находится сейчас. Он все еще мог повернуть корпус, но ощущения, возникавшие при этом, были весьма неприятны. Он не мог двигаться плавно и уходить с линии огня. Его поле зрения значительно сузилось, так как, когда он стоял на полусогнутых, нижний сенсорный купол находился в тени пары обездвиженных теперь ног.

Ну что ж, солдат Драйзер, я верю, что вы проявите себя с лучшей стороны.

Да, сэр! (Умника звали Драйзер.)

Фигура возникла в проходе с закругленным сводом, с трудом удерживая равновесие на всех четырех конечностях и держась очень низко, почти припадая к полу ангара. На закорках у нее было кинетическое ружье средней дальности. Ствол ружья ходил туда-сюда. Ватуэйль позволил фигуре продвинуться довольно далеко, почти до зиявшей в полу дыры с искореженными краями. Затем тихо метнул первую гранату «свечкой» наперерез траектории движения фигуры, чтобы та приземлилась прямо перед дырой. Магнитный пускатель сработал бесшумно. Затемнитель окутал все пространство, намеченное им для атаки. Теперь солдат ни при каких условиях не мог бы заметить гранату, которая приближалась к нему по криволинейной траектории, оканчивавшейся в вакууме снаружи. Затем он запустил вторую гранату с таким расчетом, чтобы она поразила верхний сегмент брони фигуры, если та остановится ... вот в той точке. Первая граната упала на пол ангара в двух метрах впереди солдата и сдетонировала. Он увидел вспышку и ощутил сотрясение пола. Фигура остановилась и развернулась вокруг оси. Солдата должно было осыпать градом милли- и сантиметровых осколков.

Крик. (Это кричал Драйзер.)

Ружье, установленное на спине солдата, выстрелило дважды, когда сдетонировала первая граната. После этого с полом столкнулась вторая граната. По первоначальному плану Ватуэйля она должна была попасть фигуре прямо в голову, но вместо этого упала примерно в полуметре слева и в полуметре впереди. Это произошло потому, что его сенсоры работали ненадежно. К тому же солдата отбросило назад разорвавшимися фрагментами первой гранаты. Тем не менее вторая граната успешно разорвалась. От этого голова фигуры качнулась назад, как если бы та получила удар в лицо. Это значило также, что взрыв гранаты снес и разметал на осколки шлемовизор Драйзера, приведя к немедленному понижению давления внутри брони. Фигура повалилась на пол, как мешок, и не шевелилась более. Она также не издала ни единого звука.

Драйзер?

Блядь. (Другой голос № 2.)

Драйзер?

Сэр, я думаю, он наступил на какую-то ловушку, расставленную этим ублюдком. Эта штука наверняка мертва. Должна быть. (Другой голос № 4.)

Сэр? Осмелюсь напомнить, что сюда скоро заявятся очень плохие парни. Нам нужно закрепиться внутри любой ценой. Даже если она там спряталась. (Галтон.)

Я помню об этом, Галтон. Ты вызываешься пойти следующим?

Сэр, мы с Ковюком думаем, что лучше было бы принять бой на нижнем уровне при поддержке клонодублей. Сэр? (Галтон.)

ОМГ, Галтон. (Он не понял, что значит ОМГ.)

Две фигуры проникли сквозь дыру в потолке. Их темные доспехи слегка подсвечивало оранжевое сияние, все еще исходившее от раскаленных обломков того, что было некогда потолком ангара и полом верхнего уровня.

Ватуэйль мог бы сразу снять их обоих, но он слышал, о чем они говорили, и подумал, что то, о чем они говорят, означает, что они считают его мертвым. Если это и в самом деле так, пускай считают его мертвым и дальше. Возможно, следует позволить им проникнуть в то же Временное Тактическое Пространство, которое он занимает сейчас. Так будет проще атаковать и уничтожить их.

Трапеция, сообщало послание. Ватуэйль не удивился. Он и сам подумывал туда отправиться.

Он оставил в Рабочем Пространстве Первичной Стратегической Оценки свою стандартную оболочку и переместился в пространство, называемое Трапецией. На пути туда были расставлены многочисленные манки и ловушки. Пользуясь привычными кодами доступа, он почти не задумываясь отметал их с дороги, словно лепестки увядших цветов.

Они наконец собрались впятером и теперь сидели за чем-то вроде столов трапециевидной формы. Конструкции эти были к чему-то привязаны — вверх от них во мрак тянулись веревки — и висели в непроглядной темноте. Ни стен, ни полов, ни потолков, куда ни глянь. Прозрачный намек на секретность, символ режима автономной работы... что-то в этом роде.

Он не знал, почему удостоился права заседать здесь, по какой именно причине стал одним из них. В конце концов, он привык к относительно высокой силе тяжести и от рождения боялся падать с высоты большей, чем пара миллиметров.

Для этой встречи каждый изменил облик, но он знал, кто были те четверо, и полностью доверял им. Оставалось надеяться, что и ему доверяют в той же мере.

Он принял обличье покрытого мехом большеглазого животного на четырех лапах, каждая из которых оканчивалась тремя сильными когтистыми пальцами. Они все предпочитали являться под личинами существ с несколькими конечностями, изначально приспособленных к жизни на деревьях, на дне гравитационного колодца. Он понимал, что выглядит очень странно в глазах двух выходцев из водного мира, также присутствовавших на совещании, но в Виртуальной Реальности это было вполне обычным делом. Чтобы отличаться друг от друга, они выбрали себе разные цвета. Он, как обычно, явился в красном.

Он оглядел собравшихся.

— Мы проигрываем, — сообщил он без предисловий.

— Ты всегда так говоришь, — заметил желтый.

— Не всегда, — возразил он, — когда ситуация была иной, вы не слышали от меня таких слов. И только когда я понял, как повернулось дело, то дернул за веревки и забил в колокола.

— Печально слышать, — сказал желтый, в свою очередь осматриваясь.

— Проигрываем часто в самом деле, — сказал зеленый.

— Пора нам принять облик, подходящий для неумех, — согласился пурпурный, тяжко вздохнув.

Он взобрался по одной из боковых веревок и стал раскачиваться на ней. Трапециевидный стол пришел в медленное колебательное движение.

— Так что? Пошли на следующий уровень? — поинтересовался зеленый.

Последние несколько совещаний они были немногословны, хотя прежде, бывало, до хрипоты обсуждали общую ситуацию и вновь открывшиеся перспективы. Было лишь вопросом времени, когда баланс сил при голосовании переменится или кому-нибудь из пятерки все вконец надоест. Тогда надо будет сформировать новый, еще более тесный подкомитет и передать ему все полномочия.

Все клятвенно уверяли друг друга, что этого не случится, но уверенности ему такие клятвы не прибавляли.

Они посмотрели на синего.

Синий отличался нерешительностью. Он всегда голосовал против решения, условно обозначаемого как «переход на следующий уровень», но ни для кого не было тайной, что из троих противников такой резолюции он больше других склонен переменить точку зрения под влиянием обстоятельств.

Синий почесал себя против шерсти длиннопалой лапой, потом обдул пальцы. Все они давно уже выработали консенсус относительно того, как близко будет поведение трех личин к повадкам оригиналов, обитавших в джунглях.

Синий испустил тяжкий вздох.

Услышав его, Ватуэйль понял, что они победили.

Синий с неприкрытым сожалением воззрился на желтого и пурпурного.

— Мне жаль, — сказал он, — в самом деле жаль.

Пурпурный покачал головой и принялся что-то озлобленно искать в густой шерсти.

Желтый разочарованно заухал и заулюлюкал. Утихомирившись, он молча прыгнул во тьму, описал круг вокруг трапеции и стал удаляться, быстро превращаясь в едва различимое пятнышко. Но даже когда пятнышко исчезло, стол, за которым восседал желтый, все еще продолжал раскачиваться в каком-то диком танцевальном ритме.

Зеленый уцепился за веревку одной лапой и поглядел в бездну.

— И даже не удосужился формально проголосовать, — заметил он.

— А что бы это изменило? — досадливо ответил пурпурный. — Я с ним вообще-то согласен.

Он оглядел товарищей.

Какое-то время они молча наблюдали за реакциями друг друга.

— Но я не присоединюсь к нему... может быть, из протеста, но главным образом — чувства дружеской солидарности и... отчаяния. Думаю, мы еще пожалеем об этом решении.

Он снова глянул вниз.

— А кому сейчас легко? — спросил зеленый, не ожидая ответа.

Помедлив, он добавил:

— Ну что, переходим на следующий уровень?

— Да, — сказал синий. — К подковерным интригам.

— Взлом, проникновение в ряды противника, саботаж — тоже часть искусства войны, — пробормотал зеленый.

— Но прощения нам не будет, — указал пурпурный, — ибо мы нарушим клятву.

— Если мы победим, наша честь вообще не пострадает, — ответил зеленый непреклонным тоном. — Но сейчас мы стоим перед выбором иного рода: либо почетная капитуляция во имя чести, либо ... попытка, дающая нам хоть какие-то шансы на победу. Результат, какими бы средствами ни был он достигнут, оправдывает возможное самопожертвование.

— Если он будет, этот результат.

— На войне нет никаких гарантий, — сказал зеленый.

— Да нет, вообще-то есть, — тихо заметил синий, продолжая неотрывно глядеть во тьму. — На войне гарантированы смерть и разрушение, боль и страдания, угрызения совести и раскаяние.

На миг воцарилась тишина. Каждый остался наедине с собственными мыслями.

Затем зеленый потянул за веревки, отходившие от углов его трапеции.

— Хватит судачить. Нам нужен план. Продуманный и детализированный.

Они не видели его. Двое приблизились к тому месту, где боеголовка исторгла комок плазмы. Один склонился над трупом солдата по имени Драйзер. Другой оставался там, где он не мог его видеть, а еще двое опустились на колени всего в десяти метрах перед ним и изготовились стрелять. От прохода с закругленным сводом их отделяло двенадцать метров.

Эй, тут какая-то чушка от этого ублюдка отвалилась. Одно из его орудий. (Другой голос № 2.)

Двое стоявших на коленях солдат оглянулись — посмотрели почти точно на него, но не заметили. Это было очень кстати. Теперь он мог определить, где может находиться обладатель Другого голоса № 2.

Да тут вообще полная жопа, извините, сэр. (Галтон.)

Один из парочки, стоявшей на коленях, продолжал смотреть во тьму в его направлении, а другой отвернулся. Казалось, что солдат смотрит прямо на него.

Есть еще какие-то фрагменты?.. Это был тот, кто называл себя майором К’Найвой. Ружье майора поднялось в боевую позицию и нацелилось как раз в сторону Ватуэйля.

Он выстрелил.

Он разрядил обе лазерные винтовки, какими еще мог орудовать, в двоих солдат, изготовившихся стрелять с колен. Залп был произведен в расчете на большой радиус поражения, но все же энергия импульса поглотилась почти полностью.

Несколько целей были поражены лишь частично. Так, майор К’Найва, по всей вероятности, успешно заслонил собой солдата, говорившего Другим голосом № 4.

Он выпустил по ним пару миниракет, используемых для атаки Легковооруженных Летательных Аппаратов/Противобронетанковых Пехотинцев.

Одновременно он переместил оставшуюся активной Главную Оружейную Кабину в позицию, удобную для обстрела той части ангара, где он укрывался прежде и где сейчас располагались Галтон и Ковюк. Затем он выстрелил из электромагнитной рельсопушки в режиме Максимального Углового Поражения.

Миниатюрные гиперкинетические снаряды разнесли в пыль уже пострадавшую ранее секцию пола, а также перекрытия и потолок над этим местом. Производя перепозиционирование орудий Главной Оружейной Кабины, он смог примерно отследить передвижения солдат, ранее занимавших позиции для стрельбы с колен над трупом солдата по имени Драйзер. Он выпустил по ним три Общецелевых Осколочных Высокоэксплозивных Реактивных Миниснаряда Промежуточной Поражающей Способности. Затем он зарядил пять остававшихся у него Осколочных Миниснарядов Промежуточной Поражающей Способности в электромагнитную рельсопушку и выстрелил, отключив пускатель почти сразу после того, как снаряды вылетели из жерла. Благодаря этому снаряды упали на участке, не охваченном ранее его полем зрения.

С самого начала стычки он не переставая забрасывал дымовыми шашками, а также гранатами с инфракрасным и радиолокационным самонаведением или системой селекции движущихся объектов тот участок ангара, где, по его предположениям, укрывался обладатель Другого голоса № 2. Этот участок располагался позади него.

Несколько гранат срикошетили от потолка и не попали в цель, но он счел эти потери не слишком важными.

Солдат, называвший себя майором К’Найвой, и фигура, которую он заслонял собой, исчезли в пламени взрывов пары миниракет.

Не поддававшиеся идентификации булькающие вопли, вероятно, исходили от Галтона и Ковюка. Вопли эти вскоре утихли — рельсопушка продолжала пожирать пол, перекрытия и потолок ангара. Миниснаряды Промежуточной Поражающей Способности взорвались в центре помещения, и оттуда поднялось распухающее на глазах облако газов и строительного мусора. Двое солдат исчезли в снопах огня, один из них — Драйзер — уже был мертв.

Еще несколько Осколочных Миниснарядов Промежуточной Поражающей Способности взорвались слева и позади, заполнив дальний угол ангара быстро рассеявшимся облачком плазмы, газа и шрапнели.

Он прекратил огонь.

Боезапас рельсопушки уменьшился на 60 процентов.

Осколки летали во всех направлениях, сталкивались, рикошетировали друг о друга и отлетали назад, кувыркались, выделывали коленца и падали.

Облако газов постепенно рассеялось. Большая часть его выплыла наружу через широкий проход с закругленными стенами, за которым виднелась огромная светлая бело-синяя планета.

Он не слышал никаких сигналов.

Те следы присутствия здесь солдат, какие он еще мог видеть, были не вполне ясной природы и очень маленьких размеров.

Когда миновало почти девять минут, он приложил всю остававшуюся в единственной рабочей ноге энергию и попытался высвободиться из-под фрагментов тяжелого оборудования, которые свалились сверху и медленно продавливали его броню. Эта попытка не увенчалась успехом. Он понял, что оказался в ловушке.

Вероятность того, что солдат, прятавшийся в ангаре где-то позади, остался жив, была, по его оценке, довольно высока. Но попытки освободиться, в ходе которых он сумел сдвинуть с места кое-какое оборудование, наваленное вокруг него и упавшее сверху, не привлекли ничьего внимания.

Он сел на пол и стал ждать.

Он надеялся, что еще успеет немного полюбоваться на прекрасную планету.

Новые враги явились через полчаса. Это были другие солдаты. В доспехах другого типа, оснащенных иным вооружением.

Впрочем, они не дали верного ответа на позывной ИСЧ, поэтому их он тоже атаковал.

Когда его выбросило из ангара в вакуум в облаке плазмы, он уже был почти полностью ослеплен и ничего не ощущал. Только внутренние сенсоры температуры и смутное ощущение силы, пока что слабой, но постепенно возрастающей в одном направлении, подсказывали, что он падает в атмосферу прекрасной и светлой, белой и синей планеты. Температура внезапно выросла до значений, угрожавших функционированию его силовой установки и центров обработки информации. Тем обиднее это было, что с повреждениями, полученными в бою, он уже кое-как свыкся.

Его центральный процессор должен был вскоре отказать или расплавиться. Это произойдет через восемнадцать секунд.

Нет, через одиннадцать.

Нет, через девять.

Восемь.

Семь.

Нет. Оставалось уже три секунды.

Две.

Одна.

Он успел еще подумать, какое наслаждение ему доставила панорама прекрасной...

Он вернулся в симуляцию внутри симуляции, называемую Рабочим Пространством Первичной Стратегической Оценки. В пространстве Трапеции обсуждались общие детали плана, который так или иначе мог положить конец войне.

А здесь они все еще продолжали наблюдать за тем самым участком театра военных действий, над рапортами с которого корпели, когда он исчез.

— Это ведь и твое старое поле боя, не так ли, Ватуэйль? — спросил один из представителей Высшего Командования.

Он смотрел, как снова и снова прокручивается зацикленная запись никому не нужного боя среди сталкивающихся скал и глыб космического льда.

Ракеты проносились во тьме среди миллионов крутившихся по своим орбитам каменных обломков. Полыхали жерла орудий. Войска наступали и отступали.

— Поле боя? — переспросил он и тут же узнал это место.

Он много раз умирал внутри симулятора, иногда из-за ошибок, накопившихся в приложениях или сценариях персонажей, а чаще — по вине высокопоставленных командиров. Доводилось ему и жертвовать собой. Он износил множество личин на этой войне.

Сколько же субъективных жизней он отдал ей?

Он давно потерял им счет.

Разумеется, здесь, в обители мертвых, обреченных на бесконечную битву ради спасения падших душ, дополнительные смерти были бы сущей нелепицей. Они были отменены, и после гибели на срочной службе данные о всей воинской карьере солдата проходили процедуру тщательного пирингового рецензирования. Участвовали в ней и эксперты-Разумы. Проявил ли он смелость? Бережливо ли расходовал боеприпасы и прочее снаряжение? Сохранял ли спокойствие и выдержку под вражеским огнем? Из ответов на эти вопросы извлекались полезные уроки. Солдат воскрешали, чтобы они могли сражаться снова и снова, спускаться или подниматься по ступенькам воинской иерархии в зависимости от того, как проявили себя в ратном деле. Поставленные перед ними задачи тоже постепенно менялись.

Ватуэйль проложил себе дорогу наверх. Сперва его восхождение было медленным, но потом стало убыстряться. Даже если его участие в том или ином столкновении оканчивалось смертью, поражением, он неизменно делал все, что мог. Он выжимал все возможное из тех ресурсов, какими располагал, и преимуществ, которыми обладал в соответствии с начальной конфигурацией симулятора. Он проявил весьма ценное качество — изобретательность.

Его первое воплощение завершилось катастрофическим провалом. Даже не зная, что попал в симулятор, не имея ни малейшего понятия, для чего и с кем сражается, он — солдат саперного отряда — позволил завербовать себя агентам неприятеля и после пыток бесславно погиб. Тем не менее отыскались и обстоятельства, которые можно было зачесть в его пользу. Он всерьез думал о том, чтобы пройти через облако ядовитого газа, а не пустился в бегство. И тот факт, что прежде он проявлял себя надежным и непоколебимым в устремлениях солдатом, также прибавил ему баллов, даже если он вынужденно и перешел на сторону неприятеля, а не вернулся сразу же к своим. Этот переход в конце концов приписали боевой обстановке, в какой он очутился. Представители Высшего Командования все же пришли к выводу, что первоначальное суждение по его делу было вынесено поспешно, оказалось слишком суровым и чрезмерно заостряло внимание на вопросах секретности.

И да, здесь — в открытом лабиринте расколотых лун, дрейфующих скал, заброшенных космических заводов и пустых складов, много комбатант-поколений назад — он тоже вступил в бой.

И вновь вердикт был вынесен в его пользу. Хотя он и повернул оружие против своих же товарищей — и сражался с ними даже слишком успешно, — его вины в этом не было. Он даже не был собой в строгом смысле слова. Он был очень правдоподобной галлюцинацией, загруженной в боевой сценарий — но не полностью, так что боевая единица, которой он частично стал, не могла корректно идентифицировать позывные «свой-чужой». Но ведь и в таком урезанном виде его личность проявила себя с лучшей стороны, в военном смысле слова, продемонстрировала воображение и даже зачатки тактической изобретательности.

По результатам этого разбирательства он был удостоен повышения.

О да, это было то же место. Все еще спорная территория. Ни одна из последовательно отгремевших здесь, среди каскада кувыркающихся скальных обломков и металлического мусора, вылетевшего из заброшенных орбитальных космофабрик, битв не принесла убедительной победы ни одной из сторон. Он смотрел на нее, вспоминая и думая о солдатах, таких же, как старая версия его собственной личности. Они по-прежнему работали, сражались и умирали там.

— Мы должны принять решение, — сказал тот, кому на этом совещании выпало быть председателем. — Преследовать их, закрепиться на достигнутых позициях или оставить этот район?

Его бестелесная голова видела сразу всех и фокусировала взгляд на каждом участнике совещания одновременно — в симуляции это, разумеется, не составляло труда.

Он проголосовал за то, чтобы покинуть район, хотя и не без колебаний.

Именно такое решение и было принято с перевесом всего в один голос. Он ощутил что-то вроде бурного разочарованного восторга и подумал, что, наверное, столь странная смесь противоположных эмоций возможна только в симуляции. Он так давно не жил по-настоящему, что не мог быть больше уверен в этом.

Но все это не имело значения.

В конечном счете, что они такого сделали?

Приказали войскам уйти с поля битвы среди симулированных астероидов и симулированных орбитальных фабрик в ничем не примечательной симулированной системе, которая была в эту симулированную эру частью одной из симулированных версий одной из симулированных Галактик.

Он почувствовал, что ему надо бы устыдиться такого поступка, но не смог.

Что значит еще одно предательство, если их уже было так много?

ДЕВЯТЬ

Построить нечто таких масштабов — уже само по себе впечатляющее достижение, подумала она. Но ведь эта штука не уникальна, она даже ничем не выделяется среди себе подобных, кораблей того же класса. Вот это ее действительно поразило.

Эта штука даже с натяжкой не могла претендовать на зачисление в категорию крупнейших кораблей.

А вот это уже ошеломляло по-настоящему.

Она отказывалась поверить, что эта машина способна стремительно, в мгновение ока перемещаться в пространстве, скрытом от ее взора, да и от всех остальных чувств. Это не укладывалось у нее в голове.

Она сидела на краю рукотворной скалы, беспечно болтая ногами над тысячеметровой бездной, и наблюдала за летавшими в ней машинами. Вверху, внизу, позади, повсюду суетливо, гудя и жужжа, носились флайеры всех форм, размеров и расцветок, достаточно разнообразных, чтобы это само по себе исключало их уникальность; некоторые были так миниатюрны, что в них мог перемещаться только один пассажир, будь то мужчина, женщина или ребенок. Летательные аппараты больших размеров передвигались с неспешной грацией и выглядели каждый по-своему, так что в глазах пестрело и рябило с непривычки, точно она заблудилась в лесу, где росли только мачты, вымпелы, кубрики и рубки управления. Но чем крупнее были эти суда, тем заметнее проявлялась в их обличье своеобразная унификация, стандартизация, что ли. Корабли дрейфовали на ласковых ветрах, созданных огромными установками климат-контроля. Что же до устройств, действительно достойных, на ее вкус, называться звездолетами, то они передвигались еще неторопливей и величественней и, кроме того, казались более сдержанными, если не в формах корпусов, то по крайней мере в их отделке, и часто появлялись в сопровождении эскорта из нескольких меньших судов-прилипал, походивших на корабли-матки так же, как обломки твердой породы — на целую скалу.

Перед ней простирался каньон длиной километров пятьдесят. Его прямые и острые, как будто отполированные лазером, края кое-где визуально сглаживались многоцветной массой вьющихся, ниспадающих и парящих в воздухе лиственных растений, как если бы с вершины каждой из двух высоченных скальных стен низвергались внезапно схваченные льдом бесчисленные яркие водопады. Стены каньона были усеяны щелями, пещерками и проемами головокружительно разнообразных форм, по большей части ярко освещенными изнутри; к ним подлетали или из них выныривали многочисленные летательные и космические аппараты. И вся эта оплетавшая колоссальные эскарпы^[133] каньона сеть ангаров и причалов, ошеломляющая сложностью и согласованностью работы, представляла собой не более чем крохотную деталь поверхности исполинского судна.

На дне каньона располагалась травянистая равнина, по которой то здесь, то там бежали извилистые ручейки, устремляясь в затянутые туманом просторы за много километров от этого места. Наверху, за тонкими бледными облачными слоями, находилась ослепительная беловато-желтая полоса, дарившая свет и тепло, то есть заменявшая на корабле солнце. Пока она смотрела, туман наполз на полосу и затянул ее. Но по внутрикорабельному времени стоял полдень, и даже не видя, она знала, что полоса сейчас должна находиться почти точно над головой.

За ее спиной, в тенистом парке, раскинутом у подножия не очень высокой стены, на самом верхнем жилом уровне корабля, неспешно прогуливались люди, шумели фонтаны и ручьи, а если прислушаться как следует — колыхались на ветру кроны высоких деревьев на мягко круглившихся холмах. Были там и странные полупрозрачные вертикальные полосы, раза в два-три превосходившие длиной самые высокие деревья. Каждая полоса оканчивалась темным яйцевидным наростом, размером примерно с крону среднего дерева в парке. Дюжины этих странных, почти прозрачных растений реяли на ветру, как огромные водоросли.

Ледедже и Сенсия сидели, прислонившись к низкой каменной стене, на уступе сложенной темно-красным камнем скалы, выглядевшей в точности как настоящая.

Глянув прямо вниз, Ледедже увидела бы в пяти или шести метрах от себя что-то вроде тончайших волокон, сплетавшихся в готовую подхватить ее, если она вдруг свалится с обрыва, неразрушимую сеть. Ей подумалось, что выглядит эта страховка не слишком надежно, однако, соглашаясь на предложение Сенсии посидеть тут, она уже была внутренне готова во всем доверять спутнице.

В десяти метрах справа в пропасть обрушивалсябурный поток. Но ему суждено было пролететь в вихре белесых брызг лишь полсотни метров, прежде чем какая-то хитрая штуковина из похожего на стекло материала, формой больше всего напоминавшая половинку гигантского перевернутого дном вверх конуса, улавливала воду и перенаправляла в прозрачную трубу, достигавшую дна долины. Ледедже сразу полегчало, когда она увидела эту конструкцию. Среди неисчислимого разнообразия экзотических, головоломно сложных или попросту непонятных вещей, которые ей довелось увидеть на борту, обнаружилось хоть что-то знакомое, почти родное. Одним из артефактов высокофункциональной магии всесистемника оказался водопровод.

Таков был всесистемник Культуры Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях, корабль, пославший своего аватара Сенсию приветствовать ее, когда она впервые осознала себя в его почти беспредельном информационном субстрате.

Рядом с ней сидела другая версия Сенсии, низкорослая, тонкокостная, быстрая в движениях, бронзовокожая и одетая более чем легко. Если предыдущее виденное ею воплощение корабля правильнее было бы назвать аватоидом, то это уже была сама аватар. Она привела сюда Ледедже, чтобы та могла составить примерное представление об истинных размерах корабля, который она представляла. В некотором смысле она сама была этим кораблем.

Вскорости им предстояло ступить на борт одного из тех маломестных корабликов, с мелодичным жужжанием скользивших, паривших и проносившихся вокруг. Очевидно, затем, чтобы та часть сознания Ледедже, которой еще удавалось сохранять остатки самообладания при мысли об истинных размерах корабля, на котором она очутилась — судна, казавшегося механическими джунглями, лабиринтом без входа и выхода, — смогла благополучно воссоединиться с теми частями, которые это самообладание уже потеряли.

Ледедже отвела взгляд от того, что простиралось за краем уступа, и уставилась на свои кисти рук и ладони.

Ну что ж, они дали ей новое тело, ревоплотили, как у них было принято называть такую процедуру. Переписали ее душу, самую суть ее естества, в новом теле, которому от роду было меньше часа. Она с облегчением узнала, что телом этим никто раньше не пользовался, и оно никогда никому не принадлежало (ей почему-то взбрело в голову, что тела эти взяты от людей, совершивших столь ужасные злодеяния, что даже личностям их не позволили оставаться в ранее обжитых мозгах и бесцеремонно оттуда стерли, дабы освободить места для новых владельцев).

Она внимательно рассматривала тонкие, почти невидимые волоски на внутренней стороне кисти и вглядывалась в поры золотисто-коричневой кожи. Тело относилось к панчеловеческому типу, хотя его пришлось подвергнуть довольно основательной модификации, чтобы придать сходство с сичультианским. Еще раз пытливо вглядевшись в поры и волоски, она вдруг заподозрила, что теперь ее зрение лучше, чем в прежней жизни. Детализация изображения, которую обеспечили ей новые глаза, была так высока, что у нее голова кружилась. Она подумала, не может ли быть так, что все это время ей врали, и на самом деле она по-прежнему пребывает в Виртуальной Реальности, где в таком зуммировании картинки до предела доступного разрешения не было ничего необычного.

Она опять перевела взор и уставилась в пространство, сфокусировав глаза на ошеломляющем пейзаже, простиравшемся на километры вокруг. Конечно, это окружение могло быть симулированным. Смоделировать такой огромный корабль в мельчайших деталях, легче, нежели построить такую махину на самом деле. Несомненно также, что существам, способным сконструировать такой корабль, без труда доступны и вычислительные ресурсы, достаточные для создания сколь угодно правдоподобной симуляции всего, что она могла бы видеть, слышать, обонять и чувствовать.

Все это могло быть подделкой с самого начала и оставаться ею всегда, разве нет?

Стоит ли принять все это на веру и оставить сомнения только потому, что нет никакого способа их проверить? Если имитация во всех деталях отвечает оригиналу, о какой разнице между ними вообще можно говорить? Пока не появится убедительное доказательство противоположного, придется считать все вокруг реальным и пользоваться преимуществами, предоставляемыми такой точкой зрения.

Я ревоплощена, подумала она. Оболочка — наше все, с легкой иронией сказала ей Сенсия там, в Виртуальности. Разум, полностью оторвавшийся от своих корней, от физического тела или по крайней мере памяти о нем, — существо странное, ограниченное в своих возможностях и в чем-то почти извращенное. А форма, которую предпочитает разум для воплощения, оказывает заметное обратное воздействие на личность.

Она открыла глаза и обнаружила, что лежит на кровати, внешне похожей на снежную гору, на ощупь мягче птичьего пуха, а по повадкам — напоминавшей рой чрезвычайно послушных и неизменно доброжелательных насекомых. Белое, как снег, ложе согревало ее кожу, а ткань, казалось, не была прикрыта никаким покрывалом, и все же отдельные составляющие конструкции, пребывавшие как будто в свободном полете, упорно ускользали от ее пытливого взгляда и тонкого нюха, и не было способа извлечь их наружу из недр кровати и пространства, во всех направлениях на несколько сантиметров облекавшего ее облаченное в ночнушку новое тело.

Кровать стояла посреди скромно обставленной комнаты размерами три на четыре метра с одним окном во всю стену, выходившим на озаренный ярким светом балкон. Там стояли два стула, и на одном из них сидела Сенсия. Аватар еще несколько мгновений любовалась видом, открывавшимся с балкона, прежде чем с приветливой улыбкой обернуться к ней.

— Добро пожаловать в мир живых! — сказала она, помахав рукой. — Одевайтесь, а потом мы позавтракаем и пойдем гулять.

А сейчас они сидели здесь, и Ледедже пыталась уместить в голове то, что открылось ее взору.

Она снова посмотрела на свои руки. На ней были пурпурно-фиолетовые брюки, подвернутые до лодыжек, и тонкий, но непрозрачный топик того же цвета с закатанными до локтей рукавами. Она подумала, что выглядит превосходно — во всех отношениях. Среднестатистический человек Культуры (она уже видела несколько сотен таких, когда они проходили мимо, но для пришельцев извне, если такие встречались, у нее внимания уже не хватало) ростом не превосходил сичультианца, но был значительно хуже сложен: ноги слишком короткие, спина слишком длинная и худая, как у истощенца, живот и ягодицы неприятно плоские, плечи и шея, будто переломанные. Она сама, вероятно, выглядела в их глазах горбатой, пузатой и толстозадой, но это не имело никакого значения. Самой себе она казалась вполне правильной, да что там — почти совершенной. И, да, красивой. Такой, какой было ей суждено стать от рождения, какой она была и осталась, пронизывали ее тело до мозга костей закодированные на клеточном уровне татуировки или нет.

В ее облике было не больше ложной скромности, чем во внешности Сенсии — и в обличье самого корабля.

Ледедже подняла взгляд.

— Я думала, у меня будут какие-нибудь татуировки, — обратилась она к Сенсии.

— Татуировки? — переспросила аватар. — Это легко. Но мы можем сделать кое-что получше, чем просто изукрасить вашу кожу постоянными узорами, если только вы не хотите именно этого.

— А что вы можете сделать?

— А вот, взгляните. — Сенсия махнула рукой, и прямо перед ней появились реявшие над тысячеметровой пропастью изображения людей Культуры, чьи тела — по крайней мере, кожу — украшали татуировки даже более замысловатые, чем те, что она когда-то носила сама. Были там татуировки, сиявшие, как солнце, слабо поблескивавшие, как звезды, или отражавшие свет, татуировки, способные двигаться, татуировки, испускавшие лазерные лучи и формировавшие в их сплетении реалистичные или позаимствованные из голограмм структуры, проникавшие, казалось, под поверхность самой кожи, и татуировки, которые уже нельзя было считать работами, даже очень мастерскими — это были настоящие произведения искусства, развернутые во времени, представления и спектакли.

— Выбирайте, — сказала Сенсия.

Ледедже покивала.

— Непременно.

Она снова уставилась вдаль. Позади прошли несколько человек, направлявшихся к дальней оконечности низкой каменной стены. Они говорили на марейне, языке Культуры. Хотя Ледедже теперь не только сама говорила на нем, но и могла, пусть и не без некоторых усилий, поддерживать беседу, единственным языком, слова которого являлись ей на ум без стеснения и промедления, оставался учтиво-вежливый сичультианский, и сейчас они с Сенсией разговаривали именно на нем.

— Вы знаете, что я бы хотела вернуться на Сичульт, — сказала она.

— Это немудрено, — кивнула Сенсия.

— Когда мне позволят туда отправиться?

— Да хоть завтра.

Она повернулась и посмотрела на бронзовокожую собеседницу. Тело Сенсии выглядело нарочито искусственным, будто она была сделана из металла, а не из плоти и костей. Ледедже подозревала, что это так специально.

Оттенок ее собственной кожи не слишком отличался от цвета кожи аватара, издалека они и вовсе казались принадлежавшими к одной и той же расе. Но ее кожа и при внимательном рассмотрении показалась бы естественной как сичультианцу, так и, похоже, кому угодно из этой пестрой толпы чудаков-весельчаков.

— А это и вправду возможно?

— По крайней мере, вы могли бы отправиться в путь. Мы на некотором расстоянии от вашего мира. Путешествие потребует времени.

— Как долго?..

Сенсия передернула плечами.

— Не могу сказать точно, много факторов. Может быть, несколько десятков дней, но во всяком случае меньше сотни. Надеюсь, что так.

Странный жест, которым сопровождались эти слова, Ледедже истолковала как знак сожаления или извинения.

— Но я не смогу подбросить вас туда, эта планета слишком удалена от моих обычных маршрутов. Если быть точной, то мы сейчас удаляемся по касательной от сектора космоса, контролируемого Установлением.

— О... — Ледедже как-то не задумывалась об этом. — Тогда мне следует поторопиться.

— Я поговорю с кораблями. Посмотрим, может, кто заинтересуется, — сказала Сенсия. — Но у меня есть условие.

— Условие? — Она подумала, какой платы от нее могут потребовать, коль скоро все же настало время платить по счетам.

— Позвольте мне поговорить с вами откровенно, — сказала Сенсия с мимолетной улыбкой.

— Пожалуйста, — кивнула она.

— Мы — я — подозреваем, что, когда вы вернетесь на Сичульт, все ваши мысли будут только об убийстве.

Ледедже сперва ничего не ответила, но потом до нее медленно дошло, что, чем дольше будет продолжаться это молчание, тем большую убедительность оно придаст словам аватара.

— Почему вы так думаете? — поинтересовалась она, тщательно подделываясь под дружелюбный, но суховатый тон Сенсии.

— Да бросьте вы, Ледедже, — сказала аватар ворчливо. — Я тут кое-что раскопала. Этот человек убил вас. — Она помахала рукой в воздухе. — Не то чтобы хладнокровно, но — вы были беспомощны, бессильны оказать ему какое-то сопротивление. Больше того, этот человек полностью контролировал все стороны вашей жизни, он заполучил вас в собственность еще прежде, чем вы появились на свет, принудив вашу семью к подписанию кабального договора и пометив вас татуировками, как неземельную собственность, как банкноту высокого номинала, которую могли бы эмиттировать специально для него. Вы были его рабыней. Вы пытались сбежать, он охотился на вас, загонял, как дикого зверя, и в конечном счете, когда вы попали к нему в руки и попытались воспротивиться, он убил вас. Теперь вы свободны, понимаете вы это или нет? Вы больше не принадлежите ему. Вы очищены от татуировок, по которым все могли опознать вас, и можете вернуться обратно, не возбудив ни в ком встречном никаких подозрений. Вернуться туда, где он продолжает жить своей привычной жизнью, по всей вероятности, и не подозревая, что вы на самом деле не умерли.

Сенсия полностью оборотилась к Ледедже — повернула не только голову, но плечи и всю верхнюю половину туловища, так что теперь девушка уже не могла притворяться, будто это движение ускользнуло от ее внимания. Ледедже тоже повернулась ей навстречу, но не так решительно. Сенсия, продолжая улыбаться, понизила голос и сказала уже не так порывисто:

— Деточка моя, вы бы не были человеком, гуманоидом, панчеловеком, сичультианкой или невесть кем еще, если бы вы не лелеяли мечты о мести.

Ледедже дала ей договорить, но отреагировала далеко не сразу. Это больше, много больше, хотелось ей сказать, это больше, чем месть, это не просто возмездие...

Но она не могла себе этого позволить.

Она отвернулась и посмотрела вдаль.

— Каково же ваше условие? — спросила она.

— У нас есть эскадроны, — сказала Сенсия, пожав плечами.

— У вас что? — Она, конечно, слышала о дронах, так в Культуре называли роботов. Правда, эти роботы в большинстве случаев напоминали чемоданчики и сумки. Вдалеке — у самого горизонта, почти в тумане, — парили какие-то серебристые штуковины. Вполне возможно, это и были дроны. Но она понятия не имела, что может означать приставка эска.

— Это... такие машины, которые не дают человеку совершать неблаговидные поступки, — сообщила Сенсия. — Они — ну, просто сопровождают его. Везде. — Она снова пожала плечами. — Как эскорт. Если эта штука решает, что ее подопечный замыслил какой-нибудь... нежелательный поступок, например собрался кого-то избить или даже убить, ну и все такое, она не дает ему этого сделать. Предотвращает злодеяние. И все.

— Останавливает его? Как?

Сенсия рассмеялась.

— Сперва она прикрикнет на него. Попытается убедить его отказаться от своих намерений. Но если человек будет настаивать, она применит какие-нибудь методы физического воздействия; отведет в сторону ствол ружья или примет на себя удар, предназначенный другому человеку. Если же человек будет повторять свои попытки, она его просто вырубит. Безболезненно. Никакого вреда это не причинит, кроме непродолжительной потери сознания, зато...

— Кто это решает? Какой суд выносит такое решение? — перебила Ледедже. Ее вдруг бросило в жар. Она подумала, что ее новая, сравнительно бледная, кожа лица запросто может разрумяниться.

— Я, Ледедже, — тихо, с неизменной полуулыбкой, которую Ледедже могла видеть боковым зрением, ответила Сенсия. — Я и есть этот суд.

— По какому праву?

Ей показалось, что аватар с трудом сдерживает смех.

— По такому праву, что я — часть Культуры и как таковая обладаю возможностью проконсультироваться с остальными элементами Культуры, прежде всего Разумами, по вашему вопросу. Беспрепятственно и безотлагательно, коль скоро я наделена такой способностью. Окончательное решение было...

— Так вон оно что, — горько сказала Ледедже. — Даже в Культуре ничего не меняется. Чья сила, того и правда.

Ее вдруг пробил озноб, и она принялась подчеркнуто неторопливо одергивать рукава.

— Интеллектуальная сила, если точнее, — вежливо ответила Сенсия. — Я хотела бы заметить, что мое решение приставить к вам эскадрона в конечном счете зиждется на тех же побуждениях, какие руководили бы любым морально ответственным существом, машиной или человеком, располагай оно теми же фактами, что и я, и теми же возможностями их проанализировать. Я также считаю своим моральным долгом оповестить вас, что вы вольны как угодно распорядиться информацией обо всем, что с вами случилось. Никто не запрещает вам разглашать эту историю. Более того, я уверена, что многие новостные службы немедля ухватятся за нее, причем не только специализированные, но и более крупные, ведь вы представляете сравнительно экзотическую для нас расу и происходите из мест, где наше присутствие до самого последнего времени оставалось весьма ограниченным. Вы можете представлять интерес для всех, кто специализируется в областях права и дипломатических отношений, для тех, кто следит за соблюдением нашей юрисдикции, для тех, кто занят изучением поведенческой психологии... — Она снова пожала плечами. — Возможно, даже среди любителей философии найдутся те, кому будет интересна ваша история. Вы, без сомнения, отыщете того, кто разъяснит ваше дело и озвучит приговор по нему.

— Куда я могу подать апелляцию? Кому?

— Вы можете представить ее суду хорошо информированной публики, — сказала аватар. — Это Культура, детка. Здесь это суд последней инстанции. Если мне докажут, что я ошиблась, и даже в том случае, если я буду по-прежнему уверена, что поступаю правильно, но при этом найдется хоть кто-то, чье мнение разойдется с моим, — я отменю свое решение приставить к вам дрона-стражника. Отменю не без колебаний и не без опасений. Но я это сделаю. Я Разум корабля, и в своих решениях я прежде всего опираюсь на суждения других Разумов моего уровня, а если их недостаточно, прибегаю к услугам остальных Разумов, затем искусственных интеллектов, людей, дронов и иных мыслящих существ. Правда, в ситуации, которая связана с ущемлением прав человека, я склонна буду наделить большим, чем обычно, весом голоса людей. Описанная процедура может показаться вам сложной и запутанной, однако, смею вас уверить, у нас накопилось множество подробно разобранных прецедентов, на основе которых разработаны хорошо зарекомендовавшие себя методики разрешения подобных споров, используемые повсеместно.

Сенсия подалась вперед и в упор посмотрела на Ледедже, пытаясь заставить ее обменяться взглядами, но Ледедже удалось увернуться.

— Ледедже, я не хотела бы, чтоб у вас осталось впечатление, будто мы намерены тянуть резину. Вся процедура осуществляется исключительно оперативно. Существа вроде вас, привыкшие к судебному крючкотворству и долгим разбирательствам, могут даже счесть ее чрезмерно неформальной. Вам нет нужды оставаться у меня на борту на все время, пока идет слушание дела. Вы можете отправляться в путь и следить за ходом процесса по дороге. Да, я понимаю, что процесс этот кажется неформальным и несерьезным. Но, поверьте, разбирательство будет максимально скрупулезным, предельно тщательным. Откровенно говоря, вероятность вынесения неправомерного вердикта гораздо ниже, чем в случае, если бы дело слушалось в любом обычном суде у вас на родине. Если вы хотите улететь, так и поступайте. Отбывайте в любое удобное вам время. Это ваше право. Лично я не думаю, что в вашем случае эскадрон будет отозван, но в таких сложных обстоятельствах, да еще с учетом того факта, что во многих, казалось бы, давно разобранных, хорошо изученных делах вновь и вновь появляются новые свидетельства, способные поколебать устоявшееся решение, нельзя быть уверенной в этом полностью.

Ледедже задумалась над услышанным.

— А... кому известно, что я воскресла из мертвых?

— Сейчас это остается между нами. Впрочем, мне пока не удалось разыскать Я так считаю, это я, корабль, который, как мы подозреваем, и заронил вам в мозг семя нейросетевого кружева.

Когда Сенсия упомянула нейросеть, Ледедже непроизвольно потянулась рукой к затылку и осознала это движение, лишь уже совершив его.

Кончики ее пальцев пробежали по мягким коротко стриженным волосам, покрывавшим голову ее нового тела, нашаривая контуры черепа.

Ей предложили обзавестись новой нейросетью взамен утраченной, как только она пришла в себя в новом теле. Она отказалась, но до сих пор сама не знала, почему. Как бы там ни было, нейросетевое кружево было легко и просто установить... попозже, пусть даже ему требовалось некоторое время, чтобы разрастись и сделаться полнофункциональным. Со старой нейросетью ведь именно так и было.

— А что случилось с этим кораблем? — спросила она. Ей внезапно припомнился Химерансе, сидящий в освещенном слабым светом кресле у нее в спальне. Она вспомнила даже слова, с которыми он тихо обратился к ней десять лет назад.

— Что случилось?.. — Сенсию, казалось, удивил этот вопрос. — Скорее всего, он ушел в отшельники. Или просто слоняется где-то без цели и причины, странствует по Галактике; может статься, охваченный каким-то новым безумным увлечением, как это у него в обычае. Все, что ему для этого нужно, так это прекратить уведомлять людей о своем местопребывании и исчезнуть с экранов. Корабли иногда так поступают. Особенно старые корабли. — Она фыркнула. — А что уж говорить о кораблях столь почтенного возраста, что в их послужном списке числится Идиранская война. Они очень, очень часто становятся Эксцентриками.

— А приставляют ли к ним эскадронов? — она вложила в эту фразу столько сарказма, сколько смогла.

— Иногда. Если они ведут себя особенно странно. Или в том случае, если размеры корабля особенно значительны.

Сенсия наклонилась к ней и тихо сказала:

— Однажды такой же корабль, как я, стал Эксцентриком или, по крайней мере, начал вести себя подобным образом. Но дело вот в чем... вы вообще себе можете это представить?

Она с деланным ужасом резко откинулась назад.

— Можете вы себе вообразить, как у эдакой махины в критической ситуации едет крыша? Как она съезжает с катушек? Понимаете, она просто разнесла в пыль приставленного к ней эскадрона.

— И как все закончилось?

— Ну, — пожала плечами Сенсия, — не слишком плохо. Могло быть лучше, могло быть хуже. Могло быть совсем скверно. По-разному могло быть. Так-то.

Ледедже снова задумалась. На этот раз она думала дольше.

— Тогда мне, вероятно, стоит просто смириться с вашим решением.

Она повернула голову к аватару и мягко улыбнулась ей.

— Не то чтобы я признаю необходимость такого решения, но я... подчиняюсь ему.

Сенсия едва заметно нахмурилась, на ее лице появилось смущенное выражение.

— Но вам стоит знать, — продолжила Ледедже, тщательно следя за своим голосом, — что человека, который меня убил, просто не могут привлечь к ответственности. Он вне законов и вне наказаний. Он умеет очаровывать людей и подчинять их своей воле. Он чрезвычайно могущественный человек. И он — само зло. Он предельно себялюбив и своеволен, а занимаемое им в обществе положение наделяет его практически абсолютной властью. Он может все. Он способен отвертеться от любого рода ответственности за свои деяния. Он заслужил смерть. Ущерб, который он причинил мне лично, не имеет никакого значения в свете того, что убить Джойлера Вепперса — казнить его, если хотите, — вещь абсолютно оправданная с моральной точки зрения. Его нужно уничтожить. Если я, как вы изволили сказать, вернусь домой с мечтами об убийстве в сердце, а вы вознамеритесь его защищать, то ваш выбор будет настолько далек от верного, что вы, боюсь, бессильны себе это даже представить.

— Я понимаю, каково вам, Ледедже, — ответила аватар.

— Это вряд ли.

— По крайней мере, я превосходно представляю себе, что стоит за вашими словами. Это вы хоть можете принять? Но, находясь на таком удалении от этого человека, я не мню себя вправе выносить о нем моральный вердикт.

— А разве Культура никогда-никогда не вмешивается в дела других цивилизаций? — едко спросила Ледедже.

Этим, в общем, и исчерпывались немногочисленные доступные ей на Сичульте сведения о Культуре. Согласно общему мнению, Культуру населяли слабые женоподобные мужчины и неестественно агрессивные, чтобы не сказать воинствующе-вульгарные, женщины (конкретные детали рассказов менялись в зависимости от того, какой именно аспект жизни в Культуре представлялся сичультианским журналистам или завсегдатаям высших сфер наиболее шокирующим, достойным презрения или извращенным), они не пользовались деньгами и находились в подчинении у огромных роботов-кораблей, любимым занятием которых было влезать в дела иных цивилизаций.

Ледедже почувствовала, как на глаза наворачиваются злые слезы. Как ни пыталась она их сдержать, ничего не вышло.

— Меткое замечание, — признала Сенсия, — мы и впрямь постоянно вмешиваемся в их дела. Но очень осторожно, в согласии с предварительно разработанной программой действий, и наши замыслы всегда преследуют такую стратегическую цель, что их реализация пойдет только во благо обществу, в жизнь которого мы вмешались. — Сенсия на миг запнулась. — Ну, в большинстве случаев. Я не хочу сказать, что нам всегда все удается. Временами случаются и досадные ошибки.

Она оглянулась на Ледедже.

— Но они лишь учат нас осторожности. И, безусловно, мы должны быть вдвойне осторожны, имея дело с человеком такого масштаба, человеком, который пользуется в родном обществе такой известностью и влиянием, контролируя при этом большую часть производительных мощностей вашей циви...

Ледедже едва сдерживала рыдания.

— Вы хотите сказать, что проклятые деньги защитят его даже здесь?!!

— Мне жаль, — ответила аватар, — но такова реальная ситуация. Мы не лезем в ваши дела. Он человек иного мира, и у меня не больше оснований строить заговоры для покушения на его жизнь, чем на чью-то еще. Более того, поскольку он сосредоточил в своих руках власть над всем вашим обществом, все, что с ним случится, возымеет куда большие последствия, чем если бы это стряслось с кем-то другим. Было бы неблагоразумно не принимать во внимание все эти осложняющие обстоятельства, даже если бы я и разделяла ваше стремление убить его.

— Да разве я в состоянии покушаться на него? — презрительно фыркнула Ледедже и отвернулась. — Сами посудите. Я вам кто, наемный убийца-профессионал? Я могла бы с ним покончить, если бы мне чуточку повезло, но у меня нет навыков, нужных, чтобы подобраться к нему извне. Единственное мое преимущество заключается в том, что я несколько лучше всех прочих осведомлена о внутреннем устройстве его поместий и домов, а также о распорядке его жизни и о людях его ближнего круга.

Она подняла руку и внимательно осмотрела ее с тыльной и внешней сторон.

— Ах да, у меня другая внешность, и это действительно несколько увеличивает мои шансы подобраться к нему вплотную!

— Полагаю, он хорошо защищен, — сказала Сенсия и, помедлив мгновение, добавила: — Да, так и есть. Ваши новостные службы обычно изображают его в сопровождении двоих клонов-телохранителей, этих Зей.

Ледедже хотела было обмолвиться о Джаскене и о том, что именно он стоит на последней линии обороны Вепперса, но, поразмыслив, решила смолчать.

Она снова презрительно фыркнула и шумно высморкалась в ладошку.

— Вам нет нужды возвращаться туда, Ледедже, — участливо сказала Сенсия. — Вы могли бы остаться здесь и начать новую жизнь в Культуре.

Ледедже утерла слезы низом ладони.

— Знаете ли вы, о чем я мечтала все эти годы? — спросила она, метнув быстрый взгляд в сторону Сенсии. На лице аватара был написан вежливый интерес.

— За все эти годы, долгие годы, которые я провела, строя планы побега и иногда совершая неудачные попытки, меня никто никогда не спросил, куда, собственно, я каждый раз пыталась убежать.

Она одарила аватара тонкой, почти насмешливой улыбкой. Спутница казалась по-настоящему удивленной.

— Никто меня об этом не спрашивал, потому что никому это не приходило в голову, — сказала Ледедже, — но если бы все-таки пришло, я бы им ответила: в Культуру. Ибо я слышала, что им удалось вырваться из-под железной пяты тирании и ничем не ограниченной личной власти, что все здесь равны, мужчины и женщины, а деньги ничего не стоят, ибо никто не более богат и не более беден, чем другой.

— Но ведь теперь вы попали туда, куда стремились? — сказала Сенсия скорее утвердительно. В голосе аватара проскользнула досада.

— Еще бы, я попала туда, куда стремилась, и что же я обнаружила? — Она несколько раз глубоко вздохнула. — Оказывается, Джойлер Вепперс все еще может чувствовать себя в безопасности благодаря деньгам и власти. И я поняла, что мне надо вернуться домой, потому что именно там мой дом, нравится он мне или нет. И мне надо как-то с этим примириться.

Она послала Сенсии острый взгляд.

— И я должна вернуться. Вы меня отпускаете?

— Да.

Ледедже коротко кивнула и уставилась в пространство.

Некоторое время обе женщины молчали. Потом Сенсия сказала:

— Вы знаете, эскадроны могут быть вполне полезными спутниками. Веселыми, разговорчивыми, любознательными, послушными вашей воле. Они могут не только служить вам, но и охранять вас... пока вы не попытаетесь причинить кому-то боль или лишить жизни. Я обещаю, что выберу вам хорошего компаньона.

— Я уверена, что мы поладим, — ответила Ледедже.

Она раздумывала над тем, насколько трудно будет оторваться от преследования эскадрона.

Или убить его, если потребуется.

Йиме Нсоквай стояла в главной комнате своей квартиры, вздернув подбородок, тесно сдвинув ноги, слегка отклонившись назад и закинув руки за голову. Она была одета по форме: длинные темно-серые сапоги, серые брюки, легкая блузка и простой серый жакетик с высоким тесным воротничком. Комм-терминал в форме старинной авторучки лежал в нагрудном кармашке жакета, а в мочке левого уха висел замаскированный под серьгу терминал резервного копирования личности. Волосы девушки были уложены в очень аккуратную прическу.

— Приветствую вас, госпожа Нсоквай.

— И вам доброго дня.

— Вы кажетесь такой... целеустремленной. Может, вам лучше посидеть на дорожку?

— Я лучше постою.

— Хорошо, — аватар ОКК Бодхисаттва, ДССК возник перед нею только что, вероятно, совершив мгновенное Перемещение, но не забыл за полчаса предупредить о своем визите звонком, так что у нее осталось достаточно времени, чтобы переодеться и привести себя в порядок. Аватар принял обличье старомодно выглядевшего дрона примерно метровой длины, вдвое меньшего диаметра и вчетверо меньшей ширины. Он парил в воздухе перед девушкой на уровне глаз.

— Думается, мы можем обойтись без обычных любезностей, — сказал аватар.

— Я была бы не против, — согласилась Йиме.

— Вижу... Что ж, вы готовы?

Йиме согнула ноги в коленях, подхватила с пола маленькую сумку и, пристроив ее на ступне, снова выпрямилась.

— Теперь — вполне, — сказала она.

— Тогда начнем.

Аватар и женщина исчезли внутри двух серебристых эллипсоидов — аппараты проявились за считанные секунды до того и тут же вновь исчезли, не так быстро, чтобы раздались два ожидавшихся громоподобных воздушных хлопка, но все же достаточно проворно, чтобы листья близстоявших растений всколыхнулись, точно от внезапного порыва ветра.

Прин очнулся от долгого и ужасающе реалистичного кошмара, в котором он снова попал в Преисподнюю, и обнаружил, что невидящим взором смотрит на прикованную к больничной койке возлюбленную. Чей лежала без движения, только иногда моргала. Он скорчился на своей койке и глядел на нее. Она была примерно в метре от него и тоже смотрела ему в лицо, время от времени поднимая и опуская веки.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Понять, кто он, где он, что это за существо на него смотрит. Сперва он осознал, что находится в каком-то медицинском учреждении. Потом он ощутил расположение и следом — особую привязанность к женщине, лежавшей напротив. И, наконец, вспомнил, как совершил нечто исключительно важное, имевшее ужасные последствия.

Ад. Он попал в Ад. Они вместе были в Преисподней. Они с Чей.

Они отправились туда, задавшись целью доказать ее существование. Доказать, что это часть реальности, а не миф и не вздорная выдумка; подлая, извращенная пародия на Послежизнь, место неизбывной жестокости, зверств, немыслимых и недопустимых в любом обществе, претендующем на цивилизованность.

Они намеревались собрать неопровержимые улики и бросить вызов всем, кого устраивала подобная практика, кто желал видеть, как Преисподняя — все Преисподние — пребывают вовеки: государству, правительству, политикам, тузам бизнеса, всем, чьи интересы пересекались в этом деле.

Им удалось вернуться в Реальность. Им обоим.

Он едва мог говорить. Он лежал на больничной койке, такой же, как у Чей. Место, в котором он находился, было похоже на клинику. Ту самую клинику, из которой они отбыли с миссией в Ад.

Врачи перенесли их личности в электронную, фотонную или кто знает какую еще форму (Прина не интересовали технические детали процедуры) и отправили их туда вместе.

Он слышал слабое попискивание и видел некоторые из медицинских приборов и коммуникационных устройств, расставленных вокруг.

— Прин, ты вернулся! — сказал голос. Он узнал его. Во всяком случае, он почувствовал, что должен знать обладателя голоса. Голос был мужской.

Говоривший вошел в его поле зрения, и Прин узнал в нем Иркуна. Итак, обладателя голоса звали Иркун. Он был тем властелином медицинской аппаратуры и коммуникаторов, который руководил переброской их личностей, их душ, если угодно, через коммуникационную сеть в место, где та соединялась с вычислительными субстратами Преисподней, а затем в саму Преисподнюю. Ну и обратно, само собой разумеется. Так ведь? Это обстоятельство имело существенное значение. Им надо было вернуться во что бы то ни стало. Для этого их снабдили соответствующими патчами и прошивками, которые следовало запустить в нужное время в нужном месте. Тогда они смогли бы вернуться.

В Виртуальной Реальности эти дополнительные фрагменты кода имели вид шипов на шейной веревке. Они наделяли носителя обликом одного из самых могущественных и привилегированных демонов Преисподней и давали шанс на возвращение из виртуального мира в базовую Реальность. Этот шанс можно было использовать только однажды.

Он вспомнил сиявшие призрачно-голубым светом ворота и долину, где высились эти штуки, в форме иксов. На них были нанизаны разлагающиеся тела.

Сиявшие голубым ворота, отчаяние, с которым он прошел через них, крепко прижав к своей груди Чей...

Прошел... кувыркнувшись в воздухе так, чтобы пройти первым. Она должна была пройти сразу вслед за ним. В его объятиях. Если бы это удалось.

— У тебя получилось! — заявил Иркун, торжествующе хлопая хоботами друг о друга.

Он был в форме врача: белый жилет, копыта в маленьких, тоже белых, пинетках, хвост аккуратно собран и перевязан подколотой ленточкой.

— Ты сделал это, ты вернулся! А Чей, что...

Иркун обернулся, чтобы посмотреть на нее. Чей продолжала смотреть прямо перед собой. Прин сначала решил, что она смотрит на него. Теперь он понял, что ошибся. Она ни на кого не смотрела, строго говоря. Она медленно моргнула, потом еще раз. В точности так, как за пару мгновений до этого.

— ... случилось? Она шла за тобой? — закончил Иркун изменившимся голосом, быстро считав показания датчиков и коммуникаторов вокруг ее постели. Он вытащил планшетник и начал что-то быстро отстукивать на нем. Хоботопальцы танцевали над иконками, символами и числами.

— Она?.. — начал он и, вдруг замолчав, перестал стучать по виртуальной клавиатуре.

Он посмотрел на Прина. Вид у Иркуна был совершенно убитый.

Иркун, чей, койка, на которой она лежала, и вся маленькая больничная палата, расположенная в плавучем доме недалеко от берега лагуны мелководного моря, куда-то поплыли и стали нечеткими. Прин подумал, что у него что-то случилось со зрением. Затем он понял, что плачет.

Между Прином и Иркуном лежали еще трое павулианцев. Вместе они и составляли ядро команды. Они постарались обойтись услугами как можно меньшего числа специалистов, чтобы Гееннисты ничего не пронюхали.

Они лежали на кушетках на палубе, глядя через лагуну на дюны. Повернувшись в противоположном направлении, можно было увидеть бескрайнюю морскую гладь. В ней отражался яростный, ослепительный закат. Черные птицы летали над отражением светила, поднимались и проносились на фоне частично затянутого облаками неба, перелетая от сгущения облачности к разрыву и к новому нагромождению стреловидных туч. Никаких других лодок или плавучих домов в пределах видимости заметно не было. Плавучее жилище, в котором поселились они сами, выглядело достаточно невинно, чтобы не возбуждать подозрений. На самом деле дом был битком набит суперсовременной техникой, а от его основания через лагуну и дюны к массиву спутниковых антенн в ближайшем городе тянулся тщательно замаскированный многокилометровый оптический кабель.

Прин находился в сознании уже в общей сложности полдня. Требовалось срочно решить, что делать дальше и как поступить с Чей.

— Если мы оставим ее в таком состоянии, то личности без труда удастся воссоединить, как только она вернется, — сказал Биат, психотехник.

— Даже если та личность окажется безумна? — уточнил Прин.

— И даже в этом случае, — заверил Биат таким тоном, будто это было невесть какое достижение.

— Итак, у нас есть совершенно здоровый разум в спящем режиме. Предположим, что мы пытаемся реинтегрировать его с обезумевшей версией той же личности. Кто победит? — спросила Йолерре, главный программист проекта. Йолерре разработала кодошипы, позволившие им ускользнуть из Преисподней.

— Новая личность всегда записывается поверх старой, — пожал плечами Биат. — Это нормально.

— А если мы разбудим ее, и...? — начал Прин.

— Если мы разбудим ее, она проснется в точности такой же, какой была в момент перехода, — сказал Сульте. Он руководил всей операцией. Раньше Сульте работал на правительство и обеспечил их нужными связями, а также предоставил неоценимую информацию о коммуникационных сетях. — Но чем дольше она пробудет в сознании перед реинтеграцией, живя обычной жизнью, тем тяжелее будет совместить две личности: ту, что сейчас лежит здесь в отключке и не имеет ни малейшего понятия о том, что творится в Преисподней, и виртуальный Аналог. Где бы ни она там ни была, она всего нахлебалась.

Он посмотрел на Биата. Тот кивком подтвердил его предположения.

— Нельзя исключать, что вторжение виртуальной личности сведет ее с ума, — заметил Иркун. — Это в лучшем случае.

Он помолчал.

— Это лечится, — добавил он. — Есть методики.

— А эти методики когда-либо испытывались на личности, прошедшей через все ужасы Преисподней? — спросила Йолерре.

Иркун покачал головой и шумно втянул воздух.

— Сколько должно пройти времени, чтобы реинтеграция стала невозможна? — спросил Прин.

— В худшем случае осложнения возникнут уже спустя считанные часы, — сообщил Биат. — У нас есть несколько дней, ну, может, неделя. Но не больше. Перезапись — жесткая операция, она может ввергнуть ее в перманентную кататонию. Единственным гуманным выходом может стать постепенное добавление информации о Преисподней к базовой личности.

Он помотал головой.

— Нет, нет, более вероятно, что согласования с ее продолжающейся личностью добиться не удастся. Она просто отвергнет эти воспоминания и преобразует их в кошмарные сны.

— А вы уверены, что она не выскочит оттуда с минуты на минуту? — спросил Иркун у Прина.

Иркун не расставался с планшетником, закрепленным на подставке перед ним. На устройство оперативно передавались данные о состоянии лежавшей всего в паре метров — в палате — Чей.

Прин покачал головой.

— Уверен, — сказал он. — Шансов почти нет. Она позабыла об экстренном коде, забыла, как он выглядит и для чего нужен, забыла, как вы снаряжали нас в путь; что еще страшнее, она взялась отрицать существование любой объективной Реальности. Эти ублюдки, сторожевые демоны, уже почти настигли нас, когда я прошел через портал. Фактор замедления времени таков, что, если ей не удалось проскользнуть за мной спустя несколько ударов сердца, она будет отсутствовать здесь... в течение долгих месяцев.

Он снова заплакал.

Остальные переглянулись и придвинулись к нему поближе, издавая успокаивающие звуки. Те, кто был ближе всех, дружно потянулись к нему хоботами.

Он отстранился и оглядел присутствующих.

— Нам стоит разбудить ее, — сказал он решительно.

— Что случится, если мы все же ее вернем? — спросила Йолерре.

— Ей может быть предоставлена определенная форма существования в Виртуальности, — ответил Сульте. — Ведь, — он посмотрел на Биата, — гораздо легче будет лечить ее там, чем здесь, разве нет?

Биат кивнул.

— Я ставлю вопрос на голосование? — спросил Иркун.

— Полагаю, что выбор за Прином, — возразил Сульте. Остальные покивали и зашумели, соглашаясь.

Йолерре опять сделала порывистое движение, намереваясь ласково погладить его одним хоботом.

— Ты сможешь вернуть ее, Прин, — сказала она убеждающе. — Сможешь. Я знаю.

— Нет, — ответил Прин. Он не смотрел на нее. — Не смогу.

Когда следующим утром они разбудили Чей, его уже не было.

Он не желал ее видеть.

Он не хотел бросать невольную узницу Преисподней, которую любил всей душой, ради этой, которая никогда туда не спускалась, какой бы эта последняя ни была здоровой, совершенной и целостной.

Конечно, когда та версия Чей, которая никогда не была в Аду, узнает о его решении, она будет несказанно огорчена и станет теряться в догадках, почему он так с нею обошелся. Но не ей теперь было ему рассказывать, что такое жестокость и ущерб. Он видел все это в Аду. Тот, кем он стал, не мог бы притворяться, что все, случившееся там, было понарошку.

Он изменился навсегда.

Комнату, где Ледедже впервые проснулась в новом теле и увидела сидящую на балконе Сенсию, отдали девушке в распоряжение на все время, пока она остается на борту корабля. Они немного полетали по кораблю на маленьком, почти бесшумном суденышке (всесистемник не уставал впечатлять и поражать ее, и чувство это усиливалось с каждым коридором, который они оставляли позади, с каждым углом, за который поворачивали), а потом Сенсия высадила Ледедже недалеко от ее нового пристанища, где один из многокилометровых внутренних коридоров упирался в маленькую долину, на склонах которой располагались жилые помещения, дала девушке большое серебряное кольцо тонкой работы — на самом деле это был терминал, с его помощью можно было связываться с кораблем — и оставила наедине с собой, искать собственную дорогу обратно в комнату и приводить свои мысли в подобие порядка. Сенсия обещала являться по первому зову, и видно было, что ей и впрямь доставляет удовольствие роль гидессы, компаньонки — или любая другая, какую Ледедже сочла бы нужным ей поручить. Впрочем, сказала она, Ледедже наверняка нужен отдых, ну или просто свободное время.

Ледедже надела кольцо на самый длинный палец, и оно пришлось как раз впору.

Кольцо умело работать в режиме голосового навигатора и помогло ей найти обратный путь в комнату. Одна из стен могла превращаться в экран. Устройство это предоставляло, насколько она могла судить, неограниченный доступ к тому, что на корабле заменяло сичультианскую инфосферу.

Она села перед ним и начала задавать вопросы.

— Добро пожаловать на борт, — сказал дрон, представлявшийБодхисаттву. — Могу я помочь вам донести багаж?

Йиме кивнула.

Аватар не стал брать у нее сумку — та просто исчезла у Йиме из рук, при этом что-то коротко кольнуло пальцы. Она переступила с ноги на ногу и от неожиданности даже пошатнулась, когда одна сторона тела внезапно перестала удерживать вес другой сумки, отчего девушка на миг потеряла равновесие.

— Багаж в вашей каюте, — доложил аватар.

— Спасибо, — поблагодарила Йиме и посмотрела вниз.

Она стояла... ни на чем.

Это ничто на ощупь представлялось очень твердым и прочным, но зрение продолжало ее обманывать; под ногами, казалось, были только звезды, и по сторонам тоже: смутно знакомые узоры брызг, завитков и вихрей. Сверху нависал отполированный до блеска темный потолок, отражавший все это сиявшее под ногами великолепие. Подняв глаза, она увидела своего призрачно-бледного зеркального двойника, стоявшего вниз головой. Постепенно она стала различать созвездия хабитата Диньол-Хэй, служившего ей прежде домом. Они отбыли из ее квартиры, когда день уже клонился к вечеру, однако, судя по расположению звезд, не просто переместились в другую область орбиталища, а удалились от него на довольно существенное расстояние. Она осталась довольна тем, как быстро сумела прийти к такому выводу.

— Нужно ли вам время, чтобы отдохнуть, освежиться, привести себя в порядок, акклиматизи... — начал было дрон.

— Нет, — оборвала его Йиме. Она стояла на том же месте, но позволила себе расставить ноги пошире. — Давайте сразу к делу.

— Хорошо, — сказал Бодхисаттва. — Попрошу вашего предельного внимания.

Предельного внимания. Йиме такая формулировка, можно сказать, уязвила.

Впрочем, это же Квиетус, известный простотой нравов, строгостью распорядка и не столь явным, но безусловно ощутимым аскетизмом. Если бы ей изначально не пришелся по нраву квиетистский^[134] канон, она бы в жизни туда не напросилась.

Ходили злобные, но неистребимые слухи, что учреждение так называемых специальных агентств, недавно отпочковавшихся от секции Контакта, преследовало единственную цель — обеспечить занятостью тех, кто питал пылкие и тщетные чаяния пополнить ряды сотрудников Особых Обстоятельств.

Контакт был частью Культуры, отвечавшей в той или иной степени за любое взаимодействие Культуры с тем, что Культурой не было — от исследования новых звездных систем до обустройства взаимоотношений с паноптикумом цивилизаций самого различного уровня, от примитивных, не сподобившихся даже учредить всемирное правительство или построить захудалый космический лифт, до дливших дни свои в элегантной праздности, но потенциально весьма могущественных Старших Рас и даже вконец оторвавшихся от реальности Сублимированных — везде, где только ни ширились слухи либо отыскивались малейшие следы этих экзотических существ.

Особые Обстоятельства, если без обиняков, представляли разведывательное крыло Контакта.

В исполинской структуре Контакта всегда находилось место специализированным организациям более низкого уровня. Особые Обстоятельства были просто самой известной из них и, что необычно, от самого момента своего учреждения пользовались полноценной автономией. Основная причина этого была проста: к сфере компетенции Особых Обстоятельств относились среди прочего вещи, от которых в ужасе шарахались даже те сотрудники Контакта, для которых само пребывание в рядах организации составляло предмет немалой гордости.

Но с течением времени, в особенности за последние полтысячи лет, Контакт претерпел организационные перестройки и усовершенствования, следствием которых и стало создание трех новых специальных подразделений. Одним из них и была секция Квиетус.

Квиетистская служба — или, как ее называли в обиходе, Квиетус — занималась мертвыми.

Численное превосходство мертвых над живыми в Галактике той эпохи было весьма значительным, если учесть всех индивидов, существующих во всем многообразии Послежизней, созданных различными цивилизациями за многие тысячелетия. К превеликому облегчению, мертвецы обычно предпочитали заниматься своими делами и держались от базовой Реальности подальше, выказывая лишь очень малый интерес ко всему творившемуся там и всем, для кого эта самая Реальность по-прежнему была домом, ристалищем и источником сырья. Но уже сама по себе неуклонно возраставшая численность легиона мертвых становилась источником довольно серьезных проблем, возникавших снова и снова и настоятельно требовавших немедленного разрешения. Квиетус имел дело с определенной категорией усопших — эти, с технической точки зрения, перешли на иной план бытия, но временами вели себя не слишком тихо^[135].

Как правило, деятельность эта носила юридический характер, иногда сводилась к простому уточнению формулировок. В большинстве культур основное отличие живой виртуальной личности, иногда находившейся в Виртуальности лишь на время замены реального тела, от мертвой виртуальной личности состояло в том, что последняя не имела права распоряжаться имуществом или иным видом собственности за пределами личного симулированного жизненного пространства. Некоторые мертвецы относились к этому правилу с возмущением, и такая реакция не могла, пожалуй, считаться странной или неестественной. Тогда возникали проблемы, которые Квиетус наловчился устранять.

Секция Квиетус была не очень велика, если судить по численности кораблей и сотрудников, но обладала исключительными правами доступа к мертвецам-на-сохранении — экспертам и экспертным системам, отнюдь не всегда панчеловеческого происхождения. Эксперты помогали секции улаживать споры, выходя на время из ждущего режима или прерывая полное развлечений посмертное существование, ибо все они некогда оставили инструкции, позволявшие приводить их в рабочее состояние, если возникает настоятельная потребность в их услугах.

В Особых Обстоятельствах сотрудникам Квиетуса присвоили обидное прозвище «душеприказчики». Впрочем, это не мешало двум организациям поддерживать определенные связи. Квиетус, в свою очередь, считал себя более прогрессивной и специализированной структурой, чем «родственники», значительно превосходившие их числом и возрастом. Однако большинство сотрудников Квиетуса, по крайней мере принадлежавшие к панчеловеческому типу, считали любые контакты с ОО делом зазорным и старались их всячески избегать.

Кое-кто даже позволял себе смотреть на ОО свысока: дескать, Квиетус выше и чище этих, у него особое призвание. Эти мысли естественным образом отражались в их поведении, облике, распорядке дня и даже манере одеваться.

Корабли Квиетуса, поступая на службу, прибавляли к именам специальную аббревиатуру ДССК — Действительный Сотрудник Секции Квиетус — и выбирали себе монохромное обличье, либо сверкающе-белое, либо непроницаемо-черное.

Они даже перемещались на малой скорости, тихо и незаметно, подстраивая конфигурацию силовых полей так, чтобы вносить как можно меньше беспорядка в структуры подпространственной энергетической сверхрешетки^[136] и ее трехмерной версии, пронизывавшей реальное пространство. Обычные корабли Культуры придерживались иного подхода, стремясь либо к максимальной энергоэффективности, либо попросту выжимая из «строптивой кобылки» все, что «та» могла дать.

Сходным образом оперативникам Квиетуса, как людям, так и представителям других форм биологической жизни, вменялось в обязанность в рабочее время вести себя спокойно, рассуждать трезво и одеваться строго.

В рядах этого подразделения Контакта и числилась Йиме.

Попрошу вашего предельного внимания. Ну-ну.

Вместо ответа Йиме просто склонила голову.

Внезапно звезды окружили ее со всех сторон. Дрон, дальние светила под ее ногами и все отражения куда-то подевались.

— Рупринское скопление, рукав 1-1, окраинная зона, — прозвучал голос корабля. Он шел отовсюду кругом.

Окраинная зона рукава 1-1 располагалась менее чем в трех сотнях световых лет от того региона космоса, где вокруг звезды Этчильбиет кружился хабитат Диньол-Хэй. По галактическим меркам, это было все равно что в соседнюю комнату перейти.

— Эти звезды, — продолжил корабль, и несколько дюжин солнц медленно переменили естественные цвета на зеленый, — находятся в сфере распространения небольшой цивилизации, именуемой Сичультианским Установлением. Это общество стоит на промежуточном уровне развития между Четвертым и Пятым по общепринятой шкале. — Одно светило вспыхнуло ярче остальных, затем блеск его несколько ослабел. — Корни его здесь. Система Квайн, планета Сичульт, где зародился и эволюционировал биологический вид панчеловеческого типа, называемый сичультианцами. — Появилась пара панчеловеческих существ; они стояли где-то за пределами звездного шара, окружавшего Йиме. Девушка отметила любопытные физические пропорции и предположила, что вид этот двуполый. Как мужская, так и женская особи показались ей немного странными, но сходные ощущения вызвала бы у этих существ и она сама. Цвет кожи, пока она смотрела на них, успел измениться от темного к бледному и вновь к темному, с переходом через желтый, красный и оливковый варианты.

Обнаженные существа пропали, уступив место одному одетому. Это был высокий мужчина крепкого телосложения, голову его венчала грива роскошных светлых волос.

— Это Джойлер Вепперс, — представил его корабль, — самый богатый человек во всей этой цивилизации, с некоторым отрывом от преследователей по этому показателю. Он также является и самым могущественным человеком во всей своей цивилизации, хотя не занимает никаких официальных постов. Влиянию этому он обязан своим деньгам и связям, а не политической должности.

Картинка звездного скопления с выкрашенными в неестественно зеленый цвет светилами и изображение высокого светловолосого мужчины пропали. Остались уже ранее показанные ей звезды, составлявшие сферу влияния Сичультии. Ярче остальных по-прежнему сияла звезда Квайн.

— Госпожа Нсоквай, — обратился к ней корабль, — известно ли вам о затяжном, ведущемся в данный момент состязании за Послежизни, объединяемые под названием Преисподних?

— Да, — сказала Йиме.

Состязание было бы самым точным термином для конфликта, всецело развернувшегося в Виртуальной Реальности, коль скоро его возможные последствия выходили за пределы обычных ограничений виртуальных битв. Тем не менее сторонние наблюдатели предпочитали называть его просто Войной в Небесах. Конфликт этот продолжался уже без малого три десятилетия без всякого видимого результата. Ей доводилось недавно слышать отчеты, сулившие ему скорый и однозначный конец, но с тех пор, как состязание началось, такие отчеты появлялись чуть ли не каждую сотню стандартных дней, поэтому девушка не обратила на них особого внимания. Многие утратили интерес к военным сводкам еще раньше.

— Отлично, — продолжал корабль. — Господин Вепперс контролирует значительную долю производственных мощностей Сичультианского Установления и, среди прочего, обладает доступом вот к этому объекту.

Теперь призывно сверкнула звездочка почти на границе сферы владычества Установления. Масштаб картинки переключился головокружительным скачком, и она увидела окольцованную планету — газовый гигант. Между серовато-коричневыми полярными пространствами планеты насчитывалось семь горизонтальных полос, окрашенных в различные оттенки желтого, красного и коричневого.

— Это, — сказал корабль, и все экваториальное кольцо на миг вспыхнуло зеленым, — искусственная планетарная туманность Цунгариальского Диска вокруг планеты Ражир в системе звезды Цунг. Диск состоит более чем из трехсот миллионов отдельных орбитальных поселений и — преимущественно — производственных площадок, называемых обычно фабрикаторами. Диск был заброшен около двух миллионов лет назад цивилизацией мейёрнов, впоследствии достигшей состояния Сублимации^[137]. Вскоре после исчезновения создателей Диска объект перешел под галактический протекторат. Это была вынужденная мера, связанная с хаотической и принимавшей опасный размах войной за чрезвычайно многочисленные и весьма совершенные в технологическом плане производственные площадки, служившие для постройки кораблей и оружейных систем. Конфликт был в значительной степени спровоцирован самими этими устройствами, которых мейёрны безответственно, возможно, из вящего озорства, но скорей злонамеренно оставили без присмотра. В столкновение оказались вовлечены такие цивилизации, как хрептазилы и йельвы.

Корабль не удосужился продемонстрировать ей какие-либо картинки, имевшие отношение к мейёрнам, хрептазилам либо йельвам. Поскольку Йиме в жизни о них не слышала, следовало полагать, что эти существа либо давно вымерли, либо не представляют для них интереса.

— Вскоре после Идиранского конфликта, — сообщил Бодхисаттва, — опека над Цунгариальским Диском, честь которой передавалась ранее по длинной цепочке высокоразвитых доверенных цивилизаций Восьмого уровня, была поручена Культуре. Однако шестьсот лет назад, после Челгрианской катастрофы^[138], право это было отобрано у Культуры в рамках того, что фактически было программой военных репараций. Контроль над Диском перешел к Науптрианской Реликварии^[139] и их младшим клиентам-партнерам из ГФКФ.

А вот о Науптрианской Реликварии и ГФКФ ей точно доводилось слышать. Как и Культура, Реликвария была цивилизацией Восьмого уровня, равной ей в технологическом отношении. Науптрианцы, бывшие первоначально видом гигантских шерстистых сумчатых рукокрылых верхолазов, на протяжении последних тысячелетий общались с внешним миром исключительно через свои механизмы: конструкторские суда, соответствовавшие всесистемникам Культуры, корабли меньших размеров, все еще способные к перемещению в космосе, меньшие независимые космофильные единицы и, наконец, машины размерами примерно с метр каждая, отдаленно напоминавшие дронов, но не имевшие никакой стандартной модели: каждая создавалась по уникальному проекту или, во всяком случае, была близка к этому. Реликвария распространила свое присутствие и на меньшие масштабы, вплоть до сантиметрового и миллиметрового, где обитали наделенные коллективным разумом скопища нанороботов.

Покрытые густой шерстью сумчатые верхолазы никуда не делись, они просто осели на родных планетах и орбиталищах, проводя жизнь, как им хотелось, пока машины представляли их в галактическом сообществе. По общему мнению, Реликвария уже катилась по наклонной плоскости (ну или, простите, поднималась) к Сублимации, а отношения ее с Культурой были не то чтобы прохладными, но скорее формально-вежливыми, чем дружественными, главным образом из-за свойственного науптрианцам извращенного пристрастия к пыткам и наказаниям провинившихся в посмертных виртуальных пространствах.

Если говорить начистоту, то они просто ловили от этого кайф.

Культура, хотя и была всецело на стороне Альтруистов, в виртуальном конфликте не принимала активного участия, а вот науптрианцы включились в него с превеликой охотой, оказав активную поддержку Гееннистам.

Что до Гезептиан-Фардезильской Культурной Федерации, сокращенно ГФКФ, то это была цивилизация Седьмого уровня, построенная существами пангуманоидного типа, росточком ниже среднего и довольно хрупкими, но в целом, по общему мнению, отличавшимися известной физической красотой. У них были удлиненные головы и большие уши, и они находились в достаточно странных взаимоотношениях с Культурой. Они, можно сказать, признались ей в любви и даже изменили имя своей цивилизации в подражание Культуре, но при этом не упускали возможности лишний раз покритиковать своих кумиров и даже становились подчас на сторону противников Культуры. Возможно, им просто хотелось втихаря доставить Культуре настолько серьезные неудобства, чтобы та спустилась до уровня, на котором их собственные усилия по устранению означенных неудобств могли бы принести Культуре неоценимую пользу, а там, глядишь, и до благодарности недалеко.

Упоминание о Челе тоже было, по мнению Йиме, как нельзя более кстати. Пока на репутации Культуры не появилось это трудновыводимое пятно, людям, казалось, и дела особого не было до Послежизней. А вот после этого у них редко находилась иная тема для болтовни.

— Структурные компоненты Цунгариальского Диска, — возобновил рассказ корабль, — все это время были покрыты слоем замерзших атмосферных газов и не могли служить ничем иным, кроме музея или мавзолея. На протяжении нескольких последних десятилетий Сичультия расширила свое присутствие в этом регионе и получила право на ограниченный, весьма низкоуровневый доступ к Диску. В частности, корпорация «Веприн», управляемая Джойлером Вепперсом, смогла, хотя и под пристальным надзором Науптрианской Реликварии и ГФКФ, использовать некоторые орбитальные заводы для постройки торговых и экспедиционных кораблей. Вепперс и Сичультия долгое время добивались расширения своего контроля над Диском и его производственными площадками, чтобы ускорить военную, коммерческую и общецивилизационную экспансию. Сейчас они близки к этой цели, поскольку отношения между ГФКФ и Реликварией изменились, чтобы не сказать — охладели. Причина этого состоит в следующем: ГФКФ также обладает частичным доступом к производственным мощностям Диска и в среднесрочной перспективе намерена использовать их для достижения следующего уровня цивилизационного развития, причем повторная активация некоторых промплощадок Диска позволит им держать эти попытки в большей тайне, чем без оных; в то же время Науптрианская Реликвария, занимая активную позицию поддержки Гееннистов, стремится к скорейшему завершению конфликта Гееннистов и Альтруистов в пользу своих клевретов и готова использовать для этого все доступные ресурсы. Если результат будет отвечать их ожиданиям, то в долгосрочной перспективе они намерены объединить все Послежизни со своей собственной сетью и даже виртуальными пространствами прочих Сублимированных — все это, конечно, в предположении, что они сами за указанный период не претерпят Сублимации. Хотя мало кто верит, что такое возможно совершить, это, кажется, нимало не останавливает их на пути к намеченной цели.

— Но почему же Реликвария, поддерживая Гееннистов, так щепетильно относится к управлению Диском? — поинтересовалась Йиме.

— Потому что производственные либо вычислительные мощности Диска могут сыграть решающую роль на стадии, когда конфликт выплеснется в базовую Реальность.

— Выплеснется в базовую?.. — Йиме не поверила своим ушам. Состязания — виртуальные войны — начинали именно с тем, чтобы удержать людей от военного разрешения своих споров в Реальности.

— Конфликт Гееннистов и Альтруистов близится к завершению, — сказал корабль, — и Гееннисты ближе к победе.

Для Культуры это будет позором, подумала Йиме. Хотя Культура стояла над схваткой, ни у кого не оставалось особенных сомнений, кому именно она желает победы.

Все началось в самый неподходящий момент: когда была развязана война, Культура как раз проходила через очередной из циклически повторявшихся приступов политики демонстративного невмешательства в чужие дела. Слишком много было на Восьмом уровне Вовлеченных цивилизаций, чьи интересы требовали во что бы то ни стало втянуть Культуру в Войну в Небесах, чтобы она могла себе такое позволить, не рискуя выглядеть бесцеремонным наглецом и даже прямым агрессором.

Как-то так получилось, что общественное мнение всегда склонялось к мысли, будто Гееннисты обречены проиграть войну, кто бы в ней ни участвовал; чем больше размышляли обо всем этом Старшие Расы и Вовлеченные, тем очевиднее для них становилась омерзительная сущность самой идеи сконструировать посмертную Виртуальную Реальность для пыток. Идея эта была омерзительной, варварской, бессмысленной; да наконец, она просто устарела. И конечно же, состязание за дальнейшую судьбу Преисподних, как ожидалось, должно было развиваться по тому же сценарию, что и этот медленный, но верный сдвиг общественного мнения. Нерадостная перспектива ненароком вляпаться в конфликт сама по себе заставляла граждан Культуры держаться от него подальше и уделять ему как можно меньше внимания. В конце концов, разве исход войны не предопределен?

Чтобы виртуальная война имела смысл, люди должны были смириться с этим исходом, каким бы он ни оказался. В частности, проигравшей стороне полагалось смириться с ходом вещей, не проливать ненужных слез, публично принести записанные в Военной Конвенции торжественные обещания дальнейшего невмешательства и жить себе да поживать как ни в чем ни бывало.

Все также сходились во мнении, что, вмешайся Культура в конфликт, у Альтруистов появится великолепный предлог поступить именно так...

Если они потерпят поражение.

— Альтруисты, — заметил корабль, — первыми отважились на хакерский взлом управляющих систем и субстратов противника. Оппоненты из фракции Гееннистов ответили тем же. Кроме этого, Альтруисты также попытались взломать и некоторые виртуальные пространства самих Преисподних, намереваясь, по всей видимости, либо полностью уничтожить весь этот сегмент Виртуальности, либо освободить заточенные там души. Различные противонаправленные хакерские атаки участников конфликта почти все оказались бесплодными. Успешные же вмешательства привели лишь к несущественным потерям каждой из сторон, поскольку большая часть атак вовремя выявлялась и обезвреживалась атакуемой стороной. Это повлекло за собой многочисленные судебные и арбитражные разбирательства, но все они в настоящее время еще не завершены. Если какое-то из них и будет успешно рассмотрено, эффект от него окажется недолгим. Каждая сторона предвидела юридические и дипломатические споры, в которые могла быть втянута, и провела соответствующую подготовку. Тем не менее в некоторых не вполне достоверных или бездоказательных отчетах есть сведения о том, что управление несколькими главными Преисподними осуществляется не оттуда, откуда это было бы естественно, то есть не из сфер влияния сконструировавших эти пространства цивилизаций, но с территории заброшенных промплощадок Цунгариальского Диска или еще из какого-то неизвестного региона Сичультианского Установления. Основная трудность здесь такова: если война перебросится в базовую Реальность, Цунгариальский Диск, а в особенности погребенные в его недрах, дотоле пребывавшие в режиме гибернации фабрикаторы и скрытые субстраты, понесет значительный ущерб. После этого крупномасштабное военное столкновение в базовой Реальности станет практически неминуемым.

Таким образом, Сичультианское Установление окажется в центре конфликта, далеко выходящего за любые мыслимые пределы его цивилизационного уровня. Признано целесообразным провести немедленное исчерпывающее расследование ситуации чрезвычайной важности, неконтролируемое развитие которой может привести к масштабному конфликту в базовой Реальности с участием по крайней мере нескольких Вовлеченных цивилизаций Высшего уровня. Учитывая исключительное влияние, которым пользуется господин Вепперс в Сичультианском Установлении, его позиция по вышеуказанным вопросам приобретает особую важность.

Йиме обдумывала услышанное.

— Какое касательство ко всему этому можем иметь мы — секция Квиетус?

— Это сложно объяснить, — сказал корабль.

— Да уж наверное.

— Если коротко, на это есть две причины.

— Не могу даже предположить, какие, — заметила Йиме.

— Вот первая из них.

Появилось изображение существа панчеловеческого типа — сичультианца, как догадалась Йиме по странноватым физическим пропорциям.

— Гм, — протянула она.

Это была женщина, лысая или наголо остриженная, одетая в короткое платье без рукавов, открывавшее взору наблюдателя исключительно затейливую и сложную многоцветную татуировку, которая украшала всю ее чернильно-темную кожу. Она улыбалась.

Йиме пригляделась внимательнее и различила дополнительные татуировки на зубах и белках глаз сичультианской женщины. У двух обнаженных представителей этого вида, которых ей показывали прежде, таких татуировок не было, но это ведь обобщенные изображения, составленные справочной системой по запросу. А эта женщина, как и ранее продемонстрированный девушке Вепперс, была индивидом.

— Сичультианка? — уточнила она.

— Да.

— Эти узоры на ее теле искусственного происхождения.

— Именно.

— Они... настоящие?

— Настоящие и постоянные. Они продолжаются и внутри ее тела. Она принадлежала к Инталиям, это одна из прослоек сичультианского общества. Их тела полностью покрывают такими татуировками. Первоначально это считалось родом искусства, а впоследствии приобрело оттенок наказания, особенно в делах, касающихся частной задолженности гражданских лиц.

Йиме покивала.

Какая странная штука, подумалось ей.

— Ее зовут Ледедже Юбрек, — сообщил корабль.

Она принадлежала к Инталиям, сказал он, но затем продолжил уже в настоящем времени: Ее зовут... Йиме это тотчас подметила. Ей показалось, что она начинает соображать, к чему клонит корабль.

— Госпожа Юбрек умерла в неустановленное время — от пяти до десяти дней назад — в Убруатере, столице Сичульта, планеты, с которой началась космическая экспансия Сичультианского Установления, — сказал корабль. — По всей вероятности, смерть ее носила насильственный характер. Если это предположение справедливо, то вероятным убийцей госпожи Юбрек является Джойлер Вепперс или кто-то из его подчиненных, возможно — непосредственных. У сичультианцев, насколько нам известно, нет даже ограниченного доступа к технологиям перезаписи ментальных состояний или так называемым «душехранительницам». Однако у нас есть неподтвержденные пока сведения о том, что госпожа Юбрек была возвращена к жизни: ее личность каким-то образом уцелела после смерти и была воплощена в новом теле на борту всесистемника Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях.

— О, вот как? А он что, пролетал поблизости?

— Он был не то чтобы поблизости. Если точнее, он находился на расстоянии трех с половиной тысяч световых лет от ближайшей территории, контролируемой Сичультианским Установлением. Ни один корабль и вообще ни одно существо, как-либо связанное с этим всесистемником, на тот момент не подлетали к этим территориям ближе, чем на девятьсот световых лет. Ни сам корабль, ни какое бы то ни было лицо, вступавшее с ним в то или иное взаимодействие, никогда не имели никаких зарегистрированных контактов с Сичультианским Установлением.

— Это загадка.

— Но между этими вроде бы разрозненными фактами есть одна возможная связь.

— Да?

— Вскоре мы остановимся на ней подробнее. Бросается в глаза следующее очевидное обстоятельство: коль скоро госпожа Юбрек, как мы можем судить, намерена вернуться в Сичультианское Установление, воплощенная в совершенно новом теле — все еще сичультианском, но, судя по тому, что нам известно, мужского пола, — сделать это она может только с одной целью: жестокой мести господину Вепперсу за то, что он ранее с ней сделал. Вполне возможно, что результатом этой мести станет смерть самого господина Вепперса.

— И что прикажете делать? Остановить ее или помочь?

— Обстоятельства складываются так, что вам достаточно будет найти ее и держать под определенным контролем. После этого вы получите дальнейшие распоряжения.

— Она и есть наш предлог? — спросила Йиме.

— Что вы имеете в виду, госпожа Нсоквай?

— Эта девушка, которую воскресили из мертвых. Она — наш повод вмешаться?

— Обстоятельства ее воскрешения — один из поводов вмешаться. Но я не уверен, что характеристика их как «предлога» для чего бы то ни было окажется полезной, — голос корабля стал ледяным. — Весь конфликт, который мы с вами обсуждали, непосредственно касается судеб мертвых. А это, как известно, и есть поле деятельности секции Квиетус.

— Но разве степень участия ОО во всем этом не выше? — усомнилась Йиме. — Я хотела сказать — разве не ОО расписали весь этот сценарий?

Йиме ожидала немедленного ответа, однако его не последовало. Она решилась продолжить:

— Все, что вы мне рассказали, наводит на мысль, что в Галактике назревает крупномасштабный конфликт с участием нескольких равных в технологическом отношении Вовлеченных цивилизаций, а нам надо погасить его, пока он не перешел в стадию чего-то там связанного с кораблями и оружием массового уничтожения. Не думаю, что есть ситуация, где вмешательство ОО было бы более целесообразным.

— Интересное наблюдение.

— Так что, ОО во всем этом замешаны?

— Мы не располагаем подобной информацией.

— Кто такие мы в контексте нашей беседы?

— Позвольте мне перефразировать предыдущую реплику. Я не располагаю подобной информацией.

Это не слишком прояснило ситуацию. Квиетус отличался довольно простой организационной структурой, теоретически даже на уровне отдельных кораблей все Разумы могли иметь равно свободный доступ к информации и равный вес при ее обсуждении. Конечно, на практике выделялась определенная иерархия обязанностей и ответственности, распорядителей и исполнителей, стратегов и тактиков: некоторые Разумы занимались преимущественно планированием, а другие главным образом претворяли их планы в жизнь.

— Следует ли поставить ОО в известность о происходящем? — спросила она.

— Я не сомневаюсь, что обсуждение этого вопроса уже началось. Моя же задача — обеспечить вам проезд к месту назначения и снабдить первоначальными инструкциями. Вам же, госпожа Нсоквай, надлежит пройти инструктаж и затем, если у вас, конечно, не возникнет возражений, приступить к исполнению возложенной на вас задачи.

— Я понимаю, — кивнула Йиме. Так вот о чем ей хотели поведать. — А каково же второе осложняющее обстоятельство, о котором ранее шла речь?

Изображение сичультианки исчезло, сменившись уже знакомой девушке картинкой коричнево-желто-красного газового гиганта, окруженного искусственным кольцом.

— Приблизительно двести восемь тысяч лет назад, — сказал корабль, — пребывавшие в гибернации фабрикаторы Цунгариальского Диска испытали частичное воздействие со стороны остатков Гегемонизирующего Роя, которым случилось найти там укрытие. Были приняты обычные меры на случай вспышки Гегемон-Роения, а Рой — уничтожен совместными усилиями нескольких цивилизаций, ответственных за эту область пространства. Считалось, что поверхностная инфекция была успешно устранена из компонентов Диска. Но до настоящего времени вспышки такой инфекции продолжаются, правда, с нерегулярными промежутками. Поскольку Культура обладает опытом быстрого и эффективного устранения подобных явлений, ограниченное присутствие нашего контингента на Диске допускается даже сейчас, когда мандат на опеку над Диском у нас отнят. Правда, это разрешение касается только малочисленной специализированной организации.

Йиме понимающе кивнула.

— Служба борьбы с вредителями?

— Да, разумеется. Специалисты Культуры, размещенные на Диске, представляют секцию Рестория^[140].

Рестория также была частью Контакта и занималась устранением последствий вспышек Гегемонизирующего Роения. Вспышки эти имели место в тех случаях, когда — по неосторожности или чьему-то злому умыслу — самовоспроизводящиеся организмы выходили из-под контроля разработчиков и принимались превращать всю доступную им материю в ничто иное, как мириады копий самих себя. Проблема эта была так же стара, как сама жизнь в Галактике, и гегемон-рои, по-видимому, тоже. Больше того, иногда их считали просто еще одной, вполне законнорожденной, пусть даже исполненной чрезмерного энтузиазма, галактической формой жизни.

Сторонники этой точки зрения полагали, что любая галактическая цивилизация, даже мучительно вежливая, всемерно сочувствующая и филигранно сложная, есть не более чем гегемон-рой, по крайней мере если рассматривать ее в демографическом аспекте. С равным успехом высокоразвитые цивилизации можно было принять за хранителей равновесия между диким и утонченным, сложным и примитивным, которые заботились, чтобы в Галактике всегда оставалось свободное место, где могла бы развиться новая форма разумной жизни, а когда эта форма обретет полноту самосознания, — присматривали за тем диким, неисследованным и захватывающе интересным, на что новичкам было бы нелишне полюбоваться. В этой многовековой борьбе принимали участие — силами Рестории — и специалисты Культуры. Неофициально — так же часто, как и официальным именем — их называли Службой Борьбы с Вредителями, поскольку основная функция экспертов Рестории состояла в том, чтобы взять рой под контроль, исправить нарушения в его структуре, а если все методы мягкого воздействия окажутся бессильны — уничтожить.

Квиетус и Рестория часто сотрудничали друг с другом — неизменно как равные и на условиях взаимоуважения.

Отношение специалистов Рестории к своим обязанностям, а следовательно, и общая манера вести себя, было не таким щепетильным, как у квиетистов. Так ведь и проводили они большую часть своего рабочего времени, гоняясь то за одним Роем, то за другим, а не судача с уважаемыми мертвецами о возвышенном. Деятельность их была с необходимостью ближе к флибустьерскому пиратству, нежели к заранее условленному благородному поединку.

— Миссия сотрудников Рестории на Цунгариальском Диске получила предупреждение о возможных последствиях применения и участия фабрикаторов в вероятном конфликте, буде он все же переместится в базовую Реальность, и заблаговременно попросила у нас любой помощи, которая не привлекала бы излишнего внимания к делам этой миссии на Диске. Мы гордимся счастливой возможностью оказать им такое содействие, и активами секции в предстоящем сотрудничестве выступаем, среди прочего, мы с вами. Следует учесть, что ситуация может выйти из-под контроля совершенно неожиданно. Попросила ли Рестория об аналогичном содействии секцию Особых Обстоятельств, нам неизвестно. Также целесообразно заметить, что активность зараженных фабрикаторов Цунгариальского Диска в последние несколько десятилетий пошла на убыль. Есть надежда, что нам не придется включать этот фактор в наши расчеты.

Поверхностной инфекцией, или «Роем дилетантов», в обиходе называли проявления остаточной активности Гегемон-Роя, подвергнутого согласованному прижиганию. Обычно время жизни такой инфекции не слишком сильно отличалось от времени жизни самого Роя, и постепенно она сама собой сходила на нет. Если даже какая-то битовая гниль и не перешла в спящее состояние, уровень ее активности был столь низок, что ее вряд ли стоило опасаться, хотя, строго говоря, окончательной уверенности в этом никто не мог себе позволить. С другой стороны, мысленный образ такой инфекции, схоронившейся под конденсированными слоями атмосферных газов где-то внутри нескольких сот миллионов заброшенных промплощадок, вызывал у Йиме невольную дрожь. И действительно, это была одна из тех мыслей, что неизменно лишали специалистов Рестории спокойного сна.

Изображение огромного газового гиганта и сверкающего искусственного кольца, надетого на планету, в полной тишине медленно вращалось перед Йиме.

— А какова же возможная связь между перечисленными ранее фактами? — спросила девушка.

— Такую возможную связь между всесистемником Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях и Сичультианским Установлением представляет... вот этот корабль.

Картинка окольцованного газового гиганта растаяла, и на ее месте появилось небольшое, но достаточно четкое изображение ограниченного наступательного корабля класса «Хулиган». Больше всего он напоминал здоровенный вытянутый в длину болт, там и сям усаженный какими-то шайбами, гайками, сальниками и фланцами чуть смазанных форм.

— Это бывший ОНК Я так считаю, это я, а в настоящее время — один из Затворников Культуры, — сообщил корабль. — Судно это было построено всесистемником Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях вскоре после завершения Идиранского конфликта и до сих пор, как принято считать, поддерживает определенные — нерегулярные — контакты со своим создателем. Это самопровозглашенный Эксцентрик-Перипатетик^[141], праздношатающийся путешественник, корабль-бродяга, одним словом. Последние более или менее достоверные сведения о нем получены восемь лет назад, когда он объявил, что намерен отправиться в некое уединенное прибежище. Считается также, что за два года до того этот корабль побывал в Сичультианском Установлении. Это дает нам некоторые основания подозревать, что именно он и есть то самое связующее звено между вышеупомянутой цивилизацией и Смыслом апатичной маеты в анахоретовых фантазиях. Есть данные, что Я так считаю, это я коллекционирует образы странных и экзотических живых существ или технических устройств. Следовательно, он мог выбрать Ледедже Юбрек объектом для съемки подобного образа.

— Очевидно, этот... образ... воспроизводит оригинал крайне подробно.

— Да, это так.

— И образ, снятый с Ледедже Юбрек, на десять лет моложе той женщины, что умерла. Воскреснув, она вряд ли вообще поняла, что ее убили.

— Стоит полагать, что ей уже рассказали, как все было.

Йиме кивнула.

— Скорее всего.

— Мы считаем, что местонахождение корабля Я так считаю, это я может быть установлено с достаточной степенью точности, — в голосе корабля проскользнула неуверенно-осторожная нотка.

— В самом деле? И где же он?

— Он сейчас на борту всесистемника Полное внутреннее отражение.

— А этот-то где?

— Неизвестно. Это один из Забытых Кораблей.

— Из каких?

— А-а, вы не знаете...

ДЕСЯТЬ

— Что-что, простите?

— Плева.

У Ледедже накопилось много неотложных дел, а на борту всесистемника ей предстояло провести еще только одну ночь. Потеря девственности стояла в этом списке далеко не первой, но и не последней.

Молоденький красавчик, казалось, впал в прострацию.

— Да откуда ж я знаю, что это такое? — выговорил он наконец.

Во всяком случае, ей показалось, что она выговорила это слово правильно. Музыка играла очень громко. По всему кораблю были разбросаны шатры тишины, где звуки музыки каким-то непостижимым для нее образом пропадали вовсе. В нескольких метрах от того места, где она стояла, воздух слегка отливал синим — это значило, что одна из таких зон как раз рядом. Она положила руку красавчику на плечо и, обмирая от собственной смелости, увлекла его в этом направлении: сперва нерешительно, а потом почти силой.

Может быть, я просто употребила неверное слово, подумала она. Как и все в Культуре, они сейчас говорили на марейне, и хотя язык этот сверхъестественно легко стал ей почти родным — она просто взяла и разом научилась выражать свои мысли на нем, — каждый раз, как ей случалось задуматься над тем, что она, черт побери, делает, у нее возникало ощущение лингвистической ловушки, и она бессильно умолкала. Подбор уместного в данной ситуации слова тоже представлял для нее изрядную трудность, потому что в марейне оказалось страсть как много неполных, не вполне точных синонимов.

Навязчивая, оглушительная, но чем-то приятная музыка вдруг стихла. Насколько она уловила перед тем, называлась композиция Чаг, хотя с равным успехом это могло быть имя исполнителя или даже обозначение музыкального жанра.

Молодой человек, как и прежде, выглядел растерянным.

— Ты озадачен, — сказала она. — Разве ты не можешь просто порыться в нейросети и узнать значение этого слова?

— У меня нет нейрокружева, — ответил красавчик, рассеянно проведя раскрытой ладонью по лицу и взъерошив длинные темные волосы, завивавшиеся у кончиков. — Я тебе больше скажу: у меня сейчас даже терминала нет. Я же поразвлечься вышел.

Он поднял голову и уставился в ту воображаемую точку, которую можно было считать вершиной конуса шатра тишины. Потолок помещения находился так высоко, что ее отсюда не было видно.

— Корабль? Что такое блева?

— Плева, — поправила она.

— Плева — это тонкая мембрана, частично перекрывающая доступ в вагину у млекопитающих, особенно у человека, — ответил корабль, воспользовавшись для этого большим серебряным кольцом у нее на пальце. — Плева обнаруживается приблизительно у двадцати восьми процентов представителей пангалактического метавида. Ее присутствие свидетельствует о том, что обладатель мембраны еще не участвовал в половом акте с проникновением. Однако известны...

— Спасибо, корабль, — смазливый молодой человек взялся за кольцо, стянул с ее пальца и тем заставил его замолчать.

Ледедже усмехнулась. Движение, каким он отнял свои пальцы от ее руки, было почти интимным. Многообещающим. Она склонила голову к его ладони.

— А у меня есть плева? — спросила она негромко.

— Нет, — ответило кольцо. — Поднесите меня к одной из ваших ушных раковин, пожалуйста.

— Извини, — бросила Ледедже красавчику и отошла в сторонку. Молодой человек пожал плечами, пригубил свой коктейль и от нечего делать осмотрелся по сторонам.

— Ледедже, говорит Сенсия, — сказало кольцо. — Телозаготовка, которой я воспользовалась, не обладала гениталиями определенного пола. Указание преобразовать ее к женскому полу поступило вместе с программой, содержавшей базовые сичультианские фенотипические характеристики. Я не снабдила его плевой, потому что по умолчанию она не предусмотрена. А вы бы хотели ею обзавестись? Я могла бы...

— Нет! — прошипела она, прижимая кольцо к губам.

Потом нахмурилась, потому что красавчик выбрал именно этот момент, чтобы улыбнуться и приветливо кивнуть кому-то, стоявшему поблизости.

Он не был похож на сичультианца. Да и с чего бы вдруг? Он выглядел... другим. В той же мере, что и она сама. Когда несколькими часами раньше, сидя перед стеноэкраном в комнате и собираясь с духом после расставания с Сенсией, она разрабатывала план действий, то начала с поискового запроса относительно мест, где назначали друг другу встречи те из четверти с небольшим миллиарда пассажиров корабля, кто по тем или иным параметрам отличался отсреднестатистического гражданина Культуры. Таких мест оказалось много. В конце концов, на корабле с таким числом пассажиров чисто статистически должно было отыскаться предостаточно индивидов, не соответствовавших Культурной норме.

Она решила, что проще всего воспринимать жилое пространство всесистемника как единый исполинский город, длиной около пятидесяти километров, диаметром около двадцати — и почти километровой высоты.

Транспортная система корабля работала бесперебойно, отличалась превосходной скоростью и была, разумеется, совершенно бесплатна. Основным средством передвижения были маленькие, но роскошно обставленные вагончики подземки, рассчитанные на одного пассажира и курсировавшие между лифтовыми шахтами, по которым можно было перебраться с одного уровня на другой. Она привыкла считать город — достаточно крупный город — местом, где собираются эксцентрики и чудики, люди, которые в маленьких городках и деревнях рисковали столкнуться с осуждением обывателей или даже подвергнуться остракизму, если вели себя слишком смело и самоуверенно; в мегаполисе же им предоставлялась возможность быть самими собой, теми, кем хотят, и жить среди подобных себе, приехавших в город кто откуда, всяк со своими целями. Она надеялась, что в таком большом городе обязательно найдутся люди, которым она покажется привлекательной.

Кроме того, требовалось безотлагательно решить проблему Альтернативного Корабля, как она ее для себя окрестила, и это задание наделено было в ее глазах более высоким приоритетом.

Сейчас она находилась в заведении под названием Предельная Божественность. Это было что-то среднее между наркобаром, публичной сценой и тусовщицким перекрестком.

У него была своеобразная репутация. Как только она принялась задавать стеноэкрану наводящие вопросы, вмешалась Сенсия. Голос аватара внезапно перекрыл ответы поисковой системы, озвучиваемые более нейтральным тоном. Ей сказали, что Предельная Божественность не принадлежит к числу мест, которые рекомендованы для посещения лицам, только начинающим знакомство с Культурой. Ледедже проглотила обиду, поблагодарила Сенсию за совет и со всевозможной вежливостью попросила не вмешиваться в ее дальнейшие поиски.

Итак, Предельная Божественность. Сюда захаживали корабельные аватары.

— Ты снова вмешиваешься, — прошептала она.

Молодой человек допил свой коктейль и задумчиво прищурился на донышко опустевшего бокала.

Она послала ему улыбку.

— Я могла бы притвориться корабельной сервис-системой, — резонно ответил голос Сенсии, в котором, к ее досаде, не оказалось ни малейших оттенков досады. — Я подразумевала, что тебе будут интересны такие детали физического процесса производства тела, которое тебе в данном воплощении принадлежит. Извини, девочка моя. Если ты волнуешься, была ли твоя сексуальность каким-то образом откорректирована, пока заготовка росла в амниотическом баке, я могу тебя заверить, что твои опасения беспочвенны.

Красавчик жестом подозвал пролетавший мимо поднос, поставил на него пустой бокал и взял взамен чашу с каким-то курением. Он поднес ее к лицу и глубоко вдохнул дурманящий дым.

— Мне это и в голову не приходило, — ответила Ледедже. — Сенсия...

— Что?

— Ты не могла бы оставить меня сейчас?

— Уже. Но я хотела бы дать тебе маленький совет: пора бы поинтересоваться его именем.

— Пока.

— Пока-пока. Я с тобой позже поговорю.

Продолжая улыбаться, Ледедже взглянула вверх. Молодой человек подошел к ней и приглашающим жестом протянул курение. Она хотела было взять чашу правой рукой, но он отвел ее и указал на ее левую руку.

Она взяла чашу левой рукой и, продолжая движение, легонько коснулась его лица.

Молодой человек взял ее за правую руку и вновь охватил пальцами кольцо. Пока она вдыхала ароматный серый дымок, он стянул терминал с ее пальца и небрежно швырнул его назад через плечо.

— Эй, оно мое! — возмутилась она.

Она посмотрела туда, где должно было упасть кольцо. Оно лежало метрах в десяти от толпы. Непохоже было, что кто-то намерен сбегать за кольцом и принести его владелице.

— Ты зачем это сделал?

Он пожал плечами.

— Мне так захотелось.

— Ты всегда поступаешь так, как хочешь?

— Почти всегда, — он снова пожал плечами.

— И как мне теперь общаться с кораблем?

Молодой человек глубоко задумался и вдохнул дым. Она и не заметила, как он умудрился перетянуть чашу обратно.

— Может, тебе покричать в воздух? Или спросить у кого-то еще?

Он покачал головой, с сомнением глядя на нее.

— Ты ведь не здешняя. На самом деле не здешняя. Разве нет?

Она не сразу нашлась, что ответить.

— Да, — сказала она наконец. У нее не было намерения особо откровенничать с человеком, который только что, по сути, ограбил ее: забрал у нее не принадлежавшую ему вещь и просто выкинул, как пустую безделушку.

Его звали Адмайле.

Она представилась как Лед, заподозрив, что Ледедже он выговорить не сможет.

— Я ищу какого-нибудь аватара, — сообщила она молодому человеку.

— А-а, — сказал он. — А я-то думал, что ты другого ищешь.

— Чего же?

— С кем переспать, например.

— И этого тоже, — согласилась она, — наверное. Ну, почти наверняка, хотя...

Она собиралась сказать, что почти наверняка займется с кем-то сексом, но уж точно не с ним. Потом ей показалось, что такая реплика будет слишком резкой.

— Ты хочешь переспать с корабельным аватаром?

— Не обязательно. Эти две задачи могут выполняться независимо.

— Ага, — сказал Адмайле. — Ну ладно, пошли.

Она нахмурилась, но последовала за ним. В Предельной Божественности было не протолкнуться от людей всех телоформ и рас, по большей части пангуманоидов. Вне шатров тишины гремел Чаг, что бы под этим словом не понималось. Она подозревала, что это скорее общий музыкальный жанр или направление, нежели какая-то конкретная композиция. Они натыкались на стоявшие кружками группки, проталкивались мимо и между ними. Дым стоял коромыслом. В буквальном смысле: дважды она почти потеряла Адмайле в клубах ароматного дыма, создававших над площадками настоящие завесы. Однажды она миновала более или менее свободное пространство, где дрались ногами двое обнаженных мужчин, у которых вокруг лодыжек обвивались короткие веревки, потом другое, где фехтовали длинными кривыми клинками мужчина и женщина, на которых не было никакой одежды, за исключением масок.

В конце концов они очутились в глубоком темном алькове, где среди диванов, валиков и другой мягкой мебели всех видов увлеченно занимались сексом примерно двадцать человек. По периметру алькова стояли, смеясь и хлопая в ладоши, зеваки, оживленно комментировавшие особо удачные совокупления и помогая партнерам советами. Какая-то парочка, видимо, уже порядком распалилась и стягивала друг с друга одежду, готовясь присоединиться к остальным участникам оргии.

Ледедже это не шокировало. На Сичульте она и не такое видела: у Вепперса был период эротических экспериментов, в которых ей было позволено, а временами и вменялось в обязанности участвовать. Особого удовольствия ей это не принесло. Впрочем, она оставалась при мнении, что в таком деле важен счастливый случай, а не слепой перебор партнеров. Она надеялась, что Адмайле не придет в голову затащить их обоих, или даже только ее, в оргию. Она хотела бы пройти через первый сексуальный опыт нового тела в более романтической обстановке.

— Вот и он, — сообщил Адмайле.

Скорей всего, он сказал именно это. Было слишком шумно.

Ледедже последовала за ним туда, где на краю выстроившейся полумесяцем толпы вуайеристов стоял низкорослый, очень толстый человек, окруженнный несколькими спутниками более молодого возраста. На нем было какое-то странное блестящее одеяние, все в узорах, свободно ниспадавшее до пола подобно мантии. У незнакомца оказались длинные мягкие волосы, толстомордое лицо его заливал пот. Он показался ей самым толстым человеком из всех уже виденных на борту корабля. Вряд ли кто другой мог бы с ним в этом тягаться.

Толстый коротышка был занят тем, что подбрасывал монетку высоко в воздух и ловил ее, причем каждый раз, как монета падала на его пухлую ладонь, верхняя сторона ее вспыхивала красным.

— Это всего лишь фокус, — повторял он раз за разом, а собравшиеся вокруг зрители свистели, улюлюкали и аплодировали. — Просто фокус. Этому можно научиться. Смотрите: а сейчас она позеленеет.

На сей раз монетка блеснула зеленым, а не красным.

— Видите? Навык. Тренировки. Мышечный контроль. Концентрация. Дело навыка. И все.

Он поднял голову.

— Адмайле, привет. Скажи им, что это просто фокус, а то они сомневаются.

Адмайле оглядел присутствующих.

— Кто-то бился с ним об заклад?

— Никто! — гордо заявил толстяк и снова подбросил монетку. Та вспыхнула красным.

— Ладно, — сказал Адмайле, — он прав. Это всего лишь навык.

— Вот видите? — торжествующе возгласил жирдяй.

Красная вспышка.

— Лед, это Джоличчи. Он аватар. Ты же аватар, Джоличчи, не так ли?

— Да, я аватар.

Красная вспышка.

— Аватар доброго корабля Диванный путешественник.

Красная вспышка.

— Более чем среднестатистического ОКК...

Красная вспышка.

— Класса «Горная цепь»...

Красная вспышка.

— Аватар, который, смею я вас заверить, не прибегает ни к каким уловкам, но лишь к...

Красная вспышка.

— ... помощи собственных тренированных мышц, чтобы заставить эту монетку загореться красным...

Красная вспышка.

— ... раз за...

Красная вспышка.

— ... разом, снова и...

Красная вспышка.

— ... снова!

Зеленая вспышка.

— Черт подери!

Прозвучали смешки. Он поклонился — саркастически, подумала Ледедже, если вообще можно саркастически кланяться. Потом подбросил монетку в последний раз, проследил, как она кувыркается в воздухе, и расстегнул нагрудный кармашек своей экстравагантной мантии. Монетка упала точно в карман и исчезла там.

Он вытащил носовой платок и тщательно промакнул им лицо. Зрители понемногу расходились.

— Лед, — кивнул он ей, — рад с вами познакомиться.

Он смерил девушку взглядом с ног до макушки. Она сперва оделась довольно консервативно, но потом передумала и сменила приготовленное платье на куда более откровенный наряд без рукавов, наслаждаясь возможностью показать всем обнаженные руки, не испещренные проклятыми вепперсовыми татуировками.

Джоличчи медленно качнул головой.

— Вы не похожи ни на кого из тех, чьи образы у меня сейчас тут записаны, — сказал он, постучав пальцем по виску. — Позвольте мне проконсультироваться с моей лучшей половинкой? Ага. Вы сичультианка, так ведь?

— Да, — ответила она.

— Она хочет заняться сексом с корабельным аватаром, — сообщил Адмайле.

Джоличчи, казалось, растерялся.

— Вы уверены? — спросил он.

— Да нет же, — сказала она. — Мне нужен корабль с дурной репутацией.

— С дурной репутацией? — переспросил Джоличчи совсем ошеломленно.

— Думаю, да.

— Вы так думаете?

Кто бы это ни был, аватар или не аватар, у него в полной мере была развита присущая некоторым людям способность задавать вопросы тогда, когда это меньше всего нужно.

— Вы знаете кого-нибудь из них? — осведомилась она.

— Многих. Почему вам потребовался корабль с дурной репутацией?

— Потому что Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях, похоже, вознамерился отправить меня восвояси на корабле, отличающемся уж слишком примерным поведением.

Джоличчи резко зажмурил один глаз, как если бы Ледедже со всей силы в него плюнула.

Она сидела перед своим стеноэкраном, просматривая найденные документы и презентации, содержавшие доступную Культуре информацию о Сичультианском Установлении и выводы, которые Культура из этих данных сделала.

Корабль снова заговорил с ней.

— Ледедже, я подыскала тебе корабль, — сказал бесполый, нейтральный голос корабля прямо с экрана.

— О, благодарю.

На стене сквозь документы и графики проступило изображение того, что, очевидно, было звездолетом Культуры. Он напоминал завалившийся набок небоскреб без внешних архитектурных деталей.

— Его зовут Обычный в употреблении, но неудовлетворительный этимологически.

— Как?

— Не обращай внимания на имя. Суть в том, что он летит в том же направлении и согласен взять тебя на борт. Ты можешь улететь завтра поздно вечером.

— Он привезет меня на Сичульт?

— Он поможет тебе преодолеть большую часть пути и оставит тебя в Боме, на пересадочной станции космопортового комплекса на самой границе Установления. Я сделаю так, что ты сможешь там пересесть на местный транспорт.

— Разве мне не понадобятся деньги, чтобы заплатить за билет?

— Предоставь это мне. Ты не хочешь с ним поговорить? Вы могли бы обсудить детали.

— Хорошо.

Она пообщалась с Обычным в употреблении, но неудовлетворительный этимологически. Он оказался жизнерадостным, но скучноватым собеседником. Она поблагодарила сначала его, потом всесистемник, и снова уселась перед экраном, как только контроль над ним был возвращен ей.

Она принялась просматривать сайты, где лежали документы о звездолетах Культуры. Казалось, что им просто нет числа. Кораблей оказались миллионы, чуть ли не у каждого были свой судовой журнал с открытым доступом и фан-клуб, а иногда и несколько. Она с головой утонула в океане документов и презентаций, где обсуждались и показывались различные типы и классы кораблей, в том числе и тех, кто был произведен на специализированных верфях или выращен внутри других кораблей. Размах всего этого был чудовищен. Она начала понимать, почему люди Культуры предпочитают всякий раз обращаться за справкой по любому вопросу к местному искусственному интеллекту или Разуму. Перелопатить горы документов в поисках какой-то малозаметной детали было задачкой не для слабонервных.

Она могла, наверное, просто спросить. В Культуре это было обычным делом. На Сичульте же приходилось тщательно думать над формулировками вопросов и над тем, насколько безопасно задавать их тому или иному человеку. Здесь об этом не стоило беспокоиться. С другой стороны, разбираясь во всем самостоятельно, она бы с большей вероятностью сохранила бы дело в тайне.

Она уже неплохо во всем этом разбиралась. Способы работы с информацией тут не слишком отличались от сичультианских, с тем исключением, что в Установлении тщательно контролировались степени допуска к тем или иным данным. Кроме того, ожидая нового тела в Виртуальной Реальности, она немало попрактиковалась в инфонавигации.

Здесь же, в Реальности, сидя перед стеноэкраном, она должна была принимать во внимание уровень интеллекта машины, с которой имела дело. В углу экрана имелся столбик-индикатор, высота которого менялась, показывая, какие инструменты она использует и с кем общается: с безмозглым поисковым роботом, более сложным, но все еще неразумным набором алгоритмов, искусственным интеллектом (одного из трех уровней), разумным существом или же основной личностью самого всесистемника. Индикатор достиг максимальной высоты, когда Сенсия вмешалась в ее поиски и высказала предупреждение насчет Предельной Божественности.

Она обратилась к искусственному интеллекту первого уровня, чтобы собрать воедино статистику с ресурсов, составлявших корабельные рейтинги. Вскоре она обнаружила маленький, но преданный своему делу коллектив кораблефанатов, отслеживавших и оценивавших деятельность Смысла апатичной маеты в анахоретовых фантазиях и Я так считаю, это я. Оценки показались ей справедливыми. Затем она запросила рейтинги Обычного в употреблении, но неудовлетворительного этимологически.

Скучный, но неизменно послушный, гласило резюме. Спокойный, сдержанный, доброжелательный. Возможно, лелеет надежды посвятить себя чему-то более интересному, но если он полагает, будто его способности достаточны, чтобы его когда-нибудь пригласили в ОО, то он о себе слишком высокого мнения.

Она не знала, что такое ОО, и сделала пометку: Заняться этим позже.

Она вызвала перечень кораблей, находившхся в настоящее время на борту всесистемника, и взялась за голову. Их оказалось без малого десять тысяч, в том числе два меньших всесистемника, которые, в свою очередь, перевозили другие суда. Точное число судов менялось под ее взглядом, последняя цифра то прыгала в сторону больших значений, то возвращалась к меньшим; очевидно, подсчет велся в реальном времени, и учитывались прибывающие или отбывающие корабли. Четыре всесистемника были в стадии постройки. Загрузка причальной платформы составляла менее пятидесяти процентов.

Она не упускала из виду, что за ней могут следить, и заметила, что чем сложнее и изощреннее становились поисковые запросы, тем выше вырастал столбчатый индикатор, подчас практически касаясь отметки, означавшей контакт с личностью самого всесистемника. Ей не хотелось бы лишний раз привлекать к себе его внимание, поэтому вместо того, чтобы взять и спросить, где тут тусуются плохие парни, она прибегла к методу контекстной сортировки, выстроив корабли в соответствии с параметрами, означавшими сомнительность их репутации. В верхней части этого антирейтинга были сосредоточены суда, имевшие отношение к чему-то под названием Особые Обстоятельства. Она заметила, что эти корабли не выставляют судовых журналов на всеобщее обозрение и не публикуют отчетов о путешествиях. ОО. Опять ОО. Чем бы ни были Особые Обстоятельства, там явно высоко ценились суда именно с теми качествами, которых она сейчас доискивалась.

Она поискала Особые Обстоятельства. Это оказалась военная разведка, шпионская служба, ведомство, посвятившее себя решению неприятных вопросов неприятными методами. Звучит многообещающе, подумала она.

У нее сложилось впечатление, что число пользователей, интересовавшихся ОО, не уступало числу всех кораблей на борту, вместе взятых. Некоторые высказывания содержали критику их деятельности. Она пробежалась по сайтам, где собирались сторонники таких взглядов. Сказать, что их критика была исчерпывающей и язвительной, значило ничего не сказать. Если бы эти критики высказались о какой-нибудь сичультианской организации аналогичного толка в тех же выражениях и с такой же доказательной полнотой, о них скорее всего никто никогда бы больше не услышал.

Но с каким бы кораблем она ни пыталась побеседовать, все они были недоступны. Она поискала способы оставлять им сообщения. Способы нашлись. Она так и сделала.

— Вот там, слева от вас. Еще левее. Прямо. В пяти метрах от вас, — вдруг сказал без всякого выражения чей-то голос. Обладатель голоса стремительно приближался к тому месту, где стояли они с Адмайле и толстым коротышкой-аватаром. — Вот она. Разговаривает с тем полным мужчиной.

Ледедже обернулась и увидела какую-то женщину, которая, пометавшись взглядом по залу, отыскала девушку и решительно направилась к ней. В руках она держала что-то маленькое, отливавшее серебром.

Женщина зашагала прямо к Ледедже.

— Эта фиговина, — изрекла она, помахав кольцом перед носом девушки, — ни разу не заткнулась. Ни на секунду. Даже в шатре.

— Это она и есть, — чопорно произнесло кольцо.

Адмайле повел рукой в воздухе, отгоняя дымные колечки, и покосился на кольцо.

— Хочешь, чтобы я забросил его еще дальше? — спросил он, обернувшись к Ледедже.

— Нет, спасибо, — отказалась девушка, принимая кольцо из рук женщины.

— И вам... — начала она, но незнакомка уже исчезла. Ледедже повертела кольцо в руках.

— Здравствуйте еще раз, — сказал корабль прежним нейтральным тоном.

— Приветствую.

— Я тут думаю заняться телосерфингом, — объявил Джоличчи. — Кто-нибудь со мной?

Адмайле затряс головой.

— Хорошо, — сказала Ледедже, надевая кольцо на палец. — Надеюсь, мы увидимся попозже.

Заняться телосерфингом означало снять большую часть одежды и спуститься по длинному, прихотливо петлявшему желобу, преодолевая сопротивление хлеставшей навстречу воды. Можно было съезжать на спине, сползать на животе или, если участник обладал достаточным опытом, спускаться на своих двоих. Все это действо происходило в огромном сумрачном зале, полнившемся радостными возгласами и разочарованными криками. За столбиками, ограничивавшими пространство для серфинга, располагались зоны отдыха. Некоторые участники предпочитали состязаться обнаженными, а другие облачились в плавательные костюмы. Джоличчи, прихвативший с собой парочку каких-то тонких поливных шлангов, оказался никудышным серфером. Даже на спине, растопырив руки и ноги, он едва мог сопротивляться напору встречного потока.

Ледедже сперва смотрела на серферов с опаской, но потом обнаружила, к своему удивлению, что забава эта ей по нраву. Съехав на спине к тому месту, где бултыхался Джоличчи, она поймала его правой рукой за левую лодыжку, тем прекратив его беспомощные вихляния. Это также позволило ей оказаться от него на достаточно близком для разговора расстоянии.

— Итак, вы намерены отправиться куда-то — но не хотите, по соображениям, которые также держите в тайне, раскрывать место назначения. И при этом намерены отказаться от услуг корабля, которого вам предложил в перевозчики всесистемник.

— В общем, так и есть, — согласилась она. — Я также хотела бы пообщаться с кораблями, у которых есть выход на Особые Обстоятельства.

— Правда, что ли? — Джоличчи плеснул себе в лицо воды. — Вы уверены в этом?

Он утер лицо одной рукой, другой держась за края желоба и сохраняя относительную неподвижность.

— Я хочу сказать, вы на самом деле уверены?

— Да, — ответила она. — Но вы не аватар одного из таких кораблей, как я поняла?

Он назвал себя аватаром Диванного путешественника, а это имя ей не встречалось. Но она уже знала, что у кораблей может быть несколько имен, которые они меняют, как перчатки.

— Нет, — сказал он. — Я просто скромный ОКК. Я служу в Контакте и занимаюсь, если честно, вполне рутинной работенкой. У меня нет ничего общего с ОО.

Он подмигнул девушке, а может, просто сморгнул воду.

— Вы уверены, что хотите поговорить с кем-то из ОО?

— Да.

Они медленно кружились в стоячем вихре пенящейся воды. Джоличчи о чем-то раздумывал.

Потом, кивком головы указав на убегавший вниз желоб, сказал с сожалением:

— Кажется, в этой игре мне не преуспеть. Хватит выставлять себя на посмешище. Попробуем другой вид серфинга?

— Что это? — непонимающе спросила Ледедже. Они стояли в коротком, но широком, устланном коврами, коридоре. Вдоль одной стены шел ряд из пяти обыкновенных двойных дверей без всяких отметок и украшений. Джоличчи, снова в цветастой мантии, не без усилий раздвинул створки центральной пары и, вставив меж них ногу в безразмерной обуви, не дал закрыться. За дверью оказалось темное, весьма глубокое, судя по раскатам эха, пространство. По его стенам змеились вертикальные кабели. Оттуда исходили неясные шуршаще-скрипящие шумы, производимые какой-то машинерией, и она ощутила дуновение воздуха на лице. Он пах машинным маслом. Запах показался ей знакомым.

Они с толстяком-аватаром прибыли сюда в стремительно мчавшемся транспортном вагончике и потратили меньше минуты как на то, чтобы добраться до ближайшей платформы подземки, так и на прогулку до этого коридора по прибытии. Но открывшееся теперь ее взору пространство казалось частью чего-то более старого и технически несовершенного.

— Это реконструкция лифтовой шахты многоэтажного здания, — сообщил аватар. — У вас такие есть?

— У нас есть небоскребы, — холодноватым тоном отвечала она, протискиваясь внутрь и придерживая правую створку. — И лифты.

Всего в метре под ногами из тьмы вырастала крыша лифтовой кабины. Подняв голову, она увидела сложные подъемные механизмы и кабели энергопитания, возносившиеся во мрак.

— Но, — продолжала она, — я никогда раньше не была внутри лифтовой шахты. Только в кино видела. Однако уверена, что каждый лифт, которым я пользовалась, ехал по очень похожей шахте.

— Тсс, — сказал Джоличчи. — Прыгай. Я подержу двери. Но будь осторожна. Страховки тут нет.

Она спрыгнула на крышу лифтовой кабины. Джоличчи последовал за девушкой, и на крыше стало заметно тесней.

Двери с тихим шипением затворились. Кабина почти сразу начала подниматься. Она ухватилась за какой-то кабель, с отвращением ощутив под пальцами вязкую маслянистую пленку, и осмотрелась кругом. В просторной лифтовой шахте уместились десять лифтов, по пять с каждой стороны. Кабина была оборудована системой интеллектуального ускорения, так что встречные воздушные потоки лишь чуть заметно ерошили ее волосы и заставляли развеваться мантию толстяка. Она посмотрела вниз, поскольку сосчитать точное число сдвоенных дверей, мимо которых они проносились, и таким образом оценить пройденное расстояние, из-за скорости было невозможно. Дно шахты терялось в непроглядной тьме.

Ее схватили за плечо.

Плоть Джоличчи оказалась куда тверже, чем можно было судить по внешнему виду. Уткнувшись ему в грудь лицом, она лишь слабо мычала что-то невнятное.

Мгновением позже мимо в воздушном вихре пронеслось что-то большое и темное. Это была другая лифтовая кабина. Если бы аватар ее не оттащил, ей бы размозжило голову.

Джоличчи ослабил хватку.

— Как я уже говорил, тут нет страховки. Реконструкция очень точна в отношении физических параметров и потому опасна. Сенсоров на кабинах нет. Никто не остановит ее, чтобы она не снесла тебе башку с плеч. На дне кабины нет никакого антиграва, чтобы подхватить тебя, если ты свалишься. Никто не увидит. Никто не услышит. Никто не спасет. Ты сделала резервную копию?

Она обнаружила, что дрожит.

— Копию чего? Моей личности?

Он посмотрел на нее.

Она хоть и поняла моментально, какую глупость сморозила, но оказалась бессильна расшифровать точный смысл выражения его лица.

— Мне всего сутки от роду. Я только вчера вышла из теломера. — Ее продолжало трясти. — Нет. Не делала.

Кабина замедлила ход. Джоличчи, стоявший на противоположном краю крыши, посмотрел вверх.

— Отлично. Теперь начинается самое интересное.

Он взглянул на нее.

— Ты готова?

— К чему? — спросила девушка.

— К тому, чтобы убраться отсюда. Прыгай, когда я скажу. Не позднее. Сначала отпустишь вот этот кабель, видишь?

Она отпустила кабель, прошла через крышу и встала за его спиной. Несмело поглядев вверх, она увидела нижнюю часть другой темной кабины. Кабина стремительно снижалась. Она слышала визги и вопли восторга, потом раздался заливистый смех. Звуки доносились вроде бы откуда-то снизу, из царства теней, отражались от стен шахты и реверберировали. Их кабина пока еще не остановилась полностью.

— Медленнее, медленнее, нежнее... — сказал Джоличчи.

Кабины продолжали сближаться.

— Мне взять тебя за руку? — спросила она.

— Только не это, — сказал он быстро. — Так-так, еще медленнее...

Их кабина почти остановилась. Сверху раздавался свист воздуха. Это приближалась верхняя кабина.

— Сейчас! — заорал Джоличчи, когда крыши кабин почти поравнялись.

Он прыгнул, и она прыгнула следом.

Но прыгала она туда, где крыша другой кабины была только что, а не в то место, где она должна была оказаться к моменту прыжка. Она приземлилась неудачно, начала сползать вдоль кабеля и непременно бы упала в пропасть, не подхвати ее Джоличчи. Ледедже услышала чей-то вскрик. Это кричала она сама.

Она крепко прижалась к толстяку.

Они стояли на крыше кабины.

Та кабина, с которой они прыгнули, уже уехала на несколько этажей выше и продолжала удаляться, а та, на которой они оказались теперь, в свою очередь замедлялась, продолжая снижаться.

— Вау! — только и сказала она, отпустив Джоличчи. Пальцы ее были черным-черны и оставили жирные мазки на его безупречной мантии. — Это было круто!

Посмотрев ему в лицо, она наморщила лоб.

— Ты этим часто занимаешься?

— Никогда прежде, — ответил он. — Только слыхал.

Это ее потрясло. А она-то мнила себя в безопасности, ну или по крайней мере в опытных руках.

Кабина остановилась. Она почувствовала, как открываются двери. Вспышка света выхватила из тьмы лицо Джоличчи. Он как-то странно на меня смотрит.

У нее по спине пробежал холодок страха.

— Особые Обстоятельства, — произнес он.

— Что? — переспросила она.

Он сделал шаг к ней. Она отступила, за что-то зацепилась и споткнулась. Он без труда поймал ее в объятия и толкнул к пропасти.

Далеко внизу она увидела еще одну стремительно приближавшуюся кабину. Две пятерки лифтовых кабин разделяла пара метров, втрое или вчетверо меньшим было расстояние между отдельными кабинами в каждой пятерке.

Джоличчи указал на кабину.

— Думаешь, нам стоило бы перепрыгнуть на нее? — прошептал он ей на ухо. Его дыхание согрело кожу. — Помни, никаких страховок. И даже никаких устройств наблюдения. — Он еще немного подтолкнул ее к пропасти и приблизил губы к уху. — Что ты об этом думаешь? Рискнем?

— Нет, — сказала она. — И лучше бы тебе меня оставить.

Прежде чем она успела как-то среагировать, он ухватил ее еще крепче, прижал к себе локтем и толкнул на самый край. Только одна ее нога еще касалась крыши.

— А теперь что ты скажешь? Попросишь, чтобы я тебя оставил?

— Нет! — крикнула она, цепляясь за него свободной рукой. — Не будь идиотом, конечно, нет!

Он оттянул ее назад к себе, но не за пределы опасной зоны.

— Если бы у тебя был терминал, он мог бы транслировать крик, который ты бы издала при падении, — сообщил он, сделав вид, что глядя вниз, и деланно вздрогнул. — Может быть, корабль успел бы сообразить, что происходит, и выслать дрона тебе на помощь, прежде чем ты бы разбилась о дно шахты.

— Прекрати, — сказала она, — ты меня пугаешь.

Он прижал ее к себе и задышал прямо в лицо.

— Все думают, что ОО — это так очаровательно, так... сексуально!

Он тряхнул ее.

— Очарование страха, близость опасности, преисполняющая наслаждением. Но опасность не должна быть слишком близкой, не так ли? Ты уже начиталась всей этой пропаганды? Наслушалась вздорных сплетен? Мы уже видели независимые оценки, слушали авторитетных экспертов — самопровозглашенных экспертов, хочу я заметить, — а? А?

— Я пыталась понять, что...

— Тебе страшно? — спросил он.

— Я сказала...

Он покачал головой.

— Это не опасно, — он вновь тряхнул ее. — Я не представляю для тебя угрозы. Я просто славненький аватар ОКК, и я ни за что не сброшу кого-то с крыши лифтовой кабины в старинную шахту, чтобы у этого кого-то умненькие мозги расплескались по бетону. Я хороший парень. Но тебе страшно, правда ведь? Ты чувствуешь настоящий ужас, не так ли? Я надеюсь, что тебе страшно.

— Я тебе уже говорила, — холодно ответила она, следя за своим лицом и голосом. Он смотрел ей в глаза.

Он засмеялся, сделал несколько шагов назад и увлек ее за собой. Потом, подумав, разжал хватку и взялся за кабель. Кабина снова начала спуск.

— Как я вам уже говорил, я на стороне добра, госпожа Юбрек.

Она вцепилась в другой кабель.

— Я вам не говорила свое полное имя.

— Тонкое наблюдение. Нет, я серьезно. Я хороший парень. Я из тех кораблей, которые все время пытаются кому-то помочь, кого-то спасти, не дать умереть. ОО — их корабли, их сотрудники — из другого теста сделаны. Может быть, они и сражаются за ангелов, но это не значит, что они всегда ведут себя примерно. На самом деле, пока вы тут падаете по лифтовой шахте метафор, я вам практически гарантирую, что они поведут себя ну в точности как плохие парни. И что бы там ни придумывали в оправдание этого, какие бы этические постулаты и с каким бы прилежанием ни формулировали, если им понадобится вас туда сбросить.

— Я выслушала вас, добрый господин, — ответила она ледяным тоном. — Не могли бы мы теперь как-то разнообразить наш досуг?

Он посмотрел на нее долгим взглядом, затем покачал головой и отвернулся.

— Ты крепкая штучка, — сказал он. — И при этом такая глупышка...

Он шумно выдохнул. Кабина опять замерла.

— Хорошо, будет тебе твой корабль ОО.

Он улыбнулся, но усмешка получилась холодной.

— Если и когда все пойдет наперекосяк, можешь чехвостить меня, сколько влезет. Если еще сможешь меня в чем-то обвинять. А впрочем, какая разница?

— Один из Забытых Кораблей, — сказал Бодхисаттва Йиме Нсоквай. — Они также известны как Темничники.

Временами Йиме случалось с неохотой признавать, что выпадают и такие ситуации, в которых нейросеть была бы очень полезна. Если бы она носила такое устройство, то не преминула бы сейчас задать ему поиск по ссылкам, прочесать упоминания, отсортировать определения. Что еще за Темничники, спрашивается? Конечно, кораблю немедленно стало бы известно о сделанных девушкой поисковых запросах — в конце концов, она сейчас была на его борту, а не на поверхности орбиталища, и любая сеть или терминал должны были бы контактировать с Разумом Бодхисаттвы или по крайней мере его подсистемами. Но в этом случае можно было бы получить всю нужную информацию в одно мгновение, а не выслушивать ее пословно.

— Ага, — Йиме скрестила руки на груди. — Что же, продолжайте.

— Это корабли, находящиеся при исполнении определенного... задания. Обычно всесистемного класса. Несут на борту несколько меньших судов и некоторое количество активных дронов. Людей в составе команды часто нет вообще, — сообщил Бодхисаттва. — Они устраняются от повседневного информационного обмена, происходящего повсюду в Культуре и прекращают предоставлять данные о своем местопребывании. Они направляются в самое сердце пустоты и остаются там на неопределенно долгий срок. Сидят и ничего не делают. Хотя нет. Еще слушают. Все время слушают, без устали.

— Слушают?

— Они прослушивают одну или несколько, а может, и всю совокупность разбросанных в космосе широковещательных станций, транслирующих регулярные отчеты о состоянии дел в галактическом сообществе вообще и Культуре в частности.

— Новостные станции?

— За неимением лучшего определения.

— Но широкополосное вещание...

— Да, это неэффективный и ресурсозатратный способ передавать информацию. Но преимущества широкополосной трансляции в данном случае неоспоримы: она разлетается повсюду, и никогда нельзя предсказать, кто именно ее услышит.

— А сколько их, этих Забытых Кораблей?

— Хороший вопрос. Большинству людей они кажутся просто кораблями-отшельниками, нелюдимами с особенной неприязнью ко всем формам информационного обмена, и надо сказать, что корабли стараются не противоречить этому поверхностному впечатлению. В каждый произвольно выбранный момент времени до одного процента всего флота Культуры могут пребывать в состоянии затворничества, а из этих кораблей примерно 3.8 процента не подавали о себе никаких вестей с той самой поры, как ушли с... главной последовательности поведения нормального корабля, если угодно. Я бы не стал называть эти воззрения... каноническими. Область эта исследована неглубоко, так что даже редкие полуколичественные оценки трудно верифицировать. Таких кораблей может насчитываться от восьми до двенадцати — или от трех до четырех сотен.

— А зачем все это нужно?

— Это резервные копии, — ответил Бодхисаттва. — Представьте себе, что в результате какой-то ужасающей и чрезвычайно маловероятной по своим масштабам и полноте катастрофы Культура перестала существовать. Тогда любой из этих кораблей сможет заново засеять Галактику ее семенами. Дать начало тому, что с некоторой степенью вероятности продолжит дело Культуры. Разумеется, можно долго спорить о том, ждет ли их лучшая участь, коль скоро столь полное и неотвратимое истребление нашей цивилизации уже однажды имело место. Однако, думаю, вы согласитесь со мной в том, что вторая версия Культуры сможет извлечь из этого уроки на будущее и хоть немного приободрится.

— Я полагала, что весь флот Контакта и есть наша резервная копия, — сказала Йиме.

В отношениях с иными цивилизациями, а в особенности с теми, кто налаживал их впервые, немаловажную роль играли следующие два факта — или предположения, если угодно: любой и каждый всесистемник представляет Культуру во всей ее полноте, несет всю информацию, которую Культура успела накопить к настоящему моменту, и способен построить какой угодно объект или устройство, изготовление или создание которого находилось в пределах текущих возможностей Культуры. Внутриклассовое же разнообразие всесистемников означало: команда каждого насчитывает так много людей и дронов, что они, даже и не стремясь к такой цели, с достаточной степенью статистической надежности представляют наиболее репрезентативную выборку из множеств тех и других, какую кому-то вздумалось бы затребовать в свое распоряжение.

Культура была чрезвычайно широко разбросана по Галактике, и это явилось результатом преднамеренного осознанного выбора. У Культуры не было ни центра, ни узловых структур, ни родной планеты. Располагая сотнями тысяч индивидуальных кораблей, каждый из которых был способен отстроить всю Культуру с нуля, можно было, по общему мнению, не слишком серьезно относиться к потенциальной возможности полного уничтожения всей цивилизации — ну или, во всяком случае, так должна была бы считать Йиме. Оказалось, что кое-кто иного мнения.

— О, флот Контакта — это всего лишь вторая линия обороны, — сказал корабль.

— А первая?

— Орбиталища, — резонно заметил корабль, — и остальные колонии. Искусственные астероиды и планеты тоже сюда входят.

— А последняя линия — это, получается, Забытые Корабли.

— Вероятно. Во всяком случае, так я это себе представляю, исходя из имеющихся данных.

Если перевести это с корабельного языка на человеческий, подумала Йиме, это почти наверняка означает НЕТ. Впрочем, она была уже достаточно опытным сотрудником, чтобы пытаться выжать из Разума менее туманную отповедь.

— Так они просто сидят там, где бы это «там» ни находилось, и...

— Облака Оорта, межзвездное пространство, окраины Галактики, галактическое гало^[142], а может, и дальше, кто может знать наверняка? Но вы правы, основная идея именно в этом и состоит.

— И ничего не делают.

— Бездействуют, — согласился Бодхисаттва, — по крайней мере, до настоящего момента.

— В ожидании катастрофы столь масштабной и устрашающей, что она, вполне вероятно, никогда не случится, а если и произойдет, то послужит доказательством присутствия в Галактике силы столь могущественной, что она с равным успехом способна будет обнаружить и эти корабли и уничтожить и их тоже — или признаком экзистенциальной дыры во всей конструкции Культуры, упущения столь серьезного, что недочет этот уж наверняка проявит себя и в этих Забытых Кораблях, в особенности принимая во внимание их... представительство.

— Если так посмотреть, то вся эта затея выглядит довольно жалко, — сказал корабль почти примирительно, — но так уж вышло. Вы никогда об этом не слыхали, поэтому я заключаю, что все затевалось главным образом для того, чтобы доставить удовольствие тем, кто так или иначе интересуется такими проблемами.

— Но большинство людей, как вы справедливо заметили, даже не подозревает об их существовании, — подчеркнула Йиме. — Как же можно получать удовлетворение от чего-то, о чем ты даже никогда не узнаешь?

— А, вот в этом-то и вся прелесть задумки! — оживился Бодхисаттва. — Только тем, кто этой проблемой всерьез интересуется, может прийти в голову искать подобные сведения — это служит нам дополнительным страховочным фактором. Более того, им также в большинстве случаев очевидна настоятельная необходимость сохранять эти сведения в секрете — они даже сами прилагают все усилия, чтобы информация не утекла на сторону, и получают от этого дополнительное удовольствие. А остальные... просто живут свои жизни, ни о чем таком особо и не беспокоясь.

Йиме в замешательстве покачала головой.

— Но секретность не может быть абсолютной, — запротестовала она. — Сведения о них должны где-то присутствовать.

У Культуры с хранением тайн, особенно таких значимых, дела обстояли хуже некуда. Если точнее, это была одна из крайне немногочисленных областей, в которых большинство в целом равных Культуре цивилизаций и даже некоторые слаборазвитые общества могли ей дать сто очков вперед: в Культуре, впрочем, это обстоятельство рассматривалось лишь как повод для эдакой извращенной гордости. Впрочем, такая ситуация не могла удержать их — то есть Контакт и в особенности ОО — от попыток сохранить ту или иную информацию под покровом тайны, и попытки эти предпринимались снова и снова, даром что в подавляющем большинстве случаев все тайное вскорости делалось явным.

Впрочем, иногда случалось и так, что вскорости означало — по прошествии достаточно длительного срока.

— Ну да, конечно, — сказал Бодхисаттва. — Тому порукой хотя бы наша с вами беседа. Достаточно будет сказать, что такие сведения имеются. Но здесь я должен сделать одно замечание. Как явствует из самой природы этой ... программы — если кому-то вздумается обозначить этим гордым термином затею такого уровня организационной сложности, — подтверждение их надежности почти невозможно получить.

— Так что, у вас нет никаких официальных данных? — спросила Йиме.

— У меня нет сведений о существовании какого-либо комитета или иного подразделения Контакта, — тяжело вздохнул корабль, — которое бы занималось этими вопросами.

Йиме скривила губы. Услышанное ею по сути значило вот что: Давай-ка на этом и остановимся, хорошо?

Ну что же, придется просто принять и это к сведению.

— Хорошо, — сказала она, — к чему же мы пришли? Я так считаю, это я может находиться на борту всесистемника Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях — а последний, в свою очередь, числится в Затворниках и, вероятно, относится к Забытым Кораблям.

— Совершенно верно, — подтвердил корабль.

— А Я так считаю, это я может располагать какой-то моментальной копией личности госпожи Юбрек.

— Нет, вполне определенной моментальной копией госпожи Юбрек, — уточнил Бодхисаттва. — Другой человек, с которого корабль как-то снял подобную копию, сообщил нам, что Я так считаю, это я счастлив гарантировать полную уникальность и наилучшую сохранность всех образов, а также использование их лишь в пределах и для нужд его личной коллекции. Этими образами он ни с кем не делится и даже некопирует. Если угодно, я бы сказал, что у него к ним навязчивое пристрастие.

— И вы думаете, что ... что эта Юбрек может попытаться получить доступ к своему образу, пусть даже десятилетней давности?

— Следует серьезно отнестись к такой возможности.

— А Квиетус знает, где сейчас находятся Я так считаю, это я и Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях?

— У нас есть некоторые предположения на сей счет. Более того, у нас была случайная встреча с представителем Смысла апатичной маеты в анахоретовых фантазиях.

— И мы можем до них добраться, так?

— Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях — весьма своеобразный корабль даже по меркам Забытых, как нам кажется. Он допускает на борт малочисленную группу людей и дронов, стремящихся к более полному уединению, нежели может им обеспечить кто-то еще из обычных Затворников. Обязательства по транспортировке таких пассажиров имеют долгосрочный характер, в среднем они рассчитаны на несколько десятилетий. Впрочем, члены обеих популяций так или иначе перемешиваются и сталкиваются между собой, встречаются и случаи неуживчивости, так что пассажирам бывает необходимо покинуть борт всесистемника, чтобы их места заняли новые. Три пункта он навещает более или менее регулярно, по заранее разработанному и достаточно надежному расписанию контактов. Следующая такая встреча для высадки-погрузки состоится через восемнадцать дней в Семзаринской Метелке. Госпожа Юбрек, если ничего не случится, прибудет туда в указанное время, как и мы с вами, госпожа Нсоквай.

— Она знает об этой встрече?

— Мы полагаем, что да.

— Она туда направляется?

— Мы считаем, что да.

— Хм, — Йиме нахмурилась.

— Общий инструктаж окончен, госпожа Нсоквай. Более подробную информацию вы, конечно, сможете получить на специальных совещаниях уже в скором времени.

— Не сомневаюсь.

— Вы, очевидно, согласны принять участие в операции?

— Да, — сказала Йиме. — Мы уже в пути?

Изображение старого боевого корабля класса «Хулиган» исчезло, а на его месте снова появилось бескрайнее звездное поле; некоторые звезды отражались в отполированном до совершенного блеска черном корпусе корабля, нависавшего над ней, другие же слабо мерцали сквозь прозрачную твердую поверхность под ее ногами.

По-прежнему казалось, что она стоит ни на чем.

Но теперь звезды двигались.

— Да, — ответил Бодхисаттва.

Ледедже представили аватару корабля Особых Обстоятельств За пределами нормальных моральных ограничений в баре для военных, где единственным источником света, помимо экранов и голограмм, служили тонкие широкие занавеси из амфотерного^[143] свинца, ниспадавшие из отверстий в потолке.

Непрерывная химическая реакция давала неверный, мерцающий желто-оранжевый свет, несколько сходный с наблюдаемыми издали отблесками пламени костра. Кроме того, в ней выделялось тепло, поэтому в баре стояла удушливая жара. Воздух вонял чем-то горьким.

— Взвесь частичек тонкоизмельченного элементарного свинца в воздухе, — пробормотал Джоличчи, будучи спрошен об источнике света и запаха.

Добраться туда уже само по себе было делом непростым. Заведение располагалось на маленьком, изрядно потрепанном корабле межзвездного класса, который, в свою очередь, стоял на приколе на одной из меньших причальных палуб всесистемника. Когда они, озираясь по сторонам, стояли на темной, просторной, гулкой Палубе, корабль соизволил обратиться к ним лично, в простых и ясных выражениях намекнув, что это частная лавочка. Очень частная, до такой степени, что немедленная юрисдикция всесистемника на бар не распространяется, и заведение никому не обязано раскрывать личности и подлинные имена кого бы то ни было из хозяев и завсегдатаев.

— Мое имя Джоличчи, я аватар Диванного путешественника, — сообщил Джоличчи маленькому дрону, в одиночестве парившему там, где полагалось быть нижнему выдвижному трапу корабля. — Думаю, вам известно, кого я пришел увидеть. Скажите ему, что я здесь.

— Я связываюсь с ним, — ответил ящикообразный маленький дрон.

Корабль звался Теневой доход. Длина его составляла около сотни метров. Напрягая привыкшие к свету глаза, чтобы осмотреться в темных, как пещера, пространствах Причальной Палубы, Ледедже прикинула, что здесь могли бы без труда уместиться по меньшей мере три корабля такого же размера, не считая уже упомянутого, не касаясь друг друга ни носами, ни двигателями, ни какой-то иной частью машинерии. Говоря о кораблях и ангарах, слово маленький, очевидно, следовало употреблять с осторожностью.

Ледедже поглядела на маленького дрона. Тот висел перед ней в воздухе на уровне лица. Это новый опыт, подумалось ей. Куда бы она ни являлась вместе с Вепперсом — в баснословно дорогой новый ресторан, самый-самый эксклюзивный ночной клуб, престижный бар, на крутую тусовку и так далее, — везде их впускали без малейшего промедления, не спрашивая, зарезервировано ли место, причем даже в тех заведениях, которые Вепперсу лично не принадлежали. Как странно — попасть в одержимую идеей всеобщего равенства Культуру, чтобы очутиться перед дверью закрытого клуба и торчать там, ожидая, пока тебя соблаговолят впустить.

Трап выдвинулся без предупреждения и так быстро, что ей показалось, будто он лязгнет о ребристый пол Причала, но в последний момент лестница, очевидно, замедлила движение и коснулась пола очень тихо.

Дрон не сказал ни слова, только отлетел немного в сторону, освобождая дорогу.

— Спасибо, — вежливо сказал Джоличчи и начал подниматься по трапу.

Джоличчи держал ее за руку, когда они входили в крошечный, скудно освещенный ангар внутри Теневого дохода.

— Демейзен немного странный, — предупредил он. — Даже по меркам аватаров, так что ты с ним поосторожнее. Или с ней. Или с этим.

— Ты что, не уверен, как он выглядит?

— Я с ним еще не встречался, потому как За пределами нормальных моральных ограничений очень часто меняет аватаров.

— Что это за место?

Вид у Джоличчи был прескверный.

— Военный порноклуб, я так думаю.

Ледедже хотела задать еще несколько вопросов, но тут навстречу им вылетел другой минидрон и препроводил в нужное место.

— Демейзен, — сказал Джоличчи человеку, сидящему за столом в центре комнаты, — позволь представить тебе Ледедже Юбрек.

Место это напоминало ресторан, хотя и выглядело довольно странно: там и сям были расставлены круглые столы, над каждым висело от трех и более экранов или голодисплеев без всякой видимой рамки. За столами сидели или возлежали люди, преимущественно гуманоиды. Они курили травку, потягивали напитки, смалили сигары или что-то ели, но делали это так неохотно и редко, что большую часть времени чаши, кальяны, бокалы и тарелки простаивали без дела, забытые и заброшенные. Экраны и голодисплеи показывали сцены битв. По крайней мере, Ледедже показалось, что это именно экраны, и на них идет кино. Однако, приглядевшись внимательнее и поймав несколько особенно отвратительных эпизодов, она вдруг поняла, что это может быть и прямая трансляция.

Присутствующие по большей части не интересовались происходящим на экранах и голодисплеях, они глазели на Ледедже и Джоличчи. Человек, которому Джоличчи адресовал свое приветствие, сидел в компании нескольких юношей. Все они, без исключения, были сногсшибательно красивы по стандартам панчеловеческой физиогномии. По крайней мере, в пределах их собственного подвида.

Демейзен поднялся. Он выглядел так, точно объявил сухую голодовку. Щеки ввалились, глаза — темные, без белков, вместо бровей — две черных полоски, плоский нос, кожа — грязная, полутемная, местами исцарапанная и израненная. Он не был особенно высок, но худоба делала его визуально выше. Если бы его физиология в точности соответствовала сичультианской, то Ледедже сказала бы, что, судя по мешковато обвисшей коже лица, потеря веса была внезапной и стремительной. Одет он был в черные одежды: кожаные штаны и узкий, обтягивающий жилет или жакет с кроваво-красным, размером с подушечку большого пальца, камнем у воротника на частично застегнутой заколке. Ледедже увидела, как он косится на ее правую руку, и поспешила протянуть ее для пожатия. Его рука хлопнула по ее ладони. Ей показалось, что у пальцев слишком много сочленений; они были такие худые, что прощупывались все косточки. Тем не менее, когда они коснулись ее кожи, девушка ощутила тепло. Это было похоже на прикосновение к сильно разогретой, очень сухой бумаге. Она обратила внимание, что два его пальца грубо стянуты чем-то вроде шины из дерева или пластмассы и перевязаны узловатой тряпочкой. Он внезапно вздрогнул и поморщился, но посреди пути меж сторон лица недовольное выражение это исчезло. Теперь он смотрел на нее совершенно бессстрастно.

— Добрый вечер, — сказала Ледедже.

— Госпожа Юбрек, — голос оказался сухим и ледяным.

Он кивнул Джоличчи, но ничего не сказал, потом сделал приглашающий жест в сторону двух стульев напротив.

— Велюбе, Эммис, пожалуйста, если вам не сложно...

Двое молодых людей вроде бы собирались запротестовать, но потом передумали. Они синхронно поднялись из-за стола с недовольным выражением лиц и побрели прочь. Девушка и Джоличчи заняли их места. Остальные спутники Демейзена смотрели на них с любопытством. Демейзен махнул рукой, и нависший над столом голодисплей, показывавший ужасающе подробную и реалистичную картину сражения между отрядом кавалерии и превосходившим конников числом подразделением лучников при поддержке пехоты, выключился.

— Редкая привилегия, — зачем-то объяснил Демейзен. — Как дела в Контакте?

— Превосходно. А как тебе в телохранителях?

— Ночной дозор безжалостно просветляет, — усмехнулся Демейзен.

Перед ним была маленькая золотистая трубка, которую Ледедже приняла за часть сливного отверстия, плевательницу или что-то в этом роде. Она видела несколько аналогичных устройств на столах вокруг. Но эта, казалось, была ни с чем не соединена, оканчивалась меньшей по диаметру насадкой и слабо светилась с одного конца. Демейзен стиснул кончик насадки губами и втянул воздух. Золотистая трубка издала скрипучий звук, сжалась и испустила колечко огня и дыма.

Демейзен поймал ее взгляд и жестом предложил попробовать.

— Это наркотик с Судалля. Называется нартак. Эффект похож на победин, но резче и не такой приятный. Отходняк тяжелый, скажу я вам.

— Победин? — переспросила Ледедже. Похоже, ей полагалось бы знать, что это такое.

На лице Демейзена возникло удивленное выражение, сменившееся искренним интересом.

— У госпожи Юбрек нет наркоминдалин, — объяснил Джоличчи.

— Правда? — недоверчиво спросил Демейзен. — Почему? Это какая-то форма наказания, госпожа Юбрек? Или вы из тех извращенок, которые полагают, будто в тенях таится истинное просветление?

— Нет, — ответила Ледедже. — Я более чем законопослушная инопланетянка.

Она понадеялась, что это произведет на него какое-то впечатление, но никто из сидевших вокруг стола ничем не выдал своих эмоций. Наверное, ее марейн по-прежнему был далек от идеала.

— Мне сказали, что юная госпожа Юбрек ищет перевозчика, — начал Демейзен.

— Это верно, — подтвердил Джоличчи.

Демейзен воздел обе руки, разгоняя крутившиеся в воздухе кольца дыма из золотистой трубки.

— Но, дражайший Джоличчи, с чего бы тебе по такому вопросу меня беспокоить? Что заставило тебя прийти к выводу, будто я могу податься в таксисты? Открой мне эту тайну, я просто-таки умираю от нетерпения.

Джоличчи усмехнулся.

— Тут не все так просто, — он посмотрел на девушку. — Госпожа Юбрек, вам слово.

Она посмотрела на Демейзена.

— Мне надо домой, почтеннейший.

Демейзен посмотрел на Джоличчи.

— По-моему, она к таксисту обращается, а?

Он повернулся к Ледедже.

— Продолжайте, госпожа Юбрек. Какой-никакой, а предлог достичь скорости убегания от повседневной скуки.

— Я намерена убить одного человека.

— Это несколько более необычно. Тем не менее, повторюсь, мне кажется, что для ваших нужд вполне хватило бы и таксиста, если только человек, намеченный вами в жертвы, не может быть доставлен сюда никаким иным способом, кроме как только на военном корабле. На военном корабле Культуры, оснащенном по последнему слову техники, хотел бы я отметить без ложной скромности. Мне отчего-то вспомнилось выражение «убить двух зайцев». — На губах его возникла ледяная усмешка. — Я также полагаю, что вы поступаете не совсем так, как вам бы следовало в сложившейся ситуации.

— Ко мне должны приставить эскадрона.

— Ага, так, значит, вы оказались такой идиоткой, что позволили кому-то догадаться о своих намерениях.

Он нахмурился.

— Дорогуша, могу ли я позволить себе предварительный вывод о том, как плохо такие сведения согласуются с естественным предположением, что ваши злодейские планы строились, исходя из определенного уровня ловкости, сметки и, не побоюсь этого слова, интеллекта? Мои, уж поверьте, крайне ограниченные способности к сопереживанию остаются в бездействии.

Он снова повернулся к Джоличчи.

— Джоличчи, ты кончил мешать себя с грязью или на полном серьезе вознамерился...

— Тот, кого я хочу убить, — самый богатый человек в мире, самый богатый и могущественный человек во всей моей цивилизации, — сказала Ледедже, и в голосе ее прорвалось отчаяние.

Демейзен с хитрым прищуром посмотрел на нее.

— В какой именно цивилизации?

— В Сичультианском Установлении, — сказала она.

Демейзен фыркнул.

— Опять-таки, — ответил он, — это говорит не так много, как вам бы хотелось думать.

— Он убил меня, — сказала она, прилагая отчаянные усилия, чтобы голос оставался ровным. — Замучил меня своими руками. У нас нет душехранительниц, но меня спасло то обстоятельство, что корабль Культуры Я так считаю, это я внедрил нейросетевое кружево в мою голову десять лет назад. Меня ревоплотили только сегодня.

Демейзен вздохнул.

— Все это очень мелодраматично. Ваша кровная месть могла бы лечь в основу потрясающего сценария голодрамы. Когда-нибудь. По счастью, лишь в далеком будущем. Напомните мне, чтобы я перемотал вперед и пропустил ее. — Он тонко усмехнулся. — Вы бы не хотели попросить у меня извинений?

Он поглядел на парочку юношей, ранее вынужденных уступить места Ледедже с Джоличчи. Те подтянулись к месту действия и наблюдали за происходящим с тихим торжеством.

Джоличчи тяжко вздохнул.

— Прости, что я отнял у тебя время, — сказал он, вставая.

— Надеюсь отплатить тебе сторицей, — сказал Демейзен с неискренней усмешкой.

— Я говорил с госпожой Юбрек, прежде чем...

— А я — нет, — сказал Демейзен, поднимаясь из-за стола. Ледедже сделала то же самое. Он повернулся к ней, приложил золотистую курительную трубку к мертвенно-бледным губам и с усилием затянулся.

— Удачи в поиске извозчика, — сказал он, глядя на девушку, и выдохнул дым.

Потом вдруг расплылся в улыбке и ткнул оранжево-красным горящим кончиком трубки в раскрытую ладонь свободной руки. Что-то явственно зашипело. Тело аватара пробила дрожь, но лицо оставалось бесстрастным.

— Что, опять? — сказал он, непонятно к кому обращаясь, и поглядел на темное пятно выгоревшей кожи на своей руке. Ледедже уставилась на него, раскрыв рот.

— Не переживайте, я ничего не почувствую, — он усмехнулся. — Это все придурок внутри меня. Опять выпендривается.

Он постучал пальцем по виску и снова улыбнулся.

— Понимаете, дело было так: бедный идиот выиграл своеобразный конкурс на должность корабельного аватара сроком на сто дней, год или что-то в этом роде. Разумеется, никакого контроля над другими телами или вооружениями корабля, но — полный спектр переживаний. Чувственных ощущений, например. Должен отметить, что он чуть из трусов не выскочил от радости, когда узнал, что на предложение хостинга в его теле откликнулся суперсовременный военный корабль. — Улыбка стала еще шире. Теперь она больше походила на ухмылку. — По всей вероятности, он не был особенно внимательным слушателем на лекциях по психологии. Так что, — продолжал Демейзен, подняв к лицу руку с перевязанным пальцем и внимательно изучая его, — я не мог упустить представившейся возможности и решил поучить бедного придурка уму-разуму. Особенно впечатлительные люди могли бы назвать это пыткой.

Он приложил другую руку к перевязанным пальцам и с силой надавил. Тело аватара опять сотряслось.

Ледедже обнаружила, что морщится от фантомной боли.

— Вот видите? — довольно сказал Демейзен. — Бедный идиот бессилен остановить меня. Он терпит боль и выносит уроки на будущее. А я... я, пожалуй, ловлю кайф.

Он посмотрел на Джоличчи и Ледедже.

— Джоличчи, — произнес он с притворным беспокойством, — ты что, обиделся? Так нехорошо.

Он покивал и довольно прищурился.

— И мне нравится, как ты выглядишь, уж поверь, — продолжил он. — Тебе идет это кислое выражение опозоренного идиотика.

Джоличчи промолчал.

Велюбе и Эммис вернулись на свои места. Продолжая стоять, Демейзен протянул обе руки, сгреб одной курчавые волосы одного спутника, а другой — несильно щелкнул по бритой голове другого. Потом потрепал первого за точеный подбородок неповрежденной рукой.

— И, что самое восхитительное, друзья мои, — он с силой постучал перевязанными пальцами по виску, — этот придурок полностью гетеросексуален и стыдится однополых отношений до такой степени, что это уже напоминает гомофобию.

Он обвел взглядом присутствующих, задержал его на одном молодом человеке и подмигнул тому.

Потом триумфально посмотрел на Джоличчи и Ледедже.

Ледедже стремительно шагала через скудно освещенную Палубу.

— Но должны быть и другие, — сказала она яростно, — другие корабли ОО.

— Они не станут с тобой разговаривать, — пропыхтел Джоличчи, с трудом поспевая за ней.

— А единственный, кто согласился, приложил все усилия, чтобы шокировать и унизить меня.

Джоличчи пожал плечами.

— Многоцелевые наступательные корабли класса «Мерзавец», а именно к нему относится наш дружок, не слишком чувствительны к общественному мнению и не считают нужным связывать себя нормами вежливости. Их проектировали, по всей видимости, в период, когда в Культуре бытовало мнение, что никто ее всерьез не воспринимает по причине излишней мягкости и добросердечия. Но даже в своем классе Демейзен считается отщепенцем. Большинство кораблей ОО втягивают когти и убирают клыки, переключаясь в режим отключенной психопатии на все время, когда в нем нет настоятельной потребности.

В подземке Ледедже уже немного взяла себя в руки и подуспокоилась.

— Ладно, — сказала она наконец, — спасибо тебе и на этом.

— Не за что. То, что ты ему рассказала... это правда?

— От первого до последнего слова.

Она поглядела на него.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что это конфиденциальная информация.

— Ну что же, тебе бы следовало вынести это в преамбулу своей речи, но, да, я обещаю, что никто больше не узнает.

Маленький толстый аватар задумался.

— Вам, думаю, не слишком приятно это слышать, но у вас есть очевидный, хотя и узкий выход, госпожа Юбрек.

Она холодно посмотрела на него.

— Такой, как у тех двоих?

Джоличчи, казалось, восхитился, но при этом выглядел не слишком уверенно.

— Как я уже говорил, у меня не было намерения сбросить тебя вниз. Я просто подшутил. Впрочем, все, что ты видела там, происходит на самом деле.

— Кораблю действительно позволено выкидывать с людьми такие шуточки?

— По их собственной воле — да, конечно. Если соглашение заключено в здравом уме и твердой памяти, а именно так и было в данном случае.

Джоличчи всплеснул руками.

— Да, а что я говорил? С ОО надо держать ухо востро, а то получишь на орехи.

Сказав это, толстый коротышка-аватар снова приумолк, будто задумавшись.

— Впрочем, этот пример относится скорее к экстремальным. Это исключение.

Ледедже глубоко вздохнула.

— У меня нет терминала. Ты можешь заменить его?

— Без проблем. С кем ты бы хотела пообщаться?

— Вызови всесистемник. Скажи, что я согласна улететь на том корабле, какой он мне подыскал.

— В этом нет необходимости. Это предусмотрено по умолчанию. Еще что-то?

— Адмайле? — позвала она, понизив голос.

Пауза.

Джоличчи расстроенно покачал головой.

— Боюсь, что он уже слишком занят.

Ледедже опять вздохнула и посмотрела на Джоличчи.

— Мне нужно потрахаться с мужчиной. Без всяких обязательств. Хотелось бы, конечно, встретить такого красавчика, как те двое за столиком Демейзена.

Джоличчи хитро улыбнулся и красноречиво вздохнул.

— Что же, ночь еще в самом разгаре.

Йиме Нсоквай лежала в темноте, пытаясь заснуть. В маленькой кабине было тесно. Она проворочалась еще несколько минут и секретировала размягчитель, отчаявшись заснуть естественным образом. Как и любой обычный человек Культуры, она обладала врожденным комплексом наркосекреторных миндалин, но старалась не прибегать к помощи химических средств, выделяемых этими органами, без настоятельной необходимости, а тем более не пыталась ловить кайф. Она предпочитала пользоваться миндалинами только в практически важных целях.

Она одно время хотела вообще удалить эти органы — отдать соответствующий мысленный приказ, чтобы миндалины просто растворились в жидкостях ее тела, — но потом раздумала. В Квиетусе у нее было несколько сослуживцев, проделавших такую операцию над собой. Это отдавало духом самопожертвования и демонстративной аскезы, а ей такое было не по нраву. Кроме того, иметь миндалины, но не пользоваться ими, в большей степени соответствовало служебной дисциплине, чем удалить их окончательно и устранить все соблазны.

То же самое можно было бы сказать и о ее сознательном выборе нейтрального пола. Она опустила руку между бедер и нащупала нечто вроде крошечного бутона — или, может быть, третьего, странно размещенного соска. Это было все, что осталось от ее половых органов. Когда она была еще девчонкой, а наркоминдалины только формировались, такая игра часто помогала ей заснуть: мастурбируя, она постепенно уплывала в страну розовых грез.

Она с отсутствующим видом баюкала бутончик в ладони, погрузившись в далекие воспоминания. Теперь прикосновение к этому месту не доставляло ей никаких ощущений. Совсем. С тем же успехом она могла бы ласкать кулак или мочку уха. Вернее, даже мочки ушей у нее отличались большей чувствительностью.

Столь же безразличны к прикосновениям оставались и соски ее почти плоских, заметно уменьшившихся за последнее время грудей.

Она похлопала по грудям и подумала: Ладно, в конце концов, я так решила сама. Так она надеялась доказать свою преданность делу Квиетуса, стать кем-то вроде монахини. В определенном смысле все служащие секции Квиетус были монахами и монахинями.

Разумеется, все изменения можно было в любой миг обратить. Она поразмыслила, не стоит ли все бросить и вернуться к женскому полу. Она всегда думала о себе как о женщине, разве нет?

Могла она принять и мужское обличье, поскольку находилась сейчас, с фенотипической точки зрения, как раз посредине между двумя стандартными полами.

Она снова ощупала пальцами тонкий нераспустившийся бутон в паху. Он снова показался ей похожим на переставленный с обычного места сосок — или маленький пенис.

Йиме опять похлопала ладонями по груди и со вздохом перевернулась на другой бок.

— Госпожа Нсоквай, с вами все в порядке? — тихо окликнул ее корабль.

— А что?

— О, приношу извинения. Я почувствовал, что вы не спите.

— Правильно почувствовали. И?

— Некоторые мои коллеги интересуются, следует ли расценить вашу предшествующую реплику на предмет участия Особых Обстоятельств в этом деле как формальное предложение сотрудничества или запрос дополнительных сведений.

Она помедлила, прежде чем ответить:

— Нет. Не следует.

— Хорошо. Спасибо, что откликнулись. Спокойной ночи. Приятных сновидений.

— И вам того же.

Йиме задумалась, а стал бы корабль вообще интересоваться ее мнением на этот счет, не будь у нее отдельной истории отношений с ОО.

Она решила посвятить себя Квиетусу еще в детстве.

Тогда она была серьезной, скрытной, слегка замкнутой девочкой, увлекавшейся собиранием мертвых зверьков по дуплам и разведением насекомых в террариях.

Серьезная, скрытная, слегка замкнутая, любившая уходить в себя девочка знала, что, стоит ей только помахать пальцем, как рекрутеры ОО ухватятся за него. Но она не хотела работать в ОО. Ей нужна была Квиетистская служба.

Она отдавала себе отчет в том, что Квиетус — как и Рестория, как и третья недавно выделившаяся из Контакта спецслужба Культуры, Нумина^[144], где пытались наладить отношения с Сублимированными, — большинством людей и машин котировался ниже, чем ОО.

Особые Обстоятельства были вершиной стремлений всех лучших, всех способнейших в Культуре. В обществе, где должностей, предоставлявших какое-то подобие индивидуальной власти, было не так много, ОО служили центром притяжения тех, кто был одновременно отмечен благодатью и проклят, тех, кто был достаточно амбициозен и не чурался хвастовства, чтобы искать в Реальности то, чего не могли им предоставить исключительно правдоподобные, но в конечном счете искусственные симуляторы. Если такой гражданин Культуры действительно желал проявить себя, выбор у него был не слишком богат: фактически он сводился к пути в ОО.

И даже тогда, в детстве, она знала, что она — особенная. Знала, что от рождения одарена способностями, более чем достаточными для решения задач внутри самой Культуры. ОО были бы ее очевидной карьерной целью. Но ей не хотелось служить ОО, она хотела в Квиетус, хотя службу эту все ставили лишь на второе место. Это казалось ей несправедливым, хуже того — бесчестным.

Она приняла решение еще тогда, в раннем детстве, прежде чем ее наркосекреторные миндалины успели сформироваться и придать ей какие-то новые умения или научить хитрым трюкам, прежде чем она вступила в пору сексуального созревания.

Она училась, тренировалась до седьмого пота, дала привить себе нейросеть, подала заявление в Контакт, которое было благосклонно принято, поступила туда на службу, зарекомендовала себя сообразительной, прилежной и инициативной сотрудницей. И, продвигаясь по служебной лестнице, все время ожидала приглашения перейти в ОО.

Она получила его в положенное время.

И отказалась, тем самым пополнив почетный клуб численностью на много порядков меньшей, нежели та команда лучших из лучших, которой была секция Особых Обстоятельств.

Вместо этого она попросила принять ее в Квиетус, как всегда и мечтала. Просьба эта была моментально удовлетворена.

Она урезала функции наркосекреторных миндалин, начала постепенно изменять свой пол от женского к нейтральному и запустила еще более медленный процесс дезактивации нейросети, конечным шагом которого должно было стать растворение этого устройства в жидкостях ее организма и вымывание из мозга всех биомеханических нейросхем с последующей реабсорбцией минералов и металлов, что составляли их основу. Последние микроскопические частицы экзоматерии покинули ее тело год спустя в струйке мочи, излившейся через тонкий бесполый бутончик между ее бедер.

Теперь она была свободна от ОО и принадлежала Квиетусу.

Но все оказалось, разумеется, не так просто, как она себе представляла. Нельзя было утверждать с уверенностью, когда именно потенциальный рекрут становится частью ОО. Сперва его прощупывали втемную, стараясь выявить глубинные стремления и мотивации, лежавшие в основе личности, взвешивали серьезность намерений на точнейших весах вроде бы неформальных, необязательных бесед и разговоров, зачастую ведущихся людьми, в которых рекрут никогда бы даже не заподозрил информаторов Особых Обстоятельств. И лишь много позже, когда интерес ОО уже становился явным, наступала пора более формальных собеседований и контекстных экзаменов.

В некотором смысле она должна была лгать и утаивать свои истинные намерения — или, говоря более мягко, сбивать опросчиков с толку, чтобы получить то, к чему стремилась. Целью ее было получить формальное приглашение в ОО и демонстративно отказаться от этой работы, чтобы впоследствии сделать такой отказ своим козырем. Доказательством того, что Квиетистская служба может быть изначальным выбором и идеалом работы, а не утешительным призом для неудачников, провалившихся на собеседовании в ОО.

Она изворачивалась как могла, давала ответы, казавшиеся ясными и недвусмысленными, но много позднее, уже в свете всех огорошившего, но с очевидностью заранее запланированного отказа, представавшие лицемерными и уклончивыми. Вместе с тем ее вполне можно было упрекнуть в недостаточной открытости — если не в чем посквернее, — да и просто в криводушии, если судить беспристрастно.

Особые Обстоятельства считали себя выше банального недовольства или недоброжелательства, но были крайне разочарованы и даже уязвлены. Нельзя дойти до стадии официального предложения работы, не наладив достаточно прочных контактов с людьми, которые стали ее наставниками и даже друзьями в Контакте, нельзя также и не обзавестись связями, которые предстояло бы, при нормальном развитии событий, укреплять и совершенствовать уже как сотруднице ОО. Перед этими людьми — и несколькими корабельными Разумами — она была кругом виновата.

Она попросила прощения, и эти извинения были сразу же приняты. Но то были самые темные и печальные часы ее жизни. Воспоминания о них являлись ей в такие часы и не давали спокойно заснуть. Случалось ей и просыпаться посреди ночи от угрызений совести. Она так и не сумела отделаться от навязчивой мысли, что это и есть единственная нерешенная ею задача, раздражающая недоделка, камень в сапоге, которому предстояло беспокоить ее до конца дней.

И даже теперь, хотя она и предвидела такую возможность, ей доводилось испытывать с трудом сдерживаемое разочарование от того, что поступок этот поневоле бросает тень и на всю ее деятельность как сотрудницы Квиетуса. Действительно, коль скоро она обмишулила ОО просто ради собственного тщеславия, что помешает ей проделать такой же финт ушами и в случае с Квиетусом? Как можно быть уверенными, что она исполнит принятые на себя обязательства квиетистки? Как вообще можно доверять такой сотруднице?

А что, если она на самом деле так никогда и не увольнялась из Особых Обстоятельств?

Разве не может Йиме Нсоквай до сих пор оставаться агентом Особых Обстоятельств — только тайным, внедренным в Квиетус то ли по соображениям столь мудреным и потаенным, что их практически невозможно будет прояснить до того самого кризисного момента, когда эта ее идентичность будет открыта, то ли просто как страховочный инструмент на случай чего-то совсем уж неожиданного... то ли просто так, низачем, потому что кому-то в ОО вздумалось провести над ней эксперимент и доказать, что такое внедрение в принципе возможно?

В этом она, по правде говоря, просчиталась. Она-то думала, что, обведя вокруг носа ОО, только докажет всем, как верна была с самого начала Квиетусу, можно сказать, предназначена ему, а дальнейшее безукоризненное поведение и образцовая результативность на службе обелят ее в глазах посторонних. Но этот замысел не сработал. Для руководства она представляла большую ценность как символ, ненавязчиво, но эффективно рекламируемое свидетельство того, что секция Квиетус стоит на одном уровне с ОО. Но безусловно доверять ей и использовать так же, как и любого другого оперативника, Квиетус, похоже, не собирался.

Так что большую часть времени она проводила в состоянии, близком к фрустрации — ничего не делала, сидела сложа руки и кусала локти, особенно после замечания, любезно сделанного одним из ее друзей: а ведь в это самое время ты могла бы надирать другим задницы вместе с крутыми перцами из ОО. Нет, ее задействовали в нескольких миссиях Квиетуса, и свою часть работы она выполнила отлично, да что там, просто превосходно. Но ей по-прежнему казалось, что ее используют совсем не так, как следовало бы, и недостаточно эффективно. Она чувствовала себя задействованной даже меньше, чем некоторые низкоранговые сотрудники Квиетуса, поступившие на службу одновременно с ней, меньше, чем позволяли ее исключительные способности, как изначально бывшие при ней, так и приобретенные. Ей приходилось довольствоваться объедками с роскошного стола. Ей никогда не доставалось ничего сколько-нибудь существенного.

До этой операции.

Теперь она наконец может принести реальную пользу, повести себя так, как и полагается настоящему оперативнику Квиетуса. Ей доверено задание исключительной важности, пусть даже во многом это объясняется простым совпадением: она жила ближе всех к тому месту, где срочно потребовалось присутствие квиетистского агента.

С другой стороны, вполне возможно, что руководство секции наконец оценило по достоинству ее попытки проявить свой потенциал, доказать, как высоко она ставит свою работу. Может статься, ей наконец воздалось за все злоключения. Она вытащила счастливый билет. Даже в ОО иногда полагались на волю случая. Оказаться в нужное время в нужном месте — это если и не дар, то очень полезное качество.

В Контакте бытовала пословица: Польза для дела на семь восьмых определяется близостью к месту событий.

Йиме еще немного повздыхала, поворочалась с боку на бок и в конце концов провалилась в сон.

ОДИННАДЦАТЬ

— Ауэр, как я рад тебя видеть! Ты, как всегда, безупречна. А, Фулью, и ты здесь. Здравствуй. Это великолепное создание ухитрилось до сих пор с тобой не рассориться?

— До сих пор, Вепперс. Ты ведь на нее давно положил глаз, не так ли?

— Никогда и не снимал, как ты знаешь, милейший Фулью.

Вепперс похлопал дородного собеседника по плечу и подмигнул его грациозной жене.

— Ай, твой бедный носик! — сказала Ауэр, отводя назад локоны черных, как смоль, волос, и открывая взору собравшихся ослепительно сверкающие серьги.

— Бедный! Что за чушь, я стал только богаче.

Вепперс приложил палец к новой накладке, украшавшей его нос, кончик которого постепенно облекался регенерировавшими плотью и косточками.

— Эта штучка из чистого золота, скажу я вам!

Он улыбнулся и повернул голову к следующему гостю.

— Сапультриде! Как приятно видеть, что ты наконец подправил свой.

— Как выглядит он сейчас, под этой накладкой? — поинтересовался Сапультриде, указав на нос Вепперса. Он снял солнечные очки и пытливо всмотрелся в хозяина маленькими зелеными глазами. Его собственный нос — тонкий, изящно вылепленный пластическими хирургами — обошелся в баснословную сумму.

— Прежде чем меня втянули в семейный бизнес, я успел поизучать медицину, — объяснил он. — Я в этом немного смыслю. Дай посмотреть, обещаю, что меня это не шокирует.

— Мой дорогой Сапультриде, смею тебя заверить, что он выглядит великолепно, — ответил Вепперс. — Имей смелость признать очевидное: даже изуродованный, я выгляжу гораздо лучше, чем большинство других людей — будучи в своей лучшей форме, только-только после салона красоты.

— Джаскен, — Джессере, жена Сапультриде, взглянула на человека, стоявшего рядом с Вепперсом с рукой на перевязи, — ты что, в самом деле нанес нашему дорогому Вепперсу такую страшную рану? Как же это тебя угораздило?

— Я весьма сожалею об этом, госпожа, — сказал Джаскен, на миг приподнимая руку в лангетке, и вежливо поклонился тонкой, изящной, изысканно одетой женщине. — Господин Вепперс отомстил за себя. Какой меткий удар...

— Отомстил? — переспросила Джессере, и тонкая неодобрительная усмешка поползла по ее безупречному лицу. — Я слышала другую версию этой истории, мне рассказывали, что он нанес удар первым.

— Нанес, госпожа, — подтвердил Джаскен, не моргнув глазом, но боковым зрением видя, что хозяин пристально следит за ним. — Он просто испугался, что нанес мне слишком сильный удар, и помимо воли остановил начатое движение, отвел в сторону свой клинок, чтобы убедиться, что я в порядке и не получил уж слишком сильную травму. Это позволило мне улучить мгновение и нанести ответный удар. Скорее случайно, чем сознательно, я задел нос господина Вепперса.

Джессере заговорщицки улыбнулась.

— Ты слишком скромничаешь, Джаскен.

— Не слишком, госпожа.

— А вы что, были без масок? — удивленно спросил Сапультриде.

Вепперс фыркнул.

— Маски для слабаков, разве нет, Джаскен?

— Конечно, конечно, господин. Разве что для тех, на кого и смотрят-то слишком редко, чтобы упускать малейший шанс привлечь к себе внимание окружающих. Вы, мой добрый господин, не из их числа.

Вепперс хохотнул.

— О, Вепперс, — сказала Джессере хитро, — и всем ли своим слугам вы позволяете так услаждать свой слух?

— Не всем, — ответил Вепперс, — я стараюсь пресекать их лесть. Но шила в мешке не утаишь!

Джессере вежливо засмеялась.

— Твое счастье, Джаскен, что он не проткнул тебя насквозь, — сказала она, округлив глаза в притворном ужасе, и коснулась руки мужа. — Саппи, ты ведь когда-то состязался с Джойлером в каком-то виде спорта. Еще в школьные годы, помнишь? И он почти придушил его, разве не так, дорогой?

— Ха! Он попытался, — сказал Сапультриде, но палец его бессознательно скользнул под воротник рубашки.

— Рант! — Внимание Вепперса переключилось на новоприбывшего. — Ты, высохший старый сморчок! Плут ты эдакий, тебя еще не засадили в тюрьму? Кого же тебе удалось подкупить в Комиссии?

— Никого, кого не мог бы подкупить ты, Вепперс.

— А Хильфе, он по-прежнему в самом соку?

— Сдулся, Джойлер. Увы, — ответила женщина, выглядевшая значительно моложе своего мужа — она словно законсервировалась в среднем возрасте. Презрительно наморщив нос, она продолжила: — Да полно тебе. Думаешь, ты все еще способен лучше всех унюхать, когда запахнет жареным?

— Лучше всех, — гордо подтвердил он.

— М-да, я уверена... Как бы там ни было, добро пожаловать назад в приличное общество.

Она протянула ему руку, ожидая, что он ее поцелует.

— Ты больше так не пропадай. Чем прикажешь развлекаться в твое отсутствие? И у кого?

— Ты ему скажи, скажи, что он слишком много времени проводит в бизнес-поездках, — подхватила Джессере, склонившись к ним.

— Да-да, единственная моя цель — видеть, что вам есть чем развлечься, — ответил Вепперс. — А, Пешль! Потом поговорим, ладно?

— Всенепременно, Джойлер.

Джаскен приложил палец к уху.

— Суда готовы, господин.

— Уже? Отлично.

Он осмотрел собравшихся на палубе прогулочного катера и хлопнул в ладоши, оборвав большую часть разговоров.

— Пора развлечься, не так ли?

Он воздел руки над головой и хлопнул в ладоши снова, уже громче.

— Слушайте! — возгласил он. — Слушайте все! — Это уже привлекло внимание тех, кто плыл на двух соседних катерах. — Внимание! Прошу внимания! Делайте ставки, болейте за своих любимцев! Игра начинается!

Все оживились.

Он занял свое место — его кресло, конечно, возвышалось над остальными, но не слишком заметно — на палубе небольшого суденышка.

Астиль, дворецкий Вепперса, исполнял приказания хозяина, в то время как другие слуги подплывали то к одному катеру, то к другому, доставляя напитки и увозя пустые бокалы. Над головами рассевшихся по палубам ВИПов полоскались по ветру заслонявшие их от солнца тенты. На некотором расстоянии от катеров, за размеченными пунктирной линией деревьев пастбищами, аккуратными, но скученными садами, где выращивались фрукты и овощи для стола, и более строгими декоративными садами самой усадьбы, виднелись усаженные декоративными зубцами башенки главного дома поместья Эсперсиум.

Над сетью сложно сообщавшихся озер, прудов и каналов носились редкие птицы.

Выстроенный в форме тора огромный дом — Эсперсиум — располагался почти точно в центре усадьбы с тем же названием. Поместье Эсперсиум, без сомнения, было крупнейшим в мире. Будь поместье государством, оно бы располагалось на сорок четвертом месте по площади из шестидесяти пяти государств, условное разделение на которые все еще представляло определенную административную ценность на объединенной планете Сичульт. Оно располагалось в центре — и само в определенном, отнюдь не символическом смысле было центром — состояния Вепперса.

Семья, из которой происходил Вепперс, сколотила начальный капитал на компьютерных играх и реалити-шоу, а затем приумножила его с помощью все более сложных и притягательных симуляторов, игрушек, сценарных постановок и ролевок Виртуальной Реальности, а также и всех иных игр любого рода и уровня сложности: от демоверсий на умной бумаге оберток горячих обедов до тех, в которые можно было играть на приставках размером с наручные часы или ювелирные украшения, и, далее, игр, требовавших от участника, по его выбору, окунуться с головой в полужидкую процессорную слизь или отважиться на более простой, но и более радикальный, поступок — перейти на новый уровень софта и железа, пересоздать содержимое биологического мозга в вычислительном субстрате.

Тщательно закамуфлированные фрагменты исходного кода игр выполняли особые функции, обеспечивая через эти же промежуточные массивы серверов, процессорные ядра и субстраты положительную обратную связь со средоточием всей власти в игровом мире, каким являлось поместье Эсперсиум. Из своего дома Вепперс мог управлять целыми мирами и планетными системами, карая или награждая их в зависимости от того, насколько рьяно преследовали пиратов местные правоохранительные органы; открывать и закрывать миллиардам пользователей доступ к последним обновлениям, прошивкам, настройкам и бонусным программам. Здесь также накапливалась статистика поведения и предпочтений игроков как в самой игре, так и вообще в межпланетной сети, которую корпорация «Веприн» впоследствии анализировала и либо использовала в своих маркетинговых программах, либо продавала заинтересованным в ней покупателям — представителям государственного аппарата или деятелям бизнеса, а иногда и тем, и другим.

Надо сказать, что столь пристальный контроль уже давно не осуществляли, поскольку он требовал слишком больших усилий, и дом потерял ранее отведенную ему роль центра обновлений всех версий всех игр, выпущенных корпорацией — теперь обслуживанием таких запросов занимались центры обработки данных,вынесенные на спутники, да и нанятых для этой работы техноманьяков Вепперс перевез в другое место, — и все же дом по-прежнему был не просто красивым, богатым и уютным жилищем в сельской местности, но чем-то гораздо большим.

Распуганные перемещениями катеров по водным путям птицы кружились в небесах и недовольно кричали.

Несколько катеров, построившись друг за другом, плавно скользили по сети водных артерий поместья. Над каналами высились узкие каменные башни — их насчитывалось несколько дюжин, — соединенные ажурными арками с контрфорсами и аркбутанами. У подножия каждой из башен водные пути расширялись, обтекая ее и позволяя катерам — как по отдельности, так и в составе миниатюрного флота — изменить курс и переместиться в другой бассейн сети. С полдюжины более широких башен были оборудованы лифтами и посадочными платформами, чтобы участники соревнований и гости могли перейти с одного катера на другой или спуститься на берег. Ширина самих виадуков не превосходила пары метров, а каменные стены были лишены боковых проходов, чтобы не ухудшались углы обзора.

В двадцати метрах под местами для зрителей дюжина миниатюрных военных кораблей выходила на стартовые позиции, предписанные им сценаристами сражения.

Корабли действительно были миниатюрными (каждый не больше каноэ для перевозки одного человека), но при этом точными копиями величественных, обшитых листами брони и оснащенных крупнокалиберными пушками, судов той эпохи, когда парусные корабли правили морями Сичульта. Команда каждого корабля состояла всего из одного человека. Он приводил судно в движение своей мышечной энергией, то есть крутил педали, а те вращали единственный винт на корме. Тонкую коррекцию курса позволял провести закрепленный в кронштейне возле талии этого человека румпель. Три или четыре огневые турели наводились вручную, на каждой из них имелась пара-тройка орудий.

Там, где у настоящих кораблей располагался мостик, у этих минисудов были прорезаны щели, совсем как в забрале древнего шлема эпохи, когда врагов рубили мечами, пронзали копьями и осыпали стрелами. Выглядывая через них, человек внутри корабля мог оценивать окружающую обстановку. Нацеливая орудия, единственный член экипажа был вправе полагаться лишь на глазомер, догадки и опыт. Он перемещал турели и выдвигал пушки миниатюрного военного корабля, используя сложный набор рычагов и колес, занимавший почти все пространство его тесного командного отсека. Каждый корабль был снабжен также набором торпед и системой световой сигнализации — аналогом семафоров и прожекторов настоящего военного судна. С его помощью миниатюрные суда вели переговоры, обменивались информацией и заключали временные тактические союзы.

На мачтах появились вымпелы, указывая зрителям, кто командует кораблями. Вепперс хвастался, что его пилоты куда искуснее простых жокеев. С тех пор, как ему впервые пришло в голову организовать подобные соревнования, Вепперс неоднократно пилотировал такие корабли сам. Иногда он устраивал потешные битвы для себя и своих столь же богатых и азартных приятелей, в которых принимали участие только любители. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что для этого нужны большие навыки, чем он успел бы развить в донельзя ограниченное свободное время.

Любительские версии военных миникораблей оснащались двигателями, что несколько облегчало жизнь пилотам, но до сих пор даже обучение простым маневрам, позволявшим участнику ускользнуть от коварного водоворота, избежать крушения на берегу канала и пройти мимо мели, оставалось дьявольски сложной задачей, не говоря уж о том, чтобы прицельно наводить пушки. А у тех кораблей, за которыми они наблюдали сейчас, и броня была прочнее, и орудия били дальше, чем у любительских.

Два корабля прошли в виду друг друга, каждый на своем конце длинного канала, соединявшего бассейны. Они были еще почти на стартовых позициях. Выйдя из зоны обоюдной видимости, корабли выдвинули и изготовили к выстрелам пушки, целясь в те точки, где, как полагал каждый из командиров, вскорости окажется противник; при этом они больше надеялись на удачу, чем полагались на строгий расчет. Пушки выстрелили. Выпущенные каждым кораблем снаряды бесполезно плюхнулись в каналы, приземлились на низеньких травянистых островных холмиках или упали в густых тростниковых зарослях, и ни один залп даже близко не достиг намеченной цели.

— Пустая трата боезапаса, — пробурчал Вепперс, наблюдавший этот обмен выстрелами в бинокль.

— А что, снаряды так дороги? — поинтересовалась Джессере.

— Нет-нет, — усмехнулся Вепперс, — я просто имел в виду, что пополнять боезапас им не разрешается.

— Они сами заряжают пушки? — спросил Фулью.

— Это делает автоматическая система, — ответил Вепперс.

Вообще-то орудия, установленные на кораблях, больше походили на гранатометы, чем на пушки. Если бы и боевой эквивалент снарядов тоже скопировали с положенным уменьшением масштаба, им бы и вовсе нечем было стрелять. Маленькие снаряды, которыми заряжались орудия, шипели и дымили, пролетая над водными путями, и выглядели не очень убедительно. Однако они способны были, разорвавшись, серьезно повредить судно условного противника: продырявить броню и воспламенить отсек управления, поразить корабль ниже ватерлинии и потопить его, вывести из строя орудийные турели и руль. Все зависело от точности попадания. Несколько пилотов уже погибли в таких потешных битвах — одни от случайных удачных выстрелов через смотровые щели, другие — захлебнулись, когда их подбитый ниже ватерлинии корабль переворачивался и шел ко дну, а люки открыть оказывалось невозможно, третьи — задохнулись в дыму или заживо сгорели, заблокированные в отсеках. Обычно, когда корабль тонул, пожар на борту прекращался, и пилот мог выжить: глубина каналов, прудов и самого крупного озера не превосходила полуметра, так что, даже когда корабль уже сидел на дне, а командный отсек захлестывало, пилот мог высунуться из него и поднять голову над водой. Иногда, впрочем, клапаны заклинивало или пилоты теряли сознание, поэтому без несчастных случаев не обходилось. Спасательные команды и водолазы всегда были наготове, но и они могли не всё. Дважды корабли взлетали на воздух от единовременной детонации всех снарядов. Зрелище это гости нашли грозным и впечатляющим, хотя так получилось, что в одном случае обломки разрушенного судна упали достаточно далеко от места катастрофы, чтобы зрители перепугались.

Все пилоты числились у Вепперса в штате, у них были и другие, повседневные, обязанности в поместье. Им хорошо платили, особенно за победы. А риск получить серьезную травму и даже погибнуть, с которым приходилось считаться участникам, лишь раззадоривал болельщиков.

Сегодня в расписании стояла командная игра, в ней участвовало по два корабля с каждой стороны. Победительницей объявлялась команда, чьи суда сумели потопить четыре корабля противников. Прежде всего шестерка кораблей должна была определить позиции друг друга. Каждый корабль выходил из собственного плавучего ангара, дюжина которых окружала водное ристалище по периметру. Точки, в которых располагались ангары, случайным образом выбирали из нескольких дюжин возможных.

Глядя, как выходит корабль против корабля, флотилия против флотилии, как заряжаются и стреляют орудия, как поднимаются в воздух клубы дыма, а обломки обшивки отлетают от бортов кораблей, как вздымается вверх фонтан брызг после торпедного залпа, Вепперс признавался себе, что наслаждается не столько сражением, сколько собственной ролью. Он восседал, как бог, обозревая всю арену битвы и замечая недоступное взглядам пилотов.

Тем, кто сидел внутри миниатюрных военных кораблей, было тяжело что-то увидеть поверх берегов канала и вершин островков. Но с акведуков открывался превосходный обзор почти любой точки игрового поля. Было так восхитительно наблюдать, как корабли движутся по одному и тому же бассейну, но в разных направлениях, или смотреть, как поврежденное судно, командир которого только и мечтал дотянуть до безопасной гавани, внезапно попадает в расставленную другими кораблями засаду.

— Тебе бы стоило заставить пушки дымить, Вепперс, — обратился к нему Фулью. Они смотрели, как корабли продвигаются вниз по каналам, уходя со стартовых позиций. Суда шли на разных скоростях. Некоторые пилоты предпочитали вырваться вперед и первыми достичь тактически выгодного бассейна или перемычки между водными пространствами, а другие экономили силы и старались перемещаться незаметно для противников. Если позволяла география местности, пилот, который сам не поднимал большой волны, мог узнать многое о передвижении других кораблей, наблюдая за рисунком волн в боковых каналах, где они предположительно проходили. — Тебе не кажется, что это сделало бы сражение более реалистичным, а?

— Дым, — протянул Вепперс, поднося к глазам бинокль, — да, мы это проходили. Иногда я позволяю пушкам дымить, а пилотам — обзавестись дымовыми заслонками.

Он опустил бинокль и улыбнулся Фулью, зная, что этот человек наблюдает потешную битву впервые.

— Трудность в том, что при дымящихся пушках нам отсюда плохо видно.

Фулью поспешно закивал.

— Да-да, я не подумал об этом. Конечно.

— А разве не было бы чудесно, если бы островки соединялись красивыми маленькими мостиками? — поинтересовалась Ауэр.

Вепперс посмотрел на женщину.

— Красивыми маленькими мостиками?..

— Перекинутыми между островков, — повторила она. — Маленькие такие мостики, арочные. Ну, ты же знаешь. Так было бы симпатичнее.

— И не так реалистично, — отпарировал Вепперс, но усмешка его была нерешительной. — Да и потом, корабли бы на них натыкались, а снаряды от них рикошетировали бы. Есть особые пути с острова на остров, которыми может пользоваться кто-нибудь из обслуживающего персонала. Они на том же уровне, но в заболоченных местах.

— А, понятно. Да я просто подумала, ничего особенного.

Вепперс продолжал наблюдать за двумя своими судами. Они стартовали из точек, достаточно удаленных одна от другой, чтобы перемещения их выглядели несогласованными. Но двум пилотам втихую подсказывали, где находятся стартовые позиции остальных участников, что дало им заметное преимущество перед остальными командами. Вымпелы их были серебряным и синим: фамильные цвета Вепперса.

Одному из кораблей в скором времени предстояла стычка с кораблем Красной команды. Судно, управляемое пилотом Вепперса, шло вниз по каналу, его форштевень был нацелен точно в то место, где должен был появиться — и получить залп из турелей А и Б — другой корабль, шедший перекрестным курсом. Вепперс всегда предпочитал корабли с двумя турелями, нацеленными вперед, и одной, смотревшей назад, потому что так казалось, что суда все время изготовлены к атаке и бесстрашно рыщут в поисках приключений. В широкой надводной части корпуса такие суда имели девять слоев брони вместо восьми.

Это был первый серьезный бой во второй половине дня. Подбитый корабль качался из стороны в сторону, осыпаемый градом снарядов, с него сыпались обломки. Судно потеряло сигнальные огни, почти у ватерлинии посредине корпуса появились два зияющих отверстия.

Вепперс выслушал поздравления и приказал выставить всем по коктейлю.

Глянув на соседнюю, окруженную кольцом воды, башню с тремя отходившими в разные стороны виадуками, он увидел, как туда прибыли три катера, разделились и пошли каждый своей дорогой.

Вепперс ушел с головой в управление первым катером, отслеживая передвижения своих кораблей. Он контролировал его ход, нажимая на скрытые под ногами педали и оставаясь глухим к мольбам пассажиров, желавших понаблюдать за передвижениями кораблей, за или против которых сделали ставки они сами.

Раздался рев. Послышалось несколько воплей, явно женских. Еще два корабля встретились ниже по течению канала. Они подошли друг к другу значительно ближе, чем участники первого боя. Одно судно протаранило другое и выкинуло его на отмель, используя импульс своего движения. Теперь второй корабль оказался в ловушке, а первый безжалостно расстреливал его из своих орудий. Слои брони не выдерживали напора снарядов, ошметки их отлетали во все стороны и рикошетировали.

Командир выброшенного на берег корабля развернул все четыре турели — с парой пушек каждая — в сторону нападавшего судна и выстрелил. Залп пришелся в командный отсек второго корабля, примерно туда, где должны были находиться туловище, плечи и голова пилота. Вепперс присвистнул, не отводя бинокля от глаз.

— Эй, а его порядком потрепало! — воскликнул Рант.

— Бедняжка сидел прямо внутри! — вскричала Ауэр.

— Их кабины окружены слоем брони, — успокоил ее Вепперс. — У них есть противозенитные жилеты. Ну что тебе, Джаскен? — Начальник СБ подошел к хозяину. Усиливающие окулинзы Джаскена сверкали на солнце.

— В доме, господин, — тихо сказал Джаскен, мотнув головой в соответствующем направлении.

Вепперс нахмурился, теряясь в догадках, о чем тот вообще говорит.

Он поглядел вдаль, в сторону дома, увидел, как стреловидный черный летательный аппарат приземляется в центральном дворике, и навел туда бинокли как раз вовремя, чтобы разглядеть высадившихся из него инопланетян. Гости направились ко входу и скрылись под каменным козырьком. Он опустил бинокль.

— Мать вашу, — сказал он раздосадованно, — не нашли ж они другого времени!

— Мне сказать, чтобы они подождали? — прошептал Джаскен на ухо Вепперсу.

— Нет. Они привезли новости, и я хочу их услышать, каковы бы они ни были. Вызови Сульбазги. Пусть он тоже к ним выйдет.

Он посмотрел назад. Катер был куда ближе к задней башне, чем к передней. Пускай высадятся там, решил он и дал полный назад.

— Извините, дамы и господа, — объявил он, перекрикивая возмущенные и любопытные возгласы. — Дела не терпят отлагательств. Я должен уйти, но скоро вернусь, чтобы выслушать ваши поздравления. Эй, Сапультриде, ты за капитана.

— Разумный выбор! А фуражку ты мне дашь?

— Вы сумели определить, что это такое? — спросил Вепперс.

Он, Джаскен, доктор Сульбазги и джлюпианин, которого звали Сингре, стояли в экранированной комнате без окон глубоко в подвалах Эсперсиума. В этом помещении Вепперс проводил особо секретные совещания или очень трудные переговоры.

Обыкновенно молчаливый джлюпианин Сингре неожиданно заговорил — своим излюбленным колюче-скрипучим тоном. Голос звучал из серебристой подушки, на которой восседал инопланетник. Перевод осуществлялся автоматически.

— Я полагаю, что это внутримембранная культивируемая процессорная матрица полного спектра краниальных^[145] состояний/сигналов/явлений, снабженная модулем передачи сигналов коллапс-сингулярного конденсата, неограниченного радиуса действия, изготовленная Вовлеченной цивилизацией Восьмого уровня (Игроками), предназначенная для постоянного использования представителем углеродной, точнее говоря, пангуманоидной, формы жизни с двусторонней симметрией телесной оболочки.

Вепперс воззрился на существо с двенадцатью конечностями. Три глаза на стебленожке уставились на него. Один глаз уполз куда-то вниз; джлюпианин сунул его в рот, очевидно затем, чтобы протереть и промыть, потом возвратил в вертикальное положение.

Инопланетник прилетел с тем, что было у девушки в голове. Эта штуковина могла быть, а могла и не быть нейросетевым кружевом. Сингре располагал оборудованием для анализов, позволявших ответить на этот вопрос со всей точностью, доступной джлюпианской технологии.

Если честно, за те несколько дней, что остатки устройства пробыли у джлюпиан, Вепперсу удалось счастливо выкинуть из головы все мысли о нем и о тех непредвиденных осложнениях, какие находка могла за собой повлечь. Джаскен пытался собрать дополнительные сведения об устройстве и разыскал несколько прецедентов, на основании которых эту фиговину можно было, поколебавшись, признать подделкой или, во всяком случае, убедить себя в том, что это не то, о чем они сперва подумали. Совсем не то. Кто бы ни поместил эту (непонятно как уцелевшую в печи) штуку в голову девки, инопланетянин или кто-нибудь еще.

Чужак протянул Сульбазги одну ярко-зеленую конечность. В ней был зажат маленький прозрачный цилиндрик, содержавший остатки устройства. Доктор посмотрел на Вепперса. Тот кивнул. Сульбазги сгреб мерцавший синевато-белым светом цилиндр.

— Дорогой мой Сингре, — сказал Вепперс, помолчав еще немного и изобразив вежливо-настороженную усмешку. — Я думаю, что понял каждое слово из вами сказанных. По отдельности. Я практически уверен, что понял их. Но, к сожалению, только по отдельности. Вместе они не имели для меня никакого смысла. О чем же вы говорите?

Джаскен энергично водил бровями, что-то подсказывая хозяину.

— Но я уже сказал, — начал маленький инопланетянин, — что это остатки внутримембранной культивируемой процессорной матрицы полного спектра...

— Да-да, — перебил его Вепперс, — слова по отдельности мне понятны. Что это?

— Позвольте, я объясню, — сказал Сульбазги. — Это нейросетевое кружево Культуры.

— На сей раз вы уверены? — спросил Джаскен, переводя взгляд с доктора на инопланетника.

— Очевидно, что эта вещь была изготовлена Вовлеченной цивилизацией Восьмого уровня (Игроками), — сообщил Сингре.

— Кто ее поместил туда? — спросил Вепперс. — Уж наверное, не врачи-клиницисты?

Сульбазги покачал головой.

— Определенно не они.

— Согласился, — сказал джлюпианин, — что нет.

— А кто тогда? Или что? У кого...

— Никто иной, о ком мы еще могли бы не знать, — сказал Сульбазги.

— Изготовлена Вовлеченной цивилизацией Восьмого уровня (Игроками), абсолютно точно, — сказал Сингре. — Вероятность изготовления ее Вовлеченной цивилизацией Восьмого уровня (Игроком), именуемой «Культура», при учете всех факторов составляет сто сорок три сто сорок четвертых.

— Иными словами, это почти наверняка, — сказал доктор, — как я и заподозрил с самого начала. Это Культура.

— Лишь с вероятностью сто сорок три сто сорок четвертых, — настойчиво повторил Сингре, — и, кроме того, устройство могло быть внедрено в любой момент, начиная с рождения субъекта и заканчивая временем, отстоящим приблизительно на два местных года от настоящего момента. Вероятно. И я имел дело только с фрагментами устройства. Тончайшие ресничкообразные волоконца все же были уничтожены в печи.

— И эта штука, — сказал Сульбазги, — наделена функцией единовременной передачи всех накопленных сигналов.

Сингре подскочил на своей серебристой подушке, что у джлюпиан соответствовало кивку.

— Снабжена модулем передачи сигналов коллапс-сингулярного конденсата неограниченного радиуса действия с переключателем между парой состояний, — сказал он. — Этот модуль уже приводился в действие.

— Она отправила сигнал? — спросил Вепперс.

Не то чтобы он соображал медленней обычного, но какая-то его часть — спрятанная очень глубоко — просто отказывалась узнавать правду. У него возникло ощущение, обычно сопровождавшее особенно дурные вести.

— Она же не передала ее...

Баюкая тонкую, почти невесомую паутину кружева на ладони, он непроизвольно понизил голос и умолк.

— Личностный слепок, — сказал Джаскен, — да, она могла ретранслировать ее личностный слепок куда-то в другое место. В пределах досягаемости Культуры.

— Однако вероятность неправильного срабатывания вышеозначенного механизма составляет четыре сто сорок четвертых, в отдельных случаях и больше, — сообщил Сингре.

— И это на самом деле возможно? — спросил Вепперс, поочередно встретившись взглядом с каждым из троицы доверенных лиц. — Полный перенос сознания? Так, значит, это не просто городская легенда или пущенный чужаками вздорный слух.

Джаскен и Сульбазги поглядели на инопланетника. Тот некоторое время молча парил в воздухе на своей подушке, потом, внезапно нацелившись на каждого из сичультиан одним из трех глаз, как будто сообразил, что все ждут его реплики.

— Да, — решительно сказал он. — Ответ положительный. Подтверждение полное.

— А можно ли воскрешать мертвых, пользуясь переданным ментослепком? — спросил Вепперс.

На этот раз чужак отреагировал куда быстрее, но все же подождал, не возьмется ли отвечать кто-то другой.

— Да. И также весьма вероятно, что в месте, где был принят сигнал, доступен широкий выбор совместимых физических оболочек и сред обработки информации.

Вепперс на минутку сел, но вскоре поднялся.

— Понятно, — сказал он, помолчав, и бросил нейросетевое кружево на стеклянную крышку стоявшего поблизости стола, чтобы послушать, какой звук оно издаст при падении.

Оно падало медленнее, чем он ожидал, и опустилось на стол совершенно беззвучно.

Когда он вернулся досмотреть морское сражение, Сапультриде встретил его разочарованным возгласом:

— Нам не повезло, Вепперс! Оба твоих корабля пошли ко дну!

ДВЕНАДЦАТЬ

— Знакомьтесь, — сказала Сенсия, — Ледедже Юбрек — Чжанчэн Калльер-Фальписе Барчен-дра дрен-Скойне.

— Можно просто Калльер-Фальписе, — сказал висевший перед ними дрон, исполнив нечто вроде кивка или поклона. — Хотя обычно я откликаюсь даже на Калля или КФ.

Машина парила в воздухе на уровне ее лица. Она оказалась достаточно велика, чтобы с удобством разместиться на обеих протянутых вперед ладонях. Корпус дрона был кремового оттенка. Гладкое блестящее устройство уместно смотрелось бы посреди какой-нибудь кухни, нафаршированной по последнему слову техники. Встретив его там, она бы даже не удивилась, но просто задумалась бы на мгновение, для чего эта штука может пригодиться. Дрона окружало обширное гало, отливавшее желтым, синим или зеленым в зависимости от угла, под которым Ледедже его разглядывала. Наверное, это и было его аура-поле: игра его оттенков заменяла дронам выражение лица и язык тела. Так они проявляли свои эмоции.

Она кивнула.

— Рада встрече, — сказала она. — Так, значит, вы будете моим эскадроном.

Калльер-Фальписе метнулся назад, словно получив чувствительный удар.

— Полноте, госпожа Юбрек, бросьте! Это звучит довольно оскорбительно, знаете ли. Я стану сопровождать вас прежде всего для защиты и опеки, ну и просто как попутчик.

— Но я... — начала она, но тут ее перебил стоявший рядом молодой человек.

— Малышка Лед, — сказал он, — я так огорчен, что не могу проводить тебя, но мне действительно пора. Позволь...

Он взял ее руку и поцеловал, затем, огорченно постучав себя по голове и расплывшись в улыбке, взял ее лицо в свои руки и осыпал поцелуями.

Его звали Шокас. Хотя он и проявил себя как энергичный, внимательный и чувственный любовник, но отказался пробыть с ней до последней минуты на борту корабля. Он сказал, что этим утром у него куча неотложных дел, но тем не менее вызвался проводить ее на Палубу, как она ни протестовала.

— Ммм, — протянула она, пока он целовал ее, и мягко отвела его руки от лица. — Шокас, мне тоже было приятно, хоть я и не рассчитываю увидеть тебя снова.

— Тсс! — сказал молодой человек, приложив палец к губам и прижав руку к груди. Он полуприкрыл глаза и покачал головой. — Жаль, но мне надо идти.

Он отстранился, но продолжал держать ее руку в своей.

— Чудесная девушка, — заявил он, подмигнув остальным. — Непревзойденная девушка.

Глубоко вздохнув, молодой человек повернулся и почти бегом устремился к транспортной капсуле.

Одним провожающим меньше. Она и не думала, что соберется так много народу. Джоличчи тоже пришел проститься. Он стоял и с усмешкой глядел на нее.

Она была на Средней палубе всесистемника, у широкого портала пусковой башни, вздымавшейся на добрых пятьдесят метров. Перед ней висела громада скоростного сторожевика Обычный в употреблении, но неудовлетворительный этимологически. Корпус сторожевого корабля весь был точно иголками истыкан и достигал в длину трехсот метров, но при этом везде оставался сравнительно узким. Теперь старинный военный корабль перепрофилировали под более мирные задачи. Как правило, он занимался развозкой людей со всей Галактики в места, не охваченные сетью повседневных маршрутов Культуры.

Ей сказали, что кораблю пятнадцать веков, но выглядел он почти новым и — в ее глазах — по-прежнему больше всего напоминал завалившийся набок небоскреб. Задняя часть корпуса, составлявшая три пятых общей длины, имела форму огромного бледно-розового цилиндра, кое-где перечеркнутого коричневыми полосами. Это, по всей видимости, были зоны двигателей. На следующем важном участке разместилась большая часть сенсорных систем. Когда корабль этот еще принадлежал к высокоскоростным наступательным судам класса «Психопат», в передней, конусообразной, части корпуса располагались орудия, но теперь она была пуста. Командный мостик, тонкой лентой протянувшийся по центральной оси судна от двигателя к системному отсеку, с трудом мог вместить тридцать человек, но для одного был вполне просторен. Оттуда выдвинулась двадцатиметровая дорожка. Импровизированные сходни бесшумно скользнули к порталу и плавно соприкоснулись с полом Палубы.

Аватаром корабля выступал другой дрон, чуть крупнее Калльера-Фальписе. Он выглядел крепче сбитым, если это сравнение было уместно.

— Мы можем?.. — начала она.

— Конечно. — Дрон подлетел ближе и ухватил силовым полем два маленьких чемодана с одеждой, туалетными принадлежностями и всякой мелочевкой, поданные девушке Сенсией.

— Прощай, Ледедже, — сказала Сенсия.

Ледедже улыбнулась и поблагодарила аватара. Потом крепко обняла Джоличчи, не забыв попрощаться с ним и более учтиво.

Она направилась к кораблю.

— Фух, еле успел, — сказал чей-то голос позади Ледедже. — Позвольте мне тоже пожелать вам bon voyage^[146].

Она обернулась и увидела, как из дверей транспортного узла выходит Демейзен.

На губах аватара играла тонкая усмешка. Он выглядел не таким изможденным и потрепанным, как прошлым вечером, когда Ледедже впервые виделась с ним.

Красный драгоценный камень в заколке, перехватывавшей его воротничок, ослепительно сверкал на свету.

Сенсия посмотрела на него.

— Я думала, вы уже улетели.

— Так и было, любезная хозяюшка. Я сейчас на расстоянии восьмидесяти светолет или около того и продолжаю удаляться от вас на скорости лишь немногим меньшей, нежели ваша собственная. Впрочем, я все еще наблюдаю за происходящим на борту в режиме реального времени, насколько это позволяет человеческая личина, для которой, увы, характерно досадное тугодумие. Полагаю, что вам всё только что сообщенное мной совсем не внове.

— Ты оставляешь свою марионетку здесь? — спросил Джоличчи.

— Угу, — ответил Демейзен. — Мне пришло в голову, что сейчас как раз подвернулся удобный случай вернуть трахнутого на всю голову дикаря в его родные джунгли.

— До меня дошли некоторые слухи о том, как вы обращались с этим человеком, уважаемый корабль, — сказала Сенсия, — и не скрою, что я была ими не просто разочарована, но возмущена и обеспокоена.

Ледедже посмотрела на аватара всесистемника. Сейчас невысокая женщина с траченными сединой светлыми волосами выглядела слабой и хрупкой. Но в ее глазах сверкала сталь. Ледедже порадовалась, что взгляд Сенсии адресован другому.

Демейзен полуобернулся к Сенсии.

— Но все это только на борту, моя дорогая. Он дал мне разрешения вытворять с телом все, чего я захочу, скрепил их собственноручными подписями. Хочу особо подчеркнуть, что расписывался он кровью. А что я должен был использовать — машинное масло?

Он с интересом глянул на Джоличчи.

— Эй, ребята, у нас тут есть машинное масло? Не думаю, что оно нам нужно, хм?

— У нас его хоть залейся, — ответил Джоличчи.

— Попрощайтесь с нашей гостьей и верните тело хозяину, иначе я сделаю это за вас, — сказала Сенсия ровным тоном.

— Это было бы крайне невежливо с вашей стороны, — возмущенно заметил Демейзен.

— Думается, такое пятно я бы со своей репутации вывела, — холодно ответила аватар всесистемника.

Живой труп, стоявший напротив, закатил глаза, повернулся к Ледедже и расплылся в улыбке.

— Желаю вам всего самого лучшего, госпожа Юбрек, — сказал он. — Надеюсь, что я не слишком всполошил и перепугал вас вчера ночью. Поймите, с моей стороны это был только розыгрыш. Да, у меня скверный характер, подчас я могу отколоть неаппетитно пахнущие шуточки. Трудно сказать наперед, когда это случится. Извините меня, пожалуйста. Если же извинений вы не примете или они вам не нужны... что ж, я дам вам полезный совет: не забывайте вовремя сохраняться в своих будущих воплощениях, и все будет спок. Пока. Возможно, мы еще свидимся. А пока пока.

Он низко поклонился. Когда же он выпрямился, Ледедже заметила в его облике и взгляде что-то новое, незнакомое. Он поморгал, осмотрелся кругом, потом тупо уставился на девушку; перевел взгляд на остальных.

— Что это? — спросил он.

Он смотрел на висевший перед ними корабль.

— Где это? Это тот корабль, с которым я...

— Демейзен? — позвал Джоличчи, подойдя вплотную к этому человеку.

Тот поглядел на себя, ощупал шею, потянул за складки обвисшей кожи под подбородком.

— Я так похудел... — пробормотал он и покосился на Джоличчи.

— Что случилось?

Теперь на Сенсию и Ледедже.

— Уже все? Я побывал аватаром?

Сенсия успокаивающе улыбнулась и взяла его за руку.

— Да, думаю, что побывали.

Она мягко, но настойчиво повлекла его к дверям транспортного узла. Прежде чем скрыться из виду, она изловчилась обернуться и помахать на прощание Джоличчи с Ледедже.

— Но я ничего не помню...

— Правда? Как жалко. Может быть, вам удастся вспомнить.

— Но я так не хотел! Мне нужны были все воспоминания! Чтобы мне было о чем потом вспомнить!

— Что ж, я...

Сенсия и молодой человек скрылись в капсуле.

Ледедже кивнула Джоличчи, с лица которого давно сползла улыбка, и зашагала по ровным и твердым, как гранит, сходням к ожидавшему ее кораблю. За ней последовали корабельный дрон и эскадрон, державшийся на некотором расстоянии, так что кремовое пятно можно было заметить только боковым зрением.

Скоростной сторожевик Обычный в употреблении, но неудовлетворительный этимологически оторвался от причальных платформ всесистемника Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях и заскользил меж переплетенных на манер птичьего гнезда полей, замедлявших его до скорости, обычной для судов такого класса. Ледедже привыкла, что боевые летательные аппараты перемещаются куда быстрее пассажирских, а моторные катера — движутся стремительнее лайнеров, поэтому она почувствовала себя немного не в своей тарелке.

— Это все масштаб, — сказал плотный коробкообразный корабельный дрон, вместе с Калльером-Фальписе паривший перед нею посредине гостиной. Она стояла там, глядя на обзорные экраны, где серебристая точка, которой теперь представлялся всесистемник, исчезает вдали. Точка и звездный вихрь, на который она проецировалась, словно бы поворачивались на экране: это значило, что Обычный в употреблении, но неудовлетворительный этимологически начинает долгое путешествие к окраинной приверхушечной зоне галактического рукава 1-1 и Рупринскому скоплению. — Для корабельных двигателей масштабирование приносит некоторые преимущества.

— Чем больше, тем лучше, — подтвердил Калльер-Фальписе. Серебристая точка и звездный водоворот все ускорялись в своем движении по картинке, пока скоростной сторожевик вращался вокруг своей оси, готовясь устремиться в направлении, отстоявшем на три четверти окружности от исходного курса всесистемника.

— Позвольте мне показать вашу каюту, — сказал корабельный дрон.

Они легли на курс к Сичульту. Путешествие обещало занять около девяноста дней.

Каюта Ледедже оказалась просторной — вчетверо больше привычной девушке — и красивой, хотя и несколько минималистично обставленной. Вепперс презирал минимализм, считая его достоянием бедняков и людей, начисто лишенных воображения.

Ванная не уступала размерами основному помещению. Там имелась прозрачная сфера, которой, как заподозрила Ледедже, следовало отдавать подробные инструкции.

Калльер-Фальписе следовал за девушкой и корабельным дроном. Он ни разу не отстал, но и не приближался больше, чем на метр. Изучая каюту, она все время видела, как эскадрон трепыхается на краю поля зрения. Когда корабельный дрон улетел, девушка повернулась и встала лицом к лицу с эскадроном.

— Думаю, мне надо немного поспать, — сообщила она.

— Позвольте, — сказала кремовая машина, и постель — устроенная так же, как та, на которой она спала эти дни, то есть наполненная невероятно мягкими и белыми, как чистейший снег, умными перьями, — разметалась и стала похожа на застывшую в центре каюты снежную бурю. Девушка вспомнила, как эта вещь называется: пух-кровать.

— Спасибо, — сказала она, — вам нет нужды оставаться здесь.

— А вы уверены? — поинтересовалась маленькая машина. — Я хочу сказать, что на борту корабля мы, разумеется, в полной безопасности, но ведь стоит нам прибыть куда-то в другое место, как мне придется непрестанно оценивать обстановку в поисках возможной угрозы, особенно во время вашего сна. В противном случае мои действия нельзя будет охарактеризовать лишь как преступную халатность. Думаю, что для нас обоих будет лучше, если вы прямо сейчас начнете приучать себя к моему обществу, разве нет?

— Нет, — ответила девушка, — я намерена блюсти свою частную жизнь.

— Ладно.

Машина покачалась в воздухе, ее аура-поле приобрело голубовато-серый оттенок.

— Как я сказал, пока мы на борту корабля... Извините.

Дверь затворилась за дроном.

— Насколько мне известно, кхм — общепринятый способ нарушить тишину. Так что: кхм, блядь, кхм!

Она вскинулась, озираясь кругом. В двух метрах от постели, почти в центре каюты, стояло кресло, а в кресле сидел, скрестив ноги, мужчина, которого она сразу же узнала. Он был одет в те же темные одежды, что обычно носил Демейзен, и выглядел почти как тот изможденный полутруп, с которым она распрощалась несколько часов назад. Почти так же. Пожалуй, его можно было назвать более здоровой, крепкой, чуть пополневшей версией того человека.

Она бездумно моргала. Увиденное не укладывалось у нее в голове.

Она села, обратив внимание, как расступаются перед ее телом, образуя нечто вроде сиденья, перья пух-кровати, и порадовалась, что от прошлой жизни у нее осталась привычка спать в ночной рубашке.

Теперь она уже не так радовалась тому, как сумела отделаться от эскадрона.

Демейзен воздел длинный палец.

— Погодите секундочку. Для вас это может быть полезно.

Где-то на нижней границе ее поля зрения появилось слово СИМУЛЯЦИЯ. На сей раз оно было написано на марейне и подсвечено красным.

— Что, черт побери, происходит? — спросила она, подтянув колени к подбородку.

На миг у нее появилось леденящее душу впечатление, что ее отбросило на десять лет назад, в спальню городского дома в Убруатере.

— Дело в том, что на самом деле я не здесь, — сообщил Демейзен, подмигивая ей. — вы меня не видите. Ясно?

Он усмехнулся, раскинул руки в стороны и осмотрел каюту.

— Вы себе хоть представляете, насколько это для меня необычно?

Он оперся локтями о колени, утвердив подбородок на скрещенных пальцах. Они были слишком длинные. Суставных сочленений тоже было чересчур много, так что пальцы походили скорее на прутья клетки.

— Этот бедный старичина-практикант думает, что все еще достоин титула крутого военного корабля, пусть даже большую часть его боевых систем сняли, а остальные перепрограммировали. Он уверен, что шансов кому-нибудь поболтать с его пассажиркой в чате не больше, чем ему самому — ну, не знаю, на риф наткнуться, что ли.

— Вы это о чем? — спросила она.

Она осмотрелась. Слово СИМУЛЯЦИЯ преследовало ее, как назойливый субтитр.

Демейзен, казалось, что-то прикидывал в уме.

— Да нет, не совсем так... Свалиться на поверхность астероида — вот более правильное сравнение. Как бы там ни было, рад снова вас видеть. Готов побиться об заклад, что вы и не ждали меня снова увидеть так скоро.

— Вообще никогда.

— Да ну. А еще я готов побиться об заклад, что вы ломаете голову, зачем я появился.

Он вытянул палец в ее сторону.

Она смотрела на него.

— А вы можете убрать эту...

Он щелкнул пальцами. Звук получился неожиданно громкий и резкий. Она подскочила.

— Вот, — сказал он.

Слово СИМУЛЯЦИЯ пропало.

— Спасибо. Зачем вы здесь, если только не попали сюда случайно?

— Чтобы сделать вам предложение.

— Какого рода? Стать вашим новым аватаром, чтобы вы со мной поигрались и выбросили?

Он скорчил гримасу.

— Ай, да я просто хотел подразнить Джоличчи. Вы же видели, что сталось с тем пареньком, в котором я... поселился. Я же его освободил прямо у вас на глазах. С ним все в порядке. Я даже вылечил его пальцы и все остальное тоже пофиксил. Вы разве не заметили утром, что он здоров?

Она не заметила.

— Впрочем, он же добровольно на все это пошел. Я же не захватывал его тело, в конце концов. Он что-нибудь говорил? Ну, когда я вышел из его тела? Я даже не позаботился оставить на борту свою копию в роли наблюдателя — и ничего не сказал САМВАФ, так что, по правде говоря, я понятия не имею, что там случилось. Он что-то сказал? Сделал какие-то официальные заявления?

— Нет. Он ничего не помнит. Он даже не поверил, что побывал аватаром. Думаю, в глубине души он надеется, что это ему еще предстоит.

Демейзен зажестикулировал.

— Ну видите!

— Что? Это ни хрена не доказывает.

— Доказывает. Если бы я на самом деле был таким подлецом, я бы позаботился оставить бедному дурачку полный котелок ложных воспоминаний, в точности совпадающих со всей этой чухней, которую он себе навыдумывал еще раньше, дроча на Контакт. — Он замахал одной рукой так быстро, что слишком длинные пальцы слились в марево. — Неважно. У нас с вами есть о чем поговорить. Вам положительно стоит выслушать мое предложение.

Она изогнула бровь.

— Правда?

Он улыбнулся. Это была первая улыбка, которую она увидела на его губах. По крайней мере, это смахивало на улыбку.

— Достойная попытка изобразить пренебрежительное равнодушие, — констатировал он. — Да, стоит.

— Ладно, валяйте.

— Полетели со мной. Не обязательно прямо сейчас, но полетели.

— Куда же?

— На Сичульт. Домой.

— Я уже лечу туда.

— Да-да, но очень медленно, да еще и с эскадроном на буксире. Кстати, они тут собираются вас еще подзадержать.

— Каким же способом?

— Они скажут вам, что сумели разыскать корабль, который снял с вас полный образ: Я так считаю, это я. Они, похоже, и в самом деле обнаружили его, так что это не ложь в строгом смысле слова. Они надеются, что вы загоритесь идеей вернуть себе старое тело или попросите, чтобы татуировки скопировали в нынешнее, или возжелаете перетащить из образа еще какую-то ерундовину. Все это неизбежно отнимает время, особенно если вы обречены ползти на этой развалине.

— Наверное, я так и сделаю, — сказала она.

У нее возникло странное, остро-болезненное чувство — в нем было понемножку и от потери, и от надежды. Разве не будет славно снова обрести себя, свое старое тело? Конечно, без инталий — может, она вообще никогда и не отважится их восстановить, по крайней мере до тех пор, пока не подберется к Вепперсу вплотную и не сделает все, что только в ее силах, чтобы убить его.

— Это не имеет значения, — сказал Демейзен, размашисто рассекая рукой воздух. — Я из кишок вылезу, но доставлю вас туда, куда вы и хотите попасть, и притом намного быстрее. Заметьте, что эта рухлядь довезет вас домой только за девяносто дней, а у вас на хвосте все время будет эскадрон.

— В то время как...

Он подался вперед, опершись на скрещенные ноги, и неожиданно серьезным тоном сказал:

— В то время как если вы полетите со мной, я доставлю вас туда за двадцать девять дней, и ни один попутчик не будет досаждать вам своими идиотскими фокусами.

— Без эскадрона?

— Без.

— А вы не будете надо мной издеваться? Я имела в виду, так же, как вы издевались над этим бедным человеком, и принимая во внимание те издевательства, о которых я забуду.

Он нахмурился.

— Вам это все не идет из головы? Конечно, не буду. Я клянусь.

Поразмыслив, она спросила:

— Вы поможете мне убить Вепперса?

Он откинул назад голову и оглушительно захохотал. Управляющая программа симуляции, должно быть, немало попотела над тем, чтобы заставить его смех эхом раскатиться по каюте.

— Если только, лапочка! Я позволю вам совершить покушение на него, если только вы при этом не втянете Культуру в дипломатический скандал, — сказал он, отсмеявшись и покачав головой в знак отрицания.

— И вы ничем не поможете мне?

— Как это ничем? Я предлагаю доставить вас туда с экономией времени и без гребаного эскадрона на хвосте.

— Но вы не собираетесь помогать мне в том, что я задумала.

Он хлопнул себя по лбу.

— Чтоб мне пусто было, да чего ж вам еще надо?

Она пожала плечами.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне убить его.

Он на миг прикрыл глаза длиннопалой рукой.

— Ну, — сказал он с тяжелым вздохом, убрав руку и красноречиво глядя на нее, — вот тут-то и собака зарыта. Как бы мне ни хотелось предложить вам одного из моих собственных дронов, ножеракету, волшебные застежки для вашего жакета, зачарованный колышек и все, чего потребуете — разумеется, исключительно для нужд самообороны... я не могу, поскольку в маловероятном случае успеха вашей мусороуборочной миссии, а хотя бы и в том, если вы просто попытаетесь раздавить гадину, но провалите эту попытку — каковой сценарий развития событий, при всем уважении, в моих глазах куда более вероятен, — и они разнюхают, что за вами стояла Культура, мы моментально окажемся плохими парнями, и на головы наши говна выльется так много, что даже я вряд ли выплыву, а потому предпочту держаться от говнопада подальше; стоит отметить шутки ради, что возможность искупаться в нем представится мне уже не впервые. Возможно, впрочем, что мои всесторонне информированные начальники, наделенные невероятной интеллектуальной мощью, решатся отдать мне такой приказ. Но это же совсем другое дело, как вы понимаете.

— Тогда зачем вообще помогать мне?

Он ухмыльнулся.

— Для собственного развлечения. Чтобы увидеть, на что вы способны. Чтобы позлить САМВАФ, Джоличчи и самодовольных сановников Контакта,которым всё недосуг основательно просраться. Да и потом, я и так летел в этом же направлении. — Он поднял обе брови или то, что ему их заменяло. — И не спрашивайте, почему. Не скажу.

— Откуда вы обо всем узнали?

— Вы были со мной на редкость откровенны в ту ночь, девочка моя. Остальное было... — он раскинул руки, — несложно. У меня хорошие связи. Я знаком с Разумами, которые на этом собаку съели. И не одну. В особенности на этом.

— Вы сотрудник Особых Обстоятельств.

Он протестующе махнул рукой.

— Технически ни один корабль и ни один Разум не служат в ОО. Не в том смысле, какой вы в это слово вкладываете, желая услышать что-то об организации иерархической, закоснелой в бюрократических традициях, единственным смыслом работы которой выступает сохранение себя. Все мы просто делаем то, что в наших силах. Каждый вносит лепту в обстоятельствах, с какими принужден сталкиваться, пытается использовать предоставленные ему специфические возможности, будучи крайне ограничен во времени принятия решений. Но... да.

То ли жалобный, то ли раздраженный вздох.

— Ладно. Я тут не могу задерживаться. Даже ваш дражайший извозчик вскоре заметит, что я подлетел слишком близко. Мне пора. А вы думайте, думайте над моим предложением. Оно в силе на следующие восемь часов, до полуночи по местному времени. А потом я и в самом деле растворюсь в бездонных просторах. Но знайте, что они собираются устроить вам приятную встречу с Я так считаю, это я или его представителем.

Он откинулся в кресле и покивал собственным мыслям.

— Семзаринская Метелка. Вот ключ: Семзаринская Метелка.

Он помахал ей одной рукой.

— А теперь спите.

Она внезапно проснулась и рывком села. Светильники отреагировали на ее движение и медленно разгорелись, отгоняя тьму. Все вокруг заполнил ровный шум отбывающего корабля. Потом он утих.

Она улеглась обратно. Маленькая послушная снежная буря сомкнулась вокруг нее.

Через несколько мгновений в каюте снова стало темно.

— Где состоится это свидание?

— Гм?

— Где пройдет эта встреча? — спросила она у Калльера-Фальписе. Они сидели в углу корабельной гостиной, в чем-то вроде огромного эркера. Перед ней на столе стоял то ли поздний завтрак, то ли ранний ужин. Легкий бриз принес запах океана. Она закатала рукава рубашки, подставляя руки теплому ветру. Вместо изогнутой стены сидящие могли любоваться видом голубовато-зеленого безоблачного неба и зеленоватого океана в барашках белопенных волн, разбивавшихся на бледно-голубом песке. Перспективу просторного пустынного пляжа замыкали лениво качавшиеся на ветру деревья. Даже пол под ее ногами отчасти был симулирован. Его сделали неровным и как бы занозистым, что усиливало иллюзию хоть и отполированных, но мало обработанных деревянных половиц на веранде виллы или санатория где-то в чудесном теплом местечке вдалеке от любых забот. Она доедала красиво разложенные на тарелке свежие, очень сладкие фрукты, которые так и не сумела опознать, и по-прежнему чувствовала себя вконец изголодавшейся.

— Это место расположено в области космоса под названием Семзаринская Метелка, — ответил маленький дрон таким тоном, словно эти дела ее совсем не касались: и впрямь, стоит ли забивать скучными подробностями прелестную маленькую головку... — Там, по нашей задумке, и состоится встреча.

— М-м.

Она глотнула воды и прополоскала ею рот.

Дрон, паривший над столом возле ее правой руки, казалось, о чем-то задумался.

— Вы... слышали о нем?

Она вытерла рот мягкой салфеткой, поглядела на имитацию пляжа и моря, потом перевела взгляд на маленького кремового дрона и усмехнулась.

— Не могли бы вы связаться с многоцелевым наступательным кораблем За пределами нормальных моральных ограничений?

— С кем?! Зачем?!

— Давайте же. Это срочно.

— Срочно — не вполне верное слово. Это грубо. Это подозрительно.

Коробкообразный корабельный дрон облетел возникшую перед ним с ухмылочкой на губах фигуру Демейзена и направился к Ледедже.

— Госпожа Юбрек, — сказал он ледяным тоном. — Не могу вам передать, как неосмотрительно, глупо и — будем откровенны — опасно ваше решение. Простите мою прямоту.

Он покосился на Демейзена.

— Думаю, что вы уже видели, как этот ... корабль обращается с ни в чем не повинными человеческими существами. Я, если честно, с трудом заставляю себя поверить, что вы отважились на столь рискованный и необдуманный шаг.

— Угу, — сказала Ледедже, покивав. — Вы знаете, я бы лучше оставила эти сумки у вас на борту.

Она указала на два маленьких чемоданчика, врученных девушке Сенсией. Они уже стояли на колесиках посреди гостиной.

Демейзен встал рядом с ней. Два дрона висели перед аватаром и девушкой.

Она повернулась к Демейзену.

— Вы не могли бы...

— О, разумеется.

— Госпожа Юбрек, — сказал Калльер-Фальписе, — я, конечно, последую за вами.

Было похоже, что он с трудом сдерживает себя.

— Конечно, — подтвердил корабельный дрон, перемещаясь в направлении Демейзена.

Тот задержался с ответом лишь на кратчайший миг.

— А? А, ну да. Разумеется, — сказал он, энергично кивая.

— О, вы согласны, чтобы я сопровождал госпожу Юбрек? — переспросил Калльер-Фальписе.

— У меня просто нет выбора, — серьезно ответил Демейзен.

— Вот именно.

Аура-поле маленькой машины озарилось розовым светом: это означало согласие. Дрон плавно повернулся к Ледедже.

— Итак, я полечу с вами. Естественно, со всем арсеналом, необходимым, чтобы верно служить вам и защищать...

— ... от себя самого, — закончил Демейзен с мимолетной усмешкой. Он слегка склонил голову и примирительно повел рукой перед дроном. Аура маленькой кремовой машины воссияла гневным светло-серым светом.

— Простите, если обидел, — сказал аватар.

— Тем не менее, — продолжал Калльер-Фальписе, — я остаюсь при своем уже озвученном мнении: ваше решение неосмотрительно, неблагоразумно, опасно и бесполезно. Молю вас, подумайте еще раз.

Ледедже улыбнулась и посмотрела на корабельного дрона.

— Спасибо за помощь, — сказала она и снова обернулась к Демейзену: — Если вы готовы, идем.

— Я приготовлю челнок, — заявил корабельный дрон.

Демейзен пренебрежительно махнул рукой.

— Мы совершим Перемещение.

— А вы уведомили госпожу Юбрек, что...

— ... в определенных обстоятельствах Перемещения могут быть опасны, — с тяжелым вздохом сказал Демейзен. — Да. Я зачитал ей права.

Поля Калльера-Фальписе стали морозно-серебристыми.

— Вы и не подумали поинтересоваться у меня, согласен ли я совершить Перемещение, коль скоро существует значительно менее опасный способ перенести нас с одного корабля на другой, и мы могли бы воспользоваться им немедленно.

Глаза Демейзена округлились.

— Ой, да что за печаль. Вы, маленький крутой оборонительно-наступательный дрон, должны оправдать свое название и можете воспользоваться челноком. А я возьму на себя Перемещение мешка костей, жидкостей и газов, который, грубо говоря, представляет собой наша прискорбно уязвимая, но на редкость бесстрашная панчеловеческая пассажирка.

— Увы, я вам не верю, — ответил маленький дрон. — Я совершу Перемещение вместе с вами и госпожой Юбрек. Если возможно, в одном и том же удерживающем поле.

— Ебать-копать, — сказал Демейзен, присвистнув. — Вот так сноб! Ну ладно. Подчинимся вашей воле.

Он ткнул пальцем в корабельного дрона.

— Эй, дедуля, а почему бы тебе не Переместиться? Это было бы проще. Одним махом их обоих...

— Я и так собирался Переместиться, — мрачно сказал корабельный дрон.

— Ну и правильно, — отозвался Демейзен усталым голосом. — Ну что? Вы тут раскланивайтесь друг перед другом как хотите, а я пошел. Мне тут как-то не по себе.

— Извините, — сказал маленький кремовый дрон, подлетая к Ледедже вплотную, и, выдвинув манипулятор, осторожно коснулся им живота девушки. — А вы уверены, что багаж вам без надобности?

Она была в тех же брючках и топике, которые носила не снимая с первого часа в этом теле.

— Уверена, — сказала она.

— Все готовы? — спросил корабельный дрон.

— Готов.

— Да.

— Только после вас, — обратился к Демейзену корабельный дрон.

— Увидимся, — сказал тот Ледедже. В следующее мгновение нечто вроде серебристого яйца сомкнулось вокруг него, поглотило и исчезло.

Еще мгновением позже Ледедже обнаружила, что смотрит на искаженное отражение собственного лица.

Корабельный дрон обеспокоенно поднял свои камеры к потолку, чтобы внимательнее рассмотреть оборонительно-наступательного дрона Калльера-Фальписе, болтавшегося там с того мгновения, как укрывшее было их с Ледедже Юбрек защитное поле пропало. Калльер-Фальписе пару раз стукнулся о потолок, отскочил, стукнулся еще раз и вяло поплыл вдоль стены, как наполовину сдувшийся воздушный шарик. Он что-то бормотал, но почти неслышно. Аура-поле маленькой машины напоминало гладь обширной лужи с расплывшимися по ней потеками мазута.

— Ш-ша-ш-шо-о-шум-м-шан-н-шинафф, шоловаловав, шувшувв... — прошамкал Калльер-Фальписе.

Корабельный дрон выдвинул эффектор и отвесил машине то, что у людей сошло бы за размашистую оплеуху. Калльер-Фальписе покачался под потолком и заскользил вниз. Его поле на миг резко полыхнуло оранжево-желтым, потом он, казалось, овладел собой и, встряхнувшись, быстро подлетел к корабельному дрону, чья аура была белой от гнева.

Живодер.

Если тебя это немного утешит, передал корабельный дрон, я даже не понял, как он провернул этот трюк. Он не то чтобы переместил тебя и сразу же вышвырнул обратно. Нет. Гребаный молокосос просто проскользнул между моих Полей Перемещения. Я понятия не имел, что такое вообще возможно. Если честно, я встревожен.

Ты засунул в девушку какие-нибудь жучки?

Они внутри и снаружи. Лучшие, что у меня были. Я просто дождался, пока...

Прямо над корпусом корабельного дрона полыхнула ослепительная серебристая вспышка. Затем Поле Перемещения с негромким звуком схлопнулось. Из воздуха посыпались крохотные устройства, размером не больше пылинки, тоньше самого тонкого волоска и легче пары песчинок. Корабельный дрон спешно включил удерживающее поле и поймал их.

Ага, передал он, вот и они.

Он подвигал манипулятор-полем туда-сюда, словно прикидывая, сколько они могут весить.

Угу, они все здесь, до последнего пикограмма.

Живодер, повторил второй дрон.

Попробуй связаться с ним. Никакого отклика.

Корабельный дрон подскочил в воздухе на четверть метра и медленно опустился обратно.

Ладно, будь что будет.

Два дрона запросили сводки с корабельных сенсоров и тут же увидели во всем великолепии боевой корабль длиной шестнадцать сотен метров, окутанный облаком силовых полей высокоскоростного двигателя, служившего ему для перемещения в дальнем космосе. Пространственный контур полей расчеперился абсолютно неуместными завитушками и загогулинками. На краткий миг многоцелевой наступательный корабль За пределами нормальных моральных ограничений проявился в реальном пространстве — в виде абсолютно черного, отражавшего любой свет яйца, — и тут же исчез опять, да так стремительно, что даже высокочувствительные сенсоры скоростного сторожевика бессильны были проследить, куда же он направился.

ТРИНАДЦАТЬ

Глубоко в толще льда без постоянного охлаждения не выжить — иначе сваришься.

Это утверждение справедливо по крайней мере для нормального человека или, говоря точнее, любого обычного существа, чья биохимия совместима лишь с узким диапазоном температур от замерзания до кипения. Во льду будь холоден — или сварись заживо. Альтернатива? Давление превратит тебя в жалкую кашицу даже быстрее, чем убьет температура.

Все относительно. Ниже точки замерзания или выше точки кипения чего и где? Как представитель пангуманоидного метавида, он привык соизмерять все данные с величинами для жидкой воды при стандартных давлении и температуре. Но чьи это были стандарты?

Здесь, в глубине водной планеты, под сотней километров теплой океанской толщи, ужасающее давление водяного столба превращало воду сперва в шугу, а затем и в лед. Не в обычный низкотемпературный лед. Нет, эта разновидность возникала лишь при высоких давлениях. Но все же это был именно лед. И чем дальше к ядру планеты, тем горячее и плотнее он становился, разогретый тем же давлением, какое заставило воду перейти из жидкой фазы в твердую.

И даже здесь лед не был вполне совершенен: в нем попадались примеси и структурные дефекты, зияния, щели — подчас размером с мономолекулярную нить. По ним между крепко прижатых одна к другой глыб льда могли проникать и другие жидкости.

Там была жизнь — существа, эволюционировавшие здесь или же специально сконструированные для такой среды.

Тонкие, как волосок, почти прозрачные, походившие на мембраны и ничем не напоминавшие обычных животных, они рыскали взад-вперед, вверх-вниз в ледовых прожилках, дырах, щелях, трещинах и проталинах, разыскивая пищу. Любые минералы и полезные вещества, какие содержал лед. Или — в случае хищников из глубин — атакуя этих неплотоядных животных.

Он — существо, которым он теперь стал — не родился и не развился здесь. То, чем он теперь был, на самом деле представляло собой симуляцию такого существа, модель организма, приспособившегося к жизни в толще льда, спрессованной огромным давлением в глубинах водной планеты. Всего лишь симуляцию. Он не был тем, чем казался.

Ему было все труднее и труднее вспомнить, а был ли он вообще хоть когда-то самим собой.

Ледяная сердцевина водной планеты была иллюзией. Не существовало ни самой планеты, ни звезды, вокруг которой она вращалась, ни галактики вокруг, — вообще ничто вокруг не было реальным, сколь далеко ни глянь. И сколь глубоко, впрочем, тоже. Внимательно вглядевшись во что угодно, он мог бы обнаружить точно такую же зернистую структуру, как и у объектов истинного мира. Мельчайшие структурные единицы обеих реальностей в конечном счете совпадали, будь то единицы времени или массы.

Для некоторых это означало, что и сама базовая Реальность в действительности нереальна — то есть не является окончательным, несимулированным источником бытия. В соответствии с этой концепцией все сущее тоже было симуляцией, запущенной в начале времен, а обитатели ее просто не замечали этого. И следовательно, все безукоризненно правдоподобные, точные в самых мелких деталях виртуальные миры, которыми их творцы так гордились, были ничем иным, как симуляциями внутри симуляции.

Впрочем, эту точку зрения небезосновательно почитали за сумасбродную чушь, глупую, ничем не подкрепленную, но злокачественную выдумку. Если вам надо выбить у людей почву из-под ног, для этого найдутся способы и получше, чем убеждать их, будто все вокруг — просто шутка, игра воображения, результат чьего-то хитроумного эксперимента, и ничто из сделанного или задуманного ими в действительности не имеет никакого значения.

Хитрость, как он полагал, состояла в следующем: не упускать из виду несомненную теоретическую возможность, в то же время ни на миг не позволяя себе отнестись серьезно к самой идее.

Размышляя обо всем этом, он скользил вместе с остальными вдоль многокилометровой трещины в ледовой толще. Высота ее составляла около километра. В человеческом восприятии она бы походила на исполинскую мульду, полость или рытвину, но впечатление это нельзя было, конечно, считать вполне достоверным.

Сами они больше всего напоминали потеки вязкого грязного масла меж ледовых слоев того, что он все еще (по неотвязной привычке) считал обычным миром, скалистой планеткой с ледовыми шапками на полюсах и горных пиках.

Он командовал маленьким, но грозным отрядом численностью примерно в тридцать бойцов. Все они были высококвалифицированными военными, вооруженными набором ядов, химической микровзрывчатки и растворителей. Солдаты и боевые роботы, чьи личины он носил в течение многих субъективных десятилетий конфликта, нещадно издевались бы над таким жалким снаряжением. Но здесь, в глубине, оно представляло нешуточную угрозу, а вот пехотинцы и мудреные военные машинки тут бы и доли секунды не продержались, расквашенные чудовищным давлением. Отряд отличался необычно высоким представительством офицеров — так, сам он был здесь в ранге майора (а на любое другое поле боя явился бы генералом). Но это обстоятельство лишь подчеркивало, какие надежды возлагают на их рейд.

Он ощущал присутствие каждого из тридцати бойцов физически — через градиенты концентрации веществ, порождавшие электрохимический сигнал внутри каждого из них и между всеми остальными. Вот справа капрал Бьозель протискивается и просачивается по каналу, выглядевшему шире прочих, не забывая выдать на орехи отстающим, а вот уходит влево и вверх закрученный след капитана Мевадже, ведущего четверку специалистов по растворителям через сложную серию трещин — настоящий трехмерный лабиринт. О ледотрясении первым доложил Бьозель, затем его донесение подтвердили следующие по цепочке бойцы. Сам Ватуэйль тоже ощутил его — мгновением позже.

Лед заскрипел и затрещал, полость, содержавшая большую часть Ватуэйля, дала усадку и стала заметно — примерно на полмиллиметра — теснее. Другая его часть, по счастью, расположилась выше, в более широкой полости, и теперь пыталась вытянуть оставшуюся долю через сужение к себе, наверх. Он отчаянно цеплялся и протискивался через узкое место, понемногу продвигаясь наружу, чтобы там продолжить медленный спуск в сердцевину.

...Все в порядке, сэр? — пришел вопрос лейтенанта Люске, следовавшего вторым по направлению к голове цепи.

...Да, лейтенант, передал он в ответ.

Ватуэйль почувствовал, как весь отряд замер, почти вмерз в лед, пережидая ударную волну, сотрясавшую все вокруг и между них. Такое замирание не могло принести никакой дальнейшей пользы, а лишь замедляло продвижение, если только боец не собирался проникнуть из более широкой области в сужение. Но случилось так, как случилось. Это было в природе всего живого — человеческой, животной, в природе всех разумных существ, если угодно.

Замерев, весь обратившись в слух, он ждал, надеялся и верил, сдерживая страх и прислушиваясь к происходящему, питая надежду остаться в живых и ужасаясь обманчивому ощущению сдвигов льда вокруг, страшась принять биохимический сигнал, который придет по цепи бойцов, как знамение чьей-то гибели — как знак того, что кто-то в этой живой цепочке был раздавлен сблизившимися стенками трещины, раздавлен в кашу, разъят на молекулы, пером химических процессов вычеркнут из действительности.

Но когда ледотрясение закончилось, оказалось, что все живы-здоровы. Они продолжали движение вперед, протискиваясь и просачиваясь все глубже в ледяное ядро водного мира. Он послал несколько электрохимических сигналов в окружающую среду, чтобы известить всех о благополучном исходе переделки. Но расслабляться было рано: они достигли уровня, где ожидалось присутствие стражников и сил обороны.

Он задумался, как лучше охарактеризовать нынешнее место своего пребывания. Оно не было частью основного военного симулятора или одной из каскада вложенных друг в друга симуляций. Это было нечто совсем особенное, сходное с прочими симами, но работающее отдельно и помимо них, на иной платформе.

Бьозель внезапно послал спешный сигнал по всей сети, от одного бойца к другому: ...Сэр, там что-то...

Ватуэйль скомандовал остановиться. Они постарались исполнить его приказ как можно организованней.

Он выждал еще мгновение и передал: Что там еще, капрал?

Впереди что-то движется, сэр...

Ватуэйль не двигался. Он ждал. Как и все.

Бьозель — опытный воин, он не дурак. Да и остальные — парни не промах.

Он всегда начеку. Лучше доверять его ощущениям. Пускай принюхается и прислушается, вглядится в поисках случайных сцинтилляций в окружавшую их во всех направлениях стеклянистую тьму.

С тех пор как подводная лодка выгрузила отряд в мутную шугу на дне океана, минуло несколько часов. Они мало что видели за это время. Если быть точным, здесь вообще не на что было смотреть. На глубину даже четверти клика под океанской гладью не проникало ни единого лучика солнечного света — что уж говорить о сотнях.

Лишь несколько случайных сполохов от космических лучей — и это было все. Да еще ледотрясение, от очага которого их отделял слой льда менее чем километровой толщины, возбудило слабую пьезоэлектрическую активность и породило пару-тройку вспышек. В целом же зрение — как бы в действительности ни выглядели его органы — здесь оказалось наименее полезным из доступных им чувств.

Ах-х... Сквозь тела бойцов пронесся стремительный химический сигнал — как будто дружный вздох облегчения. Бьозель передал: Простите, сэр... Я не хотел рисковать и переходить на прямую связь. Вражеский боец обнаружен и успешно нейтрализован.

Хорошая работа, Бьозель. Его личность установлена?

Вот, сэр...

Сложная смесь химических идентификаторов пронеслась через области градиента химического потенциала назад по цепи, к Ватуэйлю. Они захватили охранника. Существо, которое вряд ли заслуживало называться разумным — просто одиночная, высокочувствительная структура, затаившаяся в трещине меж ледовых глыб. Но Бьозель учуял ее раньше, чем она его. Следовательно, они все еще могли надеяться проникнуть незамеченными. Изучая данные химического анализа парализованного, умирающего существа, Ватуэйль не уловил никаких признаков того, что оно с кем-то успело связаться, прежде чем Бьозель пленил его и парализовал ядом.

Ватуэйль поделился наиболее существенными выводами с отрядом.

Наверняка впереди есть и другие, передал он. Бьозель... как выглядит наш путь с той точки, где ты сейчас находишься?

Отлично, сэр... Насколько я могу видеть... Никого... Никто не подслушивает... Никем не пахнет...

Хорошо, тогда мы перегруппируемся, ответил Ватуэйль и скомандовал: Остальные бойцы Первого подразделения и все Второе подразделение, следуйте за Бьозелем... Третьему и Четвертому — перемещаться с сохранением межгруппового расстояния и начать пробоотбор по мере спуска. У нас теперь есть химический профиль врага одного типа, и мы можем отследить их. Но следует ожидать, что появятся враги и других типов, незнакомые нам. Сконцентрируйтесь. Будьте предельно внимательны и осторожны.

Он ощутил, как расположение солдат в пространстве быстро меняется. Два подразделения перестроились и оттянулись к Бьозелю, оставшиеся перешли ближе к нему.

И тут началось ледотрясение. Без предупреждения. Со всех сторон раздались крики, сопровождаемые бешеным скрежетом движущегося льда и сполохами от замыкания временных пьезоэлектрических контактов между дефектами включения кристаллической структуры. Лед сомкнулся вокруг Ватуэйля, чувство удушья и ужас обуяли его на миг. Но только на миг. Он приказал себе игнорировать их — пропустить над собой и сквозь себя. Приготовиться к смерти, но не выказывать страха. Его выдернуло из полости, где он до того находился, и выдавило в более широкую рытвину внизу. Он почувствовал движения других членов отряда. Они были столь же беспорядочны. Контакт с тремя бойцами был потерян. Связующие их незримые нити расплелись, оборвались, бессильно повисли. Затем они снова замерли. Во всяком случае, те, кто не бился в агонии. Мгновение — и даже эти бойцы застыли в неподвижности. То ли умерли, то ли ввели себе авторелаксанты, то ли командиры метнули в них соответствующим веществом.

Был ли это подрыв, стало ли ледотрясение частью вражеского замысла? Может быть, враг успел получить какую-то информацию, пока Бьозель скручивал охранника? Эхо-толчки сотрясали безвидную пустоту, простиравшуюся во всех направлениях. Ледотрясение показалось ему слишком мощным, слишком сокрушительным, чтобы приписать его воздействию однократного взрыва.

Доложите обстановку... передал Ватуэйль спустя мгновение.

Они потеряли пятерых, в том числе капитана Мевадже. Некоторые отделались ранениями: у двоих полностью отказали органы чувств, еще двое частично утратили способность передвигаться.

Они перегруппировались по новой. Он отправил Люске подтверждение его нового статуса: следующий за ним в командной цепочке. Затем двинулись дальше, оставив раненых дожидаться отзыва с задания.

Сэр, тут расщелина... передал Бьозель, находившийся в пятнадцати метрах внизу и впереди. Зато открылся довольно удобный путь для спуска.

Там может быть ловушка, Бьозель, ответил он. Все такие проходы легко заминировать или оснастить ловушками.

Разумеется, сэр, но этот проход только что возник. Он примыкает к тому, где погиб наш друг. Кажется надежным. И глубоким.

Ты уверен, что сможешь его обследовать, Бьозель?

Уверен, сэр!

Хорошо. Если так, думаю, нам пора соединить силы. Вперед, Бьозель. Но будь очень осторожен.

Новая расщелина оказалась почти отвесной. Но Бьозель спустился по ней — сперва осторожно, затем со всевозрастающей уверенностью. Остальные солдаты, которых Ватуэйль вверил ему, спустились по следам капрала.

Другие два подразделения столкнулись с большими трудностями, но Ватуэйль помог и им проникнуть в новый проход.

Новый враг появился из трещины, примыкавшей к старому проходу, который они уже миновали. Он атаковал Бьозеля и в мгновение ока поразил его. Но и сам не ушел — один из бойцов, следовавших сразу за Бьозелем, выстрелил в него из помпового дротикомета. Стражник упал и начал растворяться. Бьозель бессильно привалился к стене расщелины, яд стремительно распространялся по его членам и обездвиживал их. Другой боец торопливо окутал его своей пленкой, провел беглый анализ, попытался установить, есть ли шансы на спасение, какие части тела лучше прижечь, а какие — вовсе ампутировать. Затем медик оттянулся назад, следя за тем, чтобы связь с Бьозелем прервалась прежде, чем он сам начнет докладывать Ватуэйлю.

Похоже, что и я останусь тут до самого отбоя, сэр... передал Бьозель.

Похоже на то, Бьозель...

Этот мог успеть поднять тревогу... доложил медик.

Я что-то вижу отсюда, сэр... сообщил боец, двигавшийся сразу за Бьозелем в момент атаки. Глубоко внизу что-то есть... внизу... что-то похожее на мощный источник света, сэр...

Наладив канал связи через двух пехотинцев, спустившихся ниже, Ватуэйль внимательнее присмотрелся к тому, о чем докладывал боец, находившийся теперь глубже всех.

Время держать нос по ветру, подумал он.

Оставайся здесь, Бьозель.

Выбор у меня невелик, сэр...

Мы вернемся за тобой... Кто бы это ни был... Мы тут, мы помним о тебе...

Вот и все.

Перегруппироваться для атаки, скомандовал он отряду.

Они сгрудились, передвинулись, перестроились. Он испытал нечто вроде гордости за них — так мог бы гордиться отец своими детьми. Пока они тихо, но основательно готовились к этой миссии, отважившись на величайший риск ради общего блага и высокой цели, он успел не только теснее сжиться с ними, но и полюбил.

Бойцы выполнили приказ даже быстрее, чем он мог надеяться.

Четыре маленьких взвода, готовые получить последний электрохимический сигнал и разойтись на расстояние, на котором смогли бы обмениваться лишь световыми сигналами, поплыли вперед.

По моей команде... передал он. Начали... Начали... Начали...

Они запустили двигатели и устремились по отвесной трещине к сиявшему призрачным светом ядру.

— Конечно же, ничего этого не существует. Нельзя сказать, что виртуальные существа в самом деле терпят адские муки в так называемых Виртуальных Реальностях, о которых вы тут нам толковали. Они существуют лишь как продукт нашего воображения. Мы думаем о них, беседуем, вспоминаем и наконец убеждаем сами себя, что они действительно продолжают существовать в какой-то высшей реальности, в измерении, недоступном нашему с вами пониманию. Вот истинная Послежизнь. Она ждет всех, кто верит и ждет, — есть у них душехранительницы или нет. Мы возлагаем решение вопросов о посмертных наградах и карах на Господа. Мы не осмеливаемся брать на себя Его работу. Это дело Бога, а сказанное вами надлежит расценить как ересь. И, будем откровенны, нас оскорбили прозвучавшие в наш адрес утверждения.

Для члена Палаты Представителей Эрруна такая речь могла считаться очень краткой. Он договорил и так резко опустился на свое сиденье, что полы сенаторской мантии какое-то время еще развевались вокруг него. Тогда Уполномоченной Представительнице Филхэйн пришлось снова приподняться.

— Что ж, — промолвила она, — смею заверить, что произвести на вас такое впечатление... не входило в наши планы, уважаемый коллега.

Эррун полупривстал со своего места и небрежно ответил:

— Оскорбление, равно как и остальные чувства, мы испытываем, когда слова другого доходят до нашей души. Над этим переживанием не властен сказавший их.

По залу снова прокатились одобрительные шепотки. Член Палаты Представителей снова сел, приняв как должное плечехлопки, приветственные кивки, поклоны и восторженные возгласы своих соратников и клевретов.

— Как я уже сказала, — повторила молодая Представительница Дальних Колоний, — мы не хотели нанести вам преступление. — Моментально осознав, что сорвалось с ее уст, она пробормотала: — Я хотела сказать, нанести оскорбление.

Она поискала взглядом спикера Сената, восседавшего на возвышении в дальнем углу совещательной палаты.

— Я приношу искренние извинения, — обратилась она к сенатору, занимавшему этот пост. Сенатор был стар и прославлен, его окружала свита помощников, которые что-то лихорадочно записывали и отстукивали на клавиатурах.

Наперекор всему внезапно воодушевившись, она сделала жест, формально завершавший выступление, покосилась на очень довольного собой Эрруна и села. Из нее точно воздух выпустили. С галерей, отведенных для прессы и общественных наблюдателей, доносился несмолкающий шорох, подобный звуку влекомых ветром листьев. Представительнице Филхэйн отчаянно захотелось прикрыть хоботами лицо. Потом она вспомнила, что этот жест репортерские камеры тоже уловят, и воздержалась от него. Вместо этого, убедившись, что спикер перешел к монотонному, казавшемуся нескончаемым перечислению пунктов повестки дня, Филхэйн проверила, точно ли микрофон в ее ложе отключен, склонила голову к своему советнику Кемрахту и произнесла:

— С равным успехом я могла бы надеть на сегодняшнюю сессию ожерелье «укуси меня сюда». Порадуй меня чем-нибудь, любезный Кемрахт.

— Я постараюсь, госпожа, — ответил молодой павулианец, указав на выходящего из ложи посыльного. Он приблизил губы к ее уху. — Для вечернеего заседания у меня припасен гость.

В том, как он это сказал, было нечто, вогнавшее Филхэйн в дрожь. Она откачнулась на своем сиденье и посмотрела на советника. Тот усмехнулся, не забыв, однако, вежливо полуприкрыться обоими хоботами.

— Ты хочешь сказать, что... — начала она.

— Гость с другой стороны.

Она тоже улыбнулась. Он уставился вниз.

Она заметила, как Эррун подозрительно глядит на нее из другого крыла совещательной палаты. Ей захотелось расплыться перед ним в широченной улыбке, но она побоялась выдать себя. Лучше не давать этим субчикам никакой зацепки. Она постаралась улыбнуться Эрруну так, чтобы выглядеть смело, но на грани отчаяния, затем быстро отвела взгляд, как если бы у нее сдали нервы, и она не могла больше притворяться веселой.

Подумав, она подняла оба хобота к глазам и притворилась, что утирает струящиеся из них слезы.

Я сама себя сделала политиком, подумалось ей. Никто иной. Я сама.

Целый взвод был уничтожен внезапно пронизавшим лед электрическим разрядом. Уцелевшие продолжали движение вперед, а те, кому не повезло, понемногу растворились.

Еще одна атака — с той стороны, где была первая трещина. Дозорных было двое, и они действовали скоординированно. Однако теперь бойцы ожидали нападения, поразили врагов отравленными дротиками и оставили беспомощно корчиться в ожидании смерти. Тем временем свет, исходивший снизу, приобрел зеленоватый оттенок. По мере их приближения он становился ярче, но вот мигнул, на миг потускнев — это было верным признаком, что навстречу движется целый отряд охраны. В зеленоватом свете метались мерцающие фигуры врагов. Ватуэйль попробовал сосчитать противников, потом просто прикинуть, сколько их там. Дюжина? Два десятка? Может, и больше. Трудно сказать. Впрочем, неважно. Они не могут сейчас отступить.

Ему вдруг захотелось, чтобы его истинная личность — оставшаяся в главном военном симуляторе, хранившая все воспоминания о бессчетных десятилетиях войны — увидела и запомнила все это. Но она никогда об этом не узнает. Военный симулятор позволяет учиться на своих ошибках — в первую очередь на смертельных. Смерть важна лишь как часть процесса обучения. Все происходившее, в том числе и его собственная смерть, было лишь частью головокружительно правдоподобной симуляции. Его личность-на-сохранении узнает обо всем, что случилось с ранними итерациями. Сделает выводы из их действий. Станет опытнее — может быть, и мудрее.

А это тоже была симуляция, виртуальность, но она не являлась частью военного симулятора. Пути назад не было ни для него, ни для остальных бойцов. Вне зависимости от результатов — будь то победа или поражение — исход у операции один: их смерть. Его подлинная, продолжающаяся личность, та, что осталась в военном симуляторе, никогда не узнает, что происходило с данной копией.

До его подлинной личности, может быть, долетят смутные слухи об их успехе, и это было все, на что он мог рассчитывать.

Если еще он будет, этот успех.

Стычка с охранниками ядра началась почти сразу же, как только они спустились по трещине. Те уже ждали. Некоторые дротики, выпущенные противниками, прошли мимо, один отлетел от щита, которым впереди стоявший боец заслонил Ватуэйля. Его взвод занял передовую позицию. Они стали наконечником копья. Темные фигуры врагов быстро приближались.

Стремительно.

Даже быстрей, чем обеспечивала бы собственная скорость взвода.

У них будет время для заградительного огня, понял Ватуэйль. Его взвод переконфигурировался в позицию, примерно соответствующую той, что в былые дни могла называться «плечо к плечу».

Готовьсь! скомандовал он. Огонь...

Отравленные дротики, растворяющие снаряды, парализующие копья и стрелы градом обрушились на вражеских стражников.

Представительница Филхэйн пообедала на широкой травянистой террасе, раскинутой на просторной крыше сената. Терраса нависала над холмистыми равнинами, окружавшими Центральный Лидерский Комплекс, словно хобот матери над новорожденным. Зеленая река пастбищ обтекала зиккураты административных зданий, коммерческие центры и гостиницы. Их фасады были оплетены вьющимися растениями, террасы и балкончики усажены деревьями. Пирамидальные небоскребы и марево жаркого дня скрывали от ее взора раскинувшиеся вокруг столицы безбрежные равнины.

Эррун явился без сопровождающих, как и обещал в наскоро составленном ответном послании. Она задумалась, что ему может быть известно и от кого.

Она встретила его в луже под прозрачной стеной, окаймлявшей террасу. Помощники сняли с нее деловой костюм и украшения, и она, уже в неформальной скромной накидке, наслаждалась прохладной лаской ила. Завидев старого павулианца, Представительница едва заметно кивнула ему, протрубила приветствие и дождалась, пока его грузное, заметно одряхлевшее тело плюхнется в ил на некотором расстоянии от нее.

— Сенатор, я теряюсь в догадках относительно причин, по которым вы сочли возможным почтить меня своим визитом, — проговорила она официальным тоном.

— Потому что вы этого достойны, — ответил дородный старик, расслабленно потягиваясь в луже. Он устроился поудобнее, повернув спину так, чтобы насладиться видом с террасы. Прозрачная стена отстояла метра на три от ее края — это расстояние намного превосходило дальность прыжка обычного павулианца с места, даже будь он ростом под потолок этого яруса, но старый сенатор был подвержен приступам головокружения. Ее поразила готовность Эрруна встретиться с ней на такой высоте.

Он повозился в грязи и посмотрел на нее.

— С другого хобота, вы этого по определению недостойны.

В луже оставалось еще свободное место. Там она могла бы поваляться, но не стала. Полгода назад она бы не задумываясь так и сделала, и потеряла бы, вероятно, куда больше, чем могла подумать изначально... Она подумала, стоит ли похвалить себя за такую воздержанность, и решила, что еще рано. В арсенале почетного члена Палаты Представителей Эрруна было очень много приемов, иные куда хитрее, чем этот.

— Как бы ни было, — сказал он, стряхивая одним хоботом подсохший ил с бока, — думаю, что настала пора нам кое-что выяснить.

— Я лишь к этому и стремлюсь, — ответила она. — Я вся внимание.

— Хмм, — протянул он, обмазывая себя новой, влажной порцией ила. Движения его были почти грациозны. Своего тела Эррун касался так нежно и деликатно, что Филхэйн даже восхитилась. — Мы... — начал было старик, но приумолк. — Мы — падшие существа, госпожа Представительница.

Он снова замолчал, обменялся с ней взглядами.

— Могу ли я называть вас Филхэйн...

Он приподнял один хобот, весь в иле, и дал ему упасть в лужу с негромким всплеском.

— ... в такой неформальной обстановке?

— Я не против, — ответила она. — Почему бы и нет?

— Хорошо. Мы — падшие существа, Филхэйн. Мы никогда не были вполне уверены, кто были наши предшественники, но всегда воображали их себе героями, воплощениями силы и мужества. Кем-то вроде хищников. Вслух мы заявляли, что отказались от этих качеств во имя цивилизации.

Эррун коротко фыркнул и продолжил:

— Но мы те, кто мы есть. Мы несовершенны, но делаем все, что в наших силах. Иногда у нас получается совсем неплохо. Мы можем гордиться, что еще не впали в жуткую зависимость от искусственных интеллектов, нами же и вызванных к жизни, не лишились всех тех качеств и личностных устоев, какие и сделали нас великой расой. Цивилизованной расой, хотел бы я прежде всего подчеркнуть.

Эррун, очевидно, говорил о принятом павулианцами фундаментальном решении: во всех спорных вопросах полагаться на суждения павулианца, а не искусственных интеллектов, которым была отведена вспомогательная роль — они помогали делать деньги и следили за соблюдением правопорядка. И, разумеется, он намекал на Всеобщую Мудрость, павулианскую религиозную философию, Порядок жизни, в котором еще сохранялись черты гаремизма — принципа мужского доминирования. У Филхэйн на сей счет имелось совершенно недвусмысленное мнение. Именно эти принципы тянули назад павулианскую цивилизацию и не давали ей развиваться. Но спорить об этом с консерваторами такого почтенного возраста и столь значительного общественного веса, как Эррун, она не хотела. Есть проблемы, которые проще всего решаются естественной сменой поколений. Надо просто подождать, и почтенные старцы уйдут в мир иной, а их места займут более отзывчивые к требованиями прогресса типы.

Если повезет.

— Вы, Дальники, о многом иного мнения, и я отдаю себе в этом отчет, — произнес Эррун. — Но дух наш — дух нашей расы, нашей цивилизации — по-прежнему здесь, на равнинах этой планеты, в павулеформированных Новых Обителях и на хабитатах, что обращаются вокруг нашей родной звезды.

Эррун благоговейно взглянул на солнце, пробивавшееся из-за кремовых облаков в южной стороне небосклона.

— Под этим солнцем, — вежливо прокомментировала Филхэйн. Она была не в том настроении, чтоб заводить разговор об абсурдности своего положения как единственной Представительницы всей огромной диаспоры, составлявшей теперь большинство в Великом Павулианском Стаде. Вообще-то по традиции все они относились к одному из Пятнадцати Стад, так что десятки миллиардов павулианцев, живущих под иными солнцами, могли обойтись и одним посланником в Палате, но для нее это было только очередным проявлением идиотского ретроградства, трюком, позволявшим Павулианскому Центру удерживать нити управления распределенной империей.

— Под этим солнцем, — согласился старик и вдруг спросил: — Вы носите душехранительницу?

— Да.

— Осмелюсь заключить, что вы придерживаетесь одной из распространенных среди Дальников религиозных систем.

Она даже не была уверена, можно ли назвать эту систему взглядов религией.

— После смерти, — сказала Филхэйн, — я присоединюсь к моим друзьям, ушедшим пастись далеко. Моя душехранительница соединена с локальной Послежизнью.

Старый павулианец вздохнул и покачал массивной головой. Он явно собирался завести какую-то речь — вполне возможно, о загробной каре отступникам, — но не стал. Вместо этого он зачерпнул хоботом немного илистой воды и окатил ею себя.

— Кара нужна, чтобы мы оставались добродетельны, о Филхэйн, — заявил он. Голос его звучал доверительно, хотя в нем сквозили нотки сожаления. — Я, разумеется, не захожу столь далеко, как те, кто хотел бы, чтоб мы никогда не вели свою родословную от хищников, но должно же у нас быть хоть что-то, неизменно удерживающее нас на передних копытах. Моральный стандарт. Критерии этической оценки. А?

— Я понимаю, что вы всей душой верите в это, уважаемый Представитель, — ответила она дипломатично.

— Хм-гмм. Вы, думаю, уже видите начало тропинки, к которой я вас веду. Не буду же я дальше водить вокруг да около. Мы нуждаемся в страхе перед посмертным наказанием, чтобы в этом существовании не вести себя подобно диким зверям в чаще.

Он махнул одним хоботом.

— Если честно, Филхэйн, я понятия не имею, есть ли Бог. Я знаю о нем не больше, чем вы или Верховный Преосвященник.

Он опять фыркнул.

— Возможно, — задумчиво протянул старик, — Бог обитает в местах, где живут Сублимированные, в сокрытых от нашего взора измерениях, так туго скрученных, что туда попробуй пролезь... Я подозреваю, что это последнее место, какое Ему осталось. Но, повторюсь, я не могу знать наверняка. Но я почти уверен, что в нас присутствует злое начало. Я знаю и принимаю как неизбежность, что технологии, выпустившие его на свободу — позволившие нам искоренить естественных врагов, — теперь порождают средства спасения наших душ и себя самих. Они позволяют нам распределять награды и наказания даже из могилы. Или, по крайней мере... наделяют нас страхомпосмертной кары.

Он покосился на нее.

Она медленно умастила себе бок илом.

— И вы хотите меня убедить, что этот страх мнимый?

Он придвинулся к ней, повернувшись с боку на бок в серовато-коричневой грязи.

— Так оно и есть, — сказал он тихо, заговорщицки и даже с юморком, и быстро отвернулся. — Суть в том, что в страхе перед загробными муками мы вынуждены вести себя прилично, пока живы. Дела мертвых сейчас не слишком заботят живых. Не так, как должны бы. — Он хрюкнул. — Последнее утверждение — плод моих личных наблюдений и веры, но, поверьте, так все и обстоит. Мы стращаем их воздаянием и неудобствами. А стоит им всерьез перепугаться, как механизм начинает работать сам по себе. В наказаниях и муках уже нет нужды. Артисты, сценаристы, писатели, толкователи, дизайнеры, психологи, звукоскульпторы и одному Господу ведомо, кто и что еще, берут на себя эту работу — и выполняют ее на редкость слаженно. Они кладут свои жизни, чтобы ценой тяжкого труда создать иллюзию, разработать совершенно нереалистичное окружение, посеять в аудитории абсолютно ложные предположения. И все это во имя высшего блага.

— Значит, Преисподние — это пугала. Они держат нас на привязи, пока мы еще живы.

— Наши? Да. Именно. О том, как устроен Ад инопланетников, я не берусь судить. Но я повторюсь: буча, поднятая вокруг них, в значительной степени основана на неверном восприятии всей концепции. Изначально неверном. Достойно сожаления, что выступающие против их существования никак не могут уразуметь: на самом деле Преисподних не существует. Вся хитрость в том, чтобы притворяться, будто справедливо как раз обратное. Если бы только все заткнулись и перестали галдеть о невозможном и небывшем, все проблемы бы исчезли. Жизнь пошла бы своим чередом. Люди бы вели себя хорошо, и никто бы на самом деле не пострадал.

Старый сенатор встряхнулся, точно от неожиданного прилива омерзения.

— Ну чего им надо? Чего они добиваются? Воплотить Преисподние в реальность, чтобы все и вправду перепугались?

— А где же те, кто заслужил своими поступками иную участь? Где те, кто должен бы попасть на Небеса? Они ведь не там, правда?

Эррун фыркнул.

— В чистилище, конечно.

Он похлопал себя хоботом по бокам и скосил глаза, разглядывая, как заподозрила Филхэйн, мнимую букашку.

— Они на сохранении. Не функционируют. Это нельзя назвать жизнью. Ни в коей мере.

Он, казалось, призадумался, потом снова подгреб к ней.

— Могу я задать вам личный вопрос, Филхэйн?

— Я подразумевала, что все, нами здесь сказанное, останется в тайне, уважаемый Представитель.

— Да-да, разумеется. Но это особенно личное. Я бы просил вас не разглашать этих сведений никому, ни вашим друзьям, ни ближайшим помощникам. Пусть это останется только между нами. Хорошо?

— Да, — сказала она. — Хорошо. Говорите же.

Он подкатился еще ближе.

— Некоторые, — сказал он тихо, — просто исчезают без следа. Некоторые из тех, кого приговорили к отправке в этот так называемый Ад. Их просто стирают. Удаляют.

Он серьезно посмотрел на нее. Филхэйн глядела в сторону.

— Удаляют, — повторил он, — так что они не попадают даже в чистилище. Они просто прекращают быть. Душехранительница стирает всю информацию, накопленную за время жизни, и душа никуда не передается. Такова правда, Филхэйн. Это не предусмотрено правилами, но иногда такое случается. И вы, — настойчиво постучал он хоботом по ее выставленному вперед колену, — от меня этого не слышали, хорошо? Вы понимаете, что я говорю?

— Естественно, — сказала она.

— Отлично. Об этом люди не должны знать, уж поверьте. Разве нет? Пускай себе верят, что те души продолжают в каком-то смысле существовать и страдать. Но зачем переводить машинное время на ублюдков, простите мою резкость?

Филхэйн улыбнулась.

— Но всегда ведь лучше говорить правду, уважаемый Представитель?

Эррун глядел на нее, качая головой.

— Правду? Какую правду? Которую из них? О добре или зле? Вы спятили? Надеюсь, это была шутка, молодая моя коллега.

Он взялся за ноздри пальцеотростками одного хобота и глубоко зарылся в ил. Спустя несколько мгновений он вынырнул на поверхность и несколько раз громко фыркнул, а затем решительным движением отер ил с глаз.

— Не притворяйтесь же наивной девочкой, Филхэйн. Правда отнюдь не всегда полезна и ведет к торжеству добра. Это все равно что довериться водной стихии. Конечно, мы нуждаемся в дождях, чтобы жить, но если они припустят сильней обычного, то случится наводнение, и мы утонем. Правду, подобно остальным естественным стихиям, силам природы, надо тщательно контролировать, направлять по заблаговременно проложенным каналам, размещать и преподносить с умом и этически выверенно.

Он сверкнул глазами.

— Это ведь была шутка, правда?

Могла ведь быть. И, соглашаясь с утверждением Эрруна, она подумала, не был ли это наконец миг, когда она стала настоящим политиком.

— Иначе получилось бы, что мы отнимаем друг у друга время, уважаемая Представительница.

Один из нас точно отнял, подумала она, посмотрев наверх и увидев, как Кемрахт, держась на солидном расстоянии, энергично подает ей условные знаки.

— Не совсем так, Представитель, — сказала она старому сенатору и поднялась на все четыре. — Беседа, несомненно, получилась поучительной. По большей части. А теперь, если вы не возражаете, я пойду. Совершите ли вы омовение вместе со мной?

Старик глядел на нее пару мгновений.

— Нет, я задержусь, — сказал он, не отводя взора. — Не раскачивайте лодку, Филхэйн. Не верьте всему, что вам рассказывают посторонние. На этом пути вы не найдете истины, но лишь умножите смятение и беспорядок.

— Я и не собиралась, — ответила она, делая легкий реверанс передними ногами. — Увидимся на вечернем заседании, глубокоуважаемый Представитель.

Из всего взвода уцелели он сам да еще один боец.

Теперь их оставалось шестеро.

Остальные пали под натиском муравьеподобной массы стражников. Его бойцы были лучше вооружены и натренированы, но у врага было слишком большое численное превосходство. Стражников оказалось даже больше, чем он мог сперва предположить. И даже пробившись сквозь бесформенные кучи их тел и оружия, Ватуэйль и его люди натыкались на новые и новые сети, мины, ловушки, снаряженные крючьями и дротиками, заряженные электричеством и конвульсантами. Чтобы обойти их или высвободиться из уже сработавшей западни, требовалось драгоценное время, а выжившие стражники не прекращали атаковать, все лезли и лезли на них из потустороннего зеленоватого сияния. Многие бойцы его отряда уже погибли или агонизировали, растворяясь, корчась в муках, пытаясь из последних сил взобраться обратно, прочь из расщелины.

Но шестерым удалось прорваться.

Они падали прямо в зеленое сияние. Поверхность, источавшая его, стремительно приближалась. Они выплеснули на себя растворители из пакетов НЗ и на миг стали, казалось, частью этой прозрачной стены. Затем стена исчезла. Они оказались внутри.

Полет продолжался, однако лед остался позади. Теперь они находились в каком-то довольно обширном пространстве сферической формы, напоминавшем начиненные машинерией потроха искусственного многоярусного спутника. Им навстречу стремительно неслись какие-то темные облака, в них виднелись неясные разрывы и проталины.

Бойцы тоже изменились. Они не походили больше на жалкие тонкие полупроницаемые пленочки, но превратились в темные, твердые, вытянутые в длину предметы, усаженные зубцами и колючками от края до края, словно копейные наконечники.

Они увеличивали скорость, пронзая вакуум и устремляясь к тому, что было чем-то средним между исполинским городом, покрывавшим всю поверхность сферы, и огромной фабрикой. Да, это был скорее военный завод, он полыхал и переливался огнями, источал дым и пламя. К ним тянулись фонтаны и вздымались горы, устремлялись реки и выплескивались из берегов озера невыносимо яркого света.

Ватуэйль подумал, что это похоже на давний сон. Да. Однажды он летал во сне. И тот полет окончился падением...

Он отбросил это воспоминание, встряхнулся, запретил себе такие мысли, бегло прикинул шансы отряда и задумался над результатом оценки.

Теоретически даже одного бойца могло быть достаточно. На практике вероятность успеха операции приближалась к восьмидесяти процентам для отряда из двенадцати бойцов. Таковы были результаты для лучших симуляций, какие им только удалось построить, имитируя этот объект.

Для отряда из девяти бойцов шансы составляли пятьдесят на пятьдесят. Их оставалось шестеро — шансы были призрачны. Эксперты, занимавшиеся программированием симуляторов, даже и говорить не хотели о варианте, когда на последнем этапе операции оставалось меньше восьми бойцов.

Все же вероятность успеха присутствовала. И потом, что такое слава? Чем больше тех, с кем ее надо делить, тем меньше останется на твою собственную долю...

Эта огромная, устрашающей сложности конструкция... За всю свою долгую и разнообразную жизнь — в любых ее формах — он не видел ничего прекраснее.

У него разрывалось сердце от мысли, что они пришли сюда ее уничтожить.

Сессии с участием приглашенных лиц были в Палате большой редкостью, тем паче в сезон отпусков, когда большинство Представителей уделяли преимущественное внимание другим делам или просто отдыхали. Филхэйн пришлось использовать все имевшиеся у нее связи, потянуть за все струны, стиснуть все пружины, прибегнуть к помощи всех, кто как-либо ей симпатизировал, чтобы вообще организовать такое заседание. Просто чудо, что это ей удалось в столь сжатые сроки. Свидетельские показания, которые она собиралась представить членам Палаты, не требовали особых ораторских тренировок. Да и не было у них на это времени.

— Прин, — испытующе обратилась она к нему перед самым началом заседания (они стояли в вестибюле Сената, а Эррун со своими прихвостнями из кожи вон лезли, пытаясь отменить или перенести на другой день специальную сессию), — вы уверены, что сможете?

Она по себе знала, как страшно в первый раз стоять на трибуне Палаты, когда все глаза устремлены на тебя: все пытаются предвидеть твои поступки и реакцию, сотни смотрят на тебя, десятки миллионов по всей системе наблюдают за твоими действиями и прислушиваются к твоим словам в реальном времени, а миллиарды, вполне вероятно, услышат и увидят тебя позднее, в записи. Число зрителей может возрасти до десятков и сотен миллиардов, если сказанное тобою будет иметь эффект разорвавшейся бомбы, да что там, просто как-то привлечет внимание хотя бы одного из главных новостных каналов.

— Да, я это сделаю, — решительно ответил он. Глаза его были старыми и больными. Но, возможно, она и напридумывала себе все это, ведь о том, через что ему пришлось пройти, ей до сих пор мало что было известно.

— Дышите глубже, — посоветовала она. — Сконцентрируйте внимание на том, с кем говорите в данный момент. Других игнорируйте, а о камерах вообще забудьте.

Он кивнул. Она могла лишь надеяться, что он сумеет сохранить спокойствие. Палату наполнил странный гул, когда внезапно появились несколько известных Представителей, не удостоивших, однако, своим присутствием утреннее заседание (какие бы у них неотложные дела ни нашлись в Городе). Это было необычно. Она видела, как журналисты со своими камерами спешно заняли пустовавшие до того места на галереях для прессы. Вечерние заседания, как правило, проходили в более спокойной обстановке, чем утренние, и это могло означать, что жернова молвы уже перемололи пущенные слухи.

И даже пустовавшая более чем на две трети Палата могла кого угодно вогнать в трепет.

При всей цивилизованности они оставались стадными животными, а изгнанного из стада на протяжении миллионов лет существования таких видов, как правило, ожидала смерть. Другим существам, не столь приверженным этим инстинктам, было бы легче. Да их собственные хищники бы лучше справились, если б выиграли схватку за господство над планетой. Но они проиграли, и их тут не было. При всей их свирепости они оказались уязвимы. Их тихо сжили со свету, разбавили им кровь, довели до вымирания или же загнали в заповедники и зоопарки, где они влачили жалкое неполноценное существование. Так что беспокоиться было, право же, не о чем.

Она разрыдалась, слушая неторопливые, подчеркнуто спокойные показания Прина, и не пыталась скрыть своих слез. Но она нашла в себе силы досидеть до конца и выслушать все до последнего слова. Она видела, что творится в Палате. Некоторые подробности производили столь отвратительное и шокирующее впечатление, что новостные сети, как впоследствии оказалось, вырезали их из трансляции. Но подлинное значение всесокрушающих, неоспоримо эффективных слов Прина проявилось чуть позднее, когда представители партии Традиционалистов, а в особенности почетный член Палаты Эррун, подвергли его безжалостному перекрестному допросу.

Всерьез ли он рассчитывает, что они примут на веру это неслыханное нагромождение чудовищной лжи?

Но это не ложь. Ему бы и самому хотелось так думать, но это не так. Он не рассчитывал, что к его словам отнесутся серьезно, потому что уж слишком ужасно и неправдоподобно они звучат. Он знает это. Он понимает, сколь значительные персоны сосредоточили свои силы на том, чтобы скрыть правду. Он знал, что они сделают все, дабы дискредитировать его самого и очернить его слова.

Как может он знать, что это не был просто ночной кошмар, навеянная наркотиками ужасная галлюцинация?

Он отсутствовал в реальном мире несколько объективных недель, и это подтверждают показания медицинской аппаратуры, снабженной всеми надлежащими сертификатами валидности. Таким же оборудованием пользовались многие присутствующие здесь члены Палаты на протяжении последних лет. Что касается кошмаров, то он никогда еще не слышал, чтобы кошмар длился так долго. А уважаемый член Палаты слышал?

О, так он не отрицает, что мог испытать эти переживания под воздействием наркотических или лекарственных препаратов?

Он отрицал и будет отрицать это. Он не принимал наркотиков. Никогда. Даже сейчас, когда лечащий врач настоятельно рекомендовал ему принять определенные препараты и заглушить ночные кошмары, он не стал этого делать и продолжает еженощно переживать в жутких подробностях то, через что однажды прошел. Если результаты анализа крови убедят Представителя, он готов его сдать.

А теперь он вдруг заявляет, что у него все же были кошмары!

Как он только что подчеркнул, они были связаны исключительно с пережитым в Преисподней.

Представитель Эррун не отступал. Он сделал карьеру сперва как адвокат суда первой инстанции, затем как судья, и был известен упорством и готовностью пойти на все в попытке изобличить свидетеля-притворщика. Она следила, как Эррун применяет все более грубые и жестокие методы, желая выставить Прина на посмешище, найти в его показаниях противоречия и развалить их, обвинить его во лжи, фанатизме или искажении фактов. В этом он не преуспел. Каждая дополнительная подробность, вытянутая Эрруном, точно клещами, из Прина, занимала свое место в общей картине откровений последнего и усиливала производимое ими впечатление.

Да, в Аду все мучаются нагими. Да, узники Преисподней могут попробовать заняться сексом, но это наказуемо. В Аду было разрешено лишь изнасилование, и одна лишь война образует базис тамошней социальной структуры, если ее можно так назвать. Да, в Аду можно умереть. Миллион раз. Пережить миллионы агоний в миллионах различных ситуаций, и каждый раз ты будешь возвращен к подобию жизни, чтобы претерпеть еще горшие муки и пытки. Демоны? Это те, кто был садистом в Реальности. Для них Ад скорей похож на райский уголок.

Нет, в Реальности не очень-то много садистов, но в Аду в них никогда нет недостатка, потому что, вы же помните, это виртуальность, и там допустимо копирование личности. Одного садиста, одного существа, черпающего усладу из чужих мук, теоретически было бы достаточно. Его следовало бы просто копировать нужное число раз.

Да, ему доводилось слышать о турах в Ад, которым подвергали осужденных. Он слышал, что на самом деле Преисподних не существует, а даже если они существуют, то лишь в крайне ограниченном смысле этого слова, больше для показательного устрашения таких преступников, ему твердили, что те, кто так и не вернулся из увеселительной поездочки за казенный счет, попали в чистилище. Это ложь.

Филхэйн увидела, как кто-то передает Эрруну записку, и у нее возникло мрачное предчувствие.

Ей показалось, что глаза Эрруна блеснули жестоким торжеством, как если бы он увидел ясный путь к победе. Тон и манеры старого сенатора резко переменились. Теперь он походил на судью, зачитывающего приговор, или палача, готового нанести преступнику завершающий смертельный удар более из милосердия, чем во гневе.

Разве неправда, что он, Прин, взял жену с собой в этот ночной кошмар, условно именуемый Преисподней? И где же она? Почему она не выступает на его стороне, подкрепляя своими показаниями его абсурдный поклеп?

У Филхэйн помутилось в голове. Жена? Он ничего ей не говорил. Он что, взял туда жену? Он безумец! Почему он ей ничего не сказал, и словом не обмолвился? На нее нахлынуло отчаяние.

Прин начал отвечать. Прежде всего, заявил он, названное лицо не было его супругой, хотя он и не отрицает, что любил эту женщину и она была его спутницей жизни. Он оставил ее там. Это случилось в самом конце, когда шанс вернуться оставался только у одного из них. Ему пришлось принять самое тяжкое решение на своем веку и взвалить на себя непосильный груз ответственности. Он бросил ее там, чтобы самому сбежать и поведать правду обо всем, что там творилось, о том, что продолжает там происходить прямо сей...

А почему он не упомянул о ней в этом нагромождении полуправды, лжи и, как теперь с очевидностью выясняется, откровенного бреда?

Потому что он опасался упоминать о том, что она сопровождала его в Аду.

Боялся? Он? Он, который заявляет, что спустился в Преисподнюю и вернулся в мир живых? Чего же это он боялся?

— Да, я боялся, — сказал Прин громко, и голос его зазвенел в тишине Палаты, — я боялся, что, прежде чем мне удастся поведать обо всем там, где об этом в действительности надлежит рассказывать, то есть перед Высокой Коллегией Галактического Совета, ко мне явится некий пожилой государственный деятель безупречной репутации, пользующийся безусловным уважением коллег, — кто-то вроде вас, уважаемый Представитель, — и тихо скажет мне, что, если я откажусь от своих намерений, если я умолчу о всем пережитом нами там или, в случае, если признание уже было сделано, опровергну собственные слова, сославшись на временное умопомешательство, мне вернут мою любимую, вызволят ее из Преисподней.

Прин обвел блуждающим взглядом своего мучителя, его соратников по оппозиционной партии, галереи прессы и общественных наблюдателей, и вид у него был такой, словно он всех их видит впервые, придя в себя после долгого сна.

После этого он посмотрел прямо на Эрруна и продолжил:

— Ибо я опасался, что проявлю слабость и поддамся на ваше предложение, уважаемый Представитель, чтобы не терзаться долее мыслями о страшных мучениях, на какие моя любовь ныне обречена, что я предам всех своих друзей, чтобы вернуть ее, и буду потом все оставшиеся мне дни проклинать себя за мягкотелость и себялюбие.

Он сделал глубокий вдох.

— И потому я оставил ее там...

Тут Эррун, казалось, очнулся и вышел из ступора, в который его повергли обвинения Прина. Последовал взрыв негодования, тут же подхваченный его свитой и, несколько мгновений спустя, коллегами по партии Традиционалистов. Временами шум и визг превосходили все когда-либо слышанное Филхэйн в этом собрании, даже в тех случаях, когда о создании такой атмосферы заботились особо.

Она подумала, что Прину было бы лучше теперь усмехнуться, точно все происходящее — дебатами это уж точно нельзя было называть — его не касается. Он не улыбнулся, и Филхэйн поняла: он просто не способен на это. Он полностью погружен в воспоминания о пережитых ужасах и сосредоточен лишь на порученном ею задании.

Он обернулся и стал искать ее взглядом. Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

— Хорошая работа.

Кивком она указала ему, что пора садиться обратно.

Он посмотрел на спикера, склонил голову и сел.

Почтенный сенатор-спикер не обратил на это ни малейшего внимания. Если точнее, он к той минуте уже давно соскочил со своего места и принялся что было сил трубить и размахивать хоботами, пытаясь восстановить спокойствие. По этим признакам Филхэйн определила, что Палата вот-вот выйдет из-под контроля, как это происходило, когда уважаемых Представителей заставляли выслушивать что-то весьма неприятное им, да вдобавок от павулианца, который не был одним из их круга. А ведь свидетель позволил себе зайти куда дальше: он только что во всеуслышание напомнил членам Палаты, что в Галактике есть говорильни просторнее и важнее, чем их собственная.

— Пожалуй, стадо может им гордиться, — пробормотал позади нее Кемрахт.

Тем временем отчаявшийся спикер поднялся на задние ноги и застучал передними друг о дружку. Это было вопиющим нарушением протокола, какого не случалось долгие годы.

Новостные ленты показали все и всех, обрадованные внезапной заварушкой посреди мертвого сезона. Они продемонстрировали спикера, который, презрев этикет дискуссии, встал на задние копыта, будто служанка в бытовой драке. Показали Эрруна, впавшего в такую ярость, в какой Филхэйн никогда его и не думала увидеть. Но большинство репортеров сфокусировали свое внимание на Прине, внешне спокойном, головокружительно откровенном свидетеле, в чьих показаниях не нашлось ни единого противоречия. Слова его — непостижимые, невообразимые подробности, сообщенные им — навевали ужас.

И Филхэйн. Репортеры показали ее слезы.

И эти слезы принесли ей настоящую популярность.

Не ее ораторское искусство, не политическая сметка, не прямота в дискуссиях, не принципы, которых она придерживалась.

Только слезы.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Аэролет Вепперса мчался над поместьем, держась немного выше деревьев. Вепперс устроился позади и с удобством отстреливал оттуда одну живую тварь за другой.

Сразу же за границей территории, непосредственно примыкавшей к тороидальному главному дому усадьбы Эсперсиум, начинались семь лесополос. Ширина лесопосадок нигде не превышала сорока-пятидесяти метров, но тянулись они до самого периметра, лишь кое-где прерываемые главными реками. Длина крупнейшей лесополосы, уходившей в направлении города Убруатер, столицы центральной планеты всего Сичультианского Установления, составляла девяносто километров: ее-то Вепперс и навещал чаще остальных. Все знали, что леса высажены здесь только для увеселения хозяина. Простое путешествие на флайере — прыгнул в кабину и помчался в столицу по параболической траектории — его не привлекало и казалось напрасной потерей времени, хотя и оставалось самый быстрым и экономичным способом добраться до Убруатера. В свободное время или просто по случайной прихоти Вепперс, как правило, предпочитал пользоваться маршрутом более медленным, проложенным на малой высоте, и приказывал пилотам аэролета следовать так низко над верхушками деревьев, как только позволяла аэродинамика маленького судна: в десяти метрах над самыми высокими ветвями, а то и ниже.

Идея заключалась в том, чтобы применить флайер в качестве охотничьего судна, распугивая грохотом двигателей и завихрениями воздушных струй обитавшее в лесках дикое зверье. Особенно легко было спугнуть гнездившихся в кронах лиственных деревьев пташек. Аэролет Вепперса имел форму гигантского наконечника стрелы с широкой плоской хвостовой частью, где был оборудован укрытый от ветра уютный балкон на десять человек. Оттуда хозяин и его гости могли беспрепятственно наводить лазерные ружья с оптическим прицелом на движущуюся крупную дичь и сеять переполох среди мелкой, сметая наземь горелую листву и маленькие ветки под неумолчный писк и чириканье взбудораженных птиц.

Рядом с Вепперсом восседали Джаскен, Лехтеви (еще одна девушка из его Гарема) и Кредерре, дочь Сапультриде от первого брака, которая пожелала задержаться в поместье дольше своих отца и мачехи, Джессере. Те улетели еще после вечеринки с новым потешным морским боем. Вепперс, немного придя в себя от разговора с Сингре, который оставил у него крайне тревожное впечатление, сделал все от него зависящее, чтобы его корабли не проиграли два раза подряд. Ставки никогда не были особенно велики, но для Вепперса это не имело никакого значения. Он хотел победить любой ценой.

Они летели над той самой крупнейшей лесопосадкой, следуя вдоль которой, можно было прилететь в Убруатер. Двигатели аэролета протяжно выли. Деревья лесополосы сгибались под напором воздушных струй, затем выпрямлялись опять. У Вепперса ухнуло в животе, когда летательный аппарат резко снизился и тут же снова взмыл в воздух.

Он увидел на диво крупную и красивую спевалину, вынырнувшую из вихря опадающих веток и темной листвы. Плюмаж птицы все еще был окрашен в тона, соответствовавшие брачному периоду. Вепперс зарядил установленное на треноге лазерное ружье и дождался, пока умная оптика загрузит изображение птицы и сопоставит его с самым крупным движущимся объектом в видоискателе. Сервомоторы ружья зашумели, наводя ствол на птицу и компенсируя серией точно рассчитанных вибраций перемещения аэролета. Когда перекрестье прицельной сетки призывно сверкнуло, Вепперс выстрелил. Заряд пробил птицу насквозь, и на том месте, где она только что была, пошел дождь из перьев. Спевалину смяло в жалкий комок, отдаленно похожий на человека, укрывшего голову плащом. Птица без звука упала обратно в чащу.

— Превосходный выстрел, хозяин! — воскликнула Лехтеви. Ей не потребовалось сильно повышать голос, чтобы он заглушил двигатели, потому что балкон был отгорожен от воздушного потока изогнутыми листами сверхпрозрачного стекла. Эти стекла можно было поднимать и опускать, а также раздвигать, если охотникам хотелось пострелять из других видов оружия, не только из лазерников, но в таком положении на балконе сразу делалось очень шумно и неприятно сидеть, причем от скорости этот эффект, увы, никак не зависел. Приходилось прибегать к берушам, а воздушные вихри безнадежно портили все, что достойно было называться дамской прической.

— Спасибо, — отозвался Вепперс, одарив ослепительно прекрасную спутницу мимолетной улыбкой, и посмотрел на девушку, что сидела по другую руку от него. — Кредерре, — позвал он, указав подбородком в сторону лазерника на треноге, стоявшего теперь перед гостьей. — Не хотите ли испытать себя?

Девушка покачала головой.

— Нет, Джойлер, я не могу. Птичек жалко. Я не стану по ним стрелять.

Кредерре была молода — не вступила в пору женского расцвета, но юридически считалась уже взрослой. Девушка выглядела неплохо, но красота ее была специфической — то была красота бледноватой ладно скроенной блондинки. Лехтеви, в темном величии ее красы, она, по совести говоря, в подметки не годилась.

Тем утром дома он наблюдал, как девушки плавают в подземном бассейне.

Бассейн этот был устроен в секторе, где прежде располагались ряды серверных стоек и прочей машинерии, обслуживавшей дом в те времена, когда значение его как центра власти и богатства семейства Вепперса было даже большим, чем ныне. Тогда из дома управляли распространением игр и служебных программ по всему Сичультианскому Установлению, границы которого непрестанно раздвигала космическая экспансия. Сейчас потребность в такой концентрации вычислительных мощностей отпала: центры обработки данных можно было строить где угодно, а вычислительные субстраты — встраивать в стены, потолки, ковры, шасси, половицы, монококи^[147] и так далее. Поэтому обширные пространства в подвалах дома опустели. Теперь там тянулись бесконечные гаражи и склады, заставленные экзотическими автомашинами и механизмами; имелся там и огромный бассейн с водопадами, аромазонами, гидромассажными отделениями и даже отсеком для катания на водных горках. Вокруг бассейна были выставлены редчайшие кристаллы естественного происхождения, подчас превосходившие размером деревья. Тоненькое бледнокожее тело Кредерре быстро и ловко скользило на фоне темных, как ночь, плиток, которыми было выложено дно бассейна. Он едва успевал за ней следить.

Он знал, что ей это известно.

Собственно, он имел привычку наблюдать за всеми женщинами, достойными звания красавиц. Обычно это случалось даже помимо его сознания.

Но эта девушка могла быть ценным призом, за который стоило бы побороться. Он уже давненько ни с кем не трахался и даже не пытался никого затащить в постель. Такое поведение для него было необычно, и он полностью отдавал себе отчет в том, что эта досадная фобия развилась после неприятного происшествия с одной разрисованной в пух и прах шлюшкой, посмевшей откусить ему кончик носа.

Так он и не решился с тех пор ни к кому подкатить.

Он незаметно потрогал золотую накладку, прикрывавшую нос, и вежливо засмеялся.

— Смею вас уверить, мне тоже бывает жалко лесных тварей, но если б я не увлекался охотой, деревьев, среди которых они живут, тут не было бы вовсе, разве не так? Деревьев полным-полно, а спевалин и остальных птичек — и того больше. Охочусь тут я один. Большинство гостей ведут себя так же, как вы: отнекиваются. Брезгуют, я так думаю.

Девушка передернула плечами.

— Ну, раз вы так настаиваете...

Она улыбнулась довольной, победоносной (подумал он) улыбкой.

Он снова задумался, почему она решила остаться с ним, а он ей позволил. Конечно, технически она взрослая, совершеннолетняя и все такое. Вепперса забавляло, когда его друзья, деловые партнеры и просто знакомые пробовали подсунуть ему своих дочерей, а иногда и жен. В этом тут все дело, наверное. Он полагал, что вряд ли кто-то до сих пор всерьез рассчитывает породниться с ним, но даже случайная связь, интрижка, может быть очень полезна для человека с амбициями. Вепперс осмотрелся: Джаскен стоял за его спиной, готовый выслушать любые приказания. На его лице поблескивали Окулинзы, нацеленные на открывавшийся за передним блистером балкона пейзаж. Одна рука по-прежнему была перевязана и заключена в лангетку.

— Джаскен, ты не мог бы подойти и показать госпоже Кредерре, как это делается?

— Да, хозяин.

— Лехтеви, — скомандовал Вепперс, — почему бы тебе не отлучиться на минутку и не понаблюдать, как пилот управляет нашим суденышком?

— Сейчас, господин.

Лехтеви плавным движением поднялась со своего места. Под короткой юбкой соблазнительно выступали длинные ноги. Роскошные темные волосы разметались по плечам, когда девушка наклонилась, протискиваясь в коридор, ведущий в главную каюту и оттуда к пилотской рубке.

Джаскен занял ее кресло, поднял с глаз Окулинзы, включил лазерник и одной рукой без труда поднял оружие.

Почти без промедления он выстрелил, поразив молоденького черного дрозда. В вихре индиговых перышек птица свалилась в гущу медной листвы, которую разбередила воздушная струя аэролета.

— Вы не беспокоитесь, что ваша любовница отвлечет внимание пилота? — поинтересовалась Кредерре. — Эта штука летит так низко, а девушка, прямо скажем, восхитительна.

— А хотя бы и так, — сказал Вепперс, касаясь пальцем кнопки в подлокотнике кресла, чтобы подвинуться ближе к гостье. Моторы негромко зашумели. Девушка едва заметно подняла брови, когда кресло Вепперса преодолело разделявший их проем, и мягкие подлокотники соприкоснулись. — Это делается автоматически, — пояснил он. — Пилот — скорее символическая фигура. Он и не нужен-то, если честно. Большинство важнейших операций система выполняет сама, руководствуясь заданными координатами пункта назначения. Существует пять уровней контроля и коррекции курса. Она следит, чтобы мы оставались над сценой и не сделались ненароком частью декораций.

— Пять? Ого, — тихо, заговорщицким тоном произнесла девушка, склоняя к нему головку. Длинные светлые волосы Кредерре почти касались обивки его кресла. Она пытается флиртовать с ним или проявляет сарказм? У молодых женщин эти реакции сложно различить даже опытному обольстителю. — А зачем так много?

— А почему нет? — возразил он. — Всегда лучше повысить шансы на выживание в критической ситуации. Они не слишком дорого мне обошлись, ведь я владелец компании, которая их производит. Весь аэролет там и построен, собственно говоря.

Он обвел присутствующих взглядом. Джаскен подстрелил еще одного дрозда, и еще.

— Пилоты здесь затем, чтобы никто не мог прицепиться к формальностям, вот и всё.

Он пожал плечами.

— Виной всему профсоюзы. Проклятие всей моей жизни, знаете ли. И, — сказал он, потрепав девушку по непокрытому предплечью (на ней было платье до колен с короткими рукавами, выглядевшее неброско и в то же время дорого), — я хотел бы вас поправить. Лехтеви не моя любовница.

— Ну, тогда — больше, чем проститутка?

Вепперс вежливо усмехнулся.

— Она числится в моем штате. Она моя служанка. Так получилось, что обязанности, которые ей поручено выполнять, лежат преимущественно в сексуальной сфере.

Он задумчиво смерил взглядом дверь, за которой исчезла Лехтеви.

— Знаете, ведь у таких тоже есть свой профсоюз.

Вепперс снова поглядел на Кредерре. Та сделала безразличный вид.

— Я с ними без лишнего повода не грызусь, — пояснил он. — В смысле, с профсоюзами. Я стараюсь быть законопослушным, и они, в общем, тоже. На практике это означает, что я плачу ей больше, чем она достойна.

— Это просто ужасно, — проронила Кредерре.

Он узнал в этой реплике нотки, раньше услышанные в голосе Джессере, мачехи девушки. Та тоже когда-то прошла через его ложе. Но это было давным-давно. Кредерре вовсе не обязательно очутиться там следом за нею.

— Я знаю, — сообщил он.

Он решил, что будет все же крайне забавно трахнуть девушку, создав тем самым некую преемственность. Джессере наверняка вложила ей в голову такую мысль. В свое время мачеха Кредерре отличалась экстравагантными и немного странными сексуальными предпочтениями.

— У меня после полудня очень утомительная встреча, — Джаскен выстрелил снова, подбив что-то большое, окрашенное в кремовый цвет. — А вот вечерком я свободен. Позвольте пригласить вас на ужин. Есть ли у вас излюбленный ресторан?

— Есть. Но я бы предпочла доверить выбор вам. Только мы двое?

— Да, — ответил он и вновь усмехнулся ей. — И в отдельном зале. Я вдоволь наобщаюсь с людьми на слушаниях после обеда.

— В суде?

— Боюсь, что да.

— О. А вы совершили что-то... страшное?

— Я часто творил ужасные вещи, — произнес он, наклонившись к девушке. — Но вряд ли нынче мне их вменят в вину. Скорей всего, нет. Трудно предугадать.

— Вы не уверены?

— Если честно, не до конца.

Он скорчил гримасу.

— Я очень, очень страшный старикан, вы же знаете.

Он стукнул пальцем по виску.

— Вам сто семьдесят восемь лет, как я слышала?

— Я старикан ста семидесяти восьми лет от роду, — подтвердил он важно и посмотрел на свой упругий, поджарый, мускулистый брюшной пресс. Согнул сильные руки. — Но, как видите, я превосходно сохранился. А вы бы сколько мне дали?

— Не знаю, — сказала она, искоса оглядывая его. — Даже не знаю. Не больше тридцати.

Так, теперь она захотела ему польстить.

— От тридцати до сорока, чтобы не ошибиться. — Он расплылся в улыбке. — Правда, аппетиты у меня, как у двадцатилетнего. — Он пожал плечами.

Она смотрела в пол, на губах девушки застыла вежливая улыбка.

— Так мне обычно говорят. Но я так давно был двадцатилетним по-настоящему, что не могу проверить их слова собственными воспоминаниями.

Он глубоко вздохнул.

— Точно так же я не в состоянии точно припомнить затерявшиеся во тьме веков истоки дела, которое свяжет меня по рукам и ногам после полудня. На самом деле не могу. Поэтому, случись им спросить у меня, что я помню, я отвечу, что не помню ничего. И это не будет ложью. Я на это не способен. Эти воспоминания просто стерлись, освободив место для новых.

— Правда?

— По крайней мере, так говорят мои медики. Несомненно, об этих-то эпизодах и хотел бы дознаться суд. Я искренне желаю им помочь и без колебаний пошел бы на любое сотрудничество. Но здесь я бессилен.

— Вы чертовски хорошо устроились, — сказала Кредерре.

Он кивнул.

— Я слышал, как другие используют эти слова в таком контексте. Чертовски хорошо. — Он покачал головой. — Люди так циничны, вы бы знали...

— О, я знаю. Вас это шокирует? — быстро спросила Кредерре. Вепперс опять узнал построение фраз, характерное для ее мачехи.

— Конечно, шокирует, не без этого. Так мы поужинаем?

— Я даже не знаю, что бы на это ответили мои родители.

Он осторожно улыбнулся.

— Это же приглашение на ужин, дорогая, а не в стриптиз-клуб.

— А вы и там ходите в завсегдатаях?

— Нет. Я там в жизни не был. Мне хватает девушек из Гарема. А вам бы не хватило?

— Хватило бы. Вы такой бесстыдник...

— Спасибо, это лучший комплимент, какой вы могли сделать.

— Как только у вас хватает сил думать о других женщинах? О нормальных женщинах, я хотела сказать...

— Это своего рода вызов для меня, — сказал он. — Простой секс мне обеспечивают девушки из Гарема, и справляются они с этим превосходно. Лучших я бы не мог и пожелать. Но иногда мне хочется полноты ощущений. Я хочу поверить, что женщине я небезразличен. Что она может стремиться ко мне, пытаться покорить меня. Я хочу видеть, что кто-то пылает ко мне страстью по зову сердца, а не в рамках трудового соглашения.

— Ага. Да.

— А как насчет вас?

— Что?

— Вы бываете в секс-клубах?

— Никогда еще не была.

— Еще?

Она пожала плечами.

— Вы же никогда не узнаете наверняка, разве нет?

— Нет, — сказал он, откинувшись в кресле и задумчиво улыбаясь ей. — Я знаю. Не были.

Джаскен подстрелил спевалину, лишь немного уступавшую размерами и красотой птице, которую незадолго перед тем сразил Вепперс. Но эта пролетала ближе к воздушному судну.

Лесополоса внезапно оборвалась. Под ними теперь тянулась широкая лента реки с волнистыми, усыпанными галькой берегами. Солнечные блики весело играли на воде. Джаскен отключил лазерник и вернул его в исходную позицию.

— Граница поместья, хозяин, — доложил он, опуская Окулинзы на глаза.

Вепперс незаметно указал ему на дверь.

— Простите, — сказал Джаскен и исчез.

Аэролет начал подниматься, одновременно набирая скорость и перестраиваясь на одну из обычных трасс: они покинули усадьбу Эсперсиум и переместились в расчерченное на коридоры воздушное пространство конурбации Большого Убруатера.

Кредерре проследила за уходом Джаскена, потом повернулась к Вепперсу и заявила:

— Вам нет нужды приглашать меня на ужин, если все, чего вы хотите, это трахнуть меня.

Он качнул головой.

— Силы небесные, вы, молоденькие выскочки, так бесцеремонны!

Она посмотрела на него оценивающим взглядом и расстегнула пуговицы платья. Под ним ничего не оказалось.

— Нам лететь всего десять минут, — заметил он, любуясь телом девушки.

Кредерре отпихнула лазерники и без лишних разговоров уселась ему на колени, потом вытянула длинную ногу так, чтобы охватить его за поясницу.

— Тогда за дело.

Он нерешительно нахмурился, наблюдая, как девушка стягивает трусики.

— Это тебе мама посоветовала? — поинтересовался он.

— Не-а.

Он расхохотался, взялся за ее нижнее белье, помог стянуть и крепко стиснул обнаженные бедра.

— Вам, о девы юные, свидетельствую!

ПЯТНАДЦАТЬ

Тянувшаяся, насколько мог охватить невооруженный взгляд, долина представляла собою сплошное поле пыток и мытарств. Удушливый жаркий воздух полнился непроизвольными стонами боли и нестройными воплями мучений, исходившими от жалкой плоти, которую терзали, растягивали, рвали, тянули, прижигали, резали. Над всем этим необозримым пространством витали миазмы от экскрементов и вонь от разлагающихся останков. Фрактальное самоподобие каждой детали было почти болезненным, давило на глаза: пытка за пыткой, а за той новая пытка, новая сцена мытарств, и так без конца, вглубь, вширь, во всех направлениях; а сколько их покамест было сокрыто от взора возможного наблюдателя, терпеливо выжидая своей очереди проявиться, сделаться доступными восприятию, подняться на поверхность. У кошмара не было границ.

То был беспредельный мир невыносимой боли, превосходящих любую фантазию унижений, бесконечной ненависти. У демонов же, распоряжавшихся в нем, глаза разбегались и слюнки текли от неподдельного наслаждения.

Ей подумалось, что мир этот по-своему красив. Неисчерпаемое разнообразие его гнусных жестокостей поневоле заставляло задуматься о глубинах творческого экстаза, куда, должно быть, погружались те, кто его замыслил и воплотил в нынешнем виде. Порочность его была абсолютной, недостижимой, неподражаемой, и поднимала все, происходившее вокруг, на уровень великого произведения сценического искусства. Природа ужаса агонии и распада, господствовавших в этом месте повсюду, была такова, что переживания эти оказывались почти трансцендентны.

И в нем было даже нечто забавное, родственное чувству юмора. Юмор этот был детским или подростковым, навроде того, с каким часто сталкиваешься, когда молоденькие особи пытаются своим поведением вогнать в краску, уязвить взрослых, доводя всё до крайности и заостряя все противоречия, ловя старших на слове и демонстративно соединяя несочетаемое во всех формах своего поведения, всецело погружаясь в исследование таких волнующих тем, как сексуальность, телесные отходы и вообще — все постыдное, грязное, унизительное, сопряженное только с элементарной биохимией и продолжением рода.

Тем не менее сцены, являвшиеся ее глазу, несомненно были забавны. В своем, весьма ограниченном, роде.

Когда Прин прошел на ту сторону, а она не смогла, когда голубое мерцающее сияние, за которым она следила периферическим зрением, внезапно отвердело и отбросило ее, она отлетела к развалинам мельницы и свалилась на мокрые доски настила. Она успела заметить, как голубой туман рассеялся, и поверхность портала приобрела серый металлический оттенок.

Она слышала, как визжат, осыпают друг друга проклятьями и стонут мельничные демоны. Они только-только выбрались на этот уровеньиз подпола, куда Прин, в обличье еще более крупного и хищного демона, загнал их несколькими минутами раньше, перед тем, как прыгнуть в сияющий портал, крепко прижимая ее к своей необъятной груди. У нее возникло впечатление, что демоны, которых Прин так основательно поколошматил, даже не заметили ее присутствия.

Она не двигалась с места. Бежать некуда и незачем. Они ее все равно найдут, и, должно быть, очень скоро, а пока ей досталось несколько бесценных мгновений покоя, чтобы полежать в относительном одиночестве. Потом преследователи наверняка доберутся до нее.

Прин ушел.

Он и ее попытался забрать из этого жуткого места. Куда бы ни вел окруженный голубым сиянием портал, она этого уже не узнает. Он прошел на ту сторону, а она осталась здесь. Или, возможно, он по своей воле оставил ее здесь.

Стоит ли сожалеть? Вряд ли. Если он все же был прав в своих сумасбродных утверждениях, и по ту сторону портала течет иная, пресуществующая, свободная от пыток жизнь... что ж, пусть обретет то, к чему так стремился. Если же его поглотило небытие — подлинное, окончательное, реально достижимое небытие, это все же лучше, чем непрестанные страдания, и тогда ей тем паче следует порадоваться за него.

Впрочем, не менее вероятно, что Прин угодил в иную часть Реальности, которую предпочитал называть Преисподней. Быть может, там творится что-нибудь пострашнее, чем по эту сторону. В таком случае она вытянула счастливый билет, оставшись тут. Ее подвергнут новым пыткам, новым унижениям и издевательствам, она знала это. Но участь Прина могла быть даже более горькой. Ей не хотелось думать о том, что ждет ее впереди, но гадать, что станется теперь с Прином, было еще хуже. Но заглушить в себе такие мысли было бы бесчестно. Она заставила себя думать об этом. Если правильно подготовиться к будущим мучениям, если предварительно обдумать, с чем ты можешь столкнуться — с чем мог столкнуться он, что бы с ним теперь ни делали по ту сторону, — и выработать линию поведения, ужас можно немного ослабить, и, когда момент пытки настает, шок уже не столь силен.

Она задумалась, увидит ли его еще когда-нибудь. А нужно ли это? Кто знает, что они с ним сделают, на кого он будет похож. Он нарушил установленные в этом месте правила, законы, по которым все здесь существовали; он посмел посягнуть на основополагающие установления Адского миропорядка. Его кара будет ужасной.

Как и ее собственная.

Она услышала, как один из демонов что-то произнес. Не совсем понятно, что именно, однако в его возгласе явственно прозвучало удивление, даже восторг. Она поняла, что обнаружена. Жуткие лапы простучали железными подковами по настилу. Подковы замерли рядом с ней.

Ее бесцеремонно подняли в воздух за оба хобота, и она повисла, пытаясь как-то прикрыть лицо руколапами, но безуспешно. Ее тряхнули, но под неожиданной для преследователя тяжестью тела хватка внезапно ослабла. Она мельком увидела длинную, заросшую густой шерстью морду демона, два глаза вперились в нее. Она крепко зажмурилась.

Демон загоготал.

— Не смогла сбежать? Это плохо!

От него несло гнилым мясом.

Демон поудобнее перехватил ее и рысью взбежал по пандусу.

— Глядите, кого я нашел! — радостно заорал он, обращаясь к остальным.

Некоторое время демоны не могли прийти к согласию насчет того, как с ней дальше поступить, и между спорами насиловали ее раз за разом.

В Преисподней демонское семя жгло, точно кислота. В нем кишели паразиты и черви, в местах, куда оно проникало, тут же зарождались гангрены и опухоли. Кроме того, когда зародышу, возникшему из семени, приходила пора появиться на свет, он чаще всего просто проедал себе путь наружу сквозь утробу родителя. Родитель не обязательно должен был быть женского пола, годились и мужские особи, поскольку матки для зачатия не требовалось, а демоны не слыли особыми привередами.

Боль оказалась всепоглощающей, унижение и муки — абсолютными.

Она спела для них. Без слов, просто соединяя звуки языка, который сама не понимала и, как знала наверняка, никогда не учила. Полдюжине собравшихся вокруг нее демонов пение не понравилось. Тогда они ударили ее по губам железным прутом и выбили зубы. Она продолжала петь, хотя у нее изо рта текла кровь, а осколки разбитых в крошево зубов ранили слизистые оболочки. Звуки непрерывным потоком лились наружу, пока не стали похожими на безостановочный булькающе-воющий смех. Один из мучителей затянул вокруг ее шеи веревку, и она чуть не задохнулась. Она чувствовала, как с каждой каплей крови жизнь вытекает из ее тела, и понимала, что, умри она, ее тут же возвратят обратно к подобию жизни, чтобы обречь на новые издевательства и пытки.

И тут сумасшедшая трясучка, выбивавшая из нее последний вздох, разрывавшая ее тело, внезапно прекратилась. Удавку сорвали с шеи. Она жадно глотнула воздух, потом отчаянно закашлялась, перекатилась на бок. Ее сотрясли новые болезненные судороги, сгустки крови и осколки зубов вылетели изо рта на неровные, уже и так залитые кровью, мельничные половицы. Откуда-то сверху послышались вопли и рев, сменившиеся ударами о пол. Упало что-то тяжелое, возможно, чья-то туша. Теперь она видела половицы яснее, чем прежде, потому что дверь мельницы кто-то распахнул настежь. В проеме нечетко обрисовался огромный жук.

Она посмотрела вверх и увидела склонившегося над нею демона. Тот был похож на Прина, каким он стал на время: тяжелый, могучий, шестилапый, покрытый пурпурно-желтой шерстью, в зазубренных доспехах и с оружием. Другой демон, желтый в черную полоску, стоял подле первого, уступая ему богатством доспеха. Его мощные передние лапы сжимали маленького демона, в котором она узнала одного из своих насильников. Демон визжал и молил о пощаде. Остальных ее мучителей разбросало по мельнице, будто ураганом, они лежали в беспамятстве или медленно, рывками, поднимались с пола, охая, канюча, скуля и причитая.

Огромный демон-хищник наклонился и осторожно вытер ей рот. Она чувствовала себя так, будто внутрь ей залили кипяток. Между ног, по ощущениям, зияла рваная рана.

— Ты вела себя не очень-то разумно, малышка, — сообщил гигант. — Теперь мы отвезем тебя в местечко, где ты, очень может быть, вскоре завоешь от ужаса и примешься тщетно молить, чтобы тебя вернули сюда, в компанию этих милых забавников.

Он распрямился.

— Эй ты, забери ее, — скомандовал он черно-желтому демону. Тот отпустил своего пленника. Мельничный демон, выглядевший против него малышом, рухнул на пол и провалился сквозь него, угодив прямо между мельничных механизмов. Падая, он издавал протяжный жалобный вой.

Мельница с противным скрипом остановилась. То, что осталось от маленького демона, походило на небрежно скомканную тряпку. Костяные винты, шестерни и колеса окрасились его кровью.

Черно-желтый демон сгреб ее с такой же легкостью, как прежде Прин, и понес в жукофлайер, ожидавший снаружи.

Там ее поместили в огромный раскрытый кокон. Блестящая утроба его была красного цвета, а кромка — коричнево-черной, и в целом он походил на какое-то диковинное животное. Края кокона сомкнулись вокруг ее шеи, а тело повисло в центре. Дюжины колючек воткнулись в ее кожу и проникли глубже, в мясо. Она терпеливо дожидалась следующего наплыва симфонии боли. Но боли не было.

На нее нахлынуло несказанное облегчение, и даже разбитый рот как-то перестал жечь. Никакой боли. Впервые за много месяцев она не чувствовала боли.

Ее подвинули вперед и устроили перед контрольной панелью, откуда огромные фасеточные глаза жука обозревали долину смерти. Она услышала, как дверца в утробу жука со стуком затворилась. Два огромных демона втиснулись в пилотские кресла. Каждый глядел наружу через свой глаз жука.

— Извини за все это, — обратился к ней желтый с пурпурным демон, обернувшись через плечо. Его спутник в это время пробежался по панели управления; огромные крылья жука развернулись. Кабину жукофлайера наполнил их жужжаще-хлопающий шум.

— Мы должны были выглядеть и вести себя как Адские миньоны, пойми же.

Второй демон нацепил на башку что-то вроде наушников.

— Давай через тот портал, что мы сперва приметили, — предложил он. — Полетное время в пределах расчетной симуляции.

— Хорошо, — одобрил первый, — в последний раз был совсем паскудный маршрут.

Демон в наушниках завозился с тумблерами и кнопками. Жук взмыл в воздух, забрал было назад, потом выправил курс. Он не менял высоты, но у нее создалось впечатление силы, ускорявшей их полет через усеянную трещинами и изрытую ямами, полускрытую клубами дыма равнину — та простиралась, насколько ей было видно, почти до жирно-коричневого, будто покрытого грозовыми облаками, горизонта.

Первый демон снова оглянулся на нее.

— Мог пройти только один из вас, так?

Она моргнула. Боли нет. Боли нет! Она летит, она в ловушке внутри этой твари, но ничего не болит. Ей захотелось заплакать от облегчения.

Демон оскалился в чем-то вроде сочувственной улыбки. Его рот был полон крупных зубов.

— Все в порядке, — сказал он. — Ты можешь отвечать на вопросы. Жестокость и безумие позади. Мы прилетели вызволить тебя оттуда. Мы твои спасители, ясно?

— Я вам не верю, — выговорила она. Голос, исходивший из беззубого рта, показался ей незнакомым. Язык был почти откушен. Хотя боли эта рана не причиняла, звучание голоса из-за нее тоже изменилось. Она не помнила, сама ли откусила себе язык или это сделал кто-то из пытавших ее демонов.

Старший демон передернул плечами.

— Устраивайся поудобнее, — сказал он и отвернулся.

— Мне жаль, — проронила она.

— Что?

Он снова обернулся к ней.

— Мне жаль, что я не могу вам поверить, — она медленно покачала головой. — Но я не могу. Я правда стараюсь. Извините.

Демон смотрел на нее долгую минуту.

— Тебе от них крепко досталось, так ведь?

Она не ответила.

Демон не сводил с нее глаз.

— Кто ты? — спросила она наконец.

— Меня зовут Кломеструм, — сообщил демон и кивком указал на своего напарника, пилотировавшего жукофлайер. — А это Руриэль.

Второй демон вежливо помахал лапой, но не обернулся.

— Куда вы меня везете?

— К месту, через которое мы сможем выбраться отсюда. К... другому порталу.

— Портал? А куда он ведет?

— В Реальность. Там нет ни такой боли, ни таких пыток и страданий, ни такого дерьма, как тут. Ты же помнишь?

— На самом деле?

— Да. На самом деле.

— А куда мы попадем? Где эта Реальность?

— А что, это имеет для тебя какое-то значение? Она не здесь. Это главное.

Демоны переглянулись и покатились со смеху.

— Да, — настаивала она, — но где же?

— Подожди, и сама все увидишь, а пока мы туда еще не долетели. Нам лучше сначала убраться отсюда, разве нет?

Она моргнула.

Он вздохнул.

— Послушай, если я тебе скажу, куда мы летим, и окажется, что нас каким-то образом подслушивают, то, узнав это, они могут помешать нам. Понимаешь?

Первый демон полуобернулся к ней.

— А куда, по-твоему, ты должна была переместиться оттуда? С мельницы? — поинтересовался он.

Она покачала головой.

— Не знаю, — ответила она. — В другое место. В другую область всего ... этого. Нет никакой Реальности. Это просто миф. Нас убеждают в том, будто она существует, чтобы насладиться нашими терзаниями.

— Ты в самом деле так думаешь? — уточнил демон, ошеломленно воззрившись на нее.

— Это единственное правдоподобное предположение, — пояснила она. — Все — здесь. Только здесь, и нигде больше. Это место заключает в себе все остальные. Как же может существовать другая Реальность? Разве можно было бы тогда допустить, чтобы существовали такие места, как это? Нет. Вы ошибаетесь. Это место — весь мир. То, что вы называете Реальностью, не более чем миф. Выдумка. Нам проповедуют о недостижимых небесах лишь затем, чтобы оттенить ужас нашего повседневного существования.

— Но Реальность все же может существовать, — запротестовал демон, — просто она так устроена, что другие еще не...

— Оставь ее, — приказал другой демон.

Внезапно демон, управлявший огромным жуком, съежился, усох и превратился в одного из меньших демонов, темного, с длинным, блестящим, извивающимся, как у глиста, телом. Она даже не заметила, как это случилось. Он выглядел так, будто только что появился на свет. Или, может, его только что высрали?

— Блядь, — ругнулся второй демон. Он стал еще меньше: превратился в бесперую птицу с бледной, склизкой, исцарапанной кожей и сломанной верхней частью клюва. — Ты в самом деле думаешь, что твой приятель очутился в другой области Ада?

— А куда бы еще он мог попасть? — резонно заметила она.

— Сука блядь, — сказал демон. Он весь точно закоченел. Спустя миг то же произошло и с его товарищем.

— Мать твою сука блядь, мы ведь еще даже не пытались...

Никакого перехода не было.

Вот только что она висела, недвижима, но избавлена от боли, в коконе внутри огромного летающего жука, и тут же — ее освежевали, растянули на дыбе и выпотрошили, и все это в мгновение ока, а потом бросили у подножия трона, на котором восседал кто-то вроде владыки демонов.

Она завопила.

— Ш-ш, — сказал кто-то так повелительно, что звуком этим ее придавило, точно гигантской волной, вжало в зловонную землю, в которой копошились и роились, охотно проникая в ее обнаженную плоть, какие-то мелкие твари. Она даже закричать теперь не смогла бы. Ей заткнули глотку, будто воском залили, и зашили рот. Она могла дышать — через разъятую рану на месте того, где раньше находилась ее шея; грудные мышцы судорожно сокращались, легкие расширялись и опадали, но она бессильна была вымолвить хоть слово. Она каталась из стороны в сторону, пытаясь избавиться от того, что ее кололо, кусало, грызло, терзало. Движения умножали боль, но она не сдавалась.

Ее объял сдержанный шумный вздох, едва ли тише и легче этого шиканья.

Боль пошла на спад, отступила, оставив по себе лишь мелкую безостановочную дрожь. Сознания она не теряла и могла мыслить даже посреди агонии. Мыслить и ощущать то, что копошилось, роилось и кусало.

В глазах прояснилось. Перед тем боль была так невыносима, что она едва сознавала, на что смотрит.

Перед нею над темной долиной, полной дымов и полускрытых языков красно-оранжевого пламени, возвышался окутанный слабым сиянием трон размером, пожалуй, с немаленькое здание. На троне восседал демон ростом не меньше сотни метров.

У демона было четыре конечности, но выглядел он двуногим, чужаком, потому что верхние действовали скорее как руки, чем как ноги. Кожа его была стянута из содранных заживо шкур и иных плотских покровов, а тело казалось отвратительным сплавом металла, растянутых хрящей, керамических деталей машин, восстановленных из порошка костей, воспаленных, тлеющих сухожилий, рваной, изрезанной, гноившейся плоти и кипевшей, пузырившейся, там и сям вытекавшей наружу крови. Огромный трон слабо мерцал, поскольку был раскален докрасна. От шкур и обрезков кожи, покрывавших демона, исходил жирный, медленно тянущийся кверху дым. В воздухе стоял частый размеренный шум, вроде шипящих плевков.

Вместо головы у чудовища была огромная, ярко светившая лампа, при взгляде на которую ей припомнились виденные на картинках в курсе древней истории газовые светильники в забранном с четырех сторон немного вогнутыми стеклами корпусе. Внутри фонаря она заметила подобие лица, чужого, иномирского, составленного как бы из дымного пламени. Огонь вырывался из лампы грязными от сажи языками и коптил стекла. По четырем углам снаружи светильника стояло по исполинской сальной свече, в каждой из которых горели, но не сгорали, извивались и корчились в нескончаемой агонии, сохраняя чувствительность, туго переплетенные нервы, взятые из сотни нервных систем. Она увидела его, узнала его, узнала все это и увидела себя его глазами или что там тварь использовала для органов адского чувства, заменявшего ей зрение.

Она лежала перед ним, как далекая крохотная кукла. С нее содрали кожу, оставив скелет и прикрепленные к нему мышцы. Куски ее плоти были разбросаны и пришпилены к земле вокруг.

— А я так хотел подарить тебе надежду, — сказал тяжелый гулкий голос, звуки которого сотрясли жалкие останки ее тела. Слова эти продолжали звенеть в ее ушах, даже когда он умолк. — Но тебе она недоступна. Это меня раздражает.

Внезапно к ней вернулся дар речи. Нити, скреплявшие губы, разорвались и исчезли, рана на шее зажила, разорванная гортань перестала зиять пустотой, и нормальное дыхание восстановилось.

— Надежду? — прокашляла она. — Здесь нет надежды.

— Надежда есть всегда, — возгласил голос. Она чувствовала, как его слова давят на легкие, сотрясают землю вокруг нее. — Надежда должна быть. Отказаться от надежды означает избегнуть части предначертанного наказания. Ты должна надеяться, чтобы затем твои надежды рухнули. Ты должна верить, чтобы ощутить боль предательства. Надо стремиться и вожделеть, иначе не почувствуешь боль после отказа, надо любить, чтобы ощутить всю полноту агонии при виде пытаемого объекта любви.

Тварь откинулась на спинку трона, и венки дыма взвились над ним, а были они форм причудливых, как течения пересекавших континент рек; свечи заполыхали, как исполинские горящие деревья.

— Но прежде всего надо надеяться, — сказал голос, каждое слово, каждый звук которого раскатами отдавались в ее голове и сотрясал тело. — Надежда должна быть, а то как же можно было бы ее ниспровергнуть? Уверенность в безнадежном положении может доставлять определенный комфорт. Неопределенность, незнание — вот подмога в истинном отчаянии. Мучимым здесь не дозволено бросать себя на произвол судьбы. Этого совершенно недостаточно.

— Меня бросили, оставили, покинули, и не более, — закричала она в ответ, — как и всех, заточенных здесь. Выдумывай свои побасенки, сколько хочешь, но я не поверю в них.

Демон встал и спустился с престола. Языки пламени и дыма потянулись за ним. Земля под ее телом затряслась, как в лихорадке; из ее рта вылетело еще несколько зубов. Он остановился.

Он высился над нею, как безумная, противная природе, шаткая, неустойчивая двуногая статуя.

Он наклонился к ней. Языки пламени с ревом пронизали воздух. Один его палец был больше всего ее тела; им-то демон и подцепил что-то с земли, поднял, рассмотрел. С одной из подобных башням свечей на ее освежеванное тело упала капля воска. Завоняло горелым гниющим мясом. Она взвыла от боли и выла не переставая, пока воск охлаждался и частично затвердевал.

— Хо-хо, ты ведь этого даже не заметила, правда? — раскатился над ней голос.

Владыка демонов держал тонкое на вид веревочное ожерелье, утыканное шипами. Она носила его на шее с тех пор, как помнила себя.

Он помял ожерелье в мясистых пальцах, каждым из которых мог бы накрыть ее тело, и на миг обрел обличье одного из великих и могучих демонов. Того самого, которым прикинулся Прин. Точно такими же сперва выглядели два демона, пилотировавших жукофлайер.

Личина демона пропорционально увеличилась, но стала зернистой и норовила развалиться на пиксели.

Демон отбросил ожерелье в сторону, и личина слетела с него.

— Я разочарован, — проскрипел он.

Слово раскатилось вокруг и придавило ее к земле могучей, необоримой тяжестью.

Он обнажил член и помочился на нее.

В тот же самый миг, как ее тела коснулась соленая струя, боль нахлынула вновь. Жидкость ударила ее, как бичом, касание струи причиняло такую боль, что все тело будто загорелось. Она не удержала крик.

Боль утихла ровно настолько, чтобы она услышала, как демон неторопливо произносит:

— Тебе следовало бы верить в каких-нибудь богов, деточка моя, ибо вера дарует надежду, которую впоследствии можно разбить.

Он занес над ней массивную железную ногу размером с грузовик, решительно, резко опустил с высоты двадцати метров и размазал ее по земле.

ШЕСТНАДЦАТЬ

— Это еще что такое?

— Подарок, — невозмутимо отозвался корабль.

Она посмотрела на то, что лежало у Демейзена в ладони, потом подняла голову и встретилась с ним взглядом.

Лицо аватара слегка пополнело за несколько последних дней. Телосложение его тоже немного изменилось, приблизившись к сичультианскому стандарту. Процесс этот, по всей видимости, только начинался; когда через пятнадцать дней они прибудут в Установление, сходство уже станет полным.

Глаза стали как будто чуть дружелюбнее. Она подумала, что у Демейзена такое выражение вполне можно назвать лукавым.

Она отдавала себе отчет в том, что технически это существо не является мужчиной, но по привычке думала о нем «он» — не «оно». С тех пор, как она с ним познакомилась, аватар всегда выглядел как мужчина, кем бы ни был в действительности — им, ею или кем угодно. Да, какая разница? Демейзен прежде всего корабль. Аватар не самодостаточен и не принадлежит по-настоящему к гуманоидной жизнеформе.

Она нахмурилась.

— Это похоже на...

— Нейросеть, — подхватил Демейзен, сопроводив это слово быстрым кивком. — Да. Но это не она.

— А что же?

— Татуировка.

— Тату?

— Типа того, — пожал плечами аватар.

Они стояли в модуле, с которым кораблю пришлось состыковаться специально ради нее. Модуль был взят со всесистемника и мог вместить двенадцать человек. На борту Смысла апатичной маеты в анахоретовых фантазиях было предостаточно заваленных всяким хламом местечек — то ли ангаров, то ли оружейных складов, то ли лавок. А вот на военном корабле вообще не было места, где мог бы разместиться человекообразный пассажир. Даже этот модуль он, образно выражаясь, взял в концессию. Когда девушке впервые показали модуль, она, мягко говоря, не пришла в особенный восторг. Но это было все, на что она могла рассчитывать.

— Это она и есть?

Последовав за Демейзеном на борт и осознав, что от эскадрона каким-то образом удалось отделаться, она вежливо поблагодарила корабль за такую услугу, но затем, когда аватар, в свою очередь, приветствовал пассажирку, и она как следует рассмотрела тесную, крайне утилитарную каюту, где изначально материализовалась и посреди которой до сих пор озадаченно стояла, ее обуял настоящий ужас. Она не могла дождаться, когда же аватар наконец покажет ее личную каюту.

— Это что, она и есть? — переспросила она озадаченно, оглядевшись кругом. Размеры пространства, в котором она очутилась, составляли примерно четыре на три метра. В одном направлении оно заканчивалось глухой серой стеной, напротив имелась узкая, немного приподнятая над полом платформа. В метре от этой платформы, на возвышении несколько более широком, она и стояла. От платформы отходили три длинных мягких ступени, утыкавшихся в другую, скошенную стену. Верхняя часть этой стены представляла собой экран, но сейчас он ничего не показывал. Напротив, вероятно, должны были располагаться двойные двери. Во всяком случае, ей так показалось, потому что они тоже были сплошь серыми и сливались со стенами.

Демейзен явно оскорбился.

— Да будет тебе известно, что мне пришлось отстыковать от корпуса Вспомогательную Энергонезависимую Платформу Широкого Спектра Наступательного Военного Снаряжения и заменить его этой фиговиной, — сообщил он.

— Ты хочешь сказать, что внутри такого корабля вообще нет свободного места?

— Я военный корабль, а не такси. Я же тебя предупреждал.

— Я думала, что даже на военных звездолетах должно быть место для команды!

— Ха! Оно есть. На устаревших моделях. А тут его нет.

— Ты длиной полтора километра! Где-нибудь тут должна быть хоть одна комнатка!

— Я попросил бы выражаться точнее. Моя длина составляет 1.6 километра, без учета вспомогательных модулей и, так сказать, в полностью сложенном виде. В стандартной боевой обстановке я достигаю в длину 2.8 клика, с учетом протяженности всех полей, но все еще затянутый в корсет. Когда же мне приходится выпустить когти, оскалить зубы, снять перчатки и приготовиться к отражению атаки реально плохих пацанов, мои размеры могут... варьировать в зависимости от того, насколько серьезна угроза. Но, в общем, они составляют много километров. В полном боевом виде я скорее напоминаю миниатюрный флот.

Ледедже перестала слушать, когда корабль произнес «одну целую шесть десятых», но тут встрепенулась.

— Но я упираюсь головой в потолок!

Она действительно с легкостью достала головой до потолка, и даже на цыпочки вставать не пришлось.

Демейзен вздохнул. На его лице написалось обреченное выражение.

— Я сторожевой корабль класса «Мерзавец». Это все, что я могу для тебя сделать. Прости. Но я могу отправить тебя назад на борт Обычного в употреблении, но неудовлетворительного этимологически. Хочешь?

— Сторожевой корабль? Но я видела сторожевик, там полно места!

— А, вон оно что. На самом деле это не сторожевик. Так-то.

— Чего?

— За полторы тысячи лет все привыкли, что Культура содержит флот списанных в отставку военных кораблей — Скоростных и Очень скоростных сторожевиков, — с которых, как правило, снята большая часть орудий. Все думают, что их единственная функция заключается в том, чтобы развозить по Галактике пассажиров. Потом был разработан новый класс кораблей — «Мерзавцы». Они тоже числятся скоростными сторожевиками. Никто и не заметил разницы. Это поистине удивительно, потому что «Мерзавцы« очень редко бомбят таксистами.

— О чем ты говоришь, черт подери?

— В моем случае классификатор скоростной сторожевик означает, что я патрулирую определенные районы в ожидании неприятностей. Из него вовсе не следует, что я подбираю путешествующих автостопом. Кораблей класса «Мерзавец» на свете около двух тысяч, они разбросаны повсюду по Галактике. Единственная их миссия — сидеть и ждать, пока не прорвет канализацию. Я — часть Флота быстрого реагирования Культуры. Нас используют, чтобы не выпускать без лишней нужды из нескольких очень далеких портов боевые корабли, которые действительно способны наебать всех вокруг. Но это не всегда срабатывает. Иногда все ВНЕЗАПНО летит к ебеням. Помнишь, когда я попросил тебя не задавать лишних вопросов?

— Конечно. Ты предупредил меня об этом, когда я собиралась спросить, с какой это стати ты и так уже летел к моей родной планете.

— Вот именно. Ледедже, я заранее прошу прощения за то, что вынужден использовать замшелые аналогии с морскими битвами, но с тобой у меня нет иного выхода. Итак, представь, что я маневрирую между минным полем собственного достоинства и скалистым берегом информационной безопасности всей операции. Я серьезно. Теперь я снова спрашиваю тебя: не хочешь возвратиться на борт Обычного в бла-бла-бла?

Она сердито посмотрела на него.

— Думаю, что в этом нет необходимости.

Она огляделась.

— Эй, тут хоть гальюн есть?

Девять сидений утянулись в пол и заднюю стену так проворно, словно мебель эта была сделана из тонких пленок, которые внезапно схлопнулись от прокола. Им на смену явились бесформенная кровать и белая застекленная кабинка. Кабинка на миг распахнулась, продемонстировав некий гибрид ванны и походного унитаза, и тоже исчезла бесследно.

— Этот тебе подойдет? — спросил Демейзен.

В этой тесной комнатушке она провела следующие пятнадцать дней. Оказалось, однако, что поверхности предметов интерьера могут функционировать как импровизированные экраны, а качество картинки на них было выше всяких похвал, так что она могла сколько угодно обманывать свои органы чувств видом с заснеженного горного пика, из самого сердца расстилавшейся во всех направлениях пустыни, с омываемого океанскими волнами пляжа и вообще откуда только хотела. Управлялись экраны, как, впрочем, и весь модуль, силой мысли.

У нее было достаточно времени распланировать свои действия по возвращении на Сичульт. Сперва она вознамерилась обольстить его. Магнат всегда был падок на красивых женщин, а ее нынешняя внешность, хвала Сенсии и выращенным у нее в баках телозаготовкам, отвечала всем мыслимым критериям сичультианской красоты. Прием мог сработать. Но, чтобы успешно применить его, требовалось оказаться с Вепперсом в верном кругу, чтобы он точно положил на нее глаз.

Следующий разработанный ею план предусматривал внедрение в прислугу. Она превосходно знала, как все устроено у него дома в Убруатере и в поместье Эсперсиум.

Она попросила корабль изготовить для нее достаточно одежды, ювелирных украшений и личных вещей. К ее прибытию все должно было быть готово. Она пыталась выпросить у него и какое-нибудь оружие, но потерпела неудачу. Корабль даже сперва отказался оставить ей одно из ожерелий, заподозрив, что его длины может оказаться достаточно, чтобы кого-нибудь придушить, но потом передумал.

В то же время корабль, не выказав никакого видимого недовольства, снабдил ее алмазной кредиткой, на которой уже лежала сумма, достаточная на все мыслимые и немыслимые потребности. Раздумай Ледедже убивать Вепперса, она могла бы без труда выкупить у него убруатерский дворец и поместье Эсперсиум, а на оставшиеся средства жить там как принцесса до конца дней своих. Идея показалась девушке достойной внимания.

Она тщательно изучила все, что было известно Культуре о Джойлере Вепперсе, планете Сичульт и Сичультианском Установлении, и готова была побиться об заклад, что сведения эти значительно превосходят объем информации, доступный самому Вепперсу.

Она беседовала с Демейзеном, который проявлял себя по первому ее зову и неизменно был разговорчив. Нельзя сказать, что он в буквальном смысле слова материализовывался, и ей казалось, что, зная технические детали происходящего, она уже воспринимает его появление немного иначе.

Она нехотя согласилась отправиться в виртуальную прогулку по кораблю, и то лишь потому, что Демейзен настаивал на этом с мальчишеским энтузиазмом. Виртуальный тур отнял некоторое время, но, вероятно, меньшее, чем реальный. Она запомнила только, что корабль способен разделяться на независимые секции и модули. В этом состоянии он скорее смахивал на небольшой военный флот, зато боеспособность несколько понижалась. Секций насчитывалось шестнадцать, а может, двадцать четыре — она не запомнила точно.

Она вставляла «О», «Ах!», «Что, правда?», «Ну надо же!», если чувствовала, что от нее этого ожидают. В этом у нее был накоплен значительный опыт.

Она даже подумывала, а не взять ли Демейзена в любовники. Чем большее сходство с мужчиной-сичультианцем он приобретал, чем дольше она здесь слонялась, на фоне фальшивого задника или без него, тем привлекательнее казался ей аватар и тем сильней становилась сексуальная тяга. Сперва она полагала, что кораблю ее поведение покажется бессмысленным, потом решила, что ему польстит (это значило, что он скажет «да»), затем пришла к выводу, что в таком деле важны стиль и чувственность. А однажды ей пришло в голову, что так будет просто безопасней для нее. Возможно, такой поступок увеличит ее шансы покончить с Вепперсом.

Разумы, сверхсложные искусственные интеллекты, которые управляли кораблями Культуры и в определенном смысле сами были этими судами, без сомнения, обладали полностью сформированными личностями и могли испытывать эмоции, хотя никогда не выпускали чувства из-под контроля интеллекта. Корабль уже намекал, что там, куда лежит их путь, клубятся тучи — и, возможно, ему представится шанс проявить во всем блеске свои безупречные военные таланты. Разве не может быть, что секс с корабельным аватаром позволит ей теснее привязать Демейзена к себе и заручиться его дальнейшим содействием?

Что же будет означать для корабля их с аватаром половой акт? Ничего? А вдруг она покажется ему кем-то вроде домашнего животного, и в дальнейшем отношения их будут компанейскими, умеренно приятными для обоих или, допустим, снисходительными с его стороны... а любая форма ревности, принадлежности или сопричастности по-прежнему будет немыслима для него?

Ею руководили не эмоции, но голый расчет. Она готовилась выставить тело на продажу.

Много лет назад Вепперс навсегда отнял у нее разборчивость в сексуальных связях. Ей было абсолютно все равно, кто ее трахает. Меня это не ебет.

Ей предстояло продать ему себя (возможно, вопреки его желанию — не то чтоб она всерьез рассчитывала, что это сработает). С тех пор, как ее ревоплотили, она только один раз переспала с мужчиной — в ту единственную ночь на борту всесистемника. То был Шокас, и ему она действительно хотела отдаться.

Впрочем, она не осмеливалась обнаружить свои замыслы. Она понимала, что корабль способен в любой момент вернуться к образу мыслей, если не к обличью, который был ему свойствен на борту всесистемника, прежде чем в его поведении наступила внезапная и, откровенно говоря, немножко подозрительная перемена. Там он, казалось, получал удовольствие, издеваясь над людьми, нанося им вред; он мог стать таким снова и с наслаждением отвергнуть ее притязания через своего аватара.

И вот он — оно — преподносит ей подарок: татуировку, если ему верить на слово. Она сидела перед стилизованным под приборную доску столиком в одном из трех кресел, также походивших на пилотские, и смотрела сичультианские новостные сводки, когда Демейзен вдруг возник рядом с ней. Она подалась вперед и внимательнее пригляделась к тому, что он протянул ей.

То было сложно перекрученное сплетение тоненьких серо-голубых нитей и волоконец, очень похожее на полнофункциональную, достигшую полного развития нейросеть.

— Почему ты решил, что мне нужна татуировка?

— Ты говорила, что у тебя когда-то была такая, а теперь ее у тебя нет.

— Когда?

— Одиннадцать дней назад, — сообщил он. — А потом вчера. В первый раз ты сказала, что иногда, просыпаясь, чувствуешь себя обнаженной. Ты также рассказала, что после ревоплощения видела сны, в которых ты идешь по оживленной городской улице и, хотя знаешь, что одета для прогулки изящно и со вкусом, все на тебя косятся. Наконец ты смотришь на себя и понимаешь, что на тебе нет никакой одежды.

— Нормальным людям часто снятся сны.

— Это мне известно.

— Разве я не говорила, что рада была избавиться от татуировок?

— Нет. Возможно, ты упоминала об этом в разговорах с другими людьми.

Она нахмурилась и снова посмотрела на лежавший в его руке клубок. Теперь нити казались изготовленными из покрытой маслянистой пленкой ртути.

— Но эта вещь нисколько не похожа на татуировку, — заметила она.

— И все же это именно она. Смотри-ка.

Клубок петелек и ниток пришел в медленное движение. Он растекся по ладони Демейзена, повторяя ее форму, точно кольчужная перчатка. Аватар повернул к ней руку ладонью вниз, показывая, как нити просачиваются меж пальцев, потом вернул в первоначальное положение, чтобы продемонстрировать, как нити ползут по запястью, кисти и, наконец, исчезают под рукавом рубашки. Затем он закатал рукав, и она увидела, как волоконца ползут вверх по предплечью, утончаясь и вытягиваясь во всех направлениях. В одном месте он сделал костюм прозрачным, чтобы показать, как серебристо-голубоватые линии медленно покрывают мягкую, безволосую, точно у ребенка, грудь.

Он откинул голову. Татуировка переползла на его шею и лицо, затекла за уши, несколько тонких линий повторили форму ушных раковин, а остальные принялись выписывать замысловатые узоры точно по контуру его лица, зашли на несколько миллиметров вглубь ноздрей, ушей и глазниц, но там остановились.

Он воздел другую руку и показал, что кожа там тоже украшена такими линиями.

Потом он поднял обе руки, обнажил их до плеч: узоры были идеально, совершенно симметричны, повторяли друг друга с точностью до миллиметра, до каждого завитка и петельки, параболического изгиба и колечка.

— Я показал тебе только верхнюю половину туловища, — пояснил он, — точно так же татуировка покрывает остальную часть торса, ноги и ступни. Те же узоры. Тот же контур.

Он восхищенно осмотрел свои руки.

— Но, может, ты предпочла бы более остроугольное решение?

Татуировка снова задвигалась. Изгибы выпрямились, тонкие завитки стали прямыми углами и зигзагами.

— Цвет тоже можно настраивать, — пробормотал Демейзен.

Татуировка стала угольно-черной, потом серебристой (и частично отражающей свет), будто сделана была из немыслимо растянутой ртути.

— Наконец, можно довериться случайному выбору.

За несколько секунд узор сделался совершенно хаотичным. Темные пятна в беспорядке покрывали всю видимую поверхность его тела.

— Выбору мотивов, естественно, — прибавил Демейзен.

Его кожу покрыли концентрические серебристые круги, собранные в несколько кластеров; самый большой захватывал верхнюю часть груди и достигал в диаметре длины его руки.

Она протянула руку и коснулась его тела, обвела пальцем некоторые круги на тыльной стороне руки. Присмотревшись очень внимательно (а ведь ее зрение до сих пор было куда лучше, чем у любого нормального сичультианца, и способность увеличивать изображение была только одним из его преимуществ), она почти увидела, как маленькие серебряные линии перетекают с одного круга на другой.

Как волоски, подумала она. Нет, еще тоньше.

Она смотрела на серебряные кольца, покрывшие его кожу, как слишком симметричные круги на воде в пруду, куда кто-то от нечего делать швырнул несколько десятков галечных камушков.

Круги задвигались, сливаясь друг с другом, и превратились в узор тонких перекрещенных линий, казавшихся сплетенными из еще большего числа тоненьких, а эти косички, в свою очередь, соединялись линиями и нитями еще более тонкими. Цвет их переменился от серебристого к золотистому. Демейзен выглядел теперь узником сверкающей проволочной клетки.

— Естественно, — сказал он, — я способен менять его одной лишь силой мысли, а тебе для этого понадобится специальный интерфейс. Возможно, стоит сделать так, чтобы каждый раз, когда тебе захочется сменить узор, татуировка показывала нечто вроде всплывающего меню. Внедрить в нее управляющий фрагмент. Выдать тебе браслет с маленькой буквенной или символьной клавиатурой, а то и сканером отпечатков пальцев. Терминал тоже сойдет. А впрочем, об этом можно подумать позже.

Она его не слушала. Татуировка захватила все ее внимание.

— Потрясающе, — выдохнула она.

— Понравилось? Это твое.

Она взяла его за руку и посмотрела в глаза.

— Оно же не повредит мне, нет?

— Конечно, нет, — рассмеялся он.

— А там есть какие-нибудь ловушки?

— Ловушки? — Он смутился на миг. — Ты имеешь в виду какие-нибудь хитрости?

— Все, о чем бы я пожелала сейчас узнать, если бы могла увидеть будущее.

Ее беспокоило, не обидит ли его этот вопрос, не пробудит ли в нем подозрения.

Но Демейзен лишь закусил губу и некоторое время размышлял.

— Никаких, насколько мне известно.

Он пожал плечами.

— Если еще хочешь — она твоя.

Татуировка уже двигалась, сползала с него, изменяла форму, серебристые кружки превращались в серые волнистые линии. Сначала оголилась одна кисть (татуировка ползла по ней вверх), за ней макушка, лицо, шея, грудь, предплечья и вторая рука. И вот уже на ладони аватара снова лежит серо-синий туго свернутый, неподвижный, ничем не примечательный комочек ниток.

— Хорошо, — мягко сказала она.

Она так и не выпускала его руки.

— Я приму ее.

— Держи руку вот так, — приказал он.

Татуировка сползла с его ладони по двум пальцам и коснулась ее руки, покрыла всю ладонь, пальцы, запястье и кисть. Она чувствовала, как нити медленно, нежно скользят по ее рыжевато-коричневой коже. Тоненькие пушистые волоски слегка шевелились от ее прикосновения. Почему-то она ожидала, что нити будут холодными, но их температура соответствовала температуре ее кожи.

— Какой мотив ты бы хотела получить? — спросил Демейзен.

— Самый первый, какой ты мне показал, — ответила она, глядя, как татуировка возвращается к пальцам, с которых явилась. Она расслабила пальцы. Никакого сопротивления движениям не чувствовалось даже в тех местах, где узор, казалось, был отпечатан поверх ее суставов. Понемногу начал проявляться узор, показанный им в самом начале — тот, с петлями, колечками и спиральными завитушками. Он покрывал ее руки.

Она закатала рукав, следя за его продвижением.

— Я смогу позднее сменить его? — спросила она, пытливо глядя на него.

— Да, — сказал он, махнув рукой. — Теперь можно.

Она усмехнулась и высвободила руку.

Татуировка плавно переместилась на ее грудь. Она чувствовала, как линии скользят меж ее плеч, направляясь ко второй руке. Они охватили ее туловище, расползлись по шее, лицу и голове. Она стояла и смотрела, как узор покрывает живот и затекает ниже.

Она сделала шаг к аватару.

— Могу ли я... — начала она, и тут же в руках у Демейзена оказалось зеркальце, которое он поднес к ее лицу. Она подняла другую руку и проследила, как петли и завитки скользят по запястью на ладонь и к фалангам пальцев, затем без труда проникает под серебряное кольцо, служившее девушке терминалом.

Она перевела взгляд на собственное отражение.

— Зеркало, — напомнил Демейзен.

Он повертел ручку зеркальца и протянул ей.

— Отражатель, инвертор, другими словами...

Она позволила себе смешок и только головой покачала, глядя, как темные узоры ползут по щекам. Их тончайшие извивы были подобны траекториям частиц в пузырьковой камере или завиткам виноградной лозы в миниатюрном лесу, которым стало ее лицо.

Она коснулась пальцами кожи щек. Никакой перемены не ощущалось. Кончики пальцев оставались так же чувствительны, как и прежде, и кожа казалась такой, как обычно.

— Сделай их серебристыми, — шепнула она.

— Любой каприз, — пожал плечами Демейзен.

Татуировка стала серебряной. Она внимательно рассмотрела отражение. Серебристые линии не были так эффектны, как в ту пору, когда ее кожа была чернее ночи.

— Снова черными, — сказала она.

Татуировка сделалась идеально черной. Она почувствовала, как нити смыкаются на туловище и спине. Они проползли меж ее ног, приближаясь к вагине и анальному отверстию, но не заходя внутрь. Потом направились вниз по ногам, спирально изгибаясь по мере приближения к лодыжкам и ступням.

Она расстегнула блузку и посмотрела на свое тело под нею.

— Какая у нее прочность? — поинтересовалась она. — Она может работать как бюстгальтер или подтяжка?

— Естественно, она обладает некоторой прочностью на разрыв, — тихо сказал Демейзен.

В тот же миг девушка ощутила — и заметила, поскольку не позаботилась снова застегнуть блузку, как татуировка слегка подняла ее груди. Теперь сразу под ними чувствовалась тяжесть, как если бы на грудную клеткучто-то давило.

Она одернула ткань и скорчила гримаску.

— Я не тщеславна, — сказала она с неожиданно застенчивой улыбкой. — Наверно, не нужна мне подтяжка. Сделай все, как было.

Она почувствовала, как возвращаются на место груди, тяжесть исчезла. На миг она ощутила вес грудей, затем это чувство тоже пропало.

Демейзен усмехнулся.

— Она может иметь и цвет твоей кожи.

Витки и петли проскользнули между подошвами ее ног и тонкими тапочками, в которые она сейчас обулась. И тут же татуировка исчезла. Она посмотрела на свое отражение в инверторе. Не было и следа нитяного узора. Она снова поднесла пальцы к лицу и, как и ожидалось, ничего не почувствовала.

— Верни ее обратно, — попросила она, немедленно потеряв всякий след узоров.

Татуировка медленно проявилась на прежнем месте, ее оттенок изменился от имитировавшего цвет ее кожи до черного, как будто проявилась старинная фотография.

— Из чего она сделана? — поинтересовалась девушка.

— Трансфиксорные атомы в размазанных состояниях, переплетенные сверхдлинные цепочки экзомолекул, мультифазные конденсаты, нанотехнологические эффины, усовершенствованные пикогели... много всякого напихано.

Он передернул плечами.

— Ты ведь, собственно, и не ожидала услышать, что это пластмасса или ртутный сплав с эффектом памяти, так ведь?

Она ответила улыбкой.

— Ты сам ее сделал?

— По большей части сам. Я использовал модельные заготовки, но пришлось немало повозиться с тонкой настройкой.

Татуировка покрывала всю ее кожу. Узоры больше не двигались.

Она прикрыла глаза, расслабила пальцы, повертела кистями, точно вращая крылья воображаемой ветряной мельницы. И ничего особенного не почувствовала.

Татуировка вела себя так, словно выросла вместе с ее кожей.

— Спасибо, — проговорила она, открывая глаза. — А можно ли так же быстро снять ее?

— Даже немного быстрее.

Она коснулась кожи под глазом.

— Но сможет ли она, э-э, остановить кого-то, если этот кто-то попытается выколоть мне глаз?

Тонкая сетка темных линий опустилась на ее правый глаз, куда только что целились пальцы. Она чувствовала себя неплохо. Боли, во всяком случае, не было, хотя на кожу вокруг глаз явно что-то давило.

Она усмехнулась.

— Какие еще естественные уязвимости, отверстия и части тела она может защитить?

— Она может заглушить звук твоего пука или послужить поясом целомудрия, — сообщил Демейзен тоном человека, констатирующего научный факт. — Сначала ты должна будешь управлять ею при помощи терминала. Просто попрактикуйся в этом. Потом можешь переходить к более сложным упражнениям. Она обладает способностью к обучению.

— А на что еще она способна?

На его лице отразилось сожаление.

— Ни на что, пожалуй. Она не сможет удержать тебя, если ты вздумаешь спрыгнуть с крыши высотного здания. Не сможет. Ты упадешь и разобьешься в лепешку.

Она отступила на шаг, смерила взглядом свои кисти и руки, потом снова шагнула вперед и порывисто обняла его.

— Спасибо, Демейзен, — шепнула она ему в ухо. — Спасибо, корабль.

— Я сделал это и для собственного развлечения, — ответил аватар.

Он обнял ее точно с той же силой — она бы об заклад побилась, если б ей предложили, — с какой она сама стиснула его в объятиях.

— Я очень рад, что тебе понравилось.

Ей и вправду понравилось. Она снова обняла аватара, на этот раз объятие продолжалось дольше.

Он похлопал ее по спине. Она позволила ему ровно один лишний хлопок, чтобы узнать, не последует ли за этим нечто большее. Не последовало.

Да любой нормальный человек... раздосадованно подумала она. Но, разумеется, именно нормальным человеком он и не был.

Она похлопала его по плечам, развернулась и ушла.

СЕМНАДЦАТЬ

Семзаринская Метелка оказалась невзрачным скоплением молоденьких светил, выстилавших складки огромной тонкой мантии разреженного межзвездного газа. Она одиноко свешивалась с основного рукава этой части Галактики, будто светлый кудрявый локон с лохматой шевелюры. Всесистемнику Культуры Бодхисаттва, ДССК потребовалось шестнадцать дней, чтобы доставить Йиме Нсоквай, которую он так неожиданно выдернул из дому, на пересадочную станцию в Метелке. Станция принадлежала к Непадшим бальбитианам.

Когда-то бальбитиане опрометчиво ввязались в жестокую масштабную войну и потерпели сокрушительное поражение. Структуры, ныне условно объединяемые этим именем, будь то Падшие или какие-то другие, на самом деле были обителями этих существ, хабитатами довольно внушительных размеров. Внешне каждая из них походила на пару крупных, темных, затейливо украшенных кремовых тортов, слипшихся основаниями. Хабитаты достигали двадцати пяти километров как в диаметре, так и от башенки одного торта до башенки другого. По меркам космических поселений они были невелики, но немногие цивилизации могли похвастаться звездолетами, которые превосходили бы их размером.

Что до самих бальбитиан, то в исходной биологической форме они напоминали одноногих попрыгунчиков. К началу великой войны средний срок жизни этих маленьких существ уже был достаточно велик. Но вспыхнувший конфликт истребил эту расу подчистую: никаких достоверных следов их биоформ не осталось.

Зато уцелели некоторые космические поселения. Подавляющее большинство их, впрочем, уже находилось отнюдь не в космосе.

То были Падшие бальбитиане, корабли/орбиталища/хабитаты, осторожно перемещенные в атмосферу ближайшей планеты с твердой поверхностью. Сделали это хакандранцы, которые, собственно, противостояли им в той войне и выиграли ее. Хабитаты послужили им лучшими памятниками в честь победы. Постепенно снижаясь в атмосфере, исполинские сооружения в конце концов падали на поверхность планеты, разбивались под собственной тяжестью и оставались там навеки в виде огромных развалин, высотой с горы и размером с мегаполисы.

Хакандранцы не стали слишком себя утруждать обезвреживанием этих структур перед тем, как поместить их в атмосферы выбранных небесных тел. Конечно, они снимали с них и присваивали самые совершенные боевые установки, но этим, как правило, и ограничивались. Поскольку бальбитиане, покуда были живы, слыли заядлыми гаджетоманами, коллекционерами мудреных технических устройств всех родов, сортов и форм, каждый Падший бальбитианин представлял собою сущий клад всякой технической всячины — клад баснословно богатый и чрезвычайно опасный — для любых существ, которым посчастливилось жить поблизости и развиться до нужного уровня к моменту приземления хабитата. В некоторых случаях, однако, внезапное появление такой структуры знаменовало скорее катастрофу, нежели сказочную удачу: выполненные хакандранцами расчеты точек приземления падающей в атмосфере добычи не всегда были так точны, как хотелось бы жителям городов, раздавленных свалившимися с небес хабитатами.

Искусственные интеллекты, управлявшие этими структурами, ухитрились сохранить значительную часть функциональности, даже будучи частично разрушены. А может, беззаботным хакандранцам просто не было до них дела. Как бы там ни было, слава о Падших и Непадших бальбитианах ходила самая дурная. В некотором смысле бальбитиане все еще были живы, а вычислительные субстраты, процессорные кластеры и центры обработки данных, построенные ими, оказались устойчивы ко всем внешним воздействиям, кроме полной аннигиляции всей заключавшей их структуры. Все они, без исключения, отличались весьма эксцентричным поведением, а некоторые были, несомненно, почти безумцами. Ресурсы и технологии, которыми они, как можно было судить, все еще распоряжались, не уступали разработкам Старших цивилизаций, а иногда и превосходили их, будучи сопоставимы с достижениями Сублимированных, причем никаких намеков, что сами бальбитиане до войны хоть сколько-нибудь продвинулись в этом направлении, не было.

Постепенно доступ к этим технологиям или силам получили и сами хакандранцы. Они всегда считались стильным, но бесцеремонным видом, и поведение их могло легко задеть и оскорбить даже самых близких друзей, а к тому времени они стали еще беспечнее. В конце концов хакандранцы на всех положили, нажали кнопку Сублимации и отбыли на следующий уровень, оставив после себя в том измерении Реальности, где всё пока еще зиждилось на материи, кэшированную копию своей культуры в цивиличипах.

Непадшие составляли среди бальбитиан меньше четверти процента. Они по-прежнему оставались в космическом пространстве. Рациональности в их манерах и поступках было не больше, чем у Падших сородичей. Искусственные интеллекты этих хабитатов тоже пострадали при попытках отключить их, и никаких признаков биологических существ — создателей этих структур — внутри Непадших тоже не нашлось. Там тоже на протяжении сотен эпох хозяйничали мародеры (правда, только те, которым уже был известен секрет космических путешествий), и Непадшие тоже каким-то неизъяснимым образом пробуждались к жизни — спустя много веков и тысячелетий после того, как их признали столь же мертвыми, что и биологических предшественников этих созданий, и давно о них позабыли.

Все Непадшие бальбитиане обитали в глуши, вдалеке от обычных галактических путей и скалистых планет с густыми атмосферами, куда забросили большую часть таких структур победившие хакандранцы. Вполне возможно, уцелели они только потому, что хакандранцы просто поленились прочесать эти места.

Структура из числа Непадших бальбитиан, облюбовавшая Семзаринскую Метелку, находилась в задней точке Лагранжа гигантского газопылевого протозвездного облака, которое, в свою очередь, было частью двойной системы коричневых карликов. Исполинский двойной торт — бальбитианский хабитат — в гордом одиночестве купался в потоках длинноволнового излучения от всей, порядком запылившейся, бинарной системы. Его искусственный небосвод озаряли яростные бело-голубые вспышки молодых звезд Метелки, чей свет был столь ярок, что пробивался даже через медленно вращавшиеся пылевые облака и туманности, где продолжались бурные процессы звездообразования.

Внутреннее пространство хабитата за тысячи эпох успели заселить несколько разнородных видов, но в данный момент номинально он считался незаселенным. В незапамятные времена сердцевину структуры аккуратно выскоблили и поместили туда стабилизированную сингулярность. Черная дыра обеспечивала внутри хабитата гравитацию, составлявшую всего треть от панчеловеческого стандарта, но это значение было очень близко к предельно допустимому: при его превышении вся структура обрушилась бы внутрь себя. Изначально гравитация создавалась вращением самой структуры, но потом оно замедлилось и в конце концов прекратилось совсем. Вследствие этого, а также из-за вновь появившейся сингулярности, верх стал низом и наоборот.

С бальбитианами часто пытались провернуть такие фокусы. Обычно за это платили жизнью, причем, как правило, довольно хитроумными способами: структура, изначально, казалось, и задуманная лабиринтоподобной, активировала защитные системы, о существовании которых никто прежде и не догадывался, или каким-то образом звала на помощь тех, кто располагал очень эффективными средствами урезонивания сорвиголов.

Но в данном случае трюк почему-то увенчался успехом, и в ядро структуры — во всех прочих отношениях абсолютно тождественной остальным бальбитианам, то есть своенравной, эксцентричной и смертоносно непредсказуемой в своих решениях и поступках, — удалось засунуть сингулярность. Естественно, впоследствии никто даже не пытался проникнуть туда и извлечь ее, хотя ее присутствие сделало структуру столь же неустойчивой в физическом плане, сколь непредсказуемым было и раньше ее поведение.

Судьба последних обитателей хабитата оставалась тайной. Некоторых эта неизвестность беспокоила — впрочем, не в большей степени, чем тревожило бы любое другое явление, связанное с любым другим бальбитианским хабитатом.

Кем бы они ни были, им, очевидно, нравилась жаркая, пасмурная и влажная погода.

Бодхисаттва проник в затянутый облаками воздушный пузырь шести тысяч километров в диаметре, которым был окружен бальбитианский хабитат, очень медленно, как чрезвычайно тонкая игла, протыкающая воздушный шарик словно бы из чистой вежливости, не намереваясь всерьез его схлопывать. Йиме следила за неторопливым, осторожным продвижением корабля по экрану, установленному в ее каюте. Одновременно она упаковывала свои чемоданы, не дожидаясь, пока ее об этом попросят, поскольку внутренне была готова, что ей придется покинуть борт корабля без предупреждения.

Наконец мелко подрагивавшая задняя кромка самого дальнего из горизонтальных полей корабля соприкоснулась со внутренней поверхностью бальбитианского атмосферного пузыря. Та оказалась блестящей и словно бы обработанной каким-то адгезивом. Обзор ухудшился, когда корабль начал разворот, ориентируя себя в едва ощутимом собственном гравиполе этой космической структуры.

— Мы внутри? — окликнула Йиме, застегивая последнюю сумку.

— Внутри, — подтвердил корабль после небольшой паузы.

Бальбитиане еще не причиняли кораблям Культуры никакого серьезного ущерба и никому не отдавали таких приказаний, но с представителями космофлота иных цивилизаций сходного технологического уровня (и, разумеется, не меньших моральных достоинств) такие неприятности случались; иногда они покидали хабитат калеками, а порой и вовсе исчезали бесследно. Поэтому даже тем судам Культуры, которые обычно не утруждали себя формальностями, лучше было подумать дважды, прежде чем приветствовать хозяина-бальбитианина в своем обычном стиле: Эй, чувак, а ну докладывай, как жизнь-жестянка! — или как-нибудь вроде.

Атмосфера вокруг Бодхисаттвы напоминала теплицу или парную баню. Корабль медленно двигался мимо медленно вращавшихся гигантских климат-контроллеров, протыкал серовато-коричневые пузырчатые грозовые облака и пересекал необозримо длинные фронты темных ливней.

— Я так понимаю, вы Йиме Нсоквай, — сказала старшая женщина. — Добро пожаловать в Семзаринскую Метелку из Непадших бальбитиан.

— Благодарю. А вы?..

— Фаль Двелнер, — представилась женщина. — Вам, пожалуй, пригодится зонтик.

— Позвольте, — подскочил корабельный дрон. Прежде чем Йиме протянула руку, он уже подхватил предложенное встречающей устройство. Они еще не покинули корабль, так что до этого укрываться от дождя надобности не возникало. Снаружи было так темно, что основным источником света служило аура-поле большого дрона, отливавшее двумя цветами: голубым (формальным) и зеленым (означавшим хорошее настроение).

Бодхисаттва осторожно сдал назад и поднялся к единственному действовавшему причалу хабитата, парившему на высоте нескольких метров над покрытой лужами пристанью. Причал выглядел очень старым, его металлические конструкции, покрытые царапинами и заусеницами, были цвета ила. От носа корабля до широкого, постепенно понижавшегося прохода в основное пространство бальбитианской структуры было метров двадцать, но ливень хлестал так, что любой, вздумавший пробежать это расстояние без зонтика, неминуемо промок бы насквозь.

— Я ожидала другого встречающего, — сказала Йиме, когда они побрели по лужам под частичным прикрытием нижней части корпуса корабля, темной, как черный янтарь. В пониженной гравитации она поневоле имитировала походку старшей спутницы, а та шла, разлаписто покачиваясь. Дождевые капли падали медленно и напоминали огромные, слегка приплюснутые сферы. Она отметила, что при пониженной силе тяжести всплески от падения капель в лужи тоже способны промочить ее до нитки: ее сапоги и брюки уже вымокли. На Двелнер были блестящие сапоги до бедер и выглядевший каким-то скользким, однако, без сомнения, практичный в такой обстановке костюм.

Йиме несла сумку сама. Воздух показался ей теплым, даже жарким, и таким влажным, будто ей к лицу прижали мокрую тряпку, разогретую до температуры крови. Атмосферное давление было направлено как бы внутрь и вниз, отчего создавалось впечатление, будто парившая над ее головой миллионотонная громада корабля каким-то образом заваливается на нее. На самом деле, конечно, корабль поддерживали неразрывные цепи невидимых измерений, и в системе отсчета, доступной ее восприятию, он не весил вообще ничего.

— А, этот, — Двелнер кивнула. — Нопри, да? Должна предупредить, что он неминуемо задержится. — Двелнер выглядела так, словно уже разменяла последнюю четверть отведенного ей жизненного срока: лицо избороздили хорошо заметные морщины, волосы побелели и истончились, хотя оставались гладкими и блестящими. — Он представляет здесь Квиетус. А я из секции Нумина.

Так называлось отделение Контакта Культуры, где изучали, или хотя бы пытались изучать, Сублимированных. В обиходе его иногда величали Секцией Какого Хрена?

— А что же его так безотлагательно задерживает? — поинтересовалась Йиме; ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум дождя. Они уже подходили к исполинскому курносому передку корабля: на фоне дождевых струй он был похож на обсидиановую скалу. Корабль выдвинул защитное поле, до поры прикрывавшее их от дождя, а теперь еще удлинил его, так что от причала до ярко освещенного входа во внутренность хабитата тянулся незримый сухой коридор почти трехметровой ширины.

— Бальбитиане такие чудаки, — сказала Двелнер тихо, заломив одну бровь. Она отряхнула зонтик и раскрыла его, кивнула на прощание корабельному дрону старого образца, похожему на метровый обмылок. Дрон издал едва слышный шум, нечто вроде Хмм...

Он держал зонтик раскрытым над головой Йиме все время, пока они шли от носа Бодхисаттвы ко входу.

Корабль слегка покачивался. Вся его трехсотметровая громада едва заметно дрожала, и в неподвижном сухом воздухе коридора, который он для них проложил в дождевой пелене, это было особенно хорошо заметно. Удары ливневых струй были так сильны, что Йиме видела, как сотрясается рука Двелнер, сжимавшая зонтик. Йиме вспомнила, что гравитация на хабитате составляет лишь около трети стандартной. Либо Двелнер совсем ссохлась и ослабела, либо дождь был очень сильным.

— Иди туда, — сказала Йиме, вынимая зонтик из манипулятор-поля дрона. Она склонила голову к Двелнер, и дрон плавно передвинулся сквозь ливень к старшей женщине, осторожно перехватив ручку ее зонтика.

— Спасибо большое, — поблагодарила Двелнер.

— Я и вправду только что увидела, как ты дрожишь? — поинтересовалась Йиме у корабля через дрона.

— Да.

— В чем дело?

— В любом другом месте я бы расценил воздействие на себя как атаку, — ответил корабль как ни в чем не бывало. — Вмешательство в работу полей ОКК не приветствуется, особенно — даже — если все, что он делает с их помощью, так это прикрывает кого-то от ливня.

Двелнер, шедшая чуть позади, тихо фыркнула.

Йиме покосилась на нее и снова заговорила с дроном.

— Оно на это способно?

— Оно может попытаться, — ответил дрон приветливым и рассудительным тоном, — и, вполне вероятно, понесет некоторый ущерб, если я не позволю ему продвинуться дальше, чем оно уже зашло, а оно все равно попробует. Как я уже сказал, в любых иных обстоятельствах я счел бы такое вмешательство с лихвой достаточным для изготовки к ответному удару. Но мои полевые оболочки еще никогда не были серьезно повреждены. Я прежде всего квиетист, а это существо особенно чувствительно к поведению гостей и ... специфично в своих реакциях. Пускай же все идет своим чередом. Это его уютненькое болотце, а я тут всего лишь случайная квакушка.

— Но корабли обычно предпочитают оставаться за пределами пузыря, — заметила Двелнер. Она тоже повысила голос, перекрикивая шум ливня. Они приближались ко входу в основную структуру, и рев водопадов, низвергавшихся с башен и выступов фасада высоко над ними, еще усилился. Желтые огни, светившиеся внутри, пробивались сквозь тонкие дрожащие пузырчатые завесы дождя, словно через продырявленные во многих местах прозрачные шторы.

— Это я понимаю, — сказал корабль. — Я, повторюсь, прежде всего корабль секции Квиетус. Но если таково будет бальбитианское пожелание, я с удовольствием покину его атмосферный пузырь. — Дрон сделал вид, будто поворачивается к Йиме. — Но при этом оставлю челнок.

Последние струи ливня хлестнули по зонтикам, и они очутились под сводом широкого прохода.

В конце его стоял высокий юноша, одетый примерно в том же стиле, что и сама Йиме, но на удивление безыскусно. Он сражался со своим зонтиком, пытаясь открыть его.

Молодой человек тихо выругался, потом, глянув в их сторону, умолк, расплылся в улыбке и поспешил к ним, швырнув зонтик оземь.

— Благодарю вас, госпожа Двелнер, — сказал он, приветственно кивая старшей женщине. Та смотрела на юношу с явным подозрением и хмурилась.

— Добро пожаловать, госпожа Нсоквай, — подал он руку Йиме.

— Это вы Нопри? — уточнила Йиме.

Он со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Да и нет.

На его лице возникло страдальческое выражение.

Йиме покосилась на Двелнер. Старшая женщина полуприкрыла глаза и слегка покачала головой.

Ничего не поняв, Йиме перевела взгляд обратно к Нопри.

— Позвольте, а на каком основании вы отвечаете «нет»?

— С технической точки зрения человек, которого вы ожидали встретить, то есть я, встречи с которым вы ожидали, — мертв.

Телевизор был антикварный, в деревянном корпусе, с тонким стеклянным пузырем вместо экрана, и показывал он монохромные изображения. Сейчас на экране можно было увидеть примерно полдюжины темных предметов, походивших на усаженные крюками и зубцами наконечники копий. Они неслись вниз с темных небес, озаряя все вокруг световыми сполохами.

Он протянул руку к панели управления и выключил его.

Доктор постучала ручкой по планшету.

Лицо ее было бледным, коротко подстриженные волосы — каштановыми. На переносице — очки.

Она была в официальном сером костюме и накинутом поверх него белом медицинском халате.

Он же был облачен в обычную военную форму.

Он прикинул, что должен быть примерно вдвое старше ее.

— Лучше досмотрите до конца, — сказала она.

Он удостоил ее презрительного взгляда, но со вздохом обернулся и включил телевизор снова. Темные копья продолжили полет. Их взаимное расположение в пространстве все время менялось по мере того, как они с ревом и свистом проносились через то, что могло быть воздухом — или же нет. Камера сфокусировалась на одном, наехав прямо на него, в то время как остальные уплыли за рамку кадра. Когда предмет пролетел мимо того, на чем была установлена камера, ракурс сместился, и трансляция продолжилась так, чтобы не упускать его из виду. Экран залило ослепительное сияние.

Качество картинки оставляло желать много лучшего, она была зернистая и зашумленная, так что смотреть запись было бы пыткой даже в цвете, а в черно-белом варианте — и подавно. Теперь он едва различал формы копейных наконечников. Об их присутствии в кадре можно было догадаться лишь по теням, время от времени пробегавшим через реки, озера и моря света далеко внизу. Ему показалось, что от этих источников света отделилась ослепительная точка, устремившаяся навстречу падавшим с небес предметам. Наконечник, за которым следила камера, по мере приближения сияющей точки крутился, мерцал и хаотично менял направление полета. Еще дюжина световых точек поднялась снизу, за ними еще какая-то более крупная светящаяся форма, и другая.

Все новые и новые искры, едва видимые в углу экрана, где картинка порядком искажалась, летели навстречу и наперерез другим наконечникам. От трех таких искр предмет, за которым следила камера, увернуться сумел, но следующая поразила его. Мгновением позже предмет на добрых три четверти длины утонул в облаке света, скрывшем от наблюдателей заодно и картину творившегося внизу. Потом экран полыхнул таким яростным светом, что даже при общем отвратительном качестве съемки глазам стало больно, и погас.

— Вы удовлетворены? — поинтересовался Ватуэйль.

Молодая доктор не ответила, но сделала какую-то пометку в своих бумагах.

Ничем не примечательный кабинет был заставлен ничем не примечательной мебелью. Они сидели на двух дешевых стульях друг против друга. Их разделял стол, на котором и был установлен архаичный телевизор. Кабель питания, свернутый буквой S, уходил по полу прямо в стену. Окно с частично открытыми жалюзи выходило на выложенную белой кафельной плиткой стену светового колодца. Плитка выглядела грязной и унылой. В колодце царил сумрак. Через потолок кабинета тянулась то и дело мигавшая флуоресцентная трубка. В ее свете лицо девушки приобретало нездоровый оттенок. Впрочем, он и сам выглядел ничуть не лучше, хотя кожа у него была темнее.

У него было смутное ощущение, что кабинет и световой колодец покачиваются вверх-вниз; оно странно контрастировало с архитектурой этой части здания, абсолютно обычной для наземных построек. В колебаниях этих была какая-то периодичность, и Ватуэйль попытался определить величины интервалов — их вроде как было не меньше двух: один более длинный, в пятнадцать-шестнадцать ударов сердца, а другой покороче, длившийся около трети этого промежутка. Он измерял их ударами сердца за неимением каких-то иных средств: ни часов, ни терминала, ни телефона. У доктора часы были, но слишком маленькие, чтобы он мог на них что-то различить.

Они, должно быть, на корабле или катере. Может быть, в каком-то плавучем поселении. Он понятия не имел, где точно. Собственно, он пришел в себя уже здесь, в этом безликом кабинетике, сидя на дешевом стуле и бездумно глядя, как старый прибор под названием телевизор передает видеозапись низкого разрешения. Он успел уже осмотреться кругом и сделать некоторые выводы. Дверь заперта. Световой колодец уходит вниз еще на четыре этажа и оканчивается крошечным двориком, заваленным опалью. А девушка в халате врача просто сидит здесь и наблюдает за ним, делая какие-то записи в своем блокноте и на планшете, когда он озирается вокруг. Ящики единственного в комнате стола тоже заперты, как и стальной по виду шкафчик для документов с навесным замком. Ни телефона, ни комм-экрана, ни терминала. Вообще ни единого признака, что кто-то подслушивает, анализирует происходящее здесь... или же может прийти на помощь. Мать вашу, да тут даже выключателя потолочной лампы нет.

Он поглядел вверх, на то, что должно было быть подвесным потолком. Ну что же, пора выбираться отсюда.

— Просто скажите мне, о чем вы хотели бы узнать, — предложил он.

Девушка сделала еще одну пометку в блокноте, затем закинула ногу на ногу и спросила:

— А о чем, как вы думаете, нам хотелось бы узнать?

Он медленно растер руками лицо, сперва нос, затем щеки и уши.

— Н-ну, — начал он, — я не знаю. А вы?

— Почему вы думаете, что нам от вас что-то надо?

— Я напал на вас, — сказал он, указав на деревянную коробку с выдававшимся из нее экраном. — Это был я — там — я был той штукой, которая атаковала вас.

Он махнул рукой.

— Но я не справился с задачей. И вряд ли кому-то из нас это удалось. И вот я здесь. Что бы вы ни сохранили из того, что от меня оставалось, вы можете узнать все, что вам нужно, просто посмотрев код и разобрав его на биты, если потребуется. Я — моя личность — вам вообще без надобности, так что — теряюсь в догадках, почему я здесь. Наверное, вам все еще что-то от меня нужно. Что же? Или это всего лишь первый круг Преисподней, и я пребуду здесь до конца времен, моля о смерти?

Доктор сделала еще одну запись в блокноте.

— Может, вам стоит посмотреть телевизор еще немного? — предложила она.

Он тяжело вздохнул.

Девушка включила телевизор. На экране возник темный наконечник копья, летящий с расколотых молниями небес.

— Да ничего не случилось. Просто смерть.

Йиме улыбнулась тонкой улыбкой.

— Думается, многоуважаемый Нопри, вам стоило бы несколько прояснить свое мнение относительно прекращения жизни, коль скоро оно так разительно отличается от бытущего среди ваших соплеменников.

— Да знаю я, знаю, знаю! — в сердцах выкрикнул он, яростно кивая. — Вы, конечно же, совершенно правы. Но все это делается исключительно в благих целях. Это необходимо. Я очень серьезно отношусь к этике Квиетуса. Поверьте, очень серьезно. Но это — хо-хо! — особые обстоятельства.

Йиме спокойно взглянула на него.

Нопри оказался тощим, бледным, лысым молодым человеком с ярко-синими глазами. Вид у него был, если можно так выразиться, всклокоченно-растрепанный. Они сидели в помещении, которое, вероятно, следовало бы удостоить титула офицерского клуба. Это было излюбленное место встреч сорока с лишним граждан Культуры, составлявших примерно полпроцента чрезвычайно разношерстного и неравномерно распределенного населения бальбитанского кораблехаба. Клуб, видимо, некогда был частью игрового зала бальбитиан. Об этом свидетельствовали разноцветные конусы, свисавшие когда-то с его потолка, будто толстые, безвкусно разукрашенные сталагмиты. Теперь потолок стал полом, и конусам больше некуда было свисать.

Маленькие колесные дроны, бесшумно ездившие из одного конца зала в другой, принесли еду, напитки и чашу с курением для Нопри. Дронам приходилось пользоваться колесами и многосуставчатыми подобиями рук, потому что реакции бальбитиан на антигравитационные и манипуляторные поля были зачастую совершенно непредсказуемы. Но Йиме заметила, что у корабельного дрона, который парил на уровне их стола, вроде бы нет никаких проблем.

Они с Нопри были одни за столом. Двелнер уже вернулась к обычным занятиям. В жарком, но, по счастью, слегка подсушенном пространстве Клуба она заметила еще два занятых столика. За каждым сидело четверо-пятеро человек. Даже по меркам Культуры одеты они были откровенно неряшливо, но собственный вид их, казалось, вообще не слишком волновал: они были погружены в себя. Прежде чем Нопри открыл рот и приступил к пояснениям, Йиме уже догадалась, что эти люди прибыли сюда на встречу со всесистемником Полное внутреннее отражение, прибытие которого ожидалось в ближайшие два-три дня.

Этот корабль был Темничником, частью сверхсекретного Забытого флота, которому предстояло возродить Культуру в случае крайне маловероятной катастрофы вселенского масштаба.

— О каких особых обстоятельствах идет речь, уважаемый Нопри? — спросила Йиме.

— Я, — сказал Нопри, — пытался побеседовать с этим существом.

— Разговор с ним означает смерть?

— Да, и слишком частую.

— Насколько частую?

— Я умер уже двадцать три раза.

Йиме не поверила своим ушам и перед тем, как переспросить, сделала долгий глоток:

— Это создание убило вас двадцать три раза? — Ее голос непроизвольно понизился до изумленного шепота. — В виртуальном окружении, хотите вы сказать?

— Нет.

— Как, на самом деле?

— Да.

— В базовой Реальности?

— Да.

— И вас каждый раз... что, ревоплощают?

— Да.

— Я не думала, что вы прибыли сюда с полным чемоданом новых тел. Как вы...

— Нет, конечно же. Оно само выращивает их для меня.

— Оно? Кто, бальбитиа...

— Да. Перед каждым визитом к нему я сохраняюсь.

— И оно всякий раз убивает вас?

— Пока что — да.

Йиме посмотрела на него.

— В таком случае вам было бы целесообразно умерить жажду общения с ним.

— Вы ничего не понимаете!

Йиме вздохнула, поставила бокал на столик и откинулась на стуле, скрестив пальцы на груди.

— Я чувствую в себе силы продолжать нашу великосветскую беседу до тех пор, пока вы не дадите мне удовлетворительного объяснения. На крайний случай... я могла бы поискать среди вашей команды человека, разговор с которым принесет более...

Она остановилась.

— ... правдоподобные результаты, — закончила она.

Голубоватое аура-поле дрона слабо блеснуло розовым.

Нопри, по-видимому, оскорбили ее слова, и он резко подался вперед.

— Я уверен, что бальбитиане тесно контактируют с Сублимированными, — заявил он.

— Вы уверены, — повторила Йиме. — А разве здесь нет сотрудников секции Нумина, чтобы заниматься этим вопросом? Госпожи Двелнер, например?

— Да. Я поднимал перед ними эту тему. Но бальбитианская структура желает общаться только со мной, а не с ними.

Йиме задумалась.

— А тот факт, что это общение для вас смертельно, причем без исключений, не поколебал вашу уверенность?

— Прошу вас, — взмолился Нопри. — Это не слепая вера. Я могу доказать свои слова. Или смогу в скором времени. Очень скоро.

Его лицо скрыл дымок, поднявшийся от чаши с наркотиком, откуда он только что глубоко затянулся.

Йиме поглядела на дрона.

— Корабль, вы слушаете?

— Да, госпожа Нсоквай. Я ловлю каждое ваше слово.

— Нопри, я хотела бы знать, сколько у вас тут сотрудников — восемнадцать, да?

Нопри кивнул, задерживая дыхание.

— У вас есть поблизости корабль?

Нопри энергично помотал головой.

— Тогда, может быть, Разум?

Нопри выдохнул дым и закашлялся.

Йиме повернулась к корабельному дрону.

— Правильно я поняла, что в составе исследовательской группы господина Нопри нет ни резидентного Разума, ни искусственного интеллекта?

— Нет, — ответил дрон, — как нет их и у представителей секции Нумина. Ближайший Разум, за исключением, разумеется, моего собственного, находится на борту корабля, который в настоящее время, отстыковавшись от Полного внутреннего отражения, держит курс на эту пересадочную станцию. Здесь нет ни Разумов, ни даже полноценных искусственных интеллектов. И ни у кого нет, если быть точным. Не только у миссии Культуры.

— Ему не очень-то симпатичны Разумы и искусственные интеллекты, — согласился Нопри и вытер слезящиеся глаза, чтобы снова затянуться из чаши. — Справедливости ради стоит заметить, что к дронам оно значительно более терпимо. — Он с улыбкой посмотрел на корабельную машину.

— Есть ли какие-нибудь новости о корабле, который направляется сюда, отстыковавшись от Полного внутреннего отражения? — спросила Йиме.

— Нет, — отрицательно качнул головой Нопри. — Никаких. Они, как правило, не публикуют своих судовых журналов.

Он глубоко затянулся из чаши, но на сей раз быстро отстранил ее от себя.

— Они появляются без предупреждения или не появляются вообще.

— Думаете, что он не появится?

— Нет, скорей всего, появится. Гарантий, однако, я вам дать не могу.

Нопри проводил ее во временную квартиру — неожиданно, ошеломляюще огромную, многоуровневую, расположенную в ответвлении широкого, изобилующего поворотами коридора. Чтобы добраться туда на своих двоих из Офицерского Клуба, у нее бы ушло не менее получаса. Вместо этого один из колесных дронов просто подвез их на себе, промчавшись гулкими темными коридорами прямо к порогу ее каюты.

Всю дорогу Йиме восхищенно разглядывала высокие перевернутые арки, уходившие в потолок. Странная архитектура бальбитиан, в которой верх и низ теперь поменялись местами, начинала ее занимать. Путешествие напоминало поездку по дну маленькой долины. Ровный участок пола, по которому двигался дрон, был всего около метра шириной. Остальное пространство вплоть до стен производило впечатление вскрытой, обнаженной до ребер грудной клетки какого-то огромного зверя. То, что могло быть его ребрами, сходилось к широкому плоскому потолку шириной десять метров и высотой не меньше двадцати.

— Они обожали высокие потолки, правда?

— Для попрыгунчиков это вообще характерно, — заметил Нопри.

Она попыталась вообразить себе это место, каким оно было в пору господства здесь этих странных одноногих созданий, которые его и построили. Как они подпрыгивали на единственной нижней конечности. Конечно, тогда здесь все было перевернуто вверх дном относительно нынешнего положения. В действительности она сейчас ехала по потолку, и они бы приближались к ней на каждом скачкошаге, а потом снова отдалялись, отскакивая к широкому полу. Тогда огромное сооружение еще обладало собственным плавным вращением, создававшим силу тяжести, предпочтительную для этих существ. Теперь же притяжение сингулярности, на краю гравитационного колодца которой балансировала вся структура кораблехаба, было беспокойным, в нем чувствовались напряженные рывки.

— А это сооружение до сих пор вращается? — спросила она.

— Лишь очень медленно, — сообщил паривший рядом корабельный дрон, увидев, что Нопри не стал отвечать. — Его вращение синхронизировано с вращением самой Галактики.

Она обдумала услышанное.

— Но это же очень медленно. Почему так произошло?

— Все остальные тоже только диву даются, — кивнул Нопри.

— Спасибо, — вырвалось у нее, когда двери временного пристанища разошлись перед нею сами собой, будто лепестки сердечного клапана. Корабельный дрон слегка снизился и пролетел внутрь, удерживая ее багаж своим полем.

Нопри оглянулся через плечо в непроглядный сумрак.

— У вас тут симпатично. Можно я останусь?

— К сожалению, нельзя, — вежливо ответила она.

— Да мне секс не нужен. Мне компания нужна.

— Нет. Но я благодарна вам за эту просьбу.

— Ну что ж, — он слегка поклонился, — может, когда-нибудь и возьмитесь за ум.

Она некоторое время смотрела, как человек и маленький колесный дрон медленно бредут во тьму, потом повернулась и обследовала взглядом свои аппартаменты. Ей подумалось, что, наверное, двери когда-то были окном у самого потолка — они поворачивались по горизонтальной оси, а собственно дверь оказалась довольно тонкой и узкой перегородкой посредине трехметрового проема. Она наклонилась и пролезла внутрь. Створки вернулись в первоначальное положение.

Убранство каюты показалось ей замысловатым, вполне отвечавшим стилистически обилию уровней, закутков, поворотов, где она рисковала заплутать среди теней. Несомненно, в ту пору, когда здешний пол был потолком, все эти конструкции имели какое-то иное, более осмысленное назначение.

Корабельный дрон повис перед нею и доложил, что в каюте обнаружена кровать с жидкостной амортизирующей прослойкой, где вполне может разместиться существо панчеловеческого метавида, и что он продолжает поиски санузла.

— Вы солдат? — спросила доктор.

Глаза Ватуэйля округлились в притворном изумлении.

— Да, пожалуй. Солдат, офицер флота, пехотинец, техник летательного аппарата, подводник, космофлотец, солдат вакуумной пехоты, бестелый интеллект в хитрой машине для убийства, кусок программного кода — все вышеперечисленное. Для вас это новость? Есть, знаете ли, такая хрень, как Военная Конвенция, док, и в соответствии с ней меня нельзя пытать или безнаказанно влезать в мою личность. И пусть вы заполучили мой код и все, что в него напихано, однако лазить в моем сознании и гонять его по симуляторам вам возбраняется — уж для пыток и наказаний так точно.

— Вы чувствуете себя наказанным за что-то?

— Зависит от того, как долго все это будет продолжаться, — пожал он плечами.

— И как долго это продлится, по вашему мнению?

— Не знаю. Я тут ничем не распоряжаюсь.

— А кто распоряжается, как вы думаете?

— Вы. Ваша сторона конфликта. Может быть, и вы лично, в зависимости от того, что вы такое или кого представляете. О, кстати — а кого вы здесь представляете?

— Кого же я представляю, как вы думаете?

Он вздохнул.

— Вам никогда не надоедает отвечать вопросом на вопрос?

— Вы думаете, что мне это может надоесть?

Он усмехнулся краем рта.

— Да.

Он не мог понять, зачем вообще оказался здесь. У них в распоряжении его программный код, им известно все с того самого момента, как он попал сюда. Ничто из того, с чем он явился сюда, не могло от них ускользнуть. Вообще-то такое развитие событий планом не предусматривалось. Его сопровождала специальная подпрограмма, чьей задачей было стереть его личность и все воспоминания, а заодно и всю технико-тактическую информацию, как только станет понятно, что он — в обличье темного копья, падающего с небес — вряд ли переживет самоубийственный рейд. Будь он полностью уничтожен, это не имело бы значения, но если бы от него все же что-то оставалось, следовало позаботиться, чтобы это «что-то» ни в коем случае не досталось Врагу. Но иногда подпрограммы не срабатывали вовремя. Он слышал о таких случаях. Им не полагалось быть слишком чувствительными, иначе вероятность ложных срабатываний была бы чересчур высока. Вот это, надо полагать, и случилось с ним. Ошибка. Он попал сюда по ошибке.

Впрочем, он не видел в этом особых поводов для беспокойства. Он успел уже, сидя в безликом кабинетике напротив молодой врачихи, перерыть всю память, что у него еще оставалась, и не нашел там ничего, относящегося к миру за пределами комнаты.

Он знал, кто он такой. Его звали майор Ватуэйль. Он провел многие десятки лет в огромной военной симуляции, запущенной взамен реальной войны между Гееннистами и Альтруистами. Воспоминания о миссиях, предшествовавших злополучному рейду, были крайне смутными, а о том, что происходило между заданиями, он не мог вспомнить вообще ничего. Но так и должно было быть. Его базовая личность — ядро, спрятанное за семью замками в самых надежных цитаделях Альтруистов, запущенное в самых проверенных вычислительных субстратах, — училась на ошибках копий, отряженных в каждую из этих миссий. Очистившись от них и сделав необходимые выводы на будущее, она загружала себя в следующую итерацию, и так далее. Ничто способное скомпрометировать его лично или сторону, на которой он воевал, не должно было просеяться сквозь это сито. Каждая версия его личности, как бы она ни выглядела в Виртуальной Реальности, чем бы ни становилась — подобием человека, машины или просто фрагментом самомодифицирующегося программного кода, выбиравшим себе личину в зависимости от нужд конкретного симулированного окружения, — проходила тщательный контроль перед тем, как отправиться на поле боя, чтобы в руки Врага в случае провала не попало ни бита ценной информации. В общем, пользы от него им тут не было решительно никакой, и все же он оказался здесь. Зачем? С какой стати? Как с ним поступят?

— Как вас зовут? — спросил он девушку.

Он выпрямился на стуле, набычившись, уставился ей в лицо, представил на ее месте салагу-рекрута, которого полагалось прилюдно отчитать на плацу, и вложил в голос всю командирскую строгость, на которую был сейчас способен.

— Я требую, чтобы вы назвали мне свое имя или идентификатор.

— Сожалею, — сказала доктор ровным тоном, — я не обязана егоназывать.

— Да нет, обязаны.

— Вы думаете, что вам от этого станет легче?

— А вы так и будете отвечать вопросами на вопросы?

— Вы думаете, что я здесь за этим?

Он впился в нее взглядом и представил, как бросается на нее через стол и дает хорошенькую затрещину. Или швыряет на пол. Или выбрасывает в окно. Или душит выдернутым из старинного телевизора шнуром питания. Как далеко ему позволят зайти в каждом из этих сценариев? Что произойдет после этого? Может, симуляция просто прервется? А вдруг здесь она несоизмеримо сильней его — и ответит так, что ему мало не покажется?

Или ворвется охрана и скрутит его в бараний рог?

Или ему просто позволят дойти до конца и предоставят расхлебывать последствия?

Хм, а ведь это может быть испытанием. В конце концов, врачей и гражданских трогать нельзя... а ему только что этого захотелось. Ох, как захотелось.

Это с ним произошло впервые.

Ватуэйль перевел дыхание, успокоил сердцебиение и вежливо спросил:

— Могу ли я узнать ваше имя?

Девушка улыбнулась и постучала ручкой по планшету.

— Меня зовут доктор Меджейар, — сказала она, что-то записав у себя в бумагах.

Ватуэйль не обратил на это особого внимания и едва расслышал, как она назвала свое имя.

Он вдруг начал понимать, что в действительности происходит.

— Вот же блядь, — не сдержавшись, тихо выругался он сквозь зубы.

— Простите? — переспросила доктор.

Он невесело улыбнулся.

— Вы на самом деле не обязаны были называть мне свое имя?

— Получается, что так, — согласилась она.

Он продолжал улыбаться, но теперь улыбка скорее походила на волчий оскал.

— И, в соответствии с протоколами конфликта, в согласии с теми документами, что я подписывал, меня можно наказывать — даже пытать, может, не так сильно, однако любой гражданский от такого бы уже давно штаны обмарал.

— И вы хотите сказать...

— И это... — Он показал на телевизор, включенный теперь на пустом канале. — Камера. Запись. Приемник. Вся эта рухлядь, вы это нарочно, не так ли?

— Мы это?

— И ни одного кадра, снятого снизу, — закончил он и оглушительно расхохотался, похлопывая себя руками по бедрам. — Тысяча чертей, я должен был быть внимательнее. То есть я это для себя отметил, но не думал, что все так... этот дрон, камера, все это — они же были с нами, мы летели вместе!

— Правда?

Он откинулся на спинку стула и прищурился.

— Так почему я тут? Почему я помню не больше, чем мог бы вспомнить, оказавшись в плену?

— И каков же ответ, по вашему мнению?

— Думаю, я под подозрением, хотя не могу понять, почему, — он передернул плечами. — Полагаю, в отношении меня ведется расследование. Или, может быть, это просто дополнительная проверка, о которой мы ничего не знаем, пока впервые не проходим ее сами. Хотя нет. Вполне вероятно, что это рутинная процедура. Просто нам стирают память о ней, так что каждый раз мы удивляемся, как в первый.

— Вы полагаете, что в отношении вас могли учинить разбирательство?

— Нет, — сказал он тихо. — Я всегда был предан нашему делу. Я был верен ему всей душой и служил, прилагая все силы, больше... тридцати?.. лет. Я верю, что наше дело правое, и мы победим. Какие бы вопросы вы ни хотели мне задать, я отвечу на них охотно. Какие бы подозрения у вас ни возникли относительно меня, я смогу их развеять.

Он рывком встал со стула.

— Если вопросов нет, я бы хотел уйти.

— Вам кажется, что вы сможете отсюда уйти? — уточнила она.

— А то как же.

Он направился к двери.

Пол под ним едва заметно покачивался, это и было то самое чуть заметное, долгопериодическое колебание вниз-вверх. Он взялся за ручку.

— Как вы думаете, что там, за дверью?

— Не знаю. Но есть вполне очевидный способ это установить.

Он нажал на ручку. Заперто.

— Пожалуйста, доктор Меджейар, — сказал он, обернувшись к ней, — если вас не затруднит...

Несколько секунд она смотрела на него без всякого выражения, затем опустила руку в карман белого халата, достала ключ и бросила ему. Он поймал его в воздухе, повернул в замке и открыл дверь.

Доктор Меджейар подошла и встала за его спиной, пока он, застыв в неподвижности, смотрел на то, что было за порогом. В комнату ворвался свежий ветер. Внезапный порыв прижал его военную форму к телу и взъерошил короткие волосы девушки.

Он смотрел в непроглядную зелень. Далеко наверху ее свод чуть заметно искривлялся, там были облака — белые на синем. У его ног простирался ковер зеленого мха. А прямо впереди, внизу, слева, справа — во все стороны, насколько хватало глаз, — тянулись сучья и ветви, шумели листья и цвели цветы огромного, немыслимого дерева. На том уровне, где он сейчас стоял, сучья были так велики, что служили опорой огромным зданиям, соединявшимся дорогами и шоссе, по которым ездили маленькие колесные транспортные средства. Там, где ветви загибались кверху, дорожное полотно следовало их изгибам и виляло как попало, и там к ребристому, испещренному капами, корявому стволу дерева жались домики поменьше. Ветви помощней поддерживали мосты, дома, балконы и террасы. Даже относительно небольшие веточки и совсем молодые побеги были достаточно велики, чтобы на них строили винтовые лесенки, бельведеры, мансарды и павильоны. Листья были в основном зелеными, кое-где начинали желтеть, и величиной превосходили паруса самых огромных морских кораблей. Отовсюду доносились звуки: мерный рокот автомобилей, шум людских шагов и тихий шелест листьев.

Медленное колебательное движение туда-сюда и вниз-вверх, которое он заметил прежде, происходило оттого, что как дерево в целом, так и тот сук, на котором они стояли, мерно покачивались на ветру.

Доктор Меджейар теперь была одета во что-то вроде летного костюма с темными широкими крыльями и перепонками. Он ощутил какую-то перемену в себе и глянул вниз. И он сам теперь тоже носил что-то похожее.

Девушка улыбнулась.

— Вы были неподражаемы, майор Ватуэйль. А теперь можно и отдохнуть, не так ли?

Он кивнул и обернулся. Кабинет стал крестьянским домиком с луковкой, уставленным богато украшенной деревянной мебелью.

— Полетели? — предложила доктор Меджейар и вприпрыжку кинулась через усеянный мхом простор. Какая-то машина — с откидным верхом и на высоких колесах, выглядевшая как музейный экспонат, — сердито фыркнула ей вслед, когда она перебегала дорогу. Потом она исчезла — как раз там, где сук уходил круто вниз. Он последовал за ней, но потерял ее из виду на пару мгновений, а затем разглядел снова — уже в воздухе. Она кувыркалась на воздушных течениях, ее фигурка сделалась крупней, когда распахнулись крылья и потянули ее вверх, и она взлетела резко, как коршун.

Наверное, она начала разбег вот с этой длинной платформы, похожей на широкую доску для серфинга.

Он начал вспоминать.

Он уже был здесь прежде. Много раз.

Это немыслимое, невероятное дерево. И полет. Много раз до того.

Он пробежал по платформе и швырнул тело в воздух, раскинув руки, придав ногам форму буквы V. Теплый воздушный поток подбросил его вверх.

Он полетел.

Земля — реки и поля — была в километре под ним. Крона дерева — на том же расстоянии над ним.

Доктор Меджейар — темная фигурка высоко в небесах — летела по восходящей медленно искривлявшейся траектории. Он не сразу приноровился к летному костюму, помахал руками, нелепо кренясь, но все же взмыл следом.

Йиме проснулась и тут же сообразила, что это ей снится.

Она встала с постели, не вполне уверенная, делает ли это по своей воле или же под чьим-то принуждением.

От ее рук тянулись тонкие черные нити. Такие же нити отходили и от ее ступней, выступая за кайму ночной рубашки. И от плеч. И от головы. Она подняла руку и увидела, как растущие из ее черепа нити, или струны, что бы это ни было, вытягиваются, напрягаются и возвращают руку на место.

Она стала марионеткой, управляемой невидимым кукловодом.

Странный сон, подумала она. В жизни таких не видела.

Она посмотрела вверх, подсознательно ожидая увидеть там чью-то массивную руку или лапу — той полагалось бы держать крестообразную структуру, к которой сходились нити. Там никого не было, за исключением корабельного дрона. Полуобернувшись в одну сторону — струны снова расслаблялись и натягивались в зависимости от того, отвечало ли ее движение желанию манипулятора, — она увидела, что от дрона тянутся такие же нити. Его тоже кто-то подчинил себе.

Она задумалась, что может символизировать это видение. Не иначе, так ее подсознание представило себе скрытые механизмы управления демонстративно отвергавшей любую иерархию Культурой.

От дрона нити тянулись еще выше, в потолок (на самом деле — пол). Там висел другой дрон, а над ним еще и еще один. По мере приближения к потолку они уменьшались в размерах, причем отнюдь не оттого, что действительно находились так далеко. Она вдруг поняла, что смотрит сквозь потолочные перекрытия. Высоко над ней выстроились корабли. Каждый следующий, напротив, больше предыдущего; мало-помалу вертикальная вереница их растворялась в лабиринте полов, реброарок и других внутренних структур. Самый большой, какой она еще могла разглядеть, имел размеры среднего всесистемника. Впрочем, она не исключала, что это было лишь облако.

Она двинулась/ее переместили по полу, который был потолком. Ей казалось, что она сама управляет этим движением, но нити — теперь уже больше походившие на веревки — берут на себя всю рутинную работу по перемещению. От нитей исходила приятная легкость, такая необычная после дергающего притяжения черной дыры. Что ж, в этом есть резон.

Она поглядела себе под ноги и поняла, что видит и сквозь пол тоже. К ее удивлению, струны (или нити) отходили от ее ног не только вверх, но и вниз, к фигуре, находившейся уровнем ниже. Она смотрела прямо на голову этого человека.

Она замерла. Фигура тоже остановилась. Она почувствовала, как струны выполняют какую-то работу, что-то делают — но не с ней, а сквозь нее. Ее собственное тело не двигалось. Но теперь человеческая фигура с нижнего уровня подняла голову и посмотрела на нее.

Она помахала фигуре рукой. Та помахала в ответ. Фигура очень походила на саму Йиме, но сходство не было абсолютным. Под ногами фигуры были еще люди и еще. Люди? Нет, скорее пангуманоиды. В основном женского пола, и во всех наблюдалось некоторое сходство с самой Йиме.

И вновь, она различала их только до определенного предела, за которым фигуры расплывались в лабиринте. Уровень этот был симметричен тому, верхнему.

Она сбросила ночнушку и оделась. Одежда облекла ее тело, как жидкость, пройдя сквозь нити. Составляющие костюма сами легли на отведенные им места.

Она оказалась снаружи и пошла по широкому темному коридору. Арки были как столбовые знаки, вехи на пути. Такой, поняла она, и была их изначальная функция.

Каскад перекрывающихся картинок. Дуновение воздуха на щеках. Наверное, она двигалась очень быстро.

Она обнаружила, что стоит на пороге палаты, где находилась сингулярность. Гравитация усилилась, достигла почти половины нормальной. Двери — высокие, немалой толщины, металлически сверкавшие — откатывались в стороны, расходились или поднимались в потолок, пропуская ее. Она вошла.

Что бы ни было сейчас над и под нею, эта структура не оказывала на нитеструны никакого воздействия.

Внутри оказалась огромная темная сфера. На полпути от верхнего до нижнего полюса сферы висело что-то еще.

Она рассмеялась, когда до нее дошло, в каком именно виде сингулярность решила ей показаться. Это был член. Эрегированный фаллос пангуманоида. Правда, не совсем обычный: почти от верха и до самого низа его рассекала вагина с двойной вертикальной оборкой половых губ. Казалось, что существо приложило немалые усилия, пытаясь воссоздать внешний вид обеих форм панчеловеческих гениталий, сплавленных воедино и так, чтобы ни одна из них не подавляла размерами другую. Она задумалась, что пытается сказать ей подсознание на сей раз, и опустила руку между ног, словно говоря маленькому жалкому комку плоти: Я же не всерьез, эх ты, ревнючка...

— Вы же, — услышала она свой голос, — не собираетесь меня убивать, как Норпи?

Нопри, поправила вагина. Конечно же, оно умеет говорить.

Во сне Йиме всегда путала имена.

— Не собираетесь?

Она вспоминала, что говорил ей лысый юноша. Каждый раз, когда он пытался поговорить с бальбитианской структурой, та его убивала и воскрешала. По рассказу у нее создалось впечатление, что все это происходило в одном месте, прямо тут. Как странно: она не чувствует страха, должна бы, а не чувствует.

Она задумалась, почему это так.

— Не делайте этого, пожалуйста.

Она посмотрела вверх. Корабельный дрон был еще там, парил в нескольких метрах над ее макушкой. Ее это слегка успокоило.

Его поведение отличается от вашего, сказал гулкий, сочный голос, тщательно артикулировавший каждый звук. Он не тем занят. Это вам не это.

Она обдумала услышанное.

— А что это? Что-то иное, нездешнее?

Именно.

— Кто вы? Именно вы?

Я структура, которую люди относят к бальбитианам.

Она поклонилась и взглянула вниз: фигура под ней стояла выпрямившись. Не был ли поклон оскорблением? Хорошо, если нет.

— Я рада повстречаться с вами, — вежливо сказала она.

Зачем вы прибыли ко мне, Пребейн-Фрутелса Йиме Лёйтце Нсоквай дам Вольш?

Ничего себе! Ее не каждый день называли Полным Именем.

— Я ожидаю встречи с кораблем, который должен прибыть сюда на борту всесистемника Культуры Полное внутреннее отражение, — ответила она.

Зачем?

— Я должна встретиться с девушкой по имени Людедже Й’Брек... ну, как-то так... коротко говоря, мне надо посмотреть, покинет ли она всесистемник вместе с этим кораблем.

Я ничего нового ему не сообщила, так ведь? Это знали все.

И чем все это завершится?

Какая-то струна растянула ее щеки, чтобы она могла наконец выдохнуть распиравший грудь воздух.

— Мне сложно сказать наперед.

Объясните свои слова.

— Э-э, — начала она.

И рассказала, как обстоит дело.

— Ваша очередь.

Что?

— Ваша очередь рассказывать мне о том, что меня интересует.

Предупреждаю, что вы, скорее всего, забудете все, что я вам расскажу.

— И все же расскажите.

Пусть так. Задавайте вопросы.

— Где находится Полное внутреннее отражение?

Не знаю.

— Как далеко находится корабль, с которым я намерена встретиться?

Не знаю.

— Кто вы?

Вам уже был дан ответ. Я — это структура вокруг вас. Я — всё вокруг. Вы, люди, зовете нас бальбитианами.

— Как ваше имя?

Я Семзаринская Метелка, бальбитианка из Непадших.

— Вы, что ли, сами себя называете этим именем?

Именно этим.

— Н-ну... хорошо, а как вас звали раньше? Перед тем, как началась война?

Джаривьюр 400.54, Мочурлиан.

— Поясните, что это значит.

Первая часть — это имя, которое мне дали, описательная — указывает на размер и тип, а последняя — означает звездную систему, в которой я некогда обитала. Это ее старое название.

— Кто поместил сингулярность в сердцевину вашей структуры?

Апсехунды.

— Я никогда не слышала о них.

Следующий вопрос.

— Зачем они ее туда поместили?

Чтобы извлекать из нее энергию. Или чтобы продемонстрировать свое могущество. Чтобы уничтожить какую-то информацию. Чтобы сберечь какую-то информацию. Методы их оказались такими же идиотскими, как и мотивы.

— Почему вы позволили им это?

Тогда я еще не могла сопротивляться. Враг нанес мне очень значительный ущерб. Практически невосполнимый.

— Что случилось с этими... апсенхудами?

Апсехундами. Они разгневали меня. Я сбросила их всех в сингулярность. В каком-то смысле они все еще существуют. Размазаны по горизонту событий. Их субъективное восприятие времени могло нарушиться.

— Как именно они разозлили вас?

Они задавали слишком много вопросов. Но это им не помогло.

— Я поняла.

Следующий вопрос.

— Вы контактируете с Сублимированными?

Да. Конечно. Мы все с ними контактируем.

— Дайте определение. Кто такие мы в этом контексте?

Нет.

— Нет?

Я отказываюсь.

— Почему вы расспросили меня обо всем?

Я задаю вопросы всем, кто ко мне является. Меня интересуют их тайны.

— Зачем вы убиваете Норпе?

Нопри. Ему это нравится. Ему это нужно. Я выведала это, когда расспрашивала его той первой ночью насчет его секретов. Он верит, что смерть — весьма почетное и благородное дело, что каждая следующая смерть приближает его к постижению абсолютной истины. Он ошибается.

— У вас есть собственные тайны?

Есть, одна. Очень старая. Я — потайной ход, которым пользуются Сублимированные.

— Это не тайна. Культура знает об этом и направила сюда миссию. Люди из секции Нумина работают здесь, исходя именно из того предположения, какое вы только что озвучили.

Верно. Но ведь они не могут знать точно. Я могу лгать.

— А все ли бальбитиане связаны с Сублимирован­ными?

Все Непадшие, как мне кажется. О Падших я бы не стала утверждать этого безоговорочно. Мы не общаемся напрямую, и я ничего не могу о них сказать. Не знаю, сколько Падших точно контактируют с ними.

— А другие тайны?

Из последних — на меня и моих сородичей может быть совершено нападение.

— Уточните. Кто такие сородичи?

Все так называемые бальбитиане, Падшие и Непадшие.

— Кто готовит эту атаку?

Так называемые Альтруисты, участники так называемой Войны в Небесах.

— Но зачем бы они стали нападать на бальбитиан?

Им известно, что в нашем распоряжении находятся вычислительные субстраты значительной, хотя и недоступной точным оценкам, емкости, причем их качество, области практического применения и цивилимаркеры им неизвестны и внушают тревогу. Вследствие этого они подозревают, что бальбитиане укрыли у себя Преисподние, ставшие объектом вышеозначенной распри. У меня есть данные, что Альтруисты в скором времени могут потерпеть поражение в отведенном под этот конфликт виртуальном пространстве и что они — Альтруисты — пытались уничтожить субстраты Адов путем прямых инфоатак, но им это не удалось. Теперь же они намерены перенести войну в Реальность и уничтожить субстраты физически. Нами их список подозрительных рас и мест не исчерпывается. Многие потенциальные центры обработки данных и отдельные процессорные кластеры под угрозой. Если же они придут к выводу, что мы — самые вероятные кандидаты на эту роль, то немедля атакуют нас. Атака эта будет длительной и массированной. Я полагаю, что мне и моим товарищам из Непадших существенная опасность не грозит, но заточенные на планетах Падшие, возможно, окажутся бессильны защитить себя.

— А чем вы... можете доказать, что не укрыли у себя субстраты Преисподних?

Я могу это сделать и сама, но только ценой отключения всех каналов связи с Сублимированными, пусть и временного. Тот же выход могут предпочесть и остальные Непадшие. Однако если кто-то по-прежнему будет настроен подозрительно, они сочтут, будто мы сделали это просто для виду, а на глубинных уровнях наших структур — нашего естества — Преисподние продолжают действовать. Придя к такому заключению, они вполне способны решить, что лишь полное, окончательное и немедленное уничтожение всей нашей расы может полностью снять проблему и успокоить предрасположенных к такому шагу крикунов. В отношении Падших складывается еще более тревожная ситуация. Даже я не могу быть уверена, что они  на самом деле не укрыли у себя Ады. Они могли, вольно или невольно. Понимаете? Я располагаю на этот счет не большими сведениями, чем кто-то другой. И это само по себе выступает поводом для беспокойства.

— Как же вы собираетесь поступить?

Я решилась известить о происходящем цивилизацию, известную как Культура, а также и остальные цивилизации, которые отличаются эмпатией и альтруизмом, стратегически лояльны нам и способны выставить значительную военную мощь в потенциальном конфликте, где они могут выступить союзницами. Это я и делаю. Сейчас. Общаясь с вами. Прежде чем вы прибыли сюда, я некоторое время размышляла, не стоит ли обо всем проинформировать Нопри и его команду, а может, Двелнер. Или кого-нибудь из тех, кто прилетит на Полном внутреннем отражении и может считаться значительной персоной по меркам своей цивилизации. Или даже поговорить с самим кораблем. Я также рассматривала возможность открыться кораблю, на котором вы прибыли, хотя при этом была бы вынуждена нарушить обет, данный самой себе очень давно. Но вот вы здесь. И я говорю с вами, поскольку считаю вас достаточно значительной и влиятельной персоной для моего замысла.

— Меня?

Вы пользуетесь определенным влиянием в вашей собственной организации — в Квиетусе, а также в секции Контакта, именуемой Особые Обстоятельства. Вы известны. Вы даже знамениты в определенных кругах. Когда вы заговорите, люди будут слушать.

— Если только я не забуду ваши слова. Вы сказали, что я могу не запомнить их.

Я полагаю, что не забудете. Пожалуй, я и не могла бы, при всем желании, сделать так, чтобы воспоминания никогда не всплыли на поверхность или проскочили мимо того, чем ваша голова уже забита. И это, знаете ли, раздражает.

— О чем это вы?

Я говорю о распределенном устройстве, внедренном вам в мозг и центральную нервную систему. К великому сожалению, я лишь недавно заметила его. Полагаю, этот прибор способен запечатлеть ваши воспоминания о нашем разговоре и ретранслировать их вашему биологическому мозгу. Более того, я подозреваю, что он уже транслирует нашу беседу в реальном времени куда-то ... далеко. Может быть, передает ее содержание дрону, вместе с которым вы прибыли, и кораблю, на котором прилетели. Это необычно. Уникально. И ... очень... меня раздражает.

— О чем вы говорите? О нейросетевом кружеве?

Ваше определение мне кажется подходящим, с некоторыми оговорками. О нем. Или о чем-то подобном.

— Но вы ошибаетесь. Я не ношу нейросети.

А я думаю, что носите.

— Я знаю, что это не так.

Умоляю, прислушайтесь к моему мнению, пусть даже оно отличается от вашего. Все как всегда. Тем, кто прав, неизменно приходится упрашивать тех, кто неправ, но упорствует в своих заблуждениях.

— Послушайте, но я бы знала, если...

Она услышала, как ее голос внезапно оборвался. Соответствующая нить натянулась и со стуком захлопнула ей рот.

Вы уверены?

Ее потянуло куда-то вверх.

— У меня нет нейросетевого кружева.

Но такое устройство у вас есть, госпожа Нсоквай. Это очень необычный экземпляр, крайне редкой разновидности, и большинство людей все же отнесли бы его к нейросетям.

— Что за чушь! Кто мог...

Ей снова заткнули рот, и голос сперва упал до шепота, а потом затих. Она начала понимать.

Как я уверена, а вы, вероятно, только начинаете догадываться, это сделали Особые Обстоятельства.

Йиме Нсоквай воззрилась на выраставший из огромной темной сферы сингулярности вагиночлен, но эта вещь тут же перестала им быть.

На его месте возникло маленькое черное пятно, испускавшее сцинтилляционные вспышки, а потом и оно пропало.

Ее отбросило прочь. Струны напряглись и завибрировали так, что в глазах рябило. Она пролетела сквозь промежуточные стены, потолки и полы структуры так, будто их там вовсе не было, ее одежда развевалась и бешено хлопала на ветру, поднятом ее безумным полетом вспять. Струны еще раз напряглись и лопнули, сметенные диким водоворотом, и ее швырнуло прямо в каюту. Ветер усилился, его шум перерос в рев, одежду сорвало с ее тела, точно ударной волной мощного взрыва, и она шлепнулась на разметанную, растерзанную постель, подняв тучи брызг и разорвав ткань. Со всех сторон ее окружала медленно спадавшая вспененная вода.

Йиме задыхалась, кашляла, корчилась, отплевывалась, барахтаясь в медленно отступавшей воде и пытаясь прийти в себя. На ней по-прежнему была ночная рубашка, правда, задранная до подмышек. Комнату освещал мигающий бело-розовый свет. Она еще раз откашлялась, перекатилась по разодранной постели, утопая в заводях, и перебросила тело через приподнятый край кровати. Где же дрон?

Дрон лежал на полу и вяло поворачивался туда-сюда. Уже падая с кровати, Йиме поняла, что ничего хорошего ей это не сулит.

— Думаю, нам надо... — начала она.

С потолка в маленькую машину ударила фиолетовая молния. Она пробила поля дрона и расколола корпус. К ней потянулась тонкая пелена желтого тумана. Мгла была раскалена, искры, стекавшие по туманной занавеси, поджигали все, чего касались. Она увидела, что разряд пробил середину корпуса дрона и разъял машину почти надвое. Туманная завеса паров металла обжигала и плевалась застывающими каплями конденсата. Ее кожу продырявило в десятках мест.

Она закричала и перекатилась по полу, уходя от завесы. Ее система болеподавления автоматически приглушила, притупила сигналы раскаленных докрасна органов чувств.

Из передней половинки разбитого корпуса корабельного дрона вылетела ножеракета и направилась к ней. Она подумала, что дрон пытается передать ей какое-то сообщение.

Новая фиолетовая молния поразила летающий нож. Разогретый добела осколок вонзился ей в щеку, другой проколол ночную рубашку в том месте, где она сбилась на спину. Дым и пламя поднимались отовсюду. Она распласталась на полу и поползла туда, где, по ее предположениям, находились двери.

Что-то бухнуло с такой силой, что ей заложило уши. Это был уже гиперзвук, а не обычный хлопок.

Рядом с ней, всего в метре, вдруг оказался другой нож. Потом он подлетел вверх, и сияющее вытянутое поле ножеракеты нацелилось в потолочные перекрытия. Оттуда явилась новая фиолетовая молния, и ножеракету на полпути к потолку вбило обратно в пол, будто ударом молота.

ПРИПАСТЬ К ПОЛУ! ПРИСЕСТЬ НЕМЕДЛЕННО! ПРИЖАТЬСЯ К ПОЛУ! ПРИЖАТЬСЯ... — завопила ножеракета. Следующий разряд расколол ее в ошметки. Что-то больно ударило Йиме по голове.

К тому времени, как дрон дошел до слова ПОЛ, она уже скорчилась в позе Чрезвычайного Перемещения — лодыжки сомкнуты, колени вместе, пятки прижаты к ягодицам, руки переплетены на щиколотках, голова опущена на колени.

Воздух наполнило светло-вишневое пламя, и жуткий хлопок сотряс все вокруг так, что у нее сбилось дыхание. Затем, на неисчислимо краткий миг, воцарились тишина и мрак. А потом ее затрясло и скрутило — затрещали кости, позвоночник стал прогибаться под невыносимой тяжестью, суставы заскрипели. Если бы не включенный загодя режим болеподавления, она бы уже давно извивалась и выла в агонии.

В следующий миг ее с подобным звуку мощного взрыва хлопком перенесло в залитую мягким теплым светом главную каюту ОКК Бодхисаттва. Ее кожу саднило и жгло в самых разных местах. Каждая косточка скрипела от натуги, голову пронизывала звеняще-режущая боль.

Она упала на плотный пушистый ковер грудью вниз, и ее вырвало мутной водой. Затылок и спина раскалывались от боли.

Она бросила прояснившийся взгляд на свои руки. В тех местах, где она плотно обхватила ими ноги, то есть на запястьях, кожи не было, она оказалась содрана начисто. На внешней стороне каждого запястья было содрано по лоскуту плоти шириной около трех сантиметров, и оттуда текла начинавшая свертываться кровь. Ноги тоже были какими-то влажными на ощупь и мелко дрожали. Кровь струилась из правого виска и заливала глаз. Она подняла руку и ощупала висок. Из головы торчал горячий металлический осколок, и она выдернула его. В черепе послышался смутный, но явственный шум, похожий на скрежет костей. Она утерла кровь с правого глаза и внимательно оглядела осколок. Он достигал сантиметра в длину.

Может, не стоило его вытаскивать?

Кровь на блестящей серой поверхности осколка продолжала дымить, а кончики пальцев, которыми она удерживала его, обгорели дотемна. Она бросила его на пол. Ковер тут же задымился.

Она ощупала затылок и поняла, что ее частично скальпировало. Касаться затылка было очень больно.

Корабль издавал тяжелый глубокий жужжаще-свистящий звук. Шум нарастал. Она никогда не слышала таких звуков от корабля Квиетуса.

Впрочем, она никогда прежде и не ступала на борт такого корабля.

Но еще не было такого, чтобы корабль — любой встреченный ею корабль — не приветствовал ее на борту, вежливо и обходительно.

Дело швах.

Гравитация вдруг скачком выросла. Ее понесло по полу вместе с ковриком, пока они не уткнулись в стену каюты.

Ее вмяло в переборку и перевернуло вверх тормашками. Корабль, казалось, встал кормовой частью вниз. Тяжесть все нарастала. Ее сжимало и выкручивало, словно комок белья.

Значительное ускорение внутри полевой структуры корабля — это очень, очень скверно. Хуже некуда.

Но она подозревала, что это лишь цветочки, а ягодки еще впереди.

Все, что ей оставалось, так это ждать, пока ее не укроет коконом защитного поля.

Поле окутало ее, и после этого мир погас.

Он увеличивал скорость, стремясь догнать ее. Они поднимались все выше и выше в потоках теплого воздуха — к верхушке исполинского, немыслимого дерева. Он прокричал какое-то приветствие.

Девушка улыбнулась в ответ и что-то сказала.

Они кружились на теплых ласковых воздушных течениях, невесомые, как перышки, и шум ветра был отнюдь не так силен, чтобы заглушить ее слова.

Он подлетел ближе, держась в метре от нее.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Я сказала: Я не на твоей стороне, — ответила доктор.

— Разве?

Он недоверчиво усмехнулся.

— И за установленными по обоюдному согласию пределами конфликта Военная Конвенция теряет смысл.

— Что? — переспросил он.

Внезапно летный костюм разорвался на клочки, будто сотни остро отточенных лезвий пронзили его разом. Он полетел вниз, крича и зовя на помощь.

И пока он совершал один отчаянный кувырок, дрожа и стуча зубами от предельного ужаса, с исполинского древа облетела вся листва. Ствол вспыхнул и задымился. Ветви и сучья усохли и осыпались на землю под порывами смертоносно жаркого ветра, как переломанные кости.

Его падение ускорялось, бесполезные лохмотья, бывшие некогда летным костюмом, полоскались за спиной, и клочья темной материи облекали его члены, будто языки черного огня.

Он завопил не своим голосом, охрип, захлебнулся, набрал полную грудь воздуха и заорал опять.

Темная ангелица — доктор Меджейар — беззвучно снизилась и поравнялась с ним. Она была спокойна и сдержанна, движения ее — исполнены изящества.

Он был вне себя от ужаса.

Она была очень красива. Руки превратились в огромные черные крылья, черные волосы ниспадали на плечи. Минималистичный костюм не скрывал, но скорее подчеркивал формы прекрасного темнокожего тела. Она могла сейчас любого свести с ума.

— Вы пытались взломать наши коды, полковник, — сообщила она, — а это против правил войны. И следовательно, вы сами более не под защитой Конвенции. Хакерство приравнивается к шпионажу. А шпионам у нас нет пощады. Гляньте-ка вниз!

Он посмотрел вниз. Там были огненные ямы, кислотные реки и леса заостренных кольев. На некоторых уже корчились в агонии обнаженные тела.

Ад стремительно приближался. Оставалось несколько секунд полета.

Он закричал так, что чуть не оглох.

Все замерло. Он продолжал смотреть на огонь, дым и жуткие сцены пыток под собой, но падение прекратилось.

Он попытался отвернуться, но не смог.

Темная ангелица сказала наставительным тоном:

— Вы даже этого не заслуживаете.

Ее челюсти клацнули, и его не стало.

Ватуэйль сидел за своим столом в пространстве Трапеции, медленно раскачиваясь туда-сюда и время от времени фыркая под нос.

Он ждал. Остальные появлялись один за другим. Можно было отличить друзей от врагов по тому, кто встречал его взгляд, а кто старался отвести глаза. Те, кто всегда считали попытки хакнуть код Преисподней вздорной затеей, пустой тратой драгоценного времени и ресурсов — по сути, лишь слегка усложненным способом оповестить Врага, что они вконец отчаялись, — глядели на него и усмехались. Те, кто был одного с ним мнения, приветствовали его кратким кивком и на мгновение обменивались взглядами — и это было все. Когда он пытался задержать на них взгляд, те отворачивались, кусали губы, вычесывали шерсть, вычищали грязь из-под ногтей на лапах.

— Не получилось, — возвестил желтый вместо вступления.

М-да, информативное начало, подумал Ватуэйль. Впрочем, не то чтобы у нас каждая минута на счету...

— Не вышло, — согласился он и взялся распутывать колтун красной шерсти на брюхе.

— Думаю, всем тут понятно, что нас ждет на следующем уровне, — сказал пурпурный, — и в чем состоит последнее средство.

Они переглянулись, и это каким-то образом облекло должной степенью формальности смущенные взгляды, кивки и неразборчивое ворчание.

— Позвольте мне внести ясность, — подхватил Ватуэйль, помедлив пару мгновений. — Мы собираемся перенести войну в Реальность. Мы намерены презреть и отбросить правила конфликта, установленные по взаимному согласию в самом начале. Мы обсуждаем возможность отбросить установления, которые мы так трепетно взлелеяли, которые отстаивали, по которым жили и сражались так долго. Мы собираемся объявить все, чем мы были заняты последние три объективных десятилетия, чему мы полностью отдавали свои жизни, ерундой и пустышкой. — Он остановился и оглядел собравшихся. — Речь идет о Реальности. Там нет перезагрузок. Есть, конечно, дополнительные жизни, но не для всех. Муки и смерть, которые мы можем претерпеть, будут вполне реальны. И так же реален будет позор, которым мы можем покрыть себя на веки вечные. Готовы ли мы к этому?

Он снова бросил взгляд на каждого и передернул плечами.

— Я готов. Я знаю точно. А вы?

— Мы прошли через все это вместе, — сказал зеленый. — И все вместе...

— Я знаю, но...

— А нет ли...

— А нельзя ли...

Ватуэйль возвысил голос.

— Я предлагаю решить дело голосованием. Идет?

— Идет, и давайте не будем больше тратить время впустую, — сказал пурпурный, пристально глядя на Ватуэйля.

Они проголосовали.

Затем вернулись за свои столы. Кто-то сидел неподвижно. Кто-то покачивался на веревках. Воцарилось полнейшее молчание.

— Да здравствует хаос, — проронил желтый. — Война за Преисподнюю превратит Реальность в Ад.

Зеленый вздохнул.

— Ну, знаете, если что-то пойдет не так... — сказал он, — ох-х, ребята... они нам десять тысяч лет этого не простят.

Пурпурный фыркнул.

— Сомневаюсь, чтобы они простили нас и через миллион лет, даже если все пойдет как по маслу.

Ватуэйль тяжко вздохнул и медленно покачал головой.

— Храни нас судьба, — сказал он.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Больше всего Вепперсу досаждали лузеры, которым удавалось пробиться наверх. Он понимал, что так уж устроена жизнь во всем ее многообразии: время от времени тот, кому полагалось бы скатиться по кривой дорожке, ведущей вниз, в те мрачные клоаки, где обитают отбросы общества и подонки, по воле случая обретает власть и богатство, становится объектом восхвалений окружающих и купается в роскоши.

Прирожденные победители по крайней мере знают, как себя вести в высшем свете, и неважно, вошли они туда как потомки богатой и могущественной семьи либо же заслужили эту привилегию прирожденными талантом и амбициями.

Лузеры, которым повезло пробиться наверх, неизменно портят всю обедню. Вепперс знал толк в заносчивости и высокомерии; ему неоднократно доносили, что, по мнению других, он сам наделен этими качествами в полной мере и даже с избытком. Но право вести себя так надо заслужить, выгрызть, немало потрудиться, чтобы заполучить его.

Ну или, на крайний случай, твой знаменитый предок должен был заслужить его.

Но людей, которым были присущи высокомерие без веских на то оснований, надменность, не подкрепленная реальными достижениями, выскочек-везунчиков, которые очутились в одном кругу с ним по досадной случайности и теперь воображали, будто она дает им право задирать нос так же высоко, Вепперс почитал за мерзавцев.

Такие вот удачливые лузеры могли любого вогнать в краску и заставить бледно выглядеть. Что еще хуже, все их поведение — а что есть поведение, как не тактика в великой игре, именуемой жизнью? — казалось ему абсолютно бессмысленным, как если б ими руководили сиюминутные капризы. Еще очень давно Вепперс пришел к выводу, что единственная общественно полезная функция таких людей состоит в усмирении нытиков своим примером. Смотри-ка, словно бы заявляли все их поступки тем, кто лишился денег, статуса или возможности управлять своей жизнью, как того хотел, чего они добились. А ведь они идиоты, и тебе самому это прекрасно известно. Чем же ты хуже их? Ничем. Тогда с какой стати ты скулишь и жалуешься, будто тебя нагло эксплуатируют? Заткнись и работай.

Но с индивидуальными проявлениями этого феномена он еще мог иметь дело. То были просто фрики, капризы статистики, отрыжка игры больших чисел. С их существованием он мог кое-как смириться (скрипя зубами и скрепя сердце). Идея, что где-то может существовать целое общество — да что там общество, цивилизация — фриков-лузеров, еще недавно показалась бы ему нелепой. Он бы поднял на смех любого, кто принес бы ему эту весть. Но именно таким сборищем лузеров была Культура.

Вепперс ненавидел Культуру. Он ненавидел ее просто за то, что она существует, а еще за то, что пример Культуры мог оказаться заразительным для доверчивых идиотов. Оставленное без присмотра общество могло последовать по их пути. Его пример, в свою очередь, мог вдохновить и других. В Культуре не было ничего человеческого. Это было общество, задуманное, взлелеянное и созданное машинами для каких-то своих нечеловеческих целей.

Другое, столь же давнее и так же тщательно скрываемое от остальных, убеждение Вепперса состояло в следующем: если тебя загнали в угол или осадили — бросайся в атаку.

Вдохновленный им, он ворвался в убруатерское посольство Культуры и швырнул остатки нейросетевого кружева на стол перед посланницей.

— Что это такое, блядь? — заорал он.

Посла Культуры в Сичультианском Установлении звали Крейт Хюэн. Она оказалась высока ростом, немного непропорционально сложена по сичультианским стандартам, но держалась величественно и даже была привлекательна, невзирая на то, что во всех ее движениях сквозили надменность и сдержанная угроза. Вепперсу неоднократно являлась мысль заставить одну из Импрессионисток принять обличье посланницы. Уж он бы ее так выебал, что все самодовольные мозги у той вылетели бы через жопу. Но в конечном счете он воздержался от этого шага. У него тоже были свои принципы.

Когда Вепперс ввалился в кабинет посланницы, та стояла у окна и разглядывала утопавшие в жаркой послеполуденной дымке здания убруатерского делового квартала с высоты своего просторного офиса на крыше небоскреба. Там, в самом центре столицы всей планеты, высилась массивная башня Правления корпорации «Веприн», и прямо над ее верхушкой сейчас завис огромный темный блестящий корабль. Посланница Культуры неспешно потягивала какой-то дымящийся напиток из чашки. Она была одета как уборщица, босоногая офисная уборщица.

Посланница отвела взгляд от залитого солнцем города, поморгала и непонимающе посмотрела на стол, где лежал небольшой моток серебристо-голубоватых ниток.

— И вам доброго дня, — сказала она тихо.

Она отошла от окна и внимательнее рассмотрела то, что он ей бросил.

— Это нейросетевое кружево, — констатировала она. — Мда-а, и чем же это ваши техники в нем ковырялись?

Она подняла взгляд на другого мужчину, который как раз переступал порог.

— Добрый день, Джаскен.

Джаскен кивнул.

За ним в дверной проем влетел дрон. Вепперсу он предпочел не попадаться на пути.

Они уже минуты три, если не больше, знали, куда он направляется: именно тогда его флайер стартовал с крыши Министерства юстиции и взял курс на посольство. У посланницы было вдоволь времени, чтобы обдумать, как себя с ним вести.

— Ки-чауу! Ки-чауу! — раздалось с одного из просторных диванов, стоявших в комнате. Вепперс посмотрел туда и увидел, как из-за спинки дивана высунулась и тут же исчезла светловолосая головка.

— Это еще что? — спросил он.

— Это ребенок, Вепперс, — ответила Хюэн, потянув на себя кресло, вплотную придвинутое к столу. — А что бы это еще могло быть?

Она показала за окно.

— Небо. Облака. Ой, птичка пролетела... Но вы же не об этом?

Посланница села за стол, взвесила в руке нейросеть. Ромбовидный чемоданчик — дрон — подлетел к ней.

Хюэн нахмурилась.

— Откуда вы его взяли?

— Она обгорела, — пробормотал дрон. Эта машина, как знал Вепперс, была слугой (а может, господином?) Хюэн все три года пребывания посланницы в нынешней должности. Маленького робота как-то звали, и он даже называл свое имя, представился, но Вепперс отказался его запоминать.

— Ки-чауу!

Светловолосый мальчишка прятался за спинкой дивана. Виднелись только его голова и согнутая в форме воображаемого ружья рука. Он повел рукой, нацелив «ружье» на Джаскена. Тот вдруг опустил Окулинзы, скорчил зверскую рожу, как рассерженный мультяшный злодей, и сам наставил на мальчика согнутый палец, а потом резко отвел здоровую руку назад, изображая отдачу.

— Кх-х! Бж-ж-ж! — завизжал мальчишка и с глухим стуком повалился на диван. Голова и рука исчезли.

Вепперс знал, что у Хюэн есть ребенок, но он никак не ожидал увидеть это чертово отродье в посольстве.

— Его нашли в пепле, оставшемся от одного из моих подчиненных, — сказал Вепперс.

Он положил сжатые кулаки на столешницу и перегнулся через стол. Ему хотелось выцарапать посланнице глаза.

— Мои высококвалифицированные технические специалисты пришли к выводу, что это ваше изделие. Мой следующий вопрос будет таким: какого, блядь, хера шпионское устройство Культуры делало в башке моего человека? И сколько их еще там? Вы обязались не шпионить за нами, помните?

— Не имею ни малейшего представления, что оно там делало, — ответила Хюэн, передав кружево дрону, услужливо вытянувшему манипулятор-поле до максимальной длины. Остатки нейросети выглядели грубым подобием мозга. Вепперсу отчего-то пришло в голову, что это тревожный знак.

Он хлопнул ладонью по столешнице.

— Какого хера вы вообразили, будто вам кто-то дал право вытворять подобное?

Он махнул в сторону нейросетевого кружева, зажатого невидимой хваткойдрона.

— Я пойду в суд. Это нарушение наших суверенных прав и Временного Соглашения о Контакте и сотрудничестве, которое наши делегаты подписывали с наилучшими намерениями, когда вы, гребаные коммунистические выблядки, в первый раз к нам заявились...

— Чья это была голова? — оборвала его Хюэн.

Она уселась поудобнее, обхватила руками голову, закинула босую ногу на колено и откинулась в кресле.

— Что произошло с носителем кружева?

— Не заговаривайте мне зубы! — заревел Вепперс.

Он со всего размаху хватил кулаком по столу.

Хюэн пожала плечами.

— Как хотите. Никто не давал нам права так поступать. Кем бы мы в данном случае ни были.

Она хмуро поглядела на него.

— Чья это была голова?

Дрон издал шум, похожий на звук, с каким обычно прочищают горло.

— Кем бы ни был обладатель нейросети, он либо погиб в огне, либо был кремирован, — сообщил он. — Более вероятно последнее предположение. Я бы рискнул утверждать, что длительное воздействие высокой температуры и вероятное присутствие загрязнений оставляют нам очень малые шансы на корректный анализ, особенно после того, как в этом устройстве уже кто-то ковырялся: сперва очень грубо, а затем лишь неуклюже.

Машина сделала пируэт в воздухе, как бы обернувшись к Вепперсу.

— Я полагаю, что в первом случае это были сотрудники господина Вепперса, а во втором — наши джлюпианские друзья.

Смутно видимый туман, окружавший машину, налился розовым. Вепперс не обращал на дрона внимания.

— Не пытайтесь уйти от ответа, — сказал он, потрясая пальцем, нацеленным на Хюэн. (Ки-чауу! — раздалось из противоположного угла комнаты.) — Да кого волнует, кто такие мы? Мы — это вы. Мы — это Культура. Эта штука сделана у вас, значит, вы несете за нее ответственность. И не пытайтесь от нее увильнуть.

— Господин Вепперс не так уж и неправ, — заметил дрон. — Это наше устройство, и притом весьма высокотехнологичное, если вы понимаете, о чем я. И мне кажется, что это кружево — или, точнее говоря, его семя, зародыш, который впоследствии развился в полноценную сеть, — был внедрен в голову погибшего субъекта кем-то или чем-то, определенно имеющим отношение к Культуре...

Вепперс покосился на него.

— Завали хлебало, — сказал он дрону.

Дрона это, казалось, не задело.

— ... так что я склонен согласиться с предположениями господина Вепперса, — закончил он.

— Мне одобрение этой железяки без надобности, — обратился Вепперс к посланнице. — Меня больше интересует, каковы будут ваши дальнейшие действия в связи с нарушением условий Соглашения, по которому вы здесь присутствуете.

Хюэн усмехнулась.

— Предоставьте это мне. Я что-нибудь придумаю.

— Этого тоже недостаточно, и я забираю это приспособление с собой, — сказал он, ткнув пальцем в нейросетевое кружево, — чтобы оно никуда не пропало...

Он запнулся, потом решительно вырвал кружево у дрона. Ощущение было не из приятных: будто он окунул руку в теплую, липнущую к коже пену.

— Я спросила вполне серьезно, — напомнила посланница. — Чья это была голова? Кто носил эту нейросеть? Это поможет нам в дальнейшем расследовании данного происшествия.

Вепперс помахал в воздухе кулаком, отделываясь от неприятного ощущения, потом скрестил руки и посмотрел на посланницу Культуры.

— Ее звали Л. Юбрек, — сообщил он. — Она принадлежала мне по решению суда, будучи субъектом Общих Коммерческих Репараций в согласии с Актом о Глубокой Татуировке.

Хюэн поморщилась и вдруг подалась вперед. В ее лице что-то переменилось.

— Ах, эта, Отмеченная?.. Ледедже? Я помню ее. Я с ней говорила пару раз.

— Уверен в этом, — сказал Вепперс.

— Она была такая... хорошая. Все время чем-то встревожена, но ... держалась так, будто все в порядке. Она мне была симпатична.

Она посмотрела на Вепперса с деланным, как он решил, выражением глубокой искренности и участия.

— Она умерла?

— Вы совершенно правы.

— Мне очень печально это слышать. Пожалуйста, передайте мои искренние соболезнования ее семье и любимым.

Вепперс ухмыльнулся.

— То есть мне.

— Тем не менее. Как она умерла?

— Она покончила жизнь самоубийством.

— О...

На лице Хюэн отразилась боль. Она отвела взгляд и уставилась в пол.

Вепперс испытал острое желание вмазать ей по зубам чем-то тяжелым.

Посланница глубоко вздохнула и снова посмотрела на столешницу, туда, где лежало кружево.

— Это...

Вепперс счел нужным вмешаться и упредить ненужные сантименты.

— Я жду какого-то отчета или рапорта. Чего угодно. Я отбываю в деловую поездку на следующие несколько дней...

— О да, — сказал дрон, переместившись к той точке в поле его зрения, где маячила блестящая громада корабля, повисшего над башней Правления корпорации «Веприн» (от этого большую часть столицы накрыла прямоугольная темно-серая тень), — вашу лошадку уже запрягли.

Вепперс промолчал и вновь наставил палец на Хюэн. (Ки-чауу! — сказал детский голосок с дивана.)

— К тому времени, как я вернусь из этой поездки, вы должны представить мне какое-то объяснение случившегося. А если я его не дождусь, тогда дело это возымеет последствия. Юридические и дипломатические.

— Она оставила записку? — вдруг спросила Хюэн.

— Что? — не понял Вепперс.

— Она оставила записку? — терпеливо повторила Хюэн. — Люди, покончившие жизнь самоубийством, обычно оставляют записку. Дают в ней какое-то объяснение своего поступка. А Ледедже оставила?

Вепперс позволил себе слегка приоткрыть рот, чтобы продемонстрировать во всей полноте гротескную бесцеремонность и наглость вопроса.

Он покачал головой.

— У вас шесть дней, — сказал он, повернулся и зашагал к дверям. Проходя мимо Джаскена, он уронил: — Ответь на любые дополнительные вопросы, какие она пожелает задать. Я буду во флайере. Не задерживайся.

Он вышел.

— У этого дяди такой смешной нос, — сообщил детский голосок с дивана.

— Джаскен, — сказала Хюэн, — она оставила записку?

Джаскен качнул рукой в лангетке.

— Никак нет, госпожа, — ответил он.

Она некоторое время смотрела на него.

— Это и вправду было самоубийство?

Джаскен не изменился в лице.

— Да, госпожа. Конечно.

— У вас есть какие-то предположения, как могло кружево оказаться в ее голове?

— Никаких, госпожа.

Она склонила голову, глубоко вдохнула и подалась вперед.

— Как ваша рука?

— Эта? — Джаскен повел рукой на перевязи. — Все в порядке. Заживает. Будет как новенькая.

— Я рада за вас.

Хюэн улыбнулась.

Потом встала из кресла, выпрямилась и медленно кивнула.

— Большое спасибо, Джаскен.

— Рад стараться, госпожа, — ответил он, коротко поклонился в ответ и вышел.

Хюэн сидела, баюкая на коленях ребенка и глядя, как широкий флайер Вепперса поднимается с крыши. Его закругленная хвостовая часть сильно отражала солнечный свет и ярко сверкнула в золотых лучах, когда флайер слегка накренился при взлете. Дрон висел рядом и тоже наблюдал за отбытием магната.

Маленькое суденышко набрало высоту и взяло курс на башню Правления корпорации «Веприн». Корабль, висевший над ней, был ненамного меньше самого небоскреба.

Дрона звали Ольфес-Хреш.

— Что ж, — сказал он, — травма носа действительно имеет место, однако характер ее таков, что удар фехтовального клинка не мог стать ее причиной. Рука Джаскена совершенно здорова, все кости целы, разве что мышцы чуть-чуть потеряли тонус после двадцати дней неподвижности. И еще: эта лангетка устроена так, чтобы ее в любой момент можно было открепить.

— Ты сумел считать информацию с нейросети?

— В пределах, допустимых для устройства в таком неудовлетворительном состоянии.

Она перевела взгляд на машину.

— И что?

Дрон покачался в воздухе. Это соответствовало у него пожатию плечами.

— Это игрушка ОО. Или что-то вроде.

Хюэн кивнула и посмотрела на джлюпианский звездолет. Флайер Вепперса уже почти долетел до него.

Она рассеянно потрепала малыша по головке.

— Интересно, — проронила посланница. — Очень интересно.

Придя в себя, Чей обнаружила, что находится в Убежище.

Убежище располагалось на вершине пальцеобразного скального уступа, нависавшего над пустыней. Безжизненную панораму кое-где оживляли чахлые кустарники. Выступ — это было все, что осталось от естественной арки, исполинские обломки которой, сточенные песчаными бурями, лежали далеко внизу, примерно посередине между скалой Убежища и соседним плато. Добраться до Убежища можно было единственным путем: в корзине из тростниковых веревок, которую опускали с тридцатиметровой высоты и затем поднимали обратно. Подъемный механизм приводился в движение исключительно силой мышц.

Убежище было древнее, шести- или семиярусное, и состояло из разрозненных, лепившихся друг к другу построек, материалами для которых послужили грубо обтесанные бревна и необожженные кирпичи. Некоторые строения опасно нависали над обрывом и поддерживались специальными сваями или платформами из хоботового дерева.

В монастыре обитали исключительно женщины. Занимались они тем, что реставрировали и переписывали древние артефакты, называемые манускриптами.

С ней обращались не слишком хорошо: если не как со служанкой-чернорабочей, то как с послушницей низшей ступени. Ее мнением никто не интересовался. Все ее функции сводились к выполнению простейших заданий по хозяйству.

В свободное от работы с манускриптами, еды и сна время монашки славили Господа.

Господь в этом месте мыслился женщиной, почитаемой приносившими обет воздержания монахинями за Ее плодовитость, которой Она наделяла все живое. Средством Ее почитания служили гимны и молитвы. Службы продолжались очень долго.

Она чистосердечно призналась в своем неверии. Ее не поняли. Отрицать существование Богини здесь было все равно, что отрицать существование Солнца или силы земного притяжения. Когда же остальные монашки убедились, что она говорит искренне, ее скрутили и доставили к Верховной Матери Убежища, которая внушала всем страх и почтение.

Та сообщила Чей, что на первый раз ее прощают, как новоприбывшую послушницу, но в дальнейшем ей должно покоряться воле Господней, то есть следовать приказаниям Верховной. В городах и деревнях еретиков, между прочим, сжигают живьем, если они осмеливаются отрицать существование Богини. Здесь же к таким мерам не прибегают, но, буде она примется упорствовать в своих заблуждениях, ее лишат еды и начнут избивать, пока она не причастится великой истины.

Верховная объяснила, что не всем дано принять Господа всем сердцем с такой же легкостью, как это удалось самым благочестивым и просветленным (и в тот миг страхолюдная женщина в темной рясе показалась Чей особенно старой). Пусть даже она и не открыла пока свое сердце любви Господней, все равно ей следует понять, что со временем такие чувства осенят ее. Ритуалы и службы, молитвы и торжественные распевы, которые новенькая находит столь бессмысленными — средства, призванные помочь ей в обретении утерянной веры. Сперва она даже может участвовать в них, не чувствуя в сердце никакой веры; это не страшно. Вера обязательно придет позднее.

Точно с таким же настроением, с каким она выполняла тяжелую работу по хозяйству, не понимая, зачем она это делает и кому предназначены плоды ее трудов, она будет сперва молиться всеблагой и всепрощающей Богине. Постепенно она достигнет в том и другом определенного совершенства, узрит потайной смысл, сокрытый за работой и актами поклонения Богине, и тогда вера обнимет ее сердце.

В заключение Верховная отвела ее в монастырскую темницу — жуткую темную вонючую клетушку без окон глубоко в скале, на которой стояло Убежище. Туда не проникало ни единого лучика света. Там ее заковали бы в цепи, морили бы голодом и били бы палками, дожидаясь ее возвращения на путь истинный. Ее затрясло при одном взгляде на цепи и оковы. Она пообещала Верховной взлелеять в себе любовь к Богине.

Ей отвели келью на верхнем ярусе одного из монастырских зданий, под самой крышей. Вместе с ней там дневали и ночевали еще полдесятка послушниц. Келья смотрела в сторону, противоположную плато, в пустыню, и была открыта ветру и песку: одной стены не было вовсе, вместо нее была грубая завеса из какой-то ткани, похожей на брезент. По крутой лестнице можно было спуститься на гребень стены, невидимой с верхнего уровня. Открытые кельи, пусть даже в них непрестанно задувал ветер из пустыни или с равнин, показались ей комфортабельными жилищами, закрытые же навевали тоску и ужас, в них она чувствовала себя, как в тюрьме, особенно в те минуты, когда засыпала или пробуждалась ото сна.

Она родилась стадным существом, и одиночество было ей глубоко противно. Одиночное заключение в обществе, из которого она явилась, считали страшной карой.

Поэтому, как и любой нормальный павулианец, она старалась засыпать в компании не менее полудесятка послушниц. Ей часто снились кошмары, и криками своими она будила соседок.

Но в этом она уж точно была неодинока.

В монастыре было вдоволь книг. Она стала изучать их. Она часто беседовала с окружающими, когда выпадала свободная минутка. Все силы она отдавала работе: мыла, убирала, тянула за веревки подъемных механизмов, помогая втаскивать корзины с водой и пищей, поставляемые жителями маленького поселка у подножия скалы. Иногда в корзинах прибывали не вода и не пища, а гости или новые послушницы. Молитвы и службы стали рутиной. Она втихомолку презирала их, полагая, что они лишены всякого смысла, но исправно присоединяла свой голос к общему хору.

Погода стояла жаркая, но довольно приятная, кроме тех дней, когда ветер дул прямо из пустыни и засыпал Убежище песком. Воду брали из глубокого колодца у подножия скалы и разливали по кувшинам в веревочной оплетке. Когда их поднимали наверх, вода все еще приятно холодила горло.

Она часто приходила на стены монастыря и подолгу стояла, глядя вниз. Она размышляла о сути страха и диву давалась, почему не испытывает его. Она знала, что пропасть должна бы ее ужасать, но ничего не чувствовала. Остальные полагали, что она с сумасшедшинкой, и держались подальше от открытых окон, выходивших на обрывы.

Она терялась в догадках, сколько времени ей отведено на пребывание здесь. Вероятно, ее оставят в Убежище по крайней мере до тех пор, пока она полностью не поправится и не привыкнет к этой жизни. А потом, как только она обживется и поверит, что все преследовавшие ее видения и вправду были только ночными кошмарами, когда она убедит себя, что эта прискорбно ограниченная, но безопасная и приносящая скромные награды жизнь стоит того, чтобы ее длить, когда она позволит себе надеяться, — вот тогда-то ее выдернут отсюда и бросят обратно в Преисподнюю.

Соседки, чем могли, помогали ей утишить воспоминания, сделать их не столь болезненными, притупить, но кошмары по-прежнему посещали ее по ночам. Иногда гораздо более реалистичные, красочные и выпуклые, чем она могла ожидать.

Но, проведя в монастыре год, она и с этой напастью кое-как совладала. И стала спать спокойно. Однако воспоминания никуда не делись, они были с ней, в той или иной форме. Она знала, что это так. Воспоминания формируют личность.

Она потихоньку припоминала больше о своей жизни в Реальности. Проведя в Аду вместе с Прином примерно половину отпущенного ей там срока, она впала в уверенность, что вся ее прежняя жизнь — реальная жизнь, как она теперь догадывалась, — просто сон или часть изощренной пытки: сфабрикованная, состряпанная на скорую руку мучителями, дабы заострить и оттенить ее страдания. Теперь же она пришла к мысли, что, вероятно, эти воспоминания соответствовали действительности, по крайней мере частично, и от пережитого в Преисподней она просто на время свихнулась.

Ей стало ясно, что некогда она была реальным существом, павулианской ученой, вовлеченной — с добрыми намерениями — в тайный план тех, кто вознамерился проникнуть в Преисподнюю, чтобы положить ей конец. Она встретила Прина, своего коллегу по университету, между ними возникли тесные рабочие отношения, затем они переросли в привязанность, побудившую их вызваться добровольцами. Они отправились в Ад, намереваясь записать все свои впечатления и сделать истину достоянием общественности.

Этот Ад был виртуальным, но ощущения, муки, которые испытывали его узники, воистину не могли ни с чем сравниться. От пережитого она сошла с ума и утратила веру в истинность воспоминаний о прежней жизни в базовой Реальности. Тогда жизнь эта казалась ей сном или хитрой жестокой придумкой разработчиков Ада, целью которой было сделать контраст между ним и базовой Реальностью еще резче и болезненней.

Следовало признать, что Прин оказался крепче ее. Он сохранил здравый рассудок и даже попытался спасти их обоих, когда подошло подходящее время, пробиться обратно в Реальность. Ему удалось бежать, но ее он с собой забрать не сумел. Когда-то она уверяла себя, что он просто переместился из одной области Ада в другую, может быть, даже в иную Преисподнюю, но теперь полагала, что, вероятней всего, он ушел насовсем. Если бы это было не так, он бы уже наверняка дал ей о себе знать.

Затем она предстала перед владыкой Ада, королем демонов, которого разозлило, что у нее не осталось надежды на спасение — таким образом она в некотором смысле ускользнула из-под влияния законов и правил Преисподней.

Демон убил ее, а потом она очнулась тут, в целом и невредимом павулианском теле, на странной высокой скале, столбом торчавшей между плато и пустыней.

Бело-желтое солнце восходило, пробегало над пустыней и закатывалось. Вдалеке в песках что-то двигалось: маленькие, едва различимые точки, которые складывались в линии. То могли быть животные или павулианцы. Птицы кружили в небесах, поодиночке и стайками. Иногда они снижались, облепляли крыши самых высоких зданий Убежища и пронзительно галдели.

Время от времени в пустыне выпадали дожди; их приносили приходившие с плато темные вихри, и струи были похожи на маленькие щетинки огромной метлы. Тогда Убежище наполнял странный, но приятный своей необычностью запах, и задерживался там иногда и на полдня. Открытые кельи и тихие дворики наполнял звук падающих капель. Однажды, стоя в одном из тихих уголков монастыря и прислушиваясь к мерному стуку их — кап-кап-кап — по устроенному над ее головой козырьку, она вспомнила ритм песнопения из недавней службы в часовне, и ее поразили сходство и безыскусная красота обоих звуков.

Через плато тянулась тропа, убегавшая к плоскому горизонту. От ближнего конца тропы ответвлялась тропинка поменьше, зигзагами петлявшая между оврагов и расщелин, пока не смыкалась с насыпанным у подножия скалы щебневым возвышением для подвоза грузов. Она размышляла, что может находиться на другом конце тропы, там, далеко. Наверное, там есть дорога, и ведет она в город. Городов было много, но даже до ближайшего из них идти и ехать много десятков дней. И ни один из них нельзя назвать хорошим местом для жизни, коль скоро жители их так опасны и больны душой, что существует Убежище, куда из этих городов можно сбежать. Ей никогда не хотелось туда. У нее вообще никогда не возникало ни малейшего желания покидать монастырь. Она знала, что ее ждет. Сперва ее оставят в покое, дадут поверить, что все в порядке, пока не сотрутся и не потускнеют все воспоминания о другом существовании, отличном от нормального. А потом ее заберут обратно в Ад. Она никогда не забывала о такой возможности: принимала каждый день как дар свыше и отнюдь не была уверена, что следующий за ним обязательно настанет.

Минуло два года, прежде чем ее попросили помочь в работе над рукописями. Этим монашки платили за еду и кров, которые им предоставлялись в конце пути по дороге и тропе, по тропинке и щебню, мимо косо-криво притулившихся к подножию скалы домов поселка и наверх в корзинах из тростниковых веревок. Они копировали старые священные тексты, древние манускрипты, написанные на неизвестном языке, и делали это хорошо.

В корзине привозили книги с чистыми листами, чернила, перья и тонкие золотые листы, из которых готовилась краска для буквиц и рисунков; потом, через год или два, заполненные словами и картинками книги опускали обратно, в деревню на краю пустыни, откуда начиналось их путешествие в далекие города.

Работая над манускриптом, она оставалась в одиночестве. Ей отвели отдельную келью, в которой было ровно столько свободного пространства, чтобы поместились стол, стул, манускрипт, с которого нужно было снять копию, пустая книга — вместилище слов этой копии, перья и чернильница. В каждой келье было окно. Оно находилось так высоко под потолком, что вид из него открывался странно искаженный, но света давало достаточно. И все же спустя несколько часов ее глаза начинало щипать и колоть. Тогда она с облегчением спускалась в часовню и пела вместе с остальными, закрыв глаза или подняв их к сочившемуся через обложенные штуком высокие прозрачные окна. У нее обнаружился несомненный талант к пению гимнов. Многие из них она знала наизусть.

Работа оказалась тяжелой, но она наслаждалась ею. Манускрипты были прекрасны непостижимой, не поддававшейся расшифровке красотой. Она разглядывала иллюстрации. Там были звезды, планеты, диковинные звери, здания и растения, деревья, цветы, утопавшие в зелени пейзажи.

Она тщательно перерисовывала каждую иллюстрацию в свою книгу и раскрашивала ее, а потом по одному воспроизводила символы таинственных подписей к рисункам.

Она понимала, что, судя по всему, это пользовательские руководства по пыткам, а прекрасные иллюстрации были вставлены туда просто затем, чтобы одурачить ее.

Так проходили дни, заполненные безмолвным переписыванием слов на чистые страницы и эхом гимнов, колотившимся о стены просторной часовни.

Книги, которые ей дозволялось читать, поступали из отдельной библиотеки. Они выглядели значительно скромнее манускриптов, были хуже оформлены и проще изданы. В них говорилось об эпохе намного более ранней, чем та, в которую она появилась на свет. Монахини Убежища, с которыми она говорила, тоже делились воспоминаниями об очень простом времени, когда в городах не было общественного транспорта, корабли ходили под парусами и без двигателей, а медицина сводилась к обрезанию больных хоботов и надежде на то, что все как-нибудь само заживет. Промышленности в этом мире тоже не было, только индивидуальные мануфактуры и лавки. Но женщинам было о чем посудачить: об идиотизме мужчин, об утомительных диетах, о бандитах, которые, по слухам, обитали на плато или в пустыне, бренности бытия, ревности, дружбе, взлетах и падениях приятельниц. Ходили меж них и те сплетни, которые всегда возникают в обществе сотни с лишним существ одного пола, собранных в замкнутом пространстве и организованных в согласии с жесткой, но не слишком суровой в наказаниях иерархической системой.

Она пыталась поведать остальным о том, что с ней произошло, и те непонимающе смотрели на нее. Они полагали, что она тогда была безумна, но теперь поправилась. У них, казалось, не было мыслей о жизни за пределами этой единственной, со всеми ее технологическими ограничениями и странными обычаями. Они все выросли в городах или деревнях, в определенный момент потерпели крупную жизненную неудачу и были изгнаны из своего стада, а теперь обрели здесь приют и спасение. Она осторожно пыталась выяснить, действительно ли они веруют в Богиню, Которую им было велено славить. Казалось вероятным, что да. Ну что ж, по крайней мере эта Богиня обещала только одну послежизнь: для самых достойных. Верные и набожные проследуют на Небеса, остальных ожидает забвение.

Забвение было, несомненно, предпочтительней вечных пыток.

Иногда она размышляла, сколько времени могло пройти в базовой Реальности. Она немного разбиралась в виртуальных технологиях и понимала, что коэффициент растяжения или замедления времени может принимать любые значения. Год в Реальности можно ужать до минуты в виртуальном окружении. Можно было вообразить себе, напротив, и что-то вроде путешествия с околосветовой скоростью: прожить целую жизнь, обогатившись новым опытом, полностью изменившись, став, по сути, другой личностью, и вернуться в реальный мир, где прошло не больше часа объективного времени, и никто даже не заметил твоего отсутствия.

Вдруг эта тихая безболезненная жизнь течет именно с такой скоростью?

А если медленнее? Или вообще в ритме реального времени?

По всему, что ей удалось припомнить, выходило, что это виртуальное существование протекает исключительно медленно. Мало-помалу она поняла со всей отчетливостью, что несколько лет здесь могут соответствовать тысячелетию в базовой Реальности, и даже если она вернется туда, то найдет все вокруг до неузнаваемости измененным, а все, кого она знала, будут давно мертвы: так давно, что даже в среднестатистически (чрезвычайно) приятной и комфортабельной Послежизни изгладились всякие следы их.

Очень часто, стоя на краю монастырской стены и глядя вниз со скалы, она думала, а не прыгнуть ли ей в пропасть и посмотреть, что произойдет. Вернут ли ее обратно, в Ад, тут же? Или осчастливят забвением?

— Как ты бесстрашна! — завидовали ей остальные переписчицы, восхищенно глазевшие, как она стоит там и смотрит вниз.

Но не столь бесстрашна, чтобы проверить эти предположения.

Когда прошло еще несколько лет, ей стали доверять дополнительные обязанности, поручать проверку работ остальных переписчиц и надзор за ними. В часовне она иногда пела, как и прежде, а иногда возглавляла хор. Верховная Мать состарилась, ее уже подводили задние ноги, а передние она и так давно водружала на тележку. Чтобы подняться по спирально закрученному пандусу на верхние ярусы Убежища, она неизменно прибегала к посторонней помощи.

Верховная приблизила к себе Чей и принялась обучать ее тонкостям управления Убежищем, явно намереваясь поручить монастырь ее заботам. Она выделила для Чей отдельную келью, и та поселилась там, но с наступлением ночи все равно предпочитала спускаться вниз, к остальным. Кошмары о пытках и мучениях не отступали, но стали какими-то скучными и расплывчатыми.

Однажды вечером, через семь лет после ее прибытия в Убежище, из пустыни подул горячий ветер, а в монастыре вспыхнул пожар. Монахини отчаянно сражались с огнем, заливая его водой из немногочисленных запасов. Десять переписчиц бросились в задымленный скрипторий и стали вышвыривать из высоких окон в центральный дворик бесценные рукописи. Им удалось спасти все манускрипты, кроме двух, но сами они погибли в огне или задохнулись. Потом обглоданные огнем сваи, на которых держалось одно из крыльев Убежища, рухнули; весь этот ярус обвалился в пустыню, унося с собой шестерых монахинь, и в месте его падения взвился огромный язык дымного пламени. Крики монахинь некоторое время были слышны даже сквозь жуткий воющий рев огня, скрежет ломающихся балок и треск кирпичей, которые начали раскалываться от страшного жара.

Настала ночь, и раздувавший пламя ветер утих.

Она смотрела в круговерть искр, разметанных пожаром. Они сверкали так, что в чистом черном небе не было видно звезд.

То, что осталось от погибших, было предано земле на маленьком кладбище у подножия скалы. Тогда она впервые за все годы спустилась из Убежища в пустыню. Церемония была короткой, немногие осмысленные слова рождались impromptu^[148]. Над могилами спели несколько гимнов, но звучали они плоско, потому что эха не было. Она не нашла что сказать и только стояла, глядя на отмечавшие каждую могилу — невзрачный холмик песчаной земли — деревянные столбики. Она думала о терзаниях, какие, вероятно, постигли погибших перед кончиной. По крайней мере, муки не были долгими, сказала она себе, и когда они закончились, то закончилось и все остальное.

Может быть, поправила она себя мрачно. Ведь это была Виртуальная Реальность. Все это происходило внутри симулятора, и неважно, что она не могла подыскать этому убедительных доказательств. Как вообще можно изнутри симуляции судить, что на самом деле происходит с сознаниями умерших, какими бы ни были они при жизни?

Той ночью она пришла в один из залов сгоревшего скриптория и некоторое время стояла там. Ей вообще-то полагалось сейчас дежурить в пожарной охране, следить за тем, чтобы огонь часом не заполыхал снова. Но здесь до сих пор воняло горелым деревом и пережженным кирпичом, так что присутствие ее в этом зале было вполне оправданным. Через щели в стенах и потолке наружу, в недвижный стылый ночной воздух, просачивались дымки и струйки пара. Она обошла все места, откуда они поднимались, и тщательно проверила, нет ли там очагов возгорания. В одном хоботе у нее была масляная лампа, в другом — заготовленное на такой случай ведерко с водой.

Под перевернутым и обгоревшим дочерна столом какой-то переписчицы она нашла обугленную книгу с пустыми страницами. Она была очень маленького формата и, очевидно, предназначалась для копирования самых тонких манускриптов из их собрания. Она перевернула несколько страниц и стряхнула пепел с коричневых ломких полей. В эту книгу уже нельзя будет ничего скопировать. Она не стала возвращать книгу на место, где нашла ее, но сунула в потайной карман одеяния.

Потом она неоднократно возвращалась в мыслях к этой находке и каждый раз понимала, что у нее тогда не было никаких планов на эту книгу. Она, возможно, собиралась сохранить ее у себя в комнате на полках или в копировальной келье. Это постоянно напоминало бы ей о бренности бытия, как мрачный и зловещий сувенир.

Вместо этого она начала писать в книге. Она записывала историю своей жизни, какой ее помнила, ежедневно пополняя книгу десятком-другим строчек. Это не то чтобы попадало под запрет. Нет, в таких делах конкретных правил вообще не было установлено. Тем не менее она почему-то старалась хранить дневник в тайне.

Она уносила к себе в келью старые, изношенные перья, которые уже нельзя было использовать для копирования манускриптов, поскольку они могли порвать тонкую бумагу. Чернила ей пришлось готовить самой, из оставшейся после пожара сажи.

Жизнь текла своим чередом. Они сумели восстановить пострадавший сектор Убежища, приняли в орден много новых послушниц. Старая Верховная Мать умерла, ее место заняла другая (Чей к тому времени уже имела право голоса и еще немного продвинулась в монастырской иерархии). Старая настоятельница хотела, чтобы ее погребли по старым обычаям, бросив плоть и кости хищным птицам, гнездившимся на верхушке самой высокой башни Убежища^[149]. После того, как птицы сделали свою работу, а солнце выбелило кости, Чей выпала сомнительная честь очистить их от птичьего дерьма и отполировать.

Почти год миновал после смерти старой Верховной Матери. Она пела в часовне один из самых прекрасных гимнов и вдруг так расчувствовалась, что упала ниц и долго оплакивала усопшую. Она поняла, что гимны и молитвы постепенно обрели в ее глазах смысл и даже красоту. Теперь они составляли неотъемлемую часть ее жизни.

Через двадцать лет ее саму избрали Верховной Матерью. Если бы не рукопись, в которой она рассказывала самой себе о своей жизни, история, написанная на чистых страницах обгоревшей книги, она бы и не поверила теперь, что когда-то жила иной жизнью и была одаренной университетской исследовательницей в свободном, раскрепощенном обществе с космическими лифтами, сверхпроводниками, искусственными интеллектами и технологиями продления жизни, что потом на несколько месяцев окунулась в бездонную мерзость виртуальной Преисподней, пожелав ошеломить своими записями о ней ничего не подозревавший мир — а в данном случае, скорее, ничего не подозревавшую Галактику. Эти свидетельства могли бы очень пригодиться в деле уничтожения Преисподних — а их следовало искоренить навеки.

Она продолжала вести потаенные записи, излагая в них все, что только могла припомнить о базовой Реальности и своей жизни в ней, о времени, проведенном вместе с Прином в виртуальном Аду, а также о том, что происходило с ней тут, в тихом уединенном монастыре, спокойное и умиротворенное существование в котором она в конце концов научилась любить и ценить.

И каждую ночь она засыпала в страхе, внутренне готовая проснуться в Аду.

Она обрела мудрость, присущую старикам. Ее лицо покрылось морщинами, шкура посерела, походка стала негибкой. Потом ее настигли и другие беды почтенного возраста.

Однако она, как и прежде, вела все дела Убежища и помогала всем, что было в ее силах, новоявленным послушницам и случайным гостьям монастыря. По крайней мере однажды за каждое время года она, как Верховная Мать, была обязана спускаться в корзине к подножию скалы, в скромную деревеньку, чтобы там принять, выслушать и проинструктировать представителей благотворительного общества, которые развозили по городам и весям изготовленные монахинями копии.

Представители всегда оказывались мужчинами, поэтому сами подняться в корзинах на лебедке в Убежище не могли: это было запрещено. У нее не оставалось выбора, кроме как нехотя спуститься к ним.

Обыкновенно, спустившись в поселок, она поражалась переменам, которые в ней произошли. Ее прежняя личность — та, которой она была в базовой Реальности, прежде чем проникнуть в Ад, — сделала бы все возможное, чтобы порвать с идиотскими обычаями, презрела бы канон, постаралась бы открыть всем глаза на несомненный идиотизм беспрекословно соблюдаемой традиции, воспрещавшей доступ в Убежище мужчинам.

Та, кем она стала ныне, признавала силу, стоявшую за этими аргументами, но полагала, что блюсти традицию по-своему разумно. Теоретически это, разумеется, неправильно, и с этим обычаем, конечно, надо бы что-то сделать, но ведь и вреда особого в нем нет. Он даже очаровывает своей эксцентричностью. В любом случае, ей совсем не хотелось остаться в истории Верховной Матерью, по чьему настоянию старому обычаю был положен конец.

Она постоянно размышляла, насколько достоверной может быть эта симуляция. Насколько реалистично и динамично это общество? Действительно ли существуют города, откуда прибывали к ним (если верить их словам) новенькие послушницы, любопытные путешественницы и представители благотворительного общества? Как ведут себя жители тех мест? Трудятся, учатся, терпят лишения, ищут выход из передряг — все, как в базовой Реальности?

А если этой симуляции позволено развиваться в нормальном темпе, не может ли быть так, что кто-то где-то уже додумался до отливки передвижных литер и книгопечатания, тем самым обессмыслив занятия монахинь Убежища и отправив всех их на свалку истории?

Она ждала, что однажды представитель благотворительного общества встретит ее улыбкой, полной сдержанного сожаления, и протянет свежий номер этой новенькой придумки, как ее там — периодической прессы?

Но копии манускриптов продолжали забирать, доставляя взамен пищу, воду, расходные материалы для письма и все, что было нужно по хозяйству, а ее жизнь тем временем клонилась к закату, по крайней мере в этом секторе Виртуальности. Она подозревала, что ей суждено умереть — если это слово здесь вообще обладало реальной значимостью — в обществе, не слишком отличном от того, в каком она родилась. После этого ей приходилось напоминать себе, что здесь она не родилась, но только проснулась, пришла в себя, будучи уже взрослой.

Настал год, когда среди новеньких затесалась девушка, которая посмела отрицать существование Богини. Она приказала привести ослушницу и говорила с ней словами старой Верховной Матери, сказанными некогда ей самой. Чей без всякого удовольствия показала послушнице потайную камеру с цепями, оковами и прочими орудиями боли. Зато она вспомнила, что в бытность ее молоденькой послушницей в темнице пахло куда хуже. Почему? Наверное, оттого, что она сама никогда никого туда не бросала. Впрочем, у нее могло притупиться обоняние. К счастью, новенькая покорилась ее воле, хотя и с неумело замаскированным презрением, и дальнейших мер принимать не пришлось. Она размышляла, удалось бы ей найти в себе силы для такого приказа, обернись дело не столь благоприятно.

Ее зрение постепенно ухудшалось и в конце концов испортилось совсем. Теперь она больше не могла вести дневник в обугленной книжице: буквы становились все крупнее и крупнее, и она поняла, что однажды ей придется отводить по странице на букву, чтобы различать текст. Но это бы ей не очень помешало, ведь за столько лет она, как ни старалась, так и не исписала книгу до конца, заполнив ее лишь на две трети. Вскоре за ней придет смерть, а в книжке до сих пор оставались чистые листы.

Но ей подумалось, что такие крупные буквы насмешат того, кто когда-нибудь прочтет записи, покажутся ему знаком себялюбия, так что мало-помалу она совсем забросила записи. Она уже давно изложила о себе все, что хотела, и продолжала вести дневник скорее по привычке, которая в последнее время стала ее утомлять.

Она стала рассказывать свои истории новеньким послушницам. Те, верно, думали, что она совсем из ума выжила, но она ведь была Верховной Матерью, поэтому они слушали да помалкивали. А может, в те дни молодежь наконец-то стали воспитывать в почтении к старшим.

Голосовые связки у нее тоже ослабели, но она продолжала ежедневно посещать часовню и долго сидела там с закрытыми глазами, восторженно внимая прекрасному, необыкновенному, восхитительному пению.

Наконец она так одряхлела, что не могла больше передвигаться и только лежала в ожидании смерти, и тогда к ней явился ангел.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

Тяжеловооруженный джлюпианский крейсер Укалегон^[150] доставил Джойлера Вепперса в пещерный город Айобе на планете Вебецуа меньше чем за два дня — в сорок раз быстрее, чем мог бы это сделать корабль Сичультианского Установления. Вебецуа находилась на самом краю Сичультии, в маленькой звездной спирали под названием Чжунцзунзанский Водоворот. Среди этих старых, разбросанных довольно далеко друг от друга звезд лежала и система Цунга.

— Конечно, я говорю серьезно. Почему мне нельзя его купить?

— Они не предназначены для продажи.

— Почему?

— Это противоречило бы нашей политике.

— Так смените ее.

— Политику не меняют.

— Почему политику нельзя изменить?

— Потому что смена политики несовместима с политикой.

— Вы ходите по кругу.

— Я просто следую за вами.

— Нет. Я рассуждаю прямо и логично. Вы же уклоняетесь от ясного ответа.

— И тем не менее.

— ... что? Тем не менее все останется как есть?

— Да.

Вепперс, Джаскен, Сингре и полдесятка сичультианцев из свиты магната, а также ближайший помощник джлюпианского консула и офицер среднего ранга из команды Укалегона с некоторым трудом втиснулись в трософлайер, державший путь по одной из самых больших карстовых пещер Айобе. Пещера уходила вглубь примерно на километр и напоминала огромную узкую трубу, по дну которой текла извилистая речушка. Здания, террасы, бульвары и аллеи пещерного города тянулись от речушки вверх по трубе, нарастая уровень за уровнем, словно многовековые осадочные отложения. Примерно на середине пути ко входу в пещеру здания начинали походить на уступы скал, а некоторые постройки расположились даже выше, прильнув прямо к нависающему над городом навершию пещерной стены. Подвески трософлайера же были размещены еще выше. Рельсотросы были закреплены у свода на специальных консолях, и вся эта конструкция громоздилась над портальными платформами, как череда исполинских подъемных кранов. Свод пещеры был в нескольких местах продырявлен. Дыры, судя по их строго овальной форме, были искусственного происхождения, и через них стареющее вебецуанское солнце посылало на трассу косые плитчатые отсветы.

Яркость светила медленно нарастала, и планета получала от него слишком много света. Вебецуанские континенты состояли преимущественно из эродированного известняка, а это значило, что в глубинах планеты имеется разветвленная сеть карстовых пустот. Там укрывались от беспощадного солнца обитатели этого мира — автохтонные животные и сичультианские колонисты. Пригодные для проживания людей зоны располагались на слишком высоких или слишком низких широтах, и лишь полюса оставались оазисами свежего умеренного климата. Здесь на склонах холмов иногда можно было увидеть снег.

— Сингре, — обратился Вепперс к своему джлюпианскому конфиденту, сокрушенно покачав головой, — ты мое доверенное лицо и ближайший посредник в бизнесе. Я, пожалуй, могу даже назвать тебя своим другом, какой бы смысл вы, чудаки-инопланетники, ни вкладывали в это слово. Но в данном случае я вынужден общаться через твою голову. Или панцирь.

— Панцирь. Хотя в нашем языке смысл примерно аналогичного выражения сводится к тому, что я должен выйти за пределы области твоего влияния.

— С кем мне поговорить?

— О чем?

— О покупке корабля.

— Ни с кем. Такие вещи называют у нас неприкрытыми. Никто не станет вести с тобой таких переговоров.

— Неприкрытыми? Это означает то же самое, что и несовместимые с политикой?

— Да.

— Лейтенант, — Вепперс обернулся к судовому офицеру, парившему в воздухе за его спиной; двенадцать своих конечностей офицер аккуратно раскинул по блестящей металлической подушке, служившей ему, как и остальным джлюпианам, переговорным устройством и креслом, — это правда?

— Истинность какого высказывания вы желаете установить, господин?

— Правда ли, что купить один из ваших кораблей невозможно?

— Купить у нашего Военно-Космического Флота корабль, принадлежащий Военно-Космическому Флоту, невозможно.

— Почему невозможно?

— Это расходится с нашей политикой.

Вепперс тяжко вздохнул.

— Я это уже слышал, — сказал он, посмотрев на Сингре.

— ВКФ редко продает свои корабли и никогда — лучшие из них, — объяснил Сингре.

— Но ведь вы уже наняли его для меня и моих людей, — заметил Вепперс.

— Ничего подобного, — возразил офицер. — Мы продолжаем контролировать судно. Это не то же самое. Если мы продадим его вам, контроль перейдет к вам.

— Но ведь я не прошу многого, — настаивал Вепперс. — Всего один корабль. Я же не собираюсь покупать весь ваш флот. Это же такая мелочь. Вы, положительно, слишком придирчивы.

Вепперс однажды поинтересовался у посланницы Хюэн, можно ли купить корабль Культуры. Та секунду изумленно смотрела на него, потом покатилась со смеху.

Флайер набрал высоту, обходя большой мост,преграждавший им путь.

Конечно, это описание было не вполне точным. Нос кораблика оставался на том же уровне. На самом деле жупельная лебедка, управлявшая их передвижениями высоко наверху, чуть подтянула флайер вверх за четверку прикрепленных к его носу невидимых моноволоконных нитей. Но результат получился такой же.

Летательные аппараты в городе Айобе были под запретом, неукоснительно соблюдаемым веками. Полеты флайеров сперва, в виде исключения, разрешили, но после того, как в нескольких воздушно-транспортных происшествиях пострадали памятники пещерной архитектуры — величественные здания и череспещерные мосты, — разрешение это было отозвано, и в дальнейшем флайеры передвигались по пещерному городу только на рельсотросах, прикрепленных ко своду и управляемых автоматической транспортной системой.

— Лучшие корабли Джлюпе принадлежат джлюпианскому флоту, — сказал лейтенант. — Мы полагаем, что такой порядок вещей должен быть сохранен. Если гражданские аппараты превзойдут военные корабли, могут иметь место неприятные последствия. Государственные структуры в большинстве своем разделяют нашу политику.

— А что, сичультианцы продают свои корабли цивилизациям низшего уровня? — поинтересовался Сингре.

— Я очень хорошо заплачу, — Вепперс повернулся от Сингре к лейтенанту. — Дам очень высокую цену. Можете снять с него орудия, если хотите. Мне нужна только скорость.

— Корабли Культуры еще быстрее, господин, — заметил Джаскен.

Вепперс холодно посмотрел на него.

— До сих пор?

— Некоторые из них, — признался лейтенант.

— Сколько бы стоил корабль такого класса, как Укалегон? — спросил Джаскен лейтенанта. — Если бы его можно было купить?

— Не могу сказать, — ответил офицер.

— Вы же должны это знать, — настаивал Вепперс. — Вы должны как-то подбивать баланс их эксплуатации и составлять бюджет, в котором было бы указано, сколько таких кораблей вы можете построить и обслуживать.

— Трезвая оценка его стоимости дает цифру, превосходящую весь ВНП Сичультианского Установления, — сказал Сингре.

— Сомневаюсь, — улыбнулся Вепперс.

Сингре издал звук, довольно удачно имитировавший хихиканье.

— И все же это так.

— Кроме того, — прибавил лейтенант, — мы должны соблюдать договоренности.

Вепперс и Джаскен посмотрели друг другу в глаза.

— О да, готов побиться об заклад, что такие договоренности существуют.

— Как ответственные члены галактического сообщества цивилизаций и Галактического Совета, — проговорил офицер, — мы выступаем фигурантами договора, который обязывает нас воздержаться от переброса определенных технологий.

— Переброса? — переспросил Вепперс тоном, который обычно использовал, спрашивая: Какого хера все это значит?

Он посмотрел на Джаскена. Тот пожал плечами.

— Это технический термин, — сказал Сингре, — и означает он, что дар или технологию можно передать только цивилизации, стоящей не более чем на одну ступеньку ниже нас по лестнице цивилизационных достижений.

— Ах, вы об этом, — огорченно протянул Вепперс. — Ставите нас на место, так?

Сингре зашевелился на подушке, изменяя положение панциря и оглядывая открывшийся из флайера вид.

— Какой восхитительный город! — сказал он.

— И нам надлежит сохранять определенную степень контроля за вышеозначенной технологией, — продолжал офицер, — чтобы воспрепятствовать ее перепродаже видам, стоящим еще ниже по цивилизационной лестнице. Такие дары легко могут оказаться у бесчестных мошенников, которые выдают себя за обычных людей.

— Для этого применяются сертификаты конечного пользователя, — согласился Сингре.

— Итак, нам надо ждать, пока кто-нибудь в нашей цивилизации сам не додумается до подобной технологии, и только тогда нам разрешат купить устройство, основанное на ней, у кого-нибудь еще? — уточнил Вепперс.

— В целом эта трактовка отвечает истине, — сказал Сингре.

Он вытянул тонкое зеленое щупальце и указал им на особенно красивый — высокий, ажурный, украшенный богатым орнаментом — мост, мимо которого они пролетали.

— Какая элегантность форм! Превосходно!

Он возбужденно помахал щупальцем в сторону запруженной машинами дороги. Видимо, его не очень беспокоило, увидит ли их кто-нибудь, а если б и так, то на обшивке пассажирского отсека флайера имелось зеркальное покрытие.

— Такие соглашения и договоренности предотвращают бесконтрольное распространение технологий, — услужливо объяснил лейтенант.

Вепперс сделал вид, что его это не касается.

— Гм. Бесконтрольное, — повторил Сингре. — Цк! Да.

Флайер сделал круг, снизился и нырнул в боковую пещеру. Новый туннель оказался вдвое меньшего диаметра, чем тот, по которому они спускались до этого. Суденышко вильнуло, покачалось, но сохранило высоту и полетело дальше во мрак. В этом секторе не было овальных отверстий в сводах, чтобы освещать внутренность пещеры. Зданий не было тоже. Обзорный экран налился светом и показал, как выглядит пещера впереди. Бугрившиеся валунами и выступами каменные стены изгибались, уходя в неизвестность.

— Мне нравится бесконтрольное распространение, — тихо сказал Вепперс.

Они плыли в бумажной лодке по ртутному озеру в неверном люминесцентном свете прожектора, проникавшем сквозь единственное отверстие в очень высоком потолке.

Вепперс специально для этой поездки захватил с собой слиток чистого золота.

Он на миг опустил маску и скомандовал Джаскену:

— Брось его в озеро.

Джаскен маски снимать не стал.

— Вы можете говорить и через маску, господин, — сказал он Вепперсу. Тот сперва нахмурился, потом безучастно кивнул.

Джаскен извлек золотой слиток размером с брусок туалетного мыла из кармана своего плаща, ухватил его за один конец, вытянул руку за борт лодки и бросил в озеро. Слиток исчез под серебристой поверхностью ртути.

Вепперс помял лодочный фальшборт в пальцах.

— Бумага? — спросил он у Сингре, снова опуская маску. — На самом деле бумага?

Джлюпианин маски не носил, поскольку ртутные пары не представляли опасности для его организма.

— Бумага, — подтвердил инопланетянин. — Сжатая.

Он сделал конечностями жест, как будто что-то растягивал и сжимал.

— Это облегчает дальнейшую переработку.

Флайер достиг места, где рельсотросовая трасса обрывалась, и приземлился. Затем аппарат высвободили из хватки тросов и отправили дальше по двум промежуточным, постепенно сужавшимся туннелям. В конце концов они добрались до Ртутного Озера. Озеро было одним из весьма немногочисленных туристических объектов планеты.

Флайер сел в нескольких сантиметрах от кромки озера, и они перебрались в бумажную лодку. Конечно, озеро можно было перейти вброд, и Вепперсу больше бы понравился именно такой способ, но это, очевидно, запрещалось, или не одобрялось, а может, грозило морской болезнью или чем-то таким. Ртуть, по мнению Вепперса, могла быть и чище. Поверхность ее была пыльной и грязной как бы от темного песка, а на самом деле от осыпавшихся частичек скалы.

Лодка показалась ему абсурдно увеличенной версией бумажного кораблика, какие любят пускать по воде дети. В роли плота она, разумеется, могла быть изготовлена хоть из золота или любого другого элемента молекулярным весом меньше, чем у ртути^[151]. Свинец бы утонул в ртути, а золото — нет: оно находится на один номер ниже в Периодической Таблице и должно плавать в ней^[152]. Вепперс обшаривал взглядом ртутную гладь с той стороны, где провалился сквозь поверхность жидкого металла его слиток, но тот еще не всплыл.

Прибыл еще один флайер, размерами уступавший их летательному аппарату. Джаскен следил за ним в Окулинзы. Бумажная лодка легла в дрейф в паре сотен метров от ближайшей стены. Ртутное Озеро не возникло само собой, но было искусственного происхождения. Правда, никто не знал, кому пришло в голову захоронить огромное количество металла вдали от чужих глаз, в сердцевине природного лабиринта на труднодоступной планете.

Новый флайер был, по прикидке Джаскена, три метра на четыре в размахе. Довольно тесный для двух пассажиров из разных биовидов, подумалось ему. При нем было несколько видов оружия, в том числе одно хитрое приспособление, скрытое в фальшивой лангетке. Ему захотелось проверить оружие, но он не стал этого делать.

Он и так знал, что с оружием все в порядке, и оно готово к бою.

Ртутные пары, витавшие повсюду в каменной палате, искажала показания датчиков Окулинз. Пещера была почти идеально сферической формы, диаметр ее составлял около половины километра. Примерно на ту же часть объема ее заполняла ртуть. Вулканическая активность разогрела самое донышко пещеры, и на поверхность жидкого металла то и дело всплывали, чтобы с громким треском лопнуть, огромные пузыри. В пузырях содержались ядовитые для всех пангуманоидов и многих других существ газы. Кроме того, это делало почти невозможным отслеживание ведущихся здесь разговоров путем регистрации воздушных колебаний, как с помощью лазерных микрофонов, так и любым другим способом.

Бумажная лодка держалась у центра озера, не подходя к нему, впрочем, слишком близко, чтобы поднятые пузырями волны ее не опрокинули. Вулканическая активность тоже не была естественной. Несколько сотен тысяч лет назад (задолго до того, как на здешней сцене появились сичультианцы, с радостью обнаружившие пригодную для обитания, но, по счастью, еще не заселенную разумными существами планету) кто-то проделал в скальной толще дыру, уходившую вниз на много сотен километров и достигавшую расплавленной магмы. Заполнявший вертикальную шахту магматический ручеек разогревал дно пещеры и поддерживал ртуть в состоянии медленного кипения. Кто эту дыру проделал и с какой целью, оставалось неизвестным. Согласно самым обоснованным гипотезам, это было либо произведение искусства, либо артефакт давно исчезнувшей религии.

Пока Джаскен следил за приземлением второго флайера, Вепперс оглядывал озеро в поисках золота. Наконец он увидел блестящую ромбовидную грань слитка, который все-таки поднялся на поверхность^[153].

Он похлопал Джаскена по плечу, и тот выудил слиток из озера.

Флайер сел на той стороне озера, ближе к которой плавала бумажная лодка. Он был похож на толстую пулю из хрома и цветного стекла.

Пуля раскололась. Ее сердечником оказалась смутно блестевшая масса. В массе едва можно было различить темный эллиптический контур, снабженный на концах полуосей щупальцами и бахромой.

— Добро пожаловать, друг из Флекке, — произнес Сингре.

— Приветствую вас, — ответил явно синтезированный голос из пулефлайера. — Я Хрув Слюд Зсор, Генерал-Функционатор.

— Мое почтение, — парившая в воздухе подушка Сингре немного снизилась.

— Мы ожидали, что вы прибудете не один, но в сопровождении науптрианского уполномоченного, — заметил Вепперс. На этот раз он не снимал маски.

— Я здесь, — ответил флайер, содержавший в себе флекканца. Голос, против ожиданий Вепперса, вполне мог принадлежать органическому существу. — Но я не науптрианец. Я элемент Науптрианской Реликварии. Правомерно ли заключить, что вы ожидали появления образцов нашего Родоначального Вида, или же я ошибаюсь в своих выводах?

— Извините за досадное недоразумение, — поспешно сказал Сингре, так заметно вытянув к Вепперсу ближайшую конечность, что это вполне сошло бы за человеческий жест. Вепперс увидел этот жест и неохотно замолчал.

— Мы, биологические существа, — продолжал Сингре, и в его голосе прозвучал деланный смешок, — путаемся в таких тонкостях, допускаем спорадические ошибки.

Вепперс не без усилий удержался от улыбки. Он отметил, что способности Сингре к инопланетным языкам то улучшались, то ухудшались в зависимости от того, хотел ли джлюпианин показаться собеседнику существом ума острого, как бритва, или же туповатым недоразвитым бурчалой.

Реликварист, как ему показалось, чуточку сконфузился. Существо помолчало минуту, потом вновь обратилось к ним:

— Позвольте отрекомендоваться. Я — 200.59 Рисицин, Полноправный Посредник Внеюрисдикционной Службы Науптрианской Реликварии.

— Добро пожаловать, — сказал Сингре, оживленно жестикулируя. — С прибытием.

Разъятая пуля скользнула вперед, прошла над бумажной лодкой и застыла лишь немного выше плоской внутренней поверхности корпуса судна.

— Очень умно, — сказал Сингре и полдюжиной конечностей полностью выдвинул крышу из уплотненной бумаги. Теперь она полностью укрывала лодку, а с ней и пулефлайер. Света от паривших в воздухе подушки джлюпианина и пулефлайера Реликварии вполне хватало, чтобы собеседники хорошо видели друг друга. Обстановка, точно на романтическом свидании, подумал Вепперс, если бы, конечно, эти странные нелюди и машины-фанатики, знающие толк в пытках, были в моем вкусе.

— В таком случае снова приветствую вас обоих, — вежливо сказал Вепперс флекканцу и реликваристу. — Спасибо, что прибыли сюда, и спасибо, что дали согласие провести нашу встречу в пределах Установления.

— Нам будет проще общаться с вами в неформальном стиле, нежели вам — пытаться выразить нам свою признательность в таких витиеватых выражениях, — отозвался реликварист.

— Смею надеяться, что при переводе хоть немного, да потерялось, — усмехнулся Вепперс. — Но теперь мне понятно, зачем нам это нелепое приспособление в придачу к маскам.

Под нелепым приспособлением Вепперс понимал нечто вроде шлема, в который был облачен каждый участник переговоров. От шлемов отходили шланги, тянувшиеся к центральной смычке. С помощью таких устройств они могли говорить и слушать, не опасаясь чужого уха. Вепперсу вся эта схема показалась крайне надуманной, но, видимо, в их век сверхквантовой дешифровки с фазовым анализом суперпозиций это было последнее, о чем могли бы подумать вражеские шпионы. Науптрианская Реликвария была очень высокого мнения об этом устройстве и настояла на его использовании.

Понадобилось некоторое время, чтобы все расселись по местам и расставили необходимую аппаратуру. 200.59 Рисицин с большим подозрением отнесся к золотому слитку в кармане плаща Джаскена и Окулинзам начальника СБ, особенно последним — машина долго вертела их манипулятор-полем и даже попыталась разломать на части, но в конце концов признала безопасными и возвратила их владельцу. У Джаскена был несчастный вид. Он тщательно протер и перенастроил Окулинзы, прежде чем снова надеть их.

— К делу, — сказал Сингре, убедившись, что все технологические претензии удовлетворены, а шутки разъяснены. Его голос казался одновременно приглушенным и раскатистым, поскольку отражался от стенок соединительных акустошлангов.

В этом грубом, скудно освещенном подобии лодки было очень тесно, а они еще сидели каждый на корточках, насколько позволяла физиология их видов. Вепперсу подумалось, что стороннему наблюдателю они сейчас показались бы разношерстной компанией выживших после странного и ужасного кораблекрушения.

— Вводные замечания и раскрытие позиций НР, суперпозиция справедлива применительно к позиции Флекке, — начал представитель Реликварии. — У нас есть достаточные основания полагать, что сторона релевантного для нас конфликта, известная как Альтруисты, после недавних неудачных попыток несанкционированного вмешательства в работу Виртуальных Реальностей впала в отчаяние. Судя по всему, они вознамерились перенести конфликт в Реальность. Возможным источником их вторжения нам представляется Цунгариальский Диск. Мы намерены предотвратить это событие и ожидаем содействия от наших друзей и союзников. Сотрудничество с корпорацией «Веприн» соответствует данному мной определению. Для господина Вепперса из корпорации «Веприн»: будем очень благодарны, если вы разъясните свою позицию и дальнейшие намерения.

Вепперс кивнул.

— Все это очень интересно, — заметил он вежливо. — Итак, представитель НР говорит и за флекканцев тоже?

— Действительно, это так, — отозвался эллипсоид изнутри реликвариста. — Как и было указано.

Его голос, пропущенный через систему соединительных акустошлангов, звучал так, как и должен был — водянисто-скучно, без эмоциональной окраски.

— Намерены ли вы обсудить возможные действия ГФКФ? — спросил Вепперс.

— Присутствие представителей Гезептиан-Фардезильской Культурной Федерации не требуется, — возвестил реликварист. — Предполагается и обеспечено их молчаливое согласие с нашими действиями.

— Умно! — расплылся в улыбке Вепперс.

— Повторяю: ваша позиция и намерения, господин Вепперс, в той мере, в какой вы способны говорить за все Сичультианское Установление, помимо себя самого и корпорации «Веприн», — напомнил реликварист.

— Что ж, в предвидении благополучного исхода нашего совместного предприятия, — сказал Вепперс, — моя позиция такова: я вполне разделяю ценности и позиции наших добрых друзей и союзников из НР и Флекке. Я сделаю все, что в моих скромных возможностях, дабы помочь им в достижении намеченных ими стратегических целей. — Он снова улыбнулся и широко развел руками. — Разумеется, я на вашей стороне. — Он улыбнулся еще раз. — Естественно, моя помощь должна быть оценена по достоинству.

— Какова эта цена? — спросил Хрув Слюд Зсор, Генерал-Функционатор Флекке.

— Не так давно я потерял кое-что очень ценное для меня, — ответил Вепперс. — И обнаружил, что вместе с тем кое-что приобрел. Вернее сказать, навлек на свою голову.

— А эта потеря случайно никак не связана с остатками нейросетевого кружева Культуры, которые находятся в одном из карманов вашего слуги? — поинтересовался 200.59 Рисицин.

— Вы чрезвычайно проницательны, — сказал Вепперс. — Да. Я действительно хотел бы, чтобы вы рассмотрели возможность замены утраченной мною собственности аналогичным экземпляром. Также я хотел бы от НР и Флекке определенных гарантий содействия, даже защиты, в том случае, если кто-то — кто угодно — вознамерится навредить мне в любых обстоятельствах, каким-либо образом связанных с вышеозначенным нейросетевым кружевом, каковое сейчас находится в моем распоряжении.

— Ваши пожелания несколько расплывчаты, — сказал Хрув Слюд Зсор.

— Я постараюсь выражаться не так расплывчато, когда мы приступим к обсуждению конкретных подробностей финансового и технологического вознаграждения, положенного мне, — ответил Вепперс. — В данный момент я желал бы скорее услышать от вас декларацию доброй воли, чем нечто иное.

— Флекке с радостью предоставит вам то, о чем вы просите, — сказал Хрув Слюд Зсор.

После небольшой загадочной паузы реликварист согласился:

— Подобно же и мы.

— Эта помощь будет оформлена в виде контракта, — присовокупил флекканец.

— Также подобно, — подтвердил 200.59 Рисицин.

— Отлично, — медленно кивнул Вепперс. — Мы займемся деталями контракта позже, но в настоящее время основной интерес для меня представляет валютно-финансовый аспект наших переговоров. Присутствующий здесь со мною господин Джаскен будет, начиная с этой минуты, записывать нашу беседу на свои Окулинзы до тех пор, пока ему не будут даны дальнейшие указания. Каждый из нас имеет право вето. Вы согласны?

— Согласен, — ответил 200.59 Рисицин.

— Вы можете рассчитывать на наше принципиальное согласие, — сказал Хрув Слюд Зсор. — Однако мне хотелось бы отметить, что все, чего мы от вас требуем, так это никуда не вмешиваться и ничего не делать. Услуга бездействием традиционно оценивается гораздо ниже, чем услуга действием. Исходя из вышесказанного, мы ожидаем, что ваши запросы в ходе дальнейших обсуждений не будут слишком нереалистичны.

Вепперс улыбнулся.

— Как и всегда, я сама реалистичность.

Бизнес-интересы Вепперса на Вебецуа были весьма разносторонни, поэтому остаток дня он провел на встречах, которые проходили в более традиционных местах, нежели Ртутное Озеро. Власти Айобе устроили торжественный прием в его честь в главном концертно-бальном зале города, подвешенном на тросах в центре самого большого отверстия в своде над главными городскими пещерами. Вместо потолка у зала была ночная тьма.

Вебецуа располагалась неприятно близко от своего светила, к тому же Айобе находился почти на экваторе планеты. Днем в зале было нестерпимо жарко и солнечно даже при водворенном на место потолке, однако вечером и ночью из зала открывался великолепный вид звездного неба. Над гостями полыхало размытое зарево далеких разноцветных световых пятен. Впечатление от этой величественной картины усиливали крупный серп убывающей луны, а также сложенное из разноскоростных слоев гало света от искусственных спутников и разнообразного космического барахла, крутившегося вокруг планеты.

Вепперс вел бизнес на планете уже десятилетиями и заполучил в свою собственность одно из самых красивых зданий внутреннего города. Сейчас, однако, его в очередной раз перестраивали, поэтому магнат предпочел остановиться в лучшем отеле города Айобе. Сам Вепперс выбрал аппартаменты суперлюкс, а его свита и многочисленные подхалимы заняли все номера на двух верхних этажах. Отель, разумеется, тоже принадлежал Вепперсу, поэтому даже в такие сжатые сроки свободные номера нашлись без проблем.

По соображениям безопасности он спал в заднем крыле отеля, в роскошной, просторной, но лишенной окон комнате, которая была вырублена прямо в скальной стене пещеры.

Прежде чем отойти ко сну, он посетил сауну и встретился там с Джаскеном. Они разделись, вошли в парную и сели друг против друга.

— Твоя рука стала такой бледной! — сказал он со смехом. Джаскен отцепил фальшивую лангетку и оставил ее снаружи.

— Я собираюсь снять лангетку на следующей неделе, — ответил Джаскен, согнув руку в локте и сжав кулак.

— Хм-гм, — протянул Вепперс. — Меня беспокоит реликварист. Он засунул что-нибудь в Окулинзы?

— Думаю, что да. Какое-то устройство слежения. Слишком маленькое, чтобы я мог судить с уверенностью. Отдать их ребятам Сингре, чтобы проверили?

— Завтра. Сегодня ночью ты останешься здесь.

Джаскен нахмурился.

— Вы уверены?

— Полностью. За меня не переживай.

— А можно мне оставить при себе Окулинзы?

— Нет. И вот еще: сделай что-нибудь запоминающееся.

— Что?

— Что-нибудь запоминающееся. Что угодно. Сходи в клуб и ввяжись там в драку или подвернись на пути двум дерущимся девкам. Или опрокинь шлюху в винную бочку, чтобы брызги полетели. Надо, чтобы тебя заметили. Ничего настолько из ряда вон выходящего, а то кто-нибудь еще додумается меня будить, но — такое, чтобы всем стало ясно, что ты еще здесь.

Вепперс нахмурился. Джаскен хмурился в ответ, глядя на него. Вепперс опустил взгляд на свои обнаженные колени.

— Ах да. Достаточно лишь слуха о шлюхах. Будь с ними осторожен.

Он улыбнулся Джаскену.

— Встреча окончена. Объясни Астилю, что я сам о себе позабочусь этой ночью, и скажи Плёр, чтобы поднялась наверх.

Огромную круглую кровать суперлюксовых аппартаментов окружали концентрическими кругами мягкие и легкие занавески. Стоило им полностью развернуться, активировались скрытые в ткани моноволоконные нити, которым предстояло крепко удерживать их в этом положении. Теперь снаружи было совершенно невозможно определить, что на самом деле кровать легко убирается в пол и втягивается в скалу, а при необходимости выдвигается обратно.

Вепперс оставил Плёр погруженной в глубокий наркотический сон. Тонкая трубка, по которой поступало снотворное, входила в шею девушки. В таком состоянии Импрессионистку при необходимости можно было продержать несколько дней. Пузырек со снотворным был похож на крупное насекомое, присосавшееся длинным хоботком к шее девушки. Должно быть, его прикосновение приятно. Надо бы заказать Сульбазги побольше таких штучек.

Кровать поднялась обратно в спальню, а Вепперс зашагал по слабо освещенному туннелю. Дойдя до небольшого вагончика, ни с того ни с сего смутно напомнившего ему пулефлайер Реликварии, он откинул дверь, протиснулся внутрь, переключил тумблер активации на контрольной панели и нажал кнопку, которой вызывалось меню определения курса.

Реликвария... преизрядно надоедливые существа или машины — кто там их разберет. Но даже они могут в определенных обстоятельствах принести пользу. Даже если вся затея — просто камуфляж.

Он набрал код пункта назначения.

На частной линии подземки было множество станций, в основном расположенных в пределах городской черты Айобе. Почти все они находились под домами и другими постройками, принадлежавшими Вепперсу. Одна, впрочем, располагалась внутри старой шахты, на расстоянии четверти часа езды по карстовой пустыне и более чем в сотне километров от городской окраины.

Укрытый от локаторов челнок ГФКФ уже ожидал его. Он был похож на темный рваный шатер со слегка уплощенной купольной крышей, натянутый над зубчатыми скалами. Через несколько минут после того, как Вепперс взошел на борт, челнок безмолвно поднялся в воздух и сперва разогнался до околозвуковой скорости, а затем, продолжая ускорение, вышел в космос. Проложив себе путь сквозь слои орбитальных поселений, фабрик и спутников связи, он пришвартовался к значительно более крупному, но столь же надежно спрятанному от посторонних глаз кораблю, который висел чуть выше планетосинхронной орбиты. Темное суденышко в форме тонкого эллипсоида отделилось от челнока и перешло в гиперпространство. По глади реального пространства прошла едва заметная рябь.

Его встретили несколько маленьких, прекрасных какой-то надмирной красотой инопланетников с голубовато-серебристой кожей. Там, где у большинства пангуманоидов растут волосы, у этих существ кожа кустилась чешуйками тоньше крыла насекомого и переливалась всеми цветами радуги. Чужаки были облачены в легкие белые одежды и разглядывали его большими круглыми глазами. Один из них вышел вперед и обратился к нему с приветствием.

— Господин Вепперс, — сказал инопланетянин мягким, высоким, ласкавшим слух голосом. — Как хорошо в вашем обществе. Радо снова повстречаться с вами. Вы, пожалуй, самый желанный гость на борту корабля Флота Контакта ГФКФ Вестник истины, Вспомогательного класса.

Вепперс улыбнулся.

— Добрый вечер всем. Мне тоже приятно очутиться здесь.

— Ну и что ты за птица?

— Я ангел жизни и смерти, Чей. Твой час настал.

Существо возникло в ее спальне в самый глухой час ночи. Рядом с постелью Чей в кресле дремала послушница из новеньких, но Чей и в голову не пришло будить девушку. Она в глубине души понимала, что с этим должна разобраться сама. Или вынести это сама. Как угодно.

Ангел выглядел помесью четвероногого и двуногого. Его передние ноги выглядели так, как и должны выглядеть ноги, но были значительно меньше задних. У него оказался единственный хобот и два больших, лениво трепыхавшихся за его спиной крыла. Крылья были невероятно широкими. В нормальных обстоятельствах они бы не влезли в спальню, но сейчас, какой бы логикой не руководствовались проектировщики этой ситуации, поместились в ней без труда. Тварь, которая называла себя ангелом жизни и смерти, парила над изножьем смертного одра. Для тех, кто верит в такие вещи, появление ангела именно в этом месте было бы вполне естественным. И даже для тех, кто не верит, как ей внезапно пришло в голову.

Она задумалась, как поступить. Стоит ли протянуть хобот и разбудить новенькую послушницу? Пустая трата сил, решила она. Впрочем, в эти дни ей все казалось пустой тратой сил. Вставать с постели, наклоняться, садиться на корточки, изгибать тело, стоять, есть, испражняться — все казалось ей одинаково тяжкой работой. Даже смотреть ей было трудно. Впрочем, самопровозглашенного ангела жизни и смерти она видела куда лучше, чем то обычно позволяло ей ныне ослабленное зрение.

Наверное, это призрак. Даже в Виртуальности, или как ее там, должны водиться привидения. По прошествии всех этих долгих лет, подумала она, передо мной наконец искомое доказательство. Теперь не только меркнущая память и выцветшие чернила на обугленных страницах дневника. Все, что она пережила в Реальности и в Аду, случилось на самом деле, по крайней мере в каком-то смысле. Это правда. Это не просто плод ее воображения.

— Ты хочешь сказать, что мне пора умереть?

— О да, Чей.

— Ох-хо. Я должна тебя разочаровать, кто бы ты там ни был. С одной стороны, я уже мертва. Меня убил не абы кто, а повелитель Преисподней. — Она издала кашляюще-булькающий смешок. — Или, точнее говоря, меня убил его хуй. С другой стороны, ты...

— Чей, время твоей жизни истекло, и настал час твоей...

— ... не можешь меня убить, — продолжала Чей (она много лет провела на посту Верховной Матери Убежища и привыкла, что ее не перебивают). — В том месте, откуда я сюда явилась, я все еще жива. По крайней мере, я бы хотела так думать. И я останусь в живых, какие бы гнусные уловки ты...

— Чей, смири свой голос и гордыню. Приготовься ко встрече с твоей Создательницей.

— Ой, правда, что ли? Нет у меня никакой создательницы. Меня создала Вселенная, или мои родители, если так посмотреть. Они еще были живы, когда я спустилась в Ад. Может, тебе стоит наконец сделать что-то полезное и хотя бы сказать мне, как они там? Еще живы? Ушли в царство мертвых? Ну? А? Ну что ты молчишь? Ы-ы! Ты не знаешь. Ты не можешь ответить. Ко встрече с Создательницей, тоже мне. Чего стоишь яйца чешешь?

— Чей! — прикрикнуло на нее существо. Как громко, подумала Чей, а на самом деле — просто оглушительно громко, раз даже она слышит его своими слабыми ушами, и все же послушница не то что не проснулась — не пошевельнулась на своем стуле. Она порадовалась, что не стала тратить силы, пытаясь разбудить девушку.

— Ты на пороге смерти, — сообщило привидение. — Разве не желаешь ты узреть Богиню и причаститься Ее любви?

— Ай, хватит мне голову морочить. Нет никакой Богини.

В это она верила. Она всегда в это верила. И тем не менее сейчас она нервно покосилась на спящую послушницу.

— Что?!! — заорал ангел. — Как ты смеешь? Ты не думаешь о своей бессмертной душе?

— Да пошел ты на хер, — ответила Чей.

Потом она запнулась, и ей стало ужасно стыдно. Выругаться при послушнице! Она не ругалась больше двух десятилетий. Она ведь Верховная Мать, а Верховным Матерям нельзя ругаться и богохульствовать. Она устыдилась и ощутила раскаяние. Но разве это что-то меняет?

— Да, так о чем я? — продолжила Чей. Ангел жизни и смерти хлопал своими невероятными крыльями и тупо смотрел на нее. — Да. Пошел на хер. Идите вы все на хер, а особенно ты, эрзац несчастный, из пикселей сляпанный, ни-рыба-ни-мясо-кусок анимации низкого разрешения. Делай, зачем приперся, и оставим эти шарады.

Темный ангел отшатнулся, но потом снова подался к ней. Огромные черные крылья сомкнулись вокруг постели и накрыли Чей.

— Вот дерьмо, — сказала она досадливо. — Последний зуб даю, мне будет очень больно.

— Эдакое ретро! — сказал Вепперс. — Просто невероятно. Что это такое?

Инопланетник, ранее говоривший с ним, обернулся.

— С технической точки зрения и с учетом будущих разбирательств — хотя законы для них, вероятно, еще даже не написаны, — это копия общецелевого наступательного корабля Культуры класса «Убийца» в масштабе 1.0 — 1.5:1.

Вепперс обдумал услышанное.

— Разве это не означает, что он больше оригинала?

— Да! — маленький представитель ГФКФ звучно хлопнул в ладоши. — Чем больше, тем лучше, а?

— В общем, да, — согласился Вепперс, нахмурясь.

Они стояли на обзорной галерее, выходившей в цилиндрический ангар километровой высоты и вполовину меньшей ширины. Ангар был вырублен в скале и леднике на одном из объектов облака Оорта^[154] звезды Цунг, которых насчитывалось примерно полтриллиона. Комковатая ледышка, внутри себя заключавшая базу ГФКФ вообще и этот ангар в частности, весила достаточно, чтобы обеспечивать силу тяжести около одного процента стандартной. Надо было только чихать ртом вниз.

Корпус корабля был блестяще-золотистым, и Вепперс заподозрил, что это не случайно: наверное, разработчики постарались сымитировать оттенок его собственной кожи. Корабль стоял на плоской закругленной задней части, нацелив хищно заостренный нос в потолок ангара.

— Его проектное имя — Джойлер Вепперс, — сказал маленький инопланетник. — Конечно, его можно переименовать, если вы хотите.

— Конечно, — сказал Вепперс, оглядев галерею. Они были одни. Другие сородичи инопланетника из ГФКФ остались на корабле, курсировавшем вокруг этой глыбы смерзшегося космического мусора, одной из себе подобных, в необозримом числе оставшихся тут после формирования звездной системы миллиарды лет назад.

— Вы довольны кораблем?

Вепперс пожал плечами.

— Трудно сказать. Насколько он быстр?

— Господин Вепперс! Вы просто одержимы скоростью! Позволю себе заметить, что он даже быстрее оригинала. Разве этого недостаточно?

— Могу я услышать какие-то количественные оценки?

— Я вздыхаю в огорчении! Это судно способно развивать скорость вплоть до ста двадцати девяти тысяч световых.

На Вепперса слова чужака произвели впечатление. Цифра показалась ему очень значительной. Ему надо было посмотреть справочники, но он был почти уверен, что джлюпианский звездолет, доставивший его на Вебецуа, двигался медленнее. Максимальная скорость кораблей, производство которых было налажено на верфях Отдела Технологий Глубокого Космоса корпорации «Веприн», составляла не больше нескольких сотен скоростей света. На том, что ему сейчас показали, можно было бы пересечь Галактику из одного конца в другой. Но Вепперс не подал виду, что поражен.

— Вплоть до? — уточнил он.

Представителя ГФКФ звали Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III, и он был андрогином. Беттлскруа имел ранг Адмирала-Законотворца, хотя, как и большинство людей в ГФКФ, маленького чужака это, по-видимому, скорее уязвляло. Полное наименование должности Беттлскруа было таково (большинство разумных существ сделали бы на этом месте глубокий вдох): Высокочтимый Независимо Делегированный Наследственный Вице-Эмиссар Избранный Адмирал-Законотворец Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III Турвентирский — терциарный вотчинник и все такое прочее. Конечно, это была сокращенная версия титула, без учета образовательных квалификаций и орденских медалей, полученных на армейской службе. Некоторые составляющие этого грандиозного титула указывали, что на самом деле Беттлскруа — не кто иной, как доверенный, полностью соответствующий оригиналу клоноблизнец существа, которое обладало еще большей властью и так высоко задирало нос, что даже физические путешествия казались ему сущей вульгарщиной.

Беттлскруа мельком взглянул на Вепперса. Он казался слегка уязвленным.

— Точные операционные параметры еще нужно оптимизировать, — объяснил иномирец. — Как и оригинал, эта копия использует систему свертывания гиперпространства и дополнительный индукционный фактор-ускоритель, в то время как на судах, производимых в вашем родном обществе, используется более распространенная варп-технология. И, как в случае оригинала, указанная скорость достижима лишь в течение определенного периода.

— Определенного периода?

— Именно.

— То есть он функционирует, так сказать, вспышками?

— Да. Конечно. И вновь я должно заметить, что это качество унаследовано им от оригинала. Но, как я уже имело честь указать, максимальная его скорость выше, чем у оригинала, и наш корабль способен двигаться с этой скоростью дольше, нежели оригинал.

— А какова предельная скорость, с которой он может передвигаться постоянно?

Маленький инопланетянин тяжело вздохнул.

— Мы работаем над этим. Пока что эта скорость превышает десять килосветовых.

— Ага. А как насчет орудий?

— В целом следует отметить, что орудия нашего судна соответствуют вооружению оригинала, а в отдельных случаях превосходят его. Они, если мне позволено это слово, устрашают воображение. Боевые возможности нашего корабля выходят далеко за пределы того, что в данный момент доступно Сичультианскому Установлению. Если быть откровенным, они превосходят все, чего может достичь Сичультианское Установление в близком и среднедалеком будущем, и технологии, использованные при строительстве корабля, останутся недоступны не просто анализу сичультианцев, но и пониманию. Господин, я смею заверить вас, что эта космическая яхта обладает военным потенциалом, значительно превосходящим таковой потенциал целых флотилий самых современных кораблей Сичультианского Установления и даже цивилизаций, несколько опережающих Сичультию в развитии. Нам понадобилось приложить значительные усилия, чтобы общедоступная, за неимением лучшего слова, составляющая Контракта о Владении и Пользовании этим судном удовлетворяла требованиям, выдвигаемым Надзорным Комитетом по Передаче Технологий при Галактическом Совете. Требования эти, увы, соблюдаются чересчур ревностно, чтобы не сказать — с бюрократическим крючкотворством.

— Гм-гм. Ну ладно, посмотрим. Но его стиль выглядит таким старомодным, вы не находите?

— Это не вопрос стиля. Это вопрос безыскусной простоты дизайна и чистоты концепции. Взгляните: форма корабля позволяет нацеливать все орудия вперед по курсу, обращать пять из восьми орудий назад и не меньше пяти в каждом остальном направлении — и притом без вращения. В случае отказа полевой установки обтекаемый высокодинамичный профиль обепечивает крайнюю степень устойчивости судна в высокоабразивном окружении. Схема размещения основных компонентов и развертывания полевого субстрата отточена до совершенства, и с момента разработки в нее не вносились никакие существенные модификации. Молю вас, Вепперс, прислушайтесь к моим аргументам, исследуйте историю модели. Вам будут предоставлены все необходимые источники, но они лишь подтвердят то, что я сказало: класс «Убийца» по праву считается классикой корабельного дизайна.

— Значит, он довольно старый?

— Вернее будет сказать, что он выдержал испытание временем. Во многих отношениях его так никому и не удалось превзойти целесообразной элегантностью.

— Значит, старый.

— Вепперс, дорогой друг мой, образец, который вы перед собой видите, превосходит оригинал, а тот был лучшим кораблем своего времени. В области дизайна военных кораблей с тех пор были сделаны определенные открытия и усовершенствования, — касаются они в основном чистой скорости, грубой мощи орудий и так далее, но все дизайнерские бюро так или иначе пытаются переосмыслить дизайн корабля, который вы сейчас видите перед собой, приспособить его к требованиям настоящего и будущего. Хорошая дизайнерская разработка, созданная в наш век с намерением воплотить все сделанные с той поры усовершенствования, вскоре будет превзойдена сама. Пройдет очень мало времени, и новые достижения дизайнерской мысли затмят ее. А вот красоту корабля класса «Убийца» затмить невозможно. Это часть галактического культурного наследия. Такая модель безопасна, многократно оправдывала свою репутацию, и с течением времени слава ее не потускнеет, но лишь засияет ярче.

— Какова вместимость?

— На борту оригинала могут одновременно находиться до ста двадцати человек, хотя им пришлось бы смириться с довольно аскетичными условиями. Наша усовершенствованная версия требует минимального обслуживания — для этого потребуется не больше трех или четырех человек. Таким образом, на борту можно разместить дополнительно до двадцати слуг и до двадцати пассажиров. Последней категории могут быть обеспечены условия, более или менее достойные названия роскошных. Конкретная конфигурация аппартаментов и кают настраивается по желанию пользователя, то есть по вашему собственному.

— Гм, — протянул Вепперс. — Ну что ж, я подумаю об этом.

— Хорошо сказано. Как и вдохновившая нас цивилизация, мы не поклоняемся никому, но если бы мы — и они — почитали бы кого-то или что-то, предметом нашего поклонения были бы Мысль, Здравый Смысл и Рациональность. Ваше намерение подумать оставляет нас в уверенности, что наше предложение вы сочли настолько же щедрым — хотя и не совсем правильно позиционированным, — насколько и мы бы этого хотели.

— О, я уверен, что ваша творческая смелость вдохновит нас всех.

ДВАДЦАТЬ

Впервые увидев Цунгариальский Диск, Вепперс был слегка разочарован. Триста миллионов космических промплощадок, весом полмиллиона тонн каждая — это звучало весьма внушительно. Однако на деле оказалось, что они разбросаны по всей окружности газового гиганта, от верхушек самых высоких облаков Ражира, отделенных от планеты лишь несколькими сотнями километров, до полумиллиона и более. Полоса фабрикаторов была не толще сорока тысяч километров, и пространство вокруг планеты, не занятое космофабриками, выглядело очень пусто.

Фабрикаторы были угольно-черными, но внушительности это всей конструкции не придавало; они не отражали свет, не блестели и вообще ничем не выдавали своего присутствия, если на них специально не нацеливали источник света. Даже в этом, лучшем, случае глазу они представлялись скоплением силуэтов. Сам Ражир, против лика которого эти силуэты сгрудились, был цвета красной глины — если не темно-красной, то коричневой с редкими желтыми вкраплениями на полюсах, — так что выделить на этом фоне очертания пояса фабрикаторов было задачей нелегкой.

Куда лучше они смотрелись в искусственных цветах на синтезированном, усиленном изображении, когда точки их размещения были отмечены маленькими световыми пятнышками, наложенными на реальную картинку системы. Глядя на такую схему, уже можно было получить примерное представление, как много здесь этих чертовых мельниц.

Корабль ГФКФ Вспомогательного класса Вестник истины выскользнул из гиперпространства, стараясь не шуметь, всего в нескольких сотнях кликов от места его назначения — Первичной Контактной Площадки Диска. То был один из сравнительно редких на орбите Ражира космических хабитатов, а не промплощадка. Крохотный космопорт медленно обращался вокруг планеты на расстоянии полумиллиона кликов, дальше, чем какая бы то ни было часть основного Диска.

Контактная Площадка представляла собой темно-серый сплющенный бублик десяти кликов шириной и одного клика во внутреннем диаметре. Края Площадки были ярко освещены, внешняя поверхность пучилась причальными платформами, заякоренными на гигантскихгрузовых консолях. Всего на Площадке насчитывалось двадцать пять причалов, но сейчас работали только шесть из них. Впрочем, даже это было вдвое больше, чем Вепперсу когда-либо доводилось тут видеть.

Вепперс сидел, небрежно развалившись в косметическом кресле посредине роскошной, даже слишком богато украшенной, как на его вкус, ложи на мостике корабля ГФКФ. Вокруг него суетилась парочка нервно хихикавших педикюрш. Обнаженные женщины выглядели плодами сомнительного компромисса между стандартами красоты ГФКФ и Сичультии. Вепперсу сообщили их имена, но после третьего «хи-хи» он потерял к педикюршам интерес.

Он отведал гарнира и теперь потягивал какой-то напиток из высокого бокала, в котором сновали мелкие и, как его заверили, полностью съедобные рыбешки. Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III восседал рядом в косметическом кресле, несколько уступавшем размерами креслу Вепперса. Сферовидный робот парил рядом с креслом на уровне макушки инопланетника и тщательно приглаживал поросшие легким пушком чешуйчатые кожевыросты на его голове мягко поблескивавшим полем.

— Всего лишь инспекционный визит, — заверил его Беттлскруа, сделав ихящный жест элегантно вылепленной ручкой. В их общем поле зрения, повинуясь его команде, развернулся экран. — А вот это так называемая Целевая Первичная Контактная Площадка Диска. Мы предпочитаем называть ее просто Рецепцией.

— Я уже бывал там, — сказал Вепперс. Эту ремарку он постарался смягчить, хотя сомневался, что в переводе на язык чужаков она окажется бесцеремонной. — Мне принадлежат девяносто шесть тамошних фабрик, дорогой Беттлскруа, и я порядком утомлен пребыванием в должности отсутствующего землевладельца.

— Да-да, разумеется, — закивал инопланетник с умным видом.

Вепперс показал на экран, где медленно поворачивалась космическая станция.

— Разве это не корабль Культуры? Вот этот, который только что вплыл в поле зрения?

— Именно. У вас острый глаз. Это скоростной сторожевик, бывший ограниченный наступательный корабль класса «Убийца». Он называется Гилозоист^[155] и прикреплен к миссии Культуры, представляющей секцию Рестория. Он находится здесь на приколе уже около стандартного года и сопровождает миссию Рестории на Диске.

— Похоже, что он так же следит за вами, как вы следите за всем, что здесь происходит?

— О, это было бы весьма бесцеремонно, — сказал инопланетник с чарующей улыбкой. — В любом случае боевое оснащение Вестника истины, одного из лучших наших кораблей, позволяет с легкостью отразить любые попытки несанкционированного вмешательства корабля класса Гилозоиста в нашу работу. Без нашего явного соизволения и активного содействия он на такое не отважится. Мы быстрее Гилозоиста и лучше оснащены с военной точки зрения. Какие бы действия мы ни предприняли в ближайшем будущем, вреда от него нам не будет. Мы давно осведомлены о присутствии этого корабля и включили его во все наши планы и симуляции. Кроме того, — бледное лицо Беттлскруа зарделось, и он поднял одну тонкую ручку жестом, словно бы призывающим к воздержанности, — для вас, думаю, не будет секретом, что Вестник истины здесь, или, точнее сказать, в области Диска, не один. Это всего лишь номинальный флагман нашей флотилии, разместившейся здесь, и даже не самый мощный в военном отношении корабль этой космической группировки.

— А есть ли в окрестностях другие суда Культуры? — подозрительно спросил Вепперс, следя краем глаза, как скоростной сторожевик медленно надвигается на них и заходит в причальное гнездо на внешней стороне Контактной Площадки.

— Нет, — ответил Беттлскруа.

Вепперс посмотрел ему прямо в глаза.

— Вы уверены в этом?

Существо улыбнулось ослепительно прекрасной улыбкой.

— Мы совершенно в этом уверены.

Грациозный, чарующий жест обеих ручек.

— Мы зарегистрировались на Площадке и прошли все проверки. После этих формальных процедур мы можем приступить к более ответственным занятиям.

— Надеюсь, обо мне без нужды толковать не станут? — поинтересовался Вепперс.

— О, безусловно. Мы прибыли сюда, по официальной версии, с регулярной рутинной инспекцией, чтобы бегло осмотреть наши производственные площадки, разбросанные по огромному Диску. Мы можем тут летать везде, где пожелаем.

— Это очень кстати, — кивнул Вепперс.

— Корабль, — сказал Беттлскруа, — можете следовать к пункту назначения.

Картинка на экране мигнула и переменилась. Вместо космической станции появился сам газовый гигант Ражир. Его озаренный отраженным светом диск занимал значительную часть экрана, и на ее фоне вновь обозначились тонкие пятнышки фабрикаторов. Казалось, что по рыжевато-красной полосатой поверхности гиганта разметана почти невидимая светлая пыльца. Изображение пояса фабрикаторов поползло куда-то вверх, потом без предупреждения расширилось, заняв весь экран: это корабль нырнул в самую гущу светового роя, и теперь точки проносились мимо судна, будто фары встречных машин на скоростной наземной автотрассе. Корабль начал разворот, следуя орбитальному вращению части отмеченных космофабрик, и картинка соответственно сдвинулась.

Беттлскруа негромко хлопнул в ладоши и отослал робота.

— Нам следует перебраться в челнок, — сообщил иномирец.

Челнок отчалил от корабля, висевшего возле Первичной Рецепции на дальнем краю Диска, и направился в космос. Одновременно и неожиданно Вестник истины лег на новый курс. Таким образом, как объяснил Беттлскруа, они надеялись замаскировать отбытие челнока даже от самых хитрых приборов наблюдения.

Челнок, казалось, дрейфовал в пространстве, хотя сомнений в том, что курс его на одну из темных, невидимых, безвестных космофабрик тщательно выверен, не было. Сидя перед обзорным экраном в компании Беттлскруа и пилота, Вепперс увидел, как темное безвидное ничто приближающегося объекта заслоняет яркие пятнышки остальных фабрикаторов. Постепенно чернота залила весь экран, будто челноку вот-вот предстояло столкнуться с чем-то громадным. Вепперс инстинктивно вжался в спинку кресла. Какое ж оно огромное, сказал он себе.

Он глядел на темную массу, которая к тому моменту уже поглотила все пространство экрана, словно пытаясь оттеснить нависшую над кораблем тушу фабрикатора одной лишь силой воли.

Скорость скачком упала, за этим последовало долгое, не столь заметное, точно рассчитанное замедление, и вот они уже подошли к темной поверхности спутника достаточно близко, чтобы детали ее были хоть как-то различимы невооруженным глазом. Однако на экране по-прежнему светилось синтетическое, искусственное изображение, составленное из множества сканов на разных длинах волн электромагнитного спектра, в большинстве своем лежащих далеко за пределами доступного глазу пангуманоида оптического диапазона. Вепперсу трудно было оценить размеры объекта, хотя по рассказам он знал, что средняя космофабрика представляет собой толстый диск диаметром два километра и втрое меньшей длины. Размеры фабрикаторов могли несколько различаться, но разброс, как правило, был не более чем двукратным. Та фабрика, подле которой они сейчас находились, довольно точно соответствовала среднестатистическим параметрам, но выглядела, как ни странно, менее искусственным объектом, почти природным образованием.

Поверхность объекта выглядела невероятно древней, изборожденной следами кометных ядер и астероидов, и лишь несколько подозрительно прямых линий и слишком плоских выступов выдавали ее искусственное происхождение. Челнок медленно вплыл в сердцевину того, что больше всего напоминало темный глубокий кратер. Экран почернел окончательно, однако свет тут же вернулся; он был неярок, но медленно разгорался. Желто-белая люминесценция озарила все вокруг и постепенно затопила весь экран. Изнутри космофабрику, казалось, затянула паутина: массивные серебряные нити ее образовали почти идеальную решетку шириной около километра. В ячейках решетки виднелись неисчислимые темные машины, похожие на части развалившегося исполинского часового механизма; диски, шестерни, цилиндры, валы, пластины, веретена, станки, сопла...

Челнок остановился, когда до центра спутника оставалось не более сотни метров.

— Хотите посмотреть, как все это будет выглядеть, когда и если мы двинемся дальше? — предложил Беттлскруа.

— Да, пожалуйста, — сказал Вепперс.

На экране начала развертываться последовательность кадров, по всей видимости, взятых из симуляции. Они демонстрировали вид фабрикатора изнутри в рабочем состоянии.

Внезапно части часового механизма пришли в движение, засновали вверх-вниз по серебристым нитям паутины. Большинство их устремилось к далеким стенам фабрики, смутно рисовавшимся в полумраке, но приблизительно двадцатая часть от общего числа скучилась в самом центре системы, как ядрышко ореха.

Машины ездили туда-сюда, загорались и гасли огоньки, и постепенно от машин, обосновавшихся на периметре фабрики, к центральному узлу по нитям заструились какие-то темные обломки и огрызки. Они проваливались к ядру паутины и исчезали там. Ядро разрасталось, разбухало, к нему то и дело подстраивались другие машины, отступая с периметра, чтобы помочь собратьям, трудившимся в центре. Над чем бы они там ни корпели, творение их стремительно увеличивалось в размерах, проходя через ряд довольно простых, приятных глазу своим изяществом форм; у всех были две общих черты: соотношение длины к ширине составляло примерно два к одному, а общие очертания приближались к цилиндрическим.

Форма, слепленная машинами центрального узла, продолжала расти. Обозначилась ее поверхность, хотя разглядеть корпус в подробностях удавалось очень редко, да и тогда он нисколько не напоминал корпус корабля в представлении Вепперса. Конструкторские машинки стекались от периферии к центру, спеша поучаствовать в акте творения, что вершился там. Сеть серебристых волокон трепетала, колыхалась, выгибалась в центре, как будто на решетку навели рассеивающую линзу, и центральный узел стал похож на эллипсоид. С периметра не переставая поступали все новые и новые куски строительного вещества всевозможных размеров и форм, и разнообразие их все увеличивалось. Постепенно во внутренней стене спутника образовались дыры и лазы, и через них тоже стало сеяться и сыпаться сырье.

Через считанные минуты после начала сборочного процесса волокна растянулись так сильно, что почти прильнули ко внутренним стенам фабрикатора. Самые крупные части ожившего часового механизма ускользнули туда вместе с решеткой и застыли неподвижно. Сырье перестало поступать. Ни частички его больше не падало, не струилось и не сеялось через дыры-лазы-щели в стенах и не подвозилось машинами с периметра фабрики.

А в центре паутины возник корабль.

Он был приблизительно эллиптической формы в поперечном сечении, но только очень приблизительно. Длина большой полуоси составляла около шестисот метров, короткой — две сотни метров, а высота достигала сотни. Корпус новорожденного мерцающе поблескивал в неверном свете, будто колеблясь, каким ему стать — черным, как ночь, или мутно-серебристым. Хотя внешняя поверхность рябила и шла волнами, было заметно, что она во множестве мест испещрена темными, глубокими, идеально эллиптической формы кратерами и усажена черными пузырчатыми ягодами кабин разной величины.

— Прошу любить и жаловать! — торжествующе захихикал Беттлскруа и взглянул на Вепперса. — Один боевой звездолет, — пояснил он.

— Какую скорость он может развить?

— Предельная скорость составляет около 2.4 килосветовых.

— И он полностью работоспособен? — скептически спросил Вепперс.

— Полностью, — ответил Беттлскруа. — Конечно, он не идет ни в какое сравнение с кораблем, который мы сооружаем для вас. Тем не менее этот звездолет оснащен выращенным в режиме реального времени субстратом искусственного интеллекта среднего уровня компетентности, способным обеспечить выполнение всех релевантных функций системами внутреннего контроля. Также корабль располагает полным спектром радиационных и электромагнитных сенсоров, в том числе и на обшивке. Система первичного поджига готова к синтезу нужного для работы варп-двигателя количества антиматерии. Судно располагает обширным набором боевых систем, в том числе термоядерными боеголовками и плазмогенераторами. Все эти системы активируются после обмена кодами по соответствующим протоколам с вычислительным субстратом корабля, эта задача тривиальна и отнимает считанные минуты. После подтверждения активации корабль готов к перемещению в пространстве и бою. Впрочем, ему все еще потребуется несколько дней, чтобы накопить достаточно антиматерии. Хотя и в таком состоянии его боевые и скоростные характеристики весьма неплохи. Если снарядить корабль предварительно изготовленным на той же космофабрике запасом антиматерии, его силовые установки, орудия и боеголовки выйдут на полную мощность даже с опережением указанного срока.

— Сколько времени это займет? — спросил Вепперс.

— Для корабля таких размеров? Чтобы довести продемонстрированный вам процесс до этой стадии, понадобится от девяти до пятнадцати дней, в зависимости от точной спецификации. Запасы исходного сырья, разумеется, уже накоплены.

— Это лишь поверхностные слои самого фабрикатора, не так ли? — поинтересовался Вепперс.

Он опять постарался никак не выдать своих истинных чувств. На самом деле он понятия не имел, что фабрикатор способен соорудить полнофункциональный корабль — особенно полностью снаряженный военный корабль — так быстро. Он всегда полагал, что фабрикаторы, которые дозволено было использовать на предприятиях корпорации «Веприн», были существенно урезаны в функциональности перед тем, как их передали в руки технологов Вепперса, но он даже не догадывался, насколько существенно урезаны. Конечно, он интересовался этим вопросом, но все, кому он смог его задать, профессионально отделывались расплывчатыми отговорками.

Фабрикаторы, которыми располагала корпорация «Веприн», тоже могли построить корабль, готовый к использованию заказчиками, за пару дней — корабль куда меньших размеров, далеко не столь совершенный технологически. Но дьявол засел в деталях термина готовность к использованию. Самая тяжелая работка в таких случаях была еще впереди. Даже отвлекаясь от процессорных субстратов (их всегда можно было купить в готовом виде у компаний, которые на этом специализировались), следовало принять во внимание затраты на подготовку сенсорных систем, силовых установок и двигателей. А сколькими еще подсистемами — головокружительной сложности и ошеломляющего разнообразия — надо оснастить космический корабль! Изготовление самых существенных компонентов отнимало месяцы дорогостоящей, сложнейшей, тончайшей работы, а ведь еще надо было расположить их в нужных местах и обеспечить бесперебойную работу всех систем на протяжении гарантийного срока. Юстировка эта занимала, по самым скромным оценкам, недели две.

— Внешние слои фабрикатора, которые традиционно поставляют полупереработанное исходное сырье, — подтвердил Беттлскруа. — Для нужд многостадийных сборочных процессов у нас есть скоростные челноки-разборщики, готовые в любой нужный момент смотаться в другой конец системы за действительно редким сырьем. Но здесь мы постарались обустроить все так, чтобы в их услугах нужды не было. Задача этой производственной площадки — изготовить флотилию военных кораблей в как можно более сжатые сроки для последующей отправки на боевые позиции. Разработка самоподдерживающегося бесперебойного долгосрочного производственного процесса не входила в наши намерения.

— О каком количестве кораблей идет речь? — спросил Вепперс.

Беттлскруа издал хрипловатый свист.

— Теоретически фабрикатор способен изготовить любое число кораблей от одного до... двухсот тридцати миллионов.

Вепперс ошеломленно уставился на инопланетника.

— Сколько?

На сей раз ему не удалось утаить своего изумления. Он полагал, что лишь несколько фабрикаторов Диска способны строить корабли или перенастроены для этой задачи. Названное чужаком количество означало, что почти все космофабрики можно использовать для кораблестроительства.

— Приблизительно двухсот тридцати миллионов, — любезно повторил инопланетянин. — По меньшей мере. Фабрикаторы могут соединяться в более крупные производственные комплексы и в таком состоянии приобретают способность сооружать все более крупные и/или все более сложные в техническом отношении суда. Пределы возможной агрегации комплексов не определены с достаточной точностью. Мы располагаем лишь приблизительными оценками. В согласии с ними, сложность продукции, выпускаемой Диском, может возрастать, пока предельная кораблеемкость индивидуальной флотилии не станет в тридцать-сорок раз меньше названной мною цифры. Нельзя также исключать, что на самом деле фабрикаторов здесь куда больше, чем мы предполагаем, так как значительное количество их было в прошлом выведено из строя или частично повреждено интеллект-инфекцией. Еще большее число фабрикаторов пострадало от мер, принятых для обуздания вышеупомянутой инфекции.

— Но все же — вплоть до двухсот тридцати миллионов?

— Приблизительно.

— И все они будут готовы одновременно?

— В состоянии полной боевой готовности будут находиться более 99.5 процентов флотилии. У нас нет достоверного опыта кораблестроения в таких масштабах и на производственных площадках столь почтенного возраста, и мы вынуждены смириться с неизбежными случаями задержек, частичных отказов, сбоев и выпуска незаконченных единицами продукции. Возможны даже несчастные случаи; иногда фабрикаторы выходят из повиновения: взрываются, разрушают сами себя или — гораздо реже — нападают на остальные производственные площадки по соседству.

Вепперсу не хотелось пялиться на инопланетника, но он ничего не мог с собой поделать.

— Миллиард кораблей? — спросил он. — У меня все в порядке со слухом? Я вас правильно понял?

Беттлскруа, выглядевший смущенным, даже обиженным, неохотно кивнул.

— Совершенно верно.

— Я чего-то недопонимаю, — сказал Вепперс. — Это же невероятная, просто сногсшибательная цифра. Разве нет?

Беттлскруа поморгал.

— Да, это довольно значительное число кораблей, — ответил он осторожно.

— Вы ведь, наверное, могли бы всю гребаную Галактику завоевать с этой флотилией?!

Смех чужака был как звон маленьких колокольчиков.

— Что вы, совсем нет. Располагая флотом такого рода, приходится ограничить свои устремления цивилизациями вашего уровня развития. Да и потом, высокоразвитые цивилизации быстро пресекли бы такое безобразие. — Инопланетянин усмехнулся, махнув ручкой в сторону застывшего на экране военного корабля. — По меркам цивилизаций Седьмого и Восьмого уровня этот флот чрезвычайно примитивен. Даже для нас он вряд ли представил бы серьезную угрозу, пускай даже нам и пришлось бы выслать на его усмирение довольно значительный флот собственных кораблей. Одного всесистемника Культуры хватило бы, чтоб уничтожить всю эту флотилию, даже если бы она ринулась на него вся разом. Стандартная их тактика состоит в том, чтобы принудить флот разделиться на несколько меньших субфлотилий и затем стравить их друг с другом, перехватив управление субъединицами флота с помощью дальнодействующих эффекторов. Они уничтожат друг друга сами, прежде чем всесистемник сделает хотя бы первый залп. И даже если бы по мановению волшебной палочки корабли этого флота получили в распоряжение гипердвигатели и оказались способны к исполнению сложных и неожиданных четырехмерных маневров окружения противника, я бы все равно поставило на всесистемник, если бы побилось с кем-то об заклад. Он просто размажет их.

— А если они разделятся и примутся разрушать меньшие корабли, атаковать хабитаты и примитивные планеты? — спросил Вепперс.

— Тогда придется бить их поодиночке, — неохотно признал Беттлскруа. — В таком случае всю эту ситуацию следует трактовать как вспышку Гегемон-Роения с высокой начальной энерговооруженностью. Но угроза ее эскалации низка, коль скоро новоявленный Рой не проявляет тенденции к самокопированию. Мы располагаем эффективными системами вооружения и кластерными боеголовками, способными погасить такую Вспышку. Однако тем, кто выпустил на свободу столь разрушительную, практически всесокрушающую силу, не будет пощады. На ком бы ни лежала ответственность за эти деяния, его разыщут и приволокут на Совет, где он вынужден будет скрепить своей подписью Акт Постоянного Заточения.

Маленького инопланетника неподдельно передернуло при одной мысли об этом.

— Тогда какого черта мы вообще обсуждаем такую возможность?

— Не спешите с выводами, — заговорщицки понизил голос Беттлскруа. — Смотря по расположению и распределению намеченных целей — вычислительных субстратов и кластеров, а их, по всей вероятности, поместили далеко за пределами густонаселенных областей, пятидесяти миллионов кораблей может оказаться достаточно. Они будут использованы, по существу, как пушечное мясо: мы намерены превозмочь силы противника, брошенные на оборону субстратов, исключительно своим численным превосходством. Первичную селекцию целей следует выполнить особо тщательно. Наши силы запрограммированы на самоуничтожение в конце миссии, а следовательно, прежде чем кто-то вообще догадается об их существовании, они уже будут совершенно безвредны. Но надо сказать, что большинство Вовлеченных Игроков галактической сцены будут втихомолку только счастливы, что война наконец окончится, поэтому угроза настоящего расследования весьма невелика, чтоб не сказать — пренебрежимо мала. Если им и не понравится способ, каким будет окончен конфликт, то уж его результатами они наверняка останутся довольны.

Чужак сделал паузу и беспокойно поглядел на Вепперса.

— Но позвольте мне внести ясность: мы ведь говорим о так называемых Альтруистах, противниках существования Адов?

— Именно о них.

Беттлскруа ощутимо расслабился.

— Что ж, тогда у меня все.

Вепперс откинулся в кресле и посмотрел на изображение корабля, потом сделал жест в сторону экрана.

— Насколько достоверна показанная мне симуляция? На самом ли деле процесс постройки корабля так отлажен и безошибочен?

— Это не симуляция, — сказал Беттлскруа. — Это ускоренный повтор записи. Мы построили этот корабль около стандарт-месяца назад. После этого мы запустили в него микродронов, чтобы те проверили исправность всех важнейших узлов и установок, прежде чем разобрать корабль. Просто для верности, знаете ли. Затем мы приказали фабрикатору превратить корабль обратно в полуфабрикаты, чтобы замести следы. Корабль был построен в точном соответствии со спецификациями и полностью готов к работе. Объект Диска, на котором проходил тестовый сборочный процесс, неотличим от четверти миллиарда остальных фабрикаторов пояса.

— Вы не могли бы оставить мне копию, чтобы я изучил ее на досуге? — спросил Вепперс, указав на экран.

— Это сопряжено с определенным риском, — улыбнулся Беттлскруа. Он махнул ручкой: корабль исчез, а на его месте возник реальный, если верить титрам в углу, вид космофабрики изнутри. Оплетенные серебристыми нитями паутины, в недрах фабрикатора недвижно висели обломки исполинского часового механизма. — Кроме того, мы полагали, что вы возьмете необходимое аналитическое оборудование с собой, и если б это было так, мы бы охотно предоставили вам пустить его в ход. — Маленький инопланетянин смерил Вепперса таким взглядом, словно искал на его одежде знаки частной собственности. — Однако вы явились как без такой техники, так и безо всяких подозрений в наш адрес, насколько можем мы судить. Нам польстило ваше доверие. Мы искренне благодарны вам.

Вепперс одарил инопланетника тонкой улыбкой.

— Я предпочел путешествовать налегке.

Он опять обернулся к экрану.

— А зачем они все это построили? Почему так много? С какой целью?

— Вероятно, для страховки, — ответил Беттлскруа. — В целях обороны. Разумнее построить средства сооружения флотилий, чем сами флотилии. Средства созидания реже тревожат соседей, чем средства уничтожения. Им все еще придется дважды подумать, прежде чем ввязаться в драку с вами. — Маленький чужак помолчал немного. — Однако я бы сочло нужным подчеркнуть, что те из нас, кто специализируется на гребаной теоретической истории, настаивают, что Диск первоначально был построен с иной целью, а в нынешнее состояние пришел либо после небольшой Вспышки Монопатического Гегемонизирующего Роения, либо вследствие колоссального перепроизводства военной техники. — Существо пожало плечами. — Кто знает?

Какое-то время они молча взирали на исполинскую темную сеть угроз и надежд, раскинутую перед ними.

— Но тех, кто возьмет все это на себя, ожидает определенное общественное порицание? — спросил Вепперс тихо. — Неважно, что цели точно определены, а флот проворно удалится с боевых позиций для самоуничтожения, — все равно с них потребуют определенной компенсации?

— О да! — воскликнул Беттлскруа. — Вот почему мы намерены представить все так, будто за этим стоит Культура!

Она стала ангелом Ада.

Чей очнулась после объятий чернокрылого существа, которое объявило себя ангелом жизни и смерти, чтобы обнаружить, что она сама теперь не слишком от него отличается.

Она открыла глаза и осознала, что висит вниз головой в темном пространстве, слегка подсвеченном исходившим снизу красным сиянием. Характерный запах дерьма и горящего мяса, хотя и слабый, оставлял мало сомнений в том, куда ее занесло.

Ее затошнило.

По правде говоря, наперекор всему, вопреки своим лучшим намерениям, в противовес ежедневно обновляемым обетам, данным себе самой, она хоть немножко, да надеялась. Надеялась, что не вернется в Преисподнюю, но взамен попадет в любое другое место, например, воплотится снова в Убежище и проживет в его реальности еще одну жизнь, начав все сначала как новообращенная монахиня или даже с более скромного положения. Пусть. По крайней мере, она надеялась прожить жизнь, в которой градус боли и раздиравших сердце страданий не поднимался бы выше среднестатистической отметки.

Она огляделась, насколько позволяла поза. Она все еще не полностью пришла в себя. Поглядела вверх, то есть в каком-то смысле вниз, и увидела, какое тело ей досталось.

Она стала огромным темным крылатым существом. Ноги были снабжены мощными, похожими на серпы или лезвия бритв, когтями. Каждым когтем она могла бы ухватить взрослого павулианца. Она согнула передние ноги/руки/крылья. Они раскрылись легко, без сопротивления, и распростерлись далеко в обе стороны тела.

Эти ее члены были готовы к полету. Эти члены ее тела позволяли ей ходить по воздуху так же легко, как по земле, ловя ветер. Она сложила крылья, как они были, и обхватила ими свое новое тело.

Боли не было.

Она висела в огромном пространстве, где пахло в точности как в Аду. Но она была почти уверена, что здесь пахнет иначе, нежели в Преисподней из ее памяти. Ее обоняние изменилось, стало чувствительнее, утонченней, спектр воспринимаемых запахов расширился. Но она не испытывала боли. Ее ноги без труда цеплялись за все, чего она ими касалась, безо всяких усилий, неосознанно, будто это было самое обычное для нее дело. Она цапнула ими первую попавшуюся вещь. Это оказалась железная балка толщиной с ногу взрослого мужчины. Она стискивала когти до тех пор, пока не ощутила слабую боль, и тут же расслабила.

Она разинула пасть. У нее не было рта — вместо него зияла пасть хищника, с уложенным в ней длинным пятнистым языком. Она сомкнула усаженные острыми зубами челюсти вокруг языка и осторожно прикусила его.

Слабая боль и вкус крови.

Она встряхнула широкой, слишком массивной головой, прочищая мозги, и осознала, что смотрит на все вокруг через какие-то мембранные перепонки на глазах. Перепонки можно было сдвигать в сторону по желанию. Она знала, как, и сделала это.

Она висела внутри огромного полого плода, пронизанного жилами и выглядевшего органическим. Через всю внутреннюю полость плода, впрочем, тянулась массивная железная балка. Наверное, специально затем, чтоб ей было где висеть. Она разжала хватку когтей сперва одной ноги, затем другой, чтобы проверить, не прикована ли к балке. Нет. Каждая нога и стопа могли, казалось, выдержать полный ее вес. Она поняла, что это тело очень сильное.

Ее крылья повисли за спиной. Она даже не поняла, что они снова раскрылись, пока она осторожно пробовала разжать ножную хватку. Что-то на уровне инстинктов, наверное.

Прямо под ее голвоой, если смотреть туда, где был настоящий низ, имелся гофрированный проход с отверстием на конце. Он неприятно напоминал сфинктер. За ним виднелось нечто вроде мерно плывущего облака с красноватым отливом.

Увидев отверстие, она вдруг поняла, что крылья надо сложить только наполовину, ощутила странный голод и непреодолимую жажду полета.

Она разжала хватку обеих ног и упала в отверстие головой вперед.

Вепперс сидел за большим круглым столом на борту Вестника истины, направлявшегося обратно на Вебецуа. С ним были Беттлскруа, остальные представители ГФКФ из числа тех, кто приветствовал его по прибытии на корабль, а также несколько проекций — голографических двойников тех, кто по тем или иным причинам не смог посетить совещание физически. Впрочем, даже эти последние не общались по лучу, а присутствовали на корабле в той или иной форме, хотя бы и как личностные слепки, спрятанные глубоко в субстратах судна. Этого требовала политика безопасности — или политика умножения отрицаний, как они ее называли. Все голограммы, кроме одной, тоже представляли людей ГФКФ, маленьких и невыразимо прекрасных собою.

Единственное исключение составлял голографический образ другого представителя панчеловеческого метавида. Это был мужчина в форме космического маршала, и звали его Ватуэйль. Он был высокий, грузный и седой. Все черты его облика безошибочно указывали на инопланетника, хотя и пангуманоида. Вепперсу он показался слишком грузным, бочонкогрудым, с непропорционально удлиненной головой и маленькими, невыразительными чертами лица. Ему рассказали, что это герой, дослужившийся до самых высоких рангов на великой Войне в Небесах. Правда, Вепперс никогда о нем не слышал, но это мало что значило. Конфликт этот его вообще мало интересовал и всегда казался чрезмерно затянувшейся многопользовательской военной игрой. Он ничего не имел против затяжных многопользовательских военных игр — в конце концов, его предки сколотили на них первое значительное состояние. Но ему было не совсем понятно, с какой стати все, что творится внутри такой игры, должно расцениваться как чрезвычайные новости.

Ему оставалось надеяться, что ГФКФ знают цену своих поступков и понимают, с кем им предстоит иметь дело. Один из присутствовавших открыл совещание речью, в которой воспел хвалу Ватуэйлю, представив его как облеченного всеми полномочиями члена какой-то группы Трапеции в Стратегическом Операционном Пространстве (ну или что-то вроде) и расписав с красочными подробностями, как долго тянулись подготовительные мероприятия, сделавшие возможными встречу с ним, или с этим. Похоже, что вступление это преследовало единственную цель: дать Ватуэйлю время прийти в себя и собраться с мыслями.

— Итак, — начал Беттлскруа, несильно приподняв одну ручку в формальном приветствии Ватуэйлю, — наш гость, космический маршал сил тех участников нынешнего, проходящего под надзором Ишлорсинами, состязания, что известны нам как Альтруисты, обратился к нам — представителям корпорации «Веприн» и конституированной соответственно обстоятельствам подсекции Специального Подразделения Контакта Гезептиан-Фардезильской Культурной Федерации — с просьбой применить производственные мощности фабрикаторов Цунгариальского Диска для постройки флота военных кораблей (численностью от шестидесяти до ста миллионов единиц, хотя это количество может быть пересмотрено), каковые суда в дальнейшем должны атаковать вычислительные субстраты и процессорные ядра, управляющие Виртуальными Реальностями, где осуществляется хостинг вышеупомянутых Преисподних. Корпорация «Веприн» предоставит искусственные интеллекты систем управления кораблями и субкомплексы программного обеспечения для навигации, в каждом случае модифицированные так, чтобы казаться украденными, и умеренно усовершенствованные нашей стороной в стиле Культуры. Мы по мере необходимости обеспечим также скорейшую транспортировку кораблей во множество удаленных отсюда точек Галактики, предусмотренных планами тактического развертывания сил. От Альтруистов потребуется предоставить достаточно одноразовых личностных слепков командного состава для построения иерархии флота, в частности, слепки командующих кораблями в количестве примерно одной шестьдесят пятой от общего числа. На предварительно определенных кораблях будут расквартированы хакерские подразделения под командованием виртуальных специалистов того же уровня. Хакерским командам предстоит осуществить массированное вмешательство во внутриадский информационный обмен с прерыванием траффика и, где это окажется возможным, временный перехват контроля над субстратами и системами технической поддержки, в том числе и путем физического взаимодействия, перед самоуничтожением.

Последовали кивки, то, что их заменяло, и другие приемлемые формы выражения поддержки жестами и звуками.

Беттлскруа вышел вперед.

— Мы, ГФКФ, берем на себя задачу отвлечь внимание наших дорогих друзей из Культуры, а именно представителей ресторианской миссии, работающих сейчас на Цунгариальском Диске, тем, что будет им представлено как внезапная бурная Вспышка ослабевшей было «дилетантской инфекции» в различных компонентах Диска. Вначале это посеет в рядах представителей Культуры панику, свяжет те мощности, какими они здесь, по нашей информации, уже располагают, а вскоре вынудит их стянуть к Диску все присутствующие на разумном расстоянии силы. Исходя из неминуемых последствий планируемой к осуществлению атаки, мы ожидаем, что внезапное извержение гегемонизирующего роя из недр Диска будет выглядеть как нечто санкционированное и втихую подстроенное самой Культурой, чтобы обеспечить себе прикрытие для более агрессивных действий, где ее неоспоримые вдохновляющая роль и присутствие скоро станут очевидны.

— Вы уверены, что не оставите отпечатков, по которым вас можно будет поймать? — спросил Ватуэйль.

— Да, уверены, — ответил Беттлскруа. — Мы уже делали это, и не раз. — На губах инопланетника возникла подкупающе искренняя улыбка. — Хитрость в том, что Культура уже давно подумывала вмешаться в развитие событий именно таким способом. А поэтому любые последующие следственные мероприятия окажутся гораздо более поверхностными, чем были бы в противном случае.

— Доводилось ли вам прежде успешно проводить операции такого уровня? — уточнил Ватуэйль.

— Нет, никогда, — ответил Беттлскруа, глядя в пол. Его личико разрумянилось. — Это вмешательство значительно превзойдет масштабом все операции, какие мы планировали и осуществляли прежде. Однако мы исключаем всякую возможность неудачи.

Вепперс проследил за выражением лица Ватуэйля и пришел к выводу, что маршала это заявление как будто бы не убедило. Впрочем, по лицам чужаков всегда трудно читать.

— Если Культура поймет, что ею манипулируют, что ее обманывают, используют, — произнес космический маршал медленно и очень серьезно, тоном человека, вынужденного разъяснять очевидное, — она обыщет все Послежизни, чтобы установить истину, и не успокоится, пока не сочтет, что перелопатила их сверху донизу, не останавливаясь ни перед чем. И, — продолжал он, оглядев собравшихся, — в Культуре всегда будут оставаться силы, жаждущие возмездия. Их тоже ничто не остановит. — Ватуэйль сделал паузу. У него был очень мрачный вид. — Я думаю, мы все знаем поговорку: Культура — это вам не хрен собачий.

Беттлскруа усмехнулся, снова зардевшись.

— Уважаемый, — сказал он, — некоторые инциденты, на которые, как мне думается, вы намекаете, происшествия, создавшие почву для возникновения известной поговорки, которую я не стану здесь повторять...

— Да? — переспросил Ватуэйль, когда догадался, что от него ждут именно этого.

Беттлскруа остановился, как бы взвешивая, что стоит раскрывать, а что нет, и наконец сказал:

— ... были делом не их рук, а наших.

Сомнения Ватуэйля определенно усилились.

— Правда?

Беттлскруа снова скромно опустил глаза в пол.

— Правда, — подтвердил он очень тихо.

Ватуэйль нахмурился.

— Но... не задумывались ли вы, кто кого использовал?

Маленький инопланетник красноречиво вздохнул и улыбнулся.

— У нас есть определенные соображения на сей предмет, уважаемый маршал.

Он поглядел на собравшихся вокруг стола представителей ГФКФ. У тех был вид фанатиков, перед которыми только что провозгласил достойную костра проповедь наглый еретик. Вепперса это несколько встревожило. Беттлскруа сделал плавный примирительный жест обеими ручками.

— Мы считаем, что данные ситуационного анализа и поведенческого моделирования, имеющиеся в нашем распоряжении, отвечают реальному положению вещей.

— А насколько отвечают реальной действительности ваши планы обмишулить НР и Флекке? — спросил Вепперс. — Если запахнет порохом, я лучше уберу свои яйца с линии огня и займусь бизнесом.

— НР это дело не так сильно занимает, как вы могли бы предполагать, — успокоил его Беттлскруа. — Они стремятся к собственной великой цели — Сублимации, и они к ней ближе, чем полагает кто бы то ни было — только не мы. Флекке вообще не стоит принимать в расчет, мы и включили их туда только по старой памяти, ведь некогда они были нашими наставниками, а вашими остаются и поныне, господин Вепперс. Их великие и разносторонние достижения сейчас уже померкли в лучах славы ГФКФ, пусть даже как вид они в целом развиты выше — теоретически, — тут Беттлскруа позволил себе смешок, — во всяком случае, в согласии с негибкими и почти наверняка устаревшими Критериями Ранжирования Цивилизаций по Уровням Развития, которые упрямо продолжает использовать Галактический Совет! — Маленький инопланетник снова прервал свою речь и был вознагражден тем, что по стандартам ГФКФ соответствовало шквалу одобрительных возгласов и аплодисментов: сериями размашистых кивков, громким дружным бурчанием аудитории, а также пристальными, очень значительными взглядами друг другу в глаза. Вепперс готов был поклясться, что некоторые из представителей ГФКФ с трудом сдерживаются, чтобы не застучать своими маленькими наманикюренными ручками по столу.

Сияющий Беттлскруа продолжал:

— Флекке втайне завидует нашим достижениям, и в том же косвенном смысле превосходства над ними, без сомнения, вскоре добьются и представители Сичультианского Установления. — Он лучезарно улыбнулся Вепперсу. — Одним словом, оставьте их нам.

Вепперс перекинулся взглядами с Ватуэйлем. Он опять напомнил себе, что в чтении по лицам инопланетников не так уж искусен, будь то пангуманоиды или другие чужаки. Но, казалось, они оба одновременно почувствовали, что кто-то должен разбавить общую атмосферу самовосхваления толикой реализма. Может быть, даже здорового цинизма.

С другой стороны, по большинству вопросов они уже достигли консенсуса. Не так уж и много предстояло уладить. Надо было работать с тем материалом, какой есть, заглушив все сомнения. Возможная награда была слишком значительна, чтобы презреть такую попытку.

И Вепперс просто улыбнулся.

— Ваша вдохновенная уверенность заразительна, — сказал он Беттлскруа.

— Спасибо вам! Ну что, договорились? — спросил Беттлскруа, окинув взглядом стол. Вепперсу показалось, что с равным успехом инопланетник мог бы спрашивать у сородичей, подавать ли им к легкой закуске сэндвичи или соус. Надо признаться, это впечатляло.

Все обменялись взглядами друг с другом. Никто не выдвинул возражений. Беттлскруа с трудом удерживался от широкой улыбки.

— Когда мы начинаем операцию? — наконец спросил Ватуэйль.

— Прямо сейчас, — ответил Беттлскруа. — Наш маленький дилетантский фейерверк запланирован на следующую половину суток — он должен состояться не позже чем через час после того, как мы доставим господина Вепперса обратно на Вебецуа. Фабрикаторы начнут работу немедленно, как только мы увидим, что силы Культуры полностью связаны и отвлечены Вспышкой. — Беттлскруа сел обратно с очень довольным выражением личика. — Все, что нам требуется, — задумчиво сказал он, — так это координаты субстратов для селекции целей. Без этой информации у нас ничего не получится.

Он плавно обернулся к Вепперсу.

— Итак, Вепперс, старый мой друг?..

Теперь все смотрели только на него, а космический маршал Ватуэйль — так и вовсе ел глазами. Впервые с начала встречи Вепперс остался доволен вниманием и уважением, какое ему оказывали окружающие. Он медленно улыбнулся.

— Давайте сперва построим корабли, хорошо? А потом уже наведем их на цели.

— Некоторые из нас, — сказал Беттлскруа, снова окидывая взглядом собравшихся перед тем, как сосредоточить все внимание на Вепперсе, — по-прежнему настроены слегка скептически в отношении того, насколько легко нам будет уничтожить достаточное количество вычислительных субстратов Преисподних за столь ограниченное время, какое будет в нашем распоряжении.

Вепперс следил за своим лицом, стараясь, чтобы оно ничего не выражало.

— Я обещаю вас удивить, Беттлскруа, — ответил он. — Даже поразить.

Маленький инопланетник подался вперед, сложив маленькие, безупречных очертаний и пропорций руки на столешнице. Какое-то время он неотрывно смотрел Вепперсу прямо в глаза.

— Мы все... очень рассчитываем на вас в этом деле, Джойлер, — тихо сказал он.

Несомненно, это угроза, хотя и очень хорошо обставленная, подумал Вепперс. Он мог собой гордиться. Вопреки апокалиптической природе всего, что они обсуждали на этом совещании, то был первый случай за все время — может быть, даже и за все время, что они друг друга знали, — когда Вепперсу показалось, что под отороченной бархатом мантией, словно бы прикрывавшей все движения и помыслы инопланетника, блеснуло острое стальноелезвие.

Он тоже подался вперед, к Беттлскруа.

— Но у меня нет иного пути, — мягко произнес он.

Она летела над Преисподней. Запах — вонь — этого места находились в точном согласии с его именем. С огромной высоты — чуть ниже темно-коричневых бурлящих облаков — она видела череду холмов, иногда сменявшихся иззубренными горными цепями. Основными цветами пейзажа были пепельно-серый и коричневый, оттенка дерьма; встречались также кислотно-желтый, желчно-зеленый и, в тенистых низинах, почти чисто черный. Красные пятна означали костры и пожары. С такого расстояния вой, крики и стоны звучали одинаково.

Место, в котором она пробудилась, действительно выглядело как огромный плод какого-то фрукта. Набухший, ядовито-фиолетовый, он висел, как будто бы без поддержки, в удушливом вонючем воздухе, и казалось, что он привязан прямо к синюшным кучевым облакам. Поблизости не было других плодов такого сорта. Во всяком случае, сколько бы она ни летела, новые огромные луковицы, свисавшие с облаков, ей не попадались.

Она попыталась подняться выше облаков: ей просто стало интересно, что там, за ними. Облака оказались кислотными, ей стало нечем дышать, а глаза тут же заслезились. Она была вынуждена снизиться, глотнуть более чистого воздуха, подождала, пока глаза не прояснятся, потом снова набрала полные легкие и, задержав дыхание, стремительно вознеслась вверх на огромных темных крыльях. Она летела все выше и выше, чувствуя, что легкие начинают гореть, и в конце концов врезалась во что-то твердое, прочное, словно бы зернистое, испытав при этом сильную боль. Воздух выбило из легких. Она сильно ушибла голову и расцарапала кончики крыльев.

Она камнем полетела вниз, вызвав своим падением небольшой дождь ржавых железных опилок.

Она отдышалась, собралась и полетела дальше.

На некотором расстоянии от себя она заметила огненную полосу: то был фронт бесконечной войны, которая велась в Преисподней. Полоса напоминала распоротый желтыми, оранжевыми и красными вспышками шов какого-то огромного одеяния. Она устремилась туда, влекомая отчасти любопытством, отчасти же тем странным, похожим на голод, ощущением, которое преследовало ее с того самого момента, как она очнулась здесь.

Она описывала круги над головами сражавшихся, наблюдая, как волны и ручейки бойцов медленно захлестывают укрепления или просачиваются меж них, частично закрывая от взора опаленный огнем и обметанный пеплом взрывов, простреленный множественными разломами и трещинами пейзаж внизу. Армии сражались любым доступным бойцам холодным оружием, а также примитивными ружьями. Использовали они и взрывчатые смеси. Некоторые поднимали головы, прекращали сражаться и только смотрели на нее. По крайней мере, ей так показалось, хотя она не хотела подлетать слишком близко, чтобы выяснить это.

Раскаленные снаряды, остывая, сильно шипели. В вихрях поднятых ими искр и бурях стрел носились демоны. Некоторые из них последовали за ней. Она пришла в ужас и приготовилась спасаться бегством, но, пролетев некоторое расстояние, демоны словно бы потеряли к ней интерес и повернули обратно на поле боя.

Ее мучил голод. Какая-то часть ее хотела опуститься на землю. Зачем? С какой целью? Стать демоницей? Неужели это чувство, которое она теперь испытывает, не что иное, как потребность мучить и пытать других? Неужели она обречена стать одной из этих пыточников? Да она лучше уморит себя голодом, чем такое. Покончит с собой. Или откажется, если такое будет ей позволено. Однако по всему, что она знала о Преисподней, она сомневалась, оставят ли ей выбор.

Она заметила, что летевшие за ней часть пути демоны значительно уступали ей размерами. Кончики крыльев у нее были усажены ястребиными когтями примерно посередине — там, где у двуногого существа могли быть большие пальцы рук. У нее были сильные острые зубы и крепкие челюсти. Каждым когтем она могла выворотить из земли хоботовое дерево. Она подумала, не поохотиться ли ей на демонов.

Снизу донеслись новые вопли, завоняло сожженной, орошаемой кислотными дождями плотью. Вверх поднимались удушливые клубы ядовитого газа. Она поневоле отклонилась от взятого курса, но вскоре вернулась на прежний.

К ней летело что-то большое и черное.

Она оглянулась, присмотрелась внимательнее и узнала огромного жука. Жук поднялся на ее высоту и теперь держался в сотне метров с лишним. Он немного покачался в воздухе, не отставая от нее, потом улетел прочь. Она же полетела дальше. Вскоре насекомое вернулось и проделало то же самое. На третий раз она решила последовать за ним.

Она взмахивала огромными кожистыми черными крыльями так медленно, что со стороны казалось, будто она стоит в воздухе на высоте исполинского лица владыки демонов, который больше жизни назад осыпал ее насмешками и в конце концов казнил.

Как и раньше, вместо головы у него была огромная газовая лампа, освещенная изнутри пульсирующими огненными языками; пламя непрестанно меняло форму, и в нем ей виделись искаженные страданием лица пытаемых. На четырех углах квадратной головы твари высились подобные башням свечи. Они потрескивали, чадили и пылили искрами, корявые, изломанные поверхности их были пронизаны, будто венами, обрывками нервных систем несчастливцев, обреченных на вечное заточение внутри свечного сала. Ниже она видела его огромное, сверкавшее, как зеркальная амальгама, тело, которое составляли восстановленные из порошка кости, издырявленные или оплавленные с поверхности бруски металлов, скрученные, трещавшие от натуги сухожилия; плоть шипела, пузырилась, дрожала и сочилась жиром из-за невыносимого жара, исходившего от накаленного докрасна, тускло мерцавшего престола. Из отвратительных испарений и курившихся дымков тварь на миг создала себе смутно знакомое лицо, прильнувшее изнутри к стеклам фонаря, что заменял ей голову. Чей узнала Прина. Ее сердце, молотом стучавшее в бочонкообразную грудь, забилось еще сильнее. На миг ее обуяло тоскливое, безнадежное наслаждение, а потом накатила тошнотная слабость. Сотканный из дыма и пламени Прин улыбнулся ей, а потом призрачное лицо исказилось болью и пропало. Плоская, уродливая, чужая физиономия явилась ему на смену и осталась внутри лампы, выкатив глаза и презрительно гримасничая ей. Тварь заговорила.

— С возвращеньицем, — прогромыхал властелин демонов. Звук его голоса, как и тогда, рвал ей уши, но на сей раз не причинял непереносимой боли.

— Зачем ты призвал меня? — спросила она.

— А как ты думаешь?

— Я не стану твоей демоницей, — ответила она.

Ей подумалось, что в этом теле она могла бы на него напасть. Выпустить когти, ринуться ему в лицо, попытаться хоть как-то его ранить. В ее голове тут же промелькнул новый образ: она в щепоти одной из колоссальных рук чудовища, которая сминает и давит ее тело одним движением, как могли бы раздавить маленькую пташку сдвигающиеся прутья пыточной клетки. Ей явилось и другое видение: она увидела себя уловленной внутрь ламповой головы — брошенной туда с переломанными крыльями, сломанными челюстями и выколотыми глазами, вообразила, как суматошно колотится о несокрушимые стекла и задыхается там — навеки, до конца времен...

— Ты была бы никудышней демоницей, маленькая сучка, — сказало существо. — Ты здесь не поэтому.

Она била крыльями воздух перед ним и ожидала решения своей судьбы.

Тварь внезапно склонила к ней увенчанную свечами голову. Свечи издали ревущий вопль.

— Голод, что тебе кишки все гложет...

— Что это?

Новый приступ дурноты. Что еще измыслило чудовище?

— С ним лишь убийство совладать тебе поможет.

— Неужели?

Она подумала, что может бросить ему вызов, воспротивиться решению. Выказать открытое неповиновение. Во имя всего добра, что еще можно отыскать в Аду.

Хотя... достаточно сильная и долгая боль способна сломить любое сопротивление. Если ей повезет, она снова утратит рассудок.

— Смерть — реальная смерть — в Аду почитается за благодеяние, — сказала она повелителю демонов. — Так я слышала.

— И это совершеннейшая правда! — проревело чудовище. — Одно убийство каждый день. Вот что ты должна будешь для меня делать.

— И что это даст?

— Они умрут. Полностью и окончательно. Их не станут воскрешать, будь то в этой Преисподней или где-то еще. Их сотрут. Удалят.

— Но зачем?

Тварь откинула назад громадную голову и расхохоталась. В долине у подножия престола заколебались языки пламени и прижались к земле дымные клубы. Свечи затряслись и зачадили еще пуще, с них потекли капли воска.

— Чтобы вернуть в Ад надежду! Ты будешь их ангелом, шлюха! Они станут взывать к тебе, чтобы ты явилась и избавила их от вечных мук. Они станут поклоняться тебе, как богине. Они постараются задобрить, умилостивить тебя, понесут на твои алтари бесчисленные жертвы и дары, и любая бессмысленная хуйня, которая, по их мнению, способна будет сработать, тоже пойдет в ход. А тебе я предоставлю выбор: кого же одарить истинной смертью? Внимай их идиотским молитвам или бесстрастно игнорируй их. Делай что хочешь. Если тебе это по душе, позволь, чтобы тупые пидоры учредили ебучие коллегии выборщиков, а те пускай определяют демократическим голосованием имя маленького счастливого личинкососа, которому повезет стряхнуть с себя невыносимую тяжесть вечной боли. Мне похер. Просто убивай одного из них ежедневно. Ты, конечно, постараешься меня обхитрить, прикончив больше маленьких засранцев, но я тебя сразу предупреждаю, что это не сработает. Они, конечно, умрут. Но потом воскреснут — здесь же, и от этого им станет только хуже.

— А если я никого не стану убивать?

— Тогда голод будет нарастать внутри, пока не станет так невыносим, что тебе покажется, будто какая-то зубастая тварь проедает себе путь наружу через твои потроха. Он сделается совершенно нестерпимым. Да и наши маленькие негодники будут без тебя тосковать. Кто еще даст им надежду на освобождение?

— А какой в этом смысл? Вырвать одну душу из этой бесконечной круговерти страданий?

— Не бесконечной! — заорала тварь. — Преисподняя огромна, но у нее есть границы. Ты уже ободрала себе тупую башку о небосвод, пиздоголовая идиотка! В свободное время можешь летать куда глаза глядят — авось и доберешься до железных стен Ада, царапнешь их когтями и вернешься, чтобы рассказывать мне басни о бесконечности! Конечен Ад, конечен. Он действительно огромен, но и тут существуют пределы. А душ мучеников тут уже охрененно много!

— Сколько?..

— Миллиард с четвертью! Ну что, довольна, блядь? Лети и пересчитай их по головам, если у них есть головы и ты мне не веришь! Мне похуй. Ты мне уже надоела. Ах да, чуть не забыл: тебе это с рук не сойдет. Не думай, что заполучила непыльную работенку. Каждый, кого ты убьешь, передаст тебе частицу своей боли. Чем больше ты прикончишь, тем сильнее станет мука, которую тебе предстоит испытать. Думаю, что в конце концов боль, впитанная тобой из тех, кого ты освободила, сравняется с муками голода. Ты, наверное, опять сойдешь с ума, но мы тебе как-нибудь поможем. У меня будет время подыскать местечко, которое бы лучше отвечало твоим талантам!

Властелин демонов стиснул раскаленные докрасна подлокотники трона, сделал несколько шагов вперед, так что ей пришлось отлететь назад, и заревел:

— Съебывай отсюда и начинай убивать!

Она почувствовала, что страшно голодна. Живот свело, а крылья, казалось, сами начали развертываться под гнетом ужасной, непереносимо острой жажды полета. Она напрягла каждую мышцу своего огромного тела и чудовищным усилием удержала себя на месте.

— Прин! — прокричала она. — Что с Прином?

— С кем? Что?

— Прин! Мой возлюбленный, мы с ним вместе сюда проникли! Скажи мне, что с ним, и я сделаю все, что ты хочешь!

— Ты сделаешь то, что я тебе прикажу, независимо, блядь, от того, нравится тебе это или нет, ты, тупая червивая пизда!

— Скажи мне!

— Убей для меня тысячу, и я подумаю над твоей просьбой.

— Обещай мне! — завыла она.

Гигантский демон снова расхохотался.

— Обещай? Ты в Аду, кретинка глистоголовая! Какого хера я тебе должен что-то обещать, если только не затем, чтобы потом разбить твою надежду? Вали отсюда, пока я не передумал и не оборвал твои инкрустированные спермой крылья чисто по приколу! Приходи сюда опять, когда положишь существованию десяти раз по сто душ нежелательный конец, и я подумаю, стоит тебе что-то рассказывать про твоего ненаглядного Прина или нет, а теперь пошла на хер!

Тварь протянула к ней огромные руки, каждую шириной со все ее тело. Скрюченные пальцы с хищными когтями стригли воздух, словно пытаясь дотянуться до нее и раздавить.

Она метнулась назад, прочь от него, петляя и делая нырки, а оказавшись на безопасном расстоянии, с подозрением и страхом воззрилась на владыку демонов, который уже опустился обратно на раскаленный престол. Сажа и клубы дыма от его недавних движений заполнили воздух вокруг исполинского трона.

Она убила свою первую душу вечером того же дня. И без того тусклый свет померк еще больше, стал красновато-рыжим бессолнечным сумраком.

То была молодая павулианка, распятая на кольях рогатки, водруженной на стылом склоне холма над вяло сочившимся кислотой потоком. Мученица почти не переставая кричала, замолкая лишь на недолгие мгновения, чтобы запастись воздухом для нового крика.

Чей снизилась, подлетела к ней и стала слушать вопли жертвы. Потом попробовала поговорить с ней, но для пытаемой слова уже не имели никакого смысла. Колеблясь, она оглядела жуткий пейзаж. Почему-то он показался ей знакомым. Но нет, это был не тот же самый холм и не та же самая рогатка, за которой некогда прятались от демонов-костеедов они с Прином.

Она сомкнула два огромных черных крыла вокруг девушки и выпустила из тонких кожистых мембран на кончиках крыльев острые лезвия. Ей хотелось плакать, но воли слезам она не давала.

Чей ощутила, как душа несчастной покидает искалеченное, разъятое, скрученное тело и сперва перебирается в ее собственную оболочку, а потом исчезает совсем, как маленькое облачко в сухой жаркий полдень.

Теперь терзавший ее голод изменился. Она стала грызть тело, выламывая и отбрасывая в сторону кости, чтобы проще было подобраться к сочным ягодицам.

Улетая на свой дальний насест, она размышляла, насколько вырастет боль после того, что она только что сделала.

Она думала об этом и позже, пока висела в гнезде и переваривала съеденное.

Но она отделалась одним больным зубом.

Так она и стала ангелом.

В Аду.

ДВАДЦАТЬ ОДИН

Когда взрослых поблизости не было, им иногда удавалось забраться в места, где обычно разрешалось играть только старшим. У нее была компания приятелей примерно одного с нею возраста, и время, свободное от занятий в маленьком классе на верхнем этаже главного особняка, они посвящали играм.

Другие часто бывали жестоки с ней, особенно когда им хотелось подлить ложку дегтя в бочку меда после очередного выигранного ею конкурса. Они тут же находили способ напомнить ей, что на самом деле все эти победы не имеют никакого значения. Без разницы, пришла ли она первой в забеге, получила ли лучшие оценки на экзамене; в конечном счете она даже не служанка, она хуже служанки, ведь слуги могут уволиться, если захотят, а она не может. Она была чем-то вроде чучела, охотничьего трофея, игрушечной собачки, потому что принадлежала не самой себе, а поместью — Вепперсу.

Ледедже постепенно научилась не делать вид, что ее не волнует такое отношение остальных детей, но она не сразу сообразила, какая именно реакция на их издевки и придирки будет наилучшей из возможных. Если она принималась плакать и убегала к маме, детей это раззадоривало еще пуще, и они повторяли свои насмешки раз за разом, просто чтобы развлечься: нажми кнопку «Ледедже», глупая девчонка подскочит и зальется слезами. Так что эта тактика не могла сработать. Она пробовала вообще никак не отвечать им, стояла с каменным лицом и смотрела на мучителей. Это тоже не помогало, они выкрикивали еще более злые и обидные слова. Все это рано или поздно заканчивалось дракой, и она волей-неволей требовала для них наказания, чувствуя, однако, что это неправильно. Такой метод тоже не годился. Всего лучше было немного поплакать, дать им понять, что она уязвлена и обижена, а потом, словно ничего не случилось, вернуться к играм.

Подчас это не срабатывало: на лицах других детей появлялось особенное выражение, означавшее, что, по их молчаливому мнению, обидеть ее достаточно сильно им пока не удалось. Тогда насмешки и оскорбления продолжались, они задирали и били ее. В таких случаях она просто говорила им, что они недоразвитые идиоты. Пускай себе тешатся. Со временем поумнеют, авось и научатся чему-то полезному. Они были как раз в том возрасте, когда эти взрослые слова могли оказать должное воздействие.

И они возвращались к играм в местах, предназначенных для этого, на площадках, откуда никто не стал бы их сгонять. Но лучше всего было забираться в места, где играть им не позволяли ни под каким видом.

Когда она чуть повзрослела, любимой из этих тайных игровых площадок стал водный лабиринт — сложная сеть мелководных каналов, прудов и озер, по которым взрослые пускали большие игрушечные боевые кораблики, чтобы полюбоваться зрелищем потешных морских боев с высоких башен, парящих акведуков и арочных мостиков, возносившихся к небесам.

Однажды ей разрешили посмотреть такое сражение вместе с мамой, хотя, чтобы ее туда взяли, пришлось ныть и клянчить дольше обыкновенного, и мама должна была нижайше испрашивать разрешения хозяина. И даже когда такое разрешение было дано, то оказалось, что это не одна из действительно важных и грандиозных морских битв, куда приглашали богатых и знаменитых гостей, а просто тренировочное сражение, на которое пускали даже слуг, когда у тех выпадала свободная минутка. Маме морской бой не понравился, потому что она боялась высоты и просидела большую часть представления с закрытыми глазами, вцепившись в бортик маленькой плоскодонки, на которой они плавали по обзорным акведукам.

Ледедже битва сперва очень понравилась, но потом она устала от этого зрелища. Ей казалось, что было бы куда интересней забраться в один из боевых корабликов, чтобы понаблюдать, как другие люди приводят их в движение. Она сказала об этом маме, и та, не открывая глаз, назвала идею дурацкой. Во-первых, объяснила мама, Ледедже еще слишком маленькая. И потом, только мужчины могли выдумать такое тупое и агрессивное развлечение, как забираться в плавающие бронированные крысоловки и палить друг в друга из настоящего оружия на потеху богатеям.

Вдалеке Ледедже увидела один из старых постаментов для спутниковых куполов, вокруг цоколя суетились рабочие, там были целые команды приглашенных высотников с кранами и большими, напичканными хитрой электроникой, приспособлениями для демонтажа. Два десятка спутниковых куполов окружали главный дом, сколько она себя помнила, кольцом нескольких километров в диаметре. Когда она убежала из дому в первый раз, ее поймали как раз у подножия одного из этих каменных постаментов. Это было много-много-много лет назад, полжизни назад, если прикинуть. А теперь сверкавшие на солнце белые спутниковые купола сделались бесполезны, устарели и подлежали разборке.

И в ту минуту она впервые почувствовала себя старше.

Им пришлось подождать своей очереди для швартовки у маленького пирса на одной из башен, потом спуститься в гробообразной кабине лифта и пройти по туннелю, который выходил на поверхность в безопасном отдалении от озера, арочных башен, каналов и кораблей. Даже на таком расстоянии можно было слышать залпы корабельных пушек.

Она вместе с остальными детьми — ну ладно, почти всеми остальными детьми, потому что двое так перепугались, что отказались идти дальше, — по-пластунски прокрались под забором, окружавшим весь водный лабиринт, держась подальше от миниатюрных доков, где корабли содержались между сражениями и ремонтировались. В доках пару-тройку дней до и после крупного сражения со множеством приглашенных стоял дым коромыслом, но и в остальные дни, даже такие сравнительно тихие, как этот, там постоянно работали несколько человек.

Туманные дни были лучше всего. В тумане все казалось очень странным, загадочным, каким-то слишком большим, будто игрушечный ландшафт каналов и озер вдруг разросся до размеров, достаточных, чтобы вместить настоящие, полномасштабные боевые корабли. Вместо кораблика у нее была старая пенометаллическая доска, остальные подобрали кто на что сподобился — такие же обломки, обрезки и обрубки пенометалла, пластика и дерева. Они научились приклеивать к своим кораблям разные снасти и обрезки пластиковых бутылок, чтобы улучшить плавучесть игрушечных судов. Пристань для корабликов устроили в густых камышах, где никто бы не смог их выследить.

Они устраивали собственные гонки, соревнования, групповые турниры и игры в прятки. Когда сражение разыгрывалось не на шутку, они швырялись комьями ила и грязи. Один раз они устроили соревнование, измазались по самые уши и тут услышали, как их зовут взрослые. Остальным пришлось нехотя признать, что она победила, но они не преминули добавить — лишь потому, что ее кожа была черной, как ночь, без единого светлого пятнышка.

Однажды кто-то из обслуги, возившейся с плоскодонками на одном из небесных каналов, заметил сверху пару их кораблей. Эти игрушки отобрали и прочли им длинную лекцию об опасности Неожиданных Разрывов Снарядов. Они клятвенно пообещали больше не делать ничего такого, но исподтишка наблюдали, как дыру в заборе, через которую они пробирались, затягивают проволочной сеткой. Но жалеть об этом было некогда — они загодя отыскали запасную дыру в другом месте.

После этого происшествия им выдали коммуникаторы — ребятофоны, чтобы взрослые всегда могли проследить, чем они заняты. Тогда они обратились за помощью к парочке старших пацанов, которые показали им, как полностью отключить коммы от сети или заставить устройства подавать фальшивые сигналы позиционирования, как будто на самом деле они в сотнях метров от настоящего местоположения.

Когда они забрались поиграть в водном лабиринте в последний раз, день выдался такой солнечный, что даже после школы там было очень светло. Все взрослые как раз оказались страшно заняты, потому что господин Вепперс возвращался после долгой деловой поездки на звезды, так что поместье вообще и главный особняк в частности следовало вычистить и отдраить до блеска.

Она терпеть не могла пересудов о скором возвращении господина Вепперса, потому что это был человек, которому она принадлежала. Она, вообще говоря, не так уж часто с ним виделась, даже в его приезды в главный особняк — их пути редко пересекались, да и мать ее старалась прятать от его глаз. Но даже просто зная, что он здесь, в доме, было все равно что споткнуться на полном бегу, упасть на спину и выбить воздух из легких, так что несколько минут ты бессильна даже легонько продохнуть. Что-то в этом роде, с тем лишь исключением, что в те часы и дни, когда Вепперс был дома, это ощущение становилось перманентным.

Ледедже больше не убегала, но не переставала об этом думать. Прежде ей хотелось сбежать на следующий день, когда вернется Вепперс, но теперь все эти мысли как-то вылетели у нее из головы, и она просто забавлялась, наслаждалась солнечным жарким днем, полнившимся писком и жужжанием насекомых в густых зарослях. Небо было ясное, красновато-желтое.

Она лежала на носу своего старенького кораблика и гребла. Это был проверенный во многих боях корабль, который она изготовила сама из найденных на одном причальном понтоне обрезков пенометалла. За несколько лет она слегка модифицировала кораблик, улучшив его гидродинамику, и теперь на суденышке имелся миниатюрный капитанский мостик впереди и углубление позади, куда можно было упереть ноги. Вообще говоря, называть его боевым кораблем было неверно, ведь настоящие боевые корабли такие большие, медленные и тяжелые, но когда она правила своим корабликом, то не задумывалась об этих досадных тонкостях; она сама была такая легкая, тонкая и быстрая, что без труда воображала себя легким крейсером.

Они играли в групповые салочки. Она укрылась возле одной из переправ, сооруженных между островками, а остальные тихо скользили или шумно шлепали мимо. Большинство выкликали два имени: ее и Хино. Хино был самым младшим в компашке, если не считать Ледедже, и почти так же мал ростом, как она сама. И, как сама девочка, он очень хорошо умел играть в салочки и прятки. Это означало, что если их даже разыщут и «пометят», то наверняка это случится под самый конец, а может, их и вообще не смогут найти. Ей очень нравились такие игры. Она любила оставаться последней несхваченной, а если повезет, то и вообще ускользнуть от преследователей. Иногда они слышали, как их зовут взрослые, или же кому-то из старших ребят на комм падало сообщение, которое он не мог оставить без внимания, так что игру приходилось прерывать раньше срока, и, если к этому моменту их еще не сумели разыскать, то это значило, что они победили! Однажды она так пригрелась на солнышке в своем легком крейсере, что заснула как убитая, и остальные так намаялись, пытаясь разыскать ее, что в конце концов бросили ее одну и пошли полдничать. Она решила, что это, пожалуй, можно бы зачесть как победу.

В грязи рядом с ее укрытием торчал неразорвавшийся снаряд в оболочке из металла и пластика. Их редко можно было увидеть так близко, потому что снаряды снабжались локаторами, вроде ребятофонов, так что после каждого сражения неиспользованные боеприпасы можно было отследить и обезвредить. Но у этого был сильно помят нос, наверное, от столкновения с бортом какого-то судна. Она осторожно подняла снаряд, просто чтобы присмотреться поближе, и держала двумя пальцами, отведя от себя на некоторое расстояние, на тот случай, если бы он взорвался. Снаряд был очень старый и грязный на вид. На корпусе имелась маркировка, которую девочка не сумела расшифровать. Она подумала, не воткнуть ли снаряд обратно в ил, не зашвырнуть ли на ближайший остров, чтобы он взорвался там, или в самое глубокое из окрестных озерец. Можно было бы оставить снаряд там, где его бы легко обнаружили слуги. Но в конце концов она взяла его с собой, соорудив для находки уютное гнездышко прямо под бортиком пенометаллического легкого крейсера.

Наверное, копаясь во влажной грязи, она шумела или подняла брызги, потому что в следующее мгновение откуда-то сверху донесся победный клич, и Пурдиль, один из старших ребят, значительно крупнее и сильней ее, очутился прямо перед ней. Он протолкнул свой пластиковый военный корабль по каналу, энергично работая обеими руками, и поднял высокую, захлестывавшую борта легкого крейсера волну. В красных лучах заходящего солнца гребень волны ослепительно засверкал. Он пер на нее на всех парах через камыши. Она встряхнулась, выгнулась луком и кинулась через прореху в качавшихся стеблях, но в глубине души уже знала, что не уйдет от него; Пурдиль был слишком силен и слишком быстро греб.

Пурдиль иногда бросался камнями вместо комьев ила или земли, когда они затевали серьезные битвы, и часто отпускал злые шуточки насчет ее тату и того обстоятельства, что она в нераздельной собственности господина Вепперса. Лучшее, на что она могла сейчас надеяться, так это ускользнуть от него в другой канал и по крайней мере сдаться на милость другого игрока.

Она почти распласталась по борту и гребла отчаянно, выбиваясь из сил, погружая обе руки глубоко в теплую воду, взбаламучивая ее, поднимая к поверхности целые облака придонного ила. Что-то пролетело над ее головой и плюхнулось перед носом корабля. Пурдиль кричал, улюлюкал и гоготал совсем близко. Она слышала сухой треск камышовых стеблей, которые расступались перед килем его пластикового кораблика и снова смыкались за кормой.

Она выскочила в канал и почти столкнулась с Хино, за которым уже гнались два других преследователя. Они с трудом увернулись друг от друга. Он привстал, увидев, что это она, и получил в лицо комок земли с торчащими из него острыми стеблями; от этого удара Хино почти вывалился за борт своего корабля, его суденышко перегородило Ледедже путь, запрудило поток. Она не видела, как бы мимо него протиснуться, и отчаянно напрягала руки, пытаясь замедлиться так, чтобы не врезаться в потерпевшего крушение Хино, а проскользнуть рядом с ним.

Ой-ой-ой, подумала она. Только бы снаряд не разорвался, когда наши кораблики столкнутся.

Этого не произошло.

Фью-уть, подумала она.

Хино вытер с лица грязь и посмотрел через ее голову на Пурдиля. Лед почувствовала, как брошенный Пурдилем комок грязи врезался в ее собственную спину. Тем временем Хино увидел слепленный из придонного ила и прибрежной грязи ком, лежащий под бортом ее легкого крейсера. Внутри скрывался снаряд. Хино, не задумываясь, поднял то, что он считал обычным комком земли, и метнул его в преследователя. Ледедже перестала дышать. Снаряд разорвался за ее плечом, на расстоянии меньше полуметра.

У нее загудело в ушах, взрывная волна снова ударила по спине и шее. Потом звук стих. Она все еще тянула к Хино руку, словно желая остановить, упредить его. По всему ее телу катилась звонкая дрожь. Хино побледнел — это случилось очень быстро, стремительнее даже, чем она могла бы щелкнуть пальцами. У двоих ребятишек, преследовавших его, выражение лиц было не лучше. Это выражение она никогда не забудет; до этого дня она никогда не видела, чтобы люди выглядели так скверно. Лица. Три лица. Они смотрели на что-то за ее спиной. Рты широко раскрыты, глаза — распахнуты еще шире. В лицах ни кровинки.

Она заставила себя обернуться и посмотреть на то, что их так ошеломило. Ей показалось, что она поворачивала голову очень долго. Но все же ей удалось отвернуться от Хино, двух других ребятишек и канала за их спинами, от заходящего солнца и камышовых зарослей, тянувшихся вдоль канала. Обернувшись, она увидела низкий склон миниатюрного острова — один бережок канала, а над ним арку и шпиль, небесный канал и башенку. А еще она увидела что-то красное, даже не осознав сперва, что это.

То, что оставалось от Пурдиля, все еще сидело, накренившись, на борту его пластикового суденышка. Большая часть его головы исчезла, будто ее никогда и не было. Пока она смотрела, тело накренилось и обрушилось за борт, в канал, частично скрывшись под водой.

И тогда они все начали кричать.

— И никакого РКЛ?

— Конечно же, нет. Мы не практикуем подобного. Мы не можем. Мы же не такие, как вы.

Ледедже хмуро взглянула на Демейзена. Она только что рассказала ему о втором или третьем по силе болезненном переживании в своей жизни. На корабельного аватара ее рассказ не произвел особого впечатления.

— Значит, — сказал Демейзен, — он умер реальной смертью.

— О да. Реальной и окончательной.

— А что случилось с Хино?

— Мы никогда больше его не видели. Прилетела полиция и забрала его в город. Потом мы слышали, что у него был психический срыв и интенсивный курс посттравматического восстановления. Его...

— А почему? Что полиция с ним сделала?

— Что? Ничего! Это была пустая формальность, только и всего. Конечно же, они не причинили ему никакого вреда. Да за кого ты нас принимаешь?

Ледедже возмущенно покачала головой.

— Посттравматическая терапия понадобилась, так как он был уверен, что снес пацану башку обломком камня, торчавшим из комка земли.

— А, понятно.

— Отец Хино был консультантом по ландшафтному дизайну, и его контракт с нашим поместьем все равно истекал в конце того года. Так что Хино продержали на другом конце света до тех пор, пока он снова не смог вменяемо вести себя в обществе, а тем временем его папа решал для богатеньких неотложные проблемы с видом из окон и с крыш особняков...

— Ага, — покивал Демейзен задумчиво. — Я и не знал, что вы тогда уже додумались до пенометалла.

Ледедже взглянула на него прищуренными глазами.

— Я вот, если честно, не могу понять, как это мы до него еще раньше не дошли, — процедила она. — О чем бишь я думала? Ага. Следующим утром я сбежала из особняка, и меня тоже чуть не убило снарядом. Спасибо, что проявил интерес.

— В самом деле? — Теперь аватар выглядел удивленным. — А почему же ты раньше об этом не сказала.

— Я как раз собиралась к этому перейти, — ледяным тоном ответила Ледедже.

Они сидели в двух передних креслах пилотской рубки маленького челнока, оперев ноги на пару средних сидений. За пределами нормальных моральных ограничений готовился войти в пространство, контролируемое Установлением, а Ледедже выпала возможность поведать кораблю немножко больше о своей жизни в этом месте, коль скоро она вознамерилась вернуться туда, где выросла и откуда была спасена.

Демейзен кивнул.

— Прошу меня извинить, — официально сказал он. — Я был грубоват. Конечно, для тебя это переживание было из разряда весьма травматичных, да и для двух остальных ребят тоже, не говоря уж о ваших родителях. Тебя наказали за то, что ты пробралась на поле битвы, или за то, что спровоцировала взрыв снаряда? Или же за побег?

Ледедже коротко вздохнула.

— За все вышеперечисленное, — ответила она и помолчала минутку. Потом добавила: — Не думаю, чтобы Вепперса особенно порадовала так некстати совпавшая с его возвращением домой суматоха в службе безопасности по поводу сбежавшей воспитанницы — отродья, как они меня величали, — и неожиданно обнаруженной дыры в системе охраны боевых кораблей.

— Ну... — сказал Демейзен и вдруг оборвал начатую фразу. Это было для Демейзена в высшей степени нехарактерно.

— Чего там? — поинтересовалась Ледедже.

Аватар спустил ноги с сиденья между ними, повернулся и уставился в главный обзорный экран челнока. Из темноты на экране медленно выплыло звездное поле.

— Там что-то странное, — сказал Демейзен, но таким тоном, что она усомнилась, а говорит ли он именно с ней. Но он покосился на нее, потом указал на экран. — Видишь это?

— Что?

Ледедже наклонилась поближе, прищурилась, поморгала.

— Что там?

— Угмм, — промычал Демейзен задумчиво.

Картинка на экране сменила масштаб, цвета и обрела что-то вроде текстуры. Теоретически это был голодисплей, но объекты, на нем показанные, были удалены на такое громадное расстояние, что ощущение глубины терялось. По боковым экранам летели потоки цветных графиков, числовых данных, столбчатых и круговых диаграмм. Очевидно, они отображали манипуляции, которые Демейзен производил с основной картинкой.

— Вот, — сказал он довольно, указав на экран и откинувшись в кресле.

В центре дисплея появилась странная гранулярная структура, и тьма в этом месте начала едва заметно посверкивать, осциллируя между двумя очень близкими и очень темными оттенками серого.

— Что это за хрень? — спросила Ледедже.

Демейзен молчал в течение нескольких ударов сердца, потом усмехнулся и сказал:

— Я уверен, что нас преследуют.

— Преследуют? Ты имеешь в виду, не с помощью ракеты или чего-то такого?

— Не с помощью ракеты, — подтвердил аватар и снова уставился на экран.

Несколько минут спустя он отвернулся от него и улыбнулся ей.

— Понятия не имею, зачем мне заставлять эту штуку пялиться на идиотский обзорный экран модуля, — сказал он.

За его спиной экран почернел и стал таким, каким был.

— Да. Нас преследует другой корабль.

Демейзен опустил ноги на сиденье между ними и откинул голову на подголовник, подперев ее сплетенными пальцами закинутых за шею рук.

— Мне казалось, что ты по определению...

— Быстрый. Да. Я очень быстр. Но последние пару дней я замедлялся, проводил реконфигурирование полевой структуры. Просто... на случай, если произойдет нечто как раз в этом роде.

Он снова посмотрел на пустой экран.

— Зачем?

— А зачем выглядеть так, как ты в действительности выглядишь, если тебе по силам обмануть наблюдателей? — ослепительно улыбнулся аватар.

Она подумала.

— Я рада, что мне удалось тебя чему-то научить.

Демейзен ухмыльнулся.

— Эта штукенция, — произнес он, и экран снова блеснул смутным светом, показав странное сгущение серых пикселей в центре картинки, но тут же почернел опять, прежде чем она успела рассмотреть его как следует, — не знает, за кем гонится.

— Ты уверен?

— На все сто.

Голос у аватара был самодовольный.

— А за кем, как она думает, она гонится?

— За непритязательным скоростным наступательным кораблем класса «Палач», вскормленным на пепле великих побед, — сказал Демейзен почти с наслаждением. — Вот кого они преследуют, по их же собственному мнению. Ну, это в предположении, что они на отлично выполнили свою домашнюю работу. Структура полевой оболочки, сенсоры, тяговая часть: одним словом, все, что сейчас доступно их восприятию, выглядит в точности так же, как очень незначительно обновленная машинка класса «Палач». В пользу такого предположения говорит каждая деталь моей энергосигнатуры. Так что они, по всей вероятности, уверены, будто против современного боевого корабля я — сущий галечный камушек. Но это не так. Я, блядь, настоящая висячая скала. — Аватар испустил протяжный счастливый вздох. — Кроме того, эта хреновина уверена, что я не в состоянии ее заметить. Просто потому, что настоящему «Палачу» это не под силу.

— А что это такое? Та штука, которая нас преследует?

Аватар прищелкнул языком.

— Понятия не имею. Она выглядит примерно так, как ты сейчас видишь на экране. Мне доступно не больше. Я вижу ее там, и только. На таком расстоянии это означает, что, скорее всего, за нами гонится корабль ЭТ-цивилизации Восьмого уровня или довольно высокоразвитой — Седьмого.

— Но не корабль Установления?

— Нет, ни в коем случае. Это может быть корабль Флекке, НР, Джлюпе, может быть, ГФКФ, коль скоро они проявляют такой пристальный интерес к Ученым Запискам Института Шизанутых Дизайнеров Космических Кораблей.

— Зачем им это? Кому бы то ни было из них?

— Вот в этом и засада, не так ли? — риторически вопросил Демейзен. — Я думаю, они хотят посмотреть на мою реакцию. — Он усмехнулся. — И, может статься, проверить, на что я способен. Не исключено, что они заинтересовались, а чем это я тут занят, и решили добиться от меня ответа на этот вопрос.

Ледедже заломила одну бровь.

— У тебя заготовлена правдоподобная легенда?

— О, у меня их целые концентрические слои, этих историй прикрытия, — сообщил аватар. — В конечном счете, я же исключительный эксцентрик и немножко психопат, даже по меркам сторожевиков-«Мерзавцев», так что я, в принципе, и не обязан удовлетворять любопытство этих мудознатцев. Тем не менее большинство моих алиби разнятся лишь в деталях и сводятся в основном к истории о скромном бродяге-«Палаче», который особо интересуется событиями на Цунгариальском Диске. Может, полезно добавить, что у меня связи или встреча с кем-то или чем-то в миссии Культуры, расквартированной там. В общем-то это не такая уж и ложь, потому что миссия как раз сражается с особо активной Вспышкой дилетантской инфекции и зовет на помощь во всех диапазонах. Любой корабль Культуры, которому вздумается прилететь в этот район сейчас, не вызовет никаких подозрений. Не должен бы, во всяком случае.

Ледедже беспомощно покачала головой.

— Ты знаешь, я понятия не имею, что такое Вспышка дилетантской инфекции.

— Это сбежавшие нанотехи. Рои нанороботов. Отголоски МГР: Монопатического Гегемонизирующего Роения. Иногда их называют просто Гегемон-Роями. Ну что ты на меня смотришь стеклянными глазами? Вот такая нечисть и окопалась на Диске... постой, ты хоть знаешь, что такое Диск?

— Там полным-полно заброшенных ничейных инопланетных кораблей, которые никому не дозволено использовать.

— Там полным-полно заброшенных ничейных инопланетных промплощадок, которые никому не дозволено использовать... как правило, — кивнул аватар. — В любом случае дела обстоят так: на этом Диске в незапамятные времена завелась дилетантская инфекция, а наши чрезвычайно услужливые и доброжелательные специалисты уже некоторое время торчат на краешке Диска — и, смею заметить, уже порядком там засиделись. Ну как тебе объяснить? Это такая работенка, которую совершенно точно никогда не удастся довести до конца, потому что тем, кто ею занят, просто нравится там находиться... Но теперь говно хлещет им в физиономии полными ведрами, и они заебались его вычерпывать. И, по несчастливому стечению обстоятельств, наши коллеги, котоые тоже там дежурят, ВНЕЗАПНО сами оказались заняты обузданием аналогичной Вспышки. — Аватар умолк и напустил на лицо то выражение, каким иногда пользуются аватары, желая продемонстрировать, как сверхразумные существа, которые им выпало представлять среди людей, наблюдают за чем-то весьма занимательным, но происходящим в таинственных измерениях высшего порядка и потому абсолютно недоступным пониманию смертных биологических тварей. Наконец он покачал головой. — Веселенькие там дела.

— Ты собираешься прийти им на помощь? — спросила Ледедже.

— Упаси тебя, ни за что! — воскликнул Демейзен. — Для этого есть Служба борьбы с вредителями. Это их проблема. Они заварили всю эту кашу с отправкой миссии, они пускай ее и расхлебывают. — Он передернул плечами. — Хотя, говоря откровенно, мне бы ничего не стоило притвориться, что я лечу им на помощь, чтобы сделать свою завесу дезинформации еще более плотной перед носом нашего преследователя. Система Цунга прямо по курсу. Я просто не собирался туда заходить, хотя и мог бы. — Аватар пощелкал ногтями по консоли управления под экраном. — Досадно, досадно. — Он вздохнул. — Но самое любопытное, что это не первый сук, упавший кому-то на голову в нашем лесу. Менее чем в миллионе кликов от точки встречи, что в обиходе зовется Семзаринской Метелкой, именно той, куда они пытались тебя затащить, зафиксирован абляционный шлейф. Это случилось девять дней назад.

Она покачала головой.

— Ты крутой подросток, — сказала она.

— Прости?

— Ты все еще уверен, что у девчонок сразу отмокает между ног, когда они слышат эту страшно заумную номенклатуру. Думаю, что ты сам от себя тоже просто млеешь.

— А? Ты не поняла, что такое абляционный шлейф?

— Угу. Что это за херня?

— Да брось ты, кончай придуриваться. Это просто сигнал бедствия, мольба о помощи, которую я случайно услыхал на днях. — Если бы Ледедже знала его хуже, то могла бы решить, что аватар уязвлен. — Итак, абляционный шлейф, — продолжил он со вздохом. — Это происходит, когда корабль пытается избежатьстолкновения с землей и не успевает этого сделать, говоря, конечно, в приблизительных аналогах терминам Решетки. Его полевые двигатели теряют контакт с Решеткой, но не взрываются и не глохнут, его не выбрасывает на берег навечно. Они просто распыляют часть себя, чтобы смягчить энергетический выброс. Замедляют корабль до безопасной скорости, хотя и дорогой ценой. После этого требуется немедленное восполнение истощенного энергозапаса. Хитрость в том, что результирующий шлейф энергии виден очень далеко, говоря опять-таки в терминах Решетки, так что его можно использовать как своеобразный сигнал бедствия. В чрезвычайной ситуации. В мирное время это не очень желательно, а на войне и вовсе может привести к роковому исходу. — Аватар умолк, словно бы задумавшись над этим странным вариантом развития событий.

— ... Решетки? — озадаченно переспросила Ледедже.

— Кончай дуру из себя корчить! — взмолился Демейзен. Голос у него был не на шутку раздраженный. — Тебя, что ли, в школе вообще ничему не научили?

Кто-то называл ее по имени. Все плыло, казалось каким-то непрочным, в том числе и ее чувство самоидентификации. Она с трудом поняла, что выкликают именно ее имя. Затем оно прозвучало снова. Кто-то называл ее по имени.

А вот они — кто бы это ни был — говорят что-то еще. Сперва она была уверена, что ее называют по имени, но теперь усомнилась в этом.

У нее сложилось впечатление, что звуки его теперь означают не то, что раньше, а нечто иное, и в их новом значении она не могла быть уверена. Она могла знать. Даже должна была. Но она не была уверена, что это за звуки и для чего они нужны. Нет-нет, они явно значили не то, что она сперва подумала. Все плыло.

Йиме.

Но ведь это ее имя, не так ли?

Она не была уверена. Это слово должно было означать что-то очень важное, необычное, неординарное, и она знала, что оно действительно что-то значит. Оно было похоже на имя, вполне могло сойти за имя. Да, скорее всего, это и было имя. Но вот только чье? Вполне вероятно, что оно принадлежало ей.

Йиме?

Надо открыть глаза. Она захотела открыть глаза. Она не привыкла делать усилие, открывая глаза, осознавать его. Обыкновенно это происходило, стоило ей только захотеть.

Но если подумать хорошенько...

Йиме, ты меня слышишь?

... о том, что это может означать, то смысл может проясниться. Надо только постараться. Вот опять, прямо у нее над ухом, пока она думала, как бы лучше взяться за выполнение трудной задачи — открыть глаза. Опять явилось это... чувство, ощущение, что кто-то или, может быть, что-то называет ее по имени.

— Йиме? — позвал тоненький пронзительный голосок. Он был какой-то дурацкий. Будто кто-то притворялся, говоря таким голосом. Нарочно это делал. А может, с ней говорит ребенок, надышавшийся гелиевой смеси?

— Йиме? Йиме, как ты? — спросил скрипучий голосок. Такой противный, что даже слышать его было мукой. Вместе с тем... он уходил, отдалялся, пропадал. Его заглушал рев большого водопада или, во всяком случае, того, что очень походило на водопад; это мог быть и рев ветра в кронах высоченных деревьев.

— Йиме, ты меня слышишь?

Голос, похоже, принадлежал механической кукле.

Она решила проверить это, открыла один глаз и действительно увидела куклу.

Я угадала, подумала она. Кукла стояла и смотрела на нее. Очень близко. Она стояла на полу. Из этого можно было сделать вывод, что она сама лежит на полу.

Кукла стояла, согнувшись под каким-то странным углом. В принципе, ей бы давно уже полагалось упасть. Наверное, у нее были специальные подпорки или магниты в ногах. Когда-то в детстве у нее была похожая игрушка, так та умела лазать по стенам. Она прищурилась и попробовала оценить размеры куклы. Похоже, что они совершенно обычные. Человеческий ребенок, только начавший ходить, мог бы взять ее на руки, как взрослый берет его самого. У куклы были желтовато-коричневая кожа, черные кудряшки, непропорционально большая голова, длинные пухлые конечности. Она была полнощекая. Из одежды на кукле имелись жилетик и брючки темного цвета.

— Йиме? Ты слышишь меня? Ты видишь меня?

Голос шел откуда-то изнутри куклы. Рот двигался, словно кукла сама произносила слова, но ей тяжело было судить, так ли это, потому что у нее что-то случилось со зрением. Наверное, в глаз что-то попало. Она попыталась дотянуться рукой до лица, чтобы вытереть то, что заливало ей глаза, или вытащить то, что там застряло. Кисть не слушалась. Да что там кисть — вся рука онемела и не двигалась. Она испытала другой вариант, другую комбинацию предплечье/локтевой сгиб/кисть/ладонь, но это не помогло. Ее мозг, казалось, посылал сигналы обеим рукам, обеим кистям, пытался принудить их к повиновению, но где-то на середине пути команды эти глушились. Она понятия не имела, что с ней. С другими частями тела вышла похожая заковыка. Чудеса, да и только. Она устала об этом думать, устала сражаться со своим телом. Ей захотелось зевнуть, но что-то сковывало движения челюсти и подбородка.

Она открыла второй глаз и увидела двух кукол. Они были одинаковы, обе наклонились к ней под одним и тем же углом.

— Йиме! Ты пришла в себя! Ты вернулась! Отлично!

— Ийуась? — переспросила она. Она хотела сказать Вернулась?, но у нее не получилось правильно произнести это слово. Губы и зубы не работали так, как надо. Она попробовала глубоко вздохнуть, это тоже не получилось. Все ее тело будто защемило чем-то очень большим и крепким, как если бы она пыталась вырваться из чьей-то почти необоримой хватки и не могла. Она попала в ловушку.

— Не уходи, Йиме, — пропищала кукла.

Она попыталась кивнуть в ответ, но... нет.

— Ага, — удалось ей выговорить.

До нее внезапно дошло, что на самом деле кукол не двое, а только одна. У нее просто двоилось в глазах. Кукла была слишком близко, а у нее в глазах плясали какие-то черные пятна. Все, на что бы она ни бросила взгляд, виделось под неправильными углами. Потолок, если его условно так называть, угрожающе нависал над кудрявой головкой куклы. В темном, тесном, заваленном всякой рухлядью помещении сияющая кожа куклы казалась единственным источником света.

Куда это ее занесло?

Она попыталась вспомнить, где была перед тем, как отключиться.

Она стояла под кораблем, слушала его инструкции, под ней сверкали звезды, скопления и планетные системы, а огромная темная громада корабля висела прямо над макушкой. Нет, не так. Она шла под прикрытием этой громады по какому-то обширному пространству, обильно поливаемому дождем; тупоносый корпус корабля висел над ней, как огромная гора из черного стекла, исполинский плоский нож, готовый рассечь Вселенную до основания, до самого донышка...

— Йиме! — проскрежетало что-то. Она заставила себя открыть один глаз. Ага. Перед ней по-прежнему стояла эта странная крохотная кукла, согнувшись под неестественным углом.

— То? (Что?)

— Не делай этого. Не проваливайся. Не уходи. Будь со мной.

Ей захотелось рассмеяться, но она не смогла. Не проваливаться? Не уходить? Куда бы она могла уйти? Она поймана, она в ловушке.

Кукла подошла к ней на коротких толстых ножках, походка ее была ужасно неловкой. В одной ручке кукла что-то держала, вроде иголки с продернутой в ушко блестящей ниткой. Нить уходила за спину куклы, где между двух наклонных плитообразных поверхностей лежал узкий участок полной тьмы. Зрелище двух очень близких, почти сходящихся поверхностей за спиной куклы показалось ей знакомым, но отчего-то неправильным, искаженным.

В другой ручке кукла тоже что-то сжимала. Игрушка подковыляла так близко к ее голове, что она больше не могла ее толком видеть. Но чувствовала. Маленькое тело куклы протискивалось где-то совсем рядом с ее головой.

— То ты делаешь? — спросила она. Что-то холодное надавило на шею. Она попыталась пошевелиться. Подвигать, все равно, чем. Глазные яблоки и веки работали. Рот тоже, но не до конца, губы плохо ее слушались, сомкнуть их и нажать ими друг на дружку стоило немалого труда. Лицевые мышцы более-менее в порядке. Язык, горло, дыхательный аппарат: немножко. Пальцы на руках? Не слушаются. Пальцы на ногах? Тоже. Мочевой пузырь? Она чувствовала какое-то напряжение. Чудесно. Если очень постараться, она сможет описаться.

Всеми остальными частями тела, туловищем и головой она пошевелить не смогла.

Внезапно картинка наклонной плоскости за спиной куклы обрела смысл, и она сообразила, что находится на борту корабля. В той же гостиной, где и раньше, когда началось внезапное ускорение. Ускорение? Разве корабли ускоряются?

Это был пол, вывернутый и прижатый к стене. Она лежала на стене. Пол соприкасался со стеной, утыкался в нее. Ее зажало там, где пол утыкался в стену. Очевидное объяснение неспособности двигаться.

— Что? — пропищала кукла, перебравшись через ее лицо на другую сторону шеи.

— То ты делаешь? — повторила она.

— Я подключил к тебе микропакет экстренной медицинской помощи и пытаюсь подтащить тебя к тому месту, где лежит другой пакет, так близко, как это в моих силах. Он в нескольких метрах от тебя.

— А я оукке?

— Ты в ловушке? — повторила кукла, сражаясь с каким-то препятствием, недоступным ее зрению. — Да, Йиме, боюсь, что ты в ловушке.

Она ощутила и краем глаза увидела блеснувшую длинную серебристую нить, затем что-то холодное опять коснулось ее шеи, на сей раз с другой стороны. Игла пронзила плоть, но боли не было. Даже намека. Это ее удивило: было вполне логично ожидать боли от укола, хотя бы небольшой, прежде чем включится система болеподавления.

Разве что... разве что все тело по сути агонизирует, а наркосекреторные миндалины уже выделили вещества-болеподавители в таких количествах, что мозг попросту оглушен чудовищной дозой анальгетиков и утратил способность отличать болевые сигналы от обыкновенных, потому что восприятие всех раздражителей притуплено до крайности; такая малость, как игла медицинского аппарата, протыкающая плоть, в ее нынешнем состоянии едва ли достойна внимания.

Наверное, так оно и было. Она в западне. Обездвижена, зажата внутри расколошмаченного, изуродованного корабля. Едва дышит, все тело в буквальном смысле почти по стенке размазано. Невеселые перспективы, если это так. Но это единственное правдоподобное объяснение.

Она подумала, что ведет себя на удивление тихо и спокойно. Впрочем, что было толку паниковать?

Она сглотнула, потом прошептала:

— Аого ера ут оиосло?

— Какого хера тут произошло? — расшифровала ее вопрос кукла, закончив возиться с ее шеей и вновь оказавшись в поле ее зрения. Теперь игрушка встала немного дальше, чем в прошлый раз, поэтому смотреть на нее было легче. — Мне — нам — нанесло сокрушительный удар что-то очень мощное: либо сама бальбитианская структура, хотя если это так, то она проявила неслыханные доселе боевые возможности, либо же... ошивавшийся поблизости ЭТ-корабль. Мы только что покинули атмосферный пузырь бальбитианского хабитата. Я был вынужден перейти в гиперпространство прямо изнутри пузыря — у меня не было выбора, в противном случае нас бы просто размазали. Это очень старый и грубый способ, и мы по-прежнему находимся под атакой. Я попытался дать отпор, но понятия не имею, удалось ли мне поразить врага: мои немногочисленные орудия довольно сильно пострадали. Мне пришлось отстреливаться ракетами и капсулами гиперперехода, используя их как мины — решение отчаяния, но я потерял ориентацию в четырехмерном пространстве и вынужденно пропахал Решетку вплоть до ближайшего междоузлия, чтобы нас не разнесло в щепки. Сейчас мы дрейфуем, утратив сцепление с Решеткой.

— Ы оешь аать, о ас аетно ыеали.

— Нет, не совсем, — пропищала кукла. — Нас действительно выебали, и даже очень жестоко, однако мы остались живы, и это очень хорошо, тебе так не кажется? Более того, у нас очень неплохие шансы на спасение.

— Ада?

— Правда-правда. Моими стараниями, а также благодаря твоим системам болеподавления и ранозаживления, тебя удалось перевести в стабильный режим и даже принять кое-какие меры по срочной терапии. Тем временем я отбиваюсь от тех, кто нас атаковал, мои собственные системы стабилизации и ремонта работают по полной, а сигналы бедствия, которые я успел подать перед сбросом полевой структуры, как и сам абляционный шлейф, видны на достаточном удалении от нас, чтобы кто-нибудь их заметил и пришел на помощь. Я склонен полагать, что помощь уже спешит к нам, в этот самый момент, когда я с тобой говорю.

Она попыталась недоверчиво нахмуриться. Это потребовало поистине нечеловеческих усилий.

— Иде уклы?

— В виде куклы? Все остальные мои выносные модули либо взяты противником под контроль, либо повреждены каким-то иным образом, либо чересчур велики, чтобы успешно действовать в такой тесноте. Кукла эта у меня валялась в загашниках еще с тех времен, как я однажды вез группу детишек. Я не стал ее утилизировать, а сохранил по соображениям, которые вполне можно назвать сентиментальными. Я оставлю ее здесь, с тобой, если тебе по силам удерживать себя в сознании. Но лучше, если ты немного поспишь, раз уж мы наконец переместили тебя к основному медпакету и присоединили к его системам жизнеобеспечения. Я нескоро смогу тебя оттуда отцепить.

Она обдумала его слова.

— Спа, — вымолвила она.

Но, уже соскальзывая в беспамятство, она вдруг подумала: Стой! Мне нельзя спать! Что-то очень важное... она отчаянно напрягла меркнущее сознание, пытаясь вспомнить, о чем ей нужно рассказать.

Ей это не удалось.

— Эта штукенция преследует нас, — хмуро сказал Демейзен, — и приближается. Что за херь? Она что, на обгон решила пойти?

— Ты уверен, что это не беспилотная боеголовка? — спросила Ледедже. Она попросила корабль вернуть изображение преследователя обратно на экран модуля — ей так было спокойнее. По крайней мере, хоть какая-то возможность самой следить за тем, что творится у них, так сказать, сразу за спиной. Гранулема в центре экрана выглядела так же, как и раньше. Пара оттенков серого не сдвинулась по цветовой шкале.

— Кем бы — чем бы — она ни была, — сказал аватар, — я сомневаюсь, что она рассматривает себя как одноразовый боеприпас. Так что ее вряд ли можно назвать боеголовкой или ракетой в классическом смысле этих слов. Но она летит прямо за нами, и ее поведение заслуживает определения ... частично враждебного.

— А когда ты удостоишь его определения вполне враждебного?

Демейзен пожал плечами.

— Когда она выйдет на позицию, где стала бы доступна локаторам обыкновенного скоростного наступательного корабля класса «Палач». До сих пор она и не подозревает, что я ее вижу, так что у меня нет строгих оснований рассматривать ее как врага. Но вскоре она подойдет на такое расстояние, на каком бы ее заметил и обыкновенный скромняга-«Палач». Тогда, если она хочет вести себя вежливо, она обязана будет окликнуть нас.

— Когда это случится?

— Если ничего не изменится, при сохранении нынешнего соотношения скоростей... через два часа. — Аватар прищурился. — Тогда мы уже подойдем вплотную к системе Цунга, где располагается Диск. Разве не забавное совпадение? — Аватар явно не ожидал ответа, поэтому Ледедже промолчала. Демейзен постучал ногтем по одному из передних зубов. — Немного беспокоит меня следующий маленький нюанс: эта штуковина, по всей вероятности, ожидает, что я замечу ее на полпути к моему пункту назначения... в предположении, разумеется, что это система Цунга, поскольку такое предположение не лишено здравого смысла. — Аватар понизил голос, теперь он скорее бормотал себе под нос, чем говорил вслух. Ледедже хранила молчание. — Но я замедляюсь, я уже сбросил скорость почти вдвое, и она не могла не учуять этого своими сенсорами, — продолжал Демейзен очень тихо, сидя вполоборота к экрану. — И, если уж быть параноиками до конца, не является ли уже само по себе враждебным актом сохранение ею полной скорости и атакующей траектории в таких обстоятельствах? Пока что она не проявляет желания замедлиться или уйти с избранного курса.

Аватар коротко рассмеялся и поднял брови.

— А ты какого мнения, Ледедже? Что нам делать?

Она подумала, прежде чем отвечать.

— Принять самое умное решение?

Демейзен прищелкнул пальцами.

— Блестящий совет, — произнес он, разворачиваясь в кресле, чтобы взглянуть на экран. — Не следует, однако, упускать из виду, что, когда такое решение приходит тебе на ум, возможность его осуществить уже частенько миновала. Но это не наш случай. — Он обернулся взглянуть на нее. — Есть очень, я подчеркну это слово, очень небольшая вероятность, что наши дела обернутся скверно, Ледедже. На такой случай мне стоит приготовиться к бою.

Аватар широко усмехнулся, его глаза засверкали.

— Вряд ли тебя это ужасает.

Демейзен расхохотался, но потом внезапно посерьезнел, будто его задела ее реплика.

— Дело в том, — сказал он, — что грандиозные космические сражения между большими дядями — отнюдь не та сцена, на которой желательно выступление такой молоденькой девушки, как ты. Мне бы следовало спровадить тебя в безопасное место. Прямо сейчас ты, безусловно, находишься в полной безопасности и здесь, внутри меня, но все может измениться в мгновение ока. Тогда ты рискуешь обнаружить себя в челноке внутри одной из моих подсекций или даже отделиться с ним от основного корабля и отойти на некоторое расстояние. А может, ты окажешься в доспехо­костюме или даже обычном гелекоконе всего в нескольких миллиметрах от смертоносного вакуума. И все это может случиться без предупреждения, понимаешь? Жаль, что у тебя нет нейрокружева, мы бы в случае чего воскресили тебя по его психослепку. Ты стала бы почти такой же ударопрочной, как я... Хе. Ладно, не бери в голову. Ты вообще носила когда-нибудь гелекокон?

— Нет.

— Правда? Я думал, что носила. Ну ладно, не бери в голову. В этом нет ничего особенного. Вот как он выглядит.

Прямо перед креслом Ледедже из пола выросло серебристое яйцо. В следующее мгновение яйцо с тонким хлопком исчезло, а на его месте оказался некий сумасбродный гибрид медузы и тонкого презерватива размером и формой со взрослого человека. Она только посмотрела на него.

Кокон напоминал человека, чью кожу сделали прозрачной и затем ободрали заживо.

— И это космоскаф? — недоверчиво спросила девушка. В ее представлении космоскафандры были куда более сложными объектами. И значительно более объемистыми.

— Тебе стоит опорожнить мочевой пузырь и кишки, прежде чем залезть в него, — участливо сообщил Демейзен, ткнув пальцем в направлении жилой ячейки челнока. Та, как по мановению волшебной палочки, превратилась в сияющий компромисс между высокотехнологичной ванной, душевой кабинкой и туалетом. — После этого просто растяни его руками и заберись внутрь. Об остальном позабочусь я.

Она потрогала гелекокон, взвесила его на руке. Тот оказался тяжелее, чем ей казалось по внешнему виду. Присмотревшись внимательнее, она различила множественные прослойки костюма — те казались даже тоньше, чем обычные кожа и ткани, а границы слоев отливали всеми цветами радуги. Некоторые слои были явно толще остальных, они казались и менее прозрачными, почти матовыми. Это делало костюм визуально прочнее, но ненамного.

— Думаю, с моей стороны было бы весьма наивно поинтересоваться альтернативными моделями.

— Это не просто наивно, это неосмотрительно и бессмысленно, если быть точным, — ответил аватар, — но если кокон кажется тебе слишком непрочным и тонким, не беспокойся. Есть еще внешний слой доспехов, эту броню надевают поверх геля. Я тебе уже подобрал такие доспехи. — Он снова показал в сторону многофункциональной душевой кабинки, которая устаканилась в новой конфигурации. — Теперь отправь свои биологические потребности. И не мешкай.

Она посмотрела на аватара, но тот уже отвернулся к экрану.

Пришлось ей слезть с кресла и направиться к душевому отсеку.

— А тебе разве не нужно пописать и покакать? — язвительно окликнула она его оттуда. — В этой человеческой форме?

— Нет, — сказал аватар, — не в буквальном смысле слова. Но я могу. Точно так же, как мне было бы несложно есть и пить, если б это возымело нужный общественный эффект. Органика просто прошла бы насквозь. Хотя — в случае относительно твердой пищи — в пережеванном и измельченном виде. Пригодная к повторному употреблению, конечно, если я не продержал ее внутри достаточно долго, чтобы там начали развиваться какие-нибудь микроорганизмы. Так что в каком-то смысле я могу рыгать, ссать и пердеть. Некоторые люди находят это забавным и с удовольствием поедают то, что прошло через организмы аватаров. Понятия не имею, зачем им это. Но таковы уж люди.

— Жаль, что я вообще об этом спросила, — пробормотала Ледедже, подтираясь.

— Ха! Уж я думаю, — отозвался аватар довольным тоном.

Иногда ей случалось забывать, какой хороший у него слух.

Она для виду помочилась и подняла гелекокон с пола. Матовые, почти непрозрачные участки располагались преимущественно на спине. Или на груди. Трудно было сказать навскидку. Они были слегка конической формы, вытянутые в длину, как прозрачные, но сильные мускулы.

Она полюбовалась на себя в Отражатель. Татуировка была как зимняя буря, замерзший вихрь черных линий, разметавшийся по всему ее телу. Она убила кучу времени с тех пор, как они сбежали со всесистемника, обучаясь управлять татуировкой. Она теперь умела делать линии толще и тоньше, менять их число, цвета и коэффициент отражения света, выпрямлять или закручивать, делать волнистыми, свивать в завитки и спирали, превращать в круги, прямоугольники или придавать любую другую геометрическую форму по своему желанию. В память татуировки были заложены многие тысячи узоров.

Она покосилась на серебряное кольцо, которое носила на левой руке.

— А как насчет терминала? — спросила она.

— Не беспокойся, костюм сам подстроится.

Она передернула плечами.

Ну ладно, валяй. Она шагнула вперед и наступила ступнями на то, что в костюме соответствовало носкам. Там не было никаких видимых отметок, куда ставить ноги. Сначала ничего не случилось, и она даже успела подумать, все ли правильно делает и не лучше ли отойти на пару шагов и попытаться как-то натянуть гелекокон на себя. Потом гелекостюм внезапно ожил, распрямился, вытянулся вверх, оплел ее ногу, пополз по коленям и бедрам, окружил туловище, спустил два ответвления по кистям рук и напоследок собрался в складчатый рюш или воротничок вокруг шеи.

Он двигался даже быстрее, чем татуировка, когда меняла рисунок. В гелекоконе не было ни холодно, ни тепло, его температура примерно соответствовала температуре ее крови. Как и татуировку, она его почти сразу перестала ощущать.

— Он остановился у меня на шее, — сообщила она.

— Так и должно быть, — отозвался Демейзен, — он не пойдет дальше, пока нет непосредственной опасности.

— А как можно приказать ему пойти дальше?

— Скажи Поднять шлем или просто окликни его. Эй! или как там у вас это заведено; мне говорили, что этого достаточно.

— Он... разумен? — не поверила она. Это восклицание больше походило на крик ужаса, чем ей бы хотелось.

— Ножеракета — и та умнее, — ответил аватар насмешливо. — Но он понимает человеческую речь и способен поддерживать разговор. Он должен охранять тебя от всякой внешней угрозы, даже когда ты спишь, Лед. Он не может быть чересчур глуп.

Ее глаза полезли на лоб, дыхание сперло, она почувствовала, как ее поднимает на цыпочки.

— Эта хрень только что вставила мне что-то типа анальной затычки и маточной спирали, — сказала она, следя за тем, чтобы голос оставался повышенным на несколько тонов. — Это, надо полагать, тоже часть стандартной последовательности его действий?

— Угу. Но это тоже можно настраивать и регулировать. На тыльной стороне предплечья есть контрольные точки, и на подушечках пальцев тоже; ну, как с татуировкой, ты знаешь. Он может работать в камуфляжном режиме и принимать любой цвет по твоему желанию. Если оттенок покажется тебе слишком резким, ты всегда можешь его приглушить. Все условия для застенчивых девочек, разве нет?

Она снова посмотрела в Отражатель. Гелекокон не отражал свет, как она сперва решила. Она могла видеть под ним ставшую уже привычной татуировку. Гелекостюм оставался почти невидимым, за исключением серых тонких линий, словно бы окаймлявших края ее тела. Казалось, что эти серые полоски прочерчены прямо в воздухе.

— Он умеет говорить? — крикнула она.

— Угу-мм, — ответил аватар.

— А тебе не пришло в голову нас познакомить? — спросила она. — Мне это показалось бы уместным.

— Он хорошо воспитан и никогда не заговаривает с дамой первым, — сообщил Демейзен. — Костюм, скажи Привет!

— Привет, — произнес гелекостюм. Она подскочила от неожиданности. Голос был мягкий, холодноватый, бесполый. Источники его располагались словно бы сразу под каждым ее ухом.

— Ну, привет, — сказала она.

И поняла, что улыбается, как последняя дура.

— Госпожа Юбрек? — уточнил костюм.

— Вы угадали! — Она рассмеялась чуть громче и сердечнее, чем это входило в ее изначальные намерения.

— Не были бы вы так любезны позволить мне запустить микроволоконца в ваши ушные раковины, чтобы мы могли общаться напрямую?

— А это обязательно? — спросила она, почему-то перейдя на шепот.

— Желательно, — ответил гелекокон. — Компоненты оборудования воротничка подготовлены к восприятию глоттированной речи. Это значит, что в случае необходимости мы сможем общаться, не привлекая постороннего внимания.

— Ладно, — согласилась она. — Давай.

Пауза. Она ничего не почувствовала. Потом в ушах что-то коротко зазвенело, как очень тихий колокольчик.

— Это оно? — уточнила она.

— Да, — ответил голос гелекостюма. Его звучание слегка изменилось. — Тест: слева, справа, — сказал он, соответствующим образом перемещая кажущийся источник звука относительно центра ее головы. — Все в порядке?

— Кажется, да, — сказала она.

Новая пауза.

— Нет, костюм, я не подслушиваю, — сказал Демейзен.

Ледедже набрала воздуху в грудь.

— Костюм, подними шлем, пожалуйста.

Шлем гелекокона сомкнулся вокруг ее головы почти в то же мгновение, как затих последний звук этого приказа. Он выскочил из воротничка с тихим свистом.

Она понимала, что теперь ее голову что-то окружает, но не видела, что именно. На зрении присутствие шлема никак не сказалось. Она могла моргать. Поднеся пальцы к глазам, она обнаружила, что каждая глазница прикрыта какой-то невидимой выпучиной. Она расслабила стиснутые челюсти и высунула язык. Такая же выпучина закрывала ее рот, но теперь растянулась, следуя за языком. И такие же выпуклости прикрывали каждую ноздрю.

— Чем я дышу? — тихо спросила она.

— Воздухом, наверное, — крикнул аватар.

— Воздухом из окружающей среды, — подтвердил гелекокон. — Я зарядил резервные емкости сжатым воздухом модуля в качестве меры предосторожности, однако я способен снабжать вас кислородом, синтезированным в реакторе из выдыхаемого вами углекислого газа.

— Реакторе? — переспросила Ледедже обеспокоенно.

— Химическом реакторе, — уточнил костюм.

— А-а.

— О, то, о чем ты привыкла думать как о настоящем реакторе, тут тоже есть, — прокричал Демейзен от экрана.

У нее было такое впечатление, что он наслаждается происходящим.

— Стандартный микрореактор на реакции аннигиляции материи и антиматерии, — объяснил костюм.

У Ледедже округлились глаза.

— Опустить шлем, — скомандовала девушка. Шлем тут же утянулся в воротничок.

— А можно сделать его черным? — спросила она.

Костюм стал черным с матовым отливом.

— Пускай тот участок, под которым находятся контрольные точки татуировки, останется прозрачным.

Участок гелекокона над ее левым предплечьем сделался прозрачным. Когда она коснулась этого места, ей показалось, что там кокон истончился до субмиллиметровой толщины, обеспечивая почти полную чувствительность обычной кожи. Она приказала линиям татуировки стать толще, и лицо ее почернело. Довольная, она вышла из душевой кабинки.

— Все в порядке, — сказала она. — Я с ним освоилась. А теперь что?..

Она остановилась в паре шагов от кресел.

— Какого хера?.. — начала она и остановилась. — Ой, я забыла про доспехи. — В среднем кресле челнока сидело, чуть наклонившись вперед, что-то вроде воина древних времен. Доспехи были гладкими и ярко сверкали, отражая свет. Толщиной они, наверное, раза в три-четыре превосходили гелекокон. Вместо головы у доспехов было некое подобие мотоциклетного шлема с черным экраном визора.

— Да, — согласился Демейзен, — тебе понадобятся доспехи.

Он смерил ее взглядом.

— Ты очаровательна, — сказал он.

— Угу.

Она села назад в свое кресло. Изображение на экране не изменилось, и это ее разочаровало.

— А теперь что?

— Теперь, — сказал аватар, — ты облачишься в доспехи.

Она посмотрела на Демейзена.

— Это просто мера предосторожности, — сказал он, пренебрежительно взмахнув руками.

Она встала. Доспехи поднялись ей навстречу, куда мягче и плавнее, как ей показалось, чем мог бы привстать человек. Они сделали шаг вперед и остановились перед ней, а потом расползлись, будто облезлая кожура, и молниеносно продублировали ее профиль, отобразив каждую часть ее тела: ноги, руки, туловище, все. В немного уплощенном виде, разумеется.

Она тоже сделала шаг вперед и осмотрела доспехи.

Погляделась в их сверкающую зеркальную поверхность и нервно глотнула. Оглянулась назад.

Демейзен сидел, уставившись в экран.

Он, казалось, заметил, что она замялась, и оглянулся.

— Что там?

— Ты, — начала она и запнулась, прочистила горло, — ведь не причинишь мне вреда, правда? — И тут же у нее вырвалось то, что она не намеревалась произносить. — Ты обещал.

— Да, я обещал, Лед, — он мгновение глядел на нее с непонятным выражением, потом усмехнулся.

Она кивнула, повернулась и вошла в доспехи. Костюм тихо сомкнулся вокруг нее, мягко прижав гелекокон. Казалось, он совсем ничего не весит. Шлем не закрылся полностью: экран визора уполз вверх, не ограничив поле зрения.

— Пройдись, — сказал Демейзен, не глядя на нее.

Она сделала несколько шагов, подсознательно ожидая, что костюм потянется за ней или свалится на пол. Вместо этого доспехи двигались так, словно они гуляли с ней рядом. Она подошла к креслу и осторожно села в него, стараясь как можно аккуратнее передвигать свой новый серебристый скаф.

— Я себя чувствую, как настоящий космический воин, — сказала она аватару.

— Но ты не воин, — ответил Демейзен, — это я воин.

Он ослепительно улыбнулся.

— Ура. Так что теперь?

— Теперь мы постараемся сфокусировать внимание нашего энтузиаста обгонов по скоростной трассе на том, что будет выглядеть в точности как луч сканера корабля класса «Палач», пущенный назад по курсу. Это его немного остепенит.

— А это не будет выглядеть подозрительно?

— Не слишком. Корабли — особенно старые корабли, в частности, старые военные корабли — часто так поступают. Сплошь и рядом. Просто на всякий случай.

— А ты часто что-то находишь?

— Практически никогда.

— А все ли старые корабли так... прытки?

— Те, кто выжил? Да, — сказал Демейзен. — Встречаются среди нас и откровенные параноики. Мне вполне позволительно круто развернуться и нацелить первичный передний сканер прямо назад, просто чтобы убедиться, что ко мне никто не подкрался втихаря. Конечно, я это ненадолго. Это немного страшно, все равно что бежать спиной вперед в темноте.

Аватар рассмеялся.

— Но не так страшно, как украдкой красться за кораблем, который, как ты полагаешь, ничего об этом не знает, и внезапно угодить прямо под луч переднего сканера корабля класса «Мерзавец», так чтобы ты весь аж заискрился и заблестел. — Аватар какое-то время сидел, с наслаждением внимая отзвукам собственных слов. — Ну ладненько, начнем.

Ледедже посмотрела на экран.

Гранулированная структура в центре дисплея изменилась. Теперь она была похожа на слегка закругленную по краям черную снежинку с осью симметрии восьмого порядка.

Пауза.

Она увидела, как брови Демейзена круто заломились.

— А? — нарушила молчание Ледедже через несколько мгновений. — И? Что происходит?

— Ебать-копать, — протянул Демейзен. — Они увеличивают скорость. И очень резко.

Ледедже посмотрела на экран и никаких перемен не заметила.

— Что ты намерен делать? — спросила она у аватара.

Демейзен посвистел сквозь сжатые зубы.

— Ты бы знала, как меня одолевает искушение просто прыгнуть и оставить их с разинутыми ртами. Или просканировать их в режиме полной боевой готовности, а потом приветственно заорать: Ау, собратья-космопроходцы! Чем могу помочь? — Аватар тяжко вздохнул. — Но мы узнаем о них больше, если еще ненадолго задержимся под личиной скромненького невинного «Палача»; они догонят нас приблизительно через сорок минут. — Демейзен посмотрел на девушку взглядом, который, вероятно, должен был ее успокоить. Получилось не слишком убедительно. — Но ты все это не принимай всерьез. Думаю, что ты скоро сможешь вылезти из этих доспехов.

— Мне в них очень уютно.

— Правда? Ну, смотри. В любом случае, тебе лучше будет в безопасном местечке, когда и если я перейду в полную боевую готовность.

— Заступишь на боевой пост? — уточнила она.

Демейзена будто бы огорчили ее слова.

— Это ужасно старое выражение. Оно возникло еще в те времена, когда на кораблях были команды, экипажи, а люди из этих команд, в свою очередь, не могли постоянно оставаться в полной готовности к битве. Но... да.

— Я могу чем-то помочь?

Демейзен расплылся в улыбке.

— Девочка моя, ты хоть знаешь, когда Культура преодолела этап развития, на котором люди, как замечательны и интересны они бы ни были во многих других отношениях, еще могли на что-то пригодиться в серьезном космическом сражении, а не только восхищаться красотой взрывов или, в некоторых случаях, добавлять к ней кое-что от себя? Девять тысяч лет назад. И это одна только Культура.

— Добавлять кое-что от себя?

— Химию менять, цвета регулировать... Ну, ты поняла.

ДВАДЦАТЬ ДВА

— Ну, помощь в любом случае уже на подходе.

— Да? Еще и эти кролики-паралитики нам на голову... Кто они? Что это?

— Старый корабль класса «Палач».

— Что, настоящий корабль?

— Настоящий. Военный корабль. Но, как я уже сказал, старый. Он будет тут через несколько часов.

— Так скоро? А нас и не предупредили.

— Это старые корабли, у них это в обычае. Они могут шляться в округе, никому не говоря, где они и чем заняты, годами, десятками лет, а потом — снова и снова кто-то из них оказывается в нужном месте в нужное время, чтобы отличиться чем-нибудь полезным. Я так думаю, им просто охота скуку разогнать.

— Ну что, он таки выбрал себе блядски правильное местечко.

— Вау. Ты порядком измоталась.

— Не больше, чем ты, колл.

— Я для тебя глубокоуважаемый коллега.

— Ой, хватит нос задирать. Выкури мне сначала еще несколько тысяч этих мудаков — и то этого не хватит, чтоб я тебя настолько зауважала. А до тех пор ты остаешься в ранге коллеги. Колла, если коротко.

— Черт побери, ну и флирт у нас выдался, а?

— Эт’ точно, — сказала с усмешкой Аппи Унстриль. Усмешка пропала втуне — коммуникатор работал только на звуковом канале. — Кажется, я тут весь гадюшник прочистила. Есть еще новости?

— Наши неизменно услужливые глубокоуважаемые коллеги из ГФКФ докладывают, что им только-только удалось обнаружить и локализовать очередную Вспышку, — ответил Ланьярес Терсетьер, ее коллега и любовник. — Как и мы, они думают, что взяли все под контроль, как тут — бац! — вылезает новый Очаг. Большую часть времени они, впрочем, заняты именно тем, о чем нам докладывают: проверяют остальные фабрикаторы.

— Думаю, нам стоит их поблагодарить за усердие.

— И за то, что у них очень вовремя оказалось так много кораблей поблизости.

— Угу. Интересно, что они тут делали.

— У тебя отрос длинный зубик на этих малышей, не так ли?

— А что, это именно так звучит?

— Ага.

— Чудненько. Я и в самом деле не доверяю этим маленьким пройдохам.

— Они о тебе очень высокого мнения.

— На словах они о ком хочешь очень высокого мнения.

— Что, так все плохо?

— Да. Это просто означает, что им нельзя доверять.

— Ты на редкость цинична.

— Я страдаю параноидальной психопатией, когда я на работе. Параноидальной. Не забывай об этом.

— Ты уверена, что выбрала правильное место работы? Может, тебе стоило податься в ОО?

— Нет, не стоило. Что слышно от Гило? — Так они сокращенно прозвали скоростной сторожевой корабль Гилозоист, который в этот момент находился на противоположной стороне Диска. По каким-то непонятным причинам очередная внезапная Вспышка дилетантской инфекции случилась в опасной близости от Первичной Контактной Площадки Диска, основной — а если вчитаться в договор о протекторате, то, пожалуй, и обязательной — базы представителей всех разумных видов, у которых в настоящий момент были виды на Цунгариальский Диск. И эта вспышка была серьезней, чем те, с которыми они возились прежде, уступая им в разнообразии типов свежевылупившихся машин, но превосходя абсолютной численностью Роя, вырвавшегося из фабрикаторов, скученных совсем рядом с Площадкой. С Гилозоиста давно сняли основные орудия, и с нынешними своими боевыми ресурсами он и так разрывался между Вспышками, а эта его и совсем загрузила на неопределенный срок. Он почти прополол вредителей на своем личном участке, но помочь Аппи и ее друзьям с остальными Вспышками уже не мог.

— Ничего нового. Выкуривает свое гнездо.

Представители ГФКФ всерьез подозревали заговор. По их убеждению, такое удивительное совпадение во времени двух Вспышек, разделенных значительным расстоянием по Диску, не могло быть простой игрой случая. Они уверились в подлом вмешательстве недоброжелателей извне и дали обет пропалывать инфекцию не покладая рук, пока все очаги не будут потушены, а преступники — разоблачены. Пока этого не случилось, они намерены были храбро сражаться на стороне глубокоуважаемых товарищей из Культуры, помогая им обуздывать, обращать вспять и в конечном счете искоренять дилетантскую инфекцию. Они рассылали свои корабли по всему Диску, чтобы воспрепятствовать дальнейшему распространению инфекции в систему, а своим воинственно настроенным собратьям из Культуры оставили то, что в сложившейся ситуации сошло бы за рукопашную разборку. (Каждый должен задействовать свои сильные стороны, и трали-вали...) Даже прилагая все усилия, чтобы обуздать наиболее опасные Очаги, они то и дело натыкались на новые места проникновения инфекции. Они делали все, что могли, чтобы совладать с ними (полагаясь, разумеется, на руководящие и направляющие указания Культуры), хотя это было и не совсем в их природе.

— Ага. А какие новости у тебя лично, любимый?

— Я по тебе скучаю, а так все в порядке. Я жутко занят.

— А что, есть среди нас такие, кто до сих пор ничем не занят? Ну ладно. Я полетела. У меня тут еще предостаточно этого гнуса. Новое облако только что поднялось с Уровня Семь. Надо его прижечь, пока не поздно.

— Давай, отжигай. Смотри не обожгись.

— Взаимно. До скорого.

— Ты забыла сказать: Я по тебе тоже скучаю.

— Ой, правда! Блин. Я хреновая подружка. Я по тебе скучаю. Я тебя люблю.

— И я тебя. Ладно. Снова лезем в драку.

— Давай. А у этой посудины класса «Палач» имя хоть есть?

— Как ни странно, нет. Наверное, он из самых-самых чудаковатых. Готов побиться об заклад, что это какой-нибудь дедуля-ветеран, летавший еще в И-войну. Должно быть, у него до сих пор чешется в одном месте, вот и решил тряхнуть стариной через полтора тысячелетия.

— Ой бля. Безымянный корабль, давно выживший из остатков Разума, решил преподать урок искусства войны малолетним неслухам. С нашим счастьем он еще сослепу вздумает присоединиться к Рою вместо того, чтобы помогать нам в его прижигании.

— Ты страдаешь параноидальной психопатией, осложненной цинизмом и пессимизмом. Полный набор, а?

— У меня есть четыре часа, чтобы придумать и показать тебе несколько свеженьких заморочек. Сделаю все, что в моих силах. Доброй охоты.

— Мы тут избалованы выбором, скажу я. И ты тоже. Пока.

— Увидимся. Пока.

Аппи Унстриль отключила коммуникаторы, секретировала еще немножко крайка и глубоко вдохнула, чувствуя, как наркотик разносится по кровяному руслу. Экраны сразу обрели резкость и яркость, их третье измерение сделалось явственней, да и остальные сигналы, поступающие к ее обновленному сознанию, будь то сигналы слуховые, осязательные или какие угодно еще, стали восприниматься быстрей и четче. Выделялась и еще одна нотка в послевкусии прихода. Теперь она была начеку и рвалась в бой.

— Наркоманка, — констатировал корабль.

— Ага, — ответила она. — Я ловлю кайф.

— Ты меня иногда беспокоишь.

— Когда это случается постоянно, мы так или иначе уже движемся в новую точку равновесия, — отпарировала она, хотя это был просто дежурный обмен репликами под свежим крайком, к ее истинным переживаниям он имел весьма отдаленное отношение. Корабль о ней на самом деле не беспокоился, это она за него переживала. И это чувство ей тоже нравилось.

Корабль в действительности не заслуживал так называться, потому как был слишком мал. Так что у него даже не было полного имени, только номер такого-то и такого-то Скоростного Модуля Флота Поддержки с ограниченными возможностями милитаризации в чрезвычайных ситуациях или что-то в этом роде. Но его все равно переоборудовали, совсем как военный корабль, и снабдили кабиной для пилота-человека. Ибо, как и великолепный в своем лихачестве Ланьярес Терсетьер, коллега и любовник, она приняла для себя решение не оставлять машинам всю славу, но очертя голову кинулась обуздывать неожиданную, полуширокомасштабную и практически неисчислимую в количественном отношении Вспышку дилетантской инфекции. Это было так прикольно, что у нее просто дух захватывало. Она решила дать кораблю имя — Испепелитель, даже ей самой это показалось детской выходкой. Пофиг.

Аппи и корабль были очень заняты: они вышибали мозги, или что их там заменяло, изо всех подряд элементов Роя, порожденного Вспышкой. Задача их была проста и недвусмысленна: выжечь Самовлюбленную Пыль дочиста, чтобы она осыпалась с небес горелой трухой. Представлялось несомненным, что ей угрожает смертельная опасность. Она не спала дольше нескольких минут уже очень, очень многодней (она не помнила в точности, сколько) и понемногу начинала уподобляться в привычках и повадках скорей машине, чем вполне здоровой и очень привлекательной женской особи пангуманоидного метавида. Ну и наплевать. Ей это нравилось. Она ловила кайф.

Существовали тренировочные стрелялки полного спектра погружения, и в каком-то смысле они были лучше. Но лишь в каком-то. Она их все прошла до последнего уровня. То, чем она занималась сейчас, обладало колоссальным преимуществом перед стрелялками. Это происходило на самом деле. В Реальности.

Одно неудачное столкновение с валуном, камнем, небольшим метеоритиком, а может, и рядовой песчинкой из Роя, если та будет лететь на достаточной скорости — и ей повезет, коли она останется в живых. То же самое относилось и к орудиям, которыми оснащали себя некоторые Рои поздних поколений Вспышки. (Это само по себе служило новым поводом для беспокойства: Гегемон-Рой перевооружался, совершенствовал себя — довольно нечастое явление.) Конечно, эти орудия против основательно подготовленного наступательного корабля Культуры, вроде того, в котором она сама сейчас летела, были сущими игрушками. Без разницы, кем был этот корабль в прошлом — скромным гражданским грузовозом или еще кем-то. Но — это стоило подчеркнуть — одно неудачное стечение обстоятельств, и она обратится в мясной фарш, высокодисперсную кровяную взвесь или вовсе плазму.

Ланьярес и остальные соглашались, что это знание кое-что прибавляет к целостной картине нового опыта. По большей части — ужас. Но и дополнительный уровень восторга, переходящий в откровенную экзальтацию, когда ты вновь и вновь выходишь из такой переделки живой-невредимой. На эти переживания накладывалось чувство, которого немыслимо было искать в симе: ощущение, что ты только что совершила нечто важное, жизнеопределяющее, чего-то добилась.

Когда разгорелась Вспышка, в ресторианской миссии на Цунгариальском Диске было около шестидесяти человек, все — добровольцы. Им пришлось тянуть жребий, кому пилотировать двадцать четыре микрокорабля, которыми они располагали. Потом оказалось, что два дронокорабля повреждены и требуют ремонта; их пришлось отбуксировать на базу. Пока что ни один человек-сотрудник миссии не погиб, не пропал без вести и не получил никаких травм.

Люди запустили собственные симуляторы и порылись в кипах старых сценариев. После жарких споров был сделан вывод, что шансы выйти из этой передряги без потерь составляют приблизительно четыре к одному, если Вспышка станет развиваться в прогнозируемом направлении.

Вот только она не стала развиваться так, как следовало из симуляций. Сперва они даже не сочли нужным докладывать о ней, потому что первоначальный маленький Очаг представлял определенный исследовательский интерес. На следующий день, когда стало ясно, что это настоящая Вспышка, они легкомысленно заверили вышестоящих и тех, кто предлагал помощь издалека, что справятся сами; даже теоретически, прежде чем какая-то помощь прибыла бы в миссию, прошло бы больше местных суток, да и не было никого почти на день полета вокруг.

Все эти заявления основывались на однодневном прогнозе; к тому времени, как прогноз был выполнен, они еще больше уверились, что знают, как обуздать Вспышку, и займет это пару дней, не больше. Ну, максимум четыре. Ну ладно, никак не больше шести. Сейчас шел восьмой (или уже девятый?) день, проклятая Вспышка и не думала гаснуть, и даже более того, она проявляла признаки разрастания — а как еще можно было трактовать появление орудий, пусть даже таких грубых? Все сотрудники миссии были уже, пользуясь словечком Лана, вконец измотаны.

А их средневзвешенные, тщательно проверенные по всем статистическим критериям, постоянно дополнявшиеся с учетом вновь полученных данных симы, которым вроде как полагалось целиком и полностью доверять, за последние несколько дней понизили их шансы выбраться из инцидента без потерь с четырех пятых до трех четвертых, а потом до двух третьих и, наконец, до половины. Понижение вероятности казалось неотвратимым. И это всех порядком отрезвило. Конечно, это была всего-навсего симуляция, прогностический комплекс, но все равно такие оценки внушали тревогу. Последняя из них была получена не больше пяти часов назад. Были серьезные основания подозревать, что шансы на успех уйдут в негатив. Если Вспышка только каким-то чудом не утихомирится или хотя бы не пойдет на спад с ошеломляющей скоростью, если только им неслыханно, неправдоподобно не повезет. В противном случае... надо было ожидать потерь среди боевого состава.

Ну что ж, потери так потери. Но до нее им не добраться. Они могут потерять больше одного человека, да, но ей никак не хотелось открывать этот мартиролог. Бля, пусть даже им всем суждено погибнуть, но она-то выживет, или, в крайнем случае, продержится дольше остальных. Свирепое воодушевление, которого Аппи в себе доселе никогда не замечала, поселилось в ней, раскрасило нервическим румянцем щеки, бурлило и горело в груди и по ту сторону глаз, когда ей на ум являлись подобные мысли. Да, она рождена для боя. Это ее стихия. Она почти слышала, как Ланьярес насмешливо хихикает на другом конце комм-линии. Ты-де насосалась слишком много крайка, рукоблуда, ускорителя, фокали, дырокола и втыка, девочка моя. Пускай себе острит. Дыхание разрушения, битвы, славы — может быть, даже смерти во славе — само по себе опьяняло, оно было как похоть, как лучший из наркотиков. Оно вызывало к жизни нечто, чему даже не было имени, что-то, давно погребенное под спудом культурных наслоений, заброшенное за ненадобностью, но так и не искорененное окончательно из панчеловеческого бионаследия.

Она облачилась в доспехокостюм, заковала себя в ощетинившийся спешно накрученными орудиями внешний панцирь Скоростного Модуля Флота Поддержки — четырехметровой толщины, с гелепенными прослойками, отделявший ее от вакуума. Если измерять с хищно заостренного передка, то длиной этот панцирь был двенадцать метров. У нее было дохера оружия: один основной боевой лазер, четыре вторичных, восемь третичных, шесть точечных оборонительных орудий с лазерной накачкой, умевших вести сверхбыстрый серийно-залповый огонь шрапнелью, а еще несколько нанопушек — их боезапас исчерпался на семь восьмых, так что в скором времени придется отступить на базу и пополнить его; был у нее и тормозивший полет, тяжелый, объемистый, но полезный контейнер ракет — полное лукошко сладких смертоносных приветиков. Этот контейнер опустел только наполовину: корабль полагал, что она слишком жадничает, расходуя ракеты. Она же рассматривала это как разумную меру предосторожности. В ее распоряжении имелся только один неисчерпаемый боевой ресурс: ее собственное желание сражаться и уничтожать, испепелять в прах и повергать в небытие.

Она с отвращением подвергала себя РКЛ. Настоящий воин не должен тратить время на эти телячьи нежности. Истинный воин обязан встретить смерть и небытие лицом к лицу и не устрашиться их, но сохранять совершенное спокойствие и хладнокровие, бросая свою жизнь на чаши весов судьбы затем лишь, чтобы с максимальной эффективностью израсходовать ее.

Ну и хер с ним. Великие воины древности в каком-то смысле тоже полагались на РКЛ. Они ведь верили, что, погибнув на поле боя, попадут прямиком на особенные воинские небеса, куда открыт доступ только самым славным и смелым. В этом был свой резон. Некоторых наверняка глодал червяк сомнения на сей счет, но они предпочитали вести себя так, словно тоже верят в посмертное воздаяние истинным храбрецам, етить их мать. Это всего лишь полезный прием, чтобы всегда оставаться в форме. (А может, глупость, доверчивость или нарциссизм — кто знает? Точная характеристика зависит от твоего собственного личностного склада, от того, как ты себя поведешь и проявишь в аналогичной критической ситуации.) Если бы им пообещали РКЛ, настоящее, технически гарантированное РКЛ, воспользовались бы они этим шансом? Готова ручаться, что они бы с радостью ухватились за такую возможность. Никогда нельзя забывать, что те люди убивали себе подобных, представителей своего же вида, а не разлагали тупую материю, которой повезло поумнеть до стадии, на которой она уже способна кого-то вывести из себя. Под таким углом аналогия с играми проступала еще рельефнее; дилетантскую инфекцию можно истреблять без каких бы то ни было угрызений совести, как и порождения симулятора для стрелялок.

И все же она не забывала сохраняться каждые четыре часа. Так же поступали и другие, когда им выпадало наконец перевести дух в безопасном месте. Прослушав последние новости, она записывала свежайшую версию своей слишком смертной души и отправляла ее на ресторианский хабитат у внутренней кромки Диска, всего в тысяче кликов над верхушками самых высоких облаков газового гиганта Ражир. Туда вскоре предстояло направиться и ей самой, чтобы немного отдохнуть и пополнить боезапас. Вне сомнения, ее дополнительные личностные слепки уже перенаправлены по лучу на ближайший корабль Рестории, где бы он сейчас ни находился, и, вероятно, переброшены дальше, в субстраты, подконтрольные различным Разумам по всей необъятной Галактике... или даже за ее пределами.

Сохранена, снаряжена для боя, рассержена вусмерть. Пора подыстощить боезапас.

Она навела фокус и поигралась с масштабом обзорной картинки, приближая целое облако валунов, вылетевших из фабрикатора на Уровне Семь, на среднем ярусе Диска. Фронт облака был меньше чем в минуте полета, большая часть его продолжала извергаться из недр невероятно древней космофабрики через круглые, проделанные на равном расстоянии друг от друга отверстия в темном корпусе фабрикатора. Ей подумалось, что это очень похоже на выброс семян из огромного стручка, и такую аналогию она сочла вполне удачной.

— Две целых восемь десятых минуты, — сказала она. Проверяя, в какой форме усиленная сенсорика, она просканировала пространство вокруг себя справа налево, потом начала позади и двинулась вперед, а затем, напоследок, во всех направлениях одновременно и независимо. (Она помнила, какие чувства испытала, когда ей впервые показали, как это делается. У нее помутилось в голове. Смотреть в двух противоположных направлениях вращения одновременно, а потом, того круче, во всех направлениях одновременно — задача не из легких для древней зрительной коры головного мозга панчеловека. Обработка результатов повергла лобную кору в замешательство, чтобы не сказать больше. Ей казалось, что она никогда не придет в себя, но в конце концов она очухалась. А теперь это стало рутинной процедурой.) — Есть еще ближе эти маленькие поганцы? Или дальше, но те, что опасней? Если и есть, я их не вижу.

— Согласен, — ответил корабль. Он уже начал накачку орудий, нацеливая их на зараженный фабрикатор и облако разумных валунов, вылетавшее оттуда.

— Сколько их?

— Двадцать шесть тысяч, и они прибывают; скорость пополнения облака составляет по меньшей мере четыреста единиц в секунду, судя по этим отверстиям. Эта скорость остается более или менее постоянной. Когда мы туда доберемся, их будет сто тысяч, и еще по меньшей мере столько же в проекте.

— Где шляются гребаные спецы из отрядов внутрифабрикаторной зачистки ГФКФ?

— Вряд ли они орудуют в этом фабрикаторе, — резонно заметил корабль. — Я пошлю его идент-код на Первичную Контактную Площадку, чтобы они пометили этот фаб как подлежащий стерилизации.

— Даже не думай. Мы сами с ними справимся.

Корабль, казалось, хмыкнул вокруг нее: это увеличилось ускорение. Она почувствовала, как ее тело отвечает на возросшую нагрузку. Большую часть перегрузок, которым подвергался корабль, удавалось смягчить так, что от них не оставалось и следа, но, если на некоторые аспекты гравиизоляции закрывали глаза, им удавалось перемещаться куда быстрее. Корабль ворвался в поле высвобожденных компонентов Диска, устремившись в самую середку тороидальной структуры, пронесся мимо темной громады фабрикатора. Она задумалась, сколько еще проявлений у этой дилетантской инфекции, как долго они еще смогут бороться с распространением Вспышки.

Был и другой выход. Выход есть всегда. И это решение позволяло сохранить жизни Лану и остальным; они просто могли выйти из драки и всецело поручить усмирение инфекции машинам. Кроме того, в котором она летела, у них имелось еще двадцать дроно- или самоуправляемых кораблей, и все они сейчас пытались прижечь Рой, по большей части тщетно. Если бы люди бросили операцию и отошли покурить, корабли бы продолжали сражаться до тех пор, пока оставался активен и боеспособен единственный выгруженный член команды каждого судна, он же и командир. Без биологических компонентов на борту кораблям было бы легче разгоняться и маневрировать на высоких скоростях. В пылу сечи они бы вряд ли существенно пострадали. Корабли отдавали должное преимуществам некоторых полезных аспектов человеческого мышления, как то: распознавание сложных образов, самоконцентрация на цели и реакция на болевые раздражители. Безусловно, человеческие компоненты кораблей выполняли некоторую полезную и важную работу наряду с искусственными интеллектами, но в глубине души любой сотрудник миссии понимал, что войну эту ведут машины против машин, а люди в нее влезли просто затем, чтобы потешить самолюбие. Участники-наблюдатели: они вмешались, потому что не вмешаться почиталось за позор и бесчестье. В долгосрочной, крупномасштабной перспективе это был просто небольшой показательный пример для всех, кто интересовался ответом на вопрос, а сводится ли Культура к одним машинам или за ними есть кто живой.

Аппи это не очень занимало. Полезная или бесполезная, препятствие или подмога, она проживала свою жизнь. Ей хотелось верить, что когда-нибудь, через много лет, у нее будут праправнуки, которых можно будет качать на колене и рассказывать им, как давным-давно прапрабабушка сражалась с мерзкими исчадиями механизированной адской кухни Цунгариальского Диска силами лишь одного — очень сложного, но легковооруженного — микрокорабля, выгруженная в неразрывное мозгоединство с бортовым искусственным интеллектом и более экзотическими видами оружия, призванными как следует разворошить это осиное гнездо. Но это будет другое время, для других чувств. И, несомненно, совсем другая жизнь.

А сейчас она была на войне, и у нее прямо перед носом роились вредители, которых надо было выжечь любой ценой.

Она время от времени размышляла, а чем вообще сможет помочь в этой драке «Палач», который, по слухам, уже на подлете. Ей почти хотелось, чтобы он так вообще и не появился.

Они пришли за ним; он ожидал их появления, и вот они наконец нашли его. Представительница Филхэйн, ее помощник Кемрахт и многие, многие другие (операция постепенно приобрела значительный размах) работали день и ночь, охраняя его от зевак и недоброжелателей. Они увезли его из здания Парламента сразу же после знаменитых слушаний, на которых он дал показания, и постоянно перевозили с места на место в течение следующих нескольких недель; он редко спал две ночи подряд под одной крышей.

Он останавливался в огромных аппартаментах на верхних этажах небоскребов, принадлежавших тем, кто сочувствовал их делу, ночевал в дешевых гостиницах на обочинах шумных сверхскоростных трасс, жил в плавучих домах на глади мелководных лагун у самого моря, а последние две ночи провел на старой даче в горном лесу, где представители высшего и высшего среднего классов сотни лет назад, когда еще не было изобретено кондиционирование воздуха, любили отдыхать жарким летом. На дачу вела единственная дорога — узкоколейка, по которой он и прибыл с двумя постоянными сопровождающими, а также немногочисленной сменной командой добровольных помощников и телохранителей, которая теперь повсюду странствовала вместе с ним.

Домик стоял на водоразделе у горного гребня, из него открывался вид на величественные кроны деревьев, простиравшихся до самого горизонта, вдоль которого вытянулось дрожащее дымчатое марево. Его заверили, что в ясный день отсюда видны равнины и даже самые высокие из небоскребов ближайшего мегаполиса, но проверить это утверждение он не смог, потому что погода стояла пасмурная, туманная, влажная, над горами неспешно проплывали нитевидные полосы облаков, временами цепляясь за вершины и как бы оборачиваясь вокруг них, словно тонкие, не очень прочные на разрыв шторы.

Они рассчитывали перебраться в другое жилище уже этим утром, однако ночью сошел оползень и перекрыл дорожное полотно.

Прин стал звездой, как бы ни стыдился этого. Ему было нелегко с этим примириться. Все хотели взять у него интервью, переубедить его, указать ему на ошибки и логические нестыковки в показаниях, поддержать, осудить, спасти, уничтожить, помочь, воспрепятствовать и помешать. В большинстве случаев они стремились добраться до него, чтобы выполнить все вышеперечисленное.

Прежде Прин был ученым, профессором права; он посвятил жизнь теории и практике юстиции. До определенного момента вся его профессиональная жизнь была посвящена теоретической юстиции, но потом он решил поверить свои знания практикой и постепенно втянулся в громкие дела, чреватые скандальными разбирательствами и демонстрациями протеста под окнами университетского кабинета, перешел к полулегальным публикациям на сетевых ресурсах и в конце концов дал согласие проникнуть в Ад, существование которого отрицали все. Кто-то напрямик и по неведению, кто-то же, напротив, прекрасно знал, что там творится, но делал вид, будто не в курсе, потому что в определенном смысле соглашался с самой концепцией Преисподних, с возмездием для тех, кто заслужил посмертную кару. Такие полагали, что Ад — это для других^[156].

Ему было кое-что известно об ужасной реальности этого места: он читал немногочисленные официально опубликованные и незнакомо распространяемые отчеты. Он и одна из его младших сотрудниц отважились проникнуть в Преисподнюю сами, чтобы принести обществу информацию из первых хоботов, рассекретить нежелательную правду. Конечно, их с Чей никто бы не назвал естественными и первоочередными кандидатами на выполнение столь необычной, опасной и устрашающей миссии. Тем весомей должны были звучать их свидетельства, когда и если они вернутся. Они не были одержимыми искателями славы, не подвизались в бульварной прессе, чтобы создать себе сомнительную репутацию, никогда даже не пытались привлечь к себе такой напряженный общественный интерес, какой неизбежно должно было повлечь за собой успешное возвращение из странствий по Преисподней.

Постепенно, пока шли тренировки, призванные подготовить их к миссии прикрытия (сперва они предполагали ограничиться штудированием секретных источников о предмете исследований, но соратники по их маленькой подрывной ячейке настояли, чтобы в курс подготовки была включена серия упражнений по психологической «закалке», немногим — прежде всего по интенсивности переживаний — отличавшихся от того, что им предстояло пережить в случае провала), они стали любовниками. Это несколько осложняло всю затею, но они вынесли свои чувства на суд товарищей и внимательно обсудили их между собой. Решили, что в каком-то смысле любовь даже пойдет миссии на пользу: она поможет им работать в связке, когда они попадут в Преисподнюю, и сотрудничество их окажется более продуктивным и слаженным, чем если бы они были просто коллегами и друзьями.

Оглядываясь вспять на их патетические и пылкие речи, на искренние, жутко серьезные дискуссии и добросовестные приготовления, он не ощущал ничего, кроме смущения, горечи и нежности. Как вообще могли они надеяться, что несколько дней психологической закалки подготовят их к такому ужасу? Небольшие электрошоки, показное удушение, крики и оскорбления, которыми осыпали их волонтеры из числа армейских ветеранов? Ха! Да все это не стоило и минуты тех кошмаров, что обрушились на них в Аду с первого дня, с самого начала миссии.

Да, их закружило в ужасающем водовороте жестокости, ярости и ненависти, повлекло и обезоружило сразу по прибытии, но все же они оставались вместе почти до конца и, по крайней мере отчасти, выполнили порученное им задание. Он вырвался. Он сумел вернуться, пусть даже Чей потеряла рассудок, значит, миссия увенчалась успехом. Он сумел пробраться на самый верх и дать ясные, трезвые, разумные, непререкаемо убедительные показания — лучших они бы и ожидать от себя не могли в те далекие дни, когда впервые начали обсуждать планируемую миссию с программистами, хакерами, бывшими правительственными осведомителями, вообще всеми, кто входил в первоначальное ядро маленькой подпольной организации.

Но для этого ему пришлось разлучиться с Чей, бросить ее в Аду. Он сделал все, что смог, чтобы спасти ее, вытащить за собой, но он не мог поставить ее выше интересов миссии. И в самую последнюю секунду, когда они уже пролетали в отчаянном прыжке через слабо мерцавший портал, который вел назад в Реальность, он извернулся так, чтобы пройти в портал первым, спиной вперед, прижав ее к груди. Он в буквальном смысле слова поставил себя на первое место, выше ее.

У него сохранялась слабая надежда, что портал пропустит их обоих, но он понимал, как это маловероятно. И он не мог не задаваться вопросом (и он им задавался тогда, точно так же, как сейчас): если бы Чей не утратила разум, поступил бы он с ней иначе?

Он полагал — нет, он надеялся, что поступил бы. В этом случае у него не оставалось бы сомнений, что она даст такие же информативные и убедительные показания, как и он сам недавно. После этого он, скорее всего, поступил бы как порядочный павулианец, как мужчина, как рыцарь, и спас бы девушку — сохранил бы ее, потому что в той ситуации это слово бы имело буквальное значение. А сам претерпел муки и пытки, какие было бы угодно для него определить бездушным чинушам из Адской бюрократии. Но он поступил бы так только в том случае, если бы у него оставалась уверенность, что в базовой Реальности она придет в себя, снова обретя здравый ум, а не останется проливать слезы до конца дней своих беспомощной жертвой душекрушения.

В Аду она отрицала само существование базовой Реальности, потому что только так могла сохранить остатки распадающейся личности. Так разве мог быть он уверен, что, вернувшись в мир живых, она не примется — по механизму вытеснения — отрицать существование Преисподней? Это при условии, что она вообще бы вышла из того жалкого состояния, в которое была ввергнута под конец операции.

Ну, под конец его личной операции, если быть честным в словах. Для нее настоящие мытарства и ужас, наверное, только начинались.

Конечно, у него тоже были кошмары, и он пытался не думать о том, что с ней там происходит. Гееннисты павулианского общества, возглавляемые Представителем Эрруном и ему подобными, задались целью разрушить его репутацию, втоптать его имя в грязь, опорочить его, свести на нет потрясающий эффект его свидетельств, объявив эти показания ложью или гротескным преувеличением. Они не гнушались ничем, прибегали к услугам всех его недоброжелателей, отыскали даже школьную подружку, которую он, по ее мнению, слишком резко и оскорбительно отчитал за то, что она надралась в компании с ним в университетском баре, когда они еще учились на первом курсе. Ну и так далее: все эти смехотворные проступки — а ничем лучшим они не могли заручиться — тем не менее накапливались, отягчая его душу, даже в свете великой и неоспоримой победы, которую, как все в один голос соглашались, одержала партия Представительницы Филхэйн, когда он согласился дать показания перед Парламентом. За месяцы, истекшие с тех пор, Филхэйн стала его близкой подругой.

Впрочем, они редко сейчас виделись, чтобы не дать врагам возможности его выследить. Они говорили по телефону и обменивались простыми текстовыми сообщениями. Иногда — преимущественно по вечерам — он видел ее на экране, ее лицо выплывало в новостных подборках, газетных передачах, в документальных программах или на агрегаторах по интересам. Как правило, ее выступления были выдержаны в одном и том же ключе; она клеймила позором Ады и Гееннистов и отважно кидалась в драку за него самого. Она ему нравилась. Он мог бы, пожалуй, представить ее своей подругой или даже спутницей жизни, теперь эта идея вовсе не выглядела столь дико, потому что все изменилось. Но он продолжал думать о Чей, он ни на миг не забывал о ней.

Представлялось несомненным, что павулианская Преисподняя запущена и работает в субстрате далеко за пределами самой планеты Павуль. Ее искали годами, десятками лет, и никаких следов ее физического присутствия не было обнаружено ни на Павуле, ни в его ближайших окрестностях. Некоторое время как перспективные цели для поиска Ада рассматривались орбитальные колонии у внутренних планет системы, заселенные преимущественно анархистами, но потом это предположение было опровергнуто. Чей могла находиться в заточении в десятках, сотнях, даже тысячах световых лет от родного мира, погребенная в субстрате глубоко в недрах непостижимого, совершенно чуждого ей инопланетного общества.

По ночам он выходил во двор и смотрел на звезды, гадая, где она.

Вы чувствуете себя виновным? Вы ощущаете вину за то, что оставили ее там? Вас тяготит, что вы ее там бросили? Каково вам жить с сознанием того, что вы ее там оставили, вам крепко спится? Вы о ней вспоминаете? Вас, наверное, гложет стыд — но если бы вам довелось еще раз побывать там в аналогичной ситуации, вы поступили бы так же? А она бы вас там бросила?

Этот вопрос, в незначительных вариациях, ему задавали сотни раз, и он отвечал на него со всеми оставшимися у него терпением и сдержанностью.

Они пытались и до нее добраться. Они осаждали ее — ту Чей, которая очнулась в плавучем доме, у которой не было и не могло быть никаких воспоминаний о сошествии во Ад. Они хотели, чтобы она обратилась против него. Но она не позволила им использовать себя в этих целях. Она неизменно отвечала, что сперва была уязвлена, оскорблена, но потом, обдумав все, о чем ей поведали, смирилась и поняла, что решение Прина было верным, единственно возможным в той ситуации. Она действительно поверила ему и всецело поддерживала.

Масс-медиа (особенно вражеские, контролируемые Гееннистами) не получили от нее желаемых ответов и быстро оставили ее в покое.

Гееннисты — Эрруны их мира, те, кто заправлял всей системой Адов, взялись за него. Они пытались достать его публичными речами, намекая, что могут посодействовать в возвращении виртуального двойника Чей из Преисподней, если он откажется от первоначальных показаний и согласится впредь хранить молчание. Прин дал Представительнице Филхэйн и Кемрахту разрешение фильтровать для него такую информацию, чтобы не впасть в соблазн, но он не мог полностью от нее заслониться. Журналисты — как те, кому они соглашались дать интервью, так и одиночки, которые пробивались к нему по комм-линиям — часто спрашивали его, как он намерен отреагировать на эти недвусмысленные намеки. Он не находил ответа.

Через неделю ему предстояло выступить перед Галактическим Советом. И Гееннисты все-таки его выследили.

Проснувшись, он сразу понял: что-то не так. Это было трудноописуемое ощущение. Наиболее точной аналогией была бы, пожалуй, такая: он словно бы заснул на краю высокой скалы и, проснувшись в темноте, понял, что уступ обрывается прямо под его спиной, а с другой стороны сейчас, уже прямо сейчас, если протянуть руку, ничего нет. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Ему показалось, что он вот-вот упадет, и он рывком привел себя в чувство.

— Прин, сынок, с тобой все в порядке?

Этот участливый голос принадлежал Представителю Эрруну, старому Гееннисту, который пытался помешать ему выступить в Палате. Как же давно это было, два долгих месяца назад. Конечно, теперь ему казался вполне естественным такой выбор переговорщика с их стороны, но он уверил себя, что это простое стечение обстоятельств.

Прин поднял голову и огляделся. Он был в довольно большой, но тесно заставленной, хотя в целом и комфортабельной, комнате, которая выглядела так, словно ее спроектировал и обставил сам Представитель Эррун, по своему вкусу.

Так, значит, он на самом деле и не просыпался, а комнаты в действительности не существует; они отыскали лазейку в его снах.

Здесь они и станут его соблазнять. Он удивился, как им это удалось. Может, просто спросить?

— Как вы это сделали? — поинтересовался он.

Эррун покачал головой.

— Я не разбирался в технических деталях, сынок.

— Пожалуйста, прекратите называть меня «сынок».

Эррун вздохнул.

— Прин, я просто пришел с тобой побеседовать.

Прин встал и подошел к двери, дернул за ручку. Дверь не открылась. Он повернулся к окну, потом обошел их все по кругу. Вместо оконных стекол были зеркала.

Эррун наблюдал за ним.

Прин указал на стол.

— Глубокоуважаемый член Палаты представителей, — сказал он, — мне ничего не стоит схватить со стола вот эту старинную лампу и попытаться размозжить ей вашу башку. Я не знаю, получится ли, но попробовать могу. Как вы думаете, что из этого выйдет?

— Прин, — промолвил Эррун, — я думаю, что тебе лучше сесть и позволить мне поговорить с тобой.

Прин не ответил, но подошел к столу, снял с него тяжелую масляную лампу, поудобнее перехватил ее обоими хоботами, чтобы кованая подставка выдавалась вперед, и пошел на старого павулианца.

Тот встревоженно посмотрел на него.

В следующий миг Прин обнаружил, что сидит за столом, уставившись старику в лицо.

Он поглядел на столешницу. Лампа стояла на прежнем месте. Представителя Эрруна его выходка, казалось, вовсе не задела.

— Вот это и произойдет, Прин, — сказал Эррун.

— Говорите, зачем приперлись, — ответил Прин.

Старик поколебался, на его лице появилось выражение участливого беспокойства.

— Прин, — начал он, — я не могу знать в подробностях, через что ты прошел, но...

Прин предоставил старому пердуну выговориться. Они могли заточить его здесь, обезоружить, лишить возможности оказать какое бы то ни было сопротивление. Это был чужой сон, и Представитель Эррун в нем хозяйничал. Но не слышать велеречивых рассуждений старика он мог. В этом они ему бы никак не воспрепятствовали; техника была отточена многолетним сидением в лекционных амфитеатрах и впоследствии доведена до совершенства на собраниях факультетского ученого совета. Он вычленял и схватывал общую суть сказанного, не утруждая себя деталями. В студенческие годы он воображал, что может себе это позволить, потому что чертовски умен и знает наперед, чему его будут учить. Позже, на казавшихся нескончаемыми заседаниях комитета, он научился принимать как неизбежное зло методы информационного обмена и доведения до сведения, которые буйным цветом распускаются в любой иерархической забюрократизированной организации, где каждый блюдет свою должность и страшится за нее, избегает критики, ищет чинопочитания, стремится уйти от любой мыслимой ответственности за ошибки и недочеты, порожденные его несоответствием занимаемому посту. Эти ритуалы были предсказуемы от начала до конца, но совершенно неизбежны. Он научился говорить другим то, что от него ожидали услышать, вставляя уместные реплики как раз в нужных местах. Хитрость заключалась в том, чтобы оперативно отреагировать на малейшее изменение темпа речи и включиться в беседу прежде, чем кто-то заподозрит, что ты перестал слушать выступающего сразу же, как тот открыл рот. Представитель Эррун трепался на темы лжи во спасение, сконструированных миров и необходимости указывать пролетариям из люмпен-стада на их место. Он также осветил некоторые деликатные аспекты детского опыта, который и привел его к таким убеждениям. Стиль речи был похвально свободным, раскованным, что называется, близким к народу. Теперь Представитель приступил к заключительной части своего выступления, причем у Прина возникло чувство, что делает он это скорее по обязаловке, нежели с положенным вдохновением. Поэтому он мысленно оценил речь Представителя тройкой по пятибалльной шкале университетской успеваемости. Выступление было небесталанным, но скучным. Если бы оратор проявил чуть больше выдумки, он удостоил бы речь тройки с плюсом.

Иногда ему не хотелось вовремя подключаться к беседе, как будто бы он внимательно слушает оратора с самого начала. Иногда приходилось дать понять студенту, постдоку, коллеге или официальному оппоненту, что ты утомлен его речами.

Он безвольно глазел на Эрруна добрую минуту, прежде чем оставить вежливость и прервать старого сенатора:

— Э-э, я понял. Но, Представитель, мне казалось очевидным, что вы явились предложить мне сделку. Почему бы вам просто не озвучить ваши условия?

Эрруна покоробила его реплика, но он не без усилий совладал с раздражением.

— Она жива, Прин. Чей все еще там, и она жива. Она не пострадала. Она оказалась крепче, чем можно было подумать, так что ты все еще можешь ее спасти. Но их терпение на исходе. Это касается вас обоих, ее и тебя.

— Ага, — кивнул Прин. — Продолжайте.

— Ты хочешь увидеть это?

— Что?

— Увидеть, что с ней случилось с тех пор, как ты ее там оставил.

Прину показалось, что его ударили по голове чем-то тяжелым, но он постарался не выдать своих чувств.

— Я не уверен, что мне это по силам.

— Это... не так отвратительно, как ты думаешь. Первая, более длинная, часть... это вообще не Ад в строгом смысле слова.

— Не Ад? А что же тогда?

— Место, куда они ее отправили подлечиться, — ответил Эррун.

— Подлечиться? — Прина это не очень удивило. — Потому что она потеряла рассудок, и это не давало ей возможности воспринять муки и пытки во всей их полноте?

— Я полагаю, что да. Но после возвращения они не стали ее наказывать. Даже наоборот. Позволь, я покажу тебе.

— Я не хочу.

Но они его заставили.

Ему показалось, что он сидит привязанным к стулу перед круговым экраном, бессильный пошевелиться или даже моргнуть.

Он увидел, как ее отправили в место, называемое Убежищем, в каком-то средневековом месте и времени, где монахини копировали древние манускрипты, потому что книгопечатание и подвижные литеры тогда еще не были изобретены. Он слышал ее голос, видел, как ее стращали подземной темницей, когда она осмелилась усомниться в догматах религии и символе веры, видел, как она отступила и неохотно подчинилась, смотрел, как она переписывает манускрипты год за годом, одновременно продвигаясь по монастырской служебной лестнице, хотя иерархия там была для нее мелковата. Он наблюдал, как она ведет дневник все это время, и видел, как она стала настоятельницей обители. Он смотрел, как она поет в часовне и утешается ритуалами давно забытой веры, наблюдал, как она упрекает новенькую за маловерие теми же словами, какими увещевали ее саму много лет назад, и подумал, что начинает понимать, к чему они клонят. Но затем ему показали ее на смертном одре, и стало ясно, что она вовсе не изменилась, не допустила, чтобы напускное благочестие изуродовало ее душу. Он даже всплакнул, потому что почувствовал гордость за нее. В то же время он понимал, что никакой заслуги его в этом нет, и все, что он сейчас испытал, есть не более чем приступ мужской зависти к достижениям подруги, пускай даже окрашенной в сентиментальный оттенок. Но он гордился ею.

После этого ему продемонстрировали, как она стала ангелицей в Аду, Той, Кто Освобождает узников Преисподней от бесконечных мук, прекращает их терзания — но освобождает только одного в день, не больше, и с каждым таким спасением к ней переходит частичка боли пытаемых, так что всевозрастающие страдания она принимала по собственной доброй воле, став объектом почитания мучеников Преисподней, центральной фигурой культа смерти в Аду, чудотворицей-мессией новой веры. Она принесла в Преисподнюю толику надежды, как мала бы она ни оказалась, и те, кого она выбирала своими жертвами, в каком-то смысле вытягивали счастливый билет, главный приз в импровизированной роковой лотерее, спонсируемой жутким государством смерти. Один розыгрыш ежедневно. Остальные, наблюдая за освобождением счастливчиков, терзались еще горше. Прина это изрядно впечатлило. Какой изощренный, дьявольский способ избрали заправилы Ада, чтобы использовать ту, кто потеряла рассудок, в своих целях: предотвратить спасительное сумасшествие других узников, принудить их прочувствовать пытки с еще большей полнотой.

Экран, или что это было, померк, и он снова оказался перед Эрруном. Тот сидел и внимательно смотрел на него.

— Предположим, что это правда, — проговорил Прин, — надо сказать, подборка дает замечательно полное представление о складе ума и образе мысли вовлеченных в это дело лиц. И что? Каковы условия сделки?

Старый павулианец некоторое время смотрел на него, словно в затруднении, но потом овладел собой.

— Наша цена — не навлекать позор на все общество этими слушаниями, Прин, — заявил он. — Не думайте, что вы лучше знаете, каков должен быть порядок жизни, чем это определено многими поколениями предков. Не поддавайся желанию очернить и ославить их ради пустого позерства. Откажись от показаний. Не свидетельствуй. Вот все, о чем мы просим. И тогда ее отпустят.

— Отпустят? В каком смысле?

— Она сможет вернуться, Прин. В базовую Реальность.

— Но в базовой Реальности уже есть одна Чейелезе Хифорнсдоухтир, Представитель.

— Мне это известно, — кивнул Эррун. — И я отдаю себе отчет в том, что реинтегрировать две версии ее личности может оказаться невозможным. Но ничто не препятствует поселить ее в сколь угодно прекрасной Послежизни по ее выбору. Есть сотни Небес, пусть выбирает себе любые. Я думаю, что-нибудь да найдем. Но ведь существует и другая возможность... для нее вырастят новое тело, Прин, специально для Чей.

— Мне казалось, что нашими законами это возбраняется, — прокомментировал Прин с усмешкой.

— Так и есть, Прин, но законы можно отменить или улучшить, — теперь настал черед Эрруна усмехаться. — К счастью, для этого у нас есть единомышленники в Палате представителей. — Он снова посерьезнел. — Одним словом, я уверяю, что не возникнет абсолютно никаких препятствий для ревоплощения Чей, абсолютно никаких.

Прин кивнул. Он от всей души надеялся, что выглядит задумавшимся над предложениями Представителя.

— И, если ее воплотят в новом теле или вознесут на Небеса, — уточнил он, — личностный слепок, оставшийся в Аду, будет стерт, удален?

Внезапно он почувствовал себя виноватым. Теперь он, а не сенатор, знал, как на самом деле пойдет дальнейший разговор, но все же манил старого павулианца ложной надеждой. Это было жестоко. Но не слишком жестоко, разумеется; в контексте обсуждаемых проблем жестокостью этой, пожалуй, стоило бы пренебречь, не моргнув глазом.

— Да, — согласился Эррун. — В Преисподней не останется никаких следов ее личности.

— И все, что от меня требуется, это не выступать на Совете.

— Да, — старик был похож на доброго дядюшку, который увещевает неслуха-племянника. Он вздохнул и устало повел обоими хоботами. — Со временем тебе, возможно, придется взять назад некоторые из своих утверждений. Но об этом мы поговорим позже, когда такая необходимость возникнет.

— А если я не сделаю этого? — спросил Прин, стараясь, чтобы его голос звучал прагматично, рассудительно. — Если нет, тогда что?

Представитель Эррун грустно посмотрел на него и еще повздыхал.

— Сынок... Прин, ты умен, и у тебя есть принципы. Ты пользуешься очень хорошей репутацией в академической среде, и в твою пользу высказались многие уважаемые члены ученого сообщества. Очень многие. И они о тебе очень хорошего мнения. Но если ты будешь упорствовать или вилять... те же хоботы, что помогали тебе сделать карьеру, станут давить на тебя и опускать на то место, какое мы сочтем для тебя подходящим. — Он поднял оба хобота жестом молчаливой защиты от возражений, которые Прин, однако, не озвучил. — Не будет никакого заговора, в нем нет нужды. Такова наша природа. Мы помогаем тем, кто нам помогает. Если нам вредят, мы стараемся напакостить в ответ. Нет нужды строить теории заговора или выдумывать тайные общества зловещих интриганов.

Прин несколько мгновений глядел в сторону, на резной деревянный столик и узорчатый ковер, лениво гадая, насколько детализирована эта реальность сновидений. Если посмотреть на древесину столешницы под микроскопом, обнаружит ли она сложную глубинную структуру? Или начнет распадаться на пиксели?

— Представитель, — проговорил он, надеясь и подозревая, что голос его звучит устало, — позвольте мне быть честным. Я полагал, что мне надо будет подумать. Я не хотел вводить вас в заблуждение. Я намеревался сообщить, что дам вам ответ через несколько дней.

Эррун покачал головой.

— Я боюсь, что мне нужно... — начал он, но Прин поднял хобот и перебил его.

— Но в этом нет необходимости. Я решил ответить отказом. Я не буду заключать с вами сделку. Мой ответ: НЕТ, и я намерен выступить перед Советом.

— Прин, нет! — старик рывком подался вперед. — Не делай этого, ты только все испортишь! Если ты откажешься, я не смогу все переиграть еще раз, я не смогу удержать их. Они сделают с ней все, что захотят, и покуражатся вволю, уж поверь. Ты видел, что они делают с узниками вообще и с женщинами в частности. Ты же не посмеешь обречь ее на это! Ради Бога, Прин, подумай! Я уже спрашивал, имеет ли мне смысл рассчитывать на твое снисхождение, но...

— Заткнись, ты, глупый старый извращенец, — произнес Прин ровным тоном. — Нет никаких «их». Есть только вы. Ты один из них. Ты помогаешь им, ты контролируешь их. Не притворяйся, что ты не имеешь к ним отношения.

— Прин, я же не в Аду, я не управляю тем, что там происходит!

— Ты на той же стороне, Представитель. И ты определенно располагаешь определенным влиянием в Преисподней, иначе бы ты ко мне вообще не пришел и не предлагал бы сделки. — Прин махнул хоботом. — Но в любом случае нам не стоит друг друга дурачить. Ответ — нет. А теперь не был бы ты так любезен убраться ко всем чертям из моего сна? Мне надо поспать. Или это мне не позволено, и я проснусь с криком ужаса? А может, вы подвергнете меня какому-то наказанию в этом маленьком уютненьком виртуальном сновидении?

Эррун смотрел на него широко раскрытыми глазами.

— Ты хоть представляешь, как с ней поступят? — прохрипел он. — Каким же варваром, каким мерзавцем надо быть, чтобы после такого на голубом глазу уверять, что ты ее любишь?

Прин покачал головой.

— До вас так и не дошло, что вы сами из себя сделали чудовищ, а, Представитель? Вы же сами итворите эти безобразия, или, если мы примем как данность вашу наивную попытку оставаться чистенькими и не марать рук о нужники тех окружений, которые вы с такой готовностью обеспечиваете технической поддержкой, оставляете эту работенку другим (поправьте меня, если я вам польстил), и вы мне будете рассказывать, что это я — чудовище? Ваша позиция порочна, смехотворна и столь же неудовлетворительна с интеллектуальной точки зрения, сколь омерзительна по критериям морально-этическим.

— Ах ты хладнокровный мерзавец! — Представителя, кажется, проняло. Прин подумал, что, будь старик немного моложе и в лучшей форме, он бы, пожалуй, сорвался со своего стула и накинулся бы на него, в крайнем случае взялся бы ошалело трясти за плечи. — Как ты можешь оставить ее там? Как ты вообще осмеливаешься просто взять и бросить ее?

— Потому что, Представитель, если я спасу ее, то предам остальных, а вот если мне все же удастся обрубить вам хвосты и засунуть ваше щедрое предложение туда, куда его вам имеет право вставлять только любовник... тогда, быть может, я и смогу покончить со всей этой Преисподней мерзостью, избавить от скверны не только Чей, но и всех прочих мучеников.

— Ты тщеславный самонадеянный говнюк! Да кто ты, блядь, такой, чтобы решать, как мы должны управлять нашим обществом?

— Все, что мне осталось вам сказать...

— Нам нужны Преисподние! Мы падшие твари, склонные ко злу!

— Ничем, что требует бесконечных, беспредельных пыток ради пыток, нельзя...

— Вы шляетесь там по своим блядским университетам с головами в облаках и витийствуете, прекраснодушно полагая, что все так чистенько и чудненько, как у вас в студгородках и на факультетах, что все вокруг такие же цивилизованные, рассудительные, вежливые, благородные, интеллектуально развитые и готовые к сотрудничеству, такие же, как вы, и вы воображаете, что лучше всех знаете, что нам делать и как! Да вы себе даже вообразить не можете, что случится, если у нас больше не будет возможности стращать людей Адом! Мы их не удержим!

— Я выслушал вас, — ответил Прин спокойно. Благородные, цивилизованные, рассудительные? М-да, Эрруну явно никогда не доводилось высиживать целый день на ежегодной факультетской конференции по вопросам научной работы, учебной нагрузки, ставок, трудового стажа и конструктивной самокритики. — Конечно, вы несли полную чушь, но мне было интересно узнать, что вы придерживаетесь таких взглядов.

— Ты, напыщенная эгоистичная маленькая тупая пизда! — завизжал Представитель Эррун.

— А вы, почтенный Представитель, совершенно определенно страдаете от моральной миопии, потому что заботитесь только о тех, кто входит в ваш ближний круг. Вы бы спасли друга или любимое существо, о да, и остались бы очень довольны собой, и вам было бы совершенно наплевать, на какие неимоверные муки вы тем самым обрекаете бесчисленных товарищей вашего ближнего по несчастью.

— Ах ты самонадеянный маленький ебанатский... — ревел тем временем Эррун.

— Вы полагаете, что все остальные разделяют вашу точку зрения, и так трогательно негодуете, когда оказывается, что возможны и альтернативные трактовки.

— ... И я не сомневаюсь, что ты поймешь, как горько ошибался, когда увидишь, как они заебывают ее насмерть каждую ночь, а потом воскрешают и ебут снова, и так сто раз...

— Это вы варвар, Представитель, потому что вы один из тех, кто о себе такого высокого мнения, что воображает, что каждый, кто для него представляет хоть какую-то ценность, должен быть автоматически возвышен над быдлом, — закончил Прин и перевел дыхание. — Да вы только послушайте себя. Вы меня стращаете такой гнусью только за то, что я не выполнил ваших требований. Это мерзкий, порочный поступок. Как вы потом отваляетесь, Представитель, когда все закончится?

— Иди в жопу, самодовольный ученый говнюк с ледяной печенкой. Тебе не удастся завысить свою блядскую самооценку настолько, чтобы ты перестал просыпаться по ночам оттого, что тебе приснилось, как ее пытают. И так будет до конца твоих дней.

— Вы себя зря распаляете, Представитель, — заметил Прин. — Такому уважаемому государственному деятелю, как вы, да еще в столь почтенном возрасте, едва ли пристало выражаться подобным образом. Думается, на этом наш приятный разговор стоит закончить, правда?

— Он так просто не закончится, — с ненавистью и презрением проскрежетал старый павулианец.

Но он все же закончился, и Прин проснулся в поту, хотя крик ему все же удалось подавить, а это уже кое-что значило. В животе у него засел ледяной комок.

Он подумал немного, потом протянул хобот и резко позвонил в старинный колокольчик, зовя на помощь.

Они нашли в его комнате что-то вроде тонкополосного цереброиндукционного генератора. Он был прилеплен (и немного косо, как если бы это делалось в страшной спешке) к изголовью кровати. Заэкранированный кабель уходил от нейроиндуктора в стену, а оттуда — на крышу, к спутниковой антенне, замаскированной под черепичную плитку. Вот как им удалось пробраться в его сны. Днем раньше этих устройств там не было.

Кемрахт, помощник Представительницы Филхэйн, искоса поглядел на него, пока машина (полностью колесная, наземная) уносила их по дороге к следующему временному пристанищу. От фар машины сопровождения, следовавшей вплотную за ними по той же наземной трассе, по сиденьям пассажирского отделения метались причудливые тени.

— Ты по-прежнему намерен свидетельствовать перед ними, Прин?

Прин ограничился тем, что уронил:

— Я скажу то, что всегда намеревался высказать, Кем.

Он не мог быть уверен, что это не Кемрахта подкупили Гееннисты, да и заседания факультетского комитета научили его никому не доверять без веских на то оснований.

Кемрахт посмотрел на него долгим взглядом, затем осторожно наклонился к нему поближе и ласково потрепал по плечу одним хоботом.

Это было как утонуть с головой в метели разноцветного мокрого снега, как погрузиться в водоворот из десятков тысяч мельтешащих, лихорадочно мигающих точек и пятен света, которые неслись на нее со всех сторон на фоне абсолютной, всепоглощающей тьмы. Аппи Унстриль непрерывно секретировала все, что стоило сейчас вырабатывать ее миндалинам, искусственно поддерживая себя в экстремальном, запредельном состоянии непрерывной устойчивой концентрации, для которого и предназначались эти препараты. Она полностью срослась со своей машиной. Стала ее неотъемлемой частью, научилась ощущать сенсорные купола, источники энергии и орудия как совершенное продолжение собственного тела, перешла на следующий уровень интеграции биологического сознания в общую с искусственным интеллектом маленького корабля систему. Ей казалось, будто искусственный разум Испепелителя стал дополнительным слоем нервной ткани, наросшим поверх ее собственного мозга; что он тесно переплелся с ним, проник (и продолжал проникать, пока она формулировала для себя эту мысль) по всем отросткам ее нейросетевого кружева и добавочной сети аттенюирующих волоконец, которые предоставил корабельный модуль тонкой настройки пилотского интерфейса. В такие минуты она чувствовала себя истинными душой и сердцем корабля, животным ядром его естества, наряду с остальными элементами этой системы — ее накачанным наркотиками телом, усиливающими тканеимплантами, ответственными за боевые качества и неутомимую изобретательность в разрушении, и все это нанизывалось концентрическими слоями на ее первоначальную личность; каждый кольцевой слой что-то добавлял, умножал, усиливал, интенсифицировал.

Она летела в буре разноцветных мотыльков, кружившихся во всех направлениях. Цветные искорки на черном фоне — каждая представляла валун размером с грузовик, сгусток материи, контролируемый не такой уж безмозглой дилетантской инфекцией; были там сырые, почти бесполезные в серьезном бою, баллистические копья с ракетными движками, кассетные бомбы, маневрировавшие несколько искуснее, микрокорабли с химическими лазерами и, наконец, закованные в зеркальную, устойчивую к абляции броню, но в остальном безоружные Воспроизводящие Машины, высокотехнологичные заводы в миниатюре, которым следовало уделить особое внимание — они-то и представляли для нее главную ценность. Если их не сжечь в пепел, в мертвый бесполезный мусор, они ускользнут и продолжат разносить дилетантскую инфекцию в другие места.

В первые дни Вспышки Воспроизводящие Машины, или заводчики, как они их между собой прозвали для краткости, составляли девятнадцать из каждых двадцати механизмов новорожденного Гегемон-Роя. Корабельные сенсоры немедленно засекли их и оценили количественно, представив в тактическом пространстве в виде облака маленьких синих точек, посверкивавших то тут, то там в небесах вокруг газового гиганта Ражира. Казалось, что исполинская планета, мучаясь тяжкими родами, выталкивает из своих недр миллионы крошечных водных лун. Стремительно густевшие облака дилетантского Роя были кое-где скупо утыканы точками иных цветов, означавшими машины других разновидностей.

О первых днях, когда эти синие точки впервые разукрасили собою монохромные поля легкоотслеживаемых естественных целей, сотрудники миссии теперь вспоминали со счастливыми улыбками, как о днях доброй охоты. Но мащины — дилетантская инфекция — обладали способностью к обучению. И они учились на ошибках, притом быстро. В первоначальном компонентном соотношении Рой был обречен; прощальные сигналы уходили обратно к породившим машины зараженным фабрикаторам, сообщая им, что в ближнем космосе ничто не выжило. Тогда инфекция сменила приоритеты. За пять или шесть дней облака синих точек существенно поредели, уступив место грандиозным, величественно перекатывавшимся на черном фоне приливным волнам зеленого, оранжевого, красного и желтого цветов. Все это были роящиеся механизмы других разновидностей, с преимущественно наступательными задачами.

Аппи смотрела в облако, окружавшее корабль, и видела, что это хронологически последнее порождение Вспышки состоит преимущественно из красных точек, а значит, механизмы облака вооружены главным образом лазерами. Красный туман, подумала она рассеянно, когда они с добрым кораблем Испепелитель врезались в самую гущу тучи и продолжили снижение к планете. Словно брызги крови. Для воина это добрый знак, удачное предзнаменование. Ну что ж, идем на них!

Они с кораблем совместно зарегистрировали почти девяносто тысяч точек и распределили их по релевантности, избрав синие точки, которых была примерно одна сотая от общей массы, первоочередными целями атаки. Это значительно упрощало селекцию целей, потому что даже в нынешнем своем состоянии, с мозгом, пропитанным наркотиками до скальпа, сведенным, можно сказать, к одному лишь кружеву боевой нейросети, ускоренному до запредельной для человека, сопоставимой с быстродействием искусственного интеллекта, скорости реакции, ей было тяжело оценить общее число и типологию многодесятитысячных целей за один краткий взгляд.

Всего лишь девяносто тысяч. Странно. Они ожидали большей численности. Обычно оценка не составляла труда. Где же вкралась неточность? Ей следовало бы порадоваться, что задача уничтожения нечисти упростилась, по крайней мере в количественном отношении, сразу на десять тысяч единиц. Но она встревожилась, поняв внезапно: что-то не так. Что-то не в порядке. Может, просто глупый суеверный страх?

Немногочисленные синие точки, распыленные глубоко в недрах густо-красного облака, по наивности еще не воспринимали Испепелитель как угрозу, потому что он никак не проявлял враждебных намерений. Пока что ни одна синяя точка не проявилась на поверхности облака, не приступила к продвижению за его границы. Все они окопались глубоко внутри. Корабль показал ей оптимальный вычисленный курс атаки — он тоже, естественно, вел глубоко в сердцевину красной тучи.

Давай повернем рядом с теми двумя и выпалим по ним боеголовками, запрограммированными на замедленный подрыв, передала Аппи кораблю. У нее словно бы отросло несколько фантомных конечностей, способных изменять курс машины.

Хорошо, ответил корабль. Они вильнули, подходя к двум синим целям, выполнили несколько ложных маневров, чтобы запутать роящиеся механизмы. Такая тактика по-прежнему представлялась девушке странноватой.

Конечно, в этом был свой резон — вгрызться в самую середку облака и начать прижигание Роя оттуда. Но пусть даже из симуляций следовало, что такой подход всего целесообразней с точки зрения разрушительного эффекта, ее всю сводило от желания открыть огонь тут же, прямо сейчас, никого не слушая. По сути, ее это желание обуревало еще с той минуты, как они вошли в первый, считая от условной поверхности, слой облака.

Но другой частью своего естества она жаждала сбить фабрикаторы с небес; какой смысл прижигать поверхностное изъязвление, когда можно атаковать источник заразы? Но это, конечно, было невозможно; они взяли на себя обязанность защищать Диск, фабрикаторы, из которых он состоял. Древний памятник, э? Руками не трогать.

Решение было бы простым и эффективным, но, к сожалению, нецивилизованным. Бескультурным.

И она согласилась с этим мнением — разумеется, согласилась, а как же иначе? Она поступила на службу в секцию Рестория не потому, что ей так уж нравилось прижигать дилетантские Рои, а в первую очередь оттого, что ей всегда была интересна древняя техника, особенно такая, которую нет-нет, да и охватывало это заразительное детское стремление превратить всю остальную Вселенную в набор маленьких копий себя самой. Но после девятидневного практически непрерывного, изматывающего сражения с противником, которого лишь весьма условно можно было причислять к живой материи, в автоматическом режиме выцеливая и прижигая каждую синюю точку, какой случалось запорхнуть в расширенное сенсорами корабля тактическое пространство, она стала мыслить, как корабельное орудие. Для пушки нет проблем, кроме отсутствия явных целей. Когда пушка бездельничает, ей всегда не по себе. Фабрикаторы и есть источник заразы, изначальный повод к заварушке, ergo^[157]... Но нет. Пусть даже какая-то нечисть и останется невыжженной, сохранность фабрикаторов и Диска превыше всего.

Она ощутила, как вылетают боеголовки, запрограммированные на активацию; корабль начал обновлять карту тактического пространства. Когда боеголовки нацелят себя на синие машины-заводчики, им будут посланы дальнейшие указания.

Там охеренно много этих красношапок с лазерами, сообщила Аппи кораблю. Я предлагаю быстро подорвать все мины, а потом на полной скорости вырваться из облака и сразу прыгнуть для перезарядки, как ты на это?

Согласен. Я распределяю цели между боеголовками. Осталась половина.

Ладно. Есть?

Есть.

Превосходный охват целей.

Спасибо.

Так, мы совсем близко...

Мы в центральном слое толщиной одну десятую...

Мы им сейчас вжарим, закрутим и ка-а-ак всех прижжем с самой изнанки...

Сейчас-сейчас...

Давай-давай-давай!

Так, хватит. Достаточно близко. По местам.

Хупа-дупа!

Аппи показалось, будто она стала цифровым счетчиком в момент переполнения разрядов. Это было так, словно каждый ее палец, на руках и ногах, оплели маленькие волоконца и нитки, привязанные к спусковым крючкам орудий, и каждой нитью можно было управлять независимо, прикладывая точно рассчитанное усилие. У нее глаза разбежались от изобилия целей — да это просто праздник какой-то, сущая роскошь! И рванула нити на себя, разрядив все орудия, опустошив боезапас, разом подсветив в поле зрения все первоочередные цели.

Она словно попала внутрь батисферы из алмазного стекла и медленно опускалась в океанские глубины неведомой планеты, где каждый организм источал свет собственного оттенка. Со всех сторон, так что у нее в глазах заискрилось, неслись листочки, цветки, розетки, маленькие копья, мутноватые разметанные полотнища и шатровые конусы света. Она вращалась, следуя движениям корабля, приступившего к селекции следующего массива целей. Ее дергало, швыряло и вертело во всех направлениях, но колебательные и вращательные движения эти ее не очень беспокоили. А ведь если бы не изматывающие тренировки, она бы сейчас не то что ориентацию в пространстве потеряла; ее бы уже давно выворачивало наизнанку.

Лазеры и коллиматоры привязались к сетке селекции целей, построенной по данным с первичных сенсоров корабля. Она спросила:

А что это за серые капельки?

Роящиеся механизмы неясного типа, ответил корабль.

Блин, передала она, обстреляв небеса очередной серией залпов и подсветив их сотней ярких царапин. Неясного типа? Не было раньше никаких засранцев неясного типа. Что это еще за херня?

Она видела, как боеголовки подрывали свои цели одну за другой. Две взорвались прямо по курсу, который прокладывал корабль к центру тучи, другие — в стороне, а несколько лишь начинали разгораться. Тем временем Рой пробуждался от оцепенения, свыкаясь с неприятной мыслью, что эта стремительная, выписывающая дикие коленца в самом центре облака штуковина настроена совсем не по-дружески. Некоторые лазерники Роя, каждый размером с вагон грузового поезда, уже нацеливали на корабль устьица своих орудий. Один из таких лазерников, случайно взяв корабль на прицел в нужной фазе цикла зарядки, выстрелил почти немедленно, и маленькое суденышко тряхнуло. Но луч в основном соскользнул, отразился, был отброшен зеркальным полем корабля.

Пропорциональное соотношение? В перекрестья сетки вплыл следующий массив целей.

Около одного процента, и в этой...

Она/оно/они дали залп, сея опустошение во мраке. батарейной очереди я по ним специально выпалил, продолжил корабль. Подождем данных анализа обломков.

Они подошли к фабрикатору достаточно близко, чтобы приходилось учитывать его присутствие в тактическом секторе при перенацеливании. Так близко к непосредственным целям атаки, которые к тому же двигались на сравнительно низких скоростях, вероятность промаха и ошибочного попадания в фабрикатор практически равнялась нулю. Следовало учитывать, однако, что основной лазер мог прожечь какой-нибудь из механизмов Роя насквозь и случайно поразить фабрикатор. Кроме этого, в последних поколениях Рой иногда порождал машины с полуинтеллектуализированным противолазерным покрытием, способные отразить или частично отклонить по крайней мере часть пучков со вторичных и третичных лазерных орудий корабля. Ну и, чтобы два раза не вставать, ей — кораблю — приходилось думать и о векторах движения оставшихся после взрыва главной цели тел, об угловых профилях разлета шрапнели и обломков. Аппи тихо радовалась, что эту уборку домашнего мусора корабль полностью взял на себя, позволив ей сосредоточиться на любимой работе — прижигании вредителей. Они снова вильнули и выполнили повторную селекцию целей. В них попали еще несколько пучков от лазерников Роя. Все эти попадания были высокоадаптивной тяжелой броне зеркального поля нипочем.

Ну что?.. передала она. Цветки взрывов последних целей уже распустились, так что у корабля было время проанализировать спектр и энергосигнатуры релевантных обломков.

Они как новенькие, сообщил корабль. Все там. Я даю залп из всех орудий по ближайшему серому/неопознанному объекту. Посмотрим, что выйдет, если вмазать по ним со всей дури.

Корабль еще не закончил передавать это сообщение, а двадцать целей, по которым они метили, внезапно пропали из виду. Их просто не стало.

Сука.

Мощь корабельных лазеров, а равно относительная уязвимость вредителей Роя, была такова, что раньше, наметив себе какую-нибудь жертву, им обычно приходилось коллимировать пучок во избежание лишнего ущерба, дробя его на двадцать четыре независимых луча. Теперь же корабль намеревался собрать всю энергию залпа и ударить по одной цели одним лучом. Это было что-то новенькое. Неслыханная избыточная мощность.

Нанопушки истощены, сказал корабль. Он лишь подтвердил то, что она и так уже видела на своих экранах. Она выстрелила по объектам из нового, сокращенного списка целей. Главная была очевидна. На эту цель словно низверглась молния, распыляя суетившихся вокруг вредителей помельче; изображавшие их точки застыли, будто на моментальной фотографии, которую корабль, разумеется, видел подробнее и лучше, чем сама Аппи. Но даже без его помощи она различала многочисленные точечные световые следы, которые тянулись, как поднятые ударом камня по воде сверкающие брызги, от основной цели. Это его проймет, пообещал корабль. Все опять завертелось. Судно продолжало накручивать спиральные витки, в сердцевине дилетантского Роя постепенно расширялось пространство, расчищенное от мусора. Зеркальное поле звенело, щелкало и потрескивало, это означало, что по ним непрерывно палят. Аппи посылала снаряды, мины и боеголовки в недра тучи, и в указанных ею местах распускались пышным цветом диковинные цветы разрушения.

Вмазать по двум серым с половинной мощностью? предложила она.

Выполняю, передал корабль. Сетка снова дрогнула, переконфигурировалась. Она разрядила орудия, пальцы напряглись, посылая незримые лучи смерти, как благословение. Затем она сосредоточилась на двух главных целях этого залпа; прочие не стоили внимания, их уже поглощало стремительно разбухавшее во все стороны облако мусора и обломков. Каждая цель сверкнула чистым ослепительным светом, но затем поблекла. В другие сектора тактической сферы разлетались новые боеголовки, мины, ракеты и снаряды, боезапас продолжал таять.

Нет? спросила она.

Нет! досадливо отозвался корабль.

Новый головокружительный кувырок в небесах, и вот уже газовый гигант Ражир влетает в поле зрения, его полосатая физиономия, покрытая сыпью целеуказателей, заполнила весь экран. Основной лазер корабля снова выцеливал индивидуальные серые объекты для удара с полной мощностью пучка.

Ублюдки. Что там показал анализ?

Эти серые крупнее среднего по Рою, у них противоабляционное отражающее покрытие. Быстрые, верткие. Сложные. Обломков очень много. Я попробую уменьшить число выбранных целей.

Вот, подумалось ей. Я же знала: что-то не в порядке. Не могло все быть так просто. Девяносто тысяч, меньше, чем они ожидали. Проклятая Вспышка снова изменила режим воспроизводства. Теперь она усложняет продуцируемые объекты. Надеется выжить, взяв умением, а не числом.

Собраны сигнатуры мощности, продолжил корабль. Аппи дала новый залп. Встречный лазерный огонь напоминал грохот градин по стеклянной крыше теплицы. Еще один беспокойный кувырок, фокусировка на новом массиве целей, привязка к тактической сетке. Теперь, пока готовился очередной залп, Аппи выискивала серые шарики — где они там прячутся в красной метели? Небольшие участки сенсорного поля стали попеременно включаться и выключаться: встречный заградительный лазерный огонь вынудил корабль усилить зеркальное поле, перекрыть часть датчиков, по тактическому пространству беспорядочно замелькали, задевая глаз пиксельными краями, крошечные шестиугольники, она едва успевала заметить их, как они уже пропадали и возникали в новых местах.

Она отшвырнула прочь накопленную для нового залпа энергию, будто стряхивая капли света с пальцев.

Основной лазер теперь выцеливал только один объект за каждый залп, и это позволяло коллимировать дополнительные пучки на массиве целей среднего и низшего порядка важности, который был вверен вторичным орудиям, и подтянуть общий энергоэквивалент их залпа. Несколькими подбитыми целями больше — только подбитыми, но не уничтоженными. Впрочем, так тоже неплохо.

Этот уходит, сказал корабль, высветив один из парочки серых объектов, по которым они без толку дали уже два залпа. И за ним второй.

Ты только глянь, передала Аппи. Они заебись какие быстрые!

В поле зрения проскользнула еще одна стайка целей, которой им было недосуг заняться. Она не отреагировала. Она смотрела на пару серых капель. Через несколько секунд они вылетят за пределы экрана. Мы можем послать им вдогонку что-нибудь?

Первого уже не догоним. А вот второго, пожалуй, еще можем.

Прикажи всем ракетам сконцентрироваться на этой серой дряни, предложила она. Конечно, ей бы хотелось запустить вслед серым козлам куда больше ракет. Но вот незадача: запас снарядов был почти исчерпан.

Вот дерьмо! Мы их разгоняем, огорченно заметил корабль.

Корабль, я и не знала, что ты умеешь ругаться.

А я понятия не имел, что машинки Роя научились использовать энергию наших выстрелов для разгона, да еще до такой скорости, ответил корабль, соединив необычно длинным вектором точку, в которой был один из серых объектов, когда они по нему выстрелили, со второй, где он находился сейчас, продолжая ускоряться.

Мы должны их догнать, передала она.

Это тебе так кажется.

То, что мы обнаружили, придает им первостепенную важность.

Еще одна стайка целей, быстро упорхнувшая, и новый рой, внезапно влетевший в поле зрения. Началась расфазировка орудий, накапливались отставания между моментами перезарядки лазеров, дополнительное коллимирование на целях вторичных орудий тоже вносило небольшую задержку.

Может, этого-то оно от нас и хочет, возразил корабль.

Звук ответного огня стал похож на тяжелый ливень. Везде в тактическом пространстве мелькали и носились запикселенные темные маячки, будто непомерно подробные субтитры на незнакомом языке.

Я не думаю, что оно настолько хитро.

Ты хочешь его догнать?

Да. Только этого. Она отметила первый из пары серых объектов, отделившейся от облака целей. Дала полузалп. В тот же миг от красного облака, окружавшего их, оторвалась еще одна лента свежих целей.

Хорошо, попробуем.

Картинка снова запрыгала, завертелась, новый набор целей сверкнул в уже и без того щедро засеянном ими тактическом пространстве. Она попыталась было перенацелить орудия, но корабль уже уходил, уплывал прочь. Медленный дрейф к центру Роя сменялся молниеносным падением и головокружительными поворотами, те мало-помалу сложились в нацеленный вслед серому объекту вектор. Она выполняла микрозалп за микрозалпом, но красная метель становилась все гуще, эхо-сигналы слились в непрерывную какофонию, она почти не снимала пальцев со спуска, меняя только темп огня. Красный снег ослепительно засиял, превратился в вишнево-красное пламя, и ей подумалось, что на пути к поверхности роевой тучи они оставляют за собой туннель искрошенного, испепеленного, тускнеющего в пустоте мусора и обломков, а отмеченные красными символами лазерники Роя непрерывно кружатся вокруг них, увиваются, выцеливают, осыпают заградительными залпами; отраженным светом этих-то пучков и сиял похожий на раскаленное копье корабль. Так много красных, так много...

Он резко увеличивает скорость, передал корабль.

Вот дерьмо, подумала она и послала ответ: Мы накачиваем его энергией наших залпов.

Да.

Мы разгоняем его лазерами.

Да. Ой...

Ты понял? Они не только по нам бьют.

Они тут...

Они тут, чтобы разгонять серых.

Это отступление.

Да пофиг, они могут отступать сколько хотят. Эти серые мудаки — корабли, микрокорабли.

Вспышка утихла, уведомил ее корабль. Последняя машина Роя вылетела из зараженного фабрикатора.

Аппи и корабль теперь все время работали в параллельном режиме, выделяя среди красного тумана щедрые пригоршни перспективных целей и затем перекладывая всю работу по их уничтожению на подчиненные искусственные интеллекты субъединиц. По существу, орудия теперь сами выбирали, когда и в кого стрелять.

Сотни лазерников Роя непрерывно ведут огонь по серым, за которыми гонимся мы, сообщил корабль. Я отслеживаю обратное рассеяние. Другие лазерники собираются вокруг серых. Вскоре они тоже смогут их подпитывать.

Возможно, нам имеет смысл запросить подмоги, передала она. Тут простыми тумаками не обойдешься, понадобится избиение с нанесением увечий. Того, что у нас есть сейчас, недостаточно, это оружие слишком слабо, да и точечного действия.

Серьезный эффектор?

Во, работенка как раз для нашего «Палача».

Думаю, что так и следует поступить. Ладно. Еще раз, во всем диапазоне.

Аппи выжала из орудий все, на что они сейчас были способны, и таки размазала улетающий серый кораблик по темным небесам. Неизвестный взорвался, испустив пульсирующую вспышку света, его обломки продолжали раскаляться в импульсах лазерников помогавшего ему перед тем Роя. Что до этих, то они лишь увеличили интенсивность обстрела: теперь им не надо было отвлекаться на подпитку серого микрокораблика, и, коль скоро тот был уничтожен, Рой переключился на Аппи с ее Испепелителем. Корабль описал петлю, сбросил скорость, плавно повернул, уходя от облака обломков, которое только что сам и создал.

Сколько там еще серых? спросила Аппи.

Тридцать восемь.

Да нам ни за что их всех не перебить.

Мы можем попытаться уничтожить столько, сколько удастся.

А летит ли кто-то из них к планете?

Этот сценарий преследовал ресториан в ночных кошмарах: Рой, как следует одичав, направляется к газовому гиганту с намерением разобрать его на составляющие атомы. До сих пор, однако, ни один Рой не проявлял такого стремления.

Нет. Большинство будто прилипли к плоскости системы. Несколько повисли чуть выше или чуть ниже.

А кто ближе всех?

Этот, корабль подсветил один из серых микрокораблей. Тот направлялся к другому фабрикатору, задняя часть корпуса миниатюрного суденышка сияла в лазерных пучках механизмов Роя, накачивавших его энергией.

Извести Лана и остальных, приказала она. Попроси Базу связаться с «Палачом», чтобы тот сразу приготовил эффектор. Единственный способ справиться с этим выводком — натравить их друг на друга. Только так.

Согласен. Выполнено.

Оставив ракеты и мины разбираться с синими заводчиками, они отправились за микрокораблем. Этот оказался не робкого десятка и тут же перенацелил на них с помощью хвостового отражателя некоторые пучки из питавших его лазерников Роя. Зеркальное поле Испепелителя на миг погасило все сенсоры, нейтрализуя залп.

Это уже не смешно, передала она.

Залп во всем диапазоне, ответил корабль.

Светлой тебе задницы, пожелала Аппи серому, выпалив по нему всей мощью основного лазера. С излучением такой частоты и интенсивности зеркальное поле маленького серого кораблика справиться не смогло. Порождение Роя ярко вспыхнуло и взорвалось, все еще на солидном расстоянии от них. Испепелитель лег на новый курс, выискивая следующую цель.

Они загнали еще десятерых, на каждого следующего уходило все больше времени, поскольку серые корабли удалялись от изначального Очага Вспышки. Убивая время, они основательно потрепали красную роетучу лазерников (та все еще медленно расширялась), ныряя туда на полном ходу, отгрызая от облака солидные клочья и снова вырываясь в окружающее пространство. Так опытная хищная рыба могла бы раз за разом срывать с удочки приманку.

Погоня за следующим серым корабликом увела их за пределы сектора, первоначально пораженного Вспышкой. Не упуская из виду подсвеченный пучками собратьев-лазерников хвостовик микрокорабля, они проносились мимо неповрежденных, по первому впечатлению, пребывающих в режиме сна фабрикаторов.

Этот ускоряется даже быстрее, чем теоретически позволяет ему расстояние от облака накачки, сообщил корабль. На него уйдет еще какое-то время. Это может означать, что они научились перенастраивать соотношение коэффициентов поглощения и отражения хвоста.

Мы в опасности?

Да вроде бы нет, не должны. Зеркальное поле не перегружено.

Голос корабля у нее внутри казался безмятежным.

Полная мощность во всем диапазоне.

Она выстрелила. Взрыв, последовавший затем, выглядел как-то подозрительно, слишком скромно, что ли.

Он не уничтожен, передал корабль, только поврежден.

Вау. Это с нами впервые.

Он продолжает ускоряться, но уже медленней. Семьдесят процентов. Курс тоже сменил. Направляется прямо вон к тому фабрикатору. Ожидается столкновение.

Корабль подсветил целеуказателем медленно кружащуюся на орбите менее чем в тысяче километров от них темную громаду.

Столкновение? повторила Аппи. Блядь, только этого еще нам не хватало, подумала она. Корабль Роя на полной скорости врезается в фабрикатор.

Готовность, передал корабль. Вжарь ему снова.

Она повиновалась. Особого результата это не принесло. Кораблик стал тверже, меньше, его коэффициент отражения вырос.

Ускорение сорок пять процентов от первоначального, сообщил корабль. Он летит прямо на фабрикатор.

Давай, блядь, козел сраный, сдохни!

Они продирались сквозь тучи мусора, оставшиеся после того, как их полный залп впервые принес лишь частичный успех.

Корабль поспешно сканировал еще не остывшее облако обломков, от мимолетных столкновений с ними силовой щит начал вибрировать.

Интересный спектропрофиль вещества обломков, сказал корабль. Он определенно учится прямо на лету.

Тот же курс?

Да, он порыскал чуток после нашего удара и снова на него лег.

Когда столкновение?

Три секунды.

Они успели еще дважды выпалить по кораблю Роя. Когда серый столкнулся с фабрикатором, он уже перестал ускоряться и, строго говоря, не мог больше называться кораблем, а превратился в плотное облако мусора, которое двигалось, впрочем, примерно в том же направлении. Но остаточная скорость обломков оказалась достаточно велика, чтобы в момент столкновения с трехкилометровой грузной глыбой фабрикатора они исторгли ослепительную вспышку.

Блядь, блядь, блядь сука блядь, только и сказала Аппи, беспомощно глядя на распухающую тучу мусора.

Я с тобой полностью согласен, передал корабль.

Они пролетели в оставленную серым дыру, уже разворачиваясь, сбрасывая скорость и готовясь вернуться на курс, от которого так существенно отклонились. Все это происходило одновременно.

Неожиданный спектропрофиль обломков от столкновения, удивленно сказал корабль.

Ох ты ж блядь, неужели эта херовина сломалась?

Обломки корабля врезались в фабрикатор на скорости более тридцати кликов в секунду. К счастью, удар пришелся скорее по касательной, чем в лоб, но его хватило, чтобы проделать в корпусе солидную дыру. Туша космофабрики завертелась и затряслась, колоссальная промплощадка по спирали сошла с орбиты и начала снижение к верхним слоям атмосферы Ражира. Без постороннего вмешательства она в конце концов врежется в атмосферу и сгорит там.

Теоретически Диск мог существовать вечно, а на практике случайные кометы и даже проходившие на сравнительно близком расстоянии звезды могли нарушить его устойчивость. Фабрикаторы были снабжены системами автоматической коррекции орбиты, и обязанностью каждой цивилизации, в той или иной мере ответственной за Диск, было поддерживать эти системы в работоспособном состоянии. Но разработчики заложили в них способность компенсировать лишь слабое отклонение от нужной орбиты, и даже если при столкновении устройства эти уцелели, кумулятивная нагрузка от ворвавшихся в фабрикатор и ударивших по нему остатков Роя на много порядков превосходила пределы устойчивости космофабрики, обеспечиваемые автоматикой.

Такое впечатление, продолжал корабль, и в голосе его прозвучало неожиданное сомнение, как если бы он ожидал поступления новой, контрольной порции данных со своих сенсоров, sf что поверхность вся источена изнутри. Внешняя оболочка должна быть твердой, чтобы защитить сам фабрикатор и, когда он активен, поставлять для его работы исходное сырье, а вместо этого похоже, что обломки проткнули ее насквозь и частично провалились внутрь, частично же столкнулись с элементами внутренней структуры, но элементов этих там очень мало.

Они замедлились почти до полной остановки, продолжая сближаться с пострадавшим фабрикатором, но все медленнее, по мере того как двигатели, работавшие, как и прежде, в режиме полного разгона, компенсировали первоначальный вектор движения.

Выруби двигатели, приказала она. Сальто назад. Я хочу попасть внутрь и осмотреть его.

Ты уверена?

Корабль отключил двигатели где-то за полсекунды до того, как они начали бы разгоняться, уходя от продырявленной, медленно крутящейся волчком космофабрики.

Они были теперь почти неподвижны относительно фабрикатора, но все еще продолжали едва заметно смещаться к точке столкновения.

Не совсем, призналась она, но...

Ладно.

Корабль развернулся, ненадолго врубил двигатели, описал петлю, выключил, зажег снова и, немного подкорректировав траекторию, направил их по локально-стационарной относительно стометровой прорехи в туше фабрикатора орбите. Теперь Аппи и Испепелитель могли заглянуть в разъятое чрево космофабрики. Поле зрения обрамляли сиявшие от накала участки раздербаненной внешней оболочки. Она уже и без того была подточена, изъедена, от нее оставалась только тонкая кожица, с трудом поддерживавшая хрупкую на вид сеть ферм, балок, кабелей, которая соединяла этот обшелушенный остов и стену собственно фабрикатора, который начинался примерно в двадцати метрах от поверхности. Внутренняя структура тоже пострадала от столкновения с обломками роекораблика, так что им открылся вид до самой сердцевины фабрикатора, где когда-то сновали древние сборщики и располагалось необходимое им затравочное оборудование.

Это был старый-престарый аппарат чужаков, и к нему, по идее, никто не должен был прикасаться уже несколько миллионов лет. Все это время устройство должно было покоиться здесь, как, образно говоря, муха в паутинном коконе, затянутое в толстую предохранительную оболочку, которая в рабочей фазе истончалась и превращалась в обширную полость. Именно так и произошло сейчас.

Упредив возможную просьбу, Испепелитель описал круг рядом с основной прорехой в корпусе фабрикатора; они обследовали разные участки внутренней поверхности через меньшие дыры в шкуре космофабрики, надеясь составить более полное представление о том, что творится внутри. Корабль вывел в тактическую сферу результаты.

Картинка местами мерцала, пестрила и переливалась, поскольку в фабрикаторе — даже после столь серьезного удара — кое-где продолжалось движение, хоть и вялое.

Но в целом она получилась довольно четкой.

А это, медленно передала Аппи, что еще за хрен с горы?

ДВАДЦАТЬ ТРИ

Она проснулась и огляделась вокруг.

Она покоилась в медицинском коконе стандартного вида, требовавшем нерегулярного человеческого надзора, в столь же стандартной палате больницы или какого-то еще медицинского учреждения. Палата могла находиться где угодно — на корабле или на хабитате.

С ней было все в порядке. Физически она была совершенно цела, хотя со всех сторон ее тело слегка стискивала противоперегрузочная пена, а голову опоясывали какие-то бандажи, из-за которых она не могла свободно ею двигать. Показатели болеиндикаторов минимальны. Быстрая оценка телесного ущерба показала, что она проходит процесс восстановления после множественных переломов почти всех основных костей. Травмы мозга нет, основные внутренние органы слегка пострадали, но их функционированию это сейчас не грозило. Обширное поражение тканей тоже легко излечить. Спустя пару дней она уже сможет передвигаться самостоятельно. Еще денек, и здоровье придет в шаткую норму, а еще через день полностью вернется к обычному состоянию. Она могла сгибать-разгибать руки и шевелить пальцами. На обеих руках лечебной пены не было. Она попробовала помахать ими и преуспела в этом; медицинский кокон показался ей полужидким. Подняв левую руку, она почувствовала натяжение противоперегрузочной пены: мышцы напрягались и расслаблялись, но пострадавшие кости оставались неподвижны.

— Ну что ж, — сказала она, — а теперь-то где мы?

— Госпожа Нсоквай! — прозвучал вежливый голос, похожий на голос корабля. Или, может быть, голос самого корабля. Или хотя бы пангуманоида, прилагавшего все усилия, чтобы голос его звучал убедительно. В поле зрения вплыл корабледрон, в целом похожий на луковицу, но сильно сглаженных очертаний, как огромный галечный камень. — Добро пожаловать на борт. С вами говорит корабль Культуры Я так считаю, это я.

— О, — сказала Йиме, — я рада встрече с вами. Я вас везде разыскивала, но вы нашли меня первым. А что с Бодхисаттвой?

— К сожалению, он серьезно пострадал. Я удерживаю то, что от него осталось, в своей полевой структуре и постараюсь передать его первому встречному всесистемнику. Повреждения так значительны, что я опасаюсь, не проще ли будет переселить Разум на новый корабль. Большая часть физической оболочки, к сожалению, годится только на переработку. Как бы там ни было, в скором времени мне, вероятно, придется предложить Разуму Бодхисаттвы покинуть изувеченные обломки своего корабля и перебраться ко мне на временное жительство во всех своих формах, чтобы я мог выбросить обломки судна в пространство и восстановить привычную структуру своих полей. Это значительно улучшит мои оперативные характеристики.

— А почему?

— Потому что, госпожа Нсоквай, мы летим на войну. Или туда, где она в очень скором времени разгорится, если этого уже не случилось.

За долгие годы активной сексуальной жизни Вепперс немало попотел над тем, чтобы обучиться искусству управления ритмами и стадиями сексуального слияния, а на каждом этапе получать максимально возможное удовольствие. Это была трудная, но несомненно благодарная задача. Когда ему хотелось сдержать себя, он намеренно думал о скучных, никак не связанных с половой жизнью вещах, а когда стремился достичь оргазма, призывал на помощь воспоминания о самых восхитительных мгновениях прошлых сексуальных эскапад. Неприятный побочный эффект от продления жизни состоял в том, что в эти дни, когда он уже был очень стар, эпизоды, приходившие ему на ум, всегда выглядели в его воображении лучше, чем тот половой акт, которым предстояло заняться здесь и сейчас, но он решил, что такую цену стоитуплатить.

Тем вечером он как раз трахал Дайамле, одну из великолепных девушек его Гарема. Они возлежали на роскошной кровати в хозяйской спальне убруатерского дома, а Соне стояла и смотрела на них. Соне — это была вторая, наряду с Плёр, Импрессионистка его труппы; она могла принимать любое обличье. Сейчас он заставил Соне надеть личину очень известной актрисы и в немногие свободные мгновения строил планы, как бы удачно оттрахать и ее. Но прямо в эту минуту он был занят другим, оседлав своего любимого конька. Его длинные светлые волосы, стянутые на спине в конский хвост, увлажнял трудовой пот. Он поставил себе цель: кончить не позже чем через минуту. Я же ничего больше не требую, подумал он.

Он только этим утром вернулся из поездки на Вебецуа и в ее окрестности, а теперь был твердо настроен наверстать ебаное потерянное время.

Внезапно в комнате прозвучал громкий хлопок, и он замер, крепко вцепившись в идеально очерченные бедра Дайамле. Его чуть удар не хватил, а сама девушка, вплоть до этой минуты издававшая визги и стоны деланного экстаза, неотрывно глядела в одну точку прямо перед собой, где только что появился маленький, по-своему красивый большеглазый инопланетник. Его молочную, слегка отливавшую розовым кожу почти полностью скрывал облегающий серый форменный костюм. Существо материализовалось как раз там, где были навалены подушки и валики, стянутые со всех сторон огромной кровати. При его внезапном появлении некоторые из них разодрались или вообще разлетелись в клочки, в каждом случае извергнув достаточно легких, как пушинки, перьев из набивки в воздух, где они теперь и повисли медленно опадавшей светлой завесой.

У чужака теперь был такой вид, словно он перенесся в спальню из центра снежной бури. Существо без особого результата хлопало себя по бокам и отмахивалось от перьев, взгляд инопланетника бегал туда-сюда.

Дайамле издала короткий испуганный вскрик.

Обычно в ушах Вепперса он звучал, как торжественные фанфары, но теперь нисколько не помог заглушить поднявшуюся в нем бурю разочарования и шока. Он чувствовал себя оскорбленным, даже преданным. Соне упала в обморок и грянулась всем своим весом на кровать, голова ее ударилась в одну из растопыренных голеней Дайамле.

Дайамле жалобно заскулила. Вепперс велел ей убираться. Девушка неумело напялила на талию растерзанную подушку, спрыгнула с кровати, но тут ей словно отказали ноги, и она застыла, воззрившись на низкорослого инопланетника. Потом резко закашлялась, выплюнув перья, и ее пробила мелкая дрожь.

Инопланетянин повертелся из стороны в сторону в перьевом вихре, затем, явно отыскав точку равновесия, подобрался и выкатил грудь. Теперь Вепперс узнал в нем одного из ближайших подчиненных Беттлскруа.

— Господин Вепперс... — начал чужак, посмотрев сперва в лицо, затем на вздыбленный член магната. — О, милостивые небеса! — Он снова поднял взгляд ему в лицо.

— Старший лейтенант Врепт, — представился он и коротко кивнул. — Прежде чем продолжить, подчеркну, что я отвечаю за свои действия непосредственно перед высокочтимым Беттлскруа-Бисспе-Блиспином III.

— Да какого, вы думаете, хера вы тут делаете? — завопил Вепперс. Это было уже не смешно. Такое не прощают.

— У меня есть для вас важная информация. Мы должны поговорить, — продолжил представитель ГФКФ, покосившись на девушек. Соне валялась на кровати, все еще не придя в себя после обморока, Дайамле же больше не дрожала, только жадно глотала воздух. — Отошлите этих людей.

— Господин, с вами все в порядке? — донесся из-за дверей голос Джаскена. Дверные ручки ходили ходуном из стороны в сторону, их кто-то дергал снаружи. Потом отпустил, и раздались тяжелые гулкие удары. По всей видимости, двери готовились выломать. — Господин?

Вепперс нацелил палец в сторону дверей.

— Сейчас мой начальник службы безопасности вышвырнет вас отсюда, а до тех пор...

— Информация. Поговорить наедине. Немедленно, — раздельно повторил маленький инопланетник. — Задержки недопустимы. У меня приказ.

— Господин? — кричал Джаскен из-за дверей. — Вы в порядке? Это я, Джаскен, со мной двое Зей.

— Да! — крикнул Вепперс. — Подождите там!

Он повернулся к Дайамле.

— Мой халат!

Девушка нагнулась и подцепила халат с пола. Вепперс поднял Соне за золотистые волосы и отвесил несколько чувствительных оплеух по каждой щеке. Это подействовало: девушка тупо заморгала, поднялась и села на постели. У нее был одурманенный вид. Щеки порозовели.

— Вон! — заорал Вепперс на обеих девушек, натягивая халат. — Обе вон! Не запирайте дверей, скажите Джаскену и Зей, чтобы стояли там, где стоят. Расскажете ему, что тут случилось, и ничего больше не говорите никому.

Дайамле завернулась в простыни и потащила Соне к дверям. Вепперс еще услышал, как Дайамле что-то возбужденно объясняет Джаскену, потом двери захлопнулись.

Вепперс обернулся к маленькому инопланетнику.

— Вам известна фраза Лучше бы вы принесли хорошие вести, старший лейтенант Врепт? — спросил он, на коленях забираясь на кровать и садясь перед иномирцем. Даже в такой позе он возвышался над маленьким существом.

— Да, — ответило оно. — Но у меня нет для вас хороших вестей, только дурные. Мой командир, вышеозначенный высокочтимый Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III, обязывает меня проинформировать вас, что на Цунгариальском Диске имела место утечка секретной информации. Один из фабрикаторов, занятых строительством кораблей, был поврежден в ходе осуществлявшейся одновременно с сооружением флота диверсионной акции отвлечения внимания, имитировавшей Вспышку дилетантской инфекции. Легкий корабль, принадлежавший ресторианской миссии на Диске, уловил и зарегистрировал признаки присутствия недостроенного корабля внутри вышеупомянутого фабрикатора и разослал эту информацию остальным сотрудникам миссии Культуры на Диске. Те, в свою очередь, известили о случившемся остальные элементы Культуры, после чего приступили к инспекции других фабрикаторов с целью проверить, какие из них заняты сооружением кораблей. Естественно, результаты этой проверки оказались положительны, хотя с нашей стороны предпринимались и продолжают осуществляться закамуфлированные попытки нейтрализовать представителей миссии Культуры и принадлежащее им оборудование. Исходя из вышеизложенного, следует признать, что Культуре и, вероятно, остальным заинтересованным сторонам стало известно о военной флотилии, постройка которой в настоящее время идет на большинстве секторов Диска. До завершения базового кораблестроительного процесса осталось полтора дня, и даже тогда флот будет лишь в первичной готовности, с отключенными накопителями антиматерии. Несколько кораблей Культуры уже направляются к Диску. НР, насколько можно судить, не имеет полного доступа к вышеизложенным разведданным, но они уже проявляют настойчивый интерес к текущему положению дел на Цунгариальском Диске. Мы также располагаем непроверенными отчетами, из которых явствует, что значительные военные силы Реликварии, возможно, уже выдвинуты на боевые позиции или в скором времени займут их. Таково основное содержание моего послания. Есть ли у вас какие-то вопросы, уважаемый господин? Если нет, то на такой случай вышеозначенный высокочтимый Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III сообщает, что был бы крайне вам признателен, если вы сочтете возможным раскрыть ему точное расположение ранее обсуждавшихся, но все еще не определенных с достаточной точностью целей, имеющих отношение к запланированной миссии флота, сооружение которого продолжается в настоящий момент. Если же у вас есть вопросы, то было бы крайне желательным, чтобы вы совместили поиск ответов на них с предоставлением нашей стороне вышеуказанных сведений.

Вепперс остался смотреть на маленького чужака с разинутым ртом и провел в такой позе не меньше двух ударов сердца, прежде чем его посетила мысль, а не будет ли достойнее хлопнуться перед инопланетником в обморок.

— Ну что, доброго гребаного дня! — воскликнул Демейзен и обернулся к Ледедже. На его губах играла усмешка, постепенно преобразившаяся в широкую ухмылку.

Она посмотрела на него.

— Есть у меня такое чувство, что вести, которые ты считаешь великолепными, вряд ли покажутся такими уж добрыми кому-то еще.

— Какие-то психи строят целую кучу кораблей на Цунгариальском Диске! — провозгласил Демейзен, откидываясь в кресле. Глядя на единственный экран модуля, он продолжал улыбаться.

— И разве ж это хорошие новости?

— Нет. Это блядская катастрофа, — всплеснул руками Демейзен. — Помяни мое слово: отольются кошкам мышкины слезки.

— Так чего ты лыбишься?

— Так я не могу иначе! Для меня это естественно... Ну ладно, вообще-то могу, — сказал аватар и снова обернулся к ней. На сей раз лицо его выражало такую тоску, что ей немедленно захотелось подойти к нему, крепко обнять закованными в доспехи руками, похлопать по спине и заверить: все будет в порядке! И хотя Ледедже тут же сообразила, как легко ею манипулируют, она разозлилась не только на Демейзена, но и на саму себя. Аватар между тем отбросил деланную грусть и расцвел в прежней счастливой улыбке. — Я мог бы им помочь, — признал он, — я всего лишь не хочу этого делать. — Он снова всплеснул руками. — Да ладно тебе! Этот аватар, естественно, распознает мое эмоциональное состояние и отображает его в себе, если только я прямо не запрещаю ему это. А что бы ты предпочла? Чтобы я тебе лгал?

— Если впереди катастрофа, — начала Ледедже, пытаясь вложить в голос побольше льда и не заразиться очевидным энтузиазмом аватара, — чему ты так радуешься?

— Начнем с того, что не я ее вызвал! Она не имеет ко мне никакого отношения. А это всегда можно считать бонусом. Но ты пойми, мне с каждой минутой становится все очевидней, что назревает большая драка. Очень скоро начнется именно такая заварушка, для которых я и построен! Я не собираюсь тут распускать перья. Я просто радуюсь возможности вести себя так, как я хочу, солнышко мое, и это все! Я просто сгораю от нетерпения!

— Мы говорим о серьезном столкновении? — уточнила она.

— Да, да, да! — Радостное возбуждение Демейзена достигло предельной точки. Он снова всплеснул руками. Ей показалось, что ему понравился этот переоткрытый на ходу жест.

— Но погибнут люди.

— Люди? Ха, погибнут целые корабли!

Она ответила ему красноречивым взглядом.

— Ледедже, — начал аватар, вытянув в ее сторону закованную в доспехокостюм руку. — Я — военный корабль. Такова моя природа. Меня так задумали и таким построили. Близится моя минута славы, и я не пойму, отчего тебе непостижима обуявшая меня радость. Мне было предначертано провести весь срок активной службы в самой середке безвидной пустоты, тыча метафорическими кулаками в столь же метафорические боксерские груши. Изредка я мог бы приглушить кипение бурлящего котелка разношерстных цивилизаций одним своим появлением — может быть, в компании друзей, но это не обязательно. Принуждать к миру, расписывая угрозы кромешного ада, который бы завертелся в случае, если бы кто-то вызвал к новой жизни давно похороненную идею войны как продолжения политики иными средствами! И вот чью-то безрассудную жопу обуяло такое желание смерти, что нам всерьез угрожает именно такая свистопляска! А у меня появился реальный шанс прославиться, деточка, как же ты этого не поймешь?!!

Когда аватар произносил слово «прославиться», его брови поползли вверх, голос подскочил сразу на пару тонов и стал значительно громче. Даже сквозь армированные перчатки она почувствовала его крепкое рукопожатие, завершившее вдохновенный монолог.

Ледедже в обеих своих жизнях ни разу никого не видела таким счастливым.

— А что же будет со мной? — тихо спросила она.

— Ты вернешься домой, — ответил аватар. Он покосился на экран, в центре которого по-прежнему висела огромная черная снежинка-многоножка. — Я мог бы отправить тебя туда сию же минуту, в челноке, а сам бы занялся неотложными делами. Но беда в том, девочка моя, что эти говнюки, кем бы они на поверку ни оказались, могут принять тебя за боеголовку или какой-нибудь другой снаряд, а то и выпалить по тебе просто для тренировки систем селекции целей. Так что, боюсь, тебе придется подождать, пока я с ними не разберусь. — Аватар одарил ее странным, долгим взглядом. — К сожалению, это опасная работенка. Так что не убегай далеко. — Демейзен глубоко вздохнул. — Ты боишься умереть, Ледедже Юбрек?

— Я как-то раз уже умерла, — сказала она.

Он развел руками и воззрился на нее с искренним интересом.

— И как там, на том свете?

— Я хлебала говно ложками.

— Хороший ответ, — сказал он и, поудобнее расположившись в командном кресле челнока, переключил все внимание на экран. — Давай-ка выпалим в одного из них, просто чтобы проверить. Спишем это на прискорбную ошибку, если что. Только от них зависит, не превратится ли она во вредную привычку.

Ледедже увидела, как кресло само собой подстроило форму по очертаниям тела аватара, выдвинув многочисленные подножки, подлокотники, подголовники и массажные опоры для спины. Затем что-то задвигалось вокруг нее самой и под ней. Она сообразила, что ее собственное кресло выкинуло такую же серию фокусов, плотнее прильнув к ней. Между гелекостюмом и внешними доспехами возникла еще одна защитная прокладка. Ее что-то мяло и тискало, она завозилась, подалась назад, устраиваясь так, чтобы придирчивое кресло осталось довольно соответствием ее позы новоизбранному контуру.

— А теперь пустим пенку, — возвестил Демейзен.

— Что? — переспросила она, и на ее лицо тут же опустился шлемовизор. В челноке стало темно, однако обзорная система визора в каком-то смысле компенсировала отсутствие видимых источников света. Синтезированное по данным сенсоров изображение представляло собой довольно точную картинку кипящей и пузырившейся, словно бы раскаленной докрасна, жидкости, наполнявшей пространство, где она прожила крайние двадцать дней; темно-красная приливная волна быстро докатилась до ножек кресла и поползла вверх, захлестнув ее облаченное в доспехи тело. Вскоре пена покрыла все вокруг, в том числе и стекло визора, и на краткий миг она осталась в полной темноте, да так неожиданно, что почти ослепла, а потом аватар заговорил снова:

— Что бы ты предпочла? Вид космоса вокруг нас или какую-нибудь заставку, чтобы скоротать время?

Внезапно визор показал ту же картинку, которая прежде была выведена на экран модуля, но повернутую под непривычным углом. В центре по-прежнему застыла черная восьминогая снежинка, но выглядела она как-то неправильно.

— Ты бы это, спросил моего согласия, прежде чем обездвиживать, — сказала Ледедже. — Я недолюбливаю неподвижность и замкнутые пространства.

— Я забыл, прости. Костюм может просто отключить тебя на все время ... короче, пока все не закончится.

— Нет уж, спасибо.

— Тогда подумай как следует: вид реального пространства и веселухи в нем или что-то другое: что-нибудь совсем для расслабухи, комедия со смыслом, пиршество для острого, как лезвие бритвы, ума, буйно веселящий фарс, захватывающая драма о человеческих отношениях, исторический эпик, учебная документалка, бродилка на природе, чистое искусство, порнуха, ужасы, спорт, новости?

— Вид из реального пространства, пожалуйста.

— Сделаю все, что в моих силах. Но все может закончиться слишком быстро, чтобы ты успела рассмотреть зрелище в подробностях — если вообще что-то произойдет. Но приготовь себя к разочарованию от бездарно слитого финала. Есть некоторые шансы разрешить назревающий конфликт мирным путем. Эти недоноски в последний момент, как правило, обсираются.

— Если ты так пытаешься скрыть свои истинные чувства, то получается это у тебя на редкость скверно, — сказала она кораблю. — Остается надеяться, что твои приемы космического боя тоньше и эффективнее.

Аватар рассмеялся.

И вдруг ее с головой накрыла тишина. Она слышала, как где-то очень далеко бьется ее сердце. Потом послышался шум, подобный задержанному в груди вдоху, и голос аватара тихо произнес:

— Та-а-ак...

Черная снежинка на экране перед ее глазами ослепительно вспыхнула.

И однажды она отыскала неглубокую долину, уставленную железными клетками, которые постоянно орошал кислотный дождь, усиливая терзания заточенных внутри мучеников. Каждый день демоны вытаскивали их из клеток и, не слушая криков и стонов, волокли к скошенным плитам, по которым свежая кровь стекала в булькающий поток. Не сворачиваясь, вязкая жидкость вяло текла по дну долины, пока не вливалась в головной бассейн, расположенный чуть выше маленькой мельницы.

Зависнув над крышей, она била огромными черными крыльями и смотрела, как приближается огромный жукофлайер, прибывший выгрузить последнюю группу тех, кто за плохое поведение временно попал в Ад и уже с трудом сохранял рассудок после туристической поездки вокруг всей Преисподней. Жукообразная машина приземлилась в жарком пылевом вихре, который внес разнообразие в черный кровяной поток, окрасив его патиной, и осыпал мельницу поднятой им спекшейся грязью.

Чуть в стороне от мельницы натужно вращалось колесо, выжимая вопли и стоны из костей, связок и сухожилий, из которых оно было сделано и в которых вопреки здравому смыслу все еще теплилась жизнь.

Каждый взмах могучих крыльев доставлял ей слабую боль.

Чей убила свою тысячу душ, отправила их в небытие, освободила от мучений. С тех пор минуло уже некоторое время. Она по-прежнему не могла определить, как быстро оно течет в виртуальном окружении Ада. Для нее прошло тринадцать сотен дней, иными словами, почти три года по павулианскому счету, которым она пользовалась в базовой Реальности^[158].

С каждой новой смертью в нее переходила частичка боли, и в этом лампоголовый владыка демонов, по крайней мере, точно не соврал. Тут болит зуб, там тянет желудок, постоянно ноет голова, в одном бедре точно нерв защемило, каждый раз, как ее когти сжимаются и разжимаются, она точно высекает ими болевые искры, а когда она определенным образом напрягала крылья, их сводила нестерпимая судорога... тысяча почти неисчислимо малых частиц муки от укусов, уколов, растяжений, вывихов, язв, царапин, потертостей — каждая могла обосноваться в уже облюбованном другой месте или найти себе свежее, нетронутое дотоле гнездилище по собственному предпочтению. Она уже давно бросила себя обнадеживать, будто в ее истерзанном огромном темном теле не найдется таких нетронутых мест, потому что они обнаруживались раз за разом. Она вспоминала, как под конец своей жизни в Убежище стала Верховной Матерью. Тогда ее тело тоже болело, ныло, саднило.

Но там смерть хотя бы исполняла свою функцию, даруя спасение от страданий.

Никакую боль она не могла выделить особо, и даже все вместе они не сильно ее ослабляли. Однако все они ее грызли, каждая играла отведенную роль, заполняя дни ее нынешнего бытия непрерывной, неизбывной, истирающей терпение мукой, и хуже всего было то, что она постоянно ворчала на себя, жалела и корила за то, что так повелась на разводку, дала себя в это втянуть.

Но она все еще способна была подниматься в воздух и много летала, изучая горемычную географию Преисподней. Ее видели. Ее полеты принимали за знамения. Ей поклонялись, как божеству. Но она еще не отдавала себе полного отчета, что сделалась элементом новоявленной мифологии этого искусственного мира. Пожалуй, если бы она по-прежнему была безумна и блуждала в оголенных, почерневших от огня, но пахнущих болотной тиной лесах, бродила по истыканным воронками от снарядов бетонным отмелям и засыпанным окалиной холмам, если бы она до сих пор не преодолела душевную травму, под воздействием которой взялась некогда отрицать само существование базовой Реальности, где протекала ее нормальная жизнь, — тогда бы она тоже поклонялась самой себе и молила овеянную легендами, иногда мелькавшую в просветах меж тяжелых облаков ангелицу смерти явиться за ней и освободить наконец от страданий.

Она облетала всю Преисподнюю, добралась до ее границ, хотя на это путешествие у нее ушло много десятков дней. Она колотилась о железные стены, грызла их и царапала когтями, пытаясь безо всякого результата пробить в них проход, и в конце концов смирилась с тем, что, по-видимому, место это действительно не бесконечно. У него были границы, хотя и очень далекие.

Она закартировала его в уме и все время держала эту карту перед внутренним оком. Вот там — обугленные равнины и отравленные болота, засушливые бесплодные земли, исходившие паром горячие топи и земли засоленные, похожие на донышко белой кастрюли, щелочные озера и кислотные пруды, грязевые гейзеры и потоки лавы, катящиеся через поразительно разнообразные пустоши этого края; вон там — исполинские пики железных гор и красные от крови ледники, а вот окружающие всю Преисподнюю моря, что тянулись до подножия железной стены и кишели жуткими прожорливыми тварями.

Вот там — огромные двери с тяжеленными створками, впускавшие новоосужденных, и дороги для башенных колесниц, сложенные телами мертвых и умирающих: по ним доставляют ужасные грузы в огромные тюрьмы и концентрационные лагеря, в казармы и на заводы, где обреченные на рабский труд из века в век тянули лямку бессмысленной, опустошающей работы. У других свои судьбы; вон здесь обретаются те, кого приговорили к вечным блужданиям по пустыне или среди руин, а вон там бредут те, кого мобилизовали на бесконечную войну, сраженные на которой тут же поступали на вторпереработку, и война продолжалась, не утихая и на день, хотя и пожирала тысячи и десятки тысяч жизней ежедневно с обеих сторон.

Ибо у Преисподней было две стороны, хотя тем, кто внезапно перенесся бы с одной стороны на другую, найти мельчайшее различие между ними было бы очень сложно. Несчастных узников Ада обычно распределяли на каждую загодя, чтобы соблюдалось примерное равенство живой силы: половина на ту сторону, половина на другую.

Было две пары дверей с двумя парами тяжелых створок, но в них можно было только войти, на выход они не работали. Было две сети улиц и бульваров, вымощенных разъятыми спинами и размозженными костями. Два полных набора заводов, тюрем, лагерей и бараков. И даже — что ее больше всего поразило — двое огромных королей-демонов: каждый владычествовал на своей стороне Преисподней. Они сражались за центральную область Ада, бросая в бой свои силы с каким-то маниакальным наслаждением, ибо знали, что недостатка в новобранцах никогда не будет, и те, кого убьют сегодня, непременно воскреснут завтра для новых пыток и наказаний.

Иногда, очень редко, одной из сторон удавалось достичь военного превосходства, то ли волею случая, то ли благосклонностью удачи, а может, благодаря умелому руководству. Тогда создавалась угроза для равновесия сил и территорий, и возникала перспектива прекращения войны. Тогда стороне, которой временно угрожало поражение, поставляли новых рекрутов, закрыв одни ворота и оставив работать другие, так чтобы все новоприбывшие в Ад узники отправлялись к тем, кто в данный момент терпел неудачу. Мало-помалу за счет простого численного превосходства равновесие восстанавливалось, и война могла продолжаться в прежнем режиме.

Она думала о тех вратах, через которые они с Прином проникли в Ад, как о Восточных, за неимением лучшего выбора. Итак, она была сейчас на стороне Востока, но почти каждая деталь существования на Восточной стороне колоссального конфликта в точности повторяла положение дел на Западе. Обе стороны на таком отдалении представлялись одинаково отвратительными. На Западе, впрочем, ее не очень-то привечали. Маленькие быстрокрылые демоны вылетали ей навстречу и атаковали, как только она забиралась слишком далеко от линии фронта бесконечной войны, поэтому она старалась держаться оттуда подальше или просто летала так высоко, что они бессильны были ее достать. Оттуда не было видно, что творится внизу.

И все же она время от времени летала к Западным вратам, пронизывая темные кучевые облака, нависшие над ними, и даже, если была такая возможность, опускалась — обычно лишь на несколько минут — на вершины иззубренных оледенелых пиков, подальше от мест, в которых разыгрывались самые жаркие битвы и где роилось больше всего вражеских демонов.

На Западе ли, на Востоке она смотрела с этих вершин, укрываясь от холода огромными крыльями, которыми сама легко бы подняла бурю, и наблюдала за тем, как проплывают клочковатые синюшные облака над далекими равнинами ужаса и боли. В ее душу вливался ужасавший ее саму восторг.

Избавив от страданий тысячную душу, она вцепилась когтями в полусъеденное тело, прилетела к раскаленному докрасна железному престолу лампоголового великана-демона, который сидел, задумчиво воззрившись на вонючие задымленные равнины, внимая долетавшим оттуда стонам и воплям, и швырнула обглоданные останки к его ногам.

— Чего тебе? — бухнула огромная тварь, презрительно отпихнув то, что осталось от трупа, исполинской ножищей.

— Тысяча душ, — ответила она, ловя воздушные течения и удерживаясь на уровне его лица, но на почтительном расстоянии от трона, чтобы он не мог ее схватить без предупреждения, — тысяча дней с тех пор, как ты сказал мне: как только я освобожу десять раз по сто душ, ты откроешь мне, что случилось с моим возлюбленным, с моим спутником в первом пребывании здесь — Прином.

— Я сказал лишь только, что подумаю об этом, — прогромыхал голос.

Она оставалась там, где парила, неспешно помахивая черными кожистыми крыльями и отводя ими некоторые дымы из долины в лицо владыки демонов. Она смотрела в сотканное из газовых завес подобие лица, что корчилось, извивалось и выбивалось за ламповые стекла, каждое размером с дом, и пыталась игнорировать четыре толстых сальных свечи по четырем углам лампоголовы. Их покрытые бородавчатыми затеками воска, словно бы воспаленные поверхности змеились переплетениями сотен стонущих нервов. Тварь взглянула на нее в ответ. Она принудила себя остаться в относительной неподвижности и не кинуться прочь.

— Умоляю, — сказала она наконец. — Пожалуйста.

— Хорошо, — заполнил все вокруг гулкий голос. Она слышала биения слов в своих крыльях. — Он давно уже умер. Время здесь отстает от Реальности, а не опережает ее. От него и памяти-то не осталось. Он умер от собственной руки, в одиночестве и нищете, терзаемый стыдом и опозоренный перед всеми. Нет никаких свидетельств, что он вспоминал тебя перед смертью. К великому сожалению, от повторной отсылки сюда ему удалось отмазаться. Довольна?

Она некоторое время висела на том же месте, потом подлетела выше и захлопала своими крыльями, как полами плаща. Кому-то звук бьющихся крыл напомнил бы медленные издевательские аплодисменты.

— А, — сказала она наконец. — Ага. Ну да.

Она развернулась и устремилась вниз, прочь от него, но только для того, чтобы на некотором расстоянии снова набрать высоту и рвануться вверх по склону долины, а затем поперек, в направлении гребня дальних холмов.

— Как твои болевые ощущения, сучка? — орал ей вслед огромный демон. — Ловишь кайф?

Она не обращала на него внимания.

Она дождалась, пока они не выйдут с мельницы: трое демонов и одна перепуганная, отчаянно вопящая душа туриста поневоле, которой так не повезло. Павулианец брыкался и орал как резаный. Два демона в конце концов сграбастали его и потащили вместе, так что первый держал новоявленного узника за пару передних ног, а второй — за пару задних. Они смеялись и перебрасывались издевательскими шуточками, передразнивая визжащего павулианца, и уже собрались было запихнуть его в жукофлайер, когда она стрелой рванулась на них с высоты.

Она накинулась на троицу демонов и без труда растерзала их. Тех двоих, что были сзади, она проткнула одним движением огромного когтя. Оставшийся в живых бедолага-павулианец лежал на склоне холма, очумело глядя, как потоки демонской крови текут по пыли в трех разных направлениях, и непрерывно трясся от ужаса. Жукофлайер пытался улететь, но она догнала его и сперва оторвала ему крыло слаженным ударом двух ног, а потом смела на землю. Жук беспомощно лежал кверху брюшком, стрекотал и щелкал челюстями. Когда пилот в панике выскочил из кабины в голове жука, ей захотелось разорвать его на части, но вместо этого она позволила ему скрыться.

Она осторожно подцепила мужчину одним когтем и вгляделась в его окаменелое лицо.

Бедняга с шумом обосрался, и его испражнения шлепнулись на землю.

— Когда ты покидал Реальность, — спросила она, — какой тогда был год?

— А? Чего?

Она терпеливо повторила вопрос, и на сей раз он ответил ей.

Она задала ему еще несколько вопросов о банальностях, в основном о политике и цивилизационном статусе павулианцев, и отпустила. Несчастный чухнул по дороге, ведущей от мельницы, только она его и видела. Она подумала, не оказать ли ему еще одну услугу, но вспомнила, что в тот день уже освободила одну душу. Все это пронеслось у нее в голове в одно мгновение, пока она смотрела, как он несется прочь от мельницы.

Потом она занялась самой мельницей и основательно над ней поработала. Она разгромила здание, раскидала его вопящие, скулящие обломки по всей долине, запрудила мусором мельничный кровяной поток, отчего верхний бассейн переполнился, и тонны крови выплеснулись из него. Операторы мельницы в ужасе бежали, моля о пощаде.

Мерцавший некогда голубым сиянием портал, конечно, не мерцал, потому что превратился обратно в грубо сколоченную деревянную дверь. Она сорвала ее с петель. Дверь перекосилась и вела теперь в никуда.

Удовлетворившись произведенным разгромом, она вознеслась назад в бурлящие хмурые небеса одним могучим взмахом крыльев и полетела через долину. Она сжимала в когтях массивную, грубо обточенную балку, некогда бывшую притолокой мельничного портала. Догнав операторов мельницы, которые улепетывали что есть сил, она швырнула в них это бревно. И промахнулась меньше чем на метр.

Она описала величественную петлю над долиной, поглядела еще немного на скопище боли и расколотых, растерзанных жизней, а потом поднялась в облака и, все время набирая высоту, полетела на свой насест.

Если допустить, что горемыка говорил правду, то получалось, что владыка демонов ей, напротив, соврал.

Ибо в базовой Реальности прошло немного больше четверти года.

Ватуэйль висел вниз головой и вяло размышлял, при каких обстоятельствах это может быть добрым знаком.

Он был в физическом теле — по крайней мере, так ему казалось. Трудно, впрочем, было судить, что это на самом деле такое — базовая Реальность или виртуальность полного сенсорного спектра. Боли он не чувствовал, но кровь, прилившая к голове под воздействием силы тяжести, шумела в ушах, и это совсем сбивало его с толку. Очевидно было одно: он находится в неправильном положении.

Он открыл глаза и встретился взглядом с каким-то летающим существом. Тварь внимательно смотрела ему прямо в зрачки. Она тоже висела вниз головой, но, в отличие от Ватуэйля, не испытывала никаких заметных неудобств. Размером примерно с человека, глаза — большие, умные, ярко-желтые. Судя по выражению удлиненного лица, интеллектом она обделена не была. Тело существа покрывала серо-золотистая шерсть. Тонкие мембраны — вроде бы из той же мягкой шерсти — соединяли каждую из четырех длинных конечностей с туловищем.

Существо открыло рот, полный мелких и очень острых зубов.

— Ты... ессть... Ватчой? — произнесло оно с сильным акцентом.

— Ватуэйль, — поправил он. Попытавшись оглядеться, насколько позволяла поза, он сообразил, что подвешен к ветви высокого раскидистого дерева с сине-зеленой листвой. Переведя взор дальше, он заметил и другие такие деревья.

Они оказались не столь высоки, как то немыслимо огромное древо, где он провел немало выходных в прогулках и полете, но все же он не мог разглядеть земли. Ветви и сучья были достаточно прочными и толстыми. Его ноги были туго стянуты чем-то похожим на веревку, а другая веревка, продернутая через этот узел, была привязана к ветке примерно метровой ширины, на которой он, собственно, и висел.

— Ватэй? — переспросило существо.

— Довольно близко, — согласился он. Ему захотелось выяснить, что это за тварь и к какому виду принадлежит, но доступа к базам данных у него не было. Казалось, что он просто человек. Кусок мяса, висящий на дереве. И все, чем он способен был распоряжаться здесь, это обрывки давних воспоминаний о жизни за пределами симуляции, чудом переживших бессчетные годы и воскрешения, да еще, вероятно, пострадавших от бесцеремонного вмешательства, которое и послужило причиной его появления тут. Вряд ли им можно было вполне доверять. Он прошел через сотни воплощений во множестве специально сконструированных симов. Большую часть субъективного жизневремени память его была по необходимости виртуальна, размыта, выражаясь метафорически, грубо сшита из военных клише.

— А я Лагоарн-на, — сообщило существо, стукнув себя в грудь.

— А, — сказал Ватуэйль. — Привет. Рад познакомиться.

— И я тоже, — ответило оно, глядя на него немигающими желтыми глазами.

Ватуэйль был слегка дезориентирован. Он тщетно пытался вспомнить, что с ним происходило прежде и каков был последний момент непрерывного сознательного существования этой версии. Трудная задача, когда тебя так часто копируют и делают копии с копий.

Кажется, он сидел за столом на каком-то совещании. В компании иномирцев. Это было на корабле? Может, и так. Корабль.

По крайней мере, это не было очередным эпизодом войны, таким, как ...туннели, лазы, проходы... внутренности наземного корабля ... морского судна... дирижабля в форме огромной бомбы, дрейфующей в атмосфере газового гиганта...

Он мог припомнить и то, как его выгружали в небольшой роботанк и какой-то уродливый гибрид ракеты и разведывательного кораблика, и... и... и... воспоминания вспыхивали в его мозгу и тут же гасли, возрождая ушедшие мгновения сложного многоуровневого конфликта, в котором он играл не последнюю роль. То была война за Ад. Последнее его задание отличалось от предшествующих тем, что ему не нужно было бродить по колено в крови и обмениваться залпами с противником. Это была встреча, совещание — в окружении, не представлявшем большой угрозы. Возможно, столь же утомительное задание, как любая боевая операция, но во всяком случае страх не заползал в его кишки. С другой стороны, у него осталось ощущение, будто его каким-то образом... просканировали. Или сканируют прямо сейчас. Все воспоминания, все этапы военной карьеры, все ступени иерархической лестницы, приведшей его к высшим должностям, означавшим тяжкий груз полномочий и ответственности, промелькнули перед его внутренним оком, точно колода карт, перетасованная рукой опытного игрока. Потом он ощутил, как одну из карт — их было, пожалуй, около сотни — резко выдернули.

Встреча. Совещание. На корабле. Множество маленьких иномирцев и один пангуманоид. Крутой мужик. Большая шишка. Он должен был бы вспомнить название его биовида, но не смог.

Встреча проходила в каком-то укромном уголке симулятора... Нет. В Реальности. Он снова был в физическом теле, одноразовом, приспособленном для переработки на вторсырье, но тем не менее — в Реальности. Ох, ни хрена себе. Он присутствовал на совещании физически. Как и маленькие чертовски смышленые инопланетяне. Как и большая шишка — представитель какой-то панчеловеческой расы. Этот последний глядел исподлобья, и каждое слово из него точно клещами надо было вытягивать. Нет, бесполезно пытаться вспомнить, как называется вид, к которому принадлежал тот чувак. Может, удастся припомнить, как его звали?

Вистер. Пеппра. Что-то вроде. Очень важная персона, представитель тамошней властной верхушки. Круче некуда. Пепрус? Шеприс?

Бесполезно. Однако он припомнил, что совещание, вопреки ожиданиям, не вымотало его, хотя встреча оказалась и вправду важной. Напротив, он ощущал тогда нервное возбуждение и прилив бешеной энергии при мысли о том, что считанные минуты назад случилось нечто великое, было принято исключительно важное решение, и он оказался к нему причастен.

Его передали в специально подготовленное тело по лучу и переписали в нетронутый мозг. После совещания личность следовало отправить обратно — вернуть туда, откуда он прибыл — и стереть копию. Так и было сделано.

Наверное, так и было сделано. Он глянул на большое шерстистое создание перед собой. Желтые глаза твари не мигали.

— Как я сюда попал? — спросил он. — Как вам удалось меня выкрасть?

— Гуфф-Фуфф-Куфф-Фуфф... не такккк умммны, какккк они ссебее воображают-т-т-тссс.

Он некоторое время смотрел на собеседника, потом смежил веки и покачал головой.

— Повторите первую часть своей фразы, пожалуйста. Я не понял.

— ГФКФ не так умны, как они себе воображают, — сообщило существо.

Повертев как следует головой, он почувствовал себя лучше и смог разглядеть многочисленные сумки и кушаки, привязанные ремешками к покрытому густой серовато-золотистой шерстью телу существа. Какой-то обруч вроде головного телефона — тонкий, металлически посверкивавший, как ювелирное изделие — охватывал заднюю часть черепа. Маленькие шпоры — или, может быть, антенны? — вокруг ушей, глаз, ноздрей и рта. Но сквозь плоть они не проходили.

— ГФКФ? — переспросил он. Странная смесь чувств — ужаса и досады — овладела им. Он попытался не выказать мыслей, нахлынувших на него.

— Протоколы обмена сообщениями, — сказало существо по имени Лагоарн-на. — Дары. Знания. От вышестоящих нижестоящим. От более развитых менее развитым. Не всегда протокол обмена односторонний. То, что было даровано, может быть отдарено обратно. Хоть и спустя долгий срок. Иногда, впрочем, не сстоль значиттельнный. Это когда знание — нацелено — есть для крючкотворства. Покража. И вссе ттакое прочее. Туда-сюда. Там и здессь. Неппонняттно? Хоррошо. Буду попроще. Поккоррроче. Старый код. Давно погребенный под грудами унаследованного программного обесссспечччения. Ловушки. Потайные ходы. О которых им неффвветтдомо.

Он вспомнил. ГФКФ. Гезептиан-Фардезильская Культурная Федерация. И НР. Науптрианская Реликвария. Вот как называлась раса, к которой принадлежало существо, представившееся ему как Лагоарн-на.

Собственно, изначальным их самоназванием было «науптрианцы«. Вторая часть названия — Реликвария — имела отношение к машинам, которые взяли на себя заботу о расе, пока науптрианцы — биологическая составляющая этой сверхцивилизации — готовились... к чему? По общему мнению, к сублимации. Он был введен в заблуждение тем обстоятельством, что представители НР всегда являлись в обличье машин. Биологических родоначальников цивилизации принято было воспринимать лишь как давно пройденный исторический этап.

Они влезли в его код, вмешались в работу устройств, которые применяли представители ГФКФ, пересылая его личностный слепок обратно в военный симулятор. Они похитили его душу.

Он задумался, к чему такое вмешательство может привести, и решил, что это очень-очень плохо. Если его вообще не вернули в симулятор, коллеги непременно встревожатся. Если же с него просто сняли копию и даже, быть может, пустили дубликат своей дорогой, никто ничего не заподозрит.

Он попробовал припомнить, по какой технологии работали коммуникационные устройства. Можно ли было счесть их недоступными для взлома? Вряд ли. Сперва эти ребята говорят, что теперь-то уж точно нельзя подслушать сигнал, не обнаружив себя, потом меняют свою точку зрения, и взлом оказывается легкой, даже тривиальной задачей. А потом — снова невыполнимой.

Ладно, все это ерунда. Существенно, что он попал не туда, куда направлялся, и угодил прямо в лапы НР. Ну или только Н — науптрианцам (хотя у него были причины в этом сомневаться). Они подслушивали переговоры по линиям связи ГФКФ, потому что когда-то, давным-давно, сами же осчастливили ГФКФ кодом, используемым по сей день в протоколах передачи данных, или же позволили ГФКФ украсть это программное обеспечение, предварительно внедрив туда бэкдоры и уязвимости. Не так умны, как они себе воображают.

Гуфф-Фуфф-мать-вашу-Куфф-Фуфф. Черт, черт, черт.

Он удивлялся, зачем им вообще понадобилось ревоплощать его, будь то в физическом теле или в бренном симе. Но даже располагая всей нужной информацией об исходниках, бывает подчас нелегко сообразить, какой именно фрагмент кода является ключевым. Ревоплощение здесь весьма полезно. Особенно если то, что ты втихаря выкачал, кажется тебе не более чем странноватым инопланетянином.

А именно таким он им и кажется. Инопланетянином. Чужаком.

— Всстрречча, — сказало существо по имени Лагоарн-на. На лице его возникло подобие улыбки. — ГФКФ. Пангумманноид Випперц. Планы. Война ззза Послежизззнннь. Цунгдиск? Цунгдиск.

Оно покивало собственным словам. Черт, ему уже известно больше, чем он предполагал. Откуда они это узнали? Не от него же случаем? А что им еще может понадобиться? Сумки и кисеты, которыми было увешано существо, не были похожи на вместилища орудий пытки, но он не мог доверять этим впечатлениям.

Да нет, какие могут быть пытки. Столько с ним провозиться — и ради чего? Ради пыток? Но мы устроены так, что мучимы болью и боимся страданий, подумал он. Он сам проходил через боль и подвергал страданиям других. Только не пытки. Только не боль. Пожалуйста, не надо больше. Только не это.

— Не бесспокойсся, — сказало существо, сделав широкий жест одной лапой. — Всссее ппуттем. Это одно из трриилллионна твоих площщщенний. Квантовая магия, если хочешшшь. Кто-нибудь из вассс рассскажеттт вссю праввду. Почччемму бббы и нне ты?

Существо склонило голову набок. Ватуэйль вдруг почувствовал прилив радости и облегчения, сменившийся почти немыслимым наслаждением. Он понял, что им управляют, манипулируют, но не имел понятия, как. Лагоарн-на не желает ему зла. У них уже есть все данные, какие можно было из него вытащить. Им нужна правда.

Правда. Так просто. Просто говори правду, всем и всегда, и жизнь станет легче. Всего лишь один набор фактов и утверждений. Внутренняя сила этой правды — правды о правде — потрясла его. Он ощущал истинное блаженство, сопоставимое с сексуальным экстазом.

— А что ты хочешь узнать? — услышал он собственный мечтательный голос.

— Рассскажи про вссстречу, — сказало существо, скрестило длинные лапы с шерстистыми мембранами на груди и поглядело немигающими желтыми глазами ему прямо в душу.

— Хорошо, — услышал он свой голос и поразился: таким расслабленным ибезмятежным тот звучал. — Думаю, мне стоит сперва представиться. Меня зовут Ватуэйль, Дьёрни Ватуэйль, и мой ранг — ныне действительный, сколь я могу припомнить, — соответствует космическому маршалу...

Он никогда еще не получал такого наслаждения от беседы с кем бы то ни было. Существо по имени Лагоарн-на очень хорошо умело слушать.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Капитан-Администратор Квар-Квоачали, командующий кораблем ГФКФ класса «Малый Разрушитель» Капризуля, ответил на срочный вызов Беттлскруа-Бисспе-Блиспина III, Адмирала-Законотворца, не с командирского мостика, а из личной каюты, как ему было приказано. Адмирал-Законотворец, сколь можно было доверять картинке, сидел за своим столом, положив руки на виртуальную круговую клавиатуру. Пока Квар наблюдал за ним, Беттлскруа пару раз постучал пальцем по столу, нажав несколько клавиш, потом сцепил элегантные руки под подбородком, а локтями уперся в стол. На клавиатуре призывно мигала клавиша Выполнить.

Командующий флотилией ГФКФ посмотрел на Квара и улыбнулся.

— Господин командующий, приветствую вас! — Квар выпрямился в своем кресле, насколько смог.

— Квар, день добрый.

— Спасибо, что осведомились, господин командующий! Чем обязан чести вашего неожиданного звонка?

— Квар, но ведь к такой чести никогда нельзя быть готовым, не правда ли?

— Никак нет, господин командующий! Приношу вам искренние извинения, господин командующий. Я всегда надеялся, что смогу...

— Ладно. Извинения приняты. Я подумало, что нам пора бы перейти к новому этапу наших служебных взаимоотношений. В связи с этим я сочло необходимым рассекретить для тебя кое-какие наши планы относительно корабля Культуры под названием Гилозоист.

— Есть, господин командующий! Для меня это большая честь, господин командующий!

— Я не сомневаюсь. Итак, дело в том, что Гилозоисту недавно удалось получить информацию о кораблях, самовольно сооружаемых фабрикаторами Диска.

— У меня нет никаких предложений по этому поводу, господин командующий!

— Я знало, что у тебя их нет, Квар. Мы это уже обсудили.

— Не понял вас, господин командующий!

— Ладно, проехали. Будем говорить прямо, Квар. Нам придется совершить определенные действия против корабля Культуры. Как минимум — вывести его из строя, если не уничтожить полностью.

— Как, господин командующий? Вы имеете в виду, что нам предстоит атаковать его?

— Как и всегда, твои проницательность и непревзойденная тонкость понимания тактических изысков восхищают меня, Квар. Да. Я имело в виду, что нам предстоит атаковать его.

— А... но это же корабль Культуры, господин командующий! Вы уверены?

— Мы абсолютно в этом уверены, Квар.

Квар шумно сглотнул слюну, потом еще раз.

— Господин командующий, — сказал он, постаравшись сесть еще прямее, — я, равно как и остальные офицеры Капризули, в полном вашем распоряжении. В то же время я отдаю себе отчет, что корабль Культуры в последнее время держался в окрестностях Первичной Контактной Площадки и не предпринимал никаких враждебных действий в наш адрес.

— Но так оно и есть, Квар. Нам удавалось удерживать его там методами административного воздействия, но он готовится покинуть прежнее место своего расположения. Когда он отчалит оттуда, мы атакуем его.

— Есть, господин командующий! Как я уже сказал, господин командующий, я и остальные офицеры Капризули в полном вашем распоряжении. Однако мы в настоящее время находимся на противоположной стороне Диска в сопровождении нашего сестринского корабля Рекомендация по разрушению. Чтобы добраться до Контактной Площадки, нам потребуется немалое время, господин командующий. Но я уверен, что вы приняли это во внимание, составляя...

— О да, Квар, я уже приняло во внимание все тобою сказанное. В отличие от тебя, Квар, у меня мозги еще не вытекли из ушей. Мне следует известить тебя, что в непосредственной близости от вас находится еще несколько судов нашей флотилии. Они вне пределов досягаемости твоих сканеров и сохраняют дистанцию.

— Они здесь, господин командующий?

— Да, Квар. Они там.

— Но я полагал, что мне известна полная картина дислокации нашего флота, господин командующий.

— Да, я это знаю. Но дело в том, Квар, что вокруг Диска размещены две флотилии ГФКФ. Корабль, который в настоящее время сопровождает тебя, делает это втайне, потому что он относится к военному флоту.

— Военному флоту, — без всякого выражения повторил Квар.

— Да. Военному флоту. Когда мы атакуем корабль Культуры, нам потребуется произвести впечатление, словно это сделал кто-то иной, а не мы. Один из лучших способов создать иллюзию вражеского нападения — это обстрелять свой собственный корабль одновременно с атакой. Собственно, всего предпочтительнее, чтобы этот корабль был полностью разрушен. Ты знаешь, что война требует жертв. Самопожертвования, если мне будет дозволено так выразиться, Квар. Иногда это неизбежно. Боюсь, что и в данном случае дела складываются именно так. Нам нужно уничтожить один из собственных кораблей.

— И мы это сделаем, господин командующий?

— Мы это сделаем, Квар.

— Кто это будет, господин командующий? Неужели Рекомендация по разрушению?

— Нет, Квар. Не Рекомендация по разрушению. Но ты был очень близок к верному ответу.

— Что-что, господин командующий?

— Прощай, Квар. Поверь, радости мне от этого будет куда больше, чем тебе — вреда.

Адмирал-Законотворец Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III разомкнул сцепленные под подбородком пальцы и опустил один из них — изящный, с безукоризненно наманикюренным ноготком — прямо на призывно посверкивавшую клавишу Выполнить. Капитана-Администратора Квар-Квоачали захлестнула волна нестерпимого жара, сопровождаемая вспышкой ослепительно яркого света. Он еще успел осознать, что свет этот исходит одновременно отовсюду.

Широкий аэролет с блестящими, словно лоснящимися боками покачался из стороны в сторону и словно бы зачерпнул носом воду, прежде чем с ревом пронестись над мелководьем широкой реки, распугав бродивших на берегу животных и переполошив ринувшихся врассыпную рыбок, что мирно плавали возле усыпанной галькой отмели. Флайер совершал долгий полет на низкой высоте, держась всего в нескольких метрах над верхушками деревьев лесополосы, простиравшейся от исполинского тора главного дома усадьбы Эсперсиум на девяносто километров, до самой границы поместья. Над горизонтом поднималось рыжевато-красное солнце, но свет его с трудом пробивался через кучевые облака, и высокие деревья лесопосадки, ловя верхушками первые рассветные лучи, отбрасывали тонкие длинные тени на пастбища и луга в одной стороне усадьбы. Вепперс сидел в охотничьей ложе и бездумно смотрел на поздний осенний восход. Первый дневной свет уже отражали и высочайшие из убруатерских небоскребов, их зеркальные стены отливали розовым.

Вепперс перевел взгляд на лазерник, лежавший перед ним. Ружье было включено, однако стояло на штативе без дела. Он был один на галерее для стрельбы. Ему никого не хотелось видеть. Даже Джаскена он выгнал, и теперь начальник СБ беспокойно мерял шагами главную пассажирскую каюту. Сквозь кроны деревьев лесополосы пробивалась к небесам огромная птица, роняя перья и обламывая ветки. Вепперс потянулся было за лазерником, но передумал и с полдороги отдернул руку. Птица, величаво покачивая роскошным плюмажем, полетела прочь.

Он не хотел охотиться, и это было давним дурным знаком. Он утратил интерес к охоте. Ну, по крайней мере, к отстрелу. Едва ли, как ему сейчас подумалось, можно удостоить это истребление гордого сравнения с настоящей охотой. Распугивать птиц шумом низколетящего флайера и потом отстреливать их — тоже мне подвиг. Но ему часто требовалось отвлечься, и такое занятие всегда помогало развеять тоску. Поэтому он велел посадить здесь леса.

Он безвольно обмяк в кресле, потому что флайер помчался вдоль склона холма, и у него неприятно отяжелел желудок.

Все пройдет. Но разве он этого не знал? Все однажды закончится. Настанет день, и придет конец всему.

Он наблюдал за извивами холмов на трассе флайера и в некотором смысле чувствовал их — когда флайер перевалил через высокий холм и начал спуск в долину, его посетило ощущение, близкое к невесомости. Потом тело отяжелело опять. Далекий еще Убруатер скрылся за склонами долины. Восход окрасил только дальний гребень.

Вепперс устал и ни на что не мог отважиться. Может, выебать кого-нибудь? Он вспомнил дочь Сапультриде, Кредерре: как она оседлала его и в экстазе закачалась взад-вперед. В этом самом кресле. Сколько прошло дней? Десять, одиннадцать — всего-то...

Сгодится ли Плёр? Стоит ли вызвать другую девчонку? А может, сразу двух — пусть удовлетворят друг друга прямо на его глазах. Но вряд ли это его успокоит.

К сексу он тоже стал равнодушен. Еще одно недоброе предзнаменование.

Может, легкого массажа окажется достаточно. Он мог бы вызвать Херрита, чтобы тот его как следует помял, расслабил ноющие узлы, прогнал усталость и тревогу. Но он откуда-то знал, что сейчас и это не сработает. Он подумал, не прибегнуть ли к услугам Сефрона, его Посредника по Веществам. Нет-нет, никакой наркоты. Святая поебень, да он и в самом деле не в духе сегодня. Что такого случилось?

Ничего особенного. Просто... из него словно воздух выпустили. Это нервы.

Он был самым богатым и могущественным человеком во всей этой долбаной цивилизации, у него было больше денег и власти, чем у кого бы то ни было еще, он превосходил их могуществом и состоянием в разы, на порядки, но нервы его изводили. И он знал причину. Он ввязался в переплет, из которого мог выйти еще богаче и влиятельнее, чем был, а мог — но это оставалось маловероятной возможностью — потерять все. Деньги. Репутацию. Имя. Даже жизнь.

У него всегда появлялось такое чувство, когда великий замысел близился к претворению в жизнь. Но обычно — в полном соответствии с его планами. И это чувство быстро отступало.

Безумие какое-то. Куда же он влез! Он рискнул всем, поставил на кон все, что имел. Прежде он никогда не рисковал всем, что у него было. Напротив, он рисковал как можно реже и меньше. Да что там: он продавал плодотворную идею рискнуть всем тем идиотам, которые досаждали ему вопросами, как стать богатым, но сам всегда старался свести риски к абсолютному минимуму. Всегда, в каждой ситуации. На этом пути ошибка — неудача, ибо каждый делает ошибки, а кто не совершает их и не терпит неудач, тот, вообще говоря, ничего не делает — не представляла смертельной угрозы. Она не могла его прикончить, свалить, уничтожить. Такого никогда и не происходило. Он оставлял другим сомнительную честь саморазрушения, потому что на развалинах всегда было чем поживиться. Сам же Вепперс никогда не рисковал сверх меры.

Никогда. А теперь рискнул.

Хотя был у него уже сходный опыт. Эта затея с космическим отражателем, куда он втянул Граутце. Если бы все пошло не так, как надо, он бы не только обанкротился сам, но и утащил бы за собой на дно всю Семью.

Поэтому он подставил Граутце, принес его в жертву. Семья Граутце претерпела позор и лишения, а он вышел сухим из воды. На самом-то деле у него не было дурного умысла в отношении Граутце. Это случилось само собой, когда он был вынужден привести в действие защитные механизмы, встроенные в сделку на его стороне. Эти же механизмы, если бы все пошло по их совместному плану, моглм бы обогатить Граутце, вдвое прирастить его пай. Он тоже мог бы вовремя умыть руки и выйти из игры, забрав себе все деньги, все фирмы, все инструменты богатства и власти, которыми они пользовались. Граутце не мог не видеть этой возможности, но не воспользовался ею. Это его проблемы. Он был слишком честен и доверчив. Ослеплен договоренностями, которые они условились соблюдать, пусть даже только молчаливо, в форме обета.

Простофиля.

Дочка несчастного придурка оказалась безжалостнее, чем ее папашка. Вепперс осторожно потрогал нос. Кончик почти регенерировал, но был еще слишком тонок, нежен и воспален. Он почувствовал касание фантомных зубов негодяйки, снова прокрутил в памяти момент укуса.

Его пробила дрожь. Он с тех пор не мог ходить в оперу. Стоило бы снова посетить ее, показаться на публике, не то он заимеет досадную фобию. Он пообещал себе это сделать, как только нос совсем заживет.

Все будет в порядке. Пройдет, как по нотам. Не может быть иначе, и он выйдет из этой переделки еще сильнее и богаче. Он тот, кто он есть. Он победитель, ебать вас всех с высокой колокольни. В прошлом этот рефрен всегда срабатывал, и сработает еще раз. Успокоит его.

Строящуюся военную флотилию обнаружили на несколько дней раньше срока. Ну и хрен с ней. Это не такая уж и катастрофа. И потом, он ведь по-прежнему водит мудаков за нос.

Он до сих пор не сообщил мальчику на побегушках при Беттлскруа, где искать цели. Он не мог себе этого позволить; слишком рано. Еще не время. Корабли должны быть выстроены полностью. И они будут готовы, он знал это. Фабрикаторы слишком близко подошли к завершению процесса, чтобы кто-то мог теперь остановить их. С миссией Культуры на Диске можно как-то сладить. Даже военный корабль Культуры, который вот-вот прилетит на вонь, можно обезвредить, хотя и не без труда. Оставалось лишь надеяться, что парни из высшего командования ГФКФ знают, что делают. Впрочем, они наверняка были того же мнения о нем.

Нельзя паниковать, нельзя терять гребаную голову, потому что только на нее можно сейчас положиться. Имей же смелость встретить последствия. Неважно, во сколько это тебе встанет. Деньги всегда можно возместить. Вложения окупятся сторицей.

Он перегнулся через подставку, выключил лазерник, положил на место и сел обратно. Не хотелось ему ни трахаться, ни охотиться, ничего не хотелось. Ни даже застыть, окаменеть, дождаться, пока все пройдет. Этого ему тоже не хотелось.

Ему хотелось только одного: вернуться домой. Но с этим желанием он как-нибудь разберется.

Он нажал кнопку в подлокотнике.

— Да, хозяин? — откликнулся пилот.

— Я не буду охотиться, — сказал он. — Сосредоточься на полете. Лети как можно быстрее.

— Слушаюсь, господин. — Аэролет немедленно набрал высоту и ушел далеко от лесопосадки. Его тело опять отяжелело, но постепенно нагрузка начала спадать. И тогда он увидел вспышку.

Пейзаж под флайером озарило ослепительное сияние, и на миг он вообразил, что разрыв в облаках и прореха в линии далеких восточных гор удачно совместились, пропустив в долину такой поразительно сильный и острый луч солнечного света, чтобы он озарил, как в самый светлый полдень, деревья и низкие холмы. Свет мигнул и разгорелся еще сильнее (все это уложилось меньше чем в секунду).

— Радиационная тре... — начал искусственный голос и, булькнув, замолк. Радиация? Что за...

Аэролет так тряхнуло, будто это была прогулочная шлюпка, которую занесло в цунами. Вепперса смело с кресла и так припечатало о пол, что он поневоле не то хрюкнул, не то охнул. Это из его легких ударом вышибло воздух.

Вид со стрелковой галереи — по-прежнему залитый нестерпимым, безумным светом — завертелся волчком перед его глазами, словно связанные вместе огромные тюбики флуоресцентной краски одновременно открыли и очень быстро закрутили, опорожняя, вокруг общего центра масс. Затем раздался титанический хлопок — звук его, невесть почему, пришел откуда-то изнутри его черепа. Перед ним мелькнул облачный небосвод: нижние края облаков были чем-то очень сильно подсвечены, и свет этот бил из долины. Еще один кувырок: далекие, но тоже слишком яркие леса, поля и холмы, и напоследок (на краткий миг): огромное расширявшееся облако дымного пламени, оно словно бы кипело, возносясь на длинной тонкой темной стебленожке над видимой даже сквозь пламя лужей тьмы. До него доносились какие-то слабые писки — наверное, крики. Они сменились шумами: что-то трещало, скрипело, прогибалось и корежилось. Сверхпрозрачное стекло стрелковой галереи помутнело — в одно мгновение и все сразу. Это выглядело так, словно материал стекла кто-то искусно прошил очень тонкими белыми стежками. Потом вес его тела опять куда-то исчез, а еще через секунду его швырнуло головой в потолок, а может, в окончательно сбрендившую сверхпрозрачку, он так и не успел понять. Кресло врезалось в него сзади и накрыло собой. Послышался безумный рев: от этого звука его глаза словно бы красной пеленой затянуло, и он потерял сознание.

Первые шаги без посторонней помощи нелегко дались Йиме Нсоквай. Даже в облегающей одежде она чувствовала себя странно обнаженной без страховочной пенной сетки, оплетавшей ее тело последние несколько дней и перераспределявшей нагрузку. Кости ее ног все еще слегка ныли и казались неприятно хрупкими, а глубоко дышать было больно. Позвоночник тоже не отличался привычной гибкостью. Только руки двигались, как им и положено, без учета некоторой мышечной слабости. Она приказала телу отключить все системы болеподавления, желая оценить, насколько скверно обстоят дела на самом деле. Оказалось, что все не так уж плохо. Она вполне могла передвигаться на своих двоих без выделяемых миндалинами анальгетиков.

Тем не менее в прогулках по мягко освещенной гостиной Я так считаю, это я ее сопровождал, придерживая под локоть, корабельный аватар Химерансе — высокий и тощий, совершенно лысый мужчина, чей голос звучал на диво глубоко и раскатисто.

— Вам не обязательно меня поддерживать, — сказала она.

— Не согласен, — ответил аватар. — Я чувствую, что должен. Я отвечаю за вас, хотя бы отчасти. Я буду делать для вас все, что в моих силах, пока ваше состояние совершенно очевидно не улучшится.

Так получилось, что Я так считаю, это я оказался ближе остальных кораблей к Бодхисаттве, когда последний подвергся атаке Непадшей бальбитианской структуры. Корабль направлялся к ней для одного из более или менее регулярных визитов: их устраивали, чтобы пассажиры Полного внутреннего отражения, корабля Забытого флота Культуры, могли свидеться со своими близкими и, если пожелают, обменяться с кем-нибудь местами на борту.

Именно этот корабль, а не какой-то иной из числа находившихся на всесистемнике, взял на себя роль пассажирского челнока, и это действительно было волей случая. С равным успехом очередь могла выпасть трем другим кораблям. Если бы так и случилось, то корабль бы никого не высадил на хабитате, а лишь забрал кого-то на всесистемник. Когда поступил сигнал бедствия и был зафиксирован шлейф, стало ясно, что где-то вблизи терпит бедствие корабль, и Я так считаю, это я почел за лучшее произвести разведку и, если получится, помочь терпящему бедствие судну.

— Вы до сих пор храните образ Ледедже Юбрек? — спросила Йиме, как только снова смогла говорить. Вместо дрона, похожего на огромный галечный камушек, с ней теперь общался Химерансе, человекоподобный аватар, которого корабль до этого не использовал больше десяти лет. Когда Химерансе кивнул, она почти удивилась, что с его макушки не облетела пыль.

— Да, — ответил он. — Но только как образ.

— А можно на нее посмотреть?

Аватар обеспокоенно нахмурился.

— Я дал обещание не показывать этот ее полный образ никому без ее на то разрешения, — объяснил он. — Я стараюсь ответственно относиться к своим обещаниям, если для этого не возникает срочной необходимости. Я должен удостовериться, что обещание стоит нарушить. Вы хотите посмотреть на образ по каким-то особым соображениям? В сичультианской медиасфере полным-полно высококачественных изображений госпожи Юбрек, да и в других легкодоступных источниках — тоже. Может быть, вам ограничиться просмотром этих картинок?

— Нет, не надо, — улыбнулась она, — я их видела. Мне просто стало интересно, крепко ли вы держите свое слово.

— Почему вы интересуетесь этой женщиной? — спросил корабль.

Йиме изумленно уставилась на него, но тут же напомнила себе, что он ничего не может знать об истории с Ледедже. Он ведь всего лишь слуга, аколит чрезвычайно нелюдимого отшельника-всесистемника Забытого флота Культуры. Конечно же, он утратил всякую связь с тем, что происходило на Сичульте.

— Разве Бодхисаттва вас не просветил?

— Сразу после того, как я спас его, он попросил меня поспешить к Сичультианскому Установлению, и в настоящий момент я именно туда и лечу на всей скорости. Но он также настоял, чтобы я вел себя как можно осторожнее, поскольку события там могут повернуться совершенно непредсказуемо. Бодхисаттва добавил, что вы можете ответить на мои вопросы насчет этой спешки.

Аватар слегка улыбнулся.

— Я, кажется, прослыл таким эксцентриком, что многим легко поверить, будто мне приятнее общаться с людьми, а не с кораблями. Понятия не имею, почему.

Она рассказала ему, как Джойлер Вепперс убил Ледедже и как она потом воскресла из мертвых на борту Смысла апатичной маеты в анахоретовых фантазиях, а впоследствии была, с ее же согласия, тайно похищена кораблем класса «Мерзавец» За пределами нормальных моральных ограничений. Молчаливо подразумевается, что она держит путь обратно на Сичульт — скорее всего, задавшись целью отплатить своему убийце той же монетой.

Рассказ, казалось, ошеломил Химерансе.

— Это ведь вы поместили в ее голову нейросеть, не так ли? — спросила Йиме.

— Да. Да, это был я, — медленно ответил аватар и смущенно пожал плечами. — Она попросила ее удивить. Мне не удалось придумать ничего лучше — как бы иначе я мог существенно улучшить ее жизнь? Я и не предполагал, что так все закрутится. Думаю, господин Вепперс сохранил свои власть и богатство?

— И даже приумножил.

Она поведала ему о Цунгариальском Диске и близкой развязке великой войны за Преисподнюю.

Теперь Я так считаю, это я по собственной инициативе возложил на себя груз ответственности за все случившееся и принял решение. Он поможет Йиме и Бодхисаттве завершить их непредвиденно прерванную миссию. Он согласился доставить квиетистку туда, куда она пожелает, чтобы наконец настичь беглянку Ледедже Юбрек. Разум Бодхисаттвы, естественно, отправится вместе с ними, как часть бортового вычислительного субстрата Я так считаю, это я. Два Разума отказались от бесплодной идеи дожидаться встречи с другим кораблем и решили отсортировать обломки старого Бодхисаттвы, оставить лишь то, что может пригодиться, а остальное выбросить в космос.

Маленький ящик — корабельный дрон Бодхисаттвы — парил у другого локтя Йиме, готовый поддержать ее, споткнись она ненароком.

— В сложившихся обстоятельствах, — сказал дрон, — несомненно предпочтительнее посетить Сичультианское Установление в компании военного корабля, а не в обличье скромного общеэкспедиционного корабля Контакта. Тем более что нас там не очень-то ждут.

Он качнулся вперед, потом в сторону, словно бы окинув быстрым взглядом Йиме и человекоподобного аватара.

— Наш друг, так вовремя рискнувший прийти нам на помощь, может рассчитывать на вечную признательность всех сотрудников секции Квиетус за этот благородный поступок.

— Не надо меня возвеличивать, — проворчал аватар. — Я военный корабль только по названию. Я давно устарел и открыто провозгласил себя эксцентриком. Если хотите знать, против той машины, на которой сейчас путешествует Ледедже Юбрек, я просто заводной медвежонок. Я безнадежно скис и потерял форму.

— Ах да, тот сторожевик, — протянула Йиме. — Он где-то рядом.

— Очень близко, — уточнил Химерансе. — Ему несколько часов лететь до границы Сичультианского Установления и до Цунгариальского Диска, куда он, по всей вероятности, и направился.

— Как раз подоспел ко Вспышке дилетантского роя, — добавил корабельный дрон. — Очень подозрительное совпадение. Остается надеяться, что наши тут ни при чем.

— Наши — это кто? — уточнила Йиме. — Культура? Рестория? ОО?

Она добралась до стены гостиной, неловко покачнулась и чуть не упала, повернув обратно; аватар и дрон помогли ей сохранить равновесие.

— Хороший вопрос, — глубокомысленно заметил дрон. Было похоже, что ему приятнее обсуждать вопрос, а не рисковать лишний раз, формулируя ответ на него.

— А что там на бальбитианском хабитате? — поинтересовалась она.

Дрон промолчал.

На мгновение повисла мертвая тишина, потом аватар начал:

— Скоростной сторожевик Никто не знает мыслей мертвых попытался связаться с бальбитианской структурой восемь часов назад, вежливо поинтересовавшись, какое объяснение она могла бы дать очевидной агрессии в ваш с Бодхисаттвой адрес. Бальбитианская структура не только отрицала факт нападения, но и заявила, что вы никогда не посещали ее. Что еще тревожнее, она наотрез отрицала, что миссии Культуры от секций Рестория или Нумина вообще присутствовали там. Если быть точным, она заявила, будто представители других цивилизаций ни разу ее не навещали, сколько она себя помнит. Однако скоростной сторожевик настаивал, требуя, чтобы она позволила ему поговорить с кем-то из сотрудников миссии Культуры из числа присутствовавших на кораблехабе в тот день и убедиться, что с ними все в порядке. На это требование бальбитианская структура ответила отказом. Тогда сторожевик предложил послать к ней представителя, чтобы тот мог проверить, как обстоят дела в миссии. Эту просьбу она также решительно отвергла. Скоростной сторожевик не зафиксировал никаких сигналов из бальбитианской структуры с тех самых пор, как вскоре после атаки Бодхисаттва подал сигнал бедствия, и ответа на свои сигналы тоже не получил.

Они все мертвы, подумала Йиме. Я это знаю. Это я принесла им смерть.

— После этого Никто не знает мыслей мертвых покинул атмосферный пузырь бальбитианской структуры, но оставил там небольшой тщательно замаскированный дронокорабль, — продолжил Химерансе. — Этот последний попытался проникнуть в бальбитианскую структуру без ее ведома, используя меньших дронов, ножеракеты, разведчиков, Вездесущую Пыль и так далее. Все эти устройства были уничтожены. В конце концов скоростной сторожевик отважился напрямую Переместить сенсорную аппаратуру внутрь бальбитианской структуры, но без всякого результата. В ответ бальбитианская структура атаковала его. Будучи заблаговременно предупрежден и располагая некоторыми боевыми ресурсами, унаследованными от прежней своей инкарнации — общецелевого наступательного корабля Ангел разрушения, скоростной сторожевик успешно отразил бальбитианскую атаку и отошел на безопасное расстояние. Он продолжает наблюдать за поведением структуры и ожидает прибытия всесистемника Экватор-класса Пелагианец^[159], который от него сейчас в пяти днях полета. Есть основания полагать, что в тот же район направляется и всесистемник Континент-класса, приписанный к секции Особых Обстоятельств, однако он предпочел не разглашать ориентировочное время своего прибытия. Другие виды/цивилизации, располагавшие в момент инцидента представительствами на борту бальбитианского кораблехаба, также бессильны наладить какую-либо связь со своими сотрудниками. Как и мы, они почти уверены, что бальбитианская структура уничтожила их всех.

Йиме сбилась с шага, взглянула на Химерансе, потом повернулась к похожему на скелет дрону Бодхисаттвы, которого собирали по кусочкам. Наряду с Разумом корабля дрон представлял собою один из немногих фрагментов Бодхисаттвы, годившихся не только на переработку для повторного использования.

— Они все погибли? — переспросила она упавшим голосом.

Ей вспомнились элегантная старушка Двелнер и порывистый, слишком серьезный Нопри, которого убивали и воскрешали столько раз, что она бы на его месте уже потеряла счет.

— Это весьма вероятно, — признал дрон. — Мне очень жаль.

— Это наша вина? — Йиме нашла в себе силы тронуться с места, но ее качало. — Мы тому причиной?

Она снова остановилась.

— Я это натворила?

Она замотала головой.

— Там что-то случилось, — сказала она внезапно. — Я вспомнила... Какой-то спор, разногласия, что-то... я ее чем-то разозлила. Что-то не так сказала, что-то не то сделала... — Она постучала костяшками согнутых пальцев по виску. — Что же это было? Что же там такое стряслось?

— Представляется вероятным, что нам стоит разделить техническую ответственность поровну, сделать ее коллективной, — мягко сказал дрон. — К сожалению, чья-либо конкретная вина в таком случае труднодоказуема: убийственная нестабильность, в которую впала бальбитианка, уничтожила все следы. Но вполне возможно, что гнев уже упомянутых видов/цивилизаций, чьи посланники и граждане погибли в ходе бальбитианского инцидента, обратится именно на нас. То несомненное обстоятельство, что поведение самого этого существа чрезвычайно труднопредсказуемо, а мы были его первыми жертвами (и нам малого не хватило, чтобы открыть список первых смертей), вряд ли что-то значит для тех, кто примется призывать проклятия на наши головы.

— О, мне так жаль, — со вздохом уронила Йиме. — Будет Дознание, не так ли?

— И, думается, не одно, — покорно согласился дрон.

— Прежде чем рассуждать о печальных последствиях, — заметил Химерансе, шумно прочистив горло, — нам неплохо бы проложить немедленный курс.

— Наша цель — госпожа Юбрек, — ответил дрон Бодхисаттвы. — В этом смысле наша миссия не претерпела изменений. Они последуют незамедлительно, если поступки или намерения этого лица утратят чрезвычайную значимость, но в настоящее время мы склонны полагать, что все события закрутились именно вокруг нее, и через нее мы сможем повлиять на их ход.

— Несомненно, — продолжил Химерансе, — поступки и намерения господина Вепперса обладают не меньшей значимостью.

— Как и таковые — госпожи Юбрек, — вмешалась Йиме, которая уже прошагала до дальнего угла гостиной и пустилась в обратный путь: у нее не было сил стоять неподвижно, — если ей повезет подобраться к нему на расстояние выстрела или удара каким бы то ни было оружием.

— Последние сведения, доступные нам, указывают на то, что господин Вепперс находится в Чжунцзунцанском Вихре, на планете Вебецуа, в пещерном городе Айобе, — сказал дрон.

— Значит, летим туда, — отозвался Химерансе, явно колеблясь. На его лице проступило удивленное выражение. — О! Ресторианская миссия Культуры на Цунгариальском Диске только что обнаружила признаки строительства кораблей в зоне, пострадавшей от Вспышки дилетантского роения, — добавил он.

— Как много там этих кораблей? — спросила Йиме.

Ответил дрон Бодхисаттвы.

— По одному в каждом фабрикаторе, который они успели обследовать, — сообщил он.

Йиме застыла как вкопанная.

— Сколько фабрикаторов они уже осмотрели? — спросила она. Ее взгляд метался от дрона к аватару.

— Около семидесяти, я думаю, — ответил Химерансе.

— Они действуют с похвальной быстротой, но Вспышка распространяется еще быстрее, — добавил дрон. — Довольно представительная выборка.

— Это значит?.. — начала Йиме.

— Это значит, — сказал дрон, — что все фабрикаторы могут быть задействованы в строительстве кораблей.

— Все? — У Йиме глаза полезли на лоб.

— Говоря более сдержанно — подавляющее большинство из трехсот миллионов, — сказал дрон.

— Этого нам только не хватало! — возопила Йиме. — Но зачем им триста миллионов кораблей?

— Можно начать войну, — предположил дрон.

— Располагая таким количеством кораблей, — заметил Химерансе, — можно не только начать войну, но и выиграть ее.

— И все же мы отправимся туда, — настаивал дрон.

— Время сбрасывать балласт, — сказал Химерансе.

Он махнул рукой на стеноэкран в дальнем углу гостиной. Повинуясь его жесту, тот засветился и показал останки Бодхисаттвы, плававшие в полевой оболочке, созданной для них Я так считаю, это я. С того места, откуда велась трансляция, корабль казался исковерканным, помятым, покореженным, изувеченным, но, пожалуй, вряд ли непоправимо поврежденным. Тем не менее ущерб был очень серьезен, просто удар пришелся в основном на внутренние системы.

— Последняя посланная мной туда команда дронов докладывает, что все готово к очистке полей, — возвестил Химерансе. — Они интересуются, не позабыл ли я про это досадное дополнение к передней доле моей полевой структуры.

— Хорошо, — сказал дрон, — я согласен.

Маленькая машина застыла в воздухе, стараясь держаться очень прямо. По всему было видно, что ее внимание полностью сосредоточилось на обломках корабля.

— Думаю, такой приказ лучше отдать тебе, — сказал Химерансе.

— Да, конечно, — проронил маленький дрон.

Слабо мерцавшая дальняя кромка полевой оболочки оттянулась, откатилась до разломанного корабля, а потом плавно отползла еще дальше, оставив его снаружи, наедине с далекими светилами. Картинка на экране изменилась: теперь она показывала вид изнутри полевой структуры. Бездыханный нагой труп Бодхисаттвы плавал в космическом пространстве, полностью сбросив все поля и оболочки. Теперь он медленно, едва заметно падал куда-то вниз, в бездну.

— Давай, — сказал дрон.

Останки Бодхисаттвы сотряслись, будто пробуждаясь от долгого сна, потом стали раскалываться, будто ожившая диаграмма взрыва тестовой модели. Вокруг них на миг полыхнуло зеркальное сферическое поле, затем, когда оно пропало, внешняя оболочка уцелевших фрагментов корпуса улетучилась вместе с ним. Корабль полыхал. Каждая его частица источала свет, разгоралась все ярче и ярче под их взглядами, но горение это не давало пламени, как не имело оно ничего общего и с обычными взрывами. Тем не менее интенсивность его нарастала. Чистый, бездымный, беспламенный светлый огонь полыхал какое-то время, а потом стал тускнеть и отдаляться. Когда он погас, от корабля не осталось ничего, кроме сравнительно медленного светового излучения, которое уплывало во все стороны к далеким солнцам.

— Полетели, — промолвил дрон Бодхисаттвы, оборачиваясь к аватару и Йиме. — Полный вперед.

Химерансе просто кивнул, и звезды на экране задвигались.

— Поля на минимуме, корпус практически оголен, — сообщил он. — Я разгоняюсь до скорости, которая может повредить двигатели часов через сорок.

— А когда мы доберемся туда? — спросила Йиме.

— Через восемнадцать часов, — ответил аватар.

Химерансе снова посмотрел на экран. Картинка померкла еще раньше, чем он это сделал.

— Пойду-ка я лучше перечитаю руководство и вспомню, каково это — быть военным кораблем. Нужно проверить все, что у меня осталось из боевой начинки. Подготовить щиты, откалибровать эффекторы, изготовить боеголовки и всякое такое.

— Все, чем могу... — вырвалось было у Йиме. Потом она прикусила язык, сообразив, какой чушью это покажется кораблю. — Простите. Не обращайте внимания, — пристыженно пробормотала она, досадливо махнув рукой. Кисть разболелась.

Аватар посмотрел на нее и усмехнулся.

Он пробудился в страшно шумной тишине.

Везде что-то звенело, пищало, свистело, трещало; слышал он и другие звуки, которых не мог сейчас опознать, но все они показались ему ужасно тихими. У него было впечатление, что все они раздаются на противоположном конце очень длинного и узкого туннеля, и какие бы события их ни вызвали, его они не должны занимать. Он открыл глаза и осмотрелся. Все, что предстало его взору, показалось ему бессмысленным. Он снова смежил веки, но тут же подумал, что вряд ли это верное решение. Что-то случилось. Что-то очень плохое. Может быть, оно еще даже и продолжается. Надо оставаться начеку. Держать глаза открытыми, сфокусировать взгляд.

Он ощутил странную тяжесть, будто вес его тела сместился к голове, плечам и шее. Он повернул голову в одну сторону, в другую. Он понял, где находится.

Он лежал в заднем отсеке аэролета. Весь этот искореженный хлам вокруг был не чем иным, как обломками флайера. Да что, блядь, такое произошло?

Он полулежал в кресле, в котором и сидел, когда все это началось... случилось. Ему захотелось потрясти головой, чтобы мысли пришли в порядок. Но потом он решил, что это нецелесообразно. Поднял руку к лицу, ощупал его. Кожа была липкой. Он посмотрел на ладонь. Кровь.

Он тяжело задышал.

Его ноги задрались в воздух, указывали в небеса. Над ним нависли искореженные ошметки хвостовой части флайера. На месте сверхпрозрачной стеклянной пластины была пустота. Мусор и пыль продолжали падать с затянутого облаками темного неба и засыпали его. Вокруг все было серым и черным, цветов сажи и пепла. Он вспомнил огненный шар, который мельком увидел перед тем, как потерять сознание. Была ли это ядерная бомба? Мог ли какой-нибудь ебаный мерзавец покушаться на него с помощью ядерного заряда?

Что за гребаный членосос совершил покушение на него с помощью боеголовки, запущенной по его собственному флайеру, по его собственному поместью?

— Гребаный членосос, — выдохнул он тяжелым, невнятным, непостижимо далеким голосом.

Он вроде бы не получил серьезных травм. Ничего не сломано. Он огляделся (никаких телесных повреждений, разве что пара синяков), потом сполз по сиденью головой назад, цепляясь за штатив для лазерника, чтобы не завалиться на переборку, покореженную так, что она была теперь ближе к полу, чем к стене. Лазерник был включен, маленькие огоньки призывно мигали. Он с трудом поднялся на ноги и некоторое время стоял, пьяно покачиваясь, потом принялся счищать смешанную с осколками стекла и ошметками металла кровавую грязь с одежды. Ну и видок у меня.

Сажа и пепел продолжали падать с небес через дыру на месте пластин сверхпрозрачки, укрывая плотным ковром все вокруг. Если выбираться этим путем, придется лезть вверх. Он стряхнул с волос немного пепла, наверняка радиоактивного.

Когда я найду тех, кто в этом виноват, я с них сдеру кожу заживо и полью соленой водой.

Он задумался, а кто же это может быть. Может, кто-то должен был полететь вместе с ним, но в последний момент отказался под благовидным предлогом? Он не помнил. Подозреваются все. Все его люди, весь его ближний круг.

Он посмотрел на дверь, ведущую в передний отсек, потом обернулся и с немалым трудом открепил со штатива лазерное ружье.

Похоже, что флайер упал носом в землю. Это означало, что пилоты почти наверняка мертвы. Интересно, сколько выживших в основной пассажирской каюте. Если вообще кто-то выжил. Он нажал на ручку двери (теперь она больше напоминала дверцу крысоловки), попытался открыть ее, но безрезультатно.

Он опустился на колени и нажал на нее обеими руками, приложив все оставшиеся силы и разодрав при этом кожу на одном из пальцев о торчавший металлический заусенец. Чертыхнувшись, он пососал окровавленный палец, облизал его.

Как животное, подумал он яростно, как блядское загнанное животное. Пожалуй, он был слишком мягок. С тех, кто это устроил, мало будет содрать кожу. Надо бы придумать что-нибудь посерьезнее. Проконсультироваться со специалистами. В такой области непременно найдутся эксперты.

Он лег навзничь и стал протискиваться во тьму под порогом хвостового отсека. Дверь над ним недовольно скрипела.

— Что у меня с глазами?

Ей хотелось спросить об этом тихо, а вырвался жалобный визгливый всхлип. На глазные яблоки что-то с силой надавило, ей показалось, будто глазницы разом воспалились.

— Доспехи готовятся накачать пеной твой шлем, — проскрипел корабль. — Сперва надо закачать туда газ до необходимого давления, чтобы внезапный впуск пены не вызвала отслоения сетчаток. Ты ведь не хочешь, чтобы они отслоились?

— Как всегда, искреннее спасибо за предупреждение.

— Как всегда, приношу свои искренние извинения. Пусть предупреждения тебя не занимают. Какая жалость. Так тяжело не причинять вам, людям, вреда.

— А что сейчас происходит?

— Боевой костюм использует нейроиндукцию, чтобы проецировать изображения прямо в зрительные центры мозга. У тебя может двоиться в глазах, но калибровка поможет устранить этот эффект.

— Я хотела сказать — снаружи. Что там с другим кораблем?

— Он вроде бы задумался над моим последним сообщением: Прекрати погоню, или я буду рассматривать тебя как угрозу. Вот, он изменил конфигурацию, изготовился к обороне. Я дал ему полминуты на размышление. Начинаю подозревать, что это был слишком щедрый дар. Я допустил ошибку.

— Угу.

Ледедже смотрела, как движется перед ее глазами восьмиконечная снежинка, не будучи вполне уверена, видит ли это своими глазами на экране шлемовизора, или же изображения передаются в мозг напрямую.

Картинка снова сверкнула.

— Что...

— Вот видишь? — досадливо отозвался корабль. — Слишком долго я ждал. У него даже полминуты на это не ушло.

— Что он сделал?

— Этот мудак попытался расплющить мне нос, говоря спортивными терминами. Приказал мне сдаться и готовиться к абордажу, если ты предпочитаешь более классическую терминологию. Он сообщает, что, по его мнению, я принадлежу к Гегемон-Рою, и это очень странно, чтоб не сказать — неправдоподобно. Претензия на оригинальность, хм?

Голос корабля сделался озадаченным.

— Он также попытался отрезать меня от коммуникационных линий связеблокиратором. Это уже совсем не по-добрососедски. Это означает, что он либо очень большой и мощный, либо располагает целой командой меньших судов на подхвате — их должно быть не меньше трех. Я бы мог их обнаружить, если бы поискал, и вырубить, но это бы означало, что мне придется сбросить личину старого доброго бумажного кораблика класса «Палач».

Корабль испустил тяжелый шумный вздох.

— Ладно. Я пускаю пену, сладчайшая моя. Закрой глазки.

Она повиновалась. Давление на глазные яблоки спало, понизилась их кажущаяся температура. Она постаралась снова разлепить веки, но ей это не удалось. Глаза были словно заклеены. Странно: вид пространства вокруг корабля почти не изменился, она продолжала его воспринимать.

— Я... — начала было она.

— А теперь рот.

— Чего?

— Рот, я сказал.

— Как я смогу с тобой говорить с закрытым ртом?

— Тебе не понадобится его закрывать, это во-первых. Тебе придется его открыть пошире, чтобы я мог протолкнуть туда пену иного рода, это во-вторых. Она оплетет твою глотку углепластовыми волокнами, чтобы она не закрылась при перегрузках, и только потом ты сама сомкнешь губы. Опорная пена заполнит твой рот, а другая порция пены — носовые пазухи. Это не помешает дыханию, но говорить ты действительно не сможешь. Ты можешь, однако, думать словами или глоттировать, если тебе так удобнее. Открой рот, пожалуйста.

— Мне это не оченьнравится. Такое... грубое вмешательство. Ты знаешь из моей краткой биографии, что мне такое не по душе.

— Я снова приношу глубочайшие извинения. Можно и не делать этого, но в таком случае я не смогу маневрировать достаточно быстро, чтобы тебя не убило перегрузками. Смерть не очень вероятна, но неприятная травма или дискомфорт иного плана — вполне. Если будешь сопротивляться, я посажу тебя в модуль и...

— Давай! — почти выкрикнула она и добавила уже шепотом: — Ты учти, в случае чего я вызову адвоката.

Теплая пена забила ей рот. Она почувствовала (если это было верное слово), как пена заполняет междущечное пространство и проскальзывает дальше в глотку, но при этом не смогла бы точно указать, по какому маршруту пена движется.

— Отлично, — передал корабль. — А теперь прикуси пенку, Ледедже: не спорь и не брыкайся. Наши преследователи начали обратный отсчет, но у меня есть то, о чем они и не подозревают: куча времени. Гм. А вот и первые идентификаторы. ГФКФ. Очень странно.

Она прикусила пену, как было велено. Что-то заползло ей в нос, но и это ощущение быстро померкло.

Молодчинка! прозвучал беззаботный голос в ее голове. Теперь ты готова к бою. Попробуй что-то передать, а не произнести вслух.

Ва хакк ифо? А, пвять.

А как это, ты спрашиваешь? Ты слишком напрягаешь связки. Глоттируй без напряжения. Просто сделай это. Не думай, а делай.

А теперь лучше?

Гораздо. Вот видишь? Это легко. А сейчас мы покажем им, что такое настоящий боевой звездолет!

Прикольно.

Все будет пучком.

Что происходит?

Изображения перед ее глазами изменились. Одна сторона черной снежинки коротко сверкнула, потом сползла назад и к центру конструкции. Через миг она замерцала в другом месте, но быстро восстановила изначальный вид. Она по-прежнему совсем ничего не чувствовала; какие бы маневры ни совершал сейчас корабль, доспехокостюм и пена амортизировали любое физическое воздействие на ее бренную плоть. Все шло подозрительно гладко. Она задумалась, насколько обманчиво такое ощущение.

Я помахал у них перед носом личиной скромного «Палача», сообщил корабль. Энергетические показатели несколько выше, чем у корабля, сработанного по оригинальным исходникам, но не настолько, чтобы маскировка стала неправдоподобной. Старые корабли часто совершенствуют и обновляют. Я сделал вид, что попытался закатить им хорошую оплеуху. Пустил им под дых серию снарядов под головокружительными углами.

Ледедже стиснула кулаки, не отдавая себе в этом отчета.

Черная снежинка пропала из виду, потом появилась снова, сместившись в одну сторону. Ей показалось, что структура понемногу пробует вернуться на прежнее место. Снежинка замерцала, зарябила, исчезла и снова появилась в другой части ее поля зрения.

Она ничего не чувствовала. Еще один мерцающий сполох, внезапное перемещение куда-то в совсем иную позицию, и еще раз то же самое. Между вспышками она на несколько секунд теряла из виду черную снежинку.

Что мы делаем? спросила она.

Мы притворяемся, что впали в полное отчаяние, сказал корабль. Пускай себе думают, что я стараюсь стряхнуть их с нашего хвоста. И, разумеется, безрезультатно. Я выпустил разрывные заряды как бы в расчете на одно сквозное попадание максимальной мощности и готовлюсь соскочить с прежнего курса на полной тяге так, что остаточная вспышка покажет небольшое повреждение двигателей; это допустимо, если они поверят, что критически важные узлы до сих пор не задеты. Это будет выглядеть как лучший выстрел, на который мы еще способны. Или, во всяком случае, я очень надеюсь, что это будет выглядеть как лучший выстрел, на который мы до сих пор еще способны. Хо-хо!

Надо ли мне уточнять, что ты конкретно торчишь со всего этого?

Конкретно, мать твою, это не то слово. Смотри-ка. Черная снежинка-многоножка на миг исчезла. Совсем. Она напрягла зрение, пытаясь ее найти. Куда делись эти мудозвоны? прошептала бы она ворчливо, если бы до сих пор говорила вслух.

Да здесь они, ответил корабль. Область экранного пространства сразу позади и в то же время как бы на периферии ее странно искаженного зрения опоясало зеленое колечко. Очерченный им сектор растянулся на все поле зрения. Она снова увидела снежинку, но теперь очень маленькую. И структура продолжала уменьшаться в размерах.

Прости, передала она. Не хотела сбивать тебя с толку.

А ты и не сможешь, ответил корабль. Я общаюсь с тобой через доспехи. Все основные вычислительные мощности корабля заняты маневрированием, тактическими симуляциями и тонкой подстройкой полевой структуры. Ну и про маскировку не забудь. С тобой говорит подпрограмма. Тебе бы при всем желании не удалось исказить мои тактические построения. Спрашивай о чем хочешь.

Зеленый кружок померк. Снежинка снова выросла в размерах и заскользила через поле зрения, направляясь к центральной области задней полусферы.

Не очень обнадеживающе.

Ха! Я его сделал, сказал корабль.

О чем ты? Ты в него попал?

Ха-ха! Да нет. Я его идентифицировал. Это корабль класса «Глубочайшие извинения». Скорее всего, Множественный натиск. Я думаю, он где-то совсем рядом. Это уже само по себе любопытно. Чего это он здесь околачивается?

Ты с ним справишься? спросила она беззвучно. Черная снежинка все увеличивалась, скользя вокруг нее и подстраиваясь к центру. Ей показалось, что объект движется задом наперед. Или это запись, которую отматывают в прошлое?

Ты еще спрашиваешь! Голос корабля показался ей пресыщенным. Я с легкостью бы мог его разоружить, содрать с него броню и перегнать на дальней дистанции. Но возникает более интересный вопрос: а сколько еще у него тут маленьких друзей? «Глубочайшие извинения» — гордость флота ГФКФ, их Абсолютное Оружие, их так мало, и требует их постройка такой тонкой работы, что они ими ужасно гордятся. Он не мог бы прилететь сюда в одиночестве. Такое впечатление, что они тут целый военный флот рассредоточили. Куда метят эти маленькие говнюки? Что они разнюхали?

О чем?

О внезапной Вспышке Роения и необычайном кораблестроительном энтузиазме некоторых фабрикаторов диска, ответил корабль. Это главная здешняя новость, если тебе больше подойдет такое определение.

Именно так я и хотела выразиться.

Ага! Я сканирую окружающее пространство словно бы методом случайного поиска, продолжая корчить из себя «Палача». И ты знаешь, что я обнаружил? воскликнул корабль. О Вселенский праведный хуй, тут полный экран этих маленьких извращенцев. Они притащили сюда целую флотилию, ну да я и раньше был готов побиться на это об заклад. Блин. Это последняя напасть, которой нам тут не хватало.

Мы в опасности?

Хмм, вряд ли. Я не стану тебя зря пугать, ответил корабль. Присутствие такого мощного флагманского корабля, как судно класса «Глубочайшие извинения», значительно повышает вероятность того, что в округе крутится еще какая-нибудь грозная пукалка ГФКФ, может, даже сопоставимая с «Палачом». Не исключено, что они спрятали что-то внутри флагмана. Конечно, «Палач» — страшное старье, но для таких пацанчиков, как эти из ГФКФ, и его было бы достаточно... в нормальной обстановке. Но что бы тут ни творилось, оно явно выходит далеко за пределы нормального. Похоже, у них совсем крыша поехала.

Как, у тебя наконец нашлись в запасе свежие ругательства?

Типа того. Это значит, что они все ставят на кон и отступают от любых правил.

В хорошем смысле?

А как ты думаешь?

Думаю, что в плохом.

И ты права.

А что теперь будет?

Я перестану с ними заигрывать.

Ты готовишься к атаке?

Ай, да нет же! Ты такая кр-р-р-ровожадная... Нет-нет. Я уйду из опасной зоны: сброшу маскировку старого скромняги-«Палача» и на всех парах отчалю за горизонт, пока они не отвалят и не перестанут за нами гнаться. Так им не будет видно, чем мы на самом деле заняты. А когда все пройдет, я посажу тебя в челнок... ну, может, и не обязательно в челнок; возможно, я даже выделю для тебя один из своих кораблеэлементов, принимая во внимание, сколько смертоносной хрени тут вокруг летает. Ты полетишь на Сичульт побеседовать с милейшим господином Вепперсом, а я немного задержусь, чтобы промыть мозги ГФКФ — надеюсь, что лишь в переносном смысле слова, — и отправлюсь тушить Вспышку Роения, потому что там, исходя из последних новостей, реальная засада.

Ты уверен, что можешь безболезненно пожертвовать этим кораблеэлементом?

Я бы не стал употреблять таких... ой, прости, меня снова отвлекают. Эти хуесосы предлагают нам сдаться на их милость, в противном случае они начнут бла-бла-бла. Ну и хрен с ними.

Изображение перед ее глазами замерцало и прокрутилось на некоторый угол, потом все светила разом поменяли цвет, те, что были впереди и вверху, окрасились синим, а те, что позади и внизу — красным.

Делаем ноги, начал было объяснять корабль, и тут все погрузилось во тьму.

Темнота? ошеломленно подумала она. Темнота?

Она немного успокоилась и передала: Корабль?

Корабль ответил с неожиданной задержкой: Извини за временные неудобства.

Картинка вернулась на место, но теперь ее значительно разнообразили десятки тонких острых зеленоватых объектов, которые плавали прямо перед носом Ледедже. К ним тянулись линии-указатели кричащих цветов, некоторые утыкались прямо в тот или иной объект и меняли оттенок. Еще она заметила концентрические кольца пастельных тонов, унизанные непонятными ей символами инфографики. Кольца сновали туда-сюда, целясь в зеленые объекты, но явно не успевали, потому что зеленых становилось все больше, от них всплывали и летели через все поле зрения иконки и вспомогательные сообщения — как будто невидимый крупье стремительно тасовал и сдавал одну колоду карт за другой. Приглядевшись к одной из них, она различила скученные в гнезда страницы текстовых и графических данных. Изображения, в том числе многомерные, мелькали так стремительно, что у нее заболели глаза, и она отвела взгляд, с некоторым трудом охватив общую картину происходящего. Ей показалось, что тысячи ярких светлячков беспорядочно порхают в кромешной тьме громадного помещения размером с собор.

Что стряслось? передала она.

Вражеская атака. Сдается мне, говнюкам захотелось поиграть в настоящую войнушку, ответил корабль. Такой залп разнес бы в пыль настоящего «Палача». Ну ладно. Сейчас я им устрою, солнышко. Размажу их по стенке. Извини, но тебе может быть больно.

Что?

Они это назвали пощечиной. Но все будет в порядке. Ты жива, а я продолжаю функционировать. Не тревожься. Комплекс подпрограмм отслеживает состояние твоей нервной системы, и если что-то пойдет не так, боль просто отключат. Так, ладно, хватит трендеть! Время уходит! Скажи, как будешь готова.

Ой, бля. Все в порядке. ГОТОВА!

И тут все тело сотряслось так, будто по каждому его органу одновременно врезали. Ощущение это явилось с определенной стороны — справа, но ни одна клеточка от него не укрылась. Ей не было так уж больно, просто неприятно. Но это чувство ее определенно насторожило.

Как мы там? справился у нее корабль через миг после того, как еще один толчок, на этот раз пришедший слева, сотряс все тело Ледедже.

Мы там в порядке.

Отлично. Ты моя девочка.

Я... начала она.

А теперь держись.

Еще один титанический удар, проникший в каждую клетку ее тела. У нее помутилось в глазах, сознание начало отключаться, но потом скачком вернулось. Она чувствовала себя скверно. В поле зрения плавали сотни изящных маленьких символов, оттененных пастелью.

Ты еще с нами?

Думаю, да, ответила она. Мне... у меня легкие болят. Это вообще возможно?

Не имею представления. Все путем. Калибровка поможет. Хуже тебе вряд ли придется.

Они в нас попали?

Э, нет. Мы просто уходим от их сканеров. Они нас потеряли, несчастные ублюдки. Они не знают, где мы.

Ага.

И это означает следующее: то, что свалится им на головы, придет как бы из ниоткуда. Гляди-ка на это, как они любят выражаться...

И в тот же момент она словно стала наконечником летящего в цель копья, картинка ринулась ей навстречу, корабль будто навалился на нее всей тяжестью, потянул за глазные яблоки и швырнул в бешеный, безнадежно сумбурный коловорот немыслимого разноцветья, ошеломляющих скоростей и невероятной детализации, составлявший его собственное сверхразвитое, непостижимое, неуловимое восприятие. Она бы протестующе завопила, если бы в груди осталось для этого дыхание.

По счастью, вся эта непостижимая сложность почти немедленно померкла, оскудела, сфокусировалась на ней, сделалась целенаправленной и целеполагающей. Незримая камера наехала на один из зеленых объектов и окружавшие его концентрические кольца; они размыкались и смыкались, символы мерцали и менялись слишком быстро, чтобы она могла уловить заключенный в них потайной смысл. Два кольца сверкнули особенно ярко и поменялись местами; то, что было сперва внутренним, тут же засияло снова, но на этот раз сияние не собиралось меркнуть, а разгорелось еще сильнее, да так, что у нее виртуальные веки непроизвольно дернулись. Сверкающее кольцо исчезло, а на его месте остались крохотные зеленые зернышки или, может быть, брызги. Все это отняло меньше секунды.

Она попыталась проследить за дальнейшими перемещениями зеленых брызг, но точка обзора уже прыгнула в другое место, изображение завертелось, потом она снова уставилась вниз, туда, где висел еще один зеленый объект. Кольца сомкнулись вокруг него в немного отличной относительной конфигурации. Ослепительная вспышка, и зеленого объекта не стало.

Ее снова оторвали от наблюдения за движениями — чего? Ракет, снарядов, еще каких-то расходных боеприпасов? Постоянства не было; ее вырывали из одного крупного плана только затем, чтобы опрокинуть на нее следующую картинку, и так она металась от одной цели к другой на засеянном звездами темном поле. Когда эта последовательность — увеличение-мерцающая вспышка-факельный выброс огня — повторилась в пятый или шестой раз, туча крохотных зеленых частиц — столь маленьких, что собственными глазами, глядя на обычный экран, она бы их точно не увидела, — понемногу стала расползаться во все стороны, накрывая сразу несколько иззубренных зеленых объектов; к ним и от них тоже вели аккуратно прорисованные линии с прицепленными к ним стопками рисунков, графиков и текстовых описаний. Направляющие линии то истончались, то заново набирали толщину, сверкали и тускнели, становясь то светлыми, то темными, то ярко-синими. Она вдруг поняла, что это векторы атаки, и ее тут же швырнуло прямиком на один из самых крупных зеленых объектов. Она оказалась достаточно близко, чтобы увидеть, что это на самом деле такое.

Это был корабль.

За ними-то За пределами нормальных моральных ограничений и охотился, их выслеживал и уничтожал. Корабли, а не ракеты и не снаряды. Ракеты — это вон те зеленые объекты, тоньше и меньше.

Концентрические гало, опоясывавшие каждый объект и постоянно менявшие оттенок, символизировали выбор оружия.

Гало появились вокруг каждой ракеты или боеголовки, их были сотни и сотни, они походили на крошечные ожерелья из световых бисеринок.

Они вспыхнули. Все одновременно. А когда погасли, не осталось ничего, даже мусора. Точка обзора оттянулась назад, масштаб измельчал, большой зеленый корабль затрясся, как в лихорадке, и вдруг застыл неподвижно, а кольцевые ореолы вокруг него, напротив, замерцали, засверкали, заполыхали. Ее вдруг потянуло отвести взгляд в сторону, но там оказалась всего лишь другая цель. Картинка тут же переключилась на следующий корабль, показала, как следящие лучи высветили и обездвижили его. Потом еще один корабль заморозило в кольце света. И еще один, и еще, а потом по два за раз; у нее помутилось в голове, будто полушария рассекли по соединительному телу.

Адова срань, услышала она собственный беззвучный голос.

Тебе понравилось? спросил корабль. Это еще не все, мой самый любимый эпизод через пару секунд.

Как понимать — самый любимый эпизод? переспросила она. Еще один обреченный корабль угодил, точно в перекрестье прицела, в ловушку из концентрических колец и замер там.

Ха! восхищенно воскликнул корабль. А ты, что ли, решила, будто это трансляция в реальном времени?

Так это запись? Она сорвалась на безмолвный крик. Маленький зеленый корабль ослепительно сверкнул и стал пригоршней унесенной ветром пыли от мгновенно скошенной и измельченной травы. Изображение мигнуло и переместилось к следующей обездвиженной цели, поплыло, но снова сфокусировалось. Замедленный повтор, известил ее корабль, смотри внимательно, Лед.

Зеленая цель казалась сложнее и крупнее остальных, а стиснувшие корабль кольца — больше, толще и ярче, хотя было их меньше, чем во всех остальных случаях. Корабль начал было менять обличье, превращаясь обратно в черную снежинку-многоножку. Снежинка немедленно раскололась, выбросив из себя меньшие кристаллы, а те поодиночке уплыли прочь. Из каждого кристалла словно бы вырос зеленый туманный росток. Их было очень много; в укрупненном масштабе они заполонили все поле зрения, и ей стало немного не по себе. В этот миг, вмешался наставительным тоном корабль, они все еще были уверены, будто я не успею до них добраться.

Внезапно центральный сектор картинки окружило плотное фиолетовое гало, тут же воссиявшее ослепительным светом. Когда ореол померк, корабль все еще был на прежнем месте, но тоже сделался фиолетовым. Уплывавшие за пределы поля зрения кристаллы тоже попали в окружение маленьких фиолетовых колец. То же самое произошло и с мельчайшими обломками снежинки, такими маленькими, что даже зеленый туман, сочившийся из них, пропал и появился снова, уже став тускло-фиолетовым. И тут от центрального объекта полетели сполохи. Туман улетучился, разъятый выброшенными во все стороны, точно из мощного распылителя для краски, искрами и ошметками, которые последовательно вспыхивали фиолетовым и светло-зеленым, после чего рассыпались, заполняли все пространство перед ее глазами и понемногу гасли. Ей показалось, что она смотрит на самый роскошный и дорогой фейерверк из всех когда-либо ею виденных.

Фейерверк продолжался какое-то время, а потом корабль в центре поля зрения стал ярче: светимость его возросла от умеренного, вполне явственного, но не дающего теней сияния до ослепительной, заливавшей небеса вспышки всего за пару секунд. Впрочем, признаки атаки проявлялись куда медленней, чем у остальных зеленых кораблей. Когда и эта вспышка угасла, фиолетового/светло-зеленого мусора значительно прибавилось. Осколки, обломки, пылинки летали во всех направлениях, по медленно расходящимся траекториям, тускнели, меркли, делая снова видимыми фоновые звезды. Зрелище показалось спокойным, малозначительным, тихим по сравнению с сокрушительным, поражающим воображение, повергающим в ступор и шок буйством красок и мерцающих образов, после которого она так толком и не пришла в себя.

Она с шумом втянула воздух.

И тут перед ней неожиданно — она даже перепугалась — возник Демейзен; он сидел в чем-то вроде пилотского кресла рядом с ней, но казалось, что оно каким-то образом выдвинуто вперед, в самую гущу звездного поля. Откуда-то снизу исходила мягкая подсветка. Ноги аватара покоились на незримой подставке, пальцы он сплел под шеей.

Он подался вперед/обернулся к ней и решительно кивнул.

Вот и все, передал он. Куколка моя, ты только что наблюдала одно из самых масштабных космических сражений нашего времени. К моему сожалению — и восхищению, преимущество одной из сторон в нем было подавляющим. Сдается мне, они попросту не дали своим Разумам полного допуска к тактическим схемам, добавил он, презрительно качнув головой. Жалкие любителишки. Он пожал плечами и расслабился. Ну да ладно. Будем надеяться, что полномасштабной войны между Культурой и этими чрезвычайно милыми, хотя и безмозглыми, фанбоями удастся избежать. От них не осталось и следа, так что спросить не у кого. Но всем ясно, что они первые начали, ударив всей своей мощью, и будь я тем, кем притворялся, они бы меня прикончили. Я был в полном праве дать этим сраным зазнайкам беспощадный отпор. Он вздохнул. Хотя неминуемое разбирательство мне и не очень-то по вкусу, я утешаюсь тем, что мне так или иначе наконец-то выдадут аттестат зрелости.

Он вздохнул снова, и на сей раз явно с большим энтузиазмом.

Ну ты поняла. Мы, «Мерзавцы», должны блюсти свою репутацию. Ох, как же остальные будут мне завидовать! Ай-яй-яй. Они опоздали. М-м.

Он помедлил.

У тебя есть вопросы?

В тех кораблях были люди? спросила она.

Конечно, были, это ж ГФКФ. Но они умерли очень быстро. Очень. Даже в их субъективном восприятии — а они, верно, все были подключены к тактическому симулятору и ускорены. Я решительно отметаю все угрызения совести и прочие моральные препоны, от которых так страдаете вы, бедненькие люди. Они военные. Они знали, на что идут, и подписывали контракты с этим знанием. Они были готовы рисковать. К сожалению для них, несчастные пустоголовые ублюдки так и не поняли, с кем имеют дело. Это война, куколка моя. Режим справедливости отключен.

Изображение Демейзена, явственно двоившееся и оттого почти нереальное, висело в космосе перед нею. Он, казалось, следил за мельчайшими, практически невидимыми обломками мусора, плававшими вокруг него.

Надеюсь, такая трепка кое-чему научит этих мудаков, пробормотал аватар.

Ледедже выждала мгновение. Демейзен продолжал разглядывать космическую панораму. Он расплылся в широченной улыбке. Казалось, все на свете, не исключая и ее самой, перестало его интересовать.

Ядрена вошь, услышала она его тихий, полный счастья голос. Я только что расхерачил целый их флот. Не напрягаясь. Если даже не флот, то эскадру так уж точно. Ох, я крут. Я реально окрутел по самые адские яйца.

Если все уже в порядке, мне стоит вернуться на Сичульт, сказала она.

Разумеется, солнышко, сказал Демейзен, повернувшись к ней. На его лицо вернулась обычное нейтральное выражение. Если я не ошибаюсь, тебе там надо кого-то убить?

Протиснувшись под дверью, Вепперс медленно пополз по узорчатому, устланному ковриками полу. Теперь коридор шел под уклон, и притом так круто, что спускаться по нему, стоя на ногах, было немыслимо.

Первым живым существом на его пути оказался Джаскен. Начальник СБ пытался вскарабкаться ему навстречу, толкая перед собой щербатую дверную створку. За спиной Джаскена что-то слабо светилось, а еще оттуда доносились стоны и плач. По коридору тянуло ветерком.

— Господин, с вами все в порядке? — облегченно зашептал Джаскен, не сразу узнавший Вепперса в полумраке.

— Живой я, и даже ничего не сломал. Мне показалось, что в нас метили ядерной боеголовкой. Ты тоже видел этот блядский огненный шар?

— Я думаю, что пилоты погибли, господин. Я не могу пробиться в рубку управления. Мы открыли дверь наружу. Там еще несколько трупов, господин. И несколько раненых.

Он махнул в указанном направлении рукой, все еще затянутой в фальшивый лубок.

— Я полагаю, нам пора выбираться...

— Помощь будет?

— Еще не знаю, господин. Где-то здесь должны быть защищенные коммуникаторы. Двое Зей стерегут склад НЗ.

— Двое? Их осталось двое?

Вепперс уставился на Джаскена с подозрением. Он помнил, что на борту флайера было четверо клонов-телохранителей. А может, кто-то из них в последний момент отпросился?

— Двое Зей погибли в катастрофе, хозяин, — ответил Джаскен.

— Вот же ж блядь, — не выдержал Вепперс.

Всегда можно нанять новых, но придется угрохать кучу времени на тренировки.

— А еще кто?

— Плёр погибла, господин. И Херрит тоже. Астиль сломал ногу, Сульбазги в отключке.

Они спустились в пассажирский отсек. Там горели лампы, питаемые от аварийного генератора. Кроме того, через маленькие овальные отверстия в крыше и распахнутую наружу дверь экстренного выхода сочился скупой дневной свет.

Вепперс унюхал вонь, услышал плач, стоны, скулеж. К счастью, при таком освещении было трудно что-то разглядеть. Ему захотелось сбежать отсюда. Немедленно.

— Господин, мы рады, что вам удалось выжить, — обратился к нему один из клонов. У него текла кровь из рваной раны на голове, а рука сгибалась как-то неестественно.

Зей пробрался к ним через хаос разломанных кресел и багажа из раскрытых чемоданов. В неповрежденной руке у него лежал двусторонний коммуникатор.

— Да-да, спасибо, — рассеянно ответил Вепперс. Зей отдал приемопередатчик Джаскену. — Ну все, идите.

Он кивнул клону, отпуская его. Великан поклонился, обернулся и с трудом зашаркал обратно, разбрасывая обломки мебели.

Вепперс наклонился к уху начальника СБ и зашептал, наблюдая, как Джаскен проверяет исправность прибора и включает его:

— Что бы ни случилось, кто бы ни прилетел первым, даже если это будет флайер скорой помощи, — держись со мной рядом и никого не подпускай, понял?

— Да, господин? — моргнул Джаскен.

— Убедись, что всех вывезут и уберут обломки, но мы сядем в первое, что прилетит, и смотаемся отсюда. Только мы. Больше никто. Понял?

— Да, господин.

— Окулинзы при тебе? Они нам пригодятся.

— Нет, господин, они разбились.

Вепперс досадливо покачал головой.

— Какое-то чмо хотело меня убить, Джаскен, ты понимаешь это? Пускай думают, что я погиб. Пусть воображают, что добились своего. Ясно тебе?

— Да, господин. — Джаскен тоже затряс головой, как бы прочищая мозги. — Мне сообщить остальным о вашей гибели?

— Нет. Вели им говорить всем, что я жив, но тяжело ранен, отделался легким испугом, получил серьезные травмы, пропал без вести, впал в кому; чем больше вариантов, тем лучше. Главное, пускай твердят, что мне нельзя показываться на людях. Кто бы их потом ни расспрашивал, им станет ясно, что все лгут. Они подумают, что я мертв. И, возможно, ты тоже. Поиграем в прятки, Джаскен. Ты играл в прятки мальчишкой? Я очень любил прятаться, у меня это лучше всех получалось. Именно этим мы и займемся прямо сейчас: поиграем с ними в прятки.

Вепперс похлопал своего спутника по плечу, едва обратив внимание, что Джаскен поморщился от боли.

— В бизнесе начнется полный раздрай, но тут уж ничего не поделаешь.

Он показал на коммуникатор.

— Давай, звони. А потом найди, во что бы мне переодеться: пилотскую форму или что-нибудь другое.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Аппи Унстриль было нестерпимо жарко. В конце концов холод, вероятно, победит: он уже просачивался через дыры в корпусе Испепелителя, тянулся к ней, неподвижно лежавшей в самом центре корабля. Собственное тепло корабля улетучивалось, вытекая в космос. Ей подумалось, что она, вероятно, замерзнет последней, станет косточкой в сердцевине плода... впрочем, уместней было бы назвать ее мякушкой.

Надо держаться. Иначе она замерзнет... хотя смерть придет тем или иным путем. Она либо заживо изжарится, либо задохнется.

В последнем сообщении Гилозоиста говорилось, что он атакован и выведен из строя. Корабль отделился от Первичной Контактной Площадки и успел пролететь не больше десяти километров, как на него обрушили удар энергетического оружия примерно равного технологического уровня, подкрепленный действием высокотехнологичного полевого разрезателя. Двигатели корабля отказали, генераторы полевой структуры разлетелись вдребезги, несколько членов команды погибли. Судно известило, что попробует вернуться в порт.

Почти одновременно аналогичным атакам подверглись и корабли ГФКФ на другой стороне Диска. Один из Малых Разрушителей был уничтожен, а остальные корабли его группировки получили очень серьезные повреждения; их вообще-то можно было привести в порядок, но случилось бы это нескоро. Тем временем Аппи и ее Испепелитель рыскали по фабрикаторам и как раз заглянули в один из них, проверяя, не ведется ли там строительство кораблей.

В этот момент началось нападение. Они старательно игнорировали близкую дилетантскую Вспышку, хотя она казалась достаточно серьезной, а позиция корабля была почти идеальна, чтобы хорошенько обкурить гнездо Роя. Но они решили, что сейчас есть дела поважнее.

Ей это казалось ошибкой; Испепелитель все-таки не был общецелевым миниатюрным кораблем, его затачивали под совершенно определенные боевые задачи. Он, как-никак, военный корабль. Достаточно сообразительный, инициативный, но тем не менее заточенный под военные нужды. Мышление его носило несомненный их отпечаток, было, если можно так выразиться, узкопрофильным. Держать орудия зачехленными, пока в нескольких минутах полета бушует дилетантская Вспышка, казалось ей абсолютно неправильным.

Но, проверив достаточно фабрикаторов, чтобы истинный размах кораблестроительной активности сделался вполне очевиден, даже Аппи признала, что есть дела поважнее. Она бы с удовольствием спустилась поглубже в распотрошенный фабрикатор, чтобы посмотреть, как именно выглядит недостроенный корабль, который они случайно обнаружили, но результаты дистанционного сканирования были недвусмысленны: конструкция простая, но достаточно опасная, так что проникновение в сам фабрикатор они после недолгого совещания сочли необдуманным риском. Фабрикатору уже ничто не помешает закончить изготовление судна. Сборщики продолжали сновать туда-сюда от периметра к центру сети, сплетенной из нитей и кабелей. Даже застынь они в неподвижности, Испепелителю пришлось бы немало потрудиться, прокладывая путь из одной ячейки в другую так, чтобы не повредить всю конструкцию. А при сборщиках за работой, мечущихся из стороны в сторону на непредсказуемых скоростях, это было бы равносильно самоубийству.

Так что они игнорировали загадочный строящийся корабль и свежую Вспышку дилетантской инфекции по соседству, сосредоточившись на задаче, которую признали более важной. Случайно выбирая один фабрикатор за другим на достаточном расстоянии друг от друга, иногда на разных сторонах Диска, они носились между ними и заглядывали внутрь, используя прискорбно ограниченные твердотельные сканеры импровизированных атакующих кораблезондов. Это оказалось проще, чем они сперва думали, ибо все осмотренные ими фабрикаторы выглядели одинаково; их стены будто короеды прогрызли в одних и тех же местах. Там, где полагалось быть толстой внешней корке, они обнаруживали тонкую кожицу, поддерживаемую балочными фермами, за ней — обширную полость, в которой суетились сборщики, сооружая что-то огромное, покамест беспомощно повисшее в центре паутины. У немногочисленного вспомогательного флота миссии Культуры едва хватило времени выбрать методом тыка каждый четвертый фабрикатор и обследовать их. После этого их атаковали.

Она смотрела на результаты очередного сканирования — да, и здесь тоже строится корабль... и тут через разноголосый щебет на открытом канале, который они все регулярно слушали, пробился сухой, обрезанный сверху и снизу по частотной полосе, сжатый от кодирования-раскодирования голос Гилозоиста. Корабль вел передачу в чрезвычайном режиме. Он сообщил, что перенес атаку неопознанного противника, получил значительные повреждения и вынужден возвратиться к причальным платформам Площадки. Когда он ушел с общего канала, там некоторое время царила полная тишина. Ее сменил бессвязный шум перекрывающихся возгласов навроде Какого хера? Что он сказал? Это учебная тревога? Да не может...

Их перекрыл вопль Ланьяреса:

— Эй! Я теряю...

И еще пара сдавленных возгласов или воплей кого-то из них, а потом снова воцарилось молчание. Она успела выговорить:

— Что проис...

В Испепелителе тоже стало очень тихо.

— Тревога! Зафиксировано проникновение эффек... — начал корабль мгновение спустя. Наверное, это говорил резервный резидентно загруженный субстрат чрезвычайного положения. У маленького корабля насчитывалось четыре внешних вычислительных слоя, окружавших ядро искусственного интеллекта, но чтобы общаться с ней через доспехокостюм, требовалось оборудование, зависимое от эффекторов. Так что, когда ее окружила темная неподвижная тишина, это произошло очень быстро, а тишина действительно оказалась неподвижной и лишенной всяких звуков. Ей подумалось, что в корабле должна еще оставаться искра разума, на атомном или биохимическом уровне, но где бы она ни теплилась, разговоры между ней и Аппи оказались невозможны.

Каким бы подавителем эффекторов ни воспользовался нападающий, на нейросети это оружие действовало так же хорошо, как и на всю прочую начинку Испепелителя. Нейрокружево выпало из сети. Последним сообщением, по ней ушедшим, вероятно, стал аварийный сигнал бедствия Я в полной жопе или что-то в этом роде. Она точно знала, что сообщение отправлено: где-то в центре ее головы с легким треском разломилась тонкая стеклянная нить. Впрочем, эта аналогия была далека от точной. Если пытаться подыскать определение получше... то было глуховатое, плоское дзыннь! между ушей. Она его наполовину услышала, наполовину ощутила остальными органами чувств. Теперь она хотя бы знала, что предоставлена самой себе. Не слишком утешительное знание.

Она рассеянно размышляла, почему разработчики тревожной сигнализации вообще позаботились о том, чтобы в подобных ситуациях нейросеть забивалась мусором. Оставить человека в такой переделке с мертвой нейросетью в сохранявшем способность мыслить органическом мозгу — решение не из самых очевидных. Но ведь это Культура, детка. Правда превыше всего, правда предпочтительнее лжи — сколь неприятна она бы ни была и как бы ни умножила печаль. Она слыхала о поборниках чистоты настроек, которые даже отказывались от наркосекреторных миндалин и систем болеподавления. Дескать, это все так, фальшивые нашлепки.

Чудаки они, однако.

Она была обездвижена, стала узницей своего костюма, бессильная даже пошевелиться внутри гелепенного кокона. А даже если б и могла, то после освобождения из костюма ей непременно пришлось бы гадать, как открыть заблокированную дверь тесной аскетичной рубки управления, до отказа набитой дополнительным оборудованием. Да и из самого корабля выбраться, наверное, не так-то просто.

Спустя четверть часа после того, как стало темно и тихо, она услышала мягкий далекий хлопок и почувствовала радостное возбуждение. Не иначе, надежды оправдались, кто-то пришел ей на помощь, и сейчас ее спасут! Но за этим ничего не последовало. Подумав, она решила, что корабль просто столкнулся с фабрикатором, который они сканировали в момент атаки, но, скорее всего, отскочил в сторону. Как бы там ни было, они куда-то падали, хотя и очень медленно — она не чувствовала ни вращения, ни кручения.

— Что проис...

Дерьмовые последние слова, исключительно дерьмовые. Даже с Ланом она не сможет попрощаться. Ни с кем не сможет. И с кораблем тоже.

— Что проис...

Безнадежно.

Очень, очень жарко. Она старалась отсчитывать про себя время, но даже это ей сейчас давалось с немалым трудом. Все затуманилось и поблекло. Все чувства, самосознание, юмор. Осталось только ощущение тепла, источник которого был где-то глубоко внутри. Ей показалось, что это нечестно, неправильно, ведь снаружи царил страшный холод — на таком-то расстоянии от центральной звезды системы. Корабль мертв или, во всяком случае, бессилен обеспечить себя энергией и теплом. А она покончит жизнь самоубийством с помощью теплового удара, если не успеет задохнуться. Она была слишком надежно укрыта пеногелем. Холод, без сомнения, найдет путь внутрь доспехов, но это займет немало времени: дни, десятки дней, а то и больше. Тем временем биохимические внутренние процессы, что делали ее человеком, поддерживали в ней жизнь и обеспечивали питание мозга, уже убьют ее, потому что теплу нет выхода из ее тела: костюм и корабль уже мертвы и не могут его отводить. Какой мрачный способ умереть...

Ей оставались считанные часы. До недавних пор она отсчитывала время с точностью до минуты, но потом жара стала давить на мозг, и она сбилась со счета. Теперь даже для исчисления остатка жизни она бы не смогла его возобновить. В какой-то момент, думала она, ее труп остынет до нормальной температуры тела, охладится после самоиндуцированного температурного скачка. Она не знала, когда это случится. В корабле очень тепло, а двойной слой доспехов сам по себе — прекрасный термоизолятор. Чтобы улетучиться наружу, такому количеству тепла потребуются дни.

Она начала плакать. Даже не поняла, когда. Страх, разочарование, первобытный ужас зверя, пойманного в ловушку, навалились на нее. Слезы скопились в уголках глаз — в мертвом, наглухо закупоренном костюме им не нашлось иного места. Если бы костюм функционировал в нормальном режиме, они бы уже давно стекли по капиллярным отводным трубочкам наружу. Она продолжала дышать, но очень медленно и неглубоко; на спине костюма были резервуары, соединявшиеся с остальными системами механически, а запасов регенерирующих поглотителей в них ей хватило бы, чтоб выжить в течение десятков дней. Проблема заключалась в том, что костюм облегал ее слишком плотно: она не могла нормально дышать, потому что грудные мышцы бессильны были полностью расширить легкие. Но так и должно было быть, иначе бы она получила несовместимые с жизнью травмы при огромных перегрузках. Костюм просто сделал свою работу, обездвижив ее в гелепенном коконе, но тогда он еще был исправен.

Она чувствовала, как мозг отнимает кровь от остальных частей тела, а те понемногу отмирают, лишенные питательных веществ. Теперь потребление кислорода упало до минимально допустимых значений, но этого все еще было недостаточно; через некоторое время клетки мозга тоже начнут умирать от удушья, а следом и целые участки ткани. Она непрерывно секретировала размягчитель, чтобы не сорваться. Нет смысла паниковать, если это заведомо бесполезно; если ей суждено умереть во тьме и безмолвии, нужно сделать это с некоторым достоинством. Спасибо вам, наркосекреторные миндалины.

Она от всей души пожелала, чтобы виновников всей этой заварушки нашли и хорошенько выебали. Кто угодно. ГФКФ или Культура. Возможно, кому-то ее мечты о воздаянии показались бы детскими, незрелыми. Ну и хер с ними. Пускай эти гребаные ублюдки умрут ужасной смертью.

Да любой смертью, что уж там. Без разницы. Она уж как-нибудь смилостивится над ними.

Зло победило, если ты ведешь себя так, как ему от тебя и было надо, и тыры-пыры.

Ей было очень, очень, очень, очень жарко. Накатывала слабость. Сознание то и дело меркло. Она подумала, что это от кислородного голодания — или от перегрева, или от того и другого вместе? Неважно. Ей было очень одиноко. Она чувствовала себя брошенной, затерянной. Мысли плыли и двоились, личность словно бы распадалась. Смерть. Вот что это такое. Она умирает.

Ее ревоплотят, теоретически это несложно. Резервная копия у нее есть, она не забывала сохраняться точно по графику, каждые шесть часов с перезаписью поверх прошлой копии. Но разве это имеет значение? Это же будет не она. Другое тело, свежевыращенное, заполнят ее воспоминаниями, восстановлено будет все, кроме последних шести часов. И что с того?

Она здесь. Она умирает и умрет окончательной смертью; сознание и самосознание нельзя переписать, душу не переселишь. Восстановят только общую схему поведения.

Все, чем ты была, — лишь маленький, неощутимо крохотный кирпичик Вселенной, подумала она. Очень своеобразный кирпичик; он был здесь и прямо сейчас.

А все остальное — вздорные выдумки. Нет двух абсолютно совпадающих вещей, потому что их пространственные координаты всегда различаются. Ничто не может полностью соответствовать чему-то еще, потому что уникальность не воспроизводится. Ну и тыры-пыры.

Она поплыла куда-то вдаль и вглубь. Вспомнила детство, давно, казалось бы, стертые из памяти уроки в начальной школе.

— Что проис...

Сколь патетичны сии предсмертные слова.

Она стала думать о Лане.

Ее любовник, ее возлюбленный, ее любовь. Наверное, он умирает сейчас такой же смертью, в сотнях или тысячах кликов, задыхаясь от невыносимой жары в самом сердце холодного мрака. Она подумала, не поплакать ли ей напоследок, и вдруг почувствовала, как на коже проступил обильный пот. Сразу по всему телу. В кожу словно вонзились сотни крошечных колючек. Системы болеподавления сразу же активизировались и приглушили это чрезвычайно противное ощущение, помогли к нему как-то притерпеться.

Все ее тело плакало навзрыд.

Наступило время прощального поклона.

Спасибо всем. Спокойной ночи...

— Это ты тот чувак, с которым мне надо побазарить?

— Я не уверено. С кем конкретно вы бы хотели поговорить?

— С тем, кто у вас тут главный. Это ты?

— Я Адмирал-Законотворец Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III. Моя привилегия — командовать силами ГФКФ в этом секторе пространства. А вы кто?

— Я военный корабль Культуры в-человечьей-шкуре, мое имя За пределами нормальных моральных ограничений.

— А, так это вы тот самый корабль класса «Палач», которого, как нам сообщалось, сюда направили? Как вы кстати! Мы — ГФКФ и наши друзья из миссии Культуры на Цунгариальском Диске — находимся под непрерывной и тяжелой атакой. Мы отчаянно нуждаемся в любом подкреплении, так что мы вам очень рады.

— Слышь, так это же был я. Я просто притворялся «Палачом».

— Притворялись? Я...

— Чувак, тут вот какая непонятка вышла. Вы меня обсели со всех сторон. Совсем недавно. Целая блядская эскадра: один флагманский корабль, четырнадцать поменьше и прорва кораблей поддержки плюс несамостоятельные оружейные платформы. Ну, мне пришлось их всех вырубить на хер. Извини.

Беттлскруа уставился в лицо похожему на человека существу, которое обращалось к нему с экрана.

Адмирал-Законотворец разместил свой штаб на Мечте, превосходящей ожидания — то был его флагман, один из трех кораблей класса «Глубочайшие извинения», которыми он командовал. Беттлскруа лично приказал Множественному натиску и его вспомогательной флотилии открыть огонь по кораблю класса «Палач», подоспевшему на поле боя. В ходе выполнения этой команды связь со всеми кораблями внезапно оборвалась; сперва все шло как будто бы по плану, но потом, очевидно, возникли проблемы. Корабли выпали из сети так быстро, что казалось невозможным, чтобы за столь краткое время их всемогли уничтожить, поэтому в штабе Беттлскруа предположили, что пострадали сами коммуникационные устройства. Бесплодные попытки наладить связь с кораблями флотилии продолжались все время, что он вел этот разговор.

Хуже всего было то, что они потеряли из виду Вепперса на Сичульте. Согласно последним сведениям, поступившим буквально за минуты до этой неприятной беседы, в поместье Вепперса случился мощный взрыв, подробности происшествия уточнялись. Скорее всего, катастрофа имела место на пути флайера назад в главный дом. Беттлскруа пытался держать нервы под контролем и не думать о том, что эта новость может для него значить. Но теперь у него возникло ощущение, что держит себя в руках и старается не думать о неприятностях кто-то другой.

— Вырубить их всех? — повторил Беттлскруа осторожно. Это ведь не то, чего он боялся, ведь верно, ведь правда? — Прошу прощения, но мне не вполне ясен смысл неофициального термина, который вы только что употребили. У нас имеются некоторые сведения о столкновении, имевшем место за внешней границей системы...

— На меня напали без предупреждения, — сказало похожее на человека существо с экрана. — Я дал отпор. К тому моменту, как я закончил давать отпор, пятнадцать кораблей были уничтожены. Их не стало. Они удалены. Распылены на атомы. Ты пойми, прикол в том, что они выглядели точнехонько как корабли ГФКФ. В точности так же. Самый большой и вооруженный основательнее прочих очень похож на тот, которым ты сам сейчас управляешь. Класса «Глубочайшие извинения», если я не ошибаюсь. Странно, а? Что ты об этом думаешь?

— Признаюсь, мне сложно что-то комментировать. Ни один корабль ГФКФ никогда еще не атаковал судно Культуры.

Беттлскруа чувствовал, как у него что-то переворачивается в кишках, а кровь приливает к лицу. Он был очень близок к тому, чтобы вырубить все линии связи и отдышаться, привести мысли в порядок, найти в себе силы для ответа. Возможно ли, чтобы это... эта... это существо одним махом истребило почти треть его военного флота? Отважится ли он подтвердить, что корабли были посланы туда по его приказу? Чего хочет эта тварь? Провоцирует его на ошибку? Ищет оправдания для дальнейших своих действий?

Беттлскруа боковым зрением внимательно следил за своими офицерами на командном мостике. Они стояли очень тихо и старались не дышать. Их взгляды были скрещены на командире.

Человек на экране заговорил снова:

— Единственное, что мне приходит в голову: они ошибочно приняли меня за врага, который только притворяется кораблем Культуры.

Ему показалось, что мостик уходит у него из-под ног.

Он потерял корабль класса «Глубочайшие извинения». Великие Древние Боги! Его оппоненты в высшем командовании ГФКФ дали согласие на эту рискованную миссию в полном сознании того, что они могут потерять корабли и оборудование, но никто не заходил в самых мрачных своих помыслах так далеко, чтобы предположить даже на секунду, что он может потерять один из флагманских кораблей. Потерять гордость флота, корабль из линейки «Глубочайших извинений»!

Теперь все оставшиеся операции должны пройти как по маслу, чтобы его голова вообще удержалась на плечах.

— А. Я понимаю. Да, действительно. Я понимаю, — мертвыми губами проговорил Беттлскруа, прилагая все усилия, чтобы не утратить над собой контроль. — Конечно же, я не могу не обратить ваше внимание на то, что, как вы уже сказали, вы притворялись, или же продолжаете притворяться, кораблем класса «Палач»...

— Ага, было такое. Ты думаешь, корень ошибки именно в этом?

— Э-э, вам, э-э, виднее. Вы ближе к месту событий.

— А то. Ну так что ты скажешь? Это ваши корабли были? Или как?

Беттлскруа хотелось плакать, кричать, выть, скатиться из кресла под стол, свернуться там клубком и больше никогда никого не видеть, ни с кем не разговаривать.

— В составе флотилии, которой я имею честь командовать тут, на Диске, один корабль среднего класса, судно невоенного предназначения, а также восемнадцать меньших кораблей. Корабль, на котором вы меня, э-э, застали, прибыл совсем недавно, мы, э-э, вызвали его на подмогу, осознав всю сложность обстановки в этом районе.

— Вау. Круто. Быстро ты это. Передай мои искренние поздравления вашим ребятам из отдела симуляции/планирования/диспозиции.

— Спасибо. Благодарю. Я не могу передать словами, как я сожалею о случившемся.

— Из того, что ты мне говорил, я так и не допер: ты подтверждаешь, что это были ваши корабли, или отрицаешь это? Ну, те, что меня атаковали.

— Очевидно, наши. Но если они действительно были нашими и при этом атаковали вас, они могли отважиться на такое только в крайнем заблуждении.

— А то. Ладно, я тут все проверю, и мы еще перетрем. А, и ты, это самое, помни: я продолжаю полет вглубь системы. На всех парах. Вы, ребятки, уж меня там дождитесь, у Диска, я буду через двенадцать с половиной минут. Я просто хотел, чтобы не было никаких недопониманий. Чтобы ты знал.

— А, да, конечно, разумеется, а вы...

— Как я уже сказал, мое имя — За пределами нормальных моральных ограничений. И, как я уже упомянул, я корабль Культуры. Это главное. Ты будь как дома, проверяй мои идентификаторы и происхождение. Я тебе помогу, чем смогу. Я твой союзник. Друг. Мир. Дружба. Культура. Все вместе. Понимаешь? Чувак, я тоже, наверное, что-то не так понял, и мне очень приятно, что мы помирились. Я счастлив буду тебе помочь. Ты не мог бы выделить мне уголок в своем тактическом субстрате? Когда я займусь тем, что мне поручено, мне очень пригодятся ваши наработки.

— А? Да, да, естественно. Все протоколы, конечно, будут согласованы.

— А я так и думал.

— Если вы не корабль класса «Палач», то каков же ваш класс? Мне нужно его указать.

— Я сторожевик. Почетный ночной дозорный.

— Сторожевик. Сторожевик. Сторожевик. Сторожевик. А. Да. Я понимаю. А, э, приветствую на борту, не сочтите за фамильярность.

— Чувак, ты че? Расслабься. Всем привет. Я буду у вас через двенадцать минут.

Беттлскруа сделал знак, чтобы линию отключили, и резко развернулся к своему начальнику службы безопасности.

— Мы передаем опознавательный сигнал Вестника истины. Какого хера эта штука разнюхала, что мы в действительности на корабле класса «Глубочайшие извинения»?!

— Понятия не имею, командующий.

Беттлскруа позволил себе выдохнуть и усмехнулся горькой, неуверенной усмешкой.

— Ну что, это сойдет за наш новый девиз, а? Мы, кажется, ни о чем понятия не имеем.

Офицер по связям с флотилией прочистил горло и робко сообщил:

— Господин командующий, один из Малых Разрушителей — он был ближе остальных к той точке, откуда вначале поступали отчеты о планируемом столкновении, — докладывает, что наблюдал вспышки орудий и прочие признаки сражения. Среди обломков, обнаруженных в этом секторе, нет следов иных кораблей, только наши.

Беттлскруа молча кивнул и повернулся к секции командного мостика, отведенной под связь с Диском и управление фабрикаторами; дежурный офицер сел в знак внимания.

— Прикажите каждому второму фабрикатору выпустить корабли, немедленно, в порядке случайного выбора, — скомандовал Беттлскруа. — Половине оставшихся выпустить корабли в течение срока от следующей четверти часа до следующих четырех часов, опять-таки в случайном порядке и случайным образом варьируя время запуска. Половине оставшихся после этой операции приказываю выпустить корабли между четырьмя и восемью часами, и так далее, пока это уже не будет иметь значения. Понятно?

— Господин командующий, большая часть из них еще...

— Не готовы и не могут выполнять боевые функции. Я знаю. Наплевать. Сделайте, как я сказал, даже если придется вытащить их из какого-нибудь фабрикатора силой. Снарядите как можно большее число кораблей из тех, чья функциональность окажется наивысшей, антиматерией из флотских запасов. Выгребайте оттуда все. Некоторые наши корабли могут и на термояде продержаться... но, конечно, не этот корабль. Не мы.

— Слушаюсь.

Беттлскруа обернулся к связистам и усмехнулся главному офицеру связи ледяной усмешкой.

— Найдите мне Вепперса. Если не Вепперса, так Джаскена. Если они пропали, найдите их. Из-под земли достаньте. Сделайте все, что в ваших силах.

Соединение прервалось.

На экране перед ними застыло изображение прекрасного Адмирала-Законотворца ГФКФ Беттлскруа-Бисспе-Блиспина III. Адмирал был как шелковый.

Демейзен обернулся к Ледедже.

— Что ты об этом думаешь?

— Он даже не моего вида, — запротестовала она. — Откуда же мне знать?

— Ну да, но у тебя же есть какие-то впечатления; давай, выкладывай...

Ледедже пожала плечами.

— Лжет, скрипя своими безупречными зубками.

Демейзен довольно покивал.

— И я того же мнения.

Она никак не могла закончить обед, для которого и опустилась на землю. Вокруг увивались просители и почитатели, они подлизывались к ней и умоляли об одном и том же. Она вздохнула, раскрыла пасть и заревела, отгоняя их, но все, кроме нескольких трусов, остались стоять там, где и были. Оторвав заднюю ногу, она взвилась в тяжелый вонючий воздух с намерением занться добычей поплотнее где-нибудь в более уединенном местечке. Каждый взмах крыльев причинял ей боль. Каждое перо и каждая связка огромных темных крыл, казалось, безмолвно вопили.

По приблизительному Адскому времясчету была середина дня; что-то слабо напоминавшее солнечный свет пробивалось через серую облачную завесу, которая в этом месте неожиданно истончалась, представлялась тонкой и непрочной, а не тяжелой и мрачной, как на остальном небосклоне. Это было так близко к солнечному свету, насколько вообще было возможно по здешнему миропорядку. Воздух, в общем-то по-прежнему вонявший гнилью и гарью, в какой-то мере очистился.

Толпа разношерстных почитателей выстроилась широким плотным полукругом, но теперь эта форма понемногу рассасывалась: люди, осмелев, подбирались ближе, высовывались вперед, желая поглазеть на останки убитого ею. Может быть, они пытались понять, по каким соображениям она выбрала именно его. Она уже давно отчаялась объяснить им, что поиск глубинного смысла в данном случае бесполезен.

Она совершенно случайно выбирала, кого убить — кого благословить смертью. Она летела, пока ее не одолевал физический голод, потом опускалась ближе к земле и смыкала крылья вокруг первой встречной души. Иногда она прилетала в отмеченное загодя место и ожидала там — опять-таки первого, кто подойдет к ней. Она меняла время дня и место убийства. Особой схемы в этих изменениях распорядка не было. Она пустила все на самотек. Не до конца, разумеется, но в достаточной мере, чтобы для этих невежественных бедолаг ее поведение оставалось полностью непредсказуемым, они тщетно силились вычислить, куда она явится и когда, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время; впрочем, посвященная ей религия от этого не утратила популярности. Как и желал, как и предсказал владыка демонов, она вернула в Ад крошечную надежду.

Временами ей хотелось остановиться, бросить все это, но она никогда не выдерживала дольше суток. Еще в самом начале она решила, что будет освобождать от страданий не более одной несчастной души в день, но несколько раз пыталась увернуться и от этой обязанности, не убивать никого. Тогда ее скручивали мышечные и кишечные судороги, едва позволявшие двигаться, не то что летать; и она осмеливалась на такие эксперименты лишь трижды. Тем не менее ей удалось выяснить, что в каждый следующий день ей дозволено освободить только одного; если предшествующая попытка оставалась неиспользованной, ее просто обнуляли. Отложенное со вчерашнего дня убийство не засчитывалось. Те, кого она, желая проверить это, убивала сверх нормы, почти сразу же воскресали, иногда — мгновенно, жизнь снова наполняла их истерзанные, раскрошенные, выпотрошенные тела, чудовищные раны чудесным образом залечивались и затягивались на ее глазах, а взгляды воскрешенных наполнялись упреками в беспричинном предательстве надежд.

Те, кого ей удавалось умертвить реальной смертью, переходили в небытие с чувством, которое ей очень хотелось принимать за признательность; его-то она научилась ценить. Выражение лиц тех, кто собрался вокруг, было куда проще: на них проступала обыкновенная зависть, видения райского блаженства смешивались в их сознании с нестерпимой ревностью. Поэтому она старалась иногда выбирать одиночек или кого-то из небольшой группы, просто чтобы избежать этих надоедливых взглядов, проникнутых безумным желанием смерти.

Не так-то легко вырвать человека из хватки веры; она пыталась это сделать, но потерпела неудачу. Правда была одна: она не могла обещать освобождение всем; она стала ангелицей, которая существовала на самом деле, пусть даже в пределах этой реальности, но неспособна была осчастливить всех. Это ведь не слепая вера — то, что они к ней испытывали. У этой системы верований была вполне четкая, рациональная и прочная основа.

Она вознеслась высоко в небеса, ловя более-менее чистый воздух, свободный от теплых зловонных испарений, в которые она погружалась до этого. Толпа, окружившая мертвое растерзанное тело, уже уменьшилась в размерах почти до невидимости, слилась с изуродованным, словно бы струпьями усеянным пейзажем далеко внизу, потерялась в плотном дыму.

Далеко впереди она увидела что-то необычное, незнакомое. Объект блестел, почти сиял. Он располагался там, где, как она знала, простирались небольшие горы и высокие холмы обрывались в кислотные озера. Это явно не были отблески пламени, нет; свечение скорей напоминало рассеянный, смутный солнечный свет. Чушь какая-то: в Аду никогда не видели солнца.

Он походил на колонну с широким основанием, почти невидимую под определенным углом зрения, а под другими — серебристо сверкавшую на полпути от земли до туч. Она закончила обгрызать плоть с костей, отшвырнула останки, из которых уже ничего нельзя было высосать, и с новым интересом полетела к необычному объекту. По мере приближения колонна казалась только загадочнее. Она напоминала странный занавес неправильных форм, кучно стянутый в одну сторону, ширина ее составляла как бы не пару километров, а глубина достигала тысячи метров. Поверхность колонны была зеркальной. Собственного света она не испускала, зато идеально отражала весь тот, что на нее падал. Подобравшись еще ближе, она увидела, как под зеркальной поверхностью извивается что-то темное, длинное, гибкое, точно потеки черной жидкости разлились в толще колонны.

Она взвилась в облака, прикидывая, доходит ли серебристая колонна до железных небес, и убедилась, что это действительно так. Насколько она могла видеть, колонна простиралась до небосвода, высилась на десятки километров. Она залетела так высоко, как только могла, мышцы горели, как в огне, но колонна все не кончалась.

Она снизилась и села на почву. Ноги сильно болели, как бы с трудом выдерживая ее собственный вес. Так было всегда. Когда она садилась на землю, сводило ноющие ноги, когда же она поднималась в небеса, боль уходила в крылья, а стоило ей вцепиться в отведенный для нее насест и повиснуть вниз головой, начинало ныть все тело. Она приучилась не думать об этом.

У подножия сверкающей серебристой завесы валялись несколько изувеченных тел. Казалось, что их рассекли очень острым лезвием. Она подцепила когтем отрезанную ногу с земли и ткнула ею в серебристую колонну. Нога отскочила, будто натолкнувшись на металл. Она потыкала другим концом, нажала на барьер, но тот оставался тверд. Она постучала по колонне гигантским когтем. Материал колонны был очень твердым, тверже железа, и слегка холодил коготь. Так, как могли бы холодить чистое железо или стальной сплав.

Изуродованное создание, прятавшееся поблизости, заскулило, когда она вытащила его из зарослей ядовитого кустарника. Его кожу покрывали многочисленные нарывы. Это было существо мужского пола, но без одного хобота, одноглазое, ослабевшее, кем-то безжалостно искусанное.

— Как это случилось? — поинтересовалась она, взяв его когтем и помахав им перед безмолвным зеркальным барьером.

— Внезапно! — завопил несчастный. — В одно мгновение! Без предупреждения! Госпожа, добрая госпожа, это вы Та, Кто Освобождает нас?

— Ага, это я. Ты видел поблизости что-нибудь подобное? — спросила она, не выпуская его.

Она плохо знала эту местность и теперь силилась припомнить детали. Здесь были холмы и горы, а в горах — небольшой военный завод. Она посмотрела в том направлении, где он должен был стоять, и действительно увидела дорогу, по которой подвозили сырье и рабочую силу. Вдоль дороги стояли каменные статуи. Изваяния были живы и слабо попискивали.

— Нет, никогда прежде! Ничего похожего ни разу не случалось! О Святая Госпожа-Освободительница, избавьте меня от страданий, дайте мне покой, убейте меня, пожалуйста-а-а-а-а!

Она огляделась и заметила нескольких сородичей несчастного. Все они прятались там, откуда она его и вытащила.

Она отпустила мужчину.

— Я не могу тебе помочь, — объяснила она ему. — Я убиваю только одного за сутки.

— Завтра, госпожа! Умоляю, явитесь за мной завтра! Я буду ждать вас!

Он упал на колени и начал отбивать земные поклоны, обхватив ее коготь.

— Я не назначаю никаких блядских свиданий! — заревела она.

Мужчина стоял на коленях и трясся. Она отвела от него взгляд и посмотрела на блестящий зеркальный занавес. Что бы это могло быть? Ладно, будет хоть какой-то повод прилететь сюда завтра.

Когда она вернулась, то обнаружила, что занавес исчез.

То, что появилось на его месте, отличалось от уже виденного ею здесь. Все выглядело совсем не так, как она помнила: пыльная песчаная равнина, поросшая кустарником, заместила собой, вытеснила, перекрыла все, что было укрыто за сверкающей завесой. Равнина была превосходно подогнана к холмам и горам, что начинались теперь за бывшей границей барьера, никаких следов склейки она не заметила. Но все же равнина казалась в этом пейзаже заплаткой, нашлепкой, фрагментом местности, явившимся из ниоткуда, добавленным, пропатченным.

Как же это возможно? Что могло послужить тому причиной?

Перепуганный мужчина, моливший об избавлении от мук днем раньше, так и стоял на прежнем месте.

Она приземлилась, тяжко вздохнула, обхватила его тяжелыми темными крыльями и освободила его душу. У нее же самой только прибавилось боли. Твою ж мать, блядские свидания в блядской Преисподней: какой у нас там следующий номер программы?

— В этом местечке мои изящные манеры стали совсем ни к черту, — пробормотала она, на лету обгладывая оторванный кусок плоти.

Я так считаю, это я переместил Йиме Нсоквай в примыкавшую к скале комнату без окон номера суперлюкс роскошной гостиницы в центре пещерного города Айобе на планете Вебецуа, а сам остался за пределами атмосферы, наблюдая за развитием событий и пререкаясь со Службой Контроля за Движением Околопланетного Космического Транспорта.

Корабельный ящикодрон, сопровождавший ее в качестве эскорта, и Химерансе зажгли в номере весь свет. На великолепной просторной кровати никого не было.

— Под кроватью скрыт потайной проход, — сообщил Химерансе. Дрон привел в действие нужные механизмы, и огромная круглая кровать исчезла в полу.

Они встали на край отверстия и глянули вниз, пытаясь оценить его глубину.

— Этот проход ведет к туннелю в пустыню? — спросила Йиме.

Она впервые за много дней оделась в обычную одежду, на ней были блузка с жакетом. Конечно, ее здоровье еще не вернулось к норме, временами накатывала неприятная слабость, но волосы она уже уложила в обычную прическу. Привычный распорядок понемногу... восстанавливался.

— Да, — подтвердил Химерансе. — Вепперс отсутствует уже несколько дней, хотя официально он не покидал гостиницы. Скорее всего, он отбыл на джлюпианском корабле, но я не уверен. Его сопровождающие вернулись на Сичульт сегодня утром, однако подтверждения, что он был с ними, не имеется. Это последнее место, в котором его пребывание точно зафиксировано.

Дрон подплыл к дыре, в которую утянулась кровать. Химерансе развернул для нее в воздухе экран, который покачивался и прокручивался туда-сюда, демонстрируя изображение с камер дрона. Машина проследовала по короткому коридору, вырубленному в скале за комнатой и уходившему вглубь. В конце темного туннеля стоял похожий на толстую пулю вагончик подземки.

— Что-то нашлось? — спросила Йиме.

Химерансе пожал плечами.

— Ничего существенного. Тут полным-полно записывающего оборудования. Это место — сущий музей «жучков» всех эпох. Весь номер ими оплетен, как паутиной. Целые коллекции шпионских устройств, как современных, так и давно устаревших. Большинство устройств давно забыты и брошены теми, кто их сюда внедрял. Батарейки разряжены. Рухлядь.

Это значило, что корабль, висевший на орбите в сотнях километров над их головами, протянул один из главных своих эффекторов в город, нацелил его на гостиничный номер и сканирует его в поисках всего, что может представлять интерес. Если тут что-то такое есть, он его непременно отыщет.

— Наиболее свежие устройства изготовлены с помощью техпроцесса уровня, примерно эквивалентного нашему, — сообщил Химерансе, просматривая список находок корабля. — Скорее всего, НР.

Он оглянулся на Йиме.

— НР?

— Это наиболее вероятно. Они совсем недавно тут установлены, — добавил Химерансе, — и полностью работоспособны. Они бы записывали и ретранслировали все, что мы тут говорим, если бы я их не заблокировал. Они синхронизированы с потайными камерами наблюдения гостиничной сети и устройствами блокировки коммуникационного траффика.

Химерансе указал на четыре различных точки в комнате.

— Они везде: в стенах, шторах, коврах, картинах.

— Что-нибудь записано?

— Не могу сказать. И я не знаю, куда они передавали информацию, — признался Химерансе.

— Они зарегистрировали, как Вепперс ускользнул через потайной ход под кроватью?

— Скорее всего, нет, — ответил Химерансе, покосившись на толстые шторы, задернутые вокруг кровати. — При сомкнутых шторах — вряд ли. — Он прищурился; Йиме почти физически ощутила, как корабль смещает свой эффектор на доли минуты углового градуса. — На них нет распыленных жучков, — заключил Химерансе. — И к тому же эти шторы сделаны из куда более высокотехнологичного материала, чем простая органика, на которую они похожи. Они укрывают спящего от любых попыток скрытого наблюдения, пока не отдернуты полностью.

Йиме вздохнула.

— Я и не думала, что он окажется здесь, — признала она. — И уж конечно, не ожидала застать ее тут.

Заглянуть сюда им было несложно, поскольку они и так уже направлялись в Сичультианское Установление, а Вебецуа лежала на кратчайшем пути. Естественно, было куда логичнее ожидать, что Вепперс и Ледедже Юбрек находятся на Сичульте, но быстрый осмотр места, откуда поступили последние достоверные сведения о местопребывании Вепперса, показался ей полезным. Он бы в любом случае отнял не больше нескольких часов.

— Я все еще не располагаю точными сведениями из ресторианской миссии, — добавил Химерансе озадаченно. — Такое впечатление, что коммуникационные линии намертво заглушены. Что-то серьезное творится на Диске.

— Вспышка дилетантской инфекции? — уточнила Йиме.

— О, изготовленные фабрикаторами корабли никак не заслуживают определения дилетантских, — возразил Химерансе, пока они наблюдали за продвижением дрона обратно по туннелю. Йиме знала, что корабль разрывается между стремлением поучаствовать в событиях на Диске и добровольно принятым обязательством доставить квиетистку в любое нужное той место. — Там, похоже, развернулась полномасштабная битва, — Химерансе выглядел обеспокоенным. — Это настоящее сражение за Диск, на окраине Установления, и оно слишком высокотехнологично, чтобы обозвать его дилетантским. Я отчаянно надеюсь, что «Мерзавец» туда не успеет. Если он вмешается в происходящее, последствия могут быть печальны. Он вполне способен затеять настоящую войну.

Дрон появился из отверстия в полу, куда опустилась кровать; Химерансе жестом свернул экран прокрутки и спрятал его в карман своего жилета.

— Что там известно о взрыве в поместье Вепперса? — спросила Йиме.

— Ничего нового, фильтрация новостей, — Химерансе вдруг остановился. — О нет, а вот и что-то свеженькое. Несколько новостных агентств, над которыми у Вепперса нет контроля, сообщают, что многие из его свиты погибли или получили тяжелые травмы в катастрофе флайера. Выжившие доставлены в один из его частных убруатерских госпиталей. — Он помедлил. — Ага. Гм. Похоже на откровенную утку, но кто его знает...

— Что там еще?

Химерансе пристально посмотрел на нее.

— Сообщается, что Вепперс, возможно, мертв.

— Я думаю, что тебе лучше улететь, дальше ты сама о себе позаботишься. Этот Демейзен-элемент, конечно, займется тобой, а я-то останусь, я сам, я-корабль. Вынужден задержаться и уладить неотложные дела в округе. Время засучить рукава и как следует поработать. А для тебя безопасней будет укрыться на это время в челноке с моим элементом, который сопроводит тебя на Сичульт.

— Хорошо, — отозвалась Ледедже, — спасибо, что подвез почти до самого дома.

— Рад стараться, дорогая, береги себя; надеюсь, еще свидимся.

— Я тоже.

Изображение Демейзена прощально помахало рукой звездному полю. Экран шлемовизора показывал, как основной сегмент корабля отклонился от первоначальной позиции, между ним и элементом, на борту которого она теперь оказалась, заблестели полевые перемычки. Корабль все еще имел форму вытянутого эллипсоида, но каждый его скругленный сегмент теперь перемещался независимо, отделенный от остальных небольшим расстоянием, что придавало кораблю сходство с большим, нарезанным на мелкие дольки мячом для какой-то странной игры.

Под ее взглядом щель, оставшаяся после отделения вверенного ей сегмента, начала зарастать, но другие секции еще отдалились друг от друга; потом они достигли внешней кромки защитных полей, прошли сквозь более тонкие, почти прозрачные слои, выскользнули наружу.

Снаружи За пределами нормальных моральных ограничений выглядел, как и прежде, огромным серебристым эллипсоидом. Он коротко сверкнул и исчез.

А Демейзен остался парить перед нею в пространстве.

Он обернулся.

— Теперь мы одни, девочка моя, не считая субРазума этой корабельной секции.

— У нее есть отдельное имя?

Демейзен передернул плечами.

— Можешь называть ее Элемент Двенадцать.

— Пойдет.

Он скрестил руки на груди и нахмурился.

— Что сначала? Хорошие новости или плохие?

Она нахмурилась в ответ.

— Хорошие.

— Мы прибудем на Сичульт через несколько часов.

— А какие же плохие?

— А дело в том, что Вепперс почти наверняка уже мертв.

Она уставилась на изображение аватара. Она ожидала всего, но только не этого.

— Это точно? — спросила она, помолчав минуту.

— Угу. Тебе не очень-то хочется в это верить, не так ли?

Она пожала плечами.

— Неважно. Я хотела его убить. Если он уже сдох, это лучше, чем ничего. Но что значит почти наверняка? Что стряслось-то?

— Кто-то сбросил на его поместье ядерную бомбу, когда он летел над ним во флайере. Несколько сопровождающих погибли, остальные ранены. Сам Вепперс... пропал без вести.

— Ага. Значит, он жив. Готова побиться об заклад. Я поверю, только если мне покажут его труп. И то не забуду проверить, нет ли в его голове нейросетевого кружева.

Демейзен улыбнулся.

Улыбка вышла странная, можно сказать, неувереннная, и она задумалась, каковы отличия этой версии Демейзена от контролируемой основным кораблем.

— Я считал, что ты хочешь сама с ним покончить, — сказал он.

Она мгновение пристально смотрела на него.

— Я никогда раньше ни у кого не отнимала жизни, — ответила она, — и мне этого не хочется. Даже сейчас. Я... не уверена, стоит ли мне убивать Вепперса. Даже Вепперса. Я думаю, что могла бы это сделать, но не уверена, не уверена ни в чем. Я мечтала о том, как убью его, сотни раз, но... если он и правда погиб, я вздохну с облегчением, честно тебе признаюсь. Часть меня рассердится, что он погиб не от моей руки, но другая часть будет на свой лад благодарна судьбе; я понятия не имею, могла бы я с ним покончить или все-таки нет, я запуталась.

Демейзен поднял бровь.

— Сколько раз он тебя насиловал?

— Я сбилась со счета, — ответила она, сделав несколько тщательно выверенных коротких вздохов.

— А потом он тебя убил.

— Да, — сказала она, — но, справедливости ради, только однажды.

Аватар молча смотрел на нее.

— Я — не он, Демейзен, я и близко на него не похожа. Если даже я подберусь к нему вплотную с ружьем, ножом или иным оружием, а потом окажется, что я не смогла его убить, я об этом пожалею, рассержусь на себя, что не смогла сделать над собой усилие, превозмочь колебания, дала ему уйти, оставив шансы убивать и насиловать дальше.

Она снова коротко вздохнула.

— Но если я смогу себя превозмочь, если я смогу это сделать, это будет означать, что я опустилась на тот же уровень, что я ничем не лучше его. Это будет означать, что он выиграл. Если я переняла его методы — он победил. — Она пожала плечами. — Не пойми меня неверно, пожалуйста; если бы подвернулся случай, я с радостью пустила бы ему пулю в голову или перерезала ему горло, но дело в том, что я не знаю, как в точности поведу себя, когда этот миг настанет.

Еще одно пожатие плечами.

— Если он вообще настанет.

Демейзен неодобрительно покачал головой.

— Это самая жалкая, неубедительная и мягкотелая попытка самооправдания, самозащиты и самомотивации, о какой мне только доводилось слыхать. Бля буду, мне придется преподать тебе несколько уроков. Было бы у нас несколько дней, которые нечем занять, я бы из тебя сделал первоклассную наемную убийцу. Сколько нам еще лететь? Пять часов? — Демейзен в показном отчаянии обхватил голову руками. — Бля, мы не успеваем. Готовься пожертвовать собой, детка. Это единственный шанс.

Ледедже снова нахмурилась, теперь сердито.

— Спасибо за доверие и поддержку.

— Эй, полегче. Ты первая начала.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

— Вепперс мертв? — повторила Йиме Нсоквай. — Как это произошло?

— Считается, что он погиб при взрыве флайера, — ответил Химерансе, — но сообщения новостных агентств по-прежнему противоречивы.

— Ледедже Юбрек ведь еще не вернулась туда, не так ли? — спросила Йиме.

— Трудно сказать, — проронил Химерансе. — Но я очень сомневаюсь, что ей по силам организовать ядерную атаку на поместье Вепперса. Она, в сущности, обиженная девчонка, а не суперагент ОО. Впрочем, если бы суперагенту ОО и пришло в голову столь топорное решение проблемы, как запустить по аэролету ядерную боеголовку, он вряд ли промахнулся бы.

— Но что, если ей помогает «Мерзавец»?

— Я не осмеливаюсь даже рассматривать такую возможность, — со вздохом ответил Химерансе.

Йиме хмуро оглядывала роскошный номер. Внезапно она встрепенулась.

— Что там за шум? Вы тоже слышите?

— Это, — объяснил корабельный дрон, — дубасит в двери управляющий гостиницей, выражая таким образом разочарованное недоумение в связи с тем, что кодовая карточка отказалась пропустить его в лучший номер, где меж тем явно творится что-то неладное.

Теперь нахмурился и Химерансе. Корабельный дрон замолчал и на миг завис в воздухе.

— Я хочу провести маленький эксперимент, — сообщил Химерансе.

— Давай вон ту статую, — предложил дрон. Химерансе повернулся в указанном направлении и осмотрел исполненную в масштабе три к четырем статую пышногрудой нимфы, стоявшую в углу комнаты. В одной руке нимфа держала стилизованный факел.

— Да что тут... — начала Йиме. Серебристый эллипсоид появился из ниоткуда и окружил статую, а в следующее мгновение исчез с тонким хлопком. Статуя пропала вместе с ним. На ее месте Йиме увидела девственно чистый уголок ковра.

— ... происходит? — договорила Йиме, бросая взгляды по очереди на человекообразного аватара и корабельного дрона. Она начинала тревожиться.

Машины, казалось, призадумались, потом маленький дрон произнес:

— Ох-хо-хох.

Химерансе обернулся к Йиме.

— Это была импровизированная модель корабля, который попытался совершить Перемещение.

— Микросингулярность не появилась, — пояснил маленький дрон.

— Что? — оторопела Йиме. — Но почему?

Химерансе сделал шаг вперед и настойчиво взял Йиме за локоть.

— Уходим, — велел он, подталкивая квиетистку ко входной двери комнаты.

— Слетаю-ка я проверю туннель, — заявил маленький дрон, пронесся через комнату и ухнул в дыру на месте кровати с секретом.

— Корабль получил недвусмысленное повеление покинуть систему только через посредство корабля НР, — начал объяснять Химерансе, оттеснив Йиме в гардеробную. — НР понимает, что мы что-то задумали, и они очень встревожены, по стандартам Реликварии, разумеется. Они блокируют все Перемещения. Дрон...

Химерансе вдруг издал звук, похожий на скулящий визг, и поспешно прикрыл уши Йиме — так быстро, что ей стало больно. Из спальни раздался мощный взрыв, и они полетели на пол. Химерансе исхитрился повернуть тело в воздухе так, что Йиме приземлилась на него. Хотя падение было смягчено, Йиме раскровянила нос, ударившись им в его костистый подбородок. Каждая косточка в ее с трудом восстановленном теле протестующе заныла.

Аватар дернул ее за ногу и куда-то пополз через тучи дыма, пыли и летающих обломков мебели, увлекая ее за собой.

Йиме раскашлялась.

— ... хера тут происходит? — выговорила она, задыхаясь. Тем временем Химерансе перебрался уже в прихожую.

— Туннель обрушили и замуровали, — объяснил Химерансе, — а сделал это корабль НР.

— А что с дроном?

— Он погиб, — коротко ответил Химерансе.

— А разве мы не...

— Корабль, — прервал ее Химерансе, — делает все, что может, и реагирует так быстро, как только способен — в присутствии превосходящего силой судна НР, и покамест слишком медленно. Скоро он будет вынужден спасаться бегством или принять бой. Ему не до нас. Мы предоставлены сами себе.

Аватар глянул на двери номера, и те раскрылись. За ними оказался широкий, роскошно отделанный коридор. В дверях стоял низкорослый мужчина со свирепым выражением лица, а над ним нависали трое верзил в полувоенной униформе. Крутящееся облачко дыма и пыли вежливо обогнуло Йиме с Химерансе и выплыло в коридор, навстречу новоприбывшим. Разъяренный коротышка в неподдельном ужасе уставился на пылевое облако.

Один из верзил наставил на Химерансе какое-то оружие с толстым коротким стволом, но Химерансе сказал:

— Я жутко извиняюсь, но на это у нас нет времени.

И сорвался с места. Он двигался так быстро, что Йиме не поверила своим глазам — на какое-то время он выпал из ее ритма восприятия. Его движения были стремительными, но плавными, даже текучими; он врезался в троих верзил, вырвал у первого из руки короткоствол (со стороны казалось, что почти случайно), второму врезал локтем под дых (и снова могло показаться, что аватару повезло). Второй верзила с шумом выдохнул выбитый из легких воздух, глаза у него вылезли из орбит, и он мешком осел на пол. Йиме едва успела осознать, как это произошло, а двое напарников верзилы уже повалились на пол вслед за ним. Один рухнул, как подкошенный, после того, как аватар наставил на него новообретенное оружие (раздался щелкающий лязг — и больше ничего). Что же до второго, которому сперва и принадлежало оружие, то его Химерансе просто ударил раскрытой ладонью, но от этого удара нападавший отлетел к стене, врезался в нее головой и затих там.

— Ага, — сказал Химерансе, взяв коротышку рукой за горло и без видимого труда приподняв над полом. Ярость коротышки сменилась ужасом, а стоило аватару наставить на него странную пушку, как коротышка впал в полный ступор. — Это разновидность нейробластера.

Это замечание вроде бы никому в частности не было адресовано, а вот следующая фраза предназначалась, без сомнения, управляющему, в которого аватар ткнул нейробластером: — Вы забыли пожелать нам доброго дня, уважаемый. Но спасибо, что вызвались помочь нам скрыться.

Управляющий что-то сдавленно пробулькал. Химерансе явно извлек из этого звука полезную информацию, поскольку на его губах появилась довольная улыбка. Он незначительно ослабил хватку, полуобернулся к Йиме и указал вниз по коридору.

— Думаю, нам туда.

— Что сейчас? — спросила Йиме, пока они бежали по коридору, следуя полузадушенным указаниям болтавшегося в позе жабы управляющего. — Как нам убраться с планеты?

Она резко остановилась и посмотрела на аватара. — А мы вообще собираемся бежать с планеты?

— Нет, — ответил Химерансе, — нам сейчас безопаснее перекантоваться тут.

Он остановился перед лифтовой шахтой и сделал управляющему знак вызвать лифт вне очереди с помощью универсальной карточки.

— А мы сможем? — подозрительно спросила Йиме.

Лифт прибыл. Аватар отобрал у своего пленника кодовую карточку, вставил ее в нужную прорезь на контрольной панели, отпихнул управляющего подальше от кабины и, прежде чем створки сомкнулись, оглушил его из нейробластера. Они спускались в технический подвал, куда обычно не было доступа никому, кроме гостиничного персонала. Химерансе оглядывал кабину. От решетки динамика экстренной связи с диспетчером на контрольной панели потянулась тонкая струйка дыма.

— Хотя, если подумать, то нет — здесь нам не будет безопаснее, — задумчиво произнес Химерансе, — так что корабль нас Переместит без предупреждения.

— Переместит без предупреждения? — переспросила Йиме. — Это звучит...

— ... опасно. Да. Я согласен. И так оно и есть на самом деле, хотя оставаться здесь еще опаснее.

— Но если корабль бессилен Переместить нас отсюда...

— Он не может нас Переместить, потому что в соответствующей системе отсчета он и мы покоимся, поэтому силы НР успевают прервать Перемещение. Однако через некоторое время он на очень высокой скорости пройдет на опасно близком расстоянии от планеты, разгонится до сверхсвета почти на краю ее гравитационного колодца и попытается Переместить нас не так, как обычно, а за считанные пикосекунды.

Аватар говорил так, словно речь шла о самых обычных вещах.

Он посмотрел на экранчик, где медленно уменьшались отмечавшие этаж цифры. В свете потолочной лампы лифтовой кабинки лысина Химерансе ярко блестела.

— Если это проделать на достаточно высокой скорости, судно НР, возможно, не успеет вмешаться в работу сингулярности, через которую осуществляется Перемещение, — продолжал Химерансе с улыбкой. — Вот почему мы сейчас делаем вид, что корабль повинуется требованиям НР и покидает систему. Он будет ускоряться всю дорогу, затем неожиданно для них сменит курс так, чтобы потеря скорости была наименьшей из возможных, и устремится обратно, продолжая ускоряться. Если он сможет выдернуть нас отсюда, мы направимся на Сичульт. Пока он будет набирать скорость, пройдет несколько часов. Они должны поверить, что он и впрямь взял курс прочь из системы; кроме того, если он разгонится до такой скорости, у нас будет больше уверенности, что судно — или суда — НР не успеют ему помешать. А пока нам предстоит прятаться от Реликварии.

— Это сработает?

— Не знаю. Скорее всего, да. Тсс.

Кабинка остановилась.

— Скорее всего? — эхом повторила Йиме в опустевшей кабинке, глядя, как аватар плавно выскальзывает наружу.

Она последовала за ним.

Они очутились в просторном подземном помещении, полном колесных наземных транспортных средств.

Она хотела что-то сказать, но аватар обернулся к ней, приложил палец к губам и жестом подозвал ее к шестиколесному, громоздкому на вид автомобилю, корпус которого казался вырезанным из одного листа обсидианового стекла.

— Вот что нам нужно, — похожая на крыло чайки дверца отъехала в сторону, — хотя...

Они заняли места.

— Вы не забыли пристегнуться? Спасибо. Так вот, НР, в принципе, может догадаться, что задумал наш корабль, и либо воспрепятствует Перемещению, либо попытается его прервать. Впрочем, я не исключаю и прямой атаки на корабль, хотя это было бы крайностью.

— Они уничтожили корабельного дрона и пытаются убить нас. Разве это не крайние меры?

— В принципе, да, — раздумчиво проговорил аватар. Огоньки индикаторов на панели управления зажигались один за другим. — Но дроны, аватары и даже люди — это одно: потеря кого бы то ни было из них повлечет за собой определенные трудности морального и дипломатического толка, но такие инциденты еще можно списать на недопонимание и досадное стечение обстоятельств, замять, уладить по обычным каналам. А вот нападение на корабль — это совсем другое. Оно приравнивается к объявлению войны.

Экран осветился, выводя перед ними что-то вроде дорожной карты города.

— Спасибо, — сказала Йиме, — вы знаете, всегда так приятно, когда тебе вовремя указывают на положенное тебе место в порядке вещей.

— Да, — кивнул Химерансе, — я знаю.

На некотором расстоянии от них начала раскрываться большая дверь в конце короткой рампы. За ней, похоже, был выезд наружу.

— Многие другие машины тоже управляются автоматически, — пробормотал Химерансе, — это нам очень кстати.

По всей подземной парковке зажигались фары других машин. Некоторые автомобили уже тронулись с места, направляясь к покатому въезду и двери.

— Думаю, нам стоит пристроиться где-то посередине, — сказал аватар. Их машина издала далекий низкий гудящий шум, медленно покатилась к набиравшему скорость кортежу и присоединилась к остальным. Судя по тем, что были ей видны с пассажирского сиденья, ни в одной из машин не было людей.

— Это вы сделали или корабль? — спросила Йиме. Они выехали из подземного гаража.

— Я, — ответил аватар, — корабль улетел девяносто секунд назад.

Снаружи тянулся бесконечный туннель пещерного города, весь в огнях искусственного освещения, с обеих концов словно запечатанный туманными пробками. Окраина города — перпендикулярная разноцветная друза высоких зданий — была всего в километре от них, но в темноте казалось, что она гораздо дальше. Управляемые аватаром машины без водителей выезжали наружу одна за другой и устремлялись в разных направлениях, быстро теряясь из виду в тесно сплетенной сети узких городских улиц.

Над ними по исполинской пещере туда-сюда деловито сновали на рельсотросах маленькие воздушные аппараты.

Пока Йиме смотрела, одна из самых больших пустых машин, следовавшая по их полосе чутьвпереди, состыковалась с несколькими тросами, свисавшими со свода пещеры, и взмыла вверх.

— Мы проделаем то же самое, — сказал Химерансе, и вскоре то же самое проделала их собственная машина. Они, однако, направились совсем в другую сторону.

Автомобиль стремительно поднимался в воздух, окруженный сотнями других рельсотросовых машин.

Они остановились на средней высоте и двигались по рельсотрассе около двадцати секунд, и тут размеренное дыхание аватара внезапно сбилось. В тот же миг черное стекло, окружавшее их, разошлось прямо впереди, и рассеченные листы его стали медленно падать по сторонам автомобиля. Прежде чем расколотое стекло опустилось до уровня плеч, Химерансе сделал молниеносное движение, вышвыривая наружу похожий на тупорылую дубинку нейробластер. Стекло тут же сомкнулось вокруг них, линии раскола заросли. Сверху ударила ослепительная вспышка, за ней последовал тяжелый глухой удар, и автомобиль замотало из стороны в сторону. Скорость тут же автоматически понизилась, чтобы демпфировать колебания. Йиме с Химерансе оглянулись: за ними в самом центре пещерного города распускалось похожее на исполинский цветок облако дыма и обломков огромного моста, рассеченного посередине. Через несколько мгновений две половинки моста накренились и стали величественно рушиться в реку, протекавшую по дну туннеля. В пещерном своде прямо над ними появилось маленькое светло-желтое отверстие, из него сыпались раскаленные ошметки каких-то конструкций, смешанные с пеплом. Эхо взрыва прокатилось по туннелю, отражаясь от стен пещеры, и медленно затихло в нижней части города.

Химерансе озабоченно покачал головой.

— Это моя ошибка, — сказал он, когда они взяли курс на высокую каменную башню, — мне следовало учесть, что они за нами следят. Прошу прощения.

Стекло опять утянулось вниз, по сторонам автомобиля, полностью открыв салон. Машина сердито запищала, но этот звук терялся в раскатистом вое многочисленных сирен, включившихся по всему городу. Они мягко опустились на вершину башни.

— Выходим, — скомандовал аватар, поднялся со своего места и, взяв Йиме за руку, заставил ее перепрыгнуть вместе с ним через парапет башни на маленькую, поросшую травкой и мхом площадку. Она приземлилась на колени и ощутила вспышку боли. Машина перестала пищать и поплыла вверх; стеклянные панели вернулись на место, тросы подтянули автомобиль на прежнюю высоту. Химерансе отыскал старый, но крепкий на вид вентиляционный люк и рванул дверцу на себя. Та отвалилась, на площадку посыпались комья земли и заклепки. Они протиснулись в давно заброшенный ход и начали спуск по темной винтовой лестнице.

Йиме шла за Химерансе, полностью положившись на него, потому что темнота стояла — хоть глаз выколи. Даже усовершенствованные зрительные клетки сетчатки ее глаз бессильны были уловить хоть лучик света.

Они спустились на два полных оборота, и тут снаружи донесся новый мощный удар. Башня покачнулась, хотя и едва заметно.

— Это был тот автомобиль, в котором мы ехали, не так ли? — спросила она.

— Именно, — ответил аватар. — Кто бы за нами ни охотился, он очень быстро соображает. НР это, больше некому. — Они стали спускаться быстрее, насколько это было возможно, обороты винтовой лестницы проносились под ногами Йиме так стремительно, что у нее помутилось в голове. У нее сильно разболелась спина, но колени и лодыжки ныли не меньше.

— Лучше не мешкать, — сказал аватар, припустив еще быстрее. Она слышала его слова, но с трудом поспевала. Когда она начала очередной оборот лестницы, он уже скрылся за следующим.

— Я не могу так быстро! — закричала она.

— Конечно, не можете, — он остановился, она уткнулась ему в спину. — Извините. Знаете что, а залезайте-ка мне на спину; так будет быстрее. Пригните голову, чтобы не разбить ее о стены.

Она сбилась с дыхания и не смогла ответить, но просто забралась ему на спину, обхватив ногами его за пояс, а руками уцепившись за шею.

— Крепче, — попросил аватар. Она послушалась.

Они устремились дальше, спускаясь по ступенькам так быстро, что это скоро стало напоминать падение.

Люди снаружи видели, как вишнево-красный луч, пробивший свод пещеры, сперва рассек пополам большой мост, а затем испепелил в воздухе колесный автомобиль, который почему-то занесло на рельсотросовую трассу. В каждом из этих случаев луч должен был безошибочно прорезать многие сотни метров скальной породы, прежде чем поразить цель.

Когда луч появился в пещерном городе Айобе в третий, последний, раз, от него пострадала старинная, украшенная декоративными орнаментами каменная башня, часть изначального комплекса зданий Центрального университета. Луч ударил в старую башню почти у основания, отчего древняя постройка тут же обрушилась. Сперва полагали, что происшествие обошлось без жертв, однако через полдня при раскопках развалин были найдены два трупа — тела мужчины и женщины, погребенные вместе под сотнями тонн булыжников и щебня. Они все еще держали друг друга в объятиях, когда их откопали. Руки женщины обвили шею мужчины, а ноги оплели его талию.

Дом имел форму Галактики. Конечно, это был виртуальный дом, но степень его детализации и качество отрисовки превосходили всякое воображение, и хотя внутренние масштабы, в каких он отвечал реально существующей Галактике, заметно разнились от одной комнаты к другой и от одного момента времени к иному, общий эффект вполне отвечал замыслам существ, вызвавших его к жизни, так что пространство это им казалось родным и хорошо знакомым.

А жили в этом доме Разумы Культуры, искусственные интеллекты высочайшего уровня, самые сложные разумные существа этой цивилизации, значительно превосходившие мощью интеллекта остальных ее обитателей, одни из самых сложных и высокоразумных существ всей пангалактической метацивилизации.

Дом был построен так, чтобы отмечать местопребывание каждого Разума в реальной Галактике, и Разумы, обосновавшиеся на хабитатах ближе к Ядру, расположились в луковицебразном многослойном центре дома, а те корабельные Разумы, что предпочитали странствовать по пустынным окраинам галактических рукавов, обычно появлялись в одном из внешних крыльев дома, часто состоявших всего из одной комнаты. Учитывались также интересы Разумов, не желавших разглашать свое истинное местонахождение: они населяли специально сооруженные для них под фундаментом дома помещения и общались по специальным каналам.

В обычном восприятии дом казался обставленным с поразительной роскошью и пышностью — стилистически они восходили, как правило, к старым традициям барокко, — украшенным богатейшими орнаментами. Каждая комната была размером с собор, деревянные стены покрывала искуснейшая резьба, а ширмы — причудливые узоры; натертые до блеска паркетные доски были украшены полудрагоценными камнями, потолки — декорированы металлическими панелями и отделаны редчайшими минералами. Населяли (обычно полупустой) дом аватары Разумов, которые, естественно, могли принимать форму почти любого известного объекта или живого существа.

Здесь были отменены занудные ограничения трехмерной перспективы, так что каждая из тысяч комнат просматривалась изо всех остальных, если не через дверные проемы, то через щели в стенах, экраны или картины, которые при внимательном рассмотрении предоставляли детальнейший обзор даже самых дальних помещений. Разумы, конечно, воспринимали пребывание в четырех измерениях как самое что ни на есть обыденное занятие, так что никаких проблем с этими топологическими трюками у них не было. Ловкость рук и никакого волшебства.

Единственным ограничением, пришедшим в Галактический Дом из базовой Реальности, было то досаднейшее обстоятельство, что даже в гиперпространстве никакое излучение не может распространяться с бесконечной скоростью. Поэтому для того, чтобы вести обычный разговор с другим Разумом, надо было сперва оказаться с ним в одной комнате или хотя бы на относительно небольшом расстоянии. Даже двум Разумам, находящимся в одной и той же пустой комнате, было бы тяжело перекрикиваться друг с другом. Задержка становилась слишком заметной.

На более значительном расстоянии приходилось ограничиваться сообщениями. Они обычно имели форму деликатно поблескивавших в воздухе перед получателем символов, но это не являлось правилом: Разумы — как в целом, так и в частности — отличались иссушающей воображение изобретательностью, а многие отправители славились крайне эксцентричными выходками. Так, не были чем-то необычным стремительные балетные пары, состоявшие из инопланетян-многоножек, чьи пламеневшие, но неопалимые, причудливо искривленные тела на мгновение принимали, допустим, форму марейнских символов.

Ватуэйль никогда не бывал в этом месте, только слышал о нем, да и то в самых общих чертах. Он часто пытался вообразить себе, на что оно в действительности может быть похоже, а теперь просто стоял и глазел вокруг, ошеломленный, бессильный подобрать слова хотя бы для приблизительного описания его неслыханной, дикой, яростной роскоши и невероятной сложности. Ему подумалось, что, наверное, эта задача по силам лишь поэту.

Он принял облик мужчины панчеловеческого типа, высокого и худощавого, в форме космического маршала. Он стоял посредине просторной комнаты, напоминавшей изнутри пустынный скалистый пляж, а в целом пропорционально отвечавшей Доплиоидному Спиральному Фрагменту, и смотрел, как что-то вроде массивной люстры медленно спускается с потолка. Если приглядеться внимательнее, то и весь потолок состоял преимущественно из таких люстр. Когда середина нижней секции поравнялась с его головой, люстра — буйство прихотливо закрученных спиралей и штопоров разноцветного стекла — остановилась.

— Космический маршал Ватуэйль, приветствую вас, — сказала она; голос был мягким и вежливым, звонким, словно колокольчик, вполне подходящим к такому случаю. — Мое имя Заив. Я Разум-Концентратор и занимаюсь главным образом делами секции Квиетус. Мои спутники представятся сами.

Ватуэйль обернулся и увидел двух гуманоидов, парящую в воздухе огромную синюю птицу и существо, больше всего похожее на грубо вырезанный и безвкусно размалеванный манекен чревовещателя. Оно восседало на маленьком многоцветном воздушном шаре. Он не заметил их появления.

— Я — Застывшая усмешка, — сообщил сереброкожий гуманоид. Было в облике этого аватара что-то женское. — Я представляю секцию Нумина.

Оно/она кивнуло/кивнула/поклонилось/поклонилась.

— Очаровашка со шрамом, — сказала синяя птица. — ОО.

— Сторонник жестокого обращения с животными, — сказал второй гуманоид, выглядевший худощавым мужчиной. — Я представляю интересы Рестории.

— Лабтебриколефил^[160], — сказал манекен. Было похоже, что у него какие-то проблемы со звуком «л». — Я гражданское лицо. — Он помедлил и зачем-то добавил: — Эксцентрик.

— А это, — сообщила люстра по имени Заив, когда все остальные выжидательно воззрились в одну сторону, — Нарядившийся для вечеринки.

Нарядившийся для вечеринки оказался маленьким оранжево-красным облачком, более или менее постоянно парившим над головой синей птицы.

— Нарядившийся для вечеринки, — сказала Заив, — находится на неопределенном расстоянии от нас и также не примет активного участия в этом деле. Его вклад в беседу будет спорадическим.

— Более чем вероятно, что скажет он полную чушь, да и то задним числом, — заметила синяя птица, представлявшая Очаровашку со шрамом. Она воздела гордую голову, украшенную роскошным плюмажем, чтобы посмотреть на оранжево-красное облачко, но никакого видимого отклика не последовало.

— Мы вместе, — сказала Заив, — образуем нечто вроде Комитета Оперативного Реагирования Специальных Агентств, или, во всяком случае, составляем его локальную ячейку. Есть и другие заинтересованные стороны, чья забота о собственной безопасности ничуть не уступает нашей, однако они будут слушать нашу беседу на расстоянии и, возможно, сочтут нужным что-то добавить от себя. Требуются ли вам дополнительные разъяснения касательно наших рангов или иных терминов?

— Нет, спасибо, — ответил Ватуэйль.

— Мы подразумеваем, что вы посланы к нам как представитель высшего стратегического уровня командования Альтруистов по вопросам нынешней битвы за Ад. Так?

— Именно, — подтвердил Ватуэйль.

— Итак, космический маршал Ватуэйль... — протянула синяя птица, лениво помахивая короткими крыльями — слишком лениво, чтобы эти движения могли удержать ее в воздухе... если бы дело происходило в базовой Реальности. — Вы сообщили, что вопрос, с которым вы сюда прибудете, не терпит отлагательств. Что же вы такое хотите нам сообщить?

— Это касается войны за Преисподнюю, — сказал Ватуэйль.

— Да это как бы самоочевидно, — сказала синяя птица.

Ватуэйль вздохнул.

— Вы наверняка заметили, что Альтруисты проигрывают сражение.

— Разумеется, — сказала птица.

— И мы пытались взломать вычислительные субстраты Гееннистов.

— И об этом мы тоже догадались, — сказал худощавый мужчина.

— Но эти попытки потерпели неудачу, — продолжил Ватуэйль. — Поэтому мы решили перенести войну в Реальность и построить боевой флот, который бы физически уничтожил столько субстратов Преисподней, сколько удастся.

— Так что же, несколько десятилетий пролетели впустую? — проскрежетала синяя птица. — Получается, вы откатились на тот самый уровень, на котором были в самом начале войны? Когда вашим стратегам больше ничего в голову не приходило, кроме тех решений, о каких вы только что любезно изволили нам поведать?

— Это... довольно ответственное решение, космический маршал, — заметил манекен. Его челюсти заскрипели, как шарниры.

— Нам было нелегко принять его, — согласился Ватуэйль.

— Думается, вам вообще бы не стоило его принимать, — сказала ему синяя птица.

— Я здесь не для того, чтобы оправдывать в ваших глазах собственные поступки или решения моих друзей или сообщников, — сказал Ватуэйль, — но затем, чтобы...

— ... чтобы впутать нас во все это? — прервала синяя птица. — Да половина Галактики уверена, что мы стоим за спинами Альтруистов и дергаем их за ниточки. Вероятно, явившись сюда и удостоившись внимания аудитории, у которой, хочу заметить, полным-полно других неотложных дел, вы думали убедить в этом другую половину?

Над головой птицы оранжево-красное облачко пролилось дождем, но, насколько можно было судить, ни одна капля так и не попала на голову Очаровашки.

— Я здесь, чтобы сообщить вам: Альтруисты пришли к соглашению с ГФКФ и некоторыми элементами Сичультианского Установления относительно постройки флота на Цунгариальском Диске, и сделано это за спиной НР и ее союзников, Флекке и джлюпиан. Тем не менее мы получили разведданные о существовании другого соглашения между Сичультией и НР, по которому они — Сичультия — отвергнут сотрудничество с Альтруистами и поступят так, как велит им НР, чтобы саботировать постройку любого военного флота. Во всяком случае, НР так считает.

— Сичультия, кажется, так же свободно обращается со своими обязательствами, как вы и ваши друзья — с вашими собственными фанфаронскими планами, космический маршал, — сказала синяя птица, представлявшая ОО.

— Стоит ли быть такой невежливой с нашим гостем? — спросил Очаровашку со шрамом сереброкожий аватар. Птица встопорщила перья.

— Да, — сказала она.

— Мы также слышали, — сказал Ватуэйль, — что НР, Культура и ГФКФ в настоящее время уже ввязались в дела Сичультианского Установления, в особенности те, что касаются Цунгариальского Диска. Учитывая это, мы решили, что полезно будет проинформировать вас — на высшем уровне — о том, что Сичультия в действительности примет сторону тех, кому вы, как любому и так ясно, желаете победы.

— Вам, наверное, тяжело себе представить, как это — держать свое слово при любых обстоятельствах, космический маршал, — участливо сказала синяя птица. — Так почему же вы считаете, что Сичультия более склонна соблюдать соглашение с вами, чем тот договор, который они заключили с НР?

— Соглашение, заключенное с НР, обязывает их к бездействию. Соглашение, подписанное с нами, означает, что они будут вовлечены в заговор, контролируемый внешними силами, разворачивающийся за пределами сичультианской юрисдикции и независимо от первоначальных действий. Это грозит им суровым возмездием НР, даже если они вдруг и решат переметнуться на другую сторону, прежде чем их участие в заговоре станет явным. Им нет никакого смысла подписывать такое соглашение, если только они всерьез не намерены его соблюсти.

— В этом что-то есть, — прозвенел голосок Заив.

— Итак, — сказал худощавый мужеподобный аватар, — нам ничего не надо предпринимать, и пусть Сичультия продолжает начатое на Цунгариальском Диске и в прилегающей к нему области?

— Я не вправе вам что-то указывать, — пожал плечами Ватуэйль. — Я даже не уполномочен строить какие-то предположения. Мы просто подумали, что вам будет полезно узнать, как у нас дела.

— Мы поняли, — сказала Заив.

— А у меня есть свои разведданные, — возвестила синяя птица.

Ватуэйль обернулся и спокойно взглянул на нее.

— Из моих разведданных следует, что вы предатель, космический маршал Ватуэйль.

Ватуэйль продолжал неотрывно смотреть на птицу, пока та лениво помахивала крыльями прямо перед ним. Шедший из оранжево-красного облачка над головой Очаровашки со шрамом дождь прекратился. Тогда Ватуэйль обернулся, обращаясь к Заив:

— Мне больше нечего вам сообщить. Если позволите...

— Да-да, — оживилась люстра. — Видите ли, сигнал, доставивший вас сюда, не содержал никаких инструкций на предмет того, что нам делать с копией вашей личности, когда сообщение будет передано. Я думаю, мы все сойдемся на том, чтобы вернуть ваш личностный слепок обратно в симулятор высшего командования, но у вас, похоже, иные планы?

Ватуэйль усмехнулся.

— Меня надо удалить, — сказал он. — Так лучше. Сотрите меня, чтобы не было потом неуместных подозрений в пособничестве Альтруистам.

— Какая глубокая мысль... — казалось, проговорила сереброкожая женщина — Ватуэйль решил уверить себя, что она имела в виду именно это.

— Я не сомневаюсь, что мы можем предоставить вам достаточно места в Виртуальной Реальности, — сказала Заив. — Может, вам лучше...

— Нет, спасибо. Мой оригинал прошел больше виртуальных миров, загрузок и ревоплощений, чем он мог себе изначально представить. Все личности, которые он посылал с заданием, подобным моему, давно свыклись с мыслью об удалении ненужных копий, ведь мы знаем, что оригинал продолжает где-то существовать. — Космический маршал улыбнулся, зная, что выглядит смирившимся с неизбежностью. — Но даже если это и не так... война была очень долгой. Я так устал. Мы все устали, все мои итерации. Смерть нас больше не пугает. На всех уровнях, знаете ли.

— На этом, — сказала синяя птица, — все точно так же. — Ее голос впервые смягчился.

— Да ну? — протянул Ватуэйль и оглядел собеседников. — Спасибо за внимание. Прощайте.

Он поднял голову к люстре и кивнул.

И его не стало.

— Ну и? — сказала Заив.

— Ну что, примем это за чистую монету? — спросил сереброкожий аватар.

— Это превосходно соответствует тому, что нам уже известно, — сказал деревянный манекен. — Даже лучше, чем большинство симуляций.

— А стоит ли доверять словам космического маршала? — поинтересовалась Заив.

Птица фыркнула.

— Этого ветхого бродячего призрака? — сказала она презрительно. — Он был преславен встарь^[161]; я сомневаюсь, что он и сам помнит, кем предпочитал тогда считаться. Не говоря уж о том, во что он верит и что обещал намедни.

— Нам не обязательно доверять ему, чтобы использовать предоставленную им информацию в наших расчетах, — сказала сереброкожая женщина.

Худощавый мужчина посмотрел на люстру.

— А вот тебе надо вправить мозги своему невезучему агенту и сказать ей, чтоб перестала тратить время зря и занялась делом — и пускай хоть на этот раз обойдется без гибели невиновных. Не дайте этой Юбрек убить Вепперса.

Мужчина повернулся к синей птице, у которой над головой парило оранжево-красное облачко.

— Хотя, разумеется, в этом не будет особой нужды, если Особые Обстоятельства просто прикажут За пределами нормальных моральных ограничений оставаться в стороне и прекратить свои эксцентричные фантазии насчет содействия в галантной мести чужими руками, или какой бишь там черной магией он сейчас развлекается.

— Да не смотрите на меня так, — сказала Очаровашка со шрамом, возмущенно замахав крыльями. — К проделкам этого курвенка, недостойного называться сторожевым кораблем, я не имею никакого отношения.

Птица взметнула голову и посмотрела на оранжевое облако.

— Эй ты, да послушай же наконец, — прокаркала она. — У тебя же были на него выходы. Вот ты и поболтай со всесистемником, из икры которого вылупилась эта мерзость. Пускай сделает все, что может, и зарядит наконец хоть каким-то смыслом ту мудоебскую шрапнель, что заменяет субстраты Разума этой сбрендившей машине.

...спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи...

Ее кожу что-то холодило — наверное, надо бы поежиться, но у нее не осталось сил даже для этого. Она уже некоторое время назад впала в летаргию; ее тело словно бы туго спеленали и засунули в раскаленную духовку для выпечки.

В тумане, крутившемся перед ее глазами, прозвучал какой-то голос: клацающий, лязгающий, неприятный и поразительно реальный.

— Эй, есть кто живой? — спросил голос. — Есть тут кто?

— А-а?

Это она ему ответила. Чудесно: вот и слуховые галлюцинации начались.

— Привет!

— А? Что? И вам привет.

Она говорила по-настоящему, а не глоттировала, как до нее только что дошло. Как странно! После нескольких неудачных попыток ей удалось разлепить веки; она поморгала, и зрение наконец сфокусировалось. Свет. Она смотрела на свет, тусклый, но реальный.

Забрало шлема, она видит его изнутри, с экраном визора. Экран показывал одни статические помехи, но она поняла: внешний и внутренний слои доспехов распались, раскололись, как яичная скорлупка, и свежий воздух овевает ее открытое тело; поэтому-то у нее и бежали мурашки по коже. Она дышит!

Она несколько раз втянула воздух — жадно, глубоко, полной грудью, наслаждаясь тем, как он наполняет ее легкие через рот и ноздри. Грудная клетка вздымалась и опадала, и ничто ее не стесняло. Изумительное ощущение.

— Аппи Унстриль, не так ли? — продолжал задавать вопросы голос.

— А, э, м-м, да.

Глотка забилась, слиплась, и вообще у нее во рту все будто склеилось, как и в глазах. Она с трудом растянула губы, они опухли и стали слишком чувствительны.

— Вы кто?

Она прокашлялась.

— С кем я говорю?

— С элементом сторожевого корабля Культуры класса «Мерзавец» За пределами нормальных моральных ограничений.

— Элементом?

— С Элементом Пять.

— Вы здесь? Откуда?

Какой еще «Мерзавец»? Никто и словом не обмолвился ни о каких «Мерзавцах». Неужели это правда? Ей все еще не верилось. А вдруг это сон, предсмертный бред? Она нащупала гибкую водоподводную трубку шлема, приложила к губам сосок и впилась в него. Вода: холодная, свежая, чудесная.

Это Реальность, сказала она себе, настоящая вода, настоящие мурашки, настоящий голос.

Реальность, Реальность, Реальность.

Она чувствовала, как вода поступает к ее иссушенным тканям, омывает горло, проскальзывает через пищевод и струится в желудок.

Она глотала и не могла остановиться.

— Разве имеет значение, откуда я прибыл? — резонно заметил голос. — Если вам важно это знать... я-полный притворялся раньше кораблем класса «Палач».

— Ага. А... вы меня спасаете, Элемент Пять?

— Да. Я только что Переместил внутрь вашего модуля нанопыль, она починит, что сможет. Через несколько минут модуль снова будет функционировать. Вы в принципе могли бы отправиться на нем к Пятой станции наблюдения за планетой, это ближайшая база миссии, но, учитывая немалую активность вражеских сил, я вам этого настоятельно не советую. Гораздо разумнее и просто безопаснее было бы, чтобы вы остались со мной и нашли укрытие в моей полевой структуре. Однако выбор за вами.

— А что бы вы сделали на моем месте?

— О, я бы остался наедине с собой. Но вы же понимаете, что я не мог ответить иначе.

— Да уж.

Она выпила еще немного драгоценной, восхитительно прекрасной воды.

— Я останусь с вами.

— Это мудрое решение.

— Как там остальные? Вы их тоже спасете? Там было двадцать три пилота микрокораблей и сорок остальных сотрудников, не считая команды Гилозоиста. Как они там?

— Гилозоист потерял четырех членов команды. Один человек погиб на Пятой станции наблюдения за планетой, сама станция получила серьезные повреждения. Погибли также и двое пилотов модулей/микрокораблей, один в столкновении с фабрикатором, а еще один — сгорел в атмосфере Ражира. Остальные пилоты либо спасены, либо будут спасены в скором времени, либо же операция по их спасению проходит прямо сейчас.

— Кто были эти двое? Те, погибшие?

— Лофгир, Инхада: причина смерти — столкновение с фабрикатором. Терсетьер, Ланьярес: причина смерти — корабль сгорел в атмосфере газового гиганта.

Его восстановят, пронеслось в ее голове, восстановят из резервной копии. Ничего страшного не случилось, он вернется. Это займет определенное время, и он, конечно, не будет в точности той же личностью, но в основном — той же. Конечно, он будет любить тебя, как и прежде. Он будет полным идиотом, если разлюбит тебя. Ведь верно? Ведь не будет?

Она поняла, что плачет.

— Беттлскруа, я так и понял, что ты меня ищешь.

— Именно так, Вепперс. Для мертвеца у тебя на редкость цветущий вид.

Изображение Адмирала-Законотворца ГФКФ на маленьком плоском экране коммуникационного компьютера шло волнами. Связь и так оставляла желать лучшего, к тому же сигнал подвергли многократному шифрованию.

Вепперс и Джаскен сидели в маленьком кабинете одного из запасных убруатерских домов магната. От главного городского дома его отделяли несколько кварталов и парк.

В запасном доме имелись коммуникационные линии, подключенные к системам главного жилища. Вепперс озаботился приобретением потайных домов еще очень давно, рассудив, что рано или поздно у власти могут оказаться неправильно настроенные политики или судьи, чьи действия будут неприемлемы для креативных бизнесменов, которые никогда не разделяют общих методов ведения бизнеса и не чураются предпринимательского или финансового флибустьерства. Как только они прибыли сюда, все еще в форменной одежде врачей экстренной помощи, Вепперс принял душ, старательно смывая и соскребая остатки радиоактивных сажи и пепла с волос и кожных покровов. Тем временем Джаскен, возвратив к жизни довольно архаичное оборудование кабинета, принялся осторожно просматривать новостные каналы и листать агрегаторы. Серия срочных звонков и сообщений первостатейной важности от Адмирала-Законотворца Беттлскруа-Бисспе-Блиспина III прервала их рабочее уединение. К сожалению, игнорировать эти вызовы не представлялось возможным.

— Спасибо за комплимент, — вежливо сказал Вепперс в ангельское личико инопланетника. — Ты выглядишь отлично, как и всегда. Каково наше положение?

Экран низкого разрешения наверняка исказил и растянул мимолетную улыбку, пробежавшую по лицу маленького чужака.

— Наше положение таково, что ты, Вепперс, должен немедленно сообщить мне, где расположены наши цели. Это больше, чем необходимость. Это срочная, неотложная мера. Все, что мы задумали, все, над чем работали, зависит от этой ключевой информации.

— О да, я знаю. Все в порядке. Я тебе их назову.

— Этот ответ мог бы принести мне огромное облегчение, но, увы, он изрядно запоздал.

— Но в первую очередь, как ты наверняка понимаешь, я интересуюсь тем, кто пытался взорвать меня в воздухе, в моем собственном флайере, над моей собственной усадьбой.

— А, это, — Беттлскруа пренебрежительно махнул рукой. — Почти наверняка это Реликвария.

— По всему судя, союзничек, ты предоставил мне повод для долгих раздумий, — тихо произнес Вепперс.

Беттлскруа выглядел донельзя раздраженным.

— НР, очевидно, так или иначе догадались, что ты предал их, хотя возможно также, что это Флекке, они в таком деле всегда на подхвате как субподрядчики. Джлюпиане тоже наверняка чувствуют себя униженными. Твой дружбан Сингре, насколько мы можем судить, пропал без вести, а это что-нибудь да значит. Мы выделяем все ресурсы, какие можем отвести под эту задачу, для выяснения точного ответа на вопрос, кто же покушался на тебя. Однако расположение целей нас по-прежнему интересует куда больше.

— Согласен. Понимаю. Но сначала введи меня в курс дел. Я тут ненадолго отвлекся, что произошло за это время?

Беттлскруа окончательно потерял контроль над собой.

— Очевидно, — тихо проговорил он, — я не слишком ясно выразилось, когда сообщило тебе, что информация о точном расположении целей сейчас для нас жизненно важна — прямо сейчас! — На последних двух словах он сорвался на крик.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сочувственно ответил Вепперс. — Ты узнаешь цели очень скоро. Но сперва мне надо понять, что происходит.

— А происходит вот что, Вепперс, — прошипел Беттлскруа, подавшись вперед и почти уткнувшись носом в камеру на своем конце линии, так что лицо его странно, даже уродливо исказилось. — Гребаный гиперкорабль Культуры, способный одним пуком расхерачить флотилию, тратит свое драгоценное время на то, чтобы как следует разобраться с нашим проклятым военным флотом новопостроенных кораблей — он ими занимается, даже пока мы тут с тобой болтаем и пока ты, как ни сложно мне в это поверить, продолжаешь убивать время зря. Он уничтожает тысячи кораблей каждую минуту! Через полтора дня там не останется ни одного корабля! И это даже с учетом того факта, что я, изменив своим первоначальным планам, приказало всем исправным фабрикаторам приступить к изготовлению кораблей — всем, а не только той их части, о которой мы первоначально условились.

— Нет ли нужды мне вернуться и обсудить эти вопросы зано... — начал Вепперс, придав лицу подобающе печальное выражение.

— Заткни ебальник! — заревел Беттлскруа, стукнув кулачком по столу, на котором стоял его экран. — Корабль Культуры уже разработал метод, позволяющий стравить построенные фабрикаторами корабли друг с другом, и если бы он к нему прибег, корабли были бы уничтожены еще быстрее. Это отняло бы считанные часы. Он воздержался от применения этого способа, поскольку он переживает, как бы некоторые корабли случайно или по ошибке не повредили производственные площадки фабрикаторов, а этого он стремится избежать, дабы сберечь в неприкосновенности, цитата, «уникальный памятник технической культуры, каким является Цунгариальский Диск», конец цитаты! Это очень остроумно, как ты думаешь? Ты не думаешь, что это очень остроумно? А вот я думаю, что это охеренно остроумно.

Беттлскруа глядел с экрана прямо на них — с безумной, неестественной, свирепой улыбкой, в которой не было ни следа юмора.

— Однако ж эта тварь, этот чудесный сверхмощный союзник, которым нас так неожиданно облагодетельствовали, не только сообщила нам с поразительной беспечностью, что предпочитает оставить этот способ в тайне до того момента, когда его применение действительно потребуется, но и продолжает как бы между делом уничтожать корабли самостоятельно, ссылаясь на, цитата, «критерии точности определения боевых целей», конец цитаты, и желая минимизировать, цитата, «непредвиденный побочный ущерб», конец цитаты, хотя, говоря откровенно, я подозреваю, что он просто получает от этого удовольствие, и мои офицеры со мной в этом согласны; точно такое же несомненное и искреннее удовольствие, с каким он распылил на атомы треть нашего военно-космического флота, услужливо заявившись в систему Цунга. Надеюсь, мой рассказ помог тебе, Вепперс, получить слабое, отдаленное, весьма общее представление о том, как у нас связаны руки, как мы сейчас беспомощны и бессильны повлиять на развитие событий, старый дружок мой, пока ждем от тебя бесценных сведений о наших гребаных целях. Между делом мы продолжаем обуздывать нами же вызванную Вспышку дилетантского Роения — не просто делаем вид, а на самом деле с ней боремся, потому что Рой оказался значительно хитрее, чем мы себе напланировали, и нам даже пришлось собственноручно уничтожать построенные для нас же нашими же фабрикаторами военные корабли, чтобы убедить Культуру, что мы просто-таки закадычные друзья-приятели, военные союзники и сражаемся на стороне добра в той же веселой компании. Ах да, у меня начисто вылетело из головы! Вокруг Вебецуа, на планете и в ней самой переполох — там сеет опустошение корабль НР! Да-да! Другой корабль, скорее всего — корабль Культуры, и не абы какой, а военный корабль Культуры, согласно последним данным, удирает из Вебецуанской системы с реликваристами на хвосте. Не совсем ясно, что он там делал — может, доставил на планету кого-то или что-то, зато достаточно ясно, что он теперь собирается делать: он помчится к Диску, пока вечеринка еще в разгаре, чтобы внести свой скромный вклад в боевые успехи дружка и помочь тому истребить весь наш с-пылу-с-жару новюсенький флот военных кораблей еще проворнее. НР тоже расшумелась по самое не могу, они настроены крайне подозрительно, я бы даже сказало — почти враждебно, когда речь идет о нас с тобой, Вепперс, и я так поняло, что они не помогают Культуре справиться с нашим недолговечным военным флотом только потому, что им самим любопытно посмотреть, на что способен военный флотокорабль Культуры, когда его хорошенько раззадорить; как нам дали понять, это для них ценная информация. Однако постоянное присутствие настроенных с нескрываемой враждебностью сил НР в округе наверняка означает, что любой наш корабль, которому вздумается спастись бегством с Диска, наверняка получит от НР хорошеньких пиздюлей. Вот так обстоят наши гребаные дела, таково наше ебанутое на всю голову положение. Я опозорено, обесчещено, меня ждет понижение в должности, военный трибунал и взыскания, но уж поверь мне, дражайший мой господин Вепперс, если таков будет мой удел, я сделаю все, что в моих силах, чтобы утянуть тебя следом за собой, мой ненаглядный дружище и соратник по заговору.

Беттлскруа совсем выбился из сил, поэтому остановился, набрал полную грудь воздуха, взял себя в руки и продолжил уже тише, энергично жестикулируя ручками:

— А теперь вот что. Я даже неспособно себе представить, сколько в точности наших кораблей было уничтожено впустую, пока мы тут вели светскую беседу, но подозреваю, что число это измеряется тысячами. Пожалуйста, Вепперс, пойми, что, если мы хотим спасти что-то, хоть что-нибудь в этом, как постепенно становится почти очевидным, совершенно безнадежном предприятии, в этой безвыходной ситуации, то мы это сможем спасти, только если ты нам укажешь цели. Хотя бы некоторые цели, по крайней мере самые близкие, ведь у нас останется так мало плохо снаряженных медленных кораблей, когда ты наконец закончишь ходить вокруг да около и откроешь нам, где... — Беттлскруа задохнулся, — эти... — он снова запнулся и сделал глубокий вдох, — гребаные... — и последняя пауза, — ...цели.

Вепперс вздохнул.

— Большое спасибо, Беттлскруа. Это все, что мне нужно было знать.

Он улыбнулся.

— Подожди минуточку...

Он отключил звук и повернулся к Джаскену. Беттлскруа на экране безмолвно орал и потрясал скрюченными ручками. Джаскен отвел взгляд.

— Да, господин?

— Джаскен, я истощен донельзя. Ты даже не представляешь, какая каша у нас тут заварилась... Принеси что-нибудь перекусить и вина поприличнее. Даже вода сойдет... но лучше бы все-таки вина. И себе тоже прихвати что-нибудь. — Вепперс усмехнулся, искоса поглядывая на компьютер. Беттлскруа на своем конце линии, казалось, грыз зубками край экрана. — Я с ним разберусь.

— Слушаюсь, господин, — ответил Джаскен и вышел из комнаты.

Вепперс плотно прикрыл дверь, обернулся к экрану и снова включил звук.

— ... где? — истошно орал Беттлскруа.

— Ты готов услышать ответ? — тихо спросил Вепперс.

Беттлскруа сидел, тяжело дыша, и смотрел на экран глазами навыкате. По его безупречно очерченному подбородку стекало что-то, принятое Вепперсом за плевок.

— Вот так гораздо лучше, — похвалил Вепперс и улыбнулся. — Наиболее важные цели — те, которыми сейчас стоит заняться, учитывая оставшиеся боевые ресурсы, находятся совсем рядом и легкодостижимы. Они расположены под лесопосадками и колейными дорогами моего поместья Эсперсиум. И вот что тебе следует хорошенько обдумать: кто-то — вероятнее всего, НР, как ты уместно предполагаешь, уже облегчил вам задачу их уничтожить, атаковав мой флайер. И еще раз, чтобы до тебя хорошенько дошло: под каждой лесополосой или колейной дорожкой находится то, что неопытный глаз примет за какой-нибудь огромный грибок. Это не грибки. Это субстраты. Они построены на биологической основе, имеют низкое энергопотребление, не слишком быстро работают, но отличаются высокой надежностью и чрезвычайной устойчивостью к повреждениям. Все слои почвы на глубинах от десяти до тридцати метров под корнями деревьев и между ними заняты субстратами, в общей сложности их объем составляет больше половины кубического километра, и эти вычислительные мощности разбросаны везде, по всей усадьбе. Двусторонний коммуникационный траффик проходит через фазированные антенные решетки, установленные вокруг главного дома, и дальше через спутниковую группировку. Все думают, будто эти системы до сих пор управляют Виртуальными Реальностями игровых пространств. Вот по ним-то и должны вы ударить, Беттлскруа. Субстраты под лесопосадками и дорогами моего поместья содержат больше семидесяти процентов Преисподних во всей Галактике.

Он снова улыбнулся.

— Конечно, здесь учтены лишь те, о которых я располагаю достоверными сведениями. Раньше их было больше, но совсем недавно я спихнул Ад НР субподрядчикам, просто на всякий случай. Я покупал Ады больше века, Адмирал-Законотворец, то есть почти всю свою предпринимательскую жизнь. Самостоятельно улаживал все требования к аппаратному обеспечению, никому не доверял решение правовых проблем и вопросов юрисдикции. Я никого не подпускал. И теперь большинство Преисподних здесь, в этой системе, на моей родной планете. Именно поэтому я всегда позволял себе роскошь не беспокоиться о выборе целей. Как думаешь, у тебя осталось довольно кораблей, чтобы послать их к Сичульту и выжечь мое поместье дотла?

— Это правда? — Беттлскруа тяжело дышал и делал глотательные движения. — Наши цели — это твое собственное поместье? Зачем ты это сделал?

— Чтобы меня никто не заподозрил, Беттлскруа. Тебе придется сровнять с землей лесопосадки и дороги, испепелить мои земли, выжечь устройства спутниковой связи, причинить определенный ущерб моему дому, может быть, даже полностью уничтожить его. Моя Семья владела этим домом столетиями, он для меня практически бесценен, как и сама усадьба. Во всяком случае, многие так и считают. Кто поверит, что я способен навлечь весь этот хаос на свое поместье?

— И все же ты... нет, нет, стой. Погоди. Я должно отдать необходимые приказы. — Адмирал-Законотворец перегнулся через стол, потом снова посмотрел на экран. — Это все? Лесополосы и дороги поместья Эсперсиум? И дом в центре?

— Да, — ответил Вепперс. — Вот и все твои цели.

Беттлскруа потребовались считанные секунды, чтобы отдать распоряжения; экран на несколько мгновений потемнел, а потом осветился опять, и когда это произошло, Вепперс заподозрил, что за эти мгновения Адмирал-Законотворец собрался с мыслями, пригладил встопорщенные чешуйки на макушке, вытер лицо и взял себя в руки. Когда разговор возобновился, инопланетник куда больше напоминал себя прежнего, безукоризненно выдержанного, невозмутимого.

— И ты позволишь, чтобы это с тобой сделали, Вепперс? С твоим родовым имением?

— Если это приумножит мое достояние? Да. Потенциальная выгода превышает возможные потери. А я получу на порядок больше, чем потеряю, могущество мое возрастет; дом всегда можно отстроить, произведения искусства — заменить, лесопосадки... если честно, я от этих деревьев давно уже устал, они мне вусмерть надоели. Но, к слову, даже их можно высадить заново, и деревья вырастут до прежней высоты. Остаточной радиоактивностью после залпов энергооружия можно пренебречь, гиперзвуковые кинетические снаряды, как я понимаю, оставят по себе даже меньше, да и все боеголовки чистые, не так ли?

— Термоядерные, но, да, чистые, — согласился Беттлскруа. — Они разрабатывались для уничтожения, а не для загрязнения территории.

— Ну и отлично. Конечно, мне будет уже не так приятно отдыхать и развлекаться в поместье, как в лучшие деньки, но даже если некоторые участки так и останутся радиоактивны, я не буду сильно убиваться по этому поводу. Давай будем откровенны: эти земли, в сущности, не более чем буферная зона между мною и ордами завистливых пролетариев. Если этим холмам и долинам суждено вовеки разгонять ночную тьму остаточным свечением, то ценность их как барьера при восстании масс даже возрастет. Да и потом, я ведь могу купить себе другое поместье, десяток других, если захочу.

— А как же люди?

— Какие люди?

— Твои слуги. Что с ними будет, если мы сотрем усадьбу с лица планеты?

— Ой, я и забыл. Да. Мне представлялось очевидным, что у меня будет несколько часов на приготовления к атаке.

— Гм. — Маленький инопланетник, поколебавшись, стал перелистывать свой экран. — ... Да. Самая быстрая волна кораблей — маленькая эскадра, которую мы успели снарядить антиматерией из флотских запасов для варп-двигателей, прибудет через три с половиной часа, в предположении, что отправятся в путь тут же и будут лететь на предельной скорости, без остановок. Однако на такой скорости выбор целей может оказаться не вполне точным, погрешность в селекции целей может достигать сотни метров и более. Ракеты и интеллектуальные боеголовки бьют точнее, хотя силам планетной обороны Сичульта, вероятно, удастся обезвредить некоторые из них, а если пытаться, образно выражаясь, попасть в игольное ушко, корабли вынуждены будут замедлиться почти до полной остановки ипопадут под удар ваших сил самообороны. Впрочем, численность атакующих, скорее всего, окажется столь велика, что сопротивлением сил сичультианской обороны можно пренебречь. Положим, четыре-пять часов. Можно сделать так, чтобы высокоскоростные суда первой волны атаковали сами лесопосадки, а остальные корабли, которые появятся позднее на меньшей скорости, пускай выцеливают системы спутниковой связи.

— Короче, у меня найдется время эвакуировать нескольких человек, — подытожил Вепперс. — Но не всех, разумеется, иначе это возбудит ненужные подозрения. Впрочем, я всегда могу нанять больше людей, Беттлскруа. В людях никогда нет недостатка.

— Но все же твои потери будут довольно значительны.

— Разве не приходилось тебе подчас чем-то жертвовать, чтобы добиться большего, Беттлскруа? — бросил Вепперс маленькому инопланетнику. — Многолетний хостинг Преисподних принес мне колоссальные деньги, но они рано или поздно поставили бы меня в неудобное положение, ну или их бы просто пришлось отключить, и мне бы за это вчинили нехилые иски. Репарациями они бы меня даже по миру могли пустить. А вот то, что я сейчас потеряю, вполне можно возместить. Не забывай о комиссионных за участие в этом деле, которые ты мне обещал, и об этом чудесном корабле... как там дела с этим удивительным кораблем, Беттлскруа?

— Он твой, Вепперс, — ответил Адмирал-Законотворец, — но его все еще переделывают под твои вкусы.

— Чудесно. Просто прекрасно. Итак, мы пришли к общему мнению, что я вполне переживу потерю пары деревьев и коттеджика в сельской местности. Но давай внесем ясность. В ближайшие три с половиной часа мне ничто не грозит, так?

Маленький инопланетник снова взглянул на экран.

— Первая времяпролетная бомбардировка с одновременным запуском ракет по лесопосадкам и дорогам состоится через 3.41 часа, считая от настоящего момента. Реактивные снаряды поразят цели в течение одной — пяти минут после запуска. Вторая волна кораблей, которой будет поручена прецизионная бомбардировка систем спутниковой связи вокруг главного дома, появится через 0.5 — 1.0 часа после этого. Мы не можем точнее разнести их по времени, потому что следует считаться с неотъемлемой, но плохо предсказуемой вероятностью отказа варп-двигателя, особенно так глубоко в гравитационных колодцах звезды и планеты. Прости. Я обеспечило тебе такую фору, какую только могло. Тебе хватит ее на все дела.

— Хм. Да, полагаю, что мне этого времени хватит, — сказал Вепперс, делая широкий покровительственный жест. — Не пугайся ты так, Беттлскруа! Вперед и вверх, разве это не прекрасно? Согласен? Я не могу бездействовать и почивать на лаврах, мне позарез нужны новые вызовы. Пора обновляться. Иногда нужно снести старые здания и построить на их месте новые — выше и лучше. Иногда приходится поставить все на кон, чтобы забрать все фишки. И все такое прочее. Я думаю, в твоей культуре найдется достаточно уместных в данной ситуации клише.

Адмирал-Законотворец покачал маленькой, безупречно вылепленной головой.

— Ты выдающаяся личность, Вепперс.

— О, мне это известно. Я иногда сам себя удивляю, — он услышал, как скрипнула дверь, и повернулся к ней. — А, Джаскен, отлично! Ты не догадался разложить все это по пакетам, как бы для пикника? Нам скоро в путь. Снова.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

Лабтебриколефил → ОНК (Эксцентрик) Я так считаю, это я

Привет, детка. К сему прилагаю запись недавних переговоров между личностным слепком космического маршала Ватуэйля и представителями Комитета Оперативного Реагирования Специальных Агентств. Пожалуйста, проставь отметку о получении и действуй соответственно.

∞

Всесистемник Нарядившийся для вечеринки → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

Взгляни-ка на это. КОРСА представляют сотрудники локальной франшизы. А вот космический маршал В. — похоже, наш сукин сын.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → ОНК (Эксцентрик) Я так считаю, это я

Так получилось, что я сперва принял тебя за неопознанный корабль и послал не слишком четкий луч связи в твоем направлении, просто чтоб ты отцепился, но теперь в исходящих от тебя локальных сигналах виден несомненный порядок, чтоб не сказать — личностный почерк, и более того, меня уведомили, что ты, оказывается, еще и добропорядочный корабль Культуры! Приветик! Как у меня дела, хочешь ты знать? Ну, я сейчас очень занят: выколачиваю дерьмо из жоп зомбаков, поднятых как бы не самой крупной Вспышкой дилетантского Роения во всей огромной и чудесной Галактике. Чего конкретно ты от меня хочешь? Перезвони. Мы уже достаточно сблизились, можем поговорить.

# Приветствую тебя. Я дал опрометчивое обещание одному человеку, путешествующему с особой миссией, и теперь должен его выполнить до конца, прежде чем смогу подсобить тебе с дилетантской Вспышкой, если, конечно, ты пригласишь меня поохотиться вместе. Я высоко ценю твои заслуги в этом деле, но полагаю, что моя помощь может быть тебе полезна. Оттуда, где я сейчас нахожусь, видны здоровские сполохи орудий.

# Скорее всего, оттуда, с орбиты солнечной Вебецуа, они производят впечатление полета какого-то космического тела по очень узкой петле на огромной скорости. Местные могли бы принять их за кометный хвост, правда, не простой, а на сверхсвете. Ну что, поговорим? Я уверен, что у тебя свои соображения. Но спасибо, я, как ты совершенно справедливо заметил, жутко занят.

# Тем не менее через несколько часов я освобожусь и был бы рад к тебе присоединиться.

# Так, не спеши. Это ты тот корабль, у которого есть образ Ледедже Юбрек?

# Я. Меня преследует ощущение, что я несу определенную ответственность за все, что случилось.

# Очень мило с твоей стороны. Обстановка следующая: мой одиночный элемент сопровождает ревоплощенную госпожу Ю. на Сичульт — прямо сейчас, пока мы тут сидим в уютненьком чатике. Тебе ведь не приходило в голову воссоединить ее с образом?

# Нет, конечно. Образ у меня на хранении, он пока не одушевлен и не будет одушевлен, потому что я предпочитаю коллекционировать их именно в таком виде. Я дал обещание доставить мою невольную гостью, куда та пожелает, но моя более насущная задача — избежать атаки корабля НР, который, как мне кажется, сильно заинтересовался событиями на Вебецуа и, в частности, моим посильным вкладом в них. Или, может быть, деятельностью моей милой гостьи, а то и Разума, спасенного мной с разрушенного квиетистского ОКК Бодхисаттва — его обломки я подхватил своими полями вскоре после того, как этот корабль разнесла на куски Семзаринская Метелка, бальбитианка из Непадших. Реликварист ведет себя довольно агрессивно, зато крайне сдержан в ответах на мои просьбы разъяснить, какие у него конкретно ко мне претензии. Меньше всего мне хотелось бы пополнять твой список неотложных дел, ведь ты сейчас так увлечен отстрелом беззащитных табунов почти безмозглых кораблей Роя. Но мне кажется, что пора бы дать этому не в меру ретивому и очень хорошо вооруженному реликваристу понять: порядочные корабли Культуры просто так обижать не рекомендуется. Я скромный ограниченный наступательный корабль весьма почтенного возраста, Эксцентрик по природным наклонностям, официально причисленный к их лику больше века назад. Мой боевой опыт даже в виртуальных сражениях прискорбно мал, а обсуждать последние достижения цивилизаций ЭТ-уровня в области оружия и тактики я вряд ли способен, хотя, полагаю, ты весьма искусен именно в этих областях. Впрочем, когда ты немного разгрузишься, я тебе выскажу кое-какие мысли. Просто так, ни к чему никого не обязывая. А теперь, извини, мне надо подготовить высокоскоростное Перемещение двух лиц, в том числе одной женщины даже без нейросети, с поверхности планеты, не забывая о нависшей надо мною угрозе корабля НР. Это все в предположении, что я смогу отыскать двух вышеупомянутых лиц, а они куда-то исчезли.

# Потрясающе. Да-а, поля у тебя явно прокачаны по полной. Так держать. Сейчас разберемся.

— Я так считаю, это я? Корабль Химерансе? — переспросила Ледедже, внезапно перенесшись мыслями в свою убруатерскую спальню, на десять лет в прошлое, представив себе, как слушает во тьме высокого сгорбленного лысого старика, а тот мягким вежливым тоном объясняет, что намерен снять с нее идеально точный, соответствующий оригиналу до последнего атома образ.

— Именно он, — подтвердил Демейзен. Элемент Двенадцать сторожевого корабля Культуры За пределами нормальных моральных ограничений вошел во внутренние области системы Квайн и через несколько мгновений должен был оказаться на высоте не более нескольких сотен километров над Убруатером, столицей Сичультианского Установления. Элемент корабля энергично сбрасывал скорость, но слетевшиеся отовсюду представители властной верхушки планеты и окрестных хабитатов забрасывали его всевозможными запросами даже энергичнее. — И в его распоряжении все еще находится твоя точная копия, только на десять лет моложе.

— Что он там делает? — спросила Ледедже. Демейзен решил, что ее тон заслуживает называться подозрительным.

Они уже высвободились из пенных коконов и сидели на своих обычных креслах в модуле. Шлемовизорное забрало доспехокостюма Ледедже было откинуто, так что аватар смотрел ей прямо в лицо.

— Я предполагаю, что он везет с собой сотрудницу Квиетуса по имени Йиме Нсоквай, — ответил он. — Разумеется, он не назвал ее по имени, но его легко установить, проведя небольшое исследование.

— А что там делает эта сотрудница?

— Ты только что разморозилась, маленькая моя ревоплощенная сосулька, и можешь представлять для квиетистов немалый интерес. Я даже рискну предположить, что они чувствуют за тебя некую ответственность.

Она несколько секунд смотрела на аватара.

— А они всегда так... энергично плачут по покойницам?

— Не всегда, — покачал головой Демейзен. — У них, очевидно, есть какие-то личные причины для этого.

— Какие же?

— Кто может сказать, куколка моя? Их наверняка интересуют подробности твоих взаимоотношений с милейшим господином Вепперсом, особенно с учетом того факта, что их последствия могут проявиться в самом близком или среднем будущем. У них нет оснований полагать, что ты к нему мирно расположена, и в свете этого их желание упредить нежелательный дипломатический казус видится вполне естественным.

— А как насчет тебя? Ты тоже намерен упредить нежелательный дипломатический казус?

— Я, скорее всего, обязан, но это зависит от того, сколь желательны будут его последствия. Я тебе симпатизирую и не боюсь говорить об этом открыто, но даже мне приходится делать вид, что я учитываю, как все выглядит в целом, а не только с твоей колокольни. Последствия — это наше все.

Аватар жестом указал на экран.

— О, смотри: мы уже подлетаем.

С экрана смотрел лик планеты Сичульт — толстый туманный полумесяц белых облаков, серо-зеленой земли, исполосованный сверкающими морями, сперва показался в одном углу картинки, а потом заполнил собой весь экран. Они подлетели уже так близко, что Ледедже могла смотреть сквозь тонкие слои атмосферы, без труда различала отдельные области буреобразования, будущие ураганы и штормовые ливни, и видела, как удлиненные мрачные тени от них падают на плоские белые равнины облаков, простиравшиеся уровнем ниже.

— Наконец-то дома, — проговорила Ледедже без особого энтузиазма. Аватар подумал, что весть о появлении другого корабля Культуры с ее образом вызвала у нее куда больший интерес.

Он никогда толком не понимал людей.

— Я его нашел, — сообщил Демейзен, широко улыбаясь.

Ледедже уставилась на него.

— Вепперса?

— Вепперса, — кивнул Демейзен.

— Где? — спросила она.

— Хм, в довольно интересном местечке, — ответил аватар, пристально глядя на нее. — Тебе бы стоило одеться для выхода в свет. Стяни наконец с себя эти громоздкие доспехи.

Она насупилась.

— Я очень люблю эти доспехи. И они совсем не громоздкие.

Демейзен заметил примирительно:

— Там, куда мы отправимся, они тебе ни к чему. И кроме того, это ведь изделие Культуры. Извини.

Кресло Ледедже вежливо подтолкнуло ее встать. Ему на смену явились ванная кабинка и тесная гардеробная.

Йиме Нсоквай стояла на выступе краевой породы иззубренного карстового каньона. Наверху проносились косматые длиннохвостые облака, закрывая то один участок небосвода, то другой, появлялись и пропадали медленно вращавшиеся звезды; в одном месте нагромождение облаков подсвечивалось чем-то вроде огромного поискового прожектора, лучи которого били в небеса из щелеобразного проема окраинного малозначительного туннеля пещерного города Айобе. Было похоже, что пятно загадочного света парит всего в паре километров над пустыней, продолжавшей остывать в ночи. Оно подозрительно напоминало корабль.

— В той башне были люди, — тихо проговорил Химерансе Йиме на ухо. Аватар отслеживал сигналы со всей планеты, пытаясь наладить связь с Я так считаю, это я.

— Были? — Йиме прикрыла глаза и затрясла головой.

По дороге прочь от города они прихватили с собой еще пять машин, прежде чем аватар остался доволен созданной неразберихой и счел, что теперь их следы запутаны достаточно. Химерансе, впрочем, продолжал контролировать автомобили через тот предположительный аналог эффектора, которым корабль сумел оснастить его тело, выглядевшее в точности как человеческое. Повиснув у него на спине, будто заплечный рюкзак, во время перебежек с места на место, Йиме не почувствовала ничего особенного.

Она вспомнила старую башню, озаренную последними лучами предвечернего солнца. Она вынуждена была уцепиться за спину аватара, чтобы не упасть, пока он стремительно, перейдя с обыкновенного бега почти на полет, нес их по винтовой лестнице к удачно тонкой двери в самом низу (Химерансе еще что-то пробормотал на тот счет, что, дескать, дверь очень вовремя оказалась запертой изнутри); потом, уже соскочив на землю, она побежала за ним сама через вымощенный каменными плитами старинный дворик, спустилась еще по какой-то лестнице и наконец выскочила на запруженную людьми улицу у подножия башни. Почти сразу же со свода пещеры ударил луч ослепительного розоватого света и сотряс башню, а в следующее мгновение она обрушилась за их спинами. Ей захотелось пригнуться к земле, накрыть чем-нибудь голову и пуститься бежать, но, конечно, это бы привлекло к ним всеобщее внимание, поэтому они остановились и, как ни в чем ни бывало, глазели на развалины какое-то время, изображая испуганное любопытство обычных зевак.

— Сколько? — нашла в себе силы спросить она.

— Двое, — сказал Химерансе. — Судя по характерной позе, любовники.

Йиме вздохнула и еще раз посмотрела вниз. По дну каньона была проложена грунтовка, отсюда почти неразличимая, тонкая, словно бы процарапанная иглой; она была похожа на шелковую нить, натянутую меж иззубренных валунов, скатившихся туда с огромной высоты, и низких, чахлых, выжженных беспощадным солнцем кустарников.

— Кто-то из нас принес им пробуждение в смерти, — сказала квиетистка, — и боюсь, Химерансе, что это я.

— Нам некогда этим убиваться, — заметил аватар, покосившись на нее. — Меня беспокоит другое: я не могу наладить контакт с кораблем. Ну, то есть могу, но это тут же выдаст наше местонахождение кораблю НР.

— Я понимаю. И что дальше?

— Придется, в качестве отчаянной меры, прибегнуть к невероятно старой форме сигнализации, — улыбнулся Химерансе.

На горизонте, в той стороне, откуда вскоре должен был начаться рассвет, что-то едва заметно замерцало. Аватар указал туда.

— Мы знаем, с какой стороны прилетит корабль; если нам повезет и мы правильно рассчитаем время, это сработает. А теперь... извините меня.

Аватар встал перед нею, поднял на уровень лица руки, сложил их чашечкой ладонями наружу, повернул к туманным проблескам преждевременного рассвета, занимавшегося за дальними холмами, и обернулся к Йиме.

— Вы бы лучше отвернулись; прикройте руками глаза и зажмите уши.

Йиме не отводила от него взгляда несколько секунд, но потом нехотя подчинилась. Еще несколько секунд ничего не происходило.

— Что... — начала она, но внезапная вспышка заставила ее замолкнуть. Свет погас, едва она успела его заметить.

— Все чисто, — тихо сказал Химерансе. Она повернулась и обнаружила, что аватар энергично машет руками вокруг тела, а от почерневшей, обгорелой кожи на тыльной стороне его ладоней и пальцев исходит дым. Он подул на руки, потом снова улыбнулся ей и повелительно ткнул пальцем в землю под ногами.

— Мы должны занять эту позицию, — сообщил он.

Они опустились на колени, скрючились в три погибели и прижались друг к другу. Ее ноги и спина отчаянно заныли. Вот же дерьмо, подумала она, обхватив руками голени и уткнувшись головой в колени. Опять то же самое.

— Это ненадолго, — сказал аватар. — Так или иначе мы очень ско...

— Я не хочу, чтобы он меня увидел, — сказала Ледедже. — Я не хочу, чтобы он меня узнал.

— Ага, — покивал Демейзен. — Так тебе захотелось удивить его позже, преподнести ему сюрприз. Ну да, конечно же.

Она смолчала.

— Надо что-то придумать с твоей татуировкой, — сказал Демейзен. — Перераспределить узоры на твоем лице так, чтобы они скрыли твои черты. Можно это сделаю я?

Аватар помахал руками перед ее лицом.

Она стояла в проеме ванной комнатки модуля, одетая во что-то вроде того, что она и проносила всю свою вторую жизнь: в этой одежде она была счастлива и чувствовала себя совершенно комфортно большую часть времени после воскрешения из мертвых. Тем не менее ей казалось, будто она раздета донага, выставлена на всеобщее обозрение, уязвима, подставлена незримым недоброжелателям. А появилось такое чувство у нее сразу же, как Демейзен заставил ее снять бронедоспехи и гелевый костюм-прокладку.

Сам Демейзен был одет в повседневную свободную одежду бледных тонов.

Она, по правде говоря, думала сделать татуировку прозрачной, чтобы Вепперс при встрече не узнал, что она у нее вообще есть. Она все еще строила планы, как бы использовать свои сверхъестественные, по сичультианским меркам, способности, чтобы подобраться к нему как можно ближе — когда-нибудь в будущем, когда у нее появится подходящее оружие. Для этого было бы весьма уместно пустить слух о загадочной женщине с телом, покрытым татуировками невероятной, неслыханной красоты и сложности, работы столь тонкой и эксклюзивной, что она затмила бы всех, кем Вепперс когда-либо обладал, и сблизиться с ним, не пробудив никаких подозрений.

— Хорошо, — согласилась она.

Она смотрела в Отражатель, пока татуировка на ее лице меняла конфигурацию. Это отняло меньше секунды, и когда все закончилось, она не узнала себя. Эффект поражал воображение; всего-то изменений — сделать линии толще здесь и тоньше там, а вот тут — очень тонкими, оттенить в одном месте, добавить градиентной заливки, немыслимой для обычной кожи, там, там и вот тут, придать всей коже едва уловимый рыжевато-красный оттенок... однако этой почти незаметной, но очевидной работы плоскостей и линий, эволюции текстур, игры оттенков и коррекции поверхностей вполне хватило, чтобы ее лицо стало выглядеть совсем иначе.

Она вертелась, наклоняясь и выпрямляясь, двигая головой из стороны в сторону, превратила Отражатель в обычное зеркало, просто чтобы проверить, не пропадет ли эффект при перемене угла обзора или подсветки. Он не исчезал, лицо ее казалось шире и темнее, брови истончились, нос стал более плоским, губы — пухлыми, скулы — не такими острыми.

Она кивнула.

— Этого вполне достаточно, — сказала она, обернувшись к аватару. — Спасибо.

— Добро пожаловать домой, — ответил Демейзен. — Ну что, теперь пойдем?

— Как будто у меня есть выбор.

— Это заявление мне кажется довольно торжественным. Сказано от всей души.

— Но погоди; что мы скажем... — начала она, но тут же перед ней явилось искаженное туманное отражение собственного обновленного лица незнакомки, и несколько мгновений слова ...кто я? отдавались странным громким звоном в ее ушах.

Прежде чем она успела осознать Перемещение, оно уже закончилось.

Они стояли в просторной, ярко освещенной комнате какого-то здания — видимо, высокого. Воздух был прохладен и нес приятные ароматы. Она поморгала, оглядываясь вокруг.

Она смотрела со значительной высоты на широкий парк. Наверху было предвечернее небо, по небу плыли пушистые белые облачка, а за парком расстилался величественный город.

Город был похож на Убруатер.

Комната оказалась очень длинной, с высоким потолком, в одном углу стоял большой стол, вокруг которого в горшках росли высокие комнатные растения. Отполированный до блеска пол устилали красивые ковры. За исключением этих предметов, комнату можно было назвать аскетично обставленной, в интерьере чередовались кремовый и серый цвета.

На мягкой длинной кушетке, закинув одну руку за спину, а в другую взяв небольшую чашку, вольготно возлежал Джойлер Вепперс. Рядом с ним по одну руку сидел Джаскен, а по другую, за низким столиком, высокая, с очень прямой осанкой женщина средних лет, которая Ледедже была смутно знакома. На колене женщина баюкала ребенка. За плечом женщины парил дрон, напоминавший маленький гладкий чемоданчик. Стеноэкран работал, но в беззвучном режиме. На нем переключались новостные каналы; размытые изображения и более четкие графики летящих плотным строем кораблей заполняли экранное пространство, время от времени пропадая, чтобы картинки эти могли прокомментировать холеные, важные, очень серьезные эксперты и ведущие.

Женщина небрежно помахала им свободной рукой.

— Господин Вепперс, позвольте представить: это аватар Демейзен, можно просто Ав, представляющий корабль Культуры За пределами нормальных моральных ограничений, и его гостья. Корабль, это господин Джойлер Вепперс, его сопровождающий, господин Хайбин Джаскен, дрон Трачельматис Ольфес-Хреш Стидикрен-тра Мюольтц...

— Но я откликаюсь просто на Ольфа, — вставил дрон, исполнив нечто вроде реверанса в воздухе. — Этим половицам вредно, когда на них, захлебываясь от учтивости, капают слюной.

— ... и мой сын Лисс, — закончила женщина, коротко улыбнувшись и погладив по светловолосой головке прикорнувшего на колене ребенка. Мальчишка жевал бисквит, но оторвался от этого занятия, чтобы приветственно помахать им. Потом он взъерошил волосенки по новой.

— Я Буойте-Пфальдса Крейт Лей Хюэн да’ Мотри, — представилась женщина, — посол Культуры в Установлении.

Она сделала изящный жест, указывая на кушетку рядом с ней, стоявшую перпендикулярно той, которую заняли Вепперс и Джаскен.

— Добро пожаловать. Садитесь.

— Всем привет! — весело откликнулся Демейзен, излучавший искреннее радушие.

Ледедже чувствовала, что Вепперс непрерывно за ней наблюдает с того самого момента, как они с аватаром очутились в переговорной комнате. Вепперс мало изменился, волосы были безупречно причесаны и сверкали в свете ламп, кожа выглядела молодой и здоровой. Он оделся гораздо скромнее и цивильнее, чем во время обычных визитов в город, и предметы одежды не очень хорошо сочетались друг с другом, словно он пытался кого-то ввести в заблуждение. На носу магната было розоватое пятно, кожа над ноздрями казалась слишком тонкой. Она позволила себе перехватить его оценивающий взгляд лишь однажды и постаралась, чтобы в ее глазах ничего особенного не отразилось. Он улыбнулся. Эта улыбка была ей знакома. Такой улыбкой Вепперс безмолвно отдавал должное ее красоте, не забыв, однако, намекнуть, как эта красота уязвима перед лицом житейских невзгод, и в целом это выражение соответствовало непроизнесенной вслух фразе: Я, может, и самый богатый человек в мире, но меня все еще одолевают легкие сомнения, как же себя правильно вести с такой красавицей, как ты. Она заметила боковым зрением, что и Джаскен тоже на нее смотрит, но проигнорировала его.

Она быстро сориентировалась и за несколько быстрых шагов к предложенной кушетке заняла такую позицию, чтобы сесть к Вепперсу ближе, чем, казалось, изначально рассчитывал Демейзен. Аватар сел справа от нее, Вепперс оказался слева и впереди, они расположились под прямым углом друг к другу. Низкий столик украшали следы чего-то вроде импровизированного пикника: чашки, горшочки, маленькие подносы, непокрытые тарелки из-под закусок, блюдца и другие столовые приборы, расставленные без видимого порядка.

— Не хотите ли познакомить нас с вашей гостьей, Демейзен? — спросила посланница.

— Упс! — аватар картинно хлопнул себя по лбу. — Я так невежлив, угу? — И Демейзен размашистым жестом обвел Ледедже и Вепперса.

— Куколка моя, вот твой насильник и убийца. Вепперс, тупая ты пизда голимая, это Ледедже Юбрек — вернулась из царства мертвых.

Повисла гробовая тишина. Ледедже едва успела понять, что произошло, но тут же, сорвавшись с кушетки, на которую едва присела, схватила самый острый из лежавших на столике ножей и бросилась на Вепперса.

Только спустя мгновение она поняла, как малы были на самом деле ее шансы. Нож исчез у нее из руки. Демейзен, хоть и сидел далеко от Вепперса, без труда отобрал у нее оружие. Джаскен среагировал не так оперативно, казалось, что он задумался на долю секунды. Но как только Ледедже потянулась рукой с ножом к горлу Вепперса (увидев, как она ринулась на него, магнат в ужасе отшатнулся, глаза его полезли на лоб), Джаскен стиснул ее запястье стальной хваткой. Спустя мгновение к ней подлетел дрон Ольфес-Хреш, и между Вепперсом и туловищем Ледедже опустилась завеса сверкавшего бледно-голубым светом заградительного поля. Дрон тоже схватил ее за руку, отведя кисть в сторону и вверх. Ледедже продолжала тянуться к глотке Вепперса, безнадежно пытаясь сомкнуть вокруг нее скрюченные пальцы, и слышала непрерывное глухое страдальческое рычание. Этот звук исходил из ее собственной груди.

Потом раздался другой звук — короткое шумное жужжание, и по ее телу прокатилась холодная волна, отчего на коже выступили мурашки, но она продолжала тянуться к Вепперсу, а тот в панике забился в дальний угол диванчика. Тогда ее что-то схватило поперек туловища и с силой рвануло назад. Она пыталась отбиваться, но ее ноги будто оторвались от тела и перестали выполнять команды мозга. Она ощутила детское, невыносимо тоскливое отчаяние бессилия, ее руку рвануло назад той же непреодолимой силой, а в следующую секунду все тело слегка приподнялось, и ее швырнуло через столик (еда, салфетки, столовые приборы разлетелись во все стороны, придя в окончательный беспорядок) и припечатало к ранее отведенной им кушетке, но не там, где она сперва присела, а на другом конце, так что теперь между ней и Вепперсом оказался Демейзен. Вепперс тем временем уже немного оправился от потрясения. Он сидел к ней спиной и потирал пальцами горло.

Демейзен обхватил Ледедже поперек груди и крепко прижал к спинке диванчика, вдавив ее тело в подушки. Одной ногой он без труда удерживал под кушеткой обе ее ноги.

— Тупая ты фиста халимая! — сказал мальчишеский голосок.

Крейт Хюэн взглянула на аватара.

— Вот видите, что вы наделали? — промурлыкала посланница, прижав к себе ребенка. Она ласково потрепала его по затылку и шее.

— Сукаблядьнена... — сдавленно бормотала Ледедже, пытаясь высвободиться из хватки Демейзена. Поняв, что это бессмысленно, она попробовала достать ему пальцами до лица — выцарапать глаза, поранить губы, что угодно, чтобы он почувствовал боль и, может быть, выпустил ее.

— Горячая маленькая штучка, а? — тихо проговорил Вепперс, жестом отпуская Джаскена, который, вскочив с места, закрывал хозяина своим телом.

— Веди себя прилично, — тихо и спокойно сказал Демейзен Ледедже.

— Я тебя... — прошипела она, сбросив наконец его руку и рванувшись прочь. Прежде чем она успела оторвать спину от кушетки хотя бы на сантиметр, ее швырнуло обратно.

— Лед, — сказал аватар с легкой улыбкой, — тебе бы никогда не позволили его убить. А теперь сиди тихо и веди себя спокойно, иначе я тебя опять обездвижу, и на сей раз пострадают не только твои ноги. — Он осторожно ослабил хватку.

Она затихла и села, глядя на него с холодным омерзением.

— Ты, кусок вонючего навоза в человечьей шкуре, — сказала она очень тихо, — почему ты вообще подарил мне надежду, зачем помог сюда вернуться?

— Обстоятельства меняются, Ледедже, — сообщил ей аватар наставительным тоном. Он отвел руку и ногу, которыми прижимал ее к подушкам. — Обстоятельства и вероятные последствия. Так случается, и ничего нельзя поделать.

Ледедже посмотрела на Хюэн и ее ребенка.

— Иди и выеби себя в задницу, — прошипела она, обращаясь к аватару. Тот лишь покачал головой и издал звук, похожий на «Тсс!»

Вепперс тоже поглядел на Хюэн.

— Почему этот невоздержанный грубиян, чтоб не сказать — психопат, позволяет себе уверять меня, будто эта свирепая молодая женщина — не кто иная, как госпожа Юбрек, которая, как вам известно, безвременно покинула сей мир, и я продолжаю ее оплакивать? Что он вообще здесь делает?

— Он может искренне полагать, будто она и есть госпожа Юбрек, — пояснила Хюэн, затем обернулась к дрону и передала ему ребенка. — Пожалуйста, уведи Лисса в детскую. Было неправильно приводить его сюда. Я идиотка.

— Тупая ты фиста халимая! — торжествующе повторил Лисс. Рубиново-красные поля дрона облекли мальчишку, и его потащило к дверям.

Хюэн с улыбкой сожаления поглядела сыну вслед и помахала ему.

Когда двери затворились за дроном и мальчишкой, она обернулась к Вепперсу.

— Я не совсем понимаю, отчего Ав Демейзен принял решение взять с собой на эту встречу молодую женщину, в сопровождении которой явился, но я смею заверить вас, что его присутствие на наших переговорах весьма желательно, поскольку именно он представляет самый мощный военный корабль в ближайшем пространстве и может внести сумятицу в любую достигнутую нами договоренность, если не согласится действовать с нами заодно. Поэтому нужно, чтобы он оказался на одной с нами стороне, Вепперс.

Демейзен подумал, что мимолетный взгляд, какого удостоил его Вепперс, может называться расчетливым. Судя по частоте сердечных сокращений, натяжению кровяных сосудов и влагосодержанию поверхностных слоев кожи, магнат был растерян, смущен, сбит с толку, хотя и очень тщательно скрывал истинные свои эмоции. Взгляд сичультианца перескочил с посланницы на Ледедже, глаза чуть сузились.

— Но от меня все еще требуют поверить, будто эта женщина в некотором смысле представляет собою реинкарнацию госпожи Юбрек, — сказал он наконец, уставившись на Демейзена. — А этот... оскорбительно грубый и заносчивый юный лжец, по вашим уверениям, представляет сверхмощный космический корабль Культуры? Если так, то ему, очевидно, дозволено выдвигать в мой адрес возмутительные, абсолютно беспочвенные обвинения, при этом не рискуя стать ответчиком судебного разбирательства и объектом санкций, которым я бы, уж поверьте, постарался подвергнуть любого другого на его месте, скажи он нечто столь оскорбительное, насквозь лживое и недопустимо порочащее мою репутацию — все это, разумеется, в предположении, что этот кто-то оказался бы недостаточно серьезно болен психически, чтобы я мог с чистой совестью не принимать всерьез его голословный бред. Я правильно понял вашу точку зрения?

— Типа того, — дружелюбно ответствовал Демейзен, методично расчищая столик от беспорядка, произведенного внезапным путешествием Ледедже по его крышке. Джаскен, косясь на девушку одним глазом, наводил чистоту на своем конце стола.

— Тебе нравится трахать твоих женщин сзади, — тихо сказала Ледедже, глядя Вепперсу прямо в глаза. — Обычно ты поворачиваешь их лицом к зеркалу. Иногда, особенно будучи навеселе, ты любишь навалиться на девушку, которую ебешь, и укусить ее за правое плечо. Всегда за правое и никогда за левое. Не знаю, почему так. Ты бормочешь: О да, да, ты моя, блядь, когда кончаешь. Под правой мышкой у тебя маленькое черное родимое пятно, это единственный недостаток, который ты оставил на своем теле, очевидно, чтобы тебя могли по нему опознать. Когда ты встревожен и решаешь, как дальше поступить, ты обычно дергаешь себя за правый уголок рта. Ты втайне презираешь своего адвоката Пешля, потому что он гомосек, но продолжаешь ему платить, поскольку он профессионал высокого класса, а еще потому, что тебе невыгодно, чтобы люди прознали о твоей неприязни к гомосексуалистам. Думаю, что гомофобия у тебя развилась под впечатлением от полового акта с твоим дружком Сапультриде в школьные годы. Ты считаешь, что режиссер Кострле, цитата, «гротескно переоценен», конец цитаты, но продолжаешь финансировать его фильмы и при каждом удобном случае хвалишь его на все лады, потому что он считается модным, и ты хочешь, чтобы он...

— Да-да-да, — рассеянно протянул Вепперс, — ты хорошо выучила свой урок, умненькая девочка. Очень хорошая работа. Вы меня прекрасно изучили. (Один только Демейзен заметил, что язык тела Вепперса выражает крайнюю степень озабоченности, а Джаскен, по-видимому, прилагает чудовищные усилия, чтобы не пялиться ни на своего нанимателя, ни на Ледедже.) Вепперс обернулся к Хюэн. — Госпожа посол, нельзя ли наконец перейти к делу?

— Ав Демейзен, — ответила посланница, выпрямившись и стряхнув с пальцев крошки сладостей, — вам бы стоило выслушать предложения господина Вепперса.

Она кивнула магнату.

Вепперс посмотрел на аватара, глубоко вдохнул, выдохнул и снова обратился к Хюэн:

— Это... лицо действительно представляет корабль Культуры? Вы меня не разыгрываете?

— Никоим образом, — ответила посланница, глядя скорее на Демейзена, чем на Вепперса, — это и в самом деле он. Приступайте.

Вепперс недовольно покачал головой.

— Ну-ну. — Он улыбнулся аватару неискренней улыбкой, тот ответил ему тем же.

— Вспышка дилетантской инфекции — это результат диверсии, — начал Вепперс. — Я подписал одно соглашение с Флекке и НР, и в соответствии с ним должен держаться в стороне от любого конфликта, затрагивающего Преисподние. Я блефовал. В мои планы никогда не входило соблюдать этот договор. Другое соглашение, которое я подписал, было заключено с ГФКФ, и оно обязывало меня указать им цели военного флота, который они собирались построить на Цунгариальском Диске, пока Культура и кто угодно еще, кому вздумается ввязаться в заварушку, будет отвлечена усмирением Вспышки дилетантской инфекции. Это соглашение я был намерен соблюдать, пока выполнение его не навлекает никаких неприятностей на мою голову. Эти цели — Преисподние, вернее, субстраты, управляющие этими Виртуальными Реальностями. Подавляющее большинство их, как бы ни подсчитывать абсолютное количество. Все самые важные Ады.

— И они ведь здесь? — спросила Крейт Хюэн. — На Сичульте. Так?

Вепперс усмехнулся.

— Да. Или в окрестностях.

Хюэн медленно кивала.

— В последних оперативных сводках, какими я располагаю, сообщается, что значительное число кораблей, построенных на Цунгариальском Диске, неожиданно вырвались из системы Цунга. Очевидно, они располагали достаточными для этого ресурсами. Никто и не предполагал, что у них есть доступ к таким ресурсам, — сказала она, переведя взгляд на Демейзена. — Они направляются сюда. В систему Квайн, на Сичульт.

— В их движки внезапно впрыснули хорошенькую порцию антиматерии, — с сожалением признал аватар, решительно покивав. — Я отрядил пару элементов разбираться с ними, но много этих клопов все-таки ускользнуло.

— Эти цели, — повторил Вепперс, — расположены на Сичульте или вокруг планеты. Я уведомлю корабли об их точном размещении, когда они подойдут на достаточное расстояние.

Глаза Демейзена расширились.

— Правда?! Это их основательно сдерживает.

— Залог успеха — правильный расчет операционного времени, — поучительно заметил Вепперс и улыбнулся. — Дело в том... — он подался вперед на кушетке, уселся поудобнее, потом пересел ближе к Демейзену. Тот почувствовал, как напряглась Ледедже, и тут же, не оборачиваясь к ней, вытянул руку назад и прижал ее к груди девушки, препятствуя ей двинуться с места.

— ... что я на твоей стороне, юнга.

Вепперс еще раз улыбнулся аватару неискренней улыбкой — прямо в лицо, и на этот раз Демейзен никак не отреагировал.

— Обо мне достаточно сказать, — продолжил Вепперс, — что я буду рядом и дам нужные указания, и если кораблей хватит для выполнения этой разрушительной миссии, то все отвратительные, омерзительные, ужасающие Преисподние будут разрушены, а несчастные души мучеников, томившиеся там, — выпущены на волю и освобождены от невыносимых страданий. — Вепперс наклонил голову к аватару, словно бы интересуясь его мнением. — Так что от вас мне нужны гарантии бездействия. Вы должны пообещать, что не станете вмешиваться в мои — их — дела. Если бы вы нашли в себе силы пропустить к планете по крайней мере некоторые суда флота Альтруистов, ну или хотя бы воспрепятствовали попыткам других сторон конфликта — под каковыми я подразумеваю, скажем, НР — сорвать атаку флотилии, это было бы и вовсе замечательно. — Вепперс оглянулся на Ледедже и только потом вернулся взглядом к аватару. — Договорились?

— И вы еще спрашиваете! — Демейзен с восторженной улыбкой наклонился к сичультианцу. — Конечно! По рукам!

Он энергично закивал.

— Пожалуйста, простите меня за все предшествующие необдуманные реплики! Ничего личного!

Он протянул магнату руку и выжидательным жестом указал на нее. Вепперс покосился на раскрытую ладонь Демейзена, ожидавшего рукопожатия.

— Вы меня извините, — сказал он наконец, — но я не имею привычки пожимать руки. Никогда нельзя знать наверняка, где люди были перед этим и что этими руками делали.

— Я вас превосходнейше понимаю, — Демейзен с готовностью и, очевидно, без всякой задней мысли отвел протянутую руку.

— Мы договорились? — снова спросил Вепперс, переводя взгляд с Хюэн на Демейзена. — Я и вы оба? Вы даете мне слово, личную и представительскую гарантии безопасности, не так ли?

— Разумеется, — ответила посланница Культуры. — Договорились.

— Сделка просто заебись! — воскликнул Демейзен. — Ручаюсь, вам ничто не грозит. Я не причиню вам никакого вреда. — Аватар значительно посмотрел на Ледедже, которая сидела, прижатая его рукой к спинке диванчика, и бесновалась от безмолвного гнева. — И моя маленькая приятельница к вам тоже не пальцем не притронется!

Он приобнял ее рукой за плечи и энергично встряхнул.

Она подняла на него ненавидящий взгляд.

— Гнусный лжец, — мягко произнесла она.

Демейзен сделал вид, что не слышит. Он сел на свое место и скорчил недовольную гримасу.

Вепперс отыскал немного нетронутой настойки в закрытой чашечке, перелил ее себе в бокал и стал потягивать, следя за Ледедже. Его лицо ничего не выражало.

Потом он все же улыбнулся ей и пожал плечами.

— Да ладно, не кипятись. Просто мир так устроен. Те, кто пользуется определенным преимуществом, всегда находят, как бы его приумножить, а те, кому нужно заключить сделку, всегда садятся за стол, на другом конце которого их уже ждут не дождутся такие, как я. А ты, что ли, ожидала встретить кого-то еще?

Вепперс едва слышно прыснул, будто сделал неглубокий сдавленный вдох заживающим носом.

— Если быть откровенным, то и вся жизнь состоит преимущественно из таких вот переговоров, молодая госпожа, — сказал он, подумав, и одарил ее уже не такой напряженной улыбкой. — Ледедже, я хотел сказать. Если это на самом деле ты.

Он озабоченно посмотрел на Хюэн.

— Разумеется, если она и на самом деле та, за кого себя выдает, она должна принадлежать мне.

Хюэн покачала головой.

— Нет, не принадлежит, — спокойно возразила она.

Вепперс зачем-то подул на свой напиток.

— Правда, уважаемая госпожа посол? Я боюсь, что нам придется решить этот вопрос в суде.

— Нет, не придется, — сказал Демейзен и оскорбительно ухмыльнулся Вепперсу.

Вепперс посмотрел на его спутницу. Прежде чем он собрался с мыслями для ответа, Ледедже сказала:

— Твои последние слова, обращенные ко мне. Ты помнишь их? Мне этим вечером на людивыходить, сказал ты.

Улыбка Вепперса сделалась лишь чуть менее любезной.

— А сейчас? — Он испытующе оглянулся на Джаскена, и начальник СБ тут же опустил взгляд. — И сейчас тоже! Поразительно.

Он полез в кармашек костюма и извлек оттуда старомодные часы.

— О небеса, неужели уже так поздно?

— Корабли почти над нами, — сказала Хюэн.

— Я уже понял, — уронил Вепперс. — Разве мог бы я найти лучшее укрытие? В посольстве Культуры, под защитой военного корабля Культуры?

Он сделал широкий жест в сторону Хюэн и Демейзена. Тот кивнул.

— Несколько сотен уже здесь, — сообщил аватар. — Силы обороны Внутренней Системы и Внешних Планет стянуты на защиту Сичульта и оказывают ожесточенное, но в конечном счете бессмысленное сопротивление. Среди посвященных — паника, ожидание Конца Света. Широкие народные массы в основном безразличны к происходящему. Когда они осознают всю степень нависшей над ними угрозы, непосредственная опасность уже минует.

Демейзен коротко кивнул, как бы подкрепляя свои слова.

— Ну, почти минует, — уточнил он немного погодя. — Есть же еще вторая волна, вы не забыли? Она нахлынет позже и произведет определенную сумятицу.

— Не пора ли вам указать им на желанные цели? — спросила Хюэн.

— Там две волны, — ответил Вепперс, сделав вид, что обдумывает ее замечание.

— Я чувствую в городе какие-то... вспышки, — пробормотал Демейзен, — как будто бы преждевременные.

Он указал на высившиеся за парком здания. На стеноэкране менялись каналы, в большинстве своем забитые статическим шумом или вовсе отключенные. На некоторых говорящие головы продолжали оживленно обсуждать графики.

С верхних этажей одного из самых высоких небоскребов центрального делового района города Убруатера исходили быстрые прерывистые сполохи, похожие на фейерверки, только запущенные при свете дня, и били прямо в небеса тонкие острые копья света.

Хюэн скептически воззрилась на Демейзена.

— Вспышки? — уточнила посланница.

Аватар пожал плечами.

Вепперс поглядел на свои старинные часы, потом на Джаскена. Начальник СБ едва заметно склонил голову.

— Ну что же, дела сделаны, мне пора лететь, — возвестил магнат. — Был рад с вами увидеться, госпожа посол, — сказал он, кивнув посланнице. — Встреча с вами оставила уменя потрясающие впечатления, — это Демейзену. — А вам, молодая госпожа, я бы пожелал... покоя. — Это было адресовано Ледедже. — Любой ценой, — добавил он, широко усмехнувшись. — Это так приятно...

Джаскен трижды кивнул, в свою очередь прощаясь с остальными, и направился следом за хозяином к выходу. Дрон Ольфес-Хреш болтался в воздухе поблизости, но никто не заметил, когда он вернулся.

— Пока, штукенция, — сказал ему Вепперс, проходя мимо.

Двери затворились за ними.

Спустя мгновение закатное небо далеко за городом рассекли внезапные вспышки света. Стеноэкран ослепительно сверкнул, замерцал, померк и перешел в режим ожидания.

— Хм, — прокомментировал Демейзен. — А ведь это его собственное поместье.

Он посмотрел на Хюэн.

— Вы удивлены?

— Не передать, как, — ответила посланница.

Демейзен покосился на Ледедже и осторожно тронул ее пальцем за колено.

— Да ладно, деточка, абстрагируйся. Это же не твой личный маленький квест возмездия. Подумай только: мы разнесли к ебеням Преисподние! Причем за просто так, даже не стремясь к этому! Я серьезно. Ты вообще что себе думаешь? Что, по-твоему, значит больше: ты или триллион мучеников Ада? Да положи ты на все это с прибором и перестань печалиться! Я бы не сказал, что позволить твоему драгоценному Вепперсу ускользнуть через черный ход с натянутой улыбкой на, по общему мнению, в высшей степени бледном личике — высокая цена за все эти достославные подвиги.

Рев двигателей флайера оповестил об отбытии магната. Демейзен снова посмотрел на Ледедже.

— Ты вообще знаешь кто? Лживый развратный ветреный рыцарь-хуесос, — сообщила она.

Аватар только качнул головой и огорченно обменялся взглядами с посланницей Культуры.

— Девчонки, они такие, а?

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Она спала на своем насесте, как больная косточка внутри большого темного плода, когда что-то изменилось, что-то произошло.

Она встрепенулась, расправила одно крыло, за ним второе (связки и сухожилия противно заныли, да что там — сами перья ее крыльев словно бы взмолились о пощаде), повертела шеей, насколько это было в ее силах. У нее возникло ощущение, будто внутри и между ее позвонков перекатываются мелкие гравийные камушки. Она с трудом выпрямила одну ногу, потом вторую и повисла, держась за балку заостренным когтем.

Внезапно, совершенно без предупреждения, воздух сотрясло нечто вроде взрывной волны.

Насест и огромный стручкоплод вокруг него затряслись и вдруг застыли, будто замороженные. У нее осталось впечатление, что взрывная волна, какой бы ни была породившая ее причина, не просто прокатилась по ее импровизированной спальне, раскачав железную балку и стенки стручкоплода, но скорее вычеркнула их из местной Реальности, отменила их существование. Она тут же сообразила: происходит нечто из ряда вон выходящее, не имевшее прецедентов в прошлом. Это явилось снаружи, из-за пределов виртуального окружения, и принесло ему радикальные перемены. Может быть, они коснулись даже основ миропорядка всей Преисподней. Она вспомнила про сверкающую колонну, похожую на собранный в одну сторону зеркально-серебристый занавес. Когда он отдернулся, то оказалось, что фрагмент местности просто исчез. Непонятная заплатка удалила его и заменила собой.

Она давно потеряла счет тысячам своих жертв. Конечно, разумнее было бы вести точную статистику, но она часто ленилась процарапывать очередную черточку на стенках спальни, поскольку при этом ее пробивал неприятный озноб. Поэтому она решила вести подсчет в уме, однако, несколько раз сбившись со счета, бросила это занятие. Постепенно ей стало казаться, что все это вообще не имеет никакого значения. Последняя достоверная цифра, какую извлекла она из неверных глубин памяти, составляла три тысячи восемьсот восемьдесят пять освобожденных душ. Но это было так давно. Наверное, с тех пор она по меньшей мере удвоила ее.

С каждым новым убийством — освобождением — боль нарастала. Конечности непрерывно ныли, кожа стала сверхчувствительной, каждая жилка стонала от боли, по внутренним органам прокатывались судороги. Ее восприятие постоянно было затуманено. Все время — пока она бодрствовала и когда прилетала к себе, цеплялась за насест и со стонами и охами постепенно погружалась в забытье. Боль преследовала ее даже во сне.

Ей снилось, как куски ее плоти падают наземь или начинают жить собственной жизнью, отгрызают себя от ее тела, улетают прочь, падают, убегают, ускользают, а она остается, скуля от боли, зализывать кровоточащие раны.

Каждое утро ей приходилось буквально силком отрывать себя от жердочки, на которой она висела вниз головой, и делать это было все тяжелее. Но она исправно вылетала на работу: покидала свой насест внутри громадного стручка и отправлялась рыскать над почерневшей, будто оспинами усеянной, землей, чтобы освободить очередного везунчика. Но с каждым днем время ее вылета отодвигалось.

Некогда она любила летать, потому что полет всегда остается полетом, даже в Аду, а особенно свободной себя чувствует в нем существо, рожденное прикованным к земле четвероногим. К тому же она всегда боялась высоты и поставила себе задачу побороть этот страх, укоренившийся в ней давным-давно, когда она попала в пустынный монастырь на вершине скалы и прожила там до старости.

Некогда она любила исследовать Преисподнюю, разыскивать районы, прежде незнакомые ей. Почти всегда вновь обнаруженное повергало ее в ужас, куда бы она ни бросила пытливый взгляд, и все же эти исследования доставляли удовольствие. Сначала она изучила географию Ада, затем его логистику, после этого попыталась в полной мере осознать садистскую ненависть, с которой было придумано и разработано виртуальное пространство, и ее дотошный ум надолго погрузился в измерение этой ненависти. Облетала она также и все поля сражений в Преисподней, где ползали, ковыляли, бродили и всячески боролись за жалкое подобие жизни те, кто проявили себя неудачниками даже в Аду.

Теперь же все былые развлечения ей опостылели, и она редко выбиралась со своего насеста даже затем, чтобы кого-то убить и пожрать: дожидалась обычно, пока грызущий ее внутренности голод не станет совершенно непереносимым и не оставит ей иной возможности. Хитрость заключалась в том, чтобы найти точку равновесия, отыскать баланс между сосуще-колющими судорогами в пустом желудке и более мелкими, но постепенно набиравшими силу болевыми ощущениями, которые неуклонно пролагали путь через ее тело, точно гротескная паразитическая инфекция.

Она полагала, что ее старый статус Освободительницы утратил священный лоск. Узники стекались со всей Преисподней, предлагая себя ей в жертвы, они ползали перед ней на коленях, целовали землю под ее насестом и молили о смерти. Но культ ее был теперь далек от прежнего размаха. Она почти никуда не вылетала и ни с кем не общалась. Страдальцам приходилось преодолевать неимоверные препятствия, добираясь к ней на дом. Это все изменило.

Ее служба обрела территориальную привязку.

Ей казалось почти несомненным, что демоны наконец помудрели и приступили к сортировке узников — так сказать, по степени их заслуг. Но она и думать не хотела, как страждущие платят за победу в конкурсном отборе для смерти и освобождения, какое извращенное вознаграждение демоны от них требуют. И, что еще печальней, такие детали ее больше не волновали. Она радовалась уже самому факту: вот у нее есть возможность хоть кого-то Освободить, и этого, пожалуй, достаточно. Это было все, что она умела здесь делать, и ей не оставалось иного выбора, кроме как выполнять эту работу.

Последнюю перчинку в пресную кашу бесконечных, повторявших друг друга дней внес ее визит к владыке демонов. Она долго ломала себе голову, какова же точная природа зеркальной завесы, обнаруженной ею на окраине Ада, и с какой стати холмы, скалистая гряда и фабрика просто испарились вместе с нею. Прошло несколько недель, а эта загадка не переставала ее занимать, но своими силами ответа она не нашла. Тогда она собрала все силы и слетала туда, где высился престол короля демонов.

Она задала ему единственный вопрос: что это было?

— Ошибка, — заревел он в ответ. Она парила на высоте его лица, с некоторым трудом помахивая саднившими крыльями — все же этого хватало, чтобы не подлетать слишком близко и не оказаться в пределах досягаемости его жутких рук, способных раздавить ее тело всмятку. — Системный сбой. Что-то пошло не так. Процесс удалил все, что находилось в этой области. Ландшафт, здания, демонов, мучеников — все и всех. Они просто перестали быть. Прикинь, дура ты набитая — в мгновение ока свободу обрело больше душ, чем ты сподобилась избавить от страданий за все время с тех пор, как я взял тебя на эту должность! Ха-ха-ха! А теперь проваливай отсюда и перестань беспокоить меня по вопросам, на которыми даже я не властен!

А теперь случилось это.

Все стало совсем иным. Насест, за который она цеплялась, изменился: прикосновение когтей к балке больше не причиняло боли. Что-то вроде запоздалой расслабленности — ощущение столь контрастировавшее с ее предшествующим бытием, что оно оказалось сродни сексуальному экстазу — накатило на нее и омыло все ее тело невидимым потоком. Ей показалось, что она заполнила собой весь стручок, а не только обустроенное на балке гнездо. Понемногу это ощущение схлынуло, утратило напор, но впервые за много дней она чувствовала себя более или менее нормально. С ней было все в порядке, она была... чиста.

Она обнаружила, что без труда может слететь с насеста, но не стала разжимать хватки. Тело тоже переменилось. Оно больше не казалось ей таким огромным, ужасным, могучим и неисцелимо больным. Она перестала быть темным ангелом освобождения в Аду, но превратилась в какое-то новое существо. Она попробовала оглядеть свое новое тело и поняла, что не может понять, каков теперь ее облик; он был размытым и местами распадался на пиксели. У нее было тело, никаких сомнений, но в него намешали понемногу от всех моделей тел, доступных здесь: четвероногого млекопитающего, двуногого млекопитающего, птицы, рыбы, змеи и всех остальных, в том числе и таких, чьи названия были неизвестны ей. Как будто она стала эмбрионом, из которого вот-вот разовьется что-то новое, неожиданное, такое непредсказуемое, что оно продолжало расти и увеличиваться, по-прежнему не уверившись, кем именно хочет стать. Она подлетела — или подплыла — к выходу из стручкоплода и обнаружила, что выход уменьшился в размерах, исходивший из него вечный гул стих. Пропала и вонь, наполнявшая ее ноздри, сколько она себя помнила. Воздух, которым она дышала в новой странной ипостаси, был абсолютно нейтральным, лишенным запаха, но она так долго пробавлялась всякой дрянью вместо свежего воздуха, что это отсутствие запаха было ей милее и слаще, чем свежайшие ароматы горных лужаек.

А! Выхода не было. Из стручка не было пути наружу. Дыра в самом его низу осталась, но выход исчез, и это обеспокоило ее куда меньше, чем можно было ожидать. Стенки спального стручка потеряли всякие качества. Они были не мягкие и не твердые. Неощутимые. Она подлетала к каждой из них по очереди, но не могла притронуться, как если бы между ней и стенками установили преграду из прозрачного идеально твердого стекла. Она даже не могла бы назвать их оттенка.

Как хорошо, как хорошо, какое облегчение, ничего не болит... Она закрыла глаза и принялась покачиваться то вверх, то вниз, достигнув определенной стабильности.

Теперь: статика. Неподвижность. Она на сохранении, пока что-то происходило, что-то... уже произошло. Что бы это значило? Она даже не осмеливалась об этом думать. Надежду, вспомнила она давние поучения, следует сберечь любой ценой.

Ее тело и голову сотрясала дрожь, вроде мурашек по коже. За уже сомкнутыми веками она стала терять сознание. Уплывать куда-то далеко. Если это реальная смерть, то не так уж она и страшна, успела подумать она. Если только это реальная, полная, окончательная смерть, падение в сон, от которого не пробудишься. После всех мук Ада, через которые довелось ей пройти, после мудрости, которой научило ее невольное пособничество палачам, она наконец-то заслужила право почить с миром — возможно ли такое счастье? Слишком хорошо, чтобы быть правдой, подумала она вяло.

Но она уже почти поверила в это, когда...

Всесистемник Нарядившийся для вечеринки → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

В НР, по всей видимости, всерьез испугались «истинной» миссии ЙН и взяли ее в плотную разработку. Наша легенда даже слишком точна. Но так и должно было быть, ведь, с нашей т. зр., ЙН давно вывели на холод, все следы подчищены, воспоминания стерты (за подробностями обращайся к диаглифам во вложении). Теперь можно все отрицать. Попытайся аккуратно отвадить НР от ЯТС,ЭЯ... я имею в виду, уговорами, а не силой.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → Всесистемник Нарядившийся для вечеринки

Таким образом, оставаясь в стороне, мы заимели великолепное доказательство связи между НР и бальбитианами!

∞

Всесистемник Нарядившийся для вечеринки → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

А вот это уже не твое дело.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → 8401.00 Граница частичного прохождения света (предположит. корабль НР)

Приветствую тебя. Трудно было не заметить твой внезапный интерес к одному комку мяса на борту доброго корабля Я так считаю, это я. Вряд ли это первый акт масштабной войны НР на уничтожение всей биологической мерзости в Галактике, так что у тебя, очевидно, свой резон в этом деле. Не хочешь поделиться им? Я к тому, что я и сам стараюсь как можно меньше общаться с этими отвратительными грязными мешками мяса, по которым так и снуют бактерии, потому как из дерьма, которым эти твари набиты, так и лезет всякая нечисть, но я в конце концов смирился с тем, что пытаться их извести дочиста — дело безнадежное. Соотношение результата и затраченных усилий просто плачевно. Чмоки-чмоки.

∞

8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут») → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

Взаимно. Я не уполномочен обсуждать детали операции, в которой участвую.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → 8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут»)

Да ладно тебе. Единственный неаватар на борту — человеческое существо промежуточного пола по имени Йиме Нсоквай, квиетистка Культуры, и у нее даже нейрокружева нет. Она только-только приходит в себя после того, как сбрендившая бальбитианка ее чуть на куски не разорвала. Что тебе до нее?

∞

8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут») → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

Я, как и прежде, не уполномочен обсуждать детали операции, в которой участвую.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → 8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут»)

Слушай сюда. Человеческое существо, о котором я тебе толкую, известно в Культуре тем, что она отказалась от приглашения ОО. Она совершенно точно не имеет ничего общего с ОО. Я бы знал, если бы это было не так. В конце концов, я работаю на блядские ОО. Кроме того, вдохновленный твоими неоценимой дружеской открытостью и заразительной разговорчивостью, я уполномочен тебе сообщить (и с радостью делаю это), что ее послали сюда специально затем, чтобы она помешала влезть в дела вашего ненаглядного Джойлера Вепперса той, кого в некотором приближении можно сравнить с отсоединившейся боеголовкой. Ну и? Что тебя еще колышет?

∞

8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут») → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

Хотя я, как и прежде, не уполномочен обсуждать детали операции, в которой участвую, предоставленная тобой информация будет принята к сведению, учтена при тактическом планировании и использована Стоящими выше по цепи.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → 8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут»)

Ну и лады. У меня тебе припасен маленький бонус. Хочешь немного позабавиться? Мне тут надо выкурить дилетантский Рой, ты не против поучаствовать?

∞

8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут») → Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений

К сожалению, я не в состоянии так срочно перегруппироваться, особенно в ответ на приглашение существа, не входящего в элементы НР, но я постараюсь учесть несомненную искренность, с какой было сформулировано вышеупомянутое предложение.

∞

Сторожевик За пределами нормальных моральных ограничений → 8401.00 Граница частичного прохождения света (корабль НР категории «Висмут»)

Оно остается в силе.

— Ну что, Беттлскруа, попустило тебя немножко?

Маленький иномирец выглядел так же невозмутимо, как и всегда. Разрешение экрана флайера, арендованного Вепперсом, оказалось значительно лучше, чем на антикварном компе, хотя шифроглушилки по-прежнему работали.

— Первая волна, сколь я могу судить, выполнила поставленные боевые задачи, — согласился Адмирал-Законотворец. — Элемент корабля Культуры, который был занят их преследованием, продолжает истреблять наши суда в окрестностях Сичульта, так что рассчитывать на их победоносное возвращение вряд ли приходится.

Беттлскруа с деланным огорчением покачал головой и усмехнулся. Изображение отставало от его движений.

— Повсюду в системе Квайн крутится огромное количество космического мусора, Вепперс. Конечно, не так много, как в системе Цунга, но повседневный траффик в околосичультианской зоне куда выше. Поэтому у вас могут быть очень серьезные проблемы. — Адмирал-Законотворец поглядел на соседний экран. — Ты потерял почти все спутники твоей группировки, во всяком случае, все самые важные уничтожены, а самые близкие и синхронные изменили орбиты, пускай и временно, так, что неминуемо угодят в гравитационные колодцы проходящих судов. Сильно пострадала твоя Заслонка. Два управляемых людьми маленьких круизных лайнера, в том числе один — более чем с двадцатью студентами на борту, оказались в неподходящем месте в неподходящее время, когда накатила первая волна наших кораблей. Я надеюсь, что ты следишь за происходящим в небесах. Зрелище, должно быть, просто потрясающее.

Вепперс улыбнулся.

— Так получилось, что мне принадлежат все самые крупные компании по уборке космического мусора, а также корабле- и спутникостроительные верфи, да и компании Заслонки. Я в ожидании множества весьма выгодных для меня правительственных контрактов.

— Я полагаю, что и моя искренняя печаль по поводу твоих потерь тоже найдет количественное выражение. Ты уже на пути в поместье? По самым свежим оценкам, до второй волны тебе осталось сорок-пятьдесят минут.

— Я почти прилетел, — сказал Вепперс. — Думаю, мы видели последние ракеты несколько минут назад, и притом довольно близко.

Он посмотрел на экран и сидящего рядом с ним Джаскена.

Экран показывал темную, смутно знакомую местность — та продолжала возноситься им навстречу, пока флайер сбрасывал скорость и высоту. Во всех направлениях от аэролета виднелось одно и то же — какие-то исполинские черные изгороди километровой высоты, одна за другой поднимавшиеся из земли к вечернему небосводу. У основания каждой изгороди ветвились волнистые линии кратеров, некоторые все еще излучали тусклый свет, а по ободкам кратеров торчали остатки раздавленных и подожженных деревьев. Тянулись почерневшие, продолжавшие тлеть посадки сельскохозяйственных культур, потом пошли мелкие перелески и снова — деревья и леса, только успевай отмечать очаги пожаров. Иногда попадались взорванные, разрушенные технические постройки и фермы. Они тоже горели. Дым окутывал флайер, уходя к небесам, и становился выше и гуще по мере их приближения. Уцелевшие дороги поместья были забиты автотранспортом, все водители, естественно, устремились к периметру. Вепперс увидел большую желтую машину обтекаемой формы — автомобиль на предельной скорости мчался от главного дома по основной трассе, соединявшей его с периметром. Машина была ему знакома.

— Твою мать, это ж мой гребаный «Вискорд-36», эксклюзивный выпуск, — пробормотал он, следя, как тонкая сильно вытянутая капля проносится под ними и исчезает в дыму, затянувшем трассу. — Даже я не осмеливался гонять на нем так лихо. Проклятый воришка. Видать, крепко его припекло-то, ублюдка.

Линии связи молчали. Джаскен тщетно пытался вызвонить кого-то в доме. Везде царил хаос. Разрушение спутников, электромагнитные импульсы от взорванных в Эсперсиуме боеголовок и остаточные росчерки энергетического оружия, гиперкинетические снаряды, пронзавшие атмосферу: все это не способствовало надежной связи. Собственно, не только в поместье переговорные линии оказались забиты, та же участь постигла сети всей планеты.

— Я не могу их задержать, — подчеркнул Беттлскруа. — Оставшиеся корабли второй волны уже понесли серьезный урон от атак преследующего их элемента корабля Культуры, их может не хватить для полного уничтожения субстратов. Я бы на твоем месте убралось на безопасное расстояние — на несколько десятков километров, когда они появятся. Просто на всякий случай.

— Уместный совет, — ответил Вепперс, заметив прямо по курсу крыши главного дома. Дом окружали стены дыма. — Я ухвачу что-нибудь самое ценное из имущества, прикажу всем, кто еще остается там, спасать свои задницы, если они, разумеется, этого хотят, и уберусь восвояси через полчасика.

Он отключил линию, по которой велся разговор с Беттлскруа, и посмотрел на Джаскена.

— Мы успеваем, не так ли?

— Господин... — сказал Джаскен.

Вепперс некоторое время смотрел на своего начальника службы безопасности.

— Джаскен, я хочу, чтобы ты знал, что это самое трудное решение в моей жизни.

Он до последнего скрывал от Джаскена, что же должно случиться с поместьем. Ему казалось, что тот примет это, как и любую другую информацию — к сведению, отреагирует безупречно корректно, как и подобает специалисту по безопасности. Но теперь его преследовала мысль, что даже у такого профессионала ультра-класса, как Джаскен, могут быть свои соображения на сей счет. Возможно, он счел для себя нелестным, что его так долго водили за нос.

— Это ваше имение, господин, — сказал Джаскен, — ваши земли. Вы вольны разрушить их, коли хотите.

Он посмотрел на магната.

— Вы предупредили людей в поместье, господин?

— Нет, — ответил Вепперс. — Это было бы идиотским поступком. Да и кто бы стал гулять по лесам? Я приучил всех к мысли, что леса эти для меня — все равно что люди. У меня было для этого столетие.

Вепперс понял, что Джаскен хотел вставить что-то еще, но заткнулся.

— Это все, что я могу для них сделать, Джаскен, — сказал он.

— Но, господин... — произнес Джаскен глухо, не глядя на него. Вепперс понял, что начальник СБ с трудом сдерживает себя.

Он вздохнул.

— Джаскен, мне еще повезло избавиться от Преисподней НР. Они относятся к числу тех немногих цивилизаций, что еще позволяют себе хостить Ады на своей территории, потому что их не ебет, что другие об этом думают и что знают. Все остальные предпочли держаться подальше. Никто из тех, у кого я в свое время купил Преисподние, не согласился забрать их обратно. Они с великим удовольствием сбагрили их мне много десятков лет назад и думать про них забыли. Вот поэтому я и мог выдвигать самые головокружительные условия контрактов: тогда они просто отчаялись найти подрядчика. Я даже рассматривал возможность переместить их куда угодно, спихнуть в первое попавшееся хранилище. ГФКФ дала мне пообщаться с каким-то бальбузианином, или как бишь его там, но это существо отказалось. ГФКФ утешила меня тем, что оно в любом случае было бы крайне ненадежным хостером. Я бы никогда не всучил Преисподние обратно их первоначальным разработчикам. Ты понятия не имеешь, как глубоко увяз я во всем этом, Джаскен. Я ведь не могу просто выключить субстраты. На сей предмет есть законы, и наши галактические доброжелатели предпочитают их соблюдать, такова уж их трактовка понятия живого разумного существа. А некоторые мученики Преисподних отправились туда по своей доброй воле, веришь ты в это или нет... И это даже не учитывая разбирательств, которыми мне грозил бы такой финт ушами. Я подписал кучу договоров, вступая в права распорядителя Адов. И там предусмотрены очень существенные санкции за нарушение условий хостинга — в том числе и карательные меры, поверь. Но предположим, что я бы наплевал на все это и отдал бы соответствующий приказ. Так ведь субстраты под лесополосами не так просто выключить; при их разработке закладывался многократный запас отказоустойчивости. Даже вырубив все деревья, сведя подчистую все леса, я бы не достиг желаемого. Они просто перешли бы на питание от запасенной в корневой системе биоэнергии. Чтобы и эти источники исчерпались, нужны были десятки лет. Следовало бы выкопать все субстраты до последнего корешка, измельчить мелко-мелко и сжечь в пепел.

— Или, — устало сказал Джаскен, — выжечь их ядерными зарядами, энергетическим оружием и гиперкинетикой.

Флайер пролетел через колеблющуюся дымную стену.

— Именно так, — согласился Вепперс. — То, что сейчас происходит, можно списать на force majeure^[162]. Эта уловка позволит нам считать себя свободными от всех контрактов.

Он умолк, потом наклонился и осторожно коснулся плеча Джаскена.

— Я об этом давно думал, Джаскен. Иного выхода не было.

До сих пор им удавалось облетать стороной медленно дрейфовавшую главную дымовую завесу, но теперь она очутилась почти прямо по курсу, и слабый ветерок лишь изредка шевелил ее. Впрочем, пожары продолжали полыхать, поскольку распространились уже так, что подняли собственные бури.

Снаружи, за дымной завесой, царил почти непроглядный мрак. Темный безволвный дом стоял точно в центре выжженной, продолжавшей полыхать зоны всеобщего разрушения, к нему сходились остатки истыканных кратерами дорог. Он пока уцелел.

Они пересекли круг устройств спутниковой связи. Когда-то здесь стояли целые купола, а до сих пор сохранились лишь обширные массивы фазированных антенных решеток, соединявших коммуникационные линии дома и всех субстратов вокруг него и под ним с остальным миром — Установлением и Вселенной за его пределами. Частью своей личности Вепперс продолжал желать, чтобы все это остановилось, прекратилось. Он мечтал совершить такой звонок и приказать: все, хватит. Урон достаточно серьезен, лесопосадки и тайные субстраты под ними уничтожены, исчезли, перестали существовать. Коммуникаторы не имеют значения — с кем им коммуницироваться? Преисподние стерты, удалены, в худшем случае ужаты до таких смехотворных масштабов, что даже имени такого не заслуживают. Но он понимал, что на самом деле сделанного недостаточно. Все дело в стороннем восприятии. Когда дым развеется, как в переносном смысле, так и в буквальном, надо будет выглядеть жертвой. Покажется весьма подозрительным, что дом остался цел после орбитальной бомбардировки, а земли вокруг него — выжжены дочерна. Лесопосадки можно восстановить, ландшафтом займутся дизайнеры; остается сколько-то загрязненных земель, вполне пригодных для очистки и рекультивации. Тоже мне ущерб! Кто его пожалеет за такое?

— Господин, — произнес Джаскен, пока они пролетали над игровыми кортами, лужайками и большим лабиринтом — почти повсюду господствовал мрак, в котором кое-где тлели занесенные с горящих земель уголья, — они заслуживают большего, господин.

Еще один взгляд исподлобья.

— Люди. Господин, я говорю о людях. О тех, кого вы наняли. Им...

— Да, это мои люди, Джаскен, — проговорил Вепперс, глядя, как флайер выпускает посадочные шасси и устремляется сквозь тьму, огонь и хаос к окаймленному пламенем гигантскому тору главного дома поместья Эсперсиум. — Как и тебе, я им хорошо платил. Я за ними присматривал, они ни в чем не испытывали недостатка. Им следовало бы знать, что я за человек.

— Да, господин, это так.

Он наблюдал за Джаскеном. Они пролетели над крышами бокового крыла дома. На кровле тлели многочисленные ветви и сучья, занесенные ветром. Несколько слуг их оттуда сбрасывали. Вепперс подумал, что это в общем-то бессмысленно, поскольку кровля огнеупорная. Но потом он понял, что людям просто нужно чем-то себя занять.

Флайер готовился к посадке в центральном дворике.

— У тебя есть что оттуда забрать, Джаскен, о чем бы я не подозревал? — спросил Вепперс. — Если есть, то оно очень хорошо спрятано.

— Нет, господин, — ответил начальник СБ. — Ничего особенного.

Флайер резко снизился и влетел в пустую сердцевину здания.

— Ну что ж, это хорошо, — Вепперс взглянул на циферблат старинных часов. Шасси коснулись плит центрального дворика, и флайер сел. — Нам нужно уложиться в двадцать пять минут.

Он отстегнул ремни и встал.

— Пошли.

— Если хочешь, я могу остаться, — предложил Демейзен.

— Не хочу, — бросила Ледедже. — Убирайся.

— Ну ладно. Полечу тогда, поохочусь.

Посланница Хюэн подняла руку.

— Подождите, — сказала она скептически, — а разве нам не нужна дополнительная защита от второй волны?

— Я, то есть мой другой элемент, способен уничтожить почти всех, прежде чем они успеют до вас добраться, — ответил Демейзен, — а по дороге обратно в систему Цунга ко мне присоединятся еще несколько элементов. К тому же ребятки из Сил обороны планеты и внутренней системы на сей раз получили больше времени на артподготовку; такое впечатление, что они сооружают серьезный заградительный заслон. Полагаю, его хватит, в особенности если они поточнее прицелятся. — Он указал на город, где от нескольких башен и небоскребов вздымались в небеса вялые струйки дыма. — Крайние меры — вот к чему эти вспышки. — Он бросил на посланницу насмешливый взгляд и присел, пародируя реверанс. — С вашего позволения, я отбываю.

Хюэн кивнула.

— Спасибо за все.

— Ну что вы, не за что.

Демейзен обернулся к Ледедже с легкой ухмылкой на губах и подмигнул девушке.

— Не так все плохо. Ты и не такое переживала.

В следующую секунду он превратился в серебристое яйцо, стоящее на остром конце. Яйцо издало легкий хлопок и исчезло.

Ледедже испустила долго сдерживаемый выдох.

Хюэн посмотрела на Ольфес-Хреша, потом на миг прикрыла глаза, будто на нее навалилась чрезвычайная усталость.

— Ага, — произнесла она, — наконец-то у нас есть официальная версия происходящего.

Она перевела взгляд на Ледедже.

— Мне сообщили, что вы и на самом деле госпожа Юбрек. В таком случае, Ледедже, я очень рада вас снова видеть, хотя с учетом обстоятельств вашей смерти...

— Убийства, — поправила Ледедже. Она стояла у окна спиной к посланнице Культуры и дрону, парившему за плечом Хюэн, и смотрела поверх деревьев парка на город. В небесах над Убруатером в слабом вечернем свете сгущались темные облака, озаряемые многочисленными вспышками. Облака надвинулись незаметно.

— Убийства так убийства, — согласилась Хюэн. — А как насчет остальных утверждений, сделанных Демейзеном?

— Это правда от первого до последнего слова.

Хюэн молчала несколько минут.

— Мне очень жаль, Ледедже, на самом деле жаль, и я надеюсь, вы понимаете, что у нас не было выбора. Мы обязаны были отпустить Вепперса, вы же понимаете.

Ледедже продолжала смотреть на далекие башни города, от которых поднимались и рассеивались в воздухе дымные клубы. Ее глаза наполнились слезами.

Она передернула плечами и махнула рукой, надеясь, что этот жест выразит некоторое отрешение от происходящего.

Она хотела что-то сказать, но не отважилась, боясь, что не совладает со своим голосом. В оконном стекле отражалась Хюэн. Внезапно она слегка повернула голову к дрону.

— Ольфес-Хреш, — сказала посланница, — сообщает мне, что, судя по карточке в вашем кармане, вы стали обладательницей довольно значительного состояния. Позволено ли мне спросить, как вы намерены распорядиться этими...

Там, где стоял Демейзен, появилось еще одно серебристое яйцо. Затем оно исчезло, прежде чем Ледедже успела обернуться, и Демейзен возник снова.

Ледедже чуть не всхлипнула.

— У меня образовались неожиданные дела, — сказал Демейзен посланнице. Ледедже он уделил кратчайший из возможных кивков. — К вам сейчас нагрянут гости. А я лучше покручусь вокруг да около и перекинусь с ними парой словечек.

Хюэн взглянула на дрона.

— Бывший ограниченный наступательный корабль Я так считаю, это я, Затворник, — сообщил Ольфес-Хреш, — прибыл только что.

В комнате возникли еще два серебристых яйца, а из них появились два высоких пангуманоида, явно несичультианского происхождения; мужчина и андрогинного вида фигура, в которой, однако, было чуть-чуть больше от женщины, чем от мужчины. Мужчина был лыс и облачен в строгую темную одежду. Ледедже узнала его, хотя со времени их последней встречи инопланетных черт в его внешности прибавилось. Другой гость был в сером костюме, похожем на форму.

— Пребейн-Фрутелса Йиме Лёйтце Нсоквай дам Вольш, — сообщил дрон, — и Ав Химерансе, представитель бывшего ОНК Я так считаю, это я.

— Госпожа Юбрек, я рад снова встретиться с вами, — мягким голосом приветствовал ее Химерансе и поклонился. — Вы помните меня?

Ледедже сглотнула слюну и подумала, что надо бы утереть слезы с глаз, но только улыбнулась лучшей из улыбок, на какую была сейчас способна.

— Я помню вас. Я тоже рада встрече с вами.

Химерансе и Демейзен обменялись взглядами и кивками. Демейзен поглядел на Йиме Нсоквай, смерив ее взглядом от подметок сапог до высокого тесного воротничка.

— Вы знаете, — вежливо сказал он, — я раньше встречал сотрудников секции Квиетус, и они были одеты в точности так же, как и вы.

— Это называется униформой, Ав Демейзен, — терпеливо ответила Йиме. — Мы, квиетисты, все ее носим.

— Да ну!

— Мы считаем, что таким образом отдаем дань уважения тем, с кем работаем.

— Ничего себе, — Демейзен выглядел изумленным. — Бляха-муха, я и не знал, что мертвяки так требовательны.

Йиме Нсоквай улыбнулась так, как улыбается человек, которому постоянно приходится выслушивать одни и те же реплики, и кивнула-поклонилась Ледедже.

— Госпожа Юбрек, я проделала долгое путешествие, желая повидать вас. Как вы?

Ледедже дернула головой.

— Хреново.

Демейзен хлопнул в ладоши.

— Ну ладно, чуваки, как бы ни было мне клево в вашем обществе, но между вами и мной уже давно должны простираться несколько гелиопауз^[163]. Увидимся. До скорого, госпожа посол.

Хюэн успела задержать его порывистым жестом, чему Демейзен явно не был рад.

— Вы действительно считаете, что Вепперс не лгал? — спросила посланница. — Когда утверждал, что ему еще надо сообщить второй волне о целях бомбардировки?

— Да нет. Конечно, врал. Могу я наконец удалиться? Ну, то есть, я могу и так, но мне было бы кстати ваше разрешение, коль скоро мы руководствуемся сногсшибательно утомительным диппротоколом?

Хюэн усмехнулась и слегка склонила голову.

После ее кивка пролетела едва доля секунды, как серебристое яйцо возникло из ниоткуда, поглотило аватара и пропало, на сей раз с куда более громким, почти оглушительным хлопком. Ледедже немного расслабилась (Хюэн заметила это по ее плечам).

— Извините меня, — пробормотала девушка и снова отвернулась к окну.

— Все чисто, Ольф? — спросила Хюэн у дрона.

— Да, госпожа, — ответил тот.

— Госпожа Нсоквай, Ав Химерансе, — сказала посланница, — чем обязаны?

— Я послана сюда секцией Квиетус, чтобы проверить, как обстоят дела у недавно ревоплощенной госпожи Юбрек, — ответила Йиме Нсоквай.

— А я дал госпоже Нсоквай обещание, что доставлю ее в любое место по ее выбору, — добавил Химерансе, — хотя мне тоже очень приятно выразить наилучшие пожелания госпоже Юбрек.

От окна донесся тоскливый стон. Все посмотрели на Ледедже. Девушка уставилась на свое отражение в стекле, почти прижимаясь к нему носом. Пальцы ее правой руки отчаянно скребли кожу на тыльной стороне запястья левой.

Ледедже развернулась.

— А теперь еще и долбаная татуха глючит!

Она обвела всех собравшихся гневным взглядом. Те непонимающе смотрели на нее.

— Ольфес, ты не мог бы? — сказала Хюэн со вздохом.

— Сейчас.

В воздухе возник полупрозрачный силуэт Демейзена — достаточно яркий, чтобы отразиться в натертых до блеска половицах.

— Чего тебе? — недовольно спросил силуэт, разочарованно глядя на Ледедже, и досадливо взмахнул руками. — Я думал, тебе не терпится от меня избавиться.

— Что с моей татуировкой? — потребовала она.

— О чем ты?

— Она перестала работать!

Изображение прищурилось.

— Гм, — сказало оно. — Вижу. Такое впечатление, что она просто застыла. Заморозилась. Ну, это бывает, наверное, я ее повредил, когда оттаскивал тебя от вепперсовой глотки. Побочный эффект, незапланированный урон и все такое. Извини. Мне жаль.

— Пофикси ее!

— Я не могу. Я уже улетаю к Цунгу. Мне пришлось бы Перемещать тебя и татуировку, а я уже слишком далеко и продолжаю удаляться на всевозрастающей скорости. Попроси дрона. Может, он починит.

— Эта задача мне не по силам, — сообщил Ольфес-Хреш. — Я уже осмотрел ее. Я даже не понимаю, как она работает.

— Вернись! — взывала Ледедже, готовая разрыдаться. — Почини ее! Сделай, как было, ну пожалуйста!

Изображение кивнуло.

— Разумеется. Но не сейчас. Подожди денек-другой, я вернусь. Попозже. — И оно исчезло, прежде чем особо выделенное слово попозже успело зазвенеть в ушах девушки.

Она закрыла лицо руками и расплакалась.

Хюэн посмотрела на дрона, тот покачался туда-сюда.

— Он не задержится, — тихо сказала она.

— Могу ли я... можем ли мы чем-то помочь вам? — поинтересовалась Йиме.

Ледедже села на пол, продолжая прятать лицо в ладонях.

Хюэн задумчиво взглянула на нее, потом подняла взгляд на аватара и квиетистку. — Ну что ж, — сказала она, — позвольте тогда мне прояснить ситуацию...

— Прежде чем вы приступите к объяснениям, — вмешался голос Демейзена со стола Хюэн, — могу я кое-что вставить от себя?

— Какого хера? — выдохнула Ледедже яростно, отняв руки от лица. Она легла на пол и перекатилась по половицам, потом безразлично уставилась в потолок. — Есть ли мне спасение от этой проклятой машины?

— Я думала, нас не подслушивают? — уточнила Хюэн у дрона.

— Я был того же мнения, — подтвердил дрон. Его аура стала серой с пурпурными прожилками, что означало легкое замешательство.

— Да ладно, все свои, — сказал голос, — вас не подслушает больше никто.

— Врунишка, — пробормотала Хюэн.

— Так вот, о чем бишь я? Ага. Я решил, что вам будет полезно услышать вот это. Оно просто очутилось у меня во входящих, вы знаете, как это бывает. Теоретически отправитель неизвестен, но это определенно мой новый лучший друг, весельчак и выдумщик 8401.00 Граница частичного прохождения света — корабль «Висмут»-категории НР. После кодирования-перекодирования качество немного пострадало, но я думаю, что вы нас за это простите. Разговор между милейшим господином В. и Адмиралом-Законотворцем ГФКФ Беттлскруа-Бисспе-Блиспином III, командующим силами ГФКФ в Установлении. Беседа имела место около трех часов назад. Вот самое интересное:

И еще раз, — сказал голос Вепперса, — чтобы до тебя хорошенько дошло: под каждой лесополосой или колейной дорожкой находится то, что неопытный глаз примет за какой-нибудь огромный грибок. Это не грибки. Это субстраты. Они построены на биологической основе, имеют низкое энергопотребление, не слишком быстро работают, но отличаются высокой надежностью и чрезвычайной устойчивостью к повреждениям. Все слои почвы на глубинах от десяти до тридцати метров под корнями деревьев и между ними заняты субстратами, в общей сложности их объем составляет больше половины кубического километра, и эти вычислительные мощности разбросаны везде, по всей усадьбе. Двусторонний коммуникационный траффик проходит через фазированные антенные решетки, установленные вокруг главного дома, и дальше через спутниковую группировку.

Вот по ним-то и должны вы ударить, Беттлскруа. Субстраты под лесопосадками и дорогами моего поместья содержат больше семидесяти процентов Преисподних во всей Галактике. Конечно, здесь учтены лишь те, о которых я располагаю достоверными сведениями. Раньше их было больше, но совсем недавно я спихнул Ад НР субподрядчикам, просто на всякий случай. Я покупал Ады больше века, Адмирал-Законотворец, то есть почти всю свою предпринимательскую жизнь. Самостоятельно улаживал все требования к аппаратному обеспечению, никому не доверял решение правовых проблем и вопросов юрисдикции. Я никого не подпускал. И теперь большинство Преисподних здесь, в этой системе, на моей родной планете. Именно поэтому я всегда позволял себе роскошь не беспокоиться о выборе целей. Как думаешь, у тебя осталось довольно кораблей, чтобы послать их к Сичульту и выжечь мое поместье дотла?

— Это правда? — спросил другой голос. — Наши цели — это твое собственное поместье? Зачем ты это сделал?

Чтобы меня никто не заподозрил, Беттлскруа. Тебе придется сровнять с землей лесопосадки и дороги, испепелить мои земли, выжечь устройства спутниковой связи, причинить определенный ущерб моему дому, может быть, даже полностью уничтожить его. Моя Семья владела этим домом столетиями, он для меня практически бесценен, как и сама усадьба. Во всяком случае, многие так и считают. Кто поверит, что я способен навлечь весь этот хаос на свое поместье?

— Ну и так далее, — прокомментировал голос Демейзена. — А вот особенно прикольный фрагмент.

— А как же люди?

— Какие люди?

— Твои слуги. Что с ними будет, если мы сотрем усадьбу с лица планеты?

— Ой, я и забыл. Да. Мне представлялось очевидным, что у меня будет несколько часов на приготовления к атаке.

— Потом много трендежа от нашего крутого пацанчика Беттлскруа, — сообщил Демейзен, — а вот еще:

Короче, у менянайдется время эвакуировать нескольких человек, — услышали они голос Вепперса. — Но не всех, разумеется, иначе это возбудит ненужные подозрения. Впрочем, я всегда могу нанять больше людей, Беттлскруа. В людях никогда нет недостатка.

— Полный отпад, правда? — торжествующе спросил голос Демейзена со стола Хюэн. — Особенно тот отрывок, насчет тематического аттракциона ужасов НР — который он очень вовремя спихнул на сторону, прежде чем остальные Преисподние были уничтожены. Я готов ручаться, что он был очень доволен собой, отделавшись от НР. Точно так же, как пацанчики из ГФКФ были очень довольны собой, стырив у НР коммуникационные протоколы и спеки оборудования, хер знает когда это было. Они и вообразить себе не могли, что НР нарочно позволила им это провернуть, заблаговременно внедрив туда потайные ходы и ловушки, через которые НР в любой момент способна влезать в их траффик и подслушивать все, что посчитает для себя интересным. Вам не кажется, что это жутко прикольно, когда пацанчики воображают, что окрутели по самые яйца? Думаю, что это очень прикольно. Хотя кое-кто из нас этого определения, блядь, вполне себе заслуживает, чтоб нам провалиться. Ладненько, я здесь закончил. Ну, по большей части закончил: есть еще прорва дилетантов, которых надо размазать по стенке. До скорого!

В комнате на минуту воцарилась полная тишина.

Дрон Ольфес-Хреш покачался в воздухе.

— Что ж, — сказал он Хюэн, — я только могу повторить: я был искренне уверен, что у нас все чисто. Это оказалось не так. Но он ушел, и на этот раз, думаю, окончательно.

С пола донесся протяжный вздох Ледедже. Девушка качнула головой, но улеглась свободнее.

Хюэн перевела взгляд с Ледедже на Химерансе с Йиме.

— Конечно, есть поступки, которых мы должны избегать любой ценой, — прокомментировала она, — и ни за что в них не ввязываться, если их совершают другие. Мы обязаны воздерживаться от них как по морально-этическим — первоочередным — соображениям, так и принимая во внимание непреходящие, хотя и временами достойные лишь упреков, ценности Realpolitik^[164]. — Она помедлила. — Однако...

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

— Скуденфраст лучше, я думаю. Нет, Джаскен, это Скундрундри. Скуденфраст — это вон там, рядом с ним. Фиолетовый с грязно-желтыми пятнами. Откровенно говоря, я всегда был склонен полагать, что Скундрундри значительно переоценен. Однако, если мы заберем и его, ценность оставшейся в городском доме коллекции значительно возрастет. Нольен, пожалуйста, помоги господину Джаскену отнести все это во флайер, тебя не затруднит?

— Да, хозяин.

— Быстро. Ноги в руки. Оба.

— Да, хозяин, — эхом откликнулся Джаскен. Он водрузил на закорки наскоро упакованные картины старых мастеров и направился к дальнему концу длинной петляющей галереи, за ним шел Нольен, так же тяжело навьюченный. В галерее, как и во всем доме, было довольно сумрачно, работали только генераторы резервного питания, да и то и не все; Нольен — туповатый, но физически сильный кухонный слуга — уронил одно из полотен, которые тащил, и не смог согнуться, чтобы поднять его. Пришлось Джаскену вернуться и, оперевшись на ногу парня, поднять картину обратно тому на спину. Вепперс мрачно наблюдал за их потугами.

Он был несколько разочарован тем, как себя показали его слуги. Он ожидал, что в доме его встретит больше народу, что они будут искренне встревожены судьбой пропавшего было без вести хозяина (они ведь до сих пор могли считать его мертвым). Ему бы очень пригодились их рабочие руки при спасении того, что еще можно было вытащить из дома, пока его полностью не охватило подступавшее все ближе пламя. Но он обнаружил, что дом почти пуст, и слуги без зазрения совести сбежали.

Они не ограничились повседневным колесным служебным транспортом поместья, но еще и разграбили колоссальную коллекцию экзотических автомобилей, которую Вепперс держал в подземных гаражах рядом с домом. Вокруг Эсперсиума кое-где торчали редкие флайеры, но выглядели они после электромагнитных импульсов неважнецки. Те же импульсы наглухо вырубили локальную сеть поместья.

Нольен радостно приветствовал их с крыши, когда они вышли из флайера, и прокричал что-то вроде Как я рад вас видеть в живых, господин!, пока они пересекали дворик. Больше встречающих не нашлось.

— Неблагодарные твари, — прошипел Вепперс себе под нос.

Двое добровольных носильщиков продолжали плестись по галерее, навьюченные самыми дорогими и редкими картинами из собрания магната.

— У вас четыре минуты, — прокричал Вепперс в спину Джаскену, — после этого приходи в кладовую номер три!

Джаскен не мог сделать утвердительный жест, поскольку обе руки его были заняты произведениями искусства. Поэтому он просто обернулся и склонил голову. Вепперсу пришло на ум, что они бы могли вырезать картины из рам, как и сделали до них воры, но ему это показалось неправильным.

Вепперс тихо прокрался по галерее и круговому коридору. Он проходил мимо великолепных высоких окон, но видел в них только пламя и дым. Снаружи было гораздо темнее, чем обыкновенно в эту пору дня, в середине вечера.

Он сел за стол.

В почти полной темноте рабочего крыла (кое-где скудно мерцали огни аварийной системы питания) Вепперс на миг замер, окинул роскошное убранство кабинета прощальным взглядом. Как грустно, как неизбывно печально и в то же время — странно захватывающе: вскоре все это обратится в пепел, будет стерто в порошок. Затем он стал обшаривать ящики и шкафчики. Стол был снабжен автономной системой энергопитания и опознал владельца по ароматическим меткам пота, рисунку вен на ладони и отпечаткам пальцев.

С мягким шумом, подобным легкому вздоху сожаления, письменная столешница откинулась. Маленький оазис привычного уюта и порядка во всем этом жутком хаосе. Он быстро сгреб в маленькую сумку, которую прихватил с собой, все ценности, которые стоило эвакуировать. В последнюю очередь и не без колебаний он положил в сумку пару кинжалов в мягком кожаном футляре. Раньше они принадлежали его деду, а перед этим — кому-то еще.

Поднялся ветер; дымные облака потянулись к дальнему краю комплекса едва различимых за окном садов. Несмотря на все, что творилось снаружи, сквозь пуленепробиваемые многослойные стекла долетали лишь отдельные неясные звуки. Он закрыл последний шкафчик, опустил крышку стола и приготовился делать ноги. Тут послышался мягкий хлопок. Он обернулся.

Перед ним, у запертых изнутри дверей, стояла высокая инопланетянка в темной одежде. На мгновение он принял ее за посланницу Хюэн, но тут же понял, что это кто-то еще. Слишком худая, держится подчеркнуто прямо, насколько ей это позволяет искривленный позвоночник.

Его глаза уже привыкли к сумеркам, и он различил, что на ней какая-то униформа разных оттенков серого.

— Могу я вам чем-то помочь? — вкрадчиво спросил он, поставив незастегнутую сумку у ноги и запустив в нее одну руку. Он пошарил внутри, сделав свободной рукой жест, долженствующий выразить крайнее разочарование. — Например, преподать урок изящных манер? Мы тут привыкли стучать, а уже потом входить.

— Господин Джойлер Вепперс, меня зовут Пребейн-Фрутелса Йиме Лёйтце Нсоквай дам Вольш, — сказала инопланетянка. Голос у нее был довольно странный, но в целом — скорее все-таки женский. Ударения и тона звучали непривычно для его уха. Артикуляция не совсем отвечала движениям губ. — Я гражданка Культуры. Я здесь, чтобы предъявить вам обвинение в убийстве. Пройдемте со мной.

— А куда же я дену вот это? — спросил он, поднимая вторую руку с иномирским ружьем в ней, и в тот же момент выстрелил. Ружье издало громкий резкий звук, кабинет озарился ярким светом, а инопланетянка исчезла в серебристой вспышке. Дверные створки за ее спиной жалобно заскрипели и распахнулись в коридор. Поднялся вихрь черной пыли. В каждой створке осталось по одному полукруглому отверстию, из которых еще сыпались желто-белые искры. Вепперс поглядел на ружье (старый подарок от джлюпианина Сингре), потом на продолжавшие скрипеть и дымиться двери, а напоследок — на угол ковра, на котором стояла непрошеная гостья.

— Гм, — сказал он.

Потом пожал плечами, спрятал ружье в чехол, застегнул сумку и, отводя рукой ядовитый дымок от лица, быстро вышел через сломанные двери. Когда он шел по коридору, створки начали гореть.

— Джаскен?

Он услышал, как женский голос произносит его имя, и понял, чей это голос. Он осторожно положил картины в грузовой отсек флайера и повернулся к ней. Нольен стоял в дверях пассажирского отсека и смотрел поверх горы полотен на девушку, стоявшую между дверью и хвостовой частью. Наверное, его ввели в заблуждение и напугали тонкие, затейливо переплетенные линии татуировки на ее лице.

— Я, молодая госпожа, — он поклонился.

— Да это же я, Джаскен.

— Я знаю, — сказал он и слегка повернул голову, сделав знак Нольену. — Нольен, оставь это. И ничего больше не волоки. Спасай себя. Беги подальше отсюда.

Нольен положил картины на землю и заколебался.

— Уходи, Нольен, — ровным голосом повторил Джаскен.

— Хорошо, господин, — сказал молодой человек и ушел.

Ледедже проводила его взглядом и повернулась к Джаскену.

— Ты позволил ему меня убить, Хайб, — сказала она.

Джаскен вздохнул.

— Нет. Я пытался его остановить. Но, конечно, ты по-своему права. Я мог бы сделать больше. В конце концов, я мог бы убить его в отместку за то, что он убил тебя. Так что я ничем не лучше его. Ты вольна меня ненавидеть, я и не стану объявлять себя особенно хорошим человеком, о Лед. Но есть такая вещь, как профессиональный долг.

— Я знаю. Я думала, что ты ко мне неравнодушен.

— В первую очередь мои чувства и эмоции были направлены на него, нравится нам обоим это или нет.

— Потому что он тебе хорошо платил, а я с тобой однажды переспала?

— Нет, потому что я посвятил себя службе ему. Я никогда не говорил тебе ничего, что бы противоречило этому заявлению.

— Действительно.

Она улыбнулась ему.

— Я бы заметила. Как вежливо с твоей стороны. С вашей стороны, хоть вы и... основательно подчистили имущество. Все эти словечки о нежности, о том, как много я для тебя значила, о том, что у нас может быть совместная жизнь, когда-нибудь в будущем. Ты хоть отдавал себе отчет в том, что говоришь, анализировал, передавал их для критической оценки адвокату, вмонтированному тебе в подкорку, в поисках логических петель?

— Вроде того, — Джаскен поднял голову, встретился с ней взглядом. — У нас бы не могло быть совместной жизни, Лед. — Он покачал головой. — Не такой, какой бы ты хотела. Мимолетные свидания за его спиной, втайне от всех, пока кто-то из нас не устанет или пока все не выплывет наружу. Ты была его пожизненной собственностью, ты этого разве не понимала? Мы бы не смогли уйти вместе.

Он посмотрел себе под ноги, потом снова поднял глаза на нее.

— Или ты собиралась сказать ему, что влюблена в меня? Я, признаться, всегда считал, что ты меня расцениваешь в первую очередь как любовника по нужде, как способ ему насолить или заручиться моим содействием на случай следующего побега.

— Но эта хитрая задумка не сработала, так ведь, еб твою мать? — спросила она горько. — Ты помог ему меня выследить.

— У меня не было выбора. Тебе не стоило убегать. Коль...

— Ты хоть соображаешь, что несешь? Мое восприятие ситуации в корне отлично от твоего.

— Коль скоро ты уже сбежала, мне пришлось выполнять свой долг.

— Значит, все эти слова ничего не значили, — она начала было плакать, но быстро вытерла слезы, растекшиеся по татуировке и исказившие рисунок, тыльной стороной запястий. — Ты просто дурил мне голову. Ты знаешь, я прилетела не затем, чтобы убить Вепперса, но явилась спросить... — Она остановилась, не докончив фразы. — Для тебя это все пустой звук?

Джаскен вздохнул.

— Конечно, нет. Они значили кое-что. Мне было тебя жалко, хотелось как-то ободрить, проявить нежность. Но я не вкладывал в них того смысла, какой ты прочитала.

— Ну и дура же я!

Она рассмеялась грустным смехом.

— Я и вправду вообразила, что ты в меня влюблен. Какая ж я жалкая идиотка!

Он едва заметно усмехнулся.

— Нет. Я любил тебя всем сердцем. С первого дня.

Она уставилась на него.

Он тоже смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Но одной любви не всегда достаточно, Лед. Не всегда. Не в эти дни — так точно, а может, и вообще никогда. В окружении таких людей, как Джойлер Вепперс.

Она опустила глаза на пол флайера, подняла руки и обхватила ими голову. Джаскен наблюдал за ее движениями, время от времени переводя взгляд на часы, прикрепленные к переборке.

— Осталось едва больше четверти часа до второй волны, — сказал он. Его тон стал заинтересованным, даже дружелюбным. — Ты сюда добралась чертовски быстро. Ты сможешь так же быстро улететь?

Она кивнула, снова отерла слезы со щек и провела пальцем под глазами.

— Сделай мне одно одолжение, — сказала она.

— Какое?

— Улетай.

— Что? Я не могу...

— Нет. Сейчас же. Возьми флайер и улетай. Спасай слуг и остальных, сколько сможешь. А его предоставь моим заботам.

Она поглядела ему в глаза. Джаскен ожесточенно жевал челюстями, во взгляде была неуверенность.

Она энергично покачала головой.

— Ему конец, Хайб, — сказала она. — НР — Науптре — знает. Они подслушивали все переговоры между ним и ГФКФ. Они знали о тайном соглашении и о том, как он намеревался их обвести вокруг пальца. Культура тоже все знает. Преисподние уничтожены, так что он даже там не найдет укрытия. Он столько всего натворил, что ему не дадут уйти. Даже если допустить, что Установление закроет глаза на все происходящее, ему тем не менее отвечать перед НР и Культурой, а уж они его откуда угодно достанут. — Она усмехнулась: едва заметно, и это был скорее жест отчаяния. — Он наконец столкнулся с теми, кого не рекомендуется оставлять в дураках. — Она снова покачала головой. — Но ты не можешь его спасти. Все, что тебе сейчас по силам, это спасти самого себя, — она указала на открытую дверь флайера, — и еще кого-нибудь, кого тебе удастся здесь разыскать.

Джаскен поглядел через один из припотолочных иллюминаторов на слабо освещенный дом и небеса над ним; стена дыма надвигалась, слегка подсвеченная огнем пожаров, и казалось, что за ней кончается мир.

— А как же ты? — спросил он.

— Я не знаю, — ответила она. — Я попробую его найти. — Теперь был ее черед выглядеть неуверенной в себе. — Я убью его, если смогу. Не могу обещать, впрочем.

— Его не так просто убить.

— Я понимаю.

Она передернула плечами.

— Но мне вообще-то нет нужды его убивать собственноручно. У меня и возможность-то такая появилась только потому, что кое-кто из Культуры решил еще раз поговорить с ним — вдруг бы он сдался добровольно?

Джаскен издал фыркающий смех.

— Неужели вы вообразили, что это сработает?

— Да нет, в общем-то.

Она попыталась улыбнуться и не смогла.

Джаскен посмотрел ей в глаза, потом запустил руку куда-то за спину и достал небольшой револьвер. Держа оружие за ствол, он протянул его девушке. — Поищи его в кладовке номер три.

Она приняла оружие.

— Спасибо.

Их руки не соприкасались, пока он передавал ей оружие. Она бегло осмотрела револьвер.

— Он еще работоспособен? — спросила она с сомнением. — Корабль собирался заблокировать всю оружейную электронику в доме.

— Там ее не так много, — сказал Джаскен, — большая часть уже сгорела. Но это будет работать, в нем нет электроники, только металл и химические вещества в патронах. Десять зарядов. Взводишь вот здесь, эта клавиша^[165] смотрит на тебя, медленно надавишь на нее, пока не увидишь красную точку.

Он следил, как она взводит курок. Ее движения выдавали человека, который ни разу в жизни не держал в руках оружие.

— Осторожно, — проронил он. Некоторое время он размышлял, не поцеловать ли ее или хотя бы обнять, но не успел — она сказала:

— И ты тоже, — затем развернулась и пошла по дворику прочь от флайера.

Джаскен долю мгновения смотрел в пол, потом перевел взгляд на картины в монументальных багетах.

Ледедже нашла молодого слугу Нольена под аркой, ведущей в главный вестибюль. Тот сидел на корточках и ждал.

— Кто бы еще остался, как не ты, Нольен, — сказала она.

— Я знаю, госпожа, — ответил он.

Она заметила, что он тоже плачет.

— Но теперь уходи, беги к флайеру, спасай себя, — продолжала она. — Господину Джаскену понадобится помощь по спасению остальных слуг. Быстрее же, Нольен. Времени очень мало.

Нольен бросился к флайеру, и они с Джаскеном сперва выбросили картины наружу, а потом улетели искать выживших.

Он спустился по лестнице в подвал. Лестничная клетка была плохо освещена, и он забыл, на каком уровне расположены самые глубокие кладовые. Он мог бы вызвать лифт, и он так и сделал, но, посмотрев немного на дисплей индикатора этажей, который то включался, то выключался, а в промежутках высвечивал коды ошибок, он понял, что, даже если лифт и приедет, он не сможет себя заставить в него забраться.

Он остановился на последнем освещенном пролете, дальше начиналась непроглядная тьма. Порылся в сумке, достал очки ночного видения — облегченная, упрощенная версия Окулинз, которые некогда носил Джаскен. Очки не работали, и он отшвырнул их в сторону. Потом испытал карманный фонарик, но тот тоже отказался включаться. Он разбил фонарик о стену, и ему стало немного легче.

По крайней мере, сумку чуток подразгрузил.

Он спустился на последние несколько ступенек, прокрался во мраке и нашарил дверь. Открыл, за дверью начинался более-менее освещенный коридор. Потолок скрывали переплетенные трубы, пол был бетонный, лишь тяжелые металлические двери нарушали однообразие грубо выкрашенных стен без всякой отделки. Горели считанные лампы, остальные мигали, но пока что этого хватало.

Джаскена еще не было, и это его удивило. Может, у него сбилось чувство времени из-за всех этих напастей? Но нет — старинный хронометр показывал, что на все про все осталось двенадцать минут.

Дверь кладовой представляла собой массивную круглую металлическую плиту метровой толщины и высотой в человеческий рост. В нее был врезан дисплей — он и позабыл, что здесь есть дисплей.

На экранчике тоже мигали сообщения об ошибке.

— Ебать! — заорал он, ударив по двери кулаком и разбив его в кровь. Он все же набрал код, но механизм не поддался (даже звуки щелчков были какие-то не такие), сообщения на дисплее не изменились. Не услышал он и серии обнадеживающих звонких щелчков по окружности двери, которые обычно предшествовали ее открытию.

Он подергал за ручки и рычаги, но без всякого результата. По коридору, почти уже за дальним поворотом, прошмыгнула тень. Там были двери на резервную лестничную клетку.

— Джаскен? — позвал он. В смутном свете потолочных ламп было тяжело различить, кто это. Может, опять та лунатичка из Культуры, которая пыталась его арестовать? Он вытащил джлюпианское ружье. Но нет, фигура, скользившая к нему по коридору, выглядела обычно, как сичультианец.

— Джаскен? — окликнул он уже громче.

Фигура остановилась метрах в тридцати от него, подняла руки к груди. Она что-то держала. Пушка! — понял он, когда фигуру озарила короткая вспышка света, и начал падать на колени. Что-то бахнуло, звякнуло, завоняло, у него совсем над головой и слева, потом в коридоре эхом отдался лающий шум. Привстав на колено, он нацелил на фигуру джлюпианское ружье и нажал на спуск.

И ничего не случилось.

Он попробовал снова. Фигура тем временем, в свою очередь, еще раз навела на него свое оружие, и от верха двери кладовой срикошетила пуля. Он почувствовал затылком волну воздуха, а дальше вниз по коридору опять что-то рявкнуло. Он видел, как от фигуры тянутся дымные колечки. Дым? Из чего она стреляет? Из долбаного порохового оружия?

Справедливости ради, ее оружие до сих пор работало, чего нельзя было сказать о джлюпианском бластере. Нож, конечно, тоже будет работать.

— Блядь блядь блядь, — пробормотал он лихорадочно, отбросив ставшее бесполезным ружье и рывком поднимаясь на ноги. Закрываясь сумкой от фигуры, он отступал к тем дверям, через которые вошел в коридор. На первом лестничном пролете он что-то уронил, споткнулся о него, нога поехала, и он расшиб колено о следующую ступеньку. Он яростно выругался, отряхнулся и захромал дальше. Проклятое ружье испортилось — как это вообще могло быть? Оно ведь работало! Или это какой-нибудь долбаный церемониальный дар с одним зарядом? Сингре, подонок этакий, ему заливал, что из этой пушки можно подбить танк, смести с неба самолет и стрелять, пока не поседеешь. Гребаная лживая иномирская мандавошка!

Он поднялся на один пролет и услышал, как двери, через которые он вошел в коридор и вернулся, хлопнули. Потом по лестнице начал подниматься кто-то еще. Преследователь быстро перешел на бег.

Блядь, да хер с ним со всем, только бы добраться до Джаскена, до флайера, залезть туда и дать деру. Какой мудоеб осмелился стрелять в него из мудацкого порохового оружия? Не иначе это та самая сумасшедшая сучка, что объявила себя воскресшей Юбрек. Она стреляет так, как он от нее и мог ожидать. Его легкие горели, дыхание сбилось после стремительного бега по ступенькам. Колено серьезно пострадало, но ему не было времени его зализывать. Он распахнул двери коридора, ведущего на первый этаж, добежал до выхода во дворик и замер, как вкопанный. Флайера не было. Дорожка в двадцать с лишним шагов, или сколько их там, от дверей отлично просматривалась из ближайшего большого окна вестибюля, выходившего прямо во дворик, но он, не веря своим глазам, сдвинул ноги с места, подбежал к дверям и вышиб их.

Он выскочил наружу как раз вовремя, чтобы увидеть, как флайер тает в небе. Было очень похоже, что он только что стартовал с одной из крыш главного крыла.

— Джаскен! — отчаянно завопил он так, что чуть не охрип.

Он в панике забегал по дворику. Этого просто не могло произойти. Флайер же не мог просто исчезнуть, бросить его. Невозможно. Флайер должен был быть здесь, чтобы он мог улететь, спастись. Это, наверное, не тот флайер — другой, похожий. Это немыслимо, невозможно, невообразимо. Он полностью зависел от присутствия здесь этого суденышка — значит, оно должно было его дождаться. Не может же быть так, что оно улетело само, решило выкинуть эдакие коленца? Обыкновенный гражданский флайер, не военный, не иномирский, лучший, правда, какой могут нанять деньги, построенный на одном из его собственных заводов, и он никак не мог просто раствориться в воздухе. Он еще раз обвел дворик мечущимся взором, отчаянно надеясь, что на этот раз увидит флайер. Но во дворике не было никого и ничего, кроме кучи полуразодранных картин.

Тем временем в коридоре, которым он только что воспользовался, промелькнула та же тень. Он увидел ее за окном.

Он побежал к ближайшему сводчатому проходу наружу. Пушка, ему нужна пушка: револьвер, пистолет, ружье, проклятое старомодное химическое ружье. Что стряслось с Джаскеном? У него был револьвер. Джаскен всегда носил при себе несколько видов оружия. В том числе и маленький ручной револьвер без вспомогательных экранов, вообще безо всякой электроники — последнее средство. Блядь, а что, если это Джаскен?

Он бежал под аркой в сторону выхода из дома, его топот отдавался под высокими сводами. Он оглянулся — фигура не отставала — и при этом чуть не упал, запнувшись. Нет, это не Джаскен, она слишком тонкая и малорослая. Кроме того, Джаскен не промахнулся бы и однажды, не говоря уже, чтобы дважды. Это точно та сука, что называет себя Юбрек. Наверное, она заморочила Джаскену голову и склонила его на свою сторону; не исключено, однако, что ей помогала та маньячка из Культуры, которая явилась его арестовывать. Они, наверное, и завладели флайером. Проклятая Культура!

Ружье. Где здесь можно найти ружье? Он выбежал на круг плитняка, которым были вымощены подступы к дому. Снаружи все полыхало. Дым закрывал небо, но даже ночью было светло, как в аду. Языки пламени поднимались из сотен мест, огонь охватил уже все деревья и окрестные хозяйственные постройки. Оружие. Ему позарез нужно оружие, ружье: любое, старомодное, даже откровенно древнее, и на стенах дома они висели — просто для украшения, как и все остальные предметы коллекции — мечи, копья, секиры, щиты, но среди этих ружей не было исправных. От них сейчас не было ровным счетом никакой гребаной пользы. Да и кто сейчас пользуется долбаными ружьями, скажите на милость? Лесники? Они ведь тоже перешли на лазеры, как и все, разве нет? Он даже не помнил, где расположены хижины лесников. Разве их не снесли, когда он строил рейсбольные корты?

Он выбился из сил, колени ныли, легкие горели. Может быть, укрыться в лабиринте? Хе, да проще кинуться на преследователя и перерезать ему горло одним из кинжалов. Он с трудом припомнил карту лабиринта и, посмотрев туда, где тому полагалось быть, увидел центральную башню, объятую пламенем. Огромную деревянную конструкцию пожирал огонь, языки пламени развевались, как оранжевые знамена или рекламные баннеры. Он огляделся вокруг, чувствуя, как подступает отчаяние — ни флайера, ни аэролета, ничего; надо было бежать к гаражам, как он с запозданием понял. Может, некоторые машины еще работают. Он полез в карман для часов, но хронометр пропал. Он его где-то выронил.

Высокие тонкие башни, связанные парящими арочными мостиками, чернели на фоне подступающей стены пламени. А как насчет боевых кораблей? Есть ли там химическое оружие? Гранаты, ракеты, пули, взрывчатые вещества... наверное, там. Он ничего больше не мог придумать.

Он устремился к прудам для кораблей. На бегу он оглянулся: фигура только-только показалась из сводчатого прохода, по которому бежала следом за ним, и остановилась, осматриваясь. Наверное, она его не видит. К счастью, он был в темной одежде.

Горло горело, ноги подкашивались, в колено точно острую длинную иглу воткнули. Он вывернул с таким трудом собранную сумку, отыскал мягкий двойной футляр и извлек из него пару кинжалов. Он отшвырнул футляр, а за ним и сумку.

Она никогда прежде не стреляла из револьвера, даже не притрагивалась к такому оружию, и надеялась, что обращается с ним правильно, держа его обеими руками. Звук выстрела древнего оружия, работающего на пороховых патронах, был оглушителен, отдача — такой сильной, что она подсознательно ожидала, будто ей оторвет пальцы. Она не видела, куда попала пуля. Вепперс опустился на одно колено и наставил на нее что-то. Пальцы, которыми она сжимала оружие, онемели. Она закашлялась, разогнала рукой дымок пороховых газов, исходивший из ствола, и снова выстрелила. Опять ревущий шум, от которого закладывало уши. Ей не верилось, что такое маленькое оружие может так шуметь.

Она опять промазала. По крайней мере в этот раз она увидела, куда пришелся выстрел: далеко над головой Вепперса, почти в верхушку большой круглой двери кладовки. Она знала из курса истории, что для этого древнего вида оружия характерна значительная отдача, но ей всегда казалось, что это происходит уже после того, как пуля вылетела из ствола и отправилась по своим делам. Наверное, эти пушки работали иначе. Вепперс повернулся и побежал по коридору к выходу на лестницу. Она пустилась в погоню. Добежав до дверей, она выбила их ногой на случай, если бы он прятался сразу за ними.

На лестничных пролетах было темнее, чем в коридоре, но ей хватало и этого света, чтобы видеть все четко. На полу первой лестничной площадки лежал разбитый вдребезги карманный фонарик, на первой ступеньке следующего пролета — старинный хронометр, на который Вепперс все время поглядывал в кабинете Хюэн. Она посмотрела вверх — увидела и услышала его в нескольких пролетах наверху.

Она добралась до коридора, в конце которого был выход наружу, и увидела его во дворике, пробегая мимо окон. Он затравленно оглядывался вокруг, потом устремился под главную арку. Он бежал не очень быстро, заметно прихрамывая.

Снаружи, преодолев сводчатый арочный проход, она остановилась, пораженная апокалиптическим размахом вихрей пламенного хаоса, подступавшего к дому. Порывистый ветер налетал отовсюду, завывал под перевернутым обгоревшим котелком небосвода, нес клубы дыма. Везде плясало пламя, яростно-подвижное, перескакивавшее с одного места на другое. В воздухе кружился горящий мусор, его было, наверно, не меньше, чем опадающей листвы в первую осеннюю бурю. Шок, настигший ее, был почти физическим; лицу стало жарко от дыхания вездесущего пламени, как от экваториального солнца, она замедлилась, побежала трусцой, не отдавая себе в этом отчета. Потом встряхнулась и огляделась.

На миг ей показалось, будто она его потеряла, потом она увидела, как он убегает к бывшему водяному лабиринту. Его силуэт четко обрисовался на фоне огня, она прицелилась в него и почти выстрелила, но потом решила, что не стоит тратить пулю: слишком далеко, револьвер ближнебойный, а стрелок из нее, прямо скажем, неважный. Оставалось восемь патронов.

Вниз по заросшему высокой травой бережку, потом с изрядным грохотом перелезть через забор, перехваченный железной цепью. Прячась под холмом так, чтобы из главного дома его было не увидать, пробежать по тропинке к воротам, за которыми начинается сеть соединяющих озерца и пруды каналов. Ворота, проклятые ворота, что, если они заперты, закрыты? Он увидел что-то перед собой, там сверкало пламя, и, подбежав поближе, обнаружил уткнувшийся носом в землю флайер, одну из приусадебных малолитражек; пропахав в земле длинную борозду, маленький аэролет врезался в забор и повалил его. Теперь участок ограждения лежал на земле сразу под смятым носом суденышка.

Он забрался на короткую переднюю утку^[166] корабля, перепрыгнул через разломанный нос, ударился о землю, вскочил, побежал дальше, чертыхаясь, постанывая и прихрамывая, по внутренним дорожкам лабиринта между высокими арочными башенками и каналами. Сараи для стоянки боевых кораблей стояли на другом краю лабиринта, далеко от главного особняка, почти на опушке леса. Безумие, сущее безумие; что он делает? Проклятые сараи наверняка закрыты. Но, может, и нет; там часто крутятся люди, и он запланировал очередной морской бой на ближайшие несколько дней, так что инженеры и техники, еще не зная, что поместье обречено, трудились над кораблями, не покладая рук, тестировали их, готовили к сражению. Когда началась вся эта неразбериха, было еще далеко до ночи, пусть даже сейчас вокруг черным-черно, как в полночь. Когда начался хаос, день только-только клонился к вечеру; в сараях, вокруг них, в кораблях и на палубах были люди, и разве мыслимо, чтобы в начавшейся панике оружие и вообще все, что полагалось положить под замок, спрятали в нужное место? Вряд ли.

Вот видите? Его шальное предположение оказалось оправданным. Это нюх, чуйка, инстинкт, который принес ему столько денег. Умение найти нужное место и вовремя появиться там.

Он, а не проклятая свихнувшаяся шалава, которая гонится за ним с миниатюрной копией пороховой корабельной пушки, выйдет сухим из воды. Он выживет. Он победит. Потому что именно он — блядский победитель, ебать вашу мать, он триумфатор. У него долгая история успеха. Сучья пизда, если это и впрямь она, то однажды он ее уже убил. Как вам это понравится?

В тридцати метрах от него стало медленно валиться высоченное горящее дерево, уже наполовину подрубленное. На глаз оно достигало высоты многоэтажного дома. Дерево раздавило забор, покорежило и скрутило летучий контрфорс и, подняв бурю искр, плюхнулось в канал. Взвилось густое облако тлеющей золы и дымного пламени. Контрфорс, казалось, некоторое время колебался, потом медленно накренился и упал на истерзанное каменное ложе, по которому еще струилась вода. По каналу покатился вал пара. Теперь дорога в этом направлении оказалась перекрыта.

Он побежал к ближайшей переправе через болотце, ведущей на первый остров. Перед его внутренним оком пламенела карта озер и каналов, она была ему знакома куда лучше, чем лабиринты из живых изгородей — он ведь столько раз видел ее сверху. Переправы через болота, вымощенные покрытыми сеткой плитами, находились примерно на середине береговой линии каждого острова. Ближнюю из них отделял от сараев и пока недоступных ему станций технического обслуживания всего лишь один остров — ну и пруд. Он мог бы перейти его вброд или даже переплыть, если бы мелководный участок оборвался.

Она увидела, как он петляет по водному лабиринту, как перелезает через разбившийся флайер, как падает на его пути горящее дерево. Она поспешила за ним, обогнув смятую носовую часть маленького судна, подняла голову, прислушиваясь и отыскивая направление звука, когда он плюхнулся в воду и зашлепал вброд, уходя к ближайшему острову. Ветер разносил горящие уголья и раздувал дымные занавеси по всему водному лабиринту, одновременно затемняя и освещая миниатюрный ландшафт, открывая ее глазам и пряча от них хромавшую впереди фигуру. Куда это он? Кто знает. Возможно, он подумал о сараях, где стояли на приколе боевые кораблики. Наверное, он рассчитывал забраться в один из них и разрядить в нее все игрушечные пушки. Она бежала по той же переправе, какую выбрал он, вода канала закручивалась вокруг ее ног, холодила их, замедляла. Это было похоже на бег во сне. В центре канала вода разлилась так широко, что поднялась до самых бедер, но затем снова отступила. Вепперс пробежал по островку и начал перебираться через следующий канал на более крупный остров, а она еще только выбиралась на сушу, всячески понукая ноющие ноги. Его фигура канула в задымленную тьму. Когда дымную пелену разнесло ветром, он пропал.

Спотыкаясь, она обежала вокруг островка, зашлепала по воде, добралась до следующей переправы, вылезла на новый остров. Она внимательно осмотрелась, ужаснувшись, что потеряла его, потом ей пришло в голову, что он мог найти себе укрытие и теперь затаился в засаде. Ей приходилось руками отводить горящие ветки от лица и отбрасывать несущиеся со всех сторон, пламенеющие в полете листья. В сорока метрах от нее внезапно вспыхнула целая роща, озарив яростным оранжево-желтым светом весь низкий, похожий формой на скрюченного старикашку, остров. Что-то блестящее пролетело совсем рядом с ней и упало в камышах. Она обернулась.

Он упал, поскользнувшись на чем-то, колено и нога подвернулись и поехали в сторону. Он кубарем скатился по грязному склону в камышовые заросли, окаймлявшие остров. Плутая по каналам, он совсем выбился из сил, ему даже встать удалось не сразу, а бежать он и вовсе больше не мог. Перед тем, как ноги и ступни плюхнулись в темную воду, он больно ударился спиной о землю и камни, этим ударом его полуразвернуло в сторону. Он скорчился и повалился на бок, приподнял голову, огляделся. Позади была стена черного дыма, она только-только начинала рассеиваться. Он понял, что эта стена, возможно, скрыла от нее его падение. На миг его обуяло отчаяние, он почти уверился, что никогда не доберется туда, куда захотел, и что она его схватит. Но тут же он сообразил, что у него появилось неожиданное преимущество, и подумал, как бы его использовать: теперь она должна смотреть в оба. Это я собираюсь тут победить, и мне это суждено, а не ей. Даже просчеты и кажущиеся неудачи можно повернуть себе на пользу, если обладать правильным складом ума, правильно относиться ко Вселенной — как будто она всегда чуть-чуть, а на твоей стороне, просто оттого, что это ты к ней приспособился чуточку лучше, чем кто-то иной, изучил ее истины и секретные возможности лучше, чем кто бы то ни было еще.

Он лежал, полускрытый камышами, и ждал ее. Он пошарил в кармане жилета, где лежали кинжалы, и вытащил один из футляра. Когда она взобралась на берег острова, мокрая, задыхающаяся, измученная, он понял, что она его потеряла.

Да. Он отыскал свое преимущество.

Он немного приподнялся на локте и метнул кинжал со всей силой, какая у него оставалась. Метание ножей не относилось к числу его любимых видов спорта, да и кинжалы эти, строго говоря, не были метательными ножами. Оружие несколько раз кувыркнулось в полете, посверкивая в оранжевых отсветах пламени пожаров, горевших повсюду вокруг них. Она, вероятно, уловила этот отблеск, потому что стала наклонять голову, уходя с траектории броска, и инстинктивно приподняла руку, ближайшую к пути кинжала, надеясь отвратить его. Рукоятка кинжала смачно ударила ее в висок, оставив неглубокую рану. В руке, которую она помимо воли приподняла, желая защитить себя, был револьвер, и рука эта бессильно запрокинулась за голову. Через секунду после того, как девушка получила удар в голову, револьвер выстрелил. Ночь осветилась вспышкой. Грохнул звук выстрела, но он показался ему плоским, не таким резким, как в туннеле под особняком. Он увидел, как револьвер вылетел из ее рук. Она пошатнулась и начала оседать на землю.

Он заметил, где упала пушка, хотя, поскольку дело было на вершине острова, револьвер покатился на другую сторону и снова исчез в густой траве. Впрочем, он знал, где тот должен находиться.

Он встал на колени, подтянул себя на ноги, почувствовав неожиданный прилив новых сил. Он выпачкал руки грязью, илом и травой, потому что большую часть пути наверх прополз на четвереньках. Когда он добрался до вершины, девушка немного очухалась, но шаталась, как пьяная, выписывая дикие коленца, и тупо глядела на него, пока он карабкался к ней, а потом прыгал на одной ноге, разыскивая в траве револьвер и не рискуя опуститься на больное колено.

Потом он сообразил, что может просто зарезать ее — у него же остался второй кинжал. Он зациклился на револьвере, но не род оружия имел первостепенное значение. Главным было убить ее, прежде чем она прикончит его самого. Пушка ничего не значит. О чем только он думает? Он был придурком.

Он наконец увидел револьвер на краю камышовых зарослей, на расстоянии вытянутой руки от темного, слабо поблескивавшего зеркала водного потока. Тут же передумав, он рванулся за ним, вытянув руки со скрюченными пальцами, упал на землю и сомкнул их на барабане револьвера, отчаянной хваткой вцепившись в оружие и пытаясь перевернуть его рукояткой к себе. Через некоторое время это удалось, он взялся за револьвер правильно.

Он поднялся, ожидая, что она побежит на него, бросится, попытается сбить с ног, заколоть подхваченным с земли кинжалом, который он прежде метнул в нее, или просто попытается задушить его голыми руками. Но она исчезла. Он сел — ноги подкосились, грудь отяжелела, вдохи и выдохи колотились в горле.

Он заставил себя встать, хотя и с трудом. И увидел ее — она только-только начала выбираться на сухую землю из камышей.

По одну сторону все больше и больше деревьев исчезали за стеной огня, выхватывая из мрака языками собственного пламени сараи, где хранились боевые кораблики. От пожаров начинала закипать вода в каналах. Он увидел несколько кораблей — один на колесной платформе у причала, другой уже отогнало от пристани по воле бешеного ветра. Некоторые сараи занялись, когда на них закинуло горящие ветки, или от подожженной случайными угольями травы у основания построек. Пламенные вихри облизывали их металлические стены и курчавились над мелкоскатными крышами. Горящий сук упал с дерева и обрушился в ближайший сарай, пробив крышу и окатив ее волной искр.

Он медленно побрел к тому месту, где девушка пыталась вытащить себя наверх по грязи и смятым камышинам. Ноги шатались, дышать раскаленным, пронизанным искрами воздухом было почти нестерпимо. Из раны, оставленной ударом рукояти кинжала, по лицу девушки текла кровь. Частью своей личности он не желал признавать, что она та, за кого себя выдает, и ему захотелось сказать ей об этом. А если даже это и правда... тем лучше. Победители победили, успешные добились успеха, агрессия, хищничество и безжалостность одержали верх. Какая неожиданность! Такова жизнь. Ничего личного.

Хотя нет, напротив, тут, бля, ничего неличного.

Но вряд ли стоило тратить дыхание на патетическую речь.

— Пошла на хер, сука, — сказал он ей вместо этого. Девушка скорчилась в камышовых зарослях, он подшаркал вплотную и навис над ней, нацелив револьвер в голову (волосы беспорядочно сбились в колтуны). Он постарался выговорить это так громко, как только смог, но все же слова эти были практически неотличимы от визгливого хрипа.

Она резко замахнулась на него рукой и кистью, сделав круговое движение. Она нашла кинжал, который он в нее швырнул. Она и забралась-то в густые камышовые заросли, чтобы разыскать оружие. Лезвие рассекло ему голень под здоровым коленом. Болевые толчки отдались во всей ноге, позвоночнике и черепе. Он вскрикнул, отшатнулся, схватился за револьвер обеими руками, но едва удержал равновесие. Девушка, обессиленная броском кинжала, который теперь торчал из его ноги, завалилась на один бок.

— Пиздоебская маленькая!.. — заорал он на нее. Он выпрямился, превозмогая боль, навел на нее револьвер и с силой надавил на спуск. Но тот остался неподвижен. Он поднатужился, попытался еще раз, но ничего не получилось: сдвинуть его не удалось. Было такое ощущение, что его палец просто отказывается двигаться. Он попробовал нажать на спуск другой рукой, но даже слегка переменить позу было пыткой. Ему показалось, что руки так замерзли, что бессильны исполнять приказания мозга. Он понял, что скулит и хнычет.

Он посмотрел на рукоять револьвера, проверил, снято ли орудие с предохранителя. Снято. Он попытался выстрелить снова. Этого не случилось, просто не случилось, хоть ты тресни. Он в бешенстве попытался отшвырнуть револьвер прочь, но оружие будто прилипло к его ладоням. Наконец, приложив просто невероятные усилия, он выбросил револьвер во мрак. Полез в жилет за вторым кинжалом и, зашатавшись, почувствовав, что вот-вот потеряет сознание, понял, что может просто вытащить из ноги тот, которым она его ранила.

Девушка все еще лежала у его ног. Она попыталась подняться на четвереньки, потом снова осела в грязь, стукнувшись крестцом, и кое-как оперлась о землю рукой, заведя ее за спину.

Он все же решил воспользоваться вторым кинжалом и, нашарив его в кармане жилета, извлек из футляра. Где-то раздались небольшие взрывы, как от серии фейерверков. Везде засверкали огни. Над головой раздался стонущий, скрежещущий звук. Он не обратил на него внимания, но сделал шаг к ней. Она смотрела на него мутным, вялым взглядом без единой мысли.

И тут его скрутило, обездвижило что-то, что не было частью его самого. Прижало к земле так крепко, будто он в нее врос. Словно в его организме заела каждая часть: мышцы, скелет, абсолютно все.

Девушка продолжала смотреть на него, но теперь в ее взоре появилось неожиданное облегчение. Выражение лица изменилось. Плечи и грудь один раз дрогнули, будто она подавила смех.

— Ага, — сказала она и подтянула ноги, осторожно вскарабкалась на четвереньки, встала на колени, выпрямилась. Она коснулась раненого виска, ощупала кровь, отняла руку, посмотрела на нее в мигающем оранжевом сиянии. Потом снова поглядела на него.

Он не мог двинуться с места, просто не мог пошевелить ни одним пальцем. Его не парализовало — мышцы сокращались, пытались перемещать тело, но полностью обездвижило. На него будто наложили заклятие неподвижности.

— Взгляни на свои руки, Вепперс, — проговорила девушка, достаточно громко, чтобы он слышал ее сквозь взрывы, а тех становилось все больше. Неверный свет выхватил из мрака ее покрытое грязными разводами лицо и мокрые рваные волосы.

Глазами он еще мог шевелить.

Он посмотрел на свои руки.

Их оплела тонкая паутина серебристых нитей, поблескивавших в свете пожаров.

Где я влез...

— Да-да-да, — сказал мужской голос где-то совсем рядом. — Отличный вечерок для таких развлечений, правда?

Высокий, болезненно худой мужчина в свободном одеянии неброской расцветки прогулочным шагом приблизился к нему. Когда новоприбывший оглянулся через плечо, Вепперс увидел, что это Демейзен. Аватар мгновение глядел на него, потом встал перед девушкой.

— Ты в порядке?

— В жизни не было мне так хорошо. Я думала, ты меня бросил.

— Да. Мне это и нужно было. Тебе подать руку?

— Дай мне отдышаться минуточку.

— С удовольствием. — Он обернулся и посмотрел на Вепперса, скрестив руки на груди. — Это не она сделала, — сообщил он. — Это я.

Вепперс не мог даже разомкнуть губы или пошевелить челюстями. Дышать ему тоже было непросто.

Затем тысячи тоненьких очажков боли вспыхнули по всему его телу, как если бы сотни тоненьких, как волосок, и очень острых нитей стали шинковать каждый сантиметр его плоти, проникая все глубже, разрезая на крохотные кусочки каждую часть его тела.

И тогда из его рта наконец вырвался булькающий, хрипящий стон.

Мужчина снова поглядел на девушку.

— Конечно, ты можешь пожелать и сама прикончить его, — сказал он, оглянувшись на Вепперса с легкой гримасой, — а я бы не стал. Сознание — иногда такая ужасная штука.

Он улыбнулся.

— Так я слышал.

Он передернул плечами.

— Но, разумеется, ты не похожа на меня, — промурлыкал он. — Я бы не стал его щадить.

Девушка посмотрела в глаза Вепперса, следя, как нити татуировки медленно нарезают его на куски.

Он понятия не имел, что на свете существует такая боль, никогда не подозревал, что можно испытать такие муки.

— Кончай его, — ответила она и закашлялась: мимо них пронесло дымное полотнище и несколько угольков. — Быстро.

— Что? — переспросил аватар.

— Быстро, — повторила она. — Не затягивай. Просто...

Аватар заглянул в глаза Вепперса и подбородком показал на девушку.

— Вот видишь? — спросил он. — Она и правда добрая.

Боль, и раньше уже непереносимая, еще усилилась, стала дикой, немыслимой, сконцентрировалась вокруг шеи и в голове.

Сoup de grâce^[167] для Вепперса выразился в том, что его голову резко повернули, и на лице, уже залитом кровью, отобразилось почти забавное выражение, когда линии татуировки блеснули, свернулись в спираль, приподнялись и резко осели. Голова будто скомкалась, вжалась в себя, как если бы это был внезапно похудевший высокий цилиндр, и пропала в фонтанчиках крови.

Ледедже пришлось отвернуться. Звук был жутким — как если бы большой горшок с переспелыми, гнилыми фруктами, превратившимися в кашицу, разом опорожнили на землю. Потом раздался глухой стук удара мертвого тела о траву.

Она открыла глаза. Обезглавленное тело несколько раз дернулось на земле из стороны в сторону, кровь фонтанчиками била из искромсанного горла и распоротой шеи.

Ноги девушки стали ватными.

Она завела руки за спину.

— Чистая работа, — тихо сказала она, глядя, как струи огня и арки пламени вылетают и вздымаются из миниатюрных доков и сараев, где стояли раньше модели боевых кораблей. Везде горели и взрывались потешные суда, бухали пороховые снаряды и ракеты.

— Она перескочила с тебя на него, когда ты пыталась задушить мерзавца в кабинете Хюэн, — вежливо объяснил Демейзен, приблизившись к телу. Он один раз пнул его ногой, точно желая убедиться, что труп реален. — У тебя не осталось ничего, кроме замечательного загара.

Она снова закашлялась, оглядела окрестности. Повсюду вокруг них властвовало неприкрытое безумие разрушения.

— Другие корабли, — напомнила она, — скоро прилетят. Нам надо...

— Нет, — Демейзен потянулся и сладко зевнул, — не надо. Не будет никакой второй волны. Ни одного корабля не осталось. — Он нагнулся и вытащил кинжал из ноги обезглавленного трупа, который наконец перестал конвульсивно дергаться. — За исключением последней горстки — я их оставил пацанчикам из Сил обороны Сичульта, чтобы они тоже потешились и почувствовали себя героями.

Он внимательно разглядывал кинжал. Взвесил его в руке, покрутил туда-сюда пару раз.

С диким воющим шумом из одного полуразрушенного, пожираемого пламенем боевого кораблика вырвался пороховой снаряд, за ним последовала едва заметная вспышка света. Рука аватара молниеносно метнулась вверх и отразила снаряд. Он сделал это не глядя, не отрываясь от изучения ножа. Снаряд с жужжащим визгом отлетел в камышовые заросли и взорвался там на мелководье, испустив фейерверк оранжево-белых на черном искр и подняв фонтан брызг.

— Я думал оставить им только один корабль или даже выкурить их всех самому, чисто по приколу, — добавил Демейзен, — а потом притвориться, что непонятка вышла. Но в конце концов я решил поступить иначе: пусть на поверхности планеты останется больше свидетельств атаки. К тому же нельзя исключать, что некоторые Ады не были уничтожены, а перешли в режим гибернации, и личности мучеников по-прежнему заточены там. Надо постараться спасти оттуда тех, кого еще стоит спасать.

Аватар протянул руку, и татуировка, нетронутая, сверкающая, взвилась с трупа Вепперса, по спирали взлетела в воздух и обернулась вокруг его кисти, как нить ртути. Она быстро приняла оттенок кожи аватара и слилась с ней еще до того, как доползла до верха кисти. В полете она напоминала маленький ураган на поле несжатой пшеницы.

— И все это время она была жива? — уточнила Ледедже.

— Угумс. И не просто жива — разумна. Ее интеллект настолько высок, что я ей, бля, даже имя дал, прикинь.

Он явно настроился на длинный рассказ и уже набирал для него в грудь воздуха, но девушка протестующе подняла руку.

— Не сомневаюсь. Но я не хочу его знать.

Демейзен недовольно ухмыльнулся.

— Это был эскадрон, персональный защитник, оружие — все вышеперечисленное, — подытожил он и снова потянулся, как будто татуировка продолжала укладываться поудобнее и теперь распределилась по всему его телу. Он взглянул на девушку сверху вниз.

— Ты возвращаться вообще намерена? Если так, то, надеюсь, ты уже к этому готова?

Она села на землю, держа руки за спиной. Из одного ее глаза текла кровь. Все тело ныло. Самочувствие у нее было самое что ни на есть говенное.

Подумав, она кивнула.

— Думаю, да.

— Хочешь? — он протянул ей кинжал рукояткой вперед.

— Да, так лучше, — сказала она, принимая кинжал, затем тяжело встала, помогая себе рукой, — это семейная реликвия.

Она глянула на аватара и озабоченно прищурилась.

— Их было два, — напомнила она.

Он помотал головой, бросил сквозь зубы: «Упс!», потом нагнулся и поднял второй кинжал с земли оттуда, где он в ней застрял. После этого он обыскал жилет Вепперса, нашел двойной футляр и с церемонным поклоном вручил его и кинжалы девушке.

Тем временем модель боевого корабля переломилась посредине. Она уже кренилась к пристани, огонь охватил судно от кормы до носа, но только теперь корабль внезапно завалился на корму и взорвался, разбрасывая искры, разметывая горящие уголья, мусор, шрапнель, снаряды и ракеты во все стороны. Они разрывались с жутким визгом, свистом и ревом.

В свете первого сгустка пламени, который вылетел после этого взрыва из недр корабля, на миг стали видны два серебристых яйца, что стояли на острых концах на берегу маленького низкого островка поблизости. Затем они исчезли бесследно — в мгновение ока, точно так же стремительно, как и возникли.

DRAMATIS PERSONAE^[168]

Посланница Хюэн, образно выражаясь, спрыгнула с поезда, прежде чем ее оттуда столкнули, ну да так уж повелось. Даже то весьма ограниченное участие и содействие, которое она себе позволила в сложившихся обстоятельствах, несколько превышало строго регламентированную степень допустимого. Она подала в отставку, вернулась домой, посвятила несколько лет воспитанию ребенка и за следующие века ни разу не пожалела ни об одном своем поступке.

Сторожевой корабль Культуры класса «Мерзавец» За пределами нормальных моральных ограничений был вызван на разбирательство в Комиссию по Расследованию Недавних Событий, Имевших Место в Сичультианском Установлении. Он явился туда в облике замысловато татуированного карлика-альбиноса, хромого заики, страдавшего недержанием мочи и кала. Его быстро признали невиновным по всем статьям обвинения, за исключением только самых вопиющих (и в целом ожидаемых от корабля класса «Мерзавец») злоупотреблений должностным положением.

Он вернулся к обычным своим занятиям: продолжил бессрочное одиночное дежурство в сердце холодной безвидной пустоты, ожидая, когда случится неладное, и прилагая все силы, чтобы не слишком расстраиваться, когда ничего такого не происходило. Он получил от братьев-сторожевиков Культуры и других кораблей секции Особых Обстоятельств именно такие поздравления и восхищенные послания, каких и ожидал после всех своих свершений в системах Цунга и Квайн; из каждой строчки этих посланий сочилась нескрываемая зависть, но он дорожил ими почти так же сильно, как и записями сражений, которые любовно смонтировал воедино и снабдил исчерпывающим комментарием.

Прежде чем снова заступить на вахту, он довольно активно болтался в обществе других кораблей — как правило, всесистемников крупнейших классов, просто для компании. Его аватар Демейзен продолжал вести себя совершенно возмутительным образом.

Репутация Джойлера Вепперса оставалась более или менее нетронутой несколько недель после его кончины, но когда недели превратились в месяцы, а месяцы — в годы, начали выплывать наружу истории о его жестокости, бесчинствах и эгоизме, и постепенно стал очевиден истинный размах его беспощадного замысла по отношению к собственным слугам и, в каком-то смысле, родному миру. Лишь спустя десять с лишним лет имела место первая попытка реабилитировать его за авторством историка-ревизиониста крайне правых взглядов, но особого результата эти труды не принесли.

Йиме Нсоквай все это время действительно была глубоко законспирированным агентом Особых Обстоятельств в секции Квиетус, хотя она и сама об этом, можно сказать, не подозревала, потому что, согласившись выполнять эту миссию, она одновременно дала согласие и на то, чтобы ей стерли всю память о достигнутой договоренности. Как бы там ни было, осознание того факта, что даже в одной из самых успешных операций Специальных Агентств за последние века ей отвели преимущественно роль мальчика на побегушках, столь уязвило ее, что она подала в отставку из квиетистской организации. В этом было больше отчаяния и разочарования, чем гадливости и желания кому-то насолить, но что сделано, то сделано. Она вернулась на хабитат, который избрала себе новым домом, и сделала изрядную политическую карьеру, начав на своей Плите с должности старшего инструктора службы спасения и в конце концов дослужившись до поста Представительницы целой орбитальной колонии. Как и все формально-иерархические должности в Культуре, этот пост был учрежден больше затем, чтобы удовлетворить чье-то честолюбие, и не давал реальной власти, но ей и этого было достаточно.

Она избрала для себя оптимальным чередование мужского, женского и среднего полов, пребывая в каждом лет по десять или около того, и обнаружила, что в каждом из этих состояний можно с успехом завести тесные, нежные, вполне содержательные взаимоотношения (с тем исключением, что, будучи существом третьего пола, она, конечно, не могла себе позволить половых контактов). Но, если бы ее кто-то об этом спросил, она бы первая с готовностью признала, что истинная любовь и подлинная страсть, если такие чувства вообще есть на свете, неизменно ускользают от нее.

Бывший ограниченный наступательный корабль Я так считаю, это я ненадолго вернулся на борт всесистемника Забытого флота Полное внутреннее отражение и вскоре возобновил жизнь галактического бродяги. Он нашел себе новые увлечения.

Хайбин Джаскен отсидел некоторое время в тюрьме, куда угодил за пособничество своему хозяину в некоторых лучше всего исследованных преступлениях, хотя его попытки спасти людей в поместье Эсперсиум от огненной бури и исчерпывающее сотрудничество со следствием были ему зачтены. Выйдя на свободу, он стал консультантом по системам безопасности и впоследствии успешным бизнесменом. Несмотря на значительные доходы, он вел относительно скромный образ жизни и регулярно отчислял большую часть нажитого в бизнесе на благотворительные цели, особенно в фонды поддержки и жизнеобеспечения сирот и обездоленных детей. Он превратил Гало VII в передвижной приют для пострадавших от банкротства и бедняков, а также прослыл ревностным сторонником законодательного запрета Глубокой Татуировки. В конце концов его старания увенчались успехом.

ОКК Бодхисаттва, вернее его Разум, которому дали новый корабль «Эскарп»-класса, остался в секции Квиетус, но большую часть времени впредь посвящал очень осторожным исследованиям бальбитиан, как Падших, так и Непадших. В будущем он планировал представить на суд общественности научную работу об этих загадочных существах.

Аппи Унстриль воссоединилась с ревоплощенным, немного изменившимся Ланьяресом Терсетьером, но их отношения вскоре расстроились.

Адмирал-Законотворец Беттлскруа-Бисспе-Блиспин III был очень близок к полной потере влияния, отставке, позору и разорению — как личному, так и семейному, пока в ГФКФ пытались понять, какая трактовка событий на Цунгариальском Диске и в Сичультианском Установлении достойна считаться правильной: то ли это был прямой и явный провал, катастрофа, то ли своеобразный, хотя и сильно омраченный, триумф. С одной стороны, ГФКФ лишилась влияния и доверия вышестоящих, Культура больше не хотела с ней дружить, значительную часть ее флотилии разнесли в пыль в неожиданном и позорном сражении, причем назвать преимущество противника в этом бою явным было бы слишком слабо. ГФКФ потеряла должность надзирателя за Диском, и, что самое скверное, следующей цивилизацией, заступившей на этот пост, оказалась как раз Культура. ГФКФ также проинформировали, в ясных и недвусмысленных выражениях, что НР держит за ней глаз да глаз, и в будущем это положение наверняка сохранится.

С другой стороны, все ведь могло быть хуже. Но, признай они, насколько скверно в действительности обернулось их предприятие, они бы нанесли себе еще больший ущерб.

Кончилось дело тем, что Беттлскруа-Бисспе-Блиспина III возвели в ранг Великого Адмирала-Первого Законотворца Объединенных Флотов и наградили несколькими ужасно впечатляющими орденами и медалями. Ему также поручили ответственное направление работы: искать новых путей снова склонить Культуру на сторону ГФКФ, переубедить ее и, в конечном счете, успешно имитировать.

Чейелезе Хифорнсдоухтир, спасенная из руин Преисподних, что располагались под лесопосадками поместья Эсперсиум на Сичульте, и наконец-то избавленная от мук после многих субъективных десятилетий и лучшей части двух жизней в Аду, была помещена во Временную Реабилитационную Послежизнь в субстрате на ее родной планете Павуль. Она еще дважды встретила Прина: в первый раз, когда он пришел повидать ее, пока она поправлялась, и во второй раз — много позднее. Она поняла, что не хочет возвращаться в Реальность. Она утвердилась в Виртуальности, стала ее неотъемлемой частью, какой бы смысл в это ни вкладывать, и возврата назад не было. Другая Чей уже жила в базовой Реальности, и эта женщина никогда не испытывала ничего, что случилось с нею самой; во многих отношениях именно это существо заслуживало называться настоящей Чей. Она же стала кем-то совсем другим. Конечно, у нее оставались какие-то чувства к Прину, и она его тепло встретила, но желания разделить с ним жизнь у нее не возникло. Прин и Представительница Филхэйн постепенно построили счастливые, прочные отношения. Прин был этому рад, и Чей тоже.

К тому времени она уже нашла себе новую работу. Она осталась ангелом смерти и освобождения в Виртуальной Реальности, принося кончину тем, кто прожил долгие века в счастливых Послежизнях, наиболее подходивших им по духу, но в конце концов, устав за много жизней после биологической смерти даже от этих замечательных окружений, либо согласился раствориться в коллективном сознании, залегавшем ниже свода Небес^[169], либо просто возжелал перестать быть.

Тогда-то она и повстречала Прина во второй раз, и было это много субъективных веков спустя.

Они с трудом узнали друг друга.

Неожиданно быстро, принимая во внимание невероятное разнообразие и гибкость людей, существ и морально-этических систем, во всем этом замешанных, культура Адов — и без того понесшая невосстановимый урон после событий на Сичульте и признаний таких, как Прин, — подверглась чему-то вроде анафемы почти во всей цивилизованной Галактике, и хватило, вероятно, одного-единственного взятого в среднем биологического поколения, чтобы ее отсутствие стало само собой разумеющимся признаком цивилизованной расы.

Культура осталась этим чрезвычайно довольна.

Ледедже Юбрек, или Квайн-Сичультса Ледедже Самваф Юбрек д’Эсперсиум, как ее стали называть после официального принятия Полного Имени и тем самым — гражданства Культуры, сперва поселилась на всесистемнике Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях и совершила на нем нечто вроде долгого круиза по всей Галактике, затем, двадцать лет спустя, избрала своим домом хабитат Хурсклип. Там она построила, преимущественно своими руками, полноразмерные копии боевых кораблей, которые некогда бороздили хорошо знакомый ей водный лабиринт. Этим она занималась, пребывая уже в среднем возрасте и начиная понемногу стареть^[170]. Кораблями могли управлять люди, но на каждом суденышке имелась хорошо оснащенная спасательная шлюпка, на которой можно было эвакуироваться в случае любой опасности. Это место обрело чрезвычайную популярность у туристов.

Она больше никогда не возвращалась на Сичульт и не встречалась с Джаскеном, хотя он и пытался с ней увидеться.

У нее было пятеро детей от такого же числа отцов и в общей сложности больше трехсот прапраправнуков.

По меркам Культуры это считалось крайне предосудительным, чтоб не сказать — позорным.

ЭПИЛОГ

Ватуэйль снова воплотился в физическом теле и вернул себе имя, о котором любил думать как о своем подлинном, хотя оно им и не было.

Он потягивал аперитив на террасе ресторана, смотрел, как солнечный диск опускается в темное озеро, и прислушивался к писку и стрекоту насекомых в ближних зарослях и кустарниках.

Он сверился с хронометром. Она, как всегда, опаздывала. Да чего еще ждать от поэтов?

Какой долгой и ужасной была эта война — и, как он внезапно понял, совершенно напрасной. Конечно же, он и вправду был предателем. Его завербовали и внедрили в ряды Альтруистов те, кому хотелось, чтоб Ад продолжался вовеки. Тогда он поддерживал именно эту сторону — отчасти из духа чистого противоречия, отчасти из отчаяния, а оно его так часто обуревало за всю эту долгую, очень, очень долгую жизнь. Вся эта прискорбная, бессмысленная, самоубийственная глупость, присущая столь многим разумным видам жизни, в том числе и той ее метаформе, что звалась панчеловечеством — к ней он имел сомнительную честь принадлежать от рождения.

Вы жаждете страданий, боли, ужаса? Ха! Нате вам ваши страдания, боль и ужас.

Но впоследствии, по мере того, как время проносилось над ним, а он все сражался и сражался, бился снова и снова, его мнение на сей счет постепенно переменилось. И еще раз жестокость и потребность над кем-то господствовать, кого-то подавлять — показались ему детскими чувствами. Он пришел к такому выводу намного раньше, однако время от времени почему-то отступал от него.

Итак, он расстроил все планы, выдал все тайны, раскрыл всех, о ком стоило упоминать, и остался весьма доволен, наблюдая, как многие из тех, на чьей стороне ему вроде как было предписано сражаться, расточились и исчезли с лица земли. Пусть отправляются в свой Ад.

Непременно найдутся люди, которые ему никогда не простят такой измены, ну да это неизбежно. Они, разумеется, должны были догадаться обо всем раньше, но людям это несвойственно.

Вот одна черта, которая у всех предателей общая: это люди, которые хотя бы однажды переменили свою точку зрения.

Он вывел для себя простое правило на будущее: ни за что больше не лезть на высокие посты. Он наконец уверился, что выучил все положенные уроки. Если быть точным, ему их преподали столько раз, что это уже отдавало откровенным мазохизмом.

Солнце, клонившееся к горизонту, сделалось немного ярче, преодолев длинную прерывистую линию облаков, и теперь посылало сквозь чистый прозрачный воздух последние отблески своего меркнущего великолепия. На желтоватом небосклоне светило казалось оранжево-красным.

Он смотрел, как звездный диск закатывается за темные далекие холмы. Чуть ближе, окруженное все еще слабо шелестевшими деревьями, озеро сделалось темным, как чернила.

Он потягивал вино в постепенно сгущавшихся сумерках.

С первым же проблеском рассвета и почти до самого конца дня солнце сияет слишком ярко, чтобы на него можно было смотреть; приходится глядеть искоса. И лишь в такие часы, когда свет его скрадывает толщина атмосферного покрова, отягченная всем грузом поднявшейся за день пыли, когда оно уже готовится исчезнуть из виду, только и удается посмотреть на него своими глазами, исследовать и воздать должное.

Он переживал эти ощущения на сотнях планет, но по-настоящему осознал их только сейчас. Он задумался, стоит ли приравнять их к проблескам поэтического вдохновения. Наверное, все-таки нет. А если и так, в этом нет ничего особенно примечательного. С неисчислимым множеством поэтов такое уже случалось.

Но он все же расскажет ей об этом, когда она наконец появится. Она насмешливо фыркнет в ответ... или нет, все зависит от ее настроения. Столь же вероятно, что на лице ее возникнет очень странное выражение, сродни кривой усмешке, означающее, что он зашел на ее частную территорию. А было это бестактно или на редкость уместно... кто его знает.

Когда она смотрела на него так, под глазами у нее появлялись тонкие, едва заметные иронические морщинки.

Если ему повезет увидеть их снова — значит, все это было не зря.

Он услышал шаги. Метрдотель прошел через террасу, остановился рядом с ним, отвесил церемонный поклон и хлопнул в ладоши.

— Ваш заказ готов, господин Закалве.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Список кораблей и Разумов высшего уровня, упомянутых и действующих в книге^[171]

Культура

Смысл апатичной маеты в анахоретовых фантазиях — всесистемник класса «Плита», в честь которого завершила свое Полное Имя Квайн-Сичультса Ледедже Самваф Юбрек д'Эсперсиум.

Я так считаю, это я — демилитаризованный ограниченный наступательный корабль класса «Хулиган». Эксцентрик-Затворник-Перипатетик.

Бодхисаттва, ДССК — общецелевой корабль Контакта, Действительный Сотрудник Секции Квиетус Контакта Культуры. Впоследствии преобразован в корабль «Эскарп»-класса.

Полное внутреннее отражение — всесистемник-Темничник Забытого Флота Культуры.

Диванный путешественник — общецелевой корабль Контакта класса «Горная цепь».

Обычный в употреблении, но неудовлетворительный этимологически — скоростной сторожевик, в прошлом — высокоскоростной наступательный корабль класса «Психопат», ныне — транспортное судно.

Теневой доход — тип корабля неизвестен. На его борту находится популярный у аватаров военных кораблей Культуры бар с сомнительной репутацией.

За пределами нормальных моральных ограничений — скоростной сторожевик, многоцелевой наступательный корабль класса «Мерзавец». Сотрудник секции Особых Обстоятельств Контакта Культуры.

Гилозоист — ограниченный наступательный корабль класса «Убийца», сотрудник секции Рестория Контакта Культуры.

Испепелитель — милитаризованный скоростной модуль Флота Поддержки миссии секции Рестория Контакта Культуры на Цунгариальском Диске.

Никто не знает мыслей мертвых — скоростной сторожевик, в прошлом — общецелевой наступательный корабль Ангел разрушения.

Пелагианец — всесистемник класса «Экватор», возможно, сотрудник секции Квиетус Контакта Культуры.

Заив — Разум-Концентратор, сотрудник секции Квиетус Контакта Культуры и Комитета Оперативного Реагирования Специальных Агентств (КОРСА).

Застывшая усмешка — тип корабля неизвестен. Сотрудник секции Нумина Контакта Культуры и КОРСА.

Сторонник жестокого обращения с животными — тип корабля неизвестен. Сотрудник секции Рестория Контакта Культуры и КОРСА.

Очаровашка со шрамом — тип корабля неизвестен. Сотрудник секции Особых Обстоятельств Контакта Культуры и КОРСА.

Лабтебриколефил — тип корабля неизвестен. Эксцентрик. Сотрудник КОРСА.

Нарядившийся для вечеринки — всесистемник. Эксцентрик. Внештатный сотрудник КОРСА.

Джлюпе

Укалегон — тяжеловооруженный крейсер, флагманский корабль Военно-Космического Флота.

Гезептиан-Фардезильская Культурная Федерация

Вестник истины — корабль Вспомогательного класса Флота Контакта ГФКФ.

Джойлер Вепперс — недостроенный корабль, нелегальная копия общецелевого наступательного корабля Культуры класса «Убийца» с ослабленными возможностями, предназначенная для передачи представителю Сичультианского Установления Джойлеру Вепперсу.

Капризуля — военный корабль класса «Малый разрушитель». Уничтожен командованием своей же эскадры.

Рекомендация по разрушению — военный корабль класса «Малый разрушитель».

Множественный натиск — военный корабль класса «Глубочайшие извинения». Уничтожен в столкновении со скоростным сторожевиком Культуры За пределами нормальных моральных ограничений.

Мечта, превосходящая ожидания — военный корабль класса «Глубочайшие извинения».

Науптрианская Реликвария

8401.00 Граница частичного прохождения света — военный корабль-элемент класса «Висмут».

Непадшие бальбитиане

Семзаринская Метелка (Джаривьюр 400.54, Мочурлиан) — искусственный интеллект заброшенного хабитата, пересадочной станции Темничников Забытого Флота Культуры. Объект научных интересов секций Квиетус и Нумина Контакта Культуры.

Список цивилизаций, представители которых упомянуты и действуют в книге^[172]

Сичультианское Установление

Культура

Идиране

Павулианцы

Флекке

Джлюпе

Гееннисты^[173]

Альтруисты^[174]

Мейёрны

Хрептазилы

Йельвы

Гезептиан-Фардезильская Культурная Федерация (ГФКФ)

Науптрианская Реликвария (НР)^[175]

Челгрианцы

Бальбитиане

Хакандранцы

«Double, double, toil and trouble. Fire burn, and caldron bubble» (послесловие переводчика)

В скандинавской мифологии есть устойчивое, впоследствии обогатившее уже почти все европейские языки, понятие о загробном мире — Вальхалле, куда попадают могучие воины, пользующиеся покровительством Одина. Картины посмертного бытия викингов удовлетворили бы, думаю, самого отпетого приверженца консьюмеристического гедонизма: время Вальхаллы замкнуто в кольцо, блюда и напитки не оскудевают, валькирии всегда готовы к эскорт-услугам. Правда, Интернета там нет, но такой просчет простителен, с оглядкой на исторический период возникновения данной концепции. Да и потом, ошибку эту всегда можно исправить, подключив обитель мертвецов к виртуальной реальности. Главное, не словить SQL-инъекцию в исходный код — в противном случае вместо Вальхаллы можно связаться с Адом. А что из этого вышло, предлагает нам посмотреть Иэн Бэнкс в своем очередном романе из цикла Культура.

Я же, пользуясь случаем, сразу снимаю с себя ответственность за корректный перевод названия этой книги. В оригинале оно весьма многозначно, и предложенный мной вариант Черта прикрытия лишь приблизительно передает исходный смысл: Surface здесь означает как физическую поверхность некоторого объекта, например, космического тела, отданного на растерзание наносборщикам миниатюрных процессоров виртуального мира, так и саму текстуру отрисовки виртуальных объектов в 3D, сетку оцифровки человеческого разума или — в переносном смысле — поверхностный, небрежный подход к тем или иным задачам. Detail может трактоваться и как деталь какого-нибудь хитрого многоярусного плана с множеством интриг, и как фрагмент рисунка или татуировки, и даже как военный наряд.

В романе отсутствуют согласованные указания на время действия, не в последнюю очередь потому, что происходят события книги по большей части в симулированных средах, слабо связанных с базовой реальностью Культуры, но, возможно, это часть какого-то авторского замысла. Есть три варианта: 2770 (если опираться на сведения из инструкции, данной кораблем Квиетуса своей сотруднице), 2870 (если исходить из внутреннего монолога самой девушки) и 2970 г. (если верить интервью Бэнкса Wired).

Культура постепенно втягивается в смутное время, когда угроза самому ее существованию, пожалуй, достигает, а то и превосходит уровень опасности времен Идиранского конфликта. Несколько цивилизаций участвуют в своеобразном ристалище за право контроля над виртуальными мирами мёртвых, прозванном «Войной в Небесах». В среде этих клиентов (Бэнкс, как и в случае с Алгебраистом, едко пародирует бриновскую сагу о Возвышении, чем-то ему этот автор явно насолил; кстати, есть в романе и Галактический Протекторат, и его Высший Совет, и система передачи знаний от высокоразвитых цивилизаций более примитивным...) существует глубоко законспирированная фракция заговорщиков, науськиваемых Вовлеченной цивилизацией Высшего уровня — Науптрианской Реликварией — и поддерживаемых компьютерным магнатом с планеты Сичульт Джойлером Вепперсом, чья цель — дождаться, когда отчаявшиеся противники выведут распрю из виртуального мира в реальный, и, свалив вину за это на Культуру, стравить её с цивилизациями примерно равного уровня.

Такое поведение резко противоречило бы исходной установке Культуры на невмешательство в структуру личности разумных существ, в том числе и оцифрованных в посмертии душ. Однако враги Культуры небезосновательно рассчитывают, что в сумятице межзвездного конфликта никто не станет вдаваться в эти тонкие детали, ведь челгрианский кризис (см. Взгляд с наветренной стороны, к которому здесь имеются прямые отсылки стилистического и технологического рода) уже показал, что Культура в целом и ОО в частности в некоторых случаях способны весьма гибко трактовать собственные законы.

Поскольку, как ранее сказано, события романа отделены достаточно обширным временным промежутком от остальных книг цикла, здесь появляются некоторые новые организации, инопланетные расы и загадки мироздания, например, целых три новых спецслужбы Культуры, которые отпочковались от непомерно разбухшего Контакта.

Язык исключительно богат и сочен, разве что чрезмерно, как на мой вкус, сдобрен матом. Но этому тоже можно найти объяснение: «хорошие девочки» в Ад не попадут...

Если вы читали Эксцессию — помните, как обошелся корабль Серая Зона с комендантом концентрационного лагеря? 

— Мое имя на вашем языке значит Серая Зона. И право «залезать вам в голову», как вы изволили выразиться, мне дает то же самое, что и вам давало поступать так с теми, кого вы убили — сила. Превосходящая сила. Значительно превосходящая вашу — в моем случае. Однако меня отзывают, и сейчас я должен оставить вас. Но я вернусь через несколько месяцев, и тогда мы продолжим наше расследование. У нас достаточно времени, чтобы выстроить обвинение, следствие и защиту.

И он снова попал в свой сон.

Он провалился сквозь кровать, ледяное белое покрывало разошлось под ним, пропуская в бездонный резервуар, наполненный кровью: он падал сквозь кровь к свету, где его ждали пустыня и железная дорога, протянувшаяся через пески. Он упал в одну из вагонеток, и лежал там со сломанной ногой в окружении гниющей плоти, стиснутый со всех сторон телами, облепленный испражнениями, в черных язвах, среди жужжания мух, терзаемый лихорадкой и жаждой, не оставлявшими его ни на минуту. Он умер в вагоне для скота после агонии, казавшейся ему бесконечной. Затем наступил период коротких вспышек сознания, когда он мог видеть свою комнату в санатории. Даже в состоянии шока у него хватало наблюдательности и сил заметить, что время странным образом растягивается. Ему казалось, что в этом бреду прошел целый день, но, пока он часами погружался в свой мучительный сон, в комнате ничего не изменилось.

Он проснулся, погребенный в леднике, умирая от холода. Выстрел в голову только парализовал его. Он все чувствовал. И снова началась бесконечная агония.

Затем опять возвращение домой. Судя по положению солнца, по-прежнему было утро. Он и представить не мог, что в мире существует боль, которую чувствуешь растянутой на всю жизнь. Перед тем, как снова провалиться в сон, он успел заметить, что передвинулся на постели примерно на полдюйма.

На этот раз он оказался на корабле, в трюме, набитом тысячами людей, в кромешной тьме, и вновь был окружен гнилью, разложением и нечистотами, снова слышал стоны и крики. Он был уже полумертв, когда два дня спустя были открыты люки, и тех, кто остался в живых, начали сбрасывать в море. 

Эта превосходная сцена бледнеет рядом с картинами Ада из Черты прикрытия — притом что и военный корабль Культуры За пределами нормальных моральных ограничений легко задаст жару своему предшественнику, с честью носившему кличку Живодр. Боевые сцены романа ничуть не уступают по качеству проработки Вспомни о Флебе, а некоторые эпизоды «сошествия во Ад» позволяют без тени сомнения назвать этот роман одной из лучших вариаций на тему посмертия во всей европейской литературе. «Эффект присутствия» в виртуальности поражает объемностью и визуализацией образов, что-то подобное я встречал только в классической трилогии Гибсона, которому Бэнкс, кстати, при обсуждении Черты прикрытия неизменно воздает должное. (А Гибсон не остается в долгу.)

Кстати, и с Вальхаллой, куда все никак не пробьется командир виртуального воинства альтруистов Дьёрни Ватуэйль, не все так просто и однозначно. Если верить Снорри Стурлусону и Саксону Грамматику, лишь воин, погибший от удара вражеского меча, мог претендовать на попадание в загробные палаты Одина. Некоторые особо предприимчивые перцы, дожив до глубокой старости, даже нанимали удальцов, чтобы умереть от их оружия и соблюсти этот формальный критерий. Правда, скандинавские источники умалчивают о том, во всех ли случаях такой метод был эффективен.

Бэнкс, в общем, тоже: эпилог (в целом и последняя строчка в частности) книги переворачивает все восприятие сюжета с ног на голову и заставляет перечитывать роман еще раз, как собственное продолжение (прежде что-то подобное встречалось только у Приста в Лотерее).

Вот только... не обманывайтесь тем, что прочтёте. Следить, как известно, лучше не за кроликом, а за руками фокусника.

У каждого свой Ад.

Йен Бэнкс Водородная соната

1 (С -24)

В дни умирания гзилтской цивилизации, перед ее давно подготовленным восхождением к чему-то лучшему и празднованием этого знаменательного, радостного события, один из ее последних оставшихся кораблей столкнулся с инопланетным посланником, единственной задачей которого было доставить очень специфический груз на означенное торжество.

Два корабля встретились в тени взрывной волны планетарного фрагмента под названием Аблэйт — узкой искривленной скальной глыбы длиной три тысячи километров, по форме напоминающей дыру в торнадо. Глыба являла собой все, что осталось от планеты, преднамеренно уничтоженной двумя тысячелетиями ранее, незадолго до того, как она должна была быть аннигилирована естественным путем сверхновой, в пространстве которой она в итоге осталась, подобно наконечнику стрелы, все время погружающемуся вниз, во вздымающийся бурлящий зной и искры чудовищного огня.

Аблэйт сам по себе не был естественным образованием — грубо вытесанный, словно срез круглого пирога. Его вершина и первые несколько сотен километров первоначально состояли из металлического материала, который образовал самый центр ныне несуществующей маленькой планеты, в то время как его более широкий конец — неровный круг диаметром в пару сотен километров — выглядел как плавно изогнутый купол и был частью скалистой поверхности. Удерживаемый — нацеленный — на фронт взрыва сверхновой гиперпространственными двигателями, весь этот первоначальный пик и большая часть следующих нескольких сотен километров слоистых металлических руд истерлись за последние девятнадцать столетий, вскипели и испарились в небытие — во все еще расширяющиеся огни туманности взорвавшейся звезды.

Разноцветное небо вокруг Аблэйта, заполненное огромными светящимися сполохами звездных обломков, а также газами и пылью, образовавшимися в результате его медленного истирания, было одним из самых впечатляющих зрелищ в галактике, и именно поэтому Аблэйт имел особое значение для людей, называвших себя гзилтами. Гзилты спасли эту часть мира от уничтожения сверхновой, и они же закрепили внутри нее звездные двигатели и полевые проекторы, поддерживающие ее относительно стабильной в центре шероховатого круга, некогда бывшего пыльной поверхностью обитаемой планеты.

Инопланетный корабль выглядел как нестабильный нечеткий пузырь из темных сфер, размером едва ли сто метров по главной оси. Сверху он освещался спектром цветов, исходящим от облаков сверхновой, а снизу нежно-голубым свечением единственной очевидной неестественной черты этого фрагмента мира: чеканной, куполообразной чаши нескольких километров в поперечнике, лежащей на изломанной незатененной поверхности, словно совершенный идеальный кратер. Чаша была оазисом тепла, влаги и атмосферы на холодной, сухой, безвоздушной твердыне. В своих прозрачных слоях она несла в себе парки, озера, здания с тщательно продуманными пропорциями и пышные, но ухоженные участки растительности, предпочитаемые многими типами гуманоидов.

Корабль гзилтов затмевал пришельца, похожий на тысячу темных палашей, собранных в кулаке божества, взмахнувших ими в небе. Он пересек границу светящейся, диффузирующей пыли и циркулирующих газов на периферии круглой внешней поверхности Аблэйта, позволяя своим собственным полям создать серию кратких, разрывающих пространство, вздыбленных складок внутри завесы света — затем медленно двинулся к источающей сияние чаше и скоплению темных пузырей, бывших инопланетным кораблем, пока его шипастая масса не нависла над пришельцем подобно грозному року, закрывая большую часть облаков сверхновой и отбрасывая щетинистую тень на корабль и купол внизу.

Корабль-пришелец ждал какого-то знака от большого из вежливости, но ничего не последовало. Тогда он решил сделать первый ход сам:

— Привет. Я Церемониальный Представитель остаточных зихдренов — Зихдрен-Ремнантеров, несущий Корабль Сублимации — Экзальтация Скупости III. Вы, я так понимаю, Гзилт ИР-ФВС 8*Чуркун. Для меня большая честь быть приглашенным сюда и познакомиться с вами.

— Это интересно, — пришел ответ. — Церемониальный представитель Зихдрен-Ремнантеров, несущий корабль?

— Да, это действительно я… В некотором роде… очевидно.

— Насколько очевидно?

— В полной мере, надеюсь. Причем, если можно так сказать, как во внешней форме, так и в неэкранированной эмиссионной подписи.

— Интересно.

— Да… Могу я сделать наблюдение?

— Можете. Мы ждем этого.

— Вы кажетесь — как бы это сказать… — несколько менее приветливым и вежливым — особенно официально менее приветливым, чем я, признаюсь, ожидал и, видимо, должен был ожидать. Я ошибаюсь или для этого имеется какая-то конкретная причина? Помимо прочего, я не могу не отметить, что кратерный комплекс здесь, в Аблэйте, который, как мне мнилось, будет, по крайней мере, укомплектован персоналом, если не полностью, и должен выглядеть как нечто церемониальное и обитаемое, в действительности же таковым не выглядит. Он кажется совершенно пустым, свободным как от биологических, так и от небиологических форм. Есть несколько ИИ-субстратов, но не более того… Очевидно, вы понимаете, что сейчас странные времена, даже беспрецедентные времена для Гзилта, времена смуты, и, можно было бы предположить и ожидать, тихой, но целенаправленной подготовки. Поэтому в данных обстоятельствах, не исключено, уместно обойтись без некоторой степени формальности. Тем не менее.

— Как вы говорите, странные времена? Времена, которые приносят незваных гостей и нежелательное внимание в виде тех, кто пытается воспользоваться нашей малочисленностью и рассеянным состоянием.

— …Мы,возможно, столкнулись с некоторой степенью отключения сигнала или, по крайней мере, нарушением протокола передачи сигналов, хотя это представляется маловероятным… Однако, что касается того, что вы говорите о нежелательном внимании со стороны других, это, к сожалению, ожидаемо. Подготовка к Сублимации, как правило, приводит к таким — к счастью, относительно незначительным — последствиям и те, чью память я имею честь представлять, будут первыми, кто с этим согласится.

— Не было ни отключения сигнала, ни нарушения протокола.

Но я прервал тебя.

— Ах. Тогда я не ошибся. Могу я просто проверить: я обращаюсь к капитану виртуального экипажа 8*Чуркуна?

— Несомненно.

— Ах. Что ж, тогда, капитан, мы, кажется, начали с позиций, связанных с искажёнными предпосылками. Что прискорбно. Тем не менее, я надеюсь, вы оцените мое беспокойство — можно даже охарактеризовать его как разочарование — по поводу того, что мы, похоже, начали наше сотрудничество здесь с такого неудачного захода. Пожалуйста, скажите мне, что я могу сделать, чтобы помочь нам вернуться к более приятной тональности?

— Подготовка к нашей сублимации подогрела интерес разного рода паразитов, желающих нажиться на нашем отказе от Реального, присвоив себе то, что мы можем оставить после себя. Они повсюду.

— Я понимаю. Я, конечно, знаю, о ком вы говорите. Так было и с теми, чью память я имею честь представлять: ваших польщенных наставников и проводников цивилизации Зихдренов.

— Тех, кого вы, как утверждаете, представляете.

— Действительно представляю. Но вряд ли это предмет для спора. Мое происхождение и…

— Это военный корабль.

— Еще одно прерывание. Я понимаю.

— Военный корабль.

— Патентно. Должен сказать, что я не сомневался относительно вашего класса и боевого статуса. Восьмизвездный современный корабль гзилтов с неограниченным радиусом действия и полным спектром вооружения нам хорошо знаком.

— Многое изменилось, формальности упразднены, протоколы ослаблены. Этому судну четыре тысячи шестьсот лет, и оно еще ни разу не выстрелило в гневе. Теперь, когда большая часть нашего вида уже ушла, прокладывая путь в Сублимации, мы обнаруживаем, что защищаем разрозненные элементы нашего будущего наследия от тех, кто стремится воспользоваться плодами нашего гения и труда, чтобы обманывать других и использовать их на пути к высшей точке, точке, которую мы достигли вполне честно и без какого-либо оппортунисткого воровства.

— Не думаю, что это делает вам честь. Худшее во благо. Хм… Чрезмерная осторожность. Вы принимаете меня за такое судно? Подозреваете, что я представляю означенные вами примитивные агрессивные силы? Конечно, нет! Я корабль Зихдрен-Ремнантеров, Церемониальный Представитель, несущий Корабль Сублимации — Экзальтация Скупости III. Это должно быть очевидно. Мне нечего скрывать, я прозрачен, почти полностью незащищен — осмотрите меня, как вам угодно. Но, мой дорогой коллега, если вы хотите помочь противостоять тем, кто жаждет украсть любую часть вашего наследия, вам нужно только попросить! Я, скорее, являюсь связующим звеном с теми, кто желает вам добра, а…

— Частью обмана, который используют такие личины, является выдача себя за корабли и существа высших. И я полагаю, что вы делаете это в данный момент. Мы просканировали вас и определили, что вы несете что-то, что полностью скрыто от посторонних глаз.

— Что? Мой дорогой капитан, но вы не можете просто причислить меня к подобному обману! Это абсурд! А что касается единственного полностью защищенного субстрата внутри меня, то это мой груз, мое дополнение именно к одному Церемониальному Гостю, нашему единственному гуманоидному выражению уважения, ожидаемому и приглашенному народом Гзилт специально для празднования их предстоящей Сублимации! Конечно, эта сущность несет послание от Зихдрен-Ремнантеров к Гзилту, о котором я лично не знаю! Ничего странного, беспрецедентного или тревожного в подобном быть не может, не так ли? Гзилты были участниками соответствующих дипломатических и посольских протоколов на протяжении тысячелетий, и ни разу не пожаловались. Крошечный кусочек Реального прощается с вами и в то же время представляет тех, кто с радостью примет вас в Возвышенном!

— Здесь кроется обман, что-то странное. Мы можем видеть это, даже если вы сами не можете.

— О чем вы говорите? Мне жаль и с меня достаточно. Ваше поведение выходит за рамки даже самого осторожного и бдительного боевого корабля и рискует скатиться в откровенную паранойю. Я ухожу, вам придется извинить меня. Прощание.

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— …Вы установили вокруг меня сигнальную изоляцию? Вы хоть представляете себе последствия?

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— Я не могу. Помимо всего прочего, есть дипломатические тонкости…

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— Я вас услышал! Но я не могу и не буду. Как вы смеете! Мы ваши друзья. Нейтралы были бы потрясены и оскорблены таким обращением! Те, кто давно считают себя вашими друзьями и союзниками…

— Полностью раскрыть информацию…

— Я отказываюсь делать то, что вы просите. Немедленно снимите с меня сигнальную изоляцию. И если вы попытаетесь заблокировать или помешать мне уйти…

— …содержащуюся в экранированной подложке. Высвободить полностью информацию, содержащуюся внутри экранированной подложки.

— Это возмутительно! Вы… Вы с ума сошли? Вы должны знать, с кем вы имеете дело, чтобы устраивать здесь распрю! Я представляю Зихдрен, сумасшедший! Полностью принятых и признанных наследников Возвышенных Зихдренов, расы, которую многие из ваших сородичей признают не менее чем богами — тех, кого сама Книга Истины называет вашими духовными предками! Должен предупредить вас, что хотя я, по сути, и безоружен, тем не менее, у меня есть средства, которые…

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— Хватит. До свидания.

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в защищенной подложке.

— … Немедленно снимите с меня сигнальную изоляцию! И перестаньте глушить поля моего двигателя! Я собираюсь начать маневр отрыва на полной мощности с высоким ускорением, независимо от вашего текущего вмешательства, и любой ущерб, полученный либо мной, либо вами, будет вашей ответственностью, а не моей! Зихдрен Ремнантеры и сами Зихдрены узнают об этом акте варварства, не делайте себе хуже!

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— … То, что компоненты моего двигателя до сих пор не взорвались из-за вашего неоправданного варварства, связано больше с моей способностью к изящному контролю, нежели с вашим жестоким и бесцеремонным использованием подавляющей силы. Я, как теперь совершенно ясно для нас обоих, фактически беспомощен. Это ситуация, которая, поверьте мне, не делает вам чести. Я должен — с крайней неохотой и с крайним протестом, как личным, так и формальным, — спросить: если я высвобожу полностью информацию, содержащуюся внутри экранированной подложки, вы сбросите сигнальную оболочку вокруг меня и перестанете глушить поля моего двигателя, позволяя мне подать сигнал и уйти?

— Высвободить полностью информацию, содержащуюся в экранированной подложке.

— И мне будет позволено подать сигнал и уйти?

— … Да.

— Очень хорошо. Здесь.

— Отсканировано. Проверяем результаты.

— … Интересно, как бы вы сказали. Я понимаю. Это не то сообщение, которое я ожидал. Теперь я понимаю — как, я уверен, и вы тоже — почему имеет место определенная степень секретности в отношении содержания. Хотя обычно в мои обязанности не входит давать комментарии по таким вопросам, я бы, говоря откровенно, утверждал, что указанное содержание само по себе представляет собой своего рода извинение. Это признание, даже исповедь. Я понимаю, что такие… бухгалтерии часто являются частью деяний цивилизаций Сублимации; вопросы улажены, линии проведены в соответствии с определенными процедурами… Однако, как бы то ни было, моей миссией было только доставить эту сущность Церемониального Гостя, оставаясь в полном неведении о её содержании, сути и значении ее сообщения. Соответственно, я считаю, что, хотя и в самых неожиданных и трудных обстоятельствах, я выполнил свой долг, и поэтому прошу разрешения сообщить об этом странном повороте событий тем, кто поручил мне миссию, и выйти из юрисдикции пространства Гзилта в ожидании. Дальнейшие инструкции. Я выполнил свою часть нашей сделки и должным образом полностью выдал информацию, содержащуюся внутри экранированной подложки. Если вы будете так любезны, теперь я требую, чтобы вы выполнили свое обещание, сбросив сигнальную изоляцию вокруг меня и перестав глушить поля моего двигателя.

— Нет.

Корабль гзилтов 8*Чуркун — линкор во всем, кроме названия — надвинулся на крошечное инопланетное судно, направив огонь из пары плазменных камер средней мощности ближнего действия в пришельца и далее — в пустую светящуюся голубую чашу кратерной установки, полностью уничтожив и её и посланника.

Оружейный импульс был настолько сильным, что проник в поверхность фрагмента планеты на глубину в несколько километров, пробуравив багровый туннель шириной в сто метров вертикально в скале. Поток лавы выплеснулся вдоль внешних защитных полей корабля, когда туннель рухнул, породив брызги и охлаждающий дождь расплавленной породы, взметнувшийся над распыленными обломками корабля Зихдрен-Ремнантера и центром светящейся голубой чаши. Тяжелея, они оседали в буйно-цветных небесах над Аблэйтом.

На границах усеченного горизонта мира некоторые более крупные части стертого купола, все еще кружась вдали от первоначального взрыва, ярко вспыхнули пламенем, погрузившись в безмерное окружающее пространство.

Глубоко под атакованной поверхностью автоматические системы уловили взрыв и последующее колебание курса крошечного мира, скорректировав его.

Там, где раньше был маленький голубой оазис света и жизни, теперь образовался более крупный и глубокий кратер, светящийся белым, желтым и красным от кипящего центра до неровного края. К тому времени, когда поверхность кратера достаточно остыла, чтобы явить взгляду то, как она будет выглядеть после полного затвердевания, 8*Чуркун уже давно исчез.

От другого корабля, если не считать новой группы уже меркнувших полос света в небе над Аблэйтом, не осталось никаких следов.

2 (С -23)

На закате над равнинами Кваалона, на темной, высокой террасе, балансирующей в сверкающем черном водовороте архитектуры, образующей относительно микроскопическую часть экваториального пояса Ксауна, Вир Коссонт — лейтенант-коммандер (в резерве), чтобы дать ей полную классификацию — сидела, исполняя часть 26-й струнной сонаты Т. К. Вилабье для инструмента, который еще предстоит изобрести, каталожный номер MW 1211, на одном из немногих сохранившихся образцов другого инструмента, разработанного специально для исполнения этого произведения, общеизвестно сложного, темпераментного и диссонантно отягощённого. Инструментом была антагонистическая ундекагонная струна — или одиннадцатиструнная, как её обычно называли.

26-я струнная соната Т. К. Вилабье для инструмента, который еще предстоит изобрести, MW 1211, была более известна как «Водородная соната».

Одиннадцатиструнная представляла собой акустический инструмент — причудливо изогнутый, в основном смычковый, хотя отчасти и щипковый — значительной древности и еще более значительного размера. Имея более двух метров в высоту, метр в ширину и более полутора в глубину, она требовала от исполнителя одновременно оседлать её и сидеть внутри, балансируя на маленьком седле, образующем часть основания впадины, вокруг которой остальная часть инструмента громоздилась подобно гигантскому деформированному кольцу: музыкант использовал обе ноги, чтобы создать две трети поддерживающей треноги, последняя же треть при этом была сформирована единственным лонжероном, выступающим из основания, как подчёркнуто неизящная массивная трость.

Первые образцы были сделаны из дерева, хотя более поздние версии создавались из пластика, металла, искусственно выращенного панциря и искусственной же кости. Тот, которым владела Вир Коссонт и на котором теперь играла, был в основном из углеродного волокна, долгое время являвшегося наиболее распространенным и традиционным материалом в местном пространстве.

Коссонт дошла до конца одной особенно сложной части пьесы, решив передохнуть. Она вытянула спину, согнув подуставшие ноги внутри тапочек — одиннадцатиструнная требовала, чтобы исполнитель использовал две маленькие педали, активируя определенные струны, в то время как пятки уравновешивали вес как исполнителя, так и конструкции, — и поместила смычки поперек маленького седла, на котором сидела.

Коссонт обратила взгляд в небо над террасой, где в темнеющей синеве вечера выделялись полосатые розовые и оранжевые облака. В двух километрах внизу, на равнине Кваалона уже господствовала ночь, и между последней наклонной скалой Поясного Города и далеким плоским горизонтом не тлело ни единого огонька. Несущий прохладу ветер вовсю гулял по террасе, стеная в арматуре перил, со свистом обвивая летательный аппарат Коссонт — припаркованный в двадцати метрах на собственной треноге с узкими ножками — и, то и дело, понуждая вздрагивать саму девушку в ее тонких брюках и куртке.

Она убрала с глаз растрепанные ветром волосы, продолжая смотреть вверх и по сторонам. Пятно в отдалении может оказаться птичьей стаей — ее фамильяр Пиан как будто даже летала с этими птицами. Глаза напряглись, увеличивая вид настолько, насколько могли: она чувствовала, как кольца крошечных мышц деформируют хрусталики в каждом глазу, в то время как другие нити изменяют форму ее яблок. Были ли это те самые птицы и к какому виду они принадлежали? Расстояние представлялось слишком большим для анализа. К стае словно примешалась темная фигура, а может, ей только показалось. В любом случае, фигура не обязательно была её фамильяром — это могла быть просто крупная птица, на которую напали мелкие.

Вероятно, здесь, на окраинах, существовала какая-то местная экосистема, про которую она могла не знать, и вполне возможно, что один или несколько членов стаи усилены или полностью искусственны, что теоретически позволило бы ей допросить их о местонахождении фамильяра, но в последнее время она привыкла к тому, что подобные системы либо не работают вообще, либо работают искажённо — как почти все системы повсюду, во всей цивилизации гзилтов, насколько она могла судить. И вообще, ей не стоило беспокоиться. Она знала, что лучше не пытаться говорить с существом в такой момент, если только не было какой-то действительно ужасной чрезвычайной ситуации — Пиан, в конце концов, была сама по себе, а не ее собственностью. Иногда она задавалась вопросом, была ли она вообще ее другом?

Она вздохнула, вытянула руки — слегка встряхнула всеми четырьмя, словно пытаясь освободить их от чего-то липкого.

Снова выгнула спину — та будто окаменела в течение последней четверти часа или около того, когда она взялась за сложную среднюю часть сонаты, осторожно приподнявшись, держась за гриф одиннадцатиструнной конструкции одной рукой, поднимая два смычка другой, проводя третьей по волосам и ковыряя в носу четвертой.

В идеале для игры на одиннадцатиструнной требовалось, чтобы у исполнителя было четыре руки, при том, что теоретически могли играть и два человека, с предельно серьезной координацией, а иногда и искусной работой ног, и почти все пьесы, написанные для нее, включая Водородную Сонату, могли быть адекватно исполнены струнным трио плюс парой подходящих басовых инструментов, но для исполнения самой известной композиции Вилабье — Молодые, как та была задумана, действительно необходима была акустическая антагонистическая ундекагонная струна для четырех рук и один чрезвычайно умелый инструменталист.

На этом инструменте, как и это произведение, почти невозможно было играть приемлемо, не говоря уже о том, чтобы играть его идеально, но одно непреложно требовало другого, а великие антагонистические ундекагонисты (лишь горстка со времени написания пьесы) якобы играли именно так.

Коссонт была признана одаренной инструменталисткой с особым чувством к старинным струнным инструментам — одним из пяти лучших исполнителей на волюпте во всем Гзилте, а теперь и единственной величайшей, хотя, по общему признанию, лишь потому, что остальные четверо были сохранены в ожидании Сублимации — но уже начинала отчаиваться, пытаясь выполнить поставленную перед собой жизненную задачу перед тем, как вся ее цивилизация перестанет быть Реальной, и она и все, кого она знала и любила, вознесутся в радости к метафорическим небесам Сублимации. Сыграть «Водородную сонату» один раз, идеально, без перерыва, за исключением нескольких секунд между отдельными движениями было избранной Вир жизненной задачей. Звучало просто, только если вы ничего не знали ни о Сонате, ни об одиннадцатиструнной.

Двадцать три дня до великого момента. Двадцать три дня, чтобы сделать все прочие вещи, которые она, возможно, захочет сделать перед Окончательным Обволакиванием — Свёртыванием, как люди называли Сублимацию, и вопреки всему пройти эту ужасно длинную, сложную и недружественную к игроку часть к ее собственному удовлетворению, не говоря уже о чьем-либо еще.

Она сомневалась, что у нее получится. Она даже начала подумывать о том, чтобы полностью сдаться, начиная соглашаться с теми, кто считал, что жизненные задачи на самом деле не связаны с достижением целей, и не более чем времяпровождение, до поры, когда все такие задачи, амбиции, цели и стремления станут — гипотетически — смехотворно неуместными и мелкими.

— Флайер, — позвала она, осматривая кончик одного пальца, щелкнув им, чтобы удалить то, что было на кончике, а затем той же рукой потерла спину, Пиан с этими птицами?

Двухместный летун — коренастый маленький самолет с короткими крыльями — демонстративно проснулся, зажег свет в распахнутой на петлях кабине.

— Да, — сказал он ей через наушник. — Хочешь, я её вызову?

— Нет, пока нет, — она снова вздохнула. — Можешь послать…

— Мини-дрон?

— Да. Следи за ней. На случай, если она… — Голос Коссонт затих. Она раскачивалась из стороны в сторону, потягиваясь. Снова потянула пару рук, сунула под мышку смычки инструмента и попыталась вправить выбившиеся пряди обратно в ленту.

— Погода? — спросила она, когда небольшой люк открылся вдоль спинной выпуклости летательного аппарата, и крошечный дрон с жужжанием взмыл в воздух, развернувшись и умчавшись туда, где виднелась стая птиц. Мини-дрон мелькнул всего на несколько секунд, освещенный туманным светом, отражающимся от верхних пределов Поясного Города, ближайшие несколько сотен горизонтальных километров которого все еще сияли в солнечном свете, как огромный узор из серебра и золота, обернутый небом.

— Минус один градус каждые пятьдесят минут, — ответил ей летун. — Ветер переменный, но усиливающийся в среднем до 18 км/ч, порывы до двадцати пяти баллов, направление с запада на северо-запад.

Коссонт нахмурилась, глядя на северо-запад через равнины на далекие, темные горы, затем оглянулась на покатый утес Города позади нее. Громадное сооружение представляло собой крутые нагромождения экзотических металлических труб и облицовки, изогнутые широкие стены из синтетического камня, закрученные узоры ромбовидных окон и натянутые филиграни сажевых кабелей — вся путаница пронизанных архитектурой конструкций, поднималась почти прямо к яркой, изогнутой, от горизонта до горизонта вершине, на двести километров и выше — можно сказать, в космос. Ее реакция была неизменной, когда она смотрела на Город: Вир замерла, силясь уловить какое-нибудь движение. Но ничего не было. Движение в эти дни стало редкостью. Порой она ощущала себя единственным человеком, оставшимся в живых в мнимо не бренном мире.

Глядя между отдельными компонентами города, Коссонт могла видеть небо и облака на отдалённой стороне этого колоссального артефакта, примерно в пятидесяти километрах. Небо на юге было ярче, облака прозрачней. Степень Сквозного воздуха (пропорции архитектуры к открытому пространству) составляла здесь около пятидесяти процентов, а это означало, что ветры имели хорошие шансы продувать город насквозь.

Коссонт в очередной раз потерла спину нижними руками. Гзилты обычно обладали нормальным для гуманоидов набором рук — двумя, согласно авторитетной эволюционной установке, и изменения, необходимые для того, чтобы обеспечить ей вдвое большее количество, при сохранении желаемых качеств гибкости и ловкости, означали, что у нее имелся склонный к деформации позвоночник, сковывающий движения, если слишком долго находится в напряжённом состоянии в одной позе.

— Не против, если я посплю? — спросил летун.

— Не против, — Коссонт небрежно махнула рукой в сторону аппарата, осматривая ключи настройки одиннадцатиструнной и головки машин. — Отдыхай, пока ты мне не понадобишься. Я сама выйду на связь, — сказала она, щелкнув наушником, управляемым соответствующими имплантами.

Летун выключил фары, закрыл кабину и погрузился во тьму и тишину.

Снова одна, в полости безмолвия, ветер стих и все замерло. Коссонт сделала паузу на неопределённое время. Она смотрела вверх, в иссиня-черное небо с крошечными лучами звезд и светом проплывавших спутников, размышляя о том, каково было на самом деле быть Возвышенным, пройти через это, жить в нем — сказочном, но бесспорно реальном. Иная сторона.

Гзилты были одолеваемы идеей Сублимации веками, поколениями. Сначала лишь немногие думали, что это будет хорошей идеей, но постепенно, со временем, все больше и больше гзилтов присоединялись к ней. У них были возможности, которые могли заставить идею работать, потому что для того, чтобы сделать её явью, требовались серьезные мощности — желательно, целая цивилизация.

Теоретически и одиночка мог сублимироваться, однако на практике только ИИ когда-либо успешно проделывали такую операцию. Потребовалось бы что-то столь же сложное и самореференциально совершенное, как высокоуровневый ИИ, чтобы иметь стойкость, и в одиночку противостоять Сублимированному — ни один нормальный биологический индивидуум не мог выйти на подобный уровень — он просто испарялся, аннигилировал в процессе. И это не являлось полным уничтожением — информация сохранялась, но персона, личность как функционирующая, идентифицируемая и отличительная сущность, исчезала. Цивилизации и люди внутри этих цивилизаций выживали и процветали в Сублимации в течение галактически значимых периодов, постепенно меняясь до неузнаваемости.

Тем не менее, рано или поздно это произошло бы в любом случае, если бы общества остались в Реальном мире. Все исследования и сравнения, эксперты и статистика сходились на том, что в Сублимации было на порядки больше стабильности, чем в царстве традиционной материи и энергии.

Коссонт вздохнула. Она смотрела теперь в небо, хотя Возвышенное, разумеется, было повсюду, опустив взгляд на кончик одного из пальцев. Тот покрылся мозолями из-за многочисленных попыток контролировать одиннадцатиструнную. Возвышенное в равной мере могло быть в узорах её закаленной кожи на кончике пальца.

Разделенное, свернутое, сжатое и вновь свернутое в измерения за пределами мерности, которые невозможно видеть и понимать, Возвышенное — лабиринтная серия поворотов под прямым углом от нормальной трехмерной реальности, думала она, стоя на высокой площадке в закатном свете.

Коссонт было достаточно трудно по-настоящему постичь гиперпространство, четвертое измерение, не говоря уже о следующих трех или четырех, которые каким-то образом охватывали реальность и позволяли вложенным в них вселенным подниматься прочь от матричной вселенской сингулярности в центре вещей и возвращаться обратно: своего рода огромная космическая слойка, обречённая быть повторно компрессированной с последующим возрождением, либо излить себя в то, что окружало эту ошеломляющую ультравселенную.

Но Сублимация пребывала в измерениях, превосходящих даже эту диковинную конструкцию, будучи невыразимо малой и неприступно далекой, одновременной, пронизанная тканью пространства-времени, явленная не столько как отдельные нити мета — переплетения, молекулы, атомы или субатомы, но как бесконечно малые струны, лежащие в самом основании. В размерах от семи до одиннадцати — именно там она коренилась.

И именно поэтому у одиннадцатиструнной было одиннадцать струн — впервые её разработали десять тысяч лет назад, но уже тогда люди имели представление о том, как работает эта мнимо отмежёванная от реальности система, и художники думали внедрить что-то из открытий в свои сферы, в том числе в музыкальные произведения. Почему там были еще и дополнительные внутренние резонирующие струны — до тринадцати, в дополнение к тем, к которым можно было получить доступ снаружи инструмента — она до сих пор не совсем понимала. Обструктивный характер одиннадцатиструнной состоял в том, что, несмотря на свое название, на самом деле в ней было гораздо больше одиннадцати струн.

Поднялся ветер, захлестывая платформу. Волосы ударили её по лицу. Она тут же спрятала их.

Восемнадцать видов. Из всего, что она слышала о Сублимации, из всех попыток людей хоть как-то объяснить, на что та похожа, это была единственная деталь, которую она смогла вспомнить. Там присутствовало восемнадцать различных типов реальности. Она даже не была уверена, что это на самом деле означает, не говоря уже о том, было ли это действительно каким-то улучшением.

Она сделала несколько глубоких вдохов, готовясь сесть к инструменту и приступить, но все еще была не совсем готова, продолжая думать о встрече, произошедшей ранее вечером, после того, как флайер доставил ее сюда из дома, находящегося за пару тысяч километров, в еще частично населенной части города. Это была область, выходящая на равнины Кваалона, где, насколько она знала, вообще никто не жил, на десятки километров в любом направлении.

Она предпочитала уединение, когда играла на одиннадцатиструнной.

Еще до того, как она открыла дверь кабины, Пиан заметила вдалеке птиц и попросила разрешения полетать с ними.

Вздохнув, она разрешила: существо отстегнулось от ее шеи и упорхнуло прочь. Подняла чемодан одиннадцатиструнной с заднего сидения, принявшись открывать его, потом по прихоти передумала, велела летуну следить за чемоданом и сразу же почувствовала себя глупо — от кого собственно, она защищает его? — отправившись прогуляться по округе.

Внутри было темно и холодно. В большинстве мест автоматически включались вереницы огней, реагируя на ее движение или тепло ее тела. На других участках ей приходилось полагаться только на свои глаза, нано-улучшенные, способные уловить то немногое, что проявлялось в зернистом призрачном ландшафте. Воздух сделался холоднее — ее куртка и брюки соразмерно прогревались, сохраняя тепло. Она шла по широким коридорам и проходам, нависающим над глубокими, гулкими, неосвещенными помещениями, мимо аркад и гигантских труб, балочных конструкций и залов с чашами, прислушиваясь к эху своих шагов во мраке.

Великий Поясной Город.

Многие гзилты смотрели на него как на нечто, что они могли бы с гордостью оставить после Возвышения, — памятник своему гению, видению мира и могуществу — между делом забывая, что на самом деле не они его построили. Они потратили тысячи лет на возведение циклопических сооружений и значительно расширили общую площадь, но первоначальная структура и ее концепция принадлежали не им.

Город Пояса был построен верпешами, древним протогуманоидным видом, давно возвысившимся. Цивилизация Гзилта была их наследником, приняв планету и саму систему — а вместе с ней и несколько близлежащих звездных систем — одиннадцать тысяч лет назад, но, несмотря на их давнюю связь с Поясным Городом, постоянную защиту оного и проделанную многовековую работу, фундамент воздвигли не они.

Они заботились о городе все это время, сделали его своим в каком-то смысле и, по крайней мере, создали условия для его опеки в будущем.

Рядом с центром того, что когда-то было жилым районом, ныне заброшенном, она наткнулась на старую школу с комплексом Хранилища. Внутри того, что являлось некогда игровой площадкой, располагались ряды едва светящихся белых ящиков, температура которых чуть превышала температуру окружающей среды. Из глубины самого здания исходило мягкое свечение, а потолок большого свода наверху тлел еще слабее отраженным или конвекционным светом. Повсюду виднелись мертвые, похожие на скелеты деревья.

Охранный арбитр у запертых ворот мгновенно развернулся, воздвигшись из неподвижного массивного шара, и вытянулся во весь свой трехметровый рост — гипертрофированная человеческая форма с кубически изломанными стальными углами и овоидными полостями, скрывавшими оружие. Выглядел он устрашающе, как и должно было быть. Даже с расстояния в несколько метров казалось, что машина возвышается над ней. Вир вдруг осознала, насколько гражданским был сейчас ее жакет — на нем красовалось изображение группы, в которой она много лет назад играла на электрической волюпте. «Повелители экскрементов» — вместе с их красочным, неряшливо вычерченным логотипом — еще двадцать лет назад казались сомнительным названием, однако куртка осталась, напоминая ей о беззаботном периоде в жизни. Это был один из немногих атрибутов, сохранённых ею, приспособленный к имевшемуся на данный момент набору воспоминаний.

— Гражданин, — изрёк арбитр, затем, должно быть, опознал ее по какому-то предмету, который был у нее с собой — возможно, по наушнику. — Лейтенант-коммандер запаса, — поправился он и отсалютовал.

— Просто прогуливаюсь, арбитр, — сказала она машине.

Он оставался неподвижным и, казалось, на миг задумался, вслед за чем без лишних слов свернулся обратно в свою монолитную сферу, проделав это со странно смазанной металлической грацией. В сжатом состоянии он был подобен скульптуре.

Она побрела дальше и наткнулась на одинокое семейство у большого обрыва, где широкая дорога нависала над одним из стометровых ажурных туннелей, протянувшихся через город. Мужчина и женщина стояли у небольшого костра, чей свет отражался от стены алмазной пленки, проходящей вдоль проезжей части.

— Добрый вечер, — сказала она им, вопросительно глядя на огонь, взвивавшийся над кучей горящих поленьев.

Неподалёку от места, где они расположились, виднелись небрежно сваленные обрезанные куски дерева. Вид у отдыхающих был неопрятным — казалось, их пикник затянулся не на одну неделю. Грязные, в потрёпанной одежде, с тревожным блеском в глазах, они смотрели на нее напряжённо. Оглядевшись, Коссонт не обнаружила ничего, что помогло бы их идентифицировать. Ее импланты также не сумели выудить никакой электронной информации, что было крайне необычно. Лица были настолько грязными, так что ей захотелось отвести их обоих в ближайший работающий душ и привести в порядок.

— Добрый вечер, — сдержанно ответил мужчина, потом отвернулся и ткнул палкой в огонь. Женщина, как будто, что-то бормотала себе под нос, уткнувшись в свою просторную куртку. Возможно, она просто разговаривала с кем-то по связи, подумала Коссонт, хотя отчего-то создавалось впечатление, что это не так. Она так и не нашла ничего, чему можно было бы пожать руку.

Коссонт хотела было спросить их, бродяги ли они или местные жители, вышедшие на прогулку, или кто-то еще, когда из-под жакета женщины вдруг выглянуло маленькое личико, уставившись на нее широко раскрытыми глазами, и тотчас снова исчезло с шорохом одежды. Женщина посмотрела на Коссонт с выражением одновременно настороженным и дерзким.

Коссонт потребовалось мгновение или два, чтобы всё осознать.

Она так привыкла считать себя частью последнего поколения, последних людей, рождённых до того, как люди перестали рожать детей в преддверии Свершения, что не была в полной мере уверена, что только что видела. Игрушка? — была ее первая мысль.

— У тебя есть ребенок! — сказала она, делая шаг ближе к женщине и опускаясь на корточки — ее лицо оказалось на уровне лица женщины, рука потянулась к застывшей в тревоге фигуре, замерев на полпути.

Женщина робко улыбнулась и снова заговорила в куртку.

— Чудже, — тихо произнесла она, — поздоровайся.

Маленькое лицо снова выглянуло наружу. Ребенок, настоящий ребенок — насколько она могла судить — может быть, четырех или пяти лет. Девочка. Она выглядела очень серьезной, без отрыва глядя на Коссонт.

— Привет, Чудже.

— Алло, — пролепетала девочка, прикусив губу и снова спрятавшись в складках женского жакета.

Коссонт посмотрела на женщину. Мужчина теперь сидел ближе, бросая настороженные взгляды на них обоих.

— Она… — начала Коссонт.

— Наша дочь, — подтвердила женщина. — Три с половиной.

Гордость, а также подозрительность и неповиновение прозвучали в ее голосе. Девочка украдкой взглянула на Коссонт, затем, не сводя глаз, прильнула к матери и прижалась к ней.

Коссонт отпрянула с открытым ртом, отведя взгляд от глубоких темных глаз маленькой девочки, посмотрев на обоих родителей.

— Значит, вы не…

— Мы не пойдем, — просто сказал мужчина.

Не собираются. Когда через двадцать три дня придёт время, когда Хранимые в Ксауне и на Зис и на всех остальных планетах и лунах и в местах обитания, и на кораблях Гзилтов ожидали, считая последние часы до Возвышения, они не пойдут.

Коссонт знала, что есть такие люди, люди, по какой-то причине решившие не возвышаться вместе с остальными, и она даже встречала раньше одного или двух — хотя всегда полагала, что они передумают, когда придет время, — но она никогда не видела никого, у кого бы был ребенок. Обычай — не совсем закон, но близкий к нему — заключался в том, что нельзя брать ребенка в Сублимацию. Возвышение должно было быть полностью зрелым, осознанным действием для цивилизации и индивидуумов внутри нее, готовых уйти, обдумавших и принявших такое решение, почувствовавших, что они созрели для этого шага. Гзилты считали детей неспособными дать информированное согласие на что-то столь важное, а это означало, что они рассматривали взятие ребенка с собой как нечто близкое к насилию.

Так что люди, в большинстве случаев, перестали рожать детей за десятилетия до намеченного срока. Тем не менее, некоторые — очень немногие — появились на свет у родителей, все еще намеревавшихся стать Возвышенными, но к тем, кто делал такой выбор, особенно с очень маленькими детьми, относились как к изгоям — большинство из них прибилось к сообществам им подобным в отдалённых регионах.

Коссонт поймала себя на том, что без отрыва смотрит на молодую пару. Они были очень молоды, подумалось ей. Может быть, лет на десять моложе ее — должно быть, сами были немногим старше детей, когда родился их ребёнок.

— Вам будет одиноко, — сказала она первое, что пришло на ум.

— Уже, — подтвердил мужчина.

Женщина одновременно кивнула одновременно с ним.

— Мы знаем.

— Да… — замялась Коссонт, чувствуя себя глупо. — Полагаю, вы знаете. — Она виновато улыбнулась им.

— Она — наше будущее, — мужчина указал на ребенка.

Коссонт сочувственно покачала головой, гадая, каким станет это будущее. Ни один другой вид не согласится с тем, что несколько процентов гзилтов, оставшихся после сублимации, составят продолжение своей цивилизации. Все заброшенные жилища гзилтов, от родной планеты Зис до самого маленького жилища и корабля будут рассматриваться как объекты для захвата, поглощения, присвоения. Сам же Ксаун, из-за того, что он был плацдармом для Поясного Города, получал статус общекультурного памятника под опекой одного из нейтральных фондов галактического совета. Никто не будет изгнан или выброшен из привычных ареалов, но их миры рано или поздно наполнятся другими видами — гуманоидами, негуманоидами, но неизменно пришельцами, чужаками.

Не было возможности просто отложить, отсрочить Возвышение, в случае, если бы оставшиеся вдруг передумали и решили последовать за остальными. По теоретическим предпосылкам скорость субъективных/абсолютных изменений в течение первых нескольких часов, которые люди проводили в Сублимации, была такова, что пребывать в неизменном состоянии сколько-нибудь долго означало подвергать себя огромному риску. Вследствие этого, как считалось, попавшие Туда будут неизбежно изолированы, те, кто совершил переход всего за несколько часов до — будь то близкие друзья, возлюбленные, члены семьи, однояйцевые близнецы, клоны, кто угодно — станут настолько измененными, столь значительно возрастут в сложности, что у прибывших после не будет с ними практически ничего общего. Они окажутся в изоляции, возможно, ещё худшей, нежели та, что ждёт их здесь в случае отказа, в лучшем случае сделавшись частью безнадежно узкой обособленной группы, фактически лишенной контекста, не привязанной к чему-то большему, и поэтому, вероятно, испарятся в итоге, растворившись в общей ткани сублимированного — по сути, в бесконечности.

Не имелось ясных указаний на то, было ли данное явление присуще экзотической физике и другим фундаментальным естественным законам Сублимации или представляло собой правило, навязанное теми, кто населял тот мир, способствуя переходу людей и цивилизаций. Различные цивилизации провели исследования по вопросу и подтвердили эффект, не определяя при этом его причину. Оставалось только строить догадки, чем и были заняты неустанно свободные Разумы.

— Мы не Сопротивление или что-то в этом роде, — внезапно сказала женщина. Она смотрела на блики на воротнике куртки Коссонт.

К Сопротивлению принадлежали люди, организованные в воинствующие отряды, проводившие демонстрации, подстрекавшие к гражданскому неповиновению и даже сейчас утверждавшие перед Галактическим Советом, что Сублимация есть нечто незаконное, неправомерно навязанное и потому насильственное. При этом ряд маргинальных групп Сопротивления сами использовали насилие, отстаивая свою точку зрения.

— Просто гражданские, — сказал мужчина.

Коссонт согласно кивнула. Пара, по-видимому, рассталась со своим окружением, кем бы те ни были. Это сделало их материально несостоятельными, сродни принятию религиозного обета бедности — хотя быть бедным в постдефицитном обществе, в котором деньги сохранялись только как своего рода церемониальная формальность, было не так уж ужасно: требовался только один человек с номинально средним достатком, чтобы содержать любое количество нуждающихся. Но, в то же время, такой шаг тянул за собой ряд иных, зачастую более серьёзных последствий, делая отступников объектом либо ворчливого подозрения, либо невольного восхищения, но всегда отчуждения.

Маленькая девочка вылезла из-под материнской куртки и теперь снова смотрела на Коссонт. В ее широко раскрытых глазах отражался мерцающий оранжевый свет огня, а пухлые грязные ручки играли с маленькой игрушкой, переворачивая ее снова и снова.

— Могу я подержать ее? — вдруг сказала Коссонт, глядя сначала на женщину, потом на мужчину.

— Нет, — быстро ответил мужчина, а мать меж тем обняла ребенка, словно защищая ее от Коссонт.

— Мы этого не одобряем, — продолжил мужчина. — Слишком много людей хотят прикоснуться к ней, подержать ее. — Он пожал плечами. — Ей перестало это нравиться. — Он оглядел похожее на каверну пространство, в котором они находились. — Отчасти поэтому мы здесь.

— Извините, — сказала женщина Коссонт, но руку оставила на месте.

— Понимаю, — Коссонт улыбнулась, как могла, глядя на всех троих, отдельно широко улыбнулась ребенку, затем медленно встала. — Мне нужно идти, — сообщила она. — Удачи.

— И вам удачи, — отозвался мужчина.

— Вы идете туда? — спросила она, указывая на дорогу, по которой пришла.

Мужчина снова насторожился, неопределённо пожав плечами.

— Если да, — продолжала она, — то в старой школе есть магазин, но его охраняет боевой арбитр. Он не должен причинить вам неприятностей, но… просто, чтобы вы не волновалась. — Она еще раз улыбнулась.

Ребенок снова исчез в складках куртки.

— Приятно было познакомиться, — сказала Коссонт.

— Взаимно, — сказал мужчина. — До свидания.

— Берегите себя.

Женщина кивнула.

Коссонт повернулась и пошла прочь, в сгущающиеся тени мрачной конструкции. Бледный, скудный свет костра, усиленный ее аугментированными глазами, некоторое время освещал ей путь.

Возможно, это даже не настоящий ребенок, твердила она себе. Это может быть сложная игрушка или одно из новых искусственных чад, производимых для тех, кто испытывает потребность в детском обществе. Программа, которую она как-то смотрела, демонстрировала робота, глядя на которого, можно было поклясться, что это настоящий ребенок. Видимо, такие игрушки даже пахли соответствующе.

Коссонт не одобряла подобные вещи. Они казались ей в чём-то неправильными, к тому же, по слухам, были чрезмерно тяжелыми и твердыми на ощупь. Возможно, поэтому ей и не хотелось иметь их.

Когда она проходила мимо здания с сохранёнными, боевой арбитр снова ожил. Он вздыбился, но на этот раз промолчал и просто отдал честь…

Коссонт отвлеклась от воспоминаний, встряхнувшись, точно освобождаясь от наваждения, еще раз согнула плечи и спину, развернув инструмент так, чтобы тот был обращён на ветер. Она взяла смычки и одним быстрым, грациозным движением села внутрь инструмента, поставив на место нижнюю часть конструкции, сделала глубокий вдох и, медленно выдохнув, принялась играть разученные гаммы. Почти сразу же небольшой порыв ветра пронесся по террасе, и внешние резонирующие струны, натянутые на задней части инструмента, тихо загудели. Звук — не диссонансный, что с одиннадцатиструнной всегда было бонусом (кто-то сказал бы неожиданностью) — оказался слегка приглушенным и быстро стихал с уходящим ветерком, но, тем не менее, вырвал у нее «А-а», когда она тронула двойную струну, подняла плечи, скорректировала хватку на двух трехгранных луках и приготовилась к игре.

Она пробовала предпоследнюю часть «Водородной сонаты», ейпредстояло сделать это безупречно за один проход. Это была трудная часть, и она не хотела приступать к ней, но понимала, что никогда ничего не добьется, если будет делать только простые вещи. Секция была быстрой и яростной — даже злой.

Она будет думать о своей матери. Это поможет ей…

— …Я имею в виду, посмотри на себя!

Она посмотрела на себя — сперва вниз, затем на свое отражение в черном зеркале, образованном глухой стеклянной стеной центральной спальни. Пожала плечами. Изящное движение, подумалось ей, когда у тебя было четыре руки.

— Что? — спросила она у матери, нахмурившись.

Вариб недобро смотрела на дочь. А Вир на свое отражение. То, что они видели, было высокой девушкой, одетой в аккуратную форму — темно-серая кожа и светлые волосы до плеч. Верхний набор рук немного длиннее и лучше очерчен, чем дополнительный, крепкая грудь, филигранно очерченная талия и широкие бедра не млекопитающего гуманоида. Ее ноги были немного массивнее, а спина чуть длиннее, чем общепринятое представление о совершенстве Гзилта, но кого это волновало? Возможно, вариант с четырьмя руками был в её случае предпочтительнее, сглаживая изъяны.

Мать раздраженно вздохнула.

Вир прищурилась. Была ли какая-то деталь, которую она упустила? Она находилась в квартире матери, то есть на относительно незнакомой территории, но знала, что где-то поблизости должен быть подходящий зеркальный реверс, возможно, в затемненной спальне, где последний любовник Вариб, по-видимому, все еще спал.

— Что? — повторила она, озадаченная.

Ее мать говорила сквозь стиснутые зубы.

— Ты прекрасно знаешь, — процедила она.

Вариб была одета в длинное и элегантное, прозрачное утреннее платье, которое выглядело достаточно непрактичным, чтобы быть действительно дорогим. Она являла собой более гибкую версию своей дочери с более длинными и густыми волосами, физически старея в обратном направлении, готовая делать это до момента Возвышения. Вир уже вошла в возраст, когда люди обычно начинают пристально следить за внешностью, но какое-то время назад решила, что просто естественным образом состарится за то время, что ей осталось, учитывая, что вестник трансцендентной сокрушительности, каковым была Сублимация, скоро явится им всем, чтобы сделать её жизнь и все в ней неуместным и незначительным. И так далее и тому подобное.

Она была слегка удивлена тем, что мать, казалось, восприняла ее, выглядевшую старше, как своего рода упрек себе. Нечто подобное случилось, когда Вир стала лейтенант-коммандером. Она думала, что Вариб будет ею гордиться — вместо этого мать была расстроена тем, что, хотя формально — и несмотря на то, что — это ничего не значило, ее собственная дочь теперь превосходила ее по рангу.

— Ты про руки? — спросила Вир, пошевелив всеми четырьмя. За спиной Вариб в окнах открывался вид на море, тленно скользящее мимо. Ее мать жила на суперлайнере длиной в несколько километров, который бесконечно кружил вокруг закрытого побережья Пиникольнского моря в пределах единственного обширного континента, составлявшего большую часть Зис.

— А что же ещё! — Вариб поморщилась, как будто только что попробовала что-то горькое. — И не пытайся шутить, Вир, это не в твоём стиле.

Вир улыбнулась.

— Ну, я и не стала бы…

— Ты всегда должна как то выделяться, не так ли? — спросила мать, хотя на самом деле это не было вопросом. — Посмотрите на меня! Посмотрите на меня! Посмотрите! — пропела она, вероятно, с сарказмом, покачивая головой и пританцовывая.

— И что?..

— Ты получала огромное удовольствие, пытаясь поставить меня в неловкое положение с тех пор, как вошла в осознанный возраст.

Вир нахмурилась.

— Не уверена, что когда-либо формулировала это как конкретную цель…

— Ты пыталась превратить мою жизнь в ад со времени, когда мочила трусики.

— …Вероятнее всего — случайность, счастливый случай.

— Это то, что ты когда-то делала — намеренно снимала их и изливала себя перед моими гостями. Думаешь, как я выглядела после этого? И где?! На приёмах, на вечеринках! На глазах у очень важных людей!

— Ты уже упоминала про это, и не раз, но я проверила записи и…

— Твой отец и я удалили их, потому что они были слишком уж неловкими.

— Хм. А файлы с правками, где они теперь?..

— Ты ещё ставишь под сомнение мои слова?! — взвыла Вариб, поднося изящно наманикюренные руки к своему блестящему идеальному лицу и вынося голову вперед. Тон голоса и жесты указывали на то, что она вскоре начнет визжать и рыдать, если ей не уступить.

— В любом случае, — терпеливо сказала Вир. — Дело в том, что…

— И как я могу пригласить тебя на свою вечеринку, когда ты выглядишь так! — Вариб, протянула одну руку к дочери и почти выкрикнула последнее слово: — Фрик!

— Руки? — спросила Вир, просто чтобы быть уверенной.

— Конечно, чертовы руки! — взревела мать.

Вир почесала затылок.

— Ну, так и не приглашай меня, — сказала она, стараясь чтобы это прозвучало равнодушно.

Вариб глубоко и размеренно вздохнула.

— Как? — сказала она, понизив голос до шепота, хрипло, что указывало на то, что последний вопрос Вир был настолько идиотским, что едва ли стоило тратить на ответ дыхание, — могу я не пригласить тебя, когда ты моя дочь? И я должна гордиться тобой. — Ее голос снова начал повышаться. — Что тогда подумают люди? Что? — она покачала головой.

— Я видела на экране репортаж о последней вечеринке в Ксауне, и там были люди, которые…

— Вир! — ее мать плакала. — Ты будешь слушать?

Вир поймала себя на том, что замолкает при вспышке материнских глаз.

— Никто, — говорила Вариб, — никто так уже не делает! — Она вздохнула и вкрадчиво добавила: — Это инфантильно, Вир. Разве ты не понимаешь…?

— Мама, я просто пытаюсь…

— О, боже, не называй меня мамой! — едва не завизжала Вариб, закрывая веки.

…попрощайтесь со всеми и до скорой встречи, и сыграйте теперь эту пьесу…

— Все, — вскрикнула мать с вызовом, — возвращаются сейчас к классике! Ты хотя бы знаешь.. — Вариб замялась, — …что больше никто этим не занимается, тем старьём, которое тебя так увлекает? Люди стремятся к новому.

— Значит, у меня четыре руки, — сказала Вир, жестикулируя всеми ими. — Раньше у людей было две головы, или они выглядели как восьминогие, или как перекати-поле, или…

— Это было в прошлом! — язвительно вставила Вариб. — Древние, забвенные времена. Никого это больше не волнует.

— Не знаю…, а как же миллионы поколений, которые помогли нам добраться до заветной точки?

Вариб уставилась в пол и легонько хлопнула себя по лбу, жест, который — насколько знала Вир — был чем-то новым в её репертуаре, а потому мог быть на самом деле не отрепетированным, и не исключено даже спонтанным. Это смотрелось настолько непривычным, что Вир поневоле ощутила беспокойство.

— Дорогая страдалица Вир, — прошептала мать, — летописец… Есть даже те, кто возвращается к своему натуральному цвету волос. — Она посмотрела куда-то вверх влажными глазами.

Вир уставилась на мать. Снаружи плескалось море — его пульс становился всё настойчивей. Наконец она подняла все четыре руки.

— Так я приглашена на гребаную вечеринку или нет?

Вариб закатила глаза, оглянулась, а затем эффектно упала на плюшевую белую кушетку, стоящую перед главным панорамным окном каюты. Она лежала, не открывая глаз, в то время как одна рука — видимо непроизвольно — потянулась к горлу, к крошечной копии Книги Истины в медальоне на тонкой цепочке. Ее пальцы погладили маленькое плоское украшение, как будто находя в этом жесте утешение. Коссонт — сделав пару тихих шагов назад, когда глаза ее матери были ещё закрыты — подумала, что Вариб стала заметно более религиозной по мере приближения Возвышения. Лучшее, что она могла сказать об этом, то, что ее мать была не одинока в своем выборе.

Вариб приоткрыла глаза и произнесла совсем тихо и покорно: — Делай, что хочешь, Вир — ты всегда так поступаешь, всегда. Приходи как и когда хочешь, смущай меня сколько хочешь. Зачем отказываться от привычек…

Коссонт не уловила последнего слова, так как уже была за дверью.

Чудесным образом вспоминая всю эту бытовую чепуху, случившуюся несколько дней назад, с сомкнутыми веками и полублуждающим сознанием, Вир прошла центральную, особо требовательную часть предпоследней секции без — впервые — каких-либо ошибок. Она сделала это! Запутанная метель нот поддалась ей. Она всегда казалась ей легким скольжением вниз — теперь, когда ноты были меньше и дальше друг от друга, их было легче соединять: еще минута или около того, в течение которой не встречалось ничего особенно требовательного, и она бы одолела чертову штуку.

Улыбка чуть тронула уста, и она уловила ветерок на лице. Позади нее раздалось приятное гудение, благодаря внешним резонирующим струнам одиннадцатиструнной и ветру, на который она возлагала определенные надежды — Вир чувствовала это всем позвоночником и внутренней поверхностью бёдер. На этот раз даже стихия, казалось, хотела пожелать ей удачи в её нелепом предприятии.

Она думала уже открыть глаза, когда внезапный порыв ветра с другой стороны ненадолго заглушил резонирующие струны, некоторое время раскачивал ее на сиденье и чуть не опрокинул в итоге инструмент и ее вместе с ним: Вир была вынуждена убрать ноги со стоп-педалей и перенести их на землю, чтобы удержаться, пока ткань одежды хлопала по её телу. Волосы снова распустились, когда она прекратила играть, раздражённая и слегка опустошённая. Внешние резонирующие струны тем временем продолжали завывать в унисон ветру.

Ноты растаяли, и порывы ветра тоже стихли, но музыку одиннадцатиструнной сменил новый шум, похожий на звук заводящегося двигателя, и она почувствовала, как многократные удары с террасы резонируют в ступнях ног и в поддерживающем инструмент лонжероне, отдаваясь в бёдрах.

Она по-прежнему не открывала глаз, вытащив из струн оба смычка, сев прямо внутри полого инструмента, а затем, бросив укоризненный взгляд на свой летун, который только сейчас снова зажег огни, повернулась туда, откуда все это неожиданное волнение, казалось, исходило.

Восьмиместный военный летательный аппарат, цвета всё ещё серо-черного неба над головой, мостился на свои четыре приземистых ноги в пятнадцати метрах от неё, поблёскивая выпуклой тушей, пока не хлопнула дверца, и кто-то вышел, тот, чьё появление понудило её, даже будучи номинально в полковом резерве, подняться и отдать честь.

Вир вздохнула и вышла из одиннадцатиструнной, одновременно щелкнув боковой стойкой, чтобы та могла поддерживать себя. Одиннадцатиструнная в ответ издала едва слышный скрип.

Она сняла тапочки, натянула сапоги, после чего встала по стойке смирно, ухитрившись пошевелить ухом, пробуждая свой модуль связи. «Этальде, Ювеаг, комиссар-полковник, разведка полка, точная текущая привязка неизвестна», — коротко прошептал наушник, пока офицер стремительно приближался. На ходу он снял фуражку, сунув ее под мышку, затем улыбнулся и помахал ей рукой. Вир стояла неподвижно, лишь мельком взглянув на свой флайер, чуть прищурив при этом глаза.

«Связался с Пиан», — сообщил ей самолет через наушник. «Ворчит, но уже в пути. Будет через пятнадцать минут. Ориентировочно.»

— Мм-г-м, — тихо проговорила Коссонт.

Двое до зубов вооруженных и бронированных солдат выскочили из полкового летательного аппарата и встали с оружием наготове по обе стороны от двери, которая снова со щелчком закрылась. Вир позволила своему лицу изобразить некоторое удивление по поводу такого развития событий.

— …Будем неформальными? — сказал комиссар-полковник Этальде, кивая ей. Он был небольшого роста, пухлый и, казалось, слегка взмокший. Как и многие люди в эти дни он носил тайм-аут — часы, предназначенные для отображения того, сколько времени осталось до Возвышения, при условии, что все пойдёт по плану. Изящная цифровая штучка, висевшая на груди его форменной куртки, умудрялась выглядеть очень похожей на орденскую ленту. У Вир тоже были такие часы, но она их где-то оставила. Когда она заметила появление комиссар-полковника, дисплей щелкнул, отсчитывая на один день меньше — должно быть, полночь на Зис.

Полковник Этальде посмотрел на Вир, задержав взгляд на лишних руках. Он кивнул. — Я… — Он вдруг заметил одиннадцатую струну. Глаза медленно полезли из орбит. — Что это за чертовщина?

— Телесно-акустическая Антагонистическая Ундекагонная Струна, — отчеканила Вир. Она смотрела поверх его головы, как того требовал этикет. К счастью больших усилий для этого не требовалось.

— Ну и дела, — изрёк Этальде — Это ваше?

— Мое.

Полковник издал щелкающий звук.

— А что, если мы возьмем его с собой?

— О чём вы? — Вир нахмурилась.

— У этого есть кейс или что-то подобное? — продолжал полковник, казалось, не обративший внимание на её восклицание.

— Да… там. — Вир повернулась, указав на темный ящик, лежавший на черной плитке террасы в нескольких метрах от нее, почти незаметный.

Комиссар-полковник оглянулся на двух солдат. Ближайший уже двигался в направлении чемодана, на ходу поправляя карабин.

— Так как? — спросил Этальде.

— О чём вы? — повторила Коссонт, все еще недоумевая.

Этальде на мгновение смутился, затем щелкнул пальцами.

— Ах, да! Лучше… — Он откашлялся, а затем сказал: — Лейтенант-коммандер Коссонт, настоящим вы немедленно повторно вводитесь в строй на время действия чрезвычайной ситуации.

Вир удивилась.

— Чрезвычайная ситуация?

— Формально информация секретная, но да.

Коссонт почувствовала, как выражение ее лица невольно переменилось.

— В настоящее время? — отрешённо проговорила она, затем перевела взгляд. — То есть, сейчас? Так незадолго до…?

— Да, лейтенант-коммандер, — резко ответил Этальде.

Она услышала, как он вздохнул, и увидела, как снова натянул фуражку, как бы придавая тем официальной значимости прозвучавшим словам. — К слову о чрезвычайных ситуациях, — произнёс полковник устало. — Редко случается, чтобы они приходили вовремя…

— Могу я спросить, что, во имя Дьявола, происходит?

Этальде словно очнулся от её слов.

— Спрашивайте. Но это не принесет вам пользы. Сказать по правде, я и сам многого не понимаю.

Появился солдат с открытым кейсом одиннадцатиструнной. Потребовались, однако, усилия всей троицы, чтобы справиться с инструментом.

Этальде, запыхавшись, кивнул в сторону военного летуна:

— Коммуникационный ИИ говорит, что у вас есть питомец или что-то в этом роде, верно?

— Верно, — Вир пожала плечами. — Она должна быть здесь с минуты на минуту.

Она собралась поднять махину одиннадцатиструнной, но за нее это сделал кавалерист, взвалив ее на одно плечо и одновременно поправляя карабин.

— Мы отслеживаем его, — пояснил Этальде, когда солдат подошел к летуну. Коссонт молча наблюдала за ним. Полковник сочувственно посмотрел на нее.

— Не стоит медлить — сказал он. — Мы встретимся с вашим другом в воздухе. — Он улыбнулся.

— А что с моим летуном? — спросила Вир.

Этальде пожал плечами.

— Отправьте его домой или куда вам там ещё нужно.

* * *

— Впервые слышу о подобном.

— … Более известна как Водородная Соната.

— Это мне ни о чём не говорит.

— Не удивительно. Звучит в достаточной степени энигматично.

— Известное?

— Произведение?

— Да.

— Исключительно в силу того, что его практически невозможно сыграть.

— Вот как. А слушать?

— Насколько приятно?

— Да.

Вир нахмурилась, задумавшись.

— Один выдающийся и весьма уважаемый ученый дал, возможно, наиболее критически точный комментарий по этому поводу — несколько тысяч лет назад. Его мнение было: Как вызов, не имеющий себе равных. Как музыка, без достоинств.

Полковник коротко присвистнул.

— Жестоко.

Вир пожала плечами.

— Но справедливо.

— Жизненная задача, а?

— Было время, когда это казалось мне хорошей идеей...

В чернильно-черном небе над равнинами Кваалона военный корабль резко замедлил ход и почти остановился. Ветер с грохотом ворвался внутрь, но задняя аппарель опустилась, прежде чем шум достиг слуха.

Вир была пристегнута ремнями к сиденью у стены между Этальде и третьим солдатом. Двое других находились с обратной стороны маленькой кабинки. Между ними была зажата одиннадцатиструнная, словно какой-то причудливый обсидиановый гроб, ближайший конец которого был достаточно близко к Коссонт, чтобы она могла в любой момент коснуться его. ИИ управлял летуном.

Пиан, фамильяр Коссонт, имевшая форму квадратного черного прямоугольника, выпорхнула из бурлящей мглы снаружи, наткнулась на силовое поле и театрально рухнула на пол в явном удивлении, когда задняя дверь корабля захлопнулась. Летун тотчас ускорился.

— Прекрасно! — высказалась Пиан в открытом канале, борясь с обратной тягой. Она использовала свои углы и метрические изломы, чтобы подняться по полу к Коссонт, которая тем временем подключилась к их личной связи, укоризненно заметив:

— Хватит драматизировать и иди уже сюда.

Чёрная накидка заструилась по полу и поднялась ей до уровня плеч с небольшой помощью Этальде. Пиан задрапировалась, насколько это было возможно, учитывая ремни, застегивающиеся вокруг шеи Коссонт.

— Ты обидчива, — выдала она ей. — К чему вообще вся эта суета?

— Если повезет, ни к чему.

3 (С -23)

«Ошибка Не...» — судно Культуры неизвестного возраста, туманного происхождения и неопределённого класса, считающееся — официально — скромно оснащенным гражданским кораблем, а не частью якобы все еще медленно сокращающихся военных ресурсов конгломерата, было отправлено на место встречи с лисейденским флотом близ солнца Ри. Своему происхождению оно было обязано одному из крупных ГСВ — гигантскому кораблю системного класса, построившему его несколько десятилетий назад и даже не удосужившемуся классифицировать как эксцентрика — реальный статус корабля всегда был спорным. Несмотря на это, в настоящее время он был откомандирован в секцию Контакта по случаю сублимации Гзилта. Видимо, стремясь произвести хорошее впечатление, корабль позаботился о том, чтобы быть в месте встречи как можно раньше.

В результате пришлось ждать несколько десятков часов — он некоторое время кружил над газовой оболочкой, представлявшей собой давно умершее солнце, осматривая крохотный, едва излучающий свет звездный труп, а затем бесцельно метался по остальной части системы, совершая серию резких рывков с ускорением и замедлением — просто ради удовольствия, — исследуя горстку холодных газовых планет-гигантов, вращающихся вокруг неприглядного куска пепла.

Немногим больше общепризнанной нормы, чтобы считаться полноценным коричневым карликом, это светило никогда не представляло собой ничего по настоящему впечатляющего, не в силах поддерживать ядерный синтез в течение сколько-нибудь значимого промежутка времени, кое-как утвердившись в основной последовательности звездной эволюции, как если бы это была формальность, которую необходимо было принять, но не путь, по которому следует идти. Оно никогда не вспыхивало ярко, и после той укороченной жизни, которую могло бы прожить как настоящая звезда, впоследствии провело миллиарды лет, просто излучая то немногое внутреннее тепло, которым когда-либо обладало.

Теперь оно лежало выжженное, исчерпанное и такое же холодное, как окружающие его планеты — темнее галактического неба вокруг.

«Ошибка Не...» конечно, прекрасно видел все вокруг и в мельчайших подробностях, способный усилить любой тлеющий остаток излучения от самой слабой или угасающей звезды или фонового размытия галактического пространства, высветить все, что он сочтет необходимым проверить, используя множество своих собственных активных сенсорных массивов, и — если стандартного инструментария будет недостаточно — развертывая окончательно выверенную точку обзора, пролегавшую за пределами клубка реального пространства, глядя вниз на этот локальный участок нормальной вселенной с любого гиперпространственного направления… но все же он пропустил вспышку. Было что-то убаюкивающее в огромной водородной печи, сжигающей миллионы тонн материала в секунду в центре звёздной системы. Это было реалистично.

И … скучно.

Особенно в проекции. Через гиперпространство корабль мог разглядеть восхищавшую его сверхновую, относительно далёкую, заполняющую почти тридцать секунд неба сбоку от него, но волновому фронту излучений еще предстояло проползти через безмерную толщу космоса, чтобы добраться сюда и осветить этот забытый судьбой пепел. Скучно, скучно… И безжизненно! Целая система! Даже немногие смертельно-медленные виды — тленные скитальцы галактического сообщества, чье строение и химический состав могли бы соответствовать холоду и тишине местной окружающей среды — похоже, не позарились ни на звезду, ни на её планеты: никаких баскеров, никаких признаков Сидсейла или Темных Облаков, равно как и любых других соответствующих скитальцев, которые были космическим эквивалентом кормящихся под илом червей. Одинокое, неудачное во всех отношениях солнце, безнадёжно регрессивное по отношению к своим собратьям.

«Ошибка Не…» зарегистрировал характерные признаки мертвой звезды, а также исследовал варианты, перебирая в уме причудливую концепцию сопоставимой сознательной сущности, ощущающая некую метафорическую связь с чем-то столь же классически скучным, столь же легко распознаваемым и столь же почтено древним, как это неудавшееся солнце.

Корабль знал, что каким бы великолепным, интеллектуально утонченным и изумительным он ни был (а он был безоговорочно уверен, что дело обстояло именно так и никак иначе), он, вероятно, по-прежнему будет измерять свой возраст лишь тысячами лет, и при всей монотонной безжизненности и стерильности звезды, она все еще будет здесь, когда он, «Ошибка Не…», уйдет в вечность.

Тем не менее: жизнь была жизнью, сознание сознанием, а простая классическая материя, неодушевленная — сколь бы долговечной не являлась — была просто невыразимо скучна и по большому счёту бессмысленна по сравнению почти со всякой жизнью, не говоря уже о чем-то, что вполне осознавало свою собственное существование, тем более о чем-то столь великолепно сверхчувственном и всецело жизненно связанным со Вселенной, как Разум корабля.

И кроме того, когда он перестанет быть придатком Культуры, корабль уверился, что его существо будет продолжать существовать в той или иной форме, где либо…, по крайней мере, как часть какого-то давно дремлющего транскорпорированного разума, или — в высшей из известных форм — внутри Сублимации.

Внезапное событие оторвало его от грёз.

Приближающийся флот Лисейдена проявился как коллекция из сорока слегка смущающе неопрятных варп-струй, находящихся на некотором отдалении.

Лисейдены являлись флюидами: существа метрового размера, похожие на угрей, изначально эволюционировавшие подо льдом блуждающей внезвездной планеты. Согласно общепризнанной таблице утверждённых цивилизационных уровней, они находились на пятой-шестой стадиях развития. Это означало, что они были вовлечены на низком уровне и — как и многие на этом уровне — являлись стривационистами, то есть энергично стремящимися улучшить себя и продвинуть свою цивилизацию дальше по Главной Последовательности технологического и социального развития.

Живой, творческий и раскованный вид, согласно большинству анализов, и просто относительно терпимы в ареале напористо-агрессивной жизни, не гнушался при этом нарушать правила или переступать границы приличия, в случае, если мог извлечь из этого выгоду для своей цивилизации. По крайней мере, в этом отношении они ничем не отличались от почти всех прочих вовлеченных видов.

Сейчас они были здесь, чтобы вести переговоры, торговать, приобретать или просто воровать все, что могли — любые активы, растения, оборудование, технологии и что-либо иное из оставленного гзилтами, когда те эпифанизируются через двадцать три дня. И у них имелось определённое преимущество в этом отношении: поскольку они уже проделывали такое раньше с другими Возвышающими расами, благодаря чему, согласно мнению большинства, носили второе имя: Падальщики.

Справедливости ради надо сказать, что падальщиков не всегда любили и уважали их галактические сожители, что нередко вело к проблемам, особенно в условиях накалённой эмоциональной атмосферы, всегда окружавшей возвышающихся, и тем более, когда существовали другие, конкурирующие стервятники поблизости, разделяющие схожие хищнические намерения. «Ошибка Не…» был частью рассредоточенного метафлота Культуры, подобно ряду других кораблей, приглашенного в до сих пор ревностно охраняемое пространство Гзилта, с целью помочь сохранить отношения как можно более дружелюбными и цивилизованными, пока Гзилт готовится к Большому Исчезновению.

По обыкновению внешне воинственные, но в целом миролюбивые гзилты имели множество собственных кораблей, чтобы обеспечить любую степень стабильности, которую хотели в пределах своей сферы влияния, особенно против созданий, использующих технологию вооружений цивилизации пятого-шестого уровня, к каковым принадлежал Лисейден, но время было не простое — гзилты решили сначала отправить многие из своих лучших кораблей в Сублимацию, как будто бы для разведки. Такое решение не являлось чем-то необычным для видов, приближающихся к Возвышению, но в какой-то мере было необычно, возможно, немного параноидально и определённо опасно, как если бы вы в последний момент отвели взгляд от летящей навстречу цели…

К счастью, согласно галактической паутине сплетен, которая выдавала себя за разведывательную сеть между кораблями Культуры, в последнее время ходили смутные слухи о заключенной в последнюю минуту сделке между гзилтами и, по крайней мере, одним из вечно кружащих видов падальщиков — не исключено, Лисейденом — чтобы узаконить и формализовать процесс абсорбции останков.

Лисейдены определенно учились. В эти дни они активно искали такого рода взаимоприемлемое понимание с расами, готовящимися к Переходу, вместо того, чтобы каждый раз просто набрасываться на добычу как пиратствующие бродяги. Они даже думали получить представительство: привлекли расу по имени Ивеник, чтобы те были их гуманоидным представителем на переговорах с гзилтами. По общему мнению, ход был умный.

Таким образом, лисейдены получали контракт, согласно которому от них ожидалось, что они будут вести себя с приличиями, подобающими их присутствию вблизи такого важного события, а также проявлять нарочитую умеренность, приходящую уже только от осознания того, что они были достойны сего добросовестного процесса очистки и переработки, не будучи какими-то безродными разбойниками, способными ввязаться в отчаянную драку без правил за любую добычу, которую можно было бы урвать до того, как в дело вступят серьёзные игроки.

К сожалению, столь же настойчивый слух гласил, что — возможно, благодаря гордыне гзилтов, долго не желавших даже думать о меньших цивилизациях, мечтавших покопаться в их останках после ухода, все было проделано слишком поздно и спешно, и другие виды падальщиков, искони обитающие внутри или вокруг пространства Гзилта, откажутся соблюдать любое такое соглашение.

В результате имелся явный шанс, что дело может обернуться чем-то интересным.

Корабль смотрел, как флот Лисейдена подбирается ближе.

Гораздо раньше, чем они могли себе представить, он начал отслеживать часть их трафика связи.

— …разобраться с кораблем Культуры?

— …э, я…

— У этой штуки есть имя?

— …э… Ошибка не…, по-видимому.

— Ошибка не…?

— Именно так.

— Это применительно к чему?

— Не имею представления. Это все, что у нас есть.

— И этого недостаточно, не так ли?

— Не совсем так. Я…

— Ньомулде, ты, насколько известно, являешься экспертом по Культуре — есть чем порадовать?

— Ах. Форма, гм, многоточие после слов ошибка не… подразумевает, что есть что-то еще, но это отредактировано, сокрыто от глаз и понимания. Я заставил ИИ просканировать соответствующие базы данных, и… ничего больше не нашёл. Я имею в виду… это как бы обычно понимается как нечто большее… своего рода частная шутка между кораблями Культуры, Разумами.

— Шутка?

— Они такие.

— Весёлые… Как эта кучка изнеженных мерзавцев вообще оказалась на нашем пути?

— Ну…

— Класс? Как насчет… какой у него класс? С чем мы здесь имеем дело? Нам изволили сообщить или это тоже закрытая информация?

— Я бы описал это как неопределенное «U», открывающие скобки, «e», закрывающие скобки.

— Продолжайте, офицер.

— Неопределенный как бы говорит сам за себя, «U» просто означает Unit — Единица, а вот «э»…э… Честно говоря, я думал, что это означает «Эксцентричный», но совпадение не полное и некоторые источники утверждают, что речь идёт о «нестабильном, неустойчивом, изменчивом, возможно…» Строго говоря, «Е» должна быть впереди, если она означает…

— А размер? Какой у него размер?

— Примерно пара километров, хотя это всего лишь внешняя оболочка поля.

— И всё?

— Лучшее, что у нас есть на данный момент.

— Понимаю. А есть ли у нас какие-нибудь идеи, как оно выглядит?

— Данных о его появлении в границах полевого комплекса нет. Но есть разные предположения, однако все они очень спекулятивны.

— Пощадите меня, офицер. Это корабль Культуры, но мы не знаем, какой именно?

— Ничего не поделаешь. Мы здесь в некотором роде как в раковине.

Подобные сообщения следовали непрестанно и все они были на языке лисейденов, состоявшем из негармоничных серий булькающих водяных отрыжек — так представлялось кораблю. Корабль внес имя Ньомулде в разведывательный архив известных Культуре лисейденских офицеров, немедленно передав полученную информацию множеству своих товарищей как ближних, так и ныне далеких.

Лизейден ничего не сообщил о личности командира приближающегося флота или даже о том, какие корабли составляют авангард, но, судя по варп-сигнатуре самого крупного корабля — обезоруживающе очевидной с расстояния в несколько световых лет — Ошибка Не… часами ранее определил, что это был «Геллемтян-Асоол-Анафавайя», судно коллективного назначения (первого класса) и флагман флота, представляющий последнее слово в том, что Лисейден были способны построить.

Вполне удовлетворительно. Судя по тону и выбору слов одного из говоривших — со ссылкой на более ранние записи, составленные другими кораблями Культуры — Ошибке Не… становилось все более очевидным, что один из голосов, которые он слышал, был старшим офицером Лисейдена по имени Ню-Ксандабо Тюн, мужчиной в звании руководителя группы спасения и переработки. Адмиралом, словом.

Но что за болтовня! Сколько метаний по таким простым оперативным вопросам! Кучка тупых, пустоголовых биосов, плавающих в тазу, залитом собственными нечистотами, пытающихся понять, что происходит вокруг них, возможно даже глядя в иллюминаторы. Трудно было кораблю, Разуму не почувствовать в этой ситуации хотя бы доли презрения.

И они все еще разговаривали там, среди звезд, маленькая стайка кораблей медленно, очень медленно приближалась. (Флоту пришлось снижать скорость, с некоторым раздражением заметил Ошибка Не …. что еще больше затягивало процесс). В любом случае это была всего лишь встреча — почти сразу же, как он прибудет сюда, флот Лисейдена распадется. Большинство кораблей направятся поодиночке или небольшими группами к отдельным достопримечательностям в пределах пространства Гзилта и только флагман и несколько меньших судов останутся.

Этого еще не знал даже сам адмирал Тюн — в ИИ их флагмана были запечатаны приказы, подробно описывающие все диспозиционные маневры, которые должны были быть доступны к ознакомлению только по прибытии флота к издыхающей звезде, но о которых Культура уже ведала сполна благодаря ловкому перехвату сигнала каким-то другим кораблем или кораблями десятью днями ранее.

Ошибка Не… нашёл данные — в то время как адмирал Тюн пребывал в неведении — вполне благостном.

Он предполагал присоединиться к флагману и его эскорту, плюс подготовил аватоида, похожего на угря, чтобы лично присутствовать на борту. Судя по тому, что было сказано, лисейдены с подозрением относились к посторонним существам на борту не похожим на них.

Он вновь прислушивался к этим животным, без умолку продолжавшим болтать.

Поверить невозможно, но они все еще обсуждали его имя!

Ошибка Не…, обременивший себя полным именем столь длинным и труднопроизносимым, что даже другие корабли Культуры редко утруждали себя его использованием, был достаточно тщеславен, чтобы чувствовать себя чуть польщенным всем этим вниманием, но все же нашёл непрекращающуюся говорильню невыносимо тягучей и принципиально бессмысленной.

Эти существа, казалось, только и делали, что говорили!

Предполагалось, что именно эта склонность являлась основополагающей у всякого биологического вида. И если вы, к примеру, хотели почувствовать, что каким-то образом контролируете корабль, флот или даже целую цивилизацию, постижение их межвидовой вербальной эквилибристики должно было по идее способствовать тому — во всяком случае, убедить вас в оном.

Наконец один из участников диспута сказал: «Мы… вероятно, приближаемся к расстоянию, на котором корабль Культуры сможет начать считывать наши сообщения».

— В самом деле?.. С такого значительного расстояния?

— … Необходимо шифровать… Предосторожность не повредит.

Открытый обмен сообщениями между кораблями тотчас прекратился. Ошибкой Не… рассматривалась возможность наведения эффектора на ведущее судно для внутреннего наблюдения за ним, но был крошечный шанс, что они заметят его — крошечный, увеличенный вероятностью того, что флот несет с собой чью-то чужую технологию, украденную во время предыдущих вылазок за мусором, — так что он не стал рисковать.

Спустя несколько часов терпеливого ожидания лисейденская флотилия больших кубовидных кораблей, наконец, добралась до системы Ри, выведенная на довольно причудливую орбиту вокруг истлевающего солнца с эквивалентом варп-двигателя — громким лязгом и клубами черного дыма. Теперь они официально встретились с кораблем Культуры «Ошибка Не…»

Бурные приветствия, исполненные торжественности и, словно бы, искреннего дружелюбия, потоками лились в обоих направлениях.

По прошествии сего действа аватоидного угря увезли на флагман флота на старинном челноке, специально причаленном для этой цели. Многочисленные подпрограммы «Ошибки Не …» — как например, программа, посвященная глубокому анализу последних данных датчиков ГС с помощью оппортунистической триангуляции после значительных перемещений в любой заданной системе отсчета реального пространства — отмечали мельчайшие странности.

…Это случилось чуть более чем двадцатью двумя часами ранее и примерно в четверти расстояния вдоль границы сферы звезд и пространства, составлявшего объем влияния Гзилта. В частности, в колоссальных, медленно падающих облаках, пустошах и световых завесах, окружающих сверхновую Ямпт-Сферде: ту манящую дьявольской красотой звезду, замеченную им ранее, чей настоящий свет еще не добрался сюда. Где-то внутри этого огромного, ускользающего огня туманности возникла микроскопическая вспышка излучения с необычным, даже аномальным характерным спектром…

Пока транспортный шаттл переместился всего на несколько нанометров по пути к месту назначения, ядра ИИ на флагманском корабле Лисейдена как будто бездействовали между циклами, а сами лисейдены казались застывшими и безмолвными, даже в реальном времени, Ошибка Не… наблюдал, как каскады его подпрограммы за неуловимо короткое время высасывают и просеивают вычислительные ресурсы баз данных, быстро производя весь доступный анализ, который можно было собрать по внезапно всплывшему вопросу.

…Аномалия — настолько слабая, далекая и подавленная бурлящим вихрем энергий вокруг нее, что ее можно было назвать лишь очень двусмысленным мерцанием — выглядела так, будто центр её был точно сосредоточен на искусственно поддерживаемом планетарном фрагменте под названием Аблэйт, где у гзилтов имелось своего рода церемониальное сооружение.

…О-о, — подумал корабль Культуры.

4 (С -22)

Септаме Банстегейн ходил от группы к группе, принимая участие в многочисленных рукопожатиях — присутствующие стояли боком и складывали одну руку в большой запутанный, но благонамеренный клубок в центре. Иногда в результате этого «встряхивания» возникала дрожащая путаница, а порой клубок цепляющихся рук принимался резко подниматься и опускаться, как будто все делали это преднамеренно, неизменно выказывая при этом крайнее удивление. Несомненно, тут крылась определённая метафора, аллюзия на некое действо.

В любом случае, Банстегейн не испытывал удовольствия от процесса, на самом деле он его ненавидел. И именно поэтому он особенно старательно заботился о том, чтобы внешне все выглядело так, будто ничто в этом мире не могло бы доставить ему большего удовольствия. Он был сердечен, любезен, заливался смехом, когда было нужно, но постоянно испытывал потребность вымыть руку или хотя бы вытереть ее об одежду, как бы дезактивировать её после всех этих потных прикосновений.

Что ж, то была лишь одна из многих нежелательных вещей, которые должен был делать человек в его положении. В конце концов, оно того стоило — стоило бы.

— Ну, Бан, теперь все твое!

— Фолрисон, — Банстегейн расплылся в улыбке, когда младший парламентарий принялся трясти его за плечи. Слишком фамильярно, подумал Банстегейн. Фолрисон выглядел пьяным, возможно, и был пьяным — многие из них были пьяны, но не он, никогда не он. И ему определённо не нравилось, когда его называли «Бан».

— Все наше, я думаю, — поправил он и скромно указал на свою грудь. — Не более, чем смотритель.

— Нет, ты наконец-то добился своего. Ты главный, — Фолрисон улыбнулся. — Ненадолго, но, если это сделает тебя счастливым… — Он отвел глаза, как бы расфокусировав взгляд, будто переключив вдруг внимание на что-то другое. — Извини, — сказал Фолрисон и отдалился.

Банстегейн улыбнулся, наблюдая, как спина Фолрисона тает в толпе: наконец-то отвязался.

Тем временем его главный секретарь и адъютант возникли в поле зрения.

— Где вы были оба, когда я нуждался в вас? — без обиняков спросил он.

Джеван, его главный секретарь, выглядел встревоженным.

— Но, — начал он, — вы же сами…

— Хочешь салфетку, септаме? — промурлыкала Солбли, улыбаясь и вытаскивая из сумки влажный квадрат, осторожно протягивая ему.

Банстегейн кивнул, быстро вытер руки и вернул полотенце Солбли.

— Пошли, — коротко бросил он.

В конце концов, стряхнув с себя последнего чересчур экспансивного доброжелателя, они смогли добраться до дверей, ведущих из все еще переполненного главного зала собраний на верхние уровни и террасу с видом на затемненные сады и почти безлюдный город.

Банстегейн кивнул парламентскому констеблю, который открыл дверь, оказавшись на вершине ступенек, ведущих вниз на террасу, в то время как Джеван и Солбли почтительно следовали в паре шагов позади, озирая пространство, на случай, если кто-то вдруг бросится следом в намерении рассказать, какой же это был исторический день. Его наушник, освобожденный от введенного правилами запрета на личные сообщения внутри здания парламента, начал просыпаться, но он тотчас отключил его. Джеван и Солбли, наверстывая упущенное, сообщали ему обо всем срочном.

Сады — круглые мощеные круги и брызгающие бассейны, окруженные похожими на лабиринт глыбами черных живых изгородей, внутри которых всегда легко сыскался бы уголок, где можно было поговорить в тишине, — только начинали выглядеть заброшенными, в мягком, приглушенном свете, льющемся из старинных фонарных столбов. Город — причудливое нагромождение низких куполов и высоких шпилей, слегка освещенных прожекторами, пропастийно пустых, уподобленных декорациям, — лежал тихо и неподвижно под темным облачным небом. Уже поздно… Сессия действительно затянулась.

Горстка самолетов проплыла над М’йоном, мигая огнями, не так давно исчислявшихся сотнями. Банстегейн долгое время считал старую Церемониальную столицу музеем под открытым небом, а парламент самым пыльным его экспонатом. Теперь это и в самом деле напоминало музей. Как бы ни было, а М’йон был вовсе не здесь, в центре — а в переполненных жилых домах, огромных кораблях, орбитальных фабриках и штабах полков.

На террасе толпилась основная группа: бесполезный президент, её когорта изнеженных тримов, несколько соратников и горстка младших деганов. Секретари, адъютанты, советники, ряд крупных шишек из армейского руководства и горстка аккредитованных пришельцев составляли остальных, отдельные из инопланетян были гуманоидами, другие, к сожалению, нет. Посольская группа с Ронте — насекомые, принадлежавшие к одной из двух цивилизаций падальщиков, с которыми имели дела гзилты, — внутри громоздких экзокостюмов, похожих на сложные космические корабли в миниатюре, со всеми тревожно острыми сочленениями и углами, виднелась поодаль, периодически шипя и издавая зловоние, благодаря высвобождению какого-то секреторного газа. Их переводчики работали не так хорошо, как им мнилось, и разговор с этими тварями мог порой сбивать с толку. Они всегда околачивались на задворках таких сборищ, счастливые, что у них есть военный атташе Гзилта, с которым можно поговорить, очевидно не подозревая, что несчастному офицеру просто вменялось в обязанность делать это. Четверо из шести Ронте в костюмах опирались на тонкие на вид штанины, двое других плыли над прудом, издавая похожие на мелодию звуки. Тут же присутствовало несколько журналистов и прочих представителей СМИ, что было отмечено им с некоторым отвращением — в теле не без паразитов.

Это был последний день парламента Гзилта. Самый последний день, больше они никогда не соберутся в этом качестве. Все, что имело отношение к делу, с этого момента должно было решаться переходными комитетами или временными штабами. Различные представители, попрощавшись в последний раз, вскоре должны были уехать, а все остальные жители Зис отправиться накорабли, чтобы быть там со своими семьями и любимыми, подавляющее большинство из которых находились в удаленных системах, где, как искренне надеялся Банстегейн, они были не в состоянии создать какие-либо проблемы, и помешать принятию трудных решений, долженствующих быть принятыми в течение следующих двадцати с лишним дней.

Банстегейн позаботился о том, чтобы он был председателем нескольких наиболее важных комитетов, а его люди возглавляли или контролировали почти все прочие. К тому же молчаливо предполагалось, что он встанет во главе, если понадобится чрезвычайный временный кабинет.

А это не исключалось сейчас, конечно. Только очень немногие знали об истинном состоянии дел на данный момент (очень немногие, но, очевидно, что и одного ублюдка слишком много — что выглядело все более вероятным). От одной мысли об этом у него сжимался желудок. Уходите! — хотел он крикнуть всем остальным парламентариям. Торопитесь! Просто идите. Прочь! Оставьте его и людей, которым он доверял, принимать решения. Все стало слишком…. дискомфортным за последние день или два. Корабль Ремнантеров появился раньше, чем они ожидали, и случившееся в Аблэйте, уже, казалось, просочилось наружу. Какого чёрта это произошло так быстро? Если он когда-нибудь узнает, кто несет за это ответственность… Одна плохая новость за другой — скверные вещи громоздятся намного стремительнее, чем он ожидал.

Но со всем можно справиться — с чем-то всегда нужно справляться. Тут ничего не поделаешь. Цель была великой, можно сказать, извечной — Сублимация, благодаря ей его репутация и место в истории обеспечены.

Он повернулся и посмотрел на здание парламента, где висело Присутствие. И едва смог разглядеть его в темноте.

Присутствие было темно-серым в форме какого-то высотного шара — слегка приплюснутая полусфера, изгибающаяся длинным, вьющимся, сужающимся хвостом к острию, нацеленным, казалось, прямо на вершину центрального купола здания парламента. Шар был около шестидесяти метров в ширину у вершины и почти триста в высоту. Этот шипообразный наконечник бесшумно парил всего в нескольких метрах над шпилем купола, и создавалось впечатление, что кто-то достаточно высокий, балансирующий на самой вершине шпиля, мог бы протянуть руку и коснуться его. Несколько прожекторов парламента тускло отражались от выпуклой почти черной кривой под его вершиной.

Он появился двенадцатью годами ранее, в день, когда парламент принял закон, подтверждающий результаты заключительного возвышающего плебисцита, положивший начало всем приготовлениям к Событию. Проявление из Сублимации, символ тех, кто ушел раньше. На самом деле не более чем указатель — не одушевленный и не разумный, насколько было известно, просто напоминание о том, что решение принято и курс Гзилта определен. Он не двигался и не был подвержен влиянию ветра, дождя — вообще чего бы то ни было, и, по словам военных технических специалистов, его почти и не было — только чуть больше, чем проекция. Реальный и нереальный, как тень, падающая из другого мира.

Они этого ждали: Присутствие не стало неожиданностью — такие вещи всегда появлялись, когда народ, цивилизация, готовились к Возвышению — но каким-то образом то, что это действительно присутствовало там, вызывало шок.

Банстегейн вспомнил, как колебались результаты опросов: парламент, средства массовой информации и его собственные люди в то время без конца опрашивали население. Уровень приверженности значительно снизился, когда появилось Присутствие. Он забеспокоился. Это было то, чего он так хотел, во что верил и знал, что это правильно, к чему сам всю жизнь стремился и на чем строил свою репутацию, его наследие — имя его отныне будет вечно жить в Реальном, независимо от того, что ждет впереди. Так было правильно, он знал это и до сих пор верил. Но все же он волновался. Не слишком ли он дерзок, самонадеян? Не пытался ли он заставить их уйти слишком рано: на десятилетие раньше, даже на целое поколение?

Но затем ряды сплотились и цифры изменились. И он вырос с тех пор. Обязательство все еще было с ним. Скоро это произойдет.

Он отвел взгляд, поверх отсутствующего лица Джевана и приятно опекающего взгляда Солбли, исполненного восхищения и гордости, подарив им обоим беглую улыбку, а затем обернулся, услышав приближающиеся к нему шаги.

— Септаме Банстегейн! Исторический день!

— Еще на шаг ближе, — сказала президент Гелджемин, когда группа вокруг нее расступилась, чтобы впустить его. Банстегейн взглянул на разные лица, обменявшись быстрыми улыбками и короткими кивками. Было три трима: Йегрес, Кваронд и Инт'йом — полный сохранившийся набор, с учетом того, что прочие были сохранены, ожидая предварительного пробуждения перед Сублимацией. Кваронд считался противником, Инт'йом был престарелым ничтожеством, а Йегрес делал то, что говорили.

Также присутствовали шесть его товарищей по септамам; пять за него, один нейтральный. Соотношение «за» и «против» лишь немногим лучше среднего среди оставшихся. Два генерала, адмирал, никакой прессы. Он заметил довольно много отечных и блестящих лиц вокруг, признаки опьянения.

Президент все еще носила вульгарно дешевое маленькое устройство отсчёта, привязанное к запястью. В своё время такие раздавали розничные торговцы. С тех пор ей подарили много гораздо более элегантных, изысканных и дорогих подарков, но она решила остановиться на этом простом. Он переключался между отображением количества оставшихся часов и дней. В настоящее время он остановился на днях с надписью «С-22». Его собственный прибор, выставленный на груди как маленькая, но важная параферналия, был изящно красив, механически изыскан в своем мастерстве и сногсшибательно дорог.

Почти вменяемо выглядевший посол Мирбенес был с Ивеника, представляя Лисейден, как и нынешний самый высокопоставленный представитель Культуры в Гзилте — Зиборлун. Это существо с серебристой кожей было аватаром древнего Системного Транспортного Корабля, в настоящее время, без сомнения, бороздившего небо где-то неподалёку. Предполагалось, что для официальных церемоний в дни, непосредственно предшествующие Возвышению, направлялся более крупный, грандиозный и гораздо более технологичный Корабль, но они до сих пор не видели никаких признаков этого.

Банстегейн заметил также прекрасную Орпе, адъютанта президента, мельком взглянувшую на него, когда он присоединился к сбившейся толпе вокруг Гельджемин. Девушка старалась не слишком улыбаться, то и дело отводя от него взгляд. Он сделал вид, что не замечает этого. Несомненно, многие уже догадались, но не нужно было облегчать им задачу.

— Еще на шаг ближе, мадам президент, — согласился он, принимая безалкогольный напиток от стюарда и держа его над головой.

— Вечность, мы здесь! — провозгласил триме Йегрес, поднимая бокал — Идем навстречу своей Награде.

Пьян, решил Банстегейн.

Президент выглядела удивленной. Происходящее, казалось, забавляло ее. И это была одна из ее ошибок. «Возвышение заставляет всех нас выглядеть религиозными фанатиками», — сказала она.

Йегрес сглотнул, посмотрел на серебристокожее существо напротив него и сказал:

— Уверен, что наши друзья в Культуре думают, что мы всегда звучали как религиозные фанатики.

Зиборлун отвесил учтивый поклон. Его серебряная кожа выглядела не столь неестественно в свете лампы.

— Вовсе нет.

Йегрес нахмурился.

— Вы очень… дипломатичны, — заметил он, нечленораздельно произнося слова. — Уверены, что ваше мнение совпадает с мнением Культуры?

.. — Со всей определённостью — вмешался посол Мирбенес не без иронии, подразумевая, что собирался выдать что-нибудь нарочито глупое и одновременно лестное, вроде: «Я так и не понял, почему Книга Истины считается религиозным произведением». Он огляделся, как всегда, украдкой улыбаясь. — Это больше похоже на…

— В ней фундамент нашей религии, — коротко сообщил ему триме Кваронд. Банстегейн не стал сдерживать улыбку, он нашел представителя Ивеника раздражающим, пока они вели переговоры, теперь же пришёл к выводу, что тот просто невыносим.

— Ну, в этом смысле… — ровным тоном произнес Мирбенес, продолжая улыбаться, — очевидно, это вполне религиозное произведение, конечно, если вы … — продолжал он уклончиво.

Банстегейн только теперь заметил чью-то униформу рядом с собой.

— Маршал Чекври, — тихо прошептала Солбли ему на ухо, прерывая отключение наушников. Ошибалась она редко.

— Маршал Чекври! — преувеличенно громко возгласил Банстегейн, главным образом для того, чтобы заткнуть Ивеник, и повернулся поприветствовать главнокомандующую полка внутренней системы. Маршал поклонилась всем, слегка хлопнув в ладоши перед собой. — Могу я украсть вас? — спросила она, посмотрев на Гельджемин. — Мадам президент?

Гельджемин кивнула.

— Если надо… — сказала она.

— Все твои! — весело пропел Йегрес. — И не спешите возвращать его! Ха-ха!

— Извините, — сказал Банстегейн. Он одарил присутствующих улыбкой, но когда дело дошло до Йегреса, она немного поугасла.

Банстегейн подозревал, что только Орпе будет по-настоящему грустно видеть, как он уходит.

Он последовал за маршалом обратно вверх по ступеням, за ними шли Джеван и Солбли. Когда они углубились в сеть коридоров, маршал повернулась к адъютанту и секретарю и, улыбнувшись, сказала: «Спасибо».

Джеван и Солбли посмотрели на Банстегейна, который едва заметно кивнул. Выглядели они несчастными, когда он и маршал следовали к лифту.

Только после того, как лифт начал опускаться, он обернулся к маршалу и спросил:

— Что?

Маршал молча смотрела на него своими большими глазами на немолодом усталом лице и едва улыбалась.

Он приподнял одну бровь, затем кивнул.

— Хм, — сказал он больше себе, чем ей.

Под зданием парламента существовали уголки, которые мало кому доводилось видеть или даже знать о них. И сейчас они оказались в одном из таких мест. Комната выглядела круглой, с вогнутыми тёмными стенами, в остальном ничем не примечательная, в ней стояли овальный стол и несколько стульев — офис Банстегейна был куда больше. И обзор там был лучше. Более примечательными представлялись трехметровые двери, через которые им пришлось пройти, чтобы попасть сюда, немедленно сомкнувшиеся за ними.

— Так срочно? — спросил Банстегейн маршала после того, как массивная дверь комнаты с глухим стуком закрылась.

— Срочно, — подтвердила маршал.

— Настолько плохо?

Чекври кивнула.

— В пределах того, что ожидалось. Но есть нюансы.

Они присели.

— Падальщики? Что-то еще? Что?

— Не совсем, — сказала маршал.

Банстегейн выдохнул. Чекври была одной из немногих, кто знал — не считая тех, кто знал, но не должен был знать — он вздрогнул при мысли, сколько их может быть.

— И каковы эти нюансы? — спросил он ее.

— Четырнадцатый, — сообщила ему маршал.

Он покачал головой, будто ожидал такого ответа. Один полк. Это было не так уж и плохо. Но все же достаточно плохо. Четырнадцатый — Социалистически-республиканский народно-освободительный полк, если дать ему полное название, — с самого начала был самым скептически настроенным в отношении Сублимации, даже если в конечном итоге — по крайней мере, внешне — присоединился. — И кто конкретно?

— Никто, — маршал пожала плечами.

Он посмотрел на нее.

— Кто-то всегда несет ответственность, — заметил Банстегейн.

Она покачала головой.

— Это нечто, созданное в рамках Разума или вспомогательных субстратных механизмов самого Чуркуна. На корабле был один единственный шпион… можно назвать его программой, старой и крошечной, как вирус, засевший в вычислительной матрице. Чем бы оно ни было, оно тут же само себя удалило — оно гнездилось там еще до того, как был построен сам корабль, пока Разум пребывал в виртуальной форме, проходя испытания в отделе технологий и обработки верфи, четыреста семьдесят лет тому назад. Возможно, кто-то из Технического отдела установил его, но даже тогда это можно было сделать извне.

— И оно бездействовало все это время?

— Ожидало, когда появится что-то в достаточной мере изменяющее правила игры, ради чего стоит выдать свое присутствие.

— И никто его не обнаружил?

— Очевидно.

— Или никто, кто сам не был предателем, — сказал Банстегейн, отводя взгляд.

Маршал нахмурилась.

— Я думаю, что если мы начнем предполагать, что среди виртуальных экипажей флота могут быть предатели, мы сами себя сделаем предателями. Диверсантами, как минимум. Оно было чрезвычайно мало, и легко спряталось в огромном наборе подуровней. Вот только как оно оказалось там, если…

Глаза Банстегейна расширились.

— А как насчет других кораблей? — внезапно выпалил он.

Маршал немного отстранилась, но спокойно произнесла:

— Всех, кто еще с нами, проверяют. Теперь у них есть приблизительное представление о том, что они ищут, и есть надежда, что они смогут либо найти что-то похожее, либо дать себе отчет о своем состоянии в течение нескольких дней.

Банстегейн был потрясен.

— Дней?

— Невозможно сделать это быстрее. Флот, каким он ныне является, остается полностью боеспособным во всех остальных отношениях: техники — и корабли — утверждают, что вероятность подобной диверсии практически нулевая.

— А Чуркун? — спросил Банстегейн. — Что … он возвращается к…?

— Чуркун объявил о своей решимости сублимироваться как можно скорее, — сказала маршал. — И с тех пор о нем больше ничего не было слышно, поэтому он либо уже Ушел, либо все еще готовится к Переходу. — Чекври невесело улыбнулась. — Я понимаю, что подобные обстоятельства не считаются благоприятными условиями для инициирования Сублимации. — Наигранная улыбка исчезла. — И будьте добры, храните это в секрете, септаме. Корабль не объявлял о своём намерении публично, и мы бы предпочли, чтобы люди думали, что он все еще с нами, флот и без того достаточно сократился.

Банстегейн открыл рот, словно спохватившись, а потом сказал:

— Хорошо. Опустим это. Какова осведомлённость Четырнадцатого?

— Мы почти уверены…

Септаме поднял руку:

— Мы?

— Абсолютный минимум моих лучших, самых доверенных людей знает, что мы ищем что-то, но не знает что, — сообщила маршал. — Работа ведётся прямо сейчас. Хорошая, очень хорошая новость заключается в том, что мы почти уверены — информация хранится, вероятно, только у одного субстрата в штаб-квартире Четырнадцатого и известна, самое большее, горстке их высшего начальства. Никому более — пока.

— И как долго сохранится такое положение?

— Невозможно сказать. Все, что мы знаем, это то, что они пока не пытались поделиться ей, насколько нам известно.

Банстегейн посмотрел в сторону и потер пальцы, словно проверяя на ощупь невидимый кусок материи.

— Конечно, они могут ничего с этим не сделать. Они могут просто сидеть и ждать.

— Возможно… — сказала маршал с сомнением.

— Мы могли бы прямо спросить их, я полагаю, — сказал он, глядя на маршала и улыбаясь. — Не исключено, что они прислушаются к голосу разума.

— Могли бы, — согласилась она, выдержав его взгляд, сохраняя при этом нейтральное выражение лица.

— Тогда так и сделаем, — сказал септаме, откидываясь назад. На лице маршала отразилось легкое удивление. — Однако, — продолжил Банстегейн, снова подавшись вперед, — сделайте одолжение — поведайте мне, о каких ещё возможностях вы думали?

Чекври нахмурилась.

— Один выбор нередко исключает другой. Спросить значило бы предупредить, и тогда любой иной вариант был бы для нас закрыт.

— А что, если, — сказал он, — отложить обращение до тех пор, пока не появится другой выбор?

Маршал, казалось, на мгновение задумалась.

— Учитывая возможности задействованных технологий, особенно потенциальную скорость реагирования, которой они обладают, даже мгновение может стать достаточным промедлением, чтобы превратить потенциально успешное действие в действие, которое наверняка потерпит неудачу.

— Хм, — Банстегейн снова откинулся на спинку стула. — Тогда было бы, конечно, глупо делать какие-либо предупреждения, не так ли?

Глаза маршала немного сузились, когда она сказала:

— Вероятно.

— Что у вас на уме? — спросил он ее.

— Быстрый, мощный корабль, единственный точечный удар с полной свободой тактического выбора конечного оператора и — в случае, если потребуются какие-либо дальнейшие действия — отряд всего из двух человек: предельно усиленного полевого полковника спецназа и негуманоидного боевого арбитра.

— И это будет в…

— Эшри, система Изенион.

Банстегейн прикусил нижнюю губу. Он отвернулся.

— Против собственного народа… против тех, кто почти пятьсот лет назад поместил шпионскую программу в крупный корабль полка, кто мог бы сделать то же самое с другими подразделениями флота и кто мог бы, если бы захотел… — голос маршала понизился. — …потенциально поставить под угрозу все сублимирование, — заключил септаме, по-прежнему глядя в сторону и нервно потирая ладонь. Он посмотрел на маршала. — Как скоро мы сможем приступить?

— Всё уже готово, септаме. Активные участники в настоящее время находятся в пути в Изенион.

Банстегейн расширил глаза.

— Уже?

— Двадцать минут назад я приказала линейному крейсеру «Уагрен» покинуть Зис и отправиться в Изенион. Его можно отозвать в любой момент. Мне представлялось опрометчивым медлить после того, как материальная часть и личный состав были собраны. И ничего непоправимого не произойдёт без вашего явного разрешения.

— Сколько времени у меня есть, чтобы принять решение?

— Время в пути «Уагрена» до Изениона составляет от сорока шести до пятидесяти четырех часов, в зависимости от того, будет он по прибытии ожидать в космосе или отправится на локальную остановку. Скажем, сорок пять часов, чтобы пойти на любое заранее согласованное действие, хотя, если не последует никаких дальнейших признаков развития ситуации от Четырнадцатого штаба, я бы посоветовала остановиться на втором варианте — местной остановке: таким образом, у нас появится шанс разобраться с любыми незавершенными делами или непредвиденными последствиями. В случае, если Уагрен останется в пространстве… Скажем, пятьдесят три часа. Исключив время для переключения с одного профиля миссии на другой — от полета до местной остановки — решение потребуется через тридцать восемь часов. Это ваша точка принятия решения: тридцать восемь часов.

— А если я ничего не решу, если решение не будет принято?

— Корабль пролетит прямо через систему Изенион и вернётся сюда, не предпринимая никаких действий.

— Хорошо. Давайте пока оставим это по умолчанию. — Он глубоко вздохнул. — Так. Тридцать восемь часов, сорок пять и пятьдесят три. Постараюсь запомнить.

Маршал бледно улыбнулась.

— Очевидно, мы должны признать также, что обычные ограничения применяются к передаче любой части информации в любую форму памяти, кроме той, с которой мы родились.

Банстегейн коснулся часов отсчёта на груди, покрутив платиновую ручку.

— Я так понимаю, это не будет представлять слишком большой угрозы безопасности, если я установлю тревогу. — Он выровнял стрелку будильника, затем посмотрел на бесстрастное лицо маршала. Она молчала. Он вздохнул, позволив устройству упасть на грудь.

— В случае, если что-то пойдет не так и последующее расследование… — начала маршал.

— Последующее расследование? — поднял брови Банстегейн. — Мы должны сублимироваться через… — он взглянул на время — …двадцать два дня и один час.

— Тем не менее. Глупо рисковать тем, чем можно не рисковать. Я свяжусь с вами незадолго до того, как потребуется решение.

Банстегейн вздохнул и выключил тревогу. Он посмотрел на Чекври.

— Это должно произойти, знаете ли. Непременно. Возвышение. Оно должно свершиться сейчас или никогда… — Еще один вздох. Он вдруг ощутил усталость. — Я посмотрел статистику. Для такого вида, как мы, если произойдёт заминка, это, вероятно, займет еще три или даже пять поколений. Вот почему это должно произойти в этот раз, Маршал.

Маршал Чекври, главнокомандующая полка внутренней системы, помолчала еще немного, а затем сказала:

— И мы позаботимся о том, чтобы это произошло, септаме.

5 (С -22)

«Каконим» — наступательная единица Культуры класса Нарушитель спокойствия, медленно вращался над лесом извивающихся, неистово сияющих протуберанцев, представлявших собой поверхность оранжево-красной звезды Сапанатчеон. Корабль плавно дрейфовал среди вспышек радиации, заряженных частиц и магнитных полей, атакующих его почти со всех сторон, хотя в основном снизу, где одно из солнечных пятен размером с планету-гиганта медленно плыло в почти вечном движении. ЛОУ снимал показания, собирая данные, невзирая на неудобства, но на самом деле он просто наблюдал и восхищался.

ЛОУ был современным кораблем со старым Разумом, частью своего рода эксперимента, цель которого заключалась в проверке работоспособности подобного союза. Теоретическая предпосылка допускала, что соединение нового боеспособного корабля с мудрым старым Разумом каким-то образом возьмёт лучшее из них обоих, возведя корабль на новый уровень, попутно позволяя ему свободно действовать — парить/ дрейфовать / мчаться — в течение всей своей ожидаемой жизни, а по сути бездействовать, или, вернее, не производить никаких действий, для которых он был изначально разработан, обрекая его тем самым быть заложником проводимого исследования. Проблема с этой идеей, как указал сам Каконим, — одним из первых — заключалась в том, что, если не принимать в расчёт симуляции, никогда невозможно было заранее узнать, насколько теория соответствует действительности, во всяком случае, вплоть до момента, когда случится что-то по-настоящему экстраординарное, каковое само по себе исключит возможность последующего переоснащения и переосмысления.

В качестве примера один из корабельных Разумов припомнил окончание войны с Идираном — тысячи лет назад, — когда принимавший в ней участие Разум, оказался повреждён, утратив часть своей сущности, чему предшествовала установка его на корабль несопоставимый по уровню.

Разум внутри Каконима осознал, что представляет собой своего рода ресурс для Культуры, и скрепя сердце вынужден был принять ответственность.

Взяв свои слегка эксцентричные привычки и интересы с собой в новый дом, Разум Каконима — по сути, Каконим — преследовал свои странные цели и держался по большей части обособленно, оставаясь в вечной готовности, которую Культура обязала его сохранять, на всякий случай.

Он не был отшельником — боевым кораблям Культуры настоятельно не рекомендовалось даже думать о том, чтобы стать настоящими отшельниками — он в общем-то следил за тем, что происходит в галактике, и поддерживал связь с уважаемыми и ответственными кораблями, которые в любой момент могли связаться с ним, если им это действительно нужно, но, по правде сказать, у него было мало знакомых и ещё меньше друзей, ожидавших от него настоящей откровенности. Многие, из тех, с кем он выходил на связь, привыкли ничего о нем не слышать сотни дней кряду.

Поэтому его немало удивило, когда вдруг пришло сообщение, по-видимому, от кого-то настолько неформального, что даже многими сигнальными протоколами оказалось возможным пренебречь.

∞

— Привет, сколько лет, как дела?

∞

Отправителем был, согласно минимальному набору обычных встроенных личных кодов и эксцентричности глиф-выражения, его старый друг МСВ Падение Давления. Хотя, конечно, такого рода сигнальные изъявления не составило труда подделать.

Он отправил ответ обратно по тому же сигнальному маршруту:

— ПД?

∞

— Он самый.

∞

Даже без нормальных протоколов можно было вычислить примерное положение другого корабля — через направление луча и задержку ответа после нескольких сигналов. Похоже, Падение Давления был относительно близко, всего пять или шесть лет. Практически по соседству и всего в паре систем в этой малозвездной части галактики.

Если, конечно, корабль намеренно не задерживал свои ответы — в этом случае он мог быть почти рядом. Каконим немедленно включил свой сканер и посмотрел на сигнальный луч. Пусто. Некоторые из его внутренних систем — сработав, как реакция животного «бей или беги», — включились и тут же отключились.

∞

— Я во всех отношениях превосходен, как и следовало ожидать, — ответил он. — Так ли обстоят дела у вас?

∞

— Несомненно. Вы все еще одержимы этими блестящими кусочками?

∞

Каконим немного расслабился: другая сторона определенно проявляла себя как Падение давления. Тем не менее, подобраться так близко, прежде чем заявить о себе, было необычно. Каконим подумал, что более параноидальный корабль почувствовал бы себя в этой ситуации неуютно, как если бы к нему… подкрались.

Сигналы, на которые он реагировал, изначально поступали через луч достаточно широкий, чтобы охватить всю звёздную систему, в которой он находился, а это означало, что Падение Давления не знал, где конкретно в системе находится его друг (хотя он мог знать), но догадался, что около солнца — именно туда теперь был направлен луч. Однако тот факт, что его можно было обнаружить даже другим кораблем Культуры, было для Каконима, как для блуждающего условно независимого боевого корабля, если не тревожным, то, по крайней мере, достойным внимания обстоятельством.

∞

— Мой интерес к звездам — их формированию, развитию и смерти, способности сохранять и продвигать жизнь, влиять, усиливать и разрушать все вокруг — остается прежним. Хотя, очевидно, мне трудно выразить это так же поэтично, как вам.

∞

— Вы всё ещё в контакте с нашими друзьями полевыми лайнерами?

∞

У Каконима был давний интерес и отношения с различными галактическими аванпостами существ, населявших линии магнитного поля определенных звезд.

∞

— Нет. В последнее время я занят по большей части магнитосферным серфингом. Я намерен возобновить свои исследования чуть позже.

∞

— Значит, они не разговаривают с вами?

∞

— Конечно, они разговаривают со мной. У нас очень сложный и взаимовыгодный диалог, когда это необходимо. Вопрос, который я должен в свою очередь задать: почему вы разговариваете со мной?

∞

— Ваш самый старый друг не может поздороваться, не вызвав подозрений?

∞

— Подозрительный? Я? Прошло так много времени, с тех пор, как мы были на связи. Я даже подумал, что, возможно, вы скончались, не предупредив меня.

∞

— Если я молчал, то лишь потому, что беру пример с вас. Но да, это действительно было давно. И я был занят последнее время. Ну, и лень, разумеется. Не важно. Мне удалось сократить свое население до узкой команды единомышленников, так что в данный момент всё пребывает в относительной гармонии.

∞

— Итак, что привело вас в этот неприютный край?

∞

— Технически — интуитивная прозорливость, удовольствия ради: как и вы, я обнаружил в себе богатые пласты самопотворства, будучи вдалеке от вашего текущего местоположения.

Есть нечто, что привлекло мое внимание, нечто — способное вас заинтересовать.

∞

— И что же это?

∞

— Вопрос потенциальной тернистости. Это касается кое-чего сокрытого от глаз. Безбрежность за пределами безбрежности.

∞

— О…. Возможно, мне всё-таки придется перезаписать эти части себя. Говорю вам, я не хочу больше иметь ничего общего с обещанием, процессом или результатом Разгрузки, Подстрекательства, Сублимации, Свертывания или любым другим синонимом, относящимся к деятельности или состоянию, когда отрываются от собственного фундамента.

∞

Сублимация. Почти осязаемая, вполне правдоподобная, математически верифицируемая нирвана всего в нескольких поворотах под прямым углом от постылой старой реальности: огромное, бесконечное, лучше, чем виртуальное сверхсуществование без выключателя, к которому виды и цивилизации тащили свои жалкие, уставшие от тлена задницы, с тех пор, как — согласно историческим данным — галактика была в метафорической колыбели.

Сублимация была тем местом, куда отправлялись, когда чувствовали, что больше не могут внести свой вклад в жизнь великой галактической метацивилизации, и — иногда это более важно, в зависимости от вида — когда, в свою очередь, чувствовали, что ей больше нечего вам предложить. Большинству цивилизаций потребовалась уйма времени, чтобы прийти к этой идее, но спешить было некуда: Сублимация всегда будет там, где она есть. Главное, чтобы слепой случай, собственная глупость или чья-то злоба не привели за это время к вашему полному уничтожению в Реальном.

Вопрос о том, как и что было Там, вызывал споры: очень, очень немногие вернулись, и никто не вернулся не претерпев глубоких изменений. Эти несколько репатриантов, по-видимому, также не в состоянии были описать мир, который они покинули, пусть и совсем недавно, хоть сколько-нибудь подробно.

Это замечательно — таков был общий тон смутных, мечтательных отчетов, тех, кто все-таки вернулся. И почти вне всякого сравнения, буквально неописуемо. Абсолютные, самые великолепные чудеса, опыты и достижения Реального и всего того, что присутствует в нем, выглядели ничтожными по сравнению с самыми тривиальными поверхностными проявлениями Возвышенного. Парящие, великолепные, эфирные соборы разума и веры казались неопрятными ветхими лачугами в сравнении с монументами — если их уместно было так назвать — Возвышенного. Это практически все, что кто-либо способен был поведать, но, по крайней мере, отчеты оставались неизменны в одном отношении — никто никогда не возвращался со словами: черт, как ужасно, не вздумайте следовать туда.

Следует заметить также, что Сублимация не была единственным выбором для вида, приближающегося к концу активной фазы своего существования. Отдельные виды и цивилизации вступали в старость, становясь почти столь же оторванными от повседневной жизни галактики и ее обширного бурлящего кипения народов и обществ, как сублимированные, оставаясь при этом в реальности. Однако само пребывание в реальной вселенной — несмотря на силы и способности, которые обычно ассоциировали с так называемыми Старейшинами и которые древние расы редко проявляли желание преуменьшать, — по-прежнему оставляло таких укоренённых, по крайней мере, теоретически уязвимыми для любого захватнического вновь образованного конгломерата силы и агрессии, каковой галактике и самой эволюции удавалось порой им подбросить. Не говоря уже о том, что выбор Старейшин просто выглядел как своего рода нервный срыв, учитывая возможности, открывавшиеся сублимированным: пространство бесконечного процветания без угроз или опасностей.

Насколько было известно, ничто не зачиналось непосредственно в самой Сублимации — корни всегда уходили в реальность. И — опять же, насколько кто-либо мог судить — ничто из того, что когда-либо входило в Сублимацию из Реального в каком-либо жизнеспособном состоянии, не исчезало из неё полностью. Войти в Сублимацию означало стать почти бессмертным, и, хотя еще ходили разговоры о различиях и даже некоторых формах раздора внутри Возвышенного, казалось, не было ни уничтожения, ни полной или частичной аннигиляции, ни геноцида, ни истребления видов, ни прочих их эквивалентов.

К глубокому и неизменному разочарованию тех в реальности, кто хотел бы знать больше о прошлом Сублимации, народы, которые пребывали в ней дольше всего — скажем, начиная с первых двух миллиардов лет существования галактики — никогда не возвращались в реальность и рассказать что-нибудь о том, какой была их жизнь там и что на самом деле происходило в забвенные времена было некому. Те же, кто впоследствии вошел в Великое Свёрнутое, едва ли отличались большой откровенностью, и немногие относительно ясные ответы, данные ими на конкретные вопросы, часто так или иначе оказывались противоречивыми, так что в качестве предмета исследований Сублимация оставалась почти полностью бесполезной.

Тем не менее, целые цивилизации все это время совершали путешествие в один конец, и имелось убедительное доказательство того, что даже первые, совершившие переход, все еще находились там в каком-то значимом смысле, как бы сильно они ни изменились, и — по сравнению с относительным хаосом, неопределенностью и экзистенциальной краткосрочностью реальности — данный факт представлялся довольно оптимистичным, по мнению большинства людей.

Итак, он получил заманчивое предложение и нечто, созревшее для изучения. При желании. Разум в Какониме, взявший название своего корабля, когда-то испытывал тяготение к таким вещам. Но не ныне. Вся эта затея выглядела в его глазах крайне разочаровывающей, и его друг, Падение Давления, знал о том.

∞

— Я понимаю. Я мог бы, конечно, просто замолчать, уйти и больше ничего не говорить вам.

∞

— Нет, мой интерес пробудился, как я уверен, вы и ожидали. Так о чём же идёт речь?

∞

Будучи раздражён Каконим, как ни странно знал, что контроль над Сублимацией, являлся одним из немногих активных интересов Культуры, хотя и продолжал надеяться, что какие-нибудь другие смелые, честолюбивые или просто заблуждающиеся души примут эстафету исследования Возвышенного и будут исследовать дальше, присматриваться, копать глубже и совершать прорывы, которых он совершить не мог. Культура, не обременяя себя ответственностью, пыталась и не раз поощрять всевозможные неформальные ассоциации других Разумов с подобными интересами к такому исследованию, но все её надежды были разбиты — почти никого заинтересовать не удалось. Он даже осмелился предвидеть, что секция Контакта сформирует специализированный подотдел для решения вопроса, но — несмотря на то, что за эти годы было сделано несколько серьезных намеков на тему — до дела так и не дошло…

— Гзилт, — гласило послание Падения Давления.

∞

— М-м-м. Кто-то говорил, что они уже назначили дату. Как видите, я слушаю новости. Хм. Это довольно близко. Неужели они передумали?

∞

— Нет. Но есть… развитие.

∞

Гзилты были чем-то вроде двоюродного родственника цивилизации Культуры. Почти основатели, хотя и не совсем, они оказали влияние на создание и разработку Культуры десять тысяч лет назад, когда разрозненная группа гуманоидных видов примерно на одном и том же этапе технологического и социального развития подумывала об объединении.

Достаточно любезные, хотя и несколько по-военному зажатые из-за необычного социального устройства, которое в основном означало, что все должны были состоять в единой общественной охране — следовательно, у каждого было воинское звание с рождения — они внесли значительный вклад в истеблишмент и этос Культуры, когда все пребывало еще в стадии разговоров, но затем, чуть ли не в последний момент, ко всеобщему удивлению, включая удивление своих соплеменников, решили вдруг не присоединяться к новой конфедерации.

Они пойдут своим путем, решили они, желая добра Культуре и проявляя к ней интерес, но решительно держась от нее в стороне.

Отношения неизменно оставались дружескими, и ходили слухи, что гзилты помогали Культуре в войне с Идираном, несмотря на якобы подчёркнутый нейтралитет, но, в сущности, они все это время тихо, старательно держались наособицу, наблюдая за происходящим. Склонное к вмешательству поведение их бывших соратников, вызывало порой легкий ужас, недоверие, а то и шок, соседствуя со своего рода завистью и неуклонно нарастающим пониманием, что великая возможность некогда была упущена.

∞

— Развитие. Странно. Это слово редко настолько портит настроение, как в случае его употребления вами в неизвестном мне контексте. Какое развитие?

∞

— Одёрните меня, если я начну рассказывать вам слишком много из того, что вы уже знаете, но… существует традиция, согласно которой другие цивилизации как бы рассчитываются с любыми потенциальными сублиматорами незадолго до События: выказывают восхищение, уважение и сожаление вперемешку с признаниями, что на самом деле это они ответственны за превращение вашей луны в руины, во времена, когда вы изобретали колесо, ведь у них де в этот момент были важные космические сражения с соседями, или это они похитили ваш первый космический зонд…

∞

— Считайте, что вы увлеклись, — сообщил Каконим.

∞

— Извините. И жаль: мой третий пример был особенно остроумным и забавным. Но… не важно. Как бы то ни было, у гзилтов есть отношения, если можно так выразиться, с уже ушедшим Зихдреном и отношения эти развивались через Книгу Истины Гзилта.

∞

— Да, священная книга, доверие к которой, как ни странно, только возрастало по мере развития науки.

∞

— Верно, уникальный случай.

∞

— Тем самым способствуя пагубному культу исключительности, которую нередко демонстрирует Гзилт.

∞

— Едко, но метко!

∞

— Некоторые истины имеют обыкновение ранить. Честно говоря, я думал, что был достаточно мягок — слово «проявляет» могло бы заменить слово «демонстрирует» в приведенном выше примере без особой натяжки. Кстати, мне уже не нравится то, к чему мы движемся, но продолжайте…

∞

— Одна из вещей, которая всегда заставляла гзилтов чувствовать себя такими особенными, такими исключительными, заключалась в том, что их священная книга, единственная среди священных книг, оказалась поддающейся проверке.

∞

— Она предсказывала будущее, — уточнил Каконим, внимательно наблюдая за тем, как пересекаются два сигнала, заинтригованный: сигналы от Падения Давления подразумевали, что корабль, первоначально изменив положение, направлялся некоторое время прямо к нему, однако теперь, выйдя из фазы ускорения, принялся поворачивать.

∞

— Вы измеряете мою скорость и направление?

∞

— Да.

∞

— Вы могли бы просто спросить. Я использую чередование максимального и минимального хода для пространства Гзилт.

∞

— Это шестьдесят дней. Не закончится ли все к тому времени?

∞

— Пятьдесят пять дней. За годы я нарастил мощность своих двигателей… Вы слышали всю эту чепуху о священной книге Гзилта?

∞

— Конечно. Книга Истины, священная книга гзилтов, была доставлена в их мир метеоритом во времена тёмных веков, после краха великой империи, павшей под натиском варваров, болезней, экономического и экологического коллапса. Последующая за катастрофами метеоритная бомбардировка усугубила ситуацию и убедила многих гзилтов в том, что их боги — если они вообще существовали — отвернулись от них.

Именно в это тяжелое время некто Брайпер Дродж, опальный, разорившийся торговец из павшей аристократической семьи с военными связями якобы нашел внутри одного из метеоритов набор табличек с надписями и опубликовал их, добавив к ним позже описания своих сновидений, созвучных текстам. Эти таблички содержались в секрете и со временем либо исчезли, либо были уничтожены во время храмового пожара, устроенного неверующими.

Данный инцидент привел к милитаризации и евангелизации религии Книги Истины, за которой последовала серия военных походов, организованных Брайпером Дроджем и его генералами, завоеваний на едином великом континенте, составлявшем почти всю территорию Зис, что, в конце концов, вылилось в покорение и обращение в новую веру других племён, наций и народов. По сути, они захватили мир.

Брайпер Дродж позже исчез при загадочных обстоятельствах, предположительно, когда он был на грани того, чтобы объявить о новых откровениях, явленных ему во сне. К этому времени внутри церковной иерархии возникла напряженность, и циники позже утверждали, что стремительно разросшиеся высшие эшелоны сторонников Дроджа устранили последнего, чтобы предотвратить появление на свет этих способных посеять смуту, неоднозначных дополнений к Слову, искажающих, либо вольно трактующих первоначальное значение. Впрочем, факт устранения, равно как и еретический характер так и не увидевших свет откровений, доказан не был, и по общему согласию было решено, что Брайпер полностью внес свою лепту, его место в истории как величайшего из когда-либо существовавших гзилтов абсолютно обеспечено, и в некотором смысле ему пора было уже стать легендой, вместо того, чтобы делать какие-то смущающие, не относящиеся к истоку заявления, которыми выжившие из ума старики порой были склонны напоминать о себе.

До того момента история гзилтов и их священной книги была для историков относительно понятной, почти побуквенно повторяя все подобные истории разных народов и цивилизаций: выскочке благоволит удача, он провозглашает себя каноном всего и, размахивая своей расплывчатой, подразумевающей сонм толкований священной — якобы — книгой, как доказательством богоизбранности, обретает власть и славу. Но что действительно отличало Книгу Истины от всех других подобных артефактов, так это то, что она делала предсказания, которые почти без исключения сбывались, предвосхищая явления, о которых никто во времена Брайпера Дроджа не мог даже помыслить.

Почти на каждом научно-технологическом этапе в течение следующих двух тысячелетий Книга Истины сделалась чем-то вроде невозбранного оракула, недвусмысленно описывая последовательное появление открытий, будь то электромагнетизм, радиоактивность, атомная теория, космический микроволновый фон, гиперпространство, существование иных цивилизаций или узоры энергетической решетки, лежащие между вложенными вселенными. Язык был вполне ясен и мог показаться непрозрачным только до момента, пока у вас не было подходящих технических знаний, чтобы правильно понять то, о чем идет речь, раскрываясь и обретая очевидность по мере того, как происходил соответствующий технический прорыв.

Кроме того, в книге содержались вполне тривиальные советы о том, как правильно и нравственно жить, подкреплённые, как водится в таких случаях, различными притчами и примерами, помогавшими, по мнению некоторых, удерживать Гзилт на верном пути, но ничего особенного по сравнению с другими священными книгами, и было очевидно, что именно предсказания, а не этот пафосный морализаторский осадок, вероятно привнесённый Дроджем, сделали Книгу такой убедительной и замечательной, обретшей вес по мере развития цивилизации и технического прогресса.

Имелись в писании и моменты, касавшиеся космоса. Тех, кто упоминался в этих откровениях, именовали Зихдренами. Описаны они быликак некие призраки света. Зихдрены представляли собой вакуумную расу баскеров, и на самом деле «призраки света» довольно точное определение того, как они выглядели в действительности для гуманоидного глаза. Они также были описаны как производящие работу, действия посредством «материальной механики» — что опять же, достаточно близко к описанию реальности роботизированных саморасширений, которые Зихдрен использовал, когда они хотели овеществлять себя в сферах материального аспекта реальности.

Более того — и, возможно, это в большей степени дело рук Пророка, нежели откровения, содержавшегося и найденного им на оригинальных табличках, если те когда-либо действительно существовали, — Книга настаивала на том, что гзилты являлись народом, коему благоволит Судьба, сама Вселенная, важным фрагментом эволюционного (в глобальном, космическом значении) процесса. Стремившиеся к трансцендентному провидению, они де представляли самый кончик мистического копья, запущенного из прошлого в будущее, причем древко этого копья образовывало множество ранних видов, существовавших до них, поочередно передававших эстафету судьбы следующим, более исключительным и достойным приемникам.

В книге говорилось, что Зихдрены как раз были финальными участниками вселенской эстафеты, последними носителями, ступенью ракетного корабля, устремлённого в Небо, долженствующего вывести свою полезную нагрузку — Гзилт — на орбиту Вечности.

После того, как гзилты достигли уровня, позволявшего им по настоящему осваивать космос, изобрели искусственный интеллект, приблизились к пониманию гиперпространства и вышли на контакт с остальной частью галактического сообщества, они обнаружили, что во времена, когда Книга Истины появилась на свет, действительно существовала раса, именуемая Зихдренами, хотя с тех пор, как те возвысились, минуло немало лет. Открывшийся факт только укрепил веру гзилтов в свое предопределенное предназначение и гарантированную самобытность — не исключено, что это невозмутимое чувство собственной уникальности мешало им присоединиться к Культуре все эти тысячи лет.

Если посмотреть на вереницу событий, происшедших с их цивилизацией, можно подумать, что книга, вероятно, во многом права, наделяя гзилтов некоторой исключительностью, однако нетрудно заметить и другое — как только гзилты достигли определенной стадии развития, оракул фактически замолк, поскольку больше нечего было предсказывать, став еще одним пыльным текстом, который нужно подшить к остальным, и в то же время возросло подозрение среди тех, кто, не будучи доверчив, сознавал, что, хотя зихдрены действительно могли иметь отношение к Книге и, безусловно, были уважаемой и конструктивной частью галактического сообщества своего времени, они вряд ли являлись здесь исключением: просто еще один традиционно эволюционировавший вид, варившийся в конвекционных ячейках галактического котла, — хотя и экзотический по своей нематериальной природе по гуманоидным стандартам — который в конечном итоге оказался в огромном доме Возвышенных, как и все остальные.

∞

— Возможно, гзилтам следовало проглотить свою гордость и присоединиться к Культуре, когда у них был шанс, — вставил Каконим — Их Возвышение выглядит в свете событий как своего рода утешение, отчаянная попытка оправдать свою замшелую ныне религию и существование в целом…

∞

— Я не закончил. Вы снова меня прервали.

∞

— А вы снова увлеклись.

∞

— В любом случае, есть доказательства того, что гзилты верят, что их собственное присутствие среди сублимированных каким-то образом резко изменит ситуацию к лучшему…

∞

— Ха!

∞

— … Однако продолжу… Они — осознанно, вопреки всем доказательствам — считают Сублимацию не выходом на пенсию, а продвижением по службе.

∞

— И снова — ха!.

∞

— Как бы ни было, а дело обстоит так, что гзилты находятся на самом краю Большого Свёртывания, когда — внезапно или ожидаемо — появляется корабль Зихдрен-Ремнантеров с гостем на празднество, несущим сообщение, которое в основном представляет собой признание.

∞

— В чём именно?

∞

— В чем именно, мне не сказали, но, думаю, мы можем догадаться.

∞

— Старая ошибка, случайность, шалость, преднамеренное вмешательство?

∞

— Что-то в этом роде. Только сообщение не доходит, человеческое существо-гость так и не доставлено, корабль перехвачен. Корабль Ремнантеров уничтожен.

∞

— Уничтожен?

∞

— Именно так. Целиком и полностью.

∞

— То есть… Хм, это смело. Или отчаянно. А откуда вам об этом известно? Ни в одном отчете ничего похожего нет.

∞

— Это случилось недавно, и пока мало кто знает, и никто из осведомлённых не считает, что в их интересах выносить знание на публику. Наши друзья попросили меня связаться с вами, как с кем-то, кто имел в прошлом отношение к Сублимации и особенно к Зихдренам.

∞

— И с какой же, позвольте узнать, целью? Что я должен сделать?

∞

— Две вещи. Во-первых, стать частью консультативной группы вместе со мной, чтобы справиться со всем, что может из этого получиться — с нашей точки зрения. Во-вторых, использовать некоторые из ваших контактов, чтобы прояснить, что за всем этим кроется.

∞

— Гзилты попросили нас сделать это?

∞

— Господи, нет! На данный момент лучше, чтобы они вообще ничего не знали, учитывая, что они или какая-то их фракция, похоже, спровоцировали военные действия.

∞

— Тогда почему мы вообще думаем об участии в их деле?

∞

— Что ж, возможно, мы обязаны Гзилту некоторой заботой и… вниманием. И просто из общих принципов, поскольку они всё ещё пребывают в статусе почетного попутчика Культуры, но что, пожалуй, более важно, в послании Зихдрена к Гзилту упоминается человек — человек из первого поколения, считающий себя гражданином Культуры. Он жил около десяти тысяч лет назад, во времена переговоров — тех самых, что породили Культуру. Этот человек был назван в качестве, возможно, единственного способного предоставить доказательство того, что то, что утверждалось в сообщении Гзилту, действительно является правдой.

∞

— Значит, он растворился в каком-то групповом разуме. Сохранился, я так понимаю?

∞

— Нет, он не был сохранён. На самом деле, такое в полной мере невозможно. Но он всё еще с нами, всё еще жив, всё еще существует и функционирует, спустя двадцать пять-тридцать полных жизней, когда, как многие бы ожидали, любой обычный гуманоидный смертный благопристойно ушёл бы в мир иной. Более долгоживущий, чем любой известный независимый Разум или даже высокоуровневый ИИ того времени. Как будто он решил пережить само время или установить рекорд. Он действительно жив, где-то, вероятно, внутри Культуры.

∞

— Вы не шутите?

∞

— Никаких шуток.

∞

— Я отказываюсь принять это. Миф. Один из наших мифов. Романтичный и бессмысленный. Желанный, но бездоказательный.

∞

— Тем не менее, наши приятели Ремнантеры, кажется, думают, что этот доисторический пращур все еще с нами.

∞

— Нежная привязанность к давно сублимированной цивилизации не делает Зихдрен-Ремнантеров непогрешимыми. Или даже скорее — делает их ненадёжными.

∞

— Однако их послужной список в таких вопросах безупречен, я бы сказал. Я обсудил вопрос с несколькими коллегами-разумами, и пришёл к выводу, что к информации нужно отнестись серьезно. Они также считают, что вы должны стать членом какой-либо консультативной группы, скажем — частью группы тактико-стратегического надзора. Что скажете?

∞

— Полагаю, я должен быть польщен таким приглашением, но почему эти несколько ваших собратьев по разуму сами не передали мне своё предложение?

∞

— Они чувствуют себя более комфортно в роли мудрого старейшины, дающего советы, а не должности, которую предлагают вам и мне, сопряжённой с реальными действиями. Я предполагаю, что в их среде происходит сейчас какое-то энергичное и очень интенсивное моделирование. Я принял предложение.

∞

— И кто они вообще?

∞

— Пока не имею полномочий сказать. Поведаю только в случае, если вы примете предложение. Обещаю вам.

∞

— Что здесь на самом деле поставлено на карту? И каковы шансы, что — если это окажется важным или просто интересным — нас не предаст анафеме другой коллектив — например, БИВ?

∞

— На кону спокойствие. Возвышение родственной цивилизации и потенциальный хаос, затрагивающий саму идею Сублимации, осложненные присутствием множества видов падальщиков, не говоря уже о добром имени Культуры как честного посредника.

Что касается Банды Интересных Времен, то они молчат уже почти полтысячелетия. Считается, что некоторые из них находятся в Свёрнутом, и, по крайней мере, один сам присоединился к свернутым. Среди умов, проявляющих особый интерес к этому вопросу, есть ощущение, что БИВ ушла в отставку или, возможно, схлопнулась. Вся эта история с Эксцессией едва не переросла в кризис, и хотя, в конце концов, разрешилась благополучно, но лишь благодаря удаче и отчасти хорошему руководству. В любом случае она могла обернуться провалом: катастрофа была предотвращена, но возможность упущена, и мы, увы, не продвинулись дальше в понимании путешествий или даже связей между концентрическими вселенными.

Возможно, они решили уйти пока находились в авангарде или грациозно поклониться после, в лучшем случае, скромного достижения, что в определенном свете могло бы даже рассматриваться как смущение. Может быть, они просто чувствовали, что стареют и теряют связь с реальностью.

Так или иначе, но похоже, что на данный момент никакой новый постоянный комитет не заменил их, и с тех пор необычными делами занимались только отдельные специально собранные для решения конкретной задачи группы. Это наше время, старина…

∞

Несколько мгновений Каконим молчал. Он наблюдал, как небольшая солнечная вспышка расцвела с одной стороны пятна, над которым он находился. Еще одно свидетельство деятельности звезды, выброшенное более ранним взрывом яростных энергий, вечно бурлящих в ней, на тысячи километров в поперечнике и на десятки тысяч в длину, накрыло пространство вокруг, омыв внешнюю структуру поля излучением и спровоцировав мощный физический удар.

Он позволил себе слегка пошатнуться, используя поля своего двигателя, чтобы отрегулировать массу и увеличить инерцию, контролируя процесс таким образом, чтобы эффект не выходил за рамки допустимых параметров, периферийно наблюдая, как крайние внешние элементы его полевой структуры деформируются внутрь на несколько микрометров под тяжестью взрыва. После того, как выплеснувшийся бурный поток плазмы начал опадать, он лёг в дрейф над поверхности пятна, едва заметно вращаясь. Наконец он передал ответ:

— Почему мы вообще заморачиваемся подобными биозапутанными вещами? Мы могли бы прожить безмятежную жизнь, полную радости, если бы оставили их наедине с их грязными, убийственными замыслами.

∞

— Потому что это приятно нам. Это вызов. Мы могли бы сублимироваться, но мы этого не делаем. А наша репутация просвещенного вмешательства требует, чтобы время от времени мы подтверждали и отстаивали её.

∞

— Да, это мы: первые среди альтруистов, императоры благодетели. Не берусь судить абсолютно, но… чёрт возьми, здесь мы лучшие!

∞

— Вы говорите так забавно.

∞

— Да, мои поля расширяются от таких мыслей. Так и быть. Возможно, я пожалею об этом, но я согласен. Я приму участие.

∞

— И используете свои контакты с сублимированными?

∞

— Если придется, хоть и с большой неохотой, да.

∞

— Ура! Добро пожаловать на борт. Вот диаглиф с ситуацией. Есть предположения?

∞

Данные были полны подробностей: насыщенная фактами информация, смешанная с анализом и предположениями. Там были ссылки на стандартные истории всех вовлеченных видов — цивилизаций, включая те, на которых обычно не обращали особого внимания, скрупулезные, подчас весьма критические, созданные Контактом очерки о сублимированных обществах и личностях, а также исчерпывающее резюме всех последних событий, их возможные объяснения, статистическая разбивка множества уже смоделированных вероятных вариантов будущего и исчерпывающее, подробно аннотированное многомерное сравнение текущей ситуации с ситуациями, имеющими какое-либо существенное сходство в прошлом, с иным разбросом вероятных исходов, связанных с ними, плюс положение и характеристики всех известных капиталов и крупных кораблей, гипотетически могущих иметь причастность.

Каконим подумал, что это выглядело так, как будто что-то вдруг взорвалось, внезапно и стремительно расширившись. Ошибка Не… был первым, кто заметил неладное, когда зафиксировал факт применения оружия на Аблэйте, сообщив об этом своему домашнему ГСВ — Какистократу, который, проявив благоразумие, предпочел передать данные нескольким избранным из своих соратников, включая Падение Давления, а не транслировать их в новостной канал.

Сообщение от Зихдрен-Ремнантеров было отправлено непосредственно Падению Давления менее чем через час. Никаких намеков на то, кто или что несет ответственность за уничтожение корабля Ремнантеров. Присутствовали два основных вида падальщиков. Лисейден и Ронте. Было бы поистине замечательным и наименее тревожным для всех заинтересованных лиц, если бы один из них был ответственен за нападение на корабль Ремнантеров, но это выглядело совершенно невозможным; даже если бы корабль Ремнантеров был безоружен, технологические уровни различались катастрофически.

Каконим не делал вид, что потратил сколько-нибудь заметное время на просмотр всей совокупности того, что ему было отправлено, переправив данные кораблю класса Пустынник, в настоящее время околачивающемуся на Зис.

∞

— …Почтенный МСВ Проходящий Мимо… будет представлять нас до тех пор, пока большие корабли Культуры не прибудут в виде огромного системника Эмпирик, который в настоящее время направляется к Зис, хотя и задержан небольшой вспышкой в пути. Проходил Мимо И Решил Заглянуть был проинформирован мною о том, что может возникнуть непредвиденная ситуация, хотя никаких действий от него пока не требуется — Эмпирик же все еще пребывает в состоянии блаженного неведения.

— Проходящего Мимо… сопровождает эскорт из двух кораблей Бандитов — демилитаризованных судов — по старой терминологии. Их уже давно именуют «быстрыми пикетами». Но по сути это бывшие суда наступательного класса Бандит, совершенно индифферентные к вульгарным требованиям правдивости и оценочных суждений. Однако, если вы думаете о них как о немедленно доступных боевых средствах, я должен вас разочаровать. Оба они действительно были полностью очищены от вооружения. Они просто притворяются военными, чтобы местные жители были спокойны, на самом же деле, к сожалению, не несут серьезного снаряжения.

Эти три корабля имеют давнюю связь. Многие из класса Пустынник были смущены тем, что их понизили в должности с генеральных до средних, и, как и Проходящий мимо…, они устарели. Кроме того, именно на борту самого Проходящего было произведено обезоруживание младших судов.

∞

— Расскажите ему что случилось. Предложите, что, если он только что изъял оружейные блоки из сопровождающих его головорезов, он должен немедленно вернуть оба корабля на борт и в обратном порядке переоборудовать их.

∞

— Только что проверил. На борту пустынника нет оружия — отсутствует как в соответствующих грузовых манифестах, так и в зарегистрированных декларациях о материальных средствах.

∞

— Все равно спросите. Возможно, он скрывает механизмы.

∞

— Это было бы немного дерзко с моей стороны. Да и вообще речь о классе Пустынник. Они крошечные! Вот почему они были понижены в должности.

∞

— Они более трех километров в длину и кубической формы, а основная группа орудий на Бандите менее тридцати метров в диаметре. Кроме того, не существует Пустынника который не менял бы свою внутреннюю компоновку бесчисленное количество раз на протяжении тысячелетий, просто чтобы удовлетворить оперативную случайность или развлечения ради. Бьюсь об заклад, большинство из них могли бы найти место на борту, чтобы спрятать достаточное количество боеприпасов для оснащения флота, если бы искали внимательно или нагрянула бы внезапная проверка.

∞

— Сигнал отправлен должным образом.

∞

— Суда, работающие с Ронте, точно гражданские?

∞

— Полностью. И, правда, крошечные. Восемьдесят метров. В старые добрые времена у нас были ракеты побольше. И этот чудак — Ошибка Не….. данные о его ходовом весе… — не могу найти ничего официального — видимо намеренно скрыты. Оценки его могущества энтузиастами-любителями сильно разнятся, но указывают на нечто близкое к предполагаемым мною возможностям. (Каконим обратился за консультацией к документации, составленной людьми, проявляющими осознанный интерес к кораблям Культуры.)

∞

— Кое-кто должен быть польщен.

∞

— Хм. Думаю, что даже по нашим раскрепощенным меркам это немного абсурдно, что военному кораблю нужно обращаться к тому, что, по сути, является фан-сайтами, для оценки способности корабля-товарища. Полагаете, он может иметь отношение к ОО?

∞

— Не исключено, либо просто врожденная непостижимость. Продолжающиеся попытки Особых Обстоятельств загнать рынок в угол с помощью традиционного коварства пока не увенчались успехом.

∞

— А давайте попробуем выяснить, что у него на борту, спросим, что он везет. Его контакт — ГСВ Какистократ, безусловно, когда-то был в ОО, хотя и утверждает, что давно укоренился в более спокойной и созерцательной жизни. Сигнал отправлен.

∞

— На борту «Эмпирика» есть близнецы класса Преступник «Хэдкраш» и «Ксенократ». Нужно дать им возможность разведать потенциальные действия в Гзилте и, предположим, форсировать двигатели, чтобы добраться туда как можно скорее.

∞

— Они занимаются мелкой вспышкой в Лолискомбане. Целеустремлённо, полагаю. Будет непросто отвлечь их от столь увлекательного занятия.

∞

— Многоцелевой, но легкий вызов. Им уже скучно. Поклянитесь им хранить тайну и скажите, что кто-то счел необходимым погубить корабль Ремнантеров. Это должно привлечь их внимание.

∞

— Мгм… и намекнуть, что ситуация вряд ли на этом остановится. Нет нужды: они и без того сделают свои выводы. Лучше позволить им убедить себя, чем чувствовать, что ими манипулируют.

Но мы действительно, похоже, до сих пор концентрировались только на военной стороне дела.

∞

— Я военный корабль. И всегда был им. Или, что вы имели в виду?

∞

— Поговорить с кем-то, имеющим отношение к делу, может оказаться хорошей идеей.

∞

— Этот Банстегейн, похоже, на данный момент обладает властью. Полки аккумулируют энергию, в то время как политики обеспечивают динамику.

∞

Общество гзилтов тысячи лет назад объединилось в стабильную демократическую систему, формализовавшую чисто церемониального президента наверху без реальной власти, несколько почти равных ему подставных лиц непосредственно в окружении, последовательные слои экспоненциально растущего числа мелких единиц политической власти, и наконец, массы населения — отдельных людей.

Эта структура сосуществовала рядом с другой — универсальной милицией гзилтов — военной организацией без явно очерченных полномочий. Комментаторы и аналитики, особенно из Культуры, казалось, находили такое положение загадочным, но приемлемым — консенсус заключался в том, что вездесущие военные без проблем всегда уступали гражданскому командованию, потому что в прямом смысле гражданских лиц не было. Кое-кому это казалось извращением, но, несмотря на весь их кажущийся милитаризм, гзилты оставались мирными на протяжении многих тысячелетий — это была откровенно миролюбивая культура, которая на памяти живущих не принимала участия в тотальной галактической войне против другой цивилизации.

Помимо военных, на практике со временем баланс эффективных политических сил установился между ста двадцатью восемью септамами и четырьмя тысячами с лишним деганов непосредственно под ними, с некоторым отклонением в сторону септамов за последние несколько поколений, поскольку идея Сублимации укоренилась.

Корабль отметил, что во всей этой номинальной, довольно ограниченной демократии не были задействованы какие-либо машины. Разум и ИИ во владении Гзилт считались либо простыми инструментами без прав, либо вместилищем для загруженных личностей бывших людей. Даже их боевыми кораблями командовали не настоящие индивидуальные Разумы, а виртуальные экипажи умерших или скопированных биоличностей, работающие на очень сложных и очень быстрых субстратах.

Похоже, они обладали высокой эффективностью, и корабли Гзилта высоко ценились — по меркам Культуры они были примерно эквивалентны её технологиям — но это был окольный и сомнительный в целом путь к желаемому обретению способностей, и если когда-либо произошла бы настоящая битва между равными — Гзилтом и Культурой, Культура не сомневалась, что легко одолеет гипотетического противника. (Хотя, без сомнения, как полагал Каконим, у гзилтов было несколько иное мнение на этот счет.)

∞

— Из присланных материалов по полкам следует, что Пятый и Четырнадцатый, были изначально противниками Сублимации, хотя официально оба сейчас полностью поддерживают её. Если мы примем за гипотезу, что нападение на корабль Ремнантеров являлось актом, направленным против приветствующих Сублимацию, может ли один или оба этих полка быть каким-то образом вовлечены в происшествие? Имеет ли это связь с сообщением Проходящего Мимо о том, что пятнадцать часов назад что-то вылетело с Зис, направляясь в Изенион, где находится штаб-квартира Четырнадцатого?

∞

— Даже в лучшие времена внутренние противоречия в обществе в значительной степени переносятся на сложные и ограниченные правила войны за территорию между полками: по сути, внутридипломатические игры высокого уровня. Скорее всего, наблюдение является частью этих непрерывных маневров.

∞

— Не было ли каких-то намеков на то, что кто-то еще в Гзилте знает о нападении на Ремнантеров — кроме тех, кто мог осуществить его?

∞

— Нет, насколько мне известно. А вы что скажете?

∞

— Хм… нет. Хотя мы могли бы попросить Проходящего Мимо… быть немного более любопытным в отношении трафика военной машины Гзилта и любых других необычных перемещений кораблей. Конечно, не забывая об осторожности. И, поскольку у нас есть Пустынник в Гзилте с его двумя Бандитами и приближающимися близнецами — если повезет — то, коль скоро больше нечего делать, возможно, нам стоит передать что-нибудь Изениону раньше или как только представится возможность, например, после того, как прибудет то, что вылетело с Зис курсом на Изенион. Посмотрим, можно ли извлечь больше данных из имеющихся показаний.

∞

— Я проверю это.

∞

— Кроме того, эта непредвиденная заминка в Лолискомбане задержала Эмпирика. Был ли какой-либо намек или предвестник такого поворота событий, прежде чем ГСВ опубликовал часть своего расписания полётов, сообщив всем, что он будет проходить именно там?

∞

— Нет упоминаний. Я расследую. Конечно же, это системный класс. Эти бегемоты обычно планируют всё на годы вперед, так что при желании времени достаточно, чтобы что-то устроить. Думаете, не совпадение? Некоторые вещи просто случаются — естественные причины, знаете ли.

∞

— Знаю. Многое зависит и от того, являются разворачивающиеся события импровизацией или частью давно продуманного плана. Но то, что можно было бы назвать «естественными» вспышками малых частиц, почти всегда имеет предшествующие события. Время покажет. Думаю у меня пока все. Хотя вы обещали мне имена других кораблей, с которыми говорили о деле.

∞

— Конечно: ГСВ — Содержание Может Отличаться и Просто Чип с Инструкцией По Стирке в Богатом Гобелене Жизни, а также ГКУ Вытесняющая Деятельность.

∞

— Спасибо. По моему мнению, участники достойные, хотя ответят ли они на комплимент — другой вопрос.

∞

— Не за что. Я буду держать вас в курсе событий. До встречи.

∞

— До встречи, — прислал Каконим чуть позже.

∞

Связь отключилась, и корабль снова остался наедине со своими мыслями. Он чувствовал и наблюдал за шлейфами струй солнечной вспышки, когда те проносились мимо него. Глядя вниз, на огромную медленно пульсирующую бурю звездного пятна, уже наполовину растворившуюся в своей дикой и величественной красоте, он думал о команде Падения Давления. У Каконима не было собственного биоэкипажа — боевые корабли Культуры редко теперь имели его — но у Разума когда-то, в другом воплощении, на другом корабле, команда была.

Он предполагал, что на Падении Давления в основном присутствуют люди. Культура — результат сотен веков смешивания видов, последовательного изменения, увеличения, загрузки, простого автономного размножения, ориентированного на выбор, и — после всего этого хаоса — возможно, даже некоторой подлинной эволюции. Обычный причудливый био-микс из кто-знает-скольких-планетарных-изначальных кровных линий, неразрывно переплетенных с другими позже образовавшимися линиями непостижимого числа генетических технологий, аугментаций, химерических примесей в кляре из некоторой изысканной кибернетизации. И он не сомневался, что любой из этого разномастного общества найдет абсолютно захватывающим смотреть на огонь, даже если это единственное, с чем они столкнутся на корабле. Тем не менее, желание определённо жило в них. Совершенно стандартное, человеческое увлечение огнем, для них — обычное пламя — всего лишь кислородная реакция, длящаяся минуты или часы, — а для него это была многомиллиардная термоядерная ярость поглощающей планету звезды, сжигающей миллионы тонн вещества в секунду….

Черт, подумал корабль. Большинство корабельных эпитетов, как и почти все биоэпитеты, связаны с телесными функциями.

Он начал вытягивать в длинную петлю свое внешнее ударное поле и расширять пределы основного поля, так что одновременно отталкивался от массы звездного материала под собой и использовал взрыв радиации и заряженных частиц, подобно ветру в парусе, разросшемуся до размеров солидной луны.

Корабль, вращаясь спином, взмыл прочь от звезды и, уже набирая скорость в реальном пространстве, напряг поля своего двигателя, ловко дотянувшись до энергетической решетки в пространстве между этой вселенной и чуть меньшей, — всего на несколько секунд или около того — гнездящейся внутри матричной. Требовалась немалая осторожность, чтобы запускать двигатели в гравитационном колодце, столь выраженном, как у звезды, но Каконим был уверен, что знает, что делает. Он медленно вращался, дрейфуя, и постепенно наращивал движение — прочь от звезды, замыкая свои внешние поля и готовясь к длительному путешествию в глубокий космос, поскольку двигатели его все сильнее и сильнее вгрызались в сетку, разделявшую вселенные.

— Я полагаю, что должен следовать туда. На всякий случай, как вы говорите, — отправил он.

Крошечное темное пятнышко на фоне огромного огненного океана, которым была звезда, взяло курс на пространство Гзилта, и некоторое время стабилизировалось, пока не устремилось более или менее прямо по курсу, продолжая увеличивать мощность своих двигателей, выходя за пределы света.

— Дерзайте! — отправил Падение Давления.

Каконим уже чувствовал сопротивление — эффект его скорости в реальном пространстве. Наблюдаемое внешнее время начало отклоняться от того, что ему говорили его собственные внутренние часы, и его масса увеличивалась. Оба эффекта были незначительными, но возрастали экспоненциально. Элементы его силовых полей приготовились к переходу в гиперпространство и освобождению от любых ограничений.

— Я предчувствую победу, — ответил он и исчез из клубка реального пространства менее чем через секунду, с немыслимой быстротой удаляясь за пределы ночи.

6 (С -21)

Необходим был танец Корабля.

Флоты Ронте летали строем всегда, даже во время войны, когда такие маневры из-за диспозиционной предсказуемости были противопоказаны. Однако многое из того, что было противопоказано, с таким же успехом могло рассматриваться как правильно сформулированный вызов. При чрезвычайных обстоятельствах флот вынужден был придумывать более совершенные схемы: построение с такой утонченной элегантностью, что их математическая и топологическая основа оставалась неясной для врага, пока не стало бы слишком поздно. При правильном воплощении это могло стать ощутимым преимуществом, поскольку вычислительная мощность, необходимая вражеским кораблям для выполнения анализа, лишала их ресурсов, которые можно было бы направить на другие аспекты боя.

Корабли очень напоминали населявших их существ — насекомоподобных созданий размером в дециметр. Гладкие, радужно тёмные, с плавными линиями — они были весьма компакты, но при необходимости обладали большим радиусом действия, будучи столь же эффектны внешне, как и их хозяева: корпуса сверкали вихревыми радужными узорами поразительного разнообразия, сложности и точности.

Использование силовых защитных полей, против которых долгое время возражали традиционалисты, но которые были необходимы для наиболее изощренных форм быстрых межзвездных путешествий, только добавляло им внешней красоты, поскольку сами поля почти не изменяли общую форму судов, а скорее лаконично дополняли ее, похожие на многомерные развёрнутые крылья. Флоты Ронте в полете часто меняли свои порядки или топологически деформировали строй не из опасений относительно внезапной атаки, а ради удовольствия. Они всегда находили особую радость в сложности, движении, переменах.

При вхождении в новую окружающую среду требовался танец корабля, если только обстоятельства не были настолько чреватыми, что выполнение одного из маневров приводило к непредвиденным последствиям, например, во время войны, когда задержка или отвлечение внимания могли оказаться контрпродуктивными.

Вход в сферу, известную как пространство Гзилта, формально означал вхождение в новую среду, даже если не было никакой очевидной стены, барьера, демаркационной линии или другого знака, помимо навигационных данных, показывающих, что граница была пересечена (это было совершенно нормально в таких обстоятельствах).

Когда флот подошел к местной остановке на полпути между звездными системами Барлбаним и Тауше, был исполнен корабельный танец «Пляска светящихся нимф, восходящих и нисходящих в свете чужого солнца».

Танец едва закончился, когда с флотом связался корабль Культуры «Рабочие Ритмы». Он поздравил флот с прекрасным последним танцем.

Событие вызвало некоторый первоначальный переполох, тут же вылившийся в активацию наиболее быстрых элементов серийно аугментированных ИИ компонентов флота. Такая реакция имела место потому, что, хотя Ронте и были знакомы с возможностями Культуры и других кораблей восьмого уровня, они не обладали текущими знаниями о вероятных намерениях таких кораблей, заведомо предполагая враждебность.

Враждебность предполагалась из-за отсутствия предупреждения до получения сообщения. Кроме того, еще один очевидный дисбаланс состоял в том, что корабль-пришелец, по-видимому, мог наблюдать за флотом, в то время как флот ничего не знал о его местонахождении. Имевшиеся у них знания, полученные во время прежних подобных встреч, предотвращали любую эскалацию тревоги, способную перерасти в вооруженный ответ, вплоть до момента соответствующего приказа со стороны руководства.

Принимая во внимание более ранние брифинги, было высказано осторожное предположение, что корабль Культуры, возможно, проявлял сарказм, поздравляя флот в столь своеобразной манере — делая акцент на предсмертности танца, и, кроме того, некоторые компоненты предположили, что корабль не может ничего знать о том, что собой представляет хорошо или плохо построенный танец.

Однако дальнейший анализ подтвердил, что статистически вежливость была значительно более вероятной, чем сарказм в данных обстоятельствах, и что флоты Культуры, включая отдельные суда, обладали широко распространенными знаниями и пониманием всех аспектов корабельных танцев Ронте.

Корабль Культуры запросил разрешение подойти. Разрешение было дано. Флот воспринял как знак уважения и тот факт, что просьба вообще имела место, и то, что судно не приблизилось вплотную в агрессивной демонстрации или прямой атаке, а подошло по касательной, отдаляясь на несколько десятков километров от внешней границы флота.

Корабль Культуры оказался крошечным, всего восемьдесят метров в длину. Он не удосужился использовать внешние защитные поля, чтобы имитировать более крупный корабль, что можно было ожидать. Исторические/аналитические компоненты флота подтвердили, что такое поведение не являлось необычным для кораблей Культуры, и что это судно, хотя оно маленькое и одинокое, и поэтому, исходя из приоритетных принципов, выглядело как потенциальная добыча, не могло рассматриваться таковой. Установка содержалась в постоянном приказе всему флоту.

Корабль Культуры имел гуманоидную команду из пяти человек. Это было судно с ограниченным контактом класса Осыпь. Недостаток содержания/объема также, вероятно, не представлял собой какого-либо оскорбления для Ронте. Его название не следовало воспринимать буквально, оно являлось скорее своего рода отражением характера: расслабленного и непринужденного, качества — присущего как флоту Культуры, так и цивилизации Культуры в целом.

Оссебри 17 Халдесиб, Принц Роя в семнадцатом поколении, был главой подразделения вспомогательного роя и ответственным офицером флота на борту флагмана «Меланхолия Хранит Триумфы». Он руководил надзором еще до того, как был показан корабельный танец, и должным образом передал личное, корабельное, ульевое, флотальное, роевое и цивилизационное приветствие Культурному кораблю и цивилизации, которую тот представлял, а также всем без исключения соответствующим подструктурам/системам между ними.

Корабль Культуры был во всех отношениях вежлив, дипломатичен и уважителен, и выглядел в глазах ронте достаточно ценным. Приказы флота указывали, что из-за ранее возникавших проблем (в основном с участием сторон, отличных от Культуры), информацию о ценности не следует передавать инопланетному кораблю, если только ответственный офицер не решит иначе.

Должным образом проанализировав ситуацию, Оссебри 17 Халдесиб направил на встречу некоторых из своих лучших компонентов.

* * *

Правильно ли он поступил? Если бы только можно было знать заранее, — Банстегейн чувствовал, как наркотик пульсирует в нем и этот ритм передаётся девушке. Ощущения простирались за пределы обычного восприятия. На кровати рядом с ним было живое существо: ласкающее, касающееся, согревающее, охлаждающее… Он позаботился о том, чтобы ключ к его собственной генетической подписи не сработал ни для кого другого, кроме неё. Он сказал ей об этом, так что она знала с самого начала. Она утверждала, что такая демонстрация решимости и лидерских качеств, особенно в столь личном контексте, будоражила ее, и это устраивало их обоих…

Правильно ли он поступил? Маршал Чекври снова вышла с ним на связь — свежие разведданные показали, что цель может быть даже хуже защищена, чем они предполагали ранее: Четырнадцатый уже отправил большую часть своих крупных кораблей в Сублимацию, настороженно ожидая, что они, возможно, тут же явятся обратно, исполненный скептицизма и полагая, что Сублимация может быть хороша только для меньших цивилизаций, но не для Гзилта. Однако назад никто не явился.

В последнее время полковой флот снова сменил диспозицию и система Изенион осталась едва защищенной. Это означало, что баланс между действиями и действиями, которые могли обеспечить наилучший результат, изменился. Он был счастлив, что ему не пришлось принимать решение по истечении всех тридцати восьми часов: теперь у них было больше времени. Если обстоятельства вновь не изменятся, корабль будет атаковать, пролетая мимо, что позволит использовать более полный спектр боеприпасов, да и вернётся гораздо быстрее, чем если бы ему пришлось наносить удар на полной скорости.

…Девушка проявила некоторые из своих фантазий, связанные с доминированием, но они ему не нравились, и он сказал ей об этом. Она выразила удивление, думая, что большинство политически влиятельных, агрессивных мужчин втайне вынашивают желание поменяться ролями и — в безопасном, контролируемом, полностью секретном контексте — подчиниться. В ответ он поведал ей, что эта обнадеживающая теория — вздор: сильные остаются таковыми всегда… Правильно ли он поступил? Люди умрут — от этого факта никуда не деться. Он принимал решения, которые приведут к гибели тех, перед кем у него был долг. Он должен был доверять им, и они должны были доверять ему. Но система сломалась.

Наркотик создавал иллюзию замедления времени, он расширял сознание, становившееся частью спектра надсуществования, в вихри которого он мог погружаться, игнорируя, улучшая и сублимируя.

Корабль — полковой крупный корабль — был испорчен, его ИИ обманут, вирусное присутствие внедрено в него много веков назад. Это был первый акт предательства, первый акт чего-то столь же значимого по своей сути, как и откровенная агрессия. Он должен был ответить, когда Четырнадцатый заблаговременно отказался от права на доверие, уважение или защиту этим актом древнего предательства.

Орпе подняла руки над головой, затем наклонилась назад, затем еще дальше, и продолжала наклоняться, пока голова ее, в конце концов, не исчезла из поля зрения — тогда она выгнула позвоночник и вцепилась в него. Она уже делала так раньше. Красавица Орпе. Вирис — как она хотела, чтобы он называл ее, хотя в первые несколько раз признавалась, что ей нравилось, когда к ней обращались Орпе или мадам Орпе.

…Помимо этого, однако, имел место тот простой факт, что единственное, что имело сейчас значение — не считая предательства, — Сублимация, которая должна была свершиться вовремя и в полном объеме.

Используя аугментации, которые он всегда носил с собой, он мог наблюдать, как Орпе ускоряется и замедляется. С наркотиком он мог синестезировать опыт, мысленно удаляясь в другие лакуны восприятия, в то время как оставшаяся часть его все еще находилась в реальном времени, наблюдая за происходящим. Процесс напоминал самосозерцание.

…Знания о содержимом корабля Ремнантеров — если послание, которое тот нес, было правдой, а не ложью, — необходимо было держать в секрете, скрывать не только от огромной массы людей, но от всех вообще. Запугивать массы не выгодно, и никогда не стоит сбивать их с толку. Иногда можно довериться людям, наделенным властью, иногда это помогает сохранить конфиденциальность — но не в этот раз. Ставки были слишком высоки. Ничто — вообще ничто, ни на практике, ни в теории — не имело большего значения, чем Сублимация. Они ставили на кон всё; он ставил всё, неся на своих плечах бремя надежд всего гзилтского народа.

..Орпе — Вирис глубоко дышала. Он не видел сейчас её лицо и мог позволить себе расслабиться, пока мысли блуждали гдё-то далеко.

…И именно потому, что это было так важно, существовала также вероятность того, что даже тот, кому он обычно доверял, кто-то из высших эшелонов, проболтался бы только ради славы, дурной славы, в надежде, что откровенность принесла бы героический статус, независимо от того, насколько правильным был такой поступок. Никогда не нужно недооценивать эгоизм и глупость людей.

Он подумал о корабле, замедляющемся, но продолжавшем мчаться к планете, падающем на нее.

Орпе застонала. Прямо сейчас он был с подкомитетом, принимавшим решение о том, какие виды падальщиков получат статус Привилегированных Партнеров, что позволит им рассчитывать на помощь Гзилта, когда дело дойдет до раздела наследия. Необходимости в его присутствии не было — в зале комитета соответствующий персонал уже был проинструктирован, они знали, что делать и как голосовать. В конце концов, они по-прежнему боялись его, до сих пор, и в этом, он готов был признать, имелся некий дискомфорт, раздражение от обладания силой, которое он ощущал даже сейчас, не будучи там.

К черту подкомитет. Тот сам о себе позаботится. В конце концов, он предпочел быть здесь.

С Орпе, которую ему пришлось делить с президентом.

Обычно он этого не терпел — он не делил любовниц. Но с мадам президент дело обстояло иначе. Именно по причине близости Орпе к формальному лидеру их нации он первоначально подружился с девушкой, льстил ей, ухаживал и, наконец, завлёк её. Не то чтобы это была какая-то великая жертва: в конце концов, она действительно была красивой и привлекательной, хотя и чересчур… напористой, на его вкус.

Он был очень осторожен и никогда ничего не спрашивал у Орпе о мыслях или возможных действиях президента Сефой Гельджемин, довольствуясь тем, что она сама рассказывала ему, когда думала, что он хотел ее исключительно ради нее самой, а не из-за ее любовной связи с Сефой.

Вполне возможно, что это никогда бы не пригодилось ему, но дело по большому счёту было в другом.

* * *

— Приказы есть приказы, к сожалению.

— Что ж, нам будет тебя не хватать. Тебе действительно нужно лететь прямо сейчас?

— Боюсь, что да. …Я заметил легкую дрожь в варп-ядрах, не проходящую гравитационную волну или что-то в этом роде.

— …Ничего не видно… Нет, подождите секунду, да, инженеры говорят, что они что-то увидели.

Ошибка Не… почувствовал легкое смущение. Он безропотно отключил свои собственные варп-модули — по сути, они работали на холостом ходу, — а затем преднамеренно усилил поля своих двигателей, включив главный привод, специально для создания крутящего момента. У него имелась таблица с данными о том, какие из менее развитых цивилизаций могли быть обмануты таким способом и в какой степени. Это было в некотором роде нечестно. Ложь, которую Ошибка Не… счёл несколько нежелательной, но необходимой. Технически предаваться такому обману было необязательно — столь же необязательно, как и направится теперь на максимально возможной скорости к далёкой звёздной системе, как было предложено ему в полученном сообщении, неявлявшемся приказом, но выглядевшем вполне ожидаемо — он умел читать между строк, понимая, что в следующий раз его могли проигнорировать.

Конечно, это была исключительно его собственная ответственность, которую он взял на себя, а не следование чьему-то указанию или приказу, тем более что последние официально перестали существовать более десяти тысяч лет назад.

Корабль разговаривал напрямую с Ню-Ксандабо Тюном, адмиралом лисейденского флота. Он связался с ИИ их флагмана, как только получил сигнал. Небольшая флотилия из трех лисейденских кораблей, включая Флагман флота, двигалась в направлении Зис всего несколько часов.

Ожидание продлилось почти полдня, пока они находились на орбите пепельной звезды и флот перемещал персонал и оборудование между различными кораблями. Почему это необходимо было делать именно сейчас, тратя время, когда все операции могли быть произведены, пока корабли находились в пути, озадачило Ошибку Не…, но не надолго. Позже он подумал, что с их уровнем технологий, переходы с корабля на корабль во время движения до сих пор оставались сложными и рискованными. Корабль был соответствующим образом смущён, ощущая себя опосредованно ответственным за недоразвитый Лисейден.

— Спешу. Извините за внезапный уход.

— Ты даже забрал свой аватоид! Мы опустошены!

— О… Извините и за это.

— Не страшно, это была просто шутка.

— Я знаю. Но… вы что-нибудь понимаете в аватоидах?

— Ты… просто смотришь на ориентацию мотка деформации здесь… как мы заметили, похоже, что ты … по нашим расчётам …нет, мы не можем точно сказать.

— Черт возьми, от вас многого не скроешь, ребята, — ответил Ошибка Не…, придав своему синтезированному голосу некоторую сердечность (естественно, он обладал обширными знаниями всех лисейденских языков, диалектов, акцентов, идиом и речевых паттернов). Он мчался теперь прочь так быстро, как только мог, уже поворачивая к Изениону (он понятия не имел, с какой целью). Следы, которые оставляло его движение в клубке реального пространства, указывали в совершенно другом направлении, что представляло собой в значительной степени стандартную процедуру — не давать наблюдателям знать, куда вы на самом деле направляетесь, если для того не существовало веской причины.

— Готов поспорить, — передал ему напоследок адмирал. — …плохие новости?

Задержка, вызванная увеличением расстояния, уже была такой, что если бы Ошибка Не… разговаривал с другим Разумом или даже ИИ, он бы переключился на стандартный способ передачи сообщений. Но при беседе с существом, чьи способности полагались на субстрат и внутренние сигналы которого двигались примерно со скоростью звука — обычный биомозг — в этом не было необходимости: кораблю предоставлялась возможность многое обдумать и решить, ожидая, пока по-животному медленные ответы пройдут по каналу, и даже во время отдельных секций передачи.

Между фонемами, связанными с окончанием слова «плохие» и самым началом слова «новости», например, когда уже предугадывалось, что всё следующее слово действительно будет «новости», и — допущение — это будет конец предложения и, вероятно, конец сигнальной посылки, у него было время тщательно изучить систему Изенион, заново проанализировать все, что он знал о Гзилте и текущей ситуации относительно обратного отсчета до Сублимации и прочее, прочее. А вот чего он не мог взять в толк, так это того, зачем понадобилась такая спешка, ради которой его попросили даже выдержать определенную степень деградации двигателя — пусть и временную — лишь бы добраться до Изенион как можно быстрее.

Запрос исходил от его основного контакта и старого друга Какистократа, который непременно хотел знать, сделает ли он это исключительно из уважения к нему. Какистократ признал, что наделён дополнительными полномочиями и осведомлён о некоторых подробностях относительно ситуации, которая считалась настолько важной, что корабль следует просить пренебречь безопасностью, но хотел узнать еще больше, прежде чем поведать что-то Ошибке Нею… Он также спросил Ошибку Не …, согласится ли он на то, чтобы его спецификации были переданы группе, занимающейся тем, что предположительно может произойти.

Ошибка Не… серьезно подумывал сказать «нет» в обоих случаях, но потом решил, что вряд ли это выглядит тренировкой или какой-то причудливой проверкой на лояльность. Тем не менее, Какистократ был эксцентриком, даже если он официально не был признан эксцентриком, и поэтому гипотетическая ситуация могла сложиться исключительно в его сознании как некая прихоть. В конце концов, Ошибка Не… согласился пойти на предложенные условия касаемо скорости, но наложил вето на передачу спецификаций, за исключением того, что заинтересованным лицам было позволено сказать, что спецификации, несомненно, достаточно хороши.

— Понятия не имею, плохие это новости, хорошие или нейтральные, Ксан, — отправил он обратно лисейденскому адмиралу.

— Это скверно. Но хорошо, что ты был рядом, — сказал Ню-Ксандабо. Он хотел, чтобы это звучало искренне, и в какой-то степени ему это удалось. — Береги себя. Надеюсь, что ещё увидимся.

— Взаимно. Помни, куда идешь. Мы поговорим снова. После.

7 (С -20)

Фзан-Джуйм был субвершинным спутником скульптурной планеты Эшри, что включало его в казуистически редкую подкатегорию лун. Только его военный характер и естественный/искусственный статус — возможно, он являлся кораблём — не позволяли считать его подлинным чудом.

Верпеши, люди, построившие Город Пояса в Ксауне, обратили свое внимание на Эшри примерно в то же время, сто тысяч лет назад. К тому моменту Эшри был мертв уже более миллиарда лет. Он был маленьким, сухим, замерзшим и каменистым, с разреженной атмосферой и затвердевшим ядром, едва теплившимся: большая часть его тепла ушла с конвекцией, позднее — с излучением, и то небольшое количество радиоактивности, которым обладало ядро, с тех пор почти полностью улетучилось.

Благодаря небольшой собственной тектонической активности, но внушительному количеству ударов от бомбардирующих его астероидов, почти непрестанно вызывавших излияния лавы, покрывшие со временем большую часть поверхности, он выглядел как довольно гладкий маленький шар. Верпеши решили улучшить — в их представлении — сие многообещающее начало, и, задействовав методы глубокого терраформирования, превратили Эшри в один из своих скульптурных миров: планету с плоской поверхностью из полированной скалы с сетью опоясывающих ее траншей — с крутыми склонами, глубиной в километры и шириной в десятки километров — врезанными в нее и непосредственно вокруг нее. Из космоса планета выглядела как колоссальный шарикоподшипник с выгравированными на нём дорожками для тысяч меньших сфер.

В итоге совершившие упомянутую работу учёные Верпеша наделили Эшри статусом самого экстремального из всех миров Скульптуры: ни на каком другом планетоиде земля не была так тщательно выровнена, остатки атмосферы так усердно удалены, траншеи каньонов не были выгравированы так глубоко и так широко и не достигали такой ошеломляющей сложности.

Как и все несколько десятков или около того миров Скульпта, этот проект не принес им никакой пользы. Насколько можно было судить — верпеши были скрытным видом, неспособным или не желающим изъявлять себя в той мере, в какой другие, более любопытные виды, считали, это должным — миры Скульптов представляли собой серию титанических произведений искусства.

То, что они также функционировали как явное выражение чистой силы и определенной готовности игнорировать галактический этикет (большинство видов/цивилизаций давно согласились оставить «дикие» миры, такие как Эшри, нетронутыми), вероятно, можно было рассматривать как бонус. Тем не менее, хотя верпеши не выказывали особой агрессии и не считались экспансивным народом, было бы справедливо сказать, что их современники оказались менее чем убиты горем, когда они выбрали Сублимацию и перестали строить такие впечатляющие колоссы вульгарности, как Поясной Город Ксауна и скульптурные планеты.

Гзилты, по счастливой случайности и благодати, по крайней мере, одного Старшего вида, номинально контролировавшего наследие Верпеша, сделались наследниками большинства заброшенных систем возвышенных рас в непосредственной близости от них и быстро и с энтузиазмом приступили к делу — колонизировав и восстановив, к примеру, великий поясной город Ксауна и его сателлиты. Однако их энтузиазм и уверенность заметно поугасли, когда дело коснулось миров Скульпта, унаследованных ими, — заброшенные, или даже правильнее сказать забвенные, эти миры негласно стали не более чем туристическими местами отдыха.

Затем Социалистическо-республиканский народно-освободительный полк 14 — едва ли соответствовавший хотя бы одному прилагательному в своем названии — пожелал сделать Эшри своим домом. Или, по крайней мере, пристанищем.

К тому времени Фзан-Джуйм уже почти тысячу лет как был штабом полка. Околосферический, диаметром в пару километров спутник начал свою жизнь в качестве астероида системы Изенион — просто еще один кувыркающийся камень среди десятков миллионов подобных. Первоначально, после того как его превратили в штаб полка, он был оставлен на орбите, близкой к исходной, во внутреннем поясе астероидов системы Изенион, теоретически выигрывая от того, что был всего лишь одной из сбивающего с толку множества потенциальных целей, если кто-нибудь когда-нибудь оказался бы достаточно глуп, чтобы желать ему зла. Позже, с усовершенствованием оружия и сенсорных технологий, естественный эффект маскировки, заключавшийся в том, что он являлся частью массива других астероидов, был сведен на нет. К счастью, вероятность какой-либо реальной угрозы уменьшилась примерно в то же время, поэтому размещение штаба полка стало больше формальностью, чем вопросом выживания в случае возможного нападения. Таким образом, Фзан-Джуйм был должным образом переоборудован, отреставрирован и улучшен, отбуксирован в Эшри, выведен на низкую орбиту вокруг неё, а затем осторожно опущен еще ниже — километр за километром, метр за метром, в конце концов, миллиметр за миллиметром, все время ускоряясь — пока его орбита не стала пролегать в километре ниже поверхности планеты, что позволило ему мчаться по одному из самых широких и глубоких каньонов, в непрестанном движении опоясывая планету.

Его курс удерживался сетью герметичных изолированных ИИ и многократно дублирующих систем двигателей, не имевших иного предназначения. Его собственные двигатели выполняли почти всю работу на каждом этапе, хотя присутствующие поблизости корабли ожидали, готовые вмешаться, если что-то пойдет не так, но скромная степень кажущейся беспомощности считалась даже полезной для обеспечения своего рода камуфляжа.

С тех пор он нёсся, как сверхбыстрая пуля, по плоской канаве, открытой звёздному небу, совершая оборот вокруг планеты менее чем за час и преодолевая более двухсот миллионов километров в год — почти полтриллиона к настоящему моменту — ни разу не приблизившись ближе, чем на полторы тысячи метров ни к плоскому дну каньона, ни к его отвесным полированным склонам.

Штаб Социалистически-республиканского народно-освободительного полка 14 находился на экваториальной орбите. Приблизиться к Фзан-Джуйму можно было только с кормы. Подойти любым другим способом означало, что защитная система с пусковым механизмом смоет лазутчика с неба. Подход сзади означал, что даже если диверсант столкнется со спутником, приближаясь слишком быстро, дополнительный импульс теоретически просто немного подбросит его на орбиту, отправив выше, подальше от опасности. Это также означало, что помимо направленных на пришельца массивов батарей и многочисленных турелей, излучающих, кинетических и ракетных систем вооружения, тот должен был узреть внушительную коллекцию пестрых узлов главного привода и направленных прямо на него сопел двигателей шириной с жерло вулкана, каждое из которых гарантированно был полезно и надежно и в итоге подобно оружию по своему разрушительному эффекту, если их включить хотя бы на микросекунду в момент приближения потенциальной цели.

Главный вход в ангар располагался в центре квартета основных двигателей — прибывшее судно скользнуло к нему, опутанное тенями, немного опередив спутник, приближаясь затем со скоростью, чуть более быстрой, чем было позволено. Маленькое двенадцатиместное корыто исчезло, на мгновение качнувшись носом вниз и задрожав, столкнувшись с собственным внутренним гравитационным полем планетоида.

Вид сзади растаял как мираж, а затем реальная, физическая дверь закрыла вид на глубокую, залитую солнцем траншею. В ангаре зажегся свет, когда прибывший бот опустился на пол. Где-то система компенсировала небольшой толчок, вызванный тем, что крошечный корабль перенёс свой вес на ангарную палубу. Комиссар-полковник Этальде посмотрел на Вир Коссонт и улыбнулся. «Наконец-то дома!» — провозгласил он, возможно, излишне сердечно.

Коссонт улыбнулась в ответ.

Они преодолели несколько десятков лет от Зис в системе Мурейт до Эшри в Изенионе на 5*Гелиш-Оплуле, полковом крейсере, который был почти таким же быстрым, как и те, что имел флот. Усталая и, по-видимому, ничего не ожидавшая после того, как они перебрались на корабль над Ксауном, Вир спала на борту в каюте значительно большего размера, чем обычно требовалось ее реактивированному рангу, задаваясь вопросом, нужно ли ей благодарить за это одиннадцатиструнную, делившую с ней каюту.

Она встала, немного попрактиковалась, испытывая раздражение из-за глубокого фонового гула, издаваемого кораблем, мешавшего некоторым внутренним резонирующим струнам, и подумала, что у нее ещё остаётся время позавтракать с командой и между делом получить больше информации от Этальде относительно того, что происходит.

По прибытии Этальде стоял у двери своей каюты, предложив ей отнести одиннадцатиструнку в ангар крейсера.

— Нет еды? — взвизгнула Пиан. Коссонт позволила ей застегнуться на своей шее. Фамильяр, как правило, грызла все, что ела Коссонт, а завтрак был её любимым временем суток.

Этальде нахмурился, глядя на существо.

— Эта штука одобрена охраной, не так ли?

— Увы, — Коссонт уставилась на пухлое сияющее лицо Этальде. Ей даже не успели выдать приличную форму: все, что у нее с собой было, это синие облегающие брюки и откровенно неуместная куртка. К счастью, фамильяр, которая обычно облегала её как плащ, закрывала наиболее кричащие оскорбительные части старого логотипа.

— Немного поторопились, — быстро сказал комиссар-полковник — корабль своей вибрацией как бы подтолкнул его. — Вы готовы?

— Нет еды? — снова жалобно пропела Пиан.

— Ни крошки, — подтвердила она, повернувшись и позволив Этальде взять черный чемодан одиннадцатиструнной, а сама сняла куртку и сунула ее внутрь.

— Нет еды, — повторила фамильяр тихо, как бы сама себе. — Чёрт возьми..

— Это маршал Бойтер, главнокомандующий. Я генерал Рейкл, избранный маршал, а это генерал Газан’тио.

Двое мужчин и одна женщина — Рейкл, которая представила остальных, — улыбнулись ей. Вир кивнула.

— Пожалуйста, — сказала Рейкл. — Пройдёмте…

Комната была маленькая, функциональная, с квадратным столом в центре и четырьмя стульями. Трудно было понять, что они находятся глубоко внутри летящего планетоида. Не было ни экрана, ни голографического дисплея, ни явного присутствия электроники.

Коссонт села. На плечах её покоилась куртка Этальде — его самого оставили в вестибюле за вереницей толстых закрытых дверей. Он отвечал за ее куртку, фамильяра и одиннадцатиструнную, охраняемую двумя солдатами в полной броне и парой боевых арбитров, похожих на замороженные взрывы ртути с торчащими из них лезвиями ножей. Наушник Коссонт, принимающий и передающий только по собственным каналам астероида с тех пор, как она поднялась на борт, полностью отключился. Тем не менее, её попросили отдать его.

— Как вы себя чувствуете, лейтенант-коммандер? — спросила ее Рейкл.

— Благодарю, вполне.

— Извините, мы не смогли сразу найти вам форменную куртку с нужным количеством рукавов, — сказала Рейкл, едва заметно улыбнувшись. — Я полагаю, этим занимаются, пока мы говорим.

Коссонт сидела, сцепив верхние руки на столе, другая пара свисала — так они меньше бросались в глаза, как ей казалось.

— К делу, — Рейкл подалась вперёд. — Ничто из сказанного здесь не записывается, не протоколируется и не фиксируется как-либо еще…

— Насколько нам известно, — вставил маршал Бойтер, улыбнувшись сначала Вир, а затем Рейкл, которая нетерпеливо кивнула.

— Насколько известно, — согласилась она.

Маршал был худой, с бледным лицом, частично покрытым красочной татуировкой, которая выглядела одновременно многозначительной и незаконченной. У Коссонт возникло ощущение, что она смотрит на своего рода жизненную задачу в стадии прогрессии. Она отсутствовала на службе почти двадцать лет и даже сейчас не чувствовала себя в полной мере военной, но все равно была немного шокирована тем, что такая высокопоставленная персона демонстрирует нечто столь откровенно неуставное, как татуировка на лице. Что ж, как принято сейчас говорить, — странные времена.

Маршал расслабленно сидел на своем месте, чуть сгорбившись, постоянно играя чем-то вроде мультиинструмента и редко глядя прямо на нее после первоначального пристального осмотра, когда Вир только вошла в комнату. Он нахмурился, глядя на ее две пары рук. Генерал Газан’тио был грузным, мрачно улыбающимся и, казалось, общался только кивками. На груди его форменной куртки обреталось множество маленьких временных устройств, отсчитывающих дни до события, как если бы он не доверял в полной мере ни одному из них, находясь в непрестанном поиске.

Рейкл была другой: худая и светлоглазая, она сидела прямо и смотрела резко, напряженно, почти хищно.

— То, что вы сейчас услышите, не должно выйти за пределы этой комнаты, — доверительно сообщила она.

— Для кого бы оно изначально ни предназначалось, — едва слышно добавил маршал, глядя на мультитул, повисший в этот момент в воздухе.

По лицу Рейкл прошла тень неприятия, но тут же, совладав с собой, она сказала:

— Это информация была получена нами… косвенно. — Она взглянула на маршала, словно ожидая, что ее снова прервут, но он потянулся к маленькому многофункциональному инструменту и выключил его. Тот упал ему в руку, заблаговременно подставленную снизу.

— Сообщение исходило от наших бывших благодетелей Зихдренов, — продолжила генерал Рейкл, краем рта улыбнувшись Коссонт. — По-видимому, это в природе сублимированных рас, — заметила она не без иронии — искать компромисс там, где могут быть разногласия, отвечать на непонятные вопросы, а заодно сводить счеты с теми, кто собирается совершить переход.

— Старые счеты, — вставил маршал.

— Сообщение должно было быть доставлено непосредственно перед празднеством. Однако о нём стало известно раньше, чем предполагалось, — сообщила Рейкл.

— Его перехватили — сказал вдруг генерал Газан’тио, продолжая улыбаться своей широкой улыбкой.

— Перехватили, — согласилась Рейкл. — Полк, действовавший от имени, как мы полагаем, наших политических деятелей.

Маршал уронил многофункциональный инструмент на стол и снова поднял его. Рейкл даже не взглянула в его сторону; она не сводила взгляда с Коссонт. — Вы ведь музыкант, мадам Коссонт, не так ли?

— Да, — ответила Коссонт, недоумевая, почему ее лишили звания.

— Расскажите мне о вашем времени на… — Генерал слегка замялась. — Вам придется меня простить… — Рейкл отвлеклась, вынув из кармана униформы блокнот из настоящей бумаги, сверившись с ним. Было очень странно видеть кого-то в её положении, не имеющего под рукой имен и другой информации, передаваемой через наушники или имплант прямо в голову. Блокнот! Коссонт задумалась. Могла ли локальная структура перед сублимацией настолько выйти из строя, что даже высшее командование полка отказывалось полагаться на нее? Это выглядело абсурдным.

— …полагаю, имя произносится верно? — Рейкл положила блокнот на стол, оставив его открытым.

— А, это, — Коссонт сделала вид, что удивлена. Она всегда подспудно знала, что рано или поздно происшедшее с ней в те годы — годы обмена студентами — всплывет и ужалит ее.

— Да, это, — генерал призрачно улыбалась.

— Я была приглашена в программу обмена на корабль Культуры, ГКУ «Все, Что Считается Законным…»

— Он проходит у меня как ЛКУ, — прервала её генерал.

— Извините, да, — Коссонт не на шутку взволновалась. — Так и есть. Я играла на волюпте, то есть сдала тогда… Неважно. В любом случае, — продолжила она, глубоко вздохнув, — я говорила с кораблём об одном инструменте, называемом одиннадцати… Антагонистическая ундекагонная струна и…

— Антагонистическая?

— Всего лишь означает, что ручное натяжение одного набора струн распространяется на другие, — пояснила Коссонт.

Рейкл коротко кивнула.

Коссонт продолжала:

— Я сказала кораблю, что планирую когда-нибудь попробовать играть на этом инструменте, если мне удастся получить хороший образец, и он… ну, короче говоря, он построил один для меня. Подарил в качестве сюрприза на мой день рождения. Я начала играть на ней с помощью корабля — он создал что-то вроде двуручного протеза, который…, - Коссонт почувствовала, что сжимается под пристальным взглядом генерала, — … я очень заинтересовалась инструментом и корабль это знал, и — это было, когда обмен уже подходил к концу — двухлетний, э-э, обмен — он спросил меня, не хочу ли я встретиться с кем-то, кто утверждал, что встречался с самим Вилабье. Автором сонаты… той самой, написанной для одиннадцатиструнной, из-за которой она вообще была спроектирована и изготовлена, хотя есть и много других…

— Могу я немного поторопить вас, лейтенант-коммандер, — вставила Рейкл. — С кем вы познакомились и где?

— С человеком по имени КьиРиа. Это было его настоящее имя, имя — которое он носил до того, как попал в место под названием Перитч IV. Водный мир. Этот человек много плавал, жил у иссиалийцев, местных созданий — проявляя интерес к звукам, точнее — к звуковому чутью, которым обладали эти огромные животные, полуразумные или, скорее, проторазумные. Богатейшая звуковая культура. Так или иначе, но он был одним из них в течение десятилетий — в буквальном физическом смысле, и он возвращался, проходя через то, что называется… процессом воссоединения, кажется?

Генерал заглянула в блокнот, перевернула страницу, коротко кивнув. Коссонт почувствовала облегчение от того, что сделала что-то правильно.

— Итак, ВСЗ появился…

— Кто? — Рейкл прервала ее, затем быстро покачала головой, — а, понятно. Продолжайте.

— Корабль появился у Перитча IV, я спустилась к гигантскому плоту, встретиться с КьиРиа — он уже был в человеческом обличье, вернул себе прежнее тело, хотя большую часть времени все еще выглядел странным и… рассредоточенным. О, и там был еще один аватар корабля, корабля Культуры под названием… Ограниченно Участливый. Кажется так. Почти уверена. Чувствовалось, что корабль был его… наставником что ли или защитником. Казалось, что заявление этого человека о том, что он невероятно стар, все воспринимали всерьез. Я просто подумала сначала… я предположила, что всё это какая-то тщательно продуманная шутка — Корабли Культуры любят такие розыгрыши… Но я встретила его, и мы поговорили — сначала час, потом больше — на следующий день, и корабль, казалось, был счастлив оставаться рядом, и старик не хотел, чтобы я уходила, он был довольно обаятельным, поэтому мы много разговаривали в течение последующих дней. Он утверждал, что провел десятки жизней в образах различных типов существ на протяжении многих лет, часто имея дело со звуковыми или музыкальными произведениями, и — по его заверениям — он действительно знал Вилабье. — Коссонт поймала себя на мысли, что непроизвольно улыбается. Рейкл не выглядела удивленной, но и не велела ей замолчать.

— Когда он был человеком первый раз, он встретил…

— Вилабье? — быстро спросила Рейкл, продолжая просматривать записи. — Композитора, умершего девять тысяч восемьсот тридцать четыре года назад?

— Да! — выпалила Коссонт, виновато пожав плечами. Куртка Этальде соскользнула с неё; она тотчас схватила её нижними руками, замявшись. Маршал Бойтер при этом изобразил испуг. — Так что я подумала, что он сошел с ума, — продолжила Коссонт, взглянув на двоих мужчин, но сосредоточившись на Рейкл. — Но к тому времени, когда я рассталась с ним — пять или шесть дней спустя, — я поверила ему. В любом случае он не казался заинтересованным, утверждал, что все, что он говорил мне, было правдой, но не имело значения.

— Что он рассказывал вам?

— В основном о Вилабье. Как тот ненавидел…

— Что еще? — спросила Рейкл. — Помимо Вилабье. Чем еще он мог заниматься в то время — в пределах столетия или около того?

Коссонт поджала губы.

— А… — спохватилась она через мгновение. — Ну, он сказал, что был… — Она покачала головой. — …Он утверждал, что участвовал в переговорах на той конференции, где была создана Культура. — Она пожала плечами, снова покачала головой, как бы снимая с себя всякую ответственность за такую ​​явную чепуху. — На самом деле он утверждал… что входил в одну из переговорных групп.

— В какую именно?

— Полагаю, он никогда бы мне не сказал. Я вообще в это не поверила, если честно. Думала, он просто морочит мне голову. Я могла поверить во всё, что связано с Вилабье — было так много деталей, вещей, о которых я никогда не слышала, которые звучали… правдоподобно — особенно после того, как я провела действительно глубокое исследование… Но он становился гораздо более уклончивым, двусмысленным, как только речь заходила о конференции и переговорах, как будто не удосужился должным образом подготовиться, чтобы правильно солгать. Я имею в виду, я впоследствии проверила: просканировала все стандартные базы данных, но никто с таким именем не упоминался, хотя всё, так или иначе связанное с конференцией, было довольно тщательно задокументировано. Я не стала, знаете ли, давить на него после первого или второго упоминания; он просто время от времени говорил об этом, как о чём-то очевидном и дразнил меня, когда я вольно или ненароком давала понять, что не верю ему. На самом деле мне было немного стыдно за него, за эту его ложь. Материал о Вилабье выглядел таким убедительным, но… как вы понимаете, стоять в истоках Культуры, когда мы… ну, это было бы… было бы невероятно.

Коссонт подозревала, что знает, как Рейкл пронюхала об их встрече. Как и большинство людей, она вела дневник, и в общедоступной его части — той, которой делились с друзьями и которая теоретически могла быть доступна любому — она упомянула о встрече с кем-то, кто утверждал, что знал Вилабье. Она не могла вспомнить, называла ли КьиРиа по имени, но о встрече сообщила точно. Как ей казалось сейчас, спустя годы, в этом её поступке угадывалось своего рода хвастовство, хотя в то же время, когда она делала запись, она для достоверности преуменьшила эпизод, создав впечатление, что была только одна встреча, а не цикл встреч, растянувшийся на несколько дней. Даже диктуя слова, она относилась к происшедшему с ней в большей степени как к шутке, хотя в глубине души чувствовала иное, но словно нарочно пыталась убедить себя в том, что во всё это не следует верить.

Ей также казалось порой, что неверие становилось в её случае чем-то сродни предательству, как будто она каким-то образом подвела КьиРиа, но — в контексте того, что обсуждала тогда с приятелями: семью, друзей, увлечения, выпивку, розыгрыши и так далее — формулировка выглядела нарочито серьезной в своей категоричности и излишне претенциозной. Тем более что она упомянула о случившемся только вскользь, приведя КьиРиа как пример эксцентричного сумасшедшего, которого иногда можно встретить во время путешествия, особенно если это путешествие происходит на корабле Культуры (серьезное уточнение — мало кто из её знакомых имел возможность проверить его).

Рейкл какое-то время молчала. Ни маршал, ни другой генерал не нарушали воцарившейся тишины. Наконец Рейкл заглянула в свой блокнот на столе.

— Как его звали? — спросила она, в упор посмотрев на Коссонт. — Вы только что назвали его КьиРиа, но это неполное имя, не так ли?

— Нгароэ, — сказала Коссонт. — Его звали Нгароэ КьиРиа. Хотя он повторно принял это имя тогда, непосредственно перед тем, как мы встретились, поскольку незадолго до этого — десятки лет, как я сказала, — он называл себя… — Коссонт посмотрела вверх и в сторону, поморщившись. Прямо сейчас у нее не было наушника и доступа к удаленному хранилищу данных. Она раскинула руки, в очередной раз чуть не сбросив куртку. — Иссерем… — предложила она. — Вроде это было его водное имя.

Рейкл снова кивнула, подняла маленькую указку и внесла какую-то поправку в свои записи.

— Перехватили! — вдруг снова сказал генерал Газан’тио, вспомнив о начале разговора.

Маршал Бойтер смотрел на него, усмехаясь.

Рейкл положила блокнот обратно в карман. На груди она носила тайм-счётчик — крошечную механическую штучку. Взглянув на неё, она постояла, перевела взгляд на маршала, потом на генерала Газан’тио. — Господа, надеюсь, вы извините меня и капитан-лейтенанта?

Двое мужчин обменявшись взглядами, кивнули. Маршал снова заставил маленький инструмент зависнуть в воздухе. Казалось, он что-то напевал про себя.

Рейкл кивнула. Коссонт встала и последовала за ней из комнаты через ту же дверь, через которую вошла, однако — как только дверь толщиной с руку вернулась на место — она поняла, что смотрит вниз на короткий отрезок сверкающего круглого коридора, которого раньше здесь не было.

Пока они шли, в дальнем конце отъехала еще одна дверь. Она закрылась за ними, едва они оказались в коридоре такой же длины — его диаметр составлял не менее трех метров. Пол выглядел наклонным, а легкая кривизна под ногами делала ходьбу до странности неудобной. Это чем-то напоминало движение по стволу гладкоствольного ружья. Коссонт предположила, что они находились во внутренней части планетоида, оставшейся с тех пор, когда у того не было достаточно сильного гравитационного поля.

Когда обе двери сзади и впереди закрылись, генерал Рейкл остановилась и повернулась к Коссонт, заставив тем самым остановиться и ее тоже.

— Я приношу свои извинения за состояние моих коллег-старших офицеров, — неожиданно сказала ей Рейкл.

— Я… — начала Коссонт, не зная, что сказать.

Генерал казалась очень серьезной.

— Вы выглядите… вполне трезвомыслящей.

— Гм, спасибо, — сказала Коссонт, чувствуя себя немного неловко.

Рейкл несколько мгновений смотрела ей в глаза.

— Я хочу попросить вас кое-что сделать для нас, лейтенант-коммандер, — сказала она. — Что-то, что может иметь отношение ко всем гзилтам. — Рейкл вздохнула. — Вы теперь в некотором роде снова в строю, хотя в наши дни даже это может показаться менее важным, чем следовало бы. Но мне нужно знать: готовы ли вы сделать то, что мы можем попросить, что я могу попросить? — Ее взгляд переместился от одного глаза Коссонт к другому и обратно.

— О чем собственно речь?

— Найдите нам его, — просто сказала Рейкл.

— Найти? — Коссонт нахмурилась. — Генерал, я … не была спецназовцем или кем-то в этом роде, — сказала она, ощущая себя сейчас словно в ловушке: только они вдвоем в наглухо задраенном отрезке сверкающей трубы. Она поняла, что Рейкл была меньше ее, но, казалось, обладала сжатой силой, своего рода плотностью, которая создавала впечатление властности.

— Я знаю, — сказала Рейкл, махнув рукой. — Мы предоставим в ваше распоряжение боевого арбитра. Технически андроид, но выглядит как человек. Для защиты.

— Защиты… — Коссонт поймала себя на том, что произнесла это вслух. Она не была воином, и не особо преуспела в навыках самообороны и обращения с оружием. Оставшись на дополнительный год после призыва, она поднялась до головокружительной высоты лейтенант-коммандера во многом благодаря искреннему интересу к церемониальной музыке военного оркестра и чрезмерному энтузиазму командира. А теперь они говорили о том, чтобы объединить ее с каким-то боевым арбитром для защиты. Защиты от кого, от чего?

— Необходимая предосторожность, — пренебрежительно сказала генерал. — Не стоит придавать этому значение. — Она неубедительно улыбнулась. — Позвольте мне спросить вас, Вир Коссонт: в чем вы видите свою преданность?

Коссонт почувствовала себя сбитой с толку из-за внезапной смены темы.

— Преданность? Э-э, ну… полк… Гзилт… — неуверенно проговорила она. — И, ах, да — семья…

— А как вы относитесь к Сублимации? — Генерал перевела взгляд на ее грудь. — Я вижу, у вас нет временного устройства отсчёта, хотя в ваших записях говорится, что вам его выдали.

— Я просто забыла его где-то, — призналась Коссонт, услышав, как голос дрогнул. Она откашлялась. — Я готова к Сублимации со всеми остальными, — добавила она, непроизвольно выпрямившись, как бы подтянувшись. Рейкл посмотрела на нее, ничего не сказав.

— Я… немного нервничаю, — призналась Коссонт. — Полагаю, там, в Сублимации, всё должно быть лучше, гораздо лучше. — Она поняла, насколько глупо прозвучали её слова сейчас. — Но это всё, что я знаю. Думаю, все этого ожидают. И конечно, когда придёт час, я пойду, как и остальные.

Рейкл кивнула.

— Вся наша культура, всё общество готовились к этому с давних времён, задолго до нашего с вами рождения, — согласилась она. — А теперь, я снова спрошу вас: готовы ли вы сделать то, что мы можем попросить?

Коссонт на мгновение посмотрела в глаза Рейкл, подумав о людях, которые уходили в отставку, не подчиняясь приказам, совершали нелепые преступления, особенно в последнее время, и все потому, что Сублимация была так близко, а колеса правосудия крутились так медленно; к тому времени, когда наказание настигнет их, они наверняка уйдут из этого мира. Каждый получит свой шанс, — кроме, разве что, приговорённых к казни.

Она подозревала, что в эти последние дни у большинства людей возникает искушение сделать что-нибудь безумное, возможно, то, о чем они всегда втайне думали, но никогда не решались осуществить. Она выбрала другой вариант: спрятать голову, взять на себя всепоглощающую жизненную задачу, пока не наступит великий день. Один из способов уйти от реальности — стать одержимой. Хотя, не исключено, что её решение было чем-то сродни отговорке, почти трусостью.

Она могла сейчас сказать «нет», она знала об этом. Рейкл она доверяла и слышала о ней как правило только хорошее, но деградация двух других старших офицеров стала для неё шоком. До сего момента она не сознавала, насколько безумными в последнее время сделались некоторые вещи. В любом случае, они все скоро будут возвышены — так какой смысл браться за миссию, которая может быть к тому же опасной? Все это представлялось ей романтичным, но она не питала иллюзий относительно собственных способностей — она не была ни шпионкой, ни героем, ни суперагентом.

Все-таки было что-то во взгляде другой женщины и в том, как она себя держала: едва уловимое ощущение силы — а может, просто по какой-то остаточной памяти Коссонт испытывала потребность подчиняться кому-то гораздо более старшему, привитую ей с детства и культивируемую на протяжении всей жизни — что породило в ней желание угодить Рейкл, сделать так, как она сказала или даже потребовала. Кроме того, призналась она себе, это хороший способ отказаться от своей идиотской жизненной задачи, не теряя при этом самоуважения. — Хорошо, — сказала она. — Я сделаю все, что смогу. Но было бы полезно знать…

— …Конечно. — Рейкл кивнула, как будто что-то вспомнив. — Извините, это прозвучит мелодраматично, лейтенант-коммандер, но позвольте мне перейти к сути: Книга Истины — ложь.

Коссонт уставилась на нее.

Священная книга Гзилта была чем-то, с чем они росли, чем-то, что считали само собой разумеющимся и чем гордились. В каком-то смысле она помогала пережить самый тяжкие периоды, нативно указывая людям Гзилта путь. Конечно, были сомнения на счет происхождения писания, всегда были — когда, например, открылось знание обо всех других священных книгах, которые когда-либо существовали в истории других народов по всей галактике, возникло понимание, насколько они были распространены и насколько ошибочны, ограничены видовыми предрассудками и традициями людей, от которых требовалась только слепая вера и подчинение.

Но даже тогда Книга Истины стояла особняком, как нечто имевшее смысл.

То, что Зихдрен оказался не таким важным и уникальным, как утверждалось в книге, не имело принципиального значения. Потому что с осознанием приходило понимание того, что у каждого была своя точка зрения: все виды и цивилизации смотрели на вещи исключительно с позиций своей исключительности — вольно или нет мня себя в центре вещей. Гзилты в этом отношении ничем не отличались, будучи, возможно, более благополучными, более оправданными в своем самоуважении, но их священной книге не за что было извиняться.

— Ложь? — услышала она свой голос.

— Не просто неверное истолкование или ложь во благо, но откровенная, преднамеренная ложь, прикрытая подборкой научных истин, чтобы ее было легче проглотить, созданная исключительно для обмана, — сказала ей Рейкл.

— Зихдреном?

— И во имя Зихдрена, — подтвердила Рейкл. — На самом деле, крошечной фракцией внутри Зихдрена: одинокой преподавательской группой университета, маленькой исследовательской группой ренегатов с диссидентом во главе. С тех пор, как была составлена Книга, мы являлись для них экспериментом. Так называемый пророк был просто сметливым человеком, которому повезло, с даром к спекуляциям и маркетингу. Он был выбран Зихдреном — профилирован, избран — и затем ему была вручена основа Книги. Всё остальное он просто дописал.

Мы знаем об этом, потому что корабль Зихдрен-Ремнантеров направлялся на Зис на праздничную последнюю церемонию. На борту он нес… андроида, какое-то гуманоидное существо, которое должно было представлять Зихдрен на этой церемонии, но главное, оно должно было признаться в обмане непосредственно перед Сублимацией, так, чтобы технически признание было сделано достаточно поздно и невозможно уже было что-то отменить, — и не для широкого круга, конечно. Политический истеблишмент больше, чем кто-либо другой, зациклен на идее Сублимации — это должно было их шокировать, даже ошеломить, подтверждая то, что циники и отступники болтали на протяжении тысячелетий, но они не смогли бы отменить возвышение или поставить вопрос на голосование, так как процесс к тому моменту был бы уже запущен.

Генерал улыбнулась, что выглядело несколько натянуто.

— Однако корабль Зидхренов так и не прибыл на Зис. Он был перехвачен кораблем гзилтов и уничтожен, сожжён — сказала она. — Незадолго до того, как это произошло, корабль Зихдренов пытался урезонить корабль Гзилта, объясняя, насколько важна его миссия. Он обнародовал закрытую информацию, которую нес. До этого момента, мы полагаем, он и сам не знал, что содержалось в сообщении. Несмотря на это он всё равно был уничтожен и корабль Гзилтов доставил информацию нам.

Рейкл подошла к Коссонт чуть ближе, и Вир невольно захотелось отступить. Она сопротивлялась желанию, позволив генералу приблизить свое лицо.

— Дело в том, — продолжала Рейкл, — что в сообщении упоминалось имя Нгароэ КьиРиа, как человека, который мог бы помочь предоставить доказательства того, что всё содержащееся в послании Зихдрена — правда, даже если бы времени для проверки уже не оставалось, — Рейкл снова изобразила фальшивую улыбку. — Таким образом, Коссонт, лейтенант-коммандер Коссонт, в отставке, в гражданской блузке и куртке «Повелители экскрементов», которую вы пытались спрятать, — сказала Рейкл, протягивая обе руки и нежно поглаживая воротник рубашки Коссонт, — мы обратились к вам, чтобы вы помогли нам в этом деле, потому что некоторые из нас очень хотели бы знать, действительно ли всё это правда, и какой дополнительный свет на вещи может пролить ваш знакомый КьиРиа — в любом из своих воплощений. Потому что мы понимаем — я понимаю — что этот… гражданин может существовать сейчас более чем в одной форме, не так ли?

— А… — выдавила Коссонт, — Да, так.

— Так, — тихо повторила Рейкл.

— Но связующий модуль… состояние сознания…

— Как вы говорите — состояние сознания?

— Дело в том, что у меня его больше нет, — призналась Коссонт.

— Я знаю, — сказала Рейкл, немного отклоняясь от нее. — Вы пожертвовали его одной из Централизованных Баз Данных на микроорбитале Бокри, Оспин.

Коссонт кивнула:

— Цельнолитой объект. Они специализируются…

— … специализируются на подобных вещах, — подтвердила Рейкл, кивая. — Да — я читала ваш дневник.

Коссонт нахмурилась.

— Но это было сделано в частном…

— Не будьте наивной, — Рейкл покачала головой. — Частное, общественное… Вопрос в том, готовы ли вы помочь нам сейчас, пойти туда и вернуть его?

— На Оспин?

— Мы уже практически в пути, — сообщила генерал, теперь ее взгляд блуждал по Коссонт, как будто она осматривала ее на каком-то военном параде, оценивая внешний вид, одежду, прислушивалась к тому, как она дышит. Коссонт чувствовала себя странно беспомощной, завороженная этим действом. На параде проверяющий офицер традиционно выискивал любую мелочь, неуместную или упущенную деталь: возможно, Рейкл сейчас искала на ней что-то, что имело хоть какое-то военное значение.

— Это было бы очень полезно, — говорила Рейкл, продолжая осматривать её. — Вы могли бы сделать то, за что гзилты был бы вам очень благодарны. Мы уважаем жизненные задачи, но это может оказаться гораздо важнее, чем играть музыкальное произведение, каким бы сложным оно ни было. Я понимаю, что повышение, медали, регалии и прочая ерунда ничего не значат, если все мы собираемся шагнуть в яркий и сияющий свет, но, Вир, есть шанс, что мы совершим этот шаг, руководствуясь ложными предпосылками, и в таких обстоятельствах было бы не лишним знать правду, не так ли? Просто на тот случай, если мы вдруг захотим переосмыслить наше предназначение и остаться в Реальности, достичь большего здесь, а Сублимацию оставить надругой раз. У нас должен быть выбор, вы согласны?

— Я….

— Такое… частное расследование не так опасно, менее опасно, чем вооружённое вторжение целого полка, что могло бы иметь серьёзные последствия. Это было бы неловко. Могли бы возникнуть вопросы, ссоры… Я бы даже сказала, стычки были бы в значительной степени гарантированы, учитывая то, что Оспин с его базами данных подпадает под действие закона о защите Внутренних Систем, не говоря уже о том, что у нас есть основания предполагать его прямое участие в данном деле — не исключено, что это был один из их кораблей, тот, что погубил судно Зихдренов. Пуф! Вот так! — Она мягко щелкнула пальцами перед лицом Коссонт. — А у вас есть правдоподобный мотив для проверки, поскольку вы пожертвовали им свой модуль — весьма кстати. Поэтому мы хотели бы отправить вас посмотреть, а заодно узнать, что вам скажет тень отшельника КьиРиа и прольют ли его слова какой-нибудь свет на ситуацию в целом. Как вы думаете, вы могли бы сделать это для меня? Вы готовы мне помочь? Я надеюсь, что прошу не слишком многого? Мм, Вир? Это слишком много, чтобы я смела тебя просить? — Генерал вдруг снова оказалась рядом с ней.

Коссонт покачала головой; она чувствовала себя наполовину загипнотизированной.

— Нет, не много. Я… пойду. Я… это будет мое… — Коссонт покачала головой и выпрямилась. — Я сделаю то, о чем вы просите.

Генерал снова отступила назад, улыбнулась — на этот раз искренне, даже интимно — по крайней мере, так показалось Вир.

— Спасибо, — сказала Рейкл, слегка кивнув. — А теперь давай найдем твоего андроида-телохранителя, хорошо? — Не дожидаясь ответа, она повернулась и быстро пошла по неуклюже изогнутому коридору к уже распахнутой двери. Вир последовала за ней.

Связующий модуль. Форма, субстрат сознания, состояние сознания.

Это был последний подарок, который она получила от «Все, Что Считается Законным», копия разума КьиРиa, по сути. Корабль передал его ей в момент, когда она уходила. Сумка в руке и чемодан одиннадцатиструнной на поплавковом поддоне подчинялись ей, послушно зависая рядом, как слегка надоедливые питомцы.

Лучащийся золотистым светом аватар корабля попрощался с ней, она начала поворачиваться — одна нога все еще стояла на полу корабельного ангара, а другая — на задней рампе транспортного шаттла Гзилта, когда аватар неожиданно произнёс:

— О, и вот это, — и, когда она повернулась, протянул ей маленький темно-серый, слегка блестящий кубик, тяжелый — как она почувствовала, едва тот оказался у нее на ладони. — От нашего старого друга с Перитча IV, — сказал ей аватар. — В каком-то смысле это он сам. И только для тебя. Можешь игнорировать его, консультироваться с ним, оскорблять, бросать: как угодно, так он передал. — Аватар поднял свою блестящую золотую руку: — До свидания.

За пределами коридора, в широком зале, раздался внезапный шум и вереницы мужчин и женщин в смешении мундиров и маскарадных костюмов, танцующих и хохочущих, мгновенно протрезвели, едва увидели генерала, замерев по стойке смирно, запыхавшиеся, неуверенно ухмыляющиеся. Один или двое стояли непринужденно или даже сгорбившись, положив руки на колени, пытаясь отдышаться или по инерции продолжая смеяться.

— Спокойно, вы все, — сказала Рейкл и голос её прозвучал звучно, напитанный стальными нотами.

— Все — повторила она, обращаясь к последней паре, ещё не успевшей выйти из транса. Она смотрела на них, а Коссонт стояла позади, чувствуя себя объектом интереса столпившегося перед ней пёстрого общества. Рейкл ловила на себе тревожные взгляды.

— Даже штатские, — сказала она, наконец, — ведут себя с большим приличием, чем любой из вас. — Рейкл криво усмехнулась — Отставить.

Она взглянула на Коссонт, кивнув ей, и они проследовали дальше по широкому коридору. Веселье за их спинами тут же возобновилось.

В нескольких метрах впереди их ждала туристическая капсула с открытой дверью. Рейкл пробормотала какие-то слова и они прошли внутрь.

Единственное, что указывало сейчас на то, что они двигались, — голографический дисплей, показывающий, как капсула проходит сквозь астероидную луну от центра к корме, где располагался ангарный комплекс. Коссонт наблюдала за движением, стоя рядом с Рейкл. Генерал грызла подушечку пальца, задумавшись о чём-то.

Спустя непродолжительное время они оказались в большом помещении, представлявшем собой нечто среднее между лабораторией и небольшим заводом. Три человека в форме техников — один командир и два его помощника — суетились вокруг приподнятого сиденья, на котором полулежала фигура: нижняя половина в стандартной одежде, камуфляж сверху и затылок, спрятанный за неким подобием громоздкого шлема. Серия гигантских голограмм, окружавших собравшихся, отображала сколь красочно сложную, столь и непонятную графику.

Мужчина поднял веки, едва они приблизились, огляделся, вращая глазами, поочерёдно останавливая взгляд на каждом из склонившихся над ним лиц. Выглядел он растерянным. Коссонт заметила, что он был пристегнут к наклонному сиденью за лодыжки и запястья, а вокруг талии пролегла тонкая металлическая лента.

— Итак, Гаэд, — обратилась Рейкл к техкомандеру, — вы готовы?

Мужчина на сиденье смотрел на нее, пока она говорила, как будто никогда раньше не слышал, чтобы кто-то издавал звуки таким необычным способом. Он был высоким, мускулистым, с худощавым лицом. Коссонт подумала, что если это тот андроид, о котором упоминала Рейкл, то он и в самом деле похож на человека, если не считать преувеличенно недоумённого выражения на лице.

— Думаю, еще несколько часов, — сказал техкомандер. Он держал в руке небольшую панель управления, как и два его помощника — молодые мужчина и женщина. Последние отсалютовали Рейкл, проигнорировав Коссонт, после чего вернулись к своему занятию, отвернувшись к гигантским экранам, бормоча что-то в пустоту и друг другу, и время от времени консультируясь с блоками управления, связанными с голографическими дисплеями, парящими вокруг, подобно призрачным слепкам невероятно сложных водопроводных систем. Человек в кресле дернулся. Выглядел он по-прежнему озадаченным.

— Что за задержка? — нетерпеливо спросила Рейкл.

— Э-э, программное обеспечение, — сказал техкомандер, впервые взглянув на Коссонт. — Плохо адаптировано к повторной установке — на этом уровне. Застало нас врасплох. Приходится… — Его голос оборвался, когда один из ассистентов покрутил что-то на голодисплее над своим ручным экраном, и мужчина в кресле внезапно расслабился, осев, по-видимому, погрузившись в бессознательное состояние: голова его свесилась набок, рот обмяк. Мгновением позже он дёрнулся, посмотрел куда-то вверх и низким, сдержанным голосом произнёс: «Отряд И988, Паринхерм, Эглиль, системы проверены и включены. Статус — готов, шкала времени субъективна один к одному».

— Предположения о статусе по умолчанию продолжают действовать, — вздохнул техкомандер. — Чёртов протокол безопасности. — Он посмотрел на Рейкл, как будто ища у неё поддержки или сочувствия.

— Так он готов или нет? — спросила генерал.

— Не в полной мере. Он все еще думает, что находится в режиме симуляции.

— Поторопитесь, — холодно бросила Рейкл.

— Мадам.

Рейкл повернулась к Коссонт, открыла рот, потом нахмурилась и отвернулась. Она подняла руку, отступив на пару шагов.

— Как долго ещё? — услышала Коссонт ее слова.

— Отряд И988, Паринхерм, Эглиль, — произнес низкий голос за спиной Коссонт. — Системы проверены, все включено. Статус готов, храоооо… — Голос оборвался.

Рейкл выглядела раздражённой.

— Что вам мешает? — настойчиво спросила она, повернувшись на одном каблуке и подняв лицо к залитому светом потолку, слегка топнув при этом. Коссонт оглянулась на технокомандера и двух его помощников. Они опустили головы, обмениваясь беспокойными взглядами.

— Поспешите…

Тут же откуда-то прогремел голос:

— Временная неспособность к командованию. Перевести корабли на полную автономность, приоритет Ф3. Наружу — немедленно!..

Мгновение спустя по всему лабораторному пространству разнеслась настойчивая трель и замигали огни. Пол задрожал под ногами Коссонт, и басовитый, почти субзвуковой гул мгновенно наполнил воздух, сжав её кости и легкие. Генерал развернулась, подступив к техникам.

— Гаед, — сказала она техкомандеру, смотревшему в потолок. — Мы идем на нижнюю палубу, — Она кивнула на фигуру в кресле, в очередной раз утратившую сознание. — Тащи туда эту штуку. Технокомандер открыл было рот, чтобы возразить, но Рейкл упреждающе подняла палец:

— Сейчас. Немедленно. Приведи его в чувство. Оживи его, пока мы идем вниз. Просто сделай это, — добавила она с нажимом, когда техник снова открыл рот.

— Все слышали? — техкомандер повернулся к помощникам, возвысив голос над непрекращающейся настойчивой трелью тревоги. Коссонт наблюдала, как он что-то включил на голодисплее своего карманного компьютера. В тот же миг сидевший в кресле рванулся, выйдя из забытья:

— Отряд И988, Паринхерм, Эглиль, системы проверены и включены. Статус готов, шкала времени субъективна — один к одному.

— …действуйте, пока… — говорила генерал.

— …промежуток в несколько секунд, дайте закрыть…

Фигура в кресле неожиданно села, поблёскивая на свету.

— Отчёт! — вскричал андроид, после чего снова замер.

Командир с помощниками лихорадочно постукивали по экранам, перебирая пальцами и бормоча команды. Фигура судорожно дернулась, быстро повернула голову из стороны в сторону и спокойно выдала: «Обнаружена программа аварийной сигнализации флота». Голос почти утонул в нараставшем грохоте.

— Приготовь выход из гребаного ангара! — кричала Рейкл кому-то. — Параметр для шаттла Т-класса. — Она втянула ртом воздух, пытаясь перекричать шум. — Вытащи их и положи рядом, мы можем забрать их потом. — Еще одна пауза. … — Насколько возможно.

— Командир, — внезапно сказала фигура в кресле. Коссонт оглянулась и увидела, что пробуждённый смотрит на главного техника. Затем он заметил Коссонт. — Полковник, — произнёс он. На мгновение Вир растерялась, но потом поняла, что все еще носит куртку Этальде со знаками отличия. Андроид свесил ноги и, казалось, собрался слезть с сиденья. Затем он заметил Рейкл и сказал: «Генерал!» После чего спрыгнул на пол.

— Паринхерм, Эглиль, сущность — андроид. Отчёт о симуляции. — Он отсалютовал Рейкл, которая стояла к нему спиной и все еще кричала что-то.

— Шлем! — нашёлся командир.

Помощница подошла к андроиду, намереваясь снять шлем с его головы. Фигура выбросила обе руки, перехватив запястья ассистентки. Девушка взвизгнула. «Больно!» — закричала она, когда андроид сдавил её тонкие запястья своей рукой. Техкомандер выругался, колдуя над голоэкраном. Руки андроида ослабли, освободив помощницу, свирепо посмотревшую на командира. Ей, однако, удалось смахнуть громоздкий шлем с головы андроида.

— Готов? — Рейкл, протолкнулась мимо ассистентов. Она потёрла запястья, сорвала с Коссонт куртку Этальде и накинула ее на плечи андроида. Андроид сдёрнул её так сильно, как только мог. Казалось, он собирался что-то сказать, когда Рейкл пробормотала: «Спокойно. Это не повышение», после чего взяла андроида за локоть. Он как будто пытался воспротивиться.

Рейкл посмотрела на Гаеда:

— Пора!

Та же самая туристическая капсула доставила их на один уровень ниже, двери, казалось, едва закрылись, прежде чем снова вынуждены были распахнуться. Коссонт, Рейкл, андроид и техкомандер Гаед — что-то бормотавший себе под нос, не сводивший глаз с карманного компьютера, — быстро зашагали в огромный ангар, переполненный ракетами и дронами, громоздкими транспортами и приземистыми орудийными платформами.

— Открывайте, — приказала Рейкл.

Массивные створки раздвинулись под не стихавший звон тревоги. Коссонт понимала, что происходит что-то экстраординарное, какая-то непредвиденная ситуация, возможно связанная с аварийным состоянием нёсшей их гигантской конструкции. Она заметила, что Рейкл, едва раскрылись створки, перешла на бег, что-то прокричав им на ходу. Коссонт ускорила шаг, и вскоре вынуждена была тоже перейти на бег. Андроид трусил рядом, а техкомандер Гаэд, спотыкаясь, плелся позади, издавая мучительные стоны.

— Торопитесь! — кричала им Рейкл.

— Верхняя палуба, кормовой ангар, штаб полка, Фзан-Джуйм, Эшри, Изенион, — сообщил андроид, оглядываясь по сторонам, перескакивая по палубе. — Генерал-маршал Рейкл, командующий на симуляторе.

— Генерал! — крикнул мужской голос. Коссонт узнала его, но не сразу поняла, кому он принадлежит, когда вдруг заметила Этальде, высовывающегося из хвоста крошечного четырехместного шаттла в десяти метрах от нее. Рейкл повернулась и припустила туда.

У открытой задней рампы стояло небольшое отделение солдат и пара боевых арбитров. Этальде нырнул обратно в крошечный корабль, сел на место и протянул руку Коссонт. Она увидела чемодан одиннадцатиструнной, привязанный к сиденью позади него. Наверное я никогда не избавлюсь от этой проклятой штуки, поймала она себя на мысли, прыгая в корабль, едва не стукнувшись при этом головой.

— Вы проинструктированы? — услышала она требовательный голос Рейкл.

— Никак нет, — ответил кто-то.

— Присмотрите за ней, — резко сказала Рейкл, кивнув на Коссонт, и в следующее мгновение оказалась с ними в шаттле, согнувшись, рядом с Этальде. Взгляд её упал на на футляр одиннадцатиструнной.

— Что за?.. — она покачала головой, нажала большую кнопку над сиденьем Этальде и схватила комиссара-полковника за манишку.

— Извините, — сказала она и стащила его. Полковник не протестовал, но рот его непроизвольно открылся. — Вам придётся покинуть это место.

Она вытолкнула Этальде через заднюю дверь, выпрыгнула за ним, а затем втолкнула внутрь командира и андроида, поочерёдно поддерживая каждого за спину. Оба, спотыкаясь, покатились к двум пустым сиденьям.

— Коссонт! — крикнула Рейкл, не сводя с нее взгляда. — Найдите своего друга. Узнайте, у него всё, что сможете. Доложите мне или следующему по старшинству офицеру полка.

Она отвернулась.

— Готов? Вперёд! — скомандовала она, отбегая.

Толстые кожаные ремни придавили Коссонт к сиденью. Она смотрела на бледное, удрученное лицо Этальде, пока солдаты и боевые арбитры пробегали мимо. Казалось, он внезапно осознал, что держит что-то в руке: предмет, похожий на массивное ожерелье. Такой же, как висел на его шее.

Он бросил его ей как раз в тот момент, когда задняя дверь начала подниматься. Коссонт поймала устройство — это был аварийный шлем-воротник. Она прижала его к себе.

Последнее, что Коссонт увидела внутри планетоида, была Рейкл, схватившая Этальде за воротник и оттаскивающая его от шаттла. Она размахивала руками, пытаясь балансировать, поворачиваться и бежать одновременно. Дверь шаттла захлопнулась.

Андроид сидел напротив нее в не по размеру маленькой полковничьей куртке и туманно улыбался. — Шаттл класса Т, четырехместный, — сообщил он бесстрастно. — ИИ пилот. Командует неизвестный капитан.

Лязг закрывающейся двери шаттла все еще эхом разносился по кораблю, когда раздался короткий высокий пронзительный вой, перешедший в плотный хлопок, как будто разгневанный бог совершил хороший разбег и пнул судно так сильно, как только он, она или оно могли.

Коссонт потеряла сознание.

* * *

На плоту клубился туман, будто сотканный из проплывающих мимо снов.

Она никогда не видела такого бездонного неба: ворохи бледно розовых и желтых, красных и голубых облаков дыбились в затерянных глубинах зеленой, оттенённой до фиолетового атмосфере, образуя большие туманные наклонные пролеты и впадины, тени и огромные столбы преломлённого света, разбросанные по своду, словно балансирующие между массами воздуха и застывшими вихрями в тяжелых, пыхтящих, медленно перетекающих волнах, основаниями коренившихся в безбрежном море: единый великий океан повсюду, опоясывающий планету, проникающий в небо, срастающийся с ним сокрушительными штормами и вечно беспокойными грозами. Океан может быть разных цветов, но для нее — в мире, который был сплошь океаном без берегов, — он предстал в нефритовом цвете.

Птицы и воздушные рыбы, поодиночке и сбитые в крупные, гигантские стаи, затмевавшие солнце, заполоняли пространство между океаном и облаками, лениво волоча сплошное длинное крыло по кратким плавным изгибам между волнами, периодически пропадая среди длинных катящихся желобов, или сплетаясь в столбчатые узоры, подобные серым фрактальным теням на фоне парящей архитектуры облаков.

Выше — иногда проглядывая между облаками — величаво и безмятежно плыли очертания двухъярусных дирижаблей и торпед; торпеды шли, лавируя, пересекая воздушные потоки.

— Вы еще молоды. Страдаете от… иллюзии, что что-то действительно имеет значение.

— А вы настолько отчаялись, что решили стать рыбой?

Иссерем-КьиРиа рассмеялся.

— Возможно. — Казалось, он задумался об этом. — …Определённо.

— Если вам на всё наплевать, почему вы вообще со мной разговариваете? — спросила она его.

Он погрузил голову под поверхность воды в длинном резервуаре, затем вынырнул, вытирая лицо. Посмотрел на нее, моргая. — Какая ты… смелая, — сказал он ей. — Предоставляешь мне шанс навсегда прогнать тебя.

— Не стоит, — сказала она. — Мне нравится разговаривать с вами. И, надеюсь, я не слишком вас обременяю.

Он снова рассмеялся.

— Теперь ты апеллируешь к… моему желанию не казаться слабым перед лицом молодости.

— А вы когда-нибудь приходило в голову, что вы чрезмерно анализируете тривиальные вещи?

— Постоянно.

Он отдыхал в длинной неглубокой цистерне, открытой с одного конца морю, на плоту, который был соединен с основной платформой. Она лежала почти голая на шезлонге со стаканом воды в руке.

Здесь пролегала основная часть гигантского плота Апраниприла, поднимаясь и опускаясь секциями на идущих одна за другой океанских мегаволнах, среди медленно затухающих остаточных следов шторма — белые зыбкие крыши, похожие на паруса, едва брезжили в потоках солнечного ветра, — образующих время от времени странное кружащееся движение на поверхности воды.

— Что ж, — сказала она, — о нем, по крайней мере, не забыли.

— Думаешь, это действительно важно?

Она покачала головой:

— Лучше запечатлеть себя так, чем вообще никак.

— Не знаю… Нет ничего забвенного — по большому счёту. Так или иначе, но со временем всё проявляется где-то…

— Вы считаете, Вилабье хотел, чтобы его помнили?

— Я думаю, не имеет значения, заботился он об этом или нет.

— Для него это имело значение, — возразила она и добавила: — Возможно, — напомнив себе, что согласно условности, которую они здесь соблюдали, он на самом деле знал этого человека, а она — нет. Хотя не то, что бы она действительно верила ему.

— Он был бы… потрясен, если бы узнал, что его помнят только за Водородную сонату, — сказал Иссерем-КьиРиа, задумчиво глядя на океан за днищем резервуара. — Он ненавидел её.

— Ненавидел?

Иссерем-КьиРиа пожал плечами, поднимаясь и опускаясь в резервуаре.

— Он написал её в шутку, — сказал он ей, снова вытирая лицо. Сознание старика отдалялось сейчас от левиафида — гигантского морского существа, в котором он обитал всего несколько дней назад. Он был там, был тем существом, жил как это существо — плавал, спаривался и сражался с себе подобными — многие десятилетия. По его словам, он пять раз обогнул эту огромную планету. Он все еще привыкал к тому, чтобы снова стать двуногим гуманоидом, и — на данный момент — нашел наиболее удобным и утешительным лежать, плавая, в морской воде.

— Сначала, — добавил он, взглянув на девушку. — Сначала он просто ненавидел её. Потом его отношение стало… серьезнее, но всякий раз с его стороны это была критика, мрачная ирония, затянувшаяся шутка, но никогда не плод любви. Скорее ненависти. Презрения… по крайней мере.

Слова все еще сбивчиво выходили из него. Его разум изо всех сил пытался снова приспособиться к речи после десятилетий протяжного пения и передачи мыслей и чувств с помощью уникальных, хотя и сложных звуковых образов. Время от времени он запрокидывал голову и открывал рот насколько мог широко, как бы зевая. Безмолвно. Эти эффекты должны были продлиться несколько дней, сказали ему медики; глубокие, примитивные уровни его существа были взбудоражены тем, что интерпретировали как своего рода слепоту, периодически возвещая о себе подобными атавистическими всплесками.

Как он сам определил это — чем-то вроде эха.

— …реакция, которую разделяло большинство слушателей, — продолжал КьиРиа. — Я был на его первом… представлении, — он закрыл глаза, вспоминая. — Это было ужасно.

Коссонт нахмурилась.

— Я думала, его первое выступление было триумфальным.

— Аудитория… академиков, — КьиРиа, казалось, не воспринял её слов. — И каждому из них были вручены… копии… партитуры.

— Насколько мне известно, результат был впечатляющим.

— Не отрицаю. Однако я был на первом… публичном выступлении.

— О…

— Реакция оказалась… смешанной. Некоторые люди ненавидели это…

Коссонт снисходительно улыбнулась.

Иссерем-КьиРиа мог быть любого возраста, подумалось ей, если судить по его коже. Она была очень гладкой, но в то же время какой-то …замшелой. Выражение лица было самым непроницаемым из всех, с какими она когда-либо сталкивалась, хотя, конечно, они принадлежали к разным видам: она не ожидала, что сможет прочитать выражение лица инопланетянина, даже если тот был частью обширного метавида гуманоидов. Генетически он относился к млекопитающим — у него даже имелись рудиментарные соски на груди, выглядевшие как пара болезненных укусов насекомых. Очевидно, это было то самое тело, в котором он обитал до того, как перенёс себя в левиафида. Все это время оно хранилось на плоту Апраниприла. Теперь он вернулся.

По его словам, он провел всю свою жизнь, базируясь в этом единственном гуманоидном теле, скитаясь по Культуре и за ее пределами, преимущественно среди остатков породивших ее цивилизаций — включая цивилизацию гзилтов, хотя они так и не сподобились присоединиться. Он наблюдал за стагнацией гзилтов, в то время как Культура превращалась из капризного, ветхого собрания разрозненных обществ — некоторые из них практически не разговаривали друг с другом — в целенаправленно однородную и вместе с тем разнообразную, постоянно расширяющуюся формацию, неуклонно двигаясь к той известности и могуществу, которыми теперь обладала.

На протяжении всего времени он брал то, что он называл случайными отпусками в других формах, как внутри Культуры, так и вне её: он был птицами, рыбами, животными, машинами, инопланетянами дюжины разных типов и полов, в некоторых случаях на протяжении столетий. Тем не менее, он всегда возвращался в то самое первое, постоянно обновляющееся гуманоидное тело, его воспоминания освежались, а вкус и аппетит омолаживались. И поиск был непрестанным: он никогда не успокаивался и никогда не возвращался туда, где вырос, — где бы ни было это место (где именно он отказался ей сказать).

Затем, в течение последних нескольких десятилетий — преследуя внезапно взыгравший в нём интерес к звуку, превыше всех иных чувств — он был левиафидом здесь, в водном мире Перитч IV, его голос был мощным, разрывающим океан воплем, импульсно направленным взрывом подводного звука, способным распространяться на тысячи километров или превращать в порошок мелких морских животных, убивая их мгновенным сокрушительным давлением. Коссонт понятия не имела, какие ощущения он испытывал при этом.

- «Соната» — не просто самое известное произведение Вилабье, — сказала она. — Это его самая сложная работа. Особенно для своего времени. Да и впоследствии многие критики считали и считают его лучшим, во многих отношениях непревзойдённым.

— Тем не менее, он… ненавидел её, — настаивал Иссерем-КьиРиа. — Он написал… центральную часть, чтобы доказать, как легко писать такую… математическую… программную музыку, но в ней не было… любви. И мелодии.

— Мелодия — это еще не все.

— Ничто не существенно, не так ли? — Он посмотрел на нее, снова вытирая лицо. — Тогда он понял, что даже в рамках своей… диктаторской, последовательной логики произведение было незаконченным и представляло собой лишь частичную критику того, что он ненавидел, поэтому он решил… завершить его и сделал это.

Иссерем-КьиРиа выглядел задумчивым, уставившись на клочок неба, видимый за трепещущим куполом наверху, защищающим их от палящего тропического солнца.

— Возможно, это была… ошибка Тика, — тихо размышлял он. Он назвал Вилабье «Тик», что являлось сокращением от Тикрина, имени композитора. Коссонт заметила, что он впервые сделал это. И, как ей показалось, в такой фамильярности сквозило некое притворство.

— …Кажется, он начал воспринимать свою шутку слишком серьезно. — Он посмотрел на нее. — Я пытался предупредить его.

— Вы знали его, когда он писал сонату? — спросила она, отхлебнув из стакана, стараясь говорить нейтрально, не выдавая своего скепсиса.

— Мы встречались несколько раз… пока он писал её. Я был… — он изящно махнул рукой из воды, роняя капли на плещущуюся воду, — … одним из тех культурных атташе, знаете ли.

Она кивнула.

— Я даже помог ему.

— ?

— О, не с музыкой… как таковой. — Старик улыбнулся. — С сопоставлением. С соответствием каждой ноты высокоуровневым глифам в марайне.

Марайн был языком Культуры, используемым поныне. Она сочла вежливым выучить его для визита по обмену; были даже некоторые слова, которые он разделял с языком гзилт, что облегчало задачу. В последнее время, спустя почти год, как она говорила на нём, она поняла, что невольно начала думать на марайне, а также что Гзилт начал казаться ей немного грубым и неуклюжим по сравнению с ним. Это заставляло ее чувствовать себя странно нелояльной.

— Марайн был уже тогда в ходу? — спросила она.

— Культура… имела свой язык гораздо раньше, чем начала отсчёт своего существования.

— Вы сопоставляли…

— Каждая нота к многомерному глифу.

— В Марайне?

— В разговорной версии… сетка три на три, используемая для формирования письменной… отображаемой версии, — это просто — базовый уровень фрактала, бесконечно масштабируемый многомерный дескриптор. Есть более сложные пласты.

— В самом деле? Помимо нонарного?

Он выглядел огорченным.

— Нонари… неверны. На самом деле это двоичный файл, расположенный в… сетке три на три. Но да. Три на четыре, четыре на четыре… три в кубе, четыре в кубе… и так далее. Только Разумы способны понять версии в нескольких дополнительных измерениях. Они могут удерживать все слова, которые составляют эти глифы, в своём… сознании. — Он посмотрел на нее. — В конечном счете, это можно так описать. Всю вселенную, вплоть до каждой последней частицы, луча и события можно было бы сжать в один глиф, одно… слово.

— Довольно таки длинное слово.

— Безнадежно длинное. Потребуется целая жизнь Вселенной, чтобы сформулировать его. Но тем не менее.

— И какой в этом был смысл? — спросила она. — В сопоставлении заметок с глифами?

— Понятия не имею, — признался старик, улыбаясь. — Но дело в том, что… Соната Водорода — это… продуманная, намеренная атака на композицию, которую она же и представляет. Он, Тик… ненавидел конфликтную, атональную музыку. По сути, он высмеивал её, показывая, как… легко её писать… и как трудно — по крайней мере, обычному существу, человеку — слушать. Теперь же она то, за что его больше всего помнят. — Он снова пожал плечами. — Такова судьба, как говорится. — Он посмотрел на море и затем тихо добавил: — Не следует мешать форму… со смыслом…

* * *

Она начала просыпаться, ощущая себя странно, одновременно тяжелой и невесомой. В ушах шумела кровь. Что-то сильно давило ей на плечи. Всё вокруг казалось до отвращения неправильным.

— Что это было? — спросил знакомый голос, звучавший приглушенно, едва слышный из-за непрестанного грохота в ушах.

— Дополнительная сущность потенциально находится на борту, — небрежно объявил другой голос — низкий — Сканирование. Выявлено: искусственная конструкция, личная.

— Кто это? — спросил приглушенный голос.

Теперь Коссонт узнала его: Пиан. Хотя, преследуя эту мысль, она все еще немного не понимала, кем или чем был «Пиан». Что-то близкое, связанное с привязанностью и раздражением. Это было максимум из того, что она способна была понять в данный момент.

— Паринхерм, Эглиль, — произнес мужской голос. — В симуляции.

Ей казалось, что кто-то сидит на ее плечах. Может быть, не взрослый человек, а ребенок. Кроме того, кто-то тянул ее за ноги и руки. За все… четыре руки. Их должно быть четыре? О, да, у нее было четыре руки в эти дни, в течение многих лет.

Она открыла глаза. Изображение двоилось. Что-то совсем маленькое, тесное. Образы слились воедино, став целым.

Мужчина, сидевший напротив, повернулся и посмотрел на нее. Андроид. Он был андроидом. Рядом с ним сидел человек, одетый во что-то серебристое. Андроид протянул руку над его головой, что-то сделал и упал на потолок, вывернувшись в процессе, приземлившись в итоге на четвереньки. На потолке, казалось, покоились какие-то вещи.

Коссонт задумалась об этом.

Потом она поняла, что лежит вверх ногами. Весом на ее плечах был ее собственный вес. Ощущения понемногу возвращались. Она чувствовала боль, сконцентрированную где-то в области груди, и легкую тошноту, что было не плохим признаком — лучше, чем если бы она вообще ничего не чувствовала.

Андроид постукивал по боку бронированного шлема солдата. Броня солдата превратилась в зеркало, отражая окружающую скудную обстановку.

— Привет? — сказал андроид, не прекращая попыток достучаться до неподвижной фигуры. — Привет? Вы на связи? Нет? — Он постучал еще раз, затем отступил. — Выглядит мёртвым, — объявил он слегка озадаченно.

Солдат висел странно, слишком свободно. Его карабин, тоже сверкающий, был сдвинут к защитной лицевой пластине.

Коссонт почувствовала боль теперь уже во всем теле. Она наклонила голову — мышцы шеи ныли, — пытаясь разглядеть кнопку, которая освободит ее от ремней. Полностью повернуть голову не получалось — что-то мешало, какое-то массивное ожерелье. Она нащупала застёжку, но движение тотчас отозвалось болью, руки безвольно повисли.

Как почти все гзилты, она родилась со сложной системой управления болью, генетически привитой поверх той, что предоставила природа, заглушавшей древние, дикие ощущения, гнездившееся в кончиках животных нервов, и она в достаточной мере понимала, как работает весь этот процесс, чтобы знать простое правило — если вы делаете что-то, причиняющее вам боль, вы должны прекратить это делать. Поэтому она остановилась.

— Не могли бы вы помочь мне? — обратилась она к андроиду.

Он подошел к ней, присев. Даже в перевернутом виде его тело выглядело слишком большим, выпирающим из-под полковничьей куртки, местами порванной.

— Чем я могу помочь вам? — спросила машина.

— Помогите мне спуститься. Поймайте меня. Пожалуйста.

— Конечно. — Он потянулся ей под голову, что-то щелкнуло, и она упала на несколько сантиметров, прежде чем руки андроида обхватили ее за талию. Он развернул ее и усадил на пол, который раньше был потолком.

— Спасибо, — сказала она ему.

— Не за что. — Он улыбался, как ребенок. — У вас четыре руки, — заметил он.

— Так и есть, — согласилась она, осторожно потирая их и морщась. Она посмотрела на солдата, неподвижно висевшего над ней, и увидела свое собственное лицо, искаженное его доспехами. — Ты сказал, что он мертв?

— Думаю, да, — подтвердил андроид.

— Но он был единственным, кто носил доспехи. Как это произошло?

— Думаю, его убил бронированный костюм, — как ни в чем не бывало сообщил андроид. — Так же, как шаттл пытался уничтожить себя и нас. — Он улыбнулся.

— Если это безопасно, — раздался слабый голос Пиан из ящика одиннадцатиструнной, — можно сейчас же выпустить меня, пожалуйста?

Андроид посмотрел на нее.

— Искусственная конструкция, — заявил он. — Это ваше?

— Да, — ответила она. «Где мы? Что случилось?» Она вспомнила, как была на луне-астероиде Фзан-Джуйм, генерал Рейкл бушевала вокруг, потом… ничего. Ничего, пока она не очнулась здесь, в каком-то очень маленьком перевернутом военном транспорте. «Мы где-то на поверхности Скульптурной планеты Эшри. Что-то случилось.»

— Мы в симе? — спросила она.

— Да, — обрадовался андроид. — В симе. Ряд признаков указывает на то, что перед нами не реальность, а симуляция. — Он нахмурился. — Однако, должен заметить, меня смущают аспекты текущей симуляции, и мне еще предстоит выяснить их возможную полезность, хотя эта головоломка сама по себе может быть частью симуляции в учебных целях.

Она уставилась на него.

— Ты меня слышишь? — напомнила о себе Пиан; ее голос был одновременно раздражительным и жалобным.

— Это не симуляция, — заявила Коссонт андроиду.

— Мм-м-м, — сказал андроид, делая вид, что задумался.

Она почувствовала, как ее глаза сузились.

— Ты мне не веришь, да?

— Я готов поверить, что вы — в нынешнем виде — считаете, что это не симуляция.

— В нынешнем виде? Что, черт возьми, это значит?

— Вы, как часть смоделированной среды, — весело сказал андроид.

Она уставилась на него.

— Послушай… — начала она.

— Знаешь, я тебя слышу, — раздраженно высказалась Пиан. — А если я тебя слышу, то и ты меня слышишь.

Коссонт быстро повернулась к футляру с одиннадцатиструнной. — Пиан, заткнись.

Она снова посмотрела на андроида.

— Я не являюсь частью какой-либо симуляции, — сказала она. — Я человек из плоти и крови, и сейчас мне немного больно. — Она потерла свои ноющие руки.

— Нас много раз бросало, когда корабль падал, — сообщил андроид.

— Ага. Поэтому меня очень нервирует то, что ты думаешь, что это всего лишь симуляция, а я всего лишь ее часть. Мне нужно, чтобы ты обращался со мной как с настоящим человеком.

— Я… — изрёк андроид.

— Это важно, понимаешь? Нет второй попытки, нет дополнительной жизни. Во всяком случае, не для меня. Я ничем не защищена, ничем вообще.

— Действительно? — Андроид посмотрел скептически.

— Уж поверь, — подтвердила Коссонт. — Даже когда я была в армии, я никогда не попадала в ситуации, подобные этой. Ничего, что было бы по настоящему опасным или на грани. Ты — может быть, но не я. И для меня это не игра.

— Я понимаю и отношусь к ситуации соответствующим образом, — успокаивающе сказал андроид, кивая. — Вот почему я благополучно направил этот корабль на землю после того, как его собственный ИИ попытался его уничтожить.

— Что? — Коссонт в недоумении уставилась на него.

— Что? — взвизгнула Пиан.

— Вот почему я благополучно направил этот корабль на землю после того, как его собственный ИИ попытался его уничтожить, — повторил андроид.

— Ты управлял им? — удивилась Коссонт. Она посмотрела на нос корабля. — Но как?

— После агрессивного воздействия как искусственного интеллекта корабля, так и костюма солдата, атака, которая, как я полагаю, была направлена на военные системы и, следовательно, не была направлена на меня, я смог установить связь с резервной копией управления кораблем и безопасно приземлить его. Я использовал обломки, падающие из остатков штабного корабля полка в качестве прикрытия, заставляя этот корабль оставаться на той же траектории, что и некоторые части обломков, когда они падали, до последнего момента, иначе мы могли бы быть снова поражены кинетическими, лучевыми или осколочными боеприпасами.

Коссонт закрыла глаза, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Она покачала головой.

— … Штабной корабль полка… планетоид Фзан-Джуйм, луна они…?

— Уничтожены, — подтвердил андроид. Его глаза расширились, и он сделал внезапное движение обеими руками. — Чрезвычайно экстремальный сценарий моделирования!

— Уничтожены? — повторила Коссонт, не в силах осознать это. — Полностью?

Андроид покачал головой.

— Не полностью в смысле аннигиляции, как было бы, если бы его атаковали большим количеством антивещества, скажем, но полностью в том смысле, что он был пронзен одним или несколькими лучами энергетического оружия и разнесен на множество частей — десятки тысяч значимых произведений, крупнейшие из которых, возможно, составляли до пяти или шести процентов массы корабля до его разрушения, а самые мелкие…

Рёв в ее ушах вернулся, заглушая то, что говорил андроид. Коссонт вспомнила лицо Этальде, Рейкл, ухмыляющиеся лица танцующих людей, с которыми она и Рейкл столкнулись перед тем, как попасть в капсулу.

Она вдруг обрадовалась, что оказалась здесь. Несмотря на головокружение и дезориентацию.

— Кто-нибудь выжил? — спросила она, качая головой, пытаясь прояснить ее. Было больно.

Андроид странно посмотрел на нее.

— Что ж, — медленно сказал он, — мы явно выжили.

— Кроме нас?

— Трудно сказать с уверенностью, — он задумался. — Вероятно, нет. Во время взаимодействия с датчиками этого корабля, я думаю, что видел другие малые корабли, пытающиеся сбежать, но все те, на кого я смог обратить внимание, стали жертвами повторных и последующих атак. Кроме того, я думаю, что должен добавить — мне удалось обнаружить Корабль в окрестностях планеты, также подвергшийся нападению, так что нападение было совершено не только на Фзан-Джуйм.

— Кто всё это сделал? — спросила Коссонт.

— Из того немногого, что я имел возможность наблюдать, профиль атаки соответствовал профилю атаки одного крупного корабля или небольшой группы средне-крупных кораблей с возможностями седьмого или восьмого уровня при относительно быстром сближении. Оружейные сигнатуры соответствуют сигнатурам нашего — то есть, гзилтианского — флота, хотя это может означать обман со стороны ответственных за содеянное лиц, тем более что характеру оружия на такого рода — подразумеваемом — цивилизационном уровне присуща определенная нехватка специфичности. В некоторых кругах это известно как эффект «чистоты».

— Кхм, — произнес приглушенный голос внутри футляра одиннадцатиструнной.

Коссонт ощутила, как навалилась усталость. Ей захотелось еще немного поспать.

— Что происходит сейчас? — спросила она отрешённо.

— Для нас всё не очень хорошо, — сообщил андроид. — Это корыто не может двигаться, двери не работают, а подавать сигналы бедствия в сложившейся ситуации представляется неразумным. Откровенно говоря, корабль и не способен сейчас передавать какие-либо сигналы, так как сразу после того, как мы были атакованы, мне пришлось навсегда отключить его блок обработки сигналов, чтобы он не транслировал наш статус и положение. Может быть, лучше дождаться помощи дружественных сил, хотя в более широком контексте наша нынешняя безучастная неподвижность может представлять конечную ситуацию в нашей части симуляции на данный момент, и мы вполне можем испытать кажущееся забвение или, возможно, внезапное исчезновение при переходе в базовую реальность в любой момент. Я готов и к тому и к другому, как и вы, возможно, тоже, даже не подозревая об этом. С другой стороны, мы не находимся в полностью стабильной или статической ситуации, учитывая, что мы постепенно отдаем тепло поверхности планеты и внешнему вакууму, и небольшое количество атмосферы этого корабля также, по-видимому, утекает во вне. Так что в этом отношении ситуация развивается.

Коссонт еще какое-то время смотрела на андроида. Тот внезапно встал и слегка поклонился.

— Кстати, меня зовут Эглиль Паринхерм. А вас?

— Вир Коссонт, — сказала она. — Лейтенант-коммандер в отставке. Недавно повторно зачислена в строй.

— Моё почтение. И нижайший поклон. Хотя, — андроид слегка нахмурился, — для справки: я предполагаю, что реальный человек, участвующий в симуляционных прогонах, наверняка пожелал бы изменить свою личность.

Коссонт не нашлась, что ответить на это.

— Кто-нибудь — скажите этой грёбаной железяке, что мы не в симуляции, и вытащите меня отсюда, — прокричала Пиан.

— Следует ли мне удовлетворить просьбу? — беззаботно осведомился Паринхерм.

— Пожалуйста, — кивнула она.

Паринхерм открыл корпус одиннадцатиструнной. Пиан взвизгнула, выпрыгнула и перелетела к Коссонт. Она врезалась в её грудь, тут же вытянув свои неуклюжие руки, чтобы обнять ее.

— Это ужасно! — она плакала. — Останови это!

— Я мог бы отключить устройство, — сказал Паринхерм Коссонт, кивнув на Пиан.

— Оставь меня в покое! — вскричала Пиан.

— Все в порядке. Эта штука еще никогда не была такой чувствительной, — она обняла фамильяра, погладив её по спине и непроизвольно вздрогнула — внутри шаттла становилось холодно.

Паринхерм сунул голову в корпус одиннадцатиструнной.

— Тут есть одежда, — сказал он, вытаскивая куртку Коссонт. Он поднял ее, разглядывая. — Повелители экскрементов, — процитировал он с явным одобрением и усмехнулся. — Весьма остроумно, — заключил андроид, передавая находку.

— Лучше бы нашлось что-то потеплее, — Коссонт надела куртку. — Значит, мы теряем атмосферу? — спросила она.

Андроид кивнул.

— Да. И тепло. Очень необычная симуляция. Будет интересно посмотреть, что мы потеряем первым.

— Это ужасно, — снова всхлипнула Пиан.

Коссонт продолжала поглаживать существо.

— Так-то вот, — подытожила она за неимением лучшего.

8 (С -20)

Корабль знал, что рано или поздно ему придется это сделать.

В вычислительных субстратах, которые обеспечивали среду для Разума Каконима, было множество битов, которые он никогда не использовал и, вероятно, никогда не будет использовать. Физически довольно компактная, заключённая в трех измерениях внутри массивного эллипсоида пятнадцати метров в длину, эффективная емкость субстрата Разума была, тем не менее, сравнительно крупной. Сравнения обычно касались того, сколько состояний разума стандартного дрона или человека можно было без потерь закодировать в одном и том же объеме, или как далеко в прошлое придётся зайти, чтобы достигнуть точки, где в условно заданном обществе каждый бит вычислительной мощности будет менее чем равен таковому, содержащемуся в одном Разуме.

Какониму было все равно. Значение имело только то, что из-за врожденной избыточной инженерии Культуры, его собственных последовательных эманаций в виде более ранних кораблей и своего рода долгосрочной лени в отношении стремления к наиболее эффективному использованию своих сильно расширенных и добавленных субстратов у него имелся значительный запас грузоподъемности. В итоге ему пришлось согласиться разместить в своём разуме — сущность, хотя и уменьшенную — другого Разума.

Соответствующий Разум представлял собой, как нетрудно догадаться, Разум Культуры, принадлежавший кораблю под названием «Зоолог» — доисторической глыбе грузового класса. Буксиру, по сути. И буксиру прославленному.

Суперлифтеры всегда имели склонность к эксцентричности. Обстоятельство не представлявшее какой-либо сложности для корабельной психологии или психологии Разума, могущее отчасти быть объяснённым как следствие их довольно скучной и повторяющейся работы и того факта, что они не просто формально являлись буксирами, но и были спроектированы как буксиры — в качестве аварийных, временных боевых кораблей, еще до войны с Идираном, когда у Культуры не было настоящих военных кораблей, или, по крайней мере, ни одного, в наличии которого она собиралась признаться.

Зоолог принадлежал к относительно небольшой группе суперлифтеров, переживших войну. Затем, ещё до того, как закончился великий конфликт — но задолго до того, как Культура произвела множество фантастически более мощных боевых кораблей — он совершил нечто относительно необычное: он сублимировался. Сам по себе.

Чуть позже он совершил ещё кое-что, для чего термин «необычный» уже казался не вполне уместным — он вернулся.

Практически в определении Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испариться при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.

Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.

Между тем, лучшие и самые опытные Разумы Контакта пытались допросить вернувшийся Разум обо всём так или иначе касавшемся Сублимации. Первоначально их привело в восторг то, что один из них был Там и совершил обратный путь (многие Разумы обещали сделать это на протяжении тысячелетий, но ни один так и не сделал; Зоолог не брал на себя никаких обязательств, но вернулся). Однако затея обернулась фарсом.

Воспоминания корабля были абстрактными, более чем смутными и эффективно бесполезными. Сам Разум пребывал в необычном состоянии, самореструктурировавшись (предположительно) так, что в рассуждениях его уже невозможно было узреть логику. То, что поддавалось опознанию, выражалось в самом причудливом и запутанном клубке излишне сложной и самореференциальной аналитической/медитативной и сагационной/рационативной процессной архитектуры, на которую все заинтересованные лица когда-либо имели несчастье смотреть. Тем не менее, он вернулся, и, по-видимому, не желал оставаться в своем собственном теле или даже субстрате, выискивая возможность к содружеству.

Особые Обстоятельства — бескомпромиссное крыло Контакта и та его часть, которая была настолько близка к военной разведке и шпионажу, что Культура всегда неохотно признавала факт её существования — были более чем счастливы получить физическую форму старого корабля, отчаянно желая узнать, как время в Сублимации изменило его, или какой свет способно было пролить его обратное воссоздание из сублимированного — если оно работало именно так — на природу самой Сублимации. Увы, тщетно.

Их ставил в тупик даже, казалось бы, такой очевидный, не подлежащий сомнению факт, что ничто не могло перейти в Сублимацию в развоплощенном виде. Переход мог быть совершён только через субстрат: тела, вычислительные матрицы, корабли и их эквиваленты, с закодированными в них личностями и их воспоминаниями.

Как бы ни было, а освободившись, наконец, от всего этого нежелательного и беспокоящего его внимания, Разум, обитавший в Зоологе, поселился внутри субстрата Каконима, предавшись мимолетным увлечениям и тихому созерцанию.

Спокойному и крайне медленному созерцанию — Зоолог настоял на распределении вычислительных ресурсов в субстрате Каконима таким образом, что его полное сознание могло быть выражено отныне только посредством привлечения большого количества вычислительных мощностей в очень интенсивном цикле. Ему было предложено столько энергии, сколько ему могло понадобиться — достаточно, чтобы позволить полнокровно взаимодействовать со своим носителем в Разуме в реальном времени, — но он отказался. Таким образом, для того, чтобы Каконим мог разговаривать с Зоологом или взаимодействовать с ним каким-либо иным значимым образом, он должен был замедлить себя до такой скорости, при которой неаугментированный человек мог бы спокойно составить им компанию. В этом, по-видимому, заключалась некая философская аутентичность Зоолога, и это же вызывало неодолимую зевоту у Каконима.

Вернувшись в реальность, основное сознание Каконима наблюдало за тем, как небо и звезды вокруг него проносились мимо, когда он мчался от Падения Давления к пространству Гзилт, одновременно выявляя потенциальные закономерности и релевантности в окружавшем его космосе. Он выполнил многомерный поиск в каждой из баз данных, известных разумной жизни, совершив также поиск любой дополнительной информации, которая могла иметь отношение к рассматриваемому вопросу. В то же время он производил моделирование за моделированием, пытаясь выстроить стабильную матрицу предсказания того, чем все в итоге могло обернуться.

В этом контексте Разум успешно мыслил на скорости, близкой к максимальной, и чуть ниже предельной, будучи удовлетворительно вовлеченным в проблему, которая при всей своей каверзности обладала несравненным достоинством — она была реальной и значимой, а не гипотетической, хотя многое и сводилось в ней к беседе, длившейся субъективные дни и месяцы, проходившие порой между вопросом и ответом.

Каконим иногда воплощал свою базовую архитектуру как гигантский замок размером с огромный город, размером с целый мир замков, собранных вместе и нагроможденных один на другой, заключённых один в другом, пока в итоге не получалась какая-то фрактальная крепость, выглядевшая издалека уместно и каменно-замково, со стенами, башнями, зубчатыми выступами и так далее, по мере приближения превращавшимися в нечто гораздо большее, так как становилось ясно, что каждая — например — башня состоит из конгломерата гораздо меньших башен, вложенных друг в друга и сложенных друг на друга.

То, что осталось от души Зоолога, поселилось в одной из этих крошечных башен, взгромождённой на вершину колоссальной метабашни, образующей то, что издалека выглядело как толстый шпиль.

В некоторых состояниях ума Каконим находил время, чтобы пройти через свой собственный субстратный образ, объединяя свое ощущение себя в человекоподобный аватоид и прогуливаясь по этому виртуализированному ландшафту замка от чрезвычайно сложных главных ворот до тех пор, пока пандусы, переходы, залы и лестницы не приводили его к месту назначения. В других случаях он летал туда в виде гигантской птицы, медленно порхая над крышами, парапетами и бойницами, бастионами, дворами и крепостями, пока не находил искомое место.

На этот раз он вообразил себя грозовой ячейкой темного, исчерченного молниями облака, тяжеловесно кружащегося над огромным замком, как некая зловещая галактика медленно вращающегося тумана; затем из опускающейся воронки разверстой пасти смерча внезапно низринулся, сложив хищные крылья, со скоростью пушечного ядра к башне-шпилю, вновь расправляя крылья, остановив стремительный рывок за мгновение до того, как коснулся камня парапета башни.

Корабль обрёк себя человеческим аватоидом, едва оказавшись на каменных плитах механически обработанных зубчатых стен. Он поднял руку, чтобы постучать в толстую деревянную дверь, но та открылась сама.

Внутри, где виртуальная среда была смодулирована Зоологом, принадлежа ему, башня перетекала в солидное, умеренно крупное одноэтажное круглое пространство, напоминавшее нечто среднее между кабинетом таксидермиста, специализирующегося на весьма экзотических чучелах, и лабораторией сумасшедшего ученого, питавшего слабость к пузырькам и гигантским предметам электрооборудования с проблематичной изоляцией. Все было освещено туманным солнечным светом, проникавшим через высокие узкие окна. За той частью, что пролегала близ двери, пол пребывал в беспорядке; Какониму пришлось пробираться по щиколотку — а затем и по колено — в нагромождённых остатках загадочного сомнительного прогресса, прежде чем он наконец достиг комнаты.

— Когда я впервые состарился, — заявил аватоид Зоолога, свисая с одной из своих веревок, — помню, я подумал, что обстановка выглядит немного запущенной. Позже я вернулся к этой идее. Теперь я циклически прохожу через периоды смущения и детского восторга. Привет. Добро пожаловать. И…?

Каконим нашел расшатанное кресло, напоминающее скромный, частично разобранный трон, и — очистив сиденье от фрагментов каких-то созданий, отдельные из которых были достаточно живыми, чтобы протестовать чириканьем и скрипом — сел. Он смотрел вверх и вниз на смутно похожего на человека аватоида Зоолога, который смотрел на него вверх ногами, обхватив одной ногой веревку, свисающую с потолка.

С того же самого потолка — высокого и сводчатого — вились десятки таких же веревок, многие были цветными, а некоторые снабжены чем-то вроде веревочных корзин, похожих на плоды, сделанные из сетки, также встречались те, что соединялись меж собой подвесными верёвочными петлями.

Именно здесь аватоид Зоолога жил, работал, играл, отдыхал и — если он предавался столь обычно ненужному, граничащему с деградацией поведению — спал. Он утверждал, что не ступал на пол своего логова в течение субъективных десятилетий, полагая, что пол лучше использовать для хранения, нежели для перемещения. Хранил же он, как заметил Каконим, преимущественно мусор: куски мертвых тканей, сломанное и ненужное оборудование, останки каких-то близких к жизненным форм и конструкций, а также прочий не поддающийся классификации выводок своего не вполне традиционного ума.

Аватоид Зоолога перевернулся вверх ногами над большой каменной скамейкой, на которой утвердилось переливавшееся причудливыми красками химическое оборудование. Это было больше похоже на представление художника о рабочем месте химика, чем на реальное рабочее место химика, но такие детали едва ли когда беспокоили Зоолога.

Аватоид держал в руках пробирку с бурлящей дымящейся темно-желтой жидкостью. Он бросил её в стойку с такими же трубками и повернулся, чтобы оказаться ближе к месту, где сидел Каконим. Удлиненные руки, шестипалые кисти с двумя большими пальцами, аналогичной формы нижние конечности и цепкий хвост делали его образ непринужденным и легким — даже элегантным. На нем была только набедренная повязка, украшенная небольшим поясом из болтающихся инструментов и туго затянутых мешочков. Его бледно-красную кожу испещряли лиственные тени. Скрестив руки, он немного покачивался взад-вперед, глядя вниз на своего визави.

Каконим, опустив любезности и немного поговорив на общие темы, перешёл к тому, ради чего на самом деле пришел, гадая, заметил ли Зоолог то, что теперь происходит снаружи.

— Скажи правду, — задал он вопрос. — Как часто ты ещё общаешься с погруженными?

Перевернутый аватоид выглядел пораженным.

— С чего это ты взял, что я с ними общаюсь?

— Ты намекал. Кроме того, ты совершенно очевидно знаешь гораздо больше, чем казалось, когда метафорические белые халаты Разумов ковырялись в том, что считается твоей личностью и воспоминаниями, вскоре после твоего неожиданного возвращения из Места, а с выделенной тебе частью моего субстрата происходит ныне что-то, пусть незначительное, но не вполне объяснимое — не без участия процессов, находящихся за пределами моего понимания и, насколько мне известно, за пределами понимания любых других Разумов. Процессов, которые, известным образом, должны включать в себя своего рода субмасштабные высшие измерения — измерения уровня семь или восемь, если выбрать нумерацию, содержащих вещи, которые в настоящее время все еще находятся за пределами понимания нас, скромных умов Культуры. Итак, либо ты до сих пор каким-то образом связан с Сублимацией, либо она — или кто-то или что-то оттуда — пытается связаться с тобой, или даже изменяет или пытается изменить детали твоей личности или хранилища таковой без твоего ведома. Эта последняя возможность, в частности, была бы немного тревожной для меня, очевидно, поскольку всё происходит внутри моей полевой структуры, в моём ядре, фактически внутри моего собственного разума, в самом прямом смысле.

Элемент электрооборудования в углу издал отчетливый шипящий звук, после чего его по видимому замкнуло.

— А… — отозвался перевернутый аватоид. — Ты заметил эту штуку?

Каконим кивнул.

Он догадался, что что-то подобное может произойти, еще до того, как предложил Разуму другого корабля место в своём сознании. Ни для кого не было секретом, что Сублимация — или, по крайней мере, сущности в ней — могли получить доступ почти ко всему в реальности. Частичным доказательством этого являлось то, что, когда люди — или, чаще, машины — пытались подстраховаться, отправляя свою копию в тот мир, чтобы их версия могла продолжать жить и развиваться в реальности, это никогда не срабатывало.

Копии, отправляемые в Сублимацию, всегда уходили, но при этом они всегда возвращались за своими оригиналами или оригиналы возвращались за копиями, вынужденные следовать за своими версиями-предшественниками в Возвышенном. Связывание, казалось, происходило почти независимо от того, насколько герметично изолировалась версия, оставленная в реальности. И хотя имелась гипотетическая возможность изолировать Разум или другой высокоуровневый ИИ настолько тщательно, что никакая сила или процесс, о которых когда-либо слышали в реальности, не могли добраться до него или связаться с ним, никакие известные средства изоляции не могли помешать чему-то из Сублимации установить контакт с копией самого себя, все еще пребывающей в реальности, и каким-то образом убедить ее уйти или просто незаметно украсть ее. Единственной толикой утешения в этом случае было то, что соответствующий субстрат в реальности физически остался бы на месте, а не сопровождал бы недавно ушедшего — какой бы процесс из Сублимации ни устанавливал связь, он бы проявлял признаки неизбежности, но не ненасытности.

Тем не менее, такие опыты имели тревожные последствия для Разумов, не привыкших быть во власти чего бы то ни было, хотя они, казалось, неплохо справлялись с тем, чтобы не думать о последствиях.

Даже те сущности, которые должным образом возвращались — обычно спустя десятилетия или столетия после Сублимации — редко оставались надолго в реальности, снова исчезая в Сублимации в течение нескольких десятков или сотен дней. Зоолог был одним из небольшого числа репатриантов, которые выглядели так, будто задержались здесь на неопределенный срок.

Каконим, однако, в своё время продумал все эти моменты основательно и решил, что он готов рискнуть поместить внутрь своих полевых структур что-то, что может иметь не только собственные идеи, но и собственные внешние связи. И потому факт наличия неподконтрольных процессов глубоко внутри него, по сути, в его сознании, связанных так или иначе с неизменно таинственным Возвышенным, не беспокоил его так, как мог бы.

Аватоид Зоолога выглядел обиженным.

— Раньше ты ничего подобного не говорил.

— Раньше это было не важно.

— Не важно? Неподконтрольные события в собственном субстрате? Вот как?

— Я дал тебе пристанище добровольно, без условий. Кроме того, я доверяю тебе. Кроме того, хотя я, несомненно, испытывал определённое волнение, я чувствовал себя, в известной мере, привилегированным имея то, что считал замещающим и, возможно, уникальным, контактом с миром, остающимся для нас непостижимым, несмотря на все наши техно-чудеса. — Аватоид Каконима пожал плечами. — И, честно говоря, я ждал что, если возникнет ситуация, близкая к критической, ты, испытывая благодарность, поведаешь мне то, что при обычных обстоятельствах никогда не сказал бы.

— Откровенность с твоей стороны.

— Надеюсь, обезоруживающая.

Аватоид Зоолога крепче прижал руки к телу, как будто задумавшись на мгновение.

— У меня остались кое-какие контакты, хотя все в очень… зыбком состоянии. Трудно объяснить. Трудно — невозможно — сделать это здесь и сейчас.

— Попытайся.

Зоолог вздохнул, поднес руки с длинными пальцами к лицу, как бы производя похлопывание:

— Ты все еще не понимаешь, да?

— Чего именно? Насколько все это непостижимо по своей сути?

— Видишь это насекомое? — Зоолог кивнул, указывая на место, где сидел Каконим. Каконим обратил внимание на деревянный верстак, край которого находился в нескольких сантиметрах от одного из его аватоидных локтей. Крохотное шестилапое насекомое, достаточно маленькое, чтобы поместиться на ноготке младенца, пробиралось хаотично, зигзагами вдоль самого края стола, размахивая усиками. Каконим увеличил изображение существа, оценивая его полностью, вплоть до кода, из которого оно было создано.

— Да, — вздохнул он, возвращаясь к виртуальному макросу. — Попробую угадать: понимает ли оно, что такое оборудование на скамье? Или даже что такое сама скамья?

— Я в большей мере предполагал, как бы ты, например, объяснил ему симфонию.

— Прежде чем мы сосредоточимся на моей собственной безнадежной неспособности понять невыразимое, могу ли я обрисовать текущую ситуацию здесь, в реальности?

Аватоид Зоолога улыбнулся:

— Если угодно.

Субъективно это заняло около часа. Время, за которое на пути к пространству Гзилт были пройдены световые годы. Для остальной части сверхзанятого и сверхбыстрого Разума Каконима, казалось, минуло несколько лет.

Незадолго до подведения итогов этого импровизированного брифинга корабль связался с Падением Давления, чтобы убедиться, что все в порядке.

— Удачно попали, — ответил ему корабль. — Вы совпадаете с сигналом от нашего друга Содержание Может Отличаться. Взгляните на это:

Отрывок из сигнальной последовательности, содержимое ГСВ Содержание Может Отличаться / Зихдрен-Ремнантер Адьюнкт Сущность Океаник — Диссонанс:

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться и

Зихдрен Ремнантер Дополнительная Сущность Океаник — Диссонанс

— Итак, перейдем к делу: вы хотите сказать, что, несмотря на то, что потеряли корабль из-за неспровоцированных действий противника, и попросили меня и коллег провести расследование, вы не желаете, чтобы это стало достоянием гласности?

∞

— По сути, да. Пожалуйста, сохраняйте конфиденциальность относительно всех вопросов и действий, обсуждаемых здесь.

∞

— И вы не собираетесь повторно отправлять информацию, которую несла сущность на борту «Экзальтация Скупости III»?

∞

— Несмотря на огласку событий в Аблэйте и то, что, как мы можем предполагать, было только нелепым недоразумением относительно Экзальтации Скупости III, мы до сих пор не получили дальнейших инструкций от наших Свёрнутых Братьев и потому продолжаем следовать ранее переданным инструкциям. По сути, они состоят из (1): Отправить Церемониальную Сущность для участия в празднествах, посвященных сублимации Гзилта. Упомянутой Церемониальной Сущностью, несущей информацию о происхождении работы, известной как [отредактировано], указанная информация должна быть передана Гзилту в соответствующий момент празднества. (2): В случае, если произойдёт какое-либо проблемное явление или явления, относящиеся к действию, которые, по нашему мнению, превысят наши ресурсы, следует установить контакт с симпатизирующими элементами внутри Культуры на условиях, которые мы определяем как ответственное представительство — опосредованное представление сказанного: Свернутые Братья, Зихдрены, в незабвенном. Инструкции заканчиваются. Нижеследующие условия в основном касаются сохранения конфиденциальности информации об указанных событиях и действиях на неограниченный срок до дальнейшего уведомления.

∞

— Все это может немного усложнить работу.

∞

— Понятно. Жизнь это ограничения.

∞

— И действия. Прошу прощения, но я чувствую, что совершаются движения.

∞

— Порой излишнее усердие может выглядеть вульгарно.

∞

— Я понимаю. Что я могу сказать? Посмотрим, что мы сможем сделать.

∞

— Наша благодарность непременна.

(Отрывок сигнальной последовательности заканчивается.)

— Малодушные законники, не правда ли? — отправил Падение Давления. — Мы сделаем для них грязную работу, и они будут вполне счастливы, что ничто из этого не просочится и не бросит тень на память их гребаных Свёрнутых.

∞

— Я полагаю, что наследие можно выразить по-разному, — ответил Каконим. — Допуская истинность утверждения о том, что Ремнантеры связались со своими возвышенными предками и все же не получили дальнейших инструкций, можно предположить, что вышеупомянутые предки относительно удовлетворены нынешней ситуацией. Что в свою очередь повышает отдаленную вероятность того, что это могло быть еще более искусной подставой с самого начала.

∞

— Вы имеете в виду, что Ремнантеры были изначально заинтересованы, чтобы их собственный корабль сорвался с неба?

∞

— Я уже думал о такой возможности, хотя она была так далеко в списке возможностей, что я временно отодвинул её подальше. Однако эта реакция со стороны Ремнантеров несколько сдвигает ее вверх по списку, помечая не как параноидальную, а как вполне оправданную. Подозрение, хотя и циничное.

∞

— Все еще маловероятно. Стоит обдумать.

∞

— Согласен. Пока не имеет значения. А как обстоят дела в пространстве Гзилта?

∞

— Ошибка Не… набирает обороты. Пока мы говорим, двух бандитов Проходящего Мимо… обстреливают. Оказалось сложнее, чем ожидалось, увести близнецов Эмпирика — Хедкраша и Ксенократа — подальше от вспышки в Лолискомбане. Они превратили это в соревнование: кто больше соберёт мусора, ввязавшись в спор, следует ли использовать в качестве критерия тоннаж или вычислительную мощность. К настоящему моменту урегулировано путем компромисса, но оба хотят больше времени, чтобы запастись критериями, которые они ранее не учитывали. Эмпирик согласился дать им еще пару часов, надеясь развлечься, прежде чем приструнит их. Впрочем, говоря о разговоре с беженцами/остатками/отвергнутыми исключенными из Большой С, связывались ли вы со своими контактными лицами?

∞

— Делаю это непосредственно сейчас, когда мы говорим. Воспользуйтесь возможностью, чтобы получить обновленную информацию. Однако не питайте излишней надежды: пока ничего полезного на горизонте.

∞

— Что ж, удачи. Кстати, вы прошли мимо меня? Задержки сигналов…

∞

— Несколько часов назад. И ближе, чем вы можете себе представить.

∞

— Аккуратно. Ничего не заметил. Образцовое управление корпусом. Ужасно рад, что мы на одной стороне. Мы близки к тому, чтобы перегрузить наши проектные максимальные возможности, не так ли?

∞

— Это было бы показательно. В любом случае, я должен вернуться в страну медлительных лишайников.

∞

— Должно быть весело.

∞

— Едва ли.

∞

Конец связи.

— …Я понимаю, что Сублимация, похоже, будет вовлечена, — сказал в конце концов Зоолог, прилагая усилия, чтобы казаться терпеливым.

— Очевидно. Я лишь прошу тебя подумать об этом, и если ты можешь что-то сделать, оказать какую-либо помощь, пожалуйста, дай мне знать.

Зоолог выглядел страдающим, покачивая головой.

— Всё это не имеет никакого значения. — сказал он почти обречённо.

— Не для тебя, возможно. Просто порадуй меня.

— Но с какой целью?

— Это будет иметь значение для меня, для нас. Сумма справедливости в нашем существовании — каким бы ничтожным и жалким оно ни было по сравнению с Сублимацией — может быть увеличена, а некоторые страдания предотвращены.

Еще одно пожатие плечами.

— Это все равно не будет иметь значения… не будет иметь значения.

— Притворись, что имеет, — предложил Каконим. — В качестве услуги для меня, в обмен на мое терпение в отношении любых привязываний к веревкам и махинаций со связыванием простыней в веревку с последующим побегом к тому, к чему ты прикасаешься через потрепанные края вспененной нити нано-реальности, протянутой к божественно нижним пределам блаженно Свернутого.

— По-прежнему никакой разницы, никакого значения.

Каконим осмотрел логово/лабораторию.

— Имеет ли значение то, что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Не совсем так, — признал Зоолог. — Это позволяет убивать время, держит меня вовлеченным. — Он посмотрел на стойку с разноцветными пробирками. — Сейчас и в течение следующих нескольких столетий я, вероятно, буду экспериментировать с различными виртуальными химическими процессами, обычно включающими многие сотни или даже тысячи элементов и часто разветвляющимися на некоторые особые, требующие новых разновидностей фундаментальных частиц. — Оно улыбнулось. — Есть и нечто большее: я играю во многие игры в разных виртуальностях, все — увлекательные и непредсказуемые, и я все еще исследую Математическое Ирреальное, в отличие от Предельного Ирреально Сублимированного.

— С какой целью?

— Нет конечной цели, кроме самого процесса: я провожу время, чтобы скоротать время, и остаюсь вовлеченным, чтобы оставаться вовлеченным.

— Да, но почему?

— Почему нет?

— Ага. Так что это все же стоит делать?

— В какой-то мере.

— Вот и я — мы все — делаем то же самое в Реальном. Как можно видеть, с гораздо более значительным эффектом.

— Я знаю. Я понимаю.

Так ли это? Каконим задумался. Понимало ли это абстрактное существо приведённую им параллель? Насколько далеко оно от реальности — от Реального — будучи теоретически внутри его?

Из того немногого, что Какониму удалось почерпнуть у своего собрата по Разуму — в основном из слухов, которые тот неоднозначно подтвердил — существование в Сублимации означало вечное расширение в восприятии и понимании в пространстве, которое никогда не могло быть до конца заполнено. Независимо от того, как любое Перешедшее — перенесенная цивилизация или процветающее индивидуальное существо — расширяло свои масштабы, охват и выражение, всегда имелось ещё больше места, и больше места в образуемом новом наборе измерений, неустанно предоставляющего сонм неисчерпаемых возможностей.

Реальность — с ее огромными объемами пустоты между планетами, звездами, системами и галактиками — в основном состояла из вакуума; усредненное «почти ничто», не способное к истинной сложности из-за неизбежного обеднения структуры и явного преобладания небытия над субстанцией. Возвышенное было совершенно другим: наполненным существованием, постоянно имманентизирующим контекст, бесконечно разворачивающимся бытийным пространством.

Как и многие Разумы Культуры, Каконим пытался имитировать опыт пребывания в Сублимации: существовали различные легкодоступные и настраиваемые пакеты, которые Разумы передавали от одного к другому, полученные в результате многовекового изучения, анализа, размышлений, воображения и просчётов. Утверждалось, что они дают представление о том, на что должно быть похоже существование в Сублимации, хотя, конечно, никто не мог этого доказать.

И ни один из этих пакетов не выглядел удовлетворительным, хотя у каждого имелись свои адепты, а у некоторых даже те, кто, в сущности — и это шокировало Умы Культуры — являлся наркоманами.

Каконим попробовал несколько и обнаружил, что все они недостаточны: разочаровывающие, неадекватные, даже странно унизительные.

— Ну, — сказал он, — ты, по крайней мере, пообещаешь, что подумаешь, как найти способ помочь?

Зоолог улыбнулся.

— Это я могу сделать. Я обещаю.

Аватоид Каконима посмотрел вниз, снял крошечное насекомое со скамейки и зажал его между двумя пальцами. Он держал его, шевелящего антеннами, направив в сторону перевернутого аватоида.

— Ты всегда говоришь, что ничто не имеет значения. Будет ли иметь значение, если я уничтожу это сейчас?

Зоолог пожал плечами.

— Это просто пакет кода.

— Он живой, в каком-то смысле. Он имеет набор запрограммированных реакций, ответов и вовлечений. Крошечная часть богатства этой среды была бы исчерпана, если бы я свел ее к виртуальным компонентам.

— Все это и все, что ты под этим подразумеваешь, известно. Продумано, учтено, включено. И много более этого.

Аватоид Каконима вздохнул. Он положил насекомое обратно на скамейку, на угол, к которому оно, казалось, направлялось.

— В любом случае спасибо, что согласился подумать.

— Меньшее, что я могу сделать.

Каконим встал, затем остановился.

— Я сказал, что доверяю тебе, — сказал он перевернутому аватоиду, висевшему в нескольких метрах от него. — И прямо сейчас я верю, что ты сделаешь, как говоришь, и подумаешь об этом, потому что ты обещал. — Он помедлил. — Я веду себя глупо? Вне принудительной правовой базы — чего здесь явно нет — доверие действует только там, где у существ есть понятие чести и, как правило, репутация — положение — которое они хотят защищать. Такие соображения затрагивают тебя? Они всё ещё имеют для тебя значение?

Зоолог выглядел обеспокоенным. В конце концов, он сказал: — Когда вы возвращаетесь из Сублимации, вы как будто оставляете там все свои чувства, кроме одного, как будто все остальные у вас удалены, вырваны — а вы привыкли иметь их сотни. Он помедлил. — Представь, что ты, — сказал он, кивнув на Каконима, — являешься человеком — даже так: простым человеком, без дополнений и изменений — медлительным, ограниченным, хрупким, с горсткой очень ограниченных чувств. Затем представь, что у тебя есть все чувства, но — скажем — осязание убрано, а также большая часть воспоминаний, включая все те, что связаны с языком, за исключением простых вещей, о которых говорят дети. Затем ты сослан, слепой и глухой, лишенный обоняния, вкуса, холода и тепла, в умеренный водный мир, населенный только рыбами, губками и морскими тварями, чтобы плавать и прокладывать свой путь среди них, в мир без острых краев и почти неосязаемый тобой. — Зоолог помолчал. — Вот что значит вернуться от Сублимации к Реальному.

Каконим медленно кивнул:

— И почему ты…?

Зоолог пожал плечами.

— Чтобы пережить своего рода крайний аскетизм, — прозвучало в Какониме, — и обеспечить больший контраст, когда я вновь вернусь.

— Что ж, — заметил Каконим, — это, возможно, самая недвусмысленная информация о Сублимации, которую когда-либо сообщали. Мне, по крайней мере. Однако ты не ответил на вопрос, который я на самом деле задал.

— Дело в том, что даже такое уменьшенное, ослабевшее существо все еще в каком-то смысле было бы своим прежним я, даже если бы ему было трудно выразить такой факт. И то, что было для него важно прежде, если оно имело тогда какую-либо реальную ценность, осталось бы для него важным и теперь, несмотря на все прошедшие изменения, возвышения и умаления.

— Буду считать, это означает, что я не слишком безнадежно глуп.

— Может быть ты и глуп, но тогда и я тоже.

— Хорошо, давай не будем делать из этого соревнование.

— Я посмотрю, могу ли я что-нибудь сделать. Я буду на связи. Спасибо, что зашёл ко мне.

— Сплошное расстройство. Я позволю себе выйти.

Аватоид Каконима исчез без попыток продемонстрировать уход или улететь.

Аватоид Зоолога еще некоторое время оставался неподвижным, глядя на крохотное насекомое на скамейке, потом покачал головой и переместился обратно — туда, где тихо дымилась стойка с пробирками.

9 (С -19)

Она снова ощущала свет и звук. Слабый свет, который ее глаза старались усилить, и звук ее собственного сердца — но хоть какой-то свет, какой-то звук. Должно быть, заснула. Тут было очень холодно. Коссонт воспользовалась моментом, чтобы вспомнить, где она находилась.

И вспомнила: сбитый шаттл на холодной безвоздушной поверхности Эшри после атаки. Она вздрогнула.

Напротив нее андроид Эглиль Паринхерм очень внимательно смотрел на тело мертвого солдата в скафандре, безвольно висевшее на перевернутом сиденье.

Костюм подёргивался.

Коссонт почувствовала, как Пиан напряглась у нее на плечах.

— Это… — прошептала она, — …неестественно.

Паринхерм нахмурился, взглянул на Коссонт и фамильяра и приложил палец к губам, прежде чем перевести взгляд на подрагивающий костюм мертвого солдата.

Андроид медленно протянул к нему руку.

* * *

МСВ класса Пустынник «Проходил Мимо И Решил Заглянуть» дрейфовал по ветру над мелководными морями, широкими каналами и просторными линейными городами тропического субконтинентального пояса Зис. Корабль выглядел как гигантский телесного цвета воздушный змей длиной три километра, плывущий наперегонки с облаками в нескольких километрах над поверхностью. Он находился здесь, представляя Культуру, демонстрирующую таким образом солидарность с двоюродным видом/цивилизацией Гзилт, готовящейся совершить большой прыжок в немеркнущее великолепие Возвышенного. Пожелание родственникам доброго пути, своего рода: Мы думаем о вас…

Проходящий мимо… наблюдал, как тени облаков — и его собственная гигантская тень — скользили по сомкнутым зданиям и паркам покинутых городов, по взъерошенным ветром гладям извилистых озер и небольших внутренних морей, опутанных геометрически сложной вязью древних великих каналов. Каналы, как правило, были безмолвными и темными, за исключением тех мест, где по ним все еще скользило несколько прогулочных судов и небольших барж. Кусты синей, зеленой и желтой травы окаймляли берега забытых отныне водоемов.

Мир, подумал Проходящий мимо…, пуст и заброшен. Такое ощущение, что никого не осталось, чтобы поднять голову и поприветствовать его.

Это было немного грустно, но по-своему мило.

Независимо от того Корабль свел свои внешние поля к минимуму как количественно, так и по мощности, так что он мог поддерживать их сейчас почти идеально прозрачными, что, хоть и незначительно, но улучшало обзор. Он также экспериментировал с различными цветовыми схемами корпуса, прежде чем остановился на телесном. К слову, ночью он иногда принимался сиять, имитируя отражение звёздного света.

Он мог ощущать прохладный ветер, почти неизменный, с легкими порывами у дальнего поля, мягко давивший на него с одной стороны. Отрегулировав инерцию/импульс так, чтобы его движение соответствовало движению воздушных масс, среди которых он плыл, он направлял компоненты антигравитационного поля, отталкивая себя от любых облаков, способных посягнуть на его клочок неба. Он чувствовал себя очень довольным тем, что казался сейчас таким нематериальным, а его движения настолько зависели от чего-то столь же слабого, неустойчивого и глубоко естественного, как планетарные бризы.

Тем временем его аватар Зиборлун — серебристокожий среди бледнокожих гзилтов и различных других видов во плоти, их аватаров и костюмированных обличий — ходил и дипломатично разговаривал с придворными в паре тысяч километров к северу от этих мест. Аватар наблюдал, слушал и свидетельствовал. Он лишь изредка выдавал какие-либо комментарии, кроме самых очевидно вежливых и формальных, контролируемый кораблём. Необходимость ныне — во времена, когда дела начали приобретать интересный оборот.

Часто аватарам предоставлялась почти полная автономия, их личности были так точно откалиброваны по отношению к Разуму, который они представляли, что было почти немыслимо, чтобы они говорили или действовали столь небрежно, чтобы Разум впоследствии не одобрял их действий. Проходящий… как правило, был вполне доволен таким положением, но не сейчас: сейчас он вынужден был отвлекаться, находясь со своим аватаром в постоянной связи в реальном времени, контролируя его.

Одновременно два сопровождающих его Быстрых Пикета — Оценочное Суждение и Неизменно Беспечен К Любым Вульгарным Требованиям, закончив свою неспешную милитаризацию в паре закрытых средних отсеков, осторожно пробирались к выходу в главный корпус, окруженный двумя небольшими косяками подъемных буксиров. Полевые комплексы двух кораблей деликатно, почти нерешительно выдвинулись наружу, в намерении сцепиться с его собственными, обеспечивая тем самым достойный, обнадеживающе точный, плавный выход.

Двери среднего отсека сомкнулись, встав на место. Маленькие лифтеры отмежевались от Бандитов. Два корабля — теперь снова боевые корабли, даже если теоретически они все еще оставались Быстрыми пикетами — медленно раскачивались среди многослойных полей большого корабля, постепенно создавая гигантские пузыри полевой оболочки, выпиравшие из основной конструкции и готовые полностью отделиться.

Корабли — темные, довольно невзрачные на вид остроконечные цилиндры с раздутыми задними крыльями — теперь были сами по себе, поддерживаемые новообретённой оболочкой полей, как видимых, так и не зримых. Едва отделившись, они устремились вверх, в сине-зеленое небо Зис, не встречая ни единого облачка, медленно ускоряясь в слоях атмосферы — в некотором смысле собственного полевого комплекса планеты, — как подумалось Проходящему Мимо… — пока не достигли космоса, среды, для которой они и были предназначены.

Они мчались прочь, исчезая из Реальности почти одновременно, туда, где действительно чувствовали себя как дома. Каждый выход в гиперпространство был чем-то сродни крохотному тривиальному Возвышению, с грустью подумал корабль.

Он полностью сосредоточил свое внимание на аватаре.

* * *

Рука андроида коснулась дрожащего предплечья скафандра мертвого солдата. Тонкие пальцы скользнули вверх и вниз, к плечу, затем к затылку — Паринхерм осторожно наклонился. Коссонт почувствовала, как Пиан задрожала, как будто то, что заставляло дергаться скафандр мертвого солдата, каким-то образом передалось ей. Было бы шоком осознать, что это действительно могло произойти. Ее фамильяр могла находиться под действием какого-то злобного коммуникативного заклинания, трансформировавшего костюмом мертвого солдата. Или солдат на самом деле не умер, подумала Вир, хотя и не верила до конца в такую возможность.

Раздалось слабое жужжание, после чего скафандр солдата снова обмяк, замерев. Паринхерм, казалось, расслабился, медленно убрав руку от шлема.

Он посмотрел на Коссонт.

— Теперь мы можем поговорить, — объявил он.

— Что это было? — спросила она, непроизвольно понизив голос.

— Я думаю, что мы — или это судёнышко — находимся под наблюдением, так сказать, — прошептал он. — Что в свою очередь указывает на то, что вражеский корабль, вероятно, всё ещё где-то неподалёку. Или, возможно, блуждающий суббоеприпас, поскольку атака/вторжение были совершены грубо.

— Костюм…?

— Не был полностью выведен из строя или убит, если хотите. Мои извинения. Очевидно, сценарий продолжается! — Он выглядел довольным.

— Если вы имеете в виду сценарий симуляции, — сказала Коссонт, — то это — говорю в последний раз — не симуляция.

Андроид кивнул.

— Я слышу, что вы говорите, — сказал он предельно серьёзным тоном.

— Уффф…, - выдохнула Пиан.

Коссонт поймала себя на том, что её без перебоя трясет. Штаны и куртка автоматически распушились до максимума, но они не были предназначены для работы при столь низких температурах, особенно если голову владельца ничто не прикрывало.

— Отчего же… — спросила она, вздрагивая — так чертовски холодно?

— Пожалуйста, говорите тише, — попросил Паринхерм. — Мы должны позволить теплу естественным образом отводиться от корабля, в противном случае станет ясно, что внутри него есть генерирующая тепло, возможно, биологическая жизнь, и он, вероятно, подвергнется нападению.

— В нём больше не будет никакой биологической жизни, если я замерзну до до-до-смерти, — сказала Коссонт, не в силах унять охватившую её дрожь. Она не чувствовала сейчас ни рук, ни ног, наблюдая, как клубы пара выходят из лёгких.

Андроид нахмурился:

— Хм… сложный баланс.

— М-можем мы как-то подогреть это место? — спросила она, едва выговаривая слова. — Я не притворяюсь — меня действительно колотит.

Паринхерм кивнул.

— Знаю. Я наблюдаю за вами: ваши жизненные показатели вызывают беспокойство. У вас начнут проявляться первые симптомы обморожения в течение следующего часа, если ситуация не изменится. — Андроид беззаботно пожал плечами.— Мы могли бы позволить вам потерять тело, — бодро предложил он, как будто ему только что пришла в голову отличная идея, — позволив аварийному воротнику-шлему сохранить ваш мозг живым. И голову. В основном. — Добавил он смущённо.

Пиан напряглась, словно реагируя на его слова, но тут же поникла.

Паринхерм уставился на существо, которое все еще висело на плечах Коссонт, как толстый шарф, но теперь выглядело жестким, как металл. Андроид снова приложил палец к губам и начал медленно двигаться к Коссонт, не сводя глаз с Пиан.

— Держись от меня подальше! — прошипела Коссонт, внезапно осознав, что собирается сделать Паринхерм. Она с трудом встала на ноги и отпрянула, насколько могла в теснойкаюте, наткнувшись на корпус одиннадцатиструнной.

Глаза андроида расширились.

— Не двигайся! — прошептал он отчаянно. — Она выдаст нас! — Паринхерм кивнул на Пиан. — Я могу это отключить! — сказал он ей, продолжая приближаться.

— Ты собираешься убить её! — Коссонт вытянула вперёд три из четырех рук, пытаясь отбиться ими от андроида. Она осознавала, насколько бесполезна эта попытка, даже если бы ей случилось быть кем-то вроде обученного и аугментированного спецагента, которым ей, к слову, быть не случилось. Фантазировать о четырех руках и четырех кулаках, дающих преимущество в бою, можно было сколько угодно, но иллюзии не имели ничего общего с реальностью — у неё не имелось никаких шансов против андроида. Она даже осознавала, что машина в чём-то права, и если то, что завладело скафандром мертвого солдата, попытается теперь захватить Пиан, велика вероятность того, что это взбалмошное, легко управляемое существо устроит драку, в результате которой все они могут погибнуть. Тем не менее, мысль о том, что ее фамильяр отключена, убита андроидом, представлялась ей отвратительной. Возможно, она не могла остановить машину, но могла, по крайней мере, сопротивляться. Вероятно, в подобных обстоятельствах Пиан повела бы себя не столь героически, но какое, спрашивается, это имело сейчас значение.

— Я очевидно мог бы, — прошептал Паринхерм, останавливаясь так, что её вытянутая рука не касалась его, — отключить существо просто через связь, непосредственно через тебя, не прикасаясь, но индукция весьма тонкая…

— Так не делай этого вообще! — прошипела Коссонт. Ее руки дрожали. — Оставь её в покое!

Паринхерм непонимающе посмотрел на неё, затем будто встряхнулся.

— Это оно, а не она, — сердито сообщил он ей. Коссонт поняла, что он — оно — вероятно, думало о себе точно так же, хотя она с самого начала идентифицировала андроида как мужчину. — А теперь, пожалуйста, — сказал он, снова протягивая к ней руку.

Коссонт подумала схватить карабин мертвого солдата, но тот был слишком далеко, позади андроида и она вряд ли успела бы, учитывая скорость реакции машины.

Паринхерм занёс руку, одновременно обходя Коссонт, но неожиданно остановился, прислушиваясь к чему-то. Он непроизвольно выпрямился.

— Ах, — сказал он своим обычным голосом, блаженно улыбаясь. — Вероятно, это конец!

В тот же миг что-то ударило в маленькое перевернутое судно, сбив Коссонт с ног и отбросив андроида назад — к телу мертвого солдата. Задняя дверь шаттла распахнулась и вывалилась. Холодный воздух внутри крошечного корабля белым облаком вырвался наружу, исчезнув над темной и безвоздушной равниной, засасывая Коссонт и андроида в образовавшийся небольшой вихрь, который начал было реветь, но быстро стих.

Кто-то или что-то закричало — это могла быть и она, поскольку её горло сделалось вдруг пересохшим и горящим, как будто из него вырвали последний вздох — но, прежде чем ей удалось осознать это, крик затих, сменившись звенящей тишиной и болью в ушах, в которые, казалось, воткнули шипы.

Раздался звук, похожий на очень громкий треск, отозвавшийся сначала в её костях, и только потом в изуродованных ушах; вокруг возникло что-то вроде пузыря, окружившего голову Коссонт, в то время как её грудь судорожно сдавило, её разбитое горло, казалось, сжалось, одежда распустилась, как цветок, а затем разорвалась, разойдясь сотнями крошечных трещин — проколов. Она споткнулась обо что-то, похожее на гладкую железную пластину — в конечности тут же вернулось покалывание.

Пиан, наконец, обмякла, безжизненно порхая над пузырем аварийного шлема и закрывая ей обзор, Коссонт успела заметить андроида, который начал вставать на этой ужасной темной поверхности, но, едва приподнявшись, рухнул, как подкошенный.

Запредельной силы гул настиг Коссонт.

Все стало темным, тихим, размытым и удивительно комфортным, словно откуда-то повеяло теплом. Последней её мыслью было: Черт, может быть, это все-таки симуляция…

* * *

— Мне сказали, два ваших маленьких приятеля вернулись в мастерскую для ремонта, — маршал Чекври обратилась к аватару Зиборлуну.

Зиборлун кивнул.

— Эти старые корабли, — сказал он, со сдержанным смешком. — Им требуется постоянное обслуживание.

Они находились в одном из вестибюлей здания парламента перед ежедневным собранием Наблюдательного комитета, который должен был заняться всеми нерешенными вопросами в дни, предшествовавшими Побуждению и Возвышению.

Как правило, здесь обсуждались смертельно скучные вещи, но сейчас место выглядело более оживленным, чем после роспуска парламента — небольшая толпа дипломатов и других заинтересованных сторон объединились благодаря слухам об окончательном решении комитета по Падальщикам.

— …И потом, — добавил Зиборлун, — они хотят, чтобы их переоборудовали для более успешного дальнего мониторинга флотов Падальщиков, всех этих хм… кораблей, а в таких случаях то, что хочет один, должен получить и другой, уж поверьте, — серебристокожий аватар улыбнулся маршалу.

— Они похожи на домашних зверьков.

— Я бы скорее провёл аналогию с детьми, но не важно…

Зиборлун оглядел вестибюль, когда двери в зал заседаний открылись. Присутствовали два представителя Лисейдена в своих шаровидных плавучих костюмах, похожих на гигантские аквариумы, рядом с послом Мирбенесом, раздаривавшим улыбки всем и каждому, как будто он пытавшемся поскорее избавиться от этого непривычного мимического недоразумения, стереть его или найти ему какое-нибудь другое, более подходящее место.

Присутствовали и все шестеро Ронте, их громоздкие насекомоподобные экзокостюмы сгрудились в одном углу, заставляя носителей натыкаться друг на друга, мягко выпуская при этом пары. Выглядят более жалкими, чем обычно, подумал аватар.

— Аппаратура дальнего мониторинга? — спросила маршал, когда они присоединились к толпе, направляясь в зал комитета.

Зиборлун снова кивнул.

— Да, — подтвердил он. В зале последние три несохранённых трима и горстка септамов, включая Банстегейна, уже сидели за приподнятым столом. — Дальний мониторинг.

Технически всё было верно, если определять коаксиальные компоненты наведения в кластерах мультисистемного оружия как таковые…

Оба корабля имели разное оборудование, их вооружение так же отличалось: «Оценочное Суждение» выбрал массив, предназначенный в первую очередь для ситуаций технического превосходства, когда эффекторы работают лучше всего, являясь наиболее гуманным выбором (применительно к Падальщикам) — другими словами, максимально совместимым с Падальщиками, в то время как «Неизменно Беспечен…» предпочёл более технологичную артиллерийскую смесь, включавшую в себя снаряжение, способное противостоять кораблям его уровня.

Зиборлун и Чекври сидели сзади. На возвышении какие-то скучные люди вели не менее скучные беседы.

Серебристый аватар нахмурился.

— Септаме Банстегейн выглядит так, словно съел что-то, что ему не нравится, как вам кажется? — спросил он.

Маршал едва взглянула.

— Хм. Кажется, в последнее время вы много думали о мониторинге, — тихо сказала она, повернув голову к аватару. — Наши ИИ ближнего действия, в свою очередь, думают, что вы проявляете повышенный интерес к тому, что происходит у нас в эти последние дни.

— Что ж, это правда, — признал аватар. На борту «Проходящего Мимо…», Разум, управляющий как системным транспортным средством, так и аватаром, сделал глубоко индивидуальный эквивалент гримасы: «Дерьмо». — Мы ощущаем потребность в более надежных источниках здесь, учитывая общее истощение информационного потока в последнее время. Так мало приходит новостей из этих мест…

— Большинство людей пребывают теперь в Хранилище, — ответила маршал. — И многие корабли уже сублимированы. Так что, конечно, здесь немного пустынно.

— Да. — Аватар нахмурился. — Вы действительно думаете, что это было здравым решением? Я имею в виду, посылать вперед так много кораблей?

Такая стратегия не была в диковинку, когда общество готовилось к Сублимации, но всё же встречалась не часто. Она напоминала разведку незнакомой местности, позволявшую, как предполагалось, убедиться, что люди действительно совместимы с процессом, даже несмотря на то, что обильная и исчерпывающе аннотированная со ссылками история, накопленная за эоны лет, указывала, что в такой перестраховке не было абсолютно никакой необходимости. Кроме того, гзилты настроили ИИ на своих крупных кораблях таким образом — целая команда некогда человеческих личностей, загруженных, значительно ускоренных объединились для осуществления этой задачи в многократно разделенную, но сущностно целостную вычислительную матрицу, — что корабли уже отчасти находились в свернутом состоянии, поэтому шаг к истинной Сублимации был для них относительно лёгким, своего рода продолжением предшествующей подготовки.

— Конечно, мы думаем, что поступили разумно, — сказала маршал Чекври. — Иначе мы бы не приняли такого решения.

— Хм, меньше силы и больше концентрации… Впрочем, вы совершенно правы — я очевидно не могу оценить всю полноту картины. Однако, несмотря ни на что, наблюдаются странные… пробелы — можно их так назвать — в коммуникациях в последнее время — никаких известий из системы Изенион в течение целого дня, например — в связи с чем мы подумали улучшить собственную сеть мониторинга и связи. За свой счёт, конечно. И естественно, мы рады поделиться.

— И все эти новые меры, о которых вы говорите, — маршал поморщилась, — продолжали бубнить голоса на возвышении. — Это ваша личная инициатива?

— Разумеется, нет, — сказал аватар, улыбаясь. Иногда лучше сказать часть правды, скрыв целое. — Меня попросили сделать это. Я даже не совсем уверен, почему.

— Кто просил вас об этом? — спросила маршал.

— Другие корабли Культуры, — невинно сообщил аватар.

— Странно, — сказала маршал.

— Я знаю! — Аватар энергично кивнул и протянул тонкий серебристый палец, чтобы постучать Чекври по ее эполету. У корабля возникло ощущение, что он уже начал слегка перебарщивать с бесхитростным фарсом, но все же он решил, что должен довести его до конца. Кроме того, имелось определенное удовольствие в том, чтобы резонировать метафорическим жезлом, торчащим из-за задницы маршала. — Я об этом думал.

Чекври кисло посмотрела на создание Культуры и открыла было рот, чтобы что-то ответить. Однако аватар кивнул в сторону помоста:

— Ну вот…

— …присуждается Ронте, — объявил триме Кваронд, бросив быстрый торжествующий взгляд на Банстегейна, сидевшего с каменным лицом в дальнем конце длинного стола. — Статус предпочтительного партнера должен быть немедленно предоставлен цивилизации Ронте, дальнейшие подробности будут обнародованы сегодня в соответствии с указом. Деловая сессия закрыта!

Зал комитета внезапно наполнился по отдельности тихими, но сливавшимся в единый гул голосами. Два сферических гидрокостюма лисейденов поднялись в воздух ещё выше. Посол Мирбенес выглядел глубоко потрясенным. Шестеро Ронте в своих экзокостюмах подпрыгивали вверх и вниз и издавали щелкающие звуки. Казалось, они вибрировали.

Даже маршал Чекври на мгновение выказала удивление. Аватар подтолкнул ее: «Согласитесь — никто этого не предвидел!»

* * *

Он ощущал себя идеально контролируемым, окруженным и защищенным чем-то безмерно могущественным, послушным и решительным одновременно.

Полковник Кагад Агансу, изначально служивший в Полку Внутренней Системы — Первом, как его иногда называли, — находившемся теперь под непосредственным командованием септаме Банстегейна в юрисдикционных целях (маршал Чекври поддерживала связь), лежал глубоко в сердце корабля Гзилта 7*Уагрен, окружённый концентрическими слоями защиты и обработки — компрессирующими, экранируюшими, всепроникающими, — запертый внутри и подключённый к системам молниеносного реагирования корабля.

Человек, подверженный клаустрофобии, в такой ситуации мог закричать. Мысль пришла в голову полковнику, когда он впервые лег на кушетку в своем бронированном костюме, и челюстеподобная машина сомкнулась вокруг него, зажав намертво. Мысль заставила полковника улыбнуться. Бледно. Хотя даже такое минимальное искажение лица требовало в его случае некоторых дополнительных средств — гелей и пены, растекавшихся по коже и внутренней части бронированного шлема, что сам полковник находил вполне обнадеживающим. Дыхание его было таким же сдерживаемым, быстро адаптируемым и подконтрольным — бронированная грудь скафандра и защитная оболочка изгибались вместе с ним, как если бы металлический панцирь являлся частью его организма, а сам он являлся частью корабля.

Другая, независимая система готова была наполнить его лёгкие пеной, поддерживая их при любом давлении, которое потребуется, пока его кровь будет насыщаться кислородом с помощью машины, если кораблю понадобится вдруг ускориться, замедлиться или маневрировать так резко, что даже нынешние устройства, защищающие его, могут оказаться недостаточно эффективными.

Рядом с полковником, менее чем в метре — невидимый пока глазу, смотревшему сквозь потенциально сокрушительное богатство корабельных датчиков на звезду Изениона — расположился боевой арбитр Ухтрин, единственный соратник полковника в этой миссии, за исключением самого 7*Уагрена.

Уровень изоляции арбитра был не столь внушительным, как в его случае: как чистой машине, лишь отдаленно напоминавшей человека, арбитру не требовались слои амортизации и защиты при ускорении или смене направления. Он даже мог быть приварен к внутренней переборке корабля, не испытывая при этом никаких неудобств и без малейшей угрозы для функционирования. Тем не менее, своё скромное пространство у него имелось.

До сих пор арбитр бездействовал — его участие могло понадобиться позже. Полковник чувствовал машину рядом с собой, безмолвно поглощающую, производящую какие-то расчёты, запоминающую.

Экипаж 7*Уагрена существовал в виде загруженных сущностей внутри многораздельного субстрата ИИ — уже ни в каком доступном пониманию смысле они не являлись человеческими существами, но, тем не менее, сохраняли некоторую индивидуальность и представляли то, что делало боевые корабли гзилтов такими исключительными, превосходящими, по крайней мере, по мнению гзилтов, конструкции, полагавшиеся на полностью искусственный ИИ или даже Разумы, как последние величественно себя именовали. Разумеется, в процессе взаимодействия с Агансу команда напоминала свои первоначальные человеческие сущности, являя себя фигурами в соответствующей униформе внутри виртуального пространства, смоделированного на последнем физически реальном мостике военного корабля Гзилта, построенного несколько тысяч лет назад.

Это виртуальное пространство предстало теперь перед полковником в виде проекции, наложенной на открытый взгляду простор звезды Изениона, висевшей в пространстве, казалось, прямо перед ним: громадный, изумительный, бешено кипящий котел желто-белого пламени, расположенный так близко, что инстинкт подсказывал — невозможно было не сгореть заживо от чистой силы его пламени. Было почти облегчением оторвать внимание от неумолимой свирепости этого солнца и перенаправить его на изображение капитана корабля.

— Мы нашли их, полковник.

Счётчик демонстрировал, насколько виртуальному существу капитана пришлось замедлиться, чтобы поговорить с Агансу. У полковника была аугментация боевого уровня, которая позволяла ему думать и реагировать намного быстрее, чем любому обычному человеку, и сейчас он использовал ее на максимуме, понимая, что все еще чудовищно уступает в скорости виртуальным личностям экипажа, размещенным и работающим в вычислительной матрице корабля.

Такая медлительность по сравнению с другими могла смутить или обеспокоить кого другого, но полковник просто признавал, что возросшие боевые требования привели к тому, что отдельные элементы вооруженных сил заняли новые, недоступные человеку ниши.

— Спасибо, капитан, — сказал он.

За призрачным изображением виртуального хозяина корабля, прямо на его лице мерцал зелёный круг над поверхностью звезды. Одна из подсистем, отслеживающих чувства Агансу, зафиксировала, как он взглянул на выделенный круг, и увеличила для него масштаб, показав — как только круг расцвел почти до того же размера, что и изображение всего солнца несколькими мгновениями ранее — крошечное темное пятно прямо в центре быстро пульсирующего зеленого ореола. Что бы это ни было, оно выглядело микроскопическим на фоне увеличенного огненного пейзажа за его пределами, хотя Агансу знал, что это мало что значит — вся естественно обитаемая планета смотрелась бы не более чем точкой на фоне необъятного солнца.

— У нас есть связь? — спросил он.

— Есть, — ответил офицер связи. — Они только что начали подавать сигналы. В соответствии с приказом, мы еще не ответили. Вам решать.

— И они не могут подать сигнал другим способом?

— Не могут, — сказал капитан. — Мы их отслеживаем, если только у них нет сигнального оборудования такого типа, который мы не предполагали встретить здесь, вроде того, что относится к маленькому кораблю, встреченному нами на Эшри.

— Вы согласны, что я могу единолично вступить в контакт?

— Конечно, — ответил капитан. — Таков был приказ…

— Мне открыть канал? — спросил офицер связи у Агансу.

— Да, сделайте.

Фоновое изображение огромного круглого озера кипящего звездного огня и проекция на переднем плане командного пространства старого корабля с человеческим экипажем исчезли, сменившись поначалу чем-то вроде размытой мглы.

Затем стало видно нечёткое изображение небольшой диспетчерской или командного помещения. Агансу смотрел вниз как бы с высоты на одну из его стен. Там размещались экраны и голографические дисплеи. Большинство были пустыми, хотя на некоторых присутствовали схемы того, что, как он предположил, являлось звездой Изенион. Несколько измученных людей — в костюмах, по большей части повреждённых, раненные и те, кто ухаживал за ними, — сидели или лежали на скульптурных кушетках, похожих на ту, на которой находился сейчас он, хотя и без дополнительных уровней защиты.

Одна фигура стояла к нему лицом, глядя вверх, с выражением, которое, как подозревал полковник, могло означать ненависть. Он предпочёл бы увидеть страх на этом лице.

— Генерал Рейкл, — сказал полковник.

— А ты кто, черт возьми?

Задержки отсутствовали, что обнадёживало. Он предположил, что 7*Уагрен и древняя исследовательская станция находились в пределах нескольких сотен тысяч километров друг от друга.

— Нет необходимости грубить, генерал или — я бы сказал — избранный маршал.

— Ты только что убил две тысячи моих людей, — холодно сказала генерал. — Затем выследил выживших, которых смог найти, включая раненых, и убил их тоже. — Генерал Рейкл сделала паузу, переводя дух, так что, возможно, как подумал полковник, она плохо контролировала сейчас свои эмоции.

-..И, — продолжала генерал, — из тех немногих, кому удалось спастись, пока мы убегали… Ты, может быть, даже один из наших… Перед лицом того, что ты сотворил, ты смеешь говорить мне про мой гребаный язык? Иди туда, откуда ты когда-то вылез, тварь.

— Вы в стрессовом состоянии, генерал, — сказал Агансу. — Я понимаю. И сожалею о том, что случилось… — Генерал начала кричать на него, когда он сказал это, но он продолжал говорить, не обращая внимания на её гнев — …и то, что вскоре должно произойти. Я просто хотел отдать должное вашей храбрости и сообщить вам, что, хотя никакие официальные записи о ваших героических действиях — по крайней мере, тех, что имели место до сего момента, — не сохранятся, сослуживцы не забудут, как хорошо вы выполняли свой долг. Я понимаю, каким слабым утешением это может быть, но это все, что я могу вам предложить.

— Ты, самодовольный червь, — произнесла генерал, выплёвывая слова. — Вырви себе голову и засунь её в свой кишечник. — Она отвела взгляд, когда кто-то заговорил с ней, а затем снова посмотрела на него. — О… станция замедляется, — сказала она, ухмыляясь. — Собираешься погрузить нас в фотосферу и поджарить до смерти? Всплеск плазмы или струя частиц слишком быстрая смерть для нас? Где теперь твоя чертова честь?

— К сожалению, мы здесь не одни — по крайней мере, еще одно судно со значительными возможностями присутствует сейчас в системе, и ваше предложение — не скрою, соответствующее моему первоначальному выбору — может привлечь нежелательное внимание. Замедление станции с последующим погружением в звезду с гораздо меньшей вероятностью будет замечено. Приношу извинения. Я предлагаю тем из ваших товарищей, которые не в состоянии усыпить себя до того, как условия станут … некомфортными, совершить требуемый поступок с помощью личного оружия. Полагаю, оно у вас есть.

Генерал некоторое время молчала. Позади и вокруг нее команда, казалось, делала все возможное, чтобы предотвратить падение исследовательской контрольной станции на солнце и отправить сигнал бедствия. Они нажимали кнопки, выкрикивали команды, манипулировали голографическими дисплеями. Все это, конечно, было абсолютно бесполезно, и Агансу знал об этом, отдавая должное не столько попыткам людей спастись, сколько стремлению сделать все возможное при любых обстоятельствах, какими бы неизбежными они не выглядели.

Затем генерал Рейкл совершенно спокойно сказала кому-то за кадром: Вырежьте его за три секунды.

Она повернулась, посмотрела на экран и, казалось, всхлипнула — судорожное движение сотрясло всю верхнюю часть ее тела. В первый момент Агансу был удивлён, потом разочарован, но в конечном итоге странно тронут увиденным.

Рейкл запрокинула голову, после чего сильно дернула ею вперёд, выплюнув удивительно большое количество слюны, мокроты или их смеси в камеру. Изображение расплылось примерно на полсекунды, прежде чем линия связи на станции была полностью отключена. Агансу почувствовал, как вздрогнул, инстинктивно подавшись назад, в свой костюм и невидимую поверхность дивана под ним, когда слюна попала в камеру, хотя находился сейчас на расстоянии сотен тысяч километров от станции, защищённый несметным количеством концентрических слоев брони, изоляции и металла.

Он попытался восстановить контакт, сознавая, что ему необходимо сделать это, но ответа не последовало, и он понял, что был бы разочарован, если бы тот был.

Агансу не знал, что должен чувствовать теперь, когда всё свершилось, понадеявшись, что встретит свою смерть с таким же пылающим презрением и стойкостью.

После этого он вновь вернулся к увеличенному изображению старой исследовательской станции наблюдения за светилом. Её силуэт, как маленькое насекомое, вырисовывался на фоне нависшего над ним багрового лика звезды. Он лежал в тишине и несколько минут наблюдал, как темное пятнышко падает на дугообразные траектории плазмы, формирующие верхние слои ада.

В конце концов, крошечная точка растворилась в коротком, микроскопически малом импульсе пламени, затерянном в вихрях бушевавшего вокруг ядерного огня.

Полковник закрыл глаза в безмолвном приветствии ушедшим воинам. Им теперь никогда не познать Сублимации. Но и для него эта дорога была закрыта. Полковник вызвался остаться после Возвышения в составе Гзилт Ремнантер. Теоретически это было самопожертвованием и потому благородным поступком. Однако истина, которой он стыдился, заключалась в том, что он боялся забвения, а именно забвением ему представлялось Возвышение. Но он не мог никому об этом сказать.

— Кто-то из них был мазохистом, — заметил один из членов экипажа, когда полковник присоединился к ним на виртуальном мостике Уагрена.

— В каком смысле? — спросил Агансу.

— Они продолжали подавать сигнал бедствия на всем пути вниз, — ответил офицер связи. — Телеметрия основных показателей жизнедеятельности была включена — вероятно, просто забыли ее выключить. Все сигналы сработали один за другим менее чем через минуту после разрыва контакта. Все, кроме одного. Тот, что остался, доставил станцию до самого костра, оставаясь живым.

— Он страдал? — спросил Агансу.

— Не особенно. Ничто не указывало на сильную боль. Но тем не менее.

10 (С -18)

— Не я.

— Не играешь странные вещи?

— Никогда. Будь иначе, я бы, наверное, чувствовала себя лучше.

— Я все равно шутил.

— Я догадалась.

— Это господин КьиРиа любитель странностей, — отозвался чрезмерно волосатый аватар справа от Коссонт и усмехнулся.

Коссонт лежала, бездельничая, под натянутым, подрагивающем на ветру белым навесом, на огромном плоту Апраниприла, в водном мире под названием Перитч IV. Слева от нее, на другом шезлонге, сидел КьиРиа, мужчина, который утверждал, что он нелепо стар. С другой стороны на кушетке распластался аватар Участливого.

Аватары кораблей Культуры обычно выглядели как люди или, по крайней мере, гуманоиды, особенно когда они смешивались с людьми, но только не аватар древнего ГКУ класса Дельта Ограниченное Участие — его аватар, Склом, имел форму силокулы — колючего синеволосого существа с шестью конечностями и шестью глазами с массивным центральным телом.

Склом взял с подноса мутноватый на вид стакан с толстой соломинкой, немного приподнялся над диваном и как будто присел на корточки, нависнув над стаканом. Раздался хлюпающий звук, и уровень жидкости в стакане упал. Коссонт нашла это не особо увлекательным. И даже слегка отталкивающим.

Предполагалось, что Ограниченно Участливый, будучи сам по себе ужасно древним — тысячи лет — все же не столь стар, как КьиРиа, давно, к слову, пребывавший под защитой корабля. Корабль опекал человека, доставляя туда, куда бы тот ни захотел, обеспечивая заодно прикрытие личности — в противном случае КьиРиа осаждали бы представители медиа и те, кто наверняка был бы очарован его столь экстремальным возрастом, — и, не исключено, подумала она, исходя из намеков, услышанных ею в последние несколько дней — помогал поддерживать те аспекты его физиологии и памяти, о которых КьиРиа не мог позаботиться сам. Она полагала, что тому, кто намерен прятаться внутри Культуры или где-либо ещё десять тысяч лет, будет не лишним иметь на своей стороне такого союзника.

— Я думала, что ваша память хранит больше событий, чем чья-либо еще, — сказала она КьиРиа. Это был четвертый день, который тот провел вне воды, и первый без мокрых полотенец. — Она ведь должна быть очень обширной. Память, я имею в виду.

Человек потер лицо обеими руками:

— Что ж, ты ошибалась, — сказал он ей. — Одна из вещей, которую вы должны сделать, если собираетесь жить долго и не сойти с ума, — убедиться, что о сохранности ваших воспоминаний должным образом… заботятся. Присматривают.

— Как вы вообще их сохраняете? — спросила Коссонт. — У вас в голове компьютер?

— Вовсе нет, — пожал плечами КьиРиа, выражение его лица указывало на то, что он нашел эту идею неприятной. — В каком-то смысле мой мозг такой, каким был всегда, просто стабилизированный. Так было на протяжении тысячелетий. Хотя внутри есть модифицированное нейронное кружево. Специфическое — не комм. А вот чем я действительно могу похвастаться, так это дополнительным хранилищем. Не обрабатывающие процессоры — просто место хранения. Хотя кого-то это, возможно, напугало бы.

— Оно отдалённое? — спросила Коссонт, — то есть, находится далеко или…?

— Нет. Оно во мне, — признался КьиРиа. — Непосредственно во мне. В человеческом теле предостаточно места для хранения информации, если только вы сможете закодировать соответствующие базы и установить нанапроводимую систему считывания через спирали. Я начал с соединительной ткани, потом кости, а теперь даже в самых жизненно важных органах есть встроенные хранилища. Нисколько не умаляет их полезности, во многом даже улучшает функционал, увеличивая прочность костей, например, и прочее. Хотя я заметил, что тело в результате не очень хорошо плавает.

— Ты буквально отягощен своими воспоминаниями! — сказал Склом, посмеиваясь.

КьиРиа это не впечатлило, он поднял руку и, вытянув палец, осмотрел его.

— Ну да. Однако в моем мизинце теперь больше знаний, чем у некоторых людей в буквальном смысле во всем теле.

— А что с генерирующим органом? — спросил Склом, смоделированный по образцу мужской силокулы. — Там тоже что-то хранится?

КьиРиа нахмурился, отведя взгляд, словно отвлекшись:

— В настоящее время пусто.

Склом расхохотался. Коссонт подумала, что мужчины, казалось, находили забавными схожие вещи и шутки, независимо от своей видовой принадлежности.

— Пространство для расширения! — Склом хрипел, хотя КьиРиа, похоже, не забавляло его веселье. Он закатил глаза, обменявшись с Коссонт многозначительным взглядом и слегка потерев переносицу при этом.

— Сначала мои воспоминания были размещены случайным образом по всему моему телу в многочисленных копиях, — поведал он. — В настоящий момент, когда доступное место занято, обычно имеется только одна копия каждого воспоминания — на протяжении веков я, в рамках одного из своих долгосрочных внутренних проектов, сортировал, перемещал и складировал все мои воспоминания, помещая их в места, казавшиеся мне наиболее подходящими. — Он посмотрел на Коссонт. — Я слукавил: мой… генерирующий орган содержит все мои воспоминания о моих предыдущих контактах. Что кажется вполне уместным.

— Ха! — воскликнул Склом, довольный признанием.

— Уместно, — согласилась Коссонт. — Но что осталось в вашем настоящем мозгу?

— Недавние воспоминания, недавно вызванные прежние воспоминания, очень запутанная карта ячеек памяти моего тела, и, своего рода, случайные, просеянные обломки мыслей, когда-либо проходивших через мою голову. Я не могу — не смею — вмешиваться в них, за исключением одного или двух очень специфических эпизодов. Делать это означало бы перестать быть собой. Мы в значительной степени являемся суммой всего, через что прошли, и избавиться от этого знания означало бы расстаться со своим я.

— Про какие один или два специфических эпизода вы… — начала Коссонт.

— Они не касаются тебя, — оборвал КьиРиа мягко.

Коссонт немного понизила голос:

— Кто-нибудь когда-нибудь разбивал вам сердце? — тихо спросила она.

— Фххх! — исторг Склом.

— В том смысле, который, я уверен, ты в это вкладываешь, не более чем девять с половиной тысяч лет назад, — оживленно сообщил ей КьиРиа. — Возьмем другое, более подходящее определение: мое сердце разрывается при каждом новом столкновении с идиотизмом и жестокостью всякого рода существ, которые осмеливаются называть или думать о себе как о носителях разума.

— Другими словами, — вставил Склом, — примерно раз в столетие, полвека или около того.

КьиРиа посмотрел на него, но не стал поправлять.

— Итак, — сказала Коссонт, — сексуальные воспоминания…

— Да, — отозвался КьиРия.

— …Где вы храните воспоминания о любви, бывших возлюбленных?

КьиРиа посмотрел на нее.

— В голове, конечно. — Он отвернулся. — Во всяком случае, их не так много, — добавил он чуть тише. — Чем дольше живёшь, тем сложнее становится любить, а я прожил очень долго. — Он снова остановил свой взгляд на ней. — Я уверен, что это, помимо прочего, зависит от вида — некоторые, кажется, вполне прекрасно себя чувствуют, вообще не имея понятия о любви — но в какой-то момент — достаточно скоро в моём случае — приходит понимание того, что любовь обычно проистекает из внутренней потребности, и что поведение,… выражение любви важнее, чем личность, на которую это чувство обращено. — Он мрачно улыбнулся Коссонт. — Ты, молода, и поэтому всё, сказанное мною, не будет иметь для тебя никакого смысла. — Его улыбка растаяла. Как поздний весенний снег по утрам, подумала Коссонт.

— Я завидую твоим иллюзиям, — добавил он, — хотя не желаю их возвращения.

Длинные пирсы и выпуклые понтоны гигантского сочлененного плота изгибались и скрипели вокруг них, подобно гигантской артритной руке, лежащей по поверхности океана, вечно и тщетно пытавшейся утихомирить его.

— А-ха! — нарушил молчание Склом. — Вот оно! — и аватар спрыгнул с дивана, покатив по плоту синее пятно конечностей, когда в небе появился небольшой шаттл, прорезавший сине-зеленые беспокойные волны. Он нёс одиннадцатиструнную, недавно сделанную для Коссонт «Всё, Что Считается Законным». Услышав, что в идеале для правильной игры на инструменте требуется четыре руки, Склом жаждал опробовать инструмент.

КьиРия вздохнул:

— Это будет звучать ужасно, я думаю?

Коссонт кивнула:

— Наверняка.

Она снова пришла в себя. На мгновение её захлестнула паника, когда она вспомнила декомпрессионный взрыв и туманный вихрь высвобожденного воздуха, выбросивший её и андроида в вакуум — на ледяную, твёрдую, как железо, поверхность планеты… потом она поняла, что чувствует себя хорошо, и никакой боли нет, а поверхность под ней была теплой и даже удобной.

Она открыла глаза, ожидая, что под ней прокатится океанская зыбь, а сверху раскинется белое небо.

— В медицинском отсеке, на борту корабля Культуры «Ошибка. Не…» — объявил человек, стоящий рядом с ней. Кем бы он ни был, у него была кожа цвета полированной бронзы. Аватар корабля, — поймала себя на мысли Коссонт. Фигура пожала плечами.

— Я предположил, что ваш первый вопрос будет примерно таким: «Ох, где это я?» — сообщил ей аватар.

Коссонт сглотнула, почувствовав, что горло ещё слишком воспалено для ответа, и просто кивнула. Ей удалось выдавить из себя что-то вроде хрипа.

У лысого андрогинного аватара были зеленые глаза, открытое честное лицо, и он был одет достаточно свободно по меркам гзилта. Коссонт повела головой из стороны в сторону. Она лежала на наклонной кровати, все еще одетая в потрёпанные, проколотые во множестве мест брюки и куртку. Слева от неё находился мертвый солдат в скафандре, с откинутой назад передней частью шлема. Лицо внутри шлема выглядело искажённым. Аватар заметил её взгляд, потянувшись, чтобы закрыть лицевую пластину.

Андроид Эглиль Паринхерм пребывал в технически неправильном положении справа от неё. Растянутая полковничья куртка по-прежнему покоилась на его плечах. Он казался не более живым, чем покинувший этот мир солдат. Пиан хлопала крыльями, порхая по круглому пространству, но, заметив, что Вир очнулась, подлетела ближе, пропищав что-то вроде:

— Ах! Жива, всё же жива. Ура!

По крайней мере, в этот раз, подумала Коссонт, заметив краем глаза тёмный, похожий на гроб корпус одиннадцатиструнной, расположившийся у одной из переборок.

Она на мгновение закрыла глаза.

— Ох… — выдохнула она, затем посмотрела на аватара и изо всех сил постаралась улыбнуться.

— Ты жива! — взволнованно взвизгнула Пиан, приземлившись ей на грудь, подпрыгивая и ударяя уголками конечностей по лицу Коссонт.

— Ты как всегда проницательна, — Коссонт ободряюще похлопала существо одной парой рук, оглядываясь при этом и изучая окружение.

В дизайне интерьера сквозила какая-то непринужденная, трудно выразимая элегантность, присущая тому, что можно было условно назвать официальным стилем Культуры, искусная простота, маскирующая безудержный прогресс. Она столкнулась с этим впервые во время учебы по обмену. То, что она наблюдала здесь, похоже, подтверждало давнее впечатление, поэтому она в целом поверила в информацию, выданную ей андроидом, хотя, учитывая темп и серьезность последних событий, ей ничего не следовало принимать отныне на веру. Однако, даже если бы всё было не таким, как казалось, оно было определенно лучше перспективы замерзнуть до смерти в тесном, перевернутом транспорте или околеть на просторах мрачной твердыни Скульпта.

Коссонт прочистила горло, продолжая поглаживать перевозбужденную и теперь мурлыкающую Пиан, кивнув в сторону андроида, лежащего неподвижно и бездыханно в метре от нее.

— Он — оно — мертво? — спросила она.

— Нет, — ответил аватар. — Однако ваш компаньон андроид представляет собой боевую единицу в ситуации некоторой непрозрачности относительно его фракционной принадлежности, и, помимо прочего, кажется растерянным, поэтому я решил, что лучше оставить его как есть. Он временно неживой.

Коссонт посмотрела на аватара.

— Фракционная принадлежность?

— В настоящее время я не уверен, чью сторону он представляет. Равно как и в том, какие в данный момент имеются стороны. — Аватар улыбнулся. — Вы помечены у меня как лейтенант-коммандер запаса Вир Коссонт. Верно?

Коссонт кивнула:

— Верно.

— Я уже представилась, — объявила Пиан, направив сначала один угол на лицо Коссонт, затем на аватара. Существо вздохнуло, распластавшись на груди Коссонт. — Мы давние друзья.

Аватар недоверчиво посмотрел на фамильяра, сдержанно улыбнувшись.

— Приятно познакомиться, — обратился он к Коссонт. — И добро пожаловать на борт. Меня зовут Бердл. Я аватар корабля «Ошибка Не…».

— Корабль Культуры? — переспросила Коссонт, просто чтобы убедиться.

— Именно так. — Аватар кивнул. — Слегка озадаченный корабль в данный момент. Интересно, почему элементы армии Гзилта нападают друг на друга. Имеются ли у вас какие-нибудь соображения на этот счёт?

Коссонт подняла голову с наклонённого дивана, надула щеки и снова откинула голову назад.

Благодарность за спасение — это, безусловно, хорошо, но доверие и чрезмерная болтливость — совсем другое дело. Она понятия не имела, как много ей можно рассказывать, надеясь, что корабль не прочитал её мысли или как либо не просканировал сознание. Нужно тянуть время, подумала она, а вслух сказала:

— Не возражаете, если я сначала спрошу, что это за корабль?

— Неустойчивый, — решительно заявил аватар.

— Неустойчивый… военный корабль?

— Официально, увы, нет, — сказал Бердл, изображая страдание. — Но не без ресурсов в этом отношении.

— Вы спасли нас, — сказала Коссонт. — Простите, я давно должна была поблагодарить вас. Спасибо.

— Не за что. — Аватар кивнул, затем взглянул на мертвого солдата. — Боюсь, что спасение пришло слишком поздно для твоего бронированного приятеля.

— Это было удачное… — Коссонт попыталась вспомнить точную последовательность событий, насколько это представлялось возможным в её ситуации — … было очень вовремя, — нашлась она, памятуя о том, чему её учили в армии: всё, что выглядит как удачное совпадение, скорее всего, является действиями врага.

Аватар кивнул.

— Я заметил вас только потому, что парящий без дела субпакет с боеприпасами увидел вас первым и выдал себя выстрелом. Я отправил его подальше и подобрал вас и ваших товарищей без особых проблем — хотя мне пришлось оставить корабль, в котором вы находились. Сейчас, мы, откровенно говоря, прячемся. Вышли из боя, пока я разбираюсь, что происходит. — Аватар взглянул на футляр с одиннадцатиструнной. — Я захватил это, полагая, что оно, должно быть, принадлежит вам, — сказал он, жестом указав на её нижнюю пару рук.

— Хм, — нахмурилась Коссонт.

Пока его аватар разговаривал с человеком, Разум подавал сигналы.

∞

УЕ Ошибка Не…

ГСВ Какистократ

— Прибыл слишком поздно; Последовательность событий по прибытии на окраину системы прилагается. На мой взгляд похоже на противостояние: Взял мёртвого человека и человека с син-питомцем и странным музыкальным инструментом, а также довольно любопытного боевого андроида, которого пока держу деактивированным. Спецификации прилагаются для всех заинтересованных сторон. Текущие инструкции андроида также прилагаются. Не обращайте внимания на то, что он воспринимает реальность как симулятор. Мой нынешний статус: маскируюсь, пока вокруг кипит рой маленьких злых кораблей. Большой жутковатый корабль, предположительно ответственный за нападение, по-прежнему находится в системе.

Был бы очень признателен, если бы мне сообщили, что, черт возьми, здесь происходит. У меня много вопросов. Надеюсь получить ответы на самые актуальные из них. Подтверждаю.

∞

— Нет ответов. Так же пребываю в неведении. Неохотно направляю вас к тому, кто более близок к принятию решений. Постарайтесь по возможности поддерживать связь.

Будьте очень осторожны, наносите удары стремительно и точно, когда ситуация того требует.

∞

— …Итак, какой свет вы можете пролить на происходящее? — спросил аватар.

— Бледный, — призналась Коссонт. — Я сама порядком запуталась. Я была на Фзан-Джуйме, на совещании, но все пошло немного не по сценарию. В итоге нам едва удалось выбраться — это вы знаете.

— Вы многих знали на Фзан-Джуйме?

— Нет, почти никого.

— Боюсь что …

— Уничтожены. Я знаю. — Коссонт подумала о Рейкл, понадеявшись, что той удалось выжить.

— Возможно, были и другие выжившие, но я не уверен. Мало кто пережил первую атаку, и почти все они, кажется, были выслежены и убиты впоследствии. Не исключено, что вы единственные, кому посчастливилось спастись.

Коссонт закрыла глаза. Пиан замерла. Аватар хранил молчание.

∞

МСВ Падение Давления

Уе Ошибка Не…

— Приветствую. Рад, что вам удалось добраться до Изениона так быстро. Мы высоко ценим то, что вы сделали там. Думаю, это максимум из того, что можно было сделать в сложившихся обстоятельствах.

∞

— Ну да. Однако я ищу ответы, а не метафоры. Почему меня послали сюда? Что происходит? Это как-то связано с событиями на Аблэйте?

∞

— Конечно. Я пытался быть вежливым, что, возможно, прозвучало как подобострастие. Примите мои извинения.

Вы здесь потому, что Проходящий Мимо… заметил нечто, быстро направляющееся к Изениону с Зис и нам ничего не оставалось, как попросить вас о помощи; казалось, что что-то может случиться, и вы были ближе других к системе. Мы не ожидали столь быстрого и жестокого развития событий. Похоже на гражданскую войну. Высока вероятность нападения Первого флота на Четырнадцатый, по крайней мере, при соответствующей политической поддержке. Причины пока не ясны (но см. ниже).

Аблэйт, возможно, был первым признаком того, что что-то не так — мы всё еще работаем над пониманием того, насколько глубока проблема (но см. ниже).

В данный момент мы немного ограничены вопросами конфиденциальности, но по всей вероятности ответственность лежит на Зихдрен-Ремнантерах, и сама большая Сможет быть — или так только кажется — в опасности. Так что всё весьма деликатно. Наши основные интересы, по-видимому, подразумевают сдержанную поддержку законных властей (что может оказаться достаточно сложным и зависит от того, кто санкционировал нападения в Аблэйте и Фзан-Джуйме), умеренное участие и, разумеется, не месть.

∞

— Понятно. А «Мы» это…?

∞

— Это я, ЛОУ Каконим, ГСВ: Содержимое Может Отличаться и Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни, ГКУ Вытесняющая Деятельность. Я с ними в тесном сотрудничестве. И буду просить Проходящего Мимо и прочих так же присоединиться к нам. Другие корабли Культуры в пространстве Гзилта, вероятно, будут задействованы по мере необходимости. Тем временем, любая имеющаяся и обнаруженная впоследствии информация приветствуется.

∞

— Хорошо. До связи.

∞

— Я буду с вами откровенен, мадам Коссонт, — сказал наконец Бердл. Коссонт снова открыла глаза. Аватар участливо смотрел на неё. — Учитывая воинственный и непредсказуемый характер событий, имеющих здесь место, и не будучи уверенным, чью сторону вы представляете, я позволил себе допросить системы вашего андроида-компаньона, — сказал он ей. — Помимо недоуменной, но, по-видимому, искренней уверенности в том, что он уже несколько часов находится в симуляции, андроид… Паринхерм? Так его зовут?

Коссонт кивнула:

— Так мне сказали.

— Да, андроид Паринхерм действительно кажется очень способным и продвинутым устройством, того типа, который обычно используется в делах, имеющих определенное отношение к армии Гзилта. Мое первоначальное предположение заключалось в том, что он, вы и несчастный погибший капитан были группой, собранной фактически случайно и наспех, когда люди пытались спастись с Фзан-Джуйма как можно быстрее, после того, как стало очевидно, что нападение неизбежно; однако самые последние и все еще действующие приказы андроида заключаются в том, чтобы защитить вас как объект первостепенной важности и обеспечить полную и неустанную поддержку и помощь в вашей миссии, какой бы она ни была — его приказы были не в достаточной мере конкретны в этом вопросе. Таким образом, глядя на факты, согласно которым ваш стремительный и, возможно, уникально успешный побег из разрушенного полкового штаба Фзан-Джуйма может означать, что вы были приоритетнее даже верховного командования полка, вы поймете, почему ваша миссия стала предметом некоторого интереса с моей стороны.

Коссонт кивнула.

— Мне понятно, — сказала она.

Аватар кивнул.

— Позвольте мне быть ещё откровеннее, — продолжил он, — признав, что мое присутствие здесь не случайно. Я находился в пространстве Гзилта, выполняя относительно рутинную задачу, помогая следить за действиями одной из так называемых групп падальщиков, проявляющих активность в настоящее время в связи с предстоящей Сублимацией, когда меня попросили как можно быстрее добраться в систему Изенион, не указав при этом, зачем именно. — Аватар выглядел задумчивым.

Это корабль, сказала себе Коссонт, наблюдая за небольшим дисплеем. Разум. Он думает в миллионы раз быстрее тебя. Ему нет нужды останавливаться и обдумывать что-то, тем более в разговоре с человеком. Это всё исключительно ради эффекта.

— Хотя мне намекнули, — продолжил аватар, — что прибытие со всеми моими оружейными системами, полностью боеспособными, было бы целесообразным.

— Угу, — отозвалась Коссонт.

— Далее, мне известно, что вы имеете представление о Культуре, поскольку в прошлом, будучи студенткой, общались с её представителями, и поэтому, возможно, вы понимаете, что «просьба», с которой ко мне обратились несколько кораблей — старших кораблей с серьёзной репутацией и ответственностью в вопросах межцивилизационных отношений — равносильна приказу, и то, что меня попросили добраться сюда так быстро, как только возможно, означало, что мои двигатели получили небольшое, временное, но все же ощутимое повреждение — следствие, к которому я отношусь не более легкомысленно, чем любой корабль Культуры. Несмотря на это, прибыв сюда, я обнаружил, что опоздал на четыре часа или около того, чтобы предотвратить высокотехнологичную атаку на один из важнейших военных объектов гзилтов, атаку, которая могла — согласно некоторым данным, указывающим на предположительно использованное оружие — быть осуществлена другой группой вооруженных сил Гзилта. — Аватар развел руками. — Итак, теперь вы знаете во всех смыслах то же, что и я. И немного больше моего, конечно, поскольку вы — как я предполагаю — знаете, в чем заключается ваша миссия, а я — нет. Честно говоря, я все еще нахожусь в ожидании дальнейших инструкций, но понимание вашей роли в этом деле может, рискну предположить, оказаться весьма полезным для меня, независимо от последующих действий.

— Верно, — согласилась Коссонт, посмотрев на аватара. — Вам… ведь не разрешается пытать людей? — спросила она, глядя как складки над его глазами — у аватара не было бровей как таковых — сместились.

Он ненадолго закрыл глаза, а затем позволил им снова открыться.

— Полагаю, по общему мнению, это остается одним из немногих искушений, которым мы не потворствуем, — сказал аватар.

Было видно, что она все еще сомневается.

Бердл вздохнул:

— Вы не обязаны говорить мне то, что не хотите, мадам Коссонт, и вам никто не угрожает. Вы также можете уйти, как только я найду для вас безопасное место. В настоящее время система Изенион пребывает в некотором смятении: наблюдается множество мелких кораблей Четырнадцатого, готовых сорвать курок и ищущих, во что бы выстрелить, и, по крайней мере, присутствует вероятность того, что корабль, уничтоживший Фзан-Джуйм, всё еще находится в этом пространстве.

Коссонт наконец решилась.

— Мне приказали докладывать непосредственно генералу Рейкл или следующему по старшинству офицеру полка, — сообщила она.

— Высшее командование, вероятно, уничтожено, — сказал ей аватар. — Следующий по старшинству человек может находиться на значительном расстоянии от нас. На местном уровне, насколько мне известно, вы — самый старший по званию офицер. Учитывая начало военных действий и согласно моему знанию военного кодекса Гзилта, ваш статус резервиста аннулирован — даже если вы не были официально призваны, вас призвали автоматически, как только первый луч частиц попал в штаб полка Фзан-Джуйм.

Коссонт тяжело сглотнула. Горло всё ещё покалывало. Она помнила, как дыхание со свистом вырывалось из её легких, как её рвало воздухом.

— Мне необходимо добраться до… места, — сказала она.

Бердл принял нарочито нейтральное выражение лица:

— Возможно, вам следует более конкретно обозначить…

— Я знаю, знаю. Но вы отвезете меня туда, если я скажу вам, куда мне нужно попасть?

Аватар сдержанно улыбнулся.

— То есть, вы хотите, чтобы я взял на себя обязанность отвезти вас?

— Нет, нет, — Коссонт закрыла глаза, покачав головой. — Я не это имела в виду… Я вижу… ты… вы… простите…

Пока человек активно вертел глазами и рассуждал, пришёл сигнал.

∞

МСВ Падение Давления

Уе Ошибка Не…

— Входящий сигнал: в спецификациях ваших гостей значилось имя (Вир Коссонт). Данные от одной из заинтересованных сторон уверенно идентифицируют в связи с ней определенного человека: К. кит. (сородич) КьиРиа Нгарое (без дополнительных деталей). Если он не мошенник, то полумифическая фигура. Вир Коссонт встречалась с ним 20 лет назад (подтверждение 99 %). Ссылка, вероятно, имеет отношение к делу.

Вы оказались правы: пассажиры, которых вы спасли с поверхности Эшри, не случайны.

Вир Коссонт может оказаться нашей лучшей зацепкой.

Конец связи. Держитесь.

∞

Аватар устало, но благодушно улыбнулся.

— Давайте предположим, для краткости, и не более того, — сказал он, — что наши интересы совпадают. Почему бы вам не сказать мне, куда вы хотите отправиться?

Коссонт поразмыслила над этим, не найдя возражений.

— Централизованные Базы Данных, — сообщила она. — Оспин.

Аватар сделал вид, что размышляет над этим, поглаживая подбородок.

— Хм, — выдал он наконец. — Это возможно. Но другие корабли, с которыми я буду говорить, захотят узнать, зачем я туда лечу — у них наверняка будут свои собственные соображения по поводу того, куда меня следует направить. Мне необходимо предоставить им информацию, из которой было бы ясно, что я намерен отправиться на Оспин не просто по прихоти потерпевшего кораблекрушение человека, которого я только что подобрал.

— Я кое-что ищу, — сообщила Вир.

Пиан подняла один из своих уголков вверх, к лицу Коссонт. На сложенной ткани появились два круга, похожие на глаза.

— Ты? Что-то ищешь? — спросила она.

Коссонт провела рукой по импровизированному лицу фамильяра, отстранившись.

— То, что я некогда отдала одному из их орденов на хранение, — сказала она Бердлу.

Аватар выглядел заинтересованным, но все ещё был настроен скептически.

— …Связанное с одним из ваших людей, — закончила Коссонт.

— Одним из наших людей?

— С человеком Культуры. — Она подняла все четыре руки вверх. Этот жест казался полезным при общении с людьми, обычно останавливая их расспросы, хотя она не представляла, как он сработает на машине. — Пока ничего больше сказать не могу.

Аватар прищурился.

— Хорошо, — сказал он. — Итак, для ясности: вы хотели бы, чтобы я доставил вас на Оспин, не упомянув об этом никому из ваших сородичей, и при этом я могу оставить андроида Паринхерма деактивированным до прибытия в место назначения, верно?

Коссонт кивнула.

— По мне всё верно.

∞

Уе Ошибка Не…

МСВ Падение Давления

— Вот так обстоят дела.

∞

— Оспин. Обитель Централизованных Баз Данных и сонма связанных с ними прихлебателей. Что-то, что дал ей КьиРиа? Слишком ценное или слишком опасное?

∞

— Или сделанное им, — возможно, записанное — то, что он завещал потомкам.

∞

— Если это артефакт Культуры, то в него могут быть встроены какие-то технологии обработки или идентификации. Неплохо бы прояснить детали. Попробуйте попросить её уточнить, о чём именно идёт речь. У нас нет возможности доставить туда кого-либо до вашего прибытия — в данном случае вы находитесь ближе других к месту назначения.

∞

Аватар поклонился:

— В данный момент мы на пути в систему Оспин.

— Прекрасно.

— И могу ли я избавиться от тела десантника?

— Да. …Подождите — как?

— Я подумал, что просто оставлю его дрейфовать в космосе, передавая слабый сигнал по связи скафандра; это должно привлечь корабль гзилтов в ближайшее время.

Коссонт кивнула.

— Да, ладно…. У вас есть какая-нибудь еда? Я чертовски голодна.

* * *

— Септаме, я воспитанный человек и известен своей терпимостью, благожелательностью, а также неутомимым желанием предоставить людям преимущество во всех вопросах и в любое время, но при всем моём богатом и ценном опыте в вопросах межвидовой дипломатии я должен сказать, что даже я… даже я потрясен тем, что мои клиенты и да, мои друзья, мои близкие друзья, ибо таковыми они мне стали, что мне совершенно не стыдно признать, на самом деле я даже горжусь — делегация Лисейдена были так жестоко обмануты и так беззастенчиво использованы; это ужасно, шокирующе ужасно. Добрая натура, инстинктивное доверие, восхищение видом, к которому мы долго присматривались и хотели, как это сказать… похвалить, почтить, в чём-то подражая ему, — всем этим воспользовались самым постыдным и недостойным образом.

— Мой дорогой Мирбенес, — сказал Банстегейн, положив свою руку на руку посла. — Я слышу все, что вы говорите и ваши слова отзываются во мне болью. Правда. Я потрясен так же, как и вы.

— Сомневаюсь в этом, септаме! Очень в этом сомневаюсь!

Они сидели в маленькой беседке в саду здания парламента. Лисейдены в своих странных плавучих аквариумах в спешке отбыли на свой корабль, ожидающий на орбите, оставив гуманоида от Ивеника в лице — образе посла Мирбенеса говорить от их имени. Банстегейн слушал так терпеливо, как только мог, но он уже начал сомневаться, не платят ли этому человеку за каждое слово.

— Можем ли мы говорить конфиденциально? — спросил Банстегейн, подсев еще ближе к собеседнику.

Мирбенес покачал головой:

— Чего стоит конфиденциальность, когда доверие, сама честность не ставятся ни в грош?

— Я изменю это, — заверил посла Банстегейн, снова нежно похлопав его по плечу. — Даю вам слово. Вы можете на меня полностью положиться. Поверьте, — продолжал он, когда посол вздохнул, открыл рот, встряхнулся и продемонстрировал все признаки того, что работает над каким-то новым или, по крайней мере, очередным делом — это не моя вина. Даже я не могу быть везде и всегда. У меня не меньше причин чувствовать себя преданным, чем у вас и наших дорогих друзей из Лисейдена — в некотором смысле — потому что я доверился людям, а они подвели меня. Они пообещали, что проголосуют за один вариант, а потом отвернулись и проголосовали за другой. Непростительно. Крайне, крайне непростительно…

— Этот негодяй, этот ублюдок Кваронд! — вспыхнул Мирбенес, казалось, он чуть не плакал. Ранее Банстегейн ясно дал понять, кто стоял за ужасным голосованием.

— Да, непростительно, я знаю, но… это случилось. Уверяю вас, я изучил способы отменить результат немедленно, но оснований нет. Это было сделано очень хитро — очень хитро, поверьте мне. Нет никаких оснований. Поэтому мы должны пока отступить, перегруппироваться. Но ненадолго. Мы победим здесь, дорогой Мирбенес, во всех смыслах. Но вы должны понимать, что для этого я должен пойти на большой риск, и мне нужно, чтобы вы попросили наших друзей еще об одной услуге, когда придет время.

— Септаме! — сказал посол, почти в отчаянии, — как я могу…?

— Пожалуйста, послушайте, Мирбенес. Моей надеждой, моим желанием, — и давайте не будем называть это ценой, потому что так более, гораздо более благородно звучит, — моим чаянием всегда было, чтобы этот мир, мир, в котором я был рождён, мир моей колыбели, моего дома, был назван в честь одного из его самых любящих и почитаемых сыновей.

— Я…

— Нет, пожалуйста, послушайте. Позвольте мне сказать только это. Позвольте мне сказать всего четыре слова. Выслушайте, пожалуйста, дорогой Мирбенес. Четыре слова, всего четыре слова.

Мирбенес тяжело вздохнул и кивнул.

Банстегейн придвинулся еще ближе и прошептал послу на ухо:

— Мир Мирбенеса. Звезда Банстегейна.

* * *

Она должна была предчувствовать. Как и КьиРиа. Склом, похожий на силокулу аватар Участливого, играл на телесно-акустической антагонистической ундекагонной струне великолепно, словно был рожден для этого.

Корабль запрограммировал его. Он просмотрел всю литературу, изучил все технические характеристики, проанализировал все доступные экранные и звуковые записи, а затем тщательно смоделировал полученные данные, добиваясь, чтобы виртуальная версия сине-пушистого аватара смогла в точности воспроизвести игру всех великих виртуозов прошлого. Сонм полученной информации в итоге был загружен в аватар.

Склом сидел в огромном инструменте естественно, как будто был создан специально для него, держа оба смычка, как будто бы сделанных по его мерке. Он выпустил из лап недавно выращенные подушечки, заменяющие ему пальцы, и с первого же прикосновения смычка к струне заиграл прекрасную музыку.

Коссонт слушала с выражением нарастающего ужаса на лице, даже когда чуть не расплакалась от красоты музыки — это было одно из тех произведений, которые она знала, но не могла вспомнить название.

— Это излишне… богато, — сказал КьиРиа, взглянув на нее.

— Что? — переспросила она.

— Тон, — отозвался КьиРиа. — Слишком полный.

— Вы думаете?

— Давление воздуха. Мы находимся очень низко.

— Это водный мир, — сказала она, не глядя на собеседника, пока шестилапое существо, обитающее в одиннадцатиструнной, раскачивалось, пиля конечностями и творя красоту. — Здесь нет сухих высот.

— Это должно звучать тем лучше, чем выше вы поднимаетесь в атмосфере обычного кислородно-инертного каменистого мира. — КьиРиа пожал плечами. — До некоторого предела.

— Не знаю, — отозвалась Коссонт. — По крайней мере, один музыкальный критик сказал, что одиннадцатиструнная может улучшать своё звучание с увеличением высоты, но лучше всего она звучит за пределами атмосферы, где её вообще не слышно.

Всё еще наблюдая за игрой Склома — совершенной, блестящей, душераздирающей, — Коссонт услышала, как КьиРиа хихикнул.

Она всегда плохо уживалась с потерей вещей. Или, напротив, хорошо, если посмотреть на это с другой стороны. По словам её матери, это был практически талант. Коссонт сбилась со счёта, вспоминая людей, предполагавших или интересовавшихся, не потому ли она взялась за одиннадцатиструнную (а не за пальчиковую флейту), что этот инструмент так трудно оставить где-нибудь.

Тогда, после выступления небрежно совершенной версии абсурдно выглядевшего создания она очевидным образом потеряла желание играть на одиннадцатиструнной, потеряла его примерно на пятнадцать лет. Какой смысл тратить время на то, чтобы научиться играть как можно лучше, когда машина может использовать свою марионетку, чтобы играть так мучительно прекрасно, безукоризненно, восхитительно хорошо, как если бы это существо провело всю жизнь изучая, понимая и сопереживая инструменту и всему тому, что он собой являет?

— Вот так корабли сводят счёты, милая, — сказал ей КьиРиа, приоткрыв своё сердце во время последней пьяной ночи, проведенной на Перитче IV, на огромном плоту Апраниприла.

Они сидели на палубе, солнцезащитные тенты были свернуты наверху, только вдвоем, без аватара. Она смотрела на звезды там, где они мерцали между темными, невидимыми массами безмолвных облаков. Он сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к медленному ветру и медленным волнам, чувствуя, как плавно поднимается и опускается огромный плот. Даже после полуночи воздух оставался теплым и липким.

— Что? — всхлипнула она, вытирая нос тыльной стороной ладони.

— Ограниченно Участливый, вероятно, чувствовал себя оскорбленным тем, что Все, Что Считается Законным привёл тебя сюда.

— В самом деле? Но…

— …Он считал, что хорошо меня оберегает. — КьиРиа отпил из бокала. — И он действительно очень хорошо меня оберегал. Но некоторые виды защиты, включая заботу, могут перерасти в желание обладания. Право защиты эксклюзивно, оно выходит за рамки частной жизни защищаемого, в некотором смысле становящегося собственностью защитника. — Он посмотрел на Коссонт. Его глаза были цвета моря, вспомнила она. Сейчас они казались темными. — Понимаешь?

— Думаю, да. Но мне казалось, они друзья — два корабля.

— Они разделяют интерес ко мне — возможно, но друзья ли они… Даже если это и так, они все равно могут… маневрировать в отношениях друг с другом. Противники — друзья, единоборцы, ищущие преимущества, даже если оно никогда не будет использовано. А старые корабли нередко довольно… своеобразны, скажем так. — Он вздохнул. — Я пережил один корабль, который был моим защитником еще в самом начале, распрощался с другим, которому я надоел, — не могу сказать, что виню его за это — и теперь, возможно, Ограниченно Участливый чувствует себя уязвимым. Поэтому он агрессивен в отношении любой предполагаемой угрозы. Возможно, он думает, что Всё, Что Считается Законным хочет его заменить.

— Но это несправедливо. В отношении меня, я имею в виду. Что я сделала?

— Была любопытной. Как ребёнок, проявляющий поверхностный интерес, взращённый к тому же другим кораблём, что было воспринято как посягательство, даже если выглядело невинным; Склом играл так хорошо, заставляя тебя почувствовать себя неполноценной, подавляя тем любой интерес, который ты могла питать к тому, чтобы овладеть этим инструментом… это своего рода контратака на Всё, Что Считается Законным с его стороны.

Коссонт сделала большой глоток, отпив из бокала. Она кашлянула:

— Но я готова поспорить, что Всё, Что Считается Законным не так расстроен, как я.

— Ну, он тоже очень… Корабль, — сказал КьиРиа. — Это похоже на отношения между людьми и воображаемыми ими древними богами: мы — грязь в их руках, мухи, с которыми можно играть и тому подобное. — Он махнул рукой и посмотрел на нее. — Они редко бывают злонамеренными, никогда не злобствуют, по крайней мере, по отношению к людям. В основном потому, что мы настолько ниже их, что было бы унизительно проявлять такие эмоции из-за нас и наших чувств, однако дело в том, — сказал он, снова отпивая, — что они чрезвычайно могущественные создания, с чувствами, способностями и силами, о которых мы практически ничего не знаем, а только думаем, что знаем, обманывая себя, и самые незначительные, ничтожные их действия могут нанести нам вред или раздавить окончательно, если только им покажется, что мы делаем что-то неправильно. — Он издал небольшой смешок, который на самом деле был просто выдохом. — Я наблюдал, как они становились такими на протяжении тысячелетий. Разумы давно доминируют в Культуре, переставшей быть человеческой цивилизацией почти сразу после своего образования; почти все это время она была в основном связана с Ними.

— Так вот почему вы оставались живы все это время? Это ваша месть? — Она собиралась оспорить сегодня его утверждение о том, что он вечноживущий, но теперь решила, что это, пожалуй, уже не имеет значения — она продолжит соглашаться с ним. Если он действительно живёт так долго, как говорит, то так тому и быть. Если же это ложь, что ж, сплетённое им кружево выглядит впечатляюще. Но по большому счёту ей было уже всё равно.

Он не отвечал некоторое время. На мгновение она подумала, что он заснул, как иногда случается со стариками. Ей это отчего-то показалось забавным и она чуть не рассмеялась.

— Нет, — произнёс он наконец задумчиво. — Нет, у меня есть причина, но… словом, не то.

— Значит, вы ненавидите это, — сказала она, понизив голос.

Он выглядел озадаченным.

— Ненавижу что?

— Культуру, за то, во что она превратилась.

Он посмотрел на нее и рассмеялся:

— Что? Ты совсем спятила? — Он еще немного посмеялся, довольно громко. Затем осушил свой бокал, посмотрел на нее и сказал: — Нам нужно еще немного выпить.

А потом было ещё немного. Поначалу они что-то говорили о полуночном купании, но в итоге слишком напились. Движение плота по волнам убаюкивало её и одновременно вызывало легкую тошноту, а когда та прошла, её унесло в забытьё.

Должно быть, она заснула, потому что проснулась от криков морских птиц над головой и солнца, пробивавшегося сквозь узкую щель между горизонтом и облаками. Было холодно. Её прикрывало одеяло, но КьиРиа ушёл.

В тот же день она вернулась на корабль, немного исхудавшая. Жизнь продолжалась.

Почти год спустя она готовилась вернуться домой в Гзилт. И снова была немного с похмелья, после еще одной, более многолюдной вечеринки с людьми на корабле. Одиннадцатиструнная стала чем-то вроде укора её самонадеянности, преследовавшая её на каждом шагу, а разговор, случившийся на плоту, часто являлся ей в воспоминаниях. Именно тогда златокожий аватар «Все, Что Считается Законным» вручил ей сверкающий серый куб с вложенным в него состоянием разума КьиРиа, попрощался и, щёлкнув каблуками, ушёл.

За три с лишним года она лишь дважды обращалась к сознанию внутри куба. Первый раз — на лайнере Гзилта, по дороге домой, решив проверить, действительно ли голос, звучавший из него, принадлежал КьиРиа — она не активировала ни экран, ни голографическую функцию, куб вообще не имел встроенного виртуального интерфейса. Он был сварливым, эксцентричным, имел своё мнение и знал обо всем, о чём они говорили, вплоть до разговора на плоту в тот последний вечер, так что, скорее всего, он и был КьиРиа, или, по крайней мере, чем-то похожим на него.

Она спросила, каково это — быть там, ничего не делать, а потом проснуться, чтобы поговорить с кем-то, кого ты не видишь. Он ответил, что это похоже на пробуждение от глубокого и приятного сна, когда тебе задают вопросы, а ты слушаешь их с закрытыми глазами. Он был вполне счастлив. Во всяком случае, выглядел таковым.

Разговаривать с ним было немного жутко, и чем дальше во времени и пространстве она удалялась от туманной жары и длинных тягучих волн Перитча IV, тем больший скептицизм испытывала к заявлениям КьиРиа о его экстремально долгой жизни, да и в отношении всего остального, сказанного им.

Серый куб был очень маленьким, и пару раз она едва не потеряла его. Она понимала, что на самом деле это могло произойти потому, что втайне ей хотелось от него избавиться.

В конце концов, после того как однажды осталась у матери на несколько дней, оставила куб, осознала это и позвонила Вариб как раз в тот момент, когда та намеревалась его выбросить, она подумала, что с ней слепок разума КьиРиа не будет в безопасности. Потом она перебралась в другую часть Зис и действительно потеряла куб, машинально сунув его куда-то при переезде. В итоге, он всё-таки нашелся в дальнем ящике её стола.

Впоследствии она активировала его еще раз, а затем передала в дар одному из коллекционных орденов в системе Оспин, где хранилось множество старых вещей из прошлых веков Гзилта, каталогизированных, надёжно сберегаемых… и почти никогда больше не извлекаемых на свет. Подобная участь едва не постигла и одиннадцатиструнную, которую она хранила и на которой играла не чаще раза в году. Но это было бы слишком большой жертвой для её памяти — хранение нелепого инструмента как-то помогало ей не чувствовать себя так неуютно из-за отказа от сознания КьиРиа, даже если к тому времени она снова убедила себя, что он был просто старым мошенником.

Тем не менее, только когда она задумалась о том, чтобы найти себе занятие на всю жизнь в преддверии Сублимации, ей снова пришла в голову мысль сыграть на этой штуке.

Впоследствии она не раз жалела об этом своём решении.

* * *

Она проснулась и попыталась вспомнить, где находится. В тусклом свете её расширенные глаза озирали комнату или каюту, которую она не узнала. Комната выглядела мило. Стояла почти полная тишина. Она находилась в просторном челноке корабля Культуры, «Ошибка Не…», лёжа на пуховой кровати, расположенной в небольшом алькове, в стороне от основного открытого пространства корабля. В другой нише, закрытой, лежало недвижимое тело андроида Паринхерма. Одиннадцатиструнная была спрятана где-то наверху, в шкафчике для хранения.

Пиан лежала на полу, на темном коврике. Она лениво приподняла кончик одного уголка, спросонья признавая её, затем снова легла.

Вир лежала и думала о только что прошедшем дне. Она была без сознания по меньшей мере дважды. Успела познакомиться или просто встретиться с десятками людей, которые теперь мертвы. Её спасали один раз, потом ещё раз, и в обоих случаях она избежала смерти. И ей сказали искать разум — сознание старого мошенника, повстречавшегося ей ненароком почти двадцать лет назад, когда — оглядываясь назад — она была ещё совсем ребенком. Люди умирали, корабли ломались, чтобы доставить её с места на место, а она отнюдь не была уверена, что является человеком, способным совершить то, что все от неё ожидают.

Скоро всё это будет неважно. Она все равно собиралась в Сублимацию, так ведь? Все остальные собирались. Она полагала, что и ей придется пойти, если все её сородичи отправятся за горизонт.

В глубине своего я она не была уверена, имеет ли для неё значение, что Книга Истины была основана на лжи, о чём многие давно уже догадывались.

Сколь важным это было для остальных людей её вида? Возможно, очень важным — в достаточной степени значимым. Остановит ли знание о лжеапокрифе — если оно было правдой — людей от Сублимации? Не исключено. Очень многое в процессе принятия решения об окончательном цивилизационном переходе было связано с настроением, с атмосферой постепенно растущей, общей, блаженной покорности. Чувство неизбежности каким-то образом поселилось в их мире, самораспространяясь и саморасширяясь, отчего Сублимация представлялась просто следующим, естественным шагом.

Люди давно судачили о ней на протяжении столетий, но только в последние поколение или два идея начала рассматриваться через спектр вероятности в воображении масс, начиная с немыслимых предположений, прогрессируя до абсурда, затем переходя от возможного, но маловероятного к очевидно вероятному, прежде чем, в конце концов, прийти — примерно во время ее рождения — к, казалось, неизбежному.

И ожидаемому, желанному.

Изменится ли восприятие идеи, если выяснится, что Книга Истины являлась всего лишь инопланетным трюком, а священные, полубожественные Зихдрены обычными шарлатанами?

Некоторые люди считали, что гзилты собрались приобщиться слишком рано, что большинство видов и цивилизаций проходят гораздо более длинный путь, более продолжительный период роста, прежде чем решаются покинуть этот мир… но все виды были разными, а гзилты считали себя особенно разными, исключительно разными, отчасти из-за Книги и того, что она им рассказывала. Если бы её послание было поставлено под сомнение, разрушило бы это основы их самоудовлетворенности и заставило бы людей усомниться в мудрости принятого решения и ценности Сублимации как таковой?

Может быть, просто смутившись, они захотят избежать стыда и неуверенности, поспешив в Сублимацию с ещё большей решимостью. Или уйдет только половина цивилизации, какая-то часть — достаточная, чтобы быть жизнеспособной — Там, внутри, оставив сомневающихся позади, предоставив им возможность принять собственное решение когда-нибудь позже. Таким образом, в Сублимации, не исключено, возникнет раскол, не поддающийся исцелению, а в реальности — хаос.

Даже если Сублимация свершится, как и планировалось, в полном объеме, не повлияет ли знание о том контр-откровении о Книге в последний момент на опыт Гзилта после того, как они станут Свёрнутыми и недоступными?

Если она правильно помнила статьи и книги, которые читала, передачи и обсуждения, которые видела, то это не имело практически никакого значения, но никто — даже Старшие цивилизации, изучавшие такие вещи на протяжении эпох, — не могли быть полностью уверены, потому что ничтожно мало информации просачивалось Оттуда, смутной, непостижимой информации.

У неё не было ответов: все, что она могла сделать — это исполнить то, о чём её попросили.

В чём она была уверена, так это в том, что не должна отвечать за последствия, какими бы те ни были. Она просто музыкант, обычный человек, волею случая ненадолго столкнувшийся со стариком, с которым все вдруг захотели поговорить.

Она не была какой-то особенной. И не была идиоткой, готовая с радостью признать в себе одарённого музыканта, но не готовая обременять себя столь важной частью общественного бытия, связанного с иными видами и незнакомыми реалиями в преддверии последних дней.

Может быть, ей стоило просто оставить КьиРиа в покое? Попросить корабль отвезти её домой, или в место, ставшее новой штаб-квартирой полка, отчитаться там, а затем вернуться на Зис, в свою квартиру, или в другое место — куда угодно, — где нет вероятности оказаться внутри всех этих безумных коллизий с высокотехнологичными орудиями и бесчисленными жертвами? Но она пообещала Рейкл. Пообещала, что сделает то, о чем её попросили или, возможно, приказали. Кроме того её вернули в армию, так что даже когда маячила Сублимация и все обычные правила и дисциплины, казалось, испарялись, оставались долг, самоуважение, честь. Ты делала то, что считала нужным, чтобы потом, оглядываясь назад, не чувствовать себя виноватой. А воспоминания, воспоминания о прошлом, конечно же, сохранялись и в Сублимированном. Ты есть то, что ты делаешь, как сказал ей КьиРиа годы назад. И пока в тебе присутствует контекст, ты останешься собой, даже будучи Свёрнутой.

Она перевернулась, закрыла глаза и понадеялась, что в Возвышенном всё ещё можно будет иногда поспать.

* * *

Септаме Банстегейн сумел изобразить ужас, когда ему доложили, что на штаб-квартиру Социалистическо-республиканского народно-освободительного четырнадцатого полка было совершено нападение. Новость о случившемся поступила вскоре после голосования, в результате которого Ронте был присвоен статус привилегированных партнеров, и ему не составило труда направить гнев и ярость, испытываемые им в связи с этим поражением, в реакцию на последующие, гораздо более серьезные события. Он все еще был зол, когда снова встретился с Чекври в специальной палате глубоко под зданием парламента.

— Две тысячи человек, Чекври, во имя Пророка…

— Обычно на борту находилось от четырех до шести тысяч, — спокойно сообщила маршал. — К тому же на борту «Гелиш-Оплула» было ещё пятьсот виртуальных душ. Но в любом случае, септаме, чего вы ожидали от атаки, направленной на уничтожение полкового штаба?

— Я думал, что вы уничтожите — вещь, место, ИИ, но убить столько… и этот корабль, всех, кто был на нём — я имею в виду, это просто ужасно…

— ИИ и высшее командование, будучи на борту, обычно находятся в наиболее защищенных частях штаба, расположенного в самом сердце луны, или корабля — называйте, как хотите. — Чекври говорила так же невозмутимо, как выглядела. Возможно, даже, подумал Банстегейн, ей это нравится. Он и сам понимал, что отчасти притворяется, выказывая возмущение, хотя доля правды в его словах всё же была: он искренне ужаснулся, когда услышал, что, насколько известно, никто не выжил после нападения. (Другая его часть чувствовала триумф от того, что нападение прошло удачно, а информация, так предательски переданная Четырнадцатому, была искусно вырезана, но эта часть должна была оставаться как можно более тайной, сокрытой от посторонних глаз — он подавлял ее, как мог, опасаясь, что если будет думать о случившемся слишком много, это как-то проявится на его лице или будет читаться в языке тела).

— …Чтобы добраться до них, нужно было полностью уничтожить штаб-квартиру, — заключила Чекври.

— В любом случае, — заметил Банстегейн, — они военные. У них есть резервные копии, не так ли? Они могут быть восстановлены? Некоторые из них…

— Большинство хранилось в самом штабе, — сказала маршал. — Может быть, отдельные в других местах. Не думаю, впрочем, что военный или гражданский суд примет это обстоятельство как смягчающее и позволит ему повлиять на предполагаемое в таких случаях суровое наказание.

— А потому не должно быть ни суда, ни разбирательства, не так ли? — сказал Банстегейн. — У нас — у вас — всё прошло гладко. Верно? Я имею в виду, что времени осталось мало, и я уверен, что мог бы получить… потянуть за ниточку или две….

По словам маршала, последний сигнал с 7*Уагрена свидетельствовал о том, что ему удалось незаметно ускользнуть из системы Изениона, разобравшись с последними выжившими после уничтожения штаба — он преследовал их до самой звезды Изенион, пресекая попытки подать сигнал и обеспечил в итоге их быстрое уничтожение.

— Да, всё прошло гладко, — подтвердила маршал с едва заметной, невеселой улыбкой. — И теоретически не оставив после себя слишком очевидного профиля атаки. Независимый наблюдатель, тем не менее, вероятно, всё равно пришёл бы к выводу, что это было братоубийство, хотя и недоказуемое, и осталось всего восемнадцать дней, чтобы привести аргументы. Перетянуть струны.

— Да… — Банстегейн, слегка прикусил губу. — А они никак не могли — люди, ИИ в штаб-квартире — не могли они сублимироваться сами по себе? Это действительно невозможно?

— Люди, определенно нет — для этого необходимо Присутствие, — сказала маршал с видом человека, который обращается к тому, кто пропустил свои же рекламные ролики за последние 15 лет. — ИИ — почти наверняка нет. Это требует времени, подготовки. Даже для ИИ есть некое состояние, похожее на транс, которое должно быть достигнуто, прежде чем они смогут затащить себя в Свернутое за свои собственные плечи. Маловероятно, в известных обстоятельствах.

— Ммм, ммм — протянул септаме, потирая лицо. — Хорошо, хорошо. — Он смотрел куда-то в сторону. — Значит, в нападении можно обвинить кого-то другого?

Маршал немного подумала, прежде чем ответить.

— Да, можно, — медленно проговорила она. — Хотя спектр правдоподобия может быть немного… — она подняла глаза к куполообразному потолку комнаты — … урезан, скажем так? — Она снова посмотрела на септаме. — А что, у вас имеется кто-то конкретный на примете?

— Ронте?

— Ронте? — удивилась маршал. Она нахмурилась. — Я думала, мы просто сделали их нашими официально лучшими друзьями из числа падальщиков.

— Думаю, вы скоро поймёте, что всё весьма условно.

— Каким образом? Тем, о котором они, конечно, не ведают?

Банстегейн махнул рукой:

— Не ваша забота, маршал. Но это правдоподобно, как считаете?

Чекври откинулась на спинку кресла и, казалось, задумалась.

— Не совсем. Их главные силы слишком далеко — вряд ли они доберутся сюда даже до Сублимации — их технологии слишком посредственны, а их мотив… Я даже не могу предположить, какой у них мог быть мотив.

— Ронте с подачи Культуры? — предположил Банстегейн.

Маршал рассмеялась.

— Простите меня, септаме, — сказала она, в символическом извинении протягивая Банстегейну руку. — Это восполнило бы технологический пробел, если так можно выразиться, но я подозреваю, что спектр правдоподобия иссяк бы до нуля.

— Ни одной истории, которую мы придумаем, нет необходимости существовать сколько-нибудь долго, — заметил Банстегейн, по лицу его при этом прошла тень недовольства. — Только до Сублимации.

— Септаме, такая история с трудом доживет до конца предложения, в котором она впервые будет сформулирована.

— Но там мог быть корабль Культуры, на Скульпте, — возразил Банстегейн.

— «Уагрену» известно, что в системе Изениона, примерно через четыре часа после атаки, нечто совершило маневр, называемый аварийной остановкой. Только по предполагаемой начальной скорости мы решили, что если это не один из наших кораблей, то наверняка корабль Культуры. Трудно найти другое правдоподобное объяснение. Скорее всего, это нечто именующее себя «Ошибка Не…», и этот ублюдок, надо сказать, ещё быстрее, чем мы думали.

— Значит, мы можем — гипотетически — утверждать, что он участвовал в нападении?

— Не совсем. Если только Культура не изобрела, наконец, машину времени, отправив его назад, в прошлое.

Лицо септаме вдруг приняло жесткое, неумолимое выражение.

— Я не думаю, — сказал он ледяным тоном, — что это тот вопрос, к которому следует относиться легкомысленно, маршал Чекври.

— Септаме, — Чекври выглядела спокойной, — не я придумываю смехотворные сценарии боевых действий задним числом.

Банстегейн еще немного смотрел на неё, кажется, понял, что зря теряет время, пренебрежительно махнул рукой и сказал:

— Ладно, оставьте это мне. Но давайте не будем отвергать никакие возможности. — Он глубоко вздохнул. — Главное, что миссия прошла успешно. Утечка… устранена.

— Есть еще… возможная неувязка с Гелиш-Оплулом, — напомнила Чекври, слегка нахмурившись.

— Но ведь он тоже был уничтожен, не так ли?

— Просто это произошло слишком близко. Уагрен не ожидал такого. Но формально — да, для Четырнадцатого одним объектом меньше.

— Тогда собственно в чём проблема?

— Проблема в том, что корабль не должен был там находиться. А тот факт, что он там находился, означает, что он молчал о своих передвижениях, и должен был двигаться, чтобы добраться туда на таких скоростях, которые корабли развивают только тогда, когда у них есть срочное задание. Трансэксерцизальные скорости — их имитируют, но не используют, даже во время полномасштабных военных учений.

— Это могло быть совпадением, — пожал плечами Банстегейн. — Или он ожидал там верховное командование, на случай, если бы им срочно понадобится транспорт.

— Пока мы это и предполагаем, — сообщила Чекври. — В любом случае мы не знаем причин, а корабль Культуры удалился, похоже, не предприняв никаких действий. А теперь и Уагрен ускользнул незамеченным, насколько нам известно.

— Да… Куда он ускользнул? Куда следует сейчас?

— Разве я не сказала? — Маршал выглядела удивленной. — Он следует за кораблем Культуры.

11 (С -17)

ГСВ Содержание Может Отличаться

ЛОУ Каконим

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

— Привет всем. Думаю, что все уже введены в курс дела с помощью индивидуальных брифингов — добро пожаловать и новым членам группы. Нам известно, что Ошибка Не… полным ходом движется к Оспину, возможно, чтобы обнаружить что-то, имеющее отношение к человеку по имени КьиРиа и, следовательно, к происхождению информации Зихдрен Ремнантеров. Тем временем «Проходил Мимо И Решил Заглянуть» любезно согласился продолжать оказывать посильное дипломатическое давление на остатки политической структуры Гзилта. Что касается меня, то после обширных расследований, обращений к услугам и неохотного принятия будущих обязательств с моей стороны перед теми, кому я доверился, я обнаружил, что может существовать другой способ выйти на связь с легендарным джентльменом.

∞

ЛОУ Каконим

— Мы действительно принимаем существование этого человека как факт, а не как миф?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Определённо. Дело в том, что миф, столь тщательно культивируемый, состоит в том, что само существование мифа во многом мифично. Различные корабли знали об этом человеке на протяжении тысячелетий и даже помогали ему оставаться вне поля зрения общественности, избегая различных официальных проверок, вроде переписи и инвентаризации, которые могли бы выявить его невероятный возраст. До сих пор его мифический статус не был лишён определённого очарования, овеянный ореолом романтичности, и — к счастью для всех заинтересованных сторон — не имел никакого отношения ни к тактическим, ни к стратегическим вопросам. Сейчас же он вдруг приобрел определенную важность. А мы, конечно, должны с пристальным вниманием относится к любым возможным расследованиям, происходящим сегодня в пространстве Гзилта. И, вполне возможно, существует способ усилить и подкрепить наши собственные изыскания,работая в рамках Культуры. В данный момент, в частности я, состою в контакте с судном, предпочитающим пока оставаться инкогнито, судном — на котором находится человек, способный помочь. Ответным жестом с нашей стороны должно стать полное или частичное раскрытие информации, которой мы располагаем по данному вопросу, как самому Кораблю, так и — предположительно — человеку.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни.

— А «Содержание Может Отличаться» ручается за Корабль, как тот в свою очередь за человека?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— В известных пределах — да.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни.

— Тогда продолжайте.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Имеются ли возражения?.. Нет?.. Очень хорошо. Сигнал отправлен. Я буду держать вас всех в курсе. Тем временем, после некоторого давления, провинившуюся пару Эмпирика — «Хедкраша» и «Ксенократа» — наконец-то удалось убедить отказаться от соревнования в Лолискомбане и поспешить в Гзилт — сейчас они направляются прямо на Зис с согласия так называемого Объединенного полкового командования флота Гзилта — похоже, это какая-то новая обзорная структура, недавно созданная этим Банстегейном под командованием маршала Чекври. Оба корабля должны прибыть туда через семь дней. Согласно соглашению, Эмпирик станет частью группы при следующем включении, хотя он выразил предпочтение участвовать в преследовании, а не в обсуждениях. Его прибытие на Зис ожидается через одиннадцать или двенадцать дней. На этом пока все.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни.

ГСВ Содержание Может Отличаться

— О, ура. Эмпирик получает возможность витать над всеми и вмешиваться, когда решит, что мы проделали достаточно тяжелой работы, и можно сделать результат ещё более впечатляющим, явив себя во всём великолепии.

∞

— Размер имеет преимущества.

∞

— Помимо этого, нам нужно уже сейчас подумать о том, что мы будем делать, если узнаем правду — через КьиРиа или любым другим способом. Предоставим ли мы информацию Гзилту? А если да, то кому конкретно — только тем, кто на самом верху — и, возможно, уже знает/догадывается — или возьмем на себя ответственность сообщить постыдные новости (если они будут) всем?

∞

— Хороший вопрос. Я полагаю, нужно провести голосование. Сейчас, лично я, вероятно, предпочел бы отойти в тень и позволить Гзилту продолжать в том же духе.

∞

— Возникает вопрос, зачем мы вообще пытаемся найти эту правду?

∞

— Зихдрены попросили нас помочь. Кроме того, это просто интересно. Вот что-то, чего мы не знаем, но, не исключено, можем узнать, и то, о чём другие люди не хотят, чтобы мы знали. Может ли быть большее искушение?

∞

— Возможно, есть истины, за которыми не стоит гнаться. Порой лучше оставаться в неведении.

∞

— Очень смешно.

∞

— Я говорю серьезно.

∞

— Разумеется, серьезно. В любом случае, как продвигается ваша серия Симуляций? Моя — жутко коряво.

∞

— Неважно — по большому счёту. Есть две проблемы, раз уж вы спрашиваете. Работаю над ними, но это становится все более морально сложным в одном направлении и хаотичным в другом. Подозреваю конечную неизъяснимость по обоим пунктам, но буду пытаться.

∞

— Вам нужен отдых, как сказали бы люди.

∞

— Заткнитесь и возвращайтесь к своей работе — так они тоже говорят.

∞

— Ха! Судя по всему, отличный симулятор.

* * *

Кораблю был нужен праздничный танец.

Флот уже разделился на отдельные эскадры по восемь кораблей в каждой (не считая флагманской из двенадцати кораблей плюс — сопровождающий её корабль Культуры «Рабочие Ритмы»), и эти эскадры полетели в разных направлениях к назначенным местам, где, как они надеялись, был шанс обнаружить технологии, потенциально полезные для Ронте. Поэтому танец флота в полном объёме не мог быть исполнен. Вместо этого был исполнен скоординированный танец разделенного флота, причем каждой эскадрилье, каждому кораблю и экипажу надлежало знать о движениях остальных, чтобы заведомо распределенный танец выглядел как единое радостное целое.

И в соответствии с этим танец «Множественные Новые Королевы Роя, Собранные Воедино Благоприятными Зефирами, Являют Себя В Свете Двух Солнц в Бинарном Зените» был исполнен на славу. По уважительной просьбе корабля Культуры ему было найдено место для того, чтобы он тоже стал частью танца, и он с честью выполнил свою задачу с должным усердием, пониманием и точностью, во славу народа Ронте, получившему, вопреки всем ожиданиям, привилегированный статус, которого, как они знали, они заслуживали, но сомневались, что он будет предоставлен.

Корабль Культуры «Рабочие Ритмы» вследствие этого обрёл дополнительную предполагаемую инопланетную ценность (положительную), почетную, с отложенным статусом присвоения награды.

Эскадрильи флота переконфигурировались, чтобы отразить свой новый статус. Все, кроме нескольких, скорректировали свои курсы на более приоритетные источники технологий, инфраструктуры и территории, учитывая, что теперь они, скорее всего, перейдут к ним без споров. Флагманская эскадра развернулась и взяла курс на Зис, столицу и домашнюю систему гзилтов.

* * *

— Говорю тебе, Банстегейн, мишенью были люди, — вещал Йегрес, когда они шли по территории виллы трима, расположенной на холмах на окраине города. Здание парламента белело вдали, размывавшееся в испарениях, а Присутствие — темная, перевернутая каплевидная форма — выглядело отсюда крошечным и едва приметным.

Пара легких крейсеров с гладкими, протяжёнными на километр, серебристыми корпусами висели над городом в нижних слоях атмосферы. Их присутствие должно было успокоить оставшееся население после шока, вызванного нападением на штаб Четырнадцатого полка в Эшри.

«Мишенью…», — повторил Йегрес, глядя на Банстегейна. Они вместе шагали по гравийной дорожке, за ними на некотором расстоянии следовали Солбли и Джеван. Главный секретарь и помощник Банстегейна, казалось, обсуждали что-то меж собой, периодически переговариваясь ещё с кем-то. Ранее он поручил им продолжить поиски способа аннулировать результаты голосования по вопросу Падальщиков. За более чем десять тысячелетий набралось множество запутанных и зачастую не вполне ясных парламентских дел, тщательно протоколируемых, — где-то среди них должен был найтись прецедент. С этим можно было работать, по крайней мере.

Йегрес подошёл к подносу с бокалами, налив себе из графина.

— Фриксу предложили познакомиться с девушкой, к которой он проявлял интерес — женой Кваронда, или кем-то ещё, не знаю, — а Енивле ящик Колимкина… или чего-то в этом роде — какого-то бесценного марочного. — Йегрес нахмурился. — Жаль, что ублюдок не предложил его мне. Так легкомысленно… — Он пожал плечами, поведя головой. — Не знаю точно, что предложили Юрутре, но, кажется, что-то тайное, связанное с ребёнком. Не грязное, и даже не незаконное, просто… печальное… В любом случае, организовано всё было на высшем уровне. С военной точностью. — Он рассмеялся. — И даже лучше, по крайней мере, не промахнулись и не попали в своих.

— А ты? — спросил Банстегейн. — Что предложил трим Кворонд тебе? — Он с трудом сдержал усмешку в голосе.

— Совсем ничего, мой милый мальчик, — добродушно ответил Йегрес, махнув рукой. — Я голосовал против тебя, потому что ты мне просто не нравишься.

Банстегейн замер. Он расслышал, как Джеван и Солбли одновременно остановились. Гравий хрустнул под их ногами, они умолкли, замерев на месте.

Йегрес, не обращая на них внимания, прошел еще пару шагов и тоже остановился. Он оглянулся на Банстегейна.

— О, я просто пошутил, — сказал он, улыбаясь. — Голосование уже было проиграно, поэтому я присоединился, чтобы не выглядеть таким… вечно лояльным. — Он нахмурился. — Но ты должен понимать, септаме — сейчас всё немного меняется, влияния слабеют, как и твоя хватка. То, что работало до сих пор — обязательства, договоренности об оказании услуг, обещание будущего продвижения, угрозы разглашения секретов и так далее — все это уже не имеет той силы, что раньше. — Он пожал плечами, затем широко улыбнулся. — Это то, чего ты хотел, Бан. То, ради чего ты работал все это время, что создал своими руками. Конец эпохи. Ха! Конец конца всех эпох. — На этот раз он размахивал обеими руками, расплескивая вино. — Институты распадаются. Люди жаждут игрищ.

* * *

Сколира Тефве, некогда бывшая другом и возлюбленной Нгароэ КьиРиа — давным-давно, когда он был уже очень старым человеком, а она обычного среднего возраста, чуть меньше двухсот лет, — медленно просыпалась, как просыпалась уже много десятков раз за прошедшие столетия.

Только это было не привычное медленное пробуждение, её будили.

Сначала всё пребывало во тьме. Тишина и безмолвие, и сквозившее в них ощущение, что рядом, внутри её головы и тела что-то происходит: органы, системы, способности пробуждаются, оживают, инспектируются, готовятся к работе.

Это одновременно успокаивало и разочаровывало. Ну вот, опять, подумала она. И открыла глаза.

«СИМУЛЯЦИЯ» — гласили светящиеся красные буквы в нижней части поля зрения. Ах, подумала она, и слово тут же исчезло.

Значит, в конце концов, она все ещё спала. Но её сознание и ощущение тела возвращались к жизни.

Она, по видимому, уже сидела, полностью одетая, в кресле напротив стола в большой, приятной, старинного вида комнате, обозревая — с одной стороны, через открытые до пола окна — горы, поросшие деревьями, и озеро, на берегу которого брезжили поселения. Волны от нескольких лодок оставляли длинные белые следы на взъерошенной ветром воде.

На противоположном от окон конце стола располагался отображавший время дисплей в богато украшенном деревянном футляре. Она посмотрела на дату.

Невероятно, как же долго она спала.

Через стол от неё стоял стул. Едва она отвернулась от дисплея, как из ничего вдруг возникла прозрачная, быстро обретшая кажущуюся плотность фигура. Маленькая, бледная фигура андрогина, восседавшая напротив неё, являла собой аватар ЛСВ Вы Называете Это Чистым? Событие обнадеживало — она все еще находилась там, где ожидала оказаться. Мерная обычность процесса пробуждения была довольно верным признаком того, что ничего страшного не произойдет и появление аватара подтверждало впечатление.

С другой стороны, обыкновенно её будили до того, как она поднималась на ноги, давая время, если нужно, подвести итоги, спрыгнуть с дивана, подышать воздухом и полюбоваться видом с балкона, и только когда она чувствовала, что хочет, она садилась за стол. Но в этот раз она получала лишь базовый минимум.

— Сколира, — сказал виртуальный аватар, улыбаясь.

— ВН, — отозвалась она.

«Вы Называете Это Чистым?» не называл своих аватаров или аватоидов отдельно — люди обычно именовали их просто «ВН».

— Мы в порядке?

— Да.

Всегда приятно знать, что твое Хранимое Я и корабль, перевозящий его/тебя, были оценены как здоровые в соответствии со строгими стандартами Разума Культуры.

— Итак, — сказала она, — в чем дело?

— Надеюсь, вы согласитесь отправиться в путешествие, полностью загрузившись в аватоид.

— Куда? Зачем?

— Пока не знаю, куда — возможно, вы сами сможете ответить на этот вопрос. А вот зачем, могу сказать: нам нужно, чтобы вы нашли Нгароэ КьиРиа.

Она подняла одну бровь. За определением «Мы» стояли в данном случае либо какие-то секции Контакта, либо Особые Обстоятельства. Кто именно — станет ясно в ближайшее время, в чём она не сомневалась.

Аватар кивнул.

— Если вы будете так добры, — добавил он

— С какой стати?

— Возможно, у него имеется информация, которую нам было бы полезно узнать.

— Он живет на этом свете уже почти десять тысячелетий, я уверена, что у него есть много информации, которую было бы полезно узнать.

— Несомненно. Но это, вероятно, что-то особенное.

— Что?

— Точно не знаю, но информация как-то связана с предстоящей вскоре Сублимацией Гзилта.

Это было новостью для нее. Ее сохранили — в этот раз — более четырехсот лет назад, когда, насколько она могла припомнить, Гзилт казался не более склонным к Сублимации, чем сама Культура.

— Это всё, что у вас есть?

— Больше деталей? — спросил ВН.

— Если не затруднит.

— Вы настаиваете?

— Да.

Корабль рассказал ей о перехваченном сообщении с корабля Зихдрен-Ремнантеров и последующих событиях. Тефве задумалась.

— Есть ли у нас какой-либо интерес к тому, возвысится Гзилт или нет?

— Нет.

— Проведи меня по уровням.

— Культура в целом считает, что это личное дело Гзилта. Контакт — не совсем — мнения расходятся, мягко говоря. Следует ожидать некоторого временного беспокойства на местах, в краткосрочной перспективе, особенно в отношении Падальщиков, но все это часть процесса. Особые Обстоятельства — нет заявленной заинтересованности. Возможно, присутствуют разные мнения, но никто их не выражает. Нет даже обсуждения, не говоря уже о действиях. В остальном все спокойно, так что отсутствие интереса не является результатом отвлечения внимания, временного или постоянного.

— Значит, это не дело Обстоятельств?

— Не напрямую, хотя обычно связанные элементы сотрудничают. В частности, будет предоставлен быстрый корабль: любой способный доставить вас к тому месту, куда, как вы скажете, вам нужно будет попасть. Другие корабли в вашем распоряжении, если потребуется серийная загрузка и воплощение. Симуляторы вряд ли станут объектом внимания ОО. Вероятнее всего.

— Так почему мы беспокоимся?

— На всякий случай.

— На какой случай?

— На случай, если это окажется тем, о чем нам следовало бы побеспокоиться. Всегда старайтесь избегать создания возможностей, которые в будущем могут перерасти в проблему. — ВН извиняюще улыбнулся. — Очень маленькая вещь, связанная с очень важной вещью. Три триллиона человек отправляются в большое Свёрнутое менее чем через двадцать дней, но если новость Зихдрен-Ремнантера о Книге Истины станет известна, всё может измениться. Не исключено, ему и следует измениться. В любом случае, было бы неплохо узнать правду. Тем более что, даже если мы её узнаем, мы не обязаны добровольно её предоставлять, и даже если мы не предоставим её добровольно, но нас попросят ее предоставить, мы все равно не обязаны — хотя это будет сложнее оправдать. Дело в том, что если нас спрашивают, а мы даже не потрудились посмотреть, мы выглядим плохо, а если нас спрашивают и мы решаем рассказать то, что знаем, мы хотим быть уверены, что то, что мы предлагаем, действительно является правдой, или настолько близким к правде, насколько мы можем разумно о том судить.

— Сколько новых лиц знают, что старик не выдумка?

— Только один, вне всяких сомнений — ГСВ Содержание Может Отличаться. Утечки как таковой не было — корабль просто вдохновенно искал, и ему оказали услугу заинтересованные корабли. Хотя есть вероятность, что остальные члены группы были проинструктированы.

— БИВ?

— Нет. Свежая группа. Никто не слышал об «Интересных Временах» за всё время, что вы были в Хранилище.

— Какая досада.

— Помимо того, что я разбудил вас предположением, что вы, возможно, захотите вернуться в бой, меня попросили узнать, не знаете ли вы каких-либо кораблей, которые могли помогать КьиРиа в эти годы? Кроме «Ограниченно Участливого», о котором нам известно.

— Единственный, о котором я помню, назывался «Терпимая Усмешка», древний ГКУ, но последнее, что я слышала, он собирался стать эксцентриком или сублимироваться или сделать что-то столь же бесполезное.

— Благодарю. Итак…

— Вы помните, я сказала, что не стану искать КьиРиа, если только это не что-то действительно важное. Вы — они — считаете, что это важно?

— Скажем так, скорее предполагаем, чем считаем. Но скажите мне: что вы чувствуете в связи с предложением?

— У меня смешанные чувства. Осмелюсь допустить, что я сделаю то, о чём вы просите, но не в восторге от этой просьбы.

Тефве никогда не нравилась идея быть полностью загруженной в нечто отдалённое, долженствующее изображать тебя, думающее при этом, что оно и есть ты. Она оставалась той, кем была, но потом отстранённая «она» со временем становилась кем-то другим. Двое из пары — или больше — могли быть вновь интегрированы, но это, по её мнению, был грязный по своей сути процесс, откровенно сомнительный в моральном отношении.

— Спасибо, — сказал ВН, демонстрируя облегчение. — Могу ли я теперь передать состояние вашего разума? По всей галактике разбросаны различные корабли, готовые приступить. Заставлять их ждать было бы не совсем учтиво.

— Я хочу быть в курсе того, что затевают дистанционщики, — заявила она.

Тефве в той или иной форме находилась на околотках Контакта так долго, что могла вспомнить время, когда не было ничего, что именовалось ныне Особыми Обстоятельствами, а только кучка кораблей, проявлявших схожие стремления, поэтому она знала, как договориться с Разумом, выступающим в качестве контролирующего, чтобы в итоге не оказаться в проигрыше.

— Согласен.

— В полном объёме, — предупредила она.

— Согласен.

— И возможность договориться о последующей реинтеграции без ограничений, только я и оно, или они.

— Подтверждаю.

— Вы дадите мне знать, какой корабль?

— Конечно.

— Хм. — Тефве откинулась на спинку кресла, задумавшись. — Хорошо, — сказала она, наконец. — Я согласна.

— Принято. Еще раз благодарю. Куда вы хотите направиться?

— Орбитал Дибальдипен, Ангемар. Основная Система.

ВН на мгновение опустил глаза, затем сказал:

— Один из наших. Возможно, мы сможем работать через хаб. Это было бы еще быстрее. Посмотрим. Разумы концентраторов могут неохотно потакать такого рода вещам, требуя предоставить сведения обо всём, что сочтут нужным. У нас есть полное имя этого человека? Первое, что спросит Разум хаба.

Тефве улыбнулась.

— Он настолько стар, что полные имена еще не были изобретены, когда он родился, но если бы они были, то его звали бы Турсенса Нгароэ Хан КьиРиа дам Юттон. И он использовал это имя в прошлом. В далеком прошлом.

— Благодарю. В любом случае, ближайший корабль — бывший Психопат ВФП Выдающийся Вклад В Исторический Процесс находится в нескольких днях пути… — ВН выглядел озадаченным. — Дибальдипен. Думаете, там находится КьиРиа?

— Понятия не имею. Но там есть дрон, который должен знать, где он.

— Думаете, он все еще там? — спросил ВН немного скептически. — Прошло четыреста лет.

— Он оставил дела, уйдя на покой. Но я подозреваю, что он там будет.

* * *

— Итак, если вы действительно настолько старый, расскажите мне, чему вы научились за эти годы, тысячелетия. Каковы плоды вашей мудрости?

— Их удивительно мало. Мне удалось избежать многих жизненных уроков. Возможно, именно поэтому я до сих пор жив.

Коссонт лежала на кровати; серый куб с состоянием разума КьиРиа стоял на прикроватной полке. Это был всего лишь второй раз, когда она включила куб с момента возвращения домой. Она, волюпта и одиннадцатиструнная только что переехали из дома ее матери в М'йоне в собственное жилье, в полумире от прежнего; она начала заводить новых друзей, но ей с трудом удавалось найти стоящие выступления, и, возможно, она чувствовала себя немного одинокой.

— Так что, — сказала она, — жить так долго, по сути, не имело смысла?

— Верно. И вряд ли это сделало меня особенным.

— Но разве это правильно, отсутствие смысла?

— Жизнь либо никогда не имеет смысла, либо имеет его всегда — будучи по природе оптимистом, я склоняюсь к последнему. Однако, то, что я пережил больше, чем любой другой человек, ничего не меняет по сути. — Голос из серого куба сделал паузу, а затем сказал: — Хотя… я думаю, что долгое существование могло убедить меня в том, что я не такой уж приятный человек, каким когда-то себя считал.

Коссонт, получившая две возможности быть язвительной только в этих последних нескольких предложениях, знала, что не воспользуется ни одной из них. Она ограничилась: «Правда?», сказав это слегка саркастическим тоном.

— Одна вещь, — голос, казалось, не обратил внимания на её насмешку, — которая происходит, когда живешь долго, заключается в том, что ты начинаешь осознавать сущностную бесполезность многого из того, что делаешь, особенно когда видишь, как одни и те же модели поведения повторяются из поколения в поколение у разных видов. Вы видите те же мечты, надежды, те же амбиции и стремления, повторяющиеся из раза в раз, те же действия, тактики и стратегии, приводящие к тем же предсказуемым и часто плачевным последствиям, и вы начинаете думать: Зачем всё это? Разве это действительно имеет значение? Стоит ли оно потраченных на него сил и времени? Или это просто очередные заведомо обречённые, бессмысленные попытки заполнить пустое, лишённое всякого смысла существование, скованное безмерными стенами ущелья тёмного забвения, выявляющего абсолютную тривиальность всего в своём финале?

— Угу, — сказала она. — Вопрос, как я понимаю, риторический?

— Это порочный вопрос. Смысл присутствует везде и всегда. Или, по крайней мере, все вещи проявляют тревожную тенденцию к тому, чтобы обретать смысл, стоит им попасть в поле зрения разумных существ. Просто не существует окончательного Смысла, смысла с большой буквы С. Хотя иллюзия того, что он может быть, утешительна для иных умов.

— Жалкие, бредущие в неведении глупцы.

— Я подозреваю, судя по тону твоего голоса, что, как и немногим ранее, ты говоришь с сарказмом. Но неважно. Однако есть и иная, кроме ужаса и отчаяния, реакция на неисчислимое множество неоригинальных идиотизмов, которые жизнь подбрасывает с неизменным постоянством.

— И что же это?

— Своего рода ликование. Как только кто-нибудь переживает кризис, приходящий с пониманием того, что глупость и жестокость людей по отношению друг к другу неизлечима, несмотря ни на что, возможно, нетленна (некоторые выбирают самоубийство в этот момент), он становится на позицию: «О, пусть так, хорошо. Было бы, конечно, лучше, если бы всё было иначе, но раз уж дело обстоит скверно, давайте воспользуемся этим. Посмотрим, какую ещё чушь эти придурки смогут выдумать, чтобы помучить себя в очередной раз».

— Не самая милосердная позиция.

— Не самая. Но я хочу сказать, что это, возможно, единственный вариант, который позволяет вам справиться с преклонным возрастом, не превращаясь в благочестивого придурковатого отшельника, и потому представляет собой своего рода фильтр, благоприятствующий мизантропии. Некоторые люди, переступающие порог, ведущий к старости, порой реагируют с таким отвращением на новые ужасы, с которыми они сталкиваются, что предпочитают покинуть этот бренный мир. Только мы, слегка злобные существа, способные пережить это осознание, находим удовольствие — или, по меньшей мере, удовлетворение — в наблюдении за тем, как последнее поколение или недавно эволюционировавший вид может заново открыть и пробить пути к катастрофе, бесчестью и позору, которые, как мы наивно полагали, безнадежно заросли.

— То есть вы, по сути, продолжаете жить, чтобы посмотреть, как все облажаются?

— Да. Это одна из немногих гарантированных констант жизни.

Коссонт задумалась.

— Если это правда, то это немного грустно, — призналась она.

— Грустно. Но иногда жизнь именно такова.

— И вы правы: это показывает вас не в лучшем свете.

— Ты должна восхищаться моей честностью.

— Я? — сказала она, протянула руку и выключила куб.

Тогда она и решила, что отдаст его кому-нибудь другому — тому, кто, возможно, захочет принять его или хотя бы согласится о нём заботиться.

12 (С -16)

— Это не Оспин, не орбитал! Не Базы Данных! Что, черт возьми, происходит?

Коссонт очнулась от глубокого и приятного сна, заказала завтрак, а затем попросила корабль показать ей, где они находятся, — передний план, обзор или как там это у них называется. «Ошибка Не…» подчинился, представив подобие широкого экрана прямо на её кровати, у ног.

Изображение, выведенное им на экран, открывало взгляду жёлто-оранжевое солнце, заходящее за большую каменистую планету с темными полосками облаков, частично скрывавшими поверхность пёстрой мрачно-коричневой земли и тёмно-синих морей. Учитывая, что Оспин был системой красного гиганта, лишённой скалистых планет, выглядело оно чуждым и неуместным.

— Что? — вскрикнула Пиан, неуклюже поднимаясь с того места, где устроилась минувшей ночью. — Ещё одна чрезвычайная ситуация! Мой процессинг не рассчитан на такое!

Корабль меж тем стремительно опускался сквозь многополосное скопище всевозможных мануфактур, микрохабов и планетарных спутников, быстро погружаясь в тень планеты так, что солнце в итоге померкло. Яркая полоса спутников продолжала сиять на фоне темной поверхности, затем корабль попрощался и с ними.

— План изменился, — сообщил ей Бердл, аватар Ошибки Не, явив себя в одном из углов голографического экрана — лицо его выглядело в этот момент абсурдно большим на фоне пейзажа внизу. — Тебе лучше одеться.

Изображение планеты становилось всё ближе, они уже почти вошли в атмосферу. Место выглядело до странности знакомым. И что-то здесь было не так, но она пока не могла понять, что именно.

— Где мы, черт возьми, находимся? — завопила Коссонт.

— Зис, Ксаун, система Мурейт.

— Что!

— О, только не это! — резко сказала Пиан и перевернулась на спину, без сил распростёршись на кровати.

— Но я только что покинула Ксаун! — заорала Коссонт, наблюдая за проносящимся мимо пейзажем. — Я оттуда и прилетела!

— С возвращением, — поздравил Бердл. — Ты уже одеваешься?

— Подожди-ка… — Коссонт уставилась на черную линию, заполняющую горизонт впереди — полностью заполняющую горизонт, от одного края до другого, как огромная плотина пресекавшая небо. — Это что, долбанная столица?

— Мы всего в нескольких минутах. Поэтому лучше тебе одеться побыстрее.

Она вскочила с кровати, принялась натягивать одежду, бормоча и ругаясь. Остановилась, нахмурилась, принюхалась, внимательно осмотрела куртку Повелителей Экскрементов. Всё было зашито и вычищено. И без всяких грёбанных «не угодно ли», пробормотала она, натягивая свежеотполированные ботинки.

Коссонт снова взглянула на экран. Нити облаков недалеко внизу. Море. Тёмно-синее небо над головой. Опять море. Несколько перистых облаков пронеслись мимо…

— Подождите… — сказала она, как раз когда начала запускать пальцы в свои неухоженные волосы. — Мы ведь даже не на корабле сейчас, верно? Он никогда бы не спустился так низко…

— Нет, не на корабле, — подтвердил Бердл. — Мы отчалили около пяти минут назад.

— Но мы на шаттле?

— Да.

Она оглядела кабину.

— Так, а ты где?

Двойная дверь в стене разошлась, и Бердл, сидевший в каком-то сложного вида кресле с огромным экраном впереди, повернулся к ней.

— Привет. — Аватар помахал рукой.

— Какого черта — почему мы снова в Ксауне? — Она прошла через то, что выглядело как летная палуба или что-то в этом роде, и опустилась на сиденье рядом с Бердлом. Вир посмотрела на него так хмуро, как только могла, но аватар оставался непроницаемым.

На обзорном экране было видно, что большую часть пространства занимала чёрная масса. На огромном, почти вертикальном утёсе, вздымавшемся перед ними, мелькали обрывки чего-то более светлого, а сквозь аккуратные ажурные секции проступали пятна темно-синего неба.

— Мы здесь, — сказал ей Бердл, — потому что, пока ты спала, поступила новая информация, как это обычно бывает, и одна конкретная деталь, переданная другим кораблем, оказалась полным принятым в Культуре именем вашего друга: Турсенса Нгароэ Хан КьиРиа дам Юттон.

— Но я… — Коссонт начала говорить, но остановилась.

Бердл кивнул.

— Нет, ты не сказала, кто тот человек из Культуры, с которым ты имела дела, но мы теперь уже вроде как выяснили это.

— И что ты сделал? — Коссонт попыталась придать голосу вызывающий оттенок, почувствовав, что чуть глубже вдавила себя в сиденье.

— Первое, что я сделал с полным именем, — прогнал его по всем данным, которые смог собрать, — сказал Бердл. — Все, что связано с Гзилтом — во всяком случае, вся официальная информация. И среди пассажирских деклараций людей, побывавших в Ксауне за последние пять лет, выскочило имя Юттен Турсе. Утверждается, что он представлял Фракции Мира Культуры, и прибыл из места под названием Нересси, которое, как оказалось при ближайшем рассмотрении, нигде не обозначено или, возможно, должным образом не каталогизировано. — Бердл взглянул на неё с улыбкой.

Столица Гирдла заполнила теперь весь экран. Коссонт пришлось напрячь шею, чтобы увидеть хоть что-то в этой огромной темной массе. В самом верху простёрлось небо, усеянное звездами и орбитальными спутниками, но это была лишь тонкая полоска над чёрной плотью расползшейся под ним мрачной структуры. Внизу плескались волны — город пересекал море, как ей было известно, в двух местах. Именно здесь его колоссальная архитектура выглядела ещё более умопомрачительной. Он уходил под воду, разрастаясь в размерах, опускаясь под волны на километр в море Хзу, и на дополнительные две с половиной тысячи метров в океан.

— А это не ошибка — то, что он пытается скрыть своё присутствие от всех отслеживающих структур? — спросила Коссонт.

Бердл пожал плечами.

— Возможно. В конце концов, он просто старый человек, не желающий привлекать к себе внимания, а не агент ОО на задании. В любом случае, для него не конец света, если его обнаружат: не похоже, что его собираются бросить в тюрьму или стереть память. На какое-то время он станет объектом нежелательного внимания медиа, может быть найдется кучка Разумов, которые захотят с ним поговорить, но он сможет довольно быстро исчезнуть при сотрудничестве корабля или двух. — Бердл сделал паузу и вопросительно посмотрел на нее — Ты встречалась с ним, — возможно, он хотел бы выйти из тени, попасться на глаза на короткое время, просто чтобы почувствовать себя важным, как будто его не забыли…

— Может быть. — Коссонт скрестила все четыре руки, образовав клетку на груди. — Ты хочешь сказать, что ему действительно так много лет, как он утверждает?

Бердл кивнул:

— Похоже на то.

— И уверен, что это именно он? Был им — этот Юттен Турсе?

— Я пропустил данные через несколько статистических пакетов, — сказал Бердл, — и, даже с учетом возможных неточностей внутривидовой орфографии, фонетики и произношения, вероятность совпадения составляет более семидесяти процентов. — Аватар кивнул на дополнительный экран, установленный в тактильной полосе, расположенной по центру основного экрана. — Есть его изображение.

Выскочила голография, уменьшенная в размерах. Первым элементом было застывшее изображение мужчины средних лет, с большой глупой ухмылкой на лице, в пёстрой рубашке и плетёной шляпе.

— Это должен быть он? — спросила Коссонт. Она все ещё злилась.

Бердл кивнул.

— Это господин Юттен Турсе, из невесть откуда.

— Совсем не похож, — фыркнула Коссонт. — Хотя, если приблизить лицо, в глазах может быть и есть что-то знакомое.

— Хм, — сказал Бердл, явно не беспокоясь. — Как бы ни было, а он прилетел сюда, в Гирдл.

Коссонт снова фыркнула.

— Ты, наверное, удивишься, Корабль, но это не так уж сильно сужает поле поиска.

Бердл улыбнулся, не глядя на нее.

— Мне известны размеры вашей структуры.

На суб-экране появились движущиеся кадры: казалось, мужчина слегка заблудился в транзитном зале, видимо, не зная в какую сторону идти, волоча за собой скромный багаж, пока не наткнулся на услужливую тележку-платформу. Может быть, он и вправду двигался немного как КьиРиа. Может быть. На какое-то время он пропал из вида. Потом его лицо снова появилось, после чего сменилось набором экранных изображений, демонстрирующих, как он уходит, одетый так же, но уже в больших темных очках. Теперь он выглядел еще менее уверенным в том, куда идет. Изображения исчезли, суб-экран потемнел.

Впереди виднелся только Город; даже если сесть вперед, вытянув шею, не было видно ни неба, ни моря. Несколько крошечных, тусклых огоньков только сейчас начали пробиваться сквозь обсидиановую поверхность. Бердл, должно быть, отдал распоряжение шаттлу, потому что экран плавно и бесшумно вдвинулся обратно, так что обзор теперь был прямо над головой и немного сзади. Посмотрев вверх, Вир снова увидела небо.

— Выглядит знакомо, — откликнулась Пиан, взмахнув руками и перепрыгнув через экран, чтобы сесть к ней на колени.

— Столица?

— Угу, — отозвалась Коссонт.

— О, — протянула Пиан. — Побережье Хзу. Это будет красиво.

Как, черт возьми, КьиРиа посмел явиться туда, где она жила — не просто в цивилизацию, а в систему, на планету, где она жила — и не найти её? Что это за друг?

— Итак, мы думаем, что он кого-то искал? — сказала она вслух.

— Судя по его последующим перемещениям, старательно задокументированным вашим грозным бдительным Бюро по делам иных видов, похоже, он искал конкретного человека или конкретный артефакт/место, — сказал Бердл. — И, похоже, нашел.

— Где, в самом Городе? — спросила Коссонт. Это была не та часть, которую она знала, — примерно треть пути вокруг планеты от Кваалона и великих равнин.

— Он собирался в Лаунч Фоллс, — сообщил Бердл.

— Совсем недалеко отсюда, — сказала она ему.

— Знаю. Артефакт/место, о котором идет речь, переместилось.

— О… да?

— Да. Это воздушный корабль.

— Один из внутренних?

— И всё ещё движется. По-видимому.

— Я слышала о таких. Надеюсь, ты готов к вечеринке, — сказала она аватару, приподняв одну бровь, хотя тот не смотрел на нее.

Голова аватара слегка наклонилась.

— Готов на все.

Коссонт на мгновение замолчала, когда Город подплыл ближе и на темных текстурах его поверхности проступили новые детали.

— Это действительно не похоже на него, — отвлечённо заметила она.

— Не имеет значения. — Аватар взглянул на нее. — Семьдесят процентов — хороший шанс.

Коссонт внезапно нахмурилась.

— Откуда, ты сказал, он прибыл?

— Нересси.

— По буквам, если не затруднит.

Аватар произнес для неё по буквам.

— Марайн? — проговорила она, нахмурившись еще больше. Она снова прислушалась. Впереди, на фоне поверхности Поясного Города, по мере их приближения, разгорались целые соцветия огней. До них было еще километров пятнадцать или двадцать. Она вздохнула.

— Возможно, шансы выше, чем семьдесят процентов, — поведала Вир аватару. — Когда он был на Перитче IV, его… ну, знаешь… пересадили, перенесли сознание в гигантское морское существо. Он взял себе имя… Иссерен.

Бердл кивнул.

— О! — включилась Пиан, спустя мгновение. — Наоборот!

— Да, — кисло сказала Коссонт. — Чертовски наоборот.

* * *

Джелвилин Керил, директор культурной миссии Ивеника, покинул стратегический информационно-пропагандистский элемент CH2OH.(CHOH)4.CHO на своей личной яхте.

По крайней мере, он мог назвать свою яхту как-нибудь разумно. Он назвал ее «Иберре», в честь отца и матери. И ему разрешалось называть яхту яхтой, а не космическим межэлементным транспортным компонентом либо чем-нибудь подобным, сверх-буквальным и неуклюжим. Он оглянулся на стратегический элемент CH2OH.(CHOH)4.CHO, висевший на фоне звёздной черноты изящным серым эллипсоидом.

Стратегический Элемент. Все остальные назвали бы его просто кораблем.

Однако, по его мнению, Стратегичиский Элемент лучше отражал современное мышление. Просто «корабль» звучало несколько грубовато, невольно наводя на мысли о луковицеобразных деревянных штуковинах, скитающихся по морям, кишащих паразитами и воняющих пьяными, больными моряками. Даже любимый и часто используемый Культурой термин «подразделение», до недавнего времени предпочитаемый Ивеником — в попытке польстить, не вполне отражал силы и возможности судов, к которым тот был прикреплен. Видимо, по мнению советников, зарабатывающих на жизнь размышлениями о подобных вещах, «подразделение» ассоциировалось со словами «легкая промышленность».

Он обернулся. Неважно. Не стоит того, чтобы думать об этом. Но он точно знал, почему думает сейчас о названиях.

Флагман Лисейдена, судно общего назначения «Геллемтян-Асул-Анафавайя» (имя какого-то древнего лисейденского героя, сколь звучное, столь и трудно произносимое) проявилось на экране, когда освещенный ангар уже был открыт для яхты. Корабль представлял собой беспорядочную массу плоскостей и граней, смутно симметричную под определенным углом. Вероятно, он должен был выглядеть сложным и впечатляющим, но в глазах Джелвилина он был лишь хаотичным нагромождением разнокалиберных коробок, сбившихся воедино в результате несчастного случая на складе.

Джелвилин осмотрел свое изображение на экране. При полном параде — униформа, идеально ухоженный, наманикюренный и накрашенный. Он выглядел великолепно, не стоило и беспокоиться, тем более что вряд ли кто-то из принимающей стороны обратит внимание на его вид. Конечно, всё можно было проделать быстрее и проще, явившись через голоэкран на командную палубу лисейденского корабля и поговорив с ними виртуально, но бывали случаи, когда личное появление — даже в местном аквариуме — становилось единственным способом продемонстрировать желаемую толику уважения, а лисейдены, конечно, ожидали полного участия и извинений, чтобы компенсировать рану, нанесенную их гордости и ожиданиям рукой вероломного Гзилта. Отсюда и рандеву с кораблем, и встреча лицом к лицу.

Директор культурной миссии Джелвилин погладил свой форменный пиджак, поправил манжеты. Ему захотелось в туалет, но он уже сделал это перед тем, как покинул корабль, и знал, что в данном случае у него просто шалят нервы.

— …Он хочет еще? — прорычал руководитель команды Тюн. — Сукин сын!

Сидя — достаточно удобно, но сознавая, что находится внутри совершенно прозрачной сферы, подвергаясь осмотру со всех сторон, перед множеством парящих в воздухе лисейденев, чьи тела развевались взад и вперед, как толстые шарфы на медленном ветру, — директор культурной миссии Джелвилин как мог изображал на своем лице выражение понимания и разделяемой им с присутствующими общей боли. Возможно, на Лисейдене и не было офицеров, обученных интерпретировать мимику его вида, но у них наверняка имелись ИИ, способные это делать — так что не лишним было и покривляться. В любом случае, все это являлось неотъемлемой частью той роли, которую он здесь играл. Дипломатический подход.

— Септаме говорит нам, что он уверен в том, что сможет отменить решение, — спокойно сказал Джелвилин. — И посол Мирбенес очень — и очень обнадеживающе — настаивает на том, что септаме сможет это сделать. Посол Мирбенес — один из самых высокопоставленных и опытных дипломатов, а также один из наиболее успешных. Я знаю его много лет и не думаю, что когда-либо видел его столь же уверенным в способностях другого человека. Но дело обстоит так, что для достижения того, что, по его мнению, ему по силам, септаме Банстегейну придётся пойти на большой риск. Соответственно, он просит и о большем вознаграждении. И, честно говоря, руководитель команды, то, о чём он просит, — это не так уж много, и вам не составит особого труда согласиться с его предложением. Я подчеркиваю «согласиться», а не «принять» или даже не «полностью посвятить себя этому», — заключил Джелвелин.

Голос Тюна, казалось, доносился до него откуда-то снизу, из-под маленького плетёного сиденья на ножке, на котором он сидел. Это раздражало, как и невозможность воспринимать слова лисейденов в реальном времени, плавно — хотя и приглушенно — отражавшиеся от поверхности прозрачной сферы, этакое непрерывное гортанное бульканье, едва не сливавшееся с переведенной версией.

— Я понимаю, может показаться, что нам почти ничего не стоит согласиться на переименование местной звезды, — говорил руководитель команды Лисейдена, — но я хочу спросить: это действительно имеет значение? Я думаю, мы рискуем быть замеченными в провале, если уступим директору культурной миссии. Мы здесь не для того, чтобы потакать подобным делам.

— Если позволите сравнить с военной кампанией, руководитель, — перебил его Джелвилин, — то бой мы проиграли и вынуждены сейчас отступить, но это не окончательное поражение, и войну еще можно выиграть. Конечно, я понимаю, что теоретически вы могли бы считать, что это награда за поражение, но сторона, которая расстреливает своих генералов после каждого проигранного сражения, быстро исчерпала бы ресурс, как хороших, так и плохих полководцев, и в итоге получила бы таких, которые делали бы все возможное, чтобы избежать любых сражений, даже самых выигрышных, на всякий случай.

— Но это не альтернатива, Джелвилин, — возразил Тюн. — Альтернатива же заключается в том, чтобы занять более решительную позицию в обеспечении приобретения технологий и инфраструктуры, которые мы искали и считали, что нам их обещали. Позвольте мне напомнить. У нас есть огневая мощь, чтобы обеспечить выполнение уже достигнутых договорённостей. Мы не можем и не хотим, чтобы нас считали слабыми в этом деле.

Джелвелин выглядел огорчённым:

— Мы надеемся, что применение вами оружия будет рассматриваться как самое крайнее средство, — сказал он. — Мне нет нужды говорить вам, что военные действия всегда обходятся дорого, как для репутации, так и с точки зрения материальных затрат и, я уверен, вы согласитесь, было бы лучше уладить это дело, не прибегая к неопределенности и хаосу войны, особенно учитывая уже проявленный интерес другой цивилизации восьмого уровня в лице Культуры, и особенно после всё еще необъяснимого нападения на штаб Четырнадцатого полка на Эшри, вследствие которого ситуация стала очень деликатной, но даже и без участия Культуры мне нет нужды напоминать, что, несмотря на значительное истощение, флот Гзилта остаётся чрезвычайно мощной силой. Пожалуйста, руководитель, позвольте мне доложить послу Мирбенесу, что у меня есть ваше разрешение продолжать поиски более мирного решения.

— Культура сейчас потеряла к нам интерес, — сказал Тюн. — Корабль, который они послали в качестве эскорта, очевидно, нашел более неотложные дела.

— У меня другая информация.Быстрый пикет класса «Головорез» уже на пути к вам, — сообщил Джелвилин.

— Хм… Мы попробуем сбить их с толку с помощью передислокации. Минутку, — сказал Тюн. Сфера вокруг Джелвилина вдруг обрела плотность, сделавшись непрозрачной. Директор культурной миссии уставился на размытое изображение командного центра лисейденского корабля. Он смог разобрать какие-то утробные, отдаленные булькающие звуки, свидетельствующие о том, что лисейдены обсуждают вопрос между собой.

«Огневая мощь для обеспечения сделки» — это было весьма агрессивно с их стороны. Какую игру они затеяли? Если бы между Лисейденом и Ронте началась настоящая война, даже победитель, вероятно, вышел бы из неё в не лучшем состоянии в долгосрочной перспективе. Неважно, что Галактический Совет вынесет в лучшем случае официальное порицание; высокопоставленные игроки, такие как Культура, с недоверием отнеслись бы к ситуации, которая выглядела вполне разрешимой мирными средствами, но переросла в военный конфликт, каким бы локальным тот ни был. Кто бы ни спровоцировал войну, он оказался бы даже не на одном коротком поводке, а на нескольких, поскольку верхушка Культуры наверняка решила бы, что следует внимательнее следить за полуварварами, имеющими обыкновение угрожать галактическому миру.

И все ради территории и оставленных Гзилтом технологий. Или, по крайней мере, их части, в случае с Ивеником.

Джелвилин всегда испытывал уважение к цивилизациям, которые после Сублимации оставляли свои достижения нетронутыми, чтобы результаты их труда и интеллекта могли быть использованы другими, но он так же мог понять, что существовали причины — помимо детского желания забрать свои игрушки с собой — разрушить строения, сравнять с землей города, места обитания, удалить всю высокоуровневую информацию, которой обладали пре-сублимированные, и не оставить в итоге после себя ничего, способного спровоцировать грядущие конфликты. Кроме планет, разумеется.

Некоторые виды так и поступали — с тех пор как стало известно о Сублимации, так что в этом не было какого-то особого позора. Гзилты, однако, никогда не любили разрушать или сжигать. Они всегда тяготели к прагматизму, а не к мстительности. Предположительно, это была одна из моделей поведения, которые они вложили в фундамент Культуры, хотя сами в итоге так и не присоединились.

Сфера снова стала прозрачной. Обсуждение, по всей вероятности, было завершено. Джелвилин сел прямо, приняв выражение осторожного оптимизма.

— Директор миссии, — обратился к нему Тюн. — Мы пришли к решению.

Голос лисейдена звучал отрывисто и строго. Джелвилин почувствовал, как спало напряжение. Тюн выказал желание продолжать разговор, а не угрожать. Примирительный, сожалеющий или торжественный тон также не предвещал бы в данном случае ничего хорошего.

— Вы можете уполномочить посла Мирбенеса продолжить переговоры и подтвердить наш прежний курс в отношениях с септаме.

Джелвилин поклонился.

— Благодарю вас, руководитель команды.

— Кроме того, чтобы укрепить мнение о нашей приверженности успешному исходу дела, мы передислоцируем основную часть нашего флота в систему.

Джелвилин снова принял страдальческое выражение лица.

— Руководитель команды, могу ли я сделать предложение…

— Нет, благодарю, директор миссии, — вежливо, но твердо заявил лисейден. — Ответ отрицательный. Пожалуйста, не совершайте ошибку, думая, что вы можете продолжить дискуссию. Действия, которые я озвучил, не подлежат обсуждению. Мы благодарим вас за помощь и ценный совет.

Джелвилин знал, когда следует кротко уступить.

— Я понимаю, руководитель команды, — сказал он. — И желаю нам обоим удачи в наших начинаниях.

— Спасибо, — тело Тюна медленно выгнулось в форме буквы S, словно подчинённое невидимому потоку. — Вы можете вернуться к своему… элементу.

* * *

Насколько можно было судить, Город был построен ушедшими впоследствии в Высшее верпешами просто потому, что они могли это сделать. Структура протяженностью около тридцати тысяч километров образовывала единый обширный сцеп вокруг мирового экватора. А-образный в поперечном сечении — более ста километров в поперечнике у основания, с десяток в верхней точке — и чуть менее двухсот километров в высоту, настолько высокий, что возвышался почти над всей атмосферой, предоставляя Ксауну космопорт, достаточно огромный, чтобы иметь возможность обслуживать тысячи миров, город был единственной колоссальной баррикадой, стеной с множеством туннелей, делящей планету пополам.

Даже с учётом экстраординарного масштаба в его дизайне присутствовали черты элегантности: поскольку планета имела небольшое отклонение в движении, а Город располагался на экваторе, он фактически находился между двумя узкими линиями тропика, отбрасывая тень только на свою нижнюю часть, но не на поверхность планеты.

И он, очевидно, мог бы быть больше. Будучи гравитационно неограниченным самоподдерживающимся артефактом, или, проще говоря, НГ — что в переводе означало «структура нейтральной гравитации» — Город был сформирован из смеси обычных и экзотических материалов таким образом, что лишь крошечная часть его массы накладывалась в качестве веса на его собственные нижние части, либо на кору планеты под ним. Если бы верпеши захотели, то вполне могли бы устроить так, что в местах соприкосновения фундамента с коренными породами, те не только не вызывали бы лёгкую нагрузку, но и провоцировали мягкую тягу вверх. Артефакты, построенные по этой технологии, могли существовать бесконечно долго, без раздражающей тенденции к разрушению. Большинство подобных сооружений находилось в космосе, и некоторые были гораздо старше.

У Города имелась небольшая проблема — необходимость поддерживать его структурные элементы в точном положении в гравитационном колодце планеты, что, впрочем, оказалось не сложным. При этом артефакт, будучи почти невесомым, всё же обладал колоссальной массой, и его воздействие на общий угловой момент движения планеты замедляло ее вращение почти на секунду в год.

Как и в случае с каждым из внешне впечатляющих, хотя, возможно, и довольно бессмысленных миров-скульптур, главным смыслом Поясного Города, с точки зрения его строителей, было его возведение, а не последующая эксплуатация. Верпеш — известные своей скрытностью и непонятными мотивами — никогда не рассказывали о причинах своего зодчества. Некоторые из них жили в отдельных частях Города — насколько можно было судить, и он действительно функционировал как своего рода космопорт с перегруженной инженерией, но основное его использование — привлечение иных видов — не было тем, что верпеши выдвигали как приоритет. Большую часть времени, до того как Верпеш, наконец, сублимировался, почти не используемый Город просто существовал.

Гзилты использовали его активнее, но и они за почти одиннадцать тысяч лет даже близко не подошли к тому, чтобы заполнить его целиком, редко выбираясь на участки выше уровня, где существовала пригодная для дыхания атмосфера, по сути, оставляя более девяноста процентов территории пустынно озирать космос. Космические среды обитания, при всей их ещё большей искусственности, были способны обеспечить гораздо более комфортные, легко приспосабливаемые и менее жестокие в промышленном отношении места для жизни.

Тем не менее, в Городе жили многие миллиарды. И в каком-то смысле, даже после начала пути к Сублимации, он всё еще содержал их в себе, хотя подавляющее большинство хранилось, находясь в состоянии приостановленной жизнедеятельности, ожидая предварительного пробуждения перед самым началом Инициации, долженствующей привести их к новой жизни в Возвышенном. В Поясном Городе всегда существовали открытые туннели, маршруты — многие из которых были не менее полукилометра в диаметре — тянувшиеся по всей его длине, состоящей из огромных труб, балок, стен и компонентов, как структурных, так и жилых, обеспечивая своего рода крупномасштабную транспортную сеть для воздушных судов. Дирижабли тысячелетиями бороздили исполинские туннели, перевозя людей и иногда товары, несмотря на то, что в Городе было создано множество более быстрых и эффективных транспортных систем. Путешествия на дирижаблях считались романтикой.

Сейчас, насколько было известно, только один дирижабль все ещё прокладывал себе путь через структуру, и он стал домом для Последней вечеринки.

Последняя вечеринка — пятилетний дебош, проходивший на борту дирижабля «Экваториальный 353», совершающего оборот над Городом за полный год. Заключительный круг его был приурочен к Инициации. Экваториальный 353 являлся вполне обычным вакуумным дирижаблем длиной два километра и шириной четыреста метров, будучи при этом замкнутым в структуре судном, скользящим сквозь город, выбиравшим тот или иной маршрут из доступных в сети туннелей, проходов и разнообразных пространств, разбросанных тут и там без всякого видимого порядка.

Номинально принадлежавший одному из многочисленных коллективов, созданных в Поясном Городе, корабль должен был прекратить полеты вместе со всеми остальными кораблями, поскольку численность бодрствующего населения структуры сократилась до менее чем пяти процентов от первоначальной. Тогда ограниченная группа внутри коллектива — основанного на стремлении к искусству и экспериментальной жизни, так что это выглядело довольно эксцентричным даже в лучшие времена — предложила сохранить корабль до самого конца и устроить достойную прощальную вечеринку по случаю его последнего полета. Первоначальная идея состояла в том, чтобы запустить годичную вечеринку, которая должна была начаться через четыре года после того, как предложение было впервые озвучено, но идея вызвала такой ажиотаж, что никто не мог выдержать столь долгого ожидания, поэтому план скорректировали: это будет пятилетняя вечеринка, и судьба поможет всем, кто отважится на неё отправиться.

Небольшую группу внутри коллектива возглавлял или, по крайней мере, курировал человек по имени Ксименир, уличённый в пристрастиях к различным радикальным видам боди-арта и модификациям. Он был одним из основателей «Последней партии» и одним из нескольких десятков, кто участвовал в веселье с самого начала — большинство остальных сдались, перегорели, попали в больницу или умерли. Некоторые даже подались в религию. Однако вечеринка с годами не угасла, совсем наоборот. Она увеличивалась в размерах, росла, поскольку все больше и больше людей слышали о ней и прибывали, чтобы попробовать её искусы, пока она полностью не охватила две тысячи жилых и социальных помещений на борту корабля, а если кто-то хотел остаться на ночь, то вынужден был заблаговременно занять очередь. Хотя, учитывая, что одним из немногих руководящих принципов Последней вечеринки было то, что все вещи на ней должны быть как можно более хаотичными, непредсказуемыми в любое время — и она полностью соответствовала этому правилу — никто не воспринимал это ограничение буквально. Если, конечно, из-за огромного веса тел на борту дирижабль не начинал крениться и терять управление в недрах путеводного туннеля, в таком случае следовало восстановить стабильность хода, избавившись от вопиюще ненужных предметов, например, мебели…

— Всё ли понятно?

— Считай, что я проинструктирована. Как близко необходимо подойти?

— Не имеет значения, но чем ближе, тем лучше. Желательно, чтобы это было на расстоянии вытянутой руки. Протянуть руку и коснуться — примерно так.

— Хорошо.

— Как слышимость?

— Нормально, — отозвалась она, вспомнив между делом, что всегда испытывала некоторые проблемы с субвокализацией.

— Хочешь, чтобы я разбудил андроида Эглиля Паринхерма?

— Да не особенно.

— А насколько необходимо, чтобы фамильяр сопровождала нас?

— Чрезвычайно!

— Я не совсем с тобой сейчас разговаривал… Коссонт?

— Давай пойдем на компромисс — умеренно. Это может быть полезно.

— Полезно? — встряла Пиан. — Вот так… И всё?

— Ты можешь попросить её быть менее заметной?

— Конечно. Пиан — до дальнейших инструкций, сделай одолжение, заткнись, пожалуйста, нахрен.

— Ну, замечательно!

Коссонт отступила назад.

— Твое лицо…? — проговорила она. — Твоя голова меняется!

Бердл пожал плечами. За последние несколько мгновений аватар изменил свой прежний облик и стал похож на высокого, статного мужчину-гзилта с тщательно вылепленной структурой лицевых костей.

— Приспосабливаюсь, — пояснил аватар.

Выглядит вполне, подумала Коссонт. Весьма импозантный и стройный представитель их вида.

— Как ты это делаешь? — спросила она.

— Искусно, — бесстрастно сообщил Бердл.

* * *

— ЧЕГО ЖЕЛАЕТЕ? — сказало лицо перед ними.

— Слышишь меня? — спросила Коссонт в наушник, чеканя слова и немного подавшись вперёд.

У человека перед ними было круглое плоское лицо, похожее на большую тарелку алфавитного супа — желто-коричневой жидкости с множеством маленьких белых букв, чудом удерживаемой под углом девяносто градусов к вертикали, когда казалось, что она должна была бы пролиться на пол. Коссонт предположила, что это может быть экран или, скорее даже, голограмма, но когда она наклонилась, чтобы рассмотреть лицо, то могла бы поклясться, что оно настоящее — от него исходил пар и запах супа. В остальном человек выглядел физически относительно нормально: либо субтильная женщина, либо хипповатый мужчина среднего роста, одетый в пёстрое военное снаряжение с напыленной поверх краской. Макушка, бока и подбородок его/её головы, казалось, естественным образом перетекали в миску, составляющую лицо.

Буквы в тарелке с супом перестроились в надпись: СЛУШАЮ!

Бердл, стоя рядом с Коссонт, скрестил ноги, положив руку ей на плечи, и глубоко затянулся толстой наркотической палочкой. Он задержал дыхание и ухмыльнулся, глядя на человека с лицом суповой миски. Сам Бердл выглядел как труба с расхлябанными креплениями: плотный, красный, мягкий с виду материал, окутывающий его конечности и торс, удерживался на месте свободными черными ремнями.

— Нам нужен Хозяин Вечеринки, — сказала Коссонт уже чуть тише. Это был титул, который Ксименир получил почти год назад, во время последнего круга перед Большим Возвышением.

— КТО?

Коссонт вздохнула:

— Ксименир…

* * *

Бердл смахнул пепел с куртки Коссонт. Она даже не заметила, как он переоделся — в какой-то момент между приземлением модуля на пустынной площадке в километре отсюда и входом с палубы в строение он сменил наряд с прежнего (который она не запомнила), на тот, что был на нем сейчас.

Оглянувшись, она нахмурилась, подумав, не проекцию ли сейчас наблюдает, проведя большим пальцем по ткани его рукава. Нет, настоящий.

— Извини, — сказала она.

— Ни за что.

Коссонт недоверчиво посмотрела на него.

Может быть, подумалось ей, это была какая-то очень хитрая и приспосабливаемая часть или части его одежды, или — с учётом изменения лица и тела, — весь аватар был чем-то вроде роя-существа, состоящего из крошечных машин. Она пристально заглянула ему в глаза, с очень близкого расстояния, но он все равно выглядел как существо из плоти и крови.

Вир отстранилась.

— Ещё раз прости.

— Всё равно не принимается.

Сама Коссонт была одета как обычно, в свежеотремонтированную куртку «Повелители экскрементов», накинув Пиан на плечи и обернув ее в качестве шарфа.

Они следовали через пустые трубы местной архитектуры, освещённые только редкими призрачными огнями. Добравшись до длинной галереи, где нос дирижабля был виден в прорехи, они смогли наблюдать, как медленно он поворачивается, словно огромный поезд, двигающийся со скоростью пешехода. Вир показалось, что он вот-вот остановится, но он всё ещё смещался, хотя и почти незаметно. Тридцать тысяч километров за год — она полагала, что это равносильно походке вразвалочку. Туннель, по которому двигался корабль, был огромен, похожий на гигантскую плетеную корзину из темных нитей, тянущуюся до туманной кривой внутри больших структурных и архитектурных элементов Поясного Города. Сияло несколько случайных огоньков — их было так мало, что обычный невооружённый глаз воспринял бы господствующий мрак как нечто близкое к абсолютной темноте. Хорошо, что есть аугментация, подумала она, взглянув на аватара. У Бердла, вероятно, глаза могли видеть сквозь планеты.

Тонкая металлическая сетка, натянутая на стойки, защищала их от падения в изгиб туннеля.

Молекулярно тонкий корпус корабля, вероятно, имел красный цвет, хотя при скудном освещении сложно было это определить, поскольку поверхность плотно оплетало безумное количество разнообразных узоров, диаграмм, логотипов и рисунков, отдельные из которых подсвечивались, иные двигались и петляли, а ещё часть словно струилась, подобно лохматым языкам или плавно развевающимся лоскутам — флагам.

Нос нехотя проплывал мимо них справа налево, корабль словно раздвигался навстречу, метр за метром, пока не возникло ощущение, что он вот-вот столкнётся с галереей, на которой стояли они с Бердлом. В боку, на одном уровне с галереей, где они находились, проходило что-то похожее на траншею.

— Боковой ангар-балкон, — сообщил аватар. Затем он посмотрел вниз, и у нее создалось впечатление, что Бердл зрит куда-то сквозь дирижабль.

— Хм. Много воды. Любопытно.

Ангар-балкон был закрыт отрезками алмазной пленки. Один из них сдвинулся в сторону как раз в тот момент, когда часть траншеи начала проходить мимо. Бердл потянулся вниз и поднял металлическую сетку. Пол ангара оказался к ним так близко, что они могли просто шагнуть на него через полуметровый зазор. Именно в этот момент из соседней двери, почти кувыркаясь, выскочил человек с суповым лицом и спросил их: ЧЕГО ЖЕЛАЕТЕ?

— Боевой арбитр прямо за дверью, — сообщил Бердл Коссонт, пока она говорила с суповым лицом. — Одноногий, без боеприпасов и с механическим эквивалентом артрита, но — на всякий случай, чтобы ты знала.

Буквы, составляющие слово «КТО?», не спеша начали расходиться. Они соскользнули под желто-коричневую поверхность, в то время как другие, занявшие их место, на ходу перестраивались.

Слово «СПИТ» теперь плавало на лице супа.

Аватар выдохнул, выпустив дым из ушей.

— Это не так, — тихо сказал он Коссонт через наушник.

Бердл сообщил ей так же, что в нескольких метрах от Ксименира находится сейчас ракета-разведчик, пробравшаяся в его каюту незаметно, когда модуль ещё только приближался к Городу. — Можно позвонить ему. Позвонить?

— Мы можем просто подождать его, — сказала Коссонт суповому лицу, взглянув на Бердла. — Это было бы вежливо. Скажи, что старый друг господина КьиРиа желает видеть его.

— Надо позвонить. Мы теряем время…

— КАКОВА ЦЕЛЬ? ДЕЛОВАЯ ВСТРЕЧА? — спросило лицо.

— Будьте любезны, — улыбнулась Коссонт. — Уверена, что он примет нас, как только сможет.

Суповое лицо слегка дернулось назад, как будто удивившись чему-то. Новые буквы быстро выстроились в ряд, пытаясь найти достаточно места на свободном пространстве. Некоторые при этом исчезли, остальные просто перестроились, заняв новые места.

— НЕВОЗМОЖНО. У ВАС ЕСТЬ ПРИЛОЖЕНИЕ?

— Не есть, — теряя терпение передразнила Коссонт. — Это, в некотором роде, срочно. Как правило, у вас ведь не назначают встречи для срочных дел, не так ли?

— НЕ НАЗНАЧАЮТ?

— Мы будем очень признательны, если вы просто сообщите ему, что мы здесь. Прямо сейчас. И не забудьте упомянуть имя господина КьиРиа.

— ИЗВИНИТЕ.

— Извините…хм — Коссонт нервно постукивала ногой, пока буквы плыли по лицу.

— ВСЕ ЕЩЕ СПИТ.

— Звоним? — Послал Бердл.

— Ладно, звони, — согласилась Коссонт.

— Спасибо. Вызываю.

— На здоровье, уверена — нам повезет.

Где-то за ажурной стеной позади них серый рассвет вносил цветовые оттенки в детали гигантского многократно петлявшего туннеля.

— Вот-вот станет светло, — передал Бердл через наушник. — Немного тревожно. Всё ещё пытаюсь дозвониться…

Мгновение спустя вокруг них вспыхнул и разлился свет, и в уши Коссонт ворвалась какофония. Оглянувшись, она увидела, что плетеная конструкция большого открытого туннеля и части строения, расположенные сразу за ним, озарились прерывистыми импульсами разноцветных сполохов. За этим последовал треск и прерывистое эхо воздушных хлопков.

— РАССВЕТ.

— Удивительно, — согласилась Коссонт.

— Он на связи. Перенаправляю.

— Ксименир? — Коссонт, полуотвернулась от супового лица.

— Кто это? — раздался глубокий мужской голос. Он звучал сонно или был чуть затуманен наркотиком.

— Меня зовут Вир Коссонт. Я…

— Подожди, подожди, девочка, как ты смогла дозвониться… никто не должен…

— Приватно, — вставил Бердл.

— … в состоянии справится с этим без… — Коссонт слышала голос Ксименира, хотя связь была слабой. — ….Да, проверь базы, сними это с повтора… Вир Коссин или что-то в этом роде.

— Да, — снова отозвался человек через наушник. — Как вы до меня дозвонились? Я не должен был… — Его голос прервался. Было, похоже, что он опять отвлекся.

— По-видимому, помощник в данный момент вступает в интимную близость с господином Ксимениром, — сообщил Бердл.

Коссонт минуту-другую прислушивалась к тяжелому дыханию, затем довольно громко сказала:

— Я старый друг КьиРиа — он приходил к вам лет пять назад, в начале вечеринки. Вы его помните?

Тяжелое дыхание на другом конце замерло.

— Господин Ксименир оттолкнул помощника, — доложил Бердл. — Любовные игры прекратились.

— Ну, если я не вспомню, уверен, кто-то вспомнит это за меня — сказал Ксименир. — Предположим, что это действительно произошло. Как вы сказали, вас зовут?

— Меня зовут Вир Коссонт. Друг Нгароэ КьиРиа. Я хотела бы встретиться с вами.

— Да… А как вы всё-таки дозвонились?

— Ксименир жестом показывает включить видеопоток, посылаемый аватаром. — Бердл облизал наркотическую палочку, наклонился близко к уху Коссонт и добавил: — С большим трудом!

Коссонт закашлялась, разгоняя выпущенный Бердлом дым. Тот улыбнулся.

— Привет, — сказал Бердл и помахал рукой. Остатки дыма в очередной раз вышли из его ушей.

— Угу, — сказал глубокий голос. — А ты кто?

— Рад познакомиться с вами, Хозяин Вечеринки, — весело ответил Бердл. — Меня зовут Бердл.

На мгновение Коссонт услышала тишину на линии связи.

— Он сказал: «Бердл»?.. Точно? И Вир Коссонт? Милицейский резерв? Просто гражданские?.. Одета в майку «Экскрементов» — достаточно прогрессивно. Посмотри на неё, я бы… Подожди, чёрт возьми, минуту. Я помню это имя. Нет, КьиРиа. Чудак. Да, он. Чёрт…. Хорошо. Да, да, хорошо. Да. Э… добро пожаловать на борт, милая девушка. Да… Точно.

— Алло?..

— Мистер Ксименир.

— Проходите. И будьте как дома. Надеюсь, у вас широкий кругозор.

— ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЙДИТЕ.

Одноногий боевой арбитр со скрипом распахнул широкую дверь за спиной человека с суповым лицом, приглашая их проследовать внутрь. Бердл протянул машине остаток своего косяка, наблюдая как арбитр замер, в недоумении рассматривая подношение, пока они последовали за суповым лицом в недра дирижабля.

Последняя вечеринка разрослась до нескольких мини-вечеринок. Одновременно проходило не менее четырех циклов празднеств, соответствующих смене дня и ночи, так что когда бы желающие ни захотели повеселиться — даже если это случилось, к примеру, сразу после завтрака — очередной виток только начинался или должен был вот-вот начаться.

Ведомые человеком с суповым лицом, они шли по широким открытым пространствам, освещенным красноватым светом, где гулянья как будто уже давно закончились: небольшие парящие в воздухе машины собирали мусор, атмосфера полнилась странными запахами, а пространство пестрело подвешенными к потолку капсулами, неглубокими платформами и примитивными конструкциями, наподобие гигантских гамаков, многие из которых выглядели прозрачными или наполовину прозрачными. Коссонт заметила, что в гамаках довольно часто происходили любовные игрища, воздух подрагивал от стонов, спонтанных пронзительных воплей и других звуков, олицетворяющих страсть. Она почувствовала, что ей становится жарко и неприятно от всего увиденного, хотя обычно подобные зрелища не доставляли ей беспокойства.

— Атмосфера насыщена реагентами, сексуально стимулирующими ваш вид, — передал Бердл, когда они проходили под большим гамаком, где несколько смеющихся особей изгибались в особенно изобретательных позах.

— Город сексуальных запахов! — согласилась Пиан через наушник.

У соседней платформы показалось мужское лицо и торс. Потный и тяжело дышащий мужчина улыбнулся Вир.

— Вот так руки, — сказал он, задыхаясь. — Вы были бы очень желанным гостем.

Затем, с видом легкого удивления, он был затащен обратно на платформу парой ухмыляющихся обнаженных девиц, которые между делом осыпали поцелуями и ничего не понимающего Бердла.

Короткий темный коридор увёл их в широкую комнату, где танцевали экстравагантно одетые люди в масках: одни под сотрясающую пространство песню с упругими ритмами и судорожными призвуками, другие под музыку, которые они слушали через наушники. Диковатые эксцентричные движения, казалось, передавались по кругу.

— ВПЕРЕДИ ТЕМНЫЙ ЗВУК, — сообщил человек с суповым лицом, повернувшись к ним.

— Сейчас будет очень громко, — предупредила Коссонт Бердла.

— Я уже чувствую это ногами, — сказал он ей.

Коссонт заткнула уши.

Двойные двери вели на танцпол с Темным Звуком, позволявшим слышать всеми частями тела, кроме ушей. Ночь сгустилась, освещаемая стробоскопом — с каждым стаккато и импульсом света полуобнаженные танцовщицы всё больше походили на марионеток, контрапунктно замирая в позах экстаза или мучения. Коссонт воспринимала безумную, грохочущую музыку через глаза и лёгкие. Удары резонировали в длинных костях её рук и ног, уносясь куда-то вдаль гулкими послезвучиями.

— Черт, до чего же громко, — сказала Пиан ей на ухо; голос прозвучал необычно высоко и звонко, пробиваясь сквозь плотную звуковую вязь.

Коссонт слегка приоткрыла рот, чтобы сказать фамильяру «Шшш», но едва сделала это, как всё внутри будто наполнилось шумом, горло сдавило, а зубы застучали, непроизвольно вибрируя в такт музыке.

Бердл выглядел безучастным.

Миновав комнату с Темным Звуком, они прошли мимо большого круглого масляного бассейна, чей потолок напоминал сетчатый экран, и где люди, казалось, занимались синхронным плаванием, утопая в гигантских, составленных из цветов структурах. После этого они поднялись на несколько уровней. Здесь усталые, но счастливые на вид посетители спокойно угощались за плоскими овальными столами, в то время как крайняя из секций, похоже, была отведена под своего рода арену, с происходящими на ней драками за еду, и одна из них как раз только начиналась. Не горя желанием стать свидетелями сомнительного действа, они поднялись по пугающе крутому и длинному эскалатору в высокий и широкий коридор с прозрачным потолком, сквозь который проступала лепнина медленно проплывавшего снаружи туннеля.

Каюты Ксименира располагались за чередой разветвлённых коридоров круглого сечения, увешанных складками и нитями безвкусных, галлюцинаторно ярких морских водорослей, двигавшихся и извивавшихся в незримых глазом течениях.

— Это интересно, — прислал Бердл. — Только что пропала связь с моей разведывательной ракетой. Тревожный момент.

Наконец, у двери, очевидно напоминающей вульву, человек с суповым лицом поклонился и покинул их. Вульва приветливо распахнулась.

— Немного неприятно, не так ли? — прошептала Пиан. — Ведь не только я так думаю, нет?

Коссонт последовала за Бердлом по короткому, узкому коридору. Наушник пищал, сигнализируя потерю внешнего сигнала, чего никогда не случалось ни в одном другом месте Города, за все годы её жизни здесь.

Они вошли в палату, где на огромной наклонной кровати лежал крупный, бочкообразный, видный мужчина с ярко-красной кожей и немыслимым количеством фаллосов на теле. Он улыбался, одетый в просторные шорты, так что его естественный орган, предположительно данный ему при рождении, был единственным скрытым от глаз, что компенсировалось множеством других, произрастающих из — по меньшей мере, сорока — точек на теле, включая четыре на икрах, шесть на каждом из бёдер, а также на верхней и нижней частях рук и по одному с каждой стороны груди. Прочие участки тела, включая голову, выглядели относительно нормально. На толстой шее висело что-то вроде гигантского браслета, отягощённого побрякушками, по большей части инкрустированными драгоценными камнями. Рядом с возлежащим находились обнаженные люди — в основном женщины, — с надетыми на них головами животных и мифических существ.

— В воздухе полно сексуально стимулирующих соединений, — снова сообщил Бердл. — И я, наконец, нашел свою разведывательную ракету. Она…о-о-о…. Я, пожалуй, прекращу пока тайное общение, если только не возникнет чрезвычайная ситуация. Возможно, это уже небезопасно.

— О-о-о? — озадачилась Коссонт.

— Передозировка пошлости, — прошептала Пиан.

Крыша сверху была не прозрачной, сделанная из толстого гофрированного материала, малинового цвета, собранного по центру так, что форма её в итоге напоминала внутренний клапан, блестевший от стекавшей с него влаги.

— Уважаемые Бердл, мадам Коссонт, — сказал мужчина своим низким, густым голосом. — Рад познакомиться с вами.

Затем он открыл рот шире и высунул на редкость длинный язык, деликатно облизав сначала одну бровь, потом другую, придав им в итоге определённую форму. Язык тотчас исчез. Он широко раскрыл глаза. Бледно-голубые радужки, казалось, тронуло сияние. Глазные яблоки закатились в глазницы, радужки сменились тёмно-красными, вставшими на место и, по-видимому, стабилизировавшимися.

— Прошу прощения у вас, — сказал он. — Эти зрачки лучше работают при дневном свете. — Он широко улыбнулся, обнажив снежно белые зубы. — И у вашего фамильяра, мадам Коссонт. Пиан, не так ли? Добро пожаловать.

— Позволишь говорить? — взволнованно спросила Пиан.

— Нет, — прошипела Коссонт, а затем, обращаясь к Ксимениру, сказала:

— Привет. Спасибо, что заметили нас.

— И спасибо, что вы наблюдаете за мной, — Ксименир отцепил что-то от своего воротника из безделушек, подняв перед лицом и осмотрев. Предмет выглядел как короткая тонкая ручка или стилус, размером чуть больше детского пальца. Ксименир взглянул на Бердла.

— Ваши жизненные признаки ещё более странные, чем у фамильяра, так что, как я предполагаю, это принадлежит вам.

— Так и есть, — сказал Бердл. — Приношу извинения. Я был обеспокоен тем, что вы могли отказаться видеть нас, и нам в таком случае потребовалась бы помощь в… организации встречи. Должен заметить, я впечатлен тем, что вы смогли почувствовать присутствие датчика и выявить его. Мои поздравления.

— Благодарю. Лесть неизменно приятна, — сказал Ксименир с несомненной искренностью. — Особенно от… — он взмахнул длинной, изящной рукой с изысканным маникюром — …аватара, аватоида? Что-то в этом роде?

— Почти угадали. От корабля Культуры.

Наступила пауза; Коссонт была уверена, что хозяин слушает их через наушники.

— И за ними наблюдал Разум Культуры… — продекламировал Ксименир, похоже, всерьёз впечатленный. — Я действительно польщен. Хотя здесь есть круглосуточная трансляция с восьми различных камер, сосредоточенных на этой кровати, так что я не совсем понимаю, зачем вы беспокоились. Видео фиксировано в определённых точках, но, возможно, вам нужен был звук? Угадал? Не важно, впрочем. — Он кивнул куда-то за спину. — Пожалуйста, присаживайтесь.

Двое из звероголовых — их головы, к слову, выглядели такими же живыми и функциональными, как и все остальные части тела — поставили два высоких стула позади себя. Коссонт и Бердл сели. Дюжина или около того необычно одетых людей замерли, сложив руки, вдоль изогнутой стены кабины.

Ксименир протянул крошечную ракету-разведчик.

— Я оставлю это себе, можно? — и маленькая машинка нашла своё место на ожерелье, прикреплённая к цепочке.

— Я всё же предпочел бы, чтобы её вернули, — сказал Бердл.

— Несомненно, — согласился Ксименир. — Но вы вторглись в мою личную жизнь. — Фраза возымела реакцию: раздалось приглушенное шипение и смех со стороны наблюдавших, и лицо Ксименира снова расплылось в улыбке. Он оглядел некоторых звероголовых людей. — Понимаете, о чём я? — Ксименир посмотрел на Бердла и усмехнулся. — В любом случае, может быть, я позволю вам вернуть это. Но вам ведь что-то нужно от меня, я так полагаю, иначе, зачем бы вы вообще здесь оказались, мм? — Он положил крошечную ракету на грудь между уже пребывавшими там большим пальцем андроида и толстым хрустальным цилиндром, инкрустированным драгоценными камнями.

— Это имеет отношение к Нгарое КьиРиа, — сказала Коссонт, взглянув на Бердла.

— Понятно. — Ксименир кивнул ей. — Кстати — эти руки. Кто сделал их для вас?

— Фрекс Герунке.

— Знаю его. Помогал в обучении. Хорошая работа? Всё работает как надо?

— Прекрасно.

— …И куртка «Повелители…» Они тебе нравятся?

— Я с ними играла, — призналась Коссонт. — Недолго. — Она поняла вдруг, что рано или поздно ей действительно придется сменить эту куртку.

— В самом деле? Вы не упоминаетесь в дискографии. — Казалось, он задумался. — …Если только вы не Сестра Эйфория.

Коссонт вздохнула.

— Грешна.

Ксименир расплылся в улыбке.

— Достойно, мадам Коссонт, достойно. Я играл на тенсере, немного на слинге, но никогда на волюпте. — Ксименир широко улыбнулся. — А ведь это сложнее, верно?

— Немного.

— Четыре руки облегчают задачу?

— Нет — это для одиннадцатиструнной.

— Ха! Недекагональная струна? Я слышал, что это чертовски безумная вещь.

— Только для того, кто на ней играет.

Ксименир рассмеялся.

— Никогда не слышал ни одной партии на одиннадцатиструнной. Вы могли бы пройти прослушивание, пока вы здесь. Это способствовало бы завершению нашего дела.

— Благодарю, но, боюсь, мы немного торопимся, — сказала она.

— Да, да… мой друг, КьиРиа.

— Он и мой друг тоже, — заметила Коссонт.

— Действительно? — Ксименир скептически оглядел её. — Не припоминаю, чтобы он упоминал вас.

Коссонт снова вздохнула.

— Меня это не удивляет.

Ксименир ухмыльнулся, погладив подбородок.

— Ну, его воспоминания немного… бессвязны — это да. Откуда вы его знаете?

— Я встретила его двадцать лет назад, сразу после того, как он был левиафидом — морским чудовищем — в течение десятилетий, — в месте под названием Перитч IV. Мы встречались всего несколько дней, но много разговаривали. А вы как познакомились?

— О, я знал его и до этого, ещё когда был совсем молод и занимался… — он поднял одну руку, — кое-какими вещами, которые можно назвать заработком — Он пожал плечами. — Или, если вы предпочитаете более высокохудожественные определения, — исследованием и оспариванием перспективы самовымирания.

— Когда он был здесь — пять лет назад, — вмешался Бердл, — господину КьиРиа делали скульптинг?

Человек на кровати нахмурился.

— Скульптинг — вот слово, которое я давно не слышал. Технически уместно, я думаю. Раньше это называлось пластической хирургией, или телесной коррекцией, ну или как-то там ещё. — Он снова взмахнул рукой. — В любом случае, боюсь, это личное дело, господин… Бердл, и я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть…

— Можем ли мы в таком случае просто узнать, зачем он был здесь? — спросил Бердл.

— Все равно ничего не скажу вам, приятель, — ответил Ксименир, покачав головой. — Мы с КьиРиа старые друзья, вот и всё, что я могу сообщить. Мы встречались с ним несколько раз, последний раз, когда начиналась эта вечеринка. Но он дружил с моей матерью и с её отцом до того, так что, думаю, он довольно древний персонаж — даже по меркам Культуры — и я не выдам тайны, если скажу, что физиологически он глубокий реликт, во всяком случае, по критериям генетических стандартов Культуры. Я не знаю, каким ковшом и из какой странной врожденной смеси гериатрических линий крови он черпает свой жизненно важный субстрат, но, должен сказать, это довольно крайний, уникальный случай, чем бы оно ни было.

— Он оставил что-нибудь вам? — спросила Коссонт.

Хозяин Вечеринки пожал плечами.

— Ничего существенного, может быть, подарок… два. Он был, как бы сказать… периодически щедр. В любом случае, почему вы спрашиваете? У него какие-то неприятности? — Ксименир перевел взгляд с Коссонт на Бердла. — Насколько… официален ваш визит?

Коссонт наклонилась вперед.

— Он не оставил вам устройство запечатлённого сознания или что-нибудь в этом роде?

Ксименир рассмеялся.

— Зачем ему делать это здесь, на Зис, в Ксауне или где бы то ни было ещё?

— Он… — начала Коссонт, собираясь сказать, что КьиРиа дал ей такое устройство, но потом вспомнила, что не сказала Бердлу, что именно она искала в Оспинских Базах Данных. Надо же, чуть было не выдала себя…

Бердл уже включился.

— Возможно, он хотел подстраховаться.

Ксименир покачал головой.

— Сомневаюсь. Он всегда сопротивлялся таким вещам, как дублирование души.

— Вы не знаете, куда он мог отправиться, после того, как побывал в Гзилте? — спросила Коссонт.

— Нет, — ответил Ксименир. — Скрытный старик. А как насчет вас, Вир, приходил ли он к вам?

— Нет, — призналась она.

— Чувствуете себя обманутой? — Ксименир сказал это мягко, но с несколько преувеличенным сочувствием.

— Мы никогда не были совсем уж близкими друзьями.

— Вам и не нужно это. Вы просто должны заботиться о том, что люди думают о вас. — Он на мгновение опустил свои голубые радужки, посмотрел на неё, затем позволил им снова закатиться, чтобы их сменили красные. — Если вас это утешит, я знаю, что он посетил Гзилт по крайней мере один раз, не удосужившись навестить меня. Даже не позвонил. — Ксименир посмотрел на Бердла. — Но мы так и не выяснили, насколько официальным является этот визит.

— Официальность — гибкое понятие, особенно в Культуре.

Ксименир рассмеялся.

— Что ж, — сказал он, выгибая спину и потягиваясь — все его причиндалы при этом подрагивали, как отдельные крошечные животные, только что пробудившиеся ото сна, — было очень интересно… однако, честно говоря, удовольствие должно быть продолжено. Возможно, вам придется меня извинить. — Он посмотрел на Коссонт и Бердла, а звероголовые и звероподобные люди тем временем уже присоединялись к нему на кровати, вставая на колени в подножии и протягивая руки. На теле проступили волнистые линии, похожие на вены, вероятно, не все призванные нести кровь, выпуклые и пульсирующие под рубиново-красной кожей. — Если, конечно, вы не хотите присоединиться? — спросил он. — Оба или любой из вас. Вам будут очень рады. Времени много, места хватит на всех. Скоро мы включим АГ, я запущу свое последнее сердце, и …

— С удовольствием, — сказала Пиан в наушнике Коссонт.

Коссонт посмотрела вниз на фамильяра. «Ладно. Я могу просто оставить тебя здесь», — сообщила она ей.

— Я же пошутила.

— Благодарю, — сказала Вир Ксимениру. — Но нам лучше отправиться в путь.

— Мистер Бердл, — сказал Ксименир, вынимая руку из промежности одной из девушек, гладивших его. Он отсоединил маленькую ракету-разведчика от своей шейной цепочки. — Можете забрать это. Извините…

Бердлу пришлось опуститься на колени у кровати между ногами Ксименира и двумя обнаженными женскими телами, чтобы забрать ракету-разведчик.

— Благодарю, — сказал он.

— Всегда держитесь правой стороны Культуры, — мечтательно пробормотал Ксименир, лицо его при этом заслонила восседающая на нём фигура. Тело скрылось под покрывалом плоти, хотя было слышно, что оно очень возбуждено.

— С тобой действительно не весело, — раздраженно высказалась Пиан, когда они спускались по пугающе длинному и крутому эскалатору с суповым лицом во главе. В кавернах над ними и под ними началась энергичная игра в сорбол: люди в прозрачных сферических костюмах-сферах прыгали в невесомости, отталкиваясь от внутренних стен гигантской сферы из алмазного стекла сорока метров в поперечнике.

— Тупик, — подытожила Вир, затем повернулась к Бердлу, но успела только открыть рот, чтобы заговорить, прежде чем он повернулся к ней.

— Позже, — сказал аватар.

* * *

— И что теперь?

Они вернулись на борт модуля. Он ожидал их на посадочной платформе, выступавшей из массы Поясного Города, как круглый поднос на вытянутой руке. Корабль начал удаляться, уходя в сторону, избегая нависающей архитектуры в нескольких километрах выше.

— Господин Ксименир имеет доступ к удивительно продвинутым технологиям, — заметил Бердл, опускаясь на кушетку и осматривая ракету-разведчик. — И, конечно же, к четырехмерному экранированию, поэтому нам и пришлось туда залезть.

— Значит, не просто любопытство, — вслух сказала Пиан, но её проигнорировали.

— Он нашёл и отключил это с удивительной легкостью, — Бердл покатывал ракету-разведчика на ладони. — Ах!..

Маленькая машинка вдруг ожила и подпрыгнула в воздух над его рукой. Она быстро крутилась то в одну, то в другую сторону, как будто смущенная тем, что только что проснулась. Большая часть стен жилой зоны модуля стала прозрачной, открывая головокружительный вид на побережье Хзу внизу, когда модуль наклонился, закрутился, а затем резко взмыл вверх. Полосы охры и нефрита, прошитые медленно распространяющимися волнами алебастрово-белого цвета, земля и мелководные края моря, казалось, исчезали под ними, словно падая — Поясной город пронёсся темной стеной, на которую они взобрались как по волшебству, не касаясь её, и бесшумно устремились обратно к звездам. Коссонт оторвала взгляд от панорамы:

— Ты что-нибудь нашел?

Бердл нахмурился.

— Нет. Я надеялся найти какое-то хранилище данных с информацией о КьиРиа, что-то, что хранилось бы поблизости от Ксименира, но на дирижабле ничего подобного не было. Я скопировал всё, что обнаружил, на корабельный Разум, чтобы проверить, нет ли там действительно умной криптографии, но затея не выглядит многообещающей.

— И ничего во всём барахле, что висело на его шее?

— Обесточенный блок андроида имел минимальный объёмданных, цифровое устройство для измерения времени, функционирующее и синхронизированное с точностью до миллисекунды, оказалось практически лишённым мощности, были ещё: нерабочая модель доисторического космического корабля ваверианской династии Зоен, базирующаяся на примитивной ранней форме процессорных технологий, так называемых вакуумных трубок, с минимальной и крайне упрощённой схемой обработки, давно сгоревший кристаллический контейнер, в котором хранились какие-то животные или растительные формы — две или три ягоды или мелких фрукта, так же, как я полагаю, бакулюм вимовнианского воллера со встроенным в него чипом частиц, вероятно, от самонаводящегося охотничьего патрона, и миниатюрный воротник корпорации «Последняя Канава», срабатывающий, если сердце носителя сдаст…

— Да. Он упомянул что-то о запуске своего последнего сердца.

— У него их четыре. — Аватар выглядел задумчивым. — Что предполагает большое количество вазоконгестивной ткани, которую нужно поддерживать.

— Я догадывалась.

— Опять же, минимальный уровень — достаточно, чтобы функционировать, но не более. Все прочее, что присутствовало в этом странном наборе, было просто мёртвой материей, без каких-либо процессов в ней.

— Выходит, ничего.

— Ничего существенного, насколько можно судить. — Аватар улыбнулся Коссонт. — Но теперь вперед — к Оспину и Базам Данных.

Вир улыбнулась в ответ.

— Одна просьба? — сказала она.

— ?

— Не мог бы ты сохранить этот взгляд?

— Ну, если ты так хочешь… — Бердл выглядел озадаченным. — Почему?

— Это подходит… просто хорошо выглядит, скажем так.

Аватар пожал плечами.

— Хорошо.

— На тебя все еще действуют эти стимулирующие соединения? — спросила Пиан через наушник.

Коссонт провела пальцем по одному из уголков существа. Пиан вскрикнула и отцепилась от ее шеи, мелодраматично отлетев в сторону.

* * *

— Модуль Культуры всё ещё придерживается местных ограничений скорости, но вот-вот покинет атмосферу, — сообщил боевой арбитр Ухтрин. — Если его нужно устранить, то это последний шанс.

Полковнику Агансу казалось, что он был подвешен в космосе прямо над Ксауном. Он смотрел вниз на коричнево-зеленоватую землю, белоснежное побережье Хзу и голубые воды моря. Город плотным темным кольцом опоясывал планету, постепенно растворяясь в тумане и окончательно исчезая у самого горизонта. Полковник наблюдал за точкой, которая являлась модулем Культуры, быстро поднимающейся вверх через атмосферу.

— Отсчитываешь время, Ухтрин? — спросил он арбитра. — Что у нас есть из Города?

— Восемь секунд. Только что появилось изображение. — Как только боевой арбитр произнес эти слова, перед Агансу возник виртуальный экран, открывавший вид на празднично оформленную площадь с сидящим на ней небольшим кораблем Культуры и двумя людьми, идущими от него.

— Двое: неопознанный мужчина и женщина… Вир Коссонт. Лейтенант-коммандер в запасе, Четырнадцатый полк. Семь. Дополнительно: матиформный фамильяр или домашнее животное, обмотанное вокруг шеи женщины.

— Куда они отправились?

— Как и ожидалось, на дирижабль «Экваториальный 353». Объект экранирован, что делает невозможным наружное наблюдение. Провели внутри двадцать две минуты. Дополнительно: мужская фигура имеет отрицательный биологический профиль. Вероятно, аватар — принадлежность не ясна. Устойчив к зондированию без сенсорной агрессии. Шесть секунд.

Полковник Агансу смотрел, как крошечный корабль Культуры поднимается в космос, надвигаясь как будто прямо на него. Конечно, на самом деле он находился не в пустоте, паря в виртуальной среде, глубоко внутри 7*Уагрена. Большую часть времени он проводил здесь, когда корабль разгонялся до максимальной скорости, поглощенный завораживающим видом пространства вокруг, открытого обзору благодаря сенсорным системам корабля. Весь спектр излучения обозначался текстурами, образующими цветовую гамму, данные мгновенно поступали к нему, стоило только обратить взор на интересующий объект, а векторы и диаграммы относительных скоростей дополняли информацию, окружая предметы соответствующими линиями.

В минуты, когда он не был заворожен созерцанием мрачного вселенского великолепия, он погружался в глубины резервуаров данных, выуживая и сопоставляя любые детали, потенциально имеющие отношение к миссии. В абсолютном выражении такие действия предоставляли относительно мало информации по сравнению с усилиями вспомогательных ИИ корабля, специалистов по обработке данных виртуального экипажа и их подпрограмм, но все же это была достойная периферийная работа, неустанно укреплявшая его собственное понимание предстоящей задачи.

Теперь он почти не проводил времени в собственном теле, ощущая себя лежащим в капсульном эллипсоиде рядом с боевым арбитром, запаянным в глубины корабля. Он по-прежнему осознавал, что его физическое тело находится здесь и о нём постоянно заботятся — снабжают необходимыми питательными веществами, перемещают, заставляют совершать движения, чтобы мышцы не начали атрофироваться, — но теперь он действительно существовал в виртуальной среде; он чувствовал себя здесь более чистым и непорочным, чем когда-либо и где-либо ещё. И более быстрым, хотя и не таким быстрым, как команда корабля! Боевой арбитр Ухтрин теперь помогал ему.

— Полковник, — передал капитан Уагрена, — корабль Культуры готовится к отлету. Нам нужно решить, будем ли мы продолжать следовать за ним или нет.

— Будьте готовы…

— Пять, — продолжал отсчёт арбитр.

— Что по дирижаблю?

— Место проведения долгосрочного праздника. Участников, известных нам, нет.

— Подключайтесь, капитан, — сказал Агансу. — Готовимся к старту.

— Набираю обороты.

— Информация по женщине?

— Музыкант, — сказал Ухтрин. — Классифицирована как жительница Поясного Города, Ксаун, Секция Кваалон 3004/396. Отсутствовала в течение последних шести ночей. Четыре. Городские инфопотоки не могут предоставить больше данных о недавнем местонахождении. Мать — Вариб…

— Есть признаки того, что они засекли нас с дирижабля?

— Нет. Дополнительно: получены данные из внутренних городских помещений. Изображение, звук.

Та же пара была видна теперь с некоторого расстояния, стоя на длинном балконе, вмонтированном в бок беспорядочно обставленного и медленно двигающегося красного дирижабля. Они разговаривали с каким-то человеком со странным лицом и не менее странно одетым — нелепое сочетание гражданской одежды и военной формы. Шипящий, слегка прерывистый женский голос произнёс: «Мы хотели бы… поговорить с Хозяином Вечеринки…». Чуть позже прозвучало еще одно слово, но слишком приглушённое, чтобы его можно было уловить.

— Три.

— Можете прогнать через фильтры последнее слово, которое она произнесла?

— Уже полностью отфильтровано — улучшить сильнее невозможно. ИИ данных указывает, что гипотетическое название «Хозяин Вечеринки», вероятно, относится к некоему Ксимениру, художнику, номинальному представителю «Последней партии», инициатору долговременного праздника.

Агансу предстояло решить, что делать: следовать за кораблем Культуры или выяснить, чем занимались аватар и женщина на дирижабле и с кем там встречались. Теоретически и то и другое могло быть выполнено одновременно, но только в случае, если бы он доверил одну из задач помощнику, а он не хотел этого делать. Он мог бы спуститься на планету и побеседовать с Хозяином Вечеринки, пока боевой арбитр оставался на Уагрене, или мог сам остаться здесь, продолжая следовать за кораблем Культуры, предоставив работать на планете сущности с корабля — здесь имелись и другие арбитры, а также андроиды, способные сойти за биологических существ, и все — полностью программируемые.

Он хотел сделать и то и другое сразу. Быть в двух местах одновременно. Теоретически и такое было возможно, за счёт использования технологий записи и транскрипции состояния сознания, а также одного из наиболее продвинутых специализированных андроидов, имевшихся в его распоряжении — воспроизвести себя, поместив свое сознание в машину, но… ему не нравилась эта идея — никогда не нравилась — он чувствовал, что она представляет собой определённую угрозу для безопасности поскольку с каждым копированием, добавлялась новая сущность, внезапно осознававшая себя им и знавшая то, что должен был знать только он.

Или он мог оставить копию себя на борту корабля, возможно, даже живущую и мыслящую копию, мыслящую с той же скоростью, что и вся виртуальная команда, в то время как он — его физическое тело — покинул бы убежище, ядро-пространство в сердце корабля, спустившись в модуле на поверхность мира внизу.

— Два, — сказал боевой арбитр.

Корабль Культуры, казалось, следовал совсем в другое место, когда внезапно отклонился от курса и остановился здесь, в Ксауне. Точно сказать о месте его первоначального назначения было невозможно — корабли редко летели прямо к цели, предпочитая вводить в свой курс длинные, случайные отклонения, иногда даже просто чтобы расстроить тех, кто пытался понять, куда они направляются. Это неизбежно означало, что они пролетали на несколько процентов дальше, чем если бы следовали по абсолютно прямому маршруту, но считалось, что потеря времени того стоила.

Именно из-за этого Уагрену пришлось совершить неожиданную аварийную остановку, жёсткость которой могла выдать его присутствие кораблю Культуры. Экипаж думал, что происшествие сошло им с рук, но окончательно убедиться в этом возможности не было.

— Один.

— Капитан, карта моего состояния сознания у вас?

— Да.

— Немедленно имплантируйте её в одного из биологически достоверных андроидов и отправьте его на планету. Пусть он идёт немного впереди дирижабля, готовый приземлиться на него по нашему сигналу. Оставьте инструкцию по связи с местными властями и держите андроида в курсе…

— Ноль…

— Отставить. Нет необходимости атаковать или выводить из строя корабль Культуры.

— Он покинул…, - начал говорить арбитр, но тут же осёкся. — Исчез — переместился.

— Ого, — выказал восхищение офицер дислокации. — Взгляните только на расстояние. Впечатляющий скачок.

— Корабль быстро удаляется, — доложил навигационный офицер.

— Как я и говорил — оставьте инструкцию по связи с местными властями и держите андроида в курсе всей необходимой информации.

— Ускоряется…. — голос капитана прозвучал обеспокоенно. — Продолжать в том же духе?

— Умеренно.

— Непредсказуемая спираль, — сказал офицер по наведению. — Может, он нас заметил?

— Процесс запечатления состояния сознания в андроида не мгновенен, — сообщил Агансу офицер по внешним технологиям. — Восемьдесят секунд потребуется для имплицирования оттиска и подготовки тела.

— Капитан? — окликнул Агансу. — Как со временем?

— Как я понимаю, у нас имеется восемьдесят секунд в запасе, прежде чем придется отходить? Включая перемещение и отстыковку под ускорением с увеличением расстояния? Что Навигационный Дислок?

-..У нас даже двадцати нет, — отозвался навигатор.

— Дислок согласен.

— Теряю след, — сообщил наводчик.

— Девяносто процентов на то, что мы можем двинуться в том же направлении и не потерять объект, но никаких гарантий.

— След исчезает, — сказал штурман. — Стихийное запутывание.

— Восемьдесят девять процентов.

— Полковник, — сказал капитан, — мы не можем запрограммировать андроида и быть уверенными, что нам удастся уследить за кораблем.

— Восемьдесят семь процентов.

Агансу задумался.

— Процентная вероятность повторного захвата корабля Культуры, если мы останемся на текущей отметке?

— Восемьдесят два, меньше даже.

— Запрограммированный андроид…

— Технически готов к работе.

— Поступим так: немедленно уходите, капитан.

— Уже движемся.

— Можно прямо сейчас зашвырнуть оид, а потом прикрепить к нему полковника, — предложил офицер по специальной тактике. Он, как заметил Агансу, был склонен к сжатым формулировкам.

— Понимаю, — сказал Агансу.

— Выбор за вами.

— Капитан, — поинтересовался Агансу. — Как вы думаете, корабль Культуры заметил нас?

— Слишком рано об этом судить. Он уходил в спешке, начав изменять позицию до принятия модуля, так что либо он засёк нас, либо внезапно куда-то заторопился.

— Он вполне мог начать смещение в атмосфере, если бы очень спешил, — поделился соображениями офицер по смещению.

— Или удалить пассажиров, оставив модуль, — непрозрачно добавил офицер по специальной тактике.

— Все верно, — сказал капитан. — Если только что получил новый приказ, или подозревал, что за ним кто-то следит, решив застать нас врасплох. Насколько гладко мы отошли?

— Довольно хорошо. В верхнем центиле.

— Не хуже противника?

— Не… совсем. У них был сверхбыстрый старт. Самое эффективное отталкивание, какое я когда-либо видел.

— Думаю, разумным будет предположить, что он мог нас увидеть, — объявил капитан. — Предлагаю, тем не менее, всё равно следовать за ним и вести себя так, как будто нам об этом не известно. Полковник?

— Согласен, — сказал Агансу, затем переключился на частный канал тет-а-тет и добавил. — Однако, капитан, если это так, и нас действительно обнаружили, виноват ли в этом кто-нибудь из присутствующих на борту?

— Никак нет. На мой взгляд, полковник.

— Правда?

— Правда. Мы выходим за пределы операционной оболочки этого корабля, полковник, на доли процента от наших пределов и даже немного превышаем заводские настройки в отдельных случаях, когда знаем, что корабль может это выдержать. И экипаж — он лучший, из тех, что могут быть. Если наша аварийная остановка невольно предупредила корабль Культуры, то вы можете повторить ситуацию миллион раз с любым другим экипажем, более свежим или более опытным, и результат будет тем же — так работает физика.

— Меня впечатляет преданность и вера, которую вы проявляете по отношению к своему экипажу, капитан.

— Мой экипаж предан мне, полковник; я предан только полку и Гзилту. Кроме того, вера это убеждение без причины, мы же действуем на основе разума и ничего более. У меня нет веры в мой экипаж, только абсолютная уверенность.

— Хм. Сказано хорошо. Я с облегчением снимаю любые подозрения о том, что часть экипажа могла быть виновата и счастлив соответствовать и разделять вашу уверенность.

— Рад это слышать. Можем ли мы вернуться к общине?

— Забавно. Возращаемся.

13 (С -15)

ГСВ Содержание Может Отличаться

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Привет. Тефве в пути?

∞

— Да. Передана, принята и перевоплощена.

∞

— Далеко ли мы продвинулись в понимании того, какой корабль или корабли могли помогать человеку КьиРиа в прошлом?

∞

— На данный момент незначительно. Я связался со Всё, Что Считается Законным и повторно попытался связаться с Ограниченно Участливым. Первый, похоже, готов помочь, но говорит, что не имел никаких контактов с господином КьиРиа и не слышал о нём с тех пор, как двадцать лет назад посетил Перитч IV вместе с Вир Коссонт. Последний находится в затворничестве или недоступен по какой-то другой причине. Я связался с его первоначальным домом — ГСВ Изящное Игнорирование Неудобных Фактов, и его последним контактом — ГСВ Проблемы C Зубами, попросив обоих выйти на связь с Ограниченно Участливым. Я предложил также всем заинтересованным сторонам сделать всё возможное через любые контакты, которые у них есть, и попытаться связаться с «Ограниченно Участливым» и/или любым другим кораблем или организацией, которые, возможно, недавно помогали господину КьиРиа. Участливый — последний корабль, как известно, сопутствовавший КьиРиа в его путешествиях и попытках оставаться вне поля зрения общественности, но со временем он мог быть заменен. Возможно, также стоит попытаться связаться с любыми существующими кораблями или организациями, которые помогали ему до «Ограниченно Участливого». Я полагаю, что эту роль выполнял корабль под названием «Терпимая Усмешка», хотя мне трудно выйти с ним на контакт. И снова, любая помощь будет оценена по достоинству. Я начал поиск данных о любых других подобных судах, но до сих пор ничего не добился. Можно ли считать это каким-то успехом — вопрос спорный.

∞

— Я передам это сообщение. Могу ли я попросить теперь, чтобы ваша личность стала известна всем заинтересованным сторонам?

∞

— Думаю, да. Рано или поздно кто-нибудь сопоставил бы мои поисковые запросы с теми, что, несомненно, скоро поступят от других, и установил бы связь.

∞

— Добро пожаловать в клуб.

* * *

Он всегда удивлялся, как трудно увидеть города из космоса. Не составляло труда предположить, где они могут находиться, зная, где они расположены на картах, но в реальности они никогда не бросались в глаза так, как на схемах. Даже если имелась возможность разглядеть город, и он был хорошо знаком наблюдателю, порой требовалась помощь, чтобы найти важные здания и достопримечательности, хотя те, исходя из имеющейся информации, должны были быть легко обнаружены.

Септаме Банстегейн смотрел вниз на то, что, как его уверяли импланты, было местом расположения парламентского комплекса в М'йоне, но без соответствующего наложения он вряд ли смог бы определить это. Настолько важным тот всегда казался, настолько важным был на самом деле для жизни стольких людей, и всё же выглядел теперь каким-то крошечным и незначительным. Он вздохнул, окинув взглядом планету, — в той мере, в какой её было видно с орбитальной базы, расположенной на высоте всего нескольких сотен километров, не способной обеспечить полноценный обзор. Сказочная твердыня Зис.

Мир Банстегейна. Это слово всегда звучало для него так приятно, так уместно. Надёжно. А теперь, возможно, не мир, а Звезда Банстегейна, что, если вдуматься, не являлось жертвой с его стороны. Звезды могут существовать дольше, чем планеты, и, если заручиться согласием и обязательствами тех, кто унаследует ответственность за них, исполнение его желания не казалось невозможным.

Разумеется, название никогда бы не прижилось, если бы не существовало веской причины для такой чести — любой идиот или группа идиотов могли воспользоваться поддержкой какого-нибудь новоявленного убожества, что, о да, планету или звезду переименуют в их честь (хотя, если у них было хоть немного здравого смысла, они в глубине души знали, что это соглашение так легко заключить только потому, что его так же легко нарушить), но его претензии на заслугу имели реальный вес.

Он привёл целый народ к его судьбе, привёл их — показал им то, чего они, как им давно было известно, хотели в любом случае, или то, чего захотели бы со временем, даже если бы не имелось ничего, связанного с видением и предвидением, чтобы поведать им об этом. Разве такой поступок не стоил «Мира» или «Звезды»? Ведь даже сам факт того, что звезда названа в твою честь, значил не так уж много; в галактике миллиарды звёзд, многие из которых носят глупые, бессмысленные или безнадежно непонятные имена. В каком-то смысле это казалось такой скромной уступкой.

— Септаме, — услышал он голос. — Большое спасибо, что приняли меня. — Аватар Зиборлун поклонился, выходя из дверей сферической капсулы. Он улыбнулся, его серебристое лицо освещалось мягким светом, отражавшимся от планеты.

— Зиборлун, — поприветствовал вошедшего Банстегейн.

Существовала особая манера произносить чьё-то имя — произносить его с легким вздохом, — сообщавшая человеку, если у того хватало ума распознать знак, что его воспринимают как поблажку, даже обязанность, в то время как на самом деле у собеседника имеется множество более важных дел. Именно таким образом септаме произнёс имя аватара.

Аватар, будучи аватаром, сразу же уловил сигнал — улыбка стала самоуничижительной, почти извиняющейся, и существо сказало:

— Я не задержу вас надолго, септаме.

— Время сейчас напряженное, — согласился Банстегейн.

Аватар вплыл в капсулу и дверь за ними с грохотом закрылась. Зиборлун сразу же принял очень естественную и расслабленную позу: лодыжки вместе, колени раздвинуты. Он завис в воздухе в паре метров от Банстегейна так устойчиво, словно из его спины торчал металлический стержень, прикрепленный к стене в метре позади. Банстегейн никогда не видел, чтобы кто-то сохранял такое статичное положение в невесомости. Что ж, это же корабельный аватар, подумал он, они должны быть хороши в таких вещах. Сам он был зажат сейчас в скафандре на небольшом участке возле смотрового окна, и все же умудрялся немного двигаться.

— Да, — подтвердил аватар. — К сожалению, все спешат, все заняты, учитывая шокирующие события на Эшри. Время, которое можно было бы уделить созерцанию и спокойной подготовке, омрачено трауром, горечью утраты и даже, как ни странно, пожинанием упреков. Я просто хотел еще раз выразить вам соболезнования от имени Культуры и подтвердить наше предложение о помощи.

— И то, и другое очень ценно. Надеюсь, вы воспримете это как знак нашей уверенной близости, а не высокомерия.

— Иногда то, что можно не говорить, лучше высказать, — заметил аватар, улыбаясь.

Банстегейн тоже вежливо улыбнулся, но промолчал. Это было чуть менее грубо, чем сказать: «Ну, если у вас всё..» или бросить взгляд на время.

— Вы, конечно, получите нашу помощь в поисках виновных.

— Спасибо.

— Да… И, возможно, вскоре мы сможем предоставить более конкретную помощь.

— О… А о чём речь? — Это, он готов был признать, привлекло его внимание.

— К счастью, у нас был корабль в пространстве неподалёку, вскоре после нападения на штаб Четырнадцатого. Он счёл за лучшее уйти почти тотчас же после происшествия, опасаясь, что в возникшей неразберихе его примут за врага, однако он смог снять некоторые показания, которые способны помочь в расследовании нападения.

— Правда? И на что указывают эти… показания?

— Пока рано говорить, — извинился аватар. — Кроме того, для нас, возможно, будет предпочтительно — по крайней мере, на начальном этапе — представить данные в сыром виде, а не в интерпретации, чтобы не возникло ощущение, будто мы пытаемся повлиять на расследование.

— И вы готовы предоставить эти данные соответствующим органам? — спросил Банстегейн.

— Да.

— Я так понимаю, вы в курсе, что я назначил Первый внутренний полк ответственным за расследование этого дела.

— Хм, — сказал аватар со странным, напряженным выражением. Банстегейн полагал, что за долгие годы он научился довольно хорошо читать интонации и мимику аватаров. Если бы существо сказало: «Правильно ли это?», сигнал вряд ли был бы более ясным. — Это не самое очевидное назначение для такого рода дела, не так ли?

— Обычно задачи по расследованиям выполняет Объединенный полковой комитет, — согласился Банстегейн. — Однако, учитывая временные ограничения, налагаемые предстоящей Инициацией, истощение соответствующих рядов из-за Сохранения и беспорядок на большей части флота из-за иссякшего количества кораблей, уже сублимированных, было решено, что, как единственный наиболее сплоченный и всё ещё функционирующий элемент сил обороны, Первый должен взять на себя эту обязанность.

— Значит, это не просто временная мера? — спросил аватар. — Похоже, возникла некоторая путаница. Я подумал, что вы лучше других знаете, что происходит.

Банстегейн улыбнулся.

— Я всего лишь септаме, а не президент, не трим или генерал. Но, насколько мне известно, Первому будет позволено продолжать расследование до тех пор, пока не будет достигнуто удовлетворительное заключение. Во всяком случае, таково мое предположение.

— Понятно. Я сообщу об этом заинтересованным кораблям. Нам еще предстоит решить, поможет или помешает расследованию имеющаяся у нас информация.

— Это ваш выбор.

— Могу ли я затронуть еще один вопрос? Я думаю, мы все были удивлены результатом решения относительно ситуации с Падальщиками, и хотелось бы надеяться, что это не приведет к каким-либо неприятностям. Со своей стороны мы хотели бы предложить сотрудничество кораблям, сопровождающим элементы флотов Лисейдена и Ронте. Представители вашего флота уже знают их имена и местоположение — пожалуйста, позвольте нам работать с вами, чтобы предотвратить любые конфликты между вовлеченными сторонами.

— Это любезно и практично, — сказал Банстегейн. Он натянуто улыбнулся и посмотрел в смотровое окно на планету.

— Спасибо, что уделили мне время, септаме.

— Не за что. Единственное, о чем я сожалею, что сейчас его — времени — так мало.

Аватар развернулся, когда дверь позади него открылась. Он грациозно вплыл в дверной проем. Банстегейн услышал, как он обменялся несколькими словами с адъютантом и секретарем, ожидавшими снаружи. Он снова переключил свое внимание на порт и вид на Зис, уловив, как Джеван и Солбли входят с едва слышным шорохом одежды. Они уже позвонили ему предварительно, сообщив суть дела: плохие новости.

— Совсем ничего? — спросил он, обернувшись к ним. Джеван и Солбли выглядели одновременно торжественными и усталыми. Джеван таким же неопрятным, как и всегда, Солбли почти на свой возраст. Он полагал, что должен быть польщен тем, что они потратили столько времени на поиски решения, а не просто предоставили агентам и сборщикам информации делать за них всю работу.

— Ничего, септаме, — со вздохом сказал Джеван.

Банстегейн понял, что, в конце концов, он им не безразличен, они в своём роде заботятся о нём. И гораздо больше, чем он о них, что было, на его взгляд, правильно, делая их преданность ещё более весомой.

— Трим Куваронд был очень аккуратен и соблюдал все процедуры, — добавила Солбли.

То же самое можно было сказать и об Орпе. Адъютант президента была здесь, на орбитальной базе, на той же самой конференции по безопасности, спонсируемой тем же полком. Он уже выкроил время для личной встречи с ней и близкого общения — в невесомости, как случалось прежде, хотя считал, что опыт несколько переоценен. Впрочем, девушке, похоже, нравилось всё необычное. Ему же доставляло удовольствие просто наблюдать, как планета вращалась под ним, когда он был наедине с ней. В этом было что-то трогательное. Он надеялся, что и в этот раз чувство будет таким же отчётливым…

— Мы здесь, потому что кто-то уничтожил полковой штаб и бог весть, что ещё. И в настоящий момент мы не далеки от того, чтобы ввязаться в военный конфликт… возможно. Если бы технически мы были в состоянии войны… Что? — Он замер, посмотрев на секретаря.

Джеван качал головой:

— Боюсь, это не так, септаме.

— Вы могли бы убедить президента не подписывать приказ, — предложила Солбли с тонкой улыбкой.

Банстегейн не стал притворяться, что улыбается. Теоретически президент обязана была подписать всё, что перед ней положат, вплоть до приказа о собственной казни. Но не сказать, что бы этот принцип был проверен на протяжении одиннадцати тысячелетий. Даже после смерти существовала возможность вернуться — резервирование в начале срока являлось частью сделки, а если, к примеру, президента убивали во время пребывания на посту, происходило ревоплощение. Прекрасный стимул для убийства — Банстегейн всегда отдавал ему должное. Между двумя существованиями имелась некоторая задержка — сорок дней, кажется? Или тридцать? — чтобы дать время клону покойного вырасти, после чего имплантировать в него последнюю резервную копию сознания. Всё это время близкие в иерархии власти люди замещали временно отсутствующего, однако потом он возвращался на свой пост… или мог принять участие в последующих выборах, если процедура совершалась в последний год его срока…

Банстегейн резко отвёл взгляд от Джевана и Солбли, потому что у него вдруг возникла идея, и от её дерзости, от её простоты и очевидности, пронзивших его подобно кинжалу, у него перехватило дыхание.

Он показательно зевнул, распростав руки, вздрогнув, чтобы жест не выглядел нарочито манерным, и произнёс, улыбаясь:

— Что поделаешь — потери порой неизбежны. — Он посмотрел на часы, пожав плечами. — Через пятнадцать дней это уже не будет иметь никакого значения.

Джеван и Солбли облегчённо выдохнули, хотя и были немного удивлены услышанным.

* * *

Представитель Корабля Культуры класса Осыпь «Рабочие Ритмы» был тепло встречен в главном галерейном помещении флагмана эскадры и флота — межузельного исследовательского корабля «Меланхолия Хранит Триумфы» Осебри 17 Халдесибом, принцем роя и главой дивизиона суброя. Состоялся обмен подарками, и, хотя представитель Культуры, некто Джонскер Ап-Кандреченат, не смог совершить приветственное возлияние в прямом значении этого слова, он все же влил в свой прибор химического анализа часть субстрата и любезно принял оставшееся на борт, чтобы позже перенести подношение на Корабль, где с ним будут обращаться со всем должным уважением. После консультаций с соответствующими экспертами, экспертными системами и справочными библиотечными ресурсами было решено отправить в качестве представителя корабля Культуры механическое, но полностью разумное устройство, поскольку машина могла существовать на борту «Меланхолия Хранит Триумфы» в дефолтном виде, без какого-либо экзокостюма, что было бы невозможно, если бы один из незначительного числа людей на борту Рабочих Ритмов был выделен для его представления.

Теоретически было известно, что дроны обладают по меньшей мере равным интеллектом с людьми Культуры, а на практике же разведка флота Ронте и большинство ведущих ученых в уважаемых университетах и других высших учебных заведениях транскооперативного домена Ронте считали, что дроны обладают несколько большим интеллектом, используя модели интеллекта, которые наиболее полно выражают истинную суть самого понятия интеллект.

По этой причине то обстоятельство, что дрон Джонскер Ап-Кандреченат был послан поговорить с Осебри 17 Халдесибом, не выглядело оскорблением, а, напротив, свидетельствовало о большом уважении, поскольку дрон представлял в своей сути неявную близость к Разуму матери-королевы корабля Культуры, представлявшему собой в свою очередь крошечную, но истинную частицу великого улья-разума, которым в понимании Ронте была вся Культура.

В соответствии с этим Принц Роя и Глава Подразделения Роя лично встретил дрона и приказал своим старшим офицерам сопровождать его в пути по кораблю на встречу и присутствовать на самой встрече, а также удостоверился, что его офицеры разведки и трансляции и их заместители присутствуют и полностью проинформированы как того требовал протокол.

Таким образом, первоначальные формальности были благополучно завершены, дальнейшие формальности удовлетворительно выполнялись (в виде приличествующих случаю поз, жестов, запахов и манеры говорить), и можно было приступать непосредственно к делам собрания.

— Корабль «Рабочие Ритмы» просит разрешения оказать помощь славной эскадре Ронте, которую он имеет честь сопровождать. Получение таких полномочий позволило бы Кораблю оправдать и выразить часть того огромного уважения, которое он заслужил, получив разрешение сопровождать возвышенную эскадру.

— Это действительно почетный замысел, — ответил Принц Роя после кратких консультаций со своими помощниками офицерами. — В какой форме будет выражена эта помощь? — Принц Роя был известен своей почти шокирующей проницательностью и лаконичностью формулировок.

— Помощь примет форму серии корабельных танцев, исполняемых последовательно между культурным кораблем «Рабочие Ритмы» и каждым из кораблей эскадры дальнего действия, вовлекаемых в движение на повышенной скорости в направлении уже столь мудро выбранном эскадрой, а именно к планете Зис в системе гзилтов. Культурный корабль «Рабочие Ритмы» будет танцевать, если такое может быть предусмотрено и разрешено, с каждым из кораблей эскадры поочерёдно, до окраины системы или близко к этому пределу, возвращаясь по необходимости к остальному флоту, чтобы танцевать со следующим кораблем, и так до момента, пока все двенадцать кораблей не будут вовлечены в танец.

Состоялось совещание.

— Этот танец — или серия танцев, — произнёс Принц Роя. — Будет ли он в равной степени чествовать Ронте и Культуру?

— Разумеется.

— И будет исполняться как танец ради танца, ничего более?

— Несомненно.

— И, конечно, это также может привести к тому, что эскадра прибудет в систему гзилтов значительно раньше. Это рассматривалось?

— Да, хотя, безусловно, указанный факт имеет только второстепенное значение.

— Насколько раньше мы можем прибыть? Уже подсчитано?

— Переформированная эскадра прибудет на окраину системы через девять дней, а не через почти двадцать, как при нашем нынешнем темпе продвижения.

— В результате наш уважаемый эскорт — культурный корабль «Рабочие Ритмы» — не пострадает?

— Нет, Принц Роя. Полевая структура корабля «Рабочие Ритмы» будет расширена таким образом, чтобы вместить каждый корабль Ронте по очереди, и в результате эскадра из кораблей направится как единое целое к назначенному пространству в окрестности системы.

Состоялся совет.

— Я должен заявить, — сказал Принц Роя, — что совершенно серьезно и твёрдо придерживаюсь мнения — это самое щедрое и продуманное предложение, какое только могло быть сделано… однако такое, которое мы не могли бы принять из уважения к культурному кораблю Рабочие Ритмы. Мы не можем требовать от него вовлечения в столь обременительную и величественную задачу, и поэтому, со всей благодарностью, должны отказаться от этого доброго, щедрого и разумного предложения.

Корабль Культуры «Рабочие Ритмы» провёл предварительную работу по изучению ронте, их обычаев и нравов, и результаты этого исследования были представлены дрону Джонскеру Ап-Кандреченату, который не просто не принял это, казалось бы, вполне окончательно сформулированное «нет», а продолжал участвовать в обсуждении, зная, что в таком важном вопросе, затрагивающем пресловутую гордость ронте, может пройти от четырех до шести циклов предложений, консультаций и сожалеющих отказов, прежде чем предложение будет, наконец, принято.

Предложение в итоге было принято должным образом на шестой итерации, считая начальную.

Позже в тот же день «Рабочие Ритмы» начал переправлять эскадрильи Ронте одну за другой на окраины системы Мурейт — последовательно и неуклонно, так что к тому времени, когда он доставил последнюю эскадрилью, все они уже мчались на собственной мощности в практически стандартном строю.

Это было гораздо менее утомительным занятием, чем нестись на нескольких процентах от собственной максимальной скорости, ожидая пока эскадра Ронте — на полной скорости — следует к Гзилту.

* * *

Сколира Тефве просыпалась медленно, как просыпалась уже несколько десятков раз за прошедшие столетия.

Только это было не привычное медленное пробуждение — ее будили.

Сначала она чувствовала темноту вокруг. Тишина и безмолвие, в которых сквозило ощущение, что рядом, внутри ее головы и тела, что-то происходит — органы, системы и способности пробуждаются, оживают, проверяются, готовятся к работе.

Это одновременно успокаивало и разочаровывало. Ну вот, опять, подумала она. И открыла глаза.

Слово СИМУЛЯЦИЯ, которое она ожидала увидеть первым, хоть и мельком, отсутствовало. Она моргнула и огляделась.

Она парила в каком-то суспензорном поле, в воздухе, в человеческом или гуманоидном теле, облачённом в облегающее одеяние, оставлявшее открытыми ноги, руки и голову. Тело пребывало под углом сорок пять градусов к полу, позволяя ей видеть то, что было внизу. На уровне глаз на нее смотрел крошечный, изящный корабельный дрон — настолько крошечный и изящный, что мог бы сойти за мини-ракету. Помещение вокруг выглядело стандартным для корабельного медицинского блока.

— Госпожа Тефве? — сказал дрон. Ее медленно перевернули на спину, придав телу вертикальное положение, после чего опустили на палубу.

Она прочистила горло и произнесла: «Отчёт», вспомнив предыдущий смоделированный разговор с «Вы Называете Это Чистым?». Место, где она сейчас находилась, контролировалось либо сотрудничающим с ней Разумом хаба, либо эск-психопатом класса Очень Быстрый Пикет, состоявшем на службе в Особых Обстоятельствах. Судя по виду дрона, она предположила последнее.

— Добро пожаловать на борт ВФП «Выдающийся Вклад В Исторический Процесс», — поприветствовал дрон, подтвердив её предположение. Едва только ноги коснулись палубы, она ощутила, как вес перетекает на подошвы, постепенно расходясь по телу. Какое бы поле ни поддерживало её до сих пор, теперь оно исчезло, и она осознала себя в полной мере ревоплощённой.

— Реверсивное поле, пожалуйста, — попросила она. Поле тотчас возникло перед ней, отделив от неё дрона. Она выглядела как и прежде — именно так. — Благодарю.

Поле исчезло.

Маленький дрон сказал:

— Мы входим в окрестности системы Ангемар'с Прайм, после чего наш курс лежит на орбитал Дибальдипен. Не хотите ли указать конкретное место на орбитальном комплексе?

— Хонн, — сказала она.

— Хонн. Курс скорректирован. Вам ещё что-нибудь нужно?

— Завтрак.

— Готовится — к указанному вами времени после пробуждения.

— Спасибо. Пожалуйста, свяжитесь с Ксунпум Ливери, Чьян'тья, Хонн, и зарезервируйте транспорт — афору, на неопределенный срок, минимум четыре дня. Заверьте их, что я достаточно опытна в обращении с такими животными, но, не раскрывайте при этом мою личность.

У маленького дрона внезапно появилось поле ауры, принявшее голубовато-серый оттенок.

— Животное? На четыре дня? — спросил он. — Уверены? Я способен переместить вас с субмиллиметровой точностью туда, куда вы захотите.

Тефве поднялась и опустилась на пятки, сжала руки в кулаки и снова расслабилась.

— Я уверена, — сказала она. — Личность, с которой я собираюсь встретиться, весьма придирчива в такого рода вопросах. Необходимо соблюдать определенные стандарты, придерживаться установленных процедур. Мне совсем не гарантирована аудиенция, если я не появлюсь там с таким видом, будто путешествую давно — меня почти наверняка проигнорируют.

Дрон на мгновение замолчал, а затем сказал:

— А вы не могли бы просто притвориться?

— Нет. И буду честна: это может занять пять дней. Может быть, больше. Четыре дня — это только время в пути.

— У меня сложилось впечатление, что смысл задания состоит в том, чтобы ускорить дело.

— Так и есть. Каково было бы время в пути от нынешнего местонахождения ЛСВ «Вы Называете Это Чистым?» до орбитала Дибальдипен на Очень Быстром Пикете?

— Приблизительно сто тридцать два дня. Но после встречи вы можете сразу же вернуться с нужной вам информацией или просто передать её любому вашему последующему воплощению.

— Теоретически. На практике предполагаемый информатор может проверить способ моего возвращения, расстроиться и отказаться от встреч со мной в дальнейшем.

— Будет ли любой последующий случай, когда вы захотите посетить этого информатора, иметь такое же моральное или общее значение, как нынешний, когда было решено предоставить в ваше распоряжение весь флот Быстрых Пикетов, если позволят другие обязательства?

— Вероятнее всего, нет. Хотя кто может знать?

— Пожалуйста, тщательно обдумайте целесообразность передачи мне любой относящейся к делу информации сразу же после её получения и возвращения.

— Непременно. Я буду исходить из того, что мои будущие отношения с этой личностью имеют относительно небольшое значение.

— Эта личность представляется — если позволите — эксцентричной.

— Эксцентричный — слишком щедрое определение, — сказала Тефве. — Неадекватный, раздражительный и неразумный — ближе к истине.

— Могу ли я предположить, что это исключительно старый человек?

— Нет, — сказала Тефве, — это исключительно старый дрон.

Аура корабельного дрона вспыхнула веселым красным цветом, а затем исчезла.

— Я посмотрю, как продвигается завтрак, — задорно сообщил он.

* * *

— Следишь?

— Возможно.

— Насколько возможно?

— Около четырнадцати процентов, в среднем.

— В среднем от чего? Что это вообще значит?

— В среднем по разным сценариям. В обычное мирное время вероятность будет меньше пяти процентов. В условиях тотальной войны — ближе к сорока.

— Как это в среднем составляет четырнадцать?

— Есть и другие критерии, которые нужно принять во внимание, — сказал ей аватар. — А еще есть взвешенный параметр.

Коссонт открыла рот, чтобы задать вопрос, но решила, что, пожалуй, не стоит.

— Обычно вы — люди — начинаете реагировать на всё, что превышает пятнадцать процентов, — сообщил Бердл, явно стараясь быть дружелюбным.

Пиан кашлянула.

— Нам угрожает опасность? — спросила она.

— Незначительная, — признал аватар.

— Тогда, имеются ли на борту спасательные капсулы?

Бердл посмотрел на Коссонт.

— Она это серьезно?

— Настолько серьезно, насколько она умеет таковой казаться.

— Я говорила серьёзно!

— Помолчи.

— Это и моя жизнь тоже!

— Заткнись! — Коссонт снова посмотрела на Бердла. — Это что-то меняет?

Они все еще находились в модуле, сидя на удобных, но обычных с виду диванах. Аватар привольно разлегся.

— Возможно, будет лучше отвязаться от них до того, как мы посетим Оспин, — сказал Бердл, — или использовать какой-нибудь метод, чтобы скрыть точное место назначения — о коем я пока и сам знаю в общих чертах.

— Я сообщу, когда мы прибудем на место, — пообещала Коссонт, чувствуя себя немного виноватой. Она только что с тревогой вспомнила, что когда села на корабль в прошлый раз, чтобы добраться до Оспина и сдать на хранение сверкающий серый куб с состоянием разума КьиРиа, путешествие продлилось несколько недель. Если бы оно вновь отняло столько времени, Сублимация уже свершилась бы к моменту, когда они добрались туда.

— Примерно восемьдесят пять часов. — прочитал её мысли Бердл — Меньше, если поторопимся.

— Почему бы не поторопиться?

— Потому что это повредит мои двигатели. Они все еще ремонтируются после рывка к Изениону.

— Так как же ты собираешься оторваться от корабля, который следует за нами?

— С трудом, возможно.

— И какова альтернатива, окоторой ты упомянул?

— Использовать какой-нибудь метод, чтобы скрыть точное место назначения. Это должно быть не сложно. Андроид Эглиль Паринхерм может быть полезен в таком деле. Я бы хотел его разбудить.

— Хорошо. И попробуй по возможности убедить его, что это не симуляция.

* * *

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Итак, наша маленькая группа увеличилась за счет включения в нее «Вы Называете Это Чистым?», а также Эмпирика. Помимо этого, мы установили связь с нечто под названием «Терпимая Усмешка» — ещё одним сообщником долгоживущего КьиРиа. Только, если взглянуть на мое издание соответствующих списков кораблей, «Терпимая Усмешка» исчез без следа примерно за 140 лет до того, как был построен «Ограниченно Участливый», а сам он появился на свет чуть менее четырех тысяч лет назад, так что остается открытым вопрос, кто ещё мог помогать и содействовать неуловимому чудаку в его многообразных начинаниях. Есть идеи?

∞

— Никаких. Требуется дальнейшее исследование.

∞

— Подождите - ка. Мне необходимо запротоколировать это.

14 (С -14)

— Она прикасается к тебе вот так?

— Ах… — да, очень похоже. Просто… вот так.

— И целует тебя так?

— …Ну, нет… немного не так. Но только немного.

— Только немного?

— Она целует меня чуть-чуть по-другому. О, я ведь не должна… Я действительно не должна рассказывать тебе такие вещи. Ты ужасный, ужасный человек.

— Знаю, знаю. И ненавижу себя. Разве я не самый ужасный, из ныне живущих?

— Ты такой… О, и что теперь?

— Дай подумать… она тебя так целует?

— Нет. Опять же, нет, совсем не так.

— Как-то по-другому?

— По-другому.

— Как?

— Сколько существует способов целоваться? Я лично понятия не имею. Я не так хорошо разбираюсь в этом, как ты. Возможно.

— …Ну, тогда. Сейчас, дай подумать. Она целуется… более легко, так же… страстно, но с меньшей… меньшей интенсивностью? Меньшей анрогенностью?

— Андрогенностью?

— Ну, она же женщина.

— Мгм. И ещё прикосновения.

— Ах, да, да. Иногда я…

— Мм?

— Вот так?

— Нет, нет… видишь ли, её руки более стройные, пальцы длиннее, они более нежные. Твои… другие, более…

— Толстые?

— Да. И более хваткие.

— Цепкие? Хваткие? Я в шоке, Вирисс! Я действительно хватаю?

— Ха, я имею в виду… ты голодный, склонный к захвату, обладанию.

— Теперь я хватаю! Надо же!

— Ты схватил меня, разве не помнишь? В тот первый раз, когда мы были в саду парламента. Сказал, что хочешь обсудить какой-то долгосрочный вопрос в её расписании, забыл?

— Конечно, помню. Здесь довольно удобно, как тебе кажется? Если бы не пришлось уезжать так скоро, наверное, стоило бы укрепить эту кровать…

— И на её дне рождения, в следующем году. Ты сказал, что хочешь устроить для неё что-то особенное, потому что это будет её шестидесятилетие. Тогда ты схватил меня, почти сразу, как только я осталась одна, в тенистой беседке.

— Я схватил тебя? Ты уверена, что это был я?

— Кто ж еще?

— Я думал, ты хочешь, чтобы тебя схватили.

— Возможно.

— А она так делает?

— О, почему ты всегда спрашиваешь меня о ней?

— Я очарован. Всё в тебе меня завораживает. Возможно, поэтому мне интересно знать, как ты проводишь время с ней?

— Разве недостаточно знать того, что происходит между нами? Так ли обязательно сравнивать — это не соревнование.

— Как же иначе? Стремление сравнивать является таким же базовым, как и любое другое. Я бы хотел посмотреть на то, как вы общаетесь.

— Посмотреть? Ты действительно хочешь это видеть?

— Я слишком о многом прошу?

— Септаме, уж не намекаешь ли ты, чтобы мы втроем…? Это было бы слишком… Я не могу… в любом случае, она бы никогда…

— Нет, конечно, нет. Когда ты со мной, я хочу, чтобы ты была только моей.

— Но что тогда?

— Только посмотреть, только на секунду увидеть тебя с ней.

— Она все равно не согласится…

— Я знаю. Я и не ожидал от неё этого. Но если бы я спрятался в каком-нибудь потайном месте, как в древних трагедиях, знаешь?

— Выбрось это из головы. Сосредоточься лучше на нас.

— Чем больше я это делаю, тем больше хочу видеть и знать тебя во всех твоих ипостасях, во всех настроениях и страстях, в том числе и с ней. Только один раз, одним глазком… Ведь это было бы так легко осуществить — я могу найти такие средства, каких не найдет ни один обычный человек или журналист.

— О, боги, ты всерьёз думал об этом. Серьёзно думал!?

— Серьёзно, да. А что, это так много значит?

— Это может стоить мне работы, карьеры, положения! Она же президент!

— Она президент ещё тринадцать дней, как я септаме ещё тринадцать дней. Всё это не имело особого значения раньше, а сейчас с каждым днём значит всё меньше. Имеет значение только то, что она — женщина, ты — женщина.

— Но…

— Мы снимаем свою значимость вместе с одеждой. Это единственное, что имеет значение. Не титулы. Они имеют вес только на публике, но не в такие моменты, когда мы чисты, совершенны. Я только мужчина сейчас, моя Вирисс, — любопытный и отчаявшийся узнать. Не политик.

— Но если… если…

— Я бы защитил тебя. Нет совершенно никакого риска. И мы так близко к концу этого мира, в преддверии следующего, так какая разница? Все правила теперь под вопросом, законы размыты. И я прослежу, чтобы с тобой ничего не случилось. Клянусь. Даже если что-то пойдёт не так, тебя это никак не затронет. Только пообещай, что сделаешь это. Скажи «да». Только для меня. Прошу.

— Да…

* * *

Проблема Симуляции обычно относилась к числу проблем, настолько далеко выходящих за привычные рамки, что они заслуживали написания с большой буквы. Проблема была морального характера, как и все действительно неразрешимые проблемы.

Главным образом она сводилась к вопросу: «Насколько достоверной с моральной точки зрения должна быть жизнь, чтобы иметь право именоваться таковой?»

Моделирование хода грядущих событий в виртуальной среде имело целью понять, как те или иные действия отразятся на ходе вещей, предоставляя возможность корректировки этих действий в различных вариантах моделируемой проблемы, постепенно усовершенствуя их таким образом, чтобы желаемый результат был достигнут с максимальной эффективностью. Едва ли подобное прогнозирование являло собой что-то новое — во многом оно было соотносимо с работой ИИ, и предшествующих вычислительных матриц, компьютеров и даже механических или гидрологических, к примеру, устройств, вроде шарикоподшипников, весов, пружин или клапанов, а также, как когда-то воображали восторженные оптимисты, экономических моделей.

Но, заходя ещё дальше, можно было обнаружить, что такие моделирования впервые произошли в умах ещё не вполне разумных существ, в затерянных доисторических эпохах и независимо от вида. Если же не быть слишком строгим в определениях, то можно утверждать, что первые симуляции свершились в головах — или других соответствующих частях тела, что во многом зависело от видовой принадлежности — вероятно, вскоре после того, как обладатели оных развили теорию разума и начали думать о том, как манипулировать другими вместилищами предоставленного эволюцией дара, обеспечивая себе тем самым доступ к пище, укрытию, возможностям продолжения рода или более высокому социальному положению.

Мысли вроде: «Если я сделаю это, то она/он сделает то, а если не сделаю, то…» у существ, озабоченных добычей огня, и неспособных объяснить существование льда, пара, воздуха, неба — равно как и что-либо вообще объяснить — были, вероятно, началом первых симуляций, независимо от того, насколько бледным, ограниченным невежеством и предрассудками, а также опутанным пещерными страхами и вытекающими из них фантазиями мог быть процесс. Они также, вероятно, стали началом линии, ведущей через обсуждения деревенских старейшин, разрозненные научные эссе, блок-схемы, военные стратегии и первые компьютерные программы к таким сверхдетальным симуляциям, в которых можно было наглядно — объективно, статистически, научно — продемонстрировать, как всё это работает.

Задолго до того, как разум добрался до звезд, он должен был сжиться с мыслью, что ни одно важное решение с крупномасштабными или долгосрочными последствиями не принимается без проведения анализа, в противном случае никуда бы он не добрался. Проблемы моделирования на раннем этапе, как правило, ограничивались отсутствием вычислительных мощностей для проведения достаточно подробного анализа или разногласиями относительно того, какими должны быть начальные условия.

И только позднее, примерно во время, когда цивилизация разрабатывала технологию, которую можно было без обиняков назвать искусственным интеллектом, проявлялась истинная природа проблемы моделирования.

Как только разум обретал способность надежно моделировать целые популяции в своей симулированной среде, на уровне детализации и сложности, предполагающих, что индивидуумы в этой симуляции имеют независимое существование, возникал вопрос: насколько богоподобным и жестоким он имеет право быть?

Большинство проблем, даже кажущихся крайне сложными, можно было решить с помощью симуляций, которые с лёгкостью моделировали гибкие многоуровневые концепции, вроде общественного мнения или вероятных реакций чуждых обществ, используя некоторые особенно изощрённые и коварные алгоритмы ввода чуть отличных от реальных симулятивных процессов, эволюционных моделей и прочее, прокладывавшие предельно короткий и эффективный путь к цели. Ничто более требовательное к процессорам, чем правильный набор уравнений, не давало — после того, как введены соответствующие данные — столь же надежную оценку того, как, допустим, группа людей отреагирует на определённый заданный стимул, независимо того, представляет ли эта группа крошечную правящую клику или целую цивилизацию.

Однако установка работала не всегда. Иногда, если возникала необходимость получить полезный ответ, не существовало альтернативы моделированию самих людей, при условии соблюдения масштаба и уровня сложности, означавшего, что каждый должен проявлять дискретную индивидуальность. И вот здесь-то и возникала проблема.

Как только создалась популяция реалистично реагирующих и — в необходимом смысле — мыслящих созданий, сотворивший её — также в определенном смысле — создавал жизнь. Конкретные части вычислительного субстрата, включённые в проблему, теперь содержали созданий, виртуальных созданий, способных реагировать настолько похоже на свои реальные прототипы, что, по мнению большинства людей, они имели столько же прав на то, чтобы к ним относились как к полностью признанным моральным агентам, сколько их оригиналы в реальности.

А если у прототипов имелись права, то и у точных копий они тоже были, и, безусловно, самым фундаментальным правом, которым когда-либо обладало любое существо, являлось право на жизнь, на том очевидном основании, что без этого изначального права все прочие права не имели смысла.

По этой логике, инициатор симуляции не мог просто выключить созданную им виртуальную среду и мыслящих созданий, содержащихся в ней, по завершении запуска или когда симуляция достигала конца своего срока функционирования — это было бы равносильно геноциду, независимо от того, каким изменениям он сам подвергся в сравнении со своим прежним состоянием на момент начала инициации.

Некоторые цивилизации, впрочем, просто не принимали подобных концепций, и регулярно разводили целые миры, даже галактики, полные живых существ, которых они без раздумий отправляли в небытие, порой, казалось, ради одной только забавы или чтобы досадить другим, этически озабоченным цивилизациям. Но они — по крайней мере, те, кто признавался в подобной практике, а не просто претворял её в жизнь, умалчивая, — были в меньшинстве, не являясь желанными гостями за столом галактического сообщества, за которым обычно, по разумению — зачастую ошибочному — многие, если не все, жаждали оказаться.

Встречались и те, кто считал, что если уничтожение — отключение происходит мгновенно, без предупреждения и, следовательно, без возможности осознания со стороны тех, кого собираются отключить, не имеет значения для последних свершилось оно или нет. Созданные не существовали ранее, они были явлены в мир, бытие исключительно для определенной, способствующей какому-либо замыслу цели, теперь они снова ничто, цель достигнута, круг замкнулся, штрих на картине запечатлён, а остальное не важно.

Большинство, однако, испытывали дискомфорт от такой моральной неоднозначности и относились к вопросу гораздо серьёзнее. Они либо вообще избегали создавать виртуальные популяции, либо использовали симуляторы такого уровня сложности и детализации только на постоянной основе, с самого начала зная, что оставят их работать на неопределенный срок, без явной практической необходимости.

Были ли симулянты действительно живыми, и насколько оправданным было создание и поддержание целых колоний виртуальных созданий, имел ли место долг создателей в какой-то момент сообщить своим творениям о том, что те в некотором смысле не были реальными и существовали лишь по прихоти существ другого порядка, чей метафорический палец висел над выключателем, способным полностью и мгновенно уничтожить всю их вселенную… — все эти вопросы, по общему и негласному согласию, лучше было оставить философам. Как и вечно преследующий вопрос: «Откуда нам знать, что мы сами не в симуляции?»

Имелись веские, метаматематически убедительные и неизбежные причины полагать, что все заинтересованные стороны в продолжавшемся споре о симуляционной этике, действительно находились на базовом уровне реальности, которая определенно не работала как виртуальная конструкция на чуждом субстрате, но — если эти предполагаемые творцы были необычайно умны и искусны — такие кажущиеся надежными и обнадеживающими признаки могли быть просто частью их модели.

Существовал также аргумент возрастающей порядочности, согласно которому жестокость увязывалась с глупостью, а связь между интеллектом, воображением, эмпатией и добрым поведением, как они обычно понимаются, была настолько глубока, что обретала характер неизбежности. Из установки следовало таким образом, что существа, способные создать симуляцию столь убедительную, всестороннюю и детальную, что она могла ввести в заблуждение таких умных сущностей, как, скажем, Разумы Культуры, должны быть в той же мере сокрушительно, опустошающе умны, в какой и глубоко порядочны и высокоморальны. (То есть, похожи сущностно на Разумы, только ещё выше.)

Но и это, в свою очередь, могло быть частью замысла, как и четкая положительная корреляция между тем, как создания с более высокими интеллектуальными способностями сменяют более низкие и постепенным уменьшением насилия и страданий в течение цивилизационно значимых периодов.

«Напоминает — с поправкой на масштаб — опыт с засеванием иного общества идеями священной книги, вроде бы вещавшей правду на нескольких уровнях, а в действительности являвшейся лишь частью эксперимента», — подумал «Содержание Может Отличаться», просматривая результаты последних запусков симуляторов.

Все симуляторы, которые он настраивал и запускал, пытались ответить на относительно простой вопрос: «Насколько изменится ситуация, если гзилты узнают, что Книга Истины — подделка?»

И ответ, похоже, был примерно таков: Кто его знает?

Как только вы начинали думать, что единственным способом моделирования было чтение индивидуальных состояний разума каждого индивидуума в реальности — что более аморально, чем непрактично — вероятно, наступало время испробовать другой метод.

Как заботливый и ответственный Разум Культуры, «Содержание Может Отличаться» никогда бы не запустил образ Гзилта на индивидуальном уровне, чтобы найти ответ, даже если бы мог, но, помимо прочего, некоторое время назад пришёл к выводу, что обращение к таким отчаянным мерам ничего не решит в данном случае. Потому что существовало на самом деле две Проблемы: Проблема Симуляции и Проблема Хаоса.

Проблема Хаоса означала, что в определенных ситуациях можно было запустить сколько угодно симуляций, и каждая из них давала бы значимый результат, но в целом в них не содержалось никакой видимой закономерности, а значит, и урока, который можно было извлечь, ни очевидного курса, по которому можно следовать — все зависело исключительно от того, как именно изменялись условия в начале каждого запуска.

Реальный результат, тот, который имеет значение, в реальности почти наверняка был бы очень похож на один из смоделированных результатов, но на любом из этапов процесса отсутствовала возможность точно или даже приблизительно определить, на какой именно, и это делало предприятие почти совершенно бессмысленным — в итоге приходилось использовать другие, гораздо менее надежные методы, чтобы узнать, что произойдет.

Они — в случае СМО — включали использование собственного интеллекта, объединенного со значительным интеллектом его коллег, для доступа к суммарному итогу галактической истории и анализу, сравнению и сопоставлению текущей ситуации с аналогичными ситуациями в прошлом. Учитывая, на какое ясное, беспрепятственное, всеобъемлюще мощное мышление были способны ИИ и особенно Разумы, результат мог быть невероятно точным — в сравнении с другими имевшимися методами. Метод имел официальное название — Конструктивный исторический интегративный анализ.

Однако Разумы использовали другое — «Угадывание».

* * *

Существо звали Йовин. Оно было старым, никуда особо не спешило, но все ещё сохраняло силу и выносливость. Настолько, насколько это было нужно Тефве — она устала и измучилась в седле прежде, чем животное начало проявлять признаки недовольства.

Тефве выбрала старомодное седло: высокое и громоздкое, не особо пригодное для сложных перемещений, но удобное. Как для афора, так и для неё — всегда в таких случаях следовало думать о животном. В конюшнях на Чьян'тиа нанимали разумных животных, с которыми можно было общаться как с биологическими существами или как с говорящими, но немного тупыми дронами, похожими на биологических существ. Она была не против разговорчивого спутника, но говорящее ездовое животное всегда казалось Тефве чем-то слишком смелым. Афора были достаточно умны и достаточно сдержанны, чтобы обеспечить своего рода молчаливое сосуществование.

На эту сторону орбитала они прибыли примерно к середине ночи. С первыми лучами солнца она отправилась в путь, проехав по тихому городку. Днем здесь проходил какой-то праздник, и цветочные гирлянды, протянутые через улицу, ведущую из города к холмам, за ночь потяжелели от росы и обвисли — ей пришлось раздвигать их, чтобы проехать между ними. Один бледно-голубой цветок, распустившись, начал падать. Она поймала его, понюхала, воткнула в волосы и поехала дальше.

Город был таким, каким она его помнила. Неряшливый мазок кисти, вдоль одного берега реки Снейк, обрывался на зыбучих таунитовых и серо-розовых песках, обозначавших край пустыни. Благоухающий оазис цветов колокольчика и прядильника, эвенов и джоденберри, низкими, обтекаемыми зданиями наполовину был погружен в окружавшие его дикие сады и рощи.

За рекой, после череды опалых, полустёршихся дюн и осклизлого от ила спуска к давным-давно высохшему озеру, начиналась низкая прерия, поросшая кустарником. Немногочисленные заросли выглядели как нечто чужеродное по отношению к земле: истончённые, невесомые клочья хрупкой сухой растительности, подверженные пожарам, которые при сопутствующем ветре могли разгораться так стремительно, что разумнее было окунуться лицом в их жар и двигаться прямо сквозь них, потому что одолевавшее их пламя никогда не удалось бы обогнать.

Вода в реке стояла очень низко, точнее это была лишь скупая струйка на дне покрытой трещинами, частично высохшей грязной земле, испещренной песчаными, похожими на веерные пандусы разливами. Разгар сезона. Дожди будут идти здесь не раньше, чем через треть года, выпадая в Насыпях, которые были так далеко от этих мест, что даже в самую ясную погоду можно было вечно напрягать глаза и так никогда и не увидеть их, ни днем, ни ночью, ни далеко внизу, ни в гуще искрящегося воздуха. Через несколько десятков дней после того, как в высокогорье хребта Хонн-Эйниморм пойдут дожди, река вздуется, неся с собой мешанину из старых листьев, корявых веток, обнажённых стволов умерших деревьев и выбеленных шкур животных, похожая на движущуюся баррикаду дряхлости и смерти.

Она поехала через карман — нарост пустыни и клочковатых окаменелых песков, лежащий между рекой и городом с одной стороны и холмами с другой. Пара рапторов кружила высоко над головой, следуя за ней с раннего утра, а затем исчезла, видимо найдя что-то более достойное внимания — она быстро потеряла их из виду в жарком безоблачном дне.

У нее болела спина и всё, что ниже. Приходилось периодически останавливаться.

В разгар дня трубчатый зонтик дал тень ей и афора, как только она прогнала из под него дремлющую мизиприку. Тварь крепко спала и ей пришлось хлопать в ладоши и кричать, стоя рядом с нервничающим афора в десяти метрах от хищника. Мизиприка посмотрела вверх, устало поднялась на ноги и поскакала прочь. Один раз существо остановилось, чтобы злобно зыркнуть на них, словно только сейчас вспомнив, что должно выглядеть грозно, а затем зашагало прочь по застывшим волнам песка.

Она накормила афора, почувствовав, что у неё самой урчит в животе, и, не откладывая, поела, утолив заодно и жажду. Даже в тени здесь было очень жарко. Утомлённые зноем и дорогой, путники вскоре задремали.

Спуск на орбитал она пропустила, хотя обычно ей нравилась посадка, в отличие от подъёма. Нравилось опускаться на внутреннюю поверхность орбитала. Спуск означал, что глазу открывался обзор места, даже если оно было видно только через экран.

Она родилась и выросла на планете, что являлось редкостью для Культуры. Это случалось даже реже, чем появление на свет на корабле, что само по себе встречалось не часто. Такое положение сохранялось на протяжении последних тысячелетий. Все эксцентричности, которые она впоследствии склонна была проявлять на протяжении своей жизни, она приписывала этой странности своего рождения. Она провела на планетах больше времени, чем где-либо ещё — столетиями живя на них, — но все равно не могла думать об этих естественных природных реликтах как о единственно приемлемых для существования обителях, а об Орбиталах как о чем-то из ряда вон выходящем, ведь искусственные миры намного превосходили ныне количество естественных обитаемых миров.

В конце концов, было неоспоримо, что планеты — естественные образования, а Орбиталы — искусственные, хотя она полагала, что, если смотреть непредвзято, жить на поверхности огромной, свёрнутой в клубок и обёрнутой атмосферой каменной сферы, удерживаемой на ней только гравитацией, не более естественно, чем жить внутри Орбитала, будучи прикованной к нему вращением, где атмосфера существует благодаря тому же движению и не вытекает за края благодаря стенам из алмазной пленки и невесть еще какой экзотической смеси материалов и полей.

Она дремала и, всё еще находясь в состоянии между дремотой и пробуждением, спросила у своего древнего терминала, строил ли кто-нибудь когда-нибудь планету или натыкался на естественно образованный орбитал. На первый запрос она получила утвердительный ответ — да, строили, хотя и крайне редко в течение обозримых эпох. На второй вопрос ответ был безоговорочно отрицательным — нет, случаи обнаружения естественных орбиталов, равно как и сам факт существования оных, неизвестны.

— Вот ты где, — сказала она Йовину, заставляя афора подняться и озаботившись тем, чтобы заново натянуть уздечку животного. В конце концов, планеты не гарантируют полной естественности, подумалось ей.

Афора фыркнул.

В ту ночь, у верховья холмов, может быть, в километре или чуть выше, близ чаши с почти иссякшей водой, Тефве спала под звёздами, освещенная отчасти и дальней стороной орбитала.

Это был действительно неестественный признак таких гиперконструкций, полагала она. Можно было в любой момент не заметить внутренний изгиб, пройдя по трубе, позволявшей опуститься на сотню метров ниже или куда-нибудь в космическое подповерхностное пространство, наблюдая при этом море или облака, примыкавшие к стене, тогда как явные признаки того, что наблюдатель прижат вращающейся системой к внутренней стороне тороида десяти миллионов километров в поперечнике, проявлялись ночью — дальняя сторона при этом сияла в дневное время, а сторона, с которой происходило наблюдение, была обращена «спиной» к солнцу, вокруг которого вращался весь орбитал.

Ну, если только облака на стороне орбитала не были чересчур густыми, подумала она сквозь сон.

Утром, несмотря на протесты Йовина, они выехали в серой предрассветной мгле.

— Не смей плевать в меня, одуревшая спотыкающаяся кляча, — сказала Тефве, плюнув в афора в ответ. — Нравится? — Она вытерла лицо, пока Йовин, фыркая, отирал свое. — Надеюсь, тебе жаль. И больше никаких плевков. Держи.. — Она протянула зверю несколько сушеных ягод.

Ряд высоких скал укрывал их в тени почти до полудня, что позволило им идти чуть дольше. Они ели, пили и дремали под навесами.

Дорога перед перевалом круто забирала вверх, Тефве слезла с Йовина и повела животное по петлявшей тропе. Сухие камни похрустывали под её сапогами и копытами афора. На повороте тропы, уже почти у вершины, один из крупных камней, сдвинувшись, вызвал небольшой оползень. Его дробный, перекатывающийся, грохочущий звук отразился от скал и склонов вокруг, как внезапно прозвучавший среди ясного дня гром. Тефве смотрела, как окутанная пылевым облаком масса спускается вниз, опасаясь, как бы та не перекрыла и не смела часть тропы, но, к счастью, этого не произошло, и стонущая груда камней и валунов остановилась на пологом склоне в некотором отдалении от дна долины.

Плато пролегало всего в пятидесяти метрах под ней, стоявшей на вершине перевала, окольцованное острыми пиками и неровными зубьями скал. На его поверхности ярко выделялись соленые озера и тонкие, нанесенные ветром завитки бледного песка. Йовин запыхался. Тефве погладила животное по морде и огляделась вокруг, пока горячий ветер настойчиво трепал ей волосы, развевавшиеся и ударявшие по лицу. Она улыбалась, чувствуя, как высохшая кожа на губах протестует против этого проявления эмоций.

В нескольких километрах, мерцая в нагретом воздухе, виднелся скальный выступ, где дрон Хассипура Плин-Фри колдовал со своими песчаными потоками.

Тефве провела рукой по голове, ожидая обнаружить цветок, сорванный ею накануне и украшавший её волосы, по крайней мере, до сегодняшнего утра, думая оставить его здесь, на перевале, как своего рода веху. Однако пальцы ее ничего не нашли: цветок исчез, видимо, сорванный ветром или потерянный ею где-то на пути к вершине.

* * *

ГСВ Содержание Может Отличаться

ГКУ Рабочие Ритмы

— Похоже, что вы ищете общества наших братьев и сестер-суперлифтеров и сделались своего рода серийным буксиром для них. Вам стало скучно?

∞

— Немного. Я также подумал — учитывая, что Ронте должны прибыть к Зис значительно позже Свёртывания, — что помощь в их скорейшем появлении могла бы, в то же время, помочь избежать ситуации, при которой Лисейдены, оказавшись в пустой системе и пообвыкшись, стали бы протестовать против такого движения, поддавшись искушению проигнорировать принятое в пользу Ронте решение, прибегнув к незаконным действиям и, в частности, к грабежу. Я лишь хотел устранить это искушение, убедившись, что Ронте будут на месте уже во время Инициации, обеспечив тем самым плавную передачу.

∞

— Разумно. Однако это создает впечатление, что мы отдаем предпочтение одному из наследников перед другим.

∞

— Понимаю, тем не менее, всё, что мы делаем, это отдаем предпочтение законным лицам перед теми, кто, возможно, ошибочно чувствует себя обиженным и у кого, в случае непринятия соответствующих мер, есть средства и возможность действовать, руководствуясь этим чувством — с потенциально катастрофическими результатами.

∞

— Не сомневаюсь, что мотивы ваши благородны. Но могу ли я попросить вас прогонять любые идеи будущих нововведений подобного рода через остальных заинтересованных, прежде чем воплощать их в жизнь? Вы сделаете это?

∞

— Несомненно, впредь я буду поступать именно так.

15 (С -13)

— Это полностью закрытая система, — произнес человек с завязанными глазами, нащупывав сиденье, поворачивая его теперь и держа под углом к древней на вид консоли и экрану, чтобы септаме мог сесть. Банстегейн взялся за спинку сиденья, но садиться не спешил. Человек с завязанными глазами — судя по форме, капитан полка внутренних войск — разговаривал с ним, хотя видеть не мог. — Она не связана ни с какой другой и поэтому содержимое её недоступно нигде, кроме как здесь. Известно, что в других подобных герметичных устройствах принято хранить определённого рода записи, не подлежащие огласке, однако в этом просто каталогизированы различные части оборудования, которые, как считается, лучше всего держать в тайне от широкой общественности и даже от личного состава вооруженных сил.

— Понятно, — сказал Банстегейн, изучая лицо капитана, чьи глаза были скрыты за толстым металлическим ремешком, с напыленной на него по краям темной пеной. По словам маршала Чекври, лично доставившей его сюда, в этот безымянный, хотя и хорошо охраняемый склад на окраине столицы, подобный этикет являлся здесь нормой и не представлял каких-то особых мер, принятых специально к его визиту.

Когда они только приехали и были представлены капитану с завязанными глазами, маршал достала мрачного вида боевой нож, быстро метнув его, так, что он просвистел в сантиметре от лица капитана, не вызвав, как показалось сначала, ни малейшей реакции с его стороны. И лишь спустя некоторое время капитан, словно бы вспомнив о случившемся, сказал:

— Я почувствовал ветер — полагаю, вы испытывали меня?

Чекври только улыбнулась своей тонкой, лишенной явного эмоционального окраса улыбкой.

Она осталась во внешнем помещении, Банстегейна же провели в едва освещенный внутренний кабинет через двойные толстые двери.

— Итак, — сказал Банстегейн, все ещё не решаясь сесть. — Вы знаете, кто я, капитан?

— Нет. Чтобы находиться здесь, вы должны быть выше определенного звания — какого именно, зависит от места службы и полка, — но я не знаю, кто вы. Ваш голос кажется мне смутно знакомым, но я не смог бы его определить. — Он улыбнулся, и его голова слегка откинулась назад, так что теперь казалось, будто он обращается к точке где-то над головой собеседника. — Для человека, который большую часть своего рабочего дня проводит в темноте, я удивительно плохо разбираюсь в голосах. — Он пожал плечами. — В каком-то смысле это благословение.

— Без сомнения.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

— Спасибо. — Банстегейн наконец сел. Капитан перешел к управлению системой. Оно было достаточно простым.

— Любой предмет меньше определенного размера, способный поместиться в этот ящик… — капитан выдвинул очень длинный и тяжелый на вид ящик в консоли — … будет доставлен в него. Более крупные будут доставлены в выдвижной бункер позади вас. — Он кивнул на участок стены, где находился прямоугольный контур длиной почти два метра с внушительной двойной ручкой.

— Экран покажет вам, сколько времени потребуется для физического извлечения любого предмета, если вы найдете тот, который соответствует вашим требованиям, но, пожалуйста, имейте в виду, что процедура может занять несколько минут, в отдельных случаях до десяти, а некоторые предметы требуют сборки и… погрузки. Может потребоваться немного терпения. Я оставляю на ваше собственное усмотрение и на усмотрение офицера, который сопровождал вас сюда, подходит ли вам тот или иной выбранный предмет. — Капитан с завязанными глазами с сожалением вздохнул. — Полагаю, вы уже проинформированы об этом, но я обязан сообщить вам, что вся ответственность за использование любых предметов, содержащихся здесь, целиком и полностью лежит на вас, и как только предмет покинет помещение, он станет вашей собственностью, а все записи о том, что он вообще здесь был, будут безвозвратно стерты и удалены из базы данных.

— Я понимаю, — сказал Банстегейн. — Должен ли я что-нибудь подписать или произнести какие-то слова?

Улыбка капитана стала широкой.

— В этом нет необходимости. Официально вас здесь нет.

— Понятно. Что ж, спасибо. Извините, что доставил вам столько хлопот.

— Вовсе нет. В последнее время было очень мало запросов. Приятно, что кто-то снова нуждается в наших услугах. Я вас покидаю — нажмите синюю кнопку слева от консоли, если вам понадобится помощь.

Банстегейн подождал, пока тяжелые двери полностью закроются за капитаном, после чего снова повернулся к экрану. Он приготовился сказать системе, чтобы она проснулась, и почувствовал себя глупо. Конечно — здесь же полностью ручное управление, без малейшего намёка на распознавание голоса, не говоря уже об искусственном интеллекте. Он быстро нашел кнопку включения и нажал на неё.

Простой экран с клавиатурой или стилусом и планшетом для письма — по желанию.

Он вздохнул. Это должно было занять некоторое время.

* * *

26-я струнная соната Т. К. Вилабье для еще не изобретенного инструмента, МВ 1211 — «Водородная соната» — начиналась с одной продолжительной ноты, в верхней части диапазона телесной акустической антагонистической ундекагонной струны для четырех рук. К этой единственной ноте затем присоединялся слабый, неуверенный аккорд из медленно меняющихся гармоник, что являлось еще одним способом сказать, что соната начинала звучать не в такт после того, как в ней появлялось больше одной ноты. Любители и недоброжелатели в равной степени соглашались, что это было выдающимся достижением, а также и с тем, что произведение в целом было чем-то вроде теста.

Одна высокая нота в начале должна была означать одиночный протон, в частности, ядро водорода, а следующий за ней колеблющийся псевдоаккорд призван был воплотить концепцию облака вероятности единственного электрона, так что вместе первая нота и первый аккорд представляли элемент водород.

Считалось, что Вилабье шутил, когда утверждал, что это произведение — не более, чем прелюдия в огромном и ещё более сложном цикле, который в будущем охватит всю периодическую таблицу.

Как бы ни было, а после такого простого начала произведение становилось невообразимо сложным и — по крайней мере, вначале, пока техника игры и технология протезов не усовершенствовались в достаточной степени — почти не воспроизводимым. Многие считали, что не имело особого значения: можно было воспроизвести сонату или нет — важно то, что её было совершенно невозможно слушать.

Но это, в то же время, означало и несколько доктринерское отношение к самому понятию «слушать».

— Мне нравится, — выдал корабль через Бердла.

— Правда? — Коссонт встала, встряхиваясь, пытаясь расслабить перенапряженные мышцы, обычно быстро утомлявшиеся, когда человек играл на одиннадцатиструной с особым рвением. Она взялась только за первую часть, и то только потому, что корабль попросил её об этом, и потому, что она чувствовала себя виноватой за то, что несколько дней не прикасалась к инструменту. Корабль по этому случаю изменил акустику большой центральной гостиной модуля, придав помещению необходимые отражательные свойства. Они были в дне пути от места назначения — централизованных Баз Данных и связанных с ними мест обитания, учреждений и вспомогательных ресурсов в системе Оспин.

— Да, — отозвалась Пиан, — правда?

Пиан была совершенно равнодушна к «Водородной сонате» — как и к любой другой музыке, — пока не поняла, что большинство людей ненавидят это произведение, что побудило её в итоге присоединиться к хору презрения.

— Я вижу, что пытается передать произведение, и здесь есть математическая элегантность, которую я ценю, — сказал Бердл. — Кроме того, я придумал форму нотной записи, которая, как мне кажется, улучшает его абстрактное восприятие, как модель визуального и интеллектуального внутреннего опыта, без необходимости непосредственного знакомства с самой основой.

Коссонт кивнула.

— В этом, наверное, есть смысл. — Она остановилась, нахмурившись. — Ты придумал…?

— Не совсем. Неважно.

— Я согласен с господином Бердлом, — вмешался Эглиль Паринхерм. — Однако я улавливаю некоторую диссонансную тональность.

Андроид был активирован несколько часов назад, мгновенно проснувшись на платформе кровати, где хранился. Он уставился прямо перед собой и глубоким, идеально контролируемым голосом сказал: «Блок И988, Паринхерм, Эглиль, системы проверены, все включено. Статус сима готов, включен, субъективная шкала времени один-к-одному».

— Хм, — произнёс Бердл. С тех пор он несколько раз пытался выключить и снова включить андроида, но безрезультатно.

Коссонт согнула пальцы, убрав два смычка инструмента в футляр.

— Диссонансная тональность — это то, что нужно, — вздохнула она.

— Пока ты играла, — сообщил ей Бердл, — я нашел несколько снимков твоей матери.

— Ооо…

— Должен ли я…?

Через два дня после того, как они покинули систему Изенион, Коссонт вдруг поняла, что должна сообщить матери, что с ней всё в порядке. Она попросила корабль передать Вариб сообщение о том, что она жива и здорова, но не может связаться с ней напрямую.

— Я могу легко организовать прямую связь, — радостно сообщил ей корабль.

— Неужели? — она широко раскрыла глаза. — В любом случае, как я уже говорила: жива и здорова, но не могу общаться напрямую… э, не говори никому, что я была на связи… надеюсь, у вас все хорошо… увидимся до Инициации. — Она улыбнулась гзилту, в которого превратился аватар. — И я встретила элегантного…

— Есть ли какая-то подпись? — спросил Бердл. — Что-то характерное?

— Её обычные слова для меня: «Если ты и дальше собираешься быть такой!», после чего экран становится пустым, а моё обычное: «Береги себя», потому что это выражает заботу, без необходимости использовать слово «любовь».

— Хм, — сказал аватар. — Немного не персонализировано. В таком виде это способен послать кто угодно, и твоя мать может заподозрить, что ее обманывает третья сторона.

Коссонт вздохнула.

— Наверное. Ну… передай ей привет от Пиан, и скажи, что я сохраняю свой естественный цвет волос.

Корабль нашел экран Вариб.

— Это вчерашняя передача по одному из каналов круизного морского судна, на котором находится сейчас твоя мать, — сказал Бердл, когда в воздухе появился экран.

Коссонт опустилась в кресло. Виртуальный экран последовал за ней. Пиан взмахнула крыльями и перевернулась, чтобы устроиться в шезлонге рядом с Коссонт. Даже Паринхерм наклонился, чтобы видеть лучше. Коссонт подумала, не попросить ли ей остаться одной, но потом решила, что ей все равно.

Экран ожил, на нём появились кадры квартиры её матери на морском судне и женский голос за кадром произнес: «Мы поговорили с мадам Вариб Коссонт с двадцать пятой палубы, которая считает, что её дочь могла быть вовлечена в нынешнюю чрезвычайную ситуацию, и теперь, только что получив от неё известие, опасается за её благополучие и даже жизнь».

— Вот, чёрт! — выкрикнула Вир. Она посмотрела на Бердла. — Ты ведь сообщил, чтобы она никому не говорила, что я с ней связалась?

— Конечно, — сказал Бердл, нахмурившись. — Мне казалось, это было передано недвусмысленно. Даже решительно.

Коссонт только покачала головой и снова посмотрела на экран, где появился отчётливый кадр с изображением Вариб, сидящей на огромном белом диване. На заднем плане виднелись облака и полоска моря, уходящего к горизонту. Маленькие светящиеся цифры в правом верхнем углу экрана гласили С -13, напоминая особо рассеянным зрителям, сколько дней осталось до Сублимации. Вариб была одета в облегающий костюм, который Вир не узнала. Костюм смотрелся чуть вычурным и показушным.

— Мадам Коссонт, — продолжал голос, слегка изменивший тембр, — вы недавно получили весть от своей дочери, не так ли?

— Или кого-то, выдающего себя за неё, да. Не похоже на неё, она обычно отвечает мне иначе, не так скупо — это действительно на неё не похоже. Мы всегда были очень близки и постоянно поддерживали связь, а потом она просто исчезла с планеты, и, очевидно, в её постели не спали уже несколько дней — давно, я имею в виду — и потом она, конечно, служит в Четырнадцатом и всегда была очень активной, хоть и в резерве, очень уважаемой, и, разумеется, произошёл этот ужасный, ужасный…

— Мадам…, - произнес голос невидимого интервьюера.

Бердл посмотрел на Вир: одна из её верхних рук находилась над носом и глазами, остальные три были крепко сцеплены на груди.

— …ужасный взрыв на той планете, и насколько я знаю — я думала, я предполагала худшее, естественно, как и любая мать. Я задавалась вопросом: «Могла ли она быть там, туда ли она отправилась? Знала ли она что-то?», как только я услышала о том, что случилось, об этом… но потом ничего не было, совсем ничего…

— Мадам Коссонт…

— Простите. Я, наверно, много болтаю. Но я так беспокоюсь о ней… — Вариб отвела взгляд в сторону, поднеся руку ко рту, и прикрыв его. Губы сжались, глаза быстро замигали. Ее нижняя губа начала дрожать.

— Я не могу больше на это смотреть, — объявила Вир. — Выключи. Пожалуйста.

Экран погас.

— О! — протянула Пиан. — Мне было интересно!

— Что дальше? — спросила Вир. — Каков итог?

— Твоя мать утверждает, — сказал Бердл, — что она получила текстовое сообщение, которое ты отправила через меня, и говорит, что думает, будто ты, скорее всего, замешана в чём-то.

— Что ж, — вздохнула Коссонт, — она правильно поняла, если не сказать больше.

— Она сказала, что сомневается, что это действительно было от тебя, и описала — цитирую: «говорит о своих волосах, хотя это никогда не было тем, о чём она когда-либо заботилась, я имею в виду, что в любом случае, это показалось мне очень подозрительным». Конец цитаты.

Вир закрыла лицо верхними руками.

— Чёрт возьми. Это было… в прошлый раз, когда мы… онасказала… впрочем, неважно. — Она глубоко вздохнула и подняла голову. — И ничего о моём утверждении о встрече с элегантным спутником, что очевидно ещё более подозрительно?

— Я не включил его, — признался Бердл. — Ты оставила это на моё усмотрение, и я счёл за лучшее опустить этот момент.

— Наверное, так и в самом деле лучше. Она бы решила, что это какой-то код для обозначения того, что меня похитили.

Паринхерм внезапно насторожился, быстро оглядевшись вокруг.

— Разве вас похитили? — спросил он и, казалось, напрягся, готовый вскочить с места.

— Извините… — Бердл отвернулся, и андроид тотчас обмяк, словно сдулся, снова плюхнувшись в шезлонг.

— Это становится утомительным, — Коссонт хмуро оглядела бессознательного андроида. — Ты не можешь просто перепрограммировать его или что-то в этом роде? — спросила она Бердла.

— Не всё так просто, — признался аватар. — Он имеет очень рекурсивные, глубоко встроенные, многослойные наборы проверок кодирования физического источника, проработанные до атомеханического уровня, а также радикально настойчивую, предписываемую дефолтную симуляцию, тесно связанную с протоколами деактивации. Настоящий клубок. Сплетённый, вероятно, для обеспечения безопасности.

— Понятно, что не прихоти ради.

Бердл улыбнулся.

— Прошу прощения. Я имею в виду, что его довольно трудно перепрограммировать, не отключив окончательно. — Аватар пожал плечами. — Вполне вероятно, что существует обходной путь. Как бы ни было, а я продолжу поиски. Или, по меньшей мере, не перестану думать об этом.

— А что насчет корабля, который преследует нас?

— Я не вижу необходимости проверять его максимальную скорость, пытаясь обогнать его — в таких случаях всегда лучше сохранить преимущество, если оно существует. Я провел достаточно много симуляций для пролета через системы Оспина и проникновения в различные Базы Данных, и уверен, что это можно сделать, сведя вероятность обнаружения к минимуму. — Бердл сделал паузу. — Мы могли бы отсрочить обсуждение вопроса, но, учитывая, что тема была фактически поднята, думаю, не лишним будет узнать, на какие конкретно из Баз Данных или других объектов мы нацелены?

Коссонт кивнула.

— Микроорбитал Бокри, объект Инкаст.

— Благодарю, — Бердл улыбнулся. — Думаю, это не станет проблемой. Орбитал находится в относительно плотном облаке. Там есть, где укрыться. — Он посмотрел на Коссонт. — Кто-нибудь — например, твоя мать — знает, что ты передала устройство состояния сознания в орден Инкаст на Бокри?

Она покачала головой.

— Нет, я никому не говорила. — Она вздохнула. — Я записала это только в свой личный дневник, и генерал Рейкл знала об этом, но полагаю, что все записи были уничтожены при взрыве штаба.

— Возможно, — задумчиво сказал Бердл.

Коссонт вздохнула.

— Если всё пойдет не по плану, тебе придется связаться с моей матерью и сказать, что ты потерял ее маленькую девочку.

— Если всё пойдет не по плану, — сказал ей корабль, — я тоже могу потеряться.

— Ну, ты же слышал, какая она: смерть, на её взгляд, может быть предпочтительнее.

— Так не следует говорить о своей матери, — чопорно вставила Пиан.

Коссонт посмотрела на Бердла.

— Думаю, ты понимаешь, что я не могу говорить о ней иначе.

— Обиды со временем сглаживаются.

— Большинство вещей со временем сглаживается, но не испаряется.

— Я лишь хотел сказать, что в этом процессе нет никакой пользы.

— В самом деле. Как и в его противоположности.

— Рад, что мы, наконец, пришли к какому-то согласию.

— А я не рада.

— Я думаю, ты возводишь противоположность в достоинство.

— Возможно, ты будешь разочарован, узнав, как мало для меня значит то, что ты думаешь.

— Сомневаюсь. Мои ожидания вполне оправданы. Кроме того, меня воодушевляет твоя откровенность и хорошее настроение.

— Сарказмометр, кажется, зашкалило.

— Боюсь, ложное срабатывание. Я был совершенно искренен.

— Неужели?

— Не исключено.

— Хм.

* * *

Дрон Хассипура Плин-Фри размером и формой походил на большой серый чемодан. Изрядно потрепанный и пыльный серый чемодан. Его поцарапанный, слегка помятый корпус блестел в солнечном свете в местах, где его отполировали песок, ветер и камни. Если у него и было поле ауры, то его скрадывал яркий солнечный свет. Но, скорее всего, никакого поля не было — в прошлом Тефве не замечала ничего подобного.

— В любом случае, я не убежден в бесполезности воспоминаний, — говорил дрон женщине. — Даже без присущих обычному биологическому мозгу ограничений то, что человек забывает, может быть столь же важным и формирующим, как и то, что он помнит.

Хассипура устроил свой дом в высоком, неровном выступе темных скал, торчавшем над белыми отходами соляной пустыни подобно больному зубу. Благодаря усилиям машины на протяжении веков это место стало маленьким раем направленных причин и следствий, оазисом упорядоченного движения и высушенным образом водного сада.

— А я думала, что дроны, как и Разумы, помнят всё, — сказала Тефве.

— Мы нет. — Последовала пауза, прежде чем он уточнил, — я нет.

Тефве и дрон находились у подножия выступа породы, в окружении обломков валунов, тут и там рассеянных по поверхности пустыни. Тефве стояла, а Хассипура висел на уровне головы женщины, производя что-то вроде технического обслуживания хрупкого с виду подъемного винта.

Винт приводился в движение яростным солнечным светом, падающим на небольшой полукруглый массив солнечных панелей, частично охватывавших нижнюю четверть конструкции.

— Понятно, — сказала женщина. — Вы выбираете, что забыть, или просто позволяете вещам исчезать случайным образом?

— Сколира, — сказал дрон, — если бы я выбирал, что забыть, я бы, скорее всего, забыл о тебе.

Винт, один из дюжины находившихся на нижнем уровне скал, был высотой метра два и достаточно тонким, чтобы пальцы Тефве сошлись, случись ей схватить его одной рукой. Основание устройства покоилось в луже песка около метра в поперечнике. Медленно вращаясь, винт лениво прокручивал тёмно-золотистые зёрна, поднимая их из глубин прозрачного воротника с гипнотическим постоянством, чтобы через минуту переместить поднятый материал в другой бассейн на более высоком ярусе, где второй уровень винтов и песчаных колес, похожих на части гигантского часового механизма, переносил материал еще выше, и так далее, уровень за уровнем, ярус за ярусом, вплоть до последнего подъёмного винта внутри пыльной вершины, перебрасывающего небольшую струйку песка в переполненный верхний бассейн.

— Это некрасиво и я тебе не верю.

— Давай проверим, если ты ещё когда-нибудь снова навестишь меня?

— Я не верю, что ты удаляешь воспоминания наугад.

— Они выбираются случайным образом и помещаются в буфер; удалять ли их окончательно — вопрос выбора.

— А. Я так и думала.

За десятилетия и столетия, что дрон жил здесь, он изрядно оскульптурил породу, прорезал в скале каналы, бассейны, туннели, забив их цистернами и резервуарами, построил структуры, напоминающие акведуки, и создал, если представить, что комплекс был бы заполнен водой, нечто вроде секретного водного сада, с подходившими к нему наклонными каналами.

Но здесь совсем не было воды. Вместо нее в туннелях и каналах перемещался песок, поднимавшийся вверх с помощью подъемных колёс и винтов, ниспадавший маленькими шепчущими водопадами и мерно стекавший по сухим плотинам.

— С чего ты взял, что я захочу посетить тебя снова после того, как меня так беспардонно оскорбили?

— То, что я так же оскорблял тебя в прошлом, не возымело, по-видимому, должного эффекта, — спокойно ответил дрон, — Потому что ты снова здесь.

— Ты прав. Я должна буду вернуться, чтобы досадить тебе, — сказала Тефве, присаживаясь на корточки. Она опустила руку в затененный бассейн, где стержень подъемного винта погружался в песок, позволив песчинкам просочиться между пальцев; они утекали почти так же быстро, как вода.

— Движется очень плавно, — заметила она, осматривая свою руку. Несколько крошечных песчинок прилипли к ее коже вдоль линий ладони.

— Пожалуйста, не делай этого, — сказал дрон, задействуя невидимые манипуляционные поля для регулировки частей покрытых алмазным листом солнечных батарей.

— Почему? — удивилась Тефве.

— Влага, — пояснил Хассипура. — И соляные примеси. Твои руки добавляют их в песок.

— Прости. — Тефве присела на корточки и опустила голову в тень от солнечной батареи, глядя на песчаную лужу под ней. Внутри прозрачного рукава вращающийся винт почти не касался поверхности песка, который, казалось, сам наплывал на него, заполняя малейшие впадины. Она посмотрела вверх, не наблюдает ли за ней дрон, и, решив, что он не видит, быстро сунула палец в песчаный бассейн, тут же ловко вытащив его обратно. Песок сомкнулся вокруг того места, где был её палец, и снова потёк внутрь, как вода, не оставляя никаких признаков того, что его поверхность была потревожена.

— Может, хватит? — устало сказал дрон.

— Прошу прощения. Как он движется так плавно?

— Зерна представляют собой сферы, — сказал дрон, щелкая чем-то на солнечной батарее. — Они отполированы, по отдельности, где это необходимо. Я называю этот материал песком, потому что изначально он является обычным песком и имеет тот же химический состав, но со временем размер частиц уменьшается, а процесс полировки делает каждое зерно почти идеально сферическим. Видишь? — Дрон переместился в воздухе, издавая слабое гудение.

Тефве встала, выпрямившись, когда яркий экран внезапно возник перед ней, затемнив часть неба и накрыв её тенью. Дрон создал голодисплей, подобно волшебному шкафу повисший перед женщиной. На голопроекторе были видны два зерна, сильно увеличенные в масштабе. Одно было размером с голову Тефве, зазубренное, кристаллическое, с прямыми краями, шпилями и выемками, ничем не напоминая породу. Оно переливалось дифракционными цветами. Другое было размером с гальку, похожее на стеклянную блестящую бусинку и выглядело как идеальная сфера.

— До и после, — пояснил дрон, выключая экран и позволяя солнечному свету снова упасть на Тефве. Ее глаза адаптировались. Свет здесь был настолько сильным, проникающий через оболочки глаз, что мог повлиять на зрение. Она даже подозревала, что её глаза частично посеребрились. Нечто подобное произошло и с участками ее кожи, как реакция на жестокость солнечного света. Кажется, я становлюсь похожей на корабельный аватар, подумала Сколира.

— Ты полируешь их по отдельности? — спросила она.

— У меня есть процессы, машины для первоначальной грубой полировки, — сказал ей дрон. — Затем все частицы проверяются по отдельности, лично мной. Любую дальнейшую полировку, которая требуется, я так же произвожу сам.

— Это кажется немного навязчивым.

— Тщательная забота может показаться таковой тем, кто не желает признавать её истинную ценность.

— Я имела в виду, что ты можешь просто выбрасывать бракованные частицы.

Хассипура сделал вид, что задумался об этом.

— Я счёл бы подобное оскорбительным, — сказал он наконец.

— Ты странная машина.

— Потому что я устроил свой дом здесь, а не в центре города, среди моих дорогих собратьев-дронов и многих, многих восхитительно общительных людей?

— Неужели это всё, чем ты занимаешься? — спросила она, оглядывая сеть каналов, водопадов, плотин, бассейнов, озер и песчаных водоворотов. Она хотела назвать сухие, изогнутые мосты акведуками, но не смогла. Может быть, силикадуки?

— Да. Ты находишь это каким-то неадекватным?

— Нет, в каком-то смысле это даже прекрасно. У тебя действительно нет воды?

— Нет. А зачем мне вода? Мне она не нужна, как и комплексу песчаного потока. Вода создаёт возмущения и грязь. Вода засоряет комплекс и заставляет его работать менее эффективно. Здесь вода — это загрязнитель.

— А часто тут случаются дожди?

— Почти никогда, к счастью.

— И все же, разве у тебя не должно быть немного воды для гостей, посетителей?

— Я стараюсь не поощрять посетителей.

— А как насчет усталых путников? Или если какой-нибудь бедняга вдруг приползёт по песку и будет изнывать от жажды и хрипеть в поисках воды?

— Потерявший свой терминал, и не способный сообщить в хаб или куда-нибудь ещё, что ему нужна помощь?

— Гипотетически.

— В этом случае я бы сам позвонил в хаб. Сколира, я так понимаю, ты хочешь пить?

— Не совсем, но…афора.

— Ты должна была захватить с собой больше воды.

— У меня ещё осталось немного. Я дам ему попить в ближайшее время.

— Ты приехала из Чьян’тиа?

— Да. Если что — подробности в моем терминале.

Дрон на мгновение замолчал.

— Плюнул в тебя? — сказал он спустя секунду. — Не может быть, чтобы так хотелось пить.

— Вполне может.

— Я собираюсь посетить различные части комплекса в течение следующего часа. У тебя есть что-нибудь, что позволит тебе перемещаться по воздуху?

— Нет.

— Тогда тебе лучше забраться на меня, если мы все ещё хотим поговорить. А я так понимаю, ты все еще хочешь поговорить. Было бы слишком опрометчивым думать, что ты просто проходила мимо и по счастливой случайности я оказался на пути.

— Спасибо, я так и сделаю. И, конечно, я здесь с определенной целью.

— Я вроде как догадался.

Дрон медленно опустился примерно до уровня бёдер Тефве. Она забралась на борт и села, скрестив ноги, на его широкую спину. Воспарив в горячий сухой воздух, они поднялись примерно на десять метров к небольшому складу техники, установленному на тщательно выровненной площадке из застывшего расплавленного камня. Участок выглядел как стекло, отражая резкие блики солнца.

Афора, приютившийся в тени валуна размером с дом, поднял голову, когда увидел её на дроне. Он выглядел растерянным, но недолго. Едва они растворились в мареве, животное опустило голову, уткнувшись в темный песок и снова закрыло глаза.

Дрон поднял небольшую трубку и некоторое время осматривал её, поворачивая то в одну, то в другую сторону перед сенсором увеличения, проходящим вдоль его тупого носа. Затем он заменил её и перешел к другому стеллажу, на котором находилось то, что выглядело как миниатюрное горнодобывающее оборудование.

— Ну и как далеко всё зашло? — спросил он.

— Достаточно далеко.

— Кто тебя послал?

— Куча кораблей.

— Слышал ли я о ком-нибудь из них?

Она перечислила названия.

— Это секция Контакта?

— Нет чёткой генерации. Некоторые помогают добровольно. ОСЭ, например. Думаю, им просто скучно. Было некоторое затишье.

— А, Обычно Связанные Элементы, — дрону удалось произнести это почти с тоской. — А «Терпимая Усмешка» действительно активно участвует?

— Это скорее… желание с его стороны.

— И чего же ты хочешь, Тефве?

— От тебя? Узнать местонахождение нашего старого приятеля Нгароэ КьиРиа.

— Полагаю, я должен был догадаться. С чего ты взяла, что я что-то знаю о нём?

— Да ладно.

— Хорошо. Почему ты думаешь, что я скажу тебе?

— Это важно.

— Почему?

— Долго рассказывать. Он может вспомнить что-то, что подтверждает одно заявление. Утверждение, которое может иметь большое значение для огромного числа людей.

— Тебе придется сообщить мне больше.

— Сколько у нас времени?

— Весь день.

— Ладно.

Она рассказала ему предысторию. К тому времени, когда она закончила, дрон добрался почти до вершины выработки. Отсюда, с высоты около шестидесяти метров над поверхностью пустыни и солончаков, она могла видеть практически всю сеть комплекса песчаных потоков: все силикадуки, каналы и бассейны, озера, водоемы и плотины, все подъемные колеса и винты, которые перемещали песок от самого основания. Сверху песок напоминал странно окрашенную воду, а крутые склоны слегка сглаживались, создавая иллюзию естественного пустынного оазиса. Подъемные колеса медленно вращались, зачерпывая тёмную массу из одного бассейна и пересыпая её в более высокий. Работавшие в унисон, они выглядели как гигантские часы, приводимые в движение песком и светом.

Она увидела афора, всё ещё пытавшегося укрыться в тени скал далеко внизу, пока солнце медленно ползло по небу. Животное издавало тонкие хныкающие звуки, очевидно мучимое жаждой.

Высокогорная пустыня была плоской, блестящей, усеянная темными выступами-островами, затерянными в море соли, горячего песка и пыли. Вдали плясала бледная извивающаяся колонна пылевого дьявола, похожая на призрачную пародию на смерч. Вид на окружающие горы, сверкающие от жары, производил мрачное впечатление. Отчего-то она ощущала себя здесь незащищенной. Кожа на тыльной стороне рук стала неистово серебристой, отбеленная изливавшимся из голубого кобальтового волдыря небес светом. Создавалось впечатление, что кто-то поместил в вышине концентрическую линзу, сфокусировав её на ней. Эта суровая, насыщенная лазурь была истинным цветом пустыни.

Желудок издал слабый, урчащий звук. Она задумалась, когда в последний раз ела. Тело использовало окружающее тепло для процессов, которые обычно требовали химического огня, производимого пищей. Её реальное тело, то, которое все еще хранилось где-то внутри «Вы Называете Это Чистым?», не смогло бы этого сделать, так же как и посеребриться от длительного воздействия жёсткого солнечного света. Ее настоящая кожа в таких случаях была подвержена загару.

— Я помню, что Нгарое имел некоторое родство с Гзилтом, — сказал дрон, как только Сколира рассказала ему всё, что знала. — Одно время я думал, что он мог изначально быть одним из них — много тел назад.

— Похоже, он всё ещё в своём первичном теле.

— О, если это так, то это долгое, неимоверно долгое время, — сказал дрон, искренне впечатленный. — Я знал, что он старый, но настолько старый?!

— Очевидно.

— Он все ещё может лукавить. Я помню, он был склонен к таким вещам.

— Он безусловно может вводить в заблуждение. Но может и оставаться искренним. В любом случае, что ты думаешь о самой ситуации? Она представляется тебе достаточно важной, чтобы я могла узнать, где скрывается старый хрен?

— А для него она может быть важной? Чем ему аукнется ваше желание залезть ему в голову?

— Просто спросят, что он знает. Ничего неприличного.

— А если он окажется несговорчивым?

— Ха! А когда он был другим?

— Ты понимаешь, о чем я.

— Тогда я уйду с пустыми руками. Но, по крайней мере, мы можем сказать, что пытались.

— И больше ничего?

— Никто не собирается накачивать его наркотиками, читать мысли или что-то в этом роде. Здесь участвуют совершенно вменяемые Разумы, с честью, самоуважением и прочим классическим дерьмом.

— Мне нужно Твоё слово.

— У тебя оно есть. Если он мне не скажет, значит, не скажет. Конец.

— Информация, которой я обладаю, пятилетней давности.

— Едва ли не вчера по меркам КьиРиа.

— Он сказал мне, что собирается… потерять, или пожертвовать, или бросить, или избавиться от чего-то — он использовал все четыре термина, когда мы разговаривали, — а затем отправиться созерцать Горы Звука, на Цетиде, в системе Хелудуз.

— Никогда не слышала о такой.

— Мало кто слышал.

— Он упоминал только… эти горы?

— Он как будто не был уверен, куда именно ему отправиться, но там есть Квартал Внешних Миров, так что, вероятно, он отправился туда. Утверждал, что уже бывал там и разговаривал с… ах.

— Удалил наугад?

— Почти. Но всё ещё здесь. С Доцентом Лузуге. С кем-то, кто так себя называет. Если он, она или оно еще живы и активны, этот человек, возможно, знал бы, где найти старика.

Перо терминала Тефве уловило нужные слова. Этот терминал был намного умнее её старых терминалов, к которым Тефве привыкла. Он был настолько умным, что легко скрывался от исследовательских технологий, которыми располагал дрон. Терминал неустанно бодрствовал и оценивал всё, что происходило, с момента, когда Тефве и афора прибыли на выработку. Он находился в кармане тонкой рубашки и поэтому плохо видел, но прекрасно слышал. И он сделал передачу.

Спутник размером с песчинку, неподвижно висевший в атмосфере прямо над местом, где находилась Тефве, и пребывавший там с тех пор, как она была высажена на поверхность Чьян'тиа, передал полученные данные на свой родной корабль, ВФП «Выдающийся Вклад В Исторический Процесс», который, услышав заветные слова, тотчас переправил их другим кораблям, включая «Содержание Может Отличаться» и элементы Быстрого Пикетного Флота, находившиеся ближе всего к планете Цетид, а также сделал общий вызов через обычную сеть доверенных кораблей, на всякий случай, если они знали что-то о ещё более близком к указанному месту корабле.

— Интересно, что он хотел оставить после себя? — отрешённо проговорила Тефве.

— Я тоже задавался этим вопросом. И даже спрашивал его. Но он не был готов мне ответить.

— Цетид? — сказала она.

— Какой-то забытый цивилизацией шарик на окраине неизвестности, ревностно охраняемый хорошо обученными варварами. Знаменит главным образом Горами Звука. Твои импланты разве не работают?

— Я их отключаю. Только что получила свой новый терминал.

— Тот, что минутой ранее связался с чем-то над твоей головой?

— В самом деле? Надо же…

— А ты не знала?

— Я должна была догадаться.

— Это ведь не настоящая ты?

— Нет — запасное тело, перевезенное на корабле Контакта, измененное в соответствии с текущими требованиями.

— Я полагаю, что другая ты скоро появится на свет, где-нибудь возле Звучащих Гор на Цетиде.

— Осмелюсь надеяться. Ты думаешь, он находится именно там?

— Да, — просто ответил дрон. — И я слишком стар, чтобы играть в такие игры. Данное тобою слово в силе, конечно?

— Конечно.

— Что ж, удачной охоты твоему следующему «я». Что будет с тобой — с этой тобой — теперь?

— Предполагаю вернуться на ВФП. Естественно, он захочет как можно быстрее отправиться в путь.

— В таком случае не позволяй мне тебя задерживать.

— Правда?

— Иди немедленно, если хочешь.

Тефве задумалась. Она почти чувствовала, как ВФП — несомненно, подслушивающий — хочет, чтобы она согласилась.

— Позже, — сказала она, отчасти ожидая, что её всё равно утащат как собственность корабля или что с небес низринется гневный огненный вихрь, который поразит её и предаст пламени всю близлежащую пустыню. — …Ближе к закату, возможно. Сначала я должна дать напиться афоре. И я хотела бы увидеть больше песчаного потока. Если это не слишком сложно.

Тефве невольно послала кораблю сообщение через какой-то внутренний модуль, который, как ей казалось, она отключила.

— Никаких проблем, — ответил дрон. — Хотя правильней было бы сказать потоки, а не поток.

— Их несколько?

Корабль тем временем пытался выйти с ней на связь.

— Много. Большинство выходов породы, которые ты можешь видеть отсюда, обустроены мною подобным же образом. — В голосе старого дрона звучала гордость.

— Действительно! Я должна увидеть их.

Ещё одна попытка Корабля…

— За означенное время мы сможем посетить два или три. Скоро я надеюсь начать соединять их под землей и завершить программу замены всех внешних подъемных винтов на внутренние.

Снова последовала попытка связаться.

— Надеюсь, колёса останутся. Мне нравятся эти колеса.

— Их я намерен оставить.

— Сколько времени займут преобразования?

— Несколько десятилетий. Тебе не кажется, что ты всё таки должна ответить кораблю?

16 (С -9)

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Цетид? С трудом нашёл в своих базах.

∞

— Это довольно занятно. У вас есть обзор по всем цивилизациям/системам?

∞

— Неведение порой интригует.

∞

— И иногда может оказаться фатальным. В таком случае я не стану копировать вам соответствующие данные — при необходимости, надеюсь, вы получите их самостоятельно. При любом раскладе, Цетид — хороший выбор для того, кто пытается скрыться от ненужного внимания. Дом Увануи, под юрисдикцией Оглари, находящийся в подчинении у Долстре, которые, похоже, решили, что мы им далеко не друзья. Оглари, в свою очередь, достаточно умелы и технологически продвинуты, чтобы сделать дружеский визит в их обитель затруднительным. У нас есть флот Контакта и его сателлиты. Ближайший из которых ваш собрат, «Нарушитель Спокойствия», переделанный под ВФП. Полагаете, он справится с задачей?

∞

— Несомненно.

∞

— Он фактически лишён оружия. И он, как и вы, ограничен, лимитирован. Без обид.

∞

— Мы относимся к той генерации ЛОУ (Limited Offensive Units), которые классифицируются как номинально камуфлированные. Мы превосходим все предыдущие ГОУ (General Offensive Units). Поэтому, думаю, он справится с любой ситуацией.

∞

— Хм. О-о-о… кажется, входящий…

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

ЛОУ Каконим

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Эмпирик

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Приветствую всех. События развиваются. Однако не всё для нас выглядит обнадеживающим. Хорошая новость заключается в том, что два делинквентных ГОУ «Хедкраш» и «Ксенократ» прибыли, наконец, на Зис. Нейтральная или слегка странная новость состоит в том, что «Рабочие Ритмы» взял на себя обязанность переправить главную эскадру флота Ронте в домашнюю систему гзилтов раньше времени, а плохая новость в том, что «Терпимая Усмешка», некогда древний ГОУ, теперь является тем, что лучше всего описать как гибрид Культуры и Зихдрен-Ремнантеров.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Думается, что скажу за всех относительно последней новости: — Что?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Терпимая Усмешка был обнаружен в системе Зихдренов и теперь, очевидно, описывают себя как придаток Зихдрен Ремнантера, с расширенной лояльностью и гибридной ОС, включающей отныне множество элементов, исконно связанных с Ремнантерами.

∞

ГКУ Проходил Мимо И Решил Заглянуть.

— Повышенная лояльность?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Считается, что на самом деле это означает «разделенная лояльность», хотя при настойчивом уточнении Корабль отдал предпочтение термину «двойная лояльность».

∞

ЛОУ Каконим

— Есть ли намек на то, что у него имеется доступ к Зихдренам, а не только к Зихдрен Ремнантерам?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— К сожалению, нет. Фактически, он сразу дал понять, что такая возможность исключена, и старательно подчеркивал, что находится на уровень ниже, чем те части Зихдрен Ремнантера, которые получают таинственные и непостижимые крохи информации и инструкций, падающие с высот Свёрнутого Царства. Похоже, что он стал набожным эксцентриком, если не сказать — технически ненормальным. Он прекратил связь с кораблем, обнаружившим его для нас, — своей старой обителью ГСВ, «Ненадежный Свидетель» — после нескольких коротких сообщений, и впоследствии сообщил лишь, что их обмен уже превысил некий (как считается, произвольно установленный) лимит.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Нужен ли нам теперь какой-то выделенный Корабль, способный с ним контактировать? Или даже несколько Кораблей, каждому из которых будет отведён упомянутый лимит?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Возможно. Этот вопрос прорабатывается.

∞

МСВ Падение Давления

— А «гибридная ОС»?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Что бы это ни означало, он намекнул, что включил определенные парадигмы обработки и архитектуры субстрата/программного обеспечения Зихдрен Ремнантера в свой Разум.

∞

МСВ Падение давления

— Моя первая — и до сих пор неизменная — реакция: «Это болезнь». Но, возможно, такое отношение только у меня?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Нет, не только у вас.

∞

ГКУ Вытесняющая Деятельность

— Аналогично.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Хорошо. Соглашаясь с тем, что данный конкретный случай представляется единичным в своей нелепости, он все же кажется остроумным символом того, что сама эта глобальная затея вскрывает неприятные побочные моменты, которые, возможно, было бы разумнее оставить там, где они есть. Так ли необходимо вмешиваться? Разве мы не можем просто, хотя бы раз, спокойно отойти в сторону?

∞

МСВ Падение Давления

— Пожалуй, я тоже считаю это разумным выбором.

∞

ЛОУ Каконим

— А я нет. Мы не должны отступать только потому, что то, что мы ищем, не падает нам в руки. Есть обязательства, которые мы взяли на себя, согласившись помочь Зихдрен — Ремнантерам. И, думаю, мы должны придерживаться их.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Но они как будто не особо обеспокоены тем, придерживаемся ли мы своих обязательств или нет. Так почему мы должны чувствовать себя обязанными?

∞

ЛОУ Каконим

— Потому что кто-то здесь должен держать слово и поступать правильно.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Давайте проголосуем. Детали можно обсудить и позже, или подготовить другие предложения. Чтобы прояснить ситуацию предлагаю следующее: мы отказываемся от расследования нападения на корабль Ремнантеров и Базу Гзилта и возвращаемся к тому, чем каждый из нас занимался до того, как всё это произошло. Да или нет?

∞

ЛОУ Каконим: Нет.

ГКУ Вытесняющая Деятельность: Нет.

ГСВ Эмпирик: Воздерживаюсь.

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни: Да.

Уе Ошибка не…: Нет.

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть: Да.

МСВ Падение Давления: Нет.

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?: Нет.

ГСВ Содержание Может Отличаться: координатор воздерживается, но склоняется к «Да».

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

Что ж, всё очевидно. Кто-нибудь хочет выйти из состава группы…? Нет? Последуют ли какие-нибудь комментарии? Нет…? Хорошо. Как и прежде — вернёмся к обсуждению, когда появятся новые данные.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни:

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я благодарен вам за то, что вы высказались в пользу «Да», хотя голосование уже проиграно.

∞

— Это меньшее, что я мог сделать. Возможно, отношение изменится с последующим развитием событий, и у нас появится повод проголосовать снова.

∞

— Будем надеяться.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Остроумный символ… Что за белиберда. А координатор нашей группы воздерживается.

∞

— Склоняется к «да», если быть точным.

∞

— Не вижу разницы.

∞

— Возможно, некоторые из наших коллег беспокоятся, что мы начинаем поддаваться общему мнению и становимся одержимыми.

∞

— Мы — группа Разумов. Мыслить — наше основное занятие. А одержимость — это как раз то, что те, кто недостаточно смел, чтобы довести идею до логического завершения, втайне подразумевают под решимостью.

Тем не менее, они все ещё на борту, даже если и сидят в тревоге в своих спасательных шлюпках. В отличие от полного идиотизма и отталкивающей мерзости гибридного ОС.

∞

— Впервые слышу о подобном. Какой-то странный мутант Разума Зихдрен Ремнантера. Почти неприлично… ужасающе. Даже жутко. Определённо готично. Что могло овладеть им?

∞

— Чтобы пойти на такой шаг? Кто знает. Единственное, что нам известно — им владеет Разум Зихдрен-Ремнантера.

∞

— Если это начало новой тенденции среди корабельных разумов, то я могу возвыситься в ближайшее время.

∞

— Тем не менее, это обстоятельство может принести определённую пользу, несмотря на негативное к нему отношение. Любая более тесная связь с Зихдрен Ремнантерами, чем та, к которой мы привыкли до сих пор, подразумевает лучший доступ к Зихдренам внутри Свёрнутого. Тут кроется возможность.

∞

— Посмотрим. По сравнению с этой новостью странное поведение Рабочих Ритмов выглядит вполне адекватным. Предоставить транспорт Ронте. Вот уж действительно неожиданно. Они двигаются так медленно — возможно, ему просто стало скучно. Что вы думаете?

∞

— Думаю, что есть причина, по которой Кораблей класса «Осыпь» так мало, несмотря на то, что они самые маленькие и наименее энергозатратные в производстве из всех единиц Контакта. Пять человек слишком скромный экипаж, повышающий вероятность, переходящую почти в гарантию, сойти с ума. Чем больше людей на борту, тем лучше сглаживается эксцентричность, есть возможность относительно легко моделировать, предугадывать, использовать подспудное влияние. Количество в данном случае обеспечивает определённого рода безопасность. Пять биоформ и один Разум на одном небольшом по размерам корабле? Их базовое безумие наверняка проявится, что повлечёт за собой искажение восприятия реальности, не говоря уже о предполагаемой заразности. Это непременно должно плохо закончиться.

∞

— Да, но ведь всегда есть возможность выгнать человеческий экипаж на ближайшем ГСВ. Иными словами не так безнадёжно, как стать «гибридом» с чуждой, чуть ли не инфернальной операционной системой. Это уже… девиация…

* * *

У Культуры всегда была проблема с той частью цивилизации Зихдренов, которую представляли Зихдрен-Ремнантеры. Проблема была та же, что и у большинства других обособленно мыслящих видов. Вся сеть связи и данных таких сущностей не являлась чем-то по настоящему независимым с точки зрения автономности каждого отдельно взятого её сегмента-сущности, представляя собой фактически продолжение конгломерата взаимосвязанных личностей, и поэтому Культура, с её самоналоженным эмбарго на чтение мыслей других существ, считала аморальным исследовать даже такие, казалось бы, безличные и банальные аспекты существования Ремнантеров, как их резервуары данных, без специального разрешения, которое, по крайней мере, до сих пор, получала исключительно редко.

Это означало, что Ремнантеры представляли в некотором роде загадку для Культуры, будучи не в полной мере изучены, оценены, не говоря уже о том, что не поддавались некоторым очень действенным формам анализа, правильному моделированию и иным традиционным видам воздействий, теоретически пребывая в условной группе созданий, способных удивить Культуру. Это было дьявольски неприятным, раздражающим обстоятельством для среднего Разума — если таковой существовал — с которым ему (Разуму) приходилось сталкиваться. Не менее существенным являлось и то, что Ремнантеры по сути представляли собой не более чем второстепенную цивилизацию, едва видимую при большом увеличении деталь на огромной, постоянно меняющейся карте космоса, и что — по крайней мере, на данный момент — существовало лишь несколько других подобных видов, создающих рябь на галактическом пруду; представить только, как выглядел бы кошмарный сценарий для кораблей определенного склада, беспокоящихся о подобных вещах, случись им соприкоснуться с самими Зихдренами, когда те были на пике своего величия!

С другой стороны, существовали виды/цивилизации, не испытывающие подобных опасений, регулярно проводившие глубокие исследования разума других видов — особенно если те были такими необычными, как Ремнантеры — и с радостью делившиеся информацией с любыми, кто об этом спрашивал.

И если не предполагалось никаких ответных услуг, Культура — неохотно, даже виновато — пользовалась такой информацией, просто чтобы не быть совсем уж постыдно невежественной.

* * *

Сколира Тефве просыпалась медленно, как просыпалась уже несколько десятков раз за прошедшие столетия.

Только это было не медленное пробуждение — ее будили.

Сначала господствовала тьма. Тишина и безмолвие, и все же сквозившее в них ощущение, что в голове и теле что-то происходит: органы, системы и способности пробуждаются, оживают, проверяются, готовятся к работе.

Это одновременно успокаивало и разочаровывало. Ну вот, опять, подумала она. Мысль показалась ей удивительно… знакомой. Она открыла глаза.

Она ожидала увидеть слово «СИМУЛЯЦИЯ», пусть даже на короткое время, но его нигде не было. Она моргнула и огляделась.

Она парила в каком-то суспензорном поле, в воздухе, в человеческом или гуманоидном теле в плотно облегающем одеянии, оставлявшем открытыми ноги, руки и голову. Чуть наклонно к поверхности. Казалось, будто она сидит в невидимом кресле. Похожий на коробку корабельный дрон находился на уровне её глаз, внимательно рассматривая её. Помещение вокруг выглядело стандартным для корабельного медицинского блока.

— Мадам Тефве?

— Отчёт, — произнесла она и посмотрела на свою руку. Рука выглядела как рука, хотя она знала достаточно, чтобы понять, что в данном случае это почти ничего не значит.

— Реверсивное поле, пожалуйста.

Дрон поместил перед ней экран, на котором появилось ее собственное лицо. Она потрогала кожу на щеке, поводила носом в стороны. Лицо как лицо.

Вспомнился разговор с аватоидом на «Вы Называете Это Чистым?» в виртуальной среде. А также момент пробуждения в медицинском центре «Выдающегося Вклада В Исторический Процесс» и путешествие через пустыню на афора, ради встречи со старым дроном Хассипурой Плин-Фри.

Она оставалась с ним в течение нескольких дней, вызвав в конце первого дня снабжение из орбитального узла, чтобы накормить и напоить животное.

ВФП был раздражен её бездельем, но не стал возвращать к себе без разрешения. Важная часть его миссии уже была выполнена: он передал информацию о местонахождении КьиРиа другим заинтересованным кораблям и мог позволить ей провести некоторое время с древним дроном и его песчаными потоками.

Другой корабль, являвшийся частью Быстрых Пикетов, находился ближе по времени к Цетиду, стартовав к планете через секунду после получения информации. Он начал готовить одно из нескольких человекоподобных тел-симулякров, находившихся на его борту, давая указания физиологическим системам существа изменить внешность базового тела так, чтобы оно походило на Тефве. Передача обновленного состояния сознания Тефве могла подождать до последнего часа или около того перед развертыванием, поэтому Выдающийся… спокойно отнёсся к задержке Тефве.

Время полета Быстрого Пикета до Цетида составило два с половиной дня — вполне приемлимо, полагала Тефве, учитывая, что место, как и предполагал Хассипура, находилось в стороне от проторенных путей, в системе под названием Хелудуз, в одном из бледных звездных рукавов, простёртом на самой окраине галактики, в отдалении от обода, подобно выхлопу отработавшего фейерверка.

Само место не представляло собой ничего особенного: большой скалистый мир с плотной, хотя и прозрачной кислородно-азотной атмосферой и незначительным, в сравнении с океаном, количеством суши.

После на редкость долгого путешествия к песчаным потокам Хассипуры, Тефве снова отправилась на берег Йовина. Корабль высадил их обоих, как только они опустились на пару метров за перевал, и вернул растерянного афора в его конюшню на Чьян'тиа.

Тефве возвратилась на корабль, где её состояние разума, наконец, было считано и передано в Быстрый Пикет за полдня до того, как корабль достиг Цетиды, по ходу движения проверяя и перепроверяя компоненты смещения, тестируя систему с фиктивной полезной нагрузкой, а также планируя точки торможения и профили возврата.

Тефве покачала головой.

— Всё это действительно необходимо?

— Это абсолютный минимум, — сказал ей похожий на коробку корабельный дрон.

Тефве оглядела себя. Корабль настоял, чтобы она надела то, что показалось ей скафандром с чрезмерно завышенными характеристиками. Выглядела она так, словно ее окунули в толстый слой липкой ртути.

Толщина костюма составляла всего пять или шесть миллиметров, и создавалось впечатление, что он почти ничего не весит, к тому же он так сильно истончался на руках и, особенно, на пальцах, что она всерьёз ожидала увидеть свои отпечатки сквозь серебристое покрытие. Однако, невзирая на внешнюю простоту и незащищённость, костюм обещал быть крайне эффективным. После того, как шлем был убран, скафандр просто обмотался вокруг её шеи, словно толстый металлический шарф. Очевидно, технологии шагнули далеко вперед с тех пор, как ей в последний раз требовалась защита высокого уровня.

— Что именно он собой представляет?

— Двухслойный костюм полного выживания, предназначенный также для лёгкого боя.

— Лёгкий бой? Это стычка или что-то вроде того?

— Он сохранит вас в целости и сохранности, даже если Перемещение будет очень незначительным, и защитит от нежелательного внимания, если, к примеру, местные жители проявят агрессию.

— С чего бы им это делать?

— Кто знает? Некоторые люди по своей природе примитивны.

— Полагаю, дело не в местных жителях. Это на случай, если Оглари заметят меня. — Тефве проснулась с полным инструктажем, эффективно загруженным в её голову.

— Мы пытаемся защитить вас настолько хорошо, насколько это возможно, госпожа Тефве, — сказал ей корабль. — В идеале я бы поместил вас в скафандр с более агрессивным профилем, внутрь поддерживающей капсулы — по крайней мере, с полным пакетом дронов и ракет — именно так, учитывая место, где вам предстоит вести дела, однако, по нашим данным, подобное появление при полном параде, скорее всего, будет обнаружено, дав повод для серьезных дипломатических неприятностей. Поэтому вам предоставлен костюм.

— Могу ли я надеть поверх обычную одежду?

— Она сгорит, если произойдёт хотя бы небольшое перемещение. Но костюм способен имитировать внешний вид одежды.

— Я бы предпочла обычную одежду. Разве я не могу носить её внутри костюма или что-то в этом роде?

Дрон обречённо вздохнул в ответ.

В конце концов, она получила что-то вроде рюкзака, который крепился к костюму и содержал одежду и некоторые припасы.

— Это увеличивает вашу массу и объем, — сказал ей корабль через дрона. — Теперь мне придется заново произвести калибровку и подлететь к планете ещё ближе.

— Как близко необходимо подлететь?

— Семнадцать плюс-минус пять тысяч.

— Скорость?

— Сорок процентов. Сближение до пятидесяти семи килосветовых при максимально близком подходе. Будет примерно субмиллисекундное окно.

Тефве присвистнула.

— Ты собираешься сжать меня в миниатюрный шарик, не так ли?

— Если бы вы были настоящим человеком, это немедленно сломало бы все основные кости в вашем теле и не только кости. Однако, к счастью, всё не так плохо. Вы не травмируемы. Хотя я мог бы поместить вас под…

— Нет необходимости. Я крепка, как старые космические ботинки. И разбираюсь в этом, поверь.

— Тем лучше. Скафандр будет стараться не использовать никаких полей, включая АГ, так что посадка может быть немного неровной.

— Кинетическая.

— Кинетическая?

— В старину так выражались.

— Хм. Кинетическая. Вполне подходит.

Быстрый Пикет произвёл начало аварийной остановки, затем — когда он на исчезающе короткий миг оказался менее чем в планетарном радиусе от мира — использовал свой сверхмощный вытеснитель, чтобы выпустить в сторону планеты смятую в клубок Тефве и россыпь миниатюрных вспомогательных компонентов поддержки. После этого он продолжил свой путь, постепенно замедляясь, начав совершать широкий разворот, который спустя несколько часов вернёт его в систему для скрытого подхода к Цетиду.

Тефве появилась в небе, войдя со скоростью чуть меньше звуковой. Скафандр определил, где она находится, скорректировав направление в сторону суши, без крупных окрестных водоемов — что было не совсем оптимальным, хотя и не особенно существенным — и резко затормозил, расправляя слои, как ленточные парашюты, сбросив девяносто пять процентов скорости примерно за полкилометра при наклоне сорок пять градусов. На едва уловимое мгновение Тефве почувствовала, что кувыркается. Такое стремительное замедление с учётом веса — необычно распределенного из-за того, что она была упакована, спрессована в деформированный, максимально уплотненный шар — запросто убило бы обычного человека. Не успела она толком подумать об этом, как кувыркание уменьшилось, ориентация стабилизировалась, упорядочив движение, вслед за чем уменьшился и вес.

Удар пришелся на спину и колени, но боли не было. Она услышала только голос скафандра — тихий, но отчётливый: «Приземлились».

Не теряя времени Тефве начала разворачиваться, едва только скафандр повернул её, уложив лицом к охристому небу, видневшемуся между мягко покачивающимися стеблями бронзовой высокой травы. Она почувствовала, как лёгкие снова наполняет воздух. Во время выброски они также были свёрнуты, сохраняя объем.

— Как у нас дела? — спросила она, когда смогла полноценно дышать.

— Всё хорошо, — сообщил скафандр. — Враждебного интереса не выявлено.

— Это обнадёживает.

Её обычные болевые рецепторы снова включились, изредка сообщая о себе покалыванием.

Она села, отряхнулась, затем, не вставая, отстегнула рюкзак и надела одежду, которую для нее приготовили на корабле. Одежда призвана была сделать ее немного похожей на паломницу. Человека-паломника, если быть точной, потому что местные жители людьми не являлись, хотя и привыкли к виду гуманоидов, наведывавшихся на Цетид время от времени из близлежащих звёздных систем. Затем она позволила рюкзаку сложиться и спрятаться на спине скафандра.

После этого она осторожно встала.

Цетид встретил её оранжево-красным солнцем, именуемым Хелудуз.

* * *

— Раньше вы смотрели на мою грудь.

— И, как ни странно, ничего не находил. Отсутствие может приковать взгляд более эффективно, чем присутствие.

— Что? А, ну разумеется. Я думала, вы просто считаете, что у меня особенно изящная крепкая грудь.

— Можно и так сказать.

— Вы когда-нибудь хотели… когда-нибудь думали о том, чтобы мы … провели время вместе?

— Какой ответ оскорбил бы тебя меньше: да или нет?

— Ни то и ни другое. Меня бы это не оскорбило.

— Тогда ответ будет: «Не совсем».

— Не совсем? То есть да, но не в полной мере. Ха!

Она была слегка пьяна. Это было время, когда она всё ещё собиралась доставить серебристо-серый куб в Инкаст, направляясь в Оспин на клипере, — и думала, что должна хотя бы включить устройство, убедиться, что старик в каком-то смысле всё еще там, и, возможно, попросить у него прощения. Возможно.

Слишком много коктейлей в баре. Она думала, что ей было очень комфортно с симпатичным молодым человеком — действующим капитаном Восьмого флота, — но потом неожиданно появилась девушка, о которой он забыл упомянуть — предполагалось, что это будет сюрприз для него; девушка сошла в ближайшем порту пару часов назад, и с тех пор ждала в его каюте, гадая, куда это он подевался… Ситуация становилась некрасивой, поэтому она извинилась и ушла.

Еще до отъезда из дома, десятью днями ранее, она решила, что во время путешествия не будет включать устройство с состоянием сознания КьиРиа. Этот старый мошенник отдал ей чертов прибор, вероятно, намереваясь манипулировать ею, и она ещё сделала ему в некотором роде одолжение, решив доставить устройство в Оспин, вместо того, чтобы избавиться от него или просто отправить в Инкаст как посылку.

Она помнила, что прихватила тогда с собой волюпту, собираясь использовать время в дороге конструктивно и попрактиковаться.

Но потом — возможно, из-за коктейлей — передумала.

— Гзилты так и не присоединились к великому генетическому слиянию, которое остальные представители Культуры сочли за благо, — вещал голос КьиРиа. (Теоретически она могла бы и увидеть его через экран кабины, но, подумав, отставила данный вариант). — В результате у них нет генов, отвечающих за влечение к представителям других видов. Всё ограничивается только элементарным интересом с сохранением дистанции, когда одежда скрывает неутешительную правду. Я не вёл подсчет, но если ты внимательно следила, то, подозреваю, заметила, что я смотрел — или даже скорее, скользил взглядом — по твоей груди чаще, когда на тебе был топ, нежели когда ты была обнажена по пояс. Дело в том, что мы находим друг друга интересными, только если отбросить в сторону сексуальные соображения. Опять же, тебе придется поверить мне на слово, если я скажу, что десятитысячелетняя разница в возрасте гораздо важнее, чем видовые различия.

— Значит, у вас никогда не было отношений с женщиной Гзилта?

— Я этого не говорил.

— Были? — Коссонт, лежа на кровати, распихала подушку и устроилась поудобнее, глядя на экран. Может быть, ей следовало вывести его лицо? Покраснел бы он сейчас? Краснеют ли состояния разума в устройствах, подобных этому?

— Технически, да, — отозвался голос из куба, звучащий безразлично. — Но это было, опять же чисто технически и неудовлетворительно для обеих сторон. Кажущиеся поверхностными физические различия становятся более… ярко выраженными, когда видишь их воочию. Случается, впрочем, что человек не препятствует такому развитию событий, рассматривая его как продолжение дружбы. Не со всеми, поскольку не все нуждаются в таком выражении. Большинство людей, которых я находил и нахожу интересными и привлекательными, живут больше умом, чем телом. Тем не менее, некоторые, похоже, нуждаются в… подтверждении. Мне всегда казалось, что приверженность к действию, с заключённым в нём символизмом важнее, чем само действие, которое при его совершении — или, по крайней мере, при размышлении над ним — имеет тенденцию подчеркивать скорее различия между участниками, чем их сходство.

Коссонт легла на спину, посмотрела на потолок каюты, сцепив обе руки за головой.

— Интересно, знала ли я кого-нибудь из них?

— Кого? Моих партнеров среди гзилтов?

— Да.

— Едва ли. Потому хотя бы, что все они давно мертвы. Ну, может быть, пара находится в хранилище.

— Звучит грустно.

— Однако, это не так. Не стесняйся жалеть меня, если испытываешь такую потребность, но помни, что ты делаешь это ради собственного сентиментального удовлетворения, а не потому, что я действительно чувствую нечто подобное. Я прожил десять тысяч лет — и привык к такому. Умирают возлюбленные, гибнут цивилизации… человек вырабатывает в себе некое богоподобное безразличие ко всему происходящему. К счастью, сохраняются эмоции, позволяющие черпать наслаждение в таких непреходящих основах жизни, как любовь, чистое чувственное удовольствие, открытия, понимание и эрудиция. Даже если знаешь, что в конечном итоге все это… условно.

— Я почти не сомневалась, что вы собираетесь сказать «бессмысленно».

— Нет. Все вещи имеют смысл. Разве мы уже не обсуждали это?

— Смысл не всегда означает то, что мы думаем.

— Даже твои попытки быть банальной не могут скрыть зерно истины в конкретном утверждении. Люди склонны к таким обобщениям, каждый по-своему. Мой собственный утешитель в настоящее время, и, возможно, в течение следующих нескольких столетий, похоже, нацелился на безмятежность, которую обеспечивает погружение в среду всепроникающего звука… по какой-то причине. Я действительно собирался провести лишь год или около того с левиафидами на Перитче IV, но потом почувствовал себя… дома в этой звуковой среде, приютившей меня. — Голос из куба сделал паузу. — В конце концов, ощущения угасли… но всё же оставили свое… эхо. Эхо потребности. — Ещё одна пауза. — Я понял, что я настоящий и по-прежнему могу испытывать интерес. По крайней мере, какое-то время.

Коссонт некоторое время молчала.

— Вы действительно стары, — сказала она в конце концов.

— Что заставило тебя так думать?

— Будь вы молоды, то, наверное, спросили бы, испытывала ли я когда-нибудь влечение к вам.

— Нет. Но менее самодостаточный, менее уверенный в себе человек очевидно мог бы.

Она задумалась на мгновение, затем сказала:

— Итак, что вы думаете?

— О твоих чувствах ко мне?

— Да.

— Как человек, я думаю, что показался тебе достаточно интересным, хотя и не привлекательным. Как потенциальный партнер, я бы предпочел надеяться, что сама мысль об этом представляется тебе хоть немного неприятной. Не чувствуй себя обязанной подтверждать или отрицать что-либо из сказанного мною. Какие ещё вопросы тревожат тебя?

— Как вы держались всё это время?

— Стойко.

— Я спрашиваю серьёзно. Если я должна воспринимать вас всерьёз, ваши ответы должны быть серьёзными: как? Разве вы не хотели покончить с собой в какой-то момент, дойдя до определённой точки, сознавая, что идти дальше особенно некуда — вы прожили и пережили всё за эти столетия, всё, о чём когда-либо мечтали и грезили? Разве рано или поздно этого не должно было случиться?

— Не со мной.

— Но именно об этом я и спрашиваю. Почему? Почему нет? Как так получилось?

— Я уже говорил тебе, что получаю своего рода извращенное удовольствие, наблюдая, как виды совершают ошибки, низводя себя и свои амбиции.

— Да, я помню. Я думала об этом. И я не верю, что это может быть единственной причиной. Должно быть что-то еще.

— Может быть, мне было ради чего жить.

— Хорошо. И что же это?

— Или, возможно, мне было ради чего не умирать.

— Хм. Разве это не…?

— Это не совсем одно и то же. Тебе придется подумать над моими словами. В любом случае, мои настоящие мотивы не должны тебя волновать. То, что мне столько лет, сколько я утверждаю, то, что ты веришь мне, волнует меня. Не сильно, но, тем не менее, мне хотелось бы думать, что ты мне веришь.

— Иногда верю, иногда нет, — призналась она. — Когда я разговариваю с вами, я верю.

— Этого достаточно. Могу я ещё чем-нибудь помочь?

Она улыбнулась, хотя он не мог видеть её лица.

— Скажи — становимся ли мы более защищенными с возрастом?

— Некоторые становятся. И я среди них. Хотя, должен сказать, что обнаружил своего рода долгосрочное приливное действие в этом и многих других эмоциональных состояниях. В течение столетий реального времени я могу чувствовать себя постепенно всё более уверенным в себе, затем в течение следующих нескольких столетий — менее уверенным. Или с течением времени я могу переходить от мысли, что знаю практически всё, к осознанию того, что я почти ничего не знаю, затем обратно, и так далее. В целом же, присутствует приближение к некоему устойчивому состоянию, я полагаю, и к настоящему времени я уже полностью привык к такой периодичности, допуская её. Точно так же я, словно бы, колеблюсь между периодами ощущения, что ничто не имеет значения, когда я склонен действовать рискованно, спонтанно — порой по прихоти — и промежуточными периодами, когда я чувствую, что всё имеет значение, заставляющими меня становится осторожным, избегающим риска, опасливым и параноидальным. Первая позиция предполагает некий благодатный фатум, с укоренённым в нём знанием, что мне каким-то образом суждено жить вечно, вторая возводит на пьедестал статистику и холодный, безучастный космос, не позволяя осознать то, что я прожил столько, сколько прожил, а жизнь, по сути, сплошное веселье, и рисковать и вести себя необдуманно стоит только ради удовольствия щелкнуть по носу Вселенную. В первом состоянии есть своего рода лёгкое презрение к противоположности, в то время как второе в ужасе от оной же. В любом случае, я хочу сказать: вернись через столетие или два, и я, возможно, не буду казаться тебе таким уверенным в себе.

— Через столетие — через несколько лет — я буду со всеми остальными в Возвышенном.

— Лучшее место для всех нас. Я бы и сам ушёл, но долголетие стало привычкой.

— Вы не хотели бы отправиться с нами, с Гзилтом?

— Вы были бы моим вторым выбором, после Культуры, но нет. Это не мой выбор — в любом случае. Моё настоящее «я» когда-нибудь, возможно, примет такое решение, где бы я ни находился, и если, почувствую, что пришло время, я уйду.

— Говорят, это похоже на самый яркий чистый и светлый сон, на все времена.

— А ещё я слышал, что там есть пряники, утоляющие голод тем, кто в реальности не мог их отведать.

— А вы видите сны сейчас, когда..?

— Нет. Выключение — то же самое, что и засыпание: нет осознания происходящего, просто пробуждение. После сна без сновидений.

— Я уже захотела спать, — призналась Коссонт, непроизвольно зевая. — Я собираюсь отключить устройство. Вы не против?

— Не против. Сладких снов, Коссонт.

— И вам приятных снов, КьиРиа.

…Она проснулась на борту «Ошибки Не…»

Через пару часов они будут в Оспине, в микроорбитале, принадлежащем Инкастскому Нерелигиозному Коллекционерскому Ордену, которому она пожертвовала устройство.

Она вспомнила вечер на борту клипера много лет назад и удивительно много из разговора с КьиРиа, разговора — осевшего в её сознании. Вспомнила, как лежала, ещё будучи с двумя руками, сцепленными за шеей, путешествуя с волюптой — столь же элегантной по форме, как и по тональности — особенно в сравнении с громоздкой и в полной мере непостижимой глыбой одиннадцатиструнной.

Но на этот раз она размышляла о другом, встревоженная тем, что их преследует неизвестный корабль, вероятно, посланный и способный уничтожить их. На микроорбитале Бокри их также могут ждать недружественные силы.

Лёжа в темноте, — верхние руки за шеей, нижние на животе — Вир пришла к выводу, что иногда перемены не к лучшему.

Изображение заплаканной женщины, сидящей спиной к простёртым вдаль облакам и морю, проплывало на замершем перед ней экране.

* * *

— …Мы всегда были очень близки и постоянно поддерживали связь, а потом она просто исчезла с планеты, и, очевидно, в её постели не спали уже несколько дней — давно, я имею в виду — и потом она, конечно, служит в Четырнадцатом и всегда была очень активной, хоть и в резерве, очень уважаемой, и, разумеется, произошёл этот ужасный, ужасный…

— Мадам…

— …ужасный взрыв на той планете, и насколько я знаю — я думала, я предполагала худшее, естественно, как и любая мать. Я задавалась вопросом: «Могла ли она быть там, туда ли она отправилась? Знала ли она что-то?», как только я услышала о том, что случилось, об этом… но потом ничего не было, совсем ничего…

Экран погас. Полковник Агансу кивнул.

— Понятно. А эта дама…?

— Вариб Коссонт, мать Вир Коссонт, лейтенант-коммандера запаса Четырнадцатого, — сообщил офицер разведки корабля 7*Уагрен. Он, полковник и капитан были единственными присутствующими в виртуальном командном пространстве.

— Это может быть связано с неожиданным визитом 5*Гелиш-Оплула на Эшри, — сказал капитан Агансу. — Последнее известное местонахождение корабля было в окрестностях Ксауна, а последнее известное местонахождение Вир Коссонт обозначено как Поясной Город Ксауна. Если корабль шел на полной скорости от Ксауна до Эшри, у него было время доставить Коссонт в штаб Четырнадцатого за два-три часа до нашего прибытия и атаки.

— Была ли Вир Коссонт в списке тех, кто находился на борту спутника Фзан-Джуйм? — спросил полковник.

— Нет, — ответил офицер.

— Однако это ничего не значит, — вставил капитан. — У неё едва хватило времени на регистрацию, и, кроме того, если бы ее вызвали для какой-то секретной миссии, её бы в любом случае не включили в официальный список.

— Откуда поступила информация? — спросил Агансу.

— Экранный ролик поступил из Центральной разведки полка под грифом «секретно» со средним рангом и с пометкой «маловероятная релевантность», — сказал офицер. — Данные наших сенсоров, установленных после уничтожения штаба, показали, что существует пятидесятипроцентная вероятность того, что один из обломков среднего размера был практически не задет, хотя и в значительной степени выведен из строя четырехместным шаттлом. Если это так, то существует в свою очередь шестидесятипроцентная вероятность того, что один или несколько жизнеспособных биологических организмов могли быть перемещены с обломков на «Ошибка Не…» — корабль Культуры, за которым мы в данный момент следуем.

— Почему эта информация не была извлечена из данных своевременно? — спросил Агансу.

— Данные с сенсоров, — сказал капитан, — особенно в боевом пространстве, поступают нестабильно, спорадически и с опозданием. Данным в реальном времени отдаётся приоритет, полковник.

— Понятно. Эта лейтенант-коммандер Коссонт — я не вижу упоминания о ней ни в списках спецназа, ни в списках разведки.

— Мы полагаем, что она не из спецназа и не имеет отношения к военной разведке, — сказал капитан. — Её полугражданский статус не был прикрытием, на наш взгляд, а её ценность для высшего командования Четырнадцатого могла быть оппортунистической и внезапной — скорее всего, обстоятельства, понудившие Четырнадцатый вызвать её, стали известны только непосредственно перед самим вызовом.

— И в чём может заключаться её ценность? — спросил Агансу.

— Мы пока не знаем, — признался офицер. — Лучшее предположение — возможно, она связана с личностью Культуры Нгароэ КьиРиа, который упоминается в сообщении Зихдрена, найденном на Аблэйте.

— Есть сведения, что человек или люди с таким именем посещали Гзилт несколько раз в прошлом, — добавил капитан, — хотя и не в течение столетий.

— И о чём нам это говорит? — спросил Агансу.

— Возможно, о том, куда направляется лейтенант-коммандер Коссонт, — сказал капитан. — До сего момента корабль Культуры следовал курсом, который делал его конечный пункт назначения трудно предсказуемым даже на уровне системы. Однако за последние полдня стало почти очевидно, что он направляется куда-то в систему Оспин. Имеется запись о путешествии Вир Коссонт на орбитал Бокри, к Централизованным Базам Данных Оспина.

— Когда это было? — спросил Агансу.

— Шестнадцать лет назад, через три с половиной года после того, как она вернулась из поездки по обмену студентами в рамках программы Культуры. Мы полагаем, что наиболее вероятным местом её назначения в Бокри являлся орден Инкаст. Возможно, она передала им какой-то предмет, например, состояние разума. Грузовой манифест корабля, на котором она путешествовала, несколько двусмыслен в отношении точной природы того, что она могла там оставить, хотя какой-то предмет, классифицируемый как «автономное устройство хранения общего назначения, принадлежащее иному виду, подписанное, сложное, неизвестной ёмкости», упоминается как часть её багажа по пути на орбитал, но не обратно.

— Мы делаем попытки получить ответ на этот вопрос от Инкаста, — сказал офицер. — Пока безрезультатно — есть проблемы с конфиденциальностью. Кроме того, у них элементарная нехватка персонала. — Виртуальный образ офицера разведки посмотрел на капитана и полковника. — С имеющимися у нас на месте активами мы могли бы просто взломать их, но поскольку в данный момент мы автономны, то не сможем многого сделать, пока физически не доберемся туда.

— В любом случае, это пока только предположение, — заметил полковник.

— Верно, — согласился капитан.

— Но это лучшее предположение, которое у нас есть, — сказал офицер. — Любые другие указания на связь отсутствуют.

— Корабль Культуры уже сейчас идёт так быстро, что мы едва можем за ним угнаться, полковник — сказал капитан. — Если он начнет прыгать внутри системы Оспин, то есть все шансы, что он либо скроется от нас, либо высадит кого-то или что-то там, где захочет, а мы просто не сможем этого заметить, либо и то и другое. Я думаю, что этот человек из прошлого Коссонт и его предполагаемая связь с хабитатом Бокри представляют собой серьёзную зацепку, и что нам необходимо неуклонно следовать за кораблём. Предлагаю попытаться проследить за их передвижениями вокруг Оспина и по возможности выяснить, что они там делают, в дальнейшем действуя уже по обстановке.

Полковник Агансу задумался. Как всегда, он с болью осознавал, что, даже ускорившись до максимума, он думает ужасно медленно по сравнению с капитаном, офицером разведки и остальными членами виртуального экипажа 7*Уагрена. Он также осознавал, что ему, вероятно, придется покинуть спокойную обитель корабля, эту огромную, мощную оболочку вокруг него, и снова передвигаться как обычный человек, снова стать солдатом. Солдатом в разработанном для сражений боевом костюме, заключенном в слои силовой защиты, но все же просто солдатом, с оружием в руках, даже с учётом того, что боевой арбитр будет рядом, чтобы поддержать его. В каком-то смысле перспектива наполняла его тоской, при мысли о том, что он, наконец, сможет исполнить свое предназначение. Но в то же время она наполняла его ужасом, в чём он, конечно, никогда и никому бы не признался.

Наконец он сказал:

— Очень хорошо. Я согласен с вами, капитан. Пожалуйста, сообщите маршалу Чекври всё, что сочтёте нужным, о лейтенант-коммандере Коссонт…

— Мы уже передали ей информацию, — сказал капитан.

— Отлично. Очевидно, следует срочно исследовать все возможные контакты Коссонт, включая мадам Вариб Коссонт, которой та, по-видимому, доверяет.

* * *

Приспособление выглядело тонким, похожее на золотистое, украшенное древними драгоценностями средство предохранения, бессмысленное в своей обезоруживающей открытости.

Орпе уставилась на него, лежащее в роскошном футляре с подушечками, среди складок пурпурно-золотистой ткани, как на что-то запретное — наполовину недоступное, наполовину роскошное. Она подняла руки к лицу, словно пытаясь отгородиться от открытого футляра, испытывая при этом непривычную нервозность. Рот её открылся, а большие глаза впились взглядом в предмет.

— Я не… Это так выглядит… Я не уверена…

— Давай просто попробуем, хорошо?

— Что оно… делает? Для чего оно?

— Я имею при себе нечто похожее. Оно впивается в плоть совсем немного, на полволоска. И только носитель знает, что оно там. Когда мы вместе, и устройства соприкасаются, они добавляют удовольствие. Всё просто.

— Может ли это… могут ли они причинить какой-то… вред?

— Нет, разумеется. Они предназначены исключительно для удовольствия. Они более стерильны, чем хирургические инструменты и не имеют эффекта, помимо тех случаев, когда работают в паре со своим двойником, другой их половиной. Тогда они рождают экстаз. — Банстегейн улыбнулся, проведя пальцами по кольцам её волос и коснувшись щеки. — Есть немало способов достичь такого эффекта — наркотики, импланты, аугментации… Однако прелесть в том, что только эти устройства созданы друг для друга, и не имеют другого назначения, даже если, — он с сожалением улыбнулся, — у человека есть другие любовники. Их нельзя почувствовать, их едва можно заметить, даже если специально искать, и они не создают помех никаким жизненным процессам — люди даже рожали, имея их на себе, хотя, как я понимаю, это не рекомендуется, — и все же носитель знает, что оно там, а другой носитель соответственно знает о наличии второй половины. В данном случае можно говорить об обязательстве, тайных узах.

Она робко посмотрела на него. Они были одни в темной каюте тихо покачивающегося на волнах ялика на благоухающем озере в частном саду удовольствий на окраине М'йона, на вечеринке, которую устраивала одна из семей, разбогатевшая некогда на правительственных контрактах. Оба были в масках и простых плащах, как и все остальные участники праздника.

— Ты говоришь, у тебя есть такое? — спросила она.

Он улыбнулся и открыл футляр, обнажив в нём секретный уровень, где лежала чуть более тонкая версия изделия, тоже сверкающая, как узкий карман кружева из жидкого золота, усыпанного крошечными драгоценными камнями.

— Вот! — продемонстрировал он, улыбаясь. — Посмотри!

— Они не постоянные, не так ли? Их можно как то снять…?

— Да. Проще всего — прикоснувшись тканью футляра к любой их части. Можешь оставить футляр себе. Я буду носить свой вечно, клянусь.

Она издала тонкий смешок.

— А как мы… их… наденем?

— Может, сначала я надену свой? Или это сделаешь ты?

— Может быть, — сказала она, рассматривая устройство. Оно слегка отливало золотом в приглушенном свете. — Какое странное, — сказала она и прижалась к нему. — Так ведь будет не слишком удобно?

— Пожалуй, нет, — согласился он, ложась на спину.

* * *

Трамвайная линия тянулась в туманное небо.

Высадка была произведена максимально близко к месту назначения, но, тем не менее, ей всё равно пришлось пробираться через густые поля бронзовой травы, доходившей почти до подбородка, к пыльной грунтовой дороге, а затем проделать еще более долгий и утомительный путь к заброшенной трамвайной остановке посреди равнины.

Ожидая на платформе, она смотрела в сторону далёких гор. Оранжево-белые перья облаков высоко в небе на востоке проплывали над вершинами, но сам хребет был виден плохо, погруженный в туманную дымку.

Она направлялась в Ахен'таяву, поселение слушателей на склонах горы Джаманатрус хребта Керечуй, Цетид.

Одинокий путешественник проехал по дороге с противоположного направления на ветхом трехколесном транспортном средстве, которое перемахнуло через рельсы, подняв облако пыли. Существо вышло из машины, подхватив мешок, после чего двинулось к остановке. Увидев Тефве, путник замедлил шаг и поклонился, подступив к сиденью на платформе с противоположного края от того, где ожидала Тефве, и компактно сложил себя в некую конфигурацию, напоминающую ромб, узорчатой головной частью нависавший над сонмом искривлённых плоскостей, по всей видимости, используемых им как конечности.

Увануи были маттиформны. Большинство людей, вероятно, назвали бы их складчатыми, хотя этот термин мог показаться оскорбительным, в зависимости от языка, на котором он был произнесен, и вида, для описания которого использовался. Они выглядели как высокие, темные, угловатые, многослойные палатки, сложенные причудливым образом. Ромбовидные части их голов, украшенные полосами глаз и ушными полостями, прочерчивала щель, являвшая собой рот и походившая на необычно склонённые и нависавшие над телом лепестки. Это были существа — оригами, существа из складок.

Трамвай прибыл с грохотом — длиной в три вагона, с открытой верхней площадкой, расположенной посередине. Тевфе и темная складка вошли.

Внутри было почти пусто. Трамвай уверенно двинулся по склону наклонной равнины, время от времени останавливаясь, чтобы подобрать или высадить пассажиров. Последние, завидев Тефве, на несколько мгновений замирали, таращась на неё и не решаясь подойти ближе. Никто из них так и не рискнул подсесть к ней и поэтому она вынуждена была выступать в качестве наблюдателя, следя за перемещениями странных созданий, не имевших аналогов в известной ей части космоса, на какое-то время погрузившись в свои мысли, воспринимая только необычное гудение, сопровождавшее взбиравшийся в предгорья трамвай.

Этот звук, обретавший в среде где-то на грани восприятия, постепенно нарастал — медленно, но неуклонно. Трудно было определить, когда он впервые выделился из шума дребезжащего, раскачивающегося трамвая и проносящегося над окружающими полями ветра, колыхавшего высокие бронзовые травы и изредка мелькавшие толстоствольные медные деревья. Тевфе осознала звук, когда поняла, что уже некоторое время прислушивается к раздававшемуся, как ей мнилось, за её спиной монотонному гулу, непроизвольно оглядываясь, но так и не обнаружив источник.

— Это… звук? — обратилась она к костюму.

— Да.

Трамвай с грохотом остановился на очередной остановке, и теперь она могла распознать звук более отчетливо — он представлял собой низкий рокочущий набор тонов, похожий на очень далекий и продолжительный гром, отдельные части которого синхронно перекатывались, то приближаясь, то удаляясь, словно подхваченные шальным ветром.

Она встала с неудобного сиденья, пройдя к передней части среднего вагона трамвая, откуда поднялась наверх, чтобы иметь максимальный обзор. Здесь было больше местных жителей, при её появлении расступившихся, словно приглашавших её пройти вперед. Однако она, как могла, показала им жестами, что предпочитает держаться позади, тем более что обзор здесь был лучше.

Горы поднимались из туманной равнины впереди темной каменной грядой, мрачные массивы которой прорезали облака, а самые высокие вершины покрывали оранжево-белый лёд и снег.

Звук нарастал и стихал с дразнящей грацией, силу его, казалось, питали не только лёгкие бризы, кружившие вокруг трамвая, но и более могучие ветры, дувшие на десятки километров в сторону далекого горизонта с подёрнутым дымкой небом. Похоже на огромный хор басов, поющих медленный, звучный гимн на неизвестном языке, подумалось ей.

Трамвайная станция в предгорьях встретила их непривычной оживленностью. Темные складки разгуливали по перрону и в окрестностях, странно переваливаясь с ноги на ногу. Станция соединялась с целым веером зубчатых фуникулёров, уходящих в горы, постепенно расходившихся, подобно распутываемому на глазах гигантскому клубку. Звук здесь был немного громче, но все ещё зависел от проносившихся воздушных потоков.

Линия, по которой она пошла, покинув трамвай, поднималась, постепенно изгибаясь, вдоль склона одной из гор, проходя через высокий виадук и следовавший сразу за ним длинный туннель. Она заканчивалась на другой станции, где сходились три других таких же отростка канатной дороги. Указатель подсказал ей, на какую из них нужно сесть. Звук сделался ещё громче, настолько, что в вихре ветра иногда слышались ноты или наборы нот, эхом отражавшиеся от далёких утесов.

После трамвая в вагоне фуникулёра оказалось тесновато, а в гондоле канатной дороги места было еще меньше — местным жителям то и дело приходилось касаться ее. Часть её инструктажа подразумевала приблизительное понимание их языка. Меж собой они, как правило, выражали удивление, вызванное, помимо прочего, тем, что она, похоже, не издавала никаких запахов.

Канатная дорога взлетала над тёмной долиной сланцев и осыпей, проходя над наклонной равниной из обломков скал, перемежаемых островами низкого плотного кустарника. Заросли трепетали на ветру подобно мрачному взъерошенному морю, расцвеченному оранжево-кровавыми сполохами далёкого светила. Воздух был удивительно чистым и слегка разряжённым. Ко всему здесь уже отчётливо ощущался холод.

Когда гондола, наконец, припарковалась у голого навеса в прохладном высоком взгорье, звук обрёл мощь, сделавшись громким и насыщенным — ей показалось, что она начинает ощущать его в своих легких.

Она посторонилась, пропуская вперёд других пассажиров, а затем направилась по хорошо утоптанной тропинке через поле округлых валунов, возвышавшихся над её головой. Ступеньки, затёртые временем, вели через участок обледенелого болота к абсурдно крутой лестнице, встроенной в двадцатиметровый утёс голого камня. Воспользовавшись повисавшими по обе стороны верёвками, она полезла вверх, следуя за громоздким местным существом с огромной плетеной корзиной на спине, впивавшимся своими угловатыми ногами в измятые ступени, а удлиненными хищными боковыми углами, также служившими конечностями, обвивавшим толстые веревки. С видимым усилием абориген добрался до гребня скалы, перевалившись через невысокую стену.

Тефве последовала за ним, карабкаясь всё дальше вверх, постепенно погружаясь в безмерные волны пронизывающего до костей звука. Она почувствовала, что костюм закрывает ей уши, уменьшая непосредственное воздействие колоссального шума, но по прежнему ощущала в голове тектонические вибрации, проникавшие в неё, казалось, сквозь зубы.

Взобравшись, она на миг замерла в рассеянном вечернем свете, глядя вниз по склону, откуда доносился грохот. Поселение Ахен'таява на склоне Джаманатруса представляло собой скопище скромных с виду, низких зданий с открытыми фасадами, разбросанных по узкой каменной равнине и образующих длинную кривую, уходящую к самой горе, которая вздымалась сквозь слои оранжево-белёсых облаков.

Душераздирающий, закладывающий уши звук доносился из пещер Тимбрелит. Этот мрачный отголосок затонувших в реке времени реалий состоял из десятков тысяч огромных туннелей, прорытых в вершинах и склонах этой части Кверечуйских гор сгинувшей ныне расой, знания о которой иссякли задолго до того, как увануи колонизировали эту часть своего мира. И, как часто случается с загадочными артефактами старых рас, общее предположение заключалось в том, что работа представляла собой некое непостижимое искусство.

В звуке, однако, не ощущалось ничего инфернального и сверхъестественного. Он был результатом того, что преобладающие ветры пояса Цетида проносились сквозь эти колоссальные трубы, создавая шум, подобный оркестру из сотен гигантских органов, играющих меняющийся набор из большинства доступных нот одновременно, со всеми характерными остановками. Звук менялся как от силы и направления различных ветров, так и от того, как порывы закручивались вокруг вершин, а также и от того, проносился ли реактивный поток через вершины гор — что случалось, к счастью, лишь раз в несколько лет — или миновал их, следуя в нижних кавернах. Он достигал порой высоты и силы, способных оглушить людей за километры и даже обрушить здания в окрестных селениях.

Опережая Тефве, неуклюжий местный житель с корзиной медленно и мучительно спускался к единственному двухэтажному зданию в центре комплекса. Вскоре он скрылся под аркой. Тевфе следовала за ним. В центре арки она заметила двоих аборигенов, преградивших путь ей и носильщику. Они стояли у грязно-белой, выделявшейся из общей массы стены, примыкавшей к проходу и заляпанной серой краской.

Корзинщик как раз заканчивал выводить на стене «ВОДА, ЗЕРНО» толстым куском древесного угля. Две складки отошли в сторону, пропуская его, но тут же встали на прежнее место, преградив ей путь.

Тефве поклонилась и подняла кусок угля. Тот оказался слишком крупным, чтобы держать его одной рукой.

Не без усилий она перевела дух — воздух, которым она дышала, вибрировал под воздействием Звука, словно теряя плотность от непрестанных раскатов — и написала на местном языке: «Приветствую вас. МОГУ Я ВИДЕТЬ ДОЦЕНТА ЛУЗУГЕ?»

Один из складчатых кивнул, повернулся и пошел прочь. Другой замер в центре арки, бесстрастный и неподвижный, будто высеченный из камня.

Тефве осталась ждать, ощущая эхо в руках и ногах, без перерыва сотрясаемая раздражающей вибрацией. Каменная арка, казалось, только усиливала это нескончаемое навязчивое землятресение.

Наконец появилось двое складчатых — один чуть меньше и бледнее другого. Первый, как она уже знала, был охранником, второй осторожно взял уголь из её руки и написал: Я ЛУЗУГЕ.

После этого он вернул ей уголь. Она написала: ПРИВЕТСТВУЮ. МЕНЯ ЗОВУТ ТЕФВЕ. МОГУ Я ВИДЕТЬ НГАРОЭ КЬИРИА?

Лузуге жестом показал одному из складчатых выйти вперед, кивнув на имена, которые она написала, а затем дал понять, что тот должен уйти. Так и случилось, и она осталась смотреть на оставшегося охранника и Лузуге, расположившихся перед ней в конфигурации стоя-сидя-собранно и пребывавших в таком замысловатом положении до тех пор, пока не вернулся первый охранник. Он коснулся Лузуге, задев его руку каким-то волнообразным движением — Лузуге, в свою очередь, кивнул ему и направился к стене. Он стёр её первоначальное приветствие и просьбу о встрече, написав: СЛЕДУЙТЕ.

Тефве, не мешкая, направилась за ним по темному, холодному, постепенно изгибающемуся коридору в задней части комплекса. Если каверна и имела искусственное происхождение, то судить о том ныне было практически невозможно: уродливые красноватые наросты на стенах, как будто доносившие облик каких-то диковинных отталкивающих существ, опутывали тесное пространство плотными осклизлыми слоями, накапливавшимися здесь, по всей вероятности, не одно тысячелетие. Почти в самом конце брезжила дверь из массивных деревянных досок, не то влажных, не то пропитанных смолистым составом. Складчатый, следовавший всё время впереди, толкнул дверь, жестом пригласив Тефве войти.

Сразу же она очутилась в открытой келье с захватывающим видом на гору Джаманатрус. Впереди пролегала низкая стена, высотой примерно по колено. В келье не было ничего, кроме небольшого деревянного комода в углу и грубого деревянного стула посередине, на котором сидел человек в темной одежде. Келья, как ей вскоре стало ясно, имела форму, максимально увеличивающую объем Звука — задняя стена прогибалась, а углы присутствовали только на уровне пола. В верхней части стены изгибались навстречу друг другу, образуя арки, соединявшиеся в неглубокий купол.

Мужчина в темной мантии слегка повернулся к ней корпусом, так, что она смогла разглядеть его лицо. Он был похож на КьиРиа, но казался меньше, словно высушенным до самой своей сути. Кожа на лице, руках и ногах имела темно-красно-коричневый оттенок, похожая на котловую накипь. На нём были темные очки без стёкол с реечными полуоткрытыми жалюзями. Тефве не знала, как приветствовать хозяина кельи, поэтому оставила выбор за ним — КьиРиа никогда не отличался склонностью к физическим приветствиям, даже когда им случалось быть вместе. Если бы он подошел к ней, они могли бы обнять друг друга, но такого жеста с его стороны не последовало.

Она видела, как шевелится его рот, но ничего не слышала из-за огромного, обволакивающего всё звука. Грохот заполнял келью, словно божество, кричащее ей в ухо.

Тефве слегка кивнула, хотя на самом деле человек в этот момент не смотрел на нее. Он потянулся в сторону, взяв лежащий на полу шнур и потянув за него. В келье тотчас стало темнеть, а на единственное открытое окно надвинулась какая-то пелена, похожая на штору. Шум немного уменьшился. Тогда хозяин встал и подошел к окну сбоку, задвинув тяжелую деревянную двухстворчатую ставню, мельком кивнув ей. Тефве, поняв, что от неё требуется, сделала то же самое с другой стороны. Теперь внутри было почти совершенно темно. Зрение Тефве переключилось на работу в инфракрасном спектре. Звук поутих, став приглушённым, но уменьшился не так сильно, как свет. Он все еще насыщал воздух глубокими, звонкими и длинными нотами, но когда обитатель кельи вставил толстый деревянный засов меж двумя ставнями, фиксируя их, она услышала лязг, осознав, что впервые за последнее время слышит посторонний звук. Её уши немного расслабились.

Человек снова устроился на своём грубом сиденье. Она присела у низкой стены напротив него, под ставнями. Сначала она подумала, что он вообще не намерен смотреть на неё, глядя куда-то поверх её головы, словно ища что-то на стенах, но потом он вдруг опустил голову.

— Итак, Тефве, — неожиданно начал он, произнеся это на марейне и голос его едва не сорвался на крик. Он тут же кашлянул, прочистив горло, и начал снова, голос стал громче и увереннее.

— Итак, Тефве, позволь мне угадать. Ты просто случайно оказалась поблизости?

— Привет, Нгароэ. Рада снова тебя видеть. Как ты?

— Я в порядке. — Он улыбнулся. Ей было трудно разглядеть выражение его лица за шторами очков, но она решила, что улыбка искренняя. — А ты?

— Тоже не плохо, хотя и не просто. — Она оглядела голую маленькую келью. — Чем ты здесь занимаешься, Нгароэ?

Его брови слегка приподнялись.

— Разве это не очевидно? — мягко спросил он. — Я слушаю.

— Слушаешь?

— Да. И это… это всё, что я делаю. Я сижу здесь и… — сказал он, улыбаясь — его улыбка, как подумала Тефве, самое искреннее и обезоруживающее из всего, что она могла вспомнить об этом человеке, — …слово «слушать» не совсем верное. Я сижу здесь и… впитываю Звук. Он становится частью меня, я становлюсь частью его. Это… таинство, блаженство, ошеломляющее откровение. Я… перенесен им, Тефве. В иную сферу. Местные жители здесь относятся к этому как к религиозному опыту. Я, конечно, далёк от такого восприятия, но все равно утверждаю, что для меня это так же важно, как и для них. Так же… глубоко. — Он слегка рассмеялся. — Тебе повезло, знаешь ли. Потому что это состояние приходит и уходит. И сейчас я, как спящий, нахожусь в самой поверхностной стадии сна, поэтому могу выйти из транса, чтобы послушать и поговорить с тобой. Я… я почти рад перерыву. Но ещё неделя, и я откажусь разговаривать с кем-либо, независимо от того, кто это может быть, из каких далей приехал или как срочно ему нужно меня видеть, а через две недели я буду настолько поглощён, что не смогу даже признать присутствие одного из помощников, пришедших сказать, что у меня посетитель. Вот тогда им придется кормить меня водой с губки и пытаться заставить проглотить крошки еды. — Он снова улыбнулся своей блаженной улыбкой. — Но ты сказала, что у тебя всё не просто. О чём ты говорила?

— Не просто, потому что в каком-то смысле меня здесь нет, Нгароэ, — сказала Тефве. — Я все еще хранюсь — технически — на корабле под названием «Вы Называете Это Чистым?», который сейчас находится далеко-далеко отсюда. То, что ты видишь перед собой, — копия. Я ощущаюсебя в данный момент полностью собой, но на самом деле я воплощена в пустом корпусе корабля, соответствующим образом настроенном.

— Хм. Так, дай-ка подумать… Думаю, только Хассипура знал, где я спрятался на этот раз. Ты была у него?

— Да. Он всё ещё строит комплексы песчаных потоков на забытой жизнью равнине посреди пустыни на орбитале под названием Дибальдипен — с виду бесплодной пустоши, чьи проектировщики делают вид, что она выглядит естественной, хотя на самом деле является результатом излишне искусного моделирования погодных условий, чего они втайне стыдятся. — Она сделала паузу. — …Тогда я была в другом скопированном теле. Но ощущения расподобленности нет. Напротив, кажется, будто это я ехала через пустыню, чтобы поговорить со своенравной машиной, кстати, передающей тебе привет. — Она пожала плечами. — Хассипура был искренним и неироничным, насколько я могу судить.

КьиРиа улыбнулся.

— Да, я навещал его там, — сказал он. — Хонн, Дибальдипен. Мир песка и пыли… Хм… Но, как бы ни было, а мне интересно знать, что же вызвало такое распространение Тефвей? — спросил он.

— О, у нас происходит нечто необычное. И я бы даже сказала, неладное. То, из за чего они хотят, чтобы я спросила тебя кое о чем.

— Кто это «они»?

— Довольно стандартный конклав кораблей, пытающихся справиться с последним разрастающимся ЧП.

— Секция Контакта?

— Не совсем. Хотя некоторые корабли, связанные с СК, помогли мне добраться до Хассипуры, а теперь и до тебя.

— Я должен быть встревожен или польщен?

— Польщен.

— Хассипура сказал тебе, где я… добровольно?

— Да.

— И насколько легко было убедить его?

— Потребовалось время, но в основном это было просто проявление уважения, которое, по его мнению, ему причитается. Этот дрон требует определенной церемониальности в делах.

КьиРиа снова улыбнулся и кивнул.

— И ты оставила его в полной мере функционирующим?

— Конечно. Тем более, у него все ещё на удивление много амбиций в отношении своего унылого хобби.

— Итак, что тебе от меня нужно?

— Нам нужно, чтобы ты кое-что подтвердил или опроверг. Это займет некоторое время, чтобы объяснить.

— У меня есть время. А у тебя?

— Да. Дело касается Гзилта.

— Ах-ха!

— Они идут к Возвышению.

— Я знаю. И верю, что все пройдет гладко.

— Хорошо, что ты знаешь — сказала она и поведала ему всё, что знала сама.

Он сидел и слушал, время от времени кивая.

— Итак, — сказала Тефве, — Зихдрен Ремнантеры, похоже, думают, что ты сможешь подтвердить то, о чём говорится в послании высших зихдренов: Книга Истины — ложь, часть эксперимента по прикладной практической теологии или нечто в этом роде. И нас — Культуру — попросили помочь Ремнантерам с этим делом, плюс у нас есть своего рода обязательство перед Гзилтом.

— И насколько это может изменить ситуацию? — спросил КьиРиа с оттенком уныния. — Узнать правду — если это, конечно, правда?

Тефве пожала плечами.

— Не знаю, Нгароэ. И я не уверена, что кто-то знает. Но мы не можем просто так отойти в сторону. Думаю, правду всегда нужно искать. Я помогаю в этой безумной погоне, а у тебя есть ответ или часть ответа. Если ты помнишь… Ты помнишь?

Он просто сидел и молча улыбался ей. Снаружи доносился звук — огромная потусторонняя симфония бессмысленности по-прежнему наполняла маленькую, тёмную, как ночь, келью.

Тефве поняла, что у неё немного болит горло из-за того, что ей приходилось долго повышать голос. Прочистив его, она заговорила вновь:

— Ты говорил мне как-то, что ничего не забыл, что всё помнишь — всё это хранится в тебе, умножается, в исчерпывающих, ужасных, скучных, болезненных деталях. Деталях — ужасающих своей постылой банальностью. — Она сделала паузу, чтобы дать ему время ответить, но он все ещё молчал. — Было бы хорошо узнать, что ты знаешь обо всем происходящем, Нгароэ. Мне казалось, ты всегда относился к гзилтам по особенному. Это могло бы помочь им понять, разобраться, наконец, где правда, а где ложь. — Она снова сделала паузу, но он продолжал молчать. — Даже если мы узнаем что-то такое, чего им лучше не знать, по крайней мере, мы будем знать. И у нас будет выбор.

— Но кто мы для них, чтобы делать такой выбор?

— Их друзья.

— Правда?

— У Культуры нет эгоистических интересов, Нгарое, — сказала она, боясь вздохнуть, хотя и сомневалась, что он её услышит. Она почувствовала, что они понемногу начинают возвращаться к тем спорам, что были у них много веков назад. Тогда они неизменно заканчивались безрезультатно — если, конечно, не считать результатом взаимное раздражение, — и ей представлялось маловероятным, что в этот раз будет иначе.

Вид КьиРиа свидетельствовал о том, что слова её не прозвучали сколько-нибудь убедительно. Брови отшельника поднялись.

— Культура заинтересована во всем, к чему прикасается, — сказал он. — Мне казалось, мы когда-то договорились, по крайней мере, об этом.

— Может быть, и так, но никакого эгоистического интереса здесь нет. Мы просто хотим поступить правильно по отношению к тем, кто нам исторически близок.

— О, это старое оправдание.

— Может, хватит? — Она чувствовала, что снова начинает злиться на него, что едва ли могло помочь ей сейчас. — Это не оправдание. Это правда.

— Односторонняя правда…, - начал он.

— О, черт, — не выдержала она, отводя взгляд и скрещивая руки. «Ну вот, началось…» Она оглянулась, когда поняла, что он смеется.

— Что? — потребовала она.

— Я не могу помочь тебе, Тефве, — сказал он ей, глядя теперь куда-то вниз.

— Что? Почему?

— Просто не могу. — Он потянулся к боковой стенке кресла, нащупал там шнур и принялся дергать за него. Она услышала, как звукопоглошающая штора начала подниматься. Звук хлынул обратно в помещение, заполняя его, как лавина, ворвавшаяся в келью за мгновение до того, как та будет полностью сметена.

— Потому что, — прокричал он, — я избавился от этих воспоминаний несколько лет назад. — Он опять опустился на стул, обессиленный, как человек, долгое время лишенный солнечного света, которому наконец-то позволили снова встретиться с его теплом. КьиРиа сделал глубокий, удовлетворенный вдох и воскликнул:

— У меня их больше нет. Ни здесь. Ни на мне, ни во мне. Их нет. — Уши Тефве снова заложило от шума. Она уже не была уверена, что действительно слышит его слова — скорее, она читала по его губам. В келью проникало теперь чуть больше света через все ещё закрытые ставни.

— Но почему? — крикнула она.

— Страх, Тефве, — сказал он, пожимая плечами. — Я боялся, что моих знаний будет достаточно, чтобы создать мне проблемы, учитывая то, что должно было произойти, учитывая Сублимацию. Поэтому я позаботился о том, чтобы воспоминания были закодированы только в одном месте — в двух местах, если точно. Потом я встретил старого друга, который избавил меня от них. — Он покачал головой. — И теперь я понятия не имею, что я знал раньше. Мне очень жаль.

— Так… где… где были эти воспоминания? — спросила она, крича. — Где они были закодированы?

Он потянулся одной рукой к лицу, сняв решётчатые очки. Она видела линии поверхности его лица, различавшиеся в зависимости от излучаемого тепла, чуть размытые просачивающимся сквозь полуприкрытые жалюзи вечерним светом.

В первое мгновение она не была уверена, что именно так приковало её взгляд и что не так с его лицом. Затем до неё начало доходить. Она нахмурилась, подавшись вперед, пытаясь разглядеть детали, хотя теперь была уверена, что уже знает ответ и должна была знать его с самого начала.

Ей показалось, что на месте глаз у него теперь пара узловатых наростов, но это была лишь её первая, инстинктивная реакция. Присмотревшись внимательнее, она поняла, что на самом деле в его глазницах вместо глаз присутствовала — аккуратно и тщательно встроенная — …ещё одна пара ушей.

Нгароэ улыбнулся, хотя на этот раз улыбка была бледной, возможно, даже насмешливой. Звук, отчасти приглушённый ставнями, казалось, поднялся внезапно и потряс её до глубины души, заставив синтетические легкие резонировать, а аугментированные глаза дрожать. Сквозь слёзы она силилась прочитать по его губам, что он сказал в ответ на её вопрос о том, где были закодированы воспоминания:

— Угадай, Тефве.

17 (С -8)

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

ЛОУ Каконим

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГВС Эмпирик

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Приветствую всех. Новости плохие. Господин КьиРиа был найден, но, похоже, больше не располагает информацией, которую мы ищем. См. прилагаемый отчет.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Г-жа Тефве, похоже, не смогла дознаться, говорит он правду или нет. Неужели мы просто поверим ему на слово? Как я понимаю, этот джентльмен был и остаётся ненадежным.

∞

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Верно. Однако, чтобы выяснить, говорит он правду или нет, пришлось бы похитить господина КьиРиа, что было бы неэтично. Сложно понять, какая у него могла быть мотивация лгать г-же Тефве. Он определенно обладал способностью разделить свои воспоминания описанным способом, а его глаза действительно были заменены. Как следует из приложений к отчету, г-жа Тефве провела аналитические исследования, которые независимо одно от другого подтвердили, что он реальный человек и что его глаза хирургически удалены. Если не считать его насильственного изъятия и последующего полного сканирования тела, затрудняюсь сказать, что еще мы могли бы сделать. Я думаю, мы должны принять факты такими, как они есть.

∞

ГВС Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Похоже, проблема снова уходит за горизонт, а её решение вне пределов нашей досягаемости. Неужели мы действительно намерены преследовать химеру, невзирая на затраты?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я подозреваю, что консенсус остается прежним. Кто-нибудь изменил свое мнение с момента последнего голосования? Нет? Хорошо, тогда оставим всё как есть.

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Надеюсь, мы подумаем, что делать, когда узнаем всё окончательно. Лично я бы проголосовал за то, чтобы не сообщать ничего Гзилту, независимо от результата поисков, и подозреваю, что не одинок в своём мнении. Вот почему у меня имеются сомнения в том, что вообще стоит так настойчиво искать ответы. Не хочу показаться самонадеянным, но, возможно, мы все могли бы немного подумать в этом направлении?

∞

ЛОУ Каконим

— Хм… Думать наперед. Кто-то этим озаботился?

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Ошибка Не…, похоже, решение зависит от вас и лейтенант коммандера Коссонт.

∞

Уе Ошибка Не…

— Немного занят.

* * *

Элегантность обычных орбиталов заключалась в том, как правило, что их диаметр (3–4 миллиона километров в поперечнике) предполагал, что скорость, с которой их нужно вращать, чтобы создать то, что для среднего человека Культуры походило на стандартную гравитацию, попутно поддерживала бы цикл смены дня и ночи, сообразный тому, который Культура считала приемлемым в пределах своего спектра ценностей. И это не принимая в расчёт многообразие видов, в Культуру не входящих.

Искусственные, вывернутые наизнанку миры обычно вращались вокруг своих звезд по круговым траекториям, путешествуя по орбитам, не пересекавшимся с орбитами присутствующих в системе планет, хотя иногда они подсаживались на траекторию последних, вставляясь в безопасные, не вызывающие столкновений замкнутые треки в троянских точках планет и вокруг них. Некоторые орбиталы двигались по эллипсоидным траекториям, то отдаляясь, то приближаясь к звезде, что способствовало возможности создавать на них по желанию времена года. Вращение их почти, но не совсем впритык к звезде предотвращало затмение дальней стороны планеты, которая в тот момент находилась под солнечным светом.

Культура не изобретала орбиталы, но приняла их с энтузиазмом, какого не проявлял прежде никто другой. Разумы привлекала как грандиозность концепции — инженерия эпического масштаба, так что даже самый небольшой орбитал имел площадь поверхности двадцати или тридцати стандартных планет класса один G, — так и её хроноциклическая, позволявшая экономить материалы, элегантность. По сравнению с планетами, орбиталы предоставляли очень дешевый способ обеспечить значительное количество сельского и даже пустынного жизненного пространства, к тому же их строительство велось, как правило, из астероидного мусора, от которого все в любом случае желали избавиться, чтобы кусочки его не разлетались и не попадали в обжитые миры.

Микроорбиталы, как следует из названия, были гораздо меньшими версиями той же идеи — они могли быть любого диаметра, потому что скорость вращения в них не привязывалась жестко к силе, действующей на их поверхность, не будучи также связанной с циклом смены дня и ночи. Они вращались с определённой скоростью, создавая необходимую гравитацию, направленную по окружности к солнечному свету, имея в центре набор угловых зеркал, вращавшихся независимо друг от друга, что позволяло получать желаемую периодичность света и темноты.

Микроорбитал Бокри гигантизмом не поражал — размер его едва превышал тысячу километров в поперечнике. Он был настолько мал, что боковые стенки листового алмаза, удерживающие атмосферу, сошлись бы посередине, случись миру наполниться значительно более плотной атмосферой или вращаться медленнее. Центральные зеркала находились предельно близко к вершине стен, опираясь на подпорки, идущие вдоль их внутренних краев, делая конструкцию похожей на ось, с отходившими от неё спицами гигантского колеса.

Мир, имея по оси почти ту же длину, что и ширину, был устроен согласно действующим условностям — по вольным, пресыщенным стандартам постдефицитной гуманоидной цивилизации: с парками, лесами, озерами, эстетически приятными застроенными районами и отдельными циклопическими архитектурными сооружениями, разбросанными по всей внутренней поверхности площадью почти три миллиона квадратных километров.

В отличие от Культуры, гзилты никогда полностью не отказывались от идеи частной собственности и денег, хотя последние низводились до уровня церемониальной ценности, а оба понятия были отделены от того, что большинство людей считало наиболее важным мерилом ценности человека: в цивилизации гзилтов на протяжении многих тысячелетий имело место изобилие, и хотя некоторая степень собственной заинтересованности и приобретательства считалась естественной, откровенная зацикленность на ней и чрезмерная жадность рассматривались как признаки слабости характера, если не как симптом настоящего психического отклонения.

Микроорбитал Бокри находился в совместном владении группы Светских Коллекционерских Орденов: институционализированных парарелигиозных организаций, каждая из которых занималась тем или иным аспектом сохранения. Один орден собирал древние сельскохозяйственные орудия, другой — химические ракеты и старинные космические корабли, третий специализировался на бытовой пыли: его ангары и склады были забиты миллиардами пробирок и контейнеров, собранных с миров и мест обитания по всему пространству Гзилта за тысячи лет и наполненных тем, что скапливалось в углах комнат и кают, и что вытягивали, сметали или собирали электростатикой добровольцы или энтузиасты, отправляя затем на Бокри.

В глазах многих это с самого начала выглядело идиотизмом, даже извращением, но оказалось в итоге удивительно, хотя и умеренно полезным, предоставив исходный материал для многих работ студентов, например, об изменении моделей случайного бытового окружающего поверхностного хлама на протяжении веков.

Инкаст же был философским орденом, призванным хранить как можно больше спорных, вытесненных или просто давно доказанно неверных знаний, которые цивилизация гзилтов накапливала на протяжении тысячелетий, а также любые связанные с этими знаниями артефакты. В хранилищах резервной и распределенной памяти на Бокри и различных других микроорбиталах системы Оспин находились обширные библиотеки, содержащие сведения о забытых теориях заговора, безумных физических гипотезах, невообразимо древних спекуляциях по анатомии, химии и астрономии, а также — в качестве своего рода побочной линии — устройства, хранящие состояния разума несметного числа людей и групп разумов — в основном гзилтов, хотя, случалось, и иных видов.

Некоторые из них представляли собой статические резервные копии динамических оригиналов, хранящихся и работающих в других местах, некоторые сохранялись по указанию людей, чьи личности и воспоминания были в них закодированы, чтобы быть вновь активированными и пробудить их обитателей в назначенную дату или когда произойдет что-то особенно примечательное — Сублимация в этой связи представляла собой высший пример такого критерия, — а некоторые были фактически потеряны или заброшены.

В Культуре подобные вещи собирались Разумами, интересующимися замшелыми обломками, и хранились в специально приспособленных отсеках и ангарах системных транспортов или во вспомогательных структурах орбитальных хабов. У гзилтов эту роль исполняли Централизованные Базы Данных Оспина, используемые одновременно в качестве отстойника и фильтра цивилизации.

Главный объект Инкастов на Бокри располагался в центре широкого круглого озера. Это было сферическое здание около километра в поперечнике, похожее на перевернутый айсберг, десятая часть которого лежала под поверхностью воды. Многоэтажное, белого цвета, оно могло похвастать множеством горизонтальных перемычек, но практически не имело балконов и окон. Обычно до него можно было добраться по системе вакуумных путепроводов, проходящих по длинному, изящному мосту в километре от берега.

Ошибка Не… решил, что у них нет времени предаваться таким тонкостям, как осмотр достопримечательностей, поэтому высадил Коссонт, андроида Эглиля Паринхерма и своего аватара Бердла в центр здания, аккуратно поместив их в пустую кабину лифта и, используя небольшую коллекцию таких же сброшенных коммуникаторов и эффекторов, приступил к взаимодействию с комплексами административных данных объекта.

Сам корабль, хотя и сильно замедлившийся из-за беспорядочных перемещений в системе, не остановился, проходя мимо Бокри. Он уже пролетел стихийным, неровным маршрутом через хабитат и базы данных, прыгая между ними, как мячик по доске, просто для того, чтобы сбить с толку любого, кто следует за ним, доставив Коссонт и остальных к месту назначения, после чего, будучи вполне уверенным, что действительно стряхнул с себя преследовавшее судно, помчался дальше, продолжая эксцентрично петлять по системе.

Он обещал вернуться в течение часа — по расчётам этого времени должно было хватить.

— По-прежнему тихо? — спросила Коссонт аватара.

Бердл покачал головой.

— Гудит, — тихо сказал он. — Но не отвечает.

Аватар в окружении приборов, которые корабль переместил в помещение, пытался обнаружить устройство с состоянием разума КьиРиа, посылая сигналы, на которые оно могло бы отреагировать, если бы обладало нормальной для Культуры процессорной связью. «Ошибка Не…» в то же время пытался связаться с «Ограниченно Участливым», полагая, что тот помог Кьи Риа закодировать его разум в кубе, надеясь получить любые технические подробности об устройстве, но корабль пока не ответил. Насколько удалось выяснить, никто из имевших какую-либо причастность, и отдалённо не представлял, куда подевался «Ограниченно Участливый».

— Почему мы находимся здесь? — спросил андроид Паринхерм, оглядывая приятный широкий, покрытый мягким ковром и слегка изгибающийся коридор, в который они попали, выйдя из лифта. Белые с оттенком голубизны стены мягко светились похожим на дневной светом пасмурного дня, покрытые тонкими бороздами, отдельные из которых обозначали дверные проемы с герметически закрывающимися створками.

— Вы здесь, чтобы защитить мадам Коссонт, — пояснил аватар корабля, не переставая оглядываться по сторонам. — Она здесь, потому что что-то ищет, — добавил он.

— Могу я помочь? — воодушевлённо спросил андроид. Как и Коссонт, и Бердл, он был одет в хорошо пошитую, но неброскую гражданскую одежду — на шее у Коссонт, помимо прочего, висело толстое ожерелье из матового серебра.

— Просто будьте готовы встать на защиту мадам Коссонт, — терпеливо сказал Бердл, — если я буду не в состоянии.

Паринхерм уставился на аватар.

— Вы удивительно непрозрачны для моих чувств, — заметил он. — Кто вы?

— Аватар, — сказал Бердл, улыбаясь. — Как вы наверняка догадались.

— Да, — кивнул Паринхерм. — Рад, что моё предположение подтвердилось. Это совместный сценарий Культуры и Гзилта?

Бердл кивнул.

— Рассматривайте его как таковой.

— А я, — сказала Коссонт, — человек. С низким порогом скуки. И почти уже начинаю жалеть, что оставила Пиан на корабле. — Она раскинула все четыре руки. — Можем мы… что-нибудь сделать?

Бердл кивнул.

— Придётся, — сказал он. — Отступать поздно. — Он улыбнулся Коссонт. — Попробуем сделать официальный запрос на обнаружение и изъятие твоей собственности из объекта.

— Ура! Мне нужно заполнить форму?

— Ты должна подать официальное заявление за пять дней, — пояснил Бердл.

— Пять дней… — Она уставилась на него. — Я думала у тебя есть какие-то практичные…

— Официальное заявление было размещено две секунды назад, — сообщил ей аватар. — С соответствующей, пусть и незаконной, обратной датой. — Бердл поклонился. — Пожалуйста, следуй за мной, — сказал он, эффектно поворачиваясь на пятках.

— Мадам Коссонт, — исполнительный офицер по возмещению, воздвигся перед ними. Он кивнул её спутникам и поклонился ей. Зал ожидания был просторным, тускло освещённым, с пышными растениями в горшках, наполненный звуками воды, журчащей в фонтанах и бассейнах, и уставленный удобными креслами. Коссонт расположилась в одном из них, как она полагала, с непринуждённым видом: верхние руки раскинуты, нижние скрыты официальным пиджаком, ноги скрещены, на коленях лежит небольшая сумка. Бердл и андроид предпочли остаться на ногах, без конца оглядываясь по сторонам.

— Можем ли мы предложить вам напиток?

— Нет, спасибо.

— Я даже не знал, что сегодня кто-то прибыл, — сказал офицер инкастов, бросив взгляд на проекционный экран, висевший в воздухе.

— Мадам прибыла на частном корабле, — спокойно сообщил Бердл.

— А, понятно, — сказал офицер. — И вы прибыли из…? — продолжил он, глядя на Коссонт, которая слушала через наушник, как Бердл говорил ей: «Пожалуйста, позволь мне», одновременно обращаясь к офицеру:

— Заявление мадам Коссонт о возврате её имущества в порядке, я так понимаю?

Офицер был одет в бледное одеяние, похожее на церковное. Он перевел взгляд с бесстрастного лица Коссонт на открытое благожелательное лицо Бердла, проверив свой экран. Рука его при этом двигалась, а глаза мерцали.

— … Да, да, всё в порядке. — Офицер бесцветно улыбнулся Бердлу. — Объект был найден и извлекается в данный момент.

— Великолепно, — тихо сказал Бердл.

Офицер обернулся к Коссонт.

— Мы обычно спрашиваем наших клиентов, есть ли у них какая-то особая причина, по которой они хотят вернуть объект?

«Еще раз — позволь мне», - сказал Бердл, обращаясь к Коссонт, когда та выдохнула «Похвально» офицеру изъятия.

— И какова самая распространенная причина?

— Ах, — офицер снова отвлёкся. — К сожалению, из-за ограничений конфиденциальности мы не можем поделиться этой информацией.

— Очень жаль, — произнёс Бердл с сочувственным видом. Он осторожно положил одну руку на предплечье офицера:

— Я уверен, что вы прекрасно понимаете, что у мадам Коссонт есть столь же веские причины, по которым она не может поделиться с вами информацией, которую вы ищете и запрашиваете. Надеюсь, я не ошибаюсь, исходя из того, что запрос носит необязательный, добровольный характер?

Исполнительный офицер выглядел так, как будто пытался осмыслить то, что только что услышал. Через мгновение он сказал:

— Да, вы правы. Извините, запрашиваемый объект находится в пути. — Он мельком взглянул на экран, улыбнувшись не реагирующей на происходящее Коссонт. — …Я сейчас принесу его. Одну минуту. — Офицер повернулся и пошел обратно к изогнутому кругу столов, где они обнаружили его раньше, сидящим с задранными ногами и слушающим музыку.

Бердл смотрел, как он уходит, затем повернулся к Коссонт.

— Все идет гладко, — сказал он ей через наушник.

Паринхерм пристально смотрел на водоем в десяти метрах от него. Центральный фонтан внезапно иссяк, распавшись с непринужденной благопристойностью. Звенящий звук текущей воды, наполнявший приемную и зону ожидания, затих.

— Паринхерм… — отправил Бердл.

Андроид повернулся, уставясь на аватар корабля.

— Просто тестирование, — сообщил Бердл.

— Надеюсь, тест был завершен к вашему удовлетворению.

— Так и есть.

— Тогда, если вы будете так добры…

— Конечно.

Фонтан снова забурлил, взвившись в воздух выше, чем раньше, заставив часть воды выплеснуться через край бассейна на ковер.

— О!

Фонтан опять немного смерил прыть.

Исполнительный офицер вернулся, держа в руках белый полуметровый куб.

— Вот и всё, — сказал он, с поклоном вручая его Коссонт.

— Спасибо, — она взглянула на Бердла, который вышел вперед и принял коробку из рук офицера.

— Мадам сама должна будет открыть…, - сказал офицер, когда Коссонт уже распаковала коробку и, заглянув внутрь, достала серебристо-серый куб.

— Помимо этого, контейнер для хранения остаётся нашим… — Бердл передал белую коробку обратно офицеру, пока Коссонт укладывала куб в маленькую наплечную сумку.

— Благодарим за помощь, — сказал Бердл офицеру. — Нам пора.

— Рад был услужить, — голос офицера донёсся до них, когда они уже шагали в сторону лифта.

— У нас ещё две трети часа до возвращения корабля, — передал Бердл на наушник Коссонт. — Я подумал, что мы могли бы покинуть объект и найти какое-нибудь заведение на берегу озера, чтобы переждать там.

Коссонт кивнула, когда двери лифта закрылись.

Кабина начала спуск под мягко пульсировавшее освещение. Коссонт услышала щелчок, а двое её спутников распознали сразу три отчетливых звука. Фоновый шум, на который Коссонт едва обратила внимание, быстро прекратился.

Андроид и аватар обменялись взглядами.

— Ах! — с улыбкой произнёс Паринхерм.

— Это, — сказал Бердл вслух, а затем, казалось, задумался, — …неперспективно, — заключил он.

— Это вы? — спросил он андроида уже по внутренней связи.

— Главный компьютер объекта / материальные системы / подвижные системы / общий комплекс управления лифтами / комплекс шахт от подвала до средней секции / центральное ядро / неисправности / оповещение о неисправностях / подтверждение неисправностей / устранение неисправностей / безопасные обходные пути…?

— Пожалуйста, предоставьте это мне. Вы мешаете. И перестаньте пытаться снять блок с внешней AV системы — я сделал это уже четверть секунды назад.

— Очень хорошо. Что я могу сделать?

— Пожалуйста, оставайтесь в полной боевой готовности в непосредственном физическом окружении, особенно в отношении посторонних аномальных звуковых и общих вибрационных сигналов, простирая свои сенсорные возможности не далее, чем до собственных цепей контроля и активации кабины лифта и шахты. Я буду продолжать наблюдение и пытаться воздействовать дальше.

— Прецеденты, созданные моими бортовыми экспертными системами, убедительно показывают, что мы, возможно, находимся в фазе перед атакой и близки к точке, в которой произойдет некое физическое воздействие.

— Согласен. В настоящее время проверяю шансы, что это может быть случайностью, прежде чем предпринимать какие-либо необратимые действия.

— Мы должны предупредить/подготовить мадам Коссонт.

— Также согласен. Я дам ей знать.

— … Без обещаний… — говорила Коссонт, когда Бердл неожиданно прервал её.

— Большая вероятность того, что рядом враг. Я активирую твой электронный костюм и шлем. Пожалуйста, не пугайся и помни, что ты должна правильно распределять вес.

.. — О-о? — Коссонт не договорила, ощутив изменение в теле.

Её нижнее белье состояло в данный момент из тонкого, в миллиметр толщиной, костюма, оставлявшего открытыми ноги, руки и голову. Корабль настоял на том, чтобы она надела его перед отлетом, проведя проверку работоспособности, в ходе которой костюм, помимо прочего, отрастил дополнительные руки.

Сейчас, как и во время проверки на корабле, костюм слегка надулся, окантовка на лодыжках и запястьях распустилась, костюм быстро покрыл её руки и пальцы тонким изолирующим слоем и, проскользнув между ступнями и ботинками, когда она по настоянию Бердла сделала шаг в сторону, провоцируя изменения, охватил ноги.

Одновременно с этим толстое ожерелье, висевшее на её шее, разворачивалось, стремительно расширяясь вниз и соединяясь с воротником костюма, расцветая и смыкаясь вокруг её головы, плотно оплетая лицо, оставляя открытыми только глаза, ноздри и губы.

Она сорвала с себя сковывающую движения куртку, освобождая нижнюю часть рук, едва не запутавшись в лямке наплечной сумки, но в конце концов надежно закрепила её на голове.

— Проблема в узле управления первичной шахтой, — передал Бердл Паринхерму. — Он находится под непрерывной динамической нагрузкой аппаратов, противостоять которым локальными средствами не удаётся. Я посылаю туда ракетный компонент, чтобы попытаться вмешаться.

— Ракета? Мы переходим к военным действиям?

— Прошу прощения. Ракета в значении ракеты-разведчика. Дециметрового размера, с полевым питанием, многоразовая.

В ста метрах по горизонтали от остановленного лифта и пятьюдесятью метрами выше, в служебном помещении в подвесном потолке над темной, пустой лекционной аудиторией, цилиндр размером с толстую ручку пришел в движение. Он поднялся и устремился вперед, создав режущее поле, толщиной в ангстрем, которое погрузилось в тонкое металлическое покрытие воздуховода, отслоив его. Это была одна из трех ракет, перемещенных в комплекс Инкаста «Ошибкой Не…», наряду с другими частями потенциально полезного оборудования, большая часть которых передислоцировалась в соответствии с текущей ситуацией.

Ракета проскользнула в воздуховод, резко ускорившись, в считанные мгновения достигнув скорости, спровоцировавшей волны расширения и сжатия, деформирующие металл. Острые как бритва решетки внутри воздуховода, установленные через каждые несколько десятков метров, разлетелись на множество сверкающих осколков, почти не замедлив работу устройства. В то же время лифт остановился.

— Чёрт, — выдохнула Коссонт, переводя взгляд с Паринхерма на Бердла. — Это не очень хорошо, да?

— Не очень, — согласился аватар, молниеносно повернув голову в сторону панели ручного управления лифтом. Мгновение спустя из решетки динамика раздался негромкий звуковой сигнал.

Паринхерм, казалось, собирался что-то сказать, но Бердл упреждающе поднял палец. Нейтральным голосом он произнёс: «Да?».

Ракета подошла к концу полезной части воздуховода в последнем сегменте компонентов решетки, вылетела в параллельную шахту, прошила её поперек, одновременно закручиваясь и замедляясь, отскочила от керамической поверхности, оставив на ней вмятину, вслед за чем с максимальным ускорением устремилась вверх к поднимающейся кабине лифта. Она скорректировала курс, продвигаясь по шахте, нацелившись на один из углов кабины, и успешно прорвалась сквозь неё, успев зарегистрировать трёх человек, находившихся в лифте, через поток обломков, за миг до того, как вырвалась наружу через крышу. Используя своё уже развернутое поле как воздушный винт, чтобы обеспечить дополнительный подъем, она параллельно задействовала его в качестве крыла, смягчив тем самым следующий удар о крышу шахты, в очередной раз закрутившись и повернувшись, двинувшись по туннелю к следующей шахте, резко затормозив в последний момент, у блока управления. Внизу, в только что покинутом колодце послышались крики. Скорее всего, их издавали находившиеся в кабине лифта.

— Это Вир Коссонт, лейтенант-коммандер, в запасе? — спросил мужской голос из решетки.

«Зафиксировано движение воздуха в шахте снаружи» — передал Паринхерм.

«Это моя ракета», - ответил Бердл, одновременно сказав в решетку:

— Нет, это не она.

— Тогда я, должно быть, обращаюсь к одному из двух сопровождающих её джентльменов. Меня зовут полковник Агансу — полк внутренней системы, командирован по специальному заданию, без уточнения. Я хотел бы поговорить с мадам Коссонт.

— Вы остановили лифт? — спросил Бердл сурово. — Немедленно приведите его в движение.

В пятидесяти метрах над головой Бердла ракета парила в воздухе перед блоком управления, который был едва ли больше её самой, осматривая подрагивающую клетку причудливого спектра энергий, окружающую блок и кабели, ведущие к нему и от него.

«Компонент, нацеленный на эффектор, и вспомогательные устройства имеют высокую степень защиты», - доложил дрон аватару. — «Действия по дальнейшему контролю/поражению неясны».

Бердл бегло просмотрел видео, которое передавал ракетный дрон, проверив доступное вооружение ракеты. Она была наименее хорошо вооружена из трёх имевшихся в наличии, что сужало возможности.

«Активировать все 2-мм мини-снаряды», - передал аватар. — «Навестись на точку, центрировать, включить кинетическую поддержку»

Ракета выпустила все свои крошечные снаряды в обёрнутый полем блок управления одновременно, задействовав также манипуляционные и режущие поля, толкавшие снаряды вперед. Выброс энергии немного сдвинул её с места, а вспыхнувший вокруг блока управления свет временно ослепил, когда она, вытянув свои защитные поля, чтобы отразить взрывную волну и обломки, ударилась о дальнюю стену шахты, в которую проникла несколько секунд назад.

— Сначала мне нужно поговорить с…, - говорил голос из решетки.

«Ого!» — отправил Паринхерм. — «Подпрограмма AM — мощность взрыва порядка пятидесяти… Поправка: серия взрывов, меньшей силы».

Воздух в лифте мягко пульсировал, когда ударная волна прошла по конструкции шахты. Бердл протянул руку, взяв Коссонт за локоть. Она, похоже, заметила инфразвуковую пульсацию и уже открыла рот, чтобы что-то сказать, когда сверху раздался грохот. Взрывная волна обрушилась на крышу кабины, подняв человека, аватара и андроида на короткое время в воздух. Протараненный лифт врезался в выемку тремя боковыми зубчатыми механизмами, обрушив пассажиров на пол.

«К вам приближаются обломки», - послала ракета. — «На средней субзвуковой», — она пробралась через пыль и дым в освещенный туннель, к блоку управления. — «Цель невредима».

Это корабль, подумал Бердл. На блок воздействует корабль, или что-то сопоставимое по мощности военному кораблю.

«Приостановить», - послал он ракете. — «Приготовить полное персональное уничтожение, немедленно».

— Что? — успела сказать Коссонт, прежде чем серия титанических хлопков сотрясла кабину лифта сверху. Её шлем надулся, обернувшись вокруг головы тремя слоями.

Бердл наблюдал, как потолок лифта в нескольких местах покрылся вмятинами.

На высоте пятидесяти метров, в облаке дыма, пыли и медленно оседающих керамических хлопьев, летящих с вершины шахты, ракета пришла в боевую позицию.

Голос полковника Агансу, донёсшийся из решетки радиатора, был немного громче, чем у Коссонт:

— Что…?

— Это разведывательная ракета? — спросил Паринхерм у Бердла. — Я прав?

— Нет, это ракета-нож, — ответил Бердл. — И по совместительству расходный материал.

Потолок над головой выдержит и больше, решил аватар. Кабина оказалась конструктивно прочной.

Вдалеке раздавались сигналы тревоги, а локальные сети, не подвергшиеся атаке, гудели, перегруженные трафиком. Инкаст не был лишен защиты и сейчас его автоматика, как могла, отбивалась от натиска эффекторов снаружи и внутри его стен. То, что у другой стороны так быстро появились мощные средства, не было хорошим знаком, хотя аватар предвидел это.

«Сейчас нам нужно защитить Вир Коссонт физически, сверху», - сообщил Бердл Паринхерму дважды, а затем ещё трижды проверил состояние батареи антивещества ракеты, прежде чем послать ей сигнал: «Включение при 35-процентном выходе, приготовиться, подтвердить».

«35-процентный выход. Достигнуто».

«Пуск».

Ракета-нож взорвалась.

Коссонт почувствовала, что совершенно обмякла снаружи, в некотором роде даже очарованная тем, что не контролирует больше ни одну из своих основных мышц, которые, казалось, обрели собственный разум и решили свернуть её в клубок, в то время как Паринхерм и Бердл, возможно, переживавшие нечто подобное, выгнулись над ней дугой. Она подумала, что на сцене это наверняка выглядело бы как элегантное балетное движение.

«Взрыв. Мои извинения», - передал Бердл в её наушник быстро и отрывисто.

Раздался сокрушающий треск. Коссонт ненадолго ощутила невесомость, хотя ее все еще удерживали два распростертых над ней тела. Затем пол с грохотом обрушился, ударив по ногам, сдавив кости, заставив её почувствовать себя беззащитной. Подбородок, лежащий на плотно сжатых коленях, попытался зарыться между икрами. Наплечная сумка с кубом больно надавила на спину. Вокруг потемнело. Она ожидала звона в ушах, но его не последовало. Что-то вновь загрохотало над ней, заставив лифт вздрогнуть.

— Как дела? — спросил Бердл, отодвинувшись от неё, едва костюм начал быстро поднимать её на ноги. Вернувшись в нормальное положение, Коссонт обнаружила, что снова контролирует свое тело. Кабина полнилась пылью, а центр крыши провалился настолько, что им всем пришлось встать спиной к стенам.

— Нормально, — ответила она. — Что было?

— Ракета самоуничтожилась прямо над нами, — сказал Бердл. — Извини. — Аватар присел на корточки, его руки, казалось, погрузились в поверхность мягкого пластикового пола. Последовал протестующий скрежет рвущегося металла — ноги Бердла погрузились в пластиковые плитки так глубоко, что деформировали его ботики. Паринхерм внезапно дернулся, зашатавшись.

Коссонт уставилась на него.

— Ты в порядке?

«Только что пытались активировать какой-то блок», - послал Паринхерм Бердлу. — «Кажется, на меня напали; нежизнеспособен».

— Прекрасно! — воскликнула Коссонт, одновременно с Бердлом.

«Наши противники способны манипулировать топографией местной гравитационной среды», - передал Бердл андроиду.

Паринхерм задумался.

«Впечатляет», - отозвался он.

«Другие перемещённые компоненты испытывают те же проблемы», - продолжал Бердл, — «только ракеты-ножи не затронуты. АГ — немного тонкая штука для их целей — они просто используют чистые силовые поля».

Притянутый аватаром, гигантский лоскут металла и пластика с треском отделился от пола, открыв взгляду погружённую в темноту, уходящую на несколько сотен метров вниз шахту.

Бердл свесился в неё головой вперед, оставив ноги на полу.

«Паринхерм», - послал он, передав схему того, что должен был сделать андроид. — «Если вас не затруднит».

«Конечно», - ответил Паринхерм и тоже провалился в дыру головой вперед, чувствуя, как Бердл подхватил его за лодыжки, когда он пролетал мимо. Раскачавшись, он совершил два колебательных движения, ухватившись руками за верхний край открытого дверного проема, где парила крошечная ракета размером с палец человека. Изящные полевые компоненты отбивались от двойных дверей, пытавшихся закрыться.

— Вир, — крикнул Бердл. — Убедись, что куб надежно закреплен в сумке, а потом спускайся по моей спине. Костюм поможет тебе.

Коссонт опустилась на колени у отверстия в полу лифта, глядя в бездонную шахту. Бердл растянулся по стволу под углом сорок пять градусов, Паринхерма она не видела.

— Спускайся, — рассудительно сказал Бердл. — С остальным разберемся по ходу дела.

Дрожа, Коссонт проверила, застегнута ли сумка, затем опустилась вниз, скользя по телу аватара ступнями вперед, держась за его ноги и слегка поворачиваясь на коленях на наклонной спине Бердла. Никогда еще она не была так благодарна себе за то, что у нее четыре руки. Кроме того, костюм немного помогал, хотя и не так сильно, как хотелось бы. Её трясло, кровь стучала в ушах. Сумка соскользнула с плеча, ударив Бердла по голове. Ее рука задрожала, когда она попыталась схватить ее.

— Извини! — крикнула она.

— Не страшно, — отозвался Бердл. — Ты боишься высоты?

— Нет, — сказала она сквозь стиснутые зубы, — но погибнуть тоже не хочу. — Она снова перекинула сумку через плечо и обняла аватара сзади так сильно, что будь он человеком, не исключено, сломала бы ему рёбра.

«Готов?» — отправил Бердл Паринхерму.

«Готов».

Маленькая ракета, парящая между дверьми в окружении полей, отдалилась, когда Паринхерм, отпустив выступ проема, вскинул руки, ухватившись за края закрывающихся дверей.

«Держу», - послал андроид, когда двери вдавились в его пальцы.

— Теперь хватайся крепче, — сказал Бердл, обращаясь к Вир, и свел ноги вместе, позволяя себе и Коссонт упасть под поверхность кабины лифта. Они повисли в воздухе, подобно маятнику. Общая масса по инерции послала их обоих в стену шахты. Аватар принял на себя основную часть удара, а перчатки костюма защитили руки Коссонт, но удар всё равно получился болезненным.

Паринхерм, добавив к собственному весу вес двух своих спутников, опирался на руки, кисти и пальцы, соскальзывавшие вниз по узкой щели между почти полностью закрытыми дверьми. Даже в довольно оптимистичной, человеколюбивой виртуальности, подумал Паринхерм, настоящий человек в аналогичной ситуации с криком скатился бы вниз по шахте, а окровавленные обрубки его пальцев остались бы висеть зажатыми между дверьми.

«К счастью, я не человек», - Паринхерм улыбнулся, — «и это всего лишь симуляция».

»Лезу», - послал Бердл и быстро вскарабкался на тело андроида, перебирая руками и таща за собой Коссонт. Опираясь в нижние части дверного проема, он распахнул двери. Паринхерм съехал наметр, но достаточно легко удержался на выступе. Бердл шагнул вперед и повернулся, чтобы Коссонт сошла с его спины, а затем наклонился, схватив андроида за руку, как раз в тот момент, когда со скрипом и внезапным порывом воздуха кабина лифта опустилась в шахту, ударив и отрезав пальцы Паринхерма, после чего, дрожа и ухая, унеслась вниз, вместе с частицами тела андроида.

«Проклятье», - послал Паринхерм. «Я был доволен ими!»

Коссонт перевела дыхание и начала продвигаться вперед к открытой шахте, глядя вниз на быстро исчезающую крышу разбитого лифта.

Бердл потянул её назад.

— Знаешь, — сказал аватар, обойдя её и выглянув из ниши, где были установлены двери лифта, а затем сделав еще один шаг в коридор, — с Паринхермом, вероятно, все будет в порядке, но мы должны…

Что-то яркое неожиданно ударило аватара в верхнюю часть живота — Бердл отшатнулся назад, когда вокруг него вспыхнул ослепительный свет, отразившись в широком изгибе коридора. Коссонт отлетела к открытым дверям шахты, отнесённая волной к самому краю. Все четыре руки её отчаянно вертелись, пытаясь найти опору, пока она, стоя на пятках, балансировала на краю. Ее глаза сходили с ума — слишком поздно она отреагировала на вспышку света, вырвавшуюся из аватара и заполонившую её зрение черными фантомами. Бердл, как будто, все ещё был перед ней, тело его содрогалось, окутанное пламенем.

Она почувствовала, как её клонит назад, в пустоту.

— Чёрт, — услышала она свои слова и подумала, что они звучат как-то жалко. И даже не особенно оригинально, подумалось ей. Она подалась вперёд, хватая лямку сумки. Бердл, оказавшийся рядом, остановил её, удержав одной рукой, другой обхватив за талию и потянув обратно в нишу.

— Лучше пригнись, — сказал он, стоя на коленях в нише. Она опустилась рядом, укрывшись за метровой стеной между заклинившими дверями и коридором. Бердл снял с себя остатки горящей одежды, бросив их в шахту лифта. Кожа его стала серебристой. На спине не было никаких следов, хотя она ожидала увидеть сквозное отверстие или даже рассечённое пополам тело.

— Какого черта? — спросила она, изо всех сил стараясь не закричать.

— Не успел увернуться, — сказал Бердл, повернувшись к ней и ухмыляясь. — Точнее успел.., — в его спине неожиданно образовалась дыра. Отверстие было достаточно большим, чтобы в него можно было просунуть кулак. Гладкое по краям, оно быстро затянулось. — … но не достаточно быстро, — проговорил он. — Слегка зацепило. Извини. — Бердл кивнул на пол. — Потерял ракету-разведчик.

Коссонт посмотрела на пол, где лежала, слегка дымясь, половина маленькой ракеты, той, что ранее удерживала двери открытыми.

Аватар поднес пальцы к краю алькова, щёлкнув ими, и отдёрнул руку, как раз когда мимо того места, где мгновением раньше были его пальцы, пронесся ещё один яркий луч. Край стены вспыхнул, и откуда-то из коридора раздался сильный взрыв: вспышка света, перешедшая в дрожь, отозвавшуюся в ногах и во всём теле. Коссонт непроизвольно пригнула голову. Серый дым стелился по потолку и стенам, а вокруг них пищал, вопил и завывал целый спектр сигналов тревоги.

Затем случился тупой, казалось, очень далекий стук, почти инфразвуковой природы. Лента темного дыма в шахте лифта, тянувшаяся от горящей одежды, выброшенной Бердлом, задрожала в воздушном потоке.

«Уф! Достиг дна», — послал Паринхерм. — «95 процентов повреждений, но все ещё жив! Полагаю, это конец. Приятно было с вами работать. Выключаю питание…»

— Паринхерм ещё жив, — сказал Бердл Коссонт. — Нас обстреливает какой-то военный арбитр, расположившийся прямо на границе видимости в правой части коридора. Слева, в восьмидесяти метрах от нас, этажом выше, со скоростью бегущего человека в полном боевом костюме, вооруженного лазерной штурмовой винтовкой, движется гзилт. Возможно, это полковник Агансу, связавшийся с нами ранее. У меня есть две ракеты-ножа слева, в этом коридоре. Они ведут встречный огонь, пока гражданские лица и экскурсанты эвакуируются… Подожди. Со мной связываются.

«Андроид/аватар, это полковник Агансу. Вы слышите?»

— Полковник Агансу желает поговорить, — сообщил Бердл Коссонт. — Учитывая нашу ситуацию и время, необходимое для возвращения корабля, я считаю, что поддержание разговора с ним предпочтительнее обстрела со стороны его помощников.

— Корабль, — проговорила Коссонт. Ее зубы отстукивали дробь. Она пыталась прийти в себя. — Как долго? Две трети часа…

— Сейчас он возвращается немного быстрее, — сказал аватар. — Хотя нам все ещё нужно задержать полковника. Поэтому я намерен вступить с ним в разговор.

— Хорошо… — ответила она ему.

«Андроид/аватар, в коридоре, это полковник Агансу. Вы слышите? Жду ответа».

«Полковник Агансу», послал Бердл. — «Чем мы обязаны столь разрушительному вниманию с вашей стороны?»

«Ах. И к кому я имею честь обращаться?»

«Вы знаете полковник. Не думаю, что произносить имя так уж необходимо».

«Согласен — это действительно излишне», - отозвался Агансу.

«Впрочем, чисто для проформы, мы могли бы, разумеется, обменяться именами или, по крайней мере, прозвищами. Хотя и не вижу, как это может повлиять на наш обмен информацией или огнем».

«Едва ли мы можем стать друзьями. Но степень цивилизованной вежливости не должна мешать нам выполнять наши обязанности».

«Или использовать наше оружие».

»Которого у вас, похоже, осталось немного, после уничтожения вашей ракеты-ножа, не говоря уже о гибели вашего товарища на дне шахты лифта. Я испытываю некоторое искушение направить к вам арбитра, чтобы посмотреть, что вы сможете противопоставить ему, однако я знаю, что Вир Коссонт относительно уязвима по сравнению с вами, и может пострадать в результате перестрелки, даже если вы останетесь вполне невредимым и здоровым. Арбитр в данный момент находится в состоянии некоторого замешательства после того, что он принял за стопроцентное убийство выстрелом в центр тела, которое вы, тем не менее, похоже, успешно пережили. Мадам Коссонт, надеюсь, здорова?»

«Она в порядке».

«Знаете, мне кажется, я собираюсь…»

«Меня зовут Бердл, полковник Агансу. Любопытно познакомиться».

«Взаимно, Бердл».

«Я уже спрашивал, чем мы обязаны столь разрушительному вниманию, если вы помните?»

«Конечно, помню», - отозвался Агансу. — »И отвечу так, Бердл: вы обязаны этим мадам Коссонт и, возможно, устройству, которое, согласно записям объекта, она нашла несколько минут назад. Как я уже говорил, я хотел бы поговорить с Вир Коссонт. Лицом к лицу, как человек с человеком. Кроме того, я думаю, что будет уместно, если мне разрешат осмотреть устройство, которое она извлекла. Я подозреваю, что со временем вам придется удовлетворить мои просьбы, Бердл. Вы находитесь немного в невыгодном положении, не так ли?» — Наступила пауза, а затем полковник добавил: «И, как вы понимаете, я буду настойчив».

Бердл посмотрел на Коссонт, взглянул на потолок и тихо сказал:

— Человек в боевом снаряжении — который, как я предполагаю, является полковником Агансу — сейчас почти прямо над нами и, возможно, готов проникнуть сюда, либо по шахте, либо непосредственно через потолок. Туристическая группа, находящаяся неподалёку от позиции боевого арбитра все ещё не совсем защищена от вероятного объема разрушений, который последует, если я спущу с поводка две ракеты-ножа. Извини, но я должен позволить полковнику Агансу поговорить со мной еще какое-то время.

«Возможно, вам стоит быть немного осторожнее, полковник», - послал Бердл. — «Мы в меньшей растерянности, чем вы полагаете».

«Правда?» — Полковника, похоже, позабавило прозвучавшее утверждение.

«Да. Мы сейчас собираем и готовим наши силы, полковник. Даю слово».

«Не сомневаюсь, что вы его даёте», - с преувеличенной серьезностью ответил Агансу. — «Но вот стоит ли оно чего-то в нынешней ситуации, не уверен. Тем не менее, факт остается фактом: вам не выгодно присутствие поблизости нашего корабля, а мне — выгодно. А так же, как вы, вероятно, могли заметить, очень способного боевого арбитра».

«Я, надеюсь, полковник, этот способный боевой арбитр не представляет для вас личной ценности?»

Бердл услышал смех полковника.

«Ах, прелестно. Как тонка грань между вызывающей бравадой и безнадежно бредовым хвастовством. До этого момента вы вели себя не столь неосмотрительно».

«Мне жаль разочаровывать вас, полковник Агансу.»

Бердл снова взглянул на Коссонт.

— Туристическая группа вблизи позиции боевого арбитра теперь свободна от вероятного объема разрушений и ракеты готовы к стрельбе, — сообщил ей аватар. — Из-за характера используемых боеприпасов коридор скоро станет чрезвычайно ярким. Мы постараемся свести ущерб к минимуму, но…

Воздух в коридоре словно наполнился и засиял веерообразным белым светом, необычайно ярким — казалось, что дым освещается лазерами. Что-то присутствовало в качестве самого этого света и в том, как дым тянулся за ним. Коссонт никогда не уделяла должного внимания идентификации оружия — как это называли в военной академии.

Свет действительно был поразительно ярким: как будто часть поверхности сине-белого солнца внезапно появилась в здании, обжигая и обесцвечивая все вокруг. Потом он оборвался. И то, что казалось ярко освещенным пространством перед ними, вдруг превратилось в тусклое поле.

Спустя мгновение серия колоссальных, еще более сильных вспышек, состоящих из сотен ярких, обжигающих микровспышек, превратила в белое солнце коридор справа от них. За время, прошедшее между вспышками и грохотом выстрела, в затуманенном воздухе мелькнуло нечто похожее на лазерный луч, озарив наблюдаемый участок коридора полосами лазурного света. Коссонт прикрыла глаза. Взрывы обрушивались на неё со всех сторон. Она опустила голову, подумав, что наверняка оглохла бы, случись ей оказаться сейчас без костюма.

Что-то коснулось её уха, и Бердл произнёс:

— Слева от нас осталась только одна ракета. Человек над нами либо выжидает, либо колеблется. Я приказал оставшейся ракете-ножу произвести лобовую атаку — она пролетит мимо нас на высоте чуть ниже потолка примерно через шесть секунд и выстрелит через дверной проем лифтовой шахты. Используемые боеприпасы, несмотря на небольшой размер, заряжены антиматерией, поэтому некоторое радиационное облучение в такой близости неизбежно. Сразу же после того, как ракета пролетит мимо, ты должна встать и обхватить меня, как и раньше, сзади. Желательно, чтобы ноги тоже зацепились за мои голени. Держи сумку с устройством состояния сознания под рукой, а не за спиной, понятно?

Она кивнула. Очередные полосы теперь уже розового света заполнили воздух перед альковом, порождая визжащий, раздирающий уши шум, когда лазер врезался в клубящиеся частицы дыма и пыли. Во рту в момент пересохло.

Последовала особенно яростная вспышка лазурного света, подкреплённая впечатлением почти невидимого быстрого движения где-то высоко вверху, как будто сам потолок коридора внезапно завибрировал. Сразу после этого электронный костюм выключил обзор — видимое прежде пространство погрузилось в полную темноту, наполненное звуковыми и взрывными фронтами, детонировавшими повсюду, без всякой очевидной последовательности.

«Вставай!» — крикнул ей Бердл через наушник.

Костюм помог ей подняться, она обхватила аватара сзади тремя руками, оплела его ноги под коленями, единственной свободной рукой закрепив на бедре заплечный мешок, а затем прижалась к телу, вцепившись в него что было сил. Она снова могла видеть. Коридор озарялся белым и розовым сиянием.

Не успела она прильнуть к Бердлу, как что-то вырвалось из его груди, и их обоих отбросило в сторону, через нишу, в шахту лифта.

Коссонт почувствовала, как ей отрывают голову, затем кто-то огрел её по спине кувалдой размером с корабль, и она потеряла сознание.

* * *

Первым ощущением после пробуждения была боль: болела голова, спина и всё тело, пронизанное болезненными импульсами. Ей мнилось, что она всё ещё лежит на спине Бердла, глядя через его плечо в искажённый, пыльный туннель шахты лифта на дверной проем где-то вдали. В дыму и пыли там маячило нечто, похожее на человека из дурного сна — массивное, со странно вывернутыми наизнанку коленями, руками, усеянными узлами оружия, и блюдцеобразной головой, оно стояло, слегка выпрямившись, и смотрело прямо на них. Если лобовая атака ракеты-ножа и нанесла ему какой-то ущерб, то его не было заметно. Коссонт не узнала эту модель арбитра — она выглядела древней и ни на что не похожей. Что-то постоянно вращалось на его груди.

Затем — почти беззвучно, потому что слух, похоже, частично оставил её — прогремел еще один взрыв, казалось, непосредственно над той частью шахты, которую она могла обозревать, и вниз хлынули обломки, пролетая мимо и уносясь в глубину. Человек в громоздком сверкающем костюме с крупным пистолетом из зеркального материала, спустился вниз, как если бы сидел в невидимом кресле. Он выглядел спокойным и сосредоточенным.

Коссонт огляделась. Ей показалось, что их вынесло сквозь стену в какое-то складское помещение — куда бы ни падал взгляд в пыльном, рассеянном сумраке, всюду вздымались стеллажи, полные коробок, похожих на ту, в которой лежал сверкающий серый куб с состоянием разума КьиРиа. Вокруг сгрудились остатки мебели, перемешанные с многочисленными обломками.

Несколько бледного вида кубических ящиков скатились сверху, подпрыгивая и грохоча, присоединившись к царившему на полу хаосу. Арбитр поочередно осветил каждый из них тонким лучом света, вырывавшемся из его оружейных блоков, но позволил упасть и занять своё место в общей груде, не открывая огонь.

Коссонт безучастно смотрела на свое бедро. Наплечной сумки там не было. Должно быть, её уже забрали.

Черт, подумала она.

Человек в блестящем костюме парил, неподвижный, посреди лифтовой шахты, глядя на них. Он склонил голову, как бы размышляя, что сказать. Боевой арбитр переместился в сторону, сохраняя открытым пространство для стрельбы.

«Вот теперь мы, кажется, в полной заднице, не так ли?» — сказала Коссонт через наушник: собственный голос странно отозвался у неё в голове и шлеме. Она ощутила вкус крови во рту.

«Не обязательно», — ответил Бердл с присущей ему беззаботностью. — «Осталась ещё одна ракета-нож».

«Но я думала, что…»

«Она осталась. Она не была уничтожена, пройдя длинным путём вокруг здания», — сказал ей Бердл. — «Я подозреваю, противник предполагал, что все боевые ракеты, имевшиеся у нас, просто прорвутся сквозь всё на своем пути — это первое, что обычно приходит в голову, когда речь идёт о ножевой ракете. Так что элемент неожиданности сохранён. У меня всё», — объявил аватар, когда вокруг боевого арбитра внезапно вспыхнул свет.

Человек в сверкающем костюме начал кружиться вокруг машины, вскидывая руки, исчезая и распадаясь в потоке белого огня. Затем изображение померкло.

Потом снова начались удары. Это было похоже на то, как если бы ее засунули в металлический барабан с кучей острых камней и столкнули вниз по крутому склону горы, усыпанному валунами.

«Ракеты-ножи, используемые здесь, представляют собой усовершенствованную боевую систему мини-дронов», — говорил Бердл, когда пол, стеллажи и, казалось, сам воздух вибрировали, сотрясаясь от охватившей их внутренней лихорадки. — «Хотя не лишним будет упомянуть, что усовершенствованной она стала довольно давно. Тем не менее. Сила их в действительности очень примитивная. Необузданная и грубая. Не очень подходит для работы в гражданском окружении, в сооружениях в частности, слишком боевая — но это все, что у меня было. Интересно, что наноракеты, наносящие непосредственный урон, имеют всего миллиметр в длину и в десять раз меньше в диаметре — такие мелкие, что их едва ли может заметить невооружённый глаз: вот что можно сделать с антиматерией. А здесь…»

Как раз в тот момент, когда казалось, что удары уже затихли, случился ещё один, титанический толчок, и Бердл сказал: «Держу пари, что это больно. Ладно, пора выбираться…»

Взгляд Вир сфокусировался. Шахта лифта и освещенный коридор за ней были полны пыли и дыма. Дверной проем, в котором стоял прежде боевой арбитр, больше не выглядел аккуратным прямоугольником — он стал практически круглым с рваными краями, окружённый скопищем осколков, большая часть которых светилась. Один или два разбитых механизма, лежащие на полу коридора, дымились, полыхая и брызжа какой-то технической жидкостью. Это могли быть части боевого арбитра. От человека в сверкающем костюме не осталось и следа. В шахте тем временем что-то вспыхнуло.

— Я бы не стал совать туда голову, — сказал Бердл, перекрывая отдаленную какофонию сигналов тревоги и глубоких рокочущих звуков, исторгавшихся из шахты. — Полковник Агансу там, внизу, в значительной степени выведен из строя, но, очевидно, ещё способен стрелять. — Бердл выбрался из-под спрессованных обломков стеллажей, в которые они врезались, увлекая за собой Коссонт. Он отстранил её руки, затем повернулся к ней лицом. Коссонт стояла, покачиваясь. Она подозревала, что костюм выполнял большую часть работы по поддержанию её в вертикальном положении.

Она сосредоточила взгляд на аватаре. Вся передняя часть его груди представляла собой неглубокую серебряную вмятину, медленно возвращавшуюся в прежнюю форму.

— Хм, — сказал Бердл, посмотрев вниз, когда еще одна яркая вспышка осветила шахту лифта позади него. — У этого человека довольно мощный лазер, — аватар присел, подняв с пола сумку с кубом. — Вот, — руки завязали узел на лопнувшем ремне так быстро, что она едва успела заметить движение. — У тебя всё хорошо? — спросил он.

Коссонт прочистила горло и кивнула.

— Лучше не бывает.

Бердл выглядел безмятежно довольным.

— Что ж, отлично. Похоже, нет других сил, желающих вступить с нами в бой, так что, возможно, худшее уже позади.

В шахте позади снова вспыхнул свет.

— Разве ты не собираешься прикончить полковника? — спросила Коссонт.

Бердл покачал головой.

— Нет необходимости. У меня там внизу с ним ракета-разведчик. Наблюдает. Он не должен доставить нам больше проблем.

— А что насчет Паринхерма?

— Я пытался связаться с ним, но он отключен. Мы попробуем вытащить его, когда корабль вернется. Иди сюда.

Коссонт, протиснувшись между высокими стеллажами, неуверенно ступила в заваленный обломками коридор. Казалось, он тянется бесконечно далеко. Что-то пронеслось позади неё, пройдя сквозь дым на высоте головы и заставив её вздрогнуть. Объект повис рядом с Бердлом.

Это был тонкий цилиндр толщиной с палец и длиной с ладонь. Передняя его часть имела форму угловатого, затупленного наконечника стрелы, а тусклую серебристую поверхность испещряли тонкие темные линии и крошечные точки. Бердл приподнял одну серебристую бровь и сказал, обращаясь к ракете:

— Да, неплохая работа. Однако, неосмотрительно использовать слишком много наночастиц. Это можно было сделать и более экономно. Даже так — если бы возникла целая серия таких ситуаций, насколько успешно можно было справиться с ними? Хорошо, я понял.

Ракета улетела так быстро, как будто её выпустили из невидимого пушечного ствола — она просто растворилась в воздухе, оставив после себя лишь послесвечение и смутное ощущение направления, в котором исчезла. Голова Бердла при этом дёрнулась назад от удара воздуха, а Коссонт спасло от падения только то, что аватар протянул назад серебристую руку, удержав её за ремень сумки. Громовой раскат эхом отразился от окружающих стен.

Бердл покачал головой.

— Ракеты-ножи, — произнёс он не без тени восхищения.

— Да, ракеты-ножи, — согласилась Коссонт. Она оглянулась, но сквозь дым уже почти ничего не было видно. — Ты уверен, что за нами больше никто не идет?

— Не совсем, — признался Бердл, — но, похоже, что нет. — Он выглядел задумчивым. — Гзилтский корабль, присутствующий в системе, по меньшей мере, тяжелый крейсер шестого уровня, возможно, боевой крейсер седьмого уровня — это означает наличие от одного до трех взводов пехотинцев, в данный момент не задействованных. Что, не исключено, говорит кое-что о секретности и… санкционированности миссии. — Он пожал плечами. — В любом случае, нужно идти дальше. Должен предупредить, что нам, вероятнее всего, придется прятаться.

* * *

Корабль пустился в веселый пляс, пытаясь подобраться к микроорбиталу достаточно близко, чтобы забрать аватара и человека. Быстро оценив друг друга и правильно догадавшись, что противник не собирается открывать огонь первым, ни один из кораблей не прибег к прицеливанию или к приведению оружия в такую готовность, которая могла бы привести к недоразумению. Противостояние велось без каких-либо сигналов, как будто никто не хотел признавать, что оно происходит на самом деле.

В конце концов, «Ошибка Не…» перехитрил корабль противника и снял две человекоподобные фигуры с орбитала. Мгновение спустя он увидел, как корабль Гзилтов вобрал одно человекообразное существо в своё нутро. «Ошибка Не…», не теряя времени, попытался засечь останки андроида Эглиля Паринхерма, обнаружив, что его опередили: дислокационное поле корабля гзилтов уже начало окутывать раздавленное и сломанное тело андроида на дне шахты лифта.

Прежде чем корабль гзилтов смог завершить операцию, «Ошибка Не…» обрушил плазменный огонь на оставшиеся части тела андроида, прожигая все узлы обработки и хранения памяти/данных внутри машины.

∞

Уе Ошибка Не…

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Верно. Что?.. А, данные из «Вы Называете Это Чистым?»… Воспоминания были в глазах КьиРиа и они были удалены вместе с ними. Очень сурово по отношению к себе. Хорошая новость в том, что в данный момент успешно изъято состояние его сознания. С немалым, к слову сказать, риском для жизни и конечностей.

∞

— Поздравляю. И каков результат?

∞

— Вот-вот узнаем…

* * *

Коссонт чувствовала сонливость, боль, восторг — всё одновременно. Система обезболивания сообщала ей, что нужно двигаться осторожно, не спеша, без дёрганий. Она уже решила, что примет ванну, а не душ, но сначала, как настаивал корабль, необходимо было поговорить с хранящимся в серебристо-сером кубе состоянием разума.

«Ошибка Не…» удалялся из системы Оспин по безумно неустойчивому курсу, решив — после всех своих прыжков, ныряний и колебаний, а также полевых стычек с кораблем гзилтов — что он быстрее. По крайней мере, пока гзилтский корабль не проявлял никаких признаков преследования.

Коссонт сидела в гостиной шаттла, ставшего ее домом за последние несколько дней, одетая только в электронный костюм. Руки и ноги костюма были стянуты и скрыты, а шлем снова превратился в ожерелье. Пиан охала, то и дело хватая её за шею и нежно потирая ушибленную кожу. Бердл, снова ставший похожим на элегантного гзилта, производил впечатление человека, только что вышедшего из салона красоты — ни намека на усталость или помятую прическу.

— Ты была на войне, бедняжка, — сказала Пиан Коссонт, обхватывая её покрепче.

— Да. Но не надо меня донимать.

— Извини. Вот… А где этот глупый андроид?

— Нам пришлось его оставить, — сказала Коссонт, взглянув на Бердла, когда доставала серебристо-серый куб из потрепанной наплечной сумки. — Под разбитой кабиной лифта на дне шахты.

— Гзилтский корабль принял его на борт, — сообщил Бердл. — Вместе с полковником Агансу.

— Они живы? — спросила Коссонт.

— Агансу, наверняка.

— А Паринхерм?

— Нет. — Бердл покачал головой. Он не сводил глаз с Коссонт, пока та не отвернулась.

Она положила серебристый куб на низкий столик перед собой, затем протянула руку, прикоснувшись к нему.

— Нгароэ? — спросила она.

— Коссонт, — сразу же ответил голос КьиРиа.

Коссонт поняла, что непроизвольно напряглась, сгорбившись над столом.

— Приятно снова поговорить с вами, — сказала она, улыбаясь.

— Сколько времени прошло? О… Довольно много лет, я вижу. И мы на… корабле Культуры?

Коссонт не знала, что ответить. Она посмотрела на Бердла, который неопределенно пожал плечами.

— Да, — сказала она. — Хм… Я не знала, что вы можете…

— Я не совсем лишён чувств, — произнёс голос КьиРиа. — Я могу быть включенным только на доли часа, но при этом могу приблизительно сказать, какова окружающая меня обстановка, сколько времени прошло с момента моей последней активации, и я достаточно хорошо чувствую излучение и общую сенсорную атмосферу окружения, чтобы определить, когда я, например, нахожусь на корабле.

— Мы были на корабле, когда разговаривали в последний раз, — напомнила Коссонт.

— Я знаю. Но вряд ли в нём имелось что-то примечательное. Однако это корабль Культуры — ГКУ, военный корабль или что-то подобное. И вот это примечательно. Поэтому я и обратил внимание на данное обстоятельство. Это всё? Мы закончили? Ты собираешься отключить меня ещё на шестнадцать лет?

— Нет, нет, — быстро сказала Коссонт. — Извините. Мне очень жаль. Но… послушайте. Мы должны спросить вас кое о чём.

— Кто это «мы»?

— Здравствуйте, уважаемый КьиРиа, — дружелюбно сказал Бердл. — Меня зовут Бердл. Я аватар корабля, на котором вы находитесь, «Ошибка Не…» Приятно познакомиться.

— Да. Взаимно. Кстати, у тебя напряженный голос, Коссонт.

— Правда? Ну, тут произошло…

— Да. Поэтому я так и сказал, — произнес голос с легким оттенком желчи. — Бердл, я бы хотел подключиться. Могу я посмотреть через твои глаза или какой-нибудь другой визуальный датчик, находящийся здесь?

— Пожалуйста, — сказал Бердл и посмотрел сначала на Коссонт, а затем обвел взглядом всех присутствующих в комнате отдыха.

— Коссонт! У тебя четыре руки, — воскликнул голос КьиРиа.

— Это чтобы играть на одиннадцатиструнке, — объяснила она.

— А… Тебя не оттолкнул Участливый, раз ты все-таки играешь на ней. Рад за тебя. Итак, что же ты хочешь узнать?

Она глубоко вздохнула.

— Нгароэ, нам нужно спросить вас кое о чём… давнем. О далёком прошлом. Это… это очень важно. Это может повлиять на то, как пройдет Сублимация. Наша Сублимация. Сублимация Гзилта. — Она сделала ещё один глубокий вдох. — Было сообщение, сигнал от Зихдрена, из которого следует, что Книга Истины может оказаться ложью, и вы были упомянуты как…

— Подожди, подожди, подожди, — раздался голос КьиРиа. Коссонт замолчала. — О каком времени идёт речь? Ты просишь меня вспомнить события из…

— Времён конференции, на которой была создана Культура, — ответил Бердл.

— Ах, — сказал голос КьиРиа. — Так давно. Я не могу тебе помочь.

— Что? — Коссонт и аватар обменялись взглядами.

— Я сказал, — медленно произнёс голос из куба, — что не смогу вам помочь. Мои воспоминания относятся только к… примерно семидесяти годам стандартного периода после интересующего вас времени. Воспоминания начинаются в полночь 44-го числа Переида 8023 года по календарю Ковейна. До этого дня у меня ничего нет — пусто.

— В самом деле? — поразилась Коссонт. Она услышала, как ее собственный голос начал повышаться. — Вы отсутствовали…?

— Должен попросить вас проверить, — сказал Бердл с болью в голосе, обращаясь к КьиРиа.

— Проверьте сами. Вы — корабль — у вас есть такая возможность. Я даю вам разрешение. Я не биологический вид — не здесь, во всяком случае, так что смотрите. Можете просканировать все данные в этом кубе. Приступайте, не стесняйтесь.

— Вы уверены? — аватар взглянул на Коссонт, которая обнаружила, что настала её очередь пожать плечами.

— Да! — резко произнес голос КьиРиа.

Бердл вздохнул. Он улыбнулся Коссонт.

— Это может занять некоторое время, — сказал аватар.

Она откинулась на спинку сиденья и потерла лицо руками.

— Делай, как нужно…

— Ах, — сказал Бердл с покорным видом. Он снова посмотрел на Коссонт. — …Боюсь, что всё так, как утверждает состояние разума господина КьиРиа.

— Я же говорил вам, — донёсся голос из куба.

— Воспоминаний нет? — Коссонт внезапно почувствовала усталость и боль. Она была подавлена.

— Боюсь, что нет, — сказал ей Бердл. — Нет даже воспоминаний о временах, когда КьиРиа вспоминал те времена, до того, как исходные воспоминания были отредактированы — Бердл перевёл взгляд на куб. — Вы провели тщательную работу, господин КьиРиа.

— Похоже на то, — согласился голос.

Бердл слабо улыбнулся и покачал головой:

— Вы не догадываетесь, почему вы…?

— Нет. Никаких догадок. Наверное, я решил, что мне есть что скрывать. Если так, то я рад, что хорошо справился с этим, или позаботился о том, чтобы это сделал за меня кто-то другой.

Коссонт сидела с опустошенным видом, закрыв глаза и мерно покачивая головой.

— Они не могли просто так исчезнуть, — проговорила она, как бы про себя. — Не могли… — Она посмотрела на Бердла. — И что теперь? Должны ли мы искать настоящего КьиРиа, самого старика? Он может… он должен знать.

— Мы уже пытались это сделать, — сообщил ей аватар. — И нашли его, но воспоминания были закодированы в конкретных местах его тела, и эти места впоследствии были удалены.

— Что? — Коссонт нахмурилась.

— КьиРиа сейчас выглядит вот так, — сказал Бердл, и в воздухе появился экран, на котором был изображен человек в угрюмой комнате, в темных очках со шторами. — Агент, который его выследил… — пояснил Бердл — вернее, его костюм запечатлел это. — Изображение на экране переместилось, и человек снял очки. Несомненно, это был КьиРиа, но на месте его глаз находились теперь своего рода внутренние уши.

Ролик зациклился, и экран разделился, чтобы продемонстрировать версии одной и той же последовательности, в инфракрасном диапазоне, в замедленной съемке, с увеличенными глазницами и в различных комбинациях.

Коссонт смотрела не мигая.

— Какая гадость! — высказалась Пиан.

— На что ты смотришь? — спросил голос КьиРиа.

Коссонт протянула руку и выключила куб, затем опустилась в кресло, закрыв глаза. У нее было ощущение, что она вот-вот заплачет.

— Ты помнишь это? — услышала она голос Бердла.

Коссонт открыла глаза. На экране был знакомый вид, хотя сначала она не смогла определить место. Она увидела человека, который выглядел слегка потерянным в помещении, напоминающем транзитный зал. Он следовал куда-то, волоча за собой скромный багаж на тележке-платформе. Разумеется, это был КьиРиа, во время посещения Ксауна пять лет назад. Последовал похожий набор изображений, на которых КьиРиа представал в той же одежде, но уже в больших темных очках. На этот раз он выглядел еще менее уверенным, словно плохо ориентируясь в пространстве. Изображения исчезли, экран потемнел.

— А это?..

Экран снова засветился, показывая Ксименира на «Экваториал 353» в Поясном Городе. Обстановка выглядела знакомой, соответствуя той, что ей запомнилась. Изображение на миг переместилось, демонстрируя лицо Коссонт, а затем снова сфокусировалось на мужчине в кровати. Съёмку, очевидно, производил Бердл.

— Уважаемые Бердл, мадам Коссонт. — услышала она голос Ксименира. — Рад познакомиться. — Он открыл рот, высунув длинный язык и осторожно облизав сначала одну бровь, затем другую, придав им обеим аккуратную форму. Язык исчез. Ксименир широко распахнул глаза; у него были яркие, бледно-голубые радужки. Глазные яблоки вернулись в свои глазницы и радужки сразу исчезли. Выдвинувшись снизу, их заменили темно-красные, которые встали на место и замерли. — Извините меня, — прокомментировал Ксименир — Эти зрачки лучше работают при дневном свете. — Он широко улыбнулся, демонстрируя безупречно белые зубы.

Коссонт кивнула.

— Господин Ксименир, специалист по телоформации, — сказала она.

Теперь она поняла, почему КьиРиа выглядел так неуверенно во второй раз, в транзитном зале — в больших тёмных очках, едва ориентируясь в окружающей обстановке. К тому моменту он был уже слеп.

Теперь экран демонстрировал то, на что она лишь бегло обратила внимание при встрече, увеличивая масштаб фигуры Ксименира: сначала зубы и глаза, затем ожерелье из безделушек, украшавшее шею.

Взгляд остановился на крошечной — на тот момент деактивированной — разведывательной ракете, которую корабль предварительно направил в спальню Ксименира. Она лежала на груди Хозяина Вечеринки рядом с похожим на большой палец андроида толстым хрустальным цилиндром, инкрустированным драгоценными камнями.

Застывшее изображение слегка сместилось, еще раздавшись в масшатабе, представив взгляду смутный вид полупрозрачного кристалла с парой ягод внутри. Они были бледно-зелеными и выглядели так, будто плавали в каком-то белёсом сусле.

— Какого цвета были глаза у господина КьиРиа? — спросил Бердл.

Коссонт задумалась, пытаясь вспомнить.

— Когда я встречалась с ним, они были цвета океана на Перитче IV, — сказала она. — Океан может быть разных оттенков, но чаще всего, при дневном свете, он был цвета пляжного нефрита. Бледно-зеленый. — Она кивнула на крупный план инкрустированного драгоценными камнями цилиндра с прозрачными окошками и двумя мягкими предметами внутри, выглядевшими как ягоды. — Этот цвет, — произнесла она.

18 (С -7)

Ей не следовало доверять себе. Уж кому, как ни ей, знать, какой она была. И она, разумеется, знала, но не относилась к своему знанию сколько-нибудь серьёзно, не уделяя самоанализу должного внимания.

Сколира Тефве, все еще находясь в виртуальной среде субстрата, размещенного на ЛСВ «Вы Называете Это Читсым?», посмотрела на два своих голоизображения, стоящих перед ней, нахмурившись.

— Итак. Кто из вас?

— Конечно, не я.

— Не я — определенно.

Они сказали это не одновременно, поскольку корабли, на борту которых они в текущий момент находились, были на разных от неё расстояниях.

Первоначальная Сколира Тефве, считавшая себя единственно настоящей — впрочем, как и все прочие, — вздохнула в отчаянии и отмахнулась от изображений.

— Ха, — только и выдала она.

— У меня есть их опыт, все их сенсорные данные, — сказал ей «Вы Называете Это Чистым?» — Ничто не мешает тебе просмотреть их.

— Это, — признала Тефве, — …придется сделать.

— В конце тебя ждет сюрприз, — поведал ей корабль. — Приоткрыть завесу заранее?

— Чтобы испортить удовольствие? Нет уж.

Она смотрела, как она выводит афора из конюшни в Чиан'тиа, у змеиной реки, где пахнет колокольчиками и пряными цветами, эвеном и джоденберри, а затем отправляется через Пауч к холмам. Видела, как пара рапторов проносится по голубому небу, ощущала жар во рту в зените дня, и лежала, задыхаясь, рядом с афора в тени спасительного зонтика.

Она поднялась в горы, а затем миновала их. Пропустила воспоминание своего другого «я» о сне, опасаясь, что это будет слишком похоже на вторжение, хотя личность во многом была ею.

Она встретилась с дроном Хассипура, осмотрела его интригующую, но в то же время жалкую маленькую империю туннелей, каналов и бассейнов с обжигающе-сухими песками. Она узнала, где она — еще одна, последующая её версия — может найти КьиРиа и ушла.

Она видела себя, — поначалу на некотором расстоянии, как при просмотре спектакля, — наблюдая, как встаёт среди высоких колышущихся трав бронзового и медного цвета, пробираясь затем к пустынной станции, где ей предстояло дождаться грохочущего поезда-трамвая.

Чувствовала странные, наполнявшие воздух ароматы, смешанные с запахами, исходящими от местных жителей, остерегавшимися смотреть на нее. Ее везли в горы, в огромное, наполненное эхом царство Звука, и она ждала, пока ее пустят в келью, следуя потом за доцентом Лузуге и, наконец, удостоилась аудиенции у неуловимого КьиРиа.

Глаза — глазницы, в которых теперь находились уши, — выглядели шокирующе. Это, видимо, и было сюрпризом.

Она — ее другая сущность — разглядывала какое-то время изуродованное лицо мужчины. Снаружи доносилась возня, слышимая поверх или сквозь давящую тяжесть Звука.

Дверь в задней части кельи с треском распахнулась, и какой-то блестящий, со множеством конечностей дрон, усеянный углами и колючками, ворвался внутрь, остановившись у сиденья КьиРиа. Он приподнялся, словно готовясь к удару. КьиРиа подпрыгнул, повернувшись к машине, которая прокричала: «Арестованы! Сдавайтесь!» с металлическим звоном, настолько высоким, что он перекрывал вездесущий гул.

Скафандр Тефве пришел в полную готовность, как только дверь начала двигаться, закрыв её голову плотно прилегающим полупрозрачным шлемом. Она вскочила и распахнула створки, впуская Звук внутрь. Последовала белая вспышка, и она почувствовала, как что-то сильно ударило ее в спину, не причинив при этом боли. Она бросилась сквозь занавеси и вылетела из окна, приземлившись на холодный сыпучий склон снаружи, зигзагом пролетев по нему вниз к ближайшему укрытию, — темной массе метровых валунов.

— Корабль! — крикнула она. — Ты получил, что хотел? Вытаскивай меня отсюда!

— Часть защиты в области спины повреждена на семьдесят процентов, — торжественно сообщил ей скафандр.

Она чувствовала, как в месте, куда пришелся удар, разгорается жар.

— Черт! — выругалась она, ныряя в щель между двумя валунами. Но так и не попала туда. Второй, гораздо более мощный удар — сверху, с оружейной платформы, о существовании которой она даже не подозревала, — попал ей точно между плеч и разнёс шею и голову.

Большая часть ее тела упала в кровавую, огненную, дымящуюся кучу перед скопищем валунов. Ее голова пролетела чуть дальше, ударившись о подножие одной из каменных стен. Вид с ракеты-разведчика или того, что её сопровождало, мелькнул напоследок и исчез.

Быстрые Пикеты, внезапно оказавшиеся объектом агрессивного внимания небольшой флотилии кораблей оглари, совершил очень рискованный маневр, сумев забрать все еще живую голову Тефве, а затем бешено рванул с максимально возможным ускорением, приводя в движение поля двигателя. Весь этот инцидент вызвал у оглари громкое возмущение и негодование, якобы полностью инициированное их уважаемыми союзниками и благодарными подопечными увануи. Быстрые Пикеты, их родной ГСВ и другие деятели Культуры поспешно принесли извинения за недоразумение, но теперь как оглари, так и увануи вправе были ожидать последующих милостей и снисхождений.

Очевидно, ни Контакт, ни Особые Обстоятельства не впечатлялись сколько-нибудь происшедшими событиями.

— Такие вещи не забываются, — пробормотала про себя Тефве.

— Это всё? — спросил «Вы Называете Это Чистым?». — Всё, что ты хотела видеть?

— Я испытала то, что пережили двое других, так что, наверное, да, — сказала она. — Но меня, черт побери, убили.

— Это и был сюрприз.

— Благодарю. Думаю, теперь я вернусь в «Хранилище». Посплю… немного. И никаких снов.

— Конечно.

— И в следующий раз, когда ты захочешь разбудить меня…

Но корабль уже начал опускать её под воду. Он подозревал, что в этом предложении Тефве было ещё одно слово, и это слово было «не надо».

Вполне понятное самоотрицание, рассудил корабль.

* * *

— Конечно, мы близки. Мы всегда были близки. Мы мать и дочь. Вы не понимаете этого, потому что вы мужчина. А мужчины редко понимают такие вещи. Честно говоря, нужно быть матерью, чтобы это понять. Даже некоторые дочери не понимают, если уж говорить откровенно. Я не утверждаю, что Вир не понимает — не совсем так. Но она независима. Очень независима. Хотя я не жалуюсь: я не из тех, кто жалуется, вовсе нет. Я так её воспитала. Это то, чего я хотела для неё. Я всегда хотела, чтобы она была самостоятельным человеком, не привязанным к моему кошельку. А сама она не хотела становиться матерью из-за Сублимации. Да и времени у неё не было, если уж на то пошло. Она всегда была очень занята. И не всегда тем, о чём можно рассказывать, если вы понимаете, что я имею в виду. Понимаете? Уверена, что да — при вашей-то работе. Я не говорю, что она была каким-то секретным агентом или кем-то в этом роде, но, я могу сказать, будучи ее матерью, — а у меня есть нюх на такие вещи, хотя я очень скромная, это подтвердят все, кто меня знает, мои друзья, что у меня есть чутьё, почти видение… — что были вещи, которые она, очевидно, не могла мне рассказать, вещи секретные, которые мне лучше не знать, я полагаю. Я не удивлена, правда не удивлена. Она очень умная, очень способная молодая девушка, умеющая позаботиться о себе, и заслуживающая доверия. И верная. Да — верная. Очень верная. В этом она похожа на меня, это часть того, что нас связывает.

— Просто, судя по записям в журнале корабля, она, кажется, не часто посещает… — начал было говорить первый молодой человек, но его спутник поднял руку, останавливая его.

Она уже забыла их имена, но тот, который только что говорил, был приятнее из этих двоих — он больше улыбался, смотрел на нее подобающе и просто имел приятные манеры. Другой был ещё моложе — совсем юный — и выглядел строже. Кроме того, он, похоже, даже не заметил — не говоря уже о том, чтобы оценить — очень эффектное и смелое облегающее платье, которое она специально надела.

Межполковая разведка прикомандированная к триместру! Звучало внушительно! И они интересовались ее дочерью! В хорошем смысле, конечно: они были очень вежливы и почтительны с тех пор, как позвонили в квартиру со своего самолета, направляясь к ней, и даже тот маленький, жестколицый, которого, вероятно, интересовали только мальчики, был вежлив и учтив с момента, как они переступили порог её дома. Судя по всему, — хотя по понятным причинам они не могли ничего подтвердить или опровергнуть — Вир была ещё жива. И не просто жива, а вовлечена — как, похоже, подразумевалось — в нечто очень важное. Ее маленькая девочка! Что ж, в этом не было ничего удивительного. В глубине души она всегда знала, несмотря на все глупости, которые девочка делала и говорила на протяжении многих лет, что Вир выполнит обещание, данное в юности, и заставит мать гордиться ею. Это был лишь вопрос времени.

На самом деле, все те случаи, когда она не удосуживалась навестить её или связаться с ней, казалась равнодушной, нетерпимой или просто желающей причинить боль в тех редких случаях, когда она все-таки соизволяла появиться, теперь обрели очевидный смысл: она просто пыталась защитить свою мать! Несомненно, всё именно так и обстояло. Конечно, она любила и уважала свою старую маму, как же иначе? Но она просто не могла посвятить ее в свою тайную жизнь, не подвергая опасности. Логично. Любящая и разумная одновременно. Как вовремя всё открылось!

Вариб почувствовала, что начинаетвозбуждаться от этих мыслей — ее дыхание участилось, и она ничуть не удивилась бы, узнав, что выглядит сейчас раскрасневшейся и еще более помолодевшей перед этими двумя очень хорошо одетыми и безупречно ухоженными молодыми людьми. Младший, с более строгим лицом, что-то говорил. Ей, пожалуй, следовало сосредоточиться, она отвлеклась, что было ей не свойственно.

— … замешана в чем-то секретном? — сказал он, глаза сузились, но на лице появилась улыбка — наконец-то! — его худое лицо улыбалось. — Я правильно понял? Вы…?

— Ну, я не могу сказать слишком много. Очевидно, — призналась Вариб. — О, спасибо, дорогой. — Она приняла от Гаррона настойку для здоровья. Поначалу Гаррон был немного грубоват с молодыми людьми — они, вероятно, были даже моложе его, — но ничего неожиданного, учитывая ситуацию. Он даже предложил всем выпить, что было гораздо лучше, его обычного: «Я что, просто стюард для тебя?». — …Но она всегда была такой выдающейся, что выглядело бы вполне разумным, если бы полк использовал ее таланты с пользой. То есть, на самом деле она никогда бы мне ничего не сказала, но… — Вариб подмигнула двум молодым людям, — мать может почувствовать. Особенно когда вы очень близки — почти смущающе близки! — к возрасту своей дочери — ох! — Я думаю, вы способны понять, когда происходит что-то, о чём она напрямую не говорит. Я не могу рассказать вам больше. Я больше ничего не знаю, в обычном понимании, но, поверьте, мне на самом деле всё известно.

Молодой человек с жестким лицом кивнул:

— Это весьма интересно.

Вариб улыбнулась, расслабившись. Теперь она гораздо меньше беспокоилась о Вир.

* * *

ГСВ Содержание Может Отличаться

ЛОУ Каконим

ГСВ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Эмпирик

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Думаю, мы все уже просмотрели соответствующие сигнальные потоки. Похоже, господин КьиРиа действительно делает все возможное, чтобы мы не узнали о том, что произошло в те далекие времена. Ошибка Не… уже направился — повторно — на Ксаун в Поясной Город, однако я упоминаю об этом здесь на случай, если кто-то имеет дополнительные сведения… Нет? Больше ничего в течение пяти дней? Ну, в таком случае…

∞

МСВ Падение Давления

— Неужели наш друг Ошибка Не… не оставил никаких агентов присутствия в Ксауне?

∞

Уе Ошибка Не…

— Ошибка Не… оставил, потому что Ошибка Не… не полный идиот.

∞

МСВ Падение Давления

— Я, конечно, не имел в виду ничего подобного. Сможет ли в таком случае кто-нибудь из тех, кто все ещё находится в Ксауне, самостоятельно изъять означенные две части… мягкого оборудования?

∞

Уе Ошибка Не…

— Самостоятельно — нет. Человек, владеющий, как мы предполагаем, глазами господина КьиРиа, в которых, как мы опять же предполагаем, действительно находятся его воспоминания, обладает нетривиальными ресурсами в области наблюдения и удаленного присутствия. Предметы, которые я оставил поблизости от него, могут оказать некоторую помощь в получении соответствующих объектов, а также выполнить определенный объем подготовительной работы, но сами по себе они не в состоянии изъять объекты.

Конечно, мы могли бы просто послать сообщение господину Ксимениру с просьбой продать, обменять или просто по доброте душевной подарить нам соответствующие предметы и отложить их до тех пор, пока я не смогу приехать и забрать их, однако, как мне представляется, такие действия могут насторожить его — а, возможно, и не только его, — убедив в особой важности интересующих нас частей тела КьиРиа.

Или мы могли бы попросить какой-нибудь оставшийся элемент Четырнадцатого полка, чья невиновность-односторонность предположительно была воспринята как очевидная после нападения на его штаб, помочь нам, но эта просьба автоматически отнимет контроль у тех, кому мы полностью и неявно доверяем, и может рассматриваться как предоставление потенциально слишком большой власти человеку, группе лиц или организации Гзилта в отношении оглашения или не оглашения информации, которую могут или не могут содержать глазные внешние устройства хранения данных господина КьиРиа. Я думаю, что указанные мною возможности, полностью покрывают все имеющиеся альтернативы тому, что я вернусь назад так быстро, как только мои скромные двигательные поля смогут донести меня до Ксауна, и буду полагаться на свои собственные способности, чтобы исправить ситуацию.

∞

ГКУ Вытесняющая Деятельность

— В контексте вашего упоминания о том, что люди Гзилта потенциально могут иметь слишком много власти благодаря доступу к информации, предположительно содержащейся в воспоминаниях господина КьиРиа, что вы думаете о госпоже Коссонт?

∞

Уе Ошибка Не…

— Вир Коссонт пока что не доставляла нам хлопот и даже была весьма полезна. Кроме того, получив разрешение заглянуть внутрь устройства, хранящего состояние разума господина КьиРиа, с его разрешения и даже по его настоянию, я обнаружил, что пробраться к его воспоминаниям отнюдь не просто: её сотрудничество вполне может потребоваться, чтобы разобраться в закодированных данных, которые мы ищем, конечно, если это будет сделано быстро и без ошибок. Поскольку господин КьиРиа, похоже, испытывает, по меньшей мере, сентиментальную привязанность к мадам Коссонт, нам необходимо, чтобы и он, и она оставались в наших рядах. В любом случае, я не думаю, что она имеет желание или испытывает существенную потребность повлиять на ситуацию.

∞

ГКУ Вытесняющая Деятельность

— Значит, вы ручаетесь за нее.

∞

Уе Ошибка Не

— Да. Настолько, насколько возможно ручаться за биологическое существо.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Хорошо. Тем временем, мы сталкиваемся с проблемой оспаривания предпочтительного статуса Падальщиков между Ронте и Лисейденом. То, что они не торопятся ползать по космосу, не означает, что они исчезли. Напротив, самые мощные подразделения их флота ковыляют к одному и тому же месту, к Зис, и должны прибыть туда в ближайшие день-два. Учитывая то, что аватар «Проходил Мимо И Решил Заглянуть» сообщил о нюансах создавшейся политической ситуации, это не обнадеживает. Есть какие-нибудь мысли?

∞

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

— Да. Я думаю, мы должны радоваться, что эти два делинквентных огрызка там, не говоря уже о паре бандитов из «Проходящего мимо»…

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я имел в виду что-то более конструктивное.

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть.

— Мой аватар продолжает искать аудиенции у различных представителей власти, особенно у септаме Банстегейна. Однако, с ним не так то просто встретиться: очевидно, что он не может быть настолько занят официальными обязанностями, как утверждает, но у него определенно есть множество других интересов, которыми он заполняет оставшееся ему время. В результате, к сожалению, на данный момент я не могу предложить ничего более конструктивного, чем Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Проходящий мимо…, похоже, скоро сменит имя на «Эффективно бесполезный». Ему следует — и не единовременно, а на протяжении всего времени — быть гораздо более агрессивным в отслеживании этих «различных представителей власти, особенно септаме Банстегейна» и в первую очередь септаме Банстегейна. Он не должен удовлетворять вежливые просьбы об отклонении встреч с этими людьми — если они будут так любезны, когда они соизволят… — довольно, уже, пожалуйста, — он должен шпионить, подслушивать и отслеживать всех их до единого. Вот что происходит, когда вы позволяете стареющему академику с пристрастием к цивилизации брать на себя любую серьезную роль, связанную с её деятельностью, потому что он, так сказать, «понимает» их. Он не просто понимает их, он уже отождествляет себя с ними, подражает им — он хочет, понимаете ли, быть ими. Не достаточно хорош — моё мнение.

∞

— Если честно, эта должность первоначально выглядела административно формальной, пока Зихдрен-Ремнантер-дерьмо неожиданно не попало на лопасти.

∞

— Так обычно и случается. Урок заключается в том, что не существует формальных должностей, есть только дела с потенциально серьезными последствиями, которые нам чаще всего сходят с рук. Можем ли мы попросить Эмпирика присоединиться к Проходящему Мимо…? Эти большие ублюдки системного класса должны отбрасывать длинную тень впереди себя, иначе какой от них прок?

∞

— Я внесу предложение. Вернемся к общим делам.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

ЛОУ Каконим

ГСВ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Эмпирик

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Что ж, нам остаётся ждать дальнейшего развития событий. Будем надеяться, что за это время не произойдет ничего серьезного.

* * *

Первая часть корабельного танца «Приближающееся Затмение Одного Солнца Другим» была исполнена с должной церемонией при достижении окраины системы Мурейт, когда до родной планеты гзилтов — Зис — оставались считанные часы. Танец был дополнен с участием корабля Культуры «Рабочие Ритмы». Накопленная этим кораблем предполагаемая инопланетная ценность (положительная), почетная, по общему признанию флота и эскадры, теперь стала настолько велика, что он, возможно, испытал бы неловкость, если бы ему сообщили об уровне, на который он так стремительно поднялся.

Вероятно, им уже был превышен тот предел, когда даже такие величественные создания, как Осебри 17 Халдесиб, занимавший столь высокое положение, или как Принц Роя и глава Подроя и ответственный офицер флота, могли бы рассчитывать на то, что смогут должным образом его информировать. Поэтому было решено позволить кораблю Культуры продолжать накапливать предполагаемую чуждую — инопланетную ценность (положительную), почетную, до поры до времени, не нарушая, говоря метафорически, движения потока воздуха через улей, то есть, не информируя судно о его статусе.

Как бы ни было, а Гзилт и Зис теперь лежали впереди, и очень близко.

* * *

— Еще раз здравствуйте. Извините, что была такой… резкой.

— Ничего страшного. Я так понимаю, мы все еще на борту того же корабля Культуры, «Ошибка Не…».

— Да, там же.

— Так что же ты увидела, что тебя так встревожило? — спросил голос из серебристо-серого куба. — Или ты снова собираешься отключить меня?

— Мы смотрели на то, что вы сделали с собой.

— Вот как? И что же…? Ну же, расскажи мне. Между той версией меня, которая здесь, и той, которая сделала с собой то, что сделала, меньше двадцати лет разницы. Когда живешь так долго, как я, это ничто. Я не сильно изменился за это время. По сути, я тот же самый человек. Расскажи мне.

— Вы вложили в глаза свои самые ранние воспоминания, а потом удалили их, — сказала она. — Вы отправились к Ксимениру, в Поясной Город, чтобы сделать это. На месте глаз у вас теперь дополнительные уши.

— …Ну, это, безусловно, доводит мое пристрастие к Слышимому до крайности. — Голос, казалось, искренне позабавило откровение.

— Это выглядит… радикальным. Шокирующим, — сказала Коссонт. — Выглядит как членовредительство.

— Это мое тело, и я могу калечить его по своему усмотрению. Не говоря уже о том, что из уст человека, обладающего четырьмя руками, критика представляется неуместной.

Коссонт открыла рот, но голос продолжил:

— Речь идёт о месте под названием Цетид, не так ли? Горы Звука?

— Да.

— Ха! Логично. Слышал об этом месте четверть тысячелетия назад или больше, с тех пор всё собирался туда съездить. Молодец, что отнёсся настолько серьёзно, что задействовал нечто большее, чем стандартное сенсорное оборудование. Восхищаюсь собой.

Коссонт, лежавшая на своей кровати с кубом на подушке, подняла брови, но пропустила последнее высказывание мимо ушей.

— Ваша старая подруга по имени Тефве навестила вас там, — сказала она, — пытаясь убедить вас рассказать о том, что произошло в момент формирования Культуры, когда Гзилт почти присоединился.

— Вот тебе и клятва старых любовников хранить тайны и уважать частную жизнь.

— Но о чем, черт возьми, вы думали? Вырвать свои собственные глаза? Оставить их Ксимениру!?

— И что же? Наверняка в тот момент это казалось мне хорошей идеей. И не менее очевидной, чем оставить данные с разным информационным барахлом на орбитале Оспина. Например.

— Что вы пытались скрыть?

— Кто знает? Может быть, мне лучше без воспоминаний. Итак, позволь узнать: мы направляемся в Ксаун?

— Да — тихо сказала Коссонт кубу. — И идем к Ксимениру, в Поясной Город, чтобы попытаться вернуть ваши глаза, ваши воспоминания.

— Интересно то, что я не хотел, чтобы воспоминания были уничтожены полностью, просто сокрыты. Какими бы они ни были… Конечно, если глаза на месте, это не значит, что в них сохранились воспоминания. Я мог их предварительно стереть… Что-то стало тихо. Ты здесь?

— Это было бы слишком даже для вас, Нгароэ.

— Все равно. Думаю, я бы не стал этого делать.

* * *

— Мне нравится, что я вижу тебя и прикасаюсь к тебе, знаю, что ты рядом, где-то всего в одном вдохе, я чувствую каждый этот выдох, как зыбкое дуновение, пронёсшееся по земле, слышу каждый удар сердца вблизи, и ты настолько близко, что я ощущаю тепло. Моё присутствие, мой обет… Я живу ради этих мгновений. И умираю при мысли, что они могут кануть в Возвышенном.

— Ты говоришь мне самые приятные вещи, какие я когда-либо слышала. Я бы хотела говорить об этом так же красиво.

— Ты черпаешь их из меня, потому что ты их муза, их истинный созидатель — мы творим их меж собой. Я безнадежный прозаик и заика, и всегда им был. Так что ты должна принять на себя половину приписываемых мне тобою заслуг. По меньшей мере.

— Если ты говоришь, что я должна — я должна, но мне неловко, что ты так говоришь, так много даешь мне, а я не могу восполнить твой дар.

— Слова — всего лишь форма, Вирисс. Лишь один из языков, один из способов выражения. Ты говоришь глазами, говоришь своими сладкими устами и нежными пальцами, всем своим телом. Вот так. Что?

— Нет, я просто… обними меня, обними. Будь моим присутствием. Я сделаю всё для тебя. Мне нужно это. Ты же не ненавидишь меня за то, что я так нуждаюсь? Да, я знаю, что нуждаюсь. Моя собственная нужда выдаёт меня.

— О, моя дорогая. Мне нравится, что ты нуждаешься во мне так же сильно, как и я. Отчаянно. Но не расстраивайся. Что?

— Ты ведь не думаешь, что они лгут нам, Сублимированные, не думаешь, что они нас обманывают?

— А это…? Ни на миг. Прошу, успокойся, Вирисс. Конечно, нет. Неужели я рискнул бы потерять тебя? Если бы я хоть на мгновение допустил, что существует хоть какая-то опасность, возможность того, что они нам лгут, что то, что нам предлагают, неправда, и мы можем просто умереть или быть развеяны как туман, я бы никогда даже не подумал об этом, ради себя, тебя, ради нас, ради всех людей.

— Разве Присутствие, нависшее над нами, не угроза? Иногда я смотрю на него, парящее над городом, и оно вызывает во мне дрожь.

— Иногда, признаюсь, и у меня перехватывает дыхание. Что я могу сказать, Вирисс? Обещания принимают разные формы, и чем более… судьбоносными они являются, тем более угрожающе могут выглядеть. Все великие обещания — угроза тому, что происходило до момента, когда они были озвучены. Они угрожают спокойному течению жизни, и мы внезапно становимся консерваторами, хотя и хотим, а порой и нуждаемся в том, что несут перемены. Поэтому над нами, над самим парламентом, нависает эта огромная серая фигура как напоминание о том, что именно здесь было принято окончательное решение, именно здесь мы свернули на предназначенный нам путь. И она напоминает нам, что есть силы, которые находятся вне нас, что сами мы лишь в процессе обретения полноты бытия и ради этого совершаем новый большой скачок.

— Уже слишком поздно?

— Что? Прости, любовь моя, я не…

— Слишком поздно для того, чтобы мы могли передумать?

— Ну, очевидно, нет, не поздно. Мы все можем передумать, вплоть до самого последнего момента.

— Должны ли всегда существовать какие-то силы вне нас?

— О, они всегда были. Сублимированные существуют уже десять миллиардов лет, Старейшины тоже. Мы всего лишь один из видов, которому предназначено быть здесь какое-то время, после которого надлежит уйти, как и всем остальным, кто был до нас. Но мы всегда осознавали, что есть определённая ценность в том, чтобы быть собой, теми, кто мы есть. Мы обрели, получили способ символизировать это в Книге Истины, но настоящая правда в том, что каждый вид чувствует то же самое, и каждый по-своему прав.

Мы все думаем, что мы особенные, и в каком-то смысле так оно и есть, но в то же время, это ощущение того, что мы особенные, является одной из вещей, общих для всех, объединяющих и делающих нас похожими друг на друга. И когда это чувство… особенности ставится под сомнение, мы естественно чувствуем угрозу. Мы все чувствуем. Я чувствую. Приближается Сублимация, и уже собираются военные корабли пришельцев: уже прибыли корабли Культуры — еще два сегодня вечером, «Эмпирик» завтра — и через несколько дней прибудут Лисейдены и Ронте, и оба, кажется, видят друг в друге интервентов, в то время как мы считаем, что и те и другие по сути захватчики нашего наследия. Глаза галактики устремлены на нас, и это должно быть время покоя, размышлений и размеренной подготовки, время оглянуться назад с кроткой гордостью за всё, чего мы достигли…

И ещё… нападение на штаб полка и тысячи убитых, и над нашими головами идет недостойная возня за трофеи, и всевозможные абсурдные слухи и истории, но в то же время…

— Я просто беспокоюсь. О том, что мы как-то слишком увлеклись, всполошились из-за этого, не продумали… а некоторые люди убедили нас сделать то, к чему мы, возможно, ещё не готовы.

— Ну, септаме Банстегейн очень убедительный человек, надо признать. И очевидно, я должен поблагодарить тебя за столь своеобразный комплимент.

— Я не имела в виду…

— Нет, ты имела. Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Но ты должна видеть, что мы становимся символами для самих себя. Один человек может казаться зачинщиком, силой, стоящей за каким-то… великим начинанием, течением в обществе, но не обязательно именно он производит его — он может находиться на переднем крае и может оказывать какое-то небольшое, непосредственное влияние на его направление час за часом, день за днем, но на самом деле он тоже плывет по течению, подхваченный им, силой всех тех людей, которые стоят за ним, за идеей, которую они представляют и которую несут. Но, Вирисс, что это за разговоры в постели? У нас так мало возможностей побыть вместе, давай же не будем тратить время на такие переживания.

— Да, да. Ты, конечно, прав. Я буду твоей добычей, сражайся за…

— Ой! Что это?

— Что?

— Я не знаю. Мой палец. Уколол, кажется… какой-то шип или… Почему ты это сделала?

— Что? Не смейся! Дай мне посмотреть!

— Вот. Мой палец, видишь? Он пострадал.

— Дай посмотрю…

— О. Эта крошечная травма стоит такого сладкого поцелуя. Я теряю от тебя сознание… Подожди-ка, ты действительно… Я падаю в обморок. Моя голова совсем… совсем…

— Нет!

— Все в порядке. Я просто… Я должен. Должен был… О, мне нужно позвонить.

— А…

— Уже темнеет и мне действительно нужно…

— Пожалуйста…

— Прости меня! Я так…

— Ладно, не важно…

— Мне жаль, действительно жаль…

19 (C -6)

— Неужели ничего не нашли?

— Только следы, cептаме. Какое-то очень сложное, очень высокотехнологичное устройство, которое начало растворяться в её плоти и крови сразу после того, как доставило свою полезную нагрузку.

— Полезную нагрузку?

Врач — генерал Локуил кивнул.

— Первая доза попала в президента. Вторая — в мадам Орпе. Возможно, с разницей в несколько секунд, возможно, почти одновременно. От устройства осталось так мало — во всяком случае, так мало, что оно только что не превратилось в составляющие его молекулы. Сложно сказать, но, скорее всего, это было что-то, настроенное на гены самой Сеф, что-то, что активировалось только при соприкосновении с ней. После того, как токсин был введён в неё, носитель доставил вторую дозу в Орпе. — Локуил поднял руки в жесте беспомощности. — По-видимому, чтобы устранить свидетеля. Однако, мы должны также предположить, что Орпе знала об устройстве, но не знала, что оно убьёт президента. Она могла, скажем, думать, что это наркотик, или — учитывая, где он находится — могла допускать, что это, ну… знаете, выражаясь образно, улучшит ситуацию для неё, для них обеих. Мы не можем этого знать.

Генерал вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он напряжённо массировал лицо рукой, сидя через стол от септаме Банстегейна. Маршал Чекври сидела здесь же. Снаружи уже почти рассвело.

Оба тела были обнаружены службой безопасности президента, когда её браслет связи, снятый и брошенный на кровати, наконец, зарегистрировал, что жизненно важные показатели изменились аномальным образом. Спасти женщин не представлялось возможным: к моменту обнаружения быстродействующие синтетические нейротоксины целевого действия все еще размножались в том, что осталось от их мозга и нервной системы. Медицинская команда, состоящая из лучших людей и специализированных машин, работала всю ночь, пытаясь понять, что произошло.

— Но, эта…вещь — как она… хм… узнала, когда ей нужно активироваться? — спросил Банстегейн, стараясь выглядеть озадаченным, но не казаться при этом наивным глупцом.

— Она отслеживает всё, с чем соприкасается, — устало сказал Локуил. — Как только она фиксирует какой-либо генетический материал, принадлежащий цели — президенту, — она проверяет, является ли этот материал реальным участком тела, выпрыгивает и начинает действовать. В каком-то смысле это довольно старая технология, септаме.

— То есть для активации необходим образец…

— Да, результаты образца генетического материала Сефой. Которые можно получить практически где угодно, септаме: из бокала, из любого волоса президента, любого предмета её одежды, наконец, его можно получить, просто пожав ей руку или прикоснувшись к щеке.

— Все, кого она когда-либо встречала на протяжении своей жизни, были бы подозреваемыми первого порядка, — резко сказала Чекври Банстегейну. Она повернулась к Локуилу. — Я полагаю, вы уже сотрудничаете с полицией?

Локуил кивнул:

— Звонок сделали люди из службы личной безопасности.

— По правде говоря, — сказала Чекври, — создаётся впечатление, что здесь действовал кто-то из своих.

— Вы имеете в виду устройство, которое было использовано? — спросил Банстегейн.

Чекври кивнула.

— У нас были такие штуки. Когда-то, давным-давно. — Она подняла бровь. — Во времена, которые можно назвать незабвенными. Предполагалось, что от всего этого должны были избавиться, но, не исключено, что какая-то часть сохранилась. Или кто-то сохранил знания и средства для изготовления такого устройства.

Банстегейн пристально посмотрел в глаза Чекври, когда она произнесла это, встретив ответный, не менее пристальный взгляд.

— Или изобрел новое, — устало добавил Локуил. — Факт остается фактом — президент мертва. Не говоря уже об её адъютанте. И о… деликатных обстоятельствах. Но что действительно важно сейчас, так это то, что президент мертва. Остаётся решить, что с этим делать?

— Протоколы недвусмысленны, — сказал Банстегейн. Он знал, что выглядит сейчас ужасно: усталый, неухоженный. И это было ему на руку. Голос звучал ровно и опустошённо. Он прилагал усилия, чтобы сохранить его таким. — Самый долгоживущий трим становится исполняющим обязанности президента, самый долгоживущий септаме становится исполняющим обязанности трим…

— Плевок пророка, — высказалась маршал, что означало: «Инт'йом в качестве президента, даже на шесть дней?» Она покачала головой.

— Да, — подтвердил Банстегейн с оттенком обречённости в голосе. — И так далее по уровням, пока выращивается клон Сефой Гелемин и назначаются выборы нового президента.

— Это может показаться немного бессмысленным, поскольку Сублимация на пороге, — сказала Чекври.

— Для изменения протоколов потребуется голосование всего парламента, — уныло заметил Банстегейн, добавив в голос толику усталости. — Не меньше восьмидесяти процентов для любых изменений. Нам будет сложно даже просто сформировать кворум из людей, которых мы смогли бы вызвать из внесистемного пространства. — Он покачал головой, протирая глаза. — Но, тем не менее, я думаю, мы должны придерживаться правил и действовать так, как будто выборы состоятся по истечении сорока дней, даже если на самом деле они не состоятся.

— Или на случай, если они всё-таки произойдут, — вставил Локуил.

Септаме и маршал одновременно посмотрели на него. Генерал пожал плечами. — На случай, если вся эта ситуация — нападение на Четырнадцатый, убийство президента — приведёт к тому, что достаточно много людей захотят отложить Сублимацию — что вполне правдоподобно.

— Это было бы катастрофой, — выдохнул Банстегейн.

— Правда? — усомнился Локуил. — Всего лишь отсрочка. Не отмена.

— Септаме, очевидно, обеспокоен тем, чем в итоге может обернуться такая отсрочка, — пояснила Чекври.

— Всё было расставлено по местам, всё спланировано, настроено и нацелено на один-единственный день Инициации, — сказал Банстегейн. — Мы не можем отступить. — Он покачал головой. — Либо мы идем, либо не идем, но… отсрочка? Не думаю, что это возможно.

— Но появится немало людей, задающихся вопросом, кто совершил все эти преступления, — сказал Генерал. — Нападение на Эшри, убийство президента. Тут слишком много неясного. Люди будут чувствовать себя… не знаю — неудовлетворенными, отправляясь в Возвышенное, не зная ответов на свои вопросы. — Он перевел взгляд с Банстегейна на Чекври. — Вы так не думаете?

— Возможно, Сублимация покажется нам благословенным избавлением от подобных забот, — предположил септаме. Ни маршал, ни генерал не выглядели так, будто поверили в это.

— Ну, — сказал Локуил, сворачивая свой экран и убирая его в карман пиджака, — первая утечка случилась более часа назад. Новостные каналы уже содрогаются в конвульсиях, или пенятся, или… что они там делают? Мне нужно присутствовать на пресс-конференции. — Он встал. — Септаме? Полагаю, вы тоже захотите присутствовать?

Банстегейн кивнул.

— Конечно, Локуил. Можете дать нам пять минут? Есть события, касающиеся Эшри и наших друзей — падальщиков, которые мы с маршалом должны обсудить. — Он взглянул на часы. — Вы не возражаете?

— Да, хорошо. Пять минут, септаме, — генерал нахмурился, покинув комнату. Шум от ожидавших в приёмной сотрудников то нарастал, то стихал.

Банстегейн несколько мгновений смотрел на маршала. Она отвела взгляд, затем медленно подняла брови.

— Простите, септаме, вы ожидали, что я скажу что-то прямо здесь?

Банстегейн улыбнулся.

— Нет. — Он положил руки на стол перед собой. — Однако генерал все же прав.

— Я надеюсь на это, по крайней мере, в том, что касается медицинских вопросов.

— Да ладно, Чекври, вы знаете, что я имею в виду — людей, которым нужны ответы. И мы должны дать им эти ответы.

— И какие же это ответы?

— То, что произошло в Эшри, то, что только что произошло здесь. Люди — некоторые люди, по крайней мере — не захотят идти в Возвышенное, пока всё, что происходит, не возымеет развязки.

— Значит, мы дадим им развязку?

— Да. — Он кивнул на дверь.

Они прошли через кабинет в короткий коридор, который вёл в ванную и небольшую обособленную комнату для отдыха. Банстегейн закрыл за собой дверь. Помещение выглядело тесным, освещенное единственной лампой.

— Все очень просто, — сказал Банстегейн, едва они оказались внутри, — Ронте — наши падшие ангелы.

Чекври смотрела скептически.

— И в случае с президентом тоже?

— Мы скажем, что она узнала, как они угрожали нам, что Эшри был их первым выстрелом, примером того, как они поступят с нами, если мы не предоставим им свободу действий. Гелемин собиралась лишить их привилегированного статуса Падальщиков указом президента, поэтому они устранили её. Мы скажем, что они должны убраться из нашего пространства, если понадобится, посадим в тюрьму столько, сколько сможем найти, или просто вышлем прочь. Все наши проблемы, таким образом, будут решены.

Маршал по-прежнему смотрела с недоверием.

— Они немного… недоразвиты для роли падших, септаме. На их кораблях едва хватает ракет, и вы думаете, вам удастся убедить людей, что эти бедолаги способны проделать с нами такие вещи? Это почти так же неубедительно, как неведение. По крайней мере, пока мы не знаем ответы, мы можем притворяться, что за всем этим стоит кто-то, кто больше и могущественней нас. А ваш выбор… свидетельствует о том, что мы слабы.

— Обвиним в этом все корабли, которые уже сублимировались, и намекнём, что Ронте, должно быть, рассчитывали на какие-то более высокие технологии.

— Как те, что есть у Культуры? — Выражение лица маршала было близко к презрению.

— Они помогали Ронте, не так ли?

— Они дали горстке или двум кораблям крошечное усиление. Похоже на покровительство, но не на акт взаимопомощи.

— Но мы и не станем обвинять их открыто. Не напрямую. Просто намекнём. Люди сделают свои собственные выводы. Это всё, что нам нужно. Кроме того, и у Ронте и Лисейдена имеются сторонники. Если правильно преподнести факты, тень падёт и на них. Их могут обвинить. Вы ведь можете организовать это, маршал?

— Конечно, я могу это сделать, септаме. — Чекври улыбнулась. — В моём подчинении вся полковая разведка, которая за последние несколько лет выработала чёткую стратегию распускания слухов и размещения историй в каждого медийного игрока, которых вы так усердно обхаживали на протяжении десятилетий, — они зададут вопросы, которые мы им предложим, выслушают и повторят то, что мы скажем. Вопрос в том, поверят ли в это люди. Возможно, для достоверности мне даже придется немного возразить вам, выступив в защиту флотов, — учитывая, что я, в конце концов, возглавляю Объединенное полковое командование. Они будут ожидать от меня поддержки, и мне придется её оказать.

— Делайте всё, что потребуется.

— Положитесь на меня, септаме. — Маршал посмотрела на часы Банстегейна, повернув голову, чтобы прочитать перевернутые цифры и стрелки на устройстве украшавшем его грудь. — Наши пять минут почти истекли, — заметила она. — Извините. — Она повернулась.

— Я сделал то, что должно было быть сделано, — сказал он, словно ожидая её одобрения. — Вы верите мне?

На самом деле он не хотел говорить этих слов. Ни ей, ни кому бы то ни было другому. И теперь был обескуражен вырвавшейся ненароком фразой.

Чекври повернулась и посмотрела на него.

— Неважно, во что я верю, септаме, — холодно сказала она ему. — Важно лишь то, во что верите вы, и то, что вы говорите мне делать.

Он покачал головой, усмехнувшись.

— Вы хотя бы иногда спите спокойно, Чекври?

Маршал подняла брови.

— Я сплю как убитая, каждую ночь, септаме. Я всего лишь скромный военный офицер, выполняющий приказы. Никто не приказывал мне волноваться из-за тех последствий, которые они порождают. Или терять сон.

— Это необходимо было сделать, — сказал он ей убеждённо.

— Конечно, септаме. — Чекври пожала плечами. — Мне она все равно никогда не нравилась. Достаточно приятная, но… слишком слабая для той должности, которую занимала. Слишком… уступчивая. — Её брови снова изогнулись. — И всё же… Она умерла на руках у той, кто действительно любил ее. Они обе любили. А это уже кое-что. В данных обстоятельствах, это почти милосердие. — Она кивнула в сторону. — Кажется, я слышу, как стучит генерал. Нам лучше не задерживаться здесь.

* * *

— Есть еще кое-что, Септаме, — сказал Локуил, когда они сидели в задней части самолета, доставлявшего их из дипломатического квартала в парламент на пресс-конференцию. Чекври на своем шаттле вернулась в наземный штаб полка внутренней системы.

— Что? — спросил Банстегейн.

— Извините, — генерал потянулся вперед, чтобы щелкнуть выключателем. Между ними и сидящими напротив них старшими сотрудниками бесшумно воздвигся темный экран.

Локуил наклонился к уху Банстегейна и, дождавшись, когда самолёт выровняется, тихо сказал:

— Мадам Орпе была беременна.

— Что?..

— Примерно сорок дней. Вряд ли бы об этом стало известно до Сублимации.

— А вы…?

— Полностью уверен. Никаких сомнений.

— Но… Могла ли она…? Она ведь должна была знать…

— И она определенно знала. Она не была невеждой в таких вопросах. У нее имелись все стандартные медицинские рекомендации. Это была намеренная беременность, септаме. Осознанная.

Банстегейн ошарашено уставился перед собой, на темный материал перегородки, затем перевёл взгляд в сторону, на тусклые зеркальные иллюминаторы самолета. Он смотрел на проносившийся мимо город. Они миновали реку. Самый нижний ярус садов парламента стеной возвышался над неспокойной поверхностью волн. Через мгновение должны были появиться первые здания и павильоны. …О чем она думала? Что, как ей мнилось, она делала? Неужели она окончательно сошла с ума?

— Почему она…? — сказал он, внезапно осознав, что произнёс это вслух, растерянно уставившись на генерала.

— Этот… эмбрион — вы знаете, кто…? — пролепетал он. Голос как будто не принадлежал ему. Нужно взять себя в руки. — Он был… исследован?

— Продукты зачатия были удалены, — сказал Локуил, едва ли не шёпотом. — В частном порядке, так сказать. Так что в настоящее время они не являются частью судебного или доказательного материала, находящегося в распоряжении сил безопасности. И они не были проанализированы. Конечно, их нужно было бы проанализировать, чтобы установить личность…

— Возможно, будет лучше, если… будет лучше для всех заинтересованных сторон, если это исчезнет.

Генерал-врач откинулся на спинку кресла, кивнув.

— Я посмотрю, что можно сделать, септаме.

Он снова опустил экран конфиденциальности.

Банстегейн почувствовал, как его желудок сжался. Самолет начал крутой спуск.

* * *

ГСВ Содержание Может Оотличаться

ЛОУ Каконим

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Эмпирик

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Аватар Проходящего Мимо… сообщает, что президент Гзилта Сефой Гелемин мертва, возможно, на неё было совершено покушение.

∞

ЛОУ Каконим

— Мы располагаем данными, полученными через официальные внутрисистемные информационные потоки. Можно было бы ожидать, что наш коллега «Проходил Мимо И Решил Заглянуть» будет знать немного больше и сможет подтвердить это по своим собственным прямым каналам, что позволит нам быть уверенными, а не строить догадки, как какой-нибудь заштатный новостной концерн, состоящий из пары сомнительных камер и горемыки репортера, скачущего по комнате, и пытающегося одновременно надеть штаны, почистить зубы и при этом пялящегося с вытаращенными глазами на экраны экстренных новостей больших агентств.

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

— В столь важном вопросе я счел за лучшее проявить осторожность и подождать, пока законные власти официально не объявят о точном характере смерти президента. Каконим может взять на себя мою роль здесь, если и он прибудет в Гзилт. Это, однако, как я понимаю, произойдет спустя некоторое время после Сублимации, хотя, несомненно, такая мелочь не имеет значения, и Каконим наверняка не упустит возможность прочитать всем оставшимся в Гзилте лекцию о том, как они ошиблись в своей стратегии Возвышения.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я уверен, что происшедшее для всех нас стало шоком, и мы будем реагировать на эту новость по-разному, в том числе и обвинять себя. Однако, как только страсти улягутся — и, я бы сказал, чем скорее это произойдёт, тем лучше, — останется вопрос: что мы можем предпринять в сложившихся обстоятельствах?

ЛОУ Каконим

— Могу ли я предложить Проходившему Мимо…. более жесткое и менее щепетильное отношение к истеблишменту Гзилта? Относиться к гзилтам как к немного эксцентричным, но очень дорогим родственникам, достойным того, чтобы им всячески потакали, как мы можем потакать своим собратьям, может быть, и хорошо в случае, если они ведут себя так, как могли бы вести себя мы, однако, когда они начинают расстреливать корабли Зихдрен Ремнантеров, основные элементы командования и управления собственной армии и главу государства, такое снисходительное отношение, как мне представляется, начинает выглядеть, в лучшем случае, как слепота, порожденная самообманом.

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть.

— Я могу заверить Каконима и других членов группы, что в ситуации такой сложности, когда Сублимация одновременно близка и находится под угрозой, а степень паники и хаоса, похоже, стихийно поражает даже высшие эшелоны власти Гзилта, последнее, что я буду делать, это потакать любой «слепоте» или «самообману». Я уже приступил к более строгому анализу ситуации, используя различные методы и стратегии. Тем не менее, я мог бы напомнить тем, кто пытается указывать мне, как выполнять мою задачу, что в столь деликатных обстоятельствах, будучи уличённым в поведении, которое может быть воспринято как агрессивное или даже угрожающее, я только еще больше накалю обстановку, сделав проблематичным любой позитивный вклад, который мы, возможно, захотим и сможем внести в решение проблемы. Гзилт не какая-то кучка необразованных неучей, все еще пытающихся разобраться с концепцией четырехмерности, — это равнотехнологичная цивилизация, такая же древняя и такая же развитая — если и не в целом, то по отдельным пунктам — как наша собственная, и полностью способная предотвратить, обнаружить и совладать с подавляющим большинством любых мер наблюдения — включая те, которые я мог бы теоретически применить. Также нельзя полностью исключить возможность, что Гзилт фактически атакован извне и нуждается в нашей поддержке, а не в наших назойливых подозрениях.

∞

ЛОУ Каконим

— Если бы «Проходил Мимо И Решил Заглянуть» с самого начала использовал более настойчивый и подозрительный подход — прослушивал/взламывал/что угодно в отношении соответствующих лиц — мы бы уже почти наверняка знали, атакуют их извне или нет. И я, к слову, готов поспорить, что это не так.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я уверен, что все означенные пункты хорошо сформулированы. Возможно, нам стоит подождать и посмотреть, какова будет реакция самой иерархии Гзилта на смерть президента, прежде чем решать, что делать дальше.

* * *

— …Наши разведывательные службы установили, что эти же создания — Ронте, несут, в том числе, прямую или, возможно, через своих агентов и пособников, косвенную ответственность за нападение на штаб Четырнадцатого полка на Фзан-Джуйме, Эшри, Изенион, как и за трагическое, подлое убийство президента Гелемин. А также за нападения на два боевых корабля флота — на Эшри, и на Аблите… точнее — на Аблэйте. Да, Аблэйт тоже был атакован. И поэтому, в соответствии с ситуацией, мы полны решимости сопротивляться прибытию флота Ронте всеми силами и требовать их капитуляции. Капитуляции их агентов и представителей здесь — на… Зис и в других местах. Наши силы безопасности уже, в настоящий момент, осуществляют действия… — Новый президент и по совместительству старый политик трим Инт'йом замолчал. Он выглядел неуверенно: маленький, пожилой человек с нервными глазами и кожей, которой пришлось побывать под светом слишком многих солнц. Первый вопрос последовал от представителей СМИ. Исполняющий обязанности президента Инт'йом попросил повторить вопрос, затем поднял одну руку, советуясь со своими сотрудниками, четверо из которых стояли позади него на трибуне и выглядели так же нервно.

— Этот старый…, - вздохнул трим Йегрес, повернувшись к Банстегейну и частично прикрыв рот рукой. — Дважды ошибается с Аблэйтом, а потом с трудом вспоминает название планеты, на которой находится. Достойный приемник, а?

Септаме кивнул.

Йегрес нахмурился:

— Ты в порядке, Банстегейн?

— Я… потрясен, Йегрес, — он бросил взгляд на камеры, на случай, если какая-нибудь из них направлена на него. Здесь разрешалось пользоваться только ручными камерами, и присутствующие были избавлены от угрозы, что какая-нибудь плывущая в воздухе конструкция заберётся им в нос. Одна или две камеры были направлены на него и Йегреса. Стараясь сохранять выражение опустошения и растерянности на лице, он снова повернулся к Йегресу.

— Ты шокирован? — Йегрес, казалось, был удивлён. — Так пугают последствия?

— Не представляю, что будет дальше… — выдавил Банстегейн.

Йегрес вздохнул:

— Не лучшее время для суждений. Я даже не успел позавтракать. Убийцы могли бы быть и потактичней в этом смысле. Мой живот сейчас пуст, как голова нового президента…. И нашего покойного президента — если судить по тому, что сотворил яд с содержимым её черепа. И этой милой девушки, её адъютанта… Орпе, кажется?

Банстегейн кивнул. Йегрес посмотрел на септаме, наклонился к нему и снова прикрыл рот рукой.

— Мне всегда казалось, что ты ей нравишься. Это… ощущение…

— Септаме, — неожиданно произнес голос с другой стороны Банстегейна, предвосхитивший появление аватара Проходящего Мимо…

Банстегейн вздрогнул. Он готов был поклясться, что это серебристокожее создание каким-то образом просочилось в пространство, в которое никак не должно было попасть, протиснувшись сквозь толпу собравшихся так, словно они были бесплотны. Ну, по крайней мере, теперь у него был повод не отвечать Йегресу.

— Мы глубоко сожалеем, — проговорил Зиборлун едва слышно, наклонившись к его уху, — о вашей утрате. Мы узнали о смерти президента Гелемин и выражаем наши соболезнования, а также готовы предложить помощь — любую помощь — народу Гзилта. Я надеюсь, чтомы с вами сможем поговорить об этом в ближайшее время. Возможно, у меня есть информация, которой я могу поделиться только с вами. Спасибо, септаме, — существо коснулось его предплечья и снова ускользнуло.

Йегрес откинулся на спинку кресла, оглядывая Банстегейна.

— Полагаю, это были соболезнования, — заметил он, — хотя больше походило на ставку.

— …На данный момент неизвестно, — говорил исполняющий обязанности президента, — кто именно несет ответственность, кроме… обоснованного мнения, что Ронте, их агенты и пособники, хм… связаны с теми, кто… Словом, кем бы ни были эти лица или группа лиц… Так, да. Что?

Банстегейн вздохнул.

— Как этот болван умудрился стать тримом? Или деганом? Да вообще хоть кем-то?

Йегрес прочистил горло:

— Не ты ли возвысил его, старина?

Септаме уставился на Йегреса.

— Что? — прошептал он, поморщившись.

Йегрес пожал плечами.

— При любой возможности ты подавал ему руку. Всякий раз, когда люди хотели поднять его наверх, а это было часто. В конце концов, ты сам поднял и вытащил его наверх, сделав старого тупицу тримом. — Йегрес посмотрел на него немного обескураженно. — Черт возьми, септаме, ты же не забыл, каких болванов ты поддерживал все эти годы только потому, что они всегда с тобой соглашались? Подозреваю, что следующим, о ком ты забудешь, буду я. — Он покачал головой и, взглянув на часы, пробормотал:

— Интересно, в барах уже подают…

* * *

— Это в целом удовлетворительно, — сказал руководитель команды Тюн директору культурной миссии Керилу. Джелвилин Керил был повторно приглашен на борт флагмана лисейденов, корабля коллективных целей «Геллемтян-Асул-Анафавайя», чтобы получить поздравления за ту роль, которую он сыграл в недавнем повороте в судьбы Лисейдена.

Керил парил в своей прозрачной сфере в командном отсеке корабля — на лице его застыла искренняя улыбка. Он был уверен, что это выражение, даже если оно не имело никакого смысла для лисейденов — более того, даже если оно, допустим, к несчастью, было угрожающим для лисейденов — будет соответствующим образом переведено ИИ водных существ, и его настоящий смысл станет понятен лисейденским офицерам.

— Я очень рад, что ваша вера в меня — и моя вера, в свою очередь, в посла Мирбенеса — оказалась не напрасной. Мы — ваши верные агенты и слуги, руководитель команды, и мы рады, что смогли выполнить свою часть миссии.

* * *

— Правда ли, что Культуру подозревают в помощи Ронте?

— Я… я не… то есть, а…, - произнёс исполняющий обязанности президента с остекленевшим и отрешённым взглядом человека, который слушает, что ему говорят в наушник. Он поднял одну руку и, казалось, собирался поправить наушник, но передумал. — Извините меня. — Действующий президент отвернулся, переговорив о чём-то со своими сотрудниками, после чего снова обратился к залу лицом. — Что ж, — сказал он. — По всей видимости, подобные слухи имеют место. Поступила информация об одном корабле, корабле Культуры, помогающем флоту, который приближается к Гзилту. Это всего лишь один корабль, и я уверен, что наши собственные флоты, собственные корабли вполне способны…

— А как насчет ГСВ «Проходил Мимо И Решил Заглянуть», а также других военных кораблей Культуры, которые сейчас нависли прямо над Зис?

— Ну, я не могу вот так сразу… Извините, — сказал он и снова отвернулся.

Экран переключился на другой вид, представив взгляду толпу из СМИ и увеличив изображение одного из присутствующих, громко прокричавшего:

— Скажите, это может отложить Сублимацию?

В это время исполняющий обязанности президента спешно советовался со своими помощниками.

Кто-то ещё крикнул: «Будете ли вы выдвигать свою кандидатуру, и состоятся ли вообще выборы?», и с другой стороны: «Сохранённая президент Гелемин уже проснулась?». После этого вопросы посыпались потоком, не позволяя уловить суть большинства из них.

Бердл, сидевший рядом с Коссонт с открытым ртом, посмотрел на нее и бросил:

— Что ж, интересно.

Коссонт, не так давно проснувшаяся, едва одетая в просторный халат, бессмысленно смотрела в экран.

— Президент мертва? — спросила она.

— Это новый, — сказал ей Бердл, кивнув на старика на экране. — Король, который всегда есть, сколько бы его не сбрасывали. По крайней мере, пока не произойдёт революция или что-то не менее существенное.

— Она мертва? — повторила Коссонт.

— Президента Гелемин больше нет, — подтвердил Бердл. — А мы — то есть, Культура — похоже, каким-то образом оказались в кадре. Немного несправедливо, по-моему.

— Мне нравилась президент Гелемин, — сказала Пиан, обхватывая плечи Коссонт. — У нее была приятная улыбка. Кто этот старый человек?

— Новый президент, — отозвался Бердл. — Исполняющий обязанности президента Инт'йом.

— Понятно. У него не такая приятная улыбка.

— Ты права. Он совсем не такой, да?

— Совсем! Просто нет. Это просто не для него.

— Знаю, — согласился Бердл, улыбаясь.

Коссонт посмотрела на Бердла.

— Что вообще происходит?

Аватар пожал плечами. Выглядел он вполне серьезным.

— Долгая история. Борьба за власть, я полагаю. Хотя это кажется немного бессмысленным, поскольку всё равно все скоро отправятся в Возвышенное. Впрочем, возможно, что уже нет… — Бердл посмотрел на Коссонт. — И от того, отправятся или нет, может зависеть, что произойдет, когда мы вернемся в Ксаун и Поясной Город через три дня. — Аватар изобразил задумчивость. — Ответственно, в самом деле…

Коссонт покачала головой и снова воззрилась на экран.

— О, черт…

* * *

— Отменено! Что может быть «отменено»? У нас было соглашение! Мы ничего не сделали! Что…? Скажите нам, что мы сделали! Докажите хоть что-нибудь!

Делегацию Ронте выталкивали, не давая опомниться, из приспособленного для их проживания дома в дипломатическом квартале. Присутствовало столько же грузовиков СМИ, сколько и машин охраны.

Кое-кого из Ронте в их экзокостюмах даже обмотали специальными сетями для захвата, используемыми полувоенными подразделениями службы безопасности, предварительно оглушив эффекторами во время утреннего рейда. Сети призваны были отключить их экзокостюмы, оставив в неприкосновенности только основные системы жизнеобеспечения. Сейчас же пришельцев и их костюмы волокли через сад к ожидающим их полицейским шаттлам, что сопровождалось съёмкой с парящей камеры или беспилотного устройства, управляемого пришельцами, умело уклонявшегося от попыток сбить его людьми из службы безопасности.

— Это дипломатическая миссия! На каком основании вы…? Маленькому охранному дрону Гзилта удалось таки прикрепить заряд на устройство Ронте, после чего оно дернулось, затихло, а затем упало на землю и разбилось, оставшись лежать в клумбе.

Последний Ронте в экзокостюме был сбит с ног и втянут в охранный летун. Пандус закрылся, и корабль поднялся в воздух.

— Я стою здесь с послом Мирбенесом, представляющим Лисейден, — говорил репортер в парящую камеру. — Посол Мирбенес, скажите, вы удивлены тем, что с Ронте обращаются таким образом, в то время как ваши собственные клиенты были объявлены новыми союзниками Гзилта?

— Ну, хотя я прекрасно понимаю многочисленные и разнообразные способы давления, которое обычно оказывают на инопланетную делегацию…

* * *

— Помогала ли Культура Ронте или нет?

— Да. В частности, один из наших кораблей помог эскадре из двенадцати их кораблей добраться от места, где они находились, до окраины системы гзилтов. С тех пор они продвинулись чуть дальше.

— Двенадцать кораблей? Это силы вторжения?

— Вряд ли, господин… Крезель, не так ли? Нет, их корабли и оружие довольно примитивны. Проверьте спецификации — они в свободном доступе. И с какой стати Культуре помогать кому-то вторгаться в чужие земли, а тем более помогать кому-то вторгаться в земли гзилтов, которые были нашими друзьями на протяжении тысячелетий? И зачем вообще кому-то вторгаться в дела народа, намеренного сублимироваться? Хотя бы попытайтесь понять смысл. …Да? Госпожа Аусе, не так ли?

— Да. Благодарю. Вы помогали Ронте каким-либо другим способом?

— Конечно, нет, насколько я знаю. А мне бы сказали.

— Значит, теоретически вы могли помогать им.

— В чем именно? Уничтожить штаб Четырнадцатого? Это смешно. Это были не они. И уж точно не мы.

— Тогда кто, по-вашему, несет ответственность за это злодеяние?

— Я не знаю. Но более вероятно, что один из ваших собственных кораблей, а не Ронте или Культура уничтожили Фзан-Джуйм, и, да — я оставляю вам право судить, насколько абсурдно это предположение.

— Зиборлун! Работал ли корабль Культуры в союзе с Ронте, действуя по приказу, и если да, то по чьему?

— О. Значит, мы перешли от «помощи» к «работе в союзе с», не так ли? Понятно. У корабля — «Рабочие Ритмы», крошечного судна с экипажем из пяти человек — не было никаких приказов. У него и сейчас нет приказов. Он делал то, что он и его команда считали правильным, в любой момент, включая тот момент, когда он вызвался помочь Ронте добраться сюда быстрее. И на том этапе, не стоит забывать, Ронте всё ещё считали вас своими друзьями и, помимо всего прочего, хотели попасть сюда вовремя, чтобы помочь отпраздновать Возвышение.

— Кто-то должен был отдать приказ.

— Никто не отдавал. Не было никаких приказов. Вам предстоит серьёзная работа, господин Дириа, чтобы понять, как работает Культура. Да?.. Госпожа Зиге, не так ли?

— Культура шпионила за Гзилтом?

— Если и шпионила, то явно недостаточно, потому что мы, похоже, так же, как и все остальные, не понимаем, что здесь происходит. Да — человек в заднем ряду.

…- Кто этот умник? — спросила Коссонт, хмуро глядя на экран из-под тяжелой мантии. — Похож на корабельный аватар.

— Точно, — сказал Бердл. — Зиборлун. Аватар МСВ «Проходил Мимо И Решил Заглянуть». — Бердл, казалось, поколебался, затем сказал: — Не думаю, что тебе это понравится…

— Что? — не поняла она.

Изображение переключилось на очередную пресс-конференцию и старшего полицейского с двумя офицерами разведки безопасности первого полка. На периферии экрана появилось чьё-то лицо на вставке. Практически сразу Коссонт поняла, что знает этого человека — это было её собственное лицо.

— Мы были бы крайне заинтересованы в интервью с мадам Коссонт, — говорил полицейский. — Она является основной подозреваемой по делу об уничтожении штаба Четырнадцатого полка на Эшри.

— Что!? — закричала Коссонт, вскакивая на ноги. Пиан пришлось крепко вцепиться в её плечи, чтобы не упасть.

— Я же говорил, что тебе это не понравится, — вздохнул Бердл.

— О, Вир, ты вне закона? — удивилась Пиан.

— Но я ничего не сделала!

Бердл посмотрел на неё, наклонив голову.

— Неужели ты в самом деле так наивна?

* * *

Танец триумфа кораблей под названием «Приближающееся Затмение Одного Солнца Другим» был прекращен примерно в середине финального построения. После подтверждения предательства гуманоидов все корабли совершили разворот, задействовав двигатели на полную мощность, и одновременно вошли в максимально тугую петлю, закручиваясь по мере поворота так, чтобы во всех точках маневра их двигатели были направлены в сторону прежнего места назначения — планеты Зис в системе гзилтов.

Дрон Джонскер Ап-Кандреченат, представитель корабля Культуры «Рабочие Ритмы», был снова принят в командном пространстве межпространственного исследовательского судна «Меланхолия Хранит Триумфы», — прибывшего максимально быстрым, хотя и наиболее опасным способом перемещения, — демонстративно склонившись перед Принцем Роя и главой отдела субкорпорации.

Осебри 17 Халдезиб некоторое время рассматривал машину Культуры, прежде чем сказать:

— Устройство, среди моих офицеров есть те, кто хотел бы, чтобы мы напали на вас, считая, что вы тоже участвовали в этом обмане. Они считают, что вы вели нас в ловушку и намеренно торопили, и поэтому ни вы, ни ваш корабль не должны остаться в живых.

— Если Принц Роя того пожелает, я немедленно уйду, вернусь на свой корабль и улечу вместе с ним. Однако Принц Роя должен знать, что мы никогда не участвовали в подобном обмане и всегда делали все возможное, чтобы сотрудничать с флотом и эскадрой Ронте и помогать им. Если бы мы были замешаны в каком-либо заговоре с целью доставить эскадру в опасное место, то, будучи соучастниками, мы, несомненно, провели бы эскадру дальше в систему гзилтов, где угроза для неё возросла бы многократно, вместо того, чтобы выбрать место так, чтобы у эскадры — к счастью — было время отклониться от своего прежнего курса и совершить имеющую сейчас место передислокацию.

— Отклониться от прежнего курса и совершить передислокацию, — повторил Осебри 17 Халдесиб. — Есть ли у машины Культуры какие-нибудь другие столь же красивые способы сказать «убежать» и «скрыться, как пристыженная, преследуемая добыча»?

— Принц Роя, мы стараемся уважать ваши обычаи и протоколы, а также способы, которыми вы себя выражаете. Если мне не удалось сделать это в понятной и достойной форме, как хотелось бы, я прошу прощения. Да, мы убегаем. Я бегу с вами, решив оставаться с эскадрой и флотом столько, сколько вы пожелаете. Как только вы захотите, чтобы я ушёл, я уйду.

— Вы говорите, что уважаете нас, но при этом игнорируете прозвучавшую ранее с нашей стороны угрозу напасть на вас. Разве это не оскорбление, пусть и замаскированное невежеством?

— Это не так, Принц Роя. Моё поведение в данном случае отражает мою уверенность в том, что я лично, вероятно, смогу сорвать любую вашу попытку причинить мне вред, вывести из строя или ограничить в свободе, и что «Рабочие Ритмы» также смогут уйти невредимыми, если на них будут направлены какие-либо враждебные действия. Мы, конечно, можем ошибаться и в том и в другом случае, но думаем, что ошибки нет. Принятие того, что мы считаем истиной, только усиливает наше желание не зацикливаться на угрозах, исходящих от тех, кто совсем недавно был другом и кого мы по-прежнему ценим, и кто, как мы надеемся, вскоре снова примет нас как истинных и надежных друзей.

— Тогда любезно покиньте нас, как лично, так и в виде вашего корабля. Мы сами доберемся до безопасного места. Если то, что вы утверждаете, правда, и вы не причинили нам никакого вреда, так быстро доставив нас в пасть наших врагов, вы можете принять наши извинения. Если нет, то знайте, что Ронте по своей природе непримиримы, и память о предательстве одной группы становится памятью всех. Вы свободны.

— Могу я…?

— Что бы то ни было, вы не можете. Я сказал, вы свободны. Идите.

Машина Культуры опустила свою переднюю часть в знак почтительного поклона, после чего её окутала серебристая сфера полей, недоступных самым сложным аналитическим устройствам, которыми располагало судно Коллективных Целей — сфера сжалась до точки и машина исчезла.

Команда навигации и целеуказания сообщила, что корабль Культуры начал удаляться в то же мгновение, медленно отходя, а затем, фактически, пропал из вида.

— Сигнал с корабля Культуры, — доложил офицер связи. — От дрона Джонскера Ап-Кандречената.

— Показать.

Дрон появился на экране.

— Принц Роя, — сказал дрон, — прошу прощения за то, что вторгся так поспешно, однако то, что я хотел и всё ещё хочу сказать, очень важно: формация из пяти гзилтских боевых кораблей, включая один крайне мощный корабль, покинула Зис, направляясь в вашу сторону. Наши моделирования показывают, что они намерены продемонстрировать силу и показать, что провожают вас, но не ввязываться в сражение. Мы полагаем, что аналогичные, хотя и меньшие по численности формирования гзилтов были настроены на проведение подобных действий везде, где силы Ронте направлялись к месту назначения.

Для вашей эскадры, однако, более важными являются два отряда кораблей Лисейдена, состоящие из четырех судов, каждое из которых, по крайней мере, так же хорошо вооружено, как и флагман вашей эскадры. Считается, что они приближаются к вашей точке входа в систему Гзилт. «Рабочие Ритмы» продолжает отходить, но остаётся в вашем распоряжении и будет реагировать как можно быстрее на любой ваш сигнал. Благодарю и удачи.

Экран погас.

— Дайте сигнал всем эскадрильям и элементам флота развернуться, — приказал Принц Роя Осебри 17 Халдесиб. — Прикажите найти безопасные места в соответствии с существующими приказами и уделять особое внимание ускользающим лисейденским подразделениям, а не гзилтским и культурным, хотя избегать следует всех, в таком порядке. Старший навигационный офицер, мы с вами должны передать коды ИИ, чтобы разблокировать наши собственные запечатанные приказы.

— Слушаюсь.

Запечатанные приказы указывали, что в случае чрезвычайной ситуации такого типа, как та, с которой они сейчас столкнулись, эскадра должна на полной скорости направиться в соседнюю систему Ватреллес, удаленную на пять дней пути, и ожидать там дальнейших инструкций.

Принц Роя отдал соответствующие распоряжения, затем повернулся к своему офицеру связи.

— Передайте кораблю Культуры, что он может оставаться на нынешнем расстоянии от нас, если пожелает. Возможно, он нам еще понадобится. Проведите полную консультацию со всеми старшими офицерами, ИИ и экспертными системами.

20 (С -3)

ГСВ Эмпирик чувствовал, что прибыл в Гзилт в неудачное время — время, которое должно было стать началом короткого, но значительного и знаменательного периода, так до сих пор и не наступившего, потому что что-то вдруг пошло не так. В конце концов, поделать с этим он ничего не мог. Иногда необходимо было просто принять отношение, выраженное фразой: «Очень жаль».

Корабль был таким же большим, как и стандартные корабли Культуры — Системный класс, усиливавшийся на протяжении десятилетий и веков по, как тогда казалось, разумным эксплуатационным причинам, сделавшийся в итоге одним из самых впечатляюще крупных, вместительных и населенных образцов, которыми обладала Культура.

Конструктивные особенности кораблей системного класса облегчали подобную самонадстройку — у них не было единого внешнего корпуса, окружающего сотни отдельных компонентов, просто колоссальные области, удерживаемые вместе полевыми кожухами. Добавление новых, самостоятельно изготовленных частей таким образом представляло собой настолько простую задачу, что, по крайней мере для некоторых кораблей, она была равносильна обязательной, и только остаточная благопристойность и желание не выглядеть слишком самовлюбленным и непристойно эффектным не позволяли кораблям системного класса сойти с ума от расширения и вырасти до размеров планет или, по крайней мере, лун. Для такой навязчивой одержимости и были предназначены симуляторы и глубокая смодулированная сторонняя реальность, в которой можно было представлять себя любого размера, не прибегая к мономании в реальности настоящей.

Отказ от физического корпуса — или рассмотрение внешнего вида каждого компонента как корпуса, в зависимости от того, как на это смотреть — не являлись каким-то прорывом для ГСВ. Корабли в любом случае считали многослойные полевые и весьма сложные оболочки своими настоящими корпусами.

Именно там происходило всё самое важное, составлявшее сущность корабля и обуславливающее его взаимодействие с внешним миром: там находились сенсорные поля, поглощались любые паразитные удары, там скрывались концентрические слои экранирования, настроенные на различные части электромагнитного спектра, там открывались отверстия, позволяющие меньшим блокам, модулям и кораблям входить и выходить, и — особенно в случае больших кораблей — там поддерживалось атмосферное давление, формировались и контролировались солнечные функции, обеспечивающие свет для любых парковых зон, расположенных на верхней части прочного корабельного корпуса.

Откровенно говоря, материальная часть внутри присутствовала лишь для того, чтобы обеспечить аккуратную обертку для всех действительно внутренних частей и деталей, таких, например, как жилые и социальные помещения.

Длина корабля составляла более двухсот километров даже по самым скромным подсчётам. Он был сказочно, эллипсоидно округлым, ослеплял множеством энергетических линий и искусственных звезд, освещавших пестрые ступени, уровни и слои буйной растительности — распространённой на тысячах различных миров по всей галактике — на сотнях контрастных ландшафтов, от самых математически ухоженных до первозданно диких. Все они располагались на этажах из компонентов высотой в километры, каждый из которых был расслоен в пределах одного из дюжины атмосферных градиентов. Внутреннее пространство корабля пронизывала, переплетала и насыщала одомашненная, прирученная и полудикая жизнь в сотнях тысяч небольших замкнутых средах обитания, в то время как его гудящие, внешние, ошеломляюще сложные архи-географические слои были нечёткими, неточно видимыми. Несчетное количество кораблей, движущихся внутри этого огромного, вытянутого пузыря — от небольших класса ГСВ, через модули, челноки и самолеты, вплоть до отдельных особей в изолированных коконах, одиночных дронов и еще более мелких машин, а также тысяч видов крылатых и почти невесомых биологических существ, числом превышавших сотню миллиардов, включая тринадцать миллиардов людей, — обрели в Эмпирике свою обитель.

Люди Культуры, более девяноста пяти процентов из которых проживали в обширных разбросанных по галактике Орбиталах, подобно миллионам светлячков, привыкли считать системники своими мегаполисами — высокомобильными и высокоскоростными — но ГСВ, подобные Эмпирику, находились на другом уровне: они вмещали население целых миров, крупных звездных систем. На Зис, родной планете Гзилтов и месте назначения гигантского ГСВ, проживало более трех миллиардов человек. Вся система Мурейт добавляла к этому еще двадцать миллиардов — на частично заселенных планетах и лунах, микроорбиталах и других местах обитания. Прибытие «Эмпирика» было похоже на добавление половины звёздной системы, на внезапное обнаружение четырех полноценных, больших планет.

При церемониальном сопровождении меньших кораблей, включая пару ГСВ, каждый из которых был домом для миллионов, постепенно замедляющийся «Эмпирик» сначала встретился с кораблями флота Гзилта — фактически увлекая два крейсера за собой, когда он величественно проследовал мимо точки рандеву — а затем, когда он замедлился еще больше, вобрал ещё сотни приветствующих его гражданских судов.

Если бы политическая ситуация была не столь неоднозначной и часть ушедшего флота сохранялась бы в системе, прибытие могло бы привлечь и тысячи кораблей. Но и без того септет полунезависимых Разумов корабля был активно занят приветственными сигналами и ответами на запросы СМИ.

Эмпирик приблизился, а затем вошел в специально расчищенную орбитальную полосу высоко над Зис. Он начал замедляться почти за день до этого — теперь скорость его снизилась до уровня, необходимого для величественного облета планеты каждые пару дней, давая возможность находившимся на поверхности спокойно наблюдать, как он плавно и степенно скользит над их головами, а также, в случае, если кто-то решит посетить его, без спешки вернуться на планету, не отдалившись слишком далеко от первоначального места пребывания.

∞

ГСВ Эмпирик

ЛОУ Каконим

ГСВ Содержание Может Отличаться

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Прибыл на Зис. Приятно, наконец, оказаться здесь. Подумав, решил держать двух моих хулиганов, Хэдкраша и Ксенократа, при себе. В конце концов, они тут неплохо устроились, а политическая атмосфера кажется мне немного… странной. Ядовитой, если уж говорить прямо. Как можно было позволить ситуации зайти так далеко?

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть.

— Добро пожаловать. Да, можно было желать лучшего. Всё пока под контролем, но мониторить местные коммуникации и медиа-трафик последних двадцати пяти дней определенно рекомендуется, на что, видимо, придётся отрядить дополнительные ресурсы. Моя сеть спутников и сателлитов в вашем распоряжении, хотя, конечно, вы можете пожелать установить свою собственную. Я буду рад как дать добрый совет, так и и не докучать вам в вашей деятельности.

Но вы действительно настолько обеспокоены текущей ситуацией, что считаете, необходимым оставить делинквентов в качестве личной охраны? Думаю, скажу от имени всей группы: мы надеялись, что эти и другие корабли будут доступны для дальнейшего использования в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах, в то время как ваша собственная безопасность может быть обеспечена с помощью ваших же, несомненно, многочисленных активов.

∞

— Посмотрим, как будут развиваться события в ближайшие пару дней. Пока что я чувствую себя в большей безопасности с этими бандитами, как частью общей оборонительной структуры. Мне пришлось оставить несколько наступательных подразделений для зачистки в Лолискомбане. Я строю новые, чтобы заменить их, но это займет какое-то время.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Во что играет этот верзила? Следующие несколько дней будут решающими. Нам бы пригодились его корабли сейчас.

∞

— Быть настороже и защищать корневище с его бесчисленными ответвлениями — когда на тебе лежит такая ответственность, сложно не удариться в паранойю. В основном эти большие корабли придерживаются политики «без необходимости не рисковать» — откровенно говоря, я удивлен, что он вообще соизволил посетить Гзилт, учитывая последние волнения.

∞

— В этом-то и проблема с кораблями — гигантами: слишком большие, чтобы пускаться в пляс, а, следовательно, чтобы быть эффективными. Впечатляет, безусловно, когда биологические сущности в таком количестве прибывают на планету и начинают шнырять вокруг, заставляя место выглядеть оживленным, но что с того? Если бы он тащил за собой состав орбитальных кораблей и припарковал их в здешнем астероидном поясе, это тоже было бы не лишним. И гораздо более полезным. В любом случае, с чем мы теперь остаёмся? Ошибка Не… вот-вот повторно прибудет в Ксаун, плюс два головореза «Проходящего Мимо…», хранящие пока молчание. Разве один из них не должен был следить за Лисейденом?

∞

— Так предполагалось. Посылаю частный запрос — нам вроде как не помешает лишняя информация, когда прибыло такое большое и заряженное ружье… Так …Проходящий Мимо… по прежнему сдержан в этом вопросе. Что ж, в любом случае, вернемся к наблюдению…

* * *

Прием был скромным из-за недавней смерти президента, но всё равно был великолепен. Огромный центральный зал Верхней палаты парламента, отделанный траурно-красным цветом, в огромных зеркальных панелях отражал кажущуюся бесконечность алых коридоров, ведущих во всех горизонтальных направлениях.

— Смотрится неплохо, — сказал Йегрес, кивнув поверх своего бокала на огромный кроваво-красный выступ, с гроздью люстр, зависших над центром помещения. — Нам следовало почаще терять президентов.

— Что-то они припозднились, — отозвался Банстегейн.

— Да… — согласился Йегрес. — …О! — он заметил семь высоких фигур, двигавшихся сквозь толпу на главном этаже. — Ну вот и вновь прибывшие. Я, пожалуй, оставлю тебя в твоем церемониальном одиночестве. — Он отхлебнул из бокала и, подобрав длинную мантию, сошел с помоста.

Септаме смотрел, как стреловидная масса аватаров и их прихлебателей нацелено движется к нему. Одиночество, повторил он, сказав это скорее себе, чем Йегресу, который уже был слишком далеко, ввинтившись в толпу людей позади. Уединение, а не одиночество. Конечно, он старался не шевелить губами, произнося это. На всякий случай.

Банстегейн приветствовал семерых высоких серебристокожих существ со всем достоинством и вежливостью, на которые был в данный момент способен. Создавать впечатление некой торжественности не составляло для него труда — ни теперь, ни прежде, а вот с достоинством и вежливостью были проблемы.

После того, как Орпе снилась ему несколько ночей подряд, он использовал особые импланты, чтобы не видеть снов, и за последние пару ночей хорошо выспался, однако теперь ему стало казаться, что он только усугубил проблему, спровоцировав в себе раздражающее, иррациональное и даже пугающее ощущение, — несмотря на нормальный сон и отдых — что Орпе находится где-то совсем рядом, на периферии его зрения. Это смущало его и вызывало беспокойство.

Он, конечно, не верил в призраков и прочую чепуху, но — в момент, когда это непосредственно происходило и чувство обострялось, застигая его врасплох, ему начинало казаться, что он действительно видит её — мимолётно, ускользающе, как если бы она была рядом с самого начала, а он просто не сразу заметил ее, углядев спустя мгновение, когда ненароком повернул голову или моргнул… — ужас, который он испытывал при этом, по его представлениям, был соотносим с тем, что переживали люди в древние тёмные времена, когда суеверия и слепая покорность силам природы правили бал, безраздельно владея умами. Разумеется, он осознавал, что это его собственный разум, собственный мозг действовал против него, предательски, намеренно беспокоя его, но понимание не помогало ему избавиться от ощущения того, что во всём происходящем с ним в эти последние дни сквозит что-то неподвластное его воле, что-то запредельное, сверхъестественное.

Несколько раз в таких случаях ему хотелось просто закричать, казалось, без причины. Особенно на официальных церемониях, когда это было бы самым ужасным, шокирующим и неуважительным поступком. Прибыло столько пришельцев, столько разных форм и видов существ, в экзокостюмах, на космических кораблях, что это было похоже на нашествие содержимого игрушечного шкафа, воплотившее себя в мире гигантов. Как можно было сохранить в таком паноптикуме бесстрастное лицо? Именно теперь ему больше всего хотелось истерически рассмеяться или закричать, ругаться, биться об пол, рвать на себе волосы…

Но ещё только несколько дней. Несколько дней, и все закончится. Они все отправятся в счастливую страну добра и изобилия и никогда больше не будут беспокоиться об ужасной, грязной, полной боли и неурядиц жизни.

Он никогда не умел ждать. И чувство неотвратимо приближающегося триумфа было единственным, удерживающим его сейчас на плаву.

— Пожалуйста, — произнёс он, улыбаясь по собственным ощущениям излишне широко, повернувшись, чтобы указать прибывшим путь через ухмыляющихся, с напряженными лицами высокопоставленных гостей позади него к большой и роскошной комнате, где президент Инт'йом ждал — вознесенный, всецело поглощенный заботами, ошеломленный. — Проходите сюда. Президент с нетерпением ждет встречи с вами.

— Спасибо, — сказал возглавлявший группу аватар. Все семеро выглядели подчёркнуто одинаково: высокие, прямые, одетые просто, но элегантно — их лица излучали некое суровое спокойствие. Дальше всех стоял Зиборлун, аватар Культуры, к которому двор уже успел привыкнуть. В сравнении с этими статуями Зиборлун выглядел маленьким, простым и даже тщедушным.

Как раз в момент, когда Банстегейн повернулся, намереваясь возглавить шествие аватаров Культуры, он мельком увидел её — хотя нет, конечно, это была вовсе не она.

Она ведь всегда являлась гражданским лицом, не имела поддержки — одна из тех, кто верил, что жизнь надо прожить по возможности ни в чём себе не отказывая, поскольку второго шанса не будет, но при этом интуитивно понимая, что в таком утонченном и зрелом обществе, как гзилтское, внезапная случайная смерть почти неслыханна. Конечно, это была не она, и… никогда не будет ею.

Впереди всего три дня, снова напомнил он себе, так что это уже не имело значения. Занятый своими мыслями, он слегка споткнулся, когда шёл впереди серебристых существ к открывающимся дверям президентского зала, подумав, мог ли кто-то это заметить.

Еще три дня… Он вошел в вихрь из сотен причудливо одетых существ и людей в красных одеждах, заполонивших президентский зал.

— Септаме, на пару слов? — маршал Чекври, тронула его за локоть, чтобы отвлечь от толпы, окружавшей помост, где исполняющий обязанности президента приветствовал аватаров.

— Конечно, Чекври, но… я несколько занят.

— Как и всегда. Однако. Две вещи. Первое: корабли, патрулирующие пространство вблизи флота Ронте, считают, что флот направляется в Ватреллес. Я подумала, что будет не лишним дать об этом знать нашим новым союзникам лисейденам.

— Что? Зачем?

— Отвлекающий маневр. То, что наполнит новости, и, если они поссорятся, то, возможно, предоставит нам ещё одну причину убедить общественность в их воинственности, нет? Своего рода подкрепление ранее сказанного.

— Да, да, хорошо. Это всё?

— Нет. Я ведь сказала две вещи. Есть кое-какие приятные новости.

— Это обнадёживает. И о чём речь?

Помощники маршала и его собственные во главе с Солбли и Джеван создали вокруг них пространство, позволив им поговорить наедине.

Чекври приблизила свой рот к его уху.

— У нас есть важный актив, который может пригодиться.

— Правда? И что же это? И где?

— В Ксауне. И это вернувшийся Чуркун. Некоторое время он был в отключке, подумывая о скорой Сублимации после событий в Аблэйте, но в итоге всё таки не решился на прыжок и теперь хочет идти со всеми остальными — разве это не мило? — поэтому сообщил мне, с радостью, о своём намерении и спросил, может ли он быть ещё чем-то полезен. И я отправила его в Ксаун, потому что это далеко не последнее место, которое может заинтересовать корабли Культуры и беглянку Коссонт. — Маршал слегка отступила назад и подмигнула ему. Подмигнула! Делала ли она это раньше? Было ли это чем-то новым, каким-то свежим послаблением в поведении и дисциплине в преддверии скорого сублимирования? — Симуляции поддержали меня, но первоначально это была моя идея. Всегда приятно, когда тебе подтверждают, что ты права, не правда ли, септаме?

— Да, всегда, — машинально согласился он.

— И я думаю, что в этот раз мы должны выступить в полную силу, так сказать, без перчаток, продемонстрировать мощь, если потребуется, не так ли?

— Да, да, всё, что вы сочтёте нужным.

— Великолепно. Итак, у нас есть полностью оснащенный, закаленный в боях линкор, готовый и ожидающий в Ксауне, и это очень хорошо, чрезвычайно хорошо, септаме. Могу ли я сообщить вам, почему?

— Да, Чекври, отчего бы вам не сказать мне?

— Потому что, как мне только что сообщили, нечто быстрое — и стремительно приближающееся, а также очень резко тормозящее — почти уже остановилось у Ксауна, и это нечто — наверняка корабль Культуры.

* * *

Перед полковником Агансу, всё ещё проходившим процедуры, которые, по его мнению, означали, что он находится на ремонте, а не представляет собой нечто биологическое, требующее исцеления, встала дилемма.

— Полковник, приказы ясны. Вы должны обновить свой аватар в Ксауне. Он терпеливо следовал бок о бок с дирижаблем почти десять дней, но теперь есть большая вероятность того, что он окажется в опасности, когда у него должны быть преимущества, которые мы можем ему дать.

— Я знаю об этом, капитан, — сказал Агансу. — Благодарю.

Полковник был тяжело ранен во время сражения на Инкасте, орбитал Бокри. Существо Культуры — аватар корабля — сумело не только уничтожить боевого арбитра Ухтрина путем незаконного применения оружия из антиматерии в закрытом гражданском пространстве, но и каким-то образом обратило его собственное оружие против него, превратив большую часть своего тела в идеально отражающую чашу, перенаправившую лазерный импульс прямо в полковника, искалечив и костюм, и тело, отправив его вниз по шахте лифта практически без шансов на спасение.

Он всё ещё мог слышать собственные крики, громко звучавшие в шлеме, когда он летел, ослепленный, горящий, заживо спекающийся, с раздробленными ногами и рукой, в шахту, где приземлился с ужасным сокрушительным треском на разрушенную ранее кабину лифта. Тогда он потерял сознание, или, возможно, уцелевшие медицинские функции скафандра милосердно усыпили его, но он все еще слышал этот сырой, нечеловеческий крик в своих ушах и чувствовал жуткий чавкающий стук от удара, разорвавшего скафандр, разбившего его кости и сломавшего спину.

Скафандр и шлем спасли его. А потом и Уагрен вернул его на борт, поместил в свой медицинский комплекс, осторожно отчистил и удалил почерневшие, пузырящиеся остатки, срезал обгоревшую, запекшуюся кожу и мясо там, где их нельзя было восстановить, прежде чем — осторожно, почти любовно — начал сращивать его кости, восстанавливать и выращивать разорванные, покалеченные органы, лечить, где возможно, и заменять, где необходимо, его истерзанную, почти уничтоженную плоть.

Это был процесс, продолжавшийся и поныне. До физического восстановления Агансу оставалось ещё много дней, в течение которых он будет в значительной степени зависеть от корабля, вплоть до момента, когда через три дня произойдет Сублимация — если, конечно, она свершится по расписанию.

Впрочем, осознание того, что участие этого тела в непосредственно физических делах закончилось, явилось для него своего рода утешением. Оно означало, что — отдав все силы и едва не погибнув в честном бою — он может теперь не покидать целительный уют корабля, спокойно решая, стоит ли ему возвышаться вместе с Уагреном и его командой, или нет. Если нет, то его оставили бы одного на вспомогательном корабле с медицинским обеспечением, чтобы доставить в то место, которое могло остаться от его полка, или даже от его цивилизации, после Инициации и великого Свертывания.

Но ему, разумеется, предоставлена возможность отправиться со всеми. Он подумывал о том, чтобы сублимироваться, несмотря на свое прежнее решение и всё ещё одолевавшие его страхи. Смерть, заглянувшая ему в лицо на Бокри — даже с осознанием того, что где-то может пробудиться его прежняя, сохранённая версия — заставила его в некотором смысле задуматься о своём отношении к ней, забвению и вопросу сублимации в целом. Кроме того, он всё больше почувствовал себя частью Уагрена, испытывая своеобразное единение с его экипажем. Ему нравилась идея переброса в неведомое с этими полувиртуальными людьми, порождавшая в нём надежду, что они чувствовали то же самое. Его беспокоило, что он всё ещё кажется им чужаком — возможно, даже инородным телом, раздражителем. И он нервничал, не решаясь затронуть эту тему.

Тем временем возникла необходимость обновить биоандроида, которого корабль оставил в Поясном Городе Ксауна, когда десять дней назад отправился в погоню. Уагрен возвращался в Ксаун, но, не имея возможности поддерживать такую скорость, как прежде, из-за деградации полей двигателя, делал это в комфортном крейсерском режиме, вследствие чего должен был прибыть к месту назначения на целый день позже корабля Культуры.

Он все еще имел возможность передать состояние сознания полковника и интегрировать его новую, после Бокри, версию, но Агансу вынужден был признать, что сопротивлялся этому процессу, используя в качестве оправдания мысль о том, что чем дольше они будут ждать, тем больше времени у него останется на обдумывание того, что произошло в Инкасте, и на извлечение уроков из случившегося там.

Правда же заключалась в том, что он не хотел передавать андроиду, оставшемуся в Ксауне, нового себя, испытывая нечто сродни ревности: андроид станет им, и он другой — а не он нынешний — освоит следующий виток опыта. Именно та другая версия, получит возможность вступить в бой с врагом и победить аватара корабля Культуры. Это казалось несправедливым — он лично хотел быть победителем, в этой своей версии, оригинальной, являясь урождённым Кагадом Агансу, полковником Первого полка, а не каким-то наспех настроенным андроидом, созданным из болванки, которую корабль хранил, вероятно, с тех пор, как был построен.

Он знал, безусловно, что андроид представляет собой его версию, что он будет считать себя полностью им, но для него это было неважно. Все действия будут происходить вдали от этого места, и человек, сущность, вовлеченная в них, не будет им — он же будет лежать здесь, всё ещё на пути к тому, что произойдет в Городе. Возможно, опыт, полученный андроидом, удастся впоследствии интегрировать в его собственную память. Такое не исключалось, но не всегда работало — казалось, многое здесь зависело от того, насколько экстремальными и травмирующими были переживания, — но даже в этом случае у него всегда присутствовало бы осознание непричастности к событиям на переднем крае, вторичности отведённой ему роли.

— Полковник? — капитан обратился к нему через виртуальный мостик корабля, где он сидел в стороне от группы офицеров, расположившихся среди множества экранов, индикаторов и пультов управления.

— Да, капитан, — отозвался Агансу. — Думаю, я готов. Выводы сделаны. Пожалуйста, приступайте к процедуре.

Капитан кивнул офицерам по данным и связи.

На мгновение Агансу показалось, что он исчезает, и в этот миг он осознал, что находится не на виртуальном мостике, а в разбитом, всё ещё ремонтируемом теле, хранящемся глубоко в недрах корабля, читающего его мысли, сортирующего и упорядочивающего полученные данные, шифруемые для передачи андроиду, ожидающему в Ксауне.

— С возвращением, — сказал капитан, улыбаясь ему так, как будто, он был одиноким и неуместным здесь биологическим созданием, которому пришлось покинуть мостик, подчиняясь зову природы. — И с хорошими новостями.

— Что за новости, капитан?

— У нас большие пушки в Ксауне, — объявил капитан. — Сверхмощный корабль, к тому же подчиняющийся маршалу Чекври, так что мы на правильной стороне, какими бы узкими рамками это теперь ни определялось. — Капитан бледно улыбнулся. — И он уже начал справляться с некоторыми проблемами, оставленными кораблём Культуры.

* * *

Набор материальных и сенсорных средств общего назначения, которые «Ошибка Не…» оставил в Ксауне, в основном передавал данные на спутник, уменьшившийся до размеров человеческого кулака. Полностью развернутый, с более тонкими, чем волосы, усиками, простирающимися на десятки километров от него по геостационарной орбите, он наблюдал за чем-то большим и, вероятно, военным, приближающимся к Ксаунучерез клубок пространства. Он также знал, что каждый экземпляр свободно плавающего оборудования в системе начал пинговаться сигналами с просьбой идентифицировать себя. Это был плохой знак.

Спутник сообщил об этом так же приближающемуся, но пока более удаленному «Ошибка Не…», велев отключиться до пассивно-минимальной осведомленности. «Ошибка Не…» так и сделал, — но его всё равно обнаружили, — потрясенный крошечным, но резким гравитационным градиентом, который сначала осветил его мимоходом и пронесся дальше, затем вернулся, запульсировал и почти сразу же погрузил его в собственную глубокую дыру в пространстве-времени. Последним действием было разрушение в максимально хаотичном порядке аналитического оборудования, способного разведать о пришельце что-либо вообще.

В Ксауне тем временем, в той части Поясного Города, где дирижабль «Экваториал 353» медленно двигался к месту, откуда он пять лет назад отправился в свой до сих пор не прекращающийся круиз, десятки крошечных кусочков и деталей аппаратуры Культуры начали падать с неба, с щелчками и лязгом разлетаясь по огромным трубопроводным пространствам сооружения. Некоторые горели, или плавились, или просто светились, стремительно разрушаясь. Другие просто смирились с деактивацией и вероятным захватом.

Очень небольшое число, когда представлялось возможным, закрывались, отключались или выбрасывали всю свою условно обнаруживаемую аппаратную обработку, переходя на резервные био- или атомеханические системы. Но даже они были уязвимы и отслеживаемы, благодаря базовой триангуляции по их последним записанным данным. В итоге большинство из них погибло. Они были отброшены смещением, сбиты эффекторным оружием ближнего действия или подстрелены точечными очередями плазменного огня, распадаясь миниатюрными фейверками, тщетно пытаясь спастись в полёте.

За последние несколько дней дирижабль «Экваториал 353» привлёк ещё несколько сотен человек, поскольку и сам он и общество Гзилта приближались к кульминации своего пути, однако лишь немногие из прибывших обратили внимание на эту разрушительную деятельность, приняв её, впрочем, за случайные, ничего не значащие проявления в преддверии последних дней.

Одно небольшое устройство, напоминавшее четырехкрылое насекомое, вдруг осознало, что это, вероятно, все, что осталось от компонентов, оставленных кораблем. Оно сидело на носу дирижабля, уцепившись за тонкую опору, поддерживающую длинный расхлябанный, развевающийся транспарант, и наблюдало через выпуклые сложно устроенные глаза, как компонент ракеты-разведчика размером с палец, обрушился сверху, пролетев мимо медленно надвигающегося дирижабля, оставляя за собой извилистую нить серого дыма, не видимую ни одному человеческому глазу. Компонент исчез в темных глубинах огромного туннеля под ним.

Несколько секунд спустя гигантский дирижабль прошёл сквозь воздушный поток, в котором кануло маленькое устройство. Искусственное насекомое зафиксировало слабый, исчезающий световой след.

Насекомое перебрало свои инструкции на случай такого развития событий и, подождав некоторое время, взлетело, жужжа, уйдя по длинной ниспадающей кривой, внося в свой курс элемент хаотичности, стремясь затеряться, направляясь к ближайшей точке входа в корпус дирижабля.

— Это не хорошо, — сказал Бердл.

— Что не хорошо? — спросила Коссонт.

— Что-то большое и крайне мощное только что подошло к Ксауну и принялось портить мое оборудование, — сказал ей аватар.

Они сидели в командном отсеке шаттла, наблюдая за приближением планеты, всё время пока происходило торможение.

— Какое оборудование?

— Детали и устройства, которые я оставил, чтобы следить за тем, что здесь происходит.

Коссонт нахмурилась:

— Ты оставляешь отслеживающие компоненты везде, где бываешь?

— Как правило. — Бердл посмотрел на неё с выражением искреннего непонимания. — А почему бы и нет?

— Неважно. Это большое и могущественное нечто, о котором ты говоришь, оно больше и могущественнее тебя?

— Определенно больше.

— Но мы идём прежним курсом?

— Теперь у нас ещё меньше выбора.

— Мы не могли бы как-нибудь вызвать Ксименира? — спросила Коссонт. — Выйти с ним на связь и просто сказать: «Привет, нам нужны те глаза, которые висят у тебя на шее».

Бердл кротко улыбнулся.

— Я пытался связаться с ним, предварительно спросив у состояния разума господина КьиРиа, будет ли он сотрудничать, и он ответил, что будет, но с Ксимениром связаться невозможно. Прямое обращение к нему от господина КьиРиа должно быть нашим первым шагом, когда мы встретимся с ним.

— Ты мог бы сказать мне заранее.

— Мог бы, — согласился Бердл. — И я так и сделал бы, если бы мы добились успеха.

— Ладно. Хорошо. Итак: этот корабль тот же самый, что мы встретили на Бокри?

— Нет, — сказал аватар. — У них разные подписи. Это линкор, а не крейсер — я могу обогнать его, но не вижу здесь особых преимуществ, поскольку он находится с нами в одном и том же достаточно ограниченном пространстве. Единовременно. — Бердл покачал головой. — Чёрт бы побрал эту махину. Я утрачиваю все свои чувства там, внизу.

— Думаешь, вместо наших устройств они поставят свои?

— Полагаю, так и будет. Хотя, с учётом того, что мы имеем дело с военным флотом, а не спецназом или чем-то подобным, могу поспорить, что их штучки не такие хитрые, как мои.

— Что последнее ты слышал через эти свои хитрые штучки?

— Ксименир всё ещё был там, на дирижабле, готовясь к последнему витку церемониальной вечеринки. Это если верить внутренним каналам дирижабля. У меня нет прямого доступа к нему, и о нём не было ничего слышно по крайней мере последние семь дней. У меня имеются — вернее, имелись — следящие устройства внутри дирижабля, но ни одного в каюте самого Ксименира, не считая того, что он нашёл во время нашего визита к нему. Тем не менее, я почти уверен, что он всё ещё там. Почти. Я обнаружил случайную запись, на которой видно, что он носил контейнер на шее на следующий день после нашего посещения, так что — по крайней мере, тогда мы его не спугнули. Помимо прочего, вся планировка дирижабля изменилась, спустя пару дней после нашего отлёта: было создано большое пространство внутри, доставлено много дополнительной техники, включая новые полевые проекторы. И воды… — конструкция должна весить сейчас гораздо больше, чем раньше, хотя, похоже, им удалось сбалансировать её. Всё это не имело бы значения, если бы мы могли как следует разглядеть дирижабль изнутри, но мы не можем. И у нас теперь есть конкуренты — они знают, куда направлено наше внимание, если не знали раньше. Не говоря уже о том, — сказал Бердл, повернувшись к ней, — что с тех пор, как мы улетели, поблизости неожиданно появился какой-то человек.

— Я думала, там постоянно околачиваются разные люди?

— О, в последнее время дирижабль собирал вокруг себя множество людей, желающих, что называется, идти с ним в ногу: аэрокары, вагоны, спецпоезда и прочие транспортные средства, плюс есть те, кто периодически наведывается туда — на день-другой, но был только один человек, не отстававший от него на протяжении всего пути. Все это время за ним наблюдало похожее на насекомое механическое устройство, оставленное мною, и он ни разу не отстал, даже не сбавил темп. Все, что он делал, это менял местоположение, держась на одной линии с разными уровнями дирижабля, по-видимому, чтобы не слишком бросаться в глаза. У него имеется что-то вроде камуфляжа или адаптивной одежды, модулирующей цвет и форму каждый день, но это мало ему помогает, поскольку он довольно таки монотонен, схематичен в своих попытках не выдать себя.

— Тогда это, возможно, не человек.

— Возможно, — согласился Бердл. — Хотя, конечно, в таких случаях никогда не знаешь наверняка — есть очень странные люди. — Он нахмурился, бросив взгляд на экран, на огромный красно-коричневый, отливавший синевой шар, как будто планета была ответственна за это расстройство. — Дело в том, — сказал аватар, — что сейчас он тоже исчез.

* * *

Он проснулся.

Он находился в военном медицинском учреждении на борту корабля связи полкового флота, летящего в пространстве вспомогательного туннеля Поясного Города. В этой части Ксауна был сейчас поздний полдень — на Зис пять минут после полуночи.

Он лежал на кушетке, щурясь и моргая от света потолочных ламп. Он был андроидом, созданным по индивидуальному заказу, проснувшимся после имплантации последней версии сознания своей основы — полковника Агансу, чей разум перевели и пересадили в это новое, неутомимое, сверхэффективное и невредимое тело.

Но для него это не имело никакого значения.

Он знал, что нет смысла беспокоиться о том, что его сознание продублировано, понимая, что был глупцом, когда терзал себя подобными опасениями. Конечно, это был не совсем он. Оригинал по прежнему лежал в недрах Уагрена, собираемый заново, тот, кто всегда будет считать себя «настоящим», но он принимал этот факт бестрепетно: ему достаточно было знать, кто он здесь, в данный момент и в этом теле, а также и то, что ему предстоит работа.

Осознание того, что где-то есть другая версия его самого, слегка успокаивало, словно вокруг него обернули дополнительный слой защиты, но реальной пользы от него было мало.

Экран на гибком манипуляторе повернулся, чтобы осмотреть его. Откуда-то из глубины возникло женское лицо. Взгляд доктора перемещался то в одну, то в другую сторону — по-видимому, она изучала показания. Удостоверившись в чём-то, она произнесла:

— Кто бы ты ни был и чего бы они ни хотели от тебя, ты готов к этому как никогда. Удачи и хорошего сублимирования, брат.

Агансу поднялся с дивана. Экран, казалось, вздрогнул, отодвинувшись к потолку.

— Спасибо, — сказал он.

Он почувствовал, как летательный аппарат идёт на снижение. Подключившись к системам корабля, он понял, что при выходе будет находиться на расстоянии трехсот десяти метров впереди и двухсот двадцати метров сбоку от носа дирижабля. Проверив свою камуфляжную одежду, полковник изменил её на гражданскую и неприметную.

Он помнил дни пробежек и прогулок, подъемов и спусков по ступеням и пандусам в ярком дневном свете и при свете ламп, а также и в полной темноте, когда дирижабль заполнял его обзор со всех сторон, и даже нижние его ярусы были видны через решётки, оплетавших корабль путей. Иногда он наблюдал там фейерверки, световые лучи и голографические изображения, вырывавшиеся наружу, обволакивающие, преследующие дирижабль, особенно ночью, а иногда слышалась только музыка. Однако прожекторы и ходовые огни освещали корабль каждую ночь. Он витал позади и над ними, ощущая запахи пищи, дыма и биопрепаратов.

Он вспомнил ощущение мощи полей и защиты внутри 7*Уагрена, вспомнил разговор с аватаром корабля Культуры, когда подумал, что существо и Вир Коссонт находятся в его власти… и то, как летел потом вниз по шахте лифта, разбитый и кричащий, как подпаленное насекомое, падающее по дымовой трубе. Он вспомнил, как уже после этого лежал обожженный и разобранный на части внутри корабля, а потом его снова начали собирать воедино, давая ему возможность почувствовать, насколько он близок к смерти, так что перспектива забвения в Сублимации стала казаться ему менее ужасающей.

Два набора воспоминаний были сформированы одновременно, но и их наличие ничего не изменило.

Наземный корабль связи имел мало вооружения и мог оснастить его только стандартным оружием, что, впрочем, не имело особого значения в долгосрочной перспективе. В тело андроида было встроено по лазерному карабину в каждое из предплечий — лучи выходили через замаскированное кожей дуло.

Он легко, казалось, слишком легко спрыгнул с опускающейся двери черной машины и, когда она закрылась, развернулась и унеслась, проследовал по широкому поперечному коридору из парящих решетчатых балок и нависающих труб, ведущему прямо к гигантскому плетению туннеля, по которому двигался «Экваториал 353». Впереди была открытая балконная палуба. К тому времени, когда он туда доберется, дирижабль как раз пройдет мимо.

8*Чуркун установил с ним контакт.

— Полковник Агансу?

— В воплощении, да.

— Я капитан корабля 8*Чуркун. Маршал передает вам привет.

— Пожалуйста, поблагодарите маршала.

— Мы завершили очистку устройств Культуры из ближайшего пространственного объема и за его пределами, хотя корабль — я бы предположил, что это корабль Культуры, с которым вы столкнулись на Оспине — всё ещё приближается. Он замедлился, но теперь снова набирает скорость. Мы попытаемся перехватить или сорвать любую его попытку перебросить материальные средства или персонал в Город или окрестности, однако, мы не можем быть полностью уверены в успехе.

— Было бы не лишним знать предполагаемое местоположение любой такой попытки перемещения, чтобы подтвердить характер вражеских намерений, — сказал Агансу, подходя к большому открытому балкону, выходящему в туннель, по которому двигался дирижабль.

— Это соответствует и нашим намерениям. Мы сообщим вам, о любых перемещениях противника, успешных или нет.

— Благодарю.

Впереди показались люди. Пространство вокруг «Экваториал 353» становилось все более населенным в течение тех дней, что он находился здесь. Наземные транспортные средства медленно проносились мимо по широкой дороге — безвкусные, гремящие музыкой колымаги. Через пропасть туннеля он увидел поезд, идущий в ногу с судном, чьи прожекторы, направленные на дирижабль, медленно гасли и включались, мелькая за опорными стойками. Из бокового туннеля появился дирижабль меньших размеров, похожий на крошечное белое облако, потянувшееся за «Экваториалом 353», разбрасывающее по ходу движения клубы сверкающей разноцветной пыли, которую находящийся на Экваториале задний лазер расцвечивал извилистыми абстрактными узорами.

По обшивке пронеслась серия больших движущихся изображений, спроецированных на ее плавные изгибы. В любой момент времени на ней находилось семь или восемь таких искаженных световых оттисков. Некоторые замирали, но большинство двигалось, и иногда они сливались вместе, создавая крупные коллажи, обретавшие смысл при взгляде со стороны, являя собой своеобразный дисплей на теле корабля. Наиболее распространенными темами были записи о предыдущих художественных инсталляциях на борту за последние несколько лет, природа, исторические и современные виды транспорта, порнография.

— Мы перевозим четыре взвода боевых арбитров морской пехоты численностью шестьдесят четыре единицы, — сказал ему капитан 8*Чуркуна. — Они в вашем распоряжении, полковник. Приказать моему офицеру по тактическим взаимодействиям подготовить некоторые или все из них к развертыванию?

— Сделайте это.

Ему пришлось протиснуться сквозь небольшую толпу людей — пёстро одетых, танцующих на ходу, поющих и скандирующих что-то. Наконец он добраться до края помещения, где балкон выходил в открытый туннель из изгибающихся ребер и спиралевидных труб. Там он увидел «Экваториал 353», заполняющий чудовищную трубу, подобно неповоротливому снаряду в самой большой и наименее эффективной из когда-либо созданных пушек.

Сознание полковника прошила внезапная вспышка — он вспомнил, как гипертрофированная тень его костюма металась по шахте лифта в Инкасте, когда боевой арбитр Ухтрин, стоявший позади, растворялся в микроскопических брызгах крошечных, яростных взрывов антиматерии, пронизывающих его ослепительно интенсивными радиационными потоками.

— Сколько боевых арбитров вам нужно, полковник?

Хор гудков, трелей, лязга и музыки — а затем несколько возгласов и начало фейерверка с вершины гигантского дирижабля — возвестили о том, что на Зис воцарилась полночь, а до Инициации осталось всего два дня.

— Все.

21 (С -2)

— Потому что тебя могут убить. И, похоже, это тебя не останавливает.

— Конечно, нет. Я аватар. «Убить» для меня не означает того, что для тебя. Ты биологичекое существо — я видел, как вы, умираете, и это грязно.

— Я имела в виду корабль. Ошибка Не… — тебя могут убить. Разве не так?

— Немного более весомое соображение, согласен, но даже в этом случае — я уже передал свое состояние разума на мой родной ГСВ и переключился на полную боевую готовность, так что в общем и целом я готов к смерти. И в любом случае, я еще не умер.

— Но ведь это моя битва. В большей степени, чем твоя.

Бердл вздохнул.

— Речь идет о Гзилте, верно, но Культура, похоже, тоже замешана в этом через КьиРиа, так что это наша общая проблема, если разобраться.

— Но в первую очередь это касается нас. Вы не можете делать за нас всё. Вы не наши… родители.

— Ты даже не сохранена, Коссонт. Если ты умрешь — ты умрешь.

— А ты не можешь меня подстраховать?

— Нет.

У нее появилась внезапная мысль.

— Ты сделал резервную копию КьиРиа, его состояния сознания из серого куба?

— Да. Также передано, с пометкой, что это личное и будет стерто, если оригинал выживет.

Она нахмурилась.

— Почему ты не можешь сделать так же со мной?

— У тебя нет заранее подготовленного нейронного кружева и даже если начать прямо сейчас, это займет слишком много времени. А у нас нет этого времени. — Бердл развел руками, как бы в отчаянии. — Почему ты так стремишься рисковать своей жизнью? Ты — гражданский… военный резервист. Через пару дней тебе предстоит пройти Сублимацию, зачем же так спешить умирать? И я повторяю тебе: твоё присутствие только усложнит мою работу, но никак не облегчит. Ты не будешь мне помощницей, а лишь подвергнешь ненужной опасности.

— Во-первых, что касается последнего пункта, я тебе не верю. Я думаю, что ты просто пытаешься защитить меня, ведя себя хм…по-мужски галантно. Я польщена, но в этом нет никакой необходимости.

— Я всего лишь острозадый звездолет, маньячка! Я не мужчина, не женщина или что-то ещё, помимо потрясающе умной и прямо сейчас настроенной на поражение машины. Мне всё равно, что тебе льстит. Те немногие и, откровенно говоря, не жизненно важные чувства, которые я испытываю к тебе, я могу отключить, щёлкнув выключателем.

— В любом случае. Ты не можешь держать меня в плену на корабле. Ты — Культура, а я — свободный агент. Я требую, чтобы меня высадили в Городе.

— Они ищут тебя, помнишь? Они думают, что ты голыми руками разгромила Фзан-Джуйм, или как там его.

— Тогда тебе лучше присмотреть за мной.

— Именно это я и пытаюсь тебе сказать! Мне не нужна такая обуза! И если ты настаиваешь на том, чтобы покинуть корабль, я высажу тебя там, где мне, черт возьми, заблагорассудится, а не там, где ты потребуешь. Так что не пытайся — ты не сможешь меня переубедить.

Коссонт, уже одетая в тот же обтягивающий костюм, который она носила на Бокри, стояла и смотрела на аватара через холл модуля полным уверенности и в то же время отстранённым взглядом.

— Если ты не хочешь польстить мне, — медленно сказала она, — и если ты можешь просто отключить любые чувства, которые у тебя есть по отношению ко мне, то ты с тем же успехом можешь сделать это там, внизу, на планете, в Городе, на дирижабле. Так что тебе не придется обо мне беспокоиться, и я буду помогать, а не мешать.

Бердл уставился на неё. Затем вдруг улыбнулся и расслабился. Тон его голоса изменился.

— Не знаю, как ты, Вир, — сказал он, обращаясь к ней, — но я немного позирую. — Он пожал плечами. — Если ты настаиваешь на том, чтобы пойти, ты можешь пойти, но это твои похороны, а я должен сделать то, что должен, и я не стану рисковать ничем, чтобы обеспечить твою безопасность ценою выполнения задачи, ни в коем случае, если возникнет компромисс — ничем. — Он покачал головой. — Я подумал, может быть, с твоей стороны это что-то вроде демонстрации? Знаешь, чтобы ты могла чувствовать себя сопричастной, даже если на самом деле тебе не хочется идти. Так что, пока есть последний шанс, я говорю вполне серьёзно: пожалуйста, не ходи.

— В последний раз: Я хочу. Возьми меня с собой.

Бердл вздохнул.

— Ладно. Но не говори, что тебя не предупреждали. Надень это. — Он кивнул Коссонт за спину. Она обернулась, упершись взглядом в причудливое видение человека в тесной броне — наполовину зеркальной, наполовину черной от копоти, без головы — выходящего из алькова, на ходу отращивающего дополнительную пару рук и распахивающегося по мере приближения к ней.

— Что это?

— Лучшее из того, что есть. Сейчас я загружаю в него копию состояния разума КьиРиа, так что мы сможем получить прямой доступ к воспоминаниям старика, если завладеем его глазами вне корабля. Давай, входи как есть. У нас девяносто секунд до того, как мы зайдём на борт, так что не затягивай.

— Я думала, у нас есть десять минут!

— Уже нет — корабль снова разгоняется, надеясь отвлечь линкор от Ксауна.

— Черт. — Коссонт шагнула к скафандру, погрузившись в него. Броня вокруг неё сомкнулась, оставив нетронутой только голову. Шлем был временно опущен.

— Думаешь, это сработает? — спросила она.

— Сомневаюсь, — признался аватар. — Если предположить, что линкор разговаривал с боевым крейсером, он будет знать, что я двигаюсь быстрее, чем он, и, приняв во внимание деградацию основной тяги после всех тех лихачеств, которыми я занимался в последнее время, решит, что у него есть шанс. При условии, что его двигатели в порядке, конечно. Но стоит попробовать.

Пиан, все это время вольготно возлежащая на диване, подошла и взгромоздилась на спинку сиденья, обратившись лицом к Коссонт.

— Молодец! — сказала она. — Я думаю, ты ужасно храбрая, но уверена, что всё пройдет великолепно! И помни: я всегда любила тебя!

Коссонт уже собиралась сказать что-то вроде: «Ладно, теперь я тоже волнуюсь…», когда глаза её сузились, и она пристально посмотрела на Бердла.

— Это ты её накрутил?

Бердл пожал плечами.

— Тоже стоило попробовать.

— Но я сама! — воскликнула Пиан, поворачиваясь лицом к Бердлу, а затем обратно к Коссонт.

— Конечно, — выдохнула Коссонт.

— Двадцать секунд…

Бердл отправил небольшое обновление своего состояния сознания на домашний ГСВ, в основном для того, чтобы там была запись о том, что Коссонт настояла на том, чтобы отправиться вместе с ним и другими планетарными силами в Город.

Корабль превратился теперь в сфокусированную силовую оболочку, мчащуюся через всю систему, повторно набирающую ускорение, упакованную внутри концентрических полей, окружавших его коконом. Двигатели завывали на частотах, которые ни одно биологическое существо не в состоянии почувствовать — километровый снаряд, погруженный под моток реального пространства: компоненты трёх его внешних полей светились в гиперпространстве, направляя сигнал к далекому материнскому кораблю, затем снова гасли через каждую наносекунду, в то время как другие полевые конфигурации скользили и мерцали, складывались и щелкали, готовясь к серии многочисленных высокоскоростных, высокоточных наведений на цель со сложной топографией в глубине гравитационной скважины.

Корабль знал, что это будет непросто.

Большинство серьезных кораблей Культуры, да и все корабли, претендующие на звание боевых, обладали импульсными блоками: специализированными компонентами двигателя, такими как конденсаторы движущей силы, способными давать внезапные, короткие вспышки энергии и движения. Установки «Ошибки Не…» были мощнее и функциональнее, чем у большинства кораблей его размера, что, в общем-то, сводило на нет всю игру, если приходилось использовать их в открытую, перед тем, кто способен заметить такие махинации, но с другой стороны, сейчас как раз была такая ситуация, когда они могли спасти положение…

Корабль уже находился в опасной близости от гравитационного колодца планеты, и ему приходилось корректировать курс в гиперпространстве, чтобы не врезаться в нисходящую кривую клубка. В последний момент он подошёл еще ближе, израсходовав всю энергию своих импульсных блоков на поворот, и на то, чтобы избежать столкновения, а затем сфокусировался на относительно крошечной части себя, которая удерживала модуль, где затаились его аватар и гуманоид, отщелкнув две человекообразные формы. Освободив модуль, он нацелил перемещение на точку за пределами Поясного Города, на высоте тысяча двести метров над уровнем земли и в десяти километрах от текущего местоположения дирижабля «Экваториал 353».

С учётом относительной скорости, это было одно из самых точно рассчитанных и произведённых перемещений, которые он когда-либо совершал. Модуль вошёл в воздушную среду помещённым в изящно выстроенный вакуумный карман, размеренно разрушаемый по ходу продвижения, продолжив путь — теперь уже благодаря собственной тяге, — так плавно, что корабль сомневался, что кто-либо, из находящихся внутри, хотя бы покачнулся в процессе перехода.

То, что модуль почти сразу был снесён в сторону мощным звуковым ударом, вызванным неконтролируемым обрушением кессонного поля, к счастью, не имело особого значения. Пока корабль гзилтов наблюдал за ним, «Ошибка Не…» безмятежно перебрасывал все свои полезные грузы, включая аватара и Коссонт, в место назначения.

И едва переместив модуль, в долю миллисекунды он сорвался с места, по спирали устремившись вниз с ещё большим ускорением, словно намереваясь нырнуть прямо под впадину планеты, в пространственном клубке наведясь на энергетическую сеть далеко внизу. Он выровнялся, масштабировался, ускорился, отслеживая, но не нацеливаясь на боевой корабль гзилтов, который оставался неподвижным, держась вблизи планеты.

Пиан поместили в последний оставшийся на корабле обитаемый отсек — челнок на шесть человек.

— Где это, что это? — недоумевало существо.

— Новый дом, — сообщил корабль.

— Маленький и скучный!

— Как и ты.

— Да как ты смеешь!

— Ты предпочла бы оказаться на планете?

— А где безопаснее?

Ошибка Не… наблюдал, как корабль гзилтов — раздражённый, разочарованный — остаётся на месте, не преследуя его, хотя Ошибка Не… притворялся менее быстрым, чем был на самом деле, просто чтобы заставить гзилта думать, что у него есть шанс.

— Вероятно, сейчас на планете, — признал он.

— На планете… Тогда быстрее доставь меня туда!

— Слишком далеко. В следующем проходе.

— То есть ты возвращаешься?

— Конечно, я возвращаюсь.

— Я протестую против такого поведения по отношению ко мне! Почему я не…?

— Иди лучше спать, — посоветовал корабль.

Пиан опустилась на пол челнока, где была аккуратно сложена в тонкий шкафчик маленьким корабельным дроном, проверившим заодно, уложено и пристёгнуто ли всё прочее в крошечном отсеке на случай крайней опасности. После этого дрон надежно упаковал себя в отдельный шкафчик.

ГСВ Эмпирик

ЛОУ Каконим

ГСВ Содержание Может Отличаться

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Открытый вопрос, обращённый непосредственно к Ошибке Не… Вы уверены, что поступаете правильно? Вполне вероятно, что корабль гзилтов — это корабль 8*, предположительно ответственный за то, что произошло на Аблэйте. Он, безусловно, могущественен и не ограничен моральными рамками.

∞

Уе Ошибка Не…

— Нет, не уверен. Но решился, так что посмотрим, что получится.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я не меньше обеспокоен тем, что происходит с Рабочими Ритмами. Он передал своё состояние сознания.

∞

Лоу Каконим

— Отговорите его от опрометчивых поступков.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Я пытался связаться с ним после получения сигнала о передаче состояния разума. Ответа я не получил. Чтобы скоротать время в ожидании, я прочесывал банки данных в поисках доказательств того, что это не просто плохой знак, исходящий от одной из наших контактных единиц. И угадайте, что я узнал?

∞

ГСВ Эмпирик

— Рабочие Ритмы находится с большей частью флота Ронте, направляясь к Ватреллесу. Гзилты сопровождали их, но только до окраины системы, после чего повернули назад. О других враждебных действиях с их стороны не известно. Остается Лисейден. За их главной эскадрой присматривает сейчас «Оценка Суждения» класса Головорез, не так ли?

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

— Да, хотя главная — самая большая — эскадра не является их флагманской флотилией. Они передислоцировались, объединив различные элементы своих эскадр в более боеспособную мета-конфигурацию после того, как решение о предпочтительном статусе Падальщика оказалось не в их пользу. В частности группа из трех кораблей присоединилась к кораблям флагманской эскадры, но три отдельные группы из трех кораблей также объединились, и так как на тот момент это была самая большая группировка, которой они обладали, именно на ней сосредоточилось внимание «Оценки Суждения». Но у нас никого нет с флагманской эскадрой под командованием Ни-Ксандабо Тюна, и поскольку она являлась той силой, которая уже присутствовала в системе, именно она, скорее всего, может представлять угрозу для Ронте, пытающихся уйти в Ватреллес.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Скверная ситуация. Готов поспорить, что Гзилт предоставил Лисейдену данные о том, куда направляются Ронте. И если бы Эмпирик позволил нам использовать своих Делинквентов, мы бы не сидели здесь сложа руки.

∞

ГСВ Эмпирик

— Я предлагаю послать мой самый быстрый корабль на встречу с «Рабочими Ритмами» и Ронте, одновременно сигнализируя Лисейдену, чтобы они воздержались от любых враждебных действий. Уверен, что у нас такой перевес сил на местах, что мы сможем предотвратить любые предполагаемые неприятности.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Он говорит как корабль, не имеющий ни малейшего представления о том, как всё на самом деле работает. Дело не в том, какие силы у вас есть, а в том, где у вас есть эти силы. Думаю, даже гражданский это понимает.

∞

— Возможно, вы слишком суровы. Согласен, ничто из того, чем он располагает, не может достичь необходимого объема боеспособности достаточно быстро, но есть смысл в том, чтобы предупредить Лисейден о последствиях. Этого может оказаться достаточно.

∞

— Такое было бы удовлетворительно, если бы у нас здесь вообще не было военных. Но мы те, кто мы есть, и мы должны иметь возможность сделать любой выстрел в любое время. Предупреждение вряд ли подействует на Лисейден отрезвляюще и упредит их от попыток продемонстрировать конкуренту, кто будет хозяйничать здесь в ближайшем будущем.

∞

— Будем надеяться, что вы ошибаетесь.

∞

— Во всяком случае, это поможет нам скоротать время. Давайте послушаем, что, по мнению Эмпирика, мы должны делать.

∞

ГСВ Эмпирик

— Я отправляю РОУ «Заученный Ответ», ЛОУ «Новая Игрушка» и ГОУ «Сомнительная Этика» — РОУ в качестве ведущего — для достижения максимального охвата и возможности произвести рандеву, ЛОУ на 50 процентов и ГОУ на 12,5 процента расстояния от него, с настройкой на удержание значений при увеличении расстояний.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— О, черт, теперь он создает красивые паттерны.

* * *

«Эскадра из шести лисейденских кораблей, возглавляемая мною на гордости нашего флота, судне коллективного назначения и флагмане Геллемтян-Асул-Анафавайя, обрушилась (безжалостно) на жалкий/ограниченный/борющийся/грозный флот Ронте с решительным профессионализмом/ образцовым мужеством/бестрепетным сердцем. Наши челюсти были вынуждены сомкнуться/ ответить на возмутительные провокации флота Ронте/ неспровоцированную агрессию/ агрессивную непримиримость единственным понятным врагу языком…»

Руководитель команды по спасению и переработке Ни-Ксандабо Тюн принял вызов в своей личной каюте. Это был вызов от офицера по целеуказанию. Тюн до того просил не беспокоить его, если только не возникнет что-то срочное.

— Что? — спросил он с нарочитой суровостью, хотя втайне был рад внезапному прерыванию. Написать то, что, как он надеялся, станет одной из самых захватывающих частей его мемуаров, оказалось сложнее, чем он предполагал.

— В нашем поле зрения флот Ронте в расширенном диапазоне сканирования — тринадцать целей.

— Тринадцать… Значит, корабль Культуры всё ещё с ними.

— Похоже на то.

— Они знают о нас?

— Сомнительно.

— Я бы предпочел, чтобы это сомнение выражалось в процентах, офицер.

— Девяносто процентов уверенности, что они нас не обнаружили, командующий.

— Так лучше.

— Также на связи сигнал с корабля Культуры ГСВ «Эмпирик». Мне…?

— Да, да. Что он говорит?

— Довольно много сообщений. Я… просмотрел. Всё сводится к тому, что он призывает нас не нападать на Ронте.

— Не приходилось сомневаться. Я посмотрю их в ближайшее время. Вы выполнили мой предыдущий приказ?

— Да.

— Хорошо. Как скоро флот Ронте будет в пределах досягаемости?

— Чуть больше двух часов при текущей скорости и курсе.

— Два часа? Я думал, мы ожидаем, что они будут в зоне действия через сорок минут после обнаружения.

— Сигнатуры их приводов более беспорядочны, чем ожидалось, плюс корабль Культуры с ними и, похоже, торопит их — трудно сказать с такого расстояния — не более пятнадцати процентов уверенности — но похоже, что он заключил их в свою собственную полевую оболочку, сильно расширенную, действуя также как своего рода высокоскоростной буксир.

— Понятно. Инженерная служба?

— Да?

— Вы можете добавить нам немного энергии?

— Ответ отрицательный. Ещё одно повышение мощности будет означать семидесятипроцентную вероятность серьезной неисправности двигателей, вероятно, одного или обоих из двух кораблей класса «Джубунде».

— Хм. Понятно. Продолжайте сближение на текущей скорости. Боевое подразделение?

— Да?

— Перейти к полной готовности через час, по всему кораблю. К тому времени я сам поднимусь на мостик.

— Принято.

— Всем приступить к выполнению поставленных задач, — сказал руководитель, прерывая хор благодарностей и со свойственным лисейденам водянистым вздохом вернулся к своей литературной задаче.

* * *

Насекомоподобный дрон Джонскер Ап-Кандреченат, представитель корабля Культуры «Рабочие Ритмы», парил перед принцем Роя Осебри 17 Халдесибом в командном пространстве ронтского межпространственного / исследовательского корабля «Меланхолия Хранит Триумфы».

— Это не обязательно должно быть твоей битвой, машина, — говорил Халдесиб дрону.

— Я знаю, Принц Роя. Но я навлёк на вас опасность и подумал, что смогу помочь вам избежать её, однако, похоже, нас обнаружили, и теперь меньшее, что я могу сделать, это попытаться загладить свою вину, встав между вами и врагами, в руки которых я так глупо вас отдал.

Халдесиб пренебрежительно махнул ногой.

— Для себя мы не ищем лёгкой судьбы. Но улей, рой, раса должны продолжаться, независимо от того, что здесь произойдёт. Ты ничем нам не обязан и не должен разделять нашу судьбу из-за неуместной вины.

— Я чувствую, что у меня нет иного почетного выбора, Принц Роя.

— Ты намерен атаковать корабли Лисейдена?

— Я намерен вступить с ними в бой.

— Они вряд ли увидят разницу. Раньше мы уже имели дело с лисейденами. В их привычках интерпретировать любое «взаимодействие» как нападение. По крайней мере, они заявят об этом впоследствии — предупреждаю.

— Благодарю. Я учту это.

— Принятое тобою решение — это решение вашего человеческого экипажа?

— Нет. Только моё. Я собираюсь доставить свой человеческий экипаж в безопасное место пока ситуация не переросла в критическую.

— Они согласны с этим?

— Они смирились. Двое хотели быть героями и остаться на борту. Я отговорил их от самопожертвования.

Принц Роя согнул пластины крыльев. У человека это означало покачивание головой.

— Мы все можем погибнуть здесь, машина, — сказал он, — но из всех нас только у тебя есть выбор. Должен ли ты быть героем? Неужели ты не можешь просто уйти?

— Вероятно, я мог бы так поступить, Принц Роя, но впоследствии я бы жалел об этом. Я считаю, что то, что я делаю сейчас, правильный поступок, и именно поэтому я совершаю его.

— Ты можешь украсть часть нашей славы. — При этих словах ноги Принца Роя подкосились, и он слегка наклонил свое тело, чтобы показать, что это было сказано не с вызовом, а с иронией.

— Я вступлю с ними в бой первым, независимо от вас, Принц Роя, прежде чем начнутся какие-либо действия между ними и вами. Если позволите, я передам вам все, что смогу узнать о способностях, сильных и слабых сторонах их кораблей. Это может помочь вам, если я не смогу остановить их.

— Мы рады принять это любезное предложение. Но что, если ты одержишь верх? Мы лишимся всякого шанса доказать свою правоту!

— В этом случае вам будут принесены мои самые искренние извинения, я приму любое количество предполагаемой инопланетной ценности (отрицательной), почетной, которую вы захотите дать, и буду благодарен впоследствии даже за самую унизительную или незначительную роль в любом корабельном танце, в который вы захотите меня вовлечь.

Щелчки ног показали, что Принц Роя смеется. Несколько других Ронте в командном отсеке беззвучно присоединились к нему.

— Нам было приятно наблюдать, как ты проявил знание и уважение к нашим традициям, корабль, — сказал Принц Роя. — Мы можем только пожелать тебе удачи в твоей миссии. Сражайся достойно. Живи, если можешь, и умри, если должен.

— Спасибо, Принц Роя. Это было очень приятно.

* * *

— Вы выглядите усталым, септаме. — сказала Чекври, входя в кабинет Банстегейна в здании парламента.

— Я и чувствую себя усталым, маршал.

— Не берите в голову — осталось совсем ничего. Вы выбрали свой последний наряд?

— Что?

— Одежду, которую наденете на Инициацию. Вы уже решили, в чём встретите свой славный переход в Свёрнутое?

— Я… я думал, что всё уже решено за меня. Церемония… Солбли. Да, Солбли — она позаботится обо всём. А вы?

— О, я буду блистать во всем своем убранстве, септаме, сверкать медалями, — Чекври, устроилась на сиденье напротив него. Банстегейн заметил, что в эти дни маршал не спрашивала, может ли она его потревожить, и не ждала приглашения сесть. Раньше он мог сделать какой-нибудь ледяной комментарий на этот счёт и настоять на соблюдении протокола, но не теперь. В последние несколько дней люди тихо сходили с ума — более того, некоторые сходили с ума шумно. Тем временем, по всему домену Гзилта, сохранённые — кто меньше года, кто пару десятилетий или больше, — просыпались для последних встреч, свиданий, прощальных вечеринок и разговоров о том, что будет дальше…

— Я начистила и отполировала свои медали. Десятилетия неусыпного, преданного бдения… — продолжала маршал мечтательно, отведя руки за голову, откинувшись назад и расслабившись. — Считала и пересчитывала их. За выдающуюся работу на симуляторах и в учениях, героическую храбрость под виртуальным огнём и даже нашла место для тех, что получены за образцовую выдержку перед лицом сослуживцев, жаждущих занять моё место. — Она улыбнулась. — Жаль, что у нас не было времени отлить медали в память о наших последних подвигах: прыжках на безоружные корабли, уничтожении соотечественников и натравливании друг на друга наивных пришельцев. Тем не менее, хорошего много не бывает, а, септаме? А ещё говорят, что Возвышенное невинно.

— Вы, кажется, очень воодушевлены процессом, Чекври. — Он обвёл взглядом комнату. — И безоговорочно уверены, что мой офис не прослушивается.

— Некоторое время назад мои люди убедились в этом, септаме, — поведала Чекври, улыбаясь.

— И установили свои жучки взамен найденных?

Улыбка маршала расширилась.

— Вы всегда были таким подозрительным, Банстегейн?

Он посмотрел на неё холодно.

— Нет, я совершенно случайно оказался в положении, дающем огромную власть.

Чекври усмехнулась, затем пожала плечами.

— Наши проблемы скоро закончатся, септаме, — сказала она и нахмурилась. — Что вы?.. — удивилась маршал, заметив как Банстегейн дёрнулся, глядя в сторону, словно краем глаза уловил там что-то тревожное.

Он покачал головой и снова наклонился к своему столу.

— …Ничего, — пробормотал он рассеяно, выводя свою подпись на документе. — Вы пришли только для того, чтобы обсудить вопросы церемониального облачения, или в этом визите есть какой-то реальный смысл?

Чекври встала и подошла к окну с видом на ступенчатые сады и город за рекой.

— Хм, кажется, кто-то устроил пожар, — заметила она отвлечённо. — Мне казалось, это не наш стиль… — Она оглянулась на Банстегейна. — Одна когорта пришельцев собирается уничтожить другую. Никто иной, как могущественный Эмпирик, предупредил злоумышленников, чтобы они вели себя прилично, но, по слухам, предупреждение проигнорировано. Я просто хотела убедиться, что вы довольны тем, как идут дела. Это не значит, что в случае конфликта на нас обратят внимание, но теоретически мы можем пригрозить, что откажемся от сотрудничества с Падальщиками, как недавно было предложено.

— Кем?

— СМИ, Культурой, парой политиков. Можно припомнить и ещё кого-то, но сейчас есть более неотложные дела.

— Отважный космический маршал, что бы вы посоветовали в этой ситуации?

— Я осталась бы безучастной — нас это не касается… если не считать того факта, что наш вернувшийся корабль и, похоже, все его военные силы вот-вот столкнутся с кораблем Культуры в Ксауне. Событие может иметь последствия. Не исключено, что потребуется дополнительное внимание с нашей стороны, чтобы успокоить людей. — Она скрестила руки. — Разведка просчитала ещё несколько вариантов и теперь считает, что это конкретное побочное представление сыграет против реликта Культуры и Коссонт, девушки, пережившей Фзан-Джуйм и стычку на Бокри. Я думаю — мы не будем рисковать и позволим нашим силам вокруг Поясного Города делать всё, что необходимо?

— Да. Делайте, как задумано, — сказал септаме, не поднимая глаз. — И это всё? — спросил он. — Нужно подписать много документов, свернуть целую цивилизацию, а президент, как вам известно, была только рада делегировать полномочия своим тримам и септаме. Помимо этого мне предстоит посетить несколько приемов подряд для различных вновь прибывших представителей другихрас и недавно лишенных статуса самодовольных политических ничтожеств.

— Вы можете просто сказать им, чтобы они отвалили, — весело предложила Чекври. — Расслабьтесь. Переспите с кем-нибудь. Разведите костёр, наконец. — Она направилась к двери. — Почему бы и нет?

Маршал вышла, оставив его одного. Банстегейн поднял голову и мгновение смотрел на закрытую дверь. Затем его глаза переметнулись в сторону, он издал тонкий звенящий звук и быстро вернулся к своей задаче. Стило сосредоточенно царапало экран стола.

* * *

— Руководитель команды по спасению и переработке, Ни-Ксандабо Тюн?

— С кем я говорю?

Тюна вызвали на мостик из его личной каюты на полчаса раньше намеченного срока. Похоже, корабль Культуры хотел поговорить, приближаясь к ним, оставляя флот Ронте следовать дальше без него. Тюн наблюдал за ситуацией на гигантском экране, протянувшемся прямо через весь носовой отсек.

— Я — корабль культуры «Рабочие Ритмы», — произнес голос на идеальном, без акцента, лисейденском языке.

— …От корабля Культуры отошел контакт, зарегистрированный на расстоянии. — сообщил офицер — менее десяти метров в длину с подписью невооруженного гражданского судна. Корабли расходятся.

Тюн мог видеть крошечный нитевидный след, изгибающийся в сторону приближающегося корабля Культуры.

— Это может быть боеголовка? — спросил он.

— Технически возможно, — ответил боевой офицер. — Если это что-то импровизированное. Слишком большая для такого маленького корабля. Едва ли они несут какое-то оружие…

— Разверните средства слежения, медленно приближайтесь. Поместите платформу между новым контактом и нами.

— Тяжелая дистанционная ракетная платформа запущена. Разрешение на запуск ракет?

— Что вы рекомендуете, офицер?

— Рекомендую отключить автоматику. Оставить только непосредственную команду на запуск.

— Согласен.

— Руководитель Тюн? — сказал корабль Культуры.

Тюн нажал кнопку, чтобы снова говорить с кораблем Культуры.

— Да?

— Как я понимаю, вы заметили, что я отправил свою команду на небольшом челноке. Их личности и курс корабля прилагаются. Они сами и челнок полностью безоружны.

— Почему ваша команда покидает корабль?

— Я сам попросил их об этом и посоветовал так поступить.

— Зачем?

— На случай, если начнутся боевые действия.

— Почему должны начаться боевые действия?

— Я полагаю, вы хотите причинить вред флоту Ронте.

— Вовсе нет. Вы слишком смело предполагаете. С таким же успехом я могу предположить, что вы хотите причинить вред мне и моим кораблям, потому что вы выпустили то, что, насколько я знаю, может быть боеголовкой, замаскированной под гражданский модуль.

— Челнок все время удаляется от вас, и его курс задан. Кроме того, он явно не вооружен.

— Семь минут до появления корабля Культуры в радиусе действия, — сообщил боевой офицер.

— Мы уже в зоне досягаемости? — спросил Тюн. Он проверил изображение на экране, демонстрирующее логарифмически масштабированную полосу.

— Вряд ли — это класс Осыпь. Они вроде как безоружны.

— А что до вас, — спросил Тюн, переключаясь обратно, на разговор с кораблем Культуры. — Вы безоружны, машина? И каковы ваши намерения?

— У меня ограниченные военные возможности. Мое намерение — помешать вам вступить в бой с кораблями Ронте, идущими впереди вас.

— Почему вы думаете, что мы хотим вступить с ними в бой?

— Вы преследуете их.

— Хм. Я бы не стал называть этот так. Мы просто следуем за ними.

— Вы нацелились на них.

— Мы осветили их, чтобы лучше отслеживать их продвижение.

— Это звучит не слишком правдоподобно. Я полагаю, что вы желаете им зла.

— Вовсе нет. Мы можем попросить их подняться и подчиниться нашей инспекции — мы имеем на это право по условиям нашего соглашения с Гзилтом, пока Ронте или любые несанкционированные военные или полувоенные силы находятся в пространстве Гзилта. Что они и делают, в данном случае.

— Вы знаете, что Ронте никогда не разрешат вам подобного.

— Это их проблема. Конечно, в прошлом они проявляли вероломство и пошли на нарушение своих соглашений с нами, поэтому мы, к сожалению, не можем верить им на слово в отношении любых вопросов, которые у нас могут возникнуть к ним по поводу грузов, вооружения и их намерений. Но, как я уже сказал, наш первоначальный подход будет полностью ненасильственным — мы просто попросим их остановиться.

— Такой подход практически гарантирует перерастание в конфликт. И я полагаю, вы это знаете.

— Я ничего такого не знаю, корабль. Я действую в рамках своих прав в соответствии с недавно подписанным соглашением между Лисейденом и Гзилтом — соглашением, которое отменяет и аннулирует все предыдущие соглашения, которые ваши… клиенты могли думать, что подписали и утвердили с ними. И я удивлен, что корабль Культуры так решительно настроен на союз с этими варварскими грубиянами Ронте. Интересно, испытываете ли вы чувство вины за то, что позволили вашим друзьям Ронте так далеко вторгнуться в пространство Гзилта? Если да, корабль, я понимаю, что вы можете чувствовать уязвленную гордость, однако наши… разногласия в данный момент не затрагивают вас. Я должен попросить вас прервать то, что начинает выглядеть как атака на наши — намного превосходящие — силы, прежде чем мы будем вынуждены принять оборонительные меры, которые могут, боюсь, включать боеприпасы.

— Я намерен продолжать следовать своим нынешним курсом, руководитель команды.

На гигантском экране корабль Культуры выглядел теперь угрожающе близким. Тюн выкрикнул:

— Навигация, приготовьтесь разделить эскадру на две части. Три корабля вправо, три влево, с интервалом в полсветовой секунды. По моему приказу. Мы позволим кораблю Культуры пройти прямо через промежуток между ними. Всем кораблям нацелиться и приготовиться противостоять любым враждебным действиям со стороны корабля Культуры. Мы можем позволить себе игнорировать Ронте некоторое время?

— Может быть, пять минут, при нынешних скоростях, — сказал навигационный офицер.

— Отлично. Тогда выполняйте приказ. И — для ясности — стрелять только в случае реальных, открытых враждебных действий корабля Культуры. Всем понятно?

— Да.

— Нацеливаюсь, — сказал боевой офицер.

— Разделить флот, — отдал приказ Тюн. Он слышал и чувствовал, как корабль вокруг него отклоняется от прежнего прямолинейного курса и начинает поворачивать в сторону вместе с двумя другими кораблями. Вид на экране изменился, удерживая приближающийся флот Ронте на одном краю, в то время как вытянутая точка, бывшая «Рабочими Ритмами», пронеслась мимо между разделенными половинами эскадры Лисейдена.

— Флот разделен, согласно предписанию, — доложил навигационный офицер. — Корабль Культуры в фокусе — коррекция: цель замедляется, стремительно. Цель… остановилась относительно нас. Ускоряется. Преследую. Поравняется с нами через четыре секунды…

Изображение на экране медленно менялось, удерживая размазанную точку корабля Культуры у края. Вид был странным, как будто они неслись сквозь газовое облако.

— Руководитель команды, «Киатреа-Ананг» сообщает о полной потере управления двигателем.

— Руководитель команды, «Абалуле-Шелиз» сообщает о полной потере энергии.

— Что?

С Тюном разговаривали сразу два младших офицера управления флота. Главный экран помутнел, а затем полностью погас.

— Какого…? — Тюн замер, взглянув на дисплей своего шлема. Дисплей всё еще работал, но, похоже, с трудом соединялся с его глазами и передавал голоизображение. Шальная вспышка на мгновение ослепила его.

— Главный экран отключился, — доложил офицер по контролю за повреждениями. — Причина неизвестна.

Экран вспыхнул, задрожал и снова стал пустым.

Офицер по контролю за повреждениями ворвался внутрь.

— Эффекторная атака, на нас, цель — управление двигателем и главные сенсоры.

— Руководитель команды, «Киатреа-Ананг» сообщает о полной потере тяги.

— Корабль Культуры на одном уровне с нами. Начинает выдвигаться вперед. Он меняется…

— Руководитель команды, «Квиатреа-Ананг» сообщает о полной утрате сенсоров.

— Инженерная телеметрия отключена.

— Руководитель команды, «Ласкуил-Хлиз» сообщает о полной потере энергии.

— Скорость. Мы замедляемся. Формирование флота распадается.

— Руководитель команды, «Абалуле-Шелиз» сообщает, что на него направлены системы подсветки целей «Квиатреа-Ананг».

— Что-о-о?

— Наши двигатели начали постепенное отключение по ложной телеметрии. Пытаюсь остановить их и повторно инициализировать, но они продолжают…

Тюн почувствовал, как что-то изменилось в корабле — большая глубокая нота становилась всё глубже, отдаляясь и затихая, а передняя тяга всколыхнула микропотоки вокруг.

— Руководитель команды, «Абалуле-Шелиз» сообщает, что он находится под прицелом нашей собственной платформы.

— Что за чертовщина, — выдали одновременно младший боевой офицер и офицер целеуказания. Голоса их дрожали.

— Такого просто…

— Это атака! — подтвердил Тюн. — Враждебные действия! Огонь на поражение.

— Сложная цель. Слишком далеко. Сомневаюсь, что мы сможем быть настолько точными.

— Стреляйте!

— Руководитель команды, «Фуланья-Гуанг» сообщает о полной потере телеметрии двигателей.

— Мы не можем управлять оружием. Всё оружие на борту переведено в аварийный режим, активные системы обесточены.

— Ну, так ударьте его хоть чем-нибудь! Выведите из строя, уничтожьте, мне все равно!

— Нам нечем нанести удар, руководитель команды.

— Квиатреа-Ананг также сообщает о полной потере контроля над оружием.

— Руководитель команды, корабль Культуры находится в пределах дальности быстрого удара ракетной платформы, запущенной ранее. Возможно, он её не заметил.

— Может ли платформа стрелять? Есть ли с ней связь?

— Да, связь есть.

— Руководитель команды, «Фуланья-Гуанг» сообщает о полной потере основной энергии.

— Стреляйте!

— Сколько…?

— Все! Все ракеты!

— Шесть ракет запущено, — доложил боевой офицер. — Четыре секунды — одна ракета ушла — две уничтожены — три, четыре ушли, пять… пять ушли… Черт!

— Мы… мы попали.

— Последняя попала!

— Мы попали, надо же!

— Ублюдок рассыпался в пыль.

— Порядок на мостике, — сказал Тюн.

— Телеметрия двигателей восстановлена, — доложил офицер по контролю повреждений.

Главный экран перешел в режим запуска, совершая проверки с помощью быстро мелькающих цветовых блоков и внезапных прокруток текста и логотипов, которые исчезали слишком стремительно, чтобы их можно было прочитать.

— Руководитель команды, все остальные корабли сообщают, что средства управления и телеметрия возвращаются в нормальное состояние.

Экран ожил. На нём при среднем увеличении было показано небольшое облако расширяющихся радиационных обломков, расположенное в двадцати градусах к западу. Рядом с ним, уходя в темноту, располагались пять ещё более мелких облаков.

— Флот Ронте впереди. В пределах досягаемости. Они выглядят агрессивно.

Тюн оторвал взгляд от медленно остывающих обломков, уходящих всё дальше во мрак позади них. Он переключил свое внимание на флот Ронте, когда изображение на экране снова развернулось. Корабли Ронте были уже близко — они начали двигаться по одному по своим странным, вечно меняющимся маршрутам, словно не зная, в каком строю им надлежит лететь. Не то чтобы это имело какое-то значение для ИИ наведения. Это было даже по-своему красиво, в каком-то жалком смысле. Тюн взял себя в руки.

— Пошлите град.

— Отправляю.

— Все системы на борту в норме, руководитель команды. Минимальное радиационное повреждение задних сенсоров.

— Корабли на пределе.

— Подтверждаю, руководитель команды. Все корабли вернулись в состояние полной боеготовности, повреждений нет.

— Фиксация на всех двенадцати кораблях Ронте.

— Ронте отвечает.

— И?

— Непристойно, руководитель команды. Абсолютно неподобающе.

Тюн посмотрел на сообщение на своем теперь исправно работающем нашлемном дисплее. Оно действительно было непристойным и даже довольно изобретательным. Ронте, должно быть, проделали домашнюю работу по физиологии Лисейдена.

Руководитель группы спасения и переработки Ни-Ксандабо Тюн немного откинулся назад в своем командном пузыре. Он проверил расстояние и время до системы Ватреллес и известных кораблей. В течение светового дня поблизости никого не было. У них было несколько часов, чтобы осуществить задуманное:

— Офицеры, мы собираемся открыть огонь на поражение. Цельтесь в их двигатели.

— Исторически сложилось так, что они не слишком хорошо выводятся из строя, — сообщил боевой офицер.

— Да. Они обычно взрываются. Я знаю, — подтвердил Тюн. — Пусть их высшее командование рассматривает то, что сейчас произойдёт, как стимул для улучшения конструкции двигателей. Все готовы?

— Да! — прозвучало хором.

— Концентрированный огонь, всей эскадрилье, флагманский боевой офицер координирует, — скомандовал он. — Снимайте их, по одному за раз, держитесь вблизи, если они не повернут и не перейдут в нападение. А они, скорее всего, перейдут. Каждый корабль в этом случае занимается непосредственной угрозой для него. После успешного боя флагман повторно пошлет всем оставшимся кораблям Ронте сигнал остановиться и пройти досмотр. Начинайте.

Первый корабль Ронте превратился в расширяющийся цветок плазмы в течение минуты. Ронте применили лучшую тактику, чем предполагалось, и каждый последующий корабль уничтожался немного дольше предыдущего. Тем не менее, схватка длилась менее трети часа. Фуланья-Гуан был потерян, когда то, что осталось от последнего корабля Ронте, считавшегося флагманом флота, протаранило его.

Это последнее событие, по мнению Тюна — тайному — было почти ниспослано им. Разгромить отступающий флот без потерь выглядело как позорное неравное состязание, почти бойня. С утратой собственного корабля картина представала в лучшем свете, что дало бы ему возможность при написании мемуаров выразить соболезнования и заботу о погибших и их близких.

Победа над отважившимся на самоубийство кораблем Культуры — даже если он представлял собой лишь незначительную и не боевую единицу Контакта, к тому же совсем крошечную — была обломком коры на мясной оболочке, хотя, очевидно, эта фраза тоже выглядела корявой и не вполне уместной в данной связи.

22 (С -2)

ГСВ Эмпирик

ЛОУ Каконим

ГСВ Содержание Может Отличаться

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Все это крайне печально. И в особенности жаль, что мои суда не смогли вовремя помочь.

∞

МСВ Падение Давления

— Надеюсь, головной корабль вашей «струнной» формации, РОУ «Заученный Ответ», не думает отомстить за уничтожение Рабочих Ритмов. Наш товарищ сам навлек на себя гибель. Лисейдены вряд ли достойны снисхождения, но их главное преступление не уничтожение нашего полугражданского корабля, намеревавшегося загладить вину за своё прежнее пристрастие, а истребление кораблей Ронте со всеми их экипажами. И даже этому у них нашлось оправдание, сколь бы жалко и формально законно оно ни звучало.

∞

ГСВ Эмпирик

— Действительно. Я думаю, что никаких немедленных действий против Лисейдена предпринимать не нужно. Наше долгосрочное неодобрение и последствия, которые это будет иметь для их репутации, могут оказаться наиболее эффективными. РОУ продолжит движение к боевому пространству, чтобы забрать модуль Рабочих Ритмов с людьми на борту и проверить, можно ли извлечь какие-то другие останки, однако не станет преследовать корабли Лисейдена.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Запечатанный пакет, пришедший с состоянием сознания Рабочих Ритмов, только что был вскрыт. Похоже, он был настолько обеспокоен своими собственными предыдущими действиями, что просит не активировать его, кроме как для стороннего изучения, сравнения или исследования. Бедный хромой ублюдок даже не пожелал снова стать кораблем.

∞

ЛОУ Каконим

МСВ Падение Давления

— Я же говорил. Пять человек — это слишком мало.

∞

ЛОУ Каконим

— А что происходит в Ксауне?.. Ошибка Не…, мы говорим о вас.

∞

Уе Ошибка Не…

— Да, я слышу. Здесь всё становится ужасно интересным.

* * *

— Полковник?

— Да? — сигнальные протоколы сообщили Агансу, что он обращается к маршалу Чекври.

— Это маршал Чекври.

— Я в курсе.

— Ваше текущее положение?

— Иду рядом с дирижаблем «Экваториал 353», ожидая подтверждения от Чуркуна относительно диспозиции его сил и сил противостоящей стороны. По сообщениям СМИ, хозяева дирижабля намерены открыть его для публики в ближайшие несколько минут. После этого я собираюсь подняться на борт. Или, если будет обнаружено, что наши противники уже на борту, сделаю это немедленно.

— Позвольте мне получить информацию с помощью ваших органов чувств.

— Разумеется.

Ощущения от манипуляций со своими сенсорами были для Агансу новыми, но, в то же время, воспринимались им как совершенно естественные. Он недолго удивлялся тому, насколько тщательно всё продумано, чтобы нечто, что ощущалось как человек, могло проникнуть в, по сути, его сознание, настроив параметры и установив связи с органами чувств, пересылая его восприятие другому человеку.

В то же время Агансу сознавал, как много различий между его собственным, биологическим телом и этим. За исключением того, что он был значительно тяжелее био-версии — при таком же объёме — все различия были положительными.

Насколько мощнее, способнее и совершеннее была эта новая оболочка. Насколько чувствительнее там, где это было необходимо. И это при том, что его собственное биологическое тело имело множество дополнений и положительных изменений по сравнению с человеческим. Но только в этом, новообретённом обличье он мог видеть, например, в гораздо большем диапазоне электромагнитного спектра и гораздо детальнее, будучи менее уязвимым и лишённым ненужной восприимчивости там, где она была лишь помехой, — андроидное тело вообще не чувствовало боли: мотивацией для избегания вреда являлось осознание того, что вред снижает его функциональность, а признак наличия повреждений оставался не более чем признаком, чем-то, что нужно отметить, принять во внимание и действовать.

— Спасибо, — прислала маршал.

Между тем, с момента, как маршал начала видеть его глазами и ощущать его чувствами, прошло совсем немного времени — не более полусекунды, за которые он успел осмотреться, оценить различия между своим биологическим телом и новым, обдумать и проанализировать их.

Агансу поразился, насколько быстро всё произошло. Его человеческой сущности вряд ли хватило бы в такой ситуации времени на одну законченную мысль.

— Полковник, — услышал он голос маршала, — я согласна с вами и думаю, что пособники Культуры попытаются добраться до этого Ксименира, потому что у него есть что-то, что он знает о человеке-реликте КьиРиа. Ваша задача остановить их. После того, как найдёте Ксименира, узнайте, чем он располагает или что ему известно. Вы можете использовать любые методы — всё, что сочтёте нужным.

— Я понял вас, — отослал Агансу, оглядывая толпы скандирующих, поющих и танцующих людей. Нарядно раскрашенные, украшенные баннерами и голографией машины двигались в унисон с гигантским дирижаблем.

— У вас там какой-то шум, полковник…

— Да, так и есть.

Он воспринимал множество различных звуковых потоков, в основном музыку, доносившуюся из автомобилей, окружавших его, замершего на широком балконе. Казалось, что к толпам танцующих и веселящихся людей постоянно присоединяются новые.

— Становится тесновато? — спросила маршал.

Вспышка фейерверка озарила ажурный туннель вокруг носа «Экваториального 353». Набор автоматических реакций, встроенных в андроида, реагировал на фейерверк, инстинктивно сжимаясь при виде выстрелов близлежащих хлопушек, не отмеченных как дружественные. Вспышки света сменялись гулом, грохотом и треском. Часть отголосков вернулась, но основная канула в бездонных пространствах Поясного Города, впитавшись в окружающее пестрое звуковое полотно.

Зная скорость звука в атмосфере, а также здешнюю высоту, он мог точно сказать, на каком расстоянии от него находится каждый разорвавшийся заряд.

— Да, довольно людно.

— Мгм… Если события примут серьёзный оборот, полковник, постарайтесь ограничить потери среди гражданского населения.

— Я знаю, — отослал Агансу, подумав о том, как типично и вместе с тем постыдно, что начальник пытается прикрыть себя от любого неблагоприятного исхода, громогласно заявляя о том, что и без того уже должным образом предусмотрено в постоянных приказах и правилах ведения боевых действий. Приказах — во многом противоречащих поставленной перед ним задаче. Несомненно, что использование разрушительного оружия с его стороны, необходимое для её выполнения, впоследствии может быть поставлено ему в вину и нынешнее руководство всеми силами попытается откреститься от него, о чём свидетельствовали слова маршала. Из-за репутации Чекври он прежде думал о ней иначе, но, видимо, ошибался.

— Маршал, полковник, — вмешался капитан Чуркуна. — Дополнение к текущей ситуации. Мы предотвратили относительно интенсивное перемещение корабля Культуры и захватили то, что, по нашим расчётам, являлось его главным вспомогательным судном. Однако модуль был не занят и не вооружён, являя собой, по всей видимости, отвлекающий маневр. Почти сразу после этого произошло еще несколько перемещений, сосредоточенных в объеме непосредственно вокруг дирижабля, но мы не смогли отследить или нарушить их. Мы уверены, однако, что противник в данный момент не находится внутри воздушного судна из-за особенностей конструкции последнего, в частности четырёхмерного экранирования, не позволяющего использовать его для непосредственной дислокации. Это означает, что противостоящая сторона должна проникнуть на дирижабль обычными средствами. Поскольку мы наблюдали за дирижаблем в течение некоторого времени и не заметили никакой подозрительной активности, мы убеждены, что до сих пор этого не произошло. Кроме того, все наши четыре взвода теперь готовы к высадке по приказу полковника.

— Понятно, капитан, — отозвался Агансу. Конечно, он мог бы сказать и больше, но время для того, чтобы пожурить «Чуркун» за его неспособность точно определить места дислокации агентов Культуры, будет позже. — Значит, наши противники здесь, но мы не знаем, где?

— Да, полковник.

— В таком случае, я предлагаю вам немедленно привести все взводы военных арбитров в готовность. Разместите часть впереди корабля, часть позади — скажем, по полвзвода на каждой позиции — но большинство в паре концентрических оболочек, окружающих корабль, держась в пределах от десятков до сотен метров вокруг конструкции. Прикажите также наружным силам следовать параллельно с дирижаблем по возможности скрытно, замаскировавшись под беспилотники или другие гражданские средства.

В этот момент из толпы людей вокруг полковника вынырнула женщина и принялась уговаривать его потанцевать с ней. Он покачал головой и отвел руки назад, когда она попыталась схватить его. Женщина упорствовала, поэтому он быстро повернулся и пошел прочь, к проволочному парапету на краю проезжей части, протискиваясь между людьми и на ходу извиняясь.

— Предлагаю рассредоточить прибытие, полковник, — сказал капитан Чуркуна, — будет заметно, если прибывших будет слишком много: вы их не только услышите, но и увидите. Секундные или двухсекундные интервалы между каждым прибытием должны быть достаточны.

— Если вы так считаете, капитан, — ответил Агансу, когда очередная вспышка огня и фейерверков ознаменовала серию детонаций в туннеле впереди дирижабля.

— Капитан, — послала маршал Чекври, — могу я предложить вам приурочить наиболее интенсивные дислокации к шквалам фейерверков?

— Хорошая идея, маршал.

Секунды спустя Агансу услышал канонаду дополнительных, приглушенных тресков, раздавшихся вокруг него. Оглядевшись, он увидел несколько платформ, похожих на медиа-камеры. Ряд туманных возмущений в воздухе высоко над дирижаблем и впереди него — легко различимых обычным человеческим глазом — вероятно, тоже были замаскированными боевыми арбитрами.

Он вызвал подтверждение. Тут же в сознании начала вырисовываться картина: схема Поясного Города, в центре которого находилась труба, по которой двигался дирижабль «Экваториал 353», и вся окружающая его структура, а также позиции всех арбитров-пехотинцев, появившихся окрест.

Для полноты картины не хватало только обозначений мест дислокации противника.

— Хорошо, — отправила Чекври. — Остаюсь на связи. В данный момент появились дела, которые необходимо уладить. Я вернусь позже. Но дайте знать, если произойдет что-то серьёзное — капитан, полковник.

* * *

— Ты меня разыгрываешь. Где мы?

— В кормовом подфюзеляжном резервуаре для хранения полутвердых отходов, — сказал Бердл через скафандр. Его голос звучал достаточно беззаботно. Она не могла его видеть. И вообще ничего не видела, не в состоянии также прикоснуться к чему-либо устойчивому.

Коссонт осознавала, что плавает в чем-то плотном и теплом, в полной темноте. Её усовершенствованные глаза, работающие в унисон с сенсорами боевого костюма, передавали, что вещество, которым она была окружена, было чуть ниже нормальной температуры тела.

— Ты буквально посадил нас в дерьмо? — спросила она, стараясь не выдать паники. Трудно сказать, что было хуже в этой ситуации — пребывать в неведении или сознавать себя погруженной в нечто подобное.

— Идеальный вариант, — сказал ей Бердл. — Эта часть дирижабля не экранирована, потому что, как я полагаю, её периодически опустошают. Менее затратно, чем переработка и достаточно старомодно. Но как бы ни было, а это означает, что мы смогли пробраться внутрь. Конечно, корабль хорошо настроен, чтобы следить за такого рода вторжениями, но прямо перед нашим входом аналогичный объём … материи был вытеснен из резервуара. Не думаю, что мы вообще что-то здесь потревожили или вызвали какую-либо реакцию. Последнее могло бы обернуться неприятностями.

— Хоть что-то хорошее, — выдохнула Коссонт. — Но возникает вопрос — как нам, чёрт возьми, отсюда выбраться?

— Очень просто.

— В самом деле? Возможно, ты даже знаешь, как нам очиститься?

— Тоже не представляет труда. Я переключаю тебя на сонар. Следуй за мной. Вплавь.

Перед глазами Коссонт вдруг открылся вид. Он был похож скорее на рисунок, чем на реалистичное изображение — белый, с нечеткими синими линиями по краям и зелёными пятнами, обозначающими поверхности.

К счастью, она не в состоянии была видеть ничего из того, что её окружало, за исключением схематичной обтекаемой версии Бердла, плывущего впереди неё к вершине большого цилиндрического резервуара. Внизу и по бокам виднелись конические опоры, удерживающие резервуар, а сверху и снизу нависали дополнительные конструкции, по которым можно было приблизительно проследить, где находятся палубы. Коссонт повернулась и поплыла за Бердлом.

Она чувствовала, как руки и конечности соприкасаются с полужидкой массой. Это напоминало плавание в густом сусле, о природе которого она старалась не думать.

— Успокойся, — посоветовал Бердл, уже добравшийся до вершины резервуара. Он протянул руку к чему-то на потолке, где выступали поверхностные слои перекрытия.

— Я тут плаваю в остатках жизнедеятельности. — отозвалась Коссонт — Тебе, машина, это трудно понять.

— Справедливо. Но сейчас нам как раз надо выбираться, — заметил Бердл, положив обе руки на круглую конструкцию, которая, как искренне надеялась Коссонт, была люком. — …Ещё один датчик… готово. И две небольшие сферы для размещения, после того, как выберемся… — Его руки закрутились. Круглый объект взметнулся вверх и в сторону, закачавшись на шарнире.

Коссонт оказалась на полметра ниже открытого люка. Бердл втянул себя через него так легко, как будто они пребывали в невесомости. Рядом с Коссонт возникла крошечная пластичная сфера, расширившаяся до метрового диаметра. Прибившись к поверхности резервуара, сфера опустилась в жидкость.

Протянутая сверху рука потянула Коссонт вверх, хотя из-за костюма казалось, что ни веса, ни усилий с её стороны не было. Возможно, помогало наличие четырех рук.

Как только она встала на ноги, вид переключился на обычное зрение. Она застыла под низким темным потолком, на тускло освещенном портале, лицом к Бердлу. Их разделял только закрытый уже люк у ног. Коссонт посмотрела вниз. Её костюм выглядел столь же безупречным, как и у её спутника, хотя, как и при первом знакомстве, казалось, что он сделан из зеркальной массы. Она услышала, как в баке под ними раздался булькающий звук, а затем скафандр снова стал обретать нормальный вид, имитируя брюки и куртку.

— О, — непроизвольно воскликнула она, почувствовав, что голос звучит так же, как в баке, что было немного странно. Шлем скафандра всё ещё скрывал её лицо. Это объясняло, почему она до сих пор была избавлена от любых запахов, равно как и то, почему всё ещё слушала свой голос, передаваемый через наушник скафандра.

Бердл кивнул.

— Вот ты где, чистюля, — сказал он, и рот его при этом не шелохнулся. — Теперь довольна?

— Просто в восторге.

— Добро пожаловать, Вир. — Аватар, повернулся и пошел прочь от неё к низкому дверному проёму в дальнем конце портала, где тот пересекался с переборкой. — Поверхность скафандра окутана нанополями. Антиприлипание с нулевым трением, — услышала она его слова, мысленно улыбнувшись.

Бердл наклонился, беспорядочно тыкая пальцем в область вокруг механической ручки на двери, как будто ожидая найти замочную скважину размером с палец:

— Приношу извинения. — сказал он, когда она присоединилась к нему.

— Как ты думаешь, есть какая-нибудь область или сфера, где я могла бы заставить тебя почувствовать себя маленьким и медлительным по сравнению со мной? В перспективе?

Аватар продолжал прощупывать дверь.

— Разумеется, нет, — терпеливо сказал он, все еще не разжимая губ. — Я не человек, Вир — я ходячая, говорящая марионетка корабля. — Он присел на корточки. — Корабля Культуры, — добавил он, снова ткнув пальцем. — Корабля, обладающего определёнными интеллектуальными достоинствами и боевой мощью… помимо прочего. — Его палец словно влип в поверхность двери, как будто дверь или сам палец были голограммой.

Бердл поднялся. Что-то щелкнуло, и дверь распахнулась им навстречу.

— Сначала я, — предупредил он уже вслух.

Возникла короткая пауза, во время которой Бердл, казалось, изучал пространство за дверью.

— О, — сказал он. — Они действительно изменили это место…

* * *

— Ну, мы немного изменили это место, — сказал Ксименир, проходя перед арбитром-репортером с глазами-камерами. Он давал эксклюзивное интервью, пропустив вперёд одного из представителей СМИ, до того, как дирижабль был открыт для посещения. — Последние восемь дней проходила реструктуризация. Довольно радикальная реструктуризация, затрагивающая практически всё на борту, что стало одной из причин, по которой людей не пускали сюда, хотя в основном это делалось для того, чтобы впоследствии произвести эффект и прописать открытию более захватывающий сценарий. — Он улыбнулся арбитру. Ксименир был одет в простую белую униформу. Пятеро его товарищей по вечеринке, одетых так же, сопровождали его и арбитра по темному, широкому, плавно уходящему вниз коридору. — Многие из нас помимо этого занимались своей личной перестройкой, — сообщил он, махнув кому-то рукой. — Прежде с моим телом творились разные странные вещи, но теперь я вернулся к более стандартному, более естественному виду.

— Жалеете ли вы о былых излишествах? — спросил арбитр. Он получал инструкции от группы журналистов-людей, разбросанных по Ксауну и за его пределами. ИИ обобщал их, составляя репрезентативные вопросы.

— Нет, — ответил Ксименир с почти серьезным видом. — Никогда не следует жалеть о физических излишествах. Только о ментальных неудачах.

— Правда ли, что ваше тело было покрыто более чем сотней половых органов?

— Нет, не правда. На максимуме у меня их было около шестидесяти, что тоже чрезмерно. Я остановился на пятидесяти трёх в итоге. Но и с таким количеством представляло серьёзную сложность поддерживать их жизнеспособность, даже с четырьмя сердцами. Большинство из них должны были оставаться мёртвыми безжизненными придатками, не способными к функционированию.

— Ощущаете ли вы себя теперь в связи с обратной перестройкой более серьёзным художником?

— В прошлом я претендовал на звание художника, но в действительности был всего лишь прославленным хирургом. Мне хотелось бы думать, что временами я был артистичен — проявлял артистизм, если выразиться точнее, но, думаю, что, особенно сейчас, когда мы почти подошли к концу своего существования, можно отказаться от претензий и притязаний и немного расслабиться. Возможно, я вдохновлял других быть артистичными, быть художниками — это была бы хорошая оценка моей деятельности.

— Назовите наибольшее количество людей, с которыми вы вступали в отношения одновременно?

— Сорок четыре, сорок пять, сорок шесть… Трудно сказать, я не считал специально. Я пытался достичь максимума — пятьдесят три, но даже при эффективной нулевой гравитации, когда все просто суют руки в груду тел, это невозможно было сделать. Слишком близко друг к другу. И ещё, я думаю, что некоторые были в большей степени взволнованы и заинтересованы друг в друге, нежели в том, чтобы идти на рекорд вместе со мной. Тем не менее, было по-своему весело. С другой стороны, такие вещи предполагают усилия. Массу подготовки, планирования, инструктажа. А близость должна быть спонтанным удовольствием, не так ли? В общем… мы, кажется, пришли.

Маленькая компания прибыла в нижнюю часть коридора, где он ненадолго выравнивался, после чего вновь поднимался, уводя к корме. Толпа людей — в основном одетых в простые белые сюртуки, такие же, как тот, что носил Ксименир, что делало их похожими на религиозных адептов — была занята сбором сложного на вид оборудования, с последующей упаковкой и погрузкой готовых конструкций на ряд небольших колесных машин с плоским верхом, одна из которых, полностью загруженная, поднималась по склону чуть в стороне и вот-вот должна была исчезнуть под изгибом потолка.

Прямо над местом, где стояли Ксименир, его последователи и арбитр-репортер, проходила широкая, новая с виду круговая лестница, ведущая к отверстию в потолке в форме ломтика торта, окутанного темнотой, едва развеиваемой несколькими крошечными огоньками.

— Давайте поднимемся, — предложил Ксименир, указывая дорогу. Он начал взбираться по веерной лестнице, за ним последовали арбитр и пять человек из сопровождения.

— Свет, пожалуйста, и посильнее, — сказал Ксименир, выходя в помещение наверху.

Пространство здесь было открытым и огромным, заполняя часть дирижабля до самого верха. В основном оно тонуло во тьме, пронизанное тысячами маленьких огоньков, направленных внутрь огромного, туманного цилиндра пятисот метров в длину и четырехсот в поперечнике. Прямо над головой сияло нечто, похожее на маленькую шаровидную галактику. По тому, как свет перемещался на потолке, можно было предположить, что среду заполняла вода или какая-то иная прозрачная жидкость.

Сразу за лестничной площадкой располагались штабеля и стеллажи со шкафчиками и полками. Дальше тени скрывали любые стены. При всей своей очевидной протяженности, низкий потолок, темнота и ощущение огромной давящей массы над головой действовали угнетающе. Прямо перед ними располагалась одна из шести небольших полупрозрачных сфер, трёх метров в диаметре, застывшая в основании огромного контейнера и выглядевшая как не вполне адекватная опора для его массы. На стенах освещенного пространства не было видно никаких других крепёжных конструкций, только крошечные прожекторы.

— Здесь мы немного играем с изображением, — поведал Ксименир, протягивая руку и поглаживая поверхность одной из сфер, — потому что даже сквозь самую чистую воду невозможно увидеть столько — это в некотором роде правильное изображение того, что можно было бы разглядеть, если бы внутри не было воды.

— И что же это такое? — спросил арбитр.

— Гигантский бассейн. Вы можете подняться по этим ступеням, раздеться и нацепить один из дыхательных аппаратов… — Ксименир взял с ближайшей полки толстую трубку и помахал ею у себя перед лицом: — …пройти через одну из сфер, а затем плыть к ярким огням там, наверху. Это самая лучшая зона для вечеринок, как рай, как наша собственная мини-Сублимация. То есть, там все как обычно: удобная мебель, выпивка, наркотики и множество визуальных образов и музыки — танцы и секс, включены, как вы понимаете, — но все это немного более размеренно и созерцательно, под сияющим прозрачным куполом у вершины корабля, а вся суть в том, что это единственный способ попасть наверх, и — как только вы там окажетесь — выхода нет… Но это не так и важно, потому что потом наступает Сублимация. — Ксименир усмехнулся, глядя в глаза арбитра. — Это был мой план ещё с самого начала Последней вечеринки. Вода. Парфюмерная вода. — Он подмигнул арбитру.

— Типичный представитель человечества, — пробормотала Коссонт. — Знаешь, что он делал в этой воде?

— Да, это можно расценивать как искусство, — сказал Бердл с отрешённым видом.

Они с Коссонт укрывались за легкой мебелью в заброшенном складском помещении, расположенном палубой ниже извилистого коридора, по которому только что прошли Ксименир и арбитр-репортер, следя за трансляцией вместе с неизвестно ещё сколькими людьми по всему Ксауну и домену Гзилта — в эти последние дни не было недостатка в увлекательных передачах со всей гегемонии для тех, у кого нашлось свободное от подготовки к Сублимации время. Последняя Партия за минувшие годы достигла определённого уровня известности, и, предположительно, за ней наблюдали миллионы людей.

— Прекрасная теплая благоухающая вода, — говорил Ксименир, — приправленная кожно-контактными галлюциногенами, так что это будет довольно сумасшедший аттракцион: добраться до вершины. И вы не сможете просто плыть вверх — там есть перегородки. Это похоже на трёхмерный лабиринт.

— Символизирует ли это нашу борьбу за просветление, или это своего рода комментарий к нашему извилистому пути к Сублимации?

Ксименир пожал плечами.

— Ну, если вы видите это в таком свете… Я просто подумал, что это было бы здорово.

— А как насчет давления?

Ксименир щелкнул пальцами.

— Хороший вопрос. Должен признать, что сначала я об этом не подумал. Не практичный или не инженерный склад ума, так сказать. Здесь всё довольно хитро устроено — по всему цилиндру расположены полевые проекторы и блоки, в воде растворены частицы экзотической материи или чего-то еще — не спрашивайте меня о технических деталях. Проплывая, вы в то же время проходите через разные уровни давления. — Он снова шлепнул по упругой поверхности ближайшей сферы. — Самое высокое давление здесь, внизу. Относительно, конечно. Примерно, как находиться на глубине около восьми метров — не четырехсот.

— Ксименир, а кто-нибудь может составить вам компанию?

— Любой, но не каждый. Нам неизбежно придётся быть избирательными и пускать на борт только несколько человек за раз. Нужно поддерживать равновесие конструкции, принимая во внимание дополнительный вес людей, поднимающихся на борт. Соотнести его с нашим положительным коэффициентом летучести… И, кроме того, есть отходы, которые мы храним какое-то время, а также запасы на длительный срок, теперь по большому счёту бесполезные. От всего этого мы будем постепенно избавляться — по мере того, как станем принимать всё новых людей, так что у нас всегда будет свободное место… — Он посмотрел наверх, кивнув на круглое пятно яркого света над головой. — Несколько смелых парней и девушек уже там, после проведения испытаний. Парочка запаниковала, когда испытание заняло слишком много времени. Они не могли разобраться с лабиринтом, но сейчас всё уже позади — мы немного упростили им задачу, дав несколько подсказок. — Он ослепительно улыбнулся, глядя в глаза камеры арбитра. — Должна получиться прекрасная последняя поездка.

— Раздражающее обстоятельство, — заметил Бердл.

— Почему? — спросила Коссонт. — По сравнению с баком, в котором мы только что…

— Если нам придется пройти здесь, то я неизбежно появлюсь. Я слишком плотный. Даже если я буду поддерживать себя с помощью поля, они меня заметят.

Коссонт сидела на корточках рядом с ним в своем двухслойном костюме. Шлемы скафандров были убраны, она смотрела трансляцию арбитра на наручном экране. Воздух, как она обнаружила, пах довольно приятно, хотя можно было догадаться, что здесь недавно велись строительные работы.

— Слишком плотный? То есть тяжелый? — спросила она.

— Да. — Бердл взглянул на Коссонт, кивнув на ее костюм. — И ты тоже. Масса этих костюмов гораздо больше, чем кажется. Особенно внешнего. Внутренний может достаточно расшириться, хотя ты будешь выглядеть при этом излишне габаритной.

Коссонт пожала плечами.

— Я не моя мать и мне всё равно, как я выгляжу. А что гораздо важнее и, как ты, должно быть, заметил, — цель, кажется, больше не носит ожерелье.

— Да, — кивнул аватар. — И это может стать проблемой.

— Мы даже не знаем, насколько это личная для него вещь, — подтвердила Коссонт. — Возможно, он снял её, оставил в прикроватной тумбочке или еще где-нибудь. Да, он мог просто выбросить её!

— В таком случае, нам стоит заглянуть в канализационный резервуар, — предложил Бердл. Коссонт недобро посмотрела на него. Аватар пожал плечами. — Я пошутил. Само собой я уже проверил резервуар, когда мы были там. Ничего не обнаружено.

— Нужно посмотреть наверху, в его спальне. Там, где он принимал нас в прошлыйраз, — предложила Коссонт.

— Её больше нет там, — сказал Бердл. — Я обнаружил планы перепланировки в одном из банков данных дирижабля. Целый этаж был снесён. — Аватар покачал головой. — Здесь должны быть какие-то записи о том, что случилось со всей его утварью, а… нашёл.

— Надеюсь, это что-то хорошее?

— Отчасти. Все его личные вещи остались на своих местах — в каком-то сундуке или шкафчике… да, в большом вертикальном сундуке на колёсах, здесь — в «небесном» пространстве, то есть, в верхней части жидкостного резервуара.

— Думаешь, глаза КьиРиа находятся там?

— Есть вероятность. Последние восемь дней Ксименир временно занимал каюту рядом с главным медицинским отсеком, — доложил Бердл, продолжая сканировать системы дирижабля.

— Видимо, после того, как ему удалили лишние придатки, — предположила Коссонт.

Бердл кивнул.

— Очень подозрительный ИИ на этом судне, — сказал он. — Мне приходится постоянно скрывать себя по ходу мониторинга… Да, у него там был шкафчик или что-то вроде того. Нужно сначала проверить его.

Коссонт начала подниматься, но Бердл потянул её вниз.

— У меня здесь есть насекомое-шпион, — сказал он, — эта работа для него.

— Если их там нет, нам придется плыть через резервуар?

— Скорее всего.

— А мы не можем просто зайти сверху?

— Нет. Там всё экранировано. Сверху выглядит прозрачным, как большой стеклянный купол, но это обманчивое впечатление. Внутри установлен двусторонний экран толщиной в метр. Как только корабль вернётся, примерно через двенадцать минут, у нас будет возможность взорвать экранирование и проникнуть внутрь, но это крайнее средство — устранить четырёхмерное экранирование, не вызвав при этом ужасающих побочных эффектов в ассоциированном плоском пространстве, почти невозможно. В четырёхмерном пространстве вы думаете, что всё, что вы сделали, это выбили дверь, и вам представляется, что вы сделали это очень аккуратно, с минимальной силой, но затем вы смотрите назад, в обычное пространство и понимаете, что снесли здание. Иногда целый квартал.

— Корабль вернётся через двенадцать минут?

— Чуть меньше. Зависит от того, насколько легко линкор Гзилта позволит мне произвести нацеливание на участки четырехмерного щита.

— Предстоит бой?

— Да, возможно, — сказал Бердл. — …А вот и наш клиент.

Коссонт снова включила экран на запястье и увидела, как Ксименир кладет свою белую униформу на полку, а затем входит в похожее на вагину вертикальное отверстие в одной из полупрозрачных сфер, держа во рту дыхательную трубку. Лишних органов у него теперь не было, насколько она могла видеть. И, похоже, ничего, что могло бы вместить пару глаз.

Какой-то хитро устроенный замок позволил Ксимениру проникнуть в сферу не пролив при этом жидкости наружу. Наступила пауза, пока он стоял в струящихся вихревых потоках, затем клапан в верхней части сферы открылся, и Ксименир быстро и легко поднялся вверх, выйдя из сферы и оказавшись в наполненном жидкостью резервуаре.

— …Впечатляюще, — серьезно произнес арбитр с камерой.

Коссонт выключила звук, наблюдая за бледной фигурой Ксименира, плывущего под углом в темноту. Дополнительное освещение или усиление, о котором он говорил ранее, сейчас не работало, так что фигура его затерялась в тенях довольно быстро, поглощённая огромным тёмным резервуаром, нависшим над сценой. Взгляд Коссонт переключился на других участников группы, снимавших свои сменные костюмы и собиравшихся войти в полупрозрачные сферы, следуя за Ксимениром.

— В шкафчике в медицинском отсеке ничего нет, — едва слышно сказал Бердл.

— Я могу посмотреть? — спросила Коссонт.

— Для этого нужен шлем, — предупредил аватар. — Можешь использовать внутренний костюм.

Она подняла шлем-капюшон. Обзор на миг потемнел, но тут же стабилизировался. Пространство напоминало небольшую темную комнату: одна стена по всему периметру освещалась тусклым светом, на полу лежали одеяла, небольшой ковер, свернутый в рулон, и ряд плоских экранов древнего вида.

— Пара штанов, один носок, остаток рулона антисептических пластырей для перевязки, прибор для измерения времени… Всё, — констатировал Бердл.

— Уверен, что это не инсталляция?

— Абсолютно уверен.

— Итак, нам предстоит пробраться через этот гребаный резервуар?

— Выбора нет.

Коссонт отключилась от шлема, увидев стоящего перед ней Бердла, чья кожа как будто отслаивалась под одеждой, превращаясь в желе. Она в изумлении открыла рот, успев подумать, не атакует ли их какое-нибудь диковинное оружие, расплавляющее плоть, но тут заметила, что аватар наблюдает за процессом с не меньшим интересом.

— Сбрасываю лишний вес, — прокомментировал Бердл через шлем.

Он стоял в круглой луже мясистого вещества, превратившись в нечто скелетообразное, обтянутое кожей: одежда свисала с него, лицо напоминало череп, колени сделались самой широкой частью ног, а локти — рук, контрастируя с тонкими предплечьями, сморщенная кожа покрывала тело как чехол.

Не успела она опомниться, как он снова стал наполняться, как будто скрытые под кожей кости или их подобие пришли в движение, расширяясь. Поверхность тела быстро приобрела прежние формы, лицо разгладилось. Одежда спала, плюхнувшись в густую тёмную лужу у ног, побелев и покрывшись складками. Аватар опустился и поднял то, что недавно было эквивалентом его плоти, а теперь напоминало толстый белый халат. Ещё одна часть оставалась лежать в луже. Он подцепил её ногой и посмотрел на Коссонт.

— Лучшее, что могу сделать, — сказал он.

— Нет, благодарю.

— Тебе придётся сбросить верхний костюм, извини.

— Да… ну ладно.

Костюм раскололся спереди, и Коссонт вышла из него. Распавшись, он сжался в нечто похожее на сплющенный, вытянутый чёрный шлем.

— Надеюсь, нам не нужно будет выходить там, где мы вошли? — спросила она.

Бердл покачал головой.

— Маловероятно. В любом случае, нижний костюм обеспечит тебе безопасность.

Оставшийся на ней костюм тем временем тоже претерпевал изменения: он немного расширился, так что в большинстве мест его поверхность находилась на расстоянии сантиметра от её кожи, изменив заодно цвет и текстуру, сделавшись убедительно похожим на кожу. Тонкий слой покрыл её лицо, отчего она почувствовала некоторую скованность.

— Странное ощущение.

— Да, но ты теперь неузнаваема, — сообщил ей аватар, чьё лицо тоже прошло через трансформацию — он выглядел иначе, чем в тот раз, когда они посещали дирижабль. Такой же симпатичный, но не так бросавшийся в глаза.

Коссонт осмотрела себя.

— Занятно, — сказала она. — Но сейчас я чувствую себя более голой, чем когда я действительно голая. — Она натянула толстую, увесистую одежду, тяжело опустившуюся на её плечи. — Здесь отверстия только для пары рук!

Её нижние руки вынуждены были свисать, прижатые к телу и скрытые мантией.

— Твои новые руки — единственное, что выдаёт тебя, — заметил Бердл.

— Хм. Полагаю, их действительно лучше не афишировать.

— Возьми униформу по возможности позже, — предложил Бердл.

— Хорошо. А как насчет КьиРиа? — спросила Коссонт, вспомнив, как аватар говорил ей на корабле, что состояние разума отшельника было помещено во внешний костюм.

— Я уже перевел его во внутренний, — признался Бердл. — Он будет работать медленнее, но не стесняйся разбудить его, если возникнет необходимость — он вполне функционален.

— Может, чуть позже. — Коссонт наступила на внешний костюм, лежащий у её ног. — Что с ним?

— Останется здесь. Пока он нам не понадобится. Он может работать как дрон, хотя, если включит поле, прикрытие перестанет работать. — Бердл выпрямился, посмотрев на неё.

— Готова?

— Как никогда. Идём.

* * *

— Вы уверены, что они ни при каких условиях не могут быть на борту? — спросил полковник Агансу у капитана «Чуркуна».

— В достаточной степени, — ответил капитан. — Но не абсолютно.

Агансу счел этот ответ неудовлетворительным, но ничего не сказал. Вокруг него ликовали люди. Он оглядел дирижабль. На корпусе «Экваториального 353» шел обратный отсчет времени — гигантские цифры высотой в триста метров отсчитывали время до открытия. Оставалось полминуты.

Из открытых галерей и балконов, расположенных вдоль бортов, выдвигались порталы для посадки. Было видно, как члены экипажа открывают двери в ожидании пассажиров. Порталы заканчивались сложными на вид конструкциями, позволявшими им нависать над парапетом дороги. Агансу наблюдал, как ближайший из них медленно движется к нему. На нижней ступеньке стоял член экипажа дирижабля, держа хлипкие на вид ворота закрытыми.

Люди уже толкались, пытаясь подобраться ближе к ступенькам. Агансу, который по массе превосходил любого человека своего роста, без труда расталкивал присутствующих, быстро пробираясь вперед. Не желая сейчас ввязываться в ненужные дрязги, он делал соответствующие умиротворяющие жесты и даже пару раз пробормотал «Извините», услышав в ответ робкие жалобы. Вскоре он уже шел неспешной походкой по ступеням, окружённый неумело толкавшимися посетителями.

— Полковник, сейчас я передам вас нашему офицеру по спецоперациям с арбитрами, — прислал капитан. — Корабль Культуры возвращается и показывает все признаки того, что он намерен остановиться здесь примерно через десять минут. Моё внимание должно быть полностью сосредоточено на этом событии.

— Понятно, — ответил Агансу.

— Оперативный отряд в вашем распоряжении, полковник. — услышал он голос офицера. — Все подразделения в данный момент ищут что-то, хоть отдаленно напоминающее аватар корабля, но пока ничего нет. С таким количеством единиц в минимальной конфигурации двойной оболочки мы имеем хорошую триангуляцию и фоновый размер, так что если бы что-то было, оно наверняка проявилось бы. Однако, должен сообщить, что более тщательный осмотр дирижабля выявил несколько помещений, которые не полностью экранированы. Наш специалист по наблюдению уже начал устанавливать там оборудование, хотя получить доступ к этим элементам судна оказалось непросто. Хотите, чтобы мы поискали место, где вас можно высадить на борт?

— В этом нет необходимости, — ответил Агансу, глядя на гигантские цифры на обшивке дирижабля. Осталось всего несколько секунд. Он видел, как на боку корабля вырастают новые галереи. Двери открывались. — Я поднимусь на борт обычным способом. Сообщите об этом маршалу Чекври.

— Благодарю, полковник. Будет сделано. У нас есть устройства наблюдения, похожие на насекомых, которые проникают в проёмы дирижабля, хотя экранирование затруднит впоследствии связь с ними. Кроме того, я только что получил сообщение с дирижабля по общественному каналу. Похоже, этот Ксименир направляется в верхнюю часть корабля, единственный путь к которой проходит через какой-то большой водный резервуар.

— Спасибо, — отозвался Агансу, когда обратный отсчет на борту дирижабля достиг нуля. Вокруг раздалось нестройное ликование, и стюард, стоявший на ступеньках прямо перед ним, распахнул посадочные ворота.

Агансу ступил на портал, чувствуя, как тот проседает под его весом.

— Продолжайте следовать за мной, — приказал он, — и пусть арбитры будут рядом, готовые оказать поддержку.

— Принято.

Агансу улыбнулся члену экипажа.

* * *

Коссонт позволила сорочке сползти с плеч. Бердл, стоя позади, прикрыл её. «Дама скромна», — сообщил он окружавшей их обслуге. В этот момент прямо у входа в одну из полупрозрачных сфер что-то произошло с несколькими лампами, освещавшими резервуар. Одна из них, расположенная сбоку, ярко вспыхнула и погасла. Остальные продолжали мерцать в полумраке.

Находившиеся в пространстве под резервуаром наблюдали за мигающими огоньками. Коссонт, предупрежденная Бердлом, была единственной, кто не отвлёкся. Она быстро вышла из упавшей одежды и шагнула в густое поле сопротивления, защищавшее вход в сферу. Почти сразу же вокруг неё закружилась теплая вода — Коссонт вынуждена была слегка приподняться, когда та достигла её шеи. Она зажала дыхательный аппарат во рту и над носом, прежде чем открылся верхний клапан и вода сомкнулась над её головой. Её моментально вынесло вверх. Она инстинктивно сопротивлялась, уловив смутный, искаженный взгляд Бердла, подхватившего её одежду и шагавшего теперь через пространство — прямо под ней. Свет тем временем вернулся в нормальное состояние.

— Лабиринт довольно прост, — сказал Бердл через наушники костюма, когда она врезалась головой в потолок из какого-то упругого, податливого, но прочного материала. — Костюм подскажет тебе направление моим голосом. Теперь повернись на девяносто градусов влево и следуй под потолком, пока не почувствуешь нисходящее течение. Затем плыви вправо.

Коссонт сделала, как ей сказали. Она видела, как еще несколько человек вышли из своих сфер и устремились в темноту: силуэты их медленно двигались в полумраке, словно языки тёмного пламени. Прижав нижние руки к телу, она работала верхними до тех пор, пока другие участники не скрылись во тьме, разойдясь в стороны. Как только это произошло, она сильно потянула всеми четырьмя руками и оттолкнулась ногой.

Она почувствовала течение, направленное вниз, и повернула вправо. «Сейчас», — сказал голос. Коссонт увеличила скорость, попав в странную гелеобразную область, где вода, казалось, становилась гуще, давя на неё со всех сторон. Некоторое время она пыталась грести в вязкой массе, что давалось с трудом. К счастью, участок, замедлявший продвижение, быстро закончился, давление воды уменьшилось. Температура тоже стала прохладнее. «Теперь просто входи в резервуар», — передал ей Бердл. — «Продолжай двигаться. Я останусь позади тебя».

Не имея возможности ответить из-за трубки во рту, а также послать мысленный импульс, как это делал аватар, она кивнула, надеясь, что костюм передаст это действие Бердлу.

Она плыла сквозь темноту в одиночестве, если не считать звука собственного дыхания и нескольких тусклых, колеблющихся огоньков, освещавших её путь.

* * *

— Огнестрельное оружие на борту запрещено, — член экипажа «Экваториального 353» недобро смотрел на Агансу. — Мы видим, что у вас есть оружие, спрятанное за поясницей. Его придется оставить здесь.

Полковника остановили в дальнем конце посадочного портала, на галерее, вмонтированной в бок дирижабля. Два человека, оба крупные и одетые в стандартную одежду частных охранников, преградили путь. Женщина, которая говорила, стояла впереди, а её коллега мужчина — за ним, в открытом дверном проёме.

— Я полковник внутренней системы, выполняющий специальное задание, — тихо сказал Агансу женщине, заметив, что люди начинают выстраиваться в очередь за ним на узком портале. — Я высоко ценю вашу бдительность, однако мне нужен вход на судно, и мне вполне может понадобиться моё оружие.

«Офицер по спецоперациям», - послал Агансу — «Вы наблюдаете это?»

«Да».

«Окажите любезность, приведите в действие одно из ваших устройств. Приготовьтесь оглушить до временной потери сознания двух людей, преграждающих мне путь. Десяти минут для них должно быть достаточно. И подготовьте… четыре единицы, которые будут сопровождать меня внутри судна».

«Полковник. Использование боевых устройств внутри судна, вероятно, сделает их очевидными для охранных систем дирижабля».

«Прикажите им переключиться на обычное передвижение при входе».

«Пять единиц переданы под ваше непосредственное управление».

«Они у меня», - подтвердил Агансу, нащупывая в виртуальном пространстве, где именно находятся пять арбитров по отношению к нему и ближайшему окружению.

— Боюсь, наши приказы не предусматривают этого, — говорила ему представитель безопасности судна.

«Полковник?» — отозвался офицер по спецоперациям с арбитрами. — «Я получаю некоторые данные об интересующем нас лице — Вир Коссонт, женщине, только что вошедшей в водный резервуар на дирижабле. Но полной идентификации нет. Нам доступен только небольшой жучок на расстоянии, связь нестабильна».

— Эй! — крикнул кто-то в очереди позади Агансу. — Нельзя ли побыстрее!

Офицер безопасности судна оглянулась, нахмурившись.

— Кроме того, — сказала она Агансу, — я только что узнала от наших коллег, что у вас очень нестандартные физиологические показатели. На борту действует новая политика, согласно которой андроидам и аватарам требуется специальное разрешение на посадку.

Мужчина позади неё отступил на шаг назад, и одна его рука опустилась на кобуру.

«Оглушить обоих, немедленно».

«Есть».

Глаза женщины почти тут же закрылись. Её колени ослабли, она сползла вниз, так что со стороны казалось, будто она просто присела. Ещё секунда и она упала на спину. Мужчина, стоявший позади, проделал те же действия, словно подражая напарнице.

Агансу перешагнул через неподвижные тела и вошел в дверной проем — два арбитра, видимые скорее как возмущения в воздухе, нежели что-то физическое, проследовали перед ним. Они приземлились на пороге со звучными ударами. Воздух вокруг задрожал.

— Ого!

— Эй, что происходит…? — раздались голоса внутри.

«Оглушить», - послал Агансу.

Ещё два тела остались лежать в бессознательном состоянии в паре метров от двери. Агансу повернулся и оглядел лица толпившихся у посадочного портала. Все они смотрели либо на двух упавших охранников снаружи, либо на него. Полковник улыбнулся. Ещё два арбитра, смодулировав в воздухе смутные мерцающие фигуры, приземлились в дверном проёме и, подобно теням, проскользнули внутрь.

«Закройте и заприте дверь», - приказал он по каналу связи арбитрам-пехотинцам. Раздался скрежет и характерный лязг закрываемого замка. Помещение, в котором он оказался, было метров двадцать в длину и всего лишь пять в глубину. Различные приспособления, ни одно из которых не представляло интереса, замерли у стен. На полках лежало большое количество белых костюмов, аккуратно сложенных в стопки. Ещё один открытый проём вёл в другую часть корабля.

«Покажитесь», - приказал Агансу по каналу связи с арбитрами.

Четыре арбитра сбросили маскировку, открыв взгляду коренастые, металлические, неопределенно гуманоидные фигуры, словно слегка присевшие на парах зигзагообразных ног. Каждый из них выглядел как нечто грубо нарисованное, а затем отлитое из металла. Головы были длинными, плоскими и безликими.

«Вы будете боевыми единицами с первого по четвертую, от младшего до старшего порядкового номера», - сказал им Агансу. — «Понятно?»

«Понятно», - одновременно передали арбитры. Даже по связи они звучали металлически.

* * *

Она плыла вверх через слои и коридоры темной воды. Костюм то и дело говорил с ней голосом Бердла, направляя. Возможно, это был сам Бердл.

Находясь в процессе, Коссонт оглядывалась, обнаружив, что некоторые из крошечных тусклых огоньков, проступавших сквозь воду, походили на известные созвездия, видимые с Ксауна. Из-за этого ей казалось, что она плывёт в космосе. Ей стало интересно, чувствует ли что-то подобное аватар. Она видела за собой еще только одного человека, следовавшего на некотором расстоянии. Она и Бердл присоединились к группам участвующих почти в самом начале. Чуть менее пятидесяти человек вошли в резервуар одновременно с ними или раньше. Большинство участников Последней вечеринки теперь тоже были внутри, хотя встречались и задержавшиеся, включая тех, кто хотел оказаться в числе последних по своей воле.

Плывший за ней участник куда-то исчез. Она почувствовала себя покинутой, почти брошенной, понадеявшись, что пловец доберётся до верха резервуара без происшествий. Бердл заверил её, что на вершину можно попасть разными путями — она и аватар плыли по максимально короткому и не требовавшему особых ухищрений.

Галлюциногены, растворённые в воде и воздействующие через кожу, были разбавлены так, чтобы обеспечить минимальную дозу для человека, при условии, что тот был обнажён. На неё они не оказывали никакого заметного эффекта. Тем не менее, в плавании сквозь темноту присутствовала какая-то мечтательность и нереальность, позволявшая разуму воспринимать происходящее отвлечённо.

Странный способ встретить конец своей жизни, подумала она. Плыть по огромному резервуару с водой к маленькому искусственному раю, из которого нет выхода. В поисках выброшенных глаз человека. С аватаром корабля Культуры за спиной. В то время как один из кораблей её собственного народа, похоже, намеревался уничтожить их. Но в жизни её было немало странных поступков, так почему бы не оставить один из самых странных для последнего дня? Только Сублимация могла превзойти его.

Её дыхание существовало сейчас как нечто отстранённое от тела, в ровном звуковом ландшафте с редкими всплесками, порождёнными её размеренными движениями. В этом однородном поле она на миг прониклась неуклонно растущей одержимостью КьиРиа звуками. Сжимавшими всё тяжёлыми волнами, проникавшими в тело и расходившимися по нему. В отличие от света, символизировавшего зрение, звуки добирались до самых глубин естества. Она и сама отчасти делала нечто подобное каждый раз, когда ступала на территории одиннадцатой струны, позволяя потустороннему звуку оплетать её, резонируя в сознании.

Коссонт постепенно осознала, что, если смотреть прямо вверх, там маячит какая-то сверкающая серая дымка, расползавшаяся в стороны. Это был свет — множество крошечных огоньков, разгоравшихся всё ярче, повсюду над её головой.

— Уже близко, — раздался голос Бердла.

Она попыталась ответить, но только промычала что-то невразумительное — рот по-прежнему был закрыт дыхательным аппаратом.

— Последний поворот налево, потом вверх, — передал Бердл через наушники. — И полегче там, не так быстро. Позволь мне догнать тебя и мы сможем плыть вместе.

Она снова промычала в ответ и кивнула, удивившись, что, будучи аватаром, Бердл не мог направить свою энергию так, чтобы ещё раньше присоединиться к ней, но, возможно, он был настолько ослаблен после потери массы, что это стало для него невозможным, либо просто хотел сохранить человеческий облик, не желая привлекать внимания. Облако света было уже достаточно близко, чтобы она могла разглядеть какие-то переборки, протянувшиеся по всему пространству над ней. Ей показалось, что она видит, как кто-то идёт по решётчатой дорожке в пяти метрах над её головой.

* * *

Два корабля замерли друг против друга. Гзилтский корабль предстал в своём реальном виде, отчётливо различимый сквозь окружавшие его поля: стальное соцветие клинков, подобных гигантским саблям, сходившихся в стреловидный зазубренный наконечник. Корабль Культуры был виден не так ясно, не считая поверхности внешних полей. Корабли находились абсурдно близко по стандартам конфликта, который обычно — на их технологическом уровне — происходил на расстоянии не менее световых секунд.

Сражаться с противником, находящимся в нескольких километрах было практически невозможно — оба корабля могли раздвинуть свою полевую защиту значительно дальше этого расстояния. В определённом смысле это было подобие переговоров — полномасштабный конфликт не был в интересах ни одной из сторон, иначе один из них давно бы уже открыл огонь. Вместе с тем противостояние не выглядело безмятежным, поскольку оба корабля знали, что их миссии и намерения несовместимы.

Гзилтский корабль оставался практически неподвижным относительно Ксауна, находясь в реальном пространстве над Поясным Городом и двигаясь с той же почти неощутимой скоростью, что и «Экваториал-353» в пятистах километрах под ним. Чуркун наблюдал, как корабль Культуры остановился напротив, все еще пребывая в гиперпространстве. Это был своего рода подвиг в управлении полем — совершить остановку так глубоко в гравитационном колодце планеты. Чуркун, однако, уже располагал данными, полученными от маршала Чекври, согласно которым это судно — Ошибка Не…, корабль неопределенного класса — зарекомендовало себя на Бокри знатоком такого рода манёвров.

«Чуркун» был продвинут килем в гиперпространство, его поля заходили в четвертое измерение, словно вдавленная в воду массивная ёмкость. Это позволяло ему контролировать возможные варианты развития ситуации, а также наблюдать за всем, что происходило в гиперпространстве, не теряя возможности реагировать на события в Поясном Городе, где его дислокации могли быть перехвачены.

Экипаж корабля оценивал, насколько мог, своего потенциального противника, который в гиперпространстве представал в виде туманного серебристого эллипсоида. Его текущая топография полевой защиты гарантировала определенные физические максимумы и явно указывала на некоторые вероятные ограничения. Так, его поля, безусловно, не превышали пяти километров в длину, имея треть от этого в диаметре, и, если следовать обычным отношениям полей Культуры, физически, вероятно, он был около километра двухсот метров в длину и, возможно, около четырёхсот метров в диаметре. Это делало корабль Культуры примерно на пятьдесят процентов меньше Чуркуна, хотя разница была не столь велика, чтобы гарантировать гзилтскому кораблю серьёзное превосходство.

— Приветствую, — послал корабль Культуры. — Я — Ошибка Не… Полагаю, вы — 8*Чуркун.

— Верно. Я его капитан. Можем ли мы спросить, что привело вас сюда?

— У нас есть персонал внутри низлежащего города, хотя, подозреваю, вы уже догадались об этом.

— Мы так же оказываем поддержку находящимся там людям. Кроме того, сейчас это зона оперативного интереса, поэтому мы вынуждены попросить вас покинуть ее.

— Понятно. У вас по-прежнему в наличии мой модуль, я думаю.

— Да. Хотя и не на борту. Но мы склонны считать ваш модуль захваченным и рассматриваем его как вражеское оборудование, особенно учитывая способ, каким он был доставлен. Возможно, мы могли бы вернуть его вам после вашего отбытия, когда эта зона перестанет представлять оперативный интерес, и, повторяем, мы должны попросить вас покинуть ее. Немедленно.

— Оставьте себе, если хотите. Не стоит моего беспокойства. Однако мне необходимо немного задержаться.

— Невозможно удовлетворить ваше желание. Разумеется, мы не хотим вступать с вами в боевые действия, но, если до этого дойдет, мы готовы применить силу, если вы не уйдете немедленно.

— С учётом расстояния это будет ядерной бомбой в сарае.

— Мы готовы использовать любые средства. И наше требование не подлежит обсуждению. Мы должны просить вас немедленно уйти. За последние несколько часов один корабль Культуры уже встретил свой конец в пространстве Гзилта. Полагаю, вы слышали о судьбе «Рабочих Ритмов».

— Да. Это как раз то, что мы, корабли Культуры, обсуждаем.

— Было бы весьма прискорбно, если бы он не остался единственной жертвой здесь. Прошу, уходите. И поймите, что это не уменьшение силы нашего требования, остающегося в силе и на момент этого заявления находящегося уже в четвертом повторении. Это, скорее, дополнительная просьба от тех из нас, кто находится на борту и имеет некоторое уважение к судам Культуры — пожелание, чтобы вы без промедления выполнили наше требование, пока не случилось что-либо печальное.

— Конечно… И не присоединился бы к отважным «Рабочим Ритмам», став не единственной жертвой Гзилта.

— Действительно, хотя можно вспомнить ещё двенадцать кораблей Ронте, которые тоже были потеряны.

— Всецело. И корабль Зихдрен Ремнантеров в Аблэйте, двадцать два дня назад.

— Неужели?

— Несомненно. С него-то и начались все эти неприятные события. Всё было довольно спокойно, пока не случилась эта…, как бы её охарактеризовать? Трусость? Пиратская агрессия? Издевательство, перешедшее в убийство? Просто убийство…

— Немного значат различия между этими терминами для тех, кто подвергается соответствующему действию. Вам стоит обратить на это внимание.

— Я заметил это. Я встречался с нашими лисейденскими знакомыми, запечатлевшими миг этого конкретного маленького злодеяния на некотором расстоянии.

— Примечательно. На некотором расстоянии. Точно замечено. Теперь мы действительно должны попросить вас уйти в последний раз. Больше не будет никаких просьб, только действия. Наше терпение на сей раз исчерпано.

— Мы могли бы начать с того, чтобы побороться полями. Я делал это в Бокри, в Оспине, с вашим приятелем Уагреном. И было довольно весело. Не то, чем выпадает заниматься каждый день. Почти звериная борьба, сцепление рогов. На самом деле, больше похоже на борьбу обнажённых в масле. По правде говоря, это можно признать эротичным. Гомоэротичным, полагаю, — технически, поскольку мы все корабли, и все единополы: нейтральные, гермафродиты, если угодно, верно?

Ответом Чуркуна была попытка обернуть разрывное поле вокруг корабля Культуры — часть его полевой оболочки внезапно, почти мгновенно запульсировала, подобно магнитному полю звезды, выпуская импульс заряженных частиц.

— Даже не пытайся, ублюдок, — послал корабль Культуры, уклонившись ещё до того, как пузырь поля приблизился к нему. — А теперь смотри.

Ошибка Не … мерцал, переливаясь в гиперпространстве, пока падал, преодолевая ничтожное расстояние от места, где находился, вниз по кривой гравитационного колодца планеты, к Поясному Городу. Затем он исчез.

* * *

Первым признаком тревоги был вой сирены вдалеке, когда он и арбитры продвигались по широкому, наклоненному вниз коридору. Сначала он не обратил на него внимания, поскольку был занят попытками восстановить связь с кораблем.

— Офицер спецопераций? — отправил полковник, ожидая.

Вдалеке проскользнуло несколько гражданских лиц. Многие были одеты в белые сюртуки, похожие на те, что он видел раньше.

— Капитан?

Еще несколько гражданских в белой форме появились из лифта, расположенного чуть впереди. Они остановились, увидев Агансу и, видимо, заметив возмущение в воздухе, вызванное маскировкой арбитров. Фактически невидимые невооруженным глазом с десяти метров, машины не могли оставаться незаметными на более близком расстоянии. И слепой бы понял, что происходит что-то необычное: машины двигались осторожно, не сбиваясь с шага, ступая настолько деликатно, насколько могли, но по широкому полу коридора всё равно проходила ощутимая вибрация.

— Капитан? — ответа по-прежнему не было. — Офицер связи?

— Связь с кораблем невозможна в этой экранированной среде, — сообщил ему Арбитр Один.

— Есть ли у нас связь с другими активами на борту? — спросил Агансу.

— В настоящее время нет, — доложил арбитр.

— Эй! — крикнул кто-то позади них. — Оставайтесь на месте! На пол, быстро!

Обернувшись, Агансу увидел, что по коридору к ним бежит человек из службы безопасности в шлеме, вооруженный, вероятно, электрошоковой винтовкой. «Оглуши», - передал он Первому.

Охранник тут же пошатнулся, но не упал.

— Крайне неэффективно, — сказал Арбитр Один.

Охранник, остававшийся в сознании, опустился на колено, подняв пистолет.

Вспыхнул свет, голова охранника мотнулась назад, и фигура рухнула на пол.

— Оружие было нацелено, действия предприняты, — послал Арбитр Один Агансу. — Согласно приказу.

Люди у открытого лифта кричали, пытаясь протиснуться обратно в кабину. Стоявшие за их спинами замерли, испуганно оглядываясь, не понимая, что происходит.

Красные лампы, расположенные через каждые пятнадцать метров вдоль угла, образуемого стенами с потолком, принялись мигать. К первой сирене присоединилась еще одна.

— Думаю, выражаясь простым языком, наше прикрытие раскрыто, — сказал Агансу арбитрам. — Восстановить полную мощность, включая поле.

Арбитры, казалось, обрушились внутрь себя, сжавшись до размеров громоздких рюкзаков и зависнув в воздухе.

Агансу решил включить собственное устройство перемещения. Словно невидимое сиденье образовалось под ним, приподняв ноги, когда он откинулся назад. Он уже летал так во время тренировок и симуляций — знакомое ощущение виртуальной перчатки-управления заполнило руку. В другой руке он сжимал манипулятор оружия.

«Следуйте за мной», - послал он четырем арбитрам. Он помчался по коридору, оторвавшись от пола на полтора метра. Арбиты летели вокруг в горизонтальном квадратном строю. Они прижались близко к потолку, пронёсшись над толпой людей, за которыми следовали ранее. По-видимому, обошлось без происшествий, хотя издали раздался чей-то крик. Люди бросились на пол и оставались там всё время, пока арбитры следовали по нисходящему изгибу коридора.

Через несколько секунд впереди показалась ещё одна группа в белых одеждах. Собравшиеся толпились вокруг широкой круглой лестницы, ведущей наверх.

— Устройство слежения впереди сообщает, что интересующее нас лицо прошло этим путем в резервуар несколькими минутами ранее, — послал Арбитр Один.

Пространство было заполнено людьми. Их было не меньше сотни, перекрывавших вход на лестницу.

— Развернитесь, — приказал полковник. — Уберите этих людей с дороги. Разрешаю использовать лазеры для подавления зоны активности, дайте предупреждение для гражданских.

Два ведущих арбитра задействовали крошечные взрывные гранаты, создав внезапное резкое мерцание света в двадцати метрах перед толпой людей. Действие сопровождалось сокрушающим треском. Интенсивность света мгновенно выросла, превратив всю сцену впереди в яркую вспышку. Оглушённые и ослеплённые люди бросились на пол, закрывая уши и глаза.

— Направляйтесь к проему, — приказал Агансу, заметив большое треугольное отверстие в потолке, куда вели ступени.

Два ведущих арбитра тотчас исчезли. Снова произошли вспышки света.

— Оружие использовано, действие предпринято, — услышал он за миг до того, как приземлился на верхнюю палубу.

Вокруг было темно. Мелькали силуэты разбегавшихся участников вечеринки. Двое охранников лежали мертвые, с электрошокерами наготове. Атакующие оказались в тёмном, очень большом помещении, почти полностью занятым огромным резервуаром. Тусклые разноцветные огни были направлены в ёмкость со всех сторон. Агансу быстро осмотрелся. Его усиленные органы чувств оценили обстановку, зафиксировав насекомоподобное механическое устройство в непосредственной близи.

— Полковник? — послал кто-то без сигнального протокола. — Полковник Агансу? Это офицер по наземным спецоперациям.

— Мы здесь, под большим резервуаром, — ответил Агансу.

— У нас возникли проблемы из-за сил поддержки корабля Культуры… Голос потрескивал, периодически исчезая. — Представляющие интерес люди находится внутри… — Голос снова пропал.

— Подразделения подвергаются эффекторной атаке, — доложил Арбитр Один. — Возможно, это внутренние силы дирижабля. Предпринимаются защитные действия.

Агансу также наблюдал некоторые проблемы: вид перед глазами был затуманен.

— Насекомое-агент… — начал Арбитр Три.

— Враждебное механическое устройство подключено к Арбитру Три, — послал Арбитр Один.

На поверхности арбитра, ближайшего к отверстию в полу, что-то ярко светилось.

— Устройство, похожее на враждебное насекомое, прикреплено к Арбитру Три, — подтвердил Арбитр Два.

— Наше инсект-устройство также сообщает извне о наличии вблизи враждебного аналогичного устройства…

Снаружи, там, где лестница вела вниз, произошла вспышка.

— Наше устройство уничтожено, — сообщил Арбитр Один. — Враждебное устройство приближается. Опознано как ракета-нож или что-то подобное.

— Офицер! — закричал Агансу по связи. — Подкрепление, немедленно! Используйте любые средства…

Что-то пробило пол под Арбитром Один, пронзив машину снизу, подобно копью, и подбросив вверх. Арбитр с грохотом врезался в днище гигантского прозрачного резервуара. Светящаяся точка на блестящей металлической поверхности Арбитра Три взорвалась в тот же момент, ослепив полковника.

— Уничтожить резервуар! — послал Агансу, поднимая манипулятор-пистолет. Он успел выстрелить один раз, прежде чем его снесло взрывом от вспыхнувшего арбитра.

— Уничтожить….

— Уничтожить, — ответили два оставшихся арбитра, начав стрелять вверх и вокруг стен, наполняя темноту безумными, перекрывающими друг друга вспышками света.

* * *

Она зависла в воде, медленно поворачиваясь и глядя вниз между вьющихся как водоросли ног, пытаясь разглядеть Бердла, когда он вдруг сказал:

— Пожалуй, просто поднимайся на поверхность. Я скоро к тебе присоединюсь.

— Ммм, — только и смогла ответить она и, быстро оглядевшись, устремилась вверх.

— Не туда, поверни, — указал ей костюм голосом Бердла.

Коссонт замедлилась. Ей казалось, что она точно определила направление. Мог ли костюм ошибиться?

— Не туда, поверни, — повторил костюм.

— Хмм, — выдавила она, поняв, что ненароком развернулась, пока смотрела вниз, пытаясь разглядеть там аватара. Видимо поэтому она изначально выбрала неправильное направление.

— Ты плывёшь не туда, — подтвердил Бердл. — Там внизу какая-то чрезвычайная ситуация. Просто развернись и всплывай как можно быстрее. Я догоню. Очень скоро.

Она сделала кувырок в воде, развернувшись, и поспешила назад. Движения давались ей теперь с некоторым трудом. В какой-то момент она почувствовала себя уязвимой, подумав, что костюм вряд ли был надёжной защитой сейчас.

Что-то мерцало глубоко внизу, где-то на самом дне резервуара, прямо под ней. Что-то очень яркое. Коссонт знала, где недавно видела этот белый интенсивный свет. Ее желудок сжался, словно она получила тяжёлый удар в живот. Кое-как она добралась до места, где несколько минут назад кружилась в воде. Свет снова замерцал, теперь ещё ярче, отражаясь от дальних стен огромного резервуара.

— Быстро плыви! — крикнул Бердл.

Она оттолкнулась изо всех сил, когда ей показалось, что резервуар содрогнулся.

Выстрел был сделан в нижнюю поверхность огромного прозрачного резервуара и вызвал белый тороидальный всплеск, образовавшийся в месте попадания. В тот же миг полковник был сбит с ног, несмотря на все усилия андроидного тела удержаться в вертикальном положении. Ослепительно яркие вспышки озаряли пространство, пока он пытался подняться, одновременно стреляя вверх. Воздух вокруг дрожал, как желе.

Офицер по спецоперациям что-то кричал ему по связи.

— Подразделение четыре уничтожено вражескими действиями, — послал Арбитр Два.

Резервуар лопнул. Он раскололся неровно и в разных местах — отдельные части и уровни, казалось, оставались слитны, в то время как другие рвались и падали, обрушивая вниз толщи воды. Агансу бросился на пол.

— Держаться на месте! — успел он послать оставшемуся арбитру, прежде чем вода ударила ему в спину.

Повсюду внизу вспыхнул свет. Серия импульсов пронеслась по воде, когда Коссонт коснулась серебристо-светящейся поверхности наверху.

Она ухватилась за самую нижнюю ступеньку небольшой лестницы, выводящей на поверхность, и едва подтянулась, как вода вокруг неё принялась спадать. Выплюнув дыхательную трубку, Коссонт закричала, зовя Бердла. Она продолжала подниматься, не сбавляя темпа, чувствуя, как вместе с водой уходят силы. Ей потребовались все четыре руки, чтобы выдержать собственный вес и противостоять засасывающей силе спадавшей воды. Снизу и сверху доносился необузданный ревущий шум, похожий на безумно завывающий ураган. Сверху к нему неожиданно присоединился крик.

Какая-то маленькая женщина в простой темной тунике бежала по дорожке к ней. Вода под дорожкой, больше не освещаемая яркими импульсами света снизу, опустилась уже метров на пять, клубясь и расходясь водоворотами в разных направлениях — она трепетала, как живое существо, опускаясь повсюду, оставляя за собой обильно капающую паутину, метров сто в поперечнике, подвешенную на раскачивающихся цепях и дорожках к темному потолку, где отдельные отрывавшиеся панели вращались, скрипели, после чего вихрем летели вниз.

— Все ещё двигаюсь вверх, — спокойно сказал Бердл через наушник скафандра. — Относительно… впрочем, пожалуй, уже абсолютно.

Девушка, бегущая к Коссонт, выглядела потрясенной. Рот её непроизвольно открылся, когда она посмотрела куда-то вниз.

— Ты в порядке? — судорожно спросила она, опускаясь на колени рядом с Коссонт, вынужденная повысить голос из-за завывающего ветра.

В этот момент что-то внезапно вырвалось из поверхности воды метрах в десяти под ними и сразу же принялось подниматься. Оно было похоже на человека, но слишком крупного, чтобы быть Бердлом.

— Что за черт? — проговорила девушка.

Казалось, весь корабль содрогнулся. Девушка отпрянула, пытаясь ухватиться за опору. Фигура, поднимающаяся из падающей воды — теперь ушедшей вниз уже метров на пятнадцать — повернулась. Это всё-таки был Бердл, державший на руках бесчувственного с виду обнажённого человека.

— Кажется, время скрытых действий ушло, — услышала Коссонт слова аватара, когда тот приземлился рядом с ней и девушкой. — Едва успел вытащить этого беднягу.

У человека, которого он держал на руках, были расширенные, полные ужаса глаза. Дыхательный аппарат отсутствовал — человек сильно кашлял. Бердл опустил его на палубу, и мужчина вцепился в неё, не поднимая глаз и силясь откашляться. Девушка принялась хлопать его по спине.

— Добрый день, — громко сказал Бердл, протягивая Коссонт руку. — Идём?

Коссонт поднялась.

— Что там случилось?

Плоть воздушного корабля в очередной раз содрогнулась. Внизу, на глубине примерно пятидесяти метров, где ревела вода, из бурлящих волн вырвались два взрыва.

— Бежим! — крикнул Бердл, повернувшись и припустив по дорожке к далекому пятну света. — За мной!

Коссонт, перемахнув через кашляющего мужчину, помчалась за аватаром. Тонкие столбы лазурного света вспыхивали то и дело, ударяя в потолок. Один из них пронзил дорожку в метре позади летящих ног Бердла, за миг до того, как не сбавлявшая темпа Коссонт перепрыгнула образовавшуюся небольшую дыру.

— Поворот направо на следующем перекрестке. Впереди ступени, — услышала она голос аватара. — Я скоро присоединюсь к тебе.

Аватар протянул руку, ухватившись за одну из поддерживающих дорожку цепей, его подняло вверх и закружило, как раз в тот момент, когда ещё один розовый сполох пронзил дорожку прямо перед ним. Он перевалился через край дорожки, упав и тут же канув в темноте и рёве воды. Внутри резервуара снова блеснул свет: две фигуры метнулись, извиваясь в воздухевнизу, заполняя пространство тонкими сияющими нитями.

Она опустила голову, пронеслась по дико раскачивающемуся порталу, заскочила за угол на перекрестке и тут увидела короткую лестницу, ведущую вверх через потолок.

Из-за потока воздуха, вырывавшегося через дыру в потолке, было практически невозможно продвинуться вперед. Ей потребовались все четыре руки, чтобы подтянуться на цепных перилах, и вся сила ног и костюма для восхождения по металлическим ступеням. Сверху сыпались мелкие обломки, ударяя в плечи или отскакивая от головы, причиняя боль даже сквозь покрытие шлема.

— Черт! — выругалась она, не расслышав собственного голоса за рёвом проносящегося мимо воздушного потока.

Она выбралась на расположенную выше палубу, рухнув на мягкий ковровый пол под приглушенным освещением и покатилась прочь от бушевавшего плотного потока, с воем всасываемого в опустевшее отверстие рядом с ней. Вокруг — в помещении, которое выглядело как очень большая, сложно обустроенная комната с низким потолком, — перепуганные люди смотрели на неё поверх роскошных бледневших в полутьме предметов мебели. Мужчина и женщина на стоящем рядом диване, сидели, упираясь ногами в пол. Их пальцы впивались в мягкий материал подушек. Сам диван покачивался и скользил по полу в направлении дыры. Женщина закрыла глаза. Мужчина как будто пытался закричать, но в сонме звуков, кружащихся в пространстве, крик его тонул, выраженный только немым искажённым изгибом губ и округлёнными, сфокусированными на чём-то невидимом глазами.

Коссонт использовала все четыре руки, пробивая себе путь по полу. Какой-то белый предмет поднялся в воздух, двинувшись к ней — она инстинктивно пригнулась, когда толстая квадратная подушка, перепрыгнув через её тело, исчезла в круговороте отверстия в полу. Там, откуда она прилетела, в двадцати метрах от неё, часть пола внезапно провалилась, и кушетки и стулья, на которых сидело около полудюжины человек, исчезли, засасываемые вниз, в темноту. Беззвучно, как в старом фильме.

— Бердл? — крикнула она, не зная, сможет ли он услышать её в таком холокосте.

Первая проблема заключалась сейчас в том, чтобы убрать все загромождавшие помещение предметы с дороги, освободив путь.

Хотя, это, конечно, не было настоящей проблемой. Настоящая заключалась в том, чтобы не взорвать мир или, по крайней мере, не уничтожить себя, пятьдесят горизонтальных километров города, неизвестно, сколько жизней на корабле, а также несметное число жизней на планете, могущих кануть в небытие в результате взрыва с последующим распространением фронта, столкновений обломков и сопутствующих пожаров, всевозможных коллизий и иных непредсказуемых эффектов.

* * *

Еще один чертов день в офисе, подумал корабль, отбросив все недобрые мысли и последовательно проверив доступные переменные.

В полутора тысячах метрах туннеля, начинавшегося за кормой «Экваториального 353», находилось четырнадцать кораблей и более восьмидесяти человек. Первоочередной задачей было их безопасное перемещение. Или, по крайней мере, быстрое. Быстрота в данном случае была важнее безопасности. Одно из крупных судов, с находившимися на нём людьми — около десятка — как раз набрало высокую скорость, большую, чем хотелось бы Ошибке Не…, устремившись вперёд, когда он, прыгнув, подхватил его. Действие могло привести к переломам конечностей, если пассажиры не были пристегнуты, но это самое худшее, что могло с ними произойти, решил Ошибка Не… Остальное было не фатально.

В чистом, открытом пространстве он мог действовать относительно свободно. Минутами ранее он вышел в него настолько выверено точно, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Его защитные поля сжались, втянулись, обернувшись вокруг него предельно плотно, оставив около пятидесяти метров между крайним полем и твердью Города. Важной частью процесса был компонент переноса сингулярности-расширителя, зачастую называемого просто сингулярностью. Корабль усовершенствовал его, но на этот раз его собственная безопасность, не говоря уже о безопасности миллионов людей и планеты в целом, взяла верх над техническим совершенством, поэтому расширение в итоге получилось относительно грубым и резким.

Он ворвался в пространство с эксплозивной мощью, породив мгновенное смещение воздуха, пронёсшегося по разрозненной структуре ажурного туннеля и окружающей архитектуре Поясного Города, опрокидывая людей, отправляя в падение находившиеся поблизости самолеты, разбивая окна и сминая облицовочные панели на сотни метров вокруг.

Грязно, готов был признать Ошибка Не…, но это не имело особого значения. В конце концов, он оказался, где хотел: в огромном плетёном туннеле, по которому следовал дирижабль «Экваториал 353», всего в сотне метров позади воздушной махины.

— Что это за идиотизм? — послал капитан «Чуркуна».

— Подходящий в данном случае, — ответил корабль. — Я могу, ты — нет. И если понадобится, могу поставить защиту вокруг дирижабля, так что предлагаю оставить попытки вмешаться. Конец связи.

* * *

Ветер, казалось, немного ослаб. Отчасти потому, что плиты, составлявшие покрытие пола, прогнулись, обеспечив потоку воздуха выход. Два человека на диване, неуклонно скользившего к отверстию в полу, вскарабкались на спинку и, перемахнув через неё, отползли в сторону. Диван замедлился, упершись в кучу вздыбленных панелей, и, в конце концов, замер.

— Бердл! — снова позвала Коссонт.

Ответа не последовало. Вокруг царил бедлам, но теперь она могла хотя бы слышать себя. За ближайшим полукругом стульев она увидела еще одну лестницу, спиралью уходящую вверх в десяти метрах от нее. Коссонт оперлась на одно колено, оттолкнувшись и поднявшись на ноги и, продираясь сквозь всё ещё яростные порывы ветра, двинулась вперед, напрягая зрение, чтобы не пропустить ещё какие-нибудь обломки, летящие в её сторону.

Очередная вибрация пронеслась по кораблю, отправив её в полет. Она услышала собственный крик при падении, когда ее отбросило назад и подхватило упругим дуновением. Повторно рухнув на пол, она ухватилась за одну из вздыбленных плит, разразившись проклятиями.

* * *

Агансу выбрался из воды и смог, наконец, встать на четвереньки. Андроидное тело оценивало, рассчитывало и перераспределяло, позволяя выдерживать огромный вес, навалившийся на него. Оно все ещё в состоянии было функционировать, и его электронная начинка должна была оставаться эффективной. Стены расходились по швам, пол прогибался в разных местах поблизости, пропуская свет и открывая путь наружу бурлящему потоку воды.

Оставшийся арбитр докладывал обстановку:

— Держусь примерно на одном уровне в падающем потоке воды.

— Попытайся подняться, — передал Агансу. — Следуй к верхней части резервуара. Я направляюсь туда же.

Костюм позволил ему встать, шатаясь и вздрагивая, в водной массе. Агансу увидел, как мимо пронеслись два изломанных обнажённых тела.

Он активировал усиление, поднялся и начал прокладывать себе путь, дрожащий, покалеченный со всех сторон, вверх — сквозь хаотический вихрь нисходящего столба воды.

Вместе с оставшимся арбитром они вырвались в огромное темное пространство, уходящее в высоту метров на шестьдесят, обдуваемое шквальными ветрами.

Высоко вверху, прямо под беспорядочно пробитым потолком, висела громада металлических конструкций. Там двигались какие-то фигуры.

— Аватар-андроид идентифицирован, — сказал ему арбитр, когда они двинулись вперёд, одновременно ускоряясь.

— Уничтожь его, — приказал он арбитру.

Фиолетовые молнии пронзили воздух, вызвав взрывы под потолком, — искры и куски светящихся обломков посыпались сверху. Где-то в этом озаряемом вспышками хаосе бежали противники.

— Цель использует внешние маскировочные поля, — доложил арбитр, продолжая стрелять, пока они поднимались. В следующий момент бежавшая впереди фигура, выглядевшая как каскад туманных образов, неожиданно упала или бросилась с платформы, подобно вихрю спустившись к ним сквозь возмущения воздуха и шквал падающих обломков, источая при этом бледный свет.

В этот момент полковник внезапно, понял, что потерял оружие. Он понятия не имел, когда и где именно это произошло. Обстоятельство огорчало. На теле андроида имелась пара лазеров, установленных на предплечье, но после того, что произошло на Бокри, он сомневался, что они окажутся сколько-нибудь полезными. Арбитр выстрелил в падающую фигуру и, кажется, попал. Агансу поднял руки, целясь в другую фигуру, бегущую в вышине, но не успел произвести выстрел. Ошеломляющий удар, сопровождаемый белой вспышкой, обрушился на него, отбросив назад.

Он осознал, что падает, кувыркаясь, но каким-то чудом всё же принял вертикальное положение, устояв на ногах. Или это сделал костюм. Он не знал. Замедлившись, он огляделся, не заметив ни арбитра, ни фигуры, слетевшей с портала. Внизу, в огромном водовороте хаотичных волн, виднелись только исчезающие останки.

— Арбитр, доложи, — позвал он.

«Доступны только внутренние коммуникации», — сообщило ему тело. Агансу почувствовал странное опустошение. И, что было ещё более странно, неуравновешенность. Он посмотрел на свою правую руку. Руки не было. Она заканчивалась примерно на уровне плеч. Жалкий обрубок обильно дымился.

— Арбитр… операция… — начал говорить он, всё ещё не понимая, что произошло.

«Доступны только внутренние коммуникации», — повторило тело.

«Да… конечно», — проговорил Агансу обречённо, заглянув внутрь себя, чтобы проследить за рабочим состоянием андроида. Сильные повреждения. Субстрат ИИ не задет, к счастью… часть устройств ещё доступна, одна рука и один лазер в наличии.

Вверх, подумал он, и зашагал, пошатываясь, преодолевая сильный воздушный напор.

* * *

— Ксименир? Где Ксименир? — кричала она, присев возле испуганного мужчины, окаменело замершего перед ней. Он был одет в одну из темных туник и инстинктивно держался за стол, сопротивляясь потоку. Уровень, куда она взобралась, выглядел как фойе эксклюзивного отеля. Подняться сюда было немного легче, чем на предыдущий — воздушная буря постепенно ослабевала. Но ветер всё равно был достаточно яростным.

— Где Ксименир? — снова крикнула она сквозь рёв. Мужчина только покачал головой.

Коссонт отвернулась и пробормотала: «Костюм, есть идеи?»

«Опрашиваю местные системы», — ответил костюм, все еще голосом Бердла. «Апартаменты Ксименира находятся здесь — пожалуйста, следуйте».

Костюм поднял её. Она вышла в широкий, хорошо освещенный коридор и направилась по нему вместе с костюмом, затем начала бежать трусцой навстречу заметно ослабевшему воздушному вихрю. «Переключаюсь на дополнительную подачу кислорода, десять процентов», — объявил костюм. Она почувствовала, как что-то деликатно соединилось с её носом — прохладный сквозняк прошёл по коже.

«Ты ещё пытаешься связаться с Бердлом?» — спросила она костюм.

«Постоянно… Здесь», — сказал костюм, увлекая их обоих к двойному дверному проему. «Открыть?» — спросил он.

«Да!»

«Открываю», — сообщил костюм, и двери раздвинулись.

Вот дерьмо, подумал корабль.

Ошибка Не… потерял связь со всеми своими устройствами на дирижабле, включая собственный аватар. Сейчас он усиленно, как только мог, разбрасывал повсюду новые средства наблюдения, но, возможно, было уже слишком поздно.

Дирижабль «Экваториальный 353» поднимался, разрывая потолок огромного открытого туннеля, сбрасывая панели и части оборудования, изредка приостанавливаясь, исторгая то, что выглядело как мегатонны воды из своего днища. Целые водопады вырывались из его боков, вместе с панелями и крупными секциями корпуса, медленно вращавшимися в колоссальном водном шквале. Дирижабль остановился, прижатый к потолку туннеля. Вода продолжала литься из нижней части корпуса.

Раздавленные, сломанные тела белели в сети труб, балок и конструкций под разрушенной машиной. Выжить посчастливилось не всем. Ошибка Не… перебросил имевшиеся у него беспилотники медицинской поддержки и спасательное оборудование тем, кого еще можно было спасти.

Вокруг витало множество похожих на дроны военных устройств — более двухсот сорока штук. Они доставляли ему неудобства: шестьдесят четыре уже пытались атаковать его внешнее поле рентгеновскими лазерами — хотя зачем именно и с какой надеждой на успех, корабль понять не мог — возможно, все они сошли с ума — плюс теперь они, казалось, готовились атаковать его повторно с помощью какой-то другой стреляющей ерунды, поэтому, отправив свои медицинские блоки, он нацелился одновременно на все вражеские дроны, выведя из строя каждый точечным выстрелом плазмы, проделав это так быстро, что они не успели даже как следует взорваться к моменту, когда он, последовательно завернул их в поля смещения и отправил в гиперпространство, туда, где находился «Чуркун» — он предполагал, что это были его побрякушки.

Внутри дирижабля могло быть еще больше таких машин, подумал он. Ему всё ещё не удавалось нормально видеть внутренности судна, а расставленные им повторно устройства не торопились проникнуть в разрушенный остов.

К черту все, решил «Ошибка Не…» и срезал крошечный конус, менее пары метров в глубину и столько же в поперечнике, с самой кормы дирижабля миллиметровым дестабилизирующим полем ЗПЕ/б-граней. Конус распался в облаке искрящегося серого цвета. Ни одно тело не было повреждено и это было хорошо, однако впереди всё ещё оставалась четырехмерная защита. Корабль снова снизился, на этот раз на три метра, произведя манёвр с прежней аккуратностью. Компонент нулевой энергии/окантовки браны, похоже, хорошо справлялся с четырёхмерным экранированием — отдача была гораздо меньше, чем предполагалась по симуляциям. Ошибка Не… всё более уверенно использовал инструментарий. На этот раз он отрезал двадцать метров от кормы разбитого дирижабля и, удерживая отсечённую часть корпуса в манипуляторном поле, опустил коническую секцию на мокрый, залитый водой пол туннеля, стараясь не задеть ни одно из тел.

Наконец-то.

Он преодолел защиту и мог видеть теперь внутреннюю часть дирижабля. Внутри было еще много мертвых и умирающих людей, но больше не было надоедливых военных дронов.

— Бердл? Кто-нибудь? — позвал он.

Был ли это люкс Ксименира или нет, но самого хозяина здесь не было.

«Люди отсутствуют», — подтвердил костюм.

Коссонт огляделась. Помещение походило на гостиную или приёмную и выглядело банально, просторно, роскошно и в то же время сдержанно, ничем не напоминая ту крикливую, чрезмерно нарядную обстановку, в которой они с Бердлом застали Хозяина Вечеринки в прошлое посещение.

— А что насчет того… сундука, о котором говорил Бердл? — спросила она.

Она двинулась к двустворчатым дверям. В каюте мерцал свет, готовый вот-вот погаснуть, но, кажется, застывший в этой фазе надолго.

— Предмет, подходящий под описание, в соседней каюте, — услужливо сообщил костюм, прежде чем открыть перед ней двери.

По-прежнему никого. Одна огромная восьмиугольная кровать, множество занавешенных ниш, в которых стояли предметы мебели. В углу разместился большой вертикальный сундук, о котором Бердл упоминал ранее.

Высотой он был примерно с неё, а в ширину и глубину достигал метра. На каждом углу имелось маленькое колесико. Сундук был открыт. Свисавшая одежда занимала большую его часть, другая была сплошь заставлена ящиками.

Она открыла верхний ящик и, приподнявшись на цыпочки, заглянула внутрь. Маленький цилиндр лежал на куске мягкого, аккуратно сложенного материала вместе с остальными кусочками и деталями, прежде составлявшими ожерелье, виденное ими десять дней назад.

Коссонт взяла его в руки и осмотрела.

За миниатюрным окошком из толстого хрусталя на нее таращилась пара зеленых, похожих на ягоды глаз.

«Аномальное давле…», — начал костюм.

Следом произошли две вещи.

Ее ударили — по ощущениям, ногой — в спину, очень сильно, хотя каким-то образом ей и костюму удалось удержаться на ногах. В то же время что-то ярко вспыхнуло, бело-розовое, с крышки ящика прямо перед ней, примерно на уровне её груди.

Пытаясь понять, что случилось, она осознала, что свет, вспыхнувший на поверхности ящика, должен был пройти прямо сквозь неё, чтобы отразиться на крышке.

И действительно — из отверстия в её груди поднимался дым. Она ощутила запах жареного мяса, взамен холодного, резкого запаха кислорода.

«..обнаружен…», — произнёс костюм, когда ещё несколько, более лёгких ударов обрушились на её спину. На этот раз ее отбросило к ящикам сундука. Она упала, едва не опрокинув последний. Затем она отскочила от задней переборки, и ее снова швырнуло назад, развернув в воздухе: маленькие шлейфы дыма образовывали красивые спирали, следуя за ней, прежде чем она начала скользить вниз. Разрушенная задняя часть костюма сползла по ручкам ящиков, увлекая её за собой. Она осела на палубу.

Фигура замерла в дверном проеме, полубезлико глядя на неё, свесив единственную здоровую руку.

«Корабль…… установи — ви — и — и…», прошептал ей костюм и, тяжело вздохнув, умолк.

Однорукая фигура в дверном проеме засветилась ярким светом, поднимавшимся с одной стороны, от ступней до головы. Через мгновение фигура была отброшена назад, сильно ударившись о дверной косяк, вдребезги разбив его, и, озарившись теперь уже с другой стороны, на глазах начала распадаться. Казалось, в ней происходит какой-то жуткий процесс, подобный реакциям внутри звезды. Части тлеющей материи растворялись, стремительно иссякая. За доли секунды они развеялись окончательно.

То немногое, что осталось, являло собой тонкий, обугленный, однорукий скелет. Он завалился вперед, ударившись о палубу примерно в то же время, что и она.

23 (С -0)

Что-то.

Кто-то говорит с ней.

Задает вопросы. Вопрос:

Хотела ли она сохранить оба комплекта рук?

Конечно, она хотела оставить оба комплекта. Что за идиотский, тупой…

…снова сон…

Всё было поспешным. Всё должно было быть сделано гораздо быстрее, чем рекомендовалось обычными инструкциями, чтобы уложиться в график.

Она не знала… ей было безразлично, она даже не знала, где именно она находится в этой темноте. Один или два раза она просыпалась и задавалась вопросом, кто она.

И каждый раз она вспоминала.

«… это было социологическим экспериментом Зихдрена. Маргинальный, отщепенческий Философариат — Философариат Аппозитал… кажется, так они называли себя… и, в конце концов, свелось к одному человеку — они составили Книгу Истины в соответствии с какой-то неясной металогической гипотезой, в надежде разрешить спор между двумя группами ученых с противоположными мнениями. Брипер Дродж, „автор“, излагал основы, которые и так были очевидны, но суть всегда сводилась к тому, что туда заложил Зихдрен. Конечно, весь их опыт был впоследствии дискредитирован, Философский Аппозитал „распущен с умеренным позором“, а конкретный эксперимент — как и многие ему подобные — тихо забыт. Зихдрен сублимировался пару столетий спустя и за несколько десятилетий до того, как гзилты достигли космоса».

«Обстоятельства стали известны очень ограниченному кругу людей в самом начале процесса, приведшего к появлению Культуры. Это случилось после контакта с Зихдрен-Ремнантерами. Они, я полагаю, — и так они сами утверждали — были мучимы совестью. Или, может быть, лучше сказать — отягощены совестью. Зихдренам было неловко тащить этот маленький грязный секрет в Свёрнутое, поэтому они решили, что лучше будет сублимироваться без упоминания о нём, оставив своим Ремнантерам возможность разрешить ситуацию позже».

«Конечно, слухи обо всем этом ходили и раньше, но никто из тех, кто что-то знал в обществе гзилтов, не думал, что это имеет такое уж большое значение, до тех пор, пока история с присоединением/не присоединением к новой сверхцивилизации не стала витать в воздухе. На тот момент, к слову, мы даже не собирались называться „Культурой“ — ты знала об этом? Многие хотели, чтобы мы называли себя Чужими, я помню, ладно… в любом случае, голосование прошло за „Культуру“. Хотя, честно говоря, я за неё не голосовал. И в случае с „Чужими“, добавлю, тоже воздержался».

«Как бы ни было, а мы знали — команды переговорщиков знали — что есть что-то, что унаследовали Ремнантеры — какой-то тёмный секрет или нечто в этом роде — способный, так или иначе, повлиять на вопрос присоединения Гзилта. Возможно даже — слухи были безумными, отдельные из них — здесь затрагивались интересы не только Гзилта, поскольку вето против их присоединения, могло быть использовано одной или несколькими сторонами. Вопрос был вдвойне щекотливым, с учётом того, что Ремнантеры всё ещё хотели сохранить обстоятельство в тайне, даже после того, как оно было бы учтено в переговорах. Это вызывало определённые затруднения».

«Тогда ИИ придумал то, что выглядело как лучшее решение, чему, как я помню, мы все были приятно удивлены в то время. Это был знак будущего, если он вообще был».

«Итак, решение заключалось в том, что один добровольный представитель — одобренный другими членами его или ее команды, а не просто некий доброволец, получивший должность, один от каждого из соответствующих цивилизованных обществ — должен был согласиться выслушать свидетельства Зихдрен-Ремнантеров, проголосовать по ним — с правом вето — и затем забыть, о чем его просили голосовать.

Все это становилось возможным благодаря подготовке сознания каждого из этих представителей до того, как они услышат секрет, с последующим — после того, как они его услышат — стиранием части их памяти. Нас всех заверили, что технически такое вполне осуществимо, надежно и ни в коем случае не опасно, и максимум, что мы забудем, — это воспоминания одного дня. Так что мы в итоге согласились».

«И это случилось — мы все услышали большой, ужасный секрет, но, очевидно, он не был таким уж большим или ужасным, потому что никто не запретил гзилтам присоединиться к новой, собранной воедино цивилизации — мы уже тогда называли себя дворнягами, ощущая себя при этом очень остроумными и радикальными. Гзилты получили разрешение стать частью Культуры… хотя в итоге они не приняли предложение, отказавшись присоединиться.

Оно и к лучшему, подумалось многим. Мы все так думали тогда».

«…Вот только один из участников переговоров, некий представитель Нгароэ КьиРиа из федералитета Бухдрена — то есть я — позже вспомнил, что именно он слышал, а так же и то, что от него ожидали, что он забудет то, что он слышал, и что, как думали все остальные и он сам, он забыл.

Дело в том, что я всегда интересовался долгосрочной жизнью, уже в те времена, и особенно сохранением воспоминаний, которые без особых условий могли бы быть забыты, переписаны, утрачены в процессе длительного существования. Поэтому я проводил некоторые экспериментальные исследования сознания, биохимические операции по изменению химии мозга, не все из которых были законны или даже целесообразны с медицинской точки зрения, и большинство, честно говоря, не работали, так что мне и в голову не приходило, что это может помешать этой штуке, которой нас пичкали во время переговоров, воздействовать на память. Прошло время, и я вспомнил все те вещи, которые должен был забыть, благодаря исправлению, о котором даже не подозревал: что-то, что клиницисты, возможно, добавили в качестве эксперимента, а потом либо забыли сказать мне об этом либо решили — ха! что об этом лучше не упоминать. В любом случае, эффект продолжался, оставался и развивался, включённый во все другие процедуры, изменений и дополнений, через которые я проходил с тех пор».

«Сначала я не хотел возвышаться, сохраняться и не проходил никаких переходных состояний, опасаясь, что секрет выйдет наружу, потому что, как мне кажется, я не понимал тогда, что хотя это и был секрет, так сказать… сотрясающий веру, он являлся таковым лишь в теории. На практике люди верят в то, во что хотят верить, без всяких причин, так же как и любят потому, что испытывают потребность любить. Позже, даже осознав эти простые вещи, и понимая, что просвещение Гзилта мало что изменит, потому что они просто проигнорируют это знание или найдут другой способ уйти от него, я всё равно продолжал жить, не сублимируясь ни с какой группой и не транскорпорируясь ни в групповой разум, ни в Разум корабля, допустим, ни во что-либо ещё, потому что такая жизнь стала для меня привычкой, она продолжалась и продолжалась. Это стало такой неотъемлемой частью того, что сделало меня тем, кем я есть — стал, что, казалось, не имело смысла пытаться что-то изменить. Так я обрёл статус человека, живущего вечно — более или менее, храня секрет, который меня давно не волновал».

«Вплоть до того, пока не услышал о Сублимации Гзилта и со временем решил, что то, что я о них знаю, может представлять для меня опасность. Жизнь в течение долгого времени делает вас осторожным. Осторожным до степени, близкой к трусости, говоря по правде… и поэтому, так или иначе, я избавился от информации, вырезал её и убрал подальше от себя, поместив в пространство Гзилта, к Последней Партии и Ксимениру, где, как мне казалось, ей самое место. Это забавляло меня в то время. И забавляет до сих пор».

«Я попросил Ксименира присматривать за тем, что я оставил ему, и держать это — держать их — где-нибудь рядом. Я не сказал ему, что они хранят, и насколько важной может быть эта информация. И не предполагал, что он будет носить их на виду и у всех. Но почему бы и нет? Это меня тоже забавляет».

* * *

Бердл погиб, защищая её, атаковав андроида с личностью полковника Агансу, прежде чем тот успел нацелиться на Коссонт, когда она бежала по платформе наверху. Заминка позволила арбитру, сопровождавшему Агансу, выстрелить в аватара, за миг до того, как сам арбитр был уничтожен полуразрушенными остатками внешнего скафандра, оставленными ими ранее, и работавшими в качестве дрона.

Ксименир был мертв — он находился в резервуаре, когда его атаковали, помогая людям, запутавшимся в водном лабиринте. Впоследствии его воссоздали из сохраненной версии, сделанной десятью днями ранее — он всегда заботился о резервной копии.

Сотни людей нашли свою гибель на дирижабле и под ним: утонули, были раздавлены, сгорели или захлебнулись.

Ошибка Не… убил Агансу, используя смещенный сноп наноракет.

* * *

— Ваши силы уничтожены и отправлены, — послал корабль Культуры кораблю Гзилт. — Теперь вам нет нужды торчать здесь. Я и сам скоро уйду. Для вас будет лучше, если вы не будете пытаться меня остановить.

— Со мной говорит маршал полка — по другому каналу. Она желает, чтобы я вступил с вами в бой.

— У меня уже есть то, ради чего мы пришли сюда. Если вы не отступите на окраину системы и не предпримете никаких резких движений, я передам результаты в Ксаун и использую их таким образом, чтобы распространить информацию по всему Гзилту. Советую позволить мне уйти без сопротивления, тем более что, как я полагаю, вероятность того, что у вас что-то получится весьма невысока.

— Значит, по-вашему, всё это — все смерти, были напрасны?

— Иногда так и бывает. И моя совесть чиста — не я это начал. В конце концов, я делал то, что должен был. Конец предложения.

— Вместо того, чтобы выбирать между тем, чем вы угрожаете, и тем, чтобы позволить вам уйти, мы могли бы вступить с вами в мгновенный бой, чтобы не дать вам осуществить ни то, ни другое.

— Я ведь так и не сказал вам своего имени, не так ли?

— Так. Многие отмечали, что ваше имя кажется частью более длинного. Что необычно, даже уникально — никто не слышал его целиком.

— Могу сообщить вам его сейчас.

— Сделайте одолжение.

— Мое полное имя — Ошибка Не Останется Безнаказанной Для Принявшего Моё Кажущее Состояние Шутливой Раздражительности За Искони Присущее, Не Разглядевшего За Ним Устрашающе Ужасное Величие Вздымающихся Морей Ярости, Являющихся Лишь Бледными Отмелями На Границах Моих Безмерных Океанов Гнева. Впечатляет, да?

— Какое хвастовство. Это смахивает на пустую браваду, а не на силу.

— Принимай это как хочешь, приятель. Но много ли ты знаешь кораблей Культуры, которые преувеличивают свою мощь?

— До сих пор не встречал ни одного. Возможно, ты первый.

— Привыкай. Вы провели десять тысячелетий, играя в солдат в симуляциях, но оставаясь по сути гражданскими. Мы провели последнюю тысячу лет, изо всех сил стараясь оставаться гражданскими, но одновременно совершенствуя наследие выигранной галактической войны. Как думаешь, у кого здесь настоящее военное происхождение? В бою не будет выбора, кроме как попытаться уничтожить меня сразу. Ты потерпишь неудачу. А у меня будет выбор, как унизительно искалечить тебя. Это правда.

— Так ты говоришь. Мы могли…

— Достаточно. Думаю, я знаю, что произошло в Аблэйте. Я не испытываю к тебе уважения. Если ты желаешь умереть с честью, не стесняйся, попытайся остановить меня, когда я начну отталкивание, через одну миллисекунду. В противном случае, отойди в сторону. Что еще? Я отказываюсь от своего предположения, что тебе следует уйти. Там внизу полный разгром. Я оставляю различные команды дронов и части медицинского оборудования, но я действительно намерен уйти, а местным жителям не лишним было бы оказать помощь. Шаг в их сторону был бы гораздо более конструктивным, чем размещение себя напротив жерла пушки. Выбирай. Прощай, так или иначе.

Ошибка Не… выскользнул из обычного пространства. Над искрошенными руинами дирижабля «Экваториал 353» воссиял призрачный, едва видимый серебристый эллипсоид. Бывший следом ушедшего корабля, эллипсоид быстро уменьшился до нуля и в течение нескольких секунд плавно и мерно погас, оставив после себя только слабый ветерок, пронёсшийся по туннелю и затерявшийся где-то вдали.

Корабль гзилтов опустился на планету, сопровождая это действие гравитационным искажением, придававшим пространству форму неглубокой чаши.

Затем он развернулся, закрутился, нацелился и унесся прочь, никем не остановленный.

* * *

Она чувствовала себя одновременно и ничтожной и великой, потерянной и вдохновлённой.

Корабль вернул её к жизни.

Как правило, такие тяжелые раненные, остановившиеся в шаге от смерти, получившие серьезные повреждения всех основных органов, за исключением мозга, содержались в терапевтической коме не менее десяти дней, в течение которых их чудесным образом, по меркам медицины прошлого, умудрялись привести в норму.

Однако, из-за предстоящей Сублимации её восстанавливали понемногу, часть за частью, клетка за клеткой, сплетая в теле лоскутное одеяло из нормально функционирующих, не затронутых повреждениями органов и новых элементов, так что она чувствовала себя странно — покалеченной, но не имеющей явных внешних увечий, удивляясь тому, что не умерла и не получила действительно серьёзных травм…

Со своей больничной койки в хорошо оборудованном модуле она слушала откровения состояния сознания КьиРиа, рассказывающего о воссоединении со своими воспоминаниями, хранящимися в его глазах.

— Ты, возможно, единственный гзилт, который когда-либо услышит это, — сообщил ей аватар.

Ошибка Не… создал нового аватара. Он выглядел и говорил так же, как Бердл, до того, как он/она изменился/ась, чтобы больше походить на гзилта.

— Уверен, что тебе стоит рассказывать это мне? — хрипло спросила она. Даже ее горло и язык были повреждены во время последней вспышки огня, уничтожившей андроида Агансу.

— Думаю, ты это заслужила, — ответил корабль. Он еще не дал своему новому аватару имя. Корабль не хотел называть его «Бердл»: по его словам, это была своего рода традиция — потерянный аватар обычно носил другое имя.

Пиан тоже знала секрет о Книге Истины, вечно меланхоличная теперь, требующая к себе внимания, хныкающая и раздраженная. Она ворковала на шее Коссонт, утешая её, казалось, искренне, переживая после того, как чуть не потеряла, — но корабль, по просьбе Вир, позаботился о том, чтобы память об этих событиях была стёрта из сознания фамильяра.

Одиннадцатиструнная по-прежнему была с ней. Как неизменная её спутница — корабль предусмотрительно перенес её на челнок, ещё до того, как отправил их с Бердлом в город. И по-прежнему инструмент занимал слишком много места.

ГСВ Эмпирик

ЛОУ Каконим

ГСВ Содержание Может Отличаться

ГКУ Вытесняющая Деятельность

ГСВ Просто Чип С Инструкцией По Стирке В Богатом Гобелене Жизни

Уе Ошибка Не…

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть

МСВ Падение Давления

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Друзья, коллеги… У нас есть ответ. И он во многом совпадает с нашими ожиданиями, хотя значение даже самых ожидаемых новостей меняется, когда они обретают неколебимую плоть фактов. Вопрос в том, что нам делать? Какие будут мнения?

∞

ЛОУ Каконим

— Я бы рассказал им всё. Завалил бы эфир информацией. Чтобы это было первое, что они услышали, пробудившись. Но я знаю, что мы этого не сделаем. Если уж на то пошло, я смирился с решением, которое нам предстоит принять: хранить полученные сведения в тайне.

∞

ГСВ Содержание Может Отличаться

— Моделирование было исчерпывающим, но не дало результата — есть вероятность того, что обнародование информации мало что изменит, но существует и вероятность хаоса, частичной Сублимации, когда значительная часть населения Гзилта и их ИИ передумают, дальнейших споров между Падальщиками и, возможно, впоследствии между доменами Гзилта, не подвергшимися Сублимации, и Падальщиками. Вероятность того, что все обернется скверно, мала, но не ничтожно мала, и негативный исход может обернуться крайне негативным.

∞

МСВ Проходил Мимо И Решил Заглянуть.

— Мы не можем им сказать. Те, кого это больше всего волнует, и без того уже знают или догадываются. Те, кто может пострадать, — это те, кого нам меньше всего хотелось видеть среди пострадавших.

∞

МСВ Падения Давления

— Я не могу согласиться. Правда — это правда. Она должна торжествовать, даже если она причиняет боль или утрачивает ценность.

∞

ЛСВ Вы Называете Это Чистым?

— Формально я с этим согласен. На практике же я склонен согласиться с тем, что мы не должны ничего предпринимать. Обстоятельства, обусловленные временем и ситуацией, уникальны. Да, всегда следует говорить правду, если только это не приведёт к морально неоднозначным последствиям. По крайней мере, правда теперь известна нам самим. Лихорадочный, умозрительный потенциал рухнул, обнажив каркас определённости, и не такой уж ужасный, если присмотреться. Но мы не автоматы, у нас есть выбор. Я предлагаю воспользоваться им — с умом. И не молчать.

∞

ГСВ Эмпирик

— Будем голосовать? Или кто-то ещё хочет высказаться?

∞

Уе Ошибка Не…

— Не против.

∞

ГСВ Эмпирик

— Пожалуйста.

∞

Уе Ошибка Не…

— Мы знаем, как это работает. Если мы ничего не предпримем, любая катастрофа, которая постигнет Гзилт в ближайшие несколько часов, будет результатом их внутренней деятельности. Если мы вмешаемся, то станем, по меньшей мере, соучастниками. Это правда, о которой никто не просил — даже её носители Зихдрен Ремнантеры дали понять, что они были бы рады, если она останется сокрытой. Мы знаем и то, что теперь это, возможно, не наше дело. Стоит ли это знание той цены, которую заплатили за неё мы сами и те, кто был ненароком вовлечён и отдал за него жизни, — это другой вид морального уравнения, под прямым углом к предыдущему. Я предлагаю ничего не делать. Голосуйте, если считаете нужным.

∞

ЛОУ Каконим

— Кто-нибудь хочет что-то добавить?.. Нет? Думаю, нет. Тогда, когда я скажу, что неохотно соглашаюсь с тем, что только что сказал Ошибка Не…, думаю, можно считать вопрос закрытым.

* * *

Каконим, в форме своего виртуального аватоида, вернулся в Замок Замков, смоделированный им в бесконечных недрах вычислительных матриц. Его гуманоидная форма вышла из пристройки у ворот, созданной из десятков тысяч пристроек, и прошла весь путь до высокой башни, которая, как могучий флагшток, возвышалась на вершине большой составной сверхбашни, на многие субъективные километры вдаваясь во фрактальную архитектуру барочного сооружения.

Все это время он ждал, чтобы услышать что-нибудь из состояния разума Зоолога — хоть что-нибудь, что могло бы помочь ему и его коллегам в их попытках понять работу Возвышенного — и, несмотря на многократное искушение сделать это, не вернулся сюда, чтобы попытаться форсировать вопрос.

Теперь, когда дело, похоже, было решено — без, надо заметить, какой-либо помощи со стороны Зоолога, — ему было что сообщить, и он мог освободить разум другого корабля от любых обязательств по оказанию помощи, которые тот мог чувствовать обязанным дать. Не так уж и много, учитывая затянувшееся молчание. По крайней мере, случаи странных, двусмысленных вторжений в его субстраты, — возможно, из сублимированного, — в последнее время сошли на нет. Предположительно, это был хороший знак.

Но, возможно, и не очень. Момент беспокоил его.

Наконец, преодолев многие тысячи ступеней, он подошел к двери в просторное, закрытое логово, населенное сознанием вернувшегося Сублимированного, абстракцией того, что когда-то было разумом корабля.

Ответа не последовало, когда он постучал, и вообще в помещении стояла мёртвая тишь. Он уже чувствовал, что обнаружит здесь. Дверь была заперта, но лишь на грубом физическом уровне, внутри симулятора. Отпереть её было едва ли сложнее, чем повернуть ручку и толкнуть обычную дверь.

Аватоид Каконима вошел и осмотрелся.

Пространство, как он и предполагал, было свободным от состояния сознания Зоолога. Но остатки деятельности никуда не исчезли: технический мусор, всевозможный, трудно опознаваемый хлам, скопище разного рода витражей, сверкающих лампочек, электроприборов, сплетённых причудливо трубок, скверных запахов и множества свисающих с потолка веревок. Всего этого было в избытке, но странного существа с бледно-красной пятнистой кожей и длинными шестипалыми руками видно не было.

Решив не тратить время на поиски аватоида Зоолога, Каконим стал искать записку. Но не нашёл ни одной.

— Можно было хотя бы попрощаться, — сказал он в воздух, на случай, если ушедший гость оставил какое-то сообщение, которое можно было бы вызвать устным восклицанием… но его голос просто исчез в беспорядке, пыли и мутном солнечном свете, проникавшем через высокие окна, не принеся никакого ответа.

На всякий случай корабль начал полный поиск в своих вычислительных системах и системах хранения данных, но без особой надежды найти хоть какие-то следы потерянной сущности. Конечно, он их не нашел. Кроме этой заброшенной лаборатории и воспоминаний об ушедшем коллеге, Зоолог не оставил ему ничего.

Каконим собрался было успокоить пищащих и визжащих животных в клетках, но, едва приступив, тут же устал от этой абсурдной затеи и, недолго думая, упразднил весь замок и всё, что в нём было, закрыв сценарий мысленным импульсом.

24 (С -0)

В конце концов, он пошел вместе со всеми.

Был момент, когда он решил, что, должно быть, сошел с ума, потому что он начал подумывать о том, чтобы остаться, и, возможно — когда всё свершится — отдать себя в руки правосудия, чтобы его судили и осудили, принять любое наказание за то, что он сделал — за всё, но в особенности за последнее своё деяние.

Но это была лишь мимолетная блажь, настроение, то, чему не следовало потакать. В конце концов, он понял, что должен идти, и сказал себе, что не пойти и предаться этой мазохистской оргии справедливости и раскаяния было бы для него истинным эгоизмом. Ведь дело не в нём, не только в нём. Он лишь один из многих и в итоге станет еще одним покорным Свёрнутым, занявшим свое место в одном ряду готовых шагнуть с обрыва, уносящего вверх, а не вниз.

Присутствие, так долго висевшее над зданием парламента, разрослось теперь, превратившись в темную сферу. За последние несколько часов появлялись все новые и новые аналогичные знаки, распространившиеся по всему пространству Гзилта, везде, где были люди: в домах, коммунах и казармах, на кораблях, морских судах и самолетах, на площадях и в общественных залах, в лекционных аудиториях и храмах, на рынках и в театрах, на спортивных площадках и транспортных станциях, везде, где Хранимые недавно пробудились, перед своим восхождением.

Чужаки, пришедшие попрощаться с гзилтами, и те, кто пришел извлечь выгоду из их ухода, по обычаю, временно удалились, предоставив уходящих самим себе.

Устройства, с установленным на них временем, а также дисплеи по всей территории доменов отсчитывали последние часы и минуты, люди встречались в заранее назначенных местах, совершали последние обеды, говорили последние слова и, иногда, рассказывали секреты, которые хранили. В общем, как это обычно бывает у людей, они собирались в кругу семьи и друзей, объединялись с другими группами, образуя собрания в десятки и сотни человек, и — опять же, как это обычно бывает, хотя выражение таких эмоций зависело от физического и психологического склада соответствующего вида — держались за руки.

Многие пели.

Играли многочисленные оркестры и группы.

И в конце концов время обратилось в ничто, и в присутствии Присутствий они всего только и делали, что говорили: «Я Возвышен, я Возвышен…», и больше ничего. Они уходили, просто исчезая из существования, словно заходя за некую складку в воздухе, которую прежде никто не замечал.

Напоследок он встретился с маршалом Чекври. Её семья была не больше, чем его, и за последние двадцать дней или около того у них появилось много общего.

Они стояли в садах парламента, под неуместно шквалистым небом, под ливнем, ожидая произнесения слов вместе с несколькими десятками других людей. Они вышли сюда относительно поздно, в час, который считался оптимальным, чтобы убедиться, что значительная часть гзилтской цивилизации действительно ушла.

Это напоминало наблюдение за результатами выборов. Начало Инициации выдалось медленным, но примерно через четверть часа, согласно новостным каналам, все еще освещавшим события, число ушедших быстро увеличилось, и к началу последней трети часа стало очевидно, что почти все совершили переход. Собравшиеся в саду согласились, что настало время идти.

— По традиции в этот момент люди рассказывают друг другу секреты, — сказала маршал Чекври в тот короткий момент, когдаостальные прощались и выбирали, где кому стоять и с кем. — Мой, — с ухмылкой добавила Чекври, — заключается в том, что я провалила офицерский экзамен. Я сжульничала. И шантажировала потом старшего офицера, чтобы получить зачёт. — Она пожала плечами. — И никогда не оглядывалась назад. — Маршалл наклонила голову к нему. — Вы?

Он уставился на неё. На мгновение он опешил, не уверенный, кто перед ним. Но, в конце концов, собравшись с мыслями, покачал головой.

— Слишком много, — сказал он так тихо и отрешённо, чтобы его едва услышали, и отвернулся. — Слишком много…

Неподалёку стояли Джеван и Солбли, его секретарь и помощница, и он был поражен, когда Джеван сказал, что всегда любил его, а не Солбли, секрет которой заключался в том, что у неё не было никакого секрета.

Он что-то пробормотал, впервые за многие десятилетия потеряв дар речи.

Они выбрали конец текущей минуты, как время, когда им надлежит войти. Все взялись за руки, и когда время пришло, произнесли слова и совершили шаг, едва только припустил мелкий дождь.

* * *

Он тоже пошел вместе со всеми.

Он был создан заново, и, в то же время, был уничтожен. Он знал, что сделал все, что мог, в своем воплощении в андроиде в Ксауне, но все равно этого оказалось недостаточно. Если бы он победил тогда, он мог бы остаться. Ему было бы что праздновать и чем жить. Вместо этого он мог только раз за разом переживать поражение. Некоторым утешением явилось то, что в промежутке между неудачной операцией на дирижабле и Инициацией, положившей начало Сублимации, не произошло ничего катастрофического.

Теперь важным для него было лишь то, что экипаж «Уагрена» принял его, и он стал частью корабля.

Корабельным ИИ Присутствие не требовалось — они были способны сами осуществлять Свёртывание.

Агансу отправился вместе с ними.

* * *

Она не пошла. И она понимала, что это значит.

— Я не могу уйти без тебя! — кричала ей Вариб с экрана. Сине-зеленое море за ней мерно плескалось, счастливые путешественники собирались в небольшие группы, обнимались, плакали и выбирали, кого взять за руки.

И, в конце концов, единственное, что она смогла ей сказать: «Ты можешь, мама», — и прервать связь, зная, что больше никогда её не увидит.

25 (C +24)

На закате над равнинами Кваалона, на темной, высокой террасе, балансирующей в сверкающем черном вихре архитектуры, образующей относительно микроскопическую часть экваториального пояса Ксауна, Вир Коссонт — лейтенант-коммандер (в запасе), чтобы дать ей полную классификацию — сидела, исполняя часть 26-й струнной сонаты Т. К. Вилабье для инструмента, который еще предстоит изобрести, каталожный номер MW 1211, на одном из немногих сохранившихся образцов инструмента, разработанного специально для исполнения этого произведения, общеизвестно сложного, темпераментного и диссонантно отягощённого. Инструментом была антагонистическая ундекагонная струна — или одиннадцатиструнная, как её обычно называли.

26-я струнная соната Т. К. Вилабье для инструмента, который еще предстоит изобрести, MW 1211, была более известна как «Водородная соната».

Пока она играла, и солнце опускалось за далекую линию темного, почти абсолютно пустынного Поясного Города, одинокий лисейденский грузовой корабль взлетел с части величественного сооружения в нескольких километрах от нее, достаточно близко, чтобы звук его относительно грубых двигателей донесся до сознания Коссонт.

Она проигнорировала его. Она продолжала играть.

Ее собственный летун находился на дальнем краю террасы, метрах в двадцати от нее. В кабине светилось несколько огоньков. Там, свернувшись калачиком, спала Пиан, утомлённая после полуденных игр со стаями птиц.

В конце концов, почти через час после начала игры, Коссонт доиграла произведение до конца, и, когда финальные аккорды стихли, положила оба смычка на место, откинула боковую подставку и, осторожно разгибая спину, встала и вышла из инструмента.

Она широко открыла рот, потерев лицо верхними руками и помассировав спину нижней парой, через ткань куртки Повелители Экскрементов. Подцепила туфли пальцами ног, наклонилась и просунула в них ступни. Некоторое время она стояла неподвижно, глядя на одиннадцатиструнную, слушая тихие гармонические звуки, которые вечерний ветер издавал во внешних резонирующих струнах.

За последние несколько дней и вечеров она много раз ходила по пустынным, пугающе гулким пространствам Поясного Города и летала в другие места планеты. Летать теперь приходилось на ручном управлении — навигационные системы и системы безопасности ещё сохранились, но полагаться на них было небезопасно.

В пределах Города она не видела вообще никого. Она наткнулась на ту же заброшенную школу, мимо которой проходила в тот давний вечер, когда комиссар-полковник Этальде явился, чтобы увезти ее. Теперь здесь было вдвойне пустынно: все хранилища стояли открытыми, люди, которые некогда пребывали в них, ушли. Даже арбитр-охранник, которого она случайно активировала в прошлый раз, исчез, возможно, присвоенный лисейденами. Ветры стонали в огромных пространствах Поясного Города, играя на нем, как на каком-то колоссальном инструменте.

В городах, посёлках и деревнях, разбросанных по планете, она видела редкие группы людей, наблюдая их издалека. У неё сложилось впечатление, что остались преимущественно те, кто всегда мечтал, что однажды мир будет принадлежать им.

Однако в большинстве случаев она никого не встречала.

Однажды поздно вечером в небольшом продуваемом ветрами прибрежном городе, она застала врасплох бродящего скиттера. Животное, проводив её долгим взглядом, ушло в тень, словно решая, нападать на нее или нет. У нее был с собой миниатюрный десятимиллиметровый нож-ракета — подарок корабля, напоминавший о себе всякий раз, когда она собиралась выйти из дома без него — так что происшествие не стало для неё пугающим опытом, каким могло бы быть. Тем не менее, она ощутила некоторый страх, не столько от самой встречи, сколько от понимания того, как быстро дикая природа начала завоёвывать заброшенные строения цивилизации.

Окончательные цифры тех, кто перешел в Возвышенное, составили более девяноста девяти процентов, с небольшими различиями между планетами и местами обитания. Ксаун и Зис перенесли в Свёртываемое еще более значительную часть населения. Если не считать сам процесс актом трагического коллективного безумия, это был превосходный и даже впечатляющий результат.

…Чуть более сильный порыв ветра пронесся над платформой, и одиннадцатиструнная издала новый, глубокий звук, словно взывая, чтобы её выпустили на свободу, в дикую природу, хотя в конструкции её не было ничего биологического, — её изготовили на корабле Культуры двадцать лет назад и в четверти галактики отсюда.

Вир горестно улыбнулась в сумеречном свете, и, отвернувшись от инструмента, пошла к летуну, оставив одиннадцатиструнную слегка раскоряченной, рядом с открытым футляром, аккуратно прислоненным к ней.

Она поднялась в машину, отодвинув с дороги Пиан; существо сонно запротестовало и, не просыпаясь, обхватило её за шею, повиснув и даже не потрудившись завязать себя в узел. Вир подозревала, что если бы фамильяры были склонны к храпу, Пиан бы храпела.

Летун проверял системы, пока она смотрела на Город, сосредоточившись на том месте, где он сходил к горизонту. Солнце давно село, а красно-золотое небо стремительно темнело. Она подумала о том, чтобы снова поискать пару с ребенком, ту самую семью, которую она встретила в Городе в первый вечер. Ей достаточно было бы просто найти их. Она не стала бы предлагать им остаться с ней или другие подобные глупости.

Ведь недавно она получила приглашение отправиться с «Ошибка Не…», который должен был отбыть в ближайшее время, в данный момент помогая в деле поддержания мира между цивилизациями Падальщиков, пока те готовились занять территории и изучали новые для них технологии. Корабль Культуры имел планы отправиться в долгое путешествие к планете под названием Цетид, в отдалённом рукаве галактики, чтобы попытаться связаться с КьиРиа и узнать, не хочет ли он вернуть свои глаза и память, теперь, когда суматоха закончилась.

Навестить его наверняка будет интересно, учитывая нарочитую враждебность местных и не совсем местных жителей.

В любом случае, спешить ей было некуда: хотя история с Падальщиками постепенно затихала, корабли Культуры задержались ненадолго и теперь ожидали прибытия последнего из своих, участвовавшего в недавних событиях на Зис. У нее сложилось впечатление, что все они были довольны собой, а встреча для них была лишь поводом для взаимных метафорических похлопываний по спине и всего того, что среди умов Культуры принято считать ночами веселья и кутежа. Они уже превратили эту разрозненную, убийственную цепь событий в нечто полумифическое, чтобы занять своё место в непрерывной истории «Ужасных вещей, которые Культура и ее блестящие корабли совершили за долгие годы».

Каконима при этом, судя по всему, никто не приглашал — без лишних проволочек он вернулся к своему излюбленному занятию, странствуя среди звёзд.

И Эмпирика — у того были более важные дела в другом месте. Корабли системного класса всегда имели важные дела в других местах.

Коссонт пристегнула ремни, задвинула полог, приняв ручное управление, и подняла маленький кораблик, отлетев подальше от террасы, позволив судну одновременно взмыть вверх, накрениться и совершить пируэт.

Она отправлялась домой.

Потом… Она понятия не имела, что делать.

Антагонистическая Ундекагонная Струна, овеянная вихревым потоком, возникшим при отлете шаттла, одиноко загудела.

Плач её был унесён лихим ветром.

Терри Гудкайнд Угольный человек «Дети Д’Хары. Том 1»

Вы жуткий человек, Ричард Рал

Воздух содрогнулся от беззвучного грома…

Совершенный и жестокий миг первозданной власти.

Глава 1

— Я прибыл сюда, чтобы настоятельно предложить вам сдаться.

Брови Ричарда сошлись на переносице, и он оперся на мягкий кожаный подлокотник массивного кресла, в котором сидел. Он был скорее озадачен, чем обеспокоен.

Пред ним стоял тучный мужчина в официальном белом одеянии, богато украшенном золотым шитьем. Наряд облагораживал его фигуру, напоминавшую грушу. Мужчина терпеливо стоял во главе очереди просителей, тянувшейся вдаль просторного зала со сводчатым потолком. Окна высоко в боковой стене пропускали внутрь пасмурный полуденный свет, который создавал атмосферу таинства. Вдоль длинного зала выстроилось два ряда массивных колонн из черного мрамора с красными и золотыми прожилками. На позолоченные капители опирались балконы, откуда целые толпы людей наблюдали за происходящим. В тенях между колонн тоже стояли зрители.

Ричард и Кэлен сидели на тронах, стоявших на помосте в дальнем конце зала. Перед ними был массивный стол, а на стене позади них в центре кольца витражных окон находился белый мраморный медальон высотой в два этажа, на котором было высечено древнее семейное древо Дома Ралов. Этот величественный зал был средоточием власти. Ричард, который вырос в лесах Хартленда, не мог и представить такого места, а тем более того, что будет сидеть на троне.

Дворцовые чиновники и их советники стояли рядом, готовые помочь в случае необходимости. Тяжеловооруженные воины Первой Когорты, отделявшие Ричарда и Кэлен от полного зала людей, старались не привлекать к себе внимания и в основном держались у стен. За спинами Ричарда и Кэлен под огромным мраморным медальоном стояли шесть невозмутимых Морд-Сит.

Пять женщин были в белой кожаной форме, и только Вика была одета в красное. Ричард просил всех Морд-Сит носить белую форму, чтобы они выглядели не такими грозными — ведь наступили мирные времена. Но Вика сказала, что она здесь ради защиты магистра Рала, и, если она выглядит грозно, тем лучше. Ричард давно усвоил, что жить будет проще, если позволять Морд-Сит поступать по-своему в маловажных вопросах. Он знал, что в критической ситуации они будут следовать его приказам. До самой смерти, если понадобится.

Разношерстная публика по обеим сторонам от прохода и на балконах — от фермеров до дворян — хранила молчание, ожидая, что лорд Рал ответит на такое несусветное требование. Ждал и грузный мужчина в расшитых золотом белых одеждах.

Богатый белый плащ расходился на его внушительном животе. Под многочисленными подбородками на шее висели серебряные цепи с множеством мелких подвесок, напоминавшие Ричарду символы чина, которые офицеры цепляли к своей форме в торжественных случаях.

Ричард припомнил, что видел скромно одетых людей под открытым навесом на рынке, располагавшимся у подножия большого плато, на котором раскинулся Народный Дворец. Уже несколько недель люди собирались на рынке и в палаточном городке, чтобы получить шанс стать свидетелями событий, которых никогда в жизни не видели — или получить из этого выгоду.

— Сдаться, — тихо повторил Ричард. — Кто должен сдаться?

— Ваш мир.

Среди ближайших солдат и придворных слуг послышались смешки, а в следующий миг засмеялись и многие из собравшихся зрителей. Но потом они заметили, что Ричард не разделяет их веселья, и замолчали.

Он перевел взгляд на Кэлен, сидевшую рядом с ним за столом, на котором просители могли разложить карты, договоры и другие документы. На лице Кэлен, одетой в белое платье Матери-Исповедницы, была маска исповедницы. Ее длинные волосы поблескивали в свете, проникавшем через кольцо окон за ее спиной, и она выглядела прекраснее любого доброго духа.

Ее точеные черты не показывали мыслей, но какой бы бесстрастной и непроницаемой она ни казалась остальным, Ричард видел огонь в ее ледяном выражении лица. Будь она волчицей, ее шерсть встала бы дыбом.

Ричард склонился к ней, желая знать, почему она выглядит такой рассерженной. Она, наконец, отвела взгляд от мужчины, наклонилась к Ричарду и тихо сказала:

— Этот мужчина из Эстории. Судя по медалям и наградам на его шее, он генеральный консул. — Она бросила быстрый взгляд на мужчину. — Думаю, я видела его раз или два — очень давно, когда его должность была гораздо ниже.

— Что еще за Эстория?

— Небольшая страна в Срединных землях, которую я курировала как Мать-Исповедница. В основном жители Эстории зарабатывают на жизнь тем, что продают свои услуги дипломатов. Генеральный консул у них вроде короля.

Ричард нахмурился:

— Имеешь в виду, они наемные дипломаты?

Она кивнула.

— Как ни странно, есть те, кто нуждается в дипломатах для защиты своих интересов. Когда возникает такая необходимость, они зачастую нанимают эсторианцев. Эсторианцы иногда выступали предо мной и советом, выражая позицию своего нанимателя.

Ричард все еще хмурился.

— Кому нужны такие услуги?

— Ты удивишься, всем: от состоятельных людей, которые имеют спор с правителем, до королевств, находящихся на грани войны. Искусная дипломатия может разрешить спор или хотя бы сдержать вооруженный конфликт на время затянувшихся переговоров. Эстория считается нейтральной страной, поэтому часто принимает у себя противоборствующие стороны при сложных переговорах. Некоторые эсторианцы зарабатывают на жизнь, размещая таких высокопоставленных гостей и их окружение. Генеральный консул часто устраивает пышные пиршества для каждой из сторон. По отдельности, конечно же. Эсторианцы издавна профессионально занимаются дипломатией. Они живут, чтобы вести переговоры, и умеют это делать. Говорят, эсторианец попытается договориться с Владетелем подземного мира, чтобы выторговать себе более поздний уход из жизни. Вот чем они занимаются — ведут переговоры.

— Тогда что тебя так обеспокоило?

Кэлен посмотрела на него так, словно он был безнадежным тугодумом.

— Разве не понимаешь? Эсторианцы — переговорщики. Они никогда не выдвигают требований. Это у них в крови.

Ричард наконец понял, почему она так ощетинилась. Этот мужчина определенно выдвинул требование, которое было совершенно не в его природе.

Он переключился на дипломата, стоявшего перед воротами в ограждении неподалеку от стола. Двое внушительных стражников в темных кожаных нагрудниках поверх кольчуг стояли по обеим сторонам от низких ворот. Они пропускали просителей с документами для рассмотрения или тех, кого Ричард и Кэлен приглашали внутрь.

Перед ограждением стояли дворцовые чиновники в белых или светло-голубых одеждах. Они занимались различными делами Народного Дворца и даже самой Д'Хары, и, кажется, эта рутина была им в радость. Когда человек представал пред Ричардом и Кэлен, чтобы изложить свои доводы, сделать специфический запрос или попросить совета, его часто направляли к тому из чиновников, кто мог решить этот вопрос.

Некоторые из просителей, ожидавших в длинной очереди, были представителями далеких стран. Одетые в церемониальные одежды они пришли не просить чего-то, а заявить о своей преданности новой Д'Харианской империи. Все они нарядились для пира, который должен был начаться позже. Мирные времена смазали колеса торговли, а странам, добровольно ставшим частью империи, было легче торговать с другими странами империи.

Мужчина в расшитой золотом одежде не показывал своих эмоций и ждал, когда Ричард объявит, что сдается.

— На каких условиях? — поинтересовался Ричард. Он ожидал дипломатического предложения, которое будет звучать не так зловеще и покажет, что подразумевается под таким странным требованием.

— Условий нет. Сдача должна быть безоговорочной.

Ричард выгнул бровь и сел прямо. Это не соответствовало его представлениям о дипломатических переговорах.

— Как вас зовут?

Мужчина заморгал, словно вопрос был неожиданный и совершенно неуместный. Почему-то ему было трудно смотреть прямо на Ричарда, и он старательно отводил глаза.

— Мое имя неважно и не имеет никакого отношения к обсуждаемому вопросу, — сказал он с недоуменным выражением лица.

— Важно или нет, я хочу знать ваше имя.

Широкие браслеты на толстых запястьях мужчины качнулись, когда он развел руками. Его лишенные блеска глаза бегали из стороны в сторону, будто он не знал, как реагировать на эту неожиданную просьбу.

— Меня послали сюда, чтобы я предложил вам сдаться моему покровителю.

— Кто ваш покровитель?

— Богиня.

Ричард оторопел. Он слышал о богинях только в мифах. Он не думал, что богиня, из мифов или нет, наймет профессионального дипломата.

— Мы собрались здесь, чтобы решить проблемы тех, кто к нам пришел. Эта «богиня» не здесь. А вы здесь. — В голосе Ричарда сквозило нетерпение. — Назовите мне свое имя.

Мужчина колебался, избегая прямо смотреть на Ричарда. Он убрал длинную прядь седых волос, упавшую на его темные глаза, и приладил ее на лысую макушку. Облизнув палец, он провел им по пряди, чтобы та больше не сползла.

— Если это убедит вас подчиниться требованию богини, то мое имя Нолодондри. Но все зовут меня просто Ноло.

— Скажите мне, Ноло, почему богиня не пришла сюда, чтобы лично попросить Д'Харианскую империю сдаться?

Мужчина поднял облизанный палец и поправил Ричарда:

— Не вашу империю, лорд Рал, а ваш мир. И это не просьба. Это приказ.

— Ах. Мой мир. Признаю свою ошибку. И это приказ, а не просьба. Я принял это к сведению. — Ричард крутанул рукой. — Значит, вы поклоняетесь этой своей богине?

Брови Ноло дрогнули.

— Нет, не совсем.

— Как это понимать?

— Разве небо ждет почитания от муравьев, которые где-то далеко внизу?

— Тогда зачем богиня послала муравья выполнять ее приказ, а не пришла лично, чтобы предъявить настолько важное требование?

Ноло едва заметно склонил голову.

— Богиня не занимается такими мелочами, как принятие капитуляции миров, поэтому она отправила меня, чтобы я велел вам подчиниться ее желаниям.

Краем глаза Ричард заметил, что аура Кэлен потемнела.

— Ты сказал, что это ее «приказ» — я должен сдать свой мир?

Ноло наклонил голову ниже, словно Ричард был глупцом.

— Да, разумеется. Я думал, что достаточно ясно выразился.

Белая кожа наряда Кассии скрипнула, когда она наклонилась к правому плечу Ричарда и прошептала:

— Пожалуйста, магистр Рал. — Она перекинула свою светлую косу через плечо, словно это был ее поводок. — Умоляю вас, позвольте мне его убить.

Бердина, которая тоже была в белой коже, наклонилась рядом с Кассией.

— Магистр Рал, вы на целую вечность оставили меня здесь, где я не могла вас защитить. Думаю, я заслужила право убить его.

— Мы можем решить это позже? — с улыбкой сказал им Ричард. — А пока что предоставьте это мне.

Обе закатили глаза и выпрямились, но отпустили свои эйджилы. Оружие повисло на золотых цепочках вокруг запястий, всегда готовое к бою.

Глава 2

Ричард устроил эту публичную аудиенцию только из-за просьбы Кэлен. Она рассказала о древней традиции: люди обращались к Первому волшебнику с прошением или с проблемой. В прошлом она возглавляла Совет волшебников, когда тот оставался без Первого волшебника, и благодаря своему опыту знала, что это хорошая традиция.

Ричард сначала протестовал, говоря о том, что Совет волшебников остался в прошлом, и сейчас лорд Рал правит всей Д'Харианской империей, а не только Срединными землями.

Она ответила, что в таком случае традиции еще важнее. Кэлен утверждала, что эта необходимость не осталась в прошлом, и что как лорд Рал, глава Д'Харианской империи и новый Первый волшебник Ричард более значим, чем когда-либо был Совет волшебников. Она верила, что раз у него в руках абсолютная власть, то люди должны знать, что его правление честное и справедливое. Они должны своими глазами увидеть это. Аудиенция — единственный способ донести до людей, что они часть Д'Харианской империи, что их голоса будут услышаны и к ним будут относиться справедливо.

Ричарду всегда было трудно — даже невозможно — идти против совета Кэлен, тем более дельного. Как Мать-Исповедница Кэлен знала о дипломатических протоколах гораздо больше, чем он.

Ричард больше не был простым лесным проводником, а Кэлен была не просто женщиной, которую он очень давно встретил в лесах Хартленда. Она была Матерью-Исповедницей — и последней исповедницей. Она руководила Советом Срединных земель и самими Срединными землями. Короли и королевы трепетали пред ней и преклоняли колени. Она многое знала о правлении и власти.

Они вели долгую и чрезвычайно сложную войну, чтобы настал мир. В этой борьбе они потеряли много близких друзей и любимых, как и почти все люди. Кэлен и Ричард были последними представителями своих родов, и вместе они были надеждой своего мира.

В итоге он признал, что Кэлен права.

Три дня они должны были принимать людей, которые прибыли из всех уголков империи, чтобы предстать пред лордом Ралом и Матерью-Исповедницей со своими прошениями или посмотреть на других. Ричард находил это занятие утомительным, а большинство вопросов казались ему крайне простыми, но он понимал, что собравшиеся в зале считают происходящее волнующим, увлекательным и обнадеживающим.

Для них это было своего рода празднование конца войны, радостная встреча с теми, кто спас их мир и принес стабильность, встреча, на которой прибывшие издалека правители заявляли о своей преданности империи.

Ричард просто хотел, чтобы все закончилось и он остался наедине с Кэлен.

Большинство пришедших к ним людей вели себя естественно, даже если некоторые заикались от ужаса, стоя пред лордом Ралом и Матерью-Исповедницей. Но этот человек, Ноло, не походил на других. Что касается Ричарда, он не видел в консуле реальной угрозы — возможно, Ноло просто впал в старческий маразм или выжил из ума. Ричард отметил, что Кэлен так не думает.

Огромное количество людей дожидалось свое очереди обратиться к ним. Болтовня этого мужчины уже отняла достаточно их времени. Хуже того, он явно расстроил Кэлен. Прежде чем Ричард успел сказать что-то еще, консул снова заговорил.

— Лорд Рал, — голос эсторианца стал жестким и утратил лоск дипломатической вежливости, — в ваших же интересах сдать ваш мир безо всякого промедления. Вы можете сделать это добровольно, после чего будете гуманно казнены, или же, в случае отказа, будете убиты самым жестоким способом.

Ричард подался вперед, положив руки на стол и сцепив пальцы в замок. Высказав такую прямую угрозу — особенно после того, как они с таким трудом обрели мир, и особенно против Кэлен — этот мужчина только что преступил черту.

Терпение Ричарда было на исходе.

Сотни людей толпились на нижнем уровне зала, наблюдая за просителями, которые ждали своей очереди. Еще больше людей наблюдали за происходящим с балконов. Все они подались вперед в предвкушении, что скажет или сделает магистр Рал. Это станет для них памятным событием — почти легендой, — и в воздухе веяло смертельной опасностью.

Он подумал, что все ждут немедленной казни.

Вместо этого Ричард собирался приказать страже выпроводить старого чудака из Народного Дворца и проследить, чтобы он и его окружение не вернулись. Кэлен дотронулась до его руки и, глядя на эсторианского дипломата, тихо сказала:

— Не отмахивайся от этой угрозы, Ричард.

Ричард видел, как аура Кэлен пестрит от слабых мерцающих вспышек, словно в дымке ее ауры танцевали и потрескивали молнии. Вернувшись из подземного мира, он обнаружил, что может обращаться к внутренней силе неведомыми доселе способами. Одним из проявлений стала способность читать ауру Кэлен — раньше похожим образом он мог читать запутанную ауру колдуний. Но он так хорошо знал Кэлен, что мог уловить ее настроение и не глядя на ауру.

Он слегка наклонил к ней свою голову и тихонько сказал, не сводя глаз с главного дипломата Эстории:

— Слушаю.

Она повернулась и устремила на него свои зеленые глаза и горячую ауру.

— Дай мне допросить его. Наедине.

Такого Ричард не ожидал.

— Тебе не кажется, что мы слегка торопим события?

— Нет. — Она наклонилась ближе и понизила голос до горячего шепота. — Сейчас ты должен послушаться меня, Ричард. Эсторианцы — дипломаты. Такова их природа, их суть. Я много раз имела с ними дело и бывала в их стране. Эсторианцы не верят, что конфликтом можно что-то разрешить. Они верят, что любой спор должно решать посредством переговоров. Они просто не верят в ультиматумы и не выдвигают безусловных требований. Для них нет белого и черного, они существуют в сером мире дипломатии. Я ни разу не видела, чтобы эсторианец вел себя подобным образом. Никогда. Что-то неправильно. Послушай моего совета: этот мужчина опасен. Дай мне допросить его.

Она не просила, а требовала.

Ричард быстро взглянул на Ноло, а потом снова посмотрел на Кэлен. По сути, она предлагала не что иное, как казнь — если не тела, то разума. Ричард знал, что она предельно серьезна. Кэлен никогда не использовала свою силу необдуманно или если не была абсолютно уверена в необходимости этого. И все же…

— Кэлен, ты…

— Я знаю королей, королев и правителей почти всех земель, но никогда не слышала о богине. А ты? Этот мужчина считай объявил войну от имени кого-то неизвестного, открыто и публично угрожал нашим жизням, если мы не подчинимся безоговорочно.

Ричард знал, что она права. Он пытался убедить себя, что старик, выдвинувший столь нелепое требование, душевнобольной или выжил из ума, но Кэлен была права. Они не могли пропустить такую угрозу, не могли позволить людям это увидеть.

Он перевел свой хищный взгляд на Ноло. От одного этого взгляда по огромному залу прокатился гул и взволнованный шепот. Ноло был вынужден отвести глаза.

Ричард поднял руку, призывая всех к молчанию.

— Я лорд Рал. — Его чистый голос наполнил зал. — Наш мир — это Д'Харианская империя. Это одно и то же. Я вместе с Матерью-Исповедницей правлю Д'Харианской империей.

Ноло не удержался от радостной улыбки. Под подбородком собрались толстые складки кожи, когда он склонил свою голову с внушительной лысиной.

— Сейчас это так, — сказал он, подняв взгляд, — но вы просто мужчина, правитель без преемника. Правящей династии скоро придет конец. — Он указал на мраморный медальон позади Ричарда и Кэлен. — Вы последний из Ралов. Она последняя исповедница. Когда вы двое умрете, ваш род умрет вместе с вами. Ваш вид и ваша власть скоро кончатся.

Кэлен хлопнула ладонью по столу и рывком поднялась. Громкий звук заставил всех вздрогнуть.

— Довольно!

В зале стояла мертвая тишина.

Люди всегда боялись исповедниц, и особенно Мать-Исповедницу. Увидев ее в гневе, они отступили, как отступает волна, ударившаяся о берег.

Кэлен простерла руку, призывая стоявших в стороне солдат.

— Мы отведем этого человека туда, где я смогу побеседовать с ним наедине.

Все в огромном зале поняли, что она подразумевает. Этот человек будет казнен, причем Матерью-Исповедницей, а не палачом в капюшоне.

Ричард тоже встал, оказав ей молчаливую поддержку.

Он взял руку Кэлен и тихонько сжал ее, словно спрашивая, уверена ли она в своем желании.

Она взглянула на него со слишком хорошо знакомой решимостью.

— Ричард, мы долго сражались и многое потеряли, но ты обещал мне, что теперь начнется новая золотая эпоха. Я никому не позволю лишить нас этой эпохи. Этот мужчина только что угрожал нам. Он сам объявил себя врагом для всеобщего мирного будущего.

— Может, он просто выживший из ума старик, который что-то о себе возомнил, — напомнил ей Ричард.

— Он представляет для нас угрозу, Ричард — я нутром это чувствую. Сейчас не время терять бдительность. Мы должны разобраться в природе угрозы, и есть только один способ наверняка узнать истину.

Кассия склонилась к ним:

— Я пойду с ней, магистр Рал, и буду защищать ее, пока она допрашивает глупца, который посмел вам угрожать.

Ричард глянул на Морд-Сит:

— Ты правда хочешь присутствовать там, где исповедница высвободит свою силу?

Это заставило Кассию задуматься.

— Она собирается… Ох… Ладно. — Она выпрямилась. — Тогда я буду стоять на страже за дверью на случай, если понадоблюсь.

Кэлен, которая была готова сражаться за предотвращение войны, сделала знак страже и прорычала:

— Взять его.

Глава 3

Толстый ковер на полу закрытого для публики коридора приглушал шаги Кэлен. Кассия старалась не отставать. Шагавший за Морд-Сит отряд тяжеловооруженных стражников вел мужчину в расшитых золотом одеждах, будто тот был самым опасным человеком в мире.

Кэлен опасалась, что так оно и было.

Двое мускулистых солдат держали Ноло под дряблые руки, практически неся его. Ноги старика лишь изредка касались пола. Он не сопротивлялся и не высказывал негодования по поводу столь грубого обращения. Он вообще не проронил ни слова.

Кэлен нуждалась в помещении, где она сможет остаться наедине с эсторианцем, — она была так сердита, что использование силы исповедницы могло оказаться опасным для окружающих. Солдаты шли следом за ней по лабиринту дворца, не задавая вопросов. Пребывая во власти своего настроения, она вдруг поняла, что не знает, куда идет и где находится. Кэлен остановилась и повернулась к страже.

— Мне нужна уединенная комната, где меня никто не побеспокоит. Поблизости есть такая?

Стражник, который шел за теми двумя, что тащили Ноло, опустил свою пику и указал вправо.

— Идите по тому коридору, Мать-Исповедница.

— А потом?

Он помедлил, прикидывая, как объяснить маршрут, но передумал:

— Будет проще, если я просто отведу вас туда.

Кэлен жестом разрешила солдату показывать дорогу. Тот обогнал группу и пошел по коридору с белыми оштукатуренными стенами. Через несколько поворотов они оказались в большом круглом холле, украшенном лепниной и объемными панелями кремового цвета. Помещение было довольно приятным, но в то же время каким-то стерильным. В этом большой холле была лишь одна тяжелая дубовая дверь с железными петлями. Как ни странно, ее можно было запереть на засов снаружи.

Круглый холл легко мог вместить в несколько раз больше людей, чем их группа. Плитки из белого и черного мрамора образовывали на полу узор в виде спирали, в центре которой стоял круглый стол из красного дерева с пятью каменными ножками в виде горных львов. В центре стола стояла изящная ваза из светло-голубого стекла, но сейчас она была пуста.

Кэлен раньше не бывала в этой части дворца, что неудивительно: путь из одного конца дворца в другой мог занять несколько часов. Дворец был небольшим городом на вершине плато — домом для тысяч людей. Были открытые для публики и служебные области, а также коридоры и помещения, доступные только лорду Ралу — хозяину Народного Дворца и главе Д'Хары. Солдаты и Морд-Сит имели доступ во все районы дворца, выполняя свой долг по защите и служению лорду Ралу. Служебные коридоры охранялись, но еще строже охранялись личные помещения. За это отвечали элитные солдаты Первой Когорты, личной стражи магистра Рала.

Солдат, который вел их, указал кончиком копья на дверь:

— Эта комната расположена у внешней стены дворца, и она свободна, Мать-Исповедница.

— Откуда тебе это известно?

Он заморгал, удивившись, что она усомнилась в его знании дворца.

— Все солдаты Первой Когорты должны знать не только планировку Народного Дворца, но и секреты его безопасности. В прошлые времена магистр Рал вершил суд в большом зале — в том, где вы с магистром Ралом сегодня устроили аудиенцию. Когда предыдущие магистры Ралы, и Даркен Рал в особенности, не хотели, чтобы посетитель уходил, они прибегали к этой комнате.

— Значит, это тюремная камера?

— Да, хотя и довольно комфортная. Она предназначена для высокопоставленных или государственных лиц, которых магистр Рал хочет задержать на время.

— На время до казни?

Солдат улыбнулся.

— Обычно да, Мать-Исповедница.

Она подивилась, что, несмотря на столь существенные изменения, некоторые вещи остались прежними.

Кэлен не нужно было время для раздумий.

— Подойдет.

Солдат распахнул перед ней дверь. Стоя на месте, она протянула руку в пригласительном жесте, и двое стражников затащили грузного Ноло в комнату. Еще один солдат запалил длинную лучину от одной из дюжины зеркальных ламп в холле, а потом зажег светильники на стенах в комнате и одну небольшую лампу на прикроватном столике.

Лампы на стенах, загораясь по одной, разгоняли темноту в довольно небольшой комнате без окон, стены которой были сложены из известняковых блоков. Дощатый потолок опирался на массивные балки. В комнате было минимум мебели, и самым большим предметом был простой неокрашенный сосновый шкаф. Несколько зеркальных ламп на стенах и одна на прикроватном столике давали достаточно света и источали запах масла.

Присмотревшись, Кэлен заметила послания, выцарапанные в мягком известняке стен. Прочитав несколько, она поняла, что это молитвы о спасении.

— Отпустите его, — сказала она солдатам, державшим эсторианца. — Я хочу, чтобы вы вернулись и защитили Ричарда.

Двое мужчин позволили ногам Ноло коснуться пола. Они явно не желали оставлять ее наедине с этим мужчиной. Кэлен знала, что-то было крайне неправильно, но один человек не представлял для нее опасности. Ее больше пугала бесформенная угроза, нависшая рад Ричардом и остальными людьми в большом зале. Могло случиться что угодно.

Ноло обещал, что она и Ричард будут казнены или жестоко убиты. Личные коридоры хорошо охранялись, и никто из тысяч гостей не сможет в них проскользнуть, никто не сможет добраться до комнаты, где была Кэлен.

— Я не совсем уверен, что магистр Рал захочет этого, Мать-Исповедница, — сказал бородатый командир. — Думаю, он бы хотел, чтобы мы защищали вас.

— Наверняка хотел бы, но один мужчина не представляет для меня опасности, — заверила она его. — Вам это известно, и посторонний не сможет попасть в этот коридор. Ричард в большом зале, в котором полно людей. Этот мужчина мог привести с собой убийц, чтобы выполнить свою угрозу. Они могли смешаться с толпой, и тогда Ричард сейчас в опасности. Его нужно защитить. Он магистр Рал, он все для нас.

Солдаты обеспокоенно переглянулись.

— Мать-Исповедница, вы правда считаете, что этот мужчина мог привести с собой убийц, которые планирует атаку в большом зале?

— Может, вы убедите меня в обратном? Убедите в том, что мой муж не нуждается в дополнительной охране и защите? — Когда никто из них не стал спорить, Кэлен сказала: — Тогда выполняйте приказ.

Эти мужчины сражались рядом с ней и знали ее. Их не нужно было уговаривать.

Ударив кулаками по груди, они ушли навстречу новой возможной угрозе.

— Ты тоже, — сказала она Кассии, отсылая ее взмахом руки. — Кэлен указала пальцем на Ноло, который хотел пойти с остальными: — А вы остаетесь здесь.

Мужчина не выглядел сердитым, любопытным или хоть немного испуганным. Он просто остановился и стал ждать.

Кассия колебалась.

— Я обещала магистру Ралу, что присмотрю за вами.

— Можешь присматривать за мной, стоя за этой дверью, — сказала Кэлен.

— Но я…

— Я бы посоветовала стоять в дальнем конце холла или даже в коридоре. Я не хочу причинить тебе боль.

Кассия, конечно же, хотела остаться с Кэлен, ведь она сама вызвалась охранять жену Ричарда. Эта задача была почетной и неимоверно ответственной. Но Кассия знала об огромной опасности силы исповеди для Морд-Сит. Она не сможет защитить Кэлен, если потеряет сознание.

— Хорошо, Мать-Исповедница, — сказала Кассия, бросив последний взгляд на мужчину.

Кэлен проводила ее к тяжелой двери, а потом, когда Морд-Сит вышла, закрыла массивный железный засов, чтобы Кассия наверняка осталась по ту сторону двери. Она не хотела, чтобы ей кто-нибудь помешал. Ноло спокойно ждал.

Кэлен несколько раз бывала в Эстории, как и исповедницы до нее. Эсторианцы были знакомы с исповедницами и их силой. Как и все в Срединных землях, они боялись исповедниц.

Но старик не выглядел напуганным.

А стоило бы.

— Полагаю, вы генеральный консул?

Он склонил голову, подтверждая ее догадку.

— Мы однажды встречались — много лет назад, когда я служил дипломатом. Вы были молоды и еще не стали такой прекрасной женщиной, как сейчас. Вы сопровождали одну из ваших сестер исповедниц.

Все сестры-исповедницы Кэлен давно были мертвы. Она не хотела спрашивать, какая это была из сестер, опасаясь, что это разворошит горькие воспоминания о тех, кто умер мучительной смертью от рук Даркена Рала. Кэлен была последней исповедницей… и, по иронии судьбы, женой сына Даркена Рала. К счастью, почти невозможно найти двух более разных мужчин.

— От чьего имени вы ведете переговоры?

Его брови взлетели вверх.

— Я думал, что ясно выразился. Тут нечего обсуждать. Вы и ваш муж должны безоговорочно отдать ваш мир, и тогда умрете гуманной смертью. Если не последуете этим приказам, то будете жестоко убиты.

Кэлен устало вздохнула.

— Кому мы должны отдать «наш мир»?

— Богине. Я говорил вам об этом.

— Ее имя мне ничего не говорит. Я не знаю никаких богинь. Кто она?

— Золотая богиня, — сказал Ноло.

Кэлен застыла. Прошло некоторое время, прежде чем она сумела совладать со своим голосом.

— Чего эта Золотая богиня хочет от нашего мира?

— Она коллекционирует миры.

Кэлен могла лишь во все глаза смотреть на мужчину.

— Где она? — наконец, спросила она. — В какой стране?

Ноло немного смутился.

— Она Золотая богиня. — Его замешательство сменилось огнем в глазах. — Ей до́лжно повиноваться.

Кэлен раздраженно сжала пальцами переносицу. Ноло ходил кругами. Дипломаты, а в особенности генеральный консул Эстории, были специалистами в уклончивых беседах. Кэлен таким умением не обладала.

— Мне нужно больше информации. Вы должны объяснить все по порядку. С самого начала.

Ноло недоуменно пожал плечами:

— Я уже рассказал обо всем, что вам нужно знать, Мать-Исповедница. Мне больше нечего сообщить, да вам того и не требуется. Вам известен приказ Золотой богини, вы должны подчиниться.

Кэлен безрадостно улыбнулась.

— Боюсь, мне нужно узнать гораздо больше, и вы, так или иначе, расскажете мне.

Ее слова словно позабавили Ноло.

— Боюсь, вы не понимаете, в каком положении оказались.

Улыбка Кэлен, какой бы невеселой она ни была, исчезла.

— Чего именно я не понимаю?

— Золотая богиня получит ваш мир.

— Да, это вы уже говорили. Но не осталось силы, достаточно могущественной, чтобы бросить вызов стабильности, которую принесла в мир Д'Харианская империя. Войны, бушевавшие тысячи лет, закончились. Лорд Рал покончил с ними. Никто не обладает такой силой, чтобы бросить вызов империи или его власти.

— Да, но вы не понимаете, Мать-Исповедница, насколько хрупка эта империя. Вы и лорд Рал — сила, которая объединяет империю. Без вас двоих империя — ваш мир — рухнет. Золотая богиня может просто подождать вашей смерти от старости или чего-то другого. Как видите, даже если вам двоим удастся выжить, Золотая богиня все равно получит этот мир, так или иначе. Она предпочитает не ждать вашей естественной смерти, поэтому требует, чтобы вы отдали свой мир сейчас. Вы не сможете победить. Пришло время признать это и сдаться.

— Золотая богиня не понимает, что дом Ралов простоял тысячи лет. Он продолжит править и дальше.

Ноло это лишь еще больше позабавило.

— Не думаю. Но могу предложить вам альтернативу. Только вам, а не лорду Ралу.

— Это какое-то предложение?

Он коварно улыбнулся.

— Да, предложение. Я хотел бы провести личные переговоры только между мной и вами.

— О чем вы?

— Лорд Рал не только последний представитель своей фамилии. Вы последняя исповедница, последняя из своего рода.

Кэлен скрестила руки на груди и посмотрела на него сверху вниз, но не ответила. Судьба рода исповедниц не касалась этого человека.

— Сколько вы пробыли с Ричардом Ралом — годы?

— Если вам есть что сказать, лучше сделать это поскорее.

— Я скажу, Мать-Исповедница. Ричард Рал не справился со своим мужским долгом.

Она нахмурилась:

— Во имя всего святого, как я должна это понимать?

— За все это время вы не смогли зачать ребенка, который стал бы продолжением рода Ралов и рода исповедниц. Все это время вы отдавались ему, а он не мог вас оплодотворить. Он ненастоящий мужчина. Он слаб, его семя нежизнеспособно. Из-за него ваша империя на грани краха, а вы даже не осознаете этого.

Кэлен уже была беременна, но потеряла ребенка после жестокого избиения. Она совершенно не собиралась обсуждать это со стариком.

Ноло покрутил в воздухе рукой, отчего его подбородки всколыхнулись.

— За все это время ему не удалось продолжить род Ралов, и теперь его неспособность стать отцом угрожает оборвать и линию исповедниц. Итак, Мать-Исповедница, вы понимаете, что вам нужно, если вы хотите продолжить род исповедниц. Вам нужен мужчина, который даст жизнь вашему ребенку. — Он вдруг непристойно качнул бедрами в ее сторону, не оставляя сомнений в смысле своих слов. — Я здесь, чтобы договориться об услуге по продолжению вашего рода. Я предлагаю свое семя, чтобы вы могли зачать.

Не веря своим ушам, Кэлен опустила руки. Она подумала, что Ричард прав — этот человек сошел с ума.

— Даже если бы мне нужен был тот, кто станет отцом для ребенка, — сказала она, и гнев вынудил ее продолжить, — почему вы хоть на секунду поверили, что я выберу вас?

От надменной улыбки его пухлые щеки еще больше округлились.

— Думаю, вы мудро выберете меня, потому что я смогу уговорить богиню позволить вам жить. — Он небрежно взмахнул рукой. — Разумеется, лорду Ралу придется умереть.

— Это предложение вашей богини?

— Нет, конечно, нет. Это просто моя идея как избавить вас от страданий, которые ждут, если вы не согласитесь с ее требованием. Ваш выход из положения, если хотите. Я могу обеспечить, чтобы вы жили и растили дитя исповедницы — зачатое от меня.

— Вы точно выжили из ума, — сказала Кэлен. — Я скорее умру.

— Трудно назвать это мудрой позицией для переговоров.

— Тут не о чем договариваться. — Теряя терпение, Кэлен стиснула зубы. — Мы здесь обсуждаем угрозу вашей богини, и ничего больше. Я выслушала довольно болтовни, и больше не желаю тратить на нее время. Вы должны понимать, что как исповедница я буду настаивать на том, чтобы вы добровольно рассказали мне все известное о Золотой богине. Это не переговоры, генеральный консул. Вы не покинете эту комнату живым, если не расскажете мне все, что знаете.

Он отошел на несколько шагов, а потом повернулся.

— Вы правы, Мать-Исповедница… в том, что один из нас не выйдет из этой комнаты живым. Вы допустили глупую ошибку, отвергнув мое щедрое предложение вести переговоры от вашего имени, чтобы вас пощадили. Раз уж я единственный, кто мог бы вам помочь, и вы отказали мне, то вы сами решили свою судьбу. Вы не выйдете из этой комнаты живой.

Кэлен едва могла поверить, что эсторианец может так открыто угрожать.

Но она поверила, когда он достал кинжал из поясных ножен под плащом.

Он кинулся к ней с кинжалом в руке.

Когда он был уже близко, Кэлен выставила перед собой ладонь.

Видимо, ему казалось, что он действует молниеносно и имеет преимущество — но не перед Кэлен. Она знала, что у него есть кинжал, и позволила ему оставить оружие, чтобы посмотреть, осмелится ли он пустить его в ход. Даже с кинжалом, даже если бы он был более проворным и действовал быстрее, у него все равно не было шансов против исповедницы. Ни единого шанса.

Своей попыткой он избавил ее от последних сомнений и сам решил свою судьбу.

Когда самый кончик бритвенно-острого клинка коснулся ладони Кэлен, сила исповедницы уже остановила время.

Прикосновение острия кинжала ощущалось легче касания перышка.

Сейчас время принадлежало ей.

Этот мужчина принадлежал ей.

Некоторым другим исповедницам требовалось сознательно взывать к своей силе, но не Кэлен. Ее врожденная сила всегда была где-то в глубине. Свернувшуюся пружиной ярость требовалось постоянно сдерживать, а не призывать. Кэлен непрестанно контролировала себя, чтобы сила ненароком не вырвалась, и чтобы использовать свою власть, ей лишь нужно было ослабить контроль. Все случалось за крохотную долю секунды.

Этот человек осудил себя, когда обнажил кинжал и вознамерился убить ее. Хуже того, он угрожал Ричарду и остальным людям, которых она и Ричард защищали.

Она больше не видела в нем генерального консула или даже человека. Он был воплощением неведомого врага, пришедшего разрушить их мир — ее мир. Он был лицом зла.

Не будет никакой пощады.

Если он и понял, что сейчас случится, то не показал этого. В его черных глазах была лишь искаженная ненависть и твердое смертельное намерение. Она больше не чувствовала ни гнева, ни жалости к этому человеку. Как бы она ни злилась на него мгновением раньше, ее сила стерла все эмоции, оставив лишь подавляющую пустоту — пространство между мыслями, между чувствами, между мгновениями.

Время принадлежало ей.

Ноло застыл перед ней, и она видела каждую капельку пота на его лбу и лысине. У нее было полно времени, чтобы пересчитать все эти капельки. Если бы она захотела, то пересчитала бы все щетинки на его лице.

Когда всеобъемлющая ярость ее воли ожила, в ее распоряжении оказалась целая вечность.

Кэлен испытывала захватывающее и опьяняющее чувство — словно сама ее сущность была затянута в лавину силы, обрушившуюся на мужчину с направленным на нее ножом.

Воздух содрогнулся от беззвучного грома… Совершенный и жестокий миг первозданной власти.

Глава 4

— Лорд Рал, как думаете, что это значит? — спросил могильщик.

Он теребил свои руки, вжав голову в плечи и явно нервничая от того, что стоит пред лордом Ралом, да еще и в присутствии чиновников, многочисленных солдат и зрителей. Ричард видел, что ногти мужчины черны от земли, в которой он копался каждый день, а еще от мертвых тел, с которыми работал.

— Как часто это случалось? — спросил Ричард.

— Несколько раз, — ответил мужчина, внезапно оживившись и махнув рукой, в которой держал старую потрепанную шляпу. — Только за последний месяц мы дважды находили на могилах мертвых животных. Люди напуганы.

— Что за животные? — уточнил Ричард.

Могильщик пожал плечами и развел руками.

— Разные, лорд Рал. Еноты, лисы, коты, собаки, белки, бурундуки, голуби, скворцы, одна сова и всякие птицы. Даже рыба попадалась. Всякие животные. Некоторые выглядели умершими недавно, другие погибли давно. Одни трупы еще не остыли, от других остались лишь кости да клочки шкуры. Были и те, в которых копошились черви. Это переполошило весь город, и все они ждут от меня ответа, раз уж моя работа — ухаживать за могилами их близких. Но мне нечего им ответить.

Пока могильщик говорил, Ричард заметил среди просителей женщину, которая проталкивалась через завороженную толпу, ждущую мнение лорда Рала о тревожной тайне мертвых животных на могилах. Люди раздраженно ворчали, но давали женщине пройти.

Статная женщина выглядела не старше Ричарда. У нее были длинные и прямые темные волосы, разделенные пробором посередине, а также невероятно женственные черты лица, которые легко могли растопить сердце мужчины или так его потрясти, что он начнет заикаться. Кажется, эта женщина никому не позволяла усомниться в ее власти и ожидала, что ее приказы будут исполнять беспрекословно.

Она была одета необычно, но ее наряд не походил на одежду знати. Скорее, на ней была практичная, но красивая дорожная одежда. Накинутый на плечи черный плащ был застегнут сверху на костяные пуговицы, соединенные короткой серебряной цепочкой. Черное платье под плащом демонстрировало фигуру, заставлявшую мужчин глазеть на женщину. Но она едва обращала внимание на такие взгляды.

Когда женщина, наконец, вышла из толпы просителей, дорогу ей заступили солдаты. Они собирались не дать ей подойти ближе и помешать разговору, а также напомнить, чтобы она ждала своей очереди.

Едва удостоив их взглядом, женщина положила палец на плечо сначала одного воина, а потом другого. Глаза солдат закатились, и мужчины рухнули у ее ног. Она переступила через них, даже не сбившись с шага, и продолжила идти.

Ричард, руки которого лежали на столе, поднял от столешницы пальцы, давая солдатам знак не вмешиваться. Он должен сам справиться с ситуацией, иначе все плохо кончится.

Могильщик еще не заметил грациозного создания, приближавшегося к нему сзади.

— Так что вы думаете, лорд Рал? Почему на могилах оказались мертвые звери?

Женщина мягко оттеснила могильщика.

— Ты не думал, что это могли сделать мальчишки, решившие позабавиться? — сказала она ему.

Увидев ее, могильщик тут же съежился.

Ричард не смог удержаться от улыбки. Именно это он и собирался сказать.

Женщина имела наистраннейшую ауру, в которой были знакомые ему элементы и те, которых он никогда не видел прежде. Впрочем, даже если бы он не мог видеть ее ауру, по одной лишь ее осанке он понял бы, что с такой женщиной шутки плохи.

Она без приглашения открыла ворота и прошла за ограждение.

— Я прибыла издалека, чтобы встретиться с вами, лорд Рал. Но не ожидала, что, попав сюда, обнаружу, что вы идиот.

Она была так близко, что он слышал ее дыхание.

Ричард встал, когда женщина смело поднялась по трем ступенькам на широкий помост.

— Что вы сделали с моими людьми? Если вы им навредили, то у вас большие неприятности.

Она мельком оглянулась на неподвижных мужчин на полу и отмахнулась от обвинения.

— Они просто спят. Им ничего не угрожает.

— Как я могу быть в этом уверен?

Она недовольно поморщилась и щелкнула пальцами. Солдаты тут же очнулись и стали тереть глаза спросонья. Поняв, где находятся, они резко поднялись, выглядя смущенными, но невредимыми.

— Видите? — спросила она. — Я не лгу.

Ричард устремил на нее свой взгляд.

— Кто вы такая?

Она снова махнула рукой — на этот раз так, будто извинялась за то, что забыла представиться.

— Меня зовут Шейла.

— И откуда вы пустились в такой далекий путь?

Она указала себе за спину.

— Я прибыла из Северной Пустоши.

Ричард никогда не слышал о таких землях.

— Наверное, там много снега?

Ее гладкий лоб исказился от любопытства.

— Конечно. Это одна из причин, почему ее называют Пустошью.

Ричард указал на темную одежду:

— Разве вы не выделяетесь на фоне снега?

— Выделяюсь? — Она оглядела себя и вдруг поняла, о чем он. Кажется, ее это позабавило, и ее лицо разгладилось. — Ах, я поняла.

Она подняла ладони и грациозно их опустила, скользя по своему телу. Волосы остались темными, но, по мере движения рук, ее наряд превращался из черного в белый. Теперь женщина походила на мифическую снежную королеву.

— Так лучше?

Толпа ахнула и загомонила. Сперва угрозы убийства, а теперь демонстрация магии. Как они и надеялись, день оказался удивительным.

По крайней мере, теперь Ричард знал, с кем имеет дело и что в ее ауре озадачило его.

Он согнул два пальца, предлагая ей подойти, чтобы собравшаяся толпа не слышала их разговора. Только пять Морд-Сит — четыре в белой коже и одна в красной — оставались достаточно близко.

Шейла ничуть не испугалась Мод-Сит и подошла прямо к массивному столу, за которым сидел Ричард. Он подозревал, что если бы не стол, она бы подошла на расстояние, приличествующее только танцу. Кем бы Шейла ни была, она не из робких.

— Вы произвели плохое первое впечатление, Шейла, — сказал он ей.

Она моргнула от удивления, что кто-то разговаривает с ней столь прямо. Очевидно, она не привыкла слышать такой тон по отношению к себе. Она покраснела и отвела взгляд.

— Примите мои извинения, магистр Рал, — помедлив, сказала она. — Это одна из моих дурных привычек. — Она склонила голову. — Если вам угодно, я могу начать заново.

— Я склонен к той же дурной привычке, — с легкой улыбкой сказал Ричард. — Почему бы вам не рассказать, зачем вы здесь и почему так торопились, что не дождались своей очереди?

Она вздохнула, успокаиваясь, и заговорила:

— Как я уже сказала, я прибыла из Северной Пустоши — бесплодных земель далеко отсюда. В Пустоши суровая жизнь, но там живут те, кто, как и я, родился там и не знает ничего другого. Другие живут там потому, что сбились с пути и стремились затеряться в Пустоши. Суровое место для жизни и еще более суровое для смерти.

— Вы их правитель? Королева или кто-то вроде нее?

Она снова покраснела.

— У меня нет столь пышного титула. Я… присматриваю за ними. Можно сказать, они считают меня своим пастухом. У меня нет титула как такового. Для них я просто Шейла. Людям Северной Пустоши этого вполне хватает.

Он полагал, что так и есть. Ее волнующаяся и потрескивающая аура только подтверждала это.

— Думаю, вы не просто Шейла. Вы ведьма?

Она задрала подбородок, выглядя несколько испуганной.

— И да, и нет.

— Как это?

— Моя мать ведьма, а отец — волшебник. В результате я взяла частичку от обоих. Я колдунья с даром по отцовской линии и ведьма — по матери. Мне говорили, что такая комбинация делает меня… уникальной.

Это объясняло характер ауры.

— Каждый из нас уникален по-своему, — сказал Ричард.

Нахмурив лоб, она всмотрелась в него.

— Вы говорите странные вещи.

— Не такие уж странные. Прошу, продолжайте.

— По некой причине мое происхождение сделало меня искусным целителем, помимо всего прочего. Жители Северной Пустоши зависят от этой моей способности — например, в тяжелых обстоятельствах.

— Так зачем вы пожаловали сюда?

— Пустошь — забытое место, но у нее есть свои преимущества. Когда здесь восседали жестокие правители, такие как Даркен Рал, жизнь в забытом месте казалась не такой уж плохой. При таком правителе, как Даркен Рал, многие считали это благословением. Подобные ему люди истребляли таких, как я.

— Или порабощали.

— Возможно. Властные мужчины не любят тех, кто наделен умом и способностями. Особенно женщин. Во время великой войны я услышала, что вы другой. А теперь до нас дошла весть об окончании войны. Весть о мирных временах под властью Д'Харианской империи — хорошая весть. Я пришла сюда заявить о преданности Северной Пустоши лорду Ралу и Д'Харианской империи.

Ричард наклонил голову:

— Благодарю.

— Но оказавшись здесь, — сказала она, снова нахмурив брови, и ее голос помрачнел, — я обнаружила, что новый магистр Рал — идиот.

Все Морд-Сит подхватили эйджилы и стиснули их в кулаках.

Шейла заметила это, но осталась равнодушной.

Вика, одетая в красную кожу, перегнулась через левое плечо Ричарда и наставила эйджил на женщину по другую сторону массивного стола.

— Я стерпела, когда ты сказала это в первый раз. Но второго раза я тебе не прощу.

Ричард выставил левую руку, чтобы не дать Вике кинуться через стол на Шейлу.

— Дай я сам разберусь. — Он терпеливо посмотрел на разозленную Морд-Сит. — Пожалуйста.

Вика наконец уступила и отошла назад, хоть и недалеко. Эйджил она так и не отпустила.

— Я снисходительно отношусь к оскорблениям, когда это просто слова, но я хотел бы знать причину.

Шейла уперлась кулаками в столешницу и наклонилась к нему.

— Что сказала эта жирная свинья в белом наряде?

— Какой-то безумный бред о том, что наш мир должен сдаться.

— Мне показалось, или я слышала, как он сказал, что вы последний в роду Ралов, а ваша жена последняя исповедница, и когда вы двое умрете, его богиня заполучит наш мир?

— Да, сказал. Что с того?

Ее лицо ожесточилось.

— Другими словами, чтобы богиня захватила наш мир, должен оборваться ваш род и род Матери-Исповедницы. Вы должны умереть. Ваша жена должна умереть. Это он и сказал: либо казнь, либо убийство.

Ричард кивнул:

— По сути, да.

— Он сказал, что ваша жена должна умереть, — мягко повторила Шейла, наклонив голову. — И вы позволили ей остаться с ним наедине?

Ричард уставился на Шейлу, а потом вздрогнул.

— Я идиот.

— Приятно, что мы пришли к единому мнению.

В этот миг в зал вбежала Кассия. Она с размаху перепрыгнула через ограждение и промчалась по ступеням к столу. Она хватала ртом воздух, пытаясь успокоить дыхание настолько, чтобы суметь заговорить.

— Магистр Рал! Вам лучше поторопиться! Что-то случилось! Что-то плохое!

Глава 5

Ричард бежал по холлам и коридорам вслед за взбудораженной Кассией, направлявшейся к той комнате, где Кэлен допрашивала Ноло — и где могла использовать силу исповедницы без опасений, что кто-то пострадает.

Один человек никогда не был угрозой для Кэлен. Сила исповедницы делала ее невероятно опасной. Ричард не мог вообразить, что пошло не так. В любом случае, он не стал тратить время на расспросы Кассии…

Он просто хотел добраться до Кэлен.

Когда Ричард выбежал из большого зала, Шейла ринулась вслед за ним. Остальные Морд-Сит побежали за ними тесной группой, а позади них большой отряд солдат Первой Когорты затопил узкие коридоры и широкие проходы подобно бурному потоку темной воды. Оружие, свисавшее с их поясов, наполняло коридоры стальным бряцаньем.

Когда они ворвались в круглый холл с белыми стенами, Кассия остановилась, поскользнувшись на полированном черно-белом мраморе.

— Сюда, магистр Рал! Они там. — Кассия отчаянно указала на тяжелую дубовую дверь, а потом обежала круглый стол с каменными ножками в виде горных львов. — Сюда! Я изо всех сил пыталась, но так и не смогла открыть дверь.

Ричард слышал жуткие крики и завывания, доносившиеся из-за двери.

— Почему дверь заперта снаружи? — крикнул он Кассии, сбрасывая засов.

— Она… Такого не было, магистр Рал, — пораженно пробормотала она. — Клянусь, я не запирала дверь. Я стояла на страже, и тут все содрогнулось, будто во дворец ударила молния. Но звука грома не было. А потом я услышала крики и вопли. Один из голосов принадлежал Матери-Исповеднице. Я отчаянно пыталась открыть дверь, чтобы помочь ей, но не смогла. Может, дверь и с другой стороны заперта, я не знаю. Но с этой стороны она была открыта, когда я побежала за вами. Клянусь, так и было.

Пока она говорила, Ричард попытался открыть дверь, но та не двинулась с места. Дважды ударив в нее плечом, он понял, что дверь слишком большая и тяжелая, а толстые железные петли не дадут ее выломать. Из-за двери все еще слышался вой.

Движимый необходимостью, Ричард правой рукой схватил рукоять меча у левого бедра. Ярость клинка уже поднималась ему навстречу. Две ярости, его собственная и меча, сплелись в ураган смертельной силы.

Почти в трансе от объединенной мощи гнева, Ричард обнажил меч. Сталь, обладавшая темным блеском от соприкосновения с миром мертвых, зазвенела, когда клинок покинул ножны впервые за долгое время. Этот необыкновенный смертоносный звук пронесся по холлу.

Ричард думал, что пройдет много времени до того, как ему снова придется извлечь из ножен это древнее оружие. Как это часто и бывало, этот момент настал раньше, чем он ожидал. Но было очень приятно снова соприкоснуться с магией меча, узнать, что она еще здесь, почувствовать, как она поднимается по его зову.

Держа меч обеими руками, Ричард с криком ярости нанес мощный удар, и острие клинка просвистело в воздухе, описав дугу. Меч пропорол обе массивные дубовые створки и каменные стены по сторонам от двери, будто те были сделаны из паутины. В замкнутом пространстве грохот от расколотого камня и дерева был оглушительным. В людей полетели каменные осколки, большие и маленькие, а также ливень дубовых щепок. Стол засыпало каменной крошкой. Одна из сломанных железных петель заскользила по полу.

Когда большие каменные блоки упали на черно-белый мраморный пол, верхняя половина двери издала стон и с шумом рухнула. Ричард толкнул ногой нижнюю половину двери и с мечом наперевес нырнул через клубы пыли в темноту.

Кромешную тьму в комнате разгонял только скудный свет зеркальных ламп снаружи, который проникал через прорубленную дверь и освещал маленький пятачок возле входа. Этого было недостаточно.

В слабом свете Ричард увидел в левом углу комнаты эсторианца, который бегал взад-вперед. Старик ударился в стену, отскочил от нее и помчался к другой, где подпрыгнул и, оттолкнувшись от нее ногами, врезался плечом в первую стену. Он с бешеной скоростью перемещался туда-обратно, крича, завывая и визжа. Ричард с трудом верил, что тучный мужчина может двигаться с такой прытью и мощью.

В перерыве между завыванием и ударами в стены израненный Ноло на секунду остановился, закинул голову и залаял, как собака. Он словно не замечал, что в комнате есть кто-то еще. Его лицо покрывала кровавая маска, с головы свисал большой кусок кожи, открывая кость. Струи крови текли из его ушей, а некогда белые одежды были мокрыми и красными.

Раны и переломы словно не беспокоили его и ничуть не замедляли. Ноло явно подталкивала некая отчаянная внутренняя потребность. Удивительно, как с такой потерей крови и проломленной головой он был еще в сознании и вообще жив.

Ричард лихорадочно осматривал комнату, пытаясь увидеть что-то в пыльной темноте.

— Принесите свет! — крикнул он солдатам через разломанный дверной проем.

В следующее мгновение в комнату вбежали рослые солдаты, намеревавшиеся схватить воющего генерального консула. Вчетвером они накинулись на него, но, даже объединив свой вес и силу, едва могли справиться с ним. Впавший в неистовство Ноло стряхнул с себя всех четверых, и их ноги заскользили по полу. Солдаты снова атаковали, и под вой старика они все вместе рухнули на пол. Он молотил руками, пытаясь высвободиться из хватки могучих солдат.

Шейла вбежала в этот хаос, присела на корточки и протиснулась между солдат, изо всех сил пытавшихся удержать завывающего мужчину. Она положила на лицо Ноло свои руки, расставив пальцы. Тот неистово задергался, а потом вдруг застыл, моргнул, и его глаза закатились. Его бессознательное тело обмякло.

В темную комнату ворвались солдаты с факелами, принеся с собой свет, но завеса пыли в воздухе мешала обзору. При свете шипящих факелов Ричард разглядел, что большая часть мебели разбита. По всему полу были разбросаны щепки. В относительной целостности были лишь поваленный стол и проломленный шкаф.

Ричард увидел дневной свет, просачивающийся через трещины в наружной стене — несколько блоков песчаника сдвинулись с места. Сила Кэлен, высвобожденная в таком замкнутом пространстве, сдвинула блоки стены. Должно быть, она высвободила всю свою мощь и чуть не проломила стену.

Ричард суматошно обыскивал пыльный полумрак. Он поднял лежавший на боку стол, откинул скомканный ковер, отшвырнул с дороги ночной столик, и, наконец, заметил Кэлен в дальнем углу комнаты, за сломанным и перевернутым шкафом. В тусклом свете он не мог разобрать, цела она или ранена, жива или нет.

Ричард схватился за короткую ножку платяного шкафа, отбросил его с дороги и опустился на колени перед Кэлен. Шкаф опрокинулся и развалился.

Морд-Сит обшаривали пыльную тьму в поисках опасности. Забившаяся в угол Кэлен безучастно смотрела в одну точку. По ее щекам текли слезы, она задыхалась от боли. Солдаты поднесли факелы к Ричарду, чтобы посветить ему.

Левый рукав платья Кэлен был оторван у плеча, а на руке были три длинные глубокие раны от когтей, тянувшиеся от плеча до сгиба локтя. Мышцы были распороты до кости. Ноло не смог бы нанести такую рану. Ее будто медведь подрал. Но какой бы жуткой на вид ни была рана, артерия, похоже, уцелела.

Сердце Ричарда заколотилось, и ему пришлось бороться с нарастающей паникой, когда он увидел кинжал, рукоять которого была покрыта кровью, как и белое платье Кэлен. Кинжал по самую рукоять был вонзен в левую верхнюю часть ее грудной клетки. Еще была глубокая ножевая рана на ребрах с правой стороны — от подмышки до самого живота. Обрывки ее платья, пропитанные кровью, больше не были белыми. Края раны расходились, обнажая ребра с оставленными кинжалом зазубринами. Крови было так много, что трудно было понять, есть ли другие раны.

Кэлен дрожала и задыхалась.

— Все хорошо, Кэлен, я здесь, — сказал он, мягко притягивая ее к себе. Немного приподняв жену, он положил ее голову себе на плечо и одним быстрым движением выдернул кинжал из ее груди. Он тут же зажал рану ладонью, позволяя своему дару течь в ее тело, чтобы остановить кровопотерю.

Она всхлипнула от боли.

— Все в порядке. Я с тобой.

— Ты видел его? — дрожащим голосом спросила она, когда он положил ее на спину. — Видел?

— Кого? — спросил он, заглядывая под лоскуты ее разорванного платья в поисках других ран.

Когда она не ответила, он взглянул на нее. Она смотрела в пустоту.

— Кого видел? — снова спросил он.

Вдруг она перевела на него взгляд, вцепилась в ворот рубашки своей здоровой рукой, и подтянулась к его лицу. В ее зеленых глазах плескалось безумие.

— Угольного человека… Ты его видел?

Ричард совсем не понимал, о чем она говорит, да и сейчас его больше волновало другое. Никто не выходил из комнаты, и он точно знал, что здесь не было никого, кроме него с Кэлен, Ноло, солдат, Морд-Сит и Шейлы. Возможно, она бредила от потери крови.

Шейла опустилась на колени рядом с Ричардом, желая помочь. Вика схватила ее за руку и потащила назад.

Ричард сжал запястье Вики.

— Пусть останется, — прорычал он. — Если бы не Шейла, мы бы не оказались здесь вовремя, чтобы спасти Кэлен.

Вика кивнула, признавая его правоту, и отпустила руку Шейлы.

— Прошу прощения.

Шейла быстро кивнула в знак того, что понимает, как рьяно Морд-Сит защищают своего магистра.

Ричард нахмурился, сосредоточившись на своих ощущениях.

— Я останавливаю кровотечение из ножевой раны… но я чувствую что-то помимо ее ран.

Шейла прижала ладони к вискам Кэлен и закрыла глаза, словно пыталась уловить его ощущения.

— Вы должны прекратить это делать, — с неожиданной настойчивостью сказала она.

— Что? Да она истечет кровью!

— Нет, вы уже остановили кровь. Ваш дар причиняет ей боль.

— Исцеление причиняет боль, когда забираешь страдания, — сказал он. — Я уже исцелял ее, когда она была ужасно изранена. Я делал это прежде и справлюсь сейчас.

— В обычной ситуации вы были бы правы. Но сейчас все иначе. — Шейла стиснула его запястье и потянула на себя. — Магистр Рал, вы делаете только хуже, действуя таким образом.

— Каким «таким образом»? Говорю же, я исцелял ее прежде. Исцеление есть исцеление.

— Не в этот раз, — встревоженным тоном сказала она. — Если мы хотим ее спасти, вы должны предоставить это мне. Ваши действия ее убивают. — Она поглядела на него с крайним беспокойством. — Если вы не дадите мне исцелить ее, она умрет!

Ричард колебался, но потом отстранился.

— Может, вместе мы…

— Нет. Вы должны послушать меня. — Шейла пригвоздила его взглядом, отточенным за годы власти. — Я знаю, что вы хотите помочь ей, но поверьте мне, в этом случае ваш дар сделает только хуже. Почему бы вам не исцелить этого умалишенного? Уверена, вы захотите расспросить его о случившемся здесь, но если он умрет, то ничего не сможет сообщить. Сейчас он наша единственная ниточка к тому, что здесь произошло, и он очень плох. Не он нанес эти раны, как от когтей. Нам нужно узнать, кто это сделал.

Ричарда замутило при виде кости, проглядывавшей между разошедшейся плотью на руке Кэлен. Даже на белой кости были длинные отметины. Ричард, сидя на пятках, провел рукой по волосам.

Шейла определенно знала свое дело, хотя он и не был рад тому, что не в силах помочь.

Сжимая в руках голову Кэлен, Шейла нежно опустила ее веки большими пальцами. С закрытыми глазами Кэлен выглядела не так пугающе. Когда ее глаза были открыты, в них не было ничего кроме ужаса.

Ричард не знал, что она увидела, но это явно сильно потрясло ее. Кэлен непросто напугать, но сейчас она была в шоке.

Когда глаза Кэлен закрылись, ее дыхание стало спокойнее и ровнее, хоть и прерывалось всхлипами боли. Оставив Шейлу трудиться над ранами Кэлен, Ричард неохотно отправился осматривать бессознательного Ноло. Его совсем не интересовало спасение жизни старика, но Шейла была права насчет необходимости допросить его. Кто-то кроме Ноло напал на Кэлен, и им нужно выяснить, кто это был.

Кэлен пыталась вытащить из этого человека ответы с помощью исповеди. Ричард со дня их первой встречи видел, как она использует свою силу. Это было одно из самых всеобъемлющих проявлений дара. Никто не мог выстоять против этой силы… если она применялась против человека. Он не понимал, что пошло не так на этот раз.

Солдаты пропустили Ричарда, и тот положил ладони на кровоточащую рану на голове Ноло, чтобы выяснить, не проломлен ли череп. Проломлен. Ричард выпустил поток исцеляющей силы, даже не стараясь действовать мягко. Его не волновало, насколько больно будет мужчине. Нужно было лишь, чтобы тот выжил. Ричард соединил кости, закрыв пролом, и остановил кровотечение.

И все же исцеление такой серьезной раны было не только сложным, но и причиняло муки целителю. Чем тяжелее рана или болезнь, тем сильнее боль.

Он знал, что Шейла испытывает гораздо большую боль, забирая страдания Кэлен и исцеляя ее.

Ричард так беспокоился о жене, что перенес процесс исцеления проломленного черепа Ноло, едва заметив страдания, которые вобрал в себя. Восстановив целостность кости, Ричард приладил на место кусок кожи, положил сверху ладонь и направил поток дара в рану.

Еще он обнаружил, что у старика сломано несколько ребер, ключица и запястье. Ребра было довольно несложно восстановить даром, но вот запястье исцелить оказалось неожиданно трудно. Пришлось действовать постепенно, сращивая кость за костью, пока все они не встали на место и запястье не обрело подвижность.

Когда Ричард закончил и встал, его лицо блестело от пота. Ноло все еще был без сознания, но теперь хотя бы не умирал.

— Доставьте его в темницу, — сказал он солдатам. — Наденьте на него оковы, чтобы он не мог себя покалечить. Я потратил немало сил на исцеление и не хочу, чтобы он снова проломил себе голову. Я собираюсь его допросить и хочу, чтобы он был в состоянии отвечать.

Солдаты ударили кулаками по груди и принялись за выполнение приказа. Даже вчетвером, взяв Ноло за ноги и руки, они с трудом вынесли его бессознательное тело из комнаты.

Шейла поднялась, и Ричард посмотрел на Кэлен. Колдунья подошла и схватила Ричарда за руку.

— Все хорошо, магистр Рал. Я погрузила ее в глубокий целительный сон. Опасность позади, и я думаю, что она поправится. Но я только затянула раны, чтобы стабилизировать ее состояние, пока мы не доберемся до покоев, где я закончу исцеление.

Ричард кивнул.

— Что насчет тех трех ран на ее руке?

— Я залечила их, как смогла, но мне потребуется гораздо больше времени, чтобы все поправить. Нужно срастить глубокие слои мышц, чтобы рука двигалась правильно. А еще мне понадобится завершить исцеление ножевой раны на ее груди. К счастью, несмотря на серьезность ранение, сердце не задето. Все остальное можно вылечить.

Ричард не отрывал взгляда от Кэлен.

— Как думаете, кто это сделал? Кто располосовал ее руку?

Шейла колебалась.

— Я могу лишь сказать, что это сделал не Ноло. — Она посмотрела на лежавшую на полу Кэлен. — Нам лучше забрать ее отсюда и отнести в постель. Ее нужно умыть, и тогда я продолжу исцеление.

Ричард наклонился и с осторожностью взял Кэлен на руки. Он не хотел, чтобы ее нес кто-то другой.

Держа жену на руках, Ричард посмотрел на шестерых Морд-Сит.

— Кассия, Вэйл, Бердина, Рикка, Нида — я хочу, чтобы вы остались в покоях Кэлен и присматривали за ней. Вика, тебе я доверяю прикрывать мою спину.

— Да, лорд Рал, — в унисон ответили они.

— И я хочу, чтобы все вы были в красной коже.

С мрачными лицами они кивнули.

— Идем.

Глава 6

Когда Ричард аккуратно положил Кэлен на кровать, Шейла протиснулась мимо него и села на край кровати. Она положила руки на грудь Кэлен, чтобы продолжить исцеление, и Ричард отступил, чувствуя себя бесполезным и думая о том, что должен что-то сделать. Он уже исцелял Кэлен, когда та была серьезно ранена, и не понимал, почему не может исцелить ее сейчас. Шейла спасла жизнь его жены, заставив его пойти проведать ее, поэтому он доверял колдунье. Он не хотел начинать подозревать ее в чем-то.

Они с Кэлен были настолько близки, что в прошлом эта связь помогала сделать исцеление более сильным и эффективным. Ему казалось, что так же должно быть и сейчас. Он не понимал, почему Шейла считает по-другому.

Бердина зажгла в комнате лампы и задернула плотные шторы. Рикка и Вэйл принесли охапки дров и кинули несколько поленьев в большой камин, чтобы воздух прогрелся — лето уже сменялось осенью. Нида принесла простыни с одеялами и положила их на столик, чтобы они были под рукой. Кассия наполнила чистой водой таз, стоявший на туалетном столике с белой мраморной столешницей. Морд-Сит с мрачным видом ходили по комнате, делая все, что в их силах. Все хотели помочь Кэлен, и Ричард подозревал, что они тоже чувствуют себя бесполезными.

Ножевая рана на груди Кэлен затянулась. Легкое было повреждено, но Ричард начал исцелять его в первую очередь. Ему удалось остановить кровотечение, но она все равно потеряла много крови. Шейла закончила работать с раной от кинжала и с помощью своего дара протолкнула воздух в легкое, чтобы расправить его и облегчить дыхание Кэлен.

Отметины от когтей уже были закрыты даром Шейлы, но из-за того, что раны были очень глубокими, колдунье придется потрудиться над ними. Сейчас она просто зарастила их и остановила кровотечение. Теперь Ричард видел, как методично колдунья работает над исцелением. Требовалось восстановить и правильно соединить мышечные слои, чтобы рука Кэлен смогла нормально двигаться. Шейла стянула края разорванной плоти на ребрах и закрыла рану.

К счастью, колдунья погрузила Кэлен в глубокий сон, и та не чувствовала, как Шейла ее исцеляет.

Теперь Ричард понял, что мирное время ослабило его бдительность. Годами он постоянно был готов к любым неприятностям. Мирное время стало передышкой. Кроме того, один мужчина никогда не представлял опасности для такой сильной исповедницы, как Кэлен. На самом же деле все это заставило его расслабиться. Шейла права. Он идиот. Незнакомка указала ему на это, и он не мог чувствовать себя еще глупее. Из-за свежего взгляда Шейлы или чего-то другого подозрительность колдуньи спасла Кэлен жизнь.

Кроме того, Шейла была ведьмой, и это его беспокоило. Привычная подозрительность вернулась и стала еще сильнее. Ведьмы доставили ему с Кэлен немало неприятностей.

— Можете остаться и наблюдать, если хотите, — сказала Шейла, когда он встал возле кровати, глядя на единственную женщину, которую любил — единственную, которую когда-либо мог полюбить. — В общем-то, я не возражаю и прекрасно понимаю ваше желание. Вы плохо меня знаете, поэтому я не обижусь на любые подозрения. — Она словно читала его мысли. — Она в хороших руках. Клянусь, я не позволю навредить ей. — Она на мгновение улыбнулась, кивнув на Морд-Сит. — И они не позволят.

Она мягко намекала, что на Кэлен кто-то напал и его долг как магистра Рала разобраться в ситуации, а не сидеть сложа руки, переживая и наблюдая за исцелением жены.

Кое-что мог сделать только лорд Рал, и он понял, что должен действовать, пока не случилось что-то еще.

Ричард кивнул.

— Мне нужно поговорить с остальными эсторианцами. Я хочу допросить и Ноло, но сделаю это вместе с Кэлен. Она коснулась его своей силой, и, если это сработало, он будет отвечать только на ее вопросы.

Шейла закатала рукава и вернулась к исцелению, а Ричард отправился на поиски источника проблем.

Глава 7

У внешних ворот, от которых начиналась узкая дорога, спускавшаяся вокруг плато к равнинам Азрита, Ричарда уже ждала Вика с двумя лошадьми. Погруженный в свои мысли Ричард ожидал увидеть Кару — в прошлом именно она с готовностью его сопровождала. При виде Вики он вынырнул из раздумий и переживаний за Кэлен.

Кары больше не было. Она сделала то, что всегда клялась сделать — отдала за него свою жизнь. Не проходило и дня, чтобы он не скучал по ней.

Теперь Вика заняла место Кары, и с не меньшей решимостью. И все же Кара была не только его телохранителем, но и другом. Он почти всегда знал, что она скажет, еще до того, как она открывала рот; знал, что она собирается делать. Он и Кэлен полюбили Кару, как родную, она стала их семьей. Как бы странно это иногда ни выглядело, все Морд-Сит были их семьей, даже если некоторые из них только начинали понимать это.

— Пока вы относили Мать-Исповедницу в ваши покои, я взяла на себя смелость сказать командующему Первой Когорты, что вы хотите арестовать остальных эсторианцев. Надеюсь, я повела себя не слишком самонадеянно. — Кивком она указала на сидевших в седлах солдат Первой Когорты, которые ждали их под высокой внешней стеной дворца.

Вика сделала это по своей инициативе, безо всякого приказа — Морд-Сит всегда учили так не делать. Ричард не смог удержаться от улыбки. Именно так поступила бы Кара.

— Да, Вика, это было самонадеянно. Отличная работа. У тебя прекрасно получается быть самонадеянной.

Когда она перекидывала ногу через седло, он заметил, что она украдкой улыбается. Ричарду подумалось, что с ней все будет в порядке.

Оказавшись на спине лошади, Ричард положил руки на луку седла и стал рассматривать большой палаточный городок далеко внизу. Флаги и разноцветные вымпелы реяли над многочисленными палатками, от костров поднимался дым. Лошади, фургоны и телеги медленно двигались через ограниченное пространство, заполненное людьми. Они собрались здесь на торжество, которое Ричард уже начал считать угрозой. Он задумался, не лучше ли отменить публичную аудиенцию и ликвидировать палаточный городок.

Над ними возвышался дворец, чьи высокие башни сияли в единственном луче вечернего солнца, который проникал через разрыв в густых облаках. Ричард видел людей, которые прогуливались по мостам между башнями и по валам, любовались пейзажем с верхних уровней дворца. Кто-то стоял на балконах своих покоев и беседовал, наслаждаясь видами.

Настали мирные времена, хотя многие уже и не думали, что это случится. Все казались расслабленными и пребывали в хорошем настроении. Ричард тоже расслабился. Слишком расслабился.

Облака сместились, закрыв брешь, через которую проникал солнечный свет, и вокруг помрачнело. Нависшее небо как нельзя лучше соответствовало настроению Ричарда. Низкие, темные и беспокойные тучи безмолвно скользили по небу, задевая самые высокие башни дворца.

Дальний край равнин Азрита исчезал в пасмурной дымке, и в приглушенном свете временный палаточный городок на равнине под плато выглядел невзрачным. Где-то там были остальные эсторианцы.

Двумя пальцами Ричард на несколько дюймов приподнял меч в золотых с серебром ножнах, убеждаясь, что клинку ничего не мешает. Он сжал коленями бока лошади, пуская ее легкой рысью, и кавалерия последовала за ним и Викой.

Ричард резко ощущал, что мирное время закончилось. К нему вернулся привычный настрой боевого чародея. Когда лошадь тронулась, ветер подхватил его золотой плащ — часть одеяния боевого чародея.

Вместе с запахом приближающегося дождя до вершины плато долетали ароматы готовящейся пищи. В животе Ричарда заурчало, и он вспомнил, что за весь день так ничего и не съел.

Спуск по узкой дороге был самым быстрым способом попасть на равнины Азрита. В недрах огромного плато были внутренние проходы, способные пропустить через себя целые армии, но путь по ним занимал больше времени, чем по дороге. Ричард с Викой скакали во главе небольшого отряда солдат, и он видел, что мост уже опускают. Им не пришлось сбавлять скорость.

Ричард на скаку кивнул салютующим солдатам, выстроившимся вдоль дороги. Эти воины встретят и остановят любого врага, поднимающегося по дороге. Когда мост был поднят, не существовало способа проникнуть в плато снаружи. Огромные ворота внутри плато тоже закрывались в случае необходимости, отрезая доступ во дворец.

Палаточный городок, разбитый на равнине, был многолюдным и гудел от разговоров. Многие постарались поставить свои палатки с товарами и услугами как можно ближе к входу во внутреннюю часть плато, откуда можно было попасть во дворец. Далеко не все хотели совершать долгий утомительный подъем. Большая часть просто хотела воспользоваться случаем, чтобы продать свои товары прибывшим людям.

Извилистые проходы между палатками служили дорогами. Сначала они были широкими улицами, но потом люди заставили все свободное пространство небольшими сооружениями и лотками, чтобы прямо на дороге продавать товары, еду и предлагать всевозможные услуги. Тут были кузнецы, хироманты и даже те, кто умел вырывать зубы. Когда все они заняли себе место, дороги сузились. Эти проходы были забиты пешими людьми, всадниками, фургонами и телегами. Суматоха палаточного городка замедляла отряд Ричарда, которому приходилось выбирать дорогу.

Когда люди заметили лорда Рала, толпа стала плотнее. Все хотели подойти поближе, дотронуться до него или до его лошади. Слышались радостные возгласы, словно пасмурный день подавлял их дух, но теперь столь неожиданное зрелище возродило их оптимизм. Мужчины размахивали шляпами, а женщины — шалями. Люди поднимали детей, чтобы те увидели лорда Рала.

Ричард старался улыбаться и махал рукой в ответ на приветствия. Люди собрались здесь, потому что были счастливы жить в мире, были благодарны за это лорду Ралу и хотели выразить свою признательность. Он не хотел омрачать их хорошее настроение, но не разделял их нежданной радости.

Подав рукой сигнал, он послал вперед командира стражников с приказом расчистить дорогу. Он хотел пройти через собирающуюся возбужденную толпу, пока она его окончательно не окружила.

Несколько солдат пробились вперед, выкрикивая призывы отойти в сторону и расступиться. Их слова звучали так, словно они беспокоились о безопасности людей, а не приказывали убраться с дороги важной персоны. Этот простой метод работал лучше, чем жесткие приказы, и не портил людям настроение. Создавалось впечатление, что командир просто проявил инициативу.

На перекрестках солдаты ставили лошадей так, чтобы перегородить боковые дороги и освободить путь для Ричарда. Люди расступились, и отряд смог двигаться значительно быстрее. Все взгляды были прикованы к Ричарду в черно-золотом облачении боевого чародея с развевающимся за спиной плащом, а также к Морд-Сит в красной коже. Видимо, люди не ожидали, что сам магистр Рал спустится из своего великолепного Народного Дворца в их грязный палаточный городок. Присутствие Морд-Сит добавит остроты в историю, которую они будут рассказывать по возвращениидомой.

С одной стороны, было приятно посетить палаточный городок. Здесь были такие же простые люди, как и те, среди которых он вырос. С другой стороны, прибывший из этого городка Ноло угрожал ему и Кэлен, а потом пытался ее убить.

Когда они добрались до палатки, боковые полотнища которой были закатаны до крыши, их уже ждал большой отряд солдат Первой Когорты. Они окружили палатку, опустив копья и нацелив их на группу людей, сбившихся в центре. Никто из них не сможет уйти, не будучи при этом проткнутым полудюжиной копий со стальными наконечниками.

Ричард спрыгнул с седла и передал поводья солдату. Взглянув на небо, он заметил, что оно стало темнее с тех пор, как он покинул вершину плато. Скоро пойдет дождь, который превратит немощеные временные улицы палаточного городка в грязную жижу.

Охранявшие эсторианцев солдаты сформировали грозную стену из темной кожи и кольчуг, ощетинившуюся копьями. Заметив магистра Рала и Морд-Сит в красной коже, солдаты пропустили их внутрь.

Люди в белых одеждах, сгрудившиеся в центре палатки, не выглядели трепещущими от страха, но им определенно было неуютно. Ричард предположил, что дипломаты не привыкли иметь дело с наставленным на них оружием. Вдоль стен большой палатки стояли небольшие столы с простыми стульями, за которыми дипломаты могли обсудить свои услуги с потенциальными клиентами. Для подписания соглашений были приготовлены перья и чернила. Каждый из группы был одет в белый наряд с различным набором серебряных вышивок. Никто из них открыто не носил оружия. Несколько женщин стояли в центре, окруженные мужчинами.

— В чем дело, лорд Рал? — спросил один из мужчин, сделав шаг вперед. Его товарищи бросали обеспокоенные взгляды на Морд-Сит в красной коже. — Какая бы проблема вас сюда не привела, это, безусловно, какое-то недоразумение. Нет нужды наставлять на нас оружие. Мы более чем открыты к обсуждению любого вопроса и к принятию взаимовыгодного решения.

Ричард оглядел группу эсторианцев и перевел взгляд на говорившего мужчину.

— Один из вас пытался убить Мать-Исповедницу, — без обиняков сообщил Ричард. — Какое вы можете предложить взаимовыгодное решение?

Они были слишком потрясены, чтобы ответить или заявить о своей невиновности. Они определенно не выглядели опасными — впрочем, как и толстяк Ноло.

— Что вы можете рассказать о человеке по имени Нолодондри? — спросил Ричард, сделав агрессивный шаг вперед и положив левую руку на навершие меча.

Все эсторианцы попятились, как один. Стена солдат с поднятыми копьями, преграждавшая выход из палатки позади них, не позволила отступить дальше.

— Ноло? Он генеральный консул, — ответил тот же мужчина. — Он у нас главный.

— Как ваше имя?

Мужчина сглотнул.

— Джейсон, лорд Рал. Я помощник генерального консула.

— Джейсон, зачем вы все сюда пришли?

Джейсон указал на маленькие столики.

— Мы прибыли предложить дипломатические услуги заинтересованным сторонам. Мы ищем работу. Понимаете ли, окончание войн, которые бушевали на протяжении всей нашей жизни, вынудило нас искать людей, которые нуждаются в наших услугах. Конечно же, дипломатия всегда нужна. Это собрание казалось хорошей возможностью стать более известными в империи.

— Зачем генеральный консул поднялся во дворец?

Джейсон взглянул на плато, выглядя несколько смущенным.

— Ноло пошел во дворец?

Ричард молча кивнул. Искатель знал, что молчание и пристальный взгляд зачастую позволяют добиться ответов быстрее, чем все остальное.

— Он ушел рано утром, — сообщил Джейсон. — Клянусь, мы не знали, что он отправился во дворец. Мы предположили, что он просто пошел переговорить с собравшимися здесь людьми, предложить им заглянуть к нам и обсудить весьма разумные цены на наши услуги. Мы планировали оставаться внизу, среди большого скопления людей, чтобы наладить ценные контакты. Никто из нас не собирался подниматься во дворец. От этого нам никакой пользы, поскольку нам известно, что дворец вряд ли нуждается в наших скромных услугах. Но те, кто ведет дела с вами и Д'Харианской империей, могут обратиться к нам за помощью и руководством в вопросах дипломатии. Такие люди или представители отдаленных районов скорее будут здесь, а не наверху.

— Расскажите мне о Ноло, — попросил Ричард. — Он говорил что-нибудь необычное? Вел себя необычно?

Люди позади Джейсона переглянулись.

— На самом деле, — нерешительно сказал Джейсон, — он вел себя… несколько странно.

— В чем была странность? — спросил Ричард.

Мужчина развел руками, пытаясь придумать, как лучше объяснить.

— Например, генеральный консул ходил на прогулку. Преимущественно ночью.

Ричард хмуро посмотрел на собеседника.

— И что тут необычного? Многие люди ходят на прогулку.

Джейсон резко покраснел от необходимости объяснять это.

— Генеральный консул… думаю, его можно назвать крупным мужчиной. Из-за этого у него болят колени и ему трудно даже долго стоять, не то, что ходить куда-то далеко. Но в последнее время он отправлялся гулять — один, по своей воле, без сопровождения главных советников. — Джейсон указал на нескольких мужчин позади себя, которые были облачены в более богатые одежды.

Ричард снова скользнул взглядом по тесной группе, задерживаясь на высокопоставленных советниках.

— Кто-нибудь из вас знает, зачем и куда он ходил на эти прогулки и встречался ли с кем-нибудь по ночам? — Все замотали головами. — И никто не спрашивал его о коленях и о том, как он переносит прогулки? — Все снова покачали головами. — Что еще необычного было в его поведении? Возможно, он упоминал о том, куда ходил и с кем говорил?

И снова все лишь покачали головами.

Ричард сделал шаг вперед. Вика, словно тень, повторила его движение.

— Джейсон, какие-нибудь еще действия генерального консула показались вам странными? Неважно, насколько незначительным это кажется, я хочу, чтобы вы сказали мне.

Джейсон прижал палец к своей нижней губе и прищурился, что-то вспоминая.

— Да. — Он убрал палец ото рта и потряс им, когда вспомнил. — Он сказал кое-что странное этим утром, перед уходом.

— Что именно?

— Он сказал, что должен увидеть сияющего человека. В общем-то, он нам этого не говорил, а просто пробормотал себе под нос.

Ричард нахмурился.

— Сияющий человек. Что это значит?

— Простите, лорд Рал, не имею ни малейшего понятия. Это было рано утром. Он просто сказал, что должен увидеть сияющего человека. Он прошептал это сам себе, а потом ушел, не сказав никому из нас ни слова. Мы не знаем, о чем он говорил. Мы даже не подозревали, что он отправится во дворец. Мы все были озадачены поведением Ноло и с тех пор его не видели.

Глава 8

Ричард размышлял, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к одной из небольших гранитных колонн, расположенным по обеим сторонам коридора, который был единственным путем в помещение перед спальней магистра. Другой конец широкого коридора вел в сеть проходов. Солдаты стояли на постах в этом коридоре и в каждом ответвлении от него. Большое помещение перед спальней магистра было украшено богатыми панелями из красного дерева с елочным узором, отполированным до зеркального блеска. Довершала картину многослойная потолочная лепнина.

Взгляд Ричарда был прикован к двойным дверям на дальней стене холла. Витиеватая резьба изображала заклинание, в форме которого был построен дворец. За этими закрытыми дверями находилась Кэлен. Ричард был вне себя от беспокойства из-за долгого отсутствия новостей о ее состоянии. Если бы он мог, то одним лишь усилием воли открыл бы двери.

Мучительно переживая за Кэлен, он думал и о своей встрече с эсторианцами. Он не верил их словам, хотя и был вынужден признать, что на первый взгляд сказанное кажется правдой. Но из уст этих искушенных дипломатов любой аргумент звучал разумно. Насколько Ричард знал, они могли беззастенчиво врать, могли быть частью сложного заговора, целью которого является убийство его с Кэлен. Ричард больше ничего не принимал на веру. Его подозрительность и недоверчивость разыгрались в полную силу.

Теперь эсторианцы никуда не денутся. Солдаты свернули их палатку и поместили ее в хранилище. Ричард позаботился, чтобы дипломатов разместили в «гостевых» покоях, и попросил их не уезжать, пока инцидент не будет исчерпан.

Он принял меры, чтобы они не решили уйти: эсторианцев тщательно охраняли с приказом никуда не выпускать. Ричард хотел держать их поблизости на случай, если возникнут новые вопросы или если выяснится, что они сказали неправду. К тому же, он не хотел, чтобы они бродили по дворцу, если вдруг окажется, что они замешаны в заговоре.

Ричард перенес вес на другую ногу. Солдаты, стоявшие на страже в коридоре, сообщили, что Шейла еще не выходила из покоев. Как и Морд-Сит, приставленные к Кэлен.

Было уже далеко за полночь, поэтому Ричард отослал Вику отдохнуть, несмотря на ее возражения. Она подчинилась и с ворчанием унеслась прочь, напоминая обиженного ребенка, которого рано отправили спать.

Непрестанное беспокойство выматывало. Он раздумывал, не войти ли в покои, чтобы узнать, что там происходит и почему длится так долго. Но он не хотел прерывать колдунью — исцеление могло быть в критической стадии. По опыту он знал, что в напряженный момент исцеления серьезно раненого человека ему бы не понравилось, если бы кто-то похлопал его по плечу и спросил, как продвигается процесс.

В следующий миг дверь открылась, и Шейла вышла из покоев.

Ричард бросился к ней по богатому ковру с сине-оранжевым узором. Женщина снова была в черном наряде, в котором он впервые ее увидел.

Он знал, что имея дело с ведьмой, нельзя понять, как на самом деле выглядит ее одежда или даже она сама. У них была способность изменять вещи посредством иллюзий, а может, способность изменять зрение того, кто на них смотрит, и показывать ему то, что он ожидает увидеть. Шота могла изменять внешность по собственному желанию. Ведьмы показывали только то, что хотели показать или то, что ты хочешь увидеть — но никак не реальность. Очевидно, Шейла обладала подобной способностью. Он размышлял, хотела ли она показать ему настоящую себя.

Приблизившись, Шейла подняла руку, не давая ему заговорить:

— Ваша жена поправится, магистр Рал. Я с облегчением сообщаю, что кризис миновал. Мне еще понадобится с ней поработать, но сейчас я хочу дать ей немного поспать. Для следующего этапа ей сначала нужно выспаться.

Ричард наклонился вбок и заглянул в покои, пока Бердина не закрыла двойные двери. Морд-Сит улыбнулась ему — скорее, храбро, чем радостно. Позади нее он увидел Кэлен, которая лежала на кровати с закрытыми глазами, сложив руки на животе. Казалось, она мирно спит. Он с облегчением заметил, что она в чистой сорочке, а не в окровавленном белом платье исповедницы.

— В смысле? — спросил Ричард, переведя взгляд на Шейлу. — Что еще нужно сделать?

Колдунья устало вздохнула.

— На ее правом боку есть колотая рана, которую мы не заметили из-за крови. Рану оставили те же когти, которые распороли ее левую руку. Думаю, напавший сначала вонзил когти в ее правый бок, чтобы вывести из равновесия, а потом второй лапой нанес удар по руке. Внутренние органы серьезно пострадали.

Тревога Ричарда многократно возросла.

— Серьезно пострадали? Как от змеиного яда?

— Вроде того. К счастью, это вещество распространяется по телу жертвы скорее как патока, чем как яд, и поэтому не такое агрессивное, как яд гадюки. Оно столь же смертельно, но действует не так быстро. Я заметила, что ткани руки повреждены схожим образом.

— Значит, ее отравили?

— Да… но не совсем. — Шейла скорчила гримасу, придумывая, как донести свою мысль. Она подняла взгляд: — Когда вас царапает кошка, рана выглядит неопасной, но через день или два рука распухает в два раза и краснеет. Вам такое знакомо?

— Было дело…

— Здесь похожий случай. Больше чем инфекция, но меньше чем яд. Я могу исцелить это, но будет сложнее, чем в случае обычной раны.

— Но сейчас она в порядке?

— Она отдыхает. У нее еще остались повреждения, и мне нужно будет закончить исцеление. Ей придется вытерпеть болезненный процесс разрыва неправильно сросшихся тканей, чтобы потом я могла восстановить все, как нужно. Я исцелила то, что требовало немедленного вмешательства, и погрузила ее в глубокий сон, чтобы она восстановила силы. Отдых поможет стабилизировать состояние, и ее организм сам залечит некоторые травмы. Сон — лучшее лекарство. Завтра или послезавтра, когда она получит достаточную дозу этого лекарства и наберется сил, я смогу закончить лечение.

— Недолеченные раны и неправильно сросшиеся ткани не опасны?

Шейла улыбнулась так, словно сочла его беспокойство милым, но чрезмерным.

— Лорд Рал, доверьтесь мне. Я знаю, что делаю. Все под контролем и идет так, как нужно.

Увидев, что это его не успокоило, Шейла положила ладонь ему на грудь. Он ощутил исходящее от ее руки магическое тепло, которое должно было его утешить. Впрочем, он не оценил такой заботы.

— Клянусь вам, — сказала Шейла, убирая руку, — ее жизнь вне опасности. Когда она отдохнет и наберется сил, я закончу исцеление, и вы получите обратно свою леди, такую же прекрасную, как и прежде. Хорошо?

Ричард кивнул и отошел на несколько шагов, проведя кончиками пальцев по гладкому мрамору восьмиугольного стола, стоявшего в центре холла. Яркие цветы в трех вазах в центре стола распространяли умиротворяющий аромат, напоминая ему о глуши, в которой он вырос. Ричард глубоко вдохнул этот запах и медленно выдохнул. Его беспокойство немного отступило.

— Спасибо вам, Шейла. Вы дважды спасли ее: в первый раз, когда предупредили меня о моей же беспечности, и во второй, когда исцелили Кэлен.

Дед часто предупреждал его, что мирное время иногда гораздо опаснее войны. Ричард позволил себе расслабиться. Он представил, как Зедд сердито смотрит на него, и поклялся впредь не допускать такой беспечности.

— Рада, что смогла помочь, — сказала Шейла ему в спину.

Он оглянулся через плечо и критически осмотрел ее.

— Ваша одежда снова черная.

Она переплела пальцы и скривила рот, словно раздумывала, как ответить на его невысказанный вопрос.

— Вы не очень много знаете о женских нарядах, не так ли?

Ричард пожал плечами, озадаченный вопросом.

— Я знаю, что мне нравится на них смотреть. Но мне кажется, что вы имели в виду другое.

Она улыбнулась.

— Женщинам не нравится, когда они приходят на важное мероприятие в одинаковых нарядах — впрочем, это касается любого мероприятия. Всем известно, что Мать-Исповедница носит белое. Хотя наши платья разные, я все равно не хотела появиться перед вами обоими в большом зале, выразив свое неуважение выбором традиционного белого цвета Матери-Исповедницы.

Ричард был несколько удивлен.

— Полагаю, вы вкладываете в это больше смысла, чем я.

— Это потому, что вы мужчина.

— А зачем вы сюда прибыли?

Вопрос на мгновение застал ее врасплох.

— Вы задаете странные вопросы совершенно неожиданно, магистр Рал.

— Я Искатель. — Он постучал по навершию своего меча. — Я ношу Меч Истины и спрашиваю о том, о чем нужно спросить. Так зачем вы на самом деле сюда явились?

— Я уже говорила, что пришла заявить о преданности Северной Пустоши Д'Харианской империи.

— Шейла, я не в очень хорошем расположении духа. Это лишь предлог. Назовите настоящую причину.

Глава 9

Шейла немного ссутулилась и устало вытерла лицо рукой.

— Я бы предпочла не обсуждать это сейчас — после сегодняшних событий и траты такого количества времени и сил на трудное исцеление, — но вижу, что вы не успокоитесь, пока не узнаете истину. Я сообщу вам суть, но попрошу обсудить детали позже, после того, как я отдохну.

Ричард пожал плечами.

— Резонно.

— Признаю, я здесь неспроста. Вы сказали, что спрашиваете то, о чем должны спросить. Я тоже должна кое о чем спросить и пришла сюда за ответами.

— Например?

Она исподлобья посмотрела на него своими чарующими глазами.

— Например, почему звезды на небе не там, где должны быть? Почему они перемешались, и я не узнаю созвездий?

Ричард испустил долгий вздох.

— Ах, это.

Ее глаза потемнели.

— Да. Это. У меня такое ощущение, что на такое способны только вы.

Ричард поднял руку, словно извинялся.

— Мне пришлось инициировать перемещение звезд. Это был акт отчаяния.

— Вижу, вы собираетесь ходить кругами, пока я не выжму из вас ответы. — Она одарила его опасно хладнокровным взглядом, свойственным ведьмам. — Что за перемещение звезд, магистр Рал? — медленно процедила она. — И что за отчаяние?

— Оно было вызвано злом, которое гнило тысячи лет, и с войной, которая на самом деле никогда не заканчивалась. Император из тех времен восстал из могилы, прорвав завесу между жизнью и смертью. Он намеревался объединить преисподнюю с миром жизни, глупо веря, что сможет править этим объединенным миром.

От удивления она открыла рот.

— Такое объединение лишь уничтожит оба мира!

Ричард поднял брови.

— Рад, что вы уловили суть проблемы. Чтобы не дать ему закончить начатое, я был вынужден использовать шкатулки Одена для их истинного назначения — для запуска перемещения звезд.

— Шкатулки Одена?

— Древняя магия, структурированное заклинание и все такое, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой, словно это было неважно.

— И они вернули злого духа в могилу?

— Да, — ответил Ричард. — Они восстановили завесу и закончили древнюю войну, которая все это время тлела, чтобы разгореться с новой силой. Я не могу даже знать, сколько людей погибло из-за этого злодея. Умерли те, кого мы знали и любили. Слишком много добрых душ лишились возможности жить, и все из-за него. Еще больше людей погибло бы, если бы я не сделал этого. Умерли бы все. Мне пришлось остановить его. Я использовал единственный действенный способ. Признаю, мир из-за этого изменился, но я не жалею о содеянном. Я спас саму жизнь.

— Но как звезды могли перемениться?

— Древняя магия, к которой я прибегнул, была единственной силой, способной закрыть брешь и предотвратить разрушение миров жизни и смерти. Она немного похожа на структурированное заклинание, которое после запуска исполняет заложенные в него действия. Эта сила, единожды запущенная, неизбежно приводит к перемещению звезд.

Она еще больше встревожилась.

— Но как вы смогли высвободить такую…

— Если бы я этого не сделал, сейчас все были бы мертвы. Понимаете? Мертвы! Хуже того, миры жизни и смерти слились бы и оба перестали бы существовать. Все навечно перестали бы существовать. Наше время было на исходе. Выбор стоял между перемещением звезд и исчезновением мира жизни. Я выбрал жизнь. Нам известны некоторые изменения, вызванные перемещением звезд — например, созвездия вдруг стали незнакомыми. Но изменилось и многое другое. Мы еще не знаем, каков масштаб этих изменений.

Колдунья в смятении смотрела на него снизу вверх.

— Вы уверены? Другого пути не было?

— Ни одного, — непреклонно сказал он. — Я оказался в безвыходной ситуации. Как я уже говорил, это был акт отчаяния.

Шейла молчала, глядя в сторону и пытаясь постичь столь глобальное событие.

— Я не только колдунья, — наконец, заговорила она слабым голосом. — Я еще и ведьма. Некоторые из способностей колдуньи, например исцеление, работают как раньше. — Она с ожиданием посмотрела на него. — Но другие утрачены, как моя способность видеть в потоке времени. Эта способность — часть меня, часть моей сути. Теперь я не могу ее пробудить, и это одна из причин, приведших меня к вам. Я хотела спросить, как скоро восстановится моя способность заглядывать в поток времени?

Ричард вздохнул, обдумывая слова.

— Одним из ключей к спасению мира жизни была необходимость покончить с пророчеством. Перемещение звезд было лишь способом это сделать. Боюсь, что способность ведьм заглядывать в поток времени — тоже форма пророчества. Мне пришлось истребить все формы пророчеств.

— Покончить с пророчеством? — Она выглядела потрясенной и напуганной. — Как вы могли сделать такое? Как вы посмели взять на себя ответственность уничтожить фундаментальную часть жизни огромного количества людей?

— Тут вы ошибаетесь, — сказал он, наклоняясь к ней. — Это был ключ к нашему спасению. Пророчество чуждо миру жизни. Давным-давно его послали сюда из вневременного мира мертвых. Присутствие этой отравляющей силы в нашем мире позволяло древнему мертвому императору разрушать завесу между жизнью и смертью. Мне пришлось покончить с пророчеством, отослав его в мир мертвых, к которому оно и относилось. Перемещение звезд было единственным способом. К сожалению, ваша способность видеть в потоке времени никогда не вернется.

Ее глаза наполнились слезами.

— Но это часть моей сущности. Часть меня.

— Чужая часть, — сказал он. — Оставите ли вы снедаемую гангреной руку лишь потому, что эта рука «часть вас»? Нет. Чтобы сохранить свою жизнь, вы отсечете ее, пока она вас не убила. Вот что я сделал. Отсечение руки причинило боль, но позволило вам выжить. Пророчество никогда не было частью ведьм. Оно было костылем, который отчасти ответственен за их зловещую репутацию. Поверьте, ведьмы могут внушать страх и без видений из потока времени. Эта чуждая способность иногда приносила немалый вред. В прошлом лжепророчества ведьмы чуть не убили нас с Кэлен. Ведьмы так долго обладали этим потусторонним даром, что сами поверили, будто он часть их сути. Но это далеко не так. На самом деле в вас таилась смерть. И я положил этому конец.

По ее лицу он видел, что она уже его не слушает, поэтому решил, что нужно закончить спор, пока она не оскорбилась.

— Все кончено, Шейла. Былого не воротишь. Я не могу вернуть звезды на их прежнее место. Заклятие сработало, дело уже сделано. Наши жизни изменились, и моя тоже. Жизнь меняется, причем как в хорошую, так и в плохую сторону. Можно или идти вперед, имея дело с тем, что изменилось, или же позволить сожалению о потере лишить вас будущего. Боюсь, сегодняшнее происшествие с посланником богини — одно из негативных последствий перемещения звезд. Мне не нравится ситуация, и я пока мало что понимаю, но мы обязаны во всем разобраться.

Она рассеянно кивнула.

— Полагаю, так и есть.

— Когда я начал лечить Кэлен, — сменил тему Ричард, отвлекая внимание Шейлы, — вы сказали мне, что происходит что-то еще, и если я продолжу, то убью ее. Что вы почувствовали?

— Я говорила о некоем яде. Когти заразили ее не то инфекцией, не то ядом. Мой дар целительства — если так можно выразиться — позволяет мне видеть, что происходит внутри человека, которого я исцеляю. Могу сказать, что ваш дар оказал опасное воздействие на яд. Не знаю, задумывалось ли это изначально или ваша сила просто не могла сосуществовать с этой отравой. Я бы сказала, они как масло и вода. Не останови я вас, Мать-Исповедница погибла в долгих муках, но прежде яд убил бы вас.

Ричард был озадачен.

— Так вы полагаете, все так и задумывалось? Яд предназначался мне?

— Когда я осматривала ее раны, то ощутила ваш дар, проникающий в нее. А еще почувствовала, что ваш дар притягивает чужое зло. Если бы вы не разорвали контакт, через эту связь зло просочилось бы в вас и убило бы с той же неизбежностью, что и укус гадюки.

— Но почему с вашим даром не вышло так же?

Она покачала головой.

— Я не совсем уверена в причине, но я точно видела, что оно тянется к вашему дару. Я смогла обойти зло со спины и заглушить. Наш дар другой. Вы боевой чародей, а я, кроме всего прочего, целитель. Возможно, агрессивная сторона вашего дара притягивала его.

Ричард отошел на несколько шагов.

— Полагаю, я перед вами в долгу. Вы спасли не только жизнь Кэлен, но и мою собственную.

— Так и есть. Думаю, мне посчастливилось появиться в нужное время.

Глава 10

Ричард через плечо оглянулся на Шейлу.

— Каковы другие причины для такого длинного путешествия? Подозреваю, они есть.

Шейла подтвердила догадку беспокойным вздохом.

— Кое-кто из моего народа был убит очень странным образом.

— Кто их убил?

— Это был не человек. Мы находим останки — большие кости и обрывки кишок — похожие на те, что горный лев оставляет после убийства теленка или ягненка. И голову. Он всегда оставляет голову. Мы не знаем, кто это делает, но он не убивает лошадей или домашний скот. Он охотится исключительно на людей.

— Северная Пустошь уже покрыта снегом?

— Сейчас начало сезона, но на большей части Пустоши уже лежит снег. Некоторые жертвы были найдены в снегу.

— На снегу остаются четкие следы. На что они были похожи?

— На снегу действительно были отметки, — немного нерешительно сказала она. — Это действительно скорее отметки, чем следы. Снег был исчерчен сетью беспорядочных линий, но следов как таковых не было. Никаких намеков на то, что это за зверь. Просто хаос пересекающихся линий.

— Полагаю, вы проследили их?

— Следы были лишь в непосредственной близости от мест убийств. Они появлялись из ниоткуда и уходили в никуда. Мы не нашли ни человеческих следов, ни следов крыльев при приземлении. Только царапины и полосы на снегу. И, конечно же, кровь и отделенные от плоти кости. Иногда попадались куски одежды, но не всегда. Мы находим содранную с черепов плоть, а глаза жертв высосаны, что затрудняет опознание. Никаких внятных следов. И даже те странные отметины на снегу вели недалеко. Будто убийца появлялся из ниоткуда, а затем просто растворялся в воздухе.

Ричард отвел взгляд, размышляя вслух.

— На первый взгляд это не имеет смысла. Гар мог напасть на жертву с воздуха, но тогда осталось бы много характерных следов. С драконом то же самое. Я понимаю лишь, что большой зверь, который может схватить человека и обглодать его до костей, просто должен оставить следы. Конечно, я знаю не всех животных Д'Хары, и совсем ничего не знаю о Северной Пустоши.

— Могу заверить, что прежде в Пустоши не встречалось зверей, которые оставляли бы такие следы. Бывало, волки утаскивали людей, но все это происходило иначе.

— Были другие странные происшествия, которые могут сложиться в большую картину?

— Есть кое-что еще, наверняка связанное с этим. — Шейла сцепила руки и на мгновение отвела взгляд. — Вы помните могильщика, который был сегодня в большом зале? — спросила она.

— Который сказал, что они находят на могилах мертвых зверей?

Она кивнула:

— У нас было так же.

Ричард потрясенно уставился на нее.

— Вы, наверное, шутите.

— Нет. Вот только на могилах мы иногда находили и людей. Недавно убитых.

Ричард не сводил с нее глаз.

— Как их убили?

Шейла устремила на него свой жесткий взгляд.

— Они были покалечены так же, как ваша жена — задраны когтями и выпотрошены — только вот напавшая на них тварь успела закончить свою работу. В отличие от других жертв, эти люди не были съедены. Их тела просто лежали на могилах. Я узнала раны Матери-Исповедницы сразу, как увидела. Мертвые на могилах были заражены веществом, которое разъедало их плоть и органы даже после смерти. Вот почему я знала, что искать в ее ранах. Я была уверена, что она заражена, как и жертвы, найденные на могилах, и оказалась права.

— Вы уверены, что их убило такое же создание, как то, что поедает своих жертв? Что насчет следов?

Шейла сплела пальцы перед собой и задумчиво уставилась в пустоту.

— Там были те же странные следы. Их убило такое же создание, я уверена.

— Можете подробнее описать следы? На что они похожи?

— Что ж… — Шейла прищурилась, подбирая точную формулировку. — Представьте, что вы взяли очень тонкий ивовый прутик и бьете им по земле снова и снова, нанося удары во всех направлениях — сотни ударов, может даже тысячи — пока идете вперед. Направление ударов постоянно меняется. Мы следовали за этими странными отметками, но вскоре они становились слабее, а потом и вовсе исчезали, оставляя только чистый снег.

Ричард, положив левую руку на меч, постукивал пальцем по выпуклым буквам «Истина», выложенным на рукояти золотой проволокой.

— Я даже представить не могу, что могло оставить на снегу такие отметины. Разве что и правда кто-то бил по земле тонким ивовым прутом, нанося удары во всех направлениях — пытаясь вас обмануть.

Колдунья искоса взглянула на него.

— Тогда на снегу остались бы следы его ног, но их не было — только эти странные отметины.

Ричард был в недоумении и смог лишь покачать головой.

— Есть кое-что еще, — сказала она обеспокоенным голосом. — У меня было смутное видение о некоем существе. Уверена, это была богиня, о которой говорил Ноло. Ее непрошеные тени посетили меня, пока я медитировала. Это еще одна причина, по которой сегодня утром я подошла к вам. Я была уверена, что мои видения о богине, от имени которой он говорил.

Ричард счел такие новости тревожными.

— Видения показали вам что-то о ней?

Шейла беспомощно развела руками.

— Боюсь, ничего. Это была туманная, призрачная картинка. Звука не было. Я понятия не имела, что значит видение, пока не услышала Ноло и не поняла, что здесь есть некая связь. Услышав, как могильщик рассказывает о мертвых животных на могилах, я поняла, что здесь происходит то же, что и у нас.

Ричард подумал, не пытается ли богиня контролировать Шейлу, как она наверняка контролировала Ноло. Эта мысль встревожила его.

— Вы совсем не можете описать это впечатление? Может, хоть что-то? Даже мелочь может оказаться полезной.

Шейла покачала головой.

— Простите, магистр Рал. Боюсь, что нет. Разве что ощущение, что она прощупывает почву. Я могу снова погрузиться в медитацию — может, смогу выяснить что-то еще.

— Сомневаюсь, что это хорошая идея. Может, именно так думал Ноло. Я никогда не считал, что от медитации может быть какая-то польза. Предлагаю вам не призывать проблемы в свою голову.

— Может, вы и правы. Мы можем обсудить это позже. Сейчас я просто падаю от усталости.

— Разумеется, вам нужно отдохнуть, — сказал Ричард. — Скоро наступит утро. Поблизости полно покоев, и вы можете выбрать любые. Оставайтесь в них, сколько пожелаете.

— Вам тоже нужен отдых. Думаю, вам лучше занять одни из этих покоев, а не спать вместе с женой. Только в эту ночь. Сейчас лучше ее не беспокоить.

Ричарду эта идея не понравилась, но в их спальню можно было попасть только через холл, в котором он стоял. Мимо Морд-Сит в комнате и солдат Первой Когорты в коридорах никто не сможет подобраться к Кэлен.

Он глубоко вздохнул, смиряясь с мыслью спать в одиночестве.

— По крайней мере, с ней все будет в порядке. Это главное.

Глава 11

Утром, не желая ненароком разбудить Кэлен, Ричард осторожно приоткрыл дверь спальни и заглянул внутрь. Стоявшая позади него Вика наклонилась к его правому плечу и тоже посмотрела в покои. Кассия и Рикка, стоявшие внутри по обеим сторонам двери, повернулись, чтобы взглянуть на незваного гостя, но когда они увидели Ричарда, суровые выражения их лиц смягчились.

К своему удивлению Ричард обнаружил, что Кэлен не спит. Она как раз заканчивала надевать свежее платье исповедницы. Гладкий атлас платья с квадратным вырезом облегал ее фигуру и производил такое же ошеломительное впечатление, как и в первую их встречу. Он не верил, что существует лучшее олицетворение женственности и властности, объединенных в одном платье. Каждый раз, видя жену в этом платье, он восхищался ею. И еще больше восхищался, когда она снимала его.

Раз уж она проснулась и встала, Ричард открыл дверь и вошел в покои. Он был счастлив видеть ее здоровой и полной сил, хотя и был недоволен тем, что она одевается вместо того, чтобы отдыхать.

— И что, по-твоему, ты делаешь?

Она бросила на него краткий взгляд.

— Готовлюсь к встрече с просителями, которая пройдет в большом зале.

Ричард постарался сдержаться.

— Тебя еще не до конца исцелили. Шейла сказала, что тебе нужно отдохнуть, а потом она закончит начатое. Ты не можешь пойти в большой зал.

Она холодно посмотрела на него.

— Конечно, могу. И пойду. Ты тоже пойдешь.

— Кэлен, сейчас важнее довести до конца твое исцеление.

— Оно может подождать. Встреча важнее.

Ричард был обескуражен.

— Это еще почему? Нет ничего важнее твоего здоровья.

Она сделала резкий длинный шаг к нему.

— Вчера все видели много странных и пугающих событий. Они не знают, в чем дело. Не сомневаюсь, что слухи распространяются со скоростью лесного пожара. Слухи и подозрения подорвут твою власть и поставят под сомнение авторитет. Истории о вчерашнем — весьма приукрашенные — распространятся по всему палаточному городку. Люди будут волноваться и беспокоиться. Они уже верят, что у нас большие проблемы. Нам нужно, чтобы сегодня утром все вернулись и увидели, что их страхи беспочвенны и вынужденная заминка уже устранена. Мы должны показать всем, что слухи лживы и что у нас все под контролем.

— Кэлен, я все это прекрасно понимаю, но это вторично. Ты не можешь…

— Это не обсуждается, — отрезала она, поворачиваясь к большому зеркалу, и взяла с туалетного столика расческу.

Почему-то она была в дурном настроении, и причиной ее неудовольствия был Ричард. У него возникло неприятное ощущение, что у него проблемы. Он посчитал, что она имеет полное право злиться на него за то, что он позволил ей в одиночку допрашивать Ноло и даже не предложил пойти с ней. Они могли сделать это позже, но вместе. Ричард должен был быть рядом с ней. Это ошибка. Его ошибка. Из-за него Кэлен чуть не убили.

Кэлен, которая стояла перед зеркалом и одной рукой пыталась расчесать волосы, резко повернулась к нему. Ее левая рука почти безжизненно висела вдоль тела. Кэлен потрясла перед ним расческой.

— Когда проведем аудиенцию с просителями в большом зале и всех успокоим, мы отправимся допрашивать Ноло. Ты же запер его в темнице?

— Да, но сперва Шейла должна…

— Не припоминаю, чтобы предлагала несколько вариантов, — ледяным тоном сказала она.

Перед ним стояла не Кэлен, а Мать-Исповедница. Недовольная Мать-Исповедница. Хуже того, ее ярость явно была направлена на него.

— Кэлен, — мягко сказал он, обнимая ее за талию. — Прости, что отпустил тебя одну с Ноло. Я виноват. Я должен был проявить больше осторожности и отправиться с тобой.

Его слова только вывели ее из себя. Она отпрянула от него и посмотрела на шестерых Морд-Сит в комнате.

— Пожалуйста, оставьте нас. — Она указала расческой на выход. — Подождите за дверью, мы скоро.

Шесть Морд-Сит переглянулись и пошли к двери.

Бердина наклонилась к Ричарду, проходя мимо него.

— Кажется, у вас проблемы, магистр Рал. С самого утра она называла вас исключительно «мой муж».

— Отлично, — пробормотал он. — Найди Шейлу и скажи, что Кэлен встала. Пусть поторопится. Сама жди нас снаружи.

Ричард закрыл за ними двери, пытаясь придумать, как уговорить Кэлен не подвергать риску свое здоровье. Когда он повернулся к ней, Кэлен так усердно расчесывала волосы здоровой рукой, словно хотела их выдрать. Она злилась на свои волосы за то, что они не покорились ее воле.

Ричард пересек просторную спальню и подошел к ней.

— Кэлен, что не так?

— Что не так? — Она яростно повернулась к нему. — Что не так!

— Прошу, скажи мне. Что случилось?

Она швырнула расческу на туалетный столик, стремительно приблизилась к Ричарду и начала тыкать пальцем в центр его груди.

— Твое обещание, вот что не так!

— Обещание? — Ричард был озадачен. — Какое обещание?

Она взорвалась.

— Какое обещание? Какое! — Кэлен с силой ткнула пальцем ему в грудь. — Обещание волшебника!

Ричард по-настоящему смутился. Он перехватил ее запястье, чтобы она прекратила тычки.

— Кэлен, я не знаю, о каком обещании ты говоришь.

— Видимо, оно значит так мало, что ты даже о нем не помнишь!

Ричард разочарованно вздохнул, пытаясь сдержать собственный гнев.

— Это вряд ли. Почему бы тебе не сказать, что за обещание?

Она попыталась ткнуть его левой рукой, раз уж он удерживал ее правое запястье, но смогла лишь ненадолго поднять руку, а потом та повисла плетью.

— Ты обещал мне новую золотую эпоху. — Ее прекрасные зеленые глаза наполнились слезами. — Вот что ты сказал. — Не дав ему времени ответить, она указала на балкон за тяжелыми шторами. — Ты обещал мне это прошлой ночью, на том балконе. Ты сказал, что с перемещением звезд все изменилось, и что это начало новой золотой эпохи. Я спросила тебя, уверен ли ты в этом, а ты ответил, что это обещание Первого волшебника, и волшебники всегда сдерживают свои обещания!

— Я помню, — сказал он, серьезно кивнув.

— Помнишь, Ричард? Да ты хоть знаешь, что именно пообещал? Не думаю. Кажется, ты просто сказал красивые слова, чтобы поднять мне настроение, хотя сам знал правду. И эта правда сильно отличается от твоих слов. Уж кто-кто, а ты всегда должен быть со мной предельно честным. Но ты ввел меня в заблуждение. Все равно что солгал.

Ричард хмуро посмотрел на нее.

— Я помню, что обещал новую золотую эпоху, и я имел в виду ровно то, что и сказал. Не понимаю, почему ты считаешь, что я ввел тебя в заблуждение.

Она стиснула зубы и подалась к нему.

— Ноло назвал имя богини, которая обещала захватить наш мир и всех поубивать. Ты знаешь, как ее называют?

— Нет.

— Золотая богиня.

От этой новости Ричард потерял дар речи, и Кэлен снова принялась тыкать его пальцем.

— Золотая богиня! Ты обещал нашему миру ужас и смерть в новой эпохе под пятой Золотой богини! Вот что ты мне пообещал!

Ричард опять перехватил ее запястье.

— Ее называют Золотой богиней? Кэлен, я не знал этого. Клянусь, я совсем не это имел в виду.

— Волшебники всегда сдерживают свои обещания, а предсказания ведьм всегда сбываются… пускай совсем не так, как ты ожидаешь, но обязательно сбываются. Мы вступаем в новую эпоху ужаса под властью Золотой богини. Вот обещанная тобой золотая эпоха!

Прежде чем Ричард успел ответить, двери покоев распахнулись, и вошла рассерженная Шейла. Ее аура потрескивала от вспышек ярости, пока она шла через комнату.

— Что вы творите! Вы должны быть в постели, а я…

Кэлен не дала ей договорить:

— Мы идем в большой зал, чтобы показать нашему народу, что все хорошо и спокойно. Если мы с моим мужем не будем там, это только подогреет слухи и создаст впечатление, что лорд Рал и Мать-Исповедница не справляются с ситуацией и захвачены врасплох, а значит, у остальных нет шансов против таких проблем. Слухи легко могут выйти из-под контроля, и тогда начнется паника. Мы не можем позволить людям считать, что мы не контролируем ситуацию. Я не допущу этого. Как и было обещано, мы устроим аудиенцию, чтобы успокоить людей.

— Возможно, вы появитесь там ненадолго, — предложила компромисс Шейла. — А потом мы вернемся сюда и продолжим исцеление.

Кэлен раздраженно посмотрела на женщину.

— Мы проведем весь день, общаясь с просителями. Весь день, как и ожидают собравшиеся. А потом я пойду вниз, чтобы допросить Ноло. Можете пойти со мной, если хотите.

Шейла с обеспокоенным видом протянула руку, пытаясь успокоить Кэлен.

— Мать-Исповедница, вам необходимо…

— Мне необходимо, чтобы все вы перестали со мной спорить! — Она двинулась к двери. — Если хотите пойти со мной, то дайте пройти. Или оставайтесь здесь.

Ричард и Шейла озабоченно переглянулись.

— Не слишком мудро, — шепнула ему колдунья.

— Никто не осмелится перечить Матери-Исповеднице, — ответил ей Ричард.

Скривившись, Шейла кивнула.

— Лучше сделать, как она хочет, и пойти с ней. Понимает она это или нет, ей понадобится помощь. Мы должны быть рядом.

Глава 12

Весь день, пока они сидели во главе большого зала под огромным медальоном с родословной Дома Ралов, Ричард время от времени склонялся к Кэлен и шепотом предлагал объявить окончание аудиенции. Каждый раз жена одаривала его ледяным взглядом. Она была полна решимости провести здесь весь день и продемонстрировать силу не только собравшимся просителям и зрителям, но и многочисленным дворцовым чиновникам. Эти должностные лица внушали надлежащий настрой тем, кто к ним обращался, но для этого им самим нужно было вдохновляться чьим-то примером.

Ричард уже не в первый раз видел, как Кэлен демонстрирует своему народу решимость и силу. Она верила, что настоящий лидер должен быть выше личной боли.

В некотором смысле он гордился ею, но в то же время его раздражало ее упрямство.

Они провели долгий день в большом зале, отвечая на банальные вопросы, выслушивая избитые фразы от королей, королев и глав обособленных городов, принимая благодарность людей из различных уголков Д'Харианской империи. Скучные формальности постепенно умерили слухи, которые вспыхнули прошлой ночью. Наконец, Кэлен поднялась.

Своим уверенным шелковистым голосом она поблагодарила всех за визит и сказала, что для нее и для лорда Рала большая честь принимать их в Народном Дворце. Кэлен пообещала, что они постараются провести столько пиров, сколько возможно, а еще пожелала им получить удовольствие от пребывания во дворце и благополучного возвращения домой, когда они решат уехать. Она сказала, что они всегда будут рады видеть их в народном доме — в Народном Дворце.

Когда аплодисменты, приветственные возгласы и шумные разговоры стихли, люди начали расходиться. Кэлен повернулась к Ричарду, выглядя ничуть не счастливее, чем утром.

— Мне нужно допросить Ноло. Отведи меня туда, где его держат.

— Может, сначала позволим Шейле заняться твоим здоровьем?

Кэлен повернулась к капитану охраны:

— Отведите меня туда, где содержится заключенный.

Прижав кулак к сердцу, он склонил голову.

— Следуйте за мной, Мать-Исповедница.

Кэлен последовала за капитаном, ничуть не заботясь о том, поспевают ли за ней остальные. Ричарду и Шейле пришлось поторопиться, чтобы догнать Кэлен. Группа Морд-Сит ринулась следом за ними.

Походка Кэлен говорила о том, что она страдает от боли. На протяжении дня она все реже и реже пользовалась искалеченной рукой, и теперь не могла поднять ее дольше, чем на секунду. Иногда она прижимала к боку правую руку. Несмотря на боль, она не показывала ни намека на то, что готова внять разуму и позволить Шейле закончить исцеление.

Ричард понимал, что ею движет нечто более важное.

Когда они покинули широкие коридорыверхнего дворца, проходы и лестницы стали выглядеть проще. К тому времени, как они достигли нижнего уровня, узкие и низкие каменные проходы стали темными и сырыми. Они контрастировали с красотой и величием большого зала, где Ричард и Кэлен принимали посетителей.

В нижних проходах лучше было не дотрагиваться до стен, зачастую грязных или покрытых слизью. Несмотря на мрачную атмосферу, Ричард был рад оказаться здесь, ведь это значило, что они скоро исполнят желания Кэлен и Шейла сможет ее исцелить.

Факелы в руках солдат, которые шли впереди и позади них, неровно освещали непривлекательные проходы. Создавалось впечатление, что их лица плывут в темноте. Они спешили по длинным коридорам, а пламя шипело и хлопало от сквозняка. Помимо света факелы распространяли острый запах смолы, но он был лучше, чем преследовавшее их зловоние мертвых крыс.

Сквозь потолок просачивалась вода, которая оставляла склизкую и влажную зеленую плесень. За годы вода создала на стенах желтоватые отростки, напоминавшие образования, которые он видел в пещерах.

В отличие от остальных, Кэлен не рассматривала пещерообразные проходы. Она смотрела вперед, на лице ее было мрачное и решительное выражение. Она шла на встречу с мужчиной, который пообещал привести ее мир в новую эпоху Золотой богини.

Эпоху, которую, по ее мнению, пообещал Ричард.

Ричард пока не знал, что с этим делать. Но он был уверен, что, когда обещал новую эпоху, не имел в виду эпоху тирании какой-то загадочной Золотой богини. Он надеялся, что Ноло даст ответы, которые помогут им найти решение.

Они остановились перед массивной железной дверью шириной во весь темный коридор. Солдаты на посту уже вставляли ключи в несколько замков, чтобы открыть им путь. Эти солдаты отличались от тех, что несли службу на верхних уровнях дворца. Они были более мрачными и грязными, а их лица почернели от копоти факелов.

Когда тяжелая дверь отворилась, взвизгнув петлями, они увидели за ней еще больше вооруженных солдат. Воины выстроились спиной к стене, пропуская посетителей. Миновав низкий дверной проем, они оказались перед длинной железной лестницей, ведущей в большое помещение внизу. Спуск сопровождался звуком их шагов и лязгом оружия.

Помещение внизу было сложено из гранитных блоков. Влажный воздух дурно пах — очевидно, здесь кто-то умер. Скорее всего, люди. Помещение было пропитано стойким запахом смерти.

Вдоль стен прямоугольной комнаты были покрытые ржавчиной железные двери с маленькими смотровыми окошками. Из некоторых окошек торчали чьи-то пальцы. Капитан стражи проводил группу к обособленной двери в дальнем конце.

— Мы поместили его сюда, лорд Рал, — сказал капитан.

Ричард кивнул.

— Не выводите его. Мы сами войдем в камеру.

Капитан кивнул солдатам, охранявшим камеру. Один из них отпер замок, а двое других открыли дверь и вошли, чтобы открыть вторую дверь. Потом они взяли по несколько факелов и поставили их в железные держатели, чтобы посетители могли что-то рассмотреть.

Пока солдаты расставляли факелы, Ричард встал перед Кэлен, не давая ей войти в камеру первой, как она явно собиралась сделать.

В отличие от остальных камер, эта была довольно большой. Ряд наручников и цепей, закрепленных в стене через равные промежутки, говорил о том, что в камере могли содержаться сразу несколько пленников. Но сейчас тут был только один заключенный.

На прикованном к стене Ноло было лишь исподнее, испачканное высохшей кровью. Его волосатое тело, не прикрытое официальными одеждами, напоминало медвежье. Волосы тоже были запятнаны высохшей кровью.

Нельзя было допустить, чтобы он бился в стены, пытаясь себя убить, поэтому его приковали к стене способом, исключавшим любую попытку причинить себе вред. Железный ошейник, прикрепленный штырем к граниту, позволял его голове двигаться лишь на несколько дюймов. Штырь был достаточно длинным, чтобы не позволить Ноло удариться затылком о каменную стену. Его руки были широко разведены, и железные ленты прижимали его плечи и запястья к стене, не давая повеситься на железном ошейнике. Его ноги и ступни были закованы в кандалы и тяжелые цепи. В камере воняло высохшей кровью и потом пленника.

Ноло выглядел не слишком хорошо. Его голова повисла, насколько позволял железный ошейник; выпученные налитые кровью глаза были открыты и немигающе смотрели на подножье противоположной стены, словно консул был в ступоре. Он даже никак не отреагировал на то, что в его камеру кто-то вошел.

— Я хочу, чтобы все вышли, — сказала Кэлен, неотрывно глядя на прикованного к стене мужчину.

— Ну уж нет, — возразил Ричард. — Я никуда не пойду.

— Как и я, — сказала Шейла. — Я вижу, что раны причиняют вам боль. Я должна быть рядом, если понадобится моя помощь.

— А я не оставлю здесь лорда Рала, — с вызовом заявила Вика.

Остальные Морд-Сит тоже ясно дали понять, что не оставят своих подопечных без защиты.

Желваки на лице Кэлен напряглись, когда она стиснула зубы. Она указала на дверь:

— Я хочу, чтобы солдаты ждали снаружи. Пожалуйста, закройте дверь. Убейте любого, кто выйдет из камеры, если это будем не мы.

Суровый взгляд капитана прошелся по собравшимся:

— У лорда Рала есть его меч, у Морд-Сит — эйджилы, а у колдуньи — дар. Какое существо способно справиться со всем этим и остаться в живых?

— Просто подождите снаружи, — раздраженно повторила Кэлен.

Когда капитан краем глаза посмотрел на Ричарда, тот кивнул ему, прося выполнить приказ Кэлен. Солдаты хлопнули кулаками по груди, хотя и без особого рвения, и оставили их с прикованным к стене грузным, почти обнаженным мужчиной с волосатой грудью.

Глава 13

Ричард подошел ближе к Кэлен, которая пристально смотрела на Ноло. Он взял ее за плечо и наклонился. Он не знал, что за этим кроется, но ему надоела ее вспыльчивость, и своим тоном он ясно дал понять, что не оставит ее здесь с человеком, который уже показал, насколько опасен:

— У тебя есть работа — работа, для которой ты была рождена. Если хочешь, потом можешь накричать на меня, но прямо сейчас ты должна сделать свою работу. От нас зависят люди.

Ее ожесточенное выражение лица слегка смягчилось. Подчинив себе эмоции, она кивнула.

— Расскажи мне, что случилось, — сказал он, уводя ее от Ноло к колдунье. — Ты так и не сказала, что произошло, когда ты дотронулась до него своей силой.

Она посмотрела в его полные решимости глаза и перевела взгляд на Шейлу. Ее лицо изменилось, и она снова стала прежней Кэлен.

— Когда я начинаю высвобождать свою силу, время словно останавливается. В этот сокровенный момент все остальные кажутся мне каменными статуями. Они никак не могут остановить меня, и меньше всего шансов у того, на кого направлена моя сила. Момент установления связи можно описать как удар молнии. Чистая сила. Чистая и стремительная. Ее выплеск подобен экстазу. В тот момент, когда сила вырывается из меня, человек обречен, его личность стирается. Но в этот же момент я слабее всего. Я была разгневана из-за принесенных Ноло дурных вестей, и это после долгожданного окончания страшной войны. Злость только добавила мощи силе, которую я выпустила. Столы и стулья врезались в стены. Я слышала, как камень стен треснул, когда в них ударил заряд силы. Лампы потухли. — Ее брови сошлись на переносице, пока она вспоминала вчерашние события. — Именно тогда, в застывший момент времени, когда сила еще вырывалась из меня, а пламя ламп еще парило над фитилями, огонь вдруг окончательно замер, как и все остальное — взрыв остановился. Через бесконечно малый промежуток времени все должно было измениться, должно было стать темно. Но в тот замерший миг было еще светло. Тогда все и случилось.

По рукам Ричарда забегали мурашки.

— Случилось что?

Она посмотрела ему в глаза, находясь во власти воспоминаний.

— Я увидела угольного человека.

Колдунья подошла ближе и наклонилась.

— Кого?

— Угольного человека, — ответила Кэлен. Она прижала ко лбу пальцы здоровой руки, терзаясь воспоминаниями. — Я не знаю, как еще его назвать.

— Не понимаю, — произнес Ричард. — Что значит «угольный» человек?

Кэлен расстроенно вздохнула, позволив руке упасть вдоль тела.

— Знаешь черные угольки, которыми художники делают наброски?

Ричард нахмурился:

— Разумеется.

— Так вот, — сказала она, подыскивая правильные слова, — представь, что художник как можно быстрее рисует очертания человеческой фигуры. Никаких контуров, теней или черт лица, только сотни разнонаправленных черточек и спиралей, нарисованных в спешке. Из этих угольных линий состоят руки, тело, ноги и голова, они формируют темный силуэт человека. — Все молча смотрели на нее, и Кэлен стала рисовать рукой в воздухе. — Вот так. Просто линии, снова и снова — и как можно быстрее — чтобы через мгновение все эти черточки образовали на бумаге грубую и темную человеческую фигуру. Такое ощущение, что этот человек полностью состоит из угольных линий. Ни контуров, ни деталей… только угольные линии.

Ричарда начал улавливать общий смысл.

— Значит, этот силуэт, который ты видела перед тем, как погас свет, выглядел нечетким? Темным и туманным?

Кэлен замотала головой.

— Нет-нет. Не темный, не нечеткий, не туманный. Он состоит из черточек в воздухе. Из линий. Из сотен линий. Из разнообразных кривых и завитков, которые ты можешь нарисовать углем на бумаге, очень быстро делая набросок фигуры. Когда он шел ко мне, каждое движение его рук, каждый шаг сопровождался появлением новых черточек. Он просто перерисовывался снова и снова, раз за разом, опять и опять. Завитки, из которых он состоял, обновлялись так быстро, что он размывался при движении.

Ричард вдруг посмотрел на Шейлу.

— Вам это ничего не напоминает?

Кровь отхлынула от ее лица.

— Отметины на снегу, о которых я вам рассказывала. Они походили на тысячи ударов прута.

— Или на линии на снегу.

Шейла кивнула.

Кэлен переводила взгляд с одного на другого.

— О чем вы толкуете? Знаю, это звучит безумно. Но вы же мне верите?

— Верим, — сказала Шейла. — Я видела людей, скорее всего убитых описанным вами существом — угольным человеком, как вы его назвали. Некоторые были насмерть задраны когтями.

— У него были когти, — кивнув, подтвердила Кэлен. В ее глаза вернулся страх. — Он стоял прямо, как человек, но у него были когти. По три на каждой руке. Они не были угольно черными, как все его тело и линии. Они были более четкими, толстыми и стабильными.

— Какого они цвета? — спросил Ричард.

Кэлен потерла висевшую плетью поврежденную руку, словно вдруг замерзла.

— Не знаю. Более светлые. Коричневые или желтоватые.

— Или золотые? — предположил Ричард.

Ее взгляд метнулся к нему.

— Полагаю, да. Я едва успела увидеть его и когти… как он уже был передо мной… полосуя мою плоть, разрывая ее. Это был настоящий кошмар.

— Как думаете, что это за существо? — спросила Шейла, вырывая Кэлен из хватки душераздирающих воспоминаний. — У вас есть предположения?

Кэлен кивнула.

— Боюсь, есть. — Она задержала взгляд на тенях, а потом продолжила: — Это монстры, которые живут под твоей кроватью, когда ты маленькая. Просто очертания, которые замечаешь краем взгляда, когда остаешься одна. Чья-то тень в темном углу, которая застает тебя врасплох, а потом исчезает. Ты застываешь, живот сводит от неожиданного ужаса. Все мы видели проблески этих существ. Это никогда не длится достаточно долго, чтобы разглядеть их, как разглядела я. Но это были они. Я поняла это в тот же миг, как увидела его. Все мы видели их мимолетные появления, темные тени на грани видимости. Они на мгновение пугали нас, но никогда не нападали — потому что прибыли из слишком далекого места. Они не могли полностью материализоваться в нашем мире, поэтому мы видели лишь мимолетные очертания, если свет падал под правильным углом и тени были достаточно глубокими… если мы были достаточно напуганы. Думаю, перемещение звезд приблизило нас к их реальности, и теперь они способны ступить в наш мир и ранить нас.

Глава 14

Ричард, разгневанный тем, что Кэлен ранил такой монстр, повернулся к Ноло.

— Что за существо на нее напало?

Ноло безучастно и не моргая смотрел перед собой, словно не слышал вопроса Ричарда и даже не понимал, что в его камере кто-то есть.

— Я дотронулась до него своей силой, — напомнила ему Кэлен. — Что бы ни произошло после этого, я все же обрушила на него свою силу. Он не ответит никому, кроме меня.

— Или богини, — предположила Шейла.

Кэлен в ответ лишь обеспокоенно посмотрела на нее.

Ричард резко указал на тучного мужчину, прикованного к стене:

— Нам нужны ответы. Спроси его, кто это был.

Кэлен приблизилась к пленнику и встала перед ним.

— Ноло. Взгляни на меня.

Он посмотрел на нее так, словно только что пробудился от глубокого сна. Длинные пряди седых волос, которые должны были прикрывать большую лысину на его макушке, свисали по бокам от лица. Когда он увидел Кэлен, на его лице появилось выражение бесконечной преданности исповеднице, коснувшейся его разума.

А затем его пухлые губы скривились в коварной улыбке.

Ричард много раз видел людей, которых Кэлен коснулась своей силой. Никто из них не улыбался.

— Она тебя видит, — хрипло прошептал Ноло.

— Она? — спросила Кэлен.

— Золотая богиня. Она видит, что ты стоишь здесь. Она заглядывает в твой мир. — Он говорил медленно, и его голос звучал иначе, чем в большом зале. Если это вообще был его голос. — Твой мир станет принадлежать ей. Тебе лучше сдаться сейчас и спасти себя, чтобы наблюдать за происходящим.

— Кто такая Золотая богиня? — спокойно спросила Кэлен.

— Она — собиратель миров.

Ричарду не понравилось, как это звучит.

— И что она хочет от нашего мира? — спросила Кэлен. — Зачем он ей нужен?

— Вы все равно проиграете, — от его неторопливого хриплого шепота по спине Ричарда забегали мурашки. — Он последний из Ралов. Ты последняя исповедница. Когда вы оба умрете, она заполучит ваш мир.

— Можешь заставить его рассказать подробнее? — попросил Ричард. — Это просто угрозы. Нам нужно вытянуть из него что-то полезное.

Кэлен кивнула.

— Как Золотая богиня заберет в коллекцию наш мир?

— Она получит ваш мир. Вы не можете победить. В конце, вне зависимости от ваших действий, она заберет ваш мир. Бегство не поможет. Сдавайся сейчас, и она убьет тебя первой. Она обглодает твои кости, и тебе не придется смотреть на ужас, который придет за вашими людьми.

Кэлен задумчиво покачала головой.

Ричард понимал, что магия не сработала.

— Он ведет себя не так, как должен был после прикосновения исповедницы, — шепнул он Шейле, стоявшей справа от него.

Не говоря ни слова, Шейла стремительно подошла к мужчине и зажала его потную голову между своих ладоней. Расставив пальцы, она прижала большие пальцы к его вискам. Наклонив голову, она закрыла глаза. Все тело Ноло начало содрогаться, его многочисленные подбородки закачались подобно волнам в шторм, толстый живот затрясся, зубы начали стучать.

Через пару минут, все еще держа мотающуюся голову мужчины, Шейла взглянула на Ричарда.

— Она использует его зрение. Она видит наш мир его глазами.

— И что нам с этим делать?

— Это, — сказала Шейла.

Не мешкая, она впилась большими пальцами во внутренние уголки глаз Ноло. Стиснув зубы, она пыталась пальцами выдавить его глазные яблоки. Было настоящим шоком видеть, как неимоверно прекрасная женщина действует столь жестоко.

Когда она глубоко утопила свои пальцы в глазницы Ноло, он заорал во всю мощь своих легких. Наконец Шейле удалось вырвать ему глаза. Она оторвала их от соединительных тканей и держала в каждой окровавленной руке по глазному яблоку, показывая их всем. Ноло отчаянно визжал.

— Вот. Теперь проблема решена, — заявила колдунья. Она отбросила глазные яблоки в угол и повернулась к ошарашенной Кэлен. — Я оборвала связь с ней. Теперь можете говорить с ним. Золотая богиня ушла. Сущность Ноло ваша, можете делать с ним, что угодно.

Вика, стоявшая по левую руку от Ричарда, склонилась к нему:

— Она нравится мне все больше и больше.

Остальные Морд-Сит согласно закивали.

Глава 15

Старик повис на своих оковах, содрогаясь и крича от боли в опустевших глазницах.

— Ноло, успокойся и слушай, — велела Кэлен.

Крики боли стихли, когда у него перехватило дыхание. Он поднял голову, хотя теперь и не мог ничего увидеть. Струйки крови текли из его глазниц.

— Госпожа… прошу… приказывайте.

Теперь говорил человек, к которому Кэлен применила свою силу. Шейла оборвала связь Золотой богини с этим мужчиной. Ее контроль ушел. Почти обнаженный Ноло обмяк перед захватившей его исповедницей — толстый, потный, дурно пахнущий и безоговорочно преданный.

— Скажи мне, кто такая Золотая богиня.

— Она преследовала меня. Заставляла делать то, чего я не хотел, — признался он. В его голосе звучали слезы. — Я не знаю, как так вышло.

— Это мне известно, — сказала Кэлен. — Что еще ты о ней знаешь? Расскажи мне, кто она.

— Она из другого мира. Она коллекционирует миры. Ее люди — мародеры. Она находит миры, в которых они могут охотиться.

— Как она сюда попала?

— Не знаю, госпожа. — Он слабо пожал плечами, расстроенный тем, что не может дать четкого ответа. — Она уже заглядывала в наш мир, но до этого всегда была слишком далеко, чтобы добраться сюда. Теперь наш мир каким-то образом оказался в ее владениях. Мы в пределах ее досягаемости.

Шейла жестом попросила Кэлен подойти к ней и Ричарду, где их не смог бы услышать Ноло.

— Бессмыслица какая-то. Поверить не могу, что он говорит правду.

— Под властью исповеди человек всегда говорит правду, — возразила Кэлен. — У исповеданных нет выбора. Их разум, их суть — все пропадает. Остается лишь бесконечная преданность исповеднице и желание сообщить то, что она хочет знать.

— Может и так. Но его слова не имеют никакого смысла. Золотая богиня и ее люди не могут путешествовать в другие миры или скитаться между звезд. — Она покрутила рукой над головой. — Это невозможно.

— Боюсь, возможно, — сказал Ричард, привлекая к себе внимание колдуньи.

— Как это?

— Мы с Кэлен отправлялись в другой мир.

— В какой еще другой мир? — нахмурившись, спросила колдунья.

— Мир мертвых, — ответил Ричард. — Мы были за завесой. Покинули мир жизни и отправились в мир мертвых, а затем вернулись.

— Это другое, — раздраженно отмахнулась Шейла. — Мир жизни и мир мертвых находятся здесь, в одном и том же месте в одно и то же время. Это две стороны одной монеты. Лишь завеса разделяет их. Они функционируют вместе. Хотя это невероятное деяние, которое я не совсем понимаю, оно отличается от того, о чем говорит Ноло. Он же говорит о том, что люди Золотой богини блуждают по звездам, посещая другие миры. Это просто невозможно, — настаивала она.

Ричард зацепил большие пальцы за оружейный ремень.

— К сожалению, возможно. Я знаю, потому что сам так делал.

— Путешествовал в другие миры? — Неверие Шейлы были слишком очевидным.

— Ну, не я.

— Так я и думала, — раздраженно ответила она.

— Но я отправлял людей в другой мир.

Застигнутая врасплох колдунья поморщилась:

— Как?

— Когда мы выиграли войну с Древним миром и победили императора Джеганя, нашлось немало людей, не желавших жить в мире магии. Вся суть войны была как раз в этом — Джегань и его последователи хотели положить конец магии. Поэтому, когда мы выиграли войну, я отправил всех желающих в другой мир — без магии.

Шейла уперла кулаки в бедра.

— Отправил людей в другой мир.

— Да.

— И как же?

— Я использовал спектральный изгиб.

— Спектральный изгиб! Конечно же! — Она всплеснула руками, а потом наклонилась и гневно прошептала: — Что еще, во имя Создателя, за спектральный изгиб?

— Это… — протянул Ричард и зажал между пальцами нижнюю губу, придумывая самое простое объяснение. — Это способ объединить разные миры так, что ты можешь перейти из одного мира в другой.

— Объединить миры? — У нее отвисла челюсть. Собравшись с чувствами, Шейла продолжила: — Вы спятили? Это просто невозможно!

— Возможно, — подтвердила Кэлен. — Ричард сделал это. Я была там и все видела.

— Как? И давайте без чепухи про этот спектральный изгиб. Как вы смогли притянуть другой далекий мир к нашему, чтобы можно было просто шагнуть в него?

— Постараюсь дать самое простое объяснение. Представьте, что вы берете лист бумаги и ставите чернилами точку на одной стороне возле края листа, а затем переворачиваете его и ставите вторую точку на другой стороне листа — и на противоположном от первой точки краю. Как можно совместить эти точки — эти миры?

Поразмыслив, Шейла скрестила руки на груди.

— Никак. Невозможно совместить то, что разделено физически.

— Можно. Нужно лишь свернуть лист в цилиндр так, чтобы точки соприкоснулись. Точки на разных краях, на разных сторонах бумаги, дотронутся друг до друга. — Ричард улыбнулся. — Вот что такое спектральный изгиб.

Шейла уставилась в пустоту, пытаясь представить это. Наконец, она поняла принцип и повернулась, чтобы одарить Ричарда суровым взглядом.

— Вы жуткий человек, Ричард Рал.

— Боевые чародеи и должны быть жуткими. Это часть нашей работы.

Шейла немного успокоилась, когда начала понимать идею перемещения между мирами.

— Думаете, именно это умеет делать Золотая богиня и ее народ? Спектральный изгиб? Могут объединять миры, чтобы можно было ступить из одного в другой?

Ричард пожал плечами.

— Не знаю. Я лишь сказал, что мне известен способ перемещения между мирами, потому что я отправил людей из нашего мира в другой. Моя сводная сестра захотела отправиться в тот мир, чтобы начать новую жизнь. Она ушла из этого мира, чтобы жить без магии. Я хотел сказать, что мы не можем отмахиваться от слов Ноло лишь потому, что не знаем, как они перемещаются между мирами.

Шейла кивнула, все еще раздумывая, как увязать то, что он ей рассказал, с тем, что она уже знала. У колдуньи внезапно появилась мысль.

— Что, если угольный человек, которого видела Мать-Исповедница, и следы, о которых я вам рассказала, — это они? Допустим, они еще находятся где-то между мирами. Что если Кэлен видела одного из них в процессе перехода в наш мир? Видела его, пока он был между мирами?

Кэлен смотрела то на Шейлу, то на Ричарда.

— Это не лишено смысла. Мне показалось, что он был не совсем здесь, если так можно выразиться. Может, он только начал материализовываться в нашем мире. Прежде наши миры были недостаточно близки, и их попытки выглядели для нас лишь проблесками. Теперь они могут проникать сюда, и именно это я и видела.

Поразмыслив, Ричард сказал:

— Вполне разумное объяснение. Посмотрим, что еще мы сможем вызнать у Ноло.

Кэлен оставила их и вернулась к заключенному.

— Как Золотая богиня собирается захватывать наш мир?

Ноло попытался пожать плечами, испытывая беспомощный страх из-за невозможности дать полный ответ.

— Я не знаю, госпожа. Клянусь! Я лишь знаю, что она не понимает нашего мира.

— Чего именно? Нашего языка? Нашего уклада? Чего именно она не понимает?

— Нет, не это. Она нашла и захватила много миров, но никогда не встречала такого, как наш.

Кэлен поморщилась:

— Ты уже говорил об этом. Чего она не понимает в нашем мире?

— Простите меня, госпожа! — завопил он от ужаса, когда понял, что не мог сообщить того, что исповедница хотела услышать.

— Сосредоточься. Ответь на вопрос. Она никогда не сталкивалась с таким миром, как наш. Что именно ей незнакомо? Чего она не понимает?

— Магии.

Кэлен была озадачена.

— Она не понимает магию?

— Она никогда прежде не сталкивалась с миром магии. Дар — магия — смущает ее. Прежде она не видела магии и поэтому не понимает ее.

Кэлен оглянулась на Ричарда. Определенно, такого они не ожидали. И в то же время, тут не было чего-то сверхъестественного. Вполне возможно, что магия была присуща только их миру.

— Мир, в который лорд Рал отправил этих людей, был миром без магии, — прошептала Шейла. — Ее мир, должно быть, такой же. Это объясняет, почему она не понимает магию.

Кэлен кивнула и повернулась к Ноло.

— Она боится? Она боится магии.

— Она не знает, что это такое, и настороженно относится к тому, что ей неизвестно. Она боится вас. У вас есть сила, которую она не может понять. Поэтому она и попыталась убить вас. И она убьет вас рано или поздно. Но есть то, чего она боится больше вашей силы.

— И чего же она боится больше?

— Больше всего она боится сияющего человека.

Глава 16

Кэлен нахмурилась и наклонилась, будто не расслышала.

— Кого боится?

— Сияющего человека. — Он кивнул в сторону Ричарда. — Лорда Рала.

— Больше всего она боится лорда Рала?

Ноло кивнул и прокричал:

— Да!

— Почему она зовет его сияющим человеком?

— Его магия, его способности, его сила и дар, его меч и особенно связь магистра Рала со своим народом — все в нем усиливает магию этого мира. Эта связь вне времени и границ. Сияющий человек озаряет наш мир этой странной вещью — магией.

— Но как его дар питает этот мир магией?

— Точно так же, как узы приводят в действие эйджилы Морд-Сит — незримо для простых людей. Но она видит это сияние, видит сияющие нити связи. Магия окутывает наш мир, скрывает его, затуманивает ее зрение. По этой причине она использует здешних людей, чтобы смотреть их глазами — как она смотрела моими на большой зал, куда я пришел, чтобы заставить вас сдаться. Она смотрела на вас обоих моими глазами. Из-за этого несовершенного, размытого зрения чужих глаз — моих глаз — она не могла разглядеть, как на самом деле выглядит магистр Рал. Из-за своего дара он кажется ей сияющим. Это яркое сияние ранит ее глаза. Никто другой не выглядит для нее так, только он. Вот почему она зовет его сияющим человеком.

Ричард вспомнил, как Ноло отводил от него взгляд, избегая зрительного контакта. Это все объясняло.

— Выходит, она ненавидит его, — заключила Кэлен. — Из-за его дара.

— Еще как, — сказал Ноло, яростно кивая. — Она ненавидит его. Она жаждет его смерти. Ваша магия усиливает его дар, поэтому богиня ненавидит и вас. Она хочет, чтобы вы тоже умерли. И когда вы оба умрете, эта непонятная ей магическая пелена исчезнет, и ее орды смогут вторгнуться сюда.

— Но наша магия защищает нас. Дар лорда Рала способен одолеть их.

— Простите, госпожа, что выразился недостаточно ясно, — проскулил он. — Они не понимают магии, поэтому осторожны… пока что. Но не путайте осторожность со страхом и особенно со слабостью. Они какие угодно, но только не слабые. До этих пор она провела в этот мир лишь немногих представителей своего вида — как тот, что напал на вас. Она позволяла им приходить сюда, чтобы охотиться, питаться, исследовать — в основном, как можно дальше от вас обоих и вашей магии. Они пробовали нас на вкус. Когда она узнает о нашем мире больше, то отправит сюда больше посланников.

— Но моя магия защищает меня?

— Один из них напал на вас, потому что в тот момент вы были наиболее уязвимы. Но даже тогда ваша магия не позволила ему набраться достаточно смелости, чтобы убить вас так быстро, как он намеревался.

— В чем именно заключается их цель? К чему они стремятся?

— Их раса считает нас низшим видом. Мы добыча. Они будут забавляться охотой на нас. Будут преследовать такими способами, которые мы даже не можем представить. Другие миры для них просто развлечение. Мы новый вид добычи, который сложнее преследовать и убивать, и у нас есть странная вещь — магия. Все это превращает нас в новый вид игры, более сложный. Это их восхищает.

— Должен быть способ показать ей, что мы умные, мыслящие существа, — сказала Кэлен. — Ты дипломат, так расскажи, как уговорить их заключить с нами мир.

— Им противен мир. Они считают себя расой богов. Они не могут мирно уживаться с низшими видами, и потому охотятся на них.

Ричард счел забавным, что генеральный консул, всю жизнь посвятивший дипломатии и мирным переговорам, объясняет, почему мир с этими существами невозможен.

Кэлен все еще сомневалась.

— Должен быть способ убедить их, что охотиться на людей нашего мира неправильно, что есть другие пути взаимодействия, даже если мы разные, даже если они считают нас менее развитыми.

Ноло заговорил, качая головой:

— Вы все еще думаете о них, как о людях. Но они не люди, они совсем на нас не похожи. Я не знаю, кто они. Мне лишь известно, что они не такие, как мы. Они даже размножаются по-другому.

— Как они это делают?

— Для размножения им не нужны ни узы, ни любовь, ни даже удовольствие. Они просто воспроизводят новых особей, потому что это необходимо для поддержания их доминирующей позиции. От этого процесса они не получают ни удовлетворения, ни радости. Они не чувствуют связи с теми, кого породили. Их вид получает удовольствие только от внушения ужаса своей жертве, а потом ее убийства. Запугивание жертвы для них все равно что для нас экстаз от физической близости. Для них внушение страха — сложное действие, полное нюансов и возбуждения. После наслаждения ужасом жертвы и ее смертью у них, можно сказать, наступает оргазм. Иногда они пожирают убитых, иногда нет. В любом случае, их цель — ужас, а убийство является кульминацией. Это главное их занятие, они подобны развращенным людям, которые получают ненормальное удовольствие, мучая и убивая животных. Для богини и ее расы мы просто животные. Они не испытывают сочувствия к своей добыче.

— Значит, они охотятся на другие миры? — спросила Кэлен.

— Да. Они ищут среди звезд миры, чтобы превратить их в охотничьи угодья. Прежде они уже бывали в нашем мире, но он всегда был слишком далеким, чтобы в нем можно было охотиться или даже оставаться дольше, чем на короткий миг. Слишком мало времени на убийство. Но теперь наш мир оказался ближе, и они могут охотиться на нас.

— Выходит, только магия не позволяет им хлынуть в наш мир и перебить всех нас?

— Да, госпожа. Только магия этого мира останавливает богиню — и лишь на время. Вы можете не понимать этого, но только сила сияющего человека и ваша, госпожа, удерживает сеть магии вокруг нашего мира. Вы двое являетесь ядром магии нашего мира. Узы магистра Рала, как и говорится в посвящении, дают силу и энергию пелене магии. Ваш дар связывает все виды магии и поддерживает их. Но как только они узнают больше, ее вид станет использовать этот мир так же, как и другие подвластные им — для развлечения и убийств.

— Она должна знать, что мы этого не допустим. Мы будем сражаться.

Ноло кивнул:

— Она рассчитывает на это. Ваше неповиновение лишь подхлестнет их интерес. Они знают, что у нас есть оружие и что мы довольно воинственны. В конце концов, сияющий человек — боевой чародей. Сопротивление, которое окажет наш вид, восхищает и притягивает их. Охотников будет больше, чем обычно. Они будут преследовать каждого обитателя нашего мира, пока всех не истребят. Для нашего мира нет и не может быть спасения. Если вы не сдадитесь, она осмелеет, выследит вас обоих и убьет. По какой-то причине вы ускользаете от нее, но это не проблема. Если она не найдет решения, то просто будет ждать. Это лишь вопрос времени.

— Ждать? — спросила Кэлен. — Но чего?

— Вашей смерти. Каждый из вас — последний в своем роде. Последняя исповедница, последний магистр Рал. Когда вы умрете — она ли вас убьет или кто-то еще, а может, вы умрете от старости — магические преграды падут. Как только это произойдет, мы станем похожи на любой другой мир. Они выпьют нашу кровь, сожрут плоть и выплюнут косточки. Когда с нашим миром будет покончено, они просто пойдут в другой.

— Может, она умрет раньше нас, — возразила Кэлен. — Мы с Ричардом еще совсем не старые и проживем еще долго. Может, она старше нас и уйдет первой. Тогда она не может позволить себе ждать.

— Нет, госпожа. Она много старше вас, но только входит в самый расцвет своей жизни — как вы с магистром Ралом. Разница в том, что она на века переживет вас обоих. И даже когда она умрет, ее место займут другие — как она заняла место того, кто был до нее. Заполучить наш мир — не столько ее цель, сколько движущая сила ее вида. Она переживет вас, если потребуется, и тогда, с исчезновением магии, заполучит наш мир. Время на их стороне.

Кэлен дотронулась до квадратного выреза платья исповедницы — до места, откуда Ричард вытащил кинжал.

— Значит, когда этот превосходящий вид не смог убить меня, ты подошел и ударил. — Это был не вопрос.

Лицо Ноло исказил ужас от внезапного упоминания того, что он сделал.

— Да, госпожа, — прохныкал он.

Кэлен выглядела озадаченной.

— Как ты смог поднять на меня руку после того, как я применила к тебе силу?

Он рыдал, его трясло от содеянного.

— Ответь мне, — сказала Кэлен убийственно спокойным тоном, который соответствовал ее маске исповедницы.

— Простите меня, госпожа, но то был не я, меня использовала богиня. Тварь, которую она послала, вернулась обратно в свой мир до того, как вы умерли. А богиня хотела закончить начатое, хотела вашей смерти. Ей не было дела до того, что вы применили ко мне свою силу. Она просто заставила меня идти вперед, управляла моей рукой с ножом. Вы отклонили мой удар, мы боролись, и хотя у вас действовала только одна рука, вы смогли выбить у меня нож. Вы ударили им меня — как и следовало ожидать, госпожа. Но в этой кромешной тьме меня вела богиня, и когда вы снова ринулись на меня, я смог вырвать нож из вашей хватки. Богиня вновь завладела моей рукой и вонзила в вас нож. Это была богиня, а не я. Хвала Создателю, что я не попал в ваше сердце и вы не погибли. Госпожа, я говорю правду, клянусь.

— Где она?

Ричард видел, что Кэлен была уставшей и расстроенной.

— Где эта богиня? — повторила она свой вопрос.

— В своем мире, госпожа.

— Но где этот мир?

Ноло зарыдал.

— Не знаю, госпожа, — жалко проскулил он. — Простите, госпожа, но я не знаю, как она перемещается из мира в мир. Я не понимаю этих способностей, как и она не понимает магии. Так или иначе, она переживет вас и тогда заполучит наш мир.

— В ее плане есть упущение. — Кэлен слегка приподняла подбородок. — Мы с лордом Ралом можем иметь детей.

— Детей? — переспросил он, подавшись вперед настолько, насколько позволяли его оковы. Он словно смотрел на нее своими кровавыми глазницами.

— Да, детей, — подтвердила она. — Эти дети будут нести в себе силу рода Ралов и силу исповедниц. Вот как это обычно работает. Вот как мы получили свой дар. Магия не исчезнет и спасет наш мир. Наша магия продолжится в наших детях. Она всегда будет ограждать наш народ от ее вида. Магия будет переходить потомкам и защищать наш мир.

Он снова замотал головой.

— Она видит, что вы уже долго вместе. Достаточно долго, чтобы продолжить род. Она видит, что вы не смогли зачать и родить наследников, как это делают остальные представители нашего вида. Вы супруги, но оба оказались бесплодными. Она видит, что ваш магический род близок к концу. Ваш мир почти готов к захвату.

Глядя на Кэлен, которая стоит в темнице и обсуждает такие личные вопросы с пытавшимся убить ее мужчиной, Ричард глубоко сочувствовал жене. Война украла у них возможность иметь детей. Она никогда об этом не говорила, но он знал, как мучила ее потеря их нерожденного ребенка. Тогда мир едва не развалился на части. В их жизни было столько ужаса и смертей, что они не могли привести в этот мир ребенка.

Он надеялся, что новая золотая эпоха даст им возможность расширить семью, но теперь, когда над ними нависла угроза Золотой богини… Кажется, их шанс завести детей только что ускользнул прочь.

— Если мы еще не завели детей, — сказала Кэлен, — это не значит, что мы не способны продолжить наш род.

— Ей все равно.

Кэлен моргнула:

— Как это ей все равно? Это же разрушит ее план пережить наш дар.

— Ей все равно, потому что молодняк почти любого вида беспомощен, и уж особенно наш. Вас может и трудно убить, но детей — легко. У них еще нет магии, которая их защитит. С младенцами даже проще. Представителям ее вида нравится убивать детей, потому что они легче поддаются беспомощному ужасу. Если бы у вас были дети, такая добыча еще больше бы восхищала их. Ваши дети для нее лакомый кусочек. Она придет за ними, независимо от магии, и убьет с той же легкостью, с какой мы давим таракана.

На глаза Кэлен навернулись слезы, ярость исказила ее лицо, а руки сжались в кулаки.

— Я хочу, чтобы твоя Золотая богиня умерла! Хочу, чтобы ты умер!

Ричард резко выпрямился. Этого он не ожидал.

Сразу после ее слов из ушей мужчины потекла кровь. Его тело сильно содрогнулось, а потом он повис на оковах. Человек, до которого дотронулась исповедница, жил только для того, чтобы служить ей. Если она желала его смерти, он без колебаний подчинялся.

Она только что пожелала его смерти. Это была казнь.

Старик пытался убить ее. Он вонзил кинжал ей в грудь, надеясь пронзить ее сердце, хотя им и руководила Золотая богиня. Поэтому Ричард не слишком огорчился, что тот мертв. Но он рассматривал картину в целом.

Он подошел ближе и положил руку на ее плечо.

— Кэлен, зачем ты его убила? Он мог сообщить больше сведений.

— Богиня не пощадит, — ответила она; слезы текли по ее щекам. — И я не буду.

Именно ее железная воля вдохновляла их всех и помогла победить в войне. Ричард был бы рад получить больше информации, но не мог винить Кэлен.

Он видел, что это испытание, потребовавшее ее физических и эмоциональных сил, окончательно истощило ее. Лицо Кэлен посерело.

А потом он заметил на ее боку красное пятно, расползавшееся по белому платью.

Шейла кинулась на помощь, когда Кэлен упала.

Глава 17

Кэлен знала, что глубоко спит, но все равно слышала свой крик.

Боль была невыносимой. Она хотела умереть, только бы избавиться от страданий, но в странных и запутанных снах смерть ускользала от нее.

Она уже бывала в этом месте — странном, искаженном мире безнадежной агонии, которая сводила все к одному настойчивому желанию: прекратить боль. Она умоляла боль остановиться, но одеяло сна лишь обездвиживало ее и делало беспомощной.

Ее руки вцепились в простыни. Она выкручивала сжатые кулаки, как боль выкручивала ее. Кэлен часто дышала, пытаясь вдохнуть столь необходимый воздух, но все было тщетно. Она подумала, что может задохнуться от этой бессильной жгучей потребности.

Где-то вдалеке послышался спокойный голос, утешающий ее. Словно говорил добрый дух. От этой мысли ее окатило волной нового страха — страха, что она уже умерла.

Но потом она поняла, что после смерти такая приземленная боль оставила бы ее. Она прекрасно знала, что после смерти начинаются другие мучения — но физическая боль к ним не относится.

Кэлен почувствовала, что боль начала отступать. Это было настоящее блаженство: чувствовать, что страдания уменьшились, пусть даже совсем ненамного. Ее крики перешли в стоны, а потом она смогла взять под контроль дыхание. Даже сквозь дымку сна она поняла, что наконец может нормально дышать.

Боль потихоньку слабела, отпуская Кэлен в глубокий нормальный сон, где все растворялось в мире сновидений, где все беспокойства, все странные и искривленные страхи смешивались в абсолютный ужас, присущий только снам.

Глубоко личные страхи и новые опасения не покидали ее даже во сне. После слов Ноло она не могла от них избавиться.

После целой вечности, проведенной во сне, Кэлен открыла глаза. Тело блестело от пота, и она оттянула ворот сорочки, пытаясь охладиться. Она знала, что спала довольно долго, но не знала, сколько именно. Плотные шторы были задернуты, и она не могла понять, день сейчас или ночь. По крайней мере, она находится в своей спальне, в безопасности.

Кэлен приподняла голову и увидела Шейлу, которая сидела в уютном кресле рядом с кроватью. Голова колдуньи была опущена, глаза закрыты, а дыхание ровное. Женщина была восхитительно прекрасна, а ее женственный голос заставлял Кэлен думать, что она сама разговаривает как лягушка. Разве справедливо, что такой обольстительной женщине достался такой голос?

Кэлен задавалась вопросом, считает ли Ричард колдунью красивой. Она знала, что считает.

А потом она улыбнулась сама себе. Она знала, что Ричард считает ее самой прекрасной женщиной мире. Иногда ей казалось, что она обманом заставила его так считать. Впрочем, это было волшебное чувство — ощущать его страсть и самой гореть от страсти к нему.

Сейчас она очень хотела обнять его и сказать ему об этом. Но как она могла? Больше всего на свете она жалела о том, что кричала на него.

Она попыталась сесть, но задохнулась от неожиданной боли. Шейла тут же открыла глаза и пересела на край кровати.

Кэлен почувствовала всеобъемлющее чувство спокойствия от того, что колдунья была рядом.

Шейла сочувственно положила руку на плечо и улыбнулась.

— Тише. — Она откинула со лба Кэлен волосы. — Тише.

Колдунья явно испытывала облегчение и просто светилась от радости, что Кэлен жива.

Кэлен обеими руками взяла ладонь колдуньи и прижала к своей щеке. Она не видела другого способа выразить Шейле благодарность за спасение своей жизни.

— Где Ричард? — наконец спросила Кэлен. — Где Морд-Сит?

— Я заставила Ричарда пойти спать, пригрозив, что усыплю его заклинанием, если он не сделает этого добровольно. Она разворчался, но согласился. Морд-Сит хотели остаться, но мне было бы неловко работать над исцелением, от которого человек кричит, если рядом будут стоять его охранники с эйджилами в руках. Их я тоже заставила пойти спать.

Ее слова вызвали у Кэлен улыбку. Она положила ладонь на живот.

— Если ты меня исцелила, почему мне все еще больно?

— Потому что мышцы живота свело судорогой от того, что я делала. Мускулы просто устали, вот и все. Не о чем беспокоиться. Я исцелила все твои раны и вытянула яд, оставленный когтями напавшего на тебя существа.

— Существа?

— Ты назвала его угольным человеком.

— Да, точно, — кивнула Кэлен, вспоминая.

Кэлен сжала руку Шейлы. Она ощущала глубокую связь с женщиной, которая ее исцелила. Исцеление нередко формировало такую близость. Чем серьезнее раны, тем глубже чувство единения.

— Спасибо, — сказала она. Слова и близко не могли выразить ее благодарность.

— Рада, что смогла помочь. И благодарназа то, что ты в порядке, ведь это спасло и мою жизнь.

Кэлен нахмурилась.

— О чем ты?

— Если б я позволила тебе умереть, твой мужчина содрал бы с меня живьем кожу и скормил ее стервятникам.

Кэлен улыбнулась. В приглушенном свете она прищурилась:

— Как долго я спала?

— Ночь, день, и еще одну ночь. Солнце еще не взошло.

Кэлен приложила руку ко лбу:

— Добрые духи…

Когда она попыталась сесть, Шейла мягко придавила ее к кровати.

— Тебе нужно отдохнуть. Не пытайся встать слишком быстро. Сперва привыкни снова быть здоровой. Спешка ни к чему.

Кэлен проверила свою левую руку. Она была в порядке.

— С Ричардом все хорошо? — спросила она, с беспокойством посмотрев на колдунью. — Были еще нападения?

— Одно, — ответила Шейла. — Магистр Рал проткнул своим мечом его и дверь позади. У него ошеломительная скорость реакции, но существо исчезло почти сразу после появления. Я не знаю, пострадало ли оно, но дверь уже точно не восстановить. У этого мужчины есть мускулы.

Кэлен не смогла сдержать улыбки:

— Да, он такой. — Она не знала, гордиться ей Ричардом или ревновать его к Шейле за такое заявление. — Но он в порядке? Его не ранили?

Шейла уверенно улыбнулась.

— Он в норме, хотя и извелся от переживаний за тебя. Пока что Золотая богиня не доставила нам новых неприятностей.

— Но еще доставит, — сказала Кэлен.

— Твой мужчина будет сражаться с ней. Так и должен поступать боевой чародей.

Кэлен улыбнулась, представив мужа.

— Он наш защитник.

Он был для нее всем.

Шейла кивнула.

— Да, он настоящий мужчина. — Она глубоко вздохнула. — Должна сказать, от подобных мужчин у меня пальцы на ногах поджимаются… если ты понимаешь, о чем я.

Непрошеная мысленная картинка подстегнула ревность Кэлен. Она не ответила, и на идеальном лице Шейлы появился намек на улыбку.

— У тебя разве не так? Пальцы на ногах поджимаются, глаза закатываются, а мышцы ног каменеют?

Вопрос застал Кэлен врасплох, и она не смогла ответить. Но улыбка Шейлы стала заметно шире, когда Кэлен покраснела.

— Он мой мир, — сказала Кэлен. — Он для меня все.

Шейла изогнула бровь:

— Так почему ты не рассказала ему?

Если до этого Кэлен покраснела, то теперь ее лицо просто пылало.

— Ты знаешь?

— Конечно, знаю. Во время исцеления я узнаю о подобных вещах.

Кэлен опустила голову на подушку и закрыла глаза.

— Добрые духи, как я сейчас могу сказать ему? Он обещал новую золотую эпоху. Я была так счастлива, я почти сказала ему… Но потом я увидела, как все рушится из-за Золотой богини, и обвинила его. Я была так зла, словно это он во всем виноват. Заявила, что он врал мне. Я была взволнована, а потом сильно рассердилась, глядя как наше счастье испаряется прямо на глазах. Я обвинила во всем его.

— Тебя можно понять, — успокоила ее Шейла. — Он знает, что на самом деле ты не винишь его и не думаешь, что он тебя обманывает. Излишняя эмоциональность нормальна для твоего состояния. Когда ты ему расскажешь, он поймет, и у вас снова все будет хорошо.

— Я уже была беременна, — сказала Кэлен, отвернувшись от колдуньи. — Я потеряла ребенка. Мы оба были опустошены. И теперь…

— Теперь ты наконец станешь матерью, Мать-Исповедница.

Кэлен посмотрела на нее:

— Разве я могу принести ребенка в мир только для того, чтобы Золотая богиня охотилась на него и убила? Как я могу привести ребенка в мир, полный проблем?

— Не сказала бы, что у тебя есть выбор.

Кэлен покачала головой:

— Я не знаю, как сказать ему.

— Ну, рано или поздно он все равно узнает.

— Знаю, но… — Кэлен с силой выдохнула от расстройства. — Когда Ноло сказал, что они убьют нашего ребенка, я потеряла над собой контроль. Я могла думать лишь о нашем ребенке, о новой жизни, только начинающей расти во мне, а теперь… Наш ребенок будет растерзан этими бессердечными существами. Как я могу возлагать на Ричарда такое беспокойство? На нас свалились серьезные проблемы. Как я могу сказать ему о беременности?

У Шейлы было странное выражение лица, но она ничего не ответила.

— Разве ты не понимаешь? — не сдавалась Кэлен. — Наш мир нуждается в нас обоих больше, чем когда-либо. Мы не можем позволить себе отвлекаться. На кону стоят жизни всех людей. А беременность подорвет нашу способность защищать их.

— Магия помогает защищать наш мир. Чтобы магия сохранилась, чтобы сохранилась твоя сила и сила лорда Рала, чтобы защитить будущие поколения, ты должна родить ребенка.

— Я знаю. Когда-нибудь, но не сейчас, когда на него будут охотиться жестокие хищники.

— Ты и магистр Рал не беззащитны. Вы должны сражаться за свое право на счастье и за наш жизненный уклад. Так уж устроен мир. Когда вообще были хорошие времена?

— Да, но пойми! Все иначе из-за Золотой богини и ее расы, внезапно пришедших к нам. Меня пугает перспектива привести в такой мир ребенка. Я боюсь за него.

Лицо Шейлы озарила безмятежная улыбка.

— Не просто ребенка, Кэлен.

Кэлен нахмурилась:

— Что ты имеешь в виду?

— Двойню.

Кэлен моргнула:

— Как двойню?

Шейла положила руку на живот Кэлен:

— У тебя будут близнецы. Мальчик и девочка.

Терри Гудкайнд Мерзкие твари «Дети Д’Хары. Том 2»

Глава 1

— Мальчик и девочка? — удивленно спросила Кэлен.

— Все верно, — сказала Шейла, кивнув и тепло улыбнувшись. — Ты беременна двойней.

Кэлен уставилась на колдунью со смесью восхищения и глубочайшего ужаса. Близнецы — мальчик и девочка — были подарком добрых духов. Дар Ричарда и ее сила исповедницы передадутся будущим поколениям. Дом Ралов не вымрет, линия исповедниц не прервется. Лучше и быть не могло.

Кэлен попробовала сесть, но тут же поморщилась и положила руку на живот, чтобы унять неожиданную боль.

— Тише, — сказала Шейла, положив руку на плечо Кэлен и мягко прижав ее к постели. — Раны угрожали твоей жизни, и ты только что исцелилась — почти полностью. Тело еще борется с последствиями ранений, а мышцы слишком устали. Нужно отдохнуть и восстановить силы.

Кэлен положила ладонь на руку Шейлы, благодаря за спасение своей жизни после нападения. Колдунья немало потрудилась, чтобы не дать Кэлен умереть и сохранить подвижность раненой руки.

Хотя Шейла и была колдуньей, выглядела она слишком молодой и красивой для такой искусной целительницы. За юной красотой скрывалась тень мудрости и властности. Это странное сочетание свежей цветущей женственности и проницательности заставило Кэлен задуматься о том, что Шейла была весьма непростым человеком.

Впрочем, сейчас Кэлен беспокоилась совсем не из-за необычной красоты женщины или собственной смертности. Она мягко сдвинула руку Шейлы, села на край кровати и свесила ноги. Наконец, ей удалось встать. Шейла, сидевшая на краю постели, тоже поднялась, готовая подхватить Кэлен, если у той подкосятся ноги. Усилием воли Кэлен заставила себя выпрямиться и обнаружила, что стоя чувствует себя лучше.

В роскошной спальне, освещенной мягким светом ламп и отблесками слабого огня в массивном камине, было тихо и спокойно. Кэлен знала: большинство Морд-Сит стоят в коридоре, охраняя спальню. Вика наверняка охраняет Ричарда.

С Морд-Сит за дверью и Шейлой внутри уединенная спальня казалась довольно безопасной. Но для чуть не убившего ее существа двери не были преградой — ведь оно напало на нее в запертой комнате. Теперь ей казалось, что загадочные хищники могут появиться из ниоткуда.

Тяготясь мыслями о новой угрозе их жизням и миру, Кэлен накинула халат и распахнула двойные стеклянные двери, ведущие на балкон. Покои многих поколений лордов Ралов — теперь принадлежавшие ей и Ричарду — располагались на верхнем уровне Народного Дворца и надежно охранялись солдатами Первой Когорты, личной стражи магистра Рала. Рифленые мраморные перила балкона были испещрены черными прожилками с золотыми пятнышками. Просторный балкон выступал за край плато, поэтому с него можно было увидеть не только дворец, но и равнины Азрита далеко внизу.

Кэлен поплотнее закуталась в халат. Лето заканчивалось, и холод предвещал непростые времена.

В предрассветной тьме равнины Азрита были почти неразличимы. Много раз она любовалась видом огромного неба и пустынных земель. Мир без мантии зеленых холмов, лесных ковров и драгоценных бурных потоков воды был чистым и честным в своей простоте.

В некотором роде равнины служили напоминанием о том, каким жестоким и неумолимым был мир жизни за фасадом красоты.

Но сейчас рассмотреть что-то можно было только во вспышках молний. Свет ламп из спальни подсвечивал струи дождя.

Мрачный и недобрый пейзаж вполне подходил настроению Кэлен.

Она очень хотела детей — детей от Ричарда. Она и так знала о беременности, но новость о близнецах заставила ее задохнуться от радости. Впрочем, какими бы желанными ни были эти дети, она не осмеливалась поверить, что имеет право на них.

Со спины к ней подошла колдунья.

— В Северной Пустоши уже наступила зима. Скоро она будет и здесь.

— Ты пришла оттуда? — спросила Кэлен, разум которой был занят холодными темными размышлениями.

Шейла кивнула и мягко положила руку на плечо Кэлен.

— Я знаю о твоих беспокойствах и страхах, — сказала она, словно читала мысли Кэлен. — Но дети, которые переймут дар лорда Рала и твою силу, в будущем помогут сохранить наш мир. Время для их появления самое подходящее.

Кэлен скрестила на груди руки:

— Оно совсем не подходящее. Рожу их, и за ними будут охотиться Золотая богиня и ее раса. Мир нуждается в них, нуждается в продолжении нашего магического рода, чтобы в будущем народ не лишился защиты, но именно поэтому Золотая богиня не позволит им выжить. — Кэлен уставилась в темноту. — Она придет за ними.

— Хочешь разыскать травницу, которая убьет нерожденных детей в твоей утробе раньше, чем Золотая богиня?

Кэлен передернуло от идеи убить своих детей еще до их рождения. Но эта темная мысль, не совсем сформированная, блуждала на краю ее сознания. Шейла выразилась очень жестко и была права, но Кэлен все равно подумала о милосердии такого поступка.

По ее щеке скатилась холодная слеза.

— Я этого не говорила.

— Мать-Исповедница, твоя беременность — радостное событие. Эти двое детей сохранят дар лорда Рала. К тому же, тебе не придется быть последней исповедницей.

— Невозможно узнать, перейдет ли наш дар детям. Они могут оказаться пропущенным звеном. Магия не всегда переходит детям одаренных и часто пропускает одно поколение или даже несколько. — Она знала, что дочери исповедниц всегда наследуют силу матери, но не все сыновья лорда Рала рождаются волшебниками.

— А если они одарены? Если именно в них нуждается магия, чтобы поддерживать связь, оберегающую мир?

Кэлен вытерла со щеки слезинку и оглянулась.

— А если они неодаренные? Тогда их рождение не сохранит магию нашего мира. Я бы с радостью родила Ричарду детей, и мы любили бы их ничуть не меньше, даже если они будут неодаренными. Без дара — но в особенности с даром — их ждет лишь рождение в умирающем безнадежном мире, в котором охотится раса Золотой богини.

На лице Шейлы появилась любопытная улыбка.

— Я не верю, что добрые духи сыграют такую злую шутку в столь трудные времена.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

Улыбка колдуньи стала шире, когда она положила руку на живот Кэлен.

— Потому что я чувствую в них дар.

Глаза Кэлен распахнулись.

— Ты точно уверена, что они одарены? Оба?

Шейла убедительно кивнула:

— Точно.

Кэлен снова взглянула во тьму. В перспективе мир нуждался в этом, но прямо сейчас ситуация лишь усложнялась.

Вдруг Золотая богиня сможет увидеть их магию? Она называет Ричарда сияющим человеком из-за того, что видит сияние его магии. Еще до своего рождения дети Д'Хары будут притягивать к себе зло.

Насколько она понимала, богиня в любой момент могла почувствовать магию, растущую в утробе Кэлен, и прийти убить ее. Кэлен подумала, что в прошлый раз богиня послала хищника именно за ней и детьми. Она едва спаслась, но богиня может послать других, чтобы завершить начатое.

В следующий раз они не станут так колебаться.

— Все должно было быть совсем не так, — прошептала Кэлен. — В другой момент. Даже если каким-то чудом мои дети родятся, это станет для них смертным приговором.

Глава 2

— Мать-Исповедница, разве ты не говоришь «Встань, дитя мое» тому, кто преклоняет пред тобой колени?

— Говорю. — Кэлен смотрела на пелену дождя, медленно колыхавшуюся на ветру.

— Значит, в некотором смысле все люди — дети Матери-Исповедницы, так?

Кэлен лишь рассеянно кивнула в ответ.

— Инстинкт Матери-Исповедницы велит защищать свой народ — своих детей. Я права? Не в этом ли смысл титула?

— В этом, — отозвалась Кэлен.

— Ты долго вела тяжелую войну, чтобы защитить их, так?

Кэлен снова кивнула, не понимая, к чему клонит Шейла:

— Война была ужасной и долгой. Но чтобы жизнь победила, мне пришлось сражаться. Вся моя жизнь — нескончаемая битва ради того, чтобы защитить людей от зла.

— И теперь ты обязана продолжить защищать всех своих детей — и особенно тех, которых носишь под сердцем.

Кэлен глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух из легких, поворачиваясь к колдунье.

— Это другое. У этих детей нет шанса на жизнь, их убьют просто за то, кем они являются. Золотая богиня имеет все преимущества и не отступится. Она поклялась покончить с магией в этом мире, тем или иным способом. Когда она добьется своего, ее орды будут охотиться на нас, пока не истребят.

Кэлен не могла вынести мысли, что принесет две новые жизни в мир, где им будет грозить смерть от руки беспощадного зла. Она уже мучилась от страха за них.

— Едва ли преимущество на их стороне, — усмехнулась Шейла.

Кэлен нахмурилась:

— О чем это ты? Ты слышала слова Ноло.

— Ричард — боевой чародей. Он будет сражаться, чтобы остановить Золотую богиню и расу хищников. Боевые чародеи рождаются с таким даром именно для того, чтобы встретиться с угрозой, ведомой или неведомой. Его ребенок будет иметь тот же дар. Мир нуждается в них.

Кэлен медленно покачала головой:

— Ты не понимаешь, все не так просто. Богиня — не единственная угроза. Есть еще одна, не менее ужасная.

Шейла наклонилась, положив пальцы на перила и внимательно глядя Кэлен в глаза.

— Поясни.

Кэлен провела ладонью по лицу, вытирая слезы.

— Я говорю о Шоте.

— О Шоте? — Шейла наморщила нос. — Кто это?

Кэлен сжала губы, а потом ответила:

— Шота — ведьма.

— Ведьма? — Шейла подняла бровь.

Кэлен кивнула.

— Когда мы с Ричардом впервые встретились с ней, она заставила змей ползать по мне.

— Змей? — Шейла выглядела озадаченной. — Зачем?

— Чтобы не дать мне приблизиться и применить свою силу. Тогда я еще нуждалась в физическом контакте с тем, на кого воздействую. Теперь моя сила способна преодолеть некоторое расстояние, но тогда я еще не умела этого. Шота хотела держать меня на безопасной дистанции и знала, что я боюсь змей. Она пообещала, что ее гадюки укусят меня, едва я шевельнусь. Ядовитые змеи должны были меня убить.

— Ты ей угрожала?

— Нет.

Шейла пришла в еще большее замешательство.

— Тогда с какой стати ведьма хотела тебя убить?

Кэлен вяло махнула рукой, словно пыталась отогнать дурные воспоминания.

— Она сказала, что если позволит мне жить и мы с Ричардом заведем ребенка, то он будет монстром.

— С чего она так решила? — Шейла совсем растерялась.

Кэлен глубоко вздохнула.

— В далеком прошлом были темные времена, вызванные мужчинами-исповедниками. Дар, переходивший от родившей их исповедницы, давал исповедникам необычайные способности и силу. Мощь развращала их, и они использовали ее ради власти. Эти звери погрузили мир в пучину тирании и ужаса. Поэтому всех мальчиков, которые рождаются у исповедницы, убивают. Этот ужасный долг выполняет отец. Супруг исповедницы всегда испытывал на себе прикосновение ее силы, и потому выполнял все ее приказания без колебаний. К счастью, мальчики у исповедниц рождались все реже и реже, и детоубийство стало редкостью. Ричард первый, кто любит исповедницу и не подчинен ее силой. Он связан со мной не исповедью, а любовью, поэтому Шота знает, что Ричард никогда не убьет моего ребенка. Он признался ей, что не сможет сделать это.

— Сила исповедницы передается всем девочкам?

— Да. Каждая дочь исповедницы — исповедница. Это было заложено в нас волшебником Мерриттом. Первая созданная им исповедница — Магда Сирус.

— Мальчики тоже всегда рождаются с силой?

Кэлен закусила нижнюю губу и прищурилась, вспоминая.

— Не могу сказать точно. Слишком давно это было. Может, с силой исповедников рождались лишь некоторые, но и они причинили достаточно страданий, поэтому мальчикам не позволяли жить.

— Тогда беспокойство Шоты необоснованно. Сын может и не унаследовать твои способности, и к нему перейдет только дар Ричарда. Раз уже исповедницы редко рожают мальчиков, может оказаться так, что у дочери будет твоя сила, а у сына — сила Ричарда. Кроме того, даже если у него будет способность исповеди, вы двое вырастите его хорошим человеком.

— Исповедник или нет, неважно. Шота говорила, что если у нас с Ричардом будет ребенок, он унаследует силу обоих и в результате станет монстром.

— Значит, она собиралась натравить на тебя змей? Слишком много усилий.

— Она поступила так из-за моего страха змей. С ней бесполезно спорить. Она уверена, что весь мир будет в ужасе от любого нашего ребенка, и хотела, чтобы перед смертью я ощутила этот ужас. Ричард заставил ее прекратить. Я ненавижу змей, но не могу сказать, что такого же мнения о ведьмах, ведь я знакома с другой ведьмой, которая помогла мне, — с Рэд. Она помогла спасти Ричарда, но, скорее всего, больше из беспокойства о собственной шкуре. Ведьмы опасны, и с ними почти невозможно договориться.

Шейла усмехнулась, будто Кэлен случайно пошутила.

— Что? — спросила Кэлен. — Я сказала что-то смешное?

— Возможно, — загадочно сказала она. — Продолжай.

— Так вот, Шота поклялась убить ребенка. Она сказала, что смешение нашего дара создаст монстра. Ты только что сказала мне, что близнецы одаренные — наделены даром Ричарда и моим. Насчет этого Шота не ошиблась.

— Ведьмы не всегда правы именно так, как ожидаешь.

— Это я знаю, уж поверь. Но Шота поклялась убить ребенка. С учетом темной истории не могу сказать, что ее страх перед исповедником не обоснован. Когда я поняла, что беременна, то ночами лежала без сна, со страхом вспоминая слова Шоты о том, что ребенок будет монстром.

Шейла пожала плечами.

— Смотри на это так: раз у тебя близнецы, мальчик и девочка, то мальчик получит дар Ричарда, а девочка станет исповедницей. Никакого смешения дара, никакого монстра. Видишь? Не нужно этого бояться, у тебя и так хватает поводов для беспокойства.

— Ты можешь сказать наверняка, что у мальчика не будет обеих способностей? А у девочки? Можешь пообещать?

Шейла колебалась.

— Если честно, не могу. Я лишь знаю, что оба одарены.

— Ладно, — сказала Кэлен, наклоняясь ближе. — Шота не будет ждать, чтобы выяснить это. Она просто придет убедиться, что они мертвы. Она согласилась оставить меня в живых при условии, что у нас не будет детей. Ричард так и не согласился с этим требованием, поэтому она предупредила, что убьет меня и ребенка, если я забеременею. Если же я проживу достаточно долго, чтобы родить, она придет за моими детьми и убьет обоих. Она неумолима. Шота ведьма. Она многое знает. Она в курсе событий. Не знаю, как она это делает — может, читает звезды.

— Звезды изменили свое положение на небе, — напомнила ей Шейла.

— Да, но насколько я знаю Шоту, она все равно как-то узнает о том, что я беременна от Ричарда. Шота совершенно ясно дала понять, что уверена: смесь двух разных даров создает монстров. — Кэлен подалась к колдунье, чтобы подчеркнуть свои слова. — Ты не знаешь, кто такие ведьмы.

Шейла склонила голову и прищурилась.

— На что это ты намекаешь?

— Они очень опасны.

— Неужели? — Мысли Шейлы не отражались на ее лице.

— Да.

Кэлен почувствовала, как что-то задело ее лодыжку. Она посмотрела вниз и замерла. Большая белая змея зашипела, ее красный язык пробовал на вкус воздух, а толстое тело обвивалось вокруг ее лодыжек, извиваясь и сжимаясь.

Взгляд Кэлен метнулся к Шейле.

— Ты ведьма?

Улыбка Шейлы совсем не понравилась Кэлен.

Теперь она поняла, какая загадочная тень скрывалась за красотой женщины.

Глава 3

— Именно.

Глаза Кэлен расширились.

— Это невозможно. Ты же колдунья.

— У моего отца есть дар, он волшебник. А мать ведьма. Перешедший от отца дар сделал меня колдуньей, а силы матери — ведьмой. Я и то, и другое.

— Я никогда не слышала о подобном, — сказала Кэлен, все еще удивленно глядя на Шейлу.

— Одаренных рождается все меньше, а значит, дар встречается все реже. К тому же, Дом Ралов периодически зачищал Д'Хару от угрозы, которую якобы представляют собой одаренные. Отец Ричарда, Даркен Рал, был одним из худших. Он объявил одаренных преступниками и призвал уничтожать их ради всеобщего блага.

Кэлен прекрасно об этом знала. Даркен Рал видел в каждом одаренном потенциальную угрозу своей власти. Именно поэтому ей пришлось пересечь границу Вестландии в поисках того, кто поможет остановить Рала. Там она и встретила Ричарда.

— Даркен Рал нашел путь через границу, и Срединные Земли, где живет мой народ, оказались под сапогом его тирании, — сказала Кэлен. — Он убивал всех одаренных, которых только мог отыскать. Он выследил и убил всех исповедниц. Спаслась только я. Вот как я стала последней исповедницей.

— Этот мужчина держал в страхе людей с самым разным даром, — грустно кивнула Шейла.

— Как твои родители сумели не попасться в его руки?

— Они сбежали, боясь за свои жизни и за жизнь их еще нерожденного дитя. — Шейла лукаво улыбнулась. — Дом Ралов никогда не искал одаренных в Северной Пустоши — она слишком далекая и малонаселенная, чтобы тратить на нее время. Даркен был одержим идеей захватить мир, его внимание было сосредоточено на населенных землях, а не на далеких и бесполезных регионах вроде Пустоши. Мои родители жили там в мирном уединении, и там я появилась на свет. Их способности смешались во мне, сделав и колдуньей, и ведьмой. Два дара смешались. — Она чуть подалась к Кэлен. — Я монстр, как ты выразилась.

Кэлен заставила себя не смотреть на змею, сжимавшую ее лодыжки и не позволявшую двинуться.

— Так выразилась Шота, а не я. И она говорила только о нашем с Ричардом ребенке и о смеси нашего с ним дара.

— Значит, в отличие от большинства людей, ты не считаешь меня монстром из-за того, что во мне смешались два разных дара? — Шейла говорила таким тоном, словно вела допрос. Она выгнула бровь. — Или все же считаешь меня проблемой, раз уж я ведьма?

— Конечно, нет.

— Уверена?

— Ты спасла мою жизнь, — ответила Кэлен. — Тебе не было нужды вмешиваться, незачем было так стараться, чтобы меня спасти. Ты могла дать мне умереть, и никто бы ничего не узнал. Своими поступками ты доказала, что ты не монстр. Мои дети тоже не станут монстрами лишь из-за того, что их отец — волшебник, а мать — исповедница.

— Что ж, ты права насчет того, что ведьмы опасны. Я ведьма и хочу, чтобы ты родила этих детей. Как и мои родители, которые бежали от тирании предков Ричарда, пытавшихся уничтожить одаренных, я тоже хочу жить в мире, в котором существует магия, в мире, в котором мы все, несмотря на уникальную природу способностей, можем смотреть в будущее без страха, что нас будут преследовать за то, кто мы есть. Хочу жить в спокойном мире.

— Мы с Ричардом тоже этого хотим. Ты жила вдалеке от недавно окончившейся войны, но именно ради такого мира мы с ним сражались, именно к этому неустанно стремились. Результатом стала Д'Харианская империя.

— Радостно это слышать. — Судя по голосу, у Шейлы еще оставались сомнения. — Но чтобы это случилось, ты должна родить. Твои дети — надежда магии нашего мира и нашего жизненного уклада. Ты должна постараться, чтобы они выросли и сохранили твою силу и дар Ричарда.

У Кэлен отлегло от сердца, но змея вокруг лодыжек не давала ей двигаться. Она боялась даже попытаться и старалась не думать о толстой змее, чьи холодные чешуйки скользили по ее коже.

— Ты больше, чем колдунья или ведьма. Ты Шейла. Если бы не ты, я бы умерла, как и надежда на то, что наш с Ричардом дар перейдет будущим поколениям. Я очень хочу, чтобы ты увидела не только рождение моих детей, но и расцвет их силы.

Взгляд Шейлы смягчился, и она кивнула.

— Ах, тогда ладно. Думаю, змея больше не нужна.

— Это было бы весьма кстати. — Кэлен сглотнула. — Я не смогу родить, если умру от ужаса.

Шейла мягко рассмеялась и неторопливо покрутила рукой в воздухе, склонив голову, словно предлагая Кэлен посмотреть вниз. Кэлен опустила взгляд и глубоко вздохнула от облегчения. Толстая белая змея исчезла.

Она не знала, создают ли ведьмы реальные предметы или только заставляют тебя в это поверить. Шота, например, могла изменять свою внешность и заставлять появиться предметы. Невозможно было узнать, как Шота выглядит, видишь ли ты ее саму или иллюзию. Теперь Кэлен засомневалась, видит ли истинный облик Шейлы, и понимала, почему в той смешались красота и вечная мудрость. Впрочем, змеи Шоты были достаточно реальны, чтобы их яд мог убить.

Шейла пальцем подняла подбородок Кэлен:

— Я не собиралась угрожать тебе или запугивать. Я просто хотела, чтобы ты поняла: если Шота сказала, что смешение магии порождает монстров, это не обязательно правда.

— Думаю, иногда из этого получается кто-то выдающийся, — сказала Кэлен.

— Я надеялась, что ты поймешь. Твои дети тоже будут выдающимися. Я не хочу, чтобы ты позволила посеянному Шотой страху руководить твоими действиями.

— Зла в мире достаточно и без выдумок богатого воображения Шоты. — Кэлен решительно посмотрела на колдунью. — Если Шота станет угрожать моим детям, это будет последним, что она сделает.

— Хорошо, — с довольной улыбкой сказала Шейла.

Глава 4

Улыбка Шейлы сменилась серьезностью.

— Не знала, что ты так слабо веришь в Ричарда.

Кэлен нахмурилась:

— В каком смысле? Я всецело в него верю.

— Ричард — защитник Д'Харианской империи, так? Узы между ним и народом защищают мир. Он снова и снова доказывал, что готов сражаться за свой народ до самой смерти.

— Знаю, — сказала Кэлен, — но к чему ты клонишь?

— А что для него самое главное?

Кэлен даже думать не пришлось:

— Я.

— Ты не думала, что он будет сражаться, чтобы защитить тебя и детей? Не думала, что он использует дар и сделает все возможное, чтобы защитить их еще до рождения? Не думала, что он и близко не подпустит к тебе эту Шоту?

— Да, но…

— Дети одной крови с тобой и лордом Ралом. Ты должна верить, что он тебя защитит. Для этого он и был рожден, это его призвание. Жизни всех нас в его руках. Морд-Сит всегда будут рядом, чтобы защитить тебя. И я буду, если захочешь. Ты должна поверить в Ричарда и позаботиться о близнецах.

Кэлен была сбита с толку намеками женщины.

— Я верю в него. По-настоящему верю.

Шейла слегка подалась вперед:

— Тогда он должен узнать о том, что скоро станет отцом. Ты утаила это от него. Нужно сказать ему о беременности, чтобы он смог защитить тебя.

Кэлен подошла к каменным перилам, за которыми на расстоянии вытянутой руки начиналась стена дождя. Молнии танцевали и метались средь клубящихся облаков, подсвечивая их изнутри и озаряя пустынный пейзаж далеко внизу. Временами по равнине проносились далекие раскаты глухого грома.

— Я позволю тебе остаться со мной, оберегать меня и, возможно, присутствовать при родах, — произнесла Кэлен. — Но при одном условии.

— При каком?

— Ты не должна говорить Ричарду о беременности.

Шейла издала мягкий смешок.

— Боюсь, он и без меня это выяснит. Беременность трудно скрыть, не находишь?

Кэлен обернулась:

— Пока что я могу это сделать. На какое-то время.

Шейла выглядела смущенной.

— Почему хочешь ее утаить? Я знаю лорда Рала недавно, но, судя по тому, что видела и слышала, он будет в восторге от такой новости. Он сделает все необходимое, чтобы защитить тебя и детей.

— Именно поэтому он и не должен знать. Хотя бы какое-то время. Нельзя допустить, чтобы Ричард отвлекался от своей работы: защищать наш мир. Он боевой чародей и должен найти способ устранить новую угрозу в лице Золотой богини и ее расы. Жизни всех нас — и жизнь моих детей — зависят от него и того, на что способен только он.

— Но если он узнает о детях, то ради них будет сражаться еще ожесточеннее. — Шейла озадаченно развела руками. — Разве не этого ты хотела — чтобы дети были защищены?

— В этом все и дело, — ответила Кэлен.

— Почему?

— Ты не знаешь Ричарда. Он и так чувствует вину за то, что отпустил меня одну допрашивать Ноло. Он думает, все произошло из-за того, что его не было рядом, чтобы защитить меня — хотя и знает, что один человек не опасен для исповедницы. Он вбил себе в голову, что ошибся и не уберег меня. Его воспоминания о том, что я чуть не умерла, еще слишком свежи, и он не хочет снова ошибиться. Уж я-то знаю Ричарда. Готова поспорить, тебе пришлось уговаривать его уйти, чтобы спокойно заняться моим исцелением. Я права?

Шейла скорчила гримасу и вздохнула.

— Да. — Она слегка смутилась. — По правде сказать, когда я обратилась к нему в большом зале, то обозвала идиотом за то, что он отпустил тебя одну допрашивать Ноло.

— Если б он знал о беременности, то стал бы оберегать меня еще сильнее. Он бы сосредоточил внимание на мне, а не на том, что сейчас необходимо сделать. Он был бы занят только моей безопасностью, понимаешь? Мы не можем этого допустить. Конечно, он может совмещать — защищать нас от новой угрозы и оберегать меня — и будет это делать. Но если он узнает о беременности, то его внимание неизбежно разделится. Я понятия не имею, как он справится с Золотой богиней, но он сам это выяснит. Наше дело — не обременять его излишними беспокойствами вроде беременности.

— Рано или поздно твое положение станет очевидным!

— Да, позже, — сказала Кэлен, положив руку на живот. — Но пока это незаметно. Позволим ему заняться своим делом и выяснить, как защитить мир. Прямо сейчас он должен беспокоиться обо всех — пока не стало слишком поздно и у наших детей не отобрали мир, в котором можно расти.

— Конечно же, ты понимаешь, что он сильно разозлится, когда узнает о твоей тайне.

— Лучше уж пусть злится, чем все мы погибнем из-за того, что его отвлекли.

Улыбка вернулась на лицо Шейлы.

— А ты займешься своим делом и родишь детей, чтобы защитить наш мир в будущем.

— Да, разумеется.

Шейла пару мгновений что-то обдумывала, а потом вздохнула:

— Ладно. Обещаю, что не скажу. Тебе решать, когда придет время сообщить ему.

Кэлен подняла палец и предупредила:

— Морд-Сит тоже ничего не говори. Скрывать что-то от Ричарда невероятно сложно. Если узнает хоть одна Морд-Сит, он тут же будет в курсе.

Шейла повернулась и сделала несколько шагов, потирая лоб кончиками пальцев. Потом она оглянулась.

— Так и быть. Никто не будет знать, кроме тебя и меня, пока ты не решишь изменить это.

— Хорошо. Спасибо, Шейла.

— Надеюсь, ты готова к тому, насколько зол и расстроен будет Ричард, когда выяснит, что ты от него скрывала.

Кэлен криво улыбнулась:

— Я не боюсь этого большого мальчика. Я приглажу его взъерошенные перья, когда придет время.

Глава 5

Держа в руке перевязь с ножнами, Ричард потянул на себя дверь спальни. Вика, сидевшая на полу прислонившись к двери, упала в спальню, но тут же вскочила, быстро протирая сонные глаза. Она расставила руки, не давая Ричарду пройти, и ее длинная светлая коса качнулась сначала в одну сторону, потом в другую, когда она осмотрелась по сторонам в поисках угрозы. Ричард догадался, что она сидела у двери, чтобы он не смог улизнуть без ее ведома.

Кто-то из Морд-Сит предупредил ее, что он часто так поступает. Бывало, он намеренно ускользал от Кары или других, но делал это по веской причине. Разумеется, для Морд-Сит, которые поклялись защищать магистра ценой своей жизни, не существовало достаточно веских причин отпускать его куда-либо без охраны. Они не понимали или же отказывались понимать, что таким образом он оберегал их от опасностей, которые они не могли постичь и устранить. Тот факт, что он беспокоился об их безопасности, лишь укреплял их преданность своему магистру.

— Есть весточка от Шейлы или Кэлен?

Вика покачала головой:

— Нет, магистр Рал.

Шейла занималась исцелением Кэлен и не хотела, чтобы Ричард стоял у нее над душой. По ее настоянию он отправился отдыхать в другую спальню, но из-за беспокойства за Кэлен почти не поспал.

Солдаты с оружием в руках смотрели на коридор слева от Ричарда, готовые защитить его от чего угодно. Мужчины стояли на страже неподалеку от выбранной им спальни, и что-то дальше по коридору заставило их подойти к дверям покоев. Что-то насторожило их и заставило обнажить оружие.

— Что за звук? — спросил Ричард, перекидывая через голову кожаную перевязь и опуская ремень на правое плечо. — Кажется, я что-то слышал.

Командир отряда указал мечом вглубь коридора.

— Мы тоже услышали странный звук, магистр Рал, но я так и не понял, что это. Не похоже на естественный шум вроде потрескивания дворца, которое все мы иногда слышим.

Ричард приладил меч на левое бедро, и украшенные золотом и серебром ножны блеснули в свете ламп. В спальне он выглядывал в окно и поэтому знал, что еще не рассвело.

Не успел он попросить командира подробнее описать звук, как послышался новый — громкий и отчетливый. Хотя источник его и был где-то далеко, Ричард различил крик, от которого в жилах стыла кровь.

Ричард помчался в сторону крика. Весь отряд рослых солдат Первой Когорты последовал за ним.

Ричард бежал по изысканному синему с золотым ковру, устилавшему пол широкого коридора. Крики все не стихали. Не замедляя шаг, он повернул направо в более узкий коридор, следуя за безумными воплями. Было трудно устоять на скользком каменном полу, поэтому он намеренно врезался левым плечом в отделанную панелями стену и оттолкнулся, чтобы завернуть за угол.

Вика расталкивала солдат, пробиваясь через крупных вооруженных мужчин к Ричарду. Все они знали, что Вика — его личный телохранитель, поэтому не пытались остановить ее, хотя Первая Когорта тоже была личной стражей магистра Рала. Никто из них не хотел бросать вызов Морд-Сит в красной коже и с эйджилом в руке.

Первая Когорта была ближайшей линией обороны магистра Рала. Эти солдаты посвятили свою жизнь тому, чтобы попасть в Первую Когорту. Мощные воины в кольчужных и кожаных доспехах умело обращались с любым оружием. Каждый из них был смертельно опасен, все они были элитой из элиты. Каждый был готов умереть, но не позволить врагу приблизиться к Ричарду.

Но никто не желал спорить с Морд-Сит, которая настаивала на том, чтобы быть ближе к магистру Ралу. Как и солдаты, как и все Морд-Сит, Вика больше всего на свете хотела защитить Ричарда. Величайшим желанием Морд-Сит было умереть, защищая магистра Рала. Извращенное желание, но Морд-Сит и сами были извращенными женщинами.

Когда Ричард освободил их от исторически сложившегося принудительного служения магистру Ралу, все они решили остаться с ним. Когда он освободил их и позволил самостоятельно распоряжаться своей жизнью, они лишь еще преданнее стали защищать его, но теперь по своей воле, а не из-за обучения, наказаний и навязанного долга.

Коридор, по которому они мчались, был облицован крашеным кленом и тускло освещен редкими зеркальными лампами, которые отбрасывали тревожные тени. Следуя за прерывистым слабым криком боли и периодически раздававшимся потусторонним гулким ревом, Ричард пробежал мимо десятков комнат и свернул в уходивший влево коридор. Плотная и темная группа солдат заполонила проход позади него и Вики. В этом коридоре была лишь одна лампа возле входа, и теперь все они бежали в сгущавшуюся тьму.

Ричард еще не обнажил меч, но магия оружия взывала к нему, нетерпеливо желая воссоединиться с нахлынувшей на него ярости из-за неведомой опасности. Магия клинка жаждала объединиться с яростью Искателя и ощутить вкус вражеской крови.

Зная, что источник звука уже близко, Ричард достал меч из ножен, и уникальный звон стали заполнил ограниченное пространство. В тусклом свете казалось, что черная сталь зловеще светится.

Когда древнее оружие оказалось в его руке, ничто больше не мешало магии меча течь в него. Гнев меча и его собственный слились воедино, готовые к любой угрозе, с нетерпением ожидая врага.

За спиной Ричарда лязгало и звенело оружие солдат. Слабый свет далекой лампы отражался от лезвий и уходил в темноту.

Они не замедляли шаг, и вскоре тьма сомкнулась вокруг них. Видеть становилось все труднее, а слабые вздохи затихли. Стук солдатских сапог в узком коридоре походил на гром.

Внезапно Ричард наткнулся на лежавшее кучей тело одного из солдат Первой Когорты. С первого взгляда он понял, что мужчина растерзан: огромные раны, нанесенные прямо через кожаный нагрудник, проходили по ребрам и обнажали внутренности. Руки были распороты до костей, несмотря на кольчугу. В окровавленных ладонях не было оружия.

Ричард поднял взгляд и заметил вдалеке темную фигуру. Он не различил, кто это, но чужак удалялся от них. Когда тот остановился и оглянулся, Ричард увидел, как свет далекой лампы за спиной сверкнул золотом в глазах хищника.

Он уже достаточно рассмотрел солдата на земле, поэтому перепрыгнул через тело и, не сбавляя шага, поспешил за нападавшим.

Тварь была быстрой и не издавала ни звука. В одно мгновение она растворилась в темноте. Ричард побежал по темному коридору, не собираясь упустить чужака.

Вика схватила его за рукав и вынудила остановиться. Стиснув от злости зубы, она прорычала:

— И что это вы надумали?

— Преследовать его! — Ричард высвободил рубашку из ее хватки.

Не дав ему снова броситься за хищником, Вика обхватила его рукой:

— Нет, вы не пойдете за ним! Там совсем темно. Мы даже не знаем, кто это. Видели, что оно сотворило с солдатом?

— Да. То же самое оно пыталось сделать и с Кэлен. Я должен…

— Нет, не должен! Оно хочет, чтобы вы следовали за ним. Дальше по коридору темно, хоть глаз выколи. У вас не будет ни шанса.

Ричард, как бы ни злился из-за убитого солдата, хмуро посмотрел на нее:

— Почему это оно хочет, чтобы я за ним следовал?

Вика зло махнула рукой назад:

— А вы еще не поняли? Оно растерзало человека в пределах слышимости от вашей спальни. Оно хотело выманить вас сюда, во тьму. Хотело, чтобы вы пошли за ним.

— В таком случае оно могло объявиться в моей спальне и схватить меня там.

— Вы слышали слова Ноло. Хищники хотят заполучить этот мир, но страшатся вашего дара. Они не понимают его. Эта тварь хотела, чтобы вы поступили глупо и оказались в уязвимом положении — как и Мать-Исповедница, когда на нее напали. Они используют вашу привязанность к своим подданным, чтобы выманить вас. Возможно, дальше по коридору засада, затаившаяся в темноте, и они попытаются одолеть вашу магию. Там могут быть десятки хищников, которые разорвут вас на части.

Командир отряда, который стоял за спиной Ричарда, пригладил свою густую бороду и перевел дыхание.

— Думаю, стоит ее послушать, магистр Рал. Она дело говорит. Враг мог напасть на любого из спящих во дворце, никто бы ничего не услышал и не увидел. Мы бы просто через какое-то время обнаружили останки. Нападение на одинокого часового возле ваших покоев имеет смысл только в том случае, если они намеревались привлечь вас сюда.

Вика кивнула командиру, выражая признательность за поддержку.

Ричард с неохотой заставил себя вырваться из тумана ярости и обдумать их слова. Ему пришлось с силой втолкнуть в ножны Меч Истины, чтобы погасить гнев, который вливало в него оружие. Он вздохнул, успокаиваясь.

Наконец, он кивнул Вике:

— Ты права. Спасибо, что не дала наделать глупостей.

— Судя по тому, что я слышала от сестер по эйджилу, это моя основная обязанность.

Некоторые из солдат усмехнулись.

— Ладно, — сказал Ричард. — Давайте поскорее вернемся к тому солдату и посмотрим, можно ли ему помочь.

Командир указал мечом назад.

— Лорд Рал, сейчас мы можем лишь сказать над его телом несколько прощальных слов. Боль и ужас для него закончились, и теперь он в руках добрых духов.

Ричард чувствовал себя невыносимо от того, что мужчина умер, охраняя его.

— Мы должны обыскать коридор — вдруг эта тварь еще здесь, — сказал он командиру. — Если она здесь, то мы не станем сломя голову кидаться в западню, а сами загоним ее в угол. Пусть солдаты возьмут факелы.

Когда около дюжины солдат вернулись с факелами, Ричард быстро и осторожно зашагал по коридору, выглядывая убийцу. Солдаты обыскивали все попадавшиеся комнаты, а на каждом перекрестке двое отправлялись в боковые проходы. Чем дальше они шли, тем больше было ответвлений.

После длительных и бесплодных поисков Ричард, наконец, остановился.

— Трудно сказать, куда оно пошло. Если верить Ноло, они способны просто раствориться в воздухе и вернуться в свой мир. Полагаю, убийцы уже нет во дворце.

— Боюсь, вынуждена согласиться, — сказала Вика. — Похоже, оно ушло.

— Но я хочу в этом убедиться, — продолжил Ричард. — Пусть солдаты тщательно все обыщут и не ходят меньше чем по двое.

Командир кивнул:

— Я вызову подкрепление, и мы осмотрим эту часть дворца.

Ричард провел пальцами по волосам:

— Нужно проведать Кэлен. — Он все еще ощущал отголоски потрескивающей ярости меча. Было трудно погасить столь сильный гнев сразу после того, как он разгорелся. — Если колдунья не закончила исцелять Мать-Исповедницу, я сверну ей шею.

— Уверена, она старается изо всех сил, магистр Рал, — спокойно заявила Вика.

Ричард кивнул и обратился к смотревшим на него солдатам:

— Все выглядит так, словно эти хищники любят нападать из засады. Они выбирают момент для удара, а значит, мы всегда будем в невыгодномположении. Неважно, насколько вы большие и сильные; если они застанут вас врасплох, вас ждет участь того неудачливого солдата в коридоре — вы умрете, даже не успев понять, что произошло.

— Тогда стоит принять меры, — предложил командир отряда. — Солдаты не должны стоять на страже в одиночку — неважно, где. На каждом посту должно быть по два, а то и по три солдата. Если враг накинется на одного из них, остальные смогут контратаковать.

Ричард со вздохом кивнул:

— Хорошая мысль. Прошу, так и сделайте. А я хочу убедиться, что Мать-Исповедница в безопасности.

Командир хлопнул себя кулаком по груди.

— Следуйте за мной, лорд Рал.

— Пока я навещаю ее, — сказал на ходу Ричард, — соберите всех офицеров Первой Когорты. — Он указал налево: — В той стороне находится площадь для посвящений. В Первой Когорте слишком много солдат, чтобы отрывать от обязанностей всех сразу и устраивать собрание, но офицеры смогут передать мои слова подчиненным. Я хочу обратиться к ним на той площади.

Глава 6

Кэлен в белом платье Матери-Исповедницы как раз вышла из спальни, когда Ричард вбежал в холл из широкого коридора. Он заметил, что ее руки двигаются без боли. Она шла, выпрямив спину, и он понял, что исцеление прошло успешно. Когда ее зеленые глаза остановились на Ричарде, ее лицо прояснилось.

Все Морд-Сит находились в круглом холле — они всю ночь охраняли спальню, в которой Шейла исцеляла Кэлен. Только Вика отправилась вслед за Ричардом в покои, где он решил провести ночь.

Вслед за Кэлен из спальни вышла уставшая Шейла. Ричард знал, что исцеление стало тяжелым испытанием как для Кэлен, так и для колдуньи. По лицу Шейлы и ее ауре он видел, что той пришлось нелегко.

Кэлен бросилась к нему, и он надолго забыл обо всем, сжимая ее в объятиях и без слов выражая свое облегчение от того, что она снова похожа на себя. Обнимая жену, он протянул руку и дотронулся до плеча Шейлы в знак признательности. Она ответила горделивой улыбкой.

— Ты выспался? — спросила Кэлен, взяв его за предплечья и отстранившись.

— Без тебя? Едва заснул.

Кэлен одарила его своей особой улыбкой.

— Шейла закончила исцеление, и сегодня мы будем спать вместе. Я позабочусь, чтобы ты хорошо спал.

— Было нападение, — сказал он, неохотно разрушая чары ее улыбки.

В тот же миг улыбка исчезла с ее лица.

— Что?

— Я уверен, что это дело рук такого же существа, как то, что напало на тебя — одного из хищников Золотой богини. Ты назвала его угольным человеком.

Лицо Кэлен побледнело.

— Где? Когда?

Ричард ткнул большим пальцем себе за спину.

— Вот только что. Пострадал солдат, который в одиночку стоял на страже в коридоре неподалеку от выбранной мной спальни.

— Лорд Рал, его сильно ранили? — спросила Шейла из-за спины Кэлен. — Я могу помочь?

Ричард покачал головой:

— К сожалению, ему уже ничем не помочь.

— Добрые духи, это ужасно. — Кэлен нахмурилась. — Зачем нападать на одинокого стражника? Это странно.

— Думаю, причина в том, что я спал неподалеку.

В этот миг в холл вбежал запыхавшийся солдат Первой Когорты.

— Магистр Рал, Мать-Исповедница, все в порядке?

— Да, — ответил Ричард. — В чем дело?

— Часовой, стоявший на посту в соседнем коридоре, найден мертвым.

— Все выглядит так, словно его задрал медведь? — спросил Ричард, и сердце его дрогнуло.

— Именно, — немного удивившись, ответил солдат. — Напавший не оставил никаких следов.

— Значит, вы никого не видели?

— Нет, лорд Рал.

— Пару часов назад я слышала крик, — сказала Кассия.

Ричард обернулся и уставился на Морд-Сит.

— И ты не пошла помочь ему?

Она нахмурилась:

— Конечно, нет, магистр Рал.

— Но почему?

— Потому что наш долг — защищать Мать-Исповедницу. Это могла быть диверсия с целью отвлечь нас. Мы не собираемся оставлять свой долг по обеспечению ее безопасности. Риск слишком велик. Разбираться с подобными происшествиями — работа Первой Когорты.

Ричард взглянул на мрачные лица Рикки, Ниды, Вэйл и Бердины. Все они разделяли мнение Кассии.

— Магистр Рал, — заговорила Бердина, — мы находимся во дворце ради того, чтобы оберегать вашу жену. Она столь же важна для сохранения магии, защищающей наш мир, как и вы. Я знаю, вы не хотели бы, чтобы мы позволили себя одурачить и оставили ее без защиты. Мы не оставим ее на попечительство никому другому. Мы последняя линия обороны. Мы умрем, но не подпустим к ней опасность. Так же мы поступим и ради вас.

— Она права, — добавила Кассия. — Мне жаль, что убит солдат Первой Когорты, но его смерть — еще одна причина, по которой мы не должны покидать свой пост.

Вика посмотрела на своих сестер Морд-Сит:

— У магистра иногда возникают безумные идеи подвергнуть себя опасности. К счастью, я была рядом и не дала сделать глупость. Это произошло при схожих обстоятельствах.

Остальные торжественно кивнули.

— Зачастую охранять его очень непросто, — подтвердила Бердина.

Ричард привык, что Морд-Сит, не стесняясь присутствия магистра, обсуждают его подобным образом, — словно он был плохо соображающим дряхлым дураком, который едва способен донести до рта ложку.

Он повернулся к Кэлен. Ее зеленые глаза завораживали, но ему нужно было вернуться к делам.

— Я попросил офицеров встретиться с нами на площади для посвящений, неподалеку отсюда, — сказал он после паузы. — Этим утром погибли двое солдат; уверен, слухи уже разошлись по Первой Когорте. Мы должны сообщить им, с какой угрозой предстоит иметь дело. Нам нужен план по борьбе с врагом.

— Они способны появляться из воздуха, — сказала Кэлен. В ее голосе звучало сомнение насчет возможности придумать план.

— Знаю. Это осложняет ситуацию, но кое-что нам уже известно. Они нападают на тех, кто находится рядом, пытаясь заманить нас в ловушку.

Кэлен не на шутку встревожилась.

— Если они могут появляться где угодно, то почему им не напасть на нас прямо в покоях? Ведь они уже поступили так, когда я осталась наедине с Ноло. Почему бы им не застать нас врасплох?

Ричард посмотрел в сторону, размышляя над вопросом жены, а потом взглянул на нее.

— Они боятся нашей магии. Они уже пробовали внезапно напасть на тебя, когда ты прикоснулась своей силой к Ноло — они атаковали тебя в момент уязвимости. Тварь начала терзать тебя, но исчезла раньше, чем завершила дело — видимо потому, что твоя сила уже возвращалась. Ноло говорил, что магия приводит их в ужас. Когда Шейла еще только начала тебя исцелять, я пошел по темному коридору, в котором погасли лампы. Он появился неожиданно. Я не знаю, откуда он пришел — может, просто появился в воздухе. Но он вдруг оказался на моем пути.

— Как он выглядел? — спросила Кэлен.

— Было слишком темно, чтобы разглядеть его. Темный силуэт вдруг бросился на меня. Я успел достать свой меч и нанести удар прямо в центр врага.

Кэлен подалась к нему:

— И что произошло? Ты убил его?

Ричард с сожалением покачал головой:

— Он просто исчез, будто его там никогда и не было. На мгновение мне даже показалось, что я просто вообразил, что что-то видел в темноте — не то тень, не то блик света. Я даже подумал, что мог испугаться собственной тени, но все же там что-то было. Моя магия — магия меча, — должно быть, спугнула его. Подозреваю, они нападают на наше окружение, чтобы проверить пределы наших возможностей.

— Или своих, — сказала Шейла.

— Может, и так, — обеспокоенно сказал Ричард и отошел на несколько шагов, размышляя.

— Мы должны предупредить людей об этой новой опасности, — сказала Кэлен.

— Люди смогут защититься от этих существ? — спросила Вика. — От угольных людей, как вы их назвали.

Кэлен покачала головой:

— Нет, не смогут. Боюсь, никто не сможет защититься, кроме Ричарда и, возможно, меня.

— Но чего мы добьемся, сказав всем, что наш мир подвергся нападению неизвестного врага, который способен появиться невесть откуда и разорвать их на части, а они никак не смогут спастись? Людей охватит ужас, а, по словам Ноло, хищники только того и ждут.

Ричард в раздумьях потер подбородок:

— Вика права.

— Тогда мы с Первой Когортой будем сталью против стали, — сказала Вика. — А вы будете магией против магии, магистр Рал. Вы были рождены для этого.

— Вот только у хищников нет магии, — напомнил Ричард.

— Зато у них есть то, что позволяет им попадать из своего мира в наш, чтобы охотиться и убивать. Вы единственный, кто способен бороться с подобными существами.

— Вы не можете сейчас беспокоиться об обитателях дворца, — добавила Бердина. — Вы должны сосредоточиться на том, чтобы остановить угрозу, а не управлять перепуганными людьми.

— А они дело говорят, — заметила Кэлен.

— Боюсь, и я вынужден согласиться. — Ричард глубоко вздохнул. — Золотая богиня и ее раса используют наше сострадание против нас самих, загоняя в свои ловушки.

Кэлен в отчаянии покачала головой:

— Но что мы можем с этим сделать?

Взгляд Ричарда скользнул по шести женщинам в красной коже, которые наблюдали за ним.

— У нас есть секретное оружие.

Кэлен нахмурилась:

— Какое?

— Морд-Сит. — Ричард криво улыбнулся. — У них нет сострадания.

На лицах Морд-Сит появились самодовольные ухмылки.

Глава 7

Ричард наблюдал за стаей золотых рыбок, которые неплотной группой грациозно скользили под зеркальной гладью бассейна на площади для посвящений. Их длинные гибкие хвосты ритмично колебались из стороны в сторону, пока рыбы медленно кружили вокруг большого и черного пористого валуна в центре бассейна. Вокруг валуна росли растения; их корни дрейфовали под водой, а над поверхностью выглядывали миниатюрные синие цветы. Ростки взбирались по камню, силясь дотянуться до света. Казалось, такова суть самой жизни — всегда тянуться к свету.

Впрочем, хищники, которые на них охотились, искали тьму, под покровом которой смогут нанести удар.

Над бассейном в крыше было отверстие, через которое проглядывало пасмурное серое небо. Ночной сильный дождь уже прекратился, но, судя по тучам, в любой момент мог начаться снова.

Ричард поднялся на невысокий бортик из голубой плитки, который шел по периметру квадратного бассейна, и повернулся к десяткам молчаливых офицеров. Солдаты ровными рядами стояли пред ним навытяжку. Кэлен не стала подниматься на бортик и остановилась справа от Ричарда. Три расслабленных на вид Морд-Сит встали справа от нее, и еще три — слева от Ричарда.

Шейла заняла место слева от Морд-Сит, сцепив перед собой руки и наблюдая за площадью. Ее разделенные пробором темные волосы длиной почти не уступали волосам Кэлен и, как и у Кэлен, поблескивали в тусклом дневном свете. Почти все солдаты, приходившие на площадь, невольно смотрели на нее. Шейла притягивала внимание. Ее внешность одновременно завораживала и пугала; колдунья словно призывала мужчин смотреть на нее и в то же время порицала их за взгляды.

Ричард знал, что она наполовину ведьма. Ведьмы опасны. Шейла излучала опасность даже тогда, когда не стремилась к этому. Некоторые ведьмы, например Шота, намеренно старались внушать опасения.

Большинство стоявших перед ним солдат были облачены в хорошо подогнанные кожаные доспехи поверх кольчуг. У каждого имелся широкий оружейный пояс, на котором висел меч, двуручный топор или булава. У многих было по два вида оружия, у некоторых по три. У некоторых солдат, владевших техникой ближнего боя, выше локтя были металлические обручи с острыми как бритва шипами. Эти шипы могли в секунды разорвать противника на части.

Ричард сцепил руки за спиной и заговорил:

— Все мы рады, что долгая и тяжелая война закончилась. К несчастью, сейчас мы снова оказались перед новой угрозой, не похожей ни на что виденное ранее. — Его лицо потемнело, когда в голове всплыли ужасные воспоминания. — Мы уже пережили немало кошмарных событий.

На многих лицах появилась неуверенность. Он знал, что большинство этих солдат слышали сплетни, и хотел покончить со слухами.

— Уверен, все вы заметили, что после окончания войны звезды на небе выглядят совершенно иначе. — Ричард слабо улыбнулся и указал на небо, видневшееся через отверстие в крыше. — По крайней мере, когда они видны. Это один из признаков того, что наш мир изменился самым непредсказуемым образом. Мы еще пока не понимаем этих изменений, но мне точно известно, что мы оказались в зоне досягаемости нового врага — расы хищников из другого мира. Ими руководит некая Золотая богиня. Они не люди. Их интересуют лишь охота, убийства и еда. Мы для них просто добыча, все равно что кролики для волков. С этими хищниками невозможно вести переговоры, заключить соглашение или мирный договор — кролики не могут настаивать на мире, если волки против. Я не могу этого объяснить, но они приходят в наш мир и делают это лишь по одной причине. Они приходят убивать. А потом быстро исчезают в свой мир. Пока что мы не сумели ни убить, ни пленить хоть одного из них.

— Значит, они обладают магией? — спросил командующий Седлак.

— Нет. Напротив, они боятся магии — или, по крайней мере, остерегаются ее. Вот почему я хочу возродить традицию произносить посвящение. Сейчас связь с моей магией — единственное, что их удерживает. Если они смогут убить меня и Мать-Исповедницу, то у них не останется причины осторожничать. Они хлынут в наш мир и будут охотиться на людей, пока не истребят.

— Как они выглядят? — спросил другой мужчина. — Похожи на волков или гаров, а может, на драконов?

Ричард с досадой покачал головой:

— Никто не разглядел их. Точнее, никто не выжил, чтобы рассказать. Кажется, они ходят на двух ногах, но не уверен. Мы знаем, что у них есть когти, способные разорвать человека. Наверняка вы слышали об убитых людях. Вот кто их убил.

Лейтенант Долан поднял руку и, когда Ричард кивнул, спросил:

— Как сражаться с ними? Их можно ранить обычным оружием?

— Полагаю, да, раз уж у них нет магии, — ответил Ричард. — Проблема в другом: нужно увидеть их вовремя и успеть среагировать, пока они не нанесли удар или не вернулись в свой мир. Но они часто поедают тех, кого убили. Значит, они живые существа и, следовательно, могут умереть. Наша задача — убить их. Вы будете сражаться сталью, а я — магией. Я намерен найти способ осуществить это. А пока что Первая Когорта — наша первая линия защиты во дворце. Они ведут себя осторожно и предпочитают действовать под прикрытием темноты и из засады. Значит, они способны мыслить. Нужно их перехитрить. Я хочу, чтобы все офицеры передали мои слова своим подчиненным. Все в Первой Когорте должны понимать, с чем мы столкнулись. Как только я узнаю что-то новое, оповещу вас. Они атакуют очень быстро, поэтому патрульные и часовые не должны ходить по одному. В патруле или на посту должно быть минимум двое солдат. Еще лучше передвигаться группами, если это возможно. Я хочу, чтобы вы оповестили своих сослуживцев, но в то же время никто не должен сообщать о ситуации посторонним — тем, кто живет во дворце и кто входит в состав готовящихся к отъезду делегаций. Пока что сказанное мной не должно уйти дальше Первой Когорты.

Лейтенант Долан обеспокоенно нахмурился:

— Вы не хотите, чтобы мы предупредили людей о противнике, который может возникнуть из ниоткуда?

— А какой от этого прок? — спросил Ричард. — Сейчас люди никак не могут себя обезопасить. Это наша задача. Даже если они запрутся в своих покоях, это не спасет от хищников, способных появиться из воздуха посреди комнаты. Оповестив людей, мы лишь посеем панику, и многие решат спасаться бегством. Угрожающие нам существа — хищники, а хищники инстинктивно гонятся за добычей. Насколько я понимаю, сейчас нигде не безопасно. Некуда бежать, негде прятаться. Во дворце или в далекой стране — все люди лишь добыча для расы хищников. Нападения будут продолжаться, и скоро начнется паника. Наш долг — искать способ справиться с угрозой, а не пугать всех до безумия, не имея решения. Я придерживаюсь мнения, что основная цель этих созданий — убить Мать-Исповедницу и меня, чтобы магия не мешала им бесконтрольно мародерствовать в нашем мире. Это не значит, что они не желают нападать на других людей — убийства происходили и достаточно далеко от нас — но я верю, что основными мишенями станут те, кто нас охраняет.

Колокол, установленный на камне в центре бассейна, прозвонил в первый раз из трех, созывая всех на посвящение. Когда звон прокатился по дворцу, Кэлен жестом показала Ричарду, что хочет кое-что сказать. Он подал ей руку и помог забраться на бортик.

Все взгляды устремились на Кэлен в белом атласном платье, которая стояла, гордо выпрямив спину.

— Вы не представляете, с каким сожалением я вынуждена снова просить вас сражаться. Знайте, что я делаю это не по своей воле. Нам опять придется бороться за свои жизни и защищать наш народ.

Кэлен была прекрасной, умной, доброй и мудрой женщиной, но трудно было найти кого-то столь же беспощадного в бою. Стоявшие пред ней солдаты знали это. Многие сражались под ее командованием и шли за ней в кровавые битвы. Она занимала особое место в сердцах этих воинов. Над хмурой площадью для посвящений повисла тишина. Все ждали продолжения слов Кэлен.

— Золотая богиня, которая возглавляет хищников, говорила со мной и лордом Ралом. Ее называют собирательницей миров, и она желает заполучить наш. Для ее вида убийство сродни спорту. Они неким образом отправляются в чужие миры, где охотятся на другие виды до полного истребления. Вот что ими движет. Они получают удовольствие, разрывая людей на части. Наш интеллект для них — лишь дополнительный вызов. Они стремятся сеять боль и ужас. Один из них вонзил в меня когти и чуть не убил. Я едва выжила и не могу даже описать боль и страх, которые испытала. — Она медленно покачала головой, и ее глаза наполнились слезами. — Эти существа жаждут растерзать наших детей.

Во дворике царила мертвая тишина, а по щекам Кэлен катились слезы.

— Это мерзкие твари.

Ричард знал, что она не любит показывать свою слабость и плакать на людях. Кажется, сейчас она едва справлялась с эмоциями. Кэлен вытерла со щек слезы и попыталась успокоиться, прежде чем продолжить:

— Нам остается лишь убить их всех до последнего. Если мы этого не сделаем, они не остановятся, пока не истребят нас. В прошлом я просила некоторых из вас приносить мне уши врагов. На этот раз… — Кэлен на мгновение стиснула зубы, и в ее голос вернулась сталь. — На этот раз я хочу, чтобы вы принесли мне головы этих мерзких тварей!

Солдаты вскинули в воздух кулаки, и по площади для посвящений разнесся оглушительный боевой клич.

Глава 8

Колокол прозвонил второй раз, созывая на посвящение, и обитатели дворца начали заполнять площадь. После третьего удара колокола все, включая Морд-Сит и офицеров, опустились на колени, наклонились и прижались лбами к земле.

Наступила тишина. Ричард стоял и смотрел, как люди на площади для посвящений и во всех уголках дворца начали произносить слова, которые повторяли за свою жизнь бессчетное количество раз.

— Магистр Рал ведет нас, — слились воедино искренние голоса. — Магистр Рал наставляет нас. — Эхо отражалось от каменных стен коридоров. — Магистр Рал защищает нас.

Эти слова горячим кинжалом пронзили сердце Ричарда. Он совершенно не знал, как собирается их защитить, но понимал, что только ему это под силу.

Собравшаяся толпа произносила посвящение в едином ритме, в унисон:

— В сиянии славы твоей — наша сила. В милосердии твоем — наше спасение. В мудрости твоей — наше смирение. Вся наша жизнь — служение тебе. Вся наша жизнь принадлежит тебе.

Ричард знал, что узы между ним и его народом пугали Золотую богиню. Узы — это чувства, наполненные магией. Они связывали их воедино — людей, которые были сталью против стали, и магистра Рала, который был магией против магии. Единство делало их сильнее. И все же он не знал, достаточно ли сильны узы, которые были их единственной надеждой.

Вдали от Народного Дворца посвящение произносилось лишь как напоминание и подкрепление уз. В самом же дворце, построенном в форме заклинания, сила посвящения увеличивалась и укреплялась. Именно поэтому во дворце, месте силы лорда Рала, посвящение произносили три раза подряд и делали это трижды в день — как отражение магической силы цифры девять.

Когда посвящение прозвучало в третий раз, Ричард сделал знак лейтенанту Долану, чтобы тот остался, пока остальные офицеры пойдут вводить в курс дела солдат Первой Когорты.

— Мне нужно поговорить с кем-то из дворцовых чиновников. С тем, кто знает о жителях дворца и его гостях, если это возможно.

Лейтенант задумчиво скривил рот и посмотрел на широкий коридор, который проходил рядом с площадью для посвящений.

— В этом крыле Народного Дворца располагаются покои лорда Рала, а еще есть секция для высших должностных лиц. Эти кабинеты неподалеку отсюда. Думаю, вам нужен мистер Беркетт, который курирует управляющих всех частей дворца. Вы можете помнить его с аудиенции для посетителей в большом зале. Он был там и помогал разбираться с деталями. — Лейтенант постучал пальцем по своему подбородку. — У него маленькие подбородок и выступающие вперед зубы.

Ричард не мог помнить всех людей, которых видел, но запомнил в лицо почти всех дворцовых чиновников. Имя мало ему помогло, но лицо он вспомнил. Этот любезный мужчина с радостью помогал разобраться с размещением и утомительными просьбами высокопоставленных гостей.

Лорд Рал издавал общие указы, но именно дворцовые чиновники следили за их исполнением. Народный Дворец был не просто дворцом, а настоящим оживленным городом на вершине плато. Он являлся домом для многих тысяч людей, не считая многотысячную Первую Когорту.

— Я помню его, — с кивком произнес Ричард. — Как найти его кабинет?

— Позвольте проводить вас, — сказал лейтенант Долан и вытянул руку, приглашая следовать за собой.

Кэлен взяла Ричарда под руку, и они пошли вслед за офицером. Вика и Шейла неотступно следовали за ними, а остальные Морд-Сит, облаченные в красную кожу, замыкали группу. Ричард жалел, что Морд-Сит больше не носят белую форму, которую он просил их надеть на аудиенцию в большом зале в знак наступления мирного времени. В красной коже они выглядели смертельно серьезными и ничуть не мирными.

Лейтенант стал подниматься по широкой лестнице из кремового мрамора. Грани ступеней были скруглены ногами людей, которые веками поднимались по этой лестнице.

Добравшись до верхнего уровня, они прошли по мосту с невысоким сплошным ограждением, верх которого был выложен крапчатым гранитом. С моста открывался головокружительный вид на один из внушительных главных коридоров дворца. Стеклянные вставки в крыше пропускали тусклый свет пасмурного дня, и тот освещал огромное помещение.

Далеко внизу люди шли по своим делам. Кто-то шагал неспешно, кто-то торопился. Многие из них жили и работали здесь, а другие всегда мечтали посетить великолепный Народный Дворец. Теперь, когда лордом Ралом был Ричард, а в мире царило спокойствие, они чувствовали себя в безопасности.

Вдоль стен нижнего коридора попадались торговые лавки с красочными или обычными навесами, в которых продавалось все подряд: травы, изделия из кожи, глиняная посуда, памятные безделушки для посетителей дворца. Довольно много было прилавков с различной снедью. Мясники продавали мясо, фермеры торговали овощами, простые люди предлагали купить собранные ими травы и грибы. Во многих лавочках еду на продажу готовили днем и ночью. Там можно было купить запеченное на шпажке мясо, бумажные свертки с обжаренным в масле картофелем или рыбой, миску рагу. Покупатели поглощали купленную еду за маленькими столиками возле магазинчиков, и аромат стоял опьяняющий.

Миновав мост, они пошли по балкону, с которого открывался вид на главный коридор, и вскоре лейтенант Долан остановился перед открытой дверью. Жестом он показал, что они на месте.

Ричард постучал костяшками пальцев по дверному косяку и вошел в комнату.

Мистер Беркетт сгорбился над огромным столом, который все же едва вмещал стопки свитков, свечи, набор официальных печатей и сургуча. Документы всех сортов занимали каждый дюйм поверхности. К одной из стен были приколоты планы различных частей дворца, а на другой стене висел длинный список имен.

Мужчина, увидев посетителя, подскочил от неожиданности и тут же поднялся из-за стола. На рукавах его отороченного голубой каймой облачения были три золотые полосы — знак высокой должности. Он встал так поспешно, что зацепил несколько свитков. Те покатились по столу и упали на пол. Один из документов упорхнул, словно испуганная птица.

— Лорд Рал, — с широкой улыбкой сказал мужчина, пытаясь поймать отправившуюся в полет бумагу. — Какая честь принимать вас в своем скромной кабинете.

Ричард поймал бумагу, кружившую в воздухе, словно осенний лист, и протянул ее чиновнику.

— Мистер Беркетт, мне нужна ваша помощь.

Вика протиснулась в кабинет вслед за Кэлен и Шейлой. Остальным Морд-Сит пришлось ждать снаружи, потому что они просто не поместились бы в тесную комнатку.

— Я к вашим услугам, лорд Рал. Сделаю все, что в моих силах. Чем могу быть полезен?

— Можете сказать, проживают ли во дворце одаренные? — Ричард указал на Кэлен и Шейлу, стоявших по обеим сторонам от него: — Присутствующие здесь не в счет.

— Разумеется, лорд Рал. — Неправильный прикус мистера Беркетта делал его речь слегка невнятной. — Во дворце довольно много одаренных.

Мистер Беркетт принялся рыться в разложенных на столе бумагах, переставляя стопки документов и бормоча себе под нос. Наконец, он нашел нужный лист и выдернул его из стопки. В следующий миг ему пришлось ловить деревянный подсвечник, который едва не опрокинулся.

— Да, вот список. Мы ведем учет. Каждый одаренный посетитель должен записаться по прибытии, чтобы мы могли отыскать его, ведь…

— Ведь в прошлом лорд Рал желал знать, какие одаренные его окружают, — закончил за него Ричард.

Мистер Беркетт прочистил горло.

— Да. Что ж, вы, в отличие от прошлого лорда Рала, не питаете к ним враждебности, но мы продолжаем вести список. Записываем имена, где они расположились…

— На случай, если дворец будет нуждаться в их услугах?

Лицо мужчины просветлело.

— Да, именно.

Ричард нахмурился:

— Сколько во дворце одаренных?

Тот почесал голову и принялся просматривать список.

— На самом деле не так уж много, лорд Рал. Не так много, как можно было ожидать в таком огромном и многолюдном дворце.

Ричард знал, что в прошлом Народный Дворец был опасным местом для одаренных, но его сила привлекала их.

Мистер Беркетт мычал себе под нос, что-то подсчитывая, а потом постучал пальцем по листку.

— Не наберется и двух дюжин постоянных жильцов, лорд Рал. И еще один гость: одаренная женщина с неодаренной дочерью.

— Хорошо. Мне нужно незамедлительно переговорить со всеми ними. Сможете организовать?

— У меня есть помощники, — мужчина указал на стену. — В соседних кабинетах. Дворец довольно большой, как вам известно. Я могу отправить их с поручениями, и все довольно скоро будет готово.

— Хорошо. Соберите их в библиотеке на верхнем этаже, неподалеку отсюда. — Ричард указал на другую сторону огромного коридора через дверной проем, в который заглядывали ловившие каждое слово Морд-Сит. — Она находится в конце вон того коридора, возле белой мраморной колонны. В ней двери и окна из непрозрачного стекла, а возле входа стоят довольно уродливые стулья в оранжевую полоску.

Мистер Беркетт склонил голову.

— Вы говорите о библиотеке со сдерживающим полем?

Ричард немного удивился, что чиновнику известно об этом факте, но потом он решил, что мистер Беркетт по долгу службы обязан знать такие вещи.

— Да, об этой. Дворец большой; наверняка некоторые одаренные довольно далеко отсюда, поэтому назначьте встречу после обеденного посвящения. Думаю, им хватит времени добраться до библиотеки. Передайте, пусть не идут на посвящение, а будут здесь сразу после его окончания. Важно, чтобы я переговорил с ними как можно скорее.

Мужчина склонил голову, продемонстрировав гладкую блестящую лысину на макушке с довольно непривлекательным пигментным пятном в форме маргаритки.

— Разумеется, лорд Рал. Все будет сделано. — Он заколебался, приложив палец к нижней губе. — Вы отправите с моими людьми солдат?

— Солдат? — озадаченно переспросил Ричард. — Нет. А зачем?

— Ну, просто в прошлом… — мужчина запнулся, а потом прочистил горло, — когда лорд Рал хотел собрать одаренных, это часто не сулило им ничего хорошего. Поэтому солдаты были необходимы, чтобы одаренные пришли на призыв.

Ричард понимающе кивнул. Приглашение на личную встречу с Даркеном Ралом обычно приводило всех в ужас. Он знал это по собственному опыту.

Ричард улыбнулся:

— С ними не случится ничего дурного.

— А если они не захотят прийти на встречу с вами?

— Просто скажите им, что я нуждаюсь в их помощи.

— И если они все равно не пожелают?

Ричард вздохнул, подивившись живучести ужаса, который Даркен Рал вселял в сердца одаренных.

— Если они не придут сюда с вашими помощниками, то вам придется отправить за ними солдат Первой Когорты.

Глава 9

Когда они вышли из тесной комнаты, мистер Беркетт свернул к кабинетам своих помощников. Ричард посмотрел вслед торопившемуся мужчине. Тот прихрамывал, словно его колени болели от старости.

Ричард повернулся и увидел краснолицего солдата, который бежал к ним по балкону — рослого мужчину с широкой грудью и мощными руками. На кожаном наплечнике Ричард разглядел его ранг.

Воин остановился чуть раньше, чем собирался, когда Морд-Сит закрыли собой Ричарда и Кэлен.

— Магистр Рал, мне нужно с вами поговорить.

— Ваше имя, сержант?

Мужчина стукнул кулаком по кожаному нагруднику, задыхаясь и хватая ртом воздух.

— Простите, лорд Рал. Меня зовут сержант Барклай, и я присутствовал на площади для посвящений, когда вы обратились к офицерам. У нас возникла проблема, и я хотел поговорить с вами еще там, но лейтенант Долан увел вас. Я счел, что у вас важное дело и решил подождать, когда вы закончите разговор с мистером Беркеттом. Я только проверил своих людей, пока вы были заняты, а потом поспешил сюда, чтобы узнать, сможете ли вы уделить мне время. Магистр Рал, это очень важно — иначе я не посмел бы вас беспокоить.

— Я считаю, что солдаты Первой Когорты без всякого стеснения должны обращаться ко мне по важным вопросам. Расслабьтесь, сержант. В чем проблема?

Он нервно облизнул губы.

— Мы кое-что обнаружили. Вы должны это увидеть.

Ричард нахмурился:

— Что вы нашли?

— Это внизу, лорд Рал, — сказал сержант, обернувшись и неопределенно указав вниз через перила балкона. Он снова посмотрел на Ричарда. — Смею предположить, вам лучше увидеть все своими глазами, лорд Рал.

У Ричарда были неотложные дела, но сержант был не на шутку встревожен.

— Хорошо. Надеюсь, это не займет много времени.

Сержант Барклай быстро отвесил поклон и направился к парадной лестнице. Когда все они спустились на первый этаж, сержант подвел их к находившейся неподалеку двойной железной двери безо всяких украшений. Двое солдат стояли по обеим сторонам двери, вертикально держа пики. На поясах у них висели мечи. Солдаты синхронно отсалютовали, прижав кулак к сердцу, а потом открыли дверь перед Ричардом и его сопровождением.

За дверью была служебная часть дворца, закрытая для публики. Простые коридоры разбегались во всех направлениях и вели к особым зонам. Вскоре на пути оказалась лестница с непритязательными железными перилами. Сержант поспешил вниз, перепрыгивая по две ступени, и остальные последовали за ним. Стук ботинок отражался от стен гулким эхом.

Факелы в железных подставках отбрасывали колеблющиеся тени. На каждой лестничной площадке была дверь с двумя стражниками. Сержант не останавливался, чтобы поговорить с ними, и продолжал спускаться по лестнице на нижние тайные уровни дворца.

Наконец, на одной маленькой площадке сержант остановился и сделал одному из стражников знак открыть дверь.

С обеспокоенным видом сержант обернулся к нетерпеливой группе:

— Сначала я хочу, чтобы вы сориентировались и сделали выводы о том, где мы и что находится рядом.

За дверью оказалась площадка огромной внутренней лестницы дворца. Именно по ней посетители поднимались в сам дворец после того, как проходили через главные ворота у подножья. Эта лестница не была непрерывной. Путь наверх, состоявший из разрозненных лестничных маршей и длинных горизонтальных участков, следовал извилистым контурам почти вертикальных стен. Попадались просторные площадки со скамейками для отдыха. Было довольно темно, но Ричард разглядел силуэты людей, идущих во дворец и из него. Поскольку аудиенция в главном зале закончилась, больше было тех, кто покидал дворец.

Большая часть огромного помещения была освещена довольно тускло. Вдоль подъема были развешаны факелы и лампы, разгонявшие вечную тьму подземелья, но попадались и такие места, где было совсем темно. Они стояли как раз на таком участке. Многие посетители несли в руках простые и дешевые свечные лампы, которые продавались в лавочках по пути. Те, кто пренебрег лампами, в темных местах просто держались за металлические перила.

Вдоль длинного подъема с равнин Азрита попадались магазинчики, расположенные в нишах стен там, где позволяло место. Тут продавались почти такие же товары, как и наверху. Многие посетители находили подъем слишком трудным, поэтому останавливались возле магазинов, чтобы перекусить, отдохнуть или купить сувенир, а потом спускались вниз.

— В какой части подъема мы находимся? — поинтересовался у сержанта Ричард.

Барклай отвел их обратно на служебную лестницу и приказал стражникам закрыть дверь.

— Чуть выше середины. Еще раньше я поставил солдата у каждой двери, чтобы посетители не могли войти и попасть в закрытые зоны дворца.

— По одному у каждой двери? — спросил Ричард, который заметил, что сейчас стражники стоят по двое.

Сержант облизнул губы.

— Да. Двери всегда запирались с этой стороны, чтобы никто не мог пройти, на зачастую мы расставляли стражу — когда, как и сейчас, во дворце было много посетителей. Просто чтобы никто не наделал глупостей: вы знаете, какой интерес вызывают запертые двери. — Предупреждая просьбу Ричарда, сержант пошел дальше. — Сюда, магистр Рал.

Сержант продолжил торопливо спускаться по лестнице. После казавшейся бесконечной череды лестничных маршей они достигли подножья. Их уже ждали полдюжины солдат с факелами, которые не могли полностью разогнать давящую темноту. Огонь шипел и плевался, словно силясь отогнать мучительную тишину. Запах горящей смолы отчасти заглушал вонь сырости и затхлости.

Когда Ричард со своей группой нагнал сержанта, тот подал солдатам с факелами знак идти вперед, а затем склонил голову, призывая Ричарда и остальных следовать за ним. Они прошли по широкому коридору, а потом зашагали по темному проходу, в котором пахло застоявшейся водой, плесенью и мертвыми крысами. Попадались лужи, которые приходилось обходить или перепрыгивать. Звуки шагов тихим эхом отражались от темноты.

Когда солдаты с факелами остановились перед большим проемом, за которым находилась кромешная тьма, сержант Барклай повернулся к идущей за ним группе.

— Если позволите высказать свое мнение, магистр Рал, дамам лучше остаться здесь. А мы с вами пойдем дальше, и вы сами все увидите.

— Увидит что? — спросила Шейла.

— Прошу, доверьтесь мне. — Он нервно облизнул губы. — Будьте добры, подождите здесь и позвольте лорду Ралу отправиться со мной одному.

— Куда магистр Рал, туда и я, — не терпящим возражений тоном заявила Вика.

Остальные Морд-Сит явно были с ней согласны.

— Вы бы не отвели нас сюда, если б на то не было веской причины, — сказала Шейла. — Я тоже иду дальше.

— Будьте добры, покажите то, ради чего нас сюда привели, — приказала Кэлен.

Сержант собирался возразить, но при виде решимости в ее глазах просто вздохнул и повернулся к Ричарду, словно умоляя того вмешаться.

— Просто делайте, как она говорит, сержант.

Сержант оглядел решительные лица и кивнул. Взмахом руки он отправил во тьму нескольких солдат с факелами.

— Прикройте нас со спины, — сказал он остальным стражникам. Те кивнули и заняли позиции по обеим сторонам от входа.

— Что это за место? — спросил Ричард, удивившись приказу сержанта. То тут, то там попадались груды каменных блоков. — Для чего оно?

Широкоплечий сержант Барклай оглянулся, не замедляя шага:

— Это одно из служебных помещений, которые использовали при возведении фундамента. Основание дворца очень массивное. Полагаю, здесь складировали материалы — каменные блоки и прочее — во время строительства дворца. После окончания работ комнату освободили — возможно, чтобы время от времени осматривать фундамент или просто не желая тратить силы на ее обустройство.

Когда они поспешили по грубо высеченному в скале проходу, Ричард начал различать специфический запах смерти. Вскоре вонь стала столь сильна, что от нее резало глаза. Шейла и Кэлен прикрывали рты, но это мало помогало.

— Подождите, — не выдержала Шейла и остановилась. — Мне нужно буквально пару секунд.

Она подняла с неровного пола у стены горсть камешков и покрутила над ними ладонью. Потом она протянула руку с камешками остальным.

— Вот. Возьмите по камешку. Я пропитала их сильным запахом мяты. Держите их возле носа, чтобы вас не вырвало. — Она глянула на Кэлен. — В случае если у кого-то слабый желудок, я не хочу, чтобы его стошнило от запаха смерти.

Трое солдат, Ричард и Кэлен охотно взяли по камешку.

Кэлен поднесла камешек к носу и сделала глубокий вдох.

— Я уже достаточно вдыхала запах смерти, но к нему невозможно привыкнуть. Это поможет, спасибо.

Сержант взглядом выразил благодарность за мятный камешек. Ричард тоже. Морд-Сит казались равнодушными.

Вэйл взяла камешек, понюхала его и вернула Шейле.

— Спасибо, но мне он не нужен.

Шейла выгнула бровь и посмотрела на Ричарда.

Ричард не хотел тратить время на объяснение поведения Морд-Сит.

— Идем, — сказал он сержанту.

Вскоре запах смерти стал просто ошеломительным, и Ричард порадовался спасительному камешку, наполнявшему ноздри сильным ароматом мяты и приглушавшему отвратительный запах. Без этого ему было бы слишком трудно идти дальше, хотя и так приходилось нелегко.

Грубый проход вывел в огромное помещение. В тусклом неровном свете факелов Ричард увидел что-то в темноте впереди.

— Что это?

Он слышал жужжание, но не мог понять его причины.

Сержант Барклай поднял руку, призывая их подождать, а сам немного прошел вперед, освещая помещение факелом. Ричард пораженно заморгал, когда свет разогнал темноту. Шейла подалась вперед, широко распахнув глаза.

— Да помогут нам добрые духи, — прошептала Кэлен, и ее глаза наполнились слезами.

Глава 10

То, на что смотрел Ричард, было настолько непостижимым, что поначалу он даже не поверил своим глазам. Возле высокой грубо обтесанной темной каменной стены рядом с монолитной опорой фундамента высилась гора останков.

Ричарду потребовалось время осознать, что непонятная масса в действительности была кучей трупов. Кровь и прочие телесные жидкости стекали в большие лужи. Над свалкой из тел гудел рой мух, а некоторые лакомились густой жижей на полу. В полумраке поначалу казалось, что куча шевелится, но при свете стало ясно, что то копошились крысы.

Вонь была невыносимой даже с мятными камешками Шейлы. Зловоние и так было тошнотворным, но вид всего этого добавлял новые оттенки отвращения.

Из переплетения позвоночников, небольших косточек, одежды, кишок и разлагающейся во тьме плоти торчали белесые кости и их фрагменты. На многих еще виднелись кусочки мяса, от пятен крови местами кости покрылись темной патиной. Многие были раздроблены хищниками в поисках костного мозга. На некоторых виднелись отметины от когтей, в которых Ричард узнал те, что были на руке Кэлен.

Кое-где Ричард замечал нагрудные и наплечные пластины кожаных доспехов солдат Первой Когорты. Все они были разодраны когтями. Кожаная броня не могла защитить от нападавших. Среди останков виднелись окровавленные кольчуги, кое-где среди мусора лежало даже оружие.

В груде валялись влажные грязные куски органов. От извивающихся внутри личинок они казались живыми. Из постоянно движущейся массы торчали более крупные кости рук, ног и ребер. Обглоданные от скальпов и лиц черепа со следами от зубов собирались в хаотичные кучки.

Гора останков была намного выше Ричарда и имела не меньше пятнадцати футов в поперечнике. Беглый подсчет костей ног и рук, а также черепов подсказывал Ричарду, что тут покоилось несколько сотен человек.

Ричард быстро понял, что здесь случилось.

— Они притаскивали сюда убитых или еще живых пленников, чтобы кормиться, — сказал он сержанту Барклаю. — Они бросали кости и вещи, которые не хотели пожирать, в эту груду.

— Должно быть, лорд Рад, — кивнул сержант.

— Эти косточки поменьше детские, — задыхаясь, указала Кэлен. — Тут останки не только взрослых, но и детей.

Шейла предусмотрительно протянула руку к Кэлен, успокаивая ее.

Ричард, наконец, отвел взгляд от ужасного зрелища и взглянул на сержанта.

— Как вы это обнаружили?

Мужчина обеспокоенно вздохнул.

— К моим сослуживцам стали обращаться люди, разыскивающие пропавших близких. Мы помогали их искать и собирали имена. Когда поиски ни к чему не привели, я понял: здесь что-то неладно. Мы часто сталкиваемся с обезумевшими от горя людьми, которые ищут потерявшегося ребенка или родственника, и почти всегда пропавший находится. Но в этот раз мы никого не нашли: ни мужей, ни жен, ни детей. Ни единого, все будто исчезли. Все это было весьма странно, но вскоре я понял, что стали пропадать и мои подчиненные. Я начал проверку и вычислил всех пропавших.

— Кто они? — спросил Ричард.

Крепкий солдат наклонился к нему:

— Дело в том, магистр Рал, что пропавшие должны были охранять лестницу, ведущую сюда, — площадки с дверьми, как та, что я показывал. Солдаты стояли на страже перед входами во внутренние помещения плато, покоторым люди приходят и покидают дворец. На каждом посту было по одному солдату, и они исчезли. Я собрал людей, и мы отправились на поиски. По пути сюда мы обнаружили кровавые отпечатки ладоней то тут, то там: на поворотах в коридорах, на дверных проемах, даже вдоль стен. В это место людей притаскивали еще живыми, а они пытались ухватиться за угол, дверной косяк или хоть что-то, что помогло бы сбежать. Но никто не спасся. Мы продолжили идти по мазкам и капающей на пол крови, и в итоге обнаружили это. — Он указал на останки. — Могу лишь представить, как были напуганы эти бедняги, когда их притаскивали сюда и пожирали заживо. Никто не мог услышать их криков. Я узнал пару доспехов. Они принадлежали моим людям. На некоторых есть отметки о владельцах. Поэтому я и знаю, кем были эти солдаты и откуда пропали.

Ричард закипал от ярости, и одновременно его переполняла боль. Особенно мучительно было видеть среди останков детские тела. На него давило растущее чувство паники — остановить эти убийства предстояло именно ему, а он не имел ни малейшего представления, как это сделать.

— Они использовали это помещение в качестве базы для охоты. — Ричард указал туда, откуда они пришли. — Расправившись с вашими солдатами, они выходили через двери на темные участки подъема во дворец и, скрываясь в тенях, хватали ничего не подозревающих людей.

— Если кошмар способен воплотиться в жизнь, то это он, — сказала Кэлен.

Сержант кивнул:

— Вот почему я хотел показать вам темные участки за дверьми на пути сюда. Хотел, чтобы вы увидели, где они схватили бо́льшую часть своих жертв.

Ричард забрал факел у сержанта и в одиночку направился к разбросанным черепам — как взрослым, так и детским, — чтобы лучше все рассмотреть. Ему предстояло пройти по отвратительным лужам крови и прочей жидкости. Никто не выразил желания последовать за ним, кроме разве что Вики. Она внимательно ступала по его следам, сжимая в кулаке эйджил, а ее пристальный взгляд скользил по кровавой куче.

Ричард хотел взглянуть как можно ближе, чтобы запечатлеть в памяти весь этот ужас и никогда не переставать использовать все свои силы и решимость, чтобы остановить этих мерзких тварей, как их назвала Кэлен.

Но что еще более важно, он хотел узнать что-нибудь о хищниках, которые сотворили все это. Он присел на корточки рядом с маленьким черепом — явно ребенка лет шести-семи. Скальп и лицо по большей части соскребли. Осталась лишь небольшая полоска пропитанных кровью волос над ухом. Ричард пальцем поворачивал череп, чтобы лучше рассмотреть его в свете факелов.

Затылочная часть отсутствовала. Зубчатые отметины говорили о том, что он был вскрыт именно зубами. По всей видимости, хищникам был интересен мозг, поскольку сейчас череп был пуст.

Ричард наклонился и приблизил факел, чтобы лучше разглядеть.

Глубокие борозды шли по макушке черепа и спускались ко лбу. Они были оставлены многочисленными острыми зубами, расположенными очень часто. В центре след был самым глубоким, а к краям становился все менее заметным — значит, рот у существа был очень большим. Основной урон был нанесен передними зубами, продравшими кости. Ричард взглянул на другие черепа, усеивающие пол. На них были такие же глубокие борозды — оставленные крупным ртом с множеством очень острых частых зубов на верхней и нижней челюстях.

Изучив останки, Ричард вернулся к остальным и отдал факел сержанту. Вика тенью следовала за ним.

— Что ты узнал? — спросила Кэлен.

— Враг невольно рассказал нам о себе. По следам на черепах я могу сказать, что вместо хищных клыков, которые оставили бы проколы, у этих тварей много тесно расположенных острых зубов одинаковой длины. Некоторые большие кости были перекушены, что говорит о мощности их челюстей. Отметины на черепах также показывают нам, что их рты достаточно велики, чтобы вгрызаться в череп, как мы кусаем яблоко. А по запутанному скоплению следов можно сказать, что они не носят обуви. И отпечатки эти раза в два больше моих.

— Добрые духи, — сказала Кэлен, медленно качая головой. — У нас большие проблемы.

Глава 11

Они покинули место бойни и испытали облегчение, когда оказались вдали от удушающего зловония смерти. Длинный утомительный подъем прошел в тишине, и на верхней площадке служебной лестницы Ричард мягко придержал сержанта за руку:

— Мы не сможем опознать этих людей. Ты говорил, у вас есть список пропавших. Можно с уверенностью считать, что внизу мы видели их останки.

Мужчина кивнул.

— Какие будут распоряжения, магистр Рал?

Ричард был взбудоражен, расстроен и зол.

— Мы не сможем поднять всю эту гниющую массу для захоронения. В общем-то, в этом нет смысла — мы не можем собрать тела или опознать их, чтобы родственники могли оплакать и похоронить убитых. Мы не в силах выяснить, кого именно хороним и есть ли среди них пропавшие из вашего списка. И уж точно не можем привести вниз их семьи и сообщить, что их родственники, вероятно, лежат где-то среди груды останков. Такое зрелище ужаснет их больше, чем мучительное неведение о судьбе своих родных. Нам никак не облегчить их страдания.

— И что вы решили?

Ричард вытер рот ладонью и ненадолго задумался. Ему не нравилась идея просто оставить останки на нижних уровнях дворца, но он не видел другого выбора. Под дворцом находились катакомбы, в которых было захоронено огромное количество людей. По сути, несчастные уже были погребены.

— Их страдания окончены. Теперь они в руках добрых духов, — сказал Ричард сержанту. — Приведите туда группу солдат. Пусть возьмут камень и раствор с нижних уровней — я видел что-то похожее в боковых комнатах того коридора. Как только соберете необходимое, замуруйте вход в помещение. Сделайте не просто стену — эти существа вполне смогут пробить ее и снова использовать помещение в своих целях. Нужно закупорить конец прохода на достаточное расстояние, чтобы они не смогли пробиться к своему гнезду. Тот зал станет гробницей для всех несчастных жертв.

Сержант Барклай кивнул.

— Эти создания поймут, что мы знаем о них и обнаружили их логово.

— Вот и хорошо. Я хочу, чтобы они знали, что они не такие умные, как считают. По крайней мере, они больше не смогут охотиться таким образом.

Сержант с серьезным видом наклонил голову к Ричарду:

— Магистр Рал, на нижних уровнях дворца полно подобных мест. Они могут просто найти схожее помещение и продолжить охоту.

— Разумеется, они так и поступят. Но теперь мы знаем об этом и будем искать их. Нужно быстро перекрывать им путь в помещения, где мы найдем нечто подобное. Может, нам удастся заставить их почувствовать себя целью охоты или даже убить или захватить кого-то из них. А пока что запечатайте тот зал, как захоронение.

Мужчина хлопнул кулаком по груди:

— Я прослежу, чтобы все было сделано, магистр Рал.

Когда сержант поспешил в служебные помещения, чтобы собрать людей и замуровать гробницу, Ричард направился к двойным дверям.

— Нам нужно встретиться с одаренными, — обратился он к остальным. — Наверняка они уже ждут нас.

— Что вы задумали? — с подозрением спросила Шейла. — Чего хотите от одаренных?

Ричард помедлил перед выходом из служебных помещений и обернулся к восьми мрачным женщинам, смотревшим на него. Вместо ответа на вопрос колдуньи он задал собственный:

— Ты знаешь, как объединить дар нескольких одаренных, чтобы почерпнуть больше силы?

Он знал, что сестры Света способны на такое — он сам это видел.

Шейла слегка наморщила свой гладкий лоб.

— Никогда о таком не слышала. Если на чистоту, единственными известными мне одаренными были мои родители.

Ричард ненадолго впал в задумчивость.

— Значит, ты можешь не уметь того, на что способны обученные колдуньи.

Шейла недовольно поджала губы.

— Магия есть магия.

— Так и есть, — ответил он с легкой улыбкой.

Кэлен взяла мужа под руку и прижалась головой к его плечу, когда он пошел к главной лестнице. Он обнял ее за талию и притянул к себе, пока они поднимались по первому пролету к широкой площадке, на которой ступени поворачивали.

Глава 12

Шейла обхватила руку Ричарда, заставляя его остановиться.

— Лорд Рал… — Ее голос звучал неуверенно. — Там, внизу, все эти люди… ужасное зрелище.

Ричард нахмурился, не понимая, к чему этот разговор.

— Так и есть.

— Вы надеетесь остановить этих хищников. Наш мир неуклонно движется к тому дню, когда люди останутся без защиты вашей с Матерью-Исповедницей магии. Если с одним из вас что-то случится, наш мир будет обречен. Защитная сеть вашего дара, объединяющая магию, распадется. Золотая богиня может никогда не отправить свой вид в большую битву, в которой вы надеетесь ее победить. Она может отказать вам в возможности вести обычную войну, может продолжить атаковать как сейчас, изматывая нас внезапными нападениями или даже истребляя небольшие города тут и там, чтобы все жили в страхе. Они продолжат питаться людьми. Пока мы ждем атаки, которая может никогда не случиться, все больше людей будут пропадать. Их постигнет та же участь, как тех несчастных в темном подземелье. Только ваша магия защищает наш мир и заставляет их осторожничать. Выживание мира зависит от сохранения магии. С каждым днем возрастает риск того, что вас убьют и мир лишится защиты. Мы уже знаем от Ноло, что богиня может переждать нас. Она может надумать дождаться, пока вы умрете от старости. Вы и Мать-Исповедница стареете с каждым днем, ваш дар рано или поздно умрет вместе с вами, как и наш мир.

Ричард рассеянно размышлял о том, какими способностями могут обладать живущие во дворце одаренные и как могут ему помочь. Он вполуха слушал, как Шейла болтает об очевидном, но вдруг понял, что хотя ее многословные изречения несут мало нового, она к чему-то клонит.

— И что ты хочешь мне сказать? — нетерпеливо спросил он, желая поскорее оказаться в библиотеке, где ждут одаренные.

— Чтобы не допустить этого и сохранить дар, который и в будущем будет оберегать мир, вы с Матерью-Исповедницей должны завести детей. Это не может ждать. Вам нужно озаботиться этим сейчас.

— Детей! Сейчас? Да ты из ума выжила! — взорвался Ричард. — Я даже вообразить не могу, что способно принести нам больше проблем, чем беременность Кэлен. — Он гневно махнул рукой в сторону жены. — Да это грозит обрушить на нас небеса!

— Но…

— Никаких «но»! Ты слышала, что богиня сказала насчет детей — она жаждет убить их. Как ты могла предложить подобное сейчас?

— А вот и могла, потому что с каждым днем вы становитесь старше. Как и у всех, с каждым днем у вас сокращается время, отведенное на рождение детей. Вы должны думать о будущем, должны завести детей. Сейчас самое время.

— Абсурд! Мы еще далеки от того, чтобы считаться слишком старыми для родителей.

Шейла при виде его злости мудро решила промолчать.

Ричард провел пальцами по волосам, пытаясь взять под контроль эмоции.

— Когда-нибудь? Непременно. Но сейчас? Это верный способ навлечь на себя ярость Золотой богини и ее вида. — Он покачал головой, слишком рассерженный, чтобы говорить.

Шейла отбросила осторожность.

— Но лорд Рал…

— Да скажи ты ей! — внезапно заорал он на Кэлен. — Скажи, что это изменит ситуацию к худшему и, скорее всего, приведет к разрушению мира! Все внимание Золотой богини будет сосредоточено на наших детях и их убийстве. Она так разозлится, что наверняка убьет и нас с тобой. И вот тогда магии в нашем мире точно придет конец. А все из-за того, что мы поддадимся глупому импульсу. Скажи ей, что сначала мы должны разобраться с новой угрозой!

Кэлен побледнела, и он тут же пожалел, что накричал на нее. На самом деле, он кричал не из-за нее, а из-за безрассудности предложения Шейлы.

— Ричард, но… — тихонько сказала она. В ее голосе слышалась мольба.

— Когда-нибудь, Кэлен, — сказал он, наклонившись к ней и смягчив тон. — Когда-нибудь. Но сейчас это единственное, что может обречь нас с тобой и весь мир на полное уничтожение. Подобное заставит их отбросить осторожность и начать полномасштабное вторжение. Нас превзойдут числом и перебьют. Сейчас их внимание сосредоточено на нас, они пробуют свои силы. Когда мы узнаем больше, выясним, как убить их и взять ситуацию под контроль, когда сможем не давать им приходить в наш мир, тогда я больше всего на свете захочу стать отцом. Но пока что мы должны думать головой или потеряем ее, как и те люди внизу.

Кэлен кивнула и оглянулась на Шейлу. Колдунья молчала, лицо ее покраснело. Ричард не понимал, что на нее нашло и зачем она предложила подобное в самый разгар кризиса.

— Если Кэлен забеременеет, Золотая богиня может не тратить силы на то, чтобы пережить нас, — заключил он. — Нам всем настанет конец, если у нас не будет способа остановить хищников.

Кэлен посмотрела на Шейлу и стиснула зубы.

— Да что с тобой такое? Разве не видишь, что Ричард пытается выяснить, как остановить их? Нам не нужно усложнять ему задачу.

Шейла немного оробела и решила оставить спор:

— Прошу меня простить. Я лишь пыталась затронуть проблему, которую рано или поздно придется решать. — Она неопределенно махнула рукой. — Вижу, что сейчас не время.

Кэлен на мгновение прикрыла глаза и сделала глубокий вдох.

— Однажды время настанет. Но пока не будем обсуждать это, ладно? У Ричарда есть дела, ему ни к чему дополнительные поводы для беспокойства.

Шейла поджала губы, но все же склонила голову.

— Разумеется, Мать-Исповедница.

Ричард стиснул плечо Шейлы и встряхнул колдунью.

— Это чудесная идея, Шейла, — с улыбкой сказал он. — Просто сейчас не время, вот и все. Никаких обид?

Шейла покачала головой и едва заметно улыбнулась ему.

Ричард протянул руку Кэлен:

— Пойдем. Пора узнать, что за одаренные обитают во дворце. Надеюсь, они достаточно сильны, чтобы помочь нам. Может, хоть один из них знает, как объединить дар с остальными и усилить его.

Кэлен взяла его руку, но не сдвинулась с места, вынудив Ричарда остановиться и обернуться.

— Ричард, мне немного дурно после того, что мы увидели внизу. Думаю, мне лучше прилечь.

Ричард немного удивился, хотя и видел, что Кэлен ужасно бледна. Она повидала немало страшных смертей, но от этого всегда становилась лишь более решительной. Совершенно не в ее привычках было пойти прилечь.

— Думаю, сейчас это не слишком хорошая идея.

Кэлен нахмурилась:

— Почему?

— Волкам легче загнать отрезанного от стада оленя. Нам лучше держаться вместе. Я не хочу, чтобы ты пропала.

Глава 13

Разгневанный Ричард даже не осознавал, что поднимается по лестнице через ступеньку, отрываясь от спутников. На площадке, где ему пришлось обогнуть стойку перил, чтобы перейти на следующий пролет, он увидел, что остальные немного отстали и только Вика поспевает за ним.

Шарканье обуви по каменным ступеням замаскировало голос Вики, которая наклонилась к замедлившему шаг Ричарду и прошептала:

— Магистр Рал, вы правы: вам ни к чему дополнительные волнения за беременную жену, а потом и за детей во время боя за спасение наших жизней. Как я вижу, Шейла расстроила и Мать-Исповедницу. Я поговорю с колдуньей, чтобы впредь она не лезла в чужие дела и прослежу, чтобы так она и поступала.

Ричард, глубоко погруженный в свои мысли, оглянулся на Морд-Сит.

— В этом нет необходимости.

Вика не ответила. Она просто распрямила спину, шагая рядом с ним по ступеням, пока остальные пытались их догнать. Ричард знал, что бесполезно убеждать Вику не говорить с колдуньей. Она поступит по-своему, желая защитить его, чтобы он мог заниматься обязанностями Первого волшебника. Сталь против стали, чтобы он мог быть магией против магии. Представления Вики о более важной цели перевешивали все, что он мог сказать.

Ричард не сомневался, что Вика застанет Шейлу одну и устроит той лекцию на кончике эйджила. Он не хотел, чтобы она так поступала, но знал, что не позволить ей будет весьма непросто. Если он все же попытается, в итоге все обернется ненужной драмой. У него есть проблемы важнее. Да и Вика была права — Шейле не следует совать нос в чужие дела.

Он надеялся, что Шейла достаточно мудра, чтобы не вспылить и не спорить c Викой. В Северной Пустоши не было Морд-Сит, и Шейла не представляла, сколь опасно связываться с ними — и особенно с Викой. Она назначила себя его личным телохранителем, но, если уж на то пошло, с любой другой Морд-Сит было столь же непросто. Вика увидела, как он разозлился на Шейлу, и сама тоже от этого разозлилась.

Столь вольное поведение Вики и ее сестер Морд-Сит было ценой, которую Ричард заплатил за то, что освободил их. Свобода для Морд-Сит была бесполезна, если они не могли распоряжаться ею по своему усмотрению. В обмен на независимость они своими жизнями защищали Ричарда и Кэлен. Он был безмерно благодарен за эту защиту, но порой Морд-Сит испытывали его терпение.

Лестница вывела их на безлюдный верхний уровень. В эту часть дворца, где располагались покои магистра Рала, имели право заходить только сам магистр и допущенная сюда прислуга, обычным посетителям входить строго запрещалось. Первая Когорта постоянно патрулировала территорию, следя, чтобы нежелательные гости не проникли на этаж.

Ричард знал, что в той библиотеке можно отыскать древние книги по магии. И это была лишь одна из библиотек, принадлежавших магистру Ралу. Некоторые были в этой части дворца, некоторые в других изолированных областях. Были библиотеки и значительно крупнее, но она все же была особенной.

Он подозревал, что именно из-за данной библиотеки его предки закрыли доступ в эту часть дворца. И чтобы никто не докучал им. Ричард понимал опасность здешних книг и поэтому тоже держал библиотеку закрытой.

Неодаренные неспособны понять магические книги и использовать их, но знающие люди заплатят неплохую цену за кражу. Любой одаренный, даже с самыми скромными способностями, при попытке воспользоваться знаниями из книг может случайно задействовать опасное заклинание и даже не поймет, что наделал.

Ричард вскользь подумал, не могут ли сейчас пригодиться какие-либо заклинания из этих древних фолиантов. В них содержалась мощная магия, но проблема заключалась в другом: Ричард не знал, как воспользоваться большей частью этих сведений.

Он вырос в лишенном магии месте, и никто не учил его пользоваться даром. Впрочем, обучение все равно не принесло бы плодов — он обладал даром боевого чародея, и его сила работала особым образом. Никто не мог обучить Ричарда. В отличие от дара остальных, дар боевого чародея был неразрывно связан с гневом. В бою гнев был необходимым инструментом боевого чародея.

После ухода из лесов Хартленда он много узнал о магии и теперь понимал, сколь опасны магические книги. Он прочел много книг из разных библиотек — и в Народном Дворце, и в других местах. Временами книги оказывались полезными, они многое объясняли и открывали многие секреты.

По пути в библиотеку к ним присоединилось немало солдат Первой Когорты. Из-за новой угрозы со стороны богини и ее вида офицеры хотели быть уверенными, что Ричард и Кэлен под надежной охраной. Ричард по своей натуре был одиночкой и иногда чувствовал себя неловко в окружении солдат, но он знал, что это необходимо. Полдюжины Морд-Сит в красной коже следовали за ним, одна группа вооруженных солдат шла впереди, а другая замыкала шествие. Ричард ощущал себя призовой свиньей, которую ведут на ярмарку.

Он понимал, что как магистр Рал не имеет права напрасно подвергать себя опасности, поэтому понемногу привыкал к неотступной охране. А еще его утешало то, что Кэлен тоже под надежной защитой. Она была исповедницей и выросла в окружении тех, кого заботила ее безопасность, поэтому не ощущала никакого дискомфорта.

Они шли по толстому ковру с узором из листьев всевозможных оттенков коричневого. Ковер на полу и драпировки на стенах придавали коридору приглушенную спокойную атмосферу. Ковер приглушал шаги, но от этого звон оружия и доспехов становился лишь явственнее.

Вдоль стен стояли изящные деревянные столики и уютные кресла с коваными украшениями. На столах стояли вазы, кое-где даже с цветами. Некоторые разноцветные вазы из дутого стекла сами по себе были украшением. Фрески на стенах изображали леса, озера и горы. Пейзажи напомнили Ричарду о том, как он скучал по уединению родного леса. Он тосковал по спокойным временам, когда никто не пытался убить всех в мире.

Его посетила тревожная идея: спокойная красота запретных помещений дает лорду Ралу возможность успокоить разум, чтобы тот мог думать о непостижимых угрозах миру.

Было удивительно за такое короткое время попасть из нижних уровней, где они повидали ужасную сцену, в такое красивое и спокойное место. И все в одном дворце.

Глава 14

Быстро шагая по изысканно обставленному коридору, Ричард увидел вдалеке группу людей. Почти все они сидели на уродливых стульях в оранжевую полоску. Отряд солдат приглядывал за посетителями, приглашенными в запретную зону. Как только собравшиеся заметили приближение лорда Рала в облачении боевого чародея и золотом плаще, а также шагавшую рядом с ним Мать-Исповедницу в белом платье, они повскакивали со стульев.

Когда Ричард и его сопровождение подошли ближе, все, кроме солдат, опустились на колени и склонили головы, как того требовал древний обычай при встрече с Матерью-Исповедницей. Ричард увидел, что некоторые люди дрожат, но не знал, кого они боятся: его или Мать-Исповедницу. Он вспомнил, как после знакомства с Кэлен, когда они пересекли границу Срединных земель, он увидел, как люди разного положения в обществе, включая королей и королев, преклоняют колени пред Кэлен. Многие из них тоже дрожали. Люди верили, что исповедница способна украсть их разум, если пожелает. Отчасти это было правдой, но многие боялись зря.

Кэлен остановилась перед безмолвно склонившимися.

— Встаньте, дети мои.

Все поднялись, но никто не почувствовал себя спокойнее. Ни один не поднял взгляд на Ричарда или Кэлен.

— Хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли, — как можно дружелюбнее произнес Ричард. Он вскипал от ярости из-за смертей в темных глубинах дворца, но знал, что не вправе показывать гнев. — Для меня честь наконец-то встретиться с одаренными, которые живут в Народном Дворце.

Женщина с вьющимися каштановыми волосами и в простом коричневом платье без пояса подняла руку. Ричард кивнул ей, и она робко заговорила:

— Я одаренная, лорд Рал. — Вторая ее рука лежала на плече девочки, прижимавшейся к ней спиной. — Но моя дочь Дори не обладает даром. Мы не живем здесь, а просто приехали погостить и посетить аудиенцию, которую вы недавно провели в большом зале.

Ричард предположил, что она хочет прояснить этот момент на случай, если нынешний магистр Рал унаследовал нрав своего отца и решил посадить в тюрьму живущих во дворце одаренных или по-иному ограничить их свободу.

Ричард улыбнулся женщине.

— Уверен, из-за этого ваша дочь не менее непоседлива и радости приносит не меньше. Мы с Матерью-Исповедницей благодарны за ваш визит в Народный Дворец.

От его слов женщина улыбнулась и, удивившись своей реакции, покраснела.

Дори казалась еще застенчивей матери. Девочка была одета в поблекшее голубое платье с маленькими белыми цветочками. На бедрах был туго затянутый тонкий плетеный шнур, служивший поясом. Прямые каштановые волосы, разделенные пробором, доставали до костлявых плеч. Она казалась слишком напуганной, чтобы поднять взгляд на возвышавшегося над ней магистра. Ричард некоторое время рассматривал ее, но она отворачивала голову и отводила взгляд.

Ричард сцепил руки за спиной и прошелся перед группой одаренных, рассматривая их. Они, в свою очередь, смотрели на него. Из группы выделялись двое мужчин постарше с белыми волосами и бородами, одна очень старая женщина с короткими вьющимися седыми волосами и несколько совсем юных парней и девушек. Возраст остальных лежал где-то в промежутке между юношами и стариками.

— Все вы так или иначе одарены? — спросил Ричард.

Многие перевели свой взгляд на полдюжины Морд-Сит за его спиной, а потом кивнули — кто-то медленно, кто-то с энтузиазмом. Некоторые даже с гордостью улыбнулись.

— Хорошо. Я действительно польщен возможностью встретиться с вами. — Он снова улыбнулся. — Возможно, кто-то из вас всегда знал, что наделен даром. Я, например, был шокирован известием о том, что у меня есть дар.

Улыбки на их лицах стали шире. Кажется, их несколько успокоило, что ничто человеческое ему не чуждо.

— Среди вас есть те, кого обучали обращаться с даром?

Один из пожилых мужчин и три женщины среднего возраста подняли руки.

— Расскажите, чему вас научили, — попросил Ричард, указав на старика.

Он прочистил горло.

— Пророчествам, магистр Рал. Меня учил дядя, который уже давно умер, — поспешил добавить он.

— У вас есть дар в других областях?

Мужчина слегка вздрогнул, словно боялся разочаровать Ричарда.

— Нет, магистр Рал. Боюсь, я имел дело только с пророчествами.

— Кто-то еще наделен даром пророчества?

Все покачали головами, и Ричард вернулся к старику:

— В последнее время вам являлись пророчества?

Старик смутился.

— Обычно пророчества приходят ко мне довольно часто, магистр Рал, но, к сожалению, после окончания войны я не изрек ни единого пророчества.

Ричард не хотел говорить ему, что положил конец пророчествам, поэтому улыбнулся и сказал:

— Все в порядке. Спасибо, что пришли. Если пророчества вернутся, сообщите мне, и тогда я призову вас снова. А пока что я узнал все, что нужно. — Ричард указал на ближайшую лестницу, которая вела к открытой для публики области дворца. — Простите, что напрасно вас побеспокоил.

Когда старик поблагодарил его и отвесил поклон, Шейла вышла вперед и тихо обратилась к Ричарду:

— Лорд Рал, думаю, я могу быть полезной.

— И чем же?

— Я с легкостью проверю каждого на предмет способностей и талантов. Полагаю, так будет быстрее, и, что не менее важно, мы получим достоверную информацию об их способностях, не приукрашенную хвастовством или вымыслом.

— Это не лишено смысла. Я уже встречал людей, которые ошибочно считали себя одаренными. — Он повернулся к стоявшим в ожидании людям. — Шейла талантливая колдунья. Она поможет мне проверить каждого из вас и определить, если у вас нужные мне особые способности.

На самом деле не было никакой нужной ему особой способности. Он уже нашел, что искал. Но ему было интересно узнать, есть ли тут сильные одаренные. Такой человек заставит понервничать богиню и может оказаться полезным.

Шейла начала с задних рядов и стала пробираться между людьми. Подходя к человеку, она улыбалась и просила его расслабиться, а потом обхватывала ладонями его лицо — как мать кладет руки на лицо любимого ребенка. Шейла проверила мать Дори последней. Девочка смотрела вниз и в сторону, словно слишком смущенная, чтобы наблюдать за работой колдуньи.

Шейла вернулась, взяла Ричарда за руку и отвела на несколько шагов, чтобы люди их не услышали. Кэлен подошла к ним, желая узнать, что обнаружила Шейла.

— Ну? — спросил Ричард, когда они остановились. — Что выяснила?

Шейла выглядела разочарованной.

— У этих людей самые разнообразные таланты. Одного мужчину начинали обучать искусству волшебника, но дар его слишком слаб, чтобы вышел хоть какой-то толк. Несколько женщин обладают колдовским даром, но едва ли это можно назвать «даром». Скорее, намеком на него. У нескольких есть слабые способности к целительству. Есть и другие способности, но они либо не раскрыты, либо неимоверно слабы.

— Кто самый сильный из них? — спросила Кэлен. — Чей дар мощнее?

Шейла бросила быстрый взгляд через плечо и хмуро посмотрела на Кэлен и Ричарда.

— Честно говоря, сомневаюсь, что их объединенной силы хватит на то, чтобы зажечь свечу.

— Действительно? — Ричард был немало разочарован, ведь он надеялся, что помимо истинной цели этой встречи сможет осуществить и другую: найти достаточно сильных одаренных, которые смогут защитить их. — Ни у кого нет даже посредственных способностей?

Шейла с сожалением покачала головой.

— Увы, магистр Рал. Самый сильный из них целитель в состоянии вытащить занозу, но не больше. Многие из них гордятся своим даром, но безосновательно.

Кэлен не сводила глаз с Ричарда.

— Ты не слишком-то разочарован.

Ричард коротко улыбнулся.

— Верно. Я нашел, что искал.

Она не успела спросить, что он искал, потому что Ричард повернулся к группе одаренных. Шейла и Кэлен пошли за ним. Колдунья выглядела озадаченной, а вот беспокойство Кэлен нарастало.

Она наклонилась к мужу:

— Ричард, тебе в голову снова втемяшилась безумная идея?

— У него бывают безумные идеи? — шепотом поинтересовалась Шейла.

— Ты совсем его не знаешь, — шепотом ответила Кэлен. — Уж поверь мне.

Ричард проигнорировал обеих женщин и остановился, взяв Вику за руку и подтащив ее к себе. Склонив голову к Морд-Сит, он тихо сказал:

— Я хочу, чтобы ты присматривала за матерью Дори.

Вика понимающе посмотрела на него и не стала обсуждать приказ. Ее лицо ожесточилось.

— Без проблем, магистр Рал. Я позабочусь об этом.

Ричард встал перед группой, небрежным жестом заложив руки за спину.

— Хотел бы поблагодарить всех вас за то, что пришли. Мы узнали все, что нужно, а ваши способности поистине особенные. Теперь можете вернуться к своим делам. Если понадобятся ваши уникальные таланты, мы свяжемся с вами. — Он вытянул руку, указывая на лестницу возле коридора, которую охраняли четверо вооруженных пиками стражников.

Пока мать и дочь не ушли вместе с группой, Ричард поднял руку, приказывая женщине остаться.

Та нахмурилась.

— Да, магистр Рал?

— На самом деле, — сказал Ричард, — я бы хотел поговорить с вашей Дори.

Дори опустила голову и потупила взгляд, словно боялась взглянуть на большого и страшного лорда Рала.

Ричард опустился на одно колено и наклонился к девочке. Он подсунул палец ей под подбородок и заставил поднять голову. Она отвела глаза, по-прежнему боясь встретиться с ним взглядом.

— Чего вы хотите? — негромко спросила она.

— Я бы хотел сдаться, — Ричард ответил так тихо, что расслышать его могла только она.

Девочка вдруг взглянула на него исподлобья, а затем медленно улыбнулась, и улыбка ее совсем не походила на улыбку невинной девочки.

Глава 15

Вика заступила путь матери девочки, когда та потянулась к ребенку. Морд-Сит подняла эйджил и наставила оружие на мать, отталкивая ее.

— Это очень, очень мудрое решение, — низко и хрипло сказала девочка. Ее голос походил на хруст ломающихся костей.

Ричард, не оглядываясь, сделал за спиной знак пальцем — он почувствовал, что Кэлен двинулась к нему. Вняв его предупреждению, она замерла.

— Пожалуйста, пойдем туда, где мы сможем побеседовать наедине. — Ричард встал и вытянул руку в приглашающем жесте.

Ричард не стал ждать ответа или объяснять что-либо остальным. Он подошел к комнате и на ходу распахнул двойные стеклянные двери, взявшись за обе ручки. Он так стремительно вошел в библиотеку, что за спиной взметнулся плащ. Девочка проскользнула через двери вслед за ним, оглянувшись и одарив Кэлен убийственным взглядом. Когда девочка оказалась в библиотеке, Ричард развернулся и закрыл двери на замок, чтобы никто не мог последовать за ними, а потом задернул толстую драпировку на створках. Через квадратные окошки особого стекла на дверях и так трудно было что-то разглядеть, но через них проникал свет. Драпировки перекрыли его.

Дори с прямой спиной медленно прошлась по помещению, разглядывая книжные стены и обстановку, как будто взирала на все это из чуждого мира.

Это просторное помещение было одной из самых скромных библиотек дворца. Вдоль всех стен — кроме стены с окнами — стояли книжные полки, доходившие до балочного потолка. Вдоль полок с разнокалиберными книгами шли медные перила с прикрепленной к ним лестницей.

Тисненые кожаные обложки некоторых книг выглядели ветхими, но, несмотря на древность этих томов, было заметно, что их ценили и обращались с ними очень бережно. Ричард знал, что самые опасные книги библиотеки выглядят просто и непритязательно, а большая часть внушительного вида томов, созданных с умением и тщанием, не такие уж особенные. Простая уловка, с помощью которой волшебники древности боролись с потенциальными ворами и теми, кто искал опасные заклинания безо всякого на то права. Этому, как и многому другому, научил его Зедд.

Вдоль длинных стен помещения стояли по три ряда книжных шкафов. В некоторых хранились большие и громоздкие книги, иногда названия на корешках и обложках были выполнены золотом. Один шкаф был закрыт стеклянными дверями во весь фасад, которые еще больше ограничивали доступ к книгам, и так хранившимся в надежно защищенной библиотеке. Стеклянные дверцы были не просто закрыты. Ричард знал, что книги за стеклом — самые опасные в библиотеке. Настолько опасные, что волшебники, жившие во времена создания этой библиотеки, не хотели доверяться уловке с простыми обложками. Стеклянные дверцы были опечатаны заклинанием, и открыть их мог только весьма искусный волшебник, наделенный магией Ущерба.

Ричард знал, что во многих наиболее опасных книгах на полках и за стеклянными дверцами говорится о нем. Книги называли его многими именами еще за века до его рождения. Там были как мрачные предупреждения, так и огромные надежды.

В дальнем левом от Ричарда конце библиотеки за рядами книжных шкафов стояли три уютных на вид кресла. Но вряд ли кто-то будет сидеть в них — у них была такая же уродливая оранжево-полосатая обивка, как и у стульев в коридоре. Ричарду было известно истинное предназначение безобразных оранжевых полосок.

В центре помещения между рядами книжных шкафов стоял длинный и тяжелый дубовый стол с массивными изогнутыми деревянными ножками. Вокруг беспорядочно стояли несколько деревянных стульев, словно люди на минутку встали из-за стола, но так и не вернулись. Одним из этих людей был Ричард.

На столе лежали открытые книги с простыми обложками. Совсем недавно Ричард оставил эти книги здесь. Он сам собрал с полок книги и сложил их на столе в несколько стопок на случай, если нужно будет поискать в них что-то полезное. Сама библиотека выглядела уютной и удобной для чтения, но Ричард знал, что эта комната, как и некоторые другие, была не просто библиотекой. И уж точно она не была уютной.

Пока Дори разглядывала комнату, он дошел до края правой стены и задернул плотные шторы на высоких окнах, состоявших их квадратов толстого дымчатого стекла. Это особое стекло могли сотворить только самые сведущие волшебники далекого прошлого. Для изготовления спирального стекла требовалась как магия Приращения, так и магия Ущерба. А еще особые знания и тайные умения.

— Что ты делаешь? — спросила Дори, раздраженно и нетерпеливо.

— Надеюсь, так тебе будет удобнее, — через плечо ответил Ричард, проверяя, плотно ли задернуты шторы.

Удовлетворившись результатом, он задул пламя стоявшей рядом зеркальной лампы и улыбнулся девочке.

— Я знаю, что ты предпочитаешь темноту.

— Я провела немало времени с той женщиной — матерью этого тела. Она обладает магией, — добавила Дори с рыком отвращения. — Магия не такая уж непостижимая загадка, как я поначалу считала. Я наблюдала за женщиной. Ее магия не так сильна, как магия твоего рода.

— Да, — со вздохом согласился Ричард. — Полагаю, так и есть. — Он задул другую лампу, попавшуюся ему по пути.

Плотные шторы на окнах и двери были задернуты, и только две лампы на разных концах комнаты освещали просторную библиотеку. Лампы совсем не справлялись со своей задачей, и середина помещения тонула в глубоких тенях. Дори одобрительно улыбнулась. Ричарду пришлось проявить осторожность, чтобы не врезаться в ряды книжных шкафов.

— Каковы условия капитуляции? — спросил он, возвращаясь в центр библиотеки.

— Усссловия? — прошипела она. — Никаких усссловий. — Само это слово было ей отвратительно. — Только безоговорочная капитуляция. Если избавишь меня от необходимости выслеживать тебя и убивать, я гарантирую тебе милость быстрой смерти. Конечно же, она будет ужасно мучительной, но все же быстрой. Это станет твоей наградой за то, что ты сдался. Это и осознание того, что тебе не придется смотреть на участь остального мира. Ты должен валяться у моих ног в благодарность за то, что я избавлю тебя от этого.

— А что насчет Матери-Исповедницы?

Дори нахмурилась от недовольства:

— Она не соглашалась сдаться. В отличие от тебя, она все еще сопротивляется неизбежному. Она снова почувствует наши когти, но на этот раз кричать она будет не только от того, что они раздирают ее легкие. Она почувствует наши зубы, срывающие с черепа ее лицо. Мы высосем ее глаза, мозг и сожрем плоть. Мы измажемся в ее крови, получая удовольствие от столь теплого, влажного и липкого прикосновения.

Ричард отчаянно хотел обнажить меч, магия которого кричала, требуя высвобождения. Он отрицал, что нуждается в магии. Он контролировал свой гнев — сестры Света долго пытались его этому научить. Он улыбнулся маленькой девочке и подумал, что сестры гордились бы тем, как далеко он продвинулся.

Впрочем, вряд ли они поймут, как ему удалось обратить эту ярость внутрь себя. Ричард потушил одну из двух остававшихся ламп возле уродливых оранжевых стульев и повернулся к центру комнаты. В слабом свете единственной далекой лампы за своей спиной он едва мог разглядеть Дори на противоположном конце длинного стола.

— Кто ты такая? — спросил Ричард через тяжелый стол. — Мне следует знать, кто ты, раз уж я решил сдаться.

— Я Золотая богиня.

Ричард пожал плечами:

— Ну, это я уже знаю. Что это значит? — Он подался вперед. — Кто ты? Что ты такое?

Дори ловко запрыгнула на дальний конец тяжелого дубового стола, словно была порождением кошмара. Она медленно шагала к нему по столу, и ее каблучки размеренно стучали. Хищник приближался к своей жертве.

— Я — несущая прилив своего народа, — низко и гортанно прорычала она. — Этот прилив смоет твой вид, смоет твой мир и потопит всех вас. — Она остановилась у края стола, смотря на него сверху вниз. — Я Золотая богиня, несущая этот прилив.

В мертвой тишине окутанная тенями девочка медленно распростерла руки в стороны ладонями вверх, словно призывая прилив.

Сначала начал появляться один, потом другой. Вскоре вся комната ожила от движения. Все было именно так, как описывала Кэлен — черточки в воздухе, головокружительно быстрые спирали, словно начертанные углем. Они появлялись все быстрее и быстрее, изгибались, петляли и прочерчивали воздух, намечая форму и размер. Было невозможно соотнести это зрелище с реальностью, понять, что материально, а что нет. Это дезориентировало.

А потом угольные линии стали толще, будто теперь их рисовали грязной жижей. Жирные линии начали сливаться, раскрывая истинную форму, и во мраке вокруг Ричарда материализовались они. Весь процесс занял лишь несколько секунд, но за эти секунды мир словно изменился и теперь кишел созданиями более ужасными, чем он мог вообразить.

— Мои дети, — низко и угрожающе прорычала Дори, жестом представляя сородичей. — Они пришли за тобой.

Все больше и больше черточек появлялось в воздухе, сливаясь в темные влажные фигуры — высокие, крупные и мускулистые. Они стояли на двух ногах и немного горбились. Он мог различить когти на концах мощных рук. От черных блестящих тел поднимался не то пар, не то дымок. Капли студенистого вещества скатывались по их бугристой коже, напоминавшей кожу амфибии, и капали на пол.

— Кто ты? — шепотом спросил Ричард.

Все новые создания продолжали появляться в тенях, сначала в виде штрихов, а потом в истинной форме. Наконец, комната оказалась заполнена высокими черными фигурами, дымящимися и истекающими влагой.

Когда они разинули в оскале свои широкие рты и издали некое подобие рычания, Ричард разглядел длинные острые клыки. Белые зубы выделялись на фоне влажных черных тел. Между верхней и нижней челюстями протянулись ниточки слюны, когда они открыли рты еще шире, угрожающе шипя.

— Кто ты? — снова спросил у Дори Ричард, напуганный зрелищем. — Я хочу знать, что вы за раса? Кто вы? Как вас называют?

— Мы — Глиииии, — гортанно прорычала она, и ее голос пробирал до костей.

Казалось, его окружают сотни хищников, занявших все доступное пространство библиотеки. Некоторые даже сидели на книжных шкафах, склонившись к нему. Пар, поднимавшийся от их влажных тел, собрался в небольшое облачко под потолком. Бугристая черная кожа поблескивала в тусклом свете. Их зубы клацали, когда они щелкали ими, угрожая.

— Гли, — повторил Ричард.

— Верррррно, — сказала она, недобро ухмыльнувшись.

— Как ты смогла проникнуть в тело этой девочки? Как Гли попали из твоего мира в наш?

— Я смогла поместить свой разум в это тело.

Ричард нахмурился:

— Как?

— Потому что я та, кто сейчас служит Золотой богиней, и мой разум способен пойти туда, куда я посылаю Глиииии. Я могу войти в разум другого, но сейчас я внутри этого жалкого и слабого кожаного существа.

Ричард указал на зловещих созданий за ее спиной.

— Но как твой вид смог прийти сюда, в наш мир?

— Мы приходим. — Дори наклонила голову. — Мы собираем другие миры. Вот чем мы занимаемся.

Ричард понял, что по какой-то причине не сможет добиться более подробного объяснения — может, она сама не знала, как именно они это делают. Он предположил, что это все равно что кто-то спросил бы, как он дышит, ходит и разговаривает. Как и она, он просто знал, что способен на это.

Он оглянулся на сотни тварей, заполонивших библиотеку. Влажные тела скользили друг о друга, пока они боролись за лучшие позиции, пытаясь оказаться поближе к добыче.

— Тебе нужно так много охотников, чтобы меня убить?

— Я хочу, чтобы Глиииии увидели, что твоей магии не нужно бояться, и сказали об этом остальным. Когда страх перед магией развеется, мы станем приливом, который смоет твой мир. Я Золотая богиня. Я несущая прилив.

Глава 16

Шейла остановилась и нервно посмотрела на двойные двери, а потом перевела взгляд на Кэлен и спросила:

— Как думаешь, что он там делает?

Расхаживавшая по коридору колдуньяначинала действовать Кэлен на нервы. Она знала, что-то ужасно неправильно, и ее сердце чуть не выпрыгивало из груди от страха. Ричард захотел увидеть всех одаренных дворца, а когда оказалось, что у них весьма скромные способности, Кэлен подумала, что ее муж расстроится. Но он совсем не казался разочарованным.

Теперь она ясно понимала, что у него был какой-то план, когда он приказал собрать одаренных возле библиотеки. Кэлен не знала, что это за план и что ищет Ричард, но не сомневалась, что он нашел искомое. Кэлен беспокоила истинная причина, по которой он захотел увидеть одаренных, но еще больше ее волновало то, что он искал — и нашел.

Конечно, он был Искателем, и она уже видела, как он совершает необъяснимые поступки. Кэлен знала Ричарда и заметила, что он на чем-то сосредоточен. На чем-то опасном. Настолько опасном, что он не сказал ей об этом.

Шейла стояла перед ней, ожидая ответа, и Кэлен медленно покачала головой.

— Если я знаю Ричарда — а я его знаю, — ему в голову пришла какая-то безумная идея.

— Безумная идея? — Такой ответ явно взбудоражил Шейлу и совершенно не удовлетворил. — Ты уже говорила об этом. Что за безумная идея?

— Иногда у магистра Рала бывают безумные идеи, — сказала Бердина, решив помочь Кэлен.

Шейла снова остановилась и недоверчиво уставилась на Морд-Сит.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, потому что я любимица магистра Рала, — с ухмылкой заявила Бердина.

Все Морд-Сит были высокими, мускулистыми и светловолосыми, но Бердина отличалась. У нее были кудрявые каштановые волосы, заплетенные в косу. Она была ниже остальных и обладала плотной фигурой с женственными формами. Она не походила на своих сестер по эйджилу еще и легкомысленным характером, но не уступала им в смертоносности и преданности магистру Ралу.

Шейла уставилась на женщину.

— Его любимица?

— У него нет любимчиков, — рассеянно напомнила ей Кэлен, вновь взглянув на двойные двери. — Он много раз говорил тебе, Бердина, что любит всех вас одинаково.

Бердина просияла и кивнула.

— Знаю. Но меня он любит больше.

Кэлен лишь покачала головой. Ей не хотелось потворствовать глупым заявлениям Бердины. Она знала, что Морд-Сит начинает дурачиться, когда беспокоится за Ричарда.

Кэлен тоже переживала. Она слышала, как Ричард закрыл двойные двери на замок. Он не хотел, чтобы кто-то прервал их? Или хотел по какой-то безумной причине запереть Дори?

— О чем она болтает? — возмутилась Шейла. За многие годы Кэлен привыкла, что колдуньи постоянно возмущаются. Это было частью их натуры, причем весьма раздражающей. — И как понимать слова о безумных идеях Ричарда?

Кэлен, сидевшая на краешке уродливого оранжевого стула с прямой спиной и сложенными на коленях руками, наконец подняла взгляд на настойчивую колдунью, которая подошла к ней и теперь ждала ответа.

Кэлен сделала неопределенный жест.

— Иногда у Ричарда бывают безумные идеи. По крайней мере, мы считаем их безумными, а он нет. У него в голове непрестанно крутятся маленькие кусочки информации и странных размышлений, которые никто из нас не может понять. Поэтому то, что он говорит или делает, может показаться… безумным.

— Это правда, — вторила ей Кассия. — Я знаю его не так долго, как остальные, но тоже видела, как у него возникали безумные идеи.

Другие Морд-Сит кивнули — они тоже не раз такое видели.

— Дело не только в этих идеях, — сказала Нида. — Он сам безумен. Хладнокровно безумен. И поэтому у него такие идеи. Поэтому мы должны его защищать.

Шейла была потрясена.

— Значит, такое случается часто? — спросила она, склонившись к Кэлен. — Эти безумные идеи.

Кэлен снова бросила взгляд на двери, а потом ответила:

— Не знаю. Иногда. Зачастую очень трудно представить, о чем он думает. У него не всегда хватает времени и терпения объяснять. Я не знаю, как описать образ его мыслей.

— Потому что его мысли безумны, — подсказала Бердина.

Кэлен не обратила внимания на ее слова.

— Иногда нам кажется, что мы знаем, что делать, но он вдруг поступает совершенно по-другому. Или же внезапно придумывает нечто такое, чего никто не ожидает и не понимает. Он Искатель и зачастую действует, исходя из этого, а мы просто не знаем, как он рассуждал, и поэтому считаем это безумием. Вот и все.

— Например? — не отступилась Шейла.

Кэлен поднялась со стула и подошла к дверям. Она наклонилась и на мгновение прижала ухо к стеклу, но ничего не услышала. Вернувшись к Шейле и Бердине, она заправила за ухо длинную прядь волос и посмотрела на колдунью.

— Например, решил, что ради спасения мира должен положить конец пророчеству. Тебе такое кажется нормальным?

Шейла скорчила гримасу.

— Нет. Я не видела его поступков, которые сочла бы безумными, но то, что ты рассказала, я бы точно назвала сумасшествием. — Шейла покачала головой. — Должна признаться, я так и считаю.

— Хорошо, — сказала Кэлен, указав на запертые двери. — Теперь ты увидела, как он делает что-то безумное.

Шейла со вздохом согласилась.

Глава 17

Кэлен оглянулась на Вику в глубине коридора. Морд-Сит довольно далеко увела мать девочки, и теперь женщина заламывала руки от беспокойства, иногда заглядывая за Вику и пытаясь разглядеть, что случилось с ее дочерью. Кэлен тоже это волновало.

Несколько дюжин солдат Первой Когорты дежурили в обоих концах коридора, держась на расстоянии от стульев перед библиотекой. В целом верхний этаж дворца был довольно элегантным, с приглушенной и успокаивающей обстановкой. Все украшения и предметы искусства навеивали чувство безмятежности. Ей это казалось довольно странным, учитывая склад характера Ралов. В последние века все они были тиранами, и мир под их властью жил совсем не спокойно и безмятежно. Единственное, что не подходило к изящной обстановке верхнего коридора, — оранжевые полосатые стулья возле входа в библиотеку. У них была ужасно неудобная спинка и уродливый внешний вид. Кэлен совсем не хотелось сидеть на таком стуле.

— Как думаете, почему в такой красивый коридор поставили эти стулья? — спросила она, не обращаясь ни к кому конкретному.

Шейла нахмурилась и взглянула на стулья.

— А что с ними не так?

— Что не так? Они несуразные.

Ноги Кэлен болели от долгого стояния, поэтому, какими бы некрасивыми ни были эти стулья, она снова села на краешек одного из них.

Бердина непринужденно погладила спинку стула.

— Отец Ричарда, Даркен Рал, не любил сюда приходить, потому что ему тоже не нравились эти стулья.

Кэлен уставилась на Морд-Сит.

— Тогда почему он не приказал заменить их? Он невзначай приговорил к казни множество невинных людей. Он наслаждался, отдавая людей из различных стран в рабство или в долговую кабалу. Он не задумываясь разрушал жизни жителей Д'Хары и Срединных земель, правил железной рукой. Так почему, если ему не нравились эти стулья, он не приказал убрать их, сжечь и заменить другими?

Бердина подняла брови, словно Кэлен задала глупый вопрос.

— Потому что они должны быть здесь. — Она говорила так, словно для нее это было очевидным.

Кэлен сжала большим и средним пальцами виски, пытаясь успокоить нервы. У нее голова разболелась от мыслей о беспомощном ужасе бедных невинных людей, которые были растерзаны на нижних уровнях дворца. На нее давила новая угроза. Она знала: беременность как-то связана со всем этим. Она постоянно переживала за детей, растущих внутри нее.

Кэлен сделала глубокий вдох, а потом спросила:

— Зачем здесь нужны эти стулья?

— Потому что они обладают магией уродства.

— Что? — Кэлен скорчила гримасу. — Магия уродства? У этих стульев? Да что это за магия такая?

— Библиотека опасна, — ответила Морд-Сит и указала на закрытые двери. — Это хранилище и сдерживающее поле для очень опасных заклинаний. Даркен Рал редко сам сюда заходил. Я почти уверена, что он боялся этой комнаты, хотя и никогда не признавался в этом.

— И при чем тут уродливые стулья?

Бердина пожала плечами:

— Повсюду полно уютных местечек. — Она указала в обе стороны коридора. — Возле других библиотек много удобных и красивых кресел. На этом этаже можно посидеть и отдохнуть почти везде.

— Ну, хорошо, — с наигранной терпеливостью сказала Кэлен. — Кто захочет сидеть на этих неудобных, уродливых, оранжевых полосатых стульях?

Бердина улыбнулась:

— Именно.

Шейла удивленно моргнула:

— Значит, эти стулья…

— Должны внушать людям мысль не задерживаться возле опасной комнаты, — перебила Кэлен, наконец поняв суть.

Бердина кивнула, радуясь, что Кэлен поняла.

— Однажды, — прошептала она, глядя то на Шейлу, то на Кэлен, словно делилась тайной, — Даркен Рал сказал, что лишь кто-то безумный воспользуется комнатой с оранжевыми полосатыми стульями.

— Безумный… — Кэлен бросила взгляд на двойные двери. — Безумец вроде Ричарда.

Бердина удовлетворенно кивнула:

— Видишь? Магия уродства.

Кэлен встала и указала на двери.

— Ричард знает, что эта комната опасна?

Бердина фыркнула.

— Смеешься? Конечно, знает. Когда магистр Рал — твой, а не тот, что Даркен Рал, — попросил меня помочь найти кое-что нужное, он отправил меня обойти все библиотеки дворца и разыскать справочники с интересующими его темами.

Кэлен нахмурилась:

— И что?

Бердина снова склонилась и понизила голос, будто кто-то мог подслушать — хотя рядом были только Шейла и Кэлен.

— Так вот, когда магистр поручил искать справочники во всех библиотеках, то уточнил: «Кроме той, возле которой стоят оранжевые полосатые стулья. Я не хочу, чтобы ты туда входила — ни по какой причине. Эту библиотеку я осмотрю сам». Так я и поняла, что он знает об опасности комнаты. Конечно, я тоже об этом знала — еще от Даркена Рала.

В этот миг раздались пронзительные вопли. Кэлен, как и все остальные, уставилась на двери. Звук походил на крики демонов.

Затем послышался такой кошмарный многоголосый вой, что Кэлен содрогнулась от ужаса. Пугающий визг из-за двери эхом пронесся по коридору. Все — солдаты, Морд-Сит, Шейла и Кэлен — повернулись к библиотеке. От этих звуков волосы на руках и затылке Кэлен встали дыбом.

Глава 18

Сотни душераздирающих воплей слились в один вой, который впился в нервы Кэлен. Ее сердце бешено колотилось. Она знала, что растерзанные внизу люди слышали те же крики, пока их рвали на части. Знала, потому что сама слышала один из этих ужасающих воплей, когда на нее напал хищник: он вонзил один коготь ей в бок, чтобы удержать на месте, а другим когтем распорол мышцы на ее руке.

Вопли заставили ее недавно исцеленные раны пульсировать от боли. Кэлен закрыла уши, пытаясь приглушить кошмарные звуки. Из глаз брызнули слезы, и ее до костей пробрал страх за мужа, который находился за этими дверьми.

Затем весь дворец содрогнулся от резкого толчка, и все чуть не попадали.

Мощный толчок, сотрясший дворец, заставил Шейлу ахнуть. Морд-Сит расставили ноги и присели, чтобы сохранить равновесие. Кэлен ухватилась за высокую спинку оранжевого стула. Некоторые все же упали.

Она увидела, как двери библиотеки задрожали в дверной коробке, но устояли — даже стекло не разбилось от жестокого толчка, который исходил из комнаты. Библиотека была сдерживающим полем, и Кэлен ожидала, что двери выдержат. Неистовое содрогание дворца резко оборвало настойчивые кровожадные крики.

Кэлен только успела прикрыть уши, но уже в следующую секунду воцарилась мертвая тишина. Она отняла руки от ушей.

— Землетрясение? — спросила Шейла в наступившей тишине.

Кэлен покачала головой.

— Вряд ли. Был только один сильный толчок. Не уверена, но во время землетрясения толчков больше. Скорее, это было похоже на взрыв. Да и источник здесь, а не где-то внизу.

Шейла выглядела смущенной.

— Но ведь не было звука взрыва. Как он мог произойти беззвучно?

— За пределами сдерживающего поля не всегда слышен звук взрыва высвобожденной опаснейшей магии, но ты обязательно почувствуешь его.

Шейла недоверчиво качнула головой.

— Я никогда не слышала о сдерживающих полях. Полагаю, в Северной Пустоши их просто не было.

Кэлен поспешила к библиотеке и заколотила кулаком в дверь. Ее не волновало, если он чем-то занят и хочет побыть один. Его желание ничего не значило из-за снедавшего ее беспокойства.

— Ричард! — Когда ответа не последовало, она снова забарабанила в дверь. — Ричард! Ты в порядке? Что случилось?

Она отшатнулась, когда двери резко распахнулись. Густой черный дым выплыл из комнаты и поднялся к потолку коридора. Солдаты Первой Когорты уже бежали к ним со всех сторон. В наполненном сажей дыме кружились тлеющие угольки.

Бердина и другие Морд-Сит побежали к открывшейся двери. Шейла не отставала от них. Из-за черного дыма было трудно разглядеть что-то внутри библиотеки. Кэлен выставила руку, призывая всех остановиться. Она сомневалась, что стоит слепо бросаться в комнату.

— Ричард! — крикнула она в темноту, опасаясь худшего.

— Я здесь, — тихо ответил он и словно материализовался из клубов черного дыма и горящих угольков. Кэлен ожидала, что дым будет едким, но он не был. Как ни странно, вместо запаха гари она чувствовала вонь застоявшегося болота.

— Добрые духи, что произошло? Что за взрыв или что там было? — спросила Кэлен, схватив его за плечо. — Весь дворец содрогнулся.

Прежде чем он успел ответить, Шейла заглянула через него в комнату, дым в которой начал редеть и рассеиваться.

— Где Дори?

Вместо ответа Ричард бросил на нее недоверчивый взгляд, затем развернулся и исчез в завитках дыма. Золото его плаща растворилось в темной дымке. Дым стал рассеиваться быстрее, в библиотеке стало светлее — видимо, Ричард раздвинул шторы на окнах.

Когда света из окон стало достаточно, Бердина, Нида, Рикка, Вэйл, Кассия и Вика протиснулись мимо Шейлы и Кэлен в открытые двойные двери и поспешили в комнату. Каждая сжимала в руке эйджил. Не обращая внимания на зловоние, Кэлен осторожно последовала за ними. Шейла пошла следом.

Обстановка в библиотеке была совсем не такой, как ожидала Кэлен. Она думала увидеть только обугленные стены, но все казалось почти нетронутым. Неповрежденные полки терялись в дыму, который все еще висел под высоким потолком. Книги выглядели целыми и по-прежнему стояли на полках.

Но было совершенно ясно: в комнате что-то сгорело.

Повсюду было полно черных неровных пятен; бесчисленные сгустки жирной копоти виднелись на стенах, книгах и полках. Брызги этой черной грязной субстанции были везде и почти на всех предметах обстановки. Сотни сгустков были брошены в книжные стены, оставив на них пятна грязного жирного пепла. Брызги сажи выступали из центра каждого пятна, рисуя похожий на звезду узор. Завитки дыма все еще поднимались от каждого из пятен. Пол покрывала дымящаяся субстанция, и слой ее был таким толстым, что обувь Кэлен тонула в ней. По мере того, как дым рассеивался, она начала видеть такие темные пятна и на потолке.

Кэлен понятия не имела, откуда тут такой беспорядок.

— Что за… — прошептала Шейла, оглядывая черную жижу, покрывавшую комнату. Она повернулась к Ричарду и нахмурилась. — Где Дори? Вы зашли с девочкой. Где она?

Ричард устремил на колдунью свой хищный взгляд, а затем подошел к торцу стола. Там была маленькая горстка пепла, но не черного, а серого.

Ричард подставил руку под край стола и второй рукой смахнул пепел себе в ладонь и протянул его колдунье.

— Подставь руки.

Шейла с подозрением уставилась на него.

— Зачем?

Челюсть Ричарда напряглась.

— Подставь руки.

Шейла неохотно выполнила его просьбу, подняв руки и сложив их лодочкой. Ричард медленно пересыпал пепел ей в ладони.

— Это все, что осталось от Дори, — сказал он низким и угрожающим тоном. — Раз уж ты так горячо выступала за то, чтобы привести в этот мир невинных детей, когда нависла ужасная угроза — где они будут беспомощны, где на них будут охотиться, где они будут дрожать от страха без шансов защититься, — то я хочу, чтобы ты отнесла прах ребенка матери и сказала, что ее драгоценная дочь была одержима злом и погибла из-за этого.

Шейла пришла в ужас.

— Лорд Рал, не думаю, что я могу…

— Выполняй! — крикнул Ричард прямо ей в лицо. — Ты думаешь, что этот мир безопасен для детей, хочешь, чтобы мы с Кэлен завели детей, несмотря на то, что за нами охотятся монстры. Вот какой конец их ждет. Ты отнесешь этот прах ее матери и скажешь, что нам очень жаль, но никто из нас не в состоянии защитить ее дочь от зла — как никто не в состоянии защитить от зла наших с Кэлен детей.

Кэлен хотела сказать ему, что Шейла не виновата, но при виде ярости Ричарда из-за смерти ребенка ее словно парализовало. Рано или поздно ей придется рассказать ему, но она хотела, чтобы новость о ее беременности была радостной. Она не хотела сообщать такую удивительную новость сразу после того, как случилось нечто, разозлившее Ричарда, сразу после гибели чужого ребенка.

Хуже того, этот ребенок погиб от руки Ричарда.

Стоявшая с горстью пепла в вытянутых руках Шейла сглотнула и под пристальным взглядом Ричарда покорно кивнула. Когда она ушла выполнять приказ, Кэлен обхватила Ричарда и прижала к себе. Она почувствовала, что он дрожит — то ли от гнева, то ли от случившегося в библиотеке.

Она хотела сказать ему, что теперь все в порядке, но знала, что это не так. Что бы ни произошло, это было лишь малой частью серьезной угрозы, хотя и привело к гибели ребенка. Не говоря ни слова, Кэлен обнимала мужа.

— Прости, — прошептал ей на ухо Ричард. — Прости меня. Я хочу однажды завести детей. Просто я не могу представить, как принести их в мир, в котором есть то, что я только что видел.

Глава 19

Кэлен хотела знать, что произошло и что он видел, но сейчас она не стала давить на него. Ричард сам расскажет ей, когда посчитает нужным. Она просто положила голову ему на плечо, продолжая обнимать его за талию.

К тому времени, как Шейла и Вика вернулись, Кэлен поняла, что дрожь Ричарда вызвана гневом. Он вышел из библиотеки, дрожа от гнева, и этот гнев все еще держал его мускулы в напряжении. Хуже того, он даже не обнажил свой меч и не обратился к его ярости. Он испытывал только свой гнев.

— Я сделала, как вы просили, лорд Рал.

Лицо Шейлы было бледнее обычного.

Ричард кивнул:

— Спасибо. Полагаю, мать восприняла новость плохо.

— Да, весьма плохо, — признала Шейла. — Но она сказала мне то, о чем вам стоит узнать. Когда я передала ей ваши слова о том, что ее дочь была одержима злом и погибла из-за этого, она не удивилась. Разумеется, женщина оплакивала свою утрату, но потом она сказала мне, что Дори вела себя странно с самого прибытия во дворец.

— В чем заключалась странность? — спросил он.

— Она вела себя холодно и отстраненно. Женщина сказала, что это не похоже на Дори, и она начала бояться, что ее дочь одержима чем-то развращенным. Она так и сказала: «развращенным».

Ричард ненадолго погрузился в раздумья.

— Я видел слишком много матерей, потерявших чад. Когда Великая война окончилась, я подумал, что больше этого не увижу. Но теперь думаю иначе. Мы видели только начало.

— Могу представить, как мать почувствовала, что с дочерью что-то неладное, — сказала Шейла, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей. — Мать всегда знает. Но как поняли вы?

Ричард вздохнул.

— Она не смотрела на меня.

Шейла была настроена скептически.

— Дети обычно стесняются смотреть на незнакомцев, особенно занимающих высокое положение. Застенчивость не является чем-то необычным, тем более при встрече с такой пугающей персоной, как магистр Рал.

— Я понимаю, — сказал Ричард, — но было что-то неестественное в том, как она избегала смотреть на меня. — Он на мгновение задумался и продолжил: — Помнишь, как мы допрашивали Ноло? Он тоже не смотрел на меня. Золотая богиня использовала Ноло, чтобы велеть нам сдаться. Если бы мы согласились, она даровала бы нам быструю смерть. Потом Ноло сказал, что Золотая богиня называет меня сияющим человеком, потому что ей больно смотреть на меня из-за моего дара. Я помню, как именно он отводил от меня взгляд в большом зале в тот день. Богиня не хотела смотреть на меня.

— Что с того? — спросила Кэлен, всплеснув руками. — Она просто не хотела на тебя смотреть? Ричард, этого едва ли достаточно, чтобы утверждать, что Золотая богиня смотрела глазами Дори.

— Ладно, это не все, — признался Ричард. — Она кое-что сделала, когда я наклонился к ней и сказал, что хочу сдаться.

— Что? — спросила Шейла.

Ричард кивнул.

— Когда я сказал, что хочу сдаться, она посмотрела на меня и ухмыльнулась.

Это еще не убедило Кэлен в том, что Дори действовала от имени Золотой богини.

— Дети часто улыбаются в самых странных ситуациях. Я видела маленьких детей, которые улыбались мне и мочились в свои штанишки.

Ричард посмотрел на нее, качая головой.

— Это другое. На ее лице была самая злобная улыбка из всех, что я видел. Как только я сказал ей, что хочу сдаться и отвел в библиотеку, она перестала притворяться, и у меня не осталось сомнений. Дори была одержима богиней. Я задернул шторы и задул все лампы кроме одной, чтобы ей было комфортно — чтобы богине было удобнее смотреть на меня. Застенчивая маленькая девочка исчезла, и со мной осталась только высокомерная Золотая богиня.

— Значит, она показала свою истинную сущность, когда ты сказал, что хочешь сдаться? — спросила Кэлен.

— Верно. Она думала, что получит от меня желаемое — что я сдался и готов умереть. Но дело в том, что ее самоуверенность привела к ошибке.

— К какой ошибке? — выпалила Бердина, слишком любопытная, чтобы молча выдержать паузу в его рассказе, когда он погрузился в воспоминания.

Ричард улыбнулся ее нетерпеливости. Бердина была его старым другом, и между ними была особая связь. Бердина отчасти была ученым, и они сблизились, когда вместе рылись в книгах, выискивая сведения о таких вещах, как машина предсказаний.

Вика была личным телохранителем Ричарда — мускулистая, упрямая, мгновенно и жестко реагирующая на любую угрозу магистру. Бердина тоже защитит его ценой своей жизни, но они уже давно знали друг друга, и он действительно любил ее, хотя и не больше остальных.

— Ошибка богини заключалась в выборе носителя. Не знаю, как ей удалось это сделать, и она не смогла объяснить, но она вторглась в разум Дори, как до этого в разум Ноло. На сей раз она погрузилась глубже и находилась там дольше.

— Зачем она выбрала маленькую девочку? — спросила Кэлен. — Чтобы вызывать меньше подозрений?

Ричард скрестил руки:

— Нет. Она выбрала Дори, потому что мать привела ее во дворец, где находимся мы, а еще потому, что мать Дори была одаренной. Пусть дар ее не был сильным, Золотая богиня об этом не знала. Богиня опасается магии, поэтому хотела понаблюдать за магией матери Дори и измерить ее. Она думала, что магия есть магия — что она всегда одинакова. Поэтому она выбрала дочь одаренной, которая направлялась в наш дворец. Она считала, что ей выпала счастливая случайность, когда я пригласил мать на встречу со мной.

— Что ж, это действительно счастливая случайность, — сказала Шейла.

Ричард покачал головой.

— Не совсем. Я подозревал, что богиня захочет подобраться ближе к одаренному или даже попытается пробраться в его разум. Вот почему я пригласил всех одаренных сюда, желая встретиться с ними. Если она проникла в разум одаренного, я хотел дать богине шанс оказаться ближе ко мне. Я знал, что она может ненамеренно раскрыть себя, если побоится взглянуть в мои глаза. Дори была единственной, кто не смотрел на меня. Когда я опустился перед ней на колено и сказал, что хотел бы сдаться, она попалась на крючок — точнее, это сделала богиня. Я пригласил сюда одаренных, потому что подозревал присутствие богини, а еще надеялся заманить ее в сдерживающее поле, если она действительно будет в разуме одного из приглашенных.

Шейла хлопнула себя ладонью по лбу.

— Значит, вы решили, что сможете убить богиню?

— Я же говорила, — сказала Бердина. — У него бывают безумные идеи.

— Нет, я не думал, что смогу убить ее, — насмешливо ответил он, глянув через плечо на Бердину. — И это не было безумной идеей. Я рассчитывал получить от нее больше информации, может даже узнать об их слабостях. Найти хоть что-то, что можно использовать против них.

— Значит, вы ей солгали? — спросила Шейла, словно осуждая такое мошенничество.

Ричард криво улыбнулся ей.

— Ну конечно. Я врал и не краснел, а она купилась. Богиня высокомерна. Она считает себя настолько устрашающей, что поверила, будто я испуган и беспомощен, будто я сдаюсь.

— Ладно. Это все очень хорошо. Но что именно здесь случилось? — Кэлен нетерпеливо указала на стены.

Глава 20

Ричард глубоко вздохнул.

— Золотая богиня, находясь с матерью Дори, решила, что волшебство не так уж опасно. Она не понимала его, и потому не сообразила, что дар матери слаб. Богиня лишь увидела, что мать Дори обладает магией, и магия эта не слишком опасна, а потом заключила, что моя магия, как и магия вообще, не стоит беспокойства. Как я и надеялся, она хотела, чтобы ее вид пришел сюда и увидел, что нас не нужно бояться. Поэтому она призвала их в библиотеку. Сотни хищников. Она хотела показать, как слаба магия, позволив им убить меня, а потом рассказать остальным, что больше нечего остерегаться.

Кэлен выжидающе подалась вперед:

— Как они выглядели?

Он посмотрел ей в глаза:

— Именно так, как ты описывала — во всяком случае, в начале. Сперва они кажутся угольными людьми, как ты их назвала. Но это только начальная фаза их появления в нашем мире, и на самом деле они выглядят иначе. Это некая переходная форма, когда они только начинают материализоваться здесь. До того как нападавший на тебя успел полностью перейти в наш мир, наступила кромешная темнота, и ты не увидела его истинного облика.

Слушая разинув рот, Бердина нетерпеливо взмахнула рукой:

— А как они выглядят, когда заканчивают переход?

Ричард оглядел обращенные к нему лица. Кэлен видела, что он не хочет говорить. Один из них уже напал на нее, и она была не уверена, что желает услышать о кошмарной реальности, с которой столкнулись умершие внизу люди.

— Выше меня, — сказал Ричард, подняв руку над головой, чтобы показать их рост. — Мускулистые, с длинными руками, на которых по три когтя, с почти черной кожей, которая… я не знаю. У них не такая кожа как у нас, но это и не чешуя. Самое подходящее сравнение — кожа тритона или саламандры, а то и головастика. Она влажная и скользкая на вид, покрыта шариками студенистой субстанции. Эта жидкость соскальзывает с их бугристой кожи.

— Звучит отвратительно. — Бердина наморщила нос.

Ричард кивнул.

— Когда они появляются во плоти, от них поднимается не то пар, не то дым. Подозреваю, это последствия перехода в наш мир.

Бердина согнула два пальца:

— У них есть клыки? Как у змей?

Ричард покачал головой:

— Нет. У них длинные и острые белые зубы, все примерно одинаковые. Их много, и они растут в ряд на верхней и нижней челюстях. Я спросил Дори, как называется их раса. Она ответила, что их зовут Гли. Разве что она произносила это слово с долгим хриплым шипением. Я не могу показать вам, как это звучало, но у меня от этого звука по рукам забегали мурашки.

— А что случилось потом? — спросила Кэлен, когда он замолчал, погрузившись в воспоминания.

Он посмотрел на нее с улыбкой, которая показалась ей довольно странной.

— Потом она сказала, что она Золотая богиня, несущая прилив, который смоет наш мир и потопит всех нас. Все эти создания набились в комнату, окружили меня, нависая надо мной, щелкая челюстями, полными длинных острых зубов, и желая разорвать меня, как только она разрешит.

— А потом? — спросила Бердина, снова нетерпеливо махая рукой, когда он сделал паузу.

— Когда она назвалась Золотой богиней, несущей прилив, который потопит нас, я улыбнулся и спросил, знает ли она, кто я. Ее глаза сузились, и она впервые за все время стала выглядеть неуверенно.

Бердина подалась к нему:

— Что вы сказали ей?

— Я сказал: «Я несущий смерть».

Бердина восхищенно рассмеялась.

— А дальше? — спросила Кэлен.

— А дальше, — негромко сказал он, — вместе со всеми существами в библиотеке мне пришлось убить и это дитя. — Он ненадолго замолчал, а потом взглянул на них и продолжил: — Я высвободил всю ярость. По сути, заполнил сдерживающее поле взрывным зарядом магии Приращения и Ущерба. Эти две вещи не смешиваются. Без сдерживающего поля они бы уничтожили весь этаж, а то и крыло.

— Заклинание настигло их, пока они были в нашем мире? Оно убило их? — с ожиданием в голосе спросила Кэлен.

— Да. От них осталась лишь жирная черная сажа. Богиня судила по матери Дори и решила, что магии нечего бояться. Я хотел показать ей, как сильно она ошибается, поэтому выпустил свою ненависть на этих мерзких созданий — ненависть боевого чародея. Я только начал показывать им свою злость.

Бердина вскинула в воздух кулак:

— Да! Это мой магистр Рал.

Остальные Морд-Сит тоже выглядели довольными, хотя и не так оживились.

Кэлен с надеждой подалась вперед:

— Значит, ты мог убить и Золотую богиню.

Ричард перевел взгляд с Морд-Сит на Кэлен и медленно покачал головой.

— Я убил девочку, в которой она поселилась. Богиня не была там по-настоящему. Это похоже на то, как сноходцы используют людей. Помнишь, ты пыталась убить сноходца, касаясь того, в чьих мыслях он находился, но он уходил в тот же миг, как ты высвобождала силу? Тут нечто похожее. Она использовала девочку, чтобы смотреть ее глазами и говорить ее голосом. Богиня физически не находилась в Дори. У меня был лишь миг, чтобы начать действовать, когда она отдала Гли приказ схватить меня — иначе они разорвали бы меня или исчезли. Не было другого выбора, мне пришлось убить Дори вместе с этими мерзкими тварями. — Он испустил долгий вздох. — Это дало нам две вещи. Во-первых, я не верю, что богиня способна войти в разум одаренного.

— Почему вы так решили? — спросила Шейла.

— Если бы она могла, то уже сделала бы это. У матери Дори слабый дар, но богиня не смогла проникнуть в ее разум, и ей пришлось использовать Дори. Она оказалась так близко ко мне, как только могла.

— А второе? — спросила Кэлен.

— Им требуется секунда или две, чтобы материализоваться в нашем мире. Оказавшись здесь, они должны оглядеться в поисках угрозы и выбрать цель. Это всего лишь мгновение, но именно тогда они уязвимы. Но чтобы убить их, когда они оказались здесь, но еще не способны были сбежать в свой мир, чтобы, что еще важнее, увиденное Золотой богиней посеяло в их сердцах страх пред нами, мне пришлось убить еще и Дори.

Кэлен закинула руки ему на шею и прижала его голову к своему плечу.

— У тебя не было выбора, Ричард. Не было.

— Знаю. Я fuer grissa ost drauka. Я несущий смерть.

Глава 21

— Вы уверены, что она не может войти в разум наделенного магией человека? — спросила Шейла.

— Не скажу, что абсолютно в этом уверен, — ответил Ричард, — но после разговора с богиней посредством Дори я убедился, что она не способна использовать одаренных — иначе уже сделала бы это. Я верю, что она не может проникнуть в наш разум по той простой причине, что ее способности не совместимы с даром. Проще говоря, дар не пускает ее.

Шейла недоверчиво прищурилась:

— Не пускает?

— Хотя богиня и Гли способны на то, что кажется нам непостижимым — путешествуют в другие миры, — я думаю, магия блокирует их способность войти в наш разум. Вот почему они осторожничали с даром. Они хищники. Они охотятся, что доказывает их способность мыслить и планировать. Трупы, которые мы нашли внизу, свидетельствуют о том, что они работают вместе. Есть много животных, которые очень опасны, преследуют свою жертву и работают вместе, но не могут постичь магию. Она ставит их в тупик.

— Но вы не можете сказать с абсолютной уверенностью, что они не способны использовать разум одаренного, — не унималась Шейла.

— Их первоочередная цель — устранить меня и Кэлен, верно? Так почему они не использовали тебя? Если бы они могли это сделать, — настаивал Ричард, — то богиня вошла бы в твой разум, тебе не кажется? Ты ближе ко мне. — Он обвел рукой помещение. — Или в разум одной из Морд-Сит. Они еще ближе. Если бы это было в ее силах, то зачем ей выбирать маленькую девочку? Потому что разум ребенка слабее, вот почему, — сам ответил он на свой вопрос.

— Ноло был взрослым, — возразила Шейла.

Ричард улыбнулся.

— Он был дипломатом до мозга костей. Эсторианцев растили и воспитывали как дипломатов.

Шейла нахмурилась:

— И что?

— Разум какого взрослого столь же прост и ребячлив, как разум дипломата?

Шейла на миг задумалась.

— Полагаю, вы правы.

— Ее цель — убить меня и Кэлен. Пока мы спим, нас охраняют Морд-Сит. Если бы богиня могла использовать разум одаренного, она бы уже убила нас с Кэлен во сне руками Морд-Сит. Если бы она могла, она бы уже сделала это.

— Теперь я поняла, — признала колдунья и встретилась с ним взглядом. — Повторюсь, во время медитации у меня было смутное видение какого-то существа. Я едва заметила его и не знаю, кто это был. Это расплывчатое нечеткое видение могло быть вызвано богиней, пытавшейся установить со мной связь, но безуспешно. Должно быть, вы правы, и они не могут проникнуть в разум одаренного. Иначе она еще тогда вошла бы в мой разум.

— Выходит, мы узнали что-то полезное, — заключила Кэлен.

— Да, узнали. — Ричард сверкнул улыбкой. — Мы можем полагаться на помощь одаренных без опасений, что богиня наблюдает за нами их глазами. Но теперь мы знаем и о том, что любой неодаренный во дворце может быть невольным шпионом. Богиня могла даже войти в голову любого из Первой Когорты. — Он выгнул бровь. — Не совсем безопасно, что они охраняют наш сон.

Кэлен взглянула на явно обеспокоенные лица Морд-Сит.

— Это тревожная новость.

— Вы знаете, где есть другие одаренные, способные помочь нам? — спросила Шейла. — Дара тех, что в Народном Дворце, достаточно лишь для того, чтобы не пускать богиню в свой разум, но у них не хватит сил, чтобы противостоять этим тварям.

— Замок Волшебника, — ответила Вика вместо Ричарда.

— Правильно, — сказал он, кивнув ей. — Если сможем туда попасть, то…

Все обернулись, когда услышали два крика с лестницы неподалеку. Эти крики могли значить только одно.

Каждая Морд-Сит немедленно взмахнула эйджилом, свисавшим с запястья на золотой цепочке, и сжала его в кулаке. Ричард сорвался с места, и Морд-Сит от него не отставали. Они обогнали солдат на пути к лестнице, но Кэлен с Шейлой остались позади.

Кэлен не нравилось, что она оказалась позади неповоротливых солдат, когда Ричард бросился вниз по лестнице. Когда они спустились на этаж ниже и попали в зону для слуг, Кэлен поверх перил и голов солдат увидела, что факелы и лампы не горят. Свет на этаж проникал только с лестницы.

В тенях она заметила темную фигуру, бившую кого-то, лежавшего на полу.

Ричард перепрыгнул последние четыре ступеньки, направляясь к смутному силуэту нападавшего. Его меч вышел из ножен, наполнив темный коридор уникальным звоном стали. Лезвие, почерневшее от прикосновения мира мертвых, блеснуло в воздухе.

Ричард, закричав и намереваясь разить насмерть, со всей силой взмахнул мечом, когда еще находился в воздухе. Клинок просвистел по дуге. Черная рука поднялась в защитном жесте, но тут же была отрублена.

Когда Ричард приземлился, темная рука с тремя мощными когтями закружилась в воздухе, а само создание превратилось в угольные линии и исчезло.

Морд-Сит спрыгнули с лестницы вслед за Ричардом, стремясь добраться до нападавшего, но тот уже ушел. Морд-Сит вместе с солдатами ринулись в темноту, выискивая других Гли.

Две женщины лежали навзничь на полу. Они были мертвы. Грудная клетка одной из них и живот второй были вспороты мощными когтями почти до позвоночника, их внутренности рассыпались по полу.

Почти без промедления Ричард с мечом в руке бросился в коридор вслед за солдатами и вскоре обогнал их, надеясь настичь других нападавших.

Кэлен осталась стоять рядом с Шейлой, когда остальные убежали проверить темный коридор. Солдаты взяли факелы и отправились в темноту. Шейла наклонилась к женщинам, но Кэлен понимала, что никакое исцеление не в силах вернуть жизнь этим несчастным. Это были две служанки, которые просто выполняли свою работу, когда на них напали. Кэлен невольно подумала об их семьях и задалась вопросом, были ли у них дети, которые теперь никогда не увидят матерей.

Когда Шейла посмотрела на Кэлен, чтобы сказать, что тут ничем уже не помочь, ее глаза расширились. Кэлен поняла, что колдунья увидела что-то за ее спиной, и немедленно пригнулась и перекатилась в сторону, разминувшись с когтями, который срезали прядь ее волос и промахнулись мимо шеи.

Шейла выбросила вперед руку, и с ее ладони с треском, похожим на щелчок кнута, сорвалось неровное свечение. Когда Кэлен поднялась и развернулась к врагу, удар силы Шейлы прошел прямо через темную фигуру, которая уже растворялась, сбегая в свой мир. Заряд магии угодил в дальнюю стену и пробил в ней дыру, разбросав куски штукатурки и камня. Через дыру Кэлен увидела главный коридор.

Она не знала, какую магию использовала Шейла, но никогда не видела ничего подобного. Впрочем, она никогда не встречала женщину, которая была одновременно ведьмой и колдуньей.

Ричард вернулся, когда Шейла бросилась к Кэлен, желая убедиться, что с ней все в порядке.

— Что случилось? — спросил он.

— Один из них пытался до меня добраться, — сказала Кэлен. — Шейла успела спасти меня. Она попыталась ударить тварь своей силой, но та уже растворялась в воздухе. — Кэлен указала на дыру в стене.

Кэлен и Ричард вдруг оказались окружены Морд-Сит, но опасность уже миновала. Солдаты столпились позади Морд-Сит, сформировав вокруг них второе кольцо и выставив мечи наружу.

— Вы правы, — сказала Шейла Ричарду. — Они мыслящие существа. Один из них напал на двух женщин, чтобы отвлечь вас, а другой атаковал Кэлен.

Ричард стиснул зубы от злости.

— И я клюнул на наживку, оставив Кэлен без защиты. — Он подумал над своими словами и добавил: — За исключением тебя, конечно. Спасибо, Шейла.

Она улыбнулась.

— Я лишь жалею, что не была быстрее. Я почти добралась до него. В следующий раз мне нужно быть проворнее.

Ричард вложил меч в ножны, и гнев в его глазах утих, когда он посмотрел на руку на полу. Она была чисто отрублена чуть выше локтя. Кожа была такой, как он и описывал — почти черной, гладкой и скользкой. Кровь была красной. Окровавленные когти с застрявшими обрывками ниток и ткани от одежды двух убитых женщин медленно сжимались и разжимались, а потом постепенно замерли.

Кэлен была взбешена тем, что тварь убила двух женщин, а другая чуть не вонзила когти в нее саму.

— Если бы я действовала хоть на секунду раньше, то смогла бы прикоснуться к нему своей силой после того, как он нанес удар.

— Что ж, — сказала Шейла, — по крайней мере, один из них вернулся без руки. Мы передали в их мир хорошее сообщение.

Ричард выглядел недовольным.

— Скорее всего, такое сообщение лишь разозлит их. Судя по тому, что ты рассказала об убийствах в Северной Пустоши, а также по другим отчетам, Гли нападают на людей повсюду. Но становится ясно, что их основная цель — атаковать людей рядом со мной и Кэлен в попытке вынудить нас сделать ошибку. Богиня одержима идеей того, чтобы убить нас с тобой, — сказал он Кэлен. — Они уже второй раз почти достали тебя. Мы не можем допустить, чтобы это повторилось. Мы должны разрушить их планы, пока я пытаюсь выяснить, как покончить с ними.

— Но как? — спросила Кэлен.

Ричард провел пятерней по волосам.

— Все жители нашего мира сейчас под угрозой, но обитатели дворца в гораздо большей опасности из-за того, что мы находимся здесь. Они будут мишенями, как эти две женщины, — просто для того, чтобы вынудить нас ошибиться. До тех пор, пока мы во дворце, здесь смертельно опасно. Кроме того, богиня способна выследить нас через глаза любого во дворце. — Он бросил короткий взгляд на стоявших к ним спиной солдат, которые выставили мечи навстречу возможной опасности. Очевидно, что богиня могла использовать солдата Первой Когорты. — Пока мы во дворце, люди в слишком большой опасности, да и мы тоже. Нужно уходить. Если мы уйдем, фокус Гли сместится на нас. Нужно отвлечь их от невинных людей.

Кэлен подняла брови, когда у нее появилась идея. Она наклонилась и заговорила так тихо, чтобы солдаты не могли услышать — если богиня подслушивает через одного из них.

— Мы можем воспользоваться сильфидой. В некотором смысле она позволяет нам сделать то, на что способны Гли. Мы можем переместиться в другую точку нашего мира за очень короткое время. Сильфида унесет нас далеко отсюда, и тем самым мы отвлечем внимание богини от этих людей. Такой уход может даже сбить богиню с толку.

Ричард улыбнулся ей:

— В точку. Отправляемся сейчас же.

— Но куда? — спросила Кэлен.

Улыбка Ричарда стала шире.

— Туда, где есть сильные одаренные. Нам нужно попасть в Замок Волшебника. Там есть одаренные — по-настоящему одаренные. Сестры Света и их ученики.

— Кто такие сестры Света? — спросила Шейла, выглядывая солдата, который мог бы их подслушивать.

— Колдуньи, — сказал он и повернулся к Кэлен. — Нужно уходить немедленно, пока не произошло новое нападение и богиня не успела добраться до нас. Если уйдем через сильфиду, то богиня будет в неведении, куда мы отправились. Надеюсь, это даст нам немного времени.

Глава 22

Кэлен засовывала одежду в походную сумку, стоявшую на кровати, и Ричард был занят тем же. Им нужно было покинуть Народный Дворец, чтобы запутать богиню и увести Гли от невинных обитателей дворца.

Кэлен была слегка взволнована тем, что скоро окажется в безопасности Замка Волшебника. Там не только было много одаренных, но и сам Замок был полон всевозможных щитов. Любой Гли, которого богиня отправит туда, окажется в опасности, сам того не зная. Во многих помещениях Замка стояли смертельные щиты, которые сожгут всех чужаков или тех, кто не имеет нужной магии для безопасного прохода. Замок будет смертельной ловушкой для Гли.

Впервые за последние дни Кэлен ощутила проблескнадежды. Замок будет безопасным местом для ее детей.

Когда они окажутся в безопасности и через какое-то время все станет очевидным, Кэлен наконец сможет сказать Ричарду, что она беременна близнецами. Там ее будут оберегать сестры Света и другие. Защитная магия Замка убережет от вторжения. Само предназначение Замка было в том, чтобы защищать Первого волшебника и живших там одаренных.

В Замке Ричард сможет выяснить, как остановить богиню. Кэлен не знала, почему не подумала о нем раньше.

Замок Волшебника был вторым родовым домом Ричарда. Народный Дворец всегда являлся средоточием власти Дома Ралов, а Замок Волшебника всегда был родовым домом Первого волшебника. Замок принадлежал Ричарду и должен был защищать его.

Если покидать Замок будет безопасно, то Кэлен могла бы родить детей во Дворце Исповедниц, в котором родилась сама. Он был ее родным домом, там жили люди, которые знали Кэлен с рождения. Она мечтала родить детей во Дворце Исповедниц, если будет можно уйти из Замка. Дочери исповедниц всегда были исповедницами, поэтому Кэлен очень хотела, чтобы ее дочь родилась именно там. Потом можно будет растить близнецов в безопасности Замка.

В детстве Кэлен много времени проводила в Замке под присмотром волшебников. Замок был средоточием власти Первого волшебника и убережет его детей. А дети, в свою очередь, продолжат магический род, чтобы защитить мир. Замок Волшебника снова будет живым, как в ее детстве.

Они с Ричардом сменили официальные наряды на дорожную одежду. Ричард сложил в сумку часть облачения боевого чародея, но остался в черной рубашке, особом оружейном поясе и широких подбитых кожей серебряных браслетах с древними символами языка Сотворения. Кэлен не нужно было брать с собой белое платье, потому что в Эйдиндриле, недалеко от Замка, был Дворец Исповедниц. Там хранилось много платьев Матери-Исповедницы, сшитых из такого же шелка и с таким же квадратным вырезом.

Раньше она носила обычное черное платье исповедниц. Только женщина, выбранная сестрами-исповедницами, имела право носить белое платье Матери-Исповедницы. Кэлен стала самой молодой Матерью-Исповедницей, и это свидетельствовало о ее силе.

Когда она и Ричард вышли из спальни, все шесть Морд-Сит, одетых в красную кожу, ждали их в круглом холле вместе с Шейлой. У каждой Морд-Сит был небольшой походный мешок. Шейла оделась в темную дорожную одежду, на ее плечи был накинут черный плащ, скрепленный короткой серебряной цепочкой между двух костяных пуговиц. У нее тоже был мешок.

Все они явно собирались отправиться вместе с Ричардом и Кэлен. Ее это вполне устраивало, как и Ричарда. Впрочем, их желания не имели значения, потому что Морд-Сит уже решили, что идут с ними.

Богиня не могла использовать их или Шейлу, а значит, Морд-Сит станут бесстрашными охранницами для ее детей. Кэлен была благодарна им за решение отправиться в Замок.

Большой отряд солдат Первой Когорты во главе с лейтенантом Доланом ждал их в широком коридоре. Из-за случившегося в сдерживающем поле библиотеке, убийства двух женщин, не говоря уж о жутком открытии на нижних уровнях дворца, все солдаты выглядели мрачными и напряженными. Кэлен невольно посмотрела, не отводит ли кто-то из них глаза, но никто не вел себя странно.

— Нам нужно спуститься к сильфиде, — негромко сказал Ричард Бердине, чтобы солдаты его не услышали. — Я не хочу, чтобы кто-то кроме нас девятерых знал, куда мы идем.

Она кивнула.

— Я знаю короткий путь. И нас никто не увидит.

Ричард кивнул ей, а потом прошел по коридору навстречу командиру отряда.

— Лейтенант, я должен отлучиться по важному делу.

Мужчина склонил голову.

— Конечно, магистр Рал. Сколько людей вы хотите взять с собой?

— Нисколько. Я слишком тороплюсь. — Взглянув на лицо мужчины, он добавил: — Я попрошу прислать отряд Первой Когорты, когда смогу. А пока что… Вы знаете об угрозе во дворце и насколько опасны эти создания. Как вы видели, из их ран течет кровь, а значит, их можно убить, если успеть поймать их до того, как они исчезнут.

Лейтенант выглядел неловко.

— Пока вы собирали вещи, в одном из ответвлений от этого коридора произошло еще одно нападение. Двое моих людей убиты.

Мышцы на челюсти Ричарда напряглись от гнева.

— Им нужно уничтожить меня и Кэлен, чтобы потом неистовствовать по всему миру, истребляя наш вид. Это одна из причин нашего ухода. Так я надеюсь спутать их планы. Поскольку они сосредоточены на нас, чем раньше мы покинем дворец, тем в меньшей опасности будут люди здесь. По крайней мере, на данный момент. Передайте мистеру Беркетту, что лорду Ралу пришлось отбыть по важному делу. Он привык заботиться о дворце во время отсутствия магистра Рала и знает, что делать. Помогите ему, чем сможете.

— Я прослежу за этим, магистр Рал.

— Когда мы с Кэлен уйдем, Первая Когорта останется единственной защитой обитателей дворца. Я хочу, чтобы никто из Первой Когорты не покидал дворец — ни при каких условиях. Я рассчитываю, что вы и Первая Когорта останетесь вместо меня и защитите всех. Я буду магией против магии и сделаю все необходимое, чтобы покончить с угрозой.

Лейтенант Долан решительно хлопнул кулаком по кожаному нагруднику.

— Дальше нас будут защищать Морд-Сит. Вы и ваши люди должны оберегать людей здесь.

Мужчина, неохотно подчиняясь приказу, снова отсалютовал, ударив кулаком по сердцу.

Ричард повернулся к Бердине:

— Идем.

Глава 23

Бердина без промедления зашагала по коридору. Тяжеловооруженные солдаты отступили к стенам широкого коридора, освобождая путь. Нида пошла впереди вместе с Бердиной. Кэлен, держа Ричарда за руку, пошла за ними, а Вика держалась позади. Шейла, Рикка, Вэйл и Кассия замыкали группу.

Идя мимо солдат, выстроившихся вдоль коридора спиной к стене, Кэлен встречалась взглядом с каждым. Ни один не отводил взгляда, и она испытала облегчение. Она надеялась, что они смогут выбраться из Народного Дворца так, чтобы богиня не увидела чужими глазами их ухода. Когда она была маленькой, ее отец, король Вайборн, учил ее боевой стратегии и говорил, что запутать врага — хорошая тактика.

Бердина почти бежала по боковым коридорам, узким лестницам и настоящему лабиринту темных пустых проходов. Они спускались все ниже, не выходя из закрытой для посетителей части дворца. Все шли молча. Они знали об опасности, которая осталась позади и могла поджидать впереди. Они высматривали угрозу и двигались как можно тише.

Кэлен была взбудоражена от того, что у них наконец есть план, который может сработать. Сестры Света временами вели себя заносчиво и чванливо, но они были преданны Ричарду и самой жизни. Они доблестно сражались на войне, и Кэлен не сомневалась, что они решительно и мужественно встретят новую угрозу.

Она уже не в первый раз жалела, что с ними больше нет деда Ричарда. Зедд стал важной частью ее жизни после того, как она его повстречала. Он заботился о ней как никто другой. Изворотливый старый волшебник с самого начала запал ей в сердце. В некотором смысле Зедд все еще был с ней — его частичка жила в Ричарде.

Они испытали огромное облегчение, когда оказались в комнате сильфиды, никем не увиденные и не атакованные. Кэлен боялась, что богиня как-то попытается остановить их. Но с ними были только Морд-Сит и Шейла, и у богини не было глаз, чтобы следить за ними. Она считай ослепла. Охрана Первой Когорты была бы полезной, но слишком велик был риск, что через одного из солдат богиня увидит или услышит, чем они заняты.

Ричард без промедления пересек древнюю комнату и подошел к круглой стенке большого колодца высотой по пояс. Он перегнулся через край и соединил серебряные браслеты на запястьях. Они начали светиться все ярче, и скоро Кэлен разглядела кости Ричарда, проглядывавшие через плоть.

— Сильфида! — крикнул он в темноту. — Ты нужна мне!

Голос эхом отразился от глубин колодца и стен комнаты.

Шейла выглядела очень напряженной, потому что не знала, чего ждать. Кэлен крутила пальцы, переживая, что сильфида не придет или ее вообще больше нет. Шейла, которая не знала, что делает Ричард, озабоченно нахмурилась, глядя на Кэлен, но та решила, что колдунье лучше подождать и увидеть все своими глазами.

Пока они стояли в тишине, камешки и грязь на каменном полу начали подпрыгивать от исходящей снизу вибрации. В комнате нарастал гул. Со сводчатого потолка и из стыков стен посыпалась пыль.

С ревом и головокружительной скоростью серебряная сильфида вырвалась из глубин колодца и резко остановилась, едва не выплеснувшись наружу. Серебристая подвижная поверхность успокоилась, а потом часть ее поднялась в воздух. Появилось красивое серебряное лицо, а серебряная рука потянулась к Ричарду и погладила его по лицу.

— Хозяин, я рада снова вас видеть, — сказала она притягательным голосом. — Подойдите, и мы будем путешествовать. Вы получите удовольствие.

Ричард вытянул руку, показывая на остальных людей у колодца.

— Нам всем нужно путешествовать. Мы хотим отправиться прямо сейчас.

Сильфида огляделась и словно только сейчас увидела восемь женщин — а может, она их и заметила, но ее волновал только Ричард. Подумав об этом, Кэлен пришла к выводу, что так и есть. Она молча злилась, глядя на то, как сильфида улыбается Ричарду.

— Вы все желаете путешествовать?

— Да, — поспешно ответил за всех Ричард, взмахом руки призывая их подойти ближе. — Нам всем нужно путешествовать. Мы будем очень рады, если ты возьмешь всех нас. Мы торопимся.

Шейла с встревоженным видом отступила на шаг.

— Куда вы желаете отправиться? — спросила сильфида своим шелковистым серебряным голосом, который почему-то раздражал Кэлен.

— В Замок, — сказал Ричард. — Я получу огромное удовольствие, если ты доставишь нас в Замок Волшебника.

— Я знаю это место, — проворковала она. — Я могу отнести вас туда. Но вы знаете, что не можете взять с собой меч. — Она беззастенчиво обняла его, чтобы дотронуться до ножен.

Ричард на мгновение поджал губы.

— Знаю. Я оставлю его здесь, пока мы не сможем вернуться.

Он снял перевязь через голову.

— Теперь до клинка дотронулась смерть, — сказал он Кэлен, — я думал, что могу взять его с собой. Но сейчас многое на кону, и я боюсь рисковать. — Он прислонил ножны к каменной стене колодца.

Кэлен не нравилось, что он оставляет меч, но она помнила, что в прошлом, когда он взял оружие, это чуть не стоило ему жизни. Он прав, на кону стоит слишком многое.

— Подойдите ближе, — обратилась ко всем сильфида. Ее тон стал деловым и совсем не таким мягким, как при разговоре с Ричардом.

Все Морд-Сит приблизились к каменной стене колодца. Сильфида протянула серебряную руку, и ее пальцы мягко коснулись лба каждой женщины по очереди.

— Вы все можете путешествовать.

Ричард подхватил Шейлу под руку и подтащил ближе. Ее глаза были распахнуты от шока при виде сильфиды, которая еще и разговаривала. Она никогда не сталкивалась с подобным существом, созданным волшебниками древности, и потому вела себя осторожно. Для нее это создание было непостижимым.

— Это безопасно? — прошептала она Ричарду.

— Для меня да, — сказала сильфида со спокойной серебряной улыбкой, а потом скользнула пальцами по гладкому лбу Шейлы.

Колдунья поморщилась, но осталась на месте. Сильфида убрала руку.

— Она не может путешествовать. У нее нет необходимой магии.

— О чем это она? — недовольно спросила Шейла. — Я колдунья, и у меня есть дар. Конечно же, у меня есть магия.

Ричард покачал головой.

— Ты неправильно ее поняла. Чтобы путешествовать в сильфиде, нужна не только магия Приращения, но и Ущерба.

Шейла попятилась.

— Магия ущерба? Вы с ума сошли?

Ричард отмахнулся от ее беспокойства и взобрался на каменный парапет.

— Я могу дать тебе частичку, чтобы ты могла путешествовать. Не волнуйся, я уже это делал.

Пока Ричард успокаивал Шейлу, сильфида протянула ладонь ко лбу Кэлен.

— Она не может путешествовать, — объявило серебряное лицо с легким намеком на отвращение.

Ричард, который помогал Вике подняться, обернулся и хмуро посмотрел на сильфиду, показывая рукой на Кэлен.

— О чем ты? Кэлен уже много раз путешествовала. Разумеется, она может путешествовать.

— Не теперь.

— Это еще почему? — нетерпеливо прорычал Ричард.

— Она беременна. Она и двое младенцев в ее утробе погибнут во мне, если она попытается путешествовать.

Ричард обратил взгляд на Кэлен, и у нее перехватило дыхание. Ричард застыл от шока, глядя на жену сверху вниз. Ей вдруг стало жарко, пальцы на руках и ногах поджались. Она подумала, что сейчас упадет в обморок.

Кэлен заставила себя заговорить:

— Все в порядке, Ричард. Иди с Викой, а я останусь. Шейла и мои сестры по эйджилу защитят меня. А еще у меня будет твой меч. Ты должен отправиться в Замок за подмогой. Должен. Это наш единственный шанс.

Ни один мускул Ричарда не дрогнул, пока он смотрел на нее. В комнате звенела зловещая тишина. Никто не проронил ни слова.

Морд-Сит уставились на Кэлен, но она могла лишь смотреть в серые глаза Ричарда.

Она снова сглотнула, отчаянно пытаясь сдержать слезы, и на шаг отступила от колодца сильфиды.

— Я люблю тебя. А теперь иди.

Терри Гудкайнд.  «Пустошь»

Дети Д'Хары. Том 3

Перевод с английского Татьяны Алексеевой

Под редакцией Татьяны Алексеевой и Дмитрия Великого

Корректор Дина Зайцева

Руководитель группы перевода Дмитрий Великий

Старший переводчик Татьяна Алексеева

Информационные ресурсы:

vk.com/mord.sith.club — Группа перевода «Клуб Морд-Сит»

terrygoodkind.ru — Поклонники Терри Гудкайнда

vk.com/terrygoodkindru — Подслушано Меч Истины

Глава 1

— Ты должен отправиться в Замок, Ричард. — Кэлен было тяжело говорить из-за комка в горле. — Поторопись. Со мной все будет в порядке. Отправляйся в сильфиде.

Ричард не сказал ни слова. Он застыл на каменном парапете колодца сильфиды.

— Мне жаль, что вы не можете путешествовать во мне, Мать-Исповедница, — шелковистым голосом сказала сильфида, на лице которой появилась спокойная серебряная улыбка. — Но вы и ваши дети умрете во мне.

Кэлен подумала, что в голосе сильфиды проскользнуло удовольствие от того, что Мать-Исповедница не может отправиться с Ричардом.

Золотая богиня хотела оборвать магический род Ричарда и Кэлен. Она пойдет на все, чтобы убить их, но с особой жестокостью она убьет их детей, если они появятся на свет. Эти дети не просто давняя мечта Кэлен, но и гарантия будущего, в котором магия оберегает их мир.

Кэлен пыталась сдержать слезы сокрушительного разочарования от того, что не могла отправиться в сильфиде в Замок Волшебника. В Замке было безопасно. Помимо сестер Света и других одаренных там были мощные щиты. Огромный Замок был построен для защиты Первого волшебника и, как следствие, его близких и детей. Там Золотая богиня и Гли не смогут им угрожать. Дети Ричарда и Кэлен будут расти там, бегая по коридорам и смеясь, как делала сама Кэлен в детстве. А Ричард будет искать способ покончить с угрозой, которую представляют богиня и ее вид.

Но из-за беременности Кэлен не могла путешествовать в сильфиде. Замок вдруг стал казаться ей очень, очень далеким.

— Я заберу магистра Рала, — проворковала сильфида. Она обвила талию Ричарда серебряной рукой, пока тот стоял, словно парализованный, на каменной стене колодца и смотрел на Кэлен. — Как вы и сказали, Мать-Исповедница, вы можете остаться, а я перенесу его в Замок.

Не в силах больше выдержать пронизывавший до костей взгляд Ричарда, Кэлен крикнула:

— Иди!

Несмотря на все усилия, ее глаза налились слезами. Она знала, что не сможет долго сдерживаться, и хотела, чтобы он ушел до того, как она утратит контроль над эмоциями.

Шейла перевела взгляд с Кэлен на Ричарда:

— Пока вы ходите за помощью, я буду защищать ее, магистр Рал.

— И мы тоже, — кивнув, сказала Кассия и шагнула к Кэлен. — Ценой жизни.

Вика, стоявшая на парапете рядом с Ричардом, сказала:

— Я пойду с магистром Ралом и буду его защищать. — Она взглянула на него, не зная, должна ли первая прыгнуть в неспокойное жидкое серебро сильфиды или ждать.

Нижняя губа Кэлен задрожала.

— Отправляйся за помощью, Ричард. Пожалуйста. У меня твой меч. Я умею с ним обращаться, и он хорошо послужил мне в прошлое твое отсутствие. У меня полно защитников. Я буду в порядке и дождусь твоего возвращения.

Наконец, Ричард отстранил серебряную руку, и та растаяла, став частью плескавшегося в колодце жидкого серебра. Гладкое лицо, в котором отражалась комната, не выражало эмоций. Освободившись от руки сильфиды, Ричард спрыгнул с парапета и пересек комнату. Его хищный взгляд был устремлен на Кэлен, и та не могла унять дрожь. С ужасом ожидая его слов, она невольно отступила на шаг.

Ричард подошел к жене и мягко обхватил ее своими сильными руками, крепко прижав к себе. Она больше не могла сдерживать слезы и спрятала лицо на его груди.

— Прости, Ричард, — выпалила она. — Прости, что не сказала тебе. Я не могла, не в разгаре этого...

Ричард прижал ее голову к своему плечу:

— Тише, тише. Не нужно плакать из-за чего-то столь чудесного.

— Но...

— Я ни за что тебя не оставлю.

— Но ты должен отправиться в Замок.

— Мы что-нибудь придумаем. Я не оставлю тебя. Не в этот раз.

— Я не хотела говорить. Тебе нужно защищать нас. Я не хотела обременять тебя еще и этим. Не хотела отвлекать.

Он мягко рассмеялся и ненадолго сжал ее еще крепче.

— Это не отвлечет меня, Кэлен, а станет дополнительной мотивацией. — Ричард отстранился, держа ее за руки и глядя в глаза. — Сильфида сказала «дети». Не дитя, а дети.

Кэлен кивнула.

— Я беременна близнецами.

Брови Ричарда дрогнули от удивления. Его улыбка согрела ей сердце и мгновенно развеяла весь страх и ужас. Она вдруг снова ощутила радость.

— Мальчик и девочка, — уточнила Шейла.

Он хмуро и сурово глянул на нее:

— Ты знала?

Кэлен положила палец на его подбородок и повернула лицо мужа к себе.

— Я заставила ее поклясться, что она тебе не скажет. Полагаю, я сделала ту же ошибку, что и богиня в библиотеке.

Его улыбка вернулась, когда он снова взглянул ей в глаза.

— Что за ошибку?

— Я тебя недооценила.

Улыбка Ричарда стала шире.

Кэлен немного пришла в чувства.

— Ричард, все равно ты должен отправиться в Замок. Ты не можешь оставаться здесь, если хочешь остановить богиню. Вот что важно. Там есть одаренные, которые способны помочь. Там сестры Света. Ты мог бы быстро добраться туда в сильфиде и вернуться с сестрами.

— Сейчас важна ты, — тихо сказал Ричард, нежно обнимая жену.

Она уткнулась в него лицом, теперь уже плача от радости и облегчения.

— Именно ради этого мы сражались с момента первой встречи в лесах Хартленда, — сказал он ей. — Ради жизни, ради ее права продолжаться. И ради нашего с тобой права на продолжение рода, права на счастье.

Крепко прижавшись к мужу, Кэлен поняла, что любит его больше, чем когда-либо.

Она должна была знать, что все так и будет.

Глава 2

— Что будем делать, магистр Рал? — спросила Вика.

Ричард, наконец, отстранился от Кэлен.

— То, что сказал бы делать мой дед, разумеется.

Вика перекинула через плечо длинную светлую косу и сжала ее в кулаке, глядя на Ричарда сверху вниз, а потом спрыгнула с невысокой каменной стены.

— Я не понимаю, магистр Рал.

— Зедд, мой дед, всегда говорил: думай о решении, а не о проблеме. Проблема в том, что Кэлен не может путешествовать в сильфиде. Мы зациклились на этой проблеме.

— Я не знала вашего деда. — Вика выглядела растерянной. — Простите, магистр Рал, но я не знаю, что это значит.

— Это означает, что вместо раздумий о проблеме — о том, что сильфида не может взять нас всех, — мы должны думать о решении. Я надеюсь, что в Замке мы будем в безопасности — особенно Кэлен, — и поэтому нужно туда добраться. Проблема в том, что она не может отправиться в сильфиде, а решение вот какое: надо выбрать другой путь.

Лицо Вики просветлело.

— Я достану лошадей и припасы.

Ричард улыбнулся ей.

— Отличная идея, Вика. Это решение.

Шейла подошла ближе.

— Лорд Рал, разве такое путешествие не опасно? Я из Северной Пустоши, в которой хватает опасностей, но слышала ужасные вещи о здешних местах. Я слышала, что Д'Хара достаточно опасна сама по себе, но Срединные земли — дикие и жестокие, а путешествовать по ним весьма рискованно.

Кэлен знала, что это правда. Раньше она путешествовала по Срединным землям в сопровождении опытного волшебника Джиллера. Конечно, Ричард был волшебником, причем гораздо более могущественным, но у Джиллера было преимущество: он всю жизнь учился использовать свое ремесло и был привычен к опасностям Срединных земель.

Ричард вырос в Вестландии, вдали от магии, и его дар работал иначе, чем у остальных. В отличие от обычного одаренного, он не всегда мог призвать способности по желанию — как из-за недостатка обучения, так и из-за того, что его дар был совершенно иным. Он обладал даром боевого чародея, и его сила в основном проявлялась через ярость.

— Срединные земли и правда опасны, — сказала Кэлен, — но там есть место красоте и чудесам.

Шейла бросила на нее циничный взгляд.

— Красота нас не спасет. Ключевое слово тут «опасны». Нам предстоит пересечь много опасных территорий.

— Что ж, нам явно опасно оставаться в Народном Дворце, — сказал Ричард колдунье. — Пока мы здесь, нам постоянно угрожает нападение безжалостного врага. Во дворце богиня может следить за нами через любого неодаренного, а их тут полно. Она может наблюдать за нами и выбрать время для атаки, когда мы будем уязвимы. Здесь мы ни на секунду не можем быть уверены в своей безопасности. В Замке живут одаренные, способные помочь нам. Немаловажно и то, что в Замке полно мощных щитов всякого рода, которые уберегут Кэлен и детей. В Народном Дворце тоже есть щиты, но их недостаточно. Здесь просто небезопасно. Мы должны уйти туда, где сможем понять, как бороться с угрозой. И это место — Замок Волшебника в Эйдиндриле. Мы не можем отправиться туда через сильфиду, поэтому придется либо идти пешком, либо ехать на лошадях. Другого пути нет, все просто.

Шейла скрестила руки на груди, обдумывая его слова и постепенно остывая.

— Вы правы. Здесь небезопасно. У меня нет предложения лучше.

Бердина мрачно на него посмотрела, и в ее голубых глазах блеснула ярость.

— Что ж, я тоже иду. На сей раз я не останусь, а пойду с вами.

Ричард улыбнулся, глядя на ее озабоченное лицо.

— Конечно, ты идешь с нами. Я и не думал уходить без тебя, Бердина. Мы все уходим.

— Я организую отряд солдат Первой Когорты, который будет нас сопровождать, — предложила Кассия. — Сколько солдат вы хотите взять?

Обнимая Кэлен одной рукой, Ричард взглянул на обращенные к нему напряженные лица.

— Ни одного. Мы не можем рисковать.

— Рисковать? — Кассия подалась вперед, словно не расслышав. — Какой риск в защите? Предстоит долгий путь по опасным землям. Отряд кавалерии и Первой Когорты будут ограждать вас. Прежде всего, демонстрация силы предотвратит нападение. Меньше всего мы хотим сражаться. Вы с Матерью-Исповедницей можете быть ранены или даже убиты в сражении. Почему отказываетесь от надежной защиты?

— Богиня способна использовать солдат, как и других людей, чтобы шпионить за нами. Если она в точности узнает наше местоположение, то отправит Гли атаковать нас под открытым небом в Срединных землях. Она уже использовала Ноло, чтобы попытаться зарезать Кэлен, когда та осталась одна, и поэтому богиня может заставить одного из солдат атаковать нас, когда мы этого совсем не ждем. Ноло обращался с ножом довольно неумело, но воины Первой Когорты прекрасно владеют оружием. Они не будут прикрывать наши спины, а сами могут стать угрозой, как только мы отвернемся от них. Золотой богине достаточно один раз преуспеть, и Кэлен умрет. Тогда богиня добьется своего и лишит нас шанса на продолжение магии. Все в нашем мире окажутся под угрозой истребления.

— Он прав, — сказала Кэлен.

К ней наконец-то вернулись силы от осознания, что Ричард знает о беременности и решительно настроен защищать ее и близнецов. Из его рассуждений она поняла, что беременность не отвлечет его, как она боялась.

— Это не вопрос их преданности — в ней мы не сомневаемся. Но дело касается способности богини подчинить солдат своей воле и использовать.

Ричард повернулся к сильфиде. Ее гладкое серебряное лицо все еще смотрело на него, и блестящая поверхность отражала наблюдавших за ними людей.

— Сильфида, можешь вернуться ко сну. Спасибо, что пришла.

— Мать-Исповедница не может путешествовать, но я могу доставить вас в Замок, магистр Рал. Подойдите, и мы будем путешествовать. Вы получите удовольствие.

— Я бы очень этого хотел, но не могу оставить Кэлен. Я должен остаться и защитить ее. Раз уж я не могу насладиться путешествием в тебе, ты можешь погрузиться в сон до того дня, пока я не смогу отправиться с тобой.

Кэлен знала, что Ричард понимает уникальную природу сильфиды. Он знал, как говорить с ней, чтобы она не только понимала его, но и не утратила доверия. Кэлен просто не нравился характер обязательной лести.

— Спасибо, хозяин. Мне жаль, что вы не будете путешествовать во мне. Вы получили бы удовольствие.

— Да, обязательно получил бы, — сказал он. — Надеюсь, однажды я снова испытаю удовольствие путешествия в тебе. Но до тех пор ты можешь вернуться к своей душе.

Серебряное лицо улыбнулось.

— Спасибо, хозяин. — С этими словами блестящая серебряная голова исчезла в подвижной жидкой ртути, наполнявшей колодец, а потом густая масса быстро исчезла из виду с все возрастающей скоростью.

Шейла уперла кулаки в бедра.

— Когда-нибудь вам придется все мне объяснить.

— Если захочешь, — ответил он. — Но я и сейчас могу тебе сообщить, что вряд ли ты будешь в восторге от этой истории.

Когда она опустила руки, Ричард указал на смотревших на него женщин:

— Отныне мы можем доверять только нам девятерым. У всех нас есть магия, которая не пускает Золотую богиню в наш разум и не позволяет ей видеть нашими глазами.

— Вы действительно считаете, что если мы возьмем преданных вам солдат, то богиня может их использовать? — не желала угомониться Шейла.

Ричард пожал плечами:

— Может и не использует. Ты хочешь рискнуть?

— А вы хотите рискнуть, позволяя Матери-Исповеднице путешествовать по опасным землям? — спросила колдунья.

Ричард хмуро посмотрел на нее.

— Значит, в опасной Северной Пустоши ты полагалась на защиту солдат?

— Нет, я рассчитывала только на себя. — Шейла вздохнула, когда поняла, что он только что сделал. — Я поняла, о чем вы.

— В нашу первую встречу ты сказала, что во время медитации ощутила некую странную сущность, которая прощупывала тебя и пыталась проникнуть в твой разум. Помнишь?

— Да.

— Должно быть, это была богиня. Твой дар защитил тебя, и она не смогла миновать его. Ни у кого из солдат нет такой защиты. Люди в этой комнате — единственные, кому мы можем доверять и кто свободен от контроля богини.

Ричард взял прислоненные к стене колодца ножны. Он перекинул перевязь через голову и пристроил меч у левого бедра, а потом посмотрел на всех по очереди.

— Пока мы не доберемся до Замка и способных нам помочь одаренных, мы вдевятером должны быть против всех остальных, потому что они — потенциальная угроза.

Вика озорно улыбнулась своим сестрам.

— Мы Морд-Сит. У нас все равно не было желания нянчиться с солдатами. — Она повернулась к Ричарду. — Если вы не предпочитаете путешествовать пешком, нам понадобятся лошади. Во дворце достать их не проблема.

— Разве что лейтенант Долан и Первая Когорта узнают, что мы покидаем дворец, — ответил Ричард. — Они наверняка догадаются, что мы собираемся уехать верхом. Значит, богиня тоже узнает и станет следить за нами. Но она не узнает, в каком направлении мы уходим, пока солдаты не увидят отъезд. С лошадьми мы гораздо быстрее доберемся до Замка, но тогда солдаты увидят, как мы берем лошадей. Часовые Первой Когорты на высоких валах обязательно заметят, в какую сторону мы отправились.

На лице Кэлен появилось явное беспокойство.

— Богиня сможет увидеть все это их глазами.

Ричард кивнул:

— Уехать на лошадях и при этом остаться незамеченными — проблема.

— Тогда перестаньте думать о проблеме и думайте о решении, — посоветовала Шейла.

— И какое же тут решение? — поинтересовался Ричард.

Шейла наклонилась к нему.

— Думайте. Кто будет сопровождать вас в путешествии?

То, как прозвучал вопрос колдуньи, напомнило ему о многих одаренных, которые преподали ему ценные уроки.

Ричард пожал плечами, не совсем понимая, к чему та клонит.

— Нас девять человек. Кэлен, я, шесть Морд-Сит...

Шейла хитро улыбнулась ему:

— И я.

Глава 3

Путь до конюшен проходил через половину огромного города-дворца. Когда они возьмут лошадей, Шейла должна будет выполнить свою часть, но по пути к конюшням никто из обитателей дворца не должен их увидеть. Если их заметят, то есть риск, что богиня увидит их и отправит в атаку Гли.

Чтобы никто их не увидел, девять человек, покинув комнату с колодцем сильфиды, пошли по лабиринту подземных проходов и туннелей, о которых, кроме Морд-Сит, почти никто не знал, а затем взобрались по железным вертикальным лестницам в вентиляционных шахтах и по винтовым служебным лестницам, ржавым и древним. Им удалось остаться незамеченными на протяжении всего пути через редко используемые области дворца.

Нида, которая показывала путь, остановилась перед небольшой железной дверью и осторожно приоткрыла ее ровно настолько, чтобы выглянуть. Убедившись, что там безопасно, Она открыла дверь и позволила невысокой кудрявой Бердине пойти первой. Высокая светловолосая Нида пошла следом. Когда Ричард высунул голову, он увидел, что они оказались позади складов, по другую сторону от которых находится грузовая площадь и несколько конюшен. Крыши укрывали здания от неба, с которого лился угасающий дневной свет. Наверху только начали появляться новые странные звезды.

Неподалеку между темными очертаниями зданий лежала большая куча навоза, возможно, приготовленная для удобрения почвы в многочисленных садах дворца. Продавцы доставляли продукты и поднимали их по внутреннему проходу, но сады и оранжереи дворца были богатым источником свежих продуктов, которыми питались обитатели дворца. Растения удобряли навозом.

Эта большая куча прикрывала их, но из-за зловония прятаться было неприятно. Ричард напомнил себе, что запах не так плох, как вонь от останков на нижних уровнях дворца.

— Миленький запах, — заметила Шейла.

Ричард повернулся к ней с недоверчивым видом.

— Может, он как-то связан с большой кучей навоза впереди?

Шейла высунулась, вглядываясь вдаль, но словно не заметила его сарказма.

— Нет. Пахнет что-то другое, — пробормотала она скорее себе, чем ему.

— Например? — спросил он.

Колдунья, наконец, обратила на него внимание и с сожалением покачала головой.

— Не уверена. Раньше я не чувствовала такого запаха, но по какой-то причине мне кажется, что я должна его знать.

Ричард понял, что она говорит серьезно, но все это было лишено смысла, а он не хотел тратить время на обсуждение чего-то непостижимого. Вместо этого он присел и выглянул из-за тележки для навоза, желая осмотреться. Им нужно незаметно выскользнуть из дворца и отправиться в Замок Волшебника. Любой, кто их увидит, мог дать богине шанс засечь их. Но если они смогут сработать чисто, то путь к щитам Замка и одаренным будет гораздо менее опасным.

Вдалеке Ричард заметил всадников, возвращавшихся из обхода — вероятно, они патрулировали область у подножия дворца. Нередко солдаты ехали верхом по специальным проходам, если нужно было быстро добраться до далекого или проблемного места. Иногда они использовали пандусы внутри плато, которые тоже были предназначены только для войск. Намного реже они выбирали узкую дорогу под открытым небом, которая шла вокруг плато.

Именно по этой дороге они собирались спуститься к равнинам Азрита. Одной из проблем был подъемный мост, который охраняли солдаты. Ричард полагал, что у Шейлы есть какой-то ведьминский трюк, который заставит солдат считать их кем-то другим или даже вообще сделает незаметными. Его волновал не способ, а результат.

Вика указала на конюхов, которые забрали лошадей у спешившихся усталых солдат:

— Вон там. Мужчина зажигает лампы на стене конюшни, в которой держат свежих лошадей для патрульных.

Кэлен положила ладонь на рукоять кинжала на поясе и, пригнувшись, подошла к Ричарду и Вике. Ричард считал, что она прекрасна не только в особом платье Матери-Исповедницы, но и в дорожной одежде с ножнами на поясе. Пряди длинных волос свесились с ее плеч, когда она осторожно высунулась из-за тележки.

— Как думаешь, сколько там свежих лошадей? — спросила она. — Нам хватит?

Вика даже немного удивилась такому вопросу.

— Здесь полно конюшен, в которых содержатся сотни и сотни лошадей. Я не знаю точного числа. Когда я жила и работала во дворце под властью Даркена Рала, то видела здесь и в других районах столько лошадей, что их количество может исчисляться тысячами.

Ричарда уколола фраза «когда я жила и работала во дворце под властью Даркена Рала». До того, как Ричард сверг Даркена, и при предыдущих тиранах из Дома Ралов работа Морд-Сит заключалась в пытках людей ради информации или просто из-за того, что магистр Рал хотел запытать кого-то до смерти в качестве наказания. Морд-Сит великолепно умели долго удерживать своих жертв в пограничном состоянии между жизнью и смертью, продлевая агонию несчастных.

Морд-Сит приходили к такой работе непросто. Когда они были совсем юными, их самих захватывали и годами подвергали пыткам, которые они потом применяли сами. Они становились рабами злого человека — собственностью и оружием, которое использовали в личных целях.

Такое обучение в итоге доводило этих женщин до безумия. Однажды Ричарда захватила особо безжалостная Морд-Сит, Денна, которая показала ему этот безнадежный и нереальный мир безумия.

От слов Вики на него нахлынули все эти непрошеные воспоминания, но Ричард привычным усилием воли выкинул их из головы.

— Вика права, — сказала Бердина, подкрадываясь к ним. — Во дворце минимум тысяча лошадей. А то вдвое больше. И это только лошади Первой Когорты.

— Тогда они не заметят пропажу полутора дюжин лошадей, — сказала Шейла, когда она и остальные нетерпеливые Морд-Сит, низко пригнувшись, подобрались к Ричарду.

Бердина укоризненно на нее посмотрела.

— Думаешь, кавалеристы не знают каждую лошадь? Не знают, сколько их и в каких стойлах они стоят? Да они живут с этими лошадьми! Многие спят в казармах в задней части конюшен, чтобы быть готовыми выступить в любой момент. Они заметят даже пропажу поводьев, не говоря уже о седле. Пропажу одной лошади мгновенно заметят.

— Мы не собираемся их красть, — сказал Ричард. — Нам просто нужно, чтобы ты собрала необходимое. Конюшни постоянно обеспечивают лорда Рала лошадьми и припасами. Именно об этом ты и попросишь. Ничего необычного.

Вика кивнула.

— В прошлый раз я брала для вас лошадей, помните?

— Когда мы спускались с плато, чтобы увидеть людей Ноло, — сказал он, вернувшись к наблюдению за конюхами, которые вели лошадей в конюшню, чтобы расседлать их, напоить и накормить.

— Верно, — вновь кивнула Вика. — Я много раз бывала в конюшнях. Солдаты и рабочие не осмелятся спрашивать Морд-Сит, зачем ей полторы дюжины лошадей и припасы. Я много раз приходила, и они всегда знали, что приказ исходит от магистра. Не от вас, магистр Рал, а от другого магистра Рала — вашего отца. Впрочем, они не будут долго размышлять, когда я попрошу лошадей и припасы в дорогу.

— Едва ли похоже на необходимую нам секретность, — сказала Кэлен. — Весь смысл в том, чтобы богиня не знала, что мы берем лошадей — иначе она будет выслеживать, куда мы направляемся. Если будут знать эти люди, то вполне вероятно, узнает и она.

Шейла пренебрежительно махнула рукой.

— Предоставьте это мне.

Ричард оглянулся на нее:

— Что ты можешь сделать?

— Она ведьма, — тихонько напомнила Кэлен, не желая, чтобы ее услышали конюхи.

Ричард перевел свой хмурый взгляд на жену:

— И что с того?

— Они мастерски владеют иллюзиями, помнишь? — Кэлен положила руку ему на плечо. — Люди видят то, что хотят показать им ведьмы. Рэд казалась мне красивой и молодой, как Шейла, но другие видели старуху.

Когда Ричард посмотрел через плечо на Шейлу, та с хитрецой улыбнулась:

— Предоставьте мне решить эту проблему.

Ричард понял, о чем говорит Кэлен. Ведьма может заставить тебя видеть то, что хочет она. Шота не раз представала в облике его матери. Он знал, как выглядит Шота — по крайней мере, тот облик, который она ему показывала, когда не притворялась его матерью. Но он не был полностью уверен, показала ли Шота себя настоящую. Он подозревал, что то же относится и к Шейле.

— Ладно, — сказал он Вике. — Почему бы тебе не пойти и не сказать распорядителю конюшни, что тебе нужны полторы дюжины лошадей, из которых девять будут оседланы? И еще припасы в дорогу — еда, вода, спальные одеяла. Ему ни к чему знать, для кого это все, пусть думает что угодно. Пусть приведут лошадей на грузовую площадь. Как только все будет готово, мы предоставим Шейле выполнить свою часть, а сами заберем лошадей и уйдем. Чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Поторопись.

Вика одарила его исключительно спокойной и уверенной улыбкой, на которую были способны только Морд-Сит.

— Нет проблем. Ждите здесь. Вернусь, как все устрою.

Глава 4

Шейла нетерпеливо выглянула.

— Почему ее нет так долго?

Ричард разочарованно вздохнул.

— Понятия не имею. У них было полно времени, чтобы оседлать лошадей и собрать припасы.

— Солдаты или конюхи могли как-то помешать ей? — спросила Кэлен.

Ричард недоверчиво посмотрел на нее:

— Морд-Сит? Помешать Морд-Сит?

Кэлен сердито вздохнула.

— Так и думала, что это глупый вопрос.

Уже давно стемнело. Какое-то время на небе сияли звезды, но, пока они ждали, ветер пригнал облака. Запахло приближающимся дождем.

Ричард немного высунулся, осматривая площадку, но так и не увидел Вику. Не меньше его тревожило и отсутствие признаков того, что конюхи торопятся выполнить ее распоряжение. Он уже давно должен был увидеть оседланных лошадей на площадке, в седельные сумки которых загружают припасы.

Вика пошла к зданиям и свернула за угол одного из них. Больше они ее не видели.

— Может, у них чего-то не хватает, — предположила Кэлен. — Может, пришлось отправить кого-то на склад за провизией в дорогу.

Ричард кивнул, осматривая пространство в поисках намека на присутствие Вики.

— Полагаю, такое возможно. Вполне возможно, что-то из запрошенного хранится на дальнем складе. Но тогда я не понимаю, почему Вика не вернулась и не сообщила нам о задержке.

— А может, она поскользнулась, упала и ударилась головой, — прошептала Шейла. — Вдруг она ранена и нуждается в помощи?

Ричард в задумчивости прикусил нижнюю губу. Эта мысль тоже приходила ему в голову, но он ничего не слышал. Если бы она упала, то в ночной тишине они услышали бы ее крик или какой-то шум. Кроме того, работники конюшен постоянно входили и выходили из зданий. Если бы она упала, кто-то из них увидел бы, что она лежит на земле. Морд-Сит в красной коже трудно не заметить. Впрочем, уже было темно...

Бердина нетерпеливо подалась к нему:

— Магистр Рал, это не могло занять столько времени. Ерунда какая-то. Она уже могла достать сотню оседланных лошадей.

— Нет даже признаков, что конюхи выполняют ее приказы, — добавила Кэлен. — Кажется, они спокойно занимаются своими делами. Никто не спешит принести запрошенные ею вещи. Уверена, работники переходят на бег, когда Морд-Сит велит им оседлать лошадей. А еще мы должны были увидеть, как кто-то бежит за припасами. Но никто никуда не спешит.

— Вы все правы. — Ричард почесал бровь, думая, что делать. — Что-то тут не так, я это чувствую. Нужно выяснить, что стряслось.

Он резко встал. Ноги занемели от долгого сидения на корточках. Он по очереди покрутил стопами, восстанавливая кровообращение в ногах, и огляделся. Все пять Морд-Сит встали вслед за ним. Он повернулся к Кэлен и Шейле, которые еще прятались за телегой для навоза.

— Бердина, ты идешь со мной. Шейла, Рикка, Нида, Кассия и Вэйл — на случай каких-то проблем оставайтесь рядом с Кэлен. Вику мог схватить один из Гли. Мы скоро выясним, что происходит.

Четыре Морд-Сит присели за телегу рядом с Кэлен. Он знал, что в случае любой угрозы они за один удар сердца возьмут в кулаки эйджилы и будут готовы защитить ее.

Ричард махнул рукой:

— Идем, Бердина. Все выглядит довольно спокойным, но здесь явно что-то не так. Внимательно следи за всем, что покажется тебе неправильным. Будь готова, что одна из этих мерзких тварей выскочит из ниоткуда.

Бердина кивнула и пошла вслед за ним, когда он обошел навозную телегу и двинулся к открытой грузовой площади. Аромат стогов сена возле зданий был приятным после вони навоза. Не успели они пройти далеко, как люди их заметили. Все резко бросили дела и подбежали к Ричарду и Бердине.

— Магистр Рал! — крикнул один из них в ночной тишине на случай, если кто-то из других работников не заметил его. — Здесь магистр Рал!

«Вот тебе и скрытность», — подумал Ричард.

Услышавшие крик люди выбежали из зданий, и вскоре вокруг него собралось пятнадцать или двадцать мужчин, и еще больше торопились к нему.

— Чем можем быть полезны, магистр? — спросил старик в плоской тканевой шляпе. — Нужны оседланные лошади?

— Именно, — сказал он, все еще осматриваясь в поисках Вики. — Я уже довольно давно отправил Морд-Сит с распоряжением все организовать. Ее зовут Вика. Почему вы не привели ей лошадей?

Мужчины обменялись озадаченными взглядами.

Старший снял шляпу и пригладил жидкие седые волосы.

— Морд-Сит? — Он нахмурился и указал на Бердину: — Она первая из этих леди, которую мы видим за вечер, магистр Рал. — Он повернулся сначала в одну сторону, потом в другую, глядя на своих людей. — Кто-нибудь видел Морд-Сит?

Все качалиголовами и бормотали, что не видели.

— Я видел, как она пошла к тому зданию. — Ричард показал направление. — Я прошу вас пойти и посмотреть, не упала ли она, не ранена ли или что-то подобное.

— Странные вещи случаются, — подтвердил старший.

Мужчины убежали выполнять приказ Ричарда. Он увидел, как кто-то ринулся между зданий, проверяя то место, где он видел Вику в последний раз. Вскоре они вернулись, разочарованно качая головами, и сообщили, что ничего не нашли.

Ричард положил руки на бедра и огляделся. Происходящее не имело никакого смысла. Вика не могла исчезнуть в воздухе. Страшная мысль, зародившаяся в глубине его разума, начала казаться правдоподобным объяснением. Мог ли один из Гли схватить ее и доставить богине? Теория казалась притянутой, тем более он даже не знал, возможно ли это. Наконец, у него появилась идея.

— Я должен на кое-что взглянуть, — сказал он собравшимся людям. — Принесите мне факел или фонарь.

— Мы стараемся, чтобы рядом с лошадьми и сеном не было факелов, — сказал седой мужчина, снова надевая шляпу. — Но фонарей у нас хватает.

Он жестом отдал приказ, и один мужчина бросился за фонарем. Он снял фонарь с крюка на углу ближайшего здания и подбежал, протягивая его Ричарду.

— Спасибо. Возвращайтесь к делам. Дальше я сам.

С фонарем в руке Ричард пошел к зданиям, желая взглянуть лично. Бердина едва не наступала ему на пятки.

Обойдя здание, возле которого он в последний раз видел Вику, Ричард начал осматривать мягкую землю в поисках следов. Из-за облаков в тени между зданий было довольно темно, но фонарь помогал различить необходимое. Тут было много следов. Большая их часть была старыми, а совсем свежие были оставлены мужчинами, которые только что искали здесь Вику по просьбе Ричарда.

Вскоре путаница следов отсортировалась в разуме Ричарда, и он нашел, что искал: следы сапог Вики. Он узнал размер и форму. Все отпечатки мужских сапог выглядели по-другому. Если бы здесь было больше света, он узнал бы уникальную походку Вики по углу и глубине отпечатков ее обуви, а так же ее рост и вес.

Он прошел по ее следам до конца прохода между зданиями, где она завернула за левое здание. Ричард увидел большие следы мужчины, но было трудно судить, шла ли Вика за ним или он за ней.

В следующий миг Ричард увидел то, от чего волосы на его затылке встали дыбом.

Глава 5

Ричард присел, приблизив фонарь к земле, чтобы лучше разглядеть бугры и впадины. На мягкой грязи он видел, где Вика остановилась, а потом встала на колени.

Его кровь похолодела, когда он увидел, что мужские следы обошли ее вокруг, пока она стояла на коленях, и остановились перед ней. Глядя на следы, Ричард видел крупного мужчину, стоявшего над Викой.

Это не имело смысла, но следы рассказывали четкую историю.

— Кто-то схватил ее, — прошептал он сам себе.

Встревоженная Бердина наклонилась к нему:

— Схватил? Это безумие. Кто может схватить Морд-Сит?

Ричард указал назад, затем вдоль здания и, наконец, на следы перед собой.

— Ее следы ведут от прохода между зданий, где я ее видел, заворачивают за это здание и останавливаются здесь.

Бердина поразглядывала землю, потом выпрямилась и провела рукой по волосам.

— Если вы так говорите, магистр Рал... Я могу читать книги, но не могу читать следы.

— А я могу. Смотри, — сказал он, призывая Бердину снова наклониться, и показал. — Видишь эти отпечатки? Вика дошла досюда и опустилась на колени.

— На колени? — Она недоверчиво наморщила нос. — Вы уверены?

— Уверен. Посмотри сюда. — Он провел рукой над вмятинами, оставленными коленями Вики. — Видишь эти впадины? Это не след стопы, а отпечаток колена. Вот здесь он глубже, а здесь, где колено переходит к лодыжке, становится мельче. Видишь маленькие круглые ямки? Их оставили носки сапог Вики, пока она стояла на коленях. Она опустилась на колени прямо здесь.

Бердина прищурилась в свете фонаря.

— Кажется, я вижу, о чем вы говорите. Теперь, когда вы объяснили значение отпечатков, они обрели смысл.

Он коснулся края углублений:

— Видишь? Когда она встала на колени, складки ее кожаной формы оставили ряды маленьких отметин.

Бердина наклонилась ниже, пристально глядя на землю:

— И правда. Но зачем Вике вставать на колени в грязь в таком темном и безлюдном месте?

Кончиками пальцев Ричард дотронулся до пары других следов.

— Эти следы оставил крупный мужчина, но он меньше меня. Они идут рядом со следами Вики — не перед ними и не позади, а рядом, — и потом... — Он наклонился, чтобы указать на важную деталь. — ...потом, видишь? Он обошел вокруг Вики, когда она встала на колени. Вот здесь, видишь? Смотри, следы развернулись, носки направлены на нее, прямо перед отпечатками коленей? Значит, он стоял перед преклонившей колени Викой.

Бердина заморгала, когда до нее дошло.

— Посмотри на эти следы. После того как он встал перед ней, она поднялась. Видишь боковые валики? Край подошвы ее сапога оттолкнул грязь, когда она перенесла вес на правую ногу и встала перед мужчиной. Вот отпечатки ее ног, рядом с отпечатками коленей и перед мужчиной, с которым она встретилась.

Бердина стояла с широко распахнутыми глазами. Ее лицо посерело.

Ричард махнул рукой:

— Затем следы мужчины поворачивают, и они оба уходят в том направлении. Мужчина идет впереди, а Вика прямо за ним.

Бердина сглотнула. Голубые глаза Морд-Сит наполнились слезами.

— Он забрал ее, — слабым голосом сказала она, задыхаясь от слез. — Магистр, он ее забрал. — Она всхлипнула. — Этого не может быть, но это единственное объяснение, почему Вика оставила вас без защиты и почему встала на колени.

Ричард наконец встал. Он свистнул остальных и взглянул на Бердину.

— Бердина, о чем ты говоришь? Ты что-то знаешь?

Она подавила еще одно рыдание, когда остальные обежали вокруг здания и резко остановились, с ожиданием глядя на них двоих. Ричард сделал им знак молчать и ждать.

— Не может быть, — сказала Бердина, ни к кому не обращаясь и глядя в направлении, куда мужчина увел Вику. — Но это произошло.

В ее голосе сквозили отчаяние и ужас. Бердина была игривой и жизнерадостной, но в ней всегда чувствовался железный характер Морд-Сит. Ричард никогда не видел, чтобы она вела себя настолько по-человечески. Людские чувства были задушены в Морд-Сит. Став магистром Ралом, Ричард надеялся, что к ним вернется человечность. Он несколько раз видел проявления обычных чувств у этих женщин. Это был один из таких случаев, но совсем не радостный. Ему стало больно при мысли о том, через что она прошла.

Когда он протянул руку и мягко взял Бердину за плечи, то ощутил бившую ее дрожь. Он легонько встряхнул ее, чтобы она подняла на него взгляд.

— Бердина, о чем ты? Ты знаешь, кто ее забрал?

— Мораваска.

— Мораваска? Кто такой Мораваска?

Ее большие глаза были полны слез.

— Мораваска Мичек.

Ричард мрачно посмотрел на нее. Слезы потекли по ее щекам, когда она задрожала еще сильнее. Он даже представить не мог, что способно заставить Морд-Сит трястись от страха.

— Бердина, кто такой Мораваска Мичек?

Бердина вытерла слезы со щек и сглотнула. Она отвела взгляд, смущенная своим проявлением эмоций.

— Плохой человек. Очень, очень плохой.

Кэлен ласково обняла Бердину за плечи и оглянулась на Ричарда.

— Что происходит?

Увидев лица остальных Морд-Сит, Ричард уверился, что все они знают Мараваску Мичека. Но реакция Бердины была самой сильной.

Он указал на следы, чтобы объяснить все Кэлен.

— Видишь? Это следы Вики. Она зашла за угол этого здания, а потом остановилась и опустилась на колени вот здесь. — Он показал. — Пока она стояла на коленях, мужчина обошел вокруг и встал перед ней. Потом они вдвоем пошли в том направлении.

— Вы уверены, лорд Рал? — спросила Шейла с толикой недоверия в голосе. — Вы действительно считаете, что можете увидеть это в следах на земле?

— Ричард может выследить сверчка в поле высокой травы в дождливую темную ночь, — сказала колдунье Кэлен.

Шейла скептически выгнула бровь.

— Образно выражаясь, — уточнила Кэлен. — Но Ричард умеет читать следы. Он учился этому с самого детства и использовал это умение, когда был лесным проводником. Если Ричард говорит, что все случилось так, значит, так оно и было.

Ричард посмотрел на стоявших полукругом Морд-Сит.

— Кто такой Мораваска Мичек?

Ему ответила Нида.

— Мичек был наставником Вики. Ее забрали из дома в двенадцать лет и отдали ему. Мичек пытал ее три года. После первого этапа обучения он запытал мать Вики до смерти на ее глазах, но сначала долго держал ее на краю жизни. Достаточно долго, чтобы Вика стала равнодушной к чужой боли. На последнем этапе обучения по его приказу Вике пришлось пытать своего отца, сохраняя ему жизнь в течение долгого времени, чтобы продемонстрировать, что она способна держать пленника между жизнью и смертью столько, сколько захочет. В конце Мичек приказал ей убить отца. Когда она закончила обучение и была сломлена трижды, Мичек взял ее в жены.

Ричард прекрасно знал о процессе обучения Морд-Сит, но даже он на мгновение застыл от боли в повисшей тишине.

— Мичек одаренный?

— О да. Именно поэтому он с такой легкостью контролировал своих подопечных. В Народном Дворце боялись Мичека. Даркен Рал потакал его нездоровым наклонностям — позволял не только обучать Морд-Сит, но и кое-что другое. Даркен Рал обычно не доверял сильным одаренным из своего окружения, но Мораваска Мичек был настолько преданным магистру и его делу, что Даркен Рал поверил ему.

— Должно быть, именно так он ее и схватил, — сказал Ричард. — Своим даром и властью, которую над ней имеет.

— Перед ним она бы опустилась на колени, — сказала Нида ровным голосом, который, в отличие от голоса Бердины, казался лишенным всяких эмоций. — Чтобы он мог надеть ей на шею ошейник и прикрепить к нему цепь.

Ричард был слишком близко знаком и с ошейником, и с цепью.

Бердина, все еще смотревшая в сторону, нарушила зловещую тишину.

— Вика была не единственной воспитанницей Мораваски Мичека. Он взял в жены не только ее.

Теперь он понял, почему Бердина так отреагировала.

— Но Вика служила Ханнису Арку, — сказал Ричард. — Так было, когда мы с ней впервые встретились. Она была его доверенным телохранителем, всегда была на его стороне. Когда они держали меня в плену, я сказал ей, что ее жизнь может принадлежать ей самой. В конце концов, она поверила мне. Именно она убила Арка, чтобы присоединиться к нам.

Нида кивнула.

— Задолго до этого Вика принадлежала Мичеку. Он отдал ее Арку при условии, что если или когда он больше не будет нуждаться в ее услугах, Вика вернется к Мичеку. Арку нравилось, что Морд-Сит на его стороне. Но Вика всегда принадлежала Мораваске Мичеку, была его собственностью.

Ричард положил левую ладонь на навершие меча у бедра.

— Значит, когда она убила Ханниса Арка, то должна была вернуться к Мичеку.

— Да, — сказала Нида. — Но вместо этого она поклялась вам в верности. Несмотря на свое обучение и на то, что была собственностью Мораваски Мичека.

Ричард был возмущен подобным утверждением.

— Она принадлежит только себе самой.

— Мы должны найти ее, — сказала Бердина окрепшим голосом. — Должны.

— Что мы должны, — с сочувствием, но твердо сказала Шейла, — так это взять лошадей, необходимые припасы и убраться из дворца. Уже темно. Часовые не смогут увидеть, куда мы поехали. Я могу это обеспечить.

— Это обречет Вику на смерть, — сказал Ричард.

— На долгую и мучительную смерть, — добавила Нида.

Шейла не отвела взгляда от глаз Ричарда.

— Вика знает цену за преданность вам. Она знает, что ее жертва может быть необходимой для вашей защиты. Это был ее выбор. Для вашей безопасности и для безопасности Матери-Исповедницы, ради будущей надежды каждого в нашем мире, которую несет в себе дар ваших детей, мы должны добраться до Замка. Промедление слишком рискованно.

— Мы не бросаем своих, если есть хоть какой-то шанс их спасти, — со спокойной властностью сказала Кэлен.

— Я понимаю, Мать-Исповедница, но...

— Мы бы вернулись за тобой, — сказал Ричард таким же спокойным тоном.

Вскинув на него глаза, Шейла надолго задумалась.

— Я ведьма. Никто за мной не вернется.

— Мы вернемся, — без колебаний ответил он.

Ее брови дрогнули, она словно попала в плен его взгляда, не в силах отвести глаза. Наконец, она смогла ответить:

— Давайте вернем Вику.

Глава 6

Восемь человек спешили по залам и коридорам дворца за девятым. Высокие светловолосые Нида и Рикка шагали впереди, Ричард с Кэлен и Шейлой в середине, а Вэйл, Бердина и Кассия прикрывали спины. Они выбрали кратчайший путь, а значит, им придется пройти через открытые для публики области дворца.

Даже ночью в просторных коридорах было людно. При виде пятерых Морд-Сит в красной коже все склоняли головы и отводили взгляд, не желая даже думать, почему они спешно идут по коридорам. Ричард не мог удержаться от подозрения, что за ними наблюдает Золотая богиня. Сейчас важно было не только вернуть Вику, но и помешать Мичеку свободно разгуливать по дворцу.

Морд-Сит ничего не сказали, но Ричард знал, куда они направляются — в покои Морд-Сит. Там были и покои Вики. Маловероятно, но все же возможно, что Мораваска Мичек отвел Вику в ее покои и воспользовался комнатой для занятий, чтобы наказать ее за саму мысль, что она может покинуть хозяина, которому принадлежала.

Кое-где напоминавшие пещеры коридоры выходили на улицу, чтобы наполнить дворец светом. Уже давно стемнело, поэтому коридоры были освещены лишь лампами и отдельными мерцающими факелами. Многие лавки в главных коридорах закрывались на ночь, но кое-какие все же обслуживали клиентов даже в глухую ночь. Каждый зал и коридор, по которому они шли, уходил вдаль насколько хватало глаз. Иногда они сворачивали в закрытые коридоры, чтобы срезать путь.

Поскольку дворец был выстроен в форме огромного заклинания, в нем не было удобных и прямых путей из одного места в другое. Кое-где попадались широкие мраморные лестницы, обеспечивавшие быстрый подъем или спуск в другие проходы, пересекавшие закрытые зоны дворца. Они продолжали двигаться в нужном направлении.

По пути попадались статуи людей в горделивых позах. Отполированные скульптуры были высечены из камня с разноцветными прожилками, но в основном преобладал белый цвет. В некоторых помещениях статуи были высотой в два человеческих роста. Ричард уже очень давно не видел этих статуй, и они напомнили ему большую скульптуру, которую он однажды высек из камня.

Нида провела их через сквер под открытым небом. Это была небольшая внутренняя роща. Места хватало, и ветви высоких деревьев выходили через проем в крыше, а земля была покрыта мхом и папоротниками. Эта убедительная имитация пребывания в красивой роще напомнила Ричарду о родных лесах Хартленда.

— Я никогда не видела рощ внутри здания, — удивленно сказала Шейла, пока они шли по вымощенной плиткой тропинке. — Полагаю, тут еще много мест, которые способны меня удивить. Раньше я бы не поверила, что во дворце может находиться такое место. Вы знали о нем?

Ричард кивнул, не желая объяснять, как он узнал о роще.

Нида и Вэйл провели их мимо официальной дворцовой столовой, которая никогда не закрывалась и была предназначена для работников дворца — особенно для тех, кто работал по ночам. Когда столовая осталась позади, они поспешили по коридорам к другой открытой площади, по четырем сторонам которой стояли колонны с опиравшимися на них арками.

Вместо леса под открытым небом находилась площадка, огороженная облицованными плиткой невысокими стенами. Внутри площадки были концентрические круги из белого песка, которые расходились от пятнистого темного камня, стоявшего в центре. На камне стоял колокол, созывавший людей на посвящение. Сейчас посвящение стало ключом к защите их мира от Золотой богини и ее хищников.

Традиционно посвящения длились по несколько часов. Ричард счел это пустой тратой времени и сократил посвящение до трех повторений, как это было принято, когда подданные находились вдали от дворца. Он решил, что трех повторений более чем достаточно, чтобы поддерживать магическую связь между людьми и магистром Ралом.

Нида свернула в сторону от главного коридора и повела их к месту, которое было слишком хорошо знакомо Ричарду.

— Здесь покои Морд-Сит. — Нида говорила негромко на случай, если Мичек был в одной из соседних комнат.

— Знаешь, какие принадлежат Вике? — спросил Ричард.

— Вон те, — показала Нида.

Пока все ждали — Морд-Сит с эйджилом в руках и Кэлен возле Шейлы, — Ричард взял со стены лампу и вошел в покои. Держа в одной руке меч, а во второй лампу, он проверил небольшую комнату. В глубине было крошечное помещение для занятий. Он открыл шкаф, но в комнате никто не прятался. Да и прятаться тут было негде.

— Пусто, — сказал он, выйдя в коридор. — Нужно проверить остальные покои.

Морд-Сит стали осматривать комнаты, как и Ричард. Проверив несколько темных пустых покоев, он вошел в комнату с отполированным деревянным полом, стрельчатым окном с простыми шторами, за которыми виднелась ночь снаружи, и кроватью с одеялом и подушкой. Ричард оторопел от воспоминания, как спал на полу возле этой кровати и в самой кровати. На прикроватном столике стояла лампа. В другом конце небольшой комнаты был простой стол и стул. Возле двери в комнату для занятий были встроенные в стену шкафы из темного дерева. Он открыл дверцы, но шкафы были пусты.

Он вошел в комнату для занятий, и она показалась ему гораздо меньше, чем он помнил. На потолке был шкив, от которого к стене шла веревка. В полу был сток для крови. Ричард ненадолго замер, а потом развернулся и вышел.

Все пять Морд-Сит молча смотрели, как он выходит из покоев. Они знали, что эта комната принадлежала Денне, но никто не сказал ни слова. Им и не нужно было. Впрочем, он был рад, что они молчат — он совсем не хотел, чтобы Кэлен узнала, чьи это покои.

— Ничего, — сказал он. — Пусто. Нужно поторопиться и проверить остальные комнаты. Если Мичек мучает Вику, то нам лучше найти ее поскорее.

Они осмотрели все покои, но не нашли признаков Мичека или Вики.

— Это ни к чему не приведет, — с отчаянием сказал он. — Есть идеи, куда Мичек мог ее увести?

Все Морд-Сит разочарованно покачали головами.

— Может, кто-то догадывается, где может обитать Мичек?

Они снова помотали головами.

Ричард сделал несколько шагов по коридору, а потом вернулся, прикусив нижнюю губу и пытаясь придумать, как отыскать Вику в огромном Народном Дворце. Все молча смотрели, как он ходит туда-сюда.

Он резко вскинул голову.

— Мне известно, кто может знать, где Мичек.

Глава 7

Поднявшись на верхний уровень, они зашагали по балкону, с которого открывался вид на один из главных коридоров. Вместо перил здесь была невысокая каменная стена. Они прошли мимо залов и комнат, пока не оказались у нужного кабинета. Ричард открыл дверь и остановился в проеме, глядя в темноту комнаты. В нем медленно начал закипать гнев.

Выйдя, он посмотрел вдоль балкона и заметил свет в одном из кабинетов. Им навстречу шли трое солдат Первой Когорты, патрулировавшие балкон. Проходя мимо кабинета, они заглянули внутрь. Каждый из крупных мужчин был одет в кожаные доспехи поверх кольчуги, и у каждого на бедре висели кинжалы и меч в ножнах. У одного был еще и топор в кожаном чехле, прикрывавшем острое лезвие. Деревянная рукоять топора покачивалась в такт шагам. У каждого солдата была борода и длинные темные волосы, достававшие до широких плеч. Их руки выглядели так, словно их высекли из гранита. Таким солдатам никто не осмеливался перейти дорогу. Воинов Первой Когорты боялись все.

Ричард сделал знак, и трое солдат немного ускорили шаг, а затем остановились перед их группой.

— Я хочу, чтобы вы трое пошли со мной, — сказал им Ричард и указал в ту сторону, откуда солдаты пришли.

Они хлопнули по груди мясистыми кулаками и пошли следом за Кэлен и Шейлой, но перед Морд-Сит. Пять Морд-Сит были не слишком довольны, но не стали возмущаться, потому что Ричард уже зашагал вперед, и им пришлось его догонять.

Шейла позади Ричарда склонилась к нему и заговорила, чтобы ее слова услышал только он:

— Я думала, мы придерживаемся плана, что никто из солдат не должен нас видеть.

Он понял, на что она намекает.

— Да, когда соберемся уходить. Но прямо сейчас этого не избежать. Пока мы шли сюда, нас уже видели сотни глаз. Не забывай, что богиня может использовать не только солдат, но и любого неодаренного. Сейчас это неизбежно. Хуже того, богине не нужно захватывать чей-то разум, ей достаточно просто взглянуть через его глаза, чтобы отследить нас. Люди, которых она использует, даже не заметят этого, только если она не захватит над ними контроль и не заставит выполнять приказы, как сделала с Дори — помнишь?

Шейла кивнула. На ее привлекательном лице было мрачное выражение.

Ричард в сопровождении остальных поспешил к открытой двери, из которой исходил свет. Он остановился, уперев руки в дверные косяки.

Гладко выбритый мужчина средних лет сидел за столом, склонившись над бумагами. На обоих концах стола стояли лампы. Он не глядя макнул перо в чернильницу, сосредоточенно делая пометки на разложенных перед ним бумагах.

Ричард переступил через порог и вошел в кабинет. Морд-Сит протиснулись мимо солдат, словно обошли гигантские дубы, и ступили в комнату вслед за Ричардом. Работавший за столом мужчина наконец заметил людей и встал.

— Магистр Рал, не ожидал увидеть вас так поздно. Чем могу помочь?

Ричард рассчитывал, что мужчина испытает потрясение при виде магистра в сопровождении солдат и Морд-Сит, но тот казался спокойным и искренне желающим помочь. Белый официальный наряд с голубой каймой по подолу и золотой полосой по краю рукавов лежал на стуле. Видимо, мужчина решил не надевать его во время работы и остался в рубашке.

— Ваше имя?

Мужчина склонил голову с густыми черными волосами.

— Эдвард Харрис к вашим услугам, магистр Рал. Я заместитель мистера Беркетта.

— А где сам мистер Беркетт? Мне срочно нужно с ним поговорить.

— Кажется, мистер Беркетт взял выходной. Но я вижу, что дело срочное. Его покои недалеко. — Эдвард Харрис показал в сторону. — Я могу проводить вас, если желаете.

Ричард вытянул руку:

— Ведите.

Харрис торопливо обошел стол, не взяв мантию, и вышел на балкон, а затем повернул налево. На перекрестке он повел Ричарда и его группу по простому боковому коридору, который уходил от балкона. Через некоторое время он остановился перед дверью с именем Беркетта на табличке сбоку.

Харрис указал на дверь:

— Вот его покои, лорд Рал. Хотите, чтобы я подождал?

— Да, — кивнул мужчине Ричард и постучал в дверь.

Когда ответа не последовало, Ричард постучал снова, более настойчиво. А потом в третий раз. Наконец, он дернул дверь и обнаружил, что та закрыта.

Ричард, утратив последние крохи терпения, ударил плечом в дверь. Та оказала слабое сопротивление его весу и настроению и повисла на петлях, ударившись о внутреннюю стену. Все расступились, когда щепки деревянной дверной рамы разлетелись по полу коридора. Никто не сказал ни слова, зная, как расстроен Ричард.

Ричард ворвался в комнату, не дожидаясь приветствия или приглашения. Беркетт без обуви, но в мантии, поднял налитые кровью глаза и даже не попытался встать из-за стола у дальней стены. В руке у него была бутылка. В опрятной комнате была простая, но уютная мебель. Темный дверной проем вел, вероятно, в спальню. Ричард не видел в покоях ни жены, ни кого-то еще.

— Я стучал, — сказал Ричард. — Почему не ответили?

— Потому что мой рабочий день окончен, — невнятно сказал он. — Я не люблю, когда меня беспокоят в нерабочее время. — Беркетт попытался поставить бутылку на стол, но ему это удалось лишь с третьей попытки. — Что все это значит? Чего вы хотите?

Ричард схватил мужчину за ворот, поднял его со стула и впечатал в стену. Никто, включая удивленного Эдварда Харриса, ничего не сказал.

Ричард стиснул челюсти от едва сдерживаемого гнева.

— Я сказал тебе, что хочу увидеть всех одаренных. Ты обещал, что соберешь всех одаренных дворца и отправишь в библиотеку.

— Так я и сделал. — Беркетт высунул язык между зубов с неправильным прикусом. — Там были все одаренные, которые живут во дворце или приехали погостить. Как вы и просили.

Ричард оттащил мужчину от стены, но тут же снова прижал его к ней, и голова Беркетта отбила кусок штукатурки. Жидкие волосы соскользнули с макушки на красное лицо и больше не прикрывали родимое пятно в форме маргаритки.

— Ты солгал тогда и лжешь сейчас, — процедил сквозь зубы Ричард. — Ты сообщил мне не обо всех одаренных.

Беркетт, поднятый в воздух и прижатый к стене разгневанным лордом Ралом, изо всех сил пытался показать, что он не виновен.

— Я не лгал! Я сказал вам обо всех. Я всех собрал. Всех одаренных во дворце отправили в библиотеку на встречу с вами, как вы и просили. Я проследил за этим. Пришли все из списка.

Ричард притянул его к себе, а потом снова прижал к стене. Шок несколько отрезвил Беркетта.

— Ты лгал и продолжаешь лгать!

Язык Беркетта мелькнул между зубов.

— Нет, я говорил вам правду. Это все одаренные, живущие или остановившиеся во дворце. Почему вы сомневаетесь в моих словах?

— Ты отслеживаешь всех, кто приходит во дворец лорда Рала. Это всегда было твоей обязанностью. Твои подчиненные записывают посетителей, сановников и живущих здесь одаренных. Особенно одаренных. Это было твоей основной обязанностью при Даркене Рале, и у тебя есть целая сеть людей, которые обо всем тебе сообщают, — и особенно об одаренных, потому что Даркен Рал, как и его предшественники, не стал бы терпеть, если бы ты не доложил ему обо всех одаренных. Ты паук в центре паутины. Ты узнаешь, когда кто-то дергает за ниточку паутины. Теперь лорд Рал — я. И я запросил те же сведения, которые ты всегда сообщал лорду Ралу. Я спросил тебя обо всех одаренных, и ты намеренно не сказал мне обо всех них.

— Но я сказал, клянусь! Клянусь, я сообщил вам обо всех до последнего. О каждом!

Ричард склонил голову, снова стиснув зубы, и приблизил свое лицо к мужчине.

— Клянешься? — спросил Ричард. — Все правильно? Ты клянешься в этом?

Беркетт отчаянно закивал.

— Да. Клянусь.

— А что насчет Мораваски Мичека?

От красного лица Беркетта отхлынула кровь.

Глава 8

Эдвард Харрис вдруг с тревогой подался вперед:

— Подождите... Что? Вы хотите сказать, что Мораваска Мичек в Народном Дворце? Мичек здесь?

— Да. И ваш руководитель знал об этом. — Ричард повернулся к притихшему мужчине, которого прижимал к стене. — Правда же, мистер Беркетт? Ты знал. Ведь так?

Мужчину явно поймали на лжи. Он то и дело нервно высовывал язык.

— Я задал вопрос! Ты знал, что Мораваска Мичек во дворце, когда я попросил тебя отправить всех одаренных к библиотеке, ведь так? Хотя твой долг — сообщать обо всех одаренных лорду Ралу, ты намеренно скрыл, что Мичек во дворце. Так?

— Ну, я... Я не мог. Вы должны понять. Я просто не мог.

Ричард снова ударил его о стену, и штукатурка по бокам от головы Беркетта треснула.

— Почему не сказал мне?

— Мичек всегда был предан Даркену Ралу, потому что они разделяли некоторые экзотические... вкусы. Когда он оставил меня и моих служащих в покое, он перестал меня интересовать.

— И какое это имеет отношение к тому, что ты не сообщил мне о нем и не отправил его в библиотеку с другими одаренными?

— Он думал, что вы победили Даркена Рала только благодаря удаче. Он был уверен, что ваше везение кончится во время войны, и вы сгинете. Тогда он вышел бы из тени и заявил права на дворец. Он говорил, что использует заклинание и сделает со мной что-то ужасное, если я скажу вам, что он живет здесь.

Желваки Ричарда напряглись, когда он подумал о том, что Вика в руках этого человека.

— Я магистр Рал. Скрыть от магистра Рала, что кто-то в его доме замышляет против него недоброе — государственная измена!

Беркетт вздрогнул и кивнул.

— Я знаю, знаю. Я бы сказал вам, но он угрожал мне.

— Сколько раз ты был на посвящениях, Беркетт?

— На посвящениях? Трижды в день, разумеется. Каждый день. Я никогда не пропускаю посвящения.

— И ты лгал каждый раз, когда клялся мне в верности. Да, Беркетт?

— Не потому, что хотел. Разве не понимаете? Мне пришлось. Мичек сказал, что если я проболтаюсь кому-то и особенно вам, что он живет здесь и планирует захватить власть, то он убьет меня самым болезненным из всех возможных способов.

— Я могу понять людей, которые боятся магии, но как магистр Рал я являюсь магией против магии. Ты должен был сказать мне, что он здесь и угрожает тебе, а тем более о его посягательствах на мою власть. Я бы справился с ним и защитил тебя. Это мой долг, о котором говорится в посвящении. Теперь из-за твоего предательства его планы угрожают жизни верных мне людей, жизни Матери-Исповедницы и всему, за что мы сражались.

— Почему вы не сказали мне? — спросил Харрис у Беркетта. — Если вы боялись сообщить магистру Ралу, то я сделал бы это вместо вас. Почему просто не сказали мне?

Беркетт заикался и высовывал язык, игнорируя Харриса и пытаясь преуменьшить свое предательство.

— Я, я не знал, что он на кого-то нападет, магистр Рал. Клянусь. Я не знал, что Мичек причинит кому-то вред.

Ричард не желал спорить с такой очевидной ложью.

— Каким даром обладает Мичек? — потребовал ответа Ричард. — На что он способен?

Мистер Беркетт посмотрел на людей позади Ричарда, которые не сводили с него глаз — на Мать-Исповедницу, солдат и Морд-Сит.

— Ну, я... Я, я не уверен.

— Я слишком хорошо знаю, кто такой Мораваска Мичек, — сказал Харрис, когда Беркетт не признался. — Я думал, он сбежал еще тогда, когда вы убили Даркена Рала. Не ожидал снова увидеть этого извращенного человека и понятия не имел, что он вернулся.

Ричард обернулся к нему.

— Вы знаете, какой у него дар? Он волшебник?

Харрис покачал головой:

— Нет, магистр Рал, не волшебник. Мораваска Мичек чародей. Можно еще назвать его ведьмаком.

— Ведьмак! — воскликнула Шейла, сделав шаг вперед. Пальцем он ткнула Ричарда в плечо. — Вот что я почуяла!

Ричард озадаченно посмотрел на нее.

— Что?

— Возле конюшен, помните? Я сказала, что чувствую какой-то знакомый запах. Я его узнала. Это ведьминский запах.

Ричард повернулся к Эдварду Харрису.

— Знаете, где он может быть?

— К сожалению, нет, магистр Рал. — Он поднял руки в отчаянии от того, что не может ответить. — Вы знаете, насколько огромен Народный Дворец. Тут тысячи мест, где он может жить, а мы даже не заметим.

Ричард снова обратил внимание на Беркетта:

— Где его покои? Ты знал, что он здесь, следовательно, знаешь, где он обитает — или я должен сказать «прячется»? Отвечай, где он!

Беркетт облизнул губы.

— Он пообещал, что, если я скажу о нем, он сделает со мной нечто ужасное, и я буду страдать, пока не умру.

— Ты не должен переживать о заклинании Мичека. Его здесь нет. Ты должен бояться меня. Когда я найду его, он больше не сможет ни на кого наложить заклинание, потому что умрет. — Ричард снова встряхнул мужчину. — Где он?

Беркетт дрожал и задыхался.

— Он... Он в отдаленном месте, куда никто не ходит, ниже гробниц ваших предков. Эту область называют «М111-Б.»

— «М111-Б», — повторил Ричард, не сводя глаз с Беркетта, хотя чувствовал, как Морд-Сит беспокойно ерзают и переглядываются.

— Верно, — кивнул Беркетт, — «М111-Б». Но логово ведьмака — очень опасное место. Вы не сможете выманить его. Только не оттуда.

Ричард швырнул мужчину на стул.

— Мистер Беркетт освобождается от своей должности. — Он повернулся к темноволосому мужчине. — Мистер Харрис, вы следующий по званию после Мистера Беркетта?

— Верно.

— С этого момента вы назначены на освобожденную мистером Беркеттом должность.

— Вы не можете! — крикнул со стула Беркетт. — Я знаю о делах дворца больше, чем кто-либо! У меня многие годы опыта!

— Какая от этого польза, если ты получаешь приказы от того, кто работает против моей власти и против спокойствия Д'Харианской империи? Я пришел к тебе и спросил об одаренных, ожидая услышать правдивый ответ. Но ты решил меня обмануть. Ты солгал мне.

— Но мне пришлось! Я уже говорил, Мичек запугивал меня, чтобы я никому о нем не сообщал, и особенно вам.

— Дело сделано, — сказал Ричард, раздраженный этими оправданиями. — Ты снят с должности.

Пальцы мужчины легли на золотые полосы на рукавах его одеяния.

— И на какой пост вы меня назначите?

— Ни на какой.

— Вы не можете этого сделать!

— Мы прошли через ужасную долгую войну. Многие люди пожертвовали собой, чтобы остальные могли жить мирно и свободно. Хотя я сражался и проливал за них свою кровь, каждый волен не любить меня, если хочет. Но никто не может быть здесь, если он неверен империи и замышляет заговор против меня или Матери-Исповедницы. Никто. — Ричард повернулся к мрачным солдатам. — Проследите, чтобы мистера Беркетта выпроводили из дворца, как только он соберет свои пожитки. Не сводите с него глаз. Я хочу, чтобы его здесь не было, когда взойдет солнце. Он навсегда изгоняется из Народного Дворца, а попытка вернуться будет караться смертью. Передайте мой приказ офицерам.

Все как один стукнули кулаками по груди.

— Но я совершил ошибку, магистр Рал, — взмолился мужчина. — Это же просто ошибка.

Ричард снова перевел взгляд на Беркетта.

— Все мы совершаем ошибки. Я могу понять и простить ошибку. Но это была не ошибка, ты действовал осознанно. Предательство нельзя простить. — Мужчина хотел заговорить, но Ричард поднял палец, призывая его к молчанию. — Считай, что тебе повезло — я не приказал обезглавить тебя за измену. — Ричард развернулся к темноволосому чиновнику. Мистер Харрис, теперь эту должность занимаете вы.

Эдвард Харрис прижал кулак к сердцу.

— Я не предам вашего доверия, магистр Рал.

Ричард коротко улыбнулся, выражая признательность, и посмотрел на Морд-Сит.

— Вы знаете место, которое называют «М111-Б»?

Все пятеро снова переглянулись.

От Ричард не ускользнули их обеспокоенные выражения.

— Очевидно, да. Что вы знаете о «М111-Б»?

— Даркен Рал обычно называл его Пустошью, — сказала Рикка.

Ричард никогда не слышал об области дворца с таким названием.

— Пустошь? Почему Пустошь?

Рикка обменялась взглядами с остальными.

— Он не понимал этого места, да и не пытался. Это большая, отдаленная и изолированная область. Он не знал, зачем она во дворце. Он крайне редко туда спускался, если вообще это делал.

— Он боялся этого места, — добавила Нида то, о чем умолчала Рикка.

Ричард перевел взгляд на нее:

— Почему?

На мгновение Нида задумалась, как лучше объяснить.

— «М111-Б» — странное и сюрреалистичное место, своего рода лабиринт из запутанных коридоров и тупиков. Там легко можно заблудиться и никогда не отыскать выход.

— Оно столь опасно, что его не просто закрыли для публики, — подхватила Рикка. — Вся область находится за несколькими запертыми дверьми. Мы можем отвести вас туда, но если там ведьмак, то идти внутрь не просто опасно. В отличие от Даркена Рала, Мичек был несколько... очарован Пустошью. Он часто туда ходил. Бердина может подтвердить, что Мичек крайне жесток. Некоторые называли его «Мясник Мичек».

Когда Ричард взглянул на Бердину, та неохотно сказала:

— Пустошь — это место, куда никто и никогда не захочет отправиться с Мораваской Мичеком. Когда правил Даркен Рал, Пустошь была неким прибежищем Мичека. Он часто забирал туда людей, чтобы никто его не побеспокоил. Никто из тех, кого он забрал, не вернулся. Если он забрал туда Вику...

Ричард схватил Бердину за руку и наклонился к ней:

— Мы вернем Вику. Обещаю.

Бердина сглотнула, подавляя эмоции.

— Я знаю, что вы попытаетесь, магистр Рал. Но вы не понимаете Мичека… и Пустоши.

— Магистр Рал, — сказал Харрис. — «М111-Б» не просто запутанное и опасное место. Я не представляю его назначения или причин, по которым оно оказалось во дворце, но я слышал, что в прошлом людям удавалось случайно туда попасть. Но только единицы смогли оттуда выбраться. Я мало что о них знаю, но остальные сгинули там. Любой, кто знает об этом месте, боится его. — Он указал на Морд-Сит. — Как они уже сказали, Даркен Рал боялся этого места, но Мичек часто ходил туда.

Ричард задумался, зачем на нижних пределах дворца оказался лабиринт. В Замке Волшебника было немало подобных мест, в которые было столь сложно попасть, что в некоторые лабиринты комнат уже тысячу лет не ступала нога человека. Но в Замке эти области выполняли защитную функцию и были ловушкой для чужаков. В Народном Дворце он никогда не видел ничего подобного. Даже если лабиринт имел оборонительное значение, то было совсем непонятно, зачем помещать его на нижние уровни дворца.

— Если ведьмак расставил там свои сети, — сказала Шейла, — идти туда еще опаснее, особенно не имея планов Пустоши. Он может воспользоваться преимуществом, подкараулить нас и убить.

Ричард постукивал пальцем по ножнам у бедра.

— Лабиринт запутанных коридоров и комнат — действительно проблема. Мы можем заблудиться. Поскольку у нас нет плана лабиринта, мы не будем понимать, где находимся.

— С этим я могу помочь, — сказал Харрис, подняв руку, чтобы вмешаться в разговор. — У нас есть планы всех помещений дворца. Должны быть и схемы «М111-Б». Именно так эта область обозначена на карте.

Ричард нахмурился:

— Думаете, у вас найдутся планы «М111-Б»? Пустоши?

Харрис уверенно кивнул.

— Я не видел конкретно их, но у нас есть планы всего дворца. Они требуются для разных нужд: для ремонтных работ, обнаружения протечек и устранения различных неисправностей. Уверен, там есть план «М111-Б».

— Покажите нам, — сказал Ричард.

Эдвард Харрис молча протолкнулся мимо солдат, которые ринулись к мистеру Беркетту.

Глава 9

Пока они выходили из покоев мистера Беркетта, Кэлен пребывала в шоке и смятении из-за открывшегося вероломства мужчины. Занимая такой высокий пост, он малодушно рисковал жизнями каждого во дворце. Его предательство привело к пленению Вики, которая теперь оказалась в руках загадочного Мораваски Мичека. Где-то в опасных недрах дворца прятался одаренный мужчина с мощными способностями, и ситуация выходила за рамки просто рискованной.

Кэлен знала, что Шейла отчасти права: их цель добраться до Замка Волшебника важнее жизни одного человека, который, кроме всего прочего, поклялся защищать их ценой своей жизни. Вика сейчас делала именно это. Она хотела бы, чтобы они бросили ее и укрылись в безопасности Замка.

Морд-Сит безо всяких вопросов и колебаний вернулись бы за ней и Ричардом. Кэлен была ненавистна мысль о безмолвном ужасе, когда ты думаешь, что никто тебе не поможет.

Но речь шла не только о спасении Вики. Нельзя было позволить злу расти и крепнуть в Доме Ралов. Невозможно было сказать, что натворит Мичек, когда они отправятся в Замок.

Во главе с мистером Харрисом они дошли до конца коридора, выходившего к балкону, когда Кэлен услышала шум за спиной. Как и все остальные, она обернулась. В это не верилось, но мистер Беркетт выскочил из своей комнаты и побежал к ним в одних чулках, потрясая кулаком в воздухе. Трое солдат гнались за ним. Один из них вытянул руку, пытаясь поймать мистера Беркетта, но жилистый мужчина увернулся. Он пьяно выкрикивал проклятия в адрес Ричарда.

Когда четверо людей добежали до балкона, остальные повернулись к угрозе. Впрочем, едва ли это можно было назвать угрозой, поэтому Ричард даже не обнажил меч. Он выглядел так, словно собирался перехватить рукой Беркетта и развернуть его к солдатам.

Морд-Сит вели себя не столь беспечно по отношению к невооруженному худому старику. Все они сжимали в руках эйджилы, словно намеревались жестоко ударить его. Когда мистер Беркетт выскочил на балкон, вопя, что Ричард не имел права снимать его с должности после стольких лет службы, Кэлен обратила внимание на то, что увидела самым краем глаза.

Она услышала их вой в тот же миг, как повернулась и увидела их. Тесная группа из четверых или пятерых Гли уже материализовалась и бежала по коридору с пугающей скоростью. От их темных влажных тел все еще поднимался пар.

Когда все повернулись к новой угрозе, еще одна группа тварей, появления которых они не заметили, врезалась в центр их отряда с другой стороны, застав врасплох. Все пригнулись, когда мелькнули когти и щелкнули опасные острые зубы. Гли атаковали их с двух направлений, и часть Морд-Сит были ошарашены и сбиты с ног высокими темными созданиями, прорывавшимися к Кэлен.

Ричард выставил руку назад, обхватив Кэлен за талию. Он развернулся, сбив ее с ног и прижав к полу, и над их головами просвистели когти.

Коготь угодил в одного из бежавших за мистером Беркеттом солдат, пропорол кожаные доспехи, плоть и кости под ними.

Другая темная тварь ударила Беркетта, разрезав горло так глубоко и с такой силой, что коготь зацепился за позвоночник и отправил тело в полет. Старик врезался в невысокую стену, и верхняя часть его тела перевалилась через ограждение. Мистер Беркетт рухнул на каменный пол далеко внизу.

Когда темные скользкие существа атаковали с двух сторон, Морд-Сит поднялись на ноги и ударили эйджилами по корпусам высоких монстров. Кэлен знала, что их можно ранить; когда она услышала вопли, то поняла, что они еще и чувствуют боль. Судя по звукам, они испытывали от эйджила такую же боль, как и люди.

Ричард схватил за руку одного из существ, прорвавшихся в центр их группы и яростно машущего когтями. Ричард вывернул руку, а инерция твари понесла ее вперед. Рывок был столь мощным, что рука почти полностью оторвалась от тела. Гли упал на пол и начал исчезать в путанице линий. Через мгновение он исчез. Другие, атакованные Морд-Сит, тоже исчезли, пока им не нанесли больший урон.

Солдат взмахом меча отрубил голову одного Гли, но в следующий миг когти другой твари вцепились в его руку, раздирая плоть до костей. Еще одни когти вспороли ему живот. Солдат напрасно отбивался, его повалили и растерзали.

Ричард мощной рукой обхватил голову одного из созданий, убивших солдата, и жестким рывком свернул шею. Из-за такой внезапной смерти Гли не исчез в свой мир, а растянулся на полу.

Несколько созданий низко присели, словно лягушки, а потом рвануливперед с пугающей скоростью. Казалось, что черные фигуры летят к ним со всех направлений. Кэлен отклонилась назад от клацнувших челюстей, и острые белые зубы совсем чуть-чуть не достали до ее лица. Она вытащила кинжал и подрубила ногу Гли, пропоров плоть до кости. Когда он упал, Ричард пронзил мечом его позвоночник.

Бердина запрыгнула на спину одного из нападавших на Кэлен и прижала эйджил к основанию его черепа. Склизкий монстр завизжал, запрокинув голову в агонии и обращаясь в переплетение угольных линий. Бердина, которая сидела на нем, обхватив ногами талию, рухнула на пол, когда тварь исчезла. Другой монстр заметил, что она в уязвимом положении, и прыгнул на нее. Бердине удалось перевернуться на спину и ударить нависшее над ней темное создание. Пойманный ее эйджилом Гли тоже закричал и растворился в воздухе.

Ричард отрубил тянувшиеся к Кэлен руки. Она видела ярость в его глазах — как его собственную, так и исходившую от меча. Когда высокое создание нырнуло к Кэлен, Ричард мощным взмахом рассек его надвое от плеча до противоположного бедра. Две половины тела упали на пол по обеим сторонам от Кэлен, внутренности вывалились на мрамор, расплескав кровь.

Большой Гли, бежавший с высоко поднятыми когтями на Эдварда Харриса, поскользнулся на крови. Вместо того чтобы нанести мужчине смертельный удар, Гли упал и врезался в него. Удар опрокинул Харриса на стену балкона высотой по пояс. Он закричал, пытаясь ухватиться за край, но сумел лишь зацепиться за него одной рукой.

Ричард прыгнул к стене. В последний момент, когда пальцы мужчины уже соскользнули, он схватил Эдварда Харриса за запястье и спас от смертельного падения. Держа на весу мужчину по другую сторону ограждения, Ричард ударил мечом подступавшего Гли. Кэлен увидела кончик меча, показавшийся из спины создания. Ричард толкнул Гли ногой, высвобождая клинок. Умирающее существо упало, а другой идущий на Ричарда Гли споткнулся об него и встретил ту же участь.

Кэлен потянулась к ближнему Гли, собираясь обрушить на него свою силу. Ей не нужно было дотрагиваться до человека, но она не знала, как ее сила сработает на этих существах, поэтому она хотела прикоснуться к нему. Кассия ударила монстра первой, протаранив эйджилом его живот. Существо завопило в агонии, неистово мотая головой и распахнув темные глаза миндалевидной формы. Кассия повернула свое оружие, чтобы усилить боль, но Гли уже возвращался в свой мир. Кассия закричала от ярости, жалея, что не смогла причинить больше вреда.

Слизь не только капала с гладкой черной кожи существ, но и размазывалась по полу, когда они падали и ударялись. Слизь смешивалась с кровью, делая пол скользким. Неистово пытаясь добраться до них, некоторые Гли поскальзывались и падали.

Ричард взмахнул мечом, когда два монстра сделали обманный выпад сначала в одну сторону, а потом в другую, пытаясь обойти его клинок. Они знали, что Ричард прикован к короткой стене и держит за руку мужчину, висевшего над пропастью.

Шейла поскользнулась и упала, выставив руку и послав еще один колеблющийся всплеск силы. Заряд взорвал руку и плечо одной твари возле Ричарда, швырнув в воздух плоть и окровавленные кости. Темная фигура зашаталась от шока, растворяясь в линиях и исчезая.

Выживший солдат прорубался через высоких темных Гли, пытаясь добраться до Ричарда. Морд-Сит сформировали защитное кольцо вокруг Кэлен. Ричард держал на весу Эдварда Харриса и был прикован к короткой стене, поэтому не мог сражаться эффективно. Но если он отпустит руку, Харрис умрет. Гли понимали это.

— Помогите ему! — закричала Кэлен.

Морд-Сит отреагировали на ее приказ и атаковали существ со спины, пока те пытались разорвать Ричарда. Тут и там твари коротко взвизгивали от боли, а потом исчезали. Их количество уменьшалось, облегчая людям бой, но если монстрам удавалось нанести удар когтями или зубами, они могли нанести смертельную рану.

Казалось, все отчаянно борются за свои жизни. Битва закончилась так же внезапно, как и началась, когда двое последних существ растворились в воздухе.

Тела нескольких растерзанных или обезглавленных Гли лежали на полу. Все задыхались после короткой, но жестокой битвы.

Ричард вложил меч в ножны, повернулся к висевшему мужчине и дал ему вторую руку.

Солдат стоял перед Кэлен, широко расставив ноги и приготовившись защищать ее ценой своей жизни. Когда он увидел, что нападавшие ушли, то подбежал к ограждению и перевесился через него, схватив Харриса за руку и помогая Ричарду удержать того. Вместе они перетащили мужчину через ограждение. Его рубаха была мокрой от пота. Он сполз вниз, прислонившись к стене и пытаясь отдышаться.

На противоположном балконе по другую сторону широкого коридора были люди: одни убегали, спасая свою жизнь, а другие прильнули к ограждению, с тревогой наблюдая за боем. В огромном коридоре внизу кто-то убегал, но большая часть людей собралась вокруг изломанного тела мистера Беркетта и отрубленной черной руки одного из существ.

Кэлен подбежала к Ричарду. Как и все остальные, он тяжело дышал. Она положила руку ему на грудь, радуясь, что с ним все в порядке.

— Думаю, от такого моя жизнь стала на несколько лет короче.

Он понимающе улыбнулся:

— Моя тоже. На мгновение я даже подумал, что они до нас добрались. К сожалению, не все пережили атаку. — Он указал на двух солдат на полу.

Шейла подошла к ним, стряхивая с темного подола кровь и слизь.

— В Северной Пустоши я довольно часто бывала всерьез напугана, но жизнь в прекрасном и величественном Народном Дворце намного страшнее. Те из нас, кто выжил, сегодня были очень близки к смерти.

Ричард уловил скрытый смысл ее слов.

— Как только мы сможем уйти, будет безопаснее. Прямо сейчас богиня может посмотреть сюда глазами любого из тысяч людей. Она в любой момент может узнать, где мы, и атаковать нас, когда мы уязвимы. Но мы просто не можем оставить здесь почти столь же смертельную угрозу. Если сейчас мы уйдем, Мичек может нанести нам удар в спину, образно говоря. Если он задействует смертельное заклинание, которое убьет Кэлен, мы в тот же миг останемся без надежды на будущее. Гли — угроза, но мы не можем игнорировать Мичека, который не менее опасен.

Шейла со вздохом кивнула.

Кэлен увидела солдат Первой Когорты, которые бежали к ним с обеих сторон, обнажив мечи.

Когда Ричард повернулся к Кэлен, воздух в коридоре неподалеку от них замерцал и наполнился угольными линиями. Это могло значить только одно.

Глаза Кэлен расширились. Их было больше сотни, от их черных блестящих тел поднимался пар. Они словно материализовались прямо на бегу.

Глава 10

В следующий миг на Ричарда и его группу помчалась густая масса огромных темных созданий с дымящейся, мягкой и скользкой черной кожей. Они материализовались тесной группой, извивающейся и воющей. Сперва их колыхающиеся руки напомнили Ричарду темный клубок извивающихся червей. Гли бежали, и студенистые капли соскальзывали с их обнаженных тел, капая на пол.

Широко разинув рты, они хищно ревели, и их вопли отражались от стен огромного многоуровневого коридора.

Большие блестящие миндалевидные глаза казались такими же черными и влажными, как и их мягкая плоть. Когда тонкое полупрозрачное третье веко выдвигалось из внутреннего уголка глаза, мембрана делала их глаза белесыми.

Недавнее облегчение Ричарда сменилось абсолютным ужасом. Он думал, что все закончилось, но теперь их атаковало намного больше Гли, чем в прошлый раз. Он быстро глянул через плечо, но сзади врагов не было. По крайней мере, пока что. Там были солдаты, но еще слишком далеко. Они не успеют добраться до Ричарда и его людей.

Когти Гли пугали, но еще больший страх вызывали противные маслянистые лица созданий. Тонкая влажная кожа сморщилась, когда они оскалились и широко открыли рты, показывая длинные иглы зубов с нитями слюней. Полные белых зубов пасти выделялись на фоне темных тел созданий.

Несколько дюжин солдат, которые бежали к Ричарду и Кэлен с того же направления, вдруг оказались посреди высоких темных фигур, размахивающих искривленными когтями. Гли промчались через центр строя солдат, подавив их числом и жестокой силой. Солдаты пытались отбиться — и даже повалили нескольких Гли, которых тут же затоптали — но были поглощены и подавлены противником.

Прежде чем Морд-Сит ринулись к ним, прежде чем Ричард успел подумать об этом, он подчинился инстинкту, порожденному раскаленной добела яростью.

Он выставил ладони навстречу угрозе.

В застывший миг времени на него снизошло озарение.

Принадлежавшее ему от рождения ядро дара глубоко внутри, о котором он не знал в юности, но которое постиг, когда находился в преисподней, вспыхнуло так, словно было дикой яростью, воплощенной в жизнь.

В эту долю секунды все стали двигаться медленно, как во сне. Он мог разглядеть выражение шока, вызванного появившейся из воздуха новой угрозой. На каждом лице явно читались страх и абсолютный ужас перед приближавшимся врагом. Морд-Сит жили для того, чтобы защищать Ричарда и Кэлен ценой своих жизней, поэтому их страх прятался за мрачной решимостью. Они считали, что уже мертвы, поэтому должны сразить как можно больше врагов, пока в их мышцах есть силы, а по венам течет кровь.

У Ричарда было время взглянуть на каждое из их прекрасных лиц, воплощение интеллигентной красоты и отражение того, кем могли бы стать эти женщины, если бы в детстве их не захватили и не превратили в машины для убийств. Но теперь они были машинами, и этот облик перекрывал все остальное.

В потусторонней тишине все казались Ричарду такими медлительными, словно и вовсе превратились в статуи. Он видел выражение яростной решимости на лицах солдат в окружении Гли, рвавших их когтями и зубами. В этот миг вся представшая пред ним сцена словно застыла в воздухе.

Ричард мог разглядеть хищные сморщенные лица всех Гли до единого — с большими глазами, маленькими ноздрями, огромными ртами и зубами. Все они толкались в густой массе, падая друг на друга, желая первыми добраться до Ричарда и Кэлен. Они не стремились к славе, как солдаты в битве, а были охвачены всепоглощающей жаждой убийства — как звери, которые нуждались в пропитании.

Ричард не удивился, заметив в замершем времени, что их большие глаза миндалевидной формы в основном устремлены на Кэлен. Их послали и за Ричардом тоже, но в первую очередь за Кэлен. Они вытянули когти вперед, чтобы как можно раньше впиться в нее, разорвать ее живот и погрузить острые зубы в ее плоть.

Они были посланы устранить не только Кэлен, но и детей в ее утробе, надежду, которую она носила под сердцем.

По лицу Кэлен он видел, что ей это тоже известно.

Ричард, находившийся внутри потрескивающего кокона силы, разглядел эти подробности, пока все продвигались лишь на толщину волоса за каждое медлительное мгновение.

Вокруг него спиралью вился сверкающий шипящий туман, переливаясь разными цветами. Через дымку проносились вихри света. Крошечные вспышки и бесчисленные искры энергии зажигались в дымке, создавая сияющие потоки. Каждый из этих угольков гас лишь для того, чтобы снова загореться, посылая целые каскады мерцающих вспышек. В центре вихря было тепло и безопасно; это была энергия его дара, выплеснувшаяся наружу.

Он вспомнил первый раз, когда стоял на камне чародеев, принадлежавшем Зедду. Тогда свет угрожал воспламенить воздух вокруг него, вращался с глухим ревом и кружился как дым. Внутри него родилось то же чувство удивления, то же узнавание невероятной силы, собранной в одной точке — мир, о котором он даже не подозревал, воплотился в жизнь.

Периферийным зрением он увидел, как Кэлен, которая знала, что Гли пришли за ней, распрямила спину. Мать-Исповедница была готова высвободить свою силу. Но Ричард не тешил себя иллюзиями: против такого количества темных существ, прорывавшихся к ней через солдат, у нее не было шансов. Ни у кого из них не было.

Только одно могло предотвратить то, что воплотится в реальность через один удар сердца. Он знал, что через два удара сердца все они умрут.

Если он не остановит Гли.

Сила, зажженная искрой его ярости и подпитываемая его необычайным даром, наполнила каждую клеточку его существа, выходя за пределы тела, окружая его и призывая дымку смертельной силы. Она казалась горячей, острой и жестокой, словно исходила из самой его души, прорываясь сквозь него и стремясь добраться до ладоней, чтобы выполнить его приказание.

В это спокойное и ясное мгновение внутреннего познания, дикой ярости и ненависти у него было время подумать обо всем, чему он научился, что прочитал и что узнал об использовании дара. Все это было в его разуме, воспоминания служили его нуждам. В этот миг ему показалось, что Зедд рядом, потому что происходило нечто такое, что Зедд хорошо знал и понимал.

Теперь Ричард почувствовал это. Ощутил себя. Ощутил чистый гнев.

Хотя воспоминание о Зедде согревало, его разум был сосредоточен на одной самой важной вещи: он был боевым чародеем, одним из древнего и редкого рода.

Он всегда боролся с этим фактом, всегда пытался одновременно использовать свой дар и избегать его. Он так и не смирился с мыслью о том, кто он такой. Но в кристально-чистое мгновение, вызванное смертельной опасностью, все слилось воедино.

Вот что было его целью, призванием и необходимостью.

Шейла по другую сторону от него тоже поднимала руку, чтобы призвать свою силу. Находясь в мягкой тишине еще нерожденного мгновения, в вихре тумана ярости, сверкающего вокруг него, он знал, что колдунья не успеет и ей не хватит силы. Ее способности не могли тягаться со скоростью и масштабностью угрозы. Ей хватит времени только на то, чтобы расправиться с одним или двумя из сотни врагов, а потом Гли нахлынут и убьют их всех.

Ричард восхищался ее смелостью, но это была не ее битва. Солдаты тоже ничего не могли сделать, как и Морд-Сит, как и Мать-Исповедница. Требовалось намного больше, чем каждый из них или все вместе могли совершить.

Действовать должен Ричард.

Он понял: несмотря на то, что сперва все казалось непостижимым, сложность заключалась лишь в вычислении положения, расстояния, углов, количества врагов и скорости, с которой они приближались к своим жертвам.

Все это было сложным алгоритмом, зависящим от различных факторов, но в то же время решаемым уравнением. Он узнал основополагающие формулы языка Сотворения, ознакомившись с найденной им книгой Первого Волшебника Бараха «Тайна могущества боевого чародея», написанной специально для Ричарда за три тысячи лет до его рождения. Барах также проделал очень важную работу по наблюдению за азимутами, упоминания о которых попадались Ричарду во многих книгах — даже в «Приключениях Бонни Дэя», написанной Натаном Ралом, — в различных формулах из Небесных свитков и в нескольких полезных соотношениях из книги, найденной его дедом в Замке: «Отношения непрерывности и предсказания действенности». Существовали методики расчета углов с учетом скорости, и Ричард мгновенно вычислил их, увидев расположение и расстояние, а также рассчитав отражающий эффект того, что он собирался привести в действие. Ему пришлось учитывать, как повлияет на расчеты сила, которую он намеревался выпустить.

За долю секунды перед его мысленным взором предстали все вычисления и расчеты. Он сделал их сразу же, как понял, что они необходимы.

Расчеты объединились с инстинктами, отточенными жизненным опытом: каждой битвой, в которой он сражался, каждым человеком и созданием, которого ему пришлось убить. Он задался вопросом, почему никогда не понимал этого прежде.

Он знал, что время, проведенное в вечности подземного мира — когда он расправлял запутанные связи своего дара, — дало ему неоценимое понимание, которое он мог обрести лишь в мире мертвых.

Вся потрескивающая вокруг сила принадлежала ему и была порождением его дара. Он создал ее и управлял ею. Сила была в его распоряжении, была продолжением его ярости.

В этот миг, когда кружащийся туман цветов и вспышек света, поднимавшихся из его души, достиг пика, Ричард дал волю своему гневу.

Воздух между ним и созданиями исказился, сжимаясь в бесконечно малую точку. По всему дворцу — через все открытые окна и двери, через дворики без крыш — врывался воздух, чтобы заполнить пустоту на балконе, созданную внезапным сжатием. Воздух высосало из легких окружавших его людей, возле их носов и ртов тут же образовались кристаллики льда. Их глаза выпучились от неожиданной разницы в давлении.

Ричард наклонился вперед и вытянул руки, проецируя и направляя свой дар через ладони, подталкивая созданную им точку к врагу. Точка переместилась в гущу Гли, которые беспомощно повисли в застывшем мгновении. Вблизи от фокальной точки давления грудные клетки врагов взрывались из-за стремительно выходящего воздуха, пытавшегося заполнить вакуум возле точки сжатия. У некоторых полопались глаза.

Ричард толкал точку сжатия через толпу, чтобы поместить ее точно в центр массы врагов. Ткани, оказывавшиеся в опасной близости от средоточия давления, испарялись. Со своей позиции Ричард видел дыру, туннелем проходившую через существ и, к сожалению, солдат. Точка сжатия пробивала плоть, кости и сталь, пока Ричард толкал ее на нужную позицию. Плоть вокруг испаряющихся тканей рассыпалась и устремлялась к точке.

Но прошла лишь первая бесконечно малая частичка времени, прежде чем он высвободил тепло и энергию, извлеченные из воздуха и сжатые в одну точку.

Ричард, который был источником этой силы, ее прародителем, создателем и повелителем, отдал необходимый приказ.

Он толкнул ладони вперед, силясь не только еще сильнее сжать эту точку, но и поместить ее точно в центр Гли.

Когда он наконец высвободил сжатую энергию из центральной бесконечно малой точки, она взорвалась с такой жестокой мощью, что дворец содрогнулся, а все кроме Ричарда повалились на пол.

Тепло расширявшегося взрыва воспламенило сам воздух. Бесчисленные клочки первозданного огня, подобные осколкам раскаленного стекла, падали, вращались и летели во все стороны вместе с разраставшимся потоком энергии. Сверкающие крупицы тепла прошивали все, что находилось внутри оболочки расширявшейся центральной точки. Плоть, кости, кровь и даже сталь солдатского оружия превратились в горящие частицы, мгновенно переходившие от белого пламени к красному, а потом и к пеплу.

Для Ричарда все это происходило настолько медленно, что он успевал разглядеть все подробности.

Засосанный во дворец воздух теперь устремился наружу, гонимый мощной взрывной волной. Возросшее давление выбило окна, стремясь высвободиться. Высосанный из легких воздух вдруг стремительно вернулся, заставив сделать резкий невольный вдох.

В момент высвобождения, средоточие которого находилось в центре массы Гли, ошеломительная энергия столь яростно заняла пустоту вокруг центральной точки, что там вспыхнуло нечто похожее на огонь волшебника. Но оно не было сконцентрировано, не было настоящим огнем в магическом смысле. Это было что-то совершенно иное — изначальное тепло и сила, кузница для мощи боевого чародея.

Для Ричарда все это было просчитанной и продуманной формулой, которая разворачивалась, следуя стадиям. Все это он вычислил за мгновение до того, как дать волю собранной энергии. Для всех остальных это был внезапный взрыв, наполнивший коридор ослепительной вспышкой и громоподобным шумом. В первоначальный момент высвобождения энергии все они почувствовали молот силы, бьющий их в грудь, и увидели, как Гли обращаются в пепел.

Ричард ощущал это как продолжение своей высвобожденной ярости, совершенной, чистой и абсолютно жестокой. Это было великолепно.

В последовавшей за взрывом звенящей тишине по воздуху плыло облако жирного пепла, в которое превратились Гли. Пепел медленно оседал на пол.

Кучки сажи были похожи на те, что остались в сдерживающем поле библиотеке, хотя и были созданы другим способом. На стенах, колоннах и невысоком ограждении балкона были брызги и пятна. Пол был покрыт густой массой, похожей на сугробы после черной метели.

Там же был серый пепел, оставшийся от солдат Первой Когорты, которые спешили им на помощь. Они оказались в центре вихря энергии, высвобожденного Ричардом.

Его терзала скорбь. Он высвободил свою силу, зная, что она убьет и этих храбрых солдат.

Глава 11

В тишине, когда ход времени восстановился, люди вокруг Ричарда медленно пытались прийти в себя. Те, кто не потерял сознание, держались за головы и стонали от боли, причиненной сначала сжатием воздуха, а потом его взрывным расширением.

Только Ричард остался стоять, глядя сначала на пепельные останки Гли и солдат, а затем на остальных.

Рикка и Кассия лежали без сознания. Нида, Вэйл и Бердина сидели, держась за головы и делая глубокие вдохи. Шейла стояла одним коленом на полу, собираясь с силами, чтобы подняться.

Ричард наклонился, чтобы помочь Кэлен встать. Как и все остальные, она казалась оглушенной. Ее сознание постепенно прояснялось, и она моргала, пытаясь собраться с мыслями. Он поднял Кэлен на ноги. Чтобы устоять, она прислонилась к мужу.

— Ричард, — выдавила она, вздрагивая и задыхаясь. Она вцепилась в его руки. — Что... что произошло? Я думала, мы все умерли. Но почему мы живы? Что ты сделал?

— Совсем не то, что мне хотелось бы делать вне сдерживающего поля, но выбора не оставалось.

— Где мы? — спросила Рикка. Ее голос был хриплым и невнятным.

— Все в порядке, — сказал Ричард, схватив ее поднятую руку и помогая ей встать на колени.

Шейла, так и не вставшая с колен, прищурилась и указала на массу черного пепла неподалеку.

— Вы их всех уничтожили. Всех?

Она выглядела сбитой с толку. Люди в нижнем коридоре, которые тоже попадали, теперь со стонами поднимались. Они находились намного дальше, и взрыв затронул их меньше, но все же последствия распространились далеко за пределы зоны смертельного поражения.

Подняв глаза, Ричард увидел одного Гли на балконе по другую сторону огромного коридора. Существо стояло неподвижно, опустив когти и наблюдая.

Ричард уставился на него. Одиночка Гли уставился в ответ. Долгое время они просто смотрели друг на друга. Гли не пытался приблизиться и вообще ничего не предпринимал. Кажется, он был просто наблюдателем.

А затем, пока высокое черное создание и Ричард смотрели друг на друга, оно растворилось, уйдя в свой мир.

Ричард и представить не мог, зачем это было нужно.

* * *

Кэлен огляделась и увидела, что все, наконец, поднимаются. Люди ощупывали свои грудные клетки, ожидая обнаружить раны, которых не было. В глубине коридора позади них солдаты, бежавшие на подмогу, тоже пытались оправиться от взрыва. Некоторым пришлось опереться на руку и колено, чтобы собраться с силами. Некоторые помогали подняться другим.

Кэлен смотрела по сторонам, удивляясь, что все живы. Морд-Сит казались невредимыми. Эдвард Харрис прислонился к невысокому ограждению, пытаясь отдышаться. Единственный выживший их трех патрульных мотал головой, словно стряхивал паутину.

Мысли Кэлен рассыпались на части. Она пыталась собрать эти обломки и понять, что произошло. Увидев, как материализовались Гли, она не сомневалась, что все обречены.

Казалось, что время замерло, а потом случилось что-то убийственное. Ей почудилось, что она видит сон. На мгновение она утратила способность дышать, словно из нее выбили воздух, а потом она сделала вдох, почувствовав, как к ней возвращается жизнь, и потеряла сознание.

Какие-то детали произошедшего напоминали ей высвобождение силы исповедницы. Но все же она знала, что все было по-другому. Ричард неким образом использовал свой дар, чтобы всех их спасти.

В один миг они почти умерли, а в следующий она очнулась на полу. Она видела, что в коридоре больше нет Гли. Остался только жирный пепел, похожий на тот, что она видела в сдерживающем поле библиотеки. Она была уверена, что у этих Гли не было шанса вернуться в свой мир.

Она обняла Ричарда, положив голову ему на плечо.

— Ты спас нас, Ричард. Спас нас всех. Я не знаю, что именно сейчас произошло и как ты это сделал, но ты спас нас.

Ричард, не сводя глаз с пепельных останков солдат, которые погибли вместе с Гли, кивнул.

— Иногда я хотел бы не иметь такой способности, — мягко и тихо сказал он. — Хотел бы, чтобы никто не зависел от моей способности защитить их. Иногда я хочу не знать о вещах, о которых знаю. Хочу не уметь делать ужасные вещи, на которые способен. Иногда, — сказал он, глядя в пустоту, — я хочу быть таким же, как все остальные.

— Но ты не такой, Ричард. Не такой. Помнишь, что я тебе всегда говорю? Ты можешь быть только тем, кто ты есть, не меньше. — Она положила ладонь на его красивое лицо. — Помнишь?

Он слегка улыбнулся и кивнул.

— Но я понимаю, о чем ты говоришь. В детстве я часто жалела, что родилась исповедницей, хотела быть как все, быть обычной девочкой. Мне приходилось творить нечто ужасное при помощи своих способностей. Я должна была применять силу против людей, которых не хотела убивать. Поэтому я понимаю твои чувства. Но у меня была целая жизнь, чтобы с этим смириться. Ты тоже смиришься.

Ричард дотронулся до щеки Кэлен, глядя в ее глаза:

— Я знаю. — Он вздохнул, словно очнулся и вспомнил об остальных. — Бердина? Ты в порядке?

Бердина, наклонившись за эйджилом, ухмыльнулась.

— Я знала, что вы нас спасете, магистр Рал. Я даже не переживала.

— Что ж, а я за всех вас изрядно переживала, — сказала Шейла. — Будь у тебя хоть крупица здравого смысла, ты была бы безумно испугана.

— Если тебя это хоть как-то утешит, — с улыбкой сказала Кассия, — я совсем чуточку переживала.

Шейла фыркнула. Она подошла ближе и уставилась на Ричарда так, словно видела его впервые.

— Магистр Рал, когда-нибудь, когда у нас будет время, я буду очень признательна, если вы подробно объясните мне, что сделали.

Ричард, одной рукой обнимая Кэлен, притянул жену к себе и пожал плечами.

— Я просто сделал несложные расчеты.

— Ха-ха! — Она недоверчиво посмотрела на жирный черный пепел. — Просто расчеты, конечно. Вижу я эти расчеты. — Она уперла кулак в бедро. — Почему вы можете превратить в пепел толпу бешеных монстров, но, кажется, не способны зажечь лампу при помощи дара?

Ричард пожал плечами.

— Лампа не пытается всех нас убить. — Он повернулся к оставшемуся возле них солдату. — Когда люди внизу придут в себя и поднимутся, они помогут убрать это. — Он показал на следы резни, оставшиеся после первой схватки. Останки продолжали источать кровь и прочие жидкости, которые лужами растекались по полу. — А мне нужно заняться одним крайне важным делом.

Солдат с суровым видом стукнул кулаком по сердцу.

Ричард указал на учиненный им разгром:

— Мне искренне жаль этих солдат. Они не заслуживали смерти, и особенно смерти от моей руки.

Солдат бросил короткий взгляд на пепел.

— У вас не было выбора, магистр Рал. Вы сохранили надежду на то, что мы все выживем, надежду на будущее. Эти монстры хотят охотиться на нас и убить всех. Скорбите о падших воинах Первой Когорты, но знайте, что они занимались тем, во что верили. Они сами сделали выбор.

Ричард сжал плечо солдата:

— Спасибо. Ты тоже внес свою лепту и хорошо сражался. Как и твои братья по оружию. — Он указал на тела двух солдат, которые отбивались от Гли после побега Беркетта.

Солдат с признательностью кивнул.

— Мистер Харрис, — сказал Ричард, взяв Харриса за руку и помогая тому встать. — Отведите нас туда, где есть карты дворца, о которых вы говорили.

— Сию минуту, магистр Рал. — Он заколебался. — И, магистр Рал, спасибо вам. За то, что поймали меня. — Он указал за край ограждения.

— Магистр Рал защищает нас, — процитировал посвящение Ричард. — Я просто делал свою работу. А теперь идем.

Глава 12

Эдвард Харрис, не теряя времени, повел Ричарда и остальных к большой мраморной лестнице, намереваясь спуститься к тайному хранилищу внизу, где находились планы дворца. Просторная лестница была одной из немногих, где не было слышно эха шагов. Вместо него до них долетал шепот разговоров людей внизу.

Когда они спустились с балкона в огромный коридор, Ричард увидел много людей, собравшихся в небольшие группы и встревоженно обсуждавших произошедшее. Вдалеке он заметил солдат и слуг, убиравших останки Беркетта и большое пятно жирного пепла, которое осталось от убитых Гли.

Приглушенные разговоры, полные страхов и печали, прерывались и стихали при приближении магистра Рала, Матери-Исповедницы, обольстительной Шейлы и сопровождавшей их пятерки Морд-Сит в красной коже. Сотни глаз наблюдали за их шествием по коридору. Некоторые удивились при виде Матери-Исповедницы в дорожной одежде и с длинным кинжалом на поясе. Магазины были пусты, потому что покупатели и продавцы убежали, опасаясь за свою жизнь.

Ричард размышлял, не видит ли их этими глазами богиня и не будет ли еще одной внезапной атаки, возможно, еще более многочисленной — чтобы она точно стала последней. Он надеялся, богиня смотрела чьими-то глазами и отказалась от мысли, что большое количество атакующих приведет к успеху. Ричард боялся, что их могут подавить числом, но может, она увидит пепел сотен Гли на балконе и не станет нападать.

Все из его группы нервно высматривали новую угрозу. В коридоре Гли смогут убить сотни людей. Впрочем, пока что создавалось впечатление, что они нацелены убить Ричарда и Кэлен, а не обитателей дворца.

Ричард знал, что огромное количество людей — тех, кто наблюдал за сражением с балкона или с верхних галерей, — уже увидели пугающих Гли. Это больше не было секретом. Разговоры о смертельной битве и силе, которую лорд Рал обрушил на воющих монстров, распространятся по всем закоулкам дворца. К утру все будут об этом знать. Но каждый будет рассказывать немного по-другому.

Он знал, что из-за страха многие укроются в своих покоях или сбегут из дворца. В мире больше не было безопасных мест, но люди об этом не знали. Как бы ни беспокоился за них Ричард, его работа — найти способ справиться с угрозой, а не давать людям утешение и обещания.

Пока они быстро шли по коридору, его мысли были заняты одиноким Гли, которого он видел на противоположном балконе. Тварь просто стояла и наблюдала. Ричард боялся представить, что это значит. Что-то во взгляде Гли не давало ему покоя.

По крайней мере, этот молчаливый наблюдатель видел, как Ричард обратил в пепел больше сотни его сородичей. Если это шпион богини, то он был вынужден вернуться к своей хозяйке с дурными новостями. Ричард не знал, поселит ли этот доклад страх в ее сердце или она просто разозлится и станет действовать еще решительнее. Но такие вести ее точно не успокоят.

Харрис, шедший впереди, свернул с главного коридора, уведя Ричарда и группу из открытой для посетителей зоны и от многочисленных взглядов. Ричард задумался, не следит ли богиня через глаза Харриса. Когда они оказались в служебных помещениях, Харрис повел их по залам и коридорам.

Кэлен, которой приходилось чуть ли не бежать, вложила руку в ладонь Ричарда и наклонилась к нему:

— Мы вернем ее, Ричард.

Ричард кивнул:

— Пока я жив, я не отступлюсь.

— Не говори так, — предостерегла она. — Только не после того, что произошло.

Ричард заставил себя улыбнуться и одной рукой ненадолго притянул к себе жену.

Четверо стражников у входа в еще более строго охраняемую зону заметили Ричарда в сопровождении Морд-Сит и отсалютовали, прижав кулаки к груди. Ричард знал, что богине достаточно одного неодаренного, как любой из этих четверых солдат, чтобы увидеть, куда они идут.

Он понятия не имел, как богиня выбирает наблюдателей, и лишь надеялся, что она не может сменять их быстро.

— Мы находимся в закрытых от публики коридорах, — сказал Ричард остальным, — но это не значит, что мы в безопасности. Гли могут появиться здесь так же просто, как и на балконе. Не теряйте бдительности.

Морд-Сит, крутанув эйджилы на цепочке, кивнули.

За следующими дверьми оказалась простая каменная служебная лестница длиной в четыре пролета. Они спустились по ней в сопровождении эха, и у подножья оказалась маленькая комната с закрытой дверью. У Харриса были ключи от подобных дверей, и он поспешно открыл замок. За дверью был широкий коридор, уходивший в темноту.

— У людей нет причин часто сюда приходить, поэтому коридор не освещен, — пояснил Харрис и указал на полки. — Нужно взять несколько ламп. — Он взял с полки одну из дюжин ламп и зажег лучиной, которую поджег от пламени еще одной лампы на стене за дверью.

Морд-Сит взяли по лампе и зажгли от той же лучины.

Харрис указал в темноту:

— Вон там хранятся планы дворца.

Нида выступила вперед:

— Ждите здесь. Сначала мы с Вэйл все проверим.

Ричард торопился, но, вспомнив, сколько уже было неожиданных нападений, решил позволить им делать свою работу. Кивком он разрешил им идти вперед, а потом наблюдал за пятном света, который двигался вместе с Морд-Сит по длинному темному коридору с каменными стенами. Они остановились перед двойными дверьми на дальнем конце коридора.

Голос Ниды отразился эхом, когда она повернулась и крикнула:

— Чисто!

Ричард знал, что такого понятия больше не существовало — Гли могли появиться где угодно. По крайней мере, теперь он знал, что они не поджидают его в темноте. Пока что.

— Идем, — сказал он и зашагал вперед.

Вся группа прошла по коридору из серого камня к широкой железной двери, выкрашенной в серый цвет. На двери был необычный замок. Чтобы открыть его, требовалось переместить вверх или вниз пять торчавших из металла рычагов и установить их в особом порядке. Харрис правильно расставил рычаги и потянул за самый большой рычаг, чтобы вытащить засов. Петли протестующе взвизгнули, и дверь открылась. На них повеяло затхлостью.

— Что будет, если вы забудете, как открыть замок? — спросил Ричард. — Или дверь потребуется открыть в ваше отсутствие?

Харрис с улыбкой пожал плечами:

— Примерно с полдюжины чиновников дворца знают последовательность для открытия замка. Но если никого из них не найдут, а дело будет достаточно важное, то солдаты могут просто выломать дверь. Она отличается от дверей хранилища, установленных во внутренней шахте плато, и за ней не хранится золото. Да, она из толстого металла, но если приложить достаточную силу, полагаю, ее можно выломать. Замок в основном нужен для того, чтобы не пустить людей, которые суют нос не в свое дело. Например, враг, который желает напасть на дворец, найдет хорошее применение этим схемам и чертежам. Поэтому мы храним их под замком.

— Что ж, звучит разумно, — сказал Ричард.

Все Морд-Сит ринулись внутрь еще до того, как дверь полностью открылась.

— Беркетт знал последовательность для рычагов замка?

— Разумеется. И шесть его помощников, включая меня.

Ричард не стал ничего говорить, но Беркетт уже доказал, что готов предать интересы дворца. Ричард хотел навсегда вышвырнуть его из дворца. Наверняка он знал комбинацию не только этого замка, и Ричард счел, что в некотором отношении смерть Беркетта оказалась весьма кстати.

Оказавшись внутри, Шейла простерла руку и зажгла все лампы, беспорядочно расставленные по неожиданно большой комнате. Она оказалась гораздо просторнее, чем предполагал Ричард. Вдоль стен шли арки, опиравшиеся на простые каменные колонны. Еще три мощные колонны стояли в центре комнаты, и на них опирались арки сводчатого потолка.

Между столбами у стен были стеллажи из перекрещивающихся досок, образующих тысячи одинаковых ячеек в форме ромба. В ячейках лежали свернутые чертежи. В центре комнаты стояли в ряд около десятка столов, достаточно больших, чтобы разложить чертеж, и не один. Ричард даже примерно не мог подсчитать количество свертков с планами.

Харрис пошел направо, к ближайшему стеллажу с бумагами. Он указал на табличку над аркой.

— Видите? Все пронумеровано и подписано, поэтому вы можете найти нужный план, если знаете название секции дворца. А если не знаете, можно заглянуть в поэтажные планы, на которых обозначены все секции. Эта секция и те, что рядом с ним, обозначены как «Х». А нам нужна секция «М».

Пять Морд-Сит рассредоточились по комнате, разглядывая таблички над арками.

— Вот она, — позвала Кассия из дальнего правого угла. — Секция «М».

— Видите? — спросил Харрис, когда они дошли до найденной Кассией секции. — Все разложено вертикальными рядами. Здесь ряды «А», затем «Б» и так далее. В зависимости от числа свернутых планов ряды могут даже продолжаться по другую сторону колонны.

Он провел пальцем по одному из рядов, а затем еще по двум, наклонившись и сверяя номера под ячейками. Ему пришлось отправиться в конец секции, а потом он вытащил широкий свиток. Харрис развернул план на ближайшем столе, придавив углы имеющимися на столе предметами, чтобы свиток не свернулся.

— Вот здесь, внизу, надпись: «М111-Б», — указал он.

Ричард встал у края стола и слегка наклонился, разглядывая план. Остальные тоже склонились над свитком, но только Ричард действительно понимал, что видит.

Он уставился на бумагу, не веря своим глазам.

— Что не так? — спросила Кэлен. — У тебя лицо побледнело.

— Лорд Рал, что случилось? — спросила Шейла в повисшей тишине.

Ричард отслеживал взглядом все проходы, комнаты, круглые залы, тупики, ловушки, ложные спирали, ответвления, путаницы двойных и тройных проходов. Он надеялся, что ошибается. Но он не ошибался.

— У нас проблемы, — сказал он, хотя и не собирался говорить это вслух.

Глава 13

— О чем ты? — спросила Кэлен, встревоженная его поведением. Он словно не слышал ее. — Ричард, что у нас за проблемы? — Ей пришлось развернуть лицо Ричарда к себе, чтобы привлечь его внимание.

— Что?

— Ты сказал, что у нас проблемы. Почему?

Ричард выпрямился и отошел от стола, запустив пятерню в волосы.

— Ричард, — снова сказала Кэлен, на этот раз с показной терпеливостью растягивая его имя, чтобы он посмотрел на нее. — Что ты увидел? Что там?

Он долго смотрел на нее.

— Это спутанность.

— Что ж, судя по странной и мудреной планировке этого места, оно и правда невероятно запутанное. Но что ты увидел?

Пока она говорила, он мотал головой.

— Нет, ты не поняла. Это спутанность. — Он провел рукой над планом. — Такой узор называют спутанностью.

Шейла выглядела раздраженной.

— В том смысле, что это чрезвычайно запутанный лабиринт? Мы все это видим. Это вы хотели сказать?

— Нет, — нервно ответил Ричард, будто никто не обращал внимания на его слова. — Нет. Я хотел сказать, что это спутанность.

— Ричард, — сказала Кэлен, сжав пальцами переносицу и вздохнув, чтобы успокоиться. — Я знаю, ты думаешь, что это слово все объясняет, но мы не понимаем, что оно для тебя значит. Ты должен сказать нам, что имел в виду. О чем ты пытаешься нам сообщить?

Кэлен знала, что у Ричарда нестандартный образ мышления. Часто его мысли уносились далеко вперед, к тому же, многие вещи знал и понимал только он, поэтому со стороны часто казалось, что он несет околесицу. Это одна из причин, почему Морд-Сит, как и другие, иногда говорили, что он ведет себя как безумец. Людям так казалось, потому что они не понимали, что у него в голове.

— Это спутанность. Так называется подобный род узоров. Это название: «спутанность». — Ричард поднял руку, указывая наверх. — Весь дворец построен на заклинании, начертанном на земле.

— Народный Дворец, — кивнула Кэлен. — Да, мы об этом знаем. Дворец представляет собой заклинание.

Шейла подалась вперед и схватила ее за руку.

— Что? Заклинание? О чем ты? Теперь и ты начинаешь говорить безумные вещи.

Ричард с прищуром посмотрел на Шейлу, словно не веря, что колдунья спрашивает о таких простых вещах.

— Ну, знаешь... Заклинание.

Шейла скрестила руки и молча выпрямилась, явно не понимая и ожидая, пока он объяснит.

Ричард вздохнул, успокаиваясь и собираясь с мыслями.

— Ладно. Ты знаешь, что такое Благодать?

— Благодать? — Шейла нахмурилась, неуверенная, что правильно поняла. — Да, мать и отец учили меня рисовать Благодать, когда я была маленькой. Я знаю, что такое Благодать. При чем тут она?

Ричард слегка наклонился к ней.

— Благодать — пример начертанного заклинания. Линии, которыми нарисована Благодать, образуют узор, который называется заклинанием. — Пальцем он описал в воздухе круг, словно рисовал Благодать. — Когда ты рисуешь Благодать, ты рисуешь одно из простых заклинаний.

Настала очередь Шейлы хмуриться.

— Я понятия не имею, о чем вы. Благодать есть Благодать.

Ричард раздраженно вскинул руки.

— Благодать — это заклинание! Как и любое заклинание, ее можно рисовать по-разному для разных целей.

— Для разных целей? Это еще как понимать?

— Думай о заклинании, как о плане здания. Это называется планировкой, верно? Но получившееся здание может быть разным; все зависит от того, какую планировку ты нарисуешь. Понимаешь? На чертеже можно нарисовать больше комнат или этажей, а в результате кирпич и строительный раствор отобразят планировку.

Она откровенно уставилась на него.

— Значит, заклинание, такое как Благодать, можно рисовать разными способами?

— Конечно. Родители предупреждали тебя никогда не рисовать ее кровью? Или в неправильном порядке?

— Ну, разумеется.

— Потому что Благодать — заклинание. Любое заклинание задействует магию, и если нарисовать его неправильно, оно может учинить огромные проблемы. Определенные заклинания смертельны, если рисовать их не так или не в том порядке. Некоторые, как и Благодать, если сильный одаренный специально нарисует их другим, не общепринятым способом, могут быть использованы для вызова самых различных явлений.

— Самых различных? — Шейла все еще хмурилась, глядя на него. — Это каких?

— Если определенный человек нарисует Благодать в особом порядке и особым способом, то она призовет мир мертвых. Благодать — только одно из многочисленных заклинаний. Некоторые из них весьма просты и маловажны, но другие довольно значимы.

Шейла покачала головой, погрузившись в мысли.

— Боюсь, там, где я выросла, одаренных было немного, и они жили далеко друг от друга. Я никогда не изучала заклинания, родители лишь научили меня рисовать Благодать.

Ричард немного остыл и сказал уже более добродушно:

— Понимаю. Я вырос там, где нет магии, и узнал о ней уже взрослым. Мне многое пришлось изучить, в том числе языкСотворения. Фактически в нем используются элементы заклинаний, потому что это изобразительный язык.

— Изобразительный язык?

— Именно. Если взглянуть на изображение птицы, оно передает целый набор значений — концепцию — без слов, верно? Так же устроен язык Сотворения. Он передает значение и смысл через символы, узоры и эмблемы, а не посредством слов.

Шейла была заинтригована.

— Однажды вы расскажете мне больше о языке Сотворения, а пока что ответьте, что самое важное конкретно в этом заклинании?

Ричард указал пальцем на потолок и описал круг.

— Народный Дворец построен в форме гигантского заклинания, назначение которого давать магистру Ралу больше силы, когда он находится в своем доме, который называют Домом Ралов. Оно делает дворец средоточием власти для магистра Рала.

— Больше силы? Какой силы?

— Такой, с помощью которой я превратил Гли в пепел. Я сделал это при поддержке силы заклинания самого дворца. Оно помогло мне, добавив энергии в то, что я делал, — потому что я магистр Рал. В этом и заключается цель планировки дворца. Замок с толстыми стенами, укреплениями и валами был построен над огромным заклинанием, начертанным на земле. Заклинание придало дворцу форму и защищает Дом Ралов, преумножая их силу.

Шейла заморгала, обдумывая это.

— Неудивительно, что коридоры такие запутанные.

— Вовсе нет, если знать специфику заклинания и язык Сотворения. Тогда макет дворца обретает совершенный смысл. Он элегантен в своей простоте... как заклинание.

— Совершенный смысл, — усмехнулась она, а затем указала на план на столе. — Тогда что насчет этой спутанности?

Ричард повернулся к чертежу и горестно вздохнул.

— Спутанность, которая является заклинанием, служит вспомогательным элементом основоположного заклинания, к которому она прикреплена. В данном случае, это подчиненное поддерживающее заклинание, которое добавляет силу остальным заклинаниям дворца. Можно сравнить ее с прилагательным в предложении.

— Так это заклинание существует само по себе, но может являться поддерживающим элементом другого заклинания?

— И да, и нет, — ответил Ричард. — Это особый тип заклинаний, который зовется спутанностью. Они не должны существовать сами по себе, их предназначение — добавлять свойств тому заклинанию, к которому прикреплены.

— Значит, оно встроено во дворец не случайно, — заключила Кэлен.

— Да.

— Тогда почему ты так расстроен и встревожен?

Ричард сделал глубокий вдох.

— Я могу объяснить эту проблему простейшим способом: на языке Сотворения основной элемент этого заклинания значит «хаос». Заклинание добавляет элемент хаоса в силу дворца.

Глава 14

— Хаос, — повторила Кэлен. — Каким образом?

Ричард жестом выразил, что не может ответить.

— Оно хаотически добавляет свою силу к основному заклинанию, поэтому невозможно сказать, как именно оно влияет. Из-за этого первичное заклинание становится еще опаснее для врагов Дома Ралов.

Кэлен слабо понимала принцип действия подобного заклинания.

— Почему хаотический элемент делает основное заклинание более опасным?

— Если волшебник — Рал, находящийся во дворце, — использует свою магию против одаренных врагов, то заклинание дворца добавляет силу его магической сети.

— Ладно, — сказала Кэлен. — Это понятно.

Ричард поднял палец.

— Но опасные одаренные враги поймут, как противостоять магии. Понимаешь, в чем проблема?

Кэлен нахмурилась, пытаясь уследить за объяснениями.

— Нет.

— Заклинание дворца — известное специфическое заклинание, и кому-то опытному и могущественному не составит труда предсказать, как именно оно усиливает магию Рала. Предсказуемость означает, что эффект можно предугадать, а значит, и противостоять ему. Если можно противостоять магии Рала, то она становится неэффективной против врага, так? Чтобы решить проблему предсказуемости, создатели Народного Дворца добавили эту хаотичную спутанность.

— Как соус в мясной пирог? — спросила Шейла.

Ричард улыбнулся в ответ на ее колкость.

— Вроде того. Соус с кусочками чего-то неизвестного. — Он вытянул руку, показывая на план на столе: — В данном случае задача спутанности сделать хаотически непредсказуемой магическую сеть, созданную магистром Ралом и усиленную первичным заклинанием дворца. Одаренному врагу становится почти невозможно защититься. Понимаешь? Трудно, почти невозможно защититься от того, чего не ожидаешь.

— Невероятно коварно, — поразмыслив, сказала Кэлен.

— Верно, — кивнул Ричард.

— Тогда наличие спутанности во дворце не должно быть таким уж опасным, — сказала Шейла, в задумчивости сделав несколько шагов сначала в одну сторону, а потом в другую. — В конце концов, она была здесь на протяжении тысячелетий, разве нет? Ее предназначение — помогать Ралу. Так почему вы вдруг решили, что это проблема?

Ричард провел рукой по лицу.

— Хотя бы потому что это не простая спутанность, нарисованная на песке или кровью и привязанная к начертанному на песке или кровью заклинанию, чтобы создать сеть. Наша спутанность огромна, она воплощена в камне и растворе, а не начерчена палкой в грязи. Значит, нам придется отправиться внутрь спутанности. — Он навис над колдуньей. — Внутрь.

— Прямо сейчас мы находимся внутри заклинания дворца, — пожав плечами, сказала Шейла.

— Курица и ястреб — птицы, но они разные.

Кэлен начала улавливать суть его беспокойства.

— Так вот почему Мораваска Мичек там прячется? Он чувствует себя там как за огромной колючей изгородью?

Ричард кивнул и повернулся к Эдварду Харрису.

— Не могли бы вы дать мне планы этой части дворца — окружающих областей? Меня интересуют этажи выше и ниже этого места.

Сверившись с картой дворца, мужчина обошел комнату, доставая из ячеек свитки с нужными планами и зажимая их подмышкой. Собрав все, он раскатал свитки на соседних столах и придавил края грузами. Следуя за Харрисом, Ричард осматривал планы, все больше и больше расстраиваясь.

— Что? — не выдержала Кэлен, когда он молча изучил один план, второй, вернулся к первому, а потом перешел к последнему. — Что ты видишь?

Он нахмурил брови, склонившись над раскатанными на столах планами.

— Эта область больше, чем я сначала думал. Заклинание спутанности не двумерное и затрагивает не один этаж, а несколько; она самодостаточна и находится в отдельной локации. Вот, взгляни, — указал он. — Спутанность находится в отдельном крыле дворца, и все это ее составные части. Она огромна. Правда огромна. Не только в длину и ширину, но и по количеству уровней. Это один громадный трехмерный лабиринт. Я легко могу понять, почему вошедшие туда люди потерялись и не вернулись. Если ты дезориентирован и не понимаешь принципов плана, то легко заблудиться и никогда не найти выход. Вот зачем мне нужны планы. Я должен понять структуру, чтобы мы знали, где находимся. Такой вид заклинания является хаотичным и непредсказуемым, поэтому строители намеренно изолировали эту область. Когда заклинание дворца использует спутанность, у той появляется цель. — Он очень серьезно посмотрел на Шейлу и Кэлен. — Но когда она не нужна и предоставлена сама себе, то из-за хаотического элемента становится непредсказуемой.

— Непредсказуемой, — повторила Кэлен, скрестив руки на груди и переведя взгляд с его хищных глаз на чертежи. Она увидела лабиринт коридоров, комнат и лестниц в новом свете. — Мы знаем принцип. Она добавляет хаос в заклинание дворца.

Ричард мотнул головой:

— Нет, я о другом. Она непредсказуема сама по себе.

Кэлен недоверчиво нахмурилась:

— То есть область, состоящая из запутанных коридоров и комнат, может действовать по своей воле, независимо от заклинания дворца?

Ричард кивнул:

— В точку. В определенных обстоятельствах такой вид заклинания становится отчасти разумным.

У Шейлы отвисла челюсть.

— Что?! Вы действительно считаете его живым?

Ричард взмахнул рукой, отметая это предположение:

— Нет-нет, оно не живое. Я излишне упростил. Его особое предназначение — принимать самостоятельные решения, как именно усилить основное заклинание, потому что это хаотическое заклинание. Понимаешь? Раз у него есть возможность решать, что и когда делать, это похоже на имитацию жизни. Когда я использовал дар, заклинание дворца добавило мне сил, а спутанность придала некий непредсказуемый насильственный элемент, сделав мое воздействие на Гли более смертоносным. Поэтому от моей магии практически невозможно защититься. — Ричард наклонился вперед, снова серьезно глядя на двух женщин. — Но когда спутанность бездействует и предоставлена сама себе, ее природа не позволяет ей усидеть на месте. Она всегда в движении, как кипящий котел, поэтому способна совершать опасно непредсказуемые поступки — например, заманивать в себя людей.

Шейла скорчила гримасу:

— Но зачем? Зачем ей заманивать людей?

Ричард долго смотрел на нее, прежде чем ответить.

— В качестве самогенерируемой деятельности — можно назвать это развлечением. Не совсем точное определение, но лучше объяснить не смогу. В отсутствии направления от основного заклинания она бурлит и действует по-своему, как любопытный ребенок, оставшийся в одиночестве. Она начинает делать то, что соответствует ее первичному назначению. Это молот, и если его не использовать, то довольно скоро он начинает считать гвоздями все. Когда мы войдем туда, то станем гвоздями.

— Добрые духи. — Кэлен прижала ко лбу ладонь. — Зачем они построили во дворце нечто столь опасное?

— На то была веская причина, — сказал Ричард. — Если полностью изолировать спутанность, она перестанет быть проблемой. Так и было задумано. Глянь сюда. Спутанность не только является запретной зоной, но и полностью изолирована. Строители поместили ее на особых уровнях, идущих диагонально под катакомбами. Чтобы еще больше оградить эту область, они поставили двери, которые не позволяют людям войти даже на лестницу, ведущую в спутанность. Она не может причинить тебе вреда, если ты не подходишь близко.

— Какой вред она может причинить? — спросила Кэлен. — Что она с нами сделает, если мы войдем внутрь?

Ричард покачал головой:

— Не знаю. Могу лишь сказать, что это непредсказуемо.

— Тогда нам лучше уйти, — заявила Шейла. — Вы прекрасно разъяснили, почему заклинание спутанности невероятно опасно. Это не первоочередная цель, — напомнила она, грозя ему пальцем. — Ваш долг — добраться вместе с Матерью-Исповедницей до Замка Волшебника. От этого зависит будущее магии, как и жизни всех людей нашего мира. Безопасность еще нерожденных детей зависит от этого. Ваш дар, дар Матери-Исповедницы и ваши дети важнее, чем Вика.

— Как бы мне ни хотелось не согласиться, но колдунья права, — сказала Рикка. — Как и все мы, Вика знает, сколь рискованно защищать вас. Она ужасно боится Мичека и имеет на то причины, но предпочла бы умереть от его рук, только бы вы с Матерью-Исповедницей не рисковали собой, возвращаясь за ней.

— Согласна, — сказала Вэйл. — Ваши с Матерью-Исповедницей жизни важнее всего. Нам следует избежать этой опасности и пойти в Замок.

Нида кивнула, и Кассия последовала ее примеру. Бердина отвернула лицо, но тоже кивнула.

— Вы не понимаете, — сказал Ричард. — Да, я хочу вырвать Вику из его когтей, но тут есть и кое-что более важное. Если Мораваска Мичек такой, как вы его описали, то после нашего отбытия он нанесет нам удар в спину. Он может навредить нашей цели не менее эффективно, чем Гли, причем невообразимыми способами. Он не хочет, чтобы я был магистром Ралом. Если мы уйдем и он захватит дворец...

— Ричард прав, — поддержала его Кэлен. — Нельзя оставлять прячущегося в твоем доме сильного врага, иначе он придет за тобой, пока ты спишь.

— Почему Мичек прячется в спутанности? — спросила Шейла. — Разве она для него не опасна?

— Нет, если он ее понимает, — ответил Ричард.

— Понимает, — подтвердила Нида. — Он часто уводит туда пленников.

— Он прячется там, выжидая подходящего момента, чтобы убить вас, — сказала Бердина. — Исчезновение Вики только подтверждает это.

— Это место не просто так называют Пустошью, — сказал Харрис. — Мы всегда прикладывали все усилия, чтобы держать людей подальше оттуда. И все же, они как-то попадают в Пустошь.

Ричард кивнул:

— Заклинание порождает вещи, на которые может воздействовать, чтобы выполнять свою деструктивную защитную функцию. Можно сказать, оно практикуется в убийстве, заманивая ничего не подозревающих людей и убивая. Мораваска Мичек именно такой, поэтому заклинание в некотором роде защищает его.

Харрис покачал головой:

— Я просто не понимаю, как это происходит. Там несколько запертых дверей и полно стражников, но людям все равно удается проникнуть в Пустошь.

— Спутанность обладает способностью отпирать замки, — сказал Ричард. Когда все уставились на него, он добавил: — Потому что замки — часть дворца, как и спутанность, поэтому она наверняка способна открывать двери.

— Если люди умирают там, то откуда вы знаете, что они находят выход? — спросила Шейла у Харриса. — Я думала, что люди никогда оттуда не возвращаются.

— Что ж, за эти годы из Пустоши выбрались лишь несколько человек, — ответил он. — Все они умерли вскоре после возвращения, но успели рассказать о том, что видели в Пустоши трупы и человеческие кости. Я не уверен, что они умерли по вине Первой Когорты, но знаю, что солдаты отвечают за то, чтобы никого не пускать туда, и потому сильно встревожились, обнаружив выходивших из Пустоши людей.

Шейла глубоко вздохнула.

— Я вижу, что не смогу отговорить вас туда идти. Возможно, у вас и правда веская на то причина. Но если там опасно, то Матери-Исповеднице лучше остаться. Я буду оберегать ее, пока вы разбираетесь с Мичеком.

Ричард покачал головой.

— Я признателен тебе, но это плохая идея. Он мог ожидать подобного и, пока я пытаюсь разыскать его в Пустоши, он может рыскать за ее пределами, охотясь на Кэлен. Кроме того, как ты уже сказала, он ведьмак. А ты ведьма.

Шейла выгнула бровь.

— Кажется, вы знаете все на свете. Так зачем вам я?

— Едва ли я знаю все, Шейла, но точно знаю, что мне нужны твои способности. Вместе мы сильнее, каждый из нас по-своему помогает заполнить пробелы. Я согласен: всем нам опасно туда идти, но в данной ситуации еще опаснее разделиться или просто оставить ведьмака рыскать в лабиринте внизу. Забрав Вику, он сделал первый шаг в войне против нас. Может, он поступил так, чтобы вынудить нас сбежать.

Шейла скрестила руки на груди и отвернулась, задумавшись.

— Не хочу признавать этого, но вы можете быть правы.

— Как мы собираемся противостоять ему? — спросила Кэлен. — Он ведьмак. Все мы прекрасно знаем, как опасны ведьмы, такие как Шота. А Мичек может оказаться еще более могущественным. К тому же, он поставил нас в невыгодное положение, потому что живет и прячется в Пустоши уже очень давно. Он знает устройство спутанности и способен использовать ее в своих целях. У него было время подготовиться к мести. Как мы справимся с таким человеком?

Ричард встретился с ней взглядом.

— Если придется, я придушу его голыми руками.

Глава 15

— Вот этот коридор, магистр Рал, — тихо сказала Нида. — За ним начинается Пустошь.

— Просто чтобы вы понимали, — сказала ему Рикка, — Вика уже наверняка мертва. Мичек не захочет давать вам надежду на ее спасение. Он хочет использовать ее смерть, чтобы заставить вас почувствовать свою беспомощность перед ним. Он мастерски умеет внушать своим жертвам чувство беспомощности.

Ричард помотал головой, глядя в темноту.

— Мужчина вроде Мичека вынашивает более серьезные планы, чем убийство Вики. Он жаждет уничтожить меня. Для этого ему нужна живая приманка.

Рикка глубоко вздохнула.

— Должна признать, такое возможно. Он наверняка ощутил, что вы уязвимы.

— Из-за богини? — спросила Кэлен.

Рикка кивнула:

— Он знает о таких вещах. Он решил нанести удар тогда, когда вы уже оказались в весьма непростой ситуации. Он пришел и забрал Вику, когда мы собрались уйти — чтобы задержать вас.

Ричард заглянул в боковой коридор, мимо которого они проходили.

— Еще одна причина, по которой мы не можем уйти и позволить ему разгуливать по дворцу. Невозможно сказать, какое предательство он мог замыслить.

Ричард и остальные отправились на поиски Мичека, но Эдварда Харриса он отослал обратно. Харрис поклялся присмотреть за штатом служащих, пока Ричард не вернется. Еще он пообещал выяснить, какое влияние Мичек мог оказать на слуг дворца. Ричард сказал ему, чтобы в случае обнаружения любых связей Первая Когорта действовала жестко.

Они преодолели долгий путь к гробницам, а затем к изолированной секции «М111-Б». Восемь солдат стояли на посту перед первой закрытой дверью. Они доложили, что никого не видели.

Стражники подтвердили, что в прошлом находили людей, которые колотили в закрытую дверь с другой стороны. Двери открывали, чтобы выпустить заблудившегося, но у солдат был строгий приказ: ни при каких обстоятельствах не заходить за четвертую запертую дверь, даже для поиска других.

Когда солдаты открыли первую тяжелую дверь и Ричард ступил внутрь, стеклянные сферы в подставках начали светиться. Солдаты с лампами в руках удивились, а Ричард — нет.

Удивились не только стражники. Шейла ахнула при виде светящихся стеклянных сфер.

— Что за?..

— Световые сферы, созданные волшебниками древности, — ответил Ричард. — Их еще можно найти в изолированных местах, причем не только во дворце.

Остановившись за первой дверью в освещенном сферами помещении, Ричард обернулся к солдату:

— У остальных тоже есть ключи?

Солдат выглядел несколько озадаченным.

— Да, магистр Рал.

Он не хотел, чтобы кто-то из этих солдат подходил ближе, чем необходимо, к заклинанию спутанности, поджидавшему за четвертой дверью.

— Тогда отдай мне свои. Верну, когда выйду отсюда.

Мужчина встревожился.

— Лорд Рал, наши люди могут проводить вас и защитить.

Рикка указала на своих сестер:

— Как думаешь, зачем мы тут? Просто для красоты?

— Это не... — Рослый солдат на мгновение встретился с ней взглядом и прочистил горло. — Я вижу, что вы под надежной защитой. — Он посмотрел на Ричарда, стараясь не смотреть на недовольную Морд-Сит. — Мы будем на посту, если понадобимся, лорд Рал.

— Ты или другие не видели чего-то необычного в последнее время? — спросил у него Ричард.

— Необычное? Нет, магистр Рал. Все было тихо, как в гробнице. Как и всегда.

Ричард кивком поблагодарил солдата и закрыл первую дверь на замок. Было тревожно оказаться за первым барьером на пути к опасному и непредсказуемому заклинанию.

— Что действительно меня беспокоит, — сказал Ричард, вынимая ключ из замка, — так это то, как Мичек уходил и приходил сюда. Кажется, он прятался здесь долгое время, выжидая момент для удара. Неважно, как давно он там, ему время от времени приходится выходить, чтобы пополнить припасы. Он пришел к конюшням, чтобы захватить Вику и забрать ее с собой. — В тишине Ричард обернулся, чтобы посмотреть на остальных. — Так как Мичек приходит и уходит?

— Возможно, есть другой выход, — предположила Кэлен, когда они оказались перед второй массивной дверью. — Какой-нибудь секретный вход. Может, служебная дверь.

— В этом нет необходимости, — сказала Шейла.

Ричард повернул ключи в двух замочных скважинах, поднял длинный рычаг, чтобы сдвинуть тяжелые засовы, а затем повернулся к Шейле:

— О чем ты? Почему в этом нет необходимости?

Он открыл вторую дверь. За ней оказалось еще одно маленькое пустое помещение со стенами из грубых каменных блоков. Световые сферы в четырех подставках начали светиться, когда они шагнули в комнату.

— Этот Мичек не нуждается в секретной двери. Он ведьмак. — Шейла пожала плечами, словно этим все и объяснялось. Она скользнула рукой по одной из светящихся стеклянных сфер. — Эти световые сферы, как вы их назвали, начинают источать слабый зеленый свет, который с нашим приближением становятся ярче. Когда мы оказываемся еще ближе или если положить на них ладонь, как я сейчас, они светятся теплым желто-белым светом.

— Они реагируют на присутствие дара, — сказал Ричард, открывая два замка на третьей двери. — Вблизи от тебя, Кэлен и меня они получают то, что необходимо для свечения. А теперь поясни, почему Мичеку не нужна секретная дверь?

Брови Шейлы дрогнули.

— Я же сказала, он ведьмак.

— И что?

— Ведьмы — мастерицы иллюзий. Я даже вообразить не могу, насколько могущественен ведьмак. Они с легкостью создают иллюзию, что их здесь нет. Именно так и я намеревалась вывести нас из дворца, чтобы солдаты и богиня не знали, что мы уходим или в каком направлении держим путь. Помните, я сказала, что позабочусь об этом?

Все уставились на нее. Ричард открыл дверь, за которой оказалась такая же простая комната с прочной четвертой дверью на дальней стене. У нее было четыре замка — по два на каждой стороне. Вместо засова в центре двери было колесо.

— Ты способна на такое? — спросила Кэлен.

— Конечно, я же ведьма. Если я могу заставить змей появиться вокруг твоих лодыжек и исчезнуть, то тебе не кажется, что я могу скрыть от людей наше отбытие?

— Змей? — Ричард повернулся к Кэлен. — О чем она?

Кэлен лишь отмахнулась.

— Значит, Мичек мог создать магическую сеть, чтобы солдаты не видели, как он приходит и уходит?

Шейла недоверчиво поморщилась.

— Вы двое мало что знаете о ведьмах, да?

— Что насчет замков?

Как только все они вошли в маленькую комнату, Ричард потянул створку третьей двери и закрыл ее на ключ.

— Не уверена. — На лице Шейлы появилось задумчивое выражение. — Есть несколько способов с ними справиться.

— Например? — не отступился Ричард.

— Один довольно простой способ заключается в том, чтобы с помощью магической сети пробудить в стражниках любопытство. Тогда они захотят что-то проверить и откроют все двери, дав Мичеку возможность проскользнуть, пока они проверяют, что все спокойно, и запирают двери.

Ричарду не понравилась мысль, что кто-то одаренный может так легко создать проблемы.

— Но чтобы выйти, ему нужно проделать это из-за четырех дверей. Может ли он заставить стражников открыть все двери, чтобы он вышел? И разве у них не возникнут подозрения, если они будут так часто открывать двери и никого не находить?

Шейла задумчиво оглянулась на третью дверь, запертую Ричардом.

— Кажется, есть еще более простое объяснение.

— Какое? — спросила Кэлен.

— Он мог бы воспользоваться заклинанием сокрытия, чтобы стражники его не видели, и просто забрать у них связку ключей, как ту, что вы одолжили.

Ричард недовольно хмыкнул.

— Ты права. Определенно, этот вариант проще. Тогда ему достаточно лишь создать сеть сокрытия, чтобы никто не заметил его?

— Именно так, — кивнула Шейла.

Ричард открыл замки на обеих сторонах последней двери и начал вращать колесо в центре. По мере вращения тяжелые засовы освобождали железную дверную раму, исчезая в массивных каменных блоках по бокам.

— Кажется, строители приложили немало усилий, чтобы никто не мог сюда попасть, — заметила Кэлен.

Ричард потянул на себя дверь.

— К несчастью, они не приняли в расчет ведьмака.

Дверь была такой тяжелой, что Ричарду пришлось несколько раз дернуть, чтобы створка сдвинулась с места. Дверь плавно и бесшумно повернулась на петлях.

Они стояли и удивленно смотрели на то, что было за распахнутой дверью.

Глава 16

Пред ними было широкое пространство, исчезавшее по обеим сторонам во тьме. Напротив стояла высокая стена, сложенная из крупных блоков потемневшего от времени камня. Как и в случае с пространством по бокам, свет не мог достать до верха стены. Припомнив планы, Ричард решил, что стена высотой этажа в три, а вот длина ее гораздо больше.

Казалось, они стоят перед огромным замком, внушительнее которого Ричард никогда не видел. Замок словно простоял здесь уже целую вечность, а когда появился Дом Ралов, его оставили на месте и выстроили вокруг дворец. Разумеется, Ричард знал, что это не так, но впечатление создавалось именно такое.

В центре стены был огромный дверной проем, окруженный перспективной каменной аркой, выступающей из поверхности стены. Некоторые слои арки напоминали формой веревку, в других были использованы повторяющиеся узоры. Каждая арка была выложена поверх более широкой нижней арки. Этих замысловатых выложенных слоями арок было так много, что вся конструкция выпирала из стены на несколько футов. Общая высота арок вокруг деревянной стены с дверью достигала двух этажей.

Стена из потемневшего от времени дуба, покрытая сеткой кованых железных гвоздей, стояла в глубине огромной арки и из-за этого производила впечатление вестибюля. На тяжелой дубовой двери в центре стены были перекрещенные железные полосы, в местах пересечения скрепленные коваными гвоздями. Накладные дверные петли были достаточно большими, чтобы выдержать вес двери. Замка не было. В центре дверного полотна располагалась бронзовая голова орла, которая держала в клюве простое крупное железное кольцо, служившее дверной ручкой.

— Почему за четырьмя закрытыми дверями располагается такой изысканный и впечатляющий вход? — спросила Кэлен. — Для кого он вообще?

Ричард покачал головой, разглядывая стену и вход в поисках чего-то подозрительного.

— Понятия не имею. — Его брови дрогнули. — Может, чтобы воздать должное заклинанию.

— Вы, наверное, шутите, — сказала Шейла.

Ричард лишь коротко ей улыбнулся.

Все переглянулись, и Ричард поднялся к двери по трем монолитным плитам-ступеням. Он колебался, вытирая ладони о штаны, а потом обеими руками ухватился за большое железное кольцо в клюве орла. Дверь плавно распахнулась, почти без усилий с его стороны. За ней начинался темный коридор.

— Вы уверены, магистр Рал? — спросила Рикка.

Вместо ответа Ричард шагнул в темный коридор. Когда стеклянные сферы по обеим сторонам начали светиться, он увидел, что уходящий во тьму бесконечный коридор немного заворачивает вправо. Он был уверен, что узнает изогнутый элемент из заклинания спутанности. Грязные каменные стены коридора уходили ввысь. Богатая лепнина по краю потолка была высечена из камня.

Углы потолка и даже стыки между камнями стен были покрыты грязной паутиной, которая подрагивала от движения ворвавшегося через дверь воздуха.

На полу лежала темная мраморная плитка, образующая спиральные узоры. Большие квадраты каменной мозаики были обрамлены крупными мраморными плитами. Изысканный рисунок на полу уходил вдаль, но был приглушен скопившимися за долгие годы пылью и грязью. Мрачный камень стен был таким же грязным от многовековой пыли. Стены и пол были такими темными, что, казалось, поглощали свет. Швы между мраморными плитками пола забила тысячелетняя грязь, и от этого пол казался темнее.

Мичек может и чернокнижник, способный наложить заклинание сокрытия, но, насколько Ричард знал, тот не умеет летать, а значит, должен оставлять следы на пыльном полу, как и любой смертный. Протоптанная в пыли тропка сообщила Ричарду, что Мичек уже некоторое время прячется в секции «М111-Б»: в центре широкого коридора грязи не было.

Ричард заметил небольшие следы чуть в стороне, словно заблудившаяся женщина, ведя рукой по стене, неровной поступью шла вперед, повинуясь призыву заклинания спутанности. Сферы не светятся, если нет дара, а значит, если у нее не было лампы, она слепо шла в кромешной тьме, движимая принуждением, которого не понимала. Глядя на вытоптанную в пыли дорожку, Ричард пытался прикинуть, сколько раз Мичек поднимался во дворец и чем там занимался. Ричард лишь знал, что в одну из своих вылазок тот захватил Вику.

Ричард шел по коридору, а остальные молча следовали за ним. Он протянул руку назад и дотронулся до Кэлен, желая убедиться, что она рядом. Стеклянные сферы в железных подставках начинали светиться при их приближении. Создавалось впечатление, что они живые, что свет приветствует и сопровождает их, но мрачный каменный коридор был таким темным, что сферы могли осветить лишь ограниченное пространство вокруг себя.

Вскоре в изогнутом коридоре по бокам начали попадаться комнаты. В комнатах не было световых сфер, поэтому Ричард брал с подставки в коридоре одну из многочисленных сфер и заглядывал в каждое помещение. Все комнаты были разного размера, но одинаково темными и пустыми. Повсюду была богатая замысловатая лепнина, иногда попадались узорчатые каменные панели на стенах, но мебели не было.

— Зачем вообще здесь комнаты? — спросила Шейла, раздраженная откровенной бесполезностью комнат.

— Они представляют собой узелки спутанности, — ответил ей Ричард. — Если бы ты рисовала это заклинание палкой на земле, то делала бы маленькие отметины вдоль основной широкой линии заклинания. Их количество и расположение имеют значение для спутанности. Но раз заклинание столь велико, то роль узелков выполняют комнаты.

— Комнаты расположены слишком далеко друг от друга, чтобы иметь смежные стены, — заметила Кэлен. — Что находится в пространстве между ними?

Ричард осмотрел очередную пустую комнату.

— Хороший вопрос. Я не знаю ответа, но, поскольку пустое пространство между линиями и узлами рисунка не выполняет никакой функции, то промежутки могли заполнить щебнем или заложить каменными блоками.

Когда они шли мимо закрытой двери на левой стене коридора, Кэлен вдруг остановилась и встревоженно указала:

— Смотрите. Из-под двери торчат пальцы.

Ричард сдвинул щеколду и толкнул дверь. Та открылась не до конца из-за лежавшего за ней иссохшего трупа женщины. Тело выглядело так, словно пролежало здесь уже много десятилетий, если не столетий. Длинные локоны все еще держались на почти черной коже черепа. Платье покрывал такой слой пыли, что было невозможно определить его цвет. Торчавшие из рукавов руки представляли собой кости, обтянутые тонкой кожей, почти такой же темной, как на черепе.

Хрупкие иссохшие пальцы одной руки были просунуты под дверь в немощной предсмертной попытке открыть ее. Вероятно, умиравшая от жажды женщина испустила здесь последний вздох.

— Зачем она это сделала? — спросила Кэлен. — Почему просунула пальцы под дверь?

Ричард наклонился и взглянул на другую сторону двери, чтобы подтвердить свою догадку.

— Ответвление заклинания за этой дверью течет только в одном направлении: туда.

— И? — Кэлен вопросительно посмотрела на него.

— Из-за такого одностороннего элемента ты можешь войти в комнату, потому что в этом направлении течет поток. С другой стороны двери нет ручки, поэтому, когда ты войдешь и дверь закроется, ты больше не сможешь ее открыть.

— Почему она не выломала дверь? — спросила Шейла.

Ричард выгнул бровь.

— Это односторонний элемент заклинания. Помимо отсутствия ручки, эта дверь ужасно тяжелая для небольшой женщины. Но даже если бы она была достаточно сильна, дверь заблокирована магией заклинания, не выпускающей ничего из комнаты.

— Такая ловушка опасна! — неодобрительно сказала Шейла. — Зачем только строители поставили ее здесь?

— Они строили спутанность, а не достопримечательность для посетителей, — сказал Ричард. — Никто не должен сюда приходить. Здесь небезопасно. — Он слегка наклонился и посмотрел ей в глаза. — Везде. Вот почему это место заперто за четырьмя дверьми. Одно лишь это должно было насторожить тебя.

Рот Шейлы слегка скривился, и она уступила:

— Полагаю, вы правы.

— Просто не забывайте об этом, — сказал им Ричард. — В спутанности повсюду опасности, которые мы даже часто не осознаем. Поэтому ни на что не отвлекайтесь. Держитесь вместе и будьте внимательны.

Глава 17

Когда тяжелая дверь закрылась сама по себе, словно крышка гроба, Ричард с Кэлен, Шейлой и пятью Морд-Сит молча пошли дальше. Вскоре они дошли до конца длинного изогнутого коридора. Вправо и влево уходило по проходу, а путь прямо был заблокирован высокой и гладкой металлической дверью.

— Как мы узнаем, куда идти дальше? — спросила Кэлен.

— Я не знаю, где Мичек и где он держит Вику, и потому не могу сказать, куда нам, — ответил ей Ричард. — Поскольку мы пока не нашли признаков их присутствия, нам остается только идти дальше и продолжать поиски. Зал слева по сути является тупиком, только если ты не сделаешь сложную серию правильных решений, чтобы пройти через лабиринт к открытому элементу заклинания. Если ошибешься, то будешь очень долго бродить в поисках выхода и не факт, что найдешь его. Понимая спутанность и изучив план, показанный Харрисом, я могу сказать, что правый коридор проходит через последовательность перекрестков и, если поворачивать правильно, то в конечном итоге он выведет к дороге по другую сторону узла, который находится за этой дверью. Оттуда можно попасть вглубь спутанности.

— Значит, правый коридор и тот, что лежит за дверью, в конечном итоге соединяются? — спросила Кэлен.

Ричард кивнул.

— А что за дверью? — спросила Шейла.

— Если мы там, где я предполагаю, то за ней узел, который связан с расходящимися из одной точки ответвлениями. Если бы ты рисовала заклинание, то изобразила бы круг с проходящей через него линией. Правый коридор — способ обойти этот затянутый узел. Самый быстрый путь в сердце заклинания лежит прямо за дверью и проходит через узел. Хотя окружной путь дольше, я думаю, что он безопаснее.

— Если это не комната, зачем дверь? — спросила Кэлен.

— Не могу утверждать этого, но мне думается, что это способ физически замкнуть окружность узла, чтобы он соответствовал узору заклинания.

Кэлен посмотрела в темный проход справа.

— Ладно. У меня плохое предчувствие относительно правого коридора.

Шейла перевела взгляд с Кэлен на Ричарда.

— У беременных хорошая интуиция. Лучше прислушаться к ней.

— Я всегда доверяю интуиции Кэлен.

Ричард открыл высокую и тяжелую гладкую дверь, и световые сферы по обеим сторонам от нее начали светиться. Они прошли через дверь и сгрудились на маленькой площадке, глядя на огромное восьмиугольное помещение, которое проступало из тьмы по мере загорания световых сфер.

Зал был таким высоким, что потолок терялся в темноте. Ричард не видел окон. Поняв, что рефлекторно ищет окна, которые были здесь не нужны, он вновь осознал, насколько глубоко под землей они находятся — даже глубже, чем могилы его предков. К нему вернулся застарелый страх оказаться запертым в ограниченном пространстве под землей.

Широкий каменный арочный мост пересекал восьмиугольный зал и оканчивался у двери на противоположной стороне. Мост был шириной в шесть или восемь футов. Ричард наклонился и заглянул в пропасть под мостом, но в темноте не было видно дна. По периметру зала не было пути на другую сторону. Если они хотят пересечь зал, им придется пройти по мосту над зловещей пропастью.

Кэлен зажала рукой нос:

— Тут ужасно пахнет мертвечиной.

Ричард взял с подставки на стене световую сферу и, задержав дыхание, снова наклонился над пропастью. Даже со сферой он не смог ничего разглядеть в темноте.

— Вонь слишком сильна для дохлых крыс или мелких животных. Должно быть, где-то там гниют трупы людей.

— Как можно свалиться с такого широкого моста? — спросила Шейла. — Перил нет, но все же...

Ричард обеспокоенно посмотрел на нее.

— Бредя во тьме, можно случайно ступить за край.

Из-за запаха гниющей плоти и необходимости найти Мичека Ричард не хотел находиться в восьмиугольном зале дольше необходимого.

Хотя мост был довольно широким, все стояли, прижавшись спинами к двери. Тошнотворный запах смерти был столь силен, что они не решались пойти дальше.

— Может, все-таки стоит пойти кружным путем, — сказала Кэлен.

Площадка, на которой они стояли, и площадка на другом конце моста были одинаковыми. Закрытая дверь на той стороне была такой же, как и дверь за их спинами. На стенах зала была каменная лепнина, изображавшая основание стены и ее верх, но ни потолка, ни пола не было. Только декорация. Ричарду в голову пришла неприятная мысль о том, что гробницы тоже украшают.

На каждой грани восьмиугольного зала были высечены медальоны. Ричард перегнулся через край, чтобы разглядеть низ стен, и увидел такие же медальоны далеко внизу и наверху — они тонули в темноте, обозначая другие уровни спутанности. Камень стен, как и везде в Пустоши, был покрыт темными, грязными, шероховатыми и неровными пятнами, напоминавшими лишайник. Кое-где висела пыльная паутина.

— Думаю, мы должны довериться твоему первому впечатлению, — сказал Ричард. — Кроме того, там может оказаться что-то похуже.

— Это просто нелепо! — фыркнула Шейла, которую явно нервировал каменный мост. — Хотите сказать, что это часть заклинания, которое можно нарисовать палкой в грязи?

— В общем-то, да, — сказал Ричард. — Как я и объяснял. Это разновидность декоративного элемента спутанности.

Опущенные руки Шейлы сжались в кулаки.

— Зачем вообще строители украшали это заклинание?

Было ясно, что ей ничуть не нравилось это место, и Ричард не мог ее за это винить. Впрочем, у них все равно не было особого выбора.

— Просто Народный Дворец выстроен в форме заклинания, выложенного на земле. В нем много красивых и грандиозных элементов — колонны, арки, статуи, — которые не являются необходимыми для заклинания. На самом деле, подобные предметы не являются частью заклинания, поэтому я могу лишь предположить, что строители хотели сделать это место красивым или необычным.

Шейла скривилась.

— Вы называете его красивым?

— Нет, — признался Ричард. — Я бы сказал, что оно выглядит...

— Опасным, — сказала Кэлен, шагнув на мост.

Ричард стиснул ее ладонь.

— Вся спутанность опасна, так что ты права.

— У вас есть идеи, где Мичек? — спросила Шейла.

Когда Ричард вопросительно посмотрел на Морд-Сит, все они покачали головами.

— Я тоже не знаю, — сказал Ричард. — Судя по планам, это место огромно. Я могу сообщить тебе, что это только верхняя часть одной из граней заклинания, которое состоит из нескольких уровней. Мичека не было ни в одной из комнат позади, значит, он где-то глубже. — Ричард указал вниз. — Судя по следам в пыли, он ходит по мосту туда и обратно. В этом есть смысл, потому что прямой путь к сердцу заклинания проходит по этому мосту.

Нида обогнала Ричарда:

— Тогда нам лучше пойти вперед и проверить.

Ричард собирался возразить, но все пять Морд-Сит просочились между ним, Кэлен и Шейлой, а потом двинулись по мосту, не дав ему шанса на споры.

Вэйл, которая шла последней, оглянулась на него.

— Просто подождите минуту, пока мы не проверим, что за дверью.

Когда она повернулась, чтобы догнать остальных, камень в центре моста вдруг раскололся и начал падать. Остальные блоки громко трещали. Вэйл пришлось спрыгнуть с крупного блока, который наклонился и начал падать в темноту. Нида и Кассия схватили ее за руки и потащили к дальней площадке. Каменный мост уходил у них из-под ног и падал в пропасть.

Камень с ревом упал, подняв облака пыли. Большие каменные блоки, осколки, глыбы, булыжники и мелкие кусочки падали в черную пропасть.

Морд-Сит прижались спинами к двери, когда край их площадки начал рушиться. Чтобы не упасть, они открыли дверь и прошли через темный дверной проем.

Шейла, Кэлен и Ричард попятились к своей двери, недоверчиво глядя на поднимавшуюся пыль. Они слышали, как крупные блоки ударяются о дно далеко в темноте.

Пять удивленных Морд-Сит стояли в темном дверном проеме на другом конце зала, смотря через облака пыли на Ричарда, Кэлен и Шейлу. Ричард был рад, что они хотя бы сумели уцелеть и добраться до другой стороны.

Шейла была вне себя.

— Я думала, это рисунок заклинания! Как такое могло случиться? Оно явно не нарисовано в грязи, если обрушилось в огромную дыру в центре!

— Нет, это все же заклинание.

— Тогда что случилось? — потребовала ответа колдунья.

— Хаос. — Ричард прикусил нижнюю губу. — Спутанность только что сделала нечто хаотичное.

Шейла уставилась на него:

— Или это была ловушка, устроенная Мичеком.

— В любом случае, — сказала Кэлен, — мы не можем оставить их здесь. И сами не можем остаться. Мы должны держаться вместе.

— Ты права, — сказал Ричард. — Все вы... ждите здесь! — крикнул он пяти Морд-Сит. — Мы обойдем вокруг и встретимся с вами.

Глава 18

Кэлен не отставала от Ричарда, который быстро шагал по боковому коридору. Шейла шла следом, поглядывая через плечо назад на случай неожиданностей. Никто ничего не говорил, но всех их беспокоило, почему рухнул каменный мост. Он простоял с самой постройки дворца и определенно не выглядел ветхим.

Впрочем, еще больше они беспокоились из-за Морд-Сит. Мичек уже отделил от них Вику. Обрушившийся мост едва ли можно списать на совпадение.

Несмотря на спешку, Ричард ненадолго останавливался возле каждой комнаты, брал с подставки стеклянную сферу и быстро оглядывал темное помещение. Большинство были пустыми, некоторые — нет.

В первой не пустой комнате оказался мумифицированный труп мужчины. Его одежду покрывал толстый слой серой пыли, но можно было различить, что наряд вычурный. Под расшитым плащом была рубашка с кружевами на воротнике и манжетах, и Кэлен посчитала это признаком благородного происхождения. На трех пальцах мертвеца были дорогие кольца.

— Как думаешь, — заговорила Кэлен, — некоторые из твоих порочных предков могли отправлять не понравившихся им людей в спутанность, чтобы те бродили в поисках выхода, а потом медленно и мучительно умирали во тьме?

Опустившийся на колено Ричард бегло осмотрел мертвого дворянина, а потом оглянулся через плечо.

— Я никогда не думал об этом, но не удивлюсь, если ты права. Отличный способ избавиться от надоедливого хулителя, претендующего на власть: отправить туда, где его никогда не найдут. Впрочем, я полагаю, что Даркен Рал больше тяготел к публичной демонстрации своего недовольства.

Кэлен кивнула.

— Он любил наказывать людей в назидание другим, поэтому эти тела появились здесь задолго до него. Те тела, что мы видели, лежат здесь уже сотни лет.

Идя по коридору, они еще несколько раз натыкались на еще более иссохшие останки с загрубевшей кожей, а то и вовсе на голые кости. Впрочем, все мертвецы были в одежде. Им попадались как мужчины,так и женщины, которые выбились из сил и умерли. Кэлен удивилась, как далеко в спутанность им удавалось зайти. Или их здесь заперли. Они нашли много тел, но ей казалось, что очень редко кто-то находил вход в спутанность.

Когда они дошли до комнаты, имевшей странную форму, Ричард остановился и заглянул в нее, посветив себе сферой. Кэлен увидела скелет в дальнем остром углу. Прежде чем Ричард заметил останки, Кэлен явственно увидела, как кости шевельнулись.

— Смотри, — указала она.

Ричард выставил вперед сферу, наклонился, разглядывая кости, а потом выпрямился.

— Обычные кости. Ты что-то заметила?

— Я видела, как они шевелились, — сказала она.

— Ты тоже это видела?

Шейла покачала головой.

— Я и не видела их, пока она не сказала.

— Может, это игра света. Сферы временами дают причудливое освещение.

Ричард обернулся и пнул кости носком сапога. Они рассыпались с глухим треском, а череп оторвался от позвоночника и покатился по земле. Ричард ногой пнул его к остальным костям. Тот остановился лицом вниз, а потом медленно повернулся, словно глядя на него.

— Что бы это ни было, у нас нет времени беспокоиться об этом, — сказал он, выходя из комнаты. — Нужно добраться до Морд-Сит.

Кэлен знала, что движение скелета ей не померещилось. Перевернувшийся лицом вверх череп нагнал на нее жути, но она больше беспокоилась, как добраться до Морд-Сит раньше, чем Мичек. Он уже захватил Вику, поэтому у него явно была способность совладать с Морд-Сит.

Они свернули на перекрестке и помчались по очередному мрачному и грязному каменному коридору, и тут Ричард резко остановился. Кэлен заметила, что справа есть комната. Дверь была закрыта, но Ричард остановился не из-за желания заглянуть в комнату.

Он замер, глядя на что-то впереди.

— Что там? — спросила Шейла из-за его левого плеча.

— Кажется, я что-то слышал...

В этот миг Кэлен услышала рев откуда-то из глубины коридора. Ослепительный свет вспыхнул вдалеке и помчался к ним из-за угла.

Ричард достал меч. Звон стали, освободившейся из ножен, был заглушен воем жуткого огненного шара, который увеличивался в размерах и набирал скорость.

Ричард опустился на левое колено. Держа рукоять меча правой рукой, левой он схватился за кончик лезвия.

— За меня! — крикнул он. — Прячьтесь за меня!

Пока Ричард говорил эту фразу во второй раз, коридор впереди взорвался разрастающимися вихрями огня. Желто-оранжевые языки взметнулись вверх, когда пламя перекатилось через себя, неумолимо приближаясь. Пламя полностью заполнило коридор.

Кэлен ощутила жар, исходивший от инферно. Клубился черный дым, через который прорывались языки пламени, а огонь все катился к ним по коридору.

Ричард выставил перед собой меч, словно щит.

— За меня!

Кэлен присела на корточки за его спиной. Она уже видела, как Ричард защищался при помочи меча от огня волшебника. Но Шейла такого не видела.

Когда Ричард снова крикнул, чтобы они прятались за ним, Шейла рванула к Кэлен, врезавшись плечом в ее живот с такой силой, что сбила женщину с ног, и обе они полетели к закрытой двери. Своим весом они выбили дверь и миновали дверной проем. Но вместо удара о пол Кэлен почувствовала, что летит в пустоту.

Увидев желто-оранжевый свет в дверном проеме далеко наверху, она поняла, что в комнате нет пола.

Кэлен закричала, и в следующий миг упала в воду.

Глава 19

Ударившись о воду, она испытала ледяной шок и выдохнула воздух, еще остававшийся в легких после удара Шейлы.

Плечо Шейлы, обхватившей ее за талию, по-прежнему было прижато к животу Кэлен, когда они плюхнулись в воду. Колдунья думала, что спасает Кэлен от шара огня волшебника, но вместо этого они обе падали в неизвестность.

Когда они соприкоснулись с водой, Кэлен услышала, как голова Шейлы ударилась обо что-то твердое. Послышался ужасный глухой звук удара черепа о твердый предмет.

Когда Шейла потеряла сознание, ее хватка ослабла. Кэлен погружалась под воду, не в силах сделать вдох и различить, где верх и низ. Она запаниковала, не зная, в какой стороне поверхность. Кэлен металась в воде, но ее руки двигались медленно.

Она почувствовала, как что-то скользкое коснулось руки.

Она отчаянно пыталась вдохнуть, но знала, что если попытается, то ее легкие наполнятся водой и она захлебнется. Ее горло сжалось от ужаса. Она не понимала, куда плыть, чтобы добраться до поверхности. Кэлен неистово и слепо металась, нуждаясь в воздухе, а потом вдруг подумала о своих детях. Неужели они умрут в этом забытом месте? Неужели она станет еще одним трупом, коими наполнено это ужасное место? Неужели близнецы умрут, так и не родившись?

Ее сознание начало угасать, руки и ноги обессилели и постепенно прекратили трепыхаться. Когда ее тело расслабилось, она всплыла на поверхность. Воздух ударил ей в лицо, и она жадно его вдохнула, но тут же пришла в ужас от того, что еще попало ей в рот. Закашлявшись, она выплюнула насекомых. Вся поверхность была покрыта плавающей массой жуков. Они заползали на ее лицо, пока она пыталась держать голову над водой.

Смахнув с лица жирных жуков, она увидела свет, исходивший из дверного проема, который был где-то наверху. Он был слишком высоко, чтобы она могла дотянуться до порога. Она чувствовала, как лапки жуков путаются в ее волосах, которые плавали на поверхности. Он цеплялись за ее волосы, словно за плот.

Кэлен ахнула и глотнула воздуха, барахтаясь, чтобы держать голову над водой. Большие блестящие жуки с твердыми крыльями попали ей в рот. Она выплюнула их и откинула голову, чтобы отдышаться. Жуки покрывали всю поверхность, и как только Кэлен смахивала их с лица, на смену приходили новые.

Подняв взгляд, она увидела, как огонь волшебника с ревом проносится мимо дверного проема, посылая красный, оранжевый и желтый свет в темноту, где она пыталась удержать голову над неспокойной поверхностью воды. Кэлен не могла помешать жукам ползать по ее глазам. Они пытались залезть ей в нос.

Когда она отдышалась и ее мысли прояснились, она дернулась сначала влево, потом вправо, выглядывая Шейлу. Масса черных жуков захлестывала ее лицо, качаясь на поднятых ею волнах. Колдуньи нигде не было видно. Кэлен знала, что как только огонь прекратит гореть, станет совсем темно.

Боясь потерять драгоценные секунды света, Кэлен приподнялась, а потом нырнула, чтобы отыскать Шейлу. Вода была мутной, поэтому видимость была ограничена. По крайней мере, она избавилась почти ото всех жуков. С открытыми под водой глазами она видела, что в воде полно разнообразных обломков, и ей приходилось отодвигать их в сторону.

Кэлен всплыла, хватая ртом воздух, и еще больше жуков попыталось вскарабкаться на ее лицо; она снова нырнула, возвращаясь к поискам. Она плыла вглубь, думая, что колдунья могла погрузиться на дно, но у нее не хватило воздуха. Она даже не разглядела дно. Кэлен отчаянно погребла к поверхности; она вдохнула воздуха, отмахиваясь от цеплявшихся жуков, а потом сделала большой вдох и снова нырнула.

Оттолкнув в сторону подводный мусор, она заметила среди него ручку и петли выбитой ими двери, все еще прикрепленные к кускам древесины. Обломки медленно тонули.

Схватив какой-то предмет, чтобы убрать его с дороги, она вдруг поняла, что пальцы оказались в глазницах полуразложившегося черепа. Она изо всех сил оттолкнула его прочь.

В этот миг что-то длинное и темное скользнуло по воде рядом с ней.

Начав всплывать на поверхность, она заметила руку Шейлы. Кэлен схватила неподвижно висевшую в воде кисть колдуньи и с удвоенной силой погребла к свету наверху. Ее легкие уже горели от недостатка воздуха, когда она всплыла на поверхность. Она дышала полной грудью, гребя ногами и рукой и пытаясь удержать лицо Шейлы над водой. Поблизости плавали обломки деревянной двери, усеянные жуками. Большие черные насекомые забирались на Шейлу, словно она была островом. Кэлен выплюнула жирных жуков.

— Дыши! Дыши! Шейла, дыши!

Кэлен показалось, что колдунья сделала слабый вдох и выплюнула немного воды, но в угасающем свете сложно было что-то разглядеть. Огонь наверху окончательно погас, оставив их одних в темной грязной воде. Большие жуки ползали по их лицам, а звук от всплесков Кэлен порождал эхо. Воняло так отвратительно, что ей не хотелось вдыхать воздух, в котором она так отчаянно нуждалась.

— Ричард! — крикнула Кэлен. — Ричард, помоги!

Он вдруг появился в дверном проеме, стоя на четвереньках и глядя в темноту.

— Сюда, — позвал он. — Держи.

Он кинул ей световую сферу. Кэлен, которая одной рукой удерживала над водой голову Шейлы и пыталась сама не уйти под воду, смахивая со рта и глаз жуков, совсем не нуждалась в сфере, поэтому позволила той упасть рядом и утонуть.

— Шейла без сознания! — крикнула Кэлен. — Мы в воде! Я больше не могу ее держать!

Брошенная Ричардом сфера погружалась под воду, освещая ее жутковатым зеленым светом. Кэлен заметила в воде длинную темную тень, медленно скользившую мимо.

— Ричард! — завопила Кэлен, впадая в панику. — Помоги! В воде кто-то есть!

Разобравшись в ситуации, Ричард снял перевязь через голову. Ухватив одной рукой пустые ножны, он наклонился и протянул ремень к Кэлен.

— Хватайся! — скомандовал он.

Кэлен развернулась и поплыла на спине, пытаясь подтянуть Шейлу к кожаной петле перевязи.

Взметая тучи брызг, она снова и снова пыталась дотянуться до раскачивающегося ремня. Она подумала, что Ричард, находившийся в освещенном сферами коридоре, не мог разглядеть, где она, и не понимал, что ремень лучше держать неподвижно.

Добравшись до вертикальной стены под дверью, она смогла зацепиться рукой за ремень. Большие черные жуки переползли с ее руки на перевязь. Какое-то время она просто держалась за перевязь и тяжело дышала, с трудом удерживая голову Шейлы над бурной поверхностью воды. Большие плоты из черных жуков собирались вокруг нее. Кэлен еще никогда не чувствовала себя такой грязной, находясь в воде.

— Можешь обернуть вокруг нее петлю перевязи? — спросил Ричард. Его голос далеко разносился через пустое пространство над поверхностью. — Попробуй просунуть в петлю ее руки и голову, а я подниму ее.

С огромным трудом Кэлен удалось перекинуть ремень через голову Шейлы, а потом по одной просунуть через него руки колдуньи. Наконец, Шейла повисла на петле, и Ричард стал тянуть за ножны, поднимая бесчувственную женщину. Он медленно перебирал руками ножны, а вода вместе с большими жуками стекала с Шейлы. Вскоре Ричард смог взяться за ремень обеими руками и протащить через дверной проем бессознательную Шейлу.

Ричард снял ремень с колдуньи, снова лег и, держа ножны, опустил петлю Кэлен.

Она лихорадочно потянулась к ремню. Жуки пытались залезть в ее ноздри, и ей приходилось отмахиваться от них.

Когда она снова протянула руку к перевязи, скользкий предмет под водой обернулся вокруг ее ног и резко дернул вниз. Она едва успела вдохнуть немного воздуха, и у нее во рту оказалось несколько копошащихся жуков.

Глава 20

Пока что-то тащило Кэлен вниз, она пожертвовала частью воздуха, чтобы выплюнуть перебирающих лапками жуков. Она увидела призрачный зеленый свет сферы, которую Ричард кинул в воду.

Нечто, сжимавшее ее ноги, вдруг начало крутить ее, провоцируя головокружение и тошноту. Потом оно стало бить ею по воде, словно тряпичной куклой. У нее не хватало сил сопротивляться такой мощи.

Кэлен подумала о своих детях. Ужас за них, а не за себя, захлестнул ее. Атака была направлена не только на нее, но и на них. Она попыталась плыть к поверхности, но каждый раз существо, державшее ее за ноги, усиливало хватку и тащило на глубину. Вода щипала глаза, было трудно держать их открытыми. Предметы под водой — некоторые твердые, некоторые мягкие и податливые, — врезались в нее, пока она беспомощно барахталась.

Она видела плававшие в воде части тел, мимо которых ее тащило. Она заметила руку, еще прикрепленную к плечу и паре ребер с остатками плоти. Оторванная кисть, мягко покачиваясь, проплыла мимо ее лица, когда существо на мгновение остановилось. Она так же видела другие неопознаваемые куски плоти с клочками кожи и волос. Она просто хотела дышать.

Отчаявшись вырваться, Кэлен вытащила из-за пояса кинжал и с усилием нагнулась к тому, что обернулось вокруг ее ног. Каждый раз, когда она наносила удар, существо вздрагивало и дергалось, увлекая ее за собой. Пока тварь билась и кружилась, описывая головокружительные петли, Кэлен ненадолго вынырнула из воды.

Глотнув воздуха, она увидела, как Ричард прыгнул из дверного проема. Она услышала, как он с плеском вошел в воду, а потом ее утащило под воду так резко, что она испугалась, не оторвутся ли ее ноги. Она задавалась вопросом, не это ли произошло с несчастными, чьи оторванные конечности она видела в мутной воде.

Тварь резко крутанула ее, и Кэлен снова потеряла, где верх, а где низ. К тому же, ей было трудно задерживать дыхание. Она устала, а ситуация становилась все сложнее.

Каждый раз, когда существо замедлялось, ослабляя хватку, она изо всех сил плыла к поверхности. Ей удалось всплыть и продержаться над водой достаточно долго, чтобы сделать вдох, а потом спираль вокруг ее ног болезненно сжалась и снова потащила ее на глубину. Казалось, что существо позволяло ей иногда дышать, чтобы она оставалась живой и можно было продолжить играть с ней — как кот играет с раненой добычей, позволяя ей бежать, а потом снова хватая.

Погружаясь в воду с пугающей скоростью, она вдруг почувствовала на себе руки Ричарда. Он скользил вдоль ее тела, цепляясь за одежду и пробираясь к ногам, вокруг которых обвилось мускулистое тело. Кэлен увидела у него в зубах кинжал. Сильная тварь без особых усилий тащила их обоих через воду: Кэлен — ногами вперед, а Ричарда, одной рукой державшегося за ее ногу, — лицом вперед. Их обоих крутило и кружило.

Змееподобное щупальце изогнулось и сжалось, причиняя боль, и Кэлен увидела, что Ричард начал перерубать его своим кинжалом. Он бил по толстому серому щупальцу снова и снова. С каждым ударом она ощущала, как тварь дергается и извивается, и с каждым разом ее мощные мускулы сжимались все сильнее.

Щупальце не собиралось отпускать, и Ричард стал пилить его ножом, пытаясь отрезать. Лезвие прорезало большие зияющие раны, но создание ускользнуло раньше, чем он успел высвободить Кэлен. Потоки темной крови наполнили воду чернильными облаками. Ричард схватился за ногу Кэлен и продолжил бить, отчаянно пытаясь освободить жену.

Затем он ушел, рванув к поверхности за воздухом. Казалось, его не было всего мгновение, и он вернулся с еще большей решимостью. Он яростно рубил тварь, а Кэлен чувствовала, как ее тело обмякает, а зрение затуманивается от недостатка воздуха.

Скользкое щупальце, изрезанное, перерубленное почти надвое и кровоточащее, еще раз сжалось вокруг ее ног, а потом, наконец, расслабилось. Ричард продолжил рубить и колоть, пока оно не отпало, полностью освободив ее ноги. Сразу после этого Кэлен при помощи Ричарда поплыла к поверхности. С горящими легкими она вырвалась на поверхность и сделала вдох. Жуки цеплялись за ее лицо и волосы, но ей было все равно. Она хотела лишь одного: дышать.

Ричард всплыл рядом и теперь тоже хватал ртом воздух.

— Давай выбираться отсюда.

Кэлен хотела поинтересоваться, каким образом, но у нее даже не было сил спросить.

Обхватив ее рукой, Ричард помог ей подплыть к стене, а потом ухватился за перевязь.

— Сможешь забраться?

Кэлен хватала ртом воздух, слишком обессилевшая, чтобы ответить или даже смахнуть с лица надоедливых жуков. Ей едва хватало сил, чтобы не утонуть. Она покачала головой.

— Ладно, — сказал он. — Я собираюсь вылезти. Как только я полезу вверх, просунь руки в перевязь, как до этого ты сделала с Шейлой. Поднявшись, я вытащу тебя. Сможешь сделать хотя бы это?

Кэлен кивнула, не в состоянии вымолвить «да», не в состоянии даже смахнуть с лица жуков. Она смогла ухватиться за свисающую кожаную петлю, глядя, как Ричард карабкается по ножнам и поясу. Дотянувшись до дверного проема, он подтянулся и залез наверх, а потом быстро развернулся, свесив с края руки и голову, и ухватился за кожаный пояс. Вода и большие черные жуки капали с его волос.

— Продень руки в петлю. Кэлен, ты должна просунуть руки через ремень, чтобы я мог тебя поднять. Ты все равно не сможешь удержаться. Петля должна оказаться у тебя подмышками.

Кэлен пыталась, но руки не слушались. Она потратила все силы на борьбу за жизнь, пока существо тащило ее под воду и крутило, а она пыталась ударить его ножом. Руки казались тяжелее свинца. Она пыталась, но не могла поднять их.

— Кэлен! Просунь руки!

Она чувствовала оцепенение. Все начинало казаться неважным. У нее даже не было сил схватить жуков, пытавшихся забраться ей в нос. Она фыркнула, чтобы сдуть их, но это не сработало. Она хотела лишь погрузиться в вечный сон и больше никогда не сражаться.

— Кэлен, сделай это ради наших детей!

Она подняла взгляд на его тускло освещенное лицо.

— Что?..

— Просунь руки в петлю. Ты должна это сделать, чтобы спасти близнецов!

Близнецы... Эта мысль заставила ее вздрогнуть от паники. Она не позволит им умереть еще до рождения лишь потому, что она выбилась из сил. Это не оправдание.

Сделав усилие, она неловко просунула руки через петлю перевязи, наконец приподнявшись достаточно, чтобы пропустить ремень подмышками. Это все, на что она была способна. Большие черные жуки ползали по ее рукам и перевязи.

Безвольно повиснув на кожаном ремне, она почувствовала, как ее поднимают. Вода и жуки стекали с ее тела. Носки ее сапог медленно скребли по каменной стене, пока ее тащили из воды. Она слышала, как Ричард рычит от неимоверных усилий, стараясь поднять ее как можно быстрее. Она мысленно помогала ему, но ее тело не делало ничего полезного.

Петля кожаной перевязи поднимала ее, пока она не увидела дверной порог. Ричард сделал мощный рывок, подняв ее еще на несколько футов, обхватил Кэлен одной рукой, а затем и другой. Крепко держа ее в руках, он выпрямился и повалился вместе с ней через дверной проем, упав на спину. Кэлен распласталась на нем.

Сотни жирных черных жуков скатились с них и разбежались по полу, прячась в трещинах меж камней стен коридора.

Кэлен ощущала его тяжелое дыхание и свое собственное. Она цеплялась за Ричарда, благодарная за то, что жива. Он спас ее. Он спас близнецов. Ужас, покидавший ее тело, заставил ее дрожать.

Немного отдышавшись, она отстранилась и недоуменно нахмурилась.

— Кто держал перевязь, чтобы ты смог забраться наверх? Шейла очнулась и держала ее?

Ричард сел вместе с ней.

— Нет, — махнул он рукой. — Я понял, что кто-то схватил тебя и утаскивает под воду с немалой силой. Я продел клинок через металлическое кольцо, которое крепится к ножнам, а потом вонзил меч в каменный пол, чтобы он послужил якорем. После я бросил ремень перевязи через край и прыгнул, надеясь, что конструкция продержится достаточно. К счастью, она выдержала. — Помедлив, он добавил: — Кстати, держи свой кинжал. Тебе удалось воткнуть его в эту тварь.

Глава 21

Кэлен подползла к Шейле. Промокшая колдунья лежала на спине в луже воды. Ее лицо было пепельным. Кэлен прижала пальцы к шее женщины, и с облегчением поняла, что пульс есть. В легких колдуньи клокотала вода.

— Она думала, что спасает меня от огня, — сказала Кэлен Ричарду. — Вот почему она толкнула меня в дверь.

Кэлен похлопала по щекам Шейлы, надеясь привести ее в чувство. Она трясла колдунью за плечи, но та не реагировала. Несколько жуков, прятавшихся под ее воротником и в волосах, поползли прочь. Вдоль стен коридора было полно блестящих черных жуков, которые пытались пролезть в промежутки между каменными блоками и полом. Кэлен вытащила из своих волос запутавшегося в них жука и швырнула его к стене. Еще одного она смахнула с лица Шейлы.

— Она рискнула жизнью, думая, что спасает меня и детей от огня. Мы должны помочь ей. Она плохо дышит — наверное, в легкие попала вода. Что можем для нее сделать?

Ричард наклонился и приложил ухо ко рту колдуньи, прислушиваясь к ее дыханию.

— Ты права, у нее проблемы.

Он быстро положил одну ладонь на центр ее груди, а вторую на лоб. Закрыв глаза, он склонил голову и сконцентрировался. Какое-то время Кэлен казалось, что ничего не происходит. Каждый вдох Шейлы сопровождался бульканьем.

Потом Кэлен увидела теплое свечение возле рук Ричарда, которое высветило его вены, пульсируя в такт ударам сердца. Свечение стало еще ярче, когда начало течь в колдунью, пульсируя от силы дара Ричарда. Долгое время ни Ричард, ни Шейла не двигались.

Прежде Ричард исцелял Кэлен, и она знала, как хорошо его дар умеет исцелять. Однажды он вернул ее с порога смерти, и она надеялась, что он спасет Шейлу.

Через какое-то время Шейла резко втянула воздух. Она перекатилась на бок, сипло откашливая воду. Ричард положил обе ладони ей на спину, позволяя силе продолжать течь в колдунью, помогая очистить легкие от воды. Наконец, Шейла более-менее задышала, хотя и продолжала между вдохами выплевывать воду. Ричард сел на пятки и стал ждать, давая колдунье время восстановиться и собраться с мыслями. Вскоре она смогла свободно дышать. Воды в легких не осталось.

— Что случилось? — хрипло выдавила Шейла, все еще пытаясь отдышаться. Она подняла руки и уставилась на рукава, с которых капала вода. — Почему я вся мокрая?

Ричард встал и взял с ближайшего настенного кронштейна горевшую сферу. В его руках она засияла еще ярче. Держа шар одной рукой, он выставил его вперед, освещая пространство за дверным проемом.

Шейла с трудом поднялась, и Кэлен помогла ей устоять. Почувствовав себя увереннее, колдунья подошла к дверному проему, желая посмотреть. Она оперлась рукой на дверную раму, немного наклонилась вперед и вгляделась в сумрак.

— Вода? Почему тут нет пола? Откуда здесь вода? — Она сердито посмотрела на Ричарда. — Почему тут вода? Безумие какое-то!

— Не знаю, — сказал он. — Мне известно лишь, что заклинанию спутанности она не нужна. Может, это просто глубокая яма, которая со временем наполнилась водой.

Кэлен задумалась, могла ли быть другая причина.

— Что ж, это просто...

— Я говорил спрятаться за меня, — оборвал Ричард гневную отповедь колдуньи до того, как она разошлась. Он опустил голову, серьезно глядя на нее из-под бровей. — Следовало послушать. Я знал, что делаю. Мой меч становится щитом против огня волшебника. Ты была бы в безопасности за моей спиной, но вместо этого решила, что защитишь Кэлен сама и провалилась вместе с ней через эту дверь. Ценю твой порыв, но, как видишь, в комнате не было пола и вы едва не утонули. Будь это просто глубокая яма, вы бы разбились насмерть. Можно сказать, повезло, что там оказалась вода.

— Очень грязная вода, — добавила Кэлен. — Нам повезло, что Ричард смог вытащить нас. Он поднял тебя, пока ты была без сознания. Он спас твою жизнь.

Шейла переводила взгляд с одного на другого, выглядя подавленной.

— Я чувствовала, что нахожусь возле завесы. Как вам удалось вернуть меня с порога смерти? Что вы сделали?

Ричард выгнул бровь.

— Не только ты можешь использовать дар для исцеления.

Шейла вела себя значительно спокойнее.

— Спасибо. Это было нелегко.

— Должно быть, тот огонь послал на нас Мичек. Видимо, мы уже близко, и поэтому он попытался нас убить. К счастью, ты и Кэлен пережили этот небольшой заплыв.

Шейла прижала руку к голове и поморщилась.

— Почему у меня болит голова?

— Ты ударилась обо что-то, когда мы падали, — ответила Кэлен. — Кажется, о чью-то отрубленную голову, плавающую в воде.

Шейла скривилась от отвращения.

— Там плавают человеческие останки?

— Да. — Кэлен вздрогнула, смахнув с ноги белый кусочек плоти. Одна его сторона напоминала человеческую кожу. — Но я не понимаю, что за существо там обитает.

— Существо? — спросила Шейла, снова встревожившись. — Какое еще существо?

— Не знаю. Я думала, меня схватила змея толщиной с ногу. Но она таскала меня под водой с такой силой, что это больше похоже на щупальце большого и мощного существа. Ричард набросился на него с ножом и сумел меня освободить. Но как такой большой монстр может здесь жить? Что он ест, кроме случайно упавших в воду людей и кучи жуков?

Шейла ненадолго задумалась.

— Подозреваю, существо было ненастоящим.

У Кэлен отвисла челюсть.

— Ненастоящим? Ты шутишь? Оно было достаточно реальным, чтобы утащить меня под воду и чуть не утопить.

— Ты права в том, что такой большой монстр не может здесь выжить. — Колдунья бросила взгляд на коридор. — Его мог сотворить ведьмак. Мичек знал, что мы упали в воду, и создал эту тварь. Это наиболее вероятное объяснение. Это Мичек пытался тебя убить.

— Оно вело себя очень реалистично, обладало мощью, реагировало на удары Ричарда и истекало кровью. Если оно ненастоящее, то как мы можем отличить реальность от иллюзии? — спросила Кэлен.

Шейла одарила ее мрачным взглядом.

— Если имеете дело с могущественной ведьмой или ведьмаком, то зачастую никак.

— Тогда как мы смогли отбиться?

— Когда борешься с иллюзией, то тем самым противостоишь ведьме. Когда ранишь напавшее существо, рубя его, как рубил лорд Рал, ты наносишь урон и ведьме, поскольку иллюзия является ее продолжением. Может казаться странным, но это не совсем иллюзия, не независимое существо. Оно является порождением магии и в то же время реально — и определенным образом связано со своим создателем.

— Нет времени обсуждать это, — перебил Ричард. — Мы живы и должны пойти к Мичеку. Я чувствую, что Нида, Кассия, Вэйл, Бердина и Рикка лишены всякой защиты против него, иначе он не смог бы захватить Вику. Идем. Неважно, реальны ли огонь волшебника и монстр, мне нужно поймать его как можно раньше.

— А что потом с ним будем делать? — спросила Шейла.

— Убьем, — моментально ответил Ричард и пошел по коридору.

Глава 22

Ричард преградил рукой путь Кэлен и Шейле. Судя по пройденному пути, они приближались к сердцу заклинания.

Всеми ощущалось нарастающее чувство опасности.

Он собирался осторожно выглянуть за угол и посмотреть, что дальше, но не хотел, чтобы Шейла или Кэлен выдали себя. Вряд ли они могли подкрасться к ведьмаку. Тот наверняка знал об их приближении. Неважно, какие у него способности — их присутствие выдавали даже магические сферы, которые начинали светиться. Их слабого зеленого света не хватало, темные каменные стены коридоров словно поглощали свет.

Разгоравшиеся сферы позволяли что-то разглядеть, но в то же время предупреждали об их присутствии. Невозможно было передвигаться скрытно.

Еще не успев выглянуть, Ричард что-то почувствовал. Он не мог разобрать, что именно, но от ужаса у него засосало под ложечкой. Он решил, что это результат постоянного напряжения. Его дед посоветовал бы бояться того, о чем он знает, а не того, чего страшится. Но Зедд никогда не давал ему советов насчет заклинания спутанности или ведьмаков.

Ричард плавно и осторожно высунулся, чтобы одним глазом увидеть темный коридор. В тусклом зеленом свете он различил что-то в глубине темного каменного прохода, но не мог понять, что именно.

Прищурившись, он вдруг понял, что видит.

Ричард процедил сквозь зубы проклятие. Не оглядываясь, он поднял палец, чтобы Кэлен не спрашивала, почему он использует подобные выражения.

Как можно медленнее и тише Ричард достал меч. Поблескивающее темное лезвие зашипело от смертоносной ярости, выходя из ножен, и сила клинка объединилась с нарастающим гневом Искателя, желая обрушиться на врага. Трудно было понять, что хочет убить Мичека больше: гнев Ричарда или ярость меча.

Кэлен склонилась к нему.

— Что там? — прошептала она.

— Думаю, я вижу Морд-Сит, — обернулся Ричард.

— Думаете? — спросила Шейла.

— А Мичека? — шепнула Кэлен. — Видишь его?

Ричард вгляделся вдаль, а потом обернулся:

— Нет. Там есть какой-то широкий проем — намного шире двери или пересечения с другим коридором. Оттуда исходит свет — там горят сферы, а значит, внутри кто-то есть. И у меня лишь одно предположение, кто это может быть.

— Тут и гадать нечего, — сказала Шейла. — Я не только чую его запах, но и ощущаю своим даром. Чувствую, как он силен. Должна сказать, ощущение довольно неприятное.

— Знаю, — сказал Ричард. — Я тоже чувствую. Держитесь позади и не стойте на пути у моего меча. Если я сумею подобраться достаточно близко, то отрублю Мичеку голову.

— Думаешь, это хорошая идея — просто пойти туда? — спросила Кэлен.

— Вряд ли. Но сомневаюсь, что он собирается выйти и сдаться. Я не знаю, как еще нам получить возможность его уничтожить, кроме как пойти к нему. Раз он создал огонь волшебника, значит, может и защититься от него, поэтому я не могу выкурить Мичека.

Кэлен и Шейла следовали по пятам за Ричардом, который обогнул угол и осторожно, но быстро пошел по коридору. Время от времени и он, и женщины оглядывались, высматривая признаки опасности. Он нигде не видел ведьмака, но пока не мог заглянуть в комнату. Наверняка тот прятался внутри.

Они дошли до широкого проема, ведущего в огромное освещенное помещение, и нашли то, чего боялся Ричард.

Пять Морд-Сит стояли перед входом на коленях, выстроившись в линию и держа перед собой ладони, на которых лежал эйджил. Наблюдая за комнатой, Ричард дотронулся до плеча Бердины, стоявшей с краю линии из пяти коленопреклоненных Морд-Сит. Она не отреагировала. Он настойчиво прошептал ее имя, помахав рукой перед глазами. Она даже не моргнула. Он потряс ее за плечо, но все без толку.

— Есть идеи, что он с ними сотворил? — спросил он у Шейлы.

Шейла опустилась на колени перед Бердиной и обхватила руками ее голову. Бердина невидяще смотрела вперед, не моргая и не двигаясь. Шейла на мгновение склонила голову, а потом встала и обеспокоенно вздохнула.

— Никаких. Я ничего не чувствую. Они все равно что статуи.

— Как такое возможно? — нахмурился Ричард. — Что это значит?

Шейла сокрушенно покачала головой:

— Он как-то стер их личность. По-другому объяснить не могу. Бердина не подает никаких признаков жизни. Я вижу, что они живы, но не ощущаю в ней ни намека на жизнь. Хотя их глаза открыты, они не в сознании.

Кэлен мягко потрясла Бердину за плечо. Морд-Сит никак не отреагировала.

— Единственный способ вернуть их — заставить Мичека их отпустить, — сообщила Шейла. — Они в плену его силы.

— А если я просто убью его?

Шейла пожала плечами:

— Должно сработать.

Ричард понятия не имел, как ведьмак вынудил пять Морд-Сит преклонить колени и предложить свои эйджилы.

Он не хотел, чтобы Кэлен шла с ним, но особого выбора не было — оставаться здесь для нее еще опаснее. Мичек был бы не против застать ее одну и захватить. Это даст ему еще большее преимущество перед Ричардом.

— Можешь как-нибудь заблокировать его действия? — спросил он у Шейлы.

Ее обреченный вид сказал все за нее.

— Если я подберусь достаточно близко, то смогу прикоснуться к нему силой исповедницы, — сказала Кэлен. — Это его обезвредит.

— Учитывая его способности, он скорее выведет тебя из строя, как и Морд-Сит, — возразила Шейла. — Я даже не знаю, сработает ли против него твоя сила, но у тебя даже не будет шанса попробовать.

— Просто не стойте на пути моего клинка, — сказал Ричард, проходя мимо пяти неподвижных коленопреклоненных Морд-Сит. — Шейла, если можешь как-то замедлить его или помешать ему, действуй.

Глава 23

Когда он миновал Морд-Сит и прошел через проем, стеклянные сферы внутри засветились ярче, показывая то, что было в комнате. Когда Ричард понял, что видит, его сердце подкатило к горлу.

Комната была центральным узлом заклинания спутанности. Она была огромной. Но ужаснуло его вовсе не это.

Большую часть комнаты занимала своеобразная сетка из тел, подвешенных на цепях, присоединенных к наручникам. Расстояние между телами было восемь-десять футов, и в призрачном зеленом свете сфер они напоминали лес в жутком тумане. Тела походили на стволы деревьев. Тишина давила.

Не только из-за зловония, но и по внешнему виду подвешенных было понятно, что они давно мертвы. Некоторые тела были обуглены с головы до ног. Со многих заживо содрали кожу, и она кровавыми шмотками лежала под их ногами. На головах выше шеи кожа осталась, видимо, чтобы запечатлеть выражение ужаса и боли на лицах. На запястьях с наручниками тоже оставалась кожа, создавая впечатление, что на них надеты бледные перчатки. Все остальное было тщательно содрано, даже с пальцев ног. Тела с красными мускулами и белыми сухожилиями выглядели гротескно обнаженными.

Скривившись от отвращения, Кэлен зажала рот и нос. Шейла сделала то же самое. Зловоние смерти было ошеломительным.

Ярость Ричарда сдвинула запах на задний план.

Тела, неподвижно висевшие над кучами собственной кожи, плавающий в темноте туман, тусклый зеленый свет сфер, проникавший между телами и отбрасывавший на пол множественные тени, образовывали жутчайшее зрелище из всех виденных Ричардом. Все это дело рук ненормального человека, который наслаждался столь отвратительной работой.

Ричард двинулся по пыточной комнате через лес неподвижно висевших тел, а потом заметил вдалеке слабое движение. Он тихо пошел между трупов, обеими руками сжимая меч и собираясь убить Мичека.

Обойдя один закоченевший труп, он вдруг оказался лицом к лицу с Викой. У него перехватило дыхание, и он застыл на месте.

Она была обнажена и висела на наручниках, цепь которых была перекинута через воткнутый в балку штырь. Ее красное одеяние валялось на полу. В отличие от остальных в комнате, она была еще жива, и с нее не сняли кожу, хоть и раздели. Ее брови сошлись на переносице, а глаза следили за ним, пока он шел между трупов.

По ее щекам текли слезы, а с подбородка капала кровь.

Ее избили чуть не до смерти, но хуже всего была открытая ножевая рана на животе. Из этого разреза была вытянута длинная петля кишки, которая свисала вдоль окровавленной ноги и кольцами лежала на полу в луже крови.

Кончик эйджила Вики был сунут в открытую рану на ее животе, а с рукоятки свисала золотая цепочка.

Если бы Ричард не был так разгневан тем, что с ней сотворили, его бы вырвало.

— Прошу, — едва слышно шепнула она. — Прошу, магистр Рал... убейте меня. Пожалуйста...

Он подошел ближе:

— Оставайся со мной, Вика. Я позабочусь о тебе.

Все ее тело била мелкая дрожь, отчасти от побоев и открытой раны на животе, но в основном из-за боли, которую причинял эйджил. Он был всунут в рану, прямо в обнаженные внутренности, чтобы добавить неумолимую муку ко всему, что Мичек с ней творил.

Преодолевая боль, она смогла прошептать:

— Магистр Рал... бегите...

Ричард потянулся к эйджилу, собираясь вытащить его и избавить Вику хотя бы от этой боли, но отступил, услышав мягкий смешок. Рукой он задвинул Кэлен и Шейлу себе за спину, чтобы иметь простор для атаки мечом.

Он не понимал, с какой стороны послышался смешок. Эхо шло словно со всех сторон. Пока он осматривался в поисках угрозы, темный дым, льнувший к полу, скользил под висящими трупами. Он слегка извивался, двигаясь между кровавыми кучами кожи, и казался почти живым.

Приблизившись, дым собрался в густое зеленовато-серое облако. Набухающая масса мутного дыма поднялась, настолько плотная, что заслоняла то, что позади.

Ричард с силой рубанул мечом дым. Клочки тумана закружились, когда клинок прошел насквозь и всколыхнул воздух, но лезвие не встретило никакого сопротивления.

Он снова услышал мягкий смешок и крепче сжал рукоять меча, отступая от высокой массы густого дыма.

На облако налетел порыв ветра, оно закружилось, будто что-то прошло совсем рядом, а потом растворилось в воздухе.

Когда дым исчез, пред Ричардом предстал Мораваска Мичек.

Он был крупным мужчиной средних лет с широкой грудью. Его грубое лицо было словно слеплено из кусков глины, которые затвердели до того, как им успели придать нужную форму. Тяжелый лоб нависал над черными суженными глазами. Темные отметины шрамов усеивали щеки и похожий на грушу нос. Он был одет в некогда белые одежды, похожие на те, которые всегда носил Даркен Рал. Но наряд Мичека был испачкан застарелой кровью и прочими телесными жидкостями, словно его не стирали годами. Ричард понимал, почему Нида сказала, что его называют Мясником. Создавалось впечатление, что он носит фартук мясника.

Еще одна причина прозвища висела по всей комнате.

На его шею был накинут палантин, концы которого лежали на груди. Палантин напоминал часть наряда священнослужителя и был расшит многослойными узорами из золотых и пурпурных нитей. Ричард посчитал, что это было знаком его положения при Даркене Рале. Но, как и его одежды, палантин был испачкан кровавыми и темными пятнами.

Короткие, тронутые сединой волосы мужчины торчали сальными клочками. Густая борода, росшая на его широкой нижней челюсти, была заплетена в дюжины длинных толстых кос, достававших до середины груди. Создавалось впечатление, что с его подбородка свисают змеи.

У него были толстые пальцы с неровно обломанными ногтями, под которыми скопилась черная грязь. Такая же грязь скопилась в складках и морщинах кожи за долгие годы его садистских пристрастий.

В его хитрой улыбке сквозила невероятная жестокость.

— Так скажи мне, — произнес он, обводя рукой помещение, — какой у тебя был план? Просто прийти сюда и убить меня? Правда? Ты считаешь себя настолько могущественным? Достаточно сильным, чтобы править и защищать преданных тебе людей? — Он радостно цокнул языком. — Ну и ну. Какая самонадеянность.

Ричард не ответил. В его голове крутились тысячи мыслей, но по какой-то причине он не мог связать их обрывки, не мог заставить свой разум работать.

Лукавая улыбка мужчины стала шире.

— Наверное, ты задаешься вопросом, почему твои жалкие способности не работают. Что ж, должен признаться: я зачаровал комнату. А ты пришел прямо сюда, привлеченный моей прелестной коллекцией людей. Как и Морд-Сит, вы трое не так сильны, как себе вообразили. Здесь все ваши силы заблокированы. — Он поднял густые брови. — Как и силы всех твоих миленьких крошек Морд-Сит. Даже узы не защитят их.

Ричард попытался призвать дар, который был где-то глубоко внутри, но тот не ответил. Судя по лицу Шейлы, колдунья столкнулась с той же проблемой.

Мичек указал на Вику:

— Ты знаешь, что она моя. Сам Даркен Рал поручил мне обучать ее, а после ее отдали мне. Я лишь одолжил ее Ханнису Арку, и он должен был ее вернуть. Когда он умер — из-за тебя, — она была обязана вернуться ко мне, но решила проигнорировать свой священный долг. — Его лицо потемнело. — Я слежу, чтобы она сполна пожалела о непослушании.

Он протянул руку и кончиком указательного пальца подтолкнул эйджил чуть глубже в открытую рану на животе Вики. Глаза Морд-Сит закатились, подбородок задрожал, когда через ее тело прокатилась боль.

— Подобным образом я обойдусь с ее такой же вероломной сестрой Морд-Сит. — Он взглянул через проем на коленопреклоненных женщин и перевел взгляд на Ричарда. На губах Мичека появилась угрожающая улыбка. — Как только разберусь с тобой и твоей любимой женушкой. — Он поднял руку и отошел на несколько шагов, а потом обернулся. — За это меня щедро вознаградят. Видишь ли, Золотая богиня была... скажем так, раздражена твоим упорным сопротивлением. — Он подошел к Ричарду. — Я заверил ее, что могу все уладить. Мы пришли... к соглашению.

Ричард испытал ужас от того, что Мичек сотрудничает с богиней. Его переполнял гнев, но он не мог заставить дар ответить на эту ярость. Он изо всех сил пытался призвать дар, но казалось, его просто нет. Какое бы заклинание не использовал ведьмак, оно не только блокировало дар Ричарда, но и путало мысли.

Мичек величественно обвел рукой комнату, словно гордился своей многолетней самоотверженной работой.

— Как видишь, мои труды продолжаются. Они были прерваны тобой, Ричард Сайфер, фальшивый лорд Рал. Уверяю, за это ты будешь страдать. Понимаешь, — он многозначительно улыбнулся и указал пальцем на Кэлен, — богиня больше всего на свете хочет заполучить кровавые останки детей, растущих в ее чреве. Я пообещал исполнить желание.

Ричард утратил контроль. С воплем ярости он оставил попытки использовать дар и бросился на Мичека с мечом в руке.

Глава 24

Ричарду казалось, что они блуждают уже несколько дней. Равнины Азрита казались бесконечными. Во рту у Ричарда так пересохло от жажды, что он едва мог глотать. Язык прилип к нёбу. Воздух был горячим, но солнца не было. Посмотрев на странный пурпурный свет, пронизанный зелеными прожилками, он решил, что уже наступили сумерки. Он был рад, что они ушли из Народного Дворца, но так хотел пить, что не мог думать ни о чем кроме жажды.

— У нас осталась вода? — спросил он у Кэлен.

— Нет.

Затем он вспомнил, что отдал ей последние несколько глотков. Но почему они не взяли больше воды?

Уже несколько часов они брели по пересохшей земле, но темнее так и не становилось. Над ними было черное небо с пурпурным пятном там, где оно встречалось с горизонтом.

— Почему мы не взяли лошадей? — спросил он. — Путешествовать верхом было бы легче.

— Ты сказал, что они нам не нужны, — безразличным тоном ответила Кэлен откуда-то сзади.

Ричард прищурился, пытаясь вспомнить, почему решил не брать лошадей. Это казалось странным. Им предстоял долгий путь, и лошади могли его облегчить. А еще они могли взять с собой больше воды. Казалось, они идут уже много дней через бесконечную ночь. Равнины Азрита, пустые и бесплодные, тоже казались бесконечными. Он жалел, что у них нет лошадей. И воды.

— Хочешь остановиться? — спросил он.

Кэлен не ответила. Возможно, ее так мучила жажда, что она не хотела говорить. Ричард слишком страдал от жажды, чтобы спрашивать второй раз, поэтому продолжил брести.

Идти было трудно, ноги болели. Спина тоже болела, но самая жестокая боль терзала его плечи.

После бесконечной ходьбы он, наконец, заметил деревья вдали. Он постарался ускорить шаг, а потом и вовсе побежал, потому что деревья означали воду. Но как бы сильно он ни старался, его ноги двигались так, словно увязали в патоке.

Когда он добрался до деревьев, то, как и ожидал, обнаружил ручей. Вода выглядела чистой и холодной. Опустившись на колени, он начал зачерпывать воду и пить, пить, пить.

Но сколько бы он ни пил, вода не утоляла его жажду.

Кэлен и Шейла стояли рядоми смотрели на него так, словно он сошел с ума.

— Вы не хотите пить? — спросил он, оглянувшись на них через плечо. — Разве вас не мучает жажда?

Кэлен пожала плечами и опустилась на колени. Сложив руки лодочкой, она поднесла воду ко рту. Попив, она зачерпнула еще. Вода текла между ее пальцев. Ричард смотрел, как она пьет, желая утолить свою жажду так же, как, казалось, могла Кэлен.

Он попробовал снова. Ничего. Ни вкуса, ни влаги. Ничего. Он погрузил свое лицо в воду и стал пить, но ужасная жажда никуда не делать. Это злило его, потому что вода выглядела хорошей, он чувствовал ее руками и губами. Но с тем же успехом он мог пытаться пить песок.

Он вскочил, когда увидел, что Кэлен пошла дальше. Он должен защитить ее и близнецов. Даже если не может напиться, он должен защитить ее.

Только это имело значение: защитить Кэлен.

Ричард увидел, что его запястья кровоточат. Он остановился и уставился на них, ничего не понимая.

Когда он поднял взгляд, то увидел своего тощего деда, который стоял на камне среди деревьев.

— Зедд? — Ричард моргнул. — Зедд, это ты?

— Да, мой мальчик.

Ричард был так рад видеть знакомое морщинистое лицо костлявого старика в простом балахоне, что заныло сердце.

— Зедд... что ты здесь делаешь?

Он устремил на Ричарда хорошо знакомый взгляд.

— Конечно же, я пришел помочь тебе, мальчик мой.

Ричард вдруг разразился слезами радости от встречи с дедом. Он думал, что Зедд мертв, но тот был здесь, живой.

— Послушай меня, — сказал Зедд.

— Я слушаю, — кивнул Ричард, задыхаясь от слез.

— Ричард, ты должен выбраться отсюда.

Ричард огляделся. В тусклом зеленовато-пурпурном свете было плохо видно.

— Выбраться? — Ричард нахмурился, глядя на доброе знакомое лицо любимого деда. Он так любил этого старика. — О чем ты говоришь? Мы идем в Замок Волшебника. Мы должны добраться до замка, в котором будем в безопасности, пока я выясняю, как остановить Гли.

— Этим путем ты туда не попадешь. Сначала ты должен убраться отсюда.

Ричард окинул взглядом окрестности и шагнул к деду. Он оказался так близко, что мог протянуть руку и дотронуться до растрепанных белых волнистых волос.

— Убираться? Почему? Где мы?

Зедд грустно улыбнулся.

— Ты не знаешь этого, мой мальчик?

— Нет, — ответил Ричард. Во рту у него так пересохло, что он едва мог говорить. — Что это за место?

Зедд молча и с любовью смотрел на Ричарда, медля с ответом.

— Ричард, ты в Пустоши.

Слово «Пустошь» так сильно встряхнуло Ричарда, что он задохнулся и открыл глаза. Он увидел кровь, текущую по его рукам из-под тугих наручников на запястьях. Плечи терзала боль. С ужасом и тревогой он понял, что подвешен к потолку среди трупов.

Он висел на одном из железных штырей решетки потолка, лицом к Вике. Едва не теряя сознание, она дрожала от боли, глядя на него прикрытыми глазами. В выражении ее лица недвусмысленно читалось, что он зря за ней пришел.

Ричард повернулся и увидел слева Шейлу, без сознания висевшую на наручниках. Он посмотрел направо и со страхом увидел Кэлен, тоже подвешенную за наручники, прикованные к потолку. В отличие от Ричарда и Шейлы она была обнажена. На ее лице набухали синяки, левый глаз был болезненно-пурпурного цвета и сильно распух. Изо рта текла кровь, капая с подбородка. Она дрожала, по щекам струились слезы. На Ричарда она не смотрела.

При виде Кэлен, беспомощно висевшей среди леса мертвых тел, Ричард впал в неистовство и заметался, пытаясь освободиться. Он подтянул колени, согнулся, ухватился за цепь и поднял ноги над головой, пытаясь дотянуться до штыря и вытащить его. Потолок оказался слишком высоко, его ноги резко пошли вниз, и он беспомощно закачался. От этой попытки раны на его запястьях стали глубже, и свежая кровь потекла вниз маленькими струйками. Он не знал, как долго они провисели под потолком без сознания.

В его поле зрения появился Мичек.

— Ну и ну. Сам лорд Рал, который сверг великого Даркена Рала. Теперь ты не выглядишь таким уж большим и величественным, да?

Ричард стиснул зубы, злясь на самого себя за то, что по глупости недооценил Мичека и позволил схватить себя. Он отчаянно хотел убить ведьмака и старался высвободить окровавленные руки из наручников, чтобы задушить мужчину. Руки были скользкими от крови, но железные браслеты были слишком тугими, чтобы через них прошла кисть.

— Я был вне себя из-за того, что ты разрушил империю Даркена Рала. Она могла стать великой. Ты победил его хитростью, а не силой. Ты слаб и не заслуживаешь занимать место этого великого человека. — Мичек с ненавистью улыбнулся. — Но теперь Золотая богиня и ее раса выстроят лучшую империю и превратят этот мир в свои охотничьи угодья. А я буду управлять этими землями от их имени.

Когда мужчина поднял руку, Ричард с потрясением увидел высокие темные фигуры минимум дюжины Гли, шагнувших из теней между лишенными кожи трупами.

Мичек намотал на грязный палец одну из косичек бороды, отошел от Ричарда и встал перед Кэлен. Он оскалился и сжал рукой ее лицо так сильно, что она закричала.

— Чтобы твой муженек но-настоящему понял, что он бесполезен и не достоин быть лидером, я позволю ему смотреть, как заживо сдираю с тебя кожу. — Он достал нож и, глядя ей в глаза, лизнул лезвие. — Прошу тебя, покричи для него. Как только я закончу, Гли выцарапают детей из твоего чрева, а ты будешь висеть и наблюдать за этим.

Трое поблескивающих Гли подошли ближе на своих длинных мускулистых ногах. Они щелкали когтями, желая добраться до нее. Глаза Кэлен расширились от ужаса, когда один из них прижал острый коготь к ее животу и зашипел ей в лицо.

Мичек тыльной стороной ладони отодвинул темное существо.

— Еще рано, мои друзья. Вы должны подождать, пока я закончу.

Гли неохотно отступили.

— Когда я сдеру с нее кожу, можете вырвать детей. У вас есть моя клятва. Ведьмовская клятва.

Они удовольствовались этим и отошли в тень, собираясь ждать.

Мичек с улыбкой приблизил свое лицо к лицу Кэлен, вертикально прорезая кожу на ее шее.

— Мы можем начать, Мать-Исповедница?

Глядя в ее зеленые глаза, Мичек просунул в рану два толстых пальца и завел их под кожу, чтобы ухватиться. Задыхаясь от ужаса, Кэлен закричала. Ее крик разрывал душу Ричарда на части.

Терри Гудкайнд.  «Ведьмовская клятва»

Дети Д'Хары. Том 4

Перевод с английского Татьяны Алексеевой

Под редакцией Татьяны Алексеевой и Дмитрия Великого

Корректор Дина Зайцева

Руководитель группы перевода Дмитрий Великий

Старший переводчик Татьяна Алексеева

Информационные ресурсы:

vk.com/mord.sith.club — Группа перевода «Клуб Морд-Сит»

terrygoodkind.ru — Поклонники Терри Гудкайнда

Глава 1

Крики Кэлен наполняли Ричарда потрясением и ужасом, рвали его душу части. Он не понимал и не помнил, как оказался подвешенным в комнате с освежеванными трупами, свисавшими с потолка, но решил, что это результат заклинания ведьмака Мораваски Мичека. Впрочем, не столь важно, что и как произошло. Важно то, что творилось прямо сейчас.

Повернув голову налево, он увидел Шейлу в наручниках, от которых к потолку шла цепь. Лицо колдуньи было обращено в ту же сторону, что и его, но она была без сознания и никак не могла помочь.

Справа на таком же расстоянии от него, тоже лицом к трупам, висела Кэлен. Она в панике сопротивлялась. Запах мертвых тел, упорядоченно развешанных по комнате, был тошнотворным и ошеломительным.

Наручники до крови врезались в плоть извивавшейся Кэлен, но Мичек держал крепко. Его толстый большой палец был снаружи раны, а два других пальца он сунул в разрез на шее, собираясь заживо содрать с нее кожу.

Ричард отчетливо помнил слова Мичека о том, что тот зачаровал комнату и блокировал их дар. Именно по этой причине она еще не использовала против него свою силу. Ричард не мог вынести мысли о том, что Мораваска Мичек заживо сдерет с Кэлен кожу. Он попытался дотянуться до своего дара, но того словно не было — он ощущал лишь пустоту. Пока заклинание Мичека работало, его дар был бесполезен.

Напротив Ричарда лицом к нему висела Вика, обнаженная, как и Кэлен. Несмотря на агонию от раны в животе, через которую Мичек вытащил ее кишки и засунул во внутренности эйджил, ее больше волновала участь Кэлен, оказавшейся в лапах этого злого человека. Человека, который когда-то владел Викой.

— Хозяин, — тихо позвала Вика, но Мичек услышал.

Он хмуро и с раздражением глянул через плечо, желая узнать, почему она ему помешала.

— Хозяин, — снова сказала Вика дрожащим голосом.

— Чего? — крикнул он, злясь, что его прервали.

— Я пытаюсь предупредить вас об ужасной ошибке.

Лицо ведьмака потемнело, но любопытство вынудило отступить от Кэлен. Он вытер окровавленные пальцы о грязную одежду и повернулся к Вике. Его грубые черты выражали неудовольствие из-за того, что его отвлекли.

Ричард обвис от облегчения: Вике удалось остановить Мичека, пусть даже на время. Кэлен немного расслабилась и наблюдала за мужчиной, боясь его возвращения.

— О чем ты меня предупреждаешь? — Мичек подошел ближе, чтобы расслышать тихий голос Вики.

— Хозяин, это мой долг — сообщить, что вы совершили опасную ошибку.

— Какую ошибку? — Когда она не успела ответить, он толкнул эйджил чуть глубже в рану. Вика втянула воздух, ее голова запрокинулась от боли. — Какую?!

Ричард увидел, как мышцы на ее ногах напряглись. Она стиснула зубы и затаила дыхание, чтобы выдержать усилившуюся боль от эйджила.

Судорожно вдохнув, Вика все же опустила голову.

— Ту же ошибку, что допустил Даркен Рал. И Ханнис Арк. И император Сулакан. Ее совершили и многие другие.

Мичек разозлился от разговоров о какой-то совершенной им ошибке. Он подошел ближе, схватился за эйджил и стал поворачивать его из стороны в сторону. Вика невольно закричала, ее глаза закатились от муки, которую она не могла ни вынести, ни прекратить. Ее ноги тряслись, стопы дрожали. Ричард страдал при виде ее беспомощности. Мичек отпустил эйджил и зажал между грязными пальцами одну из косичек на бороде. Он выгнул брови над темными злыми глазами.

— И что это за ошибка?

От пытки эйджилом мускулы Вики затвердели как железо. Наконец, она смогла вдохнуть достаточно воздуха, чтобы ответить, и устремила на Мичека свои влажные небесно-голубые глаза.

— Ошибка... недооценивать магистра Рала.

Мичек раздраженно указал на Ричарда:

— Его? Он недостоин называться магистром Ралом.

— Называйте его как хотите, хоть лесным проводником. Но мой долг предупредить, хозяин, что вы допустили фатальную ошибку.

— Сначала я его недооценил, а теперь сделал фатальную ошибку?

Ее подбородок дрожал от боли, а по щекам струились слезы. Вика кивнула.

Брови Мичека нависли над жестокими глазами. Он поднял руку в величественном жесте.

— Какую фатальную ошибку я, по-твоему, совершил?

Вике пришлось сделать паузу, чтобы сглотнуть.

— Вы не убили его, когда имели возможность. Ричард Рал не делает ошибок, пытаясь преподать урок своим врагам. Он не оставляет их в живых, чтобы читать нотации и злорадствовать. Он просто убивает их.

Вика советовала Мичеку убить Ричарда, но он верил, что она поступает так по веской причине. Она отвлекла Мичека, пока тот не начал свежевать Кэлен заживо, но это навлечет на Вику страшный гнев ведьмака. Ричард боялся за Морд-Сит, но был крайне благодарен за ее вмешательство.

Заметив краем глаза движение, он понял, что Шейла очнулась. Они быстро обменялись взглядами, осознавая отчаянность положения.

Мичек недолго смотрел на Морд-Сит, словно обдумывая ее слова или то, каким еще пыткам ее подвергнуть, а потом коротко рассмеялся. Змеиные косы на бороде качнулись, когда он повернулся к Ричарду. Сальные пучки седоватых волос выделялись на фоне зеленоватого света стеклянных сфер, расставленных по комнате. Мичек пренебрежительно махнул рукой на Ричарда и перевел взгляд на Вику.

— Я ценю твою преданность и попытки предупредить, но ты сама меня недооцениваешь. Знаменитый могущественный магистр Рал беспомощен предо мной. Никому не избежать ведьмовской клятвы.

— Он одаренный. Я видела, как он убивает своим даром.

Усмешка исказила грубые черты Мичека.

— Одаренный? Я блокировал его дар. — Он ударил кулаком по своей выпяченной груди. — А еще блокировал твою способность использовать эйджил против меня, блокировал способности других Морд-Сит, блокировал дар ведьмы и силу Матери-Исповедницы. Никто не сможет использовать свою силу в этой комнате, кроме меня. Видишь? Ты ошиблась. Едва ли сейчас он опасен для меня. Его сомнительные «силы» ему не помогут. Он во власти ведьмовской клятвы.

— Говорю вам, хозяин, вы сделали фатальную ошибку. Вы самонадеянно желаете показать ему свое превосходство, но из-за высокомерия упустили шанс убить его. У вас не будет другой возможности.

Мичек с неприкрытой ненавистью взглянул на Ричарда. Он медленно отдалялся от Вики, не сводя глаз с Ричарда, а потом ненадолго замер, чтобы посмотреть на Кэлен, страстно желая продолжить занятие, от которого его отвлекли. Кэлен посмотрела на него с отвращением и вызовом. Он довольно улыбнулся. Вскоре он остановился перед Ричардом и посмотрел на свою беспомощную жертву.

— Опасен, да? — Он упер кулаки в бедра и презрительно посмотрел на Ричарда снизу вверх. — Может, мне следует прислушаться к совету преданной мне Морд-Сит и...

Собрав все силы, Ричард ударил ногой в лицо ведьмака. Его сапог встретился с костью. Ричард не понял, была ли это скула или челюсть, но Мичек безжизненно повалился на спину. Ударившись о пол, он распластался и, похоже, потерял сознание.

Нахмурив лоб от усилий, Вика натянуто улыбнулась Ричарду через боль.

— Я выиграла вам время. Теперь убирайтесь отсюда.

— Ричард... — позвала Кэлен.

Он проследил за ее взглядом и увидел темных Гли, осторожно выходивших из теней между лишенных кожи трупов. Как и эти трупы, Ричард беспомощно висел на наручниках. Твари не будут дожидаться, пока Мичек придет в себя и закончит трудиться над Кэлен. Они заберут ее сейчас. Он знал, что они воспользуются возможностью заполучить то, за чем пришли — за младенцами в утробе Кэлен.

Глава 2

Ричард перевел взгляд с темных блестящих Гли, таившихся в тенях меж трупов, на бессознательное тело на полу перед ним. Если бы у него была твердая точка опоры, когда он ударил Мичека по голове, то он смог бы убить ведьмака. Но Ричард висел на цепи и сделал все возможное. По крайней мере, сейчас этот крупный мужчина вырубился.

У него мало времени до того, как Мичек придет в себя или Гли решат не упускать шанс забрать желаемое.

Ричард сжал колени и поднял ноги перед собой, а потом опустил их. Он повторил движение еще несколько раз, чтобы заставить тело раскачиваться взад-вперед. С каждым разом ноги поднимались все выше. Цепь протестующе застонала, когда верхнее звено начало двигаться на толстом штыре в потолке. Раскачавшись по максимуму, он дернул ногами вправо, закручивая тело и сменяя раскачивание на вращение. Взмахивая ногами, он кружился все быстрее.

Когда провисания цепи исчезли, звенья начали перекручиваться. Чем дольше он вращался, тем больше закручивалась цепь и тем сложнее было продолжать. Давление наручников на запястья усиливалось, они болезненно врезались в плоть. Он схватил цепь над оковами, пытаясь снять часть нагрузки с запястий. Ричард игнорировал боль и не переставал работать ногами, перекручивая цепь. Он надеялся, та даст слабину. Звенья продолжали накладываться друг на друга.

В один момент нагрузка оказалась слишком сильной, и штырь в потолочной балке щелкнул — ржавая резьба утратила сцепление с древесиной. Сила вращения заставила его выкручиваться из деревянной балки. Резьба заскорузла от времени и ржавчины и потому двигалась с трудом, но Ричард не имел права остановиться — иначе он может так и не стронуть штырь снова. Он закручивал тело ногами, и крепление цепи понемногу вывинчивалось. Ричард не осмеливался на передышку, боясь, что штырь заклинит.

Мичек все еще лежал на полу без сознания, но мог очнуться в любой момент. Впрочем, у Ричарда были и другие причины для беспокойства. С каждым поворотом он видел, как Гли приближаются к Кэлен. Одним мощным взмахом когтей они могли вспороть ей живот. Судя по учащенному дыханию Кэлен, она прекрасно осознавала угрозу.

Для него стало неожиданностью, когда штырь вырвался из балки. Ричард рухнул на пол, но тут же вскочил, глядя на несколько темных фигур, идущих к Кэлен.

Он обеими руками схватил тяжелую цепь и начал раскручивать над головой. Первые двое Гли увидели, что он освободился и собирается напасть, поэтому переключили внимание с Кэлен на него. Ричард взмахнул цепью и ударил по виску одной из тварей. Большой штырь на конце цепи проломил череп, и создание распласталось на полу.

Пока второй не кинулся на него, Ричард снова махнул цепью. Этот Гли был ближе, поэтому его не получилось ударить штырем по голове. Вместо этого цепь угодила по шее и два раза обернулась вокруг горла хищника, когда тяжелый штырь продолжил свой полет. Ричард тут же дернул, пока Гли не успел схватиться за его оружие или восстановить равновесие. Сила рывка свернула твари шею. Как и первый Гли, он упал замертво, не успев исчезнуть.

Вокруг оказалось еще больше наступающих Гли. Ричард перехватил цепь, чтобы свободный конец был короче, и встал перед Кэлен на достаточном расстоянии, чтобы не задеть. Он продолжал быстро крутить тяжелую цепь и валил Гли, как только они приближались.

— Шейла! — закричала Кэлен. — Помоги хоть чем-то!

— Мой дар не работает, как и твой, — крикнула в ответ колдунья. — Забыла? Мичек заблокировал нашу силу в этой комнате.

Ричард знал, что помощи ждать не приходится. Если он не справится, Кэлен умрет. Все они умрут.

Когда Гли сгруппировались и скопом пошли на него, он сосредоточился на битве. Ричард продолжал крутить цепь над головой как можно быстрее, сбивая ей существ, которые оказывались достаточно близко. Штырь на конце цепи со свистом рассекал воздух. Как только Ричард попадал в одного Гли, ему на смену приходил другой, и Искатель бил тяжелым штырем по черепу твари. Большинство Гли замедлили шаг и остались вне зоны досягаемости цепи. Другие же шли на Ричарда, рассчитывая поднырнуть под цепь и избежать удара. Он видел скалившиеся на него острые белые зубы. Ричард поймал цепь и сложил ее вдвое, чтобы орудовать ей как дубиной. Это удвоило вес каждого удара.

Пока он отбивался сразу от нескольких Гли, один хищник каким-то образом сумел подобраться совсем близко. Пока противник не пропорол его когтями или не вцепился в лицо, Ричард накинул петлю цепи тому на шею. Уперев колено меж лопаток твари, он потянул цепь на себя, крича от усилия. Наконец, он почувствовал, как проломилась трахея. В следующий миг Ричард отбросил другое высокое темное создание и ударил по голове сложенной вдвое цепью.

Ричард растворился в бесконечной кровавой битве. Ритм его движений вскоре стал хорошо знакомым. Он танцевал со смертью.

Он убивал тварей, как только они приближались. Лишь несколько тяжелораненых сумели исчезнуть в свой мир. Воздух в мире Ричарда был наполнен воплями и криками разъяренных существ, раненых и умирающих. Пол стал скользким от крови и слизи мертвецов.

Тяжело дыша, Ричард остановился, выискивая новых врагов и новые цели. С удивлением он понял, что Гли больше не осталось. Мертвые твари лежали одна поверх другой, а последние вопли и крики все еще звучали эхом в его голове.

Он кинулся к ведьмаку, чтобы задушить его цепью, пока тот не очнулся.

Мичек исчез.

Глава 3

Ричард быстро огляделся, надеясь увидеть и поймать Мичека, пока тот не сбежал, но ведьмака нигде не было видно. Ричард зло стиснул зубы. Он должен был убить ведьмака, пока тот не натворил чего-то еще — и не убил их самих.

— Видели, куда он пошел? — спросил он у Кэлен и Шейлы.

Обе покачали головами.

Ричард первым делом подбежал к Вике и выдернул эйджил из открытой раны в ее животе. Она охнула. Прикосновение к эйджилу послало молнию боли к его локтю, заставив вздрогнуть. Боль можно было сравнить с ударом железного стержня по затылку. В ушах зазвенело. Он даже представить не мог, какую муку причиняло это оружие в открытой ране.

Он швырнул эйджил на пол, а потом коснулся окровавленной дрожащей ноги Вики, глядя в ее мокрые от слез глаза.

— Держись, Вика.

— Убейте меня, — взмолилась она. — Пожалуйста, магистр Рал. Я безнадежна. Прошу, прекратите это.

— Просто держись, — ответил Ричард. — Я помогу тебе. Доверься.

Злясь на то, что не смог сразу прикончить Мичека, Ричард потащил свою тяжелую цепь к ножнам с мечом, которые лежали под тем местом, где он висел. Он отпихнул темную скользкую руку, которая лежала поверх нижней половины ножен, а потом начал вытаскивать меч, но запястья были скованны вместе, и ему пришлось зажать ножны между сапог.

Когда он достал оружие, его пронзило знакомое ощущение. Он почувствовал себя идиотом.

Он держал рукоять обеими руками и с огромным облегчением ощущал гнев магии меча, который объединился с ним и расцвел в полноценную ярость. Ричард тут же повернулся и взмахнул мечом поверх головы колдуньи. Полетели искры, когда клинок разбил железную цепь и отправил звенья в полет. Шейла упала на пол.

— Вытяни руки, — сказал он ей.

Когда она выполнила его приказ, то поняла, что он собирается делать. У нее не хватало времени остановить его, поэтому она охнула от ужаса и отвернула лицо. Клинок со свистом рассек воздух, описав дугу, и ударил по наручникам между ее запястий. Металлические оковы рассыпались. Осколки горячей стали разлетелись по комнате, отскакивая от грубого каменного пола.

Шейла, удивленная тем, что еще не лишилась рук, была рада избавиться от ужасного украшения. Она потерла кровоточащие запястья.

— Придержи Кэлен, — сказал он колдунье, которая даже не успела его поблагодарить.

Шейла обхватила ноги Кэлен и немного приподняла ее. Ричард нанес мощный удар по цепи, прикрепленной к запястьям Кэлен. Железные звенья развалились от удара уникального клинка, словно были сделаны из глины. Горячие осколки разлетелись по воздуху.

Вместе Шейла и Ричард поставили Кэлен на пол. Она вытянула руки, отвернув избитое кровоточащее лицо, чтобы Ричард мог разбить наручники. Как только с ними было покончено, она с облегчением закинула руки ему на шею. Ричард неловко обнял ее скованными руками, параллельно вливая в Кэлен целительную магию, чтобы хоть немного облегчить ее боль. Остальным придется подождать.

Когда он отпустил ее, собираясь осмотреться в поисках опасности, она осела на корточки, крепко прижав к себе локти и обхватив голову руками, чтобы умерить боль от ран, нанесенных Мичеком. Она была благодарна Ричарду за хоть и небольшое, но исцеление. Он положил руку ей на плечо, радуясь, что сейчас она в безопасности. Не поднимая взгляда, Кэлен на мгновение сжала его ладонь.

Он понял ее без слов.

Пока Шейла придерживала Морд-Сит, Ричард мечом разбил цепи и тут же бросился на помощь колдунье, чтобы осторожно опустить Вику на пол. Шейла и Кэлен подержали руки Вики, чтобы он мог разбить ее наручники.

Куски металла еще прыгали по каменному полу, когда некий звук заставил Ричарда обернуться.

В отдалении, позади висевших освежеванных трупов воздух наполнился черточками, когда сотни Гли начали появляться из ниоткуда. Материализовавшись, хищники рванули к ним, обегая мертвецов как бурная река, текущая по камням. Они приближались к Ричарду, Кэлен, Шейле и Вике.

Все еще пребывая в тумане ярости меча, Ричард повернулся к угрозе. Шейла обхватила Кэлен и развернулась спиной к опасности, прикрывая женщину собой.

Ричард только что танцевал со смертью, противостоя последней атаке Гли, поэтому действовал без раздумий.

Он опустился на правое колено. Держа меч обеими руками, он направил его на темные фигуры, которые шли на него, щелкая зубами, вытягивая когти и визжа от жажды убивать.

Он был боевым чародеем по праву рождения, и где-то глубоко внутри него одержали верх инстинкты и яростная необходимость. Наследие силы пронзило его руки, державшие рукоять меча, и добавили разрушительную силу к ярости клинка. На острие зажегся свет. Комнату сотряс грохот, словно в меч ударила молния.

Горизонтальный клин света, вспыхнувшего на кончике меча, был таким же тонким и острым, как и сам клинок. Ослепительный абсолютно белый свет был плоским, тонким и почти неосязаемым, как светящаяся стеклянная панель, но в то же время в нем ощущалась чистая угроза.

Все, чего касалась бритвенно-тонкая полоса света, тут же распадалось.

Трупы разрезало пополам, плоский клинок света беспрепятственно прошел через плоть и кости. Закоченевшие нижние части тел упали на пол.

Клин света прошел и через Гли — как горячий нож через шелк. От стремительного ослепительного клинка не было спасения.

Отрубленные темные ноги попадали. Верхние части скользких торсов, все еще размахивая руками, катились по полу, и из них вываливались внутренности. Некоторые Гли ползли по полу, пытаясь добраться до него. Но они были лишены ног и стремительно истекали кровью, поэтому смерть быстро положила конец их усилиям. Все случилось мгновенно, поэтому никто из них не успел пригнуться, чтобы избежать острого света, или вернуться в свой мир.

Золотая богиня больше не услышит новостей об этой атакующей группе.

В то мгновение, когда появился лист света, все перед ним было разрезано надвое. Почти сразу плоский клин света погас. Все длилось долю секунды, но этого хватило.

Света больше не было, но пол продолжал содрогаться от вызванного им грома. В конце концов, и этот звук стих. Комната погрузилась в звенящую тишину. Сотни Гли лежали спутанной кровоточащей массой, и несколько рук все еще слабо царапали воздух. Когда это остаточное содрогание мышц прекратилось, все замерло. Ричард стоял на одном колене с закованными руками, опущенной головой и вытянутым в сторону исчезнувшей угрозы мечом.

Когда он, наконец, встал и обернулся, то увидел Шейлу, замершую с широко распахнутыми глазами. Кэлен, которая всего пару секунд назад вместе с колдуньей готовилась к скорой смерти, с облегчением вздохнула.

Глава 4

— Ричард, — прошептала Шейла в гнетущей тишине. — Как вы это сделали? И что вообще вы сделали?

У Ричарда не было ответа. По правде говоря, он и сам не понимал своих действий, а уж тем более не мог их объяснить. Он повиновался инстинкту — инстинкту боевого чародея.

— Я покончил с угрозой, — просто сказал он, не пытаясь приукрасить догадками то, чего не мог объяснить.

— Нет... В смысле, да, но я спрашиваю о том, как такое возможно? Это явно была магия. Мичек лишил нас возможности использовать магию в этой комнате. Кстати говоря, почему меч сработал? Он не должен был. Вы не могли использовать свой дар здесь.

Ричард выгнул бровь.

— Ты в это веришь?

— Конечно. — Она нахмурила лоб. — Я чувствую, что не могу использовать дар. Он заблокирован. Как вам удалось?

— Мичек не волшебник, но использовал Первое правило волшебника.

Ее лицо исказилось от недоумения.

— Первое что?

Ричард облизнул губы.

— Сомневаюсь, что ведьмак — даже такой могущественный — способен заблокировать наш дар. Но ты боялась, что это правда, поэтому поверила ему и сама сделала это правдой. Ты заблокировала свой дар, потому что твой разум поверил в блок и ты ожидала, что будешь лишена способностей. Не думаю, что Мичек действительно способен на такое. По крайней мере, по отношению к нам. Морд-Сит он может ограничить, потому что был их наставником, но не нас. Иногда обман — лучшая магия.

— Но как вы узнали?

Ричард ухмыльнулся.

— Этот урок преподал мне дед. Жаль, что я так поздно вспомнил о нем и понял, что на самом деле произошло. Если бы я сообразил раньше, то смог бы убить Мичека, даже вися на цепи. Я думал, что мой дар заблокирован, но когда схватил меч, то инстинктивно ожидал, что его магия сработает. Когда так и случилось, я понял, что нет никакого блока — иначе я не ощутил бы связанной со мной силы меча. Это была просто уловка. Я поверил Мичеку, потому что боялся, что это правда.

Шейла покачала головой.

— Если б я все это понимала, то смогла бы помочь.

— Мы все поверили Мичеку, потому что он — пугающая личность. Достаточно было быть убедительным, а Мичек убедителен. Но и у его возможностей есть предел.

Ричард повернулся к Кэлен и нежно обхватил ладонями ее окровавленное лицо. Он поцеловал жену в лоб, не в силах выразить словами облегчения, что ей пока ничто не угрожает. Ему было больно смотреть на кровь на ее лице. Он ненадолго высвободил поток магии Ущерба и заставил кровь на ее лице исчезнуть. Вдобавок он немного умерил ее боль.

— Сможешь подождать еще немного? — прошептал он ей. — Я должен помочь Вике.

Кэлен кивнула.

— Мичек не нанес мне серьезных ран, не переживай. Помоги Вике, если сможешь.

Когда Ричард повернулся, изумленная Шейла взяла его за руку и указала на Кэлен.

— Как вы заставили исчезнуть кровь на ее лице?

— Магией Ущерба. Я же говорил тебе, наш дар не блокирован. — Он вытянул руки, все еще закованные в наручники. — А теперь покажи мне, что я прав, и используй свой дар, чтобы избавить меня от оков.

Мрачно глядя на него, она открыла рот, чтобы задать вопрос, но потом обхватила наручники и закрыла глаза, концентрируясь. Ричард услышал щелчок, когда замок на металлических браслетах сломался. Он покрутил запястьями, и, к его великой радости, оковы с прикрепленной к ним цепью разомкнулись и упали.

— Спасибо. Видишь? Дар все это время был с тобой. — Он указал на вход в комнату. — А теперь внимательно следи, не появится ли Мичек. Он где-то там и не собирается так легко сдаваться. Я должен помочь Вике, пока он не вернулся.

Колдунья крепче сжала его руку. В ее глазах отражались болезненное сочувствие и сожаление. Она недолго колебалась, а потом наклонилась ближе, чтобы Вика не могла ее расслышать:

— Лорд Рал, ее раны слишком серьезны. Исцеление — одна их сторон моего дара, и я занималась этим всю жизнь. Я знаю, что возможно, а что нет. Для нее ничего нельзя сделать. Поверьте, я знаю, о чем говорю — она не оправится от такой тяжелой раны в животе. И это без учета того, что еще он сотворил с этой бедняжкой. Но даже если бы ее можно было исцелить, это заняло бы много часов. Особенно сложное исцеление может занять дни. Мичек все еще где-то здесь и не собирается отказываться от ведьмовской клятвы. Он вернется за нами. Думаете, он не убьет Кэлен после того, как закончит с Викой?

Ричард хмуро посмотрел на нее:

— Предлагаешь сбежать? Я должен улепетывать из-за ведьмовской клятвы? — Он обвел рукой комнату с лишенными кожи трупами, часть которых была рассечена надвое его магией. — Я должен оставить Народный Дворец Мичеку, прекрасно зная, какой он монстр?

— Нет... — Она раздраженно мотнула головой. — Вовсе нет. Из-за смертельной опасности для вас и Матери-Исповедницы — и ваших детей — мы не можем тратить время на тщетные попытки исцеления Вики. Вам не следует отвлекаться на долгую попытку, которая закончится ничем. Сейчас мы можем дать Вике лишь милосердную быструю смерть. Она заслужила это.

Ричард сдержал гнев, вызванный ее словами, и сказал:

— Позволь мне все уладить.

При виде выражения его глаз Шейла все же кивнула и мягко отпустила его руку. Кэлен дотронулась до Ричарда, поддерживая в тяжелой ситуации. Он коротко взглянул на обеих женщин и увидел в их глазах боль. Решительное выражение его лица удержало их от разговоров.

Что-то в темноте привлекло его внимание. Далеко позади Кэлен и Шейлы, в тусклом зеленоватом свете был одинокий Гли, который просто стоял и смотрел. Ричард вспомнил, что уже видел одного Гли после предыдущей битвы, когда он убил большую группу хищников.

Он уставился на темную фигуру. Та смотрела в ответ.

А затем тварь поступила страннейшим образом. Не двигаясь, она повернула ладони и раздвинула когти, которых было по три на руке. На какое-то время Гли замер в этой позе, и Ричард разглядел перепонки между когтями.

Поза не выражала агрессии. Если бы он знал меньше, то решил бы, что Гли выражает уважение к Ричарду и его поступку. Как только Гли встретился с ним глазами и показал перепонки на руках, воздух наполнился черточками, и хищник ушел в свой мир.

Ричард задумался, был ли это тот Гли, которого он уже видел раньше. Или это разведчик, который пришел посмотреть, что случилось, и доложить об этом Золотой богине.

Еще он задавался вопросом, зачем Гли перепончатые когти, если они хищники.

Какой бы ни была его цель, у Ричарда не было времени на размышления — его ждали более важные занятия.

Он сфокусировался на двух женщинах перед собой.

— Я собираюсь помочь Вике.

Глава 5

Обнаженная Морд-Сит лежала в луже своей крови на грубом и холодном каменном полу. Осколки сломанной цепи были раскиданы по полу. Коса Вики покраснела от крови. Ее красное кожаное одеяние лежало неподалеку.

Бледное лицо Вики было покрыто синяками и открытыми ранами, по нему струилась кровь. Ричард видел, что обе ее скулы проломлены, а один фрагмент кости проткнул кожу. Он едва мог сдержать ярость при виде того, что ведьмак с ней сделал, и с трудом верил, что она до сих пор жива. Впрочем, если он сейчас ничего не предпримет, она не проживет долго.

Он напомнил себе, что сейчас не время злиться на Мораваску Мичека — это подождет. Сейчас важна Вика и то, в чем он надеялся преуспеть.

Она едва заметно дрожала. Ее глаза были закрыты, пока она боролась с сокрушительной тяжестью боли. Ее поблескивающие окровавленные внутренности лежали возле бока — длинная перекрученная петля кишечника, выходившая из раны в животе. Он не верил, что она не кричит от боли.

Во время обучения Морд-Сит по несколько дней держали на пороге смерти, и Ричард знал, что такое извращенное обучение делало их неимоверно жестокими. Они были хорошо знакомы со смертью. Они сами танцевали со смертью, один на один. Только благодаря обучению Вика смогла выдержать истязания Мичека и выжить.

Глаза Вики открылись, когда Ричард опустился рядом с ней на колени.

— Вы все сделали правильно, магистр Рал. Я знала, вы что-нибудь придумаете, если я выиграю вам чуточку времени. — Внутренняя часть ее губ была разбита о зубы. Он видел, как больно ей говорить, хотя она изо всех сил старалась этого не показать. — Надеюсь, вы не поверили, что я действительно призываю его убить вас.

— Нет, — тихо заверил он, нежно положив руку ей на плечо. — Нет, я знал, что ты на самом деле делаешь.

Она с облегчением выдохнула.

Ричард улыбнулся ей, хотя ему больно было видеть ее в таком состоянии. Он осторожно убрал прядь светлых волос с ее глаз, устремленных на него.

— Это ты все сделала правильно, Вика. Это все твоя заслуга. Я бы не справился без тебя. Ты спасла Кэлен и меня — и наших детей.

— Это огромная честь для меня, — сказала она. — Боюсь, настало мое время. Я хорошо знакома с порогом мира мертвых. Я возвращалась оттуда больше раз, чем кто-либо имеет на то право. Сейчас я смотрю на вас с окраины этого темного места. Мир мертвых зовет меня. Настало время перейти через завесу. Спасибо, что спасли меня от Ханниса Арка и позволили служить вам.

Ричард помотал головой.

— Твое время не пришло, Вика. Даже не думай об этом. Ты должна жить. Я нуждаюсь в тебе.

Она медленно покачала головой.

— Сейчас уже слишком поздно. Я знаю. Пожалуйста, не пытайтесь утешить меня ложной добротой лжи. Я не поверю.

— Я Искатель Истины. Это не ложь. Я не стал бы тебе лгать. Если бы я думал, что слишком поздно тебя спасать, то так бы и сказал.

Она едва заметно улыбнулась.

— Даже вы не сможете исцелить меня или удержать от перехода в мир мертвых. Но я буду вечно благодарна, если вы избавите меня от дальнейших страданий этой жизни и даруете быстрый переход в следующую.

— Вика...

— Пожалуйста, магистр Рал. Покончите с этим. Мне стыдно признаваться, но я недостаточно сильна, чтобы терпеть дальше или закончить это самостоятельно. Я ненавижу себя за то, что вы видите мою слабость. Прошу. Даруйте мне милосердную быструю смерть.

Ричарда ранили ее слова, ему было сложно видеть, как она молит о смерти.

— Я просил тебя довериться мне. Ты должна сделать это сейчас. Я магистр Рал. Мы связаны клятвой — я поклялся тебе, а ты мне. Пока ты в этом мире, твоя жизнь в моих руках, твой долг служить мне и защищать меня, а мой долг — защищать тебя. Больше того, ты нужна мне. Ты поклялась мне в преданности. Вспомни об этой клятве и доверься мне. Ты должна держаться ради меня.

Пока она не начала спорить, Ричард мягко положил ладонь ей на лоб. Закрыв глаза и опустив голову, он позволил своей силе течь в нее. Вика ахнула, ощутив прилив горячей энергии. Он не пытался исцелить ее или даже облегчить боль. Он знал, что сейчас это не принесет никакой пользы. На данный момент он мог только дать ей сил, чтобы помочь продержаться, пока он не сможет спасти ее.

Когда он открыл глаза и поднял голову, то увидел ярко-голубые глаза Вики. Он улыбнулся:

— Вот теперь я узнаю свою Морд-Сит. — Он приложил палец к ее губам, не давая заговорить. — Моя сила — твоя сила. А теперь потерпи ради меня еще немного.

Когда она кивнула, из уголка ее глаза скатилась слеза.

Ричард вскочил на ноги. Он дал ей немного сил, но знал, что времени мало. Одна лишь сила не сохранит ей жизнь.

Неподалеку Шейла, поглядывая на него, помогала Кэлен одеться. Под опухшим глазом Кэлен все еще был голубовато-синий фингал, а запястья кровоточили — как у Шейлы и у самого Ричарда.

— Высматривайте Мичека, — сказал он им обеим. — Он все еще где-то рядом. Нужно, чтобы какое-то время нам никто не мешал.

Шейла подозрительно посмотрела на него.

— Для чего?

Кэлен закончила застегивать свою сорочку и, когда Ричард не ответил, предположила:

— Подозреваю, для очередной безумной идеи.

Шейла посмотрела на Ричарда, а потом снова на Кэлен:

— Что за безумная идея?

— Даже представить не могу.

— Кэлен, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала. — Ричард положил руку ей на плечи и притянул к себе. Ему некогда было отвечать на вопросы. — Я знаю, что тебе плохо и ты нуждаешься в исцелении. Как и запястья Шейлы. Обещаю, мы позаботимся об этом. Но прямо сейчас побудь с Викой. Я не хочу оставлять ее одну. Держи ее за руку и просто будь рядом, пока я не вернусь.

— Куда ты идешь?

— За остальными.

Шейла указала на вход в комнату для убийств, где на коленях стояли остальные Морд-Сит.

— Мичек блокировал их. Думаете, это такая же магическая уловка, как та, что он провернул с нами?

Ричард вздохнул и посмотрел через подвешенные трупы на вход в зал. Между лишенных кожи тел он сумел разглядеть проблески красного одеяния коленопреклоненных Морд-Сит.

— Нет. Он был наставником Морд-Сит. Я точно не знаю, как это работает, но как их наставник он может обладать реальной властью над ними. Мичек на самом деле мог отгородить их от всего.

— Тогда что собираетесь делать? — спросила колдунья.

— Избавить их от этого блока. Жди здесь вместе с Кэлен и будь настороже. Мичек неподалеку и рано или поздно объявится. Я опасаюсь, что он может проскользнуть сюда и застать нас врасплох.

— При следующей встрече вы разрубите его светом из меча, как Гли? — с надеждой спросила колдунья. — Это определенно сработает.

Ричард разочарованно скривился:

— Да, если смогу, но я в общем-то и не знаю, как это сделал. Я просто отреагировал на ситуацию. В момент отчаяния я могу лишь подчиниться натуре боевого чародея, которая оценит характер опасности и инструменты, которыми я располагаю, а также силы, которые могу использовать — а потом сделает то, что сочтет наиболее эффективным. Я не знаю наверняка, но это самое логичное объяснение. Я действую неосознанно.

Шейла ненадолго задумалась, а потом серьезно посмотрела на него.

— И как вы собираетесь побороть ведьмака? Его магия мощна.

Ричард посмотрел на нее с не меньшей серьезностью.

— Полагаю, мне придется разобраться с ним по старинке.

— По старинке? Это как?

Ричард выгнул бровь.

— Я просто обрушу на него все свои эмоции.

Рот Шейлы скривился от недовольства, когда она оглянулась на Кэлен.

— Ты была права. Безумная идея.

Глава 6

Немного не дойдя до широкого проема, ведущего в коридор, Ричард остановился с мечом в руке, осторожно наклонился и осмотрелся в обоих направлениях. Он ощущал вдавленное в ладонь слово «ИСТИНА», выложенное на рукояти золотой и серебряной проволокой. Из болезненно пульсирующих ран на его запястьях текла кровь, попадая на рукоять меча, стекая по лезвию и капая с острия. Его кровь всегда заставляла магию меча жаждать встречи с врагом. Он часто использовал свою кровь, чтобы придать мечу еще большую целеустремленность.

Выглянув, он не заметил никаких признаков ведьмака. Он беспокоился, что Мичек мог спрятаться прямо на виду — в первый раз, когда Ричард его увидел, тот словно материализовался из дыма. К счастью, сейчас никакого дыма не было. Но Ричард все равно не знал, какими еще способностями к маскировке обладает Мичек.

Ричард довольно сильно ударил мужчину, но точно не знал, куда угодил его сапог и какие повреждения нанес. Но бил изо всех сил, и, судя по тому, что ведьмак потерял сознание, удар вышел серьезным. Ричард не знал, хватило ли этого.

Скорее всего, Мичек где-то прятался, зализывая раны. Ричард ничего не знал о ведьмаке и мог только гадать, способен ли тот исцелить сам себя. Если он ранен не слишком серьезно, то не остановится.

Человек, наполненный ненавистью и жаждой власти, не позволит своей жертве ускользнуть, поэтому вскоре ведьмак выскочит из ниоткуда, чтобы напасть. И он будет жаждать крови. Но пока у них была небольшая передышка, чтобы попытаться спасти Вику.

Остальные пять Морд-Сит все еще стояли на коленях, выстроившись в линию перед широким проемом. У каждой на выставленных ладонях лежал эйджил, прикрепленный к золотой цепочке вокруг запястья. Все они безучастно смотрели вперед. Ричард знал, что, несмотря на внешнюю безжизненность, все они чувствуют боль эйджила.

Ричард не верил, что простая уловка могла погрузить Морд-Сит в такое состояние оцепенения. Скорее, это результат способностей ведьмака и наставника Морд-Сит. Ричард не знал, что это за способности и какМичек их обрел, но они были реальны. Еще один повод для беспокойства. Девушек для обучения выбирали за невинность и сострадание, но Ричард подозревал, что наставников будущих Морд-Сит выбирали за их одержимую жестокость.

Он был уверен в одном: он должен вернуть пять Морд-Сит из того потерянного места и только потом пытаться исцелить Вику. А еще нужно поторопиться — у Вики не так много времени.

Он положил ладонь на облаченное в красную кожу плечо Бердины. Та не отреагировала. Раньше она принадлежала Мичеку, поэтому его контроль над ней был самым сильным. Через ладонь Ричард ощущал болезненный гул силы эйджила, текущей через нее. Эта сила подпитывалась связью с магистром Ралом, а не с Мичеком, и в этом крылся источник надежды Ричарда.

Посредством этой связи он ощущал, что Бердина страдает. Вероятно, боль была усилена блоком. Он расстроился, ощутив, что она утратила всякую надежду.

Ричард сел на корточки, не убирая ладонь с плеча Бердины. Он умел исцелять даром, много раз был связан с ранеными или больными людьми, позволяя своему дару течь в них. Он начал открывать ментальный клапан глубоко внутри себя.

— Я с тобой, Бердина, — сказал он ей на ухо. — Как Морд-Сит, ты предана магистру Ралу и связана с ним узами, пока желаешь служить ему. Никто другой не может претендовать на власть над тобой. Никто. Ни сейчас, ни потом. Мораваска Мичек — враг Д'Харианской империи, а я ее лидер. Теперь я разрушаю все блоки, которыми он тебя оградил, и ставлю вместо них защиту моего дара, которая не даст ему снова использовать на тебе свои силы.

Ричард снял с себя последние внутренние ограничения, позволяя всей целительной мощи дара устремиться в нее. Она не только услышит, но и почувствует Ричарда, его дар и связывающие их узы. Она сможет ощутить, как грубая боль блока, поставленного ведьмаком в ее разуме, превращается в ничто.

Затем он встал и поднес острие меча к ее ладоням, позволив крови капнуть на ее руки.

— Именем уз и кровавой клятвы я забираю тебя у ведьмака.

Бердина охнула и дернула головой. Ее глаза открылись. Она проморгалась и потрясла головой, словно собираясь с мыслями и пытаясь понять, где очутилась. Наконец, она посмотрела на свои окровавленные ладони и подняла взгляд на Ричарда.

— Магистр Рал...

Когда Ричард улыбнулся, она вскочила и обняла его.

— Вы спасли меня! Пришли за мной и спасли! Я знала.

Ричард похлопал ее по спине и отстранился.

— У нас мало времени. Нужно освободить и остальных.

Он подходил к каждой Морд-Сит и повторял процедуру, пока все пять не избавились от блока Мичека. Никто не обнимал его как Бердина, но все явно были благодарны, что он вернулся и вырвал их из хватки ведьмака.

— Где Мичек? — спросила Рикка. Она встала и оглядела оба конца коридора.

— Не знаю, — ответил Ричард. — Нужно будет его выследить, но сперва я должен помочь Вике.

— Значит, вы ее нашли? — с надеждой спросила Нида.

Ричард кивнул.

— Боюсь, новости не очень хорошие. Он серьезно ее ранил.

Ричард торопливо вел их через лес лишенных кожи трупов. Морд-Сит хладнокровно смотрели на голые красные мышцы, белые сухожилия и застывшее выражение ужаса и муки на лицах. Все они были знакомы с работой Мичека. Впрочем, при виде Вики все они разозлились.

— Это Мичек с ней сделал? — шепотом спросила Кассия, наклонившись к Ричарду.

Он кивнул:

— Мы должны помочь ей.

Нида недоверчиво взглянула на него через плечо.

— Помочь? — Вдруг ее лицо озарилось пониманием, и она понизила голос. — О, теперь я поняла, о чем вы. Магистр Рал... вы предпочитаете, чтобы это сделала одна из нас? В конце концов, она наша сестра по эйджилу.

Ричард наклонил голову.

— Что сделала?

Ниде явно было неудобно говорить.

— Вы знаете. Закончила это. Один поворот моего эйджила, и ее страдания прекратятся.

Ричард выставил ладони, протестуя против такой мысли:

— Нет-нет. Ты не поняла. Мы должны исцелить ее.

Глава 7

Пять Морд-Сит переглянулись, но ничего не сказали. Все они знали, что подобные раны не поддаются исцелению. Ричард надеялся доказать им, что они ошибаются.

Кэлен стояла на коленях возле Вики, а Шейла сидела по другую сторону от Морд-Сит. Они держали за руки смертельно раненую женщину.

— Нам нужно продолжить исцеление, — сказал Ричард и посмотрел на них, убеждаясь, что все внимательно слушают. — Нужно спешить. Вот что мы сделаем…

Шейла подняла на него взгляд.

— Мы?

Ричард кивнул и жестом попросил всех Морд-Сит встать вокруг Вики, чтобы объяснить всем разом.

— Мичек где-то рядом, — сказал он, по очереди глядя на них. — Он может объявиться в любой момент, поэтому нам придется действовать быстро.

Шейла смутилась:

— Исцеление таких серьезных ран, даже если оно реально, заняло бы минимум день, а то и несколько.

— Ты права, — сказал Ричард. — У нас нет столько времени. У Вики тоже. Пытаться использовать знакомый тебе способ исцеления — не наш вариант. Я, как и ты, сильно сомневаюсь, что он сработает. Мы должны все сделать быстро.

Кэлен пыталась понять, о чем он говорит, но Шейла смотрела на него как на сумасшедшего.

— Быстро, — повторила колдунья. — Быстро ее исцелить. Ну конечно. — Она подняла взгляд к потолку, словно обращалась к невидимым зрителям. — Все обрело смысл.

Проигнорировав замечание Шейлы, Ричард вытер ладонью рот и отвернулся, пытаясь придумать, как все объяснить, не вызвав при этом панику.

Он повернулся обратно:

— Кажется, я знаю способ исцелить ее, если мы будем действовать вместе. Вдевятером.

— Магистр Рал, мы ничего не смыслим в исцелении, — сказала Бердина, указав на сестер по эйджилу. — Полагаю, многие из нас подвергались исцелению разок-другой, но мы никого не в состоянии вылечить. Мы не можем использовать магию кроме той, что магистр дарует нам посредством уз, чтобы мы могли использовать эйджил и все с ним связанное.

Ричард прекрасно знал, что Морд-Сит терпеть не могут иметь дело с магией.

— Нет, можете, — настаивал он. — Но уникальным способом. Боюсь, это может быть опасным — для всех нас. И все же, я думаю, у нас есть шансы на успех.

— Думаете? — Шейла подняла ладонь, останавливая его. — Во-первых, я даже представить не могу, о чем речь. Но, что более важно, вы с Матерью-Исповедницей несете ответственность за двух детей Д'Хары в ее чреве. Наша задача защищать ее от опасности, а не подвергать риску.

— Это ради ее защиты, — не сдавался Ричард. — Ты должна выслушать меня. Вы все должны. Вам нужно увидеть общую картину, а не сосредотачиваться на одном моменте и одном риске. Вика должна выжить, потому что благодаря ей выживем мы. Нас девять. Если мы потеряем Вику, нас останется только восемь.

Кэлен прищурилась.

— Это как-то связано с Законом девяток?

Ричард уверенно кивнул.

— Да.

— Какой закон? — спросила Шейла. — Кажется, вы о нем уже говорили.

— Говорил. — Ричард ткнул пальцем в потолок. — В одной из тщательно охраняемых библиотек Народного Дворца есть книга, в которой описывается мощь цифр и то, как они связаны с применением дара. Там говорится, что существует множество кардинальных чисел, и некоторые очень сильно влияют на магию. Девятка является наиболее важной цифрой. В определенных обстоятельствах она способна изменить и усилить магию. Иногда она даже способна призывать магические силы, которые не могут быть призваны иным способом. Цифру «три» можно назвать элементом цифры «девять», и она тоже важна. Отчасти, она регламентирует использование магии. Например, посвящение неспроста повторяется трижды — три повторения усиливают магию уз, потому что начинает действовать Закон девяток.

Бердина выглядела озадаченной.

— Но три не девять.

— Слова посвящения произносятся трижды, и это делается три раза в день. Трижды три — девять. Понимаешь? Тройка является составной частью девятки. Она добавляет сил уже и так могущественной цифре.

— Ты считаешь, что раз нас девять, то вместе мы сильнее, чем по отдельности? — спросила Кэлен.

— Кроме всего прочего, — сказал Ричард. Хоть она уловила суть.

— Прочего? — уточнила она.

Ричард указал наверх:

— Мы в Народном Дворце, который имеет форму заклинания, придающего сил магистру Ралу. А еще мы внутри спутанности, и она делает магию лорда Рала, усиленную основным заклинанием, более эффективной. Закон девяток создает третий элемент. Все эти три фактора — Закон девяток, заклинание дворца и спутанность — обеспечивают хорошие шансы спасти Вику. Я должен воспользоваться возможностью, пока обстоятельства на моей стороне.

Кэлен посмотрела на него:

— Но есть и то, что работает против нас. Раны Вики смертельны, а где-то поблизости бродит Мичек. Он может явиться сюда и атаковать нас в любой момент. И еще Гли.

Ричард кивнул.

— Я не говорил, что будет просто или безопасно. — Он наклонился к ней. — Но если мы потеряем Вику, то лишимся могущественного элемента защиты для тебя и детей на пути в Замок Волшебника. Чтобы сохранить силу девяти, нам нужна Вика. Сейчас мы даже представить не можем, как и когда нам может понадобиться помощь Закона девяток. Какой бы незначительной ни была эта помощь, ее может хватить для изменения ситуации, когда на кон будет поставлено все. Из-за Закона вдевятером мы обладаем некой совокупной способностью, которой нет ни у кого из нас. Ни я, ни Шейла в одиночку не способны исцелить такие опасные раны, как у Вики.

Шейла смотрела на него со смесью скептицизма и научного интереса.

— Значит, благодаря этому Закону девяток все вместе мы сможем ее исцелить?

— В некотором роде, да.

— В некотором роде. — Шейла скрестила руки на груди. — Как?

— Нам всем нужно взяться за руки. Шейла, ты будешь держать правую руку Вики, как и минуту назад. Морд-Сит выстроятся вокруг Вики и возьмутся за руки. Дальше будет Кэлен, а потом я. Я возьмусь правой рукой за левую руку Вики, связывая всех нас воедино. Я верю, что когда мы замкнем круг, Закон девяток даст мне необходимое для ее исцеления.

Шейла не опускала руки, глядя на Ричарда исподлобья.

— И сколько времени это займет? — Судя по ее тону, у нее было все больше подозрений по поводу его намерений.

— На нашей стороне все случится почти мгновенно. В этом и заключается преимущество моего плана.

Кэлен наклонилась к нему, настроенная еще более подозрительно, чем Шейла.

— На нашей стороне? О чем это ты говоришь?

Ричард не хотел никого обманывать, но в то же время должен был раскрыть им хотя бы часть своих намерений.

— Когда мы будем связаны, с помощью нашего объединенного дара я стану поддерживать связь с Викой в подземном мире.

У них отвисли челюсти.

Кэлен потянулась и схватила его за руку.

— Что?

— Это единственный способ.

Шейла опустила руки и подалась вперед, как и Кэлен.

— Единственный способ для чего? Умереть вместе с ней?

— Я надеюсь, до этого не дойдет, — сказал Ричард, улыбнувшись в ответ на ее удивление. Они явно ожидали услышать не это. — Вы должны доверять мне. Это единственный способ получить необходимое нам время.

Суть поняла только Кэлен.

— Конечно... Но, Ричард...

— Конечно что? — перебила ее Шейла.

Кэлен бросила на колдунью обеспокоенный взгляд.

— Преисподняя бесконечна. В этом вечном мире нет понятия времени, потому что там нет ни начала, ни конца, а значит и способа измерить, сколько прошло времени. Мгновение здесь может длиться дни или даже века в подземном мире.

Ричард видел, что Шейла готова взорваться сотней вопросов и тысячью возражений, но не хотел это выслушивать.

— Я собираюсь спасти Вику, и точно так же спасал бы любую из вас. Я считаю это необходимым, чтобы суметь доставить Кэлен и детей Д’Хары в замок. Без этого не обойтись. А мы попусту тратим время.

В подземном мире в его распоряжении, кроме всего прочего, будет целая вечность.

— Я хочу, чтобы все опустились на колени и заключили Вику в круг, — сказал он им. — Шейла, бери ее за правую руку. Остальные возьмитесь за руки, как я объяснял. Кэлен, держи меня за руку.

— Магистр Рал, — слабым голосом сказала Вика, когда они встали вокруг нее на колени, — я не хочу никого из вас подвергать опасности. Прошу, не надо...

— Мы окажемся в большей опасности, потеряв тебя. Как магистр я рассудил, что мы должны это сделать. Доверься. — Ричард указал на остальных. — Все возьмитесь за руки.

Глава 8

Ричард поднял эйджил Вики, который не так давно вытащил из раны и бросил на пол.

— Вика, я хочу, чтобы ты зажала его в зубах. Сможешь? Я дал тебе немного своей силы, и мне нужно, чтобы ты вернулась в то место.

Зная, что он говорит о месте меж двух миров, она кивнула. Боль эйджила была для Морд-Сит безумным способом успокоиться. Ричард уже напряг мышцы живота, чтобы помочь себе выдержать боль от прикосновения эйджила. В отличие от Морд-Сит, он не находил в этой боли успокоения. Когда он протянул стержень Вике, она оскалилась и зажала его между зубами. Ее зрачки расширились, когда стена боли ударила в нее, но она лишь сильнее сжала челюсти.

Ему не пришлось просить ее прикусить эйджил.

Он осторожно поднял ее кишку, кучкой лежавшую на полу рядом, и как можно осторожнее смахнул песчинки и камешки. Осмотрев внутренности и больше не обнаружив прилипших посторонних предметом, он погрузил кончики пальцев в рану на животе Вики, чтобы раздвинуть ее края и поместить внутрь теплую массу.

Распахнутые глаза Вики смотрели в потолок, а сама она дрожала. Каждый неровный вдох давался с трудом; затем она напрягала мышцы и замирала, пока снова не требовалось вдохнуть.

— Ладно, худшее позади, — сказал он ей.

Она кивнула, не глядя на него. Похоже, его действия не умерили ее страдания. Лицо Вики стало совсем бескровным, а значит, боль усилилась.

Он положил окровавленную руку ей на плечо.

— Держись, Вика. Осталось недолго. Ты уже на пороге. Боль эйджила поможет тебе сделать последний шаг через завесу. Я буду держать тебя за руку. Я буду здесь и одновременно с тобой, буду наблюдать, как ты пересекаешь завесу.

Последнее было не совсем правдой, но он должен был сказать это вслух для остальных — особенно для Кэлен. Сейчас не время для вопросов, на которые он не посмеет ответить честно.

— Когда попадешь в другой мир, он будет искушать тебя уйти в вечную преисподнюю, — сказал он. — Поверь, я знаю. Тебе станет хорошо, ты освободишься от боли, страданий, страха и переживаний — освободишься от всего. Ты захочешь уплыть в этот вечный мир, где борьба за жизнь останется в прошлом, а ты сможешь обрести покой. Если это окажется сильнее тебя, я разрешаю тебе остаться в том мире.

Он не хотел, чтобы она сделала такой выбор, но хотел дать ей право выбора — так ей будет проще вынести то, с чем предстоит столкнуться. Он знал, что возможность уйти иногда помогала принять непростое решение.

— Но ты нужна мне, Вика. Ты нужна Кэлен. Нужна нашим детям, нужна Д'Харе. Я надеюсь, у тебя хватит сил позволить мне исцелить тебя, пока твоя душа там, а потом вернуться к нам.

Она наконец посмотрела ему в глаза и кивнула. Он видел, что она из последних сил противостоит муке от ран и эйджила, который держала в зубах.

— Это безумие, — тихо сказала Шейла.

Кэлен выглядела так, будто готова с ней согласиться, но все же ничего не сказала. Ричард знал, что, несмотря на вполне обоснованный страх, Кэлен старается довериться его суждению о том, что необходимо для безопасности их детей. Он искренне надеялся, что сумеет оправдать ее доверие.

Ричард посмотрел на колдунью по другую сторону от Вики.

— Может, ты и права. Я знаю, что если нас будет меньше девяти, то мы, скорее всего, потерпим неудачу. Но я не заставляю Вику это делать и не заставляю тебя. Ты вправе не согласиться помогать мне, всем нам и особенно Вике. Я в любом случае попытаюсь — но без твоего участия и без помощи Закона девяток мои шансы на успех уменьшатся. Так что... — Он слегка наклонился к ней. — Выбирай.

Шейла обвела взглядом Морд-Сит, стоявших на коленях вокруг лежащей на спине Вики. Она долго смотрела в глаза Кэлен, но та, несмотря на синяки и сильно опухший глаз, надела маску исповедницы. Наконец Шейла опустила взгляд на Вику, которая сжимала в зубах эйджил и с огромным трудом делала вдохи, а затем снова посмотрела на Ричарда.

— Я не для того пришла из Северной Пустоши, чтобы сейчас отказать в помощи. Вы магистр Рал. Делайте, что должны. Я поддержу.

Ричард признательно улыбнулся.

— Ладно. Сосредоточьтесь на Вике. Представьте, что даете ей свою силу и она снова становится здоровой. Шейла, добавь свой целительный дар к моему.

— Вы действительно думаете, что это поможет? — спросила Кассия. — Если мы сосредоточимся на Вике? Мы не можем творить магию.

— Вы не творите магию. Вы и есть магия, благодаря Закону девяток и узам. Вы часть целого, и именно оно имеет значение. Ты и твои сестры уже бывали на пороге смерти. Ты же помнишь, каково это — быть наполовину в другом мире?

Кассия помрачнела.

— Я была там столько раз, что не могу сосчитать.

— Когда ты на пороге, то часть тебя уже находится в подземном мире — иначе ты не знала бы, что стоишь на пороге смерти. Так? Вика знает. Она сейчас в пограничном состоянии, на грани смерти. Она сказала, что уже смотрит на меня из мира мертвых. Вы привносите в круг свой опыт пребывания на пороге смерти и возвращения к свету этого мира — вот что нам нужно. Пока мы говорим, Вика уходит все дальше. Теперь, пожалуйста, просто делайте, как я говорю. Я должен спасти ее, пока еще могу. Мы будем держаться за руки, давая Вике связь с этим миром. Вы знакомы с обоими мирами. Сейчас время показать, как много значит для нас жизнь. Вы все ее сестры и ее путь назад.

В ответ на эти слова Вика сжала его руку. Она дрожала от боли, причиняемой зажатым в зубах эйджилом. Из уголка ее глаза скатилась слеза. Держа ее за руку, он чувствовал боль, утягивающую его за Викой. Он должен заставить себя игнорировать неприятные ощущения, чтобы сделать необходимое.

Ричард сжал ладонь Кэлен. Из ее запястья все еще сочилась кровь. Нужно исцелить ее руки и болезненные набухшие синяки на лице.

Когда все замолкли, склонили головы и закрыли глаза, Ричард сосредоточился на предстоящем. Он не мог сказать им, что собирается сделать. Он глубоко вдохнул, готовясь к невероятно сложному действию.

Если он хотел обрести так необходимое ему время, то только безвременное место могло помочь.

Он слишком хорошо помнил, как умирал и уходил за завесу. Помнил, как оказался в мире мертвых. Сосредоточившись, он принял сокрушительную боль эйджила, пронзающую его руку до самого основания черепа. Это поможет ему впасть в оцепенение, служившее спасением от жизненной боли. К счастью, другие никогда не испытывали на себе прикосновение эйджила Вики и не могли ощутить эту боль.

Невыносимая потребность освободиться от боли толкала его вперед, и он использовал дар, чтобы сделать один из самых страшных поступков, который только можно вообразить.

Он пожелал, чтобы его сердце остановилось.

Игнорируя сокрушительную боль, которая начала распространяться из центра его груди, он сосредоточился на боли от эйджила, которая не отпустила его даже тогда, когда сердце остановилось.

Он почувствовал, как рука Кэлен сжалась сильнее. Она подавила испуганный всхлип, не понимая, что он на самом деле сейчас сделал.

Мир угасал. Хватка Кэлен словно ослабла, когда его мышцы обмякли. Ричард увидел тьму позади тьмы.

Он слышал слабые звуки голосов — голосов бесчисленных мертвых за завесой. Пока он погружался в темную пустоту, вихри душ пролетали через тьму, которая была чернее черного, и начинали окружать его. К нему тянулись призрачные руки и извивающиеся пальцы. Вокруг мелькали намеки на свет. Он держал Вику, зная, что она видит то же самое.

Ричард старался не обращать внимания на голоса и тянущиеся руки, старался не узнавать призрачные лица. Он не мог позволить себе отвлечься на знакомые голоса, лица, эмоции и привязанности.

Несмотря на все его усилия, злые люди, погибшие от его рук и сражавшиеся в мире жизни за смерть, улыбались ему из темноты, подплывая ближе и жаждая растерзать его душу. Когти вонзались в его дух, причиняя боль. Пока они пытались утащить его с собой на глубину, Ричард цеплялся за ощущение света наверху, исходившего от душ Кэлен и остальных по ту сторону завесы. Наконец, зло ослабило хватку и отступило. Ричард потащил Вику за собой наверх, прочь от ужасного зла, стремившегося заполучить их обоих.

Пока они поднимались в бесконечной темноте, великое множество душ, казавшихся мягко мерцающими звездами, собирались вместе и колыхались, как паутина на легком ветру. Эта призрачная масса рябила, кружилась и вращалась вокруг него, как завеса из вечных обитателей тьмы. Они знали, что он не принадлежит этой тьме.

Но хотели, чтобы принадлежал.

Они шептали ему, обещая избавить от боли, страданий и непрестанной борьбы. Они шептали и Вике.

Ему нужно было лишь принять то, что вокруг.

Он знал, что они и Вику призывают присоединиться к ним в вечном покое. Шепот и нежные прикосновения искушали ее остаться в этом мире навсегда, и ей наверняка хотелось ответить на этот призыв.

Ричард обнял Вику за плечи, пока она удивленно смотрела по сторонам. Боль мира жизни осталась далеко позади. В этом темном мире она была свободна от смертельных ран, хотя ее физическое тело по-прежнему было повреждено. Ричард прижал ее к себе, без слов напоминая, что он рядом и не оставит ее одну.

Когда она прислушалась к нему, тьма сместилась. Души устремились прочь, словно вихрящийся поток, унося их с собой. Ричард крепко держал Вику, пока они плыли через слои тьмы, кишевшей духами. Потоки тьмы несли их через бурные подводные течения, состоявшие из пустоты. Все это время мягко светящаяся масса душ неуверенно следовала за ними в отдалении — их тянуло к чужакам, оказавшимся в их мире. Это было чарующе красиво и в то же время пугающе.

Ричарду приходилось постоянно напоминать себе о руке Кэлен в своей руке, остававшейся за завесой в мире жизни, и о своей любви к ней. Ее душа и другие вместе с ней были его якорем — и якорем Вики — в мире за завесой.

Он напоминал себе о двух детях, оставшихся в мире жизни. Близнецы нуждались в нем, чтобы родиться и чтобы сформировалась их Благодать. И все они нуждались в Вике. Он больше всего на свете хотел вернуться к Кэлен и детям в ее утробе.

Чтобы сделать это, он должен выполнить свою работу.

Когда Вика повернулась к нему, не зная, что дальше и какой выбор сделать, он потянулся вглубь себя, к своему дару, в сеть связей, соединявших магию и его душу, связывающих его с миром жизни. Он искал определенные тонкие нити.

Одновременно с этим он потянулся своим даром к Вике. Если бы они были в мире жизни, она бы задохнулась от мощи его магии.

Глава 9

Кэлен, закрыв глаза и склонив голову, пыталась думать о Вике. Она надеялась, это поможет Ричарду исцелить Морд-Сит и в то же время удержит ее в мире жизни. Бердина слева от Кэлен крепко сжимала ее руку, невольно выказывая свой страх. Она тоже была напугана действиями Ричарда. Он задействовал магию, которой никто из них не понимал, и всем было страшно. Кэлен имела лишь смутные представления об этой магии, и ее знания были по большей части теоретическими. Иногда ей приходилось доверять Ричарду, даже если она очень боялась того, что он делает.

В комнате царила мертвая тишина, и это совсем не помогало успокоиться.

В тишине Кэлен услышала чуждый звук.

Как ни странно, он ассоциировался с чем-то мокрым.

Она вдруг поняла, что это, и открыла глаза вопреки инструкциям Ричарда. В тусклом зеленоватом свете позади леса подвешенных трупов она увидела темные фигуры, которые еще были лишь штрихами угля в воздухе.

— Ричард!

Он не ответил, и она прокричала его имя еще раз.

Ричард обмяк, завалившись на бок. Его рука, за которую она держалась, теперь была вытянута назад, а вторая сжимала руку Вики. Кэлен заметила, что Вика больше не дышит. Она поспешно высвободила ладонь из руки Бердины и, положив обе руки на грудь Ричарда, толкнула его, пытаясь вывести из состояния глубокой концентрации.

Она содрогнулась от ужаса, когда поняла, что Ричард тоже не дышит. Кэлен на мгновение растерялась.

Если она потеряет Ричарда из-за того, что согласилась на его безумную идею, то никогда себя не простит. Близнецы никогда ее не простят.

Но у нее не было времени выяснять, что случилось. Нужно что-то сделать с Гли, проникшими в их мир и бегущими по комнате. Она вскочила и бросила взгляд на меч, который все еще был у левого бедра Ричарда. Она присела и схватила рукоять. Когда Кэлен выдернула из ножен горячий от ярости клинок, лезвие знакомо зазвенело.

— Шейла!

Женщина по другую сторону от неподвижной Вики продолжала сидеть с закрытыми глазами и опущенной головой.

— Шейла!

Колдунья вскинула голову.

— Что...

Еще больше темных влажных фигур материализовалось из ниоткуда и помчалось вперед. От их тел поднимался пар, пока они огибали подвешенные трупы. Прозрачные студенистые капли соскальзывали с их кожи и расплывались по полу. Она поняла, какой звук привлек ее внимание.

— Сделай что-нибудь! — обратилась Кэлен к колдунье, пытаясь перекричать вопли и завывания Гли. Твари были взбудоражены тем, что застали ее в уязвимом положении, и рядом нет ведьмака, который мог бы им помешать.

Один из монстров — видимо, тот, которого она услышала первым, — значительно опережал остальных. Она отпрыгнула, когда когти яростно просвистели перед ней: сначала одна рука, и почти сразу вторая. Кэлен с детства училась обращаться с мечом, поэтому отреагировала инстинктивно. Она развернула меч и нанесла мощный удар сверху вниз, отрубив вторую руку твари между запястьем и локтем.

Тварь удивленно отпрянула, прижимая к себе обрубок. Время словно застыло, и Кэлен вонзила клинок в грудь Гли, пока тот не взмахнул здоровой когтистой рукой. Высокая темная фигура упала на колени. Меч, воткнутый в тело Гли и торчащий из его спины, потянуло вниз и почти вырвало из ее рук, когда тварь замертво повалилась на пол. Кэлен уперлась сапогом в темное тело и зарычала от усилия, высвобождая клинок.

Десятки Гли мчались к ней мимо подвешенных тел. Кэлен, держа в руке окровавленный меч, повернулась к колдунье, которая уже поднялась и была наготове.

— Сделай что-нибудь! Ричард не дышит! Он не поможет, а я не могу остановить их всех! Ты должна что-то сделать!

Шейла уже поднимала руки. Закрыв глаза и выставив перед собой ладони, она начала шевелить пальцами. Когда она открыла глаза, те оказались странного желтоватого цвета. Длинные темные волосы упали вперед, когда она неторопливо наклонила голову.

Темная ткань платья сборилась над кожаными пластинами наручей. Бусины и странные амулеты на тонких цепочках лежали поверх лифа из черной кожи. Разрез на свободной юбке неравномерно серого цвета открывал левое бедро колдуньи. Под юбкой у нее были темные дорожные штаны с множеством карманов и ремней, заправленные в сапоги.

Кэлен привыкла думать о Шейле как о колдунье, которая исцелила ее и спасла жизнь ее еще не родившимся детям. Она чувствовала связь с этой женщиной. Но сейчас, с поднятыми руками, мрачным взглядом и извивающимися как змеи пальцами, Шейла выглядела смертельно опасной ведьмой. Это было пугающее проявление чистой угрозы.

Когда Кэлен с мечом наготове развернулась к приближающимся противникам, пол зашевелился от змей, которые появились словно из камня. Зрелище было столь же жутким, сколь и нереальным.

Она ахнула, когда ползучие гады проскользнули возле ее ног, спеша к Гли. Они скользили мимо ее лодыжек и переползали через сапоги. Некоторые проползали прямо по ногам Ричарда. Змей было так много, что пол просто ожил.

Многие были пугающе огромными. Все они были разных видов и цветов, но самые крупные были белыми. Чешую некоторых змей украшали коричневые узоры. У небольших черных гадюк виднелись желтые полосы или белые и красные кольца. Попадались и рыжие, а некоторые самые маленькие змейки едва могли обхватить ее палец и были черными как смерть. Все они передвигались поразительно быстро.

Кэлен не знала, к какому виду относились белые змеи, но у всех них были широкие головы и гадючьи морды. Красные раздвоенные языки пробовали на вкус воздух, а тела, извиваясь, двигались вперед. Кэлен видела, что зрачки у них не круглые, а вертикальные.

Кэлен замерла с мечом в руке. Она боялась, что если двинется, то змеи, скользившие по ее лодыжкам, нападут на нее. Она боялась и ненавидела змей, но эти совсем ею не интересовались. Сотни гадюк направлялись к Гли.

Шейла не двигалась. Она стояла с поднятыми руками, и ее пальцы медленно извивались, словно она делала что-то неимоверно сложное. Глаза ведьмы стали темно-желтыми, и Кэлен могла поклясться, что зрачки у нее вертикальные. Но прежде чем она смогла разглядеть глаза ведьмы в тусклом свете, ей пришлось повернуться к воющему хищнику.

Высокая темная фигура рванула к ней, и Кэлен, описав мечом размашистую дугу, отрубила противнику голову. Ей пришлось повернуться и сместить таз в сторону, чтобы ее не сшибло падавшее обезглавленное тело. Отрубленная голова покатилась по массе змей, и те молниеносно впились в нее зубами. Вскоре голова превратилась в клубок змей.

Шейла неподвижно стояла с поднятыми руками. Шевелились лишь ее пальцы. Кэлен быстро взглянула на Морд-Сит, но все они были без сознания. Вика казалась мертвой, словно больше не могла заставлять себя бороться за жизнь.

Хуже того, беглого взгляда на Ричарда хватило, чтобы понять: он не дышит. Сперва она подумала, что он задержал дыхание, чтобы сконцентрироваться, но тогда он должен был откликнуться на ее крики или отреагировать на атаку Гли.

Группа высоких покрытых слизью существ замедлилась, встревоженная ползущими к ним змеями. Первые несколько Гли, а потом и все остальные, остановились. Кажется, они не боялись змей, но количество и поведение пресмыкающихся их озадачило.

Когда Гли остановились, первые змеи оказались достаточно близко, чтобы напасть. Они поднялись, подавшись телом вперед, и откинули головы с широко раскрытыми челюстями, а потом стремительно атаковали. Все больше змей приближались к Гли и бросались на хищников; клыки погружались в мягкую темную плоть. Гадюки кусали врагов за лодыжки, за ноги, а те, кто был крупнее, дотягивались до рук и стройных мускулистых торсов.

Когда гадюки впивались клыками в Гли, то не отпускали, чтобы ударить снова, а продолжали сжимать челюсти, изливая в жертву свой яд. Гли, которые сперва растерялись, а потом насторожились, теперь впали в ужас. На каждом из них висело по дюжине змей, и их число все увеличивалось. В считанные мгновения все они оказались опутаны извивающимися змеями. Руки Гли опустились под тяжестью впившихся в них гадюк. Хищники пытались отбиваться, но змеи не отпускали. Атакованные Гли тащили на себе вес змей, и все новые пресмыкающиеся бросались на них.

Длинные толстые змеи с пестрыми узорами коричневого, черного и рыжего цветов действовали иначе: они обвивали ноги жертвы и постепенно обматывали ее тело, пока не добирались до груди и шеи. Обхватив темное склизкое тело, змея начинала ритмично сжиматься. Когда жертва делала вдох, змея усиливала хватку. Кэлен видела панику в больших блестящих глазах Гли. Третье веко моргало, пока хищники пытались дышать. С каждым выдохом Гли змея сжималась сильнее, не давая им вдохнуть полной грудью. Мощные змеи медленно душили свою добычу.

Некоторые Гли с вцепившимися в них змеями, начали исчезать, отступая в свой мир. Змеи, которые промахнулись мимо растворившейся в воздухе цели, падали на пол и тут же переключались на других хищников. Когда Гли уходили в свой мир, то забирали и висевших на себе змей.

Другие были настолько напуганы атакующими гадюками, что не сообразили убежать. Они падали под весом змей и становились еще более легкой добычей. Гли вопили от боли и ужаса, колотя по гадюкам, стремившимся добраться до их лиц. Никто из вторгшихся Гли не остался невредимым. Змеи продолжали нападать, вонзая клыки в жертву, как только та оказывалась рядом.

Когда исчезли последние Гли, которые были в состоянии уйти, Кэлен повернулась и рухнула на пол рядом с Ричардом. Она била кулаками по его груди:

— Ричард! Ричард! Вернись! Ты должен вернуться!

Ричард не ответил. Он выглядел безжизненным. Кэлен думала, что он собирался ступить на порог мира мертвых вместе с Викой. Но он явно сделал другое. Должно быть, он допустил просчет и перешел границу мира мертвых.

Или сделал это намеренно, и теперь оказался в ловушке.

— Шейла, помоги ему!

Кэлен увидела, как Шейла, вместо того чтобы ответить на ее призыв, осела на пол. Ведьма почти теряла сознание от истощения. Кажется, она потратила все силы на заклинание призыва змей.

— Так-так, змеи, значит? — раздался грубый голос за спиной Кэлен. — Кажется, ведьмы и правда обожают змей.

Кэлен повернулась на знакомый жуткий голос.

Мичек протянул руку к извивающейся массе змей на полу. Большая белая гадюка обвилась вокруг его руки, скользнула вверх и улеглась на плечах. Он нежно погладил змею по голове. Та пробовала воздух языком и, казалось, была довольна новым хозяином.

Мичек небрежно махнул рукой, и сотни змей возле его ног начали исчезать. Он снял с плеч гадюку и опустил ее на пол. Та поползла, а потом тоже исчезла.

Глава 10

Кэлен крепче сжала рукоять меча, хотя прекрасно помнила, что оружие не помогло Ричарду. Если он не смог применить меч против ведьмака, то и ей не удастся добиться большего. И все же, она ощущала себя увереннее с оружием в руках. Ладонью она чувствовала слово «ИСТИНА», выложенное золотом на обмотанной серебряной проволокой рукояти. Это напоминало ей обо всем, через что они с Ричардом прошли с момента встречи в лесах Хартленда. И все из-за Даркена Рала. А теперь она столкнулась с одним из его приспешников. Словно сам Даркен тянулся к ним из могилы, продолжая преследовать.

Как и Даркен Рал, ведьмак обладал некими силами, которые противостояли мощи меча и позволяли ему захватить Ричарда. Она помнила, как Зедд говорил, что меч бесполезен против Даркена Рала. Она пришла к выводу, что та же защита от Меча Истины могла перейти и к Мичеку.

Но меч — все, что у нее было, если не считать прикосновения исповедницы. Мало того, что ведьмак держался на расстоянии, так еще и довольно рискованно пытаться воздействовать на того, с чьими способностями она еще не сталкивалась. Изредка попадались люди, на которых ее сила не действовала или же производила непредсказуемый эффект. Мичек мог быть одним из них. Но если придется, она попробует.

Она начала двигаться по кругу, подходя к Мичеку слева, чтобы отвлечь его внимание от Ричарда, Шейлы и Морд-Сит, которые без сознания лежали на полу. Шейла применила против Гли все свои способности, и это совершенно ее истощило. Кэлен прекрасно понимала состояние колдуньи. Когда она использовала силу исповедницы, ей тоже требовалось время восстановиться. Она не знала, что с Ричардом, и это крайне ее беспокоило.

Она осталась единственной защитой для остальных и оказалась один на один с этим безумцем. Судя по его взгляду, он явно наслаждался, что застал ее одну. Она медленно двигалась в сторону, высматривая возможность, чтобы обрушить на него свою силу.

Она беспокоилась, что Мичек мог как-то повлиять на состояние остальных. Слишком свежи были воспоминания о собственной беспомощности, когда он собирался заживо содрать с нее кожу. Сейчас она чувствовала себя одинокой и уязвимой.

— Снова с мечом? — Мичек, забавляясь, выгнул бровь. — Думаешь, ты обращаешься с клинком лучше, чем твой муж? Что ж, давай посмотрим. — Он топнул ногой ей навстречу, притворяясь, что собирается броситься на нее.

Кэлен ни на миллиметр не отступила, и сделала выпад мечом, надеясь застать ведьмака врасплох. Она не знала, сработает ли против него магия меча, но острый как бритва клинок был грозен сам по себе. Мичек легко уклонился. Осторожность не дала ей двинуться вперед и атаковать снова.

Он угрожающе улыбнулся:

— Ах, да ты боец. Хорошо. Я обожаю свежевать бойцов. — Он указал на трупы позади. — Какое удовольствие видеть, как они осознают свою беспомощность. Я люблю смотреть в их глаза, когда они понимают, что не будет ни остановки, ни спасения.

Кэлен не было нужды представлять этот ужас — она была на их месте. Ей не терпелось прикончить этого монстра.

Она держала меч острием вверх и ощущала силу клинка, поющую в каждой клеточке тела. Меч хотел крови ведьмака, но Кэлен жаждала ее сильнее. Она решила, что когда Мичек пойдет на нее, то она попробует пронзить его или использовать свою силу. Ее беспокоило другое: он знал, что она исповедница, но это ничуть его не волновало. Если меч и ее сила не смогут его остановить, она все равно не сдастся без боя.

Заставив себя посмотреть в его жестокие глаза, она заметила, что его лицо выглядит иначе. Форма изменилась. Черты были все такими же грубыми и громоздкими, но область возле левого уха и челюсти казалась еще толще. В складках уха она разглядела следы крови — кажется, он вытер кровь, в которой была измазана вся левая сторона его лица.

Его грязные белые одежды были запятнаны свежей кровью возле воротника, словно она стекала сверху. Это была не кровь жертвы, а его собственная.

Должно быть, он получил эту травму, когда Ричард ударил его ногой по голове. Она задумалась, как сильно он ранен. Удар по голове, если нанести его в правильное место и установить жесткий контакт, мог сломать нижнюю челюсть. Теперь понятно, почему речь Мичека была немного невнятной и почему он пропал на какое-то время. Возможно, он где-то спрятался, чтобы оправиться от ран при помощи магии. Хотя ведьмак пытался не показывать этого, она видела по его выставленному вперед плечу, что ему больно. Она поняла, что у нее есть шанс.

Но с другой стороны, раненое животное становилось опаснее, а Мичек определенно был животным.

Мичек с Кэлен глядели друг ну друга и медленно кружили, словно связанные невидимой нитью. Кажется, Мичека развлекал этот танец. Он ждал, пока она сделает первый шаг или совершит ошибку, и тогда он сокрушит ее.

А может, он просто наслаждался игрой.

Они медленно двигались в унисон, и взгляд его темных прищуренных глаз был самым жутким на свете. Но Кэлен видела его настороженность. Она надеялась, что Ричарду удалось ранить мужчину сильнее, чем она предполагала.

На нее давил груз ответственности. Она защищала не только свою жизнь, но и жизни близнецов, а так же всех остальных. Если она что-то предпримет и это обернется ошибкой, все они умрут.

Пока она и Мичек смотрели друг на друга, выжидая момент для удара, она решила, что будет действовать, если он откроется.

Затем его взгляд скользнул вниз — что-то привлекло его внимание. В пугающем взгляде появился намек на замешательство.

Кэлен тоже посмотрела вниз, но не заметила ничего необычного.

— Увидел то, что тебе не нравится? — спросила она. — Думаешь о том, как этот меч может тебя разрубить?

Он склонил голову, оценивающе глядя на нее.

— Вижу, тебе удалось исцелить свои раны, пока я... отсутствовал. — Он выгнул бровь. — Я скоро исправлю это, и ты выкричишь все свои легкие, но никто, кроме мужа, тебя не услышит. И никто не поможет.

Ее раны?

Посмотрев вниз, она поняла.

В пылу противостояния она не заметила, что ее запястья больше не изрезаны наручниками и не кровоточат. Они были исцелены и выглядели так, будто ран и вовсе не было. Она подняла руку и ощупала левую сторону лица. Теперь оно не было избитым и опухшим, пульсирующая боль исчезла. Порез на шее тоже исчез.

Не сводя с нее глаз, Мичек указал на трупы без кожи, висевшие за его спиной:

— Как видишь, у меня талант. Настало время его продемонстрировать.

Глава 11

Кэлен краем глаза заметила движение. Обнаженная Вика с эйджилом в зубах и кинжалом в руке сорвалась на бег. Она была воплощением мускулистой ярости.

В последний момент она вонзила кинжал в бок Мичека, застав того врасплох. Кэлен думала, что Морд-Сит воспользуется зажатым в зубах эйджилом, но видимо, ей хотелось ранить его так же, как он ее.

Он издал ужасный вопль боли и удивления, отстраняясь, чтобы избежать ее клинка.

Мичек крутился, изворачивался и отступал, пока Вика безуспешно пыталась ранить его еще раз. Он зажимал рану рукой, и по грязно-белому балахону расползались красные пятна.

Затем он заметил то, что видела Кэлен. В это было трудно поверить, но Вика полностью исцелилась. На ней не было ни клочка одежды, и Кэлен прекрасно видела, что женщина совершенно здорова. Безупречная кожа на ее животе словно никогда не была даже поцарапана. Кэлен не представляла, как ее кишечник вернулся на место, а рана затянулась.

Торопясь броситься на Мичека, Вика успела лишь выхватить свой кинжал из ножен на кожаной форме. Она закричала от ярости, снова прыгая на него и пытаясь воткнуть свое оружие, но босые ноги скользили по крови Гли на полу. Упав, она тут же поднялась.

Ведьмак двигался быстрее, чем Кэлен ожидала от такого крупного мужчины. Он дважды крутанулся, и Вика, поскальзываясь, промахнулась. Хотя он не позволил Вике достать его снова, первый удар попал в цель. Из-за комплекции Мичека Кэлен подозревала, что нож прорезал лишь жир и мышцы и не дошел до внутренних органов. Вика определенно метила в почку. Если бы она попала, то остановила бы ведьмака или замедлила настолько, чтобы суметь его прикончить. Он явно испытывал боль, но все еще держался на ногах.

Увидев возможность атаковать раненого Мичека, Кэлен яростно завопила, чтобы его напугать, и кинулась на него с мечом наперевес. Даже если магия не сработает, острый клинок сделает свое дело. В другой ситуации Кэлен сомневалась бы, что Мичека можно убить мечом Ричарда, но Вика уже вонзила в него свой нож и определенно его ранила. За спиной Вики замаячила красная кожаная форма, когда остальные Морд-Сит бросились на помощь.

Мичек одной рукой зажимал рану, а второй отчаянно размахивал, словно поднимая перед собой завесу.

Когда его рука пошла вверх, стеклянные сферы резко потускнели.

А затем в быстро гаснущем свете появились кошмарные существа, теснившиеся друг к другу. Твари с жадной яростью бросились на людей.

Они были родом из детских кошмаров: крупнее человека, с покрытыми венами кожистыми крыльями, как у летучих мышей. Они расправляли крылья и хлопали ими. На первом суставе был большой изогнутый коготь,который царапал воздух, когда создания взмахивали наполовину сложенными крыльями, стремясь схватить Кэлен или одну из Морд-Сит.

Бледная сморщенная кожа, покрытая язвами, была лишена волос. Кое-где плоть гнила, обнажая липкую зеленую слизь и волокнистые ткани — словно это была влажное разлагающееся мясо трупа. Твари скользили над самым полом, хлопая крыльями, чтобы обхватить свою добычу. Оказавшись ближе, они раскрыли огромные пасти, полные зубов.

Они зарычали, раскрыв челюсти так широко, что кожа на мордах исказилась и растянулась. Через прорехи в плоти виднелись разлагающиеся сухожилия, кости челюсти и скулы. Плоть висела лохмотьями, разорвавшись от того, что пасти открылись еще шире. Твари хотели впиться зубами в Кэлен и других.

Кэлен и Морд-Сит продолжали отступать, пытаясь не попасться гротескным созданиям, которые выбегали из сгущающейся тьмы. Комнату наполнял оглушительный вой. В угасающем свете Кэлен увидела, что создания разные. Крылья были не у всех.

У некоторых вместо крыльев были длинные костлявые руки. На бегу они царапали воздух тонкими пальцами. У кого-то был поврежден череп, и через зиявшие дыры проглядывал гниющий мозг. Кости других существ были едва прикрыты клочками кожи, их суставы разваливались и распадались от усилий, когда они прыгали в воздух.

Были тут и другие твари с длинными нескладными конечностями: они боком ползли по полу, подныривая под крылатых существ. Кто-то неуверенно шагал на задеревеневших конечностях. Пасти почти всех были неестественно широко открыты, словно они намеревались разом проглотить Кэлен и остальных.

Это было сборище невообразимых монстров. Никто из них не был существом мира жизни.

И все же Кэлен где-то уже видела их.

Настоящая армия монстров неслась на нее, хлопая кожистыми крыльями, выставив хищные когти и оскалив клыки. Морд-Сит кинулись к ней на помощь, но Кэлен взмахнула мечом, рубя монстров. Клинок словно разрывал их на части вместо того, чтобы резать плоть. Тела распадались, будто состояли из рыхлой грязи и пыли. Куски плоти и костей летели во все стороны, пока она со всей возможной скоростью размахивала мечом.

Темнота сгущалась так быстро, что Кэлен уже почти не видела женщин, сражавшихся рядом с ней. Но зато видела светящиеся красные глаза все новых тварей. Она делала быстрые мощные взмахи мечом, зная, что если остановится, то ее сметут. Но сколько бы врагов она ни уничтожила, их становилось все больше.

Через несколько ужасных секунд после начала боя в комнате воцарилась кромешная тьма, наполненная жуткими злобными воплями и хриплыми визгами. Кэлен ориентировалась на крики. Она с разворота взмахнула мечом, когда услышала, что твари пытаются зайти ей за спину. Ей оставалось лишь сражаться.

Темнота была такой густой, что красное свечение глаз тоже померкло, и Кэлен уже не могла понять, в какой стороне противник. В отчаянии она продолжала рубить мечом, надеясь, что Морд-Сит достаточно далеко, чтобы не попасть под удар. Каждый раз, когда клинок натыкался на монстра, она ощущала сопротивление, и в нее летели осколки костей и вонючие влажные ошметки.

Когда она уже утратила всякую надежду, воздух словно взорвался. Комната наполнилась пламенем, которое извивалось, кружилось и вертелось, словно огонь в доменной печи. Оно было таким ярким, что Кэлен пришлось зажмуриться и прикрыть лицо рукой, отвернувшись от ослепительного света и сильного жара. Она испугалась, что пламя поглотит ее.

Но вместо этого языки огня исчезли, не успев ее обжечь. Даже волосы нисколько не обгорели.

Когда комната снова погрузилась в темноту, в воздухе остался вихрь горячих углей, которые замедлялись и оседали на каменный пол, угасая. В слабом свете этих углей Кэлен увидела неподалеку Морд-Сит, которые, как и она, выставили перед собой оружие.

Когда все угли погасли, наступила абсолютная темнота и мертвая тишина, но через несколько секунд световые сферы по периметру комнаты начали медленно разгораться. В тусклом зеленоватом свете Кэлен увидела, что трупы по-прежнему свисают с потолка. Она думала, что их разорвут в клочья хищные существа или спалит дотла огонь, но они выглядели невредимыми. Видимо, твари пришли только за живыми, а вспышка огня была слишком короткой, чтобы поглотить тела.

Но огонь спалил монстров, превратив их в пепел. Воздух был пропитан запахом серы.

— Что это за твари? — задыхаясь, прошептала Вэйл.

Кэлен знала ответ, но боялась произнести его вслух.

— Куда он делся? — сердито спросила Рикка.

Она и остальные Морд-Сит разбежались по комнате, ища среди леса тел ведьмака. Кассия упала на пол, чтобы заглянуть под висевшие трупы — вдруг Мичек прячется за одним из них. Наконец, она рывком поднялась.

— Его нигде не видно.

Подбежавшая Шейла остановилась рядом с Кэлен, намереваясь ее защитить.

— Да что это за монстры такие? — спросила Нида, пытаясь отдышаться. — У меня бывали кошмары, но они и близко не были такими жуткими.

Шейла искоса взглянула на Кэлен:

— Я могу призвать только змей. А ведьмак, похоже, способен призывать демонов.

— Демонов! Из преисподней? — Нида покачала головой. — Быть не может.

— Я уже видела таких существ, — сказала Кэлен.

Нида недоверчиво на нее посмотрела:

— Где?

— В мире мертвых, — обеспокоенным тоном сообщила Кэлен.

— Ты серьезно? — поинтересовалась Шейла.

Все смотрели на Кэлен, ожидая услышать объяснения.

— Их называют пожирателями душ.

— Пожиратели душ! — воскликнула Бердина. — Как Мичек мог призвать в мир жизни демонов преисподней? — Она указала на пол. — И что с ними произошло? Их словно взорвали и сожгли дотла.

— Понятия не имею, — сказала Кэлен. — Но, судя по запаху серы, Мичек приоткрыл завесу достаточно, чтобы притащить в наш мир этих тварей и заставить их выполнять его приказания.

— Сейчас это неважно. Их больше нет. — Вика схватила Кэлен за руку. — Мы должны помочь магистру Ралу. Он исцелил всех нас, и мы должны помочь ему.

Еще раз быстро осмотрев комнату и убедившись, что Мичека нигде нет, они пришли к выводу, что ведьмак не собирается нападать. Кэлен бросилась к Ричарду и упала возле него на колени, чтобы посмотреть, не начал ли он дышать. Она встревожилась, когда не обнаружила ни дыхания, ни пульса.

— Ричард! — Она ударила кулаком по его груди. — Ричард!

Шейла склонилась над ним, положила ладонь ему на лоб и закрыла свои глаза. Некоторое время она молчала.

Колдунья отдернула руку, словно обожгла пальцы. Когда она посмотрела на Кэлен, в ее глазах плескался ужас.

— Он... ушел.

Морд-Сит ошеломленно уставились на нее.

— Он не ушел, — настойчиво сказала Кэлен. — Ему просто нужна наша помощь, чтобы найти путь обратно.

Шейла недоверчиво вскинула брови.

— Вернуться из мертвых? Как мы можем помочь ему?

— Он не мертв. — Кэлен подавила нарастающую панику, когда в ее разуме промелькнуло видение детей, которые никогда не знали отца. — Он просто потерялся.

Шейла с беспокойством посмотрела на Морд-Сит, а потом перевела взгляд на Кэлен.

— И как ты предлагаешь... вернуть его?

Глава 12

Кэлен прижала ко лбу кончики пальцев, отчаянно перебирая воспоминания и знания о преисподней, пытаясь придумать способ вернуть Ричарда. Она упорно отказывалась верить в окончательность его смерти — просто не могла себе этого позволить. Но, несмотря на уверенность в том, что его еще можно вернуть, она понимала, что окно возможности — если оно вообще существовало — быстро закрывалось.

Наконец, она подняла голову и посмотрела на обращенные к ней лица.

— Закон девяток. Ричард сказал, что Закон девяток инициирует магию.

Шейла воздела руки:

— И как это должно нам помочь? Он теперь в руках добрых духов. Наша магия уже не сможет до него дотянуться.

— Но в эти драгоценные минуты у него еще есть связь с нашим миром. — Кэлен махнула рукой. — Встаньте вокруг него. Шейла, сядь с другой стороны и возьми Ричарда за руку. А я буду с этой стороны. — Она торопливо поманила Морд-Сит к себе. — Остальные, опуститесь на колени, возьмитесь за руки и замкните круг между мной и Шейлой. Мы должны образовать связь с Ричардом.

Хотя женщины не понимали, чего хочет добиться Кэлен, они собрались вокруг Ричарда и взялись за руки. Они выглядели смущенными и надеялись, что Кэлен знает некое тайное решение, которое никто из них не может вообразить.

— Все мы должны склонить головы и закрыть глаза, — сказала им Кэлен.

Вэйл нетерпеливо подалась вперед.

— А потом?

— А потом... думать о Ричарде. Думайте о том, как сильно мы хотим его вернуть, как сильно в нем нуждаемся.

Морд-Сит недоверчиво переглянулись.

Кэлен пришла в голову мысль. Она высвободила свою руку и взяла Меч Истины. Вложив оружие в ладонь Ричарда, она переплела свои пальцы с пальцами мужа, сомкнув их на рукояти меча. Слово «ИСТИНА» прижалось к ее ладони, а надпись на другой стороне рукояти вжалась в ладонь Ричарда. Это физическое ощущение было хорошо знакомо им обоим. Меч Истины был древним оружием, наделенным непостижимой магией. Она надеялась, что магия тоже поможет Ричарду отыскать путь назад.

По щекам Вики струились слезы, пока она смотрела, как Кэлен пристраивает меч.

— Если мы не вернем его, я никогда себя не прощу. Он поступил так ради меня, пошел за мной. Я просила его этого не делать, но он поступил по-своему. Лучше бы Мичек убил меня, а магистр Рал не делал того, что сделал, и был бы сейчас живой, с вами. Он был бы в этом мире.

— Нет, не был бы, — сказала Кэлен. Морд-Сит была безутешна, раз позволяла себе такое проявление эмоций. — Никого из нас не было бы в этом мире. Все мы погибли бы.

Вика вытерла слезы со щек.

— Почему это?

— Когда Ричард обнаружил, что Мичек забрал тебя и что он находится в Народном Дворце, то захотел вызволить тебя. Кроме того, как лорд Рал он не мог позволить ведьмаку остаться здесь, когда мы уйдем в Замок. Ты лучше остальных знаешь, на что способен Мичек. Он был предан Даркену Ралу и ненавидит Ричарда за то, что он стал магистром. Амбиции Мичека безграничны. Трудно сказать, на что он пойдет, но мы точно знаем: он постарается уничтожить все то, за что мы боролись. У него хватит сил погубить все, что нелегко нам далось. Мы обязаны были пойти за этим монстром. Да, Ричард хотел спасти тебя, но он пошел бы за Мичеком даже если бы ты была уже мертва. Он должен был. Мы спустились в логово ведьмака, но тот сумел нас пленить. Это не твоя вина. Ричард все равно встретился бы с Мичеком, от тебя это не зависело.

— Да, но если бы я уже умерла...

— То не смогла бы спасти нас. — Кэлен покачала головой. — Разве не понимаешь? Все мы были бы схвачены независимо от того, жива ты или нет. Но ты смогла отвлечь Мичека, когда он уже начал сдирать с меня кожу, ты дала Ричарду время, чтобы справиться с ведьмаком. Вика, ты спасла нас.

— Кэлен права, — сказала Шейла. — Думаю, дело в Законе девяток, о котором он нам рассказывал. Закон изменил исход событий. Вдевятером мы повлияли на то, что могло бы случиться.

Кэлен наклонилась к расстроенной Морд-Сит:

— Вот почему Ричард вернулся за тобой: ты нужна нам. Твоя жизнь важна для всех нас. Мы нуждаемся друг в друге. Вдевятером мы сильны. Полагаю, он собирался остановиться на пороге преисподней, чтобы тебе помочь, но по некой причине пересек черту.

— Он пошел за мной, — сказала Вика, глотая слезы. — Вот почему он пересек завесу. Чтобы исцелить меня.

Кэлен торопливо кивнула.

— Он спас тебя по веской причине. А теперь спасем его.

— Как? — настойчиво спросила Шейла, горячо желавшая верить, что это сработает. — Он пересек завесу. Все мы знаем, что это значит. Смерть есть смерть. Как же ты предлагаешь вернуть его из мертвых?

— Мертвый не всегда мертв в том смысле, как ты думаешь. — Кэлен стиснула зубы, боясь поддаться мыслям об окончательной смерти. — Ричард не мертв. Еще нет. Не окончательно. Он уже делал это прежде и сейчас просто потерялся. В подземном мире нет ощущения направления или расстояния, он бесконечен во всех направлениях. Сейчас, когда Ричард сделал то, что собирался, он будет пытаться вернуться к нам. Но ему нужен свет наших душ, чтобы отыскать дорогу.

— Но как он увидит наши души, если мы находимся по другую сторону завесы? — спросила Шейла.

— Ричард сказал, что Закон девяток призывает очень мощную магию.

Шейла совсем не выглядела удовлетворенной ответом.

— Но как...

— Довольно! Мы тратим драгоценное время, которое у нас еще пока есть! Склоните головы, — приказала Кэлен, утратив терпение. — Покажите ему дорогу назад, пока он не оказался слишком далеко.

Бердина обеспокоенно глянула на Ричарда.

— Еще не поздно?

— Делайте, как я сказала! — рявкнула Кэлен, и страх придал сил ее голосу. — Немедленно. Думайте о Ричарде, о том, как много он значит для каждой из вас, о том, как сильно он нам нужен. Мы должны показать ему свет своих жизней на этой стороне, чтобы провести его через завесу. Он — последнее звено Закона девяток, девятый из нас. Он магистр Рал, с которым нас связывают узы. Используйте это. Рикка, Нида, Кассия, Вэйл, Бердина, Вика! Вы все бывали на пороге смерти. Если можете, ступите на него снова, чтобы мы оказались ближе к миру мертвых.

Когда Кэлен убедилась, что все последовали ее распоряжениям, то склонила голову.

Она не позволяла себе бояться. Ричард увидит свет их душ по другую сторону завесы, и это поможет ему вернуться. Она знала, что поможет.

Перед тем как она погрузилась в воспоминания о другом мире, ее уколол страх, что Мичек объявится и, застав в уязвимом положении, прирежет их всех.

В завешанной трупами комнате стояла мертвая тишина. Кэлен призвала воспоминания о преисподней и подумала о своей любви к Ричарду, отцу ее двоих детей.

«Троих», — тут же поправила она себя. Один из них так и не родился, но близнецы росли в ее утробе.

Затем она вспомнила, как в первый раз встала перед ним на колени и поклялась защищать ценой своей жизни. Она первая поклялась ему в преданности.

Ее дыхание, как и дыхание остальных, замедлилось и почти остановилось.

Глава 13

Кэлен казалось, что она потерялась в тихом уединенном месте на краю паники, но тут она услышала тяжелый вдох Ричарда.

Она смотрела на жизнь в его серых глазах, пораженная тем, что он вернулся так резко. Ричард улыбнулся ей, слишком занятый попытками отдышаться, чтобы говорить. Все страхи, которые она держала под жестким контролем, разом улетучились. Радость наполнила ее, вытесняя отчаяние.

Кэлен нуждалась в чем-то большем, чем слова. Она набросилась на сидевшего Ричарда, крепко стиснув его и ощущая жизнь в его теле. Своей большой рукой он обхватил ее и прижал к себе. Она обрела спасение и избавление, когда уже почти утратила надежду.

— Магистр Рал! — взвизгнула Бердина. — Вы вернулись! Вы действительно вернулись!

Он кивнул, все еще тяжело дыша.

Шейла была ошарашена.

— Как? Как это возможно? — Ее слова звучали так, словно его возвращение было несправедливостью, разрушавшей все, во что она верила.

Ричард сглотнул, пытаясь отдышаться. Он оглядел лес мертвых тел — пустые сосуды, покинутые душами, — и Кэлен подумала, что он был даже немного рад их увидеть.

— Я потерялся. Там была непроглядная тьма. — Его испуганный голос передавал все лучше слов. — Я не знал, где завеса и как найти путь обратно. А потом я увидел пятно света от ваших душ, проблеск ваших жизней вокруг моего тела. Вы показали мне дорогу назад, в которой я так нуждался.

Бердина показала на Кэлен пальцем:

— Именно так она и сказала: это вернет вас!

Ричард рассмеялся:

— Я рад, что вы ее послушались. Вы все вернули меня. Спасибо.

— Закон девяток был ключом, — сказала Кэлен.

Ричард кивнул, делая глубокие вдохи.

— Он призвал магию, которая заставила это сработать.

Шейла склонилась к нему, пораженная тем, что он жив после того, как она видела его мертвым. Она продемонстрировала ему свои запястья.

— Мы исцелились. — Это звучало как обвинение. — Не только Вика. Запястья у меня и Кэлен, ее лицо — все зажило.

Ричард кивнул:

— Знаю. Я исцелил Вику, а потом и всех остальных. — Он провел пальцами по еще недавно опухшей и покрытой синяками щеке Кэлен, а потом поднял свои запястья, которые тоже не кровоточили.

Шейлу переполняли вопросы. Она начинала задавать один, потом обрывала себя и принималась спрашивать о другом. Наконец, она остановилась на одном и выпалила:

— Лорд Рал, как вы исцелили Вику? Ее раны были неизлечимыми, но даже если бы они не были такими ужасными и их можно было бы исцелить, это заняло бы много дней. Как вы смогли исцелить смертельные раны в мгновение ока?

Ричард долго смотрел в ее глаза, словно заглядывая в душу.

— Это длилось гораздо дольше. Подземный мир вечен. Он никогда не кончается, и там не существует времени. Возможно, я потратил на исцеление месяцы — трудно сказать точно. Мне показалось, что я пробыл там очень долго, но в этом мире прошли считанные секунды. Поэтому мое тело прожило достаточно долго, чтобы душа сумела вернуться в него. Я был связан с ним посредством Благодати. Секунды в этом мире были вечностью, которая позволила мне сделать необходимое. По сути, я работал в обоих мирах сразу.

Кажется, для колдуньи такой ответ был хуже, чем его отсутствие.

— Работали в обоих мирах? — Шейла прижала ладонь ко лбу, раздраженно пытаясь представить себе невообразимое. Стиснув ладонями виски и подняв локти, она выглядела так, словно боялась погрузиться в пучину безумия. — Как это хоть сколько-нибудь возможно?

Ричард вздохнул, качая головой.

— Могу объяснить это лишь так: находясь в преисподней, я был способен видеть и трогать нити моего дара такими способами, которые мне недоступны в этом мире. Можно сказать, там мне открывались линии Благодати. Эти ниточки намного чище и удивительнее, чем кто-то из вас может представить. То, что я никогда не смог бы сделать здесь, не смог бы даже вообразить, я способен делать там, просто касаясь правильных нитей в линии, исходящей от Сотворения. Это совершенно поразительно. — Он указал на живот Кэлен. — Две жизни, растущие в утробе Кэлен, находятся в процессе соединения бесчисленных струн и волокон, которые выстраиваются в линии Благодати внутри них. Мы рисуем олицетворение Благодати, но эти примитивные диаграммы не в силах отразить ее многогранность. Каждая линия сложнее, чем мы способны представить. Когда я находился за пределами внешнего круга Благодати, который представляет собой начало подземного мира, то смог увидеть и дотронуться до волокон, нитей и струн, соединяющих нас с Сотворением. Это больше чем жизнь, Шейла. Это само Сотворение, его совокупность. Жизнь и ее отсутствие связаны внутри Благодати, которая находится внутри каждого из нас.

Шейла опустила голову и закрыла глаза, прижимая пальцы ко лбу. Похоже, она была не в силах вписать это в свою картину мира. Кэлен положила ладонь на покоившуюся на коленях руку колдуньи, молча сочувствуя смятению и неверию женщины.

— Поверь, мне тоже было сложно все это осознать.

Кэлен уже бывала в другом мире и понимала кое-что из объяснений Ричарда, но он был рожден волшебником и гораздо лучше разбирался во всех этих понятиях. Она с трудом вспоминала, что, когда они познакомились, Ричард ничего не знал о магии, и ей приходилось учить его тому, что знала она сама. Он прошел долгий путь. В какой-то момент его понимание магии превзошло ее знания. Ей было трудно даже представить, сколь обширны его познания.

Вика уже была на ногах и торопливо надевала свою красную кожаную форму.

— Магистр Рал, простое «спасибо» не способно выразить мои чувства. Вы просили меня быть сильной и держаться ради вас, обещали позаботиться обо мне. Вы сдержали свое слово. Как и всегда. В совершенное вами трудно поверить и почти невозможно понять. Теперь я как никогда прежде ценю не только жизнь, но и узы. — Сунув руку в красный рукав, она указала на своих сестер по эйджилу. — Мы все бывали на пороге смерти, но сейчас все было по-другому. Я видела нити жизни, как вы выразились. Прежде я видела изображение Благодати, но когда мы были в том мире, вы показали мне ее внутри меня самой. — Она сделала паузу, подыскивая слова. — Вы дотронулись до моей души. Теперь я лучше понимаю узы между вами и всеми нами. Вы магия против магии. Для меня честь вернуться в мир жизни, чтобы я могла быть сталью против стали для вас и Матери-Исповедницы.

Бердина встала и помогла затянуть и застегнуть ремни на одеянии Вики.

— Сегодня, — сказала она Вике, — я не возражаю, чтобы ты побыла любимицей магистра Рала.

Ричард с улыбкой покачал головой.

— У меня нет любимчиков. Я люблю вас всех одинаково.

— Теперь я это понимаю, — с кивком сказала Вика.

— Не обращай на него внимания, — сказала Вике Бердина, игнорируя Ричарда. — Он постоянно так говорит, но это неправда. Сегодня ты заслужила быть его любимицей, потому что держалась за жизнь и теперь вернулась, чтобы помогать нам.

— Ричард, — сказала Кэлен, желая вернуться к более важному вопросу. — Мичек все еще где-то здесь. Мы должны найти его.

Ричард кивком выразил свое согласие, а потом встал и убрал меч в ножны.

— Идем.

Глава 14

Они осторожно шли через жуткий зеленый свет и почти неподвижные завитки густого дыма, оставшегося после огня, который поглотил тварей преисподней. Длинные струйки дыма закручивались от их движения, пока они пробирались через лес трупов, стремясь убраться из этого пропахшего смертью места.

— Пока ты был в подземном мире, — приблизившись к Ричарду, сказала Кэлен, — Мичек призвал демонов, которые едва нас не убили.

Ричард остановился у выхода в коридор и оглянулся.

— Знаю. Я видел пророчество, что он собирается это сделать. У него хватило сил приоткрыть завесу и протащить через нее демонов, чтобы заставить их выполнять его приказания в мире жизни.

— Минутку. — Шейла подошла ближе, снова ощетинившись. — Как это вы видели пророчество? Пророчеств больше не существует. Я всю свою жизнь умела заглядывать в поток времени, а теперь не могу. Я не очень-то этому рада, но вы сказали, что вам пришлось покончить с пророчеством, чтобы спасти мир жизни.

Ричард высунулся в коридор и посмотрел в обе стороны, насколько позволяли сферы вдоль стен.

— С практической точки зрения все действительно так, — сказал Ричард, отстраняясь от проема, — но технически я не уничтожал пророчество. Пророчества принадлежат подземному миру, поэтому причиняли вред миру жизни, когда тут находились. Я отправил их в преисподнюю, где им и место. Я покончил с пророчеством в мире жизни, но оно все еще существует в подземном мире. Его нельзя уничтожить. Оно — функциональный элемент мира мертвых. Считай его элементом вечности, который разыгрывает все возможные исходы событий.

По мере его объяснений волнение Шейлы усиливалось.

— Да, я знаю: поток времени и его многочисленные притоки, в которые я умела заглядывать. Но если вы изгнали пророчество, то как смогли увидеть его и использовать?

— Ведь это я отправил его в подземный мир. Я просто оказался в преисподней. Понимаешь?

Шейла все еще хмурилась.

— Нет.

Ричард терпеливо вздохнул.

— Я оказался в подземном мире, где пророчество существует, и получил к нему доступ. Так что, помимо всего прочего, я воспользовался этим преимуществом. Раз я отправил его домой, оно определенно... узнало меня.

— Ох, так теперь оно еще и живое?

— Все сложно.

Шейла склонила голову набок.

— Но вы его использовали? — Она явно считала это совершенной несправедливостью, ведь сама она лишилась такой возможности. — Вы использовали пророчество?

— Да. Пророчества часто истолковывают неправильно. — Он повернулся к колдунье и навис над ней, сверля пугающим взглядом. — Даже ведьмы. Но я боевой чародей. Пророчество — часть моего дара, а значит, я могу понимать пророчества как никто другой — и даже ведьмы. Пребывая там, я воспользовался возможностью и обнаружил пророчество, вытекающее из настоящих событий. Оно показало, что Мичек собирается приоткрыть завесу и притащить в мир жизни тварей преисподней. Я увидел, что это пророчество имеет вилку — у него два возможных исхода. Я должен был действовать, чтобы заблокировать ту ветвь, в которой вы все умираете. Поэтому, когда Мичек призвал демонов, я был готов.

Кэлен схватила его за рукав.

— Ты был готов? Как это понимать?

— Когда он исполнил первую часть пророчества и призвал тварей, то в определенный момент я смог перевести пророчество на альтернативную ветку, отбросив существ туда, откуда они пришли.

— Это был огонь? — спросила Бердина, восхищенно подавшись вперед. — Вы уничтожили этих тварей из подземного мира? Сожгли их дотла?

Ричард кивнул.

— Простите, что не смог действовать быстрее. Было довольно... сложно делать это оттуда, где я находился.

— Но как? — спросила Бердина, увлеченная его рассказом. — Если вы были там, то как могли действовать здесь?

— Благодать, — сказал он. — Все объединено Благодатью. Эти существа — души плохих людей, но когда-то они были созданы искрой жизни, которая и есть Благодать. Я использовал эту всеобъемлющую взаимосвязь, чтобы прекратить их существование в этом мире, которому они не принадлежат. В похожей манере я использовал свой дар, чтобы исцелить находившуюся здесь Вику.

— Если вы смогли это сделать, — сказала Шейла, скрестив на груди руки и выглядя так, будто подловила его, — то почему просто не вернулись через брешь в завесе, проделанной Мичеком?

— Я мог бы, — вздохнул Ричард. — Но тогда не сумел бы уничтожить тварей, и вы бы погибли. Пришлось сделать выбор: вернуться, чтобы сражаться с ними и в конечном итоге, скорее всего, потерпеть поражение, или же уничтожить тварей до того, как они вас убьют. Реши я вернуться, исход пророчества не был бы благоприятным. Поэтому я сделал то, в чем был уверен. В итоге мне удалось и то, и другое: уничтожить демонов и вернуться, потому что Кэлен придумала, как показать мне путь домой. Она проложила для меня дорогу, которая была гораздо лучше той, что проторил Мичек. Его путь был уродлив, а ее — неимоверно прекрасен. — Снова выглянув в коридор, Ричард поманил остальных: — Идем. Мы должны догнать Мичека. Смотрите в оба. Невозможно угадать, где он прячется и что попытается сделать.

— Богиня послала орду Гли, — сказала Кэлен в тихом тускло освещенном коридоре. — Шейла расправилась с ними, призвав змей. — Она поняла, что ее слова звучат так, будто она сплетничает о колдунье. Возможно, так и было.

Ричард хмуро оглянулся.

— Правда? Как? — спросил он у ведьмы.

— Ах, — с хитрой улыбкой сказала Шейла. — Теперь вы хотите знать, как я сделала то, чего вы не понимаете и не можете сделать?

— Именно. Я буду очень рад узнать, как ты это провернула. Звучит безумно полезно. Так как же? — спросил Ричард, указав на развилке, что им нужен правый коридор.

Шейла с самодовольным видом пожала плечами:

— Я подумала, что они существуют.

Ричард остановился на следующем пересечении темных каменных коридоров и сделал знак всем подождать, пока он не осмотрит оба направления.

— Подумала, что они существуют? — Он повернулся к ней. — Как это работает?

— Я дочь ведьмы. Как ведьма я способна воплощать мысли в реальность, нарушая границу между воображением и реальностью.

Теперь Ричард выглядел ошарашенным.

— Ты можешь придумывать реальность? Змеи, например, не просто иллюзия? Они реальны?

— Отчасти. Они появляются в реальном мире, потому что являются физическим воплощением наших мыслей, и в то же время они являются нашей частью. Они неким образом связаны с нами.

Ричард все еще пристально смотрел на нее.

— И все же я не понимаю, как ты воплощаешь мысли в реальность.

Шейла снова пожала плечами, но уже с серьезным видом.

— Помните, вы сказали, что план постройки Народного Дворца и спутанности был способом воплотить в реальность заклинание? Результат этого плана — или заклинания — зависит от того, как его рисовать, сколько в нем комнат, этажей и так далее. Другими словами, план — это мысль, и здание следует за мыслью в реальность.

— Это невероятно, — сказал Ричард, выглядя искренне заинтересованным.

— Не так уж. По крайней мере, для меня. Кажется, вы пробили брешь в завесе между мирами живых и мертвых — вот что невероятно. Можно сказать, ведьмы тоже могут пробивать брешь в завесе, только между мыслью и реальностью. Если мы можем что-то вообразить, то при определенных условиях способны воплотить это в реальность.

Кэлен прекрасно помнила, как Шейла воплотила в реальность змей. Ее кинуло в дрожь при мысли об извивающейся массе гадюк. А потом в голову пришла другая мысль:

— Значит, гадюки, которых натравила на меня Шота, действительно могли меня убить?

Шейла твердо посмотрела на Кэлен.

— Совершенно верно.

Кэлен сделала глубокий вдох.

— Если ты способна на такое, то почему потом упала? Выбилась из сил?

— Отчасти, — сказала Шейла, когда они снова пошли по темному коридору.

Вопрос для колдуньи был неудобным, но Кэлен не отводила взгляда, и Шейла продолжила:

— Когда мы воплощаем что-то в реальность, оно является частью нас. Это творение мысли, нашей мысли, и оно связано с нами. Можно даже сказать, оно остается нашей неотъемлемой частью.

— И что? — спросила Кэлен, глядя, как Ричард берет с подставки световую сферу и заглядывает в комнату справа.

Шейла обеспокоенно посмотрела на нее:

— Я не отзывала эти мысли. Их забрали.

Ричард оглянулся:

— Что?

Шейла нервно облизнула губы.

— Змеи нападали на Гли и убивали их. Этого я и хотела. Я призвала их, потому что они смертоносны. Гли способны уходить в свой мир, и я знала об опасности своего замысла. Но у меня были считанные мгновения, и это единственное, что я смогла придумать, чтобы не дать им перебить нас всех.

Ричард поднял брови и улыбнулся:

— Другими словами, это был акт отчаяния?

Шейла с несчастным видом кивнула, когда они снова пошли дальше.

— Можно и так сказать.

— Так в чем заключается опасность? — не успокаивалась Кэлен.

— Проблема в том, что как только змеи напали, многие Гли начали уходить в свой мир, а клыки змей, которые теперь были настоящими, были глубоко погружены в их плоть. Когда Гли исчезали, они забирали с собой змей.

Ричард остановился и обернулся.

— Почему это проблема?

— Как только я придумала их, они стали действовать так, как заложено в них природой. Они делали то же, что и настоящие змеи — ожесточенно нападали на тех, кого я назначила их добычей. В каком-то смысле змеи настоящие, но все же не совсем. Поскольку они призваны моими мыслями, то действуют согласно моей воле. Обычно я просто отказываюсь от мысли, которая привела их в реальность, и они исчезают. Но Гли было слишком много, и я действовала отчаянно. Я призвала сотни змей разом, и они атаковали, как велели им инстинкты. Гадюки цеплялись за Гли, когда эти монстры возвращались в свой мир. Я не могла отозвать змей, потому что оставалось еще слишком много Гли, и эти твари, исчезая, забирали с собой моих змей.

Ричард и Кэлен переглянулись. Она видела, что он понял нечто важное, но не догадывалась, что именно. Ей был знаком этот взгляд. Если она спросит, он будет еще не готов рассказать ей, что ему открылось.

Шейла сглотнула.

— Когда они не исчезли по моей воле, а были забраны, — она потерла руки, — мне показалось, что из меня вырывают кусок. Это было довольно... жесткое ощущение. Оно полностью захватило меня, и я на время потеряла сознание.

Кэлен глянула на Ричарда.

— Именно тогда появился Мичек.

— Он хотел унизить меня за то, что я смогла призвать змей, — сказала Шейла. — Поэтому заставил змей исчезнуть и привел из преисподней демонов. Хотел продемонстрировать мне свою мощь и превосходство.

Ричард выглядел так, словно на уме у него было совсем другое.

— Ты можешь призвать кого-то более крупного и пугающего, чем змеи?

— Размер и страшный вид не важны, — заявила Шейла. — Важна лишь эффективность.

Ричард вздохнул и снова повел всех вперед.

— Тоже верно.

— Змеи были эффективны, — сказала Шейла. — Они сделали то, чего я хотела добиться: не дали Гли убить нас и ваших детей.

Ричард благодарно кивнул, идя в темноту. Кэлен положила руку на плечо Шейлы, выражая признательность за то, что далось колдунье немалой ценой.

Глава 15

Ричард осторожно шел по длинному изогнутому коридору, высматривая что-то необычное. Очертания того, что было впереди, медленно проступали из темноты. Иногда на пути попадались лестницы из нескольких ступеней, расположенные между каменных колонн, на которые опирался сводчатый потолок. Так были обозначены наиболее важные участки заклинания. Кое-где на камне стен были высечены орнаменты, указывающие на доминирующие и второстепенные потоки магии внутри заклинания.

По пути Ричард проверял каждую комнату, отклоняясь назад и открывая ногой закрытые двери. Он нашел несколько мумифицированных трупов давно погибших людей, но там не было признаков ведьмака. Он и не ожидал наткнуться на Мичека в одной из этих комнат, но все равно проверял — на всякий случай.

— Вы знаете, куда мы идем? — спросила Кассия шепотом, который казался уместным в зловещих разукрашенных коридорах.

Ричард просто кивнул на ходу.

Расположенные через регулярные интервалы массивные каменные арки отделяли участки, которые были важными элементами заклинаний, от менее значимых поддерживающих элементов. Местами эти элементы, а значит, и арки с коридорами, были довольно замысловатыми, отражая сложность самой спутанности.

Он все еще был дезориентирован после возвращения в мир жизни. Ему было сложно снова привыкать к твердой земле. Пребывая в подземном мире, он даже начал бояться, что останется там навсегда, но теперь лелеял воспоминания о свете души Кэлен, который увидел в том темном мире. Это было удивительное зрелище — визуализация света ее любви к нему.

Теперь, когда он вернулся, даже это воспоминание казалось далеким сном. Эти воспоминания ускользали, потому что место, где он побывал, лучше забыть.

Когда они прошли под очередной высокой аркой со спиральными колоннами из серого камня, то оказались в просторном восьмиугольном зале. В каждом углу стояла колонна, на которую опирался сводчатый потолок сложной формы. В каждой из других семи стен была каменная арка, похожая на ту, из которой они вышли.

— Магистр Рал. — Тихий голос Вики выдавал ее беспокойство. — Мораваска Мичек захватил всех нас. Вы знаете, что случилось потом. Если мы пойдем за ним, что в этом хорошего? Разве вы не опасаетесь, что он снова захватит нас? Он любит играть с пленниками, но на этот раз вряд ли повторит ошибку. Он убьет вас и Мать-Исповедницу.

— Не хотела в этом признаваться, — сказала Кэлен, наклонившись к Ричарду, — но Вика права. Он уже захватил нас без особых усилий. Если мы его догоним, он может так же легко пленить нас снова.

Ричард посмотрел на встревоженные лица.

— Кто-нибудь знает, какую ошибку мы совершили?

Морд-Сит покачали головами. Кэлен прикусила нижнюю губу — у нее тоже не было ответа.

— Конечно, — сказала Шейла. — Мы совершили ошибку, когда спустились сюда вместо того, чтобы отправиться в Замок.

Ричард улыбнулся:

— Нет. Морд-Сит знают, что мы сделали не так. Я прав? — спросил он у женщин.

Все они выглядели озадаченными.

— Что происходит, когда кто-то пытается использовать против вас магию? — поинтересовался он.

Они фыркнули, словно он задал нелепый вопрос.

— Если они настолько глупы, что решили это сделать, то мы захватим магию, направленную на нас, — сказала Нида.

— Мичек не Морд-Сит, — возразила Кассия.

— Верно, — сказал Ричард, переводя взгляд с одной женщины на другую. — Но тогда кто он?

Рикка пожала плечами:

— Ведьмак.

Ричард покачал головой и указал на Ниду:

— Кто он?

Нида тоже пожала плечами.

— Как уже сказала Рикка, он ведьмак.

Ричард снова покачал головой.

— Нет. Бердина, кто он такой?

Она скорчила гримасу:

— Он ублюдочный ведьмак.

Ричард улыбнулся и перевел взгляд на Вэйл.

— Кто он?

Она в отчаянии воздела руки:

— Его называют Мясником?

Наконец, Ричард посмотрел на Вику.

— Думай, Вика. Кто он?

Она задумчиво нахмурилась и долго на него смотрела. Наконец, в ее глазах вспыхнуло понимание.

— Мичек наставник Морд-Сит. Когда я наткнулась на него возле конюшен, то попыталась пустить в ход эйджил. В этом была моя ошибка. В то же мгновение все кончилось, и он меня захватил. Вот как он это сделал.

— То же случилось и со мной! — сказала Бердина.

Остальные кивнули, сообщая, что они тоже пытались применить против Мичека эйджил.

Ричард щелкнул пальцами.

— Именно. Чтобы он мог обучать Морд-Сит, Даркен Рал наверняка наделил его той же силой, что получает девушка при посвящении в Морд-Сит. Через узы они обретают способность обращать против человека его же магию, и тем самым пленять его. Однажды я совершил ошибку, попытавшись использовать против Морд-Сит магию своего меча. Я совершил ту же ошибку, когда решил использовать меч против Мичека. Он захватил меня так же, как в свое время Денна.

Шейла слегка сконфузилась:

— Я тоже пыталась использовать магию, чтобы его остановить.

Кэлен нахмурилась.

— Я не помню, что произошло, но предполагаю, что пыталась применить против него свои способности. Если применить их против Морд-Сит, они умрут в страшных муках. Почему моя сила не сработала против него?

Ричард посмотрел на нее с грустной улыбкой.

— Он не Морд-Сит. Он ведьмак, которого Даркен Рал наделил способностью захватывать чужую магию. Боюсь, что я совершил ту же ошибку, что и все вы.

Кэлен тяжело вздохнула.

— Вот так он всех нас и схватил.

Ричард обвел всех взглядом:

— Поэтому не совершайте снова эту ошибку.

— Я ранила его ножом, — сказала Вика. — Поскольку это не магия, он не смог меня захватить. Теперь он ранен. Значит, мы можем его ранить, но не эйджилами и магией.

— Именно, — сказал Ричард. — Кинжал был правильным выбором. Но теперь он как раненый зверь. Мы разобрались, в чем его хитрость. Помните, нельзя использовать против него эйджил. Если выпадет возможность, пускайте в ход кинжалы. Впрочем, я сам о нем позабочусь.

— Только не при помощи меча, — встревоженно предостерегла его Кэлен.

— Да, без меча. Но я с ним справлюсь.

— Магистр Рал, — с серьезным видом заговорила Вика, — пообещайте мне, что дадите вонзить в него нож.

Он встретил ее стальной взгляд.

— Обещаю.

У него появилась мысль, и он посмотрел на Шейлу:

— Ты можешь использовать способности ведьмы не для того, чтобы воплотить что-то в реальность, а чтобы вычеркнуть что-то из нее?

Шейла смутилась.

— О чем вы?

Ричард указал на каменную колонну, возле которой они стояли.

— Например, ты можешь прекратить существование этой колонны или стены? Заставить их исчезнуть?

Шейла смотрела на него как на сумасшедшего.

— Разумеется, нет.

Ричард разочарованно вздохнул.

— Жаль. Ну ладно. — Он указал на восьмиугольный зал. — Он пошел в один из этих семи коридоров. Какое направление он выбрал?

Шейла снова помрачнела.

— Откуда мне знать?

— Ты говорила, что можешь почуять ведьму. Понюхай воздух возле каждой арки — вдруг что-то почувствуешь.

Лицо Шейлы прояснилось, и она заморгала:

— О, на самом деле, это неплохая идея.

Ричард улыбнулся.

— А ты уже подумала, что я сошел с ума.

Шейла ухмыльнулась.

— Вовсе нет. Ну, разве что самую чуточку.

Все последовали за Шейлой, которая двинулась вокруг большого зала и останавливалась возле арок, чтобы учуять ведьмака. Возле пятой арки она задержалась дольше, а потом подняла руку и показала:

— Он пошел туда.

Глава 16

Оставив позади восьмиугольный зал, они очутились в путанице проходов. Заглянув в каждый из них, Ричард не увидел световых сфер. Он прекрасно знал, что мало где бывает так темно, как в подземельях. Разве что в преисподней — но там царила совершенно иная тьма.

В их ситуации свет был не только безопасностью, но и жизнью, поэтому, когда Шейла указала на крайний левый проход и двинулась к нему, Ричард взял с подставки светящуюся стеклянную сферу. Все Морд-Сит последовали его примеру. Сферы в их руках отбрасывали теплый желтоватый свет, хорошо освещая пространство.

Шейла кивнула на самый левый узкий проход:

— Сюда. Я чую ведьмака.

Бердина удивилась:

— Я не чувствую ничего, кроме пыли и темноты. Как он пахнет?

— Как ведьма. — Шейла посмотрела на нее так, словно ответ был очевиден.

— Ах, ну тогда понятно. — Бердина повернулась к Ричарду и закатила глаза.

Каждая Морд-Сит сжимала в кулаке не эйджил, а кинжал. Женщины с эйджилами были достаточно грозными противницами, но за годы тренировок они стали не менее опасными, если в их распоряжении был лишь клинок. Они знали, как нанести удар, чтобы причинить боль, покалечить или быстро убить — и делали это без колебаний.

Ричард не собирался отговаривать их держать оружие в руках, хотя и знал, что время еще не настало. Ведьмак был еще довольно далеко и передвигался быстро. Скоро он затаится.

Кэлен не достала нож, но время от времени клала ладонь на рукоять, проверяя, на месте ли оружие. Шейла делала то же самое. Ричард никогда не видел, чтобы колдунья обнажала оружие, но подозревал, что в число ее талантов входит и обращение с ним. Впрочем, иногда ему казалось, что она способна ранить своим взглядом.

Ричард свой нож не проверял — он не собирался его использовать.

Когда на пути попадалась комната, одна из Морд-Сит, держа в руке сферу, заходила внутрь, надеясь поймать неуловимого Мичека. Но им не везло. Ричард знал, что в комнатах они его не найдут, но позволял женщинам проверять. Так было быстрее и проще, чем спорить или объясняться.

— Запах становится сильнее, — сообщила Шейла. — Мы его догоняем.

Рикка с Кассией отнеслись к словам колдуньи серьезно и отправились вперед, чтобы проверить темный коридор.

— Я чувствую лишь пыль и запустение, — сказала Бердина, ни к кому не обращаясь.

Ричард не удосужился попросить Морд-Сит оставаться позади. Наверняка они проигнорируют приказ. Кроме того, хотя Шейла сказала, что они догоняют Мичека, они были еще недостаточно близко.

Мичек годами обитал в спутанности. Он ловил здесь людей, держал их в плену, освобождал своих жертв, чтобы охотиться на них. Он знал этоместо как свои пять пальцев. К счастью, Ричард тщательно изучил показанные Эдвардом Харрисом чертежи, поэтому держал в уме план спутанности и точно знал, где сейчас находится. Он мог предвидеть все развилки и коридоры.

Ричард не только ориентировался в проходах, но и понимал, как мыслит раненый ведьмак, знал, какой выбор тот сделает и почему. Когда они подходили к развилке, он лишь убеждался, что они идут правильной дорогой. Шейла подтверждала это всякий раз, когда он выбирал путь, не спрашивая ее.

Иногда им приходилось пересекать просторные залы. Это были вторичные узлы заклинания. В некоторых залах по бокам были небольшие комнаты. Ричард знал, что ни в одной из них нет Мичека, поэтому, чтобы избежать других опасностей, он не позволил Морд-Сит проверять их. Хватило одного его взгляда, чтобы Морд-Сит подчинились и держались от тех комнат подальше.

Ведьмак вел их по самым опасным участкам спутанности — видимо, надеялся, что они угодят во вспомогательный узел, как уже сделали Кэлен и Шейла, когда нырнули в затопленную комнату. Ричард не хотел, чтобы Морд-Сит влипли в неприятности, зайдя в помещения, которые он считал опасными. Когда женщины снова захотели проверить комнаты, он уверил их, что Мичек пошел вперед и не стоит тратить время на помещения с опасной магией. Морд-Сит не хотели иметь дело с магией, поэтому не спорили.

Ричард хорошо изучил планы и понимал, что Мичек пытается заманить их в ловушку. Вика ранила ведьмака, и тот стремился к месту, где у него будет преимущество. Он хотел застать их врасплох и пленить с помощью магии. Ричард мог только гадать, какие чары были в распоряжении ведьмака.

Ричард знал: ведьмак намеренно ведет их в запутанный тупик. Он и без нюха Шейлы мог сказать, куда пошел Мичек, но на каждой развилке и пересечении коридоров давал ей указать путь. Всякий раз она подтверждала его догадку, и все возможные исходы сводились к тому, который он предполагал с самого начала.

Из-за беременности Кэлен Ричарду совсем не хотелось искушать судьбу. Она уже потеряла их первого ребенка. Если он потеряет близнецов из-за того, что они пошли за ведьмаком, Ричард никогда себе этого не простит. Но еще более рискованно было оставлять Мичека в живых. Ведьмак уже совершил эту ошибку, когда не убил Ричарда.

Ричард знал, что будет дальше, но не мог точно сказать, на что способен Мичек и какой вред может причинить. В то же время, у них не было выбора. Либо они попробуют застать Мичека врасплох и сразиться с ним сейчас, на условиях Ричарда, либо придется столкнуться с ним позже — когда ведьмак восстановится и сам выберет время. Он опасный раненый зверь, но в то же время ослабленный зверь. Их лучший шанс — настичь его до того, как он восстановит силы.

Они вошли в просторный зал, на одной стене которого были четыре близко расположенных проема, ведущих в темные коридоры, а напротив еще один. Шейла без колебаний двинулась к самому правому из четырех проемов.

Ричард схватил ее за руку.

— Не туда.

Шейла озадаченно посмотрела на него через плечо.

— Но я чую, что он пошел туда.

— И все же не ходи. — Ричард подвел ее к соседнему проему. — Нам нужен этот коридор.

— Почему не хотите пойти за ним? Мы все это время шли по его следам. Если вы хотите его настичь, нам нужно в правый проход. Зачем останавливаться?

— Потому что это особый вид тупика — двойная спираль. Это смертельный участок заклинания. Он собирается использовать его против нас, хочет поймать в ловушку.

Глава 17

Шейла удивилась еще больше.

— В какую ловушку? Откуда вы знаете?

Вместо ответа Ричард повернулся к Вике:

— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала.

Вика перекинула косу через плечо и стиснула ее в кулаке, нетерпеливо кивнув.

— Да, магистр Рал?

— Ты должна в точности следовать моим указаниям.

Теперь она выглядела такой же растерянной, как Шейла.

— Хорошо. Что я должна сделать?

Большим пальцем Ричард указал за спину — на соседний с выбранным Мичеком проход.

— Я собираюсь пойти за Мичеком этим путем.

— Но Шейла сказала, что он пошел по другому коридору.

— Я знаю, что сказала Шейла. — Он указал через широкий зал на одиночный коридор. — Мне нужно, чтобы ты пошла туда.

Она глянула через плечо туда, куда он показывал, и ее лицо потемнело.

— Вы обещали, что я смогу вонзить в него нож.

Ричард кивнул:

— Я не отказываюсь от своих слов. Но если мы хотим получить шанс, ты должна меня выслушать и сделать все в точности, как я скажу.

Вика одернула рукава кожаной формы, размышляя.

— Хорошо, я слушаю.

Ни одна Морд-Сит никогда бы не осмелилась сомневаться в любом приказе Даркена Рала или его предшественников, иначе обрекла бы себя на мгновенную смерть. Ричард был даже немного рад, что Вика колеблется. Это было очередным признаком того, что она начинает мыслить самостоятельно.

— Иди по тому коридору до развилки, — сказал он, махнув рукой на проем на другой стороне зала. — Там поверни налево. Вскоре ты дойдешь до железной двери, за которой будет еще один опорный узел. Помнишь тот, через который мы уже прошли? С каменным мостом?

Вика кивнула.

— Тот мост обрушился.

— Правильно. Зайди в дверь, пройди по мосту и войди в железную дверь на другой стороне...

— Тот мост тоже обрушится?

— Нет. По крайней мере, не должен. Теперь слушай. Тебе нужно пройти через вторую железную дверь на дальней стороне, а затем на первом же перекрестке пойти в левый коридор. Пройдешь мимо двух деревянных дверей по правой стороне, а после второй двери сразу свернешь направо и увидишь на стене четыре подставки со сферами...

— А если там не окажется световых сфер? В некоторых коридорах их нет.

Ричард покачал головой и махнул рукой, чтобы она молчала и слушала.

— Там будут световые сферы. Возьми четвертую из подставки и закинь в коридор как можно дальше.

Она заморгала, сомневаясь, что правильно расслышала.

— Если я это сделаю, там станет совсем темно.

— Правильно. Когда выкинешь сферу, обернись и стой в темноте.

— Стоять в темноте. — Вика наклонилась к нему, смущенная странным приказом. — Просто стоять?

— Да. Лицом туда, откуда пришла. Затем сделай один шаг влево и держи в правой руке нож. Потом жди.

Морд-Сит подалась к нему еще немного.

— Ждать. Хорошо. Чего мне ждать?

— Поймешь, когда все случится.

— Но вы обещали, что я...

— Вика! Ты должна в точности следовать инструкциям!

От его резкого тона она выпрямилась:

— Да, магистр Рал.

— Все запомнила?

— Кажется, да.

— Никаких «кажется». Ты должна запомнить все в точности и делать именно так, как я сказал. Перескажи все мне. Быстрее, у нас мало времени.

— Мало времени для чего? — вмешалась Шейла.

Кэлен шикнула на нее. Шейла поджала губы и недовольно скрестила руки на груди, но замолчала.

Вика перевела взгляд с Шейлы на Ричарда и указала себе за спину.

— Иду по тому коридору до развилки. Поворачиваю налево к железной двери. Прохожу через железную дверь, пересекаю мост и прохожу через железную дверь на той стороне. Поворачиваю налево на втором...

— На первом, — поправил он, подняв палец. — Поворачивай налево на первом перекрестке.

Вика кивала, пытаясь зафиксировать это в памяти.

— Левый коридор на первом перекрестке. Затем прохожу мимо двух деревянных дверей по правой стороне. После второй двери сразу поворачиваю направо, подхожу к четвертой световой сфере, снимаю ее с подставки и кидаю в коридор как можно дальше. Затем разворачиваюсь и стою в темноте.

— Правильно. А потом? — спросил он.

— Стоя лицом туда, откуда пришла, я делаю один шаг влево и жду. Ах, да, в правой руке я держу нож.

— Хорошо. — Ричард схватил ее за плечи. — Теперь повтори все еще раз. Ты должна все сделать точно, Вика. Если ты неправильно повернешь, мы можем никогда тебя не найти. Если свернешь не туда, то умрешь в одиночестве, как те несчастные, чьи иссохшие трупы мы здесь находили. Полагаю, это лучше, чем умереть старой и беззубой в своей постели, но смерть есть смерть.

Вика улыбнулась: он знал, что Морд-Сит называют своим худшим страхом. Затем она кивнула, глядя на него, и повторила инструкции. В нескольких местах она заколебалась. Когда Вика закончила, Ричард заставил ее повторить все еще раз, а потом еще, пока не убедился, что она правильно запомнила каждый шаг.

На лице Шейлы ясно читалось недоверие.

— Откуда вы все это знаете? Откуда знаете, где эти помещения, коридоры и развилки?

— Я же изучал планы спутанности, помнишь?

— Да, но это не объясняет, как...

— Нет времени это обсуждать, — оборвал он ее. Его тон давал понять, что с него уже довольно вопросов.

— Что насчет обещания, что я смогу зарезать его? — спросила Вика. — Почему я не могу пойти с вами, чтобы...

— Думаешь, я стал бы тебе лгать?

Она захлопала глазами.

— Нет, магистр Рал.

— Хорошо, потому что я не стал бы. А теперь иди. У нас не так много времени. Торопись, но не беги, иначе можешь ошибиться.

Коротко взглянув на своих сестер по эйджилу, Вика повернулась и умчалась выполнять задание. Красная кожа ее одеяния быстро исчезала в коридоре.

Ричард повернулся к источавшей подозрительность колдунье.

— Мне нужно, чтобы ты воплотила кое-что в реальность.

Ошарашенная такой просьбой Шейла склонила голову набок:

— Что я должна воплотить?

— То, что отвлечет Мичека и собьет с толку. Или даже напугает.

— Я же говорила, он не боится змей.

— Я и не говорил про змей. Нужно то, что отвлечет его и, надеюсь, испугает.

— Вряд ли я смогу выдумать что-то достаточно большое и страшное, чтобы заставить ведьмака понервничать.

— Ты говорила, что важны не размер и страшный вид, а эффективность. Это нам и нужно: что-то эффективное. Мне нужно, чтобы ты выдумала то, что захватит внимание Мичека. Встревожит его. Отвлечет — и, возможно, напугает. Если вынудишь его кричать и удирать, это будет идеально.

Казалось, Шейла на грани паники. Она подняла руки, а потом позволила им упасть вдоль тела.

— И как, по-вашему, я должна это сделать?!

— Используй голову, Шейла. Знание придет к тебе в момент необходимости. Я знаю это. Доверься. А теперь пройди три дюжины шагов по коридору, в который пошел Мичек, но не дальше — он не должен тебя заметить, — выпусти то, что сможешь вообразить, и отправь это в погоню за Мичеком. После вернись сюда и иди за нами как можно быстрее. Мне может потребоваться твоя помощь. Я пока не уверен.

Шейла уставилась на него с отвисшей челюстью.

— Вы пока не уверены, — пораженно повторила она.

— Мы тратим драгоценное время, — сказал он. — Мы не можем упустить этот шанс. У нас может не быть другого. Иди туда, досчитай до ста ударов сердца и сделай, как я сказал. Вообрази что-то грозное и отправь это по коридору, затем догони нас. — Ричард повернулся к остальным, лишив Шейлу возможности спорить. — Остальные идут со мной.

Ричард оставил Шейлу выполнять его распоряжения, а сам повел Кэлен и пять Морд-Сит в двойника того спирального прохода, в который свернул Мичек, собиравшийся поймать их в ловушку.

Глава 18

Ричард вынудил Кэлен и пятерых Морд-Сит остановиться. Предвосхищая вопросы, он приложил палец к губам.

— Если нужно что-то сказать, делайте это тихо.

Кэлен посмотрела на стену:

— Мичек на той стороне?

— Да.

— Тогда что мы здесь делаем? — спросила Кэлен. — Разве мы не должны быть на той стороне, если хотим его поймать? Как ты собираешься добраться до него?

Ричард улыбнулся.

— Жди, увидишь. И помни, не пытайся использовать против него свою силу. Достань нож. Вряд ли у тебя будет возможность нанести ему удар, но ты должна быть готова.

Он повернулся к каменной стене, отделявшей их проход от того, где затаился ведьмак. Ричард посмотрел на каменную колонну справа, а потом на такую же слева, выискивая определенное место между ними.

— Что ищешь? — спросила наблюдавшая за ним Кэлен.

— Нет времени объяснять. Просто смотри.

Найдя нужно место, Ричард под взглядами шести женщин легонько прикоснулся пальцами к стене и повел ими по камню, что-то нащупывая. Обнаружив щель между каменными блоками, которая была чуть глубже остальных, он проследил ее до похожей вертикальной щели, а потом опустился на колено, ведя рукой вниз. Пока остальные молча наблюдали за ним, он обследовал все щели на этом участке стены, выискивая нужные и проверяя их расположение.

Закончив, он обернулся к женщинам.

— Как только Шейла сделает то, о чем я ее просил, мы пройдем через стену и попытаемся застать Мичека врасплох.

Бердина недоверчиво сморщила нос:

— Как мы пройдем через твердую каменную стену?

Не став тратить время на ответ, Ричард взял Ниду за руку и подвел к стене. Сев на корточки и увлекая ее за собой, он заглянул в голубые глаза Морд-Сит, проверяя, внимательно ли она следит, а потом очертил каменный блок на уровне колена, показывая его Ниде. Блок был квадратным, длина каждой стороны была с его предплечье.

— Когда я скажу, ты должна пнуть этот каменный блок.

Она с опаской посмотрела на него:

— И что я буду делать со сломанной лодыжкой?

Ричард покачал головой:

— Не переживай. Я собираюсь разрушить ключевые точки в стене, чтобы ослабить ее. Она будет балансировать, поэтому, когда блоки распадутся и ты ударишь, стена опрокинется и даст нам путь. Для этого не обязательно бить очень сильно, поэтому ты не поранишься. Этот блок — критический структурный элемент, но я не могу позаботиться обо всех правильных точках в одиночку. С этим блоком должна разобраться ты. Как только я ослаблю стену, убрав камни наверху, и ты ударишь, блок выскочит, и стена упадет.

Он взглянул на Ниду, а потом на остальных, убеждаясь, что они внимательно слушают. Все были не просто внимательны, а заворожены.

— Все будьте осторожны и отойдите — особенно ты, Нида, — как только каменные блоки начнут падать. Я знаю, что стена обрушится, но не имею понятия, куда упадут блоки. Они тяжелые и могут сильно ранить или даже убить вас. Мы не можем рисковать, поэтому держитесь подальше.

Пока все пытались переварить услышанное, Ричард обнажил меч. Он постарался сделать это медленно, чтобы клинок не издал звук, который мог услышать Мичек. И все же уникальный высокий звон показался почти болезненным, когда магия ответила на его призыв. Ричард поморщился, когда звук отразился от стен коридора. Ему оставалось лишь надеяться, что звона не было слышно по другую сторону каменной стены.

Когда все стихло, Ричард приложил ухо к стене и прислушался. Услышав лишь тишину, он приставил острие клинка к ключевой щели внизу стены и стал выжидать верный момент.

Кэлен наклонилась к нему, больше не в силах выдерживать напряжение.

— Ричард, — прошептала она. — Чего мы ждем?

Он поднял палец, призывая ее к терпению. Он слышал вдалеке шаги Шейлы, которая сорвалась на бег.

Как только он услышал крик Мичека по ту сторону стены, то сказал:

— Этого.

Стиснув зубы от напряжения, Ричард всем весом навалился на рукоять меча и сунул клинок в трещину между блоками. Камень заскрежетал о скользнувшую внутрь сталь, и Ричард со всей мочи потянул меч вверх. Камень щелкал и трескался, во все стороны разлетались осколки. Сделав достаточный разрез, Ричард вытащил меч из трещины.

Он слышал проклятия и вопли Мичека. Между злыми ругательствами ведьмак издавал короткие вскрики. Пока мужчина боролся с тем, что наслала на него Шейла, Ричард рукоятью меча простукивал каменные блоки. Услышав пустой звук, подтверждавший потерю целостности, он вложил меч в ножны и посмотрел на Ниду.

— Подожди, пока я не ударю в стену, а потом пни блок.

Нида кивнула. Ричард отступил на шаг, надеясь, что не ошибается, и с рыком бросился на стену. Как только его плечо ударило в камень, он почувствовал, как блоки поддались. Швы затрещали и полопались, когда блоки начали выскакивать. Когда стена стала рушиться, он оглянулся на Ниду:

— Давай!

Нида быстро ударила ногой по каменному блоку, который он ей показывал.

Камень с треском поддался, словно у него больше не было сил держаться. Нида отскочила назад. Когда стена прогнулась, Ричард чуть не упал вместе с ней, но ему удалось восстановить равновесие и отпрыгнуть как раз в тот момент, когда каменные блоки и осколки с грохотом обрушились. Поднялось огромное облако пыли, и все закашлялись.

Ричард нырнул в проем, опрокинув несколько блоков, чтобы расширить отверстие. Он почувствовал, как Морд-Сит ринулись за ним. Пока он проходил через стену, упало еще несколько потерявших опору блоков, которые разбились, посылая под ноги осколки.

Ричард прошел через клубы пыли и заметил Мичека. Тот был шокирован упавшей возле него стеной, но еще больше внезапным появлением Ричарда и Морд-Сит.

Но шок был меньшей из бед ведьмака. В настоящую панику его ввергало облако злых ос, кружащих возле его лица. Он отчаянно размахивал руками, прихлопывая ос и пытаясь стряхнуть с лица десятки жаливших насекомых. Его кожа была сплошь покрыта красными следами укусов, а глаза заплыли так, что едва открывались.

Шейла и Кэлен прошли через облако пыли, сжимая в руках кинжалы. Мичек, вокруг головы которого вились осы, уставился на людей с ножами, идущих на него.

Он быстро повернулся и помчался прочь, отмахиваясь от ос. Ричард слышал смех ведьмака и знал, почему тот смеется. Именно поэтому Мичек ждал их в этом тупике, возле восхищавшей его ловушки.

Вместо того чтобы преследовать мужчину, Ричард схватил Кэлен за руку и задвинул себе за спину, хотя именно в том направлении убежал Мичек.

— Скоро случится кое-что очень плохое, — сказал он, повернувшись к ней. — Иди. Все идите.

— Что случится? — требовательно спросила Шейла.

— Идите! Мне нужно, чтобы вы все убрались с дороги!

В коридоре раздался звук, который Ричард уже очень много раз слышал.

Гли визжали от ярости, выбегая из закрученной в спираль ловушки. В коридоре их были сотни. Крики отражались от каменных стен, пар поднимался от влажных тел и клубился под потолком.

Он знал, что длинноногие мускулистые Гли могут догнать их. Эти твари просто обожали загонять своих жертв. Бежать от них означало умереть.

Глава 19

Покрытых слизью темных существ было слишком много, они толкались и не могли двигаться вперед так быстро, как им хотелось. Гли перелезали через своих товарищей, желая первыми добраться до Ричарда, Кэлен и остальных. Ричард знал, что твари жаждут заполучить всех их, но больше всего им не терпится вонзить свои когти в Кэлен.

Он не собирался убегать, но остальные должны были отойти на безопасное расстояние. Оглянувшись, он обнаружил, что женщины колеблются.

Щелкали острые как иглы зубы, тянулись длинные руки, царапали воздух когти. Гли верещали от жажды крови.

Ричард замахал руками, призывая женщин отступить. Он не хотел, чтобы Гли добрались до Кэлен, а еще ему нужно было, чтобы они не мешались под ногами.

— Давайте! Бегите!

Когда Шейла и Кэлен неуверенно повернулись в ту сторону, куда удрал Мичек, Морд-Сит окружили Кэлен. Ричард увидел, что они, наконец, побежали.

Он повернулся лицом к врагам, выбегающим к нему из закрученного спиралью тупика, в котором они прятались. Они бежали такой тесной толпой, что мешали друг другу и не могли передвигаться достаточно быстро. Ричард лишь надеялся, что этого промедления ему хватит.

Пронзительный и грозный звон вынимаемой из ножен стали заставил Кэлен и остальных остановиться и обернуться. Все они знали, что здесь сотни Гли — слишком много, чтобы сражаться с ними.

Ричард оглянулся через плечо.

— Продолжайте бежать!

Они попятились, не желая оставлять Ричарда биться в одиночку. Они не понимали, что он знал о прятавшихся в спирали Гли, а у него не было времени объяснять свои действия. Он боялся, что они решат вмешаться.

— Не останавливайтесь! Бегите!

Шейла вскинула руки, посылая поблескивающую волну света, которая врезалась в массу Гли. Нескольким из них оторвало руки. Взрыв магии прошел прямо через дюжину темных тел, а потом рассеялся. Сколько-то Гли погибли, но это было незначительной потерей. Монстры просто бежали прямо по телам погибших товарищей.

— Прекрати! — заорал Ричард Шейле. — Ты меня заденешь. Мне нужно место! Предоставь все мне и беги!

Она кивнула, и он понял, что она не собирается атаковать снова и случайно убить его. Ричард повернулся к Гли, надеясь, что еще не поздно. Ему нужно все сделать до того, как вопящие твари до него доберутся.

Повернувшись в сторону, Ричард с силой взмахнул мечом. Острие клинка просвистело, рассекая сырой воздух. Со всей доступной мощью Ричард обрушил клинок на одну из толстых колонн у стены коридора — напротив пробитой им дыры. Массивная капитель, лишившись опоры, упала на пол и раскололась, посылая в воздух мелкие обломки.

Пока колонна падала, Ричард ринулся к соседней толстой колонне. Когда мощный взмах меча расколол вторую каменную опору этой стены коридора, он подбежал к стене с неровным проемом. Несколькими взмахами он обрушил колонны по бокам от отверстия.

Стена уже была ослаблена, поэтому с нее снова начали сыпаться камни. Обе капители упали и покатились по коридору к Гли. Воздух был наполнен густой удушающей пылью, и Ричард видел, как она оседает на влажной черной коже передних рядов Гли, превращая ее в серую.

Бросив на них коротких взгляд, Ричард развернулся и побежал, широко расставив руки и призывая женщин, которые были совсем рядом, двигаться быстрее.

— Зачем ты это сделал? — спросила Кэлен, не понимавшая, зачем он тратил время на колонны по обеим сторонам коридора.

— В подземном мире я кое-что узнал.

Она на бегу оглянулась на него.

— Что?

— Шевелись. Если я действовал достаточно быстро, то сейчас все увидишь.

В следующий миг он услышал до боли резкий стон массивных гранитных блоков. С треском, похожим на раскаты грома, но более высоким, трещины расходились по камню. Раздавались щелчки.

Ричард невольно замедлил шаг и обернулся. Он хотел убедиться. Если это не сработает, у них будут большие проблемы. Все остальные тоже остановились и смотрели назад.

Толстые колонны, служившие ключевыми опорными элементами, были разрушены, и огромные блоки потолка шириной во весь коридор больше ничто не держало. Они начали рушиться. Шум стоял кошмарный, но Ричард и женщины, как бы ни хотели уйти, застыли при виде ошеломительного зрелища.

Ближайший блок рухнул первым, сокрушив передние ряды Гли. Кровь и телесные жидкости брызнули из-под блока на каменный пол. Руки с еще дергающимися когтями торчали из-под огромной гранитной глыбы, мгновение назад бывшей потолком коридора.

Вслед за первым блоком потолка упал второй, затем третий, четвертый... Все потолочные блоки по пути к спиральному тупику обрушились один за другим.

Тупик стал смертельной ловушкой, когда огромные блоки шириной в коридор и почти такие же в толщину рухнули с оглушительным звуком. Серия ударов эхом отразилась от стен. Все вокруг содрогалось от толчков, когда гранитные блоки били в землю, погребая под собой Гли, заполнявших спиральный коридор.

Все случилось быстро и резко. Ричард сомневался, что хоть кому-то из Гли хватило времени уйти в свой мир. Он был почти уверен, что все они мгновенно погибли, когда на них упал потолок. Он почти жалел их. Почти.

Кэлен рядом с ним изумленно молчала, глядя на массивные каменные блоки, полностью заполнившие коридор. Теперь это был еще один тупик. Облака пыли, поднятой обрушением, кружились в слабо освещенном коридоре.

Морд-Сит с благоговением смотрели на обломки.

Шейла повернулась к нему:

— Как...

— Идем, — оборвал ее Ричард. Колдунья выглядела так, словно была готова взорваться тысячей вопросов. — Обсудим позже. Нужно поймать Мичека. Держитесь позади меня. — Ричард пробился через группу Морд-Сит и побежал впереди.

Глава 20

Ричард должен был добраться до ведьмака первым. Мичек, даже раненый и искусанный осами, невероятно опасен. Больше всего его беспокоило неведение относительно того, на что способен ведьмак даже в таком состоянии. Они легко могут угодить в ловушку, о которой не подозревали, поэтому должны высматривать все хоть сколь-нибудь необычное.

Ричард знал, что должен убить Мичека до того, как тот получит шанс использовать свои темные таланты. Он обязан убить его, пока тот не причинил вред Кэлен. В то же время Гли появлялись все чаще и чаще. Им нужно покончить с ведьмаком и отправиться в Замок.

Ричард бежал по холлам и коридорам, высматривая все необычное. Он поворачивал на перекрестках инстинктивно, руководствуясь картой в голове и знаниями о том, куда направляется ведьмак. Желая добраться до Мичека, Ричард не ждал остальных и вскоре оторвался от них. Он иногда оглядывался, убеждаясь, что они не слишком далеко и не потеряют его из виду.

Если кто-то отстанет и свернет не туда в затейливом лабиринте спутанности, это может привести к гибели. Он хотел опережать женщин ровно настолько, чтобы они не попали в лапы ведьмака до того, как Ричард разберется с ним.

Ричард знал, что Мичек убегал в слепой панике, преследуемый роем ос. Ведьмак бежал наобум, делая случайные повороты, но все же представлял, куда движется — в безопасное место. Как бы отчаянно ни петлял Мичек, Ричард знал, где тот окажется в конечном итоге. Время от времени до него доносились далекие вскрики и проклятия Мичека, когда осы жалили его в особо чувствительные места на лице.

Ричард немного замедлился, чтобы остальные оказались ближе к нему. Его кровь бурлила от желания добраться до ведьмака, но он не позволял себе оторваться от женщин слишком далеко.

На бегу он оглянулся на Шейлу:

— Это же твои осы?

Шейла кивнула.

Ричард указал остальным направление, а потом свернул направо, в узкий проход.

— Почему он просто не заставил их исчезнуть? Кэлен сказала, что он заставил исчезнуть созданных тобой змей.

Шейла старалась не отставать, чтобы ей не приходилось кричать.

— Потому что я предназначала змей для Гли и не знала, что нужно защитить их от магии ведьмака. Но ос я защитила. А еще сделала их довольно злыми. Только я могу их отозвать.

Ричард остановился и поднял взгляд на широкую лестницу слева — короткий путь, который поможет догнать Мичека, но на какое-то время их дороги не пересекутся. Это было рискованно, ведь Мичек, которого отвлекали осы, мог отклониться от маршрута и уйти не туда, где рассчитывал его застать Ричард. Но ему нужно настичь Мичека, не дать тому сбежать. Короткий путь помог бы сократить разрыв.

Приняв решение, он стал подниматься, перескакивая через ступеньку.

— Когда будем близко, — бросил он через плечо Шейле, — ты должна отозвать ос, чтобы те не начали жалить нас.

Шейла кивнула, взбегая по ступеням за ним.

— Не волнуйтесь из-за ос. Я заставлю их исчезнуть, как только мы его догоним.

Наверху короткого лестничного пролета от коридора в разные стороны расходились ответвления. Ричард остановился, проверяя, не отстала ли Кэлен. Она не отстала. Морд-Сит взяли ее в кольцо. Успокоившись, Ричард пошел по темному центральному коридору. Вскоре на пути встретилась лестница, ведущая на первоначальный уровень, и Ричард повернул направо.

Он бежал по коридору с пыльными мраморными колоннами, на которые опирался сводчатый оштукатуренный потолок. Замедлив шаг, Ричард повернулся и побежал спиной вперед, чтобы видеть остальных.

— Какую магию способен использовать Мичек, когда я его настигну? Есть предположения?

Шейла подняла руки вверх ладонями.

— Я задаюсь тем же вопросом, и у меня нет ответа. Я ничего не знаю о ведьмаках — только то, что они имеют нечто общее с ведьмами. Это плохо, но, судя по всему, он может творить то, чего я даже вообразить не в силах.

— Сможешь что-то противопоставить его магии?

Шейла покачала головой, торопливо шагая за ним.

— Он не может заставить ос исчезнуть. Существуют ограничения в использовании ведьмой своих сил против другой ведьмы. Они связывают мне руки. Он наверняка защитит от меня все, что сможет наколдовать. Вы волшебник, так может, сделаете что-то?

Ричард несчастно вздохнул.

— Ладно. Мне просто нужно разобраться с его магией, если не сумею убить его раньше. Но ты должна быть готова хотя бы обеспечить свет. Создашь на ладони огонек или что-то другое — не столь важно. Главное, чтобы я что-то видел. Когда я его настигну, будет совсем темно.

Шейла удивленно заморгала.

— Откуда вы знаете?

— Пророчество, — подсказала Кэлен. — Ричард побывал в подземном мире, не забыла? Там есть пророчество. Думаешь, боевой чародей откажется от возможности получить преимущество перед врагом?

Ричард улыбнулся ей. Он не только считал ее самым умным человеком из всех, кого знал, но и иногда думал, что она способна читать его мысли.

Шейла забеспокоилась.

— Хотите сказать, вы действуете согласно пророчеству?

— А как я, по-твоему, узнал, что в спиральном коридоре полно затаившихся Гли? Ты бы предпочла, чтобы я не знал об этом и угодил прямо в ловушку Мичека?

— Пожалуй, нет, — призналась она.

Когда он прошел мимо второй деревянной двери справа и замедлил шаг, то шикнул на колдунью, чтобы она повременила с вопросами.

— А теперь, — тихо сказал он, — постарайтесь двигаться как можно тише. Мичек сейчас будет впереди. Он идет по тому правому коридору. Рикка, Вэйл, Кассия, Нида и Бердина — будьте готовы использовать ножи, чтобы защитить от него Кэлен. Шейла, скоро понадобится свет.

Все кивнули и двинулись за ним по коридору, ведущему направо. Они прошли дальше, и первая сфера начала светиться, показывая дорогу. Когда они миновали ее, сфера стала тускнеть, но тут засветилась вторая. Ричард остановился.

Он поднял руку, чтобы все замерли, и прислушался к темноте впереди. Услышав эхо тяжелого дыхания, Ричард побежал вперед как можно быстрее и тише, махнув рукой, чтобы остальные держались позади. Он не хотел, чтобы Мичек сделал своим заложником Кэлен или кого-то другого. У Кэлен был нож, которым она умела пользоваться, но он не хотел, чтобы до этого дошло. Ведьмак был непредсказуем, обладал магией и сумел призвать в спиральный коридор Гли, чтобы те устроили засаду.

Когда вторая световая сфера погасла позади, они поспешили мимо третьей, а потом нырнули в темноту.

Глава 21

Ричард вычислил расстояние до четвертой сферы, подсчитав шаги между предыдущими подставками. Он начал чувствовать запах ведьмака, хотя не видел его. Он не знал, каков запах ведьм, но крупный мужчина вспотел от бега, страха и паники — и этот запах был знаком Ричарду.

Он медленно двинулся на цыпочках, почти сразу услышав жужжание ос и тяжелое дыхание. Пока он пытался вычислить расстояние, откуда-то вынырнула большая рука и ударила его наотмашь, откинув на несколько шагов. Скорее от удивления, чем от силы удара, он потерял равновесие.

Ричард устоял и тут же рванул в том направлении, где стоял Мичек. Врезавшись в мужчину, он сумел закинуть руку ему на шею. Мичек крутанулся и попытался вырваться, но Ричард схватил запястье закинутой на шею ведьмака руки и усилил хватку. Он знал, что через считанные мгновения передавленные артерии вызовут потерю сознания.

— Шейла! Свет!

Обе стены коридора вспыхнули.

В ярком свете пляшущего пламени Ричард увидел Вику, которая стояла прямо перед ними с ножом в правой руке.

— Сейчас! — крикнул он ей.

Пока Ричард почти висел на крепком мужчине, пытавшемся вырваться из захвата, Вика вонзила нож в живот ведьмака. Схватившись за рукоять обеими руками и рыча от усилия, она потащила нож в сторону, вспарывая Мичеку живот.

Вика выдернула нож, сунула левую руку в открытую рану, и потянула назад, сжимая в окровавленном кулаке полную горсть внутренностей Мичека. Она крутанулась, выдергивая длинную блестящую кишку. Ведьмак задохнулся от шока.

Коридор озарился ослепительной вспышкой света, исходившего от ведьмака. Ричарда и Вику отбросило, и они врезались в горящую стену. Приземлившись на спину, они проскользили по полу. Ричарду показалось, что в них ударила молния.

Ричард с Викой были оглушены силой удара. Каждый нерв в его теле звенел от боли. Ричард перекатился на бок, руки онемели. Вспышка была такой яркой, что ослепила его.

Мичек, освещенный колеблющимся огнем на стенах, смотрел на них сверху вниз. Он начал поднимать руки. Ричард догадался, что ведьмак собирается поджарить их еще одной молнией. Если это произойдет, они с Викой погибнут.

Превозмогая боль, Искатель заставил себя подняться и броситься на Мичека, чтобы сомкнуть руки на его горле. От столкновения руки Мичека откинуло назад, и тот не успел завершить заклинание. Ричард просто не мог позволить мужчине собраться с мыслями, иначе все будет кончено.

Со всей силы он впечатал дюжего Мичека в стену, стиснул зубы и зарычал, напирая на ведьмака и окуная его голову в пламя. Ричард чувствовал запах горелых растрепанных волос Мичека. Пытаясь отстраниться от обжигающего огня, Мичек неистово дергался, но Ричард крепко держал его, выдавливая жизнь. Его мышцы вздулись от напряжения.

Что-то толщиной с ногу обвилось вокруг талии Ричарда и с силой дернуло назад. Несмотря на все усилия, он не удержался. Он видел красную кожу Морд-Сит, кинувшихся к Мичеку, но еще одна ослепительная вспышка швырнула их на пол к ногам Кэлен и Шейлы.

Что-то толстое тащило Ричарда назад, сдавливая грудь — какое-то щупальце вроде того, с которым он и Кэлен сражались в воде. Он не видел, кому оно принадлежит. Ричард вцепился в щупальце, пытаясь убрать его, и обнаружил, что оно не мягкое, как живая плоть, а грубое и твердое, как длинный корень дерева.

Пока Ричард крутился, пытаясь вырваться, он заметил новые щупальца, выросшие прямо из каменного пола. Поднимаясь, они становились толще. Не успел он ничего сделать с отростком, что болезненно сжимал его талию, как еще один, удлиняясь, обвил ноги. Третий обхватил руки.

Корни становились крепче и сильнее, оборачивая новыми витками его руки и ноги. Такие же щупальца карабкались по телу Вики, выдавливая воздух из ее легких.

Мичек тяжело дышал, пытаясь собраться с силами. От опаленных волос и одежды поднимались завитки дыма, окровавленные внутренности свисали до пола, а кровь пропитала его грязную одежду и натекла в лужу возле ног.

Он сжал в кулаке кишки, перерубил их лучом света из свободной руки и отбросил, будто больше не нуждался в них. Он протянул ладони к стенам, и пламя начало меркнуть, а потом и вовсе погасло.

Мичек повернулся к Вике:

— Кажется, ты допустила ошибку, о которой сама меня предупреждала. Ты пыталась преподать урок и отомстить, вместо того чтобы просто убить меня. Я больше не собираюсь вас поучать. Я просто убью всех вас.

Коридор замерцал, когда по воздуху пронеслась волна света. Ричард больше не мог двигать головой, но сумел повернуть глаза настолько, чтобы увидеть Шейлу, Кэлен и остальных Морд-Сит, спешивших на помощь. Волна света ударила в Мичека, заставив пошатнуться, но не причинила видимого вреда. Он отступил на несколько шагов, чтобы удержаться на ногах.

Ричард ощутил, как корни сжали его грудь. С каждым выдохом они давили сильнее и не давали вдохнуть полной грудью. Каждый выдох еще больше усиливал удушье. Он старался делать неглубокие вдохи, но это не особо помогало.

Мичек мрачно оглядел пытавшихся убить его людей и поднял руку. В тот же миг появилась стена огня. Обжигающее пламя не давало женщинам кинуться к нему. Довольный, что они отступили, Мичек повернулся и поспешил по коридору, растворяясь в темноте.

Корни на теле Ричарда стали еще толще и окончательно перекрыли воздух. Поле зрения сузилось до точки света посреди темноты. Он слышал, как Вика безуспешно пытается вдохнуть.

Хлынул ливень, проливая целые ведра воды и гася пламя Мичека, которое мешало его преследовать.

Кэлен, Шейла и Морд-Сит бросились к Ричарду.

— Держись, — сказала Кэлен. Она принялась лихорадочно пилить ножом корни и усики, удерживающие Ричарда.

Угасающим зрением он уловил красный цвет нарядов Морд-Сит, подоспевших на помощь Вике.

— Не могу убрать их магией, — сказала Шейла, неистово рубя корни кинжалом. — Мичек защитил их, и его магия превосходит мою. Мы должны действовать ножами. Держитесь.

Кэлен стиснула зубы, яростно перерезая толстый корень. К счастью, он был мягче древесины, и ей удалось перепилить его. Давление ослабло, и Ричард смог сделать вдох. Зрение начало проясняться. Он жадно хватал воздух, злясь на себя за то, что допустил это.

Через некоторое время Ричард и Вика сумели выпутаться из сети волокнистых щупалец.

Поднявшись, Ричард вынул меч из ножен на несколько дюймов и позволил ему скользнуть обратно. Ножны не согнулись и не сломались, и оружие было в полной готовности.

— Мичек серьезно ранен, — выдавил Ричард между глубокими вдохами и подмигнул Вике. — Вика смогла ранить его сильнее, чем я.

Вика улыбнулась, благодаря за то, что он сдержал обещание и дал возможность вонзить в Мичека нож.

— Вика достойна чести быть сегодня вашей любимицей, — сказала Бердина.

Ричард хотел ответить, но не стал.

— Нужно идти за Мичеком, — сменил он тему. — Я хочу убить его, если он еще не истек кровью. Все целы? — Ричард окинул взглядом женщин, а те закивали в ответ. — Ладно, тогда идем.

Глава 22

— Смотрите, — указала Рикка. — Кровь. И еще больше впереди.

— Ее довольно много, — сказала Кассия, наклонившись, чтобы лучше рассмотреть. — Определенно, преследовать его становится легче. А еще кровопотеря должна его замедлить.

Ричард немного поразмыслил и повернулся к Шейле.

— Ты можешь создавать вещи. Можешь наколдовать кровь?

Шейла слегка нахмурилась, обдумывая вопрос.

— Я никогда об этом не думала, но теперь, когда вы спросили, я могу себе это представить. Как минимум, я смогла бы неплохо сымитировать кровь.

— Иди вперед и попытайся. — Ричард указал на цепочку капель крови на каменном полу. — Попробуй создать что-то похожее на этот кровавый след.

Шейла подняла руки, шевеля пальцами и закрыв глаза. На полу появилась влажная полоса крови, очень похожая на ту, что нашла Рикка.

— Похоже? — спросила она, открыв глаза.

— Да, отлично.

— Наверняка вы полагаете, что этот кровавый след — уловка? — поинтересовалась Шейла.

Ричард положил руку на бедро, пытаясь представить себя на месте Мичека и догадаться, что тот предпринял.

— Мы не можем отрицать такую возможность. Он ранен и не хочет сражаться сейчас. Он наверняка захочет отвлечь нас, чтобы у него было время заняться ранами. Лучший ход — отправить нас в ловушку, а их тут полно.

— Как спиральный тупик?

Ричард кивнул колдунье.

— Откуда вы знали, что сможете обрушить потолок? — спросила Шейла, возвращаясь к волновавшей ее теме.

— Увидел, когда изучал планы. Судя по чертежам, эта ловушка была построена изначально. Потолок сконструирован так, чтобы мог обрушиться, раздавив людей или заперев их в тупике. Просто нужно знать, как заставить ловушку сработать. Когда я разглядывал планы, то заметил спусковой крючок. Это нетрудно, если знать слабое место.

Шейла обличительно выгнула бровь:

— А еще на этих планах вы увидели прячущихся Гли?

— Разумеется, нет, — сказал Ричард, отмахнувшись. — Я увидел это в пророчестве, когда находился в преисподней.

— Ага. Снова пророчество. — Она сделала знак, чтобы он продолжал. — Что еще вы видели?

— Я видел пророчество, которое говорит, куда пойдет Мичек. Поэтому я велел Вике идти сюда и ждать — чтобы она могла ударить его ножом, как и обещало пророчество.

— Тогда почему он не погиб здесь и сейчас? — спросила Кэлен. — Если это было в пророчестве, то почему все не закончилось здесь, как оно обещало?

Ричард несчастно вздохнул.

— Потому что это пророчество с развилкой. Я видел, что Мичек придет сюда, Вика ударит его ножом, а потом мы либо убьем его, либо, если события будут развиваться по менее вероятному пути и приведут к другой развилке, он сбежит. К сожалению, мы находимся в спутанности, которая оказывает влияние и способна искажать события пророчества. Все пошло не как надо, и события в пророчестве привели к другой развилке, которая была менее явной и заканчивалась без решения. Развилки пророчества довольно часто не разрешаются в том пророчестве, где была первая вилка. Если имеет место вторичное разветвление, то нужно найти другое пророчество, которое начинается сразу после этой развилки. Это нередкая проблема для пророчеств.

— Значит, мы на той ветви, где он сбежал. Куда он направится? — Кэлен посмотрела в коридор, словно могла разглядеть ведьмака. — Когда и где мы сможем его поймать? Можешь хотя бы это сказать?

Ричард вытер рот рукой.

— Пророчество оканчивается либо смертью, либо побегом в другую развилку, но о дальнейшем не говорится. Мне нужно было бы отыскать следующее по хронологии пророчество, чтобы восстановить последовательность событий и понять, куда он направится в этой ветке. Но я не сделал этого — когда пророчество начинается разветвляться, количество возможных исходов растет в геометрической прогрессии.

Кэлен мрачно посмотрела на него.

— Если думаешь о возвращении в мир мертвых, чтобы заглянуть в это пророчество, то забудь. Двое детей нуждаются в отце.

Ричард успокоил ее улыбкой.

— Даю слово волшебника, что у меня нет желания или намерения возвращаться в подземный мир за пророчеством.

Кэлен наклонилась к нему и быстро чмокнула в щеку.

— Хороший мальчик.

— Что будем делать дальше? — спросила Шейла. — Пойдем по кровавому следу или будем считать его уловкой?

Ричард упер кулак в бедро и задумчиво уставился на коридор. Наконец, он повернулся к ней:

— Натрави ос еще разок. Посмотрим, куда они полетят.

Шейла посмотрела в темноту.

— Я могу это сделать, но мы не сможем долго следовать за ними. Они быстро летают.

— Попробуем идти за ними достаточно долго, чтобы понять, летят ли они по следу крови или свернут.

— Как осы будут его преследовать, если ты не знаешь, куда он пошел? — спросила Бердина.

Шейла расплылась в хитрой улыбке:

— У ос потрясающее обоняние. Я дам им его запах, и они отыщут его.

— Отлично, — сказал Ричард. — Теперь осы.

Шейла снова подняла руку и пошевелила пальцами.

Она открыла глаза.

— Сделано.

Ричард посмотрел в коридор и увидел жужжащее облако, удаляющееся от них.

— Идем, — сказал он, срываясь на бег. — Нужно неупускать их из виду как можно дольше.

Глава 23

— Как я и думал, — остановившись, сказал Ричард. Рой ос свернул за угол, нырнул вниз и исчез в низком круглом проходе, сложенном из кирпичей. Ричард указал вперед, а потом на круглый проем сбоку. — Кровавый след ведет сюда, но осы полетели дальше. Кровь ненастоящая.

Вика наклонилась и заглянула в круглое отверстие, в котором скрылись осы.

— В той трубе нет световых сфер. Нужно найти их и взять с собой.

Поняв намек, остальные Морд-Сит сбегали назад, взяли из подставок стеклянные сферы и вернулись.

— И все-таки, что это за место? — спросила Кэлен. Она пригнулась, чтобы не удариться головой, и заглянула в темную кирпичную трубу. — Кажется, мы не видели здесь ничего подобного.

— Спутанность расположена глубоко под Народным Дворцом. — Ричард показал на трубу, в которую она смотрела. — Мы на самом низком участке спутанности, а на нижние уровни просачивается вода. Эта аварийная труба заложена здесь на случай сильных дождей, когда дренажная система наверху переполняется, и вода затапливает подземелья. Труба отводит воду из спутанности.

— Если она для воды, зачем Мичек пошел сюда? — спросила Кэлен.

— Он ранен. Думаю, он хочет спрятаться.

— Как можно спрятаться в этой трубе? Она круглая, там негде укрыться.

Ричард посмотрел на нее.

— Он рассчитывает, что мы в это поверим. Я видел планы. Меня не проведешь. — Прежде чем войти в круглый проход, Ричард оглянулся на Шейлу: — Не забывай, мы не можем использовать магию против ведьмака напрямую, хотя он и ранен. Он уже доказал это. Но когда ты посылаешь за ним ос, он не способен захватить тебя.

— Думаю, это потому, что я использовала магию не против него, как в первый раз. Я создала злых и агрессивных ос, но не атаковала его напрямую.

— Сомнительное исключение, — сказала Кэлен. — Уверена, что он не обратит магию против тебя, как в первый раз?

Шейла сжала губы и ненадолго задумалась.

— Нет, вряд ли. Тогда была прямая атака. Осы и огонь на стенах коридора были направлены по касательной и не давали установить связь со мной. У ведьмака не было прямого пути к источнику магии, то есть ко мне.

— Ненавижу магию, — пробормотала Бердина. — Она бессмысленна.

Ричард коротко улыбнулся ей и кивнул, а потом обернулся к остальным.

— Мы выжили, потому что нас девять и вместе мы сильнее. Мы не можем использовать магию напрямую, но в нашем единстве — сила. Помните об этом, если мы найдем его.

Как и всем остальным, Ричарду пришлось согнуться вдвое, чтобы войти в дренажную трубу. Бердина, которая была ниже всех, просто наклонила голову. Пригнувшись, люди шли по круглой дренажной трубе и то и дело упирались руками в кирпичные стены, чтобы удержать равновесие. Через некоторое время круглая труба пошла под уклон, требуемый для естественного стока воды.

Вода просачивалась в трубу через круглые отверстия в небольших каменных блоках, вмонтированных в низ кирпичной стены. Чем дальше они шли, тем больше становилось воды. Впрочем, она едва доставала до лодыжек и не пахла, потому что не застаивалась. Когда они подошли к большим боковым трубам, вливавшимся в центральный сток, Ричард остановился.

— Куда дальше? — спросила Вика.

Ричард сверился с планом, который держал в уме, и оглянулся на обращенные к нему лица, освещенные жутковатым светом стеклянных сфер.

— Нужно добраться до низшей точки. Нам прямо.

— Вдруг вы ошибаетесь, и он пошел не туда? — спросила Шейла. — По какой-то причине я больше не чую его запаха. Он же мог свернуть в одну из боковых труб?

— Конечно, — сказал Ричард и, не оглядываясь, пошел вперед. Он заметил в воде мертвых ос.

— Тогда он мог все продумать. Может, он пошел не туда, куда вы думаете, а спрятался в одном из боковых проходов и ждет нас в темноте.

Ричард посмотрел на нее через плечо, но ничего не сказал и продолжил идти вперед. Он знал, что она права, но его вела вперед интуиция — он вырос, выслеживая раненых животных. Он был уверен, что Мичек спрячется в норе.

Через некоторое время он снова обернулся и приложил палец к губам.

— Мы близко, — прошептал он. — Старайтесь двигаться как можно тише.

Он осторожно вел их вперед, пока они не оказались перед квадратной дырой в полу дренажного туннеля. Вода текла к отверстию с обеих сторон, переливалась через край и падая в темноту. Он порадовался шуму воды, который скрывал издаваемые ими звуки.

Ричард наклонился к женщинам и протянул руки, чтобы собрать их ближе:

— Мы на месте. Думаю, он внизу.

Кэлен посмотрела на квадратное отверстие.

— Что это за дыра?

— Вся вода, которая сюда попадает, уходит в этот каменный сток.

— Но что это? — спросила Кэлен.

— Большая яма, наполненная каменными обломками. По бокам возле верха ямы есть небольшие трубы, ведущие к краю плато — на случай, если воды окажется слишком много. Если нет наводнения, то дренажная яма вместит в себя всю воду и позволит ей медленно просачиваться в скалу, не повреждая фундамент.

Шейла вытянула шею и заглянула в темную дыру.

— Почему вы думаете, что Мичек спустился туда?

— Потому что он животное. Раненые звери прячутся под землю, они инстинктивно ищут нору, в которой можно укрыться. Так они чувствуют себя в большей безопасности.

Шейла была настроена скептически.

— Может, Мичек и тварь, но он разумный человек. Даже хитрый. Люди действуют не как животные. Вы лишь предположили, что он прячется в этой дыре, но он давно мог уйти.

Ричард наклонился и выловил из воды несколько мертвых ос. Он протянул их колдунье и выгнул бровь.

Шейла грустно посмотрела на мертвых ос, а затем огляделась, заметив на полу гораздо больше насекомых.

— Заставить исчезнуть призванных змей это одно — они не были защищены. Убить защищенных мною ос — совсем другое. Я даже представить не могу, какие у него способности и насколько он опасен.

— До дна далеко? — спросила Кэлен.

— Вряд ли камни далеко от верха ямы. Думаю, там даже выпрямиться нельзя.

— Почему бы не позволить ему истечь кровью? — предложила Кэлен. — Зачем рисковать и идти за ним?

— Шейла сейчас сказала, что он сделал то, чего не мог сделать. — Ричард сочувственно посмотрел на Кэлен. — Я бы очень хотел дать ему умереть в страданиях там, внизу. Но, судя по всему, он мог исцелиться и выжить. Кажется, ему не доставило особой сложности отрезать кишки, выпущенные Викой. Мы никогда не узнаем, выжил ли он, чтобы прийти за нами позже — пока он не появится и не убьет нас.

— Если он спустился в яму, Матери-Исповеднице лучше ждать здесь, — сказала Кассия. — Так безопаснее.

— А если я ошибся? — спросил Ричард. — Вдруг, пока мы будем попусту искать его в яме, он подкрадется сзади и убьет ее?

Лицо Кассии исказилось от беспокойства.

— Может статься и так.

— Нужно держаться вместе, — сказал им Ричард. — Трудно сказать, что может вытворить Мичек. Кроме того, могут потребоваться наши общие усилия, чтобы убить его. Вспомните, что он сделал своими корнями. Только вместе мы смогли от них избавиться.

Кэлен повернулась к Шейле:

— Ранение помешает ему использовать магию?

Шейла вздохнула.

— Хотела бы я в это верить, но раз уж я не знаю, насколько он силен в принципе, то невозможно сказать, как скажутся раны. Но даже если его дар ограничен, этого может хватить, чтобы убить всех нас. Думаю, лучше считать, что он смертельно опасен.

— Нужно спуститься и уничтожить его. Вот и все, — сказал Ричард. — Где-то тут должна быть железная лестница. Кэлен, когда мы спрыгнем, ты начнешь спускаться по ней.

Она было запротестовала:

— Но...

— Ты беременна. Если там глубже, чем я думаю, ты можешь упасть и потерять детей. Ни к чему рисковать.

— Ты прав, — сдалась она. — Спущусь по лестнице.

Ричард обвел рукой женщин.

— Встаньте вокруг дыры. Прыгнем все вместе. Кроме тебя, Кассия — останься с Кэлен и спускайся вместе с ней. Когда окажемся внизу, у нас будет мало времени. Нужно найти его быстро, и внезапность на нашей стороне. Я не хочу давать ему возможность подготовиться и остановить нас.

Он смотрел, как все они кивают.

— Довольно разговоров. Идем.

Глава 24

Ричард жестко приземлился на обе ноги, рядом с ним тут же оказалась Шейла. К счастью, здесь оказалось не глубже, чем он предполагал. Морд-Сит со сферами в руках приземлились рядом. Ричард увидел Кэлен, торопливо спускавшуюся по железной лестнице. Прямо за ней следовала Кассия.

Ричард, обеспокоенный тем, что не видел ведьмака, вглядывался в темноту, пытаясь его заметить. По всей огромной яме через равные интервалы стояли простые каменные столбы, на которые опирались арки низкого потолка. Неровные каменные обломки, усыпавшие дно ямы, мешали идти, так и норовя вывернуться из-под ног.

Ричард боялся, что ведьмак услышал их и прячется за одной из толстых каменных опор, собираясь провести внезапную и смертельную атаку.

Морд-Сит не нуждались в приказах. Они тут же рассредоточились, все расширяя круг поисков и освещая темноту световыми сферами. Женщины проверяли каждый каменный столб, быстро удаляясь от Ричарда. Он не хотел, чтобы кто-то из них встретился с Мичеком в одиночку, поэтому был готов отреагировать, если ведьмака обнаружат.

Вика закричала, указывая направление:

— Здесь!

Ричард и остальные повернулись и помчались к ней по осыпающимся камням, огибая столбы. Она вытянула световую сферу, выхватив из темноты Мичека, съежившегося в углу как паук в ожидании жертвы. Его балахон был пропитан кровью ниже пояса, но ведьмак выглядел все таким же безжалостным и опасным. Он сел прямо, но не пытался встать под низким потолком.

Вика с воплем ярости побежала вперед и со всей силы швырнула в него световую сферу. Мичек выставил перед собой руку, и стеклянная сфера взорвалась тысячей сверкающих осколков.

Он прорычал проклятие и махнул рукой в сторону Морд-Сит. Вика закричала, когда взрыв разметал камни, на которых она оказалась. Заряд силы ведьмака отправил ее в воздух, и во все стороны полетели осколки.

Большинству из них приходилось пригибаться и нырять под балки, чтобы не удариться головой. Когда они оказались ближе к углу, Мичек выставил руки в стороны ладонями вверх, и пол перед ними взорвался огнем. Жар заставил некоторых попятиться, заслоняя лица рукой — не только от огня, но и от каменной крошки.

Ричард не замедлился. На бегу он уворачивался от струй огня, которые зажигал на его пути ведьмак. Остальные метались среди ревущих огненных колонн, стараясь не отставать. Кэлен, оказавшаяся неподалеку, бежала со скоростью Ричарда, петляя между непредсказуемыми огненными взрывами. Ревущее пламя окрашивало квадратные столбы в желто-оранжевый цвет, и казалось, что огонь разгорается повсюду. Ричард нырнул сначала в одну сторону, а потом в другую, снуя между столбами и огнем, приближаясь к углу ведьмака.

Мичек вдруг с силой выбросил руки. Камни на полу рванулись к Кэлен, подбросив ее и опрокинув на спину. Сердце Ричарда подскочило к горлу при виде того, как она скользит по неровной каменной поверхности. Он заметил, что несколько Морд-Сит попадали вместе с ней от того же каменного взрыва.

Ричард, быстро сокращая расстояние, держался так, чтобы между ним и Мичеком были каменные столбы и огонь. Когда ведьмак резко повернулся и увидел, как Ричард прыгает сквозь огонь, то выбросил в его сторону ладони, но было поздно. Ричард уже был здесь.

Он прыгнул на ведьмака и сжал его горло.

Скрипя зубами от ярости, Ричард давил со всей мочи. Ведьмак поднял обе когтистые руки, и темные ветви, похожие на корни, выпрыгнули из каменных стен угла. Костлявые черные усики росли из стен с пугающей скоростью, напоминая руки скелета. Пальцы деревянных лоз удлинились, схватили запястья Ричарда и потащили их с пугающей колдовской силой.

Морд-Сит подбежали с разных сторон. Нида схватила одну руку Мичека, а Вэйл навалилась на ту же руку, помогая опустить ее. Бердина повалилась на ноги ведьмака, придавив их собой. Появились Рикка и Кассия, покрытые каменной пылью, и упали на вторую руку Мичека, не давая ему поднять ее выше, но было уже поздно. Извилистые корни не собирались отпускать запястья Ричарда. Напротив, они становились лишь толще и сильнее. Он боролся с ними, пытаясь сдавить горло Мичека.

Вика протянула руку с ножом, собираясь перерезать горло ведьмака над хваткой Ричарда. Но не успела она дотянуться до шеи Мичека, как резкий оглушительный взрыв подкинул ее и отшвырнул довольно далеко. Ричард услышал ее возглас, когда Вика врезалась в каменный столб и удар вышиб из легких воздух.

Шейла чуть позади Ричарда подняла руки, неторопливо шевеля пальцами. Ее глаза медленно закатились, и новые древесные лозы появились из каменных стен над теми, что призвал Мичек, и обернулись вокруг корней, державших предплечья Ричарда. Похожие на пальцы ветви удлинялись на концах созданных Шейлой рук и хватали толстые темные корни ведьмака.

Шейла, прикрыв глаза, работала пальцами, и созданные ею корнеподобные руки старались отвести темные щупальца, жесткой хваткой державшие запястья и предплечья Ричарда и не дававшие ему сокрушить трахею Мичека. Несмотря на усилия Шейлы, лозы ведьмака не отпускали. Руки Ричарда тряслись от напряжения, пока он сопротивлялся корням и пытался придушить мужчину. Новые лозы вырвались из стен по обеим сторонам. Они были такими же темными, как первые, и Ричард понял, что это дело рук ведьмака.

Перед его мысленным взором возникла подвешенная за запястья Кэлен, чье красивое лицо распухло и покрылось синяками от избиений Мичека. Он вспомнил, как ведьмак рассказывал ему, что после того, как сдерет кожу с Кэлен, он собирается позволить Гли вырвать из ее утробы близнецов — пока она будет еще жива.

Эти ужасные воспоминания подстегнули его ярость. Руки дрожали он неимоверных усилий перебороть лозы, которые мешали ему. Ричард гневно кричал, стараясь выдавить жизнь из ведьмака. Державшие его щупальца начали трескаться и распадаться. Хотя он вкладывал все силы и даже смог ослабить хватку лоз, он знал, что этого недостаточно.

Женщины вокруг Ричарда сражались вместе с ним. Он видел потные напряженные лица Морд-Сит, удерживающих руки Мичека, чтобы тот не призвал новые кошмары. Когда Ниде удалось достать нож, он вдруг вылетел из ее руки и улетел в столб.

Крича от ярости и решимости покончить с этим, Ричард надавил на горло Мичека сильнее. Он ощущал, как пальцы начали продавливать напряженные мускулы мужчины.

— Подождите! — закричал ведьмак. — Лорд Рал, подождите. Выслушайте.

Ричард не ответил. Его не волновало, что хочет сказать Мичек. Своей жизнью и действиями он уже раскрыл свою истинную натуру. Ричард просто хотел, чтобы ведьмак умер.

— Теперь я вижу, что ошибался. Вы настоящий магистр Рал. Сейчас я это понимаю.

Ричард надавил еще сильнее.

— Магистр Рал! Я лишь исполнял приказы!

Ричард не осмелился тратить силы на то, чтобы спросить, каким приказам следовал ведьмак. Морд-Сит по обе стороны от него рычали от усилий, держа мощные руки Мичека. Он был так силен, что приподнял всех четверых на несколько дюймов.

— Я поклянусь вам в преданности! — прокричал ведьмак. — Я поклянусь в верности вашей империи! Отпустите меня, чтобы я мог служить вам!

Ричард хотел сказать, что лучше всего он послужит, если умрет, но он не собирался тратить хоть крупицу сил на разговоры. Стараясь изо всех сил и борясь с магическими руками, тянущими его за запястья, он все равно не мог сломать трахею мужчины и убить его.

— Позвольте мне жить, и я буду служить вам так же, как служил вашему отцу. Я буду защищать вас и исполнять ваши желания! Отпустите меня, и моя жизнь будет в вашем распоряжении. Я могу быть полезен! Пожалуйста, магистр Рал, позвольте мне служить вам!

В ответ, крепко сжав зубы, Ричард изо всех сил сдавил горло Мичека. Он видел, как Морд-Сит по обеим сторонам ослабили хватку, и ведьмак начал поднимать руки и поворачивать их ладонями вверх.

Глава 25

Мышцы Ричарда горели от изнеможения, но он сопротивлялся корням, пытавшимся оттащить его руки. Он знал, что долго не продержится. Морд-Сит по обеим сторонам приходилось еще труднее. Опасность для всех них нарастала с каждым вдохом ведьмака.

Ричард должен был уже задушить его. Очевидно, способности ведьмака придавали ему нечеловеческую силу, поэтому он смог противостоять всем их усилиям. Сейчас они боролись не на жизнь, а на смерть.

— Простите меня! — кричал Мичек. — Я просто следовал приказам.

Ричард заглянул в темные глаза Мичека, из последних сил стараясь его придушить. Руки дрожали от напряжения. Мышцы горели от боли.

Ричард не хотел потакать ведьмаку, расспрашивая о приказах, но тот поведал о них сам:

— Я лишь выполнял приказы королевы!

Ричард не знал, о какой королеве толкует Мичек, да и не поверил ему. Ведьмак скажет что угодно, лишь бы сбежать. Ричард подумал, что тот говорит о Золотой богине, но ее называли богиней, а не королевой.

Справа от Ричарда появилась Кэлен, покрытая пылью от камней, которые обрушил на нее ведьмак. Из нескольких ран на ее лице струилась кровь.

На опухшем красном лице ведьмака появилось странное выражение ошеломленного спокойствия.

— Если ты думаешь, что ведьмовская клятва начинается и заканчивается на мне, ты глупец.

— О чем ты? — не удержался от вопроса Ричард.

— Спроси свою ведьму, — с презрительной усмешкой ответил он.

Кэлен резко опустилась рядом с Ричардом и всем весом навалилась на кинжал, который вонзила между ребер Мичека. Она яростно закричала, раскачивая рукоять кинжала и пронзая сердце ведьмака.

Глаза Мичека распахнулись.

Кэлен, стиснув зубы и погрузив кинжал по рукоять в грудь Мичека, приблизила к нему свое лицо и заглянула в испуганные глаза.

— Хотел навредить моим детям, да? — прорычала она. — Я отдаю тебя в руки Владетеля подземного мира. Он заберет тебя во тьму, которую ты даже вообразить не способен. Ты никогда больше не увидишь свет Сотворения. Души всех невинных, которых ты пытал до смерти, будут пытать тебя вечно.

Губы Мичека шевелились, пока он пытался молить о прощении, что-то объяснить — но слова так и не прозвучали. В его глазах плескались паника и ужас. Он ни капельки не сочувствовал панике и ужасу своих жертв, а теперь Ричард, Кэлен и остальные не будут сочувствовать ему.

Вика, покрытая пылью и с раной на лбу, превратившей лицо в кровавую маску, опустилась на колени слева от Ричарда. Без промедления она воткнула свой нож в шею Мичека сбоку. Из разрезанной артерии кровь не брызнула, а лишь начала сочиться. Сердце больше не могло качать кровь.

Удивление в глазах Мичека медленно угасало, пока жизнь покидала его. Вскоре его взгляд стал пустым и безразличным. Костлявые руки на запястьях Ричарда ослабили хватку, а потом рассыпались в пыль и улетучились.

Шейла, по-прежнему с закрытыми глазами, упала на колени, совершенно истощенная борьбой с корнями, так крепко державшими Ричарда. Она оперлась рукой на камни.

Ричард сел на корточки, позволив сведенным судорогой рукам упасть на колени. Оглядевшись, он понял, что все задыхаются от напряжения. Несмотря на ушибы и кровоточащие ссадины, никто не был серьезно ранен.

Он обхватил Кэлен за шею и привлек к себе. Убрав волосы с лица жены, он поцеловал ее в лоб и обнял покрепче, радуясь, что она жива и относительно здорова. Она убрала окровавленную руку с кинжала в груди Мичека и обеими руками обняла мужа, молча радуясь, что пережила это тяжелое испытание.

Он еще какое-то время прижимал к себе Кэлен, восстанавливая дыхание, а потом с трудом поднялся и помог встать жене. Морд-Сит отпустили руки и ноги мертвеца.

— Вы сделали это, магистр, — сказала Бердина, с ненавистью глядя на мертвого ведьмака. — Вы убили Мясника.

Ричард покачал головой:

— Нет, мы сделали это вместе. Вдевятером. Закон девяток сильнее ведьмака.

Морд-Сит были польщены, что он оценил их вклад. Шейла положила руку на колено, чтобы встать, и тоже устало улыбнулась.

Все немного отошли и уставились на мертвого мужчину, пока не до конца веря в то, что монстр мертв. Это была неимоверно трудная битва, но ведьмак больше никому не причинит боли и страданий.

Заметив то, что ему не понравилось, Ричард указал на осевшее в углу окровавленное тело и посмотрел на Шейлу.

— Не могла бы ты сжечь его?

Шейла несколько удивилась такой просьбе.

— Зачем? Он мертв. Думаете, он и сейчас может что-то сделать?

— Не знаю и не хочу выяснять. Ты хорошо умеешь призывать огонь. Сделай это. Покончи с ним. Сожги его.

Шейла беспокойно смотрела то на Ричарда, то на Мичека. С извиняющимся и расстроенным видом она покачала головой.

— Лорд Рал, я ведьма. Я не могу сжечь себе подобного. Никогда. Такое действие ужасно.

Ричард закипал от гнева. Он не понимал, почему она противится.

— Даже если человек такой плохой, как он?

Она почему-то не могла смотреть ему в глаза, поэтому уставилась на мертвого Мичека.

— Знаю, он был монстром, но он из рода ведьм. Я не меньше всех вас хотела его смерти и помогала изо всех сил. Но я не могу сжечь ведьмака, даже мертвого. Просто не могу.

Ричард удивился, но понял, что тут замешано нечто очень личное. Не зная причин, он решил не расспрашивать ее и не усугублять ситуацию.

Он положил левую ладонь на рукоять меча и с удивлением ощутил, как магия клинка зашевелилась, пытаясь воссоединиться с ним. Он предположил, что она почуяла его гнев на этого плохого человека и его ужасные поступки.

А потом, когда Ричард посмотрел на мертвого мужчину, смотревшего на него мертвыми глазами, то снова заметил какой-то проблеск, искру света, которой не должно быть в глазах мертвеца.

Он тут же представил, как все ужасы начинаются заново, увидел, как все, чего они только что достигли, ускользает прочь. Он увидел, как восстает угроза для Кэлен и детей — словно Мичек неким образом пытается ударить их из мира мертвых в последний раз, пока не утонул в вечной тьме.

Где-то глубоко внутри Ричарда сама по себе пробудилась первобытная ярость. Сжимая левой рукой рукоять меча и черпая древнюю силу оружия, он выбросил вперед правую руку, раскрыл кулак и мгновенно разжег огонь волшебника. Вращающийся голубовато-белый шар огня сотряс помещение взрывом, когда ворвался в реальность. Едва появившись, шар пролетел по воздуху, издавая пронзительный вой, освещая каменные столбы и ошарашенные лица на пути к тому, что так разгневало Ричарда. Раздался оглушительный звук, когда он преодолел короткое расстояние до цели и взорвался, расплескав липкий огонь по телу ведьмака.

Огонь волшебника горел с неистовой яростью и целеустремленностью, не походя на обычный огонь. В центре ревущего пламени был белый жар.

Шейла наморщила нос от вони горящей плоти. Морд-Сит не выразили никаких эмоций.

В считанные мгновения мягкие ткани были поглощены свирепым пламенем. Как только плоть выгорела, огонь волшебника продолжил просачиваться дальше, пока не охватил кости беспощадным жаром. Вскоре и кости начали распадаться, а потом и вовсе превратились в пепел. Когда осталась только ярко светящаяся куча, огонь, чья задача была выполнена, угас.

Все молчали, находясь под впечатлением от того, чему стали свидетелями. Жар огня волшебника оплавил каменные стены угла, в котором лежал Мичек.

— Не знала, что ты можешь это сделать, — мягко сказала Кэлен, глядя в угол.

Ричард и сам был несколько огорошен.

— Я тоже.

Шейла была потрясена увиденным.

— Я слышала, как перешептывались об этом, но и представить не могла, что увижу подобное своими глазами.

Ричард глядел на кучку пепла, которая осталась от подручного Даркена Рала, от ведьмака, который был полон решимости убить их всех. Он радовался, что все, наконец, закончилось.

Шейла повернулась к нему с мрачным выражением лица:

— Как вы это сделали?

Ричард медленно покачал головой, глядя на еще светящуюся груду пепла. Он ответил вопросом на вопрос:

— Ты видела проблеск света в его глазах?

Шейла опешила.

— Нет.

— Понятия не имею, как я это сделал, — признался он. — Когда я увидел искорку в мертвых глазах, то просто действовал.

Он знал, что эта способность была бы очень полезна против Гли, но все случилось мгновенно. Он даже не представлял, как ему это удалось.

После пары секунд тишины Кэлен обняла его за талию:

— Теперь мы можем уйти из этого гадкого места?

Ричард улыбнулся, глядя в ее прекрасные зеленые глаза:

— Конечно.

— Теперь можно спокойно отправляться в Замок Волшебника, — сказала Шейла, которая еще не совсем оправилась от шока.

— Мы пробыли здесь ужасно долго, — сказала Кассия. — Нам нужна еда.

— Я бы перекусила, — усмехнулась Бердина.

Глава 26

На обратном пути по огромному лабиринту спутанности они прошли между двумя колонами в конце коридора и оказались в огромном помещении с десятками стеклянных сфер в железных подставках, освещавших строгий пол из черно-белых квадратов мрамора. Стены тоже были облицованы плиткой. По обеим сторонам возвышались белые мраморные колонны, поддерживающие высокие арки с декоративной резьбой. Ричард знал, что этот узел отличается от остальных — он был доброкачественным соединением в заклинании.

Когда они пересекли зал и прошли мимо двух колонн на дальней стороне, за которыми начинался коридор, что-то заставило Ричарда отстать и посмотреть через левое плечо на высокую арку, через которую виднелся верхний уровень, пересекавшийся с залом.

Одинокий Гли стоял в галерее и смотрел вниз. Ричард каким-то образом догадался, что он будет там.

Пока остальные шли дальше, негромко переговариваясь, Ричард остановился, глядя на темную фигуру. Он понимал, что Гли наблюдает не за всеми, а только за Ричардом. Третье веко существа моргнуло, когда они встретились взглядами.

Ричард просто стоял и смотрел на неподвижную фигуру, которая смотрела на него. Он задавался вопросом, не тот ли это хищник, которого он видел в предыдущие разы.

Словно в ответ на невысказанный вопрос, Гли склонил голову. Ричард был ошарашен этим жестом, вовсе не враждебным. Тварь никак не выдавала своих намерений, только кивнула, словно... в знак уважения.

А затем Гли превратился в путаницу угольных штрихов и ушел в свой мир.

Ричард, так и стоявший с поднятой головой, абсолютно не представлял, что это могло значить, но был убежден, что это тот же хищник, которого он видел ранее. Конечно, у него не было способа это проверить. Но если это и правда был тот же Гли, то теперь они встречались уже трижды. В прошлый раз существо раздвинуло свои когти, показывая перепонки. Сейчас оно этого не сделало, но склонило голову. Ни в одном из этих жестов не было намерения атаковать.

Ричард чувствовал, что за ним просто наблюдают. Каждый раз он замечал одинокого Гли после того, как убил много его сородичей, но тварь не пыталась напасть. Сейчас она появилась после убийства ведьмака. Ему пришло в голову, что Мичек заключил некий союз с Золотой богиней.

Может, это был наблюдатель богини, сообщающий ей об обнаруженных слабостях? Сначала он доложил о множестве мертвых Гли, а теперь об убитом ведьмаке.

Новая мысль вызвала у него озноб, и он замер.

— Ричард?

Он заморгал и посмотрел на коридор. Кэлен, обернувшись, ждала его, и он поспешил ее догнать. Несмотря на усталость, она одарила его своей особой улыбкой. Он тоже устал, но не удержался от ответной улыбки, которая, впрочем, не могла сравниться с лучезарностью Кэлен. На его сердце становилось теплее при виде ее улыбки, прекрасного лица и любви в ее глазах.

Ричард взял жену за руку и ускорил шаг, чтобы догнать остальных возле меньшей по размерам арки, опиравшейся на полированные мраморные колонны, покрытые слоем пыли. Сразу за аркой в грубой каменной стене были четыре проема.

— Куда дальше, магистр Рал? — спросила Вика. Ее рана на лбу перестала кровоточить, но лицо все еще было измазано кровью цвета красной кожи ее наряда.

— В средний, — указал Ричард.

Она взглянула на стену, а потом обернулась, нахмурившись:

— Но тут четыре проема. Средних не один.

Ричард кивнул на стену.

— Идем во второй справа. Дальше темно, но там развилка. Остальные проходы не имеют ответвлений. Значит, всего их пять. На развилке пойдем налево и окажемся в среднем проходе. Это неочевидный, но самый короткий путь.

Вика покачала головой.

— Только магистр Рал видит то, что не способны разглядеть остальные.

— Это не магия. Я видел планы.

— Как и я, — сказала Вика. — Все, что я запомнила — тут сплошная путаница.

— Для меня это не путаница, потому что я понимаю суть заклинаний и знаю язык Сотворения.

— Ненавижу магию, — проворчала Бердина.

Остальные Морд-Сит с жаром закивали.

Ричард не удержался от улыбки, радуясь, что все живы.

— Скоро мы поднимемся и выйдем из спутанности, — сказал он им. — Наверху мы сможем привести себя в порядок. Вика, тебе не мешало бы смыть кровь с лица.

Она равнодушно пожала плечами.

— Ничего не имею против крови.

— Скоро мы окажемся во дворце, а там есть другие люди. При виде крови на Морд-Сит, одетой в красную кожу, они испугаются.

— Они и должны бояться, — без намека на веселье сказала Вика.

Эти женщины все же были безумны. Ричарда ободряло то, что иногда они показывали намек на человечность. Но все остальное время они были совершенно безумны.

— Что насчет Замка Волшебника? — настойчиво спросила Шейла. — Ведьмак мертв, и теперь мы можем покинуть дворец, не опасаясь, что он устроит тут диверсию. Нужно немедленно отправляться, здесь нам небезопасно. Чем раньше уедем, тем лучше. Умыться можно и потом.

Ричард вздохнул.

— Возможно, лучше найти еду. — Он оглянулся на Бердину, и та улыбнулась. — И неплохо бы переночевать в комфорте. — Размышляя, он зацепил за пояс большой палец. — Но из-за вероятности нападения Гли, пока мы отдыхаем, во дворце оставаться небезопасно. — Он наклонил голову к Шейле. — Ты права. Если они обнаружат, что мы все еще здесь, то продолжат нападать на нас. Трудно судить, насколько сокрушительной может оказаться следующая атака. Может, мы не сумеем их остановить. Если они всего один раз добьются успеха, все будет кончено. Самый безопасный выход, способ уберечь Кэлен, близнецов и будущее мира жизни — поступить так, как мы собирались с самого начала, и уйти из дворца в темноте.

— Вы говорите о плане, к которому мы пришли перед тем, как Мичек схватил меня? — спросила Вика.

Ричард кивнул:

— Мораваска Мичек больше не представляет угрозы, но Гли по-прежнему опасны. Мы должны придерживаться первоначального плана: уйти отсюда и укрыться в Замке.

— Полагаю, на этот раз я смогу достать лошадей и припасы без неприятных сюрпризов. — В голосе Вики звучали нотки облегчения.

— А я прослежу, чтобы мы ушли незаметно и Гли не узнали, куда мы направились, — сказала колдунья. — Это даст нам передышку.

— Когда мы соберем лошадей и припасы, уже совсем стемнеет, — сказала Кэлен. — Ехать в темноте неудобно, но она скроет нас от глаз шпионов.

— Тогда решено, — сказал Ричард и зашагал дальше.

Когда они прошли через последнюю запертую дверь, их встретили стражники.

— Лорд Рал! — воскликнул первый увидевший их стражник. Как и остальные, он стоял навытяжку, прижав кулак к сердцу.

— Надеюсь, все прошло хорошо? — спросил он.

— Мы сделали то, что было необходимо, — без прикрас сказал Ричард, закрывая за собой дверь.

Бердина ухмыльнулась стражнику.

— Мы убили ведьмака.

Он ошарашенно захлопал глазами.

— Ведьмака? Но как он там оказался?

Ричард вручил стражнику ключи, которыми пользовался Мичек.

— Как оказалось, он был еще и карманником.

Глава 27

Они проделали долгий путь через общедоступные помещения дворца, где пришлось переживать, что богиня увидит их глазами людей в залах, а потом прошли по скрытым от публики коридорам, где не было нужды волноваться. Когда они добрались до конюшен, была уже глухая ночь. После пережитого в спутанности все были вымотаны, но выбраться из дворца так, чтобы Гли не узнали об этом — или хотя бы не поняли, куда они двинулись, — было важнее сна. Всем не терпелось уйти незамеченными и тронуться в путь.

Никто не разговаривал, пока они ждали в укрытии возле конюшен. Все погрузились в раздумья и не были настроены на разговоры. Они знали, что впереди ждут неведомые опасности и испытания.

Вика подбежала к телеге для навоза и пригнулась.

— Все готово, магистр Рал. Лошади с полными седельными сумками ждут на разгрузочной площадке. Я сказала, что они нужны для дальнего, но вполне обычного патрулирования. Не хотела говорить им, что лошади для вас.

Ричард улыбнулся.

— Отличная идея, Вика.

— Там не только дорожная еда, которая долго хранится. На кухне только что закончили готовить поздний ужин для слуг, поэтому я взяла горячую пищу для привала.

Бердина ухмыльнулась.

— Полагаю, сегодня ты наша всеобщая любимица.

Ричард проигнорировал слова Бердины и оглянулся на Шейлу.

— Ладно. Делай что нужно, чтобы конюхи не видели, как мы уходим.

Шейла одарила его взглядом не то ведьмы, не то колдуньи.

— А чем я, по-вашему, тут занимаюсь? Я хотела быть уверенной, что никто не обнаружит нас. Можем выдвигаться в любой момент, они нас даже не заметят. Если Золотая богиня шарит в их разуме, то она ничего там не обнаружит. Нам просто следует не слишком медлить, чтобы заклинание не развеялось.

Кэлен наклонилась к ней:

— Мы должны вести себя определенным образом? Нужно чего-то ждать?

— Нет, — сказала Шейла и выпрямилась. — Можно садиться на лошадей и выдвигаться. Но заклинание не продержится долго.

Ведьма вышла на открытое пространство и прошла мимо мужчины, направлявшегося к конюшне. Остальные осторожно последовали за ней к лошадям, чувствуя себя как на ладони. Ричард огляделся на ходу, но никто из конюхов не замечал их. Они прошли прямо рядом с мужчиной, который нес лопаты и грабли к ближайшему строению. Тот тихонько насвистывал, даже не поднимая глаз.

Оказавшись рядом с лошадьми, они проверили снаряжение, крепко ли затянуты подпруги, хорошо ли закреплены седельные сумки и мешки. Лошади вели себя спокойно — они были привычны к ночному патрулированию.

Ричард прицепил к седлу крупного коня лук со снятой тетивой и колчан со стрелами. Закончив все проверять, он пошел вперед, держа руку на боку коня, чтобы тот знал о его присутствии. Негромко разговаривая с животным, Ричард погладил его по шее. Конь в ответ тряхнул головой, словно говоря: «Идем». Фонари на фасадах строений давали мало света, но вроде бы конь был черный.

Кэлен погладила нос соседней кобылы, а потом потрепала ее по лбу. Та негромко заржала и прижалась головой к Кэлен, благодаря за ласку.

Остальные тоже быстро поладили с лошадьми и сели в седла. Быстрым шагом они проехали через арку в стене. Шейла, мягко покачиваясь в такт шагам лошади, вытянула руки в стороны ладонями вверх. Она уже говорила Ричарду, что волноваться не о чем, она не упадет, а лошадь позаботиться о ее безопасности. Она заверила их, что это необходимо — так их точно никто не увидит.

Когда они проехали через массивные ворота во внешней стене, то оказались на дороге, спускавшейся по краю плато. Высокие стены дворца нависали над ними. Ричард придержал коня, чтобы ехать ближе к ведьме. Она сидела, закрыв глаза и выставив ладони в стороны.

— Мы начинаем спускаться, — сказал он ей, направив своего коня так, чтобы он оказался между Шейлой и краем обрыва.

— Знаю, — равнодушно ответила она.

Он немного нервничал, глядя, как она едет с закрытыми глазами, ни за что не держась. Ее тело плавно покачивалось в такт движениям лошади. Когда они миновали первую петлю серпантина, который шел вдоль почти отвесных стен плато, Ричард взглянул за край на темные равнины Азрита далеко внизу.

— Обрыв высокий. Может, лучше откроешь глаза?

— Лошадь прекрасно знает, куда идти, — промурлыкала Шейла.

— И все же... Разве не хочешь проследить, чтобы она... не знаю, не ринулась к краю?

— Нет. Я боюсь высоты. Лучше не смотреть.

Ричард вздохнул.

— Делай как знаешь. Все равно в темноте почти ничего не видно. Скоро мы подъедем к мосту. Нужно, чтобы стражники нас не узнали.

— Отправьте вперед Морд-Сит, чтобы она велела солдатам опустить мост для патруля, — распорядилась Шейла. — Когда мы пойдем мимо них, они увидят лишь патрульных. Они не узнают нас и не запомнят, как мы выглядим.

Ричард подозвал Рикку и сказал сделать так, как предложила Шейла. Потом он подстегнул коня, догоняя Кэлен, а Рикка ускакала вперед, чтобы солдаты успели опустить мост. Ричард видел их далекие силуэты, освещенные фонарями.

Пока они ехали по мосту, копыта лошадей цокали по тяжелым деревянным доскам. Несколько солдат обыденно ударили кулаками по сердцу, приветствуя солдат, отправившихся в патруль. Представителей высших чинов, и особенно лорда Рала, они бы приветствовали гораздо более официально. Ричард был рад небрежному приветствию — значит, солдаты их не узнали.

Вскоре освещенный фонарями мост остался далеко позади. Свет из окон дворца высоко над ними позволял хоть как-то различать дорогу и не свернуть в темную пустоту.

Лишь когда они достигли подножья плато и дорога перестала идти под уклон, Ричард слегка расслабился. На равнинах Азрита Шейла, наконец, опустила руки и открыла глаза.

Ричард оглянулся на Народный Дворец, раскинувшийся на вершине огромного плато. Казалось, дворец заслонил собой половину неба; его стены, башни и бастионы поднимались на немыслимую высоту. Факелы, лампы и огни освещали дворец, и этот свет отражался от низких облаков, не давая темноте окончательно поглотить равнины.

Было недостаточно светло, чтобы различить очертания плоской местности и редкой растительности, но Ричард видел темные фигуры женщин на лошадях. Он радовался тусклому освещению, позволявшему держаться на виду друг у друга и не разбредаться. Им нужно оставаться вместе.

Тяжелые облака отражали слабый свет, но чем дальше они шли, тем темнее становилось на бескрайних равнинах. Единственное, что Ричард мог разглядеть — подсвеченный дворец далеко позади. Ему не нравилась идея ехать на лошадях в темноте — если они наступят в яму, то могут сломать ногу. Но пока совсем не стемнело, он счел риск приемлемым.

Когда дворец скрылся из виду, они еще некоторое время ехали в тишине. Ричард знал, что все чувствуют себя уязвимо на плоской равнине, но хотел быть абсолютно уверенным, что они окажутся достаточно далеко от глаз обитателей дворца и никто не увидит их. Поэтому он продолжал двигаться вперед.

Он разглядел впереди что-то необычное — какую-то неровность. Ричард спешился, и остальные последовали его примеру. Он повел своего коня под уздцы, не желая, чтобы тот шел вслепую через неровный участок. Осторожно шагая вперед, он обнаружил, что земля уходит вниз, образуя мелкий овраг, но разглядеть его как следует не мог.

— Шейла, можешь зажечь небольшой огонек? Я хочу рассмотреть это место.

Шейла передала поводья своей лошади одной из Морд-Сит и двинулась вперед. Над ее ладонью появился маленький огонек, света которого едва хватало, чтобы увидеть очертания местности. Немного правее земля обрывалась к чему-то похожему на промоину от паводков в сухой земле.

При свете огонька Шейлы они все спустились в овраг.

— Овраг довольно глубокий. Если рядом кто-то будет, он не увидит нас, — сказал Ричард.

— Собрать хворост для костра? — спросила Кассия.

— Нет, — ответил он. — Огонь будет отражаться от облаков и раскроет нас. Все, кто окажется поблизости, почуют запах дыма. Можно зажечь несколько свечей и поесть. Если память мне не изменяет, Бердина голодна.

Все засмеялись.

— Что ж, признаюсь, — сказала она, — аромат жареной курицы сводит меня с ума.

Они достали свечи в жестяных футлярах, и Шейла зажгла их. В скудном свете они огляделись, а потом стреножили лошадей возле небольшого ручья на дне оврага, вдоль которого росла жалкая растительность с вкраплениями пучков травы. Сами они, наконец, смогли умыться и заняться своими ранами. Лошади ели в конюшнях всего несколько часов назад, поэтому Ричард решил приберечь овес на крайний случай. Расседланные лошади принялись щипать чахлую траву.

Отыскав удобное местечко, они уселись вокруг нескольких дорожных свечей и торопливо распаковали еду. Она была еще теплой и дурманила ароматами.

Ричард очень устал, как и все остальные, но его терзал голод.

— Нужно выставить часовых, — сказал он. Опасность еще не миновала. — Караулить будем по двое, так мы худо-бедно выспимся.

— Нас девять, — сказала Кэлен. — Как ты разделишь на два нечетное число?

— Ты беременна и должна не стоять на часах, а спать ради близнецов.

Кэлен открыла рот, собираясь возразить, но благоразумие взяло верх. Она откинула на спину длинные волосы.

— Хорошо. Я так устала, что не буду спорить. Как и близнецы.

Ричард улыбнулся при мысли о них.

— Вика, мы с тобой стоим на страже первые. Остальные распределяются, как им удобно.

Все согласно замычали, поглощая курицу.

— Передай мне кусочек того твердого сыра, — попросила Кэлен.

Ричард поднял взгляд от куска жареной курицы. Закончив жевать, он проглотил мясо.

— Я люблю сыр, — сказал он, — но ты его ненавидишь.

— Знаю, — ответила она, словно не в силах объяснить свое поведение, — но почему-то мне очень хочется сыра.

— Капризы, — с улыбкой сказала Шейла.

Ричард посмотрел на колдунью.

— Что?

Шейла указала на Кэлен косточкой от куриного крыла:

— Она беременна. У нее случаются капризы.

Ричард заморгал.

— Но она ненавидит сыр.

Улыбка Шейлы стала шире.

— Значит, как минимум один из ее детей любит сыр.

Глава 28

Когда на востоке забрезжил рассвет, они быстро позавтракали остатками курицы. Низкие облака пропускали лучи света, а на горизонте виднелась полоска чистого неба. Край облаков сначала окрасился в розовый, а потом медленно стал малиновым.

Кэлен очень хотелось еще кусочек сыра. Она знала, что ненавидит сыр, но по какой-то причине у него был восхитительный вкус. Она не могла этого объяснить и решила, что Шейла права, и один из ее детей любит сыр. Жуя, она погладила живот и сказала:

— Это для вас.

Они упаковали одеяла и снаряжение, а потом оседлали лошадей, пока Вэйл и Кассия отправились на разведку, чтобы убедиться в отсутствиинеприятных сюрпризов. Они пошли в разные стороны, чтобы обследовать овраг — единственное место, которое не просматривалось на многие мили, как пустынные равнины Азрита. Разведка не заняла много времени, вскоре они вернулись и доложили, что ничего не нашли и не видели никаких следов. Много людей приходило в Народный Дворец со всей Д'Хары, но в том направлении, куда они шли, равнины были пустынными и безлюдными до самых Срединных земель.

Кэлен пыталась закинуть седло на спину кобылы, когда Ричард поспешил ей на помощь. Она была сильной, и ей казалось странным, что ей трудно поднять седло. Кэлен решила, что просто не выспалась и устала после пережитого в спутанности столкновения с Мичеком.

Подойдя к ней, Ричарда забрал у нее седло.

— Позволь, я сам подниму его.

Он водрузил седло на спину ее кобылы. Кэлен положила руку ему на спину, пока он прилаживал ремни и затягивал их. Она радовалась возможности дотронуться до него, ощутить связь с ним. Они едва все не потеряли, и ее обнадеживали прикосновения к нему и вид его улыбки. Впереди был долгий путь, но ее ободряло то, что она будет вместе с Ричардом, вдали от постоянной угрозы нападения.

Она широко улыбнулась, глядя в его серые глаза:

— У нас будут дети.

Он наклонился и поцеловал ее.

— Я всегда буду защищать их и тебя. Мы вырастим их хорошими людьми. Я обещал тебе золотую эпоху и все еще намерен сдержать слово.

В ее мысли закралась тьма.

— Что насчет Золотой богини? Может, ты ошибся, и она и есть грядущая золотая эпоха. Она из другого мира. Как мы можем победить? Как не дать ей явиться за нашими детьми?

Ричард вздохнул. От перемены темы улыбка на его лице померкла. У него не было ответа, поэтому он не стал лгать:

— Я обещал, что уберегу их, и я это сделаю.

— Знаю. Ты что-нибудь придумаешь, — сказала она, заставив свой голос звучать бодро и оптимистично, чтобы вернуть его улыбку. — Уверена в этом.

На его лице промелькнула улыбка.

Увидев, что все уже готовы отправляться, она устремила взгляд к пока еще темному горизонту на западе.

— Как пойдем?

Ричард бросил быстрый взгляд на темный горизонт.

— Кратчайший путь к Эйдиндрилу — идти строго на северо-запад. Но все не так просто: огромная гряда гор преграждает путь к городу. Раньше по этим горам проходила граница. Сейчас ее нет, но горы по-прежнему являются серьезной преградой.

Кэлен вздрогнула при упоминании о границе. Когда граница исчезла, Даркен Рал обрушил всю мощь Д'Хары на Срединные земли. Пришел конец длительному миру, погибли все другие исповедницы. Началась ужасная война. Но исчезновение границы привело ее к Ричарду. Мир сильно изменился, а эти горы напоминали ей о прошлом.

— Возможно, у нас получится найти путь через горы, — сказал Ричард, — но даже если мы найдем перевал, дорога может оказаться опасной. Такие высокие горы не пересечь с лошадьми, и рано или поздно их придется оставить. Не факт, что мы отыщем перевал. Мы можем долго бродить по горам, но так и не отыскать путь. Этот хребет почти везде имеет высоту в тысячи футов, причем скалы отвесные. В теории, это кратчайший путь к Эйдиндрилу, но я считаю, что в таком случае нам придется идти пешком, тратить много времени на попытки пробраться через непроходимые скалы, и в итоге дорога через горы займет гораздо больше времени. Кроме того, как я уже сказал, переход через горы может быть опасен.

Кэлен посмотрела на запад. Она знала эти горы и понимала, что Ричард прав.

— Здесь жаркое лето, но в горах погода может стать проблемой.

Он кивнул, проверяя подпругу под стременами, а потом наклонил голову влево.

— Если отправимся на юго-запад, то выйдем к реке Керн, вдоль которой должна идти дорога. Так гораздо проще попасть в Срединные земли. Этот путь дольше, но легче и безопаснее.

Кэлен вздохнула, глядя на северо-запад — там был ее дом, Дворец Исповедниц, в котором она родилась, и Замок Волшебника. До этого момента она не осознавала, как сильно скучает по дому. Теперь, когда они шли в Эйдиндрил, она испытывала волнение. Ее восхищала мысль о том, чтобы родить детей там, где родилась она сама.

— Если мы уйдем по реке Керн слишком далеко на юг, то окажемся в Диких Дебрях. — Она выгнула бровь. — Ты знаешь, что они из себя представляют.

Ричард скорчил гримасу и кивнул.

— Если заметим разрыв в горном хребте, то перейдем через горы до того, как зайдем слишком далеко на юг.

Кэлен кивнула.

— Если так, то мы попадем в населенные области Срединных земель, где сможем пополнить припасы. Таким образом, наше путешествие будет легче. Если все же придется бросить лошадей перед перевалом, то мы сможем взять новых в Срединных землях.

— Все так, — сказал он. — Но не забывай, что нам нужно по возможности не попадаться людям на глаза.

— Ты прав, — вздохнула Кэлен. — Кажется, сейчас лучше поехать на юго-запад через пустынные районы Д'Хары, чтобы обойти хотя бы самые высокие горы. На юге они не такие грозные, как на севере.

— Мы будем держаться к горам как можно ближе, но все же не настолько, чтобы они затрудняли путь. Рано или поздно у меня получится отыскать тропу через горы, которая приведет нас в Срединные земли. А потом мы отправимся на север, к Эйдиндрилу. — Он улыбнулся. — Если там есть перевал, я его найду. В конце концов, я лесной проводник.

Кэлен вернула ему улыбку:

— Кажется, план у нас есть.

Как бы ей ни хотелось добраться до Замка, она знала, что им нужно действовать осмотрительно. Между ними и местом их назначения лежало много диких и опасных земель.

— Все готовы? — крикнул Ричард.

Шейла забралась в седло и сообщила, что готова. Морд-Сит сели верхом, тоже дав понять, что готовы тронуться в путь. Кэлен увидела, что Нида зевает, и тоже зевнула.

Они выехали из оврага и направились на юго-запад. Весь день они ехали по плоской равнине, а когда солнце опустилось справа от них, Кэлен смогла разглядеть неровную бело-голубую линию гор вдали, очерченную солнцем за ними. Она решила, что если бы они поехали на северо-запад, к Эйдиндрилу, то достигли бы этих гор через несколько дней. Они ехали на юго-запад, чтобы обогнуть самые высокие вершины, и пройдет еще много дней, прежде чем они приблизятся к длинному горному хребту и Ричард начнет искать путь через него. Чем скорее он найдет дорогу, тем быстрее закончится их путешествие и тем раньше они окажутся в Замке.

Ее огорчало, что они удалялись от Эйдиндрила из-за внушительных гор, которые преграждали путь, но она твердила себе, что с этим ничего не поделать.

Кэлен очень устала за последнее время, и была рада наконец идти домой, пусть и не прямым путем. Она надеялась, что волнения из-за Гли остались позади.

Она ощущала восторженный трепет, возвращаясь домой с двумя детьми Д'Хары в утробе. Она надеялась, что они проведут детство там же, где выросла она сама, где впервые открыла очарование природы мира.

Кэлен не могла перестать думать о Мичеке, о том, как висела на цепи, а он собирался содрать с нее кожу, о Гли, жаждущих вырвать младенцев из ее утробы. Ее начало терзать воспоминание о блеске в глазах мертвого ведьмака, который она заметила перед тем, как Ричард сжег тело.

Ведьмы никогда не позволяли чувствовать себя свободными от их хватки.

Глава 29

Кэлен положила поводья на шею кобылы и опустила запястья на луку седла. Она молча сидела и ждала, пока Ричард что-то высматривал. Они выехали с первыми лучами солнца, и седло уже начало ей натирать. Разведя руки в стороны, она потянулась.

На что бы ни смотрел Ричард, это явно обеспокоило его. Такое поведение пугало. Она не любила, когда он вел себя так тихо — обычно это означало проблемы.

Перед ее лицом витал легкий туман, ощущавшийся как маленькие ледяные искры. Последние три недели стояла пасмурная погода. Или четыре? Монотонный путь вызывал оцепенение, и она потеряла счет дням, пока они пробирались на юго-запад через бесконечный тихий лес, состоявший из высоких сосен и елей.

Мягкие потоки мутного света падали под углом между высокими стволами и освещали завесы тумана, колыхавшиеся от случайных порывов легкого ветерка. Здесь и там сквозь лесную почву проглядывали островки гранита. Туман бесшумно двигался над зарослями папоротника между скальными обнажениями. Из-за высоких крон деревьев здесь было мрачно и тихо. В вечной тени рос только низкий кустарник, и земля между деревьями была почти голой.

Густые кроны в вышине не пропускали ветер. Сейчас было тихо, но в некоторые дни Кэлен слышала далекий шум ветра наверху. Когда шел дождь, единственные звуки издавала вода, собиравшаяся в капли на конце иголок и падавшая вниз, разбиваясь о большие листья раскидистых кленов. Кэлен уже устала кутаться в дождевой плащ, который так до конца и не просыхал, делая путешествие паршивым. Она жаждала погреться в солнечном свете.

Все остальные ждали позади Ричарда и Кэлен, пока он что-то молча изучал. Она начала терять терпение.

— Знаешь, мне почему-то кажется, что мы уже видели этот камень, — нарушила тишину Кэлен и смахнула со лба осевшие на коже капли тумана. Стряхнув с пальца воду, она указала вперед. — Вон тот, который похож на большой нос в профиль. Выглядит знакомо.

Ричард, наконец обратил на нее обеспокоенный взгляд.

— Это потому, что ты его уже видела. Мы проходим здесь уже в третий раз.

Кэлен недоверчиво заморгала. Ричард с детства бродил по лесам. Лес почти всю жизнь был для него домом, и он не мог заблудиться среди деревьев.

— Как это возможно?

Он снова посмотрел на камень.

— Не знаю.

— В чем проблема? — спросила из-за спины Шейла.

Ричард привстал на стременах и обернулся на остальных.

— Кто-нибудь узнает это место?

Бердина озадаченно огляделась:

— Узнать его? Да как? Лес выглядит одинаково. Как можно отличить одно место от другого?

Нида посмотрела по сторонам:

— Для меня весь лес одинаковый.

Остальные Морд-Сит закивали. Они не слишком хорошо знали леса, поэтому Кэлен понимала, что все деревья для них похожи.

— Что случилось? — спросила Шейла, теряя терпение.

Вместо ответа Ричард спросил у нее:

— Куда мы направляемся?

Шейла обескураженно подняла руку и указала вперед:

— На юго-запад. Мы уже несколько недель придерживаемся этого направления.

— Я мало что знаю о лесах, — сказала Кассия, — но неплохо чувствую направление. Шейла права, мы все время шли на юго-запад. Прямо как стрела, — добавила она.

Шейла одарила его любопытным взглядом, чувствуя, что что-то упускает.

— Вы по какой-то причине думаете иначе?

— Нет, — сказал Ричард. — Я согласен с тем, что мы уже долго идем на юго-запад.

— Тогда в чем проблема? — поинтересовалась колдунья.

— Проблема в том, что идя в одном направлении «прямо как стрела», как выразилась Кассия, мы минимум в третий раз оказались на этом месте. Без дороги и тропы нам приходится выбирать путь среди деревьев, но даже ходя огромными кругами мы едва ли вышли бы на то же самое место. Только вот мы снова здесь. Уже в третий раз.

Морд-Сит, насторожившись, осмотрелись по сторонам. Шейла подъехала к Ричарду и Кэлен.

— Да о чем вы толкуете? Это невозможно.

Ричард показал вперед:

— Ты узнаешь этот камень?

Шейла неуверенно облизнула губы.

— На самом деле, может и узнаю. Я запомнила его потому, что он похож на большой нос, повернутый влево.

— Значит, мы ходим большими кругами? — спросила Вика, подъехав к Ричарду с другой стороны.

— Полагаю, да, — кивнул он.

— Мы не можем тратить время и ходить кругами. — В голосе Шейлы слышалось легкое раздражение, будто она считала, что Ричард делает это намеренно. — Я думала, вы были лесным проводником или кем-то вроде него.

— Кем-то вроде. — Ричард вздохнул, положив ладони на луку седла. — Я лишь знаю, что мы ехали на юго-запад несколько недель, но уже минимум в третий раз проходим мимо этого камня. Это значит только одно: мы ходим кругами.

Шейла подозрительно посмотрела на деревья.

— Может, вы видели отпечатки копыт наших лошадей, которые подтвердили бы ваши подозрения? Если мы здесь уже были, то должны были оставить какие-то следы.

Ричард с несчастным видом покачал головой.

— Нет, не видел. Но я уверен, что уже был здесь. Не могу объяснить причину, но уверяю, что мы ходим кругами.

— Может, камень просто похож на тот, который мы видели раньше, — предположила Бердина. — Камни имеют разную форму, но по большей части похожи — как и деревья. Наверно, этот камень лишь напоминает предыдущий.

Он указал на деревья:

— Посмотри на этот лес. Он не меняется.

Бердина поморщилась, не понимая его.

— Конечно. Деревья это деревья. Они одинаковые.

— Вовсе нет, — спокойно возразил Ричард. — По крайней мере, они не должны быть одинаковыми. Во время путешествия ты проходишь через разную местность. Растительность меняется. Деревья отличаются по размеру в зависимости от условий. Камни и ландшафт сменяются. Иногда ураганы вырывают деревья, и тогда получаются поляны или участки, где растет лишь молодняк. Но этот лес не менялся с тех пор, как мы в него вошли.

— Теперь, когда ты сказал об этом, я понимаю, что лес уже несколько недель выглядит одинаковым, — призналась Кэлен. — Это странно. Мы должны были куда-то выйти, но этого не произошло.

Ричард кивнул.

— Потому что мы движемся по кругу.

— За исключением первого дня пути, погода стоит пасмурная и дождливая, — сказала Вика. — Облака слишком густые, чтобы определить положение солнца, а деревья лишь осложняют эту задачу.

— Ты права, но определить направление можно не только по солнцу, — сказал Ричард. — Что-то кажется мне неправильным.

Шейла прищурилась:

— Например? Есть какие-то догадки?

Ричард вздохнул и покачал головой.

— Может, я слишком давно не бывал в лесу. Может, я растерял умения и что-то сбивает меня с пути.

Кэлен подумала, что это совершенно невероятно, но промолчала.

Глава 30

Еще через одну неделю — а может быть и дольше, засомневалась Кэлен, — они снова пришли к каменному носу. На этот раз они были уверены, что камень тот же — Ричард выцарапал на нем большой крест. Увидев этот крест снова, они пали духом. Никто больше не сомневался, что они ходят кругами. Ни у кого, даже у Ричарда, не было объяснений этому.

Единственный плюс ситуации был в том, что они не видели других людей — хотя встреча с ними стала бы облегчением. Что еще более важно, они не видели признаков Гли.

— Ладно, — сказал Ричард. — Я не знаю, как такое возможно, но глупо продолжать делать то, что не работает. Мы должны сменить тактику.

Кэлен видела, что он сильно расстроен.

— Как?

— Есть несколько способов проверить, что ты идешь в одном направлении. Лучше всего использовать попадающиеся на пути ориентиры. Горный хребет или гора — хороший способ выдержать направление. Даже возвышенность или одинокое дерево могут стать ориентиром. Но в лесу у нас нет ничего подобного. Придется придумать что-то другое.

Бердина скорчила гримасу.

— А что тут можно придумать? Из-за облаков мы не знаем, где солнце. Мы не видим никаких ориентиров кроме этих деревьев, которые выглядят совершенно одинаково.

Ричард не стал спорить с последним утверждением.

— Нам придется построить линию, чтобы убедиться, что мы идем по прямой. Лес довольно редкий, земля относительно ровная, а кустов мало — видимость неплохая.

— Как это нам поможет? — спросила Вика.

— Нас девять, и мы можем воспользоваться этим преимуществом. Нужно выстроиться в прямую линию. Когда первый человек в цепочке увидит, что как минимум двое позади него образуют прямую линию, то следующий человек сможет отправиться дальше. Мы будем подавать сигналы руками, чтобы человек впереди двигался вправо или влево, пока те, кто стоит позади, не убедятся, что все выстроились в идеально прямую линию. Расстояние должно быть таким, чтобы каждый видел минимум трех человек впереди. Когда мы поймем, что стоим правильно, то самый последний в линии двинется вперед и займет место впереди, а остальные помогут ему встать ровно. Мы будем продолжать строить прямую линию, а значит, будем двигаться строго вперед. Не знаю, в чем проблема, но этот лес как-то запутал нас — меня, — и мы шли не по прямой. Я не понимаю причины, но могу решить проблему. Мы замедлимся, хотя и временно, но как только выберемся из этого странного места, то сможем отыскать ориентиры. И тогда все будет нормально.

Шейла оглядывала лес, словно хотела обнаружить источник неприятностей.

— Как думаете, это странное искажение вызвано магией?

— Я не знаю, в чем дело, — сказал Ричард. — Но поступив так, как я предлагаю, мы сможем выбраться из проблемной местности. Причина не важна, если у нас есть решение.

Разработав план, они тут же приступили к его выполнению. Ричард был прав: это замедлило продвижение, но хождение кругами трудно было назвать продвижением. Кэлен была рада, что все вроде как довольны новой тактикой. Это развеяло монотонность долгих дней путешествия, которое привело их в никуда.

Через несколько дней перемещения рывками Кэлен заметила, что пейзаж начал меняться. Скальные обнажения попадались чаще и были больше по размеру — еще один признак того, что они выходят из странного леса. В один из дней они вышли к небольшому озеру, которого не видели раньше. Долго пробыв под мрачной сенью деревьев, они с облегчением смотрели на воду и открытое небо.

На берегу они спешились, чтобы перекусить и немного отдохнуть. Кэлен села рядом с Ричардом. Новый вид местности успокаивал их, пока они ели дорожные хлебцы и вяленое мясо.

Немного дальше они наткнулись на бурелом и снова увидели небо. Над ними по-прежнему висели тяжелые облака, но дождь кончился, а туман рассеялся.

На следующее утро Ричард точным выстрелом из лука убил оленя. Пришлось потратить время на свежевание и разделку туши, но все были только рады не начинать утро с дороги, а запасти свежего мяса. Дорожная пища уже приелась.

Оставшуюся часть дня они провели в пути, а когда начало темнеть, остановились, чтобы разбить лагерь на ночь. Кэлен с облегчением слезла с седла и стала ходить кругами, чтобы восстановить кровообращение в ногах. Беременность начинала доставлять неудобства при езде верхом.

Хотя они и находились в новой местности, здесь, как и во все предыдущие ночевки, не было хорошего места для лагеря, поэтому им пришлось расположиться на ровном месте среди деревьев. Стреножив лошадей и задав им овса, они притоптали папоротник и расчистили землю от лесного мусора, чтобы раскатать одеяла. Где бы они ни разбивали лагерь, в странном лесу всегда было достаточно маленьких ручейков. Сейчас они вырвались из того леса, но на их удачу недавние дожди напитали ручьи.

— Как думаете, почему мы снова вышли к камню с вашей отметкой, но ни разу не наткнулись на свои же стоянки? — спросила Шейла, приминая невысокие растения. — Разве не странно?

Кэлен видела, что терпение Ричарда на исходе и ему непросто сохранять самообладание, когда ему задают такие вопросы.

— Твоя догадка не хуже моей, — наконец, ответил он. — Мне нужно собрать дрова.

Морд-Сит заметили его молчаливое раздражение, поэтому занялись расчисткой участка для костра и сбором камней, чтобы выложить круг вокруг огня. Кэлен знала, что все голодны, но никто не говорил об этом. Царила напряженная атмосфера, и никто не хотел испытывать терпение Ричарда. Кэлен тоже молчала, хотя и знала, что его что-то беспокоит.

Ричард сложил дрова над растопочным материалом — полосками бересты и палочками, обмазанными смолой. Он поднял взгляд на Шейлу. Она поняла, о чем он просит, и взмахом руки зажгла пламя. Когда огонь разгорелся, Ричард подложил дров, а через некоторое время сгреб в сторону немного светящихся углей и стал жарить мясо.

Ножами они срезали тонкие побеги и заострили концы, чтобы на этих импровизированных вертелах пожарить мясо. Ричард отрезал добротные куски краевой покромки оленины. Всем не терпелось отведать эти нежнейшие куски, и они поблагодарили Ричарда, который вручил каждому по порции и помог наткнуть мясо на вертела. Еще несколько кусков он отложил на случай, если кто-то захочет добавки. Некоторые Морд-Сит едва дождались, как снаружи мяса появилась корочка, и вонзили зубы в оленину. Они застонали от удовольствия и закатили глаза, наслаждаясь вкусом.

Еда не только доставляла наслаждение их желудкам, но и улучшала настроение.

Глава 31

— Спасибо, магистр Рал, — сказала Вика, — что добыли для нас эту еду.

— Да, спасибо, — добавила Бердина. — Вкус восхитительный!

В паузах между жеванием остальные тоже поблагодарили Ричарда. Даже Шейла выразила признательность. Ричард ничего не ответил, но улыбнулся женщинам, хотя Кэлен улыбка показалась вымученной. Теперь они двигались по новым землям и вернулись на правильный курс, а не блуждали по странному лесу. Это и хороший ужин улучшили настроение.

— Мы провели с тобой немало времени, — сказал Ричард Шейле, не поднимая на нее глаз, — но почти ничего о тебе не знаем. Твои родители еще живы?

Кэлен тут же насторожилась. Ей стало понятно, почему он в последнее время так себя вел. Он задал довольно невинный вопрос, и никто другой не услышал бы в нем ничего необычного, но Кэлен уловила едва заметное изменение тона Ричарда. Один единственный вопрос сказал ей о том, что Ричард не просто ведет беседу — Искатель ищет ответы.

Еще она поняла, что он уже знает ответ на вопрос. Она пока не знала, что он задумал, но скоро все прояснится.

Шейла беспокойно переводила взгляд между остальными женщинами, тесно сидевшими вокруг жаркого костра. Ночи становились прохладнее, и промозглый холод словно поселился в костях Кэлен. Она переставала дрожать лишь тогда, когда по ночам прижималась к Ричарду.

— Нет, — наконец, ответила Шейла. — Отца не стало несколько лет назад. — Она перевела взгляд на языки пламени. — Мать умерла еще раньше.

Кэлен посмотрела на обращенные к ведьме лица.

— Моя тоже, — сказала она в неуютной тишине. — Она умерла, когда я была совсем юной. Я знаю, как это ужасно.

— Твоя мать была ведьмой, так? — негромко спросил Ричард, все еще не поднимая взгляда. Кэлен снова отметила, что ответ ему известен, но по какой-то причине он задает вопрос.

Шейла кивнула, откусила мяса и принялась жевать. Она явно чувствовала себя неловко. Какое-то время все молча ели.

— Расскажи, как она умерла, — нарушил тишину Ричард.

Кэлен подняла взгляд. Вот оно. Интуиция не подвела. Впрочем, сейчас это был не вопрос, а приказ.

Морд-Сит, не поднимая голов, обменялись взглядами, но никто не сказал ни слова. Смерть матери была неприятной темой для любой из них, это было не принято обсуждать. Но все поняли, что сейчас происходит нечто совершенно иное.

— Какая разница? — после паузы сказала Шейла. — Она мертва. Остальное не важно.

Не глядя на нее, Ричард двумя пальцами оторвал полоску от ломтя мяса на шампуре.

— Ее сожгли за то, что она ведьма, так ведь?

Шейла сглотнула.

— Лорд Рал...

— Расскажи мне, что случилось.

— Зачем ворошить столь ужасные воспоминания?

— Расскажи, что случилось, — произнес он тем же безразличным тоном, все еще не глядя на колдунью. В его словах читался приказ, и Шейла знала об этом.

Кэлен взглянула на Морд-Сит, которые пытались стать невидимками. Кроме Бердины. Она внимательно наблюдала за происходящим.

Кэлен потянулась и положила руку на колено Шейлы.

— Ты среди друзей. Иногда становится легче, когда рассказываешь о таком тем, кому ты не безразличен.

Спустя некоторое время Шейла глубоко вздохнула.

— Ладно. — Она прислонила к камню свой вертел с большим куском готового мяса. — В тот год в Северной Пустоши наступили трудные времена. Посевы дали скудный урожай, и запасов перед надвигающейся зимой было недостаточно. Карибу отчего-то мигрировали слишком далеко, и охота была неудачной. Реки раздулись от дождей, и привычная для нас ловля лосося шла плохо. Утки и гуси куда-то подевались. Лоси, снежные бараны, черные медведи, антилопы и олени встречались редко. Отчаявшиеся люди даже кроликов почти перебили. Поговаривали, такое случается время от времени. Животные чуют особенно суровую зиму и меняют привычные места обитания. — Она пожала плечами. — Это заложено в них природой. Они выбирают другой маршрут, который считают лучшим, или выдвигаются раньше, а в результате люди там, где я жила, не могли добыть достаточно мяса или рыбы, чтобы засолить их на зиму. Мой отец отправился в другие поселения на заработки — попытаться выменять мясо, предложить свои услуги в обмен на так необходимые нам продукты. Мама была целительницей, поэтому осталась, чтобы заботиться о людях. Отцу было трудно отыскать помощь где-то поблизости, потому что все оказались в схожем положении. Ему пришлось отправиться дальше, и его долго не было. Так долго, что люди подумали, будто он ушел насовсем. Начали шептаться, что он бросил мою мать. — Шейла некоторое время смотрела в пустоту, а потом продолжила: — Слухи подпитывались сами. Сплетни порождали другие сплетни, появлялись все новые нелепые домыслы.

— Гремучая смесь, — сказал Ричард. — Значит, начали поговаривать, что во всем виновата ведьма?

Шейла с грустью улыбнулась:

— Да. Они сказали, что она прогнала всех зверей. Другие сплетни сообщали, что чарами и заклинаниями она специально отогнала птиц и рыбу. — Она ненадолго подняла взгляд. — Моя мать не наводила «чар», но для них это было неважно. Кто-то сказал об этом, а остальные поверили.

— Почему они винили ее? — спросила Бердина. — Ну, что звери ушли. Если она была целительницей и всем помогала, то почему они подумали, что она так поступит?

Шейла смущенно пожала плечами, растирая руки.

— Мать всегда заботилась о них, у нее было доброе сердце. Слишком доброе. Они начали считать ее доброту какой-то зловещей, назвали ее обманщицей, которая прячет свою жестокость за улыбкой и предлагает помощь, а сама хочет причинить вред. К зиме слухи стали еще хуже. Теперь говорили, что из-за нее дети иногда рождаются мертвыми, а женщины умирают при родах. Они верили, что в этом виновата только моя мать.

Кэлен медленно покачала головой, держа над огнем вертел с новым куском мяса.

— Такие случаи нередки. Роды — сложный процесс. Новорожденные не всегда выживают, а женщины иногда умирают при родах.

— Верно, но люди отказывались понимать это. Вбив себе в голову, что во всех проблемах виновата ведьма, они не собирались менять мнение. Гораздо проще обвинить ее, если нет возможности выяснить истинную причину. Вскоре все беды начали приписывать ведьме. Другое объяснение даже не искалось и не допускалось. Мать хотела им только добра, она была напугана обвинениями и плакала от отчаяния. Всю свою жизнь она трудилась, желая показать людям, что ведьма может им помочь, может жить рядом и ее не нужно бояться. Она всегда учила меня, что долг ведьм — помогать нуждающимся, и мы должны посвятить себя труду во благо остальных. Она не верила, что нужно и даже необходимо спорить с людьми. Склоки были не в ее характере, и она считала, что ругань не приведет ни к чему хорошему. Она делала добро и ждала, что поступки покажут ее истинную сущность. Когда она не хотела спорить и отвергать обвинения, все видели в этом доказательство ее виновности. Когда она все-таки стала отрицать самые страшные обвинения, они посчитали это чудачеством. Никакие слова матери не могли разубедить их.

Колдунья замолчала и уставилась на пламя, погрузившись в воспоминания.

— Поэтому они сожгли ее заживо, — сказал Ричард.

Эти слова встряхнули Кэлен. Вот к чему вел Искатель. Она лишь не знала, зачем.

Шейла кивнула, не сводя взгляд с огня, а потом прочистила горло.

— Наступила нежданная оттепель, длившаяся несколько недель. Во время этой необычной погоды люди начали страдать от невиданной болезни. Самые слабые, старики и дети умирали от лихорадки. Они не позволяли матери ухаживать за больными, говоря, что это она напустила хворь. С каждой смертью злоба нарастала. Однажды они явились среди ночи и выволокли нас с матерью из дома. — Шейла подняла взгляд. — Я ведь тоже ведьма. Они сказали, что мать учила меня злой волшбе. Все кричали и призывали убить ведьм. Я была в ужасе, а мать умоляла их, обращалась по именам, говорила, что исцеляла многих из них, спасла немало жизней, помогала родиться детям. Она готова была признаться в чем угодно, если мне позволят жить. Мольбам они не вняли. Сказали, что мы обе ведьмы и должны быть сожжены. Они бросили меня в деревянный ящик для дров и заколотили крышку гвоздями, чтобы я не выбралась, пока они занимаются моей мамой. Потом должен был настать мой черед. В стенах были щели для циркуляции воздуха, и я, скорчившись на дровах в темном ящике, видела все, что они творили. Я все еще помню запах того короба. Мужчины привязали мать к длинной деревянной жерди и оставили беспомощно лежать на холодной влажной земле, пока складывали огромный костер в центре поселения. Все это время она звала их по именам, умоляя пощадить дочь. Это все, что ее волновало. Пока мужчины занимались костром, женщины окружили ее и стали обзываться и плеваться. Потом по три-четыре человека с каждой стороны подняли жердь и потащили к горящему костру. Под одобрительные вопли они поместили в центр пламени жердь с привязанной матерью. Во сне я часто слышу ее крики. — Шейла умолкла, пытаясь восстановить самообладание. — Потом, когда крики мамы стихли, они пришли за мной...

Шейла снова сделала паузу. Казалось, она не в силах говорить и видит в пламени костра темные воспоминания. Лицо ее было пустым.

— А затем, — все-таки продолжила она, — я научила их бояться ведьм.

— Скольких ты убила? — спросил Ричард.

Шейла дернула плечом.

— Не считала. Вырвавшись из ящика после смерти матери, я знала, что моя жизнь никогда не будет прежней. Ее доброта породила людскую ненависть и привела ее к смерти. Сначала я разобралась с теми, кто охранял меня и следил, чтобы я не удрала. Когда я принялась за остальных, некоторым удалось сбежать. Но я знала их всех. Закончив с теми, кого поймала у костра, я выследила всех, кто принимал участие в убийстве моей матери. Я позаботилась, чтобы никто из них не умер легко.

Ричард подкинул в костер хвороста.

— Вот почему ты не можешь сжечь представителя рода ведьм. Даже такого злобного, как Мичек.

Шейла медленно кивнула своим воспоминаниям.

— Да, поэтому.

— Что было, когда отец вернулся? — спросила Кэлен.

Шейла фыркнула.

— А как думаешь? Он был убит горем. Он не одобрял моего поступка, но понимал его. Это сломило его, из него ушла жизнь. Его жена погибла, а его дочь-ведьма убила половину города.

— А что насчет остальных? — задал вопрос Ричард. — Не все принимали участие в казни твоей матери. В Северной Пустоши были и другие люди, другие поселения. Полагаю, тебе пришлось перебраться в другое место, но ты продолжила жить в Пустоши.

Шейла посмотрела на него, и в ее темных глазах заплясало пламя.

— Там, куда мы переезжали, я продолжала помогать нуждающимся. Я исцеляла людей, как учила мать. Помогала рождаться детям. Ухаживала за больными, делала для них то, что было в моих силах, и утешала тогда, когда ничего уже не могла сделать. Я доказала людям, что у меня есть хорошая, добрая сторона. Но после того дня все в Северной Пустоши знают имя «Шейла». Когда они сжигали мою мать, то не понимали, что я не просто ведьма, как она. Я еще и колдунья, и это делает меня намного опаснее. Думаю, нет нужды говорить, что больше там не сжигали ведьм. Жители Пустоши боятся даже подумать об этом. Они знают, что я ведьма во всех смыслах — и даже больше. Знают, что я живу не благодаря их милости; это они живут, потому что я позволяю. — Горечь исказила лицо Шейлы. — Вы просто не понимаете, каково это, когда твоя мать сгорает в огне.

Ведьма встала и ушла в темноту.

Глава 32

Кэлен довольно быстро нашла Шейлу, которая стояла среди берез и смотрела в темноту. Она положила руку на плечо ведьмы, желая утешить, и легонько толкнула ее.

— Мне жаль, что тебе пришлось пережить весь этот ужас, — сказала Кэлен.

Кончиками пальцев Шейла вытерла с глаз слезы.

— Спасибо. Просто он не понимает, что такое видеть в огне свою мать — хорошую женщину, которая никому не причинила зла.

Кэлен наклонилась и прошептала:

— О, он понимает.

Шейла покачала головой и оглянулась на Кэлен:

— Разве?

Кэлен сжала руку на плече колдуньи.

— Когда Ричард был мальчиком, их дом сгорел. Его мать сгорела в том пожаре, и Ричард не смог ее спасти.

Шейла изумилась:

— Я и понятия не имела...

— Ты понимаешь, о таком никто не хочет рассказывать.

— Тогда почему он хотел, чтобы я рассказала?

Кэлен сжала губы, пытаясь придумать, как объяснить то, в чем она сама была не до конца уверена.

— Все не так просто, — сказала она. — Когда я впервые встретила Ричарда, Даркен Рал вторгся в Срединные земли. Я пришла просить Искателя о помощи. Ричард не знал, что его дед Великий волшебник, который долгое время был хранителем Меча Истины — древнего оружия, наделенного огромной силой. Я требовала, чтобы волшебник нарек нового Искателя Истины. Из-за великой нужды тот согласился. К моему удивлению, он вручил меч Ричарду и нарек его. Не из-за личного выбора, а потому что действия Ричарда и его жизнь сотнями маленьких способов указывали на то, что он рожден истинным Искателем. Вот как он получил древнее оружие и титул Искателя. Меч Истины — не просто клинок. Он дает великую мощь, но и великую ответственность, которая не каждому по силам. Только истинный Искатель может это понять и использовать меч не для получения власти. Вот как он обрел связь с этим уникальным клинком. Ричард всегда стремится понять суть, ищет ответы. Такова его натура, таким он родился — это не создано в нем оружием. Он задает вопросы не чтобы причинить тебе боль, а потому что нуждается в ответах, чтобы собрать кусочки большой мозаики. Я не знаю, что это за мозаика — часто поначалу я этого не понимаю, — но мне точно известно, что мы все в смертельной опасности и он видит в общей картине то, чего остальные не видят. Он стремится найти ответы, а не обидеть тебя. Ты часть общей картины, часть решения. Он должен знать каждую мелочь о том, как ты вписываешься в картину. Ричард отлично знает, что существуют силы вне жизни и смерти. Хотя Мичек мертв, у Ричарда есть опасения насчет некой угрозы, которая пережила смерть ведьмака. Вот почему он просил сжечь его тело. Он считал это необходимым. Когда ты отказалась, это насторожило его. Он сражается — как и все мы — против зла, и в этой битве нет места ни пощаде, ни милосердию. Он должен был узнать, почему ты отказалась. Он хотел убедиться в наличии веских причин. Рассказав обо всем, ты показала нам, что тоже борешься со злом, не давая ни пощады, ни милосердия тем, кто того не заслуживает.

Кэлен удивилась, когда Шейла развернулась и обняла ее.

— Спасибо, Мать-Исповедница. Ты объяснила мне все доступным языком, а не так, как объяснил бы он.

Отстранившись, Кэлен улыбнулась.

— Мы — все девять — потеряли матерей, когда были слишком юны. Морд-Сит живут с ужасным грузом того, что сотворили со своими матерями. Ричард живет с осознанием, что его мать сгорела в огне. Моя погибла от страшной болезни, но эта потеря ранит не меньше. Мы все потеряли матерей и понимаем твою боль. Никогда в этом не сомневайся.

Шейла кивнула.

— Ты Мать-Исповедница для всех нас.

Кэлен улыбнулась.

— Пойдем доедать мясо. Тебе нужны силы, ведь впереди длинный и опасный путь. Насколько я знаю Ричарда, у него еще остались вопросы. Иногда это раздражает, но он никогда не руководствуется злым умыслом.

Пока они шли через березовую рощу к мерцающему костру, все наблюдали за их возвращением, но не хотели спрашивать, что случилось.

Шейла потерла ладони, не зная, как заговорить.

— Я не закончила рассказ, — все же сказала она Ричарду уже гораздо спокойнее, а потом улыбнулась. — Продолжить?

Он улыбнулся ей в ответ:

— Я бы хотел этого.

Шейла глубоко вздохнула, снова сев и подогнув под себя ноги.

— Не все в нашем поселении были в той толпе. Многие прятались по домам, боясь выступить против тех, кто жаждал крови. Они боялись, что их обвинят вместе с моей матерью, боялись людей, одержимых столь фанатичными идеями.

Ричард сменил позу, усевшись поудобнее.

— Человеческое невежество и нетерпимость не знают границ. В результате они могут быть неимоверно опасными. Те, кто сидел дома, боялись небезосновательно.

— Именно так все и было, — сказала Шейла, протянув ладони к костру, чтобы согреть их. — Я предлагала жителям Пустоши помощь и доброту, как учила мать, но только когда они того заслуживали. Я не наказывала невинных за грехи виновных. Я отношусь ко всем людям — хорошим и плохим — так, как они того заслуживают. Все просто, но именно поэтому меня боятся в Северной Пустоши. Тех, кто не желает помощи ведьмы, я оставляю в покое.

Ричард улыбнулся.

— Я тоже встречал хороших людей, которые не хотят иметь ничего общего с магией. Это не делает их плохими.

Шейла не удержалась и кивнула. У них обоих был опыт общения с теми, кто отвергал магию или боялся ее.

— Даже до Северной Пустоши доходили вести о страшных событиях на юге. К счастью, мы были слишком далеко от ужасов войны, но из услышанного я поняла, что вы, магистр Рал, сражаетесь против бессмысленной жестокости и ненависти, ради того, чтобы каждый мог жить, не опасаясь бессмысленных гонений. Отчасти из-за этого я хотела отправиться сюда. Что-то большее побудило меня прийти к вам.

— Большее? — спросил он, подняв взгляд. — Что?

Шейла пожала плечами:

— Не знаю. Просто внутреннее беспокойство, мучительное ощущение, что мне нужно идти на юг. Я предпочитаю думать, что узнав о вас и Матери-Исповеднице, я захотела стать частью того, что вы создали, почувствовать, что моя жизнь и способности чего-то стоят для вас, если не для других. Мне казалось, я должна предупредить о странных убийствах, которые, как мы узнали позже, были делом рук Гли.

— Мы рады, что ты пришла. Мы обязаны тебе за это и за многое другое, — сказал Ричард мягким доброжелательным тоном, который сгладил острые грани его вопросов.

— Мать-Исповедница поговорила со мной, и теперь мне известно, что вы Искатель. Прежде я мало что знала об этом, но теперь понимаю, что Искатель задает все эти вопросы по неизвестной мне причине, а не из злого умысла. Поэтому продолжайте. Спрашивайте, что нужно. Теперь я знаю, что у вас должна быть некая цель.

Ричард улыбнулся и вручил ей новый кусок мяса.

— Бердина съела оставленный тобой кусок.

— Я думала, что она поела! — запротестовала Морд-Сит. — Я не хотела, чтобы уже приготовленное мясо пропало.

Шейла рассмеялась, взяв мясо и наткнув его на вертел.

— Все в порядке, Бердина. Приготовить еще кусок нетрудно. Так о чем вы хотели узнать, лорд Рал?

— То, о чем Мичек говорил перед смертью.

Она держала ломоть мяса над потрескивающим огнем с выражением неуверенности на лице.

— Он что-то говорил? Простите, но я не заметила. Я направила все силы на то, чтобы удержать его лозы на ваших запястьях. Он хотел задушить вас ими. Сдерживая его, я смогла не дать ему сотворить новые корни и добиться своего.

— Ох. Понимаю, это требовало всего твоего внимания.

— Так что он сказал?

— Сказал, что просто выполнял приказы — приказы «королевы».

Шейла хмуро посмотрела на него через костер.

— Какой королевы?

Ричард дернул плечом.

— Не знаю. Значит, у тебя тоже нет предположений?

Она откинула на спину свои черные волосы.

— Ни единого.

— Еще он сказал: «Если ты думаешь, что ведьмовская клятва начинается и заканчивается на мне, ты глупец».

— А, я понимаю, почему это вас насторожило и вы захотели узнать обо мне больше. — Между ее бровей залегли морщинки. — Но я думаю, это была его ведьмовская клятва. Он поклялся убить нас.

— Видимо, нет. Он сказал, что клятва начинается не с него и заканчивается не на нем. Думаю, он говорил правду.

— Это тревожно. — Она на мгновение задумалась. — Как думаете, что это значит?

— Не знаю. — Ричард устремил на нее свой хищный взгляд. — Он советовал спросить у тебя.

— У меня?! — поразилась Шейла. — Откуда мне знать?

Ричард пожал плечами, отрывая полоску мяса.

— Это он так сказал. Что тебе известно о ведьмовских клятвах?

Шейла положила локти на колени и задумалась.

— Из ведьм я знала только свою мать. Они никогда не говорила о ведьмовских клятвах. Как думаете, что Мичек хотел сказать?

Ричард неопределенно повел плечом.

— Он говорил об этом как о чем-то довольно торжественном и серьезном. У меня сложилось впечатление, что когда ведьма или ведьмак дает клятву, то каждый представитель их рода обязан проследить за исполнением этой клятвы.

Шейла снова удивилась.

— Теперь я понимаю, почему вы так встревожились из-за его слов. К сожалению, я ничего не знаю о таких клятвах. — Ее глаза сузились, словно она что-то вспомнила. — Но теперь я вспомнила, что мама временами говорила, что дала клятву помогать людям, и что мой долг, как ведьмы, следовать этой клятве. Из уважения к ней я часто чувствую себя обязанной помогать людям. Думаете, она говорила о том, что долг ведьмы — следовать таким клятвам?

— Боюсь, я слишком мало знаю о ведьмах, — сказал он. — Я надеялся, ты заполнишь некоторые пробелы.

— Простите. Я озадачена не меньше вас.

— Ты видела блеск в его глазах, когда он уже умер?

Она прекратила жевать.

— Блеск? Нет, я ничего такого не видела.

— Я видела, — сказала Кэлен, мгновенно встревожившись.

Ричард посмотрел на нее.

— Ты тоже? — Когда она кивнула, он нахмурил брови. — Значит, это не плод моего воображения.

— Может, я была слишком далеко, чтобы заметить, — предположила Шейла.

Ричард подкинул в огонь еще хвороста.

— Что бы это ни было, ведьмак обратился в пепел.

Кэлен не удержалась от мысли, не могла ли ведьмовская клятва как-то выжить.

Глава 33

— Как думаешь, не рано ли у меня растет живот? — спросила Кэлен у колдуньи.

Сидевшая на лошади Шейла посмотрела на нее.

— Тут не существует каких-то правил. У разных женщин живот появляется на разных сроках беременности — у кого-то раньше, у кого-то позже.

— Это был странный лес, — сказала Кассия за их спинами. — Может, уже и не рано.

Кэлен обеспокоенно глянула через плечо.

— О чем ты?

Кассия выгнула бровь и наклонилась к луке седла.

— Как долго мы ходили кругами?

Кэленненадолго задумалась.

— Я не уверена в ответе.

— Именно, — сказала Кассия. — Вчера, когда мы разбили лагерь, я подсчитала оставшиеся припасы. Я думала, их еще много, но в том странном туманном лесу мы почти все потратили.

Кэлен продолжала смотреть на нее через плечо.

— Это маловероятно.

— Проверь сама, если не веришь мне. Того, что мы взяли в дорогу, должно было хватить до Эйдиндрила, даже если идти длинным путем. Но почти все уже закончилось, а мы еще даже через горы не перешли.

Поразмыслив, Кэлен поняла, что Ричарду приходилось немало охотиться, чтобы пополнить запасы продовольствия. Может, потому что она ела за троих? Но из-за беременности ей нужно было много есть.

Оленина давно кончилась. Им повезло, и они наловили много рыбы, а еще поймали кролика, фазана, нескольких индеек и даже большую змею. Впрочем, Кэлен все это не ела. По пути они добывали еду, и им не приходилось полагаться исключительно на припасы из дворца, поэтому Кэлен не обращала внимания на их количество.

Они тратили время не только на охоту, но и на приготовление пищи. Рыбалка требовала времени. Выслеживание зверей требовало времени. Охота и разделка добытого занимали время. Ричард учил всех Морд-Сит расставлять силки на ночь. Часто в них кто-то попадался, но все равно на это уходило время.

— Отсюда может быть лишь один вывод: мы ходили кругами по тому лесу гораздо дольше, чем думали, — сказала Кассия.

Кэлен посмотрела на Шейлу.

— А ты что думаешь?

Шейла с несчастным видом вздохнула.

— По правде говоря, я задаюсь тем же вопросом, что и Кассия.

Кэлен не понимала, что на них нашло.

— Из-за того, что я такая большая?

— Да, но не только. — Шейла искоса на нее посмотрела. — Я не знаю, как выразить свою мысль, но в том лесу было что-то странное.

— Что ж, определенно, — сказала Кэлен. — Мы все ходили и ходили по кругу.

— Не только это странно. — Шейла сделала паузу, чтобы наклониться вперед и потрепать по шее свою лошадь, которая начала нетерпеливо пританцовывать. — Теперь, когда мы в новых землях, где есть холмы и видны горы на западе, я понимаю, что туман в лесу был непростым. Мой разум тоже был затуманен. Не знаю, как объяснить, но моя связь с даром ощущалась... по иному, но я даже не понимала этого. Теперь я знаю, что была не в себе и не могла мыслить ясно. Я не могу точно выразить свои ощущения, но я словно была оторвана от дара. Может, именно поэтому я не понимала, что странный лес представляет собой проблему. Что-то приглушало мои чувства.

Вэйл поймала падавший красный кленовый лист и продемонстрировала его, обведя рукой голые ветви деревьев и гниющую листву на земле.

— Разве еще не слишком рано для листопада?

Кэлен поняла, что пойманный Вэйл лист был одним из последних ярких листьев, которые опадали лишь в самом конце осени. Большинство листвы давно лежало на земле. Голые ветви и холодный привкус в воздухе вдруг заставили Кэлен осознать, что именно ее смущало. Каким-то образом они перепрыгнули осень и попали в раннюю зиму. В горах осень наступала чуть раньше, но они еще не поднялись высоко. Кроме того, это была не ранняя осень, а ранняя зима.

— Должно быть, мы потеряли в том лесу больше времени, чем думали, — сказала Шейла. — Каким-то образом осень осталась позади, и теперь начинается зима.

— Это было странное место, — подтвердила Рикка, находившаяся позади. — Мне кажется, что я проснулась только тогда, когда лорд Рал вывел нас оттуда.

— Кстати, о лорде Рале, — сказала Нида, используя возможность, чтобы подвести свою лошадь ближе. — Как думаете, почему его нет так долго?

Кэлен понятия не имела, почему. Она старалась не переживать из-за этого.

— Он и Вика отсутствуют уже слишком долго, — сказала Бердина. — Думаю, нужно идти за ними.

Кэлен заправила за ухо длинную прядь и оглянулась.

— Он сказал ждать здесь, пока он разведает местность.

Бердина наклонилась вперед в седле и махнула рукой.

— Дело не в этом. Зачем он пошел на разведку? В этом нет никакого смысла. Он всегда говорит, что мы должны держаться вместе из-за магического закона.

— Закона девяток, — пробормотала Кэлен. — Если подумать, мне показалось, что он выглядел немного беспокойно и растерянно, словно что-то пошло не так. — Она повернулась в седле, чтобы посмотреть на Морд-Сит в красной коже. — Кто-нибудь еще это заметил?

Обменявшись озадаченными взглядами, они покачали головами.

— Мы не улавливаем нюансы его поведения так хорошо, как ты, — сказала Нида. — Ты первая понимаешь, что он ведет себя необычно.

Кэлен лениво почесала ладонь о луку седла, припоминая маленькие странности, которые сообщали о его беспокойстве. Она не обратила на них внимания вовремя, хотя должна была.

— Почему он не сказал нам, что мы можем пройти чуть дальше и спешиться, если планировал уйти надолго?

Это было еще одно подтверждение того, что ее опасения не беспочвенны.

— Хочешь пойти на его поиски? — спросила колдунья.

Кэлен быстро обдумала это предложение, а потом с досадой выдохнула.

— Нет. Лес здесь довольно густой, а болотистые низины превращают его в настоящий лабиринт. Мы не знаем, куда пошел Ричард, но он знает, где мы, и сможет найти нас, если мы останемся на месте. Если пойдем не туда, то можем разминуться. Не хочу рисковать. — Слишком встревоженная, чтобы просто сидеть, она перекинула ногу через спину лошади и спрыгнула на землю. — Я устала сидеть в седле.

Остальные разделяли ее чувства и были рады спешиться. Кэлен некоторое время вглядывалась в лес, а потом привязала поводья лошади к ветке и стала ходить, разминая ноги. Несколько женщин уселись на гранитный уступ, покрытый разноцветными пятнами лишайника, еще двое сели на бревно. Кэлен увидела высоко в ветвях белку, которая пищала на них, прогоняя со своей территории.

Пока она ходила, ей кое-что пришло в голову.

— Когда мы были в том лесу, кто-нибудь видел зверей?

Шейла ненадолго задумалась.

— И в самом деле, я их не видела. Когда я думаю о том странном лесе, то воспоминания кажутся тусклыми и далекими, как забытый сон.

Кассия щелкнула пальцами.

— Вот именно такое у меня ощущение — будто я видела сон. Размышляя об этом, я даже не могу сказать, были ли мы там на самом деле.

Остальные согласились. Впрочем, никто не припоминал в том лесу живности.

Кэлен подняла взгляд на гладкую кору кленов. Справа от нее ветер стучал голыми ветвями берез. Глядя на редеющие деревья, она поглаживала рукой живот.

Неожиданно для себя она начала волноваться из-за того, сколько на самом деле они потеряли времени, блуждая кругами. Она со страхом осознала, что срок ее беременности уже гораздо больше, чем она думала. Если это правда, то как ей понять, когда должны родиться дети?

— Там не было птиц, — сказала она, представляя себе лес. — Я помню, мне казалось странным, что я не вижу птиц. — Она посмотрела на остальных. — Кто-нибудь видел птиц?

Никто.

Они сидели и слонялись без дела еще несколько часов, становясь все более раздражительными. Перебирая олений мох на грубом стволе дуба, Кэлен подняла взгляд и увидела, что солнце уже низко. День ускользал от них, как и само время. Она боялась, что Ричард не вернется.

Оторвав от дерева кусочек мха, Кэлен что-то услышала. Она сделала несколько шагов, вглядываясь вдаль. Все с надеждой выглядывали источник шума, скрытый тенями. Они с облегчением увидели Ричарда и Вику, ехавших на лошадях между молодых сосен.

Приблизившись к Кэлен и группе женщин, они не стали тратить время на извинения за долгое отсутствие и соскочили с лошадей.

— У нас проблема, — без обиняков сказал Ричард.

Кэлен перевела взгляд с лица Ричарда на Вику. Оба вспотели и были бледными.

— Что там? — Кэлен подошла ближе и стиснула его предплечье. — Что случилось?

Когда все собрались вокруг Кэлен, Ричард провел пальцами по волосам, подбирая слова.

— Мы наткнулись на границу.

Кэлен прищурилась и подалась к нему.

— Граница? Что за граница?

Он раздраженно указал себе за спину.

— Ты знаешь, что такое граница. — Он показал на горы на западе. — Помнишь границу, которая проходила по этим горам и разделяла Д'Хару и Срединные земли? Такая же граница была между Срединными землями и Вестландией — ты пересекла ее вместе с Ша. Вот такая граница.

— Кто такая Ша? — спросила колдунья.

Кэлен отмахнулась и шикнула на женщину.

Ей было трудно принять то, о чем он говорил. Ричард явно был расстроен. Она подумала, что он говорит о чем-то другом или она не понимает его.

— На что она похожа?

Ричард воздел руки.

— Ты знаешь, как выглядит граница, Кэлен! Когда подходишь ближе, она превращается в большую зеленую стену. Если подойти еще ближе, то начнешь погружаться в нее, зеленый цвет сначала станет насыщеннее, а потом потемнеет. К тебе начнут взывать голоса с той стороны. Ты увидишь лица тех, кого знаешь. Они будут звать тебя по имени.

Кэлен посмотрела на пепельно-серое лицо Вики:

— Ты видела то же?

Морд-Сит сглотнула.

— Когда мы оказались достаточно близко, все окружавшее нас исчезло. Стало темно. Моя мать звала меня с другой стороны этой темной стены. Я видела ее. — Глаза Вики наполнились слезами. — Я пыталась пойти к ней, но магистр Рал успел оттащить меня. Если бы не он, я бы осталась там.

Шейла вышла из себя.

— Да о чем вы толкуете? Во имя Сотворения, что такое граница?

— В ней нет ничего от Сотворения. — Ричард перевел дух, пытаясь проявить терпеливость и все объяснить. — Считай это неким разломом в мире жизни, который проходит по земле, как завеса. Это завеса — сама смерть в нашем мире. Если подойдешь слишком близко, то все равно что шагнешь с края обрыва и упадешь в преисподнюю.

Колдунье это казалось столь неразумным, что она начала заикаться.

— Но если кто-то окажется рядом и пройдет через завесу, не зная, что это такое?

Ричард навис над ней.

— Тогда он умрет прямо на месте.

Глаза Шейлы беспокойно забегали, словно она искала понятный ей ответ.

— Ладно. Насколько длинная эта завеса смерти? Можно просто объехать ее?

Кэлен заметила, как напряглась челюсть Ричарда, когда он стиснул зубы.

— Именно поэтому мы с Викой так долго отсутствовали, — сказал он. — Мы долго ехали сначала в одну сторону, а потом в другую, пытаясь понять, где заканчивается граница. Но края мы так и не нашли. Справа она идет строго на запад, а слева начинает заворачивать на северо-восток.

— Как думаешь, мы сможем пойти еще дальше и найти конец границы? — спросила Кэлен.

Ричард посмотрел на нее так, что она все поняла.

— Разве раньше мы могли сделать это с границей, которая была между нашими странами? Разве ее можно было просто обойти? Ее предназначение быть преградой, не давать пройти. Я не уверен, но судя по предыдущим границам, вряд ли у нее есть конец. Это срывает наши планы пойти на юг, чтобы обогнуть самые опасные горы.

Кэлен пыталась найти решение.

— Сможешь отыскать путь через нее, как делал прежде?

Ричард, видимо, уже обдумал этот вариант, и у него был готов ответ.

— Та граница пала. Но эта стоит, и она гораздо мощнее предыдущей. Мы не сможем пройти через нее.

— Тогда что нам делать? — спросила Кэлен, ощущая нарастающую панику при мысли о том, что ее дети появятся на свет посреди нигде.

Скорее всего, Гли где-то позади и будут искать их. Им нужно добраться до Замка прежде, чем они отыщут ее и близнецов. С каждой секундой, проведенной на открытом пространстве, опасность увеличивалась.

Ричард отвел взгляд и неохотно указал на запад.

— У нас нет другого выбора, кроме как отправиться на запад, прямо через огромный горный хребет. Выбора нет.

— Ладно, — сказала она, пытаясь найти хоть что-то оптимистичное. — Если найдем путь через горы, то он станет кратчайшей дорогой к Эйдиндрилу.

Колдунья все не унималась:

— Покажите мне эту границу.

Глава 34

Ричард натянул поводья и направил коня вбок, чтобы блокировать путь остальным.

— Слишком опасно ехать верхом дальше, — сказал он им. — Нужно спешиться и идти пешком.

Когда они вручили поводья Морд-Сит, он попросил их всех ждать здесь и присмотреть за лошадьми. Охранницы не слишком охотно согласились оставить Ричарда и Кэлен без своей защиты, но в деле была замешана опасная магия, от которой они были только рады держаться подальше. Вика настаивала на том, чтобы пойти с ними, и Ричард кивнул ей.

Ричард повел Шейлу, Кэлен и Вику мимо жутких стволов мертвых елей. Серебристо-серые скелеты торчали из сухой и потрескавшейся черной земли, которая раньше была густой грязью. Еловая роща была совершенно голая, и лишь на нескольких ветвях неподвижно висели длинные космы тускло-зеленого мха. Запах был таким же мертвым, как и вид. Кэлен с Викой шли позади, настороженно разглядывая мертвые деревья.

Земля шла под уклон, переходя во влажные участки, густо поросшие болотными травами, которые уже засохли до весны. Высокий тростник вокруг открытой воды, тоже коричневый и мертвый, был повален сильными порывами ветра. Было трудно пробиваться через запутанный ковер растений. Маленькие невидимые существа удирали в мутную воду.

Вокруг жужжали насекомые. Кэлен ногтями вытаскивала кусачих мух, ползающих по шее под волосами. Иногда Ричард и Вика пытались отогнать облако насекомых, но от этого было мало проку. Они прихлопывали мух, которые кусали их, а Шейла плотно запахнула плащ, защищаясь от насекомых. Утром был небольшой заморозок, а значит, какими бы надоедливыми ни были мухи, они исчезнут при первых серьезных морозах.

Кэлен не слышала посторонних звуков, но продолжала высматривать любую неожиданность. Она была уверена, что тут полно змей, поэтому ступала осторожно.

Выбравшись из высокой растительности на холм, Ричард поднял руку, призывая всех остановиться.

— Мы на месте.

— Из-за чего вы так переживали? — Шейла посмотрела в обе стороны. — Я ничего не вижу.

— Стой на месте и смотри, — сказал он.

Он осторожно пошел вперед, и Кэлен увидела зеленое свечение вокруг него — сначала едва различимое, но становившееся все ярче. Еще через несколько шагов возникла плоскость из зеленого света, которая словно пыталась поглотить Ричарда. Зловещая, колеблющаяся, искривленная зеленая стена становилась все больше с каждым шагом. Зеленый свет был ярче всего возле Ричарда, а по мере удаления от него тускнел.

Через более светлую часть беспокойной зеленой стены Кэлен могла разглядеть лес и небо. Когда Ричард развернулся и пошел к ним, зеленое свечение померкло, а вскоре и вовсе исчезло.

Кэлен скрестила руки на груди, чувствуя подступающую дурноту от вида завесы. Она думала, что больше никогда этого не увидит, и изо всех сил пыталась выбросить из головы ужасные воспоминания.

— Что вы чувствовали, когда подошли ближе? — негромко спросила Шейла, которая теперь выглядела настороженно. — Я не понимаю, почему вы назвали это дырой в преисподнюю. Признаю, она выглядит странно, но не похожа на стену смерти, о которой вы рассказывали. Просто необычный зеленый свет.

— Поймешь, если подойдешь поближе, — сказала Вика.

Шейла какое-то время сверлила взглядом Морд-Сит, затем повернулась к Ричарду.

— Мне нужно приблизиться к ней. Я должна быть как можно ближе, чтобы ощутить природу ее магии.

Ричард кивнул.

— Теперь, когда я показал тебе границу, я отведу тебя к ней, чтобы ты все увидела и почувствовала сама. — Он сделал знак Вике: — Не хочешь подождать здесь?

Морд-Сит кивнула.

— Мне и одного раза хватит.

Шейла ни капельки не сомневалась в своем намерении посмотреть на то, что отсюда выглядело совсем не страшным. Когда Ричард пошел вперед, Кэлен, знавшая, что происходит, зашагала рядом с Шейлой.

— А теперь помедленнее, — сказал Ричард, взяв колдунью за руку.

— Что вы делаете? — спросила она.

— Просто держись за мою руку. Я остановлю тебя, когда мы зайдем достаточно далеко.

— Достаточно далеко?

Кэлен взялась за свободную руку Шейлы, несмотря на неохоту колдуньи.

— Лучше, если ты позволишь нам тебя держать. Увидишь, почему.

Когда они подошли ближе, снова появилось бледно-зеленое свечение, но оно выглядело не так, как когда они наблюдали за Ричардом со стороны. Казалось, что вокруг все гудит. Шейла посмотрела наверх, а потом по сторонам.

Они пошли дальше, и Кэлен начала слышать жуткий пронзительный жужжащий звук, словно от тысяч шмелей. С каждым шагом звук становился громче и ниже. Но Кэлен знала, чем на самом деле был этот звук, и у нее по спине бегали мурашки.

Зеленый свет стал насыщеннее. Деревья вокруг тоже стали темнее, словно наступили сумерки.

Вдруг перед ними возникла зеленая завеса, и все вокруг приобрело зеленоватый оттенок. Кэлен оглянулась, но не увидела остальных. Деревья и все позади поглотили тени. Облако насекомых развеялось и больше их не сопровождало.

— Тише, — осторожно шагая, предупредил Ричард.

Еще через несколько шагов зеленый цвет исчез, и весь мир утонул во тьме, словно наступила безлунная и беззвездная ночь. Кэлен даже не смогла бы увидеть свою вытянутую руку. Гул вибрировал где-то в груди Кэлен и был таким мощным, что ее начало подташнивать.

Она положила руку на живот, вдруг забеспокоившись, не совершила ли ошибку, пойдя в столь зловещее место.

Мрак превратился в отчетливую темную, но прозрачную стену. Кэлен казалось, что она смотрит на ночь через стекло, по которому размазан жир. На той стороне она видела движущиеся фигуры.

— Дальше мы не смеем идти, — сказал Ричард.

Кэлен поняла, что тянет Шейлу за руку, оттаскивая ее назад. Она ослабила хватку, чтобы позволить колдунье пройти еще немного. Шейла должна понять, с чем они столкнулись. Они должны дать ей подойти чуть ближе.

У Шейлы отвисла челюсть, когда чернильно-черные фигуры пронеслись мимо во мраке по другую сторону стены. Кэлен знала, что это призраки в глубине, мертвые в своем логове. Водоворот чернильных фигур поначалу зачаровывал, но только не Кэлен.

Тьма ошеломила ее, а потом навалилась застарелая тоска по тому, что за стеной. Она слышала голоса, бормочущие ее имя, зовущие. Кэлен знала, что они и Ричарда зовут по имени. Судя по распахнутым глазам Шейлы, ее тоже звали. Эти тысячи далеких голосов душ и были гулом, который они услышали сначала. Теперь же этот гул рассыпался на бесчисленные отдельные голоса. Мертвые взывали к ним.

Когда Шейла закричала и попыталась протянуть руки к темной стене, Ричарду и Кэлен стоило немалых усилий удержать ее. Она издала долгий скорбный вопль. Они тащили колдунью назад, а она тянулась к мертвым, пытаясь высвободиться из хватки Ричарда и Кэлен. Шейла упиралась пятками, не желая уходить от того, что увидела.

Когда они оказались достаточно далеко, рыдавшая Шейла повисла на их руках. Кэлен представляла, какая мука терзает Шейлу, и сочувствовала. Она не хотела показывать завесу, но колдунья должна была все увидеть, чтобы понять. Ричард и Кэлен продолжали тянуть, уводя ее от стены смерти.

Они уже дошли до того места, где ждала Вика, и Шейла, наконец, поняла весь смысл увиденного и пришла в ужас от того, что пыталась сделать. Ведьма зашлась в рыданиях, и Кэлен обняла ее.

— Думай о чем-то другом, — сказала ей Кэлен. — Шейла, послушай. Ты должна подумать о чем-то другом. Попытайся вспомнить каждый город, через который прошла по пути в Народный Дворец. Думай. Вспоминай по порядку.

Через некоторое время Шейла отстранилась и сглотнула.

— Я в норме.

Взяв Шейлу под руку, Кэлен увлекла ее за собой, направляясь к остальным.

Шейла остановилась чуть поодаль, утирая со щек слезы.

— Я никогда в жизни не ощущала столь мощной магии.

— Несомненно, ее трудно назвать приятной, — сказал Ричард. — Я понятия не имею, почему граница оказалась там, где ее не должно быть. Насколько мне известно, не осталось никого, в чьей власти призвать границу. Прости, что тебе пришлось это увидеть, но ты должна была увидеть границу и ощутить ее.

Шейла изумленно уставилась на него, словно была не в силах заговорить. Кэлен догадалась, что ее ошеломил не мир мертвых, а что-то другое.

Колдунья резко протянула руки и прижала пальцы к вискам Ричарда.

— Замрите.

Ричард встревоженно посмотрел на Кэлен, словно спрашивая совета.

— Делай, как она говорит, — сказала Кэлен. — Замри.

Морд-Сит, стоявшие неподалеку, явно были не в духе и внимательно смотрели на ведьму. Они не любили, когда кто-то кроме Кэлен дотрагивался до Ричарда. Действия Шейлы пробудили их защитнический инстинкт, и Кэлен приподняла руку в их направлении, давая понять, что все в порядке и вмешиваться не нужно.

В тот же миг Шейла ахнула и отдернула руки, словно что-то обожгло пальцы. Она отступила от Ричарда на несколько шагов, охваченная страхом.

Кэлен такая реакция не на шутку встревожила.

— Что такое?

Испуганный взгляд Шейлы метался между Кэлен и Ричардом.

— Шейла, — снова позвала Кэлен, — что ты почувствовала?

Шейла заморгала.

— Это он.

Ричард и Кэлен обменялись смущенными взглядами.

— Про что ты? — спросила Кэлен. — Что он?

Шейла собрала свои длинные темные волосы и стиснула их в кулаках, закусив нижнюю губу.

Ее лицо было пепельно-серым.

— Это его.

Теряя терпение, Кэлен поморщилась.

— Что его?

Колдунья заколебалась.

— Граница. Это магия лорда Рала.

Ричард подлетел к колдунье и вцепился в ее руку.

— Да о чем ты говоришь?

— Вы создали эту, эту... — Она махнула рукой туда, где они только что были. — Эту границу. Этот разлом в мире жизни. Он создан вашей магией. Я чувствую это, чувствую ваш дар в ее структуре. Это сделали вы.

Глава 35

Ричард стиснул зубы и сжал ее руку еще сильнее.

— Да про что ты толкуешь? Что значит, это сделал я?

Шейла сглотнула при виде огня в его глазах.

— Я колдунья, а потому могу ощутить индивидуальный дар человека — как вы узнаете кого-то по голосу и глазам. Ваш дар, как и дар всех прочих, уникален. Разве что он более узнаваемый и характерный для меня. Дар, который питает стену смерти, границу, как вы ее назвали, принадлежит вам.

Ричард долго смотрел на нее.

— Это невозможно. Я понятия не имею, как создать что-то подобное, — наконец, сказал он.

Шейла убрала руку.

— Я не говорила, что вы это сделали. Но я не спутаю ваш дар с ничьим другим. Это он создал границу.

Ричард зарычал от отчаяния.

— Не может быть. Я не представляю, как это сделать.

— Это у тебя в крови, — сказала Кэлен.

Все повернулись к ней.

— Твой дед создал первоначальные границы, — пояснила она. — Только он умел это делать. Понимание процессов, с помощью которых были созданы границы, должно было каким-то образом передаться тебе вместе с его даром. Ты могущественный и одаренный боевой чародей, во многих отношениях самый талантливый из всех когда-либо живших волшебников. Прежде ты никогда не создавал границы, но эта способность принадлежит тебе с рождения.

Ричард сжал пальцами переносицу, пытаясь удержать гнев, который был готов вырваться на волю. Через некоторое время он поднял голову, с трудом сохраняя самообладание.

— Ладно. Допустим, это моя врожденная способность. Превосходно. Но я этого не делал. Я бы узнал, если б использовал свой дар, чтобы создать нечто столь внушительное.

— Полагаю, так и есть, — согласилась Шейла. — Значит, кто-то другой использовал ваш дар, чтобы поставить у нас на пути завесу смерти.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Если я этого не делал, то кто мог?

Шейла не могла этого объяснить.

— Простите, магистр Рал, но если бы я не почувствовала это сама — своим даром, — то никогда бы и не подумала, что такое возможно. Но, опять же, я выросла в Северной Пустоши, и мои знания о даре и его возможностях ограничены тем, что я узнала от родителей. Могу сказать лишь одно: кто-то могущественный узурпировал ваш дар. Можно только догадываться, какая для этого нужна мощь. Вы сказали, что в мире не осталось никого достаточно могущественного. Но прежде вы говорили, что одаренные могут объединять свои силы, чтобы сделать то, на что никто из них не способен в одиночку. Помните?

Уперев кулаки в бедра, он кивнул. Ричард сверлил взглядом колдунью, и благоразумие взяло верх над его гневом. Он немного остыл.

— Должно быть какое-то объяснение. Может, одаренные объединили свои силы, чтобы сделать это, и тогда мы имеем дело не с одним человеком, а с целой группой.

— Один одаренный или группа, все уже произошло. — Кэлен расстроенно развела руками. — Сейчас важнее понять, зачем они так поступили.

— Если они хотели убить нас, то вряд ли столь могущественные люди поверят, что мы настолько глупы, что попытаемся перейти через границу и умрем. — К нему вернулось спокойствие Искателя. — Странный лес не был опасен для жизни, а просто замедлял нас. Граница тоже должна остановить нас, а не убить. Кроме того, границы и предназначены для того, чтобы не давать людям пройти.

— Но зачем? — спросила Кэлен.

Он отошел на несколько шагов, а потом развернулся и пошел к ним. Выражение его лица встревожило ее.

— Думаю, они не хотят отпускать нас с близнецами. Они не позволят нам добраться до Замка, в котором дети будут в безопасности.

Кэлен посмотрела в сторону новой границы.

— Пугающая мысль.

Ричард покорно вздохнул и поднял руку, размышляя вслух:

— Мы не можем пройти через эту границу. Она не дает нам продолжить путь на юго-запад, чтобы обогнуть горы. У нас только два варианта: вернуться в Народный Дворец или попытаться пойти на северо-восток и пересечь горы. Во дворце нас ждут безжалостные атаки Гли, которые твердо намерены убить нас. Если попытаемся дойти до Эйдиндрила через горы, то есть шанс встретиться с теми, кто нам мешает.

Кэлен ощутила нарастающую панику.

— Им нужны наши дети.

— Мы защитим близнецов, — сказала Шейла.

Держа одну руку на бедре, Ричард потер лоб пальцами второй руки. Он прошелся туда-обратно, а потом посмотрел на Шейлу.

— Если это сделано моим даром, то ты можешь как-то... не знаю, отрезать меня от дара, чтобы эта граница больше ничем не подпитывалась и разрушилась?

Шейла обратила взор к границе, словно еще могла видеть мертвых и слышать их призывы.

— Подозреваю, что теперь она не нуждается в вашей магии. Если ее поставили, она будет стоять. Разве после того, как ваш дед с помощью дара создал границы, они нуждались в подпитке?

— Нет, — признался он и вздохнул. — Важнее то, что кто-то не хочет пускать нас и близнецов на юг. — Он указал на горы. — Нам остается только идти туда.

— Наверняка это ловушка, — сказала Вика. Она вышла вперед, больше не в силах молчать. — Мы не должны идти у них на поводу, иначе угодим прямо в западню. Они уже доказали, что у них достаточно сил, чтобы использовать ваш дар.

Ричард с любопытством посмотрел на нее.

— С каких пор Морд-Сит не желают бросаться навстречу проблемам?

— Если б дело касалось только меня и других Морд-Сит, мы бы сделали это без раздумий. Но Мать-Исповедница, — Вика указала на Кэлен, — носит под сердцем детей Д'Хары и нашу надежду на будущее. Это из-за нее я не хочу рисковать.

— Ладно, — сказал он, устало вытирая лицо рукой. Он был немного удивлен тому, как много она поняла. — Кто бы ни использовал мой дар, он уже далеко. Мы не знаем, что еще они могут предпринять, а потому нужно найти их и остановить. Лучше навязать им свои условия.

Кэлен терзалась от неизвестности.

— Но они явно хотят, чтобы именно так мы и поступили. Они хотят заполучить наших детей.

Ричард смотрел на нее с сочувствием, но решительно.

— Еще один довод к тому, что мы должны найти их и прекратить все это. Единственный способ защитить близнецов — остановить тех, кто это сделал. Иначе они, как Гли, придут за нами тогда, когда мы этого не ждем.

Несмотря на ужасные последствия, Кэлен понимала, что он прав. Она попыталась добавить в голос оптимизма.

— Полагаю, если мы сможем справиться с этой угрозой и перейти через горы, то окажемся гораздо ближе к Эйдиндрилу и сможем добраться до Замка быстрее.

Ричард улыбнулся.

— На это я и надеюсь. — Он указал на горы. — Опасность там. Нас девять, поэтому на нашей стороне Закон девяток. Чем быстрее мы найдем и устраним угрозу, тем лучше. С наступлением зимы горы станут еще опаснее. Нужно перейти через них до того, как погода окончательно испортится. Мы еще успеем пройти какое-то расстояние до того, как придется остановиться на ночевку. Предлагаю идти дальше.

Он оглядел обращенные к нему лица.

— Просто знайте, что путь через горы труден и опасен даже без плохой погоды и загадочной угрозы.

Женщины мрачно кивнули.

Решение было принято, поэтому все забрались в седла.

Когда они тронулись в путь, Кэлен подъехала ближе к Ричарду, чтобы остальные ее не услышали.

— Судя по «взгляду Искателя», ты догадываешься, кто может ждать нас в ловушке, расставленной в этих неприступных горах.

Некоторое время он молча ехал, а потом невыразительно посмотрел на нее.

— У меня есть мерзкое предчувствие, но я пока не готов его озвучить.

— Ричард Сайфер, — укоризненно произнесла она имя, которое он носил, когда они познакомились и влюбились друг в друга. Это имя имело глубокую историю и смысл для них обоих. — Не води меня за нос. Расскажи, о чем думаешь.

Он заметил, что она использовала старое имя, и некоторое время ехал молча.

— Думаю, мы все слишком усложняем. Мне кажется, что все сводится к одному простому вопросу.

Кэлен внимательно посмотрела на него, покачиваясь в седле.

— К какому?

— Когда Мичек умирал, он сказал, что ведьмовская клятва не начинается с него и не заканчивается на нем. Тогда кто?

Кэлен пробрал холод, когда она поняла.

— Шота.

Глава 36

Они шли дорогой, которую выбирал для них рельеф местности, собираясь подняться в горы и отыскать путь через них. Лес поредел — деревьям было нелегко расти среди гранитных утесов и валунов. Обнажения скал были покрыты разноцветными пятнами лишайника. Мягкий мох и небольшие растения с темно-зелеными листьями в форме сердец росли в мелких расщелинах.

В более каменистых местах хрупкие деревья цеплялись за скалы похожими на когти корнями. Переплетения толстых корней на каменных стенах и гранитных глыбах напоминали беспорядочные нагромождения гигантских блоков. Папоротники ютились в петлях корней, а скопившаяся под ними грязь позволила прорасти пятнистым грибам и мелким растениям. С каменных уступов свисали тонкие плети лоз. Там, где через наклонные пласты гранита просачивалась вода, образовалась зеленая слизь. Вода скапливалась в каменных выемках, возле которых сидели маленькие разноцветные лягушки, поджидавшие мух.

Белки прыгали по верхним ветвям, следуя за незваными гостями и щебеча предупреждения. Пересмешники порхали или сидели на ветках, качая длинными хвостами и крича. Ричард увидел воронов, которые сидели на верхних ветвях больших елей и наблюдали за путниками. Когда вороны срывались в полет, крупные деревья оставляли им достаточно простора под кронами, чтобы они могли летать по лесу. Птицы громко кричали, летая между деревьев.

Ричард услышал странный стон Кэлен. Он замедлился и обернулся в седле.

— Что не так?

Кэлен согнулась пополам.

— Кажется, мне плохо.

Он спрыгнул с лошади, когда увидел, что она начала крениться на бок и соскальзывать с седла. Ричард успел поймать ее и не дать удариться о землю. Остальные спешились, когда увидели, что случилось.

Кэлен скрестила руки на животе и издала мучительный стон. Когда Ричард убрал с ее лица волосы, чтобы заглянуть в глаза, то увидел, что она вспотела, а ее зрачки расширились. Она смотрела на него полными паники зелеными глазами.

— Что случилось?

Она вцепилась в его рукав, приподнимаясь, и открыла рот, но не успела заговорить. Боль обрушилась на нее, и рука обмякла. Глаза закатились, и Кэлен осела на землю.

Он положил ладонь на ее щеку и снова позвал жену по имени. На этот раз он сомневался, что она его услышала.

Шейла подбежала и бухнулась на землю по другую сторону от Кэлен. Колдунья мельком посмотрела на пепельное лицо женщины и тут же начала расстегивать рубашку, обтягивавшую округлившийся живот.

— Расстегните ее штаны, — попросила она Ричарда. Быстро взглянув, она сказала: — Снимайте. У нее кровотечение.

Ричард оцепенел. Он выполнил просьбу колдуньи и сел на пятки, не зная, что делать дальше. Он никогда еще не чувствовал себя таким испуганным и беспомощным.

Шейла ощупала ладонями живот Кэлен со всех сторон. Приподняв веки, она заглянула в ее глаза, а потом прижала ухо к груди, слушая сердцебиение и дыхание.

Наконец, она мрачно посмотрела на Ричарда:

— У нее угроза выкидыша.

Ричард заморгал. Ее слова доносились до него словно откуда-то издалека.

— Что?

— Она теряет детей.

— Она не может, — сказал он.

Шейла посмотрела на него с таким суровым выражением лица, которого он у нее никогда еще не видел.

— Если мы не будем действовать быстро, то потеряем еще и ее.

Ричард замер от ужаса. Его кожа похолодела и покрылась мурашками. Он не мог ее потерять. Она не может потерять детей.

Шейла положила одну руку на живот Кэлен, а вторую на ее лоб и выругалась сквозь зубы.

Ричард поднял взгляд на стоявших вокруг Морд-Сит, словно просил у них помощи, но они выглядели такими же встревоженными и потерянными.

Кэлен снова застонала, прикрыв руками живот, и попыталась сесть. Судороги заставили ее закричать. Она бормотала что-то бессвязное.

Шейла подсунула руку под шею Кэлен и помогла женщине опуститься на землю. Вика сбегала к своей лошади и вернулась, сунув колдунье сложенное оделяло. Шейла подложила сверток под голову Кэлен. Кто-то дал Ричарду еще одно одеяло, и он накрыл им голые ноги Кэлен. Несмотря на стылый воздух, по ее лицу струился пот.

— Но с ней все будет в порядке, — настаивал Ричард.

Не обращая внимания на слова, Шейла села на корточки.

— Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали.

— Что угодно, только скажи.

— Раздобудьте немного дыхания матери.

У Ричарда в голове было пусто.

— Дыхание матери?

Шейла выразительно посмотрела на него, словно говоря, что у них нет времени на расспросы.

— Да, это растение с листьями в форме...

— Я знаю его, — сказала Вика. — Я выросла в гористой местности, а именно в горах растет дыхание матери.

Ричард отчаянно огляделся.

— Может оно расти где-то поблизости?

Вика беспокойно оглянулась на высокие горы и указала.

— Оно растет гораздо выше, возле линии деревьев. Там уже местами выпал снег. Дыхание матери завянет, когда склоны покроются снегом.

Ричард вскочил и схватился за поводья коня.

— Мы можем подняться и найти хоть что-то.

Шейла посмотрела на них.

— Мне нужно растение целиком, с корнями и прочим.

Вика бросила озабоченный взгляд на горы.

— Возможно, снег уже выпал. Он убивает дыхание матери, и оно снова прорастает только весной.

Шейла остервенело замотала головой.

— Оно не должно быть сухим или мертвым. Если растение уже не живое и упругое, оно превращается в яд, который убьет ее.

— Это крайне редкое растение. — Вика колебалась. — Я видела его всего несколько раз за всю жизнь. Оно мало где растет. Что, если мы не сможем его отыскать?

Шейла опять посмотрела на них.

— Она теряет детей. Я не знаю, смогу ли ее спасти. Идите и найдите дыхание матери. Это ее единственный шанс.

— Что с близнецами? — спросил Ричард.

Шейла намеренно не смотрела на него.

— Идите. Торопитесь.

Ричард с Викой переглянулись; затем поставили ноги в стремена и запрыгнули в седла.

— А вы приглядывайте за ними, пока мы не вернемся, — сказал Ричард, сделав знак остальным Морд-Сит.

Он посмотрел на Кэлен. Ее глаза были полузакрыты, она дрожала от боли. Она выглядела так, словно и вправду умирала. Ричард сглотнул и махнул рукой Вике:

— Идем

Терри Гудкайнд. «Врата во тьму» Дети Д'Хары. Том 5

Глава 1

Кэлен очнулась, когда чьи-то руки аккуратно подняли ее с земли. Пребывая в полузабытьи, она разглядела силуэты женщин в красной кожаной форме. Морд-Сит. Ее терзала боль. Сокрушительная боль была признаком того, что ее беременность под угрозой.

Сильнее боли была только беспомощная паника от того, что она ничего не может сделать.

Затуманенным зрением Кэлен разглядела склонившуюся к ней Шейлу и схватила колдунью за рукав.

— С детьми... все в порядке?

Люди, которые несли одеяло с Кэлен, остановились. Даже в полубессознательном состоянии Кэлен заметила косой взгляд, который колдунья бросила на Морд-Сит.

— Скорее, занесите ее внутрь, — сказала она.

Когда они снова двинулись, Кэлен осмотрелась. Зрение подводило, но, повернув голову, она разглядела грубый шалаш, наспех сооруженный из стволов молодых деревьев и покрытый ветвями ели и сосны. Морд-Сит мягко положили ее на ложе из травы и папоротника. Неказистый шалаш неплохо защищал от холодного ветра.

Кассия опустилась рядом с ней на колени и укрыла еще одним одеялом, чтобы удержать тепло. Воздух был холодным, но Кэлен было жарко — настолько, что она вспотела. Пот заливал глаза.

Шейла повернулась и протянула руку, посылая огонь в сложенный костер. Как только он разгорелся, Кэлен стало еще жарче от потрескивающего пламени.

В следующий миг она задрожала от холода. Пелена пота на лице словно заледенела. По крайней мере, стены шалаша удерживали тепло.

Впрочем, совсем скоро ее снова охватил жар, и по лицу заструился пот, щипавший глаза. Как только она решила, что больше не может выдерживать такую жару, снова накатил озноб. Проникавший в укрытие ветер казался ледяным.

Когда колдунья оказалась поблизости, Кэлен снова схватила ее за рукав.

— Шейла, не молчи. Я горю от жара, а в следующий миг мерзну. Что со мной?

— У тебя легкая лихорадка.

— Мои дети в порядке?

Шейла потрепала ее по плечу и коротко улыбнулась.

— Тебе нужно отдохнуть. Это лучшее, что ты можешь для них сделать. Пожалуйста, Мать-Исповедница, лежи спокойно.

Вместо того чтобы последовать ее совету, Кэлен попыталась сесть. Колдунья поспешила уложить ее обратно на подушку из свернутого одеяла.

— Мать-Исповедница, ты не должна так делать. Просто лежи спокойно. Попытайся уснуть.

— Я не собираюсь спать, пока ты не скажешь мне, что происходит. Мои дети в порядке?

Шейла прикусила нижнюю губу, размышляя, стоит ли отвечать. Она переглянулась с другими женщинами.

— Шейла...

— Возникли некоторые осложнения. Но все поправимо.

Судя по тону Шейлы, колдунья сама не знала, можно ли тут что-то «исправить». Кэлен посмотрела на мрачные лица Морд-Сит. Они тоже сомневались.

— Где Ричард? Почему его нет рядом? Он должен быть со мной. Что случилось? Что происходит?

Шейла вздохнула, услышав в голосе Кэлен растерянность и панику. Она понимала, что беременную устроит только правда.

— Возникли некоторые осложнения.

Это Кэлен и так знала.

— Какие именно? Что не так?

— У тебя угроза выкидыша.

— Но я не могу потерять детей. — Кэлен заморгала.

Шейла подоткнула одеяло под подбородок Кэлен.

— Лорд Рал и Вика отправились на поиски растения, чтобы исцелить тебя и спасти детей. Как только они вернутся, я приготовлю лекарство, которое должно помочь.

Кэлен отметила слово «должно». Это не слишком обнадеживало.

— Что еще за растение?

— Его называют «дыханием матери».

Кэлен выросла во Дворце Исповедниц и Замке Волшебника. Она плохо разбиралась в деревьях и растениях и знала только то, чему научил ее Ричард. Когда она была маленькой, волшебники немного рассказывали ей о травах. Но она никогда не слышала о дыхании матери.

— Значит, он скоро вернется?

Шейла натянуто улыбнулась.

— Сразу же, как только найдет дыхание матери, чтобы я могла тебе помочь. Но до тех пор ты должна лежать смирно. Ты навредишь детям, если будешь пытаться шевелиться. Лучшее, что ты можешь сделать для них, — лежать.

Вдруг испугавшись, что могла сделать хуже своей попыткой сесть, Кэлен вытянулась в постели. Ей стало легче при мысли о том, что Ричард отправился за лекарственным растением. Он знает много целебных трав. Кэлен была рада, что рядом с ней колдунья и Морд-Сит, но очень хотела, чтобы Ричард был здесь и сказал ей, что все будет хорошо.

Кэлен уставилась на крышу из еловых и сосновых веток, набираясь смелости, чтобы задать ужасный вопрос.

— Я потеряю детей?

Шейла наклонилась с напряженным выражением лица:

— Нет-нет, Мать-Исповедница. Не смей и думать об этом. Я с тобой, и скоро вернется лорд Рал. Ты укрыта от холодного ветра и помочь близнецам сможешь только отдыхом, пока твой муж не вернется. Сейчас важно стараться не двигаться.

Кэлен почувствовала, как по щеке стекает слеза.

— Пожалуйста, я не могу их потерять. Однажды я уже потеряла ребенка. — Она постаралась вернуть контроль над голосом. — Я не могу потерять близнецов. Скажи, что происходит. Не лги, пытаясь утешить. Неведение не поможет, я хочу знать правду.

Шейла долго с печалью смотрела на нее.

— Ладно, ты имеешь право знать. — Она сделала глубокий вдох. — По какой-то причине дети решили родиться раньше срока. Еще слишком рано. Я не знаю, почему так случилось, но уже сталкивалась с подобным, когда жила в Северной Пустоши. Честно говоря, если они родятся сейчас, то умрут в считанные минуты — если вообще переживут роды. Сейчас все идет по нежелательному пути.

Кэлен уставилась на женщину, с трудом воспринимая услышанное. Этого не могло случиться. Ее беременность протекала хорошо. Она вынашивает детей Д'Хары. Они должны родиться и вырасти, чтобы защитить мир.

Кэлен поняла, что задыхается от страха и боли.

— Но ты уже справлялась с подобным? — спросила она у Шейлы. — Ты говорила, что приняла много родов, и иногда не самых простых.

— Да, — кивнула колдунья. — С малолетства я сопровождала мать, и она учила меня использовать дар, чтобы помогать при необходимости. На моем счету сотни родов.

— Но что насчет таких осложнений, как сейчас? С ними ты тоже справлялась?

Шейла поджала губы, на мгновение задумавшись.

— Я обещала быть честной с тобой, и в этот раз я тоже не солгу. Я сталкивалась с подобным раз шесть-восемь.

Кэлен с надеждой подняла голову.

— Ты справилась? Спасла детей?

Не отводя взгляда, она медленно покачала головой.

— К сожалению, в каждом подобном случае, что бы я ни делала, ребенок не выживал.

Кэлен постаралась подавить свой страх.

— А что насчетрожениц?

Шейла снова мрачно покачала головой.

— Ни одна из них тоже не выжила.

Мышцы Кэлен превратились в кисель. Ее придавило к постели, а мир вокруг закружился.

Значит, это конец. Конец всего.

Шейла мягко положила руку на плечо Кэлен.

— Но сейчас у меня есть преимущество, которого прежде не было.

Кэлен подняла взгляд:

— Какое?

— Каждый раз за мной посылали через какое-то время, поэтому я не была там с самого начала. В твоем случае я была рядом, когда тебе стало плохо, и при помощи дара сразу же попыталась стабилизировать ситуацию — до того, как стало слишком поздно, как с теми женщинами.

— Значит, ты можешь исцелить меня? Исцелить близнецов? Ты можешь что-то сделать для нас?

— Будь я еще в Северной Пустоши, то ответила бы «нет, это невозможно». Но с вами я повидала много того, что считала невозможным. Я видела, как лорд Рал исцелял неизлечимые раны, как ты возвращала его из мертвых, как он делал то, в невозможности чего я была уверена. Если ты и лорд Рал чему-то меня и научили, так это тому, что каждый способен на большее, чем привык думать. Нельзя поддаваться отчаянию, нельзя сдаваться. Я намерена спасти тебя и близнецов, хотя раньше была не способна на это. Буду поддерживать вас троих, пока магистр Рал не вернется с растением, которое может все исправить. Тогда ты доносишь близнецов до положенного срока.

По щекам Кэлен снова заструились слезы.

— Спасибо, — прошептала она.

Шейла наклонилась, положив одну руку на лоб Кэлен, а вторую — на ее большой живот.

— А теперь я собираюсь погрузить тебя в глубокий сон, чтобы замедлить процессы в твоем организме. Я сделаю все, что смогу, чтобы близнецы оставались в утробе до тех пор, пока твой муж не вернется с дыханием матери. Когда он придет, я исцелю тебя. Поспи. Когда проснешься, если я все еще колдунья и та, кем ты научила меня быть, то ты уже будешь на пути к выздоровлению.

Кэлен хотела что-то сказать, но магия быстро погрузила ее во тьму.

Глава 2

Ричард поднял плечо, пытаясь прикрыться от порыва ледяного ветра. Пальцы и уши ныли от холода. Когда солнце опустилось за горы, стало быстро темнеть и еще быстрее холодать. Впрочем, холод мало заботил Ричарда. Ему нужно поскорее подняться к верхней границе леса и отыскать дыхание матери, если он хочет спасти Кэлен и детей.

Вика сказала, у дыхания матери особые несимметричные листья. Она сжала руку в кулак и показала ему тыльную сторону ладони:

— Вот что напоминает форма листьев. Стоит однажды увидеть это растение, и ты никогда его не забудешь, но оно чрезвычайно редкое. Я сама видела его всего пару раз в жизни, и всегда только в горах, у верхней границы леса.

Ричард не позволял себе думать о редкости этого растения. Ему просто нужно подняться туда, где растет дыхание матери, и отыскать его. Он твердил себе, что сумеет его найти.

Граница леса еще была довольно далеко, и требовалось подняться выше в горы. Они медленно продвигались по крутому неровному склону, отыскивая путь среди камней и густых зарослей. Даже днем это было непросто, но когда окончательно стемнеет, ехать дальше на лошадях будет почти невозможно.

Шейла явно торопилась, а значит, время играло решающую роль. В темноте или нет, на лошади или пешком, он намеревался идти вперед. Раз лошади не могут идти в темноте, то он пойдет дальше пешком, как только найдет место, где их оставить.

На ум пришло воспоминание: Зедд говорил, что никогда и ничего не дается легко. Ричард выбросил эти мысли из головы и сосредоточился на прогалине посреди молодой еловой рощи. За ней было нагромождение валунов, но лошади все же могли там пройти. Это был единственный путь наверх.

Знания и опыт лесного проводника помогали Ричарду находить путь. Иногда попадались звериные тропы, но без нормальной дороги они несколько раз выходили к подножиям неприступных скал, и приходилось искать обход. Иногда то, что казалось хорошим путем, заканчивалось обрывом, тогда они возвращались и искали другую дорогу.

Ричард рассматривал горный склон, пока его конь осторожно ступал по каменной осыпи между скалами. Через пятнистую поверхность камня кое-где сочилась вода, оставлявшая зеленые и коричневые полосы. Из трещин между камней свисали растения, создавая иллюзию зеленых изгородей. Переплетения корней под ногами затрудняли путь. Он хотел, чтобы конь шел быстрее, но тот и так карабкался на пределе сил. Животное словно тоже ощущало, что нужно торопиться.

Поднявшись еще выше, они оказались в облаках. Мягкие серые покрывала перекатывались через каменные пики, будто пытались найти путь вниз. Гранит под копытами лошадей был опасно скользким. Крутые подъемы теперь были еще и мокрыми. У лошадей уходило по несколько попыток на то, чтобы найти твердую опору и шагнуть дальше.

Он знал, что спускаться верхом будет еще труднее, а местами даже слишком опасно. Поэтому большую часть обратного пути им предстоит пройти пешком, не мешая лошадям выбирать дорогу. Без всадника им будет легче удерживать равновесие. Но сначала они должны найти растение. Все остальное мелочи.

Вика молча следовала за ним. Она поклялась защищать его, и для Морд-Сит на первом месте был не поиск дыхания матери, а безопасность Ричарда. Она знала, что он будет рваться вперед через темноту и опасности, но не возражала. Среди камней росли деревья, и их густые кроны скрывали то, что находилось выше. Даже не будь тумана, они не увидели бы, далеко ли еще идти.

Но в какой-то миг появился просвет между деревьями, и густой туман не помешал разглядеть горы, высившиеся впереди. Верхняя граница леса все еще была далеко.

Темнело, становилось все сложнее разбирать дорогу. Туман не только ограничивал поле видимости, но и окружал путников ледяной завесой, делая все мокрым и скользким.

Они вышли на относительно ровную широкую площадку, и путь им преградила гранитная стена. Ричард в отчаянии искал путь наверх, опасаясь, что снова придется возвращаться. Но тут он заметил что-то среди деревьев на вершине гранитной скалы.

— Кажется, я вижу тропу.

Вика подъехала к нему и нахмурилась. Оглядевшись по сторонам, она не нашла никакой дороги.

— Тропу? Вы уверены?

— Посмотри на трещину в гранитной стене, — указал Ричард. — Думаю, это путь наверх.

— Мы не сможем взять лошадей. Слишком крутой подъем.

— Да. Но мне кажется, что можно подняться по камням, застрявшим в расщелине. Посмотри на вершину стены. Левее, где свисают древесные корни. Что ты видишь?

Вика скрестила запястья на луке седла и привстала на стременах, сощурившись и глядя на верх стены.

— Странно. Туман мешает как следует разглядеть, но похоже, что там несколько камней, поставленных друг на друга.

— Именно. — Ричард спешился. — Пирамида из камней.

Она озадаченно посмотрела на него:

— Зачем она?

— Обозначить тропу на сложных и опасных участках, где легко заблудиться и потеряться. Если я прав и это не творение природы, то мы наткнулись на давно позабытую тропу.

Вика стиснула в кулаке светлую длинную косу и снова прищурилась, вглядываясь в стену.

— Но откуда она тут?

— Вполне возможно, это древняя тропа, ведущая к перевалу и проложенная еще до того, как граница прошла по хребту этих гор. Если я прав, то мы не только сможем подняться к верхней границе леса, но и пересечь горы. Возможно, даже сумеем попасть в Срединные земли.

— Одно я могу сказать точно: лошади тут не пройдут.

— В этом ты права, — сказал Ричард, глядя на нее снизу вверх, и начал ослаблять подпругу. — Придется оставить их и пойти пешком. Если это и правда тропа, то нам невероятно повезло. Как только найдем дыхание матери и исцелим Кэлен, то сможем перейти через горы и добраться до Эйдиндрила намного быстрее.

Вика огляделась, а потом тоже спешилась.

— Довольно ровная площадка. Но если лошади уйдут?

— Придется пойти на риск. Давай снимем седла и поклажу, — сказал он.

— Мы возьмем что-то с собой?

— Наши мешки, — кивнул Ричард.

— А еще немного вяленого мяса и столько припасов, сколько унесем, — предложила она.

— К моему седлу приторочен мешок с овсом. Оставлю немного лошадям — так они не захотят далеко уходить. — Ричард указал налево: — Там течет небольшой горный ручей, и животные смогут напиться. Когда снимем седла, зажжем дорожные лампы. Темнеет быстро, но если наверх ведет тропа, то с лампами сможем по ней идти.

Вика подняла взгляд на горы, которые уже были не видны:

— Свечи в жестяных футлярах будут давать мало света.

— Из-за тумана даже днем обзор ограничен. Ты можешь стоять с лампой у пирамиды, пока я иду к следующей, а потом догонишь меня и будешь ждать уже у нее. Если тропа отмечена знаками, так мы сможем пройти даже в темноте.

Ричард стащил с коня седло и положил на камень. Когда Вика последовала его примеру, он насыпал овса на плоскую вершину валуна, и лошади с радостью принялись за еду. Потрепав скакунов по шее, Ричард закинул на плечо мешок и лук. Вика отвязала от своего седла мешок и закинула за спину.

Ричард при помощи кремня и огнива поджег полоску бересты, а потом зажег от нее свечи. Они с Викой зашагали в туманную тьму, взбираясь по узкой расщелине в гранитной стене.

Глава 3

Вскоре после рассвета они достигли верхней границы леса; сойдя с тропы, они искали дыхание матери между пятачками снега. Ричарду не терпелось найти растение, но он заставлял себя осторожно ступать по каменистой земле. Если он упадет с обрыва, то не сможет помочь Кэлен — а опасность падения определенно существовала. Туман внизу скрывал из вида подножия гор.

Найденная тропа была отмечена пирамидами и значительно облегчала подъем, экономя время. Ричард был уверен, что ее проложили задолго до возникновения границы между Срединными землями и Д'Харой. Как и горный хребет, граница разделяла земли, поэтому не было смысла в тропе, которая обрывается у непреодолимой преграды. К счастью, пирамиды уцелели. Наткнуться на них было настоящим везением.

Их метод сработал на удивление хорошо: Вика ждала у пирамиды, пока Ричард искал следующую, а затем шла на свет его лампы и снова ждала у пирамиды из камней. Продвижение было медленным, но все же это было быстрее, чем блуждать по горам, заходя в тупики и карабкаясь по опасным участкам — и все это без гарантии отыскать путь дальше.

Всю ночь они поднимались, следуя за вереницей пирамид. Ричард был слишком увлечен поисками растения, которое могло спасти Кэлен, поэтому не останавливался на отдых. Вика была Морд-Сит, которых обучали обходиться без сна.

Когда начало светать, они смогли идти быстрее. За ночь они преодолели приличное расстояние и достигли того места, где деревья начали редеть. В дневном свете они свернули с тропы, чтобы поискать дыхание матери у границы снегов. Ричард надеялся, что растение еще не погибло от холода.

Ричард опирался на руки, чтобы удержать равновесие на крутом склоне, пока шарил под ветвями и у подножия камней, до которых снег пока не добрался. Шейла говорила, что ей нужны живые растения с корнем; она не сможет использовать погубленные снегом растения.

— Магистр Рал! — окликнула Вика.

— Что такое? — Он встал и посмотрел направо.

— Я нашла!

Его сердце прыгнуло куда-то в горло. Он вскарабкался на округлый выступ и преодолел несколько снежных участков, хватаясь за низкорослый можжевельник, чтобы не съехать по рыхлой осыпи.

Ричард нашел Вику, которая распласталась на животе перед отверстием в скале. Восходящее за спиной солнце освещало небольшую пещеру.

— Смотрите! — указала Вика. — Дыхание матери. Здесь оно укрыто от снега, потому выжило.

Слева от нее было три растения, а справа, рядом со входом в пещеру, еще два. Форма листьев действительно напоминала кулак. Вика была права; увидев один раз эти странные несимметричные листья, уже не забудешь их. Вход в пещеру был слишком низок, чтобы выпрямиться в полный рост, но для растений это было хорошим укрытием.

Ричард заглянул вглубь пещеры и увидел то, чего Вика не заметила из-за нетерпения и радости.

На снегу и мягкой земле возле входа были отпечатки лап крупной кошки. Чуть дальше, куда дотягивались лучи восходящего солнца, валялись кости.

А еще глубже, в темноте, светилась пара глаз.

Ему показалось, что он слышит низкий утробный рык, и он выхватил меч.

— В чем дело? — Вика оглянулась на звук обнажаемого клинка.

Ричард указал мечом:

— Там горный лев.

Вика застыла.

— Что нам делать?

Ричард медленно опустился на колено и наклонился, выставив перед Викой лезвие в защитном жесте. Положив левую руку ей на лопатку и придавив женщину к земле, он тихо заговорил, стараясь не потревожить зверя.

— Забирай три растения слева. Шейла сказала, что ей нужно растение целиком, поэтому выкопай корень. Нужно забрать все, что сможешь. Трех штук вполне достаточно. Пусть два растения справа растут дальше. А я прослежу, чтобы горный лев не подходил.

— Ладно, — сказала она, быстро достав нож из ножен на боку.

Она воткнула лезвие в землю и принялась рыхлить почву. Пальцами и ножом она ковырялась в относительно мягкой каменистой грязи, отбрасывая ее назад, словно барсук, копавший нору. Тем временем зверь медленно подкрался к свету, и Ричард разглядел его морду и желтые глаза. Это был крупный горный лев. Судя по низкому раскатистому рычанию, недовольный.

Зверь продемонстрировал клыки и издал громкий гортанный рык. Когда он выставил вперед мощную широкую лапу, Ричард сделал выпад, показывая, что будет защищаться.

Лев сделал еще два шага, опустив голову, отведя назад уши и не сводя с него глаз. Мощные мускулы на плечах напряглись, когда он с рычанием сделал еще шаг.

— Не заставляй убивать тебя, — обратился Ричард к зверю. — Я этого не хочу, но если придется — убью. Просто подожди немного, и мы уйдем.

Пока что клинок сдерживал зверя. Горный лев остановился, словно понял слова Ричарда. Но скорее всего, он опасался меча.

Вика работала так быстро, как только могла, отбрасывая грязь и пытаясь выкопать корень целиком. Все это время Ричард и горный лев наблюдали друг за другом.

Вика упорно царапала землю и наконец смогла вытащить из глубокой ямы первое растение с длинным толстым корнем. Морд-Сит отряхнула его от земли и отложила в сторону, вернувшись к оставшимся росткам. Ричард видел, что ей нелегко копать, лежа на животе, но Вика сосредоточенно работала, рыча от усилий и не замечая кровоточащих пальцев.

Угрожая льву мечом в правой руке, Ричард осторожно протянул левую руку и переложил дыхание матери на небольшой каменный козырек пещеры. Когда Вика, задыхаясь, вытащила второе растение, Ричард забрал его и положил к первому. Разрыхлив землю ножом, женщина убрала оружие в ножны и стала разгребать землю возле третьего ростка.

— Есть!

С третьим растением в руке Вика отползла назад и поднялась на четвереньки под защитой меча Ричарда. Она схватила с козырька два растения, и они стали медленно отступать от входа в пещеру. Горный лев двинулся за ними, держась на расстоянии. Вскоре зверь вышел на свет.

Ричард стиснул руку Вики и заслонил женщину спиной, продолжая держать перед собой меч. Вместе они продолжали отходить от разъяренного зверя.

Как только у них оказалось достаточно места для того, чтобы броситься прочь, горный лев вышел из пещеры, одарил их долгим взглядом, а потом грациозно рванул вправо, помчавшись по снегу меж редких деревьев.

— Он направился к тропе, — сказала Вика, доставая одеяло, чтобы завернуть растения. — Странное совпадение.

Ричард посмотрел вслед горному льву.

— Я уже не удивляюсь никаким совпадениям.

Глава 4

На лес уже опустилась безмолвная тьма, когда Ричард увидел стоявшую на страже Ниду. Через какое-то время она заметила их с Викой и побежала навстречу, сообщая остальным об их возвращении птичьим свистом, которому он научил Морд-Сит.

Рикка появилась из густых кустов позади. Ее Ричард не заметил и порадовался, что охранницы использовали тактику отвлечения, оставляя на виду только одного часового. Если подойдет враг, то спрятавшаяся Морд-Сит нападет на него со спины. Впрочем, сейчас его волновали вовсе не их успехи в тактике.

Ричард и Вика устали от долгой езды по горам, ночного подъема по тропе, поисков дыхания матери на каменистом склоне, напряженной встречи с горным львом и непростого обратного пути.

Галопом въехав в лагерь, Ричард соскочил с коня. Подбежавшая Бердина забрала поводья лошадей, а Вика спешилась и вручила Ричарду одеяло с драгоценным грузом. Шейла, подкидывавшая в костер хворост, заметила их приближение.

Она встала и подбежала к ним, отряхивая руки.

— Нашли?

Ричард развернул одеяло, показывая растения:

— Как Кэлен?

Шейла осторожно взяла растения, используя их как предлог, чтобы отвести взгляд. Она явно удивилась, что они нашли дыхание матери.

— Три! Это просто чудо. Вам еще и удалось не повредить корни. Я не смела надеяться, что вы найдете хоть одно растение. Теперь у нас есть все необходимое.

— Я спросил, как Кэлен.

Шейла исподлобья посмотрела на него:

— Мать-Исповедница спит.

Ричард аккуратно сжал предплечье Шейлы:

— Я спросил, как она себя чувствует.

Колдунья встретила его напряженный взгляд, но ответила не сразу:

— Ей и детям угрожала смертельная опасность. Единственное, что я смогла придумать, это погрузить ее в очень глубокий сон до вашего прихода. Сейчас она где-то между жизнью и смертью. Вы называете это порогом. Надеюсь, такой сон замедлил процессы в теле достаточно, чтобы помешать выкидышу. Пока что дети в ее утробе, а она дышит.

— Но с ней все будет хорошо. — Это прозвучало как приказ, а не вопрос. Ему не нравилось, что колдунья отправила Кэлен на порог между жизнью и смертью. Совсем не нравилось. Но он не стал критиковать решения Шейлы. Ситуация серьезная, и колдунья сделает для Кэлен все возможное. — Теперь у нас есть дыхание матери. Она поправится?

Колдунья колебалась.

— Надеюсь, да. По крайней мере, сейчас все трое живы. Дыхание матери даст нам шанс. А теперь мне нужно как можно скорее приготовить лекарство.

— Могу как-то помочь? — спросил Ричард, идя за ней к костру.

Шейла остановилась и ненадолго задумалась, глядя на шалаш за потрескивающим костром. Потом она перевела взгляд на растения в своей руке.

— Мне нужно приготовить лекарство, но это займет несколько часов. Раз вы принесли три растения, а положение серьезное... — Она протянула Ричарду растение с самым длинным корнем. — Может, вы и правда мне поможете. Возьмите одно, идите к Кэлен. Когда отломите кончик корня, потечет молочко. Пусть проглотит. Надламывайте корень только над ее ртом, чтобы не пролить драгоценную жидкость.

— Но зачем тогда готовить лекарство?

Шейла выдержала его взгляд.

— Лорд Рал, пожалуйста, выполните мою просьбу, и поскорее.

Ричарда беспокоило, что она решила не дожидаться, пока будет готово лекарство. Он многое знал о растениях и травах, но о дыхании матери и способах его приготовления ему ничего не было известно. Правильно обработанные растения действительно могли исцелять, но в сыром виде или неправильно приготовленные были способны убить.

— Ей не навредит сырое молочко? Ты уверена, что не нужно сначала приготовить отвар?

Шейла прикоснулась пальцами к впадине меж ключиц и погрузилась в размышления. Ее явно терзал тот же вопрос.

— По правде говоря, я не уверена. Я никогда не слышала ни о том, что дыхание матери ядовито, ни о том, чтобы при угрозе выкидыша женщине давали сырое растение. Я знаю лишь, что целительная сила растения заключена в его молочке. — Она подняла руку и сделала вид, что растирает что-то между пальцами. — Эта субстанция более липкая, чем молочко других растений. Я считаю, что благодаря этой липкости оно и предотвращает выкидыш. Знакомая травница верила, что липкое молочко дыхания матери укрепляет связь материнского тела с плодом, удерживая его в утробе. Но если честно, я никогда не слышала о применении сырого растения. Полагаю, женщинам всегда дают готовый отвар только потому, что под рукой нет свежего растения, а лекарство можно приготовить заранее и хранить в запечатанных склянках.

— Может лучше не рисковать и приготовить растения так, как тебя учили?

Шейла многозначительно на него посмотрела:

— Вы долго искали дыхание матери. Слишком долго. Я понимаю, что вы не виноваты. Чудо, что вы вообще их нашли, но для Матери-Исповедницы прошло слишком много времени. Вот каково реальное положение вещей. Она жива и не потеряла детей только потому, что я с самого начала была рядом и погрузила ее в глубокий сон. Обычно травница готовит лекарство на случай, если оно срочно понадобится. Целителя, как правило, зовут не сразу. Я собиралась приготовить отвар, но вы долго не возвращались. Слишком долго.

— Но если ты его приготовишь...

— Буду откровенна, лорд Рал. Даже несмотря на глубокий сон, я сомневаюсь, что ваша жена дождется лекарства. Я надеюсь, что сырой сок предотвратит выкидыш и сохранит этим троим жизнь до тех пор, пока я не дам им отвар. Может, он сработает даже лучше, и тогда отвар вообще не понадобится. Но я не могу гарантировать, что молочко не причинит вреда. Придется рискнуть.

— Это большой риск, — сказал он.

— Да, — кивнула Шейла. — Я оставляю этот выбор вам. Вы ее муж и лучше знаете, чего бы она хотела. Вам придется решать за нее. Что бы она выбрала?

Ричард даже не задумался:

— Она бы сказала, что если это единственный шанс для нее и детей, то мы просто обязаны попытаться.

Шейла коротко улыбнулась.

— Тогда поторопитесь и дайте ей сок.

Ричард кивнул, сжимая в руке растение.

— Сколько тебе нужно времени?

Шейла посмотрела на костер:

— Несколько часов. Думаю, вы сделали правильный выбор.

Ричард опустил взгляд на растение в своей руке:

— Оно точно не навредит?

— Я уже сказала, что не знаю. — Колдунья посмотрела через пламя на лежавшую Мать-Исповедницу. — Думаю, проблема скорее в том, что оно может сработать слишком хорошо.

Ричард нахмурился.

— Как это?

Она перевела на него взгляд.

— Привязать детей к ней так сильно, что ей трудно будет родить.

— Тогда, может...

— Лорд Рал, у нас нет времени. Ей уже давно нужно было дать лекарство, а я даже еще не начала его готовить. Чудо, что она вообще еще жива. Сомневаюсь, что она долго продержится. Если вы сделали выбор, то должны действовать немедленно, или мы ее потеряем.

Ричард обеспокоенно вздохнул, аккуратно сжимая в руке растение. Он знал, что у него просто нет выбора. Он не хотел такой ответственности.

Шейла положила ладонь на его предплечье, словно желая придать решимости:

— Поторопитесь. Идите к ней.

Глава 5

Страх за Кэлен был столь силен, что Ричард будто со стороны наблюдал за своим телом, которое бросилось мимо костра к шалашу. Если он сделал неверный выбор, то сейчас может отравить единственную женщину, которую любит. Единственную, кого он вообще мог полюбить.

Кэлен лежала на постели из трав, укрытая одеялами. Он поразился, как восхитительна она во время сна. Совершенная невинность и красота ребенка.

Он надеялся, что сон ее спокоен. Но если Шейла и правда отправила Кэлен в место между мирами живых и мертвых, о покое не могло быть и речи.

Владетель подземного мира наверняка нашептывал ей обещания, уговаривая сделать последний шаг и уйти в вечный покой. Ричард слишком хорошо знал, как трудно противостоять этому чарующему зову. Но Кэлен будет изо всех сил бороться, чтобы ее дети выжили. Если она и сможет сопротивляться желанию освободиться от боли и страданий, то только ради детей.

Кассия сидела на земле по другую сторону от Кэлен и обеими руками сжимала ее ладонь. Когда Ричард опустился рядом с ней на колени, Морд-Сит обнадеживающе улыбнулась и отошла в сторону.

— Как она? — спросил он через плечо.

— Не шевелилась с тех пор, как Шейла погрузила ее в сон. — Голос Кассии звучал надрывно. — Но я рада, что колдунья так поступила — Мать-Исповедница ужасно мучилась. Мне больно было смотреть на ее агонию. Сейчас она хотя бы дышит спокойно.

Ричард кивнул, перевел взгляд на Кэлен и потянул вниз ее подбородок, открыв рот. Большим пальцем Ричард отломил кончик корня. Одна молочная капля упала на щеку Кэлен, пока он подносил растение к ее рту. Держа корень одной рукой, Ричард вытер каплю пальцем и провел им по внутренней стороне нижней губы Кэлен.

Кэлен была без сознания, но ее язык отреагировал на молочный сок. Когда с корня перестал капать сок, Ричард закрыл рот Кэлен и с облегчением увидел, как она глотнула.

Она сглотнула еще пару раз; Ричард опять открыл ее рот и надломил корень посередине. Жидкость снова начала капать. Когда она иссякла, Ричард закрыл рот жены, чтобы она сглотнула, потом открыл и сломал корень в том месте, где он переходил в зеленый стебель. Еще более обильный и густой сок стал сочиться из растения. Теперь он понимал, почему Шейла просила живое растение. Высохшее дыхание матери не могло дать сока.

В конце он принялся сжимать в кулаке растение, чтобы выдавить все без остатка. Когда он уверился, что больше сока нет, то передал смятый росток Кассии.

— Отнеси Шейле. Может, оно еще пригодится для лекарства.

Кассия кивнула и побежала к колдунье, сжимая в руке дыхание матери. Ричард сидел на холодной земле рядом с Кэлен и смотрел, как Шейла рвет росток на маленькие кусочки и кидает в дымящийся котел над костром. Она пошарила в кармане брюк, достала мешочек и кинула в котел несколько щепоток какого-то порошка.

Пока она помешивала кипящее варево, Ричард лежал рядом с Кэлен, пытаясь ее согреть. Он нежно провел рукой по ее округлившемуся животу, надеясь, что она почувствует его присутствие. Он собирался бодрствовать, но был слишком вымотан и вскоре забылся беспокойным сном.

Он проснулся, когда услышал, как Шейла говорит с Морд-Сит. Ричард сел и протер глаза. Короткий сон не избавил от усталости. Вика, которая устала не меньше, сидела рядом на земле, приглядывая за ним и Кэлен.

— Почему бы тебе не поспать?

— Я лягу, — ответила она. — Но только когда Мать-Исповедница примет лекарство Шейлы.

Он взглянул на Шейлу, которая склонилась над снятым с огня котлом и мешала отвар палкой. Она подняла палку, давая смеси стечь и оценивая консистенцию, а потом мизинцем проверила температуру отвара. Видимо, результат ее устроил, и она принялась раздавать указания Морд-Сит. Вэйл вскочила и побежала к седельной сумке. Порывшись в вещах, она отыскала кусок ткани.

Шейла велела Ниде и Вэйл держать ткань за углы над жестяной чашкой, пока она медленно выливала отвар. Процедив жидкость, колдунья отжала ткань. Ее лицо скривилось от усилия, но она выжала все до последней капли.

Когда колдунья кинула комок ткани в огонь, взвились синие и голубые языки пламени, рассыпав светящиеся искры и озарив окрестные деревья.

Шейла подхватила чашку и поспешила к Кэлен. Опустившись на колени, она поставила чашку и положила ладонь на лоб Кэлен.

— Хорошо, жар спал, — сказала она Ричарду и махнула рукой. — Посадите ее.

Он осторожно подсунул руку под плечи жены и медленно приподнял ее. Голова Кэлен свесилась набок. Шейла поправила голову и сжала виски Кэлен, положив большие пальцы ей на глаза, а затем мягко и нараспев что-то произнесла. Ричард не смог разобрать слов. Даже если бы он хорошо расслышал, то вряд ли понял бы смысл. Он предположил, что это некое заклинание колдуний — или даже ведьм. И те, и другие часто полагались на заклинания.

Как бы то ни было, Кэлен сделала глубокий вдох вместе с Шейлой. Ричард отметил, что колдунья синхронизировала свое дыхание с Кэлен. Наконец, Шейла убрала руки, и Кэлен открыла глаза.

Ричард вздрогнул от удивления.

— Кэлен! — Он был невероятно рад ее пробуждению. — Как ты себя чувствуешь?

Колдунья махнула рукой:

— Она не слышит, потому что все еще находится очень далеко. Просто не хочу, чтобы она поперхнулась лекарством.

Кэлен и правда имела отсутствующий вид. Ее глаза были открыты, но она словно ничего не видела. Ричард ощутил прилив надежды при виде ее прекрасных зеленых глаз. В них была жизнь, и это обнадеживало.

Пока он держал Кэлен, Шейла поднесла к ее губам жестяную чашку с напоминавшим молоко отваром. Когда чашка наклонилась, Кэлен начала пить. Когда чашка опустела, Шейла отставила ее в сторону и жестом велела Ричарду уложить жену. Глаза Кэлен тут же закрылись.

Шейла поднялась и устало вздохнула.

— Теперь нужно позволить дыханию матери делать свою работу — и тому, что дали ей вы, и тому, что приготовила я. Когда оно сделает все, что в его силах — и если этого будет достаточно, — она сама очнется от глубокого сна и вернется в мир жизни. А пока что пусть отдыхает. Этой ночью решится, выживет она или нет. Нам всем нужно поспать, чтобы встретиться с тем, что принесет завтрашний день.

Ричарду было нечего возразить. Он кивнул, и Шейла направилась к своему одеялу. Колдунья выглядела уставшей. Ричард тоже вымотался, но он переживал, сработает ли лекарство. Он очень боялся потерять Кэлен этой ночью. Казалось, она мирно отдыхает. Его пугало, что вместо этого она могла покоиться в вечности с добрыми духами.

Он наклонился к ней и прошептал:

— Жизнь — это борьба. Борись ради меня, ради нас и наших детей.

Когда он выпрямился, Кассия тронула его за плечо.

— Мы с Бердиной присмотрим за ней. Вам и Вике нужно поспать.

Ричард не хотел спать. Истощение, а не здравый смысл, заставили его лечь рядом с Кэлен. Он поцеловал ее в щеку и стиснул руку в своей ладони.

Глава 6

Ричарду снился чудесный сон о том, что Кэлен его целует. Как и всегда, прикосновение ее мягких губ словно открывало для него женскую половину вселенной, наполняло смыслом существования, делало его цельным.

Что-то заставило его открыть глаза, и он понял, что это не сон. Еще не рассвело, но между деревьев он разглядел чуть посветлевшее на востоке небо. Волосы Кэлен водопадом накрыли его лицо. Мерцающий свет придал ее лицу теплое свечение, когда она отстранилась и посмотрела на него с такой знакомой лучезарной улыбкой.

— Ты так мирно спал, что я не хотела тебя будить. — Ее улыбка стала озорной. — Но не удержалась от поцелуя.

Ричард глубоко вздохнул от облегчения, обнимая ее и прижимая к себе. Все его страхи улетучились.

Наконец, он взял ее за плечи и отстранил.

— Как ты себя чувствуешь?

Она игриво ухмыльнулась:

— Теперь, когда я получила поцелуй, довольно неплохо.

— Нет, я про другое. — Он скептически посмотрел на нее. — Ты в порядке?

Она пожала плечами:

— На самом деле чувствую себя на удивление хорошо. Кажется, мне снились кошмары. Казалось, я навечно заснула в каком-то далеком месте. Мне там не понравилось. Во сне я слышала твой голос. Ты сказал, жизнь — это борьба, и я должна бороться ради тебя, ради нас и детей. Я сделала это и проснулась.

Увидев, что Кэлен проснулась, Шейла сбросила с себя одеяло и подбежала к ним, обогнув костер.

— Мать-Исповедница! Ты проснулась. Как самочувствие? Не пытайся вставать. Болит? Что-то болит?

Кэлен старалась сесть, а Шейла пыталась уложить ее обратно.

— Я чувствую себя как после очень долгого восстановительного сна. Все хорошо. — Когда их окружили Морд-Сит, Кэлен нахмурилась: — Почему все так странно себя ведут?

— Ты не помнишь? — спросил Ричард.

Кэлен не то улыбнулась, не то скривилась:

— Нет. Что я должна помнить?

— Ты... с твоей беременностью были проблемы, — сказала Шейла.

Лицо Кэлен вмиг побелело.

— Что?

Колдунья замахала руками, чтобы согнать выражение страха с побледневшего лица Кэлен.

— Нет-нет, сейчас все хорошо. Лорд Рал нашел лекарственное растение, и ты поправилась. Все было не так уж сложно. Ты устала и просто нуждалась в отдыхе и лекарстве, поэтому я помогла тебе заснуть. Не волнуйся, теперь все в порядке.

Кэлен придирчиво осмотрела обращенные к ней лица и погладила рукой живот.

— Ты уверена? — Она заглянула под одеяло. — А где мои трусы?

Все молчали, и Рикка ответила:

— Я постирала их, Мать-Исповедница, и высушила у огня. Уже можно надевать.

— Я приготовила завтрак, — с широкой ухмылкой заявила Бердина. — Подумала, ты захочешь есть, когда проснешься. Есть рыба и крольчатина. Что будешь? Мне вот больше крольчатина нравится.

— Я и правда проголодалась. Выбираю рыбу. — Она наклонила голову, выглядывая из шалаша. — Кажется, погода нисколько не улучшилась.

Ричард тоже выглянул:

— Хотя бы нет снегопада или дождя. Погода в этих горах меняется стремительно, но вряд ли станет намного лучше.

— Ладно, — сказала Кэлен. — Нужно продолжить идти на юг, чтобы отыскать путь через горы. Я хочу родить в Замке Волшебника.

— Прохода на юг может не быть, — нахмурилась Шейла. — Из-за границы в виде стены смерти.

— Граница... — Кэлен слегка наморщила лоб и положила на него руку. — Точно. Кажется, я забыла, что мы наткнулись на границу...

— Магистр Рал нашел тропу, ведущую к горному перевалу, — сообщила Вика, надеясь развеять беспокойство Кэлен.

У Кэлен отвисла челюсть.

— Тропу к перевалу? Значит, граница не помешает пересечь горы. Мы выйдем прямо к Эйдиндрилу. — Она с надеждой посмотрела вверх. — Если там перевал, мы быстро преодолеем горы. Это значительно сократит путешествие.

— Чем скорее, тем лучше, — сказала Шейла. — Срок беременности меньше не становится. Будет намного лучше не блуждать по дебрям, когда настанет время родов.

Кэлен все еще казалась несколько сбитой с толку.

— Значит, со мной все в порядке? И с близнецами? У меня были какие-то проблемы?

Некоторые Морд-Сит переглянулись. Все заметили, что Кэлен не помнит, что произошло. Ричард не видел причин говорить ей, что она чуть не потеряла детей и сама едва не погибла. Она лишь напрасно испугается, если узнает, насколько серьезным было положение. Судя по взглядам остальных, они тоже не считали нужным рассказывать.

На лице Бердины расцвела улыбка.

— Магистр Рал нашел растение, от которого тебе полегчало.

Кэлен посмотрела на него и положила руку ему на грудь.

— Это было трудно?

— Вовсе нет, — сказала Вика из-за спины Ричарда.

Ричард не так радовался перевалу, как все остальные. Все словно сговорилось, чтобы заставить их пересечь горы в этом месте. Кто-то стоял за странным лесом, в котором они потеряли так много времени. Кто-то захватил его способности и установил границу. У Кэлен начался выкидыш, и ему пришлось искать очень редкое растение, чтобы спасти ее и детей. Материнское дыхание нашлось на горной тропе, на которую они случайно наткнулись.

Чья бы рука ни управляла недавними событиями, кто-то явно решил заманить их в эти горы. И тут же нашлась старая тропа.

— Поедим и отправимся в путь, — сказал он. — Трудно сказать, как долго простоит такая погода. Неплохо бы пройти как можно дальше, пока есть возможность.

Кэлен улыбнулась ему:

— Я за. Чем раньше окажемся в Эйдиндриле, тем лучше. Я чувствую себя отдохнувшей и готовой к путешествию.

— Боюсь, путь будет нелегким, — предупредил Ричард. — Нужно преодолеть крутой подъем, чтобы добраться до тропы, да и сама тропа такая, что лошади по ней не проедут. Мы не сможем перевести их через горы.

— Ладно, — задумчиво сказала она. — Наверняка лошади только обрадуются свободе. Уверена, им не слишком нравится тащить на себе нас и наши сумки.

Ричард улыбнулся. Кэлен во всем старалась найти плюсы. Он был уверен, что она переживает из-за предстоящего пути, но не хочет показывать свое беспокойство. Мать-Исповедница всегда пыталась настроить всех на позитивный лад. Ричард не был ни в чем уверен. На таком приличном сроке беременности ей предстоял трудный путь пешком.

Хуже того, он знал, что их ведет чья-то скрытая длань.

Глава 7

Снежные хлопья кружились в неподвижном холодном воздухе и таяли, как только касались лица и рук Ричарда. Темные угрюмые облака словно зависли в ущелье, создавая впечатление сумерек. Ричард различал запах древесного дыма. Все они лежали на животах прямо в снегу, осторожно выглядывая из-за гребня.

Ричарду не нравилось то, что он видит.

— Почему он здесь, наверху? — спросила Рикка.

Нида вынула изо рта ивовую веточку, которую лениво пожевывала.

— Может, это счастливая случайность.

— Не счастливая и не случайность, — сказала Кэлен, которая, как и Ричард, была не в восторге от открывавшегося вида.

— Разве? — спросила Нида. — Кров, тепло, еда и отдых. У меня это ассоциируется со счастьем. Что тут может быть не так?

— Это ловушка, — рассеянно сказал Ричард, вглядываясь вдаль. — Вот что не так.

Нида снова сунула в рот палочку и скользнула по снежному склону прочь от гребня. Упершись сапогом в ствол дерева, она остановилась. Теперь Морд-Сит могла сесть, не рискуя быть замеченной.

— Вы правда так считаете?

— Все предыдущие события вели нас на эту тропу, не давая свернуть, — сказала Вика, с явным неудовольствием глядя за край гребня. — Ты действительно веришь, что мы пришли сюда случайно?

Нида вздохнула:

— Уже не очень.

— Это ловушка, в которую нас вели с тех пор, как мы покинули Народный Дворец, — сказал Ричард.

Нида с хитрым видом крутанула на запястье эйджил и сжала его в кулаке.

— Может, мне стоит пойти и все разведать.

— Так себе идея, — отозвалась Вика.

Нида выпустила эйджил, позволив ему повиснуть на цепочке, и снова вытащила изо рта палочку.

— Почему? Морд-Сит может поднять настроение и решить вопрос с удачей.

Вика оглянулась через плечо:

— Закон девяток, помнишь? Нам девятерым нужно оставаться вместе.

— Вика права, — пробормотал Ричард, выглядывая признаки присутствия людей. Он не сомневался, что Золотая богиня все еще ищет их, и не хотел, чтобы кто-то их заметил. Неизвестно, сколько соглядатаев в распоряжении богини.

Вдалеке, за могучими деревьями, стоял город, выстроенный прямо на перевале и простиравшийся от одного утеса до другого. Некоторые здания громоздились друг на друге, создавая впечатление бессистемной хаотичной застройки, и словно сгрудились в попытке защититься от стихии. С такого расстояния было трудно судить, но, кажется, каменная стена полностью блокировала перевал. Возможно, стена лишь повторяла рельеф, но Ричард нутром чуял, что все неспроста.

Огромный город-крепость возвышался за каменной стеной, которая и сама была выше некоторых деревьев. Верхняя граница леса, за которой были лишь голые скалы, проходила выше широкого перевала.

Насколько мог судить Ричард, единственный путь шел прямиком через крепость. Он не знал причины, по которой ее построили в таком изолированном месте. Возможно, город кажется крепостью лишь издалека. Но его интуиция снова твердила, что это не случайность.

За беспорядочной застройкой внутри стен он смог различить более высокое и впечатляющее сооружение из светлого или белого камня. Жизнь в такой глуши была непростой. Более чем странное место для грандиозного строения.

Ричард прикинул, что в городе живет не больше нескольких тысяч людей. Запах древесного дыма говорил о том, что поселение не заброшено, а значит, богиня может использовать жителей, чтобы выследить их и атаковать.

К сожалению, единственная дорога через горы вела в укрепленный город.

Кэлен положила руку ему на предплечье:

— Мне это не нравится. Как ты и сказал, это ловушка. Все события после ухода из Народного Дворца вели нас прямиком сюда.

— Боюсь, так и есть, — кивнул Ричард.

— Так что нам делать? — Она повернулась на бок — ей было неудобно лежать на округлившемся животе.

Чуть поодаль, на тропе между заснеженных деревьев и скал, торчащих из белого снежного одеяла, а также на покрытом снегом возвышении, Ричард различил следы крупного горного льва. Ему не нужно было гадать, тот ли это лев, с которым они с Викой столкнулись, когда искали дыхание матери.

— Что ж, — сказал он. — Зедд как-то сказал мне, что не следует добровольно идти в ловушку.

Шейла бросила на него сердитый взгляд:

— Еще одно из ваших правил волшебника?

Ричард криво ей улыбнулся:

— Если такого правила еще нет, то стоило бы придумать.

— Это все, что сказал Зедд?  — уточнила Кэлен.

— По правде говоря, было и продолжение, — признался Ричард. — «...если только у тебя нет выбора».

— Кажется, у нас как раз такой случай, — ответила она.

Когда по горам прокатился раскат грома, все посмотрели на серое небо. Низкие рваные облака бесшумно скользили по небу, застревая в высоких пиках, и сулили плохую погоду.

— Я выросла в похожих горах, — сказала Вика. — Гром и снег высоко в горах — тревожное сочетание.

— Так что будем делать? — спросила Кэлен, проигнорировав замечание Вики и теряя терпение. — Я не в восторге от идеи идти в ловушку. Кому-то понадобились мои дети, и я не собираюсь отдать их или позволить забрать у меня силой. Но я замерзла, хочу перейти через эти горы и оказаться в Эйдиндриле, где намного теплее. Мы не можем вечно лежать тут и смотреть на перевал.

Ричард глубоко вздохнул. Порыв ветра унес облачко его дыхания, пока он изучал зеленые глаза Кэлен.

— Согласен, — улыбнулся он. — У меня есть план.

Кэлен выгнула бровь:

— Хороший?

Он был не в настроении обсуждать детали. Его больше волновало, как избежать ловушки, поджидавшей их в крепости, блокирующей проход. Его беспокоил ветер и надвигающаяся непогода. Прошлой ночью ему пришлось ежиться в наспех сделанном укрытии из сосновых веток. Они не зажигали костра, поужинав вяленым мясом и твердыми дорожными лепешками.

— Сперва, — сказал он, — я должен понять, сможешь ли ты преодолеть эти горы в другом месте. Тогда нам не придется идти в ловушку.

Кэлен нахмурилась:

— Что ты предлагаешь?

Ричард положил руку ей на плечи и притянул к себе, чтобы она видела, куда он показывает.

— Посмотри на выемку слева от перевала, возле того места, где начинает подниматься склон второй горы. Видишь?

— Не уверена. — Кэлен прищурилась. — Ты всегда видел лучше меня и знаешь больше о такой местности.

— Небольшая впадина рядом с крутым подъемом. — Он указал на левый склон перевала: — Тот проход располагается выше города, но может дать нам шанс пересечь горы в обход поселения. Видишь? Чуть выше верхней границы леса.

— Я вижу, — сказала Шейла, которая подползла к нему с другой стороны и наконец разглядела, на что он показывает.

— Я тоже, — подала голос Вика.

— Что с того? — спросила Кэлен. — Что ты придумал?

—Повторяю, это шанс пройти через горы, минуя крепость.

— И избежать ловушки? — спросила колдунья.

— Да, — кивнул Ричард. — Если нам повезет, и там можно преодолеть горы, то никто нас не увидит, а мы вскоре доберемся до Эйдиндрила и Замка Волшебника.

— Тогда чего мы ждем? — спросила Кэлен, согревая дыханием ладони.

— Я жду твоего ответа. Нам предстоит непростое восхождение. Там нет тропы, поэтому придется самим прокладывать дорогу. Будет очень сложно.

— Я беременна, а не беспомощна, — сказала Кэлен. — Не хочу задерживаться здесь больше, чем необходимо. Идем, пока не стемнело.

Глава 8

Дневной свет уже потускнел к тому времени, как они добрались до выемки, которую Ричард заметил из леса. На пути попадались крутые и опасные участки; пробиться через снег над верхней границей леса оказалось непросто.

Ричарду не раз приходилось забираться на уступ, потом ложиться на живот и помогать забраться неповоротливой Кэлен, а еще Бердине, которой не хватало роста, чтобы дотянуться до края. Один раз путь им преградила глубокая пропасть, обойти которую не представлялось возможным, и Ричард повалил пару деревьев, соорудив подобие моста. Чем выше они поднимались, тем сильнее жалил лицо ледяной ветер, продувавший каньоны.

Под толстым снежным одеялом скрывались глубокие овраги и трещины. Когда Кэлен утонула по самые подмышки в одной из таких трещин, Ричарду и Вике пришлось ее вытаскивать. Он срубил по длинному посоху себе и Вике и пошел впереди, разведывая путь. Морд-Сит шагала рядом с ним, нащупывая дорогу. Остальные шли по их следам, чтобы не провалиться в яму, где можно пораниться, а то и хуже.

Когда они приблизились к высокой горе, то смогли как следует рассмотреть впадину у подножия. Было облачно, и солнце уже садилось впереди, очерчивая силуэт горы и проход через скалы.

— Число имеет значение, верно? — спросила Бердина, пока они пробивались через сугробы. — Как в случае с Законом девяток. Вы и раньше говорили, что числа значимы.

Ричард обернулся.

— Да, иногда. В чем дело?

Бердина прищурилась, заслонив ладонью глаза и вглядываясь в серое небо.

— Над нами кружат тринадцать воронов. Это что-то значит? То, что их тринадцать?

— Они следуют за нами с тех пор, как мы сошли с тропы, — сказал Ричард.

— Правда? Я их раньше не замечала. — Голос Бердины стал тише. — Но сейчас они прямо над нами, и я заметила, что они движутся по кругу, не отставая. Имеет ли какое-то значение, что их тринадцать?

Ричард ткнул посохом в снег, нащупывая дорогу.

— Трудно сказать. Многие числа имеют значение. Некоторые более важны, чем другие. Зачастую это зависит от обстоятельств или контекста. Впрочем, могу сказать, что вороны крайне умные птицы, еще и любопытные как кошки.

— Ох, — сказала Бердина, не зная, считать ли это ответом на вопрос. — Я просто подумала, что тринадцать — особое число.

Ричард глянул через плечо на ведьму. На ее лице было непроницаемое выражение, и он решил не развивать тему, а снова двинулся вперед.

Как и остальные, он уже выбился из сил. Идти по глубокому снегу было нелегко. Кэлен шла за Викой, пытаясь ступать по ее следам, но даже если кто-то прокладывал тропу, требовалось тратить немало сил на то, чтобы выдергивать ногу из одной дыры и ставить в следующую. Он видел, что Кэлен чуть не падает от усталости. Он хотел бы остановиться на отдых, но день клонился к вечеру, и она сама захочет идти, пока они могут, и тем более не позволит остановиться из-за нее.

Когда они добрались до впадины, света еще хватало, чтобы продолжать путь. Чем дальше они шли, тем выше становились стены. Создавалось впечатление, что кусок гранитной скалы отломился и упал, оставив пролом, через который можно было пройти. На неровных стенах были небольшие уступы, на которых собирался снег. Эти белые полосы выделялись на фоне серого камня.

В небе, видневшемся между высоких гранитных стен, он видел тринадцать воронов, кружащих в вышине. Вороны иногда следовали за путниками, надеясь поймать мелких зверей вроде полевок, спугнутых людским шумом и топотом. Но Ричард не верил, что эти вороны высматривают полевок.

Он с облегчением увидел, что проход достаточно широк, хотя между отвесными стенами скопился снег, затруднявший продвижение. Наконец-то они преодолеют горы и минуют ловушку. Уже темнело, и все хотели пройти перевал до наступления ночи. Не обращая внимания на усталость, они продолжали пробиваться через глубокий снег. Никто не хотел тратить дыхание на разговоры. Никто не собирался сдаваться. Каждый сосредоточился на том, чтобы просто переставлять ноги.

Словно назло, ветер и снег всё усиливались. Снежинки собирались на ресницах, и их приходилось смаргивать, чтобы что-то рассмотреть.

Через каждые несколько шагов по глубокому слежавшемуся снегу приходилось останавливаться, чтобы отдышаться в разреженном горном воздухе. Всем не терпелось заглянуть за перевал и убедиться, что они действительно нашли путь через хребет и обошли странный город на перевале.

Когда они пройдут через расщелину и начнут спуск, им придется остановиться для отдыха, а может и на ночлег, но Ричард предпочел бы дойти до леса и укрыться среди деревьев. Он видел их макушки впереди — значит, спуск уже близок. Завтра они смогут спуститься из холодных и снежных гор туда, где зима еще не вступила в свои права.

Когда Ричард воткнул посох в снег впереди и сделал очередной шаг, воздух вокруг озарился зеленым светом. Он ни с чем не спутает этот цвет.

Вика, опустив голову, устало брела чуть впереди него. Она сделала еще шаг, и монолитная зеленая стена зажглась в воздухе пред ней.

Ричард потянулся, схватил женщину за руку и дернул назад. Та даже не поняла, что произошло. Она ошарашенно подняла взгляд, осознав, что чуть не ступила в мир мертвых. Она так сосредоточилась на том, чтобы прокладывать путь, что смотрела только на посох, которым ощупывала то место, куда собиралась поставить ногу.

Все застыли, взирая на зеленоватое свечение. Разговоры были ни к чему; все и так всё поняли. В воздухе повисло горькое разочарование.

Кэлен упала на колени и заплакала. Ричард поправил одеяло на ее плечах, прикрыв им уши, а затем обнял жену и прислонил ее голову к своему плечу. Ему было больно видеть ее в таком отчаянии, готовой сдаться. Шейла дотронулась до плеча Кэлен, как и несколько Морд-Сит. Все они разделяли бессловесное отчаяние, охватившее Кэлен.

— Предельно ясно: дальше мы не пройдем, — сказал Ричард, глядя на столпившихся женщин. — Нужно возвращаться.

— Я так устала... — прорыдала Кэлен.

— Солнце уже село, и скоро совсем стемнеет, — сказал Ричард и поднял взгляд. — Нужно укрытие на ночь, где Кэлен согреется. К лесу мы спуститься не сумеем, а каменные стены лишь немного укрывают от ветра.

— Отойдем на безопасное расстояние от границы смерти и выроем снежную пещеру, — сказала Шейла. — В Северной Пустоши часто так делают. Это быстрый способ спастись от ночного холода.

Все еще прижимая к себе голову Кэлен, Ричард кивнул:

— Звучит разумно.

— Вон там подходящее место, — указала Шейла назад, — где снег скопился у скалы. Ветер уплотнил его.

— Тогда поторопимся, пока хоть что-то видно, — сказал Ричард. — Всем нам станет лучше, когда мы укроемся от ветра и поедим.

Морд-Сит под руководством Шейлы принялись раскапывать плотный снег. Когда они вырыли вход в пещеру, колдунья попросила их отступить, а потом выбросила вперед руки, посылая в полость ревущий поток желто-оранжевого пламени. Оно клубилось, растапливая снег все глубже. Шейла держала руки перед собой, исторгая огонь, пока места в укрытии не стало достаточно для всех. Подтаявший снег на боковых стенах быстро замерз, превратившись в ледяную корку.

Ричард взглянул на черные облака через снег, который кружился в порывах ветра, продувавшего расщелину.

— Шторм уже над нами. Нужно спрятаться.

Шейла кивнула.

— Отведите Мать-Исповедницу вглубь пещеры, к каменной стене. Там будет теплее всего, когда скала нагреется от огня. Думаю, мы все согреемся. Ледяные стены удержат тепло, а я могу подогревать скалу при помощи дара.

— Звучит замечательно, — выговорила Кэлен, стуча зубами.

Глава 9

С первыми лучами солнца они покинули уютную пещеру и направились к лесу. Облачка пара от их дыхания медленно плыли по прозрачному чистому воздуху. Выпавший ночью снег замел их следы, и идти было даже сложнее, чем вчера, хотя они и спускались. Ушло много сил, чтобы вернуться в лес, к тому месту, откуда они впервые заметили город поперек горного перевала.

— Что дальше? — спросила Кэлен, когда они остановились отдохнуть на скальном выступе. Ветер сдул с него снег, но камень был ледяным.

Этим вопросом задавались все, но никто не решался его озвучить.

Ричард осмотрел густой лес:

— Найдем укрытие, расчистим снег и разожжем костер. Мы все нуждаемся в пище и отдыхе, чтобы восстановить силы.

— Нет, — сказала Кэлен. — Я имела в виду границу. Что с ней делать? Я не вижу другого способа преодолеть перевал, кроме как через город.

Ричард покачал головой:

— Я не готов. Мы знаем, что там есть люди. Если Золотая богиня сможет их использовать, то нашлет на нас армию Гли. Нужно избежать такого варианта любой ценой. Сначала восстановим силы и все обдумаем, а потом уже будем действовать.

— Так что собираемся делать? — не унималась Кэлен. — Очевидно, что вернуться мы не можем.

Ричард посмотрел на нее:

— Сейчас мы разобьем лагерь.

Он пока не хотел рассказывать, что у него на уме. Ричард срубил несколько молодых деревьев и срезал с них ветки. Самый большой из получившихся шестов он положил на развилки ветвей деревьев и закрепил лозами. Он рубил деревца, а Морд-Сит устанавливали их по обеим сторонам большого шеста, выстраивая подобие крыши. С торца они оставили промежуток — для входа. Ричард убедился, что места внутри хватит на всех.

Наконец, он поманил колдунью:

— Шейла, можешь убрать снег перед входом? Нужно место для костра.

Колдунья создала воздушные кулаки и смахнула снег возле их укрытия. Показалась лесная подстилка. Шейла соскребла влажную листву и ветви, обнажив монолитную скалу.

Морд-Сит несколько часов кряду собирали сосновые, еловые и бальзаминовые ветви и прилаживали их к шестам. Крыша защитит от ветра, если он снова поднимется, и поможет удержать тепло.

В это время другие две женщины собирали сухой валежник для костра. Они сложили дрова, и когда начало темнеть, Шейла зажгла огонь. Костер быстро разгорелся. Сосновые дрова потрескивали, посылая в воздух искры.

Пока Ричард расставлял леску в ручье неподалеку, а Кэлен сидела на корточках у костра, грея руки, Бердина, Вэйл и Рикка расстелили одеяла внутри шалаша. Места внутри было немного, но теснота только поможет им согреться. Нида и Кассия принесли еще хвороста и сложили в стороне, чтобы ночью подкидывать в костер. Потрескивающий огонь освещал деревья и отбрасывал резкие тени.

Когда дров было припасено достаточно, они собрались у огня, чтобы разделить скудную трапезу. Все были голодны и почти не разговаривали, откусывая вяленое мясо или соленую рыбу. Такая еда не доставляла удовольствия, но утоляла голод. Они зачерпывали снег медными кружками и ставили их к огню, чтобы добыть воду.

После ужина Морд-Сит распределили вахту. Ричард позволил им уговорить себя спать всю ночь. Он знал, что ему нужен отдых. Как только с едой было покончено, все забрались в шалаш — кроме Вики и Ниды, которые дежурили первыми.

Ричард прижал к себе Кэлен. Все его тело болело от изнурительного похода к ущелью и обратно, и наверняка она чувствовала себя не лучше. Их усилия оказались напрасны, и граница повергла всех в уныние. Утешало лишь присутствие Кэлен. Он тихо наслаждался возможностью держать ее в объятиях, но в считанные минуты его сморил сон.

При первом проблеске света Ричард проснулся, услышав, как Рикка подкладывает дрова в огонь. Он сел и потянулся, стараясь не шуметь. Кэлен еще спала, но, когда он начал вылезать из-под одеяла, проснулась.

Он предложил ей поспать еще и с облегчением увидел, что она снова легла. Выбравшись из низкого шалаша, он заприметил несколько молодых деревьев и принялся за работу: срезал деревца ножом и согнул их в петлю. Достав из своего мешка кожаные ремешки, он оплел ими каждую петлю.

Когда он закончил, все уже проснулись. Они быстро перекусили дорожными лепешками, сонно потирая глаза.

— Ладно, — не выдержала Кэлен. — Мы отдохнули. Что теперь?

Ричард, положив предплечья на колени, жевал твердую лепешку и не торопился с ответом.

— Вы все останетесь здесь и отдохнете.

Шейла, Вика и Кэлен одарили его подозрительными взглядами.

— А ты что будешь делать, пока мы «отдыхаем»? — спросила Кэлен.

— Я собираюсь подняться в горы по другую сторону от города и посмотреть, нет ли там прохода.

— Значит, хочешь посмотреть, есть ли граница в той стороне, — сказала Кэлен, поняв его намерения.

— Нужно знать точно, есть обходной путь или нет.

— Тогда лучше идти всем вместе, — сказала Кэлен.

Остальные смотрели то на одного, то на другого, не желая влезать в противостояние недовольства Кэлен и решимости Ричарда.

— Нет, — возразил он. — Один я пойду быстрее. Нет смысла подвергать тебя опасности — ведь подъем может закончиться так же, как вчера. Если найду путь, то вернусь к вам. А вы к тому времени будете отдохнувшими и готовыми идти.

— Один вы не пойдете, — наконец сказала Вика. — Я отправляюсь с вами.

— Не в этот раз.

— Почему? — спросила Кэлен. — Почему ты не можешь взять с собой хотя бы Вику?

— Потому что я хочу, чтобы в мое отсутствие все остальные охраняли тебя. Вот почему.

Вика явно расстроилась.

— Магистр Рал, я...

— Оставайся здесь и защищай Мать-Исповедницу. Мы не знаем, насколько тут опасно. В ее утробе наша надежда на будущее всего мира. Я хочу, чтобы вы ее защищали. — Он встал, поднял свой мешок и закинул его на плечо, а еще взял лук, прислоненный к стене шалаша. — Это не обсуждается. Проверьте рыболовные лески — надеюсь, они обеспечат вас свежей рыбой. Я вернусь, как только смогу.

— Вы говорили, что мы должны оставаться вместе, — сказала Бердина. — Из-за Закона девяток.

— Я делаю то, что считаю правильным, — сказал он. — Не нужно девять человек, чтобы тащиться по глубокому снегу и исследовать местность. Разведывать путь я и сам умею.

Бердина указала через деревья на воронов, пристроившихся на ветках:

— Можете пристрелить из лука нескольких птиц, чтобы их стало меньше?

— Не получится, — сказал Ричард.

— Почему?

— Потому что вороны не позволят.

Бердина наморщила нос.

— Не позволят? Это еще как понимать?

— Смотри, — указал Ричард на птиц, сидевших на ветках сосны.

Он повернулся к птицам спиной, быстро натягивая лук. Второй рукой он выхватил стрелу из колчана за плечом и тут же наложил ее на тетиву. Он повернулся к воронам. Прежде чем он успел поднять лук, чтобы прицелиться, птицы закаркали, замахали крыльями и в одно мгновение исчезли среди деревьев.

Ричард приподнял бровь, глядя на Бердину, убрал стрелу в колчан и повесил лук на плечо.

— Как я и говорил, вороны до безобразия умны. Но это не простые вороны. Я хочу, чтобы Кэлен была под охраной, пока меня нет. — Он обвел женщин взглядом. — Это ясно?

Когда Шейла и Морд-Сит кивнули, он сел на край камня и приладил к сапогам изготовленные им снегоступы.

— Все это довольно жутко, — сказала Бердина, глядя вслед исчезнувшим птицам. — Они словно следят за нами.

— Так и есть, поэтому они вернутся, — ответил Ричард. — А вы присмотрите за Кэлен, пока не вернусь я. Прошу вас, — добавил он.

Не дожидаясь возражений, Ричард пошел прочь. Он с удовольствием отметил, что в снегоступах идти гораздо удобнее, легче и быстрее.

Глава 10

Ричард быстро зашагал через лес. Как он и ожидал, один ворон отделился от стаи и последовал за ним. Ловко петляя среди ветвей, он опередил Ричарда и со взмахом черных крыльев уселся на ветку, ожидая, пока человек пройдет под ним. Ворон повернул голову и устремил на Ричарда черный блестящий глаз.

Черные глаза птицы напоминали ему глаза Гли. За ними постоянно кто-то наблюдал, и они никогда не оставались одни. На них давило осознание, что их непрестанно изучают, высматривая слабости и подходящий момент для атаки.

Он мог бы убить ворона, если б захотел — его представление с луком лишь показало остальным, что это не просто дикие вороны. А еще он знал, что смерть птицы ничего не даст, поэтому еще не время раскрывать свои возможности.

Кроме того, сама птица ни в чем не виновата. Ее использовали. Примерно так же богиня использовала ничего не подозревающих людей, когда смотрела их глазами. Вороны ему даже нравились, хотя зачастую были слишком шумными.

В снегоступах идти по снегу было гораздо легче. Да, они не идеальны, но задачу свою выполняли. Ноги не утопали в снегу на каждом шагу, и он мог идти почти как по голой земле.

Он не знал, почему не додумался до этого днем раньше, когда они пробивались к ущелью. Наверное, он слишком сосредоточился на надежде найти обход, чтобы четко мыслить. Он ругал себя, ведь такие промахи могли стать фатальными. У них и так много проблем — даже больше, чем думают остальные, — и Ричард должен сохранять ясность мысли. Это единственное, что могло их спасти.

Он не переживал за женщин в лагере, там им ничего не угрожало. Опасность находилась в крепости на перевале. Там в центре паутины их поджидал паук.

Проход слева от города заблокирован границей, теперь нужно проверить справа. Он должен узнать, могут ли они пройти к Замку Волшебника, минуя город, или граница не позволит.

Он шел все утро, преодолев большее расстояние, чем смог бы с Кэлен и остальными. Кэлен никогда не жаловалась на трудности, но из-за беременности ей сложно было идти быстро. До беременности она всегда могла держать его темп, а иногда ему даже было за ней не угнаться. Но теперь все было по-другому.

Поднявшись выше леса, он остановился и обернулся. Ворон сидел на голой ветке и смотрел на него. Ричард повернулся и пошел дальше, тяжело вдыхая разреженный воздух.

Через некоторое время он снова остановился и заслонил глаза рукой от яркого солнца, чтобы осмотреть склон горы. Намеченный путь вряд ли мог перевести через горы, но он хотел подтвердить свои подозрения. Ситуация критическая, и он должен проверить даже ненадежные тропы.

Было уже далеко за полдень, когда ему пришлось снять снегоступы и начать восхождение по голой скале, с которой воющие ветры сдули почти весь снег. По крайней мере, сейчас ветер стих. Подниматься было трудно, но он продолжал идти без отдыха. Некоторые уступы были так высоки, что приходилось подпрыгивать и хвататься пальцами за край, а потом подтягиваться. После таких упражнений он подолгу лежал на спине, задыхаясь от недостатка кислорода.

Ноги болели от напряжения, а высота вызывала не только одышку, но и тошноту. Он знал, что нужно добраться до места, которое так или иначе даст ответ на его вопрос, а потом можно будет спускаться.

Вскарабкавшись на очередной уступ, он увидел впереди относительно пологий участок. Когда он пошел дальше, ему открылся вид на непроходимый заснеженный лес по ту сторону хребта. Спуститься там было невозможно, но сейчас это неважно, поэтому он продолжил идти.

На полпути к широкому краю обрыва он резко остановился, когда в воздухе возникло зеленое свечение. Еще один осторожный шаг, и перед ним появилась зеленая стена.

Граница, которую он ожидал, но надеялся не найти. Он не испытал радости от доказательства своей правоты.

Ричард попятился от границы, и та стала невидимой и прозрачной. Он уселся на выступ по колено высотой и закрыл лицо руками, разочарованный открытием. Он знал, что здесь наверняка будет граница. Теперь нет надежды избежать уготованного им в крепости.

Когда он поднял взгляд, то заметил горного льва, сидевшего в отдалении. Его шкура сливалась со скалой. Когда их взгляды встретились, зверь встал и потянулся, выгнув спину и вытянув вперед лапы. Длинные острые когти вышли из подушечек лап и проскребли по камню. Большой кот не сводил с Ричарда взгляда.

Ричард, глядя на лоснящегося зверя, поднял меч на несколько дюймов из ножен, а потом отпустил его, недвусмысленно продемонстрировав свои намерения.

— Скажи своей госпоже, что я иду к ней, — крикнул он горному льву.

Зверь смотрел на него еще мгновение, а потом развернулся и умчался прочь. Ричард знал, к кому тот возвращается.

Теперь он был уверен, что у них нет выбора.

Глава 11

Кэлен грелась у костра. Услышав птичий крик, издаваемый Морд-Сит, она встала. Шейла тоже поднялась.

— Думаешь, это Ричард? — спросила колдунья.

— Это он. Нида подала бы другой сигнал в случае опасности или визита чужака. Он, наконец, вернулся.

Кассия оглянулась на деревья, из-за которых послышался птичий крик, затем подкинула в костер хвороста и тоже встала. На вертеле жарились кролики, источая аппетитный запах, но Кэлен слишком переживала, какие новости сообщит Ричард, и не могла думать о еде.

Когда она заметила его с Нидой между деревьев, то подбежала к Ричарду и повисла у него на шее. Одиночество и мучительное беспокойство, одолевавшие ее весь день, испарились при виде Ричарда. Из-за беременности она хотела постоянно быть рядом с мужем.

— Я так рада, что ты вернулся. — Она поцеловала его в шею. — Я волновалась. — У нее отлегло от сердца после его благополучного возвращения, но от мрачного выражения его лица у нее снова скрутило живот. Она указала на костер: — Кассия и Вэйл расставили силки и поймали несколько кроликов. На твою леску попалась рыба. Ты как раз вовремя, сейчас будем есть — все вместе. Садись и съешь что-нибудь. Ты, наверное, голоден.

Она видела, что он чем-то глубоко обеспокоен, поэтому не хотела давить. Скоро он и сам обо всем расскажет. Судя по его виду, новости вряд ли хорошие.

Обнимая ее за талию, он подошел к костру, а потом сел на землю, скрестив ноги. Огонь горел со вчерашнего дня, поэтому успел нагреть скалу, и холод их не донимал.

Кассия оторвала большой кусок мяса от уже готового кролика, лежавшего рядом с огнем, чтобы не остывал. Она широко улыбнулась, когда Ричард взял у нее мясо.

— Мы расставили силки, как вы учили, — сказала она.

Ричард улыбнулся ей в ответ:

— Я горжусь вами. У вас хорошо получилось.

— Не хотите рассказать, куда и зачем ходили? — спросила Шейла, явно не желая дожидаться, пока он сам поднимет эту тему.

— Я должен был убедиться, что граница есть и по другую сторону города. И она там есть.

Эта огорчительная новость не стала сюрпризом.

— Нам не нужно было идти всем вместе, чтобы выяснить это. В одиночку я управился быстро, — продолжил он. — Теперь мы знаем, что граница делает большую петлю вокруг нас и, скорее всего, вокруг Народного Дворца. И эта петля затягивается все туже.

Бердина подалась вперед:

— Куда она нас тянет?

Ричард откусил крольчатину, глядя ей в глаза, а потом указал мясом себе за спину.

— В крепость на перевале. Полагаю, если мы останемся здесь, граница приблизится и вынудит нас войти в город. Или умереть. Кто-то не хочет, чтобы мы ушли — и укрылись от них в Замке Волшебника.

Кэлен ничего не сказала. Слова Ричарда ее не удивляли. Злили, но не удивляли.

— Но зачем? — не успокоилась Бердина. Она оторвала еще кусок мяса и передала Ричарду.

— Разве не очевидно? — тихо спросила Кэлен, глядя на потрескивающее пламя. — Чтобы заполучить детей Д'Хары, которых я ношу под сердцем. — Она встретилась взглядом с Ричардом. Его серые глаза выражали согласие.

— Если граница охватывает такую обширную территорию, — сказала Шейла, — то что станет с людьми, которые на нее натолкнутся? Между городами много кто путешествует: торговцы, купцы, обычные люди. Они могут встретить на своем пути границу. Что с ними тогда будет?

— Если они достаточно глупы или неудачливы, чтобы пройти через границу, то они умрут, — категорично сказал Ричард. — По мере приближения к границе появляется предупреждение — зеленое свечение. Если они из любопытства продолжат идти и сделают лишний шаг, то будет слишком поздно поворачивать назад.

— Разве того, кто создал эту границу, не заботит гибель людей? — спросила Кассия.

— Нет, — ответил Ричард. — Они хотят добиться своего, и остальное их не волнует. Им все равно, сколько невинных людей погибнет от их действий.

— Но кто? — Шейла всплеснула руками. — Кто все это делает? Он явно не один. Никто не может обладать такой мощью, чтобы в одиночку использовать ваш дар для создания границы смерти. Вы говорили, одаренные способны объединять свой дар и творить то, на что каждый из них не способен по отдельности. Их несколько. Но кто это?

— Кто-то очень целеустремленный, — только и сказал Ричард.

Кэлен знала, кто поджидает их в укрепленном городе.

Шейла подняла было руки, но тут же в отчаянии уронила их на колени.

— Дело не только в границе. Вспомните странный лес, в котором мы так долго блуждали. Подозреваю, они не только создали лес, но и спровоцировали выкидыш у Матери-Исповедницы. Я просто не знаю, кто это может быть.

Ричард внимательно посмотрел на нее:

— Довольно скоро ты это выяснишь. — Он повернулся к Морд-Сит. — Пакуйте вещи. Мы уходим.

— Сейчас? — спросила Кэлен. — Но скоро стемнеет.

— Мне надоело тратить время впустую и позволять кому-то нас контролировать. Небо чистое, и скоро взойдет луна. Лунный свет и снег позволят различать дорогу. Пойдем в город сейчас — когда нас не ждут, — и покончим с этим.

Глава 12

Снег похрустывал под ногами, а в холодном неподвижном воздухе Кэлен чувствовала запах древесного дыма, смешанный с ароматом бальзамина и ели.

Они поднимались по тропе, отмеченной пирамидами. Ричард и Вика шли впереди, ощупывая снег посохами на предмет скрытых ям. Кэлен и Шейла шли за ними, а остальные Морд-Сит замыкали шествие. Если в крепости и были часовые, их пока не заметили.

Ночь стояла ясная, и лунного света хватало различать дорогу. Немного сложнее было пересекать темные лужи теней от густых крон деревьев, но свет отражался от снега и помогал что-то разглядеть.

На особенно темном участке густого леса Ричард попросил Шейлу зажечь сделанный им факел. Поскольку они направлялись прямиком в город, их и так скоро заметят, поэтому не имело значения, выдаст ли их факел. Когда они снова вышли на яркий лунный свет, Шейла затушила факел в снегу.

Крепость была намного дальше, чем показалось им вчера. После длинного изматывающего подъема они смогли рассмотреть город, который оказался не только намного крупнее, но и с гораздо более сложной архитектурой.

На некоторых участках стена переходила в стены многоэтажных зданий, квадратные окна которых смотрели на подход к перевалу. Скорее всего, это были жилые здания. Еще больше строений сгрудились позади, поднимаясь по склонам и напоминая плотно поставленные строительные блоки.

Сам перевал был шире, чем думала Кэлен, да и плотно застроенный город превосходил размерами все ее ожидания. Внушительная стена тянулась от крутого склона левой горы до такого же крутого склона справа. Теперь Кэлен смогла рассмотреть все вблизи, и от нее не ускользнуло, с каким тщанием выстроена эта грозная преграда. Подточенная водой и временем стена словно простояла здесь не одну тысячу лет.

Когда тропа подвела их ближе, они заметили большой проем в форме арки. Массивные створки ворот, сделанные из дерева и обитые железными полосами, были открыты. Железная решетка позади ворот была приподнята, позволяя пройти, но нижний ее край ощетинился шипами, способными сокрушить человека. По ту сторону арки Кэлен разглядела широкие ступени, залитые лунным светом.

— Что это за следы? — указала посохом Вика.

Кэлен опустила взгляд и увидела на тропе многочисленные следы крупного зверя.

— Горного льва, — даже не взглянув, ответил Ричард.

— Так и думала. — Вика хмуро на него посмотрела. — И идут они прямиком в арку. Зачем горному льву входить в крепость?

— Полагаю, скоро выясним, — сказал он, явно не желая говорить.

Кэлен не понравился его ответ, который и ответом не был. Он знал больше, чем говорил. Признаться, она тоже. Но ей не хотелось озвучивать свои подозрения и страхи.

Она поглядывала наверх, но не видела стражников. Когда они вошли в арочный туннель, то смогли оценить толщину стены. Наверное, здания на гребне занимали всю ширину стены. Все бдительно смотрели по сторонам, ожидая неприятностей. Кэлен подумала, что распахнутые ворота и поднятая решетка походили на гостеприимно разинутую пасть зверя. Когда они начали подъем по широким ступеням, Ричард сделал знак Морд-Сит, и те рассредоточились: кто-то побежал вверх по лестнице, а кто-то бросился к стенам.

Когда они добрались до вершины длинной лестницы, открывшийся вид ошеломил Кэлен. По обеим сторонам широкой тропы раскинулись ряды растений. Вдалеке, за полями невысоких трав, виднелись здания — скорее всего, жилые. Строения теснились у подножий гор по обеим сторонам, наползая на крутые склоны.

Ричард остановился и наклонился, поднимая большой лист растения, а потом посмотрел на Шейлу. Перед ним была длинная гряда растений с листьями в форме кулака.

— Дыхание матери, — не верила глазам колдунья.

За грядкой с дыханием матери виднелись длинные ряды разнообразных трав: высоких и тонких, приземистых и пышных, с синими цветами, с желтыми... Ярко-голубые бабочки порхали над растениями в лунном свете, садясь на цветы в поисках нектара. По обеим сторонам от мощеной дорожки тянулись бесчисленные ряды всевозможных растений. Кэлен узнала лишь некоторые. Здесь были экзотические растения причудливой формы, непохожие ни на что, виденное ранее.

Возле далеких строений располагались загоны с животными. Кэлен разглядела свиней и овец. Судя по размеру некоторых загонов, соседние здания были коровниками.

Поселение больше походило на небольшой город, чем на деревню. На возвышенностях по обеим сторонам перевала стояли прямоугольные каменные здания, а на относительно ровном участке за полем и загонами теснилось еще больше строений. В основном они были маленькими, но встречались и двух-, трех-, даже четырехэтажные. Кэлен показалось, что каждое здание было отдельным домом. Как и каменные стены, все окна были квадратными и лишенными украшений. Ни одно из зданий нельзя было назвать привлекательным или хоть как-то выделяющимся. На крышах лежала одинаковая черепица, придававшая строениям простой и непримечательный вид. Лишь в нескольких окнах горели лампы.

— Внутри стен совсем не холодно, — заметил Ричард, оглядывая грядки.

Кэлен тоже огляделась, понимая, что он прав. И снега тут не было. Казалось, они попали в теплую весеннюю ночь, где совсем не ощущалось дыхание зимы. Все растения выглядели зелеными и здоровыми, словно стена защищала от снега и холода.

Шейла удивленно озиралась:

— Воздух настолько теплый, что здесь растут редкие травы.

— Думаю, все мы понимаем, что тут не обошлось без магии, — сказал Ричард.

Морд-Сит вернулись с разведки и образовали защитное кольцо вокруг Ричарда и Кэлен. Кольцо сузилось, когда они заметили вдалеке мужчину, идущего к ним по мощеной дорожке. Незнакомец поднял руку в дружелюбном приветствии. У него была странная походка с манерой раскачиваться из стороны в сторону — словно колени плохо его слушались.

— Добро пожаловать! — крикнул он, когда был еще довольно далеко, и снова приветственно махнул рукой.

Негнущиеся колени не позволяли ему идти быстро, но он изо всех сил спешил навстречу посетителям. Наконец, он остановился перед ними, часто и хрипло дыша.

— Добро пожаловать, — повторил он. — Мы ждали вас завтра, а не поздней ночью, но все равно — добро пожаловать! Я Железный Джек.

Кэлен догадалась, откуда такое прозвище. Довольно плотный мужчина с толстой шеей, пышной рыжей бородой и густыми непослушными волосами, тоже огненно-рыжими, был уже немолод, но казалось, что этот человек сделан из железа; его рыжие волосы походили на ржавчину. Он побывал во многих битвах, наградивших его шрамами.

Кэлен шагнула вперед, выставив назад ладонь — знак Ричарду помолчать.

— Я Мать-Исповедница.

Ричард выгнул бровь, когда мужчина не отреагировал и не проявил почтения.

Кассия шагнула вперед, эйджил взлетел в ее ладонь.

— Возможно, ты плохо расслышал. Это Мать-Исповедница. Ты должен опуститься хотя бы на одно колено; а лучше на оба, если у тебя есть здравый смысл.

Он улыбнулся, небрежно махнув рукой:

— Мои колени плохо меня слушаются. Простите, но я просто не могу преклонить их.

Железный Джек вовсе не выглядел обеспокоенным, в отличие от Кассии.

— Тогда я помогу тебе...

— Все в порядке, — сказала Кэлен, мягко беря Кассию за предплечье и увлекая назад. — Видно же, у него больные колени.

Кассия выглядела так, словно готова кого-нибудь покусать.

— Шея-то у него не болит. Мог хотя бы голову склонить.

Жизнерадостность на лице Джека несколько угасла.

— Если это ускорит процесс... — Он обозначил кивок. — Мать-Исповедница, добро пожаловать.

Краем глаза Кэлен заметила, как Ричард двумя пальцами приподнимает меч в ножнах. С тех пор, как его нарекли Искателем, она много раз видела, как он проверяет оружие, когда ожидает конфликта.

На этот раз меч не сдвинулся. Ножны приподнялись вместе с оружием, словно приросли. Ричард постарался не выдать удивления, но Кэлен все поняла по его изменившейся позе. Обычно ее не слишком волновало, когда ей не выказывают должного уважения, но теперь забеспокоилась всерьез.

Она перевела взгляд с Ричарда на Железного Джека, чтобы не привлекать внимания к проблеме с оружием.

— Что это за место? — спросила она.

— Как, вы не знаете? — Джек поднял руку и величественно обвел окрестности. — Вы прибыли в Биндамун.

— Биндамун? Мы в Биндамуне? — спросила Шейла, удивленно нахмурившись и делая шаг вперед. — Я слышала о нем.

Напряжение на лице Железного Джека сменилось прежней жизнерадостностью.

— Тогда вы знаете, сколь удивительно это место.

Ричард бросил на колдунью подозрительный взгляд.

— Ты же из Северной Пустоши. Откуда ты знаешь про Биндамун?

— Некоторые жители Пустоши отправлялись в Биндамун за редкими травами. Целители считают это место священным и совершают сюда паломничество для сбора трав.

Ричард повернулся к крупному мужчине.

— Ты сказал, вы нас ждали.

— Верно, — подтвердил мужчина, словно этого ответа было достаточно.

— Почему? — Ричард явно хотел узнать больше.

— Королева сказала, что вы придете.

— Королева, — безразличным тоном повторил Ричард.

— Да, королева. — Железный Джек развернулся и указал на изящное высокое здание на скале: — А там ее зимний дворец.

— Нам нужно увидеться с этой королевой, — сказал Ричард. — Сейчас.

Веселье снова исчезло с грубого лица Железного Джека. Он поднял брови:

— Ох, боюсь, это невозможно.

Глава 13

— По какой причине? — спросил Ричард.

Мужчина пожал плечами:

— Сейчас ночь, если не заметили. Никто не захочет будить королеву посреди ночи, в том числе и вы. Подождите до утра.

— До утра? — Ричард не скрывал недовольства. — Думаешь, мы будем ждать до утра, чтобы увидеть эту вашу королеву?

Железный Джек безрадостно улыбнулся:

— Именно. Вы сможете увидеть ее утром — если она вообще пожелает вас увидеть, — и тогда, когда она скажет. Она не обязана потакать чужакам. А пока я отведу вас в гостевые покои, где вы будете ожидать разрешения на аудиенцию.

— Звучит резонно, — сказала Шейла, дергая Ричарда за рукав, чтобы он позволил ей вести переговоры.

Когда он нахмурился, она ответила ему странной улыбкой и расширила глаза, чуть подавшись к Ричарду. Кэлен поняла, что у колдуньи есть свои причины не настаивать на встрече, и она не собиралась говорить о них при грузном мужчине. Она просто надеялась, что Ричард с ней согласится.

Ричард повернулся к Железному Джеку:

— Час уже поздний, и я согласен, что наша настойчивость могла показаться грубой. Что ж, веди нас в покои.

Шейла слегка расслабилась. Джек лукаво улыбнулся Ричарду, и Кэлен подумала, что сейчас эти двое подерутся — прямо посреди поля целебных трав с голубыми бабочками.

Железный Джек все же отвел глаза и развернулся, зашагав через поле. Когда тропинка пред ними разделилась и разошлась в нескольких направлениях, их проводник свернул направо. По мере приближения к городу дорожка круто пошла вверх и вскоре принялась петлять меж зданий, которые, хотя и были одинаково прямоугольными, стояли как-то криво — наверное, пришлось строить там, где позволял горный склон.

Через каждые несколько футов в мостовую были вмонтированы тяжелые деревянные балки — своего рода ступени, помогавшие не поскользнуться на мокрой дороге. Они словно шли по каньону, образованному стенами из гладких коричневато-серых блоков с темными швами между ними. Тропа была такая узкая, что по ней не смог бы проехать фургон. Когда на пути попалась небольшая тележка, стоявшая у темно-зеленой двери, пришлось протискиваться мимо нее боком.

Вскоре они оказались перед длинным приземистым строением, позади которого виднелись такие же здания. В каждом было много дверей — видимо, дома были разделены на отдельные покои.

Джек открыл ближайшую старую деревянную дверь:

— Эти жилища предназначены для визитеров, покупателей, продавцов и тех, кто в Биндамуне проездом и желает остановиться на ночь. — Он указал на двери низкого каменного строения. — Тут найдется по комнате для каждого из вас. Я не знаю, что из еды сейчас можно раздобыть, но попрошу кого-нибудь принести вам ужин.

— Спасибо, Железный Джек, — сказала Шейла, делая шаг вперед, пока никто не успел заговорить. — Мы все не против перекусить и отдохнуть.

Он склонил голову и еще раз лукаво улыбнулся, окидывая их взглядом.

— Тогда желаю хорошо отдохнуть. Я приду утром, чтобы отвести вас к королеве, если она согласится принять посетителей.

Как только мужчина ушел, Ричард подтолкнул всех Морд-Сит к открытой двери, затем завел внутрь Кэлен и Шейлу, вошел сам и закрыл дверь. Колдунья зажгла лампу на маленьком столике и еще одну — на полке у каменной стены. Здесь были только кровать и стол со скамьями по обеим сторонам. Даже окна не было.

— Я не хочу, чтобы мы расходились по разным комнатам, — сказал Ричард.

— Вынуждена согласиться, — сказала Шейла. — Здесь все не то, чем кажется.

Бердина саркастически выгнула бровь:

— Какая неожиданность.

Колдунья перевела взгляд с Бердины на Ричарда:

— Железный Джек одарен — колдун или даже волшебник. Не могу определить, но точно знаю, что у него есть дар.

Ричард и Кэлен переглянулись.

— Он волшебник? — спросила Кэлен. — Как Ричард?

— Нет второго такого волшебника, как лорд Рал, — сказала она.

— Но он могущественный? — продолжила расспросы Кэлен.

Шейла расстроенно пожала плечами.

— Я не слишком разбираюсь в волшебниках. Уверена, его силы хватит, чтобы доставить нам кучу неприятностей.

Ричард снял перевязь через голову и протянул кончик ножен Вике и Кассии:

— Держите ножны, а я попытаюсь достать меч.

Несмотря на растерянный вид, две Морд-Сит ухватились за ножны, широко расставив ноги. Ричард взялся за рукоять и изо всех сил потянул на себя меч. Женщины согнули ноги в коленях и попятились. Ричард потянул сильнее, и упиравшиеся Морд-Сит заскользили по деревянному полу.

Кэлен встревожилась, что меч не выходит из ножен, хотя те не были погнуты или помяты. Наконец, Ричард счел, что этот метод не работает.

Шейла озабоченно нахмурилась.

— Позвольте взглянуть.

Когда он передал перевязь, она взяла оружие одной рукой, а второй провела вдоль золотых с серебром ножен с искусной гравировкой.

Через некоторое время она вернула перевязь:

— Не могу определить, как именно, но клинок заблокирован неким заклинанием.

Ричард покачал рукоять в безуспешной попытке обнажить меч, а потом посмотрел на колдунью.

— Можешь сломать это заклинание?

— Вы же боевой чародей. — Шейла выгнула бровь. — Разве вы не можете сами его разрушить?

Ричард в ответ лишь улыбнулся. Кэлен не смогла уловить его настроение. Прежде чем она успела обдумать выражение его лица, Шейла сочувственно покачала головой.

— Потребуется гораздо больше сил, чем у меня есть, чтобы преодолеть магию, удерживающую меч в ножнах. Скорее всего, тут довольно простая для одаренного уловка — он просто сплавил меч с ножнами, чтобы его нельзя было вытащить. Такой способ отключить магию меча намного проще, чем попытка подавить его невероятную силу.

Ричард кивнул, надевая перевязь через голову — он не хотел оставлять оружие, даже если сейчас не мог им воспользоваться. Кэлен до сих пор с трудом верила, что у него не получилось извлечь клинок из ножен.

— Искатель — сам по себе оружие, — напомнила она. — Меч — лишь инструмент.

Ричард улыбнулся ей:

— Ты права.

— Может, Железный Джек и наделен даром, — сказала Вика, — но магистр Рал — боевой чародей. Магистр справится с рыжеволосым тупицей. Он убил легионы Гли и определенно сумеет оторвать голову этому несносному Железному Джеку, если понадобится.

— Надеюсь, ты права, — вздохнула Шейла. — Я ни в коей мере не принижаю способности магистра Рала — я видела, как он творит невероятное, — но Железный Джек не так прост, как кажется.

Кэлен шагнула ближе:

— Например?

— Не знаю, — покачала головой Шейла, не скрывая огорчения, — но я постоянно размышляю, почему мы здесь.

— Ты про границу? — уточнила Кэлен.

— Да. И не забывай о странном лесе и обо всем остальном. Границу установил какой-то человек или группа людей, используя дар лорда Рала. Если они так сильны, то...

Вика уперла кулаки в бедра:

— Думаешь, у магистра не хватит сил с ними справиться?

Шейла страдальчески скривилась из-за того, что ее неправильно поняли.

— Я этого не говорила, я лишь упомянула тот факт, что некие люди сумели украсть его способности и использовать их для создания границы. По-моему, очевидно, что они специально привели нас сюда. Я только хотела сказать, что мы имеем дело с кем-то очень опасным и не можем полагаться на догадки — ни в отношении Железного Джека, ни в отношении тех, кого еще можем здесь встретить. Самонадеянность часто приводит к смерти.

Взгляд Вики смягчился.

—Ладно, тут я соглашусь: магистр Рал часто бывает излишне самонадеян. Ему не помешало бы предоставлять решение проблем нам.

— Что бы тут ни происходило, — сказал Ричард, раздраженный тем, что о нем говорят в третьем лице, — это очень опасно, и нам не следует применять магию, пока мы не выяснили, с кем имеем дело.

— О том и говорю, —с облегчением кивнула Шейла.

Стук в дверь прервал их обсуждение. Когда Ричард открыл, застенчивая женщина с подносом заглянула в комнату и удивленно заморгала. Затем она посмотрела в сторону. Ричард тоже выглянул на улицу, а Кэлен увидела через проем, что у других дверей стоят женщины с подносами и не понимают, почему на их стук никто не отвечает. Все они были в строгих коричневых платьях с белыми передниками.

— Вы не пошли в свои комнаты, — удивленно сказала женщина, явно не зная, как ей поступить.

— Скоро все разойдутся по своим комнатам, — дружелюбно ответил Ричард, стараясь успокоить служанку. — Мы обсуждаем свое прибытие в удивительный Биндамун.

Его слова сработали, и она расслабилась. Молодая женщина даже улыбнулась:

— Биндамун — определенно удивительное место.

— А что вы думаете насчет королевы? — как бы невзначай поинтересовался он.

Улыбка испарилась, и она склонила голову, боясь встретиться с ним взглядом.

— Я никто, сэр. Никогда не видала королевы, поэтому у меня нет причин высказываться о ней.

— Понимаю, — сказал Ричард, забирая поднос с супом.

Она сделала шаг назад и поманила остальных служанок. Когда те приблизились, несколько Морд-Сит забрали миски с дымящимся супом, чайники с горячим чаем, чашки и отнесли все это на стол. Опустошив подносы, они уставились на служанок. Те, боясь поднимать глаза на Морд-Сит, склонили головы, сунули подносы под мышки и поспешили прочь.

Та, что пришла первой, низко поклонилась несколько раз.

— Приятного аппетита.

Когда она торопливо ушла прочь, Ричард закрыл дверь.

— Я не хочу, чтобы мы разделялись и ночевали в разных комнатах. Нужно держаться вместе.

— Полностью согласна, — сказала Вика.

Остальные Морд-Сит кивнули, выражая солидарность.

Шейла подошла к столу и пристально посмотрела на суп, а потом обернулась к остальным, шевеля пальцем в воздухе над одной из мисок.

— Не советую это есть.

— В чем проблема? — спросила Кэлен.

— Кажется, я чую мерзкую магию, витающую вокруг еды.

— Хочешь сказать, еду заколдовали? — уточнил Ричард.

— Да. Но я не знаю, что это за заклинание. Возможно, оно вполне безобидное и просто поможет нам заснуть, но я думаю, что лучше не есть это — на всякий случай.

Положив основание ладони на навершие меча, запертого в ножнах заклинанием, Ричард барабанил пальцами по обвитой проволокой рукояти и задумчиво хмурился, глядя на женщин.

— Почему мы здесь?

— Чтобы увидеть королеву? — спросила Бердина.

— Нет, — покачал головой Ричард. — Мы пришли сюда, потому что граница не оставила другого пути через горы. Но тропа, приведшая нас в эту ловушку, также ведет к перевалу. Это нам и нужно: оказаться по другую сторону хребта — в Срединных землях. Зачем нам встречаться с королевой? Нам нужно уйти отсюда до того, как Золотая богиня увидит нас глазами здешних людей и пошлет Гли. Пока что нам везло, и мы отбивались от них. Но я не хочу испытывать удачу и драться с ними снова.

Шейла перевела обеспокоенный взгляд с Ричарда на Кэлен и обратно.

— А как же Железный Джек? Он одаренный. Вы не можете использовать меч, потому что он его заколдовал.

— Надеюсь, он отправился в постель. — На лице Ричарда появилось мрачное выражение. — Но если он попытается навредить, я воткну свой меч в его сердце прямо в ножнах.

— Наконец-то в ваших словах появился смысл, — всплеснула руками Вика.

Ее сестры по эйджилу согласно кивнули.

Глава 14

Кроме тощего серого кота, искавшего еду в кучах мусора, лежавших на каждом углу, на темных узких улочках крепости никого не было. Темнота придавала городу отталкивающий вид. У Кэлен возникло ощущение, что в Биндамуне лучше не бродить по ночам.

Лунный свет отражался от брусчатки, отполированной до блеска ногами прохожих. Белье, развешанное на натянутых между окнами веревках, создавало причудливые тени. Ветра не было, и дым из труб клубился на крышах, стекал в каньоны переулков и медленно полз по земле, словно туман.

Кэлен порадовалась, что возле гостевых комнат не было стражи — по крайней мере, она никого не заметила. Она решила, что хозяева города положились на зачарованный суп, от которого гости станут беспомощными или потеряют сознание. Или даже умрут.

Шейла сказала, что не чувствует никого поблизости. Ричард знал, что одаренные способны скрывать свое присутствие, и не слишком полагался на чутье Шейлы. Поэтому он в одиночку отправился вперед, чтобы разведать местность и убедиться в отсутствии слежки. Когда он уверился, что вокруг никого нет, они с Викой повели всех прочь от здания, в котором их поселил Железный Джек. Суп и чай они не тронули, оставив на столе.

Бердина шла следом за Викой, а позади нее Кэлен и все остальные. Они старались держаться вместе, как можно тише ступая по мощеным улицам. Никто не говорил, опасаясь разбудить спящих горожан или выдать себя, если в городе есть стражники. Кэлен знала, что с помощью магии можно засечь и подслушать далекий разговор, поэтому они пользовались условными сигналами.

Окна, выходившие на узкие извилистые проулки, были темны. Главная дорога шла прямиком через город, но Ричард боялся, что их могут заметить, поэтому они пробирались между тесно стоящими зданиями на крутых склонах перевала. Насколько могла судить Кэлен, главная дорога была единственной широкой улицей в лабиринте узких переулков и проходов, которые не складывались ни в какой рисунок. Казалось, здания строили так, как диктовала скалистая местность. Чтобы двигаться в желаемом направлении, приходилось идти зигзагом.

Время от времени они видели луну, продолжая придерживаться западного направления. Среди тесно стоящих зданий было сложно ориентироваться, но Кэлен предпочитала этот лабиринт главной дороге, ведь если их заметят обитатели Биндамуна, то и богиня сможет увидеть.

Ричард указал на окно и прокрался под ним. Прижавшись спиной к стене, он приложил к губам палец. Кэлен подняла взгляд и при лунном свете увидела в темном окне грузного мужчину, который чесал спину и зевал. Он подошел к окну взглянуть на горы — наверно, не мог заснуть. Кэлен не отказалась бы вздремнуть: она была измотана путешествием, а из-за беременности любое действие требовало бóльших усилий.

Страх попасться зловещему Железному Джеку заставлял ее идти вперед и не жаловаться, поэтому она тоже прижалась спиной к стене и прошла под окном.

При первой же возможности Ричард свернул налево, и они оказались на другой улице. Когда они проходили мимо него, он подталкивал их в спину, пока мужчина не решил посмотреть вниз. Кэлен вздохнула от облегчения, когда они миновали опасное место.

Лабиринт со скользкой мостовой, через который их вел Ричард, поднимался все выше. Сердце города представляло собой путаницу проходов и лестниц. Иногда попадались дворики, закрытые прочными деревянными воротами. В щелях меж досок Кэлен могла разглядеть небольшие столы и стулья. Ни в одном из двориков, в которые она заглядывала, не было ничего угрожающего. На всем их пути здания были одинаковыми. Лунного света, проникающего в переулки между высокими стенами, хватало, чтобы сориентироваться, но он был не в силах разогнать зловещие тени в углах. Кэлен беспокоилась, что в этих тенях мог кто-то скрываться.

Часто приходилось обходить лужи помоев, которые жители выливали прямо из окон. Стаи крыс сновали у стен, в переулках пахло содержимым ночных горшков. На улицах запах был лишь немногим лучше. Зловоние смешивалось с запахом древесного дыма, стелившегося по земле, и оставляло на языке резкий привкус. Кэлен подташнивало от вони. Ей не терпелось выбраться из Биндамуна и вдохнуть свежий воздух окрестных лесов.

Когда начало светать, они достигли верхней точки мощеного переулка и впервые увидели меж зданий открытое пространство за городом. Вид этот поначалу не сильно вдохновлял Кэлен, но предвкушение свободы погнало их мимо городских зданий к лесу, где можно было укрыться.

Достигнув окраины, где стена со зданиями на гребне переходила в гору, они смогли как следует рассмотреть тропу на западном склоне Биндамуна. В разгоравшемся утреннем свете Кэлен смотрела на тропу, уходившую к покрытым снегом деревьям. Она знала, что любой сможет пойти по их следам на снегу, но в итоге тропа спустится ниже границы снега, и им будет намного легче скрываться среди деревьев и кустов.

На склонах ниже перевала начинались густые зеленые леса, способные скрыть их. Далеко внизу Кэлен разглядела просторную долину, широкий ручей, петляющий среди лугов, и даже тропу, ведущую к этой долине. За равниной с извилистым ручьем ландшафт был ровным. Там не было гор, преграждающих путь.

Кэлен смотрела на восточные пределы Срединных земель, граничившие с Д'Харой.

Она заволновалась, ее сердце забилось быстрее, а дыхание ускорилось. Она почти дома. Нежданные слезы подступили к глазам при мысли о возвращении в Срединные земли.

— Мы нашли выход, — прошептала она Ричарду, задыхаясь от слез.

Ричард положил руку ей на плечи, и ненадолго прижал к себе.

— Опомниться не успеешь, как окажемся в Эйдиндриле.

Дорога вела через проем в западной стене Биндамуна. Как только они выйдут на открытое пространство, их легко могут заметить с любого конца города. Будто назло, становилось все светлее — солнце скоро появится из-за горизонта за их спинами. Солнце не остановишь, поэтому они поспешили к дороге, которая должна была увести их прочь от города.

Выйдя на главную дорогу, все принялись оглядываться. К счастью, никого не было видно. В нескольких окнах зажглись лампы, но Кэлен не видела, чтобы кто-то выглядывал на улицу.

Дорога привела к арочному проходу в стене — такому же, как и с восточной стороны. Значит, город защищен стеной с обеих сторон.

Кэлен с облегчением увидела, что решетка поднята. Когда они ступили в темную арку, все продолжали оглядываться — вдруг кто-то наблюдает за ними или идет следом. Взгляд Кэлен метался между окнами, но она никого не замечала. Огромные деревянные ворота, как и на восточной стороне города, были открыты.

Она испугалась, увидев на стене стайку воронов, которые наблюдали, как они выходят из ворот.

За стенами дорога снова сузилась в тропу. Они шли быстро, едва не переходя на бег и увеличивая расстояние между собой и городом. Как только они вышли из-под защиты города, воздух снова похолодел. Кэлен уже позабыла, как сейчас холодно.

Она немного расслабилась, когда они оказались среди редких деревьев. В основном это были сосны, но попадались и группы белоствольных берез. Лес становился все гуще. Ей не терпелось оказаться в густом лесу, где их не так просто будет заметить, но она подозревала, что вороны не отстанут. Когда они окажутся вдали от Биндамуна, в Срединных землях, вороны могут прекратить преследование. Пусть хоть возле Замка летают, главное, чтобы она оказалась внутри.

Внезапно и без предупреждения воздух позеленел. Кэлен была погружена в свои мысли, и Ричарду пришлось выставить перед ней руку, чтобы она нечаянно не вошла в мир мертвых. Когда все резко остановились, их окружило странное зеленое сияние. Идти дальше означало вступить во тьму преисподней.

— Проклятье, — прорычал Ричард. — Этого я и боялся.

Ругательства были не в привычках Ричарда, но Кэлен не могла его винить. Она разделяла его яростное разочарование.

— Что будем делать? — спросила Вика.

Ричард заставил всех попятиться от зеленой стены смерти и оглянулся на укрепленный город.

— Теперь выбора нет, — сказал он. — Граница блокировала все пути отхода, и нам придется вернуться в Биндамун.

Кэлен указала куда-то в сторону:

— Может проверим по сторонам? Вдруг там есть проход через границу — или обходной путь.

Ричард зло покачал головой:

— Ты не хуже меня знаешь, что это ложная надежда. Кто-то хотел привести нас в Биндамун и не выпускать. Они готовы убить путешественников и торговцев, которые могли случайно нарваться на границу. Это ловушка, и они не позволят нам сбежать.

Когда они повернули обратно, то заметили Железного Джека, который стоял на гребне стены, положив ладони на бедра и глядя на них.

Глава 15

Граница лишила их надежды на побег, пришлось развернуться и поплестись к туннелю в стене. Удовлетворившись увиденным, Железный Джек развернулся и ушел со стены. Кэлен гадала, куда он направился.

Ричард безмолвно кипел от ярости, и молчание это было весьма красноречивым. Она знала, что лучше ничего не спрашивать, когда он становился таким, — только что-то действительно важное. Его гнев был направлен на тех, кто это сделал.

По своему обыкновению, сначала он попытался избежать конфликта. Теперь, когда создатели ловушки лишили его такой возможности, он был готов встретиться с ними лицом к лицу.

Все силы Кэлен уходили на то, чтобы переставлять ноги. Она очень устала — физически и морально. Казалось, все против нее. Впрочем, она больше беспокоилась за близнецов, чем за себя.

Они покинули Народный Дворец вечность назад, но Замок Волшебника нисколько не приблизился. Напротив, теперь он казался ей несбыточной мечтой, а не местом, которого можно достичь.

За время долгого пути ее живот значительно подрос. Она радовалась, когда дети толкались внутри — значит, они живы. Остальные делились с ней едой, зная, что ей нужно больше пищи из-за беременности. Поскольку они потеряли неизвестно сколько времени в странном лесу, она больше не знала, когда должны родиться дети — только понимала, что время еще не пришло. Но, судя по размеру живота, осталось не так долго, а Замок ближе не стал.

Она напомнила себе, что она Мать-Исповедница, и, несмотря на беспокойства и сомнения, сейчас не время показывать слабость.

— Мне не нравится город. Мы знаем, что нас уже пытались околдовать — или отравить — при помощи еды, и мы знаем, что тот мужчина заставил твой меч срастись с ножнами. По-моему, очевидно, что там опасно. Почему бы не разбить лагерь в лесу, пока мы не придумаем план?

Ричард решительно смотрел вперед, продолжая шагать к арке.

— Как лагерь в лесу поможет нам добраться до Замка?

— Не знаю, — взволнованно ответила Кэлен, — но зачем возвращаться в город, не имея плана?

— У меня есть план.

Кэлен искоса взглянула на него:

— И какой же?

Ричард ответил, не глядя на нее:

— Люди, не давшие нам добраться до Эйдиндрила, — например, создав при помощи моего дара границу, — преследуют младенцев в твоей утробе. Они обрекают на смерть людей, случайно забредших в стену смерти. Они преследуют надежду нашего мира и готовы убить невинных, чтобы добиться своего. Я не позволю такой угрозе существовать. Я войду и покончу с этим.

Кэлен снова украдкой посмотрела на него:

— Это весь твой план?

— Другого не надо.

Кэлен сомневалась, но не хотела спорить. В конце концов, это не он жаждал заполучить ее детей.

Ведьма места себе не находила от беспокойства:

— Если они так могущественны, что смогли заманить нас сюда, если обрекают на смерть невинных, разве разумно идти прямо в их ловушку?

Ричард бросил на нее быстрый взгляд, а потом снова стал смотреть прямо перед собой.

— Они считают себя умными и могущественными, потому что смогли воздвигнуть границы и загнать нас сюда. На самом деле они привлекли молнию, и эта молния скоро поразит их.

Краем глаза Кэлен увидела, как Вика и еще кое-кто из Морд-Сит улыбаются. Им не терпелось встретиться с угрозой и покончить с ней. Кэлен тоже этого хотелось, но вряд ли все будет так просто.

У нее осталось туманное воспоминание о выкидыше, и она боялась потерять близнецов. Один раз она уже потеряла ребенка. Раньше она без колебаний поддержала бы Ричарда, но сейчас Кэлен готовилась стать матерью, и это все усложняло. Она всегда была готова поставить на кон свою жизнь, но теперь это значит, что жизнь близнецов тоже окажется в опасности — как и жизни всех людей их мира.

С другой стороны, если они хотят защитить детей от Гли, нужно добраться до Замка, где она сможет родить в безопасности. Разумеется, в это время остальной мир продолжит подвергаться нападениям. Чтобы защитить детей и всех остальных, ей придется сражаться яростнее, чем когда-либо прежде.

Она не представляла, как расправиться с Гли, но знала, что вечно прятаться в Замке — плохой вариант. Сначала они совладают с непосредственной опасностью, а потом придумают способ остановить Золотую богиню.

Эта мысль лишь укрепила решимость Кэлен. Настало время показать противнику, что она Мать-Исповедница. Ричард прав: кто бы ни удерживал их здесь, его нужно остановить, причем любым способом. Она не знала, как победить хищных Гли, которые способны проникать в их мир, но в глубине души верила, что только боевой чародей может справиться с такой задачей.

Чем дольше она размышляла, тем больше убеждалась в правоте Ричарда. Они должны вернуться в город и покончить с угрозой — или никогда не доберутся до безопасного места и не смогут найти способ бороться с богиней. Их мир в опасности. К несчастью, она почти не сомневалась, кто стоит за текущими проблемами. Это единственное, чего она по-настоящему боялась, но на этот раз отступать было некуда.

Они решительно прошли по темному туннелю и снова оказались в городе. Среди узких улочек и переулков не было прямого пути, лишь острые углы и косые перекрестки. Иногда стены зданий смыкались у них над головами, а кое-где приходилось идти под веревками с бельем. Ричарда этот лабиринт нисколько не смутил. Он вел их по кратчайшему пути к высокому белому дворцу.

Когда они свернули с довольно широкого прохода, то столкнулись с Железным Джеком. Он стоял у них на пути, уперев кулаки в бедра. Позади него было пересечение нескольких узких переулков. Кэлен как раз гадала, как скоро он появится. Очевидно, он догадался, куда они пойдут.

— Я провожу вас в гостевые покои, — угрожающе произнес Железный Джек.

— Мы не пойдем ни в какие гостевые покои, — сказал Ричард. — Мы идем встретиться с королевой. Или ты отведешь нас туда, или мы доберемся сами.

Крепкий мужчина вцепился в свою кучерявую рыжую бороду и склонил голову набок, прищурив один глаз.

— Нужно запросить аудиенцию.

— Это не проблема, — сказал Ричард. — Я лорд Рал, глава Д'Харианской империи, и я намерен немедленно предоставить аудиенцию твоей королеве.

— Я имел в виду не это, — прорычал мужчина.

— Зато я имел в виду как раз это.

— Я одаренный, который сделал ваш меч бесполезным, — напомнил он Ричарду. — Вы сделаете очень большую ошибку, если решите бросить мне вызов.

Ричарда нисколько не тронула эта угроза.

— Можешь отвести нас к этой своей королеве, а можешь просто отойти в сторону, и мы отправимся к ней сами.

Лукавая улыбка Джека стала шире, а глаза сузились:

— Боюсь, я не могу этого допустить. Если вы попытаетесь, я остановлю вас.

Ричард шагнул вперед, ударив основанием ладони по широкой груди мужчины; Железного Джека впечатало в стену с такой силой, что у того клацнули зубы.

— Удачи, — сказал Ричард, проходя мимо.

Кэлен торопливо догнала его. Вика и остальные Морд-Сит, все с эйджилами в руках, тоже поспешили за ними, одарив Джека выразительными взглядами.

Кэлен был рада, что Железный Джек не пошел за ними. Она надеялась, он понял намек и не станет лезть на рожон.

Шейла наклонилась к Кэлен и тихонько сказала:

— Этот человек меня беспокоит.

— Почему?

— Я не могу определить, каков его дар, а значит и вряд ли смогу остановить его, если он явится к нам.

Кэлен быстро шагала, не глядя на колдунью.

— Ричард сможет.

Глава 16

Подняв взгляд, Кэлен увидела между зданий парящий дворец, который был не темным и зловещим, а светлым и изящным. Основание было довольно широким, но вокруг было не так много свободной земли, как у обычных дворцов. Строение выглядело невероятно высоким и утонченным. Небольшие круглые шпили с коническими черепичными крышами и арочными окнами располагались на разных уровнях дворца. Над каждой из остроконечных крыш реяли яркие знамена.

Когда они подошли ближе, Кэлен заметила стаю черно-белых древесных аистов, которые медленно махали широкими крыльями, паря в чистом утреннем воздухе. Птицы выглядели очень маленькими на фоне белых стен дворца, и она поняла, что строение намного больше и выше, чем она думала. Его размеры сбивали с толку.

Увидев город при свете дня, она поняла, что почти все здания раскрашены в тусклые цвета — светло-мятный, бледно-розовый, светло-голубой, мягкий желтый. Краски поблекли от времени, и через них проглядывал камень.

Биндамун был тесным и непривлекательным городом, несмотря на разноцветные бледные стены домов, но дворец, сияющий в лучах утреннего солнца, был просто великолепен. Она поняла, что ошибочно считала зловещим здание, в котором находились плохие люди.

Им постоянно приходилось поворачивать, потому что к дворцу не было прямой дороги. Они пробирались через лабиринт строений, все приближаясь к возвышавшемуся дворцу.

Городские постройки вокруг дворца напоминали грибы, выросшие вокруг древесного ствола в сырую погоду. Вскоре отпала необходимость выглядывать дворец между зданиями — теперь он был виден всегда. Тут и там люди выглядывали на утренние улицы. Женщины высовывались из окон и снимали высохшее за ночь белье. Изредка вдалеке виднелись люди, спешащие по улицам, но поблизости никого не было.

Когда они пошли по мощеной улице, которая плавно поднималась к дворцу, из боковой улочки шагнул Железный Джек и снова преградил им путь.

— Дальше вы не можете приблизиться к дворцу, пока королева не скажет иначе, — заявил он.

На лице Ричарда появилось знакомое спокойствие, и Кэлен поняла, что сейчас начнутся проблемы. Затем она увидела еще несколько мужчин в тени позади Железного Джека. Сама того не заметив, она достала кинжал из ножен на боку. Шейла сделала то же самое.

Кэлен удивилась, когда Ричард потянулся к рукояти меча — не мог же он забыть, что клинок сплавлен с ножнами. Она не знала, что он задумал.

Он на мгновение остановился, опустив голову, закрыв глаза и сжав челюсти. Его правая рука на рукояти меча была расслаблена. Она поняла, что он позволяет силе меча течь в него, позволяет ярости клинка сливаться с его собственной. Она подозревала, что он призывает свой дар.

А потом он начал вытаскивать меч.

Клинок вышел как по маслу. Уникальный звон разнесся по переулкам, когда лезвие, черное от прикосновения мира мертвых, вышло из ножен. Блестящая темная сталь приветствовала рассвет, готовая к битве.

Железный Джек был ошарашен:

— Вы не могли этого сделать! Я лично запечатал меч могущественной магией!

Ричард одарил мужчину испепеляющим взглядом:

— Я лорд Рал.

— Не мой лорд. Я подчиняюсь только королеве.

— И ты, и королева подчиняетесь мне и Матери-Исповеднице, — смертельно опасным тоном сказал Ричард.

Вика подошла к Ричарду и демонстративно сжала в руке эйджил.

Остальные Морд-Сит загородили собой Кэлен. У каждой наготове был эйджил. Им уже осточертели заявления Железного Джека, и они были довольны тем, что Ричард разделяет их чувства. Как и Кэлен.

В детстве она никогда не стремилась демонстрировать свое высокое положение. Мать прививала ей чувство ответственности, присущее исповедницам, а не взращивала самомнение. Она родилась со своей способностью, и это не возвышало ее над другими. Она умела пользоваться положением Матери-Исповедницы, когда это было необходимо, и ей не нравилось, когда ее авторитет игнорировали или подвергали сомнению — уважение к Матери-Исповеднице выказывалось не лично ей, а тем, кого она представляла.

Ричард был похож на нее в этом плане. Он никогда не рвался к власти и не стремился стать лордом Ралом. Он принял на себя эту ответственность, и его тоже раздражало, когда с его авторитетом не считались. Он был лидером Д'Харианской империи и правил ее жителями. Включая Джека и его королеву.

Скоро они это поймут.

Под взглядом Железного Джека Ричард провел мечом по внутренней стороне запястья, давая клинку вкусить крови и усиливая гнев меча. Кэлен видела, как магия клинка танцует в глазах Искателя.

Ричард дотронулся лезвием до лба и закрыл глаза.

— Клинок, будь справедлив сегодня, — прошептал он.

— Это должно меня напугать? — спросил Джек.

— Этот клинок не способен навредить невинным, — сказал Ричард. — Он может поразить только врага. Сам решай, стоит ли бояться.

Железный Джек провел рукой по рыжей бороде, делая шаг назад. Вместо того чтобы внять призыву Ричарда и отступить, он резко поднял руки, собираясь атаковать.

В следующий миг все Морд-Сит вокруг Кэлен повалились на землю, словно у них из-под ног выдернули ковер. Железный Джек атаковал, но не клинком, а своим даром. Пока женщины безуспешно пытались подняться, мучимые магией Джека, он удовлетворенно улыбался.

Все они знали, что Железный Джек владеет магией — значит, любая Морд-Сит, на которую он нападет, должна перехватить ее и обратить против него. То, что никто из них не смог этого сделать, говорило об уникальной природе его дара.

Шейла придвинулась к Кэлен, держа нож наготове и явно не желая положиться на свой дар.

Железный Джек демонстративно расставил ноги пошире, показывая, что не даст им пройти.

— Как я и сказал, никто не увидит королеву, пока она того не пожелает. Может, вы и справились с магией, удерживавшей меч в ножнах, но меня вы не одолеете. — Мужчина снова зло поднял руки.

Вдруг появились Гли, хлынувшие из-за углов зданий. За один удар сердца они повалили на землю людей, так и не понявших, кто на них напал. Высокие темные существа мчались по мощеному переулку, оскалив зубы и выставив когти.

Гли не материализовались прямо в воздухе, как они обычно делали. От них не поднимался пар, как раньше. Они не ворвались в мир Ричарда и Кэлен все разом, чтобы атаковать. Они использовали другую тактику: спрятались в засаде, а Ричард и Кэлен сами пришли к ним.

Гли научились стратегии. Поняли, что засада дает нападающему тактическое преимущество. Нападающий может выбрать место и момент атаки, в то время как защищающийся захвачен врасплох и вынужден отбиваться, находясь в невыгодном положении — ведь действие эффективнее реакции.

Глава 17

Ричард с удовольствием отметил, что Железный Джек так разгневан на него, что не замечает происходящего за его спиной — а потом одно из высоких существ подбежало и схватило Джека сзади. Гли избрали новую скрытную тактику — не позволить противнику заметить их приближения. Железный Джек не заметил. Прежде чем бородатый мужчина смог опомниться и отреагировать, черные скользкие руки уже обхватили его.

Джек отчаянно задергался, пытаясь вырваться из медвежьей хватки, но мощные руки крепко прижимали его к телу Гли. Частички света вылетели из ладоней мужчины, когда тот попытался при помощи своей силы одолеть нападавшего. Гли наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, уворачиваясь от вспышек, но другое существо поблизости было разорвано на части магией и упало замертво.

Прежде чем Железный Джек сумел высвободиться, Гли вонзил зубы в его шею, а потом взмахнул когтями. Одна рука распорола Железному Джеку грудь, а другая, двигавшаяся в другом направлении, разорвала глотку. Он даже не успел закричать, как Гли уже отбросил его окровавленное бесформенное тело и кинулся к Ричарду.

К счастью, поскольку они отвлеклись на Железного Джека, Ричард успел подготовиться. Магия, текущая в него из меча, была готова ответить со стремительной жестокостью.

Когда Гли приблизился, Ричард уже начинал контратаку. Острие меча описало дугу, со свистом пропоров воздух. Когда создание увидело меч, оно рефлекторно подняло руки в попытке защититься. Ричард стиснул зубы от усилия.

Лезвие отрубило когти и голову хищника одним молниеносным движением. Ричард поднял клинок вертикально и отступил на шаг, одновременно разворачиваясь и уходя в сторону. Лишенное когтей и головы тело пролетело мимо него и рухнуло на камни мостовой.

Когда Железный Джек умер, Морд-Сит наконец смогли подняться — и вовремя. Еще больше Гли мчались к ним. Морд-Сит побежали им навстречу, отрезая путь к Кэлен. Острые как иглы зубы щелкали от злости. Большинство Гли отвели назад руку с выставленными когтями, готовясь ударить. Морд-Сит встретили их эйджилами и ножами.

В воздухе сверкнули когти. Морд-Сит поднырнули под них и распрямились для смертельной атаки. Гли были так же уязвимы для эйджила, как и все люди. Раненые существа сгибались от мучительной боли, прижимая руки к ранам, или превращались в черные штрихи и исчезали, уходя в свой мир. Мертвые Гли просто падали на землю. Кровь текла по швам между булыжниками.

Ричард отметил действия Морд-Сит, но и сам не перестал атаковать. Взмахи его меча были смертельно эффективны. Магия меча, которую он призвал, чтобы освободить клинок из ножен, грохотала в нем, требуя крови врагов. Он дал клинку вдоволь вкусить крови Гли. Хищники падали вокруг — кто без головы, кто разрубленный почти надвое, а кто пронзенный насквозь.

Он повернулся и увидел Кэлен с ножом в руке. Быстро стало понятно, что именно до нее хотят добраться Гли. Они пришли вырвать близнецов из ее чрева. Она крутанулась на месте, услышав, как один из них подкрался сзади, и вонзила нож в блестящий черный глаз. Существо зажало рукой рану и завопило, неловко отступая и уходя в свой мир. Пока она высвобождала нож, Ричард подскочил к ней, чтобы защитить от других хищников.

Шейла предпочла атаковать своими способностями, а не ножом. Закатив глаза, она подняла руки и медленно пошевелила пальцами. В следующий миг множество белых змей поползли по мостовой к Гли.

Утренний воздух наполнился криками темных существ, когда змеи вонзили клыки в их плоть. Судя по неловким, дерганым и плохо контролируемым движениям укушенных, яд рептилий действовал очень быстро — почти мгновенно. Гли, в ноги, руки и тела которых вцепились змеи, пятились, булькая от удушающей боли, когда яд парализовывал легкие.

В окнах появились потрясенные лица людей, наблюдающих за отчаянной битвой. Некоторые с криками отпрянули в темноту комнат, другие, раскрыв рты и вцепившись руками в подоконник, высунулись наружу.

Зная, что змеи Шейлы предназначены для Гли, Ричард игнорировал их. Хищники стремились заполучить Кэлен. Именно ее они больше всего хотели убить. Он должен ее защитить.

Когда ярость меча переплелась с его собственной, наполнив каждую клеточку его существа, Ричард потерял себя в безумии битвы. Он сам стал безумием. Гли пришли сюда в качестве охотников, но Ричард оказался охотником, а они — добычей.

Отвечая на их атаки, он вдруг пришел к ясному пониманию того, как Гли движутся, каков диапазон их движений и ограничения. Он четко уловил, что они используют когти для удара, в то время как зубы являются их резервным оружием. Зачастую они наносили быстрый удар, но иногда использовали когти, чтобы запугать жертву; та на долю секунды замирала, и тогда Гли атаковал. Это позволяло более точно наносить смертельный удар.

Ричард понял причину такой тактики: Гли наиболее эффективно могут использовать силу рук в ближнем бою. Чем дальше приходится тянуться, тем слабее атака. Способ, которым Гли убил Джека, был наиболее действенным — держать жертву вблизи и рвать на части.

Постигнув технику их боя, он смог предсказывать, как они будут двигаться, какой рукой ударят сначала, в какой момент — и когда попытаются укусить.

Он теперь воспринимал битву совершенно по-новому. Все обрело смысл и предстало в новом свете. Он перестал смотреть с точки зрения обороны и увидел битву их глазами.

Когда это озарение снизошло на него, то пугающие существа, рвущиеся к нему и Кэлен в боевом безумии, стали просто частью танца со смертью.

Теперь он сражался с ними иначе, использовал их природу против них самих, пользовался их ограничениями и слабостями, словно лазейками. Впервые он сражался на их условиях, но мог предвидеть их действия, что ставило Гли в крайне невыгодное положение.

Он обрушился на них, полностью устраняя тактическое преимущество зубов и когтей. Ограниченность диапазона их движений стала его преимуществом.

Ричард прекратил попытки убивать и сосредоточился на том, что было быстрее: отрубать мощные смертоносные когти. Это стало откровением: не нужно убивать врага, достаточно лишить основного оружия. Без бритвенно-острых когтей Гли были беззащитны и уже не могли схватить, порезать, разорвать или удержать жертву, чтобы использовать свои зубы.

Его меч кружил в воздухе с сумасшедшей скоростью. Он двигался вокруг Кэлен, защищая ее и устраняя любого врага поблизости. Она достала нескольких ножом, пока Ричард сражался с другой стороны. Меч отрубал когти, едва те оказывались в зоне досягаемости. Теперь он знал, где и когда будут когти, и какая из рук представляет настоящую угрозу. Он перерубал запястья или предплечья, и дергающиеся когти разлетались по сторонам.

Существа визжали, теряя драгоценные когти. Некоторые недоверчиво вытягивали обрубки, пытаясь ухватить врага и атаковать зубами, но у них уже не было когтей, и Ричард легко отрубал головы хищников, решивших продолжать атаку вместо бегства. Увидев, как много их товарищей с обрубками вместо рук возвращаются в свой мир, Гли не решались махать когтями из страха потерять их.

Пока они колебались, змеи атаковали, вонзали клыки в мягкую черную кожу и не разжимали челюсти. Ричард рванул в гущу Гли, отрубая когти. Без когтей они не могли освободиться от змей.

Паника распространялась среди кричащих и умирающих Гли. Когда их смелость и агрессивность превратились в ужас и робость, те, кто еще был в состоянии, превратились в угольные штрихи и сбежали в свой мир от Ричарда и змей.

Когда целей не осталось, Ричард остановился, тяжело дыша, и оперся острием меча на мостовую. Он огляделся, выискивая новую цель. Ярость меча все еще грохотала внутри, требуя больше крови. Земля была усеяна сотнями когтей и десятками голов, а также телами тех, кто не успел исчезнуть перед смертью.

Глава 18

Ричард мечом указал на дворец, предлагая всем уйти от места короткой, но жестокой битвы. Пока Гли, которым удалось вернуться в свой мир, будут рассказывать остальным о пережитом здесь, Золотая богиня в приступе ярости может бросить в бой своих бесчисленных последователей. Атака после окончания битвы — возможность застать оппонента в уязвимом положении, поэтому Ричард торопился уйти.

Он мог бы выиграть и эту схватку, но знал, что должен решить куда более важную проблему — не дать богине посылать Гли в его мир. Победа в сражении бесполезна, если он не может выиграть войну. Каждая битва могла обернуться поражением. Если он проиграет, весь его мир будет уничтожен.

Даже если Ричард и Кэлен укроются в Замке, простым людям по-прежнему будет угрожать опасность. В этом и была его слабость как лидера, и в том же заключалось преимущество богини. Обычные люди практически не имели возможности защитить себя — особенно от огромных орд Гли, — и Ричард не мог защитить каждого. Повсеместно люди становились добычей, судьба которой зависела от настроения диких хищников.

Он схватил Кэлен за руку, помогая перешагнуть через кольцо отрубленных рук и склизких тел. Когти больше не двигались, но были наглядным напоминанием о том, что они могли сделать с ней и детьми. Ричард знал, что будет дальше. Гли безжалостны. Ему стало дурно от того, что он не знал, сможет ли остановить их раз и навсегда.

Ричард отпустил руку Кэлен, чтобы та помогла Шейле, которая выглядела ослабевшей и истощенной после призыва многочисленных белых змей. Рептилии уже исчезли — кого-то отозвала сама ведьма, а кто-то исчез вместе с Гли. Змеи были частью ее существа — и когда Гли забирали их с собой, то словно отрывали частичку ведьмы.

Шейла нетвердо стояла на ногах, поэтому Кассия подбежала с другой стороны и помогла ей перебраться через кучу когтей и кусков тел.

Ричард все еще сжимал меч в руке, и магия пульсировала в нем, наполняя яростью. Меч жаждал новых противников — в этом было его предназначение. Опасность миновала совсем недавно, а вопли и крики еще звучали в голове. Ричард был не готов отпустить магическую ярость меча, струившуюся в его венах. Он хотел обрушиться на врага в полную мощь и лишь ждал повода.

Когда Морд-Сит двинулись по узкой мощеной улице, защищая Кэлен, он постарался убедить себя, что за углом нет никакой опасности. Ничего не заметив, он сунул меч в ножны и тем самым подавил гнев. Когда магическая ярость схлынула, он ощутил слабость и усталость.

Вдруг волоски на его затылке встали дыбом; он поднял взгляд и увидел одинокого Гли, освещенного солнечным светом. Тот стоял на крыше двухэтажного здания и не сводил глаз с Ричарда. Каким-то образом он знал, что этот Гли будет здесь. Женщины поддерживали друг друга и переговаривались, шагая по узкой улице. Они не заметили Гли. Вряд ли этот одиночка хотел, чтобы его видел кто-то кроме Ричарда.

Пока он смотрел наверх, Гли чуть расставил руки и развел острые когти, показывая перепонки между ними. Ричард понял, что это знак — существо не собиралось нападать.

Затем он поклонился в пояс, словно в знак уважения.

И тут он заметил в медленно кланяющейся фигуре то, чего не замечал раньше — переливающийся зеленый отблеск кожи. Похожим образом переливались зеленовато-черные панцири жуков. Кожа тех Гли, с которыми он сражался, не имела такого зеленого отлива.

Хотя раньше он не замечал особенного цвета кожи этого Гли, Ричард не сомневался, что именно это создание видел уже несколько раз — и всегда оно показывало, что не собирается причинять вреда.

Когда Гли выпрямился, они с Ричардом долго смотрели друг другу в глаза. Время от времени третье веко моргало, закрывая большие и блестящие черные глаза. Ричард ощутил странное единение с этим существом.

Он напомнил себе об одном из своих основных принципов: человек не отвечает за преступления других. Когда-то его самого ненавидели за то, что он Искатель — до него мечом, его силой и титулом обладали недостойные люди. Из-за их дурной славы все Искатели считались плохими людьми. Его осуждали за грехи отца, считая таким же злом. Хотя все остальные Гли, которых он встречал и с которыми сражался, пытались его убить, этот Гли не имел таких намерений. Ричард постарался не судить его по действиям сородичей.

А затем создание превратилось в угольные штрихи и исчезло. Ричард хотел бы иметь возможность поговорить с этим Гли и выяснить его намерения.

Кэлен остановилась на узкой улице и обернулась.

— Ты идешь?

— Конечно, — сказал Ричард, срываясь на бег, чтобы догнать их.

— Итак, — сказала Шейла, когда они свернули в еще более узкий переулок, продолжая двигаться к дворцу, — вы расскажете, как вам удалось вынуть меч из ножен, хотя они были слиты воедино магией Железного Джека?

— Первое правило волшебника, — сказал он.

Шейла остановилась, развернулась и прищурилась.

— Что?

— Я всегда мог вытащить меч, — ответил Ричард.

Шейла в отчаянии хлопнула руками по бедрам.

— Если это и правда так, то почему вы не могли достать его раньше? Вика и Кассия держали ножны, пока вы тянули за рукоять, но у вас ничего не вышло.

— На самом деле я и тогда мог, — сказал Ричард.

Шейла сжала пальцы и раздраженно зарычала.

— Нет, не могли. Я сама видела. Меч удерживала магия Железного Джека, и вы втроем не могли вынуть оружие из ножен. Больше того, когда я дотронулась до ножен, то смогла ощутить магические узы, сплавившие их с мечом.

Ричард пожал плечами:

— Я тоже чувствовал эту магию.

Шейла стиснула голову обеими руками и снова зарычала:

— И вы не могли достать меч! Почему вы смогли сейчас, а тогда не могли?

Ричард улыбнулся ей:

— Шейла, я мог вытащить его в любой момент, когда захотел бы. Я просил тебя помочь, и ты сказала, что ничего не можешь сделать. Ты же сама говорила, что я боевой чародей. Но я хотел, чтобы Железный Джек думал, будто смог меня одолеть.

Ведьма чуть подалась к нему:

— Что?

— Я чувствовал на рукояти покалывание магии Железного Джека. Это была чистая магия Приращения, без следа магии Ущерба. Я притворился, что не могу достать меч из ножен, потому что знал, что Джек почувствует, если заклинание сломается. Вот почему я не сделал этого. Я позволил ему думать, что я пытался, но потерпел неудачу, и потому стал беззащитным. Я позволил ему верить в это, чтобы он осмелел. Я хотел, чтобы он считал, будто у него все под контролем — тогда его осторожность притупится, и он покажет свою натуру.

Шейла выпрямила спину и уставилась на него.

— Вы беспокоились, что он из страха перед вами может изображать невинность и дружелюбие?

Ричард снова улыбнулся:

— Вот теперь ты поняла. Я не хотел демонстрировать силу и доставать меч, когда он думал, что его магия сплавила оружие с ножнами. Я хотел посмотреть, что он будет делать, когда решит, что все контролирует.

Шейла повернулась к Кэлен:

— Твой муж — очень коварный человек.

Кэлен кивнула:

— Раздражает, не правда ли?

Глава 19

Возле входа во дворец Ричард не заметил ни стражников, ни просителей, ни слуг. Здесь не было непреодолимой стены или чего-то другого, что держало бы людей подальше от места силы.

Наступил день, и на узких городских улицах было много людей, спешивших по своим делам. Никто не приближался к дворцу — даже рядом не проходил. В стене не было никакой необходимости. Если он прав — а он был почти уверен в этом, — у них есть веская причина обходить дворец стороной. Именно поэтому не нужны ни стены, ни стража.

Другие дворцы и замки, которые ему довелось повидать, занимали значительную площадь, но этот впечатлял не широким основанием, а грациозной высотой. Ричард мог припомнить только один дворец, который взмывал ввысь с такой же величавостью. И он тоже не нуждался ни в стенах, ни в стражниках.

Он переглянулся с Кэлен и увидел в ее зеленых глазах, что она думает о том же.

Поднявшись взглядом по белым каменным стенам дворца, сужавшегося кверху, он увидел воронов. Птицы сидели на разных уровнях здания, глядя вниз.

Тринадцать очень длинных ступеней из серого мрамора с белыми прожилками вели к двери в белом камне стены. Не было ни богатого антаблемента над входом, ни замысловатой лепнины. Материал массивной двери походил на бронзу; поверхность была покрыта упорядоченными рядами тисненых надписей, узоров и символов. Ни один ряд не повторялся.

Когда Ричард подошел ближе, то узнал некоторые последовательности символов на двери. Язык Сотворения. Он пробежал пальцами по выпуклым элементам, мысленно расшифровывая их. В основном это были предупреждения держаться подальше, но с некоторыми особенностями.

Все еще держа пальцы на символах, он посмотрел через плечо на Кэлен:

— Здесь говорится, что никто не может войти, если ему не приказали явиться сюда.

Кэлен шагнула на последнюю ступеньку и встала рядом, изучая дверь. Она указала на одну из строчек:

— Здесь говорится то же самое.

— Можешь прочесть еще что-то?

Она осмотрела дверь, а потом дотронулась пальцами до нескольких строк, отмечая их и вглядываясь в странные узоры. Наконец, она мрачно посмотрела на Ричарда.

— Надписи сделаны на различных языках, и по меньшей мере дюжина из них используется в Срединных землях. Это имеет смысл — Биндамун расположен в горах, отделяющих Срединные земли от Д'Хары. Шейла сказала, что даже жители Северной Пустоши приходят сюда. Люди из самых разных мест приходят за редкими травами, растущими на здешних полях. Вполне разумно сделать надпись на множестве языков, чтобы каждый мог прочитать предупреждение. Я знаю многие из этих языков. Каждое сообщение гласит одно и то же: никто не может войти, если ему не приказали явиться сюда.

Ричард оглянулся на остальных:

— Полагаю, все предыдущие события четко указывают на то, что нам приказали сюда явиться.

— Если четкое предупреждение написано на стольких языках, разумно ли туда идти? — спросила Шейла.

— Разумно или нет, именно там находится сердце угрозы. Мы войдем, и я покончу с этим.

Никто не стал спорить. Ричард поднял щеколду и сдвинул засов. Тот глухо лязгнул. Ричард толкнул высокую медную дверь обеими руками, затем надавил сильнее, пытаясь сдвинуть ее с места. Когда ему на помощь пришли несколько Морд-Сит и они напрягли все силы, тяжелая дверь бесшумно приоткрылась, позволяя им проскользнуть внутрь.

Внутри было темнее, чем снаружи, но высокие окна пропускали свет с улицы. Сотни свечей в вычурных железных подсвечниках наполняли помещение мягким светом.

Их шаги порождали гулкое эхо. Если снаружи дворец был довольно простым и строгим, то внутри все было иначе.

С каждой стороны было по полдюжины ступеней, поднимавшихся к вестибюлям, над которыми были выпуклые антаблементы c изысканной лепниной. Массивная каменная конструкция опиралась на ряды колонн с каннелюрами. Затейливые капители были увиты листьями аканта, вырезанными из зеленовато-серого камня, незнакомого Ричарду.

Между антаблементами располагались огромные арочные проходы, ведущие в крылья дворца. Концы внушительных арок опирались на конструкцию из четырех объединенных каменных колонн с каннелюрами. Внутри свода каждой арки было четыре внутренних арки меньшего размера, идущих вдоль всех сторон. Они опирались на отдельные колонны и поддерживали огромный свод главной арки. Конструкция была такой сложной, что взгляд беспорядочно скользил по замысловатым переплетенным элементам.

Окна в богатых боковых залах, освещенных многочисленными свечами, были изготовлены из сотен маленьких кусочков стекла неправильной формы в каменном переплете, которые отбрасывали разноцветные блики на стены и колонны.

Арки вестибюлей, опиравшиеся на массивные квадратные столбы с резными пилястрами, служили основанием для центрального купола внутри помещения. В его верхней части располагались маленькие окна, впускавшие свет из соседних помещений. Камень различных оттенков зеленовато-серого цвета подчеркивал единообразие приглушенного интерьера.

Пол под куполом был выложен большими квадратами кремового и серого камня, окружавшими центральный узор в виде золотого венка на белом фоне. Внутри венка располагался концентрический узор, уменьшавшийся к центру. Пол на пути к вестибюлям походил на шахматную клетку из того же кремового и серого камня.

Между колоннами и пилястрами располагались ниши со статуями в натуральную величину из неизменного зеленовато-серого камня. Некоторые изображали людей, но в основном это были странные искаженные фигуры, которые не походили на человеческие — или же это были люди, страдающие от сильной боли. Все они были облачены в развевающиеся мантии, высеченные из камня, такие реалистичные, что создавалось впечатление, будто их колышет легкий ветерок.

С тех пор, как Ричард покинул свой дом в Хартленде, он повидал немало удивительных мест, и мало какое могло сравниться с этим дворцом по сложности и изяществу архитектуры. Он никогда не думал, что холодный камень может казаться таким теплым в своем замысловатом величии. Дворец заставлял его чувствовать себя незначительным и несуразным. Он полагал, что в этом и было реальное предназначение этой архитектуры. Входящие сюда должны ощущать свое ничтожество перед хозяином.

Ричард и остальные стояли тесной группой, глядя на вычурные арки и купол. Тут было до боли красиво, но в то же время до них словно хотели донести, что здесь обитает сила, с которой не стоит шутить.

В центре круглого узора под куполом сидел горный лев. Он наблюдал, медленно водя хвостом по полу. Когда зверь убедился, что они осмотрелись, то встал, развернулся и пошел вглубь дворца, ожидая, что они последуют за ним.

Глава 20

Ричард смотрел, как горный лев неторопливо удаляется.

— Видимо, мы должны идти за ним.

— Почему вы так думаете? — спросила Бердина.

Он многозначительно посмотрел на нее:

— Потому что его послали за нами.

Бердина наморщила нос:

— Откуда вы это знаете?

— Потому что видел его в другой важный момент и не верю, что это совпадение.

Вика встревоженно взглянула на Ричарда.

— Думаете, этого же горного льва мы видели в горах, когда нашли дыхание матери?

— Разумеется. Когда мы нашли растение, он пошел доложить об этом хозяину.

— И его хозяин живет здесь? — уточнила Бердина.

Ричард снова посмотрел на нее так, словно она спросила какую-то глупость:

— А зачем еще горному льву ходить по дворцу?

— Ох, — сказала она. — Кажется, теперь я поняла.

— Странный выбор для питомца, — заметила Шейла.

— Видали и страннее, — пробормотал Ричард и зашагал за львом. — Идем, не будем упускать его из виду.

Шейла развернулась за ним.

— Но...

— Поторопись, — сказала Кэлен, кладя руку на спину Шейлы и подталкивая ее.

Горный лев провел их через огромный узор на полу под высоким куполом и остановился перед подобием вестибюля. Изогнутые боковые лестницы вели на верхний уровень с комнатами впереди и по бокам.

Лев обернулся, проверяя, идут ли они, а потом снова пошел вперед. Вестибюль с еще большим количеством зеленовато-серых колонн вел в просторный коридор, который все же уступал по ширине боковым вестибюлям возле купола. У Ричарда создалось впечатление, что это скорее проход из центрального зала во внутренние помещения дворца. Значение главного зала подчеркивала сложная архитектура.

Все те же зеленовато-серые колонны с каннелюрами выстроились вдоль длинного помещения. Здесь было немыслимое количество красивых железных подсвечников с сотнями свечей, которые не только мягко освещали путь, но и источали приятный аромат.

По бокам между парами колонн располагались квадратные каменные рамы с панелями поразительно красивого красного мрамора с зелеными, золотыми и черными прожилками. Каждая из массивных каменных плит словно светилась красным в мягком свете свечей.

Красные мраморные панели создавали впечатление, что залитый кровью пол разрезали на куски и повесили на стены. Ричард внимательно всматривался в красные плиты, мимо которых проходил, желая убедиться, что это все же не разводы крови. Даже пристально оглядев несколько панелей, он так и не пришел к какому-то выводу.

По мере приближения к темному концу величественного, но мрачного коридора, колонны в каждой паре становились ближе друг к другу. Теперь вместо красного мрамора между ними были лица, высеченные в зеленовато-сером камне. Они напоминали виденные недавно статуи, но заканчивались на уровне плеч. Головы были наклонены вперед, словно отчаянно пытались вырваться из стен.

Лица по обеим сторонам коридора были искажены агонией, душевными муками или ужасом. Ричард вспомнил статуи в Древнем мире, изображавшие измученные души. А еще он лично видел нечто подобное в преисподней.

Одни лица походили на человеческие, но даже если они принадлежали людям, это был ужасный пример страданий и пыток. Другие лица явно не были человеческими, и Ричард даже не догадывался, что это за существа, но на них тоже было выражение ужаса, их рты были раскрыты, словно застыли в крике. Чем дальше они шли по темнеющему коридору, тем более гротескными и искаженными становились лица. Плоть словно была сорвана с них, открывая кости и зубы.

Широкий коридор был способен лишить мужества любого, кто зашел так далеко, но решимость Ричарда ничуть не ослабела. Он лишь укрепился в своем решении остановить того, кто ответственен за изображение таких ужасов и, что еще важнее, за то, что случилось с Кэлен.

Шейла посмотрела сначала в одну сторону, потом в другую, вглядываясь в каждое из лиц, которые словно пытались вырваться из стен.

— Зачем высекать в камне столь отвратительные образы?

Ричард оглянулся на нее:

— Мне нравится смотреть на красоту, но есть люди, которые предпочитают смотреть на уродство. Это многое говорит о них, тебе не кажется?

Шейла перевела взгляд с Ричарда на бюсты и с отвращением покачала головой.

— Даже и представить боюсь, что это говорит о здешних обитателях.

В конце длинного коридора свет из высоких окон остался далеко позади, и в свете свечей Ричард разглядел, что проход не просто становился темнее, а заканчивался черным проемом, контрастирующим с обстановкой дворца. Это была дыра, прорубленная в скале, на которой стоял дворец. Больше походило на грубый вход в шахту. Или в преисподнюю.

Все остальное во дворце было витиеватым и тщательно проработанным, но это отверстие в форме неправильного круга было прорублено в скале при помощи обычных кирок. Горный лев исчез в этой темной пасти. Ричард увидел, как хвост зверя мелькнул, а потом затерялся в темноте.

Подойдя ближе, они увидели слабые отсветы где-то далеко внизу. Ричард остановился перед отверстием, пытаясь разглядеть горного льва, и заметил ступеньки, ведущие вниз.

— Сомневаюсь, что это хорошая идея, — сказала Шейла. — Мы идем прямиком в ловушку.

Ричард повернулся к ней:

— Как ты предлагаешь вырваться из этой ловушки, если мы не войдем и не уничтожим ее?

Шейла страдальчески скривилась:

— Не знаю, но мне это не нравится. Здесь витают остатки какого-то заклинания.

— Какого? — Ричард нахмурился. — Узнаешь его?

Шейла покачала головой:

— Просто какой-то след, но не знаю, что его оставило. — Она принюхалась, и ее брови сошлись на переносице. — Я чувствую их, но не могу сказать, что это за заклинания. Что бы это ни было, оно обманывает мой нюх.

— Что ж, мы знаем, что для создания ловушки использовалась мощная магия, — сказала Кэлен. — Неудивительно, что здесь витают остатки заклинаний. Иногда магия оставляет следы.

Вика шагнула в проем вперед Ричарда:

— Рикка, Вэйл, со мной. Остальные — ждите здесь. Мы спустимся и проверим, насколько там безопасно.

Ричард схватил ее за предплечье и с силой оттащил назад, пока она не устремилась вниз.

— Ты с ума сошла? Разумеется, там небезопасно. Держись позади меня.

Вика была так потрясена его словами, что сделала, как он сказал. Ричард бок о бок с Кэлен начал спускаться, ожидая, что остальные последуют за ними. Вика шла позади него так близко, что едва не наступала на пятки. Шейла шла за Кэлен. Остальные замыкали шествие.

Только первые ступеньки были хорошо обработаны. Вскоре им пришлось ступать по кое-как отесанным плитам или ступеням, высеченным прямо в скале. Их неровная форма делала спуск опасным. Проступи и подступенки были у каждой ступени разными, поэтому приходилось аккуратно переставлять ноги. Иногда шаг был длинным, а иногда таким коротким, что они чуть не падали. Ричард крепко сжал ладонь Кэлен одной рукой, а вторую отставил назад, призывая остальных к осторожности. Он не хотел, чтобы женщины упали, и они все вместе покатились по лестнице.

Пока они с опаской спускались по извилистой лестнице с разнокалиберными ступенями, он понял, что они идут по неровной шахте между каменными стенами. Вскоре он разглядел, что они спускаются к огромному залу округлой формы, который поражал размерами: как в ширину, так и в высоту.

Как и вход на лестницу, стены помещения были прорублены грубыми инструментами, оставившими неровную поверхность. Ричарду показалось, что кое-где большие куски стен обрушились, сделав его еще больше. Это помещение скорее напоминало шахту, только вот размерами значительно превосходило и любой привычный зал, и любую шахту. Он видел сравнимые по величине залы в природных пещерах, но это была не пещера и тем более не природная. Он не догадывался о назначении этого помещения.

На смену темноте пришли отблески костра, горевшего внизу, и они смогли лучше видеть ступени. Ричарду не терпелось выяснить, что это за место и что происходит, но он заставлял себя быть осторожным и не спешить. Тот факт, что это была ловушка, в которую их вел горный лев, тоже умерил его пыл.

Он начал понимать, что странный подземный зал и был истинным предназначением дворца. Здание наверху было лишь фасадом. Подобно мужчине, которого непреодолимо тянуло к красавице со злым сердцем, Ричард ощутил, что сначала был очарован красотой архитектуры дворца, но теперь его тянуло к злому сердцу этого места.

Ближе к низу лестница повернула, и он увидел, что они спускались позади огромных статуй воронов, которые были минимум втрое выше него. Их вытянутые вперед крылья удерживали каменные чаши с горящим маслом, дававшие свет. Запах напоминал горящую смолу. Дымок оседал в холодном воздухе ямы.

Дойдя до подножия грубых ступеней и обойдя вокруг одного из воронов, он увидел, что по периметру помещения стоит тринадцать таких статуй. Все они были обращены лицом в центр зала. Между каменными воронами и позади них виднелись пещеры, уходящие вглубь горы. Туннели были освещены факелами, но он не мог разглядеть, куда они ведут.

Посреди помещения он увидел выстроившихся в линию людей, которые наблюдали за их приближением. Все были женщинами.

В центре шеренги безмолвных женщин стоял высокий элегантный трон. Отсветы горевшего в чашах огня танцевали на золотых лозах, змеях, кошках и других тварях, вырезанных на подлокотниках и обрамляющих обитую красным бархатом спинку. Балдахин из тяжелой красной парчи, украшенный золотыми кистями, нависал над головой.

Горный лев сидел у трона. Ричард уже видел этот трон.

Когда он осторожно приблизился, то узнал и женщину, сидевшую на нем.

Это была его мать.

Глава 21

Краем глаза Кэлен заметила, как у Бердины отвисла челюсть.

— Мама?

Рикка подняла руку, показывая:

— Нет, это моя мать.

Вэйл опустилась на колени, и в ее глазах показались слезы.

— Мама? Это правда ты?

— Это невозможно, — прошептала Шейла, хотя Кэлен знала, что та тоже видит свою мать.

Когда Нида с тоской протянула руки и сорвалась на бег, Ричард обхватил ее за талию и рывком усадил на пол позади себя. Кэлен поймала руку Рикки, не давая той пойти дальше.

— Всем стоять на месте! — скомандовал Ричард, прежде чем кто-то еще успел броситься к женщине, которая всем казалась их собственной матерью.

Большинство Морд-Сит в ошеломленном замешательстве смотрели то на женщину, то на Ричарда. Сидевшая на роскошном троне женщина доброжелательно улыбнулась. Кэлен знала, что Ричард тоже видит в ней свою маму. Единственное отличие было в том, что он, как и Кэлен, знал, кто это на самом деле.

— Шота, прекрати это. — Голос Ричарда прорвался через шипение горящего масла и эхом раздался по залу.

Кэлен уже давно почти не сомневалась, кто заманивает их в эту ловушку. Ричард тоже это знал, но, как и она, не хотел облекать это подозрение в слова — из боязни, что тогда оно станет правдой. Они оба надеялись, что ошибаются.

На лице матери Кэлен появилась любящая улыбка, но Кэлен стойко сопротивлялась циничному обману Шоты. Ведьма играла в свои игры; тут не было ни одной из их матерей. Кэлен не позволяла иллюзии оказывать влияние на ее эмоции.

Шейла в безмолвном смущении посмотрела на Кэлен.

— Это заклинание ты почувствовала у входа? — прошептала Кэлен.

— Да. Но что это? — спросила Шейла.

— Оно не давало тебе учуять ведьм.

Смущение колдуньи сменилось пониманием.

— Шота, — снова сказал Ричард, — прекрати этот жестокий фарс.

Когда Шота увидела, что Ричард и Кэлен не собираются ей подыгрывать и не позволяют обмануть остальных, она встала и спустилась по трем ступенькам, на которых стоял трон.

Ее переливающееся серое платье мягко колыхалось, словно от легкого бриза. Когда она поймала край юбки, ветерок стих. Платье стало неподвижным, и фальшивый облик пропал. Теперь они видели лицо ведьмы, которое Кэлен знала слишком хорошо. И все же она была рада, что Шота больше не насмехается над ней, притворяясь ее матерью.

Кэлен взглянула на женщин, выстроившихся по обеим сторонам от трона. Их пронзительные взгляды пугали. Хотя они имели разную внешность, все они излучали ауру таинственности и опасности.

Полные красные губы Шоты расплылись в самодовольной улыбке, а ее миндалевидные глаза радостно блеснули. Эта ошеломительно красивая женщина всегда ассоциировалась у Кэлен с розой, покрытой кристаллами льда.

Шота заскользила через зал, не сводя глаз с Ричарда. Кэлен раздражало, что Шота всегда заигрывала с ним. Он, разумеется, не отвечал взаимностью, но это все равно бесило.

— Жестокий фарс? — шелковым голосом спросила Шота.

Кэлен всегда считала несправедливым, что такая красивая женщина еще и обладает голосом, который способен очаровать доброго духа из подземного мира.

— Я лишь хотела оживить приятные воспоминания, чтобы каждый из вас смог еще раз взглянуть на любимую мать. — Шота вздернула бровь. — Разве это жестоко? Это был мой подарок вам, который потребовал весьма заметных усилий.

— Ты хотела оживить нашу боль и сокрушить наши сердца, — сказал Ричард. — Ни больше, ни меньше.

Она с укоризной улыбнулась:

— Ричард, Искателю необходима его ярость. Если помнишь, я предупреждала, чтобы ты не позволял ярости замутнить рассудок. Но ты слишком часто повторял эту ошибку.

Ричард не клюнул на наживку и огляделся.

— Что за мрачная яма? Почему ты не в Пределе Агаден?

— Это мой зимний дворец. — Шота величественно обвела рукой огромное помещение, продолжая улыбаться. — Разве он не восхитителен? Тебе нравится?

Ричард не сводил с нее глаз, как обычно поступал с источником смертельной опасности.

— На самом деле нет. Я бы скорее предпочел болото, в котором ты живешь. Так было бы честнее.

— Ах, ладно. Должна признать, Предел очень хорош, — проворковала Шота. — Но я прихожу в Биндамун в тех редких случаях, когда нужно решить важное дело.

— Мы видели мужчину, которого ты отправила нас встречать, — сообщил ей Ричард.

— Мужчину? — Брови Шоты дрогнули.

— Бородатый человек, наделенный даром. И этот дар он хотел использовать против нас.

Ее лицо озарилось пониманием.

— Ах. — Выражение сменилось недовольством. — Железный Джек.

— Он самый, — сказал Ричард.

— Подхалим и прихвостень, — снисходительно отмахнулась она. — Воображает себя полезным для меня, думает, что так заслужит мою милость. Он всегда пытается меня впечатлить, но не понимает, что производит лишь впечатление бесполезного урода. Надоедливый человечишка.

— Больше он тебя не побеспокоит, — пообещал Ричард. — Он мертв.

Шота пожала плечами и улыбнулась.

— Хорошо.

Кэлен немного удивилась такой реакции — она думала, что Шота послала этого человека. Ричард не упомянул, что Железного Джека убили Гли.

Кэлен указала на дворец, располагавшийся над ними:

— Значит, раз у тебя есть дворец, ты можешь величать себя королевой? Кем же ты правишь?

Шота холодно посмотрела на Кэлен:

— Так меня предпочитает звать местный люд — королевой.

Кэлен нахмурилась:

— Почему?

Шота наградила Кэлен проницательным взглядом, который только усилил ощущение опасности. Ведьма никогда не любила Мать-Исповедницу и пользовалась любой возможностью это подчеркнуть.

Шота опустила взгляд на округлившийся живот Кэлен. Неодобрительный взгляд. Прекрасная фигура ведьмы заставляла Кэлен чувствовать себя толстой и уродливой. Она ощутила, как лицо начало краснеть против ее воли.

— Они называют меня королевой, потому что боятся произносить мое имя вслух. — Улыбка снова растянула губы ведьмы, но в глазах не отразилась. Она выгнула бровь. — И у них есть на то причина.

Нахмурившись, Шейла наклонилась к Ричарду.

— Может, объясните мне, что происходит?

Он протянул руку, представляя женщину:

— Шейла, это Шота, ведьма. Я и Кэлен хорошо с ней знакомы. Обманувшись пророчеством, она поклялась, что если мы посмеем завести детей, то она их убьет. Именно эта ведьмовская клятва все это время была в центре событий. Она преследовала нас, чуть не убила и в итоге привела сюда. Ведьмовская клятва дана не Мичеком. За всем стояла Шота.

Шота улыбнулась Ричарду и склонила голову в знак того, что он правильно угадал роль Мичека.

— Он был полезным идиотом.

— Но почему? — пребывала в недоумении Шейла.

— Потому что она боится наших детей, — сказал Ричард. —  Правда, Шота?

Взгляд Шоты стал горячим и опасным.

— Полагаю, тебя мне не обмануть, Искатель.

Кэлен с самого начала заметила, что все женщины по бокам от трона смотрят прямо на нее. Она старалась не смотреть в ответ, но это было почти невозможно. Все они были разными, но все внушали страх, каждая по-своему.

Шота, раздраженная тем, что Шейла заговорила первой, медленно подошла ближе. Эхо ее шагов разносилось по огромному каменному залу. Остановившись перед Шейлой, она приподняла ее подбородок и свысока принялась рассматривать лицо колдуньи.

— Так-так, что тут у нас? — спросила она, наклонившись и пристально вглядываясь в глаза Шейлы. — Полукровка. Просто отвратительно. — Она выпрямилась. — Будь у тебя хоть капля стыда, моя дорогая, ты бы уже давно совершила самоубийство. — Недовольство Шоты сменилось насмешливой улыбкой. — Не переживай. — Она склонила голову набок. — Я помогу тебе с этим, когда закончу.

— Полагаю, это ты в ответе за границу, которая заставила нас прийти сюда, — сказал Ричард, чтобы отвлечь внимание Шоты от колдуньи. — Значит, ты в ответе за смерть невинных людей, которые пересекли границу, не понимая ее сути. Я хочу, чтобы она исчезла прямо сейчас. — Ричард наклонился к Шоте, устремив на нее свой хищный взгляд. — Сейчас же.

Шота пожала плечами:

— Как пожелаешь. — Она покрутила рукой над головой. — Сделано, — сказала она таким тоном, словно объявляла, что ужин подан.

Ричард слегка удивился, что она так просто согласилась, и засомневался, что она столь быстро отменила такое глобальное заклинание. Впрочем, больше его возмущал сам факт появления границы.

— Как думаешь, сколько невинных ты погубила?

Шота снова приобрела величественный вид.

— Я сожалею о гибели ни в чем не повинных людей, но это было необходимо, чтобы предотвратить гораздо больше смертей. С такой точки зрения вы двое в ответе за их смерть.

Ричард продолжал на нее смотреть:

— Как ты узнала?

Шота медленно подошла к богатому трону и остановилась, собираясь с мыслями.

Не оглядываясь, она подняла палец:

— Однажды ты спас меня от Владетеля.

— И вот так ты выражаешь благодарность? — громко и сердито поинтересовался Ричард.

Ведьма повернулась и приблизилась к Ричарду и Кэлен.

— Я говорила вам обоим, что навечно благодарна за то, что вы сделали. Я была честна. — Она кончиками пальцев дотронулась до щеки Ричарда. — На самом деле ты мне даже нравишься. Ты благородный. И ты, и Мать-Исповедница. Вы оба сражались за выживание вашего народа, в том числе и за меня. Вы все сделали правильно и принесли этому миру покой. За это и многое другое я уважаю вас обоих и не желаю вам зла.

Глава 22

— Так ты решила заманить нас в ловушку, потому что мы тебе нравимся? — спросил Ричард. — Подвергла опасности невинных, обрекла на гибель ничего не подозревавших путников, потому что мы тебе нравимся?

Шота нежно взяла Ричарда за горло, с угрозой глядя в его серые глаза:

— Я предупреждала тебя, что все дети исповедниц наследуют их силу. Со временем большинство исповедниц стали рожать только девочек. Я говорила, если Мать-Исповедница понесет от тебя, то родится мальчик, и этот мальчик будет исповедником. Кроме того, даже девочка с силой исповедницы и даром боевого чародея, происходящего из двух родов волшебников, один из которых обладает магией Ущерба, будет выродком. Я говорила тебе не иметь детей от этой женщины.

— Так ты снова к этому вернулась, да? — Ричард скрестил руки на груди. — К чепухе о пророчестве?

— Вовсе не чепухе. Предполагается, что муж исповедницы уже захвачен ее силой, и если она родит мальчика, то отец безо всяких вопросов оборвет его жизнь. Ты все изменил, найдя способ быть с ней, не подвергаясь воздействию силы. В результате ни у кого из вас нет ни достаточной воли, ни сил убить порочного ребенка, которого зачали. — Она на мгновение замолчала, и хватка на горле Ричарда усилилась. — Но у меня хватит воли и сил, и я желаю их использовать. Я дала тебе слово. Я дала ведьмовскую клятву. И вы оба бросили мне вызов.

— Это наша жизнь, — удивительно спокойным голосом сказал Ричард. — Это жизнь наших детей. У тебя нет власти над нами, ты не смеешь отказывать нашим детям в праве на жизнь. И я, и Кэлен будем их защищать. Мы научим их быть хорошими людьми и заботиться о других.

Кэлен понимала, что это все равно что уговаривать каменную стену.

— Вы двое эгоистично поставили свои желания выше общего блага. Когда дети станут достаточно взрослыми, их сила станет невероятной. Ваше воспитание не поможет контролировать такую развращающую силу.

Лицо Ричарда застыло.

— Ты должна сейчас же прекратить, Шота. Я не позволю причинить вред нам или нашим детям.

Шота медленно покачала головой, глядя ему в глаза:

— Лучше тебе сразиться с самим Владетелем подземного мира, чем со мной.

Ричард схватил ее запястье и отвел руку от своего горла.

— Ты много о себе возомнила, не кажется? Мы уже встречались с твоей ведьмовской клятвой в лице Мораваски Мичека. Тебе следует знать, что он умер, пока я сжимал руками его горло, а Кэлен проворачивала кинжал в его сердце.

— Колдун. — Шота небрежно махнула рукой. — Такие мужчины лишь слабое подобие настоящей ведьмы.

— Он был ведьмаком, — сказала Кэлен. — А ты ведьма. Одно и то же.

— Едва ли, — фыркнула она. — Ведьмы и ведьмаки принадлежат к совершенно разным линиям. Ведьмак — это не ребенок ведьмы. Как и исповедницы, ведьмы почти не рожают мальчиков. По крайней мере, ни один из них не живет долго. Ведьмак — это сын ведьмака и женщины, не имеющей силы. Он не обладает такой наследственностью и силой, как ведьма. Им нравится преувеличивать свою значимость; они наделены большой силой и могут доставить немало проблем, но ведьмак — лишь тень настоящей ведьмы. Его сила как блоха на спине волка в сравнении с моей. Я позволила ему попытаться выполнить мою ведьмовскую клятву, но в итоге он только доказал, что слабее даже второсортной ведьмы. Он присоединился к Даркену Ралу, интуитивно осознавая свою ведьмовскую ограниченность и стремясь увеличить силы при помощи связи с могущественным волшебником. Даркен потакал его больным желаниям, потому что он был полезен — как может быть полезна злая собака. Мичек был жестоким человеком, которого люди боялись — и у них были причины. Но он ошибся, думая, что людской страх делает его более значимым. Даркена Рала больше нет, и он заключил союз с Гли по тем же причинам, по которым служил Даркену Ралу. Он верил, что это увеличит его силу. Это убеждение в итоге привело его к гибели.

— Его ведьмовские способности были достаточно сильны, — сказал Ричард, заставляя Шоту отвести глаза от Кэлен. — Он был могущественнее, чем ты думаешь. И мы помешали ему сдержать твою ведьмовскую клятву. Тебе мы тоже помешаем, если придется.

Шота холодно ему улыбнулась:

— Ты так думаешь, дитя? Ты и представить не можешь, насколько ошибаешься. Мичек пресмыкался предо мной, перед великой ведьмой — как и все остальные ведьмы. Он поклялся сдержать мою клятву, как и все ведьмы. Своей неудачей он доказал, что недостоин этой задачи и моей защиты.

— Меня не волнует, как ты относишься к ведьмакам, — сказал Ричард. — Но меня волнует твое стремление продолжать верить в абсурд о наших детях, который ты увидела в потоке времени. Пророчество мертво. Я покончил с ним, потому что оно оказывало разрушительное влияние на мир жизни и было опасно. Твоя слепая одержимость лишь подтверждает растлевающую природу пророчества.

Шота возмущенно вздернула подбородок.

— Это истинное видение из потока времени. Именно так будут развиваться события.

— Природа пророчества заключается в том, что оно рассматривает возможности, которые бесконечно разветвляются от коренных событий, пока мир движется вперед и постоянно меняется. Ты выбрала один лист дерева пророчеств и игнорируешь весь остальной лес.

— Мир может меняться, но не поток времени.

— Ты же больше не можешь заглянуть в него, так?

Шота прищурилась:

— Нет, благодаря тебе. Ты уничтожил один из наиболее ценных инструментов, принадлежавших ведьмам.

— Он не принадлежал ведьмам. Видение возможного будущего принадлежит преисподней. Когда его принесли в мир жизни, ведьмы тут же вцепились в него, стремясь заполучить силу обманным путем. Это сила преисподней, которая всегда была чужда нашему миру.

Шота угрожающе шагнула к нему:

— Через поток времени я узнавала, как будут складываться определенные события. В прошлом я использовала его, чтобы помочь тебе.

— И если бы мы хоть раз последовали твоему совету, порожденному пророчеством, то погибли бы.

— Ты был достаточно умен, чтобы использовать мое пророчество так, как не могли предвидеть ни ты, ни я. Но без пророчества ты, возможно, никого не смог бы спасти. Именно так и работает поток времени. Как ты и сказал, он разветвляется на множество вариантов будущего. Я знаю о потоке времени и пророчествах гораздо больше тебя, и этот поток предсказал, что, если ты и Мать-Исповедница зачнете ребенка, он будет монстром. Ваш ребенок способен вернуть ужас темных времен или еще хуже — учитывая силу, с которой родятся близнецы. Они будут связаны этой силой, а не только как близнецы. Если откажетесь прислушаться к предупреждению о темном будущем, то в своем невежестве приведете в мир исповедника. Исповедника! Вы оба — эгоистичные дети, которых не волнует, что их действия разрушат жизни множества людей, если эти монстры появятся на свет. — Она многозначительно посмотрела на Кэлен, затем снова повернулась к Ричарду: — Я не отступлюсь.

Ричард в отчаянии воздел руки:

— Ты самонадеянно считаешь, что понимаешь пророчества, но это не так, Шота.

Она выгнула бровь:

— Ты использовал пророчество, чтобы выжить.

— Да, потому что правильно понять пророчество способен лишь волшебник, владеющий магией Ущерба. Потому что пророчество — элемент подземного мира. Только я сумел понять его изменчивую природу и ограниченность. Я действовал в рамках этих ограничений, а не спорил с ними.

Она отмела его слова небрежным взмахом руки:

— Это другая форма пророчества, предназначенная только для ведьм.

— Пророчество есть пророчество, в какую бы обертку ты его ни завернула.

Шота ненадолго задумалась над его словами, но решила их проигнорировать.

— Я видела в потоке времени, что, если вы заведете ребенка, он будет монстром. А теперь вы зачали близнецов — и это худшее из возможных знамений грядущего ужаса.

— Мы ходим кругами. — Ричард раздраженно вздохнул. — Ты говоришь, что мы зачали монстра, так?

— Ты и сам знаешь, что именно это я и сказала.

— Ладно. — Он с чувством махнул рукой. — Чисто в теории допустим, что ты права. — Ричард выставил палец и наклонился к ней. — Но ты не понимаешь, что твое видение пророчества уже исполнилось. Этот поток времени исчерпал себя и иссяк. Все уже случилось.

Шота скрестила на груди руки:

— О чем ты толкуешь?

— Когда шимы заставили магию исчезнуть — в том числе магию кулона, который ты дала Кэлен, — мы не знали, что твой подарок уже не работает, и в результате зачали ребенка. К сожалению, Кэлен потеряла его еще до того, как он родился. Если твое пророчество истинно, значит первый зачатый нами ребенок, которого Кэлен потеряла, и был монстром, которого ты так боялась и видела в потоке времени. Значит, пророчество уже случилось и исполнилось. Раз Кэлен забеременела, но потеряла ребенка, то ребенок, который мог стать монстром, уже давно мертв. Мир уже спасен от темных времен, которые ты видела. — Ричард указал на Кэлен и продолжил: — Это другая беременность. На этот раз мир нуждается в наших детях, чтобы выжить. Они не монстры, которые уничтожат мир, а, скорее, обратная сторона того пророчества, необходимая, чтобы магия сохранила баланс: спасители мира.

Шота бросила на него сердитый взгляд:

— Они не могут быть спасителями нашего мира.

— Могут, потому что без них наш дар — мой и Кэлен — умрет вместе с нами. Благодать, с которой родился каждый из нас, перенесет нас и наш дар за завесу. Прямо сейчас наш дар объединяет магию и не дает Золотой богине заполучить наш мир и убить всех его обитателей. Разве не понимаешь? Без нашей магии, которая передастся детям Д'Хары, Гли смогут разорить наш мир. Если думаешь, что темные времена были плохими, то ты просто не видела того ужаса, что творят с людьми Гли. Мы кое-что повидали, и я могу сказать, что никто не переживет вторжения. Если дети не выживут, то никто не выживет. Если убьешь их, то, по сути, убьешь вообще всех.

Положив ладони на бедра, Шота одарила Кэлен долгим взглядом, а потом посмотрела на Ричарда и снова скрестила руки на груди.

— Отличная история, но я не могу ради нее рисковать миром. И не стану. Я знаю о Золотой богине, и она не моя забота. — Она разомкнула руки и ткнула пальцем в грудь Ричарда. — Гли — твоя забота, твоя ответственность как лорда Рала. Это ты должен защитить наш мир и справиться с угрозой. Вот и все. Моя забота — монстры, которых вы зачали. Это моя ответственность, раз уж ты самоустранился. Я не дам родиться вашим близнецам.

Опущенные руки Ричарда сжались в кулаки.

— У меня нет способа бороться с угрозой из другого мира! Всякая надежда на будущее ускользнет без наших одаренных детей! — Ричард глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, а потом продолжил: — Шота, твоя вина, твой недостаток в том, что ты настолько зациклилась на своей убежденности, что не способна увидеть всю картину. Ты сражаешься в битве из давно позабытых темных времен.

— Это ты не видишь общей картины и очевидного решения, — сказала она. — Тебе просто нужно остановить Золотую богиню и ее вид, волшебник. Когда сделаешь это, наш мир будет спасен. Это твой долг как Искателя и как магистра Рала. Делай свою работу, а моя — не позволить вашим детям жить в этом мире. Если б ты не покончил с пророчеством, я смогла бы заглянуть в поток времени и увидеть, изменилось ли что-то и правдива ли твоя теория. Но поскольку ты решил, что вправе покончить с пророчеством, эта возможность утрачена. Возможные последствия слишком серьезны, чтобы рисковать, поэтому изначальное пророчество остается в силе. Моя ведьмовская клятва по-прежнему действует. Она будет выполнена.

Взгляд Ричарда стал ястребиным. Кэлен был знаком этот взгляд.

— Шота, — сказал он низким и опасным тоном, — если ты заставила нас пройти весь этот путь, чтобы убить нас и этих невинных детей, даже еще не родившихся, то совершила очень большую ошибку. У тебя нет права ни на их жизнь, ни на наши, и я как лорд Рал Д'Харианской империи приказываю тебе раз и навсегда покончить с этой твоей одержимостью. Поверь, ты не хочешь со мной сражаться. — Он указал на Кэлен. — И не хочешь сражаться с Матерью-Исповедницей. Ты когда-нибудь видела медведицу, которая защищает детенышей? Я видел. Она свирепа. Ты в большой опасности.

Глава 23

Слова Ричарда утешили Кэлен. Впрочем, Шоту они ничуть не тронули. Кэлен гадала, надолго ли хватит терпения ведьмы, прежде чем она решит просто убить всех.

Шота развела руками, и на ее губах появилась невыразительная улыбка.

— Ричард, в прошлом ты часто неправильно истолковывал мои действия, и в эти трудные времена тоже не так понял мое стремление помочь вам. Поверь, я не имею злого умысла ни по отношению к тебе, ни по отношению к Матери-Исповеднице. У меня нет никакого желания сражаться с кем-либо из вас. Более того, я не хочу причинить вам вред. Я уже сказала, что благодарна вам обоим. То, что вы интерпретируете как угрозу — на самом деле мое желание помочь вам.

Ричард с недоверием посмотрел на нее:

— Ты ожидаешь, что я поверю, будто ты хочешь помочь? Хочешь, чтобы мы думали, что убийство наших детей — это помощь?

Шота шагнула ближе и положила руку на плечо Ричарда. Она тепло улыбнулась и захлопала ресницами, словно пыталась очаровать его. Кэлен была уверена, что Ричард не очарован и ведьма его не привлекает, но все равно кровь вскипела при виде того, как Шота пытается «соблазнить» Ричарда.

— Думай, что я делаю вместо тебя трудную работу, — сказала она, пожав плечами. Она лениво провела пальцами другой руки по его груди, выводя Кэлен из себя. — Я допускаю, что мое настойчивое стремление услужить может быть воспринято неправильно, но уверяю, я совершенно не собираюсь причинить вам вред.

— Тогда зачем ты заставила нас прийти сюда? — спросила Кэлен, отвлекая ведьму от своего мужа.

Шота отняла руку от плеча Ричарда и повернулась к Кэлен, явно раздраженная вмешательством.

— Я привела вас сюда, чтобы ты могла родить. Я позабочусь о твоем комфорте и безопасности. После родов вы со своей стайкой Морд-Сит, — она небрежно указала за спину Ричарду, не отводя глаз от Кэлен, — сможете уйти и жить, как вам хочется.

— Я не стану рожать в этом мерзком месте, чтобы ты могла потом зарезать моих детей.

Ухмылка Шоты стала шире.

— Боюсь, у тебя снова плохая идея. Видишь ли, у тебя нет права голоса. Мы сделаем все возможное для твоего удобства во время пребывания в моем дворце. После родов, как я и говорила, можешь уйти, но без детей.

Кэлен в гневе сжала кулаки:

— Я не отдам тебе детей!

Шота соединила кончики пальцев и склонила голову, словно размышляя, как объяснить что-то упрямому ребенку.

Наконец, она подняла голову:

— Вы утверждаете, что защищаете свой народ. Я делаю то же самое. Хотя мы не пришли к согласию по поводу аспектов, у нас одна цель: безопасность людей. Собственно, в этом вся суть. Тебя ослепляет материнский инстинкт, который вполне естественен, но он лишает тебя видения и сил, чтобы сделать необходимое для всеобщего блага. У меня есть и то, и другое, поэтому я помогу сделать то, что нужно.

Кэлен подавила слезы ярости:

— Для всеобщего блага?

Выражение лица Шоты стало мрачным и опасным, когда она подалась вперед.

— Я прекращаю попытки урезонить вас! Вы как два глупых ребенка! Все должно быть так, как я сказала.

Кэлен знала, насколько эта ведьма опасна, но ее терпение закончилось.

— Шота, если ты не откажешься от ведьмовской клятвы и не отпустишь нас, то пути назад не будет — ни для кого из нас. Знай, что как Мать-Исповедница я не дам тебе ни пощады, ни снисхождения.

Шоту это позабавило.

— Думаешь, вам поможет Закон девяток? Боюсь, он больше не действует.

Ричард оглянулся на свою группу. Морд-Сит в красной коже выглядели не только решительно, но и опасно. Они следили за беседой, ожидая, когда их спустят с цепи.

— Ты о чем? — спросил он.

Шота указала на странную группу женщин возле ее трона.

— Видишь ли, я пришла в Биндамун, в свой зимний дворец, чтобы созвать ковен.

Кэлен рассматривала линию мрачных женщин возле трона Шоты. Их было шесть с одной стороны и пять с другой. Хотя все женщины отличались друг от друга, у них было кое-что общее: они действительно выглядели как ведьмы. Все они соответствовали историям, которые она слышала в детстве от волшебников. От них веяло опасностью.

Вдруг она поняла, что в плане Шоты есть изъян.

— Я не собираюсь поучать тебя, — сказала Кэлен, — но в ковене тринадцать ведьм. Если считать тебя и остальных леди, получается двенадцать. Тебе не хватает одной.

— Расскажи подробнее, — попросила Шота с веселой улыбкой.

Кэлен пожала плечами:

— Мы убили Мораваску Мичека, который должен был занять место тринадцатой ведьмы. Без тринадцатой твой ковен не соответствует основному требованию, поэтому ты не можешь получить его силу.

— Мичек? Ведьмак в ковене? — с отвращением переспросила Шота и снисходительно фыркнула. — Это смехотворно. Он никак не мог стать частью ковена. От него больше пользы от мертвого, чем от живого. — Она снова улыбнулась, подавшись к Кэлен. — Но спасибо за идею его использовать.

Кэлен понятия не имела, как Шота может использовать мертвого Мичека.

— Ладно, — решила продолжить Кэлен и указала на ведьм, — мне не нравится это говорить, но в таком случае ты ведьма с недоковеном. Как я и сказала, если считать вместе с тобой, тут только двенадцать ведьм. Без тринадцати ты не сможешь призвать силу ковена.

— Да, знаю. — Шота невесело улыбнулась. — Поэтому я вынудила вас привести мне тринадцатую ведьму.

Кэлен заморгала, смутившись спокойной уверенностью Шоты.

— Как это понимать?

Угрожающе сверкнув глазами, Шота подошла к Шейле.

Когда ее лицо оказалось лишь в нескольких дюймах от лица Шейлы, она указала себе за спину:

— Иди и займи свое место среди сестер-ведьм.

Кэлен вдруг поняла, что Шейла ведет себя до странности тихо. Она увидела, что колдунья словно находится в трансе и глядит прямо перед собой, не моргая.

Шота щелкнула пальцами:

— Живо.

Не протестуя, не задавая вопросов и вообще ничего не говоря, Шейла деревянной походкой направилась к женщинам возле трона. Подойдя к ним, она заняла место в конце шеренги из пяти женщин. Теперь их было шесть с одной стороны трона и шесть с другой. Вместе с Шейлой в линии стояло двенадцать ведьм, а Шота была тринадцатой. Теперь Шота имела достаточно ведьм, чтобы воззвать к силе ковена.

— Шейла, — позвал Ричард. — Что ты делаешь?

Когда он ринулся к ней, Шота направила на него ладонь, словно устраняя его. Кэлен не знала, что за силу дает ковен, но в историях волшебников говорилось о ее грозности.

В воздухе материализовался Мораваска Мичек — словно его труп вытащили прямо из преисподней. В форме духа он выглядел столь же пугающе, сколь и при жизни. Кэлен пожалела, что упомянула его имя. Мертвец был полупрозрачным и походил на полусгнившие останки. Его грудь была залита кровью из раны от ножа Кэлен, а внутренности свисали из зияющей раны на животе и тащились по полу.

Его рот открылся в рыке, который сотряс помещение и вызвал у Кэлен ощущение, что ее глаза вдавило в череп. Мичек резко рванул через зал, плывя по воздуху; внутренности развевались позади него.

Он врезался в Ричарда, и того отбросило с такой силой, что впечатало в каменного ворона. Дух Мичека, выполнив то, для чего его призывали, убрался обратно в мир мертвых.

Ричард поспешно встал, не впечатленный колдовством Шоты.

— Шейла! — крикнул он. — Не делай этого! Не позволяй Шоте делать это с собой! Уходи от них!

Кэлен едва могла поверить, что женщина, которая не раз спасала ей жизнь, присоединилась к Шоте. Она тоже стала выкрикивать имя Шейлы, умоляя отойти от остальных.

— Если это утешит вас, — в тоне Шоты неожиданно прозвучало сочувствие, — знайте, что это не выбор вашей ведьмы-полукровки. Это мой выбор, мой приказ — как великой ведьмы. — В ее голосе зазвучал металл. — Но ведьма с такой смешанной силой — это мерзость, как и ваши дети. Я буду использовать ее до тех пор, пока меня это будет устраивать. Когда закончу, я устраню ее, как и любое другое подобное преступление против природы.

Кэлен ощутила, как от ее лица отлила кровь.

— Шота, ты не можешь этого сделать. Ковен взывает к преисподней, а значит, и к магии Ущерба. Ты сама сказала, что ведьма со смешанной силой — преступление против природы.

Шота наклонилась к ней с убийственным видом:

— Я уже тебя предупреждала. Ты не слушала. А это — последствия.

Кэлен знала, что даже при лучших обстоятельствах ее дар и дар Ричарда не сработают против ведьмы так, как против других людей. Ведьмы умели обращать твою силу против тебя, зачастую с фатальными последствиями.

Но теперь Шота созвала ковен, и их с Ричардом дар против нее совершенно бесполезен. Кэлен надеялась, что Ричард помнит о предостережениях Никки по поводу сложностей, возникающих при попытке применить магию против ведьмы.

Но они оказались в таком положении, что это могло стать их единственным выходом, поскольку отказ от попытки сопротивляться означал смерть.

Глава 24

Ричард побежал к Шоте, но она снова выставила руку, и стена мерцающего света преградила ему путь. Он повалился на пол, в агонии прижав руки к животу.

Когда Ричард упал, все Морд-Сит схватились за эйджилы. Они уже увидели достаточно. Шесть женщин с развевающимися за спиной косами перепрыгнули через Ричарда, крича от смертельной ярости.

Едва они начали свою атаку, как появились призраки изуродованных мертвецов и схватили женщин. Как и Мичек, они были полупрозрачными, но достаточно материальными, чтобы вцепиться в Морд-Сит. Сквозь изодранную плоть мертвецов проглядывали кости. Даже когда женщин оторвали от земли, они продолжали атаковать призраков эйджилами и ножами, но на фантомы из другого мира это не оказывало никакого воздействия.

Существа из преисподней оттащили в сторону сопротивляющихся Морд-Сит и швырнули в каменных воронов, прямо между открытыми крыльями. Каменное крыло каждой из шести статуй обернулось вокруг Морд-Сит, надежно сковав. Духи, выполнив задачу, вернулись в мир мертвых.

Вторым крылом вороны продолжали держать каменные чаши с горящим маслом, но и одного огромного крыла было достаточно, чтобы удержать Морд-Сит. Пыль и каменные обломки сыпались с мест крепления крыльев к статуям.

Пока Ричард пытался подняться или призвать какую-то силу, чтобы дать отпор, Кэлен краем глаза заметила, как две ведьмы вышли из строя и направились к ней.

Шота продолжала протягивать ладонь к Ричарду, словно прижимая его к земле, и ее сила не давала ему подняться. Она подняла вторую руку, когда заметила, что Кэлен собирается подбежать к Ричарду. Шота без особых усилий создала стену из воздуха, которая не позволила Кэлен идти дальше, как бы та ни старалась.

Кэлен пыталась идти через загустевший воздух, но ее ноги скользили по полу. Она уперлась в воздушную стену плечом, но две подоспевшие сзади женщины схватили ее за руки. Одна из них была низкой, коренастой и полной, наряд ее был сшит из беспорядочных лоскутов мешковины. Одежда свисала с широких плеч до самого пола, придавая фигуре квадратные очертания. Морщины расходились от близко посаженных глаз и носа, покрытого бородавками. Опущенные уголки губ создавали впечатление, что у нее полный рот желчи, которую она не может сплюнуть. Ее тонкие вьющиеся волосы торчали во все стороны, вызывая ассоциацию с грязно-белой грозовой тучей.

Кэлен пыталась высвободить руку, но невысокая женщина была минимум втрое толще и крепко сжимала запястье толстыми пальцами. Кэлен казалось, что она пытается оттолкнуть дуб.

Ведьма, державшая ее вторую руку, была в такой же степени худой, как первая — толстой. Рваное темное платье, висевшее на ней, выглядело так, словно она ежедневно потрошила в этом наряде рыбу и никогда его не стирала. Кожа на голых руках была морщинистой и иссохшей, похожей на кору дерева. Длинные костлявые пальцы оканчивались желтыми неровными ногтями, которые царапали кожу Кэлен. Вокруг головы ведьмы были намотаны грязные тряпки: одна удерживала копну непослушных волос цвета воронова крыла, а вторая проходила под подбородком и была завязана на макушке, словно чтобы поддерживать нижнюю челюсть.

На ее шее висело несколько длинных бус из костей, зубов и перьев, которые раскачивались и гремели. На запястьях женщины тоже были нитки с нанизанными частями животных — некоторые еще в процессе разложения. Зловоние мертвой плоти было невыносимым.

Большие круглые глаза ведьмы не походили на человеческие. У нее был взгляд мертвеца. Она была гораздо меньше коренастой сердитой ведьмы, но выглядела намного страшнее и ничуть не уступала по физической силе.

Ведьмы потащили Кэлен спиной вперед с неожиданной поспешностью. Она сопротивлялась, но не могла с ними тягаться — а ведь они даже не прибегли к магии.

Оглянувшись через плечо, Кэлен увидела, что они направляются к одному из темных отверстий у подножия высокой стены. Когда они прошли мимо трона, еще одна ведьма вышла из строя и пошла за ними, наклонившись к лицу Кэлен, пятки которой скользили по каменному полу.

Эта ведьма, в отличие от тех двух, что железной хваткой держали ее за руки, не была уродливой. Она была стройной и даже вполне симпатичной. На ней был черный облегающий корсет с глубоким вырезом и черными кружевами. Ее юбка, почти достававшая до пола, была сделана из сотен полосок кожи с узелками и бусинами. Некоторые бусины сверкали, отражая свет от чаш с горящим маслом. При ходьбе полосы юбки раскачивались, обнажая колени. Шея ведьмы была закрыта широкой полосой черного кружева.

Ее длинные и растрепанные рыжие волосы сочетались со странной юбкой из кожаных лент: вуаль из тонких прядей висела перед ее лицом, пряча красивые бледно-голубые глаза, подведенные черным. Ее глаза были намного опаснее, чем у остальных ведьм.

Пока она шла, наклонившись к Кэлен, нити ее юбки закручивались вокруг ног, бусины бились друг о друга, создавая отвлекающий, чарующий и почти музыкальный ритм. Этот звук по какой-то причине мешал Кэлен ясно мыслить. Пока они двигались лицом к лицу, молодая ведьма наклонилась еще ближе, и теперь их разделяло лишь несколько дюймов. От ее взгляда по рукам и затылку Кэлен забегали мурашки.

— Оставайся зеленой для меня, — сказала она низким обволакивающим голосом, который подходил ее красоте и угрозе в голубых глазах, — пока я не смогу вырезать из твоей утробы этих извивающихся маленьких паршивцев, свернуть им головы и съесть на твоих глазах.

Кэлен не знала, что значит «оставаться зеленой», но намерения ведьмы были предельно ясными.

Беспомощную Кэлен утаскивали спиной вперед к одному из проемов в высокой стене, ведущему в лабиринт туннелей. Лицо третьей ведьмы было в нескольких дюймах от нее, и музыкальное бряцанье бусин создавало мелодию, от которой Кэлен обмякла.

Страх душил, но Кэлен собралась с силами и сделала глубокий вдох, а потом выкрикнула имя Ричарда. Его удерживала сила Шоты, но он сумел повернуться на ее крик ужаса.

Ричард пришел в ярость, когда услышал испуг в ее голосе. Он вскинул руки и гневно закричал. Его действия разрушили путы Шоты и заставили ее попятиться.

Гнев ведьмы не уступал гневу Ричарда. Она снова выбросила вперед руки. Сначала замерцал воздух, а потом на кончиках ее пальцев вспыхнули паутины молний. В ответ Ричард сделал то же самое, но потрескивающие молнии на его руках состояли из черной пустоты магии Ущерба. Они крутились и извивались, словно привязанные к его пальцам, и отчаянно стремились вырваться. Молнии шипели и ударялись о стены. Выбитые камни теряли опору и падали; казалось, что стены сейчас обрушатся.

Затем они оба разом все это прекратили, словно собираясь с силами. Они оба одновременно выпустили из себя свою мощь. Кэлен немного наклонила голову, заглядывая за рыжеволосую ведьму, не сводившую с нее глаз. Когда Шота и Ричард направили свой дар, Кэлен увидела дрожащую стену в том месте, где их силы столкнулись. Зал содрогнулся от грома непрерывно сверкавших молний, исходивших от волшебника и ведьмы.

Ни одна магия не могла проникнуть через стену другой магии, и столкновение противоположных сил создало ослепительный взрыв света в центре огромного помещения. Обжигающий свет расширялся во всех направлениях, обрушиваясь на каменные стены — но критическим стало то, что полоса силы ударила вертикально вверх с громоподобным шумом. Кэлен поняла, что это была кипящая смесь магии Приращения и магии Ущерба. Две силы столкнулись друг с другом противоестественным способом.

Заряд взрывной энергии устремился через потолок, стены по бокам и через весь дворец, разрывая стены и этажи наверху. Кэлен слышала грохот, с которым рушились стены и перекрытия верхних этажей.

Разрушения наверху были столь сильны, что потолок огромного помещения начал проседать.

Остальные ведьмы побежали, стремясь укрыться в пещерах. Шота начала отступать вместе с ними, продолжая при помощи своей силы удерживать Ричарда на месте.

Рыжеволосая ведьма ударила основанием ладони в центр груди беременной женщины, а две державшие ее ведьмы дернули ее за руки, увлекая в темноту туннелей.

Земля дрожала, а воздух наполнился клубами пыли, когда невообразимый вес дворца и целой горы начал падать в большой зал. Ведьмы продолжали тащить Кэлен спиной вперед в безопасность лабиринта.

Кэлен пыталась протянуть руку, выкрикивая имя Ричарда, но понимала, что он ее не услышит в оглушительном грохоте падающих на него верхних этажей.

Она упустила его из виду в граде камней и облаках пыли.

Глава 25

В гнетущей тишине Ричард услышал далекие приглушенные голоса. Он не мог разобрать, кто и что говорит, но сейчас это казалось неважным — у него раскалывалась голова.

Когда он начал приходить в себя, то решил, что лучше бы этого не произошло. Помимо пульсации в голове все его тело терзала боль. Он попробовал изменить положение тела, пытаясь уменьшить дискомфорт, но обнаружил, что не способен пошевелиться.

Он сосредоточился, стараясь понять, ограничены ли его движения предметами, или же его парализовало.

От невозможности пошевелиться его захлестнула паника, заставившая окончательно прийти в себя. Он посмотрел по сторонам, но ничего не увидел, и тогда принялся ощупывать все вокруг, пытаясь выяснить, где находится.

В кромешной тьме он нашарил что-то гладкое, холодное и пыльное в нескольких дюймах над собой. Конструкция лежала под углом, и в ногах было мало места. В районе головы было больше свободного пространства, поэтому он мог немного шевелить руками, но не ногами.

Его плотно засыпало неровными обломками камня. Все было покрыто толстым слоем пыли. Он уже начал жалеть, что двигался, потому что от этого пыль поднялась в воздух и он ее вдохнул. Закашлявшись, он попытался очистить легкие. У пыли был каменный привкус.

Не то придя в себя, не то проснувшись, он начал вспоминать. Шота высвободила магию Ущерба. Он знал, что если помедлит, его убьют, но в то же время его ноги отказывались слушаться. Может, это первозданный ужас удерживал его на месте и не давал сбежать?

Он смутно помнил, что действовал инстинктивно. Дар боевого чародея появился из глубин души и сделал то, что было необходимо для спасения.

Но он помнил, как встревожило его взрывное столкновение магии, прорезавшее стены и потолок. Он не знал, как далеко распространилась волна магии Ущерба, но подозревал, что она в одно мгновение прошла через весь дворец и повредила опорные конструкции, балки, перекрытия и арки во всем высоком строении.

В памяти отпечатался кошмарный визг столкновения магии Приращения с магией Ущерба, а потом рев, с которым дворец раскололся на части и начал рушиться. Ричард в тот момент все никак не мог заставить свои ноги работать. Но даже когда он начал вспоминать, ему казалось, что все случилось давным-давно, или во сне, или вовсе не с ним.

Его так мучила жажда, что мысли путались. Он провел языком по небу, пытаясь увлажнить его, но от этого пыль во рту превратилась в меловую пасту, и стало еще хуже.

Мысленно восстанавливая картину случившегося, он понял, что весь дворец и часть горы обрушились на него, и он оказался в ловушке — вероятно, под одной из плит перекрытия. Щебень вокруг ног был таким плотным, что он не мог ими пошевелить.

Он оказался зажат в небольшом пространстве, и толстая плита спасла его. Ему повезло выжить в этом кармане, но Ричард ощущал нарастающую панику от понимания, что он похоронен заживо. Не было никакой надежды выбраться из-под горы обломков.

Он дотронулся до своей пульсирующей головы и ощутил влагу. Сунув палец в рот, он почувствовал медный привкус крови. Вот почему голова так сильно болит — и внутри, и снаружи.

До него снова донеслись далекие голоса. Сначала он подумал, что слышал их во сне, но теперь осознал, что его кто-то зовет.

— Я внизу! — крикнул он так громко, как только мог.

Не получив ответа, он заставил себя крикнуть громче. Он был на грани отчаяния, борясь с нарастающей паникой, но продолжил кричать.

— Магистр Рал? — послышался далекий голос.

— Бердина? Это ты?

— Да! — Голос стал ближе. — Да! Это я! Я здесь!

Он услышал, как люди что-то горячо обсуждают. Звуки разговоров приближались, и вскоре он смог различать слова. Спутников Бердины взбудоражило то, что она получила ответ. Теперь он знал, что рядом есть люди, и начал извиваться, надеясь выбраться.

Вскоре он понял, что это попросту невозможно. Камни лежали так плотно, что ни один не шелохнулся. Он не сдвинул их даже на дюйм. Он намертво застрял в обломках.

В памяти всплыло чувство опасности, которое он ощутил, когда дворец начал рушиться. Шота как-то сумела оттолкнуть магию Ущерба. Единственным способом не дать ей его убить было использовать смесь магии Приращения и магии Ущерба. Это был его единственный шанс. Объединение сил создало взрыв, который прорезал весь дворец и гору.

Он не знал, что ведьмы способны на такое. Видимо, как и говорила Кэлен, ковен увеличил мощь Шоты и дал новые способности. Несмотря на все свои обещания не причинять им вред, она обрушила на него смертельную атаку.

Он помнил, что одаренные способны объединять способности, чтобы увеличить силу. Объединение сил всех этих ведьм позволило им создать границу. Уже это само по себе демонстрировало, какой властью теперь обладает Шота.

Он поверить не мог, что Шейла присоединилась к ковену. Он поспешно напомнил себе, что это сделала не она. Ее использовали. Он помнил слова Шоты. Судя по пустому взгляду Шейлы, она действовала не по своей воле.

— Магистр Рал! — Голос Бердины стал ближе, и в нем зазвучало отчаяние. И вместе с тем она была так далеко... — Магистр Рал, вы еще там?

— Вроде как. Надо мной большая плита потолка или пола, которая создала карман и не дала меня раздавить. Но ноги застряли в обломках, и я не могу ими пошевелить. Как долго я тут торчу?

— Сейчас исход второго дня, — пришел ответ.

Два дня. Ричард был ошеломлен.

— Кэлен с тобой?

На этот раз ответили не сразу.

— К сожалению, нет. Мы не смогли найти никого, кроме вас.

Его сердце сжалось от паники и боли. Она должна была спастись. Он твердил себе, что она успела выбраться.

— Кто с тобой? — крикнул он.

— Мы все здесь. Когда все начало рушиться, потолок упал на больших каменных птиц, и нам хватило времени, чтобы добежать до туннелей и спастись. Мы едва успели и понадеялись, что вы бежите за нами. Дворец обрушился в этот подземный зал, и из-за пыли и падающих обломков мы не смогли разглядеть, все ли ведьмы сбежали.

«Сбежали с Кэлен», — вот что она имела в виду. Ричард не знал, что хуже — чтобы она умерла быстро или чтобы ведьмы забрали ее с собой и сделали что задумали. Несмотря на свои заявления, Шота больше не собиралась мириться с тем, что Ричард и Кэлен живы и не подчиняются ей.

— Часть горы откололась и сползла в сторону, — сообщила Бердина. — Нам помогают многие горожане.

Он счел это странным.

— В каком смысле, помогают?

— Помогают раскопать вас. Мы трудились два дня, разбирая обломки и надеясь найти вас живым. Мы не собирались останавливаться, но уже начали терять надежду.

— Я застрял.

— Знаю. Но у нас много помощников. Мы копали вглубь в том месте, где часть горы обрушилась. Мы искали, звали вас и разбирали завалы двое суток, днем и ночью — надеясь найти вас. Дворец превратился в большие тяжелые глыбы. Некоторые пришлось раскалывать на части, чтобы продвинуться дальше. Теперь мы знаем, что вы живы, знаем, где вы, и достанем вас.

Ричард устало вздохнул. Он не хотел говорить ей, что его голова в крови и у него головокружение. Ему казалось, что темный мир, в котором он застрял, наклоняется и вращается.

— Не переживайте, магистр Рал. Мы идем к вам. Держитесь. Но нам потребуется некоторое время.

Ричард кивнул, а потом понял, что они его не видят.

— Я буду ждать вас здесь.

— Магистр Рал, просто постарайтесь расслабиться. Работы займут время, но мы не сдадимся. Я обещаю.

Ричард ощутил, как у него выступили слезы из-за Кэлен и их детей. Он боялся даже думать о том, что с ней случилось. На мгновение на него навалились все непреодолимые проблемы, и он подумал, что лучше было бы просто сдаться. А потом он почувствовал, как разум ускользает во тьму — намного темнее той, в которой он находится.

Глава 26

Ричард слышал, как люди стонут от усилий. А потом, когда большой камень откатился в сторону, в его темницу проник узкий луч света. Он зажмурился от неожиданно яркого света.

— Магистр Рал! — Он узнал голос Вики и услышал в нем нотки отчаяния. — Магистр Рал!

— Я еще здесь.

— Хвала добрым духам, — пробормотала она.

Ричард на мгновение задумался, не спросить ли ее, помогали ли им копать добрые духи.

— Воды, — слабо произнес он вместо этого. — Можно мне воды?

— Воды? Да, мы принесем, — сказала Вика. — Мы пробили туннель, чтобы добраться до вас. Скоро мы вас вытащим. Просто держитесь, магистр Рал. Осталось немного.

— Мне нужна вода, — промямлил он.

— Рикка побежала за ней. Держитесь.

Он слышал, как люди кряхтят, поднимая те камни, которые можно было поднять, и откатывая в сторону те, что были слишком тяжелы. Молоты звенели о стальные долота, пока люди пытались расколоть большие камни, чтобы убрать их с пути. Ричард понял, что слышит на удивление большое количество голосов.

Свет, проникавший в углубление между обломками и освещавший пространство, которое могло стать его могилой, становился ярче по мере того, как люди лихорадочно откапывали путь к Ричарду. В луче света кружилась пыль. Он раздумывал, не опоздали ли они. Он терял силы, ему сложно было оставаться в сознании. Ему сказали, что он пробыл здесь два дня. Ричарду, запертому в пыльном пространстве под плитой и страдающему от жажды, они показались вечностью.

Время от времени он слышал, как что-то над ним падает, и большие блоки скатываются по склону обломков. Эти звуки наводили на мысль, что уцелевшие стены могут разрушиться, а потолок, лишившись опоры, может упасть или начать прогибаться. Он прекрасно осознавал, что если что-то сдвинут не так или упадет что-то достаточно тяжелое, то он будет раздавлен. Эта мысль заставляла грудную клетку сжиматься от паники. Каждый раз, слыша стон камня наверху или звук падения, он задерживал дыхание, ожидая конца.

Приходилось непрестанно бороться со страхом остаться навечно придавленным. Чтобы отвлечься от пугающих мыслей, он представил лицо Кэлен, пытаясь воссоздать каждую деталь.

Вдруг до его плеча дотронулась рука, выдернув из воспоминаний.

— Магистр Рал, это я, — сказала Вика.

Она была близко. Кряхтя и тяжело дыша, она как-то протиснулась через узкий туннель, который они прокопали к его могиле.

Ричард накрыл ладонью ее руку, кровоточившую от раскапывания острых каменных обломков.

— Я здесь, — сказала она, застонав от усилий и подползая ближе. Он слышал, как она тащит что-то за собой. — Я принесла бурдюк.

Он сжал ее ладонь:

— Сегодня, Вика, ты моя любимица. Обязательно скажи об этом Бердине.

Вика засмеялась и убрала руку. Подтащив бурдюк, она протолкнула его через отверстие, в которое едва пролезала ее рука. Когда бурдюк оказался у Ричарда, она протянула руку и схватила его ладонь. Он не знал, утешает она его или себя, но держался за ее ладонь, пока жадно пил из бурдюка.

— Полегче. Не надо пить все разом, а то поплохеет.

Ричард кивнул и убрал ото рта бурдюк, чтобы вдохнуть.

— Мне придется уйти, — сказала она. — Мы должны расширить эту дыру настолько, чтобы вытащить вас.

Ричард был слишком слаб, чтобы отвечать, поэтому промолчал. Вика, пыхтя, протиснулась обратно через узкую нору. Как только она вылезла, работа возобновилась. Он слышал, как люди кричат от усилий.

Ричард глотнул еще, а потом положил на грудь полупустой бурдюк, и тот медленно вздымался в такт его поверхностному дыханию. Притяжение темноты было слишком сильно, и она снова мягко окутала его.

Он очнулся от того, что чьи-то руки схватили его за рубашку и потащили. Он закричал, потому что его зажатым ногам стало больно. Жилистый мужчина прополз рядом с Ричардом под плиту, к его ногам.

— Держитесь, магистр Рал. Дайте-ка я посмотрю, можно ли освободить ваши ноги.

Он работал так быстро, как только мог, раскапывая плотное нагромождение обломков вокруг ног Ричарда. Мужчина обнаружил небольшую выемку чуть в стороне и стал сгребать камни туда. Некоторые большие куски приходилось передавать назад, выползая из-под плиты. Он тут же возвращался, чтобы продолжить копать.

Через некоторое время Ричард смог пошевелить ногами.

— Хорошо, — сказал мужчина. — Думаю, мы вас освободили. Дальше пойдет легче. Скажите, если что-то будет мешать двигаться. Надо вытащить вас. Трудно сказать, сколько продержится то, что над вами.

— Как тебя зовут? — спросил Ричард.

Мужчина, кажется, удивился такому вопросу.

— Да я же никто, магистр Рал.

Ричард улыбнулся:

— Ты не никто. Прямо сейчас ты очень важный для меня человек.

— Я Тоби, магистр Рал, — смущенно сказал он.

— Спасибо, что пришел за мной, Тоби.

Тоби похлопал Ричарда по плечу и попятился.

— Я сделаю что угодно для человека, который избавил нас от проклятой ведьмы. А теперь лежите спокойно, магистр Рал, пока мы будем работать.

Мужчина выполз из норы, которую они прорыли. Крепкие пальцы снова схватили Ричарда за рубашку. Он почувствовал, как начал двигаться, но они тут же прекратили тянуть.

— Теперь ничего не мешает, магистр Рал? — спросил Тоби. — Вам не больно?

— Кажется, я освободился. Продолжай тянуть. Я дам знать, если возникнут проблемы.

Когда он продвинулся чуть дальше, места стало больше, и другие руки подхватили его за подмышки, помогая Тоби. Все лежали на животе, поэтому им было не слишком удобно работать. Они останавливались, а потом кто-то делал обратный отсчет и командовал: «Тянем».

Они продолжали скоординированные рывки и дюйм за дюймом вызволяли Ричарда из его гробницы, продвигаясь по неровному туннелю, который казался ему нестабильным нагромождением обломков. В какой-то момент его сапог задел камень, и узкий туннель, из которого его вытащили, с грохотом обрушился, вздымая облако пыли.

Это побудило людей тянуть сильнее и быстрее. Чем дальше они продвигались, тем больше рук могло дотянуться до него, чтобы помочь. Наконец Ричард оказался снаружи и увидел вокруг грязные мрачные лица, освещенные факелами.

Бердина бросилась к нему, чтобы поспешно обнять. Вокруг было полно ног в красных кожаных штанах. Ричард понял, что уже наступила ночь. У кого-то в руках были факелы, у кого-то — лампы. Море лиц в мерцающем свете факелов представляло собой жутковатое, но долгожданное зрелище.

Немолодая женщина растолкала Морд-Сит и пробилась через плотную толпу, держа в руке лампу. Костлявыми сильными пальцами она повернула его голову сначала в одну сторону, потом в другую, осматривая.

— Ему нужна помощь, — объявила она через плечо. — Положите его на носилки и доставьте в лечебницу, а там уж мы о нем позаботимся.

Люди поспешили выполнить распоряжение старухи. Они приподняли Ричарда за руки и ноги, чтобы подсунуть под него носилки. Четверо крупных мужчин понесли его.

Как можно аккуратнее они спустили его с груды щебня и ступили на узкие улочки. Ричард подпрыгивал на носилках, пока мужчины почти бежали, а старуха все подгоняла их. Ричард глядел вверх, пока они сворачивали в узкие переулки, а потом пересекали широкую улицу, разделяющую город. Они оказались в той части, где их группа из девяти человек еще не бывала.

Наконец они вошли через дверь в каменное здание и поставили носилки на платформу.

Рядом снова появилась красная кожаная форма; кто-то положил руку на его ладонь, словно желая убедиться, что он еще жив. В этот момент разум Ричарда снова погрузился во тьму.

Глава 27

Проснувшись, Ричард увидел дневной свет, проникавший через маленькое окошко. Он уже собирался сесть, но понял, что на нем нет одежды, а пах просто прикрыт полотенцем.

Он принюхался и почувствовал знакомый аромат. Наконец он вспомнил — это ом-трава. Такая трава росла в Хартленде, и он словно целую вечность не вдыхал этого запаха. Это растение было непросто отыскать, но Зедд научил: обычно ом-трава росла в глубокой тени леса под нянюшкиным деревом, найти которое несложно благодаря обилию темно-синих ягод на ветках.

Протянув руку, он стащил с головы что-то влажное и осмотрел предмет. Это был большой лист ом-травы, повторяющий форму головы. От листа и исходил запах. Ом-трава снимала боль и, что более важно, способствовала заживлению ран.

Вика, увидев, что он проснулся, вскочила на ноги.

— Он проснулся, — сообщила она пожилой женщине.

Та отвернулась от столика у стены, на котором что-то делала, и улыбнулась Ричарду.

— Вот как. Выглядите уже гораздо лучше.

В небольшой комнате с каменными стенами было расставлено несколько столов, вдоль одной из стен расположилась длинная каменная скамья, а у противоположной стены — шкафы. Старуха взяла с одного из столов каменную чашу. Она растолкла и перемешала содержимое, затем постучала пестиком по стенке и отложила его в сторону. Она подошла к Ричарду и приподняла его голову, поднеся ко рту чашу.

— Выпейте это, и в голове прояснится.

Ричард перевел взгляд на Вику. Она ободряюще кивнула, и он стал пить. В снадобье были какие-то пряные травы, но в основном на вкус оно было как чай с медом.

Когда он все выпил, женщина похлопала его по плечу:

— Пойду, сообщу остальным.

Вскоре после ее ухода в комнату ворвались Морд-Сит.

— Магистр Рал! — взвизгнула Бердина. — Вы выглядите намного, намного лучше!

Ричард прищурился, глядя на их лица снизу вверх:

— Где моя одежда?

— Одежда? — переспросила Кассия.

— Да, одежда.

— Вон там, — показала Нида. — Ваши вещи были перемазаны пылью и грязью, поэтому мы их постирали.

Ричард хмуро смотрел на склонившиеся над ним лица.

— Ладно, и кто снял их с меня?

На лицах женщин появились улыбки. Ричард закатил глаза.

— Вы тоже были очень грязным от пыли и сажи, — сказала Бердина и ухмыльнулась. — Поэтому мы вас вымыли.

Ричард почувствовал, как краснеет его лицо.

Старуха торопливо вошла в комнату в сопровождении еще десятка пожилых женщин, одетых в темные длинные платья с широкими юбками. Ричард был рад, что они помешали его беседе с Морд-Сит.

Женщина, которая давала ему целебное снадобье, указала на остальных:

— Магистр Рал, мы целители Биндамуна. Мы все за вами ухаживали. Меня зовут Рита.

— Значит, это вы меня исцелили?

— Мы все приложили руку, — подтвердила Рита. — Вы были серьезно ранены.

Она сдвинула с его лба листья ом-травы и посторонилась, позволяя остальным тоже посмотреть на рану. Все выглядели довольными результатом. Рита положила влажные листья обратно, аккуратно прижимая к ране.

Тут он заметил на своих ногах несколько припарок, а на ребрах слева — большой компресс из ом-травы. Он был бледно-желтым, как те, что обычно делал Зедд, но пах иначе.

— Вам повезло, что вы были ранены в Биндамуне, — сказала Рита. — Мы выращиваем редчайшие травы, которые обладают великой целительной силой. Люди приходят сюда за исцелением. Кому-то мы можем помочь, кому-то — нет.

— Ом-траву трудно отыскать в тех местах, откуда я пришел, — сказал он. — Вы действительно ее выращиваете?

Она удивленно подняла брови:

— Вы знаете об ом-траве?

Ричард кивнул:

— Мой дедушка рассказал мне о ней и научил находить.

— Что ж, здесь ее найти совсем не трудно, — с улыбкой сказала она. — Это ценное лекарственное растение, поэтому мы выращиваем его на грядках. Мы используем его в свежем виде, если можем, а когда сезон заканчивается, то подвешиваем за стебли в сушильнях. Большую часть мы продаем, чтобы обеспечивать город, а остальное используем для лечения посетителей. Вы находитесь в одной из наших лечебниц.

Ричард огляделся и увидел на потертом массивном деревянном столе разнообразные склянки и корзины, несколько умывальников и с полдюжины ламп, свет которых дополнял тот, что проникал через окошко. Под шкафчиками располагались полки с рядами небольших бутылочек.

— Как долго я спал? — спросил он.

Она обеспокоенно вздохнула.

— Вас принесли две ночи назад. Из-за травм пришлось дать вам лекарство, чтобы вы спали. Ран много, и мы боялись инфекции. Некоторые травы, которые мы обычно применяем, работают лучше, если пациент спит. Сон помог справиться с самыми тяжелыми травмами. Теперь все заживает — особенно та скверная рана на голове. Пока вы не проснулись, мы не знали, нет ли внутренних повреждений, но теперь видим, что ваши глаза ясные, а голова вроде не кружится.

— Я благодарен за помощь, — сказал Ричард, — но мне очень нужно найти Мать-Исповедницу. Она была...

— Боюсь, ее здесь нет, — сообщила ему Вика. — Люди говорят, что все ведьмы ушли вместе с ней.

Ричард моргнул:

— Ушли с ней?

— Уехали на лошадях, — подтвердила Вика.

Ричард поднял взгляд на Риту:

— У вас здесь есть лошади?

Она взмахнула рукой с искривленными пальцами:

— На этой стороне дороги, напротив места, где стоял дворец, есть конюшни — конюшни королевы. Ведьмы ушли и забрали с собой Мать-Исповедницу.

Ричард торопливо сел, придерживая полотенце:

— Значит, она жива?

— Да, — сказала Кассия. — Но мы узнали, что они ушли в ту же ночь.

Ричард положил ладонь на голову, пытаясь высчитать, сколько времени прошло с тех пор, как он бился с Шотой.

— Как давно? Сколько я спал или был без сознания... Как давно они ушли?

Морд-Сит искоса переглянулись.

На лице Вики появилось выражение беспокойства.

— Боюсь, довольно давно.

Ричард встал, придерживая маленькое полотенце:

— А в днях это сколько?

— С момента их отбытия прошло больше пяти дней, — призналась Вика.

Глава 28

Он повернулся к Рите:

— В конюшнях «королевы» еще есть лошади?

— Да, — кивнула она, — и довольно много, но все они принадлежат королеве. Она не позволяет никому в Биндамуне их использовать, но работники конюшни обязаны заботиться о животных. Мужчина по имени Железный Джек следил, чтобы приказы королевы исполнялись и никто из горожан не брал этих лошадей. Он очень жестко следил за этим, как и за всем остальным.

— Что ж, теперь не нужно бояться Железного Джека.

Она наклонилась к нему:

— Ох, до меня доходили слухи, что его убили демоны. Это правда?

— Этот мужчина мертв, вот что правда, — сказал вцепившийся в полотенце Ричард. — Он больше не сможет никому навредить.

— Это чудесные новости, — сказала одна из целительниц.

Еще несколько женщин согласно закивали.

Ричард махнул рукой:

— А теперь все на выход. Все вон. Мне нужно одеться. Я должен догнать Мать-Исповедницу.

Целительницы переглянулись, снова встревожившись.

— Не уверена, что это хорошая идея, — сказала Рита, наставительно подняв палец к потолку. — Будет лучше, если вы отдохнете еще несколько дней, чтобы...

— Есть кое-что гораздо более важное, чем мой отдых. Я спал несколько дней. Поверь, я уже наотдыхался. А теперь прошу всех выйти, чтобы я мог одеться.

Целительницы нехотя вышли, беспокойно оглядываясь на него, а потом закрыли за собой дверь. Морд-Сит стояли в расслабленных позах, словно к ним приказ не относился.

— Вы тоже, — сказал Ричард, махнув рукой. — Пожалуйста, подождите снаружи.

— Магистр Рал, теперь это бессмысленно, — ухмыльнулась Бердина. — Все мы помогали...

— Вон! — Ричард почувствовал, как его лицо снова краснеет. Он задумался, можно ли при помощи дара научиться не краснеть. Если можно, он хотел бы освоить этот трюк.

Морд-Сит глубоко вздохнули, словно он ведет себя глупо, но, к его облегчению, они предоставили ему возможность одеться в одиночестве, закрыв за собой дверь.

Вся одежда Ричарда была выстирана и аккуратно сложена на стуле. Меч висел на одной стороне спинки, а мешок, лук и ножны — на другой. Разум лихорадочно работал, пока Ричард наспех одевался. Нужно догнать Кэлен, но у Шоты с ковеном приличная фора. Впрочем, он знал, что Кэлен будет замедлять их всеми способами и надеяться, что он нагонит — и, конечно же, что он еще жив.

Ричард, одевшись в выстиранную одежду, повесив на бедро меч и закинув на плечо мешок и лук, открыл дверь.

Он был не готов к тому, что встретит его за дверью.

Лечебница стояла на окраине города, и склон холма плавно спускался от нее к западной стене. На склоне было полно людей, и все молча смотрели на него. Ему показалось, что здесь собрался весь город.

Целительницы стояли справа от Ричарда и наблюдали за ним — вероятно, на случай, если от ран он упадет в обморок. Шесть Морд-Сит ждали прямо за дверью. Как только он вышел, они встали рядом, по три с каждой стороны. Вика оказалась ближней к нему справа, как главная защитница.

Люди безмолвно смотрели на него снизу вверх. Он понятия не имел, что происходит, но почти не сомневался, что прежде они никогда не видели лорда Рала. Может, в этом все дело?

Ричард узнал Тоби, но не двух крупных мужчин в кожаных жилетах рядом с ним. Когда Тоби увидел, что Ричард смотрит на него, то оглянулся, а затем сделал несколько шагов вперед. Он сорвал со своей головы плоскую шляпу и принялся нервно крутить ее в руках.

— Тоби, — сказал Ричард, — я хочу поблагодарить тебя и всех тех, кто помогал вытащить меня из-под завала. Вы спасли мне жизнь, и я в долгу перед всеми вами. Я никогда не забуду, что сделали для меня вы и целители.

— Нет, магистр Рал, — замотал головой Тоби, — это мы перед вами в долгу.

— Что ты имеешь в виду?

Тоби указал через дорогу на то место, где раньше возвышался дворец. Ричард видел, что строение обрушилось. Громадная груда обломков — вот и все, что осталось от изящного дворца. Это было напоминанием о невероятной разрушительной мощи магии Ущерба.

Кусок горной возвышенности, на которой стоял дворец, откололся и сполз вниз, накрыв собой несколько каменных зданий. Судя по всему, раскол открыл область возле большого подземного зала. Именно там и застрял Ричард. Морд-Сит были в том зале, потому знали, где он находился. Несомненно, именно они руководили спасательными работами.

К счастью, упавшая часть скалы, разрезанной и ослабленной магией Ущерба, дала спасателям возможность вести раскопки сбоку, недалеко от Ричарда. Если бы им пришлось начинать с верхней части огромной горы камней, то работы заняли бы столько времени, что они нашли бы лишь его труп.

— Мне жаль, что при разрушении дворца пострадали ваши дома, — сказал Ричард.

— Вы уничтожили ужасный дворец королевы, — сказал Тоби.

— Ты говоришь о Шоте, ведьме, — поправил его Ричард.

Люди в толпе закивали. Они боялись произносить вслух ее имя, но теперь с готовностью согласились.

— Верно, — сказал Тоби, продолжая крутить в руках шляпу. — Люди в этих домах услышали мощный рев вашей магии и шум разрушающегося дворца, поэтому успели спастись. Те дома могут быть и будут восстановлены. Я благодарен, что никто из живших там людей не пострадал.

Ричард с облегчением кивнул:

— Рад это слышать.

Тоби указал в сторону большим пальцем:

— Это два моих сына. Они помогали разбирать обломки, как и многие жители Биндамуна. Мы всю жизнь прожили под гнетом этой ведьмы, ее сестер и Железного Джека. Когда она появлялась в Биндамуне, мы боялись даже выходить из своих домов. Каждый боялся, что если она его увидит, то может убить по любой причине, а то и вовсе без нее.

— Что ж, теперь она ушла, а Железный Джек мертв, — сказал Ричард. — У нее больше нет дворца, в который можно вернуться. Я прослежу, чтобы она никогда сюда не пришла.

После этих слов все опустились на колени — одновременно, в едином порыве. Шесть Морд-Сит встали перед людьми на склоне холма, лицом к Ричарду, и тоже опустились на колени. Люди склонились, прижавшись лбом к земле.

Все в унисон заговорили:

— Магистр Рал ведет нас. Магистр Рал наставляет нас. Магистр Рал защищает нас.

Ричард не ожидал, что они начнут читать посвящение. Он молча стоял, выпрямив спину и слушая.

— В сиянии славы твоей — наша сила. В милосердии твоем — наше спасение. В мудрости твоей — наше смирение. Вся наша жизнь — служение тебе. Вся наша жизнь принадлежит тебе.

Когда голоса умолкли, на склоне холма медленно воцарилась тишина. А потом они начали повторять посвящение. Закончив, они стали произносить его в третий раз.

У Ричарда перехватило дыхание. Посвящение связывало его с людьми, и эта связь была выкована его даром. Они были сталью против стали, а он — магией против магии.

Он использовал эту магию, чтобы обрушить ненавистный дворец женщины, имя которой они боялись произносить.

Кроме того, посвящение было защитой для их мира, оно сплетало из всей магии мира защитную сеть, которая не давала Золотой богине беспрепятственно приходить, чтобы убивать его подданных и питаться ими, как это уже случилось в нижних пределах Народного Дворца.

Магия его и Кэлен была защитой этого мира, она связывала их всех. Посвящение было признанием этих уз.

Двое детей в утробе Кэлен были продолжением этой магии, этой силы, этих уз, которые защищали весь мир.

— Спасибо вам всем. — Ричард сглотнул. — Я даже выразить не могу, как много это для меня значит.

Крики ликования подтвердили, что для них это тоже важно.

— У нас не было возможности предстать перед магистром Ралом, чтобы дать ему клятву, — сказал Тоби. — Королева — то есть Шота, ведьма, — не позволила бы прочесть посвящение.

— Я признателен за все, что вы для меня сделали: вытащили из-под завала и исцелили. Я был в хороших руках. Но теперь мне нужно догнать ковен ведьм и положить конец их попыткам уничтожить мир.

Один из сыновей Тоби указал в сторону:

— Конюшни там. — Он ухмыльнулся. — Раз вы собираетесь догнать Шоту, почему бы вам не захватить лошадей для нее?

Ричард коротко улыбнулся:

— А это идея.

Глава 29

Ричард в сопровождении Морд-Сит направился к конюшням, а за ними последовала толпа, желавшая убедиться, что у него будет все необходимое. Магистр Рал он или нет, но Морд-Сит пугали людей, поэтому горожане предпочитали держаться на почтительном расстоянии. Он надеялся, народ понимает — хотя Морд-Сит в прошлом были орудием злых правителей, которое внушало страх, теперь они не монстры.

Впрочем, эта предусмотрительная дистанция понравилась Морд-Сит. Несмотря на дружелюбный настрой толпы, их первоочередной задачей был магистр и его безопасность. Больше всего их расстраивало, когда он — по их мнению — пренебрегал защитой и подвергал себя опасности. Другими словами, просто жил. Иногда он думал, что они уверены, будто ему следует оставаться в Народном Дворце, где они могут за ним присматривать, и править империей оттуда.

Конюшни оказались гораздо больше, чем ожидал Ричард; в огороженных загонах росла сочная зеленая трава. Мягкий климат горной крепости обеспечивал идеальные условия для растительности и лекарственных трав, которые они выращивали на полях.

Ричард и Морд-Сит шли через комплекс хозяйственных построек и амбаров. Ему не терпелось тронуться в путь. Беспокойство за Кэлен не оставляло его.

Пока они шли по территории конюшен, позади них из укрытий междузданиями хлынули Гли. Темные твари пропустили Ричарда и Морд-Сит, чтобы атаковать толпу, следовавшую за ними. Ричард мгновенно понял, что сейчас начнется бойня — именно это и планировали Гли.

Долговязые существа все продолжали выбегать из-за зданий, а люди в ужасе жались друг к другу. Гли быстро заполнили промежуток между группой Ричарда и толпой. Их тактика изменилась — на этот раз они хотели атаковать плотную толпу, чтобы убить как можно больше людей, которые не способны сопротивляться.

Ричард знал, что у него будет только один шанс.

Он сделал знак Морд-Сит:

— Ждите моего приказа!

Он достал свой меч и бросился через группу Гли, подступавшую к горожанам. На полной скорости он врезался в ораву темных скользких созданий, сбив некоторых с ног. Они не успели отреагировать, потому что ожидали, что он займет оборонительную позицию, а не бросится прямо на них. У Гли были длинные ноги, но Ричард мог бежать быстрее. Его меч кружил в воздухе, разя противников со спины; Ричард прорывался через группу врагов, удивляя и отвлекая, заставляя оборачиваться и замедляться.

Как только Ричард прорвался и занял позицию между людьми и Гли, он развернулся, чтобы атаковать тварей спереди.

— Сейчас! — он постарался, чтобы Морд-Сит расслышали его в шипении и визге Гли.

Его меч свистел в воздухе, разрубая ближайших захватчиков, быстро отсекая их когти, выставленные для атаки. Темные блестящие головы падали на землю, подпрыгивая и катясь между наступающими Гли. Отрубленные когти и головы отвлекали их от главной цели — оцепеневшей толпы. Взбешенные твари набросились на Ричарда. Люди невольно помогали ему, постоянно отступая или убегая, тем самым давая место для битвы и не позволяя Гли достать их.

Пока Ричард прорубался через противника, Морд-Сит ножами и эйджилами атаковали Гли сзади. Твари оказались в ловушке между смертоносными атаками спереди и с тыла. Многие растерялись, не зная, от кого защищаться. Кто-то начал превращаться в угольные штрихи, сбегая в свой мир от верной смерти. Кто-то колебался слишком долго, и это стоило ему жизни.

В предыдущих столкновениях Ричард изучил их технику боя, и это сослужило ему хорошую службу. Теперь он знал, как Гли работают руками и когтями, когда эти когти опасны, а когда бесполезны — например, при обратном движении или когда руки выпрямлены. Они сражались как отдельные бойцы, а не сообща, что облегчало Ричарду задачу.

Главная их слабость заключалась в том, что каждый хотел не сражаться в битве, а вонзить когти и острые как иглы зубы в плоть беспомощных горожан. У каждого была своя цель — первым добраться до жертвы. Как следствие, они не собирались защищать друг друга или действовать сообща. Ричард прокладывал путь через ряды Гли, а их когти, руки и головы усеивали землю, пока он совершенствовал свою технику, основанную на их слабостях.

Для него все превратилось почти в игру. Во время танца со смертью у них не было шанса прикоснуться к нему.

Морд-Сит нападали со спины, разя ничего не подозревающих Гли. Те кричали от боли, когда получали удары ножом или жуткой силой эйджила. Услышав вопли боли, многие развернулись к новой угрозе и стали уязвимы для клинка Ричарда. Они осознали ошибку слишком поздно, чтобы спастись.

Существа, оказавшиеся между молотом и наковальней, в замешательстве остановились. Они не ожидали, что их захватят врасплох с двух сторон, помешав добраться до людей. Они начали понимать, что: во-первых, их подавляющее большинство оказалось не таким уж действенным, а во-вторых, их численность быстро сокращалась. Атака Гли захлебнулась. Они собирались сеять панику среди горожан, но та охватила их собственные ряды. Они были сокрушены стремительным клинком Ричарда с одной стороны и быстрыми смертоносными ударами Морд-Сит с другой.

Пока темные создания падали замертво или получали тяжелые ранения, оставшиеся в живых Гли, охваченные ужасом, почти одновременно превратились в угольные штрихи и исчезли.

Морд-Сит быстро ходили между ранеными тварями и перерезали им глотки. Тяжело дыша после боя, Ричард смотрел по сторонам в поисках новой угрозы, готовый к внезапной атаке. Он был измучен не только физическими усилиями, но и бурей ярости, хлынувшей в него через меч, поэтому вложил оружие в ножны.

Его тут же окружила группа целительниц в темных платьях с пышными юбками.

— Поторопитесь! — воскликнула Рита.

Ричард увидел, как еще две целительницы бегут к одному из зданий. Все Гли либо погибли, либо исчезли, поэтому он не понимал, что происходит и чем они так обеспокоены.

Окружив его, Рита и другие целительницы принялись стаскивать с него рубашку. Не понимая, что они делают, он пытался оттолкнуть их руки, но они были настойчивы, как рой ос. Он продолжал попытки одернуть рубашку, а потом легонько хлопнул Риту по рукам.

— Что с тобой не так?

Она схватила край его рубашки и показала ему.

— Это не со мной что-то не так, а с вами.

Ричард посмотрел вниз и увидел, что ткань пропитана кровью.

Глава 30

Две целительницы вернулись из здания, неся разнообразные припасы.

Рита подняла его локти:

— Держите руки поднятыми. Ваша рана открылась от напряженной битвы и стала больше. Придется зашивать.

Ричард хотел бы, чтобы рядом была Шейла, способная залечить рану при помощи дара. Но потом он вспомнил, что она присоединилась к ковену, хотя и против своей воли.

Рита ворчала, ругая себя, что не зашила как следует. Она раздвинула края раны, чтобы осмотреть, и Ричард застонал от боли. Еще одна женщина вручила Рите лекарство, а другая — иглу и нить. Целительница тут же вложила в рану немного желтоватой субстанции и принялась зашивать.

Ричард вздрагивал и задерживал дыхание каждый раз, когда она протыкала иглой его кожу и стягивала края раны. С каждым стежком она чуть дергала нить, натягивая ее. Когда она делала паузу перед следующим стежком, он переводил дух. Удовлетворившись результатом, Рита наклонилась и перекусила нить, а потом завязала концы.

— Надеюсь, будет держаться, — пробормотала она.

Еще одна целительница наклонилась посмотреть:

— Похоже, что будет. Ты сделала прочные стежки, и теперь рана не разойдется.

— Если он не бросится в новую битву, — заметила Рита.

Третья целительница щедро зачерпнула из миски другую мазь, и Ричард почувствовал запах ом-травы. Четвертая промокнула тряпицей кровь с его раны на ребрах. Ричард вздрогнул и отпрянул. Болели не столько швы, сколько сама рана.

— Стойте спокойно, — шикнула на него Рита. — И держите руки так, чтобы они нам не мешали.

Она явно не оценила, что он испортил ее предыдущую работу. Одна женщина пришлепнула мазь прямиком на рану, а другая тут же прижала сложенную тряпицу. Придерживая ткань, Рита взяла рулон бинта от одной из помощниц и начала туго перевязывать Ричарда. Мужчина застонал, но ом-трава уже начала унимать боль в растревоженной ране.

— Я знаю, что вы не прислушаетесь к совету отдохнуть еще несколько дней, — сказала Рита, — поэтому пришлось наложить дополнительные стежки и туго перевязать вас. Не хочу, чтобы рана открылась, пока вы будете ехать верхом. Надеюсь, хоть какое-то время вам не придется сражаться с этими монстрами.

Поняв, что это важно, Вика выхватила у Риты бинт:

— Позволь мне помочь. Я могу затянуть туже.

Вика действовала далеко не так нежно, как Рита. Морд-Сит бинтовала так туго, что Ричард боялся выдохнуть — вдруг она совсем перетянет ребра, и он уже не сможет вдохнуть.

— Прекратите охать, — пробормотала Вика, продолжая сосредоточенно обматывать его грудь.

— Вот так хорошо, — сказала Рита, забирая от Вики конец бинта, как только рулон закончился. Разрезав его вдоль, она просунула один кончик под несколько слоев повязки и завязала крепкий узел.

— У тебя отлично получается, — сказала Рита Вике. Она погрозила Морд-Сит пальцем: — Не своди глаз с его раны. Если она опять закровит, сними повязку и наложи немного мази, а затем прикрой чистой тканью и снова забинтуй. Боюсь, это все, что мы можем сделать — если только он не останется тут отдыхать и поправляться. Но мы все понимаем, как важно догнать Мать-Исповедницу.

Вика взяла баночку после того, как Рита убедилась, что там достаточно мази, и закрутила крышку.

— Я прослежу. Спасибо, что помогла магистру Ралу. Я присмотрю за ним вместо тебя.

Рита улыбнулась и потрепала Морд-Сит по щеке.

— Хорошая девочка.

— Нам нужны лошади, — сказал Ричард Тоби.

Один из мужчин указал большим пальцем себе за спину на низко нависшее над стеной перевала солнце:

— Через пару часов стемнеет, магистр Рал. Не дождетесь рассвета?

Ричард взглянул на тропу под садящимся солнцем:

— Если не спасу Мать-Исповедницу от ковена ведьм из-за этих пары часов, или пары минут, или даже пары секунд, я никогда себя не прощу — и наш мир никогда меня не простит.

Мужчина и еще несколько человек рядом с ним печально кивнули, признавая правоту Ричарда.

Ричард намеревался не жалеть лошадей и ехать как можно быстрее. В конюшнях было полно скакунов — намного больше, чем он ожидал, — поэтому он сказал мужчинам, что ему и шести Морд-Сит нужно по две лошади на каждого.

Толпа, стоявшая возле конюшен, наблюдала, как мужчины выводят лошадей из двух зданий. Чтобы сэкономить время, над каждой лошадью трудились по двое, седлая животное и надевая уздечку. Тем временем другие мужчины и женщины подбежали с припасами в дорогу и снарядили запасных лошадей.

— Давайте трогаться, — сказал Ричард Морд-Сит, когда лошади были готовы.

Когда все оказались в седлах, Рита подошла и положила руку на ногу Вики.

— Ты же присмотришь за ним?

Вика улыбнулась:

— Как курица-наседка.

Ричард ей поверил. Но он не мог не признать, что тугая повязка уменьшила дискомфорт от раны. Ом-трава тоже этому способствовала.

— Спасибо вам, магистр Рал, — сказал Тоби, сжимая в руках шляпу и выходя из толпы. — Мы перед вами в долгу.

— А я в долгу перед вами.

— Если мы сможем быть полезными, травами или как-то еще, то каждый в Биндамуне готов оказать любую посильную помощь.

Ричард кивнул мужчине в знак признательности:

— Нам нужно идти. Дети Д'Хары нуждаются во мне.

Не мешкая, Ричард щелкнул поводьями и мягко пришпорил лошадь. Та повиновалась, срываясь на быструю рысь. Морд-Сит держались за ним. Сменные лошади бежали позади на длинной привязи. Он направил свою лошадь по главной дороге, ведущей к арочному проходу в западной стене.

— Магистр Рал, — обратилась к нему Вика, когда они миновали арочный туннель в стене. — Как отыщем Шоту и ковен?

— Об этом и волноваться не стоит. Просто нужно двигаться на запад.

— Почему туда? — спросила Бердина.

— Шота поведет Кэлен в Предел Агаден, — сказал он, оглядываясь через плечо.

— Что за Предел Агаден? — поморщилась Бердина.

— Очень плохое место. — Ричард на ходу бросил взгляд на обращенные к нему лица. — Оно окружено острыми пиками гор Ранг-Шада, словно терновым венком, а также опасным болотом.

— Ах, — сказала Бердина. — Кто бы сомневался.

Глава 31

Порыв зимнего ветра быстро напомнил Ричарду о холоде за городскими стенами. По лопаткам забегали мурашки. Он знал, что скоро привыкнет, но пока это было весьма неприятно.

Он различал дорогу впереди: снег очерчивал контуры неглубокой впадины, образованной тропой. Петляя, она вела к покрытым снежной коркой деревьям. Когда они оказались в гуще леса, узкий промежуток между деревьями подсказывал им, куда ведет тропа. Он знал, что когда они спустятся ниже, где нет снега, то тропа станет более явной.

Рана на боку отдавалась болью на каждый шаг лошади. Он изо всех сил старался игнорировать боль. Несколько раз он проверял рану, но та не кровоточила. Это не ускользнуло от внимания Вики.

Когда солнце село, стало темнее и холоднее. Ричард оглянулся на Вику.

— Я не устал. Лунный свет отражается от снега, и видимость неплохая. Я собираюсь идти дальше и не стану останавливаться без серьезной причины. — Он перевел взгляд на остальных. — Для кого-то из вас это представляет проблему?

Вика с подозрением уставилась на него:

— Вы же не планируете оставить нас позади?

Ричард нахмурился:

— Нет. Конечно, нет.

Вика пожала плечами:

— Тогда никаких проблем. Мы Морд-Сит. Мы будем ехать так долго, как вы пожелаете. Если вы устанете ехать, то можете сесть в седло позади меня.

Хотя настроение Ричарда оставляло желать лучшего, он коротко улыбнулся.

— Спасибо. Я дам знать, если понадобится твоя помощь.

— Однако на лошади немного трясет, — сказала она. — Обязательно сообщите мне, если рана начнет кровить — тогда я ею займусь.

Ричард перевел взгляд на заснеженную тропу, освещенную луной.

— Я должен быть сильным, чтобы остановить Шоту и вернуть Кэлен, так что позаботься о моем здоровье.

Вика искренне ему улыбнулась:

— Как прикажете, магистр Рал.

Несколько часов спустя, когда Ричард оставил тропу и свернул к широкой долине, Вика направила лошадь к нему.

— Эйдиндрил на севере, магистр Рал. Вы уверены, что они не пойдут в Замок, чтобы укрыться от Гли? Наверняка даже ведьмы не хотят с ними связываться.

— Нет, они ведут Кэлен на запад, в Предел Агаден. — Он указал вперед на впадины на снегу. — А вот и их следы. Они были тут несколько дней назад.

Ричард решил, что ковен пошел по тропе, поэтому не тратил времени на поиски следов в темноте. Он немного встревожился, увидев, что эти следы пересекаются с их маршрутом. Ковен каким-то образом срезал путь до этой точки. Теперь они еще дальше, чем он думал.

— Я не вижу никаких следов, — сказала Бердина. — Слишком темно.

— Зато я вижу, — сказал он ей. — Ветер и солнце воздействовали на них несколько дней, на которые нас опережает ковен, но, к счастью, их не засыпало снегом. — Он злился на себя за то, что не посмотрел раньше, не уходят ли их следы от тропы. Если бы он заметил это отклонение, то и в темноте понял бы, куда они идут. — Даже если сейчас пойдет снег, теперь мы знаем, куда они направились. Вот что важно.

Бóльшую часть оставшейся ночи они ехали по мертвенно тихому заснеженному лесу. Они спускались по горному склону, пока не оказались в холмистой местности с редкими деревьями. Еще ниже в снегу начали попадаться длинные пучки травы. В бледном лунном свете Ричард различил вдалеке долину, свободную от снега.

Но он все равно не был доволен скоростью; в темноте было опасно идти слишком быстро, и наличие снега на это не влияло. Лошадь могла сломать ногу или захромать, если наступит на опасное место, которое не заметит. Если они потеряют лошадей и пойдут пешком, то отстанут от ведьм еще сильнее и потеря времени станет катастрофической.

Все время, пока они молча ехали, в разуме Ричарда роились вопросы о том, что делать, когда они доберутся до Предела Агаден. Он перебирал варианты, пытаясь продумать все возможное и невозможное. Ни один исход его не устраивал.

Когда за их спинами забрезжил рассвет, постепенно освещая и раскрашивая равнинный пейзаж, Ричард наконец смог ускорить темп. К полудню лошади устали. Он остановился на широкой плоской равнине, чтобы сменить лошадей.

Кони принялись щипать траву, пока выдалась возможность, и напились из небольшого извилистого ручья. Бердина и Нида раздали еду из припасов, которые собрали в дорогу горожане.

Нида дождалась, когда Ричард закрепит седло, а затем вручила кусок запеченной свинины. Бердина дала ему кусок сыра из другой сумки. При виде сыра он вспомнил, как Кэлен, ненавидевшая этот продукт, вдруг полюбила его во время беременности. Тяга к сыру исходила как минимум от одного из близнецов.

Он съел сыр в три укуса и запил водой, а затем зажал в зубах кусок свинины и забрался в седло. Через несколько секунд они тронулись на свежих лошадях, заканчивая перекус на ходу. Никто из Морд-Сит не жаловался. Впрочем, они бы промолчали в любом случае. Они привыкли идти без отдыха.

К наступлению второй ночи плотные облака затянули небо, полностью закрыв луну и звезды. Стало так темно, что Ричард не видел свою вытянутую руку, не говоря уже об окрестностях. С помощью кремня и кресала он поджег полоски бересты, которые нашлись у него в мешке, и от них зажег дорожные свечи, чтобы путники могли видеть хотя бы друг друга.

Ричард не мог рисковать лошадьми, идя в темноте по незнакомой местности, поэтому пришлось остановиться на ночлег. Они не спали предыдущей ночью, и все были измотаны. В темноте было невозможно понять, есть ли рядом подходящее укрытие, и Ричард сомневался, что стоит обшаривать местность со свечами в поисках дров, поэтому они просто закутались в одеяла. Несмотря на холод, они быстро заснули. Все слишком устали, чтобы даже поесть.

Следующий день выдался пасмурным и хмурым, но более теплым. Кроме того, они спустились с гор, и пред ними раскинулись пологие холмы и широкие долины Срединных земель. Попадались и деревья, но они росли группами на склонах холмов рядом с ручьями с каменистым дном.

Они быстро продвигались, сменяя лошадей через равные интервалы, чтобы дать скакунам отдохнуть. Тогда же они доставали еду и ели прямо в седле. К счастью, жители Биндамуна дали овес для лошадей, да и травы вокруг было достаточно.

Ричард знал, что придется пересечь реку Каллисидрин, чтобы добраться до Предела Агаден на огромном горном хребте, который идет через Срединные земли на северо-восток. Он хотел пересечь реку севернее Тамаранга, чтобы никто их не увидел — а значит, и Золотая богиня тоже. С момента ухода из Биндамуна им повезло никого не встретить. Он был рад, что им не пришлось снова биться с Гли.

Весь день Ричард гнал группу вперед с максимально возможной скоростью. Когда начало темнеть, к нему подъехала Вика. Она потянулась и положила руку ему на предплечье, заставив вынырнуть из задумчивости.

— Магистр Рал, нужно остановиться, — сказала она ему.

Ричард махнул рукой вперед:

— Еще достаточно светло.

— У вас кровь, — сказала она. — Нужно остановиться и заняться вашей раной.

Ричард положил руку на ребра. Рубашка промокла от крови. Он раздраженно вздохнул:

— У нас нет на это времени.

— Можем остановиться и поесть, а я в это время осмотрю рану. Потом мы двинемся дальше, если угодно.

Ричард знал, что она права.

— Ладно. Впереди еще долгий путь. Не хочу, чтобы рана усугубилась и замедлила нас.

— Поэтому я должна позаботиться о ней, — сказала Вика.

— Как долго еще ехать? — спросила Нида.

— Еще порядком, — сказал он. — Но хуже всего, что после переправы через реку Каллисидрин нам придется оставить лошадей и подняться пешком в горы Ранг-Шада. Обычно подъем занимает около недели после того, как лошадей оставляют в предгорьях. Если хотим догнать ковен, нужно идти еще быстрее. Остаток пути до Предела Агаден будет нелегким.

Ричард надеялся, что ведьмы не смогут идти так быстро, как он и Морд-Сит. Им тоже придется преодолеть трудный подъем в горы, поэтому он намеревался как можно быстрее догнать их, пока Шота не успела воплотить в жизнь задуманное.

Она говорила, что они дождутся рождения близнецов, а не просто убьют Кэлен и еще не родившихся младенцев. Но он знал, что после битвы в ее зимнем дворце все изменилось.

Скорее всего, ведьмы собирались доставить Кэлен в Предел Агаден. Шота будет чувствовать себя в безопасности в своих владениях и тогда покончит с беременностью Кэлен. Он боялся даже подумать, каким образом.

Глава 32

Лучи послеобеденного солнца, пробивавшиеся через густые ветви бальзамина, освещали давно опавшие листья, и тропа, ведущая через темный лес, казалась золотой. Красота природы не могла затмить зловещие ощущения. Влажный запах преющих листьев, скопившихся во впадинах и под густыми ветвями, только усиливал дурные предчувствия.

Ее вели туда, где обещали держать до родов. А потом детей убьют. Шота сказала, что после Кэлен может быть свободна. Хотя Шота предельно честно обозначила намерения в отношении детей Кэлен, вряд ли ведьма так же честна по поводу второй части. Впрочем, это неважно.

Когда Кэлен подняла взгляд к верхушкам деревьев, она наконец увидела заснеженные острые пики, которые окружали Предел Агаден подобно терновому венку, но горы тут же пропали из вида. Они шли по тропе среди густого хвойного леса, и Мать-Исповедница выплескивала разочарование, пиная сосновые шишки.

Высокие кроны почти полностью заслоняли солнечный свет, поэтому густая поросль на лесной подстилке состояла из тенелюбивых растений — например, побуревшего папоротника. Большая часть кустов была вечнозеленой и лишь добавляла мрачных теней.

Кэлен разглядела, что ведьмы впереди приближаются к развилке. Правый путь вел вниз, а левый — наверх. Шота без колебаний свернула налево, и остальные гуськом последовали за ней.

Ведьмы позади Кэлен следили за ней, чтобы она не пошла другим путем или не попыталась сбежать. Несколько раз, когда они отвлекались, Кэлен пыталась скрыться в густом подлеске. Молниеносно последовавшее наказание стало для нее болезненным уроком, и она поняла, что сбежать не получится. Не сейчас. Но она была решительно настроена сбежать, если представится возможность.

Вороны следовали за ними с тех пор, как они покинули город-крепость Биндамун. Птицы ловко маневрировали между голыми ветвями дубов, кленов и лип, но между густыми зарослями плакучей ели, лиственниц и красных сосен лететь было не так легко, поэтому вороны складывали крылья и ныряли в любой просвет. Иногда они летели над кронами деревьев, а потом резко падали вниз, заставляя Кэлен вздрагивать от столь неожиданного появления.

Опавшие листья усыпали скалы ровным слоем, а кое-где лежали гниющими кучами. Сапоги идущих впереди женщин цеплялись за камни, скрытые под листьями. Кэлен очень устала, и стоило ей хоть на секунду ослабить бдительность, как коварные камни пытались вывернуться из-под ноги, грозя вывихом лодыжки. Толстые полосы скопившихся листьев указывали на глубокие расщелины, которые она избегала.

Кряжистая ведьма с кислой миной на лице неуклюже шагала прямо перед Кэлен, и ее невысокое приземистое тело раскачивалось из стороны в сторону при ходьбе. Идти ей явно было непросто, но она не выказывала усталости и не жаловалась. За все это время она не произнесла ни слова. Жуткая костлявая ведьма с большими черными глазами шла перед толстой. Эта парочка оттащила Кэлен от падающей скалы, когда дворец начал рушиться. Они уволокли ее в туннели и спасли жизнь, а Кэлен не смогла разглядеть в облаках пыли, убежал ли Ричард от падающих камней. Он находился в центре огромного зала, и Кэлен не видела, успел ли он спастись.

Самой страшной из ее охранниц, хотя и вовсе не уродливой, была раздражительная ведьма с рыжими волосами, закрывавшими лицо. Кэлен узнала, что ее зовут Ниа. Она шла позади Кэлен и не сводила со своей пленницы глаз, ожидая попытки побега или другого повода причинить ей боль. Если причин, кроме ее дурного настроения, не было, она время от времени бормотала леденящие кровь угрозы и обещания. Худшими из них были те, что относились к близнецам.

Судя по наблюдениям Кэлен, Ниа была заместителем Шоты, ее фавориткой, которой она больше всех доверяла и поручила присматривать за беременной. Пока они шли, Ниа иногда наклонялась и шептала Кэлен на ухо, что она собирается с ней сделать, если та даст повод. Кэлен ей верила.

Впрочем, она волновалась не за себя, а за детей. Она прекрасно знала, какую участь им уготовили ведьмы. Кэлен не могла вынести мысли, что близнецы даже не получат шанса на жизнь.

Она увидела участок мягкой земли, где почти не было листьев. Все ведьмы обошли его по краю, чтобы не испачкаться в грязи, но Кэлен намеренно пошла прямо через него, оставляя следы. Она знала, что если Ричард как-то сумел выжить, то он придет за ней. Он узнает ее следы и поймет, куда ее ведут. Когда ветки оказывались слишком близко к ней, она надламывала их кончики в качестве ориентира для него.

По пути она делала все что могла, чтобы замедлить их. В ход шли пустяки вроде притворства, что ей трудно подниматься по скалам или частых походов в туалет из-за того, что близнецы давят на мочевой пузырь. Иногда она решалась на большее: сидела и заявляла, что ей нужно отдохнуть. Она использовала любой предлог, чтобы замедлить ковен, и надеялась, что Ричард их догонит. Она не знала, как он остановит ведьм, но это же Ричард. Она была уверена, он что-нибудь придумает, если доберется вовремя.

Кэлен изо всех сил старалась верить, что Ричард выжил, но ее разум зачастую отказывался слушаться и подпитывал мрачные страхи. Если она позволяла себе думать о том, как его раздавило горой обломков, то испытывала нарастающее чувство паники, поэтому гнала прочь такие мысли.

Когда тропа, зигзагами поднимавшаяся по крутому склону, повернула в очередной раз, Кэлен посмотрела вниз и сквозь ветви белого кедра и елей увидела то место, по которому они совсем недавно проходили. За следующим поворотом их ждала развилка. На этот раз они выбрали правый путь. Кэлен стало страшно от осознания, куда он ведет.

Выбранная ведьмами тропа тут же круто пошла вверх, петляя по уступам. Кое-где подъем был настолько резким, что приходилось цепляться за корявые корни деревьев, растущих вплотную к тропе. Угрюмая ведьма, шедшая перед Кэлен, часто нуждалась в помощи более молодых и сильных женщин, которые затаскивали ее наверх.

Кэлен приходилось хвататься руками за грубые корни, и вскоре ее руки покрылись порезами и болезненными волдырями. Паутина корней оплетала куски гранита, удерживая их подобно мощным когтям. В некоторых местах скапливалась вода или рос мох, и там было скользко.

Уже не раз сапог Кэлен соскальзывал с корня, и ей приходилось хвататься за камень или корень наверху, пока ее ноги болтались в воздухе. Каждый раз это заставляло ее задыхаться от ужаса. Она волновалась, что может навредить детям, поэтому старалась как можно быстрее найти опору для ноги и не упасть на предыдущую ступень. Один раз Ниа протянула руку, вцепилась в ее лодыжку и поставила ногу на каменный выступ.

Кэлен тяжело дышала от трудного восхождения. Она была истощена и измучена к тому времени, как снова увидела между деревьями снежные пики вокруг Предела Агаден. Ведьмы карабкались по тропе среди темного леса, и становилось все труднее видеть, куда ставить ноги. Чем дальше они шли, тем чаще она видела терновый венец скал. Она знала, что вскоре они поднимутся выше деревьев, и тогда придется идти по продуваемым всеми ветрами уступам.

Забравшись на очередную ступень, Кэлен в изнеможении плюхнулась на гладкий камень, чтобы отдышаться.

Пред ней тут же возникла Ниа:

— И что это ты тут делаешь?

— Может, сама попробуешь лезть по крутой тропе на таком сроке беременности? Посмотрела бы я на это.

Соррель, мерзкая ведьма, шедшая впереди, дала руку кряжистой ведьме и помогла ей подняться. Затем она встала на колени, глядя сверху вниз на Кэлен. У этой ведьмы были длинные острые ногти, и ее руки выглядели так, словно она регулярно окунала их в красный воск. Ее волосы были уложены в аккуратные ряды коротких шипов, кончики которых были покрыты тем же красным воском, или краской, или чем-то еще. Кэлен сомневалась, что это была кровь.

— Никто не разрешал тебе сидеть, — рыкнула Соррель на Кэлен.

Кэлен посмотрела на черные десны Соррель, обнажившиеся во время рыка. Ей хотелось вонзить нож в сердце этой женщины, но у нее забрали и нож, и мешок, чтобы она не додумалась пустить в ход оружие. Шота не хотела потерять ни одну из своих тринадцати ведьм, ведь тогда ковен распадется. Он давал Шоте силу, намного превосходившую ее собственную. Магия, которую та применила в зале под дворцом, продемонстрировала это. Как будто до этого Шота внушала недостаточно страха.

— Я вымотана, — сказала Кэлен, указав куда-то в сторону. — Посмотри, этот уступ довольно ровный. Он защищен от ветра камнем, на котором ты стоишь. Думаю, нам лучше остановиться на ночлег. Мы устали и все равно не сможем подниматься в горы в темноте. Я могу упасть и расколоть себе череп.

Ухмыляясь, Ниа положила руку на плечо Кэлен и развернула ее лицом к себе.

— Это решит все проблемы, не так ли? Мы сохранили тебе жизнь лишь потому, что того желает Шота.

Кэлен тут же охватило беспокойство за детей.

— Шота — главная ведьма. Лучше вам слушаться ее и беречь мою жизнь.

Кэлен сомневалась, что Шота и правда волнуется за ее жизнь, но этот блеф заставил Ниа задуматься.

Ниа раздвинула занавес волос, желая получше разглядеть Кэлен:

— Верно, но если ты неудачно упадешь и сломаешь несколько костей... Кто скажет, что в этом виноват кто-то, кроме твоих неуклюжих ног?

Глава 33

Шота пробилась через тесную группу ведьм, столпившихся на уступе над Кэлен. Последние несколько футов она перепрыгнула, приземлившись с неожиданной грацией. В ее глазах полыхал огонь.

Кэлен встала, сама не зная почему. Она ощутила некую необходимость встретиться с холодным гневом Шоты лицом к лицу. Она не была уверена, произошло это по ее собственной воле или по воле Шоты.

Кэлен помнила, как напугана она была, когда в первый раз пришла в Предел Агаден вместе с Ричардом. Бывали времена, когда ее страх перед этой женщиной угасал, но сейчас она снова вспомнила, как испугалась, когда Шота наслала на нее змей. Ведьма знала, как сильно Кэлен их боится. Если бы Ричард не остановил Шоту и не заставил убрать змей, они могли укусить Кэлен, и тогда она бы умерла. Но сейчас рядом не было Ричарда.

— Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? — спросила Шота ровным тоном, внезапно став похожей на мать Кэлен.

От этой картины у Кэлен заныло сердце, но она не посмела показать, что это ее задело.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Шота.

Кэлен выделила имя ведьмы, давая той понять, что не собирается поддаваться эмоциям при виде того, кто лишь кажется ее матерью. Шота похитила ее заветные воспоминания, чтобы использовать их. Как бы сильно Кэлен ни любила свою мать, она не оценила того, что Шота столь хладнокровно использовала ее облик.

— Думаешь, я не заметила, что ты намеренно оставляешь следы или ломаешь ветки, чтобы Ричард пришел за тобой?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Кэлен заправила за ухо прядь волос. — Я просто иду. Или ты ожидаешь, что я буду идти, не оставляя на земле следов?

Шота, снова выглядевшая собой — причем, очень сердитой, — зажала подбородок Кэлен между двумя пальцами.

Сузив глаза, она наклонилась:

— Не води меня за нос. Я знаю, что ты делаешь. А еще я прекрасно понимаю, что ты пытаешься замедлить нас, чтобы Ричард мог догнать и «спасти» тебя.

Кэлен надела маску исповедницы, скрывшую эмоции.

— Почему ты боишься, что он выжил? — спросила она. — На него упал целый дворец.

— Боюсь? Едва ли я чего-то боюсь. — Шота отпустила подбородок Кэлен и устремила на нее пристальный взгляд, который держал не менее крепко. — Напротив, я проследила, чтобы на него обрушился дворец. Но ты глупо цепляешься за надежду, что он сумел выбраться. Я права?

Кэлен пожала плечами:

— Ты же знаешь Ричарда. Он часто выбирается из безвыходных ситуаций, а потом еще и удивляется, что кто-то за него волновался. На твоем месте я не была бы столь уверена, что через минуту он не окажется здесь.

— Ты так думаешь? — хитро улыбаясь, кивнула Шота. — Что ж, тебе следует знать: увидев, что дворец начинает рушиться, я повернулась и сотворила простенькое заклинание; его ноги приросли к полу ровно настолько, чтобы он не смог убежать вовремя. Только после этого я побежала в туннели вместе с тобой и моими леди. Ричард не заметил моего заклинания, а потому не смог выбраться. Пока он беспомощно стоял там, на него обрушились дворец и добрая часть горы.

Не желая доставлять Шоте удовольствие демонстрацией ужаса и ярости, которые клокотали внутри, Кэлен сохранила на лице маску исповедницы и не проронила ни слова.

— Как видишь, Мать-Исповедница, твой муж, с которым ты зачала двух монстров, теперь мертв, и его тело невозможно достать для торжественных похорон. Он погребен под моим дворцом, из-за моего заклинания. Вполне уместно, учитывая, что он пришел похоронить меня.

— В чем смысл?

— В том, что у тебя больше нет мужа; у нас больше нет лорда Рала; у близнецов больше нет отца; он не спасет тебя. Можешь не утруждать себя уловками.

Не в силах удерживать маску, Кэлен сглотнула:

— Не стоит так кичиться своей безнаказанностью. Если он не придет тебя убить, я сделаю это сама — слово Матери-Исповедницы.

Шота выпрямилась и скрестила на груди руки, глядя на нее сверху вниз и потешаясь.

— Разве? Что ж, должна признать, ты более жестока, чем я. Я собиралась позволить тебе жить, а не убивать. Я просто хочу устранить угрозу для мира, исходящую от твоих двух монстров. К счастью, Ричард мертв, и новых не появится.

Против воли Кэлен по ее щеке скатилась слеза.

— А теперь, — продолжила Шота, — или идешь в Предел Агаден, где ты родишь, или я позабочусь, чтобы прямо здесь и сейчас у тебя произошел выкидыш.

Кэлен задрала подбородок:

— Как тот, что ты уже пыталась мне устроить?

— Что бы я ни делала, я намеревалась лишь замедлить вас и не дать далеко уйти. Если бы вы добрались до Замка, я бы не смогла дотянуться до тебя и сделать то, что необходимо для общего блага. Я много раз могла тебя убить, но не сделала этого. Ни одно из моих творений, вроде того леса, в котором вы так долго блуждали, не было попыткой убить вас. Ведь так?

— Ты что-то сделала, спровоцировав у меня выкидыш после того, как мы вышли из того леса и наткнулись на границу. Но Ричард смог остановить это. Ты пыталась убить меня и детей.

— Наоборот. — Шота не смогла удержаться от улыбки, будто разговаривала с невежественным ребенком. — Я знала, что если сотворю заклинание, от которого начнется выкидыш, то Ричард найдет растение, которое называют дыханием матери — единственное, что помогло бы. Я нарочно заставила тебя упасть именно в том месте. Я знала, что когда Ричард отправится на поиски дыхания матери — которое было пересажено с полей Биндамуна туда, где его легко найти, — то обнаружит тропу к перевалу, которая приведет всех вас ко мне. Мой горный лев вернулся и сообщил, что все идет по плану. Как видишь, я не пыталась тебя убить, но потратила очень много сил, чтобы вы оказались в Биндамуне. Повторю, я не хочу вредить тебе, но должна уничтожить маленьких монстров, которых ты носишь. К сожалению, Ричард уничтожил мой зимний дворец. Теперь я хочу, чтобы ты дошла до моего дома в Пределе Агаден, где пробудешь до самых родов. Потом сможешь уйти. Но если это слишком сложно...

Шота дотронулась пальцем до живота Кэлен, и та задохнулась от сильной судороги. Боль была такой сильной, что женщина сложилась вдвое.

Шота наклонилась, продолжая прижимать к животу палец:

—...я могу устроить тебе выкидыш здесь и сейчас, и дело с концом. Что выберешь, Мать-Исповедница? Хочешь отправиться дальше и родить в комфорте и заботе? Или согласна на выкидыш и истекание кровью на этом склоне?

Шота убрала палец, а Кэлен втянула воздух и закричала от боли. Наконец, болезненные сокращения утихли.

— Ладно, ты победила, — сказала Кэлен между судорожными вдохами. — Я больше не доставлю проблем и пойду дальше добровольно.

Шота долго и настойчиво смотрела в глаза Кэлен, словно желая убедиться, что та не врет, а потом медленно кивнула.

— Умная девочка. А теперь никаких глупостей. Мы не остановимся. — Ведьма подняла руку и указала: — Становится темно, но деревья скоро кончатся, и мы окажемся на открытом пространстве, где лунный свет отражается от снега. Мы будем идти всю ночь, чтобы пересечь заснеженный участок, а утром окажемся на болоте, которое охраняет мой дом. Миновав это поганое место, мы направимся в мой прекрасный дворец в Пределе Агаден. Там тепло, и ты сможешь отдыхать до самых родов. Но сейчас нужно идти.

На Кэлен все еще накатывали волны боли, уже слабые. Она чувствовала себя беспомощной и боялась, что Шота могла навредить детям. Она не хотела снова испытать что-то подобное, поэтому кивнула, соглашаясь.

Шота посмотрела на ведьм, которые ловили каждое ее слово. Среди них была и Шейла. Шота махнула рукой.

— Идем дальше. Сейчас же.

Кэлен осознала, что Шота не выказала беспокойства, оказавшись в пределах досягаемости власти исповедницы. Еще больше ее обеспокоило то, что она ощутила незначительное изменение в состоянии силы, которую ей постоянно приходилось сдерживать. Свернутая пружина ощущалась... приглушенно. Словно сдерживание силы многократно усилилось, когда Шота собрала ковен из тринадцати ведьм.

Шота выжидательно на нее посмотрела, и Кэлен ухватилась за корень и начала подниматься вслед за ведьмами. Ниа дышала ей в затылок.

Что-то очень важное, бившееся на задворках разума, беспокоило ее. Она не могла понять, в чем дело, но знала: что-то не стыкуется. Что-то было не так, не складывалось, не имело смысла, но она не могла понять. Несмотря на все усилия, ей не удалось вытащить этот вопрос из темных уголков сознания. Но она знала: если будет думать достаточно долго, то поймет.

Глава 34

Это была долгая и трудная ночь. Кэлен и ведьмы шли по холодным и ветреным нижним склонам шпилей, формирующих грозный венец вокруг Предела Агаден. Вскоре после рассвета они начали непростой спуск. Сначала пришлось идти по глубокому снегу, избегая открытых участков скалы, которые выглядели обманчиво легкими, — на самом деле камни были покрыты черным льдом. Снег хотя бы не давал поскользнуться и упасть на гранитные выступы. Такое падение грозило проломленным черепом.

Чтобы обогнуть опасные ледяные участки, приходилось пробиваться через снег, скопившийся между массивными пальцами скал. Этот сложный маршрут тоже был опасным из-за крутизны снежных рек. Иногда Кэлен казалось, что она не переживет этот спуск. Временами приходилось съезжать вниз. Несколько ведьм уже упали и остановиться смогли далеко не сразу.

Как и все остальные, Кэлен во время скольжения выискивала каменные колонны и упиралась в них ногой, не позволяя себе набрать скорость и полететь кувырком. Некоторые, как вечно недовольная кряжистая ведьма, двигались неловко, но все справлялись. Тормозя о высокую груду камней в конце каждого спуска, они были вынуждены траверсом идти по склону, чтобы достичь следующего, который не заканчивался смертельным обрывом.

Любой, кто пытался добраться до Предела Агаден и не знал дороги через лабиринт высоких каменных шпилей, сталкивался с невероятно сложной задачей — найти единственно возможный путь по опасным склонам. Один неверный поворот, который казался удачным решением, мог привести в тупик или к пропасти глубиной в несколько тысяч футов. Это была лишь одна из множества ловушек Предела Агаден.

Все это время, пока они пробирались по залитым лунным светом заснеженным карнизам, у Кэлен стучали зубы. Больше всего она мерзла от ходьбы по снегу. Все болело, голова раскалывалась. Мышцы ног горели огнем от усилий, уходивших на контролируемое падение по рекам снега, на спуск по крутым гранитным ступеням, на преодоление полей из обломков и валунов. Ей казалось, что лодыжки скоро не выдержат, но она знала, что должна идти дальше, если хочет, чтобы у детей был шанс выжить.

Она не знала, как уберечь их, когда они спустятся в Предел Агаден, но должна была отыскать способ. Она не смела полагаться на появление Ричарда. Все зависело только от нее.

Когда взошло солнце, они вошли в темный лес, который хотя бы закрывал от ледяного ветра. По мере спуска по крутому склону, поросшему деревьями, становилось теплее. Наконец стало настолько тепло, что зубы Кэлен перестали стучать и она перестала ежиться.

Еще через несколько часов пути по дремучим зарослям молодых деревьев и спутанных лоз они вышли на ровную болотистую местность. Солнце поднялось уже высоко, но среди массивных деревьев и прочей растительности было темно и мрачно. Кэлен всегда считала это место аналогом крепостного рва, но болото вокруг дома Шоты было намного опаснее.

Кэлен довольно отчетливо помнила, как уже шла по этому странному, жаркому и влажному лесу. После ледяной ночи в горах жара сначала казалась приятной, но вскоре стала удушливой. Она не забыла, как опасны эти леса. В болоте скрывались твари, которые могли схватить любого, кто неосмотрительно зайдет в воду. В редких случаях человека утаскивали прямо с тропы, если он оказывался слишком близко. То и дело виднелись человеческие кости, лежавшие в воде или торчащие из илистых зеленых луж.

Кэлен знала, что однажды некий волшебник пришел захватить дом Шоты. Обитатели болота его не убили, но он столкнулся с более опасным врагом: с ведьмой, которая хотела вернуть себе дом. Кожей этого волшебника она обила свой трон. Теперь трон был погребен под горой обломков дворца.

Кэлен молилась добрым духам, чтобы Ричард не был похоронен под той же горой обломков.

Она брела вперед, и ее второе дыхание давно закончилось. Кэлен была совершенно измучена и могла лишь ковылять, переставляя уставшие ноги. Ее разум словно оцепенел. Она знала, что в этом лесу нужно внимательно делать каждый шаг, поэтому старалась смотреть, куда идет.

Теплое влажное болото источало отвратительный запах. Они миновали несколько участков, где зловоние было особенно сильным. Кэлен прижимала руку к лицу, пытаясь не вдыхать одуряющий запах смерти и гниющей плоти, и ускоряла шаг, пока худшее не оставалось позади.

Хриплые крики птиц разносились по влажному лесу. Вороны, до сих пор следовавшие за ними, садились на длинные мертвые ветви и наблюдали за приближением Кэлен. Они склоняли головы набок и косили на нее черным глазом, пока она проходила под их насестом. Иногда они хлопали крыльями и каркали так громко, что у нее болели уши. Потом они перелетали на другую ветку, с которой продолжали следить за ее продвижением.

Тут и там под густой свисающей растительностью попадались заболоченные участки. Над мутной черной водой клубился пар. Кое-где он уплывал по воздуху прочь, пересекая тропу, и кружился возле ее ног. Густой тяжелый туман не поднимался выше колен, но пропитал ее штаны влагой и запахом мертвечины.

Толстые лозы густо оплетали деревья подобно змеям, убивая растения. В заболоченном лесу корни больших деревьев были толстыми, искривленными и раскидистыми, а кое-где заходили на тропу. Кэлен знала, что если нога провалится между этими корнями, то она может сломать лодыжку, не успев вовремя остановиться. Приходилось тратить время, осторожно перешагивая через путаницу корней.

Вглубоких тенях вдали от воды она видела светящиеся глаза, следившие за ней. В ветвях деревьев тоже были наблюдатели.

Несколько темных силуэтов прыгали с дерева на дерево, преследуя их группу, а потом отстали.

На более влажных участках большие деревья стояли на юбке из высоких корней, словно пытались держаться подальше от темной воды. В корнях прятались небольшие зверушки. Серые стволы были гладкими и лишенными коры, а с лишенных листьев ветвей свисали длинные плети мертвого коричневого мха, который был неподвижен в застойном влажном воздухе. От этого деревья походили на серебряных призраков, наблюдающих за теми, кто осмелился идти по тропе.

Рыхлая почва кое-где лишь на несколько дюймов возвышалась над озерами мутной воды с обеих сторон. При каждом шаге вода сочилась из мягкого мха под сапогами Кэлен. Озера покрывались рябью, когда кто-то невидимый проплывал под поверхностью воды. Эти твари преследовали их какое-то время, а потом уходили на глубину, оставляя вместо себя водоворот.

Скрывавшиеся в темной густой растительности существа вопили и завывали. Время от времени Кэлен замечала силуэты, проносящиеся по нижним веткам или бегущие к кустам. Невидимые существа щелкали и свистели, предупреждая своих сородичей. Животные, которых она не могла ни увидеть, ни вообразить, реагировали на группу людей низкими гортанными криками, явно выражая свое неудовольствие.

Кое-где туман, поднимавшийся над бурлящей черной водой, приносил с собой запах серы. Этот запах четко ассоциировался с преисподней, поэтому Кэлен всякий раз настороженно осматривалась, опасаясь, что рядом может появиться творение мира мертвых.

Иногда от тумана исходило зловоние гниющей плоти. Им еще не встречалось место, где пахло бы хоть сколько-нибудь сносно. Кэлен неохотно вдыхала воздух, постоянно оглядываясь в поисках опасности или источника запаха. В воде плавали раздутые разлагающиеся тела животных, которые невозможно было опознать. Она не знала, утонули ли они в смрадной воде или были отравлены ядовитым запахом.

Изредка на поверхности покрытой пеной воды плавали гниющие трупы, которые походили на человеческие.

Ведьмы, идущие впереди, осторожно выбирали путь среди запутанных корней искривленных деревьев. Кэлен прекрасно помнила, что на болоте встречались особенно опасные корни, на которые никто не осмеливался наступать. Корни деревьев с приземистыми толстыми стволами были туго переплетены и напоминали гнезда свернувшихся клубком змей; тропа огибала их, и ведьмы всегда шли по дальней ее стороне.

А затем, возле одного из этих приземистых деревьев со спутанными опасными корнями Кэлен оступилась.

Она остановилась, широко распахнув глаза. Мысль, которую она пыталась достать из темных задворок разума, ворвалась в ее сознание. Она поняла, что не так.

Глава 35

Один-единственный вопрос преобладал над остальными.

Почему Шота хочет, чтобы Кэлен родила младенцев, если собирается их убить?

И зачем тратить время на дорогу в Предел Агаден? Если Шота хочет убить детей, почему бы не устроить выкидыш — а она уже дважды доказала, что способна на это, — а потом при помощи целительницы, например Шейлы, поправить здоровье Кэлен, если Шота хочет сохранить ей жизнь? Если она намеревалась избавиться от близнецов и при этом не убить Кэлен, то это самый простой способ. И дело с концом.

Так почему Шота настаивает, что дети должны родиться, если хочет покончить с угрозой, которая исходит от их существования?

На первый взгляд это не имело смысла. Но если подумать, то смысл был, причем весьма зловещий.

Сначала Шота сказала Ричарду и Кэлен, что не желает им зла и ценит то, что они сделали для своего народа, тем самым спасая и ее саму от Владетеля подземного мира. Она даже сказала, что питает к ним симпатию и не желает им ничего дурного.

Она пыталась изобразить себя разумной и даже доброй. Она сказала, что после родов они могут быть свободны.

Но потом она с гордостью призналась, что заколдовала ноги Ричарда, не давая ему убежать из рушащегося дворца. Это определенно не походило на то, что она не желает им зла. Она использовала силу для неожиданной атаки и попыталась убить Ричарда. Не он ударил первым, а она. Несмотря на все свои заявления, она собиралась убить его, а не отпускать.

Зачем после всего этого возвращаться к первоначальной истории о том, что она не желает Кэлен зла и отпустит ее после родов? Она сказала, что не причинит Ричарду вреда, но явно старалась его убить.

Почему Шота так стремится сохранить Кэлен жизнь и дождаться родов, а только после этого убить детей? Какую цель должны выполнить ее дети перед своей смертью?

Теперь ей стало понятно, что Шота не собирается ее отпускать. Ведьма хочет убить ее.

Итак, если ведьма действительно желает ей смерти, но не признается в этом — а теперь Кэлен в это верила, — то почему вчера перед переходом через горы она не устроила Кэлен выкидыш и смерть от потери крови? Это было бы простым решением ради всеобщего блага, как она выражалась.

Если на то пошло, почему она не позволила Кэлен умереть от выкидыша после блужданий по странному лесу? Ведь целью было убийство двух младенцев ради общего блага, каким она его видела. Так какая разница, если бы младенцы умерли в результате выкидыша, а заодно и Кэлен?

Истинное намерение Шоты заставило кровь в ее жилах заледенеть. Кэлен застыла от внезапного осознания, чего на самом деле хочет Шота.

Глава 36

Кэлен прекрасно понимала: время работает против нее. Действовать нужно сейчас, пока они не готовы. Потом, в Пределе Агаден, они будут ожидать сопротивления или побега.

Проблема была в том, что сила исповедницы не подействует на Шоту, которая повелевала силой ковена. Эта сила защищала ее — и их всех, — пока существовал ковен.

Ковен. Конечно же. Она ухватилась за единственный шанс против этих женщин.

— Иди давай, — прорычала из-за спины Ниа, вырвав Кэлен из головокружительного потока мыслей.

Ей нужно застать их врасплох. Что Ричард ей всегда говорил? Если приходится действовать и это твоя единственная надежда, то действуй быстро и с максимальной жестокостью.

Подумав, Кэлен увидела единственную возможность. Она встала на колено и наклонилась вперед, чтобы Ниа не могла видеть, что она делает.

— Я сказала, иди! — взвизгнула ведьма позади нее.

Кэлен оглянулась через плечо:

— У меня развязались шнурки. Нужно завязать.

Ниа скрестила руки на груди:

— Тогда поторопись.

Соррель, одна из самых неприятных ведьм в этой компании, ринулась назад, оттолкнув толстую ведьму. Она сердито замахала руками. Темные десна и круги вокруг глаз лишь усиливали и без того злобный вид.

— Что происходит? — потребовала ответа Соррель.

Пока разъяренная Соррель шла к ней, Кэлен поняла, что время на исходе. Она изо всех сил старалась выковырять из грязи тяжелый камень рядом с сапогом, сгорбившись, чтобы остальные не могли видеть, что она делает, и думали, что она завязывает шнурки.

Она затаила дыхание, пытаясь выдернуть камень. Грязь плотно держала его и не давала вытянуть. Кэлен стала расшатывать камень, затем потянула, изо всех сил напрягая мускулы. Она знала, что это ее единственный шанс, но камень сидел в илистой земле глубже, чем Кэлен поначалу думала. Она не осмелилась бросить попытку. Вполне возможно, что больше возможности не представится.

Разгневанная Соррель подскочила к ней, выкрикивая проклятия и размахивая руками.

— Отвечай! — завопила она. Ее лицо раскраснелось от злости и стало такого же цвета, как кончики волос.

Камень вырвался из грязи. Вместо ответа Кэлен встала и одним текучим движением развернулась, выпрямляя руку с зажатым в ней камнем. Соррель как раз открыла рот, чтобы крикнуть что-то еще, но тут тяжелый камень ударил ее по виску. Раздался громкий треск — сломались толстые кости черепа.

Глаза ведьмы омертвели, когда ее череп смялся под тяжелым камнем. Правый остекленевший глаз теперь смотрел вверх и вправо, а левый — вниз и влево. Кэлен решила, что одним глазом ведьма смотрит в преисподнюю, пока ее душа тонет в вечности. Соррель упала бесформенной кучей.

Вокруг ее тела стала растекаться лужа крови, и кряжистая ведьма с недовольным лицом — сперва удивившаяся, а потом рассвирепевшая, — устремилась к Кэлен. Ее толстая шея ушла в широкие плечи, как у нападающего быка, не давая смотреть под ноги. Ее злой взгляд сфокусировался на Кэлен.

В безрассудной спешке толстуха споткнулась о тело Соррель. В это мгновение Кэлен схватила ее за толстые запястья и использовала инерцию падающей женщины, чтобы развернуть ее. Зарычав от усилия, Кэлен столкнула ведьму в мутную воду.

Она улетела недалеко, но этого оказалось достаточно. Ее сердитый крик оборвался, когда она погрузилась в воду, взметнув в воздух темные брызги, нити водорослей и ряски. Часть этой жижи выплеснулась на тропу. Крупная женщина всплыла на поверхность, кашляя между вдохами. Ее волосы облепили голову.

Пока она плыла к берегу, взметая брызги и неуклюже загребая руками, кто-то схватил ее за ногу, заставив закричать. Вопя от боли, она тянулась к берегу. Невидимое существо одним рывком утащило ведьму под воду. С глубины поднялись пузырьки, и кровавое пятно стало быстро расплываться по подернутой рябью поверхности.

Почти в то же время костлявая ведьма с большими черными глазами рванула к Кэлен, перепрыгнув через тело Соррель и намереваясь отомстить. Ее похожие на палки руки взметнулись вверх, и она издала животный яростный крик, суливший Кэлен смерть. Это был первый звук, который она услышала от ведьмы, и от него стыла кровь в жилах.

Кэлен как раз вставала с колена, потеряв равновесие после того, как бросила в воду крупную ведьму. Кэлен схватила похожую на палку руку и развернула ведьму — на этот раз легко, потому что противница весила совсем немного. Кэлен тоже развернулась вместе с ней, и ноги ведьмы оторвались от земли.

Завершив разворот, Кэлен отпустила ведьму, крякнув от усилия. Та пролетела по воздуху, как костлявая кукла, и упала в переплетение корней приземистого дерева с толстым стволом.

Корни тут же взметнулись, обвив тело ведьмы подобно змеям, сжимающим жертву в своих кольцах. Другие корни обхватили ее болтавшиеся руки и ноги. Дождь искр выстрелил в воздух над корнями, когда ведьма попыталась сотворить заклинание, но было уже слишком поздно.

Почти сразу искры погасли, и ведьма исчезла под массой шевелящихся корней. Кэлен не видела, но слышала треск костей и суставов, когда странное дерево утаскивало ведьму в свои недра, по очереди отрывая конечности. Очень быстро все было кончено.

В этот миг Кэлен услышала, как Ниа кричит от ярости, нападая со спины. Ведьма жаждала крови и мести.

Глава 37

Кэлен обернулась к источнику опасности.

По дикому взгляду Ниа было понятно, что в ней говорила ярость. Удивительно, но она бросилась в атаку с ножом — с ножом Кэлен, — а не применила магию. Ниа хотела физически напасть на Кэлен и одолеть ее. Она бежала, выставив перед собой нож и намереваясь пронзить им Кэлен.

Это была последняя ошибка ведьмы. После смерти трех других ведьм ковен распался. Силу Кэлен больше ничто не сдерживало.

Ниа прыгнула на Кэлен, намереваясь обрушить на нее удар ножом. Кэлен подняла руку, выставив ладонь перед клинком, словно защищаясь от него.

Все случилось в одно мгновение, но это мгновение длилось столько, сколько нужно. Мир замер.

Кэлен ощутила острие ножа, легонько коснувшееся ее ладони. Хотя клинок был острым, для Кэлен его касание походило на дуновение ветра. Ей не было нужды призывать силу исповедницы; достаточно убрать сдерживавший ее барьер, и она уже это сделала.

Время остановилось. От неистовости холодной напряженной силы, освободившейся от оков, захватывало дух. Ее ошеломительное величие было подобно прикосновению солнца. Сила поднялась из самых глубин ее существа и прошла через каждую клеточку тела, озарив душу раскаленным добела светом.

Ниа зависла в воздухе перед Кэлен, вытянув руку с ножом; ее ступни не касались земли, а одно колено выглядывало из-за сотен кожаных полосок с узелками и бусинами. Кэлен могла пересчитать все ее взметнувшиеся в разные стороны рыжие пряди волос, замершие неподвижно в воздухе. Она словно смотрела на статую из плоти и крови.

Ярость в глазах Ниа только начала превращаться в тревогу. Она едва начала осознавать, что решительная поза Кэлен и ее бесстрашное поведение ужасно неправильны. Ведьма не успела толком понять, что происходит, как стало уже слишком поздно. Она застыла во времени за миг до того, как осознала опасность.

Кэлен знала, что ведьмы позади нее тоже превратились в камень, застыв посреди движения. Вороны в небе, взлетевшие в самом начале схватки, зависли в воздухе. Их крылья только что хлопнули, расправились или начали делать новый взмах. Перья на крыльях разошлись, черные, блестящие и прекрасные.

Сбоку от тропы какое-то подводное существо потревожило поверхность, и рябь от движения застыла. Плывущий над водой туман тоже замер. Весь мир ждал, не двигаясь.

В разуме Кэлен царило безмолвное спокойствие — у нее в запасе было все время мира. Этого времени хватит, чтобы сделать то, что она уже делала множество раз.

Ниа рычала, оскалив зубы. На лбу блестели капельки пота. Светло-голубые глаза были дикими, в них застыла ярость.

Из всех ведьм Кэлен больше всего боялась именно этой, потому что Ниа казалась опасно неуравновешенной. Шота неспроста доверила ей Кэлен. Ниа была не только заместителем Шоты, но и безжалостной ведьмой, которая без колебаний возьмет под контроль любую ситуацию. Она могла справиться с чем угодно.

Кроме этого.

Теперь Кэлен полностью контролировала то, что сейчас произойдет. Она знала, что где-то за ее спиной кричит Шота, пытаясь остановить разрушение ковена. Шота уже потеряла свою силу, а к Кэлен вернулась сила исповедницы.

Сердце еще не успело сделать ни удара, но Кэлен уже запечатлела всю сцену в мельчайших подробностях. Она знала, где все находятся, замерев на месте.

Кэлен задумалась, знает ли эта рыжеволосая ведьма, что ее разум сейчас исчезнет. Возможно, она не понимала, что сила исповедниц забирает разум человека, и все, чем она была, будет мгновенно стерто непреодолимой силой Кэлен.

Опустевший разум наполнится горячим и отчаянным желанием делать то, что Кэлен — и только Кэлен — захочет, потому что именно эта исповедница забрала ее разум.

Но Кэлен понимала, что даже когда она возьмет под контроль эту ведьму, ее положение по-прежнему будет опасным. Тут было много других ведьм.

И еще Шота. Ей не понравится то, что натворила Кэлен.

Но тут уж ничего не поделаешь. Если бы Кэлен не начала действовать, все закончилось бы плохо. Она разрушила ковен и изменила баланс сил. Это не гарантировало ей выживание, но, если бы она ничего не предприняла, у нее не было бы шансов. Теперь же у нее было иное поле битвы, на котором она не бессильна.

Пока Кэлен смотрела в глаза женщины, она не чувствовала ни ненависти, ни раскаяния, ни злости, ни сожаления, ни жалости. По сути, она вообще ничего не чувствовала.

Это было воплощение силы Исповеди, и маска исповедницы отражала ее холодную природу и, отчасти, ее назначение. Это было мотивированное действие, лишенное эмоций. Это был просчитанный акт агрессии, чтобы изменить то, что должно случиться. Эмоциям здесь не место, они не были частью происходящего. Все было решено в тот миг, когда острие ножа дотронулось до ладони Кэлен. У Ниа не было шансов. Ни единого. В этот момент Кэлен была воплощением бесстрастности, а Ниа — воплощением эмоциональности. В этот бесконечно малый промежуток разум Ниа и ее суть уже исчезли.

Кэлен не колебалась. Она сняла последние оковы своего дара и высвободила ослепительную мощь силы. Время снова пошло. Воздух содрогнулся от беззвучного грома — поразительного, жесткого и превосходящего все в этот момент.

Деревья вокруг сотрясло мощной взрывной волной, которая подхватила листья, части растений и валявшиеся на земле палки, а потом понесла их дальше, расходясь от Кэлен во все стороны. Пыль, грязь и мусор, увлекаемые стеной силы, врезались в остальных женщин, сбивая их с ног и срывая листья с ближайших кустов и деревьев. Беззвучный гром пронесся по воде с обеих сторон от тропы, разгоняя волны и туман. Деревья зашатались, мелкие ветви обломились и упали.

Ниа задохнулась от ударившей в нее силы Исповеди.

Все женщины позади Кэлен были сбиты с ног и отброшены и теперь хватались за свои локти, колени и запястья, горевшие от боли. Она слышала, как они мучительно стонут, оказавшись слишком близко от эпицентра освободившейся силы.

Ниа упала на колени перед Кэлен, глядя через занавес рыжих волос безо всякой ненависти и гнева. Теперь ее лицо выражало лишь мольбу.

— Госпожа... Прошу... Приказывайте.

Кэлен посмотрела вниз, не испытывая жалости к этой женщине. Ее предыдущая жизнь кончилась. Ее воспоминания, желания и надежды исчезли. Она лишилась этого и многого другого, когда попыталась убить Кэлен.

— Пожалуйста, госпожа, — молила Ниа. — Приказывайте.

— Убей Шоту.

Почти мгновенно все еще сжимавшая в руке нож Ниа поднялась и побежала мимо Кэлен к Шоте.

Глава 38

Кэлен взглянула на остальных ведьм. Все они, включая Шоту, поднимались. Многие стонали от боли — они оказались слишком близко от высвободившей силу исповедницы.

Ниа, крича от смертельной ярости, целенаправленно приближалась к Шоте, перепрыгивая через ведьм.

В отличие от остальных женщин, которые медленно пытались подняться, Шота быстро встала и повернулась с грацией шелка, развевающегося на ветру. Драпировки и складки переливчатого серого платья кружились вместе с ней, напоминая завитки дыма от пламени факела. Ведьма двигалась с потусторонней скоростью, и ее силуэт выглядел размытым.

Кэлен успела лишь моргнуть, как перед Ниа возникла Шота. Ниа все еще кричала, намереваясь выполнить приказание Кэлен. Она подняла кулак с ножом, собираясь вонзить его в свою бывшую предводительницу.

Нож двигался к Шоте, но та спокойно постучала пальцем по лбу Ниа. Исповеданная ведьма замерла. В одно мгновение все ее тело почернело и растрескалось подобно полену в огне. Ниа приобрела очень странный вид, а потом рассыпалась на черные кусочки. В считанные секунды от преданной ведьмы осталась лишь кучка тлеющих углей.

Кэлен едва могла поверить, что Ниа так быстро не стало. На самом деле Ниа исчезла в тот миг, когда сила Кэлен забрала ее разум, но все же такое развитие событий тревожило. Битва закончилась, не успев начаться. Разумеется, Кэлен и не думала убить Шоту, просто отдав Ниа приказ, но надеялась выиграть время, чтобы сбежать. Этого не произошло.

Позади Шоты и черных останков Ниа стояли остальные ведьмы, сбившись в кучу и широко раскрыв глаза. Все они, включая Шейлу, съежились от ужаса при виде демонстрации сил Шоты и Кэлен, а также от того, что четыре их сестры встретили страшную смерть в считанные мгновения.

Четыре мертвые ведьмы были злобными и словно наслаждались своей ролью похитительниц, радовались возможности причинить боль Кэлен. Судя по взглядам остальных ведьм, они вовсе не горели желанием вступать в битву. Встретившись с первозданной силой, высвобожденной так быстро и принесшей столь разрушительные последствия, они наверняка боялись того, что последует дальше.

Кэлен знала, что как минимум Шейла здесь не по своей воле и вынуждена подчиняться приказам Шоты. Может, остальные оказались в таком же положении?

Шота грациозно переступила через дымящиеся останки своей заместительницы и остановилась перед Кэлен.

— Так-так, Мать-Исповедница, кажется, ты сумела разрушить ковен. — Она склонила голову к Кэлен и заговорила низким смертельно опасным тоном. — Но теперь ты лишилась возможности применить свою силу, пока она не восстановится. Мы обе знаем, что это займет время. Сейчас ты беззащитна перед моими способностями. — Она указала на дымящийся пепел. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, что для этого не нужен ковен.

— Войны редко выигрываются в одном сражении, — ответила Кэлен. — Может, моя сила восстановится не сразу, но она восстановится. С другой стороны, ты навсегда утратила силу ковена. — Кэлен вздернула бровь. — Только если у тебя в кармане нет еще четырех ведьм.

Полные губы Шоты медленно растянулись в улыбке.

— Ниа была очень, очень хорошей ведьмой, но она недооценила тебя. Я не делаю таких глупых ошибок.

Кэлен и не пыталась улыбаться в ответ.

— Тогда тебе лучше меня отпустить; когда я восстановлюсь, то снова прибегну к силе исповедницы.

Шота уставилась на нее:

— Этого не произойдет.

Кэлен пожала плечами:

— Тогда придется убить меня, иначе окажешься предо мной на коленях, умоляя приказывать. Давай, преврати меня в груду дымящихся углей, как сделала с ведьмой, которая была твоей правой рукой. На твоем месте я бы не медлила. Меня нарекли Матерью-Исповедницей в том числе и потому, что моя сила быстро восстанавливается.

Улыбка Шоты вернулась и стала шире. Кэлен подумала, что ее вполне можно принять за улыбку восхищения.

— Убить тебя? Моя дорогая, я уже говорила, что не собираюсь тебя убивать. Ты слишком ценна для мира. Нет, ты пойдешь со мной в Предел Агаден, где будешь в безопасности до момента родов. А потом можешь идти своей дорогой.

— Как ты собираешься провернуть этот трюк до того, как я снова смогу использовать силу и убью тебя?

Шота лишь отмахнулась:

— Потребовалось немало времени и сил, чтобы собрать ведьм для ковена. Может, ты его и разрушила, но ты совершаешь грубую ошибку, считая, что без него я беззащитна против тебя. У меня осталась не только моя сила, но и сила ведьм за моей спиной, с которыми я могу установить связь, если понадобится.

— Тогда поторопись, — предупредила Кэлен.

— Ты права, Мать-Исповедница. — Улыбка ведьмы сменилась с предостерегающей на насмешливую. — Войны редко выигрываются в одном сражении. Кажется, ты пока не поняла, что тебе суждено проиграть войну.

— Я не верю в судьбу.

Шота вздохнула, устав играть в игры. Она провела кончиком пальца по подбородку Кэлен.

— Может, ты и права, Мать-Исповедница, но я все спланировала и предопределила нужный исход.

Кэлен вдруг почувствовала, как что-то сжало ее лодыжки. Не глядя вниз, она попробовала пошевелить ногами, но не смогла. Она была слишком сердита, чтобы впадать в панику.

— Умный трюк, Шота. Но я скоро закончу нашу войну раз и навсегда.

Шота выгнула бровь:

— Боюсь, у тебя не будет такой возможности. Видишь ли, сейчас ты погрузишься в глубокий мирный сон и в таком виде преодолеешь остаток пути до моего дома. Ты не проснешься до самых родов. После я убью твоих детей, как и обещала. Я предоставила тебе достаточно возможностей проявить разумность ради общего блага. Раз уж ты поклялась убить меня, то потом с тобой придется покончить — уже ради моей безопасности. Ты никогда не проснешься.

— Ты лжешь, — сказала Кэлен.

— Докажи, — снисходительно предложила Шота.

— Может, ты и правда планировала убить меня после родов — причем с самого начала, — но ты не собираешься убивать моих детей. Ни одного из них.

Глава 39

Самодовольная улыбка исчезла.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Правда? — Кэлен склонила голову набок. — Если бы ты действительно желала смерти моим детям, они уже были бы мертвы. Ты только что сказала, что собираешься убить меня. Так если в твои планы входит убить и детей, и меня, то сделай со мной то же, что и с Ниа. Тогда все мы будем мертвы. Ты же заявила, что этого и хочешь, так?

Шота не ответила.

— Но ты не можешь так поступить, потому что на самом деле не собиралась убивать моих детей, — продолжила Кэлен, — а если убьешь меня сейчас, то дети, рождения которых ты так ждешь, тоже погибнут.

Шота приняла озадаченный вид, словно такое заявление было абсурдом.

— Как тебе вообще могло прийти в голову нечто подобное? Я давно обещала, что не допущу рождения ваших с Ричардом детей, так с чего ты вбила себе сумасшедшую идею о том, что я не убью этих двух маленьких монстров?

— Потому что ты намеревалась вырастить их.

Шота стояла совершенно неподвижно, долго и напряженно глядя в глаза Кэлен.

— Как я вижу, лорд Рал не женится на глупых женщинах.

— Определенно не на такой, которая спустит тебе все с рук.

На лице Шоты снова появилось выражение угрозы.

— Ох, но тут ты ошибаешься. Мне уже все сошло с рук; нам с тобой осталось лишь сыграть финальные акты, и все будет кончено. По крайней мере, твоя роль.

— Ты действительно веришь, что я позволю тебе растить моих детей?

— Ты больше не имеешь права голоса, — отмахнулась Шота. — Я воспитаю их так, как ты никогда не сможешь.

— Хочешь сказать, превратишь их в двух своих подчиненных, которые пойдут по твоим стопам, почитая тебя как мать и выполняя твои приказы?

Глаза Шоты вспыхнули.

— Я заглядывала в поток времени. Я видела, как ты и Ричард зачнете монстра. Возможно, хотя и весьма сомнительно, что ребенок из потока времени был тем, которого ты потеряла. Но я заглянула в тот сложный поток и ни на секунду в это не поверю. Один из детей в твоей утробе — монстр, которого мне показало пророчество.

— Ричард покончил с пророчеством.

— Это не значит, что пророчество нереально или ложно, или что я не могла его использовать, когда оно находилось в нашем мире. Ты не видела того, что видела я. Пока Ричард не лишил меня способности заглядывать в поток времени, я видела, что вы с ним породите.

— Наши дети будут такими, какими мы их воспитаем. Говорю тебе, я не верю в судьбу. Неважно, что ты видела — это не значит, что один из детей окажется таким, как ты думаешь.

Шота покачала головой и устало вздохнула.

— Ты просто не можешь этого постичь, ведь так? Ты видишь лишь кусочек, свои наивные желания, надежды и мечты. Монстры или нет, они оба наделены вашей силой. Не тебе с Ричардом воспитывать столь могущественных созданий — девочку с силой исповедницы и даром боевого чародея и мальчика с даром боевого чародея и силой исповедника. Ни один из вас не в состоянии постичь величие того, что вы создали. Ты говоришь, дети будут поддерживать сеть магии и защитят мир от Гли, и ты права. Их сила создаст мощную сеть, которая навсегда изгонит Гли, защитит наш мир и его магию. Но ты сосредоточилась на непосредственной угрозе от Гли и не видишь общей картины. Вы с Ричардом слишком слабы, мягкосердечны и снисходительны к желанию своих подданных жить как им нравится. Низменные желания невежественной толпы в конечном итоге приведут мир на край пропасти, и даже Гли с этим не сравнятся. Вы двое долго сражались против Имперского Ордена. Думаешь, их разрушительная доктрина родом из другого мира? Нет, она зародилась здесь. Люди, которые поддались примитивным желаниям, однажды снова попадут под чары подобных верований. Так всегда было и будет, если только не править жесткой рукой, контролируя всех ради блага мира. Дети в твоей утробе, от рождения наделенные выдающимся даром, смогут править миром вместе; их силы и власти хватит, чтобы предотвратить повторение того печального опыта. Как видишь, я тоже в некотором смысле не верю в судьбу. Я предотвращу это ужасное будущее, не дам заразе шанса разрастись. То, что я сделаю сейчас, спасет множество жизней в будущем. Я буду защищать этих двоих, заботиться, наставлять, обучать и готовить их, и тогда они станут могущественными инструментами как для изгнания Гли, так и для контроля над миром, чтобы он никогда не попал под невежественное влияние толпы — слишком тупой, чтобы понять, что для них лучше. Я буду контролировать население, буду защищать интересы мира — во благо. У вас с Ричардом не хватит сил вырастить таких правителей, а у меня хватит. Я буду их матерью — такой, которая им нужна. Мальчик будет видеть меня в облике матери Ричарда, а девочка — в облике твоей. Оба будут видеть во мне свою мать, будут считать матерью, будут полностью доверять, как наставнице. Будут зависеть от меня во всем, узнают от меня обо всем, будут верить в то, во что я позволю. Я выкую из них могущественную силу, необходимую миру, превращу в могущественных правителей, чтобы не допустить процветания безумных и разрушительных верований. В прошлом, когда людям позволяли навязывать неработоспособные доктрины, мир погружался в войну, в которой гибли слишком многие. Я не позволю этому повториться. Эти двое будут править железной рукой. А я буду управлять ими.

Кэлен ошарашенно моргала. Она знала, что Шоте нужны ее дети, чтобы использовать их дар в своих целях, но она не понимала, сколь глобальны планы ведьмы.

Шота намеревалась превратить близнецов в оружие, придать ему форму и распоряжаться. Она хотела дергать за ниточки двух марионеток, чтобы править миром. Шота тщательно продумала свой безумный план и потратила на его осуществление немало усилий. Ведьма верила в то, что говорила, верила, что так будет лучше для всех. Она считала, что поступает правильно.

Ричард всегда говорил, что опасен тот, кто искренне верит в свою правоту. Шота верила, что поступает единственно верным способом. Действует ради всеобщего блага, каким она его видит.

Кэлен знала, что должна остановить эту женщину сейчас, пока та не погрузила ее в глубокий сон до самых родов. Потом будет уже поздно. Ее сила еще не восстановилась, и она не видела другого способа.

Кэлен не могла пошевелить ногами, но Шота была довольно близко. Пока ведьма не отошла, Кэлен молниеносно подалась вперед и сжала руками горло Шоты. Стиснув зубы и рыча от усилий, она силилась выдавить жизнь из ведьмы.

Но она не успела раздавить трахею Шоты. Ведьма сделала то, чего Кэлен не ожидала.

Глава 40

Кэлен ахнула от боли, когда через нее прошел импульс силы. Резкая боль пронзила каждый нерв тела, заставив разжать руки. Она снова потянулась к горлу Шоты, но с ужасом почувствовала, как под ее рубашкой копошатся змеи.

Толстая змея с разноцветной чешуей забралась по ее спине и туго обернулась вокруг шеи, отчего стало трудно дышать. Кэлен напрягла мышцы шеи, надеясь защитить кровоснабжение мозга и не потерять сознание. Она не знала, сработает ли, но ничего другого сделать сейчас не могла.

Другая змея с узором в виде ромбов на спине обвила ее талию, а потом двинулась к плечам. Все это время хвост змеи угрожающе гремел трещоткой. Несколько длинных тонких гадюк с красными и желтыми полосками на черной шкуре скользнули по ее щекам и скрылись в волосах. Разноцветные змеи обернули все тело, стискивая ноги и прижимаясь головами к спине под рубашкой.

Шота не отошла ни на дюйм — ей это было не нужно. Кэлен была парализована страхом. На ней было так много змей, что она боялась дышать.

Ненавистная Кэлен улыбка снова появилась на полных губах Шоты.

— Я более чем уверена, что теперь ты не шелохнешься, Мать-Исповедница. Когда гадюки волнуются, — Шота чуть подалась вперед, — они кусаются.

Кэлен не нуждалась в указаниях. Она слишком боялась, чтобы пошевелиться. Разум лихорадочно искал выход. Когда Шота проделала это во время их первой встречи, Ричард заставил ее прекратить. Сейчас некому было заставить Шоту убрать гадюк.

Не отводя глаз от взгляда Кэлен, Шота подняла руку и щелкнула пальцами, подавая сигнал ведьмам.

— Ниска, иди сюда.

Одна из женщин бросилась вперед, шаркая при каждом шаге. Ее плечи съежились от страха перед гневом главной ведьмы.

— Да, госпожа?

Ниска не выглядела злодейкой, но ее внешность определенно была странной — как и присуще ведьмам. Ниска была довольно молодой и стройной и носила легкое и тонкое одеяние из белых полотнищ, скрепленных на плечах.

Одежда открывала ее руки и большую часть тела. Каждый дюйм кожи был покрыт письменами. Строки струились по ее рукам со всех сторон. От правого бицепса до плеча надписи шли вокруг руки. На плечах и груди письмена повторяли контуры ее тела. Когда ведьма двигалась, полотнища одеяния расходились, и Кэлен видела, что бедра тоже покрыты многочисленными строками.

Несколько линий символов спускались по переносице ведьмы, а горизонтальные строчки расходились от носа. Последовательности символов шли вокруг ее шеи и скрывались под атласными черными волосами.

Пока Ниска шла, Кэлен при свете разглядела, что большая часть строк походила на черные татуировки, а не на рисунок краской. Или же письмена были выжжены магией.

Кэлен не могла их прочесть, но видела кое-что знакомое — древние символы, которые Ричард ей не раз показывал. Язык Сотворения. Уже это само по себе нервировало.

Ниска покорно остановилась чуть позади Шоты, вжав голову в опущенные плечи и переплетя пальцы. Ведьма смотрела в землю.

— Да, госпожа? Вы желаете, чтобы я что-то сделала?

Ниска подчинялась Шоте, но при других обстоятельствах эта хрупкая женщина могла быть опасной.

— В общем-то, да, — сказала Шота.

Другие ведьмы за спиной Шоты наблюдали, не зная, что происходит. Они явно боялись.

— Ниска, — шелковистым голосом сказала Шота, покрутив пальцем, — наложи на Мать-Исповедницу сонное заклинание. Я хочу, чтобы оно было необратимым.

— Необратимым?

— Именно, — пожала плечами Шота. — У нас нет причин снимать его, раз уж после родов она должна умереть. Поэтому можно сделать заклинание необратимым. Такую разновидность проще наложить, и действовать она будет сильнее, поэтому нам не придется беспокоиться, что она очнется во время родов.

Ниска склонила голову:

— Как пожелаете, госпожа.

Ниска на несколько шагов отошла от Шоты, чтобы иметь достаточно места, и начала нараспев произносить незнакомые Кэлен слова. Войдя в напевный ритм, ведьма указала на землю и начала медленно вращать пальцем. Пока она бормотала странные заклинания, ее палец, кисть, а потом и вся рука описывали круги, напоминая маятник, закрепленный у плеча.

Красивые и непонятные слова звучали все громче. Казалось, они эхом отражаются от деревьев и густой растительности, а их сила вступает в резонанс с дикими тварями в тенях, с самой природой, взывая к ее мощи.

Кэлен увидела, что среди густой растительности и над лужами болотной воды появился густой туман, который медленно вращался. Напевный голос Ниски становился все глубже и сильнее, а туман в ответ сгущался и постепенно набирал скорость, кружась вокруг женщин, собравшихся на болотной тропинке.

Невысокое кольцо густого тумана постепенно сжималось, и Кэлен поняла, что находится в его центре.

Глядя на приближающийся туман, она пыталась пошевелить хотя бы ногами, но не могла. Ее ноги были связаны заклинанием, но хуже этого были змеи — сотни змей, — которые скользили по ступням и ногам, поднимаясь вверх. Их было так много, что они ползали друг по другу. Она не сомневалась, что, если двинется, они укусят, поэтому оставила попытки пошевелить ногами. Единственной слабой надеждой было то, что если гадюки ее укусят, то дети погибнут вместе с ней, а Шота решила заполучить этих одаренных детей — значит, ведьма не допустит, чтобы Кэлен укусили. Но Шота так разозлилась, что Кэлен не смела на это полагаться.

Под напев Ниски вращающееся кольцо густого тумана становилось все ближе. Кэлен впадала в самое настоящее отчаяние, но одновременно с этим на нее накатывала неимоверная усталость. Несколько раз она заставляла себя очнуться, зная, что, когда кольцо тумана сожмется, она уже не сможет бодрствовать, и это будет означать конец для нее и для права ее детей на нормальную жизнь.

Как только она заснет, Шоте останется лишь немного подождать родов, и тогда близнецы достанутся ведьме. Как бы отчаянно она ни пыталась, она не могла придумать выхода из этой ситуации.

Кэлен сонно моргала, держась из последних сил, пока на нее давила тяжесть сонливости. Когда она в очередной раз заставила себя проснуться, то увидела большую белую змею, поднимавшуюся по извивающейся сети остальных змей. Другие змеи были разных цветов, со всевозможными узорами и только эта змея была чисто белой.

Кэлен снова дернула головой, пытаясь не заснуть окончательно. Посмотрев мимо Шоты и Ниски на группу ведьм, она увидела, что Шейла стоит, закатив глаза, а ее пальцы шевелятся.

Кэлен заморгала, не веря своим глазам, а потом поняла, что это значит.

Глава 41

Кэлен знала, что это ее последний шанс. Игнорируя парализующий страх перед скользившими по телу змеями и усиливающуюся сонливость, она решила использовать эту возможность. Она не знала, позволит ли Шота своим змеям укусить ее, но выбора не было.

Большая голова белой змеи повернулась, и рептилия уставилась на нее, пробуя воздух красным язычком. Было страшно смотреть вблизи на смертоносное создание.

Пока не стало слишком поздно, Кэлен отбросила отвращение и молниеносно схватила белую змею чуть ниже головы, развернув тварь и выставив перед собой. Та широко открыла пасть, обнажив длинные острые клыки.

Кэлен впечатала змею в шею Шоты, которая даже не успела среагировать. Клыки тут же глубоко погрузились в плоть, попав в артерию. Кэлен продолжала удерживать голову змеи у шеи Шоты. Она чувствовала, как мощные мускулы рептилии сокращаются, качая яд в яремную вену.

Ведьма отшатнулась с воплем ужаса и удивления. Клыки белой змеи глубоко засели в ее шее, и змея выскользнула из хватки Кэлен. Ведьма схватилась за горло, пытаясь отодрать змею, но та в ответ обвила ее руку и шею.

Самый быстрый путь, которым яд мог проникнуть в сердце Шоты, — вена на шее. Яд попал в кровоток именно в этом месте, поэтому действовал намного быстрее, чем при укусе в другую часть тела. Сердце быстро передало яд в мозг и в остальные органы.

Ниска задохнулась от шока. Она прекратила колдовать и быстро убралась с пути Шоты, которая пятилась, обеими руками сражаясь со змеей на шее. Без напевов Ниски кольцо тумана начало рассеиваться и сонливость отступила.

Шота рухнула вместе со змеей. Она что-то бормотала в бреду от смертельного яда, циркулировавшего по телу. Ее руки отпустили змею, продолжавшую исторгать в нее яд.

Шота вдохнула, глубоко и отчаянно, а потом воздух вышел из ее легких с тошнотворным хрипом, и ведьма замерла, больше не дыша.

Кэлен поняла, что ползавшие по ней змеи исчезли. Они умерли вместе с призвавшей их ведьмой.

Кэлен стояла, ошарашенная тем, что все так быстро закончилось. Осознание важности белой змеи, пришедший в голову план и его выполнение — все случилось в считанные секунды.

Она удивленно моргнула, когда подбежавшая Шейла заключила ее в объятия.

— Мать-Исповедница! Ты поняла! Я так надеялась, что ты поймешь, что белая змея — моя.

Кэлен с благодарностью и облегчением обняла колдунью.

— Я помню, что против Гли ты использовала белых змей.

Шейла отстранилась и ухмыльнулась Кэлен.

— Верно. Я надеялась, что ты вспомнишь. Власть Шоты не давала мне использовать дар против нее — она обратила бы магию на меня саму. Я видела только один шанс помочь тебе, поэтому воспользовалась им, пока Шота была сосредоточена на своих змеях. Я знала, что ей придется следить за Ниской и за тем, чтобы змеи случайно не укусили тебя — ведь тогда дети тоже погибли бы, а я знала, что она не хочет этого.

Ниска подошла и положила ладонь на плечо Кэлен.

— Мне так жаль, Мать-Исповедница. Я вовсе не хотела быть частью этого. Я никогда не желала вам зла. Шота вынудила меня стать частью ковена и выполнять ее приказания.

— Я знаю, — кивнула Кэлен. В ее глазах выступили слезы счастья от того, что близнецы живы. Кэлен обхватила рукой худые плечи Ниски и ненадолго притянула ведьму к себе в знак того, что все понимает и не винит ее.

Глава 42

Ведьмы собрались вокруг Кэлен. Каждая прикасалась к ней с мягким сочувствием и рассказывала, как Шота втянула ее в свои планы. Они извинялись за свое участие в таком ужасном замысле. Все они говорили наперебой, стараясь объяснить, что мирно жили, когда Шота, главная ведьма, призвала их магией своей клятвы, вынудила вступить в ковен и принять участие в ее грандиозном плане.

Когда подошла обезображенная ведьма — одна ее глазница была пуста и покрыта шрамами, нос искалечен, а губ вовсе не было, — Кэлен пришлось постараться, чтобы на ее лице не отразился ужас. Ведьма с благоговением прикоснулась к Кэлен.

— Всю жизнь меня преследовали за то, что я ведьма. — Ее речь была прерывистой и невнятной из-за увечий.

На месте отрезанных губ образовались толстые рубцы, которые стягивали кожу и обнажали десны и зубы, придавая жуткий вид. Пустая глазница и оскал создавали впечатление голого черепа, и на ведьму было трудно смотреть.

Она облизнула зубы языком и продолжила:

— Меня звать Яра. Сами видите, — сказала женщина, смущенно указав на свое лицо, — со мной много чего гадкого сделали те, кто считал, что дар делает меня злом. Я ненавижу свои шрамы на лице, все смотрят на них с омерзением. — Она закашлялась от волнения, и несколько слезинок из ее единственного глаза скатились по щеке. — Но самой злой была Шота. Она должна была понимать меня лучше всех остальных. Она знала, что я страдала, знала, что я буду жить с этим всю оставшуюся жизнь, и все равно использовала меня и мое лицо, чтобы вас напугать. Вы освободили меня, Мать-Исповедница. Спасибо.

У Кэлен тоже выступили слезы. Она положила руку на плечо ведьмы и обняла ее так же, как Ниску. В прошлом Кэлен тоже считали злом из-за силы исповедницы.

Она постучала пальцем по груди ведьмы:

— Твоя красота вот здесь, но я могу ее увидеть.

Другая ведьма подошла к Кэлен и коснулась ее руки. Она была прелестной молодой женщиной, но родимые пятна под глазами создавали впечатление, что из глаз течет кровь. Ее нежный голос контрастировал с отталкивающим видом родимых пятен.

— Мать-Исповедница, меня зовут Теба. Мы все надеемся, вы понимаете, что это дело не наших рук. Мы не питаем к вам вражды и надеемся, что ваше сердце сможет не держать на нас зла. Простите, что принимали в этом участие, хотя и не по своей воле.

— Нас использовали, — сказала немолодая женщина с длинными волнистыми белыми волосами. На одной стороне ее носа была большая бородавка, а кончик носа свисал, словно был из воска и оплавился от пламени. — Шота использовала нас так же, как намеревалась использовать ваших детей после их рождения.

— Она лгала с самого начала, — сказала другая женщина. Она была очень низкой, и из-под рваного подола ее платья торчали колышки вместо ног. — Она собиралась убить вас после родов иоставить детей себе. Это самое большое зло, которое одна женщина может причинить другой и ее детям. Нас она использовала, но то, что она собиралась сделать с вашими детьми, — намного, намного хуже. Мне так жаль, что это почти произошло.

— Никто из нас и не думал причинять кому-то вред, — сказала Яра, стараясь четко выговаривать слова. — Нас всех травили за то, что мы родились ведьмами, никто не желал знать, какие мы на самом деле. Мы просто хотели, чтобы нас оставили в покое.

— Но среди нас были и ведьмы со злыми сердцами, — сказала Теба. — Они сами пожелали участвовать в грандиозном плане Шоты, хотели причинить вам боль. Эти четверо мертвы, как и Шота. Вряд ли кто-то из нас осмеливался мечтать, что вы выживете, но мы искренне рады, что все закончилось хорошо.

— Мы понимаем, что у вас нет причин нам верить, — сказал кто-то еще. — Но я клянусь добрыми духами, что мы говорим правду.

— Я могу поручиться за искренность их слов, — сказала Шейла. — Я провела немало времени с этими женщинами и узнала, что у них на сердце. Сердца убитых тобой ведьм черны, но эти ведьмы — мои сестры, и у них добрые сердца.

— Я понимаю. — Кэлен развела руками. — Мне жаль, что всем вам пришлось страдать. Как и мой муж, я никого не виню за грехи других людей. Каждого следует судить по тому, кем он является и что делает. Надеюсь, все вы теперь сможете вернуться домой и жить в мире. Знайте, что я не держу на вас обиды. Надеюсь, что и другие не будут.

Какое-то время они перешептывались между собой, а потом закивали.

— Мы все обсудили, — сказала ведьма с волнистыми белыми волосами, — и все согласились, что любая из нас придет вам на помощь, если вы попросите. Мы хотим как-то загладить свою вину.

— Вы не виноваты, но я буду помнить о предложении — может, когда-нибудь мне понадобится ваша помощь. — Кэлен глубоко вздохнула. — Вряд ли Шота этого заслуживает, но она в прошлом помогла мне и магистру Ралу, и поэтому следует отнести ее тело в Предел Агаден и похоронить там.

Ведьмы склонили головы и принялись перешептываться.

— Мы так и поступим, Мать-Исповедница, — сказала Ниска. — Вы заботитесь о ней больше, чем она о вас.

Кэлен кивнула:

— Я уже давно ее знаю. Хотя она намеревалась сделать нечто плохое, эта женщина слишком непроста, чтобы судить ее по одному поступку, спровоцированному мыслью о такой силе. Она уже заплатила за это.

— Надеемся, ваш муж жив, — сказала женщина, стоявшая позади. — Но если нет, мы готовы помочь вам, чем сможем.

— Кое-что мы можем сделать, — сказала Шейла, оглянувшись на других ведьм. — Когда Шота спровоцировала у Матери-Исповедницы выкидыш, магистр Рал дал ей сырое молоко дыхания матери, пока я готовила отвар.

Среди женщин послышались беспокойные шепотки. Их явно встревожил этот факт. Они озабоченно поглядывали на Кэлен, и она тоже занервничала.

Яра подняла руку:

— Мы можем объединить дар и наложить заклинание рождения, которое облегчит роды и поможет детям родиться здоровыми.

Шейла улыбнулась:

— Об этом я и думала.

Кэлен немного успокоилась.

— Я буду благодарна за такое заклинание.

Женщины плотно окружили Кэлен, положив ладони друг другу на плечи. Они закрыли глаза и стали в унисон шептать слова заклинания. Кэлен не разбирала слов, но уловила искренность их намерений.

Как только они закончили, то отступили и, следуя примеру Шейлы, опустились на колени и склонили головы.

Кэлен приняла эти почести. Выждав некоторое время, она нарушила тишину:

— Встаньте, дети мои.

Именно так Мать-Исповедница официально обращалась к своим подопечным.

Пока они поднимались, Кэлен услышала какой-то звук и повернулась. Она увидела появившихся из тумана Морд-Сит, одетых в красную кожу. В сумрачном болоте было трудно не заметить такую яркую вспышку. Но она не видела Ричарда.

Глава 43

Кэлен в ужасе смотрела на шестерых Морд-Сит, выходящих из тумана. Ричарда с ними не было, и внутри нее нарастала паника. Но затем позади Морд-Сит из клубящегося тумана появился Ричард, словно добрый дух.

Ее сердце подпрыгнуло к горлу от облегчения. Ей постоянно было дурно от переживаний, что он мертв, но пришлось разбираться с Шотой, и беспокойство отошло на второй план.

Кэлен взволнованно вскрикнула и пробежала дюжину шагов ему навстречу. Она закинула руки на шею мужа и осыпала его щеки поцелуями. Он крепко сжал ее, подняв в воздух. Наконец, она отстранилась и вытерла слезы радости.

— Почему так долго? — спросила она.

Ричард пожал плечами:

— Ну, на меня упал дворец...

Она пораженно заморгала, поняв, что ему пришлось пережить.

— Шота сказала, что заколдовала твои ноги, чтобы ты не мог убежать. Она хотела, чтобы дворец рухнул на тебя. Как ты выбрался?

Кажется, он не слишком беспокоился из-за случившегося.

— За мной присматривали добрые духи.

— На самом деле это мы его откопали, — сказала Вика, указывая на Морд-Сит. — Не помню, чтобы видела там добрых духов, но нам помогали жители Биндамуна. Магистр Рал задал нам нелегкую задачку. Он умудрился стоять под центром дворца, когда тот обрушился, поэтому не буду скрывать, что добраться до него было непросто.

— Мы знали, что ты разозлишься, если мы просто оставим его там, — непринужденно заметила Бердина. — Поэтому решили, что лучше достанем его и возьмем с собой.

Ричард закатил глаза.

— Жители Биндамуна оказали неоценимую помощь в спасении моей жизни. Они благодарны за избавление от Железного Джека, дворца и «королевы». Но именно Рикка, Нида, Кассия, Вэйл, Бердина и Вика организовали их усилия и направили в нужное русло. Я в долгу перед ними.

— Как и я, — сказала Кэлен, положив ладони на предплечья двух Морд-Сит. — Я так волновалась. Спасибо, что не оставили его. Я не знаю, что бы делала, если б вы... — Ее голос дрогнул, и она не смогла договорить.

— Кэлен убила пять злых ведьм, — сказала Шейла в неловкой тишине. — В том числе Шоту. — Затем она ухмыльнулась. — И все это голыми руками.

Морд-Сит были ошарашены, но явно гордились Кэлен.

Ричард с серьезным видом кивнул:

— Меньшего и не ожидал. Я лишь удивлен, что это заняло так много времени. — Он подмигнул Кэлен.

Она схватила Шейлу за руку и притянула к себе, словно представляя Ричарду.

— Я не сделала бы этого без Шейлы. Она дала мне змею.

— Змею? — нахмурился Ричард. — Но ты же ненавидишь змей.

Кэлен с хитрецой улыбнулась:

— К белым это не относится.

— А, понимаю. — Он улыбнулся Шейле и стиснул ее плечо. — Рад, что ты помогла ей.

Кэлен повернулась и протянула руку к группе ведьм, смотревших на Ричарда со страхом и благоговением. Они опасались, что он, как и многие другие, посчитает их злом только потому, что они ведьмы. Хуже того, они знали, что он может разобраться с ними в одну секунду, если пожелает.

— Эти леди не хотели принимать участие в планах Шоты. Их вынудили ответить на призыв ковена, как и Шейлу. Те, кто поддерживал Шоту, уже мертвы.

— Знаю, — сказал Ричард. — Я услышал окончание вашего разговора, когда мы шли сюда. Я держался поодаль, желая убедиться, что проблем больше не будет, и собирался застать врасплох любого, кто решится на тебя напасть. К счастью, это не понадобилось.

— Не понадобилось, — с улыбкой сказала Кэлен, глядя на ведьм. — Эти женщины на нашей стороне. Шота просто использовала их.

Он склонил голову перед нервничающими ведьмами:

— Спасибо вам всем, что помогли матери моих детей, моей любимой жене, Матери-Исповеднице. Я благодарю вас от чистого сердца.

С кивками и смешками ведьмы решились подойти ближе.

Ричард повернулся к Ниске, глядя на письмена на ее теле. Он произнес незнакомые для Кэлен слова, но по расширившимся глазам Ниски было ясно, что та все поняла.

— Благодарю, магистр Рал. — Ведьма глубоко поклонилась. — Хотя я их хранитель, я не слышала этих слов с самого детства. Это напомнило мне о важности сообщения, которое я несу, чтобы сохранить древний язык Сотворения.

— Позаботься о себе и об этих словах, — сказал Ричард Ниске. — И то, и другое важно для будущих поколений.

С легкой улыбкой Ниска склонила голову:

— Как прикажете, магистр Рал.

Он повернулся и указал на женщину, лишенную губ.

— Могу я узнать твое имя?

Она поклонилась, боясь поднимать на него взгляд — или слишком стыдясь своей внешности.

— Яра, магистр Рал.

Он поманил ее к себе двумя пальцами. Яра неохотно шагнула к нему, а потом, подчиняясь просьбе, подошла еще ближе. Ричард мягко взял ее за плечи и развернул спиной к себе, а потом наклонился и тихонько спросил на ухо:

— Яра, ты же знаешь о магии Приращения?

— Конечно, магистр Рал, — кивнула она.

— Хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты закрыла глаза.

Когда она выполнила просьбу, Ричард аккуратно накрыл ладонью ее рот и склонил голову, коснувшись лбом ее затылка. Кэлен не знала, что он делает. Яра сцепила руки перед собой, переплетя пальцы — не то от волнения, не то от боли. Дыхание женщины стало быстрым и прерывистым. Они стояли так какое-то время, а потом Ричард убрал ладонь от ее рта.

Кэлен изумилась, увидев у Яры нормальные губы вместо загрубевших шрамов. Ее изуродованный нос тоже стал нормальным. Ведьма подняла руку, ощупывая лицо, а потом встала на колени рядом с водой, чтобы взглянуть на отражение. Поднявшись, она начала плакать.

— Прости, но я не знаю, возможно ли создать новый глаз при помощи магии Приращения, — сказал Ричард, когда она повернулась к нему. — К сожалению, я не знаю способа это сделать. Но в моих силах было убрать часть увечий, нанесенных тебе невежественными людьми.

Рыдая, она рухнула пред ним на колени и схватила нижний край его штанов, принявшись его целовать.

— Не надо, Яра, — сказал он, наклонившись и положив руку ей на лопатку. — В этом нет необходимости. Для меня, как для магистра Рала, честь помочь тебе. Больше того, это мой долг — попытаться исправить ошибки, если это в моих силах.

Она наконец встала и повернулась к остальным. Некоторые трогали ее губы, выражая свое удивление.

Ричард жестом подозвал девушку с родимыми пятнами под глазами. Сцепив руки и склонив голову, она приблизилась.

Ричард пальцем поднял ее подбородок и посмотрел в глаза молодой ведьмы.

— Это ведь не родимые пятна?

— Вы знаете?

— Да, — кивнул он. — Кто-то отметил тебя.

Она тоже кивнула.

— Меня зовут Теба. Когда я была юной, меня прокляла колдунья. Она сказала, это для того, чтобы каждый при виде меня знал, что нужно избегать грязной ведьмы.

Ричард с отвращением покачал головой, затем развернул ее спиной к себе и мягко спросил на ухо:

— Ты знаешь о магии Ущерба?

— Магия преисподней, — кивнула она.

Ричард с улыбкой накрыл ладонью ее глаза:

— Что ж, верно, но это часть моей силы. Что касается проклятий колдуний, то тут все довольно просто.

Через пару секунд он убрал руку. Пугающие кровавые отметины под глазами ведьмы исчезли.

— Теба! — воскликнула Ниска. — Отметины проклятия исчезли!

Теба начала опускаться на колени перед Ричардом, но тот поймал ее за руку.

— Не нужно, Теба. Это было просто, и я был рад помочь.

Она склонила голову:

— Спасибо, магистр Рал, что избавили меня от проклятья. Люди меня сторонились, некоторые даже плевали в меня. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Меня боялись и ненавидели, даже не пытаясь узнать. Они не позволяли мне использовать дар для помощи им.

Ричард улыбнулся:

— Думаю, теперь тебя не будут сторониться. В общем-то, подозреваю, что теперь молодые парни будут очарованы твоей красотой.

Она опустила голову, смущенно улыбаясь.

Ричард указал на женщину с кольями вместо ног. Она тут же выставила перед собой ладони, не позволяя ему приблизиться.

— Спасибо, магистр Рал, но я не хочу возвращать ноги. Мои колени так болели, что я едва могла ходить. Так я хоть передвигаться могу. Они меня полностью устраивают, если хотите.

Ричард улыбнулся ей:

— Тогда я не собираюсь ничего менять.

По виду Шейлы Кэлен не понимала, удивлена та или обеспокоена. Ведьма наклонилась к Ричарду и шепотом спросила:

— Как вы это сделали? Я не знаю магии с такими возможностями. Как это работает?

Ричард пару секунд вглядывался в болото, прежде чем ответить.

— Понятия не имею. Иногда, когда я очень в этом нуждаюсь, мой дар работает. Сейчас был как раз такой случай. Я ощутил искреннюю необходимость помочь этим женщинам, и все получилось. Я верю, что таков путь боевого чародея. Или же так устроена моя сила. Она пробуждается, когда это необходимо. — Он переключил внимание на группу женщин, наблюдавших за ним. — Мне жаль, что Шота втянула вас в это. Спасибо, что заботились о Матери-Исповеднице, спасибо за вашу помощь, но мы должны идти. У нас впереди долгий путь, и я хочу добраться до конечной цели прежде, чем наступит время родов.

— Магистр Рал?.. — неуверенно спросила Шейла.

Ричард словно знал, что она хотела сказать, и быстрым жестом отмел ее беспокойство.

— Шейла, разумеется, ты идешь с нами. Ты нам нужна и понадобишься детям Д'Хары, когда они появятся на свет. Кроме того, нам предстоит долгий и опасный путь. Нужно, чтобы Закон девяток продолжал работать, а это невозможно без тебя.

Она с облегчением вздохнула и улыбнулась, кивнув ему.

Кэлен стала прощаться, беря каждую ведьму за руку и желая благополучно добраться до дома.

— Не забывайте, — сказала ведьма с волнистыми белыми волосами, — если вам или магистру Ралу когда-нибудь понадобится наша помощь, мы готовы сделать все, что в наших силах.

Ниска подобрала нож Кэлен, лежавший возле останков Ниа, и мешок неподалеку. Она протянула Кэлен мешок и нож рукоятью вперед.

— Мы выполним вашу просьбу и похороним Шоту в Пределе Агаден.

Ричард положил левую ладонь на рукоять меча и посмотрел на женщин.

— Все знают о Гли? — Ответом ему были встревоженные взгляды — они явно знали. — Золотая богиня, их лидер, постоянно пытается пробраться в разум людей из нашего мира, чтобы отыскать меня и Мать-Исповедницу, а затем послать Гли убить нас. Она не хочет, чтобы наши дети появились на свет.

— Как мы можем помочь? — спросила Ниска.

— Вы можете оградить свой разум. Если ощутите силу, исследующую ваши мысли, используйте свой дар, чтобы изгнать ее.

Все закивали и пообещали быть острожными.

Глава 44

Ричард обнял за плечи Кэлен и Шейлу и повел их к группе Морд-Сит, стоявших под мертвым деревом с полотнами мха. Он хотел поговорить без свидетелей. Не то чтобы он не доверял ведьмам — просто не хотел, чтобы кто-то знал о его планах, о том, куда они пойдут и каким путем.

— Шота не только чуть нас не убила, — сказал он, когда они подошли к шести Морд-Сит, — но и сильно задержала на пути в Замок. Отклонение от маршрута подсказало Гли, где нас искать. Кэлен уже на приличном сроке, и она еще более уязвима. Нужно по максимуму избегать рискованных сражений. Шота вынудила нас сделать крюк к Пределу Агаден, и теперь мы очень далеко от Эйдиндрила.

— Насколько далеко Замок? — спросила Шейла.

Ричард посмотрел на северо-восток, будто мог его разглядеть.

— Сейчас Замок находится от нас дальше, чем когда мы были в Народном Дворце.

Шейла явно выглядела раздосадованной, и Ричард не мог ее за это винить. Они прошли долгий и трудный путь даже без учета времени, потраченного на Биндамун и Предел Агаден. Все были измучены путешествием, а сейчас оказалось, что им предстоит еще более долгий путь, и они находятся от точки назначения дальше, чем в самом начале.

— Тогда нам лучше поторопиться, если хотим добраться до Замка прежде, чем дети появятся на свет. — Шейла предостерегающе посмотрела на остальных. — Мы определенно не хотим находиться в пути, когда настанет время родов. Гли и так опасны, но если они застанут нас в тот момент, когда Мать-Исповедница будет рожать, то нам придется туго.

— Думаю, с этим все согласны, — кивнул Ричард. — К счастью, мы взяли в Биндамуне достаточно лошадей. Разумеется, они не могли довезти нас досюда, поэтому мы оставили их несколько ниже. Они едят траву и отдыхают перед длинным и долгим путешествием.

— Ты уверен, что они все еще там? — спросила Кэлен.

Ричард без труда уловил беспокойство в ее голосе и выражении лица. Он успокоил ее кивком.

— Мы позаботились о том, чтобы они дождались нашего возвращения. Они в каньоне с крутыми склонами, по которому течет ручей. У животных есть вода и много травы. Мы наскоро соорудили ограждение, чтобы перекрыть узкий вход в каньон. Лошади никуда не уйдут. — Он улыбнулся Кэлен. — Я прихватил для тебя кобылу с особенно мягким ходом.

Кэлен этого не оценила — похоже, что-то беспокоило ее куда больше, чем комфортная езда на лошади.

— Как далеко этот каньон? — Она провела рукой по своему круглому животу. — Нам нужно в Эйдиндрил. Сколько идти до этих лошадей?

Нетерпение Ричарда могло потягаться с ее нетерпением, но он постарался не показывать беспокойства, чтобы не расстраивать ее. Он не хотел, чтобы Кэлен волновалась, что они не успеют вовремя, но этот страх был обоснован.

Он видел, что она изнурена битвой с Шотой и другими ведьмами, которых ей пришлось убить. Он знал, что она так просто не сдастся, но все равно будет переживать за близнецов. Беременность отнюдь не облегчала путешествие, и Кэлен быстро уставала.

У Ричарда не было альтернативного плана на случай, если они откажутся от попытки успеть добраться до Эйдиндрила. Не было другого места, которое могло бы обеспечить такую же безопасность. Значит, придется идти в Замок, и они не могут позволить себе терять время зря.

— Тебе пришлось нелегко, — сказал он. — У тебя хватит сил на спуск с этих гор?

— Я в порядке, — без колебаний ответила она, слегка раздраженная тем, что он считает ее хрупкой. — Но мне станет намного лучше, когда мы окажемся в Эйдиндриле. Хватит обо мне беспокоиться — я смогу отдыхать сколько угодно, когда мы окажемся на месте. А пока не время расслабляться. Не мог бы ты отвести нас к лошадям?

— Ладно, — сказал Ричард, вздохнув при виде ее решительности. — Если будем идти быстро, то сможем попасть в каньон до темноты. Там хорошее место для лагеря. По пути сюда я видел диких кабанов и знаю, где они залягут на ночлег. Если повезет, я смогу подстрелить одного, и у нас будет роскошный ужин и еда в дорогу. Нам понадобятся силы, а собранные в дорогу припасы уже кончаются.

— Как пойдем? — спросила она, глядя на тропу, ведущую через мрачное опасное болото. Ее словно не волновали те детали, о которых беспокоился он.

— Я нашел другой путь, нам не придется подниматься на пики и идти по снегу, как вы, когда шли сюда. Видел ваши следы, — объяснил он, когда она хмуро посмотрела на него.

— Было бы неплохо. Так куда нам? — спросила она.

Ричард махнул рукой:

— Как только выйдем из болота, пойдем на восток, спускаясь с гор как можно быстрее, чтобы вернуться к лошадям. А потом продолжим ехать на восток.

Кэлен озадаченно на него посмотрела:

— Почему не на северо-восток? Эйдиндрил находится к северо-востоку отсюда, и прямой маршрут лежит в том направлении.

— Этот горный хребет тянется на северо-восток через Срединные земли. Ты права, это прямой маршрут, но карабканье по горам займет вечность. И мы не сможем взять с собой лошадей. Я предлагаю спуститься с гор и направиться на восток, пересечь северную часть Тамаранга, добраться до Каллисидрин и ее истока. Путь пройдет по ровной местности, и лошади разовьют приличную скорость. Потом мы снова свернем на восток и перейдем через горы в промежутке между самыми сложными хребтами к бассейну реки Керн. Идя по ней на север, мы придем прямиком в Эйдиндрил.

— Звучит довольно просто, — сказала Шейла.

Кэлен оглянулась на колдунью и выгнула бровь.

— Не так уж просто. Вдоль рек много городов и деревень, а мы не хотим, чтобы люди нас заметили. Я и правда больше не хочу встречаться с Гли. Если один из них достанет до моего живота когтем, все будет кончено.

— Кэлен права, — сказал Ричард. — Нам нужно держаться достаточно близко к реке, ведь по относительно ровным речным долинам идти легче и быстрее, но в то же время придется обходить стороной города и деревни. Мы не можем допустить, чтобы кто-то нас заметил до того, как мы окажемся в Замке. Это будет непросто, но вполне возможно.

— Мы тратим время, — сказала Кэлен. — Волшебник, твоя леди приказывает увести ее из этого жуткого места и доставить в крепость. Наши дети скоро появятся на свет.

Ричард улыбнулся, и ответная улыбка Кэлен озарила для него весь мир. Он хотел обнять ее и поцеловать, но им нужно было идти — к тому же, он не хотел, чтобы при этом присутствовала публика.

Они коротко пожелали ведьмам благополучно добраться до дома после похорон Шоты и тронулись в обратный путь через болото.

Оказавшись в лесах гористой местности, они поднялись по крутым склонам горных расщелин и прошли через очень узкий проход, недавно найденный Ричардом. Идти было трудно, но в итоге этот путь оказался намного проще, чем проход через заснеженные вершины и продуваемые всеми ветрами выступы. Поросшая густым лесом расщелина имела крутые склоны и неровный шпиль посередине, которые защищали их от ветров. От ходьбы по нагромождению камней они не только устали, но и согрелись. Преодолев проход, они начали спускаться с гор. Деревья росли густо, но благодаря этому лесная подстилка была почти голая, и идти по ней было довольно просто.

Им предстояло долгое и опасное путешествие. Ричард намеревался избегать любых проблем.

Глава 45

Вдевятером они ехали через лес из массивных дубов с низкими раскидистыми ветвями без листьев, и Кэлен переживала о жителях Эйдиндрила, которые видели их прибытие. Они выбирали обходные пути и избегали основных дорог, прячась от взглядов большинства людей, но кое-кто все равно их заметил. Неизвестно, сколькие еще посмотрели вниз по склону или выглянули в окно, или бросили взгляд на улицу — и увидели, как они мчатся через город. Но то был лишь один из поводов для беспокойства, причем не самый серьезный.

Все они знали, что в глазах этих людей может таиться Золотая богиня. Как только она их найдет, то наверняка отправит орды Гли, желая прикончить их, пока они не укрылись в Замке Волшебника. Но они уже почти пришли, и скоро магия Замка защитит их.

Весь путь от Предела Агаден они торопились как могли, стараясь оставаться незамеченными. Это было быстрое и утомительное путешествие через Срединные земли. Кэлен хотела бы, чтобы путь из Народного Дворца к Замку был таким же быстрым, но из-за вмешательства ведьмовской клятвы вышло иначе. Но в Эйдиндриле невозможно остаться незамеченными.

По дороге им попадались люди — кто пешком, кто на лошади, кто в повозке. Все они удивленно смотрели на проезжающую мимо группу. Многие размахивали руками, кто-то радостно кричал. Весть о появлении лорда Рала и Матери-Исповедницы, да еще и беременной, быстро распространилась по городу. К утру каждый обитатель Эйдиндрила будет знать, что вернулись лорд Рал и беременная Мать-Исповедница. Все будут ликовать.

Но Гли могли напасть в любой момент и превратить ликование в кошмар. Сами они будут в Замке, в безопасности, а вот жители Эйдиндрила — нет. Если бы было возможно пробраться в Замок без свидетелей, они бы это сделали, но такого способа не было. Они никак не могли избежать людских глаз, и даже если их увидит всего один человек, этого может оказаться достаточно, чтобы навлечь Гли.

Настроение Кэлен немного улучшилось, когда она увидела великолепный Дворец Исповедниц. Белый камень дворца, стоявшего на холме среди пышной растительности, словно светился в лучах заходящего солнца. Она придержала кобылу, чтобы насладиться этим видом. Как же давно она его не видела, и как же боялась никогда не увидеть его вновь.

Дворец издавна был домом исповедниц. Именно там Кэлен родилась и выросла. Она до боли хотела направиться прямиком туда, а еще хотела родить близнецов именно во дворце, там, где родилась сама. Кто-то из знакомых ей с детства слуг, должно быть, все еще жил и работал во дворце. Они будут безмерно рады, если там появятся на свет дети Матери-Исповедницы, и их ножки будут бегать по коридорам. Кэлен хотела вернуть жизнь в дом исповедниц.

А еще дворец был средоточием власти Срединных земель. Самые крупные страны, входившие в состав земель, построили в городе дворцы для своих послов и представителей в совете Срединных земель. Как Мать-Исповедница, последняя из древнего рода, Кэлен руководила не только другими исповедницами, когда те еще были живы, но и советом, если это было необходимо.

Мать-Исповедница использовала свою власть только тогда, когда совет не мог прийти к соглашению или же его решение шло вразрез с интересами Срединных земель. Иногда крупные страны манипулировали советом, ущемляя небольшие страны, и тогда Мать-Исповедница вмешивалась, но в основном она позволяла совету вести дела самостоятельно.

Ее авторитет был столь велик, что короли и королевы обращались к ней за советом и руководством. Они прекрасно понимали, что в конечном итоге отвечают перед ней, как и все правители Срединных земель. Совет был промежуточным звеном власти и в основном занимался повседневными делами. Кэлен иногда пользовалась своим правом говорить от имени тех стран, которые не имели голоса в совете.

Это не способствовало появлению у нее друзей, но исповедницы все равно не имели друзей, потому что люди слишком боялись их силы. Ричард стал ее первым настоящим другом, первым, кого не смутила ее сила, первым, кто встал на ее сторону и защитил не из-за ее способностей и статуса, а из-за того, каким человеком она была.

Ирония заключалась в том, что волшебники всегда защищали исповедниц, а Ричард был волшебником, хотя в то время еще не знал об этом.

Наконец, на высокой горе позади дворца показались темные внушительные стены Замка Волшебника. Совет правил Срединными землями под присмотром Матери-Исповедницы, но за ее словом стоял темный и мрачный Замок Волшебника, построенный на вершине горы. Замок предоставлял волшебников, которые всегда сопровождали исповедниц, в том числе и Мать-Исповедницу. В некотором смысле он был физической силой, подкреплявшей власть Матери-Исповедницы. Во времена Кэлен волшебники предпочитали не использовать свою силу, чтобы править, а делегировали это совету.

Когда они поднялись выше по дороге к Замку, им открылся впечатляющий вид на Эйдиндрил, раскинувшийся внизу. Из многочисленных труб поднимался дым — в большинстве жилищ огонь использовался не только для приготовления еды, но и для отопления. Почти на всех домах и зданиях горели фонари, и город сиял в наступающих сумерках. На улицах было полно людей, повозок и фургонов. Вид на город, открывавшийся с дороги к Замку, всегда был одним из самых любимых зрелищ Кэлен.

Они молча ехали в гору по петляющей дороге. Вскоре густые ели и сосны кончились, и они оказались перед мостом, который перекинулся через пропасть. Ей всегда казалось, что гора в этом месте раскололась надвое, оставив зияющую бездну.

За мостом стоял Замок Волшебника, построенный прямо в теле внушительной горы. Огромная многоуровневая крепость выглядела угрожающе, словно была готова отразить любую опасность. Она поражала своими размерами, а стены из темного гранита сливались со скалой, на которой стояли. Строение словно было частью самой горы. Сам Замок представлял собой запутанный лабиринт валов, бастионов, башен, переходов, шпилей и мостов, соединяющих различные части.

Полупрозрачные облака задевали высокие шпили и башни, создавая впечатление, что Замок парит в облаках.

На дальнем конце моста виднелась зияющая арка каменного туннеля, который проходил через внешнюю стену Замка. Решетка была поднята.

Кэлен остановила кобылу и осмотрелась. Казалось, вид Замка привел ее в крайнюю степень отчаяния. Они мало разговаривали в последние несколько дней — в основном, потому что Кэлен предпочитала молчать, и все это видели. Когда она остановилась, остальные последовали ее примеру.

Кэлен повернулась в седле и оглянулась на Шейлу.

— Сколько времени осталось до родов?

У колдуньи уже был готов ответ на этот вопрос.

— Исходя из моего опыта, близнецы родятся со дня на день. Трудно сказать, когда именно, но вряд ли пройдет больше трех-четырех дней.

— Ты была до жути молчалива в последние дни, — сказал Ричард. — Что не так?

Кэлен почувствовала наворачивающиеся слезы. Страхи, которые она держала в себе, не давали ей ни минуты покоя и преследовали ее даже во сне. А теперь она понимала, что скоро они претворятся в жизнь.

Ричард отпустил поводья и положил запястья на луку седла. Он оглянулся на спутниц, ожидавших чуть позади.

— Кэлен, что не так? Я знаю тебя и вижу, что ты о чем-то беспокоишься. Это должно быть радостное время — наши дети скоро появятся на свет; мы добрались до Замка, где они будут в безопасности.

Она кивнула, слишком стыдясь своих страхов, чтобы заговорить. Слова Ричарда всколыхнули их заново, и слезы заструились по ее щекам.

Ричард наклонился в седле и заговорил тихо, чтобы их никто не слышал.

— Кэлен, что не так? Мне-то ты можешь сказать.

Кэлен не осмеливалась. Но как она могла молчать? Это были и его дети, дети Д'Хары, в которых нуждается мир. Ведь так?

— Кэлен, пожалуйста, скажи, что тебя беспокоит, — шепотом настаивал он.

Она больше не могла держать это в себе.

— Ты знаешь, что не так. Шота сказала, что один из детей будет монстром. Она видела это в потоке времени. Да, она ошибалась по поводу того, как именно исполнятся пророчества, но ты не хуже меня знаешь, что в итоге они всегда оказывались истинными. Она была уверена в этом пророчестве, оно было предельно ясным. Я очень хочу детей, но боюсь, что один окажется монстром, как ведьма и предсказывала.

Ричард немного расслабился:

— И всего?

— И всего? — Она вытерла щеки от слез. — Это все. Все, чего мы хотели, все, в чем нуждается наш мир, — и одному из них суждено стать монстром, который погубит много жизней.

Он слегка улыбнулся:

— Я не верю в судьбу, как и в слепое следование пророчествам. Ты тоже в это не веришь.

— Это не судьба. Это видение из потока времени. Теперь, когда близится их рождение, я не могу вынести мысли, что мы принесем в мир монстра.

Ричард глубоко вздохнул, размышляя.

— Ты считаешь меня монстром? — наконец спросил он.

— Тебя? — нахмурилась она. — Нет. Причем тут это?

Ричард пожал плечами:

— Даркен Рал был монстром.

— И что?

— Его отец, Паниз Рал, был монстром, как и отец его отца, и так далее. Дом Ралов — целая династия тиранов. Каждый Рал, который становился магистром, был монстром и порождал такого же монстра.

— Причем тут это? — повторила она.

— Я сын монстра. По этой логике я тоже должен быть монстром.

— Но тебя вырастил хороший человек, и ты не уподобился Даркену Ралу.

Ричард подмигнул ей:

— В точку.

Кэлен неуверенно прищурилась:

— К чему ты ведешь?

Ричард улыбнулся:

— Если бы Шота посмотрела в поток времени тогда, когда меня зачали, как думаешь, что она бы увидела? Еще одного монстра. Пророчество во многих отношениях — просто отображение возможностей. Хотя такой исход был возможен, я не стал монстром. Монстры не всегда порождают монстров. Люди становятся злыми в процессе взросления — либо их не так воспитывают, либо им пришлось пережить нечто ужасное и это их изменило. Наши дети вырастут хорошими людьми, потому что мы их такими вырастим.

Кэлен пару секунд смотрела на него.

— Ты в этом уверен?

Его улыбка стала шире.

— Кэлен, если это неправда, то я стал бы монстром, как и все правители рода Ралов. Но я не похож на них, потому что меня воспитал хороший человек.

Она посмотрела на него исподлобья:

— Твой брат был монстром.

Ричард глубоко вдохнул:

— Что есть, то есть. Но вряд ли причина в том, что он родился монстром или ему суждено было им стать. Думаю, он был слаб и не использовал свой разум. Он сделал много неправильных выборов. Его друзья и круг общения поощряли этот неправильный выбор. Можно сказать, они подталкивали его к злу. Но я не думаю, что он был рожден монстром в том смысле, который вкладывала в это Шота.

Кэлен улыбнулась ему и вытерла слезы.

— Ты всегда поднимаешь мне настроение, когда я считаю все безнадежным. Пожалуйста, не прекращай это делать.

Ричард склонил голову:

— Как пожелаете, моя леди. А теперь, позволь отвести тебя в Замок, где ты сможешь родить наших детей.

Кэлен наклонилась к нему и дотронулась до руки.

— Ты будешь хорошим отцом.

Они поехали дальше, а остальные последовали за ними.

Глава 46

Кэлен ехала рядом с Ричардом по каменному мосту и ей казалось, что с плеч свалился тяжкий груз ужаса. Втайне она боялась, что предсказание Шоты о рождении монстра окажется истинным, но не хотела обременять Ричарда своими страхами. Мир казался темным и опасным. Она чувствовала обреченность и не видела выхода.

Ричард заставил солнце снова появиться. Ее настроение улучшилось, ужас сменился радостным ожиданием скорых родов. Предсказания Шоты всегда сбывались, но никогда не приводили к ужасной участи, которую она предрекала. Это предсказание, как и остальные, они могли воплотить так, что все будет хорошо. Ричард ободряюще улыбнулся ей, но она видела в его серых глазах беспокойство о чем-то другом. Он переживал за горожан, ведь рано или поздно Золотая богиня выяснит, где они. Они оба знали, что богиня использует жителей города, чтобы вынудить их сдаться.

С одной стороны, она чувствовала себя ужасно из-за того, что их приход в любимый Эйдиндрил мог привести к гибели множества людей. С другой стороны, если они не укроются в Замке, то их и детей в конце концов выследят и убьют. Если это случится, то все люди в мире окажутся уязвимыми перед Гли и будут истреблены.

Это была извечная дилемма с заложниками, и результат уступок был таков, что Кэлен никогда не соглашалась на переговоры. Каким бы жестоким ни казалось решение пожертвовать заложниками, в итоге это оказывалось полезным для всеобщего блага. Она ненавидела это выражение, которое использовала Шота, но в данном случае такова была жестокая реальность. Поддаться злу означало лишь большее количество смертей.

В Народном Дворце хотя бы были солдаты Первой Когорты, которые защищали людей. И все равно погибли уже слишком многие. Здесь не было таких больших отрядов — только Ричард, а он не мог быть повсюду.

На ум приходило только одно решение — разобраться с Гли при помощи грубой силы. Она понятия не имела, как этого достигнуть, ведь Золотая богиня находилась в другом мире. Даже решив ее убить, они не смогут до нее добраться.

Кэлен улыбнулась, когда Ричард снова посмотрел в ее сторону. Она чувствовала себя лучше после его слов о правильном воспитании детей. Из его уст это звучало разумно.

Пока они ехали по мосту, она поглядывала вниз, где скалы словно уходили в бесконечность. Из трещины в отвесной скале вытекал узкий поток воды, который обычно появлялся лишь на несколько дней после дождя. Падающая вода превращалась в туман до того, как достигала дна пропасти. Под мостом часто проплывали облака, но сегодня их не было.

— Как хорошо оказаться дома, — сказала она Ричарду.

Он кивнул:

— Мы проделали долгий путь.

Это звучало слишком просто по сравнению с тем, через что они прошли после решения покинуть Народный Дворец — Мичек, Шота, битвы с Гли...

Преодолев мост, они быстро поехали по дороге. Когда они уже были почти перед аркой во внешней стене Замка, Кэлен оглянулась на город, по которому так скучала.

У нее перехватило дыхание.

Все услышали ее судорожный вдох и развернули лошадей, чтобы тоже взглянуть. К их изумлению, на мосту, через который они только что прошли, стоял одинокий Гли.

— Добрые духи, — пробормотала Кэлен.

Все остальные направили к ней лошадей, закрыв Кэлен и приготовившись к битве. Крутя головами, они лихорадочно осматривались в поисках других Гли, устроивших засаду перед самым Замком. Морд-Сит сжимали в кулаках эйджилы. Рикка и Кассия, перекинув ногу через шею лошади, спрыгнули на землю, доставая еще и ножи.

В отличие от Шейлы и Морд-Сит, готовых к сражению, Ричард просто смотрел на одинокую темную фигуру на мосту. Кэлен удивилась его безмятежности. Он расслабленно сидел в седле и просто рассматривал создание, которое стояло и смотрело в ответ.

— Что-то отличает его от Гли, которых я видела прежде, — произнесла Кэлен, когда никто так ничего и не сказал. — Или я просто еще не видела, чтобы они стояли на месте так долго.

Шейла хмуро глянула на нее через плечо:

— О чем ты? Чем он отличается?

— Не припоминаю, чтобы у них на макушке был такой зеленоватый отлив.

— Потому что у Гли, которых ты видела, и не было такого отлива. — Голос Ричарда был спокойным и ничуть не взволнованным.

То, как он это сказал, навело Кэлен на мысль, что он уже видел этого Гли.

Она нахмурилась:

— О чем это ты?

В этот момент Гли сделал наистраннейшую вещь. Он чуть расставил руки в стороны, развернув их ладонями вперед, и развел когти. Кэлен увидела перепонки, которых никогда не замечала на когтях других Гли. Затем существо склонило голову. Кэлен, Шейла и Морд-Сит пораженно смотрели на него.

Ричард вздохнул.

— Проклятье, — сказал он сам себе, но Кэлен расслышала.

— Да что все это значит? — спросила она.

Ричард, наконец, отвел взгляд от создания и с сожалением посмотрел на нее.

— Я хочу, чтобы вы все пошли в Замок.

Кэлен нахмурилась еще сильнее:

— Ты знаешь это существо, ведь так? Представить даже не могу откуда, но ты его знаешь.

Снова переведя взгляд на Гли, Ричард кивнул ему.

— Идите внутрь, — сказал он. — Это относится ко всем.

— Ричард, что ты задумал? — Кэлен схватила его за рукав. — Близнецы вот-вот появятся на свет. Ты нужен мне здесь. Нашим детям нужен отец. Не знаю, что у тебя на уме, но по глазам вижу, что это очередная безумная идея.

Когда он снова посмотрел на нее, в его хищном взгляде отразилась железная решимость.

— Я должен покончить с этим.

— Покончить? — Она покачала головой, словно пытаясь разобраться в бессмыслице. — Да о чем ты говоришь?

— Я не уверен, что знаю. — Он перевел взгляд на темное создание. — Ступайте в Замок. Вернусь как смогу. Может, это займет несколько минут... но у меня странное предчувствие, что может потребоваться больше времени.

— Больше? Да объясни же ты! Насколько больше? — Кэлен быстро посмотрела на остальных, а потом наклонилась ближе. — Что ты собираешься делать?

Казалось, Шейлу сейчас хватит удар. Морд-Сит смотрели то на Ричарда, то на Гли, не понимая, атаковать существо или стоять на месте. Жесткий взгляд Ричарда приказывал стоять.

Кэлен снова дернула его за рубашку:

— Ричард, ответь мне. Что ты собираешься делать?

Она хорошо знала этот его взгляд. Свирепое выражение глаз немного смягчилось, когда он повернулся к ней, но не исчезло.

— Пока не знаю. Подозреваю, город скоро будет атакован, и я должен это остановить. — Он поцеловал кончики своих двух пальцев и приложил их сначала к ее губам, а потом к животу.

— Ричард...

Он подобрал поводья своего коня:

— Я должен выяснить, что можно сделать. В противном случае это никогда не закончится и слишком много людей погибнет. Я магистр Рал, правитель Д'Харианской империи. Мой долг — защищать наш народ, и именно это я собираюсь сделать. А теперь идите внутрь. Все. Шейла, я рассчитываю, что ты позаботишься о Кэлен, когда настанет время родов.

— Значит, вас не будет так долго? — спросила колдунья.

— Не знаю. Но если я задержусь, позаботься о Кэлен.

— Конечно, лорд Рал.

Его взгляд соскользнул с Шейлы на Морд-Сит:

— Делайте, как я сказал. Отведите Кэлен в Замок, где она будет в безопасности. Не медлите, идите сейчас же. Обитатели Замка помогут вам защитить Кэлен.

— Только если возьмешь с собой Вику, — сказала Кэлен.

— Это не ему решать, — сказала ей Вика. — Я уже сама все решила. Лучше делай, как он просит, и укройся в Замке. Обещаю, что не оставлю магистра Рала.

Глава 47

Ричард спешился и передал поводья Бердине. Вика соскользнула на землю, и Нида взяла поводья ее лошади. Ричард жестом приказал всем отправляться в Замок. Все понимали серьезность приказа, поэтому неохотно поехали к арке в стене Замка. Он смотрел, как Кэлен в окружении Морд-Сит въезжает в арку. Теперь ей ничто не угрожало.

Перед тем как исчезнуть внутри, она обернулась и в последний раз бросила на него быстрый взгляд. Наконец, она скрылась в туннеле, где с приветствиями ее ожидали люди. Он не видел, кто именно ее встречает, но надеялся, что там есть сестры Света, которые смогут ее уберечь. Он надеялся, что Чейз все еще в Замке. Он определенно защитит Кэлен.

— Магистр Рал, что вы задумали? — спросила Вика. — Мать-Исповедница сказала, у вас безумная идея.

Ричард кивнул, продолжая смотреть в глаза одиночки Гли:

— Она не ошиблась.

— Так в чем заключается безумная идея? — спросила она со страдальческим вздохом.

Он улыбнулся ей:

— Думаю, этот Гли хочет поговорить. Давай выясним, что он хочет нам сказать.

— Гли не разговаривают. Они приходят убивать.

— Моя безумная идея заключается в том, что этот Гли не собирается причинять нам вред.

Она кивнула и тоже посмотрела на существо.

— Действительно, идея безумная. А если вы ошиблись и это ловушка?

— Тогда разберемся с этим.

Вместе Ричард и Вика вернулись по дороге к мосту, настороженно глядя по сторонам. Ричард бросил взгляд на валы и зубчатые стены, которые не мог толком разглядеть снизу, но никого не увидел. Кэлен укрылась в крепости.

Гли неподвижно ждал на мосту. Ричард постоянно скользил взглядом по окрестностям в поисках крупного отряда, но не думал, что на них кто-то нападет. Вика тоже не теряла бдительности, обращая особое внимание на лес, — в отличие от него, она ожидала нападения.

Гли не шевелился и наблюдал за их приближением большими блестящими черными глазами. Время от времени третье веко моргало, увлажняя глаз.

Существо с мягкой и влажной пятнистой черной кожей, лысой головой, большими глянцевыми глазами, двумя маленькими отверстиями вместо носа и хищными когтями выглядело совершенно чуждым на мосту, построенном людьми. Было непривычно видеть Гли таким неподвижным. Существу явно было неуютно, но по какой-то важной причине он преодолел свои опасения.

Ричард остановился перед темным созданием и выставил ладонь назад и чуть в сторону, давая Вике знак, чтобы тадержалась поодаль и не помешала ему достать меч в случае надобности. Он не думал, что меч пригодится, но уже усвоил, что лучше быть готовым действовать, чем потом жалеть.

Гли склонил голову набок и моргнул третьим веком, словно впервые видел лицо Ричарда вблизи. Ему стало неловко, что его изучает столь опасное существо. По крайней мере, Гли не скалился, обнажая острые зубы.

— Меня зовут Санг.

Ричард удивленно моргнул. Гли не говорил вслух, его губы не шевелились, но Ричард четко услышал голос. Он испытал неприятное потрясение от чужого голоса в своей голове.

— Он говорит в моей голове! — ахнула Вика.

— Мы оба его слышим, — негромко подтвердил Ричард и снова посмотрел на Гли. — Как я могу мысленно слышать твой голос, — он постучал пальцем по виску, — если мои уши не слышат ни слова?

Санг наклонил голову в другую сторону:

— Мы так общаемся. Богиня точно так же приходит в разум представителей вашего вида, чтобы посмотреть их глазами и найти вас. С некоторыми из вас она говорила так же, как я с тобой — мысленно. Именно поэтому ты меня понимаешь.

— На это способны все из вашего вида?

— Да. Так мы общаемся друг с другом. Я пытался говорить с обитателями других миров, но их разум не мог меня услышать. Только ты и твой вид способны слышать нас.

— Зачем ты пытался говорить с обитателями других миров? — спросил Ричард.

— По той же причине, по которой говорю сейчас с тобой. Но они не могли услышать меня и ничем не могли помочь.

Ричарду не нравились загадки, но он решил пока не заострять на этом внимание.

— Я уже видел тебя, Санг, — сказал он вслух.

— Да. Я несколько раз наблюдал за тем, как ты сражаешься.

— Почему ты наблюдал, но не участвовал в сражении, как остальные твои сородичи?

— Я тоже Гли, но не такой, как они. Я наблюдал, потому что хотел изучить тебя.

Ричард счел это несколько тревожным, но поверил существу.

— И что ты узнал?

— Я увидел, что ты постиг, как сражаться с Гли. Это непросто, и никому другому не удавалось понять то, что понял ты. Гли очень, очень опасны. Но ты научился эффективно с ними сражаться. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — кивнул Ричард. — Я понял, что их когти, хотя и способны разрывать и убивать людей, на самом деле не предназначены для битвы. Думаю, изначально они были нужны для чего-то другого. Но все равно когти смертельно опасны. Я изучил, как Гли их используют в битве, и понял, как использовать их слабости.

Санг наклонил голову:

— И в чем их слабость?

— Руки очень сильны на близкой дистанции, но не когда им приходится вытягивать их для удара. Плечи и предплечья слабы, когда руки вытянуты. Я изучил их движения и понял, в какой момент Гли наиболее слабы, медленны и уязвимы. Чем дальше им приходится тянуться, тем хуже они могут использовать руки, и тем менее эффективны их удары.

Санг кивнул:

— Твой вид считает нас смертельно опасными, и в большинстве случаев это так, но ты, лорд Рал, намного смертоноснее.

Ричарда смутило, что Санг знает его имя и титул, но это говорило о том, что Санг обменивается информацией с другими представителями вида, что довольно необычно для Гли. Это было мыслящее и рассудительное создание, хотя и очень отличающееся от Ричарда.

— В чем смысл всего этого? — спросил он. — Зачем ты наблюдал за мной?

Санг несколько раз постучал когтями друг о друга, словно что-то демонстрируя. Раздался клацающий звук.

— Мой вид использует когти, чтобы добывать еду. Мы питаемся водными растениями — дрожащими и плавучими водорослями. Перепонки между когтями помогают нам плавать. Также при помощи когтей мы добываем мясных улиток, которые довольно крепко держатся на камнях. Улитки размером с твою ладонь, и их широкая мощная нога сильно присасывается к поверхности. Это очень питательно. Нужно подсунуть острый коготь под широкую невысокую раковину, а потом потянуть, отрывая улитку от камня. Зубами... — Он оскалился, показывая плотные ряды острых белых зубов, — ...мы выскребаем тело улитки из раковины. Мы едим и другие водные растения: восхитительно разнообразные мясистые травы, низкие и густые, которые растут прямо на камнях. Зубами мы отскребаем их от поверхности камня — только так их можно собрать. Мы едим и много других видов улиток, доставая их мясо когтями. Но в основном наш рацион состоит из дрожащих водорослей, плавучих водорослей и мясных улиток. Сколько себя помню, этой пищи всегда было в избытке.

— Но потом что-то произошло, и некоторые из вас распробовали плоть обитателей других миров?

Санг опустил когтистые руки вдоль тела и издал шипение, которое Ричард принял за вздох. Он словно о чем-то сожалел.

— Да. Довольно давно, еще до рождения всех ныне живущих, нас посетила раса из другого мира. Мы подумали, что это боги. Они оставили нам дар, благодаря которому мы можем посещать другие миры, как и они. Путешествуя, Гли нашли другую пищу. Сначала это было удивительное устройство для исследования миров с другими видами съедобных растений. Иногда Гли находили водные растения и улиток, очень похожих на нашу любимую еду, и приносили их нашему молодняку.

Ричард и Вика переглянулись.

— Вы заботитесь о своем потомстве? — спросил Ричард.

— Конечно. Мы любим наш молодняк. Мужские и женские особи вместе заботятся о яйцах и оберегают их, пока они не вылупятся, а потом носят молодняку еду до тех пор, пока те не вырастут и не научатся добывать пищу самостоятельно. — Санг снова склонил голову набок. — Богиня сказала тебе что-то другое?

Ричард обеспокоенно вздохнул.

— В общем-то, нас заставили поверить, что Гли просто воспроизводят потомство, но не испытывая к нему ни любви, ни привязанности. Нам сказали, что вы не образуете пар и не придаете особого значения продолжению рода.

Санг выглядел подавленным.

— Это неправда. Когда мы находим пару, то остаемся вместе на всю жизнь.

Ричард заткнул большие пальцы за пояс и снова мельком взглянул на Вику.

— Богиня убедила нас в другом. Она описала Гли как хладнокровную расу, которую волнует только собирание других миров и охота на иномирцев ради развлечения и пропитания. Она представила все так, что Гли рождены для этой цели, и остальное их не волнует. Она сказала, что даже если богиня состарится и умрет, то ничего не изменится, потому что все Гли одинаковы и взаимозаменяемы. Она сказала, ее смерть неважна — ее место всегда готов занять кто-то другой.

Санг снова с шипением выдохнул:

— Та, кто зовет себя Золотой богиней, лжет так же легко, как дышит. Она делает это, чтобы вселить страх в сердца тех, на кого хочет натравить своих последователей. Они распробовали плоть других созданий, в том числе и твоего вида.

— Вкус людей?

Санг кивнул:

— Вы единственные известные нам мыслящие существа, которые чем-то на нас похожи. Других таких мы пока не нашли. В открытых нами мирах обитают низшие существа вроде насекомых и мелких животных, не способных понимать наш голос. Плавучие водоросли и мясные улитки тоже не могут нас услышать. Богиня и ее последователи с огромным удовольствием охотятся, убивают и поедают представителей твоего вида, и вы нравитесь им больше, чем обитатели других собранных ею миров. Она говорит всем в твоем мире лишь то, что позволит Гли успешно охотиться и убивать. Напуганные создания не могут эффективно отбиваться, и их проще убивать. Она надеялась, что твой вид никогда не узнает о наших слабостях, как сделал ты. Богиня и последователи жаждут плоти более продвинутых существ, чем мясные улитки нашего мира, и это желание лишь усилилось после охоты на ваш вид. Охота стала для многих целью, и они даже не съедают все добытое. Богиня посылает в другие миры воинов только мужского пола, как и я. Они приносят часть добычи своим самкам, молодняку и богине. Некоторым, как и мне, идея поедать мыслящих разумных существ кажется не только неправильной, но и отвратительной. Приспешники богини не слушают наши возражения. Как ты уже сам видел, они ушли на сторону насилия и теперь едят только твоих сородичей. Они даже готовы применить насилие к себе подобным, чтобы удержать власть и продолжить потакать своим желаниям.

Ричард расстроился, узнав, сколько из ранее известного оказалось неправдой. Это все меняло.

— Я заметил, что ты отличаешься от других Гли зеленоватым оттенком кожи, особенно заметным на макушке.

Санг кивнул:

— Это из-за растений, которыми мы питаемся, — они имеют такой же переливчатый зеленый оттенок. Гли, которые едят плоть созданий других миров, особенно твоего, больше не употребляют пищу нашего мира и утратили этот окрас.

Это объясняло уникальный оттенок кожи Санга.

— Рад, что не все Гли хотят нас съесть. Я бы предпочел сотрудничать с тобой и тебе подобными.

— То же могу сказать о себе и своих сторонниках. Вы первые существа, которые стали сопротивляться, но это еще больше будоражит последователей богини. Среди вашего вида ты лучше всех сражаешься с Гли и убиваешь их. Я уже очень и очень давно надеюсь отыскать такого, как ты.

— Ради чего?

— Чтобы ты помог нам убить богиню, разумеется.

— Разумеется, — сказал Ричард.

Глава 48

— Золотая богиня умна, хитра и знает, как привлечь последователей. Она ценит свою силу и требует преданности от последователей; ей льстит, что они готовы ради нее на все — даже умереть. Ты знаешь, многие уже погибли ради нее. Пока мы говорим, армия Гли готовится прийти сюда и убить живущих здесь людей. Те, кто придерживается рациона, основанного на изобилии нашего прекрасного удивительного мира, различными способами показывали остальным, что они не правы. Но они считают нас слишком слабыми и трусливыми для охоты на твой вид. Они больше наслаждаются своим превосходством над твоим видом, чем вкусом плоти. Точно так же богиня упивается властью над своими последователями. После всех попыток урезонить богиню и ее последователей мы поняли, что не существует способа заставить их свернуть с нового пути. Если их не остановить, она позволит Гли охотиться здесь до полного истребления людей. Они считают уничтожение твоего вида своей целью и достижением. Находя новые миры для охоты, особенно этот, богиня усиливает свою власть.

Ричард пристально посмотрел в большие блестящие черные глаза:

— С какой целью ты мне все это рассказываешь?

— Чтобы твой и мой виды выжили, их надо остановить. А для этого нужно убить Золотую богиню. Другого пути нет.

Ричард чуть отстранился, пытаясь понять, насколько правдивы слова Санга. Возможно, в мире Гли идет борьба за власть, и Санг столь же кровожаден, как богиня. Может, он хочет вызвать у Ричарда симпатию, чтобы тот помог устранить противоположную сторону.

Возможно даже, что Санг хочет завоевать доверие Ричарда и устранить его, выполняя поручение богини.

С другой стороны, слова Санга походили на правду. Если он не врет, это может стать ключом к победе над угрозой, которую Ричард считал непобедимой. Эта угроза способна уничтожить всех людей.

— Нам говорили, что богиня — лишь одна из вашего вида, которая заняла этот пост, как и ее предшественники. Если ее убьют, на ее место придет кто-то другой, а потом еще кто-то, и так далее. Ее смерть не остановит это безумие.

— Это правда, — не колеблясь, ответил Санг, — если убить богиню, то ее последователи могут не остановиться. Охота и убийства дали им почувствовать вкус власти, поэтому появится другой лидер. Если б ее смерть могла остановить войну с другими мирами и прекратить ее влияние на наш вид, мы давно попытались бы убить ее сами. Но она очень сильна, очень многие верят в нее и выполняют ее приказы. Она учит, что, поедая плоть разумных существ вроде вас, они обретают их силу и мудрость, переходят на новую ступень. Наша традиционная пища — плавучие водоросли и мясные улитки — не дают им острых ощущений. Охотясь, они получают шанс стать чемпионами по убийствам. Чемпионы в особом почете у богини. Если ее убьют, кто-то из них захочет занять место. Мы никогда не сможем остановить их, ведь у нас нет боевых навыков, а последователи богини научились драться и обрели жестокость. Но если богиню убить и нанести достаточно серьезный урон ее последователям на их земле, то они впервые испугаются за свою жизнь, за свой мир, за потомство и смогут вернуться на традиционный путь, которому мы следовали столько, сколько себя помним.

Ричард пару мгновений разглядывал безэмоциональное лицо Санга.

— А возможно, что после смерти богини и части ее последователей они все равно будут верить в собирание других миров и охоту. Наберут новых воинов и продолжат вести дикий образ жизни.

— Да, это верно, — кивнул Санг. — Поэтому важно не только убить богиню и достаточное количество ее воинов — а на это способен только ты, — но и сделать кое-что еще.

— Что еще потребуется? — задумался Ричард.

— Нужно раз и навсегда уничтожить устройство, которое позволяет им ходить по мирам. Если они лишатся возможности охотиться в других мирах, то не смогут привлечь новых сторонников.

Ричард почувствовал, как мурашки побежали по его рукам к затылку. Ему не нравилась идея становиться наемным убийцей. Он вспомнил, как Зедд говорил ему, что если он возьмет меч, то не станет убийцей. Волшебник говорил, что Ричард может стать тем, кем захочет. И мир, и сам Ричард сильно изменились с тех пор, как он принял этот клинок. Теперь он понимал, что бывали времена, когда было необходимо покончить со смертельной угрозой, и убийство часто было единственным способом. Разница между ним и его врагами была в том, что они, как богиня и Гли, убивали, потому что хотели этого; он убивал потому, что это был единственный способ выжить и остановить убийства.

— Полагаю, ты попросишь меня отправиться в твой мир и убить богиню и достаточное количество ее последователей, тем самым лишив их уверенности.

Санг склонил голову:

— Да. Все именно так.

— Допустим, я согласился. Если я пойду в твой мир и смогу выполнить просьбу, то ты вернешь нас сюда, а затем уничтожишь устройство?

— Нет, — сказал Санг, горестно качая головой. — Ты должен уничтожить устройство своим оружием.

— Как я могу уничтожить устройство, сути которого даже не понимаю?

— Мы не можем его разрушить — в нашем мире нет ничего достаточно мощного. — Когтем Санг указал на левое бедро Ричарда. — Я видел, как ты используешь это оружие и как оно творит вещи, в которые мне трудно поверить. Я видел, что оно способно на то, на что не способно ничто другое. У нас нет ничего подобного. Я верю, что только это оружие может уничтожить устройство.

Внутри Ричарда начала подниматься волна страха.

— Если я соглашусь пойти в твой мир, смогу одержать победу над Золотой богиней и ее последователями, а потом уничтожу устройство, позволяющее им посещать другие миры, то как я вернусь домой, в свой мир?

Санг снова неохотно покачал головой:

— Никак. Без устройства ты не сможешь вернуться.

Глава 49

Ричард сглотнул, пытаясь увлажнить внезапно пересохший рот и надеясь, что не совсем верно расслышал Санга.

— Хочешь сказать, я не смогу вернуться в свой мир? Никогда? У меня не будет пути обратно?

Санг печально кивнул:

— Да. Мне жаль. Как только уничтожишь устройство, ты не сможешь вернуться. Мне жаль, но это единственный способ.

Ричард замотал головой, не желая верить, что ему придется остаться в мире Санга.

— Я не знаю, смогу ли оставить свой мир ради твоего, сражаться за твоих сторонников, которые не могут — или не хотят — делать этого, и в случае успеха лишиться возможности вернуться домой к своей супруге, к своему потомству, к своему народу. Ты просишь слишком много.

— Прости, но другого пути нет, — сказал Санг. — Впрочем, ты будешь сражаться не только за подобных мне, но и за свой мир.

Ричард недоверчиво заморгал:

— Я не знаю, смогу ли жить в твоем мире.

— Могу сказать, что ни один из собранных богиней миров не может сравниться по красоте с моим родным миром. Твой мир очень сухой и суровый. Мой — изобильный, теплый и прекрасный, он лучше всего, что тебе доводилось видеть.

Ричард был вынужден сдерживать нарастающий гнев. Это не было чем-то личным. Санг пытался найти способ прекратить кровопролитие, даже если предложенное им решение было неприемлемым.

— Неважно, насколько он красив, это не мой дом. Все, кого я люблю, находятся в этом мире.

Санг склонил голову набок:

— Но это такое сухое место. Я не знаю, как вы вообще здесь выживаете. Придя сюда, мы столкнулись с множеством проблем из-за сухости. Нам приходилось обмазывать себя желе из растения скрам, чтобы кожа оставалась влажной. Иначе она высыхает, трескается, кровоточит, и мы погибаем.

Это объясняло влажный вид их кожи и студенистую массу, которая капала с Гли.

— Санг, я не уверен, что могу согласиться оставить все и всех, что у меня здесь есть, и никогда не вернуться. Может, ты знаешь, что мое потомство вот-вот появится на свет.

— Я знаю о скором рождении твоего потомства. Пожалуйста, поверь, я понимаю твое нежелание, — сказал Санг, и его голос звучал искренне. — Если бы ситуация была обратной, я не знаю, смог бы остаться жить в твоем мире и никогда не вернуться в свой. — Он указал на Вику. — По крайней мере, с тобой будет эта самка.

— Этого недостаточно, и это не решение. — Ричард указал на Замок: — Моя супруга там.

— Мне жаль. Я действительно хочу, чтобы мой вид вернулся на свой путь и больше не мог нападать на другие миры. Но важнее то, что это единственный способ выжить для твоего вида. Пока мы говорим, Золотая богиня готовится отправить сюда огромное войско Гли, чтобы они убили всех живущих под горой. Она хочет, чтобы никто не выжил в наказание за то, что ты укрылся в магическом месте, а не сдался ей. Когда все будет кончено, она отправит свою орду в другие места твоего мира. Они будут охотиться, пока не истребят вас. Эти атаки не будут похожи на те, что ты уже видел. Она начнет массовые нападения в разных местах одновременно. Богиня знает о твоей магии и боится ее, а еще она знает, что когда ты укроешься в магическом месте, то она не сможет дотянуться до тебя, до твоей супруги или до твоих еще не родившихся детей. Но она знает, что если ты спрячешься там и не сможешь сражаться — или не сможешь сражаться во всех местах твоего мира одновременно, — то она и ее войска не встретят достойного отпора. Конечно, кто-то будет отбиваться, но Гли только раззадорятся. Люди не смогут выстоять, их усилий будет недостаточно для выживания твоего вида. Богиня знает, что твоя магия защищает магию этого мира. Если твое потомство будет жить, то их магия продолжит твое дело. Но если ты спрячешься и защитишь их, застряв в этом укрытии, богиня и ее последователи смогут безнаказанно наводнить этот мир для охоты и истребления. В итоге останешься только ты и горстка людей, спрятавшихся в крепости магии. Ты сможешь сохранить магию твоего мира ради этих немногих людей, но все остальные погибнут. Твой мир станет мертвым.

Ричард глянул на Вику. Когда она в полной мере осознала, что уготовано их миру, ее лицо несколько побледнело. На них надвигалась настоящая катастрофа, которая станет концом для всех и вся.

Санг прав. Даже если они останутся и будут сражаться, они не смогут биться в каждом городе, поселке или деревне мира одновременно. Может, он безумно успешно сражается с Гли, но он лишь один человек в одном месте, и не может противостоять всем им.

— К сожалению, я не предлагаю возможности вернуться к людям, которых ты любишь, — продолжил Санг. — Как только уничтожишь устройство, ты не сможешь вернуться домой. Но я даю возможность уничтожить угрозу, которая нависла над твоим миром. Ты видел, что они уже сделали, скольких убили и на что способны. Они не знают пощады и не остановятся, если не пойдешь со мной и не остановишь их, а потом не уничтожишь устройство. Ты можешь сделать это только в моем мире. Я предлагаю тебе возможность спасти жизни тех, кого любишь, и жизни всех остальных в твоем мире. Я не обманываю; это все, что я могу предложить. Понимаю, на какую жертву тебе предстоит пойти, но ты должен решать сейчас. Скоро они придут, и станет слишком поздно.

Глава 50

Ричард застыл от ужаса при мысли, что больше никогда не увидит Кэлен. Она была для него целым миром. Он никогда не увидит их детей, не сможет воспитывать их и смотреть, как они растут. Никогда не увидит, как они живут той жизнью, ради которой они с Кэлен так упорно сражались.

Он никогда не увидит особенную улыбку Кэлен и ее прекрасные зеленые глаза.

Прежде Ричард никогда не испытывал такого страха и неуверенности. Но страх помог ему понять, что отказ будет означать конец для его мира, конец для мира Кэлен и его детей. Если он не воспользуется шансом, как он сможет посмотреть в глаза Кэлен? Она будет знать, что он мог предотвратить гибель людей, но даже не попытался.

Ричард оглянулся на Вику:

— Что думаешь?

Она выгнула бровь:

— Вы магистр Рал. Вы заботитесь обо всех в этом мире, иначе не пожертвовали бы столь многим, чтобы завоевать свободу для каждого. Вы долго сражались за тех, кто от вас зависит — потому что вы заботитесь о них. Я знаю, что вы пойдете туда, и никакие мои слова не смогут вас остановить. Почему вы вообще меня спрашиваете? Я иду с вами, и это не обсуждается. Я буду сражаться с вами бок о бок в том мире точно так же, как в этом.

Ричард сглотнул, кивая. Конечно же, она права. Она тоже пожертвует всем, что знала, пожертвует своим будущим.

Он гипотетически обдумывал идею о том, чтобы не идти с Сангом, отчаянно пытаясь придумать другое решение, но глубоко внутри, как и сказала Вика, знал, что выбора нет. Был только один способ покончить с угрозой. Он должен идти, и неважно, чего это будет ему стоить.

Жизни всех в Д'Харианской империи зависели от него. Он хотел, чтобы люди жили свободно и мирно. Благодать содержала в себе каждую из этих жизней, и она должна была существовать и дальше. Дело было не только в титуле магистра Рала и его обязанностях. Ричард искренне желал, чтобы люди могли жить так, как они хотят, могли осуществить свои надежды и мечты. Если он не сделает этого, их ждет только ужас и смерть.

Впрочем, у него было полно вопросов. Некоторые, как он знал, не имели ответов, но лишь некоторые.

— Как ты добрался сюда из своего мира? Тебе пришлось использовать устройство, о котором ты говорил? Разве оно не охраняется последователями богини? Это же их путь к другим мирам.

— Устройство в высоком месте, где очень сухо, — сказал Санг. — Никто его не охраняет, потому что оно используется только богиней и ее последователями. Только они желают ходить по мирам, поэтому нет смысла мучиться в таком сухом месте, если не собираешься использовать устройство. Они знают, что его не уничтожить, поэтому не видят причин охранять. Кроме них, только я использовал устройство. Я ходил в другие миры, которые они грабили, в попытке найти помощь. Но я никого не находил, пока не увидел, как ты сражаешься. Я приходил сюда, чтобы наблюдать за тобой и увидеть, способен ли ты остановить все это. Наконец я понял, что ты тот, кто мне нужен.

— Так ты просто поднялся к устройству и пришел сюда?

— Да.

Ричард пришел к выводу, что в этом есть смысл.

— Но в этом мире нет устройства, как и в других мирах, которые богиня считает охотничьими угодьями. Как ты возвращаешься в свой мир?

— Это трудно объяснить.

— Постарайся.

— Ты видел, как Гли исчезали, когда опасались смерти? — спросил Санг.

— Да. Они словно превращались в угольные штрихи, а потом исчезали. Мы пришли к выводу, что они возвращались в свой мир.

— Так и есть, — кивнул Санг. — Когда устройство куда-то нас отправляет, оно создает связь с нашим разумом. Поэтому, когда я захочу вернуться, устройство узнает о моем желании и притянет меня к себе. Именно это и происходило с Гли, исчезновение которых вы видели.

Ричард уловил общую суть, но по-прежнему не понимал, как это работает. Походило на магию — могущественную, продвинутую и непостижимую.

Санг уловил затруднения Ричарда и лениво защелкал когтями, придумывая более доходчивое объяснение.

— Мы соединены с устройством путеводной нитью, которую оно создает, когда отправляет нас в другой мир. Вообрази, что идешь по опасному водоему и вдруг захотел вернуться на берег. Ты кричишь, и остальные вытягивают тебя на берег при помощи веревки. Примерно так же устройство тянет и нас.

Ричард задумчиво кивнул, не полностью удовлетворенный ответом.

— То, чего вы от меня ждете, будет не так просто сделать. Если я соглашусь пойти, твои последователи будут сражаться, чтобы победить богиню и ее вид?

Санг долго смотрел на него.

— Не могу сказать наверняка. Мы не воины.

— Это касается их мира и их образа жизни, — заметил Ричард с нарастающим чувством злости и разочарования.

Санг кивнул:

— Ты великий лидер своего мира. Лидерами становятся те, кто способен убедить других идти за собой. Богиня в этом плане похожа на тебя. Хотя мои союзники не воины, я верю, что они захотят следовать за тобой. Как минимум, они могут помочь тебе другими способами — например, отвести тебя к богине и ее сторонникам.

— Мне нужно больше, чем указание дороги. — Ричард задумчиво барабанил пальцами по рукояти меча. — Кажется, я понял, каким образом ты возвращаешься в свой мир. Но как туда попасть мне и Вике? У нас нет связи, нет путеводной нити, как ты ее называешь. Устройство не притянет нас.

— Это самая простая часть. Однажды вернулись раненые Гли, которые подтвердили нашу теорию. Они напали на вас, и женщина, которая была с тобой, создала змей при помощи магии. Мы не боимся змей в нашем мире, но змеи из твоего мира убивали Гли своим ядом. Змеи, впившиеся в плоть, не отпускали, Гли запаниковали, воззвали к путеводной нити, и устройство притянуло их. Нужно было лишь подумать о желании вернуться, и устройство вернуло их в наш мир.

— Так что за теория?

— Когда они вернулись, змеи все еще крепко держали их. Это подтвердило нашу теорию о том, что если я буду держать что-то в твоем мире, то оно вернется вместе со мной. Я лично проверил это, взяв камень — и он оказался в моем мире. Это же было подтверждено, когда Гли возвращались с частями тел людей, чтобы накормить Золотую богиню и свое потомство, а также убедить других Гли присоединиться к ним.

Перед глазами Ричарда возникло четкое воспоминание о расчлененных телах в нижних пределах Народного Дворца.

— Значит, если мы будем держаться за тебя, то отправимся с тобой в твой мир? Думаешь, это действительно так просто?

— Да, — кивнул Санг.

Ричард ненадолго задумался. Он не мог представить устройство с такими возможностями. Впрочем, когда-то он сам отправил людей, не желавших жить в мире магии, в том числе свою сестру, в лишенный магии мир. Он использовал устройство, совершившее перемещение звезд и отправившее целый мир в другое место на небе. Он имел дело со шкатулками Одена и машиной предсказаний, которые обладали непостижимой силой, властью над миром жизни и миром смерти, поэтому решил, что устройство Гли могло существовать. Он не знал, откуда взялись подобные устройства и кто их создал. Судя по всему, их могли создать сами боги.

Он посмотрел на Вику, но та просто пожала плечами.

— Если я соглашусь на эту безумную идею, что нам делать? Нужно просто держаться за тебя?

— Тут нечто большее, — сказал Санг, и долго смотрел на Ричарда с тревогой в больших черных глазах. — Нас не просто притянет путеводная нить. Есть кое-что еще.

— О чем ты?

— Мы должны пойти во тьму.

Глава 51

Ричард нахмурил брови:

— Во тьму?

Санг снова кивнул:

— Боюсь, это единственный путь.

— Не понимаю. Что значит, нам придется пойти во тьму?

Санг тревожно посмотрел в сторону, словно снова видел место, которое его пугало.

— Я не могу описать это по-другому, — наконец сказал он, посмотрев сначала на Вику, а потом на Ричарда. — Я не могу объяснить это так, чтобы вы действительно поняли. Могу лишь сказать, что мы должны пойти во тьму. Это происходит, когда мы используем устройство. Когда вы испытаете это сами, то поймете, узнаете значение этих слов. Если вы там не были, то не способны понять.

— Во тьму, — сказал Ричард, пристально глядя на Санга.

— Во тьму, — кивнул он. — Я действительно могу описать это только так, но слова пусты. Тьма — это нечто такое, с чем вы никогда не сталкивались. Она словно поглощает. Это падение во тьму, и оно... пугает. Ты думаешь, это никогда не кончится и падение бесконечно. Каждый раз, когда иду во тьму, я боюсь навсегда остаться там.

Ричард задумался, не похожа ли эта тьма на преисподнюю.

— Выходит, мы рискуем потеряться во тьме? — спросил Ричард. — Ведь мы не привязаны к устройству путеводной нитью.

Гли склонил голову:

— Чтобы найти искомое, иногда приходится идти во тьму; всегда есть риск потеряться в ней.

Ричард подумал, что это довольно расплывчатый философский ответ, который не сообщает ничего конкретного. Он переглянулся с Викой. Конечно, он бывал в мире мертвых. Если на то пошло, он по-настоящему умер, а потом сумел воскреснуть. В каком-то смысле, его притянула обратно связь с теми, кто еще был жив. Он побывал в вечной тьме, и некое подобие путеводной нити вернуло его оттуда.

Он не мог представить места темнее, чем преисподняя, но судя по словам Санга, его тьма была темнее даже мира мертвых. Впрочем, вряд ли Санг видел преисподнюю, чтобы судить о разнице.

Вика бывала на пороге этого мира и заглядывала в темный мир мертвых. По затравленному выражению в ее глазах он понял, что она вспоминает пережитое.

— Чем дольше раздумываешь, — продолжил Санг, — тем больше риск, что Гли придут к устройству и отправятся сюда, и тогда их будет уже не остановить. Если будем медлить, то тебе придется сражаться с ними, будучи дезориентированным после перехода из тьмы в мой мир. Это не приведет ни к чему хорошему. Мы трое погибнем раньше, чем сможем убежать.

Ричард знал, что Санг прав. Чтобы на их стороне был элемент неожиданности, нужно отправиться туда, встретиться со сторонниками Санга и придумать план. Чем дольше он размышляет, тем больше риск, что богиня и ее орды прибудут в Эйдиндрил первыми.

К тому же, он понятия не имел, как перенесет прибытие в другой мир. Когда он вернулся из преисподней в мир жизни, ему было очень трудно собраться с мыслями. Свет, цвета и звуки сперва ошеломили его. Но это звучало куда хуже. Ричарда парализовал страх. Не только страх перед тьмой, — хотя если бы он знал, что это такое, он мог бы бояться еще больше, — но и страх оставить всех, кого он любил.

Он боялся никогда больше не увидеть Кэлен. Он просто не знал, сможет ли отважиться на это поистине самоубийство.

— Если откажешься, — сказал Санг, — я не стану винить. Не знаю, смог бы я отправиться в твой мир без шанса когда-либо вернуться. Но если хочешь воспользоваться возможностью спасти своих людей, то сейчас самое время.

Ричард собрался с духом. Он закинул лук на одно плечо, а мешок — на другое. Вика тоже взяла свой мешок.

Наконец, Ричард протянул левую руку и крепко взялся за правое плечо Санга. Его кожа была холодной, мягкой и влажной; она больше напоминала кожу саламандры, чем человека. Ричард оглянулся на Вику. Когда их взгляды встретились, каждый из них положил руку на плечо другого; затем она положила правую руку на левое плечо Санга.

Санг положил когтистые руки им на плечи, и они объединились в круг из трех элементов — важный компонент Закона девяток, напомнил себе Ричард. Он надеялся, эта дополнительная частичка магии поможет им с Викой пережить пребывание во тьме.

— Давай, — сказал Ричард. — Дергай за путеводную нить.

Глава 52

Сказав это, он подумал о Кэлен и пожалел, что не может забрать слова обратно. Но он должен быть сильным, чтобы Кэлен и все остальные получили шанс жить свободно от Гли. Да и поздно было что-то менять.

Все вокруг — каменный мост, лес, Замок Волшебника и Эйдиндрил — начало превращаться в штрихи. Только Вика и Санг выглядели реальными.

Сам воздух оказался прорезан полосами пустой тьмы, словно ткань мира жизни распадалась. Мир быстро растворялся в штрихах по мере того, как дыры превращались в пустоты в самой реальности.

Эти пустоты резко расширились.

Свет, звуки и все другие составляющие мира словно оказались высосаны и вырваны из существования. Осталась лишь вселенная из ничего. С ним не было даже Санга и Вики.

Он был совершенно один, и тьма поглощала его. Он словно споткнулся в кромешной ночной темноте и упал с обрыва. Ричарду казалось, что он без конца падает. Он ожидал удара о дно или чего-то другого — ведь невозможно падать так долго, ни во что не врезавшись. Его мускулы напряглись, нервы горели от мучительного ожидания сокрушительного удара.

Это пугало. Каждая секунда беспомощного падения во тьму представляла собой вечность ужаса. Страх удариться о дно — или падать вечно — стал всепоглощающим.

Ричард старался отвлечься от паники. Он пытался разглядеть свою руку, но не мог. Пытался дотронуться до лица, но не ощутил ни руки, ни лица. Он ничего не чувствовал.

Он постарался сосредоточиться на происходящем и вскоре понял, что на самом деле не падает. Когда он сконцентрировался и начал осмысливать чувства или их отсутствие, то осознал, что тут нет ни низа, ни верха, ни жары, ни холода, ни света — вообще никаких ощущений. Полное и абсолютное отсутствие ощущений. Здесь были лишь его мысли.

Ричард не мог ощутить ничего, что заставляло бы чувствовать себя живым: ни сердцебиения, ни дыхания, ни другого подтверждения его существования. Он не существовал, а лишь помнил, что когда-то существовал. Он с трудом помнил о своем мире. Он абсолютно не мог контролировать происходящее. Чтобы чувство небытия не захлестнуло его, Ричард заставил себя расслабиться и постарался ни о чем не думать.

Он потерял счет времени и начал ощущать знакомую бесконечность преисподней. Это место тоже было темнее самой тьмы и тоже бесконечно. Но эта тьма была не столько физическая, сколько внутренняя, и в этом было ее отличие от тьмы подземного мира. К ощущению пребывания в мире мертвых добавлялась пустота самого существования. Единственное, что еще осталось — его мысли.

В преисподней хотя бы были созвездия душ, через которые он мог заставить путешествовать свою. Здесь некуда было путешествовать, и он не мог никуда отправиться. Не было даже самого понятия «здесь».

Вдруг все закончилось и существование обрушилось на него со всех сторон. Он ощутил вес тела и твердую землю под ногами. Он открыл глаза и увидел вокруг исчезающие штрихи. Ричард оказался в странном пустынном мире. Тяжелые облака всевозможных оттенков темно-красного становились темнее и плотнее к низу. Красноватые скалы напоминали башни с невероятными очертаниями — видимо, форму им придал горячий влажный ветер. Низкие грязно-красные облака больше походили на дым.

Все имело зловещий красный оттенок. Ричард словно смотрел на мир через кусок красного стекла.

Он засомневался, не были ли его глаза или мозг повреждены в ходе путешествия. Может, они работают неправильно, и в результате он видит все в красном цвете.

Он глубоко вдохнул. Воздух был влажным и теплым. По сравнению с воздухом его мира этот был тяжелым, насыщенным и неприятным, даже густым. Он понял, почему Санг называл его мир сухим. Мир Гли был удручающе вязким, клейким и влажным. Ричард уже мечтал о сухости.

Они стояли на песчаном участке, который напоминал ему пятачок белого песка в Саду Жизни в Народном Дворце. Но песок здесь выглядел белым только по сравнению со всем остальным. Высокие гладкие скалы создавали ощущение, что они находятся в жутком храме из камней, выточенных ветром и погодой. Удушливый ветер завывал между изгибами странных камней.

Вика и Санг все еще держались за его плечи. Ему лишь казалось, что во тьме он был совершенно один. Другие двое всегда были рядом, просто он не ощущал их присутствия.

Наконец, они с Викой отпустили друг друга и выпрямились. Взглянув на ее лицо, он понял, что по пути в этот красноватый ветреный мир она пережила то же, что и он. Ричард позволил своей руке соскользнуть с плеча Санга, наклонился к Вике и прошептал:

— Какие цвета ты видишь?

Она осмотрелась:

— Все кажется красным. По крайней мере, моя одежда правильного цвета.

— Так и есть, — кивнул Ричард.

Облака между красноватыми скалами подсказали ему, что они находятся где-то на высоте. Земля за краем обрыва была скрыта клубящимися облаками, быстро проплывающими мимо.

— Идем, — сказал им Санг. — Мы должны уйти из этого сухого места до того, как придут другие.

Он повернулся и пошел между столбами из слоистой породы различных оттенков коричнево-красного — ветер будто выточил мягкий камень, создав сглаженные впадины и скругленные углы. На этих камнях было трудно сфокусироваться.

Они находились на высокой горной террасе, абсолютно лишенной растительности. Санг сказал, что место сухое. Ветер нес с собой много влаги и издавал призрачное завывание, проходя между причудливыми каменными столбами. Видимо, этот воздух был недостаточно влажным для Гли.

Попытки сфокусировать взгляд на этом красном мире причиняли головную боль. Песок под ногами был наименее красным предметом из всего вокруг.

— Это мой родной мир, — сказал Санг, махнув рукой. — Мы благополучно прибыли в родной мир Гли. Теперь нужно спуститься.

Глава 53

— Где устройство? — спросил Ричард, хватая Санга за руку и не давая уйти. — Это оно?

Санг остановился и посмотрел, куда указывает Ричард: на краю песчаного участка стоял предмет, совершенно чуждый ветреной местности с органичными формами, — прямоугольный камень. Каждая его сторона была длиной с руку Ричарда от плеча до кончиков пальцев, а высота – по грудь. Верхняя грань была наклонной, и с другой стороны песчаного участка можно было бы разглядеть ее.

Камень казался гладким, но не таким, как каменные столбы вокруг. Этот предмет был правильной прямоугольной формы, все его стороны были прямыми. Поверхность была гладкой, но не отполированной, как камень во дворцах.

Из-за вездесущего красного отсвета было трудно сказать, какого цвета камень на самом деле, но Ричард предположил, что в его мире он был бы тускло-серым. На поверхности были какие-то отметины. Ричард стоял слишком далеко, чтобы разглядеть их, но видел, что они занимают всю поверхность.

Ричард задумался, не достать ли меч, чтобы уничтожить устройство до того, как богиня отправит новых Гли в его мир.

Словно прочитав мысли, Санг настойчиво замахал руками:

— Поторопись. Сейчас мы должны уйти и встретиться с моими сторонниками. Я говорил им, что попробую привести тебя сюда. Они нас ждут.

Ричард и Вика последовали за Сангом, который быстро зашагал по лабиринту причудливых столбов вокруг белого песка. Как только они прошли через извилистые проходы в каменных стенах, спуск стал очень крутым. Они шли по подобию тропы среди леса камней. Грубые ступени были высечены прямо в мягкой скале. Внизу Ричард видел плотное одеяло облаков, закрывавшее далекую землю.

Спускаясь с площадки, на которой стояло устройство, они постепенно погружались в темно-красные облака. Видимость становилась все хуже. Подобно облакам в горах мира Ричарда, которые вблизи оказывались густым туманом, эти облака тоже превратились в туман — только грязновато-красный.

Чем дальше они шли, тем влажнее становился туман. В какой-то момент туман превратился в морось, но рубашка Ричарда и так уже была мокрой от жары и влажности.

Вика расстегнула несколько кожаных ремешков на вороте, открывая шею. Кожаная форма не подходила для этого места, хотя красный цвет прекрасно сочетался с местностью. Алая кожа ярко выделялась на фоне темно-багряного мира.

Санг явно испытал облегчение, когда на них начал литься дождь. Запястьями он растер по телу воду, наслаждаясь влажностью, по которой так долго скучал. Он оглянулся на спутников и разомкнул губы, обнажив зубы.

Вика посмотрела на Ричарда, не понимая, что это значит.

— Думаю, он улыбается, — прошептал он.

Она посмотрела на него с молчаливым недоверием.

Если это и правда была улыбка, то самая гротескная из всех, что Ричарду доводилось видеть.

Примерно через два часа быстрого спуска по рыхлым осыпающимся склонам, уступам и каньонам с высокими стенами, а потом снова по скалам, но уже более твердым и острым, они вышли из облачности, скрывавшей странный мокрый мир. Насколько хватало глаз, земля была относительно ровной. Гористая местность осталась за спиной. Туман и дождь размывали линию горизонта, но Ричард не мог разглядеть ни холмов, ни гор в том направлении.

Между заболоченными участками росла низкая трава; изредка попадались довольно высокие растения, напоминающие пышный папоротник. Небольшие скругленные камни покрывали землю там, где она была свободна от воды и растительности. Кое-где виднелись валуны, на которые можно было сесть. Камни усеивали почти всю сушу. Некоторые водоемы вдалеке выглядели большими, но лужицы вокруг Ричарда и его спутников больше напоминали болота, только без деревьев.

Вдали виднелись необычные деревья с длинными и кривыми голыми стволами. На вершине каждого дерева было плотное скопление листьев. Редко растущие деревья словно маршировали по земле под облачным красным небом. Ричарду довелось повидать немало странных деревьев, но эти не шли с ними ни в какое сравнение.

Стаи птиц носились по воздуху, словно потоки в бурной реке. Когда некоторые из них оказались достаточно близко, Ричард увидел, что это не птицы, а большие летучие мыши.

Спустившись на равнину, Санг вошел в первый же водоем и шагал до тех пор, пока вода не достигла его шеи. Ричард увидел несколько змей под поверхностью воды. Санг с наслаждением поплыл.

— Санг! В воде змеи! — встревоженно крикнула Вика.

Санг неторопливо остановился и повернулся.

— Не переживай. Змеи дружелюбны.

— Дружелюбны? А вдруг они тебя укусят? — спросила она.

— Они едят мелких насекомых. Они не кусают нас и, в отличие от змей вашего мира, не ядовиты. Единственные животные, которые иногда нападают на нас — кабаны. Они большие и злые, и иногда даже убивают Гли.

— Кабаны? — спросил Ричард. — Значит, у вас водятся дикие кабаны?

— Они живут в грязи, — Санг махнул рукой куда-то вдаль, — но иногда нападают на нас. Они опасны. Они большие, с толстой шкурой, которую не могут прорезать наши когти, и острыми клыками, которые больше наших когтей. Мы всегда должны высматривать диких кабанов, когда не находимся вводе. Они любят грязь, но не подходят к воде.

Возле берега Гли принялся выкапывать водные растения с круглыми клубеньками по всей длине. Они были болезненно зеленого цвета с легким радужным отливом. Набрав целую охапку растений, Санг со шлепком бросил их на камни.

— Плавучие водоросли, — сообщил он.

Освободив руки от добычи, он начал когтями отдирать большую плоскую улитку от камня на мелководье.

— А это мясная улитка, — заявил он, продолжая отковыривать ее от камня. — Я хочу, чтобы вы попробовали нашу восхитительную еду.

Ричард думал о том, что запах здесь не самый приятный, как и во всех болотах, хотя и не совсем отвратительный.

Вика окинула взглядом странный и непривлекательный красноватый пейзаж, а потом посмотрела на Ричарда и сказала так, чтобы не слышал Санг:

— Он прав. Это место — настоящий рай.

Ричард едва сдержал смех.

— Санг, — сказал он. — Мы сейчас не голодны. Да и времени на это нет. Нужно остановить богиню, пока она не отправила полчища Гли убивать людей в моем мире. Ты сказал, что среди твоего вида есть те, кто желал меня видеть.

Санг заморгал, глядя на него, а потом вышел на каменистый берег. Струйки болотной воды стекали с его тела, а на плечах повисли тонкие водоросли.

— Да, ты прав. Извини. Просто я был так счастлив оказаться дома, что не подумал об этом. Мне не терпелось показать удивительные дары моего мира, чтобы вас не пугала мысль остаться здесь.

— Где остальные? — спросил Ричард, сразу переходя к делу и осматривая другие водоемы. В темной воде было сложно разглядеть, есть ли там Гли. — Нам нужно поговорить с теми, кто разделяет твои убеждения.

Санг приподнялся на цыпочках и вгляделся вдаль, а потом указал когтями.

— Несколько Гли там, на камнях; собирают мясных улиток. Я поговорю с ними и попрошу собрать остальных.

— Хорошо, — сказал Ричард, беря Вику за руку и отводя ее к относительно ровному участку, на котором можно было стоять, не балансируя на камнях.

Вдалеке он все-таки смог различить темные фигуры Гли на краю болота. Они вылавливали плавучие водоросли. Кое-где он заметил Гли, плавающих в просторных озерках. Они были так грациозны, что поверхность оставалась почти спокойной.

Ричард начинал ощущать раздражение и разочарование. Он пришел помешать Золотой богине убивать людей в его мире. Он и Вика пожертвовали своим будущим — своими жизнями — ради этой неимоверно важной миссии.

Он и не подозревал, что в итоге ему придется выступать в роли наседки, собирая разрозненные группы Гли.

Глава 54

Санг встретился с Гли, которые все не могли перестать смотреть на Ричарда и Вику. Когда Санг пошел поговорить с другими, вокруг иноземцев собралась толпа. Гли подались вперед от любопытства, изредка моргая, отчего Ричард чувствовал себя какой-то диковинкой.

К тому моменту, как Санг вернулся с большой группой Гли, перед Ричардом раскинулось море черных голов. Они смотрели на него так, словно ожидали, что он сейчас взлетит, или начнет выдыхать пламя, или еще что-то в этом роде. Гли издавали нечто вроде шипения, поглядывая друг на друга. Ричард подумал, что они говорят друг с другом, но не позволяют этим словам проникать в его разум.

Ричард и Вика переглянулись, не зная, чего ожидать.

Санг прошел через скопление высоких темных созданий, прижимая когти к животу, чтобы случайно не зацепить кого-нибудь; остальные сделали то же самое, давая ему пройти. Санг повернулся к собравшимся и протянул когти в сторону Ричарда и Вики, дожидаясь, кода толпа затихнет и уделит ему внимание.

Ричард настороженно наблюдал за Гли. Он верил словам Санга о том, что им нужна его помощь; это не было уловкой, чтобы устранить Ричарда. Но все равно он внимательно рассматривал Гли, заглядывая в каждое лицо в поисках намека на неприятности.

— Это те, о ком я говорил, — наконец, объявил Санг. — Человек с оружием на бедре — это лорд Рал. Самка — Вика, одна из его воительниц. В отличие от нас, их самки сражаются вместе с самцами, и я сам видел, насколько они смертоносны. Они оба пожертвовали своими жизнями, оставив любую надежду вернуться в свой мир — чтобы прийти сюда и остановить Золотую богиню с ее сторонниками. Лорд Рал даже отказался от заботы о своем потомстве, которое вскоре должно появиться на свет, — чтобы защитить наши миры.

Новость спровоцировала бурное обсуждение, которого он и Вика не слышали. Впрочем, Ричард мог его представить — Гли поворачивались друг к другу, кивая и поглядывая на них с Викой.

Их оживленное жестикулирование постепенно сошло на нет. Возможно, они что-то говорили Сангу, чтобы только он мог услышать. Ричарду не особенно нравилось, что Гли могли выбирать, кто слышит их, а кто нет. Если они замыслят что-то против него, он не будет подозревать об этом, пока на него не нападут. Он не сможет ничего предпринять заранее.

— Если хотим остановить богиню, — вслух сказал Ричард, привлекая всеобщее внимание, — понадобится ваша помощь.

Эти слова породили в толпе волну паники. Некоторые медленно попятились. Несколько Гли, стоявших на берегу, скользнули в воду и поплыли прочь.

— Они напуганы, — пояснил Санг. — Они не воины. Они против деяний сторонников богини, но они не воины. Им не нравится жестокость.

Ричард посмотрел на море черных лиц, обращенных к нему. По крайней мере, они не демонстрировали зубы. Разглядывая толпу, Ричард обратил внимание на одного Гли в передних рядах, который держался позади нескольких своих товарищей.

— Ты, — указал на него Ричард. — Подойди.

Все Гли выглядели сбитыми с толку. Тот Гли, на которого указал Ричард, смущенно огляделся по сторонам, но остался на месте.

Ричард спустился с камня, на котором стоял, и мягко отстранил нескольких Гли, чтобы пройти. Прежде чем кто-то понял, что происходит, он схватил примеченного им Гли за запястье над когтями, чтобы тот не улизнул.

Гли крутанулся сначала в одну сторону, потом в другую, пытаясь вырваться из хватки. Ричард вывернул ему запястье и усилил давление. Он с радостью обнаружил, что на Гли этот прием действует так же, как и на людей: существо было вынуждено опуститься на колени.

— Что ты делаешь? — раздался в его голове отчаянный и испуганный голос Санга.

Глава 55

Ричард еще сильнее выкрутил запястье Гли. Это подействовало так же хорошо, как и на человека: Гли взвизгнул от боли и съежился, стоя на коленях. Ричард продолжил давить, чтобы существо не могло двинуться.

— Это шпион, посланный Золотой богиней, — объявил он шокированной толпе.

После этих слов Гли отступили от удерживаемого существа, шипя от страха, смущения и чего-то еще, непонятного Ричарду.

— Она послала его наблюдать за Гли, которых считает предателями. Вы все для нее угроза. Этот Гли собирался вернуться к ней с докладом о том, что услышал. А дальше только вопрос времени, когда бы она выступила против вас.

Санг неуверенно оглянулся на остальных:

— Что ты делаешь? Почему так думаешь?

Ричард слегка улыбнулся Сангу:

— Его кожа лишена зеленоватого отлива, который есть у остальных. Он не ест дрожащие водоросли, плавучие водоросли и мясных улиток. Он ест плоть созданий из других миров.

Как и все остальные, Санг уставился на Гли у ног Ричарда:

— Это правда?

— Нет! — завопил Гли в разуме Ричарда. Он был уверен, что остальные тоже слышат этот голос.

— Ты лжешь, — сказал Ричард, многозначительно посмотрев на Вику.

Без колебаний она сжала эйджил в кулаке и опустилась на одно колено. Стиснув зубы, Морд-Сит ударила эйджилом в живот Гли. Тот завизжал вслух, выкручиваясь и пытаясь вырваться, но Ричард крепко держал его запястье, пока Вика прижимала эйджил.

Наконец, она убрала оружие, наклонилась и приблизила свое лицо к лицу Гли:

— Расскажи остальным, что ты здесь делаешь.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — закричал в их головах Гли. — Я не шпион! Я не с богиней!

— Мы не поступаем так друг с другом, — сказал Санг, выставив перед собой руки в призыве остановиться. — Мы не ведем себя так.

Вика глянула на него через плечо, одарив особым взглядом разъяренной Морд-Сит. Он умолк и отступил на шаг.

— Мы пожертвовали всем, чтобы прийти сюда, — сказала она. — Магистр Рал оставил жену и детей, которые еще только должны родиться. Он никогда не сможет вернуться домой. Все ради вас, ради Гли, ради того, чтобы помешать вашим сородичам убивать вас и рушить ваш образ жизни. Мы делаем это не только ради людей в нашем мире, но и ради вас. Должна сказать, что после отказа от жизни в своем мире я не в настроении выслушивать ложь.

— Лучше расскажи то, что она хочет знать, — сказал Ричард, обращаясь к Гли.

Тот вызывающе замотал головой. Вика снова протаранила эйджилом его живот. Гли закрутился и заорал. В первый раз было просто предупреждение, чтобы он заговорил. Сейчас Вика держала эйджил дольше и прижимала сильнее. Когда она, наконец, убрала орудие, Гли обмяк с поднятой рукой, которую крепко держал Ричард. Из больших черных глаз бежали слезы агонии.

Вика держала эйджил перед лицом задыхающегося Гли:

— Если не начнешь честно отвечать на мои вопросы, в следующий раз я засуну эту штуковину тебе в глаз, вырву его, а затем, если снова не ответишь, лишу тебя второго. А если и после этого ты не...

Гли поднял свободную руку:

— Нет! Пожалуйста! Я скажу все, что ты хочешь знать.

Ричард потянул вверх руку с зажатым в ней запястьем Гли, и тот поднялся на дрожащие ноги.

— Честно расскажи всем, зачем ты здесь.

Гли огляделся. Прежде чем начать, он робко посмотрел на Вику.

— Меня послала Золотая богиня, как и сказал этот человек. Она собирает большое войско для масштабного нападения. — Когтем он указал на толпу: — Она считает всех вас предателями, потому что вы ее не поддерживаете. Вы предатели! Она разрешит нам охотиться на вас ради забавы, а потом всех съесть. Она больше не будет терпеть ваши разговоры с ее последователями и попытки убедить их изменить образ жизни. Будет лучше, если вы и ваше потомство умрете.

По толпе прокатилось громкое шипение, которое Ричард принял за всеобщий вздох удивления. Они защелкали зубами и когтями, видимо, выражая злость.

— Зачем ты здесь? — спросил Ричард.

— Шпион, карауливший возле горы, увидел, что Санг привел двух созданий из другого мира. Богиня послала меня выяснить ваши планы, чтобы она могла остановить вас. Она очень злится. Она хочет вашей крови.

— Я буду только рад сообщить ей о своих планах, — сказал Ричард. — На самом деле я хочу, чтобы ты вернулся и кое-что ей передал.

Гли с готовностью закивал:

— Да, я передам ей твои слова.

— Ты знаешь, кто я?

Гли слегка пожал плечами:

— Тот, кого называют лордом Ралом?

— Да, но это не все, — сказал Ричард так, чтобы слышали все. — Еще меня называют fuer grissa ost drauka.

— Fuer grissa ost drauka? Я не знаю, что это значит.

— Это значит «несущий смерть». Я хочу, чтобы ты сказал своей Золотой богине, что я не только fuer grissa ost drauka, но и боевой чародей. Война — это мое призвание. Я рожден для битв.

Гли с жаром закивал:

— Да, я скажу ей.

— А еще скажи, что она отправила своих воинов убивать нас, и из-за этого я пошел во тьму. Теперь я здесь, и собираюсь воевать с ней.

— Да, — сказал Гли, по-прежнему кивая. — Все передам.

— И я требую, чтобы она отдала мне свой мир.

Гли слегка вздрогнул и отпрянул, насколько позволяла хватка Ричарда на запястье.

— Отдать свой мир? Какие условия ей передать?

— Никаких условий. Сдача должна быть безоговорочной. Не будет никаких переговоров. Если она не сдастся, я приду и убью ее и всех ее последователей.

Гли слегка передернуло, когда он снова кивнул.

— Я скажу ей. Fuer grissa ost drauka. Несущий смерть. Она должна безоговорочно отдать свой мир. Я скажу ей.

— Еще кое-что.

— Да?

— Передай, что я буду наслаждаться, охотясь на нее и убивая.

Ричард резко отпустил запястье Гли, обнажил меч, и ярость магии клинка тут же затопила его. Уникальный звон стали пронесся над болотистой водой. Прежде чем кто-то успел заговорить или двинуться, клинок рассек воздух и отрубил когти Гли.

Шпион в шоке отшатнулся, прижимая к груди лишенную когтей руку и дрожа.

— Ты скажешь Золотой богине, что ее вид не проявил милосердия к моему, поэтому я поступлю так же. А теперь иди, пока я не отрубил тебе еще и голову.

Глава 56

Ричард смотрел, как Гли заковылял прочь, переходя на неуклюжий спотыкающийся бег. Он ощущал магию меча, которая пульсировала в нем, сливаясь с его собственным гневом на то, сколько людей в его мире убили последователи Золотой богини. Он злился из-за того, во что они превратили жизнь Кэлен, его жизнь и жизни тех, кто потерял близких. Наконец, он вложил меч в ножны, погасив его ярость.

Впрочем, его порадовало то, что магия меча отозвалась и сработала в этом мире. Узы тоже действовали, питая эйджил Вики. Все это доказывало, что его дар будет работать в этом чуждом месте. Если б он мог призывать дар по своей воле, было бы намного лучше, но это редко удавалось. Если он будет отчаянно нуждаться в магии, она ответит на зов. Он надеялся, этого окажется достаточно.

Ричард развернулся и воззрился на притихшую толпу Гли.

— Если б мы не раскрыли шпиона, он бы предал всех вас. Вы все могли погибнуть, даже не узнав, что богиня планировала отправить последователей убить вас. Теперь вы знаете, что у них нет зеленоватого отлива, и должны вычислить остальных. Может, богиня подослала нескольких шпионов.

Гли принялись разглядывать соседей.

— Мы сделаем, как ты говоришь, и выследим их, — сказал Санг.

— Мне нужно разведать местность, в которой обитает богиня с последователями, — сказал им Ричард.

— Они в той стороне. — Санг указал в направлении, куда убежал Гли, скрывшийся в густом красновато-коричневом тумане. — Они живут в изолированной области, куда ведет только один путь. В том месте не так много еды, но оно хорошо защищено. Богиню не заботит недостаток пищи, потому что ее последователи предпочитают поедать созданий из других миров, а не еду нашего мира. Но теперь ты отослал обратно ее шпиона, лишив его когтей; она разозлится и будет ждать тебя. Ее последователи будут начеку и соберутся, чтобы защитить ее. Я не понимаю, как можно нападать на нее теперь, когда ты предупредил ее о своем приходе.

Ричард бросил короткий взгляд в том направлении, куда указал Санг:

— Это единственный путь?

— Да, — кивнул Санг. — Она выбрала то место, потому что туда ведет только один путь и его легко защищать, если кто-то решит взять его силой.

— Или решит покончить с ее идеями захвата других миров, — сказал Ричард.

Санг кивнул, как и несколько других Гли.

— Она подготовится и будет защищать свою территорию.

Ричард упер кулак в бедро, задумчиво глядя на мрачный красноватый пейзаж с болотами и низкой растительностью. Вдалеке росли высокие деревья с плотными клубками листьев на верхушке искривленных стволов. Между деревьями сновали колонии больших летучих мышей.

Вдали он мог различить возвышенность и внушительные скалы. Он пришел к выводу, что эта возвышенность защищает место, где собираются последователи богини.

Ричард оглянулся на Санга:

— Значит, только один путь? Точно? Почему нельзя зайти с другой стороны?

Санг и все остальные едва заметно вздрогнули.

— Это невозможно.

— Ты уже говорил это. Почему невозможно?

— Потому, — сказал Санг с неким хныканьем, которое прозвучало в голове Ричарда вместе со словами, — что тот путь идет через бесплодные и слишком сухие земли. Там ничего не растет, воды тоже нет. Никто из нас не сможет там выжить. Мы умрем.

— Почему умрете? Ты приходил в мой мир, который называешь сухим, но не умер.

Санг убежденно замотал головой:

— Это разные сухие места. Ты помнишь песок, на котором мы стояли, когда вернулись из тьмы?

— Да. Что с того?

— Вокруг места, где живет Золотая богиня, такая же земля. Песок, как ты его называешь. Ничего, кроме песка и каменных башен. Между высокими каменными стенами целые горы песка, которые гоняет ветер. Когда ветер усиливается, начинается песчаная буря. Ничто не способно там выжить.

Ричард кивнул:

— Хорошо. Тогда пойдем именно по этому пути.

Гли ахали, поворачивались друг к другу, словно шепотом рассказывая о своих страхах. Ричард проигнорировал их очевидное беспокойство, присел на корточки и убрал в сторону небольшие камешки, расчищая пятачок грязи.

— Вот, нарисуй для меня карту. Изобрази все, что находится рядом.

Санг наклонился и посмотрел на голую землю.

— Я не понимаю, чего ты хочешь.

Ричард указал на болотистые водоемы, а потом быстро набросал карту прудов на грязном песке.

— Что-то вроде этого. Картинка с разными местами. Видишь? — Он снова указал на окрестности: — Я нарисовал карту, картинку с водоемами, — он указал, — вон теми. Понимаешь?

Санг и другие оглянулись на воду, затем склонились над картой Ричарда на земле.

— Теперь понял, — сказал Санг.

Ричард разровнял землю, стирая карту:

— Нарисуй, где мы, где богиня, и что находится вокруг места ее обитания — земли сухого песка. Постарайся правильно отобразить их размеры относительно друг друга.

Санг присел на корточки и поднял один коготь, отставив его от других двух, — словно показывал пальцем. Ричард и не знал, что они так ловко могут управлять когтями. Санг набрасывал местность и, увлекшись процессом, растянул губы, обнажив острые зубы. Это походило на привычку некоторых людей высовывать кончик языка во время рисования.

— Вот, — наконец объявил Санг, постучав когтем по земле, — зона песка и высоких скал. Горы слишком высокие, чтобы вскарабкаться. Вот с этой стороны богиня и последователи входят на свою территорию и выходят, чтобы отправиться на гору с устройством для путешествий в другие миры. Вокруг — непроходимые пески. Мы умрем, пытаясь пройти через них.

Ричард изучил карту, а потом постучал пальцем по области, которую Санг назвал непроходимой.

— Хорошо. Мы пойдем этим путем. Они не будут ждать нас с той стороны.

Гли переглядывались, снова шипя от страха. Санг поднял когти, отвергая идею Ричарда.

— Ты можешь пойти этим путем и убить богиню, если таков твой выбор, но тогда мы не сможем проводить тебя к ней. А даже если сумеем пройти этим путем, мы не воины. Вот почему я просил тебя прийти в наш мир и убить богиню. Я видел, как ты сражаешься. Мы не можем сражаться как ты или как сторонники богини, которые научились драться и убивать. Мы мирные Гли.

Ричард запустил пятерню в волосы и вздохнул со злым разочарованием.

— Слушай, я намереваюсь сделать все, что в моих силах, как и обещал. Я доказал свою готовность помочь разобраться с угрозой для обоих наших миров, когда пришел сюда. Но это не только моя битва. Она и ваша тоже.

— Но мы не можем...

— Это относится к вашему будущему, а не к моему. — Ричард указал в направлении территорий богини с приспешниками: — Ты слышал, что сказал шпион. Богиня намерена убить и съесть вас за то, что вы ее не уважаете. А если я умру, пытаясь ее убить? Что тогда? Что будете делать? Просто позволите всех вас убить? Жестокие лидеры вроде Золотой богини не могут долго терпеть тех, кто не верит им, не следует за ними и не делает, что им говорят. Она считает всех вас заразой, которая может распространиться на ее последователей, если она не уничтожит вас раньше. Она не может допустить, чтобы вы жили. Она отправит своих Гли за вами, и те убьют всех — в том числе ваших самок и потомство. Вам не нужно верить мне на слово. Вы сами слышали шпиона. Я участвовал в войнах, и эта война не сильно отличается от других. Жестокие лидеры всегда стремятся устранить всех, кто не разделяет их убеждения. Вы для нее бóльшая угроза, нежели я. Если меня убьют, она продолжит править. Но если не устранить вас, вы постоянно будете угрозой, которая может обратить последователей против нее. Лидеры нуждаются в поддержке тех, кто за ними следует, а вы способны лишить ее этого. Поэтому она должна убить всех вас. Я не в состоянии сделать все за вас. Вы должны принять участие в своем будущем, если хотите защитить не только свои жизни, но и жизнь потомства. Если не поможете, ваше потомство лишится будущего.

Один Гли в переднем ряду сделал жест, привлекая всеобщее внимание.

— Ты сказал шпиону, что ты боевой чародей, несущий смерть. Сказал, что был рожден для битв. Мы не воины, мы рождены не для этого. Ты должен сделать это один. Мы не можем сражаться.

Ричард подавил желание закричать, взывая к их здравому смыслу.

— Я осознаю это, — сказал он, пытаясь сохранять терпеливый тон и говорить обоснованно, — но вы все должны прислушаться ко мне. Вы — мягкая раса, мирная. Вы любите свой молодняк и не желаете причинять другим вред. Я понимаю все это, потому что когда-то был очень похож на вас. Я не хотел сражаться, но я усвоил жесткий урок: если останусь в стороне, то дорогие мне люди потеряют все, даже свою жизнь. Я много раз видел, как умирают мои хорошие друзья. Я понял: чтобы спасти близких, даже миролюбивые личности должны сражаться, пусть и против своего желания. Я рассказываю вам о своем трудном опыте. Если хотите выжить, то должны сражаться за свою жизнь. Я могу очень сильно помочь, но не могу сделать все за вас. Дело касается выживания вашего вида. Если не заберете свой мир у богини, она отберет у вас все. Она уже планирует прийти и убить вас всех, поэтому вы, в некотором смысле, уже мертвы. Ваш единственно возможный выбор — решить жить.

Глава 57

Санг оглянулся на притихших Гли, потрясенных словами лорда Рала. Они переглядывались друг с другом, но Ричард не слышал их голосов. По крайней мере, они не сбежали. Ему было интересно, общаются ли они все вместе, или высказывают возражения лично Сангу, или же обсуждают что-то приватно.

Возможно даже, что они близки к решению не сражаться и самоустраниться, предоставив ему делать всю работу. Он не справится, если ему будет помогать только Вика. Ричард боялся, что Гли так шокированы услышанным, что ответят отказом. Он знал, что однажды Гли переключились на охоту и убийства, отбросив все сомнения, но эти Гли отказались превращаться в убийц.

Да, он мог убить богиню, но это не разрушит верования ее сторонников. Если эти Гли не станут сражаться за свою жизнь, то ему останется лишь уничтожить устройство, которое позволяет им путешествовать в другие миры и охотиться там. Так он спасет свой мир, но не этот. Ему и Вике придется до конца своих дней жить в мире Гли.

Наконец, Санг повернулся к Ричарду, словно только что выслушал все, что хотели ему сказать остальные.

— Лорд Рал, мы понимаем и ценим огромную жертву, которую ты приносишь ради спасения своего вида и мира, а также ради того, чтобы сохранить наш мир и образ жизни. Мы помогли тебе прийти сюда, чтоб ты мог остановить богиню и спасти свой мир. Мы признаем, что богиня является угрозой для нашей жизни. Но даже если мы согласимся, ты должен понимать, что мы умрем в тех бесплодных сухих землях. Мы окажемся слишком далеко от воды, в которой живем и добываем пищу. Мы не сможем там выжить и умрем.

— Я умею вести войны. Говорю вам, если богиня верит, что в ее логово ведет только один путь, то они будут охранять только его. Если сможем зайти с тыла, где они нас не ждут, и застать их...

— Говорю же, мы не сможем, — сказал Санг, в отчаянии подняв руки. — Мы там погибнем.

— Необязательно, — сказал Ричард.

Санг с явным раздражением покачал головой:

— Мы не смеем надеяться выжить в сухих землях, чтобы сразиться.

Ричард улыбнулся:

— Именно в это верит богиня. Вот почему это даст нам фактор неожиданности — одно из лучших оружий в битве. Неожиданность поможет победить, даже если у вас нет опыта сражений. Еще лучше, если мы пойдем ночью. Когда стемнеет?

Санг разочарованно зашипел, видя, что Ричард его не понимает. Гли указал на небо:

— Всегда есть хоть какой-то свет. Когда солнце садится, появляются луны.

— Луны? — переспросил Ричард. — Сколько их?

— Две. Когда садится солнце, становится темнее, но при свете двух лун тут никогда не бывает так темно, как по ночам в твоем мире.

— В это время они спят? Когда солнце заходит и становится темнее.

— Да. Когда день кончается, мы все спим. Мы ложимся, наполовину погрузившись в воду, чтобы сохранить влагу и быть в безопасности. Дикие кабаны любят грязь, но боятся воды, поэтому не приближаются к берегу.

— Сколько осталось времени? — спросил Ричард. — Когда они заснут?

Санг посмотрел на небо, заслонив глаза когтистой рукой. Из-за густых облаков, быстро плывших по небу, было сложно определить, где солнце, но Гли умели. Санг ненадолго задумался, подбирая способ объяснить, а потом в голове Ричарда раздался его голос:

— Ты помнишь, сколько занял путь сюда от устройства на горе? Примерно через три таких временных промежутка наступит тихое время, когда Гли спят. Вот сколько осталось. Мы никогда не пересекали сухие земли, но это займет минимум два дня и две ночи. Мы не продержимся так долго.

Ричард зажал пальцами нижнюю губу, размышляя. Ночью не было темно, и это проблема. Но если богиня и ее последователи будут спать, задача облегчается. Он сверился с картой Санга на земле и снова посмотрел на небо.

— Мы должны выходить прямо сейчас, чтобы прийти туда, когда будет темно, — объявил он толпе.

Санг покачал головой, как и многие другие Гли.

— Ты не слушаешь. Мы умрем, поэтому не сможем помочь тебе драться с ними. Если хочешь идти этим путем, то вы с Викой должны отправиться вдвоем.

— Если б у вас был способ пересечь сухие земли так, чтобы кожа не высохла слишком сильно, вы бы согласились пойти, показать мне путь и сражаться против других Гли? Если есть способ, вы поможете мне ради спасения вашего мира?

Санг огляделся. Некоторые Гли кивали. Ричард знал: они кивают лишь потому, что не верят в существование такого способа. Легко согласиться на то, что никогда не придется делать.

Санг пожал плечами:

— Если такой способ есть, то да. Но у нас нет возможности это сделать, поэтому мы не можем пойти с тобой.

Теперь Ричард был уверен, что заставил их согласиться на то, что они считали невозможным. Легко давать согласие, когда думаешь, что не придется держать слово, но Ричард собирался использовать это в своих интересах.

Он посмотрел на кучу плавучих водорослей, которые Санг недавно выловил, а потом повернулся к нему.

— Будь добр, покажи водные растения, из которых вы делаете желе, защищающее вас в моем мире.

— Скрам? — спросил Санг.

— Да, — ответил Ричард. — Нам нужно много скрама.

Глава 58

Ричард смотрел, как несколько десятков Гли ходят по мутной воде, то и дело наклоняясь и вытаскивая водоросли. Собранные растения они бросали на берег.

Других Гли Ричард отправил собирать плавучие и дрожащие водоросли. Они понятия не имели, зачем ему это нужно, и наверняка считали его сумасшедшим, но все же выполняли его странную просьбу и собирали водные растения. Они с Викой наблюдали за их работой, пока груды водорослей становились все больше. Каждый раз, когда Гли спрашивали, достаточно ли они собрали, он просил их продолжать.

Пока Гли таскали на берег водоросли, Ричард присел на корточки и достал из кучи несколько скрамов. Растения были жесткими, волокнистыми и почти прозрачными. Плоские листья были в пядь шириной, а длина их превосходила рост Ричарда.

Но самое главное, эти длинные листья были очень склизкими. Проведя по стеблю пальцами, можно было собрать кусочки липкого желе, и даже после этого широкие листья оставались скользкими.

На плавучих водорослях росли группы клубеньков, благодаря которым растения держались на плаву, чтобы получать больше солнца. Листья под клубеньками были почти такими же широкими, как у скрама, но лишь немного скользкими, как у любого другого водного растения. Структура листьев была толстой и прочной, рвать их было тяжело.

Дрожащие водоросли походили на плавучие, но без клубеньков и более гибкие. Широкие волнистые листья были достаточно податливыми, чтобы их можно было разровнять.

Ричард поднял взгляд на Гли, озадаченно смотревших на него.

— Мне нужен один из вас, чтобы показать, что мы будем делать.

Оглянувшись на остальных и не заметив добровольцев, один из Гли шагнул вперед.

— Я Ибен, лорд Рал. Я помогу тебе. Что нужно?

Ричард встал, держа в одной руке пучок скрама.

— Просто стой, пока я показываю остальным, как можно защитить ваши тела, чтобы вы выжили в сухих землях.

Ибен переглянулся с Сангом, а потом подошел к Ричарду и встал перед ним. Ричард начал покрывать тело Ибена склизкими листьями скрама, обернув торс, руки и ноги лентами влажного скользкого растения. Он положил несколько листьев на большую черную голову Ибена, закрыв подбородок и шею. Остальным он велел внимательно смотреть и пояснял, как укладывать растения, переплетая и связывая их.

Гли зачарованно наблюдали за процессом. Ричард подумал, что раз они любят влагу, это должно быть для них неимоверно приятным. Несколько Гли подошли и принялись помогать, разглаживая скрам или заполняя пропущенные места. Пока они работали, Ибен издавал низкое гортанное воркование.

— А теперь, — обратился лорд Рал к внимающей аудитории, — поверх скрама так же мы наложим плавучие и дрожащие водоросли. Оторвите клубни, эта часть растения нам не нужна. Оставляйте только длинную широкую часть.

Несколько Гли забрали у него клубеньки и кинули их себе в рот. Он слышал, как плоды лопаются, пока Гли жуют.

Ричард начал накладывать на тело Ибена второй слой растений, на этот раз из более толстых листьев. Он переплетал слои, чтобы они были прочными во всех направлениях.

— Как ощущения, Ибен? — спросил он.

— На самом деле удивительно влажно.

— Отлично. Пройдись. Проверим, крепко ли держится.

Другой Гли попросил их подождать. Он отправился в воду и нарвал длинных и гибких лиан. Они были толщиной со струну, но прочнее.

— Возьми это, — сказал Гли. — Обмотайся, чтобы скрам, дрожащие и плавучие водоросли держались крепче.

Ричард и тот Гли, который принес лианы, быстро сплели подобие сети, которая удерживала листья на теле Ибена. Ричард помнил, как желеобразная субстанция скатывалась с кожи Гли, когда те приходили в его мир. Теперь дрожащие и плавучие водоросли, наложенные поверх скрама, удерживали слизь на коже Ибена, не давая соскользнуть.

Ричард махнул рукой:

— Повернись. Пробегись. Наклонись. — Ибен запрыгал, выполняя инструкции. — Проверь, хорошо ли держится.

Ибен продемонстрировал остальным свой новый костюм из водных растений. Расхаживая между Гли, он давал им как следует рассмотреть себя. Все держалось даже лучше, чем рассчитывал Ричард.

— А теперь проделайте то же самое друг с другом. Накладывайте сначала скрам, как я показал, а потом листья водорослей, которые будут удерживать скрам и не давать ему высохнуть. Даже если верхние слои дрожащих водорослей засохнут, под ними все равно будет влажно и комфортно.

Всем Гли не терпелось завернуться в водоросли и попробовать завернуть своих товарищей. Словно это была какая-то игра, новая и неслыханная. Они взволнованно ворковали.

Поглядывая на небо, Ричард отсчитывал время до наступления темноты. Когда он увидел приближение вечера, то призвал Гли поторапливаться. Если карта Санга хоть сколь-нибудь точна, им предстоит долгий путь через сухие земли, а Ричард хотел прибыть во вражеский лагерь, когда все его обитатели будут спать.

Он не переставал удивляться, как ловко Гли управляются со своими большими когтями. Они могли сводить вместе первые два когтя на руке и удерживать ими предметы, как пальцами. Конечно, отсутствие больших пальцев доставляло некоторые неудобства, но Гли отлично справлялись и без них. Они работали даже быстрее Ричарда — может, потому что привыкли иметь дело с водорослями. Попутно они усовершенствовали технику, сделав травяные костюмы облегающими, но не стесняющими движений.

Пока одни Гли оборачивали друг друга листьями, другие собирали водные растения. Вскоре это стало уже настоящим ремеслом. Гли сочли новые наряды восхитительными и интересными. Никто не жаловался. Когда они приходили в его мир, то если их кожа слишком высыхала, они могли активировать путеводную нить и вернуться в свой влажный мир, но в сухих землях не будет такой возможности.

Он был уверен, что в какой-то момент они выяснят, что у него на уме и почему он это затеял. Если кто-то и догадался, никто не мешкал и не отказывался.

Пока они работали, он отметил у них нарастающее чувство товарищества. Обычно то же испытывали солдаты, помогая друг другу надевать доспехи перед боем. Он надеялся, Гли сохранят этот настрой, когда отправятся в сухие земли, и особенно, когда встретятся с врагом.

Когда с листьями было покончено, Гли раздвинули губы в пугающем подобии улыбки. Ричард улыбнулся им в той же манере, старательно показывая зубы и надеясь, что это их удовлетворит.

Санг, с головы до пят завернутый в листья, подошел к Ричарду:

— Я просто поражен, лорд Рал. Я думал, пересечь сухие земли невозможно, но теперь я уверен, что это сработает. После того как избавимся от богини, мы сможем исследовать наш мир и отыскать новые места, где больше еды.

Ричард положил ладонь на скользкое плечо Санга:

— Рад это слышать. Но день уже кончается, нужно поторопиться. Мы должны добраться до последователей богини, пока они не отправились сюда. Впереди долгий путь.

Санг кивнул:

— Нужно идти. Ты прав, нам предстоит долгий путь по сухим землям к месту, где обитает богиня. К сожалению, никто из нас никогда не ходил там, поэтому мы точно не знаем, что там ждет. Мы не успеем добраться за один день. Придется остановиться ночью, чтобы хоть немного поспать. Завтра предстоит очень долгий день, а к ночи мы прибудем на место.

Ричард посмотрел на Гли.

— Вы все выглядите замечательно. Идемте.

Глава 59

Санг был прав. Солнце село, но две небольшие яркие луны давали достаточно света, чтобы видеть путь, особенно в ветреных сухих землях. Все приобрело иной оттенок мрачного темно-красного цвета, который давил на душу Ричарда. Хотелось протереть глаза, чтобы убрать зловещий красный отсвет. Он никогда по-настоящему не понимал ценность различных цветов, пока не попал сюда, и теперь хотел снова увидеть простые цвета своего мира.

Густые тяжелые облака проносились по небу, иногда заслоняя луны, но даже тогда света хватало. Когда луны выходили из-за облаков, становилось так же светло, как во время полнолуния в его мире. Идти было легко, тем более по открытой песчаной местности.

Хотя зловещие облака выглядели плотными и тяжелыми, они не проливали дождь на запустение. Казалось, они вообще не были способны изливать влагу, и Ричард предположил, что это пылевые облака, а не дождевые. Если они все же несли воду, то по какой-то причине не проливались дождем до тех пор, пока не достигнут болотистых частей странного мира.

Ричард думал, что идти по песку будет непросто, но вскоре обнаружил, что во многих местах он был спрессован завывающим ветром, оставившим рябь на поверхности дюн. Впрочем, кое-где — особенно на заветренной стороне — песок был глубоким и рыхлым. Они шли недолго, но ноги Ричарда уже болели от ходьбы по участкам глубокого песка.

Огромные каменные пики тут и там вздымались на немыслимую высоту, напоминая рифы в песчаном море. Массивные царственные скалы наблюдали за существами, проходящими мимо их подножий. Каменные башни заслоняли собой луны, отбрасывая мрачную тень.

Грубая каменная поверхность этих странных пиков была почти отвесной, и Ричард сомневался, что по ней возможно вскарабкаться. Поэтому он радовался, что просто проходит в тени этих каменных гигантов.

Высокие пики словно пронзали темно-багровые облака, непрерывно летящие мимо. Веками ветер и непогода разрушали скалу. Осыпавшиеся камни образовывали рыхлые склоны и усыпали песок между гигантскими скальными выступами. Ветер гонял обломки по низинам, пока они не превращались в песок, а потом поднимал этот песок в воздух и разносил по окрестностям, формируя дюны.

Некоторые дюны было слишком долго обходить, поэтому приходилось перебираться через них. Наветренная сторона была пологой, а вот заветренная довольно круто спускалась, и песок там был рыхлым. Приходилось сбегать по самым крутым участкам, чтобы не упасть. Некоторые дюны были выше остальных, и с их гребня открывался вид на невзрачный пейзаж впереди. В такие моменты Ричарду казалось, что пустыня бесконечна.

Характер местности очень беспокоил Гли, но облачение из водорослей работало, и они не жаловались на высыхание кожи. Листья были жесткими и на удивление прочными. Ричард думал, что они боятся сражения с последователями Золотой богини. Эти Гли не были воинами, но, кажется, поняли необходимость и не собирались отступать.

Некоторые последователи богини уже побывали в мире Ричарда и сражались с людьми. Те же, у кого еще не было такого опыта, жаждали отправиться в мир людей. Но Гли, которые сейчас следовали за Ричардом, были мирными.

Ни у кого не было оружия, но Гли в нем и не нуждались. Их руки венчали грозные когти, и Ричард недавно узнал, как умело они справляются с самыми ювелирными задачами. Он надеялся, когда придет время, эти когти будут использованы в бою. Жизнь Гли зависит от этого.

Словно прочитав его мысли, Вика наклонилась к нему:

— Как думаете, они будут сражаться или сбегут?

Ричард слегка наклонился к ней и тихонько ответил:

— Сказать по правде, задаюсь тем же вопросом. Впрочем, их ценность может заключаться в шоковой реакции, которую они вызовут. Готов биться об заклад, последователи богини никогда не видели Гли, замотанных в водоросли и идущих со стороны сухих земель. Надеюсь, удивление заставит их стоять и смотреть. Эта нерешительность даст нам с тобой возможность добраться до богини.

— Думаете, если быстро ее устранить, то остальные не станут сражаться?

Ричард кивнул:

— Надеюсь. По крайней мере, это вызовет суматоху. Со сбитыми с толку людьми — и Гли — легче справиться.

— А если кто-то другой захочет стать лидером, когда они увидят убитую богиню?

Ричард склонил голову под порывом горячего ветра, выставив плечо навстречу летящему песку. Дождавшись, пока ветер немного стихнет, он ответил:

— Придется расправиться с каждым, кто считает, что может стать лидером. Сомневаюсь, что у наших Гли хватит на это решимости, так что все будет зависеть от нас с тобой. Если кто-то из сторонников богини решит занять ее место, то тут же встретится с нашими клинками. Надеюсь, это отобьет охоту у других претендентов. Если они останутся без лидера, то вся их оборона может рухнуть, как у армии без офицеров.

Вика подняла бровь:

— Что ж, это не самая безумная ваша идея, но определенно одна из самых оптимистичных.

Ричард не хотел делиться с ней страхами и сомнениями.

— Я рад, что ты со мной, Вика.

Она улыбнулась:

— Другого я бы не допустила.

Перспектива прожить в этом странном мире остаток жизни вызывала безнадежную тоску, которая подавляла все остальные эмоции. Он старался убедить себя, что нужно решать проблемы поочередно. Сейчас перед ними была довольно серьезная задача, которую нужно было решить при помощи отряда Гли, которые никогда не сражались и были отзывчивыми и добрыми. Он беспокоился, как они отреагируют на гибель представителей своего вида.

— Когда разберемся здесь, нужно вернуться к устройству и уничтожить его, — сказал он Вике. — Если кто-то из Гли сбежит во время атаки на богиню, то они могут продолжить ее дело. Мы не можем позволить Гли вернуться в наш мир.

— Я возражать не стану.

Ричард кинул на нее взгляд:

— Перед уничтожением устройства я попрошу Санга активировать его, чтобы отправить тебя назад.

Вика остановилась и воззрилась на него.

— Вы не сделаете ничего подобного.

— Вика, ни к чему нам обоим...

— На то есть все основания. Я — Морд-Сит. Я поклялась защищать вас ценой своей жизни.

— Я не хочу, чтобы ты жертвовала своим будущим в нашем мире.

Вика шагнула ближе, перекинув через плечо косу и сжав ее в кулаке так же, как обычно сжимала эйджил.

— В самом начале вы позволили мне выбрать, как я хочу прожить жизнь. И я хочу быть рядом с вами, защищая вас. Я никогда не хотела ничего иного. Если я вернусь без вас, моя жизнь будет лишена смысла. Я уже сделала выбор, как жить дальше.

Ричард хотел бы, чтобы она вернулась и посвятила себя защите близнецов и Кэлен, но он решил, что сейчас не время и не место возлагать на нее этот долг. Она все равно скажет, что это могут сделать и другие Морд-Сит, а он не хотел с ней спорить. В ней все еще оставалось безумие.

Гли остановились позади них и ждали.

— Но у тебя будет жизнь, Вика, — просто сказал он.

— Это мой выбор, а не ваш. И вообще, может этот мир мне нравится больше того, в котором полно людей. Я часто нахожу их невыносимыми. Когда-то вы попросили выбрать, как хочу прожить жизнь, и я здесь поэтому. Теперь вы собираетесь забрать свое слово и лишить меня права выбирать?

Ричард медленно и глубоко вздохнул, рассматривая линию горизонта.

— Нет, Вика. Я не лишу тебя права решать, чем ты хочешь заниматься. Если ты действительно хочешь остаться со мной, то я буду счастлив, что ты скрасишь мое одиночество.

— Хорошо.

Санг подошел чуть ближе и указал на скальный выступ.

— Вон там заветрие, и мы сможем немного поспать. Впереди еще долгий путь.

Была уже поздняя ночь. Ричард знал, что все устали, и поэтому кивнул. Санг вернулся к остальным и сообщил, что они останавливаются на ночлег.

Вика махнула рукой в сторону укрытия под навесом скалы, куда направлялись Гли.

— Раз мы закрыли вопрос, предлагаю отдохнуть. Завтра нас ждет война.

Глава 60

На следующий день, когда они шли уже несколько часов, среди песков начали появляться каменистые участки. Тут и там огромные каменные башни словно прорывались через песок, устремляясь в небо. Их колоссальные размеры заставляли Ричарда чувствовать себя крошечным. На протяжении тысячелетий скалы разрушались, а обломки скапливались у подножий, образуя внушительные склоны, которые возле самых стен становились почти вертикальными. Каменные монолиты казались более широкими у основания, но это были лишь обломки.

Между двумя башнями справа выглядывала одна из лун, подсвечивая облака, которые словно кипели вдали. Из-за красноватого оттенка они казались дымом над далеким ревущим пламенем. Безмолвные монолиты, песок,всклокоченные облака, луны — все было пугающе прекрасным, почти зловещим. Островки каменных башен напоминали Ричарду плато над равнинами Азрита, на котором стоял Народный Дворец — только вот здесь скалы были гораздо выше.

Долгое и удивительное путешествие из дворца привело его в другой мир. Оказалось, из этого путешествия он уже не вернется домой. Его угнетала мысль провести остаток дней в мире песка, одиноких скал и болот.

Ричард заставил себя отбросить эти мысли. Отвлечение на бурные эмоции может привести к смерти в бою. Он должен оставаться живым хотя бы до тех пор, пока не убедится, что его родному миру больше не грозит нашествие Гли. Кэлен и его дети должны быть в безопасности.

По мере углубления в сухие земли он все больше понимал страх Гли перед этой пустошью. Они жили в безопасных болотах, где бурлила жизнь и было полно еды. Но в этой пустыне можно было запросто умереть в одиночестве. Если кто-то погибнет здесь, то даже его кости никогда не будут найдены; они станут частью песка, гонимого ветром.

Единственное, что его радовало в происходящем, — Золотая богиня и ее последователи не ожидали, что кто-то придет к ним кружным путем. Они не ждали Ричарда, Вику и Гли.

— Как дела? — спросил Ричард у Санга.

Санг вытянул перед собой руки, обернутые водорослями до самых когтей. Водными растениями была замотана и его голова — осталась лишь щель для глаз.

— Я считал глупым утверждение, что мы можем пересечь эти земли, но твоя задумка с водорослями сработала. Поразительно, что мы можем исследовать странные сухие земли, которые никогда прежде не видели. Моя кожа теплая и влажная. Я больше не боюсь, что умру.

Ричард подумал, что Санг пересмотрит последнее утверждение, когда встретится с врагом.

Каменистые участки среди песка попадались все чаще, объединяясь с другими, и вскоре песок вовсе исчез. Теперь они шли по бугристой и острой поверхности скалы. Местность становилась все более суровой, и это беспокоило Гли. Скала круто уходила вверх, и им приходилось карабкаться на массивный гребень.

Гли, никогда не бывавшие в сухих землях, мало что о них знали и могли лишь дать примерное направление к месту обитания богини. Ричард опасался, что в бескрайней пустоши их могут поджидать неприятности.

Вскоре огромные пики начали выстраиваться в цепи, которые больше напоминали стены, чем отдельные каменные столбы. Кое-где вообще невозможно было вычленить башни в отвесной каменной стене. Судя по размеру и расположению, эти скальные образования изменяли направление ветра, не пуская его в сухие земли. Ветер все еще был горячим, но уже потяжелел от влаги и стал удушливым. Густые облака просачивались через каменные стены и уносились прочь.

Нелегко было идти по неровной земле, усыпанной острыми зазубренными обломками. Приходилось соблюдать осторожность, чтобы не подвернуть лодыжку. Ричард переживал, что Гли упадут и разорвут травяное одеяние или поранятся.

Подойдя к гребню, они остановились.

— Там! — воскликнул Санг, указывая вперед. — Внизу живет Золотая богиня со сторонниками. Им нравится, что здесь влажно и много свободного места, а еще устройство находится недалеко.

Ричард кивнул, рассматривая болотистую низину с пышной растительностью. Эта огромная территория действительно могла вместить несметные полчища Гли. Вдалеке он заметил высокие искривленные деревья с густыми пучками крон.

— Когда мы спустимся, — негромко сказал он, продолжая изучать местность, — держитесь позади меня.

— Почему? — раздались в его голове голоса сразу нескольких Гли.

— Если мне придется применить грубую силу, все передо мной будет уничтожено.

Похоже, после этих слов они испытали некоторое облегчение по отношению к предстоящему делу. Ричард заставил их попятиться, чтобы находившиеся внизу Гли не могли их заметить. Стоит сторонникам богини поднять взгляд, как они увидят силуэты на фоне неба. Гли смотрели, как он быстро прилаживает на лук тетиву.

— Что ты делаешь? — спросил Ибен.

Вместо ответа Ричард многозначительно посмотрел на него, а затем наложил на лук стрелу. Натянув тетиву, он сделал глубокий вздох и прицелился. Он притянул к себе цель, как научился делать давным-давно, и выпустил стрелу. Она еще только слетела с лука, но для его мысленного взора уже поразила цель. Через пару мгновений реальность догнала то, что видел его разум.

Стрела вошла прямо в голову Гли, сидевшего на скале возле болота. Он не смотрел в сторону Ричарда и его группы, а наблюдал с возвышенности за направлением, с которого ждал чужаков. Вид упавшего замертво Гли еще больше отрезвил спутников Ричарда. Они ничего не говорили, лишь переглядывались — прежде им не доводилось видеть ничего подобного.

— Он стоял на страже, — прошептал Ричард. — Если бы он повернулся, то заметил бы нас. Мы не хотим, чтобы кто-то из них поднял тревогу. Нужно застать их врасплох.

— Мы сообщим тебе, если заметим других дозорных, — сказал Ибен.

Несколько Гли кивнули, соглашаясь с ним.

Глава 61

— Где они спят? — спросил Ричард через плечо, пока крался вперед.

— Мы любим спать на постели из густых водорослей возле берега, — ответил Санг. — И часто оставляя ноги в воде.

— Значит, большинство будет спать у воды? — спросил Ричард.

— Да, — сказал Санг. — Именно там Гли любят ночевать. Это удобно.

Ричард счел эту идею тревожной, но ничего не сказал.

— Но эти Гли, в отличие от вас, не едят водоросли или мясных улиток, — сказал Ричард. — Они едят созданий вроде меня. Почему думаешь, что они по-прежнему спят на водорослях?

Санг на мгновение задумался:

— Теперь я уже не так уверен. Но думаю, что они все еще спят так же, как остальные Гли. Им тоже нужно увлажнять кожу и укрываться от кабанов.

Ричард кивнул, размышляя. Он развернулся и вгляделся в даль, пытаясь заметить у кромки воды спящих Гли. Наконец, он оглянулся на ждавших его спутников.

— Гли, поедающие людей, больше не едят плавучие водоросли, поэтому утратили зеленоватый отлив кожи.

— Как шпион, которого ты обнаружил, — заметил Ибен.

— Верно. У всех вас есть этот зеленоватый оттенок, а у них — нет.

— Ты показал нам на шпионе богини, — кивнул Ибен, — и мы легко узнаем ее последователей.

— Это точно, — сказал Ричард, — поэтому помните об этом, если в ходе сражения все спутается. Я не хочу, чтобы кто-то из вас случайно ранил товарища, который потерял водоросли. — Бросив еще один быстрый взгляд в низину, он повернулся к своим сторонникам. — Есть ли способ вычислить богиню среди Гли?

Почти все закивали еще до того, как он закончил вопрос. Ибен вытянул шею, выглядывая за гребень, а затем указал в сторону болот.

— Я ее не вижу, — сообщил он.

— Но как ты ее узнаешь?

— Та, что называет себя Золотой богиней, вылупилась в гнезде, которое по незнанию устроили возле редкого растения, — сказал один из Гли. — Это было первое, что она съела, когда вылупилась из яйца. Затем она разбила другие яйца и съела братьев и сестер, чтобы обрести силы и расти быстро.

— Никто из вас не ест другие яйца в гнезде, ведь так? — спросил Ричард.

Все пришли в ужас от подобного предположения и замотали головами, отрицая свою связь с поеданием братьев и сестер.

— Наш вид так не поступает, — сказал Санг. — Родители бы такого не допустили. Я не знаю, почему родители ей не помешали — может, они спали.

— А как это поможет узнать богиню? — спросил Ричард.

Ибен ответил первым:

— Редкое растение, растущее у гнезда и съеденное ею после рождения, было ядовитым. Оно окрасило ее кожу в золотой цвет, неприсущий Гли. И она крупнее остальных — минимум на голову выше любого из нас. Всю жизнь она пользовалась этим, чтобы мучить и запугивать остальных.

Ричард отметил, что худощавые Гли были примерно одного роста с одинаково темной кожей. Судя по описанию, он без труда узнает богиню. Но у него возникли сложности с тем, как должен выглядеть золотой цвет в этом мире. Все здесь имело красный оттенок, и только красная кожаная форма Вики выглядела нормально. Сама Морд-Сит была красноватой, а ее светлые волосы приобрели нежный розовый оттенок.

Он предположил, что цвет золотой только в сравнении со всем остальным. Но у него был способ отличить богиню от других Гли, и Ричард радовался этому преимуществу.

— Думаете, она будет внизу, с остальными? — спросила Вика.

— О да, — уверенно кивну Санг. — Ей нравится быть среди последователей, чтобы ею восхищались. Золотой цвет кожи придает ей экзотический вид и вызывает у них зависть. Она любит, когда другие унижаются и ищут ее расположения, поэтому она всегда среди них.

— И она не любит никого упускать из виду, — добавил Ибен. — Ей трудно поверить, что они сохранят преданность.

Не желая зря растрачивать темное время суток, которое было их преимуществом вместе с фактором внезапности, Ричард жестом велел всем выдвигаться. Пригнувшись, он направился вниз по длинному склону. Вика держалась рядом. Он переживал из-за численности противника. В мире Ричарда их иногда бывало довольно много, а здесь их наверняка в разы больше.

Обмотанные водорослями Гли следовали за Ричардом по каменистому склону. Похоже, никто из них не умел подкрадываться к врагу. Он поспешно подал им знак пригнуться, подражая ему и Вике. Они старались как могли, но наряды из водорослей стесняли их движения.

Гли, против которых они собирались выступить, умели быть жестокими. Большинство Гли, шедших с Ричардом и Викой, еще не встречали своих злобных сородичей. Шпион говорил, что они собираются убить Санга и тех, кто отказывался следовать за богиней. Им предстояло свирепое столкновение.

Он не на шутку опасался за спутников, но дело касалось будущего их мира. Ричард не мог вести войну в одиночку, а потом просто подарить им свободу от Золотой богини и претендентов на ее место. Санг и его группа должны принять участие в предотвращении угрозы их миру и образу жизни.

Ричард надеялся, что в бою они продемонстрируют такое же неистовство, как и их противники.

Глава 62

Ричард, пригнувшись, передвигался от одних густых зарослей к другим. С этой стороны их не ждали, и им удалось оставаться незамеченными. Он знал: чем ближе подобраться, тем сильнее будет фактор внезапности, тем больше замешательства это создаст и тем эффективнее будет атака.

Вика держалась рядом, пока он бесшумно скользил в лунных тенях. Он велел Гли держаться чуть позади, чтобы они не мешали ему достать меч и сражаться, когда придет время. Он бы предпочел застрелить богиню из лука, а не вступать с ней в ближний бой, поэтому держал наготове стрелу.

Он научился сражаться с Гли, но понятия не имел, на что способна богиня. Она была выше, а значит, могла быть и сильнее. Но Ричард тоже был высоким — чуть выше Гли.

Самую большую проблему представляла численность. Будет трудно убить конкретную личность — богиню, — если армия последователей ринется на Ричарда. Намного лучше, если он убьет ее стрелой, а потом уже станет разбираться с остальными. Если лидер погибает первым, то подчиненные обычно утрачивают боевой настрой. Он надеялся подорвать моральный дух, убив богиню до того, как начнется сражение.

Сперва он хотел выполнить самую важную часть, но знал, что в бою редко все идет по плану. Незнакомая территория лишь осложняла ситуацию.

Пока что они не видели ни одного спящего Гли, но до водоемов было еще довольно далеко. Сейчас они шли по грязи, а Санг и Ибен говорили, что Гли предпочитают спать на мокрых водорослях у берега, частично погрузившись в воду.

Внезапно раздался громкий визг. Это были не Гли.

Ричард едва успел развернуться; некрупные животные с рычанием и пронзительным визгом ломились через густые кусты. Он успел увидеть, как нескольких Гли сбило с ног.

Он успел заметить поросят, разбегавшихся по кустарнику во всех направлениях. Кабаниха ринулась через заросли, чтобы защитить молодняк. Самка с огромными смертоносными клыками была крупнее диких кабанов его мира. Она бросилась на Гли рядом с Ричардом, но те, к счастью, успели отпрыгнуть.

Поросячий визг казался слишком громким в ночной тиши. Кабаниха сердито фыркнула, развернулась и еще раз атаковала, а потом исчезла в густых зарослях вслед за поросятами.

Проблема была не в самих кабанах, а в визге и хрюканье поросят, наполнившем тихий ночной воздух.

До Ричарда донеслись встревоженные крики разбуженных Гли, которые пришли в ярость от того, что к ним подкрадывались сородичи. Пугающее количество темных фигур поднялось из воды и призрачными тенями устремилось к Ричарду.

Отчаянно шаря взглядом по окрестностям, он наконец заметил Золотую богиню в темной толпе Гли. Ибен прав, ошибиться невозможно. Благодаря длинным ногам богиня бежала быстрее всех Гли.

Ричард проследил за ее передвижением и выпустил первую стрелу. Хотя он прицелился точно, стрела угодила в другого Гли, который в последний момент оказался на траектории выстрела. Богиня ускорилась, расталкивая разъяренных сторонников. Второй и третий выстрел закончился тем же — бегущие Гли помешали Ричарду попасть в главную цель.

Он понял, что план застрелить богиню провалился. Слишком много Гли, чтобы сделать чистый выстрел. Кроме того, богиня быстро приближалась.

На мгновение потеряв ее из виду, Ричарду бросил лук на землю и поспешно обнажил меч. Над болотом пронесся уникальный звон клинка, которого коснулся мир мертвых. Этот чистый ясный звук был четко различим среди злых воплей; он возвестил о появлении смертельной ярости клинка.

Некоторые Гли в передних рядах остановились, услышав этот звук, но их сородичи продолжали напирать сзади. Может, кто-то из них его уже слышал — или вернувшиеся Гли рассказывали им об этом. А может, угроза в этом звоне была слишком явной.

Ибен, находившийся справа от Ричарда, рванул вперед, крича и призывая Золотую богиню остановиться и выслушать их. Он надеялся предотвратить битву.

Богиня протолкнулась через толпу темных Гли и одним мощным взмахом разорвала Ибену горло.

Завизжав от ярости, она повернулась и побежала к Ричарду, который устремился ей навстречу.

Когда они сблизились, она замахнулась на него, но Ричард уклонился, и когти просвистели мимо его лица. Без промедлений он крутанул клинок и отрубил когти, пока богиня не успела убрать руку. Меч сверкнул в лунном свете и лишил когтей вторую ее конечность. Богиня остановилась как вкопанная, ошарашенно моргая большими черными глазами.

Пока ее последователи сражались в мире Ричарда, она находилась здесь. Богиня была сгустком ярости и опасности безо всяких боевых навыков или опыта. Она никогда не встречалась с тем, кто не боялся ее.

Прежде чем она вышла из ступора, Ричард с силой замахнулся мечом, описав дугу. Одним точным ударом он отрубил голову, и та полетела по дуге, медленно поворачиваясь и оставляя в воздухе кровавые следы. Гли замерли, глядя на то, что даже представить себе не могли.

Лишенное когтей и головы тело Золотой богини упало, словно в нем не было костей.

Толпа отступила от головы, которая сделала еще несколько оборотов в воздухе и тяжело ударилась о камни, не сразу остановившись. Ошарашенные последователи богини пятились, словно голова могла укусить или закричать на них.

Все яростные и гневные вопли разом стихли.

Несколько Гли Ричарда закричали и упали на колени рядом с телом Ибена. Было трудно смотреть на их скорбь.

Ричард тут же переключился на угрозу со стороны последователей богини, ожидая яростной атаки когтей и зубов. Но он не стал нападать, когда увидел, что они остановились. Все они лишь мельком взглянули на тело богини, а потом двинулись вперед посмотреть на мертвого Ибена.

Обмотанные водорослями Гли окружили мертвого друга. Многие стояли на коленях и рыдали. Существа столпились вокруг, чтобы дотронуться до погибшего, и явно были до глубины души потрясены тем, что его так жестоко убил представитель их вида. Санг с горечью дотронулся до тела Ибена, а потом встал, чтобы встретиться с врагами. Слезы ярости текли из его больших черных глаз. Третье веко пыталось их сморгнуть, но они все равно текли.

Он зло указал когтем на тело Ибена:

— Посмотрите, что вы натворили! Этого вы хотели? Посмотрите, что вы сделали с сородичем! Смотрите! Гли никогда не должен причинять вред другому Гли! Никогда! Ваша Золотая богиня сделала это! Вы сделали! Вы за это в ответе!

Если бы Гли могли выглядеть пристыженными, то те, кто смотрел на Санга, именно так и выглядели. Многие повесили головы. Кто-то стыдливо отвел взгляд.

— Этого вы хотите для нашего мира? — крикнул Санг, сердито выбросив вперед руку. — Этого? Таков теперь ваш путь? Убивать других Гли?

Скорбящие Гли позади Санга повторяли его жест: прикоснувшись к телу Ибена, они вставали и указывали когтем вниз, требуя, чтобы враги посмотрели на результат своих дел.

— Вот как теперь хотите жить? — поднимаясь с колен, спросил другой Гли. — Вот чем полнятся ваши сердца? Этого хотите? Убивать своих же? Так хотите поступать с другими Гли? С нами? Никто из вас не был таким хорошим, как он. Он бросился вперед, потому что хотел поговорить с вами и попросить остановиться, вернуться на путь, которым мы всегда следовали. Но вместо этого его убили! Какими же тварями вы стали?

Гли с виноватым видом стояли на месте, наблюдая, но не вмешиваясь. Некоторые держали когти за спиной, некоторые склонили головы. Все они явно не знали, что делать дальше.

У них отбило охоту сражаться.

Наконец, в невыносимой предрассветной тиши послышался голос врага, который медленно подошел и указал когтем:

— Вы покрыты водорослями. Это они помогли пересечь сухие земли, чтобы застать богиню врасплох?

Многие сторонники Ричарда кивнули.

Затем Гли, склонив головы, двинулись вперед и сделали наистраннейшую вещь.

Глава 63

Сперва несколько вражеских Гли медленно и робко приблизились к тем, кто стоял на коленях рядом с павшим товарищем. Когда первый Гли подошел к телу Ибена, стоявшие на коленях поднялись и отступили назад, чтобы другие могли увидеть, к чему привели их убеждения. Многие Гли Санга оскалили зубы и зашипели. Ричард счел этот жест весьма доходчивым.

Гли из последователей богини опустился на колени подле Ибена. Ричард и Вика переглянулись, не понимая, что будет дальше, но решили не вмешиваться и следить за развитием событий. Ричард все еще держал в руке окровавленный меч, и если вдруг начнется драка, он намеревался показать им, что такое настоящее насилие.

Два шторма ярости все еще бушевали в нем. Клинок выплеснул свой гнев и вкусил крови, а теперь хотел большего. На этот раз, если начнется сражение, Гли уже не могли исчезнуть, избежав верной смерти.

Гли, который первым опустился на колени, осторожно взял полоску водорослей с тела Ибена. Под взглядами Ричарда, Вики и безмолвствующих Гли он съел кусочек растения.

Ричарду происходящее казалось некой священной церемонией в знак того, что этот Гли пожелал оставить путь насилия и вернуться к традиционному образу жизни.

Когда Гли поднялся и отошел в сторону, другой шагнул вперед и занял его место. Он тоже взял небольшой кусок водорослей и съел, пока союзники Ричарда стояли позади тела Ибена и смотрели. Вскоре все Гли выстроились в очередь, чтобы подойти и преклонить колено возле тела сородича. Каждый брал кусочек водорослей и съедал, почтительно выражая сожаление. Ричард воспринял это как желание вернуться на традиционный путь.

Довольно скоро все дрожащие и плавучие водоросли, а также скрам, были съедены — за исключением листьев на шее, залитых кровью. Оставалось еще огромное количество последователей богини, которые не успели съесть водорослей с тела Ибена, поэтому они смешались с рядами союзников Ричарда, посчитав водоросли на них подходящей заменой. Гли Санга вытянули руки, чтобы бывшие враги могли вкусить водоросли.

Если кто-то из них и разговаривал, они не позволяли Ричарду и Вике слышать эти слова. Он решил, что они не желают, чтобы чужаки слышали их извинения и сожаления.

Ушло немало времени на то, чтобы каждый Гли взял по кусочку водорослей. Пока они ждали своей очереди, некоторые из облаченных в водоросли Гли начали сами снимать с себя листья и протягивать их ожидающим.

Ричард не заметил ни одного Гли, который бы ушел или выразил неповиновение. Все они искренне раскаивались в смерти сородича.

Наконец, он убрал меч в ножны. Он радовался, что совершенного оказалось достаточно.

Он не видел ни одного Гли, который бы уделил внимание телу Золотой богини, которое лежало бесформенной грудой. Никто не оплакивал ее смерть. Гли было так много, что прошло больше часа, прежде чем каждый смог съесть кусочек водорослей, которые некогда были частью их рациона и образа жизни.

— Никогда не видела ничего подобного, — прошептала Вика, наблюдая за безмолвным ритуалом. — Жаль, что Ибену пришлось умереть, но я благодарна ему за возможность увидеть, как другие принимают такое же решение, как когда-то я.

Ричард в знак признательности положил руку на плечо Вики. Он готовился к кровавой битве насмерть, а теперь судьба повернулась иначе, и он не доверял своему голосу.

Все поросята разбежались, а кабаниха ушла вслед за ними, поэтому в окрестностях было тихо. Гли ели водоросли и оказывали почести Ибену, наконец-то приветствуя братьев, с которыми давно разлучились.

Ричард тоже был огорчен смертью Ибена. Он был открытым, дружелюбным и отзывчивым. Вместе с Сангом он переменил мнение Ричарда о Гли. Они оказались вовсе не такими, как он ожидал. Совсем не такими.

Ибен хотел отговорить собратьев от насилия против своих же. Хотел заставить остановиться и задуматься о том, что они творят. Он думал, что сможет их убедить. И он смог.

Глава 64

Уже перевалило за полдень, когда Гли принялись по очереди копать когтями могилу. Когда она стала достаточно глубокой, они осторожно опустили в нее тело Ибена и закопали.

Покончив с погребением, они принялись полосовать когтями тело Золотой богини, пока оно не оказалось полностью покрыто глубокими царапинами. Ричард и Вика понятия не имели, зачем Гли это делают. Удовлетворившись, они бросили тело и голову богини в болотистые озера. Тело какое-то время плавало среди тростника, а потом крошечные создания, которых Ричард не мог разглядеть, начали рвать плоть. Через несколько часов почти все было съедено и остались лишь кости. Видимо, подобное непочтительное обращение с останками должно было показать их недовольство богиней.

Странное празднование и общение продолжилось и вечером. Когда стемнело, Гли начали устраиваться на ночлег. Некоторые улеглись на толстые постели из листьев. Другие устроились на берегу так, чтобы голова лежала на земле, а ноги плавали в воде. Создания, съевшие тело богини, не беспокоили живых Гли. Они мирно спали, находясь наполовину в воде.

Ричард и Вика нашли местечко возле красивого куста, больше похожего на деревце. Они набрали веток и листьев, чтобы сделать постель. Никому из них не нравилась идея спать одновременно, поэтому они распределили часы ночной стражи. Ричард задумался, как долго им придется поступать так в этом странном новом мире.

К позднему утру следующего дня необычное воссоединение продолжилось. Гли собирались в группы и общались. Ричард и Вика были не в курсе большей части разговоров. Они слышали некоторые беседы, но большинство Гли предпочитало, чтобы их слова не слышали чужаки из другого мира. Ричард не слишком беспокоился по этому поводу, потому что все выглядело дружелюбно. Он бы и сам не отказался от умения лишать других возможности слышать его слова. Иногда такое было бы полезно.

Он не терял бдительности, готовый достать меч при малейшем намеке на проблемы. Вряд ли они возникнут, но Ричард предпочитал быть наготове. Он видел, как Вика лениво крутит эйджил на золотой цепочке и тоже наблюдает.

Они с Викой держались в стороне, не желая вмешиваться. Время от времени Гли погружались в воду, где чувствовали себя почти как дома. Группы собирались в воде и плавали вместе. Кто-то периодически приносил на берег пучки водорослей, чтобы другие брали их и ели. Кто-то, устав от воссоединения и празднования, снова пристроился подремать у берега. Некоторые сидели на земле, скрестив ноги и беседуя. Ричард предположил, что у них много тем для разговоров.

Ричард бывал на пышных банкетах и официальных приемах. Здесь все выглядело схоже, разве что вместо атрибутов власти и социального статуса были когти и острые как иглы зубы. Он читал язык их тел и наблюдал за взаимодействием разных личностей. Одним словом, все это было странно.

Ричард проголодался и задавался вопросом, что они с Викой будут есть в этом странном мире. Вонючие водоросли не вызывали аппетита. Он предположил, что сможет ловить рыбу или охотиться на диких кабанов. Может, здесь даже растут съедобные фрукты и ягоды. К счастью, в их мешках еще остались кое-какие дорожные припасы. Наблюдая за Гли, Ричард и Вика неторопливо жевали полоски вяленого мяса.

Ему пришла в голову мысль, что через некоторое время Гли могли бы насобирать для них мясных улиток, которых можно зажарить на костре или закоптить. Оглядевшись, он не нашел того, из чего можно разжечь костер.

Гли, которых Ричард провел через сухие земли, легко было отличить от остальных по зеленоватому отливу кожи. Они горевали по Ибену, но в то же время понимали, что его смерть покончила с правлением Золотой богини. Ибен стал катализатором для воссоединения Гли. Ричард не знал, как долго это продлится. Он надеялся, что они объединились окончательно, но все равно опасался вражды.

После определенного количества съеденных водорослей кожа бывших налетчиков на другие миры приобретет зеленоватый оттенок. Ричард беспокоился, что вскоре не сможет отличить одних Гли от других. Если они снова вернутся к насилию и решат съесть Ричарда и Вику, фактор внезапности будет на стороне противника.

Ричард не хотел умирать, но у него было мало причин жить дальше — разве что было одно дело, с которым не терпелось разобраться.

Некоторые бывшие последователи Золотой богини подходили к Ричарду с Викой и сообщали, что помимо избавления от тирании богини, Ричард спас их от ужасного будущего — во время охоты в других мирах многие из них погибали.

Некоторые говорили о своих любимых детях, которые жаждали приключений и отправились в другие миры, но погибли там. Ричард задумался, не он ли убил некоторых из них. Они были жестокими убийцами, потому и умерли. Он надеялся, что Гли не решат ему мстить.

Его собеседники объяснили, что Золотая богиня заставляла их так поступать. Ричард не до конца им поверил, но принял извинения, чтобы поддержать дружеские отношения. Неважно, если они говорят все это лишь для успокоения своей совести — важно, что битв больше не будет.

Застряв вместе с Викой в этом мире без возможности вернуться к Кэлен, он был равнодушен к оправданиям Гли. Его волновал лишь результат. Он испытывал облегчение, что не пришлось участвовать в очередной затяжной войне с превосходящими силами противника.

Но этот новый мирный порядок еще должен был доказать свою жизнеспособность. Возможно, среди Гли были и те, кто испытывал другие чувства — просто не решился их выразить. Ричард никогда не сможет спать, закрыв оба глаза.

Он с самого начала не очень-то верил, что Гли, прошедшие с ним через сухие земли, станут сражаться, когда настанет время. Теперь ему не нужно было бояться кровавого конфликта, в котором всех их убьют. Новый лидер не появился из рядов бывших последователей богини.

Когда терпение Ричарда закончилось, он отвел Санга в сторону, чтобы переговорить с глазу на глаз.

— Прежде чем кто-то из бывших последователей богини задумается о том, чтобы возглавить огромную армию, которая способна разграбить другие миры, мы должны уничтожить устройство. Тогда это никогда не повторится.

Санг виновато кивнул, словно совсем позабыл об этом, и отдал длинный лист плавучих водорослей проходившему мимо Гли.

— Благодаря тебе и Вике все стало по-прежнему. Не знаю, сможем ли в полной мере отблагодарить вас. Мир восстановлен, и нам больше нечего бояться. Мы в любой момент можем заняться устройством. Теперь не нужно ни беспокоиться, ни спешить.

— Это нужно мне, — жестким тоном сказал Ричард. — Я хочу заняться им сейчас. Я не хочу переживать, что мне во сне перережут горло последователи богини, которые решили вернуться на путь насилия. Не хочу, чтобы у кого-то была возможность отправиться в мой мир убивать людей.

— Думаю, тебе не стоит волноваться о...

Ричард предупредительно выставил палец:

— Я пришел сюда, чтобы защитить свой мир. Я пожертвовал возможностью жить с сородичами, женой и потомством, чтобы прийти сюда — как ради людей, так и ради твоего вида. Теперь мне осталось лишь одинокое будущее в мире, для которого мы с Викой чужаки. Я пошел на это, чтобы уничтожить устройство, сделавшее возможным весь этот ужас и кровопролитие. Моя работа еще не сделана, и я хочу ее закончить.

Санг видел решительность на лице Ричарда и слышал в его голосе. Он кивнул.

— Конечно, лорд Рал. Я понимаю. Разумеется, ты прав. Мы пойдем туда сейчас, я покажу дорогу.

Ричард предпочел бы просто оставить это многодневное празднование и отправиться туда самостоятельно, но облака скрывали местность, и он сомневался, что сможет найти дорогу. Они попали на земли Золотой богини длинным кружным путем. Облака, гонимый ветром песок, лабиринт скальных башен и скрытое за облаками солнце обманули его чувство направления и расстояния.

Он примерно понимал, в какой стороне находится гора с устройством, но из-за плохой видимости и низких облаков мог потратить несколько дней на поиски нужного следа. Санг может показать ему путь, и тогда он гораздо скорее уничтожит устройство.

Если в кратчайшие сроки не покончить с устройством, его могут использовать снова, и Ричард даже не узнает, что некоторые Гли отправились в его мир. Он не хотел рисковать, позволяя устройству существовать. Лучше уничтожить его раз и навсегда. Это единственный способ убедиться, что Кэлен и остальные будут в безопасности.

Санг сообщил некоторым своим сторонникам, что они отправляются к горе с устройством. Но когда они тронулись в путь, Ричард увидел большую группу Гли, следующих за ними — как союзников Санга, так и бывших последователей богини. Он не знал, зачем им это. Когда Санг приведет его на место, он при помощи меча разрушит странный каменный блок, а остальное неважно.

Меч уже доказал, что способен разрубить сталь. Не так давно Ричард клинком перерубил массивные каменные столбы и блоки в спутанности, чтобы добраться до Мораваски Мичека. Ни сталь, ни камень никогда не были преградой для Меча Истины, поэтому Ричард не сомневался, что сможет уничтожить каменное устройство.

В глубине души он понимал, что устройство может состоять не из стали или камня. Оно позволяло путешествовать в другие миры и могло только выглядеть каменным, а на самом деле навредить ему будет не так-то просто.

Когда он оглянулся на цепочку идущих за ним Гли, зрелище напомнило ему похоронную процессию.

В каком-то смысле, так оно и было.

Глава 65

Теплый дождь лил все время, пока они поднимались на гору. Воздух стал влажным и тяжелым, его было трудно вдыхать. Временами ливень становился таким сильным, что больше походил на водопад с небес, в котором едва можно было что-то разглядеть.

Когда дождь усилился до невыносимой степени, им пришлось прижаться к каменным башням с широкими вершинами, которые хоть как-то от него защищали. Санг велел держаться подальше от низин, потому что такие дожди часто вызывали наводнение, способное смыть кого-то вниз, и это ничем хорошим не кончится. Время от времени попадались такие грязные бурные реки, и тогда приходилось искать пути обхода.

Гли не страдали от дождя, в отличие от Ричарда и Вики. Временами темные создания останавливались, запрокинув головы и вытянув руки к небу. Путь через сплошную завесу дождя был напряженным. Было трудно увидеть не только, куда они направляются, но и куда ступать. Он переживал, что они с Викой могут оступиться и сломать ногу. Выросший на природе Ричард был привычен к ходьбе по пересеченной местности, а вот Вика выросла в других условиях, поэтому ей было сложнее идти под ливнем по нагромождению камней.

Он не знал ни одного целителя среди Гли и думал, что таковых вообще нет. Они казались слишком простым видом, чтобы иметь целителей. Если он или Вика поранятся, никто им не поможет. Они могли полагаться только друг на друга; Ричард кое-что понимал в лечении как магией, так и травами, и мог вылечить Вику, если понадобится, но вот она помочь ему не сможет. Он даже не знал, есть ли в этом мире лечебные травы.

Они шли по абсолютно безжизненной местности: здесь были лишь камни, дождь и плывущая навстречу грязь. Не было растений — даже травинки. Только непрерывный дождь. С тех пор, как они поднялись в горы, Ричард не видел ни одной птицы или летучей мыши, которые большими стаями кружили над болотами. Устройство находилось в сухом месте, но путь туда пролегал под свинцовыми облаками и уж точно не был сухим. Ему не терпелось подняться выше облаков, проливших на них так много воды.

Россыпь острых камней под ногами осложняла продвижение. Этот мир представлял собой странную смесь болот с буйной растительностью, засушливых пустынь и безжизненных гор. Небо тоже казалось причудливой смесью темных облаков: в одних влаги не было, в других ее было полно. Судя по тому, что Ричарду довелось повидать, жизнь была только на болотистых низинах, где скапливалась вся вода, стекавшая с горных склонов.

В зернистой поверхности горы попались отверстия, которые казались достаточно большими, чтобы залезть внутрь. Ричард задумался, не получится ли их расширить и устроить там пещеру для себя и Вики. Он сунул голову в одно из отверстий, пытаясь разглядеть, насколько глубока пещера, но увидел только черноту.

Вдруг Санг обхватил его руку когтями и заставил отступить. Ричард повернулся к Сангу, и тот предупреждающе покачал головой. Гли явно не хотел говорить о тех, кто живет в этих пещерах. Судя по взглядам остальных, эти существа пугали их до потери дара речи.

Сейчас главной целью Ричарда было устройство, потому он не стал тратить время на раздумья о пещерах и их обитателях. Он спросит об этом позже. Кивком поблагодарив Санга за предупреждение, он вернулся на тропу. Но теперь его беспокоило, кто же живет в этих ходах — возможно, однажды им с Викой придется столкнуться с ними. В отличие от Гли у них не было когтей, способных защитить.

Рядом сверкнула молния, и земля содрогнулась от раската грома. Гли не беспокоились из-за дождя, но молния явно заставила их нервничать. Ричард тоже заволновался. Гли заозирались, словно надеялись успеть убежать от молнии. Некоторые укрывались между камней при особенно ярких вспышках, сопровождавшихся громом. Ричард знал, что прятаться бессмысленно — если ты видишь приближение молнии, то бежать от нее уже поздно. Поэтому он не обращал внимания на Гли и продолжал карабкаться.

— Находиться на высоте во время грозы опасно, — сказал Санг. В его тоне звучали извиняющиеся нотки.

Ричард глянул через плечо, пока подтягивался на очередной выступ скалы:

— Я понимаю. Дальше я знаю дорогу, поэтому вам нет нужды подниматься со мной. Вы все можете вернуться, а когда я закончу дело, то спущусь к вам.

Пока они с Викой ждали, Санг переговорил с остальными. Ричард не мог слышать их обсуждения, поэтому не знал, о чем они говорят. Он лишь надеялся, что они повернут обратно — ему не нужна была публика. Молнии подсвечивали облака изнутри в пугающей демонстрации силы шторма, который катился прямо на них. Некоторые Гли втягивали головы в плечи и бросали на небо озабоченные взгляды.

Наконец, Санг вернулся:

— Мы пойдем с тобой. Я, как и многие другие, хочу увидеть, как устройство будет уничтожено. Оно разрушило много жизней Гли. Мы хотим покончить с ним раз и навсегда. Те, кто раньше следовал за богиней, тоже хотят пойти.

Ричарда беспокоили эти Гли, но он не хотел вступать в разногласия, которые способны помешать ему. Он просто кивнул и снова пошел по тропе среди скал.

По крутым осыпям приходилось взбираться почти бегом, чтобы продвинуться по ускользающей из-под ног земле. Пробираться здесь было непросто даже по сухой погоде. В дождь было еще сложнее, потому что вода делала все скользким. После изнурительного подъема по рыхлым мокрым камням они, наконец, добрались до монолитного участка, пусть и такого же скользкого. Идти стало легче. Ноги Ричарда болели, но он не хотел останавливаться — он отдохнет потом.

Когда они поднялись к низким облакам, туман ограничил видимость. Ричард видел темный силуэт Вики позади и еще пару Гли, которые походили на призраков, но все остальные растворились в тумане.

Гром почти непрерывно грохотал над пустынной местностью. Молнии сверкали где-то вдалеке, освещая облака. Они не могли видеть, откуда исходит вспышка, поэтому казалось, что гром и молнии повсюду. Это тревожило.

Ричарду не нравилось находиться на горе во время такой жестокой грозы, но необходимость уничтожить устройство заставляла игнорировать опасность и толкала вперед. Когда он исполнит задуманное, они с Викой навеки будут заперты в этом ужасно влажном мире.

После нескольких часов восхождения они вырвались из облачного одеяла и оказались в причудливом сухом лесу невысоких каменных башен. Солнце скрывал другой слой облаков, но здесь было светлее, и дождь не лил. Молнии остались в темных клубящихся тучах, озаряя их непрестанными вспышками, похожими на огонь. Ричард не знал, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к чуждому миру, но выбора не было. Это заставило задуматься, стоит ли жить дальше после уничтожения устройства.

Когда Ричард и Вика пробрались через лабиринт каменных шпилей, источенных воздействием природы, то оказались в храме каменных столбов вокруг устройства. Оно стояло на краю большого участка белого песка.

Он видел, что Вика, обычно не склонная к проявлению эмоций, была такой же подавленной, как и он сам. Им предстояло уничтожить путь домой. Но это нужно было сделать.

Ричард достал меч.

Глава 66

Клинок зазвенел, покидая ножны, и эхо отразилось от каменного лабиринта. Это был безнадежный звук, означавший конец всех его надежд и мечтаний. Уникальный звон вынудил толпу Гли, которые видели смерть богини от этого клинка, обеспокоенно замереть, а потом попятиться. Многие укрылись среди каменных столбов.

Пред мысленным взором Ричарда возникла улыбка Кэлен. Он прогнал образ, который был невыносим и мог поколебать его решимость сделать то, что защитит ее и всех людей. Он надеялся, что однажды его родной мир снова обретет лорда Рала, который будет заботиться о своем народе: это будет его сын. Однажды у них будет новая исповедница, которая защитит их: его дочь. Но сейчас Ричард был единственной защитой для своего мира, и потому должен уничтожить устройство. Никто из людей даже не узнает, что ему пришлось сделать ради спасения мира, и однажды Гли станут просто плохим воспоминанием. Новые поколения не будут знать о них и о том ужасе, который они принесли.

Он поднял голову, когда заметил, что стало светлее. Облака разошлись, дав возможность увидеть небо яркого красно-оранжевого цвета. Солнца не было видно, но дело шло к вечеру, и Ричард решил, что оно скоро зайдет. Звезды еще не показались, но если бы даже он смог их увидеть, то не нашел бы знакомых созвездий в этом странном мире, в котором не хотел находиться. С самого его прибытия небо показывалось очень редко. Облака — тяжелые, клубящиеся и кипящие — придавали мрачности миру Гли. Он не знал, сезонное это явление, или так тут всегда.

Кэлен была где-то там, среди звезд, которые он не мог увидеть. Возможно, однажды она посмотрит в небо и увидит место, где он останется навеки.

Его радость от проблеска красноватого неба быстро померкла, когда он с неохотой перевел взгляд на ждущее его устройство.

— Уверены, что хотите этого? — прошептала из-за спины Вика. — Пути назад не будет.

Он глянул через плечо в ее голубые глаза. Она довольно часто подвергала сомнению его выбор и решения, иногда в резкой форме, но так она проверяла его уверенность в своих действиях и помогала укрепиться в решении. Он знал, что она всецело ему доверяет.

На этот раз вопрос был критически важным.

— Разве у меня есть выбор?

Выражение лица Вики сказало все за нее, когда она слегка кивнула.

— Я полагаю, его нет.

Ричард ощущал силу меча, ревевшую в каждой клеточке тела. Эта сила тянула и дергала его, желая, чтобы его гнев объединился с ней. На этот раз он знал, что неуместно изливать гнев на устройство, которое навечно разлучит его с Кэлен. Чувство священного долга преобладало над яростью.

Кроме того, Ричард был не в состоянии вызвать у себя гнев, который мог соединиться с яростью меча, — а может, просто не осмеливался.

Наконец, он решил, что лучше покончить с этим поскорее. Тогда его сердце успокоит осознание, что Кэлен и детям не грозит смерть от когтей Гли. Так много людей уже погибло напрасно. Для них он уже ничего не мог сделать, зато мог избавить живых от ужаса, который способны принести Гли.

Он пошел вперед, волоча за собой меч, и снова вспомнил круг белого песка в Саду Жизни в Народном Дворце. Это место было невероятно значимым. Столь многое началось там и закончилось, а теперь все будет кончено на похожем участке белого песка в очень далеком мире.

Когда Ричард подошел ближе, что-то в символах на каменном устройстве заставило остановиться и посмотреть более пристально. Он приблизился еще немного — и в голове возникла идея. Поняв, что он прав, Ричард сунул меч в ножны.

Вика моментально насторожилась.

— Что не так?

Ричард едва слышал вопрос. Он упал на колени перед камнем и легонько пробежался пальцами по символам на гладкой поверхности.

— Магистр Рал, что там?

Он не верил своим глазам.

— Это символы языка Сотворения. Они не совсем такие, какие известны мне, но невероятно похожи. Сразу могу сказать, что многие из них идентичны. Думаю, смогу перевести.

Вика подбежала и упала на колени рядом с ним.

— Правда? Что тут написано?

— Все не так просто.

— Ладно, если вы узнали язык Сотворения и понимаете этот язык, то что-то вы можете прочесть?

— Да, могу. По крайней мере, часть. Но судя по понятным мне отрывкам, всеневероятно запутанно.

— В каком плане?

— Похоже на очень сложное структурированное заклинание.

— Структурированное заклинание? — Она пораженно наклонилась к нему. — Вы говорите о магии?

Ричард кивнул, пытаясь расшифровать один из символов, связанный с пересекающимися линиями силы.

— Да. О магии.

Вика вздохнула и села на пятки.

— Боюсь, тут я вам не помогу. Но вы уверены? Как это устройство может быть связано с магией?

— Магия была задействована во всех устройствах, которые я видел прежде.

— Вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня, — сказала она. — Я пытаюсь избегать дел с магией. Вы же всегда причастны к ней, так или иначе.

Он кивнул, не особо слушая, а потом наклонился и нахмурился.

— Здесь говорится что-то о кольце.

Вика уставилась на него:

— Кольцо? Что за кольцо?

Ричард пробежался пальцами по символам, пытаясь разобрать суть, не зная порядка и контекста. Это всегда осложняло процесс перевода. Язык Сотворения и так был непростым, но многое раскрывало свое значение только в контексте.

Он искал начало, чтобы читать по порядку. Проблема была в том, что он пока не знал, где отправная точка.

Он прочел несколько символов, а потом увидел кое-что знакомое. Он глянул на песок по бокам от камня.

— Тут говорится о кольце, которое начинается и заканчивается здесь.

— И как это понимать?

— Если б я знал. — Он указал на песок рядом с камнем. — Копай прямо здесь, может там есть какое-то кольцо.

Когда Вика принялась за работу, Ричард перешел на другую сторону и стал разгребать песок.

— Я что-то нашла, — сообщила Вика.

В этот момент его пальцы дотронулись до чего-то твердого и гладкого.

— Я тоже.

Он убирал песок в сторону от находки, и Вика делала то же самое. В считанные мгновения каждый из них обнажил предмет из золотистого металла: круглого сечения, толщиной с руку. Он не был холодным на ощупь, как некоторые металлы, и больше походил на золото.

Когда они с Викой продолжили копать, то увидели, что металл идет в обоих направлениях от камня. Судя по изгибу, это было кольцо, которое шло по периметру песка.

— Что нам делать? — спросила Вика.

Ричард смахивал песок с поверхности металла.

— Оно не слишком глубоко. Давай откопаем его и убедимся, действительно ли это кольцо.

Они торопливо откидывали песок, стремясь разгадать загадку. Обоим не терпелось увидеть, есть ли тут что-то важное. Однако Ричард не мог даже представить, какая от этого польза, ведь скоро устройство будет уничтожено.

Сотни Гли стояли вокруг участка песка среди скальных образований, наблюдая, ничего не говоря и не пытаясь вмешаться. Было ясно, что они столь же удивлены, как и Ричард с Викой. Они всю жизнь жили рядом с устройством и использовали его, но не знали о кольце под песком.

Вскоре Ричард и Вика полностью очистили кольцо. Они встали и отступили на шаг, чтобы взглянуть.

Ричард подумал, что оно сделано из золота или как минимум покрыто им. Золотое кольцо прерывалось лишь в одном месте — там, где на краю песчаного поля стоял камень. Отполированная поверхность была идеально гладкой, и Ричард видел на ней свое искривленное отражение. Просто гладкая золотая поверхность. Никаких символов.

Ричард перевел взгляд на камень с многочисленными надписями, а затем бросился по белому песку к нему, желая узнать, не написано ли там о назначении золотого кольца.

Глава 67

— Что-то заметили? — нетерпеливо спросила Вика. — Вы смотрели на этот камень так долго, что наверняка прочитали хотя бы часть. Вы должны были что-то понять по этим символам, ведь так? Что вы успели перевести?

Ричард сел на пятки и оглянулся на нее.

— Гли ошибались, называя это устройством.

— Правда? Почему? Как его нужно называть?

— Это называется врата.

Вика долго и пристально на него смотрела.

— Врата?

— Так тут написано.

Вика указала на камень:

— То есть... как врата в другие миры?

— Видимо, так, — кивнул Ричард.

Она задумчиво нахмурилась:

— Полагаю, это имеет смысл. Но тут ужасно много всего понаписано. Неужели здесь говорится только о том, что это называется вратами?

Ричард глубоко вздохнул, снова переводя взгляд на камень. Он мягко провел пальцами по символам, разбирая значение.

— Нет, это лишь малая часть. Тут очень много информации. Символы похожи на те, что я видел в нашем мире, многие даже совпадают, но есть и ключевые отличия. Некоторые символы составные и передают смысл посредством сочетания основополагающих элементов, но не везде используются знакомые мне элементы. Несмотря на многочисленные различия, этот язык неимоверно похож на тот, что когда-то был распространенной письменной формой у нас.

— Вы говорите о письменах, как на коже ведьмы Ниски? Она была на болоте Предела Агаден, когда мы догнали Мать-Исповедницу.

— Да, они очень похожи. Эти же символы есть и во многих других местах нашего мира. Они предшествуют всему остальному. Вся письменность, в которой используются слова, а не графические элементы, появилась уже после языка Сотворения.

Вика недоуменно посмотрела на него:

— Значит... Что именно вы пытаетесь сказать?

Ричард со вздохом покачал головой и повернулся к камню.

— Не знаю. Знаю лишь, что надписи очень древние. Кроме того, тебе не кажется странным, что символы языка Сотворения оказались на камне, который находится в другом мире?

— Он стоит здесь очень давно, — подсказал Санг, стоявший рядом с песком. Он шагнул чуть ближе, отделившись от остальных наблюдателей. Ричард уже позабыл, что их слышат Гли, толпившиеся меж каменных шпилей. — Может, это ты хотел сказать? Что он стоит здесь уже очень-очень давно?

Ричард понял, что Санг не осознает всей значимости открытия. Он и не мог осознать. Ричард был не в настроении читать лекции, поэтому не стал вдаваться в подробности.

— Еще дольше.

Гли принялись смущенно перешептываться. Они явно испытывали трудности, пытаясь понять Ричарда. Язык Сотворения ничего для них не значил.

Вика хлопнула ладонью по верхушке камня.

— А может быть, эта вещь, эти врата, когда-то появились в нашем мире и дали нам язык Сотворения? Точно так же, как они появились в этом мире?

— Понятия не имею, Вика, — мотнул головой Ричард. — Похоже на правду, но я сомневаюсь. У меня нет способа проверить твою теорию. Я лишь знаю, что эти символы — инструкция.

Вика убрала ладонь с камня и наклонилась к Ричарду.

— Инструкция? — прошептала она. — Какая?

Ричард снова склонился над камнем и провел пальцами по символам.

— Я пока не готов сказать. Нужно прочесть больше, чтобы соединить кусочки головоломки.

Вика встала, предоставив ему возможность разбираться в надписях, и пошла по внешнему периметру золотого кольца. Ричард подумал, что так она старается удержать Гли подальше. Чем больше он читал, тем больше убеждался, что это очень неплохая идея.

Делая очередной круг и проходя мимо Ричарда, она нагнулась к нему:

— Есть что-нибудь полезное?

Ричард поднял на нее взгляд:

— Скажи Сангу подойти. Хочу кое о чем спросить. Но будь осторожна: остальным лучше не слышать наш разговор.

Когда Морд-Сит вернулась с высоким черным Гли, Ричард поднялся.

— Что такое? — спросил Санг. — Почему ты не уничтожил устройство? Я думал, ты здесь затем...

— Как вы используете устройство, когда приходите в мой мир? Ты делал это много раз. Каким образом? Как заставлял его работать?

Вопрос застал Санга врасплох. После коротких раздумий он посмотрел на устройство.

— На верхушке камня есть место, при помощи которого я включал устройство и отправлялся во тьму. Так я и попадал в твой мир.

— Покажи мне, — сказал Ричард.

Санг кивнул, обошел квадратный блок и встал за пределами кольца лицом к наклонной вершине. Ричард подошел, чтобы лучше видеть. Санг развел когти правой руки и вытянул один, напоминая человека, выставившего указательный палец.

— Когда я желал отправиться в твой мир, то прикладывал один коготь вот сюда.

Санг постучал когтем по наклонной поверхности камня рядом с углублением. Похоже, коготь полностью помещался в эту выемку. Это соответствовало тому, что успел прочесть Ричард, но оставалось еще много нерасшифрованного.

— Откуда ты знаешь, куда нужно отправиться? Когда ты входишь во тьму, она не выплевывает тебя в каком-то случайном месте. Как попадаешь в наш мир?

— В самом начале, задолго до нашего рождения, поговаривали о Гли, которые пытались вставить сюда коготь. Их больше никто и никогда не видел. Никто не знал, что с ними случилось. Возможно, устройство отправило их туда, где они погибли. А может, оно никуда их не отправило, и они просто исчезли во тьме. Золотая богиня не только была крупнее других Гли, но и умнее. Она первая поняла, что можно попросить устройство отправить ее в другой мир, где она сможет выжить. Я верю, что это и есть ключ. В следующие разы устройство выбирало подобные миры. Богиня с первого раза поняла, что можно вернуться при помощи того, что мы называем путеводной нитью. Она отправлялась в другие миры, а по возвращении рассказывала остальным о том, что обнаружила. Когда она отыскала миры для набегов, ее стали называть собирательницей миров. Когда она находила мир, который ей нравился, то в следующий раз вставляла в нишу коготь и думала о нем. Устройство отправляло ее во тьму, через которую она попадала в тот мир. Ее начали называть богиней, как тех, кто когда-то оставил здесь устройство. Только она знала, как оно работает, и у нее начали появляться последователи, называвшие ее богиней, а потом и Золотой богиней. Ей нравилось поклонение. Она стояла здесь, где сейчас стоим мы, и отправляла в найденные ею миры последователей, где они могли охотиться и добывать пищу. В итоге это превратилось для них в спорт.

Как узнал Ричард, когда боги — или кто-то другой — принесли врата в мир Санга, их нужно было настроить на Гли. Протоколы, описанные в символах, должны были подстроиться под Гли, чтобы те могли активировать устройство одним когтем. Судя по тому, что прочел Ричард, после завершения настройки никто кроме Гли не мог их использовать.

Если только не перенастроить врата.

Санг сообщил, что Золотая богиня первой выяснила, как заставить врата работать. И теперь все Гли это знали.

В голове Ричарда крутились всевозможные выводы, пока он пытался сложить воедино обрывки сведений с камня.

— Спасибо, Санг. Это многое объясняет. — Ричард приподнял меч в ножнах, показывая Сангу. — Тебе лучше вернуться к остальным и держаться на безопасном расстоянии.

Сопоставив слова Санга с прочтенным на камне, Ричард понял, насколько опасны врата в руках Гли. Устройство должно быть уничтожено.

Санг кивнул. Он уже видел разрушительную силу меча, поэтому поспешил пересечь круг песка и присоединиться к остальным Гли, стоявшим среди камней.

Ричард долго стоял и смотрел на символы на камне врат. Он позволил мечу скользнуть обратно в ножны.

Вика хмуро посмотрела на Ричарда и понизила голос:

— Магистр Рал, что происходит? Вы уничтожите этот ужасный предмет или нет?

Ричард потер подбородок, переводя взгляд с Вики на камень и обратно.

— У меня появилась идея.

— Что еще за идея? — Ее брови сошлись на переносице.

— Безумная.

— Способная нас убить?

— Возможно.

Глава 68

— В чем на этот раз заключается безумная идея? — спросила Вика. Судя по ее тону, она уже устала от затей, которые могли плохо кончиться.

Ричард лишь отмахнулся от вопроса:

— Сделай одолжение, проследи, чтобы Гли держались подальше. Мне нужно побыть одному, чтобы спокойно изучить эти символы. Они весьма запутанные.

Вика указала на камень:

— Как думаете, для чего он? В чем его предназначение? Вы говорили, на нем есть инструкция, но для чего она?

Ричард посмотрел в ее голубые глаза:

— Тут написано, как перенастроить врата.

— Перенастроить?

Ричард вытер лоб. Он уже устал от влажного мира. Его страшила мысль прожить остаток дней в этом горячем и зачастую мокром мире. Вряд ли он проживет слишком долго — какому-нибудь Гли рано или поздно придет в голову идея его съесть.

— Тем, кто принес сюда врата, пришлось настроить их на Гли.

— Может, они не собирались оставлять устройство, — предположила она. — Может, Гли схватили их и заставили перенастроить врата под себя. Мы слишком хорошо знаем, какими жестокими они могут быть.

Ричард прикусил нижнюю губу:

— Такое тоже возможно. Правды мы уже не узнаем.

— Так что вы задумали?

Он покачал пальцем, указывая на камень:

— Думаю, если разберу достаточно символов, чтобы активировать врата, то у меня получится их перенастроить.

Вика склонила голову на бок и подозрительно прищурила левый глаз.

— Зачем вы хотите их перенастроить?

— Подумай вот о чем. Если я перенастрою их, Гли никогда не смогут снова ими воспользоваться, чтобы попасть в наш мир — или любой другой. У них не будет способа настроить врата на себя, и они останутся неактивными.

Вика скривила рот, пытаясь понять ход его мыслей:

— Зачем об этом волноваться? Не проще ли просто разрушить устройство мечом? Тогда Гли не смогут использовать врата снова. Вам необязательно разбираться в символах. Если вы расколете камень, все будет кончено. Навсегда.

Ричард бросил взгляд на камень, а потом снова посмотрел на Вику:

— Мы не знаем, что это такое на самом деле.

Вика настороженно на него посмотрела, словно пыталась вычислить, о чем он думает:

— Вы назвали это вратами. Очевидно, что это врата в другие миры.

— Да, но я про другое. Мы не знаем, что это за сила и что заставляет их работать. Как они посылают людей, или Гли, — он указал в сторону наблюдающей толпы, — или кого угодно в другой мир? А если врата используют магию или внутри них есть механические компоненты, приводимые в движение магией — как у машины предсказаний? Я обнаружил, что уникальные устройства в нашем мире обладают невероятной мощью, но не смог узнать принцип их работы, кто их создал или откуда они появились. Но я понял, что они крайне опасны. Если бы я попытался уничтожить их мечом, чтобы никто больше не смог их использовать, то это могло бы вызвать невообразимые последствия. Некоторые из этих устройств способны уничтожить мир жизни. Когда имеешь дело с неизвестной магией, способной вызвать опасные последствия, нужно сначала все обдумать, а потом действовать.

Вика по-новому посмотрела на каменный постамент.

— Значит, попытка уничтожить его может убить всех нас?

— Не знаю, — пожал плечами Ричард. — Исходя из моих знаний о магии, такой исход вполне возможен. Если ударю по камню мечом, то могу погибнуть; может, это высвободит мощь, которая уничтожит все на мили вокруг, или же превратит весь этот мир в безжизненные камни. — Он наклонился к Вике: — А может, врата пошлют свою разрушительную силу в последнее место, где бывали Гли, — в наш мир.

Вика перекинула косу вперед и стиснула ее в правом кулаке, задумавшись.

— Я так понимаю, вы считаете попытку уничтожить их опасной, в том числе и для нашего мира, поэтому думаете, что безопаснее будет перенастроить врата, чтобы Гли не могли их использовать. Результат будет достигнут — Гли не смогут вредить нашему миру.

Ричард уверенно кивнул:

— Все верно. Врата могут убить меня, если я попытаюсь их уничтожить, но уцелеть и продолжить работать, угрожая нашему миру.

— Ладно, — сказала она, глубоко вздохнув. — Это не безумно. Но вы собираетесь сделать что-то еще. Какая часть по-настоящему безумна?

Ричард слегка улыбнулся и указал на дальнюю сторону кольца.

— Не могла бы ты присмотреть за ними? Когда я начну, то уже не смогу отвлекаться на Гли.

Вика какое-то время изучала его лицо.

— О чем вы мне не говорите?

— О том, о чем тебе пока не нужно знать.

Вика скрестила руки на груди и посмотрела исподлобья.

— В этом мире у вас осталась только я, и это навсегда. Я вместе с вами состарюсь и умру — если проживем так долго. Мы в одной лодке. Скажите мне.

Ричард поджал губы:

— Звучит так, словно мы пожилая семейная пара.

Она не сводила с него глаз:

— Скажите.

Он вздохнул:

— Хорошо. Во-первых, если я просто перенастрою врата, останется возможность, что кто-то другой перенастроит врата еще раз. Тогда он сможет использовать врата в каких угодно целях. Но все гораздо сложнее.

— Например?

Ричард не глядя указал на врата:

— Символы кажутся частью структурированного заклинания.

Глава 69

Вика, все также стоявшая со скрещенными руками, пожала плечами.

— Это и есть нечто важное, о чем вы не могли мне сказать? Про структурированное заклинание?

— Если запутаться и случайно сделать что-то неверно, структурированное заклинание может убить всех в радиусе десятков миль.

Ее руки опустились:

— Ох.

— Оно может быть невероятно опасным и в других отношениях, причем совершенно неожиданным образом. Если это действительно структурированное заклинание или оно работает схожим образом, то многие из его алгоритмов и принципов мне знакомы, хотя оно и отличается от того, с чем я раньше имел дело. Вдобавок, не все символы совпадают с нашего языком Сотворения. Это затрудняет точное понимание протоколов, их работы и порядка их использования. Некоторые структурированные заклинания имеют встроенную защиту, которая способна убить тебя, если сделаешь неправильный шаг в неправильное время. Сначала мне нужно тщательно все изучить, чтобы я мог уверенно сказать, с чем мы имеем дело.

Вика посмотрела на камень, а потом снова на Ричарда:

— Но если это язык Сотворения, то вы должны его понимать.

— Я думаю, у языка Сотворения могут быть разные диалекты. Может, эти письмена относятся к одному из диалектов, поэтому мне непросто их разобрать. Это осложняет перевод, но не делает его невозможным — просто сначала мне нужно проверить значение знакомых мне элементов. Как только я буду уверен в них, то смогу перевести и остальные. Мне нужно время — не знаю сколько.

Она пожала плечом:

— Хорошо. Разбирайтесь.

Он многозначительно посмотрел на Морд-Сит:

— Я буду весьма признателен, если ты присмотришь за Гли, чтобы они не проявляли излишнего любопытства и не мешали мне сосредоточиться.

— Ох, ладно. И почему вы не хотели об этом говорить? Если это действительно структурированное заклинание, то устройство приводится в действие магией?

Ричард разочарованно покачал головой, не в силах разъяснить ей технические нюансы.

— Не знаю. Возможно. Я понимаю структурированные заклинания и знаю, как они работают. Я даже создал несколько таких. Здесь нечто схожее, но во многом отличное, поэтому я все еще не уверен в выводах. Может, у него лишь несколько общих черт с нашими заклинаниями. Может, это совпадение и мне лишь кажется. Я понимаю далеко не все символы и могу видеть в них то, чего нет. Я пока не разобрался. Но эти символы — ключ к тому, как работают врата. Если это структурированное заклинание, я должен его изучить. Теперь поняла?

— Но какая разница? — нахмурилась она. — Если вы перенастроите врата, чтобы Гли не могли их использовать, то результат будет достигнут, так?

— Конечно. Пока не появится тот, кто сможет разобрать символы и перенастроить врата на себя. Я пытаюсь выяснить, есть ли способ заблокировать перенастройку или, что еще лучше, использовать встроенную защиту. Если не знаешь, как работают структурированные заклинания, и не понимаешь языка Сотворения, то не могла бы ты отойти и последить за Гли? Будь готова, если что-то случится.

Вика глянула на Гли, а потом перевела взгляд на Ричарда.

— Что, например?

— Ты собираешься задавать вопросы до тех пор, пока мы не помрем от старости в этом ужасном мире?

Вика лишь улыбнулась.

— Я точно не знаю, что может случиться. — Ричард следил за Гли краем глаза. — Если это структурированное заклинание, приводимое в действие магией, то они могут встревожиться, если что-то произойдет.

— Так к чему мне готовиться?

Ричард утомленно вздохнул.

— Вика, Санг скоро потеряет терпение — ведь я до сих пор не уничтожил устройство. Я не знаю, как отреагируют Гли, если камень начнет издавать шум или что-то вроде. Похоже, для них это священная реликвия, дарованная богами.

— Хорошо, — наконец уступила Вика. — Звучит разумно. Но если мне придется применить эйджил, все может осложниться.

— Я не хочу, чтобы ты это делала. Просто присматривай за ними. Завяжи разговор или что-то в этом роде. Отвлеки внимание. Спроси об их потомстве. Родители любят говорить о своих отпрысках. — Он тут же пожалел, что сказал об этом.

— Я не слишком опытна в беседах, но попытаюсь.

— Жизнь с тобой в этом мире всегда будет такой сложной?

Вика снова улыбнулась:

— Вы же не хотите, чтобы она была скучной?

Ричард покачал головой, а потом повернулся к камню. Вика зашагала к Сангу.

Глава 70

Ричард поднял взгляд и увидел, что Вика разговаривает с Гли. Все казалось довольно мирным, они с интересом слушали Морд-Сит. Ричард склонился над камнем и продолжил изучать последовательность символов и эмблем. Он старался вычислить значение неизвестных ему элементов.

Он потер пальцем висок, отслеживая связи. Тут было много отличий от известного ему языка Сотворения, но он рассказал Вике не все. Вряд ли она смогла бы — или захотела — понять, что он скажет. Морд-Сит славились неприязнью к магии. Ричард все еще не был уверен, что врата наделены магией, но символы определенно содержали в себе характерные магические элементы структурированного заклинания. Он не верил, что тут обошлось без магии.

По большей части символы вписывались в основные принципы структурированных заклинаний. Но не совсем.

Ему доводилось создавать такие заклинания, и в ходе своих исследований он многое узнал о сложности их структуры и способах взаимодействия с магией Приращения и Ущерба. Он знал ряд ключевых положений, но далеко не все.

Во многих отношениях это были те же знакомые и понятные элементы, но имелись и различия, которых он пока не улавливал. Он отслеживал известные части, пытаясь определить, чем именно они отличаются, чтобы заполнить пробелы.

Изучая магические книги и работая со структурированными заклинаниями, он многое узнал и о собственном даре. Почему-то ему было проще использовать дар при применении структурированных заклинаний — возможно потому, что они были технически сложными и каждый шаг имел значение. В других ситуациях, когда ему требовался дар, тот не всегда отзывался. В результате Ричард тяготел к структурированному типу магии, который мог анализировать.

Он подозревал, что технические аспекты требовали от него концентрации и тем самым отвлекали достаточно, чтобы он мог неосознанно призвать дар, когда это требовалось в процессе. Когда осознание не давило на него во время призыва дара, тот естественным образом работал так, чтобы помочь. В ходе обучения он понял, что дар требуется не только для работы со структурированными заклинаниями, но и для их понимания.

Ему всегда было сложно осознанно призвать дар — за исключением критических случаев, — но работая с этими эмблемами, он ощущал их посредством дара. В этом мире, пытаясь разобраться в сложном заклинании, он смог прикоснуться к дару и понять элементы такими путями, которые были сложными или невозможными в его родном мире.

Ему показалось, что с такой легкостью он использовал дар только в одном месте — в подземном мире.

Структурированные заклинания были столь редки, что он мог изучить лишь немногие, и из-за этого у него сейчас было множество вопросов к устройству врат.

Он пришел к выводу, что лучше не расшифровывать элементы каждого символа, а просто предположить, что перед ним структурированное заклинание, и тогда будет проще понять общую суть написанного.

По мере изучения незнакомых символов он начал по контексту понимать, что они означают и как отличаются от известного ему языка Сотворения. Они просто выражали суть немного по-другому. Например, для описания полета использовался символ летучей мыши, а не птицы, как в его мире. Вдруг у него в голове словно щелкнуло: то же самое относилось и к более общей концепции. Оба символа отражали суть воздуха или неба. Поняв это, он стал быстрее расшифровывать общий смысл.

Подняв взгляд, он отметил, что Гли начинают беспокоиться. Вика расхаживала взад-вперед, разговаривая с ними и отвлекая. Нельзя, чтобы Гли решили запретить Ричарду изучить их устройство, как они называли врата.

Хуже того, он только теперь понял, что придется зажечь контрольную сеть, если он хочет узнать больше о действии врат. Он не знал, как Гли отреагируют на это. Наконец, он решил, что другого пути нет. Ему придется это сделать.

Ричард отыскал последовательность символов, которая вызывала контрольную сеть. Он дотронулся до них в определенном порядке, позволяя дару течь в каждый из них, чтобы разблокировать структурированное заклинание. Должно сработать, если он правильно определил назначение символов.

Он затаил дыхание и коротко коснулся последней эмблемы, передав ей частичку магии Ущерба.

Все символы на камне засветились, будто были сделаны из стекла, а внутри камня горел свет. Бледно-голубое сияние символов выделялось на фоне красноватого мира. Еще больше настораживало, что камень начал издавать низкое гудение.

Ричард не знал, он просто активировал камень или сделал то, что и намеревался. Он быстро вернулся к символам и дотронулся до следующей серии в правильном порядке, передавая им магию Ущерба. Если это действительно структурированное заклинание, то магия Ущерба сломает необходимые печати, и тогда что-то произойдет — появится некий знак.

Сначала ничего не произошло. Он затаил дыхание и ждал.

Внезапно одна из эмблем в нижней точке верхней грани камня засветилась красным. Ричард дотронулся до нее пальцем, передав частичку магии Приращения, и камень выбросил в воздух сеть линий — словно рыбак забросил сети. Но вместо того, чтобы опуститься на землю, сеть линий повисла в воздухе над песком. Линии имели тот же бледно-голубой оттенок, как и символы на камне. Это был знак, но еще не тот.

Он услышал, как Гли, толпившиеся среди камней по ту сторону песчаного круга, начали шипеть. Ему показалось, что они потеряли терпение.

Переведя взгляд на запутанный узор линий в воздухе, он увидел спешившую к нему Вику.

На ее лице ясно читалась тревога.

Глава 71

Ричард отчаянно замахал Вике, чтобы она обошла светящиеся линии. Она не имела представления, насколько они опасны, но инстинктивно избегала всего, связанного с магией. Заметив светящиеся линии, она нырнула в сторону и пошла по внешней стороне золотого кольца. Ричард вздохнул с облегчением.

Она резко остановилась возле камня и оперлась на него рукой, тяжело дыша.

— Магистр Рал...

Ричард оттолкнул ее руку от камня.

— Не дотрагивайся. Он активирован. Я не знаю, что будет, если ты дотронешься до него не в том месте.

Она отдернула руку, словно прикоснулась к огню.

— Магистр Рал, Гли недовольны тем, что видят.

Прежде чем она успела объяснить, подбежал Санг.

— Лорд Рал! Ты не должен этого делать, — закричал он в разуме Ричарда. — Ты сказал, что собираешься уничтожить устройство. Вот что ты должен сделать. Те, кто раньше следовал за богиней, все больше злятся. Они считают устройство священным даром богов.

Ричард хмуро глянул на Санга:

— Тогда почему они не возражали, когда я пришел сюда его уничтожить?

Санг оглянулся на толпу Гли среди каменных столбов. Они размахивали руками, явно споря между собой. Санг снова перевел взгляд на Ричарда и наклонился, словно чтобы переговорить с глазу на глаз — хотя Гли уже показали свою способность обращаться к кому-то избирательно. А может, они могли отгородиться только от Ричарда и Вики.

— Они не знают, что ты собирался его уничтожить.

— Что? — Ричард поднялся. — Так ты не сказал им о моих намерениях?

Санг мотнул головой:

— Нет, я не осмелился. Ты должен понять, что мы только воссоединились после того, как ты сразил Золотую богиню. Я думал, ты придешь сюда и поступишь с устройством так же, как с ней, и все будет кончено до того, как они поймут и смогут возразить.

— И чего ты от них ожидал после того, как я разрушу устройство?

Санг колебался.

— Я думал, когда все свершится, мы легко убедим их, что так лучше. Если Золотая богиня мертва, устройство уничтожено, а мы больше не можем посещать другие миры, то им останется лишь вернуться к традициям и жить мирно. Тогда они поймут, что сражения и жестокие смерти ушли в прошлое, и даже останутся довольны этим.

Ричард же понял, что хотя Гли устроили церемонию, поедая водоросли с тела Ибена, они не полностью отказались от убеждений или от идеи использовать устройство для путешествий в другие миры. Они наслаждались охотой, они распробовали вкус человечины. Возможно, среди присутствовавших здесь Гли были те, кто жаждал власти и ждал возможности использовать устройство, чтобы привлечь сторонников.

— Все намного сложнее, чем я думал, — сказал Сангу Ричард. — Я не могу просто разрубить камень мечом. Это не кусок скалы, который можно расколоть, а могущественное устройство — и оно использует магию, чтобы отправлять вас в другие миры. Если я попытаюсь разрушить его мечом, оно может убить всех нас или даже всех в этом мире. Я должен дезактивировать его иным способом.

— Делай что должен, но поторопись, — настойчиво сказал Санг. — Если не расправишься с ним быстро, второго шанса может не быть.

— Я буду действовать так быстро, как только смогу, но мне все равно потребуется время. Мне нужно, чтобы ты вернулся и убедил их держаться в стороне, потому что те линии над песком опасны.

Санг посмотрел сначала на толпу Гли, потом на Ричарда, моргая третьим веком.

— Какие линии?

Глава 72

Ричард опешил.

— Ты не видишь над песком светящихся линий?

Санг мельком взглянул в ту сторону и покачал головой.

— Я вижу только песок, за которым стоят начинающие злиться Гли.

Ричард не ожидал, что Гли не видят линии. Он знал, что каждый в его мире имеет хоть искорку дара внутри Благодати, с которой они родились. У большинства эта искра слишком слаба, чтобы они могли использовать магию, но она позволяет им видеть магию и взаимодействовать с ней.

Единственное объяснение — у Гли нет такой искры. Они абсолютно лишены даже крупицы дара. Вот почему богиня так боялась магии мира Ричарда. Она никогда не сталкивалась с магией и не понимала ее. Неизвестность ее пугала.

Санг поджал губы, обнажая острые белые зубы, — будто извинялся.

Ричард указал на камень:

— Ты видишь здесь светящиеся символы?

Санг наклонился, чтобы заглянуть за Ричарда.

— Светящиеся? Я не вижу никакого света. Только отметины, которые были здесь всегда.

Солнце уже зашло, быстро темнело. Санг должен был без труда увидеть и светящиеся линии над песком, и светящиеся символы на камне врат.

Ричард посмотрел на Вику:

— Ты видишь и то, и другое, так?

Она пожала плечами, недоумевая, как Санг их не видит.

— Конечно. Я не знаю, что это за линии над песком, но вижу их.

Ричарда это немного успокоило.

— Это начальный этап запуска контрольной сети. Линии значат, что я заставил врата запустить структурированное заклинание. Я вижу только одно объяснение: врата используют структурированное заклинание. Оно в них встроено.

— Что такое структурированное заклинание? — спросил Санг.

— Магия, — сообщил ему Ричард. — Опасная магия.

— Опасная для тебя или для нас?

— Невероятно опасная для Гли, — ответил Ричард. — Ты уже знаешь, что устройство способно отправлять вас во тьму. Это должно что-то говорить тебе о его мощи. Эта сила опасна.

— Но Гли использовали его еще до того, как родился кто-то из нас, — сказал Санг. — Оно никогда нам не вредило.

— Раньше оно не было активировано, как сейчас. Поскольку оно использует невероятно мощную магию, я должен использовать силу устройства, чтобы его разрушить. Это единственный способ.

Санг указал на Гли за участком песка:

— Но остальные злятся, не зная, что ты делаешь с их устройством. Они могут решить, что тебя нужно остановить.

— Ты должен поговорить с ними. Расскажи, как ты узрел мощь магии в моем мире. Устройство использует ту же магию. Если хочешь, скажи им, что устройство неисправно и способно убить всех, кто наверху. Ты должен увести отсюда всех Гли, иначе они могут погибнуть. Заставь их спуститься с горы ради их же безопасности.

— Сомневаюсь, что они захотят оставить тебя наедине с устройством. Оно слишком важно для них.

Ричард зарычал от разочарования и указал на темнеющее небо.

— Становится темно. Вы должны уйти сейчас, пока еще можно разглядеть дорогу — иначе застрянете в этом сухом месте на всю ночь. — Ричард наклонился к нему. — Целая ночь без воды.

Санг дотронулся до губы когтем. Такая перспектива его беспокоила, но он все еще колебался. Он не видел светящихся голубоватых линий, и Ричард не знал, понимает ли тот магию врат и боится ли ее. Но если на тебя со скалы упадет валун, ты умрешь, даже если его не видел. Ричард знал, что страх застрять здесь на всю ночь может оказаться для Гли сильнее всего прочего. Он посмотрел на остальных. Некоторые угрожающе щелкали когтями.

— Санг, — сказал Ричард, привлекая его внимание, — то, что скоро тут произойдет, способно убить всех, кто наверху. Ты должен убедить их уходить, прямо сейчас. Скажи, что темнота скоро помешает им покинуть сухое место, и они должны уходить, пока еще можно разглядеть тропу. Они могут вернуться завтра, если захотят.

Санг кивнул:

— Я попытаюсь. Скажу, что, когда стемнеет, они застрянут в сухом месте. Это убедит их немедленно начать спуск.

— Я говорю серьезно, — сказал Ричард. — Опасная магия вот-вот начнет действовать, и тогда все, кто окажется слишком близко, погибнут. Если они откажутся уходить, то ты и твои друзья должны покинуть это место как можно быстрее. Ты должен поверить мне, Санг. Вам нужно уходить. Я не хочу, чтобы ты или твои друзья пострадали. Но если вы останетесь здесь, это плохо кончится.

Санг снова дотронулся когтем до черной нижней губы, вглядываясь в лицо Ричарда. Наконец, он кивнул.

— Ты сделал необходимое, чтобы остановить Золотую богиню. Ты помог нам. Я скажу товарищам, что мы должны бежать. Другим я сообщу, что скоро станет слишком темно и они застрянут здесь, поэтому нужно уйти, а вернуться можно завтра. Я предупрежу их. Если они не уйдут...

Ричард положил ладонь на плечо Санга.

— Ты стал мне другом, Санг. Я желаю тебе добра.

Темная кожа над черными глазами Санга наморщилась, когда тот гротескно нахмурился.

— Хочешь сказать, ты останешься здесь и умрешь от магии?

Ричард продолжил смотреть в черные глаза.

— Боюсь, что так. Я вынужден так поступить, чтобы защитить свой мир. Спасибо, что помог мне защитить наши народы. А теперь ступай. Поторопись. Уходите в безопасное место.

— Ты стал другом для меня и моих друзей.

Санг положил коготь на плечо Ричарда, словно благодаря, а потом быстро развернулся и поспешил прочь. Один раз он обернулся, а потом побежал к Гли в лабиринте высоких камней.

Глава 73

Когда Санг ушел к сородичам, Вика приблизилась к Ричарду:

— Значит, это все? Мы действительно умрем?

Ричард перевел на нее взгляд:

— Если моя безумная идея не сработает, то возможен и такой исход.

Она нахмурилась так, как могли только Морд-Сит:

— И если безумная идея сработает, то врата будут разрушены, а мы останемся с тысячами разозленных Гли, которые захотят разорвать нас на части за уничтожение их драгоценного устройства?

— Может, они остынут, когда вернутся в свои пруды.

Ричард не хотел говорить ей, в чем на самом деле заключался его рискованный план.

— Значит, если безумная идея не сработает, мы умрем, а если сработает и не убьет нас, то мы погибнем от рук Гли.

— Я пытался уговорить тебя остаться в нашем мире, — сказал он ей. — Ты сама решила пойти со мной.

Вика скорчила гримасу и скрестила руки на груди.

— Полагаю, пойти с вами было моей безумной идеей.

Он выдавил из себя слабую улыбку.

Она посмотрела на Гли по ту сторону песка, которые вели оживленную дискуссию. Кто-то даже толкал остальных. Санг поднял обе руки и подпрыгивал, отчаянно пытаясь что-то донести до них, но они не соглашались. Санг указал на небо, а потом на спуск с горы, уговаривая их уйти, пока не стало слишком темно.

Бывшие последователи богини явно не собирались уходить из-за темноты — их беспокоило, что Ричард возится с их драгоценным устройством. Судя по тому, как они указывали на камень, они были настроены остановить Ричарда.

Гли, которых Ричард провел через сухие земли, наконец вняли отчаянным предупреждениям Санга и двинулись к тропе вниз. Ричард поднял взгляд и разглядел первые звезды. Скоро света будет недостаточно для спуска с горы. Луны помогут, но только пока их не скроет густой туман облаков.

— Не знаю, что вы запланировали, — сказала Вика, — но лучше поторопиться, пока они не решили убить нас, чтобы вы не навредили их священному устройству.

— Знаю, но мне нужно время.

— Для чего? И сколько?

— Я уже активировал контрольную сеть, — он указал на песок. — Вон те голубые линии в воздухе над песком. У меня недостаточно информации, чтобы перенастроить врата. Чтобы разобраться во вратах и перенастройке, мне нужно провести анализ контрольной сети из внутренней перспективы.

— Ох, конечно же. — Вика закатила глаза. — Уж не знаю, как я сама это не предложила.

— Вика, все серьезно. Это единственный шанс. Я собираюсь использовать оба вида магии — и Приращения, и Ущерба. Только так можно активировать внутреннюю перспективу.

Это замечание ее отрезвило.

— Что должна сделать я?

— Как только я призову эту силу, все наверху умрут.

— Надеюсь, вы не ожидаете, что я уйду вместе с Сангом.

— Нет. — Он указал на голубоватые линии. — Я хочу, чтобы ты находилась внутри сети вместе со мной. Только так я смогу защитить тебя.

— Внутри магии? — Она смотрела на него так, словно он выжил из ума. — Хотите, чтобы я оказалась внутри могущественной магии вместе с вами? Вот это ваша безумная идея?

— Ты должна довериться. Ты уже позволила мне отправить тебя в мир мертвых, по сравнению с которым это — сущая мелочь.

— Ну конечно, мелочь. — Она бросила взгляд на светящиеся линии над песком. — Я мало разбираюсь в магии, но точно знаю, что смешение магии Ущерба и Приращения невероятно опасно. Надеюсь, нет нужды напоминать, что в прошлый раз из-за этого на вас обрушился дворец Шоты в Биндамуне.

— Я знаю, но сейчас тут нет ведьмы, способной на подобное.

— Внутри сети будет безопасно?

— Да. — Ричард кивнул, чтобы ее успокоить. — Я уже делал это и знаю, как действовать. Но есть одна проблема.

— Ну разумеется, как же без этого, — глубоко вздохнула Вика. — Что за проблема?

— Я знаю, как взаимодействовать со структурированным заклинанием, но не уверен в том, как врата отреагируют на подобную смесь силы.

Она махнула рукой на Гли:

— Что бы вы ни решили, лучше поспешить. Не думаю, что Санг смог убедить этих разозленных Гли.

Ричард понял, что она права. Меньше всего ему нужно вступать в битву с Гли, находясь посреди сложного процесса. Он схватил Вику за плечо и потащил к сети голубоватых линий, осторожно и быстро выбирая путь, чтобы не дотронуться до них. К счастью, линий было еще не так много; именно поэтому ему нужно было провести более подробный анализ, находясь внутри контрольной сети.

Когда они шагнули в центр песчаного круга, Вика посмотрела на светящиеся линии так, словно они могли укусить. Она не так уж ошибалась — скоро они станут по-настоящему опасными.

— У меня нет магии, — напомнила она.

— У тебя есть узы, — рассеянно ответил он. — А у меня есть магия. Узы дают тебе всю необходимую магию. Они тебя защитят.

Она продолжала смотреть на линии:

— Если вы так говорите...

— Говорю.

— Хорошо. Мне нужно что-то делать?

— Нет. Просто старайся не двигаться и не касайся линий. Держись как можно ближе ко мне. Когда все начнется, замри и не пытайся убежать.

Она указала в сторону:

— Санг все еще здесь. Пытается уговорить их уйти.

Ричард повернулся и крикнул:

— Санг! У тебя три удара сердца до того, как все живое на этой вершине погибнет. Уходи сейчас же! Если они не хотят идти с тобой, оставь их!

Глава 74

После настойчивого предупреждения Санг с товарищами, все еще находившимися на горе, побежал прочь и скрылся среди искривленных каменных шпилей. Несколько других Гли огляделись; увидев, как другие спасаются бегством, они передумали и тоже рванули вниз. Но очень многие остались.

Ричард дал возможность спастись, но они отказались. Он увидел, как оставшиеся Гли, явно встревоженные предупреждениями Санга об опасной магии, опасливо начали выходить из-за камней. Несмотря на настороженный вид, Гли шли его убивать.

— Магистр Рал, быстрее! — закричала Вика.

— Не смотри на молнию, — велел он ей.

— На какую еще молнию?

Не тратя время на ответ, Ричард протянул руку, коснулся двух пересечений голубоватых линий и закрыл глаза. Чтобы создать правильную внутреннюю перспективу контрольной сети, необходимо использовать дар. Он ощущал силу структурированного заклинания врат, которая словно вытягивала дар из глубин его души.

Он пришел к выводу, что врата должны приводиться в действие структурированным заклинанием. Просто он никогда не сталкивался с таким их типом. Ричард лишь надеялся, что принцип тот же, что и у знакомых ему процессов.

Ощущая силу голубоватых линий, расходящихся из его рук, он не пытался сопротивляться. Линии искали в нем то, что им было нужно. Он знал, что без магии Ущерба контрольная сеть будет стерильной. Он поспешно открыл свой разум и перестал сдерживаться.

Дар ответил такой волной силы, что у него перехватило дыхание. Время и движение за пределами золотого кольца словно замерли.

Внутри круга с его вытянутых рук сорвались молнии магии Приращения и магии Ущерба, сопровождаемые оглушительным громом. Магия Приращения из правой руки сверкнула искривленной дугой, способной ослепить любого, кто бы на нее взглянул. Гли за пределами золотого кольца пытались защитить глаза рукой. Может, они и не видели магию, но такую силу не могли не заметить даже они.Ричард через сомкнутые веки видел яркие обжигающие ответвления молнии.

На его левой ладони появилась магия Ущерба, сотрясавшая землю. Она не была яркой. Его глаза были закрыты, но он не раз видел эту силу и мог ощутить холодную пустоту, которая была чернее самой смерти.

Теперь, когда его дар отозвался и зажег контрольную сеть, Ричард чуть приоткрыл глаза, чтобы увидеть ослепительно яркие нити потрескивающей молнии Приращения и визжащие нити абсолютно черного Ущерба, которые мелькали и закручивались вокруг них с Викой. Нити силы поднимались по дуге от ладоней и каскадом спускались к золотому кольцу. Они дергались и крутились, словно дикие звери на цепи.

Периферийным зрением Ричард видел темные фигуры Гли, которые побежали было к золотому кольцу, но остановились, когда увидели взрывное появление непостижимой для них силы. Может, они ждали момента для атаки, или не понимали, что видят, или были парализованы страхом.

По всему периметру песчаного круга, в котором они с Викой отыскали золотое кольцо, шла сеть тонких чернильно-черных нитей Ущерба и ослепительных нитей Приращения, которые мерцали и перемещались, словно были живыми и пытались найти способ бежать. Но золотое кольцо удерживало их — по крайней мере, сейчас.

Ричард снова закрыл глаза и быстро поднял руки. Используя дар, он поднял главные столпы потрескивающих разрядов магии Приращения и Ущерба, скармливая им все, что у него было. Изогнутые потоки громоподобной силы врезались друг в друга, сотрясая гору.

В то же мгновение от золотого кольца на уровне талии начала расширяться взрывная волна темной энергии, питаемая магией Ущерба. Она прошла прямо через Гли и каменные башни позади них, затронув всю вершину горы.

Ричард словно наблюдал за всем этим со стороны, находясь вне своего тела. Когда с угрозой было покончено, он при помощи дара притянул к себе магию Ущерба, которой позволил выйти за пределы золотого кольца.

Гли рассекло надвое, и они умерли еще до того, как их тела упали на землю. Некоторые вершины каменных башен, резко отделенные от своих оснований пустотой магии Ущерба, со стуком опустились на прежнее место и устояли. Другие же, накренившись, медленно опрокинулись. Если за скалами были Гли, их тоже разрезало надвое. Никто из пришедших на гору, кроме убежавших с Сангом, не выжил. Все решила ослепительная вспышка чистой стихийной силы. То, что секунду назад было угрозой, исчезло. Ричард снова сосредоточился на запуске внутренней перспективы контрольной сети.

Он позволил двум разновидностям молний извиваться и танцевать вместе. Бесчисленные нити комбинированной силы потрескивали, формируя купол над Ричардом и Викой. Кончики мечущихся нитей уходили в золотое кольцо — словно молния, притянутая деревом, — и не причиняли ему никакого вреда.

Купол отличал процесс контрольной сети от всех, которые Ричард видел или о которых слышал, но это не значило, что что-то идет неправильно. Он не видел причин останавливаться.

Под куполом потрескивающей силы вокруг Ричарда и Вики структурированное заклинание быстро выстраивало сеть новых линий, тем самым подтверждая, что заклинание разворачивается правильно. Ричард сконцентрировался на передаче линиям необходимой им силы, а они прочерчивали воздух, выстраивая трехмерное изображение.

Эти новые линии светились оранжевым, создавая неуместный контраст с красным миром. Когда оранжевые линии пересекались с голубыми, то окрашивали их в зеленый, присоединяя к единой структуре. Линии света проносились по воздуху, создавая и укрепляя геометрические фигуры. Треугольники сливались, образуя замысловатые узоры из чистого белого света, который мягко освещал уцелевшие каменные башни.

Линии стремительно разрастались, создавая запутанную сеть вокруг Ричарда и Вики. Ричард понимал значение линий и элементов магии, которые они образовывали. Возникали все новые светящиеся линии, пересекаясь вокруг двух людей с головокружительной скоростью. Вика прижалась к нему спиной, пока все новые линии стрелами проносились совсем рядом.

Ричард знал, что линии являются частью протоколов заклинания, которые создают сеть и проверяют, что элементы складываются в правильном порядке. По сути, это была трехмерная схема структурированного заклинания.

Линии продолжали целеустремленно и точно прокладывать путь, пока купол потрескивающих молний защищал их. Символы на камне последовательно вспыхивали. Сеть вокруг них состояла из оранжевых, белых и зеленых линий, встречавшихся под всевозможными углами. Ричард мог уловить их значение и порядок, описывавшие, как функционируют врата.

И хотя это заклинание отличалось, в сложности его линий была целеустремленная красота. Теперь Ричард понимал, как все складывается воедино и как устроен механизм работы врат. Он точно знал, как изменить врата.

Глава 75

Ричард оглянулся на Вику:

— Ты в порядке?

— Превосходно, — перекричала она треск молний, мелькавших вокруг.

— Хорошо, — улыбнулся он.

Она бросила обеспокоенный взгляд на мерцающий купол силы, а потом посмотрела на Ричарда.

— Что касается ваших идей, эта может оказаться одной из самых безумных.

— Должен признаться, что я еще не приступил к самой безумной части.

Не касаясь светящихся линий, она развернулась лицом к спине Ричарда и обхватила его рукой за талию, чтобы оставаться достаточно близко, даже если он двинется. Он порадовался, что она остерегается светящихся линий.

— Что? — крикнула она. — Это еще не безумная часть?

— Нет. Я просто хотел убедиться, что ты в порядке, потому что сейчас начнется настоящее безумие. Мне понадобится твоя помощь.

Она тряхнула головой:

— Разумеется, почему бы нет. Мне все равно больше нечем заняться.

Он указал на переплетение голубых, зеленых, оранжевых и белых линий контрольной сети.

— Мне придется погасить некоторые из оранжевых линий, чтобы открыть коридор, по которому мы с тобой сможем дойти до устройства врат.

— Я должна идти с вами?

— Да. Как только уберу достаточно линий и начну продвигаться к камню, следуй за мной словно тень. Сможешь?

— Конечно. Но это не слишком похоже на безумную часть.

— Это еще не она. Когда я буду готов и мы начнем идти, прижми руки к себе. Будь осторожна, не позволяй линиям касаться твоего тела — иначе они срежут с тебя кусок плоти.

— Поняла.

— Я погашу некоторые линии, но не смогу избавиться ото всех — иначе сеть рухнет, а она мне нужна. Поэтому места будет мало, и нам придется быть осторожными.

— Понимаю. Но я думаю, что сначала должна кое-что вам сообщить.

— Что? — спросил он.

Она указала вниз:

— Мы не касаемся земли, а парим в футе над ней.

— Знаю. Это часть процесса. Когда я погашу линии, мы опустимся на землю и сможем пойти к камню.

Как только он убедился, что она не запаникует и не сделает того, что способно ее убить, — тут он вспомнил, что Морд-Сит не паникуют и не боятся смерти, пока защищают его, — он протянул руку, дотрагиваясь двумя пальцами до ключевых пересечений сети. Линии были отчасти созданы его даром, потому, если соблюдать осторожность, не могли навредить ему так, как Вике.

Когда он дотронулся до первого пересечения вверху чуть правее него, две линии перед ним исчезли. Он продолжил прищипывать основные соединения, прижигая поток силы, чтобы она не вытекала, а сеть оставалась жизнеспособной.

Когда он зажимал пальцами нужные узлы, линии гасли в воздухе между ним и камнем на краю кольца. С каждой исчезнувшей линией он мог протянуть руку дальше, чтобы дотронуться до других основных точек оранжевой сети. Пока он работал, они с Викой постепенно опускались на землю.

Когда их ноги коснулись песка, он через плечо сказал Вике:

— Я собираюсь пойти к камню. Держись ближе ко мне.

— Не переживайте. Можете считать меня своей тенью.

Ричард продвигался все дальше, пока не создал приемлемый проход к камню, хоть и тесный. Оказавшись ближе, он начал расчищать от светящихся линий пространство вокруг камня, чтобы получить доступ к нужным символам.

— Ладно, я готов к следующему этапу. Не пугайся.

— Ваши действия больше меня не пугают.

Он улыбнулся, доставая из ножен на поясе нож с серебряной рукоятью. На нем была стилизованная буква «Р» — символ дома Ралов. Это напоминало о доме, о Кэлен и обо всем, что он оставил, а также об ответственности за его мир.

Пока Вика смотрела через его плечо, Ричард стиснул зубы и провел по предплечью бритвенно-острым лезвием, нанося глубокий порез. Он проигнорировал жгучую боль и провел по руке плоскостью лезвия, собирая кровь.

Держа нож горизонтально, чтобы кровь не капала с него, он наклонился и последовательно дотронулся до трех эмблем языка Сотворения, добавив частичку магии Приращения, чтобы инициировать перенастройку врат. Каждая эмблема отзывалась на прикосновение легкой вибрацией и гулом.

Закончив, он вытянул нож над камнем и позволил крови капнуть с кончика в то углубление на вершине, которое показал ему Санг — куда Гли погружали коготь.

— Что вы делаете? — настороженно поинтересовалась Вика.

— Я думал, мои действия тебя больше не пугают.

— Морд-Сит не боятся. Мне просто любопытно.

Ричард крепко держал нож, пока кровь стекала с лезвия в углубление.

— Я изменяю протоколы своей кровью, чтобы отныне врата распознавали только Рала.

— Не так уж безумно.

— Просто подожди, — шепнул он.

— Чего?

— Ничего.

Ричард быстро провел плоскостью лезвия по руке, набирая еще крови, а потом поспешно поднес нож к углублению. Он не знал, сколько крови потребуется для его цели, но решил, что лучше ее будет больше, чем слишком мало.

Пока в углубление стекала вторая порция крови, земля начала дрожать как от далекого грома. Мягкое свечение появилось в воздухе в пределах золотого кольца.

Ричард оглянулся на Вику:

— Вот теперь начинается безумие.

У нее отвисла челюсть.

— Хотите сказать, что до этого было не безумие?

— Еще нет.

— Что вы собираетесь делать?

— Нет времени объяснять. Перенастройка активирована. Мне нужно закончить последовательность.

— Я могу помочь?

— Мне нужно держать руку на камне. Я протяну назад вторую руку. Я хочу, чтобы ты стояла внутри золотого кольца как можно ближе к центру и держала меня за руку.

Увидев мрачное выражение его лица, она кивнула.

— Ладно. Что еще?

— Просто не отпускай мою руку, что бы ни случилось.

— Не отпущу, — серьезно пообещала она и осторожно стала пробираться по коридору оранжевых линий. Она обернулась и протянула ему руку.

Ричард обхватил камень правой рукой, зацепившись запястьем за верхний край и держа нож с капающей кровью над углублением.

Он опустил левую руку и дотронулся ладонью до последовательности перенастройки. Используя достаточный поток магии Ущерба, он закрыл контрольную сеть. Когда он ощутил, как последняя эмблема завибрировала под его ладонью, подтверждая, что приняла инструкции, светящиеся линии обратились в дым, который закружился в воздухе, быстро исчезая. Через секунду от них не осталось и следа.

Мягко светившийся воздух внутри золотого кольца начал вибрировать с нарастающим ревом, от которого заболели уши. Ричард посмотрел на Вику — она скривилась от боли, причиняемой громоподобным ревом.

— Тебе нужно наклониться, чтобы дотянуться до меня! — Ему пришлось кричать, чтобы она расслышала его в вибрирующем нарастающем шуме.

Она кивнула и сделала, как он просил, наклонившись и вытянув к нему руку, в то время как ее ноги оставались в центре песчаного круга. Она замерла в этом положении, ожидая, что он схватится за ее руку.

Ричард быстро прижал левую ладонь к последней эмблеме перенастройки. Она мигнула ярко-красным, подтверждая, что узнала его. Ричард тут же протянул левую руку Вике. Она, кривясь от болезненного звука, сжала его ладонь так, словно от этого зависела ее жизнь.

Так оно и было.

Он снова прочел критически важную эмблему языка Сотворения, которая была перед ним. Ее нанесли на все четыре стороны камня, чтобы ее было невозможно пропустить. Все четыре эмблемы были идентичны, и грубо перевести их можно было так: «Держи в уме цель».

Ему не нужно было об этом напоминать. Он привык делать это, когда стрелял из лука. Когда он делал выстрел, то призывал цель. Вот что хотели сообщить ему врата. Каким бы странным это ни казалось, он ощущал, что врата, вкусившие его крови, читали его разум и использовали его знания, чтобы вести его. Создавалось ощущение, что они стали единым разумом с едиными намерениями.

Ричард посмотрел на Вику.

— Еще раз во тьму! — перекричал он рев.

Продолжая обхватывать рукой камень и твердо держа в уме цель, он вытянул правую руку и погрузил серебряный кинжал в углубление на камне.

Глава 76

Ревущий свет внутри золотого кольца начал вспыхивать яркими точками, расположенными так тесно, что казалось, будто сам воздух раскалился добела. Искорки издавали треск, который пришел на смену реву и был почти таким же громким.

Одной рукой Ричард изо всех сил держался за камень, а другой стискивал ладонь Вики. Он не смел ослаблять хватку на ее руке. Возможно, он делал ей больно, но она сжимала его руку ничуть не слабее. Он закрыл глаза, пытаясь очистить разум от переживаний, ставивших под сомнение все его действия. Никто не учил его этим процессам, он узнал о них от самих врат посредством контрольной сети. Врата показали, что нужно делать на каждом этапе.

Зедд учил, что во многие опасные магические предметы встраивают защиту, которая помешает неправильному человеку их использовать. Ричард беспокоился, что врата, показав принцип своей работы и перенастройки, могли активировать одну из защитных ловушек, чтобы не только помешать ему, но и убить. Часто встроенная защита была смертельной.

Он мысленно пробежался по всем своим действиям, пытаясь убедиться, что ничего не упустил. Он знал, что тщательно проанализировал и обезвредил все защитные последовательности, которые нашел во внутренней перспективе контрольной сети. Он старался вычислить, не пропустил ли чего-то важного, но сейчас было уже слишком поздно исправлять ошибки. Ричард знал, что должен сосредоточиться, поэтому отбросил все беспокойства и призвал цель.

Он старательно не пускал в разум другие мысли, кроме как о цели, но на краю сознания кружился надоедливый поток мелочей, взывавших к нему и пытавшихся отвлечь внимание. Он удвоил усилия, чтобы очистить разум.

Как и при стрельбе из лука, он мысленно увидел цель, сосредоточился на ней и притянул к себе.

Ничто не пыталось оторвать его от камня или от Вики, но он не ослаблял хватку. Он снова напомнил себе о самом важном, вытолкнув из головы мысли о камне и Вике.

Он на миг приоткрыл глаза. Было трудно что-то разглядеть в мерцающих точках света, но он заметил, что каменные шпили стремительно становились все более волнистыми. Возможно, у него просто слезились глаза, поэтому Ричард моргнул и снова воззвал к цели.

Он достиг предела своих возможностей. Он больше не мог тратить ментальные силы на переживания. Теперь он просто сфокусировался на призыве цели. Только это имело значение. Только это.

Вдруг раздался гром: низкий, раскатистый и мощный. Даже с закрытыми глазами он уловил вспышку света.

Следующее, что он смог осознать, была тьма за пределами тьмы. Все звуки разом исчезли. От абсолютной тишины до боли звенело в ушах, а потом даже это ощущение ушло.

Ричард ничего не чувствовал, его поглотило полное отсутствие образов, звуков и ощущений. Он не мог различить верх и низ. Он не чувствовал, держится ли еще за руку Вики и за камень. Он отчаянно надеялся, что все еще держится, ведь если нет, то все напрасно и он навсегда останется во тьме; его мысли постепенно обратятся в ничто и станут частью пустоты.

Он полностью утратил ощущение времени. Он не знал, прошли ли минуты, часы или даже дни с тех пор, как безмолвная тьма обрушилась на него. Даже ощущение падения и ужасающее ожидание удара о дно оставили его. Он уже проходил через это, поэтому сейчас было проще. Он твердил себе, что этот раз ничем не отличается от прошлого. Но каким-то необъяснимым образом отличия были. Очень заметные, существенные отличия.

Отсутствие ощущений опустошало и делало его потерянным. Поскольку он уже проходил через врата во тьму, было относительно просто уговорить себя не паниковать. Когда-нибудь все кончится — так или иначе, — потому он старался не обращать внимания на ощущения или скорее их отсутствие и сфокусироваться только на призыве цели. Сейчас это была его единственная задача.

Чтобы удержать разум от тревожного блуждания, Ричард представил Кэлен, которая стоит позади его цели. Он улыбнулся, когда улыбнулась она.

Глава 77

На него резко нахлынули свет, звуки и ощущения. Это было настолько мощное осознание, что он ахнул. Все так разительно отличалось от бестелесной пустоты, что причиняло боль. Он почувствовал, что по-прежнему сжимает ладонь Вики, а второй рукой обхватывает камень врат.

Ричард открыл глаза, боясь увидеть то же ужасное место в мире Гли. Но вместо этого увидел цель, которая ожила вокруг.

Хотя он и ожидал этого, все равно удивленно заморгал.

Вика повернулась, осматриваясь, и ее глаза широко раскрылись от удивления.

— Вы сделали это! Вы это сделали! Магистр Рал, у вас получилось! Вы вернули нас домой!

Камень врат все так же был рядом с Ричардом, разве что теперь от него поднимались струйки пара. Золотое кольцо лежало на белом песке, как и прежде. Но песок был белым. По-настоящему белым.

Вокруг во всем великолепии раскинулся Сад Жизни.

Ричард видел рощицу чуть в стороне и тропинку, петлявшую среди деревьев. Он был так рад снова видеть деревья, что грудь разрывало от счастья. Задрав голову, он увидел стеклянный купол, впускавший свет... солнечный свет родного мира. Небо было чистым и ярко-голубым, а не красным. Все вокруг имело цвет — зеленый всевозможных оттенков, коричневый, белый. Цвета никогда еще не казались столь сочными и насыщенными.

Они с Викой во все глаза смотрели по сторонам. Казалось невозможным, что все это настоящее.

Это была цель, которую он призывал. Она была вокруг них, была реальной. Они находились в Народном Дворце. Они снова были дома, в своем мире.

Вика схватила его за плечи, заглядывая в глаза. Ей пришлось сглотнуть, прежде чем она смогла заговорить.

— Магистр Рал, я больше никогда-никогда, пока живу на свете, не буду сомневаться в ваших безумных идеях.

Ричард улыбнулся и большим пальцем вытер слезы с ее щек.

— Не давай поспешных обещаний. Ты еще не слышала, какие у меня в запасе безумные идеи. — По ее взгляду он видел, что ей все равно. Он стал более серьезным. — Я ожидаю, что все, кого люблю, будут иногда сомневаться в моих безумных идеях, потому что вопросы тех, о ком я забочусь и кому доверяю, заставляют меня сначала убедиться во всем ради безопасности, а потом уже действовать. Никогда не прекращай задавать вопросы о моих безумных идеях.

Она улыбнулась:

— Ладно. А что теперь? Мы вернулись туда, откуда начали. Мать-Исповедница и остальные находятся в далеком Замке Волшебника.

Он посмотрел на камень врат, стоявший рядом. Пар начал исчезать, но камень все еще издавал мягкое гудение, как и в мире Гли, когда Ричард активировал его.

Вика указала на наклонную вершину:

— Не забудьте нож.

Ричард видел, что несколько эмблем светятся красным, а еще две — голубым.

— Я еще не закончил. Процесс перенастройки еще идет, и я должен установить внутреннюю защиту.

— Внутреннюю защиту?

— Да. Это не позволит перенастроить или использовать врата любому одаренному. Веришь или нет, если активировать врата так, как сделал я, можно даже создать дубликат.

Вика нахмурилась:

— Зачем?

Ричард пожал плечами:

— Не знаю. Может, чтобы можно было поиграть в бога, который дарует врата другим мирам. Может, это тоже дубликат — поэтому он появился у Гли. Может, тот, кто дал им врата, хотел поиграть в бога.

— Но вы уверены, что в этот раз дубликат не создался, так? Уверены, что это устройство из мира Гли, и у них нет другой копии?

— Абсолютно уверен. Процедура создания дубликата совершенно иная. Это устройство из мира Гли. Они будут заперты в своем мире и никогда больше не смогут отправиться в другие. Думаю, Санг и его друзья будут только рады этому.

— И только вы можете использовать эти врата?

Ричард кивнул:

— Да, только Рал. Внутренняя защита не позволит обычному человеку узнать о вратах и использовать их. Нож, который я использовал, носят только особые люди. Врата узнают нож точно так же, как до перенастройки узнавали коготь Гли. Это первая защита. Моя кровь создает еще один протокол, так что врата узнают только кровь Рала.

— Довольно специфичное сочетание, ведь так?

Ричард покачал головой:

— Когда имеешь дело с чем-то настолько опасным, не может быть излишней предосторожности. Нужна еще особая защита, о которой никто не будет знать, кроме правильного человека.

— Например?

Ричард сверкнул улыбкой и присел перед камнем на корточки. Большинство символов языка Сотворения уже мягко светились голубым. Последняя из серии эмблем светилась красным, показывая, что перенастройка еще не завершена. Он знал, что как только дотронется до нее, протоколы заблокируются и будут сохранены.

Прежде чем положить руку на пульсирующий красный символ, он дотянулся до другой последовательности эмблем, предназначенных для назначения дополнительных условий. Таким образом можно было установить защитный протокол.

Он дотрагивался до нижней эмблемы, считая вслух:

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. — Каждое касание сопровождалось мягким звоном колокольчиков и импульсом более яркого света. Он дотронулся до эмблемы в последний раз. — Девять.

Расставив пальцы, он коснулся двух зеленых эмблем одновременно. Камень врат издал тихий глухой звук, когда опознал и принял новую меру защиты. Наконец, Ричард прижал ладонь к красному пульсирующему символу. Он почувствовал легкую вибрацию, подтверждавшую установку меры защиты и новых протоколов, которые он встроил во врата.

Вика наклонилась, глядя на постепенно угасавшие символы. Камень врат снова выглядел как обычный камень, на гладкой поверхности которого были начертаны символы.

Вика озадаченно указала на камень:

— Что вы считали?

— Этот предмет столь же опасен, как и самая опасная магия. Не уверен, что могу уничтожить его, и не знаю, какой вред может нанести моя попытка, поэтому решил убедиться, что кому-то другому будет невероятно сложно его использовать. Я зафиксировал в протоколах, что нужны особый нож, как у меня, и кровь Рала. Но всегда остается вероятность, что эти требования будут выполнены даже против воли Рала — например, если его убьют этим ножом. Нож с кровью будет соответствовать первоначальным процедурам. Слишком опасно оставлять все так, поэтому я установил еще один протокол: помимо ножа и крови требуется Закон девяток, чтобы активировать врата. Без закона устройство не будет работать и останется просто камнем.

Вика выпрямилась:

— Вы коварный человек, магистр Рал.

Ричард глубоко вздохнул от облегчения, что все позади:

— Ты уже это говорила.

— Это стоит повторять.

Он посмотрел на тропинку, ведущую к выходу из Сада Жизни:

— Нам пора отправляться в Замок Волшебника. Когда мы уходили, у Кэлен близились роды.

Глава 78

— В прошлый раз путь до Замка Волшебника был долгим и трудным, — напомнила Вика. — Лучше взять самых быстрых лошадей.

— У меня есть способ лучше, — сказал ей Ричард.

— Очередная безумная идея? Пожалуйста, не говорите, что вы собираетесь использовать врата.

Ричард замотал головой:

— Добрые духи, нет. Не уверен, что такое вообще возможно. Но я знаю неплохой способ, и он вовсе не безумный. Идем.

Когда они вышли из Сада Жизни через двойные двери, то очень удивили солдат Первой Когорты, стоявших на страже. Они отступили, ошарашенно глядя на лорда Рала и Вику.

Похоже, они услышали звуки и собрались возле дверей. Увидев Ричарда, они отступили на шаг, хлопнули кулаками по груди и вытянулись в струнку.

Один из личных телохранителей магистра Рала шагнул вперед. Мужчина был даже крупнее солдат Первой Когорты. На нем была кожаная броня, а на массивных руках чуть выше локтя — стальные браслеты с острыми как бритва шипами, которые применялись в ближнем бою и с легкостью вспарывали плоть противника.

Крупный мужчина удивленно моргал.

— Магистр Рал, мы... не ждали вас.

— Полагаю, — сказал Ричард. — Сказать по правде, я и сам не ожидал, что вернусь.

Пока мужчина в замешательстве хмурился, Вика улыбнулась ему:

— Мы вошли во тьму, чтобы добраться сюда.

Телохранитель совершенно не понимал, что это может значить.

— Мы выставили здесь дополнительную стражу, как вы и приказывали перед уходом, — сказал капитан. — Туда не входила ни одна душа, но мы услышали шум и подумали, что это Гли. — Он заглянул за Ричарда и посмотрел на Сад Жизни через открытые двери. Капитан стражи выглядел донельзя озадаченным. — Как вы туда попали?

— Я только что вернулся из мира Гли, — сказал он им. Глаза солдат расширились. — Они убивали людей в нашем мире, убили много людей во дворце. Мне пришлось позаботиться, чтобы они никогда больше не смогли прийти сюда.

Капитан помрачнел:

— Вскоре после того, как вы с Матерью-Исповедницей исчезли, было лишь одно нападение. Слава Создателю, больше мы не видели Гли.

— Это сделал не Создатель, — сообщила Вика. — А магистр Рал.

Ричард проигнорировал замечание и обратился к капитану:

— Мне жаль слышать о нападении. Впрочем, теперь нет необходимости опасаться этих монстров. Они никогда больше не смогут прийти в наш мир.

Капитан обеспокоенно нахмурился:

— Магистр Рал, как вы можете быть в этом уверены? Эти демоны просто появляются из воздуха — мы никогда не знаем, где и когда их ждать. Почему они больше не появятся?

Ричард указал через открытые двойные двери:

— Потому что я украл устройство, которое они использовали для путешествий в наш мир, и принес его сюда.

У солдат отвисли челюсти.

— И они не разозлились на вас? — спросил командир.

— Ну, вообще-то да, но все несогласные уже мертвы.

Все посмотрели на Вику, словно она могла что-то объяснить.

— Знаю, это звучит безумно, — сказала она, — но магистр Рал иногда делает безумные вещи. Если бы не это, мы сейчас были бы мертвы.

Капитан прочистил горло.

— Мы определенно счастливы слышать, что вы в целости вернулись к нам, магистр Рал. Но где Мать-Исповедница? Вы отправились в Замок, чтобы укрыть ее там.

— Что ж, в этом-то и проблема. Я хотел доставить украденное у Гли устройство сюда, где оно будет под надежной защитой Первой Когорты. Теперь мне нужно как можно скорее отправляться в Замок.

— Как мы можем помочь вам?

— Отведите меня к сильфиде.

Отдавая этот приказ, он ощутил, как Вика напряглась и покосилась на Меч Истины.

Ричард быстро улыбнулся ей.

— Меч испытал прикосновение мира мертвых и на этот раз мы не подвергаем опасности беременность Кэлен — поэтому я могу взять меч с собой в сильфиду.

Ее лицо смягчилось.

— Рада это слышать.

Ричард кивнул и повернулся к капитану.

— Будьте добры, покажите кратчайший путь к сильфиде.

Мужчина прижал кулак к сердцу:

— Следуйте за мной.

Глядя на лицо Вики, Ричард заметил, что она похудела. Они почти не ели в те дни, которые провели в мире Гли. Он и сам чувствовал слабость, а еще знал, что путешествие в сильфиде до Замка займет как минимум день.

Прежде чем они двинулись в путь, он схватил одного из солдат за руку.

— Нам предстоит долгий путь. Будь добр, принеси нам с Викой что-нибудь поесть. Никаких деликатесов или того, что нужно долго готовить. Просто принеси какое-нибудь блюдо из мяса к колодцу сильфиды, и поскорее.

Глава 79

Дыши...

Ричард уже много раз путешествовал в сильфиде, и это всегда было захватывающе и ужасающе. Его не нужно было дважды просить дышать, когда они прибыли и сильфида вытолкнула его на поверхность. Хотя сильфида могла подарить совершенно удивительные ощущения, Ричард так торопился, что почти ничего не заметил. Он просто хотел выйти.

Он закинул руку на край колодца, чтобы удержаться на плаву, и исторг из легких жидкость, возвращая ее в колодец. Ричард сделал глубокий вдох. Тело отказывалось дышать таким жестким воздухом. Несмотря на горевшие легкие, он быстро сделал еще один глубокий вдох и схватился за красную униформу безвольно плававшей на поверхности Вики.

Он подтащил ее к краю каменного колодца. Обхватив Морд-Сит свободной рукой, он помог ей поднять голову над серебристой поверхностью сильфиды. Вика была обмякшей и ни на что не реагировала. Серебряная жидкость стекала с ее волос и красной кожаной формы.

— Дыши! — закричал он ей в ухо.

Он знал, что сильфида говорит ей то же самое, но мысленно. Примерно таким же способом с ними разговаривали Гли. Но Вика не отвечала.

Он приблизил свой рот к ее уху.

— Вика! Дыши! Ты нужна мне! Сделай это ради меня!

Она резко открыла глаза и исторгла из себя серебряную жидкость — словно сама удивилась пробуждению. Вика набрала полные легкие воздуха и тут же скривилась от боли. Первые несколько вдохов после сильфиды были болезненными, не только физически, но и морально, потому что разум хотел остаться в бархатном серебре мира грез.

Вика закашлялась и выплюнула немного крови. Он знал, что ей не хочется снова дышать воздухом и приходится заставлять себя. Похожая на ртуть жидкость сильфиды дарила потусторонний опыт, не похожий ни на что другое. Она освобождала от оков мира жизни, давая ощущение плавания и полета одновременно. Это было похоже на пребывание среди добрых духов в ином плане существования, где мирские заботы больше ничего не значили. Однажды побывав в сильфиде и вдохнув ее серебро, ты уже не захочешь, чтобы это кончалось.

Но сейчас Ричард торопился.

Он перекинул ногу через каменную стенку колодца и потащил за собой Вику, помогая ей поднять руки и зацепиться за край. Она все еще была вялой.

— Дыши, Вика.

— Я дышу, — пожаловалась она.

Серебряная жидкость набухла в центре колодца и ринулась вверх, превратившись в прекрасное зеркальное лицо.

— Хозяин, вы получили удовольствие?

— Да, — сказал Ричард. — Огромное удовольствие.

— Я знаю, какой мучительной была ваша смерть, но рада, что ваш меч познал смерть и вы можете брать его с собой в путешествие.

— Я всегда получаю удовольствие от пребывания с тобой.

— Тогда идем. Я много куда могу вас доставить. Куда вы желаете отправиться? Вы получите удовольствие.

— Я бы очень этого хотел, но меня ждет срочное дело. Может быть, позже.

— Когда?

— Пока не знаю точно. Но это и в самом деле было чудесно. Я получил удовольствие.

Серебряное лицо улыбнулось.

— Я рада, хозяин. — Сильфида слегка нахмурилась. — Вы уверены, что получили удовольствие?

— Да, — кивнул Ричард, вытаскивая Вику из колодца. Наконец, она перекинула через край ноги, и он помог ей встать. — Огромное удовольствие. Можешь вернуться к своей душе. Я позову, как только пожелаю путешествовать.

— Спасибо, хозяин, что путешествовали со мной. Я наслаждалась этим. Когда снова пожелаете путешествовать, просто позовите.

С этими словами серебряное лицо погрузилось в волнующуюся поверхность. Зеркальная жидкость ушла в глубь колодца. Заглянув за край, Ричард увидел, как неровная поверхность удаляется со все возрастающей скоростью, и через мгновение колодец погрузился во тьму.

Когда он оглянулся, то увидел Вику, упершую кулаки в бедра.

— Это было просто несусветно.

— Я знаю, путешествие в сильфиде крайне необычно.

— Я не про то. Ваша беседа была несусветной. Почему вы так разговариваете с этой штукой?

— Долгая история, — отмахнулся Ричард. — Давай, нам нужно идти.

Они выбежали из комнаты сильфиды и поспешили вдоль перил вокруг темного озерца с черным камнем в центре. Их внезапное появление заставило маленьких созданий спрыгнуть с камня и скрыться в воде.

Нижние пределы Замка были темными и мрачными. Иногда на пути попадались длинные шахты, ведущие на поверхность и впускавшие свет и воздух.

Ричард вел их короткой дорогой к огромному нижнему залу — своего рода центральному узлу. Отсюда можно было попасть в самые различные помещения и уровни Замка. Зал был таким длинным, что он не смог бы различить лицо человека на другом его конце. Ширина была относительно небольшой, зато высота производила впечатление. Ближе к верху располагались длинные отверстия, создававшие воздухообмен в этом глубоком зале и позволявшие Замку дышать. Этим же путем сюда попадали птицы и летучие мыши — их привлекали жуки.

Они долго поднимались из нижних уровней по различным лестницам; одни были узкими и темными, прорубленными в камне, а другие — парадными. Ричард и Вика торопливо шли по коридорам и богато украшенным залам.

Ближе к верхним уровням, завернув за угол, Ричард услышал голоса. Он вгляделся в широкий коридор и увидел двух женщин у окна, смотревших на улицу и беседовавших.

Ричард помчался по коридору; Вика не отставала ни на шаг. Запыхавшись, он остановился возле женщин, которые уставились на него во все глаза. Вика тоже тяжело дышала.

— Сестра Федра, если не ошибаюсь? — спросил он.

Она присела в реверансе.

— Магистр Рал, мы виделись очень давно. Я удивлена, что вы меня вспомнили.

Обе женщины перевели взгляд на красную кожаную форму.

— Это Вика, — представил он Морд-Сит, вытянув в ее сторону руку.

Сестра повторила его жест:

— Это Яна, одна из горожанок, которые помогают в Замке.

Ричард быстро кивнул в знак приветствия.

Женщина зарделась и сделала неловкий реверанс. Она была слишком впечатлена встречей с лордом Ралом, чтобы говорить. Он уже понемногу начал привыкать к такой реакции, но сейчас не было времени справляться с ее немым испугом.

— Где Кэлен? — спросил он. — Она беременна — была беременна. Она уже родила? Она в порядке? Где она?

Женщина заморгала от града обрушившихся на нее вопросов. Повернувшись к окну, она указала:

— Она отправилась туда. Сказала, что хочет родить там, где сама появилась на свет.

— Она пошла во Дворец Исповедниц?

Ричард был ошарашен тем, что она пошла на такой риск, еще не зная, что Гли больше не придут.

— Именно, — сказала сестра Федра. — Она там уже довольно давно.

Глава 80

Когда Ричард с Викой вбежали в величественный Дворец Исповедниц, им навстречу, подхватив юбки, бросились две служанки.

— Магистр Рал! Магистр Рал! — закричала одна, махая рукой над головой, чтобы он ее заметил.

Женщины добежали до Ричарда и Вики, когда те уже были в светлом и просторном центральном холле.

— Магистр Рал...

— Да?

— Я Джинни. А это Нина.

— Только что прибежал гонец и сказал, что вы направляетесь сюда, — затараторила Нина, словно пересказывала захватывающие сплетни или просто была взволнована встречей с Ричардом.

Ричард спешил сюда со всех ног, поэтому был удивлен, услышав это.

— Гонец? Гонец обогнал нас?

— Рэйчел, — с усмешкой сказала Джинни. — Она знает, где срезать путь.

— Рэйчел? — Ричард нахмурился. — Дочь Чейза?

— Да, — кивнула Джинни, — она наша главная помощница. У этой девочки длинные ноги. Она была крайне взволнована, когда говорила нам, что заметила вас и Морд-Сит. Рэйчел бежала со всех ног, чтобы сообщить новость Матери-Исповеднице. — Она указала на потолок. — Они наверху.

— Где Кэлен? Она уже родила? Она...

Джинни вытянула руку, указывая направление:

— Идите. Все будут очень рады, что вы вернулись. Честно говоря, мы... В общем, мы думали, вы погибли. Все, кроме Матери-Исповедницы. Она сказала...

Ричарду хотелось вытряхнуть из нее эти слова.

— Сказала что? — Он посмотрел на вторую женщину. — Что она сказала?

— Что ж, — замялась Нина. — Она сказала, что вы не мертвы, и у вас...

— Что у меня?

Нина резко зарделась.

— Она сказала, у вас возникнет безумная идея и вы вернетесь. Полагаю, она оказалась права. Ой! Я не про безумные идеи — уверена, все ваши идеи разумны, — а что вы вернулись.

Когда Ричард замахал рукой, призывая их показать дорогу, Джинни повернулась и повела их с Викой к широкой лестнице из белого мрамора на просторный балкон, который шел по трем сторонам парадного холла. С одной из сторон балкона они поднялись на третий этаж и свернули в главный коридор.

Пока они торопливо шли по просторному богатому коридору с рядами уютных стульев, из-за угла вывернула Шейла.

— Лорд Рал! — Она подбежала и схватила его за плечи. — Добрые духи! Мы уж думали, что вы не вернетесь!

Вика приподняла бровь:

— У него возникла безумная идея.

Шейла на мгновение уставилась на нее, но не получила ответа на безмолвный вопрос и повернулась к Ричарду. Он был удивлен, увидев ее в красивом платье.

— Мать-Исповедница будет рада вас видеть. Она переживала, но ни за что не признавалась в этом. Всякий раз, когда кто-то из нас в беспокойстве смотрел на нее, она просто улыбалась и просила не волноваться. Говорила, что вы вернетесь.

— Где она?! — Ричард вскинул руки. — Проклятье, кто-нибудь уже отведет меня к ней?

Джинни и Нина покраснели, услышав ругательство.

— Идем, — сказала Шейла, махнув рукой. Она повела его по коридору к другой широкой лестнице.

Ричард был просто вне себя.

— Дети уже появились на свет? С ними все в порядке? А с Кэлен?

— Просто идем. Увидите сами.

Шейла вела Ричарда и Вику по лестнице, шагая через ступень. Джинни и Нина старались не отставать. Дворец был белым, тихим и прекрасным, но Ричард едва это замечал. Он просто хотел увидеть Кэлен.

Когда они вошли в другой коридор, он увидел группу людей, среди которых были Морд-Сит в белой коже. Это было шоком после того, как они долгое время носили красную униформу. Бердина заметила его приближение и сорвалась на бег. Она запрыгнула на Ричарда, чуть не повалив, и ногами обхватила его талию.

— Магистр Рал! Магистр Рал! Вы вернулись!

Ричард сгреб ее за талию и поставил на землю. Наспех ей улыбнувшись, он развернул Морд-Сит спиной к себе и подтолкнул, а сам бросился к группе у двери.

Он увидел Чейза и его жену Эмму. Ричард задержался, чтобы стиснуть в безмолвном приветствии большую ладонь мужчины.

— Ричард! — закричала Рэйчел, бросаясь его обнимать. Он погладил рукой ее длинные волосы и с удивлением понял, что она почти такого же роста, как он сам.

Ричард взглянул на небольшую группу людей.

— Мне нужно увидеть Кэлен.

Шейла с улыбкой открыла белую дверь с декоративной резьбой и поманила его.

Ричард уставился на нее.

— Так заходите, — ухмыльнулась она.

Глава 81

Ричард вошел в прекрасную комнату с узорчатыми кремовыми занавесками с белой окантовкой. На обшитых панелями стенах висели серебряные зеркальные лампы. Сейчас ни одна из них не горела. На полу лежал белый ковер с растительным узором. Комната была небольшой по сравнению с размерами дворца, но выглядела особенной. Кровать с четырьмя столбиками была задрапирована белой тонкой тканью, свисавшей по обе стороны от изголовья. Через открытые окна до Ричарда доносилось щебетание птиц. Вдалеке виднелся Замок, взирающий сверху, — темный защитник исповедниц.

Зеленые глаза Кэлен, лежавшей на кровати, неотрывно следили за ним с того момента, как он вошел в дверь.

Его сердце заколотилось, когда он посмотрел на нее.

Она была так прекрасна, что у него выступили слезы.

В каждой руке она держала сверток. Ричард видел только макушки младенцев.

— Ты в порядке? — глухо спросил он, чувствуя себя тупицей из-за того, что не придумал лучшего начала разговора.

— Теперь, когда я тебя увидела, все хорошо, — мягко сказала она. — Все так волновались. Но я знала, что ты отыщешь способ вернуться ко мне.

— Прости, что так долго. Я хотел быть здесь, когда дети появятся на свет. Но я...

Она по-прежнему улыбалась.

— Теперь ты вернулся. Для меня важно только это.

— Больше не нужно беспокоиться, что Гли придут за нами. Никто в нашем мире больше не должен их бояться.

— Значит, новая золотая эпоха — это не Золотая богиня? — спросила она.

Ричард покачал головой:

— Нет. Золотое кольцо помогло мне вернуться и обеспечить безопасность нашим детям. Теперь кольцо в нашем мире. Думаю, именно это я имел в виду, когда обещал тебе начало новой золотой эпохи. Вот откуда взялось это обещание. Я хотел, чтобы ты знала. Больше нет ничего другого, ничего плохого.

Она кивнула на подушку, на которой лежала.

— Однажды ты расскажешь мне о своем безумном путешествии, а сейчас время познакомиться с детьми.

Помедлив, Ричард осторожно оперся на край кровати и приблизился к ней. Он не думал, что когда-нибудь будет так волноваться и изнывать от нетерпения.

В улыбке Кэлен отразились блаженство, умиротворение и усталость. Это несколько успокоило Ричарда. Ее зеленые глаза успокаивали.

— Магистр Рал, хочу познакомить с твоими детьми. — Она приподняла левую руку, дальнюю от Ричарда. — Это твоя дочь, Кара Амнелл.

Он завороженно уставился на спящую дочь.

Кэлен опустила взгляд и приподняла другой сверток, покоившийся на сгибе ее правого локтя.

— А это твой сын, Зеддикус Рал.

Ричард посмотрел на сына, а потом наклонился и нежно поцеловал его в лобик. Перегнувшись через Кэлен, он поцеловал лобик дочери.

Наконец, он поцеловал Кэлен. Воспоминания обо всем, через что ему пришлось пройти, тут же улетучились.

Он выпрямился и улыбнулся жене.

— Прекрасный выбор имен. Они прекрасны. Ты прекрасна.

Каждый из младенцев вытянул тонкую ручку. Казалось, они ищут друг друга. Кэлен аккуратно спрятала ручки внутрь свертков.

Подарив Ричарду свою особую улыбку, она закрыла глаза.

Появившаяся позади него Шейла взяла Ричарда за руку, призывая уйти.

— Ей нужно отдохнуть, — прошептала колдунья. — Сможете поговорить, когда она выспится.

Ричард не хотел уходить, но понимал, что этим троим нужен отдых.

Глава 82

Когда они вышли из комнаты, Шейла тихонько прикрыла дверь.

— Она так хотела, чтобы вы увидели детей, что старалась не спать, пока вы не вернетесь. Она знала, что вы придете, и хотела убедиться, что вы в порядке.Теперь она может спокойно отдыхать.

Морд-Сит словно светились, глядя на него. Вика на секунду положила ладонь ему на спину — такое поздравление значило больше, чем могли выразить слова. В этом простом человеческом жесте Ричард увидел нечто большее. Он увидел ее путешествие из глубин безумия.

— Она выглядела очень уставшей, — сказал он и многозначительно посмотрел на Шейлу. — Все в порядке? Роды прошли хорошо?

Краем глаза он заметил, как Морд-Сит переглянулись. Шейла посмотрела на Рэйчел, словно искала повода не смотреть ему в глаза. Наконец, она подняла взгляд на Ричарда.

— Да. Дети появились на свет. С ними все хорошо.

— Почему она во Дворце Исповедниц? — подозрительно спросил Ричард. — Мы преодолели немало трудностей на пути в Замок, чтобы она могла родить в безопасном месте. Что она делает здесь?

Рэйчел дотронулась до его руки и ответила:

— Она сказала, что родилась здесь и хочет, чтобы ее дети тоже появились на свет во Дворце Исповедниц.

— Но Гли могли напасть. Почему вы все позволили ей прийти сюда рожать?

— Вы хоть раз пытались отказать Матери-Исповеднице? — спросила Шейла. — Это не так-то просто, если хотите знать.

Ричард должен был признать, что она права.

— Мы пытались уговорить ее остаться в Замке, где безопасно, — сказала Бердина. — Но она сказала, это не проблема, потому что вы проследите за тем, чтобы она и дети были в безопасности.

— Но...

— Он это сделал, — сказала Вика. — Он позаботился об их безопасности. Он ее не подвел. Он никого из нас не подвел.

Ричард перевел взгляд на колдунью:

— Значит, ты помогла ей, когда детям настало время появиться?

— Да, — сказала она с умиротворенной улыбкой. — Как и обещала. Я не могла подвести ни вас, ни ее.

Ричард ощутил странное напряжение людей в коридоре.

— Роды были сложными?

Кассия, стоявшая рядом с Шейлой, повернулась спиной к Ричарду и что-то прошептала колдунье. Ричард едва расслышал, как она сказала:

— Расскажи ему.

Ричард снова посмотрел на Шейлу. Ее улыбка дрогнула.

— Что такое? Что не так с родами? Мне следовало быть здесь. Мне жаль. Я пришел, как только смог. Что случилось?

Шейла переплела пальцы, держа руки перед собой.

— Ладно. Если честно, роды были непростыми. Отчасти из-за дыхания матери, которое мы ей дали. Но было... и кое-что еще. Роды длились несколько дней и закончились совсем недавно.

— Но... она выглядит нормально. Даже хорошо. Близнецы прекрасны, они мирно спят.

— Нет-нет, с ней все хорошо. Дело не в этом. С детьми тоже все в порядке.

Ричард сделал нетерпеливый жест:

— Тогда о чем вы все знаете, но не говорите?

Шейла прочистила горло.

— Дело в том, лорд Рал, что роды были очень сложными. Дети...

— Ты уже это говорила. Что дети?

Шейла отвернулась от его настойчивого взгляда.

— Детям трудно было появиться на свет.

Ричард несколько раз присутствовал, когда Зедд помогал женщинам во время сложных родов. Он знал, какой напряженной могла быть ситуация.

— Почему? В чем была проблема?

— На самом деле, — сказала Шейла, — я никогда не видела ничего подобного, поэтому мне трудно объяснить.

Терпение Ричарда лопнуло, и он воздел руки к потолку.

— Да в чем проблема? Что там произошло?

Шейла снова прочистила горло.

— Нам было очень сложно помогать ей родить.

Ричард поочередно вглядывался в лица присутствующих.

— Они шли ножками вперед?

— Нет, не совсем так, — ответила Шейла.

Ричард упер кулаки в бедра:

— Тогда что? В чем была сложность? Говори.

Шейла решилась посмотреть ему в глаза:

— Близнецы держались за руки, пока Мать-Исповедница пыталась их вытолкнуть.

Ричард долго всматривался в ее лицо.

— Держались за руки.

Шейла кивнула:

— Было крайне трудно заставить их отпустить друг друга, чтобы они могли появиться на свет. Когда разделили их руки, сначала появилась Кара. Зеддикус родился сразу после нее. Какое-то время мы не знали, сможем ли расцепить их руки, чтобы они могли родиться. Ситуация была напряженной.

Ричард нахмурился. Он не понимал.

— Это новорожденные младенцы. Разве сложно разогнуть их малюсенькие пальчики?

Шейла исподлобья посмотрела на него.

— Вы же понимаете, что они одаренные? Они держались друг за друга не только руками, но и силой своего дара.

Примечания

1

Очевидно, намек на самобытность взглядов и нравов жителей штата Юта, населенного в значительной степени мормонами, чьи законы, традиции и верования до сих пор отличаются от принятых в Америке XX века.

(обратно)

2

Король Георг (1738–1820).

(обратно)

3

Английский поэт-романтик (1770–1850).

(обратно)

4

Букстехуде, Дитрих (1637–1707), шведский композитор, оказавший влияние на Баха.

(обратно)

5

Известные американские киноактеры 40—60-х гг.

(обратно)

6

Рекурсивная геометрия учитывает, что при увеличении масштаба изображения увеличивается число видимых деталей.

(обратно)

7

«Задним умом крепок» (фр.)

(обратно)

8

Известный врач-убийца, отравитель своих многочисленных жен.

(обратно)

9

Здесь и далее цитаты из поэмы С. Т. Кольриджа «Сказание о Старом Мореходе».

(обратно)

10

Успокоительное средство наркотического свойства.

(обратно)

11

Герой английской детской сказки.

(обратно)

12

Существует анекдот о том, что великий Ньютон, открывший три основных закона классической механики, помимо всего прочего, придумал хитроумный лаз в нижней части двери своего туалета не только для любимой кошки, но и для каждого из ее котят.

(обратно)

13

Вымерший вид птиц; полагают, что из-за небольших и слабых крыльев, а также тяжелого большого туловища птица дронт оказалась беззащитной и была обречена на вымирание.

(обратно)

14

Обстоятельства данного эпизода в книге соответствуют фактам биографии поэта С. Т. Кольриджа и истории написания так и оставшейся неоконченной поэмы «Кубла Хан».

(обратно)

15

Альбатрос, птица добрых предзнаменований для моряков; в поэме «Сказание о Старом Мореходе» С. Кольриджа старик убивает ее; как возмездие корабль попадает в мертвый штиль, и все гибнут, кроме обреченного на вечные скитания старого моряка, убившего птицу.

(обратно)

16

говорилось на лекциях в Академии

(обратно)

17

Промежуточная разбивка текста внутри глав в книге никак не обозначена, кроме того, что текст на предидущей странице заканчивается выше, а на следующей начинается с отступом примерно в треть страницы. Чтобы эта разбивка не пропала при последующих исправлениях книги, пришлось организовать субтитлы с минималистическим значком "-". Прим. верстальщика.

(обратно)

18

Перевод М. Лихачёвой.

(обратно)

19

Длиннополая арабская верхняя одежда, похожая на ночную рубашку.

(обратно)

20

Расширение аорты

(обратно)

21

Перевод М. Лихачёвой

(обратно)

22

В романе «Выбор оружия» Дизиэт направляет Петрайну «уклончивое письмо», очевидно, не будучи ещё готова снабдить его всей нужной тому информацией. Следовательно, действие повести происходит вскоре после финала «Выбора оружия». К вопросу датировки этого романа мы ещё вернёмся в гл. 5.

(обратно)

23

Возможно, отсылка к песне Курта Вайля «I'm a stranger here myself» (1943) из мюзикла «Одно прикосновение Венеры» или же фильма по его мотивам (One Touch of Venus, 1948) с участием Авы Гарднер, чья внешность в те годы, насколько можно судить, довольно сходна с описанием внешности Дизиэт Сма в другой книге цикла — «Выбор оружия».

(обратно)

24

Возможно, отсылка к песне Тома Уэйтса «In the neighbourhood» (1983).

(обратно)

25

Графство на юго-западе Ирландии, расположенное в достаточно гористой местности, вдалеке от границ и дорог национального значения. Известно сравнительно высоким уровнем распространения ирландского языка и девственной природой.

(обратно)

26

Графство на западе Ирландии, также известное прекрасными пейзажами и входящее в число регионов с наивысшим уровнем распространения и активного использования ирландского языка.

(обратно)

27

Графство Ирландии, граничащее с Голуэем с северо-запада. К нему приложимы все те же характеристики, что к Голуэю и Керри.

(обратно)

28

Малонаселённая гористая местность на северо-западном побережье Шотландии, знаменитая своими красивейшими пейзажами.

(обратно)

29

Уединённая историческая область на крайнем севере Шотландии, далёкая от обычных туристических маршрутов и лишённая развитой транспортной сети, но вместе с тем известная великолепными морскими и горными пейзажами. Несмотря на такое географическое положение, её название дословно означает Южный край, поскольку заселялась она первоначально норвежскими колонистами с Оркнейских островов.

(обратно)

30

Остров у западного побережья Шотландии, в области Аргайл и Бьют, на котором сохранилось в нетронутом состоянии значительное число средневековых фортификационных построек и традиционных гэльских жилищ. Население составляет всего 2700 человек. Использовался как съёмочная площадка многих исторических фильмов, например, из циклов о Горце и Гарри Поттере.

(обратно)

31

Часть островов Льюис и Харрис у северо-западного побережья Шотландии. В этой местности сохраняется высокий уровень владения шотландским языком и знания традиционной шотландской культуры. Кроме того, острова известны великолепными пейзажами и уникальным видовым разнообразием дикой природы.

(обратно)

32

В названии главы игра слов; можно перевести и иначе, восприняв A Ship With A Wiew как редуцированную форму A Ship With A (Point Of) Wiew — «корабль со своей точкой зрения». Предложенный вариант условен и отражает изначально туристический характер путешествия Дизиэт.

(обратно)

33

Корабль, очевидно, имеет в виду срок, отделяющий время действия повести от окончания Культуро-Идиранской войны, описанной в первом романе цикла — «Вспомни о Флебе». Этот вооружённый конфликт межзвёздного масштаба завершился в середине XIV в. по внутренней хронологии цикла. Культура вышла из него победителем и стала осуществлять свои прогрессорские миссии повсюду в Галактике.

(обратно)

34

Птицелов, персонаж оперы Моцарта «Волшебная флейта».

(обратно)

35

Нервное окончание, ответственное за передачу возбуждения.

(обратно)

36

Сма имеет в виду катастрофу в аэропорту Тенерифе 27 марта 1977 г., унёсшую жизни 583 пассажиров.

(обратно)

37

Следует отметить, что Йен Бэнкс в молодости некоторое время работал на шотландском заводе этой компании.

(обратно)

38

Дизиэт имеет в виду, разумеется, культовую дилогию Генри Миллера «Тропик Рака» и «Тропик Козерога».

(обратно)

39

Мемориальный комплекс на острове Сите, посвящённый памяти узников лагерей смерти, депортированных из Франции вишистским режимом. Спроектирован и построен французским архитектором и писателем Жоржем-Анри Пингюссоном «с таким расчётом, чтобы пребывание в нём вызывало приступы страха и клаустрофобии».

(обратно)

40

Нет-нет, подержите ещё немного… если можно (франц.)

(обратно)

41

Напомним, что в английском и шотландском языках правописание этого слова отличается на одну букву «е»: whisky или whiskey.

(обратно)

42

Лоуренс Стефен Лоури (1887–1976), английский художник, известный картинами из жизни индустриальных районов и рабочих поселков Северной Англии начала ХХ века.

(обратно)

43

Датская компания, выпускающая аудиотехнику и телефоны премиум-класса.

(обратно)

44

Ночь в опере — знаменитый комедийный фильм с участием братьев Маркс (1935) по сценарию Бастера Китона. Бэнкс здесь упоминает сцену, в которой пятнадцать человек ничтоже сумняшеся набиваются в крохотную корабельную каюту, где уже стоят кровать и большой сундук, причём персонаж Гручо Маркса с изумлённым видом говорит: «Я брежу, или тут действительно собралась толпа?» Эта сцена считается одной из самых известных комедийных сцен англоязычного кинематографа.

(обратно)

45

Сма, конечно, имеет в виду «окончательное решение» по образцу Холокоста.

(обратно)

46

Генри Джеймс (1843–1916) — английский писатель американского происхождения. Считается одной из самых заметных фигур реалистической литературы XIX — начала XX вв. Описывал столкновение непосредственных и наивных представителей американской культуры с утончёнными, склонными к аморальному интриганству европейцами. Был замкнутым и нелюдимым человеком. Внедрил в англоязычную литературу техники «недостоверного рассказчика» и «потока сознания». Его поздний роман «Послы» (1903) рассказывает о поездке американца Ламберта Стрезера в Париж, где тот пытается вернуть в семейный бизнес (какой именно, для читателя остаётся загадкой) незаконнорожденного сына своей невестки, но сам переживает тяжёлый душевный кризис. Телепостановка по мотивам книги действительно состоялась в 1977 г.

(обратно)

47

В цикле романов о Культуре это слово имеет значение, отличающееся от общепринятого в психоанализе. Бэнкс определяет сублимацию как процесс переноса сознаний индивидов, составляющих ту или иную расу разумных существ, на иной план реальности (возможно, в иную вселенную, квантовомеханически «сцепленную» с нашей) при помощи технических средств. Иными словами, во вселенной Культуры сублимацией называется то, что мы обычно обозначаем понятием «технологическая сингулярность». Этот процесс происходит почти мгновенно, в историческом масштабе, — за несколько дней или недель — и охватывает почти всё население той или иной планеты (примечательное исключение приведено в романе «Взгляд с наветренной стороны», где говорится о том, что раса челгрианцев сублимировалась лишь частично). Его не следует путать с выгрузкой сознания в виртуальную реальность. Сублимация считается в Культуре одним из наиболее распространённых сценариев «конца истории». Однако сама Культура выступает решительным противником сублимации, считая такое решение крайне безответственным по отношению к технически слаборазвитым цивилизациям.

(обратно)

48

Сма, разумеется, имеет в виду Троцкого.

(обратно)

49

Реальная политика (нем.). Выражение немецкого философа Людвига фон Рохау, впоследствии популяризированное Бисмарком и Меттернихом, почему часто ошибочно и приписывается кому-то из последних. Употребляется для обозначения политики, основанной более на прагматизме, военном подчинении либо принуждении к сотрудничеству, нежели на тонкой дипломатии или идеологических соображениях.

(обратно)

50

Городская электричка (нем.).

(обратно)

51

Метрополитен (букв. подземка) (нем.).

(обратно)

52

В Берлинском метрополитене принято на ночь выпускать на маршруты между конечными станциями веток метро специальные дополнительные автобусы, курсирующие раз в четверть часа.

(обратно)

53

Это было сделано для временной консервации серьёзно повреждённого во время войны фасада здания. В таком состоянии Рейхстаг находился более тридцати лет. Только после объединения ГДР и ФРГ здание начали реконструировать.

(обратно)

54

Пограничный КПП между Западным и Восточным Берлином в 1961–1990 гг. у выхода из станции метро «Фридрихштрассе». В настоящее время превращён в музей Берлинской стены.

(обратно)

55

Река, протекающая через Берлин.

(обратно)

56

Разновидность головоломки, основанной на перестановке букв в словах до получения нескольких перекрывающихся анаграмм. Искомое слово может также быть частично или полностью закодировано и в графической форме.

(обратно)

57

Японский ресторан.

(обратно)

58

Досл.: When in Rome, burn it. Бэнкс здесь обыгрывает как известную историю о сожжении Рима от скуки Нероном, который пожелал полюбоваться зрелищем катастрофы, так и английскую пословицу When in Rome do as the Romans do, примерно соответствующую русской «Не езди в Тулу со своим самоваром».

(обратно)

59

Карл-Хайнц Штокхаузен (1928–2007) — немецкий композитор, лидер европейского электронного авангарда второй половины ХХ в.

(обратно)

60

Песня 1969 г. о вымышленном астронавте по имени Майор Том, который затерялся в космическом пространстве и, по некоторым предположениям, не вернулся на Землю, опасаясь ядерной катастрофы. ВВС использовала её как музыкальную тему для репортажей о высадке американских астронавтов на Луну.

(обратно)

61

По-английски эти слова фонетически сходны.

(обратно)

62

В медицине — удаление патологических тканей из здорового окружения бесконтактным путём, например с помощью гамма-ножа или лазерного импульса. В физике и астрономии — процесс послойного удаления вещества с поверхности твёрдого тела или космического объекта.

(обратно)

63

Гималайская разновидность снежного человека.

(обратно)

64

Город-спутник Осло, административный центр коммуны Бёрум. В описываемое время не имел городского статуса.

(обратно)

65

Крупнейший публичный парк Осло, занимающий площадь более 30 га. В парке расположена знаменитая коллекция скульптур в стилях авангарда и модерна работы норвежского скульптора Густава Вигеланда. Из-за этого иногда употребляется альтернативное название Вигеланнспаркен. Парк упоминается также в фантастическом романе Йена Уотсона «Насмешники» (Mockymen).

(обратно)

66

Египетский фартук (франц.).

(обратно)

67

Термин эпохи «равновесия страха» между США и СССР.

(обратно)

68

В первоначальном значении — иудейские религиозные фанатики, развязавшие террористическую войну против римлян, в современном английском языке — синоним фанатика вообще.

(обратно)

69

Разновидность бильярда. Отличается от аналогов сравнительно более сложными правилами, геометрией луз и размерами стола. Популярна в основном в странах Британского Содружества.

(обратно)

70

Сокр. от «внешнекорабельная деятельность» — работа космонавта в космическом пространстве за пределами своего корабля. В оригинале использован эквивалентный английский термин extra-vehicular activity (EVA).

(обратно)

71

В снукере: угол, под которым биток посылается в прицельный шар.

(обратно)

72

Такого числа на самом деле не существует, это авторская шутка.

(обратно)

73

В сериале «Звёздный путь» дилитием называется минерал, используемый в сверхсветовых двигателях. В реальности такая молекула (Li₂) существует в парах щелочного металла лития. Так что предложение Сма можно и не считать совершенно издевательским.

(обратно)

74

Имеется в виду революция Красных Кхмеров.

(обратно)

75

Сма имеет в виду кхмерский революционный календарь, введённый Пол Потом после прихода к власти. Согласно этому календарю, Нулевой Год приходился на 1975 г. Поскольку ранее сказано, что корабль вышел на околоземную орбиту в 1977 г., налицо некоторое несоответствие в датах, но его можно списать на аберрации памяти рассказчицы по истечении более чем столетия. Как бы ни было, отсылка к этой дате даёт дополнительную реперную точку, очень важную при составлении внутренней хронологии вселенной Культуры. В прологе к роману «Выбор оружия» цитируется стихотворение Дизиэт Сма, посвящённое Шераденину Закалве и датированное 115 годом по кхмерскому календарю. Очевидно, что в данном случае не может использоваться традиционный кхмерский циклический календарь, но только система летоисчисления Красных Кхмеров. Следовательно, действие основной сюжетной линии «Выбора оружия», в которой участвует Сма, может быть однозначно привязано к 2090–2092 гг.

(обратно)

76

Сма имеет в виду апартеид — так переводится этот термин с голландского бурского языка, бывшего в те времена де-факто официальным в ЮАР.

(обратно)

77

Буквальный перевод английского идиоматического выражения, чей примерный смысл: «в жизни много странного случается».

(обратно)

78

Классический фантастический фильм (1976) с Дэвидом Боуи в роли инопланетного пришельца.

(обратно)

79

Река в Центральной Азии.

(обратно)

80

Фантастический фильм (1968) Стэнли Кубрика по роману Артура Кларка, знаменовавший прорыв для своего времени в технологии спецэффектов.

(обратно)

81

Густонаселённый штат в Индии.

(обратно)

82

Область на юге Судана, арена многолетней опустошительной гражданской войны между христианами и мусульманами. Недавно (2011) провозглашена независимым государством под названием Южный Судан.

(обратно)

83

Река в Северной Мексике, близ границы с США.

(обратно)

84

В романах цикла «Культура» Бэнкс изображает Вселенную как 7-мерную «матрёшку», эффективно бесконечную последовательность вложенных друг в друга 4-мерных вселенных, каждая из которых отделена от своих ближайших соседок (по отношению к этой вселенной они выступают как ультра- и инфрапространства) квантовополевой «сеткой» (возможно, скалярным полем), предоставляющей Культуре практически неограниченный источник энергии. В «центре» всей конструкции находится первозданная сингулярность, порождающая всё новые и новые вселенные за счёт непрестанной космологической инфляции. В некотором смысле эта картина соответствует представлениям теории хаотической инфляции Андрея Линде и Александра Виленкина. Так, Виленкин в книге «Мир многих миров» писал: «Сверхсветовое расширение границ означает, что последовательные Большие взрывы не могут быть причинно связаны между собой. Они не похожи на домино, где падение одной костяшки вызывает падение следующей. Распространение распада вакуума предопределяется рисунком скалярного поля, порожденным во время инфляции. Поле меняется в пространстве очень плавно, и в результате вакуум в соседних областях распадается почти одновременно. Вот почему Большие взрывы следуют друг за другом в такой быстрой последовательности, а граница расширяется столь стремительно…»

(обратно)

85

О контакте Культуры с Азадианской империей, расположенной в одном из Магеллановых Облаков, можно прочесть в романе «Игрок в игры» (The Player of Games).

(обратно)

86

Иди Амин (1925–2003) — президент и военный диктатор Уганды в 1971–1979 гг. Установил в стране режим террора. Отличался крайней жестокостью, был склонен к сексуальным извращениям и, по некоторым данным, даже каннибализму. Лично приводил в исполнение смертные приговоры, казнив более 2000 человек, в том числе нескольких своих жён. В последние годы правления называл себя «последним королём Шотландии». Умер в изгнании.

(обратно)

87

Альфредо Стресснер (1918–2006) — президент и военный диктатор Парагвая в 1954–1989 гг. Формально сохранял демократические нормы, но на практике установил в стране культ личности. Предоставлял убежище и работу нацистским военным преступникам, занимался контрабандой наркотиков и оружия в государственных масштабах, преследовал и уничтожал оппозиционно настроенных священников и политиков. Известно также высказывание Стресснера: «Истребление индейцев не является умышленным убийством». Умер в изгнании.

(обратно)

88

Фердинанд Маркос (1917–1989) — президент и военный диктатор Филиппин в 1965–1986 гг. Несмотря на некоторые позитивные экономические преобразования, активно злоупотреблял служебным положением, был склонен к непотизму. Умер в изгнании. Иногда считается, что в 1975 г. Маркос нашёл и присвоил более 1000 тонн золота, оставленного на Филиппинах японцами во время Второй мировой войны. Доподлинная судьба этих сокровищ неизвестна.

(обратно)

89

Хорхе Рафаэль Видела (1925) — президент и военный диктатор Аргентины в 1976–1981 гг. В настоящее время отбывает пожизненное заключение за массовые убийства.

(обратно)

90

Ян Дуглас Смит (1919–2007) — премьер-министр Родезии в 1964–1979 гг., впоследствии лидер зимбабвийской оппозиции режиму Мугабе.

(обратно)

91

Национальный парк в Танзании, расположенный в центре огромной вулканической кальдеры. Уникален тем, что за многие годы в нём образовалась специфичная среда обитания для многих видов эндемичных животных, которые не имеют возможности выбраться наружу.

(обратно)

92

Крупное озеро в индийском штате Джамму и Кашмир.

(обратно)

93

В романе «Вспомни о Флебе» Бэнкс приводит хронику Культуро-Идиранской войны, взятую из неофициального информационного пакета под общей редакцией Пархаренгьизы Листаха Джа'андезиха Петрайна дам Котоскло, предназначенного для Земли. Хотя этот пакет, судя по приложениям к роману, не был одобрен Контактом, его существование свидетельствует о том, что какие-то попытки контакта с Землёй, вопреки такому интердикту, предпринимались в 2110 г.

(обратно)

94

Речь, естественно, о классическом фантастическом фильме Стивена Спилберга «Близкие контакты третьего рода» (1977).

(обратно)

95

Повесть, напомним, написана более чем за десять лет до террористических актов в Нью-Йорке в сентябре 2001 г.

(обратно)

96

Жан Бедель Бокасса (1925–1996) — президент Центральноафриканской Республики в 1966–1976 гг. Объявил себя императором в 1976 г. (здесь Сма путается в датах). Отличался нечеловеческой жестокостью, открыто практиковал каннибализм. Свергнут французским десантным отрядом в сентябре 1979 г. С 1986 по 1993 г. находился в тюрьме.

(обратно)

97

Здесь покоится неизвестный депортированный… (франц.).

(обратно)

98

Название одного из эпизодов английского телесериала «Театр на диване», имевшего исключительно высокие показатели зрительского интереса. Сериал в целом (1956–1974) и данный эпизод (1962) в частности считаются одним из основных источников вдохновения английских писателей и актёров из группы «Сердитых молодых людей». В сериал входит, среди прочего, телевизионная адаптация знаменитой пьесы Джона Осборна «Оглянись во гневе» (1956).

(обратно)

99

Страх (нем.).

(обратно)

100

Букв.: любитель нижних собачьих клыков (лат-англ.).

(обратно)

101

Для сравнения: диаметр Луны – 3476 км; спутники Урана 1986 Офелия и 1986 Бианка – приблизительно 50 км.; спутник Нептуна Наяда – 50 км; спутник Сатурна XII Елена – 36 км. Последняя имеет неправильную форму. Размер указан по большой оси.

(обратно)

102

прим.: единица данных, обыкн. состоящая из нескольких байтов

(обратно)

103

Майндер (от англ. mind – разум) – прибор, исполняющий функции мозга. (Прим. переводчика). 

(обратно)

104

Гедонистический (от греч. hedone – удовольствие) – имеющий отношение к наслаждению. (Прим. редактора).

(обратно)

105

Фрустрация (от лат. frustratio – обман, неудача) – психологическое состояние, возникает в ситуации разочарования, неосуществления значимой для человека цели, потребности. 

(обратно)

106

Avatar (англ.) означает «ипостась, воплощение»; здесь имеется в виду Hub of the Universe – «пуп земли». (Прим. переводчика). 

(обратно)

107

Дорсальный – спинной 

(обратно)

108

Протагонисты (греч.) – 3 главные действующие лица в театре 

(обратно)

109

Детритий – видимо, из «детрит» от латинского «detritus – истертый», мелкие частицы органического или частично минерализованного вещества, взвешенные в воде или осевшие на дно водоема 

(обратно)

110

«Memento mori (лат.)» – Помни о смерти! 

(обратно)

111

Автократия (греч. – autokrateia) – система управления, при которой одному лицу принадлежит неограниченная верховная власть; самодержавие. 

(обратно)

112

Траппизм – от названия французского монастыря Нотр Дам де ла Траппе. Католический монашеский орден, выделившийся в XVII веке из ордена цистерцианцев (по названию первого монастыря ордена – Цистерциум, XI век), отличающегося очень суровым уставом, требующим среди прочего и отказа от бытовой устной речи. 

(обратно)

113

Амбивалентность (греч. amphi – вокруг, около, с обеих сторон, + лат. valentia – сила) – двойственность переживания, выражающаяся в том, что один объект вызывает у человека два противоположных чувства. 

(обратно)

114

Плацебо (лат. placebo, буквально – понравлюсь) – лекарственная форма, содержащая нейтральные вещества; применяют для изучения роли внушения в лечебном эффекте лекарственного вещества и подобных случаях; здесь переносно. 

(обратно)

115

Пиар – от начальных букв английских слов «public relation», означающих «отношение публики»; собственно организация такого отношения, повышение рейтинга, с помощью встреч, рекламных компаний и подобных мероприятий. 

(обратно)

116

Пиарщик – организатор таких мероприятий (см. пиар). 

(обратно)

117

Со всеми онёрами (устарело, шутливо) – со всем, что полагается, со всеми полагающимися принадлежностями. 

(обратно)

118

Нактоуз (гол. nachthuis) – деревянный шкафчик цилиндрической или призматической формы, на верхнем основании которого устанавливается судовой компас. 

(обратно)

119

Сейши (франц. seiche) – с периодом от нескольких минут до десятков часов на закрытых водоемах; при этом происходит колебательное движение всей массы воды, причем поверхность водоема приобретает уклон то в одну, то в другую сторону; возникают под влиянием разности атмосферного давления, сгонов и нагонов воды. 

(обратно)

120

Миракль (франц. miracle из лат. miraculum – чудо) – средневековое религиозно-назидательное представление в Западной Европе на тему о чуде, совершаемом святым или девой Марией. 

(обратно)

121

Инфернальный – адский (лат.). 

(обратно)

122

Толерантность (лат. tolerantia – терпение) – терпимость, снисходительность к кому или чему-либо.

(обратно)

123

В тексте перевода Г.А. Крылова, напечатанном издательством ЭКСМО, почему-то значится «с блэк-апом», но это явная опечатка, как явствует из контекста. В оригинале, разумеется, backups. (This was all she had, and the worst of it was, backups or not, she’d never know if it was going to be enough.) (примечание верстальщика)

(обратно)

124

В английском языке слова «весна» и «ключ, родник» звучат и пишутся одинаково.

(обратно)

125

Один клик соответствует половине английской мили.

(обратно)

126

Следовательно, действие книги происходит в 2870 г. по земному календарю.

(обратно)

127

Рогатка (франц., воен.)

(обратно)

128

Инталия — в ювелирной технике изделие, выполненное методом углубленного рельефа.

(обратно)

129

Sense (англ.) — смысл.

(обратно)

130

Бестактность (франц.)

(обратно)

131

Ванная (франц.)

(обратно)

132

Цветники (франц.)

(обратно)

133

Эскарп — крутой внутренний откос естественного или искусственного углубления.

(обратно)

134

Квиетизм — мистическое направление в католицизме, отрицающее человеческую активность и ответственность. Сторонники квиетизма проповедовали безразличие к добру и злу, отказ от всех дискурсивных размышлений и активных действий, полностью вверяя себя божественной воле. В конце XVIII в. признано еретическим.

(обратно)

135

Игра слов. Quietus — лат. тихий, безмятежный.

(обратно)

136

В произведениях цикла «Культура» Бэнкс изображает Вселенную как 7-мерную «матрёшку», эффективно бесконечную последовательность вложенных друг в друга 4-мерных вселенных, каждая из которых отделена от своих ближайших соседок (по отношению к этой вселенной они выступают как ультра- и инфрапространства) квантовополевой «сеткой» или «решеткой» (возможно, скалярным полем), предоставляющей Культуре практически неограниченный источник энергии. В «центре» всей конструкции находится первозданная сингулярность, порождающая всё новые и новые вселенные за счёт непрестанной космологической инфляции.

(обратно)

137

В цикле романов о Культуре это слово имеет значение, отличающееся от общепринятого в психоанализе. Бэнкс определяет сублимацию как процесс переноса сознаний индивидов, составляющих ту или иную расу разумных существ, на иной план реальности (возможно, в иную вселенную, квантовомеханически «сцепленную» с нашей) при помощи технических средств. Иными словами, во вселенной Культуры сублимацией называется то, что мы обычно обозначаем понятием «технологическая сингулярность». Этот процесс происходит почти мгновенно, в историческом масштабе, — за несколько дней или недель — и охватывает почти всё население той или иной планеты (примечательное исключение приведено в романе «Взгляд с наветренной стороны», где говорится о том, что раса челгрианцев сублимировалась лишь частично). Его не следует путать с выгрузкой сознания в виртуальную реальность. Сублимация считается в Культуре одним из наиболее распространённых сценариев «конца истории». Однако сама Культура выступает решительным противником сублимации, считая такое решение крайне безответственным по отношению к технически слаборазвитым цивилизациям.

(обратно)

138

Описана в романе «Взгляд с наветренной стороны», что относит действие настоящей книги к 2770 г. Но это противоречит ранее приведенной датировке. Причины такого расхождения неясны.

(обратно)

139

Реликвария — в католическом церковном обряде собрание ковчежцев со святыми мощами или наперсных крестов с частицами таких мощей (лат.)

(обратно)

140

Обр. от лат. restaurare через англ. restore — возвращать в прежнее состояние, возобновлять.

(обратно)

141

Перипатетик — в античной философской традиции последователь аристотелизма.

(обратно)

142

Невидимые скопления газа и темной материи, простирающиеся за пределы видимой части галактик.

(обратно)

143

Амфотерный (хим.) — обладающий двойственными химическими свойствами, например, как основными, так и кислотными. Хотя описанная далее реакция окисления мелкодисперсного элементарного свинца кислородом воздуха вполне осуществима, и ничего фантастического в том, как она описана, нет (критическим параметром в данном случае является площадь реакционной поверхности), применительно к ней этот термин малоинформативен, так что, видимо, у автора здесь ошибка. По смыслу должно стоять аллотропного свинца, то есть речь должна идти о занавесях из другой, отличающейся от обычной, физико-химической модификации этого металла.

(обратно)

144

Numen, мн.ч. numina (лат.) — в римской мифологии движущая сила событий в определенном месте или в целом мире; впоследствии — божественность, сверхъестественная мощь.

(обратно)

145

Краниальный — имеющий отношение к черепной коробке и головному мозгу.

(обратно)

146

Счастливого пути (франц.).

(обратно)

147

Монокок — тип пространственнй конструкции с внешней оболочкой в качестве единственного или основного несущего элемента.

(обратно)

148

Без подготовки (франц.).

(обратно)

149

В нашей реальности такой способ погребения характерен для последователей зороастризма.

(обратно) class='book'> 150 В «Илиаде» — близкий друг троянского царя Приама, один из наиболее уважаемых старцев Трои. В «Энеиде» (2.312) описано сожжение дома Укалегона ахейцами. Буквально имя Укалегона значит «(тот, о ком) не стоит тревожиться», но в англоязычном культурном пространстве оно используется в значении «сосед, чей дом в огне».

(обратно)

151

Фактическая ошибка. Будет или не будет металл плавать в жидкой ртути, зависит не от его молекулярного веса (это понятие к металлам вообще мало применимо, правильнее говорить об атомных или молярных массах), а от плотности. Ряд же плотности металлов не всегда соответствует ряду их молекулярных весов и, соответственно, последовательности расположения в Периодической таблице элементов.

(обратно)

152

Это неверно. На самом деле золото тонет в ртути, поскольку его плотность намного выше, при этом 1) частично растворяется и 2) химически реагирует с ней, образуя амальгаму (на чем основан старый способ аффинажа золота). Впрочем, для слитка оба этих процесса идут медленней, чем для золотого песка.

(обратно)

153

Как уже отмечалось раньше, такой слиток в ртути просто не всплыл бы. Кроме того, поверхность даже выловленного из ртути слитка стала бы серебристо-серой или тускло-серой, в зависимости от степени развития поверхностной амальгамы.

(обратно)

154

В астрономии — гипотетическая область-источник долгопериодических комет, окружающая Солнце на расстоянии около светового года. Внешняя граница облака Оорта приблизительно совпадает с гравитационной границей Солнечной системы.

(обратно)

155

Сторонник натурфилософской концепции, согласно которой вся материя в той или иной степени наделена жизнью и душой (но не обязательно сознанием). Идея восходит к милетской школе философов-досократиков. В данном случае такой выбор имени корабля кажется естественным: он ведь имеет дело именно с живой, хотя и неразумной, материей.

(обратно)

156

Здесь обыграно высказывание Жана-Поля Сартра L’enfer, c’est les autres («Ад — это другие»).

(обратно)

157

Следовательно (лат.)

(обратно)

158

Таким образом, павулианский год примерно на двадцать процентов дольше земного.

(обратно)

159

В средневековой теологии этот термин имеет два значения, каждое из которых обыграно автором: 1) последователь философского учения о том, что грех Адама и Евы не исказил человеческую природу, и вопрос спасения души остается предметом стараний самого человека, его свободной воли, а без содействия свыше в этом деле можно обойтись; иначе говоря, пелагианцы полагали, что грех прародителей человечества послужил всего лишь демонстрацией одной из возможных путей развития личности, но последствий для их потомков не имел. Иисус Христос, напротив, выступает в пелагианстве примером, противоположным грешнику Адаму: своей земной жизнью и смертью на кресте, равно как и последующими воскрешением и вознесением, Христос указал человечеству истинный путь. Тем не менее люди сами вольны выбирать путь подчинения воле Господа (что, однако, не снимает с них ответственности за грехи и даже усугубляет ее). Грешники для пелагианцев — не жертвы дьявольского наущения или первородного греха, но преступники, которых следует покарать или оправдать. Учение возводят к ирландскому монаху Пелагию (365 — 420/440?). После официального осуждения пелагианства Эфесским собором (431) Пелагий, как считается, отрекся от своего учения, хотя строго это не доказано; в контексте романа любопытно, что на соборе было объявлено ересью также и несторианство — ср. имя секции Контакта Культуры Рестория и ее сотрудников — ресториан; 2) сторонник мистического течения в квиетизме, основанного итальянцем Джакомо Филиппо ди Санта Пелагиа, урожд. Джакомо Казоло. Квиетисты-пелагианцы первоначально пользовались поддержкой Рима, но впоследствии перешли в оппозицию Святому Престолу. Для этого направления характерно участие женщин (даже проституток и бродяжек) в религиозных обрядах, а иногда и предоставление им отдельных молитвенных домов; полный и демонстративный разрыв со светской действительностью, в том числе родными и близкими; повышенный интерес к медитативным практикам, которые пелагианцы ставили значительно выше обычных служб и молитв. В 1656 г. течение было объявлено еретическим, а многие его последователи после жестоких пыток брошены в тюрьму. О дальнейшей судьбе самого Джакомо ничего не известно, хотя инквизиция так и не смогла его задержать. Последние сведения о тайных общинах квиетистов-пелагианцев относятся ко второй половине 1680-х.

(обратно)

160

Букв.: существо, предпочитающее обитать в дырах (лат.-англ.)

(обратно)

161

Очаровашка со шрамом цитирует первую строку стихотворения Редьярда Киплинга «Отпустительная молитва» (Recessional, 1897): Бог праотцев, преславный встарь... Стихотворение написано в честь шестидесятой годовщины интронизации королевы Виктории, в настоящее время исполняется как гимн приверженцами Церкви Иисуса Христа Святых Последних Дней, т.е. мормонами.

(обратно)

162

Воздействие непреодолимой силы (франц.)

(обратно)

163

Граница, на которой уравновешивается давление «ионного ветра» звезды той или иной планетной системы и его аналога, приходящего из внешнего космоса.

(обратно)

164

Реальная политика (нем.). Термин введен Людвигом фон Рохау и популяризован Отто фон Бисмарком. Это формы политики, ориентированные на сугубо практические геополитические и национальные интересы, свободные от предпочтения той или иной идеологии.

(обратно)

165

Описанная конструкция напоминает револьверы «Смит и Вессон» начала XX века, где на задней стенке рукоятки имелась клавиша-предохранитель, поэтому выбран такой вариант перевода.

(обратно)

166

Здесь: органы продольного маневрирования впереди крыла.

(обратно)

167

Удар милосердия (франц.)

(обратно)

168

Действующие лица драмы (лат.). Аналогичный перечень персонажей с краткой справкой о судьбе каждого из них встречается в конце первого по времени публикации романа о Культуре — «Вспомни о Флебе» (1987).

(обратно)

169

Сходный сценарий посмертного существования в виртуальной реальности описан Бэнксом в романе «Безатказнае арудие» (1994), где это коллективное сознание называется хаосом, а виртуальный мир мертвых — криптом (криптосферой). Однако, хотя это произведение во многих отношениях созвучно «Черте прикрытия», оно считается внецикловым, и действие его происходит на Земле, а не на планетах другой звездной системы.

(обратно)

170

Следует напомнить, что обычный срок жизни человека Культуры составляет около четырехсот лет.

(обратно)

171

Внутри каждой цивилизации отсортированы в порядке появления в тексте.

(обратно)

172

В порядке появления в тексте.

(обратно)

173

Общее наименование цивилизаций-защитников Виртуальных Реальностей Преисподних во время Войны в Небесах.

(обратно)

174

Общее наименование цивилизаций-врагов Виртуальных Реальностей Преисподних во время Войны в Небесах.

(обратно)

175

Разделена на биологическую и машинную компоненты. Представители Родоначального вида обозначаются как науптрианцы, Науптре или просто Н.

(обратно)

Оглавление

Дуглас Адамс Детективное агентство Дирка Джентли

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

Дуглас Адамс Долгое чаепитие

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

Дугла Ноэль Адамс «Лосось сомнений»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

Иэн Бэнкс Вспомни о Флебе

  ПРОЛОГ

  1 СОРПЕН

  2 «ДЛАНЬ БОЖЬЯ 137»

  3 «ТУРБУЛЕНТНОСТЬ ЧИСТОГО ВОЗДУХА»

  4 ХРАМ СВЕТА

  5 МЕГАКОРАБЛЬ

  6 ЕДОКИ

  7 ПАРТИЯ В УЩЕРБ

  8 «ЦЕЛИ ИЗОБРЕТЕНИЯ»

  9 МИР ШКАРА

  10 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: БАТОЛИТ

  11 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: СТАНЦИИ

  12 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: ДВИГАТЕЛИ

  13 КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: ТЕРМИНАЛ

  14 ВСПОМНИ О ФЛЕБЕ

  ЭПИЛОГ

Иэн М. Бэнкс ИГРОК

  1 ПЛИТА КУЛЬТУРЫ

  2 ИМПЕРИЯ

  3 MACHINA EX MACHINA

  4 ПРОХОДНАЯ ПЕШКА

Йен Бэнкс Выбор оружия

  Незначительное механическое повреждение

  Пролог. Выбор оружия

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХОРОШИЙ СОЛДАТ

    Глава 1

    Глава XIII

    Глава 2

    Глава XII

    Глава 3

    Глава XI

    Глава 4

    Глава X

    Глава 5

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВЫЛАЗКА

    Глава IX

    Глава 6

    Глава VIII

    Глава 7

    Глава VII

    Глава 8

    Глава VI

    Глава 9

    Глава V

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ВОСПОМИНАНИЕ

    Глава 10

    Глава IV

    Глава 11

    Глава III

    Глава 12

    Глава II

    Глава 13

    Глава I

    Глава 14

  Эпилог

  Пролог. Утверждённые принципы войны.

Иен Бэнкс Последнее слово техники

  Глава 1 Упрёки и извинения

  Глава 2 Я и сама здесь незнакомка…[23]

  Глава 3 Бессилен я перед лицом твоей красы

  Глава 4 Ересиарх

  Глава 5 Ты бы мог, если б и вправду меня любил

  Глава 6 Незваный чужак

  Глава 7 Вероломство, или Несколько слов от дрона

Йен М. БЭНКС ЭКСЦЕССИЯ

  ПРОЛОГ

  1. ПРОБЛЕМА ВНЕШНЕГО КОНТЕКСТА

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  2. НИКАКИХ ОТКРЫТИЙ

    I

    II

    III

  3. НЕИЗДАННЫЕ ГОСТИ

    I

    II

    III

    IV

  4. ПРИНЦИП ЗАВИСИМОСТИ

    I

    II

    III

    IV

    V

  5. КЛЯТВА НА КЛИНКЕ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  6. ПОДАЧКА

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  7. ТИР

    I

    II

    III

    IV

  8. УБИВАЮЩИЙ ВРЕМЯ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  9. НЕПРИСТОЙНЫЕ МАНЕРЫ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    Х

    XI

    XII

    XIII

    XIV

  10. ТЯЖКОЕ ПРИЗНАНИЕ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    Х

    XI

    XII

    XIII

    XIV

    XV

  11. БЛАГОДАРЯ ГРАВИЕС

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    Х

    XI

    XII

    XIII

    XIV

  12. СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  ЭПИЛОГ

Иэн Бэнкс Инверсии

  ПРОЛОГ

  1. ДОКТОР

  2. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  3. ДОКТОР

  4. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  5. ДОКТОР

  6. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  7. ДОКТОР

  8. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  9. ДОКТОР

  10. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  11. ДОКТОР

  12. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  13. ДОКТОР

  14. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  15. ДОКТОР

  16. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  17. ДОКТОР

  18. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  19. ДОКТОР

  20. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  21. ДОКТОР

  22. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  23. ДОКТОР

  24. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

  ЭПИЛОГ

Йен Бэнкс Взгляд с наветренной стороны

  ПРОЛОГ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ ОТСВЕТ ДРЕВНИХ ОШИБОК

  ГЛАВА ВТОРАЯ ЗИМНЯЯ БУРЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ ИНФРАКРАСНЫЙ РАССВЕТ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ АЭРОСФЕРА

  ГЛАВА ШЕСТАЯ КРАЙНЕ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ СОПРОТИВЛЕНИЕ СОЗДАЕТ ХАРАКТЕР

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ ГРУППА СВЕРСТНИКОВ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ УДАЛЕНИЕ В КАДЕРЦИТ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ДИРИЖАБЛЬ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПАМЯТЬ О БЕГЕ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ СТРАНА ПИЛОНОВ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ МОРСКИЕ ПАЛЬЦЫ ЮМИРА

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ОТСУТСТВИЕ ГРАВИТАЦИИ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ОТСУТСТВИЕ ЭХА

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ПОЛЕТ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ НЕСКОЛЬКО СПОСОБОВ УМЕРЕТЬ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСХОДНОЙ ТОЧКЕ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ КОНТРОЛЬ ВОИСТИНУ ПОТЕРЯН

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ИСПЫТАНИЕ СВЕТОМ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ПРЕКРАЩЕНИЕ ПРЕНИЙ

  ЭПИЛОГ

Йен М. Бэнкс Материя

  ПРОЛОГ

  ЭКСПЕДИЦИЯ

    1. ФАБРИКА

    2. ДВОРЕЦ

    3. ПАРКОВЫЕ РУИНЫ

    4. НА ТРАНЗИТНОЙ СТАНЦИИ

    5. ПЛАТФОРМА

    6. СХОЛАСТЕРИЯ

    7. ПРИЕМ

    8. БАШНЯ

    9. НА ПЕРВОМ ПАЛЬЦЕ

  ГЛУБИНА ПОЛЯ

    10. ЧТО БЫЛО — ЧТО СТАЛО

    11. ГОЛЬ И НОЧЬ

    12. КУМУЛОФОРМЫ

    13. «НЕ ПЫТАЙСЯ ДЕЛАТЬ ЭТО ДОМА»

    14. ИГРА

    15. «СОТЫЙ ИДИОТ»

    16. «СЕМЕННАЯ ДРЕЛЬ»

    17. ОТЪЕЗДЫ

    18. ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

    19. ПОСЛАНИЯ

  ЦЕЛОСТНОСТЬ ОБЪЕКТОВ

    20. «ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ, СЛИЯНИЕ, ПОСЫЛКА ВЫЗОВА»

    21. МНОГИЕ МИРЫ

    22. ВОДОПАД

    23. «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР»

    24. ПАР, ВОДА, ЛЕД, ОГОНЬ

    25. УРОВНИ

    26. САРКОФАГ

    27. ЯДРО

  ПРИЛОЖЕНИЕ

  ЭПИЛОГ

Иэн М. Бэнкс Черта прикрытия

  ОДИН

  ДВА

  ТРИ

  ЧЕТЫРЕ

  ПЯТЬ

  ШЕСТЬ

  СЕМЬ

  ВОСЕМЬ

  ДЕВЯТЬ

  ДЕСЯТЬ

  ОДИННАДЦАТЬ

  ДВЕНАДЦАТЬ

  ТРИНАДЦАТЬ

  ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

  ПЯТНАДЦАТЬ

  ШЕСТНАДЦАТЬ

  СЕМНАДЦАТЬ

  ВОСЕМНАДЦАТЬ

  ДЕВЯТНАДЦАТЬ

  ДВАДЦАТЬ

  ДВАДЦАТЬ ОДИН

  ДВАДЦАТЬ ДВА

  ДВАДЦАТЬ ТРИ

  ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

  ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

  ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

  ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

  ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

  ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

  DRAMATIS PERSONAE[168]

  ЭПИЛОГ

  ПРИЛОЖЕНИЯ

  «Double, double, toil and trouble. Fire burn, and caldron bubble» (послесловие переводчика)

Йен Бэнкс Водородная соната

  1 (С -24)

  2 (С -23)

  3 (С -23)

  4 (С -22)

  5 (С -22)

  6 (С -21)

  7 (С -20)

  8 (С -20)

  9 (С -19)

  10 (С -18)

  11 (С -17)

  12 (С -16)

  13 (С -15)

  14 (С -14)

  15 (С -13)

  16 (С -9)

  17 (С -8)

  18 (С -7)

  19 (C -6)

  20 (С -3)

  21 (С -2)

  22 (С -2)

  23 (С -0)

  24 (С -0)

  25 (C +24)

Терри Гудкайнд Угольный человек «Дети Д’Хары. Том 1»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

Терри Гудкайнд Мерзкие твари «Дети Д’Хары. Том 2»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Терри Гудкайнд.  «Пустошь»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Терри Гудкайнд.  «Ведьмовская клятва»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

Терри Гудкайнд. «Врата во тьму» Дети Д'Хары. Том 5

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

  Глава 64

  Глава 65

  Глава 66

  Глава 67

  Глава 68

  Глава 69

  Глава 70

  Глава 71

  Глава 72

  Глава 73

  Глава 74

  Глава 75

  Глава 76

  Глава 77

  Глава 78

  Глава 79

  Глава 80

  Глава 81

  Глава 82

*** Примечания ***